ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ. I том [Пол Уильям Андерсон] (fb2) читать онлайн

Пол АНДЕРСОН Избранные произведения I том

ЗИМА НАД МИРОМ ^(роман)

Посвящается Джорджу Скизерсу в память о множестве путешествий на электричке Вокзал-Олсвик-Фут Мадж.

Земля, изуродованная ядерной войной, охвачена новым ледниковым периодом. Варварская империя, стремится захватить богатые северные земли, населенные странным народом — рогавиками.

Глава 1

Однажды в Ледовый век трое мужчин ехали верхом в Совиный Крик, где было зимовье Донии из Хервара. Стояло оно на Жеребячьей реке в четырех днях пути на северо-запад от ближайшего поселения Фульда, и гостю из Арваннета тяжело давалось путешествие.

Солнце в том месяце вошло в знак Лося и теперь оставалось на небе дольше, чем длилась ночь. Однако вокруг ещё было белым-бело; затверделый снег скрипел под копытами. Ветер, дувший наискосок низким лучам вечернего солнца, приносил из-за горизонта дыхание тундры, а из-за неё — дыхание ледовых гор.

Местность же, окружавшая путников, скорее напоминала тайгу: она была холмистая, большей частью открытая, вся изрезанная синими тенями, но и лесистая — здесь, росли темные сосны, плакучие ивы, березы, ветви которых пока покрывали только льдинки. Цвет неба разнился от лилового на востоке, где уже проглянули первые звезды, до бледной голубизны зенита и зелени вокруг кроваво-красного диска. Вверху в своих гнездах каркали вороны. Высоко над ними парил ястреб, озаренный предзакатным сиянием. Перепела, словно на колесах, разбегались направо и налево от всадников. Из зарослей ежевики величественно взмыл фазан. На гряде холмов, ограничивающей кругозор с юга, паслось, добывая из-под снега мох и остатки травы, несколько сотен больших копытных животных: степные олени, лошади, буйволы и карликовые бизоны рядом. Время от времени слышался лай невидимой дикой собаки, и койот воем отвечал ей. Обильна была земля, которой владел род Хервар.

Двое мужчин были местные уроженцы — истые рогавики. На это указывали высокий рост — стремена на их лохматых пони были опущены низко, — широкие плечи, поджарые тела, а ещё светлая кожа, длинные головы, широкие скулы, короткие носы, раскосые глаза. Они и одеты были похоже — в отороченные бахромой рубахи и штаны из оленьей кожи, расшитые крашеными иглами дикобраза, мягкие полусапожки, шерстяные плащи с капюшонами. У каждого было по два ножа: тяжелый резак и легкий — для метания; у седла — крепкое кабанье копье, топорик, лук, колчан и аркан. Рыжий Згано заплетал волосы в косички и закручивал на затылке, темно-русый Кириан стригся пониже ушей. В их возрасте — семнадцать и восемнадцать лет — настоящая борода ещё не растет, поэтому оба чисто брились. Згано был старшим сыном Доний, Кириан её младшим мужем.

Третий путник был Касиру — отпетый вор, мошенник и головорез, а ныне ещё и правая рука атамана Братства Костоломов, то есть глава воров, мошенников и головорезов. У него была янтарная кожа и черные глаза жителя Арваннета, но присущей арваннетянам статью он не обладал. В свои пятьдесят он был мал, тощ и остролиц. Коротко подстриженные волосы, бородку и остроконечные усы давно пронизала проседь. Пеньки зубов, ещё сохранившиеся во рту, постукивали от холода. Его изящный, мягких тонов наряд — туника, облегающие рейтузы, башмаки — был уместен на юге, но не здесь. Он кутался в предложенный ему плащ и угрюмо поругивался. Позади у него торчала шпага, словно замерзший хвост.

Згано и Кириана попросили доставить его в Совиный Крик как можно быстрее, как только спешный гонец привез Доний весть, что Касиру едет дилижансом в Фульд, поэтому в дороге они не охотились, а загрузили вьючную лошадь мясом, медом и сушеными фруктами. Вторая лошадь везла палатку нельзя же заставлять горожанина спать в мешке прямо под открытым небом; третья — пожитки Касиру. Четвертая, без поклажи, оставалась в запасе на всякий случай — опять-таки ради гостя; больше запасных лошадей не было: пешему горожанину не угнаться за рогавиками.

За этот день они трижды видели дымок от жилья, и Касиру спрашивал, не это ли цель их пути. Спутники отвечали «нет». Общаться им было трудно — он плохо знал их язык, они — его. Беседа велась в основном на рагидийском, которым Касиру владел бегло, а они — достаточно для торговых или военных целей. Кое-как они объяснили ему, что тут живут те, кто принадлежит к сообществу Доний (более близкого перевода слова «горозди» найти они не могли), и что это семейное сообщество — самое большое во всем Херваре. Касиру счел, что все это — владения Доний, поскольку она, как он понял, каким-то не совсем ясным ему образом возглавляла сообщество.

Наконец, когда всадники поднялись на очередную возвышенность, Згано, указывая вперед, крикнул с усмешкой: «вон оно!», ударил лошадь пятками и с воплем понесся вниз. Кириан затрусил следом, показывая дорогу гостю и вьючным лошадям.

Касиру напряг зрение. В распадке уже стояли сумерки. Холм, на который они въехали, справа бугрился, переходя на севере в огромную крепкую стену. Это, без сомнения, были развалины древнего города — Касиру казалось, что он различает меж деревьев и кустов следы раскопок. К югу и западу местность была ровнее, но там защитой от ветра служил густой покров вечнозеленой растительности на берегах Жеребячьей реки. Касиру смотрел с вершины через серо-стальной застывший поток на бесконечные снега, розовые от заходящего солнца. Дальше кругозор замыкался. Ну что ж — сюда хотя бы не проникает проклятый леденящий ветер, и конец пути уже близок.

Высокие березы осеняли зимовье. Его постройки образовывали обширный четырехугольник, вымощенный внутри. Касиру казалось, что он различает амбары, коптильню, мастерские, а также конюшню, псарню и соколиный вольер помещения для тех трех видов животных, которых разводили рогавики. Службы были бревенчатые, под дерновыми крышами, но прочные. Жилой дом занимал целиком одну сторону двора — длинный, широкий, но низкий, ниже служб. Это объяснялось тем, что большая его часть помещалась под землей, а бревенчатые стены служили только световой надстройкой. На крыше торчало множество труб, две из них дымили. На южной стороне чернел за стеклом большой плоский солнечный коллектор, сделанный в Арваннете. В середине двора, как скелет, возвышался ветряк рагидийского производства.

Собаки бросились навстречу — кого приветствовать, кого облаять. Высокие, серые, поджарые, они напоминали своих диких сородичей. Из их пастей валил пар, инеем оседая на мордах.

Згано унял их.

Открылась дверь выступающих наружу сеней, и мужчина, черный на фоне желтого света, поздоровался с приезжими. По лестнице вниз он провел их в переднюю, а оттуда — в большую горницу. Ногам было тепло на дощатом полу, устланном где шкурами, где привозными коврами. Раздвижные перегородки были отделаны причудливой резьбой и ярко раскрашены. На побеленных земляных стенах среди росписи, изображающей зверей, растения и стихии, сверкало оружие. На полках стояли ряды книг; от рагидийской печи, выложенной красивыми изразцами, шло тепло; освещало горницу около дюжины привезенных с юга масляных ламп. Среди плодов и зелени, гроздьями свисавших со стропил, помещались цветочные саше для освежения воздуха. Когда вошли путники, одна из девушек отложила в сторону струнный инструмент с выгнутой декой, на котором только что играла мелодичную песню. Последние ноты ещё висели в воздухе, скорее заунывные, чем бравурные.

На помосте, вдоль стен, на подушках вокруг низкого стола, скрестив ноги, сидели люди. Здесь были шестеро детей Доний — от Згано до трехлетней Вальдевании; жена Згано, на время его отсутствия оставшаяся здесь, поскольку он пока был её единственным мужем; двое мужей Доний, считая Кириана, — остальные уехали по своим делам; четыре незамужние родственницы — пожилая, средних лет, молодая и девочка — и сама Дония. Их облик свидетельствовал о том, что все присутствующие здесь — рогавики. В остальном они мало походили друг на друга — одевались и причесывались все по-разному; правда, сейчас, в жарко натопленной горнице, сидели почти без одежды, а кое-кто и вовсе нагишом.

Дония соскочила с помоста, где лежала на медвежьей шкуре, и, мимоходом быстро и горячо обняв Кириана, схватила Касиру за руки.

— Добро пожаловать, друг. — Ее хрипловатый голос немного спотыкался на южных словах. — Эйа, погоди-ка! — засмеялась она. — Прости, подзабыла. Она скрестила ладони на груди, низко поклонилась и произнесла вежливое приветствие, принятое в городе: — О гость, да воссияет среди нас бог домашнего очага!

— Ко мне это не очень-то подходит, — усмехнулся уголком рта Касиру. Или ты забыла за эти три года?

Она посерьезнела и ответила, тщательно подбирая фразы:

— Нет, помню… ты злодей… но достоин доверия, когда у тебя есть на то причина. А зачем же было ехать в такую даль… трястись по ухабам в дилижансе… вместо того чтобы спокойно плыть на пароходе… не будь у тебя нужды в нас… а у нас, возможно, в тебе?

Она смотрела на него пристальным, испытующим взглядом. Он посматривал на неё как бы ненароком, обводя взглядом горницу, но была в этом взгляде воровская острота.

Она не очень изменилась со времен их последней встречи в Арваннете. В свои тридцать пять она сохранила стройность, плавность движений и крепкую хватку. Касиру хорошо видел её, ибо на ней была только матерчатая юбочка, надетая из-за карманов, да ожерелье из ракушек и звериных зубов. Кожу покрывал узор из красных и синих петель. Она была полнее большинства рогавикских женщин, но тело её было упругим, мускулистым. Груди её набухли от молока: матери-северянки продолжают кормить грудью ещё несколько лет после родов, и не только младшего, но и старших детей, детей своих друзей, а то и взрослых, желающих полакомиться. Внешность её поражала: раскосые серо-зеленые глаза, широкие ноздри, большой рот, квадратный подбородок. Волнистые желтовато-каштановые волосы, схваченные расшитой бисером повязкой, падали на плечи. Кожа к концу зимней ночи сделалась ярко-белой, и на коротком носу виднелось несколько веснушек — воспоминание о летней золотой россыпи.

— Садись и располагайся, — пригласила Дония, сказав что-то средним детям и женщинам, и те вышли.

Скорее всего она послала их распаковать пожитки Касиру и приготовить еду. Но Касиру, хотя и поднабрался в пути рогавикских слов — а тот, кто входит в Ножевое Братство многоязычного Арваннета, должен схватывать чужую речь с лету, иначе не видать ему удачи, — не понял, что она сказала. Не понимал он ничего и потом, когда члены семьи переговаривались меж собой. Знакомы были только отдельные слова. Он и раньше слышал, что здесь в каждой семье свои традиции и свой диалект, но огорчился, когда это подтвердилось.

В свое время, при встрече на юге, он почитал Донию варваркой: пусть умной, пусть великолепной в дружеском кругу (хотя она и отказала ему в любви, несмотря на все слухи о распутстве северянок), но все-таки наивной дочерью первобытных охотников. Арваннет, старейшая метрополия мира, был лабиринтом, где кишели хитрости и секреты. Никогда безлюдному северу не постичь их!

Привыкший к стульям Касиру присел на край помоста, опустив ноги на пол. Дония улыбнулась и подсунула ему под спину подушки, чтобы он мог опереться. Сама села по правую руку от него, а Ивен, её первый муж — по левую. Ивен был на пару лет старше Доний, жилистый, с бледно-голубыми глазами, коротко подстриженными рыжевато-каштановыми волосами и бородой с проседью. Туника из привозного полотна не скрывала внушительного шрама на бедре — следа от рогов дикого быка.

Остальные члены семьи расположились на ковре. Их глаза выдавали интерес, но вели они себя сдержанно и замкнуто — в точности так, как отмечали все цивилизованные путешественники, посещавшие север. Только Згано и его юная жена вышли, обняв друг друга за талию. Шестилетняя дочка Доний, Лукева, принесла на подносе стеклянные кубки с горячим медом. Касиру с благодарностью принял кубок, согрел о него ладони, вдохнул аромат и откинулся назад, покоя свое изнуренное в дороге тело.

— Если хочешь, о цели твоего приезда поговорим утром, — предложил Ивен на неожиданно хорошем рагидийском. Может быть, он каждый год или два ездит торговать на юго-запад, в долину Кадрахада, подумал Касиру; а может быть, выучил язык на войне — Дония рассказывала, как её род вместе с другими отражал вторжение Империи десять лет назад: она была там, и её муж, возможно, был тоже. — Сейчас мы поедим, а потом можешь отправляться прямо в постель.

— Да, пожалуй, подробно поговорим завтра. — Касиру отпил глоток меда, терпкого и пахнущего травами. — Но главная мысль… Однако как вы тут поживаете? Что нового?

— На севере-то — ничего, — ответила Дония. Свой нетвердый арваннетский она подкрепляла рагидийским, то и дело останавливаясь, чтобы перевести в уме. — Зима сменяет лето своим чередом. У нас в семье прибавилась Вальдевания — хотя ты ещё не видел никого из наших. И Кириан. Мы поженились в прошлое зимнее солнцестояние. Мой третий муж погиб два года назад, утонул — его лодка перевернулась, и он ударился об неё головой.

— Сожалею, — промолвил Касиру.

— Нам не хватает его, — сказал Ивен.

— Да. — Дония подавила вздох, нагнулась потрепать Кириана по голове и улыбнулась Ивену через грудь Касиру. — Одни приходят, другие уходят; в конце концов мы отдаем земле то, что ей задолжали. А как жил ты все это время?

— По-всякому, — пожал плечами горожанин, — то под гору, то в гору, в суете, как всегда. До самого завоевания Арваннета.

Дония выжидающе оперлась на локоть. Ее пальцы стиснули кубок, и по освещенному лампой лицу прошла тень. За темными окнами послышалось одинокое уханье совы.

— Зная вашего брата-мошенника, Касиру, я не подумал бы, что вы в чем-то изменились, — медленно сказал Ивен. — Сколько разных властителей сменил Арваннет на протяжении стольких тысячелетий? И каждый властитель считал, что Арваннет принадлежит ему, пока время не сметало его прочь и Арваннет не возвращался к старому.

Касиру, кашлянув, подавил смешок.

— И Логовища оставались в стороне, так? Мы живучи, словно крысы. Это, в общем, верно. Только горе крысам, когда приходят хорьки. Боюсь, что как раз это и случилось. — Он наклонился вперед. — Выслушайте меня, прошу вас. Что вы могли слышать в своем Херваре, куда даже пароходы не доходят по Становой реке? Что Рагидийская Империя двинулась к восточному побережью Дельфиньего залива, захватила и заняла Арваннет? Ну так что же, думаете вы. Южанам по-прежнему нужен металл. Торговля будет идти своим чередом, и наши роды будут свободно кочевать по своим землям. Но я говорю тебе, Дония, и говорю всем северянам: теперь не то, что было раньше. Империя распалась триста лет тому назад. Сейчас её восстановили бароммцы, жители южных гор. Их мощь и честолюбивые планы — вот что угрожает нам: и вам, и мне. Я, сознаюсь, не ожидал от их завоевания ничего дурного. Наоборот — казалось бы, в суматохе Братья смогут поживиться. Но на поверку оказалось не так. Хорьки забрались в наши подземные переходы. Отчаявшись, я заказал себе место в первой же почтовой карете, едущей на север в этом году, под вымышленным именем. На станции в Агамехе я нашел рогавикского гонца и заплатил ему, чтобы он отвез тебе, госпожа, письмо с известием о моем приезде. — Он перевел дух.

От горячего меда уже гудело в его усталой голове, словно далеким летом он слышал гудение пчел над полями клевера.

— Так ты полагаешь, что бароммские властители Рагида нападут потом на нас? — спросил Ивен.

— Уверен, — ответил Касиру. Дония отбросила назад свои локоны цвета пумы.

— Наши предания говорят, что южане с незапамятных времен желали занять наши земли под пашни и пастбища. Но когда бы они ни пытались, их ждала гибель. Уже и на моем веку били их на Пыльных равнинах, пока они не уползли к себе за Кадрахад — с теми же бароммцами во главе. Если урок им не впрок пусть идут теперь по Становой. Будет пожива коршунам.

— Говорю тебе — военачальник, взявший Арваннет, не такой, как другие до него, — возразил Касиру. — Я понимаю, что мое слово для вас ещё ничего не значит. Но приезжайте — послушайте, разнюхайте и подумайте сами.

У Доний загорелись глаза. Последние годы она жила слишком спокойно по сравнению со своей прошлой жизнью.

— Пожалуй, — тихо сказала она. — Поговорим после. Они говорили целый месяц. Дония собирала к себе глав семейств со всей округи, даже из родов, которые жили за пределами Хервара. Все внимательно слушали, вдумчиво совещались и соглашались с тем, что интересы Братств и северян здесь совпадают. Касиру тем временем наслаждался щедрым гостеприимством. Ему оказывали внимание одинокие женщины, движимые любопытством, которое вскоре угасло. Однако, при всей учтивости северян, ему ни разу не удалось заглянуть в глубину их душ, и у него так и не появилась надежда, что он сумеет мобилизовать рогавиков. У них даже слова такого не существовало. Все его попытки объяснить не попадали в цель.

Когда Становая освободилась ото льда и в Фульд пришел первый пароход из, Арваннета, Касиру отправился на нем домой. Дония пообещала, что сама приедет расследовать, верны ли его предупреждения. Но прошел год, прежде чем она всерьез занялась этим.

Глава 2

Джоссерек Деррэн, словно торнадо, вырвался из каюты, где сидел под замком, оставив в ней второго помощника Риджела Гэрлоха с разбитым в кровь лицом. Нож помощника сверкал в руке у Джоссерека.

Матросы, работавшие на палубе «Сконнамора», подняли крик, увидев, как несется на них этот великан. Трое попытались остановить его. Он взвился над палубой и правой ногой ударил одного в живот. Тот свалился, ловя ртом воздух. Второго Джоссерек встретил ножом, одновременно вывернув руку третьему. Потом бросился к правому борту, выхватил клин, придерживающий канат на кнехте, и съездил им по черепу четвертого матроса, почти схватившего его. Ещё один прыжок — и Джоссерек оказался за бортом.

Брызги взлетели вверх, и холод пронизал его до костей. Когда он открыл глаза, кругом стоял желтовато-зеленый сумрак. Он едва различал свет, мерцающий на поверхности, и расплывчатый корпус судна. Сунув нож за пояс, он нырнул ещё глубже в холодную, тяжелую массу воды. Надо проплыть под килем… Он оцарапался о наросты на днище, и за ним потянулся кровавый след… Вот борт, а вот стенка причала.

Когда легкие готовы были лопнуть, а в голове колотился мрак, Джоссерек снова всплыл. Он выставил наружу только нос и рот, заставив себя не дышать громко. Воздух был полон портовых запахов — пахло солью, дымом, дегтем, рыбой. Джоссерек слышал топот ног по доскам, сердитые крики, тревожные гудки. Он прятался между причалом и «Сконнамором», в густой тени корабля. Сваи и стайка лодок у стены обеспечивали ему добавочное укрытие. Пока все идет как надо, подумалось.

Он позволил себе немного расслабиться и отдохнуть, держась за носовой фалинь. Переполох наверху прекратился. Никто не рвался преследовать беглого бунтовщика: опасная это охота. Офицеры, должно быть, сожалеют о его бегстве — доставка его обратно в Ичинг на суд и расправу послужила бы примером другим. Но теперь розыск — дело портовой стражи. Если же его не разыщут, так тому и быть. Джоссереку, чужеземцу вне закона, некуда податься, кроме как на самое дно, что не сулит ему ничего доброго. Вероятнее всего, вскоре его с перерезанным горлом найдут в темном переулке или на берегу в час отлива. И если корабль к тому времени не отчалит, команде это послужит ещё более назидательным примером, чем каторга, присужденная беглецу.

А вот бароммцы, может статься, приложат все силы, чтобы схватить его. Как только здешний комендант получит известие о побеге, то сразу разошлет стражников на поиски. А возможно, не ограничится местной береговой стражей и даст в помощь своих солдат. Властям не нравится, когда на их территории скрывается опасный беглец. Кроме того, это будет жест доброй воли: боги видят, как напряжены отношения между Киллимарайхом и Рагидом. Так что, сынок, лучше тебе двигать в Арваннет, да побыстрее.

Джоссерек поглядывал вокруг и размышлял. Когда корабль вошел в Дельфиний залив, тот уже сидел в пустой каюте на корме, привязанный к скобе. В иллюминатор ему едва было видно, как «Сконнамор» пришел в Новый Кип и встал на причал. Это его укрытие было ненамного лучше.

«Сконнамор» загораживал почти весь вид. Корабль был большой, четырехмачтовый, снабженный к тому же паровой машиной и винтом, рассчитанный на долгие месяцы пути. В этот раз он совершил рейс длиннее обычного. Как правило, торговцы, плававшие между Киллимарайхом и Рагидом, просто пересекали Материнский океан и приставали в одном из западных портов Империи. Но Арваннет ещё полтора года назад к Империи не принадлежал. Не рискуя плыть через Проклятый залив, капитан Бахин повел свое судно на юг от Оренстана, затем на запад через Кошачий океан, обогнул Эфлис и, наконец, держа на северо-запад, пришел через Свирепый океан к своей цели. Он привез кожи, шерсть и солонину — на эти товары всегда спрос, особенно после войны. (Почему варвары, заселяющие Северный Андалин, не захватят этот рынок? Путешественники говорят, что там земля дрожит под копытами диких стад.) Однако рейс «Сконнамора», хоть и долгий, не выходил за рамки путешествий, совершаемых Людьми Моря.

Джоссерек посматривал за нос и корму, вправо, влево и назад. Вдоль устья Становой тянулись причалы и склады. У многих стояли суда, ещё больше кораблей толпилось на рейде. «Сконнамор» был здесь единственным океанским судном. Остальные были каботажные шхуны и люгеры, рыболовные посудины, никогда не выходившие из Залива, неуклюжие пароходики, курсировавшие вверх по реке. На берегу вздымались укрепления, стены и башни Нового Кипа. Только взошедшее солнце играло на замшелых камнях, зажигало высокие окна, заставляло сверкать красный с золотом имперский штандарт, реявший высоко в воздухе.

От этаких наблюдений мало проку. Придется положиться на то, что он помнит по картам, книгам и рассказам моряков. Несмотря на название, Новому Кипу больше трех тысяч лет. До этого Арваннет сам был морским портом, но море отступило от него, дельта заилилась, а река стала глубже. Теперь древнейший из древних стоял почти за сто миль от моря.

Теперь? Многие цивилизации отжили свой век, умерли, и из их пепла возникли новые, пока длилось это «теперь».

Джоссерек потряс мокрой головой. Довольно мечтать, пора действовать.

Преследователи сочтут, что он попытается спрятаться в Новом Кипе. Но этот городок, окруженный стенами, мало что мог предложить ему. Иное дело Арваннет, где больше дыр и переходов, чем в источенном червями корабле, и полмиллиона жителей, среди которых легче затеряться. Не говоря уж о… Но это пусть подождет. Сначала надо добраться туда незамеченным, а потом уж думать, как выжить там.

Джоссерек ощутил какую-то нарастающую пульсацию в воде и в воздухе и насторожился. Вот она, удача, подобная которой вряд ли выпадала ему за все его тридцать два бурных года. В его сторону шел буксир, тащивший за собой три баржи. Буксир был колесный и, судя по дыму, валившему из высокой трубы, работал на дровах. Стало быть, он местной постройки. Рагидийцы за недостатком дерева на своих равнинах использовали для своих немногих машин нефть, пока бароммские завоеватели не запретили расходовать это драгоценное топливо где-либо, кроме военной техники и судоходства. Теперь Империя перенимала у Людей Моря спиртовые и метановые двигатели. Баржи были гружены бочками, судя по запаху — с рыбой; и ящиками с разным товаром, выгруженным, должно быть, с кораблей для доставки в столицу.

Джоссерек поплыл наперерез, почти весь оставаясь под водой, почти невидимый среди плавучего сора. Когда буксир подошел поближе, Джоссерек нырнул, пропустил его и выплыл у хвостовой баржи, на противоположном от «Сконнамора» борту. Борт был не выше двух футов. Джоссерек подтянулся, ухватился за какой-то конец с палубы и поплыл за баржой, держась за него. Вода бурлила вокруг — холодная теперь, когда пыл побега остыл. Холодная, как зубы акулы.

Джоссерек отважился чуть высунуть голову. На передней барже сидели в будке двое стражников с копьями, охраняющие груз от бандитов. За корму они не смотрели, и никого, кроме них, на барже не было. Джоссерек перевалился через борт и быстро скользнул на палубу.

Три больших ящика надежно и уютно загородили его от взоров стражи. Он даже втянул в укрытие разлохмаченный канат, свернул его кольцом и уселся это лучше, чем доски. И невольно щелкнул пальцами. Он приобрел эту привычку в своих скитаниях — так игрок благодарит эльфов за то, что кости легли, как надо. Суеверие? Может — да, а может — и нет. Джоссерек не принадлежал к какой-то определенной вере. Родной культ, в котором боги вечно борются друг с другом — не добрые и злые, а просто разные, как зима и лето, — вполне устраивал его, но он не приносил жертвы с самого детства.

Осторожно разделся и разложил одежду для просушки. Она слишком выдавала его принадлежность к Восточному Оренстану, чтобы показываться в ней тут: свободная блуза и расклешенные штаны из цветной ткани. С лодыжки свисал обрывок веревки, которой он был привязан. Сидя за ящиками, Джоссерек обрезал её. Потом нашел какую-то тряпицу, обвязал её вокруг бедер — зачем зря пугать людей. И, придя в хорошее расположение духа, расслабил на время мускулы.

Он был крупным мужчиной даже для оренстанца, ростом шесть с четвертью футов, и ширина плеч соразмерна росту. Черты лица словно высечены из камня, серые глаза, орлиный нос. Обычно он брился, но в заключении отпустил бороду, частично скрывавшую шрам на левой щеке. Черные волосы были обрезаны точно по мочки ушей, в которых Джоссерек носил маленькие медные сережки. Мощное правое предплечье украшала татуировка — змея вокруг якоря, на левом была орка — хищный кит. Кожа в местах, прикрытых одеждой, была бледно-коричневой: среди его предков, как у большинства киллимарайхцев, имелись аборигены Западного Оренстана. Открытые части тела были намного смуглее.

«Мы проплываем мимо многих любопытных глаз, красавчик мой Джоссерек, подумал он, — и вряд ли можем сойти за маленького, тощего, желтолицего арваннетянина или за коренастого, краснокожего, почти безбородого бароммца, так ведь? Но вполне сойдем за рагидийца, если не рассматривать нас чересчур близко — а имперская армия состоит в основном из рагидийцев; и авось не слишком странным покажется то, что солдат Империи решил прокатиться и не стесняется появиться на людях полуголым после купания. Что скажешь?» Он небрежно, по-хозяйски развалился и стал махать рукой в ответ на слишком пристальные взоры.

Движение здесь было слабее, чем в любом порту Людей Моря, но оживленнее, чем он ожидал. Захват страны Империей, очевидно, ненадолго нарушил торговлю. Бароммцы скорее оживили деятельность одряхлевшего государства.

Навстречу Джоссереку вниз по реке шла цепочка барж, груженных болванками и брусьями ржавого железа. Должно быть, это и есть тот металл, который северяне поставляют в обмен на промышленные товары и чрезвычайно ценные специи. Но вряд ли этот груз предназначен для Рагида — рагидийские торговцы всегда покупали этот товар у купцов Арваннета и везли домой по суше. А новые власти должны только поощрять такую практику: они в душе сухопутные крысы и побоялись бы доверить ценный груз морю.

У бароммцев, горцев и наездников из суровой страны к югу от Рагида не было никаких интересов, связанных с морем, пока они не захватили и не восстановили вновь Империю. Теперь же — хм-м… Джоссерек поскреб бороду, которая чесалась, высыхая. Они поощряют торговые экспедиции за пределы Залива, на острова Моря Ураганов и в леса Туокарского побережья. А это чревато неприятностями, поскольку у торговцев из Киллимарайха и союзных ему королевств Материнского океана есть свои интересы в этих краях.

Ну что ж, мы и раньше это знали. Этот груз железа, идущий за пределы Рагида, не сюрприз, а симптом. И все-таки зрелище поразительное. Нигде больше не увидишь такого превосходного металла. Что это за сказочные залежи, которые раскапывают варвары?

Еще мимо проплывали лодки, длинные плоты, проследовала патрульная галера, солдаты которой пристально посмотрели на него, но ни о чем не спросили. С многовесельной, разукрашенной золотом яхты какой-то аристократки или фаворитки, прошедшей с музыкой и в облаке ароматов, его наградили более ласковым взглядом. Дважды из бухточек, заросших тростником и сумрачными кипарисами, скользил челнок, управляемый коротконогим, одетым в травяную юбку дикарем с Унварских болот. Земли вокруг были возделаны, прорезаны оросительными каналами, разбиты на большие помещичьи плантации.

Стояла весна, и все вокруг нежно зеленело, только фруктовые сады выделялись то огненным, то белоснежным цветом. Пахло зеленью. Иногда, когда они проплывали кучку крестьянских хижин с курятниками за шатким причалом, этот запах сменялся более резким.

На закате буксир пристал на ночлег к берегу. На баржу пришли люди отдать якоря и повесить бортовые огни. Джоссерек это предвидел. Он скользнул в воду и поплыл к берегу, держа узелок с одеждой на голове. Кто-то крикнул в быстро густеющих потемках: «Эй, что там такое?» Но другой ответил ему: «Аллигатор, поди — рано они приплыли в этом году».

Кусты на берегу скрыли Джоссерека, когда он выходил на сушу — берег был крутой и заросший. Отойдя недалеко, беглец нашел дорогу и пошел по ней, шлепая по камням, в которых бесчисленные ноги прошлых поколений протерли канавки. Вскоре он снова высох и оделся. Загорелись большие ласковые звезды на небе, но щупальца тумана, наползавшего с распаханных полей, обжигали холодом.

В животе у Джоссерека бурчало. На это можно и не обращать внимания, но лучше подумать теперь же, как ему, разыскиваемому бунтовщику, без гроша в кармане прожить несколько ближайших дней. Для начала надо постараться побыстрее попасть в Арваннет.

В возрасте пятнадцати лет Джоссерека приговорили к каторжным работам за нападение на морского офицера, который насмехался над его лохмотьями. Их команду отправили в овцеводческое имение Центрального Оренстана. После двух лет Джоссерек бежал, долго скитался, голодал и наконец вышел на побережье и нанялся на торговое судно, хозяину которого слишком не хватало рук, чтобы задавать лишние вопросы. Позже он сменил много занятий, но помнил, как обращаться с лошадьми.

Та, которую он увел, была слишком хороша для ветхого сарая на краю деревушки, в котором стояла. Резвый меринок тихонько ржал, когда Джоссерек выводил его, и плясал, когда тот надевал на него нашаренную впотьмах уздечку, а потом понес моряка без седла чудесной ровной рысью. Хозяин плантации, как видно, выпустил его на травку после зимнего сена. Джоссерек жалел, что был вынужден убить при этом поднявшую шум собаку — он оттащил её труп в сторону и выждал, пока разбуженный крестьянин не решил, что тревога ложная, и не вернулся ко сну. Может, эта псина была любимицей детей, если есть дети в этой хибаре.

К утру он добрался до Арваннета.

Впереди высились высокие и приземистые, пузатые и зубчатые башни, видевшие больше веков, чем насчитывает история; тесным кольцом их окружали стены, плоские или остроконечные крыши; в узких улочках лежала ночь, и они едва начинали вырисовываться на фоне меркнущих звезд. В городе царили мрак и тишина, лишь кое-где светила лампа в окне или слышались тихие голоса. Вода под стенами отливала маслянистым, жирным блеском. Когда-то давным-давно Арваннет лежал в излучине Становой, и оставшийся ров по-прежнему звался Лагуной, но река отступила миль на пять. Пространство между рвом и рекой пересекали каналы. Единственный мост находился на конце Большой Восточной дороги. Джоссерек видел горящие вдоль дамбы фонари и грозную сторожевую заставу на той стороне. Он решил расстаться со своим скакуном. Паром, который на рассвете отчалит от корчмы, на Новокипской дороге, тоже не для таких нищих, как он. Однако пускаться вплавь Джоссерек не осмеливался. Мудрецы былых славных времен развели в этих глубинах странных прожорливых тварей… а зараза, которую можно подцепить в этой грязи, и того хуже.

У парома стоял на цепи ялик. Джоссерек выковырял из дерева штырь и снял с тумбы цепь вместе с замком — металл хорошо идет на Воровском рынке. Весел не было, но оказалось, что от полусгнившей пристани можно отодрать доску и грести ею.

Он не стал переправляться сразу же. На той стороне — Затон Сокровищ со складами и флотилией судов, где охрана, скорей всего, получше, чем здесь. Джоссерек повернул налево, продвигаясь с помощью своей доски медленно и с трудом. Но он был слишком увлечен тем, что видел при бледном сиянии светлеющего неба и воды, чтобы обращать на это внимание.

Он миновал Новый канал, пересекавший заказник и парк полуразрушенной усадьбы; миновал земли других поместий с искусно разбитыми садами; Королевский канал, на котором уже начиналось движение; Западный канал с его высоким мостом и бегущей рядом дорогой; дальше лежала Западная пустошь заболоченная, заросшая сорняками, кустарником, карликовым дубом и сосной, тянувшаяся до самого Унвара. За Лагуной каналы вливались в город. У каждых таких ворот высились стены, сторожевые башни, стояли подъемные решетки: Ворота Моря, Большой бастион, Малый бастион. Пушки, катапульты, шлемы, острия копий сверкали при свете зари. Имперские знамена вяло свисали с шестов в тихом, сыром воздухе.

Начало восходить солнце, когда Джоссерек счел, что проплыл достаточно. Судя по всему, в этой части города и находятся Логовища, куда честные люди без нужды не заходят. Безопаснее, конечно, было бы на северной стороне — говорят, квартал Пустых Домов почти полностью покинут, но что он там будет есть? Он направил лодку к маленькому пирсу. Камень — не то что гнилая паромная пристань, хотя железные планки и кольца давно сгнили и конторка на берегу зияет пустотой. Джоссерек постоял в лодке, раздумывая, не привязать ли её как-нибудь — за неё тоже можно кое-что выручить. Да нет, не стоит: она скорей всего исчезнет, как только он уйдет. Пусть себе плывет дальше — авось хозяин подберет.

Джоссерек прыгнул на берег и услышал:

— Ни с места. Брось цепь. И держи руки подальше от ножа. Он выполнил все, что ему приказали, прежде чем обернуться и посмотреть на троих человек, захвативших его.

Глава 3

Зимние снегопады уступили место дождям и туманам, которые ползли по извилистым улицам, превращая стены в тени, а прохожих в призраков. Чуть ли не с того самого дня, как его армия переправилась на плотах через ров, с боем пробилась по дамбе, подняла победные знамена над древними стенами и мертвыми телами, Сидир стал рваться прочь отсюда. Он скучал не столько по ласковому великолепию Наиса и его придворным церемониям — хотя там жила Недайин, его юная жена, взятая из древнего рагидийского рода, с их единственным, оставшимся в живых ребенком, — сколько по Черному Зангазенгу, где осталась Анг, жена его молодости, с выводком из шести крепких ребят, под сенью вулканов в белых венцах; а чаще всего вспоминался ему горный край вокруг того города, его Хаамандур: табуны коней, бароммские становища, костры и веселье под алмазными звездами, стада под охраной пастухов и пастушек, тоже вооруженных и не менее бесстрашных, скачка с ветром в ушах под музыку лая гончих, пока загнанный кабан или олень не остановится и рука не ляжет на копье. В Арваннете он часто с грустной усмешкой повторял горскую пословицу: «Поймала рысь капкан».

Нынешнее утро было ясным, но к полудню собрались тучи, и ветер, дующий с Унварских болот и пахнущий ими, погнал пелену на город. Свинцовый небосвод опустился низко, мгла затянула весь запад и накатывала все ближе, со вспышками молний и громовыми раскатами. Несмотря на широкие окна, в Лунной палате по углам уже залегла ночь, и фазы луны, изображенные серебром по лиловому, лишь тускло поблескивали. Гроза, вместо того чтобы освежить воздух, нагоняла влажную жару. Сидир подался вперед, сжав поручни кресла в виде водяных змей.

— Верно ли я понял, ваша мудрость? — За месяцы своего правления он выучился бегло говорить по-арваннетски, но все дело портил грубый бароммский акцент, от которого Сидир никак не мог отделаться и когда говорил по-рагидийски. — Совет собирается высказать неодобрение новому начинанию Империи?

«Надеюсь, я взял верный тон, — подумал он. — Не надо излишней резкости; я мог бы снести головы всем этим жалким жрецам, если б не нуждался — если бы Империя не нуждалась — в их содействии. В то же время нельзя позволять им забыть, кто здесь хозяин. Может, надо было помягче? Поди разберись с этими проклятыми чужаками!» Во взгляде Эрсера эн-Хавана было выражение, которого Сидир не мог разгадать: обида, хитрость, доля страха, презрение или что-то еще? Мудрец давно достиг зрелых лет: раздвоенная борода оставалась темной, но на желтом лице вокруг тонкого носа и рта залегли морщины, морщинистыми были и руки с окрашенными розовыми ногтями, концы которых мудрец сложил вместе. Одеяние Серого ордена окутывало его от загнутых носов туфель до откинутого капюшона. На груди висел знак отличия — сфера из дымчатого хрусталя с вырезанной на ней картой мира, столь древней, что по ней можно было видеть, как наступали льды и мелели океаны. Мудрец состоял в должности Святейшего советника по светским делам.

На своем прозаическом бароммском Сидир называл его про себя гражданским градоначальником. Таким образом, Эрсер оставался единственным в совете священнослужителей, у кого было хоть какое-то дело. Имелся Святейший советник по божественным делам, но религия в Арваннете давно выродилась в интриги между храмами. Большинство населения впало в суеверие, в изуверские учения, в безбожие или же поклонялось чужим богам. Имелся Святейший советник по военным делам, но Империя сняла с него все полномочия, оставив только почетный титул.

Этот триумвират возглавлял Великий мудрец Совета, бывший ставленником Империи. Его предшественник, возглавлявший силы сопротивления, вовремя умер в своем почетном — заточении вскоре после вторжения. Сидир никогда не интересовался подробностями его смерти, и Юруссун Сот-Зора, скорее всего, тоже. Намека, брошенного людям из рагидийской службы, искусной в таких делах, оказалось достаточно. Городское духовенство выбрало новым главой государства безобидного дряхлого старца, тактично предложенного завоевателями.

Поэтому Эрсер эн-Хаван стал естественным представителем былых властей Арваннета при новых правителях. Позиция, которую ему следовало занять по отношению к захватчикам, обсуждалась, несомненно, на тайных собраниях высших кругов города. И все последние полтора года он оправдывал доверие этих кругов. Благодаря видимому почтению к новой власти, разумным советам и достоинству, не переступавшему грани, за которой начинается высокомерие, он добивался одной уступки за другой.

Однако нынешнее его заявление ошеломляло.

— Воеводе известно, что мы никогда не осмелились бы обсуждать то, что исходит от Блистательного Трона. — Его голос скользил, как змея по шелковому ковру. — Однако… простите мне мой вопрос… является ли предполагаемый поход прямой волей императора, или же это решение принято… в более низких и, следовательно, могущих ошибаться кругах… скажем, на провинциальном уровне?

— Вы хотите знать, Эрсер, не я ли это придумал, — отрывисто засмеялся Сидир, — и если нет, то насколько высоки головы, через которые вам нужно перескочить, чтобы отменить решение?

— Нет-нет! Бог, сущий во всем и надо всем, видит, что я говорю правду. Воевода и… — Едва заметная пауза, легкий поворот прикрытых веками глаз в сторону Юруссуна. — …и Глас Империи представляют здесь Блистательный Трон. Их совместная воля не подлежит обсуждению. Но оба они проявили себя настолько мудрыми, что готовы выслушать совет… совет от тех, да позволено мне будет напомнить, чьи предки также имели некоторый опыт… в имперских делах.

Юруссун сидел неподвижно, с ничего не выражающим лицом. Возможно, он как ученый-философ размышлял о Девяти истинных принципах, что было гораздо оскорбительнее для Эрсера, чем следовало бы. Выждав несколько секунд, чтобы его соправитель мог ответить, Сидир ответил сам:

— Что ж, ваша мудрость, я подтверждаю то, к чему вы сами пришли в своих размышлениях. Очередь за севером. Я бы сказал, он всегда стоял на первом месте. Никто не умаляет значения Арваннета — это бесценный самоцвет в венце императора, но в стратегическом отношении он скорее опорный пункт, нежели конечная цель. Там, — взмахнул он рукой, — лежит полконтинента.

— Нам это известно. — Этой фразой Эрсер снова напомнил о том, сколько веков их летописцы наблюдали вечное коловращение народов. — Рагид извечно желал заселить эти равнины своими крестьянами. Теперь же к ним подступил Баромм, желая пастбищ для своих стад. Божественный Наказ перешел к потомкам Скейрада, и поход на север для них не просто решение, но судьба. Это так. Но могу ли я в невежестве своем спросить, почему бы имперскому войску не двинуться на север прямо из долины Кадрахада?

— Потому что так пробовали уже не раз, пробовали и при нынешней династии лет десять назад, и это никогда не получалось… как следовало бы знать столь ученому мужу. — Сидир подавил раздражение. — Наступление же по Становой рассечет варваров надвое, отрежет их от залежей металла и от торговли с иноземцами, позволит нам заложить в этой обильной стране крепости, из которых мы подавим варваров окончательно. А позднее, когда они ослабеют, мы нанесем прямой удар из Рагида.

Эрсер выжидающе молчал. Сидир побарабанил пальцами по ручке кресла и наконец выпалил:

— Послушайте меня. Я расскажу вам о том, что очевидно. Очевидное иногда труднее постичь, чем сокровенное. Из трех высших слоев Арваннета самые недовольные, конечно, помещики. Мы низвели их до уровня землевладельцев, чья знатность в следующем поколении утратит всякое значение, ибо тоща уже мы станем командовать дружинами их селян. Когда же мы откроем для заселения северные земли, ваши старые дворянские роды лишатся и преимущества в продаже съестных припасов и хлопка. Неудивительно, что они ропщут, составляют заговоры и склонны к смуте.

Но зачем Церкви поддерживать их? Вам скорее бы следовало прислушаться кГильдиям. Вы знаете, что ваши купцы довольны Империей, и это довольство постоянно растет. Империя разбила цепи законов и обычаев, которые их сдерживали. Империя расширяет границы их торговли и делает её более безопасной. Приобретая же деньги, они приобретают власть, и им безразлично, что это происходит за счет класса, ранее взиравшего на них свысока. Будущее за ними. Вы тоже можете закрепить его за собой. И Совет, и ордена, из которых выбираются советники и набирается их штат, и храмы, питающие эти ордена, — все мудрецы могут играть видную роль в Империи. Более видную в действительности, если не по названию, чем играли вы раньше… — Сидир проглотил бароммскую поговорку «когда были главными покойники — на кладбище» и сказал по-другому: — Но для этого вы должны меняться согласно с ходом времени. Живите и процветайте вместе с Гильдиями — не прозябайте вместе с помещиками.

— Не всегда перемены, согласные с временем, идут нам на пользу, медленно ответил Эрсер. — Народы, которые менялись, исчезли и ныне забыты. Арваннет же остался. — И он продолжил более деловым тоном: — Мы говорили с многими купцами. Некоторые встревожены. Они с незапамятных времен ведут с рогавиками торговлю металлом. Вокруг неё создались целые учреждения. Нарушение древних договоров разорит многих и прекратит поступление металла.

— Только на время, — отрезал Сидир. — Вы же слышали — мы собираемся выдавать субсидии, чтобы облегчить убытки. Вскоре поступления возобновятся и будут гораздо больше тех, что обеспечивали, вам кучки варваров. Недовольство купцов пройдет, когда я объясню им все это.

Во взгляде Эрсера появилось нечто новое — не страх ли? А голос стал таким тихим, что бушевавший за окнами ветер почти заглушал его:

— И вы действительно хотите дойти… до самого Неведомого Рунга?

— Возможно. Мои планы ещё не определились, они меняются в зависимости от сведений, которые я получаю. — Сидир откинулся назад. — Со временем Рунг, безусловно, будет принадлежать императору. Когда и как это произойдет, решать его слугам. Основной мой план — наступление по долине Становой — получил одобрение. Однако у меня широкие полномочия. Возможно, я ещё сочту этот план неосуществимым. И ваша светлость может высказать мне все, что имеет против него.

Эрсер помолчал.

— Воевода мудр и готов выслушать ничтожного из ничтожных. — То, что Эрсер не упомянул о Юруссуне, не ушло от внимания Сидира. Рагидиец по-прежнему сохранял полную невозмутимость. — Да будет мне позволено сказать только одно. План воеводы смел и достоин его великих предков, вернувших Империи единство и мир. Но… не слишком ли он смел? Мы, мудрецы, как правило, ничему не противоречим. Однако, сделавшись подданными Блистательного Трона, почитаем своим правом и долгом дать свой совет; И мы говорим: не нужно в этом году идти в новый поход. И в будущем году, и в следующем за ним. Север ждал долго — он может подождать еще. Древний коварный Арваннет по-прежнему требует к себе внимания. Одним солдатам его не удержать — тут нужна государственная власть. Со всем уважением напоминаю воеводе, как много военачальников на протяжении тысячелетий верили, что подчинили себе Арваннет.

— Вы боитесь, что если я уведу войска на север, то будет… мятеж? Неужели кто-то будет настолько безумен, зная, что я вернусь и накажу?

— Ордена тоже, разумеется, наложат проклятие на тех, кто побуждает к бунту. Но… в ближних водах присутствует много кораблей Людей Моря.

— Да, их торговцы и путешественники мешают нашим на островах, и ссоры порой приводят к стычкам — знаю. Однако я знаю и то, что сами по себе они неспособны взять здесь ни одну крепость, а союзников на суше у них нет. Кроме того, старейшины Киллимарайха — не дураки. Ичинг, напротив, еле сдерживает свои малые народности, чтобы те не вызвали войну с Империей. Киллимарайх не чувствует себя готовым к войне… пока.

— Но если вашу армию постигнет беда… Воевода, Рунг не зря называют неведомым. Даже мы, арваннетяне, чья держава некогда простиралась до тех пределов, почти ничего не знаем о нем, не считая мифов и легенд.

— Вы никогда не думали о возвращении туда. И ваши ученые, простите за прямоту, не заинтересованы в новых знаниях. В отличие от меня. — Сидир перевел дыхание. — Я уже говорил, что, может быть, в этом году и не дойду до Рунга. Я не так опрометчив, как вы, кажется, думаете. Я не стану рисковать своими людьми, своими Сверкающими Копьями, ради своего тщеславия.

Эрсер пристально посмотрел на него:

— Однако своей жизнью вы готовы рискнуть. Могу ли я убедить вас не делать хотя бы этого? Пошлите туда армию, если так надо. Сами же останьтесь здесь и продолжайте свои труды.

— Как? — недоуменно воскликнул Сидир. — Вы хотите, чтобы я остался? Я, чей конь метил кровавыми следами ступени вашего Венценосного собора?

— Вы правите сурово, но справедливо. Мы ваши должники уже за одних только схваченных и казненных вами преступников.

— Я правлю не один, — резко заметил Сидир, решив положить конец пренебрежению Юруссуном. — Мое дело — война. Теперь Арваннет и его окрестности усмирены, и долг зовет меня далее. Гражданскую же власть осуществляет мой соправитель, Глас Империи.

— Это так. — Тысячелетия замкнутой, многослойной арваннетской жизни научили Эрсера тонкостям язвительной вежливости. — Но двое столь великих мужей не могут быть равны во всем там, где их задачи не переплетаются. Позвольте мне перечислить, сколь многое ещё осталось на долю воеводы.

Юруссун вступил в разговор впервые с тех пор, как церемонно поздоровался с советником. С видимой мягкостью он произнес:

— Я полагаю, ваша мудрость, что перечень будет очень пространным. Боюсь, сегодня у нас на это нет времени. Нас ожидают другие посетители. Кроме того, подобные речи лучше выглядят на письме, с фактами и цифрами, которые мы могли бы изучить на досуге. Если вы представите нам письменный доклад, ваша мудрость, мы примем вас для дальнейшего его обсуждения, как только позволят обстоятельства.

Во взгляде Эрсера мелькнула затаенная ненависть. Он медленно опустил веки, почтительным жестом коснулся лба и сказал:

— Я понимаю, сколь заняты воевода и его собрат. Я подготовлю доклад, который испрашивает Глас, так быстро, как только способны писать под диктовку писцы. Возможно, в следующий раз я встречусь с одним только воеводой. Нет причин утруждать августейший Глас, которого я и сегодня не надеялся застать здесь. Да откроет нам Бог истину.

Последовала церемония прощания. Наконец крытая перламутром дверь закрылась, и правители Арваннета остались одни в Лунной палате.

Сидир не мог больше усидеть на месте. Он вскочил, прошел, лавируя между мебелью, перед мраморным камином, пересек комнату и стал у окна, заложив большие пальцы за пояс. Палата находилась на четвертом этаже Голинского дворца, окно было большое. Перед Сидиром открывался широкий вид на завоеванный им город.

Слева виднелись Эльзийские сады, окружающие озеро Нарму, где пересекались все водные пути, справа частично просматривались арки Патрицианского моста (названного в честь придворных, обратившихся в прах пять тысячелетий тому назад), который вел из дворца через Новый и Королевский каналы к Большой Арене. Прямо перед собой Сидир видел площадь, окруженную мраморными фасадами, не утратившими своего великолепия, хотя время обшарпало их колонны и загрязнило фризы. Оно же, несмотря на влажный климат, придало пурпурный радужный отсвет стеклу, через которое смотрел Сидир, поэтому мир представал перед ним в странном цвете.

Это был будничный, суетливый мир. На площадь выходило несколько главных улиц. За внушительным мрамором теснились убогие лавки с плоскими кровлями и доходные дома преимущественно из бурого кирпича. Перед ними ютились ларьки, где оборванные продавцы торговали дешевым товаром. В середине сновали люди, воробьи, голуби, порой пробегал тощий пес или проезжала груженая повозка.

Солдат не было видно, попадались только местные гражданские гвардейцы в форменных полосатых юбках и зеленых туниках. Сидир заботился о том, чтобы его армия по возможности не мозолила глаза. У штатских туники были подлиннее, до колен. Почти все они уже сняли зимние чулки, сапоги и плащи с капюшонами, обулись в сандалии, а на голову надели вязаные колпаки. Женщины с длинными косами носили облегченную одежду, вызывающую разновидность мужского костюма. Ткани были яркие, дешевые украшения так и блестели. Исключение составляли только старики, с угрюмым достоинством кутавшиеся в унылые одежды, да монахи и монахини четырех орденов мудрости: Красного, Белого, Серого и Черного.

Низкорослые и стройные были эти арваннетяне, темноволосые и темноглазые, с янтарной кожей и красивыми лицами. Двигались они быстро и грациозно, жестикулировали бурно. Груз тысячелетней окаменелой культуры не отягощал этой кипучей, в основном безграмотной, массы. До Сидира доносился рыночный шум, стук шагов и копыт, разговоры, смех, мелодия тростниковой флейты, под которую плясала танцовщица, скрежет запряженной волами повозки. Воображение дорисовывало запахи дыма, ладана, навоза, дурманного зелья, жаровен с початками кукурузы, пота, духов, сплетающиеся на фоне запаха каналов и болот. Но гром и ветер уже рассеивали их, и люди разбегались при блеске молний. Упали первые капли, предвестницы ливня. Сидир почувствовал, что к нему подошел Юруссун, и обернулся.

— Ну, — спросил он, — что вы думаете о нашем посетителе?

И спохватился, что, хотя говорит на рагидийском, позволяет себе резкие бароммские интонации. «Чтоб мне дьяволова кобыла мозги вышибла, — подумал он. — Не надо больше оскорблять его сегодня. Нам и так достаточно трудно работать вместе».

— Я все чаще думаю, — бесстрастно ответил тот, — что мы совершаем ошибку, пытаясь привлечь к себе так называемых мудрецов. — Его прямота, несмотря на ровный тон, поразила Сидира.

— Что бы вы предложили взамен? — с вызовом спросил он.

— Риторический вопрос, воевода. Вы знаете что. Распустить Совет и всех его чиновников и принять управление Арваннетом на себя. Глав церкви заключить под стражу. За прочим духовенством следить и карать малейшее неповиновение быстро и беспощадно. Подготовить почву для будущей конфискации церковного имущества. Оно огромно и пригодилось бы имперской казне.

— Хай! Я так и чуял, что в вас бродят подобные мысли. Нет. Нам пришлось бы ввозить сюда целую кучу своих чиновников, которые не только не имеют понятия, как управлять этой страной, но ещё и найдут здесь полный хаос. Не говоря уж о десяти-двадцати полках, которые пришлось бы держать, здесь для усмирения. Это на целые годы оттянуло бы покорение севера.

— Вот в этом Эрсер прав. Север долго ждал покорения и может подождать еще.

— Нет, не может. — Сидир старался говорить мягко. — Юруссун, вы говорите не как ученик Толы. Политика политикой, но вы, казалось бы, первым должны защищать древнейшую культуру мира.

— Древнейшей культуры больше не существует, — взорвался Юруссун. — Она мертва. От неё остались только сухие кости. Похороним их как подобает и забудем о них.

— Ах-х, — выдохнул Сидир. — Я понял, что вас грызет.

Они враждебно глядели друг на друга.

Юруссун Сот-Зора был выше ростом, хотя годы уже согнули его, сделали руки тоньше, а волосы — реже, побелили падающую на грудь бороду, превратили светлую кожу в испещренный бурыми пятнами пергамент. Но его рагидийское происхождение по-прежнему было всем заметно, а глаза за очками в золотой оправе по-прежнему напоминали полированную ляпис-лазурь. Юруссун носил плоскую черную шапочку философа с серебряным знаком своей школы, длинное зеленое одеяние с пуговицами из слоновой кости, красный кушак, туфли без задников и кошель на поясе для письменных принадлежностей. Посох с головой змеи служил скорее свидетельством его почтенных лет, чем опорой.

Сидир, сын Раэля из клана Халифа, был рослым и не таким плосколицым, как большинство бароммцев. (У него была бабка-рагидийка, взятая в наложницы, когда орды Скенрада впервые вторглись в её страну. Лишь позднее всадники Хаамандура перестали смотреть на Империю как на добычу и стали думать о ней как о наследии.) Его мускулы были хорошо развиты, и в свои сорок пять он не утратил упругости движений. Ноги у него остались прямыми, поскольку он не все детство провел на родине предков и получил иноземное образование. Безбородое удлиненное лицо было цвета красной бронзы, глаза темные и узкие, черные, как ночь, волосы прошиты серебряными нитями метеоров. Сидир стриг их коротко, по-рагидийски. На правом бедре он носил символ своей власти, кинжал в хрустальных ножнах, не скрывавших дамасского лезвия — оно относилось ко второй из трех Славных династий и насчитывало двадцать веков. Шею в два ряда оплетало крученое ожерелье — золотое, соответственно его рангу: знак Мужа, которое у бароммцев имели право носить лишь взрослые мужчины. Его одежда состояла из облегающей рубашки, штанов из грубого синего полотна, тисненых кожаных сапог и шляпы из лошадиной шкуры наряд кочевника.

— Да, понял. Сказать вам, Юруссун? — (Лучше говорить прямо, пока наши отношения ещё позволяют это.) — Вам известно из летописей, как Арваннет принес цивилизацию в Рагид. Но это было давным-давно. Арваннет пришел в упадок ещё во времена расцвета Айанской империи в долине Кадрахада. И ваш народ стал ощущать себя солью земли. Но вот вы прибыли сюда, Юруссун, увидели город, бывший великим ещё до того, как льды двинулись на юг, вспомнили о его величии и поняли, что ваш народ — всего лишь скопище невежд, которому вскоре суждено вернуться в дикое состояние, как стольким до него. И с этим сознанием вам приходится жить день за днем, месяц за месяцем. Окружающие вас здания, книги, наука мудрецов — все говорит о том, что это не пустая похвальба. Да… Эрсер и прочие быстро обнаружили ваше слабое место.

— А ваше, воевода? — вспыхнул Юруссун.

— О, я с детства привык, что на меня смотрят как на дикую обезьяну. По мне, пусть кто угодно считает своим прошлогодний снег, лишь бы будущее было мое. По-моему, арваннетяне ладят со мной не хуже, чем с северянами, которые тоже не Претендуют на то, чтобы считаться культурными людьми. Но северяне и выскочки-бароммцы скоро начнут воевать. А арваннетяне и рагидийцы… — Он схватился за посох Юруссуна и легонько потряс его. — Юруссун, я почитаю вас… и, может быть, стал почитать ещё больше, когда вы доказали, что у вас в жилах кровь, а не водица. Мне нужна ваша помощь — и ваши знания ученого, и ваш государственный опыт. Но вы дадите мне их так, как — нужно мне, или я поищу другого. Мы с вами не совсем ровня. Не забывайте император носит рагидийское платье, цитирует рагидийских классиков и является первосвященником рагидийского Бога, но он остается внуком Скейрада и прислушивается скорее к вождю хаамандурского клана, чем к наисскому князю.

Ученый вновь опустил на лицо маску сдержанности.

— Воевода, — тихо произнес он, — четвертая из Малых Заповедей Толы гласит: «Если семя гнева уронено, не поливайте и не лелейте его, но оставьте на волю неба и уйдите прочь». Пойдемте каждый своим путем и займемся каждый своим делом, и пусть ночью каждый поразмыслит о том, как служит Блистательному Трону другой, делая это столь честно, сколь допускает человеческое несовершенство. А завтра вечером пообедаем вдвоем.

— Хорошо, Глас Империи, — искренне согласился Сидир. Они раскланялись, и Юруссун зашаркал прочь.

Сидир ещё немного постоял у окна. Хлынул ливень. В потемках сверкало и гремело. «Стыдно мне, что ли, — думал он. — Такие, как Юруссун, словно показывают тебе зеркало, которое самые дерзкие речи не в силах затуманить. Недайин тоже…»

Младшая его жена была хрупкой и застенчивой, а её приданое и союз с благородным рагидийским домом были полезны Сидиру, но не так уж необходимы. И все же в её присутствии Сидир часто чувствовал себя так же, как и при дворе — человеком, который пусть и научился правильно держать себя, но не родился с этим. С хаамандуркой Анг было иначе — там он знал легкость, смех, любовный голод… Нет. Не совсем так. Она была родом с гор, и занимали её лишь пастушьи сплетни, песни и сказания; даже в захолустном Зангазенге она тосковала по своим шатрам. И он, приезжая туда, вскоре уставал от нее… А наложницы, шлюхи, случайные подруги были только телами, не более.

«С чего это я задумался над этим, ведьмы ради? — вздрогнул он. Откуда этот трепет перед Империей?»

Его рагидийская часть ответила ему по-бароммски: «Это плоды просвещения. Пусть арваннетская цивилизация старше, но она пребывает в мумифицированном состоянии. Одной древности недостаточно. Должна быть ещё и жизнь. И в Империи она присутствует». — «Но Империя умирала, раздираемая междоусобными войнами, пока мы, бароммцы, не излечили её своими сильными средствами. Отныне Рагид обязан нам жизнью. Отчего же он вселяет в нас такую робость? Откуда эти грезы о том, как стать полноценными рагидийцами? Мой отец проявил мудрость, заставив меня провести половину юности в школе и половину — в Хаамандуре. Но с тех пор я никогда больше не знал душевной цельности».

Сверкнула молния, грянул гром, дождь ударил в стекла, и внутрь проник холод.

«Обладают ли душевной цельностью Люди Моря? Они тоже цивилизованны, и машины у них лучше, чем у нас. Но это такая жуткая смесь… Киллимарайх занимает половину Оренстана, а на другой половине у них дюжина туземных княжеств, да ещё больше сотни независимых островов и архипелагов. Одному Всевышнему известно, сколько там племен и народов, которых ничто не держит вместе, кроме торговли, да и та постоянно вызывает свары. Как, должно быть, одиноко там людям».

Сидир поднял голову и поборол жалость к себе, которая, словно ледяной холод, сковала было его нутро. «Люди Моря — не настоящее государство. Так, сброд какой-то, несмотря на все их изобретения. Мы тоже освоим всю эту премудрость, когда захотим. У меня есть мой народ. Да, мой народ. Моя Империя, в которой есть выносливые работящие крестьяне; купцы и ремесленники, тоже знающие себе цену; аристократы, рожденные и воспитанные в лучших традициях; духовные школы, которые обустраивают жизнь и позволяют каждому жить сообразно своим верованиям — и всех их охраняют послушные приказам солдаты. Вот моя Империя, и тем пиратам никогда не создать такой».

Эти размышления продолжались всего минуту или две, и Сидир стряхнул их с себя, услышав гонг у двери.

— Войдите, — разрешил он. Прислужник доложил, что купец Понсарио эн-Острал ожидает назначенной аудиенции. — Пусть войдет, — проворчал Сидир. — Но сначала принесите огня.

Рабы, давно ожидавшие этого распоряжения, вбежали с длинными свечами и зажгли газовые рожки, озарившие комнату мягким светом. Сидир стоял, пока они не ушли и в дверь не пропустили названного посетителя. Он не знал, по какой причине купец испросил нынче утром срочную аудиенцию. Должно быть, причина веская.

Облик изнеженного лакомки, который напускал на себя Понсарио, был только маской. У Сидира выпрямилась спина и подобрался живот в ожидании неприятностей. Он весь был словно натянутая струна. Он так устал от недоразумений, мелких конфликтов, интриг, формальностей, проволочек. С Понсарио они были естественными союзниками, хотя отличались друг от друга, как орел и дикая свинья, и каждый охотно разделался бы с другим при необходимости или удобном случае; но пока что у них установились почти дружеские отношения.

Вошедший отвесил Сидиру три поклона, подобающие князю; к этому титулу, давно не существующему в Арваннете, указом Юруссуна приравнивался имперский наместник.

Сидир в свой черед произнес:

— Воевода Его Божественного Величества готов принять вас. — Снова эта церемониальная комедия, без которой или из-за которой гибнут люди и уничтожаются государства. — Вольно, — добавил Сидир. — Не хочешь ли прохладительного, чаю, кофе, шоколада?

— Благодарю, мой господин. Я предпочел бы подогретое вино, но, раз вы не пьете в служебные часы, я, с вашего разрешения, ограничусь этим. Понсарио достал сигарный ящичек розового дерева. — Не угодно ли? — Он держал дружеский, но почтительный тон, употребляя самое уважительное из пяти обращений второго лица, принятых в его языке. (Рагидийцы довольствовались тремя.) — Только что прибыли из Мандано.

— Что попусту портить табак, — покачал головой Сидир. Он курил трубку, но позволял себе это нечасто. Неразумно солдату привыкать к редкому, дорогому зелью. Он сел, закинув лодыжку одной ноги на колено другой, и жестом пригласил сесть Понсарио.

Купец опустился на стул. Он был до смешного толст. Короткие ноги и плоское лицо выдавали в нем примесь «болотной» крови. Он рано начал лысеть и красил волосы и бороду. Ногти его украшали нарисованные золотом звездочки. На пальцах сверкали драгоценные камни. Вышитая туника была оторочена мехом. Он картинными движениями обрезал свою сигару, щелкнул пружинной кремневой зажигалкой, поднеся к ней серную лучинку, затянулся и пустил голубой ароматный дым.

— Итак? — сказал Сидир.

— Я знаю, как вы заняты, мой господин. И, по правде сказать, раздумывал — идти ли мне прямо к вам, обратиться К чиновнику пониже рангом или не обращаться ни к кому. Дело на первый взгляд незначительное — так, случай, скучный обыденный случай. И все же… — Он положил сигару в фарфоровую пепельницу, которую держал в пасти дракон из красного дерева. Корабли Людей Моря стали ходить из Материнского океана за полсвета и с каждым годом все дальше — в Северо-Восточный Туокар и на острова Моря Ураганов. Зачем?

— Ради наживы, полагаю, которую вы предпочли бы загрести себе, — сухо ответил Сидир.

— Вы думаете, мой господин? Чтобы честные негоцианты тащились вокруг Эфлиса или рисковали плыть через Проклятый залив? В Свирепом океане, помимо всего прочего, два встречных течения доносят айсберги до самого экватора. Зачем же пускаться в такое опасное плавание, не говоря уж о времени, затраченном на него? У Людей Моря есть много хороших мест поближе к дому, даже кроме островов — все побережье Ованга вдоль Материнского и Кошачьего океанов, все западное побережье Андалина и Туокара, не покрытое льдами. Чего же они ищут в такой дали?

— Что ж, некоторые экспедиции, безусловно, негласно субсидируются. Не думаю, чтобы Людей Моря вообще и Киллимарайх в частности устраивала перспектива того, что Рагид займет весь Андалин, а затем, возможно, двинется на юг к Туокару. Это не только ограничит их торговлю, но и сделает нас самих державой Материнского океана. — Сидир нетерпеливо рубанул рукой воздух. — Об этом мы и раньше говорили, Понсарио. Что привело тебя ко мне сегодня?

— Да, мой господин, да, я слишком многословен — стар стал и умом слаб. — Купец тяжело вздохнул. — Так вот. Недавно в Новый Кип пришел «Сконнамор» с грузом из Ичинга, и мой агент вел с капитаном переговоры относительно части груза. У них на борту содержался бунтовщик. Вчера он бежал. Береговая стража раскинула свои сети. Ваш бароммский комендант проделал там большую работу в связи с поимкой мятежника, очень большую работу. Пару верховых он послал на север, на случай, если беглец направится туда. Этого парня, видите ли, объявили опасным, и лейтенант Мимораи ничем не хотел пренебречь. И оказался прав. Его люди получили сообщение, что у помещика Долигу была похищена лошадь, которую позднее нашли возле Лагуны. А с паромной пристани у постоялого двора пропал ялик. В Новом Кипе же никаких следов не нашлось, хотя, казалось бы, чего проще. Беглец, судя по всему, направился в Арваннет, верно?

— Гррм. Ну и что же?

— Несколько неожиданный поступок, мой господин. Хотя лейтенант Мимораи тоже не придал этому особого значения. Однако мой агент другого мнения. Желая завоевать расположение капитана, он использовал свои связи; чтобы получить известия о розыске. Узнав этим утром, что беглец, очевидно, ушел, он попросил разрешения воспользоваться телеграфом. Превосходное это новшество, которое ввели здесь вы, мой господин, превосходное. Как только военный курьер передал мне его послание, я попросил вашей аудиенции.

— Ближе к делу. Зачем?

— Если изволите помнить, мой господин, я уже признавал, что мои страхи могут быть беспочвенными. Неповиновение — не редкость среди киллимарайхских мореходов. Коммерция у них так быстро развивается, что приходится набирать людей из кого попало. Тут и городские подонки, и туземцы с отдаленных островов, уединенных и диких — от Эоа до Альмерика. Эти островитяне быстро заражаются киллимарайхским своеволием, но дикости своей при этом не теряют. И даже преувеличивают её ради самоутверждения, как изволите знать. В долгом, тяжелом, опасном плавании возникают трения, вспыхивают свары, случаются драки; офицеры, блюдущие дисциплину и наказывающие виновных, вызывают к себе ненависть — и всегда возникает искушение сговориться, захватить судно и уйти в тропические воды искать удачи.

Сидир унял свое нетерпение. Пока Понсарио не изложит все с самого начала, его не остановить. Авось дойдет и до дела. Бароммцу почти не приходилось сталкиваться с Людьми Моря. Сведения о них могут ему пригодиться.

Купец выпустил кольцо дыма.

— Наш беглый мятежник, зовут его Джоссерек Деррэн, не подходит под эту мерку. Мой агент вдоволь наговорился о нем с капитаном, который, по словам агента, настолько честен, насколько позволяет его ремесло. Джоссерек был хорошим матросом. А потом вдруг затеял ссору. Когда второй помощник вмешался, желая навести порядок, Джоссерек напал на него, и потребовалось несколько человек, чтобы одолеть бунтовщика. Нападение на корабельного офицера считается в Киллимарайхе тяжким преступлением. Однако второй помощник несколько раз навещал Джоссерека в заточении, пытаясь завоевать его доверие и узнать, что послужило причиной столь безумного поступка. В Новом Кипе Джоссерек урвал случай, сбил помощника с ноги вырвался на свободу. Так вот, насколько, по вашему мнению, правдоподобно, мой господин, что безумец, якобы никогда не бывавший здесь ранее, бежит в далекий Арваннет, а не в ближний Новый Кип, причем это ему успешно удается? С другой стороны, похоже ли на правду, что трезвомыслящий человек вдруг лишается рассудка, а потом отправляется прямо в Логовища? — Понсарио прищурился сквозь облако табачного дыма. — Если только так не было задумано с самого начала.

— Хм-м, — пробурчал Сидир. — А что говорит второй помощник?

— Что удар, полученный им от Джоссерека, оглушил его, ошеломил и частично лишил памяти. Не вижу, как можно это опровергнуть, и остается только отправить мятежника в камеру пыток. А это может вызвать нежелательные последствия.

— Пытка отнимает слишком много времени, а результаты слишком ненадежны. И потом — ты намекаешь на то, что этот Джоссерек, м-м… агент Старейшин? Вздор. С какой целью он послан? И как передает свои сведения на родину?

— Что до последнего, мой господин, не изволили ли вы слышать о беспроволочном телеграфе? Это недавнее киллимарайхское изобретение. В Гильдиях о нем почти ничего не известно, кроме того что он существует. Но уж конечно, на некоторых… исследовательских судах, рыскающих на юге Дельфиньего залива, беспроволочный телеграф имеется так же, как пушки и катапульты. Могли провезти такой аппарат и в Арваннет.

— Да, я слышал о нем. Ну и что? Что, ради девяти дьяволов, может получить иноземный агент в Логовищах, кроме ножа в брюхо?

Понсарио погладил бороду.

— Господин мой, этот случаи утвердил меня в мысли, которую я давно лелеял… в мысли предупредить вас о том, что северяне, возможно, более осведомлены о ваших намерениях, чем подобало бы варварам.

— При чем тут… а впрочем, продолжай. Сигара купца то вспыхивала, то гасла.

— Признаюсь, что свидетельства тому слабы и строятся в основном на предположениях. Новый порядок, установленный Империей, нарушил былое тайное сотрудничество Гильдий и Братств. Но взяткой или хитростью ещё возможно добыть в Логовищах кое-какие сведения. У меня есть основания верить, что около года назад вожак одной из банд побывал у рогавиков… с неясной целью. А поскольку Люди Моря заходят в Новый Кип по нескольку раз в год, он мог связаться и с ними. Многие офицеры киллимарайхских торговых судов служили ранее в военном флоте. Имея по всему свету корабли, способные передавать сообщения в Ичинг, Старейшины вполне могли послать своего человека воспользоваться этой связью. Польза от такой засылки, может, и невелика, но невелик и риск — для всех, кроме агента. А в случае удачи, что ж, Люди Моря и северяне — естественные союзники против Империи.

— Но зачем все это представление… хай, верно? За всяким киллимарайхцем, который сходит на берег и отправляется в Арваннет, мы следим, и, если бы он исчез, у нас возникли бы подозрения. Но беглый сумасброд никого не заботит.

— Обман мог бы удаться. Счастье, что я, почти единственный, кого это может интересовать, услышал об этом деле. Корабль мог бы с тем же успехом привезти специи с Иннислы, копру с Толомы, отделочные материалы с Кораллового Пояса Восточного Оренстана… — Понсарио любовно перечислял товары, не обращая внимания на хмурость Сидира. — Или ещё что-нибудь, чем по закону торгует другая Гильдия, не моя. Мои же уважаемые конкуренты слишком озабочены своими непосредственными интересами в наши бурные времена, чтобы задуматься, представить себе всю картину. Что ж! Возможно, эта картина лишь плод моей фантазии. Но поскольку я все равно рано или поздно собирался высказать вам свои подозрения касательно северян и поскольку сейчас, возможно, представился случай проверить… — Он многозначительно замолчал.

…И получить выгоду, закончил про себя Сидир. В этой мысли не было презрения. Он презирал торговца за то, что он торговец, не более чем пса за то, что он пес.

— Возможно, — сказал он. — Подскажи только как. Ты же знаешь, какие ничтожные итоги принесли мне облавы в Логовищах. Кучка бедолаг палачу на поживу, и только. Даже Воровской рынок не прекратил существовать, просто стал двигаться с места на место. Где же там может скрываться твой зверь?

— Могу угадать, воевода. В притоне… Удар грома заглушил произнесенное имя.

Глава 4

Засов снаружи щелкнул, и дверь открылась.

— Стой на месте, — сказал вошедший бандит. Он и его товарищ, двое из троих, схвативших Джоссерека на рассвете, были тощие, рябые, все в рубцах, но двигались, как кошки. На них были хорошие туники и сандалии, головы и бороды они содержали в чистоте. У первого, кроме ножа, имелся пистолет, прихваченный, наверно, у имперского офицера, скорее всего мертвого. Огнестрельное оружие — слишком редкая и ценная вещь даже для солдат, не говоря уж о бандитах. Главарь, очевидно, доверяет этому человеку, и он в шайке не из последних.

Джоссерек медленно и осторожно отвернулся от окна, в которое смотрел на струи дождя и темнеющее небо. Из незастекленного проема в голую клетушку, где он провел весь день, сочились холод, сырость и смрад переулка. Свет лампы снаружи бросал уродливые тени на глиняный пол и отбитую штукатурку.

— Зачем так волноваться? — спросил он на беглом арваннетском. — Что бы я мог натворить, даже если б захотел?

— Кто тебя знает, — сказал человек с пистолетом. — Выходи. Ступай вперед.

Джоссерек подчинился. Его возбуждало сознание того, что ожидание, кажется, кончилось и начинается охота. Страха он не испытывал. Люди, захватившие его в плен, обращались с ним довольно хорошо. Они, разумеется, разоружили его и поначалу заперли, но объяснили, что Касиру, который должен решить его участь, сейчас нет; снабдили его хлебом, сыром, водой, ведром и оставили наедине с его мыслями. Джоссерек, как зачастую и раньше, коротал время в воспоминаниях. У такого шалли, как он, их много и самых ярких.

Пройдя через сени, он очутился в комнате, не соответствующей ни этой жалкой лачуге, ни грязному кварталу, в котором та находилась. Ноги ласкал роскошный ковер, пурпурно-красная обивка стен пламенела в свете ламп, мебель была из резного дерева, инкрустированного слоновой костью и перламутром, в курильнице дымилась сандаловая стружка. Сидевший среди всего этого человек имел довольно вкуса, чтобы самому одеться в шелковую тунику скромного тона, почти без украшений. Пышный наряд не пошел бы ему, отмеченному печатью голодного детства, низкорослому, с крысиной мордочкой, почти беззубому. Но между седой шевелюрой и такой же бороденкой горели живые глаза.

Конвоиры сели по углам.

— Здравствуй, — сказал седой скрипучим голосом. — Я Касиру, помощник атамана Братства Костоломов. А ты?

— Джоссерек Деррэн из Киллимарайха.

— Ага. Присядь.

Матрос повиновался. Человечек взял из шкатулки сигарету и разжег её удушливо пахнущим трутом, не предложив закурить Джоссереку. Его взгляд был пристальным и изучающим.

Джоссерек уселся поудобнее, скрестив руки и ноги.

— Прости мне мой вид, — сказал он. — И запах. — Вся кожа у него зудела, тоскуя по ванне, бритве и чистой одежде. — Сначала я был занят, а потом меня поставили на прикол.

— Вот как! — кивнул Касиру. — Расскажи-ка мне свою историю.

— Я уже говорил твоим людям, но… Хорошо, господин. Я был матросом на «Сконнаморе», шедшем из Ичинга мимо Крепостного мыса на южной оконечности Эфлиса — знаешь? Когда мы брали там воду, я подрался с товарищем из-за местной женщины. Сделал из него котлету. Потом он и его родня стали отравлять мне жизнь — трое черных ублюдков с Ики. В Море Ураганов дело дошло до точки. Я был готов. Готов схлестнуться с ними, прикончить их или проучить как следует, положить конец этой тягомотине. Риджел Гэрлох, второй помощник, сунулся им на подмогу. Потом сказали, что я на него напал. Брехня! Он накинул мне на шею веревку и стал душить, а единственный, оставшийся на ногах икиец скакал вокруг, норовя выпустить мне кишки. Мне позарез надо было освободиться, я и освободился. Малость повредив при этом Гэрлоха. Тут на меня кинулась вся вахта.

— Как же тебе удалось бежать?

— Ну, Гэрлох — он неплохой динго. Он знал, что я врезал ему не от хорошей жизни, и считал, что должны быть какие-то смягчающие обстоятельства. Может, я заработал только пять лет каторги, а не десять. Он приходил и расспрашивал меня. Я был привязан в пустой каюте. Вчера он подошел слишком близко — я увидел, что он ослабил бдительность, ударил его, забрал нож, перерезал веревку и удрал. Пять лет бить камни или чистить рыбу у какого-нибудь жирного мерзавца, арендующего заключенных, все равно слишком долго. — Джоссерек рассказал о своем путешествии. — Твои ребята увидели, как я причаливаю, и привели меня сюда.

Касиру выпустил дым и снова кивнул. «Бьюсь об заклад, он уже проверил мой рассказ досконально», — подумал Джоссерек.

— Они бы просто забрали у тебя твое добро и отпустили бы, — сказал Касиру, — но ты заявил им, что ищешь работу в Логовищах.

— А что мне оставалось, мой господин? Касиру погладил бороду и задумчиво изрек:

— Ножевым Братом стать не так просто, как наемным убийцей в какой-нибудь трущобе. Мы должны, кроме всего прочего, держать былую марку, тут не всякий встречный годится. Арваннет был построен ещё до прихода льдов. В дни, когда люди умели летать, когда они, по преданию, летали на Луну (а предания не всегда лгут), в те дни, десять тысяч лет назад, Арваннет, как бы он тогда ни назывался, уже стоял. Тут все освящено временем, все обычаи складывались веками. И в Логовищах тоже. Наше Братство, к примеру, возникло, когда в Рагиде правила Айанская империя. Оно пережило ту империю, переживет и эту, что нынче оседлала наш край. Мы неохотно открываем чужакам свои секреты. Почем нам знать — может, ты шпион другого Братства или имперского наместника, который спит и видит, как бы нас истребить?

— Господин, — слегка усмехнулся Джоссерек, — я человек довольно приметный. Ты бы знал меня, если бы я болтался в городе. А что до службы Рагиду, то разве я не приплыл на корабле из Киллимарайха?

— Откуда ты тогда знаешь наш язык?

— Ну, в Море Ураганов я и раньше бывал. Несколько лет назад высадился на берег в Мандано, сбежав с корабля по причине личного порядка. Ты, наверно, знаешь, что Винокуренная Гильдия держит там агента, который скупает ром у местных. Он взял меня на работу возчиком. Я прожил там больше года и стал отвечать за весь извоз, вот и пришлось обучиться арваннетскому. Мне всегда легко давались языки. А когда плаваешь между островами Материнского океана, такой талант стоит упражнять. Потом, уже покинув Мандано, я встретил женщину из ваших, она попала в беду и уплыла с одним капитаном в Ичинг, а он её там бросил; мы жили с ней некоторое время и говорили на её языке… Ну да ладно. (Все равно это сплошная ложь. Почти все. Языки мне и впрямь даются легко… Но рассказ получился весьма правдоподобным. Надеюсь. Мы с Мулвеном Роа немало над ним потрудились.)

— М-м… А что ты, по-твоему, мог бы делать у нас?

— Да все что угодно. Я был матросом, грузчиком, охотником, рыбаком, рудокопом, полевым рабочим, плотогоном, плотником, каменщиком, пастухом, укротителем, наемным солдатом… — Джоссерек перевел дух.

Это верно, хотя и неполно.

Касиру изучал его. Сгустившуюся тишину внезапно нарушил поток дождя, ударивший в темные окна.

— Посмотрим, — сказал он наконец. — Считай, что ты мой гость… Однако тебе не разрешается покидать этот дом без спроса и сопровождения. Ты понял? Мы поговорим обо всем позже и начнем сегодня же за ужином, который будет через час. Секор, — обратился он к стражнику, — отведи Джоссерека в мою ванную. А ты, Аранно, найди… м-м… Ори и пошли её туда прислуживать. И пусть кто-нибудь принесет чистую одежду и все, что требуется, в Ламантинову комнату.

— Ты очень добр, мой господин, — сказал Джоссерек.

— Может быть, — хмыкнул Касиру. — Все будет зависеть от тебя.

(Мертвец в Логовищах — всего лишь пища для бродячих собак. Утром, по дороге с причала, я видел голого малыша, играющего на улице. Он катал человеческий череп.)

Секор, сделавшись очень приветливым, повел чужеземца по обшитым дубом коридорам. В ванной уже поднимался пар от двух углублений в полу. Ори оказалась молодой и красивой. Когда Джоссерек погрузился в первую ванну, она скинула собственный легкий наряд, дочиста отскребла гостя, ловко побрила, сделала ему маникюр и пела, пока он отдыхал во второй, ароматической ванне. Увидев, как подействовали её заботы на Джоссерека, она не смутилась. Уже много времени прошло с тех пор, как их корабль отплыл из Эфлиса. Когда он вышел и она стала его вытирать, его руки сами нашли дорогу.

— Прошу вас, господин, — шепнула она. — Касиру не понравится, если вы опоздаете. Ночью я буду ждать вас в постели, если хотите.

— Еще бы не хотеть! — Джоссерек посмотрел сверху вниз на её стройную фигурку, почти детское лицо, обрамленное косами цвета воронова крыла, отпустил её и медленно спросил: — Ты рабыня?

— Я принадлежу к Сестрам Лилии.

— Что?

— Вы не расслышали, господин?

— Не забывай, я в городе чужой.

— Нас, нашу породу, разводят за красоту… давно уже… всегда. — Ори присела, чтобы вытереть ему ноги. — Я-то бракованная, — смиренно сказала она. — Агент Касиру купил меня по дешевке. Но я постараюсь вам угодить.

Джоссерек скорчил гримасу над её склоненной головой.

«Пора бы привыкнуть к рабству. Боги свидетели, я достаточно на него насмотрелся. Даже в Киллимарайхе, где хвалятся его отсутствием и своей свободой, не только содержат каторжные команды — от осужденных, в конце концов, тоже должна быть какая-то польза, — но и все порты кишат вербовщиками. — Он вздохнул. — К чему я не могу привыкнуть — так это к тому, как большинство рабов относятся к своему состоянию».

Ламантинова комната оказалась не столь претенциозной, как её название, — просто на одной из стен когда-то изобразили морскую корову. Здесь было все, что нужно. В шкафу висело несколько туник на выбор, к ним прилагался плащ и пара сандалий.

Джоссерек снял халат, в который закутала его Ори перед выходом из ванной — в Арваннете нагота была под запретом, это ещё более напоминало о низком положении девушки, и оделся. Все пришлось ему впору.

— Вы ожидали кого-нибудь моего роста? — засмеялся он.

— Мы иногда принимаем здесь рагидийцев, господин. Или северян. Ох!

Ори в растерянности закрыла рот рукой. Джоссерек промолчал, но его пульс забился сильнее.

В кошельке, прикрепленном к поясу из змеиной кожи, что-то позвякивало. Джоссерек посмотрел: монеты, свинец и бронза, с таинственными надписями паучьей арваннетской вязью. Судя по тому, что он слышал о здешних ценах, он мог бы прожить на эти деньги дней десять, если не слишком шиковать и если бы Касиру выпустил его, конечно. Что это, взятка? Нет, для взятки слишком мало. Это или знак доброй воли, или скрытое оскорбление. Не знаю, что именно. Мулвену следовало бы послать сюда человека, знающего этот народ. Хотя да — такого, который удовлетворял бы всем прочим требованиям, просто не нашлось.

Перед Джоссереком возник образ его начальника, Мулвена Роа, не киллимарайхца, а уроженца острова Ики близ экватора — эти островитяне все черные как смоль, с белоснежными волосами и часто желтоглазые, как Мулвен. Вспомнились разговоры с ним в Ичинге, где в открытые окна лился соленый летний воздух и где красные черепичные крыши круто сбегали с холма к заливу, а там стояли на якоре барки и далеко-далеко, в синеве играли два кита…

«Нет, грустить не надо. Ты не можешь себе этого позволить».

Гостеприимный хозяин прислал ему графин вина, сигареты — и с табаком, и с дурманным зельем, а также разные туалетные принадлежности, но ни ножа, ни ножниц, ни бритвы не было. (Ори сказала, что будет брить его сама.) Все шкатулки были деревянные — стекло или обожженная глина могли бы послужить оружием. Девушка, безусловно, ежедневно докладывает хозяину обо всем, что сказал или сделал гость. Джоссерек принимал это как должное. Если Касиру действительно тот, в ком он нуждается, и надежды Джоссерека оправдаются если цель его поисков будет достигнута в первый же день, тогда Касиру имеет право быть осторожным. Как, впрочем, и сам Джоссерек.

— Изволите пожаловать к столу, господин? — спросила Ори.

— Да, я голоден, как вон та тварь на стенке. Девушка проводила его до столовой и там оставила с многообещающей улыбкой. Фрески на стенах этой комнаты давно поблекли, и никто не отважился восстановить их. Стены между канделябрами просто завесили расшитыми драпировками. Мозаичный пол с изображениями павлинов и фламинго сохранил свою яркость — лишь в одном месте зияла брешь, замазанная красным раствором, и было выложено чье-то имя. Джоссерек догадался,что это след от побоища, возможно, многовековой давности, в котором погиб главарь Костоломов, и оставлен здесь в память о нем. Стол, накрытый на три персоны, блистал кружевом, хрусталем, фарфором и серебром. Освещение было ярким, в воздухе веяли вкусные ароматы, слуги бесшумно сновали вокруг — все мужчины, в темных туниках с кинжалами на поясе, безгласные и с каменными лицами. По черным окнам с шорохом струился дождь.

Вошел Касиру. Джоссерек поклонился ему.

— Ну-ну, — сказал арваннетянин. — Оказывается, под твоим диким обличьем скрывался совсем другой человек.

— И этот человек чувствует себя намного лучше, господин. Мы будем ужинать втроем?

— Ты же не хочешь, чтобы стража узнала, где ты находишься, Джоссерек Деррэн! Ты мог бы убить, лишь бы помешать этому, верно? И, надеюсь, поймешь, что другой наш гость — высокочтимый гость — требует такой же осторожности.

— Что мне сделать, чтобы ты поверил мне, господин?

— Вот это мы и постараемся выяснить. Потом вошла она, и кровь запела в Джоссереке. Она была на ладонь ниже его. В лесах южного Ованга он видел когда-то тигров, которые двигались с такой же грацией. Это крепкое тело определенно знало бег, верховую езду, плавание, охоту, борьбу и, конечно же, любовь. Широко поставленные раскосые глаза над невысокими скулами цветом напоминали зимнее море под солнцем. Падающие до плеч янтарные волосы были столь же безыскусны, как и простая, почти мужская туника. На каждом бедре у неё висело по ножу — один тяжелый, другой легкий. Джоссерек видел, что ими не раз пользовались.

— Дония из рода Хервар на севере, — торжественно произнес Касиру. В Арваннете первым представляли наиболее уважаемую персону. — Джоссерек Деррэн из Киллимарайха.

Она приблизилась, и они раскланялись на арваннетский лад, чуждый им обоим. Киллимарайхцы в знак приветствия кладут правую руку на плечо друг другу. Рогавики — рогавики поступают, как хотят или как принято у них в семье. Говорят, однако, что они предпочитают не прикасаться к другому человеку при первой встрече. Но её голова оказалась достаточно близко, чтобы Джоссереку почудилось, будто он уловил запах её кожи, солнечный запах женщины. И увидел на этой коже тонкие морщинки — между желтыми волосами и черными бровями и в уголках глаз. Она, должно быть, на несколько лет старше его, хотя это больше ни в чем не проявляется.

— Касиру немного рассказал мне о тебе. Надеюсь, ты поведаешь больше.

Она говорила на арваннетском с некоторым трудом, хрипловатым контральто. Джоссерек не мог определить, искренен её интерес или наигран. Рогавики слывут очень скрытным народом.

«Если я ей безразличен, — подумал он, — попытаемся изменить её отношение. Она определенно то, что я ищу».

Касиру подал знак, слуги отодвинули стулья, и все трое сели за стол. Белое вино, несомненно, охлажденное на леднике, с бульканьем наполнило кубки. Джоссерек поднял свой.

— У нас дома есть обычай. Когда встречаются друзья, кто-то один желает всем благополучия, и все пьют за это. Можно? — Касиру кивнул. — За наше счастье.

Касиру пригубил, но Дония посмотрела Джоссереку в глаза и сказала:

— Я не знаю, друзья мы или нет. Джоссерек опешил. Касиру хмыкнул. Молчание затянулось, и наконец киллимарайхиец промямлил:

— Надеюсь, что мы все же не враги, моя госпожа.

— И этого я не знаю. Посмотрим. Но… — Она вдруг неожиданно тепло улыбнулась. — Я не хотела сказать ничего дурного. Многие рогавики… как это… выпили бы с тобой. Но в нашем сообществе этот обряд совершается лишь между близкими друзьями.

— Понимаю. И прошу меня извинить.

— Изви?..

— Он хочет сказать, что тоже не замышлял дурного и сожалеет, если задел тебя, — пояснил Касиру.

— Эйа! — промолвила Дония, вглядываясь в Джоссерека через стол. Откуда у грубого мужчины мягкие манеры?

— Я попал в беду, — ответил тот, — но это не значит, что я неотесанный болван.

— Касиру передал мне то, что ты рассказал ему. Кое-что. Я хочу послушать весь рассказ с самого начала, — легкая морщинка, знак недоумения, прорезала её лоб. — Не могу понять, как это человек по доброй воле идет туда, где с ним может случиться самое плохое.

— Нельзя же всем быть охотниками или торговать металлом, госпожа моя. Я должен зарабатывать себе на жизнь.

— И ты… моряк, да? Я никогда ещё не встречала моряков.

— М-м… моряком я бываю в случае везения. Вообще-то я шалли.

— Кто? — переспросил Касиру.

— Так нас называют в Материнском океане. Это такие люди, лишенные корней, в основном мужчины, которые блуждают от острова к острову, живут чем придется и нигде не задерживаются надолго. Среди них встречаются никчемные… и опасные: жулики, попрошайки, воры, бандиты, которые могут и убить, если считают, что это сойдет им с рук.

— Не слишком-то учтиво говорить подобные слова в этом доме, мрачновато усмехнулся Касиру.

Ближайший слуга скользнул поближе.

У Джоссерека вздулись мускулы, но Дония взрывом смеха разрядила обстановку.

— Не обижайся, господин, — опомнился Джоссерек. — У вас в Арваннете все совсем не так… э-э… заведено, как у нас. (Чего ни коснись.)

— Но что же значит «шалли»? — спросила Дония, залпом выпив свое вино.

«Ладно, скажу. Сдается, она не позволит этим недоноскам зарезать меня».

— Честный бродяга-труженик. — Он почувствовал, что напряжение ослабло, и улыбнулся ей. — Не всегда законопослушный. У бесчисленных народцев Океании слишком много разных дурацких законов, чтобы все их соблюдать. Но у нас имеются свои законы. И мы гордимся тем, что умеем хорошо работать. Не то чтобы мы составляли какое-то общество. У нас есть свой король, свои обряды, каждый год мы собираемся вместе, но учета нам никто не ведет, новичков никуда не посвящают — обходимся без всей этой чепухи. Земля слухом полнится, и все быстро узнают, кто настоящий шалли, а кто нет.

— Отродясь не слыхала на юге ни о чем, что больше бы походило на нашу жизнь, — сказала Дония.

Подали черепаший суп.

Она не кокетничала, не хлопала глазами, поощряя Джоссерека распускать хвост. Ее открыто, неподдельно интересовал его мир. Джоссерека удивило, как много она уже знает о нем. Но свои знания она почерпнула из книг. Он был первым из Людей Моря, с которым она встретилась.

Если он угадал верно, именно её доверие он должен завоевать. Касиру только промежуточное звено.

Опасное звено. Его тоже следует обхаживать, ублажать, почитать своим союзником. Особенно потому, что неясно пока, почему. Дония гостит у него. Дония на этот вопрос ответила:

«Мы старые знакомцы — он и я. Я приехала разузнать, сколько смогу, чего нам ждать теперь, когда Рагид проглотил Арваннет». И больше ничего. На севере немногословие не считается невежеством.

И Джоссерек принялся рассказывать им о своей жизни — опять-таки правдиво, но неполно.

Он родился в Ичингском порту от дочери трактирщика и юноши знатного рода.

— У нас в Киллимарайхе до сих пор существует ограниченная монархия. Верховная власть принадлежит ей, затем Старейшинам — крупным землевладельцам и капиталистам и Советникам, избираемым племенами, хотя сегодня не так уж важно, к какому племени ты принадлежишь, его название просто добавляется к твоему имени.

Родители Джоссерека могли бы пожениться, но отец его лишился наследства из-за коммерческих неудач и вскоре погиб от несчастного случая, подвизавшись работать грузчиком в доках. Джоссерека вырастили мать и дед. Мальчик любил сурового, проницательного старика, но отчима, который появился позднее, так и не полюбил и потому связался с уличной бандой. Много лет спустя — после каторги, побега, объехав полсвета — Джоссерек навестил родной трактир. Дед к тому времени умер. Джоссерек пробыл там совсем недолго и больше туда не возвращался.

— Разве тебя не разыскивали как беглого каторжника? — спросил Касиру.

— Я оказал услугу одному человеку, и он добился для меня помилования. Но не слишком ли я утомил вас своими похождениями?

— Ты говоришь, как образованный человек — более образованный, чем предполагает твоя история.

— Вы удивились бы, сколько свободного времени остается у солдата удачи — на чтение, на раздумье, на беседы с умными людьми, было бы желание. С такими людьми, как моя госпожа Дония. Я хотел бы послушать её.

— В другой раз, — сказала она и задумалась. — Завтра. Должно быть, тебе хочется пораньше лечь. А я, — беспокойно пошевелилась она, — снова чувствую себя, как в загоне. Хочу побыть одна. Завтра мы с тобой погуляем вдвоем, Джоссерек Деррэн.

— Погоди… — начал было Касиру. Она остановила его взглядом.

— Да, вдвоем. — Смысл невысказанных ею слов был ясен:

«Я справлюсь с ним. Если будет нужно, убью».

Несмотря на многонедельное воздержание, Джоссерек нашел Ори какой-то пресной. Ей он этого не сказал. Это было бы нечестно. Она Старалась, как умела. Все дело в том, что он не представлял себе, возможно ли было вот так же пожалеть Донию.

Глава 5

— Однажды, — сказала женщина из рода Хервар, — я видела Мерцающие Воды, которые вы зовете Материнским океаном. И не могу этого забыть.

— Как? — спросил киллимарайхиец. — Я считал, что вы — полностью сухопутный народ.

Он вспомнил карты, которые изучал. Они были чертовски неточными. Цивилизованный мир мало что знал об Андалине за пределами южной его полосы, заселенной рагидийцами и арваннетянами. На востоке от Свирепого океана до невысоких Идисских гор тянулись Дикие леса. А от них начинались равнины рогавиков, простираясь далеко на запад, за Становую, до самых Тантианских холмов — бескрайняя непаханная степь, лишь на севере ограниченная ледником.

— Мы ездим в чужие края торговать и ставить ловушки, — объяснила Дония. — За Тантианами лежит большое, открытое всем ветрам плоскогорье, на котором могут жить одни зайцы да койоты, а за ним высятся горы, Лунные Твердыни, скованные льдом. Но в них есть перевалы, а в предгорьях на той стороне в изобилии водятся бобер, норка, дикая кошка — и какая там высь, сила, огромность, говорящая тишина! Ночью там больше звезд, чем тьмы.

Джоссерек окинул её долгим взглядом. Что, она выходит наконец из своей брони?

Они ушли из дома утром, одевшись так, чтобы не привлекать внимания. После имперского вторжения в городе, помимо военных, появилось и много штатских рагидийцев. Джоссерек, в сандалиях на высокой подошве, длиннополом платье, подобранном, чтобы не мешать ходьбе, и с повязанным на шапку платком, скрывающим его стрижку и серьги, мог сойти за купца или чиновника из любого города Империи. Донию выдавали её светлые волосы, кожа и черты лица, но она, ухмыляясь, предстала перед ним (иначе не скажешь) в прозрачной тунике, многочисленных звенящих браслетах из меди и стекла и бесстыдно накрашенным ртом.

— Некоторые наши девушки, которые знают, что никогда не выйдут замуж, отправляются промышлять в арваннетские поселки вверх по реке, — объяснила она. — Иные добираются и до города, хотя не остаются там надолго. — Она помедлила. — Мы считаем, что это такой же честный промысел, как и любой другой, которым может заниматься безмужняя женщина. А южанам и в голову не приходит, что одинокая женщина может заниматься чем-то еще.

За исключением этого полу оправдания, она почти не говорила о себе. Подчиняясь её властному выбору, они направились не на юг, к Большой Арене и лучшим кварталам, а в обход центра. Она молчала почти все время, пока они пробирались по скользким шумным улочкам нищих Логовищ, среди Ножевых Братьев и мелких жуликов, живших за их счет и питавших собой их ряды, мимо слепых кирпичных громад.

Воровской квартал обрывался у Драгунского проезда, широкой улицы между Старым бастионом и Домом Совета, где патрули гражданской гвардии поддерживали порядок. Секор и Аранно сопровождали гостей во избежание нападений. Здесь Дония отправила их назад — у себя дома она, не иначе, так командует собаками.

Но как только они с Джоссереком оказались в квартале Пустых Домов, она принялась говорить с охотой, даже с жаром. Расспрашивала Джоссерека о его скитаниях, а потом…

— Да, — сказала она, — я трижды пересекала Лунные Твердыни. Только давно. Четверо мужей, пятеро детей, которые остались жить, большое зимовье… да, наше добро хватает нас за ноги, верно? И сообщество, особенно те люди, что помоложе, постоянно просят у меня помощи и совета. А надо ещё навещать дальних друзей, управляться со своей долей торговли металлом, ездить порой на вече, охотиться… Но в тот первый раз мне было шестнадцать, я только год как вышла за Ивена и не имела никаких забот. В нашей ватаге все были молоды. Мы решили, что не будем все лето ставить капканы, а поедем на запад и поглядим, что там есть. Те, кто бывал там до нас, говорили, что страна по ту сторону ледников богата дичью, а жители её приветливы. Мы взяли с собой подарки, чтобы отблагодарить за гостеприимство — всегда надо брать дары, отправляясь за рубежи наших родовых земель: ножи, стальные иголки, которые делаем сами, бусы, медальоны и дешевый жемчуг из Арваннета, и… как их?.. увеличительные стекла из Рагида. Мы определили свой путь по закату и отправились. — Она сжала Джоссереку локоть. Его бросило в жар, и по коже прошли мурашки. — Смотри, вот хорошее место для отдыха.

Промытое дождем небо сияло. По нему плыли редкие облачка. Руины, озаренные солнечным светом, были почти сказочными. Здесь были стены, лишенные крыш, одинокие дымовые трубы, портики, колоннады. Их оплетал плющ; тополь, ежевика, примула проросли на грудах битого камня у их подножий; трава терпеливо трудилась, разлучая один булыжник с другим; лишайник почти совсем разъел памятник забытому герою. Но покрытый зеленью камень радовал глаз мягкими красками, в воз духе пахло жасмином, и в тишине заливалась птица-пересмешник.

Дония опустилась на замшелую плиту, упершись подбородком в колени и обхватив руками ноги. В миле от них виднелась сквозь арку черная громада Обители Грез, одного из немногих зданий в этой округе, где ещё сохранилась какая-то жизнь. Невдалеке висело гнездо иволги.

Джоссерек присел рядом, стараясь не коснуться спутницы, как ни влекли его к себе эти голые, слегка загорелые ноги.

— Значит, вы дошли до самого океана, — продолжил он. — И что же — с выгодой для себя?

— О да. — Она улыбнулась, глядя прямо перед собой. — Я видела, как разбивается прибой, белый и зеленый. И плавала в нем — холодно, солоно, но нет объятий слаще. Чайки, морские львы, морские выдры. Моллюски, которые мы собирали, — смешные, словно живые орешки. Катание на лодке, тишь и серебро рассвета, страшные киты, проплывавшие мимо. Один заглянул к нам в лодку может быть, пожелал нам доброго утра.

— Я бы не удивился, — заметил Джоссерек. — В Киллимарайхе открыли, что китовые — киты и дельфины — думают и чувствуют почти как люди.

— Правда?! — восторженно вскрикнула она.

— Так утверждают ученые. Может быть, они… немного пристрастны. Видишь ли, согласно нашей главной религии, все китовое племя священно. Дельфин — это… э-э… воплощение сил жизни, так же как Акула — воплощение сил смерти. Ну, это не так уж важно. Но, думаю, наша мифология все же помогла принять закон об их защите.

— У вас запрещено их убивать?

— Да. Но их мясо, жир, китовый ус настолько ценны, что флоту приходится содержать большой патруль для их охраны. Я…

«Нет. Слишком рано рассказывать ей, как Мулвен Роа нашел меня среди шалли, добился помилования и уговорил пойти служить — сначала в китовый патруль, а потом, когда освоился…»

— …я дважды видел, как сражается патрульный катер с браконьерами.

— Очень рада, — серьезно сказала она. — Вы сознаете себя частицей жизни. Не знала, что вы такие.

«Если мы щадим китов, дорогая моя, — саркастически подумал Джоссерек, — совесть меньше мучит нас относительно наших собратьев-людей. И на труд заключенных всегда есть спрос. Впрочем, если ты склонна считать меня идеалистом — прекрасно».

— Мы рогавики, не убиваем дичь на продажу, — продолжала Дония, — это было бы нехорошо. Да и глупо, — трезво добавила она. — Мы живем хорошо потому, что нас мало, а животных много. Если это изменится — нам придется стать пахарями. — Она сплюнула. — Йоу! Я проезжала через распаханные земли Рагида. Они в чем-то ещё хуже, чем город.

«Хм. Как видно, идеализм не так уж тебя привлекает, — подумал Джоссерек. — Не знаю. Ты не похожа ни на одну, женщину из тех, с которыми я встречался в сутолоке мира».

— Как так? — спросил он. — Я слышал, ваши люди ненавидят толпу. И заметил, как ты сразу оживилась, когда мы пришли в это пустынное место. Но поля, пастбища, плантации?

— Там земля точно в клетке, — сказала она. — В городе тоже плохо, но лучше, чем там. Мы можем недолго потерпеть соседство чужих, пока их вонь не становится поперек горла и не мешает есть. Но не можем — не терпим, когда на нас давят чужие мысли. Крестьяне все такие. Здесь, в городе, почти все друг для друга — только мясо на двух ногах: я для них, они для меня. Это терпимо. — Она потянулась, тряхнула своими локонами и развеселилась. — А тут, в Пустых Домах, живет покой.

— Госпожа моя, если я тебе надоем, пожалуйста, скажи.

— Ладно. Хорошо, что ты так сказал. — И с полным спокойствием добавила: — Мне, может быть, захочется лечь с тобой.

— Хой? — поперхнулся он и схватил её, чувствуя бешеное биение пульса.

Она засмеялась и оттолкнула его.

— Не сейчас. Я не уличная девка, для которой любой хорош. Касиру и его приспешники мне противны: пристают с вопросами, пытаются распоряжаться мной, хотят, чтобы я каждый раз обедала за его столом. Моя плоть теряет аппетит ещё быстрее, чем желудок.

«Может быть, потом на твоих открытых равнинах, Дония?» Самообладание вернулось к нему. «А пока буду довольствоваться Ори». Это охлаждало. «Почему же ты думаешь, что я, беглый матрос, когда-нибудь окажусь там с тобой? Или ты так не думаешь?»

— Что ж… я все-таки польщен, — только и сказал он.

— Там посмотрим, Джоссерек. Мы только что встретились, и я ничего не знаю о тебе и твоем народе. — Она помолчала с полминуты. — Касиру говорит: у вас только деньги на уме. Не знаю, вправду ли вы защищаете китов.

Джоссерек увидел возможность проявить себя таким же беспристрастным, как и она. И кстати, выставить перед ней себя и свой народ в наиболее выгодном свете.

— Не такие уж мы и жадные, — заговорил он, тщательно подбирая слова. То есть большинство из нас. Мы — по крайней мере киллимарайхцы — сторонники полной свободы. Пусть каждый живет своей жизнью, держится на плаву или тонет, лишь бы соблюдал при этом не слишком строгие законы. Тем, кто неспособен продержаться, приходится тяжко, это так. А вы, северяне, как поступаете со своими неудачниками?

— Почти все они гибнут, — пожала плечами Дония. — Но прав ли Касиру? Он говорит, что Люди Моря сердиты на Империю из-за… из-за тар… как это называется?

— Из-за тарифа? Что ж, частично это верно. Арваннет никогда не требовал высоких пошлин за ввоз товаров. Нашим компаниям, разумеется, не по нраву жесткий налог, установленный Империей. И конкуренция, возникшая на юге Залива. Но это их заботы. Никто из нас за них сражаться не станет.

— Тогда почему ты… — И она осеклась.

— А ты почему здесь? — задал он встречный вопрос. Она молчала, глядя в сторону. Свет потоками лился с неба. Пересмешник счастливо заливался. — Я пообещал не любопытствовать, — сказал он, — но не мог не спросить.

— Это не секрет, — ровно ответила она. — Я уже говорила вчера. Ходят слухи, что Империя пойдет на рогавиков из Арваннета. У Касиру есть шпионы повсюду. Он говорит, что это правда. Я приехала посмотреть своими глазами, чтобы потом рассказать нашим. Не столько о том, собираются ли они идти войной, сколько о том, каково им воюется теперь под новыми командирами. В последний раз они послали на север из долины Кадрахада в основном пехотные войска. Мы разбили их, как всегда. Бароммская кавалерия доставила нам тогда немало хлопот, но на лёссовых равнинах слишком мало воды и корма. Мы нападали во время песчаных бурь… Долина Становой — другое дело. И армия теперь не та, что раньше. — Она вздохнула. — Я почти ничего не узнала. В Арваннете больше нет настоящих солдат. Они не понимают, не могут оценить той силы, что захлестнула их. Все рагидийцы, знакомые мне, как и те, что приходят за взяткой к Касиру, безмозглые и послушные, как волы. А бароммцев где же взять?

— Ты опасаешься, что они способны вас победить?

— Никогда, — надменно выпрямилась она. — Пойдем-ка дальше… Но мы можем потерять больше людей, чем надо.

Джоссерек шагал рядом. На некогда оживленной улице жужжали жуки, шелестела трава.

— Как ты познакомилась с Касиру, если не секрет?

— Мы встретились несколько лет назад. Тогда я тоже приехала в город. Не уличным промыслом заниматься, — уточнила она. — Договориться кое о чем. Гильдия Металлов хотела расширить торговлю с нами. И нужно было встретиться с другими Гильдиями тоже, поскольку те торгуют нужным нам товаром. Конечно, никто не может говорить от имени всех северян. Но мы, несколько человек, додумали, что не помешает узнать, чего хотят купцы, и потом рассказать об этом дома. И отправились сюда. С купцами мы часто встречались поодиночке. А они в то время все были связаны с Логовищами. Через одного — Понсарио эн-Острала — я и узнала Касиру. С Понсарио мне оказалось не о чем говорить. Он хотел, чтобы мы продавали ему мясо и шкуры или хотя бы побольше мехов, но мы бы никогда не пошли на это. А с Касиру у нас нашлось много общего.

«Не потому ли, что вы оба хищники? — подумал Джоссерек. И устыдился. Нет, ты не хищница, Дония. Ты не охотишься на человека. Насколько я мог узнать, рогавики никогда не совершают набегов, а воюют, только если на них нападут, и то лишь до тех пор, пока не изгонят врага из своих пределов… Неужели это правда? Возможна ли такая простота нравов?»

— Он бывает… может быть… — подыскивала она слова, — занимательным. Интересным.

— Но он живет вне закона, — заметил Джоссерек не столько ради назидания, сколько желая испытать её. — Он берет, но ничего не дает.

— Об этом пусть заботится город, — снова пожала плечами Дония. И окинула его ясным взглядом. — Если тебе это не по душе, зачем ты тогда пришел к нему?

— А разве у меня был выбор? — И он быстро добавил, желая оправдаться: — Впрочем, я преувеличиваю. Братства тоже участвуют в жизни города. Они управляют преступностью, держат её в берегах.

— По мне, они обирают меньше, чем любая власть, и, как ты сказал, приносят кое-какую пользу.

Джоссерек подозревал, что она высказывает итоги своих самых серьезных размышлений, хотя говорит так бесстрастно, словно натуралист, обсуждающий жизнь муравьев.

— Во всяком случае, — продолжал он, — я слышал, что они тайно союзничали с Гильдиями, когда мудрецы и помещики старались тех подавить. Братства в случае нужды могли выставить крепких ребят, из них набирали соглядатаев, взломщиков, смутьянов. В былом застойном обществе выгодно было вкладывать капитал в незаконные дела, законный же промысел охотно принимал воровские деньги. Теперь не то. Бароммско-рагидийская Империя придавила своим сапогом мудрецов и помещиков, а преступному миру объявила войну. Купцов же она поощряет.

И Гильдиям больше не нужны Братства. Поэтому Братства ищут себе новых союзников.

— Например, Людей Моря? — тихо спросила Дония. И, не услышав ответа, сказала: — Сегодня я не буду больше говорить об этом.

«Она поняла все так, как я не смел и надеяться, — запело в нем. Получше Касиру. Вот тебе и варварка!»

Он ясно представил себе свое положение — более четко и подробно, чем карту её севера. Тот человек из Логовищ — его можно было понять, но Джоссерек его проклинал — очень уклончиво и осторожно говорил в прошлом году с киллимарайхским капитаном, пришедшим в Новый Кип. Впрочем, откуда ему было знать, передадут ли его слова, и если передадут, то кому? Ни консульств, ни резидентов Людей Моря в этой стране нет. Шкипер мог донести на него имперским властям и получить награду. Скорее всего такие шептуны подсылались ко многим капитанам — тот капитан — просто служил раньше в военном флоте, вот и передал услышанное по радио в службу разведки.

Лазутчик из Арваннета не уточнил даже, к которому из Братств принадлежит. Намекал он на многое, но ничего не обещал. Возможно, мол, наладить связь с северянами — в их руках главные андалинские залежи металла, и они не просто дикие степняки, недаром они из века в век уничтожают каждое войско, желающее захватить их охотничьи угодья. Северяне, сами оказавшись под угрозой, могут пригодиться Людям Моря, у которых свои счеты с нежелательно воспрянувшей Империей — кое-какие Братства будут рады обсудить, как установить такую связь — не с первыми встречными варварами и не на родине у тех, а с избранными их вождями прямо в городе, если, разумеется, получат что-то взамен…

«Нет, так дело не пойдет, — решил Мулвен Роа. — Эта воровская братия мыслит, как и все прочие арваннетяне и большинство рагидийцев, категориями поколений. Десять лет переговоров — для них все равно что миг. А вот бароммцы не станут выжидать всю жизнь, да и десять лет тоже, перед тем как нанести следующий удар. Придется действовать быстро, хотя и в потемках, иначе мы упустим свой единственный шанс. — И усмехнулся. — Пошлем к ним, кого не жалко».

С Риджелом Гэрлохом договорились быстро — в военно-морской разведке времени не теряли. Джоссерек не слишком его повредил. Гэрлох единственный на «Сконнаморе» знал, в чем дело, — если только Мулвен не переговорил и с теми тремя икийцами, своими земляками. Чем меньше народу знает, тем меньше вероятность, что тебя кто-нибудь выдаст, накурившись дурманного зелья в веселом доме.

Но и Джоссерек знал немногим больше. Он не осмеливался выдать цель своей миссии первому же главарю шайки, которого встретил. Да и тот не мог бы так быстро довериться ему. Все, что могли они оба, — это прощупывать друг друга. Джоссерек, например, при более близком знакомстве с Касиру и особенно с Донией стал изъясняться языком, едва ли подходившим простому матросу. И они, в свою очередь, если только были теми, кого он жаждал увидеть, изучали его и подавали ему знаки.

Спешить некуда. Джоссерек отвел себе месяц или два на поиски тех, кого мечтал найти. А похоже, ему понадобится всего несколько дней. Можно успокоиться и насладиться этой прогулкой.

Дония, как будто ей передалось его настроение, сказала:

— Будем наслаждаться тем, что есть сейчас.

Так они и сделали.

В Пустых Домах было много странных, чарующих, трогательных мест. Они набрели даже на огород, разбитый на былом стадионе, и хотели поболтать с его хозяевами, но те держались слишком робко. По северному рукаву Королевского канала они вернулись в населенную часть города. Тот квартал принадлежал церкви — сплошные монастыри, соборы, гробницы, медленно ступающие монахи и монашки; здесь не было слышно хриплых воплей торговцев и попрошаек, раздражавших Донию. Потом они дошли до Дворцового рва и двинулись вдоль него, пока не устали от архитектурных красот, а тогда повернули к хитросплетенным дорожкам, загадочным древесным фигурам и символическим клумбам Эльзийских садов. На озере Нарму они наняли челнок. Цена была непомерная, зато помогала уберечь воду от загрязнения. Под арками Патрицианского моста они съели очень поздний завтрак, купив с тележек паровую плотву и печеный яме, а в кабачке, притулившемся в одном из входов Большой Арены (где уже более сотни лет не было представлений), нашли холодное пиво.

Прошел час, прежде чем Джоссерек оценил, как приятно с Донией молчать. Киллимарайханка на её месте болтала бы без умолку, женщина другой народности не стала бы гулять с ним целый день, а если бы и стала, то вообразила бы, что он за ней ухаживает. Дония теперь почти не говорила о себе, не расспрашивала его, не обсуждала то, что видела вокруг. И Джоссереку уже не казалось, что она, несмотря на то полупредложение, которое сделала ему раньше, старается как-то завоевать его. Сначала она, как видно, хотела разобраться в нем вне стесняющего её, слишком людного жилища Касиру. А теперь просто предавалась досугу.

Под конец им пришлось ускорить шаг. Солнце садилось, на улицы ложилась темень, Логовища становились небезопасны для привлекательной, женщины и безоружного мужчины, явно имеющих при себе деньги. Днем они могли показать знаки, которые дал им Касиру в доказательство того, что они находятся под защитой Братства Костоломов. В темноте, когда грабителей невозможно рассмотреть, это было бы бесполезно.

Фонтанная улица служила границей Логовищ: на южной стороне — дома горожан и лавки, владельцы которых на ночь баррикадировали двери, на северной — кирпичные джунгли. Джоссерек с Донией пошли по Пеликанскому переулку, выходившему на Фонтанную площадь, но остановились, не дойдя до конца. Вся площадь была заполнена верховыми.

— Бароммцы, — тихо проговорила Дония. Джоссерек коротко кивнул. Лошади были рослые, всадники — маленькие и коренастые, меднокожие, с черными волосами, подстриженными на рагидийский манер, но с редкими бородками горцев. На них были сапоги со шпорами, кожаные штаны, колеты и нарукавники из бычьей шкуры поверх грубых синих рубах, остроконечные стальные шлемы. У седел висели маленькие круглые щиты с эмблемой полка, и у одних — топоры, а у других — луки и стрелы. Каждый солдат носил саблю, а в руке держал пику. Ветер доносил запах конского пота и цоканье копыт по булыжнику. Всадников насчитывалось два десятка.

— Что это? — шепнул Джоссерек, припав к уху Доний. Ее волосы пощекотали его, и у него учащенно забилось сердце.

— Не знаю. Облава? Касиру говорит, её устраивают каждый раз, как наместник узнает, где скрываются видные Ножевые Братья.

— М-м. Как ты думаешь, не удрать ли нам?

— А куда мы пойдем? По новым правилам, содержатели гостиниц обязаны сообщать о чужестранцах, у которых нет разрешения на въезд. Те же, которые не сообщают, скорее всего намерены перерезать тебе горло и забрать твой кошелек, меня же… — Она сердито заворчала.

Джоссерек понял, что она прибыла сюда нелегально. Касиру устроил ей въезд, когда она сообщила, что едет. Но теперь это уже неважно. Они повернули назад и перешли улицу в укромном месте. На ней ещё наблюдалось какое-то движение: мулы тащили повозку, спешили редкие прохожие; в Логовищах же было безлюдно. Все попрятались по своим берлогам. Почти как в Пустых Домах — здешние места были, правда, не столь разрушены, но куда безобразнее: завалены мусором и отбросами, с лавиной бродячих кошек и собак.

В сумерках звучало эхо. Вечерняя прохлада смягчала зловоние.

Дом Касиру, возвышаясь над соседними, примыкавшими к нему с двух сторон, чернел в своем глухом закоулке.

— Пришли, — воскликнул Джоссерек, устремляясь вперед. И только тогда рассмотрел в сумерках, что дверь выломана.

Раздался крик. Из дома выскочили люди. Из двух соседних тоже. Блеснули обнаженные клинки.

— Ни с места!

«Значит, они, не найдя нас тут, устроили засаду». Топот сапог по мостовой. Сильная рука смыкается вокруг запястья. Лицо бароммца.

Джоссерек выдернул руку и двинул коленом вверх. Солдат взвыл от боли, отшатнулся, выронил меч. Джоссерек крутнулся, присев при этом. Над головой свистнула пуля. «Живыми брать, огузки!» — заорал кто-то по-хаамандурски. Тем лучше, мелькнуло в голове у Джоссерека. Краем глаза он поймал Донию, прижатую к стене. Ей уже не уйти. Ничего. Этим кавалеристам не ведомы подлые приемы пешей драки. Хрустнула кость, брызнула кровь из-под ребра его руки, которой он рубанул по чьей-то шее. И Джоссерек, у которого ноги были подлиннее, чем у бароммцев, нырнул в лабиринт темных переулков. Позади запел рожок — вызывают взвод с Фонтанной площади. Шалишь, опоздали.

Только где ж теперь укрыться шпиону Людей Моря?

Глава 6

— Нет, девять дьяволов его возьми, Касиру не было дома, когда пришли мои люди, — прорычал Сидир.

— Или же у него был подземный ход, только ему известный, — предположил Понсарио. — Говорят, у каждой лисы в норе есть и вход и выход. А у этого лиса много нор. Боюсь, ваши псы не скоро нападут на его след.

Сидир покосился на толстого плосколицего купца.

— Почему ты мне раньше ничего не говорил о Касиру? Понсарио поерзал на стуле, сложил руки на животе, обвел взором Лунную палату. Она была по-утреннему яркой, дымящийся кофе испускал восхитительный аромат, в открытые окна лился теплый воздух и веселый уличный шум. Но меднолицый человек стоял перед ним, держа руку на кинжале.

— Вас, воевода, обременяет тысяча разных дел. По вашему повелению я, как и мои сотоварищи, извещал вас о наиболее опасных для вас Братствах, вроде Потрошителей с их школой убийц. Мы делали это, когда сами получали нужные сведения, мой господин, то есть редко. Логовища хранят свои тайны, особенно теперь, когда Гильдии стали от них отдаляться. Неужели мы стали бы беспокоить вас всеми слухами, которые ещё до нас доходят? — Взгляд Понсарио приобрел остроту. — Мне кажется, ваш досточтимый собрат, Глас Империи, наложил вето на предложение очистить Логовища целиком. От этого не только пострадало бы множество невинных людей, но это и принесло бы больше вреда, чем пользы. Крутые перемены нельзя произвести за одну ночь. Уверен, что воевода с этим тоже согласен. Сидир хмыкнул:

— И потом, вы, купцы, всегда норовите оставить кое-что про запас.

— М-м… могу ли я здесь почтительно напомнить, что, только оставаясь на свободе, Касиру имел возможность принимать у себя зарубежных агентов, которых вам иначе пришлось бы долго разыскивать и ловить. Вы взяли их, не так ли?

— Только женщину. Северянку. Киллимарайхиец, с которым она была, ушел.

— Они в самом деле принадлежат к этим народам, мой господин?

— Да. Северянку ни с кем не спутаешь, а домочадцы Касиру, которых нам удалось схватить, подтвердили, что мужчина — киллимарайхиец. Он заявлял, будто он беглый матрос, но Касиру интересовался им больше, чем следовало бы. Женщина же, без сомнения, приехала шпионить за нами.

Понсарио отхлебнул свой кофе, испытывая явное облегчение от того, что разговор не касается больше его провинностей.

— По-моему, мой господин, Касиру здесь ограничивался ролью посредника, для себя извлекая из этого некую выгоду Скорее всего он запросил бы непомерный куш за оказанные услуги. Ну чего они могли бы добиться? Одинокий киллимарайхиец — его, конечно, стоит взять, чтобы выяснить планы его начальников, но очень может статься, что его послали просто разнюхать. А северянку даже шпионкой не назовешь.

— Почему?

— На кого же она шпионит, мой господин? — поднял брови Понсарио. — Как вам известно, в той стране никогда даже не пахло правительством. Несколько обеспокоенных матерей рода, главенствующих лишь в своих семьях, решили, что кому-то надо поехать и разузнать о ваших намерениях. Это самое большее. У рогавиков нет государства, нет племен, нет кадровых военных, нет воинов, которые обучались бы своему ремеслу в набегах и междоусобицах — говорят, нет у них также ни закона, ни обычаев, ни обязательств, принуждающих кого-либо — к чему-либо…

— Однако же, — оборвал его Сидир, — они испокон веку не допускают на свою территорию цивилизованных земледельцев и уничтожают каждую армию, посылаемую отомстить за перебитых ими поселенцев. Откуда у них такая сила? Я вызвал тебя сегодня, Понсарио, чтобы частично выяснить, где может быть Касиру и как он поступит дальше, а частично — чтобы узнать, чего нам ожидать от той, которую мы взяли.

Купец осклабился:

— Торговцы и мирные путешественники, побывавшие в северных землях, говорят, что с их женщинами ни одни не сравнятся. — И продолжил, уже серьезно: — Но только когда они сами захотят. В плену они всегда отчаянно опасны. Или впадают в буйство и начинают убивать, или выжидают случая учинить какую-нибудь предательскую каверзу — по возможности тоже смертельную, даже ценой своей собственной жизни.

— Да, я слышал. Эта двуногая кошка дралась как бешеная, пока её не усмирили. Но потом, говорят, успокоилась.

— Почему воевода спрашивает о северянах меня? Разве он не приобрел собственного богатого опыта во время последнего вторжения, десять или одиннадцать лет назад?

— Нет. Тот поход был только частью большой кампании, имевшей целью завоевать пахотные земли и пастбища для Ра-гида. Мы ходили ещё и на северо-запад, в Тунву. — Сидир уставился в пространство. — Тамошние жители в чем-то похожи на бароммцев — это земледельцы и пастухи, разбросанные по плоскогорью, вполне пригодному для обработки; воинственный, народ, достаточно обучившийся имперской военной науке, чтобы противостоять Империи на протяжении многих веков. Однако ранее они были вассалами Айанской империи, и мы возобновили старый договор. Я командовал там бригадой. Никогда не встречал более стойких бойцов.

— Однако же вы победили их, верно?

— Да. Это послужило нам утешением после неудачи с рогавиками. И способствовало моей последующей карьере. — Сидир вздохнул. — Я собрал все сведения о рогавиках, какие только мог и насколько время позволяло. Но я не чувствую нутром, какие они.

— Я и сам, мой господин, мало имел с ними дела, — признался Понсарио. — Они привозят меха в фактории моей Гильдии в обмен на ткани. Гильдия Металлов ведет с ними куда более крупную торговлю. Так что у меня о них самые общие понятия. Живут они на большом расстоянии друг от друга, в основном охотой, летом кочуют за дикими стадами, зимой сидят в своих домах, если только не отправляются странствовать куда-нибудь за сотни миль. У большинства замужних женщин двое, трое и больше мужей. Незамужние, похоже, вольны заниматься чем угодно. Рогавики говорят, что между собой никогда не воюют, и почетом у них пользуются искусные охотники или ремесленники, а не воины. Не слышал я также, чтобы у них случались убийства или грабежи, хотя это бесспорно иногда случается — наши люди утверждают, что какие-то изгои у них все же есть. Рогавики уважают земельные права своих соседей — и цивилизованных, и первобытных. Когда же кто-то вторгается на их земли, они дерутся свирепо, как росомахи. А прогнав захватчиков, проявляют готовность возобновить с ними дружеские отношения, точно не помнят зла, несмотря на все, что претерпели. — Понсарио поставил на стол пустую чашку. — Понять их до конца просто невозможно. Они проявляют гостеприимство к тем чужестранцам, которых считают безвредными, но бывавшие там говорят, что они никогда не открываются полностью. Может, им и нечего скрывать. Церемоний они почти никаких не соблюдают. Их женщины иногда спят с пришельцами, но ведут себя при этом скорее как самки норок или демоны, чем как человеческие существа.

— Это все, что ты можешь сказать?

— В общем и целом да, мой господин.

— Здесь нет ничего такого, чего бы я не слышал раньше. Ты попусту тратишь мое время. Уходи. Пришлешь мне письменный рапорт о Касиру и Братстве Костоломов — все, что тебе известно, — и не столь многословный, как все твои речи.

Понсарио откланялся и церемонно удалился. Сидир некоторое время сидел, терзаемый нетерпением. Сколько ещё предстоит сделать! Утвердить, укрепить, обезопасить цивилизацию, обеспечив тем будущее клана Халифа, и прежде всего потомков своего отца, завоевать ради этого полконтинента. А много ли людей, на верность и здравый ум которых он может положиться?

Несколько сотен бароммских сержантов с дубленой шкурой и лужеными глотками. И лучшие офицеры… Одной Ведьме известно, как давно я уже не собирал друзей на ночную пирушку. Пить, пока головы не пойдут кругом; хвастать, вспоминать былое, распевать непотребные песни; вдоволь девушек и вдоволь еды, которую они подают; борьба, азартные игры, пляска в кругу под барабан с топотом, похожим на гром копыт; дружество, дружество.

Он отогнал от себя это желание. Командующему армией Рагида не подобает созывать подчиненных на оргию, как и самому принимать подобные приглашения. Лишь там, дома, под сенью высоких вулканов…

А пока… Призыв к действию запел в Сидире, как струна. Он встал и быстро вышел, стуча сапогами. Часовые у дверей в знак приветствия ударили по нагрудным панцирям.

Коридор был длинный, сводчатый, выложенный полированным гранитом и малахитом, слабо освещенный газом. В конце его находилась винтовая лестница. Внезапно Сидир вздрогнул и остановился. Навстречу шел Юруссун Сот-Зора.

Рагидиец, особенно высокий в своем длинном одеянии, остановился тоже. На протяжении нескольких ударов сердца оба молчали.

— Приветствую воеводу.

— Приветствую Глас Империи.

— Позвольте мне лично принести вам свои извинения, — неловко заговорил Сидир. — Я собирался сделать это позже, извинения, которые вчера передал вам мой адъютант, за то, что я не смог пообедать с вами, как мы собирались. Возникла одна задача и оказалась потруднее, чем я ожидал.

Очки Юруссуна отражали свет газового рожка так, что на бароммца смотрели два огонька.

— Понятно, понятно. Ценю вашу учтивость. Вы и сейчас заняты упомянутым делом?

— Да. Вы тоже изволите интересоваться им? Прошу прощения, что не посвятил вас. Но это обычная военная рутина. Не имеет никакого отношения к гражданской власти, если не считать взятия нескольких преступников. — (А я ещё в Наисе договорился, что полицейские функции возьмет на себя армия.)

— Вы рассудили здраво. Хотя, простите, не совсем верно. Узнав о вашей пленнице — из болтовни слуг, я посетил её и как раз шел к вам.

— Она шпионка или скорее разведчица варваров. Ничего более. Что вам за дело до нее? — Сидир осекся, сообразив, что Глас Империи может с полным основанием обидеться на его резкость.

Но Юруссун продолжал все так же невозмутимо:

— Вижу, вы содержите её в хороших условиях. Каковы ваши планы на её счет?

— Держать в заключении и дальше, — вспыхнул Сидир.

— Она… хороша. Но вы ведь можете выбирать среди самых красивых девушек. И выбираете. Зачем вам это небезопасное создание?

— Я не собираюсь спать с ней, клянусь предками! Хотя ради знакомства, может, и стоило бы. Я ещё не сталкивался с этим народом, который мне приказано покорить. Сближение хотя бы с одной его представительницей может быть очень полезно.

— С рогавиками сблизиться нельзя, воевода.

— Я слышал. Но насколько они непроницаемы? Каково с ними общаться? Эта пленница, нуждающаяся в нашем добром отношении, может дать мне больше, чем дали беседы с многими торговцами и странниками.

Юруссун стоял перед ним, опираясь на посох.

— Может, вы и узнаете, что хотите, воевода, но себе на беду, — сказал он наконец. — И на беду тем, ктопойдет за вами.

— Меня предупреждали, что в плену они часто буйствуют, — хмыкнул Сидир. — Не думаете ли вы, что, с часовым у входа, испугаюсь женщины?

— Может быть, и нет. Но может быть и хуже. — Юруссун взглянул вдоль коридора. Все двери были закрыты. Давно прошли те времена, когда дворец заполняла многочисленная челядь. Здесь они были в большем уединении, чем в Лунной палате или даже в Колдовской келье.

— Выслушайте меня, молю вас. — Качнув белой бородой, Юруссун склонился пониже, говоря тихо и серьезно. — Когда я был молод, — я побывал далеко на севере. Один имперский маркграф послал туда посольство, при котором я был писцом. Границу его владений постоянно нарушал домашний скот с юга и дикий с севера, чиня ему ущерб; жители пограничья убивали чужих животных, и обе стороны терпели убытки. Нам удалось достичь соглашения. Границу постановили обозначить межевыми столбами, и время от времени рагидийцы с рогавиками должны были встречаться в условленных местах и предъявлять хвосты убитой живности. Тем, у кого их оказывалось меньше, выплачивалась разница — от них металлом, от нас деньгами, согласно правилу, что бродячий скот причиняет больше вреда, чем стоит сам. Соглашение, насколько я знаю, оправдало себя и даже было возобновлено после нашего последнего неудачного вторжения. Но суть дела в том, воевода, что не существовало ни князя, ни вождя, ни Совета, который мог бы вести переговоры от имени того рода. Нам пришлось затратить несколько месяцев — зимних месяцев, когда они более или менее оседлы — на разъезды от зимовья к зимовью и на уговоры каждой семьи в отдельности. И потому-то я считаю, что узнал северян лучше, чем большинство чужеземцев.

Сидир ждал. Раньше он почти ничего не слышал об этом.

— Их женщины часто испытывали к нам любопытство, — по-стариковски бесстрастно продолжал Юруссун. — И дерзко предлагались нам… Некоторые сопровождали нас в пути, показывая дорогу к следующему зимовью.

— Я слышал байки торговцев, — презрительно процедил Сидир. — Говорят, что северянки — колдуньи, феи, не превзойденные в женском естестве. Говорят, их женщина может бесконечно удовлетворять любого мужчину, не пресыщая его, но он платит за это тем, что становится её безвольным рабом, которому в жизни ничего, кроме нее, не надо. Сказки! Конское дерьмо! Почему же агенты, живущие в факториях на реке, не поддаются их чарам?

— Думаю, потому, что короткая связь оставляет лишь сладкое, будоражащее кровь воспоминание. И думаю, что такие поверья о северянках слагаются ещё и потому, что те не менее независимы, чем мужчины, не менее самостоятельны и опасны. Мужчины, со своей стороны, ни в чем им не уступают. И все же… все же… знаете ли вы, что туземцы из Диких лесов, имеющие кое-какие дела с восточными рогавиками, считают жителей равнин обоего пола чем-то вроде эльфов? Я могу их понять, и южные поверья мне тоже понятны, и я спрашиваю себя, можно ли называть их сказками, ибо я знал Брюсу из Старрока неполный месяц и вот уже полвека не могу от неё освободиться.

Юруссун умолк. Сидир стоял перед ним в изумлении. Старик не только раскрылся перед ним совершенно неподобающим ученику Толы образом — Сидиру было известно, что благородные рагидийцы почти никогда не влюбляются, как свойственно это их крестьянам или бароммцам: в слишком угнетенном состоянии держат они своих женщин.

Возможно, поэтому совершенно вольная, неукрощенная женщина произвела на него втройне сильное впечатление.

— Я… э-э… обещаю не злоупотреблять вашим доверием, — произнес наконец Сидир.

— Я очень неохотно поступился ради вас своей гордостью, — промолвил Юруссун, — хотя и знаю, что юноша, носивший мое имя, давно умер. — И добавил: — Остерегайтесь. Я предпочел бы, чтобы вы приказали убить эту пленницу, или отпустили бы её, или ещё как-то от неё избавились. А не хотите, то хотя бы будьте настороже — всегда настороже. Если почувствуете, что поддаетесь чарам, скажите мне, чтобы я убедил вас разорвать их, пока не поздно.

Рука Юруссуна, сжимавшая посох, дрожала. Без дальнейших церемоний он прошел мимо Сидира и зашаркал по коридору, удаляясь.

Сидир в нерешимости помедлил. Правда ли то, что он услышал?

Ха! Готов признать, что северянки в постели лучше прочих. Вооружившись скептицизмом, Сидир продолжил свой путь. Ступени, ведущие в Воронью башню, стерлись посредине. В светильниках на холодных стенах оплывали свечи. Эхо перекатывалось, как смех.

Но помещение наверху было большим, удобным и хорошо содержалось.

На площадке дежурили четверо копейщиков. Все рагидийцы — держать здесь отборную бароммскую гвардию не было смысла — высокие и статные в своих синих штанах и мундирах в сапогах, пригодных только для маршировки, в кожаных кирасах с медными полосами и в круглых касках с эмалевой эмблемой полка. Они щегольски отдали Сидиру честь. Он почувствовал прилив гордости, изгнавший последние легкие колебания. Пока бароммцы не взяли власть, солдат в Рагиде опасались пуще гремучих змей, и они того заслуживали, будучи чем-то вроде разбойников, промышлявших на обломках своей же нации. Над этими образованная публика тоже, возможно, издевается, но они — передовой оплот цивилизации.

Он прошел мимо них и прикрыл за собой дверь.

Дония встретила его стоя. Он приказал дать ей платье, чтобы она могла сменить свой наряд уличной девки, и в её комнатах имелась ванная. На правой её щеке алела глубокая царапина, на запястье виднелся след сабельного удара, и Сидир знал, что её избивали, пока не подоспел кавалерийский взвод и не связал её. По ней этого не было заметно. Солнечный луч, падавший в стрельчатое окно, зажег бледным золотом её свежерасчесанные волосы и подчеркнул плавные округлые линии её тела под черным шелком.

Сидиру подумалось: если Юруссун, придя поглядеть на нее, вновь увидел перед собой ту пуму, что не досталась ему в прошлом, — не диво, что он так потрясен.

Сам он прошлой ночью едва взглянул на неё — растрепанную, всю в грязи, оглушенную ударами. Допрашивать её было бы бесполезно. Кроме того, он сразу угадал, что она может ему пригодиться. Он приказал поместить её в приличные условия и хорошо с ней обращаться, а сам вернулся, чтобы присутствовать при допросе слуг и Ножевых Братьев, взятых ранее.

Теперь же, когда от неё веяло жизнью…

Сидир взял себя в руки.

— Приветствую вас, госпожа моя, — сказал он и назвал свое имя и звание. — Мне сказали, что вас именуют Донией из Хервара.

Она кивнула.

— Удобно ли вам здесь? — продолжал он. — Есть ли у вас все, что нужно? — Он улыбнулся. — За исключением свободы, конечно.

Ее веселость озадачила его.

— Честно сказано, — усмехнулась она.

— Скоро вам вернут и свободу, госпожа, если вы… Она подняла ладонь:

— Хватит. Не порти дела сладкими речами. Да, мне нужно ещё кое-что. Здесь скучно, если только не смотреть на город и на птиц. Пришли мне что-нибудь, чем можно себя занять.

— Что же?

— Если не побоишься дать мне гравировальные резцы, я могу украсить тиснением твое седло. Я играю на тано, а если у вас нет наших ин… инструментов, попробую научиться играть на вашем. Не думаю, что у вас есть рогавикские книги, но я могу разобраться и в арваннетских, если кто-нибудь покажет мне буквы.

— У рогавиков есть книги? — спросил Сидир, не веря своим ушам.

— Да. А пока что, Сидир из Рагида, можешь присесть и поговорить со мной. — И Дония села на кушетку, поджав ноги. Сидир взял стул.

— За этим я и пришел. Пойми, я очень сожалею о грубом обращении, которому ты подверглась. Но ведь ты была в гостях у главаря бандитов вместе с чужеземным шпионом. Ты оказывала сопротивление при аресте, и думаю, что двое моих людей сохранят твои отметины до могилы.

— Одному я чуть не вырвала глаз, — сказала Дония то ли с радостью, то ли с сожалением.

— Вот видишь, ты не оставила нам выбора, — подхватил Сидир. — Надеюсь, сегодня будет по-иному.

— Каким образом? Я знаю о Джоссереке не больше того, что тебе уже, должно быть, известно. Хайа, с ним было приятно гулять. Но он говорил, что он матрос, попавший в беду, и больше ничего. Может, потом сказал бы больше, если б вы не поторопились.

— Тогда ты передала бы мне его слова?

— Нет, — невозмутимо ответила она. — Ты мой враг.

— Ты в этом уверена?

— Разве ты не собираешься идти войной на мою землю?

— Может быть. Железо горячо, но его ещё не куют. Вот почему мне так надо поговорить с вождями рогавиков. Ты первая, кого я встретил, Дония.

— Я не вождь. У нас нет их, в том смысле, как ты понимаешь.

— Но поговорить мы можем, не так ли? Хотя бы как уважающие друг друга враги, если уж нельзя иначе.

— Врага нельзя уважать, — скривилась она.

— Отчего же? Противники могут ценить друг друга, желать, чтобы им не пришлось сражаться, а если уж до этого дошло, соблюдать определенные правила…

— Если не хотите сражаться с нами, оставайтесь дома, — отрезала она. — Разве не ясно?

— У Империи есть нужды, которым она повинуется. Но она может дать вам много больше, чем возьмет от вас: безопасность, торговлю, культуру, знание, прогресс — перед вами откроется весь мир.

— Я видела у вас домашний скот. Ему тоже неплохо живется.

— Я не вол, — рявкнул задетый Сидир.

— Не-ет. — Она изучающе оглядела его, полузакрыв глаза и приложив палец к подбородку. — Я и не хотела сказать, что ты вол. Я у себя дома держу собак.

— А я держу здесь тебя! Нет, это я зря. Прости. Давай начнем снова. Мне нужно от тебя далеко не только то, что ты знаешь о киллимарайхце. Я хочу знать все о вашем народе, о вашей стране, о вашем житье, желаниях, мечтах. Как иначе я смогу иметь с вами дело? А иметь дело с рогавиками мне придется, как ни повернись. Ты можешь помочь мне узнать все это, Дония.

— Так ты не отпустишь меня?

— Со временем отпущу. А пока… Ты ведь приехала изучать нас, верно? Я тоже могу помочь тебе в этом, чтобы и ты впоследствии действовала более мудро. И обещаю, что с тобой будут хорошо обращаться.

Она лениво прошлась по комнате легким и осторожным шагом и вдруг рассмеялась низким гортанным смехом:

— Почему нет? Если скажешь, чтобы мне не докучали присутствием или словами… и будешь выпускать меня отсюда хотя бы под охраной…

— Конечно. Поедешь со мной на охоту?

— Да. С радостью. И… Меня долго окружало слишком много народу, Сидир. Я так извелась, что все ночи проводила одна. Эта башня и чистое небо вокруг — словно холм вдали от жилья. Мне сразу полегчало, хоть это и тюрьма. А ты и твои бароммцы больше похожи на наших, чем рагидийцы или арваннетяне. Ты расскажешь мне о своей родине? — Она села и властным жестом протянула к нему руку. — Ты настоящий охотничий пес. Иди сюда.

В тот день и в ту ночь он больше не занимался делами.

Глава 7

В следующем месяце с деревьев опал последний цвет, и распустились последние листья. С севера пришло известие, что Становая освободилась ото льда и дороги по её берегам достаточно просохли, чтобы выдержать тяжелые повозки. К Сидиру тем временем прибыло подкрепление и боеприпасы. В царский день седьмого доу восемьдесят третьего года тридцать первого возобновления Божественного Наказа (по имперскому календарю) армия выступила в поход.

В тылу оставались весьма скудные гарнизоны, достаточные для поддержания порядка в городе, предместьях, селах, загородной местности и на побережье. Число войск, выступивших на север, превышало тридцать тысяч человек. Не все они пойдут до самого конца. Сидир планировал возвести по пути следования целую цепь фортов, гарнизоны которых, в свою очередь, создадут укрепления по всей округе. Все необходимое он вез с собой.

Обозы, запряженные мулами, загромождали торговые тракты. Колесные буксиры пенили воду, таща за собой вереницы барж. Во главе флотилии шел, блистая позолотой на жемчужно-сером корпусе и надстройках, винтовой «Вейрин», построенный в Рагиде по киллимарайхскому проекту — транспорт и штаб-квартира начальственного состава.

«Этот поход не похож на прежние, когда бароммская конница весело грабила и поджигала все, что попадется, — думал Джоссерек, находившийся на борту. — Если то, что я слышал о Сидире, верно, ему не терпится основать свою последнюю крепость и повести свою знаменитую конницу в последний летний набег».

О Сидире он слышал из весьма отдаленного источника — от Касиру. Больше он в своем убежище почти ни с кем не виделся. У помощника атамана были крысиные ходы по всему городу, а когда он вылезал на поверхность, никто не обращал внимания на сморщенного старика в лохмотьях. Джоссерека же непременно задержали бы для допроса, попадись он только на глаза имперскому солдату — так было до недавнего времени, пока сыскной азарт не остыл в связи с подготовкой к войне. Касиру дал ему комнату с закрытым балконом в доме возле Затона Сокровищ, которым владел через подставное лицо. Ключи от дома имелись только у хозяина и у молчаливого слуги, приставленного к Джоссереку. Слуга снабжал его всем необходимым — сюда входили книги и гимнастические снаряды, но не женщины. Если бы не беседы с Касиру, Джоссерек совсем бы затосковал.

«Опасно?! — ликовал он, вновь почувствовав под ногами дорогу, порт, трап, палубу. — Возможность выйти на волю стоит всех моих потрохов до последнего. А если это противоречит здравому смыслу, пусть Акула сожрет здравый смысл!»

— Имя и звание? — спросил его рагидийский боцман на «Вейрине».

— Сейк Аммар, господин. Кочегар.

Боцман посмотрел в свой список и опять на него.

— Откуда ты?

— Из Тунвы, господин. Человек, которого назначили на это место, Леюнун его звать, захворал. Я случайно остановился в той же гостинице, что и он, пошел в Якорную палату и попросил, чтобы взяли меня. — На самом деле все устроил Касиру — он подкупил кочегара, он шантажировал некоего члена Рабочей Гильдии.

— Да, тут есть писулька. — Боцман продолжал рассматривать Джоссерека. Можно снять серьги, подстричься, отпустить бородку, подоткнуть длинную рагидийскую одежду повыше колен, повесить на спину мешок — нельзя изменить свой акцент и создавший тебя букет наций. — Тунва, хай? Да ведь вы из дома ни ногой?

— Оно так, господин. Я убежал, когда был мальчишкой. — Называться горцем из северо-западной имперской провинции, которых в Дельфиньем заливе никто в глаза не видел, было, пожалуй, самой удачной выдумкой.

Боцман пожал плечами. Очереди дожидались другие — весьма пестрое сборище: в Империи рождалось меньше моряков, чем требовалось нынешнему имперскому судоходству.

— Ладно. Читать-писать не умеешь, нет? Ну, в Палате тебе должны были разъяснить наши правила. Правила военного времени, помни. Обмакни сюда большой палец. Поставь отпечаток вот тут. Ступай вниз, на вторую кормовую палубу, и доложись помощнику механика.

Джоссерек предпочитал паруса пару, а на пароходах раньше всегда работал на палубе. Черная яма оказалась ещё более жаркой, вонючей, грязной и шумной, а работа — ещё более скучной и изматывающей, чем он себе представлял. Зато на корабле Сидира никто из начальства не глянет на кочегара дважды, если он ведет себя как подобает.

В свободное время Джоссерек исследовал судно, что вполне естественно для новичка — лишь бы не лез в офицерские помещения. Несколько раз он издали, мельком, видел Донию. Случай подойти к ней поближе представился только четыре дня спустя.

Он соскреб с себя сажу и угольную пыль, оделся в чистое и вышел дохнуть воздухом перед тем, как его вахте дадут поесть. Наверху было малолюдно, а на верхней палубе, куда он вышел, не было никого. Сзади помещался полуют, камбуз под навесом, плотницкая мастерская и прочие службы. Впереди возвышалась трехъярусная рубка. Наверху находился мостик, над ним торчала дымовая труба, а плоские крыши нижних ярусов, снабженные поручнями и тентами, служили балконами для проживавших там привилегированных лиц. Джоссерек подошел к правому борту между двумя медными корабельными пушками, облокотился о поручни и вдохнул полной грудью.

Палуба подрагивала под ногами. Ветерок уносил дым и приносил запах сырости, ила, влажной земли, тростника. Хотя солнце стояло в зените, ярко освещая кучевые облака на западе, здесь было прохладно. Кое-где у коряг или на отмелях дотаивали последние льдины, пуская обильные бурые ручьи. Из опасения перед подобными препятствиями флот держался на середине реки, и от берега его отделяла широкая полоса воды. Джоссерек примечал рыб, цапель, стрекоз, первых комаров, оставшиеся от половодья плывуны. Высокие крутые берега внизу густо поросли травой, поверху — кустарником и ракитами. Местность за кромкой берега была уже не плоской, а холмистой, изумрудно-зеленой, покрытой полевыми цветами; кое-где встречались сосновые или дубовые рощи; никаких признаков жилья не замечалось, лишь порой вдалеке маячили развалины замков. Армия ещё не вступила на территорию рогавиков. Эти земли некогда принадлежали Арваннету, и он все ещё предъявлял на них права; но в давние времена здесь прокатилась сначала гражданская война, следом моровое поветрие, былая сила и слава отошли в прошлое, и город довольствовался номинальным подчинением нескольких туземных племен, переселившихся из Диких лесов. Растительность здесь была чахлая. Даже тут, чуть севернее Залива, уже чувствовалось дыхание льда.

Тем, кто идет по суше, нелегко приходится. От бароммцев, должно быть, пар валит. Однако просто невероятно, какую скорость выжимает Сидир из пехоты, артиллерии, саперов, обозников. Мало кто поверил ему, когда он заявил публично, что будет в Фульде через двадцать дней. Теперь примолкли.

Джоссерек затем и поступил на корабль, чтобы видеть все своими глазами. Разумеется, не он один собирает сведения для Людей Моря. Но у них чрезвычайно мало данных о том, насколько солидны силы обновленной Империи, особенно на суше. Тут важна каждая мелочь.

Джоссерек обозревал идущие по берегу войска. С такого расстояния они казались единой массой, катящейся по равнине, как медленное цунами. Он слышал грохот и скрежет телег, топот сапог, стук копыт и барабанную дробь: бах-дах-дах-дах, бах-дах-дах-рах, бах-дах-дах-дах-ррр. Над головами волнами вздымались знамена и острия пик — так волнуется степь под ветром. В авангарде или на флангах порой мелькали одинокие всадники — их оружие сверкало, и плащи, играющие всеми цветами радуги, развевались, когда они пускали коней во весь опор. Временами кто-то из конных трубил в рог, и волчья трель сигнала перекрывала барабаны.

Джоссерек оторвался от этого зрелища… и увидел Донию. Она стояла на верхней галерее рубки у кормовых поручней и тоже смотрела вдаль. Голубое рагидийское платье окутывало её от шеи до пят. Сидир, как видно, не желает, чтобы его любовница носила откровенные арваннетские одежды. На взгляд Джоссерека, она похудела, и лицо её ничего не выражало, но энергия и гордость остались при ней.

Его сердце затрепетало. Ну-ну, будь осторожен. На нижней галерее курит трубку бароммский офицер. Он, пожалуй, слишком молод, чтобы мог принимать участие в прошлом походе против рогавиков, а стало быть, их язык ему наверняка незнаком. Все равно — будь осторожен. Джоссерек небрежной походкой, надеясь, что это выглядит не слишком наигранно, двинулся вдоль борта и запел — тихо, но так, чтобы его было слышно наверху. Мелодия была родом с Эоа, слова — его, язык — рогавикский.

— Женщина, у тебя есть друг. Стой тихо; молчи и слушай. Если бы офицер что-то понял и стал задавать вопросы, Джоссерек отговорился бы тем, что перенял эту песню у собутыльника в таверне, который ездит торговать вверх по реке. Он добавил к своей песне несколько строк, благодаря которым она выглядела обычной любовной лирикой. Офицер, однако, взглянул на него равнодушно и продолжал дымить.

Дония впилась пальцами в перила, но больше ничем не выказала, что певец вызвал дрожь во всем её теле. Джоссерек распевал:

— Вспомни меня, пришедшего с Мерцающих Вод. Мы были вместе, когда тебя схватили. Можешь ли ты встретиться со мной? — Она кивнула — едва заметно, так, что только настороженный глаз мог бы это уловить. — В передней части корабля, внизу, есть кладовая. — (Он не знал, как сказать на се языке «передний трюм».) Подмигнув ей, он продолжал: — В носовой надстройке, куда я проник снизу без позволения, есть ванная — должно быть, для вас. Можешь ли ты пойти туда одна, не вызывая подозрений? — Снова кивок. — Лестница рядом с ванной ведет вниз, мимо места, где хранят канаты, туда, где буду я. Думаю, там безопасно. Я работаю в машине. Бывает время, когда я свободен. Он назвал часы, отбиваемые корабельным колоколом. — Что тебе больше подходит? — Он снова перечислил часы, и она дала понять, что вечером лучше всего. — Превосходно. Если сегодня кто-то из нас не сможет прийти, попробуем завтра, ладно? Прощай.

И он ушел — еда, должно быть, уже готова, а кочегар, который не приходит к обеду, выглядит странно. Он умял опостылевшую капусту с салом, не разбирая, что ест. Днем он не спал, как полагалось, а только притворялся, но бодро выскочил из гамака и отстоял вторую вахту, будто один миг. После этого осклизлое месиво, которое навалили ему в миску под видом жаркого, показалось ему аппетитным.

Армия на берегу ещё засветло останавливалась на ночлег, и флот остановился тоже. Сквозь вентиляционные решетки сочился закат, когда Джоссерек отправился на свидание. Запах дегтя из якорного чулана сопровождал его вниз до самого условленного места. Джоссерек не боялся быть замеченным. Механик мог послать его в трюм за чем угодно. И мало вероятно, что в трюм пошлют ещё кого-нибудь как раз в это время. Однако его сердце колотилось, пока он ожидал в темноте. Когда Дония явилась, он вскочил, взял её за руку и отвел за груду ящиков.

— Эйах, ты, медведь! — Она была смутной тенью в темноте, упругим и желанным телом в его объятиях, голодом, терзающим его рот. Ему показалось, что он чувствует вкус слез, но он не понял, верно ли это — и чьи это слезы. Наконец она оторвалась от него и прошептала:

— Нам нельзя долго оставаться здесь. Как ты попал сюда? И зачем?

— Как ты жила все это время? — ответил он вопросом.

— Я… — Он не понял, что она говорит, и сказал об этом.

— Тогда будем говорить по-арваннетски, — предложила она уже спокойней. — Я теперь лучше его знаю. Мы с Сидиром говорим на нем ради практики, если я только не учу его рогавикскому. Раньше у него не было времени им заниматься. А ты неплохо умеешь по-нашему. Где ты научился?

— Говори ты первая. Что с тобой было? Как с тобой обращаются?

— Хорошо — так велит Сидир. Он ни к чему меня не принуждает, не угрожает, дает мне свободу, насколько у него хватает смелости, балует меня, проводит со мной каждый миг, который может улучить. И ещё он хороший любовник. Он мне нравится, по-настоящему нравится. Жаль, что скоро я его возненавижу.

— Зачем ты осталась у него? Разве ты не могла убежать?

— Могла. А с корабля это ещё проще — стоит прыгнуть за борт, как стемнеет, и доплыть до берега. Бароммцы и рагидийцы почти никто не умеют плавать. Просто я хотела узнать побольше о его войсках, его планах. Многое уже узнала и продолжаю узнавать. Нам это очень поможет, я думаю. — Она кольнула его руку ногтями. — Теперь твой черед! Ты шпион из Киллимарайха, да? Потому и выучил рогавикский?

— Верно. Три-четыре года назад мы уже знали, что Империя захватит Арваннет, а потом двинется вверх по Становой. В Рагиде у нас, видишь ли, тоже есть шпионы. Наша разведка нашла человека, знающего ваш язык, — купца из Гильдии Металлов, который всю жизнь торговал и странствовал в ваших краях.

(Джоссерек не упомянул об уроках лингвистики и антропологии, которые помогали восполнить весьма искаженные факты, и о психологической технике, благодаря которой все это быстро и прочно укладывалось в голове. Может быть, он расскажет ей об этом потом, если им удастся уйти.

Его обучение рогавикскому — трудно это вообразить сейчас, когда рядом эта такая желанная женщина, — сводилось в основном к отделению того, что известно купцу на самом деле, от того, что ему кажется. За каждым выражением, за каждой идиомой, которой он учил Джоссерека, скрывалась целая бездна догадок. Различные свидетельства, хотя и скудные, позволили им разобраться, что эти догадки не всегда верны, а зачастую заведомо лживы. По сути дела, купец обучил Джоссерека жаргону — беглому, довольно грамотному, но все же жаргону, в который не входили многие важнейшие понятия.

Джоссерек оказался в положении туземца с далекого острова, который часто видит киллимарайхские корабли, машины, часы, секстанты, телескопы, компасы, ружья, но для обозначения всех этих механизмов у него существует одно-единственное слово — скажем, «мельница» — и он ни сном ни духом не ведает о механике, термодинамике или химии, не говоря уж о рыночной экономике или учении об эволюции жизни.

Джоссерек не мог даже представить себе, насколько глубока пропасть между ним и Донией. А представляет ли она?)

— В чем состоит твое задание? — спросила Дония.

— Замечать все, что можно. Особенно то, что относится к твоему народу — с целью решить, возможно ли заключить с вами союз против Империи. Не то чтобы для Людей Моря существовала какая-то непосредственная угроза. Мы не хотим войны. Но если мы — я — сможем хоть в чем-то помочь вам… — Он прижал её крепче к себе. — … я буду просто счастлив.

— Как ты попал на корабль?

— Через Касиру. Его не было дома, когда пришли солдаты, он спасся.

— Да, я слышала, но за ним охотились, и за тобой тоже. Он, должно быть, скрывается. Как ты нашел его?

— Ну, тогда я, конечно, не знал, что он на свободе, но рассудил, что он должен был рассказать кое-что обо мне своим Братьям-Костоломам. И скорей всего человек из любого Ножевого Братства мог указать мне кого-нибудь из этой шайки. Как только стемнело, я сцапал первого же встречного, обезоружил его и задал свой вопрос. Не повезло бы с ним, я продолжал бы в том же духе, но он сумел мне помочь. Касиру известили, и он прислал за мной. Тут я, естественно, признался, что я тот, за кого он меня и принимал, иностранный агент. Он рассказал мне все новости, включая и сплетню о тебе, которая уже разошлась по городу. И помогал мне во всем, злорадствуя, что может навредить Империи.

Джоссерек рассказал ей остальное. Они перемолвились ещё парой слов, не строя пока планов, — обменялись своими надеждами, остерегли друг друга, договорились, как будут встречаться и как можно срочно связаться в случае необходимости. Он сказал ей, в какие часы свободен, в какие занят и где можно найти на палубе две вентиляционные трубы, которые громко шумят: одна ведет в машинное отделение, другая — в кубрик для черной команды.

— Если я срочно тебе понадоблюсь, крикни туда, где я должен быть в этот час, и я тут же выскочу наверх. — Он коснулся ножа, висевшего на бедре, и смекнул, что, если будет на вахте, сможет прихватить ещё гаечный ключ или лом.

— Можно сделать и лучше, — сказала она. — Сидир все беспокоится, как бы со мной чего не случилось — вдруг, скажем, нападут северяне, — и повесил мне на шею свисток. Я свистну три раза. Хорошо?

— Хорошо. — Он поцеловал её на прощание и ушел на корму, сам удивляясь внезапно овладевшей им ревности к Сидиру.

Глава 8

Дожди изводили армию восемь дней подряд. Вечером девятого дня вышли звезды, окружив прибывающую луну в ледяном венце. Ее дрожащий свет проник в клубящуюся, полную шорохов мглу. Речные берега озарило бледное сияние покрытой изморозью травы — она то вспыхивала алмазным блеском, то чернела там, где стояли кипы хлопка. Повсюду горели бивачные костры и фонари часовых. Но они были лишь искрами в ночном просторе, так же как и звуки походной жизни: чей-то оклик, конское ржание, одинокий напев флейты. Пар от дыхания струился в холодном воздухе.

Отпустив последнего из тех, кто в нем нуждался, Сидир поднялся по трапу из своего кабинета на верхнюю галерею. Какое-то время он стоял, глубоко дыша, напрягая и расслабляя мускулы, ожидая, когда придет облегчение. После дня, проведенного на корабле, он весь был точно завязан узлами. Доведется ли ещё когда-нибудь провести день в седле?

«Да, клянусь разбойничьим богом, — подумал он. — Терпение. Ягуар, карауля добычу, шевелит только хвостом. Вся беда в том, что у меня нет хвоста». Он дернул уголком рта и перевел взгляд, ища покоя в вечности, за размытые очертания швартовых тумб, за крыши люков, за лебедки, за тускло отсвечивающие пушки и пики часовых — ввысь, где сияли созвездия. Он хорошо их знал: вот Оцелот, вот Меч-Рыба, вот Копье Багроля… Но некоторые, например Трубач, остались за горизонтом, а Другие здесь, на севере, выглядели незнакомо. Он отыскал Марс и долго смотрел на его голубоватый блеск, пока в памяти, неведомо почему, не всплыло то, что он слышал в Наисе от астролога, искавшего древние летописи и изображения в гробницах забытых царей. Тот человек утверждал, что Марс когда-то был красным; таким видели его те, кто жил до прихода льдов.

Сидира коснулось дыхание неизмеримой древности. Неужто я и вправду веду своих людей в Неведомый Рунг, построенный так давно, что самые небеса с тех пор изменились?

Он напряг плечи. Варвары бывают там. И берут оттуда металл.

Эта мысль вызвала перед ним образ Доний, сознание того, что она ждет в их каюте. Его внезапно бросило в жар. Он откачнулся от поручней, прошел по галерее мимо тускло-желтого окошка к своей двери и распахнул её.

Каюта была тесная и скромно обставленная — выделялась в ней только кровать. Дония сидела на ней, скрестив длинные ноги, сложив руки под грудью, прямая и с высоко поднятой головой. Несмотря на холод, на ней не было ничего, кроме шитой бисером головной повязки да цепочки со свистком. Висячая масляная лампа, слабая и слегка чадящая, тем не менее ясно обозначала её среди теней, которые она отбрасывала, и картинно-черного мрака, залегшего в углах.

Сидир закрыл дверь. Его пульс перешел с галопа на рысь — разум натянул поводья. Не спеши. Будь нежен. Не так, как прошлой ночью.

— Извини, что опоздал, — сказал он по-арваннетски.

На столике рядом с кроватью лежала раскрытая книга. Дония много читала, желая, как видно, освоить арваннетскую грамоту, пока длится поход. Но здесь слишком слабый свет для чтения.

А ещё она упражнялась в игре на лире, которую он ей принес, и говорила, что этот инструмент немного напоминает рогавикскую арфу. Радовалась путешествию, обращалась ко всем с вопросами, с удовольствием пила и ела, смело и с растущим мастерством играла в разные игры, за вином пела песни своего народа. Однажды на пиру во дворце она вышла танцевать, но это слишком возбудило страсти — с тех пор она танцевала только для него одного. И в этой постели они…

«Так было до недавнего времени. Два-три дня назад она начала дуться. Если только «дуться» — подходящее слово. Она постоянно носит маску, говорит, только если необходимо, часами сидит неподвижно. Когда я прихожу, она почти не смотрит на меня — не то что раньше. Прошлой ночью она сказала мне «нет». Может быть, зря я тогда бросился на нее? Она терпела меня. Любая рабыня была бы лучше.

Нет. Никогда. Не после того, что было между нами».

Ее близость терзала его.

«Я добьюсь, чтобы она вновь стала прежней».

Она молчала, и он продолжил:

— Меня задержал гонец с Ягодного Холма. — Так называлось по-арваннетски место, где он позавчера оставил свой первый гарнизон для закладки крепости. — Поскольку второй гарнизон мы оставляем здесь, мне, разумеется, хотелось узнать, что у них там случилось.

— И что же? — Она тяжело роняла слова, но хорошо, что нарушила свое молчание. Сидир желал бы сообщить ей лучшие новости. Он поморщился. — Наш патруль попал в засаду. Двое убитых, трое раненых. А на рассвете нашли часового, задушенного веревкой.

Что это — она улыбнулась?

— Хорошо.

— Грра! — Он сдержал бешенство. — Значит, уже началось?

— Почему бы нет? В роду Яир мешкать не любят. Сидир покрепче уперся ногами в пол и простер руки в попытке урезонить её.

— Дония, это же бессмысленно. Люди, напавшие из засады, оставили за собой четырех мертвых. Из них две женщины. Остальные ясно видели, что им не взять верх, но продолжали бой, пока наши не затрубили в рог и не вызвали на подмогу вдесятеро больше солдат. Это просто безумие — и потом, нападать так близко от лагеря…

— Что ж, они прикончили двоих, а потом и третьего. Дальше — больше.

— Мы ещё даже не вошли в их пределы! Гарнизон стоит у самой проезжей дороги.

— Но всем ясно, что у вас на уме. — Она подалась вперед, на время оставив свой холодный тон. — Веришь ты теперь в то, от чего я остерегала тебя снова и снова, Сидир? Севера тебе не взять. Все, что ты можешь, — это убивать северян. В конце концов вы все равно вернетесь восвояси, но сколько костей храбрых воинов останется здесь?

Сидир некоторое время молчал, потом еле слышно пробормотал:

— Марс был красным, когда пришли льды.

— Что ты такое говоришь?

— Ничто не длится вечно — ни жизнь, ни порядок, ни то, что нас окружает. — После её слов он возымел надежду, что усмотрел щель в её броне. Теперь хорошо бы перевести разговор на их отношения. Он подошел к шкафчику. — Не хочешь ли вина? Я хочу. — Она не отказалась, и он налил красного из графина в кубки, один протянул ей, поднял свой на бароммский лад и отпил глоток. Вино, взращенное на прибрежных равнинах Восточного Рагида севернее виноград уже не зреет, — пощипывало язык. — Дония. — Он присел на край постели, заглядывая ей в глаза. Его тело жаждало её, но Сидир держал его в узде. — Выслушай, молю тебя. Я знаю, отчего ты несчастна. Как только мы пересекли южную границу рогавиков, ты впала в печаль. Но насколько глубока она, твоя печаль? Я не знаю. Я спрашивал себя и не получил ответа. Почему ты не говоришь, что чувствуешь, и не даешь мне помочь тебе?

Она взглянула на него, словно рысь.

— Ты знаешь почему, — мрачно сказала она. — Потому что ты идешь войной на мою землю.

— Но я никогда и не скрывал своих намерений. Однако в Арваннете — да и в начале нашего пути…

— Тогда все ещё было в будущем. Худшего могло и не произойти. Теперь же, когда оно произошло, все стало по-другому.

— Но ведь мы с тобой не раз уже об этом… Ведь ты сама признавала, что у рогавиков нет единой нации. Здесь не твой народ. Твоя земля далеко.

— Потому-то я пока и спокойна, Сидир. И все же мне больно оттого, что Яир и Лено уже страдают, а завтра настанет черед Маглы.

— Им нужно всего лишь признать себя подданными Трона и жить в мире с Империей. Никто не собирается их тиранить.

— Сюда придут пастухи и пахари.

— Они заплатят вам за землю хорошую цену.

— Сделку заключат насильно, под тем предлогом, что эта земля никому не принадлежит — ведь ни у кого из нас нет бумажки, подтверждающей, что земля — его. И какая плата вернет нам наши дикие стада?

— Освоение такой обширной страны займет много времени. У вас будет несколько поколений на то, чтобы научиться жить по-новому. Лучше, чем прежде. Ваши внуки будут счастливы тем, что обрели цивилизацию.

— Никогда этому не бывать.

Ее упорство сердило его. Этот камень преткновения они никогда не могли преодолеть. Он отхлебнул ещё вина и немного успокоился.

— Почему? Мои собственные предки… Но позволь, я напомню тебе о своем предложении. Пусть твой Хервар примет нашу руку. Не оказывайте нам сопротивления. Не давайте помощи другим родам — кроме помощи в том, чтобы убедить их смириться. Тогда ни один солдат не перейдет вашей границы и ни один поселенец не ступит на вашу землю, пока ваши потомки сами того не пожелают.

— Почему я должна тебе верить?

— Лягни тебя дьяволова кобыла! Я же объяснял! Всякая здравая политика предполагает союз с туземцами… Он осушил свой кубок. Дония тоже пригубила вина и как будто смягчилась.

— Я бы возненавидела тебя ещё раньше, не сделай ты этого предложения. Оно несбыточно — я слишком хорошо знаю, как будет на самом деле, но ты говорил от чистого сердца, Сидир, и я благодарю тебя.

Воодушевленный, Сидир отставил кубок и придвинулся к ней поближе. Вино бурлило у него в крови.

— Почему же несбыточно? Такой сильный, одаренный народ, как вы, может занять в Империи самое высокое положение. Мы с тобой подходим друг другу, как лук и стрела, разве нет? Югу нужна не только ваша земля, ему нужно добавить вашей крови в свои жилы. — Он накрыл ладонью её руку, лежащую на одеяле, и улыбнулся: — Кто знает, может быть, от нас с тобой пойдет новая династия.

Она потрясла головой, взмахнув своей густой гривой, и улыбнулась в ответ, скорее ухмыльнулась, нет — оскалилась, и гортанно проворчала:

— Ну уж нет!

Уязвленный, Сидир сглотнул.

— Ты о том, что — как говорят — у рогавикских женщин не может быть детей от чужеземцев? Я никогда не верил, что это-правда.

— Отчего же, — равнодушно ответила она. — Мулы рождались бы довольно часто, не умей мы почти все приказывать зароненному в нас семени не пускать корней.

Он уставился на нее. Хоа, как это так? Хотя воля может творить с телом чудеса… Шаманы, которых я видел… Но сейчас его задело не это.

— Мулы?

— Предания говорят, что такие полукровки бесплодны, если выживают. Не знаю, верно ли. — Она снова медленно показала зубы, словно вонзая крючок в его пасть. — Теперь-то матери бросают такое отродье на поживу коршунам.

Он отпрянул от неё в бешенстве.

— Рахан! — выругался он. — Ты лжешь!

— Думаешь, я стала бы нянчить твоего ублюдка? — осклабилась она. — Да я задушила бы его при первом крике. С наслаждением.

Его пульс сорвался с цепи. Длинное загорелое тело маячило перед ним сквозь чад и сумрак, сквозь гром в ушах слышался ошеломляюще ровный голос:

— Ты должен почитать за счастье, Сидир, что я не вырвала у тебя твою мужскую плоть.

Она так же безумна, как и все они, грохотало у него в голове. Просто лучше это скрывала. Безумное, бешеное племя. Он хлестнул ладонью её по щеке. Она не шелохнулась; грудь её вздымалась и опадала ровно, как прежде.

Сознание того, кем она была для него — кем она притворялась, — било топором ему в темя. Охваченный болью, он отплатил ей жестокостью за жестокость.

— Йяа! Знаешь, почему им не выстоять, твоим грязным дикарям? Я не говорил тебе раньше, потому… потому что надеялся… — Воздух резал ему горло. — Так вот слушай, сука. Если вы не сдадитесь, мы перебьем у вас всю дичь!

У неё вырвался глухой стон. Она закрыла рот рукой, отпрянула в дальний угол постели и съежилась там.

— Да, — безжалостно продолжал Сидир. — Бизонов, буйволов, диких лошадей, антилоп, оленей, диких ослов на холмах, карибу в тундре, лосей в лесах… Крестьянам это не под силу, пехоте не под силу, но бароммским конным лучникам по плечу. Пять лет — ив степи сгниет последнее стадо, и последние рогавики приползут выпрашивать пропитание к нашим хлевам. Поняла теперь, почему вам пора прекратить убивать нас — пока ещё не поздно? — Она прерывисто дышала открытым ртом. Ярость Сидира потонула в приливе острой жалости. — Дония, — пролепетал он и потянулся к ней. — Милая, прошу тебя…

— Йо-о-о, — вырвалось у нее. — Йа-р-р. Стоя на четвереньках, скрючив пальцы, как когти, она раскачивалась, уставив на него ярко-зеленые, окруженные белым ободом глаза с черными точками посредине. Нечеловеческие звуки, которые она издавала, пронизали холодом его хребет. Он попятился, держась за кинжал.

— Дония, не надо так, успокойся. Приди в себя. — Он наткнулся спиной на переборку.

— Р-р-ао! — взревела она и прыгнула.

Он увидел, как она летит на него со скрюченными пальцами, искаженным мертвенно-бледным лицом, оскаленными клыками, и выхватил нож. Но она уже обрушилась на него, и оба упали на пол. Она, придавив его собой, вцепилась ногтями ему в лицо у самых глаз. Хлынула кровь. Сидир старался ткнуть кинжалом ей в ребра. Как-то почувствовав близость лезвия, она извернулась, проворная и гибкая, как лесть, схватила его запястье, отвела удар. Сидиру потребовалась вся его сила, чтобы удержать оружие. Свободной рукой он отбивался. Дония сомкнула челюсти на его правом запястье и принялась его грызть. Правой рукой она вцепилась ему в горло, глубоко зарыв туда пальцы. Левая рука подбиралась к его паху. Ногами она зажимала его ногу, пригвождая к полу все его содрогающееся тело. Ее тяжко дышащая грудь прижималась к нему слишком крепко, чтобы он мог достать её, — удары его левого кулака она принимала спиной.

Сидир знал, что она способна его убить.

Он завопил. В каюту вбежал часовой и остолбенел при виде такого зрелища. Он не мог ткнуть пикой в это сплетение тел, не рискуя ранить своего командира, и огрел Донию древком поперек спины.

Она отпустила Сидира, взвилась, рухнула всем телом на солдата, сбила его с ног и выскочила на галерею. Снизу видели, как она в лунном свете спрыгнула оттуда на палубу. Любой другой, совершив такой прыжок, переломал бы себе кости. Но она вскочила и дунула в свой свисток. Солдаты пытались загнать её в угол, но им это не удавалось. Она увертывалась, отбивалась, лягалась и выла.

В ответ ей раздался чей-то рев. Снизу на палубу вынырнул огромный черный человек. Сидир выглянул наружу как раз вовремя, чтобы увидеть последнюю схватку. Черный человек нанес смертельный удар ножом одному рагидийцу, кулаком сломал шею другому. Вместе с женщиной они ранили ещё четверых. Бросились к борту. Прыгнули. Из реки поднялся столб воды.

Ушли!

Среди криков и топота раскачивались фонари, как большие обезумевшие светляки.

Сидир забыл про свою боль, забыл пережитые им потрясение и ужас — он сознавал только свою потерю.

— Дония! — стонал он в холодную ночь.

Со лба капала кровь, застилая глаза.

«Кого я зову? — как мечом резануло его. — Кто она мне? Или она и вправду ведьмино семя, а я околдован?

Прошлой ночью я сказал себе — «это сильнее меня». Раньше никогда не бывало, чтобы что-то оказалось сильнее меня».

Глава 9

Солнце поднялось уже довольно высоко, когда Джоссерек проснулся. Недавние воспоминания быстро согнали с него сон. Тревога, сражение; сильное течение сносит их за полмили вниз, и он, опытный пловец, помогает Доний добраться до берега; они уходят от солдат, поднятых по тревоге горнами и световыми сигналами, и Дония, опытная охотница, ведет его; они смертельно долго бредут в направлении, которое она определила по звездам, пока наконец рассвет не позволяет им остановиться у затянутой льдом водомоины без риска окоченеть; они обнимаются единственно ради тепла и, обессиленные, погружаются в сон…

Джоссерек приподнялся и присел на корточки.

— Пусть этот день принесет тебе радость, — приветствовала его Дония на мягком рогавикскомнаречии. Когда она успела встать? Она взяла его нож и резала им траву.

Он встал и посмотрел вокруг. Из бескрайней синевы лился свет. Солнечное тепло ласкало обнаженный торс, снимало боль, исцеляло ломоту. До самого края этого чистого неба простиралась равнина. Ее покрывала трава в пояс вышиной, неохотно уступающая, если провести по ней рукой. Как море, она играла под солнцем бесчисленными красками, от густо-зеленой вблизи до серебристой на расстоянии. И как море, переливалась под ветром длинными волнами. Полевые цветы плавали в ней, как рыбы; редкие купы бузины и гигантского чертополоха выступали, как островки; далеко на западе рогатое стадо — сотни голов, прикинул Джоссерек — шло величественно, словно стадо китов. Порхали пестрые мотыльки. Вверху было царство пернатых — он мог назвать лишь немногих: жаворонок, полевой дрозд, черный дрозд с красными крылышками, ястреб, а вот клин перелетных гусей. Ветер гудел, гладил кожу, нес запахи зелени, плодородной земли, зверей, зноя.

Людей не видно. Это хорошо. Настороженность преследуемого ослабла в Джоссереке. Если только, конечно…

Дония оставила свою работу и подошла к нему. В ней не осталось и следа от ночной тигрицы-людоедки, которая потом обернулась лисицей, неутомимо запутывающей след. К нему плыла женщина, окутанная воздухом раннего лета, и волосы её, обрамляя улыбку, реяли над её грудью. «Клянусь Дельфином!» грянуло в его чреслах. Но рассудок сомкнул свой кулак: «Она тебя не звала. И у неё твой нож».

Нож она, однако, вернула. Джоссерек машинально сунул его в ножны. Штаны с поясом были единственной одеждой, которая случайно оказалась на нем, когда он играл под палубой в кости с другими кочегарами. Босые ноги, сбитые и израненные, болели. У Доний же ноги, казалось, совсем не пострадали, и вид у неё был не усталый.

— Здоров ли ты? — спросила она.

— Что мне сделается, — буркнул он. Рассудок в нем все ещё боролся с естеством. — А ты?

Ее радость ключом ударила ввысь, словно вырвавшись из-под спуда.

— Эйах, свободна! — Она подпрыгнула, вскинула руки, закружилась, заплясала среди шуршащих стеблей, которые то прятали, то открывали её быстрые ноги и достойные восхищения бедра. — Свободна, как лосось, свободна, как сокол, свободна, как пума, — пела она, — там, где солнце сияет и ветер ревет, и пляшет земля вокруг сердца, полного покоя…

Джоссерек, глядя на нее, забыл обо всем на свете. Но какая-то его часть все же интересовалась, сочинена эта песня кем-нибудь раньше или излилась из её души только теперь. Дония перешла на диалект, который он не совсем понимал, но мог догадываться.

А говорят, рогавики — замкнутый народ!

Через несколько минут Дония вернулась к жизненной прозе и к нему, только дыхание её чуть участилось; Джоссерек отчетливо видел капельки пота на её коже и ощущал, как усилился аромат её тела. Он отвернулся попить из маленького водоема — и чтобы утолить жажду, и чтобы отвлечься. Вода была дождевая, она скопилась во впадине среди серых шероховатых камней грязная, но уж точно чище, чем в любом арваннетском колодце. Дония тем временем выбрала себе камень нужной величины, удобный для броска. И отрывисто распорядилась:

— Пока я буду добывать еду, разведи костер и нарежь ещё травы. Срезай её так, как делала я.

Джоссерек, услышав, что ему приказывает женщина, вознегодовал. Но разум вновь взял верх над чувствами. Она знает эти места, а он — нет.

— Где взять топливо? — спросил он. — Зеленые стебли не годятся. И зачем нужно резать траву?

Она поддала ногой рассыпчатую белую кучку.

— Собирай навоз, вот такой. Немного раскроши отдельно, это будет трут. А трава — нам ведь понадобится одежда и одеяла от солнца, мух и холода. Я умею плести. Нам лучше идти по ночному холодку, а отдыхать, пока жарко, до того как мы добудем себе все необходимое на каком-нибудь подворье. М-м… ещё я, пожалуй, сплету тебе обувь.

Она пошла прочь.

— Погоди, — крикнул он. — Ты забыла нож. И долго ли тебя не будет?

Она весело усмехнулась:

— Если я не убью кого-нибудь камнем ещё до того, как у тебя будут готовы горячие уголья, меня и коршунам бросать не стоит — побрезгуют.

Джоссерек, оставшись один, призадумался. Нож — очень полезная вещь. Зажигалка, оказавшаяся в кармане, тоже пришлась весьма кстати. Камень, который она нашла в этой лишенной камней местности, был обломком бетона должно быть, от древней дороги, проложенной ещё до прихода льдов. В общем, им повезло. Но он подозревал, что Доний не нужно везение, чтобы выжить здесь.

Она, как и обещала, вскоре принесла тушку кролика и в горсти перепелиные яйца.

— Ваш край богат живностью, верно? — заметил он. Ее настроение изменилось вмиг, будто набежала тень от облака. Она тяжело посмотрела на него.

— Да, потому что мы его бережем. И прежде всего следим за своей численностью. И сюда-то войдет имперская сволочь? — злобно выплюнула она. Ну нет!

— Что ж, — рискнул Джоссерек, — какой-никакой союзник у вас есть — это я.

— Вот именно — какой-никакой, — сузила она глаза. — Насколько мы можем доверять любым… цивилизованным людям?

— О, я клянусь тебе — Люди Моря не претендуют на Андалин. Подумай, как мы далеко от вас. Это не имело бы смысла.

Он поневоле перешел на арваннетский — не на старинный язык образованных слоев, а на жаргон торговцев и портового сброда. Дония, однако, поняла его и придирчиво спросила:

— В чем тогда ваш интерес? Какое вам дело до нас?

— Я уже говорил…

— Это слишком слабая причина. Наши встречи на корабле были слишком короткими, чтобы я могла докопаться до истины. Но теперь… Если Люди Моря хотели бы нас изучать, они могли бы прислать сюда человека открыто. Он мог бы сказать, что он — искатель знания… ученый. Ты говорил, что у вас их много, когда мы гуляли по городу. Зачем подвергаться такой опасности, как ты, если бы не что-нибудь другое, спешное?

— Ты проницательна! — с облегчением сказал Джоссерек. Не слишком ли проницательна для варварки, промелькнула скрытая мысль. — Твоя взяла. Особой крайности у нас нет. Но мыслящих людей Океании беспокоит положение с серой.

— Сера? — она свела брови. — А да. Желтое горючее вещество. Мы зовем его згевио.

— Богатейшие в мире залежи, насколько известно, расположены вдоль Дельфиньего залива. Мы получали почти всю нужную нам серу от Арваннета, когда той местностью заправлял он сам. Теперь ею заправляет Империя, а она запретила вывоз. Сера — это порох. Скейрад объявил себя властелином всех бароммских кланов, а император, его внук, мнит себя властелином мира. — Он пожал плечами. — Не думаю, чтобы его потомкам и вправду удалось завоевать весь земной шар. Но ты сама понимаешь, почему Старейшинам и Советникам в Ичинге не нравится, как с недавних пор обернулось дело.

— Да. Это весомо. Мы можем вам довериться. — Дония бросила кролика и сжала плечо Джоссерека, сверкнув зубами в улыбке. — Я рада.

У него застучало в висках, и он чуть было не схватил её в объятия. Но она отпустила его, осторожно сложила на землю яйца и сказала:

— Если ты возьмешься сготовить, я примусь за одежду.

— Я здорово проголодался, — сознался он. И занялись каждый своим делом. Ее пальцы проворно мелькали, сплетая стебли.

— Куда мы направимся теперь? — спросил он. — И для начала, где мы есть?

— К западу от Становой и к северу от Яблочной реки, которая впадает в Становую через день пути пароходом. Я замечала дорогу, пока мы плыли. Ближайшее подворье — Бычья Кровь — в двух днях пешего перехода. Хотя нет я забыла про твои нежные ноги. Может быть, путь займет дня четыре. Обдирай ушастика поосторожнее — он пойдет тебе на обувку. Необработанная шкурка воняет и быстро трескается, но до жилья выдержит. Там возьмем лошадей — и домой, предупредить своих.

— Ведь твой дом далеко, я прав? И ты так хорошо знаешь весь край рогавиков?

Золотистая голова кивнула:

— Подворья, зимовья и прочие оседлые поселения я, конечно, знаю. По картам, даже если сама там не бывала. Их не так уж много.

Джоссерек впивал глазами простор.

— Но как ты их находишь? Я не вижу ни единого ориентира.

— Направление определяю по солнцу и звездам, раз у нас нет компаса. Расстояние — по скорости, с которой идем, по тому, сколько прошли за один раз. Потом, на каждом подворье весь день поддерживают дымовой маяк. В ясную тихую погоду дым виден над горизонтом за тридцать-сорок миль. — (Расстояние она называла в арваннетских мерах.) И нахмурилась. — Придется хозяевам погасить свои огни, если сюда придут солдаты… пока мы не избавимся от этой саранчи.

Джоссерека пробрало холодом, несмотря на теплый день. «Я считал себя жестким человеком, я убивал людей и не лишался после этого сна, но её тон, её взгляд… Неужели солдаты Империи для неё действительно паразиты, вредители, которых надо истребить, и она совсем не видит в них людей? Как совместить это с тем, что её народ ни разу за всю историю не начинал войн и не вторгся в чужие земли?»

Он прилежно трудился, собираясь с духом. И наконец решился.

— Дония…

Она подняла глаза на Джоссерека.

— Дония… с чего ты так взбесилась ночью? Ведь мы договорились, что будем шпионить и собирать сведения по крайней мере до Фульда.

Она уронила свое плетенье. Рот её так сжался, что на шее выступили жилы. Джоссереку послышался звук вроде тихого мяуканья.

— Прости, — прошептал он, пораженный. Она глубоко дышала, постепенно возвращая себе спокойствие, и её лицо и грудь вновь обретали краску. Но голос ещё звучал хрипло:

— Мне надо было убить Сидира. Я не смогла. Силы оставили меня. Да помогут они мне в следующий раз вырвать у него нутро.

— Но… но ведь вы с ним… Ты говорила, он тебе даже нравился…

— Это было до того, как он пошел на север. Когда он вторгся в Яир и Лено, я почувствовала — ясно почувствовала — первое дуновение Хервара. Если бы он привез меня туда… Но он сказал, что, если мы не станем носить имперский ошейник, он перебьет всю дичь… Можешь ты это понять? — взвыла вдруг она. — Если я столкну тебя со скалы, ты не сможешь не упасть, Я не смогла не вцепиться ему в глотку.

Она испустила хриплый вопль, вскочила как ошпаренная и умчалась.

Джоссерек остался сидеть. Он видел такое и раньше у некоторых воинственных дикарей: это ярость такой ураганной силы, что Дония должна её выбегать — иначе она кинулась бы на него, или растерзала какое-нибудь животное, или разнесла бы дом, будь он поблизости. Она с воем металась в высокой траве, воздев руки, словно желала сорвать солнце с неба.

Значит, рогавики действительно такие, как говорят южане, думал потрясенный киллимарайхиец. В лучшем случае — варвары. Они обучились кое-каким манерам, но рассудок, терпение, предвидение и самообладание им чужды. Джоссерек не знал, почему это так огорчает его. Или он разочарован? Как союзники они бесполезны — даже опасны, пока их не одолеешь или не уничтожишь, а они обречены на это из-за своей ущербности. Нет… «Я и не ожидал от них слишком многого ни в политическом, ни в военном смысле. Значит, дело в самой Доний. Она действовала так разумно, так трезво, проявляла такое знание, такой реализм, такой интерес… я не встречал ещё подобной женщины. И все это — только рябь на поверхности. Ее истинная суть таится в глубине: в ней больше от Акулы, чем от Дельфина».

Он вернулся к своей стряпне. Без помощи Доний ему пока не обойтись. Тем временем он будет продолжать свои наблюдения — авось пригодятся. Но при первом же случае он доберется до какого-нибудь рагидийского порта на западном побережье, вернется домой и скажет Мулвену Роа, что здесь Людям Моря не на что надеяться.

Дония пробежала круг длиной в три мили, вернулась и повалилась наземь, задыхаясь. Ее волосы потемнели и слиплись от пота, пот стекал по шее, струился между грудями. Его резкий дух медленно уступал место прежнему чистому запаху женщины. А глаза её вновь обрели осмысленное выражение.

— Тебе лучше? — отважился спросить Джоссерек.

— Да, намного, — кивнув, простонала она. — Они… не убьют… наши стада. Раньше они сами умрут. — И вдруг: — Ай-ай-ай-ай, как вкусно пахнет!

Приступ ярости прошел без следа.

Джоссерек брезговал есть яйца, в которых были птенцы, она же с удовольствием хрустела ими. Кролик был съедобен при наличии хорошего аппетита, но Джоссереку не хватало соли и специй.

— А ты не пей кровь, — посоветовала Дония, когда он пожаловался на это. — В пути мы будем лучше кормиться.

— Что, убьем крупную дичь? — скептически осведомился он.

— Можем и убить, если захотим, или поймать детеныша. Но не стоит утруждаться — ведь мы спешим. Я сделаю силок для птиц, и тут полно мелких зверюшек, не считая раков, мидий, лягушек, змей, улиток, трав, корней, грибов… Я говорила тебе — это щедрый край. Скоро сам узнаешь.

Она кончила есть и встала. Джоссерек, глядя на неё снизу, увидел её в сияющем ореоле и вспомнил, что «рогавики» означает «дети солнца». — Она сладко потянулась, с улыбкой глядя в обнимающий её простор.

— Сегодня будем готовиться в дорогу, — тихо и счастливо сказала она, так же слитая с настоящим, как одуванчик у её ног. — Особенно надрываться не станем. Надо и отдохнуть. Но прежде всего, Джоссерек, мы сольемся с тобой воедино.

Она манила его. Наплевать на варварство! Он бросился к ней.

Глава 10

За пять миль от Бычьей Крови они встретили тамошнюю жительницу. Она ехала на пегом мустанге проверять силки, по её словам, но, увидев незнакомцев, свернула к ним навстречу и проводила их до подворья.

Она была средних лет, высокая и худощавая, как большинство северян, с седыми волосами, заплетенными в косы, и всю её одежду составляли кожаные штаны. Украшениями служили медные браслеты, ожерелье из медвежьих когтей, фазаний хвост, заткнутый за головную повязку; кожу покрывал орнамент из ярких кругов. Седло под ней представляло собой нечто вроде подушки с петлями стремян, но сбруя была нарядная. Больше у неё с собой ничего не было, кроме спального мешка и ножа — последний явно служил инструментом, а не оружием.

А-хай! — крикнула она, натягивая поводья. — Добро пожаловать, путники! Меня зовут Эрроди, а живу я здесь.

— А я Дония из Хервара, живущая в Совином Крике на Жеребячьей реке. Мой спутник прибыл издалека, это Джоссерек Деррэн из страны под названием Киллимарайх, что за Мерцающими Водами.

— Тогда вы трижды желанные гости, — сказала всадница. — Вы устали? Может быть, кто-нибудь сядет на коня?

Джоссерек отметил, что её вежливость чисто формальна и она не проявляет наружно никаких чувств, если не считать её первого, безусловно, ритуального восклицания. Не то чтобы Эрроди держалась враждебно или безразлично: Дония говорила ему, что его особа будет интересовать здесь всех и каждого, Всадница просто вела себя сдержанно и настороженно, словно кошка. Это совпадало со всеми известными Джоссереку отзывами о рогавиках.

А вот Дония не подпадает под эти мерки. Никогда ещё он НЕ имел такой любовницы и даже не слышал о таких. Однажды между поцелуями под луной, забыв о ночном холоде, он сказал ей об этом.

— С Сидиром я сдерживала себя, — прошептала она. — О, какое это счастье — обрести друга!

И взъерошила ему волосы, и их ласки возобновились.

«А ведь больше она мне ничего не говорила, — ударило вдруг Джоссерека. — Я же полностью раскрылся перед ней. Что бы мы ни делали, душой она не со мной.

Если только у неё есть душа, если у неё есть какие-то интересы, стремления, если она способна на любовь — не только к жизни. Если она не просто здоровое животное. Нет, — возразил себе Джоссерек, — её суть гораздо глубже. Разве было у нас время, чтобы поговорить по душам? Мы шли, добывали еду, останавливались на привал, ели, играли, спали, снова играли и снова шли. Ее терзает страх за судьбу её народа… Как желал бы я, чтобы это было правдой».

Он услышал, что Дония отказывается ехать верхом, и тоже отказался из гордости — вопреки голосу своих стертых ног, как натуженно пошутил про себя. Даже в хороших башмаках он не угнался бы за Донией, когда та шла быстрым шагом. Он тоже силен и вынослив, но по-другому.

После обмена несколькими расхожими фразами Эрроди замоли чала. Джоссерек тихо спросил по-арваннетски:

— Разве ей не любопытно узнать наши новости?

— Как же, просто не терпится, — ответила Дония. — Но ведь все подворье тоже захочет послушать. Зачем же нам повторять ещё раз?

И верно, зачем, подумал Джоссерек — и ещё подумал о том, что безоружная женщина, одна, как ни в чем не бывало едет по безлюдному краю, и о том, что в рогавикском языке нет слов, выражающих благодарность. Из всего этого складывалось представление о народе, для которого терпение, мир и готовность помочь — нечто само собой разумеющееся. Как совместить с этим индивидуализм, деловую сметку и четкое осознание своих прав на собственность, о которых говорят южане, и скрытность, которую наблюдал он сам… кроме тех случаев, когда их обуревает смертоносная ярость? Он в недоумении покачал головой и поплелся дальше по степной траве.

День был ясный и ветреный. Облака неслись на белых парусах, ястреб парил в воздушном потоке, на полях топорщили крылья вороны, и лужи морщила рябь. Вокруг подворья шелестели живые изгороди, качали ветвями орешник, яблони, сахарные клены, буки. Четверо молодых женщин занимались прополкой: в таких поселениях всегда засевали небольшой участок злаками и овощами для себя и на продажу. Увидев путников, женщины оставили работу и присоединились к ним. Их примеру последовало все подворье.

Дония говорила, что подворье походит на зимовье, только оно больше. Наполовину врытый в землю жилой дом занимал восточную сторону двора — между овощными грядками и крутой дерновой кровлей поблескивали застекленные окна. Прочие стороны прямоугольника составляли конюшни, сараи, мастерские. Материалами для построек, простых и прочных, служили дерево, кирпич местной выделки, зеленый дерн. Довольно широкое применение древесины на этой равнине, которую природа обделила лесами, подсказало Джоссереку, что северяне ведут оживленный торг с лесными жителями за пределами своих земель. Большие телеги и сани, мельком увиденные им в дверь сарая, могли перевозить солидные грузы. Посреди мощенного кирпичом двора стоял ветряк, качающий воду, на южной стороне дома — солнечный коллектор, и то и другое южного производства, примитивное по меркам Ичинга, но вполне пригодное здесь. Дымовой маяк главной трубы сейчас бездействовал, но на очень высоком, укрепленном распорками шесте развевался, красный флаг. На уровне глаз к шесту был прибит череп буйвола, украшенный эмалью, — память о каком-то событии, в честь которого подворье получило свое имя.

Здесь обитали около тридцати человек. Среди них — трое мужчин, более кряжистых, чем обычно бывают северяне, выполнявших самую тяжелую работу. Остальные были женщины, от шестнадцати-семнадцати лет и старше. Одевались они крайне разнообразно, а то и вовсе обходились без одежды — здешние правила этого не запрещали. (Джоссерек спрашивал себя, запрещают ли они хоть что-нибудь.) Женщины не толпились вокруг и не мололи языками, но подходили, здоровались, предлагали помощь. Несмотря на то что Дония так ублажала Джоссерека, он пришел в возбуждение от такого обилия стройных тел. Рыжая девушка, перехватив его взгляд, усмехнулась и сделала недвусмысленный призывный жест.

Дония заметила это, усмехнулась девушке в ответ и спросила Джоссерека по-арваннетски:

— Хочешь поспать с ней? Похоже, она хороша.

— А ты? — опешил он.

— Для меня тут никого нет. У мужчин слишком много работы. И я бы не прочь поразмыслить в тиши и покое.

Эрроди, спешившись, скользнула к Доний и вопрошающе взяла её за руку. Та в ответ ласково, едва заметно покачала головой. Эрроди скривила рот и слегка пожала плечами, как бы говоря: что ж, спросить никогда не помешает, верно, милая?

Внутри дом не похож был на семейный, судя по описаниям путников. Там имелась большая общая комната, где к трапезе ставились на козлах столы, — в ней были красивые деревянные панели и драпировки, но свои личные вещи обитатели подворья держали у себя в комнатах. Остальное здание, не считая хозяйственных помещений, занимали спальни для гостей. Эрроди подвела их к приделанной у стены скамье. Ее товарки расселись вокруг на подушках или растянулись на ковре из сшитых собачьих шкур. Стульями рогавики не пользовались. Рыжая устроилась у ног Джоссерека — отнюдь не в знак покорности, а подтверждая этим свою заявку.

Лицо Донии стало серьезным.

— Вечером мой друг хочет рассказать вам о далеких странах и удивительных приключениях, — сказала она. — Теперь же я сообщу вам свои новости.

— О том, что на нас опять идут южане? Тьфу! Это мы знаем, — ответила Эрроди.

— Да, наверное. Но знаете ли вы, что они хотят построить крепости по всей Становой и оттуда опустошать страну?

— Я думала об этом.

— Рано или поздно они набредут на Бычью Кровь. Скорее рано, чем поздно. Я видела их конников на маневрах.

— Мы готовимся к тому, чтобы уйти при первом же известии. Многие семьи одного только рода Орик обещали взять к себе по двое-трое человек, чтобы у всех было где укрыться. — Речь Эрроди звучала мужественно, и все присутствующие слушали её спокойно — то ли смирившись, то ли веря в грядущую победу. Джоссерек заметил, однако, что Дония ничего не сказала о крайних мерах, замышляемых врагом.

Вместо этого она кратко объяснила, как они с Джоссереком оказались здесь. Горница загудела — глаза загорелись, руки замелькали в воздухе, головы подались вперед. Рогавики вовсе не лишены были любопытства и охоты почесать языком.

— Вам понадобятся лошади и снаряжение, — сказала Эрроди.

— Сначала купание, — улыбнулась Дония.

— Нет, сначала выпейте. Мы гордимся своим медом. Для мытья в доме имелась душевая с металлической арматурой, и горячей воды было вдоволь. Поглядывая на Донию сквозь клубы пара, Джоссерек сказал:

— Женщина, про которую ты говорила, привлекательна. Но я не верю, чтобы она могла сравниться с тобой.

— Да, это верно, — безмятежно ответила та. — Я старше, и я замужем. Нельзя узнать мужчин, пока не поживешь с ними бок о бок, год за годом. У этой бедняжки никогда не будет ничего, кроме коротких связей. Если только она не станет настоящей женщиной для любви, как многие на подворьях.

— Тебе все равно, если я?.. Но я, честно говоря, предпочел бы тебя.

Дония, шлепая по мокрому полу, подошла к нему и поцеловала.

— Верный ты мой. Но у нас ещё долгий путь. Я в самом деле хочу воспользоваться случаем и поразмыслить. — Она помолчала. — Ты же завтра делай что хочешь, отдыхай, наслаждайся своей красоткой и теми, у кого ещё будет охота.

— А что будешь делать ты?

— Я возьму лошадь и поеду в степь.

«Эти охотницы, — думал Джоссерек, — не стесняются своей наготы, хотя бы их обозревала вся усадьба. Откуда же у них тогда такая душевная стыдливость? В нем шевельнулось возмущение. Почем ей знать — может, мне тоже есть над чем подумать!»

Они выбрали каждый по две смены одежды из здешних запасов: белье, мягкие сапожки, кожаные штаны с бахромой из ремешков, которую можно было использовать как плетки, толстые рубахи и шейные платки, широкополые фетровые шляпы, куртки, плащи от дождя; затем подобрали оружие, инструменты, спальные мешки, лошадей. На подворье как будто никто официально не отвечал за товары. Им помогла Эрроди, а остальные вернулись к своим делам, кроме девушки, положившей глаз на Джоссерека. Она сказала, что её работа может подождать. Звали её Корай.

Эрроди, пользуясь стальным пером, составила список купленных ими вещей с указанием цен, на которых они сошлись, и Дония его подписала.

— Как действует этот документ? — спросил Джоссерек.

— Это имак.

Дония не могла подобрать слов. Потребовалось несколько минут, чтобы разъяснить это Джоссереку при всей простоте дела.

Подворье представляло собой куст нескольких независимых друг от друга промыслов, которыми занимались одинокие женщины и те редкие мужчины, что по разным причинам не находили себе места в обычной рогавикской жизни. (Корай позднее обратила внимание Джоссерека на то, что их кузнец хромает. Еще один из мужской троицы, по её мнению, ушел из дома, поссорившись с семьей, хотя сам об этом умалчивает; третий же — веселый недотепа, предпочитавший наемный труд суровости и ответственности большого мира.) Они сходились отовсюду, невзирая на свою родовую принадлежность. Джоссерек догадывался, что потому-то они и соглашаются бросить свое селение на произвол врага. Их не связывали с этой землей никакие чувства.

Тем не менее их, разумеется, ждали убытки. Торговля и ремесла, которыми занимались на подворье, как правило, требовали от его жителей круглогодичной оседлости. Подворье служило постоялым двором, торговым центром и мастерскими для всей огромной округи. Особенно полезно оно было путникам — рогавики часто путешествовали в одиночку; они могли найти там все, что нужно в дороге. Главным занятием на подворье была замена усталых пони. За разницу в обмене или за покупки расплачивались иногда деньгами — в ходу были арваннетские и имперские монеты. Можно было уплатить натурой. Можно было подписать такую же бумагу, как Дония — своеобразный вексель. Семья Доний оплатит его по предъявлении. Возможно, он пройдет через много рук, прежде чем достигнет своего назначения.

— А если никогда не достигнет? — поинтересовался Джоссерек.

— У нас на севере не так строго смотрят на такие вещи, как в других краях, — ответила Эрроди. — У нас слишком много всего, чтобы какая-то неоплаченная покупка могла причинить нам ущерб.

— Сидир об этом позаботится, — прошептала Дония. Корай стиснула Джоссереку локоть, зовя его смотреть подворье. Она все обещала ему показать.

Первым делом она гордо ввела его в свою типографию. Из плоскопечатного станка выходили четкие листы, покрытые строчками округлых букв, с искусными иллюстрациями.

— Мы можем и переплетать, — сказала Корай, — но покупатели предпочитают делать это сами, зимой.

— А откуда вы берете бумагу?

— Чаще всего с юга. Но вот эта — рогавикская. На подворье Белые Воды около Диких лесов построили черпальню.

Одно только это, помимо всего, что он видел в тот день, могло указать Джоссереку на широту и оживленность здешней коммерции. Семьи, в основном обеспечивавшие себя сами, с охотой покупали искусно сделанные вещи. Многие товары приходили с юга в обмен на металл, добытый из древних руин, но множество, и даже больше, производилось на месте. Рогавики не чуждались и новшеств. Корай интересовали недавно изобретенные переносной ткацкий станок и многозарядный самострел, о которых рассказывал ей приезжий с Тантианских холмов. В брошюре, которую она печатала, излагались результаты астрономических наблюдений некоего жителя Орлиного Утеса — у автора, кроме рагидийского телескопа, имелся ещё и киллимарайхский корабельный хронометр, неведомо как попавший ему в руки. Джоссерек смекнул, что тут открывается обширный рынок для изделий такого рода — если только треклятая Империя не установит монополию.

И торговля, и ремесла здесь, по-видимому, находились исключительно в частных руках. Не существовало ни правительства, ни Гильдий, которые распоряжались бы ими или вводили бы какие-то ограничения и запреты. Впрочем, нет…

— Ваши люди продают южанам меха, — сказал Джоссерек. — Но, как я слышал, никогда не продают ни мяса, ни кож. А между собой вы торгуете этим?

— Как же. Один друг дарит другому бизоний плащ или окорок дикой свиньи — да что угодно.

— Я спрашиваю не про подарки, а про куплю-продажу. Ну, скажем, я предложил бы вашей конюшне сто шкур диких лошадей за одного живого, хорошо объезженного коня.

Корай отступила на шаг, широко раскрыв глаза.

— Нет, так нельзя.

— Но почему?

— Это… нехорошо, неправильно. Дикие животные — это наша жизнь.

— Понятно. Прошу прощения. Извини чужеземцу его невежество.

Джоссерек погладил девушку, она успокоилась и прижалась к нему.

Ему интересно было все, что он видел, но с особым вниманием изучал энергетические устройства. Ветряк представлял собой обычный каркас с парусиной. Паяльные лампы и ещё некоторые механизмы работали на спирту. Его получали тут же путем ферментации диких злаков и плодов. (Спиртные напитки производились отдельно.) Главным источником энергии был солнечный коллектор — черные водопроводные трубы тянулись от него в подземный резервуар из обожженной глины. Там температура воды под давлением поднималась выше точки кипения, и простые теплообменники подавали её в систему отопления и на кухню.

Единственными видами домашних животных здесь были лошади, собаки и соколы, ничем не отличавшиеся от своих диких родичей. Когда Корай стала играть с выводком щенят, а их большая поджарая мать заворчала на Джоссерека, он понял, чего ему все время здесь не хватало.

— Разве у вас тут нет детей?

Ему показалось, что Корай, стоявшая на коленях в соломе, вздрогнула во всяком случае, она отвернулась от него и ответила еле слышно:

— Нет. На подворьях их не бывает. Тут никто не вступает в брак. Я такого не слышала.

— Но ведь… мужчины-то здесь бывают…

— Нехорошо это — растить детей без отца. Замужние женщины рожают достаточно.

— Нет, я хотел спросить…

— Я поняла. Разве не знаешь? Многие рогавикские женщины умеют не беременеть, когда не хотят.

Он удивился, но подумал: все возможно. Психосоматика — разум управляет гормонами. Но как этому обучаются? Нашим психологам это было бы очень интересно.

— И всегда получается?

— Нет. Но есть и другие пути. — Он думал, что она сейчас скажет о химических или механических средствах предохранения, как ни странно их существование в этих краях. Но она только взглянула ему в глаза, как будто поборов свою печаль, и сказала: — За меня не бойся, Джоссерек. Союзы между нами и чужеземцами… редко приносят плоды.

Она оставила щенков и подошла к нему.

Вечером, при свете фонаря, все славно отобедали. Подавали в основном мясо во всех видах. Человек может прожить и на чисто мясной диете, если съедает все животное целиком. Северяне, готовя разнообразные блюда, так и поступали. Но на столе была ещё и рыба, птица, яйца, хлеб, кобылье молоко и сыр, фрукты, травяной чай, пиво, вино, мед, водка — у Джоссерека уже гудело в голове. Оживленная беседа сдабривалась юмором, несмотря на угрозу, поднимавшуюся по Становой. Однако Джоссерека поражал безличный характер этой беседы. В любом другом месте чужестранного гостя спросили бы, пусть в самых общих чертах, о его жизни, привычках, вере, предубеждениях, мнениях, надеждах и сами бы ответили ему на такие же вопросы. В Бычьей Крови хозяева говорили о своей стране, её истории и разных местных событиях, предоставляя и гостю говорить о чем угодно.

Впрочем, трое девушек станцевали в его честь под арфу — танец начался бурно, а завершился так, что большинство зрительниц вскоре разошлись спать — по парам.

Но это было уже в самом конце вечера. До этого все несколько часов подряд жадно слушали его рассказы о Материнском океане, забрасывая его меткими, как град стрел, вопросами.

За столом сидели ещё двое гостей — мужчина и женщина, почтовые курьеры, едущие в разных направлениях и остановившиеся здесь на ночлег. Из их слов Джоссерек понял, что почта здесь — тоже дело частное, лишенное общего руководства. Однако сообщение между родами было, по-видимому, быстрым и надежным.

Живая, изобретательная Корай доставила Джоссереку радость, пусть и не такое блаженство, как Дония. Но ещё долго после того, как она уснула у него на руке, он лежал без сна, глядя во тьму и тщетно пытаясь понять этих людей. Пожалуй, они все-таки не варвары… но кто они тогда, ради Великой Бездны?

Глава 11

В конце судоходного пути, в нескольких милях к югу от впадения в Становую могучей, но коварной Бизоньей реки, стоит Фульд, самый северный из арваннетских торговых постов. Дальше русло Становой загромождают камни, которые лед выворачивает и несет с собой при зимнем наступлении и оставляет на юге, отступая летом. Сидиру, стоявшему на веранде фактории, был виден бело-зеленый водоворот у ближнего порога. Такая река, какой бы глубокой она ни была, не может больше служить армии, где мало кто умеет плавать.

Фактория стояла на вершине высокого левобережного утеса. Дом был выстроен из дерева и кирпича, доставленного с юга, на южный манер — в виде квадрата, окружающего внутренний дворик. Остроконечная гонтовая крыша, призванная выдерживать гораздо более толстый, чем в городе, снеговой покров, выглядела на нем нелепо, внутренний садик имел жалкий вид, комнаты, хотя и просторные, были холодными и мрачными. Сидир не понимал, почему строители не взяли за образец зимние жилища туземцев, столь уютные, судя по рассказам. Но потом, полностью проникшись окружающим пейзажем, понял: наверное, им хотелось, чтобы хоть что-то напоминало о родине.

Внизу, вдоль пристани, рядами тянулись склады и бараки, там же помещалась таверна. У причала покоился «Вейрин». Посреди бурой реки на якорях стояли последние баржи и буксиры. Паром, ходивший через реку, связывал факторию с рогавиками, которые возили товары с запада — раньше, до прибытия Сидира. В миле за поселком пустошь заполнили знамена, частоколы, круглые палатки, повозки, загоны, пушки., Те войска, которые он привел сюда и поведет дальше, были его отборными частями: бароммская кавалерия, гвардейская пехота Рагида, лучшие в мире артиллеристы и саперы.

Но в этом краю они выглядели сиротливо. За время их путешествия вверх по реке ровная земля сменилась холмами, высокая трава — низкой, безлесая равнина — редкими рощами. Все это ещё усугубляло чувство затерянности и отчуждения. День был холодный, пасмурный, тусклый. По сплошному свинцовому покрову летели черные клочья туч. Ветер швырял редкие капли дождя, тяжелые и колючие.

— Да, воевода рассудил верно, — сказал Иниль эн-Гула, торговый агент. — Река здесь служит границей. К востоку от неё живет род Ульгани, к западу — Хервар.

Хервар. Дония. Сидир сцепил зубы.

— Это исключение из правила, — продолжал Иниль, сморщенный желтолицый человечек, из образованных, открыто не одобрявший войну, но неспособный отказаться от разговора с человеком, только что прибывшим из цивилизованных мест. — Обычно у родов нет четких границ.

Сидир не мог не удивиться. Он прочел о северянах все, что только возможно, и без конца выспрашивал Донию, но что-то всегда от него ускользало, и каждый раз он обнаруживал, что некоторые вещи понимал неправильно. При этом не было никакой уверенности, что он правильно понял и теперь.

— А я-то думал, что туземцы — фанатики во всем, что касается их земель.

— И это верно, воевода. Вот потому-то Империя и совершает ужасную ошибку.

Сидир нетерпеливо махнул рукой.

— Фанатики — все равно что сухие прутья. Они не гнутся, но ломаются, и вообще их не изменишь.

— Рогавики не такие. У них нет вождей, которых можно заставить, чтобы они уговорили свой народ заключить мир.

— Знаю. Тем лучше для нас. У разобщенных одиночек нет той взаимной поддержки — нет сетей долга и закона, нет страха прослыть трусом или понести кару за измену — которая заставляет сопротивляться организованное общество. — Сидиру вспомнились происшествия, о которых докладывали ему курьеры по пути следования: нападения из засады, убийства исподтишка, скрытые ямы с кольями на дне, отравленные колодцы, горшок с гремучими змеями, заброшенный в лагерь. — Не отрицаю: это опасный, коварный враг. Но опасный именно там, где есть возможность проявить коварство. Желал бы я, чтобы они вместо этого проявили безрассудство и пошли на открытое сражение. Но если этого не произойдет, мы будем расправляться с ними поодиночке, и это послужит примером остальным. Фульд все это время будет под надежной защитой. Простите за прямоту, но вы недостаточно понимаете характер этого народа.

— Надеюсь, что так, воевода, — вздохнул Иниль. — Надеюсь ради нас обоих.

— Я ценю откровенность, почтенный, — натянуто улыбнулся Сидир. — Ложь и лесть не только бесполезны, но и вредны. — «Так Дония лгала? Или я просто не уловил, что она пыталась мне сказать? И льстила она мне своим любовным пылом или просто наслаждалась мной — таким, как есть? Когда она набросилась на меня, в этом не было ни расчета, ни предательства — одно только отчаяние. Что я такого сделал, Дония?» — Объясните мне, однако, потребовал он, — как тогда племена отмечают свою территорию?

— Во-первых, воевода, у них нет племен. Нет и кланов. Род — это неточный перевод слова «рорскай». Иногда его члены ссылаются на общих предков, но это скорее легенды, не имеющие большого значения. Браки действительно стараются заключать внутри рода, но это не обязательно просто для них много значит родственная близость. Когда брачный союз заключается между родами, муж переходит в род жены — без всяких церемоний посвящения и без особых переживаний, хотя Бог знает, какие чувства испытывают рогавики относительно того, что для них действительно важно. Я этого не знаю, хоть и торгую с ними уже двадцать пять лет.

Сидир потер подбородок.

— И все-таки этот самый муж будет защищать неродную ему землю до последнего дыхания.

— Да. По сути своей, род — это объединение нескольких семей, которые, по традиции, совместно пользуются общими охотничьими угодьями. Угодья эти огромны. На всем севере меньше сотни родов, и в каждом, на мой взгляд, никак не больше двух-трех тысяч человек. Стада, за которыми они следуют, достаточно хорошо отмечают границы земель — ведь это территориальные животные.

Так вот почему Дония лишилась разума? Потому что, по её диким понятиям, эти стада ей все равно что родина? Ее боги, духи её предков?

— Путешествуют северяне, где хотят, — ив одиночку, и компаниями, продолжал Иниль. — Путники повсюду желанные гости, поскольку сообщают новости и вносят в жизнь разнообразие. Никто не станет возражать, если в пути они поохотятся. Но здесь не слыхивали, чтобы чья-то большая охота вторглась на землю соседнего рода. Мне сдается, им это просто не приходит в голову.

— Даже в тяжелые годы?

— У них не бывает тяжелых лет. Рогавики держат свою численность в столь низких пределах, что, даже если животных сильно поубавится, скажем, после особенно суровой зимы, на долю человека всегда хватит.

Это тоже противоестественно. Это признак слабого, вымирающего народа такого, как арваннетяне. Сильные плодятся без всяких ограничений. Вот почему Империя завоюет север…

Так что ж, выходит, Дония — слабое создание?

— Должно быть, их религия запрещает войны, — заметил Сидир. — И многое другое.

— Не уверен, существует ли у них религия в нашем понимании.

— Что?

— Мне знакомы кое-какие идеи, которым некоторые рога-вики посвящают всю свою жизнь. Но это скорее философия, чем вера.

Ни войн, поддерживающих покорность. Ни вождей, поддерживающих порядок. Ни веры, поддерживающей дух. Да чем же они живут?

— Зверский холод, воевода, — поежился Иниль в своем долгополом платье. — Не зайти ли нам в дом?

— Ступайте, почтенный, если хотите. Я хотел бы подышать ещё немного. Скоро я присоединюсь к вам.

— Лед уже коснулся вас, не так ли? — промолвил Иниль и оставил его.

Сидир поглядел ему вслед. Что он, ради девяти дьяволов, хочет этим сказать? И снова стал смотреть вдаль. Сколько ещё у него дел — не перечесть. Главное — и прежде всего — надо собрать сведения о стране. У них до сих пор нет туземных проводников — а ведь везде и всюду находятся туземцы, которые служат завоевателям! И его разведчики вынуждены заново открывать этот край и вычерчивать свои карты — в пустыне, где за каждым камнем может скрываться стрелок и в каждой роще — засада. Но его ребята могут все. Они справятся. В конце концов они непременно найдут жилище Доний и захватят его или разорят, чтобы другим была наука. Но надо их поторопить — пора определиться перед холодами. Лето коротко в этой проклятой стране.

Проклятая страна, проклятая женщина! Она преследует его.

Но почему?

Сидир старался чистосердечно в этом разобраться. Она хороша. Не похожа на других. Великолепна в постели. Умна и отважна, как мужчина. А главное, может быть, — тайна, то неразгаданное, что скрывают её глаза. Да — и этим нельзя объяснить то, что рана от её потери по-прежнему кровоточит.

«С чего я взял, что в ней есть какая-то тайна? Просто у неё — ни стыда ни совести, и она легла с тем кочегаром так же охотно, как со мной или с любым другим, но не могла долго скрывать свою измену — достаточно было случайной ссоры, чтобы она обезумела. Не Донию не могу я забыть, а мечту о ней.

Откуда же взялась она, эта мечта?

Говорят, северянки — ведьмы все до одной».

Под рагадийским образом мыслей вновь ожил былой варвар. Сидир ощутил, как пронизывает его ветер, содрогнулся и тоже зашел в дом.

Глава 12

Дония и Джоссерек ехали уже несколько дней, направляясь в Хервар к её семье, когда им впервые повстречалась охота. Джоссерек не вел счета дням. В этих безлюдных просторах время и пространство сливались воедино, и считались не дни, а события: проливной дождь, радуга, охота на антилопу, бегство от диких собак, яркий закат над озером и прозрачные крылья летучих мышей на его фоне, тетерев, взмывший из ягодника, целая стая бабочек, переправа через холодную, как нож, реку, смешные мордочки лисят, наблюдаемых из укрытия, ограбление пчелиного улья, устроенного в пустом пне, неистовая любовь при луне, нежная на рассвете и однажды безумная под сверкающим, ревущим, залитым грозой небом — события, словно волны в нескончаемом ритме дороги. Однако Джоссерек замечал, что вокруг все медленно меняется. Стали чаще встречаться низкие холмы, перемежаемые долинами, деревья, поросшие мхом низинки, а потом начались заросли вереска. Ночи стали холоднее.

Увидев наконец слева дым, Дония направилась туда.

— Может, у них есть новости, которых мы ещё не знаем, — объяснила она. — А мы должны сообщить им то, что известно нам. Надо собрать на летнее краевое вече как можно больше народу.

Это вече отличается от родового, которое собирается на земле каждого рода в дни солнцестояния, вспомнил Джоссерек. Краевое вече бывает на два месяца позднее, и на него съезжаются все, кто хочет. Акула их схвати! Неужели им понадобится столько времени, чтобы объединиться наконец? Сидир к той поре уже дойдет до Рунга.

Но он успел уже освоить, что спорить с ней бесполезно.

— Где мы сейчас? — спросил он.

— На чьей земле, ты хочешьсказать? Рода Феранниан. — Дония прищелкнула языком и ударила своего пони пятками. Он затрусил рысью. Джоссерек с двумя запасными лошадьми последовал за ней.

К стану они подъехали незамеченными — их отделяла от него гряда холмов. С её вершины Джоссерек увидел у ручья дюжину круглых остроконечных шатров. Стан, очевидно, принадлежал сообществу — нескольким семьям, чьи зимовья стояли рядом и которые вместе охотились летом (за исключением тех, в основном молодежи, которые могли отправиться путешествовать в любое время года). В этот теплый солнечный день, полный запахов цветущей земли, старики и дети готовили общий ужин на воздухе: над углями жарились куски громадного степного оленя, тут же висели котелки. Рядом стояло несколько легких высоких телег — в них груз везли по равнине и переправляли через реки. Неподалеку паслись стреноженные ездовые лошади. Верховые кони, собаки, соколы были на охоте. Окинув взглядом волны зеленых холмов, вплоть до восточного горизонта, Джоссерек увидел и её. Охотники гнали стадо буйволов — лавину рыжих тел, сотрясающую землю грохотом копыт, — скача вплотную по его краям с копьями и луками наготове.

— Разве можно съесть столько мяса, прежде чем оно испортится? — удивился он вслух, привыкнув уже к почти религиозному отношению к земле и всему живому на ней, существующему у местных жителей.

— Почти все мясо высушат или закоптят, и возчики доставят его домой… а также шкуры, кости, жилы, кишки — все пойдет в дело.

— Но ты говорила, что вы и зимой охотитесь.

— Понемногу — и рядом с зимовьями. Запасы выручают нас в метель или когда едем куда-нибудь в гости, а можно просто рукодельничать и предаваться досугу. Не думаешь ли ты, что мы всю, зиму сидим, зарывшись в снег, как койоты? И Дония с дразнящим смехом поскакала вниз. Джоссерек удивился, что люди в стане, завидев чужих, схватились за оружие. Путешественники не однажды упоминали о доверчивости рогавиков. Дония, должно быть, тоже обратила на это внимание — она вытянула вперед руки, показывая, что безоружна, и остановилась, не доезжая до лагеря. Тогда и его обитатели отложили оружие. Седовласая бабушка, ещё прямая и гибкая в своей юбочке, составлявшей всю её одежду, подошла первой.

— Добро пожаловать, путники. Мы из Приюта Ворона, а меня зовут Дераби.

Дония назвала себя и своего спутника.

— Почему вы испугались нас? — спросила она. — Разве имперская армия уже вступила в Феранниан?

— Нет, хотя проезжие говорили нам об их бесчинствах. Мы опасаемся отхожих: несколько дней назад мы наткнулись на следы их работы. Хотя ты хорошо одета и при тебе мужчина — эйах, сойдите же с седла и отдохните. Авело, позаботься о лошадях наших гостей, хорошо?

— Отхожие, — нахмурилась Дония, но тут же разгладила лоб и ответила на вопросительный взгляд Джоссерека: — Я объясню тебе позже, если захочешь. Еще одна опасность. Не страшнее диких собак или ещё более дикой реки, с которыми мы уже встречались.

Дети сбежались к чужеземцу и не успокоились, пока все ему не показали. Он убедился, что шатры сделаны из тонко выделанной кожи, натянутой на легкий деревянный каркас со стальными креплениями. Внутри у каждого посредине был очаг, над которым висел алюминиевый дымоход. Оконные и дверные проемы завешивались сеткой от комаров. Джоссерек увидел в шатрах множество разных вещей, в том числе предметы для спорта и игр, музыкальные инструменты, даже книги. На стенах были выжжены непонятные ему, но красивые знаки. Расписные телеги украшали медь и позолота.

В лагере он заметил двух матерей — сегодня была их очередь нянчить и кормить грудью всех малых ребят. Их собственным ребятишкам было по два-три года, и они давно перешли на обычную пищу, но тоже то и дело подбегали пососать. Джоссерек знал, что кормление грудью снижает способность к оплодотворению. И малый вес тела тоже — а рогавики в большинстве своем худощавы. У диких кочевых племен обычно велика детская смертность, однако у них есть и другие способы уменьшения рождаемости. На то имеются практические причины: женщина не в силах таскать на себе больше одного младенца, да и малые дети — почти такая же обуза.

Эти же, будь они неладны, ничем таким, похоже, не пользуются. Судя по словам Доний, да и по другим признакам, на севере хорошо развита медицина и гигиена — дети здесь почти не умирают. Тяжести рогавики не таскают на себе, а возят на телегах. У них, можно сказать, существует равенство полов; мужчины помогают растить детей, а в полиандрической семье мужчин достаточно. Материнство не отнимает у женщины всех сил — во всяком случае не настолько, чтобы в чем-то ей мешать. Стало быть, прирост здесь скорее должен соответствовать величине, обычной у земледельческих народов. А у рогавиков он ниже всех, о которых я слышал, — он равен нулю, за исключением тех лет, когда надо восполнить большие потери.

Это предполагает наличие регулирующих механизмов: религии, закона, морали, социального давления, различных учреждений. Только у рогавиков, судя по всему, ничего этого нет!

Конечно, форма их брака — мощный фактор. Как это говорила Дония? Трое женщин из пяти никогда не производят потомства. Как могло такое продолжаться целыми веками и тысячелетиями? Ведь это же противно человеческой природе.

Вскоре случай позволил ему получить частичный ответ на этот вопрос. В стан раньше других вернулась юная, явно беременная женщина в сопровождении старшей спутницы. Обе они привлекли внимание Джоссерека. Видно было, что молодая недавно плакала, хотя теперь успокоилась. Джоссереку это показалось нетипичным. Вторая была ещё более приметной: высокая, светловолосая, лет сорока, она, должно быть, постоянно ходила обнаженной, как и сейчас, — её кожа приобрела густо-коричневый цвет, и волосы по сравнению с ней казались почти белыми. Она определенно не была замужем: Джоссёрек не видел на ней серебристых родовых шрамов, покрывавших бедра Доний. Но её походка и внешность отличались величием, подобного которому Джоссёрек здесь ещё не встречал. Правой рукой она обнимала молодую за талию — успокаивающим, но не эротическим жестом — а левой опиралась на посох, увенчанный солнечным диском из моржовой кости, добываемой на Материнском океане.

— Кто это? — тихо спросил Джоссёрек.

— Одна — наставница, это сразу видно, а другая — женщина из этого сообщества, которой та помогает, — ответила Дония.

— В чем помогает?

— Потом скажу.

Женщина с посохом назвалась Кроной из Старрока. Далеко же она заехала в таком случае из своих южных краев. Ласково простившись с молодицей, она вступила в разговор с хозяйкой Совиного Крика. Джоссёрек не слышал, о чем они говорили, — возвращались охотники, всем не терпелось познакомиться с пришельцем.

Несколько человек остались на месте охоты — охранять до утра добычу от стервятников, пока не начнется разделка. Вдали в сумерках мерцали их костры.

— Жаль, что завтра вам уже надо ехать, — сказал седобородый человек по имени Тамавео. — Они бы с радостью послушали о твоих странствиях.

— У нас есть время лишь на то, чтобы предупредить вас, — ответил Джоссёрек. Он, хотя и не верил, что от этого будет польза, разделял стремление Доний разнести весть о вторжении, не похожем на прежние, по всему северу.

— Мы уже знаем. — Костяшки пальцев охотника, сжимавших копье, побелели. — Хищники вернулись. Еще одному поколению придется погибнуть ради того, чтобы отогнать их.

— Нет, — возразил Джоссёрек. — Таких войн, как эта, ещё не бывало.

Жена Тамавео, затаив дыхание, схватила мужа за руку. (Она была не старше той девочки, что пришла с Кроной. Дония на тихий вопрос Джоссерека ответила:

— Легко догадаться, что случилось у них в семье. Хозяйка умерла. Мужья ради детей решили остаться вместе. Они бы, безусловно, предпочли взять супругу повзрослее, но все жены по соседству и на родовом вече сочли, что у них уже достаточно мужей, и эта пигалица единственная, кто дал согласие.)

— Почему не бывало? — шепотом спросила молодая жена.

Дония мотнула Джоссереку головой, будто говоря: не доводи их до безумия упоминанием о плане перебить всю дичь. Он плохо видел её — она сидела по ту сторону костра рядом с Кроной. Наставница к ночи оделась в длинное серое платье и синюю мантию с капюшоном, и это ещё более выделяло её среди одетых в шерсть и оленью кожу охотников.

На пепле и углях вспыхивали крохотные язычки огня. Из мрака выступали лица, руки, рога с медом. Ужин окончился, и ночной ветерок унес прочь запахи мяса, похлебки, лепешек, принеся взамен издалека вой собак. Одна за другой загорались звезды, пока весь их величественный полог не развернулся на северном небе, где стражем стояла Вега.

Джоссёрек слегка кивнул в ответ своей подруге.

— К вам идут не пахари и пастухи, которых можно перебить, — сказал он, — не медлительные пехотинцы или неповоротливые драгуны, которых легко захватить врасплох и отрезать от обозов в сухом, скудном, пыльном краю за Кадрахадом. Кулак и клыки этой армии — бароммская конница; её бойцы в быстроте и смелости не уступают вам, они, как и вы, способны выжить в пустыне, но лучше вооружены, более… — Он не мог перевести слова «дисциплинированны». — Более обучены действовать сообща — боюсь, вы даже не представляете себе, что это такое. Рагидийская же пехота строит крепости, из которых будет налетать на вас эта конница.

Дония заверяла его, что известия такого рода, касающиеся опасности, грозящей только людям, не нарушат самообладания северян.

— Говори дальше, — велела Дераби, и голос её не дрогнул, но Джоссерек увидел в свете гаснущего костра, как она протянула руку и погладила щечку своей внучки.

И он говорил, а они слушали ещё долго после восхода поздней луны. Вопросов было много — и большей частью разумных. Но все они касались только тактики. Как человеку, вооруженному кинжалом, одолеть бароммца с пикой и в латах? Нельзя ли заманить вражеские эскадроны в зыбучие пески, часто встречающиеся у обмелевших рек? А если залечь в траве, а потом напасть и подрезать коням поджилки? Джоссерек не услышал ни единого стратегического предложения, и никто даже не упомянул о возможности поражения.

Под конец, когда все начали зевать и расходиться по шатрам, Тамавео пригласил киллимарайхца к себе. Дония и Крона ушли куда-то в темноту. Джоссерек заметил, что в этой семье верховодит Тамавео как старший муж. У путника сложилось впечатление, что обычно главенствует жена. Хотя «главенство», пожалуй, неверное слово применительно к обществу, где личность не ограничивает ничто, помимо её собственной воли. Может быть, «инициатива»? Как бы там ни было, домочадцы Тамавео обрадовались, а члены других семей выразили беззлобное разочарование.

В свеем жилище, при свете маленького бронзового светильника, Тамавео произнес с таким жаром, которого Джоссерек ещё ни разу не наблюдал у рогавиков в их нормальном состоянии:

— Человек с Мерцающих Вод, ты делаешь нам много добра. Могу ли я чем-нибудь одарить тебя?

И он вынул из сундука плащ из тяжелого южного шелка, скроенный и расшитый на северный манер.

— О… хорошо! Ты очень добр, ты порадовал меня, — ответил Джоссерек на их языке это было ближе всего к благодарности в тех случаях, когда услуга вызывает удовлетворение. Он говорил искренне — вещь была великолепна.

— Что это за белый мех? Я ни разу не видел такого зверя.

— Горный кот, — ответил Тамавео.

— Вот как? — Джоссереку часто попадались на глаза эти зверьки семейства кошачьих, явные сородичи домашних кошек Киллимарайха. Но все они были серые, как требовалось для мимикрии. — Наверно, это был… Проклятие, как сказать «альбинос»?

— Зимний мех, конечно, — с оттенком гордости пояснил Тамавео. Должно быть, зверька зимой труднее добыть, поэтому и мех ценнее.

Джоссерек по некоторой причине долго думал об этом, лежа в спальном мешке. Кошки встречались ему по всему свету. Ученые объясняли это тем, что они были домашними животными ещё во времена доледовой цивилизации — и определенное единообразие заставляло предположить, что их держали повсюду. Но Джоссерек ещё не слыхивал о таких, которые меняли бы окраску в зависимости от времени года, словно горностай или полярный заяц.

Стало быть, горный кот — это новый вид… Что значит «новый»? За те неисчислимые тысячелетия, когда климат менялся каждые десять лет по мере продвижения с полюса ледников, естественный отбор вполне мог резко ускориться, как и мутации в популяциях, отрезанных от своего вида. Джоссерек вспомнил остров, на котором у всех жителей было по шесть пальцев. А также Мулвена Роа с Ики — его кожу цвета черного дерева, белоснежные волосы и медные глаза… Впрочем, он не специалист в вопросах наследственности. Просто немного читал об этом, в особенности когда служил в китовом патруле, — хотелось узнать, как могло возникнуть такое чудо, как киты. В конце концов Джоссерек уснул. В его снах трубили слоны. Не такие, каких он видел в тропическом Ованге или Эфлисе. Эти были волосатые, с огромными дугообразными клыками, и жили они в тундре, перерезанной ледяными горами.

Ночью к нему пришла Дония. На рассвете, когда лагерь начал пробуждаться, она отвела его в сторону и сказала:

— Крона, наставница, закончила свои дела здесь и теперь едет на подворье Темный Вереск. Нам с ней по пути, если мы хотим оповестить всех, кого только можно, и я пригласила её ехать с нами. Ты не возражаешь?

— Наверное, — заколебался Джоссерек. — А чем она занимается?

— Ты не знаешь? Она ищет мудрости. И потому не принадлежит ни к семье, ни к сообществу, ездит повсюду, расплачиваясь за гостеприимство тем, что учит или помогает людям, как той девочке вчера. Это благородное призвание для тех, кто имеет силу посвятить себя ему.

Джоссерек подумал, что это несколько осложнит их с Донией отношения в пути. С другой стороны — интересно. И что проку, если он скажет «нет»?

— В чем заключается её помощь? — спросил он. — Ведь вы с ней долго беседовали. Я уверен, что она сказала тебе, а может, ты и раньше это знала. Лучше скажи мне, чтобы я не брякнул чего-нибудь невпопад.

— Обычное дело, — безразлично, но с долей сочувствия ответила Дония. У девушки есть хорошая возможность выйти замуж. Двое её отцов занимаются торговлей и могут дать ей богатое приданое. — (Поскольку отцовство становится трудно определить, когда жена берет себе второго мужа, дети в рогавикской семье обычно считаются общими.) — Но девичьи игры не довели её до добра — стрела попала в цель.

Джоссерек уже знал, как пользуются здесь пониженной способностью подростков к оплодотворению. Девушек ни в чем не ограничивают, но первое замужество обычно заключается вскоре после полового созревания, и юная пара растет ещё несколько лет под родительским надзором, прежде чем у неё начинают появляться дети.

— Это считается… — Ему пришлось употребить арваннетское слово, — …позором?

Дония кивнула:

— Если бы незамужние рожали так же, как и жены, нас развелось бы видимо-невидимо, так ведь?

— А их нельзя принудить к воздержанию?

— Конечно, нет. Они ведь не животные. — Понятия рогавиков о принуждении происходили целиком от общения с домашними животными и от их сведений о жизни в чужих краях. — Но кто примет такую к себе, кто поможет ей, не говоря уж о том, чтобы пойти к ней в мужья? Ей пришлось бы стать отхожей или шлюхой или её постигла бы не менее страшная судьба.

— Что же ей тогда делать?

— То же, что и всем. Просто она ещё ребенок и… слишком чувствительна. Поэтому Крона и уговаривала её несколько дней.

— На что уговаривала?

— Чтобы избавилась от новорожденного, на что же еще? — улыбнулась Дония. — А потом рассказала бы всем обычную историю, будто это был мул, случайно зачатый от южанина, а стало быть, и сохранять его не стоило. Никто не станет этого оспаривать. Хой, не пора ли нам собираться в путь?

Джоссерек остолбенел. Шум и движение вокруг, прибывающий свет и убывающий холод отошли куда-то вдаль.

«Какое мне, собственно, дело? Уж не вообразил ли я, что им здесь неведомо лицемерие? Видят боги — аборт и детоубийство достаточно распространены по всему свету. И все же… Как видно, я больше сросся с киллимарайхской цивилизацией, чем сам полагал, если все мое естество кричит о том, что у нерожденных и новорожденных тоже есть права, что они ни в чем не повинны и не должны ни за что расплачиваться.

Северяне думают иначе. Мне-то что? Чего можно ожидать от… от совершенно чуждого мне народа?

Я останусь с ними, несмотря ни на что. Если они будут драться с Империей до конца, я, может быть, сумею научить их, как убить побольше врагов, прежде чем последние изголодавшиеся рогавики, которых не убили при рождении как нежеланных, вынуждены будут сдаться».

Глава 13

На другой день путешествия путников настигли отхожие. Дония первая увидела их. Она, как обычно, ускакала вперед подучить своих лошадей, оставив спутников за холмом. Дония проделывала это с обеими своими лошадьми с самого отъезда из Бычьей Крови, обучая их разным аллюрам, маневрам и трюкам, которые принесли бы ей славу в любом цирке Людей Моря. — Это может пригодиться, — объясняла она Джоссереку. Лошади уже слушались её, как собственные руки и ноги. Джоссерек не пытался ей в этом подражать, и она его не побуждала. Он был приличным наездником, но не больше. Лошади Кроны тоже составляли с хозяйкой одно целое, но она не видела нужды в ежедневных учениях, поскольку вырастила их сама с жеребячьего возраста. Поэтому они с Джоссереком трусили рядом и беседовали. Она стала нравиться ему, несмотря на его мнение о её моральных взглядах.

Полная любознательности к его миру, Крона чаще задавала вопросы, чем отвечала на них. Но и не так скрытничала, как большинство рогавиков, причем это не было следствием эгоизма или неуверенности в себе. Джоссерек вскоре понял, что редко встречал столь уравновешенных людей, как она. Путешествуя почти безоружной — только с ножами, топориком и легким арбалетом, предназначенными лишь для охоты, — она и за внутренний свой мир не опасалась. Мало-помалу она стала рассказывать Джоссереку о себе.

— Незамужние женщины чаще всего остаются жить в своих сообществах. Лишние руки всегда пригодятся. А лишние головы тем более.

Джоссерека интересовало, насколько устойчивы такие семьи. Не надоедает ли порой мужу делить свою жену с другими, и не может ли его сманить другая женщина? Дония говорила, что нет. Жена должна быть способна осчастливить нескольких мужей; это одно из условий, на основе которых девушка, посоветовавшись с родителями, решает, хочет она на самом деле стать женой или нет. Не вступившие в брак тоже находят себе партнеров — чаще других женщин, но случаются и мужчины: мальчишки, заезжие странники, а то и чей-нибудь муж. Единственное условие здесь — не иметь детей. Внебрачные игры сами по себе мало значат, если брак прочный — а таким он обычно и бывает. Теоретически любой из супругов волен уйти, когда захочет. На практике брак — это союз чести, и тот, кто нарушает его без взаимного согласия, рискует потерять уважение своих друзей.

Джоссерек содрогался при мысли о том, что он для Доний — всего лишь развлечение. Спросить её об этом он не смел. Сказал только, что у него на родине, если двое или больше женщин соберется под одной крышей — жди беды. Дония пришла в недоумение. С чего им метать икру? В её мире у всех были свои комнаты, свои вещи, своя работа, свои игры, свои радости, и никто никому не мешал. Работу, требующую совместных усилий, старались закончить как можно быстрее и дружнее. Ведь это же подсказывает простой здравый смысл — что тут удивительного?

«Значит, у вас, рогавиков, здравый смысл крепче, чем у всех, с кем я встречался раньше», — пошутил тогда Джоссерек и тут же вспомнил о приступах её бешеной ярости и о многом другом.

— Но многие не хотят оставаться дома, — продолжала Крона. — Они собирают свои ватаги для ловли пушных зверей и торговли или вступают в уже созданные. А ещё селятся на подворьях, где слышен пульс всего севера. А ещё едут в чужие края, пробуют разные занятия и возвращаются с богатым запасом разных историй. А ещё становятся художницами, ремесленницами, лицедейками, изобретательницами, старательницами, учат грамоте, ищут новых знаний о природе. Кое-кто ищет знаний за гранью природы, и такие порой становятся наставницами.

Джоссерек смотрел на неё и с интересом, и с удовольствием. Красива она была, когда ехала с ним рядом, одета так же, как и он, но в распахнутой рубашке и со свободно развевающимися цвета соломы волосами. С ней было легко — она уже стала ему в чем-то ближе, чем Дония с её чередованием резкости, хищной ухмылки и порывов безмолвной страсти. Но что-то и отдаляло его от Кроны — не только посох, притороченный к седлу, не только длинные одежды, которые она везла в спальном мешке, и даже не её памятные слова о том, что она обрекла себя на пожизненное безбрачие по собственной воле. «Мой путь ведет за грань человеческого, — сказала она в порыве откровения. — Поэтому я и должна перестать быть человеком — сделаться камнем, звездой, рекой, льдом».

День был солнечный, яркий, но прохладный, потому что дул северный ветер. Местность опять стала безлесной, с редко разбросанными озерцами и речками. Высохшая бурая трава торчала клочьями. Гуще стали заросли серо-зеленого вереска, в котором путались ногами лошади. Над ним желтели кое-где кусты бузины. Из-под копыт разбегались кролики, вспархивали куропатки и вороны, но крупная дичь отсутствовала. «Скудная эта земля, вода проходит сквозь песок, как сквозь сито, к тому же летом почти не бывает дождя. Не задерживайтесь здесь, проезжайте скорей — дальше будет лучше», советовали им люди рода Феранниан.

Не похожа ли чем-то на Крону эта голая земля?

— И вы, наставницы, постоянно странствуете? — спросил Джоссерек. — Вы желанные гости повсюду, потому что помогаете людям в беде и учите молодежь…

— Мы живем ради постижения, — ответила она. — Но первый шаг к этому единство тела и духа. Оно не сходно с единством коня и всадника. Тело и дух не есть два различных существа. Это единство птицы и полета. Оно достигается нелегко, через усилия и лишения, которые тоже создают преграду. Птица должна летать и парить, не только взлетать и снижаться. Собственность, привязанность к людям или дому — все это слишком тяжкий груз. Мы стремимся овладеть своим телом так, как не дано людям, живущим обычной жизнью. Достигнув же этого, как могу я не поделиться частью своего знания с теми, кто просит меня об этом и оказывает мне гостеприимство? Но не желание помочь людям побудило меня учиться управлять собой. И не само это мастерство — оно лишь первый шаг на пути к истинной цели: постижению.

— Я встречал аскетов, преследовавших ту же цель, — кивнул Джоссерек. Некоторые верят, что достигнут её, представ перед… Богом, как у нас говорят; это источник всей жизни, воплощенный в одном лице. Другие надеются слиться с самой материей. Пожалуй, их вера ближе к твоей.

Сказав это, он тут же задумался: действительно ли употребленное им слово означает «вера»? Может быть, скорее «мнение» или «предположение»? Дония призналась ему, что в каждой семье существуют свои обряды, но знала только те, что приняты у них, и отказалась говорить об этом. У рогавиков определенно не было общей религии — разве что общая мифология. А чужие верования Донию только забавляли.

Крона устремила на него пристальный синий взгляд.

— Нет, — твердо сказала она. — Или уж я совсем не понимаю тебя. Я слышала об идеях, о которых говоришь ты. Для меня они не имеют — смысла. Ведь реальность — это… — Но вскоре Крона увидела, что он перестал её понимать, и вернулась помочь ему. Далеко, однако, они не ушли. Ее концепции были ему совершенно чужды. Насколько он понял, жизнь, на взгляд Кроны, стремится к бесконечному видоизменению. Под постижением понимается не слияние сущности с неизменным абсолютом, а рост сущности, скорее всего метафорический — усвоение сущностью всего, что её окружает. Сущность, однако, не есть монада. Она находится в динамическом единстве с вечно изменчивой Вселенной — и отнюдь не бессмертна. Крона не делала различий между знанием, открытием, логикой и эмоцией. Все одинаково ценно, одинаково важно для проникновения и завершения. Наконец Джоссерек вздохнул и признался:

— После нескольких лет тяжелого труда я, может быть, и начал бы понимать смысл твоих речей — не слова, а твое видение космоса и жизни в нем. А может, и не начал бы. Я все чаще и чаще спрашиваю себя, могу ли я или любой другой чужестранец понять вас?

— Что ж, — улыбнулась она, — вы для нас тоже загадка. Будем же извлекать из этого удовольствие.

Они проехали ещё немного вперед в приятном молчании и тут увидели Донию. Она перевалила через холм и мчалась к ним. Подскакав, она осадила пони, и в нос ударил запах пота. Глаза Доний раскосыми зелеными огнями сверкали на побледневшем лице.

Что-то случилось, с тревогой понял Джоссерек. Крона невозмутимо ждала.

— Отхожие, — выпалила Дония. — Должно быть, они. С дюжину, а то и больше. Они наверняка увидели нас с пони раньше, чем я их, — когда я их заметила, они скакали прямо на меня.

Крона оглянулась по сторонам, обозревая пустое пространство.

— Укрыться негде, — сказала она. — Если остановимся, они нас схватят.

— Раньше я зарежусь, а ты? Поскачем на север. Мы недалеко от земель Зелевая. Там мы скорее найдем помощь, а нет, так холмы и овраги, где легче уйти от погони, — это разумней, чем поворачивать обратно в Феранниан. Дония отрывисто засмеялась. — В том случае, если эти ведьмы не догонят нас, конечно. Клячи у них, как и следовало ожидать, жалкие, но у каждой по три-четыре запасных. Вперед!

Она тронулась с места быстрой рысью. Лошади выдержат дольше, если чаще менять аллюры — а перед ними ещё много миль. Джоссерек поравнялся с ней. Сквозь свист ветра, треск вереска, стук копыт и звяканье сбруи он спросил:

— Что это ещё за отхожие, чтоб им пусто было?

— Те, которые не смогли ужиться с другими людьми и поэтому стали охотиться на них, — мрачно бросила она. — Бродячие шайки, промышляющие разбоем. Почти все они женщины, и горе тому, кто попадет в их когти. — Она закусила губы. — Однажды мы видели, что осталось от девушки, которую они поймали. Перед смертью она успела рассказать, что с ней делали. Меня потом целый год мучили страшные сны. Мы собрали отряд, чтобы покончить с ними, но они разбежались. Мы взяли только троих и прибили их к деревьям. Возможно, поэтому-то отхожие и не суются с тех пор в Хервар.

Джоссерек вспомнил то, о чем говорили в лагере и что он потом забыл под наплывом новых впечатлений.

— Но если ты знала, что отхожие где-то рядом…

— Было мало вероятно, что они нам попадутся, — оборвала она. — Нам просто не повезло. Скачи!

И она на ходу натянула свой короткий, круто выгнутый лук.

Вдали показалась банда, скачущая вразброс. Криков не было слышно за полторы мили против ветра. «Да, их двенадцать, — сосчитал Джоссерек. — И много запасных лошадей. Наши, когда устанут, не смогут уйти от них.

Нас трое. Неужели больше ничего не остается, как только бежать? Эта проклятая голая равнина! Если бы нам было где закрепиться, мы забросали бы их стрелами или сделали бы вылазку и убили одну-двух. Но окруженные в чистом поле…

Бароммцы Сидира не попались бы таким образом. Хорошо вооруженные и защищенные, обученные драться в строю, они раскрошили бы эту банду на корм стервятникам. А потом очистили бы от этих отхожих весь край. Клянусь Акулой! Рогавики даже карательного отряда не могут собрать, не говоря уж о постоянной полицейской службе! — От возмущения тем, что он может из-за этого умереть, у Джоссерека саднило в горле. — Подобное общество очередная ошибка истории. Скоро оно падет жертвой естественного отбора».

— Йоу, хо-о, рра-у! — звучало позади. Слева, в объезд холма, приближались двое на косматых всклокоченных мустангах, без запасных. Их послали наперехват.

Дония подняла лук, навела стрелу и отпустила. Запела тетива. Целила она верно, но её мишень ушла из-под прицела, соскользнув со своей кобылы набок и повиснув на одной ноге. Вскочив опять в седло, она разразилась смехом. Товарка, вооруженная тоже луком, опередила её — у первой было копье.

Ее спутанные волосы были до того грязны, что Джоссерек не мог определить, светлые они или темные. Тело покрывал слой копоти, засохшей крови и жира. Груди болтались, хлопая по ребрам, которые можно было сосчитать. На ней были кожаные штаны с несколькими ножами за поясом, у другой имелся ещё потрепанный плащ.

— Ий-йа! — взвыла лучница и выстрелила, целя в лошадей.

Стрела попала в цель. Запасной пони пронзительно заржал и забился. «Сейчас эти чертовки спешат нас», — понял Джоссерек. Он натянул поводья, ударил своего мустанга каблуками, повернул и бросился в атаку.

— Дурак! — закричала Дония.

Голос отхожей стал слышнее. Ее белки блестели над впалыми щеками, из раскрытого рта текла слюна.

— Давай, мужик, давай. Смелее. Мы не убьем тебя сразу. Привяжем тебя к столбу и поиграем — сделаем тебя волом, хай, хай? Й-оо-и!

Она метнулась вбок. Джоссерек не сумел направить к ней коня. Заворачивая, он увидел несущуюся к ним Донию. Позади Крона пыталась унять напуганных коней. Остальные преследовательницы быстро приближались.

— Джоссерек, назад, — крикнула Дония. — Помоги Кроне. Здесь ты ни к чему. — И с ухмылкой, под бешеную дробь копыт, бросила: — А со мной не хочешь поиграть, корова?

Лучница с воплем развернулась и погналась за ней. Напарница бросилась следом. «Они бы замучили меня забавы ради, — понял Джоссерек. — Женщина выдержала бы дольше. Я чуть было не ослушался Доний. Нет. Она знает, что делает. Может, просто хочет быстро умереть».

Он повернул назад. Раненая лошадь все ещё билась, пытаясь освободиться, и Крона не могла с ней сладить. Джоссерек сильной рукой схватился за узду, и через минуту Крона успокоила всю вереницу. Рана не искалечила лошадь, но могла стать опасной, если не заняться ею сразу же. Они продолжали идти вперед на рысях. Погоня приблизилась к ним на половину прежнего расстояния. Внимание Джоссерека было приковано к Доний.

Она мчалась по вереску. Пара отхожих с гиканьем и воплями неслась за ней. Впереди у них высился большой куст бузины. За ним Дония на всем скаку осадила коня. Не зря она столько часов потратила, школя его. Кони отхожих такой выучки не прошли. Всадницы не сумели остановить их на скаку и пронеслись вперед справа и слева от Доний, раздирая удилами рот своим клячам. Дония, стиснув коня коленями, послала его им вслед. В обеих руках у неё сверкнули ножи. Один вошел в спину лучнице и вверх, другой — копейщице между ребрами и тазом, наискось.

Обе упали. Лучница неподвижно вытянулась в траве, копейщица с криками билась в колючем кустарнике, истекая неправдоподобно алой кровью.

Дония галопом догнала своих спутников.

— Держи, — бросила она поводья Джоссереку. — Веди её. Я поскачу на раненой, сколько свезет, потом мы её отпустим. — Она перескочила на неоседланную лошадь. — В галоп!

Джоссерека подхватил ритм быстрой, ровной скачки. Ветер выл в ушах, вышибал слезы из глаз. Оглянувшись, он увидел, что отхожие отстали. На свою потерю они не обратили внимания, но вскоре, обменявшись криками, остановились. Джоссерек увидел, что они спешились, перенесли нехитрую сбрую на свежих лошадей и снова сели верхом.

Лошадь Доний, раненная под колено, истекала кровью и спотыкалась. Джоссерек слышал, как мучительно она дышит.

— К завтрашнему вечеру они нагонят нас, — хладнокровно рассудила Крона.

— Будем держаться рядом, Джоссерек, хорошо? — сказала Дония. — И отправим нескольких к муравьям. Но поклянись: если увидишь, что я стала беспомощной, то убьешь меня. Я обещаю тебе то же самое. Не допусти, чтобы тебя взяли в плен. При малейшем сомнении уходи в смерть.

Крона хранила молчание. «Хотел бы я знать, — мельком подумал Джоссерек, — сделает она то же самое или вынесет поношение и пытки как последнее испытание духа. Неужели иного выбора нет?»

Есть, сверкнула мысль.

— Дония! — ликующе крикнул он. — Крона! Мы можем спастись!

Дония уставилась на него, наставница осталась безразличной. Кони летели вперед.

— Как? — спросила Дония.

— Подожжем траву. Эта равнина — настоящий пороховой погреб, а ветер дует прямо на них. Скорей! Она опечалилась.

— Я боялась, что ты это скажешь, — проговорила она сквозь стук копыт. — Нет. Губить землю по собственной воле? Нет. Я сама убью тебя, если ты попытаешься.

Он вспыхнул от ярости и взревел:

— Ты слепа как крот! Можешь ты хорошенько подумать хоть раз в жизни? Только мы одни знаем, что замыслил Сидир. — И, обращаясь к Кроне, сказал: Если рогавики не сдадутся, бароммцы перебьют вашу дичь. Все стада, по всему северу. Это в их силах. Как, стоит эта новость куска земли площадью в несколько миль, который вскоре снова зарастет? Или ты упустила узду собственного разума?

Дония застонала. Крона закрыла рукой лицо, сжав пальцы так, что выступили сухожилия и побелели ногти. Когда она отвела руку, голос её был едва слышен сквозь шум скачки:

— Он верно говорит. Мы должны сделать это. Прошла ещё минута, и Дония выдохнула:

— Поджигай.

В Джоссереке запело торжество.

Он не стал ждать, чтобы этим занялись женщины. Задержавшись у куста, он обломал с него несколько веток, набрал хвороста и на скаку с трудом поджег зажигалкой сухие листья. Вскоре занялся весь пучок.

Джоссерек поехал зигзагами и, перегибаясь то вправо, то влево, начал поджигать своим факелом кусты и траву. Затрещало красное пламя. Волна огня покатилась назад. Она вздымалась и ревела, над ней черной пеной вскипал дым, и белый пепел оставался на мгновенно обуглившейся земле. Джоссерек едва видел отхожих в миле от себя, едва слышал их безумные вопли.

Они могли бы объехать огонь кругом, пока он не распространился, но у них ещё сохранились какие-то остатки рассудка. Жертвы, которым нечего терять, того и гляди устроят им и другую ловушку и зажарят их заживо. Они повернули назад. Огонь гнался за ними по пятам.

Остатки рассудка? Джоссерек остановился. Конь под ним дрожал и хрипел, судорожно дыша — так же, как рыдающая Дония. Ветер со льдов раздувал лошадиную гриву, сушил блестящие от пота бока, и его вой заглушал рев пожара. Если отхожие и вправду безумны, то на рогавикский манер.

А может, их волю сломила не рассудительность, а ужас. Может быть, даже они считают людей, поджигающих степь, слишком страшными, чтобы с ними связываться. Они, в конце концов, тоже рогавики.

— Кончено, — горестно, словно издалека, сказала Крона.

— Нет, — решившись, возразил Джоссерек. — Это только начало.

— О чем ты?

Он вскинул голову:

— О том, что больше не позволю помыкать собой. Дония, мы должны были рассказать и на подворье, и в стане рода Феранниан о том, что нам известно. Пусть бы они обезумели, зато наша весть не погибла бы вместе с нами, как чуть не случилось сегодня. Это, может быть, единственное, что способно объединить вас. Вы, северяне, не умеете мыслить по-военному. И вам самое время научиться. Ваши роды заботятся лишь о своих собственных землях, и то не слишком. Раньше, когда на чью-нибудь землю нападали, от других родов на помощь прибывали разве что добровольцы, которые жаждали приключений клянусь своей правой рукой, не из предусмотрительности они делали это. Придется менять свои взгляды — иначе вам конец. Чтобы одолеть этого врага, надо собрать всех северян — от Диких лесов до Тантианских холмов. Нельзя продолжать гоняться за стадами и ждать, пока ваше краевое вече не решит чего-нибудь. Решать надо не откладывая. Слышишь, Дония?

Глава 14

Сидир задержался в Совином Крике на три дня, хоть и знал, что вся армия недоумевает и перешептывается на этот счет. Только новости, привезенные гонцом, заставили его уехать.

— Да, мой господин, эскадрон полка Золотых Ягуаров…

— Который? — прервал Сидир.

— Копья Келлы. Они наткнулись на отряд туземцев, более многочисленный, чем обычно. Полковник Фелгаи считает, что охотники начали объединяться. Туземцы, как всегда, не стали вступать в переговоры, атаковали и нанесли нам большой урон. У них, видите ли, появилось новое оружие: осиные гнезда, которые они забрасывают в гущу войска. Когда кони начали метаться, они стали окружать отдельных солдат — по трое-четверо на одного, женщины наравне с мужчинами — и перебили почти половину. Уцелевшие отступили, перестроились, послали за подмогой. Неприятель тем временем засел на ближней скале. Весь полк не в силах выбить их оттуда. Решающая атака вызвала бы страшные потери. И поскольку воевода был близко, полковник Фелгаи послал меня доложить и запросить приказаний.

«Копья Келлы, цвет моего войска, разбиты кучкой дикарей», — корчило Сидира.

— Можно было бы держать их там, пока не перемрут, мой господин, отважился продолжить гонец. Это был испытанный кривоногий ветеран, бароммец старой закалки, который думал самостоятельно и смело высказывал офицерам то, что думал. — Но это свяжет нас. Ведь для того чтобы не допустить их вылазки, потребуется порядочное количество людей — только тогда остальные смогут без опаски передвигаться по округе.

— Так. — Сидир сжал рукой подбородок. — Полдня езды, говоришь? Отдохни, если сможешь. Мы отправимся через час. — И приказал адъютанту-рагидийцу: — Приготовьте свежих лошадей и эскорт из… шести человек.

— О нет, господин, — запротестовал тот. — Это слишком мало.

— Я бы тоже посоветовал воеводе взять побольше людей в этом демонском краю, — сказал гонец, — если б мы не очистили прибрежную дорогу на всей протяженности нашего пути. Я-то добрался сюда и один.

— Эскорт из шестерых, — повторил Сидир. — Оба свободны.

Оставшись в одиночестве в большой горнице, он дал волю своему сердцу. Те люди все из Хервара. Нет ли меж ними Доний? Он почувствовал едва заметную дрожь в коленях. Глупо, глупо. Смешно даже думать, что это так. Но надежда держалась, не уступая насмешке. Почему бы ей было не отправиться к себе домой? А то место, можно сказать, в окрестностях её зимовья. Здесь же — её дом. Я показал бы ей, как бережно сохранил все, что ей принадлежит.

Повсюду в других местах солдатам было приказано грабить, крушить и жечь. Когда настанут холода, эти волки, оставшись без логовищ, должны будут уступить человеческой мудрости и вернуться под кров, который им даст Сидир, а их пример послужит наукой тем, до кого ещё не добрались. (Должны, должны, должны!)

Но когда Иниль эн-Гула, торговый агент из Фульда, сказал, что бывал у Доний по делам и может провести к её зимовью, Сидир сам повел солдат и приказал ничего не трогать. Его объяснение было вполне разумным: такой прочный дом, стоящий далеко в глуши, может пригодиться и армии. Оставшись один в сумерках, Сидир нашел огромную кровать, где, конечно, спала она…

Сейчас он бродил по мягким коврам, среди развешанного по стенам оружия и причудливых фресок, трогая книги, лампы, вазы, лаская свои воспоминания. Сквозь окна высоко под потолком падали косые солнечные лучи. В комнате было тепло и приятно пахло кожей от подушек и помоста. Ощущение того, что все это принадлежит ей, переполняло Сидира. Она почти не открывала ему свою душу до той последней ночи, когда чуть не перегрызла ему горло. Теперь он жалел, что не может прочесть эти рогавикские книги.

Нельзя здесь долго оставаться, через силу напомнил он себе. Не следовало и приезжать сюда. Мне во что бы то ни стало надо завершить штабную работу до того, как я выступлю в поход — пусть тогда степной ветер день за днем выдувает из меня это наваждение. Если же мы не выступим вскоре, лучше перенести это на будущий год. Путь к Рунгу труден даже летом — а льды быстро нагонят сюда зиму.

Взятие Рунга, как он надеялся, не только принесет Трону ни с чем не сравнимый трофей, не только отрежет врага от главного источника металла. Сумеет ли боевой дух северян вынести такую потерю? И разве не обретет его армия новую волю к победе после такого успеха? Сидир видел в своем войске едва заметные признаки недовольства — не то чтобы пошатнулась дисциплина или люди стали хуже воевать, но они все реже и реже смеялись, соблюдали невиданную осторожность; и ночью, тайно посещая лагерь, Сидир слышал, что они говорят о доме…

«Зачем же я тогда торчу здесь?

Все, конец. Поеду к Ягуарам, раз там появилась возможность встретиться с большим числом рогавиков и узнать кое-что полезное. А оттуда сразу обратно в Фульд.

Но если Дония среди них…»

Нет! Сидир хлопнул кулаком о ладонь, повернулся на каблуках и тихо вышел из комнаты. Через час он был уже в пути.

Ехали они скоро, ибо вдоль Жеребячьей реки вела на запад хорошая, широкая, утоптанная тропа, а рядом тянулись глубокие колеи, пробитые за долгие века колесами телег, — это была Дорога Ложных Солнц, главный торговый тракт через эту страну, сдерживающую рост Империи. Гонец легко нашел дорогу при свете звезд. Он как будто совсем не устал, и конвоиры тоже скакали резво. Ожидаемый честный бой вместо западни или нападения из засады вдохновлял их. И утро тоже. Легкие облачка плыли по ослепительно высокому небу, в котором пели жаворонки. Вода сверкала, по берегам стоял густой тростник, сабельным блеском вспыхивали, выпрыгивая из реки, рыбы. Земля зеленела — трава и деревья, пригретые солнцем, струили свой аромат. В двух милях от них на горизонте паслось дикое стадо.

Край Доний.

— Ай-я, — сказал один из конвойных, когда они остановились дать коням отдых. — Я возьму себе землю прямо здесь, когда нас станут наделять. Завидное будет поместье!

— Не спеши пока продавать то, чем владеешь в Баромме, друг, посоветовал ему гонец. — Мне сдается, что север и через десять лет ещё не будет заселен.

— Почему это?

— Из-за туземцев, ясное дело. Пока последние из них не полягут, вплоть до грудных ребят, мы так и будем всякий час опасаться смерти.

— Хо, послушайте-ка…

— Нет, это ты меня послушай, — поднял палец гонец. — Не хочу тебя обижать, но ты же больше сидел в гарнизоне, так ведь? А я был в бою. Кому и знать, как не мне. — Они не устоят, — сказал другой кавалерист. — Я был на хозенской войне. Мы думали, те племена тоже никогда не сдадутся. Рахан, тот не видел войны, кто не стоял перед тысячью размалеванных дьяволов, готовых ринуться в смертный бой! А три года спустя я уже спал с самой славной коричневой бабеночкой, которая только может украсить травяную хижину. И мне было жаль, когда вышел мой срок.

— Так вот, я тебе скажу про здешних женщин, — не уступал гонец. — Они тоже хороши — дляученья. Как поймаешь её, становись в позицию и стреляй.

— Да, они тут злюки.

— Послушай-ка дальше. Мне многие мужики рассказывали, а кое-что я видел своими глазами. Здешняя «кошка» так и норовит тебя убить. Приставь ей нож к горлу — и она полезет на него, визжа так, будто ей в радость умереть, лишь бы перед этим выцарапать тебе глаза. Хоть ты её бей, хоть в клетку сажай, хоть содержи как королеву — все равно будет драться. Можешь её связать — а когда ляжешь сверху, она лбом стукнет тебя по носу или вырвет у тебя зубами кусок мяса. Способ один — оглушить её дубиной или хлестать до тех пор, пока она и пальцем не сможет пошевелить. А тогда какой с неё толк? Все равно что труп, верно? Господин мой, — воззвал он к Сидиру, — нельзя ли доставить сюда приличных арваннетских шлюх?

Конвоир запустил пальцы в волосы, не покрытые шлемом, и недоуменно сказал:

— Но ведь все — и торговцы, и другие — говорят, что тут-то самые шлюхи и есть и девчонки спят с мужиками просто ради удовольствия.

— Мы захватчики, — сплюнул гонец. — В этом вся разница. Цивилизовать северянина — все равно что скорпиона приручить. Одно только остается извести их под корень.

— А что скажет воевода? — спросил капрал. Сидир слушал их, все больше темнея лицом.

— Это свирепый народ, — медленно ответил он. — Но я тоже бывал на многих войнах и много читал о войнах прошлого. Почти все народы клянутся воевать до последнего, но никогда не держат своей клятвы. А уж стоять до последней женщины и ребенка — в этом никогда никто даже не клялся. — Он встал с земли, где сидел, скрестив ноги. — Поехали дальше.

К вечеру они прибыли на место осады, в нескольких милях от реки. На поляне размером с парадный плац возвышался утес из тускло-желтого известняка, круто вздымавшийся над пологим ступенчатым подножием. Пустая поляна свидетельствовала в пользу солдат: они подобрали всех убитых и раненых, оставшихся после нескольких неудачных атак. Порой на вершине утеса между камнями мелькала чья-то голова, порой сверкало на солнце оружие. Но тишины ничто не — нарушало. Даже отзвуки жизни полка терялись в этой тишине; оружие и знамена казались бесконечно малыми под высоким небом.

— Я предложил им самые выгодные условия, которые мог бы одобрить командующий, — сказал полковник. — Обещал поместить их в резервацию, обеспечить всем необходимым, оставить им пару заложников, чтобы они могли доверять нам. Когда мой парламентер кончил говорить, они пронзили его стрелой. Под флагом перемирия! Не будь мы нужны в других местах, я охотно продержал бы их здесь, пока голод и жажда их не прикончат.

— Может быть, сработает другой способ, — сказал Сидир. — Разделяю ваш гнев, полковник, но мы не можем бросить людей в бой только лишь ради мщения. Очевидно, понятие переговоров им чуждо. Зато им знакомо, что такое сделка, — ведь в мирное время они торгуют. Я задумал провести один опыт.

Саперы смастерили из нарубленных веток, связок травы и кольчуг щит, который держали перед Сидиром. Он подошел к утесу и крикнул в рупор:

— Нет ли среди вас Доний из Хервара?

В течение минуты он слышал только биение собственного сердца и далекий напев ветра. Потом мужской голос спросил с акцентом по-арваннетски:

— Кто спрашивает?

— Командующий армией. Я познакомился с ней, когда она была на юге — я, Сидир из клана Халифа. Здесь ли она и согласна ли говорить со мной?

— Ее здесь нет, и, думаю, она не стала бы говорить с тобой. Сидир перевел дыхание, и пульс его забился медленнее. «Ну что ж, вернусь обратно в ставку».

— Слушайте меня, — снова заговорил он. — Вам не вырваться отсюда. Мы знаем, что у вас мало продовольствия. С вами ваши жены, сыновья, дочери, родители. Неужели вы обречете их на смерть среди голых камней?

— Лучше здесь, чем у вас в загоне.

— Слушай меня. Разве ты скотина, а я мясник? Мы оба мужчины. Я хочу передать твоему народу свое послание, послание доброй воли, и потому говорю вам: вы свободны. Оставьте при себе оружие, и мы вернем вам лошадей. С одним условием: вы должны уйти отсюда, отправиться на запад и говорить всем, кого встретите: Сидир придет в любое место, какое назначат северяне, чтобы говорить о мире.

«Скажите это Донии…»

Помолчав, рогавик ответил:

— Мы должны подумать.

Солнце село, померк последний оранжевый луч, и на востоке проглянули звезды, когда тот же голос объявил:

— Мы согласны. Ждите нас.

В прохладных синих сумерках мелькали ласточки, подвывали койоты. Рогавики казались Сидиру тенями, пока не вышли на свет факелов, которые держали над головами стоящие в две шеренги солдаты. Впереди шел седой человек — как видно, тот, что говорил, и с ним высокая женщина, оба в одежде из оленьих шкур и без страха на лице. За ними следовали другие мужчины и женщины, молодые и старые, подростки, дети, которых вели за руку — некоторые тихонько плакали, другие молчали, тараща глазенки, — и грудные младенцы на руках, и нерожденные в чреве матерей, всего около двухсот человек.

Сидир двинулся им навстречу между рядами пик и кожаных нагрудников, радостно протягивая руку.

— Добро пожаловать! Я здесь самый старший…

— Йа-аа! — И двое шедших впереди бросились на него. В руках у них блеснули ножи.

Остальные рогавики напали на солдат справа и слева.

Неожиданность этого ошеломила всех. Сидир едва успел выхватить пистолет. Он застрелил мужчину, но женщина убила бы его, если бы ближний солдат, опомнившись, не разнес ей голову алебардой. Кругом кипел хаос. Не было почти ни одного взрослого рогавика, будь то мужчина или женщина, которому перед смертью не удалось бы убить или тяжко ранить хотя бы одного солдата.

Сидир не в силах был упрекнуть своих людей за то, что они потом перебили детвору — как если бы они поступили так с гаденышами гремучих змей. Разве что немногим удалось ускользнуть в суматохе.

Глядя в тусклом свете фонаря на своих мертвых воинов, Сидир с тоской спрашивал себя: неужто все рогавики и вправду безумны от рождения? И ничего больше не остается делать, как только искоренить их всех до единого?

Глава 15

Через три дня после отъезда с подворья Темный Вереск Джоссерек и Дония встретились с её сообществом.

По мере приближения этого события на сердце у Джоссерека становилось все тяжелей. Сразу же после того как он с помощью огня отбросил назад шайку разбойниц, он стал чувствовать, что его спутницы едва терпят его. Ни разу с тех пор как он мальчишкой стоял перед судьями в Ичинге, не испытывал он такой отчужденности других людей. Уж лучше ненависть, чем это. Он стиснул зубы и молча делал свое дело. На подворье можно будет спросить дорогу, разжиться продовольствием и отправиться домой.

Однако на второй вечер Крона стряхнула с себя свои думы и ласково заговорила с ним. На третий и четвертый день она почти не расставалась с ним и Донией — сначала погруженная в себя, потом разделившая их возродившуюся дружбу. На пятый день они приехали в Темный Вереск, и ночью Дония пришла к нему.

Утром шестого дня они распростились с хозяевами подворья и с наставницей. Оба поцеловали её — у рогавиков это значило больше, чем где-либо в других краях, известных Джоссереку. Луна теперь была в третьей четверти, и они, путешествуя по равнине вдвоем, не знали мрака до самого сна.

На седьмую ночь Дония была неспешнее и нежнее, чем обыкновенно. Она то и дело ласково посмеивалась, приподнималась на локте, подставив лицо звездам, улыбалась Джоссереку, гладила его бороду. Судя по тому, что им сказали в Темном Вереске, назавтра они должны были встретить охоту Совиного Крика. Джоссерек неуклюже попытался сказать ей что-то вроде «я твой и навсегда останусь твоим», но она заставила его умолкнуть всегдашним способом, против которого он не мог устоять. Он не знал, способна ли она или кто-либо из её народа чувствовать к другому человеку то, что он теперь чувствовал к ней.

На рассвете они тронулись в путь и ехали быстро, в молчании, по прохладной, продуваемой ветром солнечной равнине, покрытой тенями облаков. На взгорьях темнели сосновые рощи, на склонах плясали березы, на черничных болотах грустили ивы, серебристо-зеленый дерн обрисовывал округлость земли. Потоки тепла поддерживали в воздухе парящего орла, на скале грелась рысь, дикий жеребец с развевающейся, как знамя, гривой вел куда-то своих кобылиц, и жизнь более мелких созданий кипела вокруг на миллион разных ладов. Как наслаждаются они все своим летом, пока оно длится!

Однажды они увидели вдалеке всадников. Часовые, высматривающие захватчиков, решила Дония. В Темном Вереске им сказали, что враг рыщет повсюду. Один отряд прошел здесь полдня назад, но отступил перед превосходящими силами сообщества Доний. Она выругалась/ узнав, что солдаты слишком хорошо обучены, чтобы их можно было истребить целиком, и после схватки легко ушли от погони на своих более мощных конях.

— Разве ты не хочешь узнать последние новости? — спросил Джоссерек, видя, что Дония не свернула с пути.

— Мы скоро приедем к своим.

В полдень они увидели цель своего путешествия: шатры, телеги, лошади, люди стояли лагерем вокруг заросшего лилиями пруда.

— Так и есть, они объединились ради безопасности, как мне и говорили, — произнесла Дония. — Совиный Крик, Дикое Ущелье, Росный Дол — хай-а! — Она галопом пустилась вперед.

Стан был полон народу. Почти все охотники сегодня остались здесь. Все разделывали недавнюю добычу, готовясь тронуться дальше. Джиссерек заметил, что работают они поодиночке или семьями на некотором расстоянии друг от друга. На них с Донией взглядывали лишь мельком и здоровались сдержанно, несмотря на его чужеземный облик и её долгое отсутствие. Разумелось, что, если прибывшим нужна помощь или общение, они сами обратятся к кому нужно, а навязываться невежливо. В сообществе Приют Ворона их принимали по-другому, но там другой была и ситуация, и обстоятельства их появления. Здесь, среди своих, Дония ни с кем не останавливалась поболтать, да никто и не ожидал от неё этого.

У своего шатра она натянула поводья. Он был больше и красивее других из промасленного шелка, а не из кожи. На шесте развевалось знамя серебряная сова на черном фоне. Вся семья трудилась на воздухе — кто снимал шкуры, кто потрошил, кто скреб кожи, кто стряпал на костре, кто складывал пожитки; несколько мальчишек упражнялись в стрельбе из лука — не из коротких, как у всадников, а из длинных, боевых; дети поменьше присматривали за совсем маленькими. Тут же валялись собаки, грозно смотрели со своих насестов соколы.

Было довольно тихо. Вблизи Джоссерек увидел, что люди переговариваются, подметил усмешки, оживленные жесты — но шум и суета, свойственные дикарям, отсутствовали. Слепой лысый старик, сидя на складном стуле, перебирал струны змееобразной арфы и пел для работающих все ещё сильным голосом.

Он прервал пение, когда подъехали путники, слыша внезапную перемену. На какой-то миг молчание распространилось от него на всех, как круги от брошенного в пруд камня. Потом лениво поднялся высокий мужчина. Он занимался грязной работой и был обнажен. В его рыжеватых волосах и бороде уже пробивалась седина, но телу не могло быть более тридцати лет — его портил лишь рубец на правом бедре.

— Дония, — очень тихо произнес он.

— Ивен, — ответила она и спешилась.

Ее первый муж, вспомнил Джоссерек.

Дония с Веном взялись за руки и с минуту смотрели друг другу в глаза. Семейство расступилось, пропуская вперед самых близких: мужа Олово, часто ездившего за металлом в Рунг, крепкого и светловолосого; мужа Беодана, заметно моложе Доний, худого и темного для северянина; мужа Кириана, заплетающего рыжие волосы в косички, всего на год старше первенца Доний. Младшие дети пользовались правом первыми обнять и поцеловать мать: четырехлетняя Вальдевания, семилетняя Лукева, одиннадцатилетняя Гильева. Сын Фиодар, пятнадцати лет, мог подождать, как и сын Згано с женой и малым ребенком.

Джоссерек, видя, как наконец Донию, гордую и радостную, окружила вся семья, вспомнил миф Кошачьего океана об эле — дереве, плоды которого представляют собой Семь Миров. В конце времени ураган Гидрун сорвет их всех с ветвей.

Кириан выпалил:

— Нам что, ждать заката, чтобы ты позвала нас домой? А Дония, смеясь, ответила:

— Да, слишком уж медленно движется огненное колесо. Но погоди, пусть обернется ещё раз-другой…

Остального Джоссерек не понял.

Беодан ласкал её, стоя сзади и запустив руки ей под рубашку. Того, что говорил он, Джоссерек тоже не понял, но она ответила «р-р-р», словно счастливая львица.

«Да — я читал, и мне говорили, — вспомнил киллимарайхиец, — здесь каждая семья, поколение за поколением, говорит на своем наречии, и наконец у неё вырабатывается настоящий язык, совершенно не понятный тем, кто ей не сродни». Джоссерек не представлял себе, что это ранит его так сильно.

Осознав наконец, что Доний не было дома целую четверть тяжелого года и она тоже не знала, кого из родных застанет в живых, Джоссерек не мог не сознаться, что все ведут себя очень сдержанно. Уж не из-за него ли?

Впрочем, вряд ли. Ведь здесь присутствует не только он. Ближе других стоят четыре старые девы, её родственницы. (Нет, решил Джоссерек, «старая дева» — не то слово для полной надежд юной девушки, крепкой охотницы, искусной плотницы и грозной домоправительницы.) Потом подошли поздороваться и другие семьи сообщества. Насколько он мог судить — а Джоссерек полагался на свое суждение все меньше и меньше, — их обращение с Донией подтверждало впечатление, что она здесь главная. (Нет, снова не то слово. Ни один из рогавиков не главенствует над другими. Позже Джоссереку предстояло убедиться, что даже отношения между родителями строятся здесь на взаимно добровольной основе, хотя неопределенность отцовства и сглаживает острые углы. Однако в Совином Крике, как и почти во всем Херваре, ценили совет Доний, соглашались с её суждением, участвовали в её начинаниях.) Ее возвращение было благом для всех.

Люди нуждались в ободрении. Вскоре они уже рассказывали Доний о том, что происходит вокруг. Вражеские гарнизоны закрепились по всей Становой. Солдаты рыщут повсюду, грабят, жгут, убивают; сопротивление, хоть и причиняет врагу потери или задерживает его, все же не в силах изгнать пришельцев из края и обходится все дороже, потому что солдаты научились мерам предосторожности. Зимовье Донии, как и все соседние, тоже в их руках. Несколько дней назад они перебили два объединившихся сообщества — Сломанная Секира и Огненная Пустошь. Пленные, а также арваннетские купцы подкупленные, сочувствующие или опасающиеся за свою жизнь — говорят, что предводитель армии намерен совершить поход на юго-восток через тундру и занять Неведомый Рунг.

Стоя посреди своих близких, рассевшихся на земле, Дония кивнула.

— Я ничего лучшего и не ожидала, — ровным голосом сказала она. Джоссерек верно говорит. — (Она улучила момент, чтобы представить своего спутника.) — Ни один род не в силах побороть этих волков один, как бы ни выставлял рога им навстречу. Надо собрать краевое вече, и не к концу лета, а срочно, чтобы как можно быстрее гонцы созвали всех в Громовой Котел.

— Возможно ли это? — со свойственной ему мягкостью спросил Ивен.

Дония оскалила зубы.

— То, что я скажу тебе, убедит тебя в том, что это необходимо. — Она встрепенулась, вскинула руки и воскликнула:

Но не теперь. Мы заслужили ещё день и ночь перед тем, как говорить о страшном. О отцы детей моих!..

Джоссерек не понял, ни что она сказала потом, ни что они хором прокричали ей в ответ. Он стоял, погруженный в свое одиночество.

Пока все мужья собирали съестное и напитки, складывали лампы, меха, свертывали шатер, запрягали телегу с веселой помощью друзей, Дония играла со своими детьми и малюткой-внуком. К Джоссереку подходили, предлагали ему свое гостеприимство, заводили любопытствующие, но вежливые разговоры, к которым он уже привык. Когда Дония со своими мужьями уехала, познакомиться с чужестранцем подошли люди из Дикого Ущелья и Росного Дола. А когда настали сумерки и у шатра, разбитого мужьями Доний на вершине холма, звездой загорелся костер, кровная сестра Доний, Никкитай-охотница, отвела Джоссерека в сторону и шепнула:

— Она спрашивала меня, хочу ли я тебя. Я буду рада…

— Не в эту ночь, — только и смог выдавить он. Памятуя о вежливости, он охотно поблагодарил бы её — но рогавики не знают слов благодарности.

Глава 16

Помня, как подействовал на Донию план Сидира истребить дикие стада, Джоссерек боялся того, как воспримет ту же весть её родня. Впрочем, реакция жителей подворья Темный Вереск удивила Донию не меньше, чем его. Некоторых и там обуяло бешенство, но большинство ограничилось яростными криками.

Крона предложила свое объяснение:

— Я тоже не поддалась приступу гнева, хотя потрясение было глубоким. Эти люди, как и я, не живут охотой. А роды живут ею — и даже не столько телесно, сколько духовно. Для них вместе с дикими стадами исчез бы самый смысл существования. А подворье — это всего лишь кучка домов, где занимаются ремеслами. Если хозяева лишатся его, они построятся ещё где-нибудь. Подворье не так священно, как наши древние просторы. (Если только слово, которое она употребила, означало «священно».)

Позже Дония призналась Джоссереку, что сомневается, правильно ли рассудила наставница.

— Я сама никогда не поверила бы, что слова могут поразить меня подобно молнии, как произошло в тот первый раз. Я сносила угрозу вторжения — пока оно не коснулось Хервара — и держала себя в руках. Может, потому, что знала, как мы отражали такие наскоки в прошлом, и не думала, что кто-то сможет — нанести нашей земле непоправимый вред? Не знаю. Знаю только, что когда вспоминаю о наших животных, то сохраняю спокойствие и могу быть веселой лишь потому, что просто убеждена: мы этого не допустим. Может быть, я просто неспособна поверить в то, что это может произойти.

Больше она ничего не сказала. Это был единственный раз, когда она приоткрыла Джоссереку свое сердце.

Поэтому, обращаясь к сообществу с телеги, она предупредила, чтобы все были безоружны. И пожалуй, поступила мудро. Некоторые и впрямь бросились с криками бегать по равнине, как в свое время она, разрывали дерн ногтями и зубами или вскакивали на коней, хлеща их с небывалой жестокостью, и уносились прочь. Большинство, однако, осталось на месте, хотя и подняло крик; кое-кто плакал; примерно одна треть, особенно пожилые люди, закрыли лица руками и разошлись поодиночке.

— Не знаю, зачем они все это делают, — ответила Дония на вопрос Джоссерека. — Они и сами наверняка не знают. Можно предположить, что сила их чувств заставляет их разойтись, чтобы не влиять друг на друга так, как это делают взбудораженные собаки. — Она сморщила нос. — Вон как от них смердит. Неужто не чуешь?

Народ, у которого нет толпы — и нет политики? — в полнейшей растерянности думал Джоссерек. Невозможно!

Дония спрыгнула с телеги.

— Пойду к моим мужчинам, — сказала она и оставила его одного.

К вечеру семьи воссоединились. Супруги разошлись по шатрам, холостые ушли в степь, и приглушенные, но недвусмысленные звуки ясно говорили Джоссереку, в чем они находят утешение, не в пример ему самому, хлещущему мед. Его никто не звал. Ему поставили отдельный шатер, и все щедро его угощали, но не допускали чужака в свою жизнь. Джоссерек знал, что никто не хотел его оскорбить — для рогавиков сдержанность была нормой. Но ему не становилось легче от этого знания.

Легче ему стало, хотя и ненамного, когда к нему опять пришла Никкитай. Она не произносила ни слова, только издавала разные звуки, и всего его исцарапала на память. Но с ней ему почти удалось выбросить из головы Донию и потом уснуть.

Наутро Никкитай вернулась и предложила ему проехаться.

— Весь этот день, да и завтрашний тоже, люди будут думать, что делать дальше, — сказала она. — Будут ходить, говорить, спорить, пока солнце не устанет смотреть на них. Ну а мыс тобой уже все решили, верно?

— Пожалуй. — Он взглянул на неё с проблеском удовольствия, несмотря на свое угнетенное состояние — он чувствовал, что ни одна женщина, кроме северянки, не сумела бы так помочь ему. Она была на несколько лет моложе своей сестры, стройная, длинноногая, загорелая, голубые глаза в сетке морщинок от привычки вглядываться вдаль, льняные волосы связаны в конский хвост. Сегодня она, кроме рубашки, штанов и сапог, почти таких же, как у него, надела большое ожерелье из оправленной а серебро бирюзы. Материал был южный, но работа строгая, северная. — Ты хочешь ехать в какое-то определенное место?

— Да.

Больше она ничего не сказала, и он уразумел, что вопросы, безобидные в любой другой стране, здесь считаются назойливыми.

Они оседлали двух лошадей, взяли с собой фляги, колбасу, лепешки, сушеные яблоки, уложили оружие и уехали. Небо затянулось серым покровом, было тихо, прохладно, в воздухе пахло влагой. Крупной дичи не было видно: стада не задерживались там, где их находил человек и брал с них дань, пусть и скромную в сравнении с их обилием. На редких деревьях собрались певчие птицы, шмыгали в траве кролики и лесные курочки. Мягко стучали копыта.

— Не могу разгадать твоих слов о том, — начал Джоссерек, — что сообщества не скоро решат, что им делать. Разве не самое разумное отправиться на краевое вече?

— Всем? — удивилась Никкитай. — Я тоже не понимаю тебя.

— Ну, я думал, что они будут… — Он вспомнил, что, не знает, как на их языке звучит «голосовать», и закончил неуклюже: — Все или поедут на вече, или останутся в Херваре. Так ли это?

— Все сообщества? — Никкитай нахмурилась и задумалась. Ей не хватало того знакомства с широким миром, которым обладала Дония. Но ума ей было не занимать. — Я поняла тебя. Будет вот что. Почти все будут спрашивать мнения друг у друга, чтобы легче было принять решение. И в некоторых случаях, из-за семейных уз или ещё чего-нибудь, кто-то, конечно, поступит не совсем так, как бы ему хотелось. Но могу сказать тебе заранее: из Хервара уедут немногие — с нами ли в Громовой Котел или гонцами в другие роды.

— Короче, — заключил Джоссерек, — каждый сам решает за себя.

— Как же иначе? Прочие все останутся здесь. Покинуть землю, когда ей грозит беда, хотя бы на несколько недель? Это немыслимо. Я сама хотела бы остаться и убивать захватчиков, и Дония тоже, и все, — если бы не нужно было оповестить людей, собрать Совет и если бы мы не знали, что и без нас останется много защитников.

— Но… не говоря уж обо всем прочем, разве они не захотят выступить на краевом вече?

Никкитай покачала головой в полушутливом отчаянии:

— Опять ты за свое! Ну что они могли бы сказать? Мы в Громовом Котле просто расскажем всем, как обстоят дела, — вы с Донией расскажете, чтобы помочь людям думать. — Она помолчала, подбирая слова для объяснения. — Там, конечно же, обмениваются мыслями. Для того и собирается и краевое, и родовое вече, разве не знаешь? Чтобы обменяться новостями и мыслями, и разными товарами тоже, повидать старых друзей и завести новых, попировать, может быть, заключить брак… — Не дрогнул ли её голос при этих словах? Нет, скорее всего, ему показалось. Здесь ничто не вынуждает женщину вступать в брак, и незамужнее состояние имеет свои преимущества.

Джоссерек встревожился. Стукнув кулаком по седлу, он воскликнул:

— Так вам непонятно, что значит объединиться… в иных целях, кроме охоты?

— Зачем нам это?

— Чтобы спастись от погибели, вот зачем!

— Да мы ведь собрали большие отряды, чтобы отражать врага.

— Которые если и побеждают, то лишь числом, — тратя свои жизни, как воду. Будь у вас обученные бойцы, умеющие подчиняться приказам…

— Как это возможно? — растерялась Никкитай. — Разве люди — ручные животные? Разве можно их впрячь в одну упряжку, как лошадей? Разве станут они подчиняться воле других людей, как подчиняются собаки? И если их выпустят на волю, разве вернутся они потом к колпачку и путам, словно соколы?

Да, да и ещё раз да, подумал Джоссерек, до боли сжав челюсти. Человек — первое из одомашненных животных. Но что за форму приняло это самоодомашнивание у вас, рогавиков? Это фанатичное, нерассуждающее, самоубийственное стремление уничтожить захватчиков, не считаясь ни с благоразумием, ни с соображениями на будущее…

— Солдаты Империи, — сказал он, — в точности соответствуют твоему описанию, дорогая моя. И не стоит презирать их за это. Нет! В прошлом северяне заставили их дорого заплатить за вторжение на свою землю. На этот раз они могут заставить вас дорого заплатить за сопротивление.

— Сомневаюсь, — спокойно ответила она. — Они редко дерутся до конца. А их пленные, после самых легких пыток или вовсе без них, выбалтывают все, что знают. Но скажи-ка мне — почему они потом жалуются, когда их убивают? Что же ещё с ними делать?

— Вы убиваете пленных? — опешил Джоссерек. — Никкитай, они выместят это на каждом рогавике, который попадет им в руки.

— Солдаты всегда так делают. У нас есть летописи прошлых войн. Как же иначе? Наши пленные не только не нужны им, как их пленные нам, но ещё и опасны.

— Но пленных обменивают…

— Как? Кто будет сговариваться об этом?

Ни переговоров. Ни стратегии. Ни армии. Будь у них все это… Имперский фронт сильно растянут. Хорошо направленный удар мог бы вполне прорвать его. Возможно, Сидир никогда и не пришел бы сюда, не будь он уверен, что такой опасности нет.

«И я всерьез полагаю, что смогу уговорить этих… этих двуногих пантер переменить свои взгляды, по которым они живут с самого пришествия льдов? В своем полушарии я наблюдал достаточно разных культур. Многие предпочли умереть, нежели измениться. Возможно, потому, что перемена — сама по себе уже смерть?

Я скажу свое слово на краевом вече, увижу их непонимающие взгляды как теперь у Никкитай — и уеду домой, а Дония… О Акула-Разрушительница, пусть её низложат в бою. Не дай ей выжить, стать голодной оборванкой, чахоточной, спившейся, нищей, побирающейся, сломленной».

Никкитай накрыла его руку своей.

— Тебе больно, Джоссерек, — тихо сказала она. — Могу ли я чем-то помочь тебе?

Он был тронут. Такие жесты у рогавиков редки. Он улыбнулся ей через силу.

— Боюсь, что нет. Не ты — причина моей печали. Она кивнула и прошептала:

— Да, ты, конечно, влюбился в Донию, путешествуешь с ней. — Помолчав, она с трудом проговорила: — Есть много историй о чужеземцах, прикипевших сердцем к нашим женщинам. Неразумно это, Джоссерек. Слишком уж мы не схожи. Женщина не страдает от этого, но он — да. — И она добавила, почти оправдываясь: — Не думай, что мы, северяне, не знаем любви. Мне надо было сказать тебе, куда мы едем. Туда, где лежат те, что пали в последнем бою с захватчиками ещё до вашего приезда. Двое моих братьев, и сестра, и трое мужчин, которые были для меня больше чем просто любовники. Я ведь могу уже не вернуться сюда… Ты согласен подождать, пока я навещу их могилы и помяну их?

Джоссерек не решился спросить, что такое для неё он. Развлечение, диковинка, одолжение, которое она делает Доний? Что ж, она, по крайней мере, старается быть к нему доброй. Кто знает, какие внутренние препятствия приходится ей преодолевать ради этого. Он уже многим ей обязан и будет обязан ещё больше, пока они будут совершать путешествие на запад; ведь Дония получила обратно своих мужей, которых ей вполне достаточно, и Никкитай худо-бедно поможет ему снести это.

Могилы ничем не были отмечены, и лишь свежие холмики позволяли найти их в степи. Судя по отчетам путешественников, такие братские похороны не сопровождаются никакими обрядами. Если в Совином Крике и существовал свой обряд — Никкитай совершила его наедине. К Джоссереку она вернулась уже веселой.

«С краевого веча поеду домой, — повторял он себе, — и вновь окажусь среди своих».

Глава 17

За четыреста миль, если ехать по Дороге Ложных Солнц, лежит Громовой Котел, всегдашнее место сбора родов севера. Джоссерек был недоволен тем, как медленно едет их отряд. Дония возражала, что спешить нет нужды, ибо дальние роды прибудут нескоро, как бы ни гнали коней гонцы.

— Почему бы тебе не обрести покой и не насладиться этим летом? Может быть, оно у нас последнее.

Он смотрел, как светятся её волосы на солнце, и думал: «Не уйти мне от тебя, даже если я ускачу прочь». И целый месяц он ехал, охотился, ловил рыбу, развлекался, исполнял свои обязанности на стоянках, пил у костра хмельной терпкий мед, пока не загудит в голове, обменивался со своими спутниками историями, песнями, шутками, мыслями — пусть и не сокровенными и наконец удалялся в шатер, который теперь делил с Никкитай.

Он многое узнал о северянах. Они не только изъездили весь Андалин с запада на восток, не только посещали цивилизованный юг и дерзали ступать на покрытый льдами север, не только были смелыми охотниками и совершали славные подвиги — у них было искусство, слишком тонкое для его чужеземного восприятия, и общественное устройство, приводившее его в ещё большую растерянность.

Он и раньше знал, что северяне почти все грамотны. Некоторые из них писали или издавали книги. Многие переписывались, пользуясь услугами почты, очень хорошо налаженной, хотя курьеры исправляли свою должность лишь по желанию: всегда находился кто-нибудь, у кого это желание имелось. Повсюду широко использовались простые телескопы, микроскопы, компасы, астрогониометры, часовые механизмы и прочие приборы — в основном привозные, но с недавних пор стали появляться и самодельные. Медицина была хорошо развита, во всяком случае в том, что касалось лечения ран; заразных болезней рогавики, живущие без скученности и на свежем воздухе, почти не знали. Они обладали обширными знаниями по зоологии и ботанике, не питали почти никаких суеверий относительно природы и охотно слушали рассказы Джоссерека об эволюции. Великолепно была развита металлургия, а также прядение и ткачество шерсти и различных дикорастущих волокон. В этих отраслях употреблялось большое количество разных химикалий, в основном опять-таки покупных. На каждом зимовье, не говоря о подворьях, имелись свои мастерские.

Лето посвящалось не только странствиям и охоте — искусства процветали тоже. Почти каждый умел играть на одном-двух музыкальных инструментах, а их было, на удивление, много. Рисование, живопись, резьба по дереву и кости, декоративное мастерство по-своему ничуть не уступали зарубежным. Пение же, танец и драма были, возможно, и более совершенными. В одном попутном стане Джоссерек видел представление, продолжавшееся несколько часов, нечто среднее между оперой и балетом, и оно поразило его, хотя он плохо понимал, о чем там речь.

Нет, рогавики — не просто кочевники. Это богатое, сложное общество с вековыми, обязательными для всех традициями. Более того, оно не статично, как большинство других. Оно испытывает расцвет изобретательства, оно прогрессирует.

И все-таки…

Джоссерек, представитель индивидуалистической, индустриализируемой, капиталистической цивилизации, привыкший к пренебрежению обрядами и к вольнодумству, почему-то встревожился, обнаружив те же самые особенности здесь. Искавшие постижения мужчины и женщины, наставники, мыслители или просто любители размышлять не были ни пророками, ни магами, ни провидцами. Лучшее определение, которое Джоссерек мог бы им подобрать, было «философы», хотя философские искания велись порой скорее мускулами, душой и сердцем, нежели мозгом. В большинстве же своем рогавики представляли собой равнодушных агностиков, вполне удовлетворенных миром ощущений, в котором жили. Рогавикские историки утверждали, что и мифы, и магия в прошлом существовали, но затем уступили научному подходу с легкостью, лишний раз доказывающей, екать неглубоки были их корни.

Немногие церемонии, в отличие от театральных представлений, были краткими — дань вежливости, а не обряды. Джоссереку говорили, что в семьях есть свои, разработанные многими поколениями, но они, насколько он мог разобраться, сводились к общению между членами семьи, служили средством преодоления обычной замкнутости. Там могли с любовью поминать предков, но совсем не предполагалось, что на торжестве взаправду присутствуют они или какие-то сверхъестественные силы. Никкитай, открывшая это ему в самые интимные их минуты, больше ничего не говорила. Она не могла связно объяснить, что заставляет её скрывать подробности. Просто хранила свою тайну.

«Проклятие, — думал Джоссерек, — они ведь не киллимарайхские горожане! Они представляют собой органическую человеческую общность в сердце огромного дикого края. Не должны они чувствовать такой… обособленности!

Нет — снова неверное слово, и снова я не знаю, какое слово верное. Они ведут себя как кошки. А может, это моя иллюзия. Человек — стадное животное вроде собаки. И испытывает собачью потребность в мистической связи с кем-то выше себя».

Он грустно усмехался, глядя на волнующиеся под ветром травы, где охотился ястреб-перепелятник. «Даже я, холостяк, солдат удачи, недавний изгой, да и сейчас всем посторонний, оказался здесь не из любви к приключениям; я здесь по заданию своей страны, и я верю, что эту страну стоит сохранить, несмотря на все мои насмешки над ней.

И ещё я люблю Донию… она же предана своим мужьям (так же, как и я ей?). Предана детям, друзьям, своему дому. Ведь так?»

Он не знал, так ли. Та смертельная ярость, которую вторжение зажгло в груди каждого рогавика — каждого без исключения, хотя в остальном они отличаются друг от друга, как и все люди, — вправду ли она происходит от любви к своей земле? Киллимарайхиец, скажем, сражался бы именно за свою страну. Он продолжал бы воевать и за её пределами ради её политических интересов, а не только ради простого выживания — рогавику же это никогда и в голову не приходило. Однако самопожертвование киллимарайхца имеет пределы. Если бы война была проиграна, он смирился бы с поражением, даже с оккупацией, и постарался бы как-то наладить свое существование. Рогавик, по всей видимости, на это неспособен. Но вот что парадоксально: если киллимарайхиец, добившись победы или перемирия, нескоро бы простил тем, кто причинил вред его согражданам, то рогавики на протяжении всей истории, как только последний враг покидал их пределы, готовы были возобновить мирные отношения с противником, как ни в чем не бывало.

Может быть, ключ здесь лежит в их домашнем укладе, в структуре и задачах их семьи? Задача жизни — продлевать жизнь; и от того, как это делается у тех или иных народов, зависит и все остальное. Но тут Джоссерек чувствовал себя ещё беспомощнее, чем раньше. Среди всех известных ему народов, а может, и всего животного мира, одни только рогавики размножаются так, чтобы население не росло.

Животные, впрочем, тоже не могут размножаться до бесконечности: их численность ограничивается вместимостью их территории. Потом вступают в действие или естественные ограничительные механизмы — например, недостаток особей другого пола у полигамных видов — или гол од, мор, внутривидовые сражения, и численность вновь входит в берега. Человек относится к видам, у которых ограничительный фактор отсутствует. Поэтому его время от времени постигает судьба кролика или лемминга, но он, будучи существом разумным, сам ограничивает свою численность. Методы тут самые разные: целибат, поздний брак, сексуальные отношения без зачатия, предохранение от беременности, аборт, умерщвление младенцев и стариков, эмиграция. В основном от перенаселения страдают цивилизованные народы. Дикари следят за своей рождаемостью. То, что это делают и северяне, не удивило бы Джоссерека.

Однако у северян все направлено на то, чтобы ограничить свою численность радикально — держать её в гораздо меньших пределах, чем могли бы позволить их ресурсы. Этому способствует и полиандрия, и неприятие незаконных детей, доходящее до остракизма, и неписаное правило, по которому ни одна жена не должна иметь более шестерых детей, доживших до взрослых лет. История гласит, что в годы бедствий, когда смертность намного превышала рождаемость, допускалось негласное послабление; но как только норма восстанавливалась, так же негласно и мирно восстанавливался и прежний порядок.

Джоссерека занимала генетическая основа всего этого. Здесь есть избранные женщины, которые привлекают к себе множество мужчин и, сознавая, что всех их могут удовлетворить, отбирают себе лучших. Но рожают они детей не больше, чем менее желанные женщины, которые ограничиваются одним-двумя мужьями. Мужья последних поэтому передают потомству более высокую долю своей наследственности, которая неизбежно вливается в последующие поколения более отборных семей. Не этим ли уравнивающим эффектом объясняется то, что здесь так и не возникло аристократии, правительства, государства, правящих организаций — вообще власти, кроме самой рудиментарной, которую признают лишь по собственной воле?

Преимущества низкой численности населения очевидны. Северяне пользуются переизбытком дичи и прочих естественных ресурсов. Это дает им досуг и излишки для создания культуры, не уступающей культурам гораздо более цивилизованных наций. Еще важнее для северян их огромные пространства. Они с отвращением и даже с ужасом отзываются о перенаселенном юге. «Я не выдержала бы в Арваннете так долго, — говорила Дония, — если б от них там не пахло не совсем так, как от людей». (Потому что те питаются по-иному или принадлежат к иной народности? У рогавиков действительно собачий нюх, хотя это, возможно, скорее приобретенное, чем врожденное качество.)

«Вся беда в том, — думал Джоссерек, — что перспективы грядущего общественного блага повсюду неизбежно вступают в противоречие с сиюминутными интересами, личными или бюрократическими, поэтому общественным благом пренебрегают. Общественные земли превращаются в пастбища, леса беспощадно вырубаются, реки загрязняются, дикая природа уничтожается, торговля ограничивается, прогресс тормозится правилами и налогами — и это при любой системе: племенной, феодальной, капиталистической, традиционалистической, коллективистской — любой. А рогавики — анархисты. Они не претендуют на альтруизм, у них и слова-то такого нет. Любое сообщество, увеличив свою численность, могло бы приобрести влияние, обеспечить себе лишнюю рабочую силу, разбогатеть. Общее неодобрение оно могло бы презреть, поскольку само себя обеспечивает и над ним нет власти. Тогда и всем родам пришлось бы последовать его примеру из опасения стать жертвой. (Ну, этот процесс, конечно, был бы гораздо более сложным.) На деле же…

Что за фактор делает их образ жизни столь устойчивым? Это должно быть нечто гораздо более сильное, чем желание обеспечить благосостояние своих потомков… особенно когда никто толком не знает, в чем это благосостояние заключается: одни хотят расширить торговлю с зарубежьем, другие — нет; одни хотят завести огнестрельное оружие, чтобы облегчить охоту, другие боятся впасть в зависимость от его поставщиков… и так далее и так далее… И каждый свободен поступать так, как ему заблагорассудится — сдерживает лишь то, что сородичи могут с ним порвать.

И до этого почти никогда не доходит. Какое-либо насилие, с которым я здесь сталкивался и о котором слышал, связано только с отхожими. Но отхожие — это патологические личности, по той или иной причине возненавидевшие всех остальных. А так — ни войн, ни междоусобиц, кражи редки, дерутся только голыми руками…

Нет, они не святые, эти люди. Они бывают заносчивыми, жадными, при сделках бессовестно врут и надувают, не очень-то помогают ближним за пределами своего сообщества, у них нет никакой веры — есть лишь что-то вроде этики, и та донельзя прагматична. И при этом они охотно перенимают зарубежные идеи — и все же остаются верны себе, век за веком. Каким образом? Это же не в силах человеческих».

Громовой Котел вставал из земли ровный, безлесный, поросший золотисто-зеленой травой — такая же росла в том краю, где Дония и Джоссерек бежали с парохода (казалось, уже много лет назад!), однако здесь местность была посуше. Ближнее подворье, хотя и было больше обыкновенного, выглядело здесь одиноко — высокий хлопок стеной укрывал его от ветра, дождя, града, снега, засухи, медного лета и железной зимы. Сам холм не казался высоким, но его размеры вселяли трепет.

Джоссереку уже доводилось видеть подобные образования в Оренстане, порядочно их было и в Восточном Ованге, и в Западном Андалине. Такие кратеры окружностью три-четыре мили возникли когда-то в земле по неизвестной причине. Раскапывая наносную почву, люди находили внизу спекшийся слой, весь в трещинах от мороза и от корней, вросших в него за несколько тысячелетий, но сохранивший кратер от эрозии. Под этим слоем или под курганами по краям кратера обнаруживались иногда останки древних городов. Это побудило ученых Киллимарайха прийти к выводу, что, когда с полюсов двинулись льды, тогдашняя цивилизация сама уничтожила себя в борьбе за иссякающие ресурсы, прибегнув к силам, которые ныне человеку неподвластны.

У этой теории нашлись оппоненты. Раскопки доказывали, что многие катастрофы произошли в незаселенных районах. Кто бы стал бомбардировать их? Кроме того, гипотеза о том, что человек некогда владел энергией, способной уничтожить весь мир, объявлялась беспочвенной и сенсационной. С другой стороны, наука о наступлении и отступлении льдов возникла совсем недавно, и факты, легшие в её основу, были весьма незначительными и спорными. Собирали эти факты в основном на побережьях, особенно на Коралловом Поясе, который ранее, по всей вероятности, находился под водой. Куда могла деться эта вода, как не в ледники? Это землеобразующие силы, по мнению консервативной школы, вздымали континенты и взрывали дно океанов — возможно, миллионы, а не тысячи лет назад. Они же могли образовать и кратеры. А возможно, кратеры вырыли метеориты. С тех пор как Виклис Белалох открыл, что падающие звезды — это космические камни, метеоритов обнаружили много, и порой очень крупных. Дождь из таких огромных глыб вполне мог уничтожить мировое сообщество — осталась лишь кучка невежественных крестьян и дикарей, которые и начали все сначала.

Джоссерек увлекся этим вопросом, начитавшись книг и журналов, которые давал ему Мулвен Роа. Его волновала и радовала мысль, что он живет в эпоху столь бурного роста науки. Однако теперь, когда он ехал по краю Громового Котла, это зрелище вызвало у него грусть. Незапамятные времена, гибель бесчисленных существ, рок, поразивший целые поколения, — и ничего не осталось, кроме горсточки панцирей икостей. Однажды он видел череп большой рептилии, найденный в скальной осыпи, — в его пустоте пели ветры многих эпох, не слышимые и не ощутимые некогда живой материей, обращенной временем в камень. Джоссерек посмотрел на едущую рядом Донию и представил себе её череп.

«О, я постараюсь их сплотить, постараюсь образумить их. Что ещё я могу? Только попытаться, а потом уеду домой».

Стены и дно кратера усеивали яркие шатры разных станов, раскинутые, как водится, на большом расстоянии друг от друга. Люди Хервара разбили свой лагерь и отправились шататься по кратеру. Несмотря на повод для всеобщего сбора, кругом царило веселье. Все бродили по зеленым склонам, болтали, пели, пили, резвились; всюду по двое и по трое гуляли родственники, старые друзья, юноши и девицы, незамужние женщины и одинокие мужчины, а также те, кому нужно было поговорить о делах.

Джоссерек предпочел бы побыть в одиночестве, но многие, наслышанные о нем, подходили поговорить, и всем нужно было вежливо ответить. Когда же стемнело и ему захотелось общества, он остался один. Никкитай нашла себе кого-то другого.

Спал он неспокойно.

К утру по кратеру разошелся слух, и начало не столько организовываться, сколько кристаллизоваться собрание. Дония и Джоссерек сидели в повозке, которую спустили на дно Котла. Дония почти все время молчала, а он только и смотрел, что на её профиль, впитывал её тепло, её многообразные запахи: дыма, плоти, нагретых солнцем волос, осушенного ветром пота и ещё один, которому Джоссерек не умел подобрать определения, потому что ни у кого, кроме северянок, не пахла так кожа… полынью, розмарином? К полудню она сочла, что собралось достаточно народу, чтобы к нему обратиться.

Внизу, перед ними, стояли и сидели всего человек пятьдесят из разных семей, в основном жены. Остальные кучками расселись по склонам. Те, у кого были сильные легкие и зычный голос, передавали речи ораторов дальше. Их никто не назначал, и никто не платил им; им самим доставляло радость их занятие и сознание собственной значительности.

— Мы принесли вам дурные вести, — начала Дония. Она не пользовалась ораторскими приемами. На своих собраниях рогавики говорили только по существу дела. Прочувствованные речи они приберегали для личных целей и тогда порой поднимались до высот поэзии. («О сладостная сила жеребцов, приди с ржанием, высеки молнию из камня и, неоседланную, оседлай», прошептала она ему однажды под луной, и ещё многое шептала, хотя ни разу не сказала просто «я люблю тебя».) Гонцы Доний, опасаясь непредсказуемых последствий, ничего не говорили о планах уничтожения страны, а лишь подчеркивали, что эта война не похожа на прежние и её надо вести по-новому. Теперь Дония напрямик объявила о том, что ей стало известно. Собравшиеся не так безумствовали, как люди из стана Доний. Как видно, чем больше было общество, тем слабее проявлялись страсти. Кроме того, подавляющее большинство здесь представляли роды, жившие к западу от Становой. На их земли враг ещё не вторгся и не доберется до них по меньшей мере ещё год. Поэтому угроза для них была достаточно далекой, чтобы рассмотреть её с определенным спокойствием.

Разумеется, по всей окружности кратера поднялся крик, люди бранились, потрясая кулаками и ножами. Дония дала им чае на то, чтобы облегчить душу, и передала слово Джоссереку.

— Жители севера… — «Что я могу им сказать?» У него было несколько недель на то, чтобы составить свою речь, посовещаться, поспорить, уточнить, обдумать; теперь все это куда-то пропало. Он еле выжимал из себя слова: …совместные действия, по единому плану… — Какому плану? Дать бароммской кавалерии бой после пары месяцев учений под руководством новоиспеченных командиров — выйти против потомственных вояк? Крики глашатаев, передающих его речь, звучали тихо и отдаленно, словно посвист сурков. — …Сражаться теперь же, а не тогда, когда враг вступит на вашу землю, одержав победу на востоке, — зажать врага между двух фронтов…

«Каким образом? Сидир увел почти все войско в верховья реки. Если превосходящая численность противника заставит его отступить, он просто расставит людей по крепостям и предоставит северянам скакать под жерла своих пушек. Да я уже и не верю в то, что рогавики способны воевать большими массами. — …хладнокровие, предусмотрительность вместо слепой ярости… — Какой предусмотрительности могу научить их я, который пытался их понять и не сумел? От меня здесь никакой пользы. Надо ехать домой.

Но как я могу оставить её на верную смерть?» Он кое-как завершил свою речь. Ему ответили вежливым гулом одобрения. После подошли к нему несколько человек и спросили, что же он предлагает. Дония ответила за него, что цель этого веча — заставить всех поразмыслить. Пусть люди взвесят все, что было сказано, потолкуют, призовут на помощь всю свою мудрость. Тогда тот, у кого возникнет какая-то мысль, сможет поделиться ею со всеми — завтра, послезавтра или на третий день.

В конце концов они остались вдвоем в повозке под медным светом с неба, где громоздились грозовые тучи, и холодным ветром, предвещавшим бурю. Он схватил её за руки и взмолился:

— Ну что ещё мы можем сделать до того, как умрем?

— Мы? — мягко переспросила она. Ветер швырял ей волосы в лицо, на высокие скулы и зеленые глаза.

— Я хотел бы остаться, — пробормотал он, — если… если ты…

— Джоссерек, — помолчав, сказала она, не отнимая рук и не сводя с него глаз, — я не была к тебе добра, верно? Пойдем ко мне в шатер.. — Он глядел на нее, не веря ушам. Сердце его вторило громовым раскатам за горизонтом. Она улыбнулась: — Тебя беспокоят мои мужья? Им ты тоже нравишься. И мы не всегда вместе, не каждую ночь. Пойдем.

Она спрыгнула наземь. Когда он, ничего не соображая, последовал за ней, она снова взяла его за руку и повела за собой.

Наутро он проснулся примиренным и понял, что ему делать дальше.

Глава 18

Записи, которые Сидир вел в пути, говорили ему, что он вошел в Неведомый Рунг в звездник восемнадцатого ауши. Но это были только ничего не значащие каракули, нацарапанные окоченевшей от холода рукой на странице, шелестящей под северным ветром. Времени здесь не существовало. Если оно и было раньше, то давно застыло, превратившись в бесконечное, исполненное тоски пространство.

Усталая голова работала медленно. Первой мыслью Сидира, когда разведчик с криком показал вперед, а он поднес к глазам бинокль, было: и это все? Таким крошечным казался сказочный город у подножия ледовых гор.

Горы занимали три четверти кругозора, сверкая слева, справа и впереди чудовищной радугой; дорога, по которой, спотыкаясь, шел его конь, лежала в узком ущелье. Все вверх и вверх вздымались они — ступенями, откосами, кручами, скалами, и так на целую милю, чтобы стоять стеной и в небе, не только на земле. Осыпи у их подножий окутывала пыль, вверху же, под безоблачным бледным небом, горы сияли болезненно-ярким огнем, зеленым и сапфировым с радужными бликами на серо-стальном фоне. В рассекающих их ущельях залегла глубокая синева. Талая вода сбегала вниз тысячью ручейков, сливавшихся в ревущие потоки. Несколько раз Сидир слышал, как срывается с высот лавина, и видел, как поднимается от неё облако снежной пыли к солнцу, к тучам или к безымянным для него созвездиям — белое, словно от извержения призрачного вулкана в подземном мире.

Здесь господствовал холод, источаемый льдами, — он резал кожу, проникал сквозь одежду до мозга костей. Но дыхание льдов Сидир ощутил уже через день после выезда из Фульда, следуя на северо-восток по землям рода Ульгани. Леса пропали, трава пожухла, степь превратилась в тундру. Меж бурых мерзлых кочек рос только мох да лишайник. В оттаявшей за лето земле вязли копыта, и отряд не шел, а плелся, увязая в грязи, и с каждым днем силы покидали несчастных коней и людей, не могущих найти сухого места для ночлега. Свистел ветер, лил дождь, с шорохом валилась снежная крупа, от ударов крупных градин проступали синяки; но все было лучше, чем мошкара в ясные дни. Сидир опасался, что теперь воющие клубы гнуса будут до самой смерти преследовать его во сне. Может быть, и в могиле он все ещё будет слышать их и до полного изнеможения хлопать себя по телу, прикрываться чем попало и мазаться соком растений, от которого толку чуть, и ощущать, как лихорадка от ядовитых укусов туманит мозг. Кроме гнуса, в тундре почти не было жизни. Изредка встречались белые куропатки, зайцы, лисицы, карибу; на озерцах порой собиралась водоплавающая дичь; в потемках ухали совы. Как порадовались бы его солдаты атаке туземцев — хоть какому-то человеческому присутствию!

Сегодня они мучились меньше. Они обнаружили, что испарения льдов отгоняют насекомых, и держались под самыми горами. Это удлинило их путь, и к слякоти прибавились ещё и моренные валуны. Но возможно, путешествие продлилось бы и дольше, пойди они напрямик без надежных карт, указаний и ориентиров. Северные роды не препятствовали арваннетянам ездить в Рунг, но в нынешнем поколении ещё никто не отважился на такую поездку. Сидир знал наверняка только одно: город стоит под самым ледником, в конце глубокого ущелья, почему-то оставшегося проходимым.

И вот он здесь. Его цель уже видна. Сидир отвлекся от зрелища мрачных гор, навел окуляры на резкость и напряг зрение, пытаясь разглядеть легендарные башни. На фоне гор виднелся неровный низкий частокол.

Подъехал полковник Девелькаи.

— Должно быть, это он, хай? — спросил глухим от усталости голосом. Куда дальше, воевода?

Сидир внимательно посмотрел на него. Командир полка Барракуд, возглавивший на время этого похода эскадрон Молотов Бессака, был молод — до того, как они выступили. Тундра и льды состарили его на много лет. Заросшие, искусанные мошкарой щеки ввалились, глаза превратились в горящие угли, плечи ссутулились так, словно фетровая шляпа и кожаная куртка весили несколько пудов. Его конь был в ещё худшем состоянии — он захромал, сбил ноги о камни, повесил голову, под слоем засохшей грязи торчали ребра. «Неужели и у меня такой же вид, как у полковника?» — подумал Сидир.

— Вперед, — распорядился он. — С должными предосторожностями, конечно. Когда подойдем поближе, увидим, чего можно ожидать. Сегодня будем ночевать в Рунге.

— Уверен ли, воевода? Я к тому, что в этих дебрях может затаиться враг.

— На рожон лезть не станем. Но мы сумеем отразить нападение, если будет место для маневра и для ведения огня. Откровенно говоря, я не думаю, что здесь прячутся варвары. Зачем им ехать сюда, когда здесь все торговые пути перерезаны? Вспомните: Рунг — не родовая территория. Рогавики считают его общим достоянием, а потому не станут защищать с таким фанатизмом, как свои охотничьи угодья. — Сидир вскинул голову, подставив ветру красный плюмаж на шлеме — он считал своей обязанностью постоянно носить эту эмблему бодрости духа. — Полковник, там сухо. Наши люди больше не будут спать в сырости. Вперед!

Девелькаи махнул горнисту. Тонко, одиноко и дерзко запел сигнал к маршу, отражаясь от горных круч.

Солдаты на рысях двинулись вперед. Трепетали знамена, сверкали пики. Славные ребята. В отряд Сидира, кроме Молотов, сплошь бароммцев, входила кавалерийская рота, где служило много рагидийцев, конная пехота и саперы, которые станут здесь гарнизоном. Между ними распределялись стрелки, для которых везли на мулах большое количество боеприпасов.

Эти ребята и их товарищи так расколотили род Ульгани, что на всем пути им не встретилось ни одного туземца. (Скелеты рогавиков устилают Лосиный Луг.) Не смутило солдат и отсутствие дичи. (Туземцы отогнали большие стада от реки, подальше от имперских фуражников.) Тундра, с её неведомыми доселе ужасами, тоже уступила их воле. Эти люди уж как-нибудь сумеют занять груду руин.

Прошел час. Тени ото льдов становились длиннее, увеличивая в глазах Сидира и без того огромную площадь Рунга.

Все чаще встречались им курганы с развалинами домов. Вскоре они заполнили всю округу — их были сотни. Сидир въехал на один из них, чтобы осмотреться. Замшелый туф пригорка усеивали битые кирпичи, черепки, осколки стекла, куски гладкого вещества, похожего на твердую смолу, обработанную человеком. На вершине Сидир остановил коня. Дыхание со свистом вырывалось из груди воеводы — громче ветра, рыщущего меж этих могильных холмов.

Повсюду на свете встречаются развалины древних городов, но только развалины, да и те давно раскурочили новые поколения. Рунг же был слишком велик, чтобы постичь его. В этом краю ему, вместе с землей и небом, служили рамой льды. Большинство его зданий обрушилось, как и то, что попирал теперь копытами конь Сидира. Но стояли они так густо, что их кладбище представляло собой сплошную волнистую возвышенность.

Она поросла кустарником — руины ещё защищали от ветра и удерживали тепло. Из высоченных груд мусора торчали осколки каменных стен, пеньки труб, выщербленные скособоченные колонны. А в одном месте, хотя одиночные гиганты возвышались повсюду на протяжении многих миль, куда только хватал глаз, Сидир увидел те самые башни.

Темнея на фоне льдов и неба, они громоздились, высились, парили. Их тоже изъело время. Зияли выбитые окна, проемы в стенах открывали дорогу непогоде и крысам, кровли рухнули, кроша все этажи, входы заваливали мусор и наносная земля, лишайник покрывал бока до самых покосившихся глав, где гнездились теперь ястребы и совы. Но башни остались башнями. Столь велики были гордость и сила, воздвигшие их, что они пережили народы, империи, саму историю; если им не суждено когда-нибудь рухнуть, они переживут и богов.

Потрясенный до глубины души, Сидир спустился с холма и продолжил свой путь.

Разведчики доложили, что в городе пусто, куда ни посмотри. Хотя на этом каменном кладбище могли бы залечь тысячи врагов, Сидиру не верилось, что тут кто-то есть. Он вел людей по заросшим тропам, бывшим когда-то улицами, и не слышал ничего, кроме эха. Мысли о засаде были легкими, поверхностными и почти не занимали его. Кучка людишек-однодневок не стоит и того карниза, который мог бы упасть им на голову.

Он укрепился в своем предчувствии, найдя следы пребывания северян. Они обнаружились у одной из одиночных башен, выходившей на площадь, заваленную камнями. В тени этой великанши было уже темно, хотя её вершина ещё вовсю сияла в синеве. Здесь кто-то выкорчевал кусты, выкопал в земле очаги, из обломков построил хижины, на которые можно было натянуть сверху крышу-навес. Следы копыт и сухой навоз говорили о том, что здесь недавно побывали конные. Но примечательнее всего были стальные брусья, медная проволока, алюминиевые листы и другие, более редкие металлы, сложенные внутри башни у расчищенного входа. Рогавики разрабатывали Рунг летом, а зимой, когда тундра промерзала, возвращались за своей добычей. Те, что работали здесь, наверняка бросили свое дело, чтобы идти воевать с захватчиками.

— Остановимся здесь, — приказал Сидир.

Люди спешились и засуетились, исследуя округу, выбирая себе место для ночлега. Теперь их тела получат отдых, которого не знали целый месяц, но души… Солдаты почти не разговаривали, и голоса их звучали приглушенно. В глазах была настороженность.

Сидир и Девелькаи вошли в башню посмотреть её изнутри. Там было чуть светлее, чем снаружи — через проломы в западной стене светило солнце. Но над головой быстро собирался мрак. Там едва виднелось несколько балок, похожих на концы оборванной паутины. Вниз свисала цепь с крюком, определенно современного вида. Было сыро, виден был пар от дыхания, и слова звучали глухо. К сырости примешивался запах ржавчины.

— Все вычищают, сверху донизу, а? — заметил Девелькаи. — Резонно. Не хотелось бы взрывать все это. Да… тут, наверное, давно бы все съела ржавчина, не будь стен, цемента, штукатурки, резиновой оплетки и прочего. Рогавики ломают оболочку и режут металл пилами и паяльными лампами.

— Прямо-таки кощунство, — пробормотал Сидир.

— Не знаю, не знаю, воевода. — Девелькаи получил хорошее образование, но все его бароммское упрямство осталось при нем. — Я никогда до сих пор толком не понимал, сколько же всего захапали предки. Они оставили нам порядком истощенные шахты и нефтяные скважины, разве не так?

А самые богатые из них расположены вдоль побережий, подумал Сидир, и это вроде бы подтверждает теорию о том, что те земли лежали ещё под водой, когда строился Рунг. Больше ему почти ничего не было известно. Это Люди Моря, рагидийцы, читают глубины земли в поисках прошлого, более древнего, чем само человечество. И все же чувство неотвратимости времени пронизывало Сидира от макушки до кончиков пальцев.

— Так почему бы нам не использовать то, что от них осталось? — продолжал Девелькаи. — Такой город больше уж никто и никогда не построит…

Не потому ли погибли древние? Оттого, что загубили столько земли, что, когда льды отхватили у них большую её часть, тем не стало места, чтобы жить так, как они привыкли, а жить по-иному они не умели?

— …но мы и наши дети имеем право взять, что можем, и использовать это, как можем, разве не так?

«А что мы можем? Теперь, когда я увидел это своими глазами…»

Перед Сидиром всплыло сморщенное лицо Юруссуна. Наисский ученый, посовещавшись с учеными Арваннета, сказал своему хаамандурскому соправителю: «В древние времена, когда Арваннет ещё жил полной жизнью, его сограждане бывали в Рунге. Я нашел отрывки их записей в позднейших работах, которые имеются в библиотеках. Судя по этим источникам, древние предпринимали фантастические усилия для спасения своего города — прорыли большие каналы, воздвигли высокие дамбы. В результате ледник обогнул город, не тронув его. Отчаянная борьба цивилизации, владевшей целым миром… И я спрашиваю себя, не была ли гибель этих людей — быстрая гибель, занявшая всего несколько веков, — вызвана чем-то таким, что сделали они сами?»

Сидир не понимал, ни что такое Рунг, ни что такое льды, рядом с которыми Рунг ничтожен, пока не увидел их своими глазами.

— …и так мы и поступим. Воевода был абсолютно прав касательно этого похода. У меня, признаюсь, имелись сомнения, но вы были правы. Варвары лишь чуть-чуть тронули эти сокровища. Мы поставим здесь хорошее оборудование, введем современные методы…

Этот ничего не понял. Сидир посмотрел в честное лицо полковника и медленно сказал:

— Возможно, мы не настолько долго задержимся здесь. — Объяснять он ничего не стал. И вскоре, взяв фонарь, довольно безрассудно взошел один наверх. Он шел по бетонным ступенькам, вспученным от древности, как черепашьи панцири, и скользким от вечернего морозца, шел через провалы, над которыми рогавики укрепили перекидные лесенки, и наконец поднялся на помост, построенный ими на вершине. Он стоял там, и его пробирала дрожь. На западе солнце уже зашло за ледник, который отражался на бледно-зеленом небе, словно вал тьмы. Горбатый месяц висел над черными громадами. Восточная сторона неба походила цветом на запекшуюся кровь. Проглянуло несколько звезд. Под ними ещё отражали дневной свет замерзшее озеро и его обледенелый берег. Ветер улегся, и настала великая тишь.

«Нет, я не был прав, я не прав во всем, — сознался Сидир вечерним сумеркам. — Я завел своих людей на неверный путь. Мы не сможем воспользоваться тем, что взяли. Может быть, и удержать это не сумеем. Теперь я не уверен, стоит ли и пытаться. Нет, — одернул он себя. Когда-нибудь, да, когда-нибудь эта страна будет укрощена и обустроена, через тундру проложат настоящую дорогу, и здешние богатства превзойдут все ожидания. Теперь же они не про нас. Путь сюда слишком тяжел, страна слишком сурова, руины слишком огромны. А лето на исходе, близится зима, и с ней грядет голод.

Я ни с кем не делился этим. Каждый форт на Становой считает, что его заботы единственны в своем роде. Но я-то читаю рапорты всех командиров и знаю: северяне повсюду и так успешно, как я и не представлял, угоняют дикий скот за пределы нашей досягаемости.

Что ж, они ведь хищники и знают все о повадках своей добычи. И Дония тоже волчица — если она жива».

Сидир вскинул голову. Нет, это говорит его усталое тело, а не разум. Разумом он сознает, что, хотя и рассчитывал кормить армию в основном охотой, никогда не был столь беспечен, чтобы полагаться на это целиком. Если людям на зимних квартирах и не хватит свежего мяса, у них будет хлеб, кукуруза, рис, бобы, и они смогут заняться подледной рыбной ловлей. Пусть они увидят, как он со своим отрядом притащился из Рунга несолоно хлебавши, — он объяснит им, что это лишь временная неудача, и воспламенит их рассказом о богатствах, которые ждут своего часа. Пусть им предстоит долгие годы бороться с увертливым, искусным, жестоким врагом — они справятся со своей задачей. Это вопрос стойкости. В конце концов они завоюют весь Андалин для себя и своих потомков.

«Почему же тогда я грущу? И чего боюсь?

Дония, где ты теперь, когда приближается ночь?»

Глава 19

Через несколько дней хозяйка Совиного Крика, не в силах больше усидеть на месте, отправилась на охоту. Вене разъехалось, но успело распугать вокруг всю неубитую дичь, которая отошла на значительное расстояние. Дония не рассчитывала вернуться скоро. Джоссерек остался работать на подворье Громовой Котел. Предложения тамошних девушек он отклонял. К его удивлению, там нашлось все, что ему было нужно. Поистине, это подворье было главным торговым центром, главной мастерской и самой большой гостиницей севера. Девушки проявили снисхождение и согласились с тем, что он, пока можно, каждый свой час должен посвящать работе. Он не сказал им, что одна лишь работа помогает ему не слишком сильно тосковать по Доний.

Она вернулась через неделю. Он узнал об этом, лишь когда она вошла в комнату, где он устроил себе лабораторию. Комната была просторная, с белеными штукатуренными стенами, а в окна светило солнце, хотя в помещении было прохладно. На верстаке громоздился разный ручной и механический инструмент. Джоссерек в тот миг, орудуя напильником, обрабатывал медный сердечник до нужной формы и размера.

Услышав, как позади открылась дверь, он обернулся и увидел её. За спиной у неё ослепительно сиял проем открытой двери. На какой-то миг она предстала перед ним тенью в ореоле растрепавшихся светлых кудрей. Потом он различил загар на её теле. На ней были только сапоги и короткая оленья туника.

— Джоссерек, — сказала она. — У меня круги перед глазами. — Он бросился к ней, повинуясь зову вскипевшей крови, и слился с ней в долгом поцелуе; потом вспомнил, что надо бы закрыть дверь, но снова потянулся к Доний. Она шутливо оттолкнула его:

— После мы найдем место получше этого. — И тут же посерьезнела. — Как идут твои дела?

Обо мне она не спрашивает, пронзило его, как ножом. Хотя… Когда она уделила ему столько времени, словно он был её мужем, он поверил в искренность её привязанности к нему. Но не смел и надеяться, что её чувства хоть в малой степени могут приблизиться к тем, которые испытывает он сам. Такая неистовая поглощенность любимым существом несвойственна мужчине старше двадцати, а рогавикам, видимо, несвойственна в любом возрасте. Если им и знакомо иное чувство, кроме привязанности, верности, общности судьбы, они хранят его про себя, для семейного пользования. Не стоило спрашивать у Доний, что такого дают ей её законные мужья. И не стоило ревновать к ним. Они были славные ребята, они радушно принимали его и принимали как должное его связь с их женой. Да, они изо всех сил старались доказать ему свою дружбу. Но они-то ускакали с ней на охоту, а ему пришлось остаться тут… Он проглотил слюну, сжал кулаки и заставил себя успокоиться.

— Неплохо, очень неплохо. А как удалась охота?

— Хорошо. Я расскажу тебе, как Олово мертвой хваткой вцепился в буйвола… но нет, это потом. — Она схватила его за руку, и он почувствовал, что она дрожит. — Можешь ты наконец объяснить, что ты делаешь?

«Ее страна в опасности. На её месте и я бы захотел первым делом узнать, что нового. А у меня нет такого единства со своей родиной, как у нее».

— Я скрытничал только потому, — извиняющимся тоном сказал он, — что не был уверен, удастся ли мой замысел. — (Я мог бы проверить это и раньше, Дония, но ты была здесь, и я не хотел терять ни единого мига близости с тобой.) — Потом только поверил, что удастся. Собственно говоря, я надеюсь закончить свой аппарат дня через два-три.

Она отпустила его руку и подошла к верстаку посмотреть, насколько он продвинулся. Джоссерек с радостью показывал ей свою работу. Между полюсами индуктивной катушки трещали искры, золотой листок раскрывался и складывался, как крылья бабочки, внутри стеклянного электроскопа, игла компаса подрагивала, повинуясь смене магнитных полей.

— И вот это будет говорить… через тысячу миль? — дивилась она. Никогда о таком не слыхала. И как у тебя в голове умещается столько знаний, чтобы сделать такой прибор?

— Ну, это не так уж сложно. — (Простой разрядный гетеродин и антенна на воздушном змее.) — Самое трудное было собрать источник энергии. — (Как сказать по-рогавикски «серная кислота», как проверить, ту ли жидкость тебе в итоге предложили, как определить мощность свинцовой батареи, которую ты наконец собрал?) — И ещё нужно было Точно измерить некоторые величины, чтобы они, по крайней мере, правильно соотносились друг с другом. (Сопротивление, емкость, индуктивность, чтобы получить нужную длину волны, которую могла бы принять корабельная радиостанция, настроенная на эту частоту.)

— Как же ты меришь? — сразу сообразила она. — Ведь наши меры не совпадают с вашими.

— Верно, — улыбнулся он. — Я все мерки ношу с собой. Видишь ли, в моей работе иногда приходится делать разные приборы из ничего. Поэтому мне известна длина и ширина разных частей моего тела. А зная это, я могу довольно точно отмерить нужное количество воды, чтобы определить вес, или сделать маятник для отсчета времени. Если же нужна более высокая точность… — Он вытянул руки с изображением якоря, змеи и орки. — Если ты повнимательнее посмотришь на эти рисунки, то увидишь маленькие метки. Их наносили очень тщательно. Она вскрикнула радостно, захлопав в ладоши:

— Значит, скоро ты сможешь вызвать своих Людей Моря?

— Только сам их не услышу. Я настучу сообщение особыми знаками — точка и тире, а они поймают его с помощью своих приборов. Я уже говорил тебе, что меня бросили в Андалин не одного-разъединственного, словно игральную кость на сукно. В Империи действуют и другие наши агенты. А в Море Ураганов и Дельфиньем заливе плавает несколько наших «торгово-исследовательских» судов — на самом деле это боевые корабли. — Ему пришлось перейти на арваннетский. — Моя миссия связана с широкими полномочиями. Если я распоряжусь, чтобы прислали людей для встречи со мной и, главное, для передачи моих сведений и предложений начальству в Ичинг — их пришлют. — И снова по-рогавикски: — А вот эту штуку придумали для скорости. Без неё мне понадобилось бы несколько месяцев, чтобы добраться до одного из кораблей, и ещё несколько — на то, чтобы начать действовать, в то время как твой народ страдает и гибнет. За такой срок вы могли бы понести жуткие потери, и у нас не осталось бы никакой надежды. Я не верю, что Сидир зимой будет сидеть сложа руки, а ты? Но теперь к тому времени, как я окажусь на побережье Залива, наши ребята уже зашевелятся.

У Донии от радости навернулись слезы, и они сверкнули на её густых ресницах.

— И ты победишь его, Джоссерек, мой охотник на медведя, милый мой, сокол мой. Ты избавишь землю от его орды. — Она обняла его.

Он собрал всю свою волю, чтобы освободиться, скрестил на груди руки, покачал головой и сказал как можно мягче:

— Я? Нет, Дония. Не я. И не матросы с кораблей. И не провинциальные дворяне, не воры и убийцы из трущоб Арваннета. Только вы сами, северяне, сможете освободить себя. Если сплотитесь.

Задетая и изумленная, она возразила:

— Но ты же говорил перед моим отъездом, что твои Люди Моря могут поднять город… отрезать армию Сидира от…

— Да, я сказал, что это возможно. Он оставил дельту Становой недостаточно защищенной. И все же нас слишком мало. Нам потребуется много бойцов-рогавиков.

— Да, да, я понимаю, и ты сам слышал, как многие кричали на вече, что пойдут, когда бы ты ни позвал. Их родичи, которые остались дома, придут тоже — вдесятеро больше.

— Нет, дорогая, ты не понимаешь, — вздохнул Джоссерек. — Не знаю, смогу ли я хоть когда-нибудь объяснить тебе все это. Вот слушай. Мы, киллимарайхцы, не можем открыто возглавить борьбу. Наша страна не хочет воевать с Империей. От нас отреклись бы и выдали бы нас на расправу Рагиду… разве только обе державы сделали бы вид, будто мы — никому не известные пираты из неведомых мест Материнского океана, у которых своя корысть в разжигании мятежа. — Он увидел растерянность Донии: правительства, политика, уголовное право, пираты, юридические фикции сплошная бессмыслица… и поспешно продолжил: — Так вот. Помещики из окрестностей Арваннета могут поднять своих крестьян, Ножевые Братства владеют искусством уличных боев, мудрецы, возможно, помогут своими интригами подготовить почву, но нам все же понадобится много северян. Кроме того, невредимой останется армия Сидира. Ты же знаешь — он не потащится по суше. Он вернется по Становой и отнимет назад то, что потерял. Северян понадобится много, очень много.

Она помолчала, сплетя пальцы, и наконец прошептала:

— Ты их получишь. Вести быстро передаются от стана к стану.

Он кивнул.

Она тоже много думала над этим перед охотой. Его позднейшие размышления строились в основном на том, что она сказала. Роды, живущие в долине реки, не смогут сразу послать ему воинов. Их земли под властью врага. Но роды к востоку от реки, вплоть до Диких лесов, должны откликнуться все, ибо их земли ещё свободны. В основном же следует рассчитывать на добровольцев с западных земель, от Тантианских холмов до лёссовых равнин Старрока. Так рогавики объединялись в прошлом, чтобы помочь друг другу в борьбе против цивилизованных захватчиков. На сей раз угроза истребить дикие стада по всему северу соберет вместе многие тысячи.

— Скажи только когда — и они соберутся, — заверила Дония.

— Я ещё не знаю когда. Не так-то скоро. Мне надо будет съездить на юг, встретиться со своими соотечественниками, помочь подготовить восстание. Это займет по меньшей мере два месяца, а то и три. Потом мы пошлем за первым подкреплением. Можешь ли ты — или все равно кто — к этому сроку собрать людей и держать их наготове в зимовьях недалеко от границы?

— Да.

— Я передам, когда им выступить. Если удача нам улыбнется, они помогут нам одолеть Империю в городе. Гарнизоны там тощие, а укрепления слабые. Но потом нам придется изворачиваться, как лисицам. Сидир соберет свое войско и двинется вниз по реке. Нам не поздоровится, если мы встретим его, прижатые к морю. Надо будет продвинуться на север. И вот тут к нам должно будет присоединиться на реке второе, более мощное подкрепление, причем в довольно короткий срок. Возможно ли это?

— Думаю, что да.

— Тут встает вопрос с продовольствием — ведь будет зима.

— Продукты каждый возьмет с собой. Пеммикан — на нем можно прожить, пока не представится случая поохотиться после победы по дороге домой.

— Если будет она, победа. Дония, я не умею жить в будущем. У меня нет никакого плана, кроме захвата Арваннета. Пока ещё нет. А потом — не знаю. Он прислонился к верстаку, до боли в пальцах вцепившись в его край. — Вас, пожалуй, столько же или больше, нежели у Сидира солдат. Но сумеете ли вы одолеть их? У них есть кое-что сильнее пушек и доспехов. У них есть солдатская выучка, у них есть боевой дух. Если их кавалерия с пиками наперевес пойдет на вас в атаку, сможет ли тысяча рогавикских копейщиков встретить её плечом к плечу? Не думаю. Мне кажется, они не выдержат запаха, разойдутся врозь и погибнут, сражаясь поодиночке — храбро, да, но погибнут.

— Храбрость важнее смерти, — тихо сказала она. Его охватила тоска.

— И ты там будешь, Дония?

— Во втором подкреплении?! Конечно. Как же иначе? Если враг уйдет из Хервара, понятно.

— Я не хочу, чтобы тебя убили! Слушай, поедем со мной на юг.

— Что? — возмутилась она.

— Когда я уеду, поезжай следом и ты. Возьми с собой… кого захочешь. Там тоже будет опасно, но это лучше, чем партизанская война и под конец сражение с целой армией, если ты доживешь до него.

— Джоссерек, что ты говоришь? Я не могу уехать. Я и так уж засиделась здесь. Хервар захвачен, пойми!

— Да, да, — заторопился он, — я понимаю, как ненавистно тебе оставлять в беде своих сородичей. Но ты можешь помочь им неизмеримо больше, помогая мне. Подумай. Нам — Людям Моря, арваннетянам — нужен кто-нибудь, кто понимает северян, по-настоящему понимает, на что они способны, а на что нет. Кто-то, к кому они прислушаются, чьему совету последуют. И этот кто-то должен также иметь опыт общения с цивилизованными людьми. Ты как раз подходишь. Не думаю, что есть хоть один рогавик, лучше пригодный для… для штабной работы и связи, чем ты. И мы вдвоем хорошо поладим. Верно? Джоссерек напрягся. — Дония, так надо. Это твой долг перед Херваром.

Он ждал ответа в тишине, наполненной стуком собственного сердца, а её желто-зеленые глаза пронизывали его насквозь. Что-то отразилось в них боль?

Когда она заговорила, голос её звучал чуть более хрипло, чем обычно, и не совсем твердо:

— Поговорим лучше о нас с тобой, милый. Выйдем на воздух.

«Рогавики» означает «дети неба».

Она скрестила с его рукой свою руку, теплую и сильную, и они в молчании вышли из дома. Подворские деревья раскачивались, бросая вокруг летучие тени — ветер был западный, но уже с холодком.

Дония шла в ногу с Джоссереком. Вскоре они отдалились на милю от подворья. Здесь о человеке напоминала лишь рощица, несколько далеких построек да пыльный клочок убранного поля у кратера Громового Котла. Все остальное поднебесное пространство занимала степь. До самого края земли стлались травы в пояс высотой. Их зеленое многоцветье уже бледнело, все сильнее отливая серебром. Ветер разносил по округе медовые запахи. Черные дрозды сотнями вились в гудящем воздухе. Над головой трепетали их красные крылышки и раздавались тонкие сладостные трели. Высоко над ними, невероятно белая на синем, пролетела стая лебедей.

Когда Дония наконец заговорила, Джоссерек порадовался тому, что они продолжают шагать. Это помогало побороть холод снаружи и внутри. Она смотрела прямо перед собой, и ему казалось, что он чувствует, какой силы воли, даже отваги, требуют от неё эти слова.

— Дорогой мой друг, я боялась, что это случится. Бывало и раньше, что наши женщины сближались с чужеземцами и видели в них… нечто большее, чем забаву. Добром это ни разу не кончилось. Уходи от меня, пока ещё не поздно. Теперь я могу принести тебе одну только боль.

Он впился взглядом ей в лицо и проговорил:

— Ты боишься, что меня возмущают твои мужья и из этого может выйти что-то дурное? Нет. Я бы… я бы, конечно, предпочел, чтобы ты принадлежала только мне. Но… — хмыкнул он, — ты даешь мне так много, когда мы вместе, что я стал сомневаться, способен ли один мужчина дать тебе столько же.

— Что ты хочешь сказать? — закусила она губы.

— Что на все согласен, лишь бы остаться с тобой навсегда.

— Это невозможно.

— Почему?

— Джоссерек, ты мне не безразличен. Ты был мне храбрым товарищем, несравненным собеседником — и прекрасным любовником тоже. Неужели ты думаешь, что я не взяла бы тебя в семью, если могла бы?

— Знаю, — вздохнул он, — мне никогда не стать настоящим жителем степей. Слишком поздно начинать. Но самому необходимому я могу научиться.

— Уверена, что ты можешь научиться всему, кроме одного, — покачала своей янтарной головой Дония. — Ты не можешь сделать так, чтобы твоя душа стала душой рогавика. Ты никогда не будешь думать, как мы, чувствовать, как мы. И сам будешь для нас вечной загадкой. Говорю тебе, это не раз уже пробовали на протяжении многих веков — и брак, и принятие в семью, и вступление в род, пробовали и сами жить на чужбине — и ничего из этого не получалось. Мы не можем долго жить в людском скопище — мы сходим с ума и чаще всего кого-нибудь убиваем. И ни ты, ни любой чужеземец не выдержит у нас больше года или двух. Его одиночество и его страсть все возрастают, и он не желает больше ничего, кроме своей женщины, а она ускользает от его плена, и в конце концов он убивает себя. Я не допущу, чтобы это случилось с тобой. Ступай своим путем, а я пойду своим, и сохраним счастливую память друг о друге.

Ропща в душе, он прохрипел:

— Я не хочу уступать. И ты тоже не из тех, кто сдается. Давай попробуем еще, поищем свой путь.

Она споткнулась и тревожно взглянула на него:

— Ты хочешь вернуться со мною в Хервар?

— Нет — как я могу? Но вот ты можешь и должна поехать со мной в Арваннет. Позволь, я объясню во всех подробностях, покажу тебе на пальцах, как ты там нужна. Что ты здесь? Лишний боец, и только. Там же…

Она остановилась и тем заставила его умолкнуть. Немного постояла, опустив глаза в колеблемую ветром траву, тесно прижавшись к Джоссереку. Потом расправила плечи, взяла его руки в свои, посмотрела ему в глаза и сказала твердо:

— Одно это уже показывает, какая река разделяет нас. Ты думаешь, я свободна выбирать, как мне поступить. А это не так, Джоссерек. Враг вторгся на землю моего рода. Я должна защищать её. Ты спросишь: раз уж я приехала сюда, почему бы мне не поехать и дальше, туда, где я нужнее? На это я отвечу: я просто не показывала тебе, как тяжко далась мне эта поездка. Если бы мои мужья не поддерживали меня, а я их, мы бы не выдержали. А так наш разум пересилил желание. То же в какой-то мере относится и к тем, кто приехал с нами. Мы даже притворялись веселыми. Потому что знали — это продлится недолго, мы только скажем свое слово и уедем; потом решили дать время тебе, когда ты сказал, что у тебя есть план. И потом — здесь хотя и не Хервар, но все же север. Здесь все достаточно напоминает дом, чтобы притупить самую острую боль от разлуки с домом, который в беде. И ехать в чужую страну я не могу, да и никто из нас не может. Те роды, чьи земли ещё не осквернили, — те мужчины и женщины могут пойти с тобой. И пойдут с охотой, чтобы опередить врага. Я подберу тебе советников из их числа. Но сама не могу ехать, нет, не могу.

— Почему? — прошептал он.

— Не знаю. Почему мы с тобой дышим? Эти слова поразили его, как громом.

— Джоссерек! — Она с тревогой обвила его руками. — Тебе нехорошо?

«Надо будет подумать еще. Может быть, окажется, что я ошибался. О милосердный Дельфин, сделай так, чтобы я ошибся».

— Нет, ничего, — пробормотал он.

— Ты побледнел. И весь холодный. Он взял себя в руки:

— Я, конечно, разочарован. Ты… ты не сможешь побыть здесь до моего отъезда?

— Как долго?

— Я должен закончить свой переговорник через два-три дня. А потом для верности хочу поработать с ним ещё дня три, чтобы наверняка убедиться, что сообщение дошло. — (Попробовать разную частоту. Учесть атмосферные условия. Потянуть время, чтобы побыть ещё с тобой, милая: любовь всех нас делает лжецами.) — А тем временем мы можем послать гонцов за теми людьми, которых ты мне обещала.

— Хорошо. Я могу подождать… ещё с неделю, а все наши могут отправиться и раньше. Надежда придает нам сил. — Дония припала к нему. — И каждая ночь будет твоей, дорогой, только твоей.

Глава 20

Странно было оказаться вновь на корабле. Когда Джоссерек вышел из отведенной ему каюты, соленый ветер, его пение в снастях, поскрипывание дерева и такелажа, шорох и шлепки волн у борта, раскачивание палубы под ногами заставили его почувствовать себя преображенным.

Полдюжины сопровождавших его рогавиков тоже с трудом признали его. Он чисто побрился, подстриг свои черные волосы и сменил шерсть и кожу севера на матросскую парусину. Рога-вики обменивались улыбками и жестами с командой, но явно чувствовали себя здесь неловко. По темному морю катились белые гребни; соленые брызги жалили кожу; земля, с которой их доставили сюда на шлюпке, едва виднелась на северном горизонте.

— Адмирал назначил мне встречу, — сказал Джоссерек. — Хочешь пойти со мной, Феро?

— Да, — кивнул торговец из рода Валики, главный его проводник и советник. — А остальные?

— Ну-у, ты же знаешь наших начальников. Да вы, ребята, и не поймете ничего из того, что там будет говориться; и наша задача пока всего лишь обменяться сведениями. — Следуя с Феро за боем, который принес, ему приглашение, Джоссерек спросил: — Вас хорошо разместили?

— Тут все, конечно, очень интересно. Но как ни устали мы с дороги, сомневаюсь, сможем ли мы уснуть внизу, в таком скопище тел. Нельзя ли нам разложить свои мешки прямо здесь?

Джоссерек осмотрелся. «Гордость Альмерика» по тоннажу соответствовал торговому судну, хотя его пушки больше подошли бы линкору.

— Уверен, что можно. Места тут много, а до начала каких-либо боевых действий мы, конечно, высадим вас на берег.

Адмирал Роннах принял их у себя в каюте. Он был из племени Деррэн, как и Джоссерек, но это ничем их не связывало. Гораздо сильнее связывал их флотский мундир с золотой летучей рыбой, который носил адмирал.

— Здравствуйте, господа. Прошу садиться. Наш общий язык, должно быть, рагидийский? Сигары? Как вы добрались из… из того места, откуда послали нам радиограмму?

— Скакали во весь дух, — ответил Джоссерек. У него не было слов, чтобы описать те пространства, которые они преодолели. Им пришлось переправиться через Становую, избегая патрулей с имперских аванпостов, и ехать на восток чуть ли не до Диких лесов, прежде чем повернуть на юг по песчаным прибрежным низинам. Нигде на территории Арваннета нельзя было назначить определенного места встречи.

— Мы уж начали беспокоиться — день за днем посылаем шлюпку, а вас все нет, — признался Роннах. — Слишком уж много неизвестных величин в этом деле, на мой взгляд.

— Каково положение дел сейчас, мой адмирал? — напрягся Джоссерек.

— Боюсь, что оно в зачаточном состоянии. Эфир трещит от переговоров с Ичингом. Вы сами понимаете, там будут рады, если Рагидийскую Империю потеснят на несколько пядей — при условии, что это не будет стоить им войны. Поэтому все сугубо неофициально, и Старейшины потребуют ещё уйму информации и разъяснений, прежде чем позволят нам действовать. Мы высадили на берег несколько агентов, в городе тайно установлен передатчик, вот почти и все.

— Большего я и не ожидал, — кивнул Джоссерек. (Правда, позволял себе надеяться — ради Доний. Но…) — Придется мне, как видно, служить у самого себя офицером по связи, работаяодновременно у вас в штабе и сражаясь с начальством у нас на родине — и одни боги знают, что еще.

Феро молча слушал, непонимающе глядя рысьими глазами.

Шумел проливной дождь, смывая с арваннетских улиц в каналы всю летнюю грязь и осеннюю листву. Логовища за окнами дома Касиру казались покинутыми — дома, трактиры и притоны притаились под дождем, и Адова Обитель едва маячила над крышами. Но в уютной комнате, обитой сливовым бархатом, ярко светили лампы, сверкали хрусталь и серебро и благоухали курильницы.

Помощник атамана Братства Костоломов откинулся назад, затянулся дурманным зельем, выпустил дымок, заволокший его сухое лицо, и промолвил:

— Да, ты пережил целый эпос. Но я, боюсь, не гожусь в эпические герои. Они все норовят погибнуть смолоду и как можно кровавее.

Джоссерек пошевелился на стуле.

— Хочешь жить, как теперь — затравленным и измотанным, пока ищейки Империи не выведут вас всех под корень? На Новокипской дороге я видел пугала — говорят, будто их сделали из кож казненных преступников. По мне, это жутко страшная смерть, страшнее, чем от меча.

— Но потерпевшие поражение повстанцы погибнут ещё более садистски. До сих пор в Логовищах было ещё терпимо. Оккупационные войска слишком малочисленны и слишком заняты другими делами, чтобы предпринимать что-то, кроме случайных облав. Им не часто удается взять кого-нибудь стоящего. Хуже всего то, что мы лишились покровительства Гильдий.

— Одно только это вас задушит, — подался вперед Джоссерек. — Пойми, я даю тебе возможность заключить тот самый союз с Людьми Моря и северянами, на который ты надеялся. Я не прошу тебя дать ответ сегодня же. Видимо, ты не можешь. Моей стороне тоже нужна определенная уверенность в успехе перед началом действий. Я — один из нескольких, ведущих переговоры с различными силами города, которым нужно договориться и объединиться, иначе восстание действительно потеряет всякий смысл. Может быть, мы с тобой займемся этим вместе? И если ты увидишь, что нам хоть что-нибудь светит, то свяжешь нас ещё с кем-нибудь?

— На это понадобится время.

— Знаю, — довольно мрачно ответил Джоссерек. А Касиру просветлел:

— Ну что ж… на таких условиях мы сможем договориться. Ты — мой дорогой гость.

Эрсер эн-Хаван, Святейший советник по светским делам, сидел в облачении своего Серого ордена на мраморном троне, сделанном в столь давние времена, что в его сиденье и спинке образовались углубления, и вертел в пальцах сферу из дымчатого хрусталя, которую носил на шее. Границы льдов и линии побережий, вырезанные на ней, были не такие, как на нынешних картах. В строго обставленной комнате стоял полумрак. Джоссерека ввели сюда с завязанными глазами. Он знал только, что находится где-то в Венценосном соборе.

— Поймите меня, — шелестел мудрец, — я принимаю вас лишь потому, что слова, которые вы передали мне через посредников, заслуживают некоторого внимания. Возможно, я хочу только выудить у вас всю информацию, прежде чем арестовать вас и передать имперской следственной службе.

— Все возможно, — невозмутимо ответил Джоссерек. — Поймите и вы, что я всего лишь посланник, а те люди, от имени которых я говорю, не представляют здесь правительства Киллимарайха. Наша разведка сообщает нам, что на подвластной вам территории намечаются беспорядки. Предполагается и вторжение извне, и восстание в самом городе. Нам кажется, Ичинг не выразил бы недовольства, если бы мы предложили свою помощь ради уменьшения числа жертв. Однако решение остается за вами.

— Я, признаться, не понимаю, почему вы не сообщаете о своих открытиях самому Гласу Империи?

— Мы сочли, ваша мудрость, что Совет мудрецов сможет лучше оценить наши сведения и решить, что делать дальше. И разве Совет не входит в имперское правительство Арваннета?

— Считается, что входит. Вы намекаете на то, что в городе существует движение, цель которого — свергнуть власть Империи и вновь провозгласить независимость, и что это движение надеется на помощь северных варваров и… э-э… авантюристов из числа Людей Моря?

— Совершенно верно, ваша мудрость. Киллимарайху нет прямого дела до того, удастся восстание или нет, хотя он, позволю напомнить вашей мудрости, никогда не признавал захвата Арваннета Рагидом. Однако нам кажется, что предотвратить восстание уже невозможно, и вам лучше принять меры к тому, чтобы как-то управлять событиями.

— Например, переговорить с определенными кругами, чтобы составить… э-э…

— Предлагаю вам назвать это правительством национального спасения, ваша мудрость.

— Возможно.

— Или хотя бы коалицией. Ваша мудрость, если те лица, которых я представляю, смогут уменьшить кровопролитие, посредничая между разными фракциями, они будут счастливы попытаться.

Эрсер разгладил свою раздвоенную бороду.

— Нас бы более привлекло предложение помешать имперскому воеводе привести сюда по реке армию, если переворот удастся. Арваннет пережил многих завоевателей. Эти ничем не отличаются от других. Несколько десятилетий, несколько веков… Но каждый человек умирает только раз и навеки.

— Ваша мудрость, я уже говорил вам, что нам случайно стало кое-что известно о намерениях северян…

О Донии никто ничего не знал — здесь не было никого из Хервара, да и не могло быть, пока Сидир держал свою ставку в Фульде. Джоссерек вскоре перестал расспрашивать и вместе с Феро отвел в сторону Таргантара из рода Луки, больше других подходившего на роль командира.

Охотники, разбитые на сотни и десятки сотен, стояли на Унварских болотах, и не видно было, сколько их всего. Оголенные деревья и кусты, сухой тростник как-то все же укрывали их среди замерзшей топи, особенно в этот серый сумрачный день, когда валил снег, густой и мокрый, укутывающий землю бесцветным покровом.

— Ты уверен, что все собрались? — спросил Джоссерек Таргантара.

— Нет, — пожал плечами тот. — Как могу я быть уверен? Но наверняка все.

Он рассказал, что в северных землях на случай войны существует целая сеть гонцов, хотя её никто не создавал. В этом не было ничего необыкновенного, если учесть характер северян. Этого требовал здравый смысл, вот и все. Таргантар стал человеком, к которому сходились все известия и который наконец сказал слово, побудившее всех тронуться в путь; его же побудила на это долгая беседа Доний с ним, его женой и собратьями-мужьями на краевом вече в Громовом Котле. Приблизительно он знал, сколько человек отправилось на юг, чтобы сойтись в этом месте, указанном Феро. И знал, что ещё одно войско, в несколько раз большее этого, готово собраться в долине Становой, как только его позовут. Множество гонцов и конных подстав только и ждут, чтобы на полном скаку оповестить все станы.

— Можете вы провести здесь ещё несколько дней так, чтобы вас не заметили? — спросил Джоссерек.

— Думаю, да, — кивнул Таргантар. — Между границей и этой пустошью не так уж много крестьянских дворов; и надеюсь у тех отрядов, что проходили мимо них, хватило ума взять всех жителей в плен, как мы и договаривались. Разве что пустит слух кто-нибудь из живущих на болотах. Но все наши, торговавшие к востоку от Идисских гор и знающие лес, будут нести караул и постараются не допустить этого.

— Хорошо. Видишь ли, мы решили поднять сначала деревни, особенно те, что к северу. Если помещики за ночь овладеют окрестностями, армия дольше не получит известий о происшедшем.

— Правильно придумали. Но поспешите. Это место слишком сырое и мрачное для нас.

— Три-четыре дня, не более. Потом вас позовут.

— Что нам делать тогда?.

— Выйти в обход города на Большую Восточную дорогу. Ты ведь помнишь это единственный путь через Лагуну. У нас нет ни плотов, ни лодок, которые были у рагидийцев, когда они брали город.

— Хм. Я помню еще, что на той стороне стоит мощный бастион.

— Им займутся Ножевые Братья, — сказал Феро. — Они нападут изнутри, откроют вам ворота и покажут, где в городе стоят войска. Кавалерия и артиллерия будут здесь бессильны — эти улочки все равно что горные ущелья.

— Хо-ро-шо.

Таргантар вынул свой клинок, провел пальцем по лезвию и улыбнулся.

Зимней ночью по всему Арваннету охотились рогавики. Света от звезд, от луны в ледяном ореоле, от морозной пыли Небесной реки было им вполне довольно. Солдаты не могли тягаться в темноте с острым чутьем северян. С убитых снимали оружие, и вновь переулки гудели от лая северных собак, гнавшихся за новой добычей.

Несколько имперских взводов засело в домах, сдерживая врага ружейным огнем. Ничего. Пусть сидят. Скоро подойдут Люди Моря, умеющие обращаться с захваченными пушками. По радио передали, что Новый Кип после недолгого обстрела пал и буксиры вскоре поднимут по реке пару боевых кораблей.

Перед Голинским дворцом лежали тела солдат, защищавших его с отчаянной храбростью. Но северные лучники скосили их, проникли в потемках за баррикады и клинками добили уцелевших.

Джоссерек повел победителей во дворец. До сих пор он держался чуть позади в бесчисленных коротких схватках, которые ежечасно вспыхивали и гасли на улицах, набирали силу или выдыхались, оставляя на булыжнике кровь для бродячих собак и мясо для больших городских крыс. Джоссерек знал, что ещё нужен Доний. Но во дворце жил и работал Сидир. К бароммцу надо подобрать ключ, составить против него план. Ичинг пошлет с Джоссереком на север несколько опытных военных — но их будут единицы в хаосе необученных и не поддающихся обучению бойцов. Рогавики могли взять, если и не удержать, Арваннет только превосходящей численностью, с посторонней помощью, напав врасплох и сражаясь в лабиринте улиц. Когда они сойдутся с Сидиром, ничего этого не будет.

Сопротивления больше никто не оказывал. Перепуганные слуги разбегались от покрытых кровью охотников на бизонов, когда те неслись по сводчатым коридорам и роскошным покоям. Джоссерек увидел одного, который, судя по ливрее, принадлежал к домашней обслуге, и крикнул: «Стой!» Тот припустил ещё резвее, рыдая от ужаса. Тогда одна из женщин усмехнулась, сняла с пояса аркан и метнула его. Слуга упал с грохотом, от которого задребезжал стеклянный канделябр. Джоссерек приставил ему нож к шее.

— Кто тут самый главный? Отвечай!

— Гл-ас Имп-перии, — еле выговорил тот. — Лунная палата.

Сам Юруссун Сот-Зора? Чудесно! Если взять гражданского наместника в заложники — разумеется, очень вежливо, с оговорками, что это делается для его же безопасности…

— Показывай дорогу.

Джоссерек поднял слугу за шиворот и повел, подталкивая сзади сапогом.

В зале, где одинокая лампа освещала на стенах фазы луны, сидел суровый старец. Когда к нему вошли, он поднял пистолет и выдохнул:

— Ни с места.

Джоссерек махнул рогавикам, чтобы отошли, а сам, с напрягшимися мускулами живота, весь в поту и с сильно бьющимся пульсом, сказал:

— Это, должно быть, вы представляете здесь Империю. Мы не причиним вам никакого вреда.

— А вы — из Людей Моря, — спокойно, почти с сожалением, ответил Юруссун. — Телеграф из Нового Кипа, перед тем как замолчать, сообщил мне… И стоит ли, собственно, гневаться на Киллимарайх за то, что он поступает так же, как все государства?

— С вашего позволения, это не так, мой господин. Ситуация сложная, и мы…

Юруссун вскинул тонкую руку:

— Прошу вас не оскорблять меня, ибо я действительно представитель Блистательного Трона, и моя честь запрещает мне терпеть поношение от его врагов. — И он добавил, уже помягче: — Если вы и вправду не желаете мне зла, окажите мне услугу перед тем, как я уйду. Отойдите в сторону. Позвольте мне посмотреть на ваших великолепных животных.

Ошарашенный, Джоссерек пригласил рогавиков войти. Юруссун устремил взгляд на женщину с арканом, улыбнулся и спросил на её языке:

— Из какого ты рода, дорогая?

— Я? Из Старрока.

— Так я и думал. Видно по тебе. Ты, случаем, не родня Брюсе, которая зимовала когда-то на Сосновом озере? Она должна быть моих лет, если ещё жива.

— Нет…

— Ну, нет так нет.

Юруссун поднес пистолет ко лбу. Джоссерек кинулся вперед, но не успел. Грянул выстрел.

Снова пошел снег, на сей раз сухой и острый, как множество копий, ветер нес его с воем и уханьем. За окнами кабинета Сидира неслась белая круговерть, на стеклах выросли морозные узоры, и сумрак не уступал ни огню в очаге, ни лампам. Матрос, стоящий на часах, доложил:

— Понсарио эн-Острал, — и впустил купца. Джоссерек сердито глянул на него из-за стола, где рылся в бумагах. Арваннетянин старательно улыбнулся, отвесил два обдуманных заранее поклона, сложил руки на груди и стал ждать. Снежинки таяли в его волосах, в бороде, на меховом воротнике туники, не прикрытом плащом.

— Присядьте, — сказал Джоссерек. Насколько он понял, этого жирного лиса надо запугивать и умасливать в равных долях.

— Да, мой господин. — Понсарио опустился на стул, пристроив свое брюшко на коленях. — Осмелюсь сказать, вызов к капитану Джоссереку Деррэну явился большой неожиданностью для меня.

— Вы ожидали, что вас примет адмирал Роннах? Он занят — сдерживает Логовища и налаживает жизнь в городе, стремясь избежать голода, пока дюжина фракций грызется за места в правительстве.

Понсарио посмотрел на него своими глазками-бусинками.

— Извинит ли капитан мою простоту, коли я скажу, что в правительство вошли бы более мудрые и ответственные люди, если б славный адмирал Роннах гарантировал, что оно продержится? В нынешнем состоянии неопределенности лишь фанатики, авантюристы да те, кто надеется скрыться, ограбив казну… лишь лица такого сорта выходят вперед.

— Остальные боятся, что вернется Сидир и сдерет с них шкуру?

— Что ж, капитан, восстание против Империи имело место, а ваша… ваша страна, по моим скудным сведениям, не предполагала взять нас под защиту.

— Разумно. Хотя отдельные Люди Моря и вмешались в спор между Рагидом, Арваннетом и рогавиками, в юрисдикцию Киллимарайха это не входит. Узнав о сложившейся ситуации, наш флот действительно прислал сюда корабли, чудом пришвартованные поблизости, — для оказания вам помощи в бедственном положении. — Понсарио закатил глаза, как бы говоря: что ж, если вы предпочитаете говорить на таком языке, воля ваша. — Несколько наших людей намерены сопровождать рогавиков, когда те в скором времени выступят на север, — продолжал Джоссерек, — В качестве нейтральных наблюдателей, разумеется. Однако мы согласны служить посредниками между ними и Империей, если нас попросят об этом.

— Прекрасно понимаю вас, капитан, — заверил Понсарио.

Джоссерек сложил вместе кончики пальцев и взглянул поверх них на купца.

— Мне стало известно, что вы сотрудничали с Сидиром — и были с ним в весьма близких отношениях, — сказал он с тигриной вкрадчивостью. — Мне было бы очень полезно поговорить о нем с вами. Тогда я мог бы представить, чего от него ожидать, — что, например, могло бы побудить его согласиться заключить мир.

— Ничего, мой господин, — пролепетал Понсарио, весь облившись потом.

— Тогда чего ожидать от него в военном отношении? Никто не узнает, о чем мы будем говорить с вами в этих четырех стенах. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но мне кажется, Гильдии оказались в довольно щекотливом положении после того, как отождествляли свои интересы с имперскими. Если Арваннет сохранит свою независимость, Гильдиям пригодятся влиятельные друзья за рубежом.

Понсарио, при всей своей осторожности, быстро смекал, что к чему.

— Да, капитан, мне вполне понятна ваша точка зрения. Я, как вы понимаете, не скажу ничего такого, что могли бы истолковать как измену. Но ведь вы желаете просто поговорить о Сидире, не так ли? Замечательный человек…

Джоссерек посчитал почти все услышанное за правду. Многое совпадало с тем, что он уже знал из других источников. Оказалось, что Понсарио превосходно разбирается в военном деле. А в качестве торговца, ведущего дела в верховьях Становой, он знал великую реку во все времена года и во всех мелочах. Хорошо он знал и имперское войско; помимо прямых отношений с его командующим, Понсарио был ещё и крупным военным подрядчиком. И умел делать логические выводы из того, что знал.

Армия не скоро доберется до Арваннета. Сидир двинется вниз из Фульда, забирая с собой по пути оставленные им гарнизоны. Придется забирать и все их снаряжение, особенно пушки и боеприпасы: ведь в оставленные крепости, конечно, ворвутся рогавики и уничтожат все, что не смогут унести с собой. А транспортировать тяжелую военную технику зимой дьявольски трудно. Сидир, конечно, пойдет по замерзшему руслу Становой, таща за собой грузы на лыжах, полозьях и колесах. Это легче, чем следовать по разбитым ухабистым дорогам, хотя все же тяжело. Когда же он вступит в пограничную область на юге, придется ему выйти на берег, так как лед там недостаточно крепок. Однако суда не смогут подойти к нему — плавучий лед, покрывающий реку вплоть до Арваннета, слишком опасен. По той же причине и войско, выступающее против Сидира, не сможет взять с собой много тяжелого вооружения. Капитану Джоссереку — то есть варварам, с которыми капитан Джоссерек и другие пойдут как наблюдатели — лучше не рассчитывать на артиллерию.

— Я бы очень, советовал вам, мой господин, держаться позади, наставительно говорил Понсарио. — Северянам не на что надеяться, совершенно не на что, разве что на легкую смерть под пушками и пиками Сидира. И у мятежников тоже нет никакой надежды устоять, когда Сидир наконец доберется сюда. Восстание лишило его плодов годового похода, и он за это отомстит. Здесь не останется ни одного, кто питал бы крамольные мысли, когда Сидир вновь повернется к городу спиной и уйдет на север. Посему — раз высокочтимое правительство Киллимарайха не желает присутствия здесь своих войск, ему лучше всего употребить свое влияние на незамедлительное заключение соглашения о сдаче. Вы, капитан… Капитан?

— Простите, почтенный, — встрепенулся Джоссерек, — я задумался.

В голове у него ревело пуще, чем за окнами. Кажется, он знает теперь, как встретиться с Донией.

Если она жива.

Глава 21

В южном пограничье Северных земель, между родом Лено на востоке и родом Яир на западе, Становая делает изгиб, образуя излучину в виде подковы. На середине её нижней дуги лежит остров, не так уж давно, вероятно, оторванный течением от берега, ибо он так же высок, как берега по обе его стороны, превосходит их крутизной и до самой вершины порос деревьями, обледенелыми в эту, пору. Северяне называют его Рогом Нецха, на нем и стали они, готовясь к битве.

Сидир знал об этом заранее — гарнизоны, до которых он ещё не дошел, сами выходили ему навстречу и докладывали, что туземцев собирается больше, чем они способны одолеть своими силами. Сидир выразил офицерам свое недовольство. Варвары не владеют искусством осады и штурма. Любое укрепление, защищенное огнестрельным оружием, способно выстоять против любого количества варваров. И если они наконец собрались, чтобы дать бой якобы пошатнувшейся Империи, то слава богам войны.

Сам Сидир богов не славил. В войске северян могла быть Дония из Хервара.

Армия продолжала двигаться вперед. Разведчики доносили, что рогавики ведут себя тихо, питаются своими припасами, живут в шатрах, кибитках, снеговых хижинах, и с каждым днем их все прибывает. Они, безусловно, полагаются на сильного и жестокого союзника — зиму. Зима в самом деле изматывала и людей, и животных — морозила, морила голодом, калечила, убивала. Волки, койоты, стервятники сопровождали легионы Империи.

И все же марш продолжался. Усталость, боль, потери не в состоянии были одолеть тех, кто пронес имперские знамена от гор Хаамандура до кромки льдов. Хотя металл застыл так, что от прикосновения к нему слезала кожа, ни один бароммец не снял свой Знак Мужа; под ожерелье подкладывали тряпицы и грубовато пошучивали — хорошо, мол, что его носят на шее, а не где-то еще. Когда волы выбивались из сил, по-крестьянски выносливые рагидийские пехотинцы впрягались в повозки сами, давая скотине передохнуть. Когда кончились леса, солдаты, не зная, как разводят огонь жители равнин, стали есть свой скудный паек всухомятку, делясь чаем, который с трудом удавалось вскипятить, а спали сидя, тесными кучками, поочередно залезая в середину. Часто на этих злосчастных бивуаках бароммцы с топотом отплясывали свои танцы, а рагидийцы пели свои заунывные песни.

Сидир знал — они выдюжат. Скоро начнутся более приветливые края, где будет чем утолить все свои нужды. Потом они войдут в Арваннет, покарают предателей и будут пировать до нового лета. Если же они перед этим сойдутся с врагом в лоб, рать против рати, и очистят землю от этих бродяг, то на будущий год овладеют севером, как новобрачный своей невестой.

Сидир желал бы, чтобы в этой его вере было больше радости.

Перед рассветом драконова дня, семнадцатого угаба, он утвердился в мысли, что этот день станет днем битвы. Предыдущим вечером его армия вышла к верхнему концу луки. Проехав по суше от своего лагеря до вражеского, Сидир посмотрел на него с лесистого берега. Особой опасности ни для него, ни для его эскорта не было. Рогавики знали о подходе его войска, но по-прежнему стояли лагерем на замерзшей реке, лишь высылали разведчиков. Огоньки их костров растянулись на много миль вокруг острова и вниз по реке. Сидир догадывался, что рогавиков примерно столько же, сколько у него солдат, и что у них брезжит мысль использовать Рог Нецха в качестве укрепления, подтягивая к нему по мере надобности свежие силы с тыла.

— А пока что, — ухмыльнулся полковник Девелькаи по возвращении Сидира, — они очистили лед от снега. Обогнув крайнюю западную точку луки, мы пойдем, как по мощеной дороге.

— Не полные же они идиоты, — нахмурился воевода. — Из того немногого, что мы знаем о падении Арваннета — очень немногого, клянусь ведьмой! — северяне не просто помогали мятежникам, а сами взяли город.

— Кто-то позаботился о том, воевода, чтобы повернуть их в нужном направлении и спустить с цепи. Вот и все.

— Несомненно. И что же, этот кто-то ими больше не руководит? Будем соблюдать осторожность.

Спал Сидир плохо, как почти каждую ночь с тех пор, как Дония ушла от него. Просыпаясь, он страдал за своих людей. Его мучила совесть за то, что ему здесь тепло и сухо, а они лежат под холодным, словно сама зима, Серебряным Путем. Хотя другого выхода не было. Палатки ещё прибавили бы веса к их и без того тяжелому грузу, который приходилось перетаскивать волоком через высоченные надолбы. А если ещё и воевода пойдет в бой, измученный плохим сном, от этого не будет ничего, кроме лишних жертв. И все же ему было не по себе…

Вошел денщик с кофе и зажженным фонарем. Наедаться перед боем было бы неразумно. Сидир надел на себя нижнее белье, толстую рубаху, овчинную куртку и штаны, сапоги со шпорами, нагрудный панцирь, шапочку, шлем, налокотники, кинжал, меч, перчатки. Выйдя наружу, он убедился, что даже зимний бароммский наряд не очень-то защищает от такого холода. Дыхание крепко щипало ноздри и выходило наружу клубами пара. Воздух струился по лицу, словно вода. Снег скрипел под ногами, и больше почти ничто не нарушало тишины. Лагерь затаился во мраке под последними звездами, ещё светившими на западе, и первыми проблесками зари. Деревья стояли, как скелеты. С высокого обрыва Сидир посмотрел вниз, на реку. Там смутно чернели обозы, пушечные лафеты, ездовые упряжки и сопровождающие их люди. До него донеслось ржание, далекое, как сон. Поблескивали стволы пушек. Нынче они раскалятся, швыряя ядра в живые тела. Дальше, на целую милю до другого берега, мерцал лед. За его кромкой горбатилась земля, встречая арьергард ночи.

Чувство глубокого одиночества охватило Сидира. Горные пастбища Хаамандура, Зангазенг со своими священными вулканами, жена его Анг с ватагой ребятишек, которых она ему родила, спят где-то под луной. Стройные чертоги Наиса, Недайин, жена его могущества — да есть ли они на свете?

Сидир призвал сердце на место и пошел вдоль шеренг солдат и офицеров, здороваясь, пошучивая, распоряжаясь, подбадривая.

Становилось все светлее, и вот взошло солнце; засверкал чистый снег с мягкими голубоватыми тенями, лед превратился в алмазы и кристаллы. Запели горны, задробили барабаны, зазвучали голоса, забряцал металл — полки строились, и армия приходила в движение.

Сидир тоже собирался выехать, когда к его эскорту подскакал всадник и осадил перед ним коня.

— Воевода, они, кажется, выслали парламентеров.

— Что?

Они никогда не делали этого раньше, вспомнил пораженный Сидир.

— С полдюжины человек, воевода. Они выехали с острова под зеленым флагом, поднялись на берег и направляются прямо к нам. Больше никакого оживления у противника не наблюдается, только посты выставлены на берегу. Те шестеро едут одни, и вооружены, похоже, очень легко.

— Окликните их, — приказал Сидир. — И если они желают переговоров, проводите сюда.

В следующие полчаса ему стоило труда сохранять спокойствие — вся кровь в нем бурлила, хотя он не позволял себе вникнуть — почему. Он занимал себя чем только мог. Войско быстро покидало лагерь. В нем осталось лишь немного конницы, когда появились рогавики.

Сидир сидел, скрестив ноги, на скамье в своем шатре. Вход был открыт на юг, и воевода видел перед собой стволы деревьев, утоптанный снег, пару конных часовых, блеск острия пики, алый вымпел, обвисший на морозе — и наконец послов. Они ехали на мохнатых пони, которые двигались живее и не так отощали, как южные строевые кони. Одеты они были просто — в оленью кожу с бахромой, на прямых плечах свободно лежали плащи с капюшонами. Исхудалые, обожженные морозом и солнцем, обветренные, они тем не менее держались надменно и даже не подумали замедлить шаг, проезжая мимо часовых.

Всадница, едущая во главе, держала на древке флаг. Капюшон сполз у неё с головы, и волосы на утреннем солнце светились, как янтарь. Задолго до того как Сидир мог различить черты её лица, в нем зазвучало имя, которое он долго не смел произнести и вот сейчас скажет вслух.

— Дония…

Он чуть было не вскочил ей навстречу. Нет. Не при моих и её людях. Он остался сидеть. Литавры гремели лишь у него в голове.

Она остановилась у палатки, воткнула древко флага в снег и сама соскочила следом. Мустанг заржал, копнул снег копытом и стал смирно. Она улыбалась, улыбалась.

— Здравствуй, Сидир, старый дружище, — сказал гортанный голос.

— Здравствуй, Дония из Хервара. Если ты пришла с миром, это хорошо. Входи.

Где она сядет — у моих ног, как собака? Не надо бы этого.

Вслед за ней вошли мужчины. Четверо были из её племени, от юнца до человека зрелых лет: Кириан, Беодан, Олово, Ивен — её мужья, сказала она. Пятый удивил Сидира. Сначала воевода принял его за перебежчика-рагидийца, потом за жителя Тунвы, и только услышав, что его зовут Джоссерек Деррэн, понял, что это киллимарайхиец. Сидир хорошо помнил это имя!

И в россказнях, которые принесла на север горсточка верных ему беженцев, а впоследствии и шпионы, тоже упоминалось про корабли… На миг Сидир почти забыл о Доний.

— Садитесь, — рявкнул он. — С чем пришли? Дония, сев у его правого колена, взглянула снизу вверх с хорошо памятной ему дерзостью и сказала:

— Если сдашься, можешь уводить свою армию восвояси. Он не сразу нашел слова для ответа.

— Дония, подобная наглость недостойна тебя.

— Я говорю правду, Сидир, — серьезно ответила она. Глаза её приобрели оттенок берилла. — Мы, конечно, хотим сохранить жизнь своим людям. Но не желаем зла и вам — теперь, когда вы уйдете с нашей земли. Даже Яир и Лёно сумеют сдержать руку, видя ваш уход. Идите же. Сложите свое огнестрельное оружие, чтобы мы могли быть спокойны, и ступайте с миром. Не надо вам гибнуть на чужбине, чтобы ваши родные оплакивали вас. — Она легонько сжала ногу Сидира и не отняла руки. Это прикосновение жгло его огнем. — Мы были с тобой друзьями, Сидир. Я хочу, чтобы мы на прощание пожелали друг другу добра от чистого сердца.

Он сжал кулаки, собрал всю свою волю, заставил себя рассмеяться.

— У меня нет для вас иного предложения, кроме того, что ты уже слышала: подчинитесь Империи мирно. Но вы не хотите, и я советую вам: уйдите с нашей дороги. Мы служим Трону, а кто вздумает преградить нам путь, мы проложим путь по их трупам.

— Дикое стадо мчится и падает в обрыв оттого, что не умеет думать, спокойно заговорил Ивен, её муж. — Ты полагаешь, что расстреляешь нас всех, затопчешь, изрубишь. Но что, если верх будет наш? Чтобы зарядить пушку, нужно несколько минут. Кавалерия может вдруг оказаться в окружении длинных клинков. Врукопашную, один на один или одна против одного, человек севера всегда одолеет южанина. Его дух не выдерживает нашей атаки… Ты сам это знаешь. Знают и черви речной долины, которые съели так много тел.

— Да, — согласился Сидир. — Но ты не подумал о том, что мы тоже умеем думать. На Лосином Лугу наша конница взяла вашу в кольцо и перебила, пока ваши пешие безумцы бросались под пули пехотного каре. У меня железная, проверенная тактика. Или вы прорветесь и спасетесь бегством, или наша смертельная машина раздавит вас.

«Что я предпочел бы? — кольнуло его. — Я хорошо знаю, что, если мы сегодня полностью уничтожим вас, это достанется нам дорогой ценой. Но если вы уйдете назад в свою степь, мы будем изводить вас ещё десять лет и потеряем на этом не меньше людей».

Дония не убирала руки. Свет из дверного проема золотил волоски на её запястье.

В разговор вступил плечистый киллимарайхиец. Ему не хватало кошачьей невозмутимости, отличавшей его спутников; в нем чувствовалось какое-то ожесточение.

— Подумай, Сидир, — сказал он. — Вы идете отбирать назад Арваннет. Допустим, вы даже прорветесь сквозь нас — можете ли вы себе это позволить?

Бароммец саркастически усмехнулся, облегчив душу.

— Вы же требуете, чтобы мы вам отдали пушки. Что толку будет, если мы пойдем дальше без них?

— У рогавиков, взявших город, не было пушек. И они уже покинули его.

— А Люди Моря?

— Мы пришли не для того, чтобы говорить о политике. Но я готов поговорить с вами… после вашей сдачи.

«Вот возможность узнать, что произошло там на самом деле, какие темные силы способствовали… Нет».

— Если вы переживете этот день, Джоссерек, я повторю вам свой вопрос. — «Стоит мне только пальцем шевельнуть, и стража задержит их для допроса под пыткой».

«Нет. Не в этом случае — с ними Дония».

— Не понимаю, — нетвердо проговорила она. В её голосе звучали слезы. Люди, вместо того чтобы дружить с другими людьми, идут на них войной… Кому это нужно, Сидир? Вашим семьям дома? Разве моя семья когда-нибудь угрожала твоей? Зачем ты здесь?

— Во имя цивилизации, — машинально ответил он. И услышал, как фыркнул Джоссерек. Остальные смотрели недоуменно, как и Дония, хотя и без её внезапной печали.

Сидира невыносимо тянуло погладить её склоненную голову. Но это могли увидеть солдаты. Некоторое время он сидел, удерживая себя, потом сказал:

— Было бы очень жаль, если бы ты приехала напрасно. Но почему ты думаешь, что можешь говорить, решать, распоряжаться за тысячи людей, ни один из которых не признает над собой никакой власти? Можешь ты мне это сказать? — Она всхлипнула и вцепилась в него. — Я так и знал, что нет. Чем же ты им обязана? Почему пришла именно ты? Весной я обещал тебе: пусть Хервар поможет нам — и он не войдет в Империю, пока сам не попросит. Теперь я повторяю свое обещание. — Настало молчание. Снаружи сочился холод. — Что ж, — печально молвил Сидир, — прими от меня хотя бы одно: останься здесь. В моей палатке. Дония, пусть другие… Не ходи в бой. Сохрани себе жизнь. Потом можешь уйти, если захочешь. Но я надеюсь найти тебя здесь, когда вернусь.

Она подняла к нему лицо, и он увидел, что печаль прошла, словно тень облака, и гордость восторжествовала вновь.

— А ты бы остался? — с вызовом спросила она. — Благодарю тебя — нет. И будто радуга просияла в тучах: — Давай простимся с тобой как друзья.

Она махнула мужчинам рукой. Те кивнули, поднялись и вышли из палатки. Она тоже встала, но лишь затем, чтобы опустить дверное полотнище. Оно с легким шорохом упало, и в палатке стало сумрачно. Дония обернулась к Сидиру…

Должно быть, поцелуй был коротким. Сидир не уловил этого. И не понял, сколько времени просидел, глядя им вслед, когда они уже давно исчезли из виду.

Наконец к нему отважился обратиться его денщик, седой бароммский сержант.

— Подать воеводе коня? Скоро начнется бой.

— Да! — встрепенулся Сидир, отметив, что крикнул слишком громко. — Поехали. Холодно чертовски.

Сев в седло, он продолжал бороться с собой. Что он, околдован? Нет, цивилизованные люди не верят в чары и в фей. Каждый мужчина, чтобы стать мужчиной, должен перерасти эту… жеребячью дурь. Нет, не так-то это просто — ведь жеребец никогда не позволит, чтобы какая-нибудь кобыла стала для него ясным солнышком, вокруг которого вертится весь мир… «Дония, прекрасное исчадие ада, как же я-то допустил такое? Пусть бы она лучше погибла сегодня. Пусть её убьют, дьяволова кобылица, разбойничий бог, или пусть убьют меня… все равно кого, лишь бы был какой-то конец.

Но пока он может держать меч, он обязан исполнять свой долг».

Сидир выехал на берег реки. И через минуту, обозревая окрестности, кое-как вернулся к действительности.

Его армия приближалась к месту, от которого река поворачивала на восток. Сверху Сидир видел оба войска. Берег спадал вниз кручами и наносными откосами, из-под снега торчала рыжая глина и обледенелые сучья. Около половины бароммской конницы стояло по обоим берегам, и кони казались темными пятнами среди сверкающей стали, ярких плащей и флагов. Крохотные фигурки рогавикских конников, разбросанные вдали на равнине, напоминали жуков.

Снег с реки то ли смели, то ли растопили, обнажив неровный серый лед. Справа надвигалась имперская армия — цокала копытами кавалерия, топала пехота, дребезжали пушки, и все перекрывала мерная дробь барабанов. Полки держали строй — их ровные квадраты, окутанные паром от дыхания, двигались вплотную друг за другом. Острия пик вздымались и падали над головами, словно волны неудержимого прилива. «Мои непобедимые сыновья, — мелькнуло у Сидира, — а Империя — их мать».

Слева вдалеке возвышался Рог Нецха, ледяная крепость, ощетинившаяся множеством копий, сверкавших на солнце. По краям острова группами собрались рогавики. Дальше, через просвет шириной в полмили, стояло их основное соединение. Нет, с презрением подумал Сидир, нельзя же называть «соединением» сборище котов и кошек.

Видимо, у них все же хватило ума признать, что их конница не устоит против бароммской, потому что верховых он не видел. Зато некоторые из тех нескольких сотен, что стояли у острова, держали на сворках собак. Эти псы и раньше стоили его армии многих потерь и, так же как их дикие хозяева, вызывали невольный страх у каждого цивилизованного человека. Длинные рогавикские луки тоже доставляют много хлопот. Но больше беспокоиться не о чем. Кое на ком из рогавиков имелись трофейные доспехи, но в основном они были одеты в кожу и шерсть и казались тусклыми по сравнению с имперскими полками.

Их резерв, если он был таковым, выглядел ещё менее сплоченным, чем авангард. Люди там стояли мелкими кучками, держась поближе к берегам. Река между ними была пуста — открытая дорога домой.

Девелькаи, сопровождавший воеводу, откашлялся.

— Кажется, я понял их план, — отважился он. — Когда мы подойдем поближе, их лучники откроют огонь, а потом скроются в лесу, прежде чем мы успеем дать залп из пушек. И боюсь, их трудно будет оттуда выкурить. Остров заставит нас; разделиться или столпиться по одну сторону. В зависимости от этого их резерв, когда пойдет в наступление, будет прикрываться им, как щитом, против нашего огня.

Сидир кивнул:

— Похоже, это предел их тактической мысли. Удивляюсь, как они и до этого-то додумались. — Дония? Или тот киллимарайхиец? — Мы могли бы просто пройти сквозь них, но это слишком долгой будут слишком большие потери. — Он повернул голову к командиру курьерской службы. — Передайте войскам, стоящим на берегу, чтобы спустились на реку ниже острова.

— Прошу прощения! — На широком красном лице Девелькаи отразилось беспокойство. — Я полагал, что вы не хотите ставить на карту все наши силы?

Правая рука Сидира в боевой перчатке рубанула воздух.

— Мы покончим с ними раз и навсегда, говорю я. Кавалерия возьмет их авангард в клещи и отрежет от главных сил, а потом искрошит и резерв. Пора кончать! — прокричал он.

Девелькаи набрался смелости возразить. Мысль его была ясна: если вся имперская армия спустится на лед, то, кроме всего прочего, когда северяне отступят — точнее, побегут, — они взберутся на крутые берега быстрее верховых и уйдут. Конница, оставшись на берегу, могла бы истребить их.

Сидир на миг перестал думать о Доний и объяснил:

— Я решил, что они не стоят того, чтобы истреблять их поодиночке. Тем более теперь, когда надо спешить в Арваннет. Вы же знаете — рогавики, доведенные до крайности, опасны, как бешеные собаки, и могут захватить с собой на корм стервятникам слишком много наших. На будущий год вернемся и добьем их, если это поражение не сломит их окончательно. — (Я, может быть, и не вернусь. Может быть, попрошу другое назначение. Не знаю.) — А пока что наша задача — пройти сквозь них так быстро и такой малой кровью, насколько это возможно. — (Покончить с ними и уйти подальше от Доний.)

— Да, воевода, — нехотя согласился Девеяькаи. — Вы разрешите мне отправиться к своему полку?

— Ступайте. — И Сидир порывисто добавил: — Пусть скачут рядом с тобою боги, товарищ мой по Рунгу.

Они обнялись и расстались.

Пришлось спешиться и свести коней вниз — это было дело долгое, и всех прошиб пот, тут же застывший на коже. Когда Сидир наконец снова сел в седло, то увидел, что конники на берегу получили его приказ и занимаются тем же самым. Северянам следовало бы напасть сейчас, хотя бароммцы и занимают более высокую позицию и спускаются по трое-четверо зараз, под прикрытием стрелков сверху и снизу. А эти туземцы стоят как парализованные.

Сидир поскакал по льду в сопровождении своей свиты. Лед звенел под копытами. Штандарт уже ждал его — золото на алом, звезда Империи над орлом клана Халифа. Сидир пожалел, что тот не реет во главе войска. Когда-то так и было. Но тогда бароммцы сами ещё были безначальными варварами. С тех пор они цивилизовались и поняли, что полководцем не нужно рисковать без надобности.

Цивилизовались… Наис и вправду кажется несуществующим в этом холодном просторе. Дония спрашивала, зачем Сидир пошел воевать, не понимая, чего он хочет. А хотел он установить закон, порядок, благополучие, безопасность, всеобщее братство под отеческой опекой Блистательного Трона. Когда в этой пустыне возникнут пышные поля и счастливые селения, когда на Роге Нецха расцветут сады после победы людей над нелюдями — обретет ли покой призрак Доний?

Пора кончать. «В атаку шагом марш!» — запели горны. Северная армия двинулась на северян.

Те ждали, прижатые к своему заснеженному острову. Кавалерия, зашедшая им в тыл, перестраивалась, закрыв собой их резерв. Кавалерия с фронта перешла с рыси на легкий галоп. Загремели копыта.

У острова запели тетивы длинных луков. Полетели стрелы. Но каждый лучник стрелял по своему разумению: кое-где вскрикивал раненый конь, падал из седла пронзенный всадник, однако больших потерь не наблюдалось. Пропела труба. Конники и выше, и ниже острова, с пиками наперевес, ринулись вперед. Пехота, шедшая за Сидиром, издала единый низкий клич и быстрым шагом последовала за кавалерией с правого и левого флангов, расчищая коридор пушкам.

Конь Сидира летел так красиво и ровно, что воевода мог смотреть в бинокль. Он уже различал людей между деревьями на острове. Они были не похожи на рогавиков. Что это за провода тянутся от них к прорубям, сделанным, должно быть, для рыбной ловли? Киллимарайх, архипредатель цивилизации. Сабле Сидира не терпелось добраться до Джоссерека.

Вперед, вперед. Враг не выдерживает атаки. Рогавики лезли на остров, карабкаясь между деревьями и льдинами. Лишь собаки бросились в бой. Страшны, наверное, вблизи эти огромные звери, с воем рвущие людей. Но мечи и пистолеты покончат с ними. Две конные дивизии, сойдясь, сомкнулись вокруг острова. Подходила пехота с пиками и клинками, били барабаны и пушки, реяли знамена Империи.

Раздался грохот.

Сидира словно молотом ударило по голове. Белая земля и голубое небо завертелись колесом, раскололись, взметнулись черным фонтаном.

Сидир был в воде. Его конь с пронзительным ржанием бился среди осколков льда. Ржание терялось в вопле тонущей армии. Неудержимая, обжигающая темная вода неслась в снеговых берегах.

Не отпускай стремян, иначе сталь утянет тебя вниз! Вокруг Сидира головы коней торчали над водой, вспененной утопающими людьми. Солдаты цеплялись за льдины, но те переворачивались и погребали их под собой. Недалеко от Сидира из воды высунулась рука. Под ней маячило лицо, страшно искаженное рябью черно-зеленого потока и ужасом, но Сидир видел, что это совсем юноша, мальчик. Сидир перегнулся в седле, пытаясь достать до руки, но расстояние было все же велико. Их пальцы соприкоснулись, и мальчик ушел вглубь.

«Киллимарайхиец, — ударило Сидира. — Он и его сородичи. Они знали, что мы плохие пловцы. Они привезли порох со своих кораблей, заминировали лед, выставили своих варваров — не ради боя, а ради приманки… Значит, те тоже знали, все? Возможно. Каждый рогавик, безусловно, способен хранить тайну так же нерушимо, как хранят под собой ледники тайны древних».

Сидир видел, как резервные тысячи северян подошли к кромке льда и стали по берегам — добивать тех немногих, кому удастся выбраться из воды.

«Как я мог не догадаться? Дония потому и пришла ко мне, что знала, как свести меня с ума? Должно быть, да. Я для неё только враг, а она говорила, что врагами бывают только захватчики, с ними же никакой честной войны быть не может. В ней нет ничего человеческого».

Перед ним встал Рог Нецха, по-зимнему белый, лишь кое-где меченный алой кровью убитых солдат. Сидир вытащил саблю и направил коня к острову. Рогавики ждали, присев на корточки.

Глава 22

Весна, поначалу робкая в Херваре, была в полном разгаре в то утро, когда Дония выехала одна из Совиного Крика.

Низкие длинные гряды холмов и долины блестели от прошедшего перед рассветом ливня, но становилось все теплее, и влага поднималась вверх струйками тумана, который быстро таял. Лужи в низинах рябил ветерок. Траву, ещёкороткую и нежную, усеивали синие незабудки. Сосновые рощи остались неизменными, но ивы уже качали длинными косами, а на березах трепетали новорожденные листочки. Безоблачное небо полнилось солнцем, крыльями и песней. Вдалеке буйвол с рогами полумесяцем стерег своих коров и телят, ярко-красных на зеленом. Корона быка сияла. Прыгали зайцы, выпархивали из зарослей фазаны, искали пищи первые пчелы и стрекозы. Потоки воздуха, сплетаясь, пахли то землей, то рекой.

Дония ехала на запад вдоль Жеребячьей реки, пока зимовье не исчезло из виду. Тут она нашла то, что искала: большой плоский камень, выступавший помостом с берега. Она спешилась, спутала своего пони, разделась и блаженно вытянулась на камне под струями небесного света. Камень грел ей ногу, копчик, ладонь. Отдавшись баюкающему журчанию воды, она посмотрела, как играют мальки между камушками на дне, и развернула письмо, которое привезла с собой. Его доставил накануне конный почтарь из Фульда. Дония не показала его домашним и не знала, покажет ли.

Листки шуршали у неё в руках. Рогавикские слова, написанные коряво и часто неграмотно, были, однако, вполне понятны.

В Арваннете, в ночь равноденствия, Джоссерек Деррэн приветствует Данию, хозяйку Совиного Крика в Херваре.

Дорогая моя!

К тому времени как ты получишь это письмо, то есть через два-три месяца, я уже уеду из Андалина. Больше мы с тобой не увидимся. В тот день, когда мы простились, я ещё думал, что смогу вернуться, доставив обратно своих моряков и доделав то, что мне осталось. Но потом начал понимать, как ты была права и как добра, велев мне оставить тебя навсегда.

В твоем языке нет таких слов, какие я хотел бы сказать тебе. Ты помнишь — я пробовал, а ты пыталась меня понять, но у нас ничего не вышло. Может быть, ты просто не чувствуешь того, что чувствую я, — ну да об этом после.

Ты сказала, что я тебе не безразличен. Пусть будет хотя бы так.

Дония отложила письмо и долго смотрела вдаль. Потом продолжила чтение: …не терпится узнать, что тут происходило и чего ожидать в будущем.

В твоем языке, как и в моем, не для всего есть слова. Когда нужно, я буду пользоваться арваннетскими выражениями, и надеюсь, что они скажут тебе хоть что-нибудь. Говоря кратко, новости, с вашей точки зрения, превосходны.

Уничтожение целой армии стало для Империи сокрушительным ударом, как ты и сама догадываешься. Адмирал Роннах, по моему совету, сделал вид, что ни о чем не ведает. До Наша, конечно, дойдут слухи о присутствии неких «наблюдателей», но слухи эти будут запоздалыми, неясными, и их нельзя будет проверить. Останется признать, что вы, северяне, поступите так же, хотя и неизвестно, как именно, со всеми будущими захватчиками.

Империя определенно не сумеет собраться с силами для следующей попытки, по крайней мере несколько лет. Я полагаю, что уже никогда не сумеет. Кроме всего прочего, ей помешает присутствие в Дельфиньем заливе Людей Моря, защищающих свои капиталы.

Видишь ли, киллимарайхская дипломатическая миссия в Рагиде благодаря аппаратам для дальних переговоров сумела оказать на Империю значительное давление. Трону ничего не оставалось, как только скушать кислое яблочко и подписать договор, вполне отвечающий ожиданиям Ичинга.

Арваннет признан вольным городом, независимость которого подтверждают обе державы. Ни одна из сторон не вправе держать там вооруженные силы, и обе имеют право на свободную торговлю. Время покажет, кто станет в будущем владеть этим городом: Империя, завоевывающая архипелаг в северо-западной части Залива, или Люди Моря, развивающие коммерцию и колонизирующие острова Моря Ураганов. Лично я подозреваю, что ни те ни другие. В Арваннете снова появилось сильное правительство. Арваннетяне восстановили свой старый порядок, который пережил множество других.

Что бы ни случилось, торговля с севером возобновится немедленно. И вас оставят в покое.

Дония ещё раз перечитала этот отрывок, вдумываясь в его смысл, и продолжила:

Вскоре корабль повезет меня домой по Мерцающим Водам. А оттуда я отправлюсь — кто знает куда. Ты тоже в каком-то смысле поедешь со мной жаль, что не во плоти, милая. Сейчас это причиняет мне такую же боль, как свежая рана. Но хуже уже не будет, а там, может, и полегчает.

Помнишь, как мы напоследок стояли рука об руку на берегу Становой и сквозь медленный снегопад смотрели, как затягивается льдом вода Рога Нецха? То же самое я чувствую сейчас. А после, смею надеяться, наступит оттепель, и воды потекут свободно. Меня ждет целый мир, полный чудес и приключений, а тебе его, боюсь, не увидеть даже во сне.

Дония нахмурилась, покачала головой, снова перечитала последние фразы, потом пожала плечами и стала читать дальше:

Ибо мне кажется, что я понял вас, а благодаря этому немного понял и себя.

Помнишь тот день, когда ты вернулась в Громовой Котел с охоты и мы вместе пошли в степь? Ты сказала тогда, что не бывало и не будет такого, чтобы северянка и чужеземец прожили вместе всю жизнь. И я внезапно понял почему — дело здесь не в суевериях, не в традициях, не в созданных человеком преградах.

С тех пор я не расставался с этой мыслью, обдумывал её, пытался спорить сам с собой, открывал глаза и вновь видел все ясно, наконец собрался с духом и принялся приводить свою идею в порядок. Я не первый исследую эту область — вряд ли можно быть первым после стольких веков — и я многое узнал из книг и разговоров со знающими людьми (тебя я никому не называл!). Однако я, возможно, первый, кто подошел к этому вопросу с некоторым понятием об эволюции и с привычкой рассматривать все жизненные явления в свете этого учения.

Тебя очень занимали наши разговоры на этот предмет — о том, например, что киты и дельфины принадлежат к одному семейству животных, которые вернулись в море, а морские котики и моржи — к другому, а пингвины — это птицы, выбравшие тот же путь, хотя рептилии, общие предки птиц и млекопитающих, вымерли несколько эпох тому назад; тебе было так интересно, что это наверняка сохранилось у тебя в памяти, если ты и забыла многое из того, о чем я пишу.

Дония кивнула — и обвела взглядом мальков, насекомых, лягушку, ящерицу, воробья, провела рукой по собственному телу.

Человек — тоже животное. Ясно, что у нас с обезьянами общие предки. И ясно, что человек продолжает эволюционировать по-разному в разных уголках мира. Иначе откуда у него столько лиц и оттенков кожи?

Но это ещё не делает нас существами, чуждыми друг другу, — мы все равно что собаки разных пород. Люди разных рас, подобно волку, койоту и собаке, тоже способны давать нормальное потомство, которое может приспособиться к любому образу жизни и мышления.

Если это человеческий образ жизни. У всех рас имеются некие общие понятия — отсюда следует, что эти понятия, возможно, не менее древние, чем мозг или большой палец.

У всех, кроме рогавиков.

Не могу сказать наверняка, что это произошло на равнинах Андалина после пришествия льдов. Предполагаю, что там случайно возникла новая ветвь, пережившая других благодаря удаче или своей выносливости, и из неё развился совершенно новый вид человечества.

Вы не понимаете своей исключительности, поскольку, как и все мы, воспринимаете себя как должное. И все же теперь я верю в правдивость твоих рассказов о том, что у рогавиков редко бывают дети от чужаков, а если и бывают, то бесплодные мулы. Я считал, что это лишь предлог, чтобы избавляться от нежеланных детей — и это тоже верно; вы маскируете мотивы своих действий так же, как и мы — и все же это правда.

Подумай сама.

Человек повсюду — животное стайное или стадное, как ни назови. Общества вроде моего, где человеку дается почти полная свобода, встречаются редко; и свободе, и человеку ставятся известные пределы.

Вот я уже и не нахожу нужных слов. Для тебя «общество» означает только «чужеземцы». Ты хотя и знаешь, какие разные чужеземцы живут, например, в Рагиде, Арваннете, в Диких лесах или к западу от Лунных Твердынь, но думаешь, что все они сами выбирают, как им жить. «Свобода» для тебя то, что ты возвращаешь лишней рыбе, попавшей в вершу, или что-то в этом роде; если сказать тебе, что это право, за которое люди боролись и умирали, ты просто не поймешь. А под «человеком» я понимаю не какого-то определенного человека — не слишком-то ясно я излагаю, верно?

Возможно, не поймешь ты и абсолютной исключительности того, что рогавики создали сложную, высокоразвитую культуру, оставаясь охотниками, никогда не знавшими земледелия и не имевшими царей.

Позволь мне все же объяснить вас со своей чужеземной точки зрения. Роговик любого пола по природе своей — от рождения — самодостаточен. Он может взять в плен захватчика (которого обычно тут же убивает, не зная, что ещё с ним можно делать); но в иных случаях не чувствует потребности подчинять себе кого-то ни силой, ни более тонкими способами, которыми пользуется, приручая животных; не испытывает он также ни малейшего желания, сознательного или бессознательного, кому-то подчиняться. Сомневаюсь, что он способен отдавать приказы кому-либо, кроме своих животных, или сам подчиняться приказам.

Рогавики не одомашниваются.

В отличие от всех других народов мира. Человек скорее всего самоодомашнился уже в процессе эволюции: он не просто обучается тому, что ради выживания должен жить в определенной группе и слушаться вождя — он с этим рождается. Тех, кто не усвоил этого, наказывают до тех пор, пока они не усвоят, не поддающиеся же обучению гибнут по воле группы.

Вы, рогавики, хорошо ладите друг с другом в небольших, тесных сообществах. Но если кто-то откажется выполнять свою долю работы, оскорбит тебя, станет опасным — как ты поступишь? Повернешься к нему спиной. У тебя, человека, нет иных мер воздействия на другого человека. (Или скорее на другую женщину. Повышенная агрессивность ваших женщин по сравнению с мужчинами — ещё одна ваша любопытная черта, хотя мужчины у вас храбрые.) Когда от провинившейся отворачивается большая часть людей, она становится отхожей, а чаще всего просто погибает.

У вас нет законов — их заменяют здравый смысл и кое-какие обычаи. Уверен, что самый сильный побудительный мотив вашего поведения — это желание угодить тем, кто вам дорог. У вас нет ни судов, ни судей — есть лишь Решения, которые вы принимаете сообща. У вас хорошо развита самодисциплина и, должно быть, высок средний уровень умственного развития, но это лишь следствие естественного отбора. Те, у кого эти качества отсутствуют, просто не доживают до появления потомства.

Но больше самой жизни вам нужны большие пространства Отсюда, возможно, проистекает и все остальное: ваш брак, ваше искусство, ваше отношение к земле, ваше общественное устройство — душа ваша. (Снова я употребляю рогавикское слово, не усвоив точно, что оно означает.)

Не знаю, откуда в вас эта потребность. Напрашивается ответ, что это инстинкт, не так ли? Территориальным инстинктом обладают многие животные. В моей человеческой породе он развит слабо. У вас же преобладает над всеми прочими. Это могущественное врожденное чувство разделяет нас с тобой более резко, чем любые различия лица или сложения.

Думаю, ваше стремление защищать свои границы возник не как ответ на необходимость жить в большом пространств её. Но эта-то необходимость откуда взялась?

Феромоны? Это уже киллимарайхское слово: Это запахи, выделяемые животными и влияющие на особей его вида. Половые феромоны в брачный сезон самый простой пример. Но я читал, что натуралисты у меня на родине пришли к выводу, будто именно феромоны заставляют пчел и муравьев работать вместе помечают путь к источнику пищи, например. А у людей — кто знает?!

Может, вы, рогавики, выдыхаете вещество, которое, превышая определенную концентрацию, вызывает у вас беспокойство? Обонянием вы его не воспринимаете, пойми — но, может быть, за определенной гранью вам становится неприятен сам запах человека; и, если это ощущение усиливается, ей приходите в разлад со всем миром.

Дония задумчиво кивнула.

Как и почему это происходит, можно только гадать, пока у нас не прибавится знаний. Вот что думаю на этот счет я. Когда пришли льды, настала страшная нужда, которая длилась, пока природа не приспособилась к изменившимся условиям жизни. Тогда те люди, которые не стремились существовать в многолюдных, тесно заселенных пространствах, выживали на равнинах лучше, чем люди прежней формации.

Возможно, твои предполагаемые флюиды вырабатываются химической лабораторией организма, которая способна на более странные вещи. Ты, должно быть, не задумывалась о том, Дания милая, что ты и почти любая ваша женщина — это воплощенная сексуальная мечта каждого чужеземца. Кто ещё может доставить радость стольким мужчинам, насладившись при этом каждым, и у кого ещё это не превращается в порок и не мешает участвовать во всех областях жизни? Уверяю тебя, у нас таких женщин очень мало или вовсе нет.

Но нельзя одним этим объяснить то, как вы притягиваете и держите наших мужчин — сами того не желая, в чем я уверен. Несмотря на вашу надменность, на частую черствость, на распущенность, вы — сама невинность. Вы честно предупреждаете нас об опасности. Может, то свойство, которое делает вас такими, присутствует и в нас, просто мы рождаемся без сдерживающего начала? Ведь для мужчин своей породы вы не опасны?

Может, потому-то вы и не любите нас так, как мы вас — а своих, членов вашей семьи, возможно, любите? Это слово из моего родного языка.

Дония нежилась под солнцем у воды. Ветерок, чуть усилившись, шевелил её волосы. Мимо отмели скользнула щука, речной волк.

Я подхожу к концу, дорогая. «Наконец-то», думаешь ты, наверно. Но ведь, кроме своих открытий и своих вопросов, которые когда-нибудь могут тебе пригодиться, мне больше нечего оставить тебе на память. И я должен был объяснить тебе ход моих рассуждений, прежде чем подойти к заключительному выводу, как он ни прост. Я могу быть правым, могу ошибаться, но я в него верю.

Все люди, которые есть на свете, — домашние животные.

Рогавики — единственные дикие животные в этом пространстве и времени.

Я не говорю, что это хорошо, и не говорю, что это плохо. Может быть, будущее принадлежит вам, может быть, вы обречены, а может быть, оба наши вида будут существовать ещё миллион лет. Мы с тобой не доживем до конца.

Близится утро, я смертельно устал, но хочу успеть отдать письмо человеку, который сегодня, в столь неурочное время, едет на север. У меня нет больше ничего достойного твоего внимания. Есть только тяжкое сознание того, что мы с тобой, Дония, можем быть парой не больше чем орлица и морской лев. Ты сказала мне это в степи, а потом на снегу у реки. Здесь я попытался объяснить тебе, почему это так. Прощай и будь счастлива, любимая моя орлица.

Твой Джоссерек

Солнце достигло полудня, когда Дония улыбнулась — так нежно, как никогда не улыбалась ему. Поднявшись одним движением, она порвала письмо на клочки, бросила в реку и посмотрела, как уносит их течение.

— Твои мысли я передам своему народу, — негромко сказала она, — но твоим словам нужна свобода.

Потом оделась, села на лошадь и поехала обратно в Совиный Крик.

ОГНЕННАЯ ПОРА ^(роман)

Посвящается Халу Клементу, кователю миров

Когда красный гигант приближается к планете Иштар, выжигая ее своими лучами, орды дикарей устремляются к экватору из полярных областей планеты. Земные переселенцы вынуждены бороться за выживание среди враждующих племен аборигенов в то время, когда из дальних пустошей выходят последние потомки погибшей расы…

Пролог

Страшно попасть в руки абсолютно справедливого человека.

Даже в суде от его вида холодило кровь, а нас повезли к нему домой. Мы вышли из флаера в тусклые сумерки, охватившие нас серо-голубым маревом, сгущавшимся в черноту на обрамлявших долину горных склонах и чуть-чуть фиолетовым вокруг ранних звезд. Между звездами блеснул сторожевой спутник и скрылся в тень Земли, будто его задул налетевший с дальних снегов порыв холодного ветра. Пахло ледниками и просторами.

Дом, построенный из натурального камня, подавлял своей громадой, как и окружавшие его горы. Мало кто из людей на планете-матери человечества мог позволить себе роскошь уединения. Президент Трибунала — мог. Над окованной железом дубовой дверью горел в бронзовой раме светильник. Пилот указал нам дорогу, всем своим видом свидетельствуя, что Даниэля Эспину не следует заставлять ждать.

Сердце у меня замирало, но мы шли уверенно. Дверь отворилась. За ней стоял служитель, живой, хотя и не человек.

— Buenas tardes, — произнес часовой-робот. — Siganme ustedes, por favor.^[1]

По обшитому темными панелями коридору мы прошли в комнату, очевидно, предназначенную для подобных встреч.

Она была высокой и просторной, наполненной древностями и тишиной. Ковер на полу гасил звук шагов. Возле инкрустированного слоновой костью тикового стола стояли кожаные кресла и диван. Напротив резной мраморной совы невозмутимо тикали Дедовские часы, помнящие несколько столетий. На полках вдоль стек стояли сотни книг — не микрофильмы, а печатные тома. Каким-то необъяснимым образом современный письменный стол и терминал на нем — для коммуникаций, работы с данными, записи, ведения проектов, печати документов и тому подобного — не нарушали гармонии.

Дальняя стена комнаты была прозрачной. За ней высились горы с лесистыми склонами и заполненными вечерней мглой долинами, дальше угадывались снежные пики, и с каждой минутой над ними загоралось все больше звезд. Перед стеной в своем передвижном кресле сидел Эспина. Как всегда, в своей черной хламиде, скрывавшей все, кроме обтянутого кожей черепа и костлявых рук скелета. Нас остановил взгляд его живых глаз.

— Добрый вечер, — произнес он спокойным, без всякой интонации голосом, будто мы были его гостями, а не ожидающими приговора преступниками. Будьте добры присесть.

Мы поклонились и сели каждый на краешек кресла, не сводя с него глаз.

— Я думаю, удобнее всего нам будет говорить по-английски? — осведомился он.

Я счел вопрос риторическим. Мог ли он не знать? Чтобы скрыть свою неловкость, я ответил:

— Совершенно верно, Ваша честь… сэр… Как вы помните, на Иштар это уже давно язык общечеловеческий. Те, кто там постоянно живут, даже по-испански говорят хуже — нет практики. Так случилось, что персонал базы в самом начале был в основном англоязычный… а с тех пор они были в изоляции…

— До последних событий, — оборвал он мою бессвязную речь.

Дзк, сказали часы. Дзк. Дзк. Через минуту Эспина пошевелился и спросил:

— Кто желает кофе, кто — чай?

Каждый из нас пробормотал свой выбор; он подозвал слугу и отдал распоряжение. Пока тот выходил, Эспина достал из складок своего одеяния серебряный портсигар, зажал между пожелтевшими пальцами сигарету и, глубоко затянувшись, прикурил от зажигалки.

— Курите, если желаете, — пригласил он без радушия или враждебности. Просто проинформировал нас, что он не возражает. Мы не шевельнулись. Его взгляд холодил, как ветер с вершин.

— Вы удивлены, что я вас сюда позвал, — произнес он наконец. — Это против всех обычаев, не так ли? Кроме того, если даже судья считает своим долгом провести конфиденциальный допрос заключенных, то зачем таскать их физически через половину земного шара?

Он глубоко затянулся, и его лицо египетской мумии скрыла дымная вуаль.

— Что касается второго пункта, — продолжал он, — голография вполне могла бы избавить меня от путешествий, к которым я потерял вкус. Но это не совсем то, что живая плоть, — он посмотрел на свою высохшую руку, — которой у вас все ещё более чем достаточно. Когда вы здесь, у меня дома и у меня на глазах, это совсем не то, что предстать перед моей цветной тенью. Хотел бы я, чтобы побольше чиновников это понимали.

Его охватил приступ кашля. Перед моим мысленным взором пролетел список его исторических решений и речей. Никогда нельзя было заметить в нем такой телесной немощи. Уж не давал ли он команду компьютерам стереовизоров на микрозадержку и корректировку передаваемых изображений? Это стандартная практика для политиков, наравне с другими способами приукрашать действительность. Но Трибун Эспина никогда не делал себе поблажек. Или делал?

Он судорожно вдохнул, затянулся новой порцией яда и продолжил:

— Что же касается пункта первого, то в моем кабинете не бывает рутинных процедур. Ни одно дело не имеет прецедентов.

— Подумайте сами, — ответил он на наше невысказанное удивление. — Мои суд — последний суд для тех дел, которые ни под какую юрисдикцию не подпадают. Следовательно, полного прецедента существовать не может. На приблизительных, определениях могут базироваться не только законодательства, но даже философии. «Человек» — такое же бессмысленное слово, как «флогистон». Скажите, если сможете, что общего в нашей объединенной законами Мировой Федерации между преуспевающим японским инженером, вожаком шайки из трущоб американского города, русским мистиком или крестьянином из засушливой Африки? Да и к тому же мы все чаще и чаще имеем дело с внеземными событиями, — его голос осекся, — а это чертовски странный мир.

Мы посмотрели туда же, куда и он. Он тронул рычажок на поручне коляски, и внутреннее освещение померкло, впуская в комнату наступившую ночь.

Черноту наводняли звезды, почти по-космически яркие и почти по-космически многочисленные. Переливался от горизонта до горизонта пояс Галактики; мне вспомнилось, что в Хаэлене его зовут «Зимняя дорога». Пониже к югу его перехватывал Стрелец. Там я поискал взглядом и, как мне показалось, нашел тот клочок сияния, каким должно видеться с Земли тройное солнце Анубелея. Рядом с ним световая ткань прорезалась темным пыльным клином. Где-то ещё рождались невидимые нам странствующие миры, со своей плотью и душой, столь отличной от нашей, обожженные в нейтронных печах, в этих чужеродных ямах, названных черными дырами. Галактика за галактикой мчались по спирали вечности, и не то что ответить, а и спросить немыслимо, откуда все это вышло, и куда вернется, и зачем.

Сухой голос Эспины вернул меня обратно:

— Я некоторое время изучал ваше дело, а также выслушал свидетельские показания. Мои ученые коллеги выразили сожаление по поводу зря потраченного времени. Они напомнили мне о задачах, которые считали более срочными, особенно сейчас, во время войны. Неподчинение приказу — это дело очевидное, а мелкий эпизод большого значения не имеет. Подсудимые признали обвинения, их надо наказать — и дело с концом.

— Тем не менее я продолжал рассмотрение. — Он кивнул на свой искатель информации. — Не сомневаюсь, что могу вытащить любой факт, который по закону считается неподчинением приказу, и ещё много чего вдобавок.

Он помолчал и закончил:

— Фактов-то много. Но сколько в них правды?

Я осмелился вставить слово:

— Сэр, если вы имеете в виду моральные аспекты, оправдания, то мы просили дать нам возможность объяснить наши действия и получили отказ.

— Разумеется. — Он не сдержал раздражения. — Неужели вы не понимаете, что суд, имеющий дело со сложнейшими вопросами, часто межрасовыми, будет просто парализован, если допустит эмоциональные сцены на предварительных слушаниях?

— Понимаю, сэр. Но публичного заявления нам также не разрешили. Нас держали incommunicado^[2], а предварительные слушания были закрытыми. Я не уверен, что это законно.

— Мое решение. Властью, данной мне в военное время. Можете убедиться, что для этого были свои причины.

Скрюченное тело подалось вперед, слишком старое для лечения, слишком живое для сковавшей его болезни. Глаза держали нас на прицеле.

— Здесь можете ораторствовать сколько угодно. Хотя я бы вам этого не советовал. Мне от вас нужно гораздо более тонкое и гораздо более трудное дело, чем ваши персональные возражения против каких-то действий Федерации. Я хочу провести расследование по вопросам несущественным, в компетенцию суда не входящим и к делу не относящимся. Я хочу показаний с чужих слов и умозаключений свидетеля. Вы готовы были принести в жертву свое будущее для этих чужаков. Почему? Его рука рубанула воздух.

— Забудьте на время о себе, если можете. Расскажите мне о них, какими вы их знаете, или, точнее, какими вы их воображаете. Конечно, я проходил несколько курсов ксенологии. Я фактически вернулся в детство и перечитал эти сахариновые «Сказки с далекой Иштар». Слова и картинки, и это все! Дайте мне ощутить факты. Заставьте меня почувствовать, что значит снова встретить день судьбы на пути своей жизни.

Вошел слуга с подносом.

— После, если захотите, вы получите алкоголь или любой другой наркотик, который вам понадобится для расслабления, — сказал Эспина. — Но лучше не сразу. У нас очень ответственное задание.

Он отпил из чашки. До меня донесся смоляной аромат «лапсанг сочонга»^[3]. Допрос начался.

Глава 1

В Огненную пору нет мира северным краям от Дьявольского Солнца. Днем и ночью, летом и зимой палит оно с высоты, пока не остается ни дня, ни зимы. Этой есть Старкленд, где мало кто из смертных сумел побывать и никто не смог бы жить, будь год хорошим или плохим. Тамошние дауры, направляясь на юг по своим неведомым делам, видели, как тонет Красный, пока не скрывается иногда за горизонтом у них за спиной.

Перевалив за Пустынные холмы, путешественник оказывается среди тассуров — народа границы, обитателей южной части Валеннена, заходивших на север дальше других. Земля, жизнь и небо были здесь одинаково чужды человеку.

Когда Родитель Бурь бывал от мира далеко и почти не выделялся среди ярких звезд, в этих местах времена года друг от друга почти не отличались. Зимой можно было надеяться на дождь и дни бывали чуть короче ночей, но это и все. (Говаривали солдаты и торговцы Союза, что далеко на севере есть места, где временами никогда не встает Истинное Солнце, а холод так могуч, что лед ложится даже в долины.) Но Огненная пора все меняла. Тассуры среди лета видели Чужака днем — два солнца сразу, а на вершине зимы Чужак шел по небу один, но не было ни минуты благословенной тьмы.

И так же было с теми, кто путешествовал на юг через океан. Времена года менялись местами, в Бероннене была зима, когда в Валеннене лето, а Поджигатель понемногу уходил к югу. Наконец он достигал тех мест, где никогда не видели его в Огненную пору, как раз тогда, когда он уже отступал далеко и не мог причинить вреда. Тассуры считали, что там лежит возлюбленная богами страна, и не верили рассказам пришельцев о холоде и нищете тех краев.

Арнанак же знал, что рассказы эти правдивы. Он там бывал сотню лет назад, когда был легионером Союза. Но своих солдат он не разубеждал. Пусть верят во что хотят, тем более когда такая вера будит зависть, подозрительность и ненависть к чужакам. Ибо он готовился к последнему удару.

Рог затрубил на холмах вблизи Тарханны. Осколками и брызгами рассыпалось эхо. Громче заревела река Эзали, торопясь вырваться из каньона к равнине. Еще не выпила её до тонких струек меж раскаленных, обжигающих ноги камней вечная засуха, которую ещё дед Арнанака помнил со своих щенячьих лет, но уже был недвижен и горяч воздух, и поднимались дымные испарения от высыхающих кустов и лиан.

Истинное Солнце, царившее на небе в одиночку, склонялось к западной гряде холмов. Его щит казался тускло-желтым в дымном мареве пепла и пыли, поднимавшемся от горящих лесов и долин, где кочевало пламя. В других местах небо было чистое и такое голубое, что казалось, отзовется звоном на удар. Темно-синие тени сбегали по кручам и обрывам, окрашиваясь пурпуром в долинах и оврагах.

И снова протрубил Арнанак. Воины оставили укрытия в тени и подбежали к нему легкой рысью. Боевые доспехи (у кого они были) надевались только перед боем. Сейчас на каждом из мужей были только перевязь, ножны, колчан да сумка. Зеленая шерсть, отливающие золотом и зеленью красно-коричневые гривы, черные лица и руки ярко выделялись среди коричневатой растительности и обломков камней. Высоко над головами поблескивали наконечники копий, хвосты возбужденно хлестали по бокам. Они сгрудились у подножия невысокого утеса, где стоял Арнанак, и мужской их запах был как дыхание мокрого железа.

Гордость не помешала Арнанаку прикинуть их число. Около двух тысяч. Это куда меньше, чем ему скоро понадобится. Однако для начала неплохо. И прибыли они отовсюду. Самый большой путь проделало его собственное войско от Улу под самой Стеной Мира. А по одежде, снаряжению, орнаменту, обрывкам речи он узнал и других мужчин со всего Южного Валеннена — горцев, лесорубов, следопытов с равнин, морских охотников с побережья и островов. Удастся им захватить торговый город — их народы пойдут следом.

И в третий раз протрубил рог. Молчание легло на землю, и только вода, невидимая, говорила среди камней. Арнанак дал им хорошенько рассмотреть себя и лишь потом заговорил.

Народ любуется тем, у кого хватило силы захватить и ума удержать богатство, и потому он носил кучу дорогих безделушек. С листьев его гривы сверкали лучи усаженной каменьями золотой диадемы. Золотые цепи вились вокруг плеч и голеней. На всех четырех пальцах каждой руки сияли перстни, многоцветная попона из Сехалы драпировала холку и горб. Поднятый призывно меч отсвечивал булатным узором, выкованным в южных заморских странах, но уж он-то безделушкой не был.

За ним высоко раскинуло охряные ветви дерево феникс, и его листья образовали мощную голубую крышу. Под её укрытием взошли новые побеги, выстраиваясь в частокол бронзовых стеблей и ржавой тени. Арнанак давно уже выбрал это место для сбора и постарался прибыть первым, отчасти для того, чтобы объявить его своим. Он не запрещал другим быть здесь, поскольку вынужден был предложить им гостеприимство, кроме того, он хотел остаться под открытым небом и прямым солнцем, как самый несчастный пришелец. Это было нужно для Задуманного им зрелища.

Тяжелой поступью пододвинувшись к краю утеса, он посмотрел в глаза воинам, набрал полные легкие воздуха, и над толпой прокатилось:

— Эй, тассуры! Я, Арнанак, оверлинг народа Улу, буду говорить, а вы будете слушать. Те, кто несли эстафету войны от дома к дому, мало что могли вам сказать, кроме места встречи и времени, когда луна пойдет среди звезд так-то и так-то. Вы знаете, что я искал и нашел много союзников и вассалов на западе, и в других странах не меньше. Вы слышали, что моя цель прогнать чужаков за море и дальше и открыть нам путь на юг прежде, чем запылает всей мощью Огненная пора. И вы угадали, что первый удар я хочу нанести по Тарханне. Но то же самое знает, слышал и мог угадать легион. И я не хотел рисковать, что шпионы или предатели выдадут врагу подробности наших планов. И я не гневаюсь, что многие мужчины повернули назад. Кто-то боится меня, кто-то боится моего поражения. К тому же сейчас время, когда каждый дом должен запасти все, что может, дабы прокормиться в плохой год и страшные годы, что пойдут за ним. То, что вас здесь все же так много, — это хороший знак. На закате мы выступим, и я сейчас расскажу вам наш план. Я выбрал весну, поскольку это время тяжкого труда у народа тассуров. Легион в это время ждет от нас не больше чем нескольких набегов — но уж никак не штурма главной твердыни Союза. Я-то знаю их мысли, этих южан заморских. Через их же лазутчиков я дал им понять, что мы не выступим раньше лета, когда накопим что-то у себя в кладовых и когда темнота и прохлада ночей прикроют наше движение. И все-таки у нас будет полночи в запасе перед восходом Красного — время добраться до Тарханны, и две луны осветят нам путь. Я прошел этот путь дважды, и я его знаю. И ещё я знаю, что солдат в гарнизоне мало. Легиону пришлось часть их бросить на борьбу с пиратством на Восточном побережье — пиратством, которое я там затеял именно для этого!

Говор прошел по рядам. Голос Арнанака перекрыл его:

— Сегодня мы с вашими вождями решили, что делать. Будьте только верны своим знаменам. Мы разделимся и ударим по северным и южным воротам двумя отрядами. Когда бой свяжет солдат, небольшой отряд штурмует стену, что выходит к реке, — этого никто не ждет, потому что подъем там считается невозможным, но мои моряки не раз проделывали такое на стене, что мы построили у себя в Улу. Они проложат дорогу другим и вместе ударят в те ворота, где защита будет слабее; ворота откроются, и город будет наш. И если, воин, в доме твоем голод, вспомни об островах Огненного моря. — они до сих пор тучны и слишком сильны, чтобы мы смогли их захватить, но там ты сможешь обменять свою долю добычи на еду. Но прежде всего помни, что мы только начали свержение Союза. И дети твои будут жить в возлюбленной богами земле. Свои слова я подкреплю знамением.

Последние слова улетели вслед за солнцем. Оно скользнуло за горизонт, и сумерки, как волна, захлестнули холмы вокруг. Из-за такой же гряды на востоке вышла Килуву, её зубчатые края мерцали в непрерывном движении. Морозный свет задрожал во внезапно наступившей недоброй тьме. Где-то завыл пожиратель падали, шум реки стал громче. Земля и камни ещё полыхали жаром, но сразу стало легче дышать.

Движением хвоста Арнанак подал сигнал даурам. Они выскользнули из зарослей, как ещё семь теней, и лунное сияние озарило их призрачный облик и Дар, который нес в руках их предводитель.

По темной массе под утесом прошел свистящим шепотом ужас, переходящий в гнев. Склонились вперед копья, сверкнули, вылетая из ножен, клинки. Арнанак взял в руки и высоко поднял Дар, играющий сиянием и тьмою.

— Не страшись! Стой твердо! — выкрикнул он. — Нет здесь проклятия. Эти твари со мной!

Дав воинам успокоиться, он продолжал уже тише:

— Многие из вас слыхали, что я сделался другом дауров. Вы слыхали, как я странствовал в землях Старкленда, где они являются взору и где не бывал ранее ни один смертный, и как я вынес из их города-гробницы Дар власти. И это правда. Так победим! Сегодня мы начнем. Я сказал, а вы слышали.

Еще до выступления войск поднялась на востоке Нарву — поменьше, потусклее, помедленнее, зато, в отличие от Килуву, полная. Полная в свете Истинного Солнца. Чужак заливал обе луны багряным светом. Свет двух лун, звезд и Моста Привидений освещал путь.

Но спуск в долину был труден. Арнанаку часто приходилось цепляться всеми пальцами каждой из четырех ног, упираясь в предательски осыпающиеся кручи. Сердца его трепетали. Глотка пересохла, как скребница, которой он чистил бахрому на ногах. Пересохли и листья гривы, брови и складки шкуры. Ночь, как инкубатор, высиживала духоту. Он знал, что скоро станет легче, но усталое тело отказывалось верить.

Свои сокровища и Дар он оставил позади на попечение дауров. Ни один тассур, как и ни один легионер, не попытается украсть что-нибудь у этих тварей. Завидев их, любой сбежал бы или, если он отчаянно смел, предложил бы договориться на месте в надежде на удачу в будущем. Свое снаряжение Арнанак нес на спине. Доспехи беронненской работы, сохранившиеся у него с тех времен, когда он служил Союзу, были тяжелее, чем у тех, кто шел за ним.

Он слышал их поступь, тяжелый топот, звяканье металла, приглушенные ругательства и тяжелое дыхание. Чтобы ему повиновались, он всегда должен быть впереди — и в походе, и в битве.

Глупо, подумал он. Глупо. Цивилизованные народы умнее. Его командир в годы службы в легионе был давно уже ослаблен ранами, но оставался командиром, потому что не было равного ему тактика или знатока военных будней. Варвары — вот именно, варвары — могут победить цивилизацию лишь в виде исключения, когда она терпит крах.

И он был рад, что легионом, который предстояло выбросить с этой земли, был Зера, а не его прежний — Скороходы Тамбуру.

Конечно, их могут прислать сюда как подкрепление. Но это мало вероятно. Союз терял свои провинции одну за другой, как это случалось с цивилизациями тысячи лет назад, когда возвращался Родитель Бурь. Стоит потерять Валеннен — и Союз вряд ли сможет его вернуть, хотя это будет означать и утрату островов Огненного моря, а потом и…

Вот только люди… Что может знать мужчина о существах причудливее самих дауров, о тех, кто пришел из такого далека, что их солнце теряется в небе — если можно верить их словам?

Арнанак стиснул рукоять меча, висевшего в ножнах у него на боку. Если он слышал, понял и догадался правильно, то у людей слишком много дел в окрестностях Сехалы, чтобы помочь столь отдаленному посту. Чужие, они не поймут, насколько важно выступление валенненцев, а когда поймут, будет уже поздно. А тогда — почему бы им не иметь дела с Высоким Оверлингом? У него будет тогда больше силы и больше чего предложить, чем у этих обломков Союза.

Если только он понял правильно и рассчитал верно.

Если нет, он умрет, и почти все его войско с ним. Но их так и так убьет Огненная пора, и эта гибель похуже смерти в бою. Арнанак выхватил меч и заставил себя ускорить бег по каменистым и крутым склонам холма.

На равнине двигаться стало легче. Повинуясь вождю, воины держались подальше от торговой тропы, хотя дважды проскальзывали к реке утолить жажду и смочить растения на шкуре. Они боялись встречи с дозором, случайно уцелевший солдат мог поднять тревогу. Поэтому они двигались напрямик. Поля были лишены растительности, если не считать колючих изгородей. Здешний народ, обученный жителями городов, уже два или три шестидесятичетырехлетия занимался земледелием. Зерно, хлебные корни и прирученные животные росли хорошо. Но приходила Огненная пора, на фермы, где была еда, обрушивалось больше набегов, чем мог сдержать легион, и погода уничтожала посевы и привычных к более мягкому климату животных из Бероннена. Земледельцы спешили оставить свои дома, пока ещё была возможность заняться чем-то другим. Отряд Арнанака не встретил никого на своем пути. Однако пастбища ещё не совсем погибли, и бойцы слегка подкормились на переходе.

Когда они свернули к реке, восток уже посветлел. Чернея над головами, поднимались перед ними закрывающие луны и звезды сторожевые башни и стены Тарханны. Предводители вполголоса отдали команды остановиться и вооружиться раньше, чем взойдет Дьявольское Солнце и выдаст их страже.

Почва и воздух были почти холодными. Сам по себе Чужак сильно не сможет их разогреть. Хотя он бывал и побольше Истинного Солнца, когда проходил вблизи мира, света и тепла от него было меньше — примерно в пять раз, как однажды сказал Арнанаку философ из Сехалы. Худшее время Огненной поры наступит, когда Мародер повернет обратно.

И все же сегодня, когда наступит истинный полдень, равнина будет гореть. (И это ещё только весной, в ранний год беды!) Арнанак надеялся оказаться в городе прежде, чем это случится. Сможет он к тому времени снять броню или нет — зависит от гарнизона. Он надеялся, что легионеры сдадутся и согласятся на предложение уйти без оружия на свободу. Цивилизованные солдаты считают пустой бравадой умирать за проигранное дело. Однако их капитан может решить, что смерть — подходящая цена за головы стольких варваров, скольких он сможет перебить.

Вот тогда и забурлят поминальные котлы, и все народы из края в край Южного Валеннена пойдут под знамена оверлинга из Улу для дела отмщения.

Он раскрыл мешок, надел шлем и кольчугу с помощью своего знаменосца, взял на руку щит. Злой рассвет начинал заливать землю багрянцем. Арнанак выхватил меч, и тот сверкнул в лучах зари.

— Вперед! — раздался его голос. — Атака и победа!

Он перешел с рыси на галоп. Земля за ним вздрогнула и застонала от тяжелой поступи его воинов.

Глава 2

Дверь мелодично прозвонила и смолкла.

— Entrez^[4], — откликнулся Юрий Дежерин. Поднимаясь, он рукой сделал фоноплейеру знак замолчать. Была бы это какая-то классика из банка данных — ну там, Моцарт или древнеиндийская рага, — он бы просто приглушил её до приемлемого уровня. Однако большинство гуманоидов не выносят музыки Джин, хотя на этой планете культура постарше земной и поутонченнее. Чтобы её понять, нужен интерес, порождающий терпение, плюс хороший слух.

Дверь впустила молодого человека с эмблемой эскадрильи охотников на форменной одежде. Она сияла новизной, и честь молодой человек отдал несколько неуклюже. Но в условиях лунного притяжения он держался уверенно; его не признали бы годным к службе, не будь у него способности приспосабливаться к переменам в тяготении быстрее прочих. У вошедшего была высокая и мощная фигура, красивое лицо блондина-европейца. Дежерин подумал: в самом ли деле по офицеру видно, что он родился и вырос вне Солнечной системы? Если знать заранее, то признаки этого можно увидеть в облике, осанке, в походке, даже если их нет.

Более надежен акцент. Дежерин избавил своего гостя от необходимости преодолевать препятствия общения на испанском и произнес по-английски:

— Младший лейтенант Конуэй? Вольно. Проще говоря, чувствуйте себя свободно. Хорошо, что вы пришли.

— Капитан посылал за мной.

Конуэй говорил на довольно странном диалекте, заметно отличном от панъевропейской версии Дежерина. Это был диалект с примесью мягкости и певучести, слегка… слегка нечеловеческих, что ли?

— Я пригласил вас посетить меня, просто пригласил. Дверь закрылась, и Дежерин озадачил своего гостя, протянув руку. После минутного колебания тот её пожал.

— Вы можете сделать мне большое личное одолжение и, возможно, оказать услугу Земле тоже. Может быть, я смогу вас отблагодарить, но это не наверняка. Что наверняка, так это то, что мы очень скоро отсюда отбудем и я отнимаю у вас время, которое вы могли бы провести с девушками или на спортплощадке. Самое меньшее, что я могу для вас сделать, — это предложить выпить. — Взяв Конуэя за локоть, он подвел его к креслу напротив своего, продолжая болтать. — Вот почему я предложил встретиться в моей квартире. В казарме или в клубе слишком много народу, а в кабинете — слишком официально. Какой напиток вы предпочитаете?

Дональд Конуэй сел под нажимом дружеской руки Дежерина.

— Я… как вы скажете, капитан, спасибо, сэр.

Он глотнул.

Дежерин улыбнулся, стоя над ним.

— Да расслабьтесь, забудьте звания. Мы здесь одни, и я не намного вас старше. Сколько вам лет?

— Девятнадцать — то есть я хочу сказать, двадцать один, сэр.

— Привыкли к иштарийским годам? Ну, а я в прошлом месяце отметил тридцатый день рождения — по земному календарю. Не такая уж зияющая пропасть?

Конуэй несколько успокоился. Несмотря на нервозность, он смотрел на хозяина прямо и открыто, но теперь в его взгляде появилась какая-то задумчивость. Дежерин был среднего роста, хрупкого сложения, с маленькими руками и ногами, с кошачьими движениями. В годы учебы он был чемпионом академии по акробатике. Правильные и тонкие черты лица, оливковая кожа, полные губы, карие глаза, темные, гладко зачесанные волосы и аккуратные усы. Одет он был в штатское — блуза, свободные шаровары из радужной ткани, таби и зори. Кольцо класса он носил стандартное, но тонкая золотая серьга в правом ухе говорила об известной степени дерзости.

— Главная разница, — продолжал он, — состоит в том, что я стал кадетом в семнадцать лет и с тех пор все время на службе. Вы же добрались до Земли два года назад, записались добровольцем в начале войны и еле успели пройти краткосрочную подготовку. — Он пожал плечами. — Ну так что ж? Потом вы закончите свое образование и продолжите путь к званию профессора изящных искусств, а когда меня спишут с корабля на половинное жалование, вы уже будете ректором большого университета. Итак, что вы предпочитаете? — Он открыл свой мини-бар. — Я буду коньяк с содовой.

— И мне то же самое, спасибо, сэр. У меня было немного случаев изучить… гм… науку питья.

— На Иштар не слишком большой выбор?

— Да нет, в основном домашнее пиво да местное вино. — Конуэй заставлял себя поддерживать светскую беседу. — У них не тот вкус, что у земных, а большинство тех, кто там живет всю жизнь, не интересуются импортными напитками. Мы экономически независимы, сельское хозяйство процветает, но экология у нас совсем другая, и это касается почвы, погоды, солнечной радиации… В общем, как бы там ни было, есть люди, которые держат винокурни, но они сами понимают, что хвастаться своим продуктом им не приходится.

— Ну вот, вы мне уже помогли, — засмеялся Дежерин. — Я предупрежден, что перед отбытием надо сделать запасы.

Пока он смешивал коктейли, Конуэй огляделся. Не адмиральская каюта, конечно, но довольно просторно, и мебель хорошая для базы «Циолковский». В мирное время эта база комфортабельна, но когда приходится тысячами перебрасывать людей на театр военных действий и обратно, все службы работают с перегрузкой. В казармах набивается народу вдвое, из-за нехватки энергии отрубаются генераторы искусственного тяготения, а это значит, что каждому достается несколько лишних часов принудительной тренировки. На прогулочные краулеры выстраивается многочасовая очередь, и такая же — за альпинистским снаряжением и горными лыжами. А хочешь — можешь попытаться попасть на поезд к кратеру Аполло и надеяться, что тебя не слишком обдерут…

За полупрозрачной стеной, плохо различимой в мерцающем свете, открывался величественный вид. Небо пересекал грузовой корабль, спускаясь на запасную площадку, наспех вырубленную в базальте.

Комната почти не носила отпечатка личности хозяина. По космосу вообще путешествуешь налегке, а во время войны — практически в чем есть. Какие-то распечатки на столе, книжка про Анубелею, женский журнал, приключенческий роман и сборник стихов Гарсиа Лорки. Рядом стоял сигарный ящик.

— Прошу вас! — Дежерин протягивал Конуэю бокал. — Сигару? Нет? Что, табак тоже стал редкостью на Иштар? Ладно, я закурю, если вы не возражаете. — Он сел в кресло напротив и поднял бокал: — Salud!

— Ну, будем здоровы, — ответил Конуэй. Дежерин хмыкнул:

— Вы становитесь самим собой. Я этого и ожидал.

— Вы наводили обо мне справки, сэр?

— Я не интересовался ничем, кроме общедоступных сведений. Я не шпионю. Я лишь попросил банк данных подобрать людей с Иштар, с которыми можно поговорить. Он выдал ваше имя. Согласно записям в вашем деле, вы там родились и не покидали планету до последнего времени. Я не думаю, что труса или дурака могли бы терпеть столько времени, даже если бы он выжил. Далее, несмотря на то что вы выросли среди — сколько их там было? — пяти тысяч ученых, техников и их детей, да ещё в трехстах парсеках от Солнца, и земляне наезжали к вам редко, вы проявили такой талант в изобразительном искусстве, что вам предложили учиться здесь. А потом, когда разразилась война, вы не стали укрываться в студии, а записались добровольцем, да ещё в такие крутые войска. Чтобы узнать вас, мне было достаточно такой информации.

Конуэй вспыхнул, отхлебнул приличный глоток и выпалил:

— Очевидно, вы получили туда назначение, сэр, и вам хотелось бы услышать, что я могу рассказать. Но разве это не удивительно для вас, с вашим послужным списком? Я имею в виду назначение.

Дежерин поморщился:

— Такое случается.

— Видите ли, сэр, я… после вашего вызова я тоже обратился к банку данных. — Как видно, бренди сразу ударило в непривычную голову Конуэя, он заговорил быстро и не задумываясь. Это не лесть, решил Дежерин, а просто попытка ответить на дружественное обращение старшего по званию.

— В моем возрасте вы получили Бриллиантовую Звезду за спасательную экспедицию на Калибане. Вы были старшим помощником на истребителе, капитаном крейсера, командиром строительства базы на Гее. Колоссальное разнообразие, даже для флота, где офицеров все время перебрасывают с места на место. И для своего звания вы очень молоды. — Тут он спохватился и покраснел. — Извините, сэр. Я не хотел…

— Все нормально, — Дежерин небрежно помахал сигарой, и только уголки его губ слегка опустились от неудовольствия.

— Если мое предположение правильно, сэр, на Гее есть туземцы, с нашей точки зрения весьма странные, но я не нашел никаких упоминаний об их жалобах на вас: это значит, что вы обращались с ними правильно, разумно, доброжелательно. Может быть, командование считает вас лучшей кандидатурой в качестве нашего представителя на Иштар.

— Тогда почему бы им не послать туда вас? — спросил Дежерин и яростно выдохнул большое дымное кольцо. — Вы жили среди них. Вашей общине более сотни лет.

Конуэй заколебался, отвел глаза в сторону, потом тихо сказал:

— Ну, это не место для моего рода войск. И потом… не знаю, известно ли об этом в штабе… На Иштар меня не слишком хорошо встретят. Моя семья, родственники, старые друзья… они, видите ли, против войны. И многие очень даже всерьез.

Выражение лица Дежерина смягчилось.

— А вы-то сами как к ней относитесь? Конуэй выдержал его взгляд.

— Я ведь пошел добровольцем, верно? Я понимаю, что правые и виноватые есть на каждой стороне. Но на людей напали. Их хотят изгнать или отобрать у них кровью и потом добытую землю. Если это не остановить в самом начале, потом будет гораздо хуже. Я помню, как было с Алерионом.

— Вряд ли, сынок, — улыбнулся Дежерин. — Я и сам в тот год был очень занят собственным рождением. — Он снова стал серьезен. — Но вы правы, мы должны помнить уроки истории. А если говорить обо мне лично, то я видел нищету трущоб на Земле — своими глазами видел, чувствовал, нюхал эту вонь, и я видел людей, которые вышли оттуда ради Элефтерии, я видел, чего они добились и на что надеялись… Ладно, черт с ним. Меня не послали к ним на помощь, а направили за тысячу световых лет в другую сторону!

Он одним глотком допил бокал, решительно поднялся на ноги и подошел к бару.

— Еще налить? — спросил он спокойным голосом.

— Нет, спасибо. — Конуэй подыскивал слова. — Капитан, у командования свои резоны. Допустим, наксанцы делают внезапный обходной маневр и оккупируют Иштар. Там есть природные ресурсы. А кроме того, планета может сыграть роль заложника, и не только из-за тех нескольких тысяч человек, которые там живут, но из-за всех тех человеко-лет, что мы вложили в развитие науки и которые только начинают сейчас приносить плоды. Начнись переговоры, Иштар может оказаться отличным козырем для Наксы.

— Вы так считаете? Мои инструкции предусматривают создание базы для отражения подобной угрозы, хотя и отдаленной, но все же угрозы для этого района космоса.

Конуэй кивнул.

— А такое задание либо должно быть сделано хорошо, либо окажется потерей времени и сил. Поэтому вас и выбрали. Однажды вам это удалось. Я ставлю свою Y-хромосому, что вас скоро направят на войну — если она к тому времени не закончится.

Дежерин снова рассмеялся:

— Tiens^[5], вы знаете, как поднять человеку настроение, правда? Ладно, спасибо. — Он вернулся в свое кресло. — Эти наксанцы — ребята крутые и сообразительные. Я думаю, драка протянется годы.

— Надеюсь, что нет.

— Естественно. Если кому-то нравится сама идея войны, любой войны, прошлой, настоящей или будущей, так пусть он об этом скажет, чтобы мы его, сукиного сына, пристрелили, а потом разговаривали разумно. Меньшее из двух зол ни в каком случае не перестает быть злом. Да ещё — у меня были друзья на той стороне, раньше, в лучшие дни.

Дежерин помолчал и добавил:

— Как вы понимаете, я хотел бы принять участие в том, чтобы с этим покончить. Я, понимаете ли, всерьез принимаю теорию, что мы — вооруженная рука Органов охраны мира Всемирной Федерации. — Он поежился. — Скажите, вот вы говорите, что на Иштар люди против этой войны. Почему? Большинство интеллектуалов на Земле поддерживают её с рвением крестоносцев.

Конуэй отпил из бокала.

— Боюсь, из такой дали все это кажется не совсем настоящим. — Он подался вперед. — Основное, что я видел и слышал перед отлетом на Землю, когда конфликт был только возможен, но вести становились все неприятнее, а потом узнал из писем и разговоров с гостями из дома, — основное то, что они боятся краха своего главного дела, катастрофы всей планеты. В любом случае им урежут снабжение. Если дело продлится подольше, они уже не смогут получить никакого оборудования для работы. Возможно и что-нибудь похуже.

— А, — Дежерин выдохнул кольцо голубого дыма и наблюдал за ним сквозь прищур век, пока оно не растаяло. — Вот мы и пришли к тому, что я от вас хотел. Информация. Быт и нравы. Советы. Кормление и уход за иштарийцами и за той небольшой, но почтенной научно-альтруистической колонией, которую содержит там Исследовательский консорциум. Все, что вы можете рассказать. Видите ли, я получил приказ на прошлой неделе. Почти все часы бодрствования и часть времени сна с тех пор я трачу на организацию решения своей задачи, и так будет до самого нашего отбытия, а это уже скоро. Не подобает мне сообщать младшему по званию, сколько на мои уши навешивается вышестоящей лапши…

Он остановился, видя недоумение Конуэя.

— Простите, сэр?

— Вам не приходилось такого слышать? До чего же вы невинны. Стандартная процедура возрастания энтропии до максимума. Важно то, что вы мой единственный шанс узнать реальную обстановку. Будучи невежественным настолько, насколько сейчас, я могу нанести любой вред и вообще провалить задачу.

— Но у вас же образование, у вас годы в космосе…

— О, да-да-да, — нетерпеливо перебил Дежерин. — Небесная механика системы Анубелеи мне понятна. Что-то я знаю об обитателях Иштар и об их уникальной биологической ситуации. — Он перевел дыхание. — Планет, где человек имеет возможность разгуливать в рубашке, настолько мало, что каждый, у кого хоть что-то есть между ушами, может назвать те, что нам известны. И они рассыпаны по космосу на очень большом удалении друг от друга. Больше всего мы заняты теми, что поближе к дому. В то же время не забывайте: каждая планета — это целый мир, и понять его целиком невозможно. Bon Dieu^[6], друг мой, я живу на Земле и понятия не имею об экологии её литорали, или истории китайских императорских династий, или о текущих склоках в Кенийской империи!

Он бросил сигару в пепельницу, со стуком поставил бокал на стол и схватил со стола книгу об Иштар.

— Ну, например, я изучал вот это. — Он говорил резко и быстро. Последнее издание, вышло десять лет назад.

Распахнув книгу на первой попавшейся странице, он сунул её под нос Конуэю:

— Смотрите.

— Что я могу здесь найти такого, чего нет в справочнике навигатора? — спросил Дежерин. — Да, yes, si, ja, — есть ещё тексты, картинки, анекдоты. Для туриста неплохая возможность заранее познакомиться с целью поездки, если найдется турист, который поедет в такую даль. И я это тоже прочел, и записи стереовизора крутил часами, я знаю, как выглядит иштариец…

Разговаривая, он листал страницы и без видимой причины остановился на этой иллюстрации.

На ней были изображены мужская и женская особь, и для масштаба человек. Самец был побольше, размером с небольшую лошадь. Слово «кентавроид» давало довольно приблизительное описание. Двурукий торс плавно переходил в четвероногое туловище, и над их соединением возвышался бычий горб, соединяющий горизонтальную часть спины с почти вертикальной. Тело имело скорее львиные, чем конские очертания. Крепко сколоченное, с длинным хвостом, с опушенными бахромой ступнями с тремя пальцами на каждой. Богатырские мышцы рук напоминали о том, что сила тяжести на Иштар больше земной. На каждой руке было четыре когтистых пальца. Голова большая и круглая, уши большие и заостренные (слегка подвижные), нижняя челюсть и подбородок напоминают человеческие, зубы белые и небольшие, за исключением двух верхних клыков, выступающих изо рта. Вместо носа короткое рыльце, кончающееся одной широкой ноздрей, разрез которой сужался книзу. Кошачьи усы обрамляли верхнюю губу. Глаза тоже напоминали кошачьи, без белков, у самки золотистые, у самца синие.

Лица и руки безволосые, кожа (у представителей беронненской расы) светло-коричневая. Большая часть тела покрыта темно-зеленой шерстью, напоминающей мох. Сходство со львом усиливалось пушистой гривой, покрывавшей голову, шею и спину до горба. Она состояла не из волос, а из густо покрытых листьями лиан. Те же растения образовывали дуги бровей.

Имеет место выраженный половой диморфизм: самка сантиметров на пятнадцать меньше, с коротким хвостом. Горб побольше и более пологий, не такое нагромождение мышц, как у самца. Круп шире и живот более округлый, вымя с двумя небольшими сосками, внешние половые органы ярко-красные. В поясняющем тексте говорилось, что самки пахнут сладковато, а самцы — как горячее железо; речь и слух лучше развиты у самок.

Аборигены не носят одежды, если не считать перевязи для сумки и ножа. Изображенный на картинке самец держал в руке копье, а на плечах — что-то вроде лука. У самки был длинный лук, колчан и нечто похожее на деревянную флейту.

— Я знаю, что их биохимия похожа на нашу, мы можем есть пищу друг друга, хотя некоторых существенных компонентов будет недоставать и нам, и им. И они тоже пьянеют от спирта. — Дежерин захлопнул книгу. — Совсем как дома, правда? Если не считать, что люди уже сотню лет провели на Иштар, стараясь понять её жителей, и вы намного лучше меня знаете, как они далеки от своей цели!

Он бросил книгу через всю комнату на койку.

— Долгий ещё остался путь, — согласился гость.

— Да ещё эти люди. Верно, верно, там, в Примавере, все время меняется половина населения. Исследователи, выполняющие уникальные проекты, техники на контрактах, археологи со своей временной базой по дороге на… как эту мертвую планету зовут, Таммуз? И все-таки у них какая-то специфическая преданность Иштар. А ядро составляют постоянные жители, карьеристы, приличный процент второго и третьего поколений иштарийцев, у которых в организме уже и атома земного не осталось. — Дежерин растопырил пальцы. Понимаете, до чего мне нужен — как бы это сказать — хотя бы общий обзор? На самом деле мне нужно гораздо больше, но хотя бы это. Так что, друг мой, не будете ли вы так добры допить свой бокал, чтобы я вам налил второй? Пусть ваш язык развяжется. Используйте свободные ассоциации. Расскажите о вашем прошлом, о семье, о друзьях. А я хотя бы смогу передать им привет от вас и какие-нибудь презенты, если вы захотите.

— Но помогите мне. — Дежерин со стуком поставил второй бокал на стол. — Дайте мне хоть какие-то идеи. Что мне им сказать, как не настроить их против себя и склонить к сотрудничеству со мной — человеком, который приходит как проводник политики, ведущей к краху их надежд и планов?

Конуэй сел поудобнее и долго смотрел, казалось, куда-то за лунный пейзаж. Потом он, взвешивая слова, произнес:

— Вам бы лучше начать с того, чтобы показать им документы Олайи, которые вызвали столько шума в прошлом месяце.

— О причинах войны? — удивился Дежерин. — Но ведь там сплошная критика.

— Не совсем. Они старались сохранить объективность. Конечно, каждый знает, что Олайя не энтузиаст этого дела. Он, я думаю, слишком аристократ. Но он чертовски профессиональный журналист и здорово поработал, представляя разные точки зрения.

Дежерин поморщился:

— Он главное забыл: элефтерийцев. Осмелевший Конуэй возразил:

— Честно говоря, я — и не я один — не считаю это самым главным. Я ими восхищаюсь, я им симпатизирую, но главным я считаю то, чтобы мы, человечество, управляли событиями, от которых зависит наше выживание как вида. На Иштар я видел, как поднимался такой хаос… — И, сменив тон: — Но я вот к чему веду. Вот кто-то, как, например, моя сестренка Джилл, всю свою жизнь там прожила, и она — то есть такие, как она, — знает, какой ужас несет их планете приближение Ану. Если бы они могли понять, что жертва приносится ради высшего добра… Но они, вы знаете, люди разумные и тренированные в научном скептицизме. Они всю жизнь изучают самые причудливые культуры и конфликты. Никакой простой пропагандой их не пробьешь. А вот это шоу Олайи — оно честное. И потому оно доходит. Я это чувствовал сам, и я… ну я думаю, что мой народ на Иштар поймет. Если даже ничего другого до них не дойдет, они поймут, что у нас свобода слова ещё есть и Земля — не безмозглое чудовище. Это должно сработать.

Теперь помолчал Дежерин. Потом вскочил на ноги:

— Ладно! Я просил у вас совета, Дональд — можно просто Дон? Меня зовут Юрий, — и вы мне его дали. А теперь давайте еще. У нас серьезное дело впереди — надраться как следует.

Глава 3

На следующий день после того, как Ларрека покинул Якулен, ранчо, где оставалась его жена, он со своими солдатами подошел с юга к Примавере. Поселок людей был в трех переходах от Сехалы вверх по реке. Теперь это место не было защитой от возможной беды. Каждый житель Бероннена, разумеется, как и все обитатели Союза, знал, что люди — это друзья и последняя серьезная надежда на спасение всей цивилизации. Но все же этим чужакам нужно было место для огородов и полей, для выпаса их скота — ради производства той пищи, что содержала необходимые им вещества, которых не было ни в дождевых зернах и хлебных корнях, ни в мясе элов и овасов. А те, кто изучал природу, как Джилл Конуэй, предпочитали дикие луга распаханным полям вокруг Сехалы. Те же, кто изучал народ, считали, что им незачем демонстративно торчать в городе.

Не так уж сильно помешал бы этот эффект присутствия, часто думал про себя Ларрека, в этом мире много гораздо более неприятных вещей.

Он весело трусил по дороге, вившейся вдоль Джайина. Эта дорога, одна из главных, была выложена кирпичом, и ноги ощущали его горячую шероховатость и острые крошки. Так что у старого солдата был повод пощеголять в сапогах. Приближалось плохое время. Южный Бероннен всегда избегал самого худшего при приближении Бродяги, хотя, конечно, голодные орды наводняли эту благословенную страну. Даже сейчас, в середине осени, отчетливо чувствовалось приближение дождливой зимы, хотя Бродяга и старался спутать времена года.

Его горящий красным шар, стоящий низко над северными холмами и окрасивший их в цвета аметиста, почти заходил. Солнце стояло высоко и светило ярко. Двойные тени, мягко очерчивающие берега реки, и переливающиеся оттенки придавали ландшафту причудливый вид. Этот берег был предоставлен людям для выращивания пищи. Пшеница, кукуруза и другие злаки уже были убраны, осталось голое жнивье, но в садах ещё наливались яблоки, и рогатые животные паслись за изгородью — и до чего же все было зеленым! Другая сторона оставалась такой, какой была от природы: дерн из лиа всех оттенков золота с вкрапленными алыми огнецветами, деревья в медно-коричневом (мечелисты) или охряном (стланик и кожаное дерево) наряде. Далеко разлетелись крылатые семена берез, а стреляющие стручки иногда забрасывали свои зерна на тот берег. Природе было наплевать, что им там не укорениться — почва была слишком чуждой.

Здесь дул бриз, особенно приятный после утренней духоты. Ларрека слышал, как шелестит его грива. Он впивал аромат земных растений, который успел оценить за эту сотню лет. И тяжесть его сегодняшней миссии не могла испортить ему удовольствие. Солдат не имеет права отказываться от тех приятных минут, что судьба посылает ему навстречу.

— Далеко еще, сэр? — спросил один из шестерых воинов за его спиной. В этих густонаселенных и богатых едой местах в них не было нужды. Но он начинал поход от Северного Бероннена через Громовые горы, и нужны были охотники и руки для бивачных работ. Ларрека решил, что возьмет их с собой в Сехалу с её котлами с мясом. У этих бедняг не слишком веселая была юность. Говоривший был уроженцем Каменного острова, что в Огненном море, там завербовался на службу и попал прямо в Валеннен, где в эти годы стоял легион Зера. На континенте до этого он ни разу не бывал.

— Чиу, может быть, час, — Ларрека использовал единицу, означающую одну шестнадцатую часть времени от полудня до полудня, примерно совпадающую с земным часом. — Двигайся, мы там скоро будем.

— Ладно, по крайней мере Скелла скоро зайдет.

— А? Да. Да, конечно. — Ларрека столько слышал имен для этого красного шара, что не сразу понял, о чем идет речь. Сам-то он называл его Бродягой, поскольку исповедовал культ Триады. Там он был главным, вместе с Солнцем и Тьмой, на брови которой висела Янтарная звезда. А юношей в Хаэлене он звал его Аббада и знал, что он — изгнанный бог, что возвращается каждую тысячу лет. Потом он усомнился в этой вере и счел языческие обряды жертвоприношения просто напрасной тратой хорошего мяса. Варвары Валеннена так благоговели перед этой штукой, что даже имени ей никакого не дали, только набор эпитетов, и нельзя было повторить два раза подряд один и тот же, чтобы не навлечь на себя гнев Бога. И всюду её называли по-своему, в том числе и у людей. Красную звезду они называли Ану и не признавали никакой души ни за ней, ни за солнцем, которое они называли Бел, ни за Янтарной звездой, которую звали Эа.

Во многих отношениях их концепция была самой хитроумной из всех. Ларрека должен был заставить себя овладевать их учением. Он не мог пока ещё поверить, что в Триаде нет ничего, кроме огня. И так это было или нет, он все равно выполнял ритуалы и заповеди своей религии. Это была хорошая вера для солдата, поддерживающая боевой дух и дисциплину.

С виду трудно было сказать, что Ларрека изучал философию. У него был вид сержанта-ветерана, слегка ограниченного умственно, зато снабженного хорошими мышцами, достаточно быстро реагирующими при необходимости. От глубоких ран остались опоясывающие тело шрамы, через кость брови пролегла глубокая впадина, а левого уха не было совсем. Хаэленцы происходили из Южного Бероннена, и когда-то его шкура была бледно-коричневой. Она потемнела и загрубела под многими ветрами и непогодами, но глаза оставались голубыми, как лед. В его речи чувствовался след грубоватого местного акцента, а его излюбленным оружием, фактически отличительным его знаком, был тяжелый кривой короткий меч, обычный в антарктических краях. Кроме этого, он был одет только в пояс с кошельками для всякой мелочи, а все оружие и прочие необходимые в путешествии вещи, в том числе охотничье копье и топор, который тоже мог служить оружием, были запакованы в две плетеные вьючные корзины. Никакого орнамента, только потертая ткань, кожа, дерево, сталь. Единственным украшением служила золотая цепь на широком левом запястье.

Идущие за ним солдаты были разукрашены кто во что — перья, бусы, нити бисера, побрякушки. К своему скромно одетому вождю они относились с огромным уважением. Ларрека сын Забита из клана Кераззи был, пожалуй, самым известным из всех тридцати трех командиров легионов. Проведя два столетия в легионе Зера, он давно уже был старше средних лет и недавно справил свой триста девяностый день рождения. Но ещё на сотню лет жизни и здоровья он мог бы рассчитывать, да надеяться и на дальнейшее — если только не доберутся до него варвары или не попадет он в одну из тех катастроф, что так густо заваривает в этом мире Бродяга.

Он уже скрывался за горизонтом. Вскоре с облаков на севере исчез отсвет его лучей. Ничем не замутненное, свободно светило солнце. Высокие и громоздкие кучевые облака отбрасывали тени — предвестники бури.

— Думаете, будет дождь, сэр? — спросил боец с Каменного острова. — Уж я бы не возражал.

Его родные земли, хотя и лежали около экватора, хорошо продувались морскими ветрами. Здесь ему было жарко и пыльно.

— Побереги свою жажду до Примаверы, — посоветовал ему Ларрека. — Пиво там отменное. — Он прищурился. — Н-нет, похоже, сегодня дождя не будет. Вот завтра, пожалуй. Так что не надейся зря, сынок. Да скоро у тебя будет больше воды, чем ты сможешь переварить. Даже рыбу утопить хватит. Вот тогда ты и оценишь Валеннен получше.

— Сомневаюсь, — ответил собеседник. — В Валеннене эта траханная сушь ещё сильнее, чем была раньше.

— Какая там «траханная», Салех, — вставил с каркающим смешком третий. — Там у баб шкура так пересыхает, что дырку себе в брюхе протрешь.

Это было не очень большое преувеличение. От потери влаги растения, покрывающие большую часть кожи, пересыхали и становились очень ломкими.

— Насчет этого, — сказал Ларрека, — прислушайтесь к голосу опыта.

И он простым и доходчивым языком описал им несколько других способов.

— Однако, сэр, — Салех гнул свое, — я не понимаю. Конечно, в Валеннене Злая звезда сильнее, чем в Бероннене, и поднимается куда выше. Я понимаю, что здесь должно быть горячее, но почему же страна так пересыхает? Я-то думал, что жара вытягивает воду из океана и проливает её на сушу дождем. Ведь поэтому на тропических островах так влажно?

— Верно, — ответил Ларрека. — Вот петому-то и зальют дожди весь Бероннен в ближайшие шестьдесят четыре года, аж пока не увязнем в грязи по корни хвостов, а грязь будут смывать наводнения — это не говоря уже о том, как пройдут в горах снежные заносы и лавины — для пущего веселья. А Валеннен отделен от западного побережья, откуда и дуют ветры, как раз вот этими огромными горами. И даже та вода, что через них переносится, сдувается на восток через Эхурское море, где облака Серебряного океана разбиваются о Стену Мира. А теперь закрыли мясорубки — и ходу.

Они поняли, что обсуждение закончилось, и повиновались. Он почему-то вспомнил, как однажды ему говорил Боггарт Хэншоу:

— У вас, иштарийцев, такая от природы блестящая дисциплина, что её вроде бы и не надо шлифовать — черт побери, ваши организованные единицы, вот как в армии, похоже, не нуждаются в муштровке. Только вот правильно ли сказать «дисциплина»? Я бы скорее сказал, что это чувствительность к нюансам, умение ощущать, что делает группа, и быть её разумным органом… Верно, я согласен, что мы, люди, некоторые идеи схватываем быстрее вас, например всякие концепции, основанные на понятии трехмерного пространства. Но у вас более высокий — как бы это сказать — общественный коэффициент интеллекта. — Он усмехнулся. — Эта теория непопулярна на Земле. Наши интеллектуалы не любят признавать, что те, у кого есть табу, и войны, и прочее в том же роде, могут быть развиты гораздо выше нас, у кого ничего подобного нет.

Ларрека вспомнил эти слова на английском, на котором они и были сказаны. Увлекшись людьми ещё с момента их первого появления, он общался с ними, сколько мог выкроить времени, и узнавал о них и от них все, что мог. Это было куда больше, чем Он рассказывал своим подчиненным или собратьям-офицерам — это выпадало бы из его образа недалекого ретивого служаки — военной косточки. Язык — не проблема для того, кто мотался по половине глобуса и всегда быстро узнавал, как спросить у местных жителей дорогу и хлеб, пиво и ночлег, как подъехать к местной женщине и вообще как выразить себя и понять другого. А кроме того, в английском был очень небольшой диапазон звуков для голоса и слуха иштарийца, возможности которых людям абсолютно недоступны. Как бы там ни было, а ему импонировало, как они пропахали свой путь через Сехалу.

Жаль только, что они так мало живут. Единственное шестидесятичетырехлетие — а после приходится поддерживать свою жизнь лекарствами. К концу второй гипероктады уже ничем помочь нельзя. Ларрека неосознанно ускорил бег. Он хотел подольше побыть со своими друзьями, пока они ещё есть.

Да и миссия у него была довольно срочная. Плохие вести он нес.

Примавера — жилые дома и другие здания между асфальтовыми улицами, осененными желтой и красной листвой больших и старых местных деревьев, сохраненных при расчистке места. Почва поддерживала в них жизнь даже в этом чуждом окружении. Она поднималась пологими склонами от Джайина, где стояли у причалов лодки и иштарийские корабли, приплывавшие по реке. Местные жители-люди изготавливали некоторые вещи, вроде не подверженной гниению ткани, и выменивали их на многое, что им было нужно. Строили они в основном из местных материалов — леса, камня, кирпича, — хотя стекло они делали лучше, чем во всем Бероннене, и добавляли к нему светлый пигмент. На восток уходила дорога, исчезая за каменной грядой, чтобы в конце концов дойти до космопорта. В километре от города она проходила мимо аэропорта, где садились и взлетали грузовые флаеры дальнего радиуса. В поселке люди передвигались на автомобилях, на велосипедах и пешком.

Иштарийцы достаточно часто попадались в Примавере и не привлекали внимания, разве что были чем-то лично известны. Ларреку знали только старожилы. И не так уж много народу было в этот момент на улице, когда дети в школе, а взрослые на работе. Он уже добрался до Стеббс-парка и хотел его пересечь и напиться воды из фонтана, когда его впервые поприветствовали.

Сначала раздалось урчание быстро летящего одноколесника и сразу скрип тормозов. Так ездить в городе было непростительно, но некоторые себе позволяли. Он не удивился, услышав гортанный голос Джилл Конуэй:

— Ларрека! Старый дядюшка Сахар собственной персоной! Привет!

Она отщелкнула ремни безопасности, прыгнула с седла, оставив машину балансировать, а сама бросилась в его объятия.

После паузы она, промычав «м-м-м», отступила на шаг, склонила голову набок и осмотрела его сантиметр за сантиметром.

— Хорошо выглядишь. Немного стряхнул жирок, верно? Но ради всех богинь, отчего ты меня не предупредил? Я бы пирог испекла.

— Может быть, именно поэтому, — поддразнил он её на английском.

— Брось, дядя, ладно? У вас, долгожителей, совсем нет чувства времени. Мои кулинарные провалы были не вчера, а двадцать лет назад. Я теперь взрослая дама, люди со мной разговаривают почтительно, и ты бы теперь удивился, как я хорошо готовлю. Должна признать, что самый большой героизм ты проявлял именно тогда, когда ел угощение, что готовила маленькая девочка для своего дядюшки Сахара.

Они улыбнулись друг другу — жест, характерный для обоих видов, хотя у человека губы не вздергивались вверх, а как-то кривились. Ларрека оглядел её в ответ. Они обменивались радиограммами и иногда говорили по телефону, но не виделись уже семь лет, с тех пор как Зера Победоносный был переведен в Валеннен. Он там занимался ухудшающимися природными условиями и имел дело с бандами варваров, а она тем временем прилежно училась и начинала свою карьеру. Об экологии Вероннена и архипелага Ирен было известно очень мало, и он не мог упрекнуть её за выбор трудной дороги полевого исследователя их естественной среды. На самом деле, если бы она выбрала изучение таинственного мира Валеннена, он был бы очень огорчен. Этот континент перестал быть безопасным, а Джилл была среди тех, кого он любил.

Джилл изменилась. За сотню лет знакомства с людьми и близкой дружбы с некоторыми из них Ларрека научился отличать их друг от друга и определять их возраст, как они это умели сами. Он оставил нескладную девочку-подростка с запоздалым созреванием, похожую на мальчишку (в чем, несомненно, была и доля его заслуги). Теперь она была взрослой.

Она стояла перед ним, высокая, одетая в обычную блузу и джинсы городских жителей, длинноногая, скорее женственная, чем худощавая. Голова чуть удлиненная, а на узковатом лице выделялся полный рот под классически прямым носом, глаза голубые, с длинными ресницами под ровными бровями. На плечи спадали темно-русые прямые волосы, перехваченные кожаной лентой с серебряными украшениями, которую он подарил ей когда-то. В узел ленты она вставила бронзоватое перо сару.

— Похоже, тебя уже можно пускать на племя, — согласился Ларрека. Когда и с кем?

Он не ожидал, что она вспыхнет и замнется.

— Пока нет, — пробормотала она и сразу же спросила: — Как семья? Мероа с тобой?

— Да. Я оставил её на ранчо.

— Почему? У тебя жена гораздо лучше, чем ты заслуживаешь, позволь тебе сказать.

— Только ей не говори. — Ему было приятно. — Это не отпуск. Я вызван на ассамблею в Сехалу, а потом обратно в Валеннен как можно быстрее, А Мероа остается дома.

Джилл стала серьезной и после паузы спросила:

— Так там плохо?

— Еще хуже.

— А, — ещё одна пауза. — Отчего ты нам не говорил?

— Все это началось почти внезапно. Я сначала не был уверен. Могла быть просто полоса невезения. Когда же я понял, то потребовал созыва ассамблеи и поднялся на корабль.

— Отчего ты не попросил у нас транспорта? Мы бы переправили тебя по воздуху.

— Зачем? Всех вы все равно не перевезете. Даже если у вас было бы достаточно воздушных кораблей, в чем я сомневаюсь, многие из делегатов в них бы не поехали. Так что кворум не собрался бы быстрее, чем мне удалось добраться морем и сушей. — Ларрека со вкусом вздохнул. — Нам с Мероа давно уже не помешал бы отпуск, а то год был очень напряженный, и путешествие пришлось как нельзя более кстати.

Джилл кивнула. Ему не было нужды объяснять ей, почему он выбрал такой маршрут, а не другой. При лучших условиях более быстрый путь пролегал бы целиком по воде, от Порт-Руа на юге Валеннена до Ливаса, и через устье Джайина вверх по реке до Сехалы. Но сейчас бушевали равноденственные бури, взбухающие под красным солнцем. И помимо риска крушения был ещё риск, что путешествие при встречных штормах протянется неделями. Надежнее было перебираться между островами Огненного моря, пристать у Северного Бероннена, а там пройти пешком через Далаг, через Горькие земли, Красные холмы, Среднелесье и Громовые горы до долины Джайина. Дикие места и по большей части бесплодные, но ничего, что помешало бы старому солдату срезать угол и пройти напрямик.

— А я была в поле, — сказала она. — Ковырялась до позавчерашнего дня в Каменных горах. Наверное, и не знаю того, что знают Бог и Иен Спарлинг.

Она не имела в виду теологию: Боггарт Хэншоу был мэром.

— Ничего они тоже не знают. Знают только, что делегаты готовы собраться. Как я им сообщил бы с перехода? Я затем здесь и остановился, чтобы с ними повидаться и передать их слово в Сехалу.

Джилл снова кивнула:

— Я и забыла. Глупо с моей стороны. Я уж так привыкла к немедленным сообщениям — просто кнопку нажать.

Они с ней были в разных лодках, снисходительно отметил про себя Ларрека. Стандартный портативный передатчик мог связаться с релейной линией, которую люди провели по всей южной половине континента, а она уже передаст твой голос куда захочешь. Но на большие расстояния нужен был большой передатчик и релейные станции, которые пришельцы разместили на лунах. Пока что они построили только четыре таких передатчика — в конце концов, они ведь находились на самом конце линии снабжения с Земли через всю Галактику — в Примавере, в Сехале, на Светлобережье Хаэлена и всего лишь десять лет тому назад — в Порт-Руа. Смешно, что, находясь в Темных землях северного полушария, он мог говорить с другом на другом конце Союза — на расстоянии десяти тысяч километров по меридиану, — а когда он приблизился к центру цивилизации, его рация оглохла и замолчала.

Джилл взяла его за руку:

— Они ведь тебя не ждут, правда? Пойдем, я все приготовлю. Я тоже хочу послушать.

— Почему бы и нет? — ответил он. — Хотя тебе это не понравится.

Прошел час. Джилл унеслась собирать людей, которых она назвала, тех, кто работал неподалеку. Ларрека тем временем провел свой эскорт в единственную гостиницу, которой могла похвастаться Примавера. Там в основном пили пиво или вино, играли на бильярде или в стрелки, иногда обедали, но там были удобства и для людей, будь то проезжающие или вновь прибывшие, скоро получавшие постоянные дома, и для иштарийцев. Ларрека посмотрел, как устроился его взвод, и напомнил хозяину, что следует выставить счет городу на основании долговременного соглашения. Ему незачем было напоминать солдатам о том, что счет не должен вырастать до небес. Это были хорошие ребята, и они берегли честь легиона.

Для себя он не стал организовывать ночлег. Два года назад Джилл написала ему, что переехала от родителей и теперь снимает коттедж, в котором есть комната, оборудованная для иштарийца, — она была построена ещё предшествующими поколениями людей для того, чтобы студенты обеих рас могли учиться вместе и достигать взаимопонимания — и если бы он остановился не у нее, это была бы глубокая обида.

Он шел в сторону дома (и одновременно офиса) мэра. Община вроде Примаверы не нуждалась в особенно деятельном управлении. Большая часть обязанностей Хэншоу касалась Земли: транспортные компании, ученые и техники, желающие поработать на Иштар, чиновники из Мировой Федерации, вечно лезущие не в свое дело, политические деятели, от которых бывало больше всего докуки.

Дом был обыкновенный, построенный для климата, который люди называли «средиземноморским». Толстые стены, окрашенные в пастельные тона, давали ощущение защищенности и покоя, внутренний двор открывался в цветущий сад. Мощные конструкции, стальные запоры на окнах, крыша обтекаемой формы — все это было необходимо там, где бывают смерчи. Ларрека слыхал от людей, что вращение Иштар порождает штормы посильнее, чем на Земле.

Жена Хэншоу впустила его, но к их совещанию в гостиной не присоединилась. Кроме мэра и Джилл, был ещё Иен Спарлинг. Это было хорошо. Собери чуть больше землян вместе — и не поверишь, сколько им понадобится времени, чтобы как-то друг к другу притереться. Спарлинг был главным инженером спасательного проекта, а потому главным человеком. Кроме того, он и Ларрека были друзьями.

— Привет входящему! — громыхнул Хэншоу. Он страшно изменился за последние годы, поседел и ссутулился. Все же он выглядел ещё бодро и настаивал на рукопожатии взамен объятий. — Падай, где стоишь. — Он показал рукой на расстеленный на полу матрас перед тремя креслами. Рядом стоял письменный стол с консолью. — Что будешь пить? Пиво, если я правильно помню.

— Конечно, пиво, — подтвердил Ларрека. — Много больших кружек. — Он имел в виду пиво из хлебных корней — варево из земных зерен имело для него мерзкий вкус. Но это относилось не ко всем земным растениям. Обнявшись со Спарлингом, он вытащил из сумки трубку и громогласно объявил: — А кроме того, я семь лет не нюхал табака.

Инженер усмехнулся, достал кисет, протянул его иштарийцу, а потом набил трубку и себе. Он был высокий — полных два метра, вровень с Ларрекой, — широкоплечий, но сухой и костлявый, с большими мосластыми руками и ногами. Его движения казались неуклюжими, но всегда достигали цели. Лицо с высокими скулами, горбатым носом, глубокими складками вокруг тонких губ, с шапкой беспорядочно курчавых и тронутых сединой волос, с большими и блестящими глазами цвета свежего сена изменилось мало, как и его лишенный модуляций голос. В отличие от Хэншоу, Спарлинг одевался так же небрежно, как и Джилл, хоть и был лишен её элегантности.

— Как жена и девица? — поинтересовался Ларрека.

— Ну, Рода, как всегда, — ответил тот. — А Бекки на Земле учится — ты не знал? Извини. Я всегда отличался неумением писать письма. Да, она там. Я в прошлом году туда ездил и её видел. У неё все в порядке.

Ларрека вспомнил, что люди имели право съездить домой раз в три или четыре местных года. Некоторые, как Джилл, никогда этим не пользовались они считали, что их дом здесь, и не очень рвались в дорогостоящую поездку. Но Спарлингу приходилось ездить и чаще, чтобы докладывать о своих планах и их отстаивать.

— Я больше слежу за твоей работой, чем за твоими семейными делами. Ларрека не намеревался его обидеть. Все, что могло облегчить последствия катастрофы, для любого цивилизованного разума было на первом месте. — Твои дамбы для сдерживания наводнений… — Ларрека остановился, видя, как нахмурился инженер.

— Это оказалось только полдела, — жестко сказал Спарлинг. — Давайте сядем и поговорим обо всем сразу.

Ольга Хэншоу принесла напитки, которые заказал по интеркому её муж, и объявила, что завтрак через час.

— Боюсь, что ничего особенного не будет, — извинилась она перед Ларрекой. — Летние бури сильно повредили посевы и у нас, и у вас.

— Да уж понятно, что на своей должности вы должны подавать пример аскетизма, — отозвалась Джилл. — Поросенка от Хэншоу кто пробовал, тот не забудет.

Спарлинг единственный фыркнул в ответ. Наверное, подумал Ларрека, её замечание на английском намекало на какие-то реалии Земли, где родился и провел свою раннюю юность инженер. Интересно, замечает ли она, как у него туманятся глаза, когда он на неё смотрит?

— Отложим шутки на потом, — с нажимом сказал мэр. — Может быть, когда сыграем в покер вечерком.

Ларреке мысль понравилась. Он уже несколько октад был мастером этой игры и для тренировки обучил ей своих офицеров. Он заметил, как потирает руки Джилл, вспомнил, какие ляпы она допускала в шахматах и как не по годам хорошо играла в покер. Интересно, как она продвинулась с тех пор?

Голос Хэншоу их отрезвил:

— Командир, вы здесь с неприятной миссией. Но я боюсь, что наши новости для вас ещё хуже.

Ларрека подобрался на матрасе, сделал долгий глоток пива и сказал:

— Выкладывайте.

— Вчера пришли вести из Порт-Руа. Тарханна пала. Ларрека был слишком хаэленцем, чтобы вскрикнуть или выругаться. Он, лишь глубже затянулся табачным дымом и после паузы без всякой интонации произнес:

— Подробности?

— Не слишком много. Похоже, что туземцы — я хочу сказать, варвары, а не те немногие цивилизованные валенненцы, что там есть, — предприняли, очевидно, внезапное нападение, взяли город, выбив оттуда легион, а начальнику легионеров сказали, что это не набег и что они поставят в городе свой гарнизон.

— Плохо, — сказал Ларрека. — Плохо, плохо и ещё раз плохо.

Джилл качнулась вперед и тронула его за гриву. Меж её листьями прошмыгнули несколько селеков и тут же исчезли, занявшись тем, что и полагалось делать этим мелким энтомоидам — убирать мертвую листву и уничтожать вредителей.

— Для тебя это шок? — мягко спросила она.

— Да.

— Почему? Я так понимаю, что Тарханна — это главная… была главной самой внешней торговой факторией Союза в Валеннене, вверх по реке от Порт-Руа. Верно? Но какая ещё у неё могла быть роль, кроме торговой? А ты же знал, что торговля все равно придет в упадок, когда приблизится Огненная пора.

— Она была ещё и военной базой, — напомнил ей Ларрека. — Опорный пункт для защиты от грабителей, налетчиков, набегов. А теперь… — Он затянулся снова — … это, пожалуй, самый дурной знак. Понимаешь, Зера сейчас в хорошей форме. Тарханна должна была быть в состоянии отбить любую атаку налетчиков, племен, банд всех тех бродяг, что мог выставить против неё тот конец континента. Или хотя бы продержаться до прихода подмоги из Порт-Руа. Но не смогла. И к тому же противник считает себя в состоянии удержать её за собой. Значит, это войско. Не шайка налетчиков, а организованное войско. Может быть, даже конфедерация.

Ларрека с напором продолжал:

— Вы понимаете, что это значит? Это последнее подтверждение моих подозрений. Бандиты и пираты стали слишком наглыми, слишком удачливыми, и это уже не те, с которыми мы привыкли иметь дело. И с их стороны участились проявления военного искусства. А это… Это значит, что кто-то в конце концов занялся объединением варваров. Сейчас он в этом преуспел и теперь готов обрушить на нас результат. Выбросить Союз из Валеннена полностью. Но это для него только начало. Иначе быть не может. В прошлом Бродяга гнал отчаявшихся жителей на юг. Они натыкались на цивилизацию и раздирали её в клочки. Теперь же, казалось, у цивилизации есть шанс уцелеть. Но кто-то объединил валенненцев в равную нам силу. И у него может быть только одна отдаленная цель — вторгнуться на юг, перебить нас, обратить в рабство, выбросить нас из нашей страны и завладеть руинами. Потому-то я и пустился в путь. Я должен сказать ассамблее, что мы не можем «временно» отойти из Валеннена. Мы должны держаться любой ценой, получить подкрепления, как минимум — второй легион. Но сначала я хотел спросить вас, что может нам дать Примавера. Это не ваша война. Но вы здесь, чтобы изучать Иштар. Если падет цивилизация, у вас мало останется на это времени.

Речь была длиннее всех им произнесенных, даже тех, что он обращал к легиону в торжественных случаях. Он нагнулся к своей кружке и трубке.

Голос Спарлинга заставил его обернуться.

— Ларрека, эти слова причиняют боль, как ожог третьей степени, но я не уверен, что мы сможем вам помочь. Видишь ли, на нас навалилась наша собственная война.

Глава 4

Все планеты из космоса красивы, но если на планете человек может дышать, это придает ей какое-то щемящее очарование. Пока флагман выходил на постоянную орбиту, Дежерин затуманившимися от слез глазами наблюдал за Иштар.

Ее голубой шар источал сияние: он перевивался белыми жгутами облаков и темными тенями континентов. Непохожесть на Землю придавала ей то очарование, которым обладает в глазах мужчин иностранка. У неё не было полярных шапок и облаков было меньше, зато больше было океанской поверхности. Коричневые полоски почвы не покрывала зелень, но они отливали всеми оттенками коричневого и охряного. Не висела рядом с ней огромная выщербленная луна, зато виднелись неподалеку два спутника поменьше. Он прищурился на одну из лун, и та вспыхнула, как искра от костра на фоне черного звездного неба.

И переливался свет. Большая часть его исходила от Бел — собственного солнца Иштар, чуть менее яркого, чем земное Солнце, но такого же желто-белого. Но так близко был Ану, что ходили в облаках розовые и кровавые блики, а моря отливали пурпуром.

Оба солнца были сейчас видны на защитном экране. Они казались примерно одного размера — оптический обман, связанный с расстоянием. Вокруг Бел сияла корона. У Ану не было четко выраженного диска. В середине его бурлили огромные, цвета раскаленного кирпича, пятна; они утончались и стирались к краям, переходя в языки пламенного тумана, которые напомнили Дежерину щупальца спрута.

Он перевел взгляд. Словно подыскивая Иштар компанию, он попытался отыскать и её планеты-сестры, и ему показалось, что две из них он обнаружил; Ага, вот эта яркая звезда цвета рубина — это, наверное, и есть Эа, в шесть тысяч раз дальше, чем Бел. Она не напоминала о смертности, как Ану — карлику Эа предстояла невероятно долгая, хотя и очень спокойная жизнь.

И все же Дежерина поразило возникшее у него чувство обреченности. Блеск Иштар содержал в себе ужас неизбежной агонии. Юрий подумал об Элеаноре: как она была честна и как несчастна, когда сказала ему после двух лет, что больше не может продолжать попытки и хочет развестись. Я тоже пытался, повторил он ей снова. Я в самом деле пытался.

Он встряхнулся. Командиру флотилии такие мысли не положены. Раздался голос из динамика:

— Вышли на орбиту, сэр. Все системы работают нормально.

— Вас понял, — автоматически ответил он. — Свободные от вахты могут отдыхать.

— Прикажете связаться с планетой, сэр? — спросил радист.

— Пока не надо. В этом полушарии ночь. — в смысле настоящего солнца, конечно. Они привыкли к суткам длительностью восемнадцать с половиной часов и сейчас спят независимо от того, где стоит Ану. Невежливо было бы будить их руководителей. Подождем этак, — Дежерин прикинул вращение Иштар по земным часам, — До семи ноль-ноль. И сами пока отдохнем. Если до того будут сообщения, переключите на мою каюту. Если нет — вызывайте Примаверу в ноль семь.

— Слушаюсь, сэр. Другие приказания будут?

— Да нет, буду отдыхать. И вам советую, Хайнрих. У нас впереди много работы.

— Благодарю вас, сэр. Спокойной ночи.

Говоривший с сильным акцентом голос умолк. Дежерин требовал, чтобы команда говорила по-английски — на единственном распространенном на планете языке. (Была, конечно, и речь туземцев. Дон Конуэй использовал много слов, которые, как он объяснил, не принадлежали человеку.) Капитан, однако, подозревал, что в его отсутствие звучит и испанская, и китайская, и много ещё какая речь.

Для него самого не существовало языковой проблемы. Он был с детства обучен говорить бегло на нескольких языках, а его жена была из Соединенных Штатов.

Он снова стряхнул возвращающиеся воспоминания. Ее он любил когда-то, но после трех лет уже смешно было бы горевать. Было много других женщин, ещё с отроческих лет. Интересно, будут ли они на Иштар.

Он снова стал смотреть на планету. Крейсер, двигаясь по орбите, оказался над цивилизованными районами. На противоположной стороне был один континент и бесчисленные острова, где жили немногочисленные иштарийцы, о которых земляне на сегодня знали мало. Тайн в этом мире было больше, чем можно было рассчитывать разгадать, несмотря на помощь туземцев.

Странно смотрелся свет Ану на местности, которая должна была бы быть покрыта ночной тьмой. Тусклое сияние окутывало континенты, о которых ему довелось прочесть. Конуэй пытался ему объяснить, что значат их имена.

Хаэлен, размером с Австралию, закрывал Южный полюс, протягивая полуостров, как руку, наружу за Полярный круг. Дальше — сеть архипелагов, видимая отсюда только как изменения узора облаков и течений, вела на север к Бероннену, очертаниями напоминавшему Индию, — сухой земле, протянувшейся от южного тропика до экватора. А дальше шли острова, некоторые из них вулканические — уж не отсветы ли извержений видны отсюда? — пока взгляд не упирался в Валеннен к северу от экватора. Как Сибирь, поставленная вертикально, он тянулся почти до Северного полюса. Кривизна планеты укрывала от Дежерина три четверти континента — неизведанная территория, родиной жизни на которой была не Иштар.

Он поискал взглядом свои корабли, прибывшие на стационарную орбиту раньше, но не увидел ни одного. Это и не было удивительно: они распределились по орбите для безопасности и для обеспечения релейной связи. Он, как молитву, помнил наизусть их список: его флагман «Сьерра-Невада», рейнджер «Моше Перетц» — первый корабль, которым ему пришлось командовать, матка разведчиков «Изабелла», несущая десять шершней в своем чреве, ремонтник «Имхотеп», в чью задачу входили обслуживание и помощь. Да, далекий путь он прошел, далекий, образно говоря, в двух смыслах. То, что его послали сюда, далеко от театра военных действий, на самом деле было честью, знаком доверия.

Теперь, когда он был свободен от служебных обязанностей, мостик казался клеткой. Он поднялся и вышел, надеясь на то количество домашнего уюта, которое могла предоставить ему его каюта. На пустой палубе стук каблуков казался особенно громким. Он приказал все время перехода поддерживать гравитацию на 1,18 g. И он, и его люди должны были к прибытию на Иштар подготовиться к её увеличенному, по сравнению с земным, тяготению. И лишние четырнадцать килограммов висели сейчас свинцом на икрах и плечах.

Ладно, немножко поспать — и все в порядке.

Но, сменив синий с высоким воротом китель и белые брюки на пижаму, он почувствовал, что его не тянет лечь на свое монашеское ложе. Он позволил себе рюмочку коньяку и закурил сигарету. Несколько минут он рассматривал личные вещи.

Фотография отца… Почему не матери? Они разошлись, когда ему, их единственному ребенку, было шесть лет, и она его воспитала. Он очень старался быть к ней внимательным, насколько это позволяла все более и более ответственная служба в Органах охраны мира. Их жизнь была интересна — жизнь в разных столицах Европы, каникулы на других материках и на Луне, вечера, где именитые гости обсуждали новости, что завтра будут в газетных шапках… Но как-то, может быть, потому, что они редко друг друга видели, или потому, что он всегда был весел и приветлив, а его амбиции не заходили дальше возможностей просто наслаждаться жизнью, Пьер Дежерин стал близок своему сыну так, как это никогда не удавалось Марине Борисовой… Однако, конечно, это от неё он получил то, что позволило ему пройти Академию Навигации, хотя воспламенила его к этой мысли отцова наследственность…

Прихлебывая коньяк и затягиваясь сигарой, капитан стал листать, взятую с полки книгу. Ее содержание вызвало у него улыбку. Если уж ему приходится быть важным и серьезным, как положено командиру, стоит извлечь из этой необходимости какую-то пользу и прочесть все, что ему следует прочесть об Иштар. Польза от этого будет — хотя бы в том, что скучное чтение поможет побороть бессонницу.

«…Вавилонской мифологии. Другие мифологии Земли были использованы для наименования планетных систем ближе к дому. Но система Анубелеи по случайности оказалась одной из первых, где побывали люди, когда после открытия принципа Маха был преодолен световой барьер и Диего Примавера предпринял свое дерзновенное путешествие.

Своей главной целью он ставил скопление NGC 6566 (М22) в созвездии Стрельца. Всего в трех килопарсеках, то есть сравнительно недалеко, находился другой объект, представляющий интерес для астрофизиков из-за малых размеров и большой плотности, и это было хорошим приложением сил для исследовательской группы вроде группы Примаверы. Приборы обнаружили изолированную звездную систему, которая в ту эпоху находилась между Солнцем и центром звездного скопления. На фоне его излучения эта система была скрыта от астрономов Земли и не обнаруживалась наблюдениями с орбиты. Соответственно предполагалось, что корабль Примаверы посетит её по пути.

Но то, что он нашел, было гораздо интереснее, чем можно было рассчитывать — с биологической и психологической, то есть человеческой, точки зрения. Особенно если принимать во внимание, как недавно вышел в галактические просторы человек. Просто невероятно — так сразу найти мир, столь похожий на его родину и в то же время столь отличный от нее.

Вторую экспедицию Примавера организовал специально для исследования этих планет. Его отчет породил сенсацию.

Ученый-дилетант Уинстон П. Сандерс предложил вавилонские имена вместо цифровых обозначений, и предложение было вскоре принято.

А путешественники, как всегда, привезли множество диковинных сказок. Исследования Анубелеи множились на всех языках мира, пока наконец не была создана ассоциация научных и гуманистических институтов… Не только интерес к Иштар и Таммузу привел к созданию постоянной базы на первой из этих планет. Дело было в желании помочь местным жителям в преодолении тех кризисов, которые преследовали их сквозь всю их историю, хотя, разумеется, их эволюция…»

Риторика. Дежерин хотел чего-то более приземленного. Он пролистал книгу до той главы, которая, как в ней говорилось, была посвящена сухой фактографии.

«Сама по себе система не представляет собой ничего необыкновенного. Двойные и тройные звезды часто имеют различную массу и историю, а эксцентрические орбиты являются скорее правилом, чем исключением.

Возраст трех звезд Анубелеи приблизительно равен возрасту Солнца. Следовательно, Бел, звезда G2, могла прожить ещё четыре или пять миллиардов лет с тем же уровнем излучения. Красный карлик Эа должен был прожить неизмеримо дольше. Но самая большая звезда, Ану, неизбежно состарится раньше. Она намного больше Бел, в 1,3 раза, что составляло массу 1,22 солнечной. В зените её излучение не было настолько свирепым, чтобы помешать появлению белковой водной жизни и фотосинтезу, высвобождающему кислород. Но может быть — мы здесь абсолютно ничего не знаем, — увеличенная радиация подстегнула эволюцию. Как бы там ни было, мы знаем только, что около миллиарда лет назад на Таммузе (Ану III) появились разумные существа, создавшие технологическую цивилизацию.

К тому времени их солнце сожгло столько водорода, что не могло уже оставаться стабильным, и начало раздуваться. Оно стало превращаться в красного гиганта. Сейчас его светимость равна 280, если светимость Солнца принять за 1, и она медленно и неуклонно повышается.

Чтобы понять ситуацию на Иштар, примем за точку отсчета Бел, её солнце, и будем считать, что Ану и Эа вокруг него вращаются. Их конфигурацию можно описать только математически (см. Приложение А). Схема с неподвижной звездой Бел геометрически верна, хотя в динамике не соответствует действительности.

На этой схеме Ану описывает вытянутый эллипс вокруг Бел. На максимальном расстоянии в 224 астрономические единицы она кажется чуть-чуть больше, чем главные светила звездного неба Иштар. Но в самой близкой точке она подходит к планете примерно на 40 астрономических единиц, от 39 до 41, в зависимости от положения Иштар. Период её обращения по орбите равен 1049 земным годам. Это означает, что каждое тысячелетие красный гигант проходит мимо…

Орбита Эа больше и имеет больший эксцентриситет. Красный карлик всегда слишком далек от планеты, чтобы оказывать прямое действие, хотя он ощутимо присутствует во всех известных мифологиях Иштар. И у Эа есть единственная собственная планета юпитерианского типа…

В текущую эпоху — для практических целей её удобно рассматривать как простирающуюся на миллион лет в прошлое и на миллион лет в будущее от настоящего момента — Ану, находясь в периастре относительно Бел, добавляет около 20 % к получаемой Иштар радиации. Это соответствует повышению эффективной температуры абсолютно черного тела на 11 °C.

Однако теоретические расчеты следует использовать с осторожностью. Планета, в особенности имеющая гидросферу и атмосферу, не является абсолютно черным телом. Так, например, повышение температуры приводит к образованию облаков, которые отражают большую часть радиации, нежели прежде, но в то же время из-за парообразования усиливается парниковый эффект. Кроме того, существует различная, но всегда значительная тепловая инерция различных регионов…

Поскольку прохождение периастра происходит быстро, время, в течение которого влияние Ану на Иштар существенно, оценивается довольно произвольно в одно столетие. По мере его приближения увеличиваются сначала лишь его яркость и видимый размер. На разогрев целой планеты нужно время. Штормы, ливни, засухи и тому подобные стихийные бедствия становятся все чаще и чаще по мере приближения Ану. Потом, когда красный гигант отступает, они продолжают усиливаться — подобно тому как и пик жары обычного года приходится на время после летнего солнцестояния и может держаться до осеннего равноденствия.

Так или иначе, но сейчас как раз то столетие, когда природа на Иштар бунтует.

Прецессия планеты невелика в связи с отсутствием больших лун. В прошедшую геологическую эру наклон оси вращения к плоскости орбиты приводил к тому, что главный удар периастра приходился на северное полушарие. Если это происходило зимой, Аду проходил в 26 градусах от небесного Северного полюса, если летом — то в 28. Это означает, что на эти широты приходилась максимальная радиация. Их температура поднималась куда выше «теоретической», со всеми вытекающими отсюда последствиями. В другом полушарии в это время не видят Аду до тех пор, пока она не начнет стремительно удаляться. Хотя, что очевидно, проходящая звезда уменьшает полярные шапки на обоих полюсах, антарктический континент остается пустынным. Можно пожалеть о столь неразумном распределении энергии, но Вселенная никогда не проявляла тенденции к разумному поведению…»

Дежерин уронил книгу на ногу. Он проснулся, но только для того, чтобы перелечь в койку.

Глава 5

Тассурский гарнизон Тарханны не сдаст её до тех пор, пока не высохнут листья на гривах солдат и пока не придется им сбрить все растения со шкуры себе на прокорм — но и тогда, пока не упадут от слабости, они будут биться. Даже умирая от голода, они ещё попытаются поднять пику или топор против рвущихся в ворота легионеров. Зная это, полк легиона Зера Победоносный зашел с севера со стенобитными орудиями: катапультами, баллистами, черепахами.

Ларрека бы приказал по-другому, злорадно подумал Арнанак. Он куда умнее.

Но Ларрека уехал за море на юг, а его заместитель Волуа был менее терпелив и хуже умел предугадывать контрманевры противника. Арнанак надеялся, что легионеры попытаются быстро отбить город, и на этом строил свои планы. Когда его догадки и расчеты перешли в уверенность, он послал гонцов, заговорили барабаны в окрестных ущельях, и там, где не могли увидеть чужие, поднялся к небу дым днем и запылали сигнальные костры ночью.

Воу дураком не был. Но за двести или триста лет службы его мысли привыкли двигаться по стандартным, накатанным колеям, и этим он отличался от Ларреки с его широким кругозором и быстрым соображением. Ведя по дороге свое войско, он широко раскинул сеть дозорных по обе стороны от Эзали. Тассуры ничего не могли противопоставить этим силам — отборным и тренированным, обученным передвигаться неслышно, читать карту и компас, снабженным биноклями и портативными гелиографами, даже волшебными ящичками с голосом из мира людей у старших офицеров. Дозорные не просто не давали врагу напасть на свои главные силы неожиданно — они ещё обнаруживали и убивали разведчиков противника, оставляя врагов в полном неведении относительно своих передвижений. По крайней мере, так было до сих пор. Арнанак нашел новый подход.

Его дауров, маленьких и далеко рассеянных, не просто было увидеть, а увидев, их принимали за животных. Если же увидевший их легионер знал предания тассуров, он, скорее всего, подумал бы: «Святое Солнце, оказывается, это правда! Значит, есть призраки в Старкленде, что иногда спускаются к нам сюда… ведь говорится же в легендах, что они раз в тысячу лет приходят как предвестники разрушения».

Арнанак не очень твердо знал их журчащий и свистящий язык. Не мог он и заставить их передвигаться с той же скоростью, что и разведчики легиона. Но то, что он хотел знать, они ему сообщали. Он знал численность и состав войск из Порт-Руа, он знал их ежедневное местонахождение и путь и на этом знании построил свой план боя.

Он стоял, ожидая сигнала к битве. Рядом с ним стоял Кусарат, оверлинг Секрусу. Новость о падении Тарханны подвигла к действию этого могучего, но до тех пор колебавшегося вождя, и недавно он прибыл с тремя сотнями вооруженных вассалов. Арнанак желал, чтобы их предводителю были возданы все почести, как если бы тот был ему равен. Хорошо понимал оверлинг из Улу, что годы и годы пройдут, пока все племена согласятся назвать его истинным хозяином Южного Валеннена.

— И что же ты сделал? — спросил Кусарат.

— Половину своих сил я повел вниз по холмам, как если бы мы блуждали вслепую в поисках драки или грабежа, — ответил Арнанак. — Как я и ждал, легионеры ударили через открытое поле, надеясь ошеломить нас внезапностью и превосходящей силой, опрокинуть и уничтожить. Мы, готовые к этому, стали отступать в лучшем порядке, чем им казалось, заманивая их в глубь страны. Тем временем здесь собралась вторая половина наших сил, до того рассеянная.

— А как же они укрылись от этих, как их ни назови, разведчиков? Ведь тех же много должно было быть выслано вперед.

— Верно. Но дауры помогли нашим узнать, где эти разведчики и куда идут. Потому-то мы от них и уходили.

— Дауры! — передернулся Кусарат и сделал знак, отвращающий нечистую силу.

— До меня недавно дошла новая весть, — продолжал Арнанак, как бы не заметив жеста собеседника. — Противник оставил немного солдат на охрану своих стенобитных машин на дороге. Они понятия не имеют, что я через дауров дал знать об этом воинам в Тарханну. Наши парни напали и сняли охрану. Сейчас эти машины тащат в город.

Отвращения Кусарата как не бывало. Мечом он ударил в щит и заревел от восторга.

— Спокойнее, о друг мой, если ты в силах, — сказал Арнанак. — Не надо, чтобы Зера знал, что мы не прижаты к стенке и не отчаялись до конца.

Из закрывавших их густых зарослей лиа он осторожно выглянул вниз вдоль сухого обрыва. Там шагали войска противника, численностью до двух тысяч. По этому дефиле идти было, несмотря на каменные глыбы, легче, чем по его краям, где земля поросла колючкой. Этот путь преследуемые валенненцы выбрали сами. Волуа вел отряд между стенами каньона и вдоль него: простой здравый смысл. Но в такой местности он не мог полностью использовать своих разведчиков. Он не мог знать, какие силы собрались впереди и позади него. Огрызаясь на склонах, завязывая арьергардные бои в ущелье, тассуры не давали ему заглянуть вперед и не давали времени проверить те места, где он уже прошел.

Ветер становился невыносимо горячим. Стебли вокруг Арнанака потрескивали в его дуновениях. Пахло горелой древесиной. Красное и желтое солнца рождали тени разной длины и цвета, придавая всему ландшафту таинственный и странный вид. Там и сям торчали желтые обломки стеблей, потрескавшаяся почва переходила в откосы и кручи, кончавшиеся обрывистым утесом. Далеко в небе, скорее медном, чем голубом, парил птероид-стервятник.

Над миром стояли Истинное и Дьявольское солнца, и казалось, что первое заразилось гневом второго. Чем ближе подступало лето к Валеннену, тем сильнее пылало алым желто-белое светило. Они опустошали землю, как молоты.

Даже здесь, в клочке тени, и то уже тяжко, подумал Арнанак. А скоро придется трубить к атаке и ринуться в эту печь.

Ну что ж, он в своем снаряжении легионера экипирован лучше, чем те, кто следуют за ним. Тассурские кузнецы не в силах были повторить такое, хотя неуклюжие попытки делались. Большинство варваров из брони имели только щит, да и то не у всех он был. У самых богатых бывала ещё кольчуга для торса и тела. Но попона, которую надо было под неё надевать, мешала шкуре дышать или поглощать солнечный свет. Поэтому её владелец начинал тяжело дышать, кровь у него разогревалась, и он должен был снять кольчугу и отдохнуть, чтобы не потерять сознание. И потому даже те, кто мог себе позволить такие доспехи иметь, предпочитали носить только шлем и кирасу. Но шлем северной работы — зачастую просто забрало, сведенное вверху на конус. При надевании он ломал листья гривы.

У Арнанака на голове был круглый стальной шлем, опирающийся на плечевые доспехи, к которым был прикреплен нагрудник из кожи и металла. Обручи от него проходили вокруг спины от шеи до горба, частично защищая гриву, но оставляя свободу движений. Нагрудная пластина не прилегала плотно, и её контактные площадки распределяли мощь полученных ударов так, чтобы они принимались всем телом. Подбитые железом рукавицы и стальные накладки оставляли доступ воздуху к конечностям, верхняя часть которых была закрыта усиленными кожаными ремнями. Все доспехи были выкрашены белой краской.

Все, кроме продолговатого щита на левой руке. Его сталь была отполирована до блеска, ослепляющего глаза врага. В середине торчал заостренный штырь, верхний и нижний края были заточены для нанесения ударов под подбородок и по ногам. Под правую руку, так, чтобы удобно было взять, подвешивались меч, топор и кинжал.

Мало было просто купить такое снаряжение. Чтобы им пользоваться, мужчина должен был пройти хорошую тренировку — такую, как у легионера: Арнанак прослужил восемь лет в Скороходах Тамбуру, да и потом у него было много случаев попрактиковаться.

Колонна была уже в полукилометре от него. Он решил, что его час настал. Подняв к губам горн, он протрубил боевой сигнал, рванулся из укрытия и устремился вниз по склону.

Под его котурнами трещали, скрипели и перекатывались камни. Давила жара, дрожал солнечный свет, вспыхивал внизу металл. Он почувствовал, как бьются и сокращаются мускулы, со свистом рвется воздух через ноздрю, как рвутся сердца и как впрыскивают стрессовый сок в его кровь растения гривы и шкуры, так что во рту становится сладко. Слева летел Кусарат, а дальше, за его зеленым знаменем, неслись мужчины Секурсу. Справа мчался Торнак, его собственный сын, с эмблемой Улу — воздетым на шест рогатым черепом азара из Северного Бероннена. За ним бежали мужчины его народа.

И отовсюду, как мог заметить Арнанак среди слепивших его вспышек металла, отовсюду мчались другие отряды, волна воинов, хлынувшая на солдат Союза. Не останавливаясь, смяли они внешнее охранение легионеров, втоптали его в землю и обрушились на колонну.

Зазвучали трубы и барабаны, солдаты встали теснее. В воздухе стало темно от стрел, дротиков и камней из пращей. Арнанак видел, как один из его воинов с криком упал, и жадная почва тут же впитала кровь из его жил.

— Вперед, вперед! — проорал Арнанак. — Даешь рукопашную! В мечи, в топоры их! За вашу жизнь и ваши семьи — Огненная пора грядет!

После битвы все устали, и большинство страдало от ран. Воины не желали ничего другого, как только лечь, где стояли, и избавиться от боли. Но оставалась ещё работа. Раны надо было перевязать, некоторые — зашить, остановить кровь. Смертельно раненным следовало перерезать горло — тем, кто был не в силах сделать это сам. Пленных врагов надо было связать для увода в рабство — если Союз не заплатит за них хороший выкуп. И хотя рядом был колодец, Арнанак приказал разбить лагерь возле следующего — это ещё часовой марш.

На недовольное ворчание он ответил:

— Те, с кем мы сегодня бились, лежащие сраженными, бились хорошо. Если мы здесь останемся, пожиратели падали не осмелятся подойти, и души павших освободятся не скоро. Мы можем им помочь. Благородные поступки приносят удачу.

Глаза Волуа закрыл сам Арнанак.

Войско нагрузилось само и нагрузило пленников захваченными у врага трофеями и собственными погибшими. Домой их нести не собирались — слишком дальний переход. Но не так уж трудно им будет промучиться в погибшей плоти день-другой, пока эта плоть не будет сварена и съедена в Тарханне. Последняя услуга боевому товарищу была и благородным освобождением его души для путешествия в загробный мир, и пиром для его семьи. А кости его, конечно же, отнесут назад, домой, чтобы с их помощью вызывать вещие сны, прежде чем они навеки упокоятся в дольменах.

Честно говоря, Арнанак не разделял этой веры. На службе Союзу он был посвящен в таинства Триады. В них он находил больше смысла, чем в примитивных верованиях своего народа. Но об этом он не распространялся и, став оверлингом, проводил обряды жертвоприношения и сделал сегодня то, что сделал, ибо это способствовало прославлению его имени.

Солнце уже почти ушло вслед за Бродягой за холмы — или Истинное Солнце почти ушло за Пришельцем, — когда они достигли источника, который искали. Он был окружен кольцом потрескавшейся, пересохшей грязи, но низкие заросли желто-коричневой лиа и приземистые деревья ена образовывали скромный оазис. Там и сям виднелись голубые побеги, признаки проникновения старклендской жизни. Предания, дошедшие от переживших Огненную пору предков, говорили, что растения этого рода легче приживаются, чем растения смертного мира, они проникают повсюду, и появляются твари, что ими кормятся, а за ними приходят дауры. И вот так опустевшие, выжженные, выметенные бурями земли становятся обитаемыми.

Потом, когда уходит Мародер, уходят и голубые растения, и животные, что ими питаются — кроме тех, что, как феникс, всегда процветают в Южном Валеннене, и можно снова зачинать детей в надежде, что они вырастут.

Арнанак велел привязать пленников на лучшем пастбище оазиса. Другой еды не было. Все сушеное мясо или плоды, что каждый брал с собой, давно были съедены, и разве оставались у кого-нибудь силы для охоты за дичью? Но он и его воины, имея свободу, могли что-нибудь найти в долине.

Пока они паслись, наступила ночь. В годы, окружающие Огненную пору, странным кажется, что весной каждая ночь длиннее предыдущей, потому что Красный идет по небу так, чтобы догнать Истинное Солнце где-то в середине лета.

Над затененными кручами и обрывами переливались, мерцая, звезды, светился Мост Призраков, сиял нерешительный свет Нарву. Воздух не остывал, но дыхание бриза поглаживало, как ласковая рука. Наконец победители могли вкусить отдых. Арнанак слышал вздохи, исходящие от устраивающихся на покой тяжелых тел, только угадываемых в темноте, когда один за другим мужчины ложились с глухим стуком, положив подбородок на скрещенные передние ноги. Сам он сидел у небольшого костра. Сбоку от него лежали Торнак и ещё трое сыновей. Кусарат из Секурсу спросил, можно ли к ним присоединиться.

— Если ты не намерен спать, — вежливо добавил он.

— О нет, я предпочел бы отдохнуть, бодрствуя, — ответил Арнанак.

— Я также. Мысли мои в беспорядке. Если бы задремал сейчас, мне не сделать хорошего сна.

— Boy? Ты знаешь искусство сновидцев? Не ведал я того.

— Ничего я не умею такого, о чем стоило бы говорить, — признался Кусарат. — Но я умею сделать сон приятным… или полезным.

Арнанак кивнул:

— Вот и я так же.

— И я, — сказал Торнак. Он засмеялся. — Хотел бы я сегодня снов о пиве и женщинах — не в Тарханне, и не в доме отца моего, а в Порт-Руа, когда мы его возьмем — это будет здорово! Или даже в Сехале.

— Не слишком увлекайся, — предупредил его Арнанак. — Завоевание только началось и продлится долго, мы ещё можем не дожить до его конца.

— Тем больше смысла помечтать сейчас, — сказал сводный брат Торнака Игини. Отец сделал им знак замолчать. Молоды они были и ещё не обладали достаточно хорошими манерами. Двое других были постарше, трезвые женатые мужчины, но ни один из них ещё не перешагнул свои первые шестьдесят четыре года, а потому власть Арнанака распространялась и на них.

Он хотел, чтобы к Кусарату проявляли уважение. Хотя похоже, что он беспокоился зря, потому что Кусарат спросил:

— Это все твои парнишки, Арнанак? — и получив утвердительный ответ, добавил: — Тогда, наверное, остальные у тебя где-то далеко — те, что уже выросли. Потому что я слыхал, что зачал ты их много, и от стольких женщин, сколько мало кто из нас имел.

Арнанак не стал отказываться. Кроме нескольких супруг, полученных в результате браков по расчету, и ряда наложниц, он наверняка оплодотворил многих жен, которых ему одалживали во время странствий. Мужьям было приятно оказать ему гостеприимство в надежде на появление в доме детей хорошей породы. У него была не только слава и сила — был ещё и он сам, большой, с мягкой походкой, и на черном лице глаза были настолько же зелены, насколько зубы белы, а самые страшные раны, полученные им в своей бурной жизни, зажили, не оставив шрамов.

Он ответил совершенно серьезно:

— Да. Одни сейчас в морских набегах, другие несут послания от меня по суше. Но большинство дома и делают то, что я им приказал. Я никогда не забываю, на каком узком краю мы живем — пока не завоевали себе новые дома в лучших странах. И даже такая победа, как сегодня, значит меньше, чем сбор еды и тех товаров, что мы можем продать.

— Нг-нг-нг… ты говоришь, как житель Союза, — пробормотал Кусарат.

— А я был им. С тех пор как я имел с жителями Союза дело в Валеннене, я наблюдал за ними, я их слушал, я старался научиться. Как ты думаешь, почему они установили свою власть над всем миром, который мы знаем? Конечно, они больше нас умеют, их страна богаче, их там больше, все это правда. Но главное — ив это я верю — главное то, что они умеют рассчитывать наперед.

— И ты хочешь нас сделать такими же? — настороженно спросил Кусарат.

— В той мере, в какой мы сможем стать такими и в какой мы от этого выиграем, — ответил Арнанак.

Кусарат какое-то время смотрел на него, освещаемого вспышками неровного пламени, и, помолчав, сказал:

— И ещё ты водишься с даурами… и кто знает с какой ещё чертовщиной?

— Мне часто задавали этот вопрос, — сказал Арнанак. — Лучший ответ, который у меня есть, — это правда. Кусарат поднял уши и махнул хвостом:

— Я тебя слушаю.

— Впервые я встретил их, киаи-аи, может быть, пару сотен лет тому назад, когда я был юнцом, только что из щенячества, и Факелоносец ещё не потревожил мир. Хотя он был так ярок, что ночью отбрасывал тень от предметов, и мы знали, что он идет к нам. Но молодые не боятся далекого завтра, а старым нет смысла о нем думать. Мы хорошо жили в те дни — ты помнишь?

— Мои родители жили в Эвисакуке, где Мекусак был оверлингом. Мой отец был полностью свободным хозяином, а не вассалом. Дом наш стоял на горе Клык, и близких соседей не было. Мои родители считали, что меня зачал Мекусак в тот раз, когда укрылся у них от непогоды. Потому что я рос таким же большим, как он, и таким же вспыльчивым, и так же не любил ковыряться в земле. У нас был нищенский клочок земли, где росли несколько травинок. А главным занятием отца и нас, парней, была охота. Когда он нас посылал одних, я, бывало, уходил на много дней, а потом Приходил и врал про долгое неудачное преследование. Они мне не очень верили, потому что по совместным охотам знали, на что я способен.

Так год от года я отдалялся от семьи, и на меня все больше ворчали. И однажды я, бродя сам по себе на западных склонах тор, так высоко, что видел, как блестит вдали океан, нашел там даура. До того я видал их иногда мельком. К нам они не так редко заходят, как в другие места Южного Валеннена. Может быть, потому, что у нас глушь с редким населением, может быть, потому, что здесь больше тех растений, которыми они кормятся, а нам не годятся. А может быть, наша земля зачарована. Кто ведает? Я и по сей день не знаю.

Так или иначе, передо мной оказалось это сверхъестественное существо. Его придавило накануне поваленным бурей деревом. Он уже еле двигался, и под кожей ходили волны, а сама кожа из пурпурной стала белой под беспощадным полуденным солнцем. А лепестки на ветке — на той ветке, где должна бы расти голова, — сжимались и разжимались, как будто задыхаясь, воздух ловили, и усики под ними корчились. Из живота смотрели три глаза, черные, как дыры. И дыра тоже там была, пробитая острым обломком ветви, и из неё сочилась сукровица.

В первое мгновение я хотел убежать, а во второе — убить. Однако я сдержался. И меня осенила мысль: мы их боимся, а иногда ненавидим, потому что не знаем их. Не потому, что в них зло — есть рассказы о том, как они приносили нам вред, но эти рассказы могут быть ложью. И есть рассказы о том, как они помогали смертным, и эти рассказы могут быть правдой. Не заманчиво ли свести дружбу с дауром? Я сбросил с него дерево — для меня оно было легким, отнес его в пещеру неподалеку, почистил и перевязал его рану, как только мог, и сделал ему постель из лиа. Несколько последующих дней я носил ему воду и еду, которую он ел.

Я говорю «он», но это могла быть и «она», и «оно», и вообще Бог знает что. И я даже не знаю, стали ли мы друзьями так, как дружат смертные. Кто может знать, о чем думает даур к глубине своего чрева или лепестков, или где там у них душа помещается, если она вообще у них есть? Я только знаю, что мы перестали друг друга дичиться и стали чуть-чуть разговаривать. Мне было трудно овладеть его журчанием и писком, а он нашу речь совсем не мог изобразить. Но мы как-то поняли значение отдельных жестов и звуков.

Когда он выздоровел, он не подарил мне ни сокровищ, ни волшебной силы, на что я надеялся. Он только дал мне понять, что просит меня возвращаться, когда я только захочу. Домой я вернулся в задумчивости.

Конечно, я никому ничего не рассказал. Возвращался я часто. И меня обычно никто не встречал, но иногда я бродил с целыми компаниями этих существ. Металлов они не знали, но давали мне каменные инструменты, не подходящие для моих рук ни по форме, ни по размеру, но для них очень удобные, а может быть — приносящие удачу. А я водил их вокруг — помнишь, они же там не жили, они приходили с Пустынных холмов и вдоль Стены Мира ненадолго — и я помогал им ловить мелкую дичь, которой бы мне не прокормиться, и отдавал им кости от своей добычи, из которых они делали свои инструменты. Может быть, это и было одной из их целей. В Старкленде, как я потом узнал, все животные — карлики.

Тем временем я начал ухаживать за одной женщиной и, похваляясь, рассказал ей о своих товарищах-даурах. Она оказалась не такой храброй, как я думал, и убежала от меня в страхе. Вскоре меня нашли два её брата и обвинили в попытках навести на неё чары. Гнев родил гнев, и они легли замертво. Родители с обеих сторон быстро уладили ссору, прежде чем она успела перерасти в кровную месть.

С тех пор я понял, почему отцы имеют такую власть над своими сынами и внуками, а матери — над дочерьми и внучками до шестидесяти четырех лет. Тут дело не в «воспитании», не в «правах», не в слове богов, а просто потому, что, если бы этого не было, слишком много погибало бы молодых. Но как бы там ни было, а мой отец решил, что правильно будет дать мне разрешение уйти. И я отбыл в радостной надежде.

Последующие сто лет или около того мне было что делать, кроме как шататься с даурами по горе Клык. Я был охотником и носил продавать шкуры в Тарханну.

Когда я услышал, что за древесину феникса чужеземцы платят лучше, я стал лесорубом. Мы гоняли плоты в Порт-Руа, и я узнал этот город. От того, что говорили в нем о землях за Южным морем солдаты, матросы и купцы, я загорелся и ушел в море сам.

Я начал с пиратства. Но в те дни это не было доходным ремеслом. Мы боялись нападать на те острова, где был пост легионеров, а таких было большинство. И скоро я уже был палубным матросом на торговом корабле из Сехалы. И долго я скитался по землям Союза, берясь за любую работу, пока не вступил в легион. Мне там понравилось, но когда кончилась моя октада, я там не остался, потому что к тому времени я задумался. И вместо того я отправился прямо в Сехалу, и жил там на то, что скопил, и читал книги.

Да, я научился читать, и в этом нет волшебства, что бы тебе там ни говорили. Я читал и слушал слова мудрецов.

Ты поймешь: год за годом становился ярче Поджигатель, и росло волнение в Сехале. В такие годы погибали цивилизации — в наводнениях, бурях, голодоморах, катастрофах и нашествиях дикарей из ещё более опустошенных стран. Но у них, в Сехале, была надежда. В последние два цикла легионерам удалось что-то спасти, и во второй раз больше, чем в первый.

Да, да, вот настолько стары легионы, в том числе и Зера. Они пережили народы и дали возможность новым народам вырасти быстрее. А к тому же сейчас пришли люди — эти чужаки, о которых ты, наверное, слышал всякие слухи…

Да, я встречал и людей, хотя и не говорил с ними. Но это в другой раз, Кусарат. Ты же спрашивал меня про дауров.

По летописям легионеров выходило, что Злая звезда пройдет прямо над Валенненом. В прошлом, говорилось там, валенненцы — наши предшественники не называли себя тассурами — в основном вымерли. Остались неясные обрывки сказаний о том, что северяне в прошлые века, когда ещё не было легионов, захватили Огненное море и частично — Бероннен. Их имена не сохранились, их потомки стали частью теперешней цивилизации, но они выжили в Огненную пору. Выжили!

И я думал: если Союз сохранит свою мощь, то такого вторжения уже не будет, и большая часть моего народа вымрет. Мне это не было безразлично. Наши ссоры — это ссоры любящих. И я думал: но ведь Союз будет очень ослаблен. Если Валеннен усилится, объединится под умелым руководством — ты понимаешь?

И я так решил. Да, я хочу быть тем, кто определит, как пойдет весь следующий цикл. Я хочу, чтобы ко мне, а не в Сехалу пришли люди и со мной имели дело. И когда я умру, останется обо мне память, и мой череп станет оракулом до следующей Огненной поры и после нее. Это всего лишь плата солдату за спасение народа.

И я вернулся домой. Остальное ты слышал: как я расчищал новые земли в Улу, как я создал богатство и власть, торгуя с Союзом и занимая его место там, откуда он уходил, как приходили ко мне захудалые семьи, которые знали худшие годы, и давали мне клятву верности за земли и защиту, и я учил их, как сражаться не только руками, но и головой. И они стали плотью моей силы.

Но нужен ещё и дух.Кусарат, я скажу откровенно, я ловил слова о тебе, потому что ты — могучий оверлинг. И я могу с тобой говорить открыто, а не так, как с другими. Ты не обитатель глуши, что повторяет все сказки старых баб о богах.

Я знаю, что наших недалеких и ограниченных тассуров не сбить в кучу одной только силой, даже чтобы спасти самые их жизни — нужно ещё что-то другое: такое, что сплавит их в единый слиток, из которого я смогу выковать меч.

И я снова стал искать моих дауров. Долго и упорно пришлось мне искать. Хотя они даже и чаще теперь выходят в царство смертных, и в большем числе, когда приближается Родитель Бурь. Их Старкленд пересыхает даже ещё сильнее, чем наши земли, а когда жара убивает наш вид жизни, их вид продвигается в наши края, чтобы дать им жизнь.

Но в конце концов, неважно как, я нашел даура. Мы поговорили, как смогли. Потом я встретил ещё дауров, и мы поговорили еще. Я не знаю, был ли среди них тот, кого я спас, я даже историй об этом не слышал. Хотел узнать, но не вышло. Я плохо знаю их речь и их пути и смог только сказать, что раньше я дружил с такими, как они. Я очень старался к этому что-нибудь добавить, потому что в Огненную пору не только смертные ищут себе союзников. Они нас остерегаются.

И если опять быть откровенным, то слишком тесная дружба может заставить моих последователей не остерегаться их, когда нужно. Мне нужен был сигил. Дар, который был бы знаком их расположения, их же самих следовало держать подальше от тассуров. Но я никак не мог им этого объяснить — настолько они от нас отличны. А если они меня и поняли, то могли не понять, что для этого нужно. Я ведь, в конце концов, и сам понятия не имел, что это может быть. Амулет из кости или камня не годился — я ведь мог его и сам сделать.

И тогда они взяли меня с собой в свои земли.

Ты слыхал, что я уходил. Ты мог слышать, что я пришел назад — кожа да кости — и годами восстанавливал здоровье. Но ты не мог слышать, что было там. Три года я просто готовился.

Сначала дауры взяли еду для меня и устроили склады на всем пути. В Старкленде она не сгниет и звери её не съедят. И все же я почти голодал. Они заготовили очень мало, даур ведь не может много нести, а я не предвидел, насколько сурова их страна. А ещё ближе я был к смерти от жажды. На севере не пустыня, по крайней мере так было, пока не вернулся Красный. Но там сухо, тамошней жизни нужно меньше воды, чем нашей, и это мы тоже не предусмотрели.

Наконец мы вышли к каким-то руинам. Я шел там ощупью, полубезумный, пока один даур не показал мне Дар, наполненный неизвестными звездами. Я схватил его и направил мои стопы прочь от земли, что ненавидела и жгла их. Как-то им удалось меня вытащить. С тех пор мы с даурами сошлись ближе. У нас есть тайны, которые я не имею права выдавать. Но их намерения добры и мои по отношению к ним — тоже. Моим друзьям они помогут, моим врагам будут вредить. И хватит на сегодня речей. Я сказал, а ты понял.

Позже, погружаясь уже в дрему, Арнанак подумал: «Хватит речей — для него. Люди хорошо заплатят, чтобы услышать больше. То, что я смогу им рассказать о даурах, может принести хороший барыш — их отступничество от Союза».

Глава 6

Уже несколько часов как Ану зашла за горизонт, и Бел тоже стоял низко. Желтые лучи подсвечивали деревья на Кемпбелл-стрит. Проходя через красную листву, они бросали на землю коралловый отблеск. Прохладный воздух нес осенние запахи из-за реки. На тротуаре играли дети, и до ушей Иена Спарлинга доносились их выкрики. Вокруг них ездил велосипедист. Больше никого не было видно. Лаборатории и заводы, окруженные садами, уже закрылись, работники разошлись по домам, кроме тех немногих, что сгрудились возле дома мэра, ожидая появления землянина и надеясь услышать свежие новости.

Первое совещание фактически закончилось. Хэншоу пригласили его участников остаться на обед. Спарлинг отговорился тем, что его жена сегодня приготовила что-то особенное и ждет его домой. Хэншоу, как он подозревал, догадались, что это неправда, но ему было все равно. Выйдя по боковой аллее и в обход дома, он избежал расспросов толпы.

Держа в зубах погасшую трубку и сжимая в карманах кулаки, он мерил путь широкими шагами, не обращая внимания на все вокруг. Он остановился, только когда чьи-то пальцы сомкнулись на его руке и встряхнули. И тогда он увидел Джилл Конуэй. Он остановился. Кровь побежала быстрее и зашумела в ушах.

— Эй, — сказала она, — что за спешка? Ты несешься, как дьявол за душой мытаря.

Ее голос выдавал радость от встречи. Но через секунду она сочувственно спросила:

— Что, плохо?

— Да мне бы не надо… — он чуть не выронил трубку, подхватил её, сглотнул и спросил: — А что ты здесь делаешь?

— Тебя жду.

Он засмотрелся на её тонкую фигуру. В почти горизонтальном уже свете волосы Джилл вспыхнули золотом.

— Да? Это зачем? — «Нет, конечно, она меня не ждала. Просто случайно заговорила». Спарлинг взял себя в руки. — Как ты узнала, где и когда?

— Попросила Ольгу Хэншоу позвонить мне, как только закончится официальное обсуждение. Ей никто этого не запрещал, а она считает, что мне кое-чем обязана.

Джилл спасла их ребенка, когда он тонул пару лет назад. Впервые Спарлинг услышал о том, что Джилл попросила об ответной услуге.

— Пожалуйста, Иен, не будем про это.

— Не будем, — сразу же согласился он. И подумал: ведь Бог специально просил сохранять конфиденциальность, пока он думает, как известить Примаверу… и весь Союз. И потом… ладно, то, что я скажу Джилл, дальше не пойдет. Если уж кому-то на этой планете можно верить, так это ей. Ее надо было пригласить на это совещание. Хотя это вызвало бы у меня ревность и помешало бы… или вдохновило бы… Хватит этой ерунды, старый ты идиот!

— А насчет того, где ждать, — продолжала Джилл, — так я же тебя знаю. По Кемпбелл-стрит на Риверсайд — и домой. Верно?

Он попытался улыбнуться:

— Я настолько прозрачен?

— Нет. — Она внимательно смотрела на его худое лицо. — Нет, ты очень скрытный человек. Однако был шанс, что ты уйдешь раньше, потому что ты никогда не придавал значения всем этим вежливостям. И ты выбрал бы такой путь, чтобы избежать людей. Сейчас такой путь здесь. Примавера, в конце концов, не лабиринт. — В голосе послышалась ирония: — Вы знаете мой метод, Ватсон. Воспользуйтесь им!

Он мог только хмыкнуть и покачать головой.

— Да расстегни ты воротничок, — предложила Джилл. — Ты больше не должен своей серьезностью производить впечатление на Космофлот. Кроме того, этот твой вихор здорово портит весь эффект.

— Ладно.

Он так и сделал, она взяла его под руку, и они пошли тем свободным широким шагом, которым оба любили ходить.

— Что случилось? — спросила она чуть погодя.

— Я бы не должен…

— Да, конечно, конечно. Но ты ведь не давал подписку о неразглашении? Я тебе могу обещать, если хочешь, что ничего из этого дальше не пойдет. Она сделала паузу, и было слышно, как стучат шаги, и он чувствовал её прикосновение. Когда она снова заговорила, её голос был мягче. — Иен, я понимаю, что прошу некоторой привилегии. Но у меня брат в Космофлоте. А Ларрека всегда мне был вторым отцом. И этой ночью, он ведь остановился у меня… Труднее всего было выдержать, когда он заставлял себя шутить, рассказывать анекдоты и вообще всячески меня развлекать. А мне хотелось плакать. Но он понял бы, что это значит, а дочь солдата не должна показывать горя.

— Традиция легионеров, — сказал он, не найдя других слов. — Иначе это вредно сказалось бы на боевом духе. У нас, людей, по-другому.

— Не очень по-другому. И если бы я знала — чем скорее бы я узнала, как обстоят дела, тем раньше я могла бы начать думать о какой-то реальной помощи, а не сидеть сложа руки и заниматься самоедством.

Он посмотрел на нее, и ему не пришлось опускать глаза так далеко вниз, как обычно мужчине его роста при взгляде на женщину. Ее голубые глаза были спокойны, но она больше не улыбалась, а в горизонтальных лучах солнца у неё на ресницах что-то блеснуло.

— Будь по-твоему. Хотя то, что ты услышишь, тебе не понравится.

— Я этого и не жду. Ну ты и баклан!

Это слово означало что-то вроде «старый кавалерист» и подразумевало что-то доброе, сильное и надежное. Она выпустила его локоть и взяла за руку. Ему захотелось пожать её руку в ответ. Нельзя, совершенно не следует давать ей понять, как все это для него важно. Но ведь держать её за руку ему можно?

Они дошли до вертолетной площадки и свернули на север на Риверсайд дорогу, что отходила от левого берега Джайина. Справа от них деревья закрывали собой Город — длинная шеренга мощных мечелистов, защищавших участок земной растительности от бешеных смерчей с запада. Напротив них, что-то лепеча и отсвечивая в лучах заката, несся широкий поток. Рябили в нем коряги и перекаты, показывался на отмели рыбоящер, отливая серебром, мелькали бриллиантовыми ракетками мошки всех цветов. На дальнем берегу простиралось обычное пастбище этой планеты — охряный — дерн из лиа и рассеянные там и сям меднокронные деревья. Не очень далеко паслось стадо овасов и отдельно от них — шестиногие коровы. Хорошо бы Констебль написал такой пейзаж, подумал Спарлинг.

Здесь воздух был прохладен, тих и влажно дышал сложным букетом ароматов. На западе, под заходящим солнцем Бел, горели оранжевым облака. А все остальное небо было так чисто, что словами не передать. Призрачно мерцающая Целестия склонялась к востоку. Под ней, так высоко, что, казалось, у него нет тела, только крылья, парил сару. Он не спускался за ибуру, что летали ниже, может быть, он ждал добычи полегче, чем этот большой бронзовокрылый птероид. Маленький кантор в серых перышках вел, сидя на кусте, свою осеннюю песню.

Спарлинг вспомнил, что продолжение работы своего учителя, старого Джима Хасимото, о различных функциях пения кантора и близких к нему видов было одной из первых её серьезных исследовательских работ, и как она кричала от восторга, когда подтвердилась её основопотрясающая гипотеза. Не тогда ли он впервые… нет, наверное, не Тогда. Она тогда была ещё голенастым подростком, на шесть или семь лет старше его дочери, просто одна из троих детей Конуэев. С тех пор Алиса вышла замуж за Билла Филлипса, а Дональд вслед за Бекки отправился в колледж на Землю, пока не попал в Космофлот…

— Мы скоро придем к тебе домой, Иен, — предупредила Джилл, — если ты не остановишься поговорить.

— Ладно, давай с этим закончим. Как бы там ни было, рассказывать не очень много есть чего.

— Корабли, наверное, почты не привезли?

— Нет. По крайней мере, никто об этом не упомянул. Их начальник, капитан Дежерин, обещал обеспечить регулярную связь. Если не будет других средств, его посыльные суда перевезут и гражданскую почту.

— А зачем они здесь?

— Это было сказано вчера, сразу же после первого контакта. Защитить нас от возможного вторжения наксанцев.

— Я бы сказала, что это смешно. А по-твоему? Смешно, как вся эта война.

— Может быть, и нет.

— Ладно, если их присутствие гарантирует бесперебойное снабжение хотя бы для твоей работы, — я была бы глубоко благодарна. Да ведь нет, ходят слухи, что из-за этой войны почти все рейсы прекратятся, в том числе и ключевые. Капитан Хузи сегодня это подтвердил. Верно? Иначе ты бы так не завелся.

Спарлинг резко кивнул.

Джилл внимательно посмотрела на него, прежде чем продолжить:

— Там ещё что-то было похуже. Верно?

— Верно, — вырвалось у него. — Они хотят построить здесь базу. Для разведывательных операций. А это значит депо, ангары, службы поддержки и консервации и местная военная промышленность для поддержания межзвездных перевозок. У Дежерина есть приказ мобилизовать для такой работы все местные ресурсы, кроме тех, что необходимы для нашего выживания. В настоящий момент мы должны определить, какую часть своей продукции мы потребляем, а остальное отдать на склады Космофлота.

Джилл остановилась. И он тоже.

— Не может быть, — прошептала она.

Он почувствовал, как расслабились его напряженные плечи.

Она схватила его за обе руки.

— Твой цементный завод? — спросила она. — Ты не сможешь делать бетон для плотин!

— Именно так. — Он сам слышал, насколько был его голос лишен всякого выражения. — Он реквизирован на строительство базы.

— Неужели ты не мог объяснить?

— Мы пытались, по поводу разных объектов. Я лично указывал, что наводнения в долинах, вызванные таянием снегов, всегда были основной причиной гибели цивилизаций в Южном Бероннене, а в этом периастре мы можем этому помешать, по крайней мере попытаться, — слушай, тебе-то я зачем об этом говорю? Дежерин спросил меня, когда начнутся наводнения. Я дал ему нашу оценку — он ведь наверняка проверил мои материалы, — и он сказал, что война в течение пяти лет закончится и мы продолжим работу.

— Он что, никогда не слыхал о времени подготовки? Он думает, что ты можешь построить сеть плотин в высокогорной стране с использованием местного труда и почти без машин, просто потерев лампу?

Спарлинг скривился:

— И он, и его люди не такие уж противные. Они не злы и не глупы. Мы можем протестовать и посылать петиции на Землю, и они не всегда будут с нами спорить. Все будет зависеть от того, что там решат, рассмотрев наши материалы. А пока что у них есть приказ. — Он перевел дыхание. — Бог их спросил насчет военной помощи Союзу. Дежерин сказал «нет». Они получили отдельное строгое предупреждение о невмешательстве в местные споры. Это относится и к нам, как он сказал. Мы не имеем права рисковать оборудованием, которое может пригодиться для военных целей, или рисковать тем, что силы будут вовлечены в конфликт, отличный от главного задания. Кроме того, парламентская комиссия объявила, что должно быть проведено расследование по нашим прошлым «вмешательствам», поскольку они очень напоминают «культурный империализм».

Джилл вытаращила глаза.

— Святой Иуда! — произнесла она.

— Я не очень удивился, — признался Спарлинг. — Когда я в прошлом году был на Земле, было похоже на появление новой интеллектуальной моды — насчет того, что развитие негуманоидов должно идти естественным путем.

— Если, конечно, это не наксанцы с Мундомара.

— Само собой. Тогда я не очень волновался насчет Иштар, потому что было достаточно ясно: если мы не поможем цивилизации выжить, умрут миллионы разумных существ. Но теперь…

— Теперь, — закончила за него Джилл, — мы должны будем найти это разумным, чтобы не дай Бог не обделить нашу любимую войну. И доктрина «невмешательства» — превосходное обезболивающее средство. — Она сплюнула. Понимаешь, почему я никогда не летала на Землю?

— Ладно, не суди о целой нации по её политикам. Я думал, что ты просто не спешишь увидать кучу домов, толпы людей и полный мир чудес. Там ещё много красивых мест, на Земле.

— Ты мне говорил. — Джилл стукнула кулаком по ладони. — Иен, что мы можем сделать?

— Постараться, чтобы приказы отменили, — вздохнул Спарлинг.

— Или найти в них лазейки?

— Если получится. Главное, я думаю, надо начать перетягивать людей Космофлота на нашу сторону. Заставить их согласиться с тем, что Союз Сехалы важнее, чем мелкая база в стороне от театра военных действий. Их слово в Мехико-Сити будет значить больше, чем наши страстные жалобы. Я повторяю, что Дежерин и его люди — в основе своей достойные и разумные люди. Они сторонники войны, но это не значит, что они фанатики.

— Ты планируешь для них большой тур?

— Пока нет. Я завтра должен быть в Сехале, чтобы сказать ассамблее… что любую помощь, которую они от нас рассчитывают получить, они могут получить нескоро. — Спарлинг поморщился. — Это нелегко сказать.

— Нелегко, — согласилась Джилл. — Я бы не хотела оказаться на твоем месте, Иен. Ты ведь понимаешь их лучше всякого другого, и они тебя Бог знает как высоко ставят. Но я хотела бы, чтобы тебе не пришлось этого делать.

Он взглянул на нее, как пораженный молнией, «Настолько я ей не безразличен?»

Она продолжала задумчиво:

— Допустим, что мне удастся переубедить этих землян. Ну, не переубедить, это за сутки не получится, но дать им понять наше дело, просто выложив факты. У меня нет здесь профессионального интереса — исследователь должен быть беспристрастным. И у меня брат в военной форме. Так что они должны будут прислушаться. Я буду говорить вежливо, даже сердечно. Как ты думаешь, Иен, это может помочь?

— Еще бы! — вырвалось у него. И сразу: «Я не верю, что ей пришло в голову, как может добиться своего очаровательная молодая женщина. Она понятия не имеет о том, как флиртовать». Это его тронуло, хотя он тут же понял, что заботится она о нем по-дружески, только по-дружески.

Она встряхнула головой:

— Ладно, нас ещё не стерли в порошок. Это значит, что пока У нас есть ещё что-то между ушами, мы можем надеяться. — И серьезным голосом добавила: — Когда встретишь Ларреку скажи ему от меня: «Яаго барао».

— Как?

— Ты не знаешь? Это не по-сехалански. Это на языке тех островов, где Зера стоял десятилетия тому назад. Грубый эквивалент слов «Я ещё не начал битву». Когда Ларрека это от меня услышит, ему станет приятно.

Спарлинг прищурился. Для них обоих поддразнивание давно стало общим удовольствием и привычным убежищем.

— Грубый, говоришь? А насколько грубый? Каков точный перевод?

— Я — леди, — ответила она с достоинством. — Я тебе этого не скажу, если только ты не считаешь, что мне полезна тренировка в искусстве краснеть. Или тебе полезна.

Они немного молча постояли, соединив руки.

— Слишком красив этот закат, чтобы думать о чем-нибудь еще, — сказала она, глядя на другой берег. Свет, отраженный от воды и облаков, обливал её золотом. — На Земле на самом деле ещё сохранились такие же красивые места?

— Немного. — Он чувствовал только её пожатие.

— Твои любимые зеленые поля?

— Нет, они не такие. А вот горы, леса, моря, влажный климат…

— Глупый! Я же знаю, что ты из Британской Колумбии. Ты только подтвердил и без того известный мне факт, что ты воспринимаешь все буквально, как компьютер. Если я скажу «лягушка» то ты не просто прыгнешь, а очень постараешься позеленеть.

Он усмехнулся, преодолевая внутреннюю боль.

— Поезжай на Землю, найди там лягушку и преврати её своим поцелуем в прекрасного принца. Только ты об этом пожалеешь, потому что по закону сохранения массы ты сама тут же превратишься в лягушку.

Поняла ли она, что назвала его старым и скучным? Потому что она снова заговорила серьезно.

— Понятно, что на Земле сохранились анклавы нетронутой природы, и тебе повезло в одном из них вырасти. Но не был ли ты впервые счастлив, когда приехал сюда? Разве не счастливее ты оттого, что мы сами — анклав? Свобода… — Вдруг она резко взмахнула рукой: — Смотри, смотри! Бипен!

Спарлинг посмотрел, куда она показала. Животное, которой медленно вылетало из-за деревьев, меньше походило на птицу, чем другие птероиды, что летали на виду. У него вместо четырех ног и двух крыльев были две ноги и четыре крыла — и куча других отличий, от скелета до формы перьев. Спарлинг видал диптера, который ныряет за ихтиноидами на побережье Южного Бероннена. Но большинство четверокрылых, менее удачливых, чем двукрылые, не вылетали за пределы Хаэлена. Бипена ему раньше видеть не приходилось. Большой и красивый птероид с плюмажем, светившимся ярко-фиолетовым в лучах заката.

— Они начинают двигаться на север, — выдохнула Джилл. — Я так и думала. Остались от прежнего цикла — сдвинулся пояс бурь… Иен, я правда сумасшедшая или зациклилась на влиянии прохода Ану на экологию?

«Нет, — хотел он сказать. — Нет, ты не можешь быть не права».

Сказать это вслух он не мог и только поискал слова более убедительные, чем просто «конечно, нет». Его мысли прервал её вскрик. Он вскинул глаза к небу.

Сару, который парил над ними, перешел в пике, подобрав когтистые лапы и выставив крючковатый клюв. Спарлинг слышал, как свистит разрезаемый воздух. Раздался звук удара, сломавшего шею бипена, и брызнула веером кровь. У ортоиштарианской жизни кровь пурпурная и сильно флюоресцирует. Сару тяжело полетел прочь, унося свою добычу.

Джилл затрясло. Он снова увидел слезы на её ресницах, но она справилась с собой.

— Так должно быть, — тихо сказала она. — Каждую тысячу лет. Может быть, местные виды уже от этого даже стали зависеть. Но мы не обязаны. Верно?

Он покачал головой.

— Видит Бог — я имею в виду настоящего — мы не уйдем. — И, подавляя всхлипывание: — Извини. Я вообще стараюсь держаться, но эта бедная птица столько пролетела, чтобы тут погибнуть… Ладно, ну его. Спасибо тебе за все, Иен. Спокойной ночи.

Она выпустила его руку, повернулась и быстро пошла обратно, а Бел скрылся за краем мира.

Спарлинг остался на месте, набивая трубку, пока она не скрылась из виду, и потом ещё несколько минут. В голубых сумерках темнели облака, и только луна подсвечивала их края. Начинали выступать ранние звезды, и спелым плодом сиял Мардук. Он подумал, как должна была страдать эта планета от бурь, что поднимал Ану в её атмосфере. Но за сотню миллионов километров ничего не было видно, кроме мирной идиллии. Воздух становился все прохладнее, журчала вода, и вкус дыма во рту был вкусом горького поцелуя.

Конечно, думал он, здесь и сейчас гораздо более безоблачно, чем у него на родине. Не в том дело, что Земля более благословенна по сравнению с Иштар, за исключением, может быть того, что стала колыбелью человека. Западное побережье Канады и островные проливы никогда не были похожи на долину Джайина — там всегда было пасмурно, волны разбивались о выметенный штормами берег, и в редкий солнечный день было видно их суровое величие.

«Джилл права. Я везучий». То же самое в прошлом году сказала его дочь, когда он взял её в путешествие по стране, которую так хорошо помнил. Ее колледж находился в мегалополисе — Рио-де-Жанейро.

Детство, проведенное среди деревьев и чистых рек, потому что отец был строителем космических кораблей, и когда бывал на Земле, сидел в Ванкувере, а мать была программистом и могла заниматься своим делом, не выезжая из дома, и они могли позволить себе поездку к Океанским водопадам. «Я видел Трущобы и Дно, — мысленно сказал он Дежерину то, о чем умолчал во время разговора. — Не поймите меня превратно, я им симпатизирую, я считаю, что эти люди заслуживают перемены к лучшему. И я горд принадлежностью к человечеству, мне было пятнадцать лет — возраст формирования, — когда Гуннар Хейм принес нам победу над Алерионом. Я не просто знаю, я чувствую, что это для нас значит.

Но, работая в космосе, я встречал наксанцев, и черт меня побери — это ребята нашего склада. А после двадцати последних лет на Иштар здесь мой дом, и здесь мой долг…»

Он встряхнулся. Поздно уже говорить. Его ботинки застучали быстрее.

Когда он поднялся по короткому и крутому подъему от Риверсайд к Гумбольдт-стрит, подошел к своему дому и открыл калитку, сумерки уже сгущались в ночь и на небе проступало все больше и больше звезд. В окнах отражались увядающие розы и проплешины в траве. Земные растения, лишенные ухода, не вытеснялись сорняками. Для этого должно было пройти несколько лет, в течение которых погибли бы почвенные бактерии и черви, восстановилось бы исходное кислотно-щелочное равновесие, уровень азота и микроэлементов, что позволило бы местным микробам начать восстановление гумуса. Заброшенная экзотика просто увядала. «Мне бы надо заняться удобрением осушением и вообще всем, что нужно. Когда будет возможность Если будет». В Примавере, с её нехваткой рабочих рук, садовника было не нанять. Раньше этим занималась Бекки.

«Если быть честным, то несколько часов я бы мог выкроить кабы захотел. Дело в том, что я люблю сады, но не люблю с ними возиться. Предпочитаю плотничать или вырезать свистульки для детишек — земных или иштарийских. А у Роды, как говорит Джилл (Джилл!), обе руки левые».

Он подошел к парадной двери. Жена отложила книгу. Он узнал роман, который был моден на Земле в последний его приезд. Библиотека заказала ролик для распечаток. Ему было любопытно, что происходит в современном романе, поэтому он и себе заказал экземпляр. К сожалению, у него то не было времени, а то он так уставал, что предпочитал знакомое и хорошее, вроде Киплинга, или что-нибудь захватывающее из иштарийской литературы, или…

— Привет! — сказала она. — Что случилось? По-английски она говорила с едва заметным бразильским акцентом. Однажды он выучил португальский, и дома они на нем говорили, но потом эта привычка ушла, и он растерял запас слов.

— Боюсь, что какое-то время не смогу тебе сказать, — буркнул он в ответ. Чувство вины напомнило ему, что она не была болтуньей, а Ольге Хэншоу было разрешено слушать. Он успокоил себя тем, что его специально просили не распространять информацию дальше — тем более что Роде, ограниченной своей маленькой должностью в отделе снабжения, пришлось бы подробно объяснять то, что Джилл видела с первого взгляда.

— Плохо, — сказала она, посмотрев на выражение его лица.

— Действительно плохо. — Он бросил свое долговязое тело в кресло и сказал тот минимум, который должен был сказать: — Я завтра уезжаю в Сехалу. Мне нужно, в общем, установить контакты с ассамблеей, пока она в сборе. Думаю успеть за несколько дней.

— Понимаю, — поднялась она. — Выпьешь перед обедом?

— Обязательно. Ром и чуть-чуть лимона. Примерно на два пальца. — Он поднял пальцы вертикально вверх.

Когда она улыбнулась, это чем-то напомнило ему ту застенчивую и прилежную девушку, с которой он встретился однажды на работе. Ничего особенного в ней не было, он её оценил в одну миллиелену — одну тысячную от количества красоты, за которой стоит посылать отдельный корабль. Но ему никогда не везло с женщинами, а тут он увидел, что Роду Варгас он может получить, если хочет, и что она хороший друг. Он постепенно и систематично в неё влюбился. «Я так загадала наперед», — говорила она.

Она была моложе его, но седых волос у неё было больше. Лицо с приплюснутым носом несколько расплылось, как и низкорослое туловище. Но, проходя мимо него в кухню, она потрепала его ладонью по волосам, и он вспомнил их первые годы.

Оставшись один, он раскурил трубку и подумал, не в трудных ли родах Бекки причина этих медленных изменений. Доктор тогда сказал, что нет смысла выращивать ей новую матку — она все равно её потеряет вместе с ребенком. Но ведь им не нужно было больше детей? Хотя, быть может, эта потеря имел, более тонкие последствия, которые медикотехники не могли увидеть? Фактически же она оставалась столь же миловидной, популярной в обществе, прекрасной поварихой, но постепенно они стали все реже и реже бывать вместе — как духом так и плотью.

«Либо, — подумал он уже не в первый и не в сотый раз, — дело здесь во мне? Это я изменился?» Ведь его работа заставляла его мотаться по всей планете, а её работа и их ребенок удержит вали её дома. Он ездил по делам на Землю, а она, скучавшая по своим родным гораздо больше, чем он, хотя никогда не жаловалась, должна была довольствоваться несколькими неделями раз в четыре года. С другой стороны, у неё были друзья среди обитателей Примаверы, её интересовали люди, а его в связи с его работой все больше интересовали иштарийцы и их склад ума.

Как бы там ни было, а теперь у него не оставалось к ней почти никаких чувств, кроме определенной симпатии — правда, в которой у него хватало хладнокровия (или мужества) сознаться только себе самому. Когда требовали его дела, он большую часть времени проводил в городе, планируя и давая указания, а не в поле, и главными чувствами при этом были скука и уныние.

Пока он не осознал, что существует Джилл Конуэй.

Он примял пальцем табак, смакуя легкий дым.

Рода принесла стаканы.

— Хорошо, что ты так рано пришел, дорогой, — сказала она. — Ты слишком напряженно работаешь. Я как раз решила приготовить что-нибудь особенное на случай, если ты сегодня придешь пораньше.

Глава 7

Капитан Дежерин с радостью принял приглашение на дневную экскурсию с человеком, который может объяснить ему, что он видит. Кроме того, что был шанс подружиться с представителем местного общества, чьим содействием необходимо заручиться, ему нравилась сама идея отдыха на природе поели утомительного и трудного космического перелета. Когда человеком, которого рекомендовал Боггарт Хэншоу, оказалась Джилл Конуэй, его удовольствие перешло в восхищение.

Она заехала за ним до восхода Бел, в призрачном красном свете Ану, висевшей в северной части неба. Он и несколько его подчиненных были временно размещены в гостинице, а большинство людей оставались на орбите до строительства для них временного жилья. Ему предоставили одноколесник (Хэншоу полушутя сказал: «Давайте я окажу вам любезность, пока вы его не реквизировали»). Одноколесник Джилл был куда больше и мощнее. Сначала ему было трудно угнаться за её машиной, но он стиснул зубы, а потом обнаружил, что скорость его радует. Тем временем они пересекли реку — на небольшом автоматическом пароме, поскольку в его машине не было скиммера, — и углубились в нетронутый иштарийский ландшафт.

Бел вышла на небо, появились двойные, тени, и янтарный свет стал розовым. Джилл остановилась у рощи, где бежал ручеек.

— Позавтракаем? — предложила она. — Потом можно прогуливаться не спеша.

— Magnifique^[7]. — Дежерин открыл багажник своей машины. — Я сожалею, что мой вклад так скромен, но вот это — итальянская салями, если желаете…

— Еще как желаю! — Она всплеснула руками от радости. — Я лишь однажды в своей жизни её пробовала. И можете мне поверить, первая любовь — ничто в сравнении с первой итальянской сухой колбасой. — «Врунья, — сказала она себе, вспомнив Сенцо. И все же… эта боль давно уже залечена. — И у тебя, милый, тоже, я надеюсь».

Дежерин помог ей расстелить скатерть и распаковал еду: хлеб, масло, сыр, варенье. «А он ничего, — подумала Джилл. — Чертовски хорош собой».

Когда она включала кофеварку в розетку машины, он вдруг сказал:

— У меня не было момента сказать это вам раньше, мисс Конуэй, из-за всей этой дипломатической процедуры. Но я знаю вашего брата Дональда. Он просил передать вам привет.

— А? — она быстро выпрямилась. — Знаете? Как он там? Куда его послали? Почему он не пишет?

— Последний раз, когда я его видел, он был в отличной форме. Мы с ним несколько часов проговорили. Понимаете ли, когда меня сюда назначили, я стал искать кого-нибудь с Иштар в надежде — как бы это сказать — на брифинг. И нашел Дона.

У него была пленительная улыбка, сопровождаемая взглядом, в котором было не любопытство праздного зеваки, а понимание.

— Он мне о вас и рассказывал. — Он стал серьезен так же быстро, как и она. — Куда его послали? Я только знаю, что на фронт. Вы только не волнуйтесь о нем слишком сильно. Мы во многих отношениях — в снаряжении, обучении, организации — превосходим противника. А насчет последнего — он был очень занят, признался, что терпеть не может писать писем и поэтому доверяет мне передать его слова. Я заставил его дать обещание, что он вскоре напишет.

Джилл вздохнула:

— Огромное спасибо. Это так на него похоже. — Она вернулась к кофейнику. — Ладно, оставим подробности на потом, Например, до сегодняшнего вечера, если не возражаете — мы могли бы остановиться у моих родителей. Сестра с мужем тоже хотели бы послушать.

— Как прикажете, — ответил он с легким поклоном. У него хватило соображения не пытаться ей помочь, чтобы не путаться под ногами. Вместо этого он любовался пейзажем.

Роща находилась на краю плоскогорья. В основном там были красноверхушечные мечелисты, но к ним добавляли вспышки желтого куполоростки. Затененный деревьями дерн состоял из низкорослой, плотной лиа, которую земляне называли «дромия». Ключ выбегал из-под большого камня с пятнами лишайника, стекал в овражек и вскоре пропадал в почве. Но до того он успевал напоить довольно большой участок, и много разных видов растений толпились около него, образуя чащу. Подальше трава сменялась стеблями остролиста по пояс и перышником в рост человека — тускло-золотые волны, тянущиеся на километры и километры. Дул ветер, сухой и теплый, принося запахи осени, накладывая тысячи шорохов на журчание воды.

— Вы знаете названия всех этих растений? — спросил Дежерин.

— Только самых обычных, — ответила Джилл. — Я не ботаник. Однако, она показала вокруг Себя, — все, что вы здесь видите, это разные виды лиа. Она здесь так же разнообразна и так же важна, как на земле трава. Кусты вон там — это горькосердец. Иштарийцы используют его как приправу и тонизирующее средство, и людям он тоже служит для медицинских целей. А вот посмотрите на эту причудливую штуковину — это ночной вор. Иштариец от него заболеет, если съест, а вы или я — умрем. Огнецвета здесь не видно — ему нужно больше влаги, а вот гром-стебель в сезон дождей, который скоро наступит, — это действительно зрелище. А весной — пандарус.

— Простите, что? Джилл хихикнула:

— Я забыла, что вы не знаете. Вот этот. Он привлекает для опыления энтомоидов, вырабатывая их половые аттрактанты, обоих полов. Это — зрелище.

В ту же минуту она пожалела о сказанном. Оно могло быть воспринято как приглашение. Но он просто спросил:

— А вы не переводите местные названия?

— Редко, — сказала она с чувством облегчения. «Отбить попытку я бы могла, но… Уж если таковая будет иметь место, я предпочла бы, чтобы по моей инициативе». Мысль пошла каким-то кружным путем. «Хотя я не собираюсь выигрывать трофеи какого бы то ни было вида в конкурсе на звание роковой женщины года». — Большая часть непереводима — как вы скажете по-сехалански «роза»? — а наш речевой аппарат не подходит для произнесения местных названий. Так что мы изобретаем свои. Кстати, «лиа» появилась именно так. Первую научную работу по этому семейству сделал ученый Ли Чанг-Ши.

— Гм-м. Я понимаю, что здешняя фотосинтезирующая молекула не идентична хлорофиллу, а только подобна. Но почему здесь так часто встречаются красный и желтый цвета?

— Есть теория, что сначала был желтый, а красный пигмент возник в Хаэлене как поглотитель энергии. Степь, заросшая пьющими солнце растениями, — поразительное зрелище. Это соединение оказалось достаточно крепким, чтобы распространиться по всей планете и развиться в самых разных направлениях. Это, как вы понимаете, всего лишь теория. Господи, тут же целый мир! За сто лет мы только начинаем понимать, как многого мы не знаем. Ладно, есть мы будем?

Пока они ели, небо потемнело от стаи пилигримов, наполнилось их криком и шумом их крыльев. Несколько удивленных азаров отошли от пасущегося стада, глядя вверх, их шестиногая походка была волнообразно-грациозной. Люди в бинокль могли разглядеть детали, которые Джилл тут же объяснила:

— У иштарианских тероидов нет настоящих рогов. Вот эти штуки более похожи на то, что растет у носорогов. А некоторые виды азаров — их известно множество — вырастили широченные наросты, но в основном для красоты. Вот посмотрите — видите особую форму передних ног? А копыта — это удобное острое оружие. Словно на Иштар стало традицией, чтобы две передние конечности занимались не только передвижением. В этом смысле, конечно, софонты и их родичи представляют собой крайний случай: у них передние ноги превратились в руки.

Тем временем великолепное представление закончилось, и порывы ветра сменились тишиной. Дежерин посмотрел на неё серьезно и сказал:

— Я пытаюсь себе представить, как рожденные здесь должны любить эту планету.

— Она наша, — ответила Джилл. — Хотя каким-то странным образом. Наш народ никогда не занимал эту планету — разве что малую часть её. Она принадлежит иштарийцам.

Он опустил взгляд к своей чашке:

— Поймите, я способен понять ваше отчаяние от крушения гуманитарных планов. Во время войны всегда у многих рушатся надежды. Я молю Бога, чтобы война закончилась поскорее. Со временем мы, может быть, сможем что-нибудь для вас сделать.

«Может быть, — подумала Джилл. — Не пережимай, девочка». Она улыбнулась и легко потрепала его по руке.

— Спасибо, капитан. Мы об этом ещё поговорим. Но сегодня давайте наслаждаться прогулкой. Я хочу быть вашим гидом, а не надоедалой.

— Как прикажете. Кстати, вы упомянули родственные туземцам виды. Мои источники описывают нечто вроде обезьян…

— Вроде, — кивнула Джилл. — Вроде тартара, он родственник иштарийцев, примерно как бабуин родствен человеку. А ближайшим родственником можно назвать парнишку по имени гоблин.

— Полуразумные виды? Ах да, я про это слышал. И много вы о них знаете?

— Очень мало. Их в Бероннене мало, и они прячутся. Их довольно много по нашему мнению — в другом полушарии, но полностью закончившие развитие иштарийцы там бывают редко. Я могу только сказать, что они используют грубые инструменты и у них есть что-то вроде языка. Как если бы на Земле выжил австралопитек.

— Хм. — Дежерин задумчиво потрогал ус. — Странно, что им это удалось.

— Ничего странного. Вспомните, что здесь они отделены огромным океаном, где штормы даже чаще, чем на Земле.

— Я имею в виду, что там, где ареалы перекрываются, более высокоразвитый вид вытесняет менее развитый.

— На Иштар не так. Здесь даже воинственные варвары лишены нашей человеческой кровожадности. Например, здесь никогда не пытают пленников для развлечения и не убивают их, чтобы отвести душу. Вы, наверное, думаете, что Союз Сехалы — это империя? Это не так. Цивилизация здесь развивалась, не испытывая нужды в государстве. В конце концов, иштарийцы более развитая раса, чем мы.

Его изумление остановило её, и ей пришлось сообразить, что мысль, с которой она уже сжилась, для него нова. Через минуту он медленно заговорил:

— В том, что я читал, что-то было насчет эволюции после млекопитающих. Но там так и не было ясно сказано, что имеется в виду. Я предполагаю Tiens! Вы же не хотите сказать, что они разумнее нас? Этого у меня в книгах не было. — Он перевел дыхание. — Верно, в некоторых аспектах они приспособленное нас, но в других — не так быстры и оригинальны, как мы. При сравнении разумных видов это всегда так. А итог всегда получается примерно сбалансированным. Я думаю, что такое объяснение разумно, что с некоторого момента давление естественного отбора уже не подстегивает развитие мозга, иначе это вызвало бы гротескный дисбаланс всего организма.

Она смотрела на него с возрастающим уважением. Неужто он, военный, столько читал и столько думал? «Ладно, я отвечу ему по-хорошему, не унижая его более чем необходимо».

— Вы выдержите лекцию? — спросила она. Он улыбнулся, откинулся к стволу дерева, предложил ей сигарету из серебряного портсигара, а когда она отказалась, закурил сам.

— При таком лекторе? — сказал он восхищенно. — Мадемуазель, я стараюсь быть джентльменом, но мои железы в полном порядке.

Джилл улыбнулась:

— В конце проведем двадцатиминутный опрос. Итак. Вы знаете что здешняя жизнь — имеется в виду орто-жизнь, а не Т-жизнь — развивалась точно так же, как и на Земле, и исходные среды были подобны. Одни и те же химические вещества, два пола, позвоночные развились из чего-то вроде ланцетников, и так далее. Мы можем обмениваться едой, хотя при полном переходе на чужое питание появляются болезни дефицита, и то, что выращивает один вид, может оказаться ядовитым для другого вида. Шестиногость вместо четвероногости это просто тривиальная биологическая случайность.

На Иштар есть эквиваленты птиц, рыб, млекопитающих и т. д., Разница достаточно существенна, чтобы мы использовали названия с окончанием — оид. Например, тероиды — теплокровные, живородящие и кормят детенышей молоком, но у них нет ни волос, ни плаценты, они удивительно отличны от млекопитающих, и вариации бесконечны.

Может быть, они были бы больше похожи на нас, если бы Ану не стал красным гигантом около миллиарда лет тому назад. С тех пор он растет все больше и все больше причиняет неприятностей при своем приближении. Это значит, что пойкилотермные животные — фюить! Холоднокровные, если вам больше нравится этот термин. У них здесь были ещё более невыгодные условия, чем на Земле, и они далеко не продвинулись. Среди окаменелостей нет ничего похожего на останки динозавров. Тероиды рано захватили лидерство и уже его не выпускали.

Итак, на этом основании, с чем вы, несомненно, знакомы, но о котором я хотела вам напомнить, на этом основании мы полагаем — только полагаем, поскольку прямые свидетельства на сегодняшний день довольно слабы, — что тероиды имели больше времени для эволюции, чем земные млекопитающие. Да, я понимаю, что млекопитающие очень древний класс, но все же они возникли только в олигоцене. А трюк, который придумали иштарийцы, а мы — нет, — это симбиоз.

Да, конечно, вы живете в симбиозе со многими организмами, например с кишечной флорой. Одно их определение включает даже митохондрии. А взрослый иштариец — это целый зоопарк и ботанический сад разных видов симбионтов.

Рассмотрим, к примеру, софонта и его нескольких наиболее подозрительных партнеров. Его или её шкура — это мшистое растение с неглубокими корнями в коже, соединенными с кровотоком… потому что его кожа куда сложнее нашей. Грива и брови напоминают плющ. Их ветви создают крепкий панцирь над позвоночником и очень тонким черепом. Растения отбирают двуокись углерода, воду и другие продукты метаболизма животного для собственного потребления. Обратно они отдают кислород и целую кучу витаминоподобных веществ, которые мы только начали определять. Верно, что растения не составляют полную дыхательно-выделительную систему. Они только дополняют легкие, двойное сердце, кишечник — каждый орган со своими собственными симбионтами, — но в целом получается индивидуум, который функционирует лучше нас. У него гораздо шире диапазон питания. Он не так расходует воду при выделении с потом или просто при дыхании. Из-за Ану на Иштар вода бывает довольно-таки дефицитной. А кроме того, наш туземец несет с собой неприкосновенный запас еды — эти самые растения. Он может их съесть и все же выжить, хотя и много на этом потеряет. А они скоро отрастут из оставшихся корней или из спор, содержащихся в почве и воздухе, и будут как новые.

— Уф! — перевела дыхание Джилл.

— Я вижу их преимущества, — медленно произнес Дежерин.

— Вы это все знали?

— Читал, конечно. Однако был рад услышать это в более полном контексте.

— Сейчас он, надеюсь, будет. — Захваченная своим предметом, никогда не терявшим для неё притягательности, Джилл продолжала: — Эти преимущества простираются куда дальше очевидных.Понимаете, такой симбиоз не просто впрямую помогает. Он ещё и освобождает гены.

Увидев его озадаченную физиономию, Джилл пояснила:

— Давайте подумаем.

Гены, которые у иштарийской жизни тоже есть, хранят информацию. Их информационная емкость огромна, но все же конечна. Представьте себе тот объем, который занимает в генах информация об управлении процессами метаболизма. И теперь представьте, что эти функции любезно берет на себя ваш симбионт. Гены для этого больше не нужны и могут заняться другой работой. За этой работой наблюдают мутация и селекция. Скорость мутаций у иштарийских тероидов выше, чем у земных млекопитающих, хотя бы из-за более высокой температуры тела. На Иштар острее стоит проблема сохранения прохлады, а не тепла, и тероиды её решают частично за счет своих растений всякая эндотермическая химия, — а частично за счет повышения собственной температуры.

Я все время отклоняюсь, да?

Вот и природа так же. Мой тезис — это преимущество иштарийцев перед нами за счет более длительной эволюции теплокровных форм. Они могли достигнуть своего уровня разумности не так давно, как люди — Господь знает, когда это было, — но они подошли к нему гораздо более постепенно. Вот это одна из причин, по которым ещё встречаются гоблины. А история учит постепенности. И преимущества иштарийцев заметны.

Дежерин нахмурился:

— В развитии мозга, вы имеете в виду?

Джилл кивнула. Концы её волос щекотали обнаженную шею.

— Вообще нервной системы в целом. Человек построен довольно наспех. На скорую руку, можно сказать. Верно говорится, что у нас три мозга, один на другом. Сначала стволовый, мозг рептилии, потом мозг млекопитающего и затем — сверхразвитая кора. И они не очень между собой гармонируют — вспомните убийства, грабежи и социализм. У иштарийца в голове больше единства. Это видно по анатомии. Сумасшествие здесь, кажется, неизвестно — оно просто не существует, если не считать лишения разума из-за серьезных физических повреждений. Так же и с болезнями. У иштарийцев крайне мало болезней из-за живущих с ними помощников. А уж неврозов… — Джилл пожала плечами. — Это ведь вопрос определения? Я не знаю ни одного иштарийца, которого я могла бы назвать нервным. И я могу добавить, что мы, люди, такие чужие и могущественные, не вызвали здесь культурного шока. Они нас уважают, они перенимают у нас предметы и идеи, но легко интегрируют их в свой старый образ жизни.

Охрипшая и с чуть закружившейся от быстрой и долгой речи головой, она откинулась на тот же ствол, на который опирался Дежерин, отпила из чашки остывший кофе и откусила кусок хлеба с вареньем. Она сама его сварила, наполовину из клубники и наполовину из местной смоквы Ньютона, и была довольна, когда землянин попросил второй бутерброд.

— М-м-м, — промычал он, — несомненно, что общее превосходство иштарийцев выражается и в продолжительности жизни. От трех до пяти сотен лет, правильно?

Джилл кивнула.

— Я думаю, что тут играет роль и другой фактор. На Земле частая смена поколений означает более быстрый оборот генов, более быструю эволюцию. Это для вида преимущество. Я согласна с теорией, что мы запрограммированы на начало старения где-то после сорока, и именно по этой причине. Но Иштар страдает от прохождений Ану каждое тысячелетие, и эффект длится около ста лет. Долгожительство дает возможность сохранить адаптацию к циклу и тем способствует выживанию вида.

Он посмотрел на неё внимательно:

— Какая суровая философия.

— В самом деле? Это мне все равно. — Джилл на минуту задумалась. «Ладно, буду с ним откровенной. Нам нужна его… его симпатия больше, чем умственное понимание». — Не стану опровергать, что каждый хотел бы прожить столько лет в добром здравии, — сказала она. — Но поскольку нам этого не дано, нет смысла плакать. Иштарийцы получают свою долю горя. Каждое второе поколение — Рагнарок^[8]. И они не хнычут.

Он какое-то время помолчал, ощущая дуновения теплого утра, а потом сказал, глядя мимо неё куда-то за горизонт:

— На вас, жителей Примаверы, это должно оказывать любопытный эффект. Тот же самый кентавр, нисколько не изменившийся, что был другом вашего прадеда, теперь дружит с вами и будет дружить с вашими детьми — но пока вы растете, он учит вас многому, и не становится ли он вашим защитником, вашим кумиром? Простите меня, я не хотел бы быть слишком дерзким, но мне интересно, верна ли моя гипотеза, что для некоторых долго живущих здесь людей отдельные туземцы занимают место отца.

«Клянусь Дарвином, он с сюрпризами, этот тип!» Его взгляд остановился на ней, и он не мог не заметить, что задел за живое. Так зачем отрицать то, что будет подтверждено любой городской сплетницей?

— Я полагаю, это верно, — ответила Джилл. — Наверное, в качестве примера можно взять меня. Ларрека, командир Зеры Победоносного… мы всегда были очень близки. Я позволю себе сказать, что я от него многому научилась. — И порывисто добавила: — Он провел меня через первый горький опыт так, как не мог бы никто на свете.

— Ох, — отозвался Дежерин. — Вы ведь не хотите говорить об этом, да?

Джилл качнула головой. «Почему я должна ему доверять — так во многом и так скоро? Он же враг?»

— Нет, не хотела бы. По крайней мере сейчас.

— Конечно, — сочувственно сказал он.

Она вспомнила…

Большие сухопутные животные на Иштар встречаются редко. Каждые тысячу лет для них в большинстве мест наступает голод. В Среднем и Южном Бероннене могут выжить некоторые, вроде древесного льва и почти слоноподобного вальваса. Но дальше к северу континент представляет собой сухую саванну, называемую Далаг. Там дичь помельче даже между проходами Ану: по крайней мере пятьдесят видов азара, некоторые даже довольно большие. Те звери, что за ними охотятся, вырастают величиной с собаку или поменьше и бегают стаями, хотя и обладают массивными челюстями, способными мгновенно проглотить огромные куски. Никаких пожирателей падали там не увидишь, кроме нескольких мелких беспозвоночных. Популяция софонтов невелика и сильно рассеяна, в основном состоит из пастухов, а не охотников. Но там и сям из зарослей лиа поднимаются циклопические руины, и считается, что цивилизация зародилась именно в этих местах.

Все эти парадоксы увязываются вместе одной причиной, которая называется саркофаг.

На свой одиннадцатый день рождения, который по земному счету был без нескольких месяцев двенадцатым, Джилл получила разрешение присоединиться к отряду Ларреки для похода в Далаг. Кроме чисто спортивной цели, командир хотел подыскать ёопорные пункты против вторжения варваров, когда придет красное солнце. Из взрослых людей к компании присоединилась Эллен Эвальдсен, любимая молодая тетушка Джилл. Она была планетологом и хотела изучить некоторые скальные формации, ну и испытать приключения за новым горизонтом.

Они весело шли вперед. Девочка часто ехала на Ларреке или его товарищах. Эллен говорила, что они её избалуют, но не мешала. А по вечерам, в свете костра, звезд, луны, в зловещем свете Ану женщина рассказывала истории из земной жизни, слушая взамен местные сказки, и девочка не могла понять, какие же ей нравятся больше. Скоро они подошли к Далагу, и он оказался величественнее, чем можно выразить словами.

Шепчущие волны золота, среди которых встречались только черные кусты и огненно-красные деревья, таинственная тенистая прохлада колодца под охряным обрывом, высокий и горячий купол неба, ночью наполняющийся прохладой и звездами, встречи с немногочисленными пастухами, неспешные разговоры и чашка травяного чаю под войлочным пологом, благородная осанка во, охраняющего элов и овасов своего хозяина, огромные стада диких животных, чей стук копыт, казалось, исходил из середины мира. И жестокие картины тоже приходилось видеть: как её друзья убивают добычу стрелой или копьем или как стая тартаров загоняет азара в заросли колючих кустов и сдирает живую плоть, пока бедное животное кричит от боли.

— Они по-другому не могут, — объяснил Ларрека Джилл. — Мы сохраняем мясо быстрым погружением в желудочный сок. Звери так не могут. Точнее, некоторые, у которых желудочный сок внутри, просто едят быстро. Тартары устроены иначе. Все, что они не смогут съесть с живой добычи, пропадет, и им придется убивать в восемь раз больше, чтобы насытиться. А когда не станет добычи, им придется голодать.

— Но почему нужна такая жестокость, — протестовала она. — Ведь мясо портится не быстрее, чем все остальное, правда?

Ларрека воззвал к Эллен, и та повторила другими словами то, что Джилл уже слышала. Здесь в воздухе была плесень, называемая людьми саркофаг, которая для живой ткани была безвредна. Но на мертвую плоть она немедленно оседала, размножалась со скоростью взрыва и за два или три часа съедала огромное животное до костей. Этой плесени требовался, особый климат, поэтому она водилась только здесь и на ближайших островах Огненного моря. В климате ли было дело? Или это был странный приспособительный механизм эволюции?

— Это не ужас, Джилл, а тайна, которую мы должны разгадать.

— Я слыхал, что она была причиной возникновения первой цивилизации, добавил Ларрека.

Джилл посмотрела на него удивленными глазами.

— Ну, я не знаю, — сказал Ларрека. — Насколько такой солдафон, как я, может судить. Но наши философы и ваши ученые думают, что это могло быть так. Когда здесь впервые появилось население, всем поневоле пришлось быть вегетарианцами — невозможно было сохранить хоть сколько-нибудь мяса. Но они обнаружили, что желудочный сок некоторых видов дичи для этого… для саркофага смертелен. Им понадобился аппарат вроде котлов для кипячения кишок таких животных и миски для засолки добычи. Это должны были быть пастухи — для охотников такая обработка непрактична, как ты видела на нашем примере. Аппараты были тяжелые, сделанные из камня и глины. Пастухам пришлось стать оседлыми, поселиться в землянках — это помогало сохранять прохладу, — разводить стада, выращивать корма… Потом идеи домов и ферм проникли на юг, где жизнь полегче, и с тех самых пор Южный Бероннен стал сердцем цивилизации. Но здесь она, возможно, зародилась.

— И в том числе множество мифов, легенд, религий, ритуалов, концепций жизни и смерти, что одинаковы от Валеннена до Хаэлена, — добавила Эллен Эвальдсен. — Мотив непрочности плоти так же обычен и распространен на Иштар, как мотив умирающего бога на Земле.

— Да? — хмыкнул Ларрека. — Ну, раз вы, леди, так утверждаете.

Так в Джилл тоже проснулось любопытство. Она знала, что разрушение уже посетило мир, и ещё раз, и ещё раз, и ещё раз. И как она теперь могла понять, Ларрека готовился к следующему разу, а люди планировали сделать последствия не такими страшными, как раньше. Она быстро приняла Далаг таким, каким он был.

До дня смерти Эллен.

Это произошло до грубости быстро. Эллен поднималась по высокой черной скале, которая, как смеялась она, не имела никакого права торчать посреди саванны. Скала казалась безопасной. Но в ней оказалась скрытая слабина (от нагрева и штормов за миллионы лет в результате проходов Ану?), камень выпал, и они увидели, как падает Эллен.

Она лежала, неестественно подогнув голову. Когда Ларрека до неё добрался, разложение уже началось. Плоть расплывалась, издавала неприятный запах, переливалась радужными сине-зелеными пятнами, превращалась в мерзкую жижу и исчезала. Иштарийцы не могли своими инструментами выкопать могилу быстрее. — Они похоронили только кости и оставшиеся красными, как Ану, волосы.

Ларрека отыскал Джилл. Он подобрал её свернувшееся в клубок тельце, взял её в свои объятия и потрусил прочь, подальше от лагеря. Бел заходил в огненном небе, янтарной свечкой сияла Эа. Он остановился, овеваемый сладким запахом лиа, прижал её сильнее к своей груди и долго и осторожно гладил.

— Мне очень жаль, милая, — говорил он. — Я не думал; Я не должен был давать тебе это видеть. Джилл плакала.

— Но ведь ты из легиона, — сказал он. — Верно, солдат? — Он взял её за подбородок и поднял её лицо к своему и к звездам.

Она вырвалась и кивнула, потому что больше ничего не могла сделать.

— Тогда слушай, — сказал Ларрека тихо, почти на пределе её слышимости. — Ты, может быть, слыхала, что когда мы, четвероногие, теряем того, о ком горюем, то нам это тяжелее, чем людям. Уж если знаешь кого-то несколько сотен лет… Нам пришлось научиться, как это переживать. Давай я тебе расскажу, как это делается в легионе.

И он сперва рассказал ей о знаменах, на которых вытканы имена павших, а потом и о многом еще, и, когда проснулся рассвет, она вместе с ними танцевала танец прощания на могиле и старалась исполнить его как можно лучше: первый шаг в сторону от горя.

— Пошли, — поднялась Джилл. — Упакуемся — ив дорогу. Я хочу показать вам типичное ранчо, но, боюсь, мы задержались, и самые интересные члены семьи уже давно собрались и уехали на дальние пастбища.

— Слушаю и повинуюсь, — ответил Дежерин. Упаковывая вещи, он серьезно добавил: — Мисс Конуэй, вы очень добры, что повезли меня на такую экскурсию. Я вам глубоко благодарен. Но ведь ваша основная цель — это склонить мои чувства на сторону туземцев?

— Конечно? А что еще?

— Хорошо. Но вы не выслушаете ли с таким же вниманием и другую сторону? Я знаю, что вы нас считаете непрошеными разрушителями. Поверите ли вы, что у нас есть причины — кроме и сверх наших приказов — быть здесь?

Она секунду помедлила, прежде чем ответить:

— Конечно, я вас выслушаю.

— Отлично, — улыбнулся он. — Перехожу к делу. Я хотел бы собрать аудиторию, все население Примаверы, если это возможно, на просмотр ленты, что я привез с собой. Это не официальная пропаганда — это скорее критика позиции правительства, но это тоже важно. — Он сделал паузу. — Понимаете ли, я хочу, чтобы вы убедились, что я не фанатик.

Джилл коротко рассмеялась:

— А я должна смотреть ваш спектакль, чтобы показать, что и я не фанатик? — Подвижные черты его лица отразили душевную боль, и она добавила: — Не в обиду будь сказано. Мы с удовольствием посмотрим.

Глава 8

Выдержки из стереотелевизионной записи, синхронный перевод на английский.

ОЛАЙЯ

Добрый вечер. Луис Энрике Олайя Гонзалес снова приглашает вас в «Мир беседы». Наша сегодняшняя программа особенная как по длине, так, надеюсь, и по важности.

Ровно шесть месяцев тому назад Всемирный парламент удовлетворил запрос Органов охраны мира по поводу «соответствующего силового противодействия», обращенного на «учреждения, корабли, сооружения, персонал и технические средства» Наксанской лиги с целью «отвести угрозу и гарантировать урегулирование спорных вопросов путем переговоров». Говоря простым языком, Земля объявила Наксе войну. Официальные декларации всячески избегают подобных фраз — и по более серьезным причинам, чем простое лицемерие: некоторые слова могут вызвать непредсказуемые и непредвиденные последствия. Тем не менее резолюция парламента превратила череду стычек в систематические военные операции. Власти более не ограничивают себя протестами, пропагандой, политическим и экономическим давлением и отчаянными попытками дипломатов: решать будет сила. Это и есть война, это всегда называли войной, и сегодня вечером так назовем её и мы.

Мы сейчас исследуем эту войну, её скрытые причины, её прошлое, настоящее и, возможно, будущее течение; мы посмотрим на все, что с ней связано. Мы постараемся быть беспристрастными…

(Вид из космоса на планету земного типа, но сильно закрытую облаками. Наплыв.)

ОЛАЙЯ (голос за кадром)

Примерно в ста пятидесяти световых годах от Солнца находится тусклая оранжевая звезда, а вокруг неё вращается планета, на которой без специальных приспособлений может жить человек. Жить там не так уж удобно или по крайней мере раньше было не очень удобно. Климат планеты слишком жаркий и бурный, она покрыта дикими джунглями, болотами и выветренными горами. Человек может какое-то время прокормиться местной флорой и фауной, но большая часть её для него смертельно ядовита.

Эта планета больше подходит наксанцам. Когда они ещё только начинали осваивать космические путешествия, они построили здесь несколько поселков, которые разрослись и размножились. Они называют этот мир Тсейякка (набор записанных на пленку клекочущих и булькающих звуков). Земляне, заинтересовавшись этим миром, назвали его Мундомар.

Земляне заинтересовались им, поскольку они могли бы здесь выжить, хотя это и требует геркулесовых усилий. В арктической зоне, прожаренной и увлажненной менее других, им легче всего существовать. Водолюбивые наксанцы избегают этих мест. У них нет никаких резонов не принимать колонистов с Земли, учитывая высокие цены на недвижимость.

(Камера проходит сквозь облака, панорамирует джунгли, топкие равнины, уходящие к океану. Она приостанавливается на тех местах, где разместились скромные поселения наксанцев. Огромные тела цвета и формы сгустков сургуча валяются в лужах, как это им свойственно, что многие люди находят отвратительным. Камера движется на север и наконец доходит до поросшего кустарником плато. Там садится земной космический корабль — модель, уже шестьдесят лет как устаревшая: это вставка из архива, гордый снимок исторического момента.)

Кто в корабле? Конечно, Земля перенаселена людьми. Конечно, редко попадаются планеты, на которых человек может жить, и на большинстве из них есть свое население. Конечно, открытые и населенные им миры очень и очень осторожно впускают к себе новых иммигрантов. Но для того чтобы поселиться на Мундомаре — кто мог так отчаяться… или так надеяться?

Те, кому ничего другого не оставалось, кроме бесконечного отчаяния.

Жизнь целого поколения прошла с тех пор, как раздался пророческий голос Чарльза Бартона…

(Серия кадров, резюме диалогов и закадрового комментария.)

Серый, неприглядный, людный квартал Трущоб в типичном мегалополисе, куда технологическая цивилизация спускает людские отходы. Лень, скука, злость, чувство собственной никчемности; наркотики в бутылках, пилюлях, шприцах, аэрозолях, экраны стереовизоров для всех и каждого, дома радости с мозговыми стимуляторами для тех, кто может наскрести монету. Драки шаек у подростков, войны криминальных империй у взрослых; честное большинство дрожит от страха, но полиция — враг номер один. Гражданские службы, агентства социальной реабилитации, учреждения образования. Простите, ваша квалификация недостаточна. Ваша квалификация подходит, но нет вакансий. Извините, место уже занято. Но иногда открывается перспектива — с крыши городского корпуса, достаточно высокого, чтобы загородить вас от пронзительного городского света и дать увидеть несколько звезд.

А вот — Дно, где народ может выжить, только получая постоянную помощь. Но выжить — и не больше. Техника — не магия, и она не может заменить исчерпанный ресурс. Крестьяне сухой Африки сгрудились под поднятым на опоры акведуком, в котором не хватит воды уберечь их фермы от суховея. Улицы индийских городов ночью вымощены спящими вповалку людьми. Община побережья Гренландии поддерживает свое существование, отправляя всех мужчин старше двенадцати в море за исчезающей уже рыбой. Ни на Дне, ни в Трущобах никто не голодает. Но помощь — всего лишь затычка, а налогоплательщики чувствуют, что их выдаивают.

Все старые средства отказали. Образование? Нельзя научить человека абсолютно нормального интеллектуально человека — специфическим способностям, которых у него нет от рождения, а спрос на рутинных исполнителей падает, хотя и без того низок. Контроль рождаемости? Невозможно уговорить целые народы вымереть. Перераспределение богатств? Законы сохранения действуют в экономике не хуже, чем в физике. Возврат к природе? Предварительным условием является вымирание девяноста процентов человечества.

Но остаются звезды. И остается идеальная мечта — начать все сначала. И если у человека нет другого капитала, у него есть руки.

(Серия архивных кадров о пионерах Мундомара.)

Каторга, боль, горе, но всегда — та надежда, что не дает сдаться. Провидение будущего, что превращает босяков из Трущоб и подъяремных скотов со Дна в людей. Их дети не боятся ничего во всем космосе.

Дети. Их дети. И по мере того как растет колония, как она занимает весь север планеты, растет её материальное богатство, и растет вклад Земли, потому что оказывается, что эта сумасшедшая идея эмиграции с Земли на небо — работает.

На укрощенных землях с лязганьем растут города. Природа укрощена и преобразована.

ОЛАЙЯ

Трения с наксанцами начались в тот момент, когда деятельность людей вышла за плохо определенные границы. Обычно споры удавалось урегулировать. Но социальная структура наксанской колонии такова, что потери отдельных индивидуумов не компенсировались. Она также позволяла ущемленным объединяться в порядке частной инициативы и искать удовлетворения своих претензий. В той культуре, у того вида это вполне легально и приемлемо. Однако у людей другие, несовместимые с таким подходом институты — или, позволю себе сказать, инстинкты? Они стали мстить за то, что считали бандитизмом.

Напряжение росло… Инциденты множились. Генерал-губернатор запросил помощи у Органов охраны мира. Наксанская лига дала ясно понять, что не оставит колонистов Тсейякки на произвол судьбы.

Тем временем индустриальные, экологические и климатологические проекты в человеческом секторе все больше и больше затрагивали природную среду на юге, с наксанской точки зрения — вредили ей. Негуманоидные обитатели планеты все больше и больше склонялись к мысли действовать заодно.

Пакт о ненападении между двумя материнскими планетами никого в колонии не устраивал. Обе группы чувствовали себя в опасности. Обе пользовались широкой поддержкой общественного мнения на своих планетах, но на Земле в этот момент преобладали пацифистские настроения.

Однако взрыв произошел, и вскоре война распространилась по всему Мундомару. Люди показали совершенно неожиданную силу. Они уступали противнику числом, вооружением были равны, а командованием, дисциплиной, боевым духом и самоотверженностью превосходили его несравненно.

(Сцена битвы. Война ограничена планетой, используется химическое и лишь изредка — тактическое ядерное оружие.

Над Домом Правительства в Бартоне поднимается флаг; с балкона человек в полевой форме зачитывает документ рукоплещущей толпе и всей Вселенной.)

ВРЕМЕННЫЙ ПРЕЗИДЕНТ СИГУРДССОН

Эти события с трагической ясностью показали: в деле защиты наших прав, нашей безопасности, самой нашей жизни мы можем рассчитывать только на самих себя.

В силу этого мы торжественно провозглашаем Республику Элефтерию…

ОЛАЙЯ

Сразу после прекращения огня Земля признала новое образование, но не пригласила его войти в Федерацию. Это могло быть связано с боязнью эксцессов со стороны колонистов, поскольку они чувствовали себя преданными в час нужды. Это могло быть результатом секретных переговоров с Наксанской Лигой. Дипломаты Лиги могли сказать, что может быть признан fait accompli^[9], но не его юридическое оформление. В конце концов, Накса не претендовала на весь Мундомар — достаточно широкий взгляд, но вполне естественный для наксанцев. Что они не могли бы позволить себе стерпеть, так это прямое управление властями Земли районом, который они считали аннексированным.

Мы не знаем, была ли заключена такая сделка. Записи о ней не были никогда нам показаны. Мы только знаем, что северная четверть Мундомара теперь называется Республика Элефтерия, что она стимулирует эмиграцию и инвестиции с Земли; что Земля признала её, а Накса — нет и что наксанцы в тропиках злобятся и угрожают даже больше, чем раньше.

Вскоре после этого внимание Земли было отвлечено неким более свежим кризисом, финальное Общество Алериона оккупировало колониальный мир Новая Европа. Это был гораздо более определенный и достойный противник, чем Накса. В Федерации были сильны настроения достичь компромисса, и возникли конфликты между сторонниками компромисса или немногочисленными и презираемыми сторонниками сдачи, с одной стороны, и сторонниками твердой политики — с другой. Как вы знаете, победила партия сопротивления. Короткий и сильный удар из космоса заставил Алерион уступить по всем позициям.

С тех пор нрав Земли изменился. То, что во время войны Новая Европа последовала примеру Элефтерии и откололась, похоже, не затронуло уверенности в предназначении человечества, разделяемой в наше время большинством людей. Мы дезавуировали империализм, мы понимаем его абсурдность на межзвездном уровне, но большинство при каждом опросе в предыдущем поколении давало ответ: мы никогда больше не должны допускать, чтобы наш биологический вид был покорен чужаками. Но наш вид или наша Федерация? Здесь есть разница.

(Кадры: процветание Элефтерии, рост её промышленности, населения, территории. Вредное воздействие на наксанские общины и их земли, конфронтация, переходящая в необъявленную войну. Люди овладевают континентом Г'яару, изгоняют негуманоидов и создают укрепленный район.)

ПРЕЗИДЕНТ ГУПТА

Наши дети не должны и не будут жить в страхе. Территория Сигурдссонии жизненно важна для нашей безопасности, а значит — для поддержания мира на всей планете. Мы населим её нашими гражданами…

(Радость в трущобах Шанхая. На весь экран, размером в полную стену, лицо политика, выражающего солидарность с любезной Элефтерией. Сам он богат, но ему нужны голоса бедноты.)

ОЛАЙЯ

…повторяю свое прошлогоднее интервью с адмиралом Алессандро Вителли, начальником штаба Сил охраны мира…

ВИТЕЛЛИ

…никаких сомнений. Все абсолютно ясно. За последними действиями стоит Наксанская Лига. Я не имею в виду, что это они снабжают тсейякканцев оружием и инструкторами. Это и так всем известно, как и то, что мы поддерживаем элефтерийцев.

Нет, я имею в виду, что своими закулисными действиями Лига поощряет реваншизм. Иначе вы бы не услышали того, что говорится сейчас на Мундомаре. Наксанцы, в отличие от многих людей, не пойдут за безрассудной демагогией. Они будут сидеть тихо до тех пор, пока не почувствуют себя в силах выполнить свою задачу. Так что не будем принимать желаемое за действительное. Тсейякканцы, а тем самым и наксанцы хотят не возвратить себе Сигурдссонию. Они хотят полностью изгнать с планеты людей.

ОЛАЙЯ

Вы считаете, что Земля должна это допустить, адмирал?

ВИТЕЛЛИ

Простите, но моя должность не позволяет заниматься политикой. Я должен исполнять волю парламента. Что же касается моего частного мнения, я бы считал, что присутствие людей в этой части космоса позволит сохранить равновесие сил…

ОЛАЙЯ

…речь Его Превосходительства Толлог-а-Экруша, Генерального Посла Наксанской Лиги при Мировой федерации, последняя перед его отозванием.

(Черничного цвета масса с желтыми и зелеными пятнами, мокро поблескивающая в своей наготе, с коротенькими ножками-тумбами, от которых отходят мембраны до самых локтей. Экран заполняет голова, похожая на голову ската. Голограмма не передает запаха, но пронзительный, отвратительный человеческому уху голос заполняет миллионы квартир.)

…истовисефкая друвба мевду нафымы наводами. Вевно, мы всегда быви конкувентами, но это нофмавьно. От тофговли выигвывают все; ессе бовьсе от обмена идеями. Я хотфу, фтобы вы, вюди, знави, как мы, наксанцы, вами восфифсяемся. Как мы вам бвагодавны за все, тфему от вас науфивись. Как мы хотеви бы фить в миве с вами, фазвивая дух бватства. Но и вы не науфивись ви тфему-нибудь от нас, не дави ви мы вам фто-то взамен? Фто мовет выигвать один навод от войны? Да, мы поддеввываем нафих водственников на Тсейякке пвотив непвиквы-того завоевания. Я не могу повевить, фто Земвя, та Земвя, котовую мы вюбим, одобвит и даве помовет завоеванию и пова-боффению безобидных фуффеств в из собственном доме. У Земви есть обязатевства? Земвя мовавьно ствадает, когда за теми, кто добився достойной визни на своей земве и мовет вить, как хоффет, не пвизнают такого пвава? Несомненно. Несомненно. Но ведь не мы отвевгаем такое пваво!..

ОЛАЙЯ

Третий взрыв вражды на Мундомаре породил кризис, который кажется неразрешимым. Достигнув успеха вначале, элефтерийцы не смогли его развить, а тсейякканцы не проявили готовности ещё раз признать поражение. Все согласительные комиссии третьих сторон фактически игнорировались без особой вежливости обоими участниками конфликта. Рос страх, что противная сторона раздобудет более современное и мощное оружие, или уже его имеет, и применит его в создавшейся патовой ситуации, истощающей обоих.

(Кадры: парады, демонстрации, поющие толпы на Земле, призывающие к спасению Элефтерии.

Земные и наксанские корабли направлены в район планеты. Доклады об инцидентах. Кадры погибших кораблей, мертвых экипажей, агонизирующих раненых в госпиталях. Среди раненых пленные; их лечат как могут врачи чужой для них расы в ожидании обмена пленных.

Дипломатические попытки провалились.

Сессия парламента, призвала Землю помочь выживанию Элефтерии.

Еще инциденты. Посол Лиги передает ультиматум.

Парламент отдает флоту приказ вступить в сражение.)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ АЛЬ-ГАЗИ

Разумеется, мы не планируем атаку на Наксу, если не подвергнется нападению сама Земля, чего я не ожидаю. Это был бы акт войны. Более того, это было бы чудовищно и, позволю себе добавить, с военной точки зрения это был бы идиотизм, если принять во внимание средства защиты планеты. Нет, в той степени, в которой это зависит от нас, мы ограничимся операциями на самом Мундомаре и в его секторе с единственной целью — принудить противника согласиться на справедливый мир.

ОЛАЙЯ

Голосование никак нельзя было назвать единодушным. Выступавшие из разных стран протестовали против нашего вовлечения в конфликт и агитировали за отзыв наших сил. Отдельные лица и организации, составляющие меньшинство, также протестовали против нашего участия.

(Дождь на почти пустой улице. Несколько понурых пикетчиков перед адмиралтейством. Они несут лозунги вроде «ВЕРНИТЕ БРАТСТВО» и «НЕУЖЕЛИ У НАКСАНЦЕВ НЕТ ПРАВ?» Отдельные проезжающие в машинах останавливаются поругаться.)

ОЛАЙЯ

…наш гость Гуннар Хейм, бывший министр Космоса и Космического Флота в Новой Европе. Три десятилетия тому назад на Земле, как помнит каждый, одинокий голос капитана Хейма призвал к сопротивлению агрессии с Алериона. В конце концов начались операции от имени Франции, что заставило Федерацию действовать. Позднее он был в первых рядах тех, кто объявил суверенной планету Новая Европа. Он был членом её правительства до тех пор, пока не вернулся к частной жизни, хотя и не к безвестности. Находясь на Земле, капитан Хейм согласился дать нам интервью…

(Седой, но все ещё с военной выправкой человек в старой гимнастерке с расстегнутым воротом сидит в кресле напротив ведущего и попыхивает трубкой.)

ОЛАЙЯ

…вы не считаете, что теперешняя ситуация похожа на ту, с которой вы когда-то встретились?

ХЕЙМ

Абсолютно нет. Алерион хотел, чтобы люди — даинаксанцы, например, и любой другой народ, умеющий выходить к звездам, — просто мы были развиты больше всех других и потому стояли в списке первыми, — ушли из космоса. На самом деле я думаю, что Алерион хотел нашей смерти.

ОЛАЙЯ

Почему?

ХЕЙМ

Можете назвать это идеологией. Мы не единственный вид, несущий такое проклятие. Дело в том, что притязания Алериона были неограниченными, и потому Алерион был смертельной угрозой. Мы должны были применить силу, чтобы привести в чувство его правителей.

ОЛАЙЯ

И вы думаете, что с наксанцами не так?

ХЕЙМ

Я не думаю, я знаю. Чем эти существа могут угрожать Земле? Если не считать острой торговой конкуренции, никакие земные интересы они не затрагивают.

ОЛАЙЯ

Ладно, оставляя в стороне космические инциденты — которые можно списать на напряженность, — оставляя их в стороне, что вы скажете о взрыве бомбы у земной миссии в наксанской части Мундомара два года назад? Может быть, фанатики…

ХЕЙМ

Черта с два. У наксанцёв не бывает фанатиков.

ОЛАЙЯ

Тоща это дело рук официальных властей, как говорили слухи.

ХЕЙМ

Сеньор Олайя, этот взрыв устроили элефтерийские агенты, чтобы вызвать возмущение на Земле. И преуспели. Немедленным результатом было прекращение переговоров о совместной экспедиции к центру Галактики; но гораздо важнее оказался эффект, достигнутый потом на выборах.

ОЛАЙЯ

Простите, вы можете это доказать?

ХЕЙМ

Я это слышал от людей из секретной службы Новой Европы. Естественно, что ваше правительство не хочет вам рассказывать.

ОЛАЙЯ

Вернемся к основной теме. Вы считаете, что мы должны бросить элефтерийцев на произвол судьбы?

ХЕЙМ

От вас я не ожидал такого тенденциозного вопроса.

ОЛАЙЯ

Это не мой вопрос. Я только цитирую бесчисленные речи и статьи.

ХЕЙМ (с намеком на улыбку)

Только имейте в виду, что я говорю как частное лицо и иностранный подданный. Спасибо Господу, каков бы он ни был, за то, что мое правительство остается строго нейтральным! Но мне бы хотелось напомнить, что мое правительство предлагало свое посредничество обеим сторонам…

ОЛАЙЯ

Я понимаю, капитан. Я просто хотел спросить, на чьей стороне вы. Ввиду аналогии между тем, что делают элефтерийцы, и тем, что сделали вы.

ХЕЙМ

А я утверждаю, что никакой аналогии нет. Я вам уже сказал, что Алерион угрожал самому нашему существованию, а Накса этого не делает. Новая Европа объявила независимость, но не захватывала чужого.

ОЛАЙЯ

И все же…

ХЕЙМ

Ладно, если вы хотите послушать старого инженера-практика, который вышел в тираж уже много лет назад. И ещё раз позвольте подчеркнуть, что я говорю от своего имени, и только от своего. Во-первых, меня просто восхищают элефтерийцы. Они совершили невероятное. Они преобразовали не только землю, но и собственные души. Но, во-вторых, у наксанцёв на Тсейякке — на Мундомаре — тоже есть свой героизм. Согласны? И они тоже разумные существа. И они пришли туда первыми, как бы там ни было. Я не думаю, что они хотят прогнать с планеты элефтерийцев. Не думаю также, что этого хочет Лига. Изначальная идея была хороша. На планете много разных природных зон, и два вида вполне могут колонизировать разный её части. Их сотрудничество принесет пользу обеим сторонам.

Вы же знаете, что гибридные сорта дают самый высокий урожай. О деталях можно договориться. Вспомните формулу Талейрана: «равная неудовлетворенность». Все дело в том, что элефтерийцев это не устроит. Например, сейчас у них и у их неизвестных единомышленников с Земли в Г'яару — в Сигурдссонию, если вам так больше нравится, — вложены такие деньги, что потерять их означает крах. Потому они и говорят о жизненных интересах и о своей безопасности. Чушь полная. И хотя большинство из них в это верит все равно чушь. Единственное, что дает народам безопасность, — это общий интерес.

ОЛАЙЯ

Вы возлагаете вину за конфликт целиком на Элефтерию?

ХЕЙМ

Да нет же, о Господи. Наксанцы по-своему так же неразумны, как люди. Но главное в том, что вот есть спор, который может быть разрешен каким-то необычным путем, что-то вроде какого-то неожиданного компромисса, но сначала будут истощены большие силы с обеих сторон, а это… Вот скажите мне, сеньор Олайя, какого черта туда полезли Силы охраны мира под руководством парламента Мировой Федерации — что это даст среднему землянину? За каким чертом ставить свою подпись под элефтерийским империализмом? Если им нужны новые завоевания, пусть ведут их на свой страх и риск.

(Дебаркадер в космопорту. Шеренга космолетчиков готовится к погрузке. Играет оркестр, и разносится усиленный микрофонами хор:

Глава 9

В Сехалу Спарлинг ехал в машине. Флаером было бы слишком быстро, а он хотел подумать. Ехать на лошади не было возможности — только на нескольких квадратных километрах встречались растения, которыми она могла бы прокормиться. Как вьючные или тягловые животные использовались элы, но они страшно протестовали против того, чтобы на них ездили верхом. Большие вальвасы, хотя и поддавались одомашниванию, но им требовалось слишком много корма.

Как правило, иштарийцы были сами себе транспортом. Вдоль высокого берега реки шло движение: мускулистые специалисты-носильщики, легконогие специальные курьеры, запряженные в свои повозки крестьяне, путешественники без груза. Они все принадлежали к самым разным народам, от обитателей Южного Бероннена или Хаэлена до полудиких племен Эхурских островов близ Валеннена. Большинство было без одежды, но в уборах из перьев, драгоценностях, плащах, попонах, перевязях. Попадались орнаменты и украшения всех расцветок и фасонов. По реке шли лодки, баржи, галеры. Союз был в беде и уступал территории одну за другой, но его центральные области все еще, как магнитом, притягивали торговлю.

Спарлинг встречал патрули легионеров. У легиона, который очередь перестановок приводила в Сехалу — сейчас это был легион Скороходы Тамбуру, — было немного работы. Гражданская и полицейская службы, спасательные функции, разрешение небольших споров, те общественные работы, которые они традиционно вели, например ведение летописей или содержание маяков. Традиционных обязанностей полицейского офицера мало было в стране, в которой культура, основанная не склонным к насилию видом, определяла только одно преступное действие: неподчинение приговору суда. Пожары тоже случались нечасто, поскольку дома были каменными или кирпичными.

Теперь же Тамбуру казались настолько же занятыми, как когда приходилось вести стычки с бандитскими шайками варваров. Спарлинг знал, в чем тут дело. Все больше и больше народу шло из северных мест в надежде обосноваться здесь раньше, чем перемена погоды опустошит их дома. В Бероннене не было настоящего правительства, и поставить преграду на пути беженцев было бы трудно. Но начинающая сама испытывать непогоды и бури страна не могла их прокормить. Счастливое меньшинство могло найти постоянную работу, даже начать новое дело или вступить в брачный союз с держателями земли. Остальные же…

Эти прохожие уже не были так жизнерадостны и энергичны, как те, кого Спарлинг видел здесь же в прошлые годы. Многие, особенно среди чужаков, выглядели истомленными, голодными, отчаявшимися.

А вокруг, под синим небом и башнями облаков, лежала все та же богатая, мирная, золотая страна. Он видел большие стада и отдельные фермы, которые были основой здешней экономики и здешнего общества. Дальше на юг поля вокруг Сехалы уже были убраны. По пустым садам, жнивью и пахоте не было видно, насколько скуден бывал урожай, когда на севере дымилась Ану.

Он поставил машину на окраине возле гостиницы, в которой были удобства для людей.

— Если тебе все равно, гость-друг, я предпочел бы монеты твоей бумаге, — сказал хозяин. — У нас появилось столько искусных подделок под них, что мне трудно будет расплатиться бумажными деньгами. Вот, посмотри образец.

Спарлингу подделка земных денег показалась грубой. Но настоящие деньги редко выходили за пределы Примаверы. Кроме того, иштарийцы часто бывали нечувствительны к ясным для землянина оценкам — и наоборот, разумеется.

— Все эти иностранцы, — ворчал хозяин. — Мошенничество, воровство, грабежи. Их ловят, а что пользы? Только зря таскать их в суд. Им все равно нечем возместить убытки. Заставь их работать — только напортят. Изгнанием из общины их не напугать, никто из порядочных все равно с ними не водится. Битьем их тоже ничему не выучишь, а к смерти приговаривают лишь тех, кто попадает в суд хотя бы трижды. Провалились бы они, эти бездомные негодяи.

Он перечислил все имеющиеся наказания. Тюремное заключение, кроме предварительного задержания, — известное по описаниям людей, — показалось этому народу бессмысленной злобностью, и Спарлинг думал, что ни один иштариец даже не понял бы идею реабилитации, пораженный тем, что показалось бы ему психическим оскоплением. Может быть, иштарийцы и правы.

У себя в кармане он нашел горсть местных золотых, серебряных и бронзовых монет и щедро расплатился за короткий постой. Хозяин не потрудился их проверить. Он с первого взгляда увидел товар известных своей репутацией изготовителей. На монетных дворах состояния не составишь, но небольшой спрос на деньги всегда поддерживал несколько дворов. Точнее говоря, такой спрос существовал, когда экономика Союза росла.

— Я пойду в город и осмотрюсь, — сказал человек. — Здесь все так переменилось с последнего раза, как я тут был.

Причиной его визита была работа, которая в числе прочего требовала его присутствия на совещании местных лидеров. В Сехале почти никто не жил, кроме того времени, когда собиралась ассамблея. Сехала не была столичным городом, и во многих земных смыслах не была городом вообще. Это просто было самое большое и процветающее место среди всех, где происходила определенного рода деятельность и функционировали соответствующие учреждения, поэтому она более всего подходила для собрания. Спарлинг знал, что южноберонненское название для этих мест, где цивилизация была представлена во всей силе, переводилось неверно. Более точно было бы «Союз при Сехале».

Оба солнца ещё стояли высоко, но облачность сменила марево, а ветер, предупреждавший о дожде, приносил с реки прохладу. Спарлингу было нетрудно пройти несколько километров там, где не было улиц. И разумеется, он хотел лично увидеть, как обстоят дела сегодня. Те люди, что бывали здесь чаще, оказывались слепы ко всему, что не входило в круг их непосредственных интересов. Это было вполне понятно. Их интересы требовали неотступного внимания — приходилось, например, работать со студентами по разбору старых хроник или расспрашивать шкиперов о далеких заморских странах. Тем не менее…

Гостиница стояла возле доков. Это было здание обычного типа, где могло разместиться много народу. Оно возвышалось отвесным квадратом вокруг центрального двора с прудом и садом. Первые четыре яруса были сложены изизвесткового камня, остальные восемь — из необожженного кирпича с креплениями из дерева феникс. Отделка была достаточно разнообразна, чтобы здание, несмотря на суровые очертания, смотрелось приятно. Это ощущение разнообразия усиливалось от того, что кухня и кладовая были отдельными зданиями, по двору во всех направлениях вились дорожки, каждая комната имела балкон.

Отличная архитектура, подумал Спарлинг. Тяжелые стены обеспечивают изоляцию и прочность. В патио всегда прохладно, а центральный пруд создает воздушный поток, в жаркий день несущий через жалюзи прохладу в комнаты. Балконы и огороженная плоская крыша давали туземцам тот солнечный свет, без которого чахли их растения-симбионты. Дому было уже больше тысячи лет. Он пережил нападения во время последней катастрофы и может пережить ещё и следующую.

Дверь дома выходила на откос, ведущий к широкой коричневой реке, докам и складам, мастерским и судам, что не разгрузились в Ливасе-на-Дельте, но продолжили свой путь досюда — небольшие каботажные суда. До Спарлинга долетали шум, крики, стук тяжелых грузов, скрип колес и лебедок, грохот бочек в наклонных желобах. Это ему напомнило Гавану. Но здесь был центр цивилизации, оплот и надежда расы, которая, как считал Спарлинг, может быть, будет значить для Галактики больше чем его собственная. Если бы только снять это красное проклятие…

Он пошел на юг. Сперва дорога шла среди полей. В отличие от того, что он знал на Земле, города в Бероннене зависели от сельского хозяйства своих пригородов, фактически выменивали на свои товары мясо и другую продукцию ферм. Фермы были экономическим и социальным приоритетом. Некоторыми из них фактически владела Сехала.

Спарлинг мимоходом вспомнил теорию, которую однажды ему развивал Боггарт Хэншоу. В молодые годы мэр был ксенокультурологом.

«Есть две причины, по которым сельскохозяйственный сектор имеет приоритет перед промышленным. Я не имею в виду то, что большинство делегатов ассамблеи из тех мест, где нет городов. Союз — это историческое новшество. Я же имею в виду сами истоки цивилизаций.

Прежде всего, пастушеская цивилизация на Иштар более эффективна, чем на Земле. Здешний домашний скот берет с гектара больше, чем может корова или свинья. Кроме всего прочего, у пастухов больше шансов пережить проход Ану, чем у фермеров, к тому же эти бури, наводнения и засухи каждое тысячелетие делают много земель непригодными для земледелия. И вообще пастушество более созвучно темпераменту среднего иштарийца. (Это мое предположение, — может быть, и люди в большинстве предпочли бы быть ковбоями, а не ковыряться в земле.)

Второе — это время подъезда. Это то, что позволило высокой культуре развиться среди рассеянных ферм. Вот смотри. В течение всей земной истории район ежедневной деятельности был ограничен временем проезда от дома до работы. Это всегда было одно и то же время, примерно час, что для вавилонского крестьянина, шагающего к отдаленной ферме, что для чиновника из Мехико-Сити, садящегося в аэробус на окраине Гуаймаса. Бывали, конечно, исключительные случаи и исключительные обстоятельства. Но в общем и целом, затрата на дорогу туда в обратно более одной двенадцатой от времени обращения планеты не окупается. Тот, кому приходится это делать, либо находит в конце концов работу поближе к жилью, либо переселяется, поближе к работе. Даже первобытные охотники разбивали лагерь недалеко от мест обитания дичи. Это правило одного часа не отменили даже электронные средства сообщения — они только изменили способ применения этого правила к определенным слоям населения.

На Иштар дело обстоит по-другому. Пеший иштариец движется быстрее человека, даже конного, и может дольше бежать, не уставая. Ночью он хорошо видит, так что короткий день ему не помеха. Ему редко нужно укрытие, а когда нужно, им может послужить любое заросшее место в стороне от дороги. Ему нет особого смысла устраивать жилье поблизости от работы. Короче, он лучший путешественник, чем мы, он путешествует быстрее и на гораздо большее расстояние; Потому-то скотоводы и могут здесь вести разнообразную деятельность на больших площадях. Когда у них возникает потребность в постоянном рынке, в промышленности, требующей оседлости, они сами такие места создают.

Город может рассылать фермеров достаточно широко для того, чтобы прокормить себя и ещё иметь излишек провизии. Там, в городе, живут только некоторые специалисты, а в основном популяция кочует, потому что для большинства семейств Бероннена ранчо — наиболее приятная и наиболее интересная среда обитания. Говорить о «цивилизации» на этой планете значит употреблять неточное наименование. Гораздо лучше было бы «культура, имеющая письменность». Но уж будем придерживаться привычных терминов».

Спарлинг продолжал путь. Сейчас он уже шел среди зданий. Здесь не было городской стены, которая защищала такие города, как Порт-Руа (или потерянную Тарханну). В этих местах давно уже не случалось войн. И сейчас считалось, что легион обеспечивает достаточную защиту. Если бы он был побежден, то сехаланцам лучше было бы спасаться по окрестным фермам и ранчо, чем запереться в ограниченном пространстве, со всех сторон обложенном противником, не испытывающим нехватки продовольствия. Да и большая часть богатств была тоже рассеяна по ранчо и фермам.

Город строился фактически без всякого плана. Строители выбирали место по собственному усмотрению. Тропы, которыми регулярно пользовались, становились утоптанными дорогами, кое-где замощенными. Строения стояли свободно, окруженные зарослями лиа, деревьями и кустами. Город не делился на районы с определенным составом населения или определенным промышленным уклоном. Многие кварталы состояли просто из шатров и палаток, раскинутых приезжими, не желающими или не могущими уплатить за постой. Дома были велики с точки зрения людей — потому что они были построены для больших существ. Многие из них напоминали ту гостиницу, где остановился Спарлинг, а некоторые были просто шедеврами архитектуры.

Сехала росла вширь.

В ней не было ни вони, ни отходов. Для иштарийцев санитария была гораздо менее острой проблемой, чем для людей. Их система водообмена не была связана с выделением мочи, а твердых отходов жизнедеятельности было гораздо меньше, чем у человека. И тем не менее иштариец очень ответственно относился к соблюдению чистоты — хотя бы потому, что иное поведение было бы воспринято как оскорбление его соседями. В Сехале пахло дымом, растениями, острым мужским и пряным женским ароматом.

Встреченные Спарлингом прохожие учтиво его приветствовали, независимо от того, были они знакомы или нет, но поговорить не останавливались. Навязывание пустого разговора тому, кто, быть может, спешит, считалось дурным тоном. Прохожих было меньше обычного.

Причину этого он понял, когда проходил мимо Башни Книг.

— Иен! — окликнул его кто-то. Он обернулся и узнал Ларреку, командира Зеры Победоносного. Они похлопали друг друга по плечам, и каждый заметил в глазах другого признаки озабоченности.

— Что случилось? — спросил Спарлинг. Ларрека хлестнул себя хвостом по лодыжкам. Усы над клыками шевельнулись.

— Много чего, — буркнул он. — И здесь, и в Валеннене, и не знаю, что хуже. Новости из Порт-Руа: полк, направленный отбить Тарханну, попал в засаду и уничтожен. Волуа — ты его помнишь, мой первый офицер? Он убит. Выкуп, запрошенный варварами за пленников, — не золото, а оружие. И тот, кто составлял его список, очень хорошо знает, чем он может нанести нам наибольший вред.

Спарлинг присвистнул.

— Так что Оваззи созвала ассамблею на сегодняшнее утро. Скоро у меня не будет времени для речей, и я должен буду уйти.

«Вот почему нет никого на улицах, — понял Спарлинг. — Они в зале». Ассамблеи созывались раз в несколько лет и редко собирались полностью. Обычно старались найти общую точку зрения до начала формального голосования. А для этого лучше было проводить приватные встречи отдельных лиц. «Господи Боже мой! И я должен буду прийти туда без всякой подготовки прямо сейчас. Я-то собирался провести кое-какую работу, чтобы не вываливать на них вот так все сразу…» Он услышал свои собственные слова:

— Ты ведь сказал им, что это ещё одно подтверждение твоего мнения о необходимости послать в Валеннен подкрепления? Ведь сначала многие возражали?

— Верно, — ответил Ларрека. — Многие предложили полную эвакуацию. Отдайте им весь этот проклятый континент, и все. Ладно, Иен, а какие у тебя плохие новости?

Спарлинг рассказал ему. Ларрека стоял неподвижно, и только ветер шевелил его гриву. Шрам у него над бровью побелел. Наконец он сказал:

— Вот и выдай им это. Стукни покрепче, да прямо сейчас. Может, это им ума прибавит.

— Или выбьет остаток, — пробормотал Спарлинг. Он не видел другого выхода и поплелся рядом со своим товарищем.

Ассамблея собиралась в зале, своей мраморной колоннадой напоминавшем Парфенон. Это сходство обнаруживалось, несмотря на бесчисленные различия от круглой формы в плане до абстрактных мозаичных фризов. Окна-витражи над набитыми зрителями ярусами отбрасывали свет прямо на середину, где стояли члены ассамблеи. В середине было возвышение для Чтеца Закона и для оратора.

Вид ассамблеи сверху был очень живописен. В ней были представлены все общества, входившие в Союз; по разнообразию социальных институтов иштарийцы намного превосходили людей. Племена, кланы, монархии, аристократии, коммунистические и анархические сообщества имели в этом зале свои аналоги. Но что сказать о народе, в котором правление ежегодно переходило от мужчин к женщинам и обратно; в котором для регуляции численности населения оазиса устраивались смертные поединки между подростками независимо от пола, причем бойцы могли быть лучшими друзьями; который практиковал обмен супругами по утвержденной схеме, направленной на образование всех возможных пар; который спорные вопросы решал метанием костей, определенно дающих случайный результат, — да и вообще, видела ли Земля когда-нибудь что-нибудь подобное самому Союзу?

Число членов ассамблеи слегка сократилось с прошлой встречи десять лет назад. Теперь дискуссия шла по вопросу о том, сколько территории может надеяться сохранить цивилизация, учитывая помощь людей, конкретные формы которой ещё предстояло определить. С некоторых важных островов легионы уже были отозваны. К этому вынудили — и продолжали вынуждать — усиление бурь, упадок экономики, натиск варваров. Но сдать целиком Валеннен прямо сейчас это уже было другое дело.

Войдя с Ларрекой в зал, Спарлинг увидел, что оратором бы Джерасса. Тот был широко известен: местный уроженец, выбранный хозяевами Сехалы за разум, красноречие и утонченные манеры. Он много времени провел в Примавере, со многим подружился и научился тому, чему его могли научить люди обыденной жизни он принадлежал к ученым и хроникерам и Башни Книг, которых субсидировал ради престижа легион Афела Неодолимый. Но на Джерассе не было заметно книжной пыли — он был щеголем. Кроме энтомоидов, живущих у него в гриве как часть симбиоза, он выращивал ещё и букашек с радужными крыльями. Когда он говорил, они образовывали вокруг его головы сверкающий нимб.

— …в прошлые циклы. Я согласен, что было бы разумно пытаться закрепиться в Валеннене, усилить наши войска, особенно если командир Ларрека прав по поводу лидера, объединившего дикарей для чего-то большего, чем разбой.

Действительно, мы должны, насколько это возможно, препятствовать той миграции, которая, по нашему мнению, привела к упадку древних высоких культур.

Однако наше поколение оказалось счастливым. Нам на помощь пришли могущественные союзники. Ранее мы наделись что с помощью легионов и хорошо охраняемых складов провизии цивилизация сможет выжить в нескольких странах. Но потом прибыли люди. И теперь мы можем надеяться, что Союз выживет, не получив существенных повреждений, на всей своей территории.

Конечно, помощь людей ограниченна. Они нам объяснили, что не могут рассчитывать на сильную поддержку из своего родного мира. Что ещё важнее, они немногочисленны, и только они могут работать с некоторыми устройствами или спланировать наилучшее их применение. И все же один их боевой воздушный корабль превосходит по боевой силе целый легион, не говоря уже об орде варваров.

И потому я считаю, что нет смысла удерживать Валеннене Мы сможем туда вернуться, когда захотим. И кроме того, что мы там теряем? Предметы роскоши, вроде шкур безногов, рыболовные зоны, которые все равно будут испорчены с приходом Бродяги, и минералы да материалы вроде феникса, которые мы действительно используем. Но при нужде мы можем обойтись и без них. А когда орды валенненцев разобьются о нашу линию обороны, которую мы с помощью землян сможем организовать, они, помяните мое слово, будут очень озабочены, как бы им начать торговлю с нами.

И я предлагаю, чтобы мы дали нашему народу работу поближе к дому, где её полно. Роль легионов в теперешнее время хаоса должна быть более гражданской, чем военной, им надо больше строить, чем драться. И я предлагаю не только воздержаться от просьбы к другому легиону присоединиться к Зере Победоносному, но и попросить сам легион Зера вернуться к нам. Он нужнее здесь, чем там.

Джерасса видел Ларреку и Спарлинга, не вошедших в зал и стоящих у входа. Он, очевидно, немедленно перестроил конец своей речи и сказал:

— Вы слышали от меня достаточно. Здесь присутствует тот, кто говорит от имени людей. Будет ли ваша воля выслушать его?

— Да! — пропела сотня голосов из зала, и говор прошел по ярусам зрителей. Джерасса сошел с возвышения. Чтица Закона Оваззи произнесла стандартную формулу:

— Добро пожаловать, Иен Спарлинг. Желаешь ли ты обратиться к нам?

«Черта с два, — подумал человек. — И больше всего из-за тебя, старуха. Ты входишь в ту полудюжину во всей Вселенной, кому я меньше всего хотел бы причинить боль».

— Да! — произнес он вслух, вышел вперед и поднялся на возвышение.

Они с Оваззи похлопали друг друга по плечам. И её плечи вдруг показались хрупкими. Старая даже по иштарийским меркам, она явно быстро постарела от печальных новостей последних лет. Это значило, что ей уже оставалось недолго, и она это знала. Как если бы какое-то божество захотело вознаградить иштарийцев за проклятие Ану, их раса была избавлена от медленного увядания, занимающего половину человеческой жизни, и от ужаса старческой немощи. На Спарлинга смотрели ясные глаза с истощенного, но лишенного морщин лица. И шкура её оставалась зеленовато-коричневой, и грива — красной с проблесками золота, как в молодости.

— Ты знаешь, что здесь творится? — спросила она.

— Немножко, — ответил Спарлинг. И, стараясь потянуть время, добавил: Лучше, если ты мне расскажешь.

Она быстро изложила ему содержание предыдущих дебатов ассамблеи — в этом состояла часть её обязанностей. Хотя изначальной ролью Чтеца Закона было знать все законы Союза, эта роль сошла на нет по мере распространения грамотности. Тем не менее для кандидатов на этот пост было обязательным иметь превосходную память и уметь видеть картину в целом.

Оваззи была Чтицей Закона уже три сотни лет, и никто ещё не предлагал её сменить.

Спарлинг наполовину слушал, наполовину занимался подысканием слов, которые ему предстояло произнести вслух. Его задача состояла не в том, чтобы сказать горькую правду сладким языком, а в том, чтобы подвигнуть слушателей к решению и действиям, могущим облегчить резко ухудшающуюся ситуацию. Но к каким решениям и каким действиям? Он не мог сказать с уверенностью. Это же не парламент. Власть ассамблеи была чисто моральной.

«Я уже двадцать лет на Иштар, и я даже стал ксенологом, чтобы лучше выполнять свою работу инженера. Но я изучал страны, далекие от этой, и кроме того, я никогда не играл в местные политические игры. Моя политика на Земле, где приходилось выбивать согласие властей и фонды для нашей работы. И мне следует помнить, что Союз — не империя, не федерация, не объединение союзников. Или нет, Союз — всёго этого понемножку, и многое ещё другое, чему даже нет названия. Что общего у этих делегатов? Да ведь многие из них даже и не делегаты!» И Спарлинг стал репетировать про себя то, что собирался сказать о прошлом и настоящем, прикидывая, как воспринял бы услышанное тот, кто только что прибыл и слышал это впервые.

При последнем проходе Ану цивилизация в Южном Бероннене не исчезла полностью. Народ построил склады продовольствия, крепости, да ещё укрытия для книг и инструментов, и тогда уже было несколько легионов. Еще им помогло долгожительство. Молодой и талантливый иштариец, обученный под руководством мастера, оказывался в расцвете сил во время катастрофы и, пережив её, обучал тех, кто жил в начале следующего цикла. К тому же период творчества у иштарийцев длится дольше. Если у людей наиболее благоприятный для самостоятельного творчества возраст приходится, скажем, на период от двадцати до тридцати пяти, то у иштарийцев — от пятидесяти до ста пятидесяти, со всеми преимуществами более долгого накопления опыта и озарений.

И таким образом цивилизация была восстановлена и стала процветать, исследуя, торгуя, основывая колонии. А это означало, что нужна была и защита. У иштарийцев слабее, чем у людей, развиты тяга к насилию, жажда власти и вообще многие; человеческие страсти, но некоторые аборигены не хуже людей понимали, что разбой часто приносит гораздо большую выгоду, чем честная работа, а другие боялись оказаться жертвами разбоя. У землян была тенденция устранять возникающие проблемы, обращая в рабство возмутителей спокойствия, но в Бероннене не было правительства, которое могло бы доминировать. Ближе всего к правительственным структурам подходили легионы, но они были автономны. Они нанимались ко всякому, кто соглашался платить, или к тому, с кем договаривались об условиях; хотя никогда — к тому, кто нападал на Бероннен.

Менее развитые области старались нанимать отдельные легионы или отряды легионеров. Они получали от этого защиту и ценные гражданские службы легионы ни в каком смысле не были чисто военными образованиями. Они ещё вели торговлю с Беронненом и между собой, и их наниматели получали доступ к образованию и технологиям, известным в окрестностях Сехалы.

Оказалось, что очень удобно через определенные интервалы времени проводить встречи для обмена информацией и планирования совместных действий. Сехала оказалась естественным и едва ли не незаменимым для этого местом. Общество посылало своих лидеров или лидера, а могло послать просто дипломатических представителей или ещё кого-нибудь. Могло послать одного представителя или нескольких. Формула голосования была выведена столь разумно, что не зависела от числа представителей. Но ассамблея не принимала законы. Она лишь давала рекомендации.

И этим рекомендациям обычно следовали и нации, и легионы. Оставшиеся в меньшинстве понимали, что выгоднее последовать за большинством, чем оставаться в изоляции. Солдаты считали себя хранителями цивилизации, но — в отличие от земной истории — не творцами её политики. Этому способствовало долгожительство. Офицер возраста Ларреки видел на своем веку несчетное количество ярких вспышек, от которых вскоре оставался только пепел.

И поэтому Союз имел различное значение для разных входящих в него стран, не говоря уже о не входящих. Его названия на разных языках были непереводимы на другие языки. Для некоторых он был просто видом полиции, для других — носителем и хранителем всего ценного, некоторые народы придавали ему мистическое значение, для других же он представлял собой чуждую культуру, не то чтобы изначально высшую, но верховенство которой было выгодно, если не благоразумно, признавать.

И не было конца разнообразию.

Для валенненцев — рассеянных по огромной территории, неуправляемых, отсталых — он был чужаком, который присылал торговцев и вполне благоразумно организовывал их защиту, но который ещё и отвечал карательными экспедициями на набеги, и цели этих экспедиций были выбраны если не всегда правильно, то во всяком случае проницательно. Этот чужак своими гарнизонами и патрульными кораблями мешал старой традиции набегов и пиратства… И ещё этот чужак, пока он в силе, не даст им захватить новые земли подальше от Злой звезды…

Оваззи закончила речь. Общее мнение, похоже, склонялось на сторону Джерассы. Конечно, никто не мог заставить легион Зера Победоносный вернуться домой, и те, кому было что терять в Валеннене, его поддержали бы, если бы он решил остаться. В любом случае он имел независимый источник дохода от тех служб, которые выполнял его состав в различных местах. Но большая часть делегатов ассамблеи считала, что в такое время лучше иметь легионы поближе к центру страны, и скорее всего командиры легионов согласятся с этим, а не присоединятся к Ларреке в этом судьбоносном вопросе. Таково было общее мнение, сказала Оваззи. Меньшинство указывало на то, что люди ещё не определили конкретно, в чем будет состоять их помощь, а это следует сделать перед тем, как продолжить дальнейшее обсуждение вопроса. Не будет ли оратор от Примаверы, если он таковым является, столь любезен, чтобы высказаться по этому поводу.

— Это мой долг, — сухо сказал Спарлинг.

Он предпочел бы, чтобы здесь была трибуна земного типа, скрывающая оратора за пюпитром, а не выставляющая его целиком на обозрение сотен и сотен глаз. Как было заведено по традиции, он обернулся лицом к Чтице Закона. Набрав в легкие воздуху, он заговорил:

— Я думаю, что вы поймете, как нам всем горестно от тех новостей, что я должен принести вам. Будьте готовы к ним. — Бессмысленная человеческая фраза. Иштарийцы в политических делах говорят прямо, оставляя ораторское искусство для того, для чего оно нужно. — Совсем недавно мы узнали, что для помощи вам, любой помощи, наши руки могут оказаться связанными на годы и годы. Любой помощи.

Я не знаю, когда сможет продолжиться работа над моими дамбами, и Джейн Фадави не знает, когда получит сеятели воздуха для предотвращения смерчей, и мы не знаем, когда придут синтетическая пища и разборные укрытия для беженцев. Мы не можем рассчитывать на воздушные корабли для их эвакуации из пораженных районов. Мы не можем рассчитывать ни на что. В том числе и на оружие. В лучшем случае мы можем вести какие-то мелкие работы, можем помочь советом, можем попытаться продолжить работу в Примавере.

Я говорю: мы вас не бросим. Для сотен из нас здесь и наш дом тоже, и вы — наш народ. Без сомнения, вы догадались о причине. Вы знаете, что идет война среди звезд, война между нашим миром — Землей, и другим миром. Пока что она не очень разгорелась. Обе стороны только собирают свои силы. Теперь дело пойдет всерьез, и на него уйдут те ресурсы, на которые рассчитывали мы. Но у меня есть новости ещё горше. Земля решила устроить базу в этом мире. Не бойтесь, вы далеко от места битвы. База не является необходимой. Мы, жители Примаверы, постараемся убедить в этом владык Земли.

«Сказать ли им, что и сама война не нужна? Нет, не сейчас. Они скоро увидят, как нам несладко».

— Если нам это удастся, то мы хотя бы сохраним действующие проекты. Например, может быть, удастся вовремя закончить плотины. Но если война не окажется краткой, нам не придется рассчитывать на транспорты с Земли, как мы планировали прежде. И нам, может быть, не удастся остановить строительство базы. Мы почти наверняка тогда не сможем оказать вам помощь в битве. Я полагаю, конечно, что мы сохраним при себе личное оружие и машины, и у вас останутся те, которыми вы владеете. Но несколько пистолетов, машин и флаеров не остановят орды варваров. Я не знаю, что будет дальше. Возможно, что война окажется скоротечной, и все продолжится так, как мы задумали. Но я считаю, что лучше готовиться к худшему.

Спарлинг остановился. «Дешевая риторика для человеческой публики, подумал он. — Насколько она подходит для такого разношерстного собрания иштарийцев? Боюсь, не слишком».

В пугающей тишине слово взяла Оваззи.

— Множество тяжких мыслей должны мы передумать снова. Несомненно, ассамблея продлится дольше, чем мы думали, и рассмотрит способы и средства для наших действий в связи с непредвиденными обстоятельствами, возникшими у наших друзей-людей.

Возможности языка позволили ей употребить суффикс для различения людей-друзей и людей-недругов. Спарлингу она сказала:

— И поскольку ты здесь вместе с Ларрекой, я хотела бы знать, что думаешь ты о защите Валеннена.

Застигнутый врасплох, Спарлинг произнес, запинаясь:

— Я? Я ведь не солдат, я не знаю, я в этом не разбираюсь…

Джерасса с места откликнулся:

— Чтица Закона говорит верно. Мы должны подойти к решению очень ответственно. Но не кажется ли вам, что услышанное нами втройне призывает оттянуть все наши силы поближе к Бероннену?

Протесты вскипели, как волны в шторм. Никто не хотел ухода легионов из своей страны. Но — голоса были достаточно разборчивы, чтобы Спарлинг смог расслышать — лишь немногие оспаривали в принципе утверждение о том, что цивилизация в опасности должна стянуть свои силы поближе к центру, в частности оставить все свои владения к северу от экватора.

Оваззи прекратила шум, знаком призвав Ларреку на возвышение.

Когда наступила тишина, старый командир заговорил с удивительной для иштарийца монотонностью:

— Нет. Я старался вам объяснить раньше, но вы все ещё не поняли. Вопрос не в том, чтобы защитить интересы коммерции. Вопрос в том, чтобы остановить завоевателя. Я это знаю, я вам это говорил. Я понял это по военному искусству противника; по последним событиями по холодной дрожи, которую меня научила чувствовать проведенная на границе жизнь.

Если мы не можем получить помощь от людей, то защищать Валеннен не разумно, а просто необходимо. Иначе противник сможет ударить где захочет, от Эхура до Огненного моря. Он против каждого острова сможет выставить больше, чем мы на его защиту, и, истребив гарнизон, он перейдет к следующему. И нам ничего не даст выигрыш одной или двух битв, пока у него в руках будет целый материк, куда можно отойти, а у нас там не будет войск, что могли бы его встретить. И вскоре мы потеряем эти воды. А потом он пойдет на Северный Бероннен, а его корабли пойдут на запад в Аргент и на восток в Океан Циклонов, захватывая все, что смогут, вербуя союзников и обучая воинов. Может быть, мы и сможем защитить эту часть континента, но нам придется бросить на это все, что у нас останется. А это будет концом Союза. Цивилизация, может быть, и устоит, но только в Южном Бероннене и только для Южного Бероннена. Неужто вы не видите, что самый смысл Союза в том, чтобы пережить этот цикл и войти в следующий? Да, вы можете купить себе временную безопасность, оставив Валеннен на произвол судьбы.

Но мое мнение солдата таково, что лучше отдать часть наших земель и послать легионы мне на помощь, чтобы очистить Валеннен. Голосуйте, как вам угодно. Зера останется в Валеннене.

Глава 10

Закончив старую песню, Джилл Конуэй стала насвистывать мотив, продолжая перебирать струны гитары. Под звездами поплыли плавные переходы и трели, ноты и аккорды, то такие высокие, что мурашки бежали по коже, то глубокие, как распев колокола. Звуки проникали в уши, шли по нервам и превращали все тело в один большой резонатор, гудящий им в тон. Как будто они будили призраки, веселые, но все же призраки.

Глаза её скользнули вверх. В эту теплую ночь они с Юрием Дежерином сидели на плоской крыше её коттеджа под открытым небом. В Примавере не было нужды в уличном освещении, а высокая живая изгородь вокруг двора скрывала окна соседей. Только светится на столе шар-светильник рядом с бутылкой коньяка, которую он принес к приготовленному ей обеду. Над темной массой сладко пахнущих деревьев неисчислимыми армиями выстроились по обеим сторонам галактической реки звезды. Среди них мерцала Целестия. Но глаза Джилл смотрели мимо Эа, в сторону Крыльев. В этом созвездии лежала Земля, с которой пришли те слова и музыка, что она сейчас пропела своему гостю, где родилась вся её раса, хотя вряд ли в ней самой остался хоть один атом, принадлежавший Земле…

«Крылья, — подумала она. — А ведь для Юрия это совершенно чуждое название. Мы привыкли пользоваться звездными картами Бероннена; а он через все эти световые годы узнает некоторые из созвездий, обозначенных на земных звездных картах, хотя и видит их в странном ракурсе — так он мне говорил. Интересно, которые из них? Световые годы. Свет…» Свет играл на траве, отражался от знаков различия на форме мужчины или, как она знала, от серебра её сумочки. Может быть, слегка сиял для него в её распущенных волосах. Она перестала играть.

— Nom d'un nom! — воскликнул Дежерин. Он всплеснул руками. — Я никогда ничего подобного не слышал! Откуда это?

— Я думаю, из Америки. — Джилл положила гитару на пол, откинулась на стуле, забросив ногу на ногу, и пригубила бокал. Это земное бренди крепкая штука. «Помедленнее, — напомнила она себе. — Но не слишком медленно. Умеренность во всем, даже в самой умеренности».

Она когда-то сказала это Иену Спарлингу, и он ответил:

— Моя дорогая, твоя идея умеренности не понравилась бы Александру Македонскому, — и сразу снова спрятался в обсуждение чего-то безличного. «Действительно ли Иен в меня влюблен? Хотела бы я знать наверняка, чтобы знать, что делать, а уж тогда будь что будет». Она продолжила, слегка улыбаясь:

— Странно, что вам пришлось так далеко забраться, чтобы послушать песню вашей родной планеты. Может быть, там её забыли. Надо сказать, что у нас тут сохраняется много странных архаизмов. Желаете с этим поспорить?

— Нет, нет, Джилл. — Дежерин покачал головой. Они стали называть друг друга по именам ещё за обедом, который он хвалил с таким знанием дела, что сомнений в его искренности возникнуть не могло. Ей это было приятно, и она была горда своим искусством. — Я имел в виду эту вашу невероятную коду. Она так подошла к песне, но ведь она не может быть человеческого происхождения, правда?

— И да и нет. Я провела пару полевых сезонов в Грозовых горах. Местные жители переговариваются на больших расстояниях посредством свиста, и у них есть основанная на этом музыка. Я её выучила и адаптировала, насколько могла, а это не много. Иштарийцы гораздо лучше нас различают и воспроизводят звуки. Их музыка, как и танец, с нашей точки зрения невероятно сложны.

— То, что вы умеете, поразительно.

— Да, у меня свое небольшое искусство. Вы бы только послушали некоторые номера, — улыбнулась Джилл. — Откровенно непристойные.

Дежерин хмыкнул и наклонился к ней. Она надеялась, что он не принял шутку за приглашение к действию. Чтобы сменить тему, она сказала:

— Кстати, об особенностях культуры. Что за выражение вы употребили? «Norn d'un nom» — не так ли? Прошу простить мое произношение. Я права, что это значит «имя имени»?

Он кивнул, расслабился, взял сигару из пепельницы на столе и затянулся.

«Он понял намек, — подумала Джилл. — Может быть, подсознательно. Он тонко чувствует».

— Французская фраза, — ответил он. — Никогда не понимал, какая в ней логика.

— А я понимаю. Что такое «имя имени»? Например, меня зовут Джилл. А мое имя зовут… — Она склонила голову набок и взялась пальцами за подбородок. — Я думаю, имя моего имени — Сьюзен. А вашего — м-м-м… Фред? Смотрите, мы открыли новую область науки!

Они вместе рассмеялись. Наступила пауза, и слышно было, как поет ночной перезвонщик.

— Какой приятный вечер, — наконец произнесла Джилл. — Мне он нравится. Вряд ли за всю жизнь случится много таких.

— Во всех смыслах приятный, — подтвердил он, — но в основном благодаря вам.

Она бросила на него быстрый взгляд, но он не двинулся с места, и тон его был скорее серьезным, чем легкомысленным. И она не отвела глаза.

— Я серьезно благодарен вам за приглашение, за вашу всеохватывающую доброту. Обосноваться здесь — тяжкая работа. И почти все здесь относятся к нам холодно, а некоторые — открыто враждебно.

— А мне это кажется неправильным. На вас та же форма, что надел мой брат. Война не вами начата, и вы выполняете свой долг с максимальной человечностью, которая при этом возможна.

— Вы знаете, что я сторонник войны. Не ради завоеваний или славы chort poberi, нет! Просто я выбираю из двух зол меньшее. Если мы сохраним равновесие сил сегодня, нам не придется вести большую войну в ближайшие десять или двадцать лет.

— Вы мне это уже говорили. Я ведь… Юрий, вы сами мне очень нравитесь, но ведь вы наверняка сообразили, что я стараюсь на вас повлиять, чтобы вы помогли Иштар. Вы говорите о жертвах во имя большего добра. Так скажите, не большее ли добро сохранить миллионы разумных жизней? Конгломерат обществ, искусств, философий, которые мы могли бы перенять у расы, возможно, обогнавшей нас на лестнице эволюции?

Не занятая сигарой рука Юрия сжалась в кулак на подлокотнике кресла.

— Я лично хорошо понимаю, что у вас здесь есть друзья, которые сильно пострадают, если сократить ваши программы. Но если уж говорить об абстрактных вопросах — Джилл, простите меня, но спросите у себя самой: какого масштаба должен быть прогресс науки, чтобы заплатить за него жизнью вашего брата?

— Не в этом дело! — взорвалась Джилл. — Ваша сволочная база…

Она осеклась, и он воспользовался паузой:

— Джилл, база — это деталь, важная, но все же деталь. Если строительство базы отменят, вы сможете кое-что сделать. И тем не менее война отберет те ресурсы и поставки, в которых вы нуждаетесь. И направит их на нужды людей, которые, оказывается, могут страдать не меньше иштарийцев.

— Не знаю, не знаю. — Она смотрела мимо него во тьму. — Уж так ли мы должны выручать элефтерийцев? Понадобилось ли бы нам то «равновесие сил», о котором вы говорите, если бы мы не поощряли их на территориальный захват? Она покачала головой. — Я знаю только, что здесь мы упускаем шанс — чисто с эгоистической, практической точки зрения мы упускаем шанс получить знание, которое оказалось бы для нас не меньшим скачком вперед, чем молекулярная биология.

Боковым зрением она заметила, как он поморщился, но она понимала, что сейчас он так же, как и она, испытывает облегчение от того, что наконец эта партизанская война между ними пошла в открытую.

— Вы знаете, я сомневаюсь. Я верю вам на слово, что иштарийцы создали уникальные с точки зрения социологии институты. Но насколько их опыт применим к нам?

— Пока не попробуем, не узнаем. Но я говорю о чистой биологии. Скажите, вы можете себе представить жизнь в таком мире, где люди болеют раком? Или любой из тех мерзостей, от которых мы избавились, когда поняли химию клетки? Нашу химию. А мы только начали изучать, только начали биологию внеземной жизни. Это должно произвести эйнштейновскую революцию и в земной биологии, причем самый интересный случай — как раз здесь на Иштар. Может быть, единственный во Вселенной.

— Джилл, но ведь ваши исследования не будут затронуты войной.

— Это если бы ограничиться естественной историей, да ещё на наиболее землеподобной части планеты. А я имею в виду Т-жизнь. Для того чтобы изучать Т-жизнь, нужен свободный, постоянный и безопасный доступ к любым районам Валеннена. Сейчас же Союз стоит перед угрозой его потери. Мой почтенный дядюшка Ларрека там командует, и сейчас он приходил просить помощи для удержания плацдарма. — Она посмотрела на него в упор. — И как вам это понравится, капитан Дежерин? Возможная перестройка всех наших понятий о том, как устроена жизнь, возможное бессмертие человека — в руках старого мозолистоногого служаки-легионера!

— Я не совсем понял, — мягко сказал он. — Я просил бы вас мне объяснить.

Она удивилась. До сих пор у неё было впечатление, что он основательно подготовился. По его вопросам можно было заключить, что он хорошо информирован и что ему не нужны слишком подробные ответы, которые она первое время старалась давать. Откуда такое внезапное невежество?

«Уловка, чтобы снова пробудить во мне энтузиазм и хорошее настроение? А если так, то зачем: просто из добросердечия или?.. Он знает женщин не хуже, чем орбиты. Или во всяком случае не хуже, чем все, кого я до сих пор встречала. И уж точно лучше, чем я знаю мужчин. Хотя это и не так уж много».

Он сидел в свободной позе в звездных сумерках, держа в правой руке бокал, а в левой сигару, сердечный, но немножко таинственный, и какой же он был красавец, Дарвин его побери!

Ее сердце забилось чаще.

«Нет, я не влюбляюсь, нет, ни в коем случае. Хотя из чисто научной объективности я должна заметить, что это нетрудно сделать. По крайней мере завести с ним роман. Который может стать или не стать постоянным. Да нет, что за глупости. Какая из меня жена космолетчика? Или из него поселенец Примаверы? Короткий роман…»

У неё перед глазами пролетела короткая вереница её любовных историй. Нет, не друзья молодости — мальчишки; и они, и она были только частью группы, что называла себя «Декартовы ныряльщики» и в их солидной общине считалась дикарской. На самом-то деле они просто носились вокруг на бешеной скорости, откалывали головоломные трюки, пили и курили меньше, чем орали грубые песни, а грубые песни орали меньше, чем баллады, наполнявшие их грустью, которую она теперь называла немецким словом Weltschmaltz^[10]; и оглядываясь назад, она видела, что ребята-«нырялыцики» немножко перед ней робели, как и она перед ними…

Наверно, они её и подготовили к тому, чтобы швырнуть себя, как пушечное ядро, в Кимура Сенцо, когда ей было семнадцать-восемнадцать по земному счету. Он здесь был на два года в научной командировке, и это было потрясающее, захватывающее, страшное, райское, чертовское, бесстыдное, веселое, грустное, нежное-, отчаянное время, которое они украли у богов, и оно бы не было таким, если бы он не был таким, что предупредил её, перед тем как сдаться её штурму, что потом вернется к своей жене на Землю, потому что их маленькая дочка и так уже очень долго оставалась без папы, — а потом как предупреждал, так и сделал. Она ещё пару лет приходила в себя.

Трое после этого были просто так, для забавы, просто хорошие друзья, удовольствие для тела, хотя и не очень надолго — потому что Примавера и в самом деле была старомодным местом, и она не хотела настраивать против себя тех, кто ей нравился.

«Иен — ну, тут я не уверена, и к тому же бедняжка Рода… Джиллиан Ева Конуэн, — сказала она себе голосом Ларреки, — не поднимай хвост! Этот человек — враг, запомни! Может быть, хороший парень, но цель твоей игры совратить его разум».

Против её воли возник образ: мозг, страстно трущийся корой о другой мозг. Она прыснула.

— Простите? — спросил Дежерин.

— Да ничего, — отмахнулась она. — Это я своим мыслям. Шальная промелькнула.

Он испытующе на неё посмотрел.

— Если вы не хотите говорить о науке, я не против того, чтобы поговорить обо мне. Однако мне действительно интересно, что вы имели в виду, когда сказали «Т-жизнь».

— Ах да. Простите. — Она расслабилась (несколько) и отпила коньяка. Он приятно растекся по языку и нёбу. — Это сокращение от «Таммуз-индуцированная жизнь». В отличие от того, что мы называем «орто-иштарийской жизнью», которая зародилась здесь. Вы должны знать — и я уверена, что знаете, но все же повторю, чтобы мы пользовались одной и той же терминологией, — что у Ану есть планета, имеющая или имевшая земной тип, и на ней порядка миллиарда лет назад развилась разумная жизнь. Когда их солнце начало расти, они, очевидно, попытались основать колонию на Иштар.

Дежерин поднял бровь:

— Вы говорите «очевидно»? В моих источниках это считается фактом.

— Это всего лишь теория, — пожала плечами Джилл. — После миллиарда лет что за следы могли остаться? Я вам могу дать что-нибудь почитать о том, что нашли археологи на Таммузе. Увлекательное чтение, хотя и серьезное. — Она снова увлеклась. — Мысля нашими категориями, естественно предположить, что таммузианцы создали межпланетный транспорт и попытались колонизировать Иштар. Не все перебрались, конечно, это было бы невозможно, и кто может знать, какие эпопеи разыгрывались на планете-матери, когда её солнце сжигало её дотла. Мы предполагаем, что они надеялись спасти немногих, которые могли бы возродить расу.

— Давайте посмотрим, правильно ли я понимаю, — вставил Дежерин. Поскольку на Иштар уже существовала жизнь с несовместимой биохимией, они стерилизовали целый район и заселили его жизнью своего типа. Это потребовало слишком больших усилий, либо же пространство выживания оказалось слишком узким. Как бы там ни было, а колонисты вымерли, как и привезенные ими растения и животные. Выжили только микроскопические формы, определившие новую экологию и развившиеся со временем в многоклеточные виды. Правильно?

— Это наиболее популярная теория, — ответила Джилл. — Она довольно сильно окрашена нашими местными понятиями. Бесчисленные плохие стихи, песни, фантастические пьесы в нашем любительском театре… Но все же это только теория. Может быть, таммузианские споры были занесены метеоритом. Может быть, тамошние софонты по каким-то непонятным причинам послали эти споры ракетой. Может быть, их занесла какая-то экспедиция, и они прижились. В конце концов, таммузианская блоха несъедобна для местной микрофауны. Или софонты основали свою колонию, а потом поняли возможность использования принципа Маха, что нам стало ясно ещё задолго до того, как мы стали способны совершать межпланетные перелеты, и вся раса ушла куда-то в другое место Галактики. Может быть, они ещё где-то существуют, обогнавшие нас на миллиард лет. — Ее увлеченность угасла. Она подняла лицо к звездам, где в невообразимых далях могли — неведомые человечеству — существовать таммузианцы, и прошептала: — Теперь понимаете? Даже археологи не обязательно всегда копаются в старых костях.

По его голосу ей показалось, что космонавта тоже проняла дрожь при мысли о таммузианцах:

— Огромного масштаба идея. Ее трудно сразу воспринять. Она вернулась к обыденному тону:

— Да, теорий много. Данных, на которых их можно строить, меньше. Мало нам самой Иштар с её достаточно замечательной террестоидной биохимией, так ещё здесь есть и Т-жизнь: тоже построенная на белке и воде, и так далее, но настолько чужеродная, что не могла здесь возникнуть. Во-первых, она использует правые аминокислоты и левые сахара, авот орто-иштарийская жизнь, как и наша, — как раз наоборот. Я назвала только парочку различий, а сколько их еще! Во-вторых, планета Таммуз мертва, но по окаменелостям можно заключить, что на ней когда-то была Т-жизнь. В-третьих, на Иштар Т-жизнь строго ограничена Валенненом. Точнее, его северными тремя четвертями. Она проникает на остальную часть континента и на ближайшие острова, но там она сосуществует с орто-жизныо, которая доминирует. Это заставляет предположить, что Северный Валеннен, который когда-то был островом, а потом слился с другим и образовал материк, и есть её источник. Пока он был изолирован, на нем могла развиться Т-жизнь. Отсюда и наше суждение о том, что колонисты стерилизовали почву, а потом заселили своими видами. Однако нет никаких настоящих доказательств. Эта территория не исследована.

— Не исследована после ста лет пребывания человека на Иштар? — удивился он. Но раньше, чем она успела ответить, он сам сказал: — Понимаю. Орбитальные наблюдения, разведывательные полеты, случайные посадки, образцы для коллекций. Но не более. У вас ещё много других дел.

Джилл кивнула:

— Верно. Всем хватает работы с орто-жизнью. Должны пройти ещё десятилетия. Но кое-что мы все-таки знаем по исследованиям промежуточной зоны в Южном Валеннене. Мы начинаем что-то узнавать о Т-жизни. И если удастся спасти Союз, у нас будет база для по-настоящему массированной атаки на загадки севера.

И с неожиданной для самой себя серьезностью она сказала:

— Видите теперь, как важна Иштар для Земли? Я, конечно, знаю о планетах, ещё есть аналогичная Т-жизнь. Но на них нет больше ничего! Ничего, чем мы могли бы прокормиться, никаких шансов на занятие земледелием в не слишком отличной от нашей экологической обстановке, ни достаточно цивилизованных высокоразумных существ, которые согласны помогать. В любом другом месте тот, кто захочет исследовать зеркальную биохимию, должен делать это на конце тонкой, непрочной и дорогой линии снабжения. Здесь же это вопрос одного воздушного перелета. И к тому же у нас есть промежуточная зона.

— Это вы имеете в виду местность, где перекрываются зоны распространения Т-жизни и обычной жизни?

— А что же еще? В некотором смысле она накрывает всю планету. Некоторые виды Т-микробов тероиды включают в свой симбиоз, и это само по себе стоит изучения. Но только в Южном Валеннене можно увидеть взаимодействие между высшими растениями, или даже такими созданиями, которые мы затрудняемся классифицировать.

Дежерин моргнул и рассмеялся:

— Сдаюсь.

Она улыбнулась в ответ:

— Две разные экологии, и ни одна из них не могла использовать другую. По крайней мере до тех пор, пока не появились орто-софонты. Дерево феникс ценится не только за твердую древесину. Стоит его вынести из промежуточной зоны, и оно уже не сгниет никогда. Были попытки выращивать его ближе к дому, но безуспешно. Так что несколько Т-видов и орто-видов, и к тому же наличие отдельных минералов — достаточно сильный резон для Союза утвердить свое присутствие в Валеннене. Но с другой стороны, это взаимодействие очень ограниченно. Растения заслоняют своих конкурентов от солнца и вытесняют их с почвы, и тем ограничивают ареал распространения животных. Возможно, что лиа — основной барьер на пути распространения Т-жизни. Животные — они не могут питаться друг другом, так что, как правило, они просто друг друга не трогают.

Он озадачил её очевидной репликой:

— Как, никогда?

— Вряд ли когда-либо, — ответила она, озадачив его в свою очередь.

— На самом деле, — добавила она, — есть какое-то взаимодействие типа кооперации, насколько мы можем знать, хотя знаем мы ничтожно мало. — Она провела по пряди волос пальцами, как расческой. — Позвольте, я приведу пример. Я только заменю названия на их земные аналоги, чтобы было проще, и имейте в виду, что эти создания малы. — Вот, например, кровожадный тигр. А вот аппетитная, сочная антилопа. И что же, собирается ли тигр на неё напасть? Нет, не собирается. Он не считает, что она годится для еды. Но посмотрите на тигра — как он следит за антилопой. Следит, как она поднимает голову. Как нюхает воздух. А вот антилопа побежала. Смотрите, тигр бежит следом. Антилопа находит стадо оленей. А тигр может съесть оленя. Тигр ест оленей. Антилопа — шпион. А вот леопард, которому нравится бифштекс из антилопы. Тигр прогоняет леопарда. Тигр — наемник. Это, деточки, и называется кооперацией.

Джилл выпила остаток бренди из своего бокала. Дежерин пошевелился, чтобы налить ей еще.

— После всего этого курса лекций, — сказала она, — мне бы, я думаю, стоило пива себе принести. Но пить пиво после такой благородной жидкости позор. Наливайте.

— Вы действительно оживляете то, о чем говорите, — он сделал едва заметный акцент на первом слове.

— Ладно, ваша очередь. Расскажите о местах, где вы бывали.

— Только если вы потом ещё споете.

— Тогда найдем такие песни, чтобы мы оба их знали. А пока, пожалуйста, ваши воспоминания. — Джилл снова поглядела в небо. Целестия ушла из виду, и звезды замерцали ещё ярче. Ею вдруг овладела грустная задумчивость. — Такое удивительное зрелище — эти звезды. А я там ни разу не была.

— А почему вы ни разу не слетали на Землю?

— Ну-у… я не знаю. Похоже, что все самое интересное на свете здесь. Да, я знаю, что на Земле есть и Большой Каньон, и другие чудеса природы, но на Иштар их тоже много — и главным образом сделанных руками разумных существ. А в наших банках данных хранятся миллионы картин, записей, и чего только нет.

— Самая лучшая голограмма не заменит реальной вещи, Джилл. В ней нет той цельности, какая, например, есть у Шартрского Собора — не только красота, но и подлинность тех камней, к которым приходили несметные толпы пилигримов. И они молились, и становились на колени, и касались тех же камней, что сейчас перед вами. А кроме того, на Земле можно и развлечься. Такая живая девушка, как вы…

Раздалась трель из открытой двери.

— Телефон. — Джилл поднялась. — Простите. — Кто бы это мог быть в такой час? Может быть, кто-то из офицеров Юрия, который его ищет?

Она включила флюоресцентную панель, и её свет показался очень резким после загадочного мерцания звезд. Комната охватила её, уютно-старомодная, слегка неряшливая. Ее однотонность нарушалась только алой драпировкой, на которой самой Джилл были нарисованы золотые завитки, и огненным языком плаща из перьев с острова Большой Ирен. Среди прочих сувениров на стенах висели инструменты и оружие местного производства, они перемежались картинами, портретами, ландшафтами, которые она сама снимала или рисовала. На полках были сложены в пачки распечатки, с которыми она работала.

Телефон снова зажурчал.

— А, чтоб тебя, — буркнула Джилл и нажала клавишу «Прием».

На экране появился Иен Спарлинг. Он осунулся, на лице пролегли морщины, глаза в глубоких впадинах горели голубым огнем. Тронутые сединой черные волосы были в беспорядке, и явно уже два или три дня его лицо не знало прикосновения бритвы.

Пульс у Джилл забился чаще.

— Привет, — поздоровалась она машинально. — Ты что-то устало выглядишь. Дела идут плохо?

— Я думаю, тебе надо сказать. — Он слегка хрипел. — Ты ведь так близка с Ларрекой…

Она вцепилась в угол стола и покачнулась.

— Нет, с ним все в порядке, — сказал ей Спарлинг. — Только… Понимаешь, я говорю из Сехалы. Мы здесь спорили, умоляли, пытались торговаться, вот почти уже восемь дней. Без толку. Ассамблея проголосовала за сдачу Валеннена. Мы не смогли убедить их в том, что опасность так велика, как считает Ларрека. — Он заколебался. — Я и сам должен верить ему на слово, у меня нет опыта в таких делах. И не только командир Тамбуру решил, что мы — то есть Союз — можем пережить потерю и выжить. И командир Калайна — тоже. Послал курьера из Далага с сообщением, что его сухопутные и морские силы контролируют положение, но могут принять любое подкрепление от тех сил, что заняты сейчас в менее жизненно важных регионах. Ларрека не верит, что хоть один легион согласится присоединиться к Зере. Дело уж очень похоже на проигранное.

Джилл охватила ярость.

— Идиоты! Они что, сами не могли проверить?

— Это нелегко сделать, особенно когда им так много нужно сделать дома. Я думаю, мне стоит попытаться побеседовать с ключевыми фигурами насчет того, чтобы свозить туда и осмотреться на месте. Если нам удастся получить самолет. — В голосе Спарлинга прозвучало сомнение. — Понимаешь, я тебе звоню из-за Ларреки. Ему круто придется. Ты могла бы его… ну, ободрить, что ли, как-то отвлечь, в общем, поступить так, как, по-твоему, лучше.

Его усталые глаза смотрели на нее, как бы добавляя, что не один Ларрека в ней нуждается.

Подступили слезы, и Джилл пришлось сглотнуть, чтобы спросить:

— Что он собирается делать?

— Сразу вернуться к своему легиону. Он уже отправился. Ты его можешь перехватить на ранчо Якулен. Он там остановится, чтобы собраться в дорогу и попрощаться.

— Я могу его подвезти на самолете.

— Если наш дорогой космофлотовский правитель даст тебе корабль нужной величины. Спроси его, это было бы полезно. Ларрека не просто хочет принять командование — он говорит, что новый заместитель командира слишком осторожничает, — он должен убедить свои войска стоять насмерть.

Джилл кивнула Легион выбирал командира тремя четвертями голосов старших офицеров и снимал его точно так же.

— Иен, — сказала она умоляющим голосом. — Это необходимо? Не может так случиться, что он положит себя и своих солдат ни за что?

— Он говорит, что должен не упустить шанс. Он сможет хотя бы эвакуировать выживших, если дойдет до худшего. Но он надеется на большее, чем просто связать варваров в битве. Он надеется, что втянет их в такую битву, что станут ясны их истинные силы и намерения, а тогда он сможет получить подкрепления. По-моему, это отчаяние, а не надежда, но… Спарлинг вздохнул. — Ладно, теперь ты знаешь, так что доложу-ка я Богу.

— Ты сначала позвонил мне? — не смогла она сдержаться. — Спасибо тебе, спасибо.

Он улыбнулся той кривой улыбкой, что всегда ей нравилась.

— Ты того стоишь, — сказал он. — Я буду дома через три дня — доделаю кое-какую работу. Приходи к нам. А пока — дарейиш таули, Джилл. — Это означало и «иди с миром», и «иди с любовью». Он секунду помолчал и добавил: — Спокойной ночи.

Экран погас.

Секунду она была так же слепа, как погасший экран. Дорогой мой, нескладный Иен. Догадывался ли он, как она любовалась им, когда он колесил по всей планете, готовясь к битве с красным гигантом? И знал ли он о её детском обожании за терпение и достоинство, за то, каким он был приятным собеседником, когда его не охватывала мрачность? Иногда она думала, как бы все могло повернуться, родись она на Земле и на двадцать лет раньше.

Она сморгнула, протерла глаза тыльной стороной ладони, снова проморгалась. Черт побери! Чего это я занялась сбором шерсти на планете без овец? У меня ведь есть работа. Только я не знаю, как её сделать.

Она стремительно вышла из комнаты. Свет из распахнутой двери выхватил профиль Дежерина на фоне ночи, в которой она не сразу смогла увидеть звезды. Он поднялся, и лицо его выразило сочувствие:

— Плохие новости, Джилл?

Она кивнула. Ее опущенные руки были сжаты в кулаки. Он подошел и взял её руки в свои. Их взгляды встретились.

— Могу я чем-нибудь помочь? — спросил он. Надежда вспыхнула в ней с новой силой.

— Уж вы-то можете!

Решительно взяв себя в руки, Джилл в нескольких деловых и спокойных словах описала ситуацию.

Его подвижное лицо вдруг застыло. Он выпустил её руки и отвел глаза.

— Боюсь, — сказал он без всякой интонации, — что это не в моих силах. Я сочувствую вашему горю. Что до правильности военного решения, я не считаю себя компетентным судить.

А мои приказы вы знаете, и они ясны. Моим людям запрещено вмешиваться в местные дела иначе как при вынужденной самозащите.

— Но вы же можете доложить. Объясните… До этого он её не перебивал.

— Это будет бессмысленно. В силу этого — противоречит служебному долгу, отнимает время у моего начальства.

— Ладно, поговорим об этом позже. Но в данный момент Ларреке нужен быстрый транспорт. Я слышала, что вы располагаете флаерами достаточного для перевозки иштарийца класса как ресурсами Федерации.

— Да, — подтвердил он почти вызывающим тоном. — У вас есть несколько таких, и мы могли привезти немногим больше. Для строительства наземных сооружений в короткий срок потребуются все грузовые самолеты.

— И вы не можете мне позволить одолжить один из них на пару дней? Она чувствовала, как в горле застрял комок. — Ведь полномасштабное строительство ещё не началось.

— Я боялся, что вы этого попросите. — Он покачал головой. — Нет. Поверьте мне, я хотел бы, чтобы это было возможно. Но даже не говоря обо всем прочем — каковы должны быть равноденственные бури во время периастрия? Здесь же последнее время никто не занимался метеорологией. Они должны быть непредсказуемой силы.

Джилл топнула ногой:

— Черт вас побери, меня не надо защищать от меня самой! — Она проглотила слезы и добавила: — Простите. Моя очередь просить извинения. Пусть самолет поведет кто-нибудь другой, если вы настаиваете.

Они снова встретились глазами, и на его лице мелькнула легкая сардоническая улыбка. «Он что, думает, что я думаю, что он волнуется, как бы не погубить меня, лапушку?»

Он стал серьезным, даже чуть грустным., - Я не мог бы разрешить этого никому, — сказал он. — Это означало бы рискнуть самолетом для целей, не связанных с моей задачей. И хуже того, это вмешательство, хотя и микроскопическое. После такого прецедента где провести грань для последующих просьб? Нет, мне никогда бы не оправдаться перед моим командованием.

Горе и гнев вырвались наружу:

— Так ты выговора боишься! Записи в личном деле! — зашлась Джилл. Задержки в присвоении звания! Убирайся!

Пораженный, он пролепетал:

— Mais^[11]… Простите… Я не имел в виду…

— Пошел вон, ты, гонококк! Или мне тебя выбросить отсюда — вот так?

Она схватила бутылку и швырнула её на пол. Бутылка не разбилась, но содержимое плеснуло из нее, как кровь из раны. Его губы сжались, ноздри дрогнули.

Он поклонился:

— Примите мои извинения, мисс Конуэй. Спасибо за гостеприимство. Доброй ночи.

Широкими и ровными шагами он вышел и исчез в темноте.

«Глупо, да? Не лучше ли было бы… Но я не могла! Не могла!»

Она упала рядом с пролитым коньяком и зарыдала.

Глава 11

Когда Ларрека и его эскорт подходили к ранчо Якулен, с запада принесло сильную бурю. Сквозь донимавшую их жару прорезался лезвием холод, как меч сквозь плоть, и сожженная солнцем лиа заговорила и зашелестела на много километров вокруг. Где-то вдалеке пастух дал своим во команду согнать в кучу овасов, они терялись на фоне необозримой степи. От отдельно стоящих деревьев летели навстречу низким облакам клочья красно-охряной листвы. Между землей и нависшим небом понеслись сотни стручков, они лопались, и треск вылетающих семян терялся в стонах и завываниях бури. Когда ударяли молнии цвета бронзы, облик мира менялся. На западе стоял черно-пурпурный утес, и молнии, казалось, скатывались водопадом по его груди. Шум этого потока медленно нарастал.

— Если бы я у себя дома увидел, что идет такая погода, — сказал солдат с острова Фосс, — я бы вытащил свою лодку как можно выше и привязал покрепче.

Ларрека едва его расслышал.

— Ладно, это, конечно, не смерч, но лучше бы оказаться сейчас под крышей, — согласился командир. — Рысью — марш!

Он заставил свое усталое тело удвоить скорость.

На севере уже темнели знакомые строения. Он увидел, что у ветряной мельницы убраны крылья, а флаг на согнувшемся шесте, украшенном бронзовым навершием, скользит вниз. По письмам отсюда к ним с Мероа в Валеннен он уже знал, как мало здесь надеются на то, что бури не перейдут в ураганы.

Первые капли дождя уже упали, когда Ларрека вошел в крытый двор. Тот был длинен и низок, наполовину выложен бревнами, с острой черепичной крышей, и в его замощенном прямоугольнике размещались другие строения ранчо — амбары, сараи, хлева, загоны, конуры, склады, мастерские, пекарня, пивоварня, кухня, прачечная, операционная, школа, ателье, обсерватория, библиотека — не только то, что необходимо цивилизованной общине, но и то, благодаря чему можно поддерживать обмен с соседними фермами и городами. Издательство в Якулене торговало с канатным двором в Нелеке и с металлургическим заводом в Сорку, и так по всему Южному Бероннену и Союзу.

Туда и сюда сновали работники, закрепляя предметы от приближающейся бури. Когда один из них закрывал дверь, Ларрека увидел припаркованный под навесом небольшой флаер. «Нг-нг, у нас в гостях человек. Интересно кто».

Побелевший от града ветер танцевал по флагштокам, заставлял дрожать стены, бил по спине. Защищая глаза согнутой рукой, Ларрека вошел в холл.

Огромный холл возвышался посреди двора. Камень, кирпич, дерево феникс, много балконов, фигурные водостоки уже несколько поизносились, но мозаика ещё была яркой после десяти шестидесятичетырехлетий. Это в старейшем, восточном крыле. А за то время, что семья Якулен вырастала в богатстве, в числе, в ней прибавлялось пленников и гостей, добавлялись новые строения, каждое со своим патио. Стили менялись (последней модой был гераклит и армированное стекло из Примаверы) и сливались воедино, как утес, долина и каньон.

Кто-то видел их в окно, потому что перед Ларрекой и его солдатами, едва они вошли на террасу, сразу распахнулась дверь. За её массивной медной створкой уже был полон коридор слуг, которые взяли у них багаж и помогли им вытереться. Ларрека не отдал своего хаэленского клинка — это была традиция. Солдаты говорили, что Одноухий даже спит с ним. Другое оружие здесь, среди своего народа, ему не было нужно. Что до героического умения пить — сегодня он выпьет столько, сколько захочет, и ни каплей больше. В конце концов, он их всех перепивал уже годами.

Во главе шести легионеров он вошел по коридору в главный зал. Он был сложен из кирпича и застелен неолоном из Примаверы, а по стенам выложен деревянными панелями разных оттенков и структур. В светильниках билось и пело пламя. Между ними висели картины, охотничьи трофеи, щиты предков. Еще выше висели знамена, побывавшие в битвах и походах. В дальнем конце комнаты, наполовину скрытом беспокойными тенями, был маленький алтарь Ее и Его. Ему служили немногие — большинство членов семьи были триадистами, но среди прислуги практиковались самые разнообразные культы. Но хотя бы только ради традиции следовало содержать алтарь. Комната была почти без мебели длинный стол, матрасы, несколько кресел для гостей из Примаверы. В воздухе витал запах тел и дыма очага. Закрытые по случаю бури окна смягчали её шум.

В зале было примерно шестнадцать мужчин и женщин. Они разговаривали, читали, просто бездельничали, иногда некоторые пели хором. В комнате они казались карликами. Большинство обитателей холла были на работе или в своих квартирах. Жена вышла навстречу Ларреке.

Мероа была крупной женщиной — примерно одного роста со своим коренастым мужем. У неё были фамильные черты Якуленов, большие серые глаза, изящный нос, заостренный подбородок. Ее сухощавое телосложение выдавало возраст, и округлости горба и ляжек, за которые когда-то любой парень был готов луну с неба достать, опали. Но её объятие не было формальным приветствием родственников — так молодая девка обнимает солдата.

За два с половиной столетия он все ещё не привык к тому чуду, что она согласилась за него выйти. Его к ней тянуло, и им было приятно друг с другом. Однако она отвергла два его более ранних предложения (последовавших за совсем иным предложением, на которое у неё хватило ума не обидеться считалось, что легионер должен пытаться соблазнить любую привлекательную женщину). Он никогда не осмеливался вообразить, что она найдет в нем больше, чем просто умение рассказывать истории о его пятидесятилетних приключениях до вступления в легион.

Ее «да» он считал своим единственным богатством. Он поклялся:

— Я не охотник за приданым. Поверь мне. Я почти хотел бы, чтобы ты была бедна.

Она широко раскрыла свои бесподобные глаза и придвинулась к нему так близко, что листья их грив зашелестели.

— О чем ты говоришь? Я не богата.

— Но твой род — Якулены — у них же самое большое ранчо в здешних краях…

— Чиу-чью! Понятно. — Она засмеялась. — Глупый, ты забыл, что ты не у себя в Хаэлене. Ранчо — это не тот обрубок, которым владеет одно хозяйство. Оно принадлежит семье — земля и воды. Но члены семьи работают для себя.

— Иэй, я и забыл. Я обо всем забыл, кроме тебя. — Он взял себя в руки и продолжал: — Мой срок в легионе продлится ещё три года, а на следующий год мы должны принять пост далеко за морем. Но я вернусь — и клянусь Громоносцем, — он ещё не принял религию Триады и более по привычке, нежели из-за веры, клялся богами своей родины, — я составлю для нас состояние!

Она оторвалась от него:

— Что за глупости? Ты что, думаешь оставить меня здесь? Нет, ты запишешься ещё на один срок, а я поеду с тобой проследить за этим.

Вот тогда и вышло солнце из-за края мира.

Сейчас она прошептала ему в ухо приглашение, продиктованное страстным желанием, и добавила:

— Только нам придется немного подождать. И все равно тебе здесь придется пробыть на несколько дней дольше, чем ты рассчитывал.

— Почему?

Он решил, что она объяснит, когда захочет. Они разомкнули объятия, и он должным образом обменялся приветствиями с остальными. Потом он опустился на матрас рядом с Мероа с зажженной трубкой и кружкой горячего сидра со специями в руках. Рядом лежали несколько старейших членов семьи. Остальной народ собрался вокруг воинов в центре комнаты, потому что у них были свежие новости из Сехалы — и не такие горькие, как услышанные от Ларреки. Он по своей рации рассказал все, конечно, Мероа, а от неё узнали остальные.

(Между собой они уже все решили: когда он вернется в Валеннен, она останется здесь. Такое случалось и раньше: они и прежде подчинялись разумным соображениям, например, когда риск был слишком велик или были трудности с транспортом, или из-за маленького ребенка. В этот раз она протестовала:

«Дети уже выросли. И если варвары тебя победят, я хочу, чтобы они знали, что им придется иметь дело со мной». Он ответил: «Я не могу быть в двух местах одновременно. Плохие годы надвигаются и на Южный Бероннен, и на ранчо нужен кто-то, хорошо знающий военное дело, которому ты научилась. Для блага семьи, во имя общего будущего, надо правильно распределить силы. Это приказ, солдат».)

— Что за человек у нас в гостях? — спросил он.

— Джилл Конуэй, — сказала Мероа. — Она очень взволнована, и они с Рафиком ушли. Их наверняка скоро пригонит домой бурей.

— Гр-м. — Ларрека приказал себе не волноваться. Его младший сын может справиться ещё и не с такой бурей, что бушует вокруг. Но вот Джилл…

Но они умирали, умирали, эти бедные звездные странники. Если уж ты привыкал к кому-нибудь из них, то следовало привыкать к целым поколениям и родам, а не к отдельным представителям. Вот как у него с Конуэями. Однако в Джилл есть что-то такое особенное, может быть, потому что он помнил, как она топала по двору, ещё не научившись ходить, и смеялась от радости, стоило ему её позвать. Великий Хаос! Почему бы ей не размножиться и не подарить ему ещё одну девочку, которой он был бы дядюшкой?

Мероа хмыкнула и потрепала его по руке:

— Брось переживать. Твой щенок уже взрослый. Она и в худшую погоду не пропадет. — И деловым тоном добавила: — Это из-за неё ты здесь не только переночуешь, но и на несколько дней задержишься.

Ларрека затянулся дымом трубки и ждал продолжения.

— Она узнала о голосовании против тебя и позвонила мне, когда ты вышел из Сехалы. Она просто кровью обливается или дух жизни выпускает из-за тебя — я не настолько хорошо знаю людей — и очень хотела бы тебе помочь. Похоже, что новый босс, или кто он там есть в Примавере, не позволил ей отвезти тебя на север. Когда-нибудь ты мне объяснишь, почему, во имя разрушения, они слушаются подобных созданий. Но так или иначе, у меня возникла идея. Ты знаешь эти сублимированные рационы, которые люди берут с собой в поле — та еда, которая им нужна и которая не растет на естественной почве. Я спросила, может ли она сделать такую вещь для тебя. То есть мясо. Ты сможешь запастись фуражом на весь путь, но для того, чтобы быстро двигаться и иметь Силы, нужно мясо. Если вместо охоты можно будет просто распустить порошок в миске воды… Понимаешь?

— Еще как понимаю! — Ларрека хлопнул её по крупу так, что это было почти как гром. — Почему я сам об этом не подумал?

— Ты об этом думал когда-то раньше, но никогда не было необходимости, — сказал кто-то из его зятьев. — А последнее время у тебя было много другого, о чем думать.

Едва ли Ларрека слышал. Он думал о Мероа. «Клянусь Тремя, у меня настоящая жена солдата, если вообще такие бывают». Те шестьдесят четыре женщины, с которыми он иногда имел дело в её отсутствие, как бы и не существовали. (Это всегда было случайно, больше по привычке, чем по необходимости. Младшие офицеры легиона редко бывали женаты. Мероа только мурлыкала, когда он иногда рассказывал ей о таких случаях, прибавляя, насколько она лучше.) Слов он не нашел, но, взглянув ей в глаза, отсалютовал хвостом.

— Джилл собрала аппарат — она его выпросила у кого-то из друзей и привезла сюда, — продолжала Мероа. — Сделать на нем достаточный запас провизии займет два или три дня — так она сказала. Тебе это сбережет больше времени, чем ты на это потратишь.

«А тем временем ты будешь со мной», — говорил её взгляд.

Это было то, что люди могли бы понять, но никогда до конца: что значит, когда уходит кто-то, бывший частью тебя самого две сотни лет. Ларрека и Мероа скажут друг другу «прощай», и, хотя благословенное радио сможет их связать, когда он придет в Порт-Руа, нет никакой уверенности, что им ещё придется друг друга коснуться.

Ну что ж. Она — жена солдата, а он — солдат.

(На самом деле все было не так просто. Легионы делали все что могли для облегчения скорби. Они не допускали вступления близких родственников в один и тот же легион, кроме того, они держали полки и роты как можно дальше друг от друга, что, как заметил Хэншоу, было бы невозможно для его расы. Они не поощряли браки и согласно древним стандартам мужественности поощряли промискуитет. Но даже обозные женщины время от времени удалялись от легиона. Каждую октаду легион менял дислокацию, и две последовательные дислокации находились как можно дальше друг от друга. И даже при всем при этом у них были тщательно разработанные ритуалы, обычаи, амулеты и все, чтобы помочь воину прийти в себя после того, как погибал его многолетний брат по оружию… Ларрека отогнал ненужные мысли. У них с Мероа была Триада и их работа. Выжившие выживут. В последние годы ему казалось, что его работа полезнее ему, чем Триада.)

— Остальное пусть лучше расскажет тебе сама Джилл, — добавила Мероа. Ее взгляд скользнул по группе. — Не примите это за оскорбление. Вы не окажетесь виноваты перед новым хозяином Примаверы, если не сообщите ему о том, чего сами не Знали. А Якулену может здорово понадобиться его добрая воля.

Прочие выразили согласие.

— Что мы можем обсудить в открытую, — Мероа обращалась к Ларреке, это Рафик. Он хочет вступить в легион — в Иссек, потому что ты считаешь, что Огненное море скоро подвергнется нападению. — И сухо добавила: — А я думаю, что из-за слухов о тропическом рае и шелковистых сладострастных девушках.

— Нет, — сказал Ларрека. — Нет, если я сумею его отговорить. Неужели он не видит, что самая главная служба сейчас здесь? Если мы удержим Валеннен, то несколько набегов на Огненные острова роли не сыграют. Если не удержим, то острова также придется отдать, а следующей линией обороны будет Бероннен.

— Чиу, вот и поговори с ним. И имей в виду, что его, может быть, не привлекает идея быть под командой своей матери.

— Еще меньше ему дела до этих островов. И Бродяга уже превратил их в противоположность рая. Иссек сейчас бьется с наводнениями и смерчами или с голодом, а не с боевыми ордами варваров. И шелковистые девушки сейчас слишком заняты спасением собственных жизней, чтобы у них оставалось хоть что-то для сладострастия.

— Я пыталась это ему объяснить, но это лишь увеличило его идеализм. Служи там, где нужна служба, и забудь о риске!

— Я ему лучше скажу, что от солдата, сознательно идущего на ненужный риск, легиону лучше избавиться сразу. Вспомни раммера, и он тут же прыгнет тебе в лодку.

Из прихожей, к огромному облегчению Ларреки, послышался шум, забегали слуги, раздался топот ног, молодой бас Рафика и грудной чистый голос Джилл. Девушка говорила: «… Мы думали найти укрытие, но из-за молний под деревьями было опасно, так что он подхватил меня на спину и пошел таким галопом…»

Его сын ввалился, мокрый, несмотря на обтирание, поприветствовал всех и свалился на матрас. Он выдержал поистине дьявольскую гонку. Мероа родила его когда-то на корабле, который трепало в Гиблом проливе восточным ветром, и дыхание того ветра в парне осталось. «Я тобой горжусь, тобой и всеми остальными. Я ведь Якулен только по свойству. И я не считаю своей семьей октады двоюродных братьев, делящих со мной землю. Я старый хаэленец, и моя семья — это моя жена и мои дети».

Следом вошла Джилл. Свои вещи она спрятала под навес. Кожа у неё горела от растирания, а волосы были мокры, как листва у Рафика, и — на каплях воды в прямых волосах играл отсвет пламени. Ее нес Рафик, поэтому она не устала и сразу бросилась к Ларреке:

— Привет, дядюшка Сахар!

Глядя на нее, Ларрека подумал, как она красива своей странной красотой. Однажды, когда она была подростком, они пошли поплавать, и она его спросила:

— Скажи мне, только честно, как я выгляжу в твоих глазах? Ужасно, да? Я понимаю, что ты меня любишь, но ты мне скажи, как я выгляжу? Четыре конечности, длинное тело, без горба, без усов, без хвоста, без растений, лысая, если не считать этих смешных заплаток, грудь болтается наверху, и эти… гениталии спереди, напоказ всем и каждому?

— А как выгляжу я, по-твоему? — ответил он.

— Ты красивый. Вот как кот бывает красивый.

— Ладно, а ты мне напоминаешь сару в полете, или мечелиста в сильный ветер, или что угодно еще. А теперь заткнись и пойдем завтракать.

Прометавшись с темноты, она пошла через комнату, а он в это время думал, что хорошо бы с часок побыть человеком — её любовником. Заглянуть в эти забавные наполовину белые глаза, потереться клювом о клюв и почувствовать вкус толстых розовых губ, пустить пальцы вдоль горла с голубыми венами и через эту мякоть к верхушечкам цвета заката и по этой искривленной крутизне, пока они не окажутся меж её бедрами… Интересно, у людей есть такие мысли по поводу иштарийцев? Непохоже, люди слишком хрупки. Он ощутил мимолетное дуновение грусти от того, что никогда не будет к ней ближе, чем сейчас. Черт её побери! Когда она наконец найдет себе партнера и займется размножением?

Она бросилась на подстилку рядом с ним и запустила пальцы в его гриву.

Ларрека потребовал ещё сидра. Джилл он тоже нравился.

— Я тебе привезла кило табака, — сообщила она.

— Ты привезла гораздо больше, я слыхал. Замороженные высушенные рационы — это здорово.

Она перешла на английский. Он видел и чувствовал охватившую её тревогу.

— Ты знаешь о нашем запрете на транспорт? Так я, чем биться головой в эту стенку, сидела тихо, а тем временем собрала кое-какое оружие и боеприпасы. В Валеннене у вас их мало. Я не могла действовать очень уж нагло, чтобы этот паразит Дежерин не пронюхал. Но я покупала, выпрашивала, одалдживала, пару раз воровала — и теперь есть около двадцати винтовок и пистолетов и несколько тысяч обойм.

— Джилл, ты просто клад!

— Это самое меньшее, что я могла сделать. Однако вернемся к реальности. Прежде всего тебе надо организовать носильщиков для переправки всего этого на побережье.

— А ты не сможешь закинуть все это в Порт-Руа прямо на маленькой машине?

— Хм. Слишком очевидно. Дежерин может поинтересоваться, зачем это мисс Конуэй взяла корзинку для пикника. Он проверит и конфискует все, что найдет. А если я выехала в поле, а оружия не хватятся ещё неделями понимаешь? И ещё одно. Несколько тысяч обойм — этого очень мало. Ты знаешь, что девяносто девять процентов их теряется впустую, каким бы искусным ни был снайпер, а ведь снайперов в Валеннене не так уж много, правда? Тебе понадобится инструктор, который при минимуме затраченных патронов даст максимальную тренировку. И это сработает, если в сражении инструктор будет стоять в строю и посылать пули точно в цель.

Он понял раньше, чем она договорила.

— Ты что, хочешь сказать, что собираешься уйти со мной?

Она кивнула. Подтянув к себе колени, она обхватила их руками, концы мокрых волос оставили сверкающий след на коже.

— Именно это, дядя, я и имела в виду.

Глава 12

Дежерин обнаружил, что приобрести место под наземные сооружения на удивление трудно. Ему нужен был участок не очень далеко от Примаверы, и он нашел один в двухстах километрах, о котором его планетологическая команда сообщила как о подходящем. Эта земля была ни на что другое не пригодна: каменистая, пыльная, если не было дождя, обращавшего ee в грязь, покрытая кожистыми кустами, покинутая туземцами. Это явно было следствием повторяющихся периастров, когда вслед за губящей все живое засухой налетала буря за бурей и смывала обнаженный верхний слой почвы. Таких регионов много было на планете. Но оставалось достаточно подпочвенной воды, в основании лежала твердая скала, а в окрестных холмах можно было добыть строительные материалы.

Он ожидал, что семья Таесса, владевшая этой пустыней, будет рада её продать. Конечно, они поднимут цену как только смогут высоко, но у него было достаточно золота и разрешение на печатание песо, если потребуется валюта Федерации. Он был озадачен, когда после переговоров владельцы отказались.

Пользуясь своими ксенологическими познаниями, он ответил их представительнице:

— Я понимаю, что этой землей владеет не один индивидуум, а вся семья Таесса, и вам следует учесть права нерожденных поколений. Однако право собственности по тем или иным причинам переходит из рук в руки. Вправе ли вы отказать ещё не рожденным в том, что они могли бы купить на мое золото?

— А что оно может? — спросила она через переводчика, которого предоставил Хэншоу. — Красное солнце уже здесь. Кто может есть золото или скрыться в нем?

— Я могу уплатить деньгами своего народа.

— А как мы их потратим, если не будет, поставок с Земли?

В конце концов они сошлись на контракте, который обязывал Космофлот присылать определенные товары в течение указанного периода. Его командование должно было сделать ему за эго колоссальный втык, но на другие условия не пошел бы ни один иштариец. Альтернативой было либо строиться у антиподов, где жили только гоблины — а это была бы сложнейшая работа, которой не видно конца, — либо плюнуть и захватить место силой (ай-я-яй! империализм!). При написании рапорта, отправляемого домой со следующим посыльным кораблем, он тактично, но без недомолвок дал понять, что, если Космофлот не будет выполнять договор, он подаст в отставку со своего поста; и стал думать о том, как бы довести это до сведения Джилл Конуэй.

Получив землю, он сразу же бросил туда своих людей и устроил лагерь. Потом он позвонил в Примаверу и попросил Иена Спарлинга прибыть с визитом. Инженер мог дать ему много полезных советов, если бы удалось его уговорить.

Флаер Спарлинга появился на следующий день. Оба солнца, ещё ближе друг к другу, высоко сияли в безоблачном небе.

Красная глина потрескалась и покоробилась от Солнца, холмы вокруг посерели и казались призрачными. На границе территории сгрудились уродливые разборные бараки в форме полуцилиндров, а на остальных пятидесяти квадратных километрах скрежетали машины, ползая, как динозавры, среди покрытых потом людей. Дежерин, который как раз производил осмотр стройки, провел его в офис, тесный и пустой, зато с кондиционером.

— Кофе или чай? — спросил он, когда они оба сели. — Сигару не хотите ли?

— Спасибо, нет. — В голосе Спарлинга было не меньше холода, чем на Южном полюсе. Он вытянулся в кресле во всю длину, достал трубку и табак и занялся делом.

— Я не рассчитываю задержаться здесь надолго.

— Я надеялся, что вы задержитесь.

— С какой стати?

— Я говорил о гонораре консультанта. Поскольку ваш проект приостановлен, у вас сейчас нет другой работы, верно? — Дежерин созерцал ястребиное лицо своего собеседника. — Я не буду сотрясать воздух насчет патриотизма. Будем откровенны: вы относитесь к моей задаче враждебно. Но чем быстрее я её, выполню, тем быстрее освободятся ресурсы для вас. Может быть, с этой точки зрения имеет смысл помочь? — Он остановился и продолжил: — Далее, я прошу вас понять: это не угроза и не подкуп — я хотел бы, чтобы снова начались регулярные поставки с Земли. Мои рекомендации будут иметь больший вес, если я сделаю свою работу быстро.

Спарлинг в свою очередь стал рассматривать своего собеседника. После долгой паузы он сказал:

— Ладно. Похоже, что вы из правильной породы. Насколько она среди нас, скверных людишек, возможна.

Дежерин затянулся сигарой. Такое потепление, как бы ни было незначительно, обнадеживало. К тому же этот инженер был близким другом Джилл. Надо воспользоваться возможностью узнать побольше об этих людях.

— Можно вам задать личный вопрос? Спарлинг скупо улыбнулся:

— Попробуйте. Ответить не обещаю.

— Откуда у вас, постоянных жителей, такой комплекс неполноценности по отношению к иштарийцам? Спарлинг взглянул на него озадаченно:

— В самом деле? Кто вам такое сказал?

— Может быть, я плохо сформулировал. Но я много раз слышал, как мне объясняли, что иштарийцы превосходят нас и в том, и в этом, и ещё в чем-нибудь как физически, так и умственно. И все же — у них тоже есть войны, правда?

— Не каждая война так бессмысленна, как ваша, — отрезал Спарлинг. Несколько секунд он помолчал, потом добавил: — Нет. Простите меня. Я не должен был этого говорить, как бы это ни соответствовало действительности. Но вот в том, каково поведение в бою, может быть, проявляется механизм выживания. Согласно имеющейся у меня информации, ни один иштариец не будет сражаться без сугубо практических причин. — И после ещё одной паузы: — Не совсем точно. Мотивом может быть гордость или месть, особенно у молодых. Но мотив всегда должен быть индивидуальным. Ни один иштариец не будет пытаться подчинить своей нации или идеологии кого-то другого. При всех обстоятельствах убийство выглядит как достойное сожаления следствие крайней необходимости.

— Но ведь у них есть идеологии? И разные религии — тоже?

— Есть, но нет фанатиков. — По мере развития разговора Спарлинг оживлялся. — Я не думаю, что иштариец может быть, как мы бы сказали, болезненно религиозным. И уж точно на этой планете никогда не было прозелитической религии.

— И даже эта — триадическая — как они её называют? — Дежерин улыбнулся. — Я ведь читал об этом, как видите. Как тогда приходят в церковь новообращенные?

— Когда находят в ней больше смысла, чем в язычестве. И в неё нелегко вступить. Сначала надо пройти через годы трудного учения, через экзамены, а потом — через довольно-таки финансово ощутимые жертвы. Но знаете ли, если бы у меня был религиозный склад ума, я бы подумал о том, как бы в неё вступить.

— Ну, вы шутите. Обожествлять три солнца…

— Всего лишь символ. Вы можете, но не обязаны подразумевать под ним любых богов в прямом смысле слова. Вы можете считать его аллегорией, отражением реальности. — Спарлинг задумчиво смотрел, как вьется дым из его трубки. — И вся мифология содержит достаточно большую долю правды о жизни, и с помощью поэзии и обрядов вы просто это чувствуете. Бел — Истинное Солнце — даритель жизни, но он может быть и ужасным. Эа — Янтарная звезда диадема Тьмы, которая есть зима и смерть, но и та и другая в мире необходимы. Ану — Бродяга, приносит и Хаос, и шанс на обновление. Знаете, мне это кажется несколько разумнее, чем Бог христиан, который одновременно и одно лицо, и три, которого зовут милостивым и который благословил нас такими своими созданиями, как рак и инсульт.

Дежерин, считавший себя христианином, сдержался и спросил только:

— А есть обращенные среди людей?

— Нет, — ответил Спарлинг. — И не будет, как я думаю.

Кроме всего прочего, если мы не умеем видеть правильных снов, то мы половины не поймем. Мы будем вроде католика, который навек отлучен от мессы или от причастия. И даже хуже, потому что он может читать требник.

— Правильные сны? — поморщился Дежерин. — Вроде целительных снов примитивных гуманоидов?

— Ничего подобного. Вы не знаете? Ну, для нас эта идея настолько трудна и тонка, что, я подозреваю, о ней мало кому из нас на этой планете известно. Иштарийцы спят, как мы, и основная причина та же самая: мозгу надо отключиться от внешней информации и обработать накопившиеся данные. Но передний мозг иштарийца не отключается начисто, как у нас. Он до некоторой степени сохраняет сознание и даже может направлять сны.

— У меня бывало такое ощущение в полудреме.

— У всех у нас бывало. Но для нас это бесполезный рудимент. А для иштарийцев — норма. Он может выбирать тему для своего сна. Это становится нормальной частью эмоциональной жизни — и может быть, поэтому иштарийцы, употребляя некоторые наркотики, никогда не становятся наркоманами. Конечно, одни более способны, другие менее. Есть фактически профессиональные сновидцы. Они используют эту смесь сна и бодрствования для созерцания прекраснейших видений и с помощью целого искусства разработанных способов общения передают их аудитории. Слова, интонация, жесты, музыка, танец, огромный свод древних условностей, — все участвует. — Спарлинг вздохнул. Мы никогда не сможем этого испытать, — я или вы. И поскольку я не могу видеть снов о Триаде, для меня она всегда останется только философским понятием.

Дежерин вдохнул дым.

— Да, — медленно произнес он, — я вижу, почему иштарийцы производят такое… такое ошеломляющее впечатление. Но я не испытываю по отношению к ним наследственного чувства неполноценности — разве что в нескольких областях.

— И я не испытываю, и ни одиннормальный человек, — ответил Спарлинг. — Например, насколько мы можем разделить культуру и наследственность которые не очень далеко друг от друга отстоят — похоже, что они хуже воспринимают трехмерную геометрию, чем мы. Может быть, из-за отсутствия древолазающих предков? Многие из них до ужаса боятся летать, хотя они знают, что наши машины безопасны. И так далее. Нет, насчет комплекса неполноценности вы не правы. Мы просто считаем их своими друзьями, от которых мы бы могли многому научиться, если бы стряхнуть с нашей шеи земных politicos.

— Вы мне поверите, что у меня были друзья из негуманоидов? — мягко спросил Дежерин.

Спарлинг кивнул.

У Дежерина мелькнула мысль: «Мне удалось его к себе расположить. Не отнесет ли он оливковую ветвь Джилл?»

Я что, влюблен в нее, что ли? Или это просто очарование, наложенное на долгое воздержание — как сталь с кремнем? Не знаю. Я только знаю, что хочу её видеть. И часто.

Он заговорил, тщательно подбирая слова:

— Вы не смогли бы сообщить об этом мисс Кону эй, если представится случай? Я боюсь, что она сердится на меня за то, что я не мог помочь её близкому другу. Она мне даже не дала шанса объяснить, как мне жаль.

Спарлинг вдруг снова стал ледяным:

— А как я это сделаю?

Как будто чья-то рука схватила сердце Дежерина и стиснула.

— С ней что-нибудь случилось?

— Не могу сказать, — отрезал Спарлинг. — Она ушла с Ларрекой на север. Они уже несколько дней в пути.

— Как? Это же сумасшествие!

— А как можно было бы её остановить? Если она решила провести исследование в Валеннене, пока он не стал нам недоступен, кто мог бы ей запретить? И она послала записку своим родителям и мне через посыльного, который должен был нам их передать после её ухода. Я пролетел над маршрутом, но ничего не увидел. Я и не надеялся обнаружить маленький отряд в таком огромном и пестром ландшафте. Я их вызывал, но они, конечно, отключили рации, когда отошли от релейных линий.

— Зачем, ради всего Космоса, она так по-сумасшедшему поступила?

— Потому что она — Джилл, и она хочет помочь. Да, это вмешательство. Но она называет это исследованием, и вы долго будете искать разницу, Дежерин. Она позвонит из Порт-Руа, и вполне вероятно, что я организую там себе проект для исследования примерно в то же время. И хватит с вас. Мало вы ещё вреда принесли?

Глава 13

Допев древние слова, переведенные ею на сехаланский — потому что иштарийцы, не знавшие английского, охотно слушали музыку Земли, Джилл, продолжая звенеть струнами, засвистела, подражая свисту ветра над холодной гладью моря. В её сознании промелькнуло, что она всегда считала такое исполнение правильным, но вот что сказал бы автор песни, встань он из могилы и перенесись сюда за тысячу световых лет?

В этот вечер отряд Ларреки стоял лагерем на северном склоне Красных холмов. Им предстояло ещё пройти Плохие земли — Далаг и потом выйти к берегу и сесть на корабль легиона. В этой открытой тропической стране, большую часть дня под двумя солнцами, они двигались после заката, стараясь пройти как можно больше. Но здесь был лес, который давал тень, а когда с неба светили только луны и звезды, идти оказывалось просто темно. Поэтому они остановились на отдых.

Отблески пламени догорающего костра выхватывали из темноты лица, гривы, профили товарищей Джилл по походу. Они расположились вокруг неё на отдых. Неподалеку от лагеря время от времени сверкали копья часовых, и лишь самый отчаянный древесный лев осмелился бы напасть на легионеров. Рядом лежали вьюки с продовольствием, на случай внезапного шторма натянута палатка. Но похоже, он не ожидался. Лес огораживал поляну непроницаемой тьмой, мерцали звезды, дул теплый, напитанный запахами ветер. Джилл намеревалась сложить одежду под навесом и заночевать снаружи, подложив под голову мешок. Но никогда нельзя знать, какую погоду принесет Ану.

Ее голос затих. Какое-то время легионеры и носильщики лежали неподвижно и лишь шевелили хвостами — мужской жест, означающий «спасибо».

Наконец молодой солдат спросил:

— А что делали эти женщины?

— А? — переспросила Джилл. «Просто думая о том, что это все значит жизнь и смерть, звезды и планеты, понимаешь, что такие вопросы будут задаваться снова и снова, но вряд ли на них найдутся ответы». Человеческие женщины, в песне? Они горевали.

— Понятно, но как?

— А, понимаю. Обычно, когда умирает любимый человек, любящие всхлипывают и — как бы это сказать — источают воду из глаз. Потом стараются жить, как могут.

— А кто им помогает через это пройти?

— У нас нет, как у вас, таких традиций помощи потерявшему. Есть только молитвы да некоторые церемонии, но их не все используют. Нужда в этом меньше. — И Джилл быстро добавила: — Не думаю, что мы дорожим друг другом меньше вас. Как такое измерить? — Она представила образ долориметра приборчик для измерения печали — в изящном корпусе для привлечения покупателей и со шкалой, откалиброванной по Международной Стандартной Змее, прикосновение чьего брюха люди ощущают как минимальную неприятность (таким образом, единица горя приобретала физический смысл). Но на самом деле она была серьезна. — И кроме того, во времена, когда была создана эта песня, люди верили во встречу в новой жизни после смерти.

— Как варвары Валеннена, — заметил солдат. — Я думаю, что это и дает им возможность идти вперед. Похоже, что у них ничего другого нет, кроме обычая съедать своих мертвых, коль подворачивается возможность.

Ларрека сел на задние ноги и внезапно оказался выше Джилл, опиравшейся спиной о кожистый ствол дерева.

— Ты им это лыко в строку не ставь, сынок, — протянул он. В голосе иштарийца было столько оттенков, что можно было бы вместо этого просто высказать слова презрения в открытую. — Отдать свое тело — это последняя твоя служба в голодной стране. А другие считают, что оказывают услугу тебе, освобождая твою душу быстрее, чем разложится тело. — И задумчиво добавил: Я думаю, что это, как и многие другие религиозные концепции, возникло в Далаге. А их, религий, много — не забывай. Кто мы такие, чтобы утверждать, что какая-нибудь система, в том числе и созданная людьми, лучше остальных?

— Да, сэр, несколько я видел сам, а слышал о многих, — ответил солдат. — В большинстве есть смысл. Но разве можно принимать всерьез некоторые из них? Вроде той, на острове Малый Ирен, где они сами себя мучают после чьей-то смерти? Я сам видел, как одна старуха совала руку в кипящую воду.

— У некоторых людей был обычай увечить себя в горе. Не так сильно, но ведь у нас тела не умеют восстанавливаться быстро и полностью, как у вас. Телесная боль, а в вашем случае — усилие для её контроля, заглушает боль души. Но я не это пробовала сама, поймите меня правильно.

Ларрека вытащил кисет и принялся набивать трубку.

— Правильно то, что тебе помогает, — произнес он, — и никогда одно и то же не действует одинаково на двоих. Что хорошо в Союзе и, быть может, лучше всего прочего — это то, что у тебя есть возможность осмотреться и выбрать тот образ жизни, который тебе больше всего подходит; или вообще установить новый — если наберешь несколько последователей.

Его тон, хотя и лишенный намека на проповедь, был очень серьезен. Джилл подумала: «Я тебя знаю, дядя. Ты хочешь поддержать веру в этих воинах. Они молоды, у них нет твоего видения цивилизации. Всю свою жизнь они знали, что когда-нибудь наступит время, которое пришло сейчас. В таком случае легионер первой или второй октады службы может задуматься, стоит ли стоять крепко и умирать за то, за что стоишь. Особенно если это «то» оставило тебя без помощи в критическую минуту. И ты, дядя, хочешь использовать каждый случай, чтобы им объяснить».

Она уверилась в своих предположениях, когда он сказал:

— Вот возьмем меня. Если бы не Союз, я стал бы бандитом или просто влачил бы довольно жалкое существование. А вместо этого жизнь поставила меня на правильную дорогу, малость пообтесала там и тут, но не более, чем было необходимо. Зато что я от этого получил!

Солдаты насторожили уши. Джилл тоже так сделала бы, если бы могла. Ларрека рассказывал ей истории из своей карьеры, но никогда с самого начала.

— Хотите послушать? — спросил Ларрека. — Я что-то сегодня в настроении повспоминать…

«Милый ты мой старый обманщик, — подумала Джилл, — Даже если тебя и в самом деле потянуло на воспоминания, то их наверняка подпирает какой-то здоровенный практический мотив».

— …а все это было так давно и далеко, что никого мой рассказ не обидит. — Раздалось согласное бормотание. — О'кей, — сказал Ларрека. (Это слово уже перешло в сехаланский диалект.) Он сделал паузу, раскуривая трубку.

Из костра посыпались искры. Один из носильщиков подбросил в него дров, и красные с желтым языки пламени заплясали веселей. Звезды озаряли пепельным светом поднимавшийся к ним дым. Где-то протрубил какой-то зверь, и лес затих.

— Вы знаете, что я — уроженец Хаэлена, — сказал Ларрека между двумя затяжками. — Я там провел первые пятьдесят с чем-то лет своей жизни. Песня Джилл разбудила воспоминания, потому что Хаэлен похож на то, что рассказывают о земной Шотландии, только там все ещё выраженной, потому что он на полюсе. Даже летом, когда солнце — настоящее солнце — никогда не заходит за горизонт, даже тогда там облака, туманы, дожди, бури, болота и голые горы, коварный прибой бьется о берег… да вы про это слыхали. И не удивительно, что хаэленцев называют «кремневыми шкурами», и многие из них становятся солдатами или моряками. В общем, выбирают любую дорогу, чтобы уйти оттуда.

Но я не был непоседой. Клан Кераззи, к которому я принадлежу, считается богатым. Вы знаете, что хаэленцы объединены в кланы. Моему клану принадлежали первоклассные районы рыболовства и морской охоты, а на суше приличный кусок земли, где водилась дичь, хотя, по меркам Бероннена, это не так уж и много. Но моя семья отнюдь не бедствовала. У отца имелся шлюп, которым он командовал, и ещё пай в трех других судах. Мы жили в достатке в большом доме на побережье, куда течением выбрасывало плавник. Нам не нужно было покупать уголь, и мы меняли добычу на другие вещи. Иаи-аи, хорошая была жизнь.

Хаэленцы женятся рано, где-то около двадцати четырех, только-только из отрочества. — Там так надо, потому что в этом климате много детей умирает рано, и нужно использовать весь репродуктивный возраст целиком. Кроме того, жениться нужно за пределами своего клана, и каждый озабочен установлением связей. В этом, наверное, и кроется смысл того закона о моногамии и теоретического запрета на внебрачные связи. Браки устраивают родители, но сверяются с желаниями молодых — если от партнера может зависеть жизнь, то лучше выбирать того, кому ты нравишься.

Ларрека замолк и только затягивался трубкой. Когда он снова заговорил, его взгляд был устремлен поверх голов в ночной лес.

— Мы с Арен были счастливы. Мы могли бы попросить наши семьи построить нам дом рядом с домом моих родителей, и я бы стал работать с отцом. Но мы желали независимости. Так что Кераззи выделили нам кусок Бухты Северного Ветра — скупой, словно ростовщик, и бесплодной, как его жена, но с нг-нг-нг — возможностями. Понимаете, рыбу ловить там было неплохо, а штормы часто загоняли в бухту и больших тварей, охота на которых стоила затраченного труда и риска. А на холмах за бухтой заложили оловянную шахту. Шахтеры переправляли добычу по берегу, но я сообразил, что, когда они станут добывать больше, морской транспорт окажется лучше, а любой входящий в бухту корабль станет нуждаться в лоцмане. В конце концов так оной вышло, и мы ещё открыли маленькую таверну. Арен умела готовить, моряки после долгих рейсов бывали очень довольны, а из меня вышел отличный бармен, не боюсь похвастать. И у нас было четверо выживших детей, три мальчика и девочка, отличные детки.

Так что у меня имелся повод приносить жертвы богам. Я уже видел много чужестранцев и знал, что наши боги не правят Вселенной. Я, честно говоря, сомневался, есть ли они на самом деле. Однако мы страдали меньше других, и я играл честно. Кроме того, полезно иметь респектабельность. Отчего же не чтить ритуалы?

Так все и шло, пока после двадцати девяти лет такой жизни мы не поехали на Дэйстед…

Ларрека прервал свой рассказ. Джилл потрепала его по гриве, и он улыбнулся ей… с благодарностью?

— Дэйстед, сэр? — переспросил солдат с Огненного моря.

— Место сбора, — пояснил Ларрека. — Вы про это не знаете? Дело в том, что большая часть Хаэлена зимой солнца не видит, а растения на шкуре вымрут, если надолго останутся в темноте. Солнце бывает на нескольких полуостровах, выходящих к северу за Полярный круг, там зимой все и собираются. Этими собраниями правит закон и обычай. Кланы строят и содержат дома, запасы еды и организуют все необходимое, в том числе стараются, чтобы никто не затенял другого и каждый получил свою порцию солнца.

Моя семья имела свое место в Дэйстеде. Мы всегда приезжали и возвращались на лодке, потому что по суше приходилось переходить горную гряду, где зимой обычно держалась удивительно подлая погода. А на этот раз непогода застала нас на море. Мы потеряли мачту, нахлебались воды и попали в водок ворот. До берега добрался я один. Я схватил дочку за гриву, но лианы оборвались… ладно. Я влез на льдину, дрейфовавшую к берегу, и прихромал в Дэйстед — в основном чтобы дать знать нашему народу.

Он снова затянулся и помолчал, глядя на угасающее пламя в трубке. Темнота сгустилась, и очень медленно, почти незаметно над деревьями поднялся, посеребрив верхушки деревьев, серп Урании — единственное, что оказалось холодным этой ночью, кроме воспоминаний о зиме в Хаэлене.

— Я это вам рассказал не для того, чтобы вы меня пожалели, а чтобы описать ситуацию. Вам следует знать ещё кое-что. Помните, у разных народов разные способы поминания усопших.

Что делают кланы? Они дают ему или ей компаньона, который не отходит ни днем ни ночью, пока страдающий не исцелится. Рядом с горюющим всегда кто-то есть, готовый протянуть руку, поговорить или сделать что-нибудь еще, что понадобится. Обычно таких компаньонов несколько. Для многих это хорошо. По крайней мере, так лучше, чем бродить одному по стране, где часто бывает до ужаса пусто. Кроме того, в обычаях Хаэлена помогать соседу без ограничения, а жадность и скупость оставлять для чужаков, потому что никогда не знаешь, что и когда понадобится тебе самому от соседа. Так что родичи хотели мне добра. Но на протяжении трех октад моя семья жила более или менее сама по себе. В доме все время были гости, но то были охотники, шахтеры, моряки, рыбаки, торговцы — друзья, но не близкие, если вы меня понимаете. Я привык находиться в основном с женой и детьми. Мы страшно не любили толпы в Дэйстеде и держались отдельно — насколько это никого не обижало. А тут я внезапно оказался лишен частной жизни. И… ну ладно, Джилл поймет. Мне было чертовски больно, но не следовало обращаться со мной как с тем, кто потерял семью после двух или трех гипероктад совместной жизни. А они именно так и поступали. Таков обычай. И кроме того, нужно было что-то делать, чем-то заняться в эти долгие черные полосы между появлениями солнца. И от меня ждали почитания богов! «После того, что они со мной сделали?» — отвечал я сородичам. Это шокировало мой клан сильнее, чем что-либо другое: середина зимы — такое время, когда у всех жизнь висит на волоске. А я вызвал богов спуститься вниз и сразиться, как подобает мужчинам. Много тут рассказывать нечего. Вы понимаете, как надо мной сгущались тучи, и в основном по моей вине.

«Но никто не предположил, что у него временное помешательство, и не стал ждать выздоровления, — подумала Джилл, — потому что иштарийцы не знают, что такое сумасшествие».

— В конце концов я ушел, — продолжал Ларрека. — К тому времени солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы прожить вне дома, хотя то была бы достаточно жалкая жизнь — собирать ракушки и морскую траву на берегу и есть тех мелких зверюшек, которых можно подшибить камнем. Однако мои плохой характер меня же и выручил. Вскоре Дэйстед посетил поздний буран, по-настоящему злой. Нескольким он принес смерть, а остальным, когда кончилось топливо, — многие беды. Сейчас-то большинство хаэленцев невеждами не назовешь. Большинство из них, в отличие от моих родственников, не увидели в моем вызове Согам святотатства, но некоторые ужаснулись. Я не виню их за приверженность к старым суевериям. Вы, северяне, не знаете, как влияют на душу времена года, холод, мгла и зори, которые зовутся «мертвый огонь».

Так вот, среди большинства соплеменников я не пользовался популярностью. Я затруднил им очень важное дело — пережить зиму, так что мне вряд ли предложили бы новую жену. А холостяк не может рассчитывать на большее, чем низкооплачиваемая работа по найму, — если он не займется грабежами, что я в своем отчаянном положении всерьез рассматривал. Да, но был ещё и Союз. И торговля, которую он сделал возможной. Весной в наши гавани опять стали заходить купеческие корабли и искупать руду, соленых ихтиоидов, консервированные яйца бипена. Выглядел я тогда неприглядно, но сумел уговорить капитана взять меня в палубную команду. И за следующие сорок восемь с чем-то лет я объехал полмира. До тех пор я не знал, насколько он велик и удивителен. В конце концов я вступил в Зеру, а потом нашел и женщину, которая до сих пор со мной. И все, что у меня есть, я получил от Союза. Ребята, это далеко ещё не вся цивилизация — дальше броска копья. Но очень важная её часть. Попробуйте вообразить, как бы вы жили, не будь Союза. И спросите себя, не обязаны ли мы дать своим детям шансы не хуже собственных.

Ларрека согнул задние ноги и улегся. Все поняли это как намек на то, что рассказ окончен, и приготовились отдыхать. Джилл пристроилась около старого командира и обняла его рукой за шею. Грива сухо зашелестела. Она почуяла его запах, мужской запах горячего железа и табачного дыма, ощутила под кожей налитые, словно резиновые, мышцы.

— Ты мне никогда этого не рассказывал, дядя, — сказала она по-английски.

— Случая не было. — Он не произнес: «Как тебе рассказать о жизни вчетверо длиннее той, на какую ты можешь рассчитывать?»

— Как насчет поспать? — тут же перевел он разговор на другую тему. Ану выставит свое раскаленное брюхо, а нам предстоит пересечь суровую страну. Не упускай случая дать костям покой, солдат.

— Есть, сэр! Спокойной ночи.

Она провела пальцами по его мохнатой щеке. Кошачьи усы щекотнули ладонь. Вытянувшись на спальном мешке и прикрыв глаза согнутой рукой, она подумала о том, какой сон выберет себе Ларрека. И что приснится ей.

Или кто? Если выбирать, кого бы она выбрала?

Глава 14

В середине лета Истинное Солнце всегда начинало настигать Красного. Тем временем Злая звезда все росла и росла в небе. Как говорилось в старых рассказах, приблизившись вплотную, она превзойдет своего соперника по величине. Валеннен страдал от засух, а Огненное море исхлестывали штормы.

Не отставали от неё и тассуры. Последние несколько октад оверлинги строили флоты, разоряли покидаемые легионерами острова и разбойничали на торговых путях. Арнанак был слишком занят на берегу, чтобы самому всерьез пиратствовать. Однако на верфи в Улу для него трудилось столько рабочих рук, сколько он мог собрать. Несколько кораблей он одолжил рейдерам, которых направил к восточному побережью и архипелагу Эхур. Они отвлекали внимание и силы противника от той сухопутной кампании, которую планировал Арнанак. Несколько вымпелов он держал в резерве, и теперь, кажется, настало время сомкнуть кольцо.

Легион Зера теперь сидел только в Порт-Руа, совершая безуспешные вылазки в те прибрежные районы, которые меньше года назад цивилизация считала своими. Объединенные Арнанаком, воины Валеннена отбивали такие набеги либо скрывались с глаз, предоставляя противнику атаковать пустоту.

Арнанак не был этим доволен. Пока у Союза имелась здесь база с морским снабжением, его фланги и тыл оказывались в слишком большой опасности для планируемого им движения дальше на юг. Надо было спешить. Разведчики и шпионы докладывали со всего Союза, что движения подкреплений не наблюдается, но все могло перемениться. И пока этого не случилось, нужно осадить Порт-Руа с суши и заблокировать с моря, чтобы ни один солдат не подошел к городу перед последней битвой.

И для того Арнанак возглавил флотилию. Они подошли к острову Замок, опрокинули слабую охрану, всласть пограбили и снесли каменные строения, возведенные агентами Союза, чтобы их не превратили в крепости. Арнанак желал, чтобы тассуры остались хозяевами на островах, а ещё лучше — сменили тамошних жителей. Кроме того, он хотел узнать, как станет действовать его флот, организованный по образцу флота легионеров. Надо было потренировать молодых мужчин и отвертеться от скучных обязанностей Оверлинга оверлингов.

Когда флот возвращался на северо-запад, корабли разметало тайфуном. Он не боялся гибели кораблей — его люди привыкли к сильным ветрам. Но у него оказалось всего два корабля, когда он заметил судно из Бероннена.

— О-хой! Парус!

Крик впередсмотрящего будто выдернул Арнанака на корму. Море катило высокие волны, по их серо-зеленым телам ползли кружева пены. Ослепляли и жалили срываемые ветром с гребней соленые брызги. Неслись нависшие серые тучи, и высокие облака клубились в их промоинах. Сквозь разрывы туч прорывались двойные солнечные столбы, окрашивая воду и небо в два цвета, от волн летели радуги. Ветер был почти холодный. Журчала и рокотала вода, палуба уходила из-под ног.

Арнанак заметил вдалеке странный корабль. За ним на фоне туманного горизонта возвышался пик вулкана Черного острова. Из жерла горы поднимался дым. Арнанак навел купленную когда-то у торговца подзорную трубу. Резче выступили обводы корабля — не узкий низкобортный корабль валенненцев, а высокобортное двухмачтовое судно, какие строят в Бероннене.

«Транспорт Союза идет в Порт-Руа», — решил Арнанак и протянул трубу своему помощнику Юсайюку.

— Он явно один. Пойдем на перехват и дадим «Ненасытному» сигнал подойти.

— По-моему, это легионер, а не купец, — осторожно заметил Юсайюк. Похоже, у них там охрана на борту, и баллисты уже взведены.

— Тем больше причин посмотреть на них поближе. И не страшись. Мы можем юлить вокруг них, как клыкач-рыба вокруг морского толстяка.

Лицо Юсайюка окаменело.

— Я не говорил, что боюсь. Арнанак скупо улыбнулся:

— Я тоже этого не сказал. Честно говоря, мне немного не по себе. Не знаю, зачем сюда заявился этот корабль.

«Потому что если противник решил наконец любой ценой удержаться к северу от экватора… Нет, не так. Почему тогда одинокое судно? А может быть, это конвой, и его, как и нас, разметало бурей? Или оно везет что-то из того, что люди придумали для битвы…»

Арнанак отогнал мысли. Нет резона беспокоиться, пока он не знает намерений чужаков и их возможностей. А потому — смело вперед! Его судьба рождается в танце Трех, в мощных ритмах Истинного Солнца и Янтарной звезды, и в хаосе, что несет Бродяга, чья свободная воля может дать начало новому циклу судеб.

На палубе «Прыгуна» раздались команды — судно меняло галс. Для перехвата чужого судна надо было идти почти по ветру. В громовом шелесте парусины повернулись реи грот-мачты. Арнанак приказал поставить грот, но по совету помощника убрал кливера и стаксели. «Ненасытный» поступил так же. Оба судна рванулись вперед.

Матросы рассыпались по местам. Палубная команда бросилась к абордажным крючьям. Лучники полезли на мачты. Часть стала наготове у весел. Остальные отвязывали бревна и скрепляли их «ласточкиным хвостом», собирая платформу, ведущую от мачты. На ней уже приготовились к прыжку на чужой корабль несколько воинов, следующая партия стояла рядом. Арнанак был среди первых. На нем не было доспехов, кроме шлема и наплечников — они утянули бы его на дно, упади он за борт, — а из оружия имелись только щит, копье и меч.

Платформа нависла над водой. Он стоял на её краю, балансируя при качке и рыскании корабля. Попутный ветер шелестел одеждой и трепал листья гривы. Пахло солью и простором. К нему подошел его сын, Игини, и спросил:

— Можно ли мне возглавить группу вторжения, когда мы нападем?

— Нет, это моя работа, — сказал Арнанак. — Но ты можешь идти сразу за мной. — К нему тотчас вернулась прежняя мысль: насколько глупо вождю возглавлять каждую стычку. Но ему, пожалуй, не увидеть, как тассуры станут цивилизованным и трезво рассчитывающим народом. — К тому же, если они достаточно сильны, нет смысла рисковать потерями, тем более что мы и так с добычей.

— Как это? Они же нападут на наших братьев на берегу!

— Лучше сказать, что они попадут в расставленную нами западню. Честно говоря, я бы с ними не связывался, но мне хочется заглянуть к ним на палубу и понять, насколько всерьез Сехала хочет удержать Порт-Руа.

Арнанак снова поднял подзорную трубу.

На корабле южан готовились к бою. Среди матросов он заметил немногочисленных легионеров. Возможно, их много внизу, готовых неожиданно выпрыгнуть на палубу, но Арнанак в это не верил: они вряд ли рассчитывали на такую встречу. Когда приходила Огненная пора, торговые экипажи тоже умели сражаться. И тем не менее корабль не походил на военный транспорт. Это могло оказаться посыльное судно, отдельный рейс снабжения или корабль, везущий персону со специальной миссией.

Так подходить или нет? Они встретят тассуров как следует. Два удачных попадания из носовой и кормовой баллист могут разнести в щепки его корабли. Его самого могут убить, и выкованный им Союз рассыплется… Но в деле нельзя без риска. А выиграть он мог сокровище или неоценимой важности сведения…

А что это за фигура вышла из рубки? Две ноги, горизонтального тела вообще нет, завернуто в материю, на голове пряди, перехваченные лентой…

— Сражаемся! — проревел Арнанак. И пока вокруг него слышались крики и бряцание оружия, он наклонился с платформы и сказал Юсайюку:

— Слушай, у них на борту человек. Если мы его захватим, то кто знает, что он может рассказать, какой мы сможем за него получить выкуп или какую заключить сделку? Так что давай к ним поближе и быстро на абордаж. Я поведу штурмовую группу. Но нам нужен только человек. Едва он окажется на борту, отдавай швартовы — и вперед. Дай «Ненасытному» сигнал, чтобы штурмовали с правого борта, пока мы нападаем с левого.

— Человек? — с сомнением произнес Юсайюк. Как большинство тассуров, он об этих чужаках слышал только слухи, но те, кто слухи передавал, шептали о чародействе.

— Я не знаю, что он может против нас применить, — признал Арнанак. Ву-ва, худшее, что может случиться, — нас убьют. А уж Союз никогда не дал бы нам по собственной воле доступа к одному из этих. — Гордо вскинув голову, он добавил: — А кроме того, я ведь в союзе с даурами.

Юсайюк и другие, кто слышал эти слова, сделали знак от сглаза. И все же Арнанак смог их воодушевить. Хотя никто точно не знал, какой силой обладают дауры, они жили гораздо ближе людей.

Луч Поджигателя выхватил из дымки беронненское судно, и оно будто вспыхнуло огнем.

С верхушек мачт на палубу посыпались стрелы. Камень из баллисты поднял фонтан на расстоянии полета копья от «Прыгуна». Оба варварских судна спустили паруса и пошли на веслах. Они так удачно приблизились к южанину, что паруса — его единственный движитель — понесли его прямо между кораблями противника.

Арнанак видел, как человек с помощником передавали солдатам какие-то трубы с ложами, похожими на арбалетные. Солдаты и матросы неумело прицелились. Он увидел, как один из его лучников согнулся, упал с мачты и разбился о палубу. Но чем это хуже смерти от стрелы? Да и времени бояться уже не было.

Еще раз ударили весла, и корабли соприкоснулись. Абордажные крючья впились в борт беронненского корабля.

Более быстрые и маневренные, корабли северян уступали южанам в высоте бортов. Благодаря одному этому преимуществу в дни расцвета Союза пираты часто не рисковали нападать на его корабли. Но Арнанак придумал свою абордажную платформу и широко развернул их строительство.

И та, на которой он сейчас стоял, возвышалась над пушечной палубой противника. Он спрыгнул вниз. Его меч зазвенел, столкнувшись со сталью врага.

Беронненцы навалились на него скопом. Он отскочил от опускающегося клинка, перехватил щитом удар топора, врубился в мясо и кость. Кто-то вскрикнул. Слышалось хриплое, тяжелое дыхание, в холодном воздухе поднимался пар от разгоряченных шкур. Все новые и новые тассуры спрыгивали на палубу. Им удалось захватить плацдарм.

Поверх шлемов и голов Арнанак увидел человека. Тот стоял на фордеке рядом с легионером, И держал в руках чародейское оружие. Но в водовороте схватки оно было бесполезным — выстрел одинаково мог достаться и врагу, и другу. «Как бы там ни было — вперед!» Он испустил боевой клич народа Улу и рванулся в бой.

И с ним его войны. Противники не ждали массированного прорыва в одном месте — это не было в обычаях пиратов, пытающихся захватить судно. Арнанак с товарищами прорубился сквозь их массу и рванулся к трапу.

Игини опередил отца и первым вскочил на трап. Человек поднял свое оружие и нажал на крючок. Голова Игини взорвалась кровавым пузырем, и он свалился на палубу бесформенной красной грудой. Арнанак метнул топор. Он мог бы убить, но хотел только оглушить. Обух топора попал человеку в диафрагму. Он согнулся пополам и осел на палубу. Арнанак дотянулся до этой твари и схватил в охапку. Легионер, стоявший рядом с человеком, дрался с остервенением. Явно превосходящие силы противника загнали его на ростры.

Южане яростно нападали на маленький отряд, прижимая его к борту. Бойцы Арнанака пока ещё удерживали трап. Он сам подскочил к фальшборту, под левой рукой у него болтался человек, а правой он махнул Юсайюку. Помощник дал команду убрать абордажные крючья, и «Прыгун», движимый веслами внешней стороны, прошел вперед так, чтобы его фордек оказался под Арнанаком. Арнанак прыгнул. Гребцы Юсайюка удерживали корабль на месте, пока за ним не последовали остальные.

Вернулись не все. Одни, блокированные в середине корабля, могли теперь полагаться только на милость противника. Другие легли мертвыми, и среди них — Игини, полный жизни и радости. Но мужчина может гордиться потерей сына или жизни ради такого трофея, как пленник-человек.

— Отходим! — крикнул Юсайюк.

Из-за носа транспорта показался «Ненасытный». Только его нападение с правого борта и сделало возможным успех дерзкого рейда Арнанака. Оба тассурских корабля снова подняли паруса, и те сразу наполнились ветром. Теперь беронненцам их не догнать.

Человек встал, шатаясь, и что-то выкрикнул. Легионер, который пытался его защитить, появился у фальшборта. Он тащил коробку, которую явно в спешке принес из каюты. Хотя корабли разделяла широкая полоса воды, он обвязал коробку тросом, раскрутил и бросил. Этот отчаянный бросок оказался успешным — коробка ударилась о рубку и упала на палубу.

— Выбросить за борт! — крикнул Юсайюк, ибо коробка могла содержать смертельную угрозу.

Человек не понимал по-тассурски, но увидел, как матросы бросились выполнять приказ.

— Нет! — завопил он по-сехалански. — Я без этого умру…

— Отставить! — скомандовал Арнанак. — Этот сундук мы сохраним. — И добавил по-сехалански для человека (голос его был резок из-за Игини): — Я хочу, чтобы ты ещё пожил. По крайней мере какое-то время.

Глава 15

Младший лейтенант Конуэй прибыл на Мундомар в составе большой группы летчиков. Старый войсковой транспорт был переполнен. Все приходилось делать по очереди, по номерам. Залезать в нишу, где до тебя уже кто-то спал, как в ячейку огромных сот, и лежать там, слушая храп братьев по оружию и ощущая издаваемый ими запах. Это как-то не очень гармонировало с идеей крестового похода на выручку благородным пионерам, осаждаемым ордами чудовищ, или спасения человечества в звездных битвах. Конечно, Конуэй не был настолько наивен — старый дядя Ларрека бывал довольно-таки откровенным в своих воспоминаниях, — но все же он воображал себя кем-то вроде легионера. Но не пришлось ли ему стать просто винтиком военной машины?

Зато он торжествовал при игре в покер, за что должен быть благодарен суровой школе сестрицы Джилл. Он начал вспоминать и представлять себе, что она там делает, и как там мать с отцом, и Алиса с мужем и ребятишками. Он скучал по ним гораздо больше, чем по кому-нибудь на Земле.

Чем ближе становилась цель, тем сильнее росло напряжение в конвое. В межпланетном пространстве их наверняка уже засекли наксанцы, чей флот тоже крутился возле этой звезды. Если они решат напасть…

Напряжение перерастало в страх. Наксанцы атаковали. И военным летчикам ничего не оставалось, как сидеть и ждать, подобно сардинам в консервной банке. Если бы им досталось прямое попадание, они бы об этом даже и не узнали. Конуэй на своей шкуре понял, до чего удачно американское выражение «страх вышел потом». По запаху собственного пота он мог бы заключить, что весь яд, который только вырабатывается его телом, выходит через кожу.

После многих часов, наполненных маневрами и расчетами, кратких вспышек боевой оборонительной активности и многих часов ожидания противник, очевидно, решил, что цена победы окажется слишком велика, и отозвал свои силы. Конвой подсчитал свои потери. Погиб рейнджер, в непосредственной близости от которого взорвался снаряд. Половину корпуса разворотило. Команда находилась в скафандрах, но некоторые оказались пробитыми, а люди получили контузии различной степени, термические и радиационные ожоги. Конвой подобрал тех, кого удалось спасти, и распределил их по оставшимся кораблям.

Летчикам с транспортного корабля нашлось занятие по уходу за ранеными на протяжении всего конца перелета. Дон Конуэй узнал, как выглядят перемолотые кости, сваренные заживо лица и выжженные глаза, что такое понос и рвота и как люди теряют волосы, кожу, мясо и разум. Он и раньше видел смерть — смерть животных и нескольких софонтов, но то была мирная кончина. Теперь он понял, почему ещё год после гибели тети Эллен в Далаге Джилл снились кошмары. Он даже думал, что из-за этого она так сильно привязалась к Ларреке.

Но тетя Эллен стала жертвой слепого случая. Эти же люди умерли, умирают, останутся калеками — если не удастся клонирование — ради великой цели. Верно ведь?

Поначалу их часть разместили возле Бартона — столицы Элефтерии, самого большого поселения людей на Мундомаре. Военные действия по всей планете шли вяло. Фронт стабилизировался, что Конуэй про себя считал патовой ситуацией. В небе, на суше и на море происходили отдельные стычки.

— Ты подожди, — предупреждал его Эйно Салминен. — Это затишье из-за недостатка снабжения с обеих сторон. Сейчас Земля и Накса вольют свежую кровь, и скоро будет весело.

— Почему нам их не блокировать? — спросил Конуэй.

— Они бы попытались блокировать нас. Битва с тяжелым ядерным оружием началась бы на спутниковой высоте, а может быть, и в атмосфере. Такое сражение напрочь разрушило бы ту самую планету, за которую мы, как предполагается, воюем. А того хуже, могла бы начаться тотальная война между материнскими планетами.

Конуэй понял, насколько это было мудро. Ни элефтерийцы, ни тсейякканцы не обстреливали города противника. Последние, стремясь вернуть себе Сигурдссонию, оккупировали некоторые поселения элефтерийцев, но он научился презрительно улыбаться (про себя) тем леденящим кровь историям, которые ему довелось услышать. Если проверить, то всегда оказывалось, что все ужасы сводились к неизбежным в бою случайностям вроде попавшего под шальную пулю ребенка. А военные власти тсейякканцев обращались с пленными людьми настолько же гуманно, насколько люди с тсейякканцами. Это походило на правду — тем более что военная цензура не пропускала сообщений на подобную тему.

Он был рад выбраться наконец из звездолета и свободно пройтись по открытому и безопасному месту. Однако оказалось, что на свободе делать особо нечего. В Бартоне почти не было ночных клубов, действующих театров и тому подобного. На Земле они показались бы скучными, переполненными и дорогими — уж лучше торчать на базе и смотреть стереовизор. Некоторые благотворительные организации пытались поближе познакомить граждан Элефтерии и их новых союзников, устраивая танцы и приглашения в дома. Но в общем и целом успеха они не достигали. Местные, несомненно, были приятным народом, смелость и преданность своему делу оказались у них просто фантастические, но не были ли они — как бы это сказать — малость зациклены?

Одна девушка спросила его во время танца:

— Почему вас так мало приехало? Другая девушка, которую он пригласил было провести вместе вечер отказалась:

— Я работаю на военном заводе, и работа каждый день, так что уж извините. Нет, не надо меня жалеть. Я делаю то, что хочу — служу своему делу. Вам этого не понять, вы всегда жили в довольстве и покое.

Хозяин, у которого они обедали и малость перепили, сказал:

— Да, я одного сына уже потерял. И там у меня ещё двое. Земля поставляет оружие, а мы — пушечное мясо.

Когда Конуэй заметил, что то же верно насчет Наксы и тсейякканцев, хозяин обиделся.

За городом были дороги, прогулки по которым могли бы и понравиться. Но Конуэя они не привлекали. Как тщательно ни пытались переделать местность на земной лад, она оставалась однообразной, жаркой, влажной и почти всегда уныло заорганизованной. Среди посаженных по ранжиру деревьев и распланированных полей ему не хватало дикого иштарийского пурпура и золота, ему не хватало солнца, лун, звезд. Конечно, элефтерийцы были горды своей планетой. Но он не был обязан делить с ними это чувство.

Его часть послали на фронт. Действия разворачивались. Но слово «фронт» обернулось почти что пустым звуком. Тсейякканцы удерживали часть Южной Сигурдссонии. Иногда они отступали, а элефтерийцы наступали — или наоборот: то ли в результате стычки, то ли в ходе выполнения какого-то большого плана. Точно так же люди имели плацдарм в западной части Хатхары и на островах этого континента. Вне этих районов случались отдельные схватки в воздухе.

Эскадрилья Конуэя шла в свое первое патрулирование. Когда из наушников донеслось сообщение, что им наперехват идут воздушные силы противника, ему показалось, что он сходит с ума. Это бред, никто ведь не хочет убить его его, которого все так любят. А тем временем его пальцы сами делали все, чему их обучили, и вот так находиться пассажиром в собственном теле тоже было странно. И тут появились тсейякканские самолеты и началась драка, как между двумя роями ос. Времени бояться не осталось.

Он понял, что испытывает радостное возбуждение — как при игре в покер, когда ставка больше, чем можешь позволить себе проиграть…

…И вдруг у тебя на руках оказываются четыре дамы. Самолеты противника летели, как капельки между свинцовым небом и ртутным морем, но были не лучше, чем его «Акула», а их пилоты явно не прошли его учебной тренировки. Один атаковал его самолет. Конуэй сманеврировал в сторону от трассирующей дорожки, перевернулся через крыло и поймал бандита в свой прицел. Остальное доделала автоматика — вспышка фейерверка и долгая, дымная спираль уходящего вниз горящего самолета. От перегрузок Дональд почувствовал головокружение, словно слегка опьянел. Он что-то кричал от радости, пока не увидел второго противника, и тут он стал так занят, что было не до крика.

Дональд не смог бы поклясться, что второй самолет сбил тоже он. Он знал только, что его эскадрилья выиграла бой и со славой возвращалась на ничем другим не знаменитую базу в джунглях. Ценой малых потерь они почти начисто уничтожили целую эскадрилью противника.

Вот только в эти «малые потери» входил Эйно Салминен, лучший друг Конуэя по службе, который женился как раз перед отлетом с Земли. Дважды Конуэй пытался написать в Финляндию, но так и не смог. Каждый раз, когда он брался за письмо, у него всплывала мысль: был ли женат тот летчик, который тогда попал под огонь его пушек? «Я не чувствую себя убийцей. Это война или я, или он. Я просто интересуюсь».

По крыше барака стучал дождь. Кондиционера не было, и влажную духоту барака наполняли испарения болот. Люди, собравшиеся возле стереовизора, разделись до трусов. Ходить совсем голым не решался никто. Конуэй подозревал — по крайней мере сам он не разделся бы из опасения быть неправильно понятым — его друзья могли бы принять это за предложение или провокацию, — а может быть, он сам уже заразился их предрассудками? Непривычная обстановка и одновременно отсутствие женщин приводят к сдвигам в уме. В конце концов, садиться на стул голой задницей просто неприятно.

Из Бартона передавали запись последних новостей. В основном сообщалось о праздновании на Земле Рождества и хануки — в этом году особенно пышном из-за роста популярности Общества Всемирной Любви. Но была там и история о находке полного скелета неандертальца в Северной Африке, и почти полное изложение сообщения о том, как повернул назад «Аполлон», чтобы спасти маленького мальчика в сломанном моношаттле, и отчет об открытии новой термоядерной электростанции в Лиме, информация об острой предвыборной борьбе в России и сообщение о том, что король моды из Бангкока повелел носить треугольные плащи… Где-то ближе к концу промелькнула сводка о стычке межзвездных сил Земли и Каксы в секторе Веги. На Мундомаре без перемен.

Майор Сэмюэль Мак-Доуэлл, элефтерийский офицер связи, выругался.

— Вы заметили, от какого числа лента? В этот день убили мужа моей сестры.

— Да? — переспросил кто-то. — Примите мои соболезнования.

— И не только сто, — добавил Мак-Доуэлл, — Враг вышел из джунглей и перестрелял всех в той деревне, где побывал его взвод. Террористы, гады.

— Своих людей в Хат'харе вы называете партизанами, — не смог промолчать Конуэй.

Мак-Доуэлл уставился на него тяжелым взглядом:

— Вы-то сами за кого болеете, младший лейтенант?

В духоте барака Конуэй почувствовал, как кровь прилила к лицу.

— Я не болельщик, а боевой летчик, майор! — отрезал он. — «Я ведь не обязан вытягиватьсяпо стойке «смирно» перед старшим по званию иностранным офицером?» — Он чуть не добавил, что на Земле есть поговорка о зубах дареного коня, но сдержался. Если Мак-Доуэлл настучит капитану Якубовичу, младшего лейтенанта Конуэя могут вызвать на ковер. А кроме того, этот бедняга искренне горюет, и для него эта война — вопрос жизни и смерти. — Не имел в виду вас обидеть, сэр.

Майор уже несколько остыл:

— Я ведь не фанатик. Если бы эти жабы вели себя разумно… да ладно, я не про то. Для Земли все это — мелочь, шуршание за кадром или того меньше. Они там не видят, что мы кровью истекаем.

Серией быстрых и блестящих действий летчики очистили небо. Тсейякканцы не смогли им ничего противопоставить. После этого перерезать коммуникации и отрезать силы вторжения от их баз оказалось нетрудно. Лично Дон Конуэй пустил на дно один надводный корабль и, возможно, одну субмарину. Но в следующий вылет его зацепило ракетой — такое стало вдруг неожиданно часто случаться с самолетами его полка. Он катапультировался и болтался в океане, пока его не подобрал спасатель.

Этим он заработал неделю отдыха для восстановления сил в Бартоне. Ему в отель позвонил вежливый джентльмен с Земли, попросил о встрече и угостил таким обедом, о самой возможности которого на Мундомаре Конуэй не подозревал. После многих теплых слов джентльмен в конце концов перешел к делу.

— Я слыхал, что вы были на Шканском побережье. Об этом месте дьявольски трудно получить достоверную информацию. Элефтерийские власти все держат в секрете и, вообще говоря — извините, лейтенант, но ведь вы не элефтериец? Вы — э-э — находитесь под юрисдикцией Мировой Федерации, что можно сейчас рассматривать как ваше подданство, — если говорить о том, кому вы должны быть лояльны. А в Федерации имеются люди — важные люди, — которые хотели бы точно знать, насколько обоснованны подозрения о наличии нефти в Шканском регионе.

— Как? — удивился Конуэй.

— Именно так. Я сам не геолог, но все очень похоже. На Мундомаре шла необычная эволюция, которая началась ещё в пылевом облаке и создала крайне необычную планетологию и биохимию. И здешняя нефть содержит некоторые настолько необычные компоненты, такое исходное сырье для органического синтеза, например, лекарств, что… Мы, конечно, могли бы сами синтезировать такие вещества, но выкачать их отсюда и доставить туда в тысячи раз дешевле… Еще по одной? Официант, будьте добры!.. Вопрос в том, что после заключения мира и раздела планеты эти районы должны оказаться в дружественных руках, а не в руках неблагодарных сукиных сынов, которые вздуют цену до небес, или вообще в руках этих квакушек. Если бы на Земле могли точно и конфиденциально знать, о каких точно территориях идет речь, то и военную кампанию можно было бы спланировать получше, и политические цели стали бы яснее. Я понимаю, что у вас нет полной информации, но каждая крупица может помочь. Я имею в виду помощь Федерации.

Конуэй чуть было не сказал, что ничего не знает, а если бы и знал, то не стал бы помогать спекулянтам, наживающимся на чужой крови. Но он вовремя овладел собой и сказал то, что следовало сказать согласно моментально разработанному им плану. Он говорил слово за словом, а землянин ставил выпивку за выпивкой, и Дональд закончил вечер в компании такой девушки, которую только могло нарисовать его воображение.

Он не думал, что этого топтуна очень уж смутит счет, который ему придется оплатить в обмен на всю эту туфту. В конце концов, его отпуск подходил к концу, и надо было возвращаться на войну.

На некоторое время война превратилась в полеты над глухоманью. Он обстреливал указанные районы и не получал ответов в виде пуль или ракет. Но беспокоило то, что такой работе не было видно конца.

— Они не уходят, скользкие вонючки, — сказал один капитан из бронепехоты. Однажды у Конуэя перегорел генератор, и он сел на вынужденную около элефтерийского аванпоста в недавно отбитой деревне. Руины мокли под дождем, стлался сладковатый запах гниения. Люди редко давали себе труд хоронить наксанцев, потому что их трупы не заражали людей. Капитан плюнул на один из них.

— Им тут легче выживать, чем нам. А родной мир их снабжает… — Он перевел глаза на загородку, за которой сгрудились пленные. С ними обращались без жестокости, но никто не знал их языка, а врачей, которые умели бы лечить инопланетян, не хватало. Огромные, бесформенные, сургучного цвета твари старались помочь друг другу чем могли.

— Их ещё много будет, — сказал капитан. — Горячее дело близится. Без работы не соскучишься, лейтенант.

Конуэй летел высоко над облаками, в стратосфере. Под ним сияла белизна, вокруг темно-синее небо и его боевые товарищи. Наверху светило солнце и несколько самых ярких звезд. Но он видел только Иштар.

И чувствовал её, слышал, чуял её запах и вкус. Как бесконечно высок им казался отец рядом с маленьким Доном, какая красивая была мама. И без Джилл и Алисы тоже трудно было жить. Когда появился Ларрека, Дон страшно ревновал его к Джилл, которой старик явно оказывал предпочтение. Зато именно его отец взял с собой в путешествие по Джайину, и только они вдвоем встречали туманный рассвет. Он вспоминал леса и моря, и как он впервые открыл для себя искусство Земли, и этот тройной рассвет на восхождении в Грозовых горах…

В наушниках пискнуло. Что? Неужто ещё остались эти бандиты?

Скорость их приближения была просто пугающей. Таких они ещё не видали. Зрелище острых стреловидных крыльев и эмблемы в виде колеса бичом хлестнуло по нервам. Накса. Сама Лига. Местные пилоты были любителями, полуобученными колонистами на случайных машинах. Теперь Накса последовала примеру Земли и прислала регулярные летные полки.

— За скальпами, парни! — крикнул командир Конуэя. Эскадрильи сцепились.

Когда он пришел в себя, шел дождь. Обломки самолета был почти скрыты джунглями. Он не помнил, как его сбили, не помнил жесткой посадки.

Он осознавал только боль. Вокруг все было в крови. Левая нога превратилась в мешок боли, набитый осколками костей. Сквозь дурман в мозгу он подумал, не сломал ли он и ребра, потому что дышать даже неглубоко было очень больно. На фоне мира виднелась царапина. Она была на правом глазу.

Он попробовал включить рацию. Безрезультатно. Люк кабины был сорван. По нему хлестал и стекал дождь. Где аптечка?

Где эта, мать её так, аптечка?

Наконец он отыскал её и попытался нанести аэрозольную повязку, унять боль хотя бы настолько, чтобы можно было думать. Баллончик выпал из дрожащей руки. Он попытался дотянуться до него, но мешали привязные ремни и невыносимая боль.

Потом стало теплее, пришло беспамятство. Трещина в мироздании потускнела, а следом и весь мир. «Уходи, смерть, — подумал кто-то вне его. — Тебя сюда не звали».

— А почему нет? — спросила ласковая тьма. «Потому что… Я занят, вот почему».

— Хорошо. Я подожду.

ПОГИБЛИ В БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЯХ: Ст. лейт. Джан Г. Барнвельд, мл. лейт. Дональд Р. Конуэй, мл. лейт. Джеймс Л. Камикона…

ОПЛАКИВАЮТСЯ: Кех'твиз-а-Сак Дзуакский, Вхиккр Храбрый, сын Нова Раккари…

Глава 16

Теоретически Дежерин мог сноситься с Примаверой по любому поводу прямо со своего рабочего места. Практически же ему нужен был отпуск из этой пустыни не меньше, чем всем его людям. И к тому же электронный образ не заменял живого присутствия. По отношению к первому гораздо легче оставаться холодным и безличным. И потому он довольно часто ездил в город для консультаций, да и просто для отдыха. Те, кто сильнее всего возражали против его миссии, видели перед собой живого человека, понимали, что не он это придумал, видели, что он болеет за интересы Иштар и что он может попытаться повлиять на правительство, чтобы изменить его политику.

Проведя пару часов за решением технических проблем в конторе у Спарлинга — наиболее естественное место для распоряжения ресурсами, которых требовал проект, — он вдруг услышал от инженера:

— Вот что я вам скажу. Сегодня в Стеббс-парке выступает Аниеф — лучшая сновидица. Что, если вы пойдете ко мне обедать, а потом мы вместе пойдем на представление?

— Вы очень любезны, — удивленно ответил Дежерин.

— Так и вы оказались не таким уж плохим человеком. И потом, чем лучше вы будете знать местную культуру, тем больше надежды, что вы попытаетесь помочь её спасти.

— Я пытался разобрать некоторые записи таких выступлений из ваших архивов. Это не просто.

— Еще бы. Они не просто на иностранном языке. Здесь музыка, танец и драма имеют гораздо больше оттенков, чем мы, люди, можем даже себе вообразить. Но во время представления Аниеф я вам буду комментировать происходящее.

— А наш разговор не помешает другим?

— У меня в браслете микропередатчик, а вам я дам микроприемник вставите в ухо. Так что мы не станем шуметь и никого не побеспокоим. Я думаю, что сегодняшнее представление её сна, каково бы оно ни было, будет включать ветер как один из элементов языка… Зазвонил телефон.

— Извините.

Спарлинг ткнул рычажок.

На экране проявились резкие черты Боггарта Хэншоу. Он был как-то зловеще серьезен — похоже, ненамеренно.

— Плохие новости, Иен. Я подумал, что тебе, как её близкому другу, надо бы узнать сразу.

Мундштук трубки в зубах Спарлинга треснул и переломился. Автоматически подхватив чашечку, он с преувеличенной осторожностью положил её в пепельницу. Пепельницей служила радужная раковина шелозавра…

— Ларрека позвонил из Порт-Руа. Джилл Конуэй захвачена варварами.

…которую она ему подарила. Дежерин вскочил со стула.

— Qu'est-ce que vous elites?^[12]

Спарлинг махнул ему рукой: сядьте на место.

— Поподробнее, пожалуйста, — попросил он.

— Они одолжили корабль у легионеров Калэйна Славного на побережье Далага, но тамошний комендант дал им в сопровождение лишь малочисленную охрану. Он божился, что ему нужен каждый меч для обороны Северного Валеннена, — говорил Хэншоу. — Это могло быть правдой. Однако вышло так, что их встретила пара валенненских галер, несомненно, пиратских, и атаковала в Огненном море. Их взяли на абордаж, и часть пиратов была перебита и захвачена в плен, а часть ретировалась после захвата Джилл. По результатам допроса пленных — Ларрека не сказал, как их допрашивали, — он считает, что именно похищение и было целью нападения. Когда их предводитель увидел, что человек уже у него на борту, они отступили. Это дает надежду. Если она им нужна как заложница или аргумент в переговорах, они не будут причинять ей вреда — по крайней мере намеренно. Их корабли намного быстрее, и преследование не дало бы результата, так что Ларрека пошел своим курсом. Это случилось дня три назад. Он вызвал меня сразу же по прибытии.

Спарлинг ощутил тошноту.

— Что вы имеете в виду — «не причинят ей вреда»? На чистой иштарийской пище…

— Ларрека — сообразительный старый черт. Как только он увидел, что её похитили, он тут же кинулся за её питанием и перебросил коробку к ним на палубу.

Спарлинг осел на стуле. «Хотел бы я, чтобы Бог для меня был не только прозвищем нашего мэра. Я бы его возблагодарил».

И потом: «Но в этой адской стране они просто могут не сообразить, что она не выдержит того, что им кажется естественным. Да ещё и неизвестно, какое суеверие может ими овладеть».

Спарлинг взял себя в руки.

— Я отправлюсь туда. Проверьте, чтобы для меня нашелся быстрый экипаж с хорошим радиусом действия. Хотя сначала я посмотрю, что могу сделать отсюда. Потом позвоню.

— Ладно. А мне… мне надо ещё её семье сообщить…

Изображение Хэншоу на экране померкло.

Спарлинг обернулся к Дежерину. Загорелое лицо офицера стало пепельно-серым, и на нем двумя яблочками мишени выделялись черные глаза.

— Вы слышали, — сказал Спарлинг. — Что бы вы предложили?

Дежерин пошевелил губами, прежде чем ответить.

— А что у вас на уме?

— Не волнуйтесь, ничего опрометчивого. Я попробую поторговаться за её освобождение. Но если они не пойдут на контакт или выставят невыполнимые условия, я им покажу, что в их же интересах вернуть её целой и невредимой.

— Вы станете угрожать?

— А что делать? Силу они понимают. Когда мы начнем топить их корабли, разрушать дома, рассеивать любую вооруженную банду, которую только увидим, до них дойдет. «А если Джилл умрет…»

— Коллективная ответственность, — медленно кивнул Дежерин. — А мой отряд должен предоставить средства.

— У вас они есть. А у нас — ни одной боевой машины. Мы не рассчитывали, что они понадобятся. — Злость поднималась, как ртуть в термометре. — Ладно, долго вы ещё собираетесь вот так сидеть? До сих пор боевые самолеты, что вы привезли с собой, не были вам нужны. Теперь вы можете наконец оправдать свое присутствие на Иштар!

Дежерин собрал свою волю в кулак.

— С моей стороны это было бы неподчинением приказу. Ни при каких обстоятельствах, кроме прямого нападения, ни один человек — и ни одна машина не могут принять участия в боевых действиях против туземцев. И в основе этой политики лежит не идеализм. Если мы вмешаемся в локальные стычки…

Левая рука Спарлинга стиснула подлокотник кресла, правый кулак со стуком ударил по левому. Иен заговорил, сам удивляясь, насколько ему удается владеть собой:

— Вы не думаете, что в гораздо большей степени провалите свою миссию, если спровоцируете полный её бойкот плюс бойкот всего вашего персонала? Если вы откажетесь её спасать, случится именно так. И об этом позабочусь я сам. Дежерин наклонился к нему, как через пропасть.

— Как вы не понимаете? — почти умоляюще произнес он, — Я сразу пошлю запрос на разрешение. Мне самому она дорога.

— И сколько времени ваш посыльный корабль будет добираться до Земли? Сколько времени эти заплывшие жиром штабные мозги будут думать — перед тем как отказать?

Тон Дежерина стал более жестким.

— Если я ослушаюсь, меня снимут. После всех хлопот, что вы причинили Космофлоту, мой преемник окажется гораздо менее simpatico^[13]. Я выдержу наложенный вами бойкот, хотя это поведет к конфискациям и арестам, а также к уголовным наказаниям за попытку отказать нам в помощи. — Он поднялся, Спарлинг тоже встал. — Сэр, я вынужден вас покинуть. Покорнейше прошу заметить, что я не отдавал никому приказов воздержаться от помощи мисс Конуэй. Прошу вас также не делать того, что вы будете делать, столь демонстративно, чтобы это вынудило меня вмешаться. И… Я надеюсь, у вас хватит мудрости информировать меня о ходе событий… и моя благодарность может оказаться больше, чем вы можете предположить. — Он поклонился: Разрешите откланяться, сэр.

Спарлинг ещё минуту смотрел на закрытую дверь. «Он, несомненно, прав, — с отвращением подумал он. — Ладно, мне бы лучше поехать домой и собрать вещички».

Выйдя наружу, он попал в горячий, свистящий вдоль улицы вихрь, гнувший верхушки деревьев. Сиял Бел, и Ану горел красным; окрашенные в золото и пурпур облака мчались по безжалостной голубизне неба. В воздухе пахло пылью. Вокруг были какие-то люди. Он не помнил, здоровались они с ним или нет. Меряя путь широкими шагами, он строил планы, пытаясь найти хоть сколько-нибудь реальный.

Только бы Джилл была жива. Если её смех ушел навеки, все остальное не имеет значения.

Жену он застал в гостиной. Из-за приостановки большинства проектов отделу снабжения Примаверы не нужно было много сотрудников.

— Хелло! — сказала она. — Что так рано сегодня? Он повернулся к ней, и счастливое выражение у неё на лице исчезло.

— Случилось что-то страшное? — спросила она шепотом.

Он кивнул и кратко рассказал, в чем дело.

— Нет. Nao permita Deus^[14]. — Рода закрыла глаза, пошатнулась, но взяла себя в руки. Потом шагнула ближе и взяла его за запястья: — Что ты будешь делать?

— Отправлюсь туда.

— Один?

— Похоже на то, поскольку Космофлот не собирается защищать налогоплательщиков. — Бесенком мелькнула мысль, что сотрудники инопланетных предприятий не платят налогов. — Там, где дело пойдет о драке, воины Ларреки получше нас, штатских. А если нам понадобится помощь людей, её можно вызвать за несколько часов, даже если нам разрешат воспользоваться только небольшой пассажирской машиной. И к тому же, пока у нас нет информации, зачем держать людей в Порт-Руа?

— Ты должен ехать сам? И немедленно?

— Нам лучше иметь человека там, на месте. — Он не в силах был больше смотреть ей в глаза и перевел взгляд на картину Бекки на стене. — Здесь мне сейчас делать нечего, Космофлоту мои советы уже не нужны. Про Иштар и иштарийцев я знаю не меньше всякого другого. Я к тому же и неплохой костоправ на тот случай, если она… ну ладно, ей в любом случае несладко пришлось.

Рода вдруг выпрямилась.

— А главная причина в том, — спокойно сказала она, — что ты её любишь.

— Я? — воскликнул он. — Конечно, я к ней хорошо отношусь… Но это смешно! Мы друзья, но… Она покачала головой:

— Не надо, querido^[15]. — Она давно уже не употребляла этого ласкательного обращения. Ей не удалось сдержать слез. — Я тебя знаю. Я знала все с самого начала, и знала, что вы оба передо мной чисты. Ты всегда ко мне хорошо относился, Иен. И я думаю, просто потому, что ты едешь туда, где опасно… Я хочу сказать, что благословляю тебя. Привези её домой невредимую.

Он прижал её к себе, начал возражать:

— Ты не права. Я даже и вообразить не мог, что тебе в голову придет такая дикая идея… — Он чувствовал, что это единственное, что он ещё может сделать.

— Ну, может быть, я ошиблась, — она тоже прижалась к его груди. — Мы поговорим потом. Давай я тебе помогу собраться. А потом я позвоню Конуэям и спрошу, можем ли мы… могу ли я чем-нибудь им помочь.

«Должен ли я чувствовать себя виноватым оттого, что только испытываю неловкость? Или оттого, что некоторые мои планы опасны для жизни?»

Эта мысль пронзила его, как удар тока. Она почувствовала, как напряглось его тело.

— Что случилось? — робко спросила она.

— Ничего. Ничего особенного. — Он говорил автоматически, разум его где-то блуждал. — Мне пришла в голову мысль. Придется дня на два-три задержаться.

Глава 17

Порт-Руа — это казармы легионеров, их пристройки, мастерские, фактории, склады, таверны, дома местных жителей; все это сгрудилось вокруг узких и прямых улиц, чтобы прикрыться высокой стеной с башнями. За стену выползают палатки, киоски и навесы, где можно укрыться от дождя, но не от нападения. Еще дальше — фермы и пастбища, которые кормят город. Но большинство из них сейчас опустели и выжжены жарой. Некоторые разорены набегами тассуров. Легионеры рассылали отряды как на охоту и сбор провизии, так и для того, чтобы карать врагов.

С вершины горы, где стоял он во главе своих воинов, Арнанаку плохо был виден город. Гораздо лучше была видна длинная излучина реки Эзали, протекавшей через выжженное коричневое поле на пути к заливу Руа, да ещё хорошо было видно, как блестит за скалами Эхурское море. В подзорную трубу он видел несколько рыбацких лодок — далеко они не уходили, чтобы не попасться военным судам туземцев. Возле пристани виднелись бесчисленные мачты судов — линия снабжения и путь отхода Зеры Победоносного.

Два солнца, казалось, добела раскалили небо. Воздух был неподвижен, а шкуры и гривы трескались от сухости, и все же, казалось, воздух кипел. Арнанак и его шестьдесят четыре воина не надели на себя ничего, кроме щитов и оружия, и не прикасались к его металлическим частям, и все же им было жарко. Каково же должно быть тем шестидесяти четырем из холодного Хаэлена и мягкого Бероннена, — там, на склоне, да ещё в полном убранстве и вооружении?

Они подошли спокойной рысью, от которой вздрогнула потрескавшаяся почва на склоне холма да полетели ошметки выгоревшей лиа, и укрепили свое знамя. Они тоже выстроились в боевой порядок. Отряд разбит на взводы (три воина в тяжелой броне и оруженосец, четыре пары лучников и стрелоносцев с большим щитом для обоих у каждой пары, восемь легковооруженных воинов, разведчики или бойцы встречного боя, как придется, и трое из катапультной команды — носильщик, наводчик и заряжающий). Оставался ещё один — командир, чтобы не превысить оговоренное число.

А оно было превышено, но Арнанак не стал беспокоиться. Потому что лишним был человек!

Облаченный в белое, с отчетливо вырисовывающейся на фоне неба головой, со своими загадочными повадками. Среди тассуров пробежал взволнованный говор.

— Стойте спокойно! — ободрил их Арнанак. — Это то, чего я ждал. Помните, что они смертны. Разве я не взял в плен одного из них?

Вновь прибывший был гораздо выше и шире, чем Джилл Конуэй, и без сомнения, мужчина. Арнанак подумал, не сотрет ли тот весь его отряд своим смертельным оружием, но решил, что нет. Как он тогда узнает, где женщина его народа? Он ведь наверняка прибыл на летающей лодке уже после того, как командир Зеры выпустил двух пленников с посланием, что хочет переговоров. Арнанак вышел из Улу в тот день, как известие до него дошло, и послал вперед курьера с сообщением о месте и условиях переговоров. Он только что прибыл и поставил лагерь. Поэтому он ничего не слышал о вновь прибывшем.

Легионеры остановились в двух полетах копья от него. Их знамя трижды наклонилось — знак мира. Арнанак вонзил меч в землю. Он и предводитель легионеров пошли навстречу друг другу.

Он с удивлением узнал не кого иного, как Ларреку. Про старого Одноухого знали все. Арнанак видел его несколько раз мельком, когда заходил в Порт-Руа ещё до войны. Так он вернулся с Юга-за-Морем и рискует свой жизнью в расчете на благородство врагов? «А почему бы и нет, — подумал тассур. — Я-то здесь, а я для своих людей такой же источник силы, как и он — для своих».

— Приветствую тебя, могучий! — сказал Ларрека на тассурском. Он не добавил обычное пожелание удачи.

— Честь и счастье тебе, командир, и сотрудничество меж нами! — ответил по-сехалански Арнанак.

Ларрека спокойно стоял, вглядываясь голубыми глазами в зеленые глаза собеседника. Тот бессознательно принял позу солдата: руки и торс прямо, ноги квадратом, хвост отведен назад. Ларрека подошел ближе и протянул левую руку. Они обменялись рукопожатием посвященных в тайну Триады и сказали условные фразы. Потом расцепили руки.

— Где ты служил? — спросил Ларрека.

— Скороходы Тамбуру, — ответил ему Арнанак. — Корпус военных инженеров, в основном на островах Ирен. Но это было давно.

— Да, должно быть. Ты оверлинг Улу? Боги знают, как много я о тебе слышал. — Ларрека помолчал. — Но мы встречались раньше. Ты меня не узнал в шлеме. Но я тебя узнал бы и в Последней Тьме. Ты похитил человека с моего корабля.

Я перебросил её еду тебе на палубу.

Сердца Арнанака дрогнули. Была ли это судьба, посланная Солнцем или Янтарной звездой, или сам Бродяга, что меняет судьбы народов, — или это просто совпадение?

Но Ларрека стоял неподвижно, и он перешел к своей цели:

— Тогда хорошо, что мы встретились снова. Да поклянемся мы в мире на два дня, и нашим воинам не нужно будет остерегаться друг друга. — Он махнул рукой, показывая на установленные в его лагере навесы. — Мы принесли пива для наших гостей.

— У тебя, у меня и у этого человека есть работа, которую надо сделать.

— Есть.

Тем временем воины давали клятву, каждый на свой лад, ряды смешались, бойцы разоружались, южане охотнее северян. Ларрека представил по-сехалански Иена Спарлинга, Арнанак вежливо ответил и пригласил их к себе в шатер. Это была обычная палатка, хотя два её крыла были убраны, чтобы легче дышалось, и она стояла на пятачке, покрытом голубыми мечевидными листьями. Семена старклендской жизни в Огненную пору прорастали лучше тех растений, что кормили иштарийцев.

Под пологом была тень, помосты для отдыха, пиво, мехи с водой и бокалы. Иштарийцы подогнули ноги, а человек резко сел, охватив руками колени, лицо опущено вниз, но его выражение можно разобрать. Арнанак сказал ему:

— Та из твоего народа, что зовет себя Джилл Кону эй, в добром здравии. Ей не причинили вреда, и я не собираюсь отдавать такого приказа.

— Это… рад это слышать, — хрипло произнес Иен Спарлинг.

— Я похитил её, когда представился случай, для того, чтобы получить возможность такой встречи, а не для чего-нибудь другого. Мы хотели бы мира. Но мы не получали ответа…

— Ты и не посылал нам слов, — перебил Ларрека, и голос его был суше земли. — Ты только сказал, чтобы легионы ушли и не возвращались.

— Это наша страна, — сказал Арнанак, чтобы человек услышал эти слова.

— Не вся! — отрубил Ларрека. — Наши места мы октады и октады назад выкупили у владельцев, хотевших стать цивилизованными торговцами. И нам часто приходилось бороться с бандитами. А кто из вас, вооруженных варваров, имеет право на наши города?

Арнанак обратился к Иену Спарлингу:

— Мы, тассуры, охотно встречались бы и вели дела с твоим народом. Вы никогда не открывали нам дверь.

— Мы посылали сюда исследователей, — ответил человек. Его речь была очень похожа на речь Джилл Конуэй, но Арнанак уловил в его голосе напряжение. — Но это было задолго до того, как у здешних жителей появилась единая цель или что-то похожее на руководство. Потом у нас начались собственные хлопоты. — Он наклонился вперед. — А сейчас я пришел её освободить. Если ты воистину жаждешь дружбы её друзей, вели привести её ко мне.

— А потом мы поговорим?

— Чего ты хотел бы от нас?

— Помощи. Я слыхал, что вы собираетесь помогать Союзу ближайшие шестьдесят четыре года. Неужели мой народ менее заслуживает права на жизнь?

— Я не знаю… не знаю, что мы могли бы для вас сделать…

— Ага, — угрюмо ответил Арнанак. — Будто я не слышал ничего о работе всемогущих машин в Союзе и даже про обещанные чудеса.

Иен Спарлинг секунду помедлил, и у тассура мелькнуло уважение, когда он услышал ответ:

— Я мог бы тебе пообещать все что угодно, но зачем? Ты слишком умен. Лучше вместо этого сегодня, сейчас, мы обсудим выкуп этой женщины. Попроси невозможного — и ты не получишь ничего. Даже хуже, чем ничего: ты получишь нападение на свою страну и крушение твоих планов. Попроси чего-то разумного — и я сделаю все, чтобы ты это получил.

И тем не менее Арнанак продолжал нападать:

— Если вы можете разорить весь Южный Валеннен, почему вы до сих пор не ударили? Ведь мы же приносим беды Союзу, тому Союзу, который вы хотите спасти. Почему же вы не помогли ему военной силой? Может быть, потому, что у вас её нет?

— Мы… мы просто не вмешиваемся в местные ссоры… — Спарлинг взял себя в руки. — Сейчас ещё не время для угроз.

Назови выкуп.

— Что вы можете предложить?

— Нашу добрую волю, прежде всего и больше всего. Кроме того, инструменты, материалы, советы, которые помогут вам пройти через плохие годы. Вот, например, вместо этой тяжелой ткани для палатки ты мог бы получить ткань во много раз легче и крепче, которая не пропускает воды и не боится огня. С такой палаткой гораздо легче искать еду.

— Нг-нг, я бы предпочел то оружие, которое оказалось у нескольких солдат. — Арнанак взглянул на Ларреку. — И ещё — чтобы вы перестали помогать Союзу.

Командир легиона что-то неопределенно буркнул и отпил на два пальца из своей кружки.

— И это тоже не слишком хорошего вкуса.

— Я знаю, что вы двое переговорили сначала. — Арнанак сидел, сохраняя стальное спокойствие. — Я не думаю на самом деле, что люди были бы согласны — и даже могли бы — отказаться от своей давней цели ради одного из своих. И конечно, та, что у меня в плену, мне об этом сказала. Да будет почтенна её гордость.

— Если так, — сказал Спарлинг, — давайте говорить о том, что можно сделать реально.

— Хорошо, — согласился Арнанак. — Давай, Ларрека. Оставит ли Зера Валеннен по собственной воле и с нашей доброй волей, или нам придется вас истребить? Здесь кости мертвых чтут и получают от них предсказания, но мало от них пользы в Бероннене. Не поздно ещё поторговаться о том, какие острова Огненного моря вы можете себе оставить, — пока мы вас оттуда не вышвырнем, — и лучше для вашего дела будет, если вы вернетесь домой невредимыми.

— Кончай тратить время, — отрезал легионер. — Я думал, мы могли бы поторговаться о мелочах, имеющих кое-какое значение. Если вы оставите в покое наших охотников и рыбаков, они будут ходить малыми группами и не станут пускать пал там, где находятся ваши стоянки. Вот так.

— Об этом можно договориться, — ответил Арнанак. Это тоже не было неожиданным.

— Постойте! — воскликнул человек. — А как же Джилл? Арнанак вздохнул:

— Ты не предложил ничего такого, что отвечало бы её цене как заложницы, не гарантировал, что ты и твои не встанут на сторону Зеры. Ты можешь что-либо такое назвать? Если нет, то мы будем держать её до нашей победы, а время от времени вести разговоры о её цене. И о многом другом. Понимаешь ли ты меня, Иен Спарлинг? Моя цель — да выживут тассуры! И не их обглоданные кости, а весь народ в силе и богатстве. Ты не думал, что мы можем стать теми, кто даст вам большую цену? Даже если позабыть об остальном, у нас сейчас первый настоящий шанс обменяться знанием, которое может стоить больше, чем целый флот товаров. И потому не страшись за нее. Лучше подумай, как передать ей все, что может понадобиться для её здоровья, пока она среди моего народа.

Иен Спарлинг смотрел прямо перед собой. Издалека доносился говор солдат и воинов, бродивших по лагерю. Воздух под пологом сгустился и почти обжигал.

Молчание прервал Ларрека:

— Я знал, что вождь Валеннена должен быть столь же проницателен, сколь и силен. Но до сего дня я не знал, что он ещё и мудр. Очень жаль, что мы должны будем убить тебя, Арнанак. Лучше бы ты остался в своем легионе.

— Мне очень жаль, что ты не сдаешься, — не уступил в вежливости оверлинг.

Иен Спарлинг пошевелился.

— Отлично. Я был готов к такому исходу. Тогда возьмите меня к ней.

— Как? — удивленно переспросил Арнанак.

— Она одна среди чужого ей народа. У вас могут быть лучшие намерения, но вы не её рода и не знаете, как с ней обращаться, а потому можете случайно принести ей вред. Пусти меня к ней. Что ты имеешь против? У тебя будут два заложника.

Арнанак смотрел не на его лицо, столь же непроницаемое и чужое, как лицо даура, а в глаза Ларреки. Командир застыл. Для него это предложение тоже было новостью.

Решение пришло. Что такое жизнь, если не сплошная цепь риска?

— Обещать я не могу, — предупредил Арнанак. — Чтобы добраться к ней потребуется много дней трудной дороги. Да и там тоже не будет легко.

— Тем больше причин идти, — ответил Спарлинг.

— Сначала я хочу просмотреть все, что ты берешь с собой, каждую вещь, в том числе еду. Я все перещупаю сам, и ты мне про все объяснишь, для чего это нужно, пока я не буду уверен, что ты не замыслил предательства.

— Согласен.

Глава 18

Джилл только-только прибыла в Улу, как Арнанак получил сообщение, снова позвавшее его в дорогу.

— Они предлагают переговоры в Порт-Руа, — сказал он ей. — Не сомневаюсь, что это из-за тебя. Но не особенно надейся. Тебе, скорее всего, придется остаться здесь. До осени или начала зимы.

Она поняла, что его совет был продиктован самыми лучшими намерениями. И вообще этот чернокожий варвар ни в коей мере не был злым. В глазах своего народа он был героем, а мог оказаться спасителем.

Они много разговаривали и очень сблизились. Сначала на борту его галеры, а потом в сухопутном путешествии от фиорда, где галеру оставили. Он очень старался облегчить ей переход через высокие горы. Она часто ехала на нем или на ком-нибудь из его воинов, как когда-то верхом на Ларреке. И это несмотря на то, что от её руки погиб его сын, от которого даже косточки не осталось, чтобы вызывать в снах его душу.

Когда он отбыл, оказалось, что плен очень легко переносить. У неё была своя комната, в которую никто не мог войти без её позволения. Она была свободна в своих передвижениях. Однако возможности бежать у неё не было, потому что запас витаминов и аминокислот в перерывах между едой у неё отбирали.

— Ты бы лучше не ходила туда, где тебя никто не видит, — говорила ей Иннукрат. — Можешь потеряться.

— Я умею ходить по лесу, — отвечала Джилл, — и не думаю, что в Валеннене есть опасные звери. Иннукрат поколебалась, потом решила:

— Ты сначала дважды или трижды сходи с компанией и посмотри, найдешь ли дорогу домой.

Когда Джилл это проделала, других возражений не последовало.

Иннукрат была женой Арнанака, а после его отбытия — единственной из обитателей поселка, кто знал сехаланский. Дело в том, что раньше она занималась торговлей и, пока не началась война, доходила в своих странствиях даже до долины Эзали. В большинстве иштарийских сообществ соблюдались равенство полов — исключения бывали в сторону как матриархата, так и патриархата, — но в суровых и примитивных условиях требовалось большее разделение ролей. Заграничной торговлей, как правило, занимались мужчины, а женщины среди прочих работ вели торговлю товарами внутри страны. Они не боялись нападения. Пока они не сходили с размеченных маршрутов, они сами и их груз считались священными. Джилл спросила, что будет, если это правило окажется нарушено.

— Редко когда приходилось мне слышать о таком, — ответила Иннукрат. Соседи выследили злодеев, убили их и засолили тела.

Поначалу Джилл до того захватило её новое окружение, что ей даже нравилось здесь, но её мучила мысль о том, как волнуются все, кому она дорога, и что она оказалась козырной картой в руках противника Ларреки. Но одна только усадьба стоила целых дней исследовательской работы. По расположению она напоминала южные усадьбы, но все остальное было совсем по-другому. Одну сторону мощеного двора образовывал зал — огромное одноэтажное здание из неоштукатуренных камней, массивных бревен, дерновой кровли. Половина его была комнатой, где семья собиралась за едой, другая половина поделена на службы и личные помещения. Привыкнув со временем к их угловатому стилю, она даже сочла, что столь красивой резной балюстрады крыши и таких искусных деревянных стенных панелей она раньше не видала. Остаток усадьбы занимали строения попроще: навесы, сараи, мастерские, помещения для слуг и немногих домашних животных. Здесь всегда кипела жизнь, сотни слуг и работников сновали с места на место в трудах или забавах, а малыши были просто неотразимы. Но, не зная языка, Джилл могла только наблюдать. Валенненцы скоро научились не обращать на неё внимания.

Улу было расположено на восточных склонах холмов Стены Мира. Окрестный лес давал какую-то защиту от солнц, хотя многие деревья стояли голыми, и их красный или желтый наряд в этом году пожух, сморщился и опал. Попадающиеся тут и там голубые стебли Т-растений выглядели получше, а местами величественно расцветал феникс. В доме часто репетировали пожарную тревогу, и Джилл узнала; откуда феникс получил свое имя, переведенное с местного диалекта. Суть состояла в том, что его воспроизведение зависело от периодов огненного опустошения, настигавшего эти места каждое тысячелетие.

В своих лесных странствиях она однажды набрела на какое-то здание. Два вооруженных стражника преградили ей путь. Она спросила у Иннукрат, в чем тут дело, и та ответила: «Об этом лучше не говорить. Дождемся оверлинга, и он расскажет, если захочет». Джилл решила, что это святилище или просто место, считающееся заколдованным. Хотя никто не мешал ей осматривать фамильные дольмены, из которых, как предполагалось, исходят вещие сны.

Но это стало единственным ограничением свободы её передвижений. По любой другой дороге она могла заходить настолько далеко, насколько позволяли голод и усталость. В десяти километрах к юго-востоку лес подходил к обрыву, и она любовалась видом, открывавшимся с горного пика на запад, поверх умбрийных холмов на выжженную двумя солнцами степь.

Время от времени попадались фермы. Здешняя общественная система остановилась на чем-то вроде добровольного феодализма. Районом правил оверлинг, он вел в бой своих воинов или на работу — работников, в случае необходимости разрешал тяжбы, вел главные религиозные обряды. Семьи поменьше могли сохранять независимость, если хотели, но чаще считали выгодней стать «клятвенниками» — вассалами, обязанными сюзерену определенной службой в обмен на защиту своих владений и доступ к его продуктовым складам в лихую годину. Любая сторона имела право на расторжение контракта, и он никак не связывал следующие поколения — как только их представители проходили свой шестидесятичетырехлетний рубеж, до которого находились под абсолютной властью родителей.

Иннукрат говорила об убийствах, по большей части среди молодежи. Дети обоего пола росли воинственными и заносчивыми. «Они должны быть готовы к битве и уметь биться, когда на нас будет набег или мы сами пойдем в набег ты же видишь, как скудна наша земля». Но оверлинги и отцы всегда держали кровопролитие под контролем и гасили огонь вражды. «Да, — думала Джилл, иштарийцы действительно не люди».

Одиночество начинало её тяготить. Она брала уроки языка у Иннукрат, и женщина старалась помочь ей, чем могла. Но возможностей для этого было у нее не очень много, поскольку обязанности хозяйки были многочисленны и разнообразны. Джилл предложила помочь, но вскоре поняла, что только путается под ногами. Кроме того что у неё недоставало силы, работа требовала ещё и умения.

Она стала проводить большую часть дня вне дома. Открытые места были опасны солнечным ударом, к тому же в лесах было интереснее изучать природу. Она мало походила на природу южного полушария, но, чуть освоившись, Джилл так увлеклась, что часто возвращалась поздно.

Вот так и произошла эта встреча.

Она возвращалась домой, когда оба солнца (теперь близко сошедшиеся) уже сели. В тропиках сумерки коротки. Однако через скудную листву пробивался свет лун, и его было достаточно. Часто её путь пролегал через то, что можно было бы назвать лугами, если бы они не были так иссушены. В начале одного из них тропа резко поворачивала около тростника, и она одним широким шагом вышла на открытое место.

Вокруг темными тенями стояли низкие искривленные деревья. За ними, справа от нее, серели в черно-пурпурном небе бастионы Стены Мира, а звезд виднелось меньше обычного, потому что Целестия выходила из-за горизонта почти полная, и рядом с ней уже сияла Урания. У них сейчас уже не было чистых фаз, и обе луны, если не считать золотого краешка, пылали бледно-красным. От их сияния над мертвой лиа и высохшими стеблями кустов воздух казался горячее, чем был. Над природой тяготело молчание.

Джилл заметила его и замерла. Только пульс её участился, молоточками постукивая в горле и висках. Они застыли друг напротив друга. Существо пересекало луг, когда внезапно заметило её.

«Этого не может быть — игра лунного света, — я просто проголодалась и устала от жары, вот воображение и отправилось в свободный полет…»

Тень стала удаляться.

— Подожди, — крикнула она и неловко побежала вслед. Но существо уже исчезло между деревьями.

В мгновенном ужасе она стиснула рукоять кинжала, полученного от Арнанака. «Нет, оно убежало, а не… И все же мне лучше вернуться».

И удаляясь быстрее и быстрее от места встречи, она пыталась вспомнить контуры той фигуры, что показалась ей в красных лучах. Несомненно, Т-зверь. Каков бы ни был путь эволюции на Таммузе миллиард лет назад, он, возобновившись с микроорганизмов на Иштар, не совпал с путем иштарийской орто-жизни или земной эволюции. Полов было три. Не было развитых симбиозов, не было ни шерсти, ни молока, а гомеотермные животные регулировали свой теплообмен не химией или испарением, а, как многие растения, сменой цвета. Были среди них и своего рода позвоночные, но они происходили не от древнего червя, а скорее от морской звезды: ни головы, ни нормальных конечностей просто пять членов, один из которых выполняет роль головы со ртом и органами чувств. Было среди них и несколько двуногих…

…но все они были малы. Это же было среди своей породы гигантом. Лепестки его верхней ветви доходили ей до груди. Ей показалось, что в области живота она успела заметить три глаза вокруг валика генитальной впадины. Длинные для его роста ноги были хорошо развиты, и существо скорее прыгало, чем ходило. Да и выглядевшие бескостными руки тоже были достаточно развиты, каждая кончалась звездообразной кистью с пятью пальцами. Руки? Пальцы? Именно так, если она не сошла с ума. Она видела поднятую правую руку с расставленными пальцами, и на ней остановила свой удивленный взгляд. В руке было нечто, похожее на нож.

«Иллюзия. Ничего другого, Я действительно сделала открытие — нашла никогда не виданного Т-зверя. Наверное, пришел с севера из-за изменившихся условий. Но всего лишь зверь!»

Впереди неё зажелтели окна. Она вбежала в холл, протолкалась через толпу его обитателей и одним духом выложила Иннукрат, что случилось.

Женщина сделала какой-то знак.

— Ты встретила даура, — сказала она с беспокойством.

— Кого? — переспросила Джилл.

— Подождем Арнанака, тогда и поговорим.

— Но ведь… — и тут во взволнованной памяти всплыли данные ксенологического изучения обитателей Валеннена, данные, полученные по большей части из вторых рук, от обитателей Союза, но внесенные в книги, которые ей довелось читать. «Даур. Дауры. Кажется, я вспоминаю, они верят во что-то вроде эльфов или духов или малых демонов…» — Это те, кто… э-э… живет в чаще и обладает волшебной силой?

— Я же тебе сказала — дождись Арнанака, — ответила жена вождя.

Он вернулся через несколько дней. Джилл не знала, через сколько точно, она уже потеряла им счет.

Она случайно была дома, когда он прибыл. Чтобы поберечь человеческую одежду, она выпросила кусок грубой материи, которую туземцы делали из растительных волокон, и сшила себе несколько балахонов по колено, чтобы их можно было носить с веревочным поясом. Она же не была иштарийкой, у которой жизнь зависит от обилия солнечного света; наоборот, Бел мог сжечь ей кожу. Лицо, руки и ноги у неё достаточно загорели, чтобы о них почти не беспокоиться. И ещё ей потребовалась обувь — ботинки уже износились.

Большая часть того, что потреблялось в хозяйстве, в нем же и производилась. Иногда и валенненцы нуждались в обуви. Женщина, которая лучше других умела делать кожаные вещи, выразила желание сшить для Джилл две или три пары — то ли потому, что это было отдыхом от обычной рутины, то ли раззадоренная трудностью задачи, то ли из простого сочувствия, а может быть, по всем этим причинам. Ейтребовалось, чтобы девушка все время была под рукой — и как живой манекен, и для того, чтобы объяснить с помощью жестов и небольшого запаса тассурских слов, подходит ли обувь.

Джилл стояла в мастерской, держа зонтик, который смастерила себе от жары и солнца. Вдруг раздались крики, топот ног, бряцание железа. Во двор влетел Арнанак и его свита. Джилл уронила зонтик. У неё на секунду закружилась голова. Потом с криком «Иен!» она сломя голову бросилась через двор, обжигавший её подошвы.

— Иен, милый!

И в его объятия — она ткнулась лицом в его грудь, прижалась к телу сильного мужчины, ощутила твердость человеческого тела, запах человека. Оторвавшись от него на секунду, она впилась взглядом в его лицо с крючковатым носом и снова поцеловала его с трепетной нежностью, как любовника.

Наконец они смогли чуть отодвинуться друг от друга, сцепив руки и не отводя глаз. И им не было дела до всей толпы иштарийцев, толкавшихся вокруг в слепящем бело-багровом сиянии.

— Иен, — пролепетала она наконец, — ты приехал меня увезти?

С его лица исчезла радость, и кости скул выступили резче, как рифы в отлив.

— Прости, дорогая, — сказал он потухшим голосом, — пока ещё нет.

Прежде всего она несказанно удивилась:

— Как? Тогда зачем ты здесь?

— Ну не мог же я оставить тебя здесь одну? — Он взял себя в руки и быстро заговорил: — Ты не бойся. Я здесь по соглашению. Арнанак не готов отпустить нас — они с Ларрекой смогли договориться только по мелочам, которые не касаются ничьих основных целей. Но он согласился на хорошие отношения с нами, людьми. В конце концов, он совершенно правильно считает, что два заложника лучше, чем один. Основная идея — отпустить нас на соответствующих условиях, которые могут быть не чем иным, как дипломатическим признанием его королевства; а для этого лучше с нами обращаться хорошо. Мы много с ним беседовали по дороге. Он по-своему неплохой парень. А пока что я принес еду, лекарства, одежду и вообще все барахло, которое мог для тебя захватить. И ещё — твои любимые книги. Она смотрела в его зеленые глаза и думала: «Он меня любит. Как я могла не понимать?»

— Ты не должен был…

— Черта с два! Я тебе объясню ситуацию — у меня куча новостей для тебя — но давай по порядку. Как ты здесь?

— Все хорошо.

— Ты хорошо выглядишь. Немножко похудела, но выгоревшие волосы при загорелом лице — ты теперь просто платиновая блондинка. — И сразу же быстро: — Дома все о'кей, по крайней мере когда я последний раз говорил с ними из Порт Руа. Тебе привет. Все ждут твоего возвращения.

— Чиу, — вмешался по-сехалански в их английский разговор Арнанак, — не хотите ли войти в дом? Вы оба — мои гости, и комната вас ждет. Ваш багаж принесут. А вечером будет пир. Но до того вам, наверное, есть о чем поговорить.

Им было о чем поговорить. Спарлинг понимал, что для Джилл не надо смягчать правду.

— Ничего реального, никакого компромисса. Пара мелких соглашений, чтобы смягчить последствия войны для обеих сторон — такие соглашения на результате не скажутся. Тассуры не остановятся, пока последний легионер не покинет Валеннен или не умрет. Зера будет держаться до последнего легионера в ожидании подкреплений. Я не могу обвинять варваров. Как объяснил Арнанак, если они останутся там, где живут сейчас, Огненная пора — так они её называют — убьет почти всех. Это мы, люди, должны были бы о них раньше подумать, наметить программу для спасения и этой страны. Если бы эта свинья Дежерин не заставил нас все бросить.

— Юрий не негодяй, — возразила Джилл. От её слов Спарлинг помрачнел и скривился, словно от боли, — ей пришлось погладить его по щеке и прильнуть к нему теснее. Они сидели бок о бок на соломенных матрасах, служивших ей постелью, вытянув ноги на глиняном полу. Единственное окно прикрывал войлочный козырек, и в комнате было даже прохладно. Вместо двери — такой же занавес отделял комнату от коридора, и через него слышался радостный шум подготовки к пиру.

— И Арнанак тоже, — ответил он, размягчаясь от её ласки. — Но у каждого — своя миссия, и да поможет Господь тому, кто станет у них на пути. Арнанак хочет завоевать для своего народа территорию, не так поражаемую периастром, и выжить. А это, разумеется, влечет крушение Союза. Союз же не может смотреть и бездействовать, дожидаясь, пока входящие в него сообщества не будут разорены, выселены, опустошены или порабощены. А когда падет Союз, Бероннен останется беззащитным. И снова придет конец цивилизации на Иштар. Арнанак не оставил у меня сомнений по этому поводу.

— У меня тоже, — сказала Джилл. — Хотя он считает, что его потомки её унаследуют и восстановят.

— В свое время. Учитывая продолжительность жизни иштарийцев, очень нескоро. А какой ужас будет твориться тем временем, и сколько окажется потеряно безвозвратно?

— Знаю, Иен.

— Нам остается очень мало времени на помощь Ларреке. Арнанак мне сказал, что рассылает гонцов собирать силы. Я думаю, что у Порт-Руа есть ещё месяц, а потом Арнанак спустит дьяволов с цепи.

Джилл ненадолго затихла. Голос Спарлинга звучал не так, как должен был бы звучать голос человека в безнадежном положении. Наконец она сказала:

— Ты говоришь так, как будто бы мы что-то можем сделать. Он кивнул. Качнулся вихор в его черных с проседью волосах.

— Мы можем попробовать. Джилл, я все равно пришел бы к тебе на помощь, но у меня был повод. — Он отогнул рукав на левой руке, на которой она так уютно устроилась. В часы был вделан микропередатчик. — Арнанак проверял мою кладь предмет за предметом, и только после этого разрешал мне его взять. Но, как я и надеялся, это он пропустил. Поверил моим объяснениям, что это талисман.

Она поморщилась:

— К чему это ты? Мы в трехстах километрах от Порт-Руа, если не дальше. Даже в идеальных условиях высокочувствительный приемник уловит этот сигнал не больше, чем на расстоянии километров в десять.

— Ага! — он погрозил ей пальцем. — Ты недооцениваешь мое низкое коварство.

Полная надежды от озарившей её догадки, Джилл ответила:

— Если оно низкое, то я, пожалуй, готова пересмотреть оценку.

— Как тебе больше нравится — усмехнулся он. — Но вот что: Ларрека помог мне продумать детали. По одному из условий соглашения туземцы дают возможность легионерам свободно охотиться, а солдаты за это не будут поджигать леса и саванны. Ну, я и дал им несколько этих релейных станций с солнечной батареей — те самые, пятой модели, которые ставят в Южном Бероннене в тех местах, где неудобно устанавливать стационарные. Так вот, некоторые из охотничьих партий поставят их там, где никто не увидит — на вершинах холмов, в группах деревьев и так далее.

— Иен, но как же они подберутся достаточно близко к нам?

— Они и не смогут, тем более что им неизвестно, где мы. Как Ларрека тебе наверняка говорил, он не знает, где находится Улу — главная ставка его противника. Арнанак оказался на этот счет очень хитер и предусмотрителен. Но ведь хотя бы одно из этих реле окажется не дальше ста километров отсюда. — Спарлинг перевел дыхание. Она про себя отметила, как ей приятно видеть его радость. — Так вот, я прихватил несколько пластиковых контейнеров с белковыми порошками, да ещё и разной величины, чтобы запутать Арнанака. Он из каждого содержимое высыпал и засыпал обратно, как я и ожидал. Но двойного дна он не заметил. А в одной из банок контрабандой провезен передатчик чуть побольше и помощнее — как раз на этот случай. Он включается сигналом от моего микропередатчика. От него срабатывает релейная станция у же на частоте пониже, не ограниченной пределами прямой видимости — а её сигнал уже примут и дальше чем в ста километрах!

— О-о-о! — она смотрела на него в упор, тело её возбужденно напряглось.

— Только не надо спешить, — предостерег Спарлинг, — наша схема зависит от каждого звена цепи. Сначала надо подождать, пока все остальные части попадут на место. Тогда мы установим радиоконтакт с Порт-Руа. Да, они могут связаться с Примаверой, но все же… И наконец, с тем незначительным оборудованием, которое я смог пронести, мне нужно чуть больше времени для достаточно точных наблюдений местности.

— Наблюдений?

— Конечно. Я думаю, что можно будет определиться по звездам и по таким наземным ориентирам, как горные пики, чтобы привязать местность к карте. И тут мы уже сможем выбрать точку рандеву, куда за нами прилетит флаер. — Он застенчиво улыбнулся: — Ничего другого я за такой короткий срок не придумал.

«Короткий, — подумала она. — Я никогда раньше не замечала этих смешных коротких складочек в углах твоих губ».

«Черт его побери! Я не хочу быть несчастной пленницей, тоскующей по своему рыцарю».

До неё дошло, каков может быть её вклад.

Арнанак был в невероятно хорошем настроении. Пока он ел и пил и горделиво рассказывал, стоя на почетном месте у стола в зале, она не могла им не любоваться. Она не пыталась сделать вид, что перешла на его сторону для этого он её слишком хорошо знал. Но она ясно дала понять, что у неё сложилось благоприятное мнение о его народе и что она будет рада ходатайствовать за них перед людьми. «И это не ложь. Мы должны помочь — и им, и Союзу. Моя ложь — лишь только сокрытие правды о том, что наша жестокая и идиотская война делает это невозможным». Но чувство вины поубавилось, когда Арнанак ответил:

— Мы поговорим подробнее, когда я сокрушу их в Валеннене. Это я должен сделать хотя бы для того, чтобы сохранить поддержку тассуров. Я снова и снова предупреждал легион: если не уйдете, погибнете. И теперь, когда мои воины собираются вместе, они должны увидеть, как держит свое слово Арнанак.

Спарлинг, послушавшись Джилл, оставался немногословным и не проявлял заинтересованности. Оверлинг уже имел представление о людских жестах и выражениях лица, а Иен лучше умел сдерживаться, чем притворяться.

Под конец пира Джилл стала серьезной и сказала:

— Я хотела тебя спросить кое о чем. Мы можем выйти все втроем?

Арнанак согласился. Выйдя со двора, Джилл тронула его за локоть и показала:

— Сюда. Он напрягся:

— Этот путь ведет к запретному месту.

— Знаю. Пройдем чуть-чуть.

Он уступил. Они остановились, когда дом скрылся из виду. Оба солнца зашли за Стену Мира, но ещё не спрятались в океане. Между низкими деревьями и сухими кустами лежали густые тени. Голубое небо темнело, белели на нем планеты и красным сияла Эа. Бриз принес призрак прохлады, зашелестели стебли лиа.

Глаза Арнанака зелеными фонарями светили из тени, отбрасываемой его гривой. Глубоким и звонким голосом он сказал:

— Говорите, но кратко, у меня у самого здесь есть дело.

Джилл сжала руку Спарлинга, ощущая его поддержку. У неё чаще забилось сердце.

— Кто такие дауры, и какие у тебя с ними дела?

Он бросил руку к рукояти меча:

— Зачем тебе это?

— Кажется, я встретила одного из них. — Джилл описала свою встречу. Иннукрат ничего мне не сказала — только велела дождаться тебя. Но я уверена, что о них все знают. Я вспоминаю, как я тоже что-то слышала. Напряжение отпустило Арнанака.

— Да. Они — существа, создания, но не смертные. Наш народ верит, что у них есть волшебная сила, и многие приносят небольшие жертвы — вроде миски с едой — там, где видели даура. Но такие встречи редки.

— Но ведь дауру эта еда без пользы, правда?

— Что ты имеешь в виду?

— Полагаю, ты знаешь, о чем я. Помнишь, моя работа — изучать животных. И в дауре, которого я видела, не было ничего волшебного. Он был такой же смертный, как я или ты — просто это создание принадлежит к тому же виду жизни, что феникс или прыгоног, к тому виду, что полностью господствует в Старкленде. Но у него был нож. Я видела металл. — «А видела ли?» — Арнанак, если бы дауры так развились, что умели бы копать шахты или выплавлять металлы, мы, люди, это обнаружили бы. Я думаю, что нож они получили от тебя — по условиям сделки.

«Прыжок в темноту. Но Господи, иначе ведь и быть не может!»

Спарлинг добавил:

— Я тебе говорил, мы пришли сюда исследовать эти страны, понять, что они такое. И мои товарищи будут очень благодарны любому, кто внесет новый важный вклад в их работу, принеся новое знание.

Арнанак стоял неподвижно. Вскоре он принял решение.

— Ладно! — сказал он. — Это не такая уж тайна, в конце-то концов. Я кое-что говорил об этом другим тассурам. А вы двое останетесь здесь до завоевания Валеннена. Идите за мной.

Он повернулся и пошел по тропе. В конце короткого пути Спарлинг наклонился и сказал на ухо Джилл:

— Ты была права. Целая разумная раса — и ты первая об этом догадалась.

— Ш-ш, — предостерегла она. — Не говори по-английски. Он подумает, что мы сговариваемся.

Они дошли до хижины. Часовые подняли копья, приветствуя вождя, и отступили в стороны. Арнанак открыл дверь, пропустил людей вперед и тут же закрыл дверь, чтобы часовые, снова занявшие свой пост, не могли заглянуть внутрь.

Внутри хижины лили тусклый свет, рождая причудливые тени, два глиняных светильника. Единственная комната была обставлена примитивной миниатюрной мебелью. На полках стояли голуболистные растения, лежали странной формы куски мяса: еда для Т-жизни. Задняя дверь с защелкой изнутри давала возможность свободно входить и выходить тем, кто здесь жил.

У Спарлинга перехватило дыхание. Джилл стиснула его руку. Но сама этого не заметила — она смотрела на существа, напоминающие морских звезд. Они попятились, испуская тоненькие свисты и журчания.

Иштариец — орто-иштариец — успокоил их несколькими тассурскими словами, и они сгрудились около пришельцев, которые должны были казаться им невероятно странными.

— Вот история моих приключений, — сказал Арнанак.

И пока он рассказывал, Джилл смотрела и смотрела. Подобно большинству софонтов, дауры имели неспециализированное тело. Джилл нашла некоторые, слегка измененные черты, характерные для Т-существ. Внутри этих отдаленно напоминающих шар торсов находится скелет из сцепленных колец, с шарнирными соединениями для пяти конечностей. Верхняя ветвь заканчивается пятью лепестками, которые служат как хеморецепторы и как языки, проталкивающие пищу в пятиугольный рот. Под каждым лепестком осязательный усик и натянутые волокна слуховых мембран. На концах рук пять симметричных пальцев, которые не могли бы обхватить рукоять ножа так хорошо, как пальцы человека или иштарийца, но гораздо лучше держали бы что-либо вроде топора. Да, Джилл теперь увидела, как сделаны их ножи, и поразилась изобретательности Арнанака, который, очевидно, это и придумал. Там, где руки переходили в туловище, находились хорошо развитые глаза, хотя и странного вида, потому что вся сфера глаза самозатемнялась в зависимости от яркости света. Под веткой-головой находился более примитивный третий глаз для координации неперекрывающихся полей зрения первых двух. Рудименты ещё двух глаз превратились в выступы над ногами, по форме, цвету и запаху которых можно было сказать, что здесь представлены все три пола. Остальная часть тела в этом освещении казалась темно-пурпурной. При ярком дневном свете она блестела бы белым металлом — не очень редкое явление на этой планете, где многие растения приспосабливались именно так.

Да, замечательно, но вполне понятно, как всякая Т-жизнь — если бы не разум.

А когда Арнанак закончил свой рассказ и достал из ящика Дар, принесенный из Старкленда…

Оба человека вскрикнули. Хрустальный куб, со стороной около тридцати сантиметров, был наполнен чернотой с мерцающими всеми цветами точками. Когда Арнанак пошевелил предмет, видение изменилось, и рядом то с одной, то с другой искрой стали появляться какие-то символы.

— Смотрите хорошо, — сказал оверлинг из Улу. — Вы не скоро увидите его снова, если увидите вообще. И он, и эти дауры уйдут со мной через пару дней, дабы воодушевить моих воинов на ратный труд.

В их комнате уже горела лампа, а Спарлингу приготовили матрас, зашуршавший под ногами, когда они вошли. От горящего масла шел сосновый аромат, комнату наполнял теплый воздух, окно пропускало свет ярких звезд.

— Господи, Иен, что за чудо! — Джилл давно уже не испытывала такого радостного восхищения.

Черты его лица заострились сильнее обычного.

— Да. Но что толку? Как бы там ни было, мы передадим информацию.

— Мы. — Она снова схватила его за руки. — Как хорошо, что ты там был и видел это вместе со мной. Ты хоть понимаешь, что это значит?

— Я? Я очень рад, что мне посчастливилось там быть.

Охваченная внезапным порывом, она сказала:

— Иен, сейчас впервые предоставляется случай тебя отблагодарить. На самом деле это просто невозможно, но я уж сделаю, что смогу.

— Ну, вообще-то… — уголок губ у него приподнялся, но видно было, что ему неловко. — Слушай, я должен был бы настоять на двух отдельных комнатах. Если у них нет свободной, — а похоже, что нет, — я бы… ладно, я найду свой спальник, куда бы они его ни засунули. Спокойной ночи, Джилл.

— Что? Спокойной ночи? Не смеши меня!

Он попятился, но она обхватила его руками за шею и стала целовать. Через секунду он ответил на её поцелуй.

— Перестань быть таким ужасно честным, — прошептала она наконец. — Я сама очень люблю Роду, и… тебе не надо говорить, что ты не ждал награды. Но я так хочу!

«Я хочу, хочу. Слишком долгим казалось воздержание. И потом, я не знаю, способствует ли открытие телесному возбуждению? Как бы там ни было, кому будет хуже от взаимной нежности двух людей, которые могут и не вернуться?»

Какой-то беспокойный внутренний голос успел подсказать, что у неё кончился срок действия последней противозачаточной прививки. «Да пошел ты», — ответила она ему. Мелькнула ещё мысль, что Спарлинги всегда хотели ещё ребенка, но в Примавере некого было усыновить.

— Мне кажется, что я тебя люблю, Иен, — сказала она.

Глава 19

Когда в Улу праздновали середину лета, солнцестояние Бел, и вовсю шли песнопения, пляски; бой барабанов и жертвоприношения, желтое солнце догнало красное в беге по небу. Теперь уже Ану стала гнаться за Бел. Жара плыла над материком, ревели сухие бури, днями длились степные пожары, и горький дымок курился над холмами. Белые груды облаков взлетали на Стену Мира, но ни одно не хотело пролить свою влагу над иссушенной страной.

Спарлингу на все неудобства было наплевать, Джилл говорила, что ей тоже. Он ей верил хотя бы потому, что она была самым откровенным человеком из всех, кого он знал. При почти нулевой влажности выносить жару легче надо только расслабиться и дать телу действовать самому. Еда была спартанской, но её хватало. Если не считать строгого контроля за диетой, туземцы очень дружелюбно относились к заложникам, всегда готовые помочь или предоставить их самим себе. Чаще всего им требовалось последнее, потому что мужчина и женщина брали от дней и ночей все, что могли.

Он никогда не был так счастлив, как теперь. Правда, для него это чувство переплеталось с чувством неловкости и вины не столько даже перед Родой, сколько за то, что он не посвящает свое время работе. Но, как он сам заметил, счастье никогда прямой дорогой не ходит — это свойственно только страху и боли.

О своем будущем они с Джилл не говорили никогда. Такие разговоры быстро оканчиваются тем, что любовь уходит. Он тоже, как и она, бросил считать дни — пусть себе идут своим чередом. Потом уже он вспомнил, что их прошло сорок три, и пожалел, что они не были земными по длительности. У них было чем заняться, кроме выяснения отношений. Они сидели у пересыхающего ручья, чуть облизывавшего подошвы ранее скрытых камней. Над высоким кустарником, сохранившим ещё достаточно листвы для тени, белело выгорающее небо, а солнца разбрасывали пятна золота и рубина. По ветке ковылял птероид, синий, словно зимородок, высматривая ихтиоидов, которые уже вряд ли появятся. Он устало перебирал четырьмя ногами по ветке, как будто жара и голод успели наполовину высосать из него жизнь.

— Попробуем ещё раз, — сказал Спарлинг, поворачивая рукоятку передатчика. Джилл теснее прильнула к его руке.

Чистый запах её волос обдал его волной.

— Вызываю Порт-Руа. Прошу ответить на этой частоте.

— Подразделение армейской разведки Х-13 вызывает Порт-Руа, торжественно добавила она. — Секретно и срочно. Нужны новые маски. Фальшивые бороды провоняли луком — носить невозможно.

«Хотел бы я иметь такое чувство юмора, как у нее, — подумал Спарлинг. — Не из-за него ли она так великолепна в постели? Не то чтобы мне было много с кем сравнивать. Я раньше даже не знал, что бывает разница».

— Честно говоря, я уже волнуюсь, — сказал он. — У Ларреки должен быть кто-то возле приемника круглосуточно.

Либо наша идея не сработала, либо…

Его прервал тихий, как писк насекомого, но все же отчетливый в наступившей тишине звук:

— Говорит Порт-Руа. Вы — пленники-люди?

Джилл вскочила и заплясала от радости.

— Да, — ответил Спарлинг, тоже испытывая облегчение, но не так остро, как она. — У нас все в порядке, А у вас?

— Тихо. Слишком тихо, по-моему.

— Ага. Это ненадолго. Связать нас с командиром можете?

— Не так сразу. Он инспектирует систему сигнализации. Ждем к завтрашнему утру. Могу связать вас с Примаверой.

— Не надо. Лишний расход батарей. Я не смог протащить контрабандой достаточный запас. — «Да и с Родой я сейчас не хотел бы говорить». Свяжитесь с ними и сообщите, что с нами очень хорошо обращаются. Я вызову вас снова — скажем, послезавтра, около полудня. А пока — до свидания. Удачи вам.

— Да снизойдет к тебе доброта Двоих, и да не причинит тебе зла Бродяга.

Спарлинг отключил рацию.

— Ну вот, — сказал он, — мы сделали большой шаг в нужном направлении.

— Ты сделал! — воскликнула она, бросаясь к нему нашею.

Они шли под звездами и лунами. Свет, падающий меж вершинами гор на безлесную гряду холмов, окрашивал её лавандой, переходящей вдали в пурпур там, где сливалось небо с землей на закрытом дымкой горизонте. Мягкий теплый воздух был напитан запахами. Пели какие-то создания, напоминающие канторов Южного Бероннена.

— Я даже не думал, что Огненной порой возможны такие ночи, а ты? — спросил он. И взглянув на нее, добавил: — Это как у нас с тобой — все вокруг рассыпается и гибнет, а мы упиваемся радостью.

Они шли, сплетя пальцы, и она чуть-чуть их сжала:

— У людей всегда, наверное, так было. Иначе они бы вымерли.

Он поднял глаза к звездам:

— Я вот думаю, не древнее ли иштарийское небо мы видели?

— Ты имеешь в виду тот Дар, что показывал Арнанак?

— Именно его. Я бы хотел, чтобы мы могли на него взглянуть получше. Я думаю, что это была модель неба, заключенная в микрокомпьютере на основе кристалла с питанием от солнечных батарей или долгоживущих изотопов. То ли для космической навигации, то ли для обучения, то ли… — он вздохнул. «Я здесь со своей возлюбленной, а занудствую, как профессор». — Кто может знать, что было на уме у покойника? Тем более у вымершего народа.

— Если они вымерли, — подхватывая эту тему не менее охотно, чем разговор о них самих, ответила Джилл. — Они могли уйти ещё куда-нибудь. Посмотри, они же смогли создать предмет, который сопротивляется разрушительному влиянию времени более миллиарда лет. А где-то на севере лежат остатки их колонии — выветренные, полузасыпанные, и если мы их найдем, то посчитаем руинами. Но если они смогли сделать такое, может быть, они смогли и выжить?

— Если, если и если! — воскликнул он, ощутив, как кратковременна жизнь человека.

— Мне часто кажется, что это самое замечательное слово в человеческом языке, — заметила Джилл.

— Конечно, мы — то есть ты — сделали открытие, подобных которому не случалось с…

— Нет, милый. Мы сделали.

— Я много бы дал за то, чтобы знать, как передать эту информацию. Как бы сделать так, чтобы она не умерла с нами, если такое случится?

— А почему не сказать Ларреке? Что ещё можно придумать? Он сообщит в Примаверу. И смотри, — Джилл поднялась, захваченная собственной мыслью. Правда становится известна. Арнанак использует мифы и предрассудки в политических целях. Если тассуры поймут, что дауры смертны, что он просто договорился с представителями других видов и что они ему помогают в обмен на обещание лучших земель после гибели цивилизации — ты себе представляешь, какой это удар для боевого духа?

Он покачал головой:

— Нет, милая. Я об этом уже думал. Если слово разойдется, значит, его секрет выдали, а кто мог это сделать, кроме нас? Он там, в хижине, рассказал нам историю своего путешествия, и другим он тоже о нем рассказывал, но о своих политических целях не — говорил — от этого исчезла бы его власть над их душами.

— Именно, — подтвердила она.

— И ему не надо будет знать технологию радиосвязи, чтобы понять, кто это разболтал секрет. А тогда…

— Не могу себе вообразить, чтобы он был мстителен.

— Может быть, да, может быть, нет. Он может убить нас из предосторожности. Так рисковать тобой я не могу.

— Да-а, я тебя понимаю. Я у себя одна. — Она остановилась, и ему пришлось остановиться тоже. В нежном свете он увидел, как она сморщила нос в улыбке. — Что ещё важнее, ты у меня тоже один.

Он притянул её к себе. Дерн был из Т-трав, пушистый и мягкий.

Позже он приподнялся на локте и глянул на это чудо — на нее.

Подняв руку, она взъерошила его волосы.

— Беру обратно свои слова, — промурлыкала она.

— Какие?

— Насчет того, что «если» — самое чудесное слово. Ему — только второе место. А первое — хорошему английскому возвратному глаголу, произнесенному тобой после слова «давай-ка».

Некоторое время они могли прожить без своих дополнительных рационов. Но когда они объявили о своем желании уйти с ночевкой, Иннукрат выдала им небольшой паек.

— На западе крутые горы, — сказала она. — Вам лучше быть в хорошей форме.

— Ты хорошая женщина, — сказал Спарлинг. Его мучила совесть.

— Если ты говоришь, что думаешь, то, когда ты вернешься домой и снова обретешь силу, не забудь — не меня, а моих детей.

Покинув ферму, люди ускорили шаг. Спарлинг нес карманный компас, разрешенный ему, потому что тассуры видели подобия таких у легионеров, Джилл записывала наблюдения под его диктовку. Арнанак, не видя вреда в том, чтобы они вели записи того, что видят, не возражал против бумаги, карандашей и планшета.

— Ты действительно можешь так точно измерять расстояние шагами? — спросила Джилл.

— Довольно точно, — ответил он. — Конечно, я предпочел бы лазерный теодолит и переносной интегратор, но мне трудно было бы объяснить их назначение.

В результате они сделали наблюдения, которые дали возможность привязать Улу к карте с точностью до метров.

На следующий день, когда они возвращались, спускаясь серпантином по раскаленным каменистым склонам, рация вдруг ожила, Спарлинг, пробормотав «Что за черт», нажал кнопку приема.

— Техник Адисса из Порт-Руа, — сказал тонкий голос. Вам сообщение из Примаверы.

— Святой Хануман! — он разозлился до красного каления, столь же яростного, как бешеный свет вокруг него. — Идиот ты этакий, мы могли бы быть среди тюремщиков!

— Ка-а, — сказал извиняющийся голос.

— Полегче, милый, — успокоила его Джилл. — Ничего плохого не случилось. Наверное, недавно нанят, прошел обучение у людей и рвется к службе. — Она наклонилась к браслету: — Как говорят у нас на сцене: не зови нас, мы тебя сами позовем.

— Прошу вашего извинения, — ответил смущенный иштариец.

— Считай, что ты его получил. Мы не расскажем Ларреке, — пообещала Джилл. — Поскольку сейчас прием безопасен, в чем состоит сообщение?

— Прежде всего, что делается в легионе? — спросил Спарлинг, несколько смягчившись. Он прислонился к дереву, ища намек на тень от шуршащей сухой листвы.

— Оружие пока в ножнах, — ответил Адисса. — Но от огня пострадали ближайшие охотничьи угодья, и командир больше не посылает охотничьих групп. Корабль, на котором я прибыл, привез припасы и несколько солдат. Мне сказали, что это последнее, что может выделить наш легион — то есть те его части, которые не здесь, — и что больше солдат не будет.

Двое людей уселись под утесом. Адисса включил запись — раздался голос Боггарта Хэншоу.

— Привет, вы двое. Думаю, вы захотите услышать новости, хотя, честно говоря, мало что хорошего могу сказать. Спешу сообщить, что лично у нас все хорошо. Но в остальном у нас полное затишье, или, точнее, застой. А вы тут стали символом, целью, je ne sais que^[16] вас ещё назвать. Обычная ситуация. Люди живут как живется, но тем временем у них растет гнев, и наконец из пересыщенного раствора выпадают его кристаллы — охи твердые. Что до данного случая, я могу сказать только вот что. Новости с фронта: снова патовая ситуация, только уже не затишье, а мясорубка. А сверх всего этого двое членов нашей общины стали пешками в руках варваров из-за той же идиотской войны. И вот вдруг в Примавере началась забастовка. Все постоянные жители и даже контрактники полностью отказались сотрудничать со строителями базы. Они даже разговаривать не хотят ни с человеком в форме, ни с «коллаборационистом». Те, кто предпочли бы вести себя по-другому, не считают, что это стоит того, чтобы стать предателем в глазах своих друзей. Как сами понимаете, от этого масса неприятностей. Капитан Дежерин взывает ко мне чуть не каждый день. По молчаливому согласию, я — единственный житель Примаверы, который может иметь дело с его людьми и остаться кошерным — все понимают, что кто-то должен. Он произвел несколько арестов, но быть арестованным рассматривается как высокая честь, и он выпустил арестованных и снял обвинения. Он не глуп и не зол, как вы знаете. Мне его жалко. Он очень трогательно просил сообщить ему, как только от вас что-нибудь будет. Но об этой связи мы ему не сказали. Между нами говоря, я не уверен, что община поступает разумно. Я понятия не имею, к чему может привести такое сопротивление. Может быть, к отмене проекта Космофлота, а может быть, к урезанию последних наших фондов — кто знает? Я считал, что вы должны знать, как обстоят дела, на тот случай, если вы будете пытаться договориться со своими тюремщиками. Я и дальше буду вам сообщать, что происходит. Вы о нас пока не волнуйтесь. Как говорит пословица, положение отчаянное, но не серьезное. Au revoir^[17]. Теперь Рода.

— Born dia, querido^[18], — произнес женский голос и продолжал говорить какие-то ласковые слова по-португальски. Спарлинг сжал руки в кулаки и стиснул зубы.

— Джилл, — закончила Рода по-английски, — твои родители, твоя сестра и её семья передают тебе привет и поцелуй. — В самом ли деле в её голосе слышались слезы? Она продолжала: — Я тебя тоже люблю и целую. Не болей. Спасибо тебе за то, какая ты есть, и за все, что ты делаешь. Я молюсь о твоем благополучном возвращении. До свидания.

Голос умолк.

— Это все, — сообщил Адисса.

— О'кей, — машинально ответил Спарлинг. — Отключаемся.

Он молча сидел, глядя на выжженные горы. Джилл обняла его за талию.

— Твоя жена заслуживает лучшего, чем я, — сказала она.

— Да нет, — вяло ответил он. — Я хочу сказать, что ты чистая, и храбрая и… слушай, мы же ничего ни с чем поделать не можем, правда? «Трусливая уловка». — Вопреки моим собственным чувствам, — продолжал он, я разделяю опасения Бога. Всеобщая забастовка против Космофлота — против Органов охраны мира — черт возьми, эти люди подставят нас всех!

— Не умирай раньше смерти, — ответила она. — Хотя…

Когда её голос прервался, он повернулся и посмотрел на её чистый профиль на фоне пылающих скал и горячего воздуха, обрамленный прядями, спадающими из-под головного обруча, что подарил ей один из солдат легиона.

— Я вот не понимаю, почему ни отец, ни мать, ни Алиса, ни даже Билл ничего не сказали сами? — спросила она, глядя в пространство. — Может быть, я слишком хорошо их знаю?

Она встряхнулась и расправила плечи.

— Теперь я стала генерировать беспокойство, — сказала она. — Черт с ним со всем. Потопали. Только поцелуй меня сначала.

И скоро кончилось время, что принадлежало только им.

Глава 20

С самой восточной сторожевой башни Ларрека, прищурясь, смотрел на доки Порт-Руа, на несколько кораблей легиона и на флот противника, вошедший в бухту. Он насчитал пятьдесят девять судов — пятьдесят девять гротов, окрашенных в красное восходом Бродяги. Невысоко ещё поднявшийся шар обжигал глаза лучами, отраженными от аметистовых гребней волн. Ларреке с трудом удалось закончить счет, и сомнительно было, что наводчики гарнизонной артиллерии смогут хорошо нацелить камень или огненную стрелу против такого сияния. У варваров этих проблем не было, и к тому же ветер был для них попутным. Этот ветер трепал и рвал сейчас знамя над Ларрекой.

— Ка-а, — сказал Серода, его адъютант, — ты предполагал, что их будет столько?

— Их вождь — хитрая бестия, — ответил Ларрека. — Он их вел разными путями и малыми группами, пробираясь между островами и вдоль берегов. И потому мы не знали, сколько их на самом деле. Он просто сказал шкиперам, где и когда будет встреча — я думаю, в ночь летнего солнцестояния возле пролива Лемеха — и там отдал приказ. — Он шевельнул усами. — Грр-м, это вряд ли весь флот, далеко не весь. Добрая часть осталась держать блокаду на тот случай, если нам кто-то пошлет помощь.

— А зачем они тогда здесь?

— Отрезать нас. Если бы мы смогли сесть на корабли и ускользнуть от них в море, мы могли бы вернуться домой, чтобы усилить оборону там.

Взгляд Ларреки скользнул по городу, по низким скученным зданиям из необожженного кирпича, покрашенным в яркие цвета, по мелеющей день ото дня реке, к которой выходила западная стена и в которой блестели, как обсыхающие чудовища, обломки скал, по коричневой и черной земле, замыкавшей мир в круг. Пыльные смерчи кружились, как танцоры, передающие какой-то боевой сон.

— Да, — сказал он. — Вот и началась кампания. Скоро появится пехота.

И через минуту добавил:

— Их предводитель, все-таки одну глупость сделал. Он забыл старое доброе военное правило: всегда оставь противнику, куда отступить.

— Они наверняка ждут, что в конце концов мы сдадимся.

— Тоже способ отступления, иай? Только он, видишь ли, нереален. Вон те корабли ему противоречат. В эти дни в Валеннене не прокормишь кучу пленных. Они нас или перебьют, или обратят в рабство — рассеют по всей стране, по шахтам и пашням прикованными к тачкам и плугам или к мельничным колесам. Я предпочитаю смерть. — И Ларрека выругался, потому что понял, что неплохо было бы собрать войска и это все им изложить. Но он терпеть не мог держать речь.

Серода, прослужив в легионе уже вторые шестьдесят четыре года, мог не бояться обвинений в трусости или недостатке преданности. Он мог позволить себе сказать:

— Ну ведь можно было бы договориться. В конце концов, взятие этой крепости им обойдется дорого. Может быть, они по-прежнему предпочли бы наш уход.

— Потому-то мы и остаемся, — ответил Ларрека. Те варвары, которых перебьет Зера Победоносный в свой последний час, уже не смогут напасть на Мероа и её детей.

Силы тассуров достигли Порт-Руа, когда двойной полдень уже горел. Они расположились лагерем в километре от стен, и от их поступи дрожала земля. Лагерь выгнулся дугой между рекой и морем. Гротескные штандарты варваров воздетые на шест черепа животных-тотемов или предков, хвосты поверженных врагов — вставали лесом, и в нем наконечники копий блестели, как спелые фрукты меж ветвей. Трещали барабаны, трубили горны, под крики и песни галопом носились воины, поднимая пыль.

Земляные стены города заканчивались наверху частоколом заостренных бревен феникса. С углов они были защищены сторожевыми башнями и бастионами. В каждом из бастионов стояла катапульта, бросающая сразу несколько копий, или баллиста с запасом метательных снарядов. Под стеной был выкопан ров, его дно щетинилось кольями. По стенам выстроились солдаты, сверкали кольчуги и щиты, плюмажи развевались подобно реявшим в высоте знаменам. Среди лучников было рассеяно несколько стрелков с огнестрельным оружием.

По возвращении Ларрека эвакуировал большинство гражданского населения. Остались только жены и слуги, местные уроженцы — те, кто фактически входил в легион. Их помощь в уходе за ранеными и в обеспечении повседневных потребностей будет очень ценной. «Не так уж нам плохо, — подумал Ларрека. Пока».

Трижды протрубил горн, и из высокого шатра вышли двое. Первым шел знаменосец с флагом, зовущим на переговоры. Второй был массивен и увешан золотом. «Арнанак собственной персоной! — Ларрека задумался. — Говорить ли мне с ним? Их этика смотрит сквозь пальцы на коварство. Впрочем, он же брат по ложе».

Не обращая внимания на протесты своих офицеров, Ларрека приказал открыть северные ворота и спустить мост. Он пошел в одиночку. Броню он не надел — зачем париться? — и был при нем лишь хаэленский клинок, сумка да красный плащ. Плащ был ненужной обузой, но Серода настоял, что не должен командир выглядеть убого, встречаясь с гордым соперником.

Арнанак сказал что-то своему спутнику, и тот взмахнул флагом, приветствуя противника. Сам же он воткнул свой меч в землю. Они с Ларрекой обменялись рукопожатиями и таинственными словами их веры.

— Силы и здоровья тебе, господин! — сказал Арнанак.

Как я был бы рад, если бы мы могли отложить свои смертоносные копья.

— Хорошая мысль, — ответил Ларрека, — и легко сделать. Просто вернись домой.

— И ты поступишь так же?

— Я дома.

— Мы все равно не могли бы отпустить вас на свободу, — вздохнул Арнанак. — Такой шанс был у вас раньше. А теперь я должен положить конец легиону Зера.

— Вперед, сынок, и за дело. Только зачем тогда мы тут стоим на солнцепеке, когда могли бы спокойно пить пиво в тени?

— Вы храбрые воины, и я хочу предложить вам выход. Сдавайтесь. Мы отрубим каждому правую руку, прокормим, пока вы поправитесь, и отпустим на корабли. Солдатами вы уже не будете, но вернетесь домой.

— Нг-нг. — Ларрека улыбнулся навстречу серьезному взгляду зеленых глаз. — Я бы мог сделать встречное предложение, только насчет других органов. Но зачем зря языком трепать?

— Я бы хотел сохранить тебе жизнь, — с нажимом сказал Арнанак. — Мы оставим невредимыми тех, кто к нам присоединится.

— Ты думаешь, такая жизнь стоит того, чтобы жить? — «С их точки зрения, да».

— Иначе — смерть всем, кроме тех несчастных, что попадут в рабство. Арнанак развел большими черными руками, и зазвенели, сверкнув, его золотые браслеты. — У вас нет надежды. Мы могли бы просто уморить вас голодом.

— Мы запаслись, и наши колодцы глубже тех, что вы можете выкопать в устье. А эта земля — последний невыжженный кусочек. Посмотрим, кто первый оголодает?

— Верно. — Арнанак не казался смущенным этим блефом. — И позиция у вас хороша для защиты. Но ведь именно для защиты. Вы загнаны в угол, и у нас восьмикратное численное превосходство. Ты ждешь подмоги из Бероннена? Пусть попробуют, мои моряки с удовольствием развлекутся пиратством. На людей рассчитываешь? Они же даже не попробовали выручить двух своих заложников.

— Не надо их недооценивать, друг. Я видал, что они могут.

— Неужели ты думаешь, что я работал, сражался, строил планы на годы и годы, не узнав о них как можно больше и не взяв это в расчет? Мои заложники лишь подтвердили то, что я знал. Они пришли за знанием, они торгуют с тем, кто лучше утолит эту их жажду, и они не будут сражаться без провокации, которой не будет, уж за этим я прослежу.

Арнанак помолчал. И добавил:

— Ты прав, мы не будем держать осаду, Одноухий. Мы возьмем вас штурмом. Если ты не примешь мои условия. Неужто ты ради своей чести отвергнешь их, губя свой народ?

— Так и сделаю, — ответил Ларрека. Арнанак грустно улыбнулся:

— Я так и знал заранее. Но я должен был попытаться, верно? Ну, что ж теперь… Брат во Троих, желаю тебе смело войти во Тьму.

— И да будут Они к тебе милостивы, — ответил древними словами Ларрека. И двое обнялись, объединенные верой, и разошлись своими путями.

К вечеру ветер сменил направление и усилился, так что пыль поднялась и закрыла звезды толстой темной завесой, и даже луны не пробивались сквозь нее. Под её покровом варвары подтащили стенобитные орудия. Среди них были и те, что захватили у войск, шедших на север отбивать Тарханну. На рассвете начался обстрел стен из этих орудий, из луков и арбалетов. И когда поднялось Истинное Солнце, такое же красное, как Бродяга, оно увидело разгар битвы.

Небо было темно от пролетавших стрел, с тяжким вздохом слетали с пращей камни и со свистом летели, прикрывая воинов от снайперов легиона. Под этим прикрытием валенненцы заряжали катапульты и требушеты для метания тяжелых камней в стену, и каждые несколько минут вздрагивали тяжелые бревна стен, и откалывались от них щепки. Вопли, вскрики, рев горнов и бой барабанов доносились от орды, осадившей дальний край рва. Солнца взбирались вверх, тени становились короче, росла жара. Ветер нес каменную крошку, она порошила глаза и скрипела на зубах.

Ларрека успевал надзирать за всем. За ним шел знаменосец с его личным знаменем, воздетым высоко на шест. Такая эмблема была у каждого командира легиона. Кроме всего прочего, она сообщала, где он, для тех, кому он был нужен, хотя, разумеется, привлекала и огонь противника. Ларрека к этому уже привык. Его девиз многих озадачивал: значение руки, поднявшей меч в небо, было понятным, но не все знали английские слова «Ответь Мечом».

Надо было отдавать приказы — «Собрать эти сувенирчики и отправить обратно», и ободрять легионеров, особенно раненых — «Хорошая работа, солдат!», и наблюдать за битвой, и иногда что-то делать самому.

Пока что лучники хорошо стреляли из башен: удавалось отбить все попытки перебросить мосты через ров. Голые варвары откатывались назад, вспоротые копьями и стрелами, или падали вниз со стен, и жизнь вытекала из них пурпуром. Но один требушет им удалось подтащить поближе, и он бил в одно и то же место раз за разом, пока не разрушил одну сторожевую башню, а потом и другую. Это место было прикрыто только бастионом меж ними, и градом стрел его защитники были перебиты.

Ларрека видел это. Второе укрепление вышло из строя к концу дня. С воплями радости расступились варвары, пропуская носильщиков с длинными, тяжелыми досками — штурмовать брешь.

— Отлично! — сказал Ларрека. У него были свои доводы в этом споре: свежая команда с катапультой, каждый номер со своим щитоносцем, прикрывавшим и себя, и его. Они протрусили тяжелой рысью, взводя оружие. Их никто не заметил, пока Ларрекане скомандовал выпустить пару больших камней вдоль рядов наступающих. Плохо организованные туземцы не смогли выстроить правильной защиты и отступили в беспорядке. Тем временем атакующие подвели к бреши помост, показался отряд хорошо вооруженных воинов. Третьим и четвертым выстрелом Ларрека пустил зажигательные снаряды. Кувшины с горящей нефтью ударили в цель, взорвались огнем и далеко разбрызнули его языки. Удар был силен, и помост охватило пламя.

— Лучше бы укрыться, командир, — посоветовал легионер: дождь стрел стал куда гуще.

— Рано еще, — ответил Ларрека. «Здесь весело. Как в старые дни». — Нам бы надо ещё достать вон тот требушет.

Для этого потребовалось три выстрела, и двое из его команды были смертельно ранены, но недаром: орудие противника, пораженное защитниками Порт-Руа, превратилось в сноп красного и желтого огня. Других потерь не было — Ларреке самому досталась царапина над бабкой, которую просто перевязали.

Ему недолго пришлось любоваться результатами. Он только увел свою группу в укрытие и говорил: «хорошая работа, солдат» умирающему юноше, как прибежал гонец с известием, что шесть галер приближаются к устью. Арнанак, очевидно, собирался напасть с воды, предприняв одновременно новый штурм с берега.

Ларрека оглядел своих офицеров:

— Кто возьмется за по-настоящему отчаянную работу? После мгновенной паузы вперед вышел молодой многообещающий командир когорты:

— Я возьмусь.

— Хорошо, — сказал Ларрека. — Набери добровольцев, столько, чтобы хватило поставить парус на корабле. Течение и прилив какие надо — ты войдешь сразу за этими гадами. Они могли бы высадиться на берег, но воспользуются причалом — я рад, что мы его не разрушили, — так будет куда удобнее. Подожги корабль, и пусть он врежется в них. Отходите на лодке или вплавь. Мы сделаем вылазку, перебьем экипажи и подберем вас.

— Пожертвовать целым кораблем? — удивился адъютант Серода.

— А мы никуда не собираемся плыть, — напомнил ему Ларрека. — Все равно придется поджигать остальные, чтобы не достались пиратам. Я только подождал с этим вот для такого случая.

Он внимательно смотрел на молодого офицера. Их глаза встретились, и сразу стали незаметны жара и пыль, ветер и крики битвы за стенами. Они оба знали, каковы шансы на успех. По лицу стоящего перед ним легионера Ларрека понял, что тот уже начал формировать сон, тот сон, что будет последним в его жизни и с которым он хочет перейти в смерть. Командир стиснул его руку в солдатском пожатии.

— Иди с любовью, легионер, — сказал он. — Это прощание пережило несколько циклов цивилизации.

В битве наступило затишье. Сухопутные силы тассуров отошли назад бесформенной и беспорядочной массой, чтобы отдохнуть и начать снова со свежими силами. Ларрека посчитал, что галеры останутся на рейде до темноты. А тогда моряки для под хода к берегу и установки штурмовых платформ подождут лунного света. Без этого они вряд ли считают себя способными перебраться через частокол. Хорошо бы, чтобы их оказалось на галерах побольше: отражение атаки с воды потребует жизней защитников, которых скоро будет очень не хватать на стенах.

«А мне бы самому лучше сейчас отдохнуть, пока есть возможность, подумал Ларрека. По всем костям разливалась усталость. В сопровождении Сероды он тяжело прошел по свободным теперь улицам в здание штаба. Наверху скелетом на фоне неба виднелась радиомачта. Солнце закатилось, и Бродяга стоял низко: свет был цвета крови землянина, тень — иштарийца. — По крайней мере в следующем раунде будет прохладнее».

Иразен, заместитель командира после поражения экспедиции Волуа, встретил его при входе. Старый, массивный, покрытый шрамами ветеран, с недостатком воображения, но из тех, победа над кем дорого обходится врагу.

— Ты вовремя, — сказал он. — У нас на связи заложники-люди. Узнав, что происходит, они — по крайней мере женщина — требуют разговора с тобой.

«На то она и Джилл. И Иен почти настолько же хочет поговорить, но он терпеливее. Вот приятный сюрприз». Перед внутренним взором возникло лицо, обрамленное прямыми прядями из-под узкой ленты, светло-светло-желтые волосы, глаза голубее небес на тропических островах, где он странствовал в юности, и улыбка ярче солнечного блеска на пене прибоя. Тонкая и высокая стать, в которой скрыт призрак той маленькой девочки, что смеялась от радости, когда его видела. Пусть Трое дадут ей много таких же малышей, хоть он их и не увидит. Ларрека быстро пробежал к пульту связи.

— Он здесь, — сказал дежурный техник и отсалютовал командиру. Ларрека взял трубку, глядя на слепой экран.

— Дядя! — пробился голос Джилл. — Как ты там?

— Все ещё на палубе, — ответил Ларрека хаэленской поговоркой. — А вы?

— С нами все в порядке — вышли прогуляться на закате и сидим на вершине холма, глядя, как сумерки заполняют долину. Дядя, ведь на тебя напали!

— Пока что им с того мало радости, — сказал Ларрека.

— Пока что? — переспросила она. — А что дальше?

— Того же самого побольше. А что еще?

Наступило молчание. Может быть, Иен и Джилл шептались. Или нет. Комната в этот вечер казалась самым нереальным местом в мире. Когда Джилл заговорила снова, голос был жестким:

— Сколько вы ещё можете продержаться?

— Смотря по обстоятельствам, — ответил Ларрека. Она оборвала его солдатским ругательством.

— Я расспросила твоего техника, пока тебя искали. Помощи не будет. Верно? Даже нас с тобой нет, хоть как-то помочь. Дядя, я тебя знаю, и, черт меня побери, я прошу привилегии солдата — говори со мной откровенно.

— Давай лучше потреплемся для отдыха, — предложил Ларрека, глядя в невозмутимые лица приборов.

— Я не в том возрасте, когда меня можно было утешить конфеткой, сказала Джилл. — Послушай, я знаю. Ведь Союз тебя списал в убыток. Если даже они спохватятся и решат, что стоит удержать Валеннен, когда они увидят, против чего тебе приходится бороться, — даже если они спохватятся, будет поздно. Арнанак их перехитрил. Мой народ… он парализован или связан собственным Космофлотом. Отходы тебе блокированы, а поскольку ты не сдаешься, ты будешь уничтожен. Арнанак и со мной, и с Иеном говорил откровенно. И теперь твоя цель — продать свою жизнь так дорого, чтобы цивилизация имела хотя бы время вздохнуть. Верно? — Голос Джилл сорвался: Черт побери, этого не должно быть!

— Мы все когда-нибудь умрем, — ответил он ей с неожиданной мягкостью. — Ты лучше подумай: это избавит меня от необходимости смотреть, что будет с тобой.

В ответ прозвучало:

— Мы с Иеном решили, что мы заставим людей в Примавере оторвать задницу от стула. Еще не знаем как, но, черт побери… Иен, мы сделаем это! — Овладев собой, она заговорила спокойно: — Держи эту линию свободной для нас. И зарезервируй время для связи с Хэншоу каждый час. Просекаешь?

— Что у вас на уме? — От страха за неё голос прозвучал резко.

— Так, кое-что. Пока не знаем.

— Ты не имеешь права рисковать собой. Это приказ, солдат.

— Даже чтобы спасти Порт-Руа?

Ларрека смотрел в черную бездну, припоминая, как послал командира когорты на огненный корабль. А Джилл всегда любила считать себя приписанной к Зере Победоносному.

— Хорошо, — медленно сказал он, — только свяжись со мной сначала, о'кей?

— О'кей, старик, — шепнула она. Сухой голос Спарлинга:

— Гхм, батареи садятся, и нам лучше держаться необходимых частностей. Можешь ли ты оценить, сколько времени вы продержитесь без подкреплений?

— Где-то от завтрашнего утра и до осеннего равноденствия. Слишком многое не поддается учету, — сказал Ларрека и подумал, какой бы прекрасной парой для Джилл был этот Иен, если бы у людей двадцать лет не составляли такой гротескно большой разницы. — В конце концов они проломят нашу защиту и снесут стены. Мы не сможем обеспечить достаточную плотность огня, чтобы это предотвратить. Но если они понесут большие потери вначале, Арнанак может решить действовать медленно и не терять бойцов, которые ему ещё понадобятся. Когда они вломятся, мы заставим их брать город дом за домом. Он прикинул и добавил: — Нг-нг, для разумной оценки поделим разницу и назовем тридцать два дня.

— И не больше? — тихо спросил Спарлинг. — Ну что ж… придется думать и действовать быстро. У меня есть какой-то зародыш идеи. Удача да сопутствует тебе, Ларрека.

Через километры выгоревших гор и те самые двадцать лет маленькая девочка Джилл сказала «Чмммокк!» — и связь прервалась, а то, подумал Ларрека, пришлось бы слышать, как она плачет.

Он повернулся к ожидавшему Иразену:

— Еще что-нибудь?

— Ничего важного, командир.

— Я хочу поспать. После восхода первой луны дело начнется снова. Пошлите тогда за мной.

Ларрека отправился к себе. Дом принадлежал и Мероа, здесь ещё хранились её вещи и память о ней. Сняв доспехи, он остановился возле их фотографии с последним ребенком, сделанной одним человеком в первые годы Примаверы. Якоб Цопф умер холостяком, и его народ не сохранил о нем памяти кроме той, что осталась в архивах, но Мероа, когда бывала там, всегда приносила земные цветы на его могилу. Да, ты такая, подумал Ларрека.

Вытянувшись на левом боку. — один на двойном матрасе, — Ларрека закрыл глаза и задумался, о чем бы посмотреть сон. Лучше всего какая-нибудь веселая фантазия — например, заиметь крылья и посмотреть, что случится. Слишком грустно было бы проснуться с разумом, полным призраков. И много ли ему ещё осталось времени блуждать среди того, что было или могло быть? Если уж он хочет иметь хороший смертный сон, то планировать и экспериментировать надо начинать сейчас. Конечно, он может быть убит и не таким образом, который даст ему возможность уйти из жизни так и в той компании, как ему хотелось бы… «А, черт его побери», — буркнул он, сосредоточился на свадьбе Джилл и Иена и погрузился в атмосферу пира, веселого до буйства.

Свет лампы Сероды разбудил Ларреку, согласно его приказанию. Варвары на берегу снова задвигались. Их галеры подняли якоря и направлялись от середины бухты к рыбацким причалам. Они не пытались напасть на большой корабль, стоящий в стороне. Несомненно, они считали, что он высматривает очень мало вероятный шанс проскользнуть через шеренгу блокировавших бухту кораблей.

— О'кей, сейчас иду, — сказал Ларрека, то ли зевнув, то ли хмыкнув в ответ на то, что творилось на пиру в его сне. Серода принес ему миску супа и помог надеть снаряжение. Ларрека вышел из штаба взбодрившись. Кто знает, может быть, его друзья и в самом деле найдут способ его выручить.

Нападение с морского берега не принесло никаких неожиданностей, с которыми не могли бы справиться офицеры на месте. На реке было менее предсказуемо и более интересно. Ларрека перевел взгляд туда, наблюдая с надвратной башни.

Западные холмы осветила быстро поднимающаяся среди звезд Целестия. Отсюда она выглядела подобно красному щиту с причудливым гербом. Свет её струился сквозь горячий воздух, разливался по оголенной земле, тусклый, пока не касался воды, — и тут же превращался в серебристо-холодный дрожащий мост. Через эту серебряную полосу двигались черные силуэты кораблей варваров. Они причалили, и вопли их экипажей разрушили даже тот остаток тишины, что ещё был в этой ночи.

Хитрость была в том, чтобы занять их до тех пор, пока не подойдет корабль-брандер — как они старались отвлечь легион от другого конца города, где должны были ударить их товарищи. Ларрека уже слышал над залитыми луной крышами шум той атаки. Пропели луки, свистнули стрелы. Остановились только те из нападавших, кто был ранен или убит. Остальные мчались вперед зигзагом, сливаясь с тенями и прячась среди них. У многих были факелы, оставлявшие на бегу дорожки из искр.

За ними, как призраки в лунном свете, вдруг залитые языками пламени, показались паруса. Удар корабля в причал отдался в земле и в костях. Пламя с ревом рванулось наружу. Но валенненцы, как бы ни были растеряны, не повернулись и не побежали. Они рвались через земляной вал к частоколу, поливали его маслом из кожаных мехов и поджигали своими факелами.

«Неужто Арнанак меня перехитрил, заставив думать, что это диверсия? Хаос, это же главный удар!»

— На вылазку! — проревел Ларрека. — Сбросить их со стены — пока она вся не загорелась!

Он бросился к воротам. Обнажив меч, он повел в бой своих солдат. Ударяясь друг о друга, пели мечи. Варвары рвались вперед, отчаянно бесстрашные, и рубили, рубили. Подавляемые численным превосходством противника, легионеры укрылись за щитами и отражали атаку. Они вклинивались между поджигателями и теми, кто их прикрывал. На поле битвы появился резерв, и солдаты пошли вперед. Шаг за шагом, удар за ударом они прогнали врага на горящие корабли и в поднявшийся прилив.

— Молодцы, ребята! — крикнул Ларрека. — Вперед, кончай их во имя Зеры!

От удара он покачнулся. От правого глаза разлилась боль. За ней тьма. Он выронил хаэленский клинок и схватился за древко торчавшей из глаза стрелы.

— Уже все? — громко спросил он.

На место удивления пришли вихрь и гром, ноги подломились. Какой-то солдат подошел ближе, Ларрека не обратил внимания. В багровом свете луны и пламени он собрал остаток сил, пока они не покинули его навсегда, и постарался создать себе смертный сон, хотя бы и такой краткий, как последний миг.

Глава 21

Благодаря толстым стенам Башни Книг в комнате было почти прохладно. Свет двойного солнца косыми лучами лился в окна и рассыпался в нитях бисера, порождая бесчисленные оттенки и переливы на каменном полу. Теми же цветами играли воздушные, похожие на бабочек энтомоиды в гриве Джерассы. Ученый стоял у стола с развернутым пергаментом; такими же пергаментами были заполнены длинные полки вдоль стен. Он говорил по-английски с совершенством педанта, но ни один иштариец не мог не придать языку напевность:

— Вот чертежи различных экипажей, приводимых в движение силой мускулов, имевших распространение в момент прибытия людей. В некоторых регионах они ещё могут быть в ходу. Основная трудность состоит в том, что, хотя представители нашего вида имеют большую индивидуальную силу, мы при этом ещё и больше по размерам. В данном судне может поместиться ограниченное число гребцов. Как лучше распределить имеющиеся силы? — Он показал указкой. — Здесь мы видим приспособление, позволяющее использовать для гребли силу не только рук, но и передних ног. На этом чертеже показан ножной переступательный привод для приведения в действие гребного колеса, или гребного винта в более поздних моделях. Однако подобные устройства неэффективны и подвержены поломкам, если они не выполнены из достаточно прочной стали, выдерживающей большие крутящие моменты. В силу этого валенненцы и островитяне Огненного моря комбинируют носовые и кормовые косые паруса с обычными веслами, что делает судно весьма маневренным, но ограниченным по дальности плавания. Мы же, обитатели Южного Бероннена, как вы, может быть, заметили, предпочитаем большие прямые паруса. Их недостаток — медленность в управлении, поскольку наши команды даже при использовании подъемных кресел и лодыжечных крюков не могут взбираться наверх так же быстро, как ваши.

— Поскольку ваши эмиссары научили нас более совершенной металлургии, наши конструкторы стали экспериментировать с винтами, приводимыми в движение силой ветра. В свое время мы собирались построить и двигатели, но в связи с отсутствием у нас промышленной базы и приближающимся периастром вряд ли что-то в этом направлении удастся сделать в ближайшие столетия.

Он не добавил: «Удалось бы, если бы Примавера по-прежнему могла нам помогать». В его богатом интонациями, но спокойном голосе упрек не прозвучал. Однако стоявший рядом с ним Дежерин поморщился.

— Эти чертежи — просто настоящее искусство, — наконец произнес человек совершенно искренне. — И сколько ума и воли — добиться таких результатов, когда Ану всегда возвращается…

И тут его прорвало.

— Почему вы меня принимаете? — спросил он. — Почему ваш народ держится дружелюбно с моими людьми, когда их собственное племя даже говорить с ними не хочет?

Золотые глаза Джерассы спокойно встретились с черными глазами человека.

— Чего мы добились бы, отринув одиноких юношей, кроме того, что лишили бы себя самих всего того интересного, что можем от них узнать? В большинстве своем мы сознаем, что они не свободны в выборе своей цели. Население Примаверы надеется оказать влияние на ваших главных лидеров через вас, отказывая вам в искусстве и средствах, которые вам нужны. У нас же нет ни того ни другого.

Дежерин сглотнул.

— Вы завоевали наши симпатии, — признал он. — Из-за достоинства, с которым вы переносите свою беду, из-за всех чудес, которых лишится мир, если погибнет ваша цивилизация. — «И я задумался о войне в космосе. Стоит ли она всех затрат и страданий? Можно ли её вообще выиграть? И вообще дело ли Земли туда лезть?» Но у нас есть долг.

— Я принадлежу к легиону, — напомнил ему Джерасса. Иштариец был готов возобновить обсуждение научного и технического состояния Сехалы до появления землян, но тут зажужжал передатчик Дежерина. Он вытащил из кармана рубашки его плоскую коробочку и рявкнул:

— Слушаю. Что стряслось?

— Говорит лейтенант Маевский, сэр, — раздался голос, говоривший по-испански и прозвучавший по контрасту как оловянная труба. — Секретная полиция. Простите, что беспокою вас в выходной день, но дело срочное.

— А да, вы получили задание проследить за нашими добрыми местными гражданами. Говорите.

Дежерин почувствовал, как какое-то напряжение поднялось вдоль позвоночника.

— Как вы помните, сэр, у них были накоплены большие запасы взрывчатых веществ для их проектов. Мы их оставили в складе, только опечатав. Когда у нас начались трения, я решил поставить там радиосигнал тревоги, им неизвестный, и выполнил это под прикрытием очередной инвентаризации. Сегодня незадолго до рассвета сигнал сработал. К сожалению, никого из нас вблизи города не оказалось — очевидно, взломщики в этом удостоверились. Когда мне со взводом удалось добраться туда с базы; дело было сделано. Очень профессионально. На печати нет видимых следов вскрытия. Внутри тоже все выглядело как обычно, так что нам пришлось пересчитать буквально все предметы. Было обнаружено исчезновение десяти упаковок торденита и пятидесяти подрывных шашек.

Дежерин присвистнул.

— Да, у нас там работали отличные техники, — продолжал Маевский. — Вот потому-то никого из них и не оказалось в городе — они получили бы сигнал тревоги одновременно с нами. Но мэр Хэншоу просил их помочь в поиске флаера, который сообщил, что идет на вынужденную посадку из-за бури в Каменных горах. Вы приказали, сэр, удовлетворять все разумные просьбы. Они все четверо отбыли. Я подозреваю отвлекающий маневр, но доказать не могу.

— Вы с ума сошли! — возразил Дежерин. — Уж кто-кто, а Хэншоу не связался бы с саботажниками… Он знает, что вам известно об ограблении?

— Он спросил, зачем мы вернулись на склад. Я решил, что лучше проконсультироваться с вами, и выдал ему сомнительную историю о том, что мне доложили о нарушении условий хранения. Он поднял брови, но ничего не сказал.

— Вы правильно действовали, Маевский. Я прослежу, чтобы это было записано в вашем деле. Pro tempore^[19] вы и ваша группа останетесь на месте и не будете отвечать ни на какие вопросы. Я выезжаю.

Дежерин дал отбой, пробормотал какие-то извинения Джерассе и заторопился к выходу. День был не по сезону жаркий. На западе громоздились грозовые тучи. Небо заливал ещё более злобно-красный свет, чем прежде. Он с облегчением вскочил в свой флаер и взлетел.

Во время короткого перелета в Примаверу он вызвал Хэншоу. С облегчением услышал, что мэр дома: а то ему мерещились какие-то апокалипсические, хотя и мало вероятные видения.

— Говорит Дежерин. Мне срочно нужно вас видеть.

— Да, капитан, я вас вроде как и ждал. Лучше бы нам поговорить с глазу на глаз, да?

Дежерин приземлился возле дома. Двое прохожих смотрели сквозь него. Он заехал под навес. Ольга Хэншоу с каменным лицом провела его в гостиную и плотно закрыла, за собой дверь, выходя. Ее муж, выпятив круглый живот, сидел возле магнитофона. Он не встал, но приветственно поднял руку и слегка улыбнулся сквозь сигарный дым.

— Привет, — сказал он. — Устраивайтесь. Дежерин небрежно отдал приветствие и напряженно сел в кресло напротив. Сказал по-английски:

— Я только что получил страшные новости.

— Да что вы?

— Сэр, позвольте мне говорить прямо. Слишком серьезное дело, чтобы ходить вокруг да около. Украдены сильные взрывчатые вещества, и есть серьезные подозрения, что вы можете быть к этой краже причастны.

— Я бы не назвал это кражей. Взрывчатка принадлежит нам.

— Так вы признаете свою вину?

— И виной я бы это тоже не назвал.

— Материалы были секвестрованы для нужд Космофлота. Сэр, несмотря на все наши несогласия, я вообразить не мог, что вы можете быть замешаны в предательстве.

— Да бросьте вы, — Хэншоу выпустил голубое кольцо дыма. — Я признаю, что мы надеялись, что сможем сработать без шума. Но ведь вы там поставили жучка? Но успокойтесь, мы не помогли врагам Земли. А вам никогда не понадобится то, что мы… гм… реэкспроприировали.

— Где оно?

— Где-то в надежном месте, с техниками и аппаратурой. Я не могу вам сказать, где это — специально не хотел знать, на случай, если вы меня будете допрашивать. Вам их никак не арестовать, пока они не закончат своего дела. И… Юрий, я понимаю, что вы ухватитесь за малейшее оправдание, чтобы им не помешать.

— Говорите. — Дежерин стиснул кулаки на коленях.

— Лучше я вам дам послушать запись одного разговора, который у меня был несколько дней тому назад. — Из-под легкости манер Хэншоу проглядывала суровость. — Я такие вещи всегда записываю. Вы припоминаете ситуацию в Валеннене? Джилл Конуэй и Иен Спарлинг в плену где-то в глубинке, а Порт-Руа постоянно штурмуют все, кажется, храбрецы, которых мог собрать континент.

Дежерин почувствовал будто бы удар тока. Джилл…

— Да, — сказал он.

— Когда Иен туда отправился, он протащил с собой микропередатчик, а солдаты поставили ретрансляторы, которые связали его с Порт-Руа. А тем самым и с нами при случае.

— Вы мне этого не сказали! — Дежерину стало больно от обиды.

— Ну, вы человек занятой, — хмыкнул Хэншоу. Дежерин подумал об улицах, по которым проходил, как призрак, о работе в пустыне, что ползла по-черепашьи, о часах, проведенных за составлением рапортов на Землю в поисках эвфемизмов, которые позволили бы хотя бы отсрочить наложение на Примаверу карающей длани Федерации.

— А вы не думали, что меня это тоже интересует? Эти двое от меня отвернулись, но я по-прежнему считаю себя их другом…

И снова Джилл неслась по долине, и ветер трепал её длинные волосы; и снова она жестикулировала и показывала ему диковины, которые её увлечение превращало в чудеса, и снова она кормила его в живописном беспорядке своего дома, и пела и играла для него под высокими звездами своей планеты. И снова он ругал себя за то, что в душе так и остался подростком, и снова говорил себе, что на самом-то деле он не влюблен — просто она его привлекает, как всякого нормального человека привлекла бы такая женщина, но не более, чем это возможно для такого короткого знакомства. И надо ещё учесть его одиночество — ив постели, и вне её, которое никогда не было заполнено после ухода Элеаноры…

Дежерин окаменел от приступа гнева.

— Если вы полностью закончили меня наказывать, — проговорил он, можете включить магнитофон.

— Touche^[20], - согласился Хэншоу, и черты его лица смягчились. — Понимаете, у них ограниченный ресурс батарей, а они до того не выходили с нами на прямой контакт. Через Порт-Руа мы знали, что они в добром здоровье и в хорошем настроении, что с ними хорошо обращаются и что они находятся в чем-то вроде имения где-то на западном нагорье. Я им передал весть насчет забастовки, что могло бы повлиять на их планы или действия. Позавчера они вызвали меня напрямую.

Он поднес палец к выключателю.

— Если вы хотите себе представить все наглядно, — начал он, — мы знаем этот район по аэрофотосъемке и орбитальным фотографиям, а также по рассказам иштарийцев. Тамошние холмы и расположенные за ними горы довольно красивы — на свой суровый манер. Деревья в лесах низкорослые и извилистые, почти без подлеска, красно-желтая листва затеняет от безоблачного неба. Кое-где попадается Т-растительность с голубой листвой; некоторые образчики, например феникс, весьма впечатляют. Там жарко, как в печи для обжига, и так же сухо. Диких животных мало, и журчащая вода попадается редко, поэтому там почти безмолвие. Джилл и Иен выбрались за пределы слышимости и видимости своих сторожей, и вот они вдвоем в этом опаленном и умирающем лесу.

— Спасибо, — кивнул Дежерин. — Я все себе представил. — «Ее тонкую фигурку среди скрюченных карликовых деревьев, солнце высвечивает платину и медь в её волосах, её сияющие глаза и влекущую улыбку… и рядом тот, кто долго был её единственным товарищем по плену… Assez! Arretons, imbecile!^[21]».

Но её голос поразил его, не тот чистый и звонкий, что он знал, а хриплый и неуверенный.

— Привет, Бог, это ты? Вызывают Джилл Конуэй и Иен Спарлинг из Валеннена.

— А? — отозвался голос Хэншоу. — Да-да, это я. Что-нибудь не так, девочка?

ДЖИЛЛ: Все не так.

СПАРЛИНГ: Мы лично не находимся в опасности.

ХЭНШОУ: Где вы? Что случилось?

СПАРЛИНГ: Мы в том же месте и в тех же условиях. Мы прикинули, что ты в это время будешь дома. Ты один?

ХЭНШОУ: У меня жена, дети и Примавера. Но в комнате я один, и пока так и будет.

ДЖИЛЛ (не реагируя на неуклюжую шутку). Мониторы выключены? Мы не хотим, чтобы разговор подслушали.

ХЭНШОУ: Космофлот вас не услышит, если вы его имеете в виду. Они не прослушивают вещание на планету и местные передачи тоже, поскольку много говорится на сехаланском. Ко мне время от времени приходит Джо Зелигман со своими инструментами и проверяет мой дом на предмет жучков, но пока не нашел ничего. Капитан Дежерин в душе джентльмен. И он знает, что я не устраиваю заговоров.

ДЖИЛЛ: Теперь будешь.

ХЭНШОУ: Как?

ДЖИЛЛ: Если я тебя знаю, то после услышанного начнешь.

ХЭНШОУ: Если так, то давай к делу. Что случилось?

ДЖИЛЛ: Ларрека… мертв. Погиб. Он…

ХЭНШОУ: Нет, не может быть. Когда? Как?

СПАРЛИНГ (на фоне подавляемых всхлипов): Ты услышишь во время доклада легиона на основную базу. Мы интересовались ходом битвы, и этим утром связались с Порт-Руа. Он погиб в эту ночь, командуя вылазкой. Вылазка удалась, но он получил стрелу между прутьями забрала, и… Гарнизон пока держится, но я не думаю, чтобы они могли продержаться так же долго, как с ним.

ХЭНШОУ: Бедная Мероа…

ДЖИЛЛ: Пусть она узнает от поста Зеры в Сехале, когда там станет известно… Пусть её известят, как положено извещать жену солдата.

ХЭНШОУ: Разумеется.

ДЖИЛЛ: В этом все дело. Мы тогда поклялись, что найдем способ ему помочь. Теперь — теперь надо это сделать, чтобы он не погиб зря!

ХЭНШОУ: Что можно сделать?

СПАРЛИНГ: Мы тут много думали. Но хотели бы узнать, как там у вас.

ХЭНШОУ: Ничего обнадеживающего. Космофлот прочно загреб под себя все мало-мальски полезное. Я не думаю, что несколько пассажирских флаеров, жужжащих над варварами, сильно их испугают, а вы как думаете? Они видали издалека несколько машин, да и слыхали о нас раньше. От огнестрельного оружия они тоже не паникуют, верно?

СПАРЛИНГ: Тебе не удастся убедить Дежерина выделить настоящее оружие или даже просто смотреть в другую сторону, пока мы будем работать? В конце концов, дело идет о нашем освобождении. Я привязал наше место к карте. Пилот, который полетит за нами, промахнуться не сможет. Ты ведь сказал, что именно наше пленение положило начало забастовке. Так не может ли Дежерин понадеяться, что, если нас освободят, забастовка кончится?

ХЭНШОУ: Я, честно говоря, не верю, что она закончилась бы. Здесь под гладкой поверхностью бушует океан эмоций. Конечно, мы пошлем за вами флаер. Но если Дежерин позволит нам использовать оборудование или хотя бы позволит людям Примаверы рискнуть ради спасения цивилизации, которое не является прямой задачей, связанной с его заданием и его войной, — дети мои, я не могу даже вообразить, к какому расколу может это привести, — как с Элефтерией и Новой Европой; разве что Примавера вступит в Союз. А дальше Земля должна будет либо потерять нас, либо послать оккупационные войска, если сможет себе позволить такую роскошь. А Дежерин будет просто стерт в порошок за «злоупотребление властью» или «преступную бездеятельность». И я думаю, что Дежерин предвидит то же самое. Нет, как местный политик я могу вам сказать, что здесь все с виду очень спокойно, потому что мы не связаны так уж тесно с Зерой Победоносным. Мы огорчены, может быть, даже больше, чем нам самим это кажется, но ведь это Союз, а не мы, отступился от них, когда они отказались вернуться домой. Если бы мы присоединились к ним в бою… Я ведь сказал, что чувства здесь пугающе сильны, как их ни сдерживай. Тебе будет очень трудно, Джилл, не стать пылающим символом тебе, дважды обездоленной этой проклятой войной, потому что каждый знает, чем был для тебя Ларрека. Но я прошу тебя не поддаться этому соблазну. Меньше всего нам здесь нужен взрыв.

ДЖИЛЛ: Дважды обездоленной?

ХЭНШОУ: Я так сказал? Как-то неуклюже выразился. Ладно, не будем зря сотрясать воздух, давайте лучше обсудим, как вас выручать. Иен, почему ты не связался с нами сразу, когда закончил наблюдения?

ДЖИЛЛ: Погоди минуту.

ХЭНШОУ: Э-э…

ДЖИЛЛ: Погоди, черт тебя возьми, минуту! Ты сказал, что мое пленение вызвало забастовку. Но я попала в плен много дней назад. Ты что-то имел в виду другое, Бог. Что случилось позже?

СПАРЛИНГ: Погоди, Джилл. Он нам расскажет, когда мы вернемся.

ДЖИЛЛ: Бог, что ты скрываешь?

ХЭНШОУ: Иен прав, девочка. Подожди.

Молчание.

ДЖИЛЛ (без выражения): Дон, да? Новости про моего брата.

Молчание.

ХЭНШОУ: Да. Он погиб в бою.

Молчание.

СПАРЛИНГ: Джилл, милая, успокойся…

ДЖИЛЛ: Странно. Я просто одеревенела.

СПАРЛИНГ: Это тебя поразило в сердце.

ДЖИЛЛ: Как переносит семья?

ХЭНШОУ: Держатся. Все вы, Конуэй, одного покроя. Но мой длинный язык… Джилл, я… мне очень жаль…

ДЖИЛЛ: Ты правильно сделал. Я хочу знать… Иен, давай я посижу на этом бревне и возьму тебя за руку, а ты обсудишь все остальное?

СПАРЛИНГ: Конечно. Я люблю тебя.

Молчание.

СПАРЛИНГ: Алло, Бог? Извини нас. Для меня тоже потрясение.

ХЭНШОУ: Дона все любили, а войну никто. Его гибель подтолкнула взрыв сопротивления.

СПАРЛИНГ (с легким затруднением): Тем более надо выручать Порт-Руа. В память… Но послушай, Бог, есть ещё одна причина. Она все меняет. Это наш способ, мы думаем, заставить кого-нибудь прийти на помощь. В этих местах и на север от них есть разумная Т-жизнь.

ХЭНШОУ: Что?!

СПАРЛИНГ: Да. Самые странные маленькие существа, которых видел мир. Святой Иуда! Я думаю, что только изучение их психологии уже вызовет революцию.

ХЭНШОУ: Ты уверен, что они разумны?

СПАРЛИНГ: Мы встречали нескольких. Мы видели, как они используют орудия. Арнанак — король варваров — вошел с ними в контакт, посещал их страну, и он использует их для укрепления своего влияния. Валенненцы приписывают им сверхъестественные силы. На самом деле он заключил с ними сделку. Они разделят с ними лучшие земли, когда завоевание будет закончено. Но это только видимая часть айсберга. Они малочисленны и примитивны, но они знают, где находятся древние таммузианские руины. Я понятия не имею сейчас, после миллиарда лет, что это было такое. Но Арнанак вынес оттуда предмет по-моему, нечто вроде переносного звездного глобуса, который не тронуло, время. Ты пошевели мозгами на эту тему!

ХЭНШОУ: Фью-у…

СПАРЛИНГ: Конечно, мы, люди, можем предложить этим даурам гораздо больше, чем он, и узнать их получше («ну Джилл, Джилл») — но только если мы сможем эффективно действовать здесь, на Иштар. Это значит, что нам потребуется помощь Союза, а значит, надо его спасти, а дауры живут в Валеннене, и поэтому очень неплохо было бы начать с Порт-Руа.

Молчание.

ХЭНШОУ: М-да, я-то согласен. Как минимум мы должны отбить варваров, организовать заставу, и тогда Союз сможет охранять север, и не будет такого страшного давления на юг. Да. Но как, Иен?

СПАРЛИНГ: Может ли флаер, а лучше — флаеры, которые прилетят за нами, нести самодельные бомбы? Ясно, что противник атакует большой массой, пытаясь достичь стен и пробиться благодаря численному превосходству. Сбросить бомбы в их гущу — мне даже думать об этом противно, но придумай другой вариант.

ХЭНШОУ: Ты уверен, что это поможет?

СПАРЛИНГ: Нет. Но мы ничего лучше не смогли придумать.

ХЭНШОУ: Уг-гу. Дайте-ка я подумаю. Наша взрывчатка сейчас заперта, но — м-м-м, придется составить заговор, как вы предлагали, и посоветоваться с надежными людьми, и… Вы несколько дней можете подождать?

СПАРЛИНГ: Мы полагали, что нам придется это сделать.

ХЭНШОУ: Мы будет оставаться на связи. Как насчет того, что я вызывал бы вас ежедневно — ну, скажем, в полдень?

СПАРЛИНГ: Звучит разумно.

ХЭНШОУ: Начнем с завтрашнего дня.

СПАРЛИНГ: А теперь лучше попрощаться.

ХЭНШОУ: До завтра. Джилл, я не могу сказать, как тебе сочувствую.

ДЖИЛЛ: Все в порядке, Бог. Давайте продолжим. И спасем то, для чего они оба жили.

Щелчок.

Полминуты прошло в молчании. Потом Хэншоу добавил:

— Для чего живет вся Примавера. Попробуете подавить попытки помощи на фоне этих новостей — получите бунт. Дежерин кивнул. Он был оглушен и опустошен.

— Все, что вам нужно сделать, — сказал Хэншоу, — это не реагировать слишком бурно на историю со складом. Укажите в рапорте, что вы воздерживаетесь от действий на время расследования. Штаб согласится, что это разумная политика, я в этом уверен. Мы думаем, что сможем организовать экспедицию примерно за пять дней. А потом мы готовы слушать музыку на своих похоронах.

Решение не пришло к Дежерину озарением. Он осознал его как нечто, что уже все время присутствовало в нем, как эмбрион, а теперь вдруг распрямилось и наполнило его силой и спокойствием.

— Нет, — сказал он. — Нет необходимости откладывать.

— Что вы имеете в виду?

— Полечу я, в самолете Космофлота. Куда эффективнее, не говоря уже о том, что безопаснее, в случае внезапного ухудшения погоды. Завтра во время вашего вызова я буду здесь, и мы договоримся.

— Что значит «эффективнее»? Вы говорили, что не можете ввязываться в битву.

— Я могу выполнить спасательную операцию, поскольку частью моей задачи является улучшение отношений Космофлота с общественностью. Ведь нет необходимости в присутствии мисс Конуэй и мистера Спарлинга при нанесении удара вашими бомбардировщиками?

Хэншоу внимательно посмотрел на Дежерина и лишь потом спросил:

— Вы полетите сами и один?

— Да. Чтобы сохранить благоразумие.

— Понимаю. — Мэр поднялся на ноги и протянул ему руку. — О'кей, Юрий. Как насчет пива?

Глава 22

Утром накануне встречи Спарлинг и Джилл объявили, что опять хотят уйти с ночевкой. Иннукрат внимательно на них посмотрела;

— Для чего? — спросила она.

— Ты знаешь, что моя работа — изучать животных, — ответила Джилл. — Мы хотим понаблюдать тех, что активны в темноте.

— Ага. И все-таки… — Жена Арнанака вздохнула. — У вас изменилось поведение. Хотела бы я получше знать вашу породу, чтобы понять, как и почему. Однако я это вижу и по вашей речи слышу. — Она раздула ноздри. — Я это чую, как запах.

Джилл была захвачена врасплох. Спарлинг бросился на выручку:

— Ты права. Битва за Порт-Pya идет давно и уже могла закончиться. У нас там друзья. Ты не боишься за тех, кто тебе дорог, и не ждешь от них вестей? Пусть даже и дурных, но все лучше, чем неизвестность?

— Мы так похожи? — очень спокойно сказала Иннук-рат. — Тогда идите, куда хотите. У меня, к счастью, есть работа, которая не дает мне очень сильно задумываться.

Она отмерила им щедрый запас местной еды и их специального питания.

Когда они уже были в пути, Джилл сказала:

— Я думала, я фанатик (начинающий). А сейчас я чувствую себя предателем.

— Не надо, — сказал Спарлинг. — Никто из живых не может быть так верен, как ты. Но нельзя быть верным всему на свете.

«Как я недавно обнаружил, Рода, — мелькнула мысль. — А завтра я должен встретиться с тобой, с тобой, которая не переставала меня любить. И я должен сделать это без наручников на руках. Не потому ли я надеюсь, что моя сумасшедшая затея выгорит?» Он коснулся охотничьего ножа, который он, как и Джилл, носил с собой. «Почему эта идея стукнула мне в голову сразу же, когда Дежерин нам сказал? Не в том ли дело, что этот любительский заговор бомбистов может доставить нам столько хлопот, что любовь отойдет на задний план?»

Он посмотрел на профиль Джилл, позавидовал ее целеустремленности, а потом сказал себе: «Брось терзаться! Дурацкое занятие в эти последние часы вдвоем».

Потом они говорили мало, потому что карабкаться пришлось долго и трудно. Когда они увидели место своего назначения, они одновременно произнесли его название и засмеялись этому совпадению. Оно должно было удовлетворять нескольким условиям: быть далеко от Улу, быть легко обнаруживаемым и таким, чтобы там мог сесть самолет. Другие места были удобнее, но здесь они могли спокойно провести вечер.

Растительность в Валеннене была истощена не холодом, а сушью. Эволюция в Старкленде гораздо лучше приучила 't-жизнь к таким условиям. На месте их лагеря красный и желтый лес на километры отступил перед растениями другой формы, с голубыми листьями, бахромчатыми и кожистыми на ощупь. В отдалении росли кусты, еще дальше — деревья. Но там, где огромным выступом выдавались горы (народ Улу называл этот выступ Огузок Арнанака в присутствии оверлинга), с южной стороны образовалась затененная низменность. Из-под ног бил родник. Рядом с ним возвышались темно-бронзовые стволы феникса, чья развесистая крона давала дополнительную тень.

Почва была покрыта лазурным дерном, и в нем огоньками вспыхивали там и сям ярко-оранжевые вроде бы цветы. На запад плато простиралось далеко, и взгляд не встречал препятствий до самой Стены Мира.

Люди припали к воде и пили, пили. Спарлинг почувствовал привкус железа в долгожданной прохладе воды, а больше всего — щеку Джилл рядом со своей, заметил длинную светлую прядь в струе ручья. Напившись, они устроились в тени багрянца и золота. Странно было, что почва ничем не пахнет — человеческие носы не улавливали ее запаха, — но все равно оба дышали всей грудью, ощущая усталость тела после трудной дороги.

— У-ух, — сказала Джилл. — Посидим немножко, пусть усталость потом выйдет.

Спарлинг ласкал ее взглядом, выбирая слова:

— Я счастливее, чем могу выразить, когда вижу, что ты не в отчаянии.

Она встряхнула головой:

— Я не позволяю себе. Дон, Ларрека — я буду горевать потом. И мне не хотелось бы, чтобы я это делала сейчас… и тебе, Иен, тоже.

— Я хотел бы, Джилл, чтобы у меня была твоя способность — ну, твоя храбрость не печалиться.

Она криво улыбнулась:

— Ты думаешь, это получается само собой? Это борьба, и не каждый раунд я выигрываю. — Она протянула руку и взъерошила его волосы. — Давай поможем друг другу радоваться, amante^[22]. Сегодня обед у капитана, потом кутеж. А завтра — в порт.

— И что тогда?

— Кто знает? — Она вдруг стала серьезной. — Я об одном тебя прошу, Иен. Обещай мне торжественно.

— Что? — Проси все, что я посмею дать.

— Дай честное слово. Что бы я ни делала, не пытайся меня остановить.

— Что ты задумала? — «Самоубийство? Не может быть!»

Ее глаза скользнули вниз, пальцы стиснули колени.

— Я не могу точно сказать. Все перепуталось — концов не найти. Но представь себе, что я решила — ехать на Землю с пропагандой в пользу Иштар. Я могу потребовать свой накопившийся отпуск, у меня есть право на поездку. Ты не можешь поехать, и я сомневаюсь, что тебе удастся купить билет, пока тянется война. Но ты мог бы меня удержать, если бы попросил остаться и быть твоей любовницей.

— Ты думаешь, что я настолько эгоист? Заставить тебя действовать против совести? Когда мы вернемся, у меня будут… обязательства, и тебе не придется тратить свою жизнь на старика, который никогда не сможет дать тебе ничего реального… — «Если я вообще там буду».

Она закрыла ему рот рукой. Он поцеловал её ладонь.

— Ш-ш, — сказала она. — Мы об этом подумаем позже, когда поймем, какой путь будет лучшим, менее жестоким. — И быстро добавила: — Понимаешь, мне почему нужно твое слово, немедленно, сейчас же. Мне надо, чтобы ты дал мне найти мой путь, как бы дело ни повернулось. Мне надо, чтобы я могла эти вопросы решать свободно.

Он кивнул. Она отпустила его, и он смог ответить:

— Да. Мне бы надо было ожидать от тебя такой просьбы. Свобода… — И он спросил себя, отчего же она поморщилась. Но она тут же настойчиво продолжила:

— Так ты обещаешь?

— Да.

Она обняла его.

— Спасибо, спасибо тебе! — Она старалась сдержать рыдания. — Я никогда ещё так тебя не любила!

Он старался её успокоить, как мог. На удивление быстро она подняла глаза с озорными чертиками и выдохнула:

— Я уже придумала, что бы это такое сделать, чему ты обещал не мешать. — И вскоре добавила: — Ага, я так и думала, что ты даже поможешь.

Позже, когда Ану повисла над вершинами пиков, они разложили костер и сварили ужин. Потом появились звезды и луны. Они немножко поспали и снова прильнули друг к другу.

Спасательный самолет прибыл в середине утра.

— Вот он летит! — крикнула Джилл. Спарлинг посмотрел туда, куда она показывала. С юга появилась слепящая искорка, увеличилась, приняла форму крылатой барракуды, пролетела высоко над ними, оставив за собой гром. Они наспех обнялись последний раз и выбежали из-под скалы и деревьев в жару и свет под обнаженным небом, чтобы их могли увидеть.

Самолет пошел на снижение. Джилл присвистнула.

— Это же большой Буджум, — сказала она. «Вицлипуцли, — узнал модель самолета Спарлинг. — Шесть пулеметов, три пушки, излучатель энергии и паракилотонных ракет». У него в голове чуть шумело, но это чувство вдруг исчезло от наплыва возбуждения.

Передатчик на руке пискнул. Он нажал кнопку, и голос Дежерина спросил:

— Эй, на земле! Все чисто?

— Все чисто, — ответила Джилл. — Присоединяйтесь к компании.

Самолет так и сделал. У Спарлинга забилось сердце. Был ли офицер на борту один, как он говорил раньше? Датчики, компьютеры и прочее, но ведь машина все-таки слишком сложна для одного. «Мне бы немножко хотелось, чтобы он был с экипажем или…» Машина остановилась. Они побежали к ней.

Открылся люк, высунулся трап. Наверху появился Дежерин — тонкая фигура в хорошо подогнанной полевой форме. Он махнул рукой. Джилл махнула в ответ. Под ботинками дробно загрохотал металл.

Дежерин пожал им руки. Радостным было его пожатие. Но не казался ли он усталым, нервным, слегка подозрительным? «Ну после всего, что ему пришлось перенести… но при нем нет оружия. Нет оружия».

— Добро пожаловать, — пригласил их Дежерин. — Господи, до чего же я счастлив вас видеть.

Он смотрел на Джилл. «А куда же еще? Она говорила, что он вроде бы к ней неравнодушен. А кто бы устоял?»

— Ты в самом деле прилетел сам, один? — спросила она.

— Да — ответил Дежерин.

Спарлинг испытывал и ликование, и горе.

— Мы можем прямо сейчас стартовать домой, — сказал Дежерин. — Полет захватывающий. Эта планета красивее, чем можно себе представить.

«Так почему же ты нам не даешь её спасти, ты, даже не сукин ты сын, а просто военная машина? Спарлинг, возьми себя в руки. Не устраивай истерик».

Они вошли, и люк закрылся. Кондиционированный воздух поразил прохладой и влажностью. По обе стороны от прохода виднелись какие-то приборы и оборудование.

Дежерин пальцем смахнул пот над щеточкой усов.

— Не представляю себе, как вы выдержали так долго в этой печи.

— Седрах, Мисах, Авденаго^[23], - пропела Джилл sotto oce^[24].

— Я привез еду, питье, лекарства и чистую одежду, — продолжал Дежерин, — Когда взлетим, я включу автопилот, а пока — могу я ещё что-нибудь сделать для вас до взлета?

Сейчас! И нет времени для сомнений или сожалений.

Спарлинг выхватил нож.

— Можете. — Собственный голос эхом отдавался у него в голове. — Вы можете приготовиться перебросить легион. Не двигаться! Это захват.

Джилл втянула воздух, оливковое лицо Дежерина побледнело, хотя он стоял на удивление спокойно, и его черты ничего не выражали бы, если бы не темные глаза.

— Это моя собственная идея, — сказал Спарлинг, — я Джилл даже не намекнул. Но мне известны обстоятельства — когда я подумал о том, что наша слабая и неуклюжая попытка из Примаверы может не сработать, в лучшем случае только дать временное облегчение, в то время как этот монстр может так запугать на всю оставшуюся жизнь любых воинов, которым удастся от него ускользнуть — понимаете? Я готов потом сдаться вам, предстать перед судом и понести наказание. Но я также готов и обезвредить вас и попытаться вести самолет самому, если вы не подчинитесь моим приказам.

— Иен! — её голос был, как звон стекла.

Дежерин прыгнул. Расстояние было малым, он был молод и свеж и прошел обучение рукопашному бою. Но Спарлинг легко ушел в сторону, ударил ногой и небрежным движением руки отправил противника в нокдаун.

— Больше не пробуй, сынок, — посоветовал инженер. — Ты умеешь, но я провел многие годы там, где мне пришлось научиться драться как следует, против иштарийцев. Этот нож — скорее атрибут, чем угроза.

Дежерин медленно поднялся на ноги, потирая ушибленные места, облизнул губы и медленно произнес;

— Если я откажусь — а я присягал служить Федерации, — вы почти наверняка разобьетесь. К управлению этой машиной не допускается ни один человек с квалификацией ниже мастера-пилота. Как же будет с Джилл?

— Я её отправлю обратно в Улу с каким-нибудь объяснением моего отсутствия, — сказал Спарлинг. Она рванулась вперед:

— Черта с два вы это сделаете, мистер!

— Черта с два я этого не сделаю, — ответил Спарлинг и добавил для Дежерина: — Я повторяю, она не состояла со мной в заговоре, она не знала о моем плане и все время вела себя лояльно.

Джилл стиснула кулаки и топнула ногой.

— Идиот! Зачем же я, как ты думаешь, выманила у тебя обещание мне не мешать, что бы я ни делала? Я же задумала то же самое!

Он не мог взглянуть на нее, потому что должен был наблюдать за Дежерином и не дать ему дотянуться до Джилл. Он только уголком глаза мог заметить сверкнувшие белые зубы и горящие синие глаза. «Она бы так и поступила», это он знал.

И вслух:

— Это бред!

— Именно так, — быстро сказал Дежерин. — Перегрелась на солнце. Спарлинг, я понимаю, что вы честный человек, как бы вы ни заблуждались. Если я под принуждением сделаю то, что вы требуете, а потом вы сдадитесь, мы вернемся сюда и заберем Джилл. Но мы должны оставить её в безопасности.

Девушка выхватила нож.

— Нет. — Ее голос обрел непререкаемость, какой ни одному из мужчин ещё не довелось слышать. — Я в этом участвую, нравится это вам или нет. Напоминаю тебе твою клятву, Иен. Нарушь её — и тебе придется драться со мной. Этого ты хочешь? А теперь слушай. Если ты будешь с ним один, у Юрия будет шанс тебя одолеть. Он сделает какую-нибудь фигуру высшего пилотажа он космонавт, и он моложе, он может вынести большую перегрузку, а ты потеряешь сознание. Тогда он выиграл. А если нас будет двое — слишком рискованно. Верно, Юрий? Против двоих у тебя не будет другого выбора. Твой долг будет требовать, чтобы ты вел машину — хотя бы потому, что двое болванов её не смогут вернуть Федерации без повреждений.

«Что бы я ни делал, я не смогу её сейчас оставить здесь. Она сожгла свои корабли». Осознание этого обрушилось на Спарлинга как удар.

Дежерин казался не менее ошеломленным. Плечи согнулись, он закусил губу, и воцарилось молчание. Наконец, не отводя от девушки взгляда, он заговорил:

— Правильно. Вы все рассчитали верно. Я буду вашим пилотом.

Он повернулся и повел их в рубку. Шел он распрямив плечи, но скованно. И Спарлинг подумал: «Он предполагал, что я так сделаю. Не Джилл, это был неприятный сюрприз, но именно я. И он подставился».

Взглянув на Джилл, Спарлинг прочел на её лице жалость.

«Она тоже все поняла».

Глава 23

Арнанак выхватил меч. Свет полыхнул на лезвии.

— Вперед! — крикнул он.

С яростным ревом две дюжины сильных воинов навалились на рычаги. И медленно, с треском и кряхтением, мост качнулся и пошел. Пыль и пепел курились над его колесами, из тучи пыли появлялись глаза, уши, носы, гривы. Солнце и Мародер нещадно жгли опустошенную равнину. Справа медью сияла река. Стены и выброшенная земля нереальными видениями смотрелись через марево нагретого воздуха.

Мост шел вперед, и Арнанак бежал рядом. Команда, двигавшая сооружение, нуждалась в воодушевлении, а его присутствие и щит легионера увеличат их шансы, когда они подойдут на расстояние выстрела.

И снова при взгляде на это грубое и уродливое устройство его наполняла гордость. Это он придумал и он свершил. Инженеры Союза никогда ничего подобного не делали — их противники не создавали крепостей, подобных Порт-Руа. Ходовая часть от трех поставленных в ряд фургонов несла массивные бревна, выдававшиеся достаточно далеко, чтобы перехлестнуть через ров. Бревна уравновешивались сзади грудой камней. Массивная кровля защищала тех, кто двигал тяжеленную конструкцию. Ничто не могло бы её остановить, кроме прямого попадания самого тяжелого камня из требушета, и Арнанак потратил много жизней и оставшихся снарядов, чтобы заставить замолчать бастионы северной стороны.

С частокола свистели стрелы. Многие из них несли огонь и некоторые попали в цель. Но трудно было поджечь такие массивные бревна, тем более что их сплавили в плотах по реке из Тарханны и они хорошо промокли, да и потом их все время поливали специально для того приставленные воины с ведрами. И несмотря на жару, приятно было чувствовать слаженные усилия своих мышц, наваливаясь на рычаг.

Он все ещё не видел знамени Ларреки. С тех самых пор как Зера отбил его попытку штурма с реки, и Арнанак отменил все атаки, кроме обстрелов, и сосредоточился на завершении своего нового и неиспытанного устройства, сколько бы ни ворчали воины. Может быть, командир погиб? Если да, то спи спокойно, брат во Троих. Но Ларрека хитер, и быть может…

Они достигли пролома!

Громом прокатился радостный рев тассуров, когда они увидели, как ударился мост в кладку надо рвом. Арнанак повернулся и поскакал назад. Усталая команда вытащила крепления, удерживавшие кровлю над мостом, и отходила под её прикрытием. На стене раздался сигнал трубы, прекращая бесполезную стрельбу лучников.

Арнанак дал сигнал, и двинулась следующая машина, последняя из отбитых у неудачливого отряда Волуа. Это было подвешенное на цепях бревно под кровлей, черепаха, рассчитанная на шестьдесят четыре солдата. Хотя медь крыши, защищающая от стрел, была зачернена, смотреть на неё под прямыми лучами солнца было невозможно.

— Готовьтесь ударить, — приказал Арнанак своим гвардейцам. Это слово прокатилось по всей орде. Мелькнули клинки во взвихрившейся пыли. Арнанак отошел в сторону, чтобы пыль не мешала видеть.

Издали ему просигналили флагом. Он засмеялся:

— Я так и знал!

Восточные ворота широко распахнулись, подъемный мост опустился. Арнанак выхватил меч и перешел на рысь. За ним потоком хлынули его воины.

Теперь галопом! От доспехов впереди в глаза ударил свет. Из крепости вышел отряд — перехватить команду тарана, перебить её и захватить орудие, прежде чем оно достигнет крепостной стены.

Отряд был многочисленным. Легионеры, скорее всего, попытались бы отрезать воинам путь к отступлению. Однако, увидев нападающих тассуров, они перестроились из походной колонны в боевой порядок и контратаковали. Их потеря сильно ослабила бы гарнизон.

— Рассыпьтесь! — крикнул Арнанак. — Зигзагом! С разных сторон!

Как бы хорошо он ни натренировал своих воинов, не лишнее будет напомнить. Их дикарские способы битвы были слишком неглубоко похоронены.

Его приказ едва не опоздал. Портативные катапульты изрыгали целые пучки стрел, и они летели дальше, чем если бы стрельба велась из луков. Снова и снова смерть шелестела рядом. Арнанак видел воинов, падавших и катившихся по земле; некоторые поднимались и поворачивали назад или шли вперед, другие оставались лежать в судорогах или неподвижно, и их пурпурную кровь жадно впитывала сухая земля. Но пораженных было мало, и почти сразу тассуры схватились с южанами вплотную.

Арнанак и восемь его телохранителей бросились на тройку легионеров в тяжелой броне. Звенели мечи, чавкали края щитов, врубаясь в живую плоть, сверкали топоры и мечи над щитами. Арнанак и его противник, сцепившись, напирали друг на друга, стараясь найти брешь в обороне врага. По шлему, по наплечникам и латам градом сыпались удары. Вокруг бились его товарищи. Легковооруженным, им трудно было противостоять тяжеловооруженному воину. Но пока их оверлинг вел с ним схватку, они старались пробиться в любую щель, в любой просвет между латами, найти незащищенное место. И наконец длинная пика вонзилась в низ живота легионера. Он взвизгнул, когда наружу вывалились кишки, упал на их груду и приготовился к смерти. Его товарищи, задавленные численным превосходством противника, были перебиты.

Арнанак увидел рядом легковооруженного солдата и атаковал. Тот легко мог бы уйти от тяжелого противника, но предпочел остаться со своим взводом. Арнанак отбил его щит и разрубил легионера пополам.

И повсюду искусные меченосцы Улу торжествовали победу. Они проломили строй легионеров, о который чаще всего разбивались необученные варвары. Арнанак протрубил в рог. В барабанной дроби ног вперед ринулась вся орда, уничтожая рассеянных солдат.

Когда осела пыль, Арнанак увидел, что черепаха стоит на мосту напротив стены. Ударил таран. «Охай-я!» — испустил оверлинг радостный клич и повел туда войско своего клана. Нельзя было допустить вылазки, которая могла бы отрезать саперов. Они будут под сильным обстрелом, пока не проломят стену, а потом там появится лишь малая брешь, и защищать её будут отчаянно, но тассуры прорвутся. Сегодня они будут в Порт-Руа.

«А значит, через шестьдесят четыре года он будет в Сехале».

С неба раздался рокот. Арнанак всмотрелся. Какая-то металлическая фигура выплывала, будто из Дьявольского Солнца. У него вздрогнули сердца. «Люди! Что им здесь надо?»

От воздушного корабля отделился какой-то тощий силуэт и устремился в гущу воинов.

Небо раскололось в море огня и молний. Арнанака подбросило и понесло вверх. Грохот был так силен, что даже не был слышен, он наполнял все тело, овладевал им, был им, и каждая косточка кричала. Он ударился о землю, и она закачалась, как море. Он горел, и осколки души заходились в крике.

Но часть её держалась. Это был камень, который назывался Арнанаком, и хотя накатывались на него волны и волны огня, в глубине жила воля. В раскаленной добела слепоте, где метались яростные вихри, она собирала разорванную и уничтоженную душу Арнанака. И после миллионов возвращений Злой звезды собрала.

Он отогнал страдание и поднял глаза. Он лежал на земле, безмолвной, как пепелище, потому что он не слышал стонов умирающих, лежащих на куче мертвых, он не слышал вообще ни звука. С поля столбом поднялось облако, такое большое, что нельзя было поверить, и стало расширяться на вершине, как призрак огромного дерева феникс. Город не был поврежден, и брошенный таран стоял рядом со стеной. «Наверное, меня только задело краем взрыва», мелькнуло у него в голове.

«Нужно пойти и найти сыновей». Но ноги не слушались. Когда он увидел торчащие из-под содранной шкуры острые обломки костей, он понял почему. Он приподнялся на руках и передних ногах, волоча за собой мертвую половину тела.

— Торнак, — хотел он позвать, — Уверни, Алко, Татара, Игини, — нет, ведь Игини погиб в Ласковом море, — Корвиак, Митусу, Навано, — гордостью и честью его были его сыновья, но он не мог припомнить их имен, — Кусарат, Юсайюк, Иннукрат, Алирнак, — друзья, жены, все, кто был ему дорог, всех собрал вихрь там, где темнота пожирала края сознания, — но он сам не слышал, есть ли у него голос.

— Люди, зачем? — казалось, воззвал он. — Я бы тоже стал вашим другом. Я бы принес вам мой Дар и моих дауров.

Всматриваясь вдаль, он не мог сказать, парит ли ещё в небе корабль-убийца, потому что его взгляд туманился все сильнее. И он не был уверен, что труп, возле которого ему пришлось остановиться, был телом кого-то, кого он знал. В водовороте его сознания мелькнула мысль, что это мог быть Торнак, но слишком он был изувечен, чтобы можно было сказать наверняка. Был ли он теперь близко к тому месту, куда ударило оружие?

Если, несмотря на слабость, он смог так далеко добраться, то… то, может быть, не все убиты. Хорошо бы, если бы выжило достаточно много, чтобы вернуться домой и чтобы некоторые смогли пережить Огненную пору. Если люди не последуют за ними как мстители — но зачем? Это им не нужно. Они всемогущи.

Арнанак вздохнул и прилег отдохнуть. Наступала Ночь.

Слишком быстро для сна смерти? Нет. Не должно быть. Он не допустит. Он не животное, чтобы просто умереть, он — оверлинг Улу.

Он поднял меч и взмахнул им.

— Отдай мне мою честь, — сказал он не имеющему лица. Свет соскользнул со стали. Меч ударил в гущу летавших вокруг черных крыльев, зазвенел по когтям и клювам. Они завывали вокруг, эти вихри.

Арнанак шел вперед. Он шел через свистящий серый вереск, где было так холодно, что от мороза звенел меч. Вереск цеплялся колючками, но котурны предохраняли от них. На спине лежали тюки, к ним были приторочены доспехи, с плеч свисал щит, основная тяжесть его приходилась на горб. Арнанак высоко нес голову и уверенно смотрел вперед. Правая передняя — левая задняя, левая передняя — правая задняя…

И так шагают Скороходы Тамбуру. И присоединился к ним Зера, потому что надо взять мост.

— Что за зимнюю страну выбрал я родиться! — сказал Ларрека, добавив грязное ругательство. — Единственная хорошая вещь в Хаэлене — это корабль, что увозит тебя оттуда.

— Моя родина понравится тебе не больше, — предупредил Арнанак.

— Так оно и оказалось. Но ведь мы с тобой должны были пройти через этот мир.

— Ты жалеешь?

— Конечно, нет.

— И я нет.

Мост был тонок, как лезвие клинка. Он дрожал и трепетал над ущельем, где океан низвергался в ад. Стоявшие на нем наводили ужас.

— Их надо взять натиском, — решил Арнанак. Ларрека согласился. Надев доспехи, он взял сталь в левую руку. Это разумно, когда двое идут щитом к щиту, прикрывая друг друга.

Арнанак метнул копье. Оно загорелось в гуще врагов. За ним рванулись он и Ларрека. Хей! Они повергли врагов в пучину вод и прошли.

В дальней стороне была пустая и сухая земля, горы терялись в небе, долины казались выжженными шрамами под солнцами.

Огонь обжигал кости.

— Теперь ты понимаешь, почему они воюют? — спросил Арнанак. — Но идем. Я знаю дорогу.

Они все собрались в зале Улу, чтобы радостно приветствовать их сыновья, товарищи, любимые и любящие, из одних тесных объятий в другие. Он провел Ларреку к месту, которым гордился. Здесь воздух был холоден и слегка мрачен, хотя свет ламп вспыхивал на оружии, развешанном по стенам. И всю ночь звенело веселье. Пир шел горой, они хвастались, пили, любили женщин, рассказывали истории, боролись, играли, пели песни, не уставая, и помнили помнили — помнили.

А на рассвете мужчины снова надели оружие, сказали последнее «прости» и вышли. Охай-я, что за вид открылся им! Склоненные среди знамен копья, развевающиеся плюмажи, клинки и топоры, щиты грянули, и единым криком встретило войско своих предводителей.

— Настало время! — позвал Арнанак, и Ларрека крикнул:

— Иаи!

И с радостью шагнул каждый тассур и каждый легионер, погибшие в боях, в которых рубились они вместе, и вверх по спиральному пути, туда, где ждал их напора вечный красны хаос Бродяги.

Глава 24

Джилл плакала. Спарлинг прижал её к груди; они расположились на заднем сиденье в рубке. Его лицо было непроницаемо, как забрало шлема, и только рот чуть скривился и горели угольно-сухие глаза.

Слезы медленно катились по щекам Дежерина, отдаваясь горьким вкусом во рту. Время от времени его пробирала дрожь. Но руки его уверенно управляли приборами, а мозг просчитывал их показания.

Кратер взрыва блестел черным, почва спеклась в стекло.

Волнистая воронка не была широка — ракета была точным инструментом, рассчитанным на малый радиус поражения и минимум жесткого излучения. Конечно, совершенной она не могла быть. Вокруг лежало кольцо убитых и раненых, тех, кто не превратился в пар. Чтобы наказать самого себя, он увеличил изображение какого-то случайно выбранного места. Какая-то часть этого мяса двигалась, и это было хуже всего.

Он не мог этого вынести и включил энергетическую пушку. Ударил гром, и через минуту на земле лежали только дымящиеся угли. Может быть, можно было спасти кого-то при соответствующем лечении, но откуда его взять?

«Прости меня, отче, — взмолился бы он, если бы мог, — ибо я не ведал, что творил». Никогда раньше он не видел настоящего сражения. Но он чувствовал, что не может молиться, и лишь звенели в нем слова:

«Так! На скользких путях поставил Ты их, и низвергаешь их в пропасти. Как нечаянно пришли они в разорение, исчезли, погибли от ужасов! Как сновидение по пробуждении, так Ты, Господи, пробудив их, уничтожишь мечты их. Когда кипело сердце мое и терзалась внутренность моя»^[25].

Джилл перестала плакать. Тихий и дрожащий, прозвучал её голос:

— Со мной все о'кей. Спасибо, милый. Страшное было зрелище. Я даже представить себе не могла, что так может быть. Но я только потрясена, я не убита и не изувечена.

— Спокойней, девочка, — сказал Спарлинг.

— Пока не могу, дорогой. — Девушка поднялась. Дежерин слышал звук её шагов. Ее рука протянулась над его плечом. — Вот, возьми, — сказала она. В руке она держала ножи — свой и Спарлинга. Пока самолет приближался к цели, вооруженные Джилл и Спарлинг сидели в креслах второго пилота и штурмана. Возьми их.

— Мне они не нужны, — ответил Дежерин.

— Чтобы все выглядело как надо, когда мы вернемся. — Джилл бросила их себе под ноги. Лезвия звякнули. Он беспомощно встретил взор её голубых глаз.

— Что же мне делать?

Она обошла вокруг своего кресла и села, не потрудившись привязаться.

— Прежде всего следует произвести разведку вокруг, — сказала она. С каждым словом жизнь возвращалась к ней.

Казалось, все тяготение Иштар навалилось на Дежерина; тем не менее самолет слушался малейшего движения. Медленно кружа, он облетел километры территории. На экранах было одно и то же: варвары в панике бежали, по воде и по суше. Тем временем Спарлинг занял третье сиденье, вытащил табак и трубку из кармана куртки, набил, разжег и затянулся. Запах табака поплыл как воспоминание о Земле. К нему вернулось спокойствие. Наконец он без всякого выражения спросил:

— Как вы думаете, сколько на нашем счету? Дежерин дважды сглотнул, потом ответил:

— Две или три тысячи.

— Хм-м, это из тех как минимум пятидесяти тысяч, что мы видели?

Дежерин надтреснуто засмеялся:

— Шесть процентов. Они дешево отделались. Приходится по какой-то тысяче на брата.

— На Мундомаре творится похлеще. А кроме того, в здешнем гарнизоне гораздо больше трех тысяч, и каждый из них был бы убит или умер медленной смертью за несколько лет рабства на самой тяжелой работе.

Спарлинг наклонился поближе и мягко произнес:

— Поверьте, мне никакой нет радости от того, что мы сейчас сделали. Я не чувствую себя правым. Но и виноватым себя не ощущаю. И мы ваши вечные должники. Ваши, Юрий. Вы предложили один большой удар. Я думал, что на них надо будет охотиться с пулеметами.

— А какая, Христа ради, тут разница?

— Морально — никакой. Но их погибло меньше, и большая часть даже не успела понять, что погибает. А кроме того, — Спарлинг на минуту замолк, кроме того, это племя воинов. Пули или химические бомбы их бы притормозили, но я не думаю, чтобы остановили надолго. Они бы сменили тактику, изобрели бы защиту, крали бы у нас оружие, изготовляли бы копии его и снова шли бы в бой до скончания веков, пока не была бы перебита вся их раса, или не погибла бы цивилизация на Иштар, или мы сами не сдались бы на их милость. А вот после того, что было сегодня, — я не думаю, чтобы они вернулись.

— И ещё одно маленькое замечание, — сказала Джилл. — Теперь наши люди не должны будут совершать налет из Примаверы и смогут вернуть на место то, что они, так сказать, позаимствовали. Это ведь позволит тебе закрыть дело, верно, Юрий?

Дежерин коротко кивнул.

— Что делать теперь? — спросил он.

— Ты теперь хозяин, — ответила Джилл, как бы удивившись пустоте в его голосе. Она заговорила быстрее, даже живее. — На самом деле стоило бы связаться по радио с легионом, успокоить их, дать советы — слушай, а мы можем приземлиться? Переночевать? Осмотреть лагерь варваров? Кто знает, может быть, удастся найти этот предмет с Таммуза. Или нескольких дауров. Этим бедняжкам наверняка понадобятся помощь и утешение.

Осмотр самой большой палатки показал, что странные маленькие существа, похожие на морских звезд, здесь наверняка были. Но они ушли, сбежали в ужасе ещё большем, чем тот, что испытывали варвары. По рассказам Джилл Дежерин представил себе, как они пробираются по стране, которая им ничего, кроме голода, предложить не может, и даже сам удивился, как ему хочется верить, что они доберутся до Старкленда живыми.

Звездный куб дауры с собой не взяли. Дежерин с благоговением отнес его в свой самолет.

Когда он вошел в ворота Порт-Руа, солдаты отсалютовали ему, как своему спасителю. Приветственных криков не было. Спарлинг объяснил, что они слишком устали, слишком многих потеряли в этот день. Радость победы придет потом. Остаток дня был посвящен работе похоронных команд за пределами стен.

Нежданно задул суховей, раскаленный, как из горна, обдирающий кожу. Он гнал тучи пыли, и Бел стал таким же красным, как Ану.

— Мы выстоим, — сказал временный командир Иразен, — если получим подмогу.

Он обращался к людям в кабинете, который раньше принадлежал Ларреке. Это была оштукатуренная комната с глинобитным полом, почти пустая, только на полу лежало несколько разноцветных матрасов и на полках по стенам немногочисленные книги и сувениры. Знамя с изображенным на нем коротким мечом висело напротив места Иразена. Окна были закрыты от бури. Тусклое пламя желтых фонарей источало острый теплый запах, но жара была не так беспощадна, как снаружи.

Дежерин переводил взгляд с похожего на льва существа, которое также служило цивилизации, на сидящих рука об руку Джилл и Спарлинга и с них снова на командира. Джилл переводила. Какой тонкой и светлой казалась она! Пламя фонаря сияло в её волосах и отражалось в зрачках.

— Что мне ему сказать? — спросила она, когда молчание затянулось.

— Скажите ему… — Dieu m'assiste^[26] — да что тут можно сказать? — Дежерин развел руками. — Он наверняка думает, что Земля изменила свою точку зрения. У вас хватит духу сказать ему правду?

— Нет, нет, — прошептала она. — Я не настолько смелая. — Повернувшись к Иразену, она произнесла, запинаясь, несколько коротких фраз. Иштариец пророкотал ответ, который, казалось, чуть облегчил ей душу.

— Я объяснила, что это был особый случай, что ты превысил свою власть и что Земля больше военной помощи не предоставит. Он не был разочарован. В конце концов, они думают, что Конфедерация Валеннена этого удара не переживет. Теперь останутся разрозненные банды, иногда даже враждующие между собой. Он ещё сказал… что пока существует Зера Победоносный, наши имена будут в его списках.

— Наверное, блокада будет снята, как только эти новости перелетят через море, — ответил Дежерин. И неожиданно для себя добавил: — А если нет, я её прорву!

Джилл перевела дыхание. Спарлинг испустил замысловатое ругательство. Девушка перевела слова Дежерина солдату, и тот стиснул плечи Юрия до боли.

«Ну и дурацкое же обещание я дал, — подумал офицер-человек. — Откуда я знаю, что смогу его выполнить? И почему я не унываю?» Он посмотрел на Джилл и понял почему.

Или все же он не прав? Она не принадлежит ему. Им со Спарлингом предстоит космическое путешествие и суд, и это может связать их друг с другом на всю оставшуюся после отбытия наказания жизнь. Он, Юрий Пьер Дежерин, ничего, кроме неприятностей, не приобрел. Откуда же это ликование?

«Однако я не думаю, что меня позовут на помощь. Пираты немедленно разбегутся по домам для встречи — как они её называют — Огненной поры. А если нет — я могу найти предлог для того, чтобы ускользнуть одному и выполнить задачу втайне».

Чувство кровавой вины вернулось опять. «Да, я способен потопить корабль с разумными существами, беспомощными против меня».

Джилл подмигнула:

— Мы на тебя не настучим, — поклялась она. — Верно, Иен?

— Никогда и ни за что, — подтвердил тот. Чувство вины опалило Юрия, как огнем.

Снова заговорил Иразен. Джилл и Спарлинг несколько умерили свою радость.

— А теперь что? — спросил Дежерин, пытаясь справиться с сердцебиением.

— Он говорит, — девушка крепче взяла за руку своего спутника, — он говорит, что он — не Ларрека. Он сделает все, на что способен, но легион больше не сможет здесь себя прокормить, и, если Союз не будет их снабжать, они отойдут.

Она попыталась улыбнуться.

— Не хмурься, Юрий, — добавила она. — Валеннен уже не представляет угрозы, как раньше, а Зера будет наготове на юге.

— Но будет лучше, если вы… то есть если они смогут остаться? — спросил Дежерин.

— Конечно, — ответил Спарлинг. — Вы же из Космофлота — посмотрите на карту. Здесь ключевой пункт защиты Огненного моря, который позволяет уберечь цивилизацию на этих островах и в Северном Бероннене и иметь ресурсы, доступные для применения в других местах — ресурсы, которые будут очень нужны даже в лучшем случае и жизненно важные, если мы, Примавера, не сможем им помочь так, как собирались.

Джилл кивнула. Пряди волос скользнули по её шее. В груди у Дежерина взорвалась сверхновая.

— Что с тобой? Юрий, с тобой все в порядке? Он осознал, что прошла минута или больше. Она поддерживала его за талию. У неё и у Спарлинга на лице читалась самая искренняя забота о нем. Иразен, почувствовав это, протянул руки, как бы предлагая любую помощь, на которую способен чужак.

— Oui… Cavabien, merci. Une idee^[27]… - Дежерин встряхнулся. — Пардон, мне надо подумать.

Он сел, подняв колени, взялся за виски, глядя на разноцветный матрас, и — нет, мыслей не было, но как волна умиротворения пришло понимание.

Наконец он поднялся. Он понял, почему эти двое с таким легким сердцем готовы были идти в тюрьму. Та же сила теперь звенела и в его словах.

Он не то чтобы стал красноречив. Он скорее запинался и искал пути, чтобы передать открывшееся ему. Он хотел бы обладать, или хотя бы уметь воспринимать иштарийское искусство слов.

— Друзья мои, я не знаю, что вы можете ему сказать. Пожалуй, лучше всего будет не обещать ничего. Скажите, что ограниченные поставки наверняка будут. Скажите, что мы верим, что Союз не оставит их в нужде и что цивилизация дальше не отступит. Entre nous^[28], могу вас заверить, что все работы на базе будут приостановлены. Все, чем вы располагаете в Примавере, возвращается вам. И Космофлот постарается вам помочь в меру своих возможностей.

— Ах, Юрий, — пропела Джилл, и её голубые глаза на миг заволоклись слезами.

— Святой Иуда! — сказал Спарлинг таким голосом, каким можно было бы объявить прощение предателю.

Дежерин быстро продолжал. «Нужно лишить себя возможности отступления».

— Почему? Потому что внутри я чувствую так же, как вы.

И у меня оставалось все меньше и меньше уверенности в том, что я поступаю правильно. Поэтому я и полетел на север забирать вас с туманной идеей, что Иен может захватить самолет и заставить меня сделать то, что мы сделали. Если бы ему это удалось, вина была бы не моя, верно? И последствия легли бы на его совесть. А вы… все стали бы ко мне относиться лучше, хоть меня и заставили. Но я не ожидал, что эти последствия лягут и на вас тоже, Джилл. Я не знал, каково жечь людей, которые не могут ответить ударом на удар. Неважно, добрыми или дурными были их побуждения — ответить ударом на удар они не могут. Вы, когда попадете на Землю, должны быть свободны от этого чувства. Но убивать — этого мало. Мы должны помогать и строить. Я командир. Мои люди с удовольствием последуют тем приказам, которые я буду отдавать, пока меня не сменят. Примавера останется в Федерации, а мы трое, когда за нами пришлют, будем говорить от имени Иштар. Теперь понимаете?

— Я понимаю, — сказал Спарлинг. Джилл кинулась к Дежерину и поцеловала его.

Эпилог

Свой рассказ мы закончили глубокой ночью. Эспина как будто знал все наперед, настолько остры и точны были его вопросы. Он не ослабил внимания, хотя мы, моложе его на два поколения, устали. Но сказав наконец: «Yo comprendo…»^[29], он закрыл глаза, и в комнате воцарилась тишина. Только дедовские часы продолжали говорить, и медленное тикание казалось падающими каплями времени.

Все это время свет был приглушен. Час за часом мы смотрели на вращение звездного колеса. Теперь звезды окружали голову Эспины тусклой короной, а край неба на востоке засеребрился. В страхе и надежде мы ждали.

И вновь вперился в нас взгляд орла, и сверкнули из-под морщинистых век яркие глаза.

— Прошу прощения, — сказал президент Федерального Трибунала. — Я не должен был томить вас неизвестностью, но я должен был все обдумать.

— Разумеется, сэр, — промямлил я.

— Вы, несомненно, интересуетесь, не хотел ли я просто поиграть с вами, как кот с мышью…

— Нет, нет, сэр!

Эспина усмехнулся:

— Я вам не дал даже намека на свои истинные цели и фактические намерения. Я не мог этого сделать, иначе бы я не получил столь полной откровенности. Вы, возможно, думали, что, представив свое дело так, как вы хотите, вы могли бы убедить меня вынести вам мягкий приговор. А возможно, вы считали, будто я потакаю своему любопытству или холодной жестокости и изобрел для вас более тонкую пытку, чем разрешено законом. Но что бы там ни было, это уже почти позади.

Он посуровел:

— Почти. Прежде чем я все объясню вам, придется причинить ещё одну боль. Вы должны осознать, насколько серьезны выдвинутые против вас обвинения.

Вы, Иен Спарлинг, и вы, Джилл Конуэй, совершили акт пиратства в отношении военного судна государства, находящегося в состоянии войны. Вы нарушили не только приказ, что само по себе уже преступление, но основные законы самой федерации. После этого вы, Юрий Дежерин, офицер Космофлота, продолжили это нарушение. Пользуясь подложными приказами, вы приостановили ход вверенной вам операции и использовали подчиненных вам людей, а также приданные средства для гражданских целей, не относящихся к вашей задаче. Плюс к тому, вы действовали в постоянном сговоре, что является уголовным преступлением per se^[30].

Да, я понимаю, что вы все это уже слышали. Теперь же я узнал от вас более подробно, чем в нескольких эмоционально заряженных фразах, ваше оправдание: вы помогали отдаленной, негуманоидной, технически отсталой цивилизации, не интересной никому, кроме ученых, ваши действия были направлены на помощь нескольким тысячам местных жителей, которые в противном случае не устояли бы, на сопротивление завоеванию, не имевшему, в случае своего успеха, никакого значения для Земли. Короче говоря, вы поставили свои мелкие цели и суждения выше суждения любого властного органа и каждого из нескольких миллиардов частных лиц и присвоили себе право действовать соответственно. Так почему бы во искупление этого вам не расплатиться всей оставшейся жизнью?

Перед лицом подобной суровости я оставил свои мечтания, и думаю, что мои товарищи сделали так же. Но не все и не более чем на один удар часов. А потом Джилл выпрямилась на стуле, и её голос ответил:

— Сэр, что бы мы ни сделали, закон, на страже которого вы стоите, дает нам права. В том числе право быть, черт возьми, услышанными! И публично! Какого черта мы иначе, как вы думаете, пошли, как бараны, под арест, когда за нами приехали? Мы могли взять запас пищи и уйти в глушь, где нас ни одна собака не нашла бы, не то что ваши одомашненные сыщики! Но мы хотели, чтобы Земля знала правду!

Мы с Иеном приняли у неё эстафету.

— Да, — сказал Иен, — капитан Дежерин связан дисциплиной Космофлота, но мы с мисс Конуэй — нет. И ваши закрытые слушания, и содержание нас incommunicado незаконны с точки зрения Хартии Мировой Федерации. Ваш Трибунал может вынести приговор, но не имеет права лишать нас возможности высказать свое суждение.

— Так же, как и Космофлот, — добавил я. — И это одна из причин, по которой я всегда гордился своей формой — надеюсь, мне не придется начать её стыдиться.

Эспина встретился с нами взглядом. Часы пробили час.

Он улыбнулся.

— Отлично, — сказал он. — Я не думал, что он может говорить так мягко. Я оцениваю ваш дух так же высоко, как и ваше терпение. Чувствуйте себя свободно. Ваша пытка окончена.

Он нажал кнопку на подлокотнике. В его голос вернулся металл.

— Эта её часть окончена, — поправился он. — То, что будет дальше, будет во многих смыслах хуже. Понимаете ли, рассказанное вами подтверждает то, что мне было ясно по моим собственным расследованиям; теперь пробелы заполнены. Господу известно, что я не милосерден, но я стараюсь быть справедливым. Когда заседания суда возобновятся, слушания будут открытыми. Теперешние слухи о процессе обеспечат всемирную рекламу. Мы пройдем по всем этапам — от предъявления обвинения через разбирательство, ваше признание вины к приговору, который мои коллеги, разумеется, планируют крайне жестким. Затем я своей властью вас полностью оправдаю.

Следующих нескольких минут я не помню — помню только, как мы трое обнялись и смеялись сквозь слезы.

Когда мы успокоились, оказалось, что слуга принес бренди. Это был благородный благословенный коньяк. В ответ на наш тост согбенный в свете поздних звезд Эспина закурил ещё одну сигарету, закашлялся, выдохнул дым и сказал тем же твердым голосом, что и прежде:

— В сущности, вы планировали получить cause celebre^[31], чтобы вызвать рост симпатий к Иштар, достаточный для возобновления поставок. Сегодня вы помогли мне прийти к окончательному решению. С моей помощью — а я сделаю все для того, чтобы процесс оказался сенсационным, — вы просто вызовете бурю. Приготовьтесь. Вы не знаете, как это отнимает силы — быть символом. Мои намерения идут гораздо дальше. С точки зрения долговременных расчетов ваша цель и больше, и значительней. Но с точки зрения ближайшего будущего она связана с моей. Я хочу положить конец войне.

Он выдохнул дым и решительно отхлебнул коньяка, а мы погрузились во внутреннее спокойствие, вызванное изнеможением.

— Конец войне. — Его лицо мумии исказила презрительная гримаса. — Этой бессмысленной, беспощадной, несправедливой, бесконечной войне. Единственное, что мы должны были сделать, — это предложить свою помощь в урегулировании конфликтов. Мы же вместо этого из романтизма или чего-то ещё превращаем друзей во врагов. Из чистой сентиментальности мы сами стали мясниками. Из чувства вины мы берем на себя во сто крат большую, чудовищную вину. И настало время положить этому конец. Это можно сделать. Земля и Накса могут договориться и установить условия, не слишком несправедливые для каждой стороны. Во всяком случае, не такие несправедливые, как то, что старые остаются жить, когда молодые умирают. Этого подспудно хочет вся Федерация, потому что наши затраты и жертвы возрастают беспредельно и безрезультатно. Но это желание пока что подспудное. Политики, средства массовой информации — практически никто не хочет взять на себя инициативу. Они просто не затрагивают политически неудобную тему о мирных переговорах. И вас я использую, чтобы их подхлестнуть.

Он снова улыбнулся, взмахнув рукой, держащей сигарету.

— У меня, конечно, есть и свои эгоистичные причины, — признался он. Его смешок прозвучал как соударение двух сухих ветвей феникса под вихрем Огненной поры. — Какая прекрасная последняя битва! Они закричат о моем импичменте, о проверке нормальности, о пересмотре Хартии, чтобы сместить меня с поста, обо всем, что может подсказать истерия мести. А я буду драться с ними по-своему… И выиграю я или проиграю, вам о себе тревожиться не надо. Вы будете защищены законом о непривлечении к повторной ответственности. Но и вы тоже должны будете драться.

В его голосе прозвучал сарказм:

— И не бойтесь, что вам придется стать модными радикалами. Оставьте речи, манифестации, бунты, статьи в желтых журналах, единение с великим делом, проповеди, в которых Бог не упоминается, потому что не имеет к ним отношения, — оставьте это обезьянам. А ещё лучше — просто откажитесь от этого, отвергните. Вы должны быть просто свидетелями правды. Это окажется не так легко, как вы думаете. Интеллектуальный истеблишмент, противостоящий вам, будет располагать хорошими пикадорами и жонглерами. Тяжелее всего будет оставаться спокойными, разумными и — да, правдивыми.

Его губы скривились:

— Что за правду можете вы сказать? Как на вас лично сказалась это ненужная война? Возможность предотвратить смерть миллионов существ, что вполне могут превосходить нас с точки зрения вечности, поставлена под сомнение. Поставлена в опасность высокая цивилизация, которая, как мы знаем наверное, может нас чему-то научить и в не очень отдаленном будущем занять достойное место в межзвездном сообществе. Вы были свидетелями разрушения и горя, в которых совсем не было необходимости, и, кроме того, гибели двух лидеров, которые могли бы работать вместе ради неисчислимых благ, если бы мы дали им шанс. И Земля… на Иштар Земля потеряла доверие лучших умов, доверие, которое не так легко будет восстановить. Земля потеряла выдающегося офицера — хотя вы будете прощены, капитан Дежерин, Космофлот не сможет себе позволить не списать вас. — И снова у него в лице проглянула неожиданно мягкая улыбка. — Я позволю себе сказать, что они предложат вам место вне Космофлота, где вам будут рады.

И он продолжил так же мягко:

— Вы доставили также сведения о целой разумной расе и реликты от сильного исчезнувшего народа; каждое такое открытие — это открытие новой вселенной. Но чтобы развить эти открытия, понадобится помощь всего Союза, и, более того, надо будет помочь народу Валеннена, чтобы он помог нам в ответ. А для этого нужен мир! Я думаю, что в течение примерно года Земля поймет, в чем заключаются её истинные интересы.

Он уронил голову на грудь. Даниэль Эспина тоже был всего лишь смертным.

Мы вскоре попрощались, и слуга разбудил нашего пилота, который должен был доставить нас туда, где нас содержали.

Мы ждали его снаружи. Воздух был тих, холоден и невероятно чист. Солнце уже высветило пики, и по их гранитным склонам заскользили тени, а небо стало сапфировым.

— Год, — вздохнул Иен. С каждым вздохом выходил белесый пар. — Или максимум два. А потом отправимся домой. «И если нам повезет, начнем нашу работу», — подумал я.

— Как ещё долго, — ответила ему Джилл. Они больше не прятали от меня своих секретов, как и я от них — своих. Нас было трое, но этот час принадлежал им. — Тебе бы вызвать сюда Роду.

— Как она сможет приехать, — возразил он, хотя и знал ответ.

— Судья это устроит. Ты не былбы сам собой, если бы его об этом не попросил. — Она расправила плечи. — А пока что… Потом… Ладно, мы посмотрим.

Она не стала говорить о том, что любить и быть любимым приносит и обязанности. Ее взгляд сказал мне, что я тоже вхожу в это «мы».

Пришел пилот. Джилл повела нас к флаеру. Идя вслед за ней, я лелеял в душе надежду.

ПОБЕДИТЬ НА ТРЕХ МИРАХ ^(роман)

Мятежный кресер «Вега» захватывает колонию на Ганимеде, стремясь принудить Землю восстановить на престоле свергнутого диктатора. И колонист Фрэзер должен победить в неравной схватке, чтобы добыть свободу для Земли, Ганимеда и аборигенов Юпитера…

Глава 1

На экране киберштурмана появился сопроводительный луч. «Снова дома», — с облегчением подумал Фрэзер и положил руки на пульт управления, корректируя курс космобота. Когда он вновь поднял глаза к обзорному экрану, Ганимед уже занимал большую его часть. Зрелище леденило душу: зубастые цепи скал; кратеры, огороженные валами, словно крепостными стенами; бесчисленные змеевидные трещины; полчища теней, стелющихся по серо-голубым равнинам… Хотя уже наступила ночь, на востоке от хребта Джона Гленна было светло — это ледяная равнина Беркли отражала лучи заходящего Юпитера. На юго-востоке на тысячи миль простиралась расщелина Данте, доходя до самых Пурпурных гор. Невдалеке от нее мигал зеленый огонек — это был маяк Авроры, крупнейшего города на Ганимеде. Лишь левый верхний угол экрана был пока заполнен алмазной россыпью немигающих звезд, но Фрэзеру даже смотреть на них не хотелось. «Слава Богу, я вернулся из этого чертова космоса домой, — поздравил он себя. — До чего же я соскучился за эти десять дней по Еве и ребятишкам!»

Внезапно ожило радио.

— Диспетчерская станция Авроры вызывает космобот КС-17, — зазвучал знакомый мужской голос. — Отвечайте. Повторяю: диспетчерская станция…

Фрэзер рассмеялся:

— Эй, Билл, старина, к чему такой официальный тон? Это Марк со «Счастливчика Чарли». Не припоминаешь?

— A-а, Марк, привет, — не очень уверенно ответил Билл Эндерби. — Не обращай внимания, я просто выражаюсь на военный манер. Если кто-то из начальства услышит, что мы с тобой треплемся, мне здорово влетит.

— Погоди, я что-то не понимаю. О каком «военном манере» ты говоришь?

— Разве ты не слышал? Мы известили все поселения в системе.

— Я не останавливался на базе Ио, а прямо полетел к рудникам и торчал там безвылазно, пока не наладил все оборудование. Даже радио не было времени послушать. А что случилось?

— Крейсер, черт его дери.

— Что-о-о?

— Крейсер «Вега» сел пятнадцать часов назад в космопорту Авроры. Естественно, без всякого предупреждения. Представляешь, какой здесь начался бедлам?

Сердце Фрэзера сжалось от неприятного предчувствия. Стараясь не поддаваться панике, он спокойно спросил:

— И что все это означает?

— Пока толком ничего неизвестно. Мы видели всего лишь несколько членов экипажа. По их словам, крейсер патрулировал вблизи Венеры, когда в США произошел новый переворот и к власти вновь пришли гарвардисты. Они послали «Вегу» в наш сектор Солнечной системы, где якобы скрывается свергнутый президент Сэм Халл. Не похоже, что крейсер искал его очень тщательно. Напротив, ребята с «Веги» намекали, что их командир не скрывает своих симпатий к Халлу. Во всяком случае, корабль не собирается пока подчиняться приказу и возвращаться на Землю. На Ганимед он прибыл с целью выяснить, насколько мы лояльны к новому режиму, а заодно узнать о наших нуждах.

Новый переворот? Фрэзер невольно присвистнул и задумался. Последние месяцы связь с Землей была крайне затруднена, так что колонисты получали лишь жалкие обрывки сведений о том, что происходило в Соединенных Штатах. Вроде бы восстание против режима президента Гарварда закончилось победой, и новый лидер страны Сэм Халл стал создавать новую администрацию. Но гарвардисты не унимались, и в стране вспыхнула гражданская война, грозившая вот-вот перерасти в ядерную. И в этот момент завеса солнечного ветра окончательно отрезала систему Юпитера от остальной части Солнечной системы. Неужто победа сторонников Сэма Халла оказалась столь ненадежной, и тирания вновь воцарится в западном полушарии?

— Наша лояльность, как всегда, на высоте, — кисло сказал Фрэзер наконец. — Мы всегда «за» — лишь бы только нас не трогали. А что касается наших нужд… я уж лучше напишу письмецо Санта-Клаусу о том, что не хватает моему департаменту. Больше будет толку, чем ожидать очередной транспорт с Земли, набитый Бог знает чем, за исключением того, что необходимо. Земля…

Перед его мысленным взором на минуту вспыхнула незабываемая с детства картина: бескрайний простор Тихого океана, пенистые гребни волн, соленый, порывистый ветер, белая платформа плавучей станции… Но чарующий пейзаж быстро растаял, и он увидел впереди горб уходящего за горизонт Юпитера. Целую дюжину лет он прожил за этим гигантом, словно за щитом, отгораживающим его от прошлого, и успел пустить цепкие корни в каменистую почву Ганимеда. И ему было здесь совсем неплохо.

— Ну и что ты скажешь обо всем этом, Билл?

— Пока кроме «черт побери» — ничего. Стальной шар «Веги» занял половину космопорта, и мы вынуждены сажать все лунные ракеты бок о бок в северном секторе. Там скоро и яблоку будет негде упасть. Так что, Марк, тебе придется тщательно отслеживать заданную траекторию.

— Не беспокойся, Билл, я справлюсь. Держу пари, что смогу посадить моего «Чарли» точно на цент — и ни на дюйм в сторону.

— Ш-ш-шутник! У меня на поле монеты не валяются, так что уж послушайся моих советов, если не хочешь свернуть шею на пороге дома.

Билл начал подробно инструктировать его, словно новичка. Фрэзер слушал и одновременно чувствовал растущую досаду. Значит, гарвардисты вновь заняли Белый дом? И народу опять предстоит носить демократические башмаки с диктаторскими подошвами? А куда же смотрели законодатели и суд?

Или все обстояло не так? До Земли четыре сотни миллионов миль, и информация сюда доходила крайне скудная. Не говоря уже о цензуре на радио, цензуре газет, журналов и даже писем. Много ли правды колонисты знали о восстании? Лозунги, конечно, были самые благородные, но и диктаторский режим Гарварда начинался некогда как движение за сохранение суверенитета Соединенных Штатов. После долгих лет развала и разрухи народ, естественно, захотел иметь твердое руководство, а то потребовало сначала одних чрезвычайных мер, потом других, третьих… Вскоре выяснилось, что от свобод остались одни лохмотья, но те, кто запоздало начал ворчать, получил массу неприятностей с полицией…

Фрэзер не без труда отогнал праздные мысли и вплотную занялся подготовкой к посадке. Предстояло приблизиться к космопорту Авроры по нестандартной траектории, незнакомой. киберштурману. Впрочем, в системе Юпитера на одну автоматику никогда нельзя было положиться, здесь могли работать только прирожденные пилоты. И Фрэзер был одним из них.

Минут через десять «Счастливчик Чарли» уже стоял на посадочных опорах среди других космоботов — до них, казалось, можно было дотянуться рукой. Фрэзер откинулся на спинку кресла и позволил себе слегка расслабиться после пережитого напряжения. Это был высокий худощавый мужчина лет сорока, с загорелым, не по годам морщинистым лицом, серыми глазами и красивой сединой в черных как смоль волосах.

Вскоре он встал и пошел на корму к шкафу со скафандром. Корабль сел далеко от здания космопорта, и до ближайшего туннеля переходной рукав было не дотянуть. Фрэзер быстро и умело надел поверх комбинезона скафандр и направился к шлюзу. Ему не терпелось увидеть Еву и детей. И, конечно, связаться с Теором и узнать, как идут дела на Юпитере. «Черт побери, — с бешенством подумал он, — больше недели я угробил на полет к Ио! И это в то время, когда племени наярров стала угрожать серьезная беда!» Но что поделать, на автоматических шахтах Ио возникла серьезная неисправность, и нужно было срочно заняться ремонтом.

Фрэзер развернул посадочный трап и спустился на землю. И едва не столкнулся с какой-то фигурой в скафандре, поджидавшей его в тени соседнего космобота.

— Привет! — сказал он. — Не вижу твоего лица, приятель, но все равно чертовски рад тебе! За десять дней я едва не разучился говорить среди этих тупых роботов.

Неизвестный нежно обнял его за шею и неожиданно прижал его шлем к своему шлему.

— Это вы, Марк? — услышал он приглушенный голос Лоррейн Власек.

— Что за дела? — озадаченно спросил Фрэзер. — Почему вы не включите переговорное устройство? Оно у вас что, вышло из строя?

— Нет, просто это секретный разговор. Слава Богу, что вы сегодня вернулись. С вами-то я и хотела поговорить.

— О чем? Произошла какая-то беда?

— Не знаю. Может быть, и нет. Но этот крейсер… зачем он прилетел на Ганимед?

— А-а… Билл Эндерби говорил мне что-то об этом.

— Что вы думаете об этом, Марк? — обеспокоенно спросила девушка. — Вы давно покинули Землю, а я — всего два года назад. Уже тогда она походила на кипящий котел. Направо и налево велась подрывная агитация, то и дело убивали офицеров службы безопасности, во всех странах мира происходили антиамериканские бунты. Уже здесь я узнала о смещении президента Гарварда и его убийстве. И вот опять на Земле что-то случилось. Но что? Не очень-то я доверяю тому, что болтали парни с «Веги», которых я видела. Кто послал к нам военный корабль и с какой целью? Нас в системе Юпитера всего пять тысяч человек, включая женщин и детей, мы не вооружены и не имеем больших кораблей. Какую же опасность мы можем представлять и для кого?

Фрэзер вздохнул.

— Послушайте, Лори, — сказал он, — вы навязываете мне свои предубеждения… простите — ваши убеждения. Я могу сочувствовать вашим взглядам, не более того. В отличие от многих других, я никогда не осуждал вашу фанатичную преданность прежнему президенту Гарварду. Многим не нравилось, как резко вы отзывались о восстании, но я убеждал людей не давить на вас. Это не ваша вина, что школа вколотила в головы вашего поколения мысль, будто сам Господь сделал Соединенные Штаты хранителем человечества, спасителем Земли от ядерной войны. Черт побери, иностранцы вовсе не дьяволы! Им не нравится наше стремление стать всемирным полицейским — разве они не правы? Что это за безопасность, которая основывается на страхе? По-моему, Сэм Халл реально может обеспечить мир на Земле. Он считает, что только сообщество равноправных государств в состоянии решить эту проблему. Он говорит: американцы должны перестать быть рабами привычки считать себя хозяевами всех и вся.

— О, Марк! Вы хороший инженер, но простите, ничего не смыслите в политике. Я в ужасе! Эта история с крейсером мне кажется очень подозрительной. Вы же знаете, что солнечный ветер полностью прервал нашу связь с Землей и это будет продолжаться еще недели две. Странно, что именно в это время к нам без предупреждения прилетел военный корабль, — не правда ли? А как объяснить посты охраны вокруг «Веги» и то, что почти весь ее экипаж остается на борту?

— Хм-м… — Фрэзер подумал о своей семье и о том, что может сделать с Авророй один залп орудий крейсера. Он облизнул внезапно пересохшие губы и не очень уверенно сказал: — Они должны понимать, что мы на их стороне. Им, судя по всему, не очень-то нравятся гарвардисты, но и мы же не случайно оказались здесь, на краю света! Наука наукой, но, кроме вас, Лори, сторонников прежнего режима здесь наперечет… Все мы наелись досыта на Земле секретной полицией, воодушевленной трескотней телевидения, разделением людей по сортам, в зависимости от их преданности президенту, «демократической» цензурой и коррумпированной бюрократией.

Все колонисты хотели, чтобы нас отделяло от Земли как можно больше миль, и потому забрались аж в систему Юпитера! Прежнее правительство догадывалось об этом и было радо избавиться без хлопот от «ненадежных элементов». Каждый знает об этом.

— Верно, — сухо согласилась Лоррейн. — Но почему же к нам был послан военный корабль?

Фрэзер мысленно чертыхнулся.

— Не знаю, Лори, и знать не желаю. Еще есть вопросы?

— Да. Я хочу дать вам совет, Марк, — готовьтесь-ка потихоньку покинуть город.

— Что-о-о? — Фрэзер схватил девушку за руку и встревоженно спросил: — Вы чего-то ожидаете, Лори?

— Не знаю… Может быть, я просто впадаю в истерику. Вы мне симпатичны, Марк, и ваша милая семья тоже. Мне кажется, у вас могут возникнуть серьезные проблемы, так что я решила на всякий случай предупредить вас.

«А ведь Лори не похожа на других девушек, — подумал Фрэзер. — Среди колонистов полно холостяков, но она за два года так никого и не выбрала».

— Спасибо, Лори, но я не вижу особых причин для беспокойства. Пойдем?

Девушка кивнула и включила переговорное, устройство.

— Как прошел полет, Марк? — спокойным тоном спросила она.

Они пошли в сторону города, неспешно беседуя — словно предыдущего тревожного разговора и не было. Миновав зону космопорта, плотно заставленную космоботами, они увидели «Вегу».

Крейсер поражал своими титаническими размерами. Такой гигант никогда не мог сесть на Землю, и было странно, что он не остался на орбите возле Ганимеда. Он представлял из себя сфероид диаметром в пять сотен футов, густо усеянный орудийными стволами. Наверху темнели четыре темные башни, похожие на динозавров, — это были шлюзы для космоботов. Стальная обшивка корабля была испещрена следами от ударов микрометеоритов. Создавалось впечатление, что она фантастически мощна. На самом деле она была относительно тонкой и лопнула бы под собственным весом в любом достаточно сильном гравитационном поле. Крейсер полагался на огневую силу своих орудий, и потому бронирование было излишним. Тем не менее Фрэзеру казалось, что перед ним возвышается стальная гора, и это ощущение было не из приятных.

Не обращая внимания на протесты Лоррейн, он обошел корабль вокруг. Над стеной кратера Навайо низко висело солнце. Его диск выглядел куда меньше, чем с Земли, и все же излучение было таким сильным, что смотреть на него без светофильтра было невозможно. Восточная часть равнины казалась дикой и необжитой, и только серебристые ленты монорельса, ведущие к ледяным шахтам, напоминали о присутствии в этих местах человека. И над всем этим царил хребет Джона Гленна, покрытый аркой звездного неба. Впрочем, созвездий было видно немного. Хотя Ганимед и получал всего четыре процента солнечного света по сравнению с Землей, человеческий глаз сумел адаптироваться и к этим условиям. Днем зрачок сужался настолько, что можно было разглядеть лишь самые яркие звезды. Но Юпитер, висевший над горизонтом, был виден отлично.

Досыта наглядевшись на стальную глыбу «Веги», Фрэзер наконец-то внял просьбам Лоррейн и двинулся в сторону города. Они прошли мимо одного из постов, окружавших крейсер. Вид астронавтов в бронированных скафандрах и с бластерами наперевес Фрэзеру не понравился. «О дьявол, — подумал он, — эти ребята имеют сверхосторожного капитана. Ну кто собирается здесь на них нападать?»

По дороге к Авроре они миновали «Олимпию» — крупнейший в системе Юпитера корабль. По сравнению с «Вегой» он казался карликом, но при взгляде на него создавалось ощущение спокойствия и уверенности. Как бы там ни было, колонисты тоже не беззащитны. И вообще, все нормально и нет никаких веских оснований для тревог. Тревог?

Фрэзер невольно посмотрел на Юцитер.

— Лори, за время моего отсутствия Теор вызывал меня?

— Да, — ответила девушка. — Пат Махони говорил, что ваш наследный принц выходил на связь четверо суток назад. Парни из группы контакта пытались объяснить ему, почему вас нет на Ганимеде, но абориген, боюсь, ничего не понял.

Фрэзер чертыхнулся.

— Значит, у племени наярров действительно возникли большие неприятности! Надо немедленно связаться с Теором. Хотя что я могу реально сделать для него?..

Вскоре они подошли к куполу Авроры со стороны его западного портала. За исключением зданий нескольких вспомогательных служб, находящихся снаружи и закрытых собственными куполами, все дома Авроры располагались в четырех небольших кварталах, высота которых не превышала восьми этажей. На центральной площади возвышался решетчатый скелет башни главного передатчика. Основным строительным материалом в Авроре служил местный камень. Здесь не было необходимости зарываться под землю, как на Луне. Солнечный ветер дул не очень сильно, а попадания крупных метеоритов были возможны только теоретически — по крайней мере, за тридцать лет после начала колонизации Ганимеда такого не случалось. Но и в случае подобной катастрофы герметичные перегородки свели бы потерю воздуха до минимума.

«Однажды мы разогреем скалы атомной энергией, размелем их в прах и окутаем Ганимед атмосферой. И тогда этот мир зазеленеет и станет второй Землей!» Эти бравые заявления энтузиастов освоения Юпитера казались пустой похвальбой, но даже иронически настроенный Фрэзер понимал, что это не так. Система Юпитера была неисчерпаемой кладовой научной информации, что означало: поселения колонистов нужно строить всерьез и надолго. Но это, в свою очередь, привлекло в систему множество инженеров и техников, специалистов по системам жизнеобеспечения. Конечно же, многие из них прилетели на луны Юпитера с женами. Затем возникла проблема добычи металлов — возить материалы с Земли было слишком дорого, да и транспорты не могли приходить слишком часто. На Ганимеде и на Ио как грибы стали расти многочисленные шахты. Шаг за шагом колония быстро разрасталась, крепла, становилась все более независимой от Земли. Почему бы ей действительно со временем не превратиться в цветущий сад?

— Что с вами, Марк? — спросила Лоррейн.

Фрэзер отвлекся от своих размышлений и смущенно ответил:

— Так, что-то размечтался… Не хочется думать о плохом, Лори. «Вега» прилетела и скоро улетит, так что все, скорее всего, обойдется. Но вот у Теора дела похуже. Если его племя будет изгнано с побережья, то наша работа по установлению контактов с юпитерианами за последние лет двадцать пойдет прахом. Вот это действительно серьезно!

Они вошли в кессонную камеру и стали ждать, пока поднимется давление. Затем с облегчением сняли шлемы.

— А ведь для вас Теор — это больше, чем часть научной проблемы, — неожиданно сказала Лоррейн. — Мне кажется, что вы относитесь к нему лучше, чем ко многим людям.

Фрэзер недоуменно взглянул на девушку. Она была крупной блондинкой, с прекрасной фигурой, способной заворожить любого мужчину, но лицо ее было невыразительным. Лоррейн ему нравилась, и даже ее радикальные политические взгляды не портили их отношений. Эта девушка обладала прекрасным чувством юмора, умела прекрасно использовать часы отдыха. До революции на Земле она была главной заводилой в городе, ни одна вечеринка не обходилась без ее активного участия. Но в целом Фрэзер мало знал о Лоррейн, она не очень любила рассказывать о своем прошлом.

«Черт побери, что она хотела сказать?» — озадаченно подумал Фрэзер, но вслух еще раз повторил:

— Не переживайте вы так из-за этой «Веги», Лори. Поверьте, все обойдется. Спасибо, что встретили меня. Если вас не затруднит, позвоните моей жене и предупредите, что я задержусь на полчаса. Хочу немедленно связаться с Теором. Бог знает, что у него там стряслось…

Глава 2

Он сел перед микрофоном и положил руки на панель управления передатчиком, нацеленным на Юпитер.

— Теор, это Марк, — сказал он, но не по-английски, не на языке наярров, поскольку ни земляне, ни юпитериане не могли воспроизвести своим речевым аппаратом все звуки чужого языка.

Речь наярров представляла собой невероятное сочетание кваканья, хрюканья и свиста, поэтому для общения использовался созданный лучшими лингвистами Земли общий язык, являющийся лишь грубой аппроксимацией языка юпитериан. Теор не без труда научился говорить на нем, а вот Фрэзеру удалось овладеть им лишь после многих месяцев упорного труда.

— Ты слышишь меня?

Его слова преобразовывались в набор электронных импульсов, которые поступали в приемное устройство главного передатчика, расположенного в нескольких милях от Авроры. Отсюда их выстреливали в виде информационных пакетов на ближайший из трех релейных спутников, вращавшихся вокруг Юпитера. Там, в специальном преобразователе электрические сигналы превращались в поток нейтрино. Невидимый, неосязаемый луч широким конусом посылался на Юпитер со скоростью, чуть меньшей скорости света. Его ширина была соизмерима с диаметром громадной планеты. Практически беспрепятственно пронизав ее толщу, луч уходил в глубины космоса. Ни могучие магнитные бури, ни мощное гравитационное поле не могло существенно исказить переданную информацию, тогда как у радиолуча не было шансов пройти даже верхний слой атмосферы. На поверхности Юпитера располагался приемник, некогда доставленный автоматической ракетой. Он вновь преобразовывал нейтринный сигнал в радиоимпульсы и посылал их узким лучом с помощью радиоприцела в четырехдюймовый диск, который носил Теор, сын вождя племени наярров.

Потребовались усилия нескольких поколений лучших ученых Земли, чтобы создать устойчивую связь с обитателями далекой планеты. Но вслед за техническими трудностями возникли проблемы совсем иного рода…

— Теор? Почему ты не отвечаешь?

«Черт побери, да не умер ли он? — с внезапной тревогой подумал Фрэзер. — Теор должен слышать меня, ведь он всегда носил диск на шее…»

Фрэзер достал из кармана старую трубку и, чтобы успокоить разгулявшиеся нервы, стал не спеша набивать ее табаком. Сейчас он не думал о том, что кисет опустеет окончательно и до прихода следующего транспорта с Земли ему придется несладко.

А в это время в тысячах миль от него, в полной темноте, в которой человеческий глаз ничего не смог бы разглядеть, другая рука потянулась к кнопке переговорного диска. Юпйтери-анин спросил:

— Это ты, Марк?

Через минуту эти слова дошли до Ганимеда. Фрэзер вздрогнул и едва не выронил трубку.

— Да, это я. Надеюсь, не потревожил тебя в неурочный час, друг?

Последовала пауза, в течение которой Фрэзер постарался привести свои нервы в порядок. «Что-то я слишком близко к сердцу принимаю все, что происходит с наяррами, — подумал он. — Теор, конечно, очень симпатичный, умный парень, и мне будет жаль, если враги изгонят его племя с побережья. Это здорово повредит нашему проекту — ведь приемник-то останется в Доме Оракула. Придется вновь устанавливать контакты с новыми обитателями тех мест, а это займет долгие месяцы, если не годы. Но с другой стороны — так ли уж это важно для меня? Юпитер более чужой для меня, чем сама преисподняя…»

— Нет, ты не потревожил меня, — ответил Теор. — Правда, сейчас у нас ночь, и мое сознание должно было затуманиться, но я настолько встревожен происходящим, что мне не до сна. Хорошо, что ты связался со мной, друг. Мое племя очень нуждается в твоей помощи.

— Чем я могу помочь?

Фрэзер почувствовал растущую тревогу. Он долгие годы общался с Теором, и хотя юпитериане физически отличались от человека более, чем, скажем, медузы, это существо было ему ближе многих друзей.

— Я долго втолковывал своим соплеменникам, кто вы и что может дать наше общение, но они не желали меня понять, — после минутной паузы сообщил Теор. — Сейчас же, когда над нами нависла смертельная угроза, они стали куда сообразительней. Каждый фермер теперь знает, что существо с небес спасет нас.

— Ах так, до них наконец дошло, что я не Бог и не явление природы вроде наводнения? — обрадованно воскликнул Фрэзер. — Ты убедил их?

Он никогда не использовал стандартных методов общения с аборигенами, как другие исследователи Юпитера. Десять лет назад он работал в технической группе, занимавшейся улучшением качества связи с планетой. Постепенно он заинтересовался этим проектом настолько, что стал все свое свободное время посвящать изучению первой версии общего языка — лучшего средства общения с юпитерианами тогда не было. После этого он набрался смелости и попросился в группу лингвистов, занятую непосредственно проблемой контакта. Ему разрешили попробовать установить контакт с сыном вождя племени наярров — и были весьма удивлены тем, что Фрэзер так быстро освоил язык. Вскоре выяснилось, что он продвинулся во взаимопонимании с аборигеном гораздо дальше, чем опытные специалисты. Дело, конечно, было не только в прирожденном таланте Фрэзера, но и в его поразительной настойчивости. За десять лет общения Фрэзер и Теор научились не только понимать друг друга, но и ощущать эмоции собеседника — такого еще не достиг ни один землянин.

После долгой паузы наярр ответил:

— Это не только моя заслуга. Мой полуотец Элкор в свое время немало общался с землянами. И хотя он не нашел среди них друзей, веру в ваше могущество сохранил. Но Элкор мало понимал вас, людей с неба, и теперь очень удивляется, когда я рассказываю о наших беседах. Как такое могло произойти?

Фрэзер задумался.

— Гм-м-м… раньше я как-то не думал об этом. Понимаешь, те люди, которые общались некогда с твоим отцом, были учеными, и их в первую очередь интересовали тайны вашего мира. Словарь общего языка был в то время очень краток и не мог выразить оттенков эмоций. Но я-то не ученый, меня интересовало совсем другое — каковы вы, жители огромною, недоступного для нас мира, как вы думаете, чем живете, чему радуетесь и отчего тревожитесь. Именно по этой причине со временем наш с тобой словарь стал постепенно увеличиваться, мы стали придумывать новые, понятные для обоих слова. В результате мы стали понимать друг друга намного лучше, чем наши предшественники.

«Старый Ян Сильверстайн тоже не был узким специалистом», — подумал Фрэзер, дожидаясь ответа. ДжоКом — так называлась принципиально новая нейтринная система связи — была результатом осуществления его мечты. Многие годы он обивал пороги крупных исследовательских фирм, убеждая бизнесменов, что Юпитер — козырная карта, которая может стать для Земли новым, неисчерпаемым Клондайком. Затем он взялся за академические институты, уговаривая научных светил отказаться от традиционных подходов, развивать иные направления в радиолокации, физике твердого тела, кибернетике и т. д. и т. п. Но дело двигалось медленно, пока на Юпитер не были успешно спущены первые исследовательские роботы. Они были весьма примитивными, с простейшей лазерной телеметрией, поэтому большая часть информации терялась в атмосфере. Но Сильверстайн уже развернулся во всю мощь. К тому времени он возглавлял «Проект Юпитер», и сотни фирм и научно-исследовательских лабораторий работали под его началом. На планету спускались все более сложные и совершенные модели роботов, и хотя большая их часть бесследно исчезала, Юпитер стал потихоньку открывать свои тайны. Настал великий день, когда Земля узнала, что на планете-гиганте существует разумная жизнь. Остаток жизни Сильверстайн посвятил совершенствованию системы связи, и нейтринный передатчик заработал незадолго до его смерти…

— Мне очень интересно следить за ходом твоих мыслей, Марк, — послышался наконец голос Теора. — Но, увы, этой ночью нам не удастся полностью отдаться отвлеченным размышлениям о природе вещей. Рассвет уже недалек, и улунт-хазулы скоро прибудут в Наярр.

— Что случилось, Теор? В последний раз, когда говорили, ты рассказывал об армии, которую вы послали навстречу врагу.

— Да, — мрачно сказал Теор. — Мы думали, что это обычный набег дикарей, и послали пограничные отряды разогнать их. Однако враги наголову разбили на побережье наше небольшое войско. Оставшиеся в живых рассказали, что чужаков видимо-невидимо и они иной расы.

— Иной расы? — Фрэзер изумленно присвистнул. Хотя это было вполне возможно. На такой огромной планете могли существовать несколько совершенно различных разумных рас, которые могли и не подозревать о существований друг друга.

— Похоже, враги пересекли Западный океан, пройдя через цепь Плавающих островов. Наши торговцы имеют там базу. Если улунт-хазулы захватили их в плен, то они многое могли узнать о нашей стране и о нашем племени. Не сомневаюсь, что у них были и шпионы — мы не раз встречали на побережье странных личностей, но не придавали этому значения. Мы были вынуждены пригласить чужаков на переговоры. Надо же хоть что-то узнать о врагах, прежде чем вступить с ними в бой! Они согласились, и два дня назад в город прибыла их делегация.

— Но чем я могу помочь?

— Ты знаешь, с каким благоговением наше племя относится к вашей большой машине — той, что говорит, — сказал Теор. — Еще мой отец вступил с ней в контакт, после чего с почтением поместил ее в Дом Оракула. Три года назад вы послали нам машину, которая показывает, — и она тоже с почетом была перенесена в храм. Эти устройства многое изменили в жизни наярров, и особенно рода Рива. Некогда мои предки славились своими магическими способностями, и теперь в глазах соплеменников я тоже стал магом — и все потому, что могу говорить с людьми, живущими на небесах. Наш народ прост и доверчив, ему вполне хватает моих рассказов, но улунт-хазулы могут оказаться более привередливыми. Думаю, им потребуется более серьезное доказательство моего могущества, скажем, изображение Того-кто-живет-на-небесах.

— A-а… Я догадываюсь, что нужно сделать. Ты хочешь, чтобы я…

Внезапно интерком захрипел и заговорил басом:

— Внимание! Говорит Боб Ричардс из штаб-квартиры администрации. Вы уже знаете, что недавно в космопорту сел крейсер «Вега». Его командир адмирал Свейн просит разрешить астронавтам, свободным от вахты, посетить сегодня наш город. Естественно, порядок и дисциплина гарантируются. Я думаю, ребята, вам будет приятно поболтать с парнями, недавно прибывшими с Земли. Так что все, кто желает, могут через десять минут подойти к главному входу. Пока.

Выслушав объявление, Фрэзер усмехнулся. «А Лори была так испугана», — с иронией подумал он.

— Что у вас происходит? — с интересом спросил Теор.

— Ничего особенного, — ответил Фрэзер. — Давай лучше вернемся к твоей просьбе. Мой вид может здорово смутить любого жителя Юпитера, и, насколько я понимаю, ты хочешь воспользоваться этим. Я должен запретить чужакам вторгаться на вашу территорию под угрозой ужасного наказания — не так ли?

В соседней комнате раздался шум возбужденных голосов. Похоже, парни из лаборатории отправились встречать астронавтов. «Пусть развлекутся», — равнодушно подумал Фрэзер.

— Ты читаешь мои мысли, — сказал Теор. — У меня такое предчувствие, что это может изменить баланс сил в нашу пользу. Улунт-хазулы должны знать, что на севере находятся страны, менее богатые, чем Медалон, и куда более беззащитные. Если они услышат, что кроме армии наярров против них выступят сверхъестественные силы, то они могут дрогнуть.

— Хм-м-м… не уверен, не знаю, как устроены их мозги. Возможно, мы встретимся с иной культурой, другим образом мыслей. Но в любом случае постараюсь сделать для вас все, что могу. Хотя… хотя как мне это удастся? Пришельцы не знают общего языка, а я не могу говорить на языке наярров!

— Я знаю. Я уже придумал, как все это можно проделать. Я здесь прочитал речь, стараясь изменить до неузнаваемости голос. Ты запишешь ее и в нужный момент пошлешь вместе со своим изображением. Никто не догадается о нашей хитрости.

— Прекрасно! Ты мне досконально объяснишь смысл твоих фраз, а я уж постараюсь делать соответствующие словам жесты. Ладно, будем считать, что мы договорились. Теперь перейдем к нашим текущим делам. Ты подготовил первый опытный образец бума1*и по технологии, которую мы разработали для вас?

— Да, нам удалось сделать первый лист. Я покажу его тебе, но сначала давай немного побеседуем на отвлеченные темы. Ваш образ мыслей настолько сложен и непривычен, что мне хотелось бы уточнить некоторые философские понятия…

Они закончили беседу минут через сорок. Фрэзер взглянул на часы и ахнул. «Надеюсь, Ева не очень рассердится на меня», — виновато подумал он.

— Мне пора уходить, — сказал он, — Я приду в лабораторию, когда начнутся ваши переговоры с улунт-хазулами. Вызови меня, когда захочешь припугнуть чужаков. Надеюсь, наш замысел сработает. До встречи, Теор!

— Пусть твой разум блистает вечно! Прощай, друг.

Связь прервалась. Фрэзер посидел еще минуту, чувствуя себя каким-то одиноким. Затем встряхнулся, заставил себя подняться и пошел к двери. Внезапно она распахнулась прямо у него перед носом. В комнату ворвался Пат Махони. У него было такое лицо, словно он только что увидел Медузу Горгону.

Марк! — завопил он. — Бежим отсюда! Они арестовали в городе всех, кто мог представлять для них хоть какую-то опасность!

— Ты о чем? — изумленно спросил Фрэзер.

— Эти безумцы с корабля дали нам прикурить! Стоило этим чертовым астронавтам войти в город, как каждый из них выхватил бластер. Это бандиты, Марк, самые настоящие бандиты. Нет, еще хуже — они сторонники прежнего президента Гарварда!

Глава 3

Без специальных приборов ни один человек не мог бы увидеть рассвет на Юпитере. Его поверхность была погружена в вечный мрак, лишь изредка освещаемый вспышками гигантских молний. Атмосфера состояла из водорода с небольшими примесями метана и парообразного аммиака, образующего облака толщиной в несколько миль. Однако золотистые глаза Теора — каждый в три раза больше человеческого — отлично видели в инфракрасном и даже красном диапазонах волн. Для него небо стремительно очищалось от ночного тумана, который клубами несся по равнинам Медалона и уходил под мутную арку облаков, увлекая за собой полчища черных, колеблющихся теней. Теор чувствовал, как его лицо обдувает резкий и холодный ветер. Его чувствительные усики-антенны, расположенные по обеим сторонам рта, дрожали, реагируя на острые органические запахи, текущие по равнине.

Теор нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Ему хотелось вновь вернуться к своим обязанностям. Прежде всего это была забота о ценных наркотических специях. В первичном виде они накапливались в стволах и листьях растений, в огромном количестве растущих на равнине, но окончательно приобретали свои свойства, лишь пройдя через желудочный тракт местных животных, слегка напоминающих земных коров.

У фермеров в этот сезон была масса забот, и обязанностью Теора было оберегать их от непогоды, а именно от ветра, дождя, града, молний, землетрясений, гейзеров, извержений вулканов, камнепадов и прочая, прочая, прочая. Это было традиционным занятием рода Рива. Лишь случайно и изредка отпрыски этого славного рода становились священниками, магами, судьями и военачальниками. Всегда и везде Рива были хранителями культуры племени наярров; без их искусства оно могло вновь вернуться к состоянию варварства или оказаться порабощенным более могущественными племенами.

«Неужели такое когда-нибудь случится? — угрюмо подумал Теор. — Мы можем не опасаться соседнего племени Рол-ларик — нас куда больше, мы лучше вооружены, и потому эти трусы решили скрыться от нас за Дикой Стеной. Но эти пришельцы улунт-хазулы! Кто привел такие огромные силы за океан?»

Их беспримерный переход поразил его так же, как редкая боевая доблесть чужаков. Наярры тоже далеко не домоседы: на южном побережье они торгуют с Лесным племенем, а за морской добычей уходят далеко в океан, к самому Орговеру. Несколько разведывательных экспедиций даже отправились на запад, к таинственным Сияющим островам. Но как улунт-хазулы смогли одолеть тысячи штормовых миль в океане из жидкого аммиака? Теор знал об этом из сообщений своего друга-землянина с Ганимеда, который наблюдал за походом войска чужаков с помощью хитроумных приборов.

Теор машинально поднял глаза к небу. Он никогда не видел ни лун Юпитера, ни даже Солнца. Странно будет, если наярров спасут силы из мест невидимых и недостижимых… Хотя луны и так влияют на происходящее здесь, на поверхности Юпитера — Марк не раз рассказывал ему, что именно они вызывают атмосферные приливы и отливы и тем самым создают четыре малых погодных цикла…

— Уллола! — услышал он вдруг далекий голос, доносящийся откуда-то снизу. — Теор, я вижу тебя. Спускайся и побеседуй со мной!

Теор натянул поводья своего форгара. Летающий зверь, напоминающий земного богомола, замедлил полет и стал плавно спускаться. Теор сидел на его узкой, чешуйчатой спине, крепко упираясь четырьмя догами в туго натянутые стремена, и смотрел вниз.

В нескольких милях отсюда лежал город. Впереди, в изгибе реки Брантор, были видны столбы красного дыма. Там находились мастерские, поскольку именно в этом месте были обнаружены десятки небольших вулканических кратеров — другого вида огня на Юпитере не знали. Опытные ремесленники день и ночь трудились, плавя над жерлами осколки льда и выковывая из него наконечники для копий и ножи.

Сделав широкий круг, форгар плавно приземлился рядом с пожилым наярром, который приветственно размахивал посохом, богато отделанным перьями. Это был Норлак, полуотец Теора.

Молодой Рива спрыгнул с форгара и со вздохом облегчения выпрямился. Форгар немедленно направился к зарослям кустарника с толстыми губчатыми листьями. Растения росли на почве, которая представляла собой ледяной порошок, смешанный с органическими веществами и минеральными солями, главным образом натриевыми и аммиачными соединениями. Ледяная крошка хрустела под ногами Теора.

— Моя сила была спокойной в твое отсутствие, — произнес он слова формального приветствия и сразу же перешел к делу: — У нас мало времени, полуотец. Посланцы врагов, должно быть, уже пришли в город.

— Они уже там, — сказал Норлак, — чужаки прибыли еще вчера вечером. Я давно тебя жду, сын, — прежде чем ты пойдешь на совещание, мне хотелось бы поделиться с тобой кое-какими соображениями.

— Но почему ты сам не принял участия в этой важной встрече? Она, должно быть, уже началась и…

— Чужаки возражали, — флегматично ответил Норлак. — Они сказали, что по их законам только мужчины могут принимать участие в переговорах. Если с вашей стороны будут присутствовать представители других полов, чужаки покинут город. Мы с Элкором решили проглотить оскорбление и принять их условия.

Теор изумленно замер. У наярров все три пола традиционно были равны, хотя женщины мало интересовались государственными делами — им вполне хватало домашних хлопот и забот о потомстве. Правда, дикари из племени Ролларик и Лесное племя по-другому смотрели на равноправие полов, но это были крайности, редкие в этой части Юпитера.

— Вождь улунт-хазулов смеясь сказал, что женщины у них — не больше чем часть имущества, а полумужчин вообще убивают после рождения и лишь немногих оставляют для нормального воспроизведения потомства. Хозяева этого племени — только мужчины, и только они одни участвуют в походе. Как только мы завоюем вас, сказал вождь, мы привезем сюда и остальную часть нашего племени с Плавающих островов.

Теор поморщился.

— Теперь я понимаю, что они совсем не такие, как мы, — заметил он. — Не просто другое племя — нет, совсем другой вид. Убивать полумужчин — да где это видано? Хотя… хотя это может сыграть нам на руку. Вы, полумужчины, куда слабее нас и излишне эмоциональны, зато голова у вас более светлая.

— Верно! — самодовольно улыбаясь, согласился Норлак и горделиво выпятил грудь. — Разве не я предложил использовать твоего друга-небожителя, чтобы испугать этих дикарей? Конечно, я хотел бы участвовать в переговорах, чтобы следить за чужаками. Вы, мужчины, недостаточно хитроумны. Ваша сила — в мускулах, увы, и только в них.

Норлак явно преувеличивал. Разве не он, Теор, первым из наярров установил тесный контакт с землянином? На что Норлак обычно ворчливо отвечал, что Теору помогло лишь обычное мужское упрямство, но никак не интеллект.

— Так что ты хотел сказать мне? — спросил Теор.

— Я хотел бы дать тебе, сынок, кое-какие наставления, поскольку сам на встрече буду отсутствовать. Я потратил немало сил и времени на изучение этих улунт-хазулов, и тебе будет полезно получить от меня важную информацию. Наша ошибка состояла в том, что мы всегда принимали их за племя дикарей и не более. Но на самом деле они намного опаснее, намного!

Теор нетерпеливо переступил с ноги на ногу, но удержался от язвительной реплики. Норлак обожал пространные, напыщенные монологи, но их стоило выслушать.

Со стороны эти два юпитерианина показались бы землянину до удивления похожими на кентавров. Но такое сравнение было бы слишком грубым и приблизительным. Да, они имели четыре ноги, и их лошадиные тела соединялись с человеческим торсом, но этим сходство с легендарными существами и заканчивалось. Тела Теора и Норлака были безволосыми, красноватого цвета с темными тигриными полосами; на ногах вместо копыт — три цепких пальца; четырехпалые руки — непропорционально длинны. На круглых головах отсутствовали уши, зато Теор, как и все мужчины, мог похвастаться высоким гребнем, похожим на петушиный. Рот располагался чуть ниже огромных глаз и служил только для принятия пищи и питья. Речевые звуки создавались вибрацией специальных мускулов, расположенных в кожаном мешочке под челюстью.

Юпитериане не имели носа и легких. На их грудных клетках располагались узкие щели, напоминающие жабры, через которые в кровь существ поступал водород, играющий основную роль в их метаболизме. В процессе воспроизведения органических соединений участвовали и метан с аммиаком — они поступали внутрь через брюшные отверстия. Чудовищное юпитерианское давление делало эту простую систему дыхания эффективной. Питались «кентавры» в основном водорослями.

Кроме пояса с инструментами и висевшего на шее диска коммутатора Теор не носил ничего, что было типичным для жителей Юпитера. Малый осевой наклон этой планеты обеспечивал небольшой температурный разброс на его широтах, что делало потребность в одежде излишней. Зато полумужчины обожали наряжаться в пышные и безвкусные одежды. Они были низкорослыми и хрупкими существами и вечно жаловались то на холод, то на жару. Отсутствовал у них и «петушиный» гребень, зато антенны были более длинными и чувствительными — подобных и менее заметных отличий между этими двумя полами было множество. Для оплодотворения мужчина и полумужчина по очереди занимались любовью с женщиной, причем с интервалом не более трех-четырех часов. Матьдавала жизнь ребенку и кормила его кашицей из тщательно пережеванной пищи. Для наярров создание семьи из трех разнополых индивидуумов считалось естественным, хотя многие другие племена придерживались иных обычаев.

Но варварское отношение улунт-хазулов к полумужчинам шокировало. И такие дикари смогли переплыть через океан? Теор был менее воинственным, чем другие мужчины, но мысль о том, что чужаки могли бы безжалостно уничтожить Норлака, заставила его судорожно сжать рукоять палицы.

— Я собрал воедино все разрозненные сведения, собранные разведчиками и исследовательскими экспедициями, и добавил к ним собственные наблюдения за посланниками, — продолжал распространяться Норлак, закатив глаза от восхищения самим собой. — Родина улунт-хазулов — островной архипелаг в океане. Местность там в основном равнинная и болотистая. Чужаки — отличные кораблестроители, они умеют отливать корпуса судов из льда. Их штурманы прокладывают курс в океане на сотни миль — мы таким искусством, увы, не владеем. Они своим умом дошли до изобретения компаса, тогда как мы использовали идею землян с Ганимеда. Оружие чужаков совершенней нашего, поскольку они каким-то чудом нашли залежи каменных и железных метеоритов. — В голосе Норлака зазвучали тоскливые нотки. — Мы не должны бесстрашно смотреть фактам в лицо, сынок. Улунт-хазулы далеко не варвары, нет! Их цивилизация значительно отличается от нашей, но она, увы, столь же полноценна и многогранна, как и наша.

— Хм… — недовольно буркнул Теор. — И все же они могут здорово испугаться Оракула!

— Что ж, лучше постараться напугать пришельцев чем-то сверхъестественным, чем ввязаться в фантастическую резню, — грустно согласился Норлак.

— Которой не миновать, если Марк не поддержит нас, — добавил Теор. — Жаль, полуотец, что тебя не будет на переговорах!

— Увы, увы… Но, к счастью, делегация улунт-хазулов состоит из одних мужчин, а это значит, что их вполне можно обмануть… Только помни одно, сынок: хитрость лучше, чем сила! Тем более что твой Марк может нам помочь только словами…

— Землянин говорил… — начал было Теор, но перебил сам себя. — Ладно, сейчас не стоит об этом толковать. Норлак, а почему пришельцы оставили свой дом?

— В их стране резко ухудшились погодные условия. Беспрерывные шторма привели к тому, что морские растения добывать стало все труднее и труднее. Начались голод и эпидемии.

— Верно! Марк как-то говорил мне, что если в верхних слоях атмосферы встречаются два течения, то образуется вихревая область пониженного давления, которая…

— Пощади меня, сынок! Я простой наярр из рода Рива, для меня ты говоришь слишком мудрено… Продолжаю: улунт-хазулы кое-что разузнали о нашем племени — цикл или два назад Скрытый народ поговаривал о каких-то шпионах-чужаках. Их видели всего несколько раз, но наша страна велика и мало населена, так что это совсем неудивительно. Так или иначе улунт-хазулы неплохо изучили нас и поняли, что вполне могут захватить нашу страну. На сегодняшней встрече вы должны…

Норлак продолжал свой пространный монолог, время от времени закатывая глаза и самодовольно покачивая антеннами. Теор слушал его с нарастающей неприязнью. Идеи полу-отца были, без сомнения, хороши, но это были всего лишь благие пожелания, а время безвозвратно уходило. С трудом дождавшись момента, когда Норлак сделал паузу, чтобы передохнуть, Теор воскликнул с напускным воодушевлением:

— Спасибо, полуотец, за твои мудрые слова! Я сделаю все, как ты сказал. Прости, но мне пора. Пусть пребудет с тобой мир!

Теор вскочил на форгара и взмыл в небо. Норлак не успел остановить его.

Несколько минут спустя Теор достиг города. Сверху тот выглядел похожим больше на скелет морского животного, чем на поселение. Дома представляли собой ямы, огороженные прочными, но тонкими стенами так, чтобы не задавить своих обитателей во время сильных землетрясений. Крышами служили живые растения, настолько густо переплетенные, что без труда могли выдержать самый сильный ветер. Подобные же кустарники составляли живую изгородь, окружающую город. Корабли сохли в береговых доках, и вокруг них было непривычно пусто, так же как и на городских улицах, которые вернее было назвать тропинками. Большинство жителей города затаились в своих домах, с тревогой ожидая результатов переговоров.

Теор приземлился на площади между Дворцом Совета и Домом Оракула и, спрыгнув с форгара, поспешил к первому из них. Три отряда охраняли резиденцию Элкора. Воины были одеты в доспехи из чешуйчатой кожи канникса — хищного морского животного — и вооружены копьями. Их наконечники были выкованы из льда — более прочного, чем сталь, при юпитериацском давлении и температуре в минус сто градусов.

— Стой! — рявкнул один из воинов, угрожающе наклонив копье. — A-а… это Теор… Проходи. А мы-то гадали, что с тобой случилось?

Теор почувствовал скрытый упрек в его словах и, смутившись, задал в свою очередь чисто риторический вопрос:

— Как проходят переговоры, ребята?

— Паршиво, ясное дело. Чужаки только посмеялись над угрозами Элкора и послали его подальше вместе с его предложением поселиться где-нибудь на равнине Ролларик.

— О-о, это пришел мой сын! — послышался из-за двери глухой голос Элкора.

— Хунда! — ответил ему чей-то хриплый, низкий голос с заметным акцентом. — Выходит, простой копьеносец может присутствовать на разговоре вождей?

Теор нахмурился и вошел в здание. Пройдя через длинный, с заметным уклоном коридор, он очутился в главном зале. Зал, как обычно, освещали фосфоресцирующие цветы, растущие на вьющихся по потолку кустах. Вдоль стен круглого зала, на высоких ярусах, стояли старейшины племени, представляющие гильдии фермеров, ремесленников, торговцев и философов. Лица у всех были напряжены, в глазах светилось неприкрытое волнение. Элкор Рива стоял внизу один, а напротив него полукругом выстроилась дюжина улунт-хазулов. Вождь наярров был крупным, полным мужчиной средних лет, хотя выглядел заметно старше. В своем племенй он отличался силой и благородством осанки. При виде отца сердце Теора наполнилось гордостью. Но, взглянув на чужаков, он вздрогнул и невольно шагнул назад, потрясенный.

Землянин не понял бы его изумления. Все юпитериане показались бы ему на одно лицо — так и Теор вряд ли отличил бы человека от гориллы. Улунт-хазулы были почти на фут выше наярров. Под их подбородками росли наклоненные книзу клыки. Массивные ноги чужаков заканчивались перепончатыми ступнями. У них были толстые и длинные хвосты, шкура имелг непривычный серый цвет. Все в пришельцах было чужим, грубым, режущим глаз. И от них скверно пахло едким запахом животных!

Улунт-хазулы были одеты в кожаные мантии. Двое из ню демонстративно поигрывали ледяными браслетами, явно снятыми с убитых наярров. Еще хуже было то, что вопреки обычак они принесли во Дворец Совета оружие. Оружие! Сердце Теора забилось от гнева и возмущения.

— Мы уже не надеялись увидеть тебя сегодня, — с видимым облегчением сказал Элкор, бросая на сына укоризненные взгляды. — Я хотел сам показать гостям Оракула, но ты сделаешь это не хуже. Пусть Чалхиз, великий вождь улунт-хазулов, лично лицезреет Силу, Живущую в Небесах!

Теор вспомнил о словах Норлака. Полуотец особо отмечал, что вождь чужаков лично пришел на встречу. Этим он не только хотел показать свое бесстрашие, но и дать понять наяррам: мол, мы настолько хорошо организованны, что даже смерть вождя не станет для нашего племени серьезным ударом.

Теор посмотрел в холодные, мрачные глаза Чалхиза и твердо произнес:

— Мы знаем, вождь, что ты через своих шпионов немало разузнал о наяррах. Мы не препятствовали им: пусть все знакл о могуществе нашего племени! Конечно, оно в первую очередь заключается в нас самих (Чалхиз пренебрежительно усмехнулся), а также в нашем дружеском союзе с великой Силой. Я не хочу угрожать тебе, Чалхиз, но будь уверен — Сила не останется в бездействии, если нам будет угрожать опасность!

Чалхиз плотоядно улыбнулся:

— Тогда почему же жители небес позволили нам вторгнуться в вашу страну?

— Пока мы не просили их о помощи.

— Наши старухи часто болтают о всяких чудесах: о духах, гоблинах, Скрытом народе, об этих ваших бесплотных голосах пророков. Мы, мужчины, улунт-хазулы, верим только тому, что видим своими глазами! — горделиво заявил вождь.

— Что ж, пойдем посмотрим, — кротко сказал Теор.

Следуя совету Норлака, он бесцеремонно повернулся и вышел из зала, даже не оглянувшись. Удивленный шепот пробежал по рядам чужаков, однако, помедлив, они безропотно последовали за Теором. Пройдя через площадь, мимо невозмутимых воинов с пиками наперевес, они вошли в Дом Оракула.

На пороге зала передатчика чужаки остановились и стали переговариваться на своем языке — они явно были изумлены. И в самом деле, обширное помещение, погруженное в вечную мглу, производило ошеломляющее впечатление. Вдоль стен располагались собранные наяррами обломки разрушенных при посадке юпитероходов телеметрических ракет и роботов. На столе лежали металлические пластинки с изображением Солнечной системы, Земли, людей. — с их помощью земляне когда-то пытались установить контакт с жителями Юпитера.

Серые воины растерянно озирались по сторонам — ничего подобного они в жизни не видели — и потихоньку стали подвигаться друг к другу, сжимая оружие. Они уже были готовы трусливо бежать из этого ужасного места, но Чалхиз отдал короткий приказ, и его спутники понемногу успокоились. Вождь осторожно обошел зал, разглядывая удивительные экспонаты, нагнулся, взял кусочек металла и некоторое время изучал его своими антеннами. Затем он подошел к высившемуся в центре зала кубу передатчика и внимательно осмотрел контрольные панели. На его лице ничего нельзя было прочесть.

— Ну как? — небрежно спросил Теор.

— Хм… я вижу какие-то причудливые безделушки, которые могут удивить разве что дикаря, — проворчал Чалхиз. В его голосе уже не чувствовалось прежней самоуверенности.

— Ты увидишь еще больше, — пообещал Теор. — Один из обитателей неба согласился явить вам свой божественный лик и строго предупредить, что недоволен вашим вторжением! Те, кто летает среди звезд, несут великую Силу, способную сокрушить…

Теор произнес целую речь, полную восхвалений жителей неба и скрытых угроз в адрес чужеземцев — так ему советовал Норлак. Чалхиз угрюмо слушал его, наклонив крупную голову и нервно перебирая ногами. Чувствовал он себя неуютно, а на лицах его спутников легко можно было прочесть нарастающий ужас.

— А теперь я включу передатчик и почтительно попрошу бога Марка поговорить с тобой, вождь, — заключил Теор и, победоносно взглянув на приободрившегося отца, подошел к металлическому кубу.

Это довольно громоздкое устройство было раз в десять больше распространенного в Солнечной системе передатчика типа «Земля-ЗВ», но иначе на Юпитере и быть не могло. И сейчас это было даже на пользу, поскольку произвело на чужаков впечатление необычайной мощи. Но сработает ли прибор?

Теор с важным видом включил тумблер на контрольной панели; пальцы его слегка дрожали.

— Я предупреждаю тебя, вождь, что жители неба не любят, когда их вызывают по таким пустякам, как визит каких-то чужеземцев, — продолжал нагнетать страсти Теор. — Я попрошу их показать живые картинки, но они могут разгневаться на меня за это. Стой тихо, пока я буду взывать к великим богам! — Он нажал кнопку вызова на своем переговорном диске. — Марк, — торжественно пропел он на общем языке, которому его научил землянин, — настал момент, когда ты должен вмешаться. Они здесь и изрядно напуганы. Ты готов?

Экран на кубе передатчика оставался темным.

— Марк, ты слышишь меня?

Пол дрожал от нетерпеливого перестука десятков ног. С вьющегося по потолку кустарника посыпались лепестки цветов.

— Марк, они ждут. Это я, Теор! Есть там кто-нибудь? Поторопитесь ответить, я очень прошу! Марк, или кто-нибудь из землян… Марк!..

Внезапно Чалхиз басисто замурлыкал — юпитериане так смеялись. Потом он демонстративно повернулся и вышел из зала. За ним бодро последовали его воины, обмениваясь ядовитыми репликами.

А Теор продолжал с отчаянием взывать к темному экрану:

— Марк! Почему ты не отвечаешь? Что случилось?..

Глава 4

А случилось вот что.

— Ты сошел с ума, — растерянно сказал Фрэзер.

— Нет, нет… — Пат Махони сидел на скамье и тяжело дышал. Рыжая прядь волос, влажная от пота, прилипла к его лбу. — Я видел… Это было в южном зале-В, около, главного входа… Я видел, как они ворвались… отряд разъяренных людей с бластерами в руках… Среди них шли Клем, Том, Мануэль и еще двое или трое наших… все с поднятыми руками… Они заметили меня, когда проходили мимо. «Беги! — крикнул Мануэль. — Они на стороне прежнего правительства!» Один из чужаков ударил его по голове… а офицер прицелился в меня и крикнул: «Стой! Именем закона — стой!» Я стоял недалеко от угла, за которым был коридор. Потихоньку пятясь, я сказал: «Чьего закона?» — «Правительства Соединенных Штатов!» — «У нас нет с ним проблем!»… И тогда офицер сказал: «Я имею в виду законное правительство, а не бунтарей». Он увидел, что я пытаюсь улизнуть, и заорал: «Стой — или я стреляю!» Но я мигом шмыгнул в коридор. Пуля тут же ударила в стену за моей спиной, но я уже бежал…

Фрэзер тяжело опустился в кресло. «Это невозможно, — тоскливо подумал он. — Этого просто не должно быть! Такие вещи случаются только в кино, но уж никак не в тихой, размеренной жизни колонистов».

Он вспомнил, что нечто подобное случилось в Калькутте, когда он проходил военную службу. Его полк был послан для подавления антиамериканского восстания. Когда на толпу направили огнеметы и люди стали вспыхивать как спички, его затошнило…

Или взять случай с профессором Хавторном. Он, Марк, тогда учился в колледже и был полон розово-голубых юношеских идеалов. Хавторн казался ему воплощением мудрости и доброты. Он был слишком стар, чтобы всерьез интересовать тайную полицию, и потому продолжал преподавать свою версию истории. Вместо того чтобы восхвалять мудрость президента Гарварда, он приводил в своих лекциях цитаты из Джефферсона, Гамильтона и Линкольна. Более того, он призывал студентов следовать их идеалам в жизни, а этого власть имущие вытерпеть уже не смогли. Как-то вечером на старика напали юные хулиганы — конечно, совершенно случайно, а на следующий день во дворе колледжа торжественно были сожжены его книги. Вскоре Хавторн умер от многочисленных ран, и ни одна газета не решилась опубликовать некролог.

Новый «истинно демократический» режим порой действовал и более гуманно. Однажды сотрудники ФБР арестовали молодого Ольсена прямо в его лаборатории, обвинив в распространении подрывных памфлетов. Через несколько недель Ольсен вернулся с разбухшими венами и затравленным взглядом. Карьера его закончилась, хотя и было доказано, что его арестовали по ошибке.

Однако этот случай был исключением из правил. Люди исчезали почти ежедневно, и о них никто ничего не слышал. Да и вспоминать о них мало кто решался, люди предпочитали в разговорах восхвалять мудрость и дальновидность президента и твердость его администрации. После таких бесед хотелось прополоскать рот…

Фрэзер встряхнулся, стараясь отогнать неприятные воспоминания. Нужно действовать, и, к счастью, он не чувствовал себя сейчас усталым. Что сказала ему Лори? «Потихоньку готовьтесь уйти из города…» Слишком поздно. Хотя… Но что произошло там, на Земле? Если бы восстание было подавлено, то вряд ли экипаж «Веги» вел бы себя подобным образом. Они взяли Клема, Тома и Мануэля… зачем? Да потому, что все трое были инженерами-связистами и могли сообщить на Землю о случившемся. Так-так… Солдаты с «Веги» могут прийти сюда каждую минуту. Надо действовать!

Марк вскочил с кресла и вышел в коридор. Вокруг было пусто и тихо.

— Выходи, Пат, — сказал он, обернувшись. — Если мы поторопимся, то можем захватить краулер и убежать из города. А пока я пойду соберу своих.

Пат молча кивнул и последовал за ним. Они вошли в грузовой лифт и поехали на первый этаж. Сердце Фрэзера бешено билось, на лице выступил пот. Если бы он рисковал только собой…

Внизу было полно народу. Просторное фойе гудело десятками голосов. Испуганные лица, заплаканные женщины.

— Эй, Марк! — позвал его один из мужчин. — Что произошло? Кое-кто говорит…

Фрэзер пожал плечами и стал осторожно, но решительно пробираться сквозь толпу к своей квартире.

Дверь оказалась закрытой.

— Господи, — с мольбой прошептал он, — если моих здесь нет… Тогда ты, Пат, уйдешь один…

Но, к счастью, дверь тут же распахнулась. Пятнадцатилетний Колин медленно опустил кресло, которое выразительно было поднято у него над головой.

— Отец! — с облегчением воскликнул он. — А я-то думал…

— Мать и Энн здесь? — не дав ему договорить, спросил Фрэзер и торопливо вошел в квартиру. Махони следовал за ним, словно тень. Захлопнув дверь, Марк крикнул: — Немедленно все одевайтесь! Ева, где ты?

Жена сразу же явилась из гостиной. Она была миниатюрной брюнеткой с нежными чертами лица и большими серыми глазами. Из-за ее спины выглядывала Энн с заплаканным лицом. Девочка родилась на Ганимеде десять земных лет назад и впервые в жизни столкнулась с такими серьезными неприятностями.

Всхлипнув, Ева обняла мужа.

— Как хорошо, что ты пришел, Марк… Я не знала, что делать. Хотела позвонить в космопорт, но телефон отключен…

Марк ласково погладил ее по руке — она была холодна, словно лед.

— Надо немедленно уходить из города, — тихо сказал он.

— Но… нас же могут убить! — вздрогнула Энн.

Фрэзер шлепнул ее по щеке. Он был зол, но все же сумел сдержаться и ровным голосом приказал:

— Одевайтесь, я кому говорю!

Жена и дети растерянно посмотрели друг на друга и покорно пошли к шкафам с одеждой. Фрэзер осмотрел свой запасной скафандр и указал на него Махони:

— Возьми его, Пат. Он великоват для тебя, но что поделать…

Ева стала нервно выдвигать ящики, не зная, что выбрать.

— Сейчас не время модничать, — недовольно заметил Фрэзер. — Возьми только то, что уместится в карманах скафандра. Да положи ты это платье!

Махони отвернулся, пока «Ева торопливо переодевалась. Фрэзер пристально смотрел на жену, ощущая — нет, не желание, сейчас не было на это времени, но память о желании, о прожитых вместе годах. Она отказалась от большего, чем он, прилетев на Ганимед: политика мало что значила для нее, и на Земле она могла сделать отличную карьеру. «Хорошая девочка», — ласково подумал он.

Фрэзер надел скафандр, предварительно тщательно осмотрев кислородные баллоны, емкость с водой, пояс с концентратами, энергобатареи и ранец с инструментами. Шлем он пока оставил открытым и не стал надевать рукавицы. Дело для него было привычным, поэтому он оделся раньше, чем остальные. Затем минуту или две он грустно оглядывал свою квартиру, отлично понимая, что может больше не вернуться сюда.

Она была стандартной и простой, подобно другим жилым помещениям в Авроре, но Ева сумела сделать ее уютной. Коробки с микрофильмами на книжных полках, незаконченная модель космолета, стоящая на столе Колина, шахматы рядом с коробкой сигар… Фрэзер всегда любил шахматы и покер. «Черт побери, сколько времени я угробил на все эти забавы», — с запоздалым раскаянием подумал он. Его взгляд скользнул по стене и остановился на большой фотографии, висевшей над кушеткой. Над морем с темной, почти фиолетовой водой бушевала метель из чаек. Но оно могло быть и другим, вспомнил Фрэзер. По ночам вода в заливе светилась. Можно было опустить руки в волны, плещущие о борта лодки, и зачерпнуть ладонями жидкое лунное серебро…

Отроческие годы Фрэзер провел на плавучей морской станции. Ее обитатели пасли стадо китов и собирали морские водоросли. Иногда станция уходила далеко в океан, и тогда перед ними открывался целый мир неизвестного… Персонал станции состоял из людей многих национальностей и жил, по сути дела, одной большой коммуной. Ни о тайной полиции, ни о доносах здесь и не слыхивали, и это впоследствии сказалось на дальнейшей судьбе Фрэзера. Он оказался слишком доверчивым и мягким, совершенно не приспособленным к жизни в большом и жестоком мире, где ни на кого нельзя было положиться. Только очутившись много позже на Ганимеде, он вновь вздохнул свободно — ему казалось, что он выбрался из душной субмарины на поверхность моря, на свежий, порывистый ветер…

— Марк, все готовы, — сказал Махони.

— Папа, а куда мы поедем? — смешно пробасил Колин. Мальчик изо всех сил пытался казаться невозмутимым, как и положено мужчинам.

Сердце Фрэзера мягко вздрогнуло. Колонисты, как правило, имели чудесных ребятишек — если те, конечно, выживали в тяжелых и непривычных для людей условиях.

— Мы поедем к одной из дальних станций, — ответил Фрэзер. — Мы не можем здесь оставаться: экипаж «Веги» состоит из гарвардистов, от которых можно ожидать любой пакости. Но им не удастся оккупировать весь Ганимед — просто людей не хватит. Спрячемся за хребтом Гленна, а там видно будет. А теперь пойдем. Пат, ты пойдешь, последним. Дети, если увидите солдат в голубых скафандрах, не вздумайте бежать. Они могут начать стрельбу.

Фрэзер вышел в коридор и некоторое время стоял прислушиваясь. Вокруг было тихо. Тогда он пошел в сторону гаража, моля Господа, чтобы краулеры не успели взять под охрану.

Свернув за очередной угол, он увидел астронавтов «Веги». Большой грузный мужчина в голубой униформе с белым поясом выразительно поднял бластер.

— Эй, приятель, ты куда направился? — спросил он настороженно.

Фрэзер замешкался. Вместо него ответила Ева. Очаровательно улыбнувшись, она пояснила:

— Простите, офицер, но мы возвращаемся домой.

— Хм-м-м… — недоверчиво пробурчал астронавт, но было заметно, что слово «офицер» ему, рядовому, доставило удовольствие.

— Мы недавно прибыли из поселения, что на равнине Маре. Ваш командир приказал нам вернуться домой и оставаться там, что мы и делаем.

— Ладно-ладно, идите… — неохотно сказал солдат.

Ева дернула мужа за рукав, и тот с окаменевшей улыбкой последовал за ней. Когда все вышли в соседний коридор, Махони присвистнул.

— Отличная работа, леди! Как вы сумели так ловко запудрить мозги этому парню?

— Все просто. Кто-то из офицеров должен находиться внутри здания и отдавать подобные команды, — ответила Ева. Ее губы дрожали от пережитого напряжения, и она крепко сжала их.

— Папа, — вмешалась Энн, — может быть, мы лучше..

— Заткнись, — строго сказал Колин и отвесил сестре подзатыльник.

Махони открыл дверь, за которой находился наклонный пандус. Аврора имела нулевой подземный этаж, на котором находились склады, гаражи, силовые установки и прочее. В лица им ударил сырой холодный ветер.

Когда Махони, шедший последним, вновь закрыл дверь, он увидел, что пар от его дыхания превращается в белый иней, который немедленно оседает на слабо светящихся стенах.

— Марк, а что мы будем делать, если они охраняют гаражи? — озабоченно спросил он.

Вместо ответа Фрэзер снял ранец и достал из него молоток и пару увесистых гаечных ключей.

— Возьми, Пат. И ты, Колин. Не Бог весть какое оружие, но все же лучше, чем ничего.

— Молоток против бластера? — запротестовала Ева.

— Если потребуется, мы будем драться чем угодно.

Конечно, Фрэзер не был суперменом из ковбойского боевика, и нервы его напряглись до предела. Но рядом с ним находились его дети, и он был готов защищать их до последнего.

— Энн, — сказал он, — можешь ты пойти вперед? Если встретишь охранника, заговори с ним. Отвлеки его внимание. Он не причинит тебе вреда, не бойся. Только бы он был один… — Фрэзер взял дочку за плечи и заглянул ей в глаза, которые так напоминали глаза Евы. — Ты смелая девочка, — добавил он, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

Даже через скафандр он почувствовал, как дрожат плечи Энн.

— О'кей, папа! — нарочито бодро сказала она и, чмокнув его в щеку, быстро пошла вперед.

Ева вцепилась в руку мужа, застывшими глазами провожая дочку. Выждав паузу, они двинулись вслед за Энн, стараясь не производить шума. Вскоре девочка подошла к повороту в коридор, ведущий к гаражу, и застыла на месте. Тут же послышался чей-то грубый голос:

— Эй, малышка! Что ты здесь делаешь?

— Я не могу найти папу, — заныла девочка и исчезла за поворотом. — Пожалуйста, дядя, помогите найти его!

Фрэзер махнул рукой Махони и Колину. Они осторожно дошли до угла. Энн все время истерически всхлипывала, не обращая внимания на окрики солдата, в голосе которого появились равнодушные нотки.

— Пора, — шепнул Фрэзер. — Бегите изо всех сил и бейте его чем и куда попало!

Он прыгнул к противоположной стене коридора и, мгновенно развернувшись, метнул молоток в стоявшего метрах в пяти от него охранника. Сразу же плечо пронзило резкой болью — он вывихнул его, когда играл в баскетбол в спортивном зале Авроры.

Солдат в голубом мундире согнулся пополам и рухнул на колени. На его лице застыло удивление. Бластер выпал из ослабевших рук. Он быстро стал приходить в себя, однако Махони был уже рядом. Схватив солдата за волосы, он несколько раз с силой ударил его головой о пол, а затем со злостью стал бить ногами, пока Фрэзер не остановил его. Энн стояла в стороне и с ужасом смотрела на лежащего ничком солдата. Фрэзер успокоил дочь, как мог. Сам того не желая, он пожалел астронавта. Это был молодой парень, наверняка попавший в переплет волей случая. Он не мог не выполнять приказов командира-фанатика, но стрелять в девочку, конечно же, не стал бы.

Колин поднял с пола бластер и встал рядом с Махони.

— Он сам напросился, папа! — воскликнул мальчик, потрясая оружием.

Фрэзер вдруг вспомнил парней, некогда до полусмерти избивших профессора Хавторна, и помрачнел.

— Нам надо идти, — встревоженно сказала Ева, озираясь по сторонам. — Здесь нас могут услышать…

Фрэзер кивнул и разрешил жене увести Энн. Они вышли в соседний коридор и вскоре оказались в обширном гараже, погруженном в полутьму. Эхо шагов звучно отражалось от стен. Краулеры стояли в ряд. Это были большие квадратные машины с гладким куполом, отлитым из прочнейшего металлопласта. Для передвижения использовались две альтернативные системы — колесная и шаговая. Мощные аккумуляторы на всех машинах было принято держать заряженными, а продуктовые отсеки — полными. Фрэзер открыл люк на ближайшем краулере и махнул рукой, приглашая свой небольшой отряд в салон. Потом уселся на место водителя и сразу же включил двигатель, чтобы разогрелся.

Через минуту машина плавно тронулась с места и направилась в сторону кессона. Когда дверь позади закрылась и воздух стал с шумом уходить из камеры, Фрэзер вытер пот со лба. «Мы все-таки сделали это!» — с изумлением подумал он, еще не до конца веря в удачу. Но особой радости не почувствовал — события последних часов слишком его измотали.

Словно поняв его состояние, Ева порылась в аптечке и протянула ему тонизирующую таблетку. Благодарно улыбнувшись, Фрэзер проглотил ее и закрыл глаза. Когда выходная дверь кессонной камеры открылась, он чувствовал себя совсем иным человеком — психостимулятор сработал на славу. Фрэзер ощущал себя могучим воином типа Конана-варвара, способным с одним мечом в руках разбросать целую армию врагов. Чувствительность его невероятно обострилась: даже не поворачивая головы, он ощущал каждое движение, каждый взгляд членов своего экипажа и одновременно — состояние всех агрегатов краулера. Он слился с окружающим миром, пророс в него каждым своим нервом, воспринимал его всей кожей…

Когда краулер выехал на равнину, ночь уже воцарилась в небе, расцветив его фейерверком разноцветных звезд. Среди них ледяным водопадом низвергался в бездну белесый поток Млечного Пути. Впереди, прямо по курсу, возвышалась черная вершина пика Гленна, над которой серебристой короной сияла Европа. Город остался позади, закрытый мягко фосфоресцирующим защитным куполом. Рядом с ним, словно рухнувшая на равнину луна, лежал-чудовищный шар крейсера, ощетинившийся стволами орудий. А на востоке, над иззубренной стеной скал, нависал чудовищный шар Юпитера, уже выплывавший на три четверти из-за горизонта.

Планета-гигант царила в небе. В диаметре она в пятнадцать раз превышала Луну, видимую с Земли, и была несравненно ярче. Ее поверхность оттенка темного янтаря перепоясывали полосы цвета меди, синего кобальта и малахита. Среди них тускло светился глаз Большого Красного Пятна, частично ушедшего на ночную сторону.

Фрэзер с трудом заставил себя оторваться от величественного зрелища, которым невозможно было пресытиться, и стал смотреть только вперед, крепко сжимая в руках руль. Каменная равнина, основу которой составляли вулканические породы, мягкими волнами уходила к гряде скал; ледяной панцирь над восточным хребтом пылал от переливов небесного цвета. Он напомнил Фрэзеру Тихий океан в ночи. «Почему я так мало обращал внимание там, на Земле?» — с неожиданной тоской подумал он.

Фрэзер повернул краулер в сторону хребта Гленна. Там, за расщелиной Шепарда, находилось множество одиночных поселений. В них жили в основном горняки, добывающие руду или лед на равнине Беркли.

— Дело идет не плохо, — сказал Фрэзер, не обнаружив погони. — Мы в безопасности, по крайней мере, на несколько часов.

Махони недоверчиво хмыкнул:

— В безопасности? Вряд ли, Марк, ведь разбойники вовсю хозяйничают в Авроре и скоро непременно займутся его окрестностями. Но в любом случае мы правильно сделали, убравшись из города.

Фрэзер кивнул и прибавил скорость, неотрывно следя За дорогой. Правда, дороги, как таковой, не существовало — по равнине в сторону скал была лишь прочерчена светящаяся линия, указывающая направление пути. До горизонта было рукой подать — на Ганимеде он был удален всего на две мили. Но машина могла скрыться из виду еще раньше, свернув налево, к кратеру Апачи. Да и изломанная стена скал, напоминавшая развалины древнего замка, отбрасывала длинную тень. Так что минут через двадцать о погоне можно было не думать.

Но в эту минуту интерком захрипел, прокашлялся и заорал:

— Эй, вы, в краулере! Стойте именем закона!

Фрэзер чертыхнулся и посмотрел на зеркало заднего обзора. Со стороны Авроры их нагонял точно такой же краулер. До него было не больше мили.

Он включил передатчик, не теряя хладнокровия — благодаря действию тонизирующей таблетки. Но из глубин его души уже стал выползать страх.

— Что вас тревожит, приятель? — насмешливо спросил он, нажимая на педаль газа до предела.

— Отлично знаете что! Мы нашли часового, на которого вы напали. В моей машине находится отряд вооруженных солдат. Немедленно остановитесь, иначе мы начнем стрелять!

Лицо Махони позеленело — впрочем, быть может, на него упал свет Юпитера. Он дерзко ответил:

— Ваш краулер не быстрее нашего, и к тому же мы лучше знаем местность. Так что поворачивайте оглобли, ребята, пока не сломали шеи в какой-нибудь расщелине — здесь их видимо-невидимо.

Что-то щелкнуло по защитному колпаку, заставив вздрогнуть, Еву и детей.

— Наши пули быстрее любой машины, предатель, — зло сказал командир отряда с «Веги». — И еще у нас есть тяжелые лазеры. Остановите краулер, иначе я сожгу вас, словно цыплят!

Фрэзер оглянулся и увидел ужас в глазах Энн.

Глава 5

Корабли наярров спустились по Брантору, вышли в залив Тимлан и поплыли на север. Стоя на верхней палубе, Теор смотрел поверх высоких серых волн на берег. Там двигалась сухопутная армия, состоящая в основном из фермеров. Копья со сверкающими ледяными наконечниками были наклонены вперед, а над ними развевались на несильном ветру знамена. Конница на форгарах, окутанная красно-рыжими облаками, следовала за флотилией, стараясь не отставать. Позади всех двигался тяжело груженный обоз. Колеса редко применялись на неровной, лишенной дорог юпитерианской поверхности — куда чаще здесь использовались своеобразные сани. Могучие шестиногие канниксы тащили за собой ящики. И оглобли, и ящики были изготовлены из стволов хоука — дерева, обладающего способностью плыть в воздухе при малейшем разогреве.

Топот ног канниксов доносился до Теора, словно отдаленный грохот множества барабанов, и смешивался со скрипом гребных колес и плеском волн.

— Хорошо, — сказал Теор, наслаждаясь величественным зрелищем. — Мы вновь в пути!

Его глаза скользнули чуть выше, и за лесом копий он увидел уходящую в бесконечную даль равнину Медалон, заросшую редким кустарником. Внезапно он вспомнил о своих близких — жене и полумуже, с которыми распрощался на рассвете. Теор редко говорил о них, однако они часто занимали его мысли, особенно супруга, которая сейчас носила его первенца…

Не без труда он отвлекся от несвоевременных мыслей и повернулся к стоящему рядом Норлаку:

— Мы должны сокрушить чужаков, другого выхода у нас нет. Полуотец, ты не до конца рассказал мне о своих наблюдениях за улунт-хазулами. Насколько, по-вашему, мы превосходим их в численности?

— От шестнадцати до шестидесяти четырех процентов, — без колебаний ответил Норлак. — Но пришельцы — прирожденные воины, а мы мирное племя.

Стоявший на капитанском мостике Элкор слышал эти слова, но никак не отреагировал на них. Обернувшись, он с гордым видом оглядел свою флотилию, состоящую из десяти эскадр. Заметив появившегося среди облаков вестового, он сделал ему знак рукой. Всадник тотчас натянул поводья, и форгар плавно спланировал на палубу.

— Скажи капитану «Клюва», чтобы корабли подтянулись друг к другу, — приказал он.

Вестовой В- тот же миг взмыл в небо.

— Зачем ты делаешь это? — ворчливо спросил Норлак. — Мы все равно не скоро прибудем в Орговер.

Вождь недовольно нахмурился.

— Нам нужна постоянная практика в выполнении военных маневров, — резко ответил он и отвернулся. Он терпеть не мог советов от подчиненных, особенно от полумужчин.

Гребные колеса, расположенные по бокам судна, медленно поворачивались с монотонным скрипом. Вращавшие их матросы сильно уставали после нескольких часов работы, поэтому вахта менялась довольно часто. Очередная смена запрягалась в длинные тяжи, а еле державшиеся на ногах матросы шли к корме, где и засыпали, стоя на ногах. Едва гребные колеса замедляли движение, корабль сразу начинал раскачиваться, но рулевой вновь выравнивал его и выходил на прежний курс.

Как было принято на Юпитере, все суда имели длинный корпус и относительно малое водоизмещение (хотя правильнее было бы сказать «аммиакоизмещение»). Морские волны на этой планете двигались на две трети быстрее, чем на Земле, поэтому весла здесь почти не применялись — гребные колеса действовали в этих условиях куда эффективнее. Наяррам был известен и парус, но они редко использовали его, так как ветер был обычно слабым.

Элкор вновь обернулся к своим родственникам и уже более спокойным тоном произнес:

— Мы слишком долго вели себя мирно, и теперь приходится за это расплачиваться. Приграничные патрули до сих пор легко отражали набеги дикарей, да и скалы Дикой Стены служили нам надежной защитой. Быть может, это не пошло нам на пользу. Если бы враг постоянно угрожал нашей стране, то каждый наярр был бы опытным воином.

— Это порочная логика, вождь, — недовольно поморщившись, возразил Норлак.

Теор не поддержал его. Отец был прав — относительно спокойная жизнь разнежила их, и это было опасно, поскольку ни на суше, ни на море война фактически никогда не прекращалась. И они, род Рива, всегда были в ряду лучших воинов племени наярров. Но все же призвание их состояло в другом. Рива всегда боролись — но не столько с живыми противниками, сколько с природными катаклизмами. Их магия и мастерство всегда были необходимы, если после обильных дождей поток разрушал дамбу, или на равнине внезапно вскрывалось жерло вулкана, или землетрясение грозило поглотить поселения в бездонных пропастях. Но руки Рива были привычны и к оружию — Теор вспомнил о многочисленных охотничьих экспедициях, в которых ему приходилось принимать участие. Бешеная скачка по степи, хлесткие удары ветвей кустарников, свист ветра над головой… И блеск копья, поднятого над головой в диком азарте погони! Он бывал во многих опасных переделках и не должен испугаться, когда встретится с врагом лицом к лицу!

С точки зрения земного мужчины, тревоги и сомнения Теора были излишне преувеличенными, кое-кто даже мог бы презрительно назвать его трусом. Дело в том, что Теор обладал лишь третью характерных признаков расы наярров. Он был индивидуальностью, со своим характером и сложившимся взглядом на жизнь — но все же в меньшей степени, чем это было типично для сильной половины рода хомо сапиенс. То, что его волновало, основывалось не столько на страхе смерти, сколько на обостренном чувстве несправедливости происходящего. Нападение чужаков, коренным образом изменившее мирную жизнь наярров, было случайностью, которой вполне могло и не быть — эта мысль потрясала Теора буквально до его биологических основ.

Матросы, тянувшие канаты гребных колес, затянули монотонную песню, смешавшуюся с острым запахом вспотевших тел и скрипом палубы:

— Предчувствую, что мы будем разбиты в бою, — тоскливо прошептал Норлак.

— Постараюсь, чтобы ты ошибся на этот раз, — холодно возразил Элкор.

Норлак явно нервничал. Подняв посох, он указал в сторону скрытого туманом берега.

— Равнина Медалон велика. Мы можем уйти от побережья и построить новый город…

— Бежать, даже не попытав счастья в бою? Более шестидесяти лет назад наши предки пришли сюда и завоевали страну. Сколько сил было потрачено на то, чтобы обжить эту дикую местность! И все это просто так отдать наглому врагу? Мы много потеряли из обычаев наших диких предков, но одно их ценное качество нам сейчас понадобится: лучше умереть в бою, чем сдаться!

Теор отошел от своих родителей, раздосадованный. Безусловно, полуотец прав, но ему не по душе было трусливое бегство.

Он спустился по сходням на главную палубу и пошел мимо застывших на месте фигур отдыхающих матросов. Его рука сама нашла черную коробочку, лежащую в кармане пояса, и включила ее в режиме воспроизведения — этот земной прибор мог служить и в качестве магнитофона. Тихо зазвучала мелодия одной сентиментальной баллады, известной с детства каждому наярру. Никто из дремлющих моряков не обратил на это внимания.

— Теор!

От неожиданности он выронил коробку на палубу.

— Теор, это Марк. Ты слышишь меня?

Он поспешно включил переговорный диск, висящий на груди.

— С тобой все в порядке? — зазвучал встревоженный голос Фрэзера.

— Да, да! — лихорадочно воскликнул Теор. Впрочем, чувство самообладания быстро вернулось к нему, и после паузы он заговорил куда спокойнее, чем сам ожидал: — Как твои дела, Марк?

Через минуту с Ганимеда пришел ответ.

— Все хорошо, — довольно мрачным голосом ответил Марк.

— Что с тобой случилось, брат? Почему ты не ответил на мой срочный вызов, как мы договаривались?

— Прошу прощения, Теор. В тот момент мне пришлось спасать свою жизнь… Но-что произошло, когда я не ответил?

— Я привел улунт-хазулов в Дом Оракула и попытался испугать их, вызвав тебя. Но ты не отозвался, и чужаки вдоволь поиздевались над моими угрозами. Теперь у нас нет другого выхода, кроме как попытаться разбить их головной отряд, прежде чем враги высадятся на берег. Я сейчас нахожусь на борту корабля.

— Вот как? Выходит, вы можете воевать и на море?

— Да. Но чужаки наверняка разделят свои силы, а потому мы выслали навстречу им свой отряд и по суше. Мы имеем заметное преимущество в численности, но улунт-хазулы превосходят нас в росте, да и в боевом искусстве.

— Погоди, Теор, есть шанс не доводить дело до драки. Главный передатчик на Авроре в любой момент может передать мое послание с угрозой, записанное на пленку. Так что, если вы встретитесь с чужаками в ближайшее время…

— Боюсь, что уже поздно. У нас нет теперь другого пути, как бороться и победить. — Теор помолчал и озабоченно спросил: — Но что произошло у вас, на Ганимеде?

— Хм… ничего приятного. Ты помнишь мой рассказ о том, как было свергнуто прежнее правительство моей страны?

— Конечно. Я часто пытался это понять, но так и не смог. Как могли эти люди держаться за власть, зная, что большинство населения их не поддерживает? Уму непостижимо.

— Видишь ли, большинство прежних правителей полагали, что они приносят стране огромную пользу. Может быть, частично они и были правы. Дело здесь в другом — они решили, что свободой можно пожертвовать ради безопасности. Многие же, в том числе и я, считают иначе.

— Я не совсем понимаю значение твоих слов, Марк. Но продолжай, я тебя слушаю.

— Все произошло неожиданно. На Ганимед сел военный корабль. Мы полагали, что он прибыл с дружескими целями, однако экипаж напал на нас и обманом завладел Авророй. Оказалось, что эти люди поддерживают свергнутый режим. Мы не знаем, какова сейчас на Земле ситуация, поскольку связи с ней пока нет. Быть может, там разгорелась война и восстание подавлено. Но я решил, что не буду служить сторонникам тирании, и с помощью друга захватил краулер. Вместе со своей семьей я сбежал из города и направился в горы.

— Ах так… — сказал Теор, когда землянин сделал паузу. — «А ведь я тоже мог бы сбежать», — подумал он, но тут же с негодованием отбросил эту мысль. — Но постой, Марк, ведь ты же не раз говорил, что ваша раса не может жить на Ганимеде без искусственной среды, которая может быть создана только в закрытом колпаком городе!

— Верно. Но за хребтом находится немало небольших поселков и даже отдельных домов, тоже закрытых куполами. К сожалению, враги заметили наше исчезновение и послали за нами в погоню другую машину с вооруженными людьми. Когда мы отказались остановиться, они начали стрелять. Мынадели скафандры и продолжали двигаться в сторону гор. Ну и гонка это была, Теор! Кабина получила несколько пробоин, и весь воздух из нее мгновенно улетучился. Мы лавировали по равнине, прячась в каждой встречной тени, уворачиваясь от пуль. Если бы не наш опыт ездить по поверхности Ганимеда, которого не имели наши враги, то мы бы никогда не спаслись. Мы успешно проскочили проход в горах и передали сигнал бедствия. В этот момент наш краулер был поврежден прицельными выстрелами. Мы покинули его и пошли пешком. Вскоре мы нашли пещеру и спрятались в ней, заняв круговую оборону. У нас была пара ружей, так что мы могли некоторое время продержаться. Но помощь пришла не скоро, да и справиться с врагами оказалось непросто.

— Хм… разве у поселенцев за горами не хватает оружия?

— Оно у них есть. Но солдаты с военного корабля были вооружены дальнобойными лазерами, у которых радиус действия в два раза больше, чем у наших ружей. Нас вполне могли убить, но один поселенец по имени Хоши со своими сыновьями спас нас. Он привел нас к себе домой, откуда я сейчас и говорю. Было непросто соединить мой передатчик с ближайшей релейной линией… Впрочем, это неважно. Я связался с тобой, как только смог. Теор, я очень сожалею, что опоздал.

Его голос дрогнул.

— Ты молчал несколько дней, — сухо сказал Теор. — Неужели все эти события происходили так долго?

— Н-нет… Хотя в тот момент, когда мне нужно было сыграть роль грозного Оракула, я находился в пещере. А затем… честно говоря, я некоторое время приходил в себя после всего происшедшего. Но теперь, когда наша связь восстановлена, я предлагаю обсудить план контрудара.

— Думаешь, это возможно? — с надеждой спросил Теор.

— Не уверен, но попробовать стоит. Подожди, я сейчас соберусь с мыслями… Должен же быть выход из положения, в которое попало твое племя, Теор! — Землянин замолчал.

Теор подошел к борту и стал вглядываться в глубокую тьму, дарящую на севере. Холодный ветер, несущий брызги аммиака, бил ему в лицо. Корабль качало. Теор покрепче уперся ногами в палубу, чтобы не упасть.

«Так уж случилось, Марк, что наши беды обрушились на нас в одни и те же дни, — подумал он. — Нам обоим предстоит драться, и я очень надеюсь на твою помощь. Кто знает, быть может, и я чем-то сумею тебе помочь».

Глава 6

Таких просторных комнат, как эта, в Авроре не было. Стены, отделанные неотшлифованным камнем, каменная мебель. На креслах и диванах лежали мягкие подушки, искусно расшитые женой хозяина дома. Окном служил круглый иллюминатор, снятый с разбитого космолета. Из него открывался впечатляющий вид на север. Равнина, лежащая внизу, была окутана мглой, на которой черными пятнами выделялись метеоритные кратеры. Вдали на сотни футов простиралась ледяная равнина Беркли, расцвеченная желто-зеленым светом заходящего Юпитера.

Рядом с домом находилась шахта Хоши — решетчатый кран и железный навес, защищавший оборудование от мелких метеоритов. На фантастическом фоне пейзажа Ганимеда земное оборудование выглядело жалким и более чем неуместным.

Впрочем, сам Хоши этого, казалось, не замечал. Он выглядел, как всегда, бодрым и энергичным. Допив кофе, он поднялся с кресла и пружинистым шагом направился к телевизору.

— Пора послушать, что скажет наш новый друг адмирал Свейн, — с усмешкой сказал он, щелкнув выключателем.

— Ха, — буркнул Том, старший из пяти сыновей. — Я не поверю ему, даже если он скажет, который час.

— О, нашему вояке можно верить! — возразил Махони. — Я знаю эту породу людей: они словно из камня вытесаны.

Один из младших внуков Хоши начал вопить, и мать тут же бросилась утешать его. Немедленно вокруг них собрались все женщины в доме, кроме Евы, засыпая молодую мать советами, как лучше всего успокоить ребенка. Скорее всего, они просто боялись услышать неприятные новости. Мужчины же уселись напротив телевизора. Колин Фрэзер был среди них, но старался держаться поближе к отцу.

Экран был пуст. Махони не удержался и первым нарушил напряженное молчание.

— А этот Свейн парень не промах! — с натужной улыбкой сказал он. — Одним своим присутствием он сделал из нас конформистов. И то же самое сделает на каждой луне, где высадится его банда головорезов. А что будет, когда он раскроет рот? Глядишь, мы сразу же станем сторонниками президента Гарварда, чтоб ему гореть в адском огне!

Никто не среагировал на его шутку. Махони вздохнул и пожал плечами.

— Да, ребята, весельчак из меня никудышный. Но комедия, похоже, будет здесь разыграна славная…

Фрэзер крутил в руках трубку, нервно поглаживая ее пальцами. Ему чертовски хотелось закурить, но он сдерживался.

Наконец на экране появилось лицо Лоррейн Власек.

«Я уполномочена сделать важное заявление, — чуть хриплым голосом сказала она. — В первую очередь я обращаюсь к гражданскому населению системы Юпитера — а это практически каждый из вас. Предупреждаю, вам не понравится то, что вы услышите, — но в интересах ваших семей прошу набраться терпения. Хотим мы того или нет, но мы должны в этот ответственный момент истории следовать за нашими законно выбранными лидерами».

— Великий Боже! — взорвался Махони. — Я знал, что Лори сторонница Гарварда, но не думал, что она окажется предательницей.

Фрэзер покачал головой. Ему было тошно, как никогда.

— Лори способна и не на такое, — сказал он. — Она же самая настоящая фанатичка.

Ева успокаивающе погладила его по плечу.

— Может быть, у нее не было выбора, — мягко сказала она. — Крейсер мог разрушить Аврору огнем своих орудий — разве не так?

— Помолчите, пожалуйста! — раздраженно воскликнул Хоши.

«… командиру «Веги», адмиралу Лионелу Свейну».

Лицо Лоррейн исчезло с экрана. Вместо нее появилось изображение худого, даже хрупкого мужчины, с красиво посаженной седой головой и холодным взглядом голубых глаз, таким же жестоким, как библейская небесная твердь. Он был одет в темно-синюю адмиральскую форму с золотыми погонами, на груди сияли ордена и медали.

«Мои собратья американцы! — неожиданно бархатным голосом произнес он. — Я пришел к вам в черный час нашей страны. Вновь пламя войны охватило Соединенные Штаты, вновь брат пошел на брата, как это было некогда в годы Гражданской войны. И вновь ничто не сможет спасти нашу великую державу, кроме мужества и мудрости Линкольна и железной воли Гранта».

— Когда этот дуралей вернется домой, к своей мамочке? — тихо спросил Колин.

Отец укоризненно посмотрел на него и подумал: «Хороший он все-таки парень! Уже разбирается, что к чему. Мне для этого потребовалось полжизни…»

«…но сейчас опасность велика, как никогда, — продолжал вещать адмирал, сверля зрителей ледяными глазами-буравчиками. — Вы знаете, каких трудов стоило Соединенным Штатам победить в последней ядерной войне и как часто они были на грани полного уничтожения. Не прояви наш народ в то время всей своей преданности, мужества и силы воли, от нашей страны не осталось бы ничего, кроме выжженной радиоактивной пустыни. Но мы выстояли и тем спасли весь мир. Сам Господь вручил нам оливковую ветвь и велел сохранять мир и спокойствие на Земле. И наше правительство взяло на себя тяжелое бремя хранителей человечества. Мы были вынуждены отказать другим государствам, даже нашим ближайшим союзникам, в праве на суверенитет — иначе демон ядерной войны мог где-нибудь вновь вырваться на волю. Все мы выросли в этом суровом, но прочном мире, и ваши дети — тоже. Разве мы не были счастливы все эти годы? Неужто вы хотели бы, чтобы война вновь раскинула над нами свои черные крылья?

Уверен, что нет. Снова и снова американский народ от чистого сердца повторял вслед за своим правительством: мир, безопасность и мудрое руководство Землей. Разве президент Гарвард не отменил устаревшую систему периодического переизбрания всех ветвей власти? Конгресс, имеющий отныне лишь совещательный голос, от имени наций предложил Гарварду пожизненно занимать пост президента — разве не в этом проявились новые черты нашей демократии?

Но вы знаете и о другом: о банде изменников, живших среди нас. Согретая на груди Америки, эта ядовитая змея коварно ужалила ее. Долгие годы Сэм Халл, поддерживаемый иностранными спецслужбами, собирал свои темные силы из всякого отребья, из отбросов общества. На деньги наших заклятых врагов он построил на Луне тайные базы, где готовил штурмовые отряды из числа самых отъявленных головорезов. И вот настал час, когда эта орда обрушилась на нашу многострадальную страну. Вражеские корабли сели на наших полях, кованые башмаки стали топтать нивы, на мирных улицах городов начали рваться снаряды. Наше руководство обратилось за помощью к мировому сообществу, но недавние союзники отвернулись от нас в трудный час, в который раз проявив неблагодарность за все, что сделала Америка для дела мира. Но еще хуже, что оболваненная вражеской пропагандой определенная часть наших граждан встала под пиратский флаг Сэма Халла. Остальные были пассивны, старались не высовывать носа из дому — словно их шкуры дороже, чем судьба страны! Бунтари имели новое оружие, которое давало им заметное преимущество. А наш президент Гарвард был слишком гуманным человеком, чтобы применять против врагов ядерное оружие».

«Хм, что-то это мало похоже на то, что я слышал до того, как Землю экранировало Солнце, — подумал Фрэзер. — Гарвард, судя по всему, все-таки хотел сбросить на восставших ядерные бомбы, но у тех они тоже имелись. Президент дрогнул — ведь война могла погубить все и всех. Только перед самым концом, когда его поражение стало очевидным, Гарвард приказал нанести ядерный удар— и один из офицеров охраны застрелил подлеца».

Лицо Свейна болезненно дернулось.

«Вы слышали о трагическом финале, — тихо сказал он. — Сейчас предатели торжествуют. Они заняли Вашингтон. Их агенты по всей стране охотятся за мужественными людьми из службы безопасности, преследуя их словно бешеных псов. Новая законодательная власть начала с разрушения основ нашей демократии, которая основывалась на жестоком, но справедливом порядке. Генералы, пришедшие в Пентагон, стали распускать нашу победоносную армию, оплот мира на планете. Дипломаты-изменники ведут переговоры о создании новой, коллективной системы безопасности. Я могу дать этому иное название — коллективное предательство и безумие. Война научила нас не верить даже ближайшим союзникам; уроки бунта говорят о том, что мы не должны доверять даже собственному народу.

Это безумие должно быть остановлено! Ради спасения будущего человеческой расы правительство изменника Сэма Халла необходимо низвергнуть, и мир по-американски вновь воцарится на планете».

Адмирал Свейн сделал паузу. Его глаза блестели от возбуждения, губы дрожали. Да, это был безумец, но опасный и волевой безумец.

— Неужели он на самом деле верит во все это? — недоуменно спросил Фрэзер.

Хоши кивнул:

— Угу. И это хуже всего…

Свейн положил локти на стол и нагнулся, словно хотел нырнуть в экран. Бархатные нотки исчезли из его голоса, он стал сухим и бесстрастным.

«Вы, конечно, задаетесь вопросом, как мой корабль сумел пройти через этот кошмар. Я буду откровенен с вами, друзья. И очень надеюсь на вашу помощь, а потому не желаю ничего от вас скрывать.

«Вега» была на патрулировании, когда в стране начались первые беспорядки. Мы получили приказ искать вражеские орбитальные станции. Это могло, бы изменить баланс сил в нашу пользу, но мы их, к сожалению, не нашли. Затем мы вернулись к Земле. Восстание было в самом разгаре. Сесть на планету наш крейсер не мог — он не рассчитан на такое сильное гравитационное поле и рассыпался бы под собственным весом. Стрелять с орбиты ядерными зарядами мы не могли по двум причинам. Во-первых, правительство Америки не хотело, как я уже говорил, гибели миллионов невинных людей. Во-вторых, этих зарядов попросту не было — в мирное время патрульным крейсерам запрещалось нести ядерные боеголовки на борту. Мы пытались перевооружиться на лунной базе, но ее в первый же день заняли восставшие.

А затем пришла весть о капитуляции правительства. Всем кораблям и подразделениям военно-космических сил было приказано вернуться назад для демобилизации. Я посоветовался с экипажем. Мои люди высказались за лояльность прежним, законным властям. Они были готовы бороться, если командиры поведут их в бой. И я рад доложить вам, что ни один из моих офицеров не дрогнул.

Итак, друзья — а я надеюсь, что мы будем хорошими, Добрыми друзьями, — я рассказал вам всю правду. Возникает естественный вопрос — а что делать теперь? Разве может один крейсер повернуть ход истории вспять?

Да, может, и в этом состоит мой план. Ганимед — это не только грандиозная исследовательская станция, но и мощное производство. На ваших шахтах добывается ядерное сырье, вы имеете установки по его обогащению. Стало быть, вы имеете исходные компоненты для производства атомной бомбы.

От имени законного руководства Соединенных Штатов мы оккупируем Ганимед, и Аврору в том числе. Скоро Земля вновь станет доступна для радиоконтактов. Бандиты в Вашингтоне немедленно свяжутся с вами и узнают, что здесь все идет хорошо и вы не нуждаетесь в ближайшее время ни в каких поставках. Надеюсь, вам поверят. Но даже если этого не произойдет, вряд ли Сэм Халл будет заниматься организацией дорогостоящей экспедиции на Юпитер — у него сейчас хватает дел на Земле. Если разведывательный корабль все же приблизится к системе Юпитера, наши орбитальные шлюпки издалека обнаружат его и уничтожат залпом ракет. На Земле наверняка предпочтут решить, что эта гибель была случайной.

Действуя сообща, мы сумеем сохранить изолированность системы Юпитера на ближайшие три месяца. За это время мы сможем создать ядерное оружие, в котором остро нуждаемся. Затем мы разрушим ваш главный передатчик — надеюсь, вы понимаете, что это необходимо, — и на предельной скорости направимся к Земле.

Со своим новым оружием «Вега» сумеет несколькими внезапными ударами разрушить основные космодромы на Земле, а также уничтожить любой напавший на нее космолет. И тогда, завоевав первенство в космосе, я смогу предъявить ультиматум представителям из Белого дома. Под угрозой немедленного уничтожения я потребую от бунтарей сложить оружие.

Надеюсь, эти безумцы поймут всю безнадежность сопротивления. Если же они начнут военные действия, то мы, увы, с болью в сердце должны будем нанести ракетный удар по Земле. Но я не верю, что до этого дойдет. Народ наверняка поднимется и свергнет предателей. Лояльные прежнему режиму люди сейчас молчат, но при нашем содействии они восстановят прежний закон и порядок. Тогда мы выполним то, что требовала от нас воинская честь и присяга. И вы, колонисты, покроете себя славой — ведь именно вашими руками будет коваться грядущая победа. Гарантируем вам — система Юпитера будет цвести, как райский сад! Благодарное человечество не пожалеет для вас никаких средств.

Но не сделайте сейчас ошибки! На войне как на войне, и предателей мы щадить не будем. Несколько ваших сограждан уже сбежали из города. Они убили семь человек из экипажа «Веги». Обещаю — никто из преступников не избежит суровой кары! С этой минуты любое проявление нелояльности к экипажу «Веги» будет караться с предельной жестокостью. Вы, колонисты, отныне считаетесь солдатами армии освобождения Америки. Напоминаю: даже без ядерного оружия мы способны уничтожить все живое на любой из ваших лун.

Молю Господа, чтобы нам не пришлось прибегать к этой крайней мере. Надеюсь, что вы будете действовать плечом к плечу с мужественным экипажем «Веги». Да здравствует Америка!»

Камера еще минуту задержалась на Свейне, а затем переместилась на стоящий рядом звездно-полосатый флаг. Торжественно зазвучал гимн.

Вскоре на экране вновь появилось лицо Лоррейн Власек.

«Вы прослушали обращение адмирала Свейна ко всем колонистам системы Юпитера, — сказала она. На ее лице нельзя было прочесть никаких эмоций, девушка казалась неестественно спокойной. — Как временно исполняющая обязанности руководителя колонии, я хочу пояснить, что нам надо конкретно делать в этот критический…»

Хоши вскочил и выключил телевизор.

— Я включил запись, — сказал он, услышав протестующий возглас Махони. — Позже мы узнаем, что нам хотела поведать эта милая дама — сейчас слушать я больше не в состоянии. С души воротит от одного вида этих лицемеров…

— Эти люди — безумцы, — прошептала Ева, потирая дрожащими пальцами побледневшее лицо. — Один корабль против всей Земли! Они обречены…

— Да, они безумцы, — согласился Фрэзер. — Но они могут многих заразить чумой фанатизма. Ситуация на Земле будет неопределенной еще несколько месяцев, пока новое руководство Америки не встанет твердо на ноги. Если поднимется новое восстание, то паники не избежать. Вы понимаете, что может сделать «Вега» с помощью нескольких боеголовок? Тысячи мегатонн, взорванные в атмосфере, могут размолоть в пыль миллионы квадратных миль.

— Это верно, — вздохнул Хоши. — Даже если Свейн промахнется, от страны все равно останется немногое… И тогда будьте уверены — найдутся страны, которые отведут душу на том, что уцелеет.

— Но тогда план адмирала становится бессмысленным! — запротестовал Махони. — В любом случае нашей стране грозит Ужасный конец.

— Людей этого сорта невозможно переубедить, — заметил Хоши. — Они всех ненавидят и все готовы принести в жертву.

— Приятно слышать, — с сардонической улыбкой сказал Фрэзер. — Особенно, если мы — часть этих всех. Нет, ребята, надо сделать все, чтобы миляга Свейн сломал себе шею именно здесь, на Ганимеде.

— Другого выхода нет, — согласился Хоши. — Я думаю, после такой пламенной речи адмирал лишился последних потенциальных сторонников в нашей колонии. Впрочем, сие еще неизвестно…

Он начал расхаживать взад-вперед по комнате, заложив руки за спину. Все молча следили за ним. «Хорошо, что у нас хоть нашелся лидер, — с облегчением подумал Фрэзер. — Я для этой роли не гожусь…»

— Вот что я предлагаю, — после долгой паузы сказал Хоши. — Мы можем рассчитывать, по крайней мере, на несколько сотен парней из дальних поселений. Краулеров у нас тоже хватит. Мы наметим несколько мест сбора и колоннами с разных направлений двинемся на Аврору. Если повезет, то мы успеем сделать это до окончания затмения.

— И что вы собираетесь противопоставить пушкам «Веги»? — с сомнением спросил Махони.

— Разве мы плохо поработали в проходе Шепарда? — ответил вопросом на вопрос Том.

— Верно, сынок, — улыбнулся Хоши. — Ружья в умелых руках — тоже сила. К тому же кое-что из нашего промышленного арсенала вполне можно использовать для боя на близкой дистанции… У нас вряд ли были бы шансы одолеть регулярные войска, но экипаж «Веги» состоит в основном из обычных астронавтов. Нас гораздо больше. Конечно, крейсер может уничтожить краулеры огнем своих орудий, но не думаю, что многие из них можно снять и установить на вездеходах. Зато мы устроим для них веселенький фейерверк! Нам понадобится всего лишь несколько сотен фунтов торденита. Мы разместим его под посадочными опорами, и…

— И корабль взлетит раньше, чем мы приблизимся к нему, — покачал головой Фрэзер.

— Хм… это действительно проблема. Но вряд ли у «Веги» есть шансы удрать вовремя. Горизонт здесь недалек, равнина изобилует трещинами, скалами и кратерами, и мы знаем ее как свои пять пальцев. Когда мы появимся, они не успеют поднять в небо такую махину. Взлет крейсера — не такая простая штука, Фрэзер, как тебе кажется. Одного пилота здесь мало, нужна слаженная работа десятков членов экипажа. А у них сейчас в Авроре хватает работы! Конечно, наши гости не должны ни о чем подозревать, но мы уж постараемся их попусту не тревожить. Я думаю, Свейн все-таки рискнет послать патрули сюда, за хребет. Но сам знаешь: чтобы здесь все прочесать как следует, потребуются недели. А их мы Свейну не дадим! Краулеры же с «Веги» мы до поры до времени уничтожать не станем, а будем попросту валять дурака. Мы им устроим такую радиоперекличку — пальчики оближешь! — Хоши расхохотался, с довольным видом потирая руки. — Ладно, поговорили и хватит на сегодня. Эй, мать, разве не видишь, что гости проголодались?

Пока женщины накрывали на стол, Колин подошел к отцу и хмуро спросил:

— Что-то не нравится мне эта затея с радиоигрой, папа. Как бы кто-нибудь не проболтался и не перехитрил сам себя…

— Не бойся, сынок, — уверенно ответил Фрэзер, потрепав мальчика по вихрастой голове. — Пограничные жители — парни не промах. Среди колонистов неженок вообще нет, но они даже среди нас выделяются своей цепкостью и смекалкой. Не случайно они отказались жить в благоустроенном городе, а предпочли построить дома здесь, за горами. Такие люди некогда осваивали Клондайк, им никакой адмирал Свейн не страшен… Кстати, тебе-то об этом беспокоиться в любом случае не стоит. Ты останешься здесь.

— Черт побери!

— «Черт побери, сэр», — поправил его Фрэзер. — Будь всегда вежлив, сынок. И не злись — кто-то должен позаботиться о матери и Энн, верно? Я не могу — значит, остаешься ты.

Колин хмуро кивнул.

«Черт побери, но я завидую тебе, — подумал Фрэзер, безмятежно улыбаясь. — Я вовсе не герой, сынок, но сейчас об этом лучше не заикаться…»

Глава 7

Том Хоши посмотрел на обзорный экран краулера и остановил машину.

— Прибыли, — хрипло сказал он.

Фрэзер взглянул на часы.

— Не слишком-то быстро. — Его сердце бешено стучало, во рту неприятно пересохло, но самообладания он не потерял. — Ничего, ребята, мы доберемся до «Веги» как раз через час после того, как начнется затмение.

В салоне вместе с ним находились все пятеро братьев Хоши. Они казались спокойными — ведь план нападения на крейсер придумал отец, которому они свято верили. Без лишних слов они надели шлемы и взвалили на плечи тюки со взрывчаткой. Фрэзер терпеливо ожидал, когда из кабины краулера будет выкачан воздух, но Том Хоши резким ударом распахнул дверь раньше времени. Воздух белым облачком вырвался наружу и растворился среди звездного неба. Том спрыгнул на землю, за ним поспешно последовали остальные.

Перед ними поднималась отвесная стена расщелины Данте. Расщелина была столь широка, что другой ее край лежал ниже горизонта. Над ней темной громадой нависал Юпитер, окаймленный золотистой полоской света. Солнце уже почти коснулось края гигантской планеты — до начала затмения остались считанные минуты. Тьма постепенно окутывала все вокруг, а здесь, на дне расщелины, она уже вступила в свои права. Фрэзер не мог ничего разглядеть кругом, кроме лучей нерассеивающегося света из фонарей. Люди из его отряда также покинули краулеры и, негромко переговариваясь, готовились к предстоящему марш-броску. Все-таки удивительно, как они смогли пройти такой путь по дну расщелины, подумал Фрэзер. И все благодаря Тому Хоши, который каким-то образом обнаруживал впереди трещины, невидимые даже на экране локатора.

Словно читая мысли, Том довольным голосом произнес:

— Эй, ребята, я думаю, для астронавтов с «Веги» окажется приятным сюрпризом, когда мы вдруг появимся из расщелины прямо перед их носом! Я так поведу вас между трещинами и кратерами, что нам и пули будут не страшны.

Фрэзер с сомнением покачал головой. В одном Том был прав — другого пути подобраться незамеченными к «Веге» с этого направления не было. План Сэма Хоши состоял в том, что отряды колонистов должны максимально использовать все изгибы и возвышенности местности и появиться на виду только в сотне метров от крейсера. Но враги могли послать на равнину патрули, поэтому было решено последний этап преодолеть пешком, рассредоточившись на местности.

«Все продумано замечательно, — кисло подумал Фрэзер. — Сэм Хоши мог бы стать хорошим генералом. Одно неясно — зачем я влез в это опасное дело? Из меня-то даже толковый солдат не получится, это я знаю по службе в армии. Конечно, в космолетах я разбираюсь лучше многих колонистов.

Могу подсказать, куда заложить под «Вегу» взрывчатку, чтобы причинить ей как можно больший ущерб — но я не единственный, кто может сделать это. Борьба за свободу Соединенных Штатов, за свержение тирании — увы, для меня все это лишь красивые лозунги. За Еву драться я готов, а за детишек — даже рвать врагов зубами, но насколько пойдет им на пользу то, что я сейчас делаю? Эх, до чего мне сейчас нужны стимулирующие таблетки…»

Но нет, наркотические вещества в бою — плохие помощники. Ничто, кроме мужества всех до единого колонистов, не могло помочь, пока Аврора находилась в руках врагов.

— Говорит Том Хоши, — раздался знакомый молодой голос. — Все слышат меня? Дальше идем пешком, как индейцы по военной тропе. Светите фонарями только вниз, стараясь все время видеть ноги впередиидущего. Ну, с Богом!

Фрэзер последовал за ним. Камни хрустели под его башмаками. Вскоре они подошли к пологому склону и начали подъем, обходя крупные обломки разрушенных скал. Низкая гравитация Ганимеда помогала преодолеть препятствия куда легче, чем казалось на первый взгляд. Но Фрэзер скоро устал, дыхание его стало прерывистым, скафандр быстро наполнился испарениями, с которыми очистительные фильтры не успевали справляться. Ориентироваться в полной темноте было нелегко, стрелка радиокурса то и дело норовила прыгнуть в сторону. Когда Фрэзер поднялся на край расщелины, ноги его дрожали от напряжения. Он уселся на первый попавшийся камень, чтобы отдохнуть.

Один за другим члены его отряда появлялись на равнине. Жидкий солнечный свет едва позволял различить их лица. Том Хоши размеренно считал: «…пятьдесят девять, шестьдесят… шестьдесят один… Так, большинство уже здесь. Пошли дальше».

Отряд направился на север через сине-черную лавовую равнину. Том Хоши уверенно вел людей от кратера к кратеру, стараясь держаться в тени их иззубренных валов. Однако риск оказаться замеченными с крейсера был все же велик. Фрэзер вскоре вошел в размеренный ритм движения извилистой цепочки людей, ощущая невидимую силу, которая словно толкала его в спину, не давая сбиться с шага. Шедший впереди Пат Махони внезапно обернулся и с насмешкой спросил:

— Ну что, герой, трусишь? В хороший же переплет мы попали, верно?

Фрэзер хрипло ответил:

— Пат, будь другом, напомни мне, чтобы я после боя пристрелил тебя за эти слова. Договорились?

— Извини, Марк. Просто я немного нервничаю. А хорошо бы одним ударом вогнать этот железный мячик прямо в ворота ада. Я с детства любил ломать дорогие игрушки.

Фрэзер промолчал. «А вот я давно, лет уже тридцать, как вырос из таких примитивных желаний», — подумал он. На океанской станции, где он вырос, как-то не было принято среди ребят действовать по принципу: круши все подряд! Может быть, потому, что последствия таких шуток вдали от берега могли оказаться весьма плачевными… Но, очутившись на материке, он вдруг с изумлением обнаружил, что многие люди, в том числе и взрослые, более чем агрессивны. И агрессивным, настроенным на вечную борьбу, был весь большой мир. «Может быть, это совершенно естественно, и не. они, а я — ошибка природы?» — с грустью подумал Фрэзер.

И он стал размышлять об этом — может быть, просто потому, что не хотел думать о предстоящем бое. Вскоре все вокруг внезапно потемнело — это солнце наконец зашло за диск Юпитера. Звезды сразу засияли ярче, и равнина покрылась призрачно-серым покрывалом. На небе легко можно было разглядеть планеты, очерченные красноватым ободком атмосферы. Затмение должно было продлиться часа три, и за это время Сэм Хоши планировал завершить операцию по захвату крейсера. Фрэзер взглянул на темную массу Юпитера и подумал: интересно, а как воспринимает наступившую ночь Теор? Что-то он рассказывал об этом, но сейчас Фрэзер ничего не мог толком вспомнить.

— Мы уже близко! — зазвучал в шлеме чей-то знакомый голос. — Видите впереди башню главного передатчика?

Фрэзер посмотрел в сторону Авроры и увидел шпиль, уходящий прямо в облако Млечного Пути. На равнине не было заметно никаких признаков присутствия людей. Он подумал с тревогой: а успеет ли отряд Сэма Хоши прийти вовремя?

— Теперь мы должны рассредоточиться, — снова раздался голос Тома Хоши. — Держитесь друг от друга на расстоянии не более тридцати метров и не включайте переговорные устройства как можно дольше. Я пойду впереди, и как только подам знак, бегите за мной, словно дьяволы!

Отряд быстро рассыпался в широкую цепь и направился к Авроре. Вскоре по команде Хоши люди перешли на бег. Фрэзеру это далось нелегко: он совсем потерял форму за время полета на Ио. Дыхание его стало хриплым, сердце буквально рвалось из груди, ноги налились свинцом. Ему казалось, будто он бежит в каком-то кошмарном сне…

Наконец впереди, на расстоянии в милю, не больше, показался белый купол Авроры, перед которым серой громадой лежал шар «Веги». На восточной стороне от него уже шла битва. Равнина кишела краулерами, лавиной накатывающимися на крейсер, в которой то и дело вспыхивали огненные цветы разрывов. Поле боя окутывали облака дыма, там и сям вздымались фонтаны каменных обломков, но быстро оседали, не спасая нападавших от залпов с крейсера. Наушники переговорного устройства Фрэзера сразу наполнились шумом возбужденных голосов:

— …здесь, этим путем, Том!

— Отряд Арнесена, развертывайте строй!

— Стайнмейер, поднимай своих людей!

— …черт побери, черт побери, черт побери…

Фрэзер отключил приемник и побежал быстрее. Времени для страха больше не было. Он попытался напоследок еще раз вызвать в памяти образы Евы и детей, но не смог — сейчас было не до того.

Отряд Тома Хоши приближался к космопорту с запада — там, где боя еще не было. С востока к крейсеру тоже бежали люди — должно быть, отряд Бровниана. Навстречу из-под брюха «Веги» двигалась редкая цепь солдат. Свейн явно не хотел рисковать своими людьми в открытом бою, больше полагаясь на мощь своих орудий. Со стороны Авроры он нападения не опасался — город был под постоянным прицелом, но, судя по вспышкам среди зданий, на улицах также разгорелась схватка.

Что-то внезапно обрушилось на Фрэзера и швырнуло его на землю. Он упал и едва не потерял сознание от боли в боку. В глазах потемнело… Через несколько минут он пришел в себя и с трудом сел, ошеломленно покачивая головой. Он не мог поверить, что остался жив. На губах ощущался соленый привкус крови, но он был жив, жив!..

Инстинктивно он сразу же проверил, не поврежден ли скафандр. Слава Богу, все было нормально. Оглядевшись, он увидел в нескольких метрах впереди еще дымящуюся воронку. Снаряд разорвался совсем близко, но осколки пролетели мимо, и лишь ударная волна пороховых газов задела его. Боеголовка снаряда была явно рассчитана на бой в космосе, иначе Фрэзера продырявило бы насквозь. И это, несмотря на всю мощь орудий крейсера, давало нападавшим определенные шансы на победу.

Фрэзер встал и вновь побежал, двигаясь зигзагами, как и все нападавшие. Массивный овал «Олимпии» — крупнейшего на Ганимеде корабля, был уже недалеко. Снаряды продолжали рваться где-то за спиной, но Фрэзер старался не оглядываться. «Они заметили нас, — подумал он, — но мы уже прорвались за линию пушечного огня».

— На штурм! — загремел голос Тома Хоши, и люди побежали вперед изо всех сил.

Крейсер, словно стальная гора, нависал над ними, опираясь на опоры, каждая из которых была высотой с небоскреб. «Вега» казалась несокрушимой, но, если удастся подложить заряд торденита хотя бы под одну из опор, гигант должен рухнуть, смяв свою обшивку собственным весом. Тогда появится шанс заложить взрывчатку в сопла, и…

Внезапно из-под брюха крейсера брызнуло огнем. Один из нападавших вскинул руки и упал, даже не вскрикнув. Луч лазера продолжал полосовать его скафандр, окутанный белесым облачком вытекающего воздуха. Атака мигом захлебнулась, и волна нападавших отхлынула назад. Фрэзер опомнился, обнаружив, что бежит рядом с Махони. Каждую секунду он ожидал гибели, но ему повезло. Вскоре они уже стояли за опорой «Олимпии», с трудом переводя дыхание. Махони вышел из-за укрытия и, размахивая руками, стал созывать бегущих беспорядочной толпой людей. Через несколько минут около «Олимпии» собралось десятка два людей. Тома Хоши среди них не было.

— Черт побери, они ударили по нам из лазерных ружей! — хрипло воскликнул Махони. — У Свейна был небольшой отряд солдат, и он их спрятал в засаде. Они неплохо стреляют, но их мало. Надо разом ринуться к крейсеру со всех сторон, и тогда мы сомнем этих парней, словно яичную скорлупу!

Один из колонистов возразил:

— Мы не пройдем и полпути, как запылаем, словно факел!

— Мы задавим их численностью! — запальчиво воскликнул Махони.

— Не так уж нас и много. Надо подождать, пока подойдут остальные.

— Черт, да вы просто струсили! Тогда я пойду один!

Фрэзер успокаивающе положил ему руку на плечо:

— Пат, не горячись. Не строй из себя героя. Свейн перехитрил нас. Мы не знали, что он ждал атаку с этого направления. Теперь нам не остается ничего другого, как только ждать, когда Сэм Хоши прорвется поближе к кораблю. Тогда и мы вновь вступим в бой. Солдаты метко стреляют, но сразу сотню человек им не остановить.

— Если Хоши прорвется, — с сомнением сказал Махони.

— Пойду посмотрю, — сказал Фрэзер.

Короткими перебежками он стал двигаться от одной лунной ракеты к другой, пока не увидел все посадочное поле. Затем он внимательно оглядел все темные пятна и тени, которые хоть отдаленно напоминали людей или краулеры. Несколько машин было разбито, но в целом ущерб от обстрела оказался не столь велик, как он опасался. Постепенно люди стали подниматься с земли и собираться около уцелевших машин. И вдруг в небе вспыхнула сигнальная ракета — это Сэм Хоши давал сигнал к началу нового наступления. Двигатели машин взревели, и колонисты поспешно уселись в открытые кузова, держа ружья наизготовку. Зажглась вторая ракета, и лавина краулеров, разделившись надвое, окружила крейсер. Его орудия палили без передышки, но особого вреда нападавшим причинить уже не могли — отряд Хоши находился внутри их минимального радиуса действия.

Фрэзер поспешил назад. Его группа безмолвно ожидала, стоя за опорами «Олимпии».

— Сэм Хоши пошел в атаку! — закричал он. — Выждем пару минут и тоже вступим в бой. Все готовы?

Со стороны Авроры внезапно хлынул поток огня — это астронавты с «Веги» выстрелили из передвижных ракетных установок. Посадочное поле окуталось клубами дыма, сквозь которое было трудно что-либо рассмотреть.

— Пошли! — заорал Махони и первым побежал в сторону крейсера.

Фрэзер последовал за ним, стараясь не отставать. Он был уверен, что защищающие «Вегу» солдаты не смогут сдержать атаку сразу с двух сторон.

Он едва не ослеп от яркого луча, прошедшего в метре от его головы. Внезапно Махони остановился и упал на колени, словно споткнулся. Из рассеченного на боку скафандра вылетело белесое облачко воздуха. Один из бегущих колонистов с боевым кличем перепрыгнул через раненого, но, вскрикнув от боли, упал на камни шлемом вниз.

Вновь и вновь из-под брюха «Веги», словно иглы, неслись вспышки лазерного света. Фрэзер упал и прижался к земле. Лишь через несколько минут он вновь рискнул поднять голову. То, что он увидел, повергло его в ужас. Там, где недавно лихо неслась стальная орда Сэма Хоши, теперь возвышался дымящийся вал из разбитых вдребезги машин. Экипаж «Веги» все-таки смог снять с корабля несколько пушек и вел смертоносный огонь из-за опор. Колонисты не разглядели в тени нового противника и поплатились за это.

Закричав от ярости, Фрэзер снял с плечей ранец и дрожащими руками достал из него импровизированную гранату из торденита. Установив взрыватель на трехминутное срабатывание, он изо всех сил швырнул гранату в сторону крейсера, за ней вторую, третью… Вскоре он увидел, как под стальной сферой вспыхнули огненные факелы. Быть может, ему удалось убить нескольких солдат, но из-за отсутствия воздуха фугасное действие было слабым, так что боевую технику гранаты вряд ли могли повредить.

Краем глаза Фрэзер заметил какое-то движение неподалеку. Оглянувшись, он увидел, что Махони ползет вперед, держа в руках гранату.

— Пат! — крикнул Фрэзер, бросаясь к другу. — Надо спрятаться за «Олимпией», там ты будешь в безопасности!

Махони не обратил на его слова внимания и упрямо продолжал ползти вперед. Рваная дыра на боку скафандра была заклеена вакуумным пластырем, но воздух все же сочился из нее тонкой белой струйкой. Фрэзер обхватил раненого за плечи, пытаясь остановить, но Махони отал вырываться, осыпая друга хриплыми ругательствами.

— Пат, опомнись! Ты ранен, тебе нужна помощь…

Внезапно наушники едва не взорвались от громоподобного голоса:

— Внимание, мятежники! С вами говорит адмирал Свейн.

Махони внезапно обмяк, и Фрэзер, подняв его, понес в сторону «Олимпии». В любой момент его могли убить солдаты с «Веги», но он старался об этом не думать.

— Колонисты Ганимеда! Вас только что отбросили назад. Ваши силы разбиты, и при повторной попытке захватить «Вегу» вас ожидает то же самое. И не пытайтесь пробиться к Авроре. В перестрелке может пострадать гражданское население. Вам остается одно — немедленно сдаться. Все оружие и вездеходы будут конфискованы. Любое нарушение законов, установленных мною, будет караться смертной казнью. Исключений не будет ни для кого, даже для женщин и детей. Собирайтесь у кратера Апачи и не вздумайте оказывать сопротивление моим солдатам. Если вы капитулируете, я гарантирую вам жизнь. Орудия «Веги» пока будут молчать, и мы будем только наблюдать, как вы выполняете мой приказ.

У Фрэзера почти не осталось сил. Он прошел мимо космобота, около которого дымились обломки одного из краулеров. Воздух из скафандра Махони продолжал струиться, и Фрэзер сказал себе: «Остановись ты, идиот, и заклей дыру как следует, пока Пат не задохнулся!»

— Я готов начать переговоры с вашими лидерами — при условии, что все мои требования будут выполнены, — после паузы продолжил адмирал Свейн. — Вы должны понимать, что никаких шансов на победу у вас нет. Если вы станете упорствовать, то «Вега» даже с неполным экипажем сможет в течение часа подняться с Ганимеда и уничтожить с орбиты Аврору одним ракетным залпом. Примиритесь с поражением, колонисты, ничего больше вам не остается.

Фрэзер осторожно положил Махони на землю и стал шарить в сумке с инструментами. Вновь настала тишина, в наушниках был слышен только шорох космического фона. Фрэзер достал пластырь — и вдруг увидел отблеск звезд в остекленевших глазах друга. Губы раненого не шевелились. Фрэзер замер, пытаясь уловить дыхание Махони, но услышал лишь вечный шорох межзвездного пространства.

Глава 8

На западе, из-за туманного горизонта медленно вырастали мерцающие скалы островов Орговера, отделенных от материка лишь мелководным проливом. Теор едва различал их очертания, зато отчетливо видел пенистые буруны, кипевшие между рифами. Еще более ясно он слышал яростные удары волн о берег, напоминавшие бесконечные раскаты грома. Они заполняли все окружающее пространство и терялись под сводами пурпурного купола неба. Не было еще построено судно, которое могло уцелеть в местных прибрежных течениях и свирепом прибое. Но в одном месте острова защищали друг друга от бешенства морской стихии и образовывали довольно тихий проход, ведущий к самому крупному из них. Этим-то путем и прошел флот наярров к черным пескам побережья Лесистого острова. Серая поверхность аммиака здесь была подернута лишь легкой рябью. Отлогие берега, служившие отличными пастбищами, тянулись на восток и юг, пока не терялись в тумане. С севера в небо круто уходили отрога гор Джоннари.

Теор мрачно смотрел на руины разграбленного рыбацкого поселка, на шестнадцать флотилий вражеских судов — по восемь в каждой, — стоявших на приколе возле берега, и на армию улунт-хазулов, быстро собиравшуюся рядом с поселком под глухие удары барабанов. Вскоре со стороны гор появились и отряды наярров, тоже оглашая воздух быстрой барабанной дробью. Над обеими армиями взвились знамена и засверкали острия пик.

Элкор мрачно сказал:

— Улунт-хазулы покинули свои корабли и почти все сошли на берег. Они явно готовятся дать главный бой на суше.

Норлак в отчаянии сжал тонкие пальцы.

— Мы рассчитывали, что противник разделит свои силы! — воскликнул он. — Смогут ли наши пехотинцы выдержать их напор?

— Похоже, улунт-хазулы опасались атаки с моря, — с гордостью сказал Теор. — Они знают о непобедимой мощи нашего флота.

Элкор в сомнении покачал головой.

— Чужаки твердо рассчитывают захватить Медалон и остаться там жить, — сказал он. — Корабли в этом случае им не так уж будут и нужны, так что они вполне могли ими пожертвовать ради победы. Они явно что-то задумали…

— Несогласен, — отозвался Норлак. — Флотулунт-хазулам необходим хотя бы для того, чтобы перевезти в Медатлон гражданское население.

Вождь наярров в раздумье стал ходить по палубе взад и вперед.

— Чалхиз мог бы действовать и по-другому, — наконец сказал он. — Например, после победы построить новые корабли или использовать остатки нашего разбитого флота. Но он привел свои флотилии к берегу. Это разрушило все наши планы. Мы-то делали ставку на наше превосходство на море! Конечно, мы можем высадиться на берег и присоединиться к сухопутной армии… Нет. Это займет слишком много времени. Враги блокируют нас, прежде чем мы сумеем справиться с неизбежной в таких случаях неразберихой. — Элкор постоял некоторое время, размышляя. Подул легкий бриз, унося туман. — Будем действовать, как планировали, — наконец сказал вождь. — Мы направимся к стоянке флота чужаков, перебьем оставшийся на судах немногочисленной экипаж и начнем высадку. Если мы сделаем все быстро и слаженно, то успеем напасть на армию улунт-хазулов прежде, чем подойдут наши сухопутные силы. Умфокаер, пошли вестника к командиру гвардии Вальфило. Пусть ему передадут, чтобы он держался любой ценой. Мы скоро придем ему на помощь.

Офицер связи отдал салют и подозвал сигнальщика.

— Пора готовиться к высадке, — сказал Элкор.

Истал надевать свои боевые доспехи. То же самое стали делать и все остальные на борту.

Теор надел на горизонтальную часть туловища панцирь из кожи канникса. Подобную же куртку он надел на торс. Кольчуга из ледяных пластин закрыла его жабры. На голову он водрузил остроконечный шлем, в левую руку взял щит, а на талии застегнул пояс с метательными ножами. В правую тэуку он взял топор. Доспехи были довольно тяжелыми и так стиснули грудь, что стало трудно дышать. Он попытался убедить себя, что битва с чужаками будет не опаснее, чем охота за хищной «снежной колючкой», но сам не поверил этому. Нелепость, несправедливость происходящего угнетала его, и это было хуже всего. Теор взглянул на Элкора и увидел на его лице одну непреклонность. Норлак же был настолько возбужден, что Теор почти успокоился: он был мужчиной и не мог вести себя так, как мог себе позволить пол у мужчина!

Барабаны загремели еще громче. Улунт-хазулы неспешно перестроили ряды и двинулись навстречу армии Вальфило. Над серым воинством вырос лес пик.

Теор перевел взгляд на юг, где у берега колыхались на волнах суда неприятельского флота. До них было не меньше двух миль, но он смог разглядеть многие детали. Корабли чужаков были короче и шире, чем галеры наярров, и были полностью закрыты палубами. Без резных фигур на носу, они походили на торговые суда. Но что за странные коробчатые каркасы водружены на их носовых частях? И как они могли двигаться без гребных колес?

Несколько фигур в панцирях из роговых пластин появились на палубах. Через минуту, подняв треугольные паруса, десятка два кораблей двинулись по проходу между островами — туда, откуда только что пришел флот наярров.

— Куда они идут? — удивился Теор. — Что они задумали?

— Ничего хорошего для нас, — угрюмо отозвался Норлак.

— Странно, — пробормотал Элкор. — Я не вижу таранов на этих кораблях. Да и экипажи их слишком малы, чтобы атаковать нас с тыла. Быть может, Чалхиз просто хочет отвести свой флот в открытое море, спасая от гибели?

— Если это так, то мы сможем беспрепятственно высадиться на берег! — с облегчением воскликнул Теор.

— Не нравится мне это, — обеспокоенно сказал Норлак, нервно подергивая усиками. — Воздух пахнет зловеще. Чую беду — только откуда она придет?

Корабли наярров продолжали приближаться к берегу. Не было слышно обычных в таких случаях песен и шуток — мужчины выстроились на верхних палубах, держа оружие наготове. Между тем две армии на берегу быстро приближались друг к другу. Разноцветные знамена раскачивались, словно Деревья, под низкими стелющимися облаками.

— Уллола! Что это? — вдруг воскликнул Элкор, указывая назад.

Теор обернулся. Вражеские суда остановились в миле от них и развернулись, словно готовились напасть с тыла. Рулевые матросы сложили ладони вокруг горловых мешочков и закричали так громко, что их было слышно даже сквозь грохот барабанов. Заросшее водорослями море внезапно закипело, и на поверхность всплыли огромные черные туши. Казалось, они заполнили собой весь пролив.

— Что это? — встав на дыбы, взвизгнул Норлак.

— Морские чудовища, — ответил Элкор, стараясь не выдавать своей растерянности. — Я никогда не слышал, что их можно приручить, но улунт-хазулам это как-то удалось. Они-то и приводят в движение вражеский флот!

Интенсивно работая плоскими хвостами и плавниками, гигантские животные направились к кораблям улунт-хазулов. На носовых надстройках появились моряки, державшие в руках длинную упряжь. Наярры разразились встревоженными криками. Но Элкор сохранял хладнокровие.

— Эти животные — настоящие гиганты, — хрипло сказал он. — Они лишь наполовину короче наших кораблей и почти такие же массивные. Не знаю, как враги собираются использовать их против нашего флота, но улунт-хазулы явно на них рассчитывают. Вот почему они сконцентрировали большую часть своих сил на суше. — Он оперся на древко копья и задумался. — Пожалуй, я не рискну вести бой на море, — наконец сказал он. — Нам надо как можно быстрее высадиться на берег. Эти монстры кажутся неповоротливыми, так что у нас есть немного времени. Будем причаливать прямо здесь, не доходя до порта.

— Здесь? Но это невозможно! — запротестовал Теор. — Я не раз ловил рыбу в этих местах. Здесь очень неровное дно. Мы разобьем гребные колеса на отмелях!

— Колеса можно будет починить, — возразил Элкор. — А до острова в крайнем случае доберемся вброд. — Он осмотрел берег. — Если мы высадимся вон на той песчаной косе, то отряд Вальфило сможет прикрыть нас. Конечно, лучше бы ударить в тыл улунт-хазулам, но у нас нет на это времени. Умфокаер, посылай вестника.

— А я! — отозвался офицер.

Он сделал знак сигнальщику, и тот немедленно развернул один из своих флажков. Ближайший из форгаров спустился вниз. Офицер передал ему приказ вождя, и форгар немедленно вновь взвился в небо. Он повторил слова Элкора другим вестникам, и те понесли приказ командирам флотилий.

Тем временем морские чудовища приблизились к кораблям улунт-хазулов. Один из моряков бесстрашно прыгнул в волны, подплыв к ближайшему животному и вскарабкался на изогнутую спину чудовища, прямо за его длинной шеей, увенчанной небольшой зубастой головой. Моряк махнул рукой, и его помощник бросил ему с корабля конец упряжи. Вскоре она была надета на рога животного, которое вело себя на удивление смирно. Подобную нехитрую операцию проделали и на других кораблях улунт-хазулов. Флот наярров едва успел изменить курс, как животные пришли в движение. Аммиак вспенился от мощных плавников чудовищ, на спинах которых, широко расставив ноги, стояли мужественные наездники с поводьями в руках. Их обдавали фонтаны белых брызг. Животные высоко подняли над поверхностью моря головы с раскрытыми пастями и с протяжными воплями устремились на наярров.

Элкор подошел к. сыну и, положив ему руку на плечо, тихо сказал:

— Я вновь ошибся. Они поймали нас в западню. Если я не переживу этот день, ты заменишь меня.

Теор горестно опустил голову. На Юпитере не знали слез, но он страдал не меньше, чем человек, будь он на его месте.

Норлак воинственно потряс кинжалом. Невероятное случилось, и обычный для полумужчины страх покинул его.

— Пусть они идут! — закричал он высоким голосом. — Мы разрежем их на куски и съедим!

Кое-кто из моряков поддержал его, но большинство членов экипажа стояли молча и, крепко сжимая копья, ждали.

— Теор, организуй оборону с правого борта, — сказал Элкор. — А я лучше пойду на корму и встану рядом с рулевым. Да пребудет с нами удача!

Две армии на суше сошлись почти вплотную. Опустив копья, они галопом помчались навстречу друг другу.

Теор прошел вдоль борта и отдал несколько приказов. Моряки были готовы встретить чудовищ остриями пик. «Но как животные будут атаковать корабли? — размышлял Теор. — Их головы выглядят ужасно, но вряд ли чудовища станут нас таранить, рискуя сломать свои сравнительно тонкие шеи. Скорее уж они попытаются приблизиться и поднять высокие волны, способные раскачать суда. Так они смогут сбросить моряков с палуб, но мы в ответ можем пустить в ход копья…»

— Ближе, ближе… — шептал Теор, пристально глядя на приближающееся к кораблю животное. Он не сомневался, что сможет перерубить шею монстра одним ударом топора.

Через минуту чудовище было уже рядом. И тут в его широкую спину вонзилось первое копье. Наездник с громким криком натянул поводья и сумел развернуть животное, выведя его из-под града копий и дротиков. Тот же маневр проделали и другие наездники. Отойдя немного от кораблей наярров, морские животные подняли плоские хвосты и стали с пронзительными воплями бить ими по аммиаку. Пенистые волны с грохотом ударились о борта кораблей. Обшивка не выдержала и затрещала. В море посыпались обломки. Двое наярров не удержались на скользкой палубе и упали в кипящее море. За ними последовали и другие моряки.

Строй кораблей был немедленно нарушен… Животные не обращали внимания на барахтавшихся в волнах наярров. Чудовища не были плотоядными, но могучие удары их хвостов сокрушали все вокруг.

По команде Элкора над ними закружились форгары. Всадники пытались достать пиками головы чудовищ, но те неожиданно ловко уклонялись от ударов.

Внезапно из глубины рядом с кораблем Элкора поднялся еще один монстр. Всей своей массой он обрушился на левое гребное колесо и разбил его вдребезги. Судно накренилось и стало беспомощно кружиться на месте. Под его киль поднырнуло еще одно животное. На него была надета упряжь, и оно не могло уйти далеко вглубь, но монстр сумел могучим толчком спины опрокинуть корабль на борт.

Судно стало тонуть, окутанное фонтаном брызг.

— Вперед, к берегу! Бейте врага! — в бессильной ярости кричал Элкор, но его приказ было уже невозможно выполнить.

Теор вцепился в сильно накренившийся борт и увидел, как враги торжествующе подняли оружие над головами. Флот наярров был рассеян по проливу, часть кораблей затонула, остальные спасались бегством.

Палуба встала на дыбы, и моряки с отчаянными криками покатились в волны. Теор уцепился за форштевень одной рукой, а другой стал лихорадочно стаскивать с себя доспехи, не трогая лишь пояса с ножами. Краем глаза он увидел, как Норлак с воплем упал за борт и сразу же пошел ко дну, увлекаемый тяжестью своего вооружения. Вскоре и Теор последовал за ним.

Он быстро всплыл на поверхность и увидел вокруг десятки голов моряков. Моряки отчаянно боролись за жизнь и пытались плыть в сторону берега. Теор разглядел среди них Элкора и поспешил к нему на помощь. Тем временем корабль лег на борт и медленно пошел ко дну.

— Ко мне, наярры! — закричал Элкор, с трудом удерживаясь на поверхности. — Боритесь до конца, бейте врагов!

Он поднял над головой кинжал и метнул его в сторону ближайшего чудовища. Повинуясь приказу наездника, оно ринулось на наярров, нанося удары налево и направо своим ужасным хвостом. Пена немедленно окрасилась кровью. Воины погибали один за другим под смех улунт-хазулов.

Теор набрал в грудь как можно больше воздуха и глубоко нырнул. Его окутал мглистый, красно-бурый свет. От едкого запаха разлагающегося углеводорода сразу закружилась голова. Глубинное течение подхватило его и понесло к берегу. Через несколько минут Теор стал задыхаться и вновь всплыл на поверхность.

Бойня вблизи разбитых кораблей продолжалась, но он успел достаточно далеко отплыть от этого места. Ни Элкора, ни Норлака не было видно среди оставшихся в живых моряков, но сейчас было некогда впадать в отчаяние. Изо всех сил работая ногами, Теор поплыл к отмели.

— Хунгн рогх мамлун!

Теор оглянулся. Вслед за ним плыл один из улунт-хазулов. Благодаря перепончатым ногам и длинному хвосту его серое тело двигалось втрое быстрее, чем наярр. Враг поднял кинжал над головой. Лицо его было искажено ненавистью.

Теор тоже выхватил кинжал. «Он хочет немного поразвлечься? Хорошо», — злобно подумал он. Наярр хладнокровно обдумал свои действия. Да, он уступал чужаку как пловец, но…

Улунт-хазул быстро приближался. Вот-вот он метнет свой кинжал! Теор напрягся и в момент броска погрузился в волны по шею. Остро отточенный клинок пролетел чуть выше его виска. Быстро всплыв, он схватил врага за запястье, сжимавшее второй кинжал. Тот в свою очередь вцепился в руку Теора, державшую нож, не дав ему нанести смертоносный удар. Противники забарахтались на одном месте. Чужак был сильнее Теора, но наярр сумел обхватить его туловище ногами и с криком потащил ко дну.

Он почти не помнил, что произошло там, в глубине моря. Сознание его быстро помутилось, грудь разрывалась от недостатка воздуха. Враг с силой выворачивал его правую руку. Силы Теора таяли, но ему каким-то чудом удалось нанести противнику удар в живот. Чужак сразу ослабил хватку, и наярр, уже почти ничего не сознавая, стал наносить по нему удар за ударом.

Очнулся он уже на поверхности. Голова раскалывалась от боли, никакого ощущения триумфа не было и в помине. Он думал сейчас лишь об одном — как достичь берега, до которого было еще довольно далеко.

Между тем на острове шла суровая битва. До Теора доносились победные крики, вопли боли, звон топоров, топот сотен ног. Земля была усыпана серыми трупами улунт-хазулов, но и половина знамен наярров тоже пала.

— Братья, я иду! — крикнул Теор и изо всех сил поплыл вперед, проклиная свою слабость.

Флаг Вальфило все еще развевался под низкими тучами. Оставшиеся в живых наярры сгрудились вокруг него, сохраняя видимость порядка. Их арьергард стойко держался, отражая одну атаку врага за другой. Форгары тучей носились в воздухе, метая в улунт-хазулов камни и дротики. Чужаки падали, обагряя землю кровью, но их место сразу же занимали другие.

Барабаны врага били не переставая. Внезапно один из вражеских отрядов отделился от главного войска и, сделав стремительный марш-бросок, напал на обоз наярров. Чужаки быстро перебили немногочисленных охранников и напали на отряд Вальфило с тыла.

Наярры были вынуждены отступить. Они двинулись на север, к горам Джоннари. Другого пути у них не было — на остальной части острова хозяйничали улунт-хазулы, гоняясь за отставшими наяррами и безжалостно убивая их. «Часть нашего войска все-таки уцелеет, — с горечью подумал Теор, — но для чего? Наш народ обречен…»

Его ноги коснулись дна. Теор встал — и едва не упал от слабости. Отчаяние овладело им.

Но в конце концов к нему вернулась рассудительность. Все было не так уж безнадежно. Враги не стали преследовать отряд Вальфило, который состоял в основном из опытных воинов и, погибая, унес бы с собой в царство теней сотни улунт-хазулов. Чалхиз, по-видимому, понимал это и решил оставить остатки разбитой армии наярров в покое. Без продовольствия ее и так ожидала гибель в дикой, необитаемой местности.

«Надо догнать товарищей», — подумал Теор.

Он добрел до берега и вышел на отмель. Ему приходилось прокладывать дорогу среди груд искалеченных тел. Воздух дрожал от стонов раненых. Один из наярров, имя которого Теор не смог вспомнить, увидев его, умоляюще прохрипел:

— Друг, дай мне пить! Пить, пить…

Из его груди торчало копье. Рана была смертельной.

Теор нагнулся и в отчаянии сжал протянутые к нему руки.

— У меня ничего нет, — сказал он. — Прости:

— Не уходи, Теор, не оставляй меня здесь одного!

Чем же хоть как-то облегчить страдания воина? Внезапно чья-то тень упала на лицо Теора. Он поднял голову и увидел двух улунт-хазулов, наставивших острия копий прямо ему в грудь.

Один из чужаков сделал выразительный жест, и Теор, устало опустив голову, побрел в глубь острова.

Глава 9

День подходил к концу. С юга дул сильный ветер, гоня стаю черных облаков. Среди них то и дело вспыхивали молнии, и чуть позже на остров наказывались раскаты грома. В узком проливе поднялось сильное волнение. Мириады плавающих микроорганизмов начали фосфоресцировать, и волны несли к прибрежным льдинам мерцающий свет, рассыпающийся при ударе о берег миллионами живых искр.

Улунт-хазулы поспешно затащили свои корабли на берег и, собравшись группами, о чем-то тихо беседовали друг с другом. Пленные наярры лежали вповалку на окраине лагеря, забывшись в тяжелом сне.

Теор очнулся от острой боли: ему упиралось в плечо острие копья. Оказалось, что двое чужаков пришли за ним. Перемолвившись несколькими словами с охранниками, они заставили Теора подняться и грубо погнали куда-то. Пошатываясь от слабости, наярр едва переставлял связанные ноги. Руки были связаны тоже, но, к счастью, спереди, и он смог незаметно прикоснуться к диску коммуникатора. Улунт-хазулы были весьма суеверны, и это могло помочь ему. Исхитрившись, он все-таки сумел нажать кнопку вызова.

— Марк, — прошептал он, — отзовись! Кто-нибудь из землян, кто слышит меня, ответьте…

Диск молчал.

Теора подвели к одной из юрт, в которой жили военачальники улунт-хазулов. Острие копья вновь кольнуло его в плечо, подталкивая к входу. Внутри юрты, сложив руки на груди, стоял Чалхиз. Фосфоресцирующие цветы на потолке испускали слабый свет, едва освещавший его лицо, но глаза вождя горели, как лезвия кинжалов на солнце.

— Добрый вечер, — с усмешкой сказал Цалхиз.

Теор не ответил.

— Может быть, ты хочешь освежиться?

Вождь указал на стоявшие на столе чашу с аммиаком и тарелку, полную рыбы. Теор понял насмешку и едва не закричал от ярости, но сумел быстро овладеть собой. Ему надо было восстановить силы.

Чалхиз подождал, пока пленник насытится, затем с дружеской улыбкой заметил:

— Очень хорошо, что ты остался в живых, сын Элкора. Один из парней, бывших в составе моей свиты в Наярре, к счастью, узнал тебя среди пленников. Возможно, мы сумеем заключить взаимовыгодную сделку.

— Вот как? И что же я должен сделать? — устало спросил Теор.

— Немного. Тебе повезло — ваш город стойко держит оборону, так что ты мне пока нужен.

— Вам дорого обойдется его взятие, — глухо сказал Теор. — Сейчас все жители нашей страны, даже мирные фермеры, идут в Наярр со своими семьями, чтобы дать отпор врагу. Это серьезная сила.

— Не сомневаюсь. Хотя так или иначе мы со временем вынудим их сдаться. Но есть и другой путь — заключить соглашение о перемирии.

Теор на секунду потерял самообладание.

— Перемирие — с животными, подобными тебе?! — яростно воскликнул он.

Чалхиз схватился за рукоять топора и с угрозой произнес:

— Мы напали на Медалон по праву. Если бы ваша страна была затоплена наводнениями, бури разрушили бы ваши города, а население голодало месяцами — разве вы не попробовали бы захватить территорию более удачливых соседей?

«Это верно, — подумал Теор, — так бы мы и поступили. Но это не значит, что мы разрешим сделать такое другим».

Сильный порыв ветра так ударил по юрте, что ее деревянный каркас жалобно заскрипел. По обшивке, сшитой из шкур животных, забарабанил дождь.

— Ладно, не будем говорить об этом. — Чалхиз успокоился. — Сейчас не время обмениваться оскорблениями. Я приговорил твоих родителей к смерти. Насколько я понимаю, теперь ты станешь главным Рива и унаследуешь титул лидера. Наярры подчинятся тебе, если ты прикажешь им капитулировать.

— Нет. Мы свободный народ. Наши вожди не могут приказывать наяррам делать то, чего они не хотят. Никто не обязан прислушиваться к моим словам, и я надеюсь, что народ так и сделает. Тем более что я не собираюсь предать свое племя.

— Послушай меня, Теор, — с угрозой сказал Чалхиз. — Если твои соплеменники вздумают упрямиться, мы попросту уничтожим их. Если же они сдадутся на Милость победителя, то мы позволим им уйти в горы. Я знаю, земли там бедны и населены воинственными дикарями, но зато наярры останутся живы. По-моему, это выгодная для вас сделка.

Теор сжал кулаки.

— Нет!

— Подумай хорошенько, сын Элкора. Медалон не стоит таких жертв.

— Не вам, варварам, судить об этом! — запальчиво возразил Теор. — Ваша прежняя страна состояла всего лишь из нескольких жалких островов, покрытых болотами. Не так ли? Мы же осваивали Медалон шестьдесят четыре года. Все стоило нам крови и тяжкого труда: дома, дамбы, поля, рудники. Неужто непонятно, что это значит для каждого наярра?

— Для вас, Рива, — может быть. Ваш род руководил, я знаю. Но рядовые наярры могут отнестись к нашему предложению иначе.

Теор пожал плечами, стараясь сохранять хладнокровие. Чалхиз оказался куда проницательнее, чем он ожидал.

— Народ вам тоже не поверит, — сказал он. — Кто даст гарантию, что ваша орда-не нападет на мирное население, как только мы откроем городские ворота?

Чалхиз расхохотался:

— Придется уж вам положиться на мое слово. И на наш здравый смысл тоже. Подумай, Теор: наше племя немногочисленно и к тому же мало смыслит в земледелии. Чтобы прокормиться, многим воинам придется стать фермерами. К тому же, захватив Медалон, мы унаследуем и ваших многочисленных врагов-варваров. Какой же смысл рисковать армией, посылая ее в опасную погоню за вами? Сам видишь, мир выгоден для обеих сторон. Согласен?

Теор почувствовал, что силы понемногу начинают возвращаться к нему.

— Вот что я тебе отвечу, Чалхиз, — сказал он. — Лучшая часть нашей армии уцелела в сегодняшней бойне и ушла в горы. Вскоре она получит солидное подкрепление и возвратится. Вам придется уничтожить наярров до последнего, прежде чем вы захватите Медалон. В любом случае улунт-хазулы обречены.

Чалхиз взвыл от ярости, и, словно вторя ему, небо сотряс оглушительный раскат грома.

Успокоившись, вождь продолжил прежним, спокойным тоном:

— Мы пробудем в этих местах еще несколько дней, готовясь к походу на наярров. Я отделю тебя, Теор, от остальных пленников, дабы ты мог подумать как следует над моим предложением. Иначе я собственноручно разрежу тебя на куски перед городской стеной — в назидание твоим соплеменникам.

Чалхиз позвал стражника и приказал увести пленника, а сам выразительно повернулся к нему спиной.

Воин крепко схватил Теора за запястье. Тот послушно вышел из юрты и последовал за улунт-хазулом в другой конец лагеря. Здесь стояла небольшая хижина, наспех сооруженная из неотесанных бревен. Охранник грубо втолкнул в нее пленника и встал у входа с копьем в руке. Вспышки молний то и дело освещали несущиеся на север облака. За ними следовали все приближающиеся раскаты грома. Наконец на землю упали первые капли. Дождь быстро набирал силу и скоро превратился в сплошной хлещущий поток.

Теор прилег в углу. Он испытывал злое удовлетворение от мысли, что охранник сейчас мокнет около входа, но скоро на смену злорадству пришло отчаяние. Что он может предпринять в таком безнадежном положении? Захватчики одержали победу. Вместе с Элкором и Норлаком на дно моря ушли их мудрость и твердость. Чужаки готовятся к осаде города. Они могут без труда взять его в кольцо и начать вовсю хозяйничать на всей территории Медалона. А время идет к сбору урожая… С таким трудом возделанные земли могут быстро запустеть, а с ними одичают и оставшиеся в живых наярры. Вчерашние свободные фермеры и ремесленники могут стать жалким скотом, погоняемым кнутами улунт-хазулов. Неужто и его будущий ребенок, которого носит Линанта, станет рабом?

— Теор!

Он вскочил, удивленно озираясь. И не сразу понял, что голос доносится из диска коммуникатора.

— Теор, это Марк. Ты слышишь меня?

Наярр дрожащей рукой поднес диск к губам.

Слышу, — едва скрывая волнение, ответил он. — Почему ты так долго молчал?

Внезапно молния вспыхнула так ярко, что он отчетливо разглядел фигуру часового, терпеливо стоявшего у входа. Чужак не обернулся — в шуме ветра и реве волн он не расслышал голосов внутри хижины.

— Я был очень занят, Теор, — после паузы вновь послышался голос землянина. — Только сейчас у меня появилась возможность выйти на связь с тобой через Джоком. Как дела, друг?

Теор в нескольких словах рассказал о случившемся.

— О, черт побери! — пробормотал Фрэзер, выслушав его.

— А что случилось с тобой, брат? — спросил Теор.

Воздух заметно похолодел. Давление повысилось настолько, что при дыхании в жабрах ощущалась глухая боль. Теор вспомнил, что Фрэзер рассказывал ему о климате Ганимеда. Там было настолько холодно, что аммиак лежал на его поверхности в виде снега. Атмосфера Юпитера сохраняла тепло, но по ночам часть его уходила туда, к мертвым каменным шарам, которые Фрэзер называет лунами. От мысли, что его друг находится так далеко, юпитерианин невольно вздрогнул.

— Теор, я так встревожен тем, что ты рассказал! — наконец послышался голос землянина. — Теперь я буду бояться за тебя… — Фрэзер усмехнулся. — И за себя, кстати, тоже. Нас тоже разбили, Теор. Чужаки с космолета отбили атаку и теперь диктуют условия. Всем колонистам, принимавшим участие в сражении, приказано безоружными явиться в определенное место. А командиры космолета сейчас ведут переговоры с нашими лидерами об условиях капитуляции Ганимеда.

— Плохие настали времена, — мрачно сказал Теор. — Неужто все во Вселенной пошло наперекосяк? Но объясни мне, Марк — если враги так сильны, зачем они ведут с вами переговоры? — Ожидая ответа, он с надеждой подумал: «Возможно, где-то здесь и зарыта истина, которая очень может сейчас мне пригодиться. Ведь Чалхиз не зря оставил меня в живых!»

— Я могу только догадываться, чего хочет Свейн, — после паузы ответил Фрэзер. — Мы же идем на соглашение по очень простой причине: чтобы с колонистами не расправились самым жестоким образом. И чтобы в первую очередь не уничтожили Аврору. Не могу твердо утверждать, но мне кажется, что адмирал Свейн приписывает нам свой собственный фанатизм. Он нуждается в нас и потому готов идти на компромисс.

— Но у вас есть какая-нибудь надежда со временем вновь напасть на крейсер? Или вы полагаетесь только на помощь извне?

Песок под ногами Теора был сырым и холодным. Ожидая ответа, он потер ноги одна о другую, стараясь хоть немного согреться.

Фрэзер вздохнул:

— Не представляю, что и делать. Мы можем захватить одну из лунных ракет, но они не предназначены для полетов за пределы Юпитера. Вернее, полететь-то они полетят, но двигатели не смогут разогнать их до гиперболической скорости. Так что полет к Земле займет долгие месяцы. Свейн вернется туда гораздо раньше…

— Держись, Марк, — сказал Теор, не зная, как подбодрить друга. — Дела ваши плохи, но по крайней мере вас никто не гонит с Ганимеда. И враги — такие же люди, как и вы. Нам, наяррам, куда хуже сейчас…

Вновь вспыхнула молния, и вслед за ней оглушительно загрохотал гром, сотрясая землю. Гроза вновь приближалась.

— Не отчаивайся, Теор, быть может, мне удастся помочь вашему племени.

— Но как? — спросил Теор.

Несмотря на всю безнадежность положения, Теор испытал прилив надежды. Земляне имели столько удивительных вещей там, на небе. Быть может, они действительно сумеют для них что-то сделать?

— Теор, расскажи поподробнее о том, что произошло, — попросил Фрэзер.

Теор рассказал о событиях последних дней, стараясь не упустить ни одной важной детали. Когда он закончил, передатчик молчал так долго, что наярр даже забеспокоился, не испортился ли он.

— Хм… ты находишься не так далеко от города, и вокруг бушует буря, — после паузы произнес Фрэзер. — Это уже кое-что. Можешь ты убежать от охранника?

— Я сильно хромаю, и к тому же у меня связаны руки, — с сомнением ответил Теор. — А у стражника копье и кинжал.

— Если бы ты как-то отвлек его внимание, то смог бы завладеть его оружием, — продолжал Фрэзер. — Чертовски опасно, но другого выхода нет. Включи коммутатор на полную мощность и брось его рядом с хижиной — так, чтобы охранник не видел. А уж я закричу во всю глотку!

— Айя! — одобрительно воскликнул Теор и не без труда снял диск с шеи.

— Подожди, Теор… Если ты ранен, то… — Фрэзер заколебался.

— Ты сам сказал, Марк, что другого выхода у меня нет. Дай мне немного подумать… — Вскоре план бегства сложился в голове, и юпитерианин сказал: — У меня действительно есть шанс, друг. Я могу украсть одну из лодок и выйти в море. По суше мне не уйти — я ранен, и к тому же улунт-хазулы бегают куда быстрее меня. Но в море я могу поставить парус и уйти от погони. Может быть, мне понадобятся твои советы — вы, земляне, куда искуснее в мореходстве, чем наярры. А теперь будь внимателен, Марк. Когда я громко закричу, закричи и ты. Произнеси какие-нибудь фразы, имитируя наш язык. Не сомневаюсь, что стражник испугается — ведь твоя речь звучит так непривычно для нашего слуха… Ну а я уж постараюсь, чтобы эта ночь стала для улунт-хазулов беспокойной.

Теор помедлил, не зная, какими словами проститься с другом. Все могло случиться, и, быть может, скоро он будет лежать на песке с ножом из остро отточенного льда в груди. Марк нарушил молчание первым:

— Не знаю, поможет ли это, но я все-таки скажу: да хранит тебя Господь, Теор! Пусть вся удача во Вселенной сегодня придет тебе на помощь!

— Нет, пусть половина ее достанется тебе, Марк! — пылко воскликнул наярр. — До свидания, друг. Жди моего сигнала.

Он подошел к выходу, держа диск между ладонями, и, помедлив, осторожно выглянул наружу. Дождь хлестнул ему в лицо. Охранник сразу же заметил пленника и, угрожающе подняв копье, приказал немедленно вернуться в хижину.

Теор протянул вперед связанные руки и издал изумленный вопль, словно разглядев что-то во мраке ночи.

Стражник невольно обернулся, и Теор быстро швырнул коммуникатор в другую сторону. Теперь надо было выждать несколько минут…

Улунт-хазул вновь повернулся и угрожающе поднял копье.

— Иди в свою конуру, иначе я проткну тебя насквозь! — яростно зарычал он.

Внезапно откуда-то из темноты раздался громкий голос Те-ора. Стражник подпрыгнул и стал испуганно озираться по сторонам. Вновь вспыхнула молния, озарив белым светом пустынный берег. Теор даже смог разглядеть ножны воина, заклепки на его копье и длинный шрам на щеке. Диск сверкал среди камней, словно отполированный кусок льда, но никого рядом не было. Никого!

Стражник понял, что звуки странной речи доносятся именно из сверкающего круга, лежащего на земле. Его лицо исказила гримаса дикого ужаса. Издав сдавленный вопль, он отпрыгнул в сторону. Теор был забыт. Вновь небо раскололось от раскатов грома — и наярр бросился на врага.

Его пальцы сомкнулись на рукоятке кинжала, висевшего на поясе улунт-хазула. Не успел стражник поднять копье, как сверкающее лезвие вонзилось в его нижнюю челюсть.

Враг издал еще один вопль — на этот раз это был крик боли. Но у него хватило сил сжать торс наярра могучими руками так, что у того перехватило дыхание. Теряя сознание, Теор все глубже и глубже вонзал кинжал. Кровь брызнула ему в лицо. Вскоре хватка врага ослабела. Стражник со стоном упал на песок и задергался, безуспешно пытаясь вырвать кинжал. Вскоре он умер.

Тяжело дыша, Теор огляделся. Все вокруг было закрыто пеленой дождя, и только тусклые отблески зарниц просачивались сквозь низкие облака — гроза уже ушла далеко на север.

— Я сделал это, — хрипло сказал Теор, подняв с земли диск. — Враг мертв. Надеюсь, никто не видел нашей схватки.

Он вновь надел коммуникатор на шею и занялся своими путами. Сжав копье ногами, он разрезал наконечником веревки на запястьях, то и дело тревожно озираясь по сторонам и прислушиваясь. Но он ничего не слышал, кроме шума дождя и разбушевавшихся волн.

Свободен! Он все-таки сумел освободиться!

Теор слишком устал, чтобы по-настоящему ощутить радость победы. Нагнувшись, он выдернул кинжал из тела стражника и побрел прочь, сильно хромая. Постой… надо взять еще пояс и ножны… Возвратившись, он с трудом перевернул тяжелое тело и расстегнул тугую пряжку. Помедлив, он решил захватить с собой и копье. Затем он пошел к берегу.

Вспыхнула молния. Теор увидел двух улунт-хазулов, неторопливо шедших вдоль берега. Топоры, которые воины несли на плечах, ослепительно засверкали. К счастью, воины смотрели в другую сторону, но шли явно по направлению к хижине.

Вновь настала тьма, и с первым раскатом грома Теор побежал к лодкам, лежащим невдалеке на отмели. Якоря их были на всякий случай вбиты в землю. Наярр вырвал на бегу один из них и уперся грудью в нос небольшого суденышка. Оно медленно сдвинулось с места и заскользило вниз по песчаному склону. Каждый раз, когда вспыхивала молния, Теор ждал, что его заметят, но вокруг было тихо. Зато в лагере вскоре начался переполох — видимо, те два воина обнаружили тело мертвого стражника. Хорошо еще, что никто, кроме Чалхиза, не знал, кого тот охранял.

Брызги аммиака окатили беглеца. Лодка с шумом шлепнулась в волны. Теор лег на дно лицом вниз и, дрожа, стал ждать, когда ветер отгонит суденышко от берега.

Нет. Нельзя бездействовать! Нужно как можно скорее уйти от острова. Теор поднялся и нащупал кормовую мачту. Парус был обернут вокруг реи неизвестного назначения и укреплен линиями и кольцами. Хорошо еще, что море слабо фосфоресцировало, и кое-что во мгле можно было разглядеть.

Некоторое время Теор раздумывал, что делать. Лодка качалась на волнах. Ветер нес ее на север, и это было неплохо. Наярр стал развязывать парус. Освобожденный, парус расправился со звуком, похожим на пушечный выстрел, и надулся. Лодка немедленно зарылась носом в волны. Теора обдал фонтан холодных брызг. Он поспешно перебрался на корму и ухватился за румпель.

Лодка выровнялась. Парус вновь наполнился ветром, и суденышко, развернувшись, побежало прочь от берега. Теор ощутил восторг — лодка слушалась его!

Но вскоре она снова накренилась. Огромные волны вздымались и с грохотом рушились в бездну, увлекая за собой лодку. Борта трещали от их ударов. Дождь усилился и вовсю забарабанил по снастям и дну. Надо было спешно вычерпать аммиак — но как оставить румпель? Осмотревшись, Теор увидел рядом с ручкой румпеля два фиксирующих штыря, которые торчали из бортов. «Хорошая штука!» — с радостью подумал он и, закрепив руль, отправился на нос суденышка, надеясь отыскать там какую-нибудь емкость.

Найдя ковш, он энергично стал вычерпывать аммиак из лодки. Закончив работу, он решил вновь вернуться на корму — в такой сильный шторм лодку нельзя оставлять без управления. Дождавшись очередной вспышки молнии, он обернулся и посмотрел в сторону берега. Земля уже пропала из виду. Но среди волн он увидел черную тень. Она быстро приближалась. Внезапно из аммиака вынырнула маленькая зубастая голова на тонкой шее.

Надежда на спасение покинула Теора.

Глава 10

— Марк, — сказал Теор, — ты слышишь меня?

Одной рукой он взялся за румпель и выровнял крен.

Сквозь шум волн прорвался голос Фрэзера:

— Конечно, я слушаю. У тебя все хорошо? Ты смог убежать?

— Да. Но, боюсь, мы разговариваем с тобой в последний раз. Враги, должно быть, заметили мою лодку и послали погоню. Меня преследует огромное морское чудовище с наездником на спине. Именно такие животные недавно разбили наш флот. Я не могу уйти от монстра, но не хочу и сдаваться. — Теор помешкал, подыскивая прощальные слова. Живи с радостью, друг! Пусть все твои беды уйдут прочь!

Он посмотрел в сторону кормы. Сквозь пелену дождя он увидел, что его преследует только одно чудовище. Впрочем, для него и одного было вполне достаточно…

— Эй, Теор, ты что, готовишься к смерти? — встревоженно закричал Фрэзер. — Не рано ли? Ты можешь пристать к берегу?

— Вряд ли. Да и все равно меня настигнут на суше.

Дожидаясь ответной реплики, Теор взглянул в сторону правого борта. Берег был пока невидим, даже при вспышках молний. Может быть, вновь сесть к рулю и попытаться развернуть лодку? Или лучше прыгнуть за борт и поплыть? Нет, в такой шторм большое расстояние ему не одолеть.

— Я отдал бы правую руку за то, чтобы послать тебе сейчас ружье! — сказал Фрэзер, страдая от своего бессилия. — У тебя есть какое-нибудь оружие?

— Нож и длинное копье… — Внезапно Теору наконец-то пришла в голову дельная мысль. — Погоди, я кое-что придумал… Очень рискованно, но это мой последний шанс. Жди, я позову тебя — если останусь цел.

Он схватил копье и пошел к мачте. Подняв со дна лодки якорный канат, он стал старательно привязывать копье поперек мачты. Это была медленная, нелегкая работа, мешали темнота, дождь и сильная качка. Когда он закончил, монстр был уже близко…

— Марк! — воскликнул он, пытаясь перекричать шум волн. — Мне нужен твой совет. Помнишь, ты рассказывал мне как-то о том, как люди ходят под парусами по земным морям? У меня почти нет опыта в управлении судном. Могу ли уйти от преследователей против ветра?

Теор забыл о своих страхах. Коротко и ясно он рассказал о своем плане и об оснастке лодки.

Фрэзер тоже успокоился. Он объяснил другу, как менять галсы. Теор взял одной рукой древко копья и повернул парус, а другой переложил руль вправо. Лодка сильно накренилась, едва не зачерпнув бортом аммиак, но вскоре вновь выровнялась и нехотя вышла на другой галс.

Монстр был слишком тяжел и неповоротлив, чтобы быстро совершить подобный маневр. Теор же упрямо держался нового курса. Аммиак переливался через борт и струился по его ступням холодным, искрящимся потоком, время от времени окатывая его с ног до головы. Монстр проплыл так близко от лодки, что Теор увидел отражение молнии в его огромных глазах. Улунт-хазул стоял на его плечах, держась за длинный повод, наброшенный на рога животного. Вскоре преследователи оказались впереди и скрылись во мгле.

Теор перешел к решению другой задачи. Он ждал, когда монстр развернется и повернет назад.

— Не сомневаюсь, что улунт-хазул решил, будто я иду к берегу сдаваться в плен, — сказал он.

Он вновь развернул лодку и пошел навстречу врагу. Затем он отвязал копье от мачты. «Только бы воин не увидел оружие в моих руках!» — подумал он.

Через несколько секунд прямо перед ним выросла черная стена — это была грудь монстра. Теор, не раздумывая, метнул копье, и оно попало точно в цель.

Лодка затряслась так, что Теора отбросило к противоположному борту. Раздался хриплый вопль. Монстр отпрянул и ударом хвоста швырнул лодку на гребень высокой волны. Когда она соскользнула вниз, Теор увидел прямо перед собой покрытую костистым панцирем голову. Животное ревело от боли. Копье глубоко вонзилось ему в горло. Теор бросился на дно лодки, сломав скамью гребца. Лежа в темноте под брызгами аммиака, он мрачно думал: «Как бы там ни было, этот чертов улунт-хазул уйдет на дно вместе со мной!»

От яростных ударов чудовища лодка продолжала рассыпаться на части. Нахлебавшись аммиака, она стала тяжело заваливаться на борт, и вскоре ее перекошенная мачта едва не коснулась пенных гребней. Теор, наполовину ослепленный и избитый, изо всех сил цеплялся за борт. Волны перекатывались через него.

Каким-то образом остатки снастей смогли вновь выровнять лодку, и чудом уцелевший парус понес ее на север. Теор выглянул из-за борта и увидел, как монстр бьется среди волн, пытаясь удержаться на поверхности. На его изогнутой спине не было видно наездника. Казалось, беда пронеслась мимо, но внезапно животное ринулось к лодке. Его огромный хвост взмыл в небо и с оглушительным грохотом обрушился на бедное суденышко. Еще один удар — и чудище скрылось среди волн.

Теор плавал среди обломков, не веря, что остался жив, и отчаянно колотил руками и ногами по аммиаку, но волны то и дело захлестывали его, не давая вздохнуть. Теор пытался плыть, но сознание медленно покидало его.

Внезапно что-то сильно ударило его в бок. Теор машинально вцепился в это «что-то» руками и ногами. Больше он ничего не помнил…

Он очнулся, когда дождь ослабел, перейдя сначала в изморось, а затем в густой туман. Шторм утих, и его сменил злой, обычный для Юпитера ветер. Море еще свирепо шумело, не желая успокаиваться. Прибрежное течение швыряло в Теора обломки лодки. Но он мог теперь держаться на поверхности, и постепенно его сознание стало проясняться.

Теор осмотрелся. Туман скрывал все вокруг на расстоянии больше двух-трех метров, брызги волн висели в воздухе искрящимся водопадом. Теор плыл в вихре фосфоресцирующего света, раскачиваясь на крутых волнах. Он невероятно устал, каждая клеточка его тела болела — но он был жив, жив! Вскоре к нему вернулась надежда на спасение, и он впервые взглянул на спасительное «что-то», которое помогало ему держаться на поверхности.

Это был кусок обшивки с остатками шпангоутов. Сказочная, невероятная удача! Теор осторожно оседлал свою небольшую «лодку» и наконец перевел дух. Рядом плавал клубок якорного каната, в котором запутались несколько обломков дерева, в том числе половина скамьи для гребца. Ее можно было использовать в качестве весла.

«Да, я могу спастись», — подумал Теор и поднес к губам диск коммутатора.

— Марк!

Что-то захрипело и зашуршало, и словно издалека послышался знакомый голос:

— Угх… ухх… Это Теор?

— Да, я все-таки уцелел, друг! — Теор попытался улыбнуться, ощущая саднящую боль в разбитом лице. — Ты удивлен? Я снова выкарабкался из могилы!

Жизнь постепенно возвращалась к нему, и вскоре он почувствовал острый голод. Утолить жажду было нетрудно — морской аммиак вполне годился для питья. Содержание минеральных веществ в нем было крайне низким, зато присутствовали некоторые питательные вещества в виде аминокислот. Они синтезировались в верхних слоях атмосферы, где ультрафиолетовые лучи солнца воздействовали на газообразный метан и аммиак. Образовавшиеся органические молекулы опускались в нижние слои атмосферы. Некоторые из них достигали океана и составляли питательную среду для микрофлоры его поверхности. Та, в свою очередь, служила кормом для многочисленных высших животных. Но, конечно, морской аммиак не мог насытить Теора, а лишь раздразнил аппетит. Он не ел почти целый день — с тех пор как по собственной инициативе сбежал от гостеприимного Чалхиза.

Вновь послышался голос Фрэзера:

— Вот это сюрприз! Я чертовски переживал за тебя, друг. Как дела?

Теор объяснил.

— После того как я выберусь на берег, я постараюсь найти остатки отряда Вальфило, — добавил он. — Они должны были уже перебраться через хребет Джоннари — это в нескольких милях к северу от меня. Может быть, удастся нагнать их. Но мне предстоит идти через огромную и дикую страну. Старики рассказывали, что в этих горах живет Скрытый народ. Но я надеюсь, что они меня не тронут.

— Отлично! Я так переживаю, что ничем не могу помочь тебе, Теор. Не могу даже больше оставаться около передатчика. Пока ты дрался на море, я уже успел сходить на совет колонистов. И сейчас меня срочно хочет видеть один человек. Я не знаю, что случилось, но это наверняка очень важно…

— Позови меня, когда сможешь. Удачи тебе, друг!

Вскоре небо чуть посветлело. Теор продолжал плыть, окруженный мерцающим туманом. Только к полудню зыбкая пелена стала расползаться, превращаясь в лохмотья. И тогда Теор увидел землю.

До нее было еще далеко, и все-таки наярр закричал от восторга. Около двух миль он проплыл среди скал из черного льда. Вершины окутывал туман, и можно было только догадываться об их высоте. Волны накатывались на белые отмели у подножий с ужасающим грохотом. Казалось, невозможно проплыть среди скал и остаться целым, но Теор настолько обессилел, что даже не задумался об этом.

Он осторожно отвязал обломок скамьи и начал грести, борясь с прибрежным течением. Несмотря на отчаянные усилия, он едва продвигался вперед. Так продолжалось час за часом. Любой человек сошел бы с ума от этой бесконечной гребли на месте, но Теор сумел сосредоточиться на боли в теле и сильном жжении в жабрах. Время, казалось,остановилось… Наконец среди скал он увидел узкий фьорд. «Уллола! Сила все же благосклонна ко мне!» — с восторгом подумал наярр. Он заработал веслом еще неистовее. Вспенившийся аммиак клочьями летел назад под его энергичными гребками, и желанная мирная бухта постепенно приближалась.

Но вскоре двигаться вперед стало невозможно. Отливное течение было слишком сильным и постепенно сносило его назад в море.

Теор рискнул встать на свою «лодку» и оглядеться. Он увидел сравнительно спокойную поверхность аммиака во фьорде, а в устье его — странный серый склон, резко выделявшийся среди черных скал.

Внезапно «лодка» сильно накренилась, и Теор едва не упал в волны. Поскользнувшись, он сильно ударился головой о доски. Прошло несколько минут, прежде чем он пришел в себя. Когда его сознание прояснилось, он нашел объяснение только что увиденному природному феномену.

Поверхность Юпитера редко охлаждалась настолько, чтобы аммиак мог замерзнуть, но в высокогорьях такое случалось, когда с полюсов приходили воздушные течения. В результате на склонах образовывались огромные ледники. Достигая моря, они не раскалывались на айсберги, как это происходило с земными ледниками. Дело в том, что твердый аммиак плотнее жидкого и попросту не тонет в море. Но на мелководье льдины быстро тают, создавая довольно сильное течение. Оно-то и относило Теора от берега. Возможно, корабль наярров с двумя гребными колесами и смог бы противиться ему, но одинокому пловцу это было не под силу.

«Уш! — с тоской подумал Теор. — Надо искать другой фьорд. Быть может, он окажется более гостеприимным…»

Но он не хотел обманывать себя. Ему приходилось видеть штурманские карты этого морского района. Они были весьма примитивными, на все же достаточно достоверными, чтобы понять: он на краю гибели. Если выбраться на берег в этом месте не удастся, то сильное прибрежное течение отнесет его в «котел», густо усеянный рифами и бурлящий водоворотами. И тогда ему конец…

— Марк! — позвал он. — Ты слышишь меня?

Только плеск волн был ответом ему. Не сразу наярр вспомнил, что Фрэзер ушел на какую-то важную встречу. Бессмысленно было ждать его возвращения.

Да и чем землянин мог помочь ему?

Или все-таки подождать? Марк так много рассказывал о море — ведь он сам вырос на земной океанической станции. Постой… Что-то Марк однажды объяснял ему… Ну конечно, он показывал живые картинки в Доме Оракула, повествующие о том, как земляне плавают на досках среди гигантских волн. Если взобраться на очень высокую волну, то она может вынести человека на берег! Почему бы нечто подобное не проделать и здесь, на Юпитере? Обломок борта имел снизу плоскую форму. Если освободить его от обломков снастей, то…

С новыми силами Теор взялся за работу. Он вытащил из-за пояса нож и стал яростно резать намокшие веревки. Волны то и дело захлестывали его, пена залепляла глаза и жабры, затрудняя дыхание. Теор работал почти вслепую, вскоре забыв даже о цели своих действий.

В конце концов он освободил плотно сбитые доски и улегся на них животом, свесив ноги. Вновь взяв в руки весло, он направился вслед за гребнем только что прошедшей под ним волны. Его неуклюжая «лодка» двигалась крайне медленно, и он опоздал. Только после невероятных усилий ему удалось наконец-то оседлать очередную высокую волну, которая стремительно понесла его в глубь фьорда.

Здесь царило невероятное спокойствие. С высоты огромной волны Теор с ужасом смотрел на подножие скалы, где кипела пена. Правее лежала область зыби, за которой находился вожделенный берег. Но его упрямо сносило влево, навстречу гибели.

Теор отбросил бесполезное теперь весло и стал управлять доской, всем телом двигаясь по ее поверхности. Только тренированному человеку удался бы такой фокус, но Теор с детства имел дело с силами природы и умел их ощущать. Ему удалось-таки проскочить мимо скалы. Тут же волна с грохотом опала, бросив Теора в сторону ледника. Аммиак закипел вокруг него. Берег стремительно приближался, грозя разбить его в лепешку, но Теору удалось зацепиться ногами за резко поднимавшееся дно и немного замедлить движение. Вскоре ему с трудом удалось встать и по пенистому мелководью добраться до суши. Не сделав и нескольких шагов по берегу, он упал и погрузился в забытье. Ночь, длинная ночь…

Когда Теор очнулся, солнце уже висело над западной частью фьорда. Волны ревели среди скал, освещенные последними лучами светила. Впереди лежал крутой склон ледника, из которого, словно титаны, поднимались в небо черные скалы. Вокруг простиралась дикая, необитаемая страна. И Теор был единственным живым существом на десятки миль окрест, вооруженный одним только ледяным ножом.

Глава 11

Фрэзер сидел и смотрел на передатчик. Наконец, не выдержав, он в бессильной ярости обрушил кулаки на панель управления. Звук удара гулко прокатился по кабине, погруженной во тьму. Сквозь обзорное стекло в кабину проник солнечный луч и высветил все вокруг так ясно, что Фрэзеру удалось разглядеть набухшие вены на своих руках. От недавней усталости и головной боли не осталось и следа. «Перестань ныть! — зло сказал он себе. — В сорок лет рановато чувствовать себя стариком. Ты еще сможешь вставить, адмиралу Свейну фитиль в то место, которое заменяет ему голову».

Он решительно поднялся и направился в кормовую часть краулера. Донни Мендоза предоставил ему оборудование для связи с главным передатчиком, как только узнал, что Фрэзер хочет установить контакт с Теором. Здесь же ему было выделено крошечное помещение для отдыха. Фрэзер разделся до пояса, налил немного воды в таз и тщательно растерся губкой. Еще больше ему хотелось очистить свою совесть после встречи с предательницей. Но, черт побери, Лоррейн нравилась ему все больше и больше, и с этим ничего нельзя было поделать!

Он вспомнил, как Лори сунула ему записку с просьбой о встрече, и криво усмехнулся. Это было во время встречи конфликтующих сторон в Авроре — на переговоры в крейсере колонисты, естественно, не согласились. Фрэзер пришел вместе с Сэмом Хоши. В зале заседаний административного корпуса их ожидали Лоррейн и двое офицеров с «Веги», включая бравого адмирала. Все расселись по креслам, пытаясь выглядеть непринужденно, но присутствие Свейна действовало угнетающе. Нет, он не кричал и не угрожал — у него был вид победителя, и от одного этого становилось тошно.

— Не собираюсь сегодня играть в дипломата, — резким тоном начал адмирал. — С моей точки зрения, вы все — мятежники! Вы убили и покалечили множество достойных граждан, верных законному правительству. Погибшие в бою колонисты меньше, чем вы, заслуживали смерти!

Хоши хотел было возразить, но промолчал и только с силой сцепил пальцы и помрачнел. Двое его сыновей погибли при лопытке захвата «Веги».

Свейн скупо улыбнулся.

— Конечно, вы смотрите на прошедшие события по-другому, — продолжал он. — Я понимаю, переубедить вас сейчас невозможно. Но я не дипломат, а военный, и меня интересуют не столько эмоции, сколько реальные дела. Для меня куда важнее осуществление планов, чем немедленная расправа, пусть и справедливая.

— Немедленная? — переспросил Фрэзер. — Значит, о расправе вы хотите поговорить позже, когда на Ганимед прибудет полиция? И вы всерьез считаете, что мы будем помогать вам, зная, что через некоторое время нас посадят в тюрьму или даже расстреляют? Я уже не говорю о возможном промывании мозгов…

Лоррейн нахмурилась:

— Последнее — уже слишком, Марк.

— Ах, простите, я оскорбил ваши прелестные ушки неприличным выражением! — с иронией заметил Фрэзер. — Хорошо, заменим его официальным названием — «принудительное перевоспитание». Звучит куда приятнее, не правда ли?

Свейн насупился.

— Я не собираюсь давать стопроцентных гарантий, — сказал он. — Однако надежда у вас появится. После того как мы вместе восстановим законное руководство в США, встанет вопрос о контроле над Землей и остальными планетами. Думаю, правительство не станет тратить силы и средства на то, чтобы изолировать систему Юпитера, — конечно, если я замолвлю о вас словечко. И я сделаю это — слово офицера, — если вы будете сотрудничать с экипажем «Веги».

Фрэзер с сомнением посмотрел на строгое, очень серьезное лицо адмирала — и вопреки желанию поверил. Так же, как в неизбежный арест в случае, если колонисты заартачатся. Свейн был человеком аккуратным и слов на ветер не бросал.

Хоши наклонился вперед.

— Здесь, в системе Юпитера, находятся пять тысяч человек, — бесстрастно сказал он. — Куда меньше, чем в любой из точек, по которым вы хотите нанести удар там, на Земле. Все мы хотим жить, но если вас можно остановить ценой жизни, то колонисты готовы погибнуть.

— Это не поможет, — спокойно ответил адмирал. — Да, это задержит нас на некоторое время, но не более того. С «Вегой» вы ничего не сможете сделать. Если Ганимед придется уничтожить, то мы перелетим на другие луны, — надеюсь, там люди окажутся более разумными. В принципе производство боеголовок можно наладить даже на астероидах. Не так удобно, как здесь, но попробовать можно. Впрочем, я верю, что вы не самоубийцы. — Свейн обвел колонистов цепким взглядом. — Посмотрите фактам в лицо. Вы разбиты наголову. Теперь колонистам надо заботиться не о мятежном правительстве, а о своих близких. Еще раз повторяю предложение: возвращайтесь домой и постарайтесь больше не причинять нам хлопот. Вскоре мы вернемся на Землю и оставим вас в покое.

— Вы можете даже присоединиться к тем, кто хочет оставить Аврору, — добавила Лоррейн. — Горожане соберут для вас все необходимые припасы.

— Прекрасный трюк, — фыркнул Хоши. — Проявив великодушие, вы хотите избавиться от потенциальных бунтарей и саботажников, не так ли?

— Конечно, — усмехнулся Свейн. — Неужели вы настолько неблагоразумны, что откажетесь от такого предложения?

«И этот человек говорит о гуманности! — подумал Фрэзер. — Я никогда не пойму хомо сапиенс. Наверное, поэтому мы и нашли общий язык с Теором. Кстати, надо побыстрее вернуться в краулер — Теор может вызвать меня».

Тем временем разговор крепко увяз в болоте взаимной подозрительности.

— Мы не можем уйти, — настаивал Хоши, — нам надо позаботиться о раненых. В городской больнице для этого есть все условия.

— Я могу послать с вами несколько врачей, все необходимое оборудование и медикаменты, — пообещала Лоррейн.

— Согласен, — кивнул Свейн. — Берите с собой все, что нужно, только побыстрее убирайтесь из города.

Спор вновь разгорелся.

В конце концов стороны пришли к соглашению. Колонисты поднялись и направились к выходу.

— Хороший день для вас, господа! — напутствовал их Свейн и сразу же погрузился в чтение разложенных на столе бумаг.

Лоррейн догнала Фрэзера в коридоре.

— Марк, подождите!

Он окинул девушку холодным взглядом.

— Марк, я так сожалею…

— Я понимаю, вы только выполнили свой долг, — спокойно сказал он.

— О, Марк, неужели вы не можете понять? Я считаю, что поступаю правильно — так же, как и вы. Кто знает, на чьей стороне истина? Где найти такие весы?

Лицо девушки выражало искреннее отчаяние. Только сейчас Фрэзер заметил, что она пришла на совещание в новом эффектном платье, правда, несколько коротковатом, но прекрасно подчеркивающем ее стройные ноги. Слезы заблестели в ее глазах. Лори выглядела сейчас красивой, как никогда, но в то же время жалкой. Фрэзер, вопреки желанию, едва не рассмеялся — нет, ненавидеть ее он не мог.

— Давайте пожмем друг другу руки, а? — пробормотала Лоррейн.

Хоши только пожал плечами и пошел к выходу. Фрэзер же машинально протянул руку. И с удивлением почувствовал, как ему в ладонь сунули клочок бумаги. В коридоре было полно астронавтов с «Веги», и ему показалось, что за ним следят десятки подозрительных глаз.

— Пока, Марк, — сказала девушка и исчезла за соседней дверью.

Фрэзер догнал Хоши у кессонной камеры. Здесь дежурили двое вооруженных охранников. Вокруг было непривычно пустынно: по приказу Свейна жителям Авроры было приказано находиться в своих квартирах. Лидер колонистов шел, опустив голову. В мыслях Фрэзера царил полный хаос, и он не смог найти слов утешения. Да и что можно сказать отцу, потерявшему сразу двух сыновей?

Только возле краулера Мендозы он улучил момент и прочитал записку, гласившую: «Встретимся в 8.00 следующего цикла за стоянкой лунных ракет, рядом с кратером Апачи. Держите это в секрете».

День на Ганимеде состоял из 7,15 земных суток, так что колонисты использовали для отсчета времени условные 24-часовые циклы. На других лунах населения было слишком мало, чтобы вводить свои временные системы.

Забравшись в кабину, Фрэзер стал снимать скафандр. «И какого дьявола Лори настаивает на встрече? — раздраженно думал он. — Чтобы вновь попытаться оправдать свое предательство? Вряд ли, она же знает, что меня не переубедить. Или она…»

Он усмехнулся. Самое приятное объяснение было самым невероятным. Он был некрасивым, немолодым и к тому же женатым. Других подходящих объяснений Фрэзер не нашел. Да и не время было думать об этом — Ева с детьми ждала его в поселке за горами, а Сэм Хоши готовился к возвращению домой. Очень грустному возвращению: двое его сыновей, а с ними несколько десятков колонистов, включая Пата Махони, остались на поле боя…

…Фрэзер с трудом отвлекся от воспоминаний. Он закончил свой утренний туалет, выжал над тазом губку и осторожно слил воду в очиститель, стараясь не расплескать. Затем он смазал щетину депилятором и через минуту вытер лицо, уже без следов волос. Надев скафандр, он вышел наружу и осмотрелся. Вокруг стояли лунные ракеты, мерцая серебристым светом, а над ними возвышалась иззубренная стена кратера Апачи. Колонисты, занятые своими делами, сновали взад и вперед, но их было немного: большинство сидели в краулерах, ожидая команды к отправлению. Над пиком Гленна густо высыпали звезды, а на востоке из-за горизонта выползал чудовищный шар Юпитера, наполовину окутанный тенью.

Фрэзер шел между космолетами, направляясь в северную часть взлетного поля. Он старался, чтобы его не заметили. Предчувствия у него были самыми скверными — от встречи с Лори он не ждал ничего хорошего.

Внезапно из мглы вынырнула фигура в серебристом скафандре и, схватив его за руку, увлекла в укрытие между опорами космолета. Вновь шлем прижался к шлему, и начался не слышный ни для кого постороннего разговор.

— О, Марк, спасибо, что вы пришли! Я опасалась, что вы уже мне не доверяете.

— Почему же я должен был не прийти? — глухо сказал Фрэзер, безуспешно пытаясь разглядеть черты лица Лори за стеклом шлема.

— Это могла быть ловушка. Вспомните ваш побег из Авроры, и чем он закончился. Свейн был разъярен! Если бы вы слышали, какими карами он грозил вам! И все же во время подготовки к переговорам я назвала ваше имя. Я сказала адмиралу, что вы — один из самых влиятельных людей среди колонистов и сможете представлять интересы Ганимеда даже лучше, чем Сэм Хоши.

— Хм… спасибо, Лори, но вы же прекрасно знаете, что это не так. Я никогда не лез в лидеры. Не настолько уж я уверен в себе, да и в людях разбираюсь не очень хорошо.

— Это не так! — пылко воскликнула Лоррейн. — Вы человек ответственный, а это самое главное.

— Смешно слышать, Лори, — буркнул Фрэзер и вдруг с подозрением спросил: — Постойте, так вы не были уверены в моей безопасности и все-таки пригласили на встречу с этим людоедом Свейном?

— Я тоже рисковала, — оправдываясь, ответила Лоррейн.

— Вы?! — негодующе заорал Фрэзер. — Первая леди этой банды контрреволюционеров?!

— Марк, я на вашей стороне!

Он недоуменно пожал плечами.

— Почему вы не хотите меня понять? — дрожащим голосом сказала Лоррейн. — Я вовсе не поддерживаю адмирала. Он честный человек, но мне не нравится, как он действует, и еще больше — то, что он задумал. Повернуть ядерное оружие против своей собственной страны… То же самое он может проделать и с другими государствами Земли — всеми, кто не захочет подчиниться его приказам. Марк, услышав это, я проплакала весь вечер…

— Но вы же сотрудничали с ним, — не унимался Фрэзер.

— А что мне оставалось делать? По интеркому передали сообщение: Свейн нуждается в добровольцах, готовых помочь руководству крейсера установить контакт с колонистами. Кто-то должен был взвалить на себя эту тяжелую, неблагодарную работу? Я решила, что смогу смягчить неизбежное противостояние двух сторон и, по возможности, саботировать приказы Свей-на. Это было непросто сделать, Марк! Офицеры «Веги» уже собрали сведения о многих из вас. К счастью, у них нет психозондов, иначе я не смогла бы обмануть их. Но среди членов экипажа крейсера нашлась пара специалистов по политическому сыску. О, эти умеют спрашивать! Они предупредили, что будут следить за каждым моим шагом и если я вздумаю противиться приказам адмирала… Я до сих пор вижу в кошмарных снах, как эти иезуиты забрасывали меня вопросами, один коварнее другого. Но я прошла через это, прошла! Впрочем, не это главное… Я сумела отговорить горожан от бессмысленного бегства. Знаю, многие презирают меня теперь. Когда я прохожу по улицам Авроры, я словно ловлю их мысли: «Если нам удастся избавиться от этого проклятого крейсера, то эта сука пожалеет, что появилась на свет!»

Девушка замолчала и всхлипнула.

— Простите меня, Лори, — с раскаянием сказал Фрэзер.

Лоррейн не ответила. Казалось, она вот-вот разрыдается.

— Ну и какова сейчас ситуация в городе? — торопливо спросил Фрэзер.

— Странная… Я всегда думала, что оккупация — это нечто ужасное, когда на улицах то и дело звучит стрельба, людей арестовывают по малейшему подозрению и бросают в тюрьму… Но нет, жизнь идет своим чередом. Люди пока еще занимаются своей обычной работой. Они возвращаются домой после очередной вахты, готовят обед, играют в карты, болтают о пустяках… Только некоторые важные объекты в городе охраняют астронавты с «Веги». Но и это выглядит довольно мирно. С ними вполне можно поговорить. Вы знаете, как это бывает: слово за слово, и вы вдруг узнаете, что этот верзила — ваш земляк из Айовы, и вы расспрашиваете его, знает ли он вашего кузена Джо и как выглядит новый космопорт в Де-Мойне.

— Какая идиллия! — с насмешкой прервал ее Фрэзер. — У меня аж в глазах защипало от умиления.

— Нет-нет, конечно, не все так просто, — поспешно возразила Лоррейн. — Некоторые из горожан арестованы — из числа тех, кто открыто выражал свое недовольство. Но с ними обращаются совсем неплохо, их даже можно навестить в определенные часы.

— Просто прелесть, а не диктатура. Или бравый адмирал называет ее иначе — скажем, новый демократический режим? Не удивлюсь, если многие из горожан поспешили заверить его в своей искренней преданности.

— Да, есть и такие… Только вокруг них с каждым днем растет невидимая глухая стена. — Лоррейн невесело рассмеялась. — Я говорю так, будто сама нахожусь в оппозиции властям. Но я действительно сотрудничаю не со Свейном, а со своей совестью!

— Хм… И много вас таких… двуликих Янусов? Только не обижайтесь, Лори.

— Не знаю. Я не очень-то стремлюсь сблизиться с такими людьми, да и они меня сторонятся. Хотя, возможно, это мне только кажется. Большинство колонистов слишком давно покинули Землю и далеко не так наивны в политике, как вы, Марк. Каждый знает, с какой стороны масло на бутерброде и вряд ли станет швырять его в грязь ради победы демократии. Конечно, если мы сумеем сокрушить Свейна, то все они объявят себя пятой колонной Сэма Халла!

«Подобно вам, Лори?» — неприязненно подумал Фрэзер, но вслух спросил:

— И как много в Авроре таких перевертышей?

— Пара сотен, не меньше. И несколько астронавтов с «Веги». Без их помощи, пусть и пассивной, мы вряд ли сможем взять верх. Большинство же людей будут просто выжидать, опасаясь обстрела города. Время примирит их с новоявленным диктатором и тоже сделает из них соглашателей.

— Боюсь, люди Хоши тоже могут дрогнуть, — вздохнул Фрэзер. — Поражение здорово подорвало их дух… Когда начнется производство боеголовок?

— Пока мы занимаемся подготовительными работами. Большая часть процесса может быть автоматизирована, но несколько инженеров требуется для установки оборудования, и его запуска. Плюс рабочие на рудниках, плюс перевозка руды, очистка ее и производство изотопов. Все участники проекта будут находиться под непрерывным наблюдением, но изредка мы будем встречаться на технических совещаниях. Никто, я думаю, не испытывает особого энтузиазма, но повиноваться придется. Я постараюсь действовать так неумело, как только смогу, но астронавтов с «Веги» обмануть будет нелегко.

— Неужели весь экипаж крейсера настолько верен своему командиру-фанатику? — с раздражением спросил Фрэзер.

— Увы, да. Члены экипажей крейсеров тщательно отбираются и проходят периодические проверки, включая зондирование мозга. Не удивительно, что все астронавты беспрекословно подчиняются своему адмиралу. Свейну пришлось выбросить за борт лишь троих несогласных.

— Понимаю, — устало сказал Фрэзер. Окружающая тьма угнетающе действовала на него, он чувствовал себя, словно в ловушке. — И чего же вы хотите от меня, Лори?

— Марк, вы единственный человек, которому я могу доверять! — пылко сказала девушка. — Если вы поможете мне…

— В чем?

— Вы хороший пилот, один из лучших на Ганимеде.

— Приятно слышать. Вы хотите контрабандой пронести меня в кармане на одну из лунных ракет? Это бесполезно.

— Более бесполезно, чем даже вы думаете, Марк. Все космолеты на всякий случай лишены системы воздухообмена. Они будут установлены вновь лишь по личному приказу Свейна, если потребуется совершить полет на одну из лун.

— Погодите, но у адмирала есть свои космоботы!

— Часть из них уже находится на орбите Ганимеда. Любая попытка нападения на «Вегу» из космоса ими будет отбита. Остальные же шлюпки Свейн послал к другим лунам Юпитера. Не только, кстати, для устрашения, но и для шантажа. Если мы вдруг заартачимся, то колонистам на Ио и Каллисто грозит голод.

— Этот чертов адмирал все продумал… Но зачем же я тогда вам понадобился, Лори? Пусть я и опытный пилот, но дышать вакуумом как-то не научился.

— Я не говорю о лунных ракетах.

— Тогда о чем?

— Свейн все-таки проглядел один корабль. Он имеет достаточно мощные двигатели и сумеет предупредить Землю прежде, чем его смогут настигнуть.

— Любопытно. И что же это за суперкорабль-невидимка?

— «Олимпия».

— Что-о-о?

Фрэзер от души расхохотался:

— Лори, вы ничего не понимаете в…

— Я знаю, Марк, что вы хотите сказать. Да, полет «Олимпии» был отложен из-за неприятностей с племенем наярров, и потому на борту нет пищи, воды и даже воздуха. Но взлететь-то корабль может!

— Что верно, то верно, — после некоторого размышления согласился Фрэзер. — Даже Свейну не могло прийти в голову такое: бежать с Ганимеда на корабле, предназначенном для полета на Юпитер! Прямо из-под пушек «Веги», без припасов и с небольшим количеством горючего — да, для этого надо быть еще безумнее, чем наш бравый адмирал. Хотя, если протащить на борт «Олимпии» самое необходимое…

— Я не знаю, как это сделать, — призналась Лоррейн. — У меня не было времени подумать. Но вместе мы найдем какой-нибудь путь. Вы сможете управлять «Олимпией», Марк?

Тот только презрительно хмыкнул в ответ.

— Как я попаду на борт, вот в чем вопрос, — после паузы сказал он. — Сэм Хоши уходит к горам на рассвете, а что делать мне?

— Марк, пойдемте со мной! В Авроре вам ничего не грозит. Из-за подготовки к эвакуации там царит настоящий бедлам. Да и людей с «Веги» там немного — Свейн на всякий случай держит на борту крейсера большую часть экипажа. Вы… вы можете скрываться в моей квартире. Там мы все продумаем и составим план действий. Нам придется слегка похудеть, деля мой паек пополам, но это пустяки. Марк, я не буду презирать вас, если вы откажетесь! Вы человек семейный, а я одинока, и это разные вещи. Но это единственный выход, который я смогла найти.

«Быть снова свободным!» — Нет, это слова из какой-то мелодрамы. Фрэзер подумал, что ему предстоит сделать, и внутри у него все похолодело. Насколько приятнее такие вещи наблюдать по телевизору! Конечно, капитан Манли Валиант, Ужас Космических Глубин, справился бы с этим делом одним мизинцем. Он напялил бы поверх скафандра какое-нибудь рубище, нагрузил на тачку несколько тонн груза, запросто прошел бы мимо охраны, а затем прыгнул в раскрытый люк (предварительно швырнув в него тачку) — и был бы таков. Он же, Марк Фрэзер, был солдатом разгромленной армии, на его руках умер давний друг Пат Махони. Дома его ждала Ева и двое ребятишек, и это заметно умеряло его геройский пыл. Некогда в молодости он работал в арбитражном суде, изнывая от скуки, но при необходимости вновь этим мог заняться. С возрастом он стал понимать, что жизнь не обходится без компромиссов. Нет, дружище, ты не герой, и нечего строить из себя бравого космического волка, которому все нипочем.

Но Свейн явно жаждет его крови! Лоррейн говорит, будто он как участник переговоров подлежит амнистии. Хм… но если, он вернется в Аврору и будет арестован, то колонисты вряд ли поднимут восстание, чтобы спасти его. Тюрьмой дело тогда вряд ли обойдется. Свейн разъярен тем, что ему пришлось пойти на компромисс, и наверняка устроит нечто вроде публичной казни — в назидание другим бунтарям.

Лоррейн потрясла его за руку.

— Так что вы собираетесь сделать, Марк?

Фрэзер с трудом отвлекся от своих мыслей.

— Надеюсь, я помещусь в вашей квартире, — улыбнулся он. — Кстати, у вас там не завалялось какой-нибудь пилюли удачи? Мне бы она не помешала…

Глава 12

Теоретически Фрэзер мог бы ночевать в небольшой гостинице Авроры, обедать в столовой и мыться в городскрй бане. Практически же уединение ему было жизненно необходимо. Крошечная квартира Лоррейн имела все удобства. В городе не было принято ходить друг к другу в гости без предупреждения, так что нежданных гостей опасаться не приходилось. Тем более что Лоррейн была объектом необъявленного бойкота большей части населения.

И все же в его убежище было тесновато. Как и все холостяцкие квартиры, оно состояло из небольшой спальни, миниатюрной кухни и душа. Повернуться Фрэзеру было буквально негде. Еще хуже был постоянный голод, и лишь тонизирующие таблетки помогали ему сохранять бодрость. Первая совместно проведенная ночь оказалась не столь интригующей, как ему представлялось: часов до двух они обсуждали план бегства, а затем Марка сморил сон, и он улегся на пол. И хотя такая «постель» при пониженной гравитации была не столь уж и неудобна, спал он плохо.

Проснувшись утром, он обнаружил, что Лори уже ушла. Весь день он мерил шагами комнату, чувствуя себя, словно в ловушке. Его навестил Сэм Хоши. Фрэзер передал ему письмо для Евы. Узнав о его планах, лидер колонистов не стал стесняться в выражениях.

— Только недоумок мог связаться с бабой типа Лоррейн, — закончил он. — Что, она другого мужика не смогла себе подобрать? Ты, брат, человек семейный, соображать надо…

— Сэм, о чем вы говорите? — негодующе воскликнул Фрэзер, слегка, впрочем, покраснев. — Мы оба думаем о спасении колонистов! Армия наша разбита, ждать помощи, кроме как с Земли, неоткуда. На «Олимпию» Свейн внимания не обращает, поскольку она находится рядом с его крейсером. Грех этим не воспользоваться!

— Вот пусть эта красотка и воспользуется, — недовольно буркнул Хоши. — Помнится, для высадки на Юпитер специально готовились двое парней, не так ли?

— Да. Но один из них напал на астронавта с «Веги» и сейчас находится в тюрьме. А второй… второй недостаточно надежен. Я же с «Олимпией» справлюсь. На Земле мне не раз приходилось управлять батискафами, а космолет построен по их типу. Если за нами пошлют погоню, мы сможем спрятаться в атмосфере Юпитера, и это тоже плюс.

Хоши угрюмо молчал.

— Поймите, Сэм, я вовсе не лезу в герои! Если бы кто-нибудь захотел взяться за это дело, я с удовольствием отдал бы ему лавры и тернии. Но такого добровольца сейчас в Авроре не найти. Шансов у нас с Лори мало, но они есть. Есть!

В конце концов Хоши со вздохом пожал ему руку.

— Ты молодец, Марк. Не обращай внимания на мое нытье — сам понимаешь, какое у меня настроение. Обещаю: если с тобой что-нибудь случится, о Еве и ребятишках я позабочусь.

Хоши ушел, и Фрэзер вновь остался наедине со своими сомнениями. Сможет ли жена понять его?..

Он с трудом заставил себя вернуться к проблемам, которые казались неразрешимыми.

Вопрос первый. Несколько охранников постоянно дежурят на поле возле «Веги». Они заметят любого, кто подойдет к «Олимпии», тем более если он будет везти ту самую тележку с тремя тоннами груза. Стрелять же эти ребята, увы, умеют…

Вопрос второй. Его скафандр реквизировали при входе в город. Обещали вернуть после ухода армии колонистов, но это будет не скоро. Правда, у Лори есть запасной, но он тесноват. Добежать до «Олимпии» в нем можно, но лететь к Земле?..

Вопрос третий. Охранников можно отвлечь, если Лори сумеет найти добровольцев, готовых пожертвовать собой. Но подобрать таких людей непросто, особенно если учитывать, с какой подозрительностью горожане относятся сейчас к девушке. Пока суд да дело, кто-нибудь из местных доброхотов может объяснить Свейну, что «Олимпия», несмотря на экзотические обводу, все-таки не батискаф, а космический корабль.

Вопрос четвертый. Как только Лори начнет действовать, соглядатаи наверняка это заметят. Если сюда, в ее квартиру, будут часто заглядывать посторонние люди, это вызовет подозрение.

Подобных вопросов было немало.

«И зачем я так легко клюнул на это безумное предложение? — в который раз упрекнул себя Фрэзер. — Да, «Олимпия» рядом, но с таким же успехом она могла находиться на альфе Центавра. Нет, погоди. Надо возвратиться к самому началу и спокойно все проанализировать с другой точки зрения. Вопрос номер один…»

Фрэзер заставил себя успокоиться, сел на кровать и, закрыв глаза, задумался.

Через несколько минут он нашел решение.

Лоррейн пришла только к вечеру. Тщательно закрыв за собой дверь, она с надеждой взглянула на Фрэзера:

— Привет, Марк. Как дела?

Ее голос был усталым, под глазами лежали тени. И все же Фрэзер не без удовольствия отметил, что девушка выглядела безукоризненно — Лори следила за своей внешностью более тщательно, чем любая записная красотка.

— Дела идут неплохо, — бодро сказал он. — Я все-таки нашел решение этой задачки!

— Что?!

Девушка шагнула к нему и в порыве восторга обняла за плечи. У Фрэзера екнуло сердце, от аромата духов слегка закружилась голова.

— Погодите, погодите, Лори, — пробормотал он, отстраняясь. — Нам надо все обсудить. Быть может, я что-то упустил…

— Нет-нет, я уверена, что все в порядке! — торопливо сказала девушка и, подойдя к буфету, достала из него бутылку вина и два бокала. — Неужели скоро весь этот ужас будет позади? Предлагаю это отметить, Марк.

— Э-э… я же совсем не пью, Лори. Пилотам такие вещи на пользу не идут, особенно если учесть мой возраст. Но вы можете отпраздновать за двоих, я не возражаю.

Девушка озадаченно посмотрела на него.

— Хорошо, — сказала она, — только сначала я приготовлю что-нибудь вкусненькое на ужин. Кое-что мне удалось припрятать. И вот еще что, Марк. — Она слегка покраснела: — Я хотела бы переодеться.

— Конечно!

Фрэзер поспешно ретировался в душевую. Когда Лори позвала его, ее было уже не узнать. На девушке было короткое, облегающее темно-синее платье с роскошной брошью в виде кометы. Золотистые волосы были распущены, на шее сверкало ожерелье… Фрэзер мысленно перекрестился и попытался вызвать в воображении образ Евы с ребятишками, но это ему не удалось.

Они уселись за овальным столиком, на котором были соблазнительно разложены диковинные для Ганимеда яства: розовые кружочки ветчины, консервированные омары и несколько апельсинов. И среди них сверкали два хрустальных бокала с вином темно-вишневого цвета…

Фрэзер с большим трудом удержался от соблазна выпить, зато закуске отдал должное. Насытившись, он удовлетворенно откинулся на спинку кресла. Девушка не отрываясь смотрела на него, держа в руках бокал.

— Так что же вы придумали, Марк? — наконец спросила она.

Только сейчас он разглядел за ее спиной фотографию, висевшую на стене. Обычно колонисты предпочитали сентиментальные земные пейзажи, но Лоррейн оказалась исключением — на фотографии было изображено светящееся серебристое облако туманности NGC5457, окруженное мягкой мглой. На Фрэзера это подействовало отрезвляюще. Нет, они разные, совершенно разные…

— Проблема в целом делится на две части. Первая состоит в том, чтобы проникнуть на корабль незамеченными, разогреть двигатель и взлететь прежде, чем орудия «Веги» начнут огонь. Вторая — в том, чтобы оснастить «Олимпию» всем необходимым для длительного перелета.

Лоррейн кивнула, внимательно глядя на него.

— Насколько я понимаю, в Авроре еще не отключены линии связи с другими поселениями Ганимеда. Это верно?

— Да. По крайней мере, в моем распоряжении находится передатчик, с помощью которого я поддерживаю связь с рудниками. При желании я могу улучить момент и войти в контакт с кем угодно. Только с кем?

— Скажем, с руководством Блоксберга. Этот городок находится в другом полушарии Ганимеда — не думаю, что Свейн сумел добраться до него. Глава его администрации Том Гебхард был с нами во время атаки на крейсер и, я уверен, не откажется нам помочь. Кстати, с его помощью можно будет связаться и с Сэмом Хоши.

— Вы попросите людей из Блоксберга подготовить все необходимые припасы для нашего перелета?

— Именно так. Ящики с грузом можно легко забросить в люк за пять минут, а уж в космосе я разберусь, что к чему. Не так много мне и надо: воздух, еда, вода и кое-какое навигационное оборудование. Стимулирующие таблетки тоже пригодятся.

— Что вы задумали… «Олимпия» взлетит, выйдет на орбиту, а затем приземлится возле Блоксберга?

— Да. Но сначала я облечу вокруг Юпитера — тогда космоботы Свейна вряд ли сумеют проследить мою траекторию полета до конца. Адмирал скорее всего решит, что я направляюсь к одной из лун за помощью, и будет ждать меня где-нибудь около Ио или Каллисто. А я тихо-мирно вернусь к Ганимеду.

— Недурно задумано… Но откуда у Гебхарда навигационное оборудование?

— У него ничего подобного и нет. Но невдалеке от Блоксберга находится старый космодром, который и сейчас используется в непредвиденных случаях. Там на приколе стоят несколько выработавших свой ресурс лунных ракет. С них можно снять все необходимое.

— На это потребуется время, Марк. Вы должны дать людям Гебхарда хотя бы несколько циклов.

— А я и не собираюсь спешить с возвращением. Как вам нравится мой план?

— Отлично… но как же насчет его первой, части? Как проникнуть на «Олимпию»?

— Для начала вы должны вывести меня из города. Это возможно?

— Хм… После неудавшейся атаки крейсера Свейн стал крайне осторожен. У всех выходов стоит охрана, и без специального пропуска отсюда не выйти. О том, чтобы раздобыть краулер, я и не говорю — теперь ни одна машина не уходит в рейс без сопровождения астронавтов с «Веги».

— Мне не нужен краулер, я уйду пешком. С собой я возьму только сумку с инструментами.

— Что ж… я могу придумать правдоподобный предлог, чтобы выйти вместе с вами из Авроры. Скажу Свейну, что получила сведения о саботаже на одном из рудников и хочу осторожно проверить, так ли это. Предупрежу, что с собой нужно взять некоего Криса Койлтера, техника-измерителя, и переносное контрольное оборудование. Охранники знают меня в лицо, но вряд ли сообразят, что вы тот самый Марк Фрэзер, который руководил отрядом мятежников. Я помогу вам пробраться на «Олимпию» и… и полечу с вами в Блоксберг!

— Что? Но тогда вам не миновать тюрьмы! — воскликнул Фрэзер.

— Боже, да после взлета «Олимпии» я буду там в большей безопасности, чем в Авроре! Любопытно, что сделает Свейн, когда узнает о нашем бегстве? Против космопорта Земли он бороться не сможет, так что ему останется либо капитулировать, либо сделать из жителей Ганимеда заложников. Но в любом случае он проиграет.

— Вашими бы устами… — улыбнулся Фрэзер. — Что ж, от помощи не откажусь, хотя вы здорово рискуете, Лори.

— Пустяки. Меня волнует другое — как проникнуть на «Олимпию»? Едва мы выйдем из города и направимся к ней…

— Нет, мы сделаем иначе. Вы останетесь ждать меня в тени под ее опорами, а я побегу в дальний конец летного поля. Заберусь в одну из лунных ракет, отключу систему безопасности и, закрыв сопла, включу двигатель.

— Что-о-о? Да корабль же взорвется!

— Да, но не так, чтобы повредить все космолеты вокруг. И все же фейерверк будет славный!

Лоррейн взволнованно вскочила.

— Марк, но это же очень опасно! Вы можете погибнуть!

— Риск, конечно, есть. Но прогрев двигателя займет несколько минут. А когда после взрыва начнется суматоха, мы под шумок проникнем на «Олимпию» и включим ее двигатели. Вряд ли ребята с «Веги» заметят это.

— Нет, это опасно, опасно…

— Не будьте ребенком, Лори… — Марк наклонился и ласково погладил ее руку. — Я все рассчитал. За полторы минуты я добегу до «Олимпии», секунд тридцать уйдет на открытие грузового люка…

— Больше, Марк, куда больше! Он находится довольно высоко над землей, так что вам придется карабкаться по опоре и, держась за нее одной рукой, другой открывать плотно задраенный люк. Впрочем, вдвоем мы управимся быстрее.

Она замолчала и посмотрела на Фрэзера таким колдовским взглядом, что у него вновь закружилась голова. Не осознавая, что делает, он наклонился и поцеловал девушку.

Лоррейн поначалу отшатнулась от неожиданности, затем ответила ему страстным поцелуем. После чего с нервным смехом высвободилась.

— Вы уверены, что не хотите выпить, Марк?

— Н-нет… В этом приятном деле вам придется действовать за двоих.

Остаток вечера прошел чудесно. Они проговорили до полуночи, и Лоррейн много рассказала ему о своей прежней жизни. Фрэзер больше слушал, время от времени вызывая перед своим внутренним взором образ Евы. Это удавалось ему настолько хорошо, что в конце концов, не обращая внимания на разочарованный взгляд Лоррейн, он вновь улегся спать на полу.

Глава 13

На запад — и вверх. Где-то за прибрежными скалами находился хребет, который наярры называли Неистовыми горами. Там, возможно, все еще странствовала армия Вальфило в поисках пути к равнинам Меладона. Но догнать их было нельзя.

И тем не менее Теор упрямо продолжал карабкаться вверх по каменистым кручам. Ему просто не оставалось ничего другого — разве что лечь и умереть. Холодный ветер бил ему в лицо, бросая навстречу клочья красного тумана. Этот туман сокращал видимость до нескольких шагов, стелясь мерцающими облаками между ледяными скалами. В таких диких местах Теору еще не приходилось бывать. Где-то справа шумел горный поток. Он подумал: может, стоит попробовать добраться до него и половить рыбы? Возможно, другой пищи ему в ближайшее время найти не удастся. Но, поразмыслив, он отказался от этой заманчивой идеи — слишком велики были шансы заблудиться в каньоне. Или свалиться в какую-нибудь расщелину, закрытую туманом. На Юпитере с его повышенной гравитацией это могло оказаться еще опаснее, чем для человека на Земле.

Теор прошел сквозь небольшой лесок, а затем, после долгого и изнурительного подъема, оказался на обширном плато, казавшемся совершенно пустынным. То и дело одолевали приступы головокружения, в жабрах ощущалось болезненное жжение. Причина этого была ясна. Высокая гравитация планеты приводила к тому, что атмосферное давление с высотой уменьшалось очень быстро. Он поднялся всего лишь на милю над уровнем моря, а концентрация необходимого для дыхания водорода снизилась почти вдвое. Каждый шаг теперь давался наярру с трудом, приходилось часто останавливаться, опускаться на колени и отдыхать, содрогаясь от гулких ударов сердца.

Горы такой высоты были редкостью на Юпитере. В коре планеты постоянно накапливалось фантастическое количество энергии, которая высвобождалась в виде землетрясений, извержений вулканов и гейзеров. В атмосфере постоянно бушевали чудовищной силы бури — одна из них, занимающая пространство диаметром около 30 тысяч миль, была названа людьми Большим Красным пятном. Однако гравитация и эрозия заметно подавляли горообразовательные процессы.

Памятуя об этих рассуждениях Фрэзера, наярр надеялся, что горная гряда расположена не столь далеко и ему удастся добраться до нее, не растеряв остатки сил. Но путь в никуда казался бесконечным, и Теор вскоре утратил представление о времени. Широкими зигзагами, в обход скал, он упрямо шел вверх, почти не глядя по сторонам. Он смутно сознавал, что по этим диким местам еще не проходило ни одно живое существо, но у него не было даже сил удивиться этому. Он окончательно ослабел от голода, и только мысль о том, что Линанта и Поре ждут помощи в осажденном городе, заставляла его передвигать отяжелевшие ноги.

Подняв голову, он посмотрел вперед, но увидел лишь стену ущелья, испещренную жилами различных минералов. Испарения аммиака, поднимавшиеся с поверхности моря, конденсировались в атмосфере и, проливаясь дождями, давали начало бесчисленным горным потокам и ручьям. Частично они успевали замерзнуть и создавали нагромождения в виде льда и снега, которые очень мешали Теору. Дышать стало еще труднее — мешал острый, неприятный запах.

Зато мгла стала отступать. Несмотря на ночь, в горах было почти так же светло, как днем на равнине. Но Теору это мало помогало — для ориентации он использовал в основном инфракрасное излучение предметов, а на такой высоте камни блестели совсем иначе, чем на относительно теплой равнине Медалона.

Остановившись передохнуть, наярр в сотый раз щелкнул переключателем на диске коммутатора. Ответом на его призыв было только завывание ветра. Хотя чем мог бы сейчас помочь Марк? Ничем. И все же голос друга подействовал бы на Теора успокаивающе…

Придя в себя, Теор продолжил свой нескончаемый путь. Силы были на исходе. Он понимал, что гибель близка, и в глубине души даже радовался, что скоро мучениям придет конец. И только воспоминание о семье заставляло его брести вверх по осыпающимся кручам.

Туман вновь стал сгущаться, окрасившись в бурый цвет. Ветер стих, но откуда-то сверху доносилсяпрерывистый свист. Едкий воздух жег жабры до боли. «Здесь не должно быть вулканических газов — что же это тогда? — с тревогой подумал Теор. — Какие дикие места… Однако старики поговаривали, что где-то здесь обитает Скрытый народ и творит среди облаков свое колдовство…»

Навстречу ему внезапно понесся поток воздушных хлопьев, совсем не похожих на снег. Теор протянул руку и поймал одну из снежинок». К его изумлению, она зашевелилась на ладони. Оказалось, что она состояла из крошечных восьмиконечных звездочек, которые были живыми существами! Теор тщательно обследовал их усиками. Запах был незнакомым, но острый голод заставил его положить комочек «снежинок» в рот. Вкус оказался чуждым и неприятным, но желудок принял эту ничтожную порцию пищи и потребовал еще.

И только тогда Теор осознал, насколько все это было невероятно. Здесь, высоко в горах, не могло быть ничего живого! Но было! И не легендарные летуны Скрытого народа, в которых он никогда не верил, а еле различимые глазом «звездочки». Они могли спасти его от голодной смерти — только как поймать достаточное количество «снежинок»? Дома он легко решил бы эту проблему, сделав мешок из листьев дарвы. Здесь же, среди скал, не было заметно и следа растений. Хотя… Раз один вид живых существ здесь существовал, то могли встретиться и более высокоорганизованные животные. Может быть, он входил в некий высокогорный слой биосферы, о котором наярры даже и не подозревали?

Вновь он услышал откуда-то сверху пронзительный свист и насторожился. Этот звук вполне могло издавать какое-нибудь существо. Или… Теор вспомнил легенды о Скрытом народе и поежился, но вновь продолжил подъем — что еще оставалось делать?

Облака стали сгущаться. Наярр некоторое время шел, глядя в небо, — и едва не свалился в пропасть. Оказалось, что он вышел на край горы. Вниз уходила крутая, гладкая стена, словно отрубленная гигантским топором. Ее поверхность влажно блестела от налипшего тумана. Теор подобрал обломок льда и швырнул в пропасть. Он услышал один удар о стену, второй, третий… Момента, когда осколок упал на дно, он не уловил. Вздрогнув от ужаса, Теор понял, Что находится в верхней точке своего подъема, и скорее всего — в конечной. Дальше пути не было.

— Уш! — обругал он себя. — Умереть я всегда успею. Надо идти, пока есть силы.

Он оглядел гребень горы и заметил, что тот заметно опускается в восточном направлении. Туда он и пошел, стараясь не смотреть в пропасть. Теперь ветер дул ему в лицо, осыпая крупными хлопьями «звездочек». Внезапно позади послышался уже знакомый резкий свист. Теор оглянулся и с проклятием отпрыгнул в сторону. Притаившись за уступом скалы, он выхватил нож. Из тумана вынырнуло какое-то существо и, не обратив на наярра внимания, промчалось над пропастью и исчезло. Землянин мог бы сравнить это животное с длинными плавниками и густыми усиками вокруг огромного рта с китом. Теор же не видел ранее ничего подобного. Несколько минут он выжидал, пытаясь прийти в себя.

«Вот еще одна форма жизни — да еще какая! — ошеломленно подумал он. — Никогда не думал, что такие монстры могут плавать в облаках. Выходит, мы обитаем на дне необъятного воздушного океана, полного поразительных существ!»

Он вспомнил рассказы Фрэзера о том, что приборы землян зарегистрировали в верхних слоях атмосферы Юпитера наличие большого количества микроорганизмов. Тогда Теору это сообщение показалось неинтересным. Что за важность, если где-то над облаками летают мириады крошечных существ, которых даже нельзя разглядеть? Только теперь он понял, что именно эти незаметные глазу живые песчинки могли служить пищей для более крупных животных.

Будь Теор менее усталым, он вспомнил бы рассуждения Фрэзера на эту тему. По словам землянина, даже на значительных высотах воздух на Юпитере такой плотный, что способен удерживать предметы довольно значительного удельного веса. Немало здесь и распыленных веществ, скажем, соединений натрия, которые и создают роскошный цветной наряд Юпитера, а также частиц распавшихся в пыль микрометеоритов. Кроме того, верхний слой атмосферы принимал извне энергии больше, чем отдавал поверхности планеты, и потому был способен поддерживать фотосинтез на основе водорода и аммиака. Все это могло служить источником существования простейших форм жизни. Марк еще говорил, что на его родной Земле все было иначе и жизнь зародилась в океане и только много позже распространилась по атмосфере до больших высот.

Но сейчас наярру было не до подобных отвлеченных рассуждений. Он едва держался на ногах от голода и усталости и никак не мог придумать, как преодолеть пропасть. Задача казалась неразрешимой…

Вскоре из тумана выросла отвесная стена, преграждая ему путь. Обойти ее оказалось невозможно.

«Надо вернуться и поискать другую дорогу, — вяло подумал наярр. — Только что толку? Лучше потратить оставшиеся силы, вспоминая все лучшее, что было в моей жизни.

Но погоди… А это еще что?»

Только сейчас Теор разглядел колеблющуюся массу, лежащую у подножия стены. Дерево? Нет, но чем-то похоже…

Он подошел ближе и увидел огромный лист, почти квадратной формы со сторонами длиною не менее четырех футов. Его поверхность казалась выпуклой, но, приглядевшись, наярр понял, что лист просто лежит на валуне. Из углов тянулись толстые пушистые нити, опутывающие лежащее рядом бородавчатое «бревно». Когда Теор попытался приподнять его, выяснилось, что оно почти такое же тяжелое, как и он сам.

Наярр озадаченно задумался. Какое гигантское растение могло разбрасывать в воздухе эти летающие «парашюты» с семенем? Он приподнял край листа и увидел, что его наружная поверхность вполне могла собирать энергию солнечных лучей, а внутренняя, пушистая — впитывать аммиак и минеральные соединения из облаков.

Теор попытался вскрыть ножом бородавчатое «бревно» — внутри могло находиться съедобное содержимое — но оболочка оказалась твердой как камень. Вскоре он оставил бесполезные попытки и задумался: а не сделать ли из листа мешок для ловли летающих «звездочек»? Оставшуюся часть вполне можно было использовать как одеяло. Ведь он так долго страдал от холода…

Внезапно сильный ветер приподнял лист, и Теор едва успел схватиться за длинные нити. Его поволокло к краю пропасти. «Положись на свое счастье, — сказал себе наярр. — Ты ведь не раз летал на форгарах. Вспомни о Линанте и Порее. Они так ждут твоей помощи!»

Нож дрожал в руке, когда он обрезал нити, освобождаясь от тяжелого «бревна». Пальцы немедленно покрыл липкий сок. Нити начали выскальзывать из рук, и тогда Теор стал лихорадочно обвязывать их вокруг своего туловища. И вовремя — ветер поднял лист, и тот, словно парашют, потащил наярра по льдистому склону, постепенно поднимая в воздух. Мимо мелькали иззубренные камни. Ударившись о любой из них, Теор мог погибнуть, и в худшем случае — не сразу, а после страшных мучений. При этой мысли он изо всех сил натянул «стропы» и постарался как можно плотнее прижаться к листу. Нити больно врезались в тело, и он едва не закричал. Но вскоре наярр сорвался с края скалы и поплыл над бездной.

Фрэзер ничего не рассказывал ему о восходящих потоках воздуха — на равнинах Медалона они были редкостью и не отличались особой силой. Здесь же, в горах, где давление было низким, а перепады температур — значительными, тепловые потоки были способны создавать заметную подъемную силу. Она во многом определяла траекторию полета «парашюта» Теора, который мог только беспомощно висеть на месте семени этого летающего растения и надеяться на удачу.

Сильный порыв ветра подхватил наярра и понес ввысь, в клубящиеся облака, под которыми, казалось, была бездонная пустота.

Глава 14

Звучал ли этот странный свист в его помутившемся сознании, или где-то в ночи к нему неслась смерть?

Теор открыл глаза и увидел крылатые тени, выныривающие из облаков аммиака и вновь исчезающие в них. Это их пронзительный свист смешивался с шумом ветра и звоном: туго натянутых «строп» «парашюта».

Наярр не знал, как долго продолжался его полет, поскольку некоторое время находился в полубессознательном состоянии. Но постепенно ощущение реальности вернулось к нему, и тогда он понял, что воздушный поток несет его вниз, к противоположной стене ущелья.

Внезапно он вырвался из облаков и едва не ослеп от яркого инфракрасного сияния солнца, низко висевшего над горизонтом. Теор впервые увидел полукруг радуги, создаваемой лучами, проходящими через пыль из мельчайших ледяных кристаллов. Далеко внизу была видна огромная равнина, серая, неровная, переходящая на востоке в коричневые полосы лесов. За ними небо озарялось красными сполохами — там должны были находиться вулканы. Сейчас они были окутаны мглой, да и Теору вскоре стало не до них.

Его окружали странные летающие существа ростом приблизительно фута три. Тела их были плоскими, похожими на рыбьи, с двумя перепончатыми крыльями по бокам. Две ноги заканчивались острыми крюкообразными когтями. Змеевидные шеи были увенчаны остроносыми головами с небольшими глазками. Летуны, казалось, были дикими животными, но вскоре Теор разглядел у них по паре рук с длинными пальцами. Некоторые из летунов несли веревки, остальные — гарпуны.

«Скрытый народ, — похолодев, подумал Теор. — Выходит, рассказы об этом племени не были легендами…»

Сопротивляться здесь, высоко в воздухе, было бесполезно, и наярру оставалось только безропотно ожидать, что с ним будут делать летуны. Крылатые существа вихрем носились вокруг него, пронзительно пересвистываясь между собой. Горловых мешочков у них не было, и звуки летуны воспроизводили ртом. Не было видно у них и жабер. «Похоже, Скрытый народ дышит таким же способом, как и земляне, — подумал Теор. — Марк, Марк, где ты… Я помню твои рассказы об эволюции на Земле. Неужели нечто подобное было и здесь, и некогда у нас, наярров, и у Скрытого народа были общие предки?»

Поначалу летуны не проявляли агрессивности, и Теор стал надеяться, что ему разрешат спуститься. Но внезапно его туловище обвили арканы — один, второй, третий… Наярр и не пытался отбиваться — нацеленные на него гарпуны выразительно свидетельствовали, что это бессмысленно. Петли опутали и его передние ноги. Натянув веревки, летуны потянули его за собой, словно взяв на буксир. Крылья с шумом хлопали в воздухе. От боли в тесно стянутой груди Теор едва не потерял сознание, но чуть позже ему полегчало… И тогда он решил расслабиться и немного отдохнуть. Как знать, быть может, у него еще появится шанс на спасение?

Вдали появилось странное сияющее облако. Один из летунов ринулся вперед и вскоре вернулся, о чем-то пронзительно свистя. Ему ответил хор голосов, но Теор, как ни пытался, не мог понять ни единого слова.

Увидев, куда его тащат, он не удержался от изумленного крика. Это было невероятное скопление светящихся шаров, какой-то силой спрессованных в плавающее в небе облако толщиной в сотню футов и около полумили в диаметре. Поверхность этого летающего города была усеяна бесчисленными округлыми вмятинами, похоже, служившими летунам гнездами.

В одно из таких гнезд и принесли Теора. Пузырчатая поверхность слегка прогнулась под его ногами. Наярр пошатнулся и увидел, как на него угрожающе нацелились острия гарпунов. Двое летунов отрезали острыми обломками костей «парашютные стропы», а затем и веревки, сжимавшие его торс. Путы на ногах были из предосторожности оставлены. Теор усмехнулся — неужто они всерьез считали, что он попытается бежать?

Несколько летунов продолжали кружиться над его головой, о чем-то возбужденно пересвистываясь. «Надо им как-то ответить», — вяло подумал Теор, но силы совсем оставили его. Не обращая внимания на происходящее вокруг, он закрыл глаза и погрузился в дрему.

Его разбудил рассвет. Некоторое время Теор тупо оглядывался по сторонам, не понимая, где находится. Постепенно память стала возвращаться. Он был в летающем городе Скрытого народа!

Летуны суетились в гнезде, занятые своими делами, и не обращали на него внимания. Теор рискнул выбраться наверх. С трудом передвигая спутанные ноги, он поднялся по пологому склону и вышел на край гигантского пузырчатого облака. Далеко внизу курилась утренним туманом равнина Медалона. Теор увидел на юге горы Джоннари, тянувшиеся до самых подножий могучего хребта Дикой Стены. На севере дымились жерла вулканов. Отсюда, с огромной высоты, все это казалось непривычно маленьким, расплывчатым и недостижимым…

Упругие шары под его ногами мягко колыхались на ветру. Пушистые облака неспешно проплывали мимо, уходя к дуге океанского берега, неясно вырисовывающегося на западе. Теор вспомнил о своих приключениях на море и сразу же потерял охоту любоваться потрясающей панорамой. Повернувшись, он поплелся назад к гнезду.

Летуны — как ему показалось, в основном женщины и молодежь — неустанно трудились в своих гнездах. Одни из них раскладывали сушиться куски мяса, другие очищали странного вида фрукты, третьи свивали веревки из волокон незнакомых Теору растений. Рядом с ними стояли искусно сплетенные корзины. Инструментами служили обломки трубчатых и хрупких на вид костей. К Теору немедленно подскочил мужчина с гарпуном и, угрожающе жестикулируя, заставил быстрее идти к своему гнезду. Древко его оружия было собрано из тех же трубчатых костей, а в качестве наконечника служил остро отточенный клык какого-то животного.

От голода и недостатка воздуха Теор все еще туго соображал, но сон немного подкрепил его. «Бедные варвары, — с жалостью подумал он, — да вы менее цивилизованны, чем даже Лесные люди! Ну конечно, у вас же нет ни льда, ни минералов, ни древесины. Похоже, вы не рискуете спускаться на поверхность и живете только на этих высотах».

Пожалуй, лишь летающий город мог вызвать восхищение. Составляющие его легкие шары, по-видимому, были сорваны с каких-то плавающих в воздухе растений. Естественным путем они не могли собраться в такое гигантское облако — это явно было делом рук многих поколений летунов. Но что соединяло шары друг с другом — неужели клей? Теор мог только догадываться об этом.

Его взгляд остановился на веревках, стягивающих передние ноги. Как ни странно, летуны оставили нож у него на поясе, даже не заинтересовавшись им или просто не разглядев в темноте. Теор легко мог освободиться. Но почему его связали — из осторожности, или причина была в чем-то похуже?

Громкий пересвист заставил его поднять глаза к небу. На край гнезда спустились двое мужчин с гарпунами в руках. Теор невольно залюбовался их странными, завораживающими глазами и вспомнил фантастические истории, которые старики рассказывали о Скрытом народе. Жаль, что они казались лишь легендами…

— Приветствую вас! — сказал он, но не получил ответа.

Вряд ли летуны знали язык наярров, ведь контакты между двумя расами могли быть лишь случайными и мимолетными. Скорее всего, только ранения и болезни могли заставить эти крылатые существа спускаться вниз, на равнину — к мраку, удушливо густому воздуху и невыносимой жаре. Но вряд ли даже эти немногие летуны смогли вернуться к своим сородичам и рассказать о другой жизни и других племенах.

Трое охранников о чем-то возбужденно пересвистывались — их мелодичный разговор показался Теору прекрасной песней. Но внезапно они подняли гарпуны и угрожающе двинулись к наярру.

Тот невольно отшатнулся. Спутанные ноги подкосились, и он упал.

— Чего вы хотите от меня? — в отчаянии воскликнул он. — Зачем вы принесли меня сюда, если хотели просто убить? Неужто вы, подобно улунт-хазулам, не имеете понятия о жалости и сострадании?

Охранники переглянулись, явно ничего не поняв из его слов. Да и. глупо было бы надеяться, что взаимопонимания удастся достигнуть в первый же день. Теор вспомнил, каким трудным был путь наярров и землян друг к другу. Немало циклов потребовалось, чтобы наярры стали воспринимать звуки, издаваемые небесными камнями, как звуки речи других разумных существ. Вряд ли летуны знали о поверхности Юпитера больше, чем люди с Ганимеда…

Теор решительно выхватил нож и одним движением рассек веревки, опутывающие его передние ноги. Охранники замерли: они не ожидали от пленника такой прыти. Наярр вскочил на ноги и, подняв нож, протянул летунам другую руку с растопыренными пальцами.

— Я таксе же разумное существо, как и вы, — четко сказал он. — Я произношу слова, а не издаю бессмысленные звуки подобно диким животным. Взгляните на мои пальцы — разве они могут принадлежать твари, лишенной мозга?

Он старался не двигаться, чтобы не испугать летунов. Им ничего не стоило вонзить гарпуны ему между ребер, и даже странно, что они еще этого не сделали. Возможно, они ждали дневного света, чтобы толком рассмотреть пленника.

Теор указал на пояс, стягивающий его торс, и на диск коммуникатора.

— Посмотрите на эти вещи — животные не могут иметь ничего подобного. И еще вспомните, как хитроумно я летел в воздухе, привязав себя к листу дерева. Неужто это не доказывает, что я обладаю разумом?

«Вряд ли эти дикари осознают различие между собой и остальными живыми существами, — равнодушно подумал он. — Они неспособны даже удивиться, что пойманное ими «животное» ведет себя столь разумно».

Но летуны, как оказалось, были весьма озадачены его поведением. Один из охранников опустил гарпун и, повернув к пленнику свой изогнутый клюв, что-то просвистел. Наярр покачал головой.

— Прости, друг, но я не понимаю тебя. Хотя… помнится, земляне начали контакт с того, что показали нам множество рисунков.

Он снял с себя веревки и на одной из них стал завязывать узлы. Затем опустился на колени и выложил на одном из шаров контур, в котором можно было без труда узнать голову летуна. Это произвело на охранников ошеломляющее впечатление. Обрадовавшись, Теор вскочил на ноги, и летуны немедленно в испуге взмыли в воздух. Теор замер, не зная, что делать. Охранники кружились над ним, размахивая гарпунами, но никто из них не сделал рокового броска.

Успокоившись, Теор выразительно указал на свой рот, давая понять, что голоден. Летуны поняли его, и один из них улетел к центру города и вскоре вернулся с куском мяса и несколькими шаровидными плодами. Они содержали едкий сок, которым наярр наконец-то смог утолить мучившую его жажду. Поев, он окончательно успокоился — вряд ли бы его накормили, если бы хотели убить.

Действительно, один из охранников вскоре спустился на край гнезда и начал делать знаки, которые можно было понять так: говори, я слушаю. Теор, жестикулируя, стал объяснять, что живет на поверхности и его дом находится там, на горизонте, где светятся жерла вулканов. Он дал понять, что хочет быть перенесенным туда, — конечно, о далеком Наярре и речи идти не могло. Но остатки армии Вальфило, по его представлению, бродили где-то в лесах за вулканами, и это давало ему шанс на спасение.

Теор несколько раз повторил эту нехитрую просьбу, и летун, казалось, понял его. И сразу же отшатнулся в ужасе. Было ясно, что полет к земле его страшит. Да и почему они должны ради пленника идти на риск?

Теор вновь вынул нож и продемонстрировал, как здорово ледяное лезвие может резать веревку — куда лучше, чем обломки костей. Затем он объяснил жестами: отнесите меня к вулканам, и нож будет ваш.

Охранник в ответ сделал выразительный выпад гарпуном. Теор понял его так: проще тебя убить, чужеземец, и без хлопот завладеть ножом.

Наярр вздрогнул — он понял, что загнал себя в ловушку. Но ему в голову пришла спасительная мысль, и он бросился к краю летающего облака. Встав на шар рядом с пропастью, он поднял нож и объяснил жестом, что если он умрет, то и нож упадет вместе с ним.

Охранники стали озадаченно пересвистываться. Наконец один из них улетел. Теор уселся на шар и стал ждать.

Летун вернулся довольно скоро и не один, а по крайней мере с десятком своих сородичей. Они закружились над наярром, и тот вздохнул с облегчением: в их руках не было гарпунов. Летуны приняли его условия!

Двое аборигенов подошли к гнезду, таща за собой «парашют» Теора. Тот торопливо стал обматывать остатки «строп» вокруг туловища.

— Я могу только положиться на вашу честь, — пробормотал он, лихорадочно пытаясь сообразить, какую ловушку летуны могут ему подстроить.

Один из них вновь указал на нож, но наярр в ответ решительно указал в сторону вулкана. Существо выразительно вздохнуло и поднялось в воздух. Ухватившись за свободные концы нитей, летуны потащили Теора к краю облака. Вскоре он уже плыл в небе, провожая взглядом летающий город Скрытого народа. «Даже странно, — подумал он, — что никто из наярров ни разу не видел подобных городов и животных, обитающих в этих слоях атмосферы». Впрочем, на такой высоте, не менее мили, редко появлялись просветы между облаками, а сами летуны были попросту незаметны с земли.

«Парашют» с наярром быстро плыл над лесом, плавно снижаясь. Летуны, похоже, честно собирались выполнить свою работу. Но с каждой минутой она давалась им все с большими и большими усилиями. Теор же, напротив, чувствовал себя с каждой минутой все лучше и лучше. Он наконец-то нормально Дышал, да и мучивший его холод стал постепенно отступать. Вскоре несколько летунов, не выдержав, бросили нити и умчались ввысь, но остальные, к счастью, не последовали их примеру.

«Каким же сокровищем должно быть для них это ледяное лезвие!» — с удивлением подумал Теор. Здесь, внизу, концентрация водорода возросла почти вдвое, и дышать ему стало совсем легко, но как же такой воздух жег, должно быть, горла бедным летунам! И все же они держали свое слово.

Впереди стал неясно вырисовываться силуэт одного из вулканов. Он был относительно невысок, и Теор видел сверху его кратер, похожий на овальное озеро огня. Столб дыма поднимался высоко к дождевым тучам. Далеко на востоке небо озаряли вспышки молний — там вовсю бушевала гроза.

«Парашют» снизился настолько, что наярр услышал, как шумит лес под порывами ветра. Запахи стали резкими и густыми, и Теор замахал руками, пытаясь защитить органы обоняния. Летуны завыли. Здесь, внизу, для них царила глубокая ночь, освещенная лишь светом вулканического огня. И все же они мужественно ринулись вниз.

Волнистая поверхность стремительно приближалась навстречу Теору. Он сильно ударился согнутыми ногами о землю, перевернулся несколько раз да так и остался лежать, ошеломленный. Затем, дрожа, поднялся и осмотрелся. Он находился на обширной поляне среди высоких деревьев, над которыми грозно возвышался конус вулкана, извергающий красный столб дыма. Летуны, вереща, кружились над его головой.

Непослушными руками наярр стал освобождаться от «парашюта», разрезая ножом прочные нити одну за другой. Порыв ветра приподнял лист и потащил Теора в сторону. Еще один удар — и он был свободен. «Уллола, я все-таки спасся! — с восторгом подумал он. — И все благодаря Скрытому народу. Надо честно расплатиться с ними… хотя здесь, в этом диком крае, нож мне бы очень пригодился. Да что делать…»

Один из летунов спустился на землю, закутавшись в крылья, выжидающе посмотрел на наярра. Тот подошел к крылатому существу и протянул сверкающий клинок.

— Прощай, брат, — сказал он. — Спасибо за все, что вы сделали для меня.

Летун что-то просвистел ему в ответ и, схватив нож, немедленно поднялся в воздух. Его собратья сделали над наярром последний круг и по широкой спирали медленно поплыли к облакам. «Они знают об эффекте декомпрессии — Марк как-то рассказывал о нем, — подумал Теор. — Не скоро мои друзья-летуны вновь увидят солнце. Ну а моя дорога домой будет еще более далекой…»

Ему нельзя было терять время, но Теор стоял посреди лесной поляны, пока последний летун не исчез в облаках.

Глава 15

Проводив взглядом новых друзей, Теор внимательно осмотрелся и почувствовал, как страх вновь закрадывается в его душу.

Он находился на краю леса, состоявшего из толстоствольных деревьев с низко стелющимися ветвями и характерной для Юпитера листвой, которая землянину напомнила бы легочную ткань. Их своеобразный фотосинтез основывался на реакции получения водорода путем разложения метана и аммиака. Поскольку солнечного света не хватало, важную роль играла площадь поверхности листвы — при «легочной» структуре она была максимальной. Кроны редко поднимались выше пятнадцати футов, но лес казался наярру бесконечным. Вальфило мог быть где угодно среди этого океана деревьев. В одиночку же путь к городу не одолеть…

Теор перевел взгляд на мрачную громаду вулкана, над которым поднимался яркий столб дыма. Вскоре Теор услышал глухой рокот и почувствовал, как под ногами задрожала земля. Он был знаком с вулканическим огнем, не раз ему приходилось помогать кузнецам в Атхе. Но тогда его окружали опытные мастера с инструментами. Теперь же он был один, и, кроме пары рук, у него ничего не было, даже простейшего оружия.

Но наярр не стал поддаваться панике. Он пошел в сторону вулкана, внимательно глядя по сторонам. Вскоре он нашел среди корней деревьев пару обломков льда, в кристаллах которого было немало соединений кремния и магния. Для наярра это было то же самое, что обсидиан для древнего человека. Теор умело расколол один из камней на куски. Самый крупный можно использовать в качестве топора, а несколько мелких — как наконечники для копий. Затем он разыскал среди деревьев кусты ларрика, отличающиеся тонкими и прямыми ветвями, и срезал самую длинную из них. Из обтесанной ветви получилось вполне удовлетворительное древко для копья. Расщепив его конец, наярр закрепил там один из наконечников и крепко привязал тонкими корнями. Оставшиеся наконечники наярр завернул в лист дерева и засунул за пояс. Оружие получилось грубым, неуклюжим, уступало даже копьям дикарей, но Теор был рад и такому. Он сразу же почувствовал себя куда увереннее.

Теперь надо заняться пищей. Наярр не очень-то тешил себя надеждой, но, видимо, удача окончательно вернулась к нему. Скоро он набрел на след скальпада. Теор в нерешительности остановился. С этим грозным зверем трудно справиться в одиночку, да еще с таким примитивным оружием. Но это было мясо, много мяса…

«И не только мясо», — внезапно подумал наярр с волнением. Панцири скальпадов использовали в кузницах Атха в качестве котлов для выплавки металлов. Огня же на склонах вулкана должно быть предостаточно!

Ему пришла в голову неплохая идея, и он решительно двинулся в глубь леса. Возбуждение перед предстоящей схваткой охватило его.

Теор нашел скальпада на поляне, среди густого кустарника. Зверь кормился, переламывая мощными челюстями жесткие ветки. Его куполообразный панцирь медленно плыл в озере листвы. Не раздумывая, Теор. с воинственным кличем бросился в атаку.

Ему навстречу поднялась бронированная шея; увенчанная массивной головой. Усики зверя выпрямились. Мгновение скальпад изучал нежданного противника, а затем раскрыл пасть с крючкообразными клыками и заревел. Взбрыкнув похожими на столбы ногами, он тяжело побежал Теору навстречу.

— Кей-юи! — закричал наярр и метнул копье, целясь в горловой мешочек зверя. Острие с глухим звуком вонзилось точно в незащищенную плоть.

Скальпад закружился на одном месте. Теор едва увернулся от челюстей, которые легко могли перекусить его руку. Зверь затряс головой и о валун разбил в щепки древко копья. Фонтан крови взметнулся над кустарником. Похоже, рана оказалась смертельной, но наярр не мог ждать — ночь приближалась быстрее, чем гроза. Он взял в одну руку топор, а в другую — самый крупный из оставшихся наконечников. Наярр сделал несколько кругов вокруг бьющегося в конвульсиях животного и, выждав удобный момент, вонзил наконечник в глаз скальпада. Тот яростно взвыл и едва не отхватил ему кисть. Теор вновь стал терпеливо кружить вокруг поверженного зверя, с трудом уворачиваясь от щелкающих челюстей. Несколько раз он бросал наконечники, словно кинжалы, в голову скальпада, но промахивался. Когда у него не осталось ничего, кроме топора, он отчаянно бросился в атаку, бешено нанося удары. Скоро он с ног до головы был забрызган кровью отчаянно защищавшегося животного. Это была трудная, опасная схватка, и, когда усики скальпада окончательно поникли, Теор уже едва держался на ногах.

Приближалась буря, и у Теора не было времени для отдыха. Крепко сжав скользкий от крови топор, он принялся разделывать тушу. Отрезав сочный кусок мяса, он взялся за панцирь, который непременно хотел захватить с собой. Вокруг закружились птицы-могильщики, ожидая своей доли, а со стороны деревьев послышался угрожающий вой. Теор торопливо свернул панцирь из толстой кожи и пошел в сторону вулкана.

Его склоны были относительно пологими и не шли в сравнение с прибрежными скалами, но наярр едва передвигал ногами от усталости. Не успел он одолеть и половины подъема, как начался дождь. Тяжелые капли аммиака больно хлестали по era телу. Низкие облака то и дело освещались вспышками молний. Из кратера вместе с красным дымом повалил еще и серый пар, и вскоре Теора окутали клубы тумана, в которых плясали бесчисленные искры. Идти стало еще труднее, зато пар немного защищал от жара, пышущего из многочисленных трещин в лаве. Вскоре Теор нашел то, что искал, — небольшую дыру в склоне, из которой хлестали языки пламени. Почувствовав едкий запах, жабры наярра немедленно закрылись, и он вынужден был отступить, чтобы глотнуть относительно чистого воздуха.

Затем он приступил к сооружению стенки вокруг маленького жерла. Ему пришлось перетаскать множество обломков камней, пока края этой «чаши» не стали относительно ровными. Развернув панцирь, наярр разместил его на «горне», словно котел. Дождь быстро наполнил его жидким аммиаком, который немедленно стал испаряться.

Теперь ему не оставалось ничего другого, кроме как ждать и надеяться на удачу. Невдалеке он нашел торчавшую из склона небольшую скалу и спрятался под ее козырьком, словно под крышей. И только тогда он наконец-то смог утолить голод. То, что мясо скальпада было сырым, нисколько его не смущало — кулинарным искусством наярры пока еще не овладели. Правда, дома он иногда пробовал вареное мясо, добавляя в бульон специи. Дом… Существует ли он еще, или враги превратили Наярр в развалины?

Насытившись, он улегся на бок и задремал. Непогода разгулялась вовсю, дождь хлестал нещадно, но это вполне устраивало Теора — котел все время наполнялся.

Дождь продолжался всю ночь, весь день и еще одну ночь. Все это время Теор проспал, приходя в себя после пережитых потрясений. И только когда над вулканом стал подниматься туман, уходя в посветлевшее небо, он очнулся и почувствовал себя вполне отдохнувшим. Впервые после отплытия из Медалона он с оптимизмом смотрел в будущее. Перекусив, он быстро пошел к своему «горну». Панцирь скальпада был затянут черной коркой. Разбив ее, наярр увидел на дне солидных размеров металлическую отливку. Это был почти чистый натрий.

Как-то эту идею высказал Марк Фрэзер. Землянин объяснил Теору, что натрий хорошо растворяется аммиаком и образует с ним ряд соединений — именно они и придавали облакам Юпитера характерную окраску. Дождь в течение многих часов наполнял панцирь жидким аммиаком, который, испаряясь, оставил на дне достаточное количество натрия. Теперь оставалось только пустить его в ход, но для этого нужно было подняться к жерлу вулкана.

Несколько часов Теор карабкался на гору с южной стороны. Склон становился все круче, а жар от подземного огня — все сильнее. Дышать становилось все труднее, и наярр часто останавливался, чтобы передохнуть. В эти минуты он неотрывно смотрел на огромную лесистую равнину, тянущуюся до самой Дикой Стены. Где-то там должна была находиться армия Вальфило, его последняя надежда на спасение. Но сначала нужно было дать знать о себе. Именно для этой цели Теор и добыл натрий.

К ночи он добрался до края кратера. Полуослепший, едва дышащий, он тем не менее нашел в себе силы заглянуть в кипящее жерло вулкана. Это было ужасное, невероятное зрелище. Наярр отшатнулся, но вновь заставил себя подойти ближе. Оторвав от мягкого слитка кусок, он швырнул его в озеро огня.

Едва он успел укрыться за ближайшим обломком лавы, как язык пламени вскипел там, где он только что стоял. Часть дымного столба тотчас окрасилась в желтый цвет. Через некоторое время он бросил второй кусок металла, за ним — третий. Выждав солидную паузу, он метнул в кратер четвертый кусок и наконец — пятый. И каждый раз столб дыма немедленно менял свой цвет. Это было визуальной интерпретацией барабанного сигнала: «Жду помощи!»

Оставшейся части слитка хватило только, чтобы еще один раз повторить просьбу о помощи. После этого Теору оставалось одно — ждать. Он полагал, что вспышки и изменение цвета дыма должны быть заметны на расстоянии многих десятков миль. Но видели ли все это воины Вальфило? И захотят ли они вернуться, чтобы помочь неизвестно кому?

Теор спустился в свое убежище под скалой и, тяжело дыша, стал ждать. Ночью он заснул беспокойным сном.

Под утро его разбудил топот чьих-то ног. Оглядевшись, Теор с радостью увидел двух воинов, поднимающихся по склону горы. Увидев сородича, они галопом понеслись ему навстречу.

— О, да это же Рива, наш Рива!

Теор с волнением обнял товарищей. Ему не верилось, что долгий и трудный путь в полном одиночестве по диким горам остался позади — вряд ли хоть один юпитерианин прежде одолевал такой. Но борьба еще не закончилась…

— Нам надо немедленно уходить, — сказал он. — Это плохое место для наярров.

Оказалось, что разведчики прилетели к подножию вулкана на форгарах и предусмотрительно захватили с собой еще двух. Перед тем как отправиться в обратный путь, они коротко ответили на расспросы Теора.

— Нам нечего особенно рассказывать, сын Элкора, — грустно сказал один из воинов. — Мы не могли оставаться на побережье, и потому перешли через перевал и остановились в лесу, на берегу озера. Там мы и раскинули лагерь. Наше начальство так и не решило, что делать: вернуться и умереть в бою либо ждать подкрепления. Некоторые считают, что мы должны направиться на восток Медалона, а затем двигаться на юг, пока мы не разыщем Лесное племя. Этот народ умеет драться и может помочь. Но другие говорят, что за это улунт-хазулы могут захватить всю страну. И первым падет Наярр.

— Да, у нас осталось мало времени, — согласился Теор. — Горожане не смогут долго выдержать осаду, тем более что запас продовольствия у них невелик. Затем погибнут мастерские Атха — враг не оставит там камня на камне. Даже если нам и удастся отвоевать оставшуюся часть Медалона, без Наярра и Атха мы обречены. Узнав, что наша цивилизация гибнет, на нас со всех сторон ринутся орды дикарей.

Он продолжал размышлять об этом, пролетая на форгаре над лесом. Что же делать, как выиграть войну у куда более сильного противника? Ясного ответа он так и не нашел, но после всего происшедшего его вера в собственные силы значительно возросла. В лагерь около озера он вошел решительным шагом и сразу же направился к шатру Вальфило, над которым развевалось знамя армии наярров.

Покрытый шрамами ветеран с неподдельной радостью приветствовал сына Элкора. Он был поражен, выслушав историю о скитаниях Теора. Подробно рассказав обо всем, что произошло во время отступления его войска, Вальфило спросил:

— Что предлагаешь делать, сынок?

— Как можно быстрее идти в Медалон, — решительно ответил Теор. — Если мы пересечем Дикую Стену через Ворота Ветра, то выйдем на равнину недалеко от реки Брантор. В тех местах растет густой лес, и мы можем построить плоты и быстро и незаметно спуститься вниз по течению к Наярру. Выйдем на берег, зайдем врагу в тыл и сразу же атакуем его. Когда горожане увидят, что к ним пришла помощь, они сделают вылазку. Улунт-хазулы окажутся в тисках между двумя отрядами…

— Которые они так же легко порубят на куски, как и один, — мрачно закончил Вальфило. — Сынок, моя армия уже не та, что несколько дней назад схватилась с чужаками на побережье. Многие убиты, еще больше погибло от ран и голода.

— У тебя есть другой план? — едва сдерживая ярость, спросил Теор.

— Есть. Мы можем поселиться здесь. Охота тут неплохая, мы уже убедились в этом. В лесах, правда, немало дикарей, но они не осмелятся напасть на нас. Здесь и появится новая страна наярров. На склонах вулкана мы построим кузницу и сможем изготавливать оружие. Цивилизация наярров со временем возродится вновь, а о Медалоне… нужно забыть.

— Что? Оставить все, что создали наши предки?

Вальфило опустил голову.

— Другого пути нет. Послушай меня, старика. Я был воином всю сознательную жизнь и привык жертвовать многим, очень многим, чтобы сохранить самое важное. А что может быть важнее нашего народа? Поход к Наярру не спасет горожан, а лишь приведет к гибели всего нашего племени. И тогда тьма опустится на мир — ведь в этой части планеты мы — единственное цивилизованное племя.

— Ты — опытный воин и знаешь, как сражаться, куда лучше, чем я, — гневно произнес Теор. — Но ты имеешь весьма смутное представление о том, на чем зиждется наша цивилизация. Почему наярры раньше не попытались пересечь Медалон и поселиться в этих местах? Да потому, что здешняя местность куда беднее, чем ты думаешь. Частые дожди вымывают из почвы питательные вещества, поэтому здесь могут расти только твердые как камень деревья. Для сельского хозяйства здешняя земля не годится. Охотой долго не проживешь, надо заниматься разведением скота — а чем ему здесь питаться? Ты говоришь, на вулкане можно построить кузницу. Но я сам видел — там нет подходящих минералов, они встречаются только на побережье. Я уже не говорю о том, что, отдав Наярр, мы останемся без накопленных нашим племенем знаний, без письменности и очень скоро впадем в варварство. Наша цивилизация очень хрупка, и не вы, воины, — носители ее. Если мы останемся здесь, то тьма придет неизбежно. В бою же у нас есть шанс на победу, а здесь его-то всем нет!

— Это только твое мнение, сынок, — глухо произнес Вальфило. — Я думаю иначе. И потом, я вовсе не собираюсь отдавать врагу Медалон навсегда. Окрепнув, мы можем отвоевать его с помощью соседних племен.

— Руины Наярра и разоренные поля и фермы — это ты хочешь сказать? — возмутился Теор. — Неужели наш народ превратят в рабов только потому, что мы сейчас струсили?

Гребень Вальфило воинственно поднялся.

— Не стоит называть меня трусом, сынок, — иначе я могу забыть, что ты из рода Рива, — с угрозой процедил он.

Теор едва сдержался. На помощь пришло врожденное хладнокровие Рива. Успокоившись, он сказал:

— Хорошо, я запомню твое обещание со временем вернуться в Медалон. А теперь собери армию — воины должны знать, как обстоят дела.

Остаток дня Теор ходил от хижины к хижине и беседовал с солдатами и офицерами… Он приводил им те же аргументы, с помощью которых пытался убедить Вальфило, и уходил, давая возможность воинам самим обдумать ситуацию. Общение с Фрэзером многому научило его, и сейчас было самое время воспользоваться плодами своего красноречия.

Ближе к закату над озером стал сгущаться туман. На поляне собралась большая часть уцелевшей армии — увы, наярров осталось совсем немного. Теор взобрался на высокий камень и огляделся. Последние лучи солнца освещали сильно поредевший лес копий. Шлемы и щиты были помяты, но на них еще можно было различить эмблемы полков, чью славную историю знали все, даже дети.

— Наярры! — зычно крикнул Теор, и его голос звучным эхом отразился от темной стены леса. — Вы знаете, что оба моих полуотца погибли в море. Вы остались без вождя и его мудрого советника. А теперь я, единственный из оставшихся в живых Рива, должен оставить вас!

— Что? — в бешенстве заорал Вальфило. — Ты обманул меня, Теор! Я запрещаю…

— Я буду говорить, — твердо ответил Теор. — По закону никто не может прерывать Рива. Потом можешь говорить что угодно, но сейчас ты обязан выслушать меня. — Он вновь повернулся к войску. — Наярры! Враг мародерствует в Медалоне. Он окружил город и ждет, когда наши жены и дети умрут от голода или сдадутся в рабство. Неужели мы позволим им сделать это?

Воины негодующе закричали, размахивая оружием.

Теор повторил все аргументы в пользу начала новой военной кампании. Он не преминул отметить: ваш командующий против этого, но решать вам. Я же в любом случае вернусь в Медалон и найду свою смерть в бою.

Воины загомонили, но скоро стало ясно, что большинство поддерживает молодого Рива. Только Вальфило прыгнул на валун и встал рядом с Теором. На него немедленно нацелились десятки копий.

— Хорошо, пусть будет по-вашему, — спокойно сказал старый воин. — Я остаюсь при своем мнении, но армию не оставлю. Через два или три дня мы соберем достаточно еды и двинемся к Медалону. Разойдись!

Он соскочил на землю, Теор последовал за ним. Вальфило укоризненно взглянул на Рива.

— Сынок, ты произнес в мой адрес много жестоких, несправедливых слов, — хрипло сказал он. — Я никого не предавал и всегда действовал лишь в интересах наярров. По крайней мере, мне так кажется.

— То же самое делаю и я, — ответил Теор и дружески обнял старика за плечи. — Ты сам говорил, что не раз жертвовал второстепенными вещами ради главного…

— Верно. Вот ты и пожертвовал моей честью, Рива, — горько сказал Вальфило.

— Нет! Я только выступил против намерения остаться здесь. Но важно другое — мы снова вместе, и ты поведешь армию домой.

Заходящее солнце осветило лицо Теора багряными лучами. Вальфило долго смотрел на него, затем нагнулся и положил топор у его ног — это был древний знак повиновения.

— Все же ты истинный Рива, сынок! — воскликнул он. — Спасибо, что в такой тяжелый момент ты взял на себя ответственность — для меня она была непосильной ношей. Похоже, мне недолго осталось жить, но я умру в бою, и сердце мое будет светлым в этот час. Вперед, Теор, сын Элкора!

Глава 16

Фрэзер со вздохом облегчения отложил в сторону гаечный ключ.

— Все, — сказал он, — в системе управления двигателя предохранителей больше нет. Теперь остается только запустить его.

Он поднялся, чувствуя себя в скафандре как никогда неуклюжим, и оказался лицом к лицу с Лоррейн. Свет фонаря, который она держала в руке, создавал в тесном машинном отделении гротесковые тени. Переборка между отсеками сияла, словно была раскалена.

— Нам пора идти, — сказал он, жалея, что у него не находится ласковых слов для девушки.

— Марк…

— Что?

— О… ничего. — Выражение лица девушки вдруг стало уверенным, словно она на что-то решилась. — Я только хочу сказать… Если унас ничего не выйдет и мы оба… Короче, я рада, что оказалась здесь рядом с вами, Марк. Только с вами я и хотела быть.

Сердце Фрэзера дрогнуло. Он благодарно погладил девушку по руке в массивной перчатке.

— Я могу сказать то же самое, милая. В последнее время я себя не узнаю — похоже, все-таки становлюсь джентльменом. И во многом благодаря вам, Лори.

— Дьявол, неужто не ясно, что мне тоже нелегко было вести себя, как леди? — выпалила Лоррейн и с облегчением улыбнулась. — Ладно, пошли, сейчас не время для такого разговора.

Они поднялись по трапу в техотсек. Фрэзер включил систему прогрева двигателя и нажал кнопку «старт». Корпус лунной ракеты заметно задрожал.

— А теперь — бегом! — крикнул он и подтолкнул девушку к люку.

Та немного помедлила, словно хотела, чтобы он вышел первым, но Фрэзер бесцеремонно ткнул ее в спину. Спрыгнув на землю, они побежали в северную часть взлетного поля. Вскоре они оказались в тени посадочных опор одного из космолетов, откуда открывался отличный вид на город, на ощетинившийся орудиями крейсер и торпедообразный корпус «Олимпии». Полнеба занимал колоссальный шар Юпитера, находившийся в фазе 3/4, рядом с ним серебрилась полоса Млечного Пути. Но сейчас Фрэзеру было не до небесных красот — он смотрел лишь на вооруженных людей, окружавших «Вегу». «Недолго им осталось скучать», — подумал он с усмешкой и мысленно начал отсчет: шестьдесят, пятьдесят девять, пятьдесят восемь…

Через минуту земля вздрогнула так, что зашатались массивные опоры ракет. Фрэзер не стал оборачиваться — он и так знал, что на другом конце поля в небо поднялся столб пламени и дыма. И тогда они с Лоррейн побежали к «Олимпии», уже не заботясь о том, заметят их или нет. Астронавты около крейсера дружно отошли под его защиту, видимо, ожидая нового нападения повстанцев. Никто из них, к счастью, не обратил внимания на две фигуры в скафандрах, бежавшие совсем в другую сторону.

Оказавшись в спасительной тени «Олимпии», двое заговорщиков перевели дух после бешеной гонки. Здесь было где спрятаться. Космолет предназначался для аэродинамической посадки на поверхность Юпитера и потому имел эллипсоидную форму, сильно вытянутую в горизонтальном направлении. Корпус опирался на четыре массивные колесные опоры. Грузовой люк располагался гораздо ниже, чем в обычных космолетах, но все же достаточно высоко, чтобы до него можно было добраться без помощи трапа.

Фрэзер кивнул, и девушка послушно взобралась на его плечи, осторожно выпрямилась и ухватилась за рукоятку. После нескольких отчаянных попыток ей удалось открыть люк. Тогда Фрэзер подбросил ее, и девушке не составило труда забраться в грузовой трюм. Затем она помогла забраться и Фрэзеру.

Они бросились к пилотской кабине. Путь им преградила массивная дверь с тугим запором, с которым тоже пришлось повозиться. Проклиная все на свете, Фрэзер уселся в кресло первого пилота. Целый час он посвятил тщательному изучению системы управления «Олимпией» с помощью документации, которую Лоррейн стащила из техархива Авроры из-под носа у Свейна. Только после этого Фрэзер стал готовить корабль к взлету, включая один агрегат за другим. Когда двигательная установка заработала и пол кабины задрожал, он вздохнул и с облегчением откинулся на спинку кресла. Пот струился по его лицу и застилал глаза. Через десять минут двигатель будет разогрет, а пока можно наконец-то отдохнуть.

Ему хотелось узнаГь, что делают сейчас люди Свейна, но на «Олимпии», не было иллюминаторов, а включать обзорные экраны было рискованно, радары крейсера могли обнаружить это.

— Лори, как вы думаете, чем сейчас заняты эти бравые вояки? — с нервным смешком спросил он. — Держу пари, что они носятся взад-вперед, словно курицы с отрубленными головами!

— Вряд ли, Марк, — ответила девушка, сидевшая в соседнем кресле в расслабленной позе. — Адмирал здорово вымуштровал своих парней. Но я тоже не отказалась бы поглядеть — а вдруг они запаниковали?

Фрэзер наклонился к ней и помог застегнуть пояс безопасности.

— Все в порядке, милая, — ласково сказал он. — Самое трудное уже позади. Теперь все пойдет как по маслу. Как вам нравится роль героини, спасительницы Земли?

Девушка рассмеялась в ответ:

— Вам больше подходит роль героя, Марк. Представляете обложки журналов с вашей эффектной фотографией и подписью: «Марк Фрэзер, самый большой трепач в Солнечной системе?»

— Да, я люблю приврать, грешен, — в таком же легкомысленном тоне ответил он. — Как и все пилоты. Вам-то хорошо, Лори, вы выглядите как секс-бомба. А я стар, некрасив и могу попасть на обложку «Плейбоя», только если стану героем. Вот я и старалось!

Девушка серьезно посмотрела на него.

— Вы вовсе не старый, Марк, — тихо сказала она. — А вот я уже почти что старая дева. Я давно уже не думаю о мальчиках, настоящие мужчины мне больше по вкусу. И вы, Марк, в этом отношении вне конкуренции — по крайней мере здесь, в системе Юпитера. Давно хотела вам сказать…

Она смущенно замолчала, и в этот момент двигатель заработал на всю мощь.

— Пора! — воскликнул Фрэзер и, уже не таясь, включил внутреннее освещение и обзорные экраны.

И увидел множество людей, бегущих с оружием в руках по направлению к лунным ракетам — видимо, бравый Свейн решил нанести упреждающий удар по несуществующему врагу. Сам же крейсер был окружен двойным кольцом солдат, которые спешно строили баррикады из обломков камней.

— А Свейн стал осторожен! — усмехнулась Лоррейн.

— Сегодня он, похоже, останется в дураках, — процедил Фрэзер, щелкая многочисленными тумблерами на панели управления. — Но будет жаль, если кто-то из этих парней случайно окажется рядом с «Олимпией» во время взлета.

— Вас это так беспокоит?

— Да. Думаю, надо рискнуть и предупредить их, что до старта осталось тридцать секунд.

Он включил передатчик и настроил его на волну «Общий прием».

— Внимание! — торопливо сказал он. — Космолет «Олимпия» готовится к взлету. Немедленно очистите площадку рядом с ним! Повторяю: немедленно очистите площадку рядом с «Олимпией»!

В динамике что-то щелкнуло, захрипело, и чей-то удивленный голос спросил: «Дьявол, кто это говорит?» Фрэзер не обратил на него внимания — он смотрел на крейсер. Одно из орудий стало поворачиваться в сторону «Олимпии». Люди на взлетном поле замерли в растерянности.

— Осталось десять секунд! — заорал Фрэзер. — Бегите, черт бы вас побрал!

И люди бросились врассыпную. Но двое астронавтов, судя по скафандрам — солдаты, побежали в сторону «Олимпии», поднимая бластеры. «Эти идиоты сгорят, это уж точно», — подумал Фрэзер и решительно нажал на рычаг пуска.

Корабль вздрогнул так, что у Фрэзера клацнули зубы. Снизу поднялось облако выхлопных газов. Затем раздался оглушительный грохот, который не могла ослабить даже солидная звукоизоляция. Космодром быстро стал уходить вниз. Вскоре на экранах был уже виден весь огромный, изъеденный кратерами и трещинами шар Ганимеда. Над его восточным краем висел ослепительный диск Солнца.

Лоррейн застонала, но Фрэзер снизил тягу лишь тогда, когда корабль достиг двойной скорости убегания. Затем он вернул оба кресла в обычное маршевое положение. Ганимед ушел в сторону, и теперь центральный экран заполняла черная бездна, усыпанная искрами звезд.

— Лори, как дела? Нормально? Тогда включите экран заднего обзора. Я хочу убедиться, что нас не преследуют.

— Этого не может быть, — слабым голосом ответила девушка, еще не успев прийти в себя после бурного старта. — Все их космоботы находятся на патрулировании вокруг других лун. А от «Веги» мы сможем уйти.

— Да, но не так-то просто убежать от их боевых ракет, — возразил Фрэзер. — В любом случае надо будет постараться сесть возле Блоксберга незамеченными, иначе… Черт побери!

Компьютер высветил на дисплее несколько колонок цифр, затем нарисовал две кривые, нацеленные в ярко блестящую точку, обозначавшую «Олимпию».

— Они все-таки успели произвести залп! — взволнованно воскликнула Лоррейн. — Но ракеты летят с большим начальным промахом, так что…

— Утешила, нечего сказать, — пробурчал Фрэзер, с мрачным видом изучая траектории боевых снарядов. — На такой случай у них есть головки самонаведения. Если Свейн догадается использовать главный радар Авроры и сможет скорректировать их курс, то ракеты скоро обнаружат нас и будут гнаться за нами хоть до самого Юпитера. Хотя туда нам надо еще долететь…

Фрэзер уселся за компьютер и занялся расчетом траектории полета «Олимпии». Без навигационных таблиц это можно было сделать лишь приближенно, но Фрэзер положился на свой опыт. Затем он на одну десятую прибавил ускорение — большего при скромных энергетических ресурсах корабля позволить было нельзя.

Рядом с панелью приемника замигала красная лампочка.

— Вызов, — с тревогой сказала Лоррейн. — Выходит, они знают наши координаты?

— Вряд ли. Скорее всего, они ведут передачу широким радиолучом. Я могу ответить точно так же — обнаружить нас они все равно не смогут.

Он включил приемник.

— Внимание, космолет «Олимпия»! Вы слышите меня? — послышался в кабине голос адмирала Свейна.

Фрэзер увидел в глазах девушки неприкрытый страх и разозлился.

— Говорит «Олимпия», — резко ответил он. — Какого дьявола вам надо?

— Хочу спросить кое о чем, — сухо сказал адмирал. — Говорит комендант временной администрации Ганимеда Свейн. Кто вы? Назовите свои имена.

— Я весь внимание, — с иронией ответил Фрэзер. Он и не думал называть свое имя — частично из упрямства, но главным образом из-за опасений, что его семья может подвергнуться репрессиям со стороны новых властей.

— Именем закона, немедленно возвращайтесь!

— Если это все, что вы можете сказать, то я отключаю приемник, — спокойно ответил Фрэзер.

— Подождите. Я догадываюсь, что вы собираетесь предпринять. Это совершенно очевидно. Вы рассчитываете достичь Земли, но вам это не удастся. На борту «Олимпии» нет ни воздуха, ни воды, ни пищи. Возможно, вы смогли во время взрыва пронести с собой кое-что, но на далекий перелет этого в любом случае не хватит.

— И все же я дышу пока, — заметил Фрэзер.

— Наверняка вы одеты в скафандры. Для того чтобы поддерживать воздухообмен в объемах всего космолета, требуются немалые запасы кислорода, которых у вас нет. Никакие химические очистители вам не помогут.

— Адмирал, вы рассчитываете запугать меня? — усмехнулся Фрэзер. — Хорошо, теперь моя очередь рассказывать страшилку. Когда на Ганимед прибудут корабли военно-космических сил, вам придется ответить за все, что вы натворили и еще натворите в системе Юпитера. Подумайте об этом и ведите себя соответственно.

— Заткнись, болван! — неожиданно взорвался Свейн. — Кого ты хочешь перехитрить? Я отлично понимаю, что прямо на Землю ты не полетишь — если, конечно, экипаж корабля не самоубийцы. Значит, где-то ты намереваешься запастись воздухом, водой и пищей. На соседних лунах это тебе не удастся — мои космоботы дежурят на орбитах и получили приказ открывать огонь без предупреждения.

«Замечательно, — весело подумал Фрэзер. — Именно поэтому тебе, тупоголовый вояка, и не удастся контролировать пространство вокруг Ганимеда».

— Я думаю, вы это тоже учли, — успокоившись, вежливо продолжил адмирал. — Значит, у вас остается один путь — вернуться в какой-нибудь район Ганимеда, где вам смогут помочь. На всякий случай я вышлю на орбиту патруль, так что не надейтесь провести меня! Лунных ракет на космодроме вполне достаточно для этой цели. Они, правда, не предназначены для патрульной службы, но мы успеем оснастить их радарами и будем контролировать каждый фут поверхности. Если вы все-таки рискнете опуститься на Ганимеде, предупреждаю: «Вега» тотчас выйдет на орбиту и уничтожит вас.

— О нет, нет, нет… — прошептала Лоррейн, побледнев.

Фрэзер чувствовал себя не лучше и все-таки сумел выдавить из себя:

— С чего это вы решили, что я захочу сунуться под огонь пушек?

— Вы неплохо блефуете, незнакомец, но карта ваша бита, — ответил Свейн. — Я восхищаюсь вашей стойкостью — не так часто среди гражданских лиц приходится встречать настоящих мужчин. Даю слово офицера, что, если вы тихо-мирно возвратитесь на Ганимед и сядете рядом с Авророй, я всего лишь посажу вас под арест и со временем передам в руки суда. Естественно, после того, как в США будет восстановлено законное правительство. — Голос адмирала ослабевал по мере удаления «Олимпии» от Ганимеда. Но сталь и лед в его интонациях были заметны по-прежнему. — Если же вы откажетесь возвратиться с повинной, то вы обречены. Я брошу на патрулирование все силы и буду ждать неделю или две — на большее у вас не хватит ресурсов. Это отвлечет от дела многих людей, производство боеголовок будет замедлено, но я готов пойти на это. Кто знает, быть может, в системе Юпитера есть какой-нибудь тайный склад на одном из астероидов? Рисковать я не желаю. Учтите, отказываясь вернуться, вы подписываете себе смертный приговор.

Фрэзер взглянул на Лоррейн. В ее широко открытых глазах стояли слезы, но тем не менее она упрямо помотала головой.

— Перестаньте играть в героя! — рявкнул Свейн. — Ваша смерть ничего не изменит. Возвращайтесь, пока я гарантирую вам жизнь.

— Все верно, — устало сказал Фрэзер. — Вы победили. Черт с вами, я поворачиваю назад.

Он выключил передатчик и испытующе взглянул на Лоррейн. Та была близка к истерике.

— Нет, нет, ни за что! — всхлипнула она, умоляюще глядя на Фрэзера. — Лучше смерть, чем такой позор!

— Глупости, — буркнул Фрэзер. — О какой смерти вы толкуете, красавица? Я согласился только для того, чтобы выиграть несколько лишних минут. Чем дальше мы успеем уйти от Ганимеда, тем сложнее им будет корректировать полет своих ракет.

— Значит, вы надеетесь, что мы сможем уйти от них?

— Н-нет, боюсь, что нет. Но мы попробуем. — Он коснулся регулятора тяги, но тут же отдернул руку. — Пожалуй, не стоит увеличивать скорость. Это может насторожить Свейна. Лори, буду говорить откровенно. Две ракеты следуют за нами по пятам, и уцелеть нам будет нелегко. Но даже если мы уйдем от них, я все равно теперь не знаю, как нам попасть в Блоксберг. — Он грустно взглянул на девушку. — Мне очень нелегко сейчас, Лори. Повстанцы, конечно, узнают о пропаже «Олимпии» и нашем исчезновении и будут рассчитывать на меня. Страшно их подвести! Но еще страшнее подвергать вашу жизнь смертельной опасности.

— Теперь не время говорить об этом, Марк, — ласково сказала девушка. — Тем более что именно я подбила вас на эту авантюру. Если я попаду в руки Свейна, то «промывания мозгов» мне не избежать. Но я хотя бы одинока. А у вас есть Ева и дети…

— Дьявол! — взорвался Фрэзер. — Что это мы распустили нюни? У нас еще есть шансы. Когда ракеты приблизятся, я включу полное ускорение и начну маневрировать так, что чертям станет тошно. Жаль, что у нас нет противоперегрузочных таблеток. Ничего, придется потерпеть.

Девушка перестала всхлипывать и озадаченно взглянула на него.

— Не понимаю. Вы же говорили, что эти ракеты имеют головки самонаведения…

— Да, но, скорее всего, тепловые, нацеленные на факел двигателя. Если мы будем включать его в импульсном режиме, то ракетам придется за нами изрядно погоняться. Кто знает, может, к моменту, когда ракеты нас достигнут, мы будем в безопасном месте?

— Где же это?

Фрэзер молча указал на чудовищный шар Юпитера, плывший по звездной реке.

Глава 17

Когда армия Вальфило вошла в ущелье, пересекавшее Дикую Стену в северном направлении, Теор впервые услышал удары чужих барабанов. Он сразу же остановился, и воины последовали его примеру.

Теор прислушался. Над иззубренными скалами, окружавшими ущелье с обеих сторон, гудел ветер. Их вершины были едва различимы на фоне темного, покрытого облаками неба, и все же кое-где можно было разглядеть редкие деревья, растущие прямо на камнях. Ветви раскачивались под порывами холодного ветра. Здесь же, на дне ущелья, царили тьма и густой туман. Лишь с трудом можно было различить силуэты воинов, едва державшихся на ногах после долгого пути.

— Ты слышал? — спросил Теор.

— Да, — ответил Вальфило. — Вражеские наблюдатели нас заметили. — Где-то слева на скалах вновь забили барабаны. — Лазутчиков нелегко будет поймать, — озадаченно сказал старый воин, обводя ущелье взглядом. — Плохое для боя место — сверху нас могут забросать камнями, и воинам негде будет спрятаться.

Теор задумался. Вернуться~или, несмотря ни на что, идти дальше? Назад путь короче, и там, в предгорьях, войско быстро сможет развернуть ряды и отразить любые попытки улунт-хазулов прорваться через ущелье. Но если атака не последует, то они могут потерять впустую много дней. А в это время Наярр наверняка падет, и тогда Линанту и Порса ждет гибель.

— Идем вперед, — наконец решительно сказал Теор.

— Я не имею права обсуждать приказы Рива, — почтительно ответил Вальфило, склонив голову. — Но мы идем навстречу гибели. — Он жестом подозвал к себе адъютанта и сказал:

— Вышлите вперед отряд разведчиков. Пусть они найдут соглядатаев и уничтожат их. Полкам же сомкнуть ряды и продолжать движение.

Загремели барабаны наярров. Эхо гулко прокатилось вдоль стен ущелья. Захрустел лед под сотнями ног, и полки вновь двинулись в сторону Медалона. С приходом ночи мрак еще больше сгустился, но Теор решил не делать привала, надеясь пройти ущелье как можно быстрее. Вскоре разведчики вернулись. Увы, вражеских наблюдателей им найти не удалось, да это и неудивительно — здесь, в горах, легко спрятаться. Отрядов улунт-хазулов также не обнаружили поблизости, и это было удачей. Но Теор был мрачен, как Вальфило: он знал, что враги дадут им бой на равнине.

Около полуночи воины достигли Ворот Ветра. Скалы разошлись в стороны, и теперь впереди лежал неровный, покатый склон, ведущий в Медалон. Вдали виднелась мерцающая лента — это Брантор нес свои воды к океану. Здесь, в конце ущелья, армия остановилась на отдых. Но Теор, несмотря на усталость, так и не смог сомкнуть глаз и лишь перед рассветом задремал.

Его разбудил грохот барабанов. Встряхнувшись, Теор вышел из-под наскоро сооруженного навеса и стал вглядываться в пелену дождя, изредка освещаемую вспышками молний. Звук доносился откуда-то из-за реки. Хотя это могло только казаться — на равнине барабанный бой можно было услышать и за десять миль.

Остальные воины тоже проснулись. Теор услышал встревоженные крики в темноте, заглушаемые воем небесной бури. Он схватил свой барабан и передал сигнал: «Тихо, тихо, тихо». Шум голосов постепенно стих, и тогда Теор смог расслышать далекие звуки вражеского барабана — теперь он понял, что они доносились с юга. «Боом-бом-бррр-бом! Боом-бом-брр-бом! Та-та-бом-боом-брр! Брр-та-бом-бом-бом…»

Вскоре из тьмы показался патрульный отряд.

— Я послал их вперед, понадеявшись, что они поймают хоть одного лазутчика, — объяснил старый Вальфило.

— Ты опасаешься, что враги могут напасть из засады?

— Нет, лазутчики слишком малочисленны для этого. Но, судя по бою барабанов, большой отряд врага где-то неподалеку и знает о нашем приближении.

— Это улунт-хазулы, — глухо сказал Теор.

Вальфило выругался.

— А кто же еще? Чалхиз знает эти места лучше, чем я думал. Сразу после битвы на побережье он наверняка послал отряды лазутчиков во всех направлениях, по которым мы могли отступить в Медалон. Так что шансов устроить ему приятный сюрприз больше нет. О каждом движении нашего войска будет ему известно.

— И что же нам теперь делать? — упавшим голосом спросил Теор.

— Мы еще можем вернуться в леса за Дикой Стеной.

— Нет!

— Тогда надо соорудить здесь укрепления, это очень удобная позиция.

— И какой в этом смысл? Враги без хлопот возьмут Наярр; а с нами разделаются на досуге.

— Верно. Остается одно — идти вперед открыто и быстро, не тратя времени на постройку плотов. Припасы мы можем получить по дороге у фермеров. Но сначала нам надо сделать в ущелье хотя бы простейшие укрепления, чтобы у нас в тылу на всякий случай была сильная позиция для обороны. Не исключено, что мы можем и проиграть битву:

Теор неохотно согласился. Строительство оборонительных редутов займет время, за которое враг подтянет силы, а Теор слишком хорошо знал, что его армия слаба.

Рассвет воспламенил облака, и мглистый туман стал медленно подниматься к небу. Воины принялись строить несколько рядов стен, преграждавших дорогу в ущелье. На скалистые стены было поднято множество валунов, чтобы ими можно было при необходимости бомбардировать отряды противника.

Теор вместе со всеми таскал тяжелые камни, лишь изредка отвлекаясь, чтобы выслушать сообщение разведчиков. Им все-таки удалось поймать одного из лазутчиков, но это было небольшим утешением.

День, а также следующая ночь прошли в непрерывной работе, и только под утро Вальфило решил, что позиция готова для обороны. После короткого отдыха полки наярров вышли из ущелья и направились в сторону холмов. К вечеру они разбили лагерь возле Брантора. На рассвете Теор вновь услышал грохот — это уже переговаривались армейские барабаны. Войско улунт-хазулов оказалось ближе, чем он ожидал.

Наярры быстро пошли вдоль реки. Их запасы подошли к концу, а добытого охотой едва хватало на всех. Впереди простиралась необъятная равнина, поросшая редким кустарником. Поток Брантора бурно шумел в перекатах, неся фосфоресцирующие воды к океану.

С каждым часом воины шли все медленнее и медленнее — их силы заметно убывали. «Ничего, скоро мы подойдем к зоне земледелия, и фермеры помогут нам», — подбадривал себя Теор.

Ближе к полудню в небе появился всадник на форгаре. Приземлившись, вестник подбежал к Теору с криком:

— Генерал Рива, я видел армию врага! Она необъятна, словно море!

— Что? — вздрогнул Вальфило. — Так рано?

— Они приплыли на кораблях, — объяснил вестник. — Брантор весь почернел от судов.

Теор прислушался. Да, грохот вражеских барабанов заметно приблизился.

— Что ж, это вполне возможно, — хмуро сказал он. — Морские чудовища могут поднять корабли улунт-хазулов даже вверх по течению. Ты посчитал их количество?

— Да. Кораблей больше, чем два раза по шестьдесят четыре, и на каждом множество воинов.

— Выходит, они сняли осаду Наярра, — задумчиво пробормотал Теор.

Вальфило покачал головой:

— Не обязательно. Наверняка они оставили небольшие патрульные отряды, чтобы помешать горожанам уйти в глубь страны. Да и спуститься по течению к Наярру для армии Чалхиза не представит труда — они могут быстро нагнать наших людей и уничтожить.

— Горожане не так уж и беззащитны! — пылко воскликнул Теор. — Они могут не обороняться, а наоборот, атаковать врагов с тыла.

— Каким же это образом? Морские чудовища дают Чалхизу неограниченные возможности для маневра. Конечно, если горожане не будут вступать в бой, а постараются побыстрее соединиться с нашими полками… — Вальфило задумчиво поскреб массивный подбородок. — Да, это наша последняя надежда. Надо передать в Наярр послание. Горожане должны рискнуть всем — хотя им мало что осталось терять — и быстро двинуть свои отряды сюда, на север. Мы же должны постараться завязать длительную битву, отходя постепенно назад к ущелью. Возможно, Чалхиз не разгадает наш отвлекающий маневр. Хотя вряд ли это сработает. Чалхиз успеет положить немало наших воинов, прежде чем подоспеет подмога из Наярра, и тогда без труда сможет воевать на оба фронта. Но плата, которую он заплатит за Медалон, будет немалой.

— Когда они нападут на нас? — глухо спросил Теор.

— Полагаю, ночью они разобьют лагерь, а утром предпримут атаку. У нас есть немного времени, чтобы подготовиться к битве.

Вальфило собрал своих адъютантов и стал отдавать приказы.

Вскоре полки вновь двинулись в путь, направляясь в сторону холмов. Их седловидные склоны могли защитить фланги во время боя. Все кустарники вокруг были втоптаны в грязь, и берег реки стал красно-бурым от сотен кентавров. Многие наярры исхудали настолько, что можно было пересчитать их ребра, и поэтому никто не возразил, когда Вальфило приказал зарезать большинство оставшихся форгаров. Слишком уж мало их осталось, чтобы всерьез помочь во время боя, а армия была голодна. Охотники приходили с пустыми руками, и Теор стал всерьез беспокоиться, хватит ли припасов до начала боя. «Это я привел воинов на край гибели!» — с тоской думал Рива. Только сейчас он стал осознавать, насколько безумным был его план. Теперь он жаждал только одного — чтобы копье врага быстрее прервало его душевные муки.

Перед закатом наярры сделали последний привал. Этой ночью многие воины спали плохо, а оба военачальника вообще не сомкнули глаз. Утром, когда мгла стала рассеиваться, в тумане промелькнула тень — это вернулся один из разведчиков на форгаре. Он сообщил, что корабли улунт-хазулов уже причалили к берегу неподалеку от холмов. Но, судя по всему, враги толком не знали, где находятся наярры, и потому в разные стороны были посланы отряды лазутчиков. Некоторые из них даже направились вплавь по реке, выставив глаза над поверхностью потока.

Туман стал медленно подниматься. Было так холодно, что изморозь, оседая на телах бойцов, сразу же превращалась в лед. Три изношенных знамени развевались над рядами воинов, закованных в чешуйчатые доспехи. Их лица были суровыми. Теор и Вальфило находились в центре передней линии и, как все, смотрели в сторону леса, за которым протекал Брантор. С первыми лучами солнца из-за деревьев высыпали орды серых гигантов. Они быстро построились под грохот барабанов и не спеша двинулись к холмам. Зарябило в глазах от блеска щитов, панцирей, множества разноцветных знамен полков, а вскоре — и от оскала клыков. Улунт-хазулов было по крайней мере втрое больше, чем воинов Вальфило. А помощь из Наярра так и не пришла, хотя в город было послано несколько вестников на форгарах…

— Смотрите! — крикнул Вальфило, указывая в центр полчища врагов. — Это знамя вождя — я видел его во время битвы на берегу залива. Чалхиз сам будет командовать боем.

Барабаны чужаков застучали быстрее, и улунт-хазулы прибавили шаг. Наярры возбужденно закричали, многие воины стали потрясать копьями. Затем Вальфило отдал команду, и войско стало готовиться к встрече противника. Воины второй линии положили копья на плечи бойцам первого ряда, так же поступили наярры других рядов. Затем они галопом помчались навстречу противнику.

Ближе, ближе, еще ближе… Несколько всадников на форгарах взмыли в воздух и стали бросать сверху камни на врагов, но без заметной пользы. Теор вспомнил свои эксперименты с луком и стрелами, которые он изготовил Ио совету Фрэзера. Тогда ему показалось, что в условиях Юпитера такое оружие неэффективно, но сейчас он пожалел, что у наярров его нет. Он покрепче сжал в руке топор и, как все бойцы первой линии, стал высматривать своего противника в первом ряду улунт-хазулов. Им как будто мог стать могучий парень с рваной раной на левой щеке. Воздух кипел от воинственных криков. Вскоре две орды столкнулись друг с другом.

Шедшие первыми улунт-хазулы с безрассудной храбростью бросились на копья наярров, видимо, понадеявшись на свои роговые панцири и щиты. Но чужаки были мгновенно смяты. Один из серых гигантов справа от Теора успел отбить палицей копье, нацеленное ему в грудь, но тут же другое копье вонзилось в его незащищенный бок. Чужак завопил, истекая кровью, но его голос потонул в оглушительном грохоте боя.

Противник Теора, отбиваясь от сыпавшихся на него копий, ринулся на молодого вождя. Тот едва успел отразить удар копья, нацеленного ему в горло. В свою очередь он обрушил топор на плечо врага. Улунт-хазул зарычал и вновь попытался достать его копьем. Теор отбил древко в сторону, но ударить не успел — могучая рука схватила его за запястье. Положение стало отчаянным. Вскинув щит, Теор рубанул его краем по руке противника. Улунт-хазул с воплем отшатнулся, но наярр не дал ему прийти в себя. Еще дважды он ударил врага топором по шлему и, ринувшись вперед, оказался позади оглушенного гиганта. Не успел тот повернуться, как лезвие топора глубоко вонзилось ему в спину. Фонтаном хлынула кровь. Улунт-хазул рухнул на землю, но тут же другой чужак наступил на еще дышавшего товарища и бросился на Теора.

Наярры выдержали первый натиск врага, и вскоре оба войска перемешались. Битва рассыпалась на множество отдельных поединков. Теор старался быть впереди, но внезапно поскользнулся и упал. И вовремя — в этот момент над его головой просвистел нож. Едва наярр поднялся, как ему вновь пришлось вступить в схватку. Обменявшись ударами, противники были оттеснены другими борющимися парами. Теор тяжело дышал — силы его быстро таяли. И вдруг он услышал, что диск на его груди ожил.

Не успел Теор наклонить голову, как мимо него пролетел топор, едва не отрубив ему руку. Его противник уже был рядом и, подняв копье, бросился на него.

Теор увернулся от разящего удара и кинулся врагу под ноги. Улунт-хазул по инерции перескочил через него, и в этот момент наярр изо всех сил ударил его щитом по незащищенному брюху. Чужак завопил и, высоко подпрыгнув, рухнул на груду изрубленных тел.

Поднявшись, Теор увидел невдалеке Вальфило. Забрызганный кровью ветеран отчаянно отбивался сразу от нескольких серых гигантов. Теор ринулся было ему на помощь, но его опередили несколько наярров с копьями наперевес. И тогда, вместо того чтобы вновь вступить в бой, он повернулся и побежал вверх по склону, расталкивая скачущих ему навстречу наярров. Он старался не обращать внимания на их возмущенные и презрительные взгляды. «Мне надо выбраться из этой мясорубки, чтобы поговорить с Марком, — убеждал он себя. — Это может оказаться очень важным. Землянин всегда помогал мне советами».

Но перед его глазами стояла недавно виденная страшная картина: залитый кровью Вальфило отражает атаку нескольких врагов. И он, Рива, даже не попытался помочь старому воину!

Глава 18

После полета при пяти g переход к невесомости был подобен прыжку в пропасть. Мозг Фрэзера затуманился, и он провалился в красную ночь.

Однако тонкая нить сознания все еще тянулась из забытья, и, судорожно ухватившись за нее, Фрэзер стал карабкаться к мерцающему вдали пятну света. Когда он наконец очнулся, то сразу же взглянул на часы. К его удивлению, прошло всего несколько минут.

На экране заднего обзора еще не было видно преследующих корабль ракет, но радары говорили: они рядом и все время приближаются. Конвульсивным движением Фрэзер включил боковые сопла и развернул «Олимпию» в сторону Юпитера.

Чудовищный шар, еще недавно висевший в космосе, исчез. Теперь весь экран занимала панорама желто-зеленых и коричневых облаков, испещренных глубокими темными трещинами. Вслед за ними несся светящийся вихрь — это был гигантский шторм длиной в десятки тысяч миль. Фрэзер остановил вращение корабля и вновь включил маршевый двигатель. Навалившаяся перегрузка едва не задушила его. Рядом кто-то захрипел («Слава Богу, Лоррейн жива!» — подумал Фрэзер), но он даже не повернул головы, сосредоточившись на управлении кораблем, который входил в верхние слои атмосферы планеты.

Фрэзер выбрал самую крутую из всех возможных траекторий, которые только мог выдержать человек. Настигающие «Олимпию» ракеты таких ограничений не имели и поэтому быстро стали ее нагонять. Когда Фрэзер убедился, что сделал все, что мог, он собрался с силами и посмотрел на Лоррейн. Она, к счастью, уже давно потеряла сознание. Лицо девушки было залито кровью, текущей из носа. «Хорошо, что Лори отключилась сейчас, — подумал Фрэзер. — Посадка на планету будет очень тяжелой — если ракеты Свейна еще раньше не сделают из «Олимпии» решето. Бедная девушка — и зачем я взял ее с собой!»

Он знал, что должен сейчас думать о Еве и ребятишках, но две серебристые точки, появившиеся на экране, заставили выбросить из головы все сентиментальные мысли. Расстояние между «Олимпией» и ракетами сокращалось с каждой минутой. Но плотность воздуха росла очень быстро. Скоро корпус космолета разогрелся докрасна — Фрэзеру оставалось только надеяться, что ракеты чувствуют себя не лучше. Вскоре они дружно спустились в средние слои атмосферы, которая при такой скорости создавала им заметную подъемную силу. На что аэродинамическая форма «Олимпии» сразу же отреагировала, и корабль заскользил по касательной к этой «воздушной подушке», подпрыгивая, словно камешек, брошенный под малым углом к поверхности озера. Как и надеялся Фрэзер, системы управления ракет не были рассчитаны на полет в условиях Юпитера и не сумели совершить подобный же маневр. Круто уйдя вниз, ракеты, словно метеориты, устремились к поверхности планеты, продолжая накаляться. Как и следовало ожидать, их теплоизоляция скоро не выдержала, и боеголовки взорвались. Фрэзер увидел, как на экране на фоне темных облаков на мгновение появились две искры света. «Вот так-то, Свейн», — ехидно шевеля губами, прошептал он.

Но времени для того, чтобы радоваться чудесному избавлению от гибели, не оставалось. Быстро теряя скорость, «Олимпия» стала входить в нижние слои атмосферы. Могучий ураган подхватил ее, словно перышко, и, бросая из стороны в сторону, понес на запад. Кабину наполнил пронзительный свист ветра. Сознание Фрэзера вновь затуманилось. Он прилагал все силы, чтобы не потерять контроль над кораблем. «Надо выйти на орбитальную траекторию, — думал он, едва двигая непослушными руками по панели управления. — Держись, держись… ты можешь сделать это…» Когда корабль все-таки вышел на расчетную траекторию, Фрэзер включил киберштурман и вновь погрузился в забвение.

Очнувшись, он вновь первым делом посмотрел на часы. На этот раз он проспал долго, слишком долго. Но движение по орбитальной траектории помогло ему восстановить силы — в состоянии невесомости его разбитое тело чувствовало себя значительно лучше. Еще больше он обрадовался, увидев плывущую к нему через кабину Лоррейн. Она пришла в себя раньше его и выглядела совсем неплохо.

— Марк, как вы себя чувствуете? — взволнованно спросила девушка.

Фрэзер расстегнул ремни безопасности и, взмыв к потолку, осторожно пошевелил руками и ногами, затем повертел головой из стороны в сторону.

— Все дьявольски болит, но кости, кажется, целы, — хрипло ответил он. — А как вы?

— То же самое. Я уже полчаса как очнулась и просто извелась, не зная, как вам помочь. — Девушка с облегчением улыбнулась и, подплыв ближе, обняла его за плечи. — Марк, неужели мы вышли сухими из воды? Представляю, как взбесился бы Свейн, если бы узнал, как мы провели его!.. О-ох, до чего болит бок…

Эти слова напомнили Фрэзеру, что у них остался небольшой запас стимулирующих таблеток. Проглотив по паре штук, они запили их соком из емкостей, встроенных в задние стенки скафандров, и вскоре почувствовали себя значительно лучше…

— Как насчет того, чтобы немного перекусить? — спросил Фрэзер. — Нам надо восстановить силы. Посадка будет нелегкой…

— Нет, я не хочу! — запротестовала Лоррейн, слегка покраснев. — Хотите, я отдам вам свои таблетки концентратов? Все-таки вам вести корабль.

Фрэзер наотрез отказался и заставил девушку немного поесть. Затем Лоррейн решила принять душ и пошла в соседний отсек. Вернулась она на удивление посвежевшей, и Фрэзер, не выдержав, последовал ее примеру. Он также забрался в ящик, чем-то напоминавший гроб. Это была аварийная душевая, предназначенная для случаев, когда внутри космолета» по тем или другим причинам отсутствовал воздух. Здесь, при тусклом свете лампочки Фрэзеру пришлось изрядно помучиться, чтобы снять с себя скафандр. Затем, извиваясь, словно червь, он помылся остатками воды, по счастью оказавшейся в контейнере душевой. Наконец он почувствовал себя лучше настолько, что даже захотел взглянуть в небольшое зеркальце, закрепленное на стенке. Он стер с лица запекшуюся кровь и жалел, что нечем снять изрядную щетину. Теперь он готов был вновь влезть в тесный скафандр и терпеть изнуряющий дискомфорт до конца.

Вернувшись в кабину, он увидел, что Лоррейн, словно завороженная, смотрит на экран, на котором, мелькали желто-зеленые облака.

— Никогда не видела ничего более величественного и страшного, чем Юпитер, — тихо сказала она.

— Да, — кивнул Фрэзер, — неплохая компенсация за наши мучения.

Лоррейн опустила голову.

— Но не за наши ошибки, верно? Мы ведь ошиблись, ввязавшись в эту авантюру с побегом из Авроры, да?

— Не надо распускать нюни, — резко ответил Фрэзер, помрачнев. — Мы захватили из-под носа у Свейна «Олимпию», долетели до Юпитера и здесь сумели свернуть головы его ракетам-убийцам. Вряд ли кто-нибудь мог сделать больше на нашем месте. Мы свободны, Лори, свободны!

— Да, свободны: умереть от жажды, если, конечно, у нас раньше не кончится воздух, — с горькой иронией ответила девушка. — Умереть мы можем многими способами — но как нам выжить? И как спасти колонистов? Я уже не говорю о Земле, которая скоро может оказаться во власти этого безумца Свейна… Если бы у нас были навигационные таблицы…

— То что бы мы сделали? — с усмешкой спросил Фрэзер.

— Самую простую вещь. Вывели бы «Олимпию» на траекторию полета к Земле и написали послание правительству США, а затем открыли бы люки. Орбитальные станции слежения наверняка заметили бы наш корабль и перехватили бы его. Народы Земли узнали бы об угрозе из космоса. Да, мы погибли бы, но погибли бы с чистой совестью!

Фрэзер покачал головой.

— Боюсь, вы ошибаетесь, Лори, — мягко сказал он. — Чтобы успеть на Землю раньше Свейна, «Олимпии» надо лететь с гиперболической скоростью. Киберштурман этого корыта не предназначен для таких штучек, здесь без пилота не обойтись. Нет, шею Свейну нам таким образом не свернуть. Надо придумать что-нибудь другое…

Он замолчал, пораженный внезапной идеей. А что, если…

Лоррейн с тревогой посмотрела на него:

— Что с вами, Марк?

— Так… Пришла в голову одна мысль. Дурацкая, сумасшедшая, но все же… Если бы мы сумели раздобыть немного кислорода и воды на Юпитере, то не надо было бы и лететь на Землю.

— Что-о?

— Все, что у нас есть, — это пустые трюмы «Олимпии». А на поверхности этой милой планетки сколько угодно льда. Нам, конечно, и носа нельзя высунуть наружу в таких скафандрах, но люди Теора могут нагрузить трюмы до предела. А уж я как-нибудь сумею наладить электролиз кислорода из воды.

— Но ведь лед на Юпитере не чистый, в нем много примесей аммиака и метана! Разве вы сможете избавиться от них?

— Постараюсь. Но сначала надо попытаться связаться с Теором.

Фрэзер включил бортовой нейтринный передатчик. Его мощность была невелика, и до лун его сигнал дойти не мог. Но до релейных спутников, вращающихся вокруг Юпитера, дальности его действия вполне могло хватить. А дальше сигнал должен был попасть к Теору обычным путем, через передатчик, который наярры величали Оракулом.

— Теор, это говорит Марк. Ты слышишь меня? — сказал он на общем языке.

— Какая странная речь, — заметила Лоррейн. — Сплошное щелканье и свист. Вы молодец, Марк, — мало кто научился говорить на языке этого племени юпитериан. Что, нет ответа?

— Нет. Боюсь, отвечать уже некому…

Только сейчас Фрэзер вспомнил о том, что его друг сам находится в бедственном положении. Кто знает, спасся ли он, нашел ли остатки разгромленного войска Вальфило? Или бродит, потеряв надежду, среди диких, необитаемых гор? Но тогда у них с Лоррейн нет шансов на спасение…

— Теор! Брат, почему ты молчишь? Ответь, прошу тебя!

Прошло несколько томительных минут, прежде чем Фрэзер услышал глухой, усталый голос друга:

— Уш! Небо, благодарю тебя! Марк, я счастлив услышать твой голос.

— Как дела, брат?

— Тяжелая битва идет, Марк. Я с трудом вырвался из сечи, чтобы поговорить с тобой. Похоже, для наярров настал последний день. Но я рад, что ты жив, Марк!

— Расскажи, что произошло. Я нахожусь недалеко от тебя — об этом ты можешь судить по отсутствию паузы между нашими ответами. Может быть, мне даже удастся… Но об этом потом, я хочу сначала узнать о твоих приключениях.

Теор коротко рассказал другу о своих странствиях в горах, о Скрытом народе, о том, как ему удалось найти армию Вальфило в лесах Дикой Стены. Фрэзер с изумлением выслушал эту фантастическую историю, а затем, помрачнев, обрисовал ситуацию, в которую попали они с Лоррейн.

— Странно, как переплелись наши судьбы, — задумчиво заметил Теор. — Не знаю, что посоветовать тебе, Марк. Что касается меня, то я должен вернуться к холмам — туда, где умирает мой народ под топорами чужаков. И все же мы хорошо воевали — и ты, и я, разве не так?

— Если бы я мог тебе помочь, — с тоской произнес Фрэзер. — Но погоди, я, кажется, придумал!

— Что? Показать твой летающий корабль нашим врагам? Но уже Поздно…

— Теор, я не желаю тратить драгоценное время на споры. Я лечу к тебе. Держись пока подальше от драки, без тебя нам с наяррами не договориться. Может твое войско продержаться еще несколько часов?

— Да, да, конечно! Не сомневаюсь, что улунт-хазулы достаточно нахлебались своей и чужой крови и захотят отойти на время, чтобы собраться с силами перед новой атакой. Мы тоже можем отступить и больше не лезть в драку, а дать противнику погоняться за нами по равнине. Но как тебе удастся…

— Жди моего следующего вызова. Я прилечу, обязательно прилечу!

Фрэзер выключил передатчик и повернулся к Лоррейн.

— Наденьте ремни, красавица. Мне очень жаль, но нам еще немного придется помучиться При пяти g.

Девушка не стала спорить. Сев в кресло, она стала торопливо застегивать пояса безопасности, а когда закончила, Фрэзер коротко объяснил ей, как обстоят дела.

— Так или иначе, но войну наяррам мы поможем выиграть, — заключил он.

Девушка ласково коснулась его шлема:

— Марк, вы молодчина. Я уже говорила, что вы — настоящий мужчина!

— Э-э… о чем я хотел сказать? Да, о том, что, если повезет, и мы сможем выпутаться из ловушки, в которую нас загнал Свейн. Но сначала я хочу впустить в корабль юпитерианскую атмосферу. В принципе, это не предусматривалось в программе полета «Олимпии», но ведь на борту совсем нет воздуха! Мне что-то не хочется, чтобы корпус этой посудины треснул, словно орех. Приготовьтесь, Лори.

Он нажал несколько кнопок, игнорируя тут же вспыхнувшую табличку с надписью «Опасность». Воздух планеты с шумом ворвался через приоткрывшиеся заглушки. В кабине сразу потемнело от пыли. А затем Фрэзер началспуск.

Было не просто погасить орбитальную скорость, составлявшую 26 миль в секунду, да еще в условиях постоянного чудовищного шторма, но корабль стал потихонечку снижаться. Перед глазами людей открывалась фантастическая панорама, которую не приходилось видеть никому из землян.

Сначала исчезли звезды. Небо сменило черную окраску на темно-фиолетовую с белесыми поясами облаков, состоящих из кристаллов льда. Они сияли под косыми лучами солнца. Внизу открывался бескрайний воздушный океан, в котором плыли темные фронты туч — каждый размером с земной материк, — озаряемые бесчисленными искрами молний. Даже бывалому Фрэзеру стало не по себе, когда корабль начал падать в этот мир титанических облаков, а Лоррейн не выдержала и закрыла глаза, вся дрожа от страха.

Фрэзер выключил двигатель, когда воздушное давление поднялось до уровня, соответствующего двадцати милям земной высоты — здесь же расстояние до поверхности было куда меньше. Затем «Олимпия» выпустила по бокам крылья, и началась аэродинамическая часть полета.

Вскоре корабль вошел в слой облаков парообразного аммиака. Экраны немедленно окутала тьма. Фрэзер переключил их на инфракрасный диапазон волн, но видимость улучшилась мало. И только когда рядом вспыхнула гигантская молния, на мгновение проявились силуэты причудливых скал и каньонов этого облачного царства. Чуть позже на «Олимпию» водопадом обрушился дождь, и корабль забрыкался, словно необъезженный мустанг. Стрелки на приборах начали бешеную пляску — не меньше трясло Фрэзера с Лоррейн. Это был, наверное, самый жуткий участок спуска.

Через час корабль вышел из зоны дождя. Он спустился уже настолько, что окружающее давление стало поистине чудовищным. Ни один космолет, созданный руками человека, не мог бы уцелеть в таких условиях — кроме «Олимпии». Ее кабина и двигательный отсек были заключены в оболочку из суперпрочного сплава стали со специальной структурой, в которой молекулы были до предела сближены друг с другом. Только отверстия для входного и грузового люка нарушали моноструктуру конструкции. Но створки были настолько массивными, что юпитерианская атмосфера им была не страшна. Корабль не имел иллюминаторов, а экраны работали от приборов, уже опробованных на автоматических станциях, сброшенных на поверхность Юпитера. Кое-кто из ученых утверждал, что многие части конструкции «Олимпии» могли выдержать даже полет к Солнцу. И все же «Олимпия» была не столько космолетом, сколько своеобразным батискафом. Она не столько летала, сколько плыла через плотную юпитерианскую атмосферу.

Корпус вновь затрясся, на сей раз от ударов аммиачных градин. Взглянув на экран, Лоррейн в ужасе закрыла глаза и застонала:

— Марк, да эти градины весят не меньше, чем я. Что, если они разобьют оболочку?

— Тогда до поверхности мы долетим самостоятельно, — усмехнулся Фрэзер и полностью сосредоточился на управлении кораблем.

Наконец они вышли из штормового вихря и попали в относительно спокойную зону, которая на экранах выглядела плотным зеленым туманом. Фрэзер тихо выругался сквозь зубы — никогда во время полета он не чувствовал себя таким беспомощным. Судя по величине давления, они должны были уже врезаться в поверхность планеты, но земли пока не было видно. И дальномеры молчали — бешеная тряска вывела их из строя. Но когда же кончится этот проклятый туман?

Внезапно зеленая пелена спала, и на экране открылась панорама поверхности Юпитера. Снимки, переданные с автоматических станций, немного подготовили обоих колонистов к этому зрелищу, но действительность оказалась куда более впечатляющей. Над ними простирался золотистый купол небес, в котором кипели бирюзовые, медно-зеленые и ультрамариновые облака. В северной части неба висел черный грозовой Фронт, обрушивающий на поверхность дождь, по сравнению с которым Ниагара показалась бы ручейком. Среди бушующих аммиачных потоков то и дело вспыхивали зигзаги молний, от одного вида которых Лоррейн стало плохо.

Внизу тоже было на что посмотреть. На западе расстилался океан, над которым висела пелена мрака. Огромные волны, светясь мириадами искр, мерно катили свои пенные гребни на восток, где с оглушительным грохотом накатывались на гигантскую дугу берета. Пространство суши, густо поросшее кустарником, тянулось к далекому горизонту и таяло в бронзовом тумане. На юге высоко к облакам поднимался ледяной хребет, невдалеке от которого к морю стремилась фосфоресцирующая лента реки. Фрэзер с трудом оторвался от завораживающего зрелища, чтобы взглянуть на приборную панель. Радары зарегистрировали излучение автоматического маяка — того, что находился в Доме Оракула вместе с другими механизмами землян, но сигнал был слишком слаб. То ли они находились слишком далеко от Наярра, то ли сели аккумуляторы маяка. Фрэзер еще немного снизил корабль и, развернувшись, полетел на север.

— Эй, Марк, смотрите! — внезапно закричала Лоррейн и указала на нижний экран. Фрэзер присмотрелся и увидел стаю похожих на рыб существ, плывших в воздухе в полумиле ниже «Олимпии». По равнине, поднимая тучи пыли, бежало стадо шестиногих животных с могучими бивнями. При виде «Олимпии» они в панике стали разбегаться в разные стороны.

— Странно, — еле слышно произнесла Лоррейн и облизнула пересохшие губы. — Я почему-то всегда считала, что поверхность Юпитера напоминает гигантский ледник.

— А Теору поверхность нашей Земли показалась бы раскаленной каменистой оболочкой, — с усмешкой заметил Фрэзер. — Все относительно в этом мире, красавица.

— Но в этом холодном мире так много жизни! Это так прекрасно!

Фрэзер кивнул:

— Угу. Юпитер — настоящее чудо Вселенной. Жаль, что нам недолго придется любоваться им. Увы, его обитатели не так уж ценят жизнь себе подобных — совсем как адмирал Свейн. И это может дорого обойтись не только наяррам, но и нам с вами, Лори.

Неожиданно девушка с любопытством спросила:

— Ваш друг Теор — он что, тоже имеет семью?

— Да. Он очень заботливый супруг и, если бы не война, скоро был бы счастливым отцом. А сейчас жизни всех наярров висят на волоске.

Фрэзер пытливо поглядел на Лоррейн, но та помрачнела и отвернулась.

Впереди появилась довольно широкая река, которая скорее всего была Брантором. «Олимпия» сделала широкий вираж и полетела на небольшой высоте вдоль берега к океану. Вскоре радиокомпас подсказал, что корабль находится над Наярром. Внизу действительно расстилалась равнина со следами интенсивной деятельности разумных существ. Сам город сверху был больше похож на запутанный лабиринт. Между зданиями суетилось множество наярров. Завидев небесный корабль, они стали в ужасе прятаться кто куда.

— Теор, как дела? — напряженным голосом спросил Фрэзер.

— Хуже, чем я надеялся. Чужаки еще не сбросили нас с холмов, но с каждой их атакой наши ряды редеют. Где ты находишься?

— Над Наярром.

— Город еще держится?

— Да. Сверху что-то не видно лагеря улунт-хазулов. Но твои сородичи испуганы и не пытаются установить контакт со мною.

— Дай им время. Члены Совета знают, как использовать коммуникатор в Доме Оракула — сейчас они просто растерялись. Они знают несколько слов из общего языка, так что в случае моей гибели смогут помочь тебе. Но я еще надеюсь на спасение. Марк, твое появление в небе должно быть как можно более эффектным и пугающим!

— Постараюсь. Но сначала объясни, как найти место, где идет битва. Когда мой корабль повиснет над холмами, отдай своим командирам приказ немедленно отступать. Ваша армия должна укрыться за холмами.

Фрэзер замолчал, лихорадочно размышляя. Только сейчас ему стала до конца ясна тактика его будущих действий.

— Теор, ты сможешь установить связь с врагом?

— Я полагаю, Чалхиз отлично понимает язык наших барабанов.

— Предупреди его, что Оракул скоро прилетит с неба и уничтожит его войско, если улунт-хазулы не сдадутся!

— Как Чалхиз будет смеяться! Ты не представляешь, что они сделают с нами, если твоя угроза окажется пустым звуком.

— Я не бросаю слов не ветер, — сухо заметил Фрэзер.

— Надеюсь. Это ведь может спасти и тебя? Теперь слушай внимательно — надо лететь в сторону…

Фрэзер внимательно выслушал друга. К его радости, голос Теора звучал бодрее — видимо, наярр поверил, что спасение возможно.

— Еще одна важная деталь, — сказал Фрэзер, когда Теор закончил. — Предупреди своих людей, чтобы они не смотрели в сторону моего корабля. Пусть закроют лица щитами или отвернутся. Я уже близко. Удачи тебе, Теор!

— Пусть небеса помогут тебе в этот трудный час, брат!

Фрэзер отключил связь и коротко пересказал содержание беседы Лоррейн…

— Хорошо придумано, — сказала она задумчиво. — Только вдруг ваш план не сработает?

Фрэзер промолчал.

«Олимпия» летела вдоль Брантора. Через несколько минут внизу появились корабли улунт-хазулов, рядом с которыми отдыхали морские чудовища. Вдали показалась холмистая местность, усеянная тысячами кентавров. Поначалу Фрэзеру показалось, что на поле боя царит хаос, но затем он заметил, что небольшая часть юпитериан стала отходить за один из холмов. Улунт-хазулы пока не преследовали их — видимо, они были порядком измотаны долгой битвой. На земле остались сотни лежащих тел — они выглядели так же жутко и трогательно, как погибшие колонисты на поле у Авроры.

— Теор, ты готов? — процедил Фрэзер, сжав ручки управления.

— Айя!

Фрэзер бросил корабль вниз.

Он надеялся, что улунт-хазулы разбегутся при одном виде небесного корабля. Но это были мужественные воины, умевшие подчиняться строгой дисциплине. Звуковые сенсоры корабля донесли до Фрэзера взрыв барабанного боя. Видимо, звучал сигнал: «Всем собраться!», потому что воины стали организованно строиться в ряды. Выстроившись огромным квадратом, они подняли вверх копья и разразились громкими криками, словно грозили космическому богу.

Теор, я вижу яркий флаг в центре войска. Может, там находится их вождь?

— Да, скорее всего Чалхиз сам командует боем. Мне стыдно, что я сейчас не со своими людьми и не участвую в битве.

— Я тоже чувствую нечто подобное… Ну что ж, надо проведать Чалхиза и передать ему привет от тебя.

«Олимпия» слегка накренилась, и Фрэзер выстрелил в сторону знамени двумя химическими ракетами — единственным оружием, находящимся на всякий случай на борту корабля. Ни на Ганимеде, ни в космосе они не представляли никакой угрозы для противника, поскольку их боеголовки были специально рассчитаны на реакцию с нижними слоями юпитерианской атмосферы, но здесь они сработали на славу.

В небе словно вспыхнуло маленькое солнце. Земля запылала, ледяные склоны холмов расплавились и потекли, превратившись в бурные потоки. Облака парообразного аммиака окутали все кругом. Многие улунт-хазулы вспыхнули, как факелы. Чуть позже пришла страшная ударная волна, бросившая на землю немногих уцелевших воинов. Могучий порыв ветра покатил их к реке, словно легкие шарики.

Фрэзер не мог точно сказать, много ли улунт-хазулов попали в этот адский котел. Он взглянул на другую сторону холмов, где лежали вповалку сбитые с ног наярры. Вскоре он с облегчением увидел, как в сторону реки бегут и сотни уцелевших чужаков, обожженных, вопящих от боли, но живых! Это было все, что осталось от могучей армии Чалхиза.

— Теор, как чувствуют себя ваши люди? — спросил он, стараясь не думать о тысячах существ другого мира, которых только что погубил.

— Слава небесам, мы хорошо защищены склоном холма! Все ошеломлены ужасным огнем, упавшим с неба, но потихоньку начинают приходить в себя. Вальфило уже отдал полкам приказ двигаться к реке и захватить остатки вражеского войска, пока они не уплыли на кораблях к морю. Иначе чужаки могут собраться в банды и начать терроризировать население Медалона. В крайнем случае мы прогоним их за Дикую Стену, там дикие племена быстро с ними разделаются. Спасибо тебе, Марк, ты спас нас от верной гибели! Ты собираешься сесть?

— Конечно, — сказал Фрэзер дрогнувшим голосом.

— Мы ждем тебя, брат! Подумать только, ты будешь первым, землянином, посетившим нашу планету!

Фрэзер выключил передатчик и влажными глазами посмотрел на Лоррейн. Та, не скрывая слез радости, сбросила ремни безопасности и, вскочив, прижала его шлем к своей груди.

— О, Марк, вы совершили настоящее чудо! Вы, вы…

— Я — убийца, — глухо сказал Фрэзер, зажмурившись. — Я убил тысячи инопланетян.

— Но вы спасли целую цивилизацию от гибели! — горячо возразила девушка. — Только подумайте, сколько жизней было бы погублено, если бы вы не вмешались в эту бойню! Я уже не говорю о том, что у нас есть шанс разделаться со Свейном…

— Мы сделаем это, Лори, сделаем! — прошептал Фрэзер и, уже не сдерживаясь, заплакал.

Глава 19

Фрэзер сидел в пилотском кресле и испытывал танталовы муки. Ему было наплевать, что наступил исторический момент, что люди впервые высадились на казавшемся вчера недоступном Юпитере и там, за бортом корабля, находятся десятки наярров. Долгое пребывание в тесном скафандре заставило позабыть все возвышенные чувства. Все его тело чесалось от пота, а желудок выворачивался. Запахи также были далеко не ароматическими. Но больше всего он страдал от голода. Единственное, что он смог себе сейчас позволить, был сон. Пока наярры нагружали трюмы «Олимпии» льдом, они с Лоррейн всласть выспались. Вот таким оказался первый контакт людей с разумными обитателями Юпитера.

Когда он очнулся, Лоррейн еще спала. Некоторое время Фрэзер сидел и удивлялся, до чего фантастический план спасения пришел ему в голову. Но что еще можно было придумать в таком отчаянном положении? Правда, Теор предложил ему перелететь к Атху. Местные кузнецы, мол, могут быстро очистить нужное количество льда от примесей. Но молодой наярр скоро сам передумал, посчитав, что жители Атха скорее всего разбежались, узнав о приближении врага, и вся эта операция займет, слишком много времени.

Фрэзер взглянул на экран. День близился к закату. Солнца не было видно, его закрывали толстые слои облаков, но купол неба на западе был заметно светлее. Туман окутывал вершины холмов, на которых кое-где виднелись могучие деревья, раскачивающиеся под порывами ветра. Вдали виднелась лента реки, мерцающая мириадами искр, а на горизонте возвышалась темная громада Дикой Стены.

— Черт, до чего же мне хочется…

— Чего, Марк? — сразу же отозвалась проснувшаяся Лоррейн.

— Когда-нибудь вновь вернуться сюда и посмотреть на эти места при свете дня.

— Почему бы и нет? Если бы мы были экипированы как следует и имели запас стимулирующих таблеток, то вполне, могли бы провести здесь несколько дней. Не переживайте, вас наверняка пригласят в следующую экспедицию, а я… Все-таки я женщина и не очень-то подготовлена для таких полетов.

— Хм… вряд ли и меня возьмут в полет, Лори. Здесь нужны пилоты получше, а что касается контакта с Теором… этим я вполне могу заниматься и сидя на Ганимеде. Стар я для таких полетов, вот в чем дело.

Девушка закусила губу, не зная, чем утешить друга.

— Я даже не могу толком воспринимать происходящее, — продолжал жаловаться Фрэзер. — Я словно отупел. Вы помоложе, Лори, так что смотрите во все глаза — впоследствии вам придется рассказывать ученым, на что похож Юпитер вблизи.

— Если это «впоследствии» будет вообще, — хмуро пробормотала Лоррейн.

— Вы не верите в мой план?

— Да я вообще не думаю сейчас о Свейне! Меня волнует другое — сможем ли мы взлететь! Когда я вспоминаю о нашем спуске на эту чудовищную планету, меня просто дрожь пробирает. Думаю, улететь отсюда не легче…

Фрэзер промолчал.

Тем временем наярры закончили погрузку. Это оказалось нелегко — таскать глыбы льда после кровавой, изнуряющей битвы. Они прошли мимо экрана, и земляне рассмотрели их израненные тела, опущенные руки и бессильно опавшие гребни. Нетвердой походкой воины направились в сторону реки. А Теор подошел к носовой части корабля и встал прямо перед экраном. Косые лучи солнца отражались в его больших глазах и диске коммуникатора, висевшего на груди.

— Мы закончили, брат, — сказал он усталым голосом. — Скажи, чем мы можем еще помочь?

— Вы и так много сделали для нас, — ответил Фрэзер.

— Теперь ты можешь взлететь?

— Да.

— Я даже не видел вас за стенками этой металлической оболочки. Неужели наши руки никогда не встретятся? Уш, в странном мире мы живем.

— Я свяжусь с тобой, как только смогу, Теор.

— Буду переживать за тебя и твою подругу. Пусть сила будет с вами всегда!

— Прощай, Теор.

— Прощай, Марк.

Юпитерианин махнул рукой и побрел в сторону холма. Фрэзер еще некоторое время с волнением смотрел ему вслед, затем положил руки на панель управления. Закрыв грузовой люк, он включил двигатель. Струи огня вырвались из сопел, и корабль медленно стал уходить в небо, поднимая тучи пыли, Теор стоял на склоне и махал рукой. Вскоре он исчез во мраке.

Взлет действительно оказался непростым, но на сей раз Юпитер не стал обрушивать на корабль удары своих чудовищных ураганов. На высоте около двадцати миль Фрэзер открыл заглушки и заполнил все отсеки корабля, кроме кабины, почти чистым водородом. Поднявшись над облаками, он увеличил тягу и при пяти g вышел на орбиту. У него едва хватило сил совершить маневр разворота, а затем он включил киберштурман и погрузился в спасительный сон.

Очнувшись, он почувствовал себя по-прежнему слабым, но все же отдохнувшим. Даже не верилось, что позади остались посадка на поверхность Юпитера и встреча с Теором, пусть и через толщу экрана.

— Как вы себя чувствуете, Лори? — обратился он к девушке.

Та улыбнулась в ответ, однако лицо ее было очень бледным.

— Нет, Марк, полеты на Юпитер не для меня, — еле слышно ответила она. — Эта перегрузка едва не раздавила меня… И к тому же я очень голодна. Я думаю, мы можем съесть последние концентраты, верно?

Фрэзер кивнул:

— Да. И напиться вволю. Больше нет смысла беречь остатки припасов. Но сначала надо собрать эту штуку, о которой я вам говорил. Не хочется прилетать к Свейну без подарка.

— Я уже подготовила все необходимое, пока вы спали, Марк.

Девушка кивнула в сторону койки, заваленной инструментами, запасными агрегатами и кусками проволоки, которые она принесла из ремонтного отсека.

— Я даже уже начала монтировать эту установку — в технике я все-таки кое-что понимаю, — улыбнулась она.

Марк с уважением посмотрел на девушку. Он совсем упустил из виду, что Лоррейн была хорошим инженером и умела разбираться не только в административных делах. При янтарном отсвете Юпитера лицо девушки показалось ему удивительно красивым.

— Вы просто прелесть, — сказал он дрогнувшим голосом.

— Не надо, Марк, — смущенно прошептала Лоррейн и тут же, упрямо мотнув головой, возразила сама себе: — Нет, надо! У нас может и не быть другого времени, чтобы выяснить отношения.

— Что я могу сказать, Лори? — вздохнув, сказал Фрэзер. — Я бы с удовольствием свернул шею мужчине, который вздумает жениться на вас.

— Это что, признание в любви? — нервно рассмеялась девушка. — Что ж, тогда отвечу в вашем стиле: я давно ненавижу вашу жену. И знаете, не очень-то ей завидую. Она никогда не сможет пережить с вами того, что пережили мы вместе во время этого безумного перелета.

— Да, это верно… Но впереди нас ждут тяжелые часы, Лори. И неизвестно, чем все это кончится.

Лоррейн посмотрела на него глазами, полными слез, и отвернулась.

— Ладно, Марк, давайте займемся нашей установкой. Никогда я не ненавидела свой скафандр так, как сейчас. И ваш тоже.

Фрэзер озадаченно хмыкнул и слегка покраснел. «Все-таки Лори порой бывает излишне прямолинейна», — смущенно подумал он.

Несколько часов они работали вместе, обмениваясь лишь короткими фразами. Наконец установка была закончена. Фрэзер подключил ее к системе управления двигателем. Усталые, но довольные, они вновь уселись в кресла. После короткого отдыха Фрэзер стал готовиться к посадке на Ганимед.

Луна была уже хорошо видна и занимала почти пол-экрана, так что можно было разглядеть наиболее крупные ее кратеры и трещины. У Фрэзера были тяжелые предчувствия, но страха он не испытывал. «Я вновь лечу, чтобы убивать, — подумал он. — Мало того что я уничтожил сотни улунт-хазулов, теперь я должен пролить кровь людей. О Господи, зачем ты взвалил мне на плечи этот непосильный груз?»

Рассердившись, он резким движением включил передатчик.

— Космолет «Олимпия» вызывает диспетчерскую станцию Авроры, — произнес он. — Включите сопроводительный луч и разрешите мне посадку.

— Что? «Олимпия», вы сказали? — воскликнул незнакомый голос.

— Да. — Фрэзер назвал свои координаты. — Ваш радар может подтвердить, что мы находимся в этой области. Так как насчет сопроводительного луча?

— Подождите минутку, — взволнованно сказал незнакомец. — Я должен связаться с начальством.

«Конечно, ты должен сообщить Свейну об этом неожиданном сюрпризе, — с усмешкой подумал Фрэзер. — Ладно, порадуй старика. А мне надо думать о другом — как уберечь Лори. Как бы ни обернулись дела, она должна остаться целой и невредимой!»

В радио некоторое время был слышен только шум космического фона, затем что-то щелкнуло, зашуршало, и в кабину ворвался возмущенный голос адмирала:

— Черт побери! С чего это вы решили вернуться?

— А что нам остается делать? — мрачным тоном произнес Фрэзер. — Мы ушли от ваших ракет, но что мы можем сделать еще?

— Кто вы такой, в конце концов? Мисс Власек с вами?

— Да, — сказала Лоррейн с вызовом. — И горжусь этим.

Фрэзер назвал свое имя. Лгать сейчас было бессмысленно и опасно.

— Так-так… Мало вам того, что вы натворили на Ганимеде? Но как вы могли уйти от моих ракет?

Фрэзер рассказал, почти ничего не скрывая.

— Мы садились на поверхность Юпитера. Вы можете проверить с помощью сканеров — наши трюмы наполнены юпитерианской атмосферой и частичками льда. Мы надеялись, что наярры как-то помогут нам, но радиомаяк в их городе не работал. Быть может, его разрушили улунт-хазулы. Вы ведь слышали об этой войне, адмирал? Мы пытались найти моего друга Теора, но на такой огромной территории без радиомаяка разыскать никого нельзя. Запасы воздуха и воды стали кончаться, и мы решили вернуться. У нас просто нет другого выхода.

— Выходите на орбиту, я пришлю к вам космобот.

— Слишком поздно, — горько сказал Фрэзер. — Воздух в кабине настолько сперт, что мы задохнемся, прежде чем ваши люди придут нам на помощь. Дайте мне сопроводительный луч, и я сам посажу «Олимпию»!

— Хм-м-м… что-то я не доверяю вам, Фрэзер. Слишком уж шустрым парнем вы оказались. Кто знает, может, вы что-то задумали?

— Дьявол, о чем вы говорите, простонал Фрэзер. — Что мы можем сделать вашему драгоценному крейсеру? Сесть ему на голову? Но ваши пушки изрешетят нас, прежде чем мы приблизимся к нему хотя бы на милю. Разве мы стали бы возвращаться, если бы не хотели жить?

Адмирал молчал. После короткой паузы он неохотно сказал:

— Если вы так сильно хотите жить, то, надеюсь, не откажетесь назвать имена ваших сообщников?

Сердце Фрэзера бешено заколотилось. Он открыл было рот, чтобы ответить, но Лоррейн покачала головой и приложила палец к стеклу своего шлема.

— Ну что? — с усмешкой сказал Свейн. — Надо сказать, что для людей, у которых вот-вот кончится воздух, вы слишком хладнокровны.

— Нам трудно говорить на эту тему, — ответила Лоррейн.

— Это ваши трудности. Я хочу знать имена, прежде чем вы посадите корабль. А потом уж мы поговорим более подробно. Но сначала я хочу знать имена предателей.

Лоррейн, побледнев, стала называть имена колонистов, которые так или иначе были связаны с планом захвата «Олимпии». Она не могла блефовать. Свейн уже достаточно хорошо ориентировался на Ганимеде, и обмануть его было невозможно. С этой минуты игра, которую затеяли Фрэзер и Лоррейн, стала опасной не только для них двоих.

— Что ж, похоже на правду, — после долгой паузы ответил Свейн. — До некоторых из этих мерзавцев я уже и сам добрался.

На экране киберштурмана вспыхнул сопроводительный луч. Фрэзер с облегчением вздохнул и обменялся улыбками с Лоррейн.

— Я хочу поставить перед вами еще кое-какие условия, — неожиданно продолжил Свейн. — Я все-таки не могу поверить вам полностью. Быть может, вблизи поверхности вы вдруг начнете маневрировать и сумеете оказаться внутри радиуса обстрела моих пушек. Рисковать я не намерен. Вы сядете на милю западнее Авроры и в трех милях к северу от кратера Навайо. Мои люди встретят вас. При любом отклонении от этой траектории вы будете немедленно уничтожены.

— Ладно, ваша взяла, — угрюмо согласился Фрэзер.

Он начал спуск. Луна поползла по экрану влево, быстро увеличиваясь в размерах. Вскоре корабль уже летел так низко над поверхностью, что казалось, острые скалы вот-вот пропорют его брюхо. В звездном небе всплыл огромный пузырь Юпитера, испещренный желто-зелеными полосами. Впереди по курсу появилось море Навиум, темное и пустынное. «Неужели здесь и в самом деле когда-то будет плескаться вода? — подумал Фрэзер. — Но я буду тогда уже стар, очень стар…»

Поверхность стремительно приближалась. Фрэзер изменил траекторию полета, направляясь в северную часть космодрома. Включив тормозные двигатели, корабль стал медленно спускаться. Это была чертовски сложная штука — неаэродинамическая посадка. Фрэзер прекрасно умел делать это на Ганимеде, но на луне больших размеров, и. тем более на планете, не рискнул бы совершить подобный маневр.

Сильный толчок — и корабль уже стоял на посадочных опорах, которые приняли большую часть удара на себя. Фрэзер облизнул окровавленные губы — во время спуска он прикусил кончик языка. Ядерный двигатель еще продолжал пульсировать, но все тише и тише. Пыль за корпусом корабля постепенно оседала, и вскоре над горами можно было разглядеть солнце.

Лорррйн с облегчением вздохнула и стала расстегивать ремни безопасности.

— Я сказала Свейну, что у нас в кабине есть воздух и мы не хотим, чтобы он вытек через люк. Так что у нас есть немного времени…

Фрэзер не ответил — он не отрываясь смотрел на «Вегу», которая, словно стальная гора, возвышалась в миле от них. Взлетное поле между двумя кораблями было ровным, словно стол, и на нем ничего не было, даже краулеров. «Повезло, — подумал он. — Хоть в этом повезло».

— Пора идти, — через минуту сказала девушка. Ее лицо было очень бледным. Наступил решительный момент.

Они вошли в кессонную камеру и терпеливо стали ждать, когда давление упадет до нуля. Странное спокойствие овладело Фрэзером. Он сделал все, что мог, остальное должны были, решить законы физики. Или, может быть, сам Господь.

— Это был хороший корабль, — тихо сказал Фрэзер и, не обращая внимания на всхлипывания девушки, открыл наружный люк. Поверхность казалась пугающе далекой, но трапа у них не было. Фрэзер прыгнул первым и, приземлившись, сильно ушиб голень. Лоррейн последовала за ним, но более удачно.

И вновь они решили переговариваться, прикоснувшись шлемами, — Свейну об этом знать было ни к чему.

— Они наблюдают за нами из крейсера, — нервно сказала Лоррейн. — Мы должны идти в их сторону, иначе…

— Нет уж, дудки! — возразил Фрэзер. — Не желаю сгореть, словно спичка. Пусть стреляют, черт с ними.

Он решительно взял девушку за руку и зашагал в противоположную сторону, к кратеру Навайо.

— Эй, куда это вы направились? — подозрительно спросил Свейн.

— Мы идем к городу, — невинным голосом ответил Фрэзер. — На ваше гостеприимство, адмирал, мы не очень-то рассчитываем.

— Немедленно вернитесь! Я хочу, чтобы вы оба вышли на поле перед «Вегой» — там вас встретят мои люди. Быстро, иначе мы будем стрелять!

Фрэзер не ответил и лишь быстрее зашагал к кратеру. Лоррейн едва поспевала за ним. Не выдержав, вскоре они перешли на бег. Их целью были громадные валуны, лежащие у подножия крутой стены.

Рядом вспыхнула ослепительная нить лазерного луча. В точке, куда он ударил, каменный склон кратера стал плавиться. Фрэзер толкнул Лоррейн на землю и прикрыл ее собой. Дымясь, огромное пятно побежало к ним, словно хищный зверь.

— Нет! — сдавленно вскрикнула девушка, пытаясь освободиться. — Вы не должны… Ева…

Смерть была уже в нескольких метрах, когда устройство, которое Фрэзер с Лоррейн смастерили во время полета, наконец сработало. Двигатель «Олимпии» ожил и выбросил назад мощный огненный факел. Его жар проник даже через скафандры лежащих около кратера людей. Горизонтально расположенный на колесных опорах корабль дрогнул и медленно сдвинулся с места. Киберштурман, в который была введена специальная программа, оценил координаты положения «Веги» и включил боковые сопла, корректируя траекторию движения. Стальная «торпеда», катясь на своих сверхпрочных колесах, словно вулкан, ринулась к крейсеру. Люди на борту «Веги» в течение полутора десятка секунд в ужасе смотрели на фантастический снаряд, неотвратимо несущий им гибель.

Орудия крейсера, конечно же, могли уничтожить этого огнедышащего дракона, но, пока артиллеристы разворачивали стволы, «Олимпия» была уже внутри зоны обстрела. И все же «Вега» имела опытный экипаж, готовый к любым неожиданностям. Пилот успел включить двигатели, и корабль с максимальной перегрузкой взлетел, вдребезги размолотив выхлопными газами бетонные плиты. Часть этого могучего удара пришлась на «Олимпию» и разрушила отсеки, наполненные юпитерианскими водородом и льдом. К небу взметнулся столб пламени и накрыл беглеца.

В нескольких сотнях метров над поверхностью вспыхнуло маленькое солнце. Потом вниз стали падать тысячи дымящихся обломков. Фрэзер едва успел оттащить девушку за ближайший валун, который прикрыл их, словно щит.

Через минуту огненное облако рассеялось, и газы улетучились в космос. Земля вздрогнула в последний раз и успокоилась.

Настала тишина.

Фрэзер встал на нетвердых ногах и помог подняться Лоррейн. На ее лице застыла маска ужаса.

— Вы… вы в порядке? — хрипло спросил Фрэзер.

— Да… кажется, жива, — задыхаясь, ответила девушка. — Город… город цел?

Они разом взглянули на восток, жмурясь от солнечных лучей. Купол Авроры был не поврежден, однако неподалеку от него лежали крупные обломки.

— Слава небесам, мы все-таки сделали это! — воскликнул Фрэзер, не веря своим глазам.

Билл Эндерби встретил их у восточного портала. Не находя слов от волнения, он просто обнял по очереди Фрэзера и Лоррейн.

— Я знал, что вы разделаетесь с этим крейсером, — наконец произнес он. — Черт, неужели Свейну и его банде настал конец?

— А что с гарнизоном, который остался в Авроре? — устало спросил Фрэзер.

— Что они могли сделать? Конечно, вояки с «Веги» сдались без единого выстрела. Взрыв крейсера поверг их в шок — они-то были уверены в неуязвимости своего стального чудовища.

— Да, но есть еще космоботы на орбитах вокруг лун, — робко напомнила Лоррейн.

— Э-э, чепуха! — отмахнулся Эндерби. — Пилотам остается только прилететь с поднятыми вверх лапками. Запасы воздуха и воды на их борту настолько ограниченны, что они и не подумают начинать войну. Да и что космоботы могут сделать Авроре? Погодите, — спохватился он, — вы не ранены? Мисс Власек, может быть, вам нужна помощь?

Девушка покачала головой, не отрывая вопрошающих глаз от Фрэзера.

— Марк, дружище, а для тебя я могу сделать что-нибудь?

Фрэзер повернулся и посмотрел в сторону гор, над которыми висел чудовищный шар Юпитера.

— Да, — сказал он. — Помоги мне связаться с семьей. Я хочу, чтобы жена и дети поскорее приехали в Аврору.

Лоррейн опустила голову и молча пошла вслед за Биллом через портал. А Фрэзер все стоял и смотрел, как диск солнца приближается к полосатому Юпитеру. Близилось затмение, но он знал, что Ева и ребятишки успеют приехать в город, прежде чем оно закончится.

ТАУ — НОЛЬ ^(роман)

Авария на звездолете «Леонора Кристин» повреждает тормозной двигатель. Скорость корабля подходит вплотную к световому барьеру, время сжимается в точку — так называемую сингулярность, откуда наша Вселенная когда-то и появилась «на свет», и в результате корабль выныривает во Вселенной какой-то новой, неведомой. Есть ли надежда, когда за бортом пролетают миллиарды лет? Только один человек сохраняет веру в удачу — и этого достаточно…

Глава 1

— Посмотрите-ка — вон там, прямо над Десницей Господа… Это он?

— Да, думаю, это он. Наш корабль.

Весь вечер они бродили по Миллесгардену^[32], и теперь тут, кроме них, уже не осталось ни одного посетителя. Он видел скульптуры впервые и восхищался ими, а она молча прощалась с тем, что было до сих пор частью ее жизни. С погодой им повезло. В этот день, один из последних дней лета, на Земле светило солнце, ветерок качал ветви деревьев и тени листвы танцевали на стенах белокаменных вилл, ясно, звонко журчали фонтаны.

А когда солнце село, парк вдруг ожил. Показалось, будто каменные дельфины резвятся в волнах, Пегас рвется в небеса, а Фольке Фильбитер^[33] живо вглядывался вдаль, будто и вправду надеялся разглядеть там своего потерянного внука, и конь его словцо по-настоящему споткнулся, переходя брод… Орфей чутко прислушивался к чему-то, юные сестры пугливо обнимались — все скульптуры ожили, воскресли на одно краткое безмолвное мгновение, но этот миг их жизни был для них не менее реален, чем время, текущее по людским часам, для живых людей.

— Кажется, что они живые, что это они устремлены к звездам, а наш удел — остаться здесь, стариться и умереть… — прошептала Ингрид Линдгрен.

Чарльз Реймонт не расслышал ее слов. Он, стоя на вымощенной плитами площадке под березой, листья которой уже тронула желтизна, не отрываясь смотрел в небо на «Леонору Кристин». «Десница Господа», величественная колонна, вздымавшая в небеса Гений Человека, могущественно белела на фоне зеленовато-голубого неба. Крошечная, быстро летящая звездочка блеснула и погасла над скульптурой.

— Вы уверены, что это не спутник? — нарушила молчание Линдгрен. — Вот уж не думала, что мы ее увидим…

Реймонт искоса посмотрел на спутницу.

— Вы первый помощник и не знаете, где летает ваш корабль?

По-шведски Реймонт говорил с ужасным акцентом, как, впрочем, и на всех остальных языках, кроме родного, и ощущалось в этом что-то вроде насмешки.

— Я же не навигатор, — оправдываясь, сказала Линдгрен. — И потом, я вообще-то, честно говоря, стараюсь сейчас как можно реже думать о корабле, о полете. И вам советую. Столько лет только об этом придется теперь думать. — Она подошла к Реймонту поближе и произнесла почти умоляюще: — Прошу вас. Не надо портить такой прекрасный вечер.

— Простите, — извинился Реймонт. — Я ничего такого не имел в виду.

Тут к ним подошел смотритель, остановился неподалеку и нерешительно проговорил:

— Прошу прощения, но мы должны запирать ворота.

— О! — Линдгрен вздрогнула и посмотрела на часы, потом огляделась по сторонам. Кругом было пусто — никого, кроме скульптур Карла Миллеса^[34], персонажей, которых он изваял из камня и металла три века назад. — Да ведь парк давно уже должен был закрыться! Я совсем забылась.

Смотритель понимающе кивнул:

— Я так понял; что господин и госпожа очень хотели еще побродить по аллеям, вот я и не стал вас торопить, после того как другие посетители ушли.

— Значит, вы нас знаете? — удивленно спросила Линдгрен.

— Кто же вас не знает! — восхищенно воскликнул пожилой смотритель, глядя на Линдгрен.

Она была высокая, стройная, с правильными чертами лица, светловолосая, синеглазая. Одета намного изысканнее, чем можно было ожидать от космолетчицы, и ей удивительно шли глубокие мягкие тона легкого платья времен раннего средневековья.

Реймонт выглядел полной противоположностью: крепко сложенный, темноволосый, с суровым обветренным лицом. Правую бровь рассекал шрам, который, судя по всему, Реймонта совершенно не смущал. Его строгая рубашка и простые брюки запросто сошли бы за форменные.

— Спасибо, что не выдали нас, — поблагодарил он смотрителя, скорее формально, нежели от души.

— Я решил, что вам будет неприятно, если на вас станут глазеть, — объяснил смотритель. — Не сомневаюсь, — добавил он, — вас многие узнали, но повели себя так же, как я.

— Вот видите, какие мы, шведы, тактичные люди, — сказала Линдгрен, улыбаясь Реймонту.

— Разве я спорю? — пожал плечами ее спутник. — Это так типично для Солнечной системы. И вообще, — добавил он, немного помолчав, — всякий, кто завоевывает мир, вынужден быть вежливым. Римляне в свое время были куда как вежливы. Пилат, к примеру.

Смотрителя явно смутил столь неожиданный выпад. Линдгрен обиженно возразила:

— Я сказала «alskvardig», а не «artig» («тактичны», а не «вежливы»). Благодарю вас, господин смотритель. — Она протянула старику руку.

— Приятно было познакомиться, мисс первый помощник Линдгрен, — церемонно поклонился смотритель. — Желаю вам счастливого пути и благополучного возвращения домой.

— Если путь наш будет действительно счастливым, — уточнила Линдгрен, — домой мы не вернемся никогда. А если вернемся… — Она запнулась. Если они вернутся, смотрителя уже не будет в живых. — Позвольте вас еще раз поблагодарить, — кивнула она старику. — Прощайте, — сказала она деревьям, фонтанам и скульптурам.

Реймонт пожал смотрителю руку, пробормотал что-то нечленораздельное, и они с Линдгрен вышли за ворота парка.

Высокие стены отбрасывали густую тень на мостовую. В тишине гулко звучали шаги. Через некоторое время Линдгрен задумчиво проговорила:

— Я все думаю: действительно ли мы видели наш корабль? Мы ведь сейчас на такой широте… Даже корабль с двигателем Буссарда не так велик, чтобы сверкнуть в лучах закатного солнца.

— Его можно заметить, если выпущены ловушки силового поля, — сказал Реймонт. — Корабль вчера вывели на околоземную орбиту для последних испытаний.

— Да, все правильно. Программу испытательных полетов я видела. Но мне совершенно не обязательно помнить, что происходит с «Леонорой, Кристин» каждую минуту. Особенно потому, что до отлета еще так много времени — почти два месяца. Зачем думать об этом? Какой от этого толк?

— Ну, ясно. Какое мне, простому корабельному констеблю, до этого дело, — ухмыльнулся Реймонт. — Будем считать, что я тренируюсь на случай тревоги.

Линдгрен искоса, с опаской посмотрела на Реймонта. Они подошли к парапету на набережной. Вдалеке на другом берегу поочередно загорались огоньки Стокгольма. Над домами и деревьями сгущалась ночная тьма. Поверхность воды канала стала похожа на темное зеркало. Звезд на небе было пока еще совсем немного, только Юпитер, видимый невооруженным глазом, горел ярко и ровно.

Реймонт присел и подтянул к берегу взятую напрокат лодку. Спускавшиеся в воду якорные цепи придавали ей полное сходство с настоящей. У Реймонта была специальная лицензия, позволявшая причаливать практически где угодно. Ведь межзвездная экспедиция — событие всемирного масштаба. Утром они с Линдгрен совершили настоящий круиз по архипелагу — несколько часов подряд любовались пышной зеленью островов, среди которой живописно расположились нарядные домики, легкими парусами, чайками и солнечными зайчиками на синих волнах. Таких красот на бете Девы им не увидеть, а уж по пути туда — тем более.

— Карл, — назвала Реймонта на шведский манер Линдгрен, — у меня такое ощущение, что я вас совершенно не знаю. Да и не только я, наверное.

— А? — откликнулся Реймонт. Борт лодки ударился о гранитный берег. — Моя биография записана, как и у всех остальных членов команды, — буркнул он и спрыгнул на кокпит.

Придерживаясь одной рукой за борт, другую он подал Линдгрен. В принципе, можно было бы и не опираться на плечо Реймонта, но она оперлась. А его рука даже не дрогнула от ее веса.

Линдгрен села на скамейку неподалеку от штурвала. Реймонт повозился с рулем, отвинтил головку цилиндра. Раздался еле слышный звук — заработал молекулярный двигатель, и тут же послышался плеск воды за кормой — завертелся винт. Движения Реймонта были далеко не такими изящными, как у его спутницы, зато он действовал быстро и четко.

— Да, мы все знаем друг од руге то, что написано в полетных документах, — кивнула Линдгрен. — Но про вас там сказано предельно кратко, по минимуму. «Чарльз Ян Реймонт. Гражданство — межпланетчик. Возраст — тридцать четыре года. Родился в Антарктиде, но не в самой престижной колонии…» Да, там, на нижних уровнях Полиюгорска, мальчику, отец которого рано умер, светили только нищета и неуверенность в завтрашнем дне. «В юности попал на Марс (каким образом — не указано) и работал там, то и дело меняя профессии — до тех пор, покуда не начались беспорядки… Потом… потом он сражался с «Зебрами», да так отчаянно, что ему в конце концов предложили место в Корпусе Лунных Спасателей. На Луне Реймонт завершил свое образование и, быстро продвигаясь по служебной лестнице, дослужился до чина полковника, в коем был направлен в полицию для улучшения работы. Когда он подал заявление на участие в экспедиции, Генеральный Руководитель Проекта с радостью дал положительный ответ на запрос». Вот и все. О вас как о человеке там ни слова не сказано, — не унималась Линдгрен. — Неужели вам удалось это скрыть даже во время психологического тестирования?

Реймонт перешел на нос лодки, перегнулся через борт и аккуратно выбрал оба якоря, сел к штурвалу и завел двигатель. Магнитный мотор работал бесшумно, винт почти беззвучно вертелся за кормой, но лодка быстро и легко заскользила вперед. Реймонт смотрел прямо перед собой.

— Почему вас это так интересует? — спросил он, не оборачиваясь.

— Нам предстоит прожить рядом не один год. Очень может быть — до конца жизни.

— Ну, тогда я поистине удивлен, что вы решили этот день провести со мной.

— Вы же меня пригласили, Карл.

— После того как вы позвонили мне в гостиницу. Наверное, по корабельному реестру вы знали, где я остановился?

Миллесгарден растаял за кормой. Было темно и не видно, покраснела ли Линдгрен. Глядя в спину Реймонта, она призналась:

— Да. Просто я подумала, что, может быть, вам одиноко. У вас же никого нет, верно?

— Да, родственниками на Земле я не обзавелся. А сейчас… мотаюсьпо всяким красивым местечкам. Там, куда мы направляемся, такого не предвидится.

Линдгрен подняла глаза к небу. Юпитер горел еще ярче — ровным белым светом, словно ночник. Рядом с ним загорались все новые и новые звезды. Она поежилась и поплотнее закуталась в плащ. Стало совсем по-осеннему прохладно.

— Не предвидится, это точно, — грустно проговорила она. — Там все будет чужим… Мы даже не можем вообразить, что собой представляет планета, на которую мы летим… а ведь она наша соседка, сестра, можно сказать… и нам предстоит путь длиной в тридцать два световых года.

— Таковы люди, — коротко отозвался Реймонт.

— А почему вы решили лететь, Карл? — задала вопрос Линдгрен.

Он пожал плечами.

— Из любопытства, пожалуй. И еще… откровенно говоря, я успел нажить врагов в Корпусе. Кого-то гладил против шерстки, кому-то продвинуться не давал. Да и сам зашел в тупик — дальше мне выслужиться не удалось бы, если бы я не стал соблюдать неписаные законы внутренней политики. А я их презираю, законы эти. — Он обернулся и встретился взглядом с Линдгрен. — А вы почему?

Она вздохнула:

— Наверное, из чистой романтики. Я с детства мечтала полететь к звездам — как тот принц из сказки, что грезил о стране эльфов. В конце концов я сумела уломать родителей, и они разрешили мне поступить в Академию.

Реймонт улыбнулся — на этот раз теплее, чем обычно.

— И, судя по всему, вы на хорошем счету в межпланетной службе. Первый полет за пределы Солнечной системы — и сразу в должности первого помощника.

Линдгрен протестующе подняла руки.

— Зачем вы так? Между прочим, я свою работу знаю и делаю хорошо. Просто в наше время, как ни странно, женщине легче продвинуться по службе, чем мужчине. В такой экспедиции женщины очень нужны. И работа на борту «Леоноры Кристин» у меня будет не совсем обычная. Мне придется больше заниматься… ну, скажем так: человеческими взаимоотношениями, чем астронавигацией.

Реймонт отвернулся и снова стал смотреть вперед.

Лодка обогнула мыс и понеслась к Сальтсвону. Тут движение было гораздо более оживленным. Мимо то и дело проносились суда на подводных крыльях. Грузовая подводная лодка медленно удалялась в направлении Балтики. А в темном небе, словно светлячки, мелькали огоньки воздушных такси. Освещенный центр Стокгольма стал похож на многоцветный пылающий костер. Тысячи звуков непостижимым образом сливались воедино, звуча подобно многоголосому хору.

— Хочу вернуться к моему вопросу, — сказал Реймонт. — Вернее, к контрвопросу, поскольку вы меня вынудили его задать. Только не думайте, что мне была неприятна ваша компания. Напротив — очень даже приятна, и, если вы не откажетесь со мной поужинать, я буду считать сегодняшний день одним из лучших в жизни. Но… как только закончились тренировки, почти вся наша группа распалась, рассыпалась, как капельки ртути. Каждый нарочито избегает встреч с будущими товарищами по команде. Наверное, все считают, что сейчас лучше проводить время с теми, кого больше никогда не увидят. А вы… вы же тут успели корни пустить. Древний, уважаемый род, обеспеченное семейство, где все друг друга любят. У вас, как я понимаю, живы и мать, и отец. Братья, сестры, родные и двоюродные, — наверняка все просто жаждут сделать для вас все, что в их силах, в эти оставшиеся до отлета несколько недель. Почему же вы покинули их сегодня?

Линдгрен не ответила.

— Все дело в ваших шведских замашках, — сделал вывод Реймонт. — Как это похоже на правителей человечества. Зачем меня только сюда понесло? Ну да ладно, я ведь тоже имею право на личную жизнь, и его у меня никто не отнимет. Ну так что — поужинаете со мной? Я отыскал очень милый ресторанчик, где посетителей обслуживают по старинке, то бишь живые официанты.

— Да, — ответила Линдгрен. — Спасибо, с удовольствием.

Она встала и осторожно коснулась плеча Реймонта. На кончиках ее пальцев напряглись железные мускулы.

— Только… не называйте нас правителями, — попросила она. — Мы вовсе не такие. Просто таково было одно из условий мирного договора после ядерной войны, когда планета была на грани гибели… нужно же было что-то делать.

— Угу, — буркнул Реймонт. — Знаете, я время от времени почитываю книжки по истории. To-се, «Всемирное Разоружение», «все силы Интерпола брошены на его обеспечение», и так далее. «Sed quis custodies ipses custodet?»^[35] Кому же доверить контроль за уничтожением оружия, способного уничтожить всю планету? Кому поручить организацию деятельности органов расследования и наказания? Ну конечно же, стране, которая достаточно велика и развита, для того чтобы превратить мир и спокойствие в главную отрасль производства. Но между тем недостаточно велика, для того чтобы одолеть другие страны или навязать кому бы то ни было свою волю без поддержки большинства наций. Такой стране вдобавок, о которой все хорошего мнения. Короче говоря — Швеции.

— Значит, вы все понимаете! — радостно воскликнула Линдгрен.

— Да. И последствия тоже. Власть, таким образом, находится на самообеспечении и действует, исходя из логической необходимости. Деньги, которые платит вся планета на содержание аппарата, осуществляющего контролирующие функции, стекаются сюда, и потому вы стали самой богатой страной на Земле. И само собой разумеется — центром мировой дипломатии. А в то время, когда каждый реактор, каждый космический корабль, любая лаборатория потенциально опасны и должны находиться под неусыпным надзором, получается, что по каждому конкретному вопросу последнее слово непременно остается за каким-нибудь шведом. А это означает, что перед вами выслуживаются даже те, кто давно уже от вас не в восторге. Ингрид, голубушка, тут уж ничего не поделаешь — мало-помалу ваш народ превращается в римлян.

Линдгрен явно расстроилась.

— И вы тоже нас не любите, Карл?

— Как сказать… В конце концов, вы не хуже остальных. До сих пор вы были вполне гуманными правителями. Даже слишком гуманными, я бы сказал. А уж я лично и вообще должен быть вам несказанно благодарен: ведь вы позволили мне стать человеком без гражданства, а это как раз то, что мне нужно. Нет, лично мне вы ничего плохого не сделали. Только… — Реймонт махнул рукой в сторону ярко освещенных башен. — Долго это все равно не протянется.

— Что вы имеете в виду?

— Не знаю… Просто я уверен в том, что ничто не вечно. Как распрекрасно ни продумывай систему, со временем она все равно устаревает и гибнет. — Реймонт помолчал, подбирая слова. — В вашем случае, — продолжил он после паузы, — конец наступит из-за той самой стабильности, которой вы так гордитесь. Разве что-нибудь глобально изменилось на Земле с конца двадцатого столетия? Разве сейчас мы имеем желаемое положение вещей? По моему мнению, — задумчиво проговорил Реймонт, — это и есть одна из главных причин колонизации Галактики — бегство от Ragnarok^[36].

Линдгрен сжала кулаки и промолчала. Небо над городом было залито огненным заревом, и звезды тут были почти не видны, а вот в других местах — ну, например, в Лапландии, где у родителей Линдгрен был летний домик, звезд на небе так много, и они такие яркие…

— Кавалер из меня неважный, что и говорить, — извинился Реймонт. — Ладно, давайте не будем говорить об азбучных истинах и обсудим что-нибудь поинтереснее. Как, к примеру, насчет аперитива?

Линдгрен рассмеялась, но не сказать, чтобы очень весело.

Реймонт направил лодку в Стреммен^[37], причалил, помог Линдгрен выбраться на набережную, и они зашагали по мосту в Старый Город. Всю дорогу Реймонт болтал на отвлеченные темы. За королевским дворцом освещение улиц стало более мягким. Линдгрен и Реймонт проходили по узким улочкам мимо позолоченных фасадов зданий, которые стояли здесь уже не одну сотню лет. Туристский сезон уже закончился, так что, за исключением редких пешеходов и электроциклистов Реймонт и Линдгрен были совсем одни.

— Я буду очень скучать по всему этому, — призналась она.

— Да, тут красиво, — согласился он.

— Тут не просто красиво, Карл. Тут ведь не музей под открытым небом. Тут люди живут. А те, кто жил тут раньше, — они все тоже так реальны… Башня Ярла Биргера^[38], церковь Риддархольм^[39], Дом Благородных, Золотые Покои, где пил и пел Глашатай… А в космосе, Карл, вдали от тех, кого уже не будет на свете, мне будет так одиноко…

— И все-таки вы летите.

— Да. Хотя мне нелегко. Нелегко покидать мою мать, выносившую и родившую меня, моего отца, который брал меня, маленькую, за ручку и показывал созвездия на ночном небе. Знал ли он, к чему это приведет? — Линдгрен замолчала и перевела дыхание. — Знаете, я, наверное, потому вам и позвонила. Нужно было вырваться из дома, забыть о том, какую боль я им всем причиняю. Хотя бы на день.

— Выпить вам надо, вот что, — резюмировал Реймонт. — А мы уже пришли.

Окна ресторанчика смотрели на Большую Рыночную Площадь. Запросто можно было вообразить, как мимо невысоких зданий по мостовой прогуливаются рыцари. Правда, вспоминать наколотые на копья отрубленные головы и текущие по этой самой мостовой ручьи крови не хотелось — а ведь такое произошло здесь как-то зимой, давным-давно…^[40] Люди не любят вспоминать о том, как одни из них убивали других.

Реймонт подвел Линдгрен к столику, стоявшему в уютном, озаренном свечами кабинете на двоих, и заказал водку и пиво.

Линдгрен пила наравне с Реймонтом, хотя явно не имела большого опыта, да и весовая категория у нее была другая. Еда, поданная после аперитива, оказалась обильной даже по скандинавским стандартам, и под нее было выпито изрядное количество вина, а после — еще и коньяк. Линдгрен болтала без умолку. Реймонт не прерывал ее.

А она рассказывала о своем доме, что стоял неподалеку от Троттингхольма, и окружающие сады и парки как бы принадлежали Ингрид, о солнечных зайчиках на вощеном паркете и столовом серебре, что передается в их семье из поколения в поколение, о шлюпке на озере с парусом, надутым ветром, свежим ветром, который трепал ее волосы, об отце с трубкой в зубах, и он поворачивает румпель… О зимних ненастьях и о чудесном теплом празднике посреди жестокой зимы — Рождестве, о коротких светлых летних ночах, о факелах, что зажигают в канун дня святого Иоанна в память о тех огнях, что приветствовали возвращение Бальдра из подземного царства^[41], о прогулке под дождем с первым возлюбленным, о том, какой тогда был дивный прохладный воздух, как. чудно пахло сиренью… О путешествиях по Земле — пирамидах, Парфеноне, Париже — какой он на закате с вершины Монпарнаса… о Тадж-Махале, Ангкор-Вате, Кремле, Мосте Золотых Ворот, а еще о Фудзияме, Большом Каньоне, водопаде Виктория, Большом Барьерном рифе…

О том, сколько было в родном доме любви и счастья, но какая там при этом царила строгость и даже чопорность в присутствии гостей, о музыке, которой была наполнена ее жизнь — прежде всего о Моцарте… О замечательной школе, где она училась и где учителя и одноклассники открывали ей как бы новую вселенную, об Академии, где ей поначалу пришлось так трудно, что и представить было невозможно, и о том, как она радовалась, когда все стало получаться… О полетах в космос, на другие планеты… о том, как она стояла в снегах Титана, а над ее головой проплывал Сатурн, очаровавший ее своей красотой, и о том, что она всегда-всегда мечтала вернуться к доброму миру, его людям, его радостям и святостям… Да, да, конечно, тут хватало проблем, тут было много жестокости, но ведь все эти проблемы можно было бы со временем решить с помощью разума и доброй воли, и было так радостно верить в это — это была некая новая религия, призванная улучшить мир, довести его до совершенства — конечной цели… Ну а пока это было не так, она должна была стараться делать все для того, чтобы человечество двигалось по пути добра.

Но при этом она вовсе не синий чулок, пусть он так не думает. Порой ей кажется, что она, наоборот, ведет слишком свободный образ жизни. Но зла при этом никому не делает, как ей кажется. Она живет большими надеждами и высокими целями.

Реймонт налил Линдгрен последнюю чашечку кофе. Официант не торопился нести счет. Похоже, деньги его мало интересовали.

За время ужина пара как-то незаметно перешла на «ты».

— Надеюсь, — сказал Реймонт, — несмотря на некоторые досадные мелочи, ты все-таки сочтешь день удачным?

Ингрид в упор посмотрела на него ясными синими глазами. Голос ее немного дрожал.

— Сочту, — сказала она решительно. — И сделаю все для этого. И позвонила я тебе не просто так. Помнишь, во время тренировок я убедила тебя приехать сюда перед отлетом?

Реймонт закурил сигару. В космосе курить будет нельзя, чтобы не перегружать системы очистки воздуха. Сегодня еще можно было себе позволить эту роскошь.

Ингрид наклонилась и накрыла руку Реймонта своей.

— Я думала о будущем, — сказала она. — Двадцать пять мужчин и двадцать пять женщин. Пять лет в металлической скорлупе. И еще пять, если мы сразу вернемся. Это большой кусок жизни, как ни крути.

Реймонт кивнул.

— А ведь мы наверняка задержимся для проведения исследований, — продолжала она. — Если третья планета окажется пригодной для жизни, мы вообще останемся там навсегда, станем там жить, обзаведемся детьми. Хочешь не хочешь, а придется создавать семьи.

Негромко — может быть, для того, чтобы не прозвучало грубо, Реймонт спросил:

— Так ты думаешь, из нас с тобой получится парочка?

— Да, — твердо, решительно заявила Линдгрен. — Может быть, я веду себя нескромно… но, видишь ли, в первые недели полета я буду жутко занята и у меня не будет времени на всякие там нюансы и ритуалы ухаживания. Может запросто выйти, что мне ничего такого не захочется. А думать о будущем и готовиться к нему нужно. Что я и делаю.

Реймонт поднес к губам руку Ингрид.

— Это большая честь для меня, Ингрид. Но… мы такие разные.

— Наверное, потому меня так тянет к тебе. — Она коснулась кончиками пальцев его губ, погладила щеку. — Я хочу узнать тебя поближе, Карл… Ты настоящий мужчина. Таких, как ты, я никогда не встречала.

Наконец появился официант. Реймонт расплатился. Только сейчас Ингрид впервые заметила, что он немного волнуется. Рука его, когда он гасил сигару, едва заметно дрожала.

Не поднимая глаз, Реймонт сообщил:

— Я остановился в гостинице на Тиска Бринкен. Там не слишком шикарно, предупреждаю.

— Мне все равно, — шепнула Ингрид. — Думаю, я этого не замечу.

Глава 2

С борта одного из челноков, доставлявших членов команды на «Леонору Кристин», открывался вид на корабль, похожий на серебристый клинок, острие, которого было нацелено на звезды.

Внешние бортовые конструкции не портили, а как бы, наоборот, украшали причудливым орнаментом стройный конический силуэт корабля — люки и шлюзы, системы сенсорных датчиков, камеры для двух катеров, предназначенных для высадки десантов, паутина батарей системы Буссарда, которые сейчас, правда, были убраны. Основание конуса было довольно-таки массивным — там располагался реактор, помимо всего прочего, но его объемность скрадывалась общей длиной «Леоноры Кристин».

Нос корабля венчала конструкция, напоминавшая каркас плетеной корзины. По окружности располагались восемь ажурных цилиндров, вытянутых в направлении кормы — трубы акселераторов, направлявших поток энергии назад при движении корабля с межпланетной скоростью. В «корзине» находились система управления и источник энергии.

Внизу было подобие рукояти клинка, цветом темнее, чем серебристое «лезвие» корпуса, и заканчивающееся затейливой «головкой» — двигателем Буссарда. Корпус экранирован от радиации.

Такова была «Леонора Кристин», седьмой, самый новый корабль в серии. Внешняя простота его силуэта диктовалась миссией, для которой предназначался корабль. Обшивка его была чувствительной, как человеческая кожа, а его внутренние конструкции отличались такой же сложностью и тонкостью, как внутренние органы человеческого организма. Со времени, когда впервые была предложена идея создания таких кораблей, то есть с середины двадцатого столетия, до того момента, когда мечта воплотилась в реальность, были потрачены миллионы человеко-часов умственного и физического труда, и некоторые из тех, кто работал над созданием кораблей, были величайшими гениями. И хотя в то время, когда началась сборка «Леоноры Кристин», ужо был накоплен большой опыт и существовали необходимые инструменты, хотя технический прогресс в целом достиг настоящего расцвета (ему наконец перестали мешать войны сами по себе и даже их угроза), все равно нашлись такие, кто выражал бурное недовольство проектом из-за его стоимости: столько денег, и все это ради того, чтобы отправить пятьдесят человек к одной-единственной, да к тому же совсем близкой — рукой подать — звезде?

Все правильно. Таковы размеры Вселенной.

Корабль летел вокруг Земли, и Вселенная была везде — позади него, впереди и вокруг. Далеко-далеко, дальше Солнца и планет, царила прозрачная чернота — тьма, сравнить которую было не с чем. Назвать пространство совсем черным было нельзя — отраженный свет есть везде. И все же… это была та вечная ночь, от зрелища которой оберегают нас наши милосердные небеса. Ткань ночи была усеяна звездами — они горели ровным, немерцающим светом, холодным, пронизывающим. Те звезды, что хорошо видны и с поверхности Земли, тут представали во всем блеске: серебристо-синяя Вега, золотая Капелла, янтарная Бетельгейзе. Тому, кто видел это впервые, было трудно объединить звезды в знакомые созвездия — их было слишком много. Ночь, полная солнц.

Млечный Путь опоясывал небеса серебристо-ледяной лентой Магеллановы Облака, с Земли туманные, мерцающие, отсюда выглядели густыми и ярко светились. Туманность Андромеды отчетливо горела на расстоянии больше миллиона световых лет… и казалось, что душа тонет в бездонных глубинах Вселенной, и хотелось перевести взгляд на что-то более привычное и менее пугающее — хотя бы на интерьер кабины челнока.

Ингрид Линдгрен вошла на капитанский мостик, ухватилась за скобу и, повиснув в воздухе, доложила:

— Готова приступить к выполнению обязанностей, господин капитан.

Ларе Теландер обернулся, чтобы поприветствовать ее. Забавно было наблюдать за его тощей фигурой, ставшей такой нескладной в условиях невесомости — капитан напоминал не то плывущую рыбу, не то парящего ястреба. В обычной жизни капитан был ничем не примечательным седым пятидесятилетним мужчиной. Ни на его форме, ни на форме Ингрид не было никаких погон и нашивок — никаких военных условностей, которых строго придерживаются на обычных космических кораблях.

— Добрый день, — поздоровался с Ингрид капитан. — Надеюсь, прощание с Землей прошло не слишком печально?

— Все хорошо, — ответила она и немного покраснела. — А у вас как?

— О… все в порядке. Я большей частью разыгрывал из себя туриста, колесил по Земле от края до края. Просто удивительно — сколько же всего я раньше не видел!

Линдгрен смотрела на капитана немного сочувственно. А капитан проплыл по рубке к креслу пилота — одному из трех, стоявших около пульта управления и приемно-передающего устройства. Шкалы, считывающие экраны, индикаторы и прочие приборы уже вовсю работали — мигали, покачивали стрелочками, выводили на экранах кривые. Но почему-то их обилие только подчеркивало одиночество капитана. Пока не зашла Линдгрен, в рубке царила тишина, которую нарушало только негромкое урчание кондиционеров да редкое пощелкивание реле.

— Значит, у вас на Земле никого не осталось? — спросила она.

— Никого из близких, — ответил Теландер, и его длинное, сухое лицо озарила неловкая улыбка. — Не забывайте, по стандартам Солнечной системы, я уже почти сто лет прожил. Когда я в последний раз навестил родину — деревеньку Даларна — внук моего брата уже был гордым папашей двух сорванцов. Им трудно считать меня близким родственником.

Теландер родился за три года до старта первой Экспедиции к альфе Центавра. Пошел в детский сад за два года до того, как первые мизерные сообщения от экспедиции долетели до станции на обратной стороне Луны. Рос замкнутым, мечтательным ребенком. В возрасте двадцати пяти лет окончил Академию, имея выдающиеся успехи в области межпланетных полетов, и был зачислен в первый состав экспедиции на эпсилон Эридана. Экспедиция вернулась на Землю через двадцать пять лет, но из-за временного сдвига для ее участников прошло всего одиннадцать, шесть из которых они провели на разных планетах. Сделанные членами команды открытия увенчали их неувядаемой славой. Ко времени их возвращения уже был готов корабль, предназначенный для полета к тау Кита. Теландер мог полететь на нем в должности первого помощника, если бы согласился стартовать меньше чем через год. Он согласился. На этот раз он вернулся на Землю через тринадцать лет, по его часам, в должности командира корабля, заменив на этом посту капитана, погибшего на жестокой незнакомой планете. А на Земле прошел тридцать один год. В это время на орбите уже полным ходом шла сборка «Леоноры Кристин». Разве можно было найти для нее лучшего командира? Теландер растерялся. Согласись он, все те три года, что оставались до старта новой экспедиции, только и придется, что думать об отлете и готовиться к нему… Но отказаться было немыслимо; И потом, на Земле он стал чужим, здесь все ему было незнакомо.

— Давайте займемся делами, — сказал капитан. — Видимо, Борис Федоров и его инженеры прибыли вместе с вами?

Она кивнула:

— Он с вами свяжется по интеркому, как только обоснуется и все наладит, он так — мне сказал.

— Хм. Мог бы оказать мне любезность и сообщить о своем прибытии.

— Он не в настроении. Всю дорогу от Земли надутый сидел. Это имеет значение?

— Нам в этой скорлупе придется довольно долго пробыть вместе, Ингрид. — усмехнулся Теландер. — И конечно, наше настроение и поведение имеют значение.

— О, Борис скоро придет в себя. Может быть, он выпил лишнего, а может быть, какая-нибудь девица отказала ему прошлой ночью, ну или еще что-нибудь в таком духе. На тренировках он мне показался очень мягкосердечным человечком.

— Данные психопрофилирования говорят об этом. И все же есть нечто такое в каждом из нас, чего не выявишь никаким тестированием. Всякие потенциальные качества. И нужно следить за тем, — сказал Теландер, махнув рукой в сторону закрытого колпаком оптического перископа, словно это и был тот самый прибор, с помощью которого можно было замерить эти самые качества, — чтобы их проявление не застало тебя врасплох, — как хороших черт, так и дурных. А они проявляются. Всегда проявляются. Ну ладно, — прокашлявшись, проговорил Теландер. — Научный персонал прибывает по графику?

— Да. Двумя рейсами. Первый — в тринадцать сорок, второй — в пятнадцать ровно.

Теландер сверился с графиком прибытия членов команды, пришпиленным к рабочему столу. Время совпадало с расчетным.

— Сомневаюсь, что нужен был такой большой интервал между рейсами, — добавила Линдгрен.

— Требования безопасности, — равнодушно отозвался Теландер. — Ну и потом, тренировки, конечно, дело хорошее, но все равно надо дать сухопутным крысам время освоиться с невесомостью.

— Карл с ними управится, — сказала Линдгрен. — Если понадобится, он всех перетащит поодиночке и быстрее, чем может показаться на первый взгляд.

— Реймонт? Наш констебль? — уточнил Теландер, глядя на Линдгрен, ресницы которой подозрительно вздрагивали. — Я знаю, он не новичок в невесомости и он прибудет с первым челноком, но что, он и правда такой удалец?

— Мы с ним побывали на «L’Etoile de Plaisir»^[42].

— Где-где?

— Это спутник-курорт.

— А-а-а, вот вы о чем. Играли в невесомость?

Ингрид отвела взгляд и кивнула. Капитан снова улыбнулся:

— Как я понимаю, это вы чередовали с другими играми?

— Он будет жить у меня. В моей каюте.

— Гм-м-м… — пробормотал Теландер и смущенно потер подбородок. — Я бы, честно говоря, предпочел, чтобы он находился на посту, в боевой готовности на случай беспорядков среди… гм-м-м… пассажиров. Собственно говоря, он для того и зачислен в команду.

— Что ж, я могу уйти в его каюту, — предложила Линдгрен.

Теландер покачал головой.

— Нет. Офицеры должны жить, что называется, в офицерской стране, на своей половине. И то, что их каюты располагаются на ближайшей к капитанскому мостику палубе, это не пустая прихоть. Ингрид, в ближайшие пять лет вы усвоите, как важны в нашем деле символы. Ну… — сказал капитан, пожав плечами, — в конце концов, остальные каюты — на следующей палубе. Пожалуй, он, в случае чего, сможет быстро дотуда добраться. В общем, если ваш приятель не возражает, пусть переезжает, я не против.

— Спасибо, — негромко поблагодарила Линдгрен.

— Вы уж простите, но я все-таки несколько удивлен, — извинился капитан. — Никак не думал, что вы его выберете. Думаете, ваши отношения — это надолго?

— Надеюсь. Он говорит, что тоже хочет этого, — ответила Ингрид и, справившись со смущением, пошла в атаку: — Ну а, вы? Завели знакомства?

— Нет. Попозже. Безусловно, но попозже. Поначалу я буду слишком занят. В моем возрасте с такими делами не торопятся, — рассмеялся Теландер, но тут же стал серьезен. — Что касается времени, то терять его нам не следует. Прошу вас, принесите результаты проверки и…

Челнок подлетел к кораблю и состыковался с ним с помощью специальных якорей — маленькое тупоносое суденышко в сравнении с величественной, стройной «Леонорой Кристин». Корабельные роботы — сенсорно-компьютерно-эффекторные устройства — осуществили процедуру стыковки — челнок, так сказать, поцеловался с кораблем. В будущем роботов ждала куда более сложная работа, чем эта. Из шлюзовых камер откачали воздух, открылись их внешние клапаны, и камеры соединились одна с другой с помощью плотного пластикового воздухонепроницаемого кольца. Потом в шлюзы снова накачали воздух, проверили, нет ли хоть малейшей утечки, и, когда стало ясно, что все в порядке, открылись внутренние клапаны.

Реймонт отстегнул привязные ремни и плавно поднялся в воздух, глядя на ряд пассажирских кресел. Американский химик Норберт Вильямс тоже возился с пряжкой ремня.

— Не отстегивайтесь, — скомандовал ему Реймонт по-английски. Шведский знали все, но не все достаточно хорошо. В ученой среде главными языками общения сделались английский и русский. — Оставайтесь на местах. Я же вам сказал еще в порту: я всех провожу в каюты по одному.

— Насчет меня можете не волноваться, — заверил Вильямс. — Я в невесомости отлично передвигаюсь.

Вильямс был краснощеким коротышкой с соломенно-желтыми волосами, обожал яркую одежду и говорил оглушительно громко.

— Да, вы все более или менее имеете об этом понятие, — согласился Реймонт. — Вы тренировались, но все равно — это далеко от тех рефлексов, которые приобретаются только долгим опытом.

— Ну, побарахтаемся немного. Что с того?

— А то, что возможны несчастные случаи. Не обязательно, но возможны. Мой долг — предотвратить их. Я обязан препроводить всех до одного в каюты, где вы будете находиться в ожидании дальнейших распоряжений.

Вильямс покраснел.

— Послушайте, Реймонт…

Серые глаза констебля в упор уставились на него.

— Это приказ, — четко выговорил Реймонт. — Я имею право приказывать. Давайте не будем начинать полет с перепалок.

Вильямс защелкнул пряжку ремня. Он явно злился — руки дрожали, губы плотно сжались, на лбу выступили капельки пота и струйками стекали по щекам, сверкая в лучах флуоресцентного светильника над его головой.

Реймонт обратился к пилоту челнока по интеркому. Пилот не должен был переходить на «Леонору Кристин» — ему предстояла отстыковка и возвращение на Землю, как только члены команды перейдут в корабль.

— Вы не возражаете, если мы начнем переход? Это займет некоторое время, так что пусть народ пока отдохнет, отвлечется.

— Можете топать, — ответил голос пилота. — Все в норме, опасности никакой. Только… ну да, дело понятное, они же Землю теперь не увидят чертовски долго, а?

Реймонт объявил о разрешении отстегнуть ремни. Все, как один, только успев отстегнуться, торопились к глассиловым иллюминаторам. Реймонт занялся препровождением ученых в каюты.

Четвертой он должен был проводить Чиюань Айлинь. Реймонт долго не решался оторвать ее от иллюминатора — она просто прилипла к стеклу.

— Теперь вы, пожалуйста, — сказал Реймонт. Она не отвечала. — Мисс Чиюань, — позвал он и коснулся ее плеча. — Прошу вас, ваша очередь.

— О! — воскликнула она, словно очнулась ото сна. В глазах ее стояли слезы. — Я… простите меня… Я совсем забылась…

Корабль и состыкованный с ним челнок приближались к очередному рассветному зареву. Величественный горизонт Земли был залит светом и играл тысячами красок — от рубиново-красной, как осенние кленовые листья, до темно-синей, как круги на перьях павлина. Одно мгновение был виден зодиакальный свет, словно гало вокруг поднимающегося огненного диска. Выше- звезды и ущербная луна. А внизу — планета… искрящиеся, переливающиеся просторы океанов, облака, таящие в себе ливни и гром, зелено-коричнево-снежные материки и города, похожие на шкатулки с драгоценностями. Каждый видел, каждый чувствовал, что планета живая.

Чиюань никак не могла расстегнуть пряжку ремня. Ее тоненькие пальчики не могли с ней справиться.

— Оторваться невозможно, — пробормотала она по-французски. — Спи крепко, Жак, отдохни без меня…

— Вы сможете на корабле в иллюминатор смотреть сколько угодно, как только закончатся перегрузки, — успокоил ее Реймонт, тоже по-французски.

Его голос вернул женщину к реальности.

— Значит, мы все-таки улетаем, — вымученно улыбнулась она.

Настроение у нее явно было не элегическое — скорее это был экстаз.

Она была маленькая, хрупкая, похожая на мальчишку, в рубашке с высоким воротником и широких брюках, сшитых по новомодному восточному фасону. Мужчины, однако, были единогласны в своем мнении о том, что личико у нее чуть ли не самое очаровательное из всего дамского состава экспедиции. Волосы у Чиюань были прямые, длинные, иссиня-черные. Когда она говорила по-шведски, легкий китайский акцент превращал ее речь в подобие песенки.

Реймонт помог женщине отстегнуться и обнял за талию. На нем не было ботинок с тяжелой подошвой, облегчающих передвижение в невесомости. Реймонт оттолкнулся одной ногой от кресла и поплыл по проходу. Около люка он ухватился за скобу, снова оттолкнулся и, проплыв через шлюз, оказался внутри корабля. Как правило, его клиенты расслаблялись, и ему было легче препровождать их — неуклюжие попытки помочь только мешали ему. С Чиюань все было по-другому. Она знала, как себя вести. Ну и в конце концов, она была планетологам, ей не занимать опыта передвижения в условиях невесомости.

Поэтому они продвигались вперед легко и быстро.

Путь от входного люка пролегал через грузовые палубы — они располагались вокруг центральной оси корабля в несколько слоев и служили средством дополнительной защиты для персонала. Тут были установлены лифты для поднятия и спуска тяжелых грузов. Но, пожалуй, большей популярностью должны были пользоваться винтовые лестницы, обвивающие цилиндрические шахты скоростных лифтов. Реймонт и Чиюань направились к одной из таких лестниц — она уводила их от палубы, служащей центром тяжести корабля. Здесь располагалось электрическое и гироскопическое оборудование. Лестница вела в жилые отсеки. Невесомые, они проплыли над ступенями, не касаясь их. В полете они набрали такую скорость, что от действия центробежной и кориолисовой сил немного закружились головы. Было похоже на легкое опьянение, когда хочется хохотать без удержу.

— И-е-ще-о-дин-кру-жок-и-и-и!

Каюты гражданского персонала располагались вдоль двух длинных коридоров. Напротив — двери ванных комнат. От пола до потолка в каждой каюте было два метра, жилая площадь — четыре квадратных метра. Две двери, две прихожих, два встроенных шкафа с полками до потолка, две кровати, которые можно было либо сдвинуть, либо раздвинуть. Во втором случае можно было разделить кровати плотной ширмой, и каюта превращалась в две отдельные спаленки.

— Это путешествие надо будет описать в моем дневнике, констебль, — заявила Чиюань, ухватившись за скобу и прижавшись лбом к металлической двери. В уголках ее губ еще таился смех.

— С кем вы делите каюту? — поинтересовался Реймонт.

— Пока что — с Джейн Седлер, — ответила Чиюань и кокетливо посмотрела на Реймонта, сверкнув глазами. — Если у вас нет другого предложения.

— А? Я… Я буду жить с Ингрид Линдгрен.

— Уже? — разочарованно протянула она. — Простите. Я повела себя бестактно.

— Да нет. Это я должен просить прощения. Заставил вас ждать вместе с остальными, словно вы тоже новичок в невесомости.

— Ну, вы же не могли делать исключений, — сказала Чиюань, снова ставшая серьезной. Она подплыла к кровати и начала разбирать постель. — Хочу поваляться немного в одиночестве и подумать.

— О Земле?

— О многом. Мы покидаем гораздо больше, чем кто-либо из нас в силах осознать, Чарльз Реймонт. Это что-то вроде смерти — после которой наступит воскресение — но все равно вроде смерти.

Глава 3

… ноль!

Ионный двигатель заработал. Если бы человек мог проникнуть за его толстый плотный кожух и увидел, как он работает, он бы не прожил и секунды. Однако никто не слышал шума двигателя, не ощущал никакой вибрации. Двигатель был слишком совершенен, чтобы производить шум и вибрацию. В так называемом «машинном отделении», которое в действительности было чем-то вроде электронного мозга, работники слышали отдаленное урчание насосов, перекачивающих из цистерн реакционную массу. Но они на это почти не обращали внимания, будучи заняты наблюдением за счетчиками, дисплеями, измерительными приборами, Экранами считывающих устройств и кодовыми сигналами, говорящими о работе системы двигателя. Рука Бориса Федорова всегда находилась неподалеку от кнопки аварийного отключения. Капитан Теландер и Федоров негромко переговаривались по линии внутренней связи. Правду сказать, никакое ручное управление «Леоноре Кристин» не требовалось. Даже менее сложные корабли со всеми функциями справлялись сами. А «Леонора Кристин» — и подавно. Ее многофункциональные встроенные роботы осуществляли все операции более быстро и четко — и даже более гибко, безусловно, в пределах программирования, — чем любой из людей. Но чисто психологически людям необходимо было быть рядом с приборами.

В жилых же отсеках для тех, кто там находился, единственным признаком, что корабль движется, было возвращение силы тяжести. Пока ее прирост был невелик — менее одной десятой g, все-таки появилось ощущение «верха» и «низа». Члены команды смогли наконец покинуть койки. Из динамиков интеркома послышался голос Реймонта: «Сообщение констебля персоналу, свободному от вахты. Вы можете свободно передвигаться по кораблю, то есть по своей палубе и выше. (Насмешливо): Напоминаю, что официальная церемония прощания — пожелания счастливого пути и все такое прочее — будет передаваться в полдень по Гринвичу. Для тех, кто хочет посмотреть, она будет показана в спортивном зале».

Вещество для реакции поступило в камеру. Термоядерные генераторы активировали мощнейшие электрические дуги, расщеплявшие атомы на ионы, магнитные поля, которые разделяли положительные и отрицательные частицы, силы, которые формировали пучки частиц, механизмы ускорителей, разгонявших частицы до субсветовой скорости. И при этом — никаких взрывов, языков пламени. На это энергия не тратилась. Все, что только могло быть выжато из физических законов, тратилось на то, чтобы толкать «Леонору Кристин» вперед.

Корабль такого веса нельзя было разогнать, как, скажем, патрульный крейсер. Тогда понадобилось бы Только топлива, сколько корабль не смог бы поднять, имея на борту пятьдесят человек и все, что могло им потребоваться в течение десяти— пятнадцати лет, да еще — уйму приборов для научных исследований по прибытии, да еще (на тот случай, если данные, переданные автоматической станцией, подтвердятся и третья планета беты Виргинис окажется пригодной для обитания) машины и оборудование для ее освоения. Корабль медленно покидал орбиту Земли. Его пассажиры приникли к иллюминаторам, глядя на родную планету, тающую среди звезд.

Космос требует экономии. Каждый кубический сантиметр внутреннего пространства корабля должен работать. Но люди — умные, чувствительные — просто сошли бы с ума в такой насквозь «функциональной» среде. До сих пор корабельные помещения отделывали только металлом и пластиком. Однако люди с художественным вкусом не. желали с этим мириться. Реймонт увидел в коридоре Эмму Глассголд — молекулярного биолога. Она разрисовывала стену, изображая лес по берегам освещенного солнцем озера. Полы в зоне отдыха и жилых отсеках были застелены ярко-зеленым, пружинящим, похожим, на весеннюю траву покрытием. Воздух, поступавший из кондиционеров, был не только очищен: он пропускался через гидропонные теплицы, где росли живые растения, а также через систему коллоидных растворов Дарелла. Его температура, запах и ионизация время от времени менялись. Сейчас пахло свежим клевером, а из камбуза доносились аппетитные ароматы — всем известно, что изысканная еда помогает пережить многие лишения.

Целая палуба была отведена под помещения для отдыха. Спортивный зал, он же театр и зал для собраний, занимал ее большую часть. В столовой хватало места, чтобы сидеть с комфортом — даже ноги вытянуть было можно. Тут же располагались комнаты для настольных игр, плавательный бассейн, небольшие садики и беседки. Кое-кто из дизайнеров спорил о том, оборудовать ли эту палубу кабинками для искусственных сновидений или не стоит. Следует ли напоминать людям, приходящим сюда, чтобы развлечься и отдохнуть, о том, что за дверьми таких кабинок прячутся суррогаты покинутой ими реальности? Но в конце концов, искусственные сновидения — тоже развлечение, тоже отдых. Не размещать же их в зоне лазарета — а это была единственная альтернатива.

Пока что в этих аппаратах особой необходимости не было. Путешествие только началось. На корабле царила атмосфера радостного возбуждения. Мужчины скандалили, женщины болтали без умолку, столовая оглашалась взрывами хохота, а во время довольно часто проводившихся танцевальных вечеров члены команды флиртовали напропалую. Проходя по спортивному залу, Реймонт увидел там группу, азартно сражающуюся в ручной мяч. При небольшой силе тяжести, когда игроки могли буквально ходить по стенам, игра представляла собой увлекательнейшее зрелище.

Реймонт вошел в помещение плавательного бассейна. У бортика располагалась уютная ниша, где можно было отдохнуть от шумной толпы. Но сейчас, в двадцать один ноль-ноль, тут никого не было, кроме Джейн Седлер, которая в глубокой задумчивости стояла на краю бассейна нахмурившись. Джейн, высокая брюнетка из Канады, работала биотехнологом в группе органического синтеза. Черты лица у нее были ничем не примечательные. Тонкая футболка и шорты облегали ее высокую грудь и широкие бедра.

— Какие-нибудь трудности? — поинтересовался Реймонт.

— О, привет, констебль, — ответила она по-английски. — Да нет, все в порядке. Просто я думаю, как бы тут оформить интерьер покрасивее. От меня ждут рекомендаций в этом плане.

— Может, что-нибудь наподобие римских бань?

— Ага! — весело прищурилась Седлер. — Это идея. Но тогда сколько всякого нарисовать нужно? Нимфы, сатиры, тополевые рощицы, здания храмов и тому подобное? Ну что ж… — Она рассмеялась. — Предложу нимф и сатиров. Не понравится — всегда можно переделать, только бы красок хватило. По крайней мере, будет чем заняться.

— Неужели кто-то может прожить пять лет — и еще пять, если нам суждено вернуться, — рассчитывая на хобби? — медленно проговорил Реймонт.

Седлер снова рассмеялась:

— Никто не сможет, конечно. Не волнуйтесь. У каждого на борту полно работы: у кого — научные изыскания, у кого — роман о Великой Космической Эпохе, у кого — преподавание греческого языка вперемежку с тензорными вычислениями.

— Конечно. Я читал программу. Как думаете, она сработает?

— Констебль, да будет вам! У других же экспедиций все получалось, а мы чем хуже? Поплавали бы лучше, поныряли бы, что ли, — посоветовала Седлер, усмехаясь.

Реймонт изобразил улыбку, разделся, повесил одежду на поручень. Джейн Седлер восхищенно присвистнула.

— Ого! — воскликнула она. — Да вы, констебль, культурист, не иначе, — целая коллекция бицепсов, трицепсов и прочего.

— Такая работа. Надо держать себя в форме, — немного смущенно отозвался Реймонт.

— Послушайте, заходите как-нибудь ко мне, когда будете свободны от дежурства, покажете какие-нибудь упражнения, что ли…

— Я бы с радостью, — сказал Реймонт, окинув оценивающим взглядом фигуру Джейн. — Но дело в том, что мы с Ингрид…

— Ладно вам. Я же пошутила. У меня, похоже, в ближайшее время тоже появится постоянный возлюбленный.

— Правда? Кто, если не секрет?

— Элоф Нильссон, — ответила Седлер и предостерегающе подняла руку. — Только, пожалуйста, ничего не говорите. Да, он, конечно, не Адонис. И манеры у него не самые любезные подчас. Но он такой умный, наверное, самый умный на корабле. Его так интересно слушать. И еще… — Она отвела взгляд и закончила: — Он так одинок…

— А вы просто красавица, Джейн, — сказал Реймонт. — Послушайте, у нас с Ингрид тут встреча назначена. Может, присоединитесь к нам?

Джейн запрокинула голову.

— Черт подери, вы хоть и полицейский, а все-таки человек! Не бойтесь, я не выдам вашу тайну. И не задержусь здесь. Личная жизнь — это личная жизнь. Желаю вам тут наедине удачи.

Она помахала рукой и ушла. Реймонт проводил ее взглядом и прыгнул в воду. Вскоре в бассейн вошла Ингрид.

— Прости, что опоздала, — извинилась она. — Была связь с Луной. Очередные идиотские расспросы — как у нас тут дела. Поскорее бы уйти в глубокий космос.

Ингрид поцеловала Реймонта. Он не ответил на поцелуй.

— Что случилось, милый? — обеспокоенно спросила она.

— Скажи, ты считаешь меня слишком грубым? — спросил он требовательно.

Она ответила не сразу. Ее светлые волосы искрились в лучах флуоресцентного света, поток воздуха слегкапошевеливал их. Из спортивного зала доносился шум игры. Наконец Ингрид ответила вопросом:

— Почему ты спрашиваешь?

— Из-за одной фразы. Ничего дурного, но все равно обидно.

Линдгрен нахмурилась:

— Я тебе уже говорила… несколько раз, когда ты наводил порядок… словом, ты вел себя более жестко, чем нужно, на мой взгляд. На корабле нет дураков, злодеев и саботажников, пойми.

— Что, мне не следовало обрывать Норберта Вильямса, когда он за обедом начал поносить шведов? Знаешь, такие замашки ни к чему хорошему не приведут. Я понимаю, — сказал Реймонт, сцепив одной рукой другую, зажатую в кулак, — военная дисциплина тут ни к чему, она нежелательна… пока. Но я видел столько смертей, Ингрид. Может настать такое время, что мы просто не выживем, если не будем действовать сообща и реагировать на приказы как положено.

— Да, безусловно, на бета-Третьей, — согласилась Линдгрен. — Хотя автоматическая станция не сообщила о каких-либо признаках наличия там разумной жизни. В худшем случае нам там встретятся вооруженные копьями дикари — и вряд ли они будут настроены враждебно по отношению к нам.

— Я не об этом. Я об опасностях типа бурь, землетрясений, болезней. Бог знает, сколько всякого такого может оказаться на планете, совершенно не похожей на Землю. Мало ли что может случиться по пути. Я не уверен, что люди знают о Вселенной абсолютно все.

— Банально.

— Да. Старо, как космические полеты, и еще старее! Однако не менее реально от этого. — Реймонт задумался, подбирая слова. — Я растерян. Ситуация для меня непривычная. Я пытаюсь… каким-то образом… сохранить само понятие власти, дисциплины. Нет, не тупого повиновения уставу и офицерам. Понятие такой власти, которая имеет право послать человека на смерть, если это необходимо, ради спасения остальных.

Она смотрела на него удивленно и испуганно.

— Вижу, ты не понимаешь, — вздохнул Реймонт. — Не можешь понять. Ты жила в слишком благополучном мире.

— Может быть, ты сумел бы мне это объяснить как-то иначе, — нежно проговорила Ингрид. — Может, я бы тоже смогла помочь тебе кое-что понять. Это будет нелегко. Ты ведь никогда не расставался с оружием. Но давай попробуем, ладно? — она улыбнулась и шлепнула его по бедру. — А сейчас, глупыш, мы не на работе. Давай поплаваем?

Ингрид разделась. Реймонт не спускал с нее глаз. Она любила занятия спортом, после которых загорала под ультрафиолетовой лампой. У нее была красивая грудь, широкие бедра, тонкая талия. Чудесный бронзовый загар очень шел к светлым волосам.

— Боже мой, — восхищенно проговорил Реймонт по-русски. — Ты просто красавица!

Она грациозно повернулась на носке.

— К вашим услугам, господин, если поймаете!

Ингрид побежала к трамплину и четко, красиво нырнула. Ее прыжок получился замедленным из-за малой силы тяжести — что-то вроде балета в воздухе. И брызги воды так же замедленно взметнулись и упали.

Реймонт не стал нырять с трамплина — прыгнул прямо с бортика. Плавать было приятно. В воде невесомость не чувствовалась. Казалось, будто купаешься в реке или в море. Ингрид как-то сказала, что из-за таких чудесных мелочей она вряд ли будет мучиться ностальгией. Весь космос принадлежал человеку.

Они плавали наперегонки, ныряли, выныривали, Ингрид то подплывала к Реймонту, то выскальзывала из его объятий и уплывала, и их веселый смех эхом отскакивал от стен. Когда наконец Реймонт догнал и обнял ее, она обвила его шею руками и прошептала:

— Ну все, ты меня поймал…

— М-м-м-м-м… — пробормотал Реймонт и поцеловал ямочку между ключицами. — Давай-ка заберем одежду и пойдем.

Ингрид весила сейчас всего шесть килограммов, и Реймонт легко вынес ее из бассейна на одной руке. Когда он нежно погладил кожу Ингрид, она рассмеялась:

— Сластолюбец!

— Скоро сила тяжести станет обычной, и тогда я вряд ли смогу поднять тебя одной рукой, — напомнил ей Реймонт и со скоростью, при которой на Земле можно было запросто сломать шею, помчался вниз по ступенькам винтовой лестницы к офицерской палубе.

А потом в полутемной каюте Ингрид подперла щеку ладонью, и ее глаза встретились с его глазами. Ее тело казалось янтарно-золотым. Ингрид нежно коснулась щеки Реймонта.

— Ты очаровательный любовник, Карл, — прошептала она. — Лучше тебя у меня никого не было.

— Ты мне тоже очень нравишься, — признался он.

Ингрид нахмурилась, в голосе ее прозвучала нотка боли:

— Но ты только в постели расслабляешься. Да и расслабляешься ли? Забываешь ли обо всем?

— Было бы о чем забывать, — угрюмо пробурчал Реймонт. — Я тебе все про себя рассказал.

— Анекдотики всякие. Обрывки. Все как-то бессвязно… Вот в бассейне впервые за все время ты хоть чуть-чуть раскрылся по-настоящему. Чуть-чуть и тут же снова спрятался. Почему? Я же не собираюсь обижать тебя, Карл, делать тебе больно.

Он сел, нахмурился.

— Не понимаю, о чем ты. Люди узнают друг друга, когда живут рядом. Ты знаешь, что я люблю художников-классиков, таких, как Рембрандт и Бонестель, и терпеть не могу абстракционистов и хромодинамиков. Не очень разбираюсь в музыке. Юмор у меня солдафонский. Что касается политики, то я убежденный консерватор. Больше люблю жареное мясо, чем тефтели, но никогда не прочь культурно развлечься. Я люблю азартные игры, неплохо играю в покер, и здесь бы играл, будь в этом смысл. Люблю и умею работать руками, а потому с удовольствием приму участие в устройстве лабораторных помещений, как только позовут. Не раз пытался прочесть «Войну и мир», но всякий раз засыпаю. Чего же тебе еще? — спросил он, в сердцах хлопнув ладонью по матрасу.

— Я хочу все знать о тебе, — немного грустно сказала Ингрид и красноречиво обвела рукой каюту. Дверца шкафа была открыта, на плечиках висели ее лучшие платья. На полочках были расставлены и разложены любимые безделушки — старая статуэтка Глашатая, лютня, с десяток неразвешенных картин, маленькие фотографии родственников, нарядная шведская кукла. — А. ты с собой ничего такого не взял.

— Я всю жизнь кочую со скоростью света.

— И дороги тебе, судя по всему, выпадают нелегкие. Может быть, когда-нибудь ты станешь со мной более откровенен, — сказала Ингрид и обняла Реймонта. — Карл, давай больше не будем об этом. Я не хочу тебя огорчать. Иди ко мне. Понимаешь, все теперь не так просто… Я люблю тебя, Карл…

Когда была набрана нужная скорость, полет земного корабля к тому знаку зодиака, которым управляла Дева, стал свободным. Сопла остыли, и корабль превратился в подобие кометы. Теперь на него действовала только гравитация — определяла курс, уменьшала скорость.

Все шло по плану. Однако действие гравитации нужно было свести к минимуму. В межзвездной навигации слишком много тонкостей, а потому команда — профессиональные космолетчики, ученые и инженеры — трудилась не покладая рук..

Борис Федоров вывел бригаду в открытый космос для осуществления сложнейшей операции. Для того чтобы работать в условиях невесомости, нужно было обладать большим опытом владения как инструментами, так и собственным телом. Но даже самые опытные специалисты ухитрялись порой отстыковываться и отлетать от корабля, а потом, чертыхаясь, выбирать фал и подтягиваться к обшивке. Освещение оставляло желать лучшего: либо глаза слепили лучи солнца, либо царила густая, словно чернила, темнота, которую разрывали только лучики укрепленных на шлемах фонарей. То же самое — и со слышимостью. Речь смешивалась с шумом дыхания и пульса — звуки концентрировались и усиливались внутри оболочки скафандра — да добавьте сюда еще треск всевозможных космических шумов, — все это звучало в наушниках. Система очистки воздуха в скафандрах была далеко не такая совершенная, как внутри корабля, и потому отработанные газы удалялись плоховато. За несколько часов работы внутри скафандра образовывалась настоящая парилка — запах пота, водяные пары, углекислота, сероводород, ацетон… белье прилипало к телу… жутко болела голова, и даже на звезды смотреть не хотелось.

Но, невзирая на все трудности, модуль Буссарда — рукоять и головка клинка — был отсоединен. Отвод его от корабля был делом тонким и небезопасным. В отсутствие трения и тяжести, он сохранял каждый грамм своей значительной инерционной массы. Стоило ему начать двигаться, затормозить его было крайне тяжело.

Наконец модуль отплыл от корабля на буксире. Федоров лично проверил результат отстыковки.

— Получилось, — пробурчал он и добавил: — Надеюсь.

Его сотрудники подсоединили свои фалы к буксиру. Федоров сделал то же самое, связался по радио с Теландером. Включились механизмы выбирания буксира — он сматывался, унося инженеров внутрь корабля.

У них были причины торопиться. Пока модуль будет двигаться за корпусом приблизительно по одинаковой траектории, вступят в действие дифференциальные силы. Вскоре они и вызовут нежелательный сдвиг в относительной расстановке. И до начала следующей стадии процесса бригада должна оказаться внутри корабля. За его пределами обстановка создастся, мягко говоря, неблагоприятная для живых организмов.

«Леонора Кристин» выпустила паутину сетей силового поля. Они ярко сверкали в лучах солнца — серебро на черном. Наверное, издалека корабль сейчас был похож на паучка, одного из тех отважных путешественников, что отправляются в дорогу по тоненьким нитям собственных паутинок. Да в конце концов, по сравнению с колоссальными размерами Вселенной «Леонора Кристин» и была крошечной точкой.

И все же то, что сейчас происходило с кораблем, с человеческой точки зрения, было грандиозно. Внутренний источник направил энергию к генераторам ловушек. Паутину ловушек окружило поле магнитогидродинамических сил — невидимое, но простиравшееся на многие тысячи километров — плод динамического взаимодействия, это поле не отличалось статичной конфигурацией, но удерживалось и контролировалось с потрясающей точностью, грандиозно мощное и еще более грандиозно сложное.

Сила поля захватила плывущий на буксире модуль Буссарда, установила его в микрометрически точное положение относительно корпуса корабля и пристыковала к «Леоноре Кристин». Мониторы подтвердили, что операция прошла успешно. Капитан Теландер провел окончательные переговоры с Луной, получил «добро» и отдал приказ. Теперь всю работу на себя взяли автоматы.

Работа ионного ускорителя на малой мощности создала умеренную скорость — десятки километров в секунду. Этого было достаточно, чтобы заработал главный двигатель. Его мощность нарастала и нарастала. «Леонора Кристин» тронулась в путь!

Глава 4

В одном из садов был установлен экран внешнего обзора. Черноту небес и бриллианты звезд прекрасно обрамляли папоротники, орхидеи, фуксии и бугенвиллея. Журчали и поблескивали струи фонтана. Воздух тут был теплее, чем в других отсеках, — влажный, напоенный ароматами цветов и зелени.

Однако все это не позволяло забыть о том, что корабль движется. Система Буссарда не была еще разработана до такой степени, чтобы команда и пассажиры корабля ощущали себя так, как если бы они находились внутри электрической ракеты. Везде теперь была легкая вибрация и слышалось что-то вроде тихого шелеста. Вибрация» правда» была едва заметной и все же пронизывала и металл, и тело, а может быть — и сны…

Эмма Глассголд и Чиюань Айлинь сидели на скамейке среди цветов. До прихода в оранжерею они гуляли, болтали. Все шло к тому, что они должны были стать подругами. А вот в оранжерее обе, не сговариваясь, примолкли.

Глассголд вдруг часто заморгала и отвернулась от экрана.

— Не надо было сюда приходить, — пробормотала она. — Давай уйдем.

— Почему? Здесь так красиво, — удивленно откликнулась женщина-планетолог. — Намного приятнее, чем глазеть на голые стены каюты, от которых скоро тошнить начнет. Так и хочется сбежать.

— А вот от этого не сбежишь, — проговорила Глассголд, указывая на экран. В это мгновение он был настроен на дальнюю перспективу, и Солнце виделось звездочкой — такой же, как остальные. Чиюань искоса посмотрела на Глассголд. Биолог тоже была невысокого роста, темноволосая, но глаза у нее были большие и синие, лицо круглое и розовое, фигурка демонстрировала склонность к полноте. Одевалась она просто — как на время работы, так и в свободное время. Не пропуская общих мероприятий, она присутствовала на них скорее как наблюдатель, чем активный участник. — Всего за пару недель, — продолжала Глассголд, — мы добрались до границ Солнечной системы. Каждый день… вернее, каждые двадцать четыре часа, поскольку такие понятия, как «день» и «ночь», для нас больше не существуют. Так вот, каждые двадцать четыре часа наша скорость возрастает на восемьсот сорок пять километров в секунду.

— Ну, такой малютке, как я, остается только радоваться, что сила тяжести вернулась к земной, — попыталась пошутить Чиюань.

— Пойми меня правильно, — пылко откликнулась Глассголд. — Я не собираюсь вопить: «Поверните обратно!» — Она попробовала пошутить: — Ведь тогда я ужасно разочарую психологов, которые меня тестировали. Похоже, — продолжала она печально, — мне нужно время… чтобы немного привыкнуть… ко всему этому.

Чиюань понимающе кивнула. Китаянка, одетая в новенькое с иголочки кимоно (наряды были одним из ее увлечений), была так не похожа на подругу… Она погладила руку Глассголд и попыталась успокоить ее:

— Не ты одна в таком состоянии, Эмма. Этого можно было ожидать. Сейчас многие начинают понимать — не умом, а всем своим существом, — что означает участие в таком полете.

— А ты, похоже, совсем не переживаешь.

— Нет. Стоило только Земле растаять позади — и все. Да и до этого я себя чувствовала вполне терпимо. Прощаться тяжело, верно. Но у меня есть кое-какой опыт. Привычка думать о том, что впереди.

— Мне стыдно, — пробормотала Глассголд. — Ведь я жила счастливо. Намного, наверное, счастливее тебя. Может быть, из-за этого я и стала такой чувствительной?

— Ты действительно была счастлива? — негромко спросила Чиюань.

— Ну… да. Разве нет? Ты не знаешь? Родители мои всегда преуспевали. Отец работал инженером на опреснительном заводе, мать — агрономом. В Негеве так красиво, когда зеленеют поля… там тихо, спокойно, не так жарко и людно, как в Тель-Авиве или Хайфе. Но в университете мне тоже очень нравилось. Была возможность путешествовать и всегда в замечательной компании. Я успешно работала. Да, я была счастлива.

— Почему же тогда ты решила участвовать в этой экспедиции?

— Научный интерес… настоящая эволюция в исследовании планет…

— Нет, Эмма, — Чиюань тряхнула головой, и челка ее взметнулась, словно воронье крыло. — Звездолеты доставили на Землю столько данных, что их хватило бы на сто лет — и улетать никуда не надо. От чего ты бежишь? — Глассголд прикусила губу. — Наверное, не надо было спрашивать, — проговорила Чиюань. — Но мне хочется тебе помочь.

— Я отвечу, — кивнула Глассголд. — Мне кажется, ты и правда можешь мне помочь. Ты моложе меня, но больше видела, больше знаешь. — Глассголд нервно сцепила пальцы. — Если бы я сама могла объяснить, в чем дело… Как это вышло, что города вдруг стали казаться мне вульгарными и глупыми? А когда я приезжала домой навестить родню, и в провинции мне было скучно и пусто. Вот я и подумала, что в экспедиции для меня будет что-то такое — может быть, цель? Не знаю. Заявку на участие я подала, повинуясь душевному порыву. Когда меня вызвали на тестирование, родители так переполошились, что дома просто невозможно было оставаться. А ведь семья у нас была такая дружная! Мне было ужасно больно покидать их. Папа… он всегда был такой большой, надежный… и вдруг сразу постарел, стал каким-то маленьким…

— А мужчина тут не замешан? — поинтересовалась Чиюань. — Про себя я могу тебе сказать, потому что это не секрет. У меня был жених, мы были помолвлены, он знал о том, что я улетаю.

— Был один однокурсник, — пробормотала Глассголд. — Я любила его. И сейчас люблю. А он, наверное, даже не догадывается.

— Бывает, — кивнула Чиюань. — Это либо проходит, либо превращается в болезнь. Эмма, ты же умница. Тебе всего-то и нужно — выбраться из своей скорлупы. Общайся с товарищами по команде. Заботься о них. Выбирайся время от времени из своей каюты к кому-нибудь из мужчин.

— Я так не привыкла, — смущенно проговорила Глассголд.

— Ты что, девственница? — вздернув брови, спросила Чиюань. — Этот номер не пройдет, если нам придется основывать колонию на Третьей бете. Генетического материала — раз-два и обчелся.

— Я хочу выйти замуж как положено, — с трудом скрывая возмущение, сказала Глассголд, — и родить столько детей, сколько дарует мне Бог. И они будут знать, кто их отец. Ничего дурного не случится, если я не стану резвиться на скрипучих койках, пока мы летим. На борту полно девушек, кому такое в радость.

— Вроде меня, — спокойно резюмировала Чиюань. — Без сомнения, будет время, когда наладятся более стабильные связи. Но пока почему бы время от времени не предаваться удовольствиям?

— Прости, — извинилась Глассголд. — Мне не стоило осуждать никого. Это личное дело каждого. Ведь у нас с тобой была такая непохожая жизнь.

— Это верно. И я готова поспорить: моя жизнь была не менее счастливой, чем твоя. Наоборот.

— Что?! — Глассголд широко раскрыла рот от удивления. — Ты, наверное, шутишь.

Чиюань усмехнулась.

— О моем прошлом ты имеешь самые приблизительные сведения, Эмма, если на то пошло. Догадываюсь, о чем ты думаешь. Нищая, разрозненная страна, измученная непрерывными революциями и гражданскими войнами. Семья у меня была просвещенная, приверженная традициям, но бедная — такая бедность ведома только аристократам в самые худшие времена. Но как только появилась возможность, родители пожертвовали всем, чтобы оплатить мое обучение в Сорбонне. Когда я получила ученую степень, я много трудилась, чтобы вернуть долг и помочь родителям встать на ноги. — Чиюань прищурилась и посмотрела на экран, где Солнце мало-помалу становилось все более тусклой звездочкой, и продолжила: — Теперь о моем женихе. Мы с ним тоже были однокурсниками, вместе учились в Париже. А потом мне пришлось часто отлучаться по работе. В конце концов он отправился к моим родителям, в Пекин. Я должна была приехать туда как можно скорее, и мы должны были стать мужем и женой перед Богом и людьми, а не только фактически. В Пекине произошли уличные беспорядки. Мой жених погиб.

— О Боже! — вырвалось у Глассголд.

— Это всего лишь поверхностные факты, — прервала ее Чиюань. — Разве ты не видишь — я тоже была счастлива? У меня был теплый, родной дом, где меня любили, может быть, даже больше, чем тебя, потому что в конце концов мои родители поняли меня и не стали удерживать. Я много повидала и не из окна купе первого класса. У меня был мой Жак. Были и другие — и до него, и после — он бы не осудил меня за это. Мне не о чем жалеть, меня не мучает неизлечимая боль. Мне повезло, Эмма. Я счастлива. — У Глассголд не нашлось, что ответить. Чиюань взяла ее за руку и встала. — Ты должна освободиться от себя самой, — сказала планетолог. — Постепенно ты этому научишься. И может быть, я тебе хоть капельку сумею помочь. Пойдем-ка ко мне в каюту. Мы сошьем тебе платье, которого заслуживает твоя красота. Скоро праздник — День мира, и я хочу, чтобы ты отлично выглядела и от души повеселилась.

Задумайтесь: один световой год — непостижимая бездна времени. Измеримая, но все равно непостижимая. При обычной скорости — ну, скажем, при нормальной скорости автомобиля в городском транспортном потоке, то есть два километра в минуту, — чтобы преодолеть такое расстояние, вам потребуемся почти девять миллионов лет. А ближайшие к Солнцу звезды находятся от него на расстоянии в девять световых лет Бета Девы — на расстоянии тридцати двух световых лет.

И все же такие расстояния были преодолимы. Корабль, скорость которого при нормальной силе тяжести непрерывно возрастала, преодолевал расстояние в половину светового года чуть меньше, чем за год. При этом корабль двигался со скоростью, близкой к предельной — триста тысяч километров в секунду.

Тут возникала масса проблем. Откуда бралась масс-энергия для обеспечения такой скорости? Даже в Ньютоновой Вселенной невозможно было представить себе ракету, способную поднять на старте топливо такого веса. В Эйнштейновом пространстве проблем, по идее, должно было возникать еще больше — масса корабля и полезная нагрузка возрастали в зависимости от скорости, стремясь к бесконечным величинам в случае показателей скорости, близких к световой.

Но топливо и материал для реакции существовали в самом космосе! Ведь в космосе было достаточное количество водорода. Безусловно, концентрация его по земным стандартам была невелика: примерно один атом на один кубический сантиметр в районе Солнца. И тем не менее, когда корабль достигал скорости света, на каждый квадратный сантиметр его сечения за секунду обрушивалось тридцать миллиардов атомов водорода. (Эти цифры имеют отношение к первому этапу полета — атомарная плотность межзвездного пространства выше вблизи звезды.) Энергетика поистине ужасающая. Жесткое, проникающее излучение измеряется мегарентгенами, а ведь тысяча рентгенов в час — это смертельная доза. Не помогут никакие экраны. Даже если представить себе немыслимо толстую обшивку, она все равно со временем будет разрушена.

Однако ко времени разработки «Леоноры Кристин» уже были известны нематериальные средства защиты: магнитогидродинамические поля, волны которых распространялись на миллионы километров, захватывая атомы с помощью диполей без нужды в ионизации и направляя их потоки. Эти поля не были средством пассивной защиты, чем-то вроде щитов. Они не пропускали космическую пыль и все газы, за исключением водорода. Водород они улавливали, отводили от корпуса на безопасное расстояние и направляли в специальную воронку, где происходило его сжатие, а затем — электромагнитное воспламенение в двигателе Буссарда.

Корабль был не маленький, и все-таки, по сравнению с размерами окружавшего его поля, ой казался всего-навсего металлической песчинкой. При этом сам корабль никакого поля уже не генерировал. Он только инициировал процесс при минимальной реактивной скорости. Ни термоядерных реакторов, ни трубок Вентури — всей системы, приводившей корабль в движение, — ничего этого не было на борту. Система эта была большей частью вообще не материальна, а представляла собой результат приложения векторов космического масштаба.

Устройства управления кораблем, оснащенные компьютером, даже отдаленно не напоминали автопилот. Они являлись скорее некими катализаторами, которые при умелом манипулировании могли воздействовать на течение чудовищных реакций, управлять ими, вовремя замедлять и прекращать… но не резко, а постепенно.

Звездным светом полыхала водородная горелка в модуле Буссарда: здесь фокусировались электромагнитные силы. Грандиозное действие газового лазера превращало фотоны в мощный пучок энергии, которая и толкала корабль вперед. Любое твердое тело, попавшее в этот пучок, превращалось в пар. Процесс был эффективен не на все сто процентов. Но большая часть свободной энергии шла на ионизацию водорода, ускользнувшего от сгорания. Эти протоны и электроны вместе с продуктами сгорания также отбрасывались назад силовыми полями — язык плазмы, вносившей свою лепту в обеспечение движения корабля.

Процесс этот не отличался устойчивостью. Скорее, своей нестабильностью он был близок к обмену веществ в живом организме и точно так же постоянно балансировал на грани катастрофы. В материальном составе космического пространства существовали непредсказуемые колебания. Охват, интенсивность и конфигурация силовых полей должны были регулироваться в зависимости от этих показателей, с учетом миллионов разнообразнейших факторов — такая задача была по плечу только компьютерам. Поступление информации и подача ответных сигналов производились со скоростью света — потрясающей скоростью, при которой миллион километров преодолевался за три целых и три десятых секунды. И все же такая скорость была далека от идеальной и могла привести к смертельной ошибке. И опасность такой ошибки нарастала, поскольку «Леонора Кристин» двигалась уже со скоростью, настолько близкой к предельной, что начали происходить временные сдвиги.

Но тем не менее… шли недели и месяцы, а корабль летел вперед.

В результате многократных циклов биологические отходы превращались в воздух для дыхания, питьевую воду, пищевые продукты и органическое волокно, и все это служило для поддержания равновесия среды в помещениях корабля. Побочным продуктом переработки отходов являлся этиловый спирт, служивший сырьем для производства небольшого количества вина и пива. Крепких напитков не производили и почти не употребляли. Но кое-кто, конечно, захватил с собой с Земли бутылки спиртного. Наличие винного пайка на корабле давало пьющим преимущество — непьющие с готовностью отдавали им свою долю, а те могли сберечь свой неприкосновенный земной запас для особых случаев.

Строгих правил на сей счет не существовало, но довольно быстро установилась традиция выпивать не в каютах, а в столовой. Для удобства общения здесь стояли отдельные столики вместо общего длинного стола. А потому в промежутках между трапезами столовая запросто превращалась в клуб. Мужчины-энтузиасты оборудовали около одной из стен бар, где можно было приготовить коктейли и лед, завесили переборки плотными шторами — видимо, им казалось, что разрисованные стены меньше соответствуют обстановке, которая должна сопутствовать принятию спиртного. Из динамиков лилась негромкая музыка, приятная для слуха — милая смесь от гальярд шестнадцатого века до последних новинок, транслировавшихся с Земли.

Около восьми вечера в клубе, как правило, не было ни души — в это время в спортивном зале начинались танцы. Все, кто был свободен от вахты и хотел потанцевать — а таких было большинство, — отправлялись переодеться. Все, особенно женщины, старались принарядиться. Техник Иоганн Фрайвальд выглядел отлично в золотистой рубашке и серебристых брюках — этот наряд сшила ему его подруга. Поскольку она запаздывала, да и оркестр еще не был в сборе, Фрайвальд принял приглашение Элофа Нильссона отправиться в бар.

— Только, чур, ни слова о работе, ладно? — попросил Фрайвальд, широкоплечий весельчак с крупными чертами лица. Сквозь жидковатые светлые волосы проглядывала уже обозначившаяся розоватая лысина.

Нильссон хрипловато проговорил:

— Но мне срочно нужно обсудить с тобой кое-что, пока я не забыл. Знаешь, меня просто озарило, когда я переодевался. — Он просто-таки сгорал от нетерпения. — И прежде чем размышлять дальше, мне бы хотелось проверить свою догадку на практике.

— Jawohl^[43], — согласился Фрайвальд, — если ты угощаешь и не станешь долго мучить меня.

Астроном отыскал на полке собственную бутылку, захватил два стакана и направился к столу.

— Я прихвачу воды, — сказал Фрайвальд, но Нильссон не расслышал. — Эх, Нильссон, Нильссон, — вздохнул Фрайвальд, взял кувшин с водой и последовал за товарищем.

Нильссон уселся за столик, вытащил блокнот и принялся что-то чертить. Он был невысокого роста, толстый, неряшливый и некрасивый. Его не в меру амбициозный отец растил и воспитывал Нильссона как вундеркинда и решил во что бы то ни стало сделать его знаменитостью. Родом Нильссон был из древнего университетского города Упсала. Брак Нильссона вышел крайне неудачным — похоже, и он, и его супруга приняли решение пожениться от отчаяния, и в итоге Нильссон, невзирая на то что у них был ребенок, развелся с женой, как только получил возможность записаться в команду «Леоноры Кристин». Но когда он начинал говорить не на простые общечеловеческие темы — конечно, тут он был полный профан, — а о своей науке, почти сразу же забывалось о его высокомерии и напыщенности, вспоминалось о том, что именно он окончательно доказал гипотезу о колебаниях Вселенной, и воочию виделось, как вокруг его головы сверкает звездный венец…

— …уникальная возможность получить некоторые ценнейшие данные. Ты только подумай, от чего мы отталкиваемся: десять парсеков. Да плюс возможность исследовать спектр гамма-лучей с более высокой точностью, при условии, что они трансформированы в менее энергетические фотоны. И не только это. И все равно я неудовлетворен.

Не думаю, что мне так уж необходимо пялиться на электронное изображение неба — узкополосное, затуманенное, с помехами, не говоря уже о треклятых оптических сдвигах. Нам нужно установить на обшивке зеркала. Улавливаемое ими изображение можно передать по световодам к биноклям, фотоувеличителям и камерам на борту.

— Брось, — возразил Фрайвальд. — Я отлично знаю: все предыдущие попытки сделать такое провалились. Нет, всю конструкцию, конечно, можно собрать и смонтировать снаружи корабля, но индукционное поле Буссардова модуля очень скоро превратит зеркало в… ну, словом, оно будет годиться разве что для комнаты смеха. Это точно.

— Вот я и придумал, как оборудовать защитный пластик сенсорами, контурами обратной связи и автоматическими флексорами, которые будут управлять положением зеркал, — все это будет автоматически компенсировать возможные искажения. Мне бы хотелось услышать твое мнение по поводу того, насколько реально собрать такую конструкцию — можно сделать и апробировать-таки флексоры, Фрайвальд, или нет? Вот черновой набросок, посмотри…

Нильссона прервали.

— А, старики, вот вы где!

Астроном и механик подняли головы. К ним направлялся Вильямс. В правой руке химика была зажата бутылка, а в левой — наполовину осушенный бокал. Физиономия его была краснее, чем обычно, он тяжело дышал.

— Was zum Teufel!^[44] — воскликнул Фрайвальд.

— А ну-ка по-английски, парень, — сказал Вильямс. — Нынче только по-английски. А. еще лучше по-американски, да. — Он подошел к столику, плюхнулся на стул так, что тот чуть не развалился под его весом. От Вильямса жутко разило виски. — Слышишь ты, швед? Сегодня чтоб болтали по-нашему, по-американски. Понял?

— Пожалуйста, оставьте нас, — вежливо попросил астроном.

Но Вильямс не ушел. Он облокотился о стол и грозно вопросил:

— Знаете, что сегодня за день? А, знаете?

— Сомневаюсь, что вам это известно, учитывая ваше состояние, — проговорил по-шведски Нильссон, с трудом скрывая брезгливость. — По календарю сегодня четвертое июля.

— Вер-р-р-р-но говоришь! — прорычал Вильямс. — А что это значит, понимаешь? Нет? — Вильямс повернулся к Фрайвальду. — А ты, Хайни, понимаешь?

— Годовщина, да? — угадал механик.

— Точ-чно, годовщина! Как это ты догадался? — вздернул брови Вильямс и поднял бокал. — Ну-ка выпейте-ка со мной, вы. Эт-то я нарочно приберег на сегодня. Ну, выпьем?

Фрайвальд дружески подмигнул Вильямсу и чокнулся с ним.

— Prosit! — произнес он и выпил.

Нильссон выдавил:

— Skal^[45], — но поставил бокал на стол, пить не стал.

— Ч-твертое июля, — проговорил Вильямс. — День н-не-завис-симости. М-моей ст-траны. А я хотел, чтоб вечеринка для всех… А никто не захотел. Ну, один кто-то со мной тяпнул, ну еще кто-то… а потом принялись за свои танцульки… — Он уставился на Нильссона пьяными глазами. — Слуш-шай, швед, — проговорил он грубо. — Или ты с-со мной выпьешь щас, или я тебе с-стакан в г-глотку вс-суну:

Фрайвальд крепко сжал руку Вильямса. Химик сделал попытку встать. Но Фрайвальд удержал его.

— Успокойтесь, прошу вас, доктор Вильямс, — сдержанно уговаривал американца немец. — Если вам хочется отметить национальный праздник, мы с удовольствием присоединимся к вам. Верно? — подмигнул он Нильссону.

Астроном едва слышно проговорил:

— Я знаю, в чем дело. Мне еще до отлета рассказывал один сведущий человек. Он пережил крах. Не сумел смириться с идеей руководства.

— Чертова преуспевающая государственная бюрократия! — пьяным эхом откликнулся Вильямс.

— И стал мечтать о том, как было бы славно, если бы миром снова, как в имперскую эру, правила его страна, — продолжал Нильссон. — Ему мерещилась система свободного предпринимательства — да существовала ли она вообще? Лично я сильно сомневаюсь. В итоге он стал политиком-реакционером. И когда руководящие власти собрались арестовать некоторых видных американских деятелей по обвинению в конспирационной деятельности, представляющей угрозу Мирному Договору…

— Я смылся, — закончил за Нильссона Вильямс срывающимся, готовым перейти в визг голосом. — Н-на д-другую звездоч-чку. В н-новый, т-с-з-ть, мир. С-свобода, а? С-свобода, я говорю, ну и что же, что тут ш-шведы всякие под ногами путаются? Все равно с-свобода.

— Видишь? — с усмешкой обратился Нильссон к Фрайвальду. — Он — всего-навсего жертва романтического национализма. Нашей древней державе тоже пришлось его перебороть в течение жизни последнего поколения. Жаль, что его не утешают исторические романы и паршивая эпическая поэзия.

— Ро-ман-ти-ч-ско-го?! — взревел Вильямс, тщетно пытаясь стряхнуть руку Фрайвальда. — Ч-чтобы ты п-нимал, д-дерьмо ты л-лупоглазое, куриная твоя башка! Д-да я бы с т-тобой в-водиться н-не стал! Да и небось не водился с тобой никто… Брали тебя в в-вйкингов играть, а? То-то! А бабы тебя люб-били, а? Жена сбежала, поди? А меня люб-били, понял, еще как люб-били, тебе и не с-снилось, с-сукин ты сын! А н-ну, пус-сти меня, я ему покаж-жу, кто з-здесь м-мужчина!

— Пожалуйста, — умоляюще проговорил Фрайвальд. — Bitte^[46], джентльмены. — Он встал и вцепился в плечи Вильямса, не давая тому подняться. В упор посмотрел на Нильссона. — И вы тоже, сэр, — продолжил довольно резко. — Вы не имели права дразнить его. Могли бы оказать любезность человеку и выпить в честь его национального праздника.

Нильссон открыл рот, чтобы возразить, но тут вошла Джейн Седлер. Конец беседы она выслушала, стоя в дверях столовой. Затем подошла к столику. Выглядела удивительно торжественно в строгом платье. Нахмурив брови, она сказала:

— Иоганн прав, Элоф. Давай-ка лучше пойдем отсюда.

— Идти плясать? — возмущенно воскликнул Нильссон. — После такого?

— Особенно после такого, — резко кивнула Седлер. — Ох и надоело мне твое упрямство, дорогой. Ругаться будем или оставим все, как есть?

Нильссон, сердито бормоча что-то, все-таки поднялся и предложил Джейн руку. Она была чуть-чуть выше его ростом. Вильямс обмяк, по лицу его было видно, что он того и гляди расплачется пьяными слезами.

— Я побуду с ним, Джейн, попробую его утешить, — шепотом пообещал Фрайвальд.

— Конечно, Иоганн, у тебя получится, — нервно улыбнулась Седлер. У нее с Фрайвальдом был короткий роман, а потом она ушла к Нильссону. Их взгляды встретились. Нильссон шаркнул ногами, кашлянул. — Еще увидимся, — сказала Седлер, и они вышли из столовой.

Глава 5

Когда «Леонора Кристин» набрала скорость, близкую к скорости света, даже невооруженным глазом стали видны оптические последствия передвижения с такой скоростью. Скорость корабля и скорость лучей света от звезд складывались, как векторы, и результатом этого были оптические аберрации. Видимое положение предметов, за исключением недвижущихся, и впереди и позади оказывалось сдвинутым. Созвездия меняли привычные очертания, становились странными, неузнаваемыми, а то и вовсе исчезали, а звезды, их составляющие, беспомощно блуждали во тьме. Позади корабля звезд становилось все меньше, а впереди — все больше.

Одновременно вступил в силу эффект Допплера. Поскольку корабль преодолевал световые волны, источники которых находились за кормой, для корабля длина волн возрастала, а частота — снижалась. Точно так же по отношению к встречным световым волнам происходило уменьшение длины и рост частоты. И в результате объекты позади виделись как бы сдвинутыми в красную область спектра, а впереди — в синюю.

На капитанском мостике стоял трансформирующий вьюер — единственный на корабле, поскольку прибор этот был сложный и дорогой. Компьютер производил непрерывные расчеты реальной картины неба за бортом — такой, какой-бы она была, будь корабль неподвижен — и проецировал на экран именно такую картину. Этот прибор стоял на мостике не для удобства или развлечения. Нет! Это было незаменимое навигационное устройство.

Естественно, компьютеру была необходима информация о том, где в действительности находится корабль и с какой скоростью относительно других небесных тел он движется. А определить это было совсем не просто. Скорость — точная скорость, как и точное направление движения, колебались в зависимости от вариантов состава межзвездного-пространства, из-за вынужденного несовершенства отдачи комплекса Буссарда, а также из-за времени, в течение которого корабль двигался с ускорением. Отклонение от заданного курса было ничтожным, однако в астрономических масштабах любая неточность могла стать последней каплей в чаше роковых ошибок. И всякую ошибку надо было исправлять, как только она возникала.

А потому аккуратный, крепкого телосложения, чернобородый навигатор Опост Будро был одним из тех немногих, кто должен был выполнять свои обязанности в течение всего полета. Работа его не сводилась к простой логической цепочке типа определить местоположение и скорость корабля и за счет полученных данных скорректировать оптические сдвиги, дабы на основании данных коррекций проверить данные о местоположении и скорости корабля. Главными маяками для Будро служили далекие галактики, дополнительную информацию он черпал из статистического анализа наблюдений за отдельными, расположенными ближе к кораблю звездами, математические расчеты осуществлял с помощью формул последовательного приближения.

Специфика работы превращала Будро в правую руку капитана Теландера, который проверял расчеты, вводил в компьютер и отдавал команды относительно тех или иных изменений в курсе корабля, а также сделала Будро главным помощником Бориса Федорова, который осуществлял эти приказы на практике. В итоге работа шла слаженно и четко. Никто из членов экипажа не замечал никаких изменений, ну разве что порой корабль пронизывала легкая дрожь, или во время минимального нарастания вектора ускорения ощущалось что-то вроде наклона палубы на несколько градусов.

Помимо всего прочего, Будро и Федоров старались поддерживать связь с Землей. «Леонора Кристин» пока находилась в пределах досягаемости для коммуникационных сетей Солнечной системы. Несмотря на сложности в связи из-за воздействия силовых полей корабля, пучок лучей мазера с Луны все еще доставал «Леонору Кристин», и по нему шли вопросы, развлекательные передачи, новости, поздравления. А корабль пока мог отвечать с помощью своего передатчика. На самом деле связь должна была стать регулярной тогда, когда «Леонора Кристин» доберется до беты Девы. Ее предшественник, автоматическая станция, без всяких проблем принимала и передавала информацию. Станция и теперь производила передачу данных, но принимать информацию возможности на корабле не было, и члены команды собирались прочесть всю информацию со станции в записи по прибытии к месту назначения.

Проблемы коммуникации были таковы: Солнце и планеты — это крупные, стабильные небесные тела. Они движутся в пространстве с умеренной скоростью, которая редко превышает пятьдесят километров в секунду. При этом движутся они плавно, не делая каких-либо зигзагов. Очень просто вычислить, где они будут находиться через много веков, и соответствующим образом ориентировать пучок волн, несущий ту или иную информацию. Космический корабль — совсем другое дело. Люди не вечны, они должны спешить. Аберрации и сдвиги вследствие эффекта Допплера влияют и на радиоволны. Со временем сообщения с Луны начнут поступать на такой частоте, что никакие бортовые устройства не в состоянии будут их уловить. Но еще раньше, за счет того или иного непредсказуемого фактора, к тому времени, когда временной разрыв между мазерным проектором и кораблем будет составлять несколько месяцев, луч потеряет корабль из виду.

Федоров, совмещавший также и должность главного связиста, возился с детекторами и усилителями. Он усиливал сигналы, посылаемые кораблем в сторону Солнца в надежде, что они помогут ему более точно определить будущее местоположение корабля. Несмотря на то что он понимал, что пройдет несколько дней, пока придет ответ, он не отчаивался. И бывал вознагражден. Но когда «Леонора Кристин» вошла в глубокий космос, качество приема стало хуже, длительность — короче, а промежутки между, сеансами связи — длиннее.

Ингрид Линдгрен нажала кнопку звонка. Звукоизоляция кают была настолько совершенна, что стучать в дверь было бесполезно. Ответа не последовало. Она еще раз позвонила, и снова никто не ответил. Линдгрен растерялась; постояла, переминаясь с ноги на ногу, и в конце концов нерешительно нажала ручку. Дверь была не заперта. Ингрид толкнула дверь и, не заглядывая в каюту, негромко позвала:

— Борис! Ты дома? Все в порядке?

Ингрид услышала скрип, шорох и звук шагов. Федоров распахнул дверь.

— О! — воскликнул он. — Добрый день.

Ингрид смотрела на него. Федоров был грузным мужчиной среднего роста, лицо у него было широкое, скуластое, каштановые волосы на висках тронула седина — а ведь ему было всего сорок два. Он явно несколько дней не брился и одет был в комбинезон, напяленный, видимо, второпях.

— Можно войти? — спросила Ингрид.

— Пожалуйста, — сказал Федоров, впустил Линдгрен и закрыл за ней дверь. Половина каюты была отделена ширмой, на второй половине обитал руководитель биосистемщиков Перейра. Кровать была не прибрана. На столике стояла бутылка водки.

— Прошу прощения за беспорядок, — извинился Федоров. — Выпить хочешь? Стаканов нет, но можно из горлышка… Все здоровы. — Федоров хмыкнул, нет, скорее крякнул. — Откуда тут микробам взяться?

Линдгрен присела на краешек кровати.

— Нет, спасибо, — отказалась она. — Я при исполнении.

— Да и я вроде бы тоже. Только… — Федоров, ссутулившись, встал около Линдгрен. — В общем, я позвонил на мостик и сказал, что неважно себя чувствую и мне лучше передохнуть.

— Может, тебе стоит показаться доктору Латвале?

— Зачем? Физически я в полном порядке. — Федоров помолчал и сделал вывод: — Ты пришла меня проведать.

— Это моя обязанность. Твоя личная жизнь — это твоя личная жизнь. Но ты один из самыхважных сотрудников на корабле.

Федоров улыбнулся. Улыбка получилась такая же вымученная, как и смешок, который он выдавил из себя чуть раньше.

— Не волнуйся, — сказал он. — С головкой у меня тоже все в норме.

Он потянулся за бутылкой, но отдернул руку.

— Знаешь, это даже не ступор, нет. Просто что-то вроде… как это у американцев называется… кайф, вот как.

— Кайфовать лучше в компании, — объявила Линдгрен и, немного помолчав, добавила: — Пожалуй, я все-таки выпью немного.

Федоров подал ей бутылку и уселся рядом на кровать. Ингрид приняла бутылку и проговорила:

— Skal.

Сделав маленький глоток, она передала бутылку Федорову, тот пробормотал по-русски:

— Твое здоровье, — и выпил.

Некоторое время они сидели молча, потом Федоров поерзал и сказал:

— Ладно. Тебе-то нужно об этом узнать. Вообще-то я бы никому не сказал, особенно… женщине. Но про тебя я кое-что знаю, Ингрид… Ингрид, дочь Гуннара, так?

— Точно, Борис Ильич.

Он внимательно посмотрел на нее и улыбнулся более искренно.

Ингрид сидела удобно, ей было уютно, и вся ее фигурка, казалось, излучала тепло и доброту.

— Я верю… — запнулся Федоров. — То есть надеюсь, что ты все поймешь и никому не станешь рассказывать о том, что я тебе скажу.

— Обещаю молчать. Если речь о понимании, то я попробую понять.

Ингрид переплела пальцы, оперлась локтями о колени.

— Дело сугубо личное, понимаешь? — сказал Федоров тихо, запинаясь. — Ничего такого страшного. Скоро пройдет. Просто… последняя передача… меня расстроила.

— Музыка?

— Да. Музыка. Уровень помех был такой, что телевизионные приемники не приняли передачу, да и звук был не лучше. Это последняя передача, Ингрид, дочь Гуннара, и больше передач не будет, пока мы не доберемся до цели и не станем принимать информацию, устаревшую на сто лет. В эти последние минуты, когда звук то исчезал, то снова появлялся, прорываясь сквозь треск и шипение помех, и в конце концов музыка смолкла — я понял, что больше ничего не будет.

Федоров замолчал. Ингрид ждала.

Он встряхнулся.

— А передавали русскую колыбельную, — печально проговорил Федоров. — Мне ее мама пела.

Ингрид положила руку на плечо Федорова и легонько погладила.

— Только не думай, что я занимаюсь тем, что сижу и себя жалею, — торопливо проговорил Федоров. — Это пройдет. Просто вспомнились те, кого я уже никогда не увижу.

— Наверное, я тебя понимаю, — пробормотала Ингрид.

Для Федорова это был второй межзвездный полет. Раньше он летал на дельту Павонис. Данные, полученные автоматическими станциями, говорили о том, что эта планета может быть похожа на Землю, и экспедиция отправилась туда, обуреваемая высокими помыслами. Реальность же оказалась настолько кошмарной, что оставшиеся в живых члены экспедиции проявили истинный героизм, задержавшись там и осуществив исследования в течение минимума времени. К моменту возвращения на Землю для астронавтов прошло двенадцать лет, а на Земле за это время минуло сорок три.

— Сомневаюсь, что поймешь. — Федоров покачал головой и развернулся к Ингрид. — Да, мы понимали, что за период нашего отсутствия умрут наши близкие. Мы понимали, что многое изменится. Понимаешь, поначалу я даже радовался, что узнаю кое-что в своем родном городе: лунные дорожки на глади воды каналов и рек, купола и башни Казанского собора, Александра и Буцефала на мосту в начале Невского проспекта, сокровища Эрмитажа… — Федоров отвернулся и устало покачал головой. — Но сама жизнь… Она стала совсем другой. Встретиться с ней было все равно что встретиться с любимой и узнать, что она стала шлюхой. — Федоров брезгливо осклабился. — Вот именно! Я работал в космосе пять лет как проклятый — исследования, разработки — все ради усовершенствования двигателя Буссарда, как ты, надеюсь, помнишь. Ну и ради того, чтобы добиться Назначения на эту должность. На Третьей бете можно все начать сначала. — Федоров замолчал, а потом проговорил еле слышно: — И тут вдруг мамина песенка… В последний раз…

Он поднес к губам бутылку.

Ингрид молчала минуты две, потом сказала:

— Пожалуй, Борис, теперь я немного понимаю, почему это на тебя так подействовало. Я ведь занималась социоисторией. Когда ты был мальчишкой, люди были… как бы это поточнее выразиться… ну, менее расслаблены, что ли. В большинстве стран они залечивали раны, нанесенные войной, занимались контролем над рождаемостью и порядком в общественной жизни. Теперь деятельность людей переключилась на совершенно иные проблемы, на осуществление проектов, захватывающих воображение, — как на Земле, так и в космосе. Такое впечатление, что нет ничего невозможного. А в основе устремлений человечества лежит готовность к тяжкому труду, патриотизм, преданность делу. Наверное, у тебя всегда было два божества, которым ты преклонялся всей душой, — Отец-Техника и Мать-Россия. — Ингрид накрыла руку Федорова своей ладонью. — Ты вернулся, — сказала она, — а никто не обрадовался. — Он кивнул и прикусил губу. — Потому ты презираешь современных женщин? — спросила она.

— Нет! — вздрогнул Федоров. — Что ты!

— Так почему же тогда ни один из твоих романов не длился больше двух недель, а чаще — одну ночь, свободную от вахты? — резко спросила Ингрид. — Почему тебе легко и весело только в мужской компании? Надеюсь, мы, другая половина человечества, все же интересуем тебя не только телесно? Или ты думаешь, тут и интересоваться нечем? Ведь то, что ты сказал только что насчет шлюх…

— С дельты Павонис я вернулся с твердым намерением жениться, — обиженно ответил Федоров.

Линдгрен вздохнула.

— Борис, нравы меняются. С моей точки зрения, ты рос во времена неразумного пуританства. Но оно было оправдано, поскольку было реакцией на ранее процветающую распущенность… ну да ладно… — Ингрид продолжала, старательно подбирая слова: — Делов том, что человеческие идеалы все время претерпевали изменения. Массовый энтузиазм, царивший в годы твоей юности, сменился холодным, рациональным классицизмом. Теперь и классицизм отступает, а на смену ему приходит нечто вроде неоромантизма. Одному Богу ведомо, к чему это все приведет. Может быть, мне не придутся по сердцу перемены. Но как бы то ни было, подрастает новое поколение. И мы не имеем права навязывать ему свою мораль, свои вкусы, свое отношение к жизни. Вселенная слишком велика.

Федоров словно окаменел. Ингрид уже решила встать и уйти, но он вдруг пошевелился, схватил ее за руку и усадил снова рядом с собой.

— Ингрид, — с трудом выговорил он. — Мне бы хотелось… поближе познакомиться с тобой… как с человеком.

— Я рада.

Федоров поджал губы.

— А теперь тебе лучше уйти. У тебя роман с Реймонтом. Я не хотел бы неприятностей.

— Мне бы хотелось дружить с тобой, Борис, — призналась Ингрид. — Ты мне с первой встречи запомнился, и я восхищаюсь тобой. Ты мужественный, прекрасный ученый, ты добрый — восхитительные качества для мужчины. Мне бы хотелось, чтобы все эти качества увидели твои товарищи по экипажу, особенно — женского пола.

— Лучше уходи, — пробурчал Федоров, сдерживаясь, чтобы не обнять Ингрид.

Она прищурившись посмотрела на него.

— Я уйду, — сказала она. — Но если нам еще придется поговорить, ты обещаешь говорить ро мной откровенно?

— Не знаю, — ответил он. — Надеюсь, но не знаю.

— Давай попробуем, — предложила Ингрид. — Прямо сейчас. Я не тороплюсь, меня никто не ждет.

Глава 6

Каждый из ученых, членов экипажа, запланировал как минимум один научный проект, дабы занять делом первые пять лет полета. Проект Глассголд был посвящен изучению химических основ жизни на второй планете эпсилон Эридана. Разобрав и установив в лаборатории свои приборы, Глассголд занялась экспериментами с фотофитами и культурами ткани. Через некоторое время она получила продукты реакций, и теперь занималась выяснением того, что они собой представляют. Норберт Вильямс проводил анализы по просьбе сразу нескольких ученых, в том числе и для Глассголд.

Шел первый год полета, и однажды поздно вечером Вильямс принес в лабораторию Глассголд результаты исследования последнего материала, переданного ему для анализа, — с результатами он всегда являлся лично.

Глассголд радостно приветствовала вошедшего в лабораторию Вильямса. Рабочий стол, около которого она стояла, был заставлен пробирками, сосудами и всевозможными приборами — тут был pH-метр, смеситель, устройство для изготовления срезов и еще целая куча оборудования.

— Понимаешь, — сказала Глассголд, — мне ужасно не терпится узнать, какие именно метаболиты производят сейчас мои зверюшки.

— Ну и беспорядочен… — пробурчал Вильямс, с трудом найдя место, чтобы положить на стол пару листков, исписанных результатами анализов. — Эмма, ты уж прости, но придется повторить. И, боюсь, не один раз. Работать с микроскопическими количествами крайне трудно. Мне приходится проводить хроматографические исследования всех типов, которые я могу провести, да еще рентгеновскую дифракцию, да еще целую серию ферментных проб — тут они все перечислены, — чтобы хоть приблизительно определить структурную формулу.

— Понятно, — вздохнула Глассголд. — Прости, я создаю тебе дополнительную нагрузку.

— Да это ерунда — нагрузка. Чем мне еще заниматься, пока мы не долетим до беты Девы? Без работы я бы просто сбрендил, честно говоря, а твоя работа — самая интересная, — признался Вильямс и пригладил волосы. — Хотя, опять-таки честно говоря, не могу понять, зачем тебе это нужно, кроме как убить время. Я к тому, что теми же самыми проблемами занимаются на Земле, только там народу побольше этим занято и оборудование получше. Там наверняка расщелкают все твои загадки еще до того, как мы доберемся до цели.

— Наверняка, — кивнула Эмма. — Вопрос в том, попадут ли к нам результаты?

— Думаю, не попадут, если мы не будем проявлять интереса. Да если и пошлем запрос, ответ придет тогда, когда мы уже состаримся или, того хуже, помрем. — Вильямс наклонился к Глассголд через стол. — Все дело вот в чем: на что нам вот это сдалось? Какая бы биологическая жизнь ни встретилась нам на бете Девы, все равно будет другая, не такая, как эта.

— Отчасти ты прав, — согласилась Глассголд. — Но практическая польза от моих исследований все же есть. Чем шире будут мои знания о разнообразии жизни во Вселенной, тем легче мне будет изучать ее частные проявления там, куда мы летим. И тогда мы скорее и точнее поймем, следует ли нам жить там и звать к себе других людей с Земли.

Вильямс потер подбородок.

— Гм-м-м. Пожалуй, ты права. С этой точки зрения я на дело не смотрел.

Слова их были весьма прозаичны, но за ними скрывалась патетика. Ведь экспедиция летела к бете Девы не из праздного любопытства, не просто, так сказать, посмотреть. Это было бы слишком расточительно — потратить на любопытство столько времени, труда, связывать столько надежд, мечтаний… Да и покорить новую планету так легко, как в свое время была покорена Америка, никто не надеялся.

Экипажу предстояло провести как минимум пять лет в системе беты Девы, исследовать тамошние планеты с помощью имевшегося на корабле оборудования, дабы дополнить информацию, ранее полученную автоматическими станциями. А если третья планета системы окажется обитаемой, экипаж «Леоноры Кристин» никогда уже не вернется на Землю, даже профессиональные космолетчики. Им придется остаться на планете и умереть там, но до этого — нянчить детей и внуков, открывать тайны и загадки нового мира и передавать отгадки на Землю тем, кто жаждет их услышать. Ведь действительно любая планета — это мир, всегда иной, всегда бесконечно таинственный. А эта планета так сильно и так странно напоминала Землю, что открывать ее загадки, скорее всего будет восхитительно и захватывающе.

Экипаж «Леоноры Кристин» был непоколебим в своей решимости основать такую научную базу. Но еще больше путешественники возлагали надежды на то, что их потомки не захотят улетать из новоявленной колонии, что Третья бета обязательно превратится из базы в колонию, а из колонии — в Новую Землю, а потом и в ту стартовую площадку, откуда, отправятся к далеким звездам новые экспедиции. Иначе завоевать Галактику было просто невозможно.

И, словно пытаясь отвернуться от картин, переполнявших ее воображение, и немного стыдясь своих чувств, Глассголд, покраснев, призналась:

— И потом… я увлечена изучением жизни эпсилон Эри-дана. Я хочу узнать, откуда она берет свое начало, что ею управляет. Ты же сам сказал: если нам суждено остаться, все ответы придется добывать самим — ведь пока мы живы, с Земли их не получить.

Вильямс молча вертел в руках набор для титрования. Он глубоко задумался, но в конце концов шум вентилятора, резкие химические запахи, яркие цвета реагентов и красителей заставили его очнуться.

— Гм-м-м, — промычал он. — Эмма…

— Да? — рассеянно отозвалась Глассголд.

— Как насчет перерыва? Давай заглянем в клуб — выпьем немножко перед обедом. Ставлю свой паек.

Глассголд ушла за стойку с приборами.

— Н-нет, спасибо, — смущенно ответила она. — Я… У меня полно работы.

— И времени на работу — хоть отбавляй, — заметил Вильямс. — Ну ладно, не хочешь коктейля, а как насчет чашечки кофе? Или по саду побродим?.. Слушай, я не собираюсь к тебе приставать — просто хочется поближе познакомиться, и все.

Глассголд сглотнула подступивший к горлу комок и улыбнулась.

— Хорошо, Норберт, — проговорила она с неожиданной теплотой. — Мне тоже этого хочется.

Через год после старта «Леонора Кристин» летела со скоростью, близкой к предельной. До цели оставалось лететь тридцать один год, и еще год должен был уйти на то, чтобы замедлить скорость.

Но на самом деле все было не совсем так. В предыдущем утверждении не взята в расчет относительность. Именно потому, что существует абсолютная предельная скорость (то есть скорость света и нейтрино в вакууме), существует и взаимозависимость таких понятий, как пространство, время, материя и энергия. В уравнениях появляется фактор «тау». Если с — это скорость света, a v — скорость корабля, то тау равно:

t — v /с.

И чем ближе v к с, тем ближе тау к нулю.

Представим, что посторонний наблюдатель измеряет массу космического корабля. Получаемый результат отражает массу покоя, то есть массу корабля, не движущегося по отношению к наблюдателю, поделенную на тау. Таким образом, чем быстрее движется корабль, тем больше его масса, что соответствует общим законам Вселенной. Дополнительную массу корабль приобретает из кинетической энергии движения: е = тс².

Кроме того, если наш «стационарный» наблюдатель смог бы сверить время на корабельных часах с временем на своих собственных, он бы заметил расхождение. Промежуток между двумя событиями (к примеру, от рождения до смерти), измеренный на борту корабля, где это происходит, равен промежутку, проходящему по часам наблюдателя, умноженному на тау. То есть можно сказать, что внутри корабля время течет пропорционально медленнее.

Уменьшаются параметры длины. Наблюдателю корабль видится укороченным в направлении движения — укороченным на фактор тау.

А измерения, производимые на корабле, имеют такие же особенности. Для члена экипажа, наблюдающего с борта корабля за Вселенной, звезды выглядят как бы уменьшенными, но при этом масса их увеличена, расстояние между ними уменьшено, они сияют и появляются в поле зрения удивительно замедленно.

Но на самом деле картина еще более сложна. Не следует забывать о том, что корабль в действительности и набирает ускорение, и замедляет полет относительно всего космоса в целом. Из-за этого проблема выходит за рамки частной относительности и становится всеобъемлющей. Взаимоотношения типа «звезда — корабль» в действительности не отличаются симметрией. Не возникает близнецового парадокса. Когда скорости уравняются вновь и произойдет восстановление, звезда преодолеет расстояние медленнее, чем корабль.

Если уменьшить тау до одной сотой и вывести корабль в свободный полет, расстояние длиной в световое столетие для вас минет за один год по вашим часам. Безусловно, за эти сто лет на Земле ваши друзья и родственники состарятся и умрут, и вам никогда не вернуть этих лет. При таких параметрах тау неизбежно стократное увеличение массы. Двигатель Буссарда, черпающий из космоса энергию водорода, способен это обеспечить. На самом деле, глупо было бы останавливать. двигатель и дрейфовать, когда можно взять и уменьшить значение тау.

Итак, для того чтобы добраться до других звезд и при этом не успеть состариться, необходимо непрерывное ускорение до самого момента, пока корабль не подлетит вплотную к избранной звездной системе, после чего необходимо перевести работу модуля Буссарда в режим замедления. Ограничивает движение скорость света, показателей которой достичь полностью не удастся никогда. Но вот в чем вы не ограничены, так это в том, что можете приближаться к ее значению сколь угодно близко. Следовательно, вы не ограничены и в возможности уменьшать значение тау.

В течение года, во время которого сила тяжести на борту «Леоноры Кристин» составляла единицу, различия между движением корабля и движением медленно летящих звезд накапливались незаметно. Теперь график круто пошел вверх. Экипаж корабля постоянно замечал, что расстояние до цели сокращается, но не только потому, что корабль приближается к ней, но еще и потому, что для них, относительно них, меняется геометрия пространства. Чем дальше, тем больше чувствовалось, как естественные процессы, происходящие за бортом «Леоноры Кристин», ускоряются.

На глаз, правда, это было еще не так уж заметно. На самом деле, в соответствии с программой полета, средний показатель тау должен был немного превышать 0,015. Но настало мгновение, когда продолжительность минуты на борту «Леоноры Кристин» стала соответствовать шестьдесят одной секунде в галактике, потом — шестидесяти двум, шестидесяти трем… шестидесяти четырем… шестидесяти пяти… шестидесяти шести… шестидесяти семи…

Первое Рождество, а с ним и другие праздники — Хану ка, Новый год, дни зимнего солнцестояния, которые члены экипажа праздновали все вместе — наступили довольно скоро, в самом начале путешествия, и ознаменовались проведением веселого и красочного карнавала. На следующий год праздники встретили несколько более сдержанно, но все же все палубы были украшены самодельными гирляндами, в мастерских вовсю порхали иголки и ножницы, из камбуза доносились запахи пряностей — каждый старался по-своему порадовать кого-то еще. Гидропонисты, посовещавшись, решили, что, пожалуй, могут пожертвовать свежие лозы и ветки для того, чтобы в спортивном зале было водружено некое подобие елки. Фильмотеку перетрясли до основания и отобрали фильмы, в которых действие происходило зимой — снег, катание на санках и все такое прочее… из динамиков лились мелодии Рождественских гимнов. Шли репетиции мистерии. Шеф-повар Кардуччи продумывал, как лучше организовать банкеты. Общественные помещения и каюты оглашались радостным смехом — ни одного вечера не обходилось без сборища. В соответствии с молчаливым договором никто не вспоминал о том, что с каждой секундой Земля становится еще на триста тысяч километров дальше.

Реймонт шагал по гудящей, словно улей, палубе, где располагались помещения для отдыха. Кое-кто из членов экипажа развешивал по стенам новые самодельные украшения. Конечно, с материалами для рукоделия на корабле было туговато, но умельцы ухитрились смастерить украшения из того, что было под руками, и развешивали цепи, склеенные из алюминиевой фольги, стеклянные шарики, игрушки, сшитые из лоскутков. А другие играли в разные игры, болтали, пили крепкие напитки и угощали остальных, флиртовали, шумели. А из динамика, заглушая болтовню, смех, шум, шелест и треск, лилась мелодия:

Adeste, fideles,

Laete, triumfantes,

Venite, venite ad Bethleem!^[47]

И, похоже, она одинаково радовала Ивамото Тетсуо, Гуссейна Садека, Иешу бен-Цви, Мохандаса Чидамбарана, Пхра Такха, Като М’Боту, и Ольгу Собески, и Иоганна Фрайвальда.

Механик, заметив Реймонта, добродушно взревел:

— Guten Tag, meine Liebe Schutzmann!^[48] Иди-ка приложись к моей бутылочке! — и, подняв бутылку, приветственно помахал ею. Другой рукой он обнимал Маргариту Хименес. Над их головами к переборке был пришпилен листок бумаги, на котором красовалась надпись: «ОМЕЛА»^[49].

Реймонт остановился. С Фрайвальдом они были приятели.

— Спасибо, не могу, — поблагодарил он. — Бориса Федорова не видел? Я думал, он тут появится после работы.

— Н-нет, я его не видел. Я тоже думал, он явится — тут у нас, видишь, как весело. А он вроде в последнее время вообще как-то повеселел, вот только почему — в толк не возьму. А на что он тебе сдался?

— По делу.

— По делу… Вечно ты в делах, — проворчал Фрайвальд. — Надо же и отдохнуть когда-то. Что до меня, то я отдыхаю на все сто! — воскликнул Фрайвальд и прижал к себе Хименес. Она прильнула к нему. — А ты ему не звонил в каюту?

— Звонил, конечно. Не отвечает. — Реймонт шагнул прочь, но обернулся и сказал: — Схожу к нему, а потом, может, и вернусь хлебнуть твоего шнапса.

Он пошел дальше по палубе и, когда спускался по лестнице на офицерскую палубу, все еще слышал мелодию и слова: «Iesu, tibi sit gloria»^[50]. В коридоре было пусто. Реймонт подошел к двери каюты Федорова и нажал кнопку звонка.

Инженер тут же открыл дверь. На нем была облегающая пижама. На столике красовалась бутылка французского вина, два бокала и блюдо с сандвичами по-датски. Он был явно не на шутку удивлен. Растерянно отступил на шаг внутрь каюты.

— Что… — пробормотал он по-русски. — Ты?

— Можно с тобой поговорить?

— Гм-м-м, — протянул Федоров. — Я жду гостью.

Реймонт усмехнулся:

— Дело понятное. Не волнуйся, я долго не задержусь. Но дело срочное.

Федоров поморщился.

— Такое срочное? Нельзя подождать, когда я заступлю на вахту?

— Видишь ли, поговорить надо с глазу на глаз, — объяснил Реймонт. — И капитан Теландер так считает. Этот момент не был учтен в программе, — продолжал Реймонт, пройдя в каюту мимо Федорова. — По программе мы должны были перейти к режиму большого ускорения седьмого января. Тебе лучше известно, что на подготовительные работы твоим ребятам понадобятся два-три дня, да и всем остальным тоже достанется. Ну, словом, как-то уж получилось, что те, кто составлял программу полета, выпустили из виду, что шестое января — число особое для жителей некоторых западноевропейских стран. Двенадцатая Ночь, Канун праздника Трех Святых Королей — называй как хочешь, но все равно это последние дни в цепи новогодних праздников. В прошлом году про шестое нечаянно позабыли, а вот в этом году я слыхал разговоры о том, что было бы славно встретить праздник как положено — с танцами и чем-то наподобие древних ритуалов. И как было бы здорово, если бы все получилось! Подумай, ведь от настроения людей так много зависит, и было бы просто кощунством отказать экипажу в желании повеселиться. Словом, мы со шкипером хотели бы, чтобы ты подумал о возможности отложить переход к высокому ускорению на несколько дней.

— Ладно, ладно, я подумаю, — торопливо пообещал Федоров и стал теснить Реймонта к распахнутой двери. — Завтра поговорим…

Но он опоздал. На пороге стояла Ингрид Линдгрен. Она была в форме — видимо, спустилась сюда сразу после окончания вахты на капитанском мостике.

— Yud!^[51] — вырвалось у нее.

Она застыла на месте.

— О, Линдгрен! — попытался изобразить удивление Федоров. — Какими судьбами?

Реймонт чуть не задохнулся. Лицо его окаменело. Он, как и Линдгрен, стоял не двигаясь, только так крепко сжал кулаки, что ногти впились в ладони и костяшки пальцев побелели.

А из динамика полилась мелодия нового Рождественского, гимна.

Линдгрен лихорадочно переводила взгляд с Реймонта на Федорова. Она жутко побледнела. Вдруг она резко выпрямилась, запрокинула голову и сказала:

— Нет, Борис. Не будем лгать.

— Верно, не стоит, — холодно согласился Реймонт.

Федоров развернулся к нему.

— Да! — крикнул он. — Хорошо! Я скажу! Да, мы были вместе несколько раз. Она тебе не жена!

— Я этого и не утверждал, — возразил Реймонт, не сводя глаз с Линдгрен. Но я собирался сделать ей предложение, когда мы доберемся, до цели.

— Карл… — прошептала Линдгрен. — Я люблю тебя.

— Я понимаю, один партнер может прискучить, — словно не расслышав ее признания, продолжал Реймонт ледяным тоном. — Тебе захотелось развлечься. Твое право. Только я думал, ты все-таки выше того, чтобы делать это тайком.

— Оставь ее в покое! — крикнул Федоров и бросился к Реймонту.

Констебль уклонился от удара и выставил руку. Инженер отлетел, в ярости глотая воздух, опустился на край кровати и принялся потирать ушибленную руку.

— Перелома нет, — успокоил его Реймонт. — Но если ты тронешься с места пока я здесь, я тебе его обеспечу. Только, — добавил он, словно извиняясь, — не считай это ударом по своему мужскому достоинству. Я просто-напросто, в отличие от тебя, специалист по рукопашному бою, вот и все. Мы же цивилизованные люди, так давай ими и останемся. Тем более что драться незачем. Она, насколько я понимаю, твоя.

— Карл…

Линдгрен робко шагнула к Реймонту. По ее щекам текли слезы.

Реймонт отвесил ей театральный поклон.

— Вещи из твоей каюты заберу, как только разыщу свободную койку.

— Нет, Карл… Карл… — Она схватила его за рубашку. — Я никогда не думала… Послушай… Я была нужна Борису. Да, я признаюсь, мне было с ним хорошо, но дальше дружбы у нас не заходило, и… я должна была ему помочь, а с тобой…

— Почему же ты мне ничего не рассказывала? Или ты считала, что это не мое дело?

— Нет-нет, я так не думала, но я боялась… ты мог такое сказать… ты ведь так. ревнив… а тут ревность ни при чем, потому что мне нужен только ты, только ты один!

— Всю жизнь я был беден, — сказал Реймонт, глядя ей в глаза. — И до сих пор у меня примитивная мораль бедняка — в частности, в том, что касается собственности. На Земле еще можно было хоть что-то с этим поделать. Сразиться с соперником, развеять тоску долгим путешествием, или нам с тобой куда-нибудь вместе перебраться. А здесь это невозможно — ни то, ни другое, ни третье.

— Как ты не понимаешь?! — воскликнула она.

— А ты? — спросил он, снова до боли сжав кулаки. — Нет, — сказал Реймонт, покачав головой, — ты совершенно искренне считаешь, что не сделала мне ничего плохого. Будем считать — искренне. Мне будет очень тяжело без тебя.

Реймонт оторвал от себя руки Линдгрен.

— Прекрати хныкать! — рявкнул он.

Она вздрогнула, ссутулилась, замерла.

Федоров злобно взревел и сделал попытку встать.

Ингрид махнула рукой, веля ему сидеть.

— Так-то лучше, — кивнул Реймонт и шагнул к двери. Обернувшись, он посмотрел на парочку. — Никаких сцен, интриг и жалоб, — твердо заявил он. — Когда пятьдесят человек заперты в одной скорлупке, все либо ведут себя как подобает, либо все погибают. Мистер инженер Федоров, капитан Теландер и я хотели бы получить от вас сведения по интересующему нас вопросу как можно скорее. Вы можете посоветоваться со старшим помощником Линдгрен, не забывая о том, что предмет разговора желательно не разглашать до-того дня, когда мы будем готовы сделать официальное объявление. — И вдруг на один только миг боль и обида взяли верх, и Реймонт процедил сквозь зубы: — Главное для нас — корабль, черт бы вас подрал! — Но, тут же взяв себя в руки, он пробормотал, щелкнув каблуками: — Мои извинения. Желаю приятно провести вечер.

И вышел.

Федоров встал, подошел к Линдгрен и обнял ее.

— Мне… очень жаль… — проговорил он смущенно и неуклюже. — Если бы я думал, что вот так выйдет, я бы ни за что…

— Ты не виноват, Борис, — с трудом шевеля губами, проговорила Ингрид.

— Если бы ты согласилась перебраться ко мне, я был бы рад.

— Нет, спасибо, — холодно отказалась она. — Пока мне лучше в эти игры не играть. Я, пожалуй, пойду, — сказала Ингрид и освободилась из объятий Федорова. — Спокойной ночи.

Дверь за ней закрылась, и Федоров остался один, не считая сандвичей и вина.

Лился из динамика светлый мотив псалма.

После внесения соответствующих изменений в программу полета «Леонора Кристин» была переведена в режим движения с высоким ускорением — сразу же после праздника Крещения Господня^[52].

В масштабах Вселенной мало что изменилось. Ведь корабль уже давно летел со скоростью, близкой к скорости света. Но при более быстром уменьшении показателей тау, при том, что его средняя величина становилась все меньше, время на корабле, естественно, начинало течь медленнее.

Раскинув шире паутину ловушек водорода, раскалив сильнее термоядерную горелку, от которой работал двигатель Бус-сарда, корабль увеличил силу тяжести до трех g. Произойди такое при низкой скорости, она возросла бы почти на тридцать метров в секунду. При теперешней же скорости корабля увеличение ее было едва заметным, и чем дальше — тем меньше. Это — снаружи. Внутри корабля сила тяжести возросла втрое, и показатели эти были ощутимы и вполне реальны.

Вряд ли бы сумели люди выдержать такую перегрузку и остаться в живых. Слишком велика была бы такая стрессовая нагрузка для сердца, легких, а в особенности — для жидкостного баланса в человеческом организме. Бороться с перегрузкой, в принципе, можно было бы с помощью лекарств. Но был и другой способ — намного лучше.

Силы, которые приближали скорость корабля вплотную к скорости света, были не просто грандиозны. При необходимости они могли быть подвергнуты точнейшей корректировке. Настолько точной, что их взаимодействие с космосом — его материей и его собственными силовыми полями — могло поддерживаться почти что на постоянном уровне, несмотря ни на какие перемены во внешних условиях. Точно так же и толкающая корабль вперед энергия могла быть соответствующим образом трансформирована в более слабые поля внутри обшивки.

Затем этой установившейся взаимосвязью можно было оперировать на основе асимметрии атомов и молекул, и в итоге величина ускорения приравнивалась бы к той, которую продуцировал внутренний генератор. Правда, на практике все было не так уж идеально и компенсация нормальной силы тяжести не достигалась полностью.

И все-таки сила тяжести внутри корабля оставалась близкой к той, что наблюдалась бы на поверхности Земли, независимо от того, какую скорость набирал корабль.

Подобное смягчение эффекта перегрузок достигалось только при релятивистских скоростях. При передвижении с умеренной скоростью и, соответственно, при высоких параметрах тау атомы недостаточно массивны, слишком капризны и непослушны, чтобы их можно было успешно улавливать. При приближении к скорости света атомы становятся тяжелее — не сами по себе, а по отношению ко всему, что находится за бортом корабля — до тех пор, пока взаимодействие полей между кораблем и космосом не примет устойчивую конфигурацию.

Сила тяжести, увеличенная втрое, — это не предел. При условии того, что паутина ловушек расправлена полностью, в таких участках, где материя менее рассеяна — например, в туманностях, — сила тяжести могла быть увеличена еще сильнее. Сейчас же, при условии высокой рассеянности атомов водорода, мало было только выигрывать во времени — поскольку формула имеет вид гиперболической функции, — для того чтобы понизить предел безопасности. При компьютерной разработке программы полета были учтены и другие факторы, такие, как оптимизация приращений массы по отношению к минимизации преодоленного расстояния.

Таким образом, тау не возрастало бесконечно. Это был динамичный показатель. Его воздействие на массу, пространство и время можно было рассматривать как фундаментальное явление, создававшее совершенно новые взаимоотношения между человеком и Вселенной, по которой он летел.

На корабельном календаре значился апрель, а на часах — утро. Просыпаясь, Реймонт не потягивался, не зевал, как большинство мужчин. Он по обыкновению сразу и резко садился.

Чиюань Айлинь проснулась раньше. Она совсем по-азиатски сидела на коленях на полу около кровати и смотрела на Реймонта удивительно серьезно — совсем не похожая на ту игривую и возбужденную женщину, что провела с ним ночь.

— Что-нибудь случилось? — встревоженно спросил Реймонт.

Она только шире открыла глаза и вздрогнула. Потом медленно улыбнулась.

— Знаешь, — задумчиво проговорила она, — я видела когда-то ручного ястреба. Ну, то есть не такого, какими бывают домашние собаки, — он охотился со своим хозяином и, полетав, садился на его плечо. Просыпаешься ты в точности как тот ястреб.

— Пф-ф-ф, — фыркнул Реймонт. — У тебя вид встревоженный, я про это спросил.

— Я не встревожена, Чарльз. Я задумалась.

Реймонт невольно залюбовался ею. Когда она была раздета, в ее облике не оставалось ничего мальчишеского. Грудь у китаянки, правда, была маленькая, но ее очертания в сочетании с тонкой талией делали фигурку Чиюань гармоничной. А смуглая нежная кожа цветом напоминала песчаные дюны на берегу залива Сан-Франциско, согретые летним солнцем. Черные блестящие волосы Чиюань пахли этим солнцем — казалось, они вобрали в себя все тепло Земли.

Ночь они провели в каюте Реймонта, вернее, на его половине, шторой отделенной от половины соседа — Фоксе-Джемисона. Обстановка тут явно не отвечала присутствию такой красавицы. В ее каюте царила красота.

— О чем? — спросил Реймонт.

— О тебе. О нас.

— Волшебная была ночь, — улыбнулся Реймонт и, наклонившись, погладил шею Чиюань. Она тоже улыбнулась и замурлыкала. — Хочешь, чтобы она продлилась?

Она снова стала серьезна.

— Знаешь, о чем я думала? — проговорила она, и Реймонт нахмурился. — О понимании между нами. У нас обоих были романы. По крайней мере, у тебя-то точно, за последние несколько месяцев. — Реймонт помрачнел. — У меня, конечно, ничего такого серьезного не было. Так, кратковременные интрижки, — торопливо продолжала Чиюань. — И честно тебе скажу, никакой охоты у меня нет продолжать в том же духе. Как минимум, все это кокетство, заигрывание бесконечное… словом, это отвлекает меня от работы. А я сейчас разрабатываю серьезные гипотезы о строении коры планет. Для этого нужно как следует сосредоточиться. Тут помогла бы долгая, прочная связь.

— Мне не хотелось бы заключать никаких контрактов, — буркнул Реймонт.

Она обняла его за плечи.

— Я все понимаю. Я не об этом. И не прошу, и не предлагаю ничего подобного. Просто… чем больше времени мы проводим вместе — говорим, танцуем и все остальное… ты мне все больше нравишься. Ты спокойный, сильный, нежный, по крайней мере, со мной. Я бы могла быть счастлива с тобой — пусть не будет ничего официального, но пусть будет некий альянс, о котором бы знали все на корабле, и пусть это продолжается ровно столько, сколько мы оба будем этого хотеть.

— Идет! — воскликнул Реймонт и поцеловал ее.

— Так быстро соглашаешься? — удивилась китаянка.

— Ну так ведь я тоже об этом думал. И я подустал от флирта. С тобой мне будет легко… — проговорил он и нежно коснулся ее талии и бедра. — Очень легко.

— Много ли в этих словах исходит от сердца? — шутливо спросила Чиюань и рассмеялась. — О нет, прошу прощения, такие вопросы под запретом… Не перебраться ли нам ко мне в каюту? Я точно знаю, что Мария Тооманен не откажется поменяться с тобой местами. Тем более что она тоже держит свою половину каюты закрытой.

— Отлично, — кивнул Реймонт. — Милая, а ведь у нас еще целый час до завтрака…

Третий год полета «Леоноры Кристин» близился к концу, десятый — по звездным часам, когда случилось несчастье.

Глава 7

Внешний наблюдатель, неподвижный по отношению к звездам, увидел бы все намного раньше, чем находящийся на корабле. При той бешеной скорости, с которой летела «Леонора Кристин», она, можно сказать, двигалась наполовину вслепую. Даже не располагая такими совершенными сенсорами, какими располагал корабль, сторонний наблюдатель узнал бы о грозящей катастрофе на несколько недель раньше. Но даже существуй он на самом деле, он не смог бы о ней предупредить.

Но никакого наблюдателя не было, а была только ночь, раскинувшаяся между бесконечно далекими друг от друга солнцами, снежная белизна Млечного Пути да редкое призрачное мерцание туманностей или других галактик. На расстоянии в девять световых лет от Солнца корабль был совершенно одинок.

Автоматический сигнал тревоги разбудил капитана Теландера. Он открыл глаза и сел на койке, а вслед за сигналом тревоги из динамика послышался голос Линдгрен: «Kors i Herren namn!»^[53] От того, сколько страха и тревоги было в ее голосе, Теландер проснулся окончательно. Не переодеваясь и не задерживаясь, дабы ответить на сигнал, он выбежал из каюты.

На счастье, он был одет — читая микрофильмированный роман, взятый из библиотеки, Теландер задремал прямо в одежде.

На бегу капитан не заметил ничего — ни разукрашенных «под весну» переборок, ни запаха грозы, которым были наполнены коридоры, — кроме вибрации и необычного шума двигателя. Ступени винтовой лестницы дрожали и скрежетали под его подошвами, и эхо этого скрежета гулко разносилось по пролетам.

Капитан домчался до следующей палубы и вбежал в рубку. Линдгрен стояла около вьюера. Вьюер… Что вьюер? Не больше чем игрушка при таких обстоятельствах. Правду говорили приборы — огоньки на панели пульта управления словно взбесились. И все же Линдгрен не отрываясь смотрела в окуляр.

Капитан проскользнул мимо нее. Сигнал тревоги, разбудивший его, все еще мигал на экране, подсоединенном к астрономическому компьютеру. Капитан прочел данные и несколько секунд не мог вдохнуть. Он лихорадочно пробежался глазами по шкалам и дисплеям. Принтер щелкнул, и из его щели выползла лента. Капитан схватил ее. Значки и цифры бесстрастно и подробно, с точностью до запятой, отражали результаты расчетов. А на экране мерцал и мерцал сигнал тревоги.

Теландер нажал кнопку сигнала общей тревоги. Взвыли сирены, и их вой эхом прокатился по коридорам. По интеркому капитан отдал приказ всем членам экипажа, свободным от вахты, собраться в зале вместе с пассажирами. И добавил через мгновение, что каналы внутренней связи будут открыты, для того чтобы те, кто находится при исполнении обязанностей, также смогли принять участие в собрании.

— Что же будем делать? — вскрикнула Линдгрен в наступившей тишине.

— Боюсь, почти ничего, — буркнул Теландер и подошел к вьюеру. — Там что-нибудь видно?

— Плохо. Четвертый квадрат, — ответила Линдгрен, закрыла глаза и отвернулась.

Капитан прильнул к окуляру вьюера. Перед его глазами предстало космическое пространство, увеличенное во много раз. Изображение оказалось туманным и несколько искаженным. При той скорости, которую набрала «Леонора Кристин», оптика не успевала устранять дефекты изображения. И все же звезды были видны — прекрасные, чудные, подобные бриллиантам, аметистам, рубинам, топазам, изумрудам — настоящая сокровищница. Ближе к центру горела бета Девы. По идее, она должна была выглядеть почти как земное Солнце, но из-за спектральных сдвигов обрела холодно-голубоватый оттенок. Но вот и она, на самом краю поля зрения, эта крошечная тучка… Неужели она должна была уничтожить корабль и погубить пятьдесят человеческих жизней?

Капитан не успел толком сосредоточиться. Корабль огласился криками, топотом, восклицаниями. Теландер оторвался от окуляра, выпрямился и сказал:

— Я схожу на корму. Надо проконсультироваться с Федоровым, прежде чем я обращусь к остальным. Нет, — покачал он головой, заметив, что Линдгрен хочет идти с ним. — Оставайся на мостике.

— Зачем? — резко спросила она. — Это приказ?

— Да, — кивнул Теландер. — Твоя вахта еще не закончилась. — На бледном лице капитана мелькнуло слабое подобие улыбки. — Если только ты не веришь в Бога, приказы — это единственное, на что мы сейчас можем положиться.

Сейчас никому не пришло бы в голову, что обстановка гимнастического зала — скажем, баскетбольные корзины — совершенно не соответствует яркой, праздничной одежде собравшихся там людей. Многие не успели переодеться. Большинство стояли, поскольку времени расставить стулья тоже не было. Взгляды всех были прикованы к Теландеру, который поднялся на сцену. Все замерли. Лица у многих покрылись испариной… корабль продолжал сотрясаться.

Теландер оперся руками о край трибуны.

— Дамы и господа, — проговорил он, разрывая голосом тишину. — У меня плохие новости. — И, не останавливаясь, торопливо продолжил: — Позвольте мне сразу сказать вам, что, судя по поступившей к этому часу информации, наши шансы остаться в живых отнюдь не безнадежны. Но мы в беде. Не могу сказать, что такая ситуация не была предусмотрена, но сама природа угрозы такова, что ее нельзя было предусмотреть, во всяком случае — в наше время, когда технология Буссарда находится на раннем этапе разработки…

— Ближе к делу, черт бы вас подрал! — крикнул Норберт Вильямс.

— Тихо, вы! — сказал Реймонт. В отличие от большинства собравшихся, стоявших, взяв друг друга за руки, он находился рядом со сценой в полном одиночестве. Значок констебля красовался на его темно-коричневом форменном костюме.

— Вы не имеете… — начал было Вильямс, но, видимо, кто-то его одернул, поскольку он умолк, не договорив фразы.

Теландер заговорил еще более встревоженно и торопливо:

— Приборы обнаружили… препятствие. Небольшую туманность. Можно сказать, крошечную, скопление пыли и газа, в поперечнике не более миллиарда километров. Но она перемещается с необычайной скоростью. Может быть, это остаток более крупной туманности, образовавшейся вследствие взрыва сверхновой, но такой, который сохраняется за счет действия гидромагнитных сил. Может быть — просто звезда. Точно не знаю.

Но факт состоит в том, что мы с этой туманностью столкнемся. Примерно через двадцать четыре часа по корабельному времени. Что при этом произойдет, я тоже не знаю. Если повезет, мы пролетим ее насквозь, не получив серьезных повреждений. Если нет… если возникнет перегрузка защитного поля…что сказать? Мы все знали о том, что наше путешествие таит в себе опасности. — Капитан услышал тяжелые вздохи, похожие на тот, какой он сам издал, когда увидел результаты расчетов, увидел, как люди закрывают глаза, хмурятся, как дрожат их губы, как чьи-то пальцы чертят в воздухе какие-то знаки — наверное, пытаясь отвести беду… — Подготовиться к столкновению практически невозможно. Кое-какие меры по защите корабля, безусловно, приняты, но на самом деле защита, что называется, на пределе. К моменту столкновения мы будем во всеоружии. Так что… теперь можно обсудить сложившуюся ситуацию.

Вильямс, оттолкнув великана М’Боту, прорвался к сцене.

— Господин капитан! Автоматическая станция на маршруте не выявила никаких опасностей. По крайней мере, она о них ни слова не сообщила. Верно? Кто же отвечает за то, что мы вляпались в такую дрянь?

Зал загомонил.

— Тише! — крикнул Реймонт. Вернее, всем показалось, что крикнул, хотя на самом деле он произнес слово негромко, но придал ему силу и вес. Кое-кто бросил на него недовольные взгляды, но шум сразу утих.

— Мне показалось, что я все четко объяснил, — сказал Теландер. — Облако это по космическим масштабам невелико, неярко, на большом расстоянии невидимо и невыявимо. Оно Движется с большой скоростью, исчисляемой в километрах в секунду. Таким образом, если предположить, что станция двигалась по маршруту, идентичному нашему, эта туманность запросто могла ей не попасться — ведь это было пятьдесят лет назад, не забывайте. Кроме того… мы можем не сомневаться в том, что маршрут следования станции и наш маршрут не совпадают полностью. Нужно помнить не только об относительном смещении нашего Солнца и беты Девы, но и о расстоянии между ними. Тридцать два световых года — это намного больше, чем в состоянии себе представить наш ограниченный разум. Крошечные колебания линии, абстрактно проведенной от звезды к звезде, означают грандиозные сдвиги многих астрономических объектов на этой линии.

— Подобная ситуация не могла быть предусмотрена заранее, — добавил Реймонт. — Вероятность столкнуться с чем-либо подобным была крайне невелика. И все же время от времени кому-то выпадает длинная соломинка.

Теландер вздрогнул.

— Я вас не узнаю, констебль. Я не давал вам слова.

Реймонт вспыхнул.

— Капитан, я всего-навсего пытаюсь упростить дело, чтобы вас не держали тут, заставляя разжевывать очевидное. Так мы будем языками трепать, пока не врежемся.

— Не оскорбляйте товарищей, констебль. И будьте добры, дождитесь, пока я дам вам слово.

— Прошу прощения, капитан, — извинился Реймонт, сложил руки за спиной и помрачнел.

Теландер проговорил, вкладывая в слова всю, какую мог, заботу и участие:

— Прошу вас, не бойтесь задавать вопросы, какими бы глупыми они вам ни показались. Все вы располагаете знаниями в области теории межзвездной астронавтики. Но я, будучи профессионалом, знаю, как странны могут быть ее парадоксы, как трудно их понять и осмыслить. Будет лучше, если каждый поймет, с чем именно нам предстоит столкнуться… Доктор Глассголд?

Специалистка по молекулярной биологии опустила руку и смущенно начала:

— Не могли бы мы… я хочу сказать, что… понимаете, на Земле небулярные объекты, подобные такому, с каким нам предстоит встретиться, считаются областями с высоким вакуумом. Правда? А мы… мы летим почти что со скоростью света, и с каждой секундой скорость нарастает. И масса, соответственно. Наше обратное тау, видимо, в настоящий момент составляет что-то около пятнадцати. А это означает, что масса корабля грандиозна. Так каким образом нас может остановить облачко пыли и газа?

— Хорошо подмечено, — кивнул Теландер. — Если нам повезет, мы проскочим сквозь него без сколь-либо значительных повреждений. Но не забывайте, что пыль и газ движутся относительно корабля так же быстро и их масса точно так же возрастает.

На облако должны воздействовать силовые поля, обеспечить захват водорода, подачу его в систему двигателя и отогнать лишнюю материю от обшивки. Это скажется на нас определенным образом. Более того, произойдет все крайне резко и быстро. То, что поля способны сделать, скажем, за час, они не сумеют сделать за минуту. Мы должны надеяться, что ноле справится с этой задачей и что обшивка выдержит напряжение.

Я переговорил с инженером Федоровым. Он Считает, что, скорее всего, серьезные повреждения нам не грозят. Однако он подчеркивает, что его точка зрения — всего лишь экстраполяция. В эпоху освоения новой техники чему-либо научиться можно только на собственном опыте. Мистер Ивамото?

— С-с-с-т! Как я понимаю, обогнуть туманность невозможно? Один день по корабельному времени — это же почти две недели по часам космоса, или я не прав? Словом, уклониться от этой небу… небулы нельзя?

— Нет, боюсь, что нельзя, — покачал головой Теландер. — Мы набираем ускорение при утроенной силе тяжести. Что же касается окружающей нас Вселенной, это ускорение непостоянно, но неуклонно снижается. А потому мы неспособны резко изменить курс. Даже полный вектор, нормальный при нашей скорости, не уведет нас достаточно далеко в сторону от столкновения. Словом, как бы то ни было, у нас не хватит времени подготовиться к такому серьезному изменению графика полета. Слушаю вас, бортинженер М’Боту.

— А если бы сбавили ускорение, это не помогло бы? Мы должны все время оперировать в одном или другом режиме, ведь мы на это способны — вперед или назад то есть. Но я подумал, что, если бы сбавили ускорение, это смягчило бы последствия столкновения.

— Компьютер на этот счет никаких рекомендаций не дает. Может быть, ему недостает информации. Но в лучшем случае это даст всего лишь крошечный процент сдвига… Боюсь, что… Я думаю, что у нас нет иного выбора, кроме как… Да?

— Вляпаться, — проговорил Реймонт по-английски.

Теландер бросил на него раздраженный взгляд. Реймонт остался невозмутим.

Вопросы сыпались один за другим, и Теландер всех выслушивал, с каждой минутой все больше мрачнея. Глубокие морщины залегли на его лбу и щеках. Когда капитан наконец произнес: «Все свободны», констебль не вернулся к Чиюань. Он, можно сказать, довольно грубо прорвался к Теландеру и потянул его за рукав.

— Думаю, нам стоит переговорить с глазу на глаз, сэр, — сказал он.

По-шведски он снова заговорил с акцентом, хотя в последнее время он у него уже почти пропал.

Теландер холодно отозвался:

— Полагаю, сейчас не время секретничать, констебль.

— Что ж, давайте назовем это данью вежливости остальным и поработаем наедине, — предложил Реймонт.

Теландер вздохнул:

— В таком случае идемте со мной на мостик. На приватные беседы у меня времени нет.

Похоже, парочке членов экипажа хотелось-таки еще о чем-то спросить капитана, но Реймонт так на них посмотрел и так выразительно рыкнул, что они сразу ретировались. Теландер, выходя из зала, не смог удержаться от улыбки.

— Есть от вас польза, как ни крути, — признался он.

— Парламентский вышибала, одним словом? — хмыкнул Реймонт. — Боюсь, от меня потребуется намного больше.

— На бете Девы — безусловно. Специалист по спасательным работам и организации деятельности в катастрофических ситуациях там будет крайне необходим, когда мы туда доберемся.

— А вот вы как раз и занимаетесь тем, что скрываете от людей правду, капитан. Вы ведь всерьез напуганы тем, что нам грозит. Подозреваю, что шансы наши не настолько хороши, как вы их выставляете. Верно?

Теландер испуганно обернулся и промолчал. Только тогда, когда они добрались до лестницы, он тихо ответил:

— Я просто-напросто ничего не знаю. И Федоров тоже. До нас ни один корабль Буссарда не проверяли в таких ситуациях. Конечно! Мы либо проскочим и более или менее сохранимся, либо все до единого погибнем. Причем если произойдет последнее, то погибнем мы не от лучевой болезни. Если материя туманности проникнет сквозь защитные экраны и доберется до нас, мы просто испаримся — быстрая и безболезненная смерть, неотвратимая. Я решил, что не стоит омрачать людям последние часы жизни, рассказывая о такой возможности.

Реймонт буркнул:

— Вы помалкиваете о третьем варианте. Мы ведь можем уцелеть, но при этом здорово покалечиться.

— Как это, черт подери, мы можем уцелеть?

— Трудно сказать. Возможно, удар будет таков, что часть команды погибнет. Ответственные люди, которых жаль потерять… ведь пятьдесят человек — это очень мало. — Реймонт замолчал и задумался. Звук шагов заглушало дрожание переборок. — В целом, реакция была достойная, — признал констебль. — Пока что все повели себя мужественно, разумно и интеллигентно. Но невозможно рассчитывать на такую реакцию во всех случаях. Представьте себе, что мы станем, мягко говоря, инвалидами. Как долго продержатся моральные установки да и само благоразумие? Я хочу быть готовым к тому, что придется поддерживать дисциплину.

— В этой связи, — снова взяв холодный тон, отозвался Теландер, — прошу вас помнить о том, что вы действуете на корабле в соответствии с моими приказами и подчиняетесь корабельному уставу.

— Проклятье! — не сдержался Реймонт. — За кого вы меня принимаете? За какого-нибудь новоявленного Мао? Я прошу у вас разрешения на то, чтобы отобрать несколько надежных людей и тихо-спокойно подготовить их к действиям на случай экстренной ситуации. Я выдам им оружие, безусловно, исключительно парализующего действия. Если ничего не случится… ну, пусть случится, но при этом все будут вести себя как положено, что мы теряем?

— Взаимное доверие, — ответил капитан.

Они добрались до мостика. Реймонт вошел в рубку, продолжая аргументировать свою точку зрения. Теландер отмахнулся от него, как от назойливой мухи, и поспешил к пульту управления.

— Есть что-нибудь новенькое? — спросил он.

— Да. Приборы приступили к формированию карты плотности туманности, — отозвалась Линдгрен. Увидев Реймонта, она вздрогнула, но продолжала докладывать автоматически, не гладя на него: — Получены следующие рекомендации… — и указала на ленту, выползшую из щели принтера.

Теландер просмотрел распечатки.

— Похоже, нам удастся проскочить сквозь наименее плотную область туманности, если мы выработаем боковой вектор за счет активации декселераторов номер три и четыре в сочетании с системой акселерации… Процедура сама по себе опасная. Это нужно обсудить. — Капитан нажал клавиши интеркома и быстро переговорил с Федоровым и Будро. — В штурманской. Срочно!

Он повернулся и был готов уйти, но Реймонт попытался остановить его.

— Не сейчас, — отрезал Теландер и размашисто зашагал к двери.

— Но…

— Я сказал «нет»!

Реймонт застыл, глядя ему вслед, опустив голову, пригнувшись, словно приготовился бежать. Но это было бесполезно. Ингрид Линдгрен минуту (за которую по космическим часам минулр пятнадцать минут) молча смотрела на него и наконец негромко спросила:

— Чего ты от него хочешь?

— А? — Реймонт выпрямился. — Чтобы он отдал приказ об организации небольшого полицейского формирования. А он мне наговорил какой-то ерунды насчет того, что я не доверяю, дескать, своим товарищам.

Их взгляды встретились.

— И не хочешь оставить их в покое на те последние часы, что им, возможно, суждено прожить, — закончила фразу Линдгрен.

Они впервые встретились после ссоры и говорили без подчеркнутой формальности.

— Знаю! — пылко воскликнул Реймонт. — Они думают, что делать нечего, только ждать, и все! И как они проведут это время, спрашивается? Что будут делать в итоге? Трепаться, читать любимые стишки, жрать любимую еду с удвоенным винным пайком — вино земное, безусловно, — слушать музычку, пялиться на видеозаписи спектаклей и балетов, а кто-то вовсю займется любовью. Уж это обязательно.

— Разве это так уж ужасно? Преступно? — возмутилась Линдгрен. — Если нам суждено погибнуть, разве не лучше, если мы покинем эту жизнь, продолжая любить ее? Разве мы не цивилизованные люди?

— Если бы мы стали хоть чуточку менее цивилизованными, наши шансы не погибнуть увеличились бы.

— Ты боишься умереть?

— Нет. Я просто люблю жизнь.

— Забавно… — проговорила Линдгрен. — Наверное, ты ничего не можешь поделать со своей грубостью, жесткостью. Таков уж ты есть. Но почему так упорно не желаешь от нее избавиться?

— Если честно, — ответил Реймонт, — то я так нагляделся на то, что делает с людьми образование и культура, что меня все меньше и меньше тянет их приобретать.

Линдгрен не сдержалась. С покрасневшими глазами она бросилась к Реймонту и воскликнула, схватив его за руку:

— О, Карл, неужели стоит опять приниматься за старые споры, когда нам жить-то осталось, может быть, всего один день? Я… Я любила тебя, Карл, — продолжала она пылко, не обращая внимания на то, что Реймонт холоден как лед. — Я хотела, чтобы мы прожили с тобой всю жизнь, чтобы ты стал отцом моих детей, где бы это ни произошло — на бете Девы или на Земле. Но… мы все так одиноки, все до одного — здесь, посреди звезд. Мы обязаны делиться с другими всей добротой, на какую только способны, и принимать эту доброту, иначе… иначе жить хуже, чем умереть.

— Если только не уметь сдерживать эмоции.

— Неужели ты думаешь, что у меня были какие-то еще эмоции… кроме чисто дружеских, кроме желания помочь ему перебороть тоску, кроме желания убедиться в том, что он не влюблен в меня по-настоящему, — я говорю о Борисе. А в уставе сказано ясно и четко: во время полета мы не имеем права вступать в официальные браки, поскольку тут для этого нет соответствующих условий, мы лишены…

— Короче говоря, мы с тобой прервали отношения, являющиеся нежелательными по уставу.

— У тебя было полно женщин после этого! — возмущенно воскликнула она.

— Некоторое время — да. Пока я не нашел Айлинь. А ты снова спишь с кем попало.

— Имею право. Нормальные человеческие потребности… Я не ставлю на себе крест… — Она запнулась и выпалила: — Как ты!

— Я тоже не ставлю, — возразил Реймонт, — за исключением тех случаев, когда… словом, я считаю, что бросать партнера, когда дела плохи, — это свинство. — Пожав плечами, Реймонт добавил: — Какая разница? Ты же сама сказала — мы свободные люди. Мне было нелегко, но я в конце концов убедил себя в том, что несправедливо осуждать тебя и Федорова за то, что вы наслаждались этой самой свободой. Не хочу портить тебе настроение после вахты.

— Взаимно! — отрезала Линдгрен и яростно вытерла заплаканные глаза.

— Что касается меня, то я буду занят по уши практически до последней минуты. Раз мне не позволили сделать это по приказу, я сам объявлю набор добровольцев.

— Ты не посмеешь!

— Но ведь мне этого не запретили. Соберу несколько человек, в частном порядке — тех, кто согласится. Сформируем маленький оперативный отряд, готовый, когда будет нужно, сделать все, что в наших силах. Собираешься доложить капитану?

Она отвернулась.

— Нет. Уходи, прошу тебя.

Подошвами ботинок Реймонт прогрохотал по коридору.

Глава 8

Сделано было все, что только можно было сделать. Теперь члены экипажа, облаченные в скафандры, пристегнувшись к койкам, снабженным спасательными коконами, ждали мига столкновения. Кое-кто переговаривался по встроенному в шлем радио с соседями по каютам, другие предпочитали молчать. Конструкция шлемов не позволяла смотреть друг на друга — виден был только потолок над лицевым стеклом.

Каюта Реймонта и Чиюань выглядела совсем не так весело и нарядно, как обычно. Китаянка сняла шелковые драпировки, закрывающие переборки, убрала низенький столик, на котором раньше стояла ваза эпохи Хань и лежал плоский камень, на котором был нарисован горный пейзаж и тончайшей каллиграфией, рукой ее отца, было написано стихотворение, сложила в шкаф наряды, набор для рукоделия, бамбуковую флейту. Голые стены озарял мертвенный флуоресцентный свет.

Они долго лежали молча, хотя радионаушники были включены. Реймонт слышал дыхание Айлинь и стук собственного сердца.

— Чарльз, — позвала она его наконец.

— Да, — отозвался он негромко и спокойно.

— Мне было хорошо с тобой. Как бы мне хотелось прикоснуться к тебе…

— Мне тоже.

— Можно потребовать. Позволь мне коснуться твоей души. — Реймонт так растерялся, что не сумел ответить. Она продолжала: — Ты никогда не раскрывался полностью. Думаю, я не первая женщина, кто говорит тебе такое.

— Ты права, — ответил он, и она по его голосу поняла, что ему непросто было в этом признаться.

— Уверен ли ты в том, что ты вел себя правильно?

— Что тут объяснять? Мне не по душе типчики, которых только то и занимает, что их собственные маленькие неврозы. Вселенная так громадна.

— Например, ты никогда не рассказывал о своем детстве, — сказала она. — Я тебе о своем все выложила.

— Считай, что я тебя пощадил, — фыркнул Реймонт. — Ничего хорошего на нижних уровнях Полиюгорска не было.

— Я слыхала о том, какие там были условия. Но никогда не могла понять, как могли допустить такое.

— Власти Надзора были беспомощны. Никакого вмешательства во внутренние дела. Местные людишки оставались чересчур нужными, для того чтобы их можно было просто взять и скинуть. Что-то вроде военных диктаторов в твоей стране, пожалуй, или «Леопардов» на Марсе, до того как там началась буча.

Из Антарктики еще можно было выкачать уйму денег — так думали те, кому было наплевать, что запасы ископаемых истощены до предела, что того гляди погибнет окончательно местная фауна и флора, будет безвозвратно утеряна сама ледяная первозданность материка… — Реймонт запнулся, почувствовав, что повысил голос. — Ну, что об этом теперь говорить! Все позади. Интересно, удастся ли людям повести себя иначе на бете Девы? Сильно сомневаюсь.

— А с каких пор тебя стали волновать подобные вещи? — спросила Чиюань.

— Ну, во-первых, я должен сказать «спасибо» моему учителю. Отца моего убили, когда я был еще совсем маленький, а когда мне исполнилось двенадцать, мать уже просто изнемогла в борьбе за жизнь. Но был там у нас один человек, мистер Меликот, абиссинец — не знаю, долго ли он протянул в нашей треклятой школе, — но он жил ради нас и ради того, чему нас учил, и мы чувствовали это, и наш разум мало-помалу просыпался… Не знаю, был ли я его любимчиком, выделял ли он меня. Но я стал много думать и читать, а потом — говорить и делать, и из-за этого угодил в беду, и пришлось мне уматывать на Марс… не будем говорить, как именно… Да, пожалуй, я таки был его любимчиком, если уж на то пошло.

— Вот видишь, — проговорила Чиюань, улыбаясь под стеклом шлема. — Не так уж трудно сорвать с себя маску.

— Это ты о чем? — удивленно спросил Реймонт. — Я просто пытался честно ответить на твой вопрос, вот и все.

— Очень скоро мы все можем умереть. Может быть, ты и согласился ответить мне именно поэтому. Как это похоже на тебя, Чарльз. Я начинаю многое понимать, начинаю видеть человека за ответами на вопросы, на бесчисленные «почему». Почему про тебя говорят, что ты честен и небогат, например.

Почему ты так часто угрюм, почему не любишь красиво одеваться, хотя выглядел бы просто великолепно в модной одежде, почему ты так старательно прячешь свое настоящее лицо за принципом: «Идите своей дорогой, если не хотите идти моей», отчего просто мурашки по. спине бегут, честное слово, и…

— Погоди! Развернутый психоанализ? И все на основании нескольких фраз о детстве?

— О нет, что ты. Это было бы смешно. Но многое мне стало ясно — из одного того, как ты рассказывал. Одинокий волк в поисках логова.

— Хватит!

— Ладно. Я счастлива, что ты… Нет, больше не буду, если только ты сам не захочешь… — Чиюань замолчала, а потом заговорила совсем о другом: — Как я скучаю по зверюшкам… Даже не думала, что буду так скучать. У родителей жили карпы и певчие птички. У нас с Жаком в Париже был кот. Пока мы не улетели так далеко от Земли, я даже не догадывалась, какая это важная часть жизни — животные… Пенье цикад летней ночью, бабочки, колибри, рыба, выпрыгивающая из воды, воробьи на улицах, лошади… у них бархатные носы и такой теплый запах… Как думаешь, на Третьей бете будет что-нибудь похожее на земных зверей?

Удар.

Удар, который вся система защиты корабля стремилась отразить быстро и эффективно.

Пассажиры почувствовали резкое изменение силы тяжести. А еще — комок в груди, поднимающийся к горлу. В глазах потемнело. Выступил пот, бешено заколотилось сердце. И корабль отреагировал на столкновение почти как живое существо. Скрип. Треск. На такие удары он не был рассчитан. Система защиты «Леоноры Кристин» была не слишком массивна (все из-за экономии веса), но она трудилась вовсю: отделяла атомы водорода, соединенные с атомами азота и кислорода, отгоняла от корабля частички пыли, превратившиеся в метеороиды. От скорости облако вытянулось в длину, стало тонким, и корабль прорвался сквозь него за несколько минут. Но вся беда была в том, что в момент столкновения туманность относительно корабля уже не представляла собой облако. Нет, теперь это было нечто наподобие прочной стены.

Из-за работы в режиме жуткой перегрузки вышла из строя одна из термоядерных горелок.

Со звезд момент столкновения выглядел иначе. Будь у звезд зрение, они бы увидели, как бесформенная темная масса столкнулась с неким объектом — необычайно плотным и быстро движущимся. Гидромагнитные силы ударили по атомам, завертели их, ионизировали, соединили. Бушевала радиация. Объект окутало сияние метеоров. Казалось, что, продвигаясь вперед, он пробивает туннель сквозь туманность. Туннель получался довольно-таки широкий, потому что от корабля исходила ударная волна, распространявшаяся в стороны и разрушавшая всякую материю на своем пути.

Если внутри туманности и находились какие-то зародыши звезд и планет, им уже никогда не суждено было сформироваться.

Корабль пролетел туманность насквозь и при этом не потерял скорости. С еще большим ускорением он помчался к далеким звездам.

Глава 9

Реймонт очнулся. Вряд ли он долго был в обмороке. А вдруг долго? Стояла тишина. Или он оглох? Вдруг в обшивке дыра и воздух сквозь нее вытек в космос? Вдруг защитные экраны вышли из строя и гамма-лучи уже гуляют по отсекам корабля?

Нет. Прислушавшись, он уловил знакомый негромкий гул двигателя. Перед глазами привычно и мягко горел флуоресцентный светильник. На переборку падала тень спасательного кокона, и края тени расплывались — значит, с атмосферой внутри все было в порядке. Сила тяжести вернулась к нормальным показателям. Как минимум, большинство автоматических систем корабля, следовательно, действовало нормально.

— Хватит драматизировать, — услышал Реймонт собственный голос, далекий, словно чужой. — Работы полно.

Он принялся отстегивать ремни. Руки плохо слушались — все мышцы ныли и дрожали. По щеке в рот сбежала струйка крови, и Реймонт ощутил ее солоноватый вкус. А может, это пот? «Ничего, — подумал он, как ни странно, по-русски. — Я в порядке». Справившись наконец с ремнями, Реймонт снял шлем, принюхался. Легкий запах гари и озона— это ерунда. Он глубоко вдохнул.

В каюте все было кувырком. Ящики шкафа выдвинулись, и на пол вывалилось все их содержимое. Реймонт позвал Чиюань. Она не отзывалась. Реймонт встал и добрался по заваленному вещами полу к ее койке. Снял шлем. Чиюань ровно, спокойно Дышала — никаких свистов или хрипов, которые говорили бы о повреждении внутренних органов. Реймонт оттянул веко — зрачок расширен. Видимо, китаянка потеряла сознание буквально только что. Реймонт проверил, в порядке ли оружие, вынул парализующий пистолет и пристегнул к поясу. Наверняка есть другие, кому сейчас больше нужна его помощь. Он вышел из каюты.

По лестнице сбегал Борис Федоров.

— Как дела? — окликнул его Реймонт.

— Собираюсь выяснить, — на ходу бросил инженер и побежал дальше.

Реймонт кисло усмехнулся и толкнул дверь Иоганна Фрайвальда. Немец уже успел снять скафандр и сидел на краю койки, обхватив голову руками.

— Raus mit mir^[54], — сказал ему Реймонт.

— Башка трещит так, словно у меня там бригада плотников работает, — признался Фрайвальд.

— Ты же решил вступить в отряд. Я думал, ты мужчина.

Фрайвальд обиженно глянул на Реймонта, но с койки поднялся.

Весь следующий час добровольцы, вызвавшиеся помогать констеблю, трудились не покладая рук. Но еще больше забот выпало на долю команды — космолетчики проверяли исправность множества систем, производили всевозможные замеры и при этом переговаривались вполголоса. Погрузившись в работу, они забыли о том, что им больно и страшно. Увы, у ученых и техников такого наркотика не было. Однако сам тот факт, что все остались в живых и корабль, судя по всему, уцелел, несказанно радовал всех… Вот только почему молчит Теландер и не оповестит экипаж о том, что все в порядке? Реймонт согнал всех в столовую, кому-то велел приготовить кофе, кому-то — поухаживать за теми, кто основательно пострадал. Наконец*он решил, что все идет как надо и он может позволить себе наведаться на мостик.

По дороге он заглянул к Чиюань — уже не в первый раз. Она, похоже, пришла в себя, отстегнулась, но, видимо, была еще очень слаба и никак не могла выбраться из скафандра. Увидев Реймонта, она обрадованно улыбнулась, в глазах ее мелькнул огонек.

— Чарльз… — проговорила она еле слышно.

— Как ты? — спросил Реймонт.

— Все болит, сил нет совсем, и…

Он помог ей снять скафандр. Она то и дело морщилась от боли, если Реймонт делал резкие движения.

— Теперь, без скафандра, ты должна суметь добраться до спортзала. Там тебя осмотрит доктор Латвала. Ни у кого нет сильных ушибов, так что у тебя вряд ли что-то тяжелое. Прости, что я так неласков, — извинился Реймонт, неуклюже чмокнув Чиюань. — Но я тороплюсь.

Реймонт поднялся палубой выше. Дверь рубки была закрыта. Он постучал. Изнутри прогремел голос Федорова:

— Вход воспрещен. Капитан вызовет вас.

— Это констебль, — уточнил Реймонт.

— Ну так и занимайтесь своими делами.

— Я собрал экипаж. Люди мало-помалу оправляются после шока. Они начинают понимать, что что-то неладно. Они в таком состоянии, что держать их в неведении опасно и даже губительно.

— Скажите им, что скоро прозвучит сообщение, — послышался голос Теландера.

— А вы не могли бы этого сказать лично, сэр? Интерком ведь работает. Скажите, что вы оцениваете реальные масштабы повреждений, с тем чтобы разработать программу срочного ремонта. Но все же, господин капитан, советую вам впустить меня в рубку, дабы я помог вам лучше подобрать слова для описания случившегося.

Дверь резко распахнулась. Федоров ухватил Реймонта за руку, желая втащить внутрь. Реймонт ловко вырвал руку, применив прием дзюдо. Его рука взметнулась для удара.

— Никогда так не делайте, — посоветовал он Федорову, вошел в рубку и прикрыл за собой дверь.

Федоров что-то пробурчал и сжал кулаки. Линдгрен бросилась к нему и умоляюще проговорила:

— Нет, Борис. Прошу тебя!

Русский неохотно отступил. Все собравшиеся в рубке молча смотрели на Реймонта: капитан, первый помощник, бортинженер, старший навигатор, директор отдела биосистемной технологии. А Реймонт смотрел не на них, а на пульт управления. Многие приборы пострадали от столкновения — иглы на шкалах кое-где погнулись, у других аппаратов были разбиты экраны, беспомощно свисали порванные провода.

— В этом вся беда? — спросил Реймонт, махнув рукой в сторону покалеченной аппаратуры.

— Нет, — ответил навигатор Будро. — У нас есть запасные.

Реймонт поискал глазами вьюер. Да, компенсирующие контуры тоже вышли из строя. Тогда он перешел к электронному перископу и сунул голову в колпак кожуха.

Перед глазами констебля развернулась полусферическая картина — таким бы он, делая скидку на неизбежные искажения, увидел небо над обшивкой. Впереди густо мерцали звезды, медленно приближаясь к кораблю. Созвездия казались отдаленно знакомыми, но звезды покраснели, состарились, как стареет янтарь, словно истлели от времени. Реймонт невольно поежился и оторвался от перископа. В рубке было так уютно по сравнению с космосом.

— Ну и?.. — спросил он.

— Система торможения… — выдавил Теландер. — Мы не можем остановиться.

Реймонт побледнел.

— Дальше.

Но продолжил не Теландер, а Федоров. Говорил он несколько язвительно.

— Надеюсь, вы не забыли, что мы ввели в действие тормозную систему модуля Буссарда? Система действия декселераторов диаметрально противоположна системе действия акселераторов, поскольку для замедления хода корабля мы не проталкиваем газ через сопла, а делаем момент движения обратным. — Реймонт не поддался на попытку Федорова задеть его. Линдгрен затаила дыхание. Федоров, видимо, и сам почувствовал, что сейчас не время язвить и задираться, и устало закончил: — Ну… еще и акселераторы были включены, причем на максимальную мощность. Вот они и уцелели за счет силового поля. А декселераторы — увы. Испорчены.

— Насколько серьезно?

— Пока мы можем лишь судить о том, что произошло материальное повреждение их внешнего управления и генераторов и что термоядерная реакция, за счет которой они действовали, прекратилась. Поскольку приборы, регистрирующие параметры деятельности декселераторов, молчат, значит, скорее всего, они разбиты — мы не можем сказать наверняка, что там произошло.

Федоров опустил глаза и уставился в пол. Слова он выговаривал так, что речь его звучала как монолог. Казалось, он забыл, что рядом кто-то есть. Отчаявшийся человек так обычно и говорит и при этом вновь повторяет самые очевидные факты.

— Картина столкновения была такова, что декселераторы перенесли нагрузку гораздо более тяжелую, чем акселераторы. Видимо, насколько я могу судить, сила действия гидромагнитных полей произвела материальные разрушения именно этой части модуля Буссарда. Без сомнения, мы могли бы произвести ремонт, если бы смогли выбраться наружу. Но тогда нам придется, работать в непосредственной близости от горелки акселератора, а вокруг нее бушует ее собственное магнитное поле. Радиация угробит нас еще до того, как мы сумеем выполнить хоть сколько-нибудь полезную работу. От этого не застрахован даже робот с дистанционным управлением, которого мы могли бы собрать. Вам должно быть известно, как действует излучение такого уровня, например на транзисторы, не говоря уже об индукционном действии силовых полей. И естественно, мы не можем отключить акселераторы, это означало бы ликвидацию всех полей сразу, включая защитные экраны, удерживать которые в рабочем состоянии способны лишь внешние источники энергии. При нашей скорости водородная бомбардировка даст такое количество гамма-лучей и ионов, что внутри корабля все просто поджарятся заживо за минуту.

Федоров замолчал, и было такое ощущение, что это не человек закончил пояснения, а отключился магнитофон.

— Разве у нас нет никаких средств контроля за направлением полета? — спокойно спросил Реймонт.

— Есть, есть, конечно, — поспешно вмешался Будро. — Режимом работы акселераторов можно управлять. Мы можем заглушить и включить любую из четырех трубок Вентури — то есть лететь не только вперед, но и в любую сторону. Но как вы не понимаете… в какую бы сторону мы ни летели, мы не можем отказаться от ускорения, иначе погибнем!

— Ускорение навсегда, — резюмировал Теландер.

— По крайней мере, — прошептала Линдгрен, — мы останемся в галактике. Будем, словно небесное тело, вращаться вокруг ее центра.

Она перевела взгляд на перископ, и все поняли, о чем она думает: там, за занавесом незнакомых голубых звезд, черноты и межгалактических течений, их ожидало вечное изгнание.

— Хотя бы состаримся в окружении солнц. Пусть нам никогда больше не суждено ступить ни на какую планету.

Лицо Теландера покрылось сеткой морщин.

— Как же я могу сказать об этом людям? Как?

— Надежды нет, — проговорил Реймонт, и это прозвучало скорее как утверждение, чем как вопрос.

— Никакой, — отозвался Федоров.

— Но мы можем продолжать жить и довольно-таки долго, если только не сойдем с ума, — сказал Перейра. — Биосистемы и аппараты органического синтеза в порядке. На самом деле мы можем даже повысить их производительность. Не стоит бояться ни холода, ни жажды, ни удушья. Безусловно, замкнутый экологический цикл эффективен не на сто процентов. Мало-помалу системы начнут приходить в негодность. Но очень медленно. Космический корабль — это не планета. Человек не такой гениальный конструктор, как Господь Бог. — Перейра вымученно улыбнулся. — Детей заводить я бы не рекомендовал. Им придется дышать воздухом, насыщенным ацетоном, и при этом обходиться без таких жизненно важных микроэлементов, как фосфор, да еще и задыхаться от запаха ушной серы, мучиться от пупочных грыж. Но даже в самых безнадежных обстоятельствах из наших систем мы сумеем выжать лет пятьдесят.

Линдгрен, глядя в переборку так, словно что-то видела сквозь нее, проговорила жутким голосом:

— А перед тем как последний из нас умрет, мы должны будем задействовать автоматическое отключение. После нашей смерти и кораблю незачем жить. Пусть излучение делает свое дело, пусть сила трения разорвет обшивку в клочья, и пусть эти клочья летят, куда им вздумается.

— Зачем? — спросил Реймонт.

— Разве непонятно? Мы полетим по кругу, непрерывно поглощая водород, двигаясь все быстрее и быстрее, непрерывно снижая тау… Пройдет тысяча лет, и мы будем непрерывно наращивать массу. Это может кончиться тем, что мы уничтожим галактику.

— Нет-нет, до такого не дойдет, — возразил Теландер. — Я видел расчеты. Как-то раз кто-то поинтересовался, что будет, если двигатель Буссарда выйдет из строя. Но, как отметил господин Перейра, людям тут ничего не поделать. Параметры тау должны будут составить что-то около «десять в степени минус двадцать», прежде чем масса корабля приблизится к массе небольшой звезды. А вероятность столкнуться с более массивным объектом, нежели туманность, для нас крайне невелика. Кроме того, мы знаем, что Вселенная конечна как во времени, так и в пространстве. Еще до того, как величина нашего тау уменьшится до таких показателей, Вселенная перестанет расширяться и погибнет сама по себе. Мы погибнем, это так. Но космосу мы ничем не грозим.

— Как долго мы проживем? — спросила Линдгрен и не дала Перейре даже рта раскрыть. — Я не в потенциальном смысле. Если вы говорите — пятьдесят лет, я вам верю. Но я думаю, что через год-два\мы либо начнем отказываться от пищи, либо перережем себе глотки, либо все-таки решим отключить акселераторы.

— Этого не произойдет, если мне удастся помочь, — буркнул Реймонт.

Линдгрен враждебно поглядела на него.

— Неужели ты способен продолжать жить? Какой смысл? Будучи изолированными от людей, от живой Земли, от всего сущего?

Реймонт ответил ей спокойным, сдержанным взглядом. Его правая рука крепко сжимала рукоять пистолета.

— Что, нервишки сдали? — усмехнулся он.

— Пятьдесят лет внутри этого летающего гроба! — обреченно воскликнула Линдгрен. — А снаружи сколько времени пройдет?

— Успокойся, — проговорил Федоров, подошел к Линдгрен и обнял ее за талию. Она припала к его груди, тяжело дыша.

Будро так же сухо, как до него Теландер, сообщил:

— Временные соответствия теперь для нас носят чисто академический характер, не так ли? Но кое-что зависит от того, какой курс мы изберем. Если мы будем лететь прямо вперед, естественно, мы со временем окажемся в менее плотной среде. Скорость снижения тау будет пропорционально уменьшаться, когда мы войдем в межгалактическое пространство. И наоборот, если мы выберем круговую орбиту, летя по которой мы будем пересекать участки галактики с солидной концентрацией водорода, мы можем обрести высокие показатели обратного тау. Тогда мы станем свидетелями течения миллиардов лет. Наверное, это прекрасно, — сказал Будро и вяло усмехнулся в бороду. — Ну и потом, у нас есть мы. Компания отличная. Я согласен с Чарльзом. Жить можно по-разному — и лучше, и хуже.

Линдгрен крепко прижалась к Федорову. Он обнимал ее и неуклюже гладил. Наконец она оторвалась от его груди и сказала:

— Прошу простить меня. Вы правы. Действительно, у нас есть мы.

Она посмотрела на всех по очереди и остановила взгляд на Реймонте.

— Ну и как же мне сказать людям про все это? — повторил свой вопрос капитан.

— Думаю, вам этого вообще делать не стоит, — ответил Реймонт. — Пусть сообщение сделает первый помощник.

— Что? — потрясенно выдохнула Линдгрен.

— У тебя лучше получится. Ты обаятельная. Я помню.

Руки Федорова отпустили Линдгрен, она сделала шаг в сторону Реймонта.

И вдруг констебль вздрогнул. Секунду-другую он смотрел в одну точку, словно ослеп, и в момент отвернулся от Линдгрен и посмотрел на навигатора.

— Ой! — совсем по-детски воскликнул он. — У меня идея. Знаешь…

— Если ты думаешь, что я… — начала было Линдгрен.

— Потом, — отрезал Реймонт. — Опост, подойди к столу. Надо кое-что посчитать… быстро!

Глава 10

Молчание затянулось. Ингрид Линдгрен, стоя на сцене рядом с Ларсом Теландером, смотрела на товарищей, собравшихся в зале. А они смотрели на нее. И никто не мог вымолвить ни слова.

И все-таки она нашлась. И сказанная ею правда прозвучала не так жестоко, как если бы произнес ее любой другой мужчина. Но когда она добралась до кульминации и сказала: «Мы утратили Землю, утратили бету Девы, утратили человечество, к которому принадлежали. Все, что у нас осталось, — это мужество, любовь и, конечно, надежда», голос ее сорвался. Она умолкла, прикусила губу, сжала кулаки, и из глаз ее потекли медленные горькие слезы.

Теландер решил исправить положение.

— Если позволите… — пробормотал он. — Прошу вас, выслушайте меня. Существуют способы…

Но казалось, сам корабль смеется над ним.

Эмма Глассголд не выдержала. Нет, она не зарыдала, но с такой силой пыталась сдержать рыдания, что вышло еще ужаснее. М’Боту, стоявший рядом с ней, попытался ее успокоить. Сам он настолько стоически воспринял сообщение, что можно было подумать, что он не человек, а робот. Ивамото стоял в нескольких шагах от всех остальных. На лице его застыло блаженное выражение — казалось, он отгородился ото всех непроницаемой стеной, а сам пребывает в нирване. Вильямс в сердцах въехал кулаком по переборке и выругался. Послышался женский голос. Одна из женщин оттолкнула от себя мужчину, который обнимал ее, в ужасе воскликнув «прожить с тобой всю жизнь?!», и отпрянула. Мужчина бросился за ней, желая удержать, наткнулся на матроса, который пообещал врезать ему как следует, если тот не извинится. Зал зашумел, заволновался.

— Выслушайте меня! — умолял Теландер. — Прошу вас, выслушайте!

Реймонт стряхнул руку Чиюань Айлинь и легко вспрыгнул на сцену из первого ряда.

— Так вы ни за какие коврижки не заставите их слушать, — уверенно заявил он sotlo voce^[55]. — Вы привыкли иметь дело с профессионалами, знающими, что такое дисциплина. Дайте-ка я приведу в порядок этих гражданских сосунков. А ну, тихо! — рявкнул он, повернувшись к залу, и слова его эхом отразились от переборок. — Заткнитесь! Хоть раз в жизни ведите себя, как подобает взрослым людям. У нас тут нет нянек, чтобы менять вам подгузники!

Вильямс прорычал что-то возмущенное. М’Боту скрипнул зубами. Реймонт вынул из кобуры парализующий пистолет.

— Оставаться на местах! — скомандовал он негромко, но так, что все до единого услышали его. — Первый, кто двинется, получит пулю. А потом будем судить. его по законам военного времени. Я в этой экспедиции констебль, и в мои обязанности входит поддержание порядка. А если вам кажется, — добавил он, усмехнувшись, — что я превышаю свои полномочия, воля ваша, можете отправить жалобу в установленном порядке в бюро в Стокгольме. А теперь всем слушать!

Хлесткая речь Реймонта у многих вызвала прилив адреналина. Кое-кто почувствовал себя оскорбленным. Люди разгорячились, однако подтянулись и затихли.

— Вот и хорошо, — отметил Реймонт и убрал пистолет в кобуру. — И больше об этом не будем. Я отлично понимаю, что все вы перенесли неожиданный шок. Как бы то ни было, проблема остается проблемой. И ее можно решить, если только мы будем работать над ней все вместе. Повторяю — «если».

Линдгрен сглотнула слезы и возобновила свое выступление.

— Это я должна была… — виновато пробормотала она. Реймонт кивнул ей и вернулся на свое место. — Мы не можем отремонтировать декселераторы из-за того, что не можем отключить акселераторы. Причиной тому, как вы уже слышали, то, что при высоких скоростях мы должны пользоваться силовыми полями той или иной системы, чтобы они защищали корабль, экранировали его от действия межзвездного газа. Словом, все выглядит так, будто мы законсервированы внутри корабля. Что сказать? Мне тоже не по душе такая перспектива, хотя я уверена, что мы все сумеем пережить. Средневековым монахам похуже приходилось.

Обговорив все на капитанском мостике, правда, мы кое до чего додумались. Если у нас хватит выдержки и решимости, мы сможем спастись. Главный навигатор Будро произвел предварительную проверку. А потом мы пригласили в качестве независимого эксперта профессора Нильссона.

Вид у астронома был важный и напыщенный. Но, похоже, на Джейн Седлер это большого впечатления не произвело.

— Нам может повезти, понимаете? — попытался воодушевить аудиторию Реймонт.

Казалось, по залу пронесся порыв ветра — так все разом зашептались.

— Не томите, говорите! — выкрикнул молодой женский голос.

— Отрадно видеть воодушевление, — похвалил товарищей Реймонт. — Однако и у воодушевления должны быть рамки, иначе нам всем конец. Постараюсь быть кратким. Попозже капитан Теландер и прочие специалисты расскажут вам все в подробностях. А идея такова…

Реймонт рассказывал так, словно излагал новый метод бухгалтерского учета — спокойно, даже скучновато.

— Если нам удастся обнаружить область, где газ практически отсутствует, мы сможем со спокойной совестью отключить защитные поля, и тогда бригада инженеров сумеет выбраться наружу и произвести ремонтные работы в системе декселераторов. Правда, астрономическая информация не так точна, как нам хотелось бы. К сожалению, почти по всей галактике и в прилегающих к ней межгалактических областях пространство слишком плотное. С расстоянием, конечно, разреженность нарастает, и все же, если считать по числуударов атомов в секунду, оно все равно достаточно плотное для того, чтобы прикончить нас при отключенной системе защиты.

Теперь вот о чем. Галактики обычно образуют скопления. Одним из таких скоплений является союз нашей Галактики с Магеллановыми Облаками, туманностью Андромеды и еще примерно с дюжиной других. Масштабы скопления таковы, что в поперечнике оно простирается на шесть миллионов световых лет. От края скопления до другого скопления галактик лежит еще большее расстояние. По счастливому совпадению, в это скопление входит созвездие Девы. Это в сорока миллионах световых лет от того места, где мы сейчас находимся.

В промежутке между скоплениями, надеемся, газ достаточно разрежен для того, чтобы мы могли без риска отключить защитные поля. — Только в зале опять попробовали зашуметь, как Реймонт поднял руки, призывая всех к тишине. Он даже не удержался и рассмеялся. — Погодите, погодите! Не торопитесь! Я знаю, что вы хотите сказать. Что сорок миллионов световых лет — это невозможно. Нам с нашим тау такого расстояния не одолеть. Соотношение в пятьдесят, сто и даже тысячу раз ничего нам не даст. Все верно. Но… — Реймонт отдышался и продолжил свою речь: — Но не забывайте, что в плане величины обратного тау у нас предела нет. К тому же мы можем набирать ускорение больше, чем при трех g, если расширим площадь ловушек водорода и продолжим курс по таким областям галактики, где плотность газа выше. Те параметры, которыми мы пользовались по сей день, были определены для нашего маршрута к бете Девы. Но у корабля есть резервы. Навигатор Будро и профессор Нильссон рассчитали, что мы можем лететь при средних показателях в десять g, но возможны и более высокие величины. Инженер Федоров почти уверен в том, что система акселераторов выдержит подобную перегрузку после произведения определенных модификаций.

Итак. Специалисты произвели прикидочные расчеты. Результаты таковы: мы можем пролететь по спирали до центра галактики и затем по прямой добраться до ее края. Менять курс мы можем только очень медленно. При нашей скорости перевернуться, наподобие монетки в десять эре, невозможно. Но это позволит нам набрать нужные параметры тау. Не забывайте, они будут постоянно снижаться. Наш перелет к бете Девы произошел бы гораздо быстрее, не планируй мы высаживаться там, для чего, естественно, было нужно торможение чуть ли не с полпути.

Навигатор Будро приблизительно определил — подчеркиваю, приблизительно, и по пути данные будут уточняться, — так вот, учитывая нашу нынешнюю скорость, он предполагает, что мы сумеем распрощаться с этой галактикой и выбраться за ее пределы примерно за год-два.

— Сколько это будет по космическому времени? — раздался чей-то вопрос.

— Какая разница? — фыркнул Реймонт. — Вы же знаете, каковы размеры галактики. Примерно сто тысяч световых лет в поперечнике. Сейчас мы находимся где-то в тридцати тысячах световых лет от ее центра. Одно-два тысячелетия в целом? Кто может сказать точно? Все зависит от того, каков будет наш курс, а он, в свою очередь, будет зависеть от результатов будущих исследований. — Реймонт добродушно прищурился и погрозил собравшимся пальцем. — Я знаю, о чем вы думаете. Вы думаете о том, что будет, если мы снова вляпаемся в такое же облачко, как то, что довело нас до подобной жизни. У меня на это два ответа. Во-первых, рисковать нам так или иначе придется. Но, во-вторых, чем меньше будет наше тау, тем более мы будем способны преодолевать области со все более и более высокой плотностью. Наша масса станет такой, что нам будут попросту не страшны подобные столкновения. Понимаете? Чем больше будет наша масса, тем выше наши шансы и тем скорее мы достигнем нашей цели по корабельному времени. Обратное тау к тому моменту, когда мы покинем галактику, может равняться ста миллионам. В этом случае, по нашим часам, мы покинем скопление галактик за несколько дней!

— А как мы вернемся обратно? — спросила Глассголд испуганно, но заинтересованно.

— Мы не вернемся, — честно признался Реймонт. — Мы продолжим путь к тому скоплению галактик, где расположена Дева. Добравшись дотуда, мы перейдем к полету в противоположном режиме: включим тормозные системы, полетим к одной из галактик, входящих в скопление, повысим тау до нужной величины и приступим к поискам планеты, на которой смогли бы высадиться… Да! Да! Да! — прогремел голос Реймонта, заглушая поднявшийся ропот. — Это произойдет через миллионы лет по реальному времени. Человечество к тому сроку перестанет существовать… в этой области галактики. Но что с того? Мы все начнем сначала, в другом месте, в другое время! Или вы предпочитаете томиться в металлической скорлупе, посыпая волосы пеплом и проклиная жестокую судьбу? Хотите сойти с ума от безделья и умереть, не имея потомков? Надеюсь, с мозгами у вас пока еще все в порядке. Лично я за то, чтобы лететь вперед, покуда хватит сил. А я в вас уверен и думаю, вы все согласитесь на такой вариант. Ну а если кто-то думает иначе, то пусть не мешает остальным.

Реймонт спрыгнул со сцены.

— М-м-м, — протянул Теландер. — Старший навигатор Будро, главный инженер Федоров, профессор Нильссон, прошу вас подойти ко мне. Дамы и господа, переходим к дебатам.

Чиюань прильнула к Реймсгнту.

— Ты был просто великолепен! — восхищенно прошептала она.

Реймонт поджал губы. Он смотрел мимо нее, мимо Линдгрен, мимо всех собравшихся куда-то в одну точку.

— Спасибо, — выдавил он. — Ничего такого особенного.

— Что ты говоришь! Ты вернул нам надежду. Как я счастлива, что я с тобой.

Реймонт, казалось, не слышал ее слов.

— Кто угодно мог бы наболтать с три короба, — сказал он негромко. — Сейчас все ухватились бы за любую соломинку. Я ведь всего-навсего общую картину набросал. Вот когда они уловят самую суть программы, тут-то и начнутся неприятности.

Глава 11

Силовые поля блуждали. Ведь они не представляли собой ничего подобного статичным трубам или стенкам. То, что их формировало, было непрерывным взаимодействием электромагнитных толчков, и произведение, распространение и затухание этих толчков должно было находиться под неусыпным контролем в течение каждой наносекунды, начиная от квантового уровня и кончая космическим. Когда внешние условия — плотность материи, сила излучения, напряжение противодействующих полей, гравитационные показатели искривления пространства — менялись, а они менялись каждое мгновение, воздействие этих изменений на невидимую паутину силового поля корабля регистрировалось, данные измерений вводились в компьютеры, которые производили тысячи одновременных операций Фурье при самой простейшей из задач и решали их. Приборы, отвечающие за поддержание полей и управление ими, располагавшиеся снаружи корабля, производили на основании этих ответов тончайшую микроподстройку. Неотъемлемым звеном этого гомеостаза, этого балансирования на туго натянутом канате над пропастью погрешностей, способных вызвать нарушения и даже полное отключение полей, была команда корабля. Она, как и компьютеры, впитывала и впитывала информацию и давала на нее ответы. «Леонора Кристин» легла на новый курс.

Бесстрастные звезды видели, как медленно, неуклюже разворачивается громадная масса корабля: до того мгновения, как перемена в направлении его движения наметилась и стала более или менее значительной, минули месяцы и годы. И ведь не сказать, чтобы тот объект, который они разгоняли, двигался медленно. Казалось бы, корабль должен был напоминать нечто размером с планету, светящийся кокон, мчащийся вперед, захватывая атомы краями силовых полей и преображая их в жаркое, сверкающее, синхротронное излучение. Но это сияние гасло и терялось во мраке световых лет. Корабль мчался сквозь бездну, которой, казалось, нет ни конца, ни края.

Однако по корабельным часам все выглядело совсем по-другому. Корабль мчался во Вселенной, которая с каждым мгновением становилась все более чужой для него — все более старой, массивной, сжатой. И скорость, с которой силовые поля корабля способны были поглощать водород, часть его использовать в качестве горючего и выбрасывать несгоревший в виде хвоста пламени длиной в миллион километров… эта скорость каждую минуту вызывала все новое и новое снижение величины тау.

А на борту корабля все было по-прежнему. Воздух и металл пропитались ритмом ускорения, однако адаптационные устройства поддерживали силу тяжести в норме. Внутренние энергетические установки продолжали обеспечивать помещения светом и теплом. Биологические системы исправно поставляли кислород и воду, перерабатывали отходы, производили продукты питания, поддерживали жизнь. Но энтропия нарастала. Люди старились как положено — со скоростью шестьдесят секунд в минуту, шестьдесят минут в час.

И все же эти часы все меньше и меньше согласовывались с течением времени за обшивкой корабля. Одиночество, казалось, сжимает корабль в своей ледяной деснице.

Джейн Седлер и Иоганн Фрайвальд увлеченно фехтовали. Джейн сделала ловкий выпад. Иоганн парировал ее удар. Их рапиры скрестились с легким звоном. Она изловчилась и нанесла удар.

— Туше! — вынужден был сдаться Фрайвальд и рассмеялся. Не снимая маски, он признался: — Если бы наша дуэль была настоящей, ты проколола бы мне легкое насквозь. Молодец. Испытание выдержала.

— Ну и далось же оно мне… — тяжело дыша, проговорила Седлер. — Дай отдышаться… Погоди… Коленки, как резиновые… ужас…

— На сегодня хватит, — решил Фрайвальд.

Они сняли маски. На лице Джейн сверкали капельки пота, прядка волос прилипла к бровям, она все еще тяжело дышала, но глаза ее весело горели.

— Ф-ф-ф, — фыркнула она. — Ох и устала я! — и плюхнулась в кресло. Фрайвальд уселся рядом.

Время было позднее, и в спортивном зале никого, кроме них, не было. Тут стало так пустынно, что невольно хотелось сидеть поближе друг к другу.

— С женщинами тебе будет полегче, — успокоил Фрайвальд Седлер. — Советую тебе в самое ближайшее время попробовать сразиться с кем-нибудь из них. А можешь потренировать кого-нибудь.

— Это я-то? При моих успехах?

— Ну я же буду и дальше с тобой заниматься, — сказал Фрайвальд. — Так что форма у тебя будет. Ну и потом, пора начинать тренировать мужчин. А если фехтование вызовет у них интерес, тогда придется попотеть над изготовлением спортивного инвентаря. Помимо шлемов и нагрудников нам потребуются перчатки и рапиры. Придется потрудиться!

Седлер отдышалась и стала серьезной. Она изучающе посмотрела на Фрайвальда.

— Послушай, а это действительно твоя идея? Я думала, что это так и есть — ведь ты единственный из всех членов экипажа занимался фехтованием на Земле — естественно, тебе нужны партнеры…

— Я как-то переговорил с констеблем Реймонтом, и он ухватился за мое предложение. Это он помог мне договориться с кем надо, чтобы сделали кое-что из экипировки. Понимаешь, мы должны поддерживать сносную физическую форму…

— И всеми силами отвлекаться от того кошмара, который нам грозит, — закончила за него Седлер.

— В здоровом теле — здоровый дух. Повалишься на койку измотанный — дурные мысли в голову не полезут.

— Это точно, — кивнула Седлер. — АЭлоф…

— Профессор Нильссон, пожалуй, слишком много работает, — осмелился высказать свое мнение Фрайвальд.

Джейн отвела взгляд. Фрайвальд смущенно завертел рапиру.

— И хорошо! — выпалила Седлер. — Ведь если он не сумеет разработать новое астрономическое оборудование, мы не сможем проложить экстрагалактический курс и вся работа сведется к бесплодным гаданиям!

— Верно. Все верно. Но я бы посоветовал твоему другу, Джейн, уделять хоть какое-то время спорту — глядишь, тогда и его основная работа лучше продвинулась бы.

Седлер не сдержалась.

— Знаешь, с ним все труднее жить. С каждым днем… — Но, спохватившись, она перевела разговор на другое: — Стало быть, Реймонт назначил тебя тренером.

— Ну, неофициально, конечно. Попросил меня взять на себя организацию спортивных мероприятий, придумать какие-нибудь секции поинтереснее. Ну… вообще-то я один из его неформальных помощников.

— Ясненько. Сам же он не может этим заняться. Тогда бы все поняли, куда ветер дует, решили бы, что их муштруют, и веселью конец. Все разбежались бы по каютам. — Седлер понимающе усмехнулась. — Ладно, Иоганн, можешь считать меня членом конспиративной группы.

Она протянула Фрайвальду руку. Он пожал ее и не выпустил из своей.

— Послушай, не приятнее ли будет окунуться в бассейн, чем сидеть в мокром одеянии? — предложила Седлер.

— Нет, спасибо, — с хрипотцой в голосе отозвался Фрайвальд. — Не сегодня. Давай побудем наедине. Я боюсь за себя, Джейн.

Приборы «Леоноры Кристин» обнаружили новую область с высокой плотностью материи. На счастье, область оказалась все же более разреженной, чем злополучная туманность, и корабль преодолел ее без каких-либо отрицательных последствий. Однако протяженность уплотненного участка была сравнительно велика — она раскинулась на много парсеков. Тау шло и шло на убыль. Когда корабль одолел препятствие, скорость его возросла настолько, что теперь один атом на кубический сантиметр значил для корабля столько же, сколько целое облако водорода. И ведь не только скорость росла —. непрерывно росло и ускорение.

Экипаж корабля между тем жил по земному календарю, отмечая личные и религиозные праздники. Капитан Теландер каждое воскресенье проводил протестантскую мессу.

В одно из таких воскресений он попросил Ингрид Линдгрен зайти после мессы к нему в каюту. Когда капитан вошел, Ингрид уже ждала его. На ней было короткое ярко-красное платье, и она выглядела очень нарядно на фоне полок с книгами и папками, полными бумаг. Обстановка в капитанской каюте была самая что ни на есть аскетическая, хотя каюта полностью принадлежала ему одному. Несколько семейных фотографий и наполовину собранная модель клипера — вот и все излишества.

— Доброе утро, — с привычной церемонностью поздоровался с Линдгрен капитан, положил на полку Библию и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. — Присядешь? Я пошлю за кофе.

— Как прошла служба? — поинтересовалась Линдгрен, усаживаясь в кресло. — Малькольм присутствовал?

— Сегодня — нет. Видимо, наш друг Фоксе-Джемисон все еще не знает, как ему поступить — вернуться к вере отцов или оставаться веротерпимым агностиком, — шутливо ответил Теландер. — Но он придет к нам, непременно придет. Ему просто нужно осмыслить тот факт, что можно оставаться христианином и при этом быть астрофизиком. Ну а тебя, Ингрид, когда мы будем иметь счастье видеть на службе?

— Наверное, никогда. Если и существует некий высший разум, царящий над действительностью — а научного доказательства тому нет, — то какое ему дело до такого ничтожного химического явления, как человек?

— Ты почти слово в слово повторяешь Чарльза Реймонта, представляешь? — изумился Теландер, но тут же посерьезнел и поторопился возразить: — Тот, кому есть дело до всего, начиная от квантов и кончая квазарами, и нас не должен обойти своим вниманием. Рациональные доказательства? Знаешь, не хочется говорить банальности. Тем более что позвал я тебя совсем не для теософского спора. Полный кофейник, — проговорил Теландер в трубку интеркома, — сливки, сахар, две чашки в капитанскую каюту, пожалуйста.

— Сливки, — мечтательно пробормотала Линдгрен.

— Знаешь, у наших биологов они совсем неплохо получаются, — кивнул Теландер. — Кстати, Кардуччи просто-таки воодушевлен предложением Реймонта.

— Насчет чего?

— Насчет того, чтобы повара поломали головы над рецептами новых блюд. Нет-нет, не думай, не над тем, чтобы готовить бифштексы из водорослей и культур ткани, но над чем-нибудь таким, чего еще не готовили. И я рад, что он думает об этом.

— Да, в последнее время он как шеф-повар начал сдавать, — согласилась Линдгрен и вдруг, утратив чопорность, в сердцах стукнула кулаком по подлокотнику кресла. — Почему? — воскликнула она. — Что случилось? Мы еще и половины задуманного не выполнили. Не должны же люди были так скоро пасть духом?

— Но мы потеряли всякую уверенность…

— Знаю, знаю. Но разве само ощущение опасности не должно действовать как стимул? Что же до того, что наше путешествие, скорее всего, никогда не окончится, меня это тоже в свое время больно ударило, но ведь я оправилась в конце концов!

— Мы с тобой на службе, и служба наша не кончается, — вздохнул Теландер. — Мы, члены команды, отвечаем за жизнь экипажа. Осознание ответственности помогает жить. Но даже нам… — капитан запнулся. — Собственно, как раз об этом я и хотел с тобой потолковать, Ингрид. У нас, можно сказать, печальный юбилей. На Земле со времени нашего отлета прошло сто лет.

— Бессмыслица, — покачала головой Линдгрен. — Как можно говорить теперь о каком-то временном соответствии?

— В психологическом плане это вовсе не бессмысленно, — возразил Теландер. — Доберись мы до беты Девы, нам бы предстояла связь с родной планетой. Мы бы тешили себя надеждой, что самые юные из наших близких прошли, к примеру, курс лечения, направленного на продление жизни, и еще живы. И если нам суждено вернуться, мы должны как-то напоминать Земле о себе, чтобы не возвратиться домой совсем чужими. Теперь же… это трудно осознать в любом смысле, начиная с чисто математического… Но те, кого мы покидали в возрасте грудных младенцев, уже глубокие старики и старухи… и это со всей жестокостью напоминает нам о том, что нам никогда больше не увидеть тех, кого мы некогда любили.

— М-м-м… — пробормотала Линдгрен. — Ты прав, наверное. Что-то наподобие состояния, которое испытываешь, глядя на близкого человека, на твоих глазах угасающего от тяжелой, неизлечимой болезни. Когда он умирает, это тебя не удивляет, но, как ни крути, это конец. Проклятье! — вырвалось у Линдгрен, и глаза ее наполнились слезами.

— Ты должна сейчас как можно больше помогать людям, Ингрид, — заботливо проговорил Теландер. — У тебя это лучше получается, чем у меня.

— Ты и сам бы мог многое сделать.

Капитан понурился и покачал головой:

— Лучше не надо. Наоборот, я собираюсь устраниться.

— Что это значит? — не скрывая тревоги, спросила Линдгрен.

— Ничего ужасного, — успокоил ее Теландер. — Просто я занят — дел по горло, меня всюду дергают — то инженеры, то навигаторы, куча всяких непредвиденностей. Короче говоря, великолепное прикрытие для того, чтобы как можно поменьше общаться с экипажем.

— Но ради чего?

— Мы несколько раз советовались с Чарльзом Реймонтом. Он высказал превосходную мысль — на мой взгляд, просто-таки решающую. В такое время, как сейчас, когда царит неуверенность, когда к сердцу то и дело подступает отчаяние, готовое овладеть нами… каждый человек на борту корабля должен чувствовать, что его жизнь — в надежных руках. Безусловно, ни один человек не верит в то, что капитан непогрешим. Но подсознательно каждый рисует тем не менее вокруг его головы воображаемый нимб. А я… я живой человек, у меня свои слабости. Мой организм может не выдержать ежедневного перенапряжения.

Линдгрен съежилась в кресле.

— И чего же хочет от тебя констебль?

— Чтобы я постепенно прекратил общаться с гражданским экипажем, так сказать, неформально. Извинение самое простое — меня нельзя отвлекать от служебных обязанностей, поскольку все мое внимание должно быть уделено тому, чтобы корабль без риска для жизни экипажа преодолевал всяческие туманности и звездные скопления. С таким объяснением все согласятся. А потом… обедать я буду один, в своей каюте, а вместе со всеми — только по большим праздникам. Отдыхать и делать физические упражнения буду тоже в одиночестве, здесь. Навещать меня будут только офицеры высокого ранга, вроде тебя, Ингрид. В общем, хочу окружить себя защитной оболочкой официального этикета. Реймонт со своими помощниками позаботится о том, чтобы ко мне обращались исключительно в подобающей вежливой форме. Короче говоря, твой добрый приятель Теландер собирается превратиться в Старца.

— Как же это похоже на Реймонта, — проворчала Линдгрен.

— Он убедил меня в том, что это крайне важно и желательно, — сказал капитан.

— А о тебе он подумал? О тебе как о человеке?.. Сомневаюсь!

— Ничего, я переживу. Рубахой-парнем я никогда и не был, если говорить откровенно. И потом, у нас тут столько книг, которые я давно мечтал прочесть, да все не удавалось.

Теландер внимательно смотрел на Лийдгрен. В каюте было тепло, и из кондиционера веяло запахом свежескошенного сена, но руки Линдгрен покрылись пупырышками, словно гусиная кожа.

— Ингрид, — негромко проговорил Теландер, — тебе тоже отведена определенная роль. Тебе предстоит больше, чем когда-либо, заниматься решением психологических проблем. Организация, посредничество, успокаивающие беседы… это будет нелегко.

— У меня одной это не получится, — призналась Линдгрен. Губы ее дрожали. — Я не сумею.

— Если должна — всегда сумеешь, — успокоил ее капитан. — На самом деле тебе совершенно не обязательно все взваливать на себя. Можно гибко распределить обязанности. Нужно просто по-умному все спланировать. Не волнуйся, все продумаем… — Он растерялся. Что-то его смущало. Даже покраснел. — И… как раз на эту тему…

— Да? — отозвалась Линдгрен.

Капитана спас звонок в дверь. Он принял из рук верзилы-повара поднос с кофе, торжественно водрузил его на столик и принялся разливать кофе в чашки. При этом он — умышленно, по всей видимости, — не поворачивался к Линдгрен лицом.

— У тебя такая должность, — хрипло проговорил Теландер, не оборачиваясь. — Такая новая должность… Теперь у офицеров совершенно особая роль… Конечно, тебе нет нужды так затворничать, как мне… Но все-таки какие-то определенные ограничения в плане… скажем так, доступности…

— Бедняга Ларе! — рассмеялась Линдгрен. — Что ты так мучаешься? Ты хотел сказать, что первому помощнику не к лицу так часто менять любовников, да?

— Нет, я… Я же не об обете безбрачия, упаси Боже! Мне-то, конечно, от всякого такого теперь придется воздержаться, но что касается тебя… словом, этап экспериментов для всех нас подходит к концу. У людей завязываются более или менее прочные отношения. Вот бы и тебе тоже.

— Я могу поступить лучше, — сказала Линдгрен. — Я могу остаться одна.

Теландер больше не мог стоять к ней спиной. Он повернулся и подал ей чашку.

— Ну, зачем так! Этого никто не требует… — смущенно пробормотал он.

— Спасибо, — кивнула Линдгрен, принимая чашку, и с удовольствием принюхалась к аромату отменно сваренного кофе. — Ларе, мы же живые люди. Неужели нам обязательно надо превращаться б настоятеля и игуменью? Ну, хочешь, я буду тебе подругой? Ничего в этом нет такого — тем более что капитану нужно время от времени совещаться со старшим помощником наедине.

— А-а-а… Нет. Ты очень любезна, Ингрид, но нет, — пробормотал Теландер и принялся мерить шагами тесное пространство каюты. — Нас так мало, все на виду, как тут сохранишь тайну? Лицемерить я не смогу. И хотя… я с радостью бы согласился сделать тебя подругой жизни, но это невозможно. Ты можешь быть чьей угодно подругой, но для меня ты — ближайший сотрудник. Понимаешь? Эх, Реймонт сумел бы, наверное, лучше объяснить…

Усмешка покинула лицо Линдгрен.

— Не нравится мне все это. Он прямо-таки вертит тобой.

— У него есть опыт поведения в кризисных ситуациях. Аргументы он приводит веские. Можно их подробно обсудить.

— Обсудим. Не сомневаюсь, в его доводах присутствует логика… каковы бы ни были мотивы. — Линдгрен отпила глоток кофе, опустила чашку на блюдце и доверительно сообщила: — За меня можешь не беспокоиться. Мне самой до смерти надоело это ребячество. Ты прав, у нас мало-помалу входит в моду моногамия. Вот только выбор ужасно ограничен. Я и сама уже подумывала прекратить свои похождения. Ольга Собески того же мнения. Я попрошу Като перебраться к ней. Конечно, покой и трезвость необходимы, Ларе, это даст возможность о многом подумать теперь, когда мы добрались до этой скорбной столетней годовщины.

«Леонора Кристин» летела вперед, и бывшая ее цель — Дева — лежала далеко от курса. Но до Стрельца еще было далеко. Только после того как корабль проделает полпути вокруг галактики, волшебная спираль его маршрута направится к центру. Сейчас Туманность Стрельца лежала в стороне. А за ней — полная неизвестность. Астрономы ожидали, что там располагаются разреженные области космоса, где газ и космическая пыль пребывают в микроскопических концентрациях, где звезды древние и редко разбросанные. Но никакой телескоп не смог бы заглянуть за облака туманностей, окутывавших созвездие, а потому никто и не заглядывал в его окуляры.

— Интересно, отправлялись ли после нас другие экспедиции? — задумчиво проговорил пилот Ленкай. — На Земле уже столетия прошли. Наверное, там уже до такого додумались…

— Но не до того, чтобы посылать автоматические станции к центру галактики, уж это точно, — буркнул космолог Чидамбаран. — Ведь чтобы станция добралась сюда, ей нужно проделать путь длиной в тридцать тысячелетий, да еще столько же времени нужно, чтобы посланный сигнал долетел до Земли. Бессмысленно. И притом люди расселяются по галактике очень медленно.

— Да, не со скоростью света, — согласился Ленкай. — Но может быть, она уже преодолена.

Физиономия Чидамбарана презрительно скривилась.

— Ну, приехали! Что за фантазии? Конечно, если тебе охота переписать всю книгу знаний со времен Эйнштейна… нет, что там Эйнштейна — со времен Аристотеля, с учетом логического противоречия в описании сигнала с неограниченной скоростью — давай, я послушаю.

— Да нет, что ты, — смутился Ленкай, стройный, поджарый, неуловимо напоминающий породистую беговую собаку. — Мне-то сверхсветовая скорость совсем ни к чему. Но сама мысль, что кому-то это доступно — порхать со звезды на звезду, как птичка, — ну, вроде того, как я мотался из города в город у себя дома… а мы в это время замурованы, заперты в клетке… нет, это было бы слишком жестоко.

Даже если это уже кому-то удалось, к нашей судьбе это ровным счетом никакого отношения не имеет, — буркнул Чидамбаран. — Лучше воспринимать все с юмором. Так легче. Веселее.

— Веселья — хоть отбавляй! — хмыкнул Ленкай.

Стук их подошв по ступеням винтовой лестницы эхом отскакивал от переборок и уносился вверх по пролетам. Они вместе возвращались с нижней палубы, где профессор Нильссон совещался с Фоксе-Джемисоном и Чидамбараном относительно конструкции большой кристаллической дифракционной решетки.

— Тебе-то легче, — отозвался пилот. У тебя настоящее дело. Мы все зависим от вашей бригады. Если вы не сумеете собрать новые приборы… Господи, пока мы не доберемся до планеты, где понадобятся космические челноки и самолеты, — на что я нужен?

— Ты помогаешь нам в сборке приборов. Не делай ты этого, мы бы до сих пор корпели над чертежами, — возразил Чидамбаран.

— Да, я вызвался помогать, — кивнул Ленкай. — Только ради того, чтобы не болтаться без дела. Прости, — взяв себя в руки, извинился Ленкай. — Распускаться нельзя, я понимаю. Послушай, Мохандас, можно задать тебе один вопрос?

— Спрашивай.

— Ради чего ты полетел на «Леоноре»? Да, сейчас ты тут большая шишка, это понятно. Ну а если бы не стряслось беды… и вообще… разве ты не мог заниматься изучением Вселенной дома, на Земле? Ты же теоретик, насколько я знаю. Пусть бы такие, как Нильссон, занимались сбором информации.

— Знаешь, я вряд ли бы удовольствовался сообщениями с беты Девы. Мне показалось, что ученый моего ранга непременно должен испытать все на себе, обрести новый опыт, новые впечатления. Экспедиция сулила такие возможности — на Земле я ни за что такого не испытал бы. Не полети я, я бы, конечно, не слишком много потерял, ну а здесь… по крайней мере, голова у меня работает точно так же, как дома работала.

Ленкай потер подбородок.

— Слушай, — проговорил он. — Наверное, тебе и кабинки лечебного сна ни к чему, а?

— Наверное. Честно признаться, мне там скучно.

— А зачем же ты тогда туда ходишь, черт подери?

— Приказ. Мы все обязаны, так сказать, лечиться таким образом. Я попросил, чтобы меня от этого избавили. Но констебль Реймонт втолковал первому помощнику Линдгрен, что подобные исключения создадут опасный прецедент.

— Реймонт! Снова этот полицай!

— Он, может быть, прав, — возразил Чидамбаран. — Мне от этого вреда никакого нет, не считая того, что я отвлекаюсь от научных размышлений, ну да это, пожалуй, даже полезно.

— Завидую твоему спокойствию. Я так просто бешусь.

— Подозреваю, что и сам Реймонт себя силой в кабинку запихивает, — сказал Чидамбаран. — Я замечаю, он там бывает редко — по минимуму. Кстати, ты обращал внимание — он ведь, когда пьет, не пьянеет вовсе? Наверное, ему тоже худо, и он держит себя в узде, чтобы не поддаться тайным страхам.

— Да, он такой. Слышал, что он на прошлой неделе сказал? Я ведь всего-навсего позаимствовал немножко медной фольги. Что такого? Она ведь не пропала бы, я только переплавить хотел. Ну, не зарегистрировал, это верно, но все равно… А этот гад сказал…

— Ладно тебе, — урезонил товарища Чидамбаран. — Он был прав. Мы же не на планете, как-никак. Все, чем мы пользуемся, должно быть употреблено во благо. Расшвыриваться чем бы то ни было пагубно. Лучше не рисковать. И уж чего-чего, а времени для всяческой бумажной бюрократии у нас хоть отбавляй. Ну, вот мы и добрались, — с облегчением проговорил Чидамбаран, остановившись у двери, ведущей в общественные отсеки.

Друзья направились к комнате гипнотерапии.

— Приятных сновидений, Матиас, — пожелал другу Чидамбаран.

— И тебе того же, — откликнулся Ленкай. — Мне тут как-то такие кошмарики привиделись, — признался он. — Но и кое-что веселенькое бывало!

Звезд стало меньше. «Леонора Кристин» пока еще не перелетала от одной спирали галактики к другой, противоположной. Пока она продвигалась по области, которую можно было приблизительно охарактеризовать как «пустота». Поскольку потребляемая масса водорода понизилась, упала и скорость корабля. Явление это было исключительно временное, ведь тау держалось в области малых величин. Спад ускорения должен был продлиться всего несколько сотен космических лет. Но на обзорных экранах корабля на некоторое время воцарилась непроницаемая ночь.

И, надо сказать, кое-кому из членов команды это зрелище нравилось несказанно больше, чем слепящий свет звезд.

Наступила очередная годовщина Дня мира. Но и церемония, и последовавшая за ней вечеринка оказались совсем не такими оживленными, как можно было ожидать, хотя будничные заботы помогали отвлечься от тоски. На корабле преобладало настроение тихого протеста.

На празднество явились далеко не все. Элоф Нильссон, к примеру, сидел сиднем в каюте, которую они делили с Джейн Седлер, и уже не первый час корпел над эскизами и расчетами внешнего телескопа собственной конструкции. Почувствовав, что устал, он пробежал глазами библиотечный каталог в поисках какой-нибудь интересной книги и нашел захватывающий роман. Он так увлекся, что ктому времени, когда Джейн вернулась, оставалось дочитать немного.

Оторвавшись от книги, он посмотрел на Джейн красными от перенапряжения глазами. В каюте было темно, только слабо светился экран сканнера. Внушительная фигура Джейн казалась в полумраке еще более высокой.

— Господи! — вырвалось у него. — Уже пять утра!

— Заметил? Неужели? — криво усмехнулась Джейн, и Нильссон уловил запах виски и мускуса. Он открыл табакерку и взял понюшку табаку — табак был для него единственным предметом вожделения.

— Что такого? Мне же не нужно на вахту в три часа, — без тени смущения заявил Нильссон.

— Мне тоже. Я вообще своему начальнику сказала, что хочу попроситься в отпуск на недельку. Он меня отпустил. И правильно сделал. Попробовал бы отказать.

— Что за тон? Что ты себе позволяешь? А если все на корабле будут такие номера откалывать?

— Тетсуо Ивамото… то есть нет: Ивамото Тетсуо, вот как правильно будет. Японцы же сначала фамилию пишут, а потом имя, как и китайцы, и еще кто-то, ну да… еще эти… венгры, представляешь? Нет, иногда, правда, они делают наоборот, ну это только так… дань уважения нам, невежественным европейцам… — Джейн явно утратила ход мысли. — Словом, он славный парень. Работать с ним — одно удовольствие. Он и без меня отлично управится. Почему бы мне не передохнуть?

— Все равно…

Она предостерегающе подняла указательный палец.

— Не смей меня отчитывать, Элоф, ясно? Слышишь, что я говорю? У меня уже твое п-пре-восход-ство вот где сидит! И не только п-превосходство. Много еще чего. Если бы у тебя в-все остальное б-было такое же в-вели-ко-леп-ное, как и твой… Н-ну все. Хватит. Ц-цветочки все увяли…

— Ты пьяна.

— Вроде, да. Тебе бы тоже стоило напиться. Поч-чему ты не пришел, а?

— Чего ради? Не лучше ли честно признаться, как мне надоели кое-какие физиономии, кое-какие делишки, тупые разговорчики? И я в этом не одинок.

— Ты от меня устал? — спросила Джейн упавшим голосом.

— Что ты говоришь? — изумленно воскликнул Нильссон и выпрямился. — В чем дело, дорогая?

— В последние месяцы ты меня вниманием не балуешь.

— Не балую? Да, пожалуй, что нет, — рассеянно отозвался Нильссон и нервно забарабанил пальцами по крышке столика. — Да, я был занят.

Джейн, сделав глубокий вдох, проговорила:

— Скажу правду. Сегодня ночью я была с Иоганном Фрайвальдом.

— Фрайвальд? Механик? — выдохнул Нильссон и на несколько мгновений лишился дара речи. Джейн ждала. Нильссон продолжал барабанить пальцами по столу. Наконец он выдавил, не глядя на Седлер: — Имеешь право. Полное моральное право, в конце концов. Я не красивое молодое животное. Я… Я был… горд и счастлив… не могу даже передать, как я был счастлив, когда ты согласилась жить со мной. Ты меня научила многому такому, чего я раньше не знал и не понимал. Наверное, я был не слишком легким учеником…

— О, Элоф!

— Значит, ты бросаешь меня?

— Мы любим друг друга. — У Джейн все поплыло перед глазами. — Я-то думала, мне будет легко сказать тебе об этом. Я никак не ожидала, что тебе будет больно.

— Какое тебе дело до тонких чу… Нет, о тонкости тут и речи быть не может. Это понятие тебе попросту неведомо. А у меня есть гордость. Ты… — Нильссон снова взялся за табак. — Тебе лучше уйти. Вещи можешь потом забрать.

— Так сразу?

— Уйди! — взвизгнул Нильссон.

Седлер, всхлипывая, выскочила из каюты.

«Леонора Кристин» вернулась, что называется, в населенное звездами государство. Пролетев в пятидесяти парсеках от гигантского новорожденного солнца, она пересекла насыщенную газами область, окружавшую его. Атомы тут были сильно ионизированы, а потому захват протекал намного легче. Тау стремилось к недостижимому нулю, а вместе с ним — время.

Глава 12

У входа на палубу, где располагались общественные помещения, Реймонт помедлил. Стояла непривычная, гнетущая тишина. Первая вспышка интереса к спортивным занятиям успела угаснуть, и теперь они уже не пользовались популярностью. Экипаж собирался вместе только в часы общих трапез, а в остальное время ученые и члены команды предпочитали либо собираться небольшими компаниями, либо углублялись в чтение или просмотр фильмов, а кое-кто попросту спал и как можно дольше. В принципе, Реймонт мог бы насильно заставить членов экипажа заниматься физическими упражнениями сколько положено, но просто не знал, как можно воодушевить людей, как их растормошить. Шли месяцы, и на корабле становилось все тоскливее. А еще более беспомощен стал Реймонт в осуществлении задуманного из-за того, что его несгибаемая жесткость нажила ему врагов. Уж слишком непререкаем он был во всем, что касалось неукоснительного соблюдения порядка.

Кстати, о порядке… Реймонт прошагал по коридору до двери комнаты гипнотерапии и распахнул ее. Все три кабинки, судя по горевшим на дверцах лампочкам, были заняты. Реймонт вынул из кармана ключ и осторожно открыл маленькие окошечки на дверцах — света они не пропускали, только воздух. Окошечки двух кабинок он тут же закрыл, а около третьей остановился. За темным стеклом гипношлема он разглядел личико Эммы Глассголд.

Реймонт пристально смотрел на Глассголд. Она безмятежно улыбалась. Без сомнения, она, как и многие другие члены экипажа, была обязана этому аппарату тем, что сохраняла выдержку и разум. Как бы ни украшали переборки цветами и драпировками, все равно корабль оставался кораблем — холодным, стерильным. В такой жесткой среде, не изобилующей подарками для органов чувств, человек неизбежно утрачивает ощущение реальности. Не получая привычного объема информации, мозг начинает восполнять недостаток впечатлений галлюцинациями, разум теряет рассудочность, и в конце концов человек становится безумцем. Таковы последствия полной сенсорной депривации. При длительном недостатке впечатлений последствия не так ярко выражены, симптомы развиваются медленнее, но во многом картина вырисовывается куда более разрушительная. Становится необходимой прямая электронная стимуляция соответствующих нервных центров. Это — с точки зрения неврологии. А с точки зрения воздействия на эмоции — долгие, яркие сновидения становятся заменой реальному опыту.

И все же…

Кожа у Глассголд стала какой-то дряблой, нездорового цвета. Экран с электроэнцефалограммой, укрепленный повыше шлема, говорил о том, что она дремлет и ее совершенно безболезненно можно разбудить. Реймонт нащупал кнопку отключения на панели прибора. Энцефалографические пики превратились в плавные волны, а чуть позже — в ровную линию. Экран погас.

Глассголд пошевелилась.

— Шалом, Моше… — пробормотала она. На корабле никого с таким именем не было. Реймонт отбросил назад колпак шлема. Эмма зажмурилась, словно не хотела просыпаться, потерла глаза кулаками, повернулась на бок.

— Ну-ка просыпайся, лежебока, — потормошил ее Реймонт.

Глассголд часто заморгала и испуганно уставилась на Реймонта. Часто, с присвистом задышав, она рывком села на кушетке. Реймонт мог поклясться, что видит, как в ее глазах угасает прекрасный сон.

— Пошли, — сказал он, протягивая ей руку. — Подальше от этого мерзкого саркофага.

— О нет, нет, — вяло запротестовала Глассголд. — Никакой он не мерзкий. Я была с Моше…

— Прости, но…

Плечи Глассголд затряслись от горьких рыданий. Реймонт с грохотом распахнул дверь кабинки.

— Ладно. Тогда пусть будет приказ. Выходи! И прямиком к доктору Латвале.

— Что тут, черт подери, происходит? — прогремел чей-то v бас.

Реймонт обернулся. В дверном проеме стоял Вильямс. Он, видимо, проходил мимо, возвращаясь из бассейна, — химик был в чем мать родила и весь мокрый. Кроме того, он был не на шутку зол.

— Что, рукоприкладством занимаешься, коп? — взревел Вильямс. — До женщин добрался? И не стыдно обижать такую малышку?

Реймонт не тронулся с места.

— Правила пользования кабинками оговорены в уставе, — спокойно проговорил он. — Если же кто-то не повинуется правилам, приходится вмешиваться.

— Вот как? Всюду ты свой нос суешь, шпионишь за всеми. Нет, пора этому положить конец. С меня довольно!

— Не надо! — воскликнула Глассголд. — Драка ни к чему! Я виновата. Прошу простить меня. Я пойду.

— Черта с два ты пойдешь! — вскричал американец. — Стой, где стоишь! Это твое право, защищай же его. Этот коп у меня уже вот где сидит! Пора его в чувство привести.

Реймонт, старательно выговаривая слова, произнес:

— Устав был написан не для того, чтобы в игрушки играть, доктор Вильямс. Переборщить с гипнотерапией — это еще хуже, чем вовсе не пользоваться ею. Сны превращаются в наркотик. И в конце концов человек теряет рассудок.

— Слушай, — процедил сквозь зубы Вильямс, которому, судя по всему, стоило большого труда держать себя в руках. — Все люди — разные. Ты, конечно, можешь считать, что нами можно вертеть туда-сюда, кроить нас на свой лад… Господи, чего только не напридумывал!.. Гимнастика, распорядок дня — это же младенцу ясно, ради чего это все… стрельба по манекену дурацкому — творению Педро Барриоса —…вся твоя вшивая идиотская диктатура на нашем проклятущем «Летучем Голландце»!.. — Вильямс немного выдохся и заговорил потише. — Слушай! — сказал он. — Правила эти, будь они неладны. В них сказано, чтобы сон не передозировали, так? Но как поймешь, что кому-то уже достаточно? Мы все обязаны время от времени валяться в этих кабинках. И ты тоже, Железный Констебль. Ты тоже!

— Безусловно… — кивнул Реймонт, но Вильямс не дал ему продолжить.

— Ну а как узнать, мало или хватит? Ты! У тебя же столько чувств не наберется, сколько Господь Бог таракану отпустил! Много ты знаешь про Эмму? А вот я знаю. Я знаю, что она чудная, мужественная женщина… что она сама отлично понимает, что ей нужно… и она не нуждается в том, чтобы ты диктовал ей, как ей жить, понял? Вот дверь, — буркнул Вильямс. — Воспользуйся ею по назначению. Закрой с той стороны.

— Норберт, не надо! — взмолилась Глассголд.

Она выбралась из кабинки и пыталась встать между мужчинами. Реймонт отодвинул ее и ответил Вильямсу:

— Если кто-то нуждается в исключении из правил, слово за корабельным врачом. Ему решать, а не вам. Эмме, так или иначе, придется сходить к доктору и попросить разрешения.

— Знаю я, чего ждать от этого доктора. Он даже успокоительного не пропишет, олух.

— Нам еще годы и годы лететь. Впереди уйма непредвиденных трудностей. Если мы впадем в зависимость от таблеток…

— А тебе никогда в башку не приходило, что без этого мы скоро просто загнемся? Сами как-нибудь решим, как нам быть. Пошел вон отсюда, я сказал!

Глассголд снова предприняла неуклюжую попытку помешать стычке. Реймонт был вынужден схватить ее за руки и отвести в сторону.

— Убери руки, свинья! Не тронь ее! — взревел Вильямс, выставив перед собой сжатые кулаки.

Реймонт отпустил Глассголд и отступил в глубину комнаты, подальше от кабинок. Какое-то время он лениво отражал неумелые удары Вильямса, но вскоре, применив ловкий прием карате, он в два счета уложил разбушевавшегося химика на лопатки. Тот отплевывался и чертыхался. Из носа у него потекла кровь.

Глассголд вскрикнула и подбежала к нему, упала на колени, обняла Вильямса, прижала к себе, укоризненно посмотрела на Реймонта.

— Ну, чем не храбрец! — гневно воскликнула она.

Констебль разжал кулаки.

— А что, надо было позволить емупоколотить меня?

— Могли бы уйти. Могли бы!

— Увы, не мог. Моя обязанность — поддерживать порядок на корабле. И до тех пор, пока капитан Теландер не отправит меня в отставку, я буду этим заниматься.

— Что ж, очень хорошо, — процедила сквозь зубы Глассголд. — Мы пойдем к нему. Я подаю на вас официальную жалобу.

Реймонт покачал головой:

— Не получится. Порядок оговорен. Капитана нельзя беспокоить по подобным мелочам. У него есть дела поважнее.

Вильямс застонал, приходя в себя.

— А пойдем мы к старшему помощнику Линдгрен, — объявил Реймонт. — И мне придется внести в ваши дела замечания с предупреждением.

— Как вам будет угодно, — поджав губы, фыркнула Глассголд.

— Только не к Линдгрен, — простонал Вильямс. — Они же с Линдгрен… того…

— Больше нет, — возразила ему Глассголд. — Она тоже от него устала. Еще до аварии. Нет, она рассмотрит все справедливо.

Глассголд помогла Вильямсу одеться, и он, прихрамывая, побрел вместе с ней и Реймонтом на офицерскую палубу.

Встречавшиеся им по пути люди провожали троицу любопытными взглядами и принимались гадать и расспрашивать друг друга, что же такое стряслось. Если кто-то отваживался обратиться с вопросом к Вильямсу и Глассголд, Реймонт тут же затыкал любопытным рты. Люди отвечали ему возмущенными взглядами. Добравшись до ближайшей кабинки интеркома, Реймонт набрал код старшего помощника и попросил ее зайти в кабинет.

Кабинет представлял собой не слишком обширное, но довольно-таки солидное помещение, предназначенное для конфиденциальных переговоров и всяческих отчитываний по службе. Линдгрен сидела за письменным столом. В лучах флуоресцентных ламп волосы ее отливали холодным, металлическим блеском. Она была одета в форму. Подчеркнуто официально она предложила Реймонту говорить, после того как все расселись.

Он вкратце изложил суть случившегося и закончил словами:

— Я обвиняю доктора Глассголд в нарушении медицинских предписаний, а доктора Вильямса — в оскорблении офицера службы порядка.

— Оскорблении действием? — уточнила Линдгрен.

Вильямс заерзал на стуле.

— Нет, мадам. В оскорблении словом, — ответил Реймонт и, обернувшись к химику, добавил: — Считайте, что вам повезло. Из психологических соображений мы не можем устраивать судебного разбирательства, которое в иных обстоятельствах непременно повлекло бы за собой оскорбление действием. Но если вы будете и дальше так себя вести, суда вам не миновать.

— Достаточно, констебль, — оборвала его Линдгрен. — Доктор Глассголд, не будете ли вы так добры и не изложите ли о случившемся со своей точки зрения?

Биолог все еще с трудом сдерживала гнев.

— Я признаю себя виновной в нарушении правил, — решительно тряхнув головой, ответила она, — но требую, чтобы меня освидетельствовали — да и не только меня. Устав это допускает. И требую, чтобы было учтено не только мнение доктора Латвалы, а совета офицеров и моих коллег. Что касается драки, Норберт был попросту спровоцирован и стал жертвой грубой жестокости.

— Вы что скажете, доктор Вильямс?

— Ума не приложу, как это я до сих пор терплю ваши идиотские прика… — выпалил американец, но, взяв себя в руки, продолжил более спокойно: — Прошу прощения, мадам. Тонкостей космического законодательства мне никогда не удавалось упомнить. Я считал, что лучшая наша опора — это доброта и здравый смысл. Может быть, Реймонт и прав, так сказать, с практической точки зрения, но я живой человек, и от его тупых методов меня уже тошнит.

— Что ж, доктор Глассголд и доктор Вильямс, согласны ли вы, чтобы я вынесла свой приговор по этому делу, или желаете, чтобы было проведено судебное разбирательство?

Вильямс криво улыбнулся:

— Дела у нас и так — хуже некуда, мадам. Думаю, может быть, в наши файлы этот случай стоит занести, но чтобы об этом знал весь экипаж — наверное, лучше не надо.

— О да! — с готовностью подхватила Глассголд и горячо сжала руку Вильямса.

Реймонт только успел рот раскрыть, как Линдгрен ледяным голосом произнесла:

— Вы мой подчиненный, констебль. Безусловно, вы вправе обжаловать мое решение у капитана.

— Нет, мадам, я не стану этого делать, — покачал головой Реймонт.

— В таком случае, — сказала Линдгрен, откинувшись на спинку стула, — мое решение таково: сегодняшний случай и все высказанные по его поводу обвинения не будут внесены ни в какую документацию. Давайте поговорим о происшедшем иначе — по-доброму, как люди, которые волей судеб оказались надолго вместе в одной, образно говоря, лодке.

— Его вы тоже имеете в виду? — оскорбленно поинтересовался Вильямс, кивнув в сторону Реймонта.

— Вы должны понимать, что порядок и дисциплина нам необходимы, — мягко урезонила его Линдгрен. — Не будет этого — мы погибнем. Может быть, порой констебль Реймонт чересчур усердствует. Может быть, я ошибаюсь. Но, как бы то ни было, он — единственный полицейский и военный специалист на борту. Если вам не по душе его методы… ну что ж, собственно говоря, для таких случаев есть я. Расслабьтесь, успокойтесь. Я сейчас попрошу, чтобы нам принесли кофе.

— Если старший помощник не возражает, — проворчал Реймонт, — я предпочел бы уйти.

— Нет, не уходите, нам есть что вам сказать, — сердито возразила Глассголд.

Реймонт смотрел на Линдгрен. Казалось, еще чуть-чуть — и между ними проскочат искры: так наэлектризовалась атмосфера.

— Как вы верно указали, мадам, — продолжал Реймонт, — в мои обязанности входит обеспечение выполнения корабельного устава — не больше и не меньше. Тут же затевается нечто, к моим обязанностям отношения не имеющее, — теплая дружеская беседа за чашечкой кофе. Кроме того, я уверен, что джентльмену и леди без меня будет легче и спокойнее.

— Пожалуй, вы правы, констебль, — кивнула Линдгрен. — Вы свободны. Можете идти.

Реймонт встал, откозырял и вышел из кабинета. По пути наверх он встретил Фрайвальда, и они по-приятельски поздоровались. С пятью-шестью добровольными помощниками у Реймонта по-прежнему сохранялись добрые отношения.

Реймонт открыл дверь своей каюты. Кровати были сдвинуты и разобраны. Чиюань в легком, полупрозрачном пеньюаре, похожая на маленькую девочку, грустно посмотрела на него.

— Привет, — сказала она, внимательно глядя на Реймонта. — Ты мрачен, как туча. Что случилось?

Реймонт уселся рядом с ней и рассказал все, как было.

— Ну… — нахмурив брови, проговорила Чиюань, дослушав до конца. — Разве стоит их сильно винить?

— Да нет, не стоит, пожалуй, — вздохнул Реймонт. — Хотя… Не знаю. Ведь экипаж так старательно подбирали. Весь цвет науки. Что только не учитывали — образование, особенности характера, здоровье, преданность делу. И ведь все понимали, что скорее всего обратной дороги не будет. Ну, как минимум, нас ждало возвращение совсем на другую Землю, в другие страны, уже не такие, которые мы покинули… — Реймонт рассеянно пригладил жесткие волосы. — И как все переменилось. — Он грустно улыбнулся. — Судьба наша неизвестна, может быть, нам придется погибнуть, и уж наверняка нас ждет полная изоляция. Но разве все это так уж сильно отличается от того, к чему мы себя готовили, покидая Землю? Разве из-за этого надо так убиваться? Разве можно?

— Можно, — коротко отозвалась Чиюань.

— И ты туда же, — воскликнул Реймонт и бросил на китаянку свирепый взгляд. — Я на тебя так надеялся! Что с тобой? Поначалу ты была занята работой, развлекалась, веселилась, продумывала всякие планы на будущее насчет исследований на бете Девы. Да и потом, когда случилась беда, ты вела себя молодцом.

Чиюань вяло усмехнулась и погладила Реймонта по щеке.

— Ты меня вдохновлял, — призналась она.

— А потом… чем дальше, тем больше, — продолжал Реймонт. — Я все чаще вижу, как ты просто сидишь и ничего не делаешь! Ведь у нас с тобой началось что-то большое, настоящее, а теперь… ты все реже со мной разговариваешь. Даже секс тебя, похоже, интересовать перестал. Ты не работаешь, не мечтаешь, даже не плачешь в подушку в темноте… я бы услышал и проснулся. В чем дело, Айлинь? Что с тобой происходит? Что творится со всеми?

— Скорее всего, нам недостает твоей железной воли и желания выжить любой ценой, — ответила Чиюань.

— Да, я дорого ценю жизнь, это точно. И пожить красиво не прочь. Но ведь у нас есть все, что нужно, и даже какой-то комфорт. И такое захватывающее приключение, если вдуматься. Чего же еще?

— Ты знаешь, какой сейчас год на Земле? — задумчиво спросила Чиюань.

— Нет. Именно я уговорил капитана Теландера убрать подальше земные часы. Они были источником множества болезненных реакций.

— Большинство из нас могут и в уме подсчитать, какой там сейчас год, — возразила Чиюань и отрешенно, монотонно продолжила: — Теперь дома приблизительно десятитысячный год от Рождества Христова. Плюс-минус несколько столетий. Да-да, меня учили в школе, что понятие одновременности в релятивистских условиях исчезает. Но еще я помню, что такая веха, как столетие, имеет огромное психологическое воздействие. Годы идут и идут и превращают нас в изгнанников. Уже превратили. И ничего нельзя поделать. И речь уже не только о нашем экипаже. Не только о наших родных и близких. Что произошло за это время на Земле? В галактике? Чего достигли люди? Какие они теперь? Нам никогда этого не узнать, нам никогда больше не суждено разделить общую судьбу человечества.

— Ну и что из этого? — резко возразил Реймонт. — Доберись мы до третьей планеты беты Девы, луч мазера принес бы нам новости столетней давности. И все. Мы бы старились там и умирали, и смерть каждого из нас разлучала бы с человечеством, с Вселенной. Это людская доля, она всегда была такой. Так почему же нужно рыдать и рвать на себе волосы из-за того, что наша участь стала не совсем такой?

Чиюань печально посмотрела на Реймонта и медленно проговорила:

— Ведь ты не хочешь сам ответить на этот вопрос. Ты хочешь вытянуть ответ из меня.

Реймонт растерялся и пробормотал:

— В общем… да.

— Ты понимаешь людей гораздо лучше, чем говоришь о них. Это, несомненно, твое личное дело. Вот и скажи мне, в чем наша беда.

— Жизнь вышла из-под контроля, — не задумываясь, ответил Реймонт. — Правда, команду еще не коснулись упаднические настроения. Команда занята работой. Но ученые, и ты в том числе, были изначально нацелены на бету Девы. Они мечтали о героическом, грандиозном труде, к которому себя и готовили. Теперь они просто не понимают, что их ждет впереди. Единственное, что им понятно, так это то, что будущее наше непредсказуемо. Что мы можем погибнуть — можем, потому что подвергаемся страшному риску, и от ученых тут ничего не зависит, помочь они ничем не могут, а потому остается одно: сидеть сложа руки и ждать, пока команда сделает за них всю работу. Естественно, есть от чего пасть духом.

— А что же нам, по-твоему, остается делать, Чарльз?

— Ну, что касается тебя, то почему бы тебе не продолжать свою работу? Со временем мы приступим к поискам планеты, на которую могли бы высадиться. Тогда планетология станет жизненно важной наукой.

— Ты знаешь, что наши шансы ничтожны. Эта гонка будет продолжаться до тех пор, пока мы все не умрем.

— Проклятье, но мы можем улучшить наши шансы!

— Как?

— Между прочим, это один из аспектов твоей работы.

Чиюань улыбнулась, на этот раз чуть более живо.

— Чарльз, ты хочешь меня растормошить. Я буду работать хотя бы для того, чтобы ты перестал рявкать на меня. Поэтому ты и с другими так груб? Да?

Реймонт внимательно посмотрел на подругу.

— Ты до сих пор неплохо держалась. От природы ты стойкий человек. Пожалуй, тебе станет легче, если я буду делиться с тобой своими мыслями. Сможешь сохранить секрет фирмы?

В глазах Чиюань вспыхнули веселые искорки.

—. Ты же меня вроде бы неплохо знаешь, — проворковала она и погладила его бедро босой ступней.

Реймонт пощекотал пятку Чиюань и усмехнулся.

— Все старо, как мир, — сказал он. — Опыт работы в военных и полувоенных организациях. Я его пытаюсь применять тут. Человеку, как животному, необходим некий собирательный образ отца или матери, но в то же самое время он терпеть не может слушаться. Равновесия можно добиться так: высший авторитет остается далеким, богоподобным, почти недоступным существом. А непосредственный начальник должен быть гадким, мерзким сукиным сыном, который тебя все время хватает за руку, не дает шалить и которого ты, естественно, ненавидишь всеми фибрами души. А непосредственный начальник этого сукина сына настолько добр и мягок, насколько позволяет его ранг. Улавливаешь?

Чиюань прижала палец к виску и покачала головой:

— Не совсем.

— Посмотри, что у нас происходит. Ты ни за что не догадаешься, как мне пришлось вертеться в первые месяцы, после того как произошла авария. Нет, я не хочу сказать, что заслуги в наведении порядка целиком и полностью принадлежат мне. Многое происходило естественным путем. Сама логика подсказывала решение, я только немного подтолкнул ход событий. В итоге капитан Теландер пребывает в изоляции, и его не касаются беспорядки и разборки, типа сегодняшней.

— Как мне его жалко… — проговорила Чиюань и в упор посмотрела на Реймонта. — Значит, роль доброй мамы играет Линдгрен?

Он кивнул.

— А я типичный старший сержант. Жесткий, грубый, требовательный, несговорчивый. Не такой мерзкий, чтобы требовать моей отставки, конечно же. Но достаточно противный, чтобы меня не любить, но при этом уважать. Для подчиненных лучше не придумаешь. Уж лучше ненавидеть меня, чем погружаться в одинокую тоску, — ведь именно этим ты, любовь моя, занимаешься в последнее время… Ну а Линдгрен все, так. сказать, сглаживает. Она первый помощник, и ее власть выше моей. И потому время от времени она отменяет мои приказы, нарушая устав ради милосердия. Тем самым она дорисовывает непогрешимый образ Верховного Владыки. До сих пор, — нахмурившись, закончил Реймонт, — система нас не подводила. Но начинает мало-помалу хромать. Нужно что-то менять.

Чиюань не спускала с него глаз. Наконец он пошевелился.

— Ты?.. — нерешительно спросила китаянка. — Это все оговорено с Ингрид?

— Что? О нет. Она должна играть свою роль естественно, ничего не подозревая. Не Макиавелли же она, в конце концов.

— М-м-м. Черт подери, хватит об этом. Я всего-навсего хочу вернуть тебе желание жить.

— Для того чтобы я, в свою очередь, могла помочь жить тебе?

— Ну… в общем, да. Я же не супермен. И давным-давно никому не плакался в жилетку.

— Ты говоришь откровенно, или это вписывается в рамки твоего психологического плана? — шутливо спросила Чиюань и откинулась на спину. — Ну да ладно. Можешь не отвечать. Будем жить друг для друга и помогать друг другу. А потом, если будем живы… ладно, все остальное обсудим потом. Если будем живы….

Смуглое, суровое лицо Реймонта смягчилось.

— Похоже, ты входишь в норму, — улыбнулся он. — Отлично.

Чиюань рассмеялась и обвила руками его шею.

— Иди ко мне, — прошептала она.

Глава 13

К скорости света можно приблизиться, но ни один объект, обладающий массой покоя, не может достичь ее целиком. Скорость «Леоноры Кристин» нарастала все медленнее. И казалось, что пространство Вселенной, по которому мчался корабль, уже не может быть больше искажено. Смещение звезд вследствие аберрации составляло максимум 45°. Эффект Допплера преображал в красноватый свет звезды, остававшиеся позади, но частоту излучения тех, что летели навстречу, мог увеличить лишь вдвое.

Правда, величина обратного тау была беспредельна, и именно его величина служила мерой изменений в осязаемом пространстве и реальном времени. У оптических сдвигов предела тоже не было, и пространство как позади, так и впереди могло сжиматься почти до нуля.

И вот, облетев половину Млечного Пути и развернувшись, чтобы начать путь к его сердцевине, те, кто наблюдал космос через корабельный перископ, заметили странную картину. Звезды, расположенные ближе к кораблю, казалось, летели навстречу еще быстрее, чем раньше, и скоро исчезали из поля обзора. Это происходило потому, что за те минуты, что текли внутри корабля, в космосе пролетали годы. Небо теперь не казалось черным — оно стало лиловым, и его оттенок становился то светлее, то темнее с каждым космическим месяцем. Причиной тому было взаимодействие силовых полей и межзвездной среды — порой в силу вступал межзвездный магнетизм, из-за которого высвобождались кванты энергии. Далекие звезды выделись расплывающимися сферами — яростно-синими впереди корабля и ярко-красными позади. Но мало-помалу сферы сжимались и превращались в точки, и свет их становился более тусклым. Причиной тому было то, что львиная доля их излучения уходила из видимой части спектра и преображалась в гамма-лучи и радиоволны.

Вьюер был отремонтирован, но его способность компенсировать искажения изображения оставляла желать лучшего. Контуры световодов просто не в состоянии были различать отдельные солнца на расстоянии больше чем в несколько парсеков. Техники разобрали прибор и попробовали увеличить его разрешающую способность. Не сделай они этого, наблюдатели в скором времени попросту ослепли бы.

Этот проект наряду с кое-какими еще новшествами оказался гораздо более нужным, чем думали те, кто занимался работой. Помимо всего прочего, работа отвлекала от мрачных мыслей.

Борис Федоров нашел Луиса Перейру на гидропонной палубе. Шел сбор урожая с мини-плантации водорослей. Инженер работал наравне со своими сотрудниками — так же, как остальные, запускал по локоть руки в воду, вытаскивал оттуда зеленоватые нити, перекочевывавшие в емкости, стоявшие на тележке.

— Фу! — поморщился Федоров.

Перейра широко улыбнулся, и под черными усами блеснули белоснежные зубы.

— Зря ты так относишься к моему урожаю, — шутливо упрекнул он Федорова. — Придет время, и будешь лопать вместе со всеми за обе щеки.

— Интересно, как из этой гадости в конце концов получается восхитительный сыр «лимбургер»? — проговорил Федоров. — Слушай, у тебя есть время? Мне необходимо поговорить с тобой.

— А попозже нельзя? Нам нужно непременно вычистить всю ванну. Если загниет, придется всем потуже затянуть пояса.

— Ну, у меня со временем тоже не ахти, — несколько обиженно сказал Федоров. — Уж лучше, по-моему, поголодать немного, чем угодить в очередную аварию.

— Ребята, заканчивайте без меня, — распорядился Перейра, быстро прошел в душевую и вымылся. Не заходя в сушилку и не одеваясь, поскольку на этой палубе было очень тепло, он повел Федорова в свой кабинет.

— Честно говоря, — признался он, когда они отошли подальше, — я только и ждал, чтобы кто-нибудь утащил меня от этой треклятой ванны.

— Вряд ли ты будешь радоваться, если узнаешь, зачем я тебя отвлек. Предстоит серьезная работа.

— Так это же просто замечательно! А то я все голову ломал, как бы мне не дать ребятам распуститься. Конечно, на горячий энтузиазм рассчитывать не приходится; они, конечно, поворчат, не без этого, но на самом деле будут рады заняться чем-то поинтереснее, чем обычная рутина.

Они миновали заросли зеленых растений. От листьев веяло свежестью, они приятно шуршали, если люди задевали их головой или руками. А под ними, словно разноцветные фонарики, висели спелые плоды. Глядя на эту идиллическую картину, можно было понять, почему сотрудники гидропонного отдела более спокойны, чем кто бы то ни было на корабле.

— Меня напугал Фоксе-Джемисон, — объяснил Федоров. — Дело в том, что мы уже вплотную приблизились к центральной галактической туманности, и Джемисон может испробовать в действии новые приборы для определения плотности космических масс.

— Он? Я думал… у них Нильссон главный.

— Все так думали, — кивнул Федоров и сердито поджал губы. — Он никуда не годится. В последнее время от него никакого толка — одни только скандалы да обиды. Придется остальным за него отдуваться — Ленкаю и еще кое-кому.

— Плохо дело, — огорченно проговорил Перейра. — А ведь мы рассчитывали, что Нильссон сумеет сконструировать аппаратуру для межгалактического перелета при сверхнизких параметрах тау, верно?

Федоров кивнул.

— Надо бы, конечно, его в чувство привести, но сейчас речь не о нем. Нам предстоит новая встреча с плотными слоями пространства. Я почти уверен, что на сей раз мы проскочим без последствий, и все же мне хотелось бы провести работы по укреплению обшивки для пущей уверенности. Уверенности! — воскликнул Федоров и рассмеялся лающим смехом. — Какая уверенность при таком полете! Ну как бы то ни было, мне придется привести сюда бригаду техников. Придется вам тут немного расчистить помещение. Я хотел обсудить с тобой все в общих чертах — как все провернуть, чтобы ваша работа не слишком пострадала.

— Понятно. Понятно. Ну вот мы и пришли.

Перейра пригласил Федорова в крошечный кабинет, где стояли письменный стол и полки с файлами.

— Сейчас я тебе покажу план помещений.

Примерно полчаса они обсуждали порядок перестановок. (А за бортом корабля мелькали столетия.) Перейра приглядывался к Федорову. Тот сильно сдал за последнее время. В нем трудно было узнать прежнего гениального ученого. Русский стал резок, порой груб.

Сложив в стопку чертежи и записи, Перейра участливо проговорил:

— Ты, похоже, неважно спишь в последнее время?

— Дел выше крыши, — буркнул инженер.

— Старик, ты себя замучишь когда-нибудь своей работой. Но синяки под глазами у тебя не из-за этого. Что-то неладно с Маргаритой, верно?

Федоров нервно дернулся.

— Что с ней не то?

Они с Маргаритой Хименес уже несколько месяцев подряд жили вместе.

— Борис, в нашей маленькой деревне так трудно что-то скрыть. Все видят, что она в тоске.

Федоров отвел взгляд и уставился туда, где за распахнутой дверью зеленела листва.

— Как бы мне хотелось, чтобы она так не страдала… — пробормотал он.

— М-м-м… — смущенно протянул Перейра. — Если помнишь, мы с ней время от времени бывали вместе, пока она не ушла к тебе. Может быть, что-то в ней мне понятно даже лучше, чем тебе. Я не хочу сказать, что ты бесчувственный, Борис, но женщин ты понимаешь плоховато. Мне бы очень хотелось, чтобы вам было хорошо вдвоем. Могу я чем-то помочь?

— Все дело в том, что она не желает принимать препараты против старения. Ни Урхо Латвала, ни я — мы никак не можем уговорить ее. Может быть, я, конечно, и переусердствовал. Теперь она со мной даже разговаривать не хочет. — Федоров заговорил тише и печальнее, продолжая смотреть на зеленые листья. — Понимаешь, я ведь ее никогда… не любил. Да и она меня тоже. Но мы привыкли друг к другу, она мне нравится. Я хочу сделать для нее все, что в моих силах. Но что я могу?

— Она молодая женщина, — сказал Перейра. — Сейчас она перевозбуждена, и поэтому всякое напоминание о возрасте может вызывать у нее бурный протест. Ей не хочется стареть и умирать.

Федоров резко развернулся к биологу:

— Она не дурочка! Она должна прекрасно понимать, что это лечение обязательно для всех людей зрелого возраста — иначе у нее климакс наступит на пятьдесят лет раньше, чем положено. А она твердит, что ей только этого и надо!

— Почему?

— Хочет умереть до того, как выйдут из строя химические и экологические системы. Ты им сроку дал пятьдесят лет, верно ведь?

— Да. Медленно, но верно, они будут сдавать. Если мы до тех пор не разыщем подходящую планету…

— Но она остается убежденной христианкой, противницей самоубийства, — сказал Федоров и поежился. — Мне такая перспектива тоже не по душе. Да и кому она может понравиться? А она отказывается верить, что конец не неизбежен, — такой конец, о котором она думает.

— Подозреваю, — задумчиво проговорил Перейра, — что больше всего ее страшит мысль о том, что она умрет бездетной. Она как-то, помнится, придумывала имена для всех своих многочисленных детишек.

— Хочешь сказать… Погоди, дай подумать. Черт подери, выходит, прав был Нильссон… Он как-то на днях ворчал насчет того, что мы никогда не найдем дома. Вынужден признать, жизнь при таких мыслях кажется совершенно бессмысленной.

— Вот-вот. А для Маргариты — особенно. И, глядя в пустоту, в безысходность, она сдалась и — подсознательно, конечно, — избрала для себя единственно возможную форму самоубийства.

— Но что же делать, Луис? — обреченно воскликнул Федоров.

— Если бы капитан отдал приказ об обязательности такого лечения… Ведь это резонно, если на то пошло. Представь, если мы все-таки, несмотря ни на что, высадимся на какую-нибудь планету, каждой женщине придется рожать и как можно больше.

— Еще одно правило! — вспыхнул инженер. — Чтобы Реймонт поволок ее к врачу? Нет уж, уволь!

— Не стоит тебе так злиться на Реймонта, — попытался успокоить Перейра Федорова. — Положение у вас с ним одинаковое. Вы больше не соперники.

— Я его прикончу когда-нибудь!

— Ну, это ты хватил! — рассмеялся Перейра. — Ты романтик, Борис, а он — воплощение прагматизма.

— Ну ладно, а что бы он мог сделать с Маргаритой? — ворчливо спросил Федоров.

— Ну, не знаю… Что-нибудь не сентиментальное. Мог бы, к примеру, организовать бригаду по ремонту и модификации биосистем и аппаратуры для обеспечения органических циклов — тогда корабль бы протянул дольше и она успела бы родить, скажем, двоих детей…

Перейра умолк. Мужчины довольно долго смотрели друг на друга, а в мыслях у обоих было: «А почему бы и нет?»

Мария Тооманен вбежала в спортивный зал. Иоганн Фрайвальд разминался на трапеции.

— На помощь! — крикнула она, вся дрожа. — В игровой комнате драка!

Фрайвальд соскочил на пол и побежал по коридору. Из комнаты для игр доносились шум, громкие крики. Вбежав туда, Фрайвальд увидел примерно десяток свободных от вахты членов экипажа. Они выстроились кружком. Фрайвальд всех растолкал и протиснулся вперед. Дрались второй пилот Педро Барриос и кок Майкл О’Доннел. Пока что они еще не успели нанести друг другу серьезных травм, но выглядело все ужасно.

— Прекратите! — крикнул Фрайвальд.

Драчуны остановились. Весь экипаж уже знал, что Реймонт обучил своих помощников всяким хитрым приемам.

— Что за шутки? — сурово спросил Фрайвальд и, обернувшись к зевакам, укоризненно проговорил: — А вы что, не могли их разнять? Неужели вы так глупы, что не понимаете, до чего могут довести подобные выходки?

— До сих пор меня никто не называл шулером! — тяжело сопя, крикнул О’Доннел.

— А я говорю, что ты шулер! — рявкнул Барриос.

И они снова бросились друг на друга, но Фрайвальд успел вмешаться. Он ухватил воротники рубашек обоих драчунов, перекрутил ткань и нажал кулаками на кадыки. Оба забияки сразу обмякли. Фрайвальд добавил для верности каждому по паре «фумикоми». Драчуны застонали от боли и согнулись пополам.

— Лучше бы надели боксерские перчатки да поколотили друг друга на ринге, — буркнул Фрайвальд. — А теперь пойдете со мной к первому помощнику.

— Гм-м-м, прошу прощения, — проговорил кто-то за спиной Фрайвальда. Из сбившейся в кучку группы зевак вышел стройный, энергичный молодой человек — картограф Пхра Такх. — Думаю, это не нужно.

— А я думаю, что это не ваше дело, — буркнул Фрайвальд.

— Это мое дело, — возразил Такх. — Самое главное сейчас — наше единство. А от официальных мер толку не будет. Я друг обоих этих людей. И, думаю, сумею помирить их.

— Если мы перестанем уважать законы, мы погибнем, — ответил Фрайвальд. — Я уведу их.

Такх предложил:

— Можно мне хотя бы сначала переговорить с вами с глазу на глаз? Буквально минутку.

В голосе его звучала неподдельная тревога, и Фрайвальд не смог отказать картографу.

— Ну… хорошо, — кивнул он. — А вы, — строго сказал он драчунам, — оставайтесь здесь.

Он вошел с Такхом в игровую комнату и закрыл дверь.

— Не могу же я все так оставить, — объяснил Фрайвальд, — отпустить их, после того как они оказали мне сопротивление. После того как капитан Теландер наделил нас, помощников констебля, официальными полномочиями, мы действуем на благо экипажа. Вы гляньте сюда, юноша, — и Фрайвальд, спустив носок, продемонстрировал кровоподтек на лодыжке.

— Ну и что? — не унимался Такх. — Неужели нельзя забыть про этот синяк? Сделайте вид, что вы ничего не заметили. Они неплохие парни. Просто дуреют от однообразия, бесцельности, постоянного напряжения — все ведь только о том и думают, уцелеем мы или врежемся снова во что-нибудь, типа звезды.

— Если мы начнем позволять кому-то безнаказанно дубасить друг друга… — гнул свое Фрайвальд.

— Ну а если я их взял и разнял? Если они, скажем, извинятся перед вами? Разве это будет не лучшим уроком для них, чем арест и наказание?

— Может быть, и так, — скептически пробурчал Фрайвальд. — Но с какой стати я должен верить, что все это вам удастся?

— Ас такой, что я точно такой же помощник констебля, как и вы.

— Что? — выпучил глаза Фрайвальд.

— Встретите Реймонта — спросите у него, но наедине. Я никому не должен говорить, что я его помощник, и сказать об этом могу только помощнику официальному, вроде вас, в экстренной ситуации. Насколько я понимаю, сейчас именно такая ситуация.

— Aber…^[56] Почему? — недоуменно пробормотал Фрайвальд.

— Реймонту и самому то и дело приходится сталкиваться с непослушанием, сопротивлением и уклонением, — пояснил Такх. — У его добровольных явных помощников, таких, как вы, Фрайвальд, трудностей меньше. Вам не приходится делать грязную работу. И все равно по отношению к вам складывается недружелюбие и сопротивление, и уж, конечно, никто не станет вам доверять чего-то такого, что, как ему кажется, может не понравиться Реймонту. Я… я не шпион. Да и серьезных преступлений у нас пока что, на счастье, не бывало. Я должен изо всех сил стараться усмирять всякие ссоры. Как сегодня, к примеру.

— А я думал, вам Реймонт не нравится, — растерянно проговорил Фрайвальд.

— Я бы и теперь так не сказал, — честно признался Такх. — Но он, так или иначе, сумел меня убедить, что я могу поработать на общее дело. Надеюсь, вы не станете выдавать тайну?

— О нет. Нет, конечно. Даже Джейн не скажу. Ну и дела!

— Так вы позволите мне разобраться с Педро и Майклом?

— Да, займитесь этим. И сколько же у Реймонта еще таких тайных агентов, интересно?

— Понятия не имею, — пожал плечами Такх. — Но подозреваю, что он надеется подключить многих к этой работе.

Картограф кивнул Фрайвальду и вышел.

Глава 14

Облачные массы в центре галактики производили впечатление суровых громадных грозовых туч. «Леонора Кристин» добралась уже почти до самой их границы. Впереди не было видно ни единой звезды, да и по разные стороны от корабля с каждым часом их становилось все меньше и горели они все слабее.

Здесь, где концентрация звездной пыли была так велика, корабль передвигался благодаря совершенно фантастическому виду аэродинамики. Показатели обратного тау достигли по-истине головокружительных цифр, а потому плотность пространства для корабля не имела почти никакого значения. Наоборот, корабль еще более жадно, чем прежде, пожирал материю и больше не ограничивался только атомами водорода. Модифицированные селекторные установки обращали все, что им только попадалось: газы, пыль, метеориты — в топливо и материал для реакции. Кинетическая энергия и временной дифференциал бешено ползли вверх. Создавалось впечатление, будто безумный порыв ветра несет «Леонору Кристин» между скоплениями солнц.

Несмотря на то что переборки сильно дрожали, время от времени обшивку корабля сотрясали удары, свидетельствовавшие о том, что плотность пространства, которое пересекает корабль, постоянно меняется; казалось, все идет, как задумано, и все-таки Реймонт зачем-то пригласил Нильссона в кабинет Линдгрен.

Линдгрен, одетая в форму, восседала на своем месте за письменным столом. Она заметно похудела, вокруг глаз легли темные тени.

— Неужели нельзя было подождать, пока мы не переберемся через эти преграды, констебль? — спросила Линдгрен сердито и устало.

— Думаю, нельзя, мадам, — ответил Реймонт. — Если случится что-то непредвиденное, мы должны быть уверены, что на людей можно положиться.

— Вы обвиняете профессора Нильссона в том, что он сеет смуту. Но наш устав предусматривает свободу слова.

Нильссон поерзал на стуле, и стул жалобно скрипнул.

— Я ученый, — сварливо проговорил астроном. — И обладаю не только правом, но и обязанностью говорить то, что думаю.

Линдгрен неприязненно поглядела на Нильссона. Астроном жутко опустился. Щеки его покрывала неровная грязная щетина, он явно давно не мылся, одежда на нем была нестираная и мятая.

— Однако у вас нет никакого права распространять страшные истории, — возразил Реймонт. — Разве вы не замечали, какое впечатление ваши россказни производят на некоторых женщин, когда вы разглагольствуете за столом? Именно поэтому я был вынужден вмешаться. К сожалению, вы этим уже давно занимаетесь, Нильссон.

— Я всего-навсего говорю вслух о том, что все прекрасно знают давным-давно, — буркнул астроном. — Просто другие боятся говорить, а я — нет.

— Получается, что у всех хватает тактичности молчать, а у вас — нет.

— Не надо оскорблений, — вмешалась Линдгрен. — Расскажите мне по порядку, что произошло.

Линдгрен в последнее время не ходила в столовую и ела в своей каюте, ссылаясь на занятость, и в свободное от вахты время ее мало кто видел.

— Вы отлично знаете что, — начал Нильссон. — Мы эту тему затрагивали периодически.

— Какую тему? — спросила Линдгрен. — Тем у нас много, и разговариваем мы о многом.

— Вот именно, разговариваем, — подхватил Реймонт. — А не читаем лекции товарищам, многие из которых совсем пали духом.

— Прошу вас, констебль. Продолжайте, профессор Нильссон.

Астроном надулся от важности.

— Все элементарно. Просто поражаюсь, неужели вы все такие тупицы, что до сих пор не придали этому серьезного значения! Вы слепо верите в то, что мы притормозим в скоплении Девы и найдем там подходящую для высадки планету. Но, скажите на милость, как нам это удастся? Вы только задумайтесь о тех требованиях, которые мы предъявляем к обитаемой планете! Масса, температура, излучение, атмосфера, гидросфера, биосфера… при самом удачном стечении обстоятельств только у одной из сотни звезд может найтись планета, хОтя бы приблизительно напоминающая Землю.

— Так… — проговорила Линдгрен. — Ну конечно…

Но Нильссон вовсе не собирался сдавать своих позиций. Пожалуй, он даже не расслышал Линдгрен. Кусая ногти, он продолжал:

— Если обитаемые планеты есть только у одной сотой из звезд, представляете ли вы, сколько же их нам надо исследовать, чтобы найти ту, единственно необходимую нам? Я вам скажу, сколько: пятьдесят. Я думал, такие подсчеты может произвести любой из тех, кто находится на корабле. Безусловно, нам может сказочно повезти, и мы с первой же попытки напоремся, так сказать, на Новую Землю. Но шансы — один против девяноста девяти. Несомненно, пытаться придется не один раз. Теперь: обследование каждой из звезд займет много времени. Каждый раз придется тратить на торможение что-то около года. И еще столько же — на ускорение, если придется лететь дальше. И это именно годы, годы по корабельному времени, поскольку все это время нужно будет лететь со скоростью, мизерной по сравнению со скоростью света, то есть при тау, близком к единице, что, в свою очередь, не позволит нам сохранять на корабле нормальную силу тяжести.

Следовательно, на каждую звезду нам придется тратить не меньше двух лет. И средняя вероятность, о которой я говорил, — всего лишь средняя, напоминаю, поскольку мы запросто можем и не обнаружить Новую Землю среди первых пятидесяти звезд, — так вот, при этой средней вероятности нам потребуется потратить на поиски сто лет. Но на самом деле — гораздо больше, потому что время от времени мы будем вынуждены останавливаться и активно пополнять запасы вещества для реакции. Хоть обпейся лекарств против старения, все равно нам более века не прожить.

А потому вся наша затея, весь тот риск, которому мы себя подвергаем, мотаясь по дебрям галактики, все это — только упражнения в бесплодности. Quod erat demonstrandum^[57].

— У вас уйма отвратительных привычек, Нильссон, — не выдержал Реймонт, — ив частности, бубнить себе под нос.

— Мадам! — возмущенно выдохнул астроном. — Я протестую! Я подаю жалобу! Это оскорбление личности!

— Прекратите! — приказала Линдгрен. — Прекратите оба. Должна признать, что вы ведете себя вызывающе, профессор Нильссон. Но и вам я должна сделать замечание, констебль, и напомнить вам, что профессор Нильссон — один из самых выдающихся в своей области ученых на Земле… вернее, был когда-то. Он заслуживает уважения.

— Во всяком случае, поведение его у меня уважения не вызывает. И запах тоже, если на то пошло.

— Констебль, сохраняйте тактичность, либо мне придется вас наказать, — сердито проговорила Линдгрен. — Унижать людей вам никто права не давал. Мы пленники пространства и времени; мир, который мы покинули, уже сто лет как погребен, мы почти вслепую пробираемся по самой жуткой части галактики, в любое мгновение мы можем столкнуться с чем-то таким, что нас уничтожит, а в лучшем случае нам суждено еще не один год протомиться в замкнутой среде. Разве не естественно, что люди реагируют на такие вещи? Понимаете вы это или нет?

— Понимаю, мадам, — кивнул Реймонт. — Но не понимаю другого: неужели оттого, что люди ведут себя дурно, все станет лучше?

— Тут вы правы, — согласилась Линдгрен.

Нильссон вздернул подбородок, но потом обмяк и проговорил уныло:

— Если хотите, я говорил так, только чтобы потом у людей не было горького разочарования.

— А вы уверены, что при этом не тешили заодно собственное «я»? — со вздохом спросила Линдгрен. — Ну да ладно. Ваша точка зрения оправданна.

— Вовсе нет, — возразил Реймонт. — Профессор выводит свой один процент, считая все звезды. Но ведь мы же не станем, например, учитывать красные карлики — а их большинство — или голубые гиганты, да и множество звезд, по параметрам свечения не укладывающихся в сравнительно узкую часть спектра. Тем самым масштабы поиска значительно сужаются.

— Можете свести фактор вероятности к одному из десяти? — буркнул Нильссон. — Лично мне в такое верится слабо. Но хорошо, давайте предположим, что вероятность будет именно такова. Все равно нам придется обследовать пять звезд из десяти. Сколько получится? Десять лет. А скорее — двадцать, если предусмотреть все условия. Самые юные из нас успеют здорово постареть. За это время многие утратят репродуктивную способность и наследственность пострадает, что приведет к снижению банка генов, а он у нас и сейчас невелик. Если нам придется ждать несколько десятилетий до того блаженного момента, когда можно будет родить детей, мы попросту никаких детей родить не сможем. Мало кому из них будет суждено достичь сознательного возраста к тому времени, как их родители станут беспомощными стариками. В любом случае нам не протянуть дольше трех-четырех поколений. Видите, я и в генетике кое-что понимаю. — Астроном уже без всякой напыщенности закончил: — Я вовсе не хотел кого-то обидеть или задеть чьи-то чувства. Я хотел помочь показать вам, что ваша мечта о колонии первооткрывателей, о новом ядре человечества в другой галактике — это всего лишь детская фантазия, и ничего больше.

— У вас есть альтернатива? — спросила Линдгрен.

Щеки Нильссона судорожно задергались.

— Никаких альтернатив, кроме реального взгляда на происходящее, — выдавил он. — Трезвое осознание суровой правды: нам никогда не суждено покинуть этот корабль. И то, что вести себя мы должны в соответствии с правдой.

— А потому вы засучив рукава взялись за работу? — проворчал Реймонт.

— Мне не нравится, как вы об этом говорите, сэр, но я понял, что конструировать аппаратуру для длительного полета совершенно бессмысленно. Лететь нам, по большому счету, некуда, так какая разница? Даже предложения Федорова и Перейры насчет продления срока действия системы жизнеобеспечения меня не воодушевляют.

— Но, надеюсь, вы понимаете, — сказал Реймонт, — что примерно для половины людей согласие с вашей точкой зрения означает не что иное, как самоубийство?

— Возможно, — пожал плечами Нильссон.

— И вы сами настолько ненавидите жизнь? — спросила Линдгрен.

Нильссон приподнялся, но тут же снова сел и что-то забормотал.

Реймонт, к удивлению старшего помощника и астронома, сменил гнев на милость:

— Профессор, я пригласил вас не только для того, чтобы положить конец вашим мрачным прогнозам. Гораздо больше мне хотелось бы узнать, почему вы упорно отказываетесь думать о том, как можно было бы повысить наши шансы на спасение.

— Интересно, как это их можно повысить?

— Это я от вас хочу услышать. Вы специалист, эксперт. Насколько я помню, на Земле вы возглавляли группу астрономов, которой удалось обнаружить порядка пятидесяти планетарных систем. Больше того, вам удалось выявить и отдельные планеты, определить их характеристики — и все это на расстоянии множества световых лет. Почему же вы не можете ради нас выполнить подобные исследования?

Нильссон фыркнул:

— Смешно! Похоже, придется на пальцах объяснять азбучные истины. Согласны выслушать меня, старший помощник? И вы слушайте внимательно, констебль… Безусловно, с помощью крупного телескопа можно рассмотреть на расстоянии в несколько парсеков космический объект величиной с Юпитер. При условии, что объект хорошо освещен, но при этом не теряется в лучах ближайшего к нему светила. Безусловно, с помощью математического анализа данных пертурбации, полученных за несколько лет, можно приобрести кое-какие сведения о планетах, расположенных вблизи светила, — таких планетах, которые слишком малы для того, чтобы их можно было сфотографировать. Неточности в уравнениях до некоторой степени могут быть ликвидированы за счет тщательного интерферометрического изучения вспышек звезды — на эти циклы планеты оказывают кое-какое, хоть и малозначительное влияние. Но! — Нильссон увлекся и ткнул Реймонта в грудь указательным пальцем. — Вы просто не представляете себе, насколько неточны получаемые в итоге результаты. Журналисты, конечно же, принимаются трезвонить, что обнаружена новая планета, жутко похожая на Землю. Но на самом деле это всего лишь вольная интерпретация полученных намиданных. Одно из многочисленных вероятных распределений размеров планет и параметров орбит. Да еще и с погрешностями. И все это — при помощи самых крупных и самых точных инструментов на Земле, то есть таких, какими мы здесь не располагаем, да и собери мы их, — нам негде было бы их разместить.

Так что даже на Земле единственным способом получения детальной информации о планетах за пределами Солнечной системы служили полеты автоматических станций, а позднее — кораблей с людьми на борту. В нашем случае существует единственная возможность проведения исследований: торможение с целью проведения непосредственного наблюдения, после чего, как я убежден, — продолжение пути. Ведь нельзя забывать о том, что планета, которая может показаться во всех отношениях идеальной, на самом деле оказывается либо стерильной, либо имеет такую оригинальную биохимию, что жить на ней невозможно, а то и того хуже — смертельно опасно.

Поэтому советую вам, констебль, слегка проштудировать учебники или хотя бы обзавестись толикой здравого смысла и реализма. Ясно? — закончил тираду Нильссон с видом триумфатора.

— Профессор… — начала было Линдгрен.

Констебль загадочно улыбнулся.

— Не волнуйтесь, мадам, — сказал Реймонт. — Драки не будет. Он меня нисколько не унизил. Хотите верьте, хотите нет, — продолжал констебль, не спуская глаз с Нильссона, — а я знал, что вы нам скажете. Кроме того, я знал, что вы — человек способный или, по крайней мере, были таким когда-то. На вашем счету — уйма всяческих новшеств, с помощью которых сделана такая же уйма открытий. И покуда мы не забастовали, вы делали для нас важную и тонкую работу. Так почему же вам не поломать голову над теми проблемами, что стоят перед нами?

— Может, вы снизойдете настолько, что изложите суть проблемы? — съязвил Нильссон.

— Я не ученый и даже не техник, — возразил Реймонт. — И все-таки некоторые вещи для меня очевидны. Представим, что мы попали в ту галактику, к которой стремимся. Подлетели мы к ней при крайне низких значениях тау, и все-таки они таковы, что… ну, словом, можно взять любые; какие захочется, лишь бы было удобно. Скажем… десять в степени минус три. Получается, что у вас… вполне достаточно времени для наблюдений. За недели, месяцы по корабельному времени вы сумеете собрать о конкретной звезде больше информации, чем о любой соседке Солнца. Позволю себе предположить, что вы могли бы изыскать метод, основанный на релятивистских эффектах, который помог бы вам получить сведения, для земных астрономов попросту недоступные. Ну и, конечно же, вы сумеете наблюдать сразу за многими звездами класса Солнца одновременно. Следовательно, вы неизбежно обнаружите и докажете с помощью точнейших расчетов, не оставляющих ни малейшей почвы для сомнений, что у некоторых из этих звезд имеются планеты, массой и параметрами орбиты сходные с Землей.

— Допустим. Но все равно останутся такие вопросы, как состав атмосферы, природа биосферы… Так или иначе потребуется исследование на близком расстоянии.

— Конечно, конечно. Но надо ли будет ради этого останавливаться всякий раз? Представим, что вместо этого мы прокладываем курс таким образом, что он захватывает наиболее многообещающие солнца, но мы при этом продолжаем двигаться со скоростью, близкой к световой. По космическому времени на каждую интересующую нас планету мы потратим от нескольких часов до нескольких дней. Какие угодно методы — спектроскопия, термоскопия, фотография, магнитоскопия — список продолжите сами. В итоге мы получим довольно подробное представление об условиях на поверхности — как физических, так и биологических. Мы сумеем исследовать параметры термодинамического неравновесия, спектр отражения хлорофилла, аспекты поляризации за счет присутствия популяций микробов, продуцирующих определенные аминокислоты… словом, полная информация, на основании чего можно будет с уверенностью определить, пригодна ли планета для обитания. При низких показателях тау мы сумеем исследовать большое число планет за мизерное по нашим часам время. Ну, то есть не мы сами, конечно, — львиную долю работы выполнят за нас приборы, автоматика. А потом, когда мы обнаружим подходящую планету, мы можем вернуться к ней. Согласен, на это уйдет года два. Но такие два года пережить можно. Ведь мы будем знать, что нас ждет дом.

Бледное лицо Линдгрен озарилось легким румянцем. Глаза ее вспыхнули, оживились.

— Господи! — вырвалось у нее. — Почему же ты молчал об этом раньше?

— Приходилось думать о другом, — ответил Реймонт. — А вот вы почему молчите, профессор Нильссон?

— Потому что вся затея абсурдна, — буркнул Нильссон. — Вы предполагаете наличие приборной базы, которой у нас попросту, нет.

— Разве нельзя такие приборы собрать? Инструментов хватает, у нас есть точные станки, детали, специалисты-профессионалы высочайшего класса. На самом деле ваша команда уже добилась кое-каких успехов.

— Но вы же требуете такой скорости и точности исследований… Это на несколько порядков превышает прежнюю эффективность!

— И что?! — удивился Реймонт. Нильссон и Линдгрен смотрели на него. — И что, неужели мы так-таки неспособны собрать такую аппаратуру? — спросил Реймонт изумленно. — Не здесь ли собрался весь цвет научной мысли? Ну хорошо, чего-то наши ученые могут не знать, согласен, но недостающие сведения можно почерпнуть из микрофильмов — их у нас полным-полно, там собраны сведения из смежных областей науки.

Допустим, например, что Эмма Глассголд и Норберт Вильямс примутся за совместную работу и выработают принципиальную схему прибора для выявления и исследования биологических форм жизни на расстоянии. В случае необходимости они могут консультироваться с другими специалистами. Мало-помалу к ним присоединятся физики, электронщики, а на финишном этапе конструирования и сборки — еще масса ученых. А вы, профессор Нильссон, тем временем возглавите группу, занимающуюся изготовлением аппаратуры для дистанционной планетографии. На самом деле вы — именно тот человек, который мог бы возглавить весь проект целиком.

Послушайте! — воскликнул Реймонт так легко и радостно, словно с плеч его свалилась тяжкая ноша. — Да ведь это именно то, что нам нужно! Важное, увлекательное дело, требующее от каждого полной отдачи. Даже те, кто не будет занят в проекте непосредственно, смогут оказать посильную помощь — ассистенты, чертежники, рабочие. Наверное, придется переоборудовать грузовую палубу под цех… Ингрид, мы же не только наши жизни спасем, мы спасемся от безумия!

Реймонт вскочил. Линдгрен тоже встала, и они схватили друг друга за руки.

Только потом они вспомнили о Нильссоне. Он сидел ссутулившись, хмурый, нервно дрожал.

Линдгрен в тревоге бросилась к нему.

— Что с вами?

— Немыслимо, — пробормотал Нильссон, не поднимая головы. — Невозможно.

— Вовсе нет! — воскликнула Линдгрен. — Никто не требует от вас, чтобы вы открывали новые законы природы. Основные принципы работы — такие же, как были всегда.

— Да, но вы требуете их применения в совершенно неслыханной области! — вскрикнул Нильссон и закрыл лицо руками. — Господи, помилуй меня! — прошептал он в полном отчаянии. — Я разучился думать…

Линдгрен и Реймонт, стоя рядом с Нильссоном, обменялись взглядами. Линдгрен беззвучно пошевелила губами. Когда-то Реймонт научил ее этой маленькой хитрости — читать слова по губам.

— А без него у нас получится? — прочитал Реймонт ее слова.

— Вряд ли. Лучшего руководителя проекта не найти. По крайней мере, без него шансов преуспеть намного меньше.

Линдгрен зашла за спину Нильссона, обняла астронома за плечи.

— Ну что за беда? — спросила она заботливо.

— Никакой надежды не осталось, — всхлипнул Нильссон. — Жить не для чего.

— Есть!

— Вы же знаете, наверное… Джейн ушла от меня… несколько месяцев назад. А другая… Нет других и быть не может… Так ради чего… Что мне осталось?

— Стало быть, — одними губами проговорил Реймонт, — вот в чем причина. Жалость к себе.

Линдгрен нахмурилась и покачала головой.

— Нет, Элоф, вы ошибаетесь, — пробормотала она. — Вы… Ты нужен всем нам. Разве мы стали бы просить тебя о помощи, если бы не ценили тебя так высоко?

— Не меня, — покачал головой Нильссон. — Мои мозги. Давайте уж начистоту. — Он выпрямился и в упор уставился на Линдгрен покрасневшими глазами. — Ум мой вам нужен. Мои советы. Мои знания и талант. Для себя. Но я-то сам на что вам сдался? Может, вы меня за человека считаете? Нет! Для вас я всего-навсего грязный старый Нильссон. Что с ним нежничать? Стоит ему рот открыть, как каждый тут же находит тысячу причин удрать. Никто его в гости не зовет. Ну, в крайнем случае позовут четвертым в бридж или спросят насчет того» как лучше придумать такой-то и такой-то прибор. И что же можно ждать от такого? Работы? Творчества, так сказать? Увольте!

— Это неправда!

— О, не надо, я не ребенок, — поморщился Нильссон. — И если бы это было в моих силах, я бы помог вам. Но голова у меня не работает, я же говорю! За последние недели мне ни одной свежей мысли не пришло! Можете считать, что меня сковал страх смерти. А можете назвать это разновидностью импотенции. Как хотите — так и называйте. Вам ведь все равно. Никто не желает дружить со мной, приглашать в компанию, ничего не хочет… Меня бросили одного в темноте, на холоде. Так что же дивиться тому, что у меня мозги окоченели?

Линдгрен отвела взгляд. Когда она снова посмотрела на Нильссона, лицо ее было спокойно.

— Просто не могу выразить, как мне стыдно, Элоф. Но ты и сам во многом виноват. Ты вел себя так… так эгоистично, казался таким самодовольным, что все посчитали, будто тебе никто не нужен. Ольге Собески, к примеру, наоборот. Ей одиноко. Потому она и переехала ко мне. А когда ты объединился с Гуссейном Садеком…

— Садек… — проворчал Нильссон. — Да он ни разу штору не отодвинул. Вот только беда — звукоизоляция у нас неважнецкая. Я все слышу, что он там с девочками вытворяет.

— Тогда понятно, — улыбнулась Линдгрен. — Если честно, Элоф, мне тоже так жить надоело.

Нильссон буркнул что-то неопределенное.

— Пожалуй, нам надо побеседовать наедине, — сказала Линдгрен. — Ты… вы не против, констебль?

— Нет, — покачал головой Реймонт. — Конечно, не против. — И вышел из кабинета.

Глава 15

«Леонора Кристин» промчалась сквозь ядро галактики за двадцать тысяч лет. На борту корабля за это время минуло несколько часов. Это были страшные часы: обшивка стонала и трещала от перегрузок. На экране внешнего обзора беспросветная темнота сменялась дымкой — сверкающей, слепящей, созданной скоплениями бесчисленных звезд. Возможность столкнуться со звездой не исключалась: она, скрытая от глаз за плотной завесой галактической пыли, могла в любой миг оказаться прямо перед кораблем. Что при таком столкновении ожидало звезду, сказать было трудно. Вероятно, она могла бы стать сверхновой. А что ожидало корабль? Он мог погибнуть так быстро, что его пассажиры даже не успели бы этого заметить. Но, с другой стороны, корабль сейчас пролетал по такой области галактики, где обратное тау возросло до таких величин, что они не поддавались определению.

Передышка наступила только тогда, когда корабль пересекал участок пустого пространства в центре — тут было затишье, как в середине циклона. Фоксе-Джемисон смотрел в окуляр вьюера и видел множество солнц — красных, белых, нейтронных карликов… таких, что были вдвое-втрое старше Солнца и его соседей, и таких, что казались совершенно не похожими на те, что он когда-либо видел раньше, и чуть не плакал.

— Непостижимо! Просто издевательство! Прямо под рукой — ответы на миллионы вопросов, и ни единого прибора для исследования!

Его товарищи печально усмехнулись. Кто-то съязвил:

— А где, интересно узнать, ты бы опубликовал результаты наблюдений?

Как ни странно, возродившаяся надежда на лучшее частенько давала себе выход в виде такого вот черного юмора.

А на совещании, куда Будро пригласил Теландера и Реймонта, было не до шуток. Совещание это произошло вскоре после того, как корабль преодолел туманность по другую сторону от ядра галактики и понесся в обратном направлении по той же спирали, по которой летел к центру. «Леонора Кристин» оставила позади нечто, напоминающее пульсирующую шаровую молнию, а впереди простиралась сгущающаяся тьма. И все же, если можно так выразиться, подводные камни были преодолены, и путешествие к галактикам, в области которых располагалось скопление Девы, должно было занять всего лишь несколько месяцев по корабельному времени. Программу исследований и разработки новой аппаратуры почти все восприняли с самым горячим энтузиазмом. Кое-кто даже собрался отметить окончание ответственного этапа в столовой — с вином и музыкой. Взрывы хохота прерывались звучными трелями аккордеона, на котором мастерски играл корабельный врач Урхо Латвала. Отзвуки веселья долетали до капитанского мостика.

— Наверное, надо было дать вам повеселиться вместе с остальными, — извиняющимся тоном начал Будро. Черная борода обрамляла его болезненно-пожелтевшее лицо. — Но дело в том, что Мохандас Чидамбаран передал мне результаты расчетов, которые провел сразу же, как мы выскочили из ядра. Он решил, что будет лучше, если я просмотрю расчеты и сделаю какие-то практические выводы… как будто у меня есть сборник правил по межгалактической навигации! Теперь он засел в своей каюте и предается медитации. А и, как только вышел из ступора, решил немедленно посоветоваться с вами.

Кацитан Теландер нахмурился и приготовился к новому удару судьбы.

— Каковы результаты? — сухо поинтересовался он.

— И в чем вообще дело? — уточнил Реймонт.

— Дело в плотности пространства впереди нас, — ответил Будро. — Внутри нашей Галактики, между галактиками, между скоплениями галактики. При теперешних показателях тау частотный сдвиг радиоэмиссии нейтрального водорода таков, что приборы, уже собранные бригадой астрономов, обретают беспрецедентную точность.

— И что же они говорят?

Будро обхватил себя руками.

— Концентрация межзвездного газа падает медленнее, чем мы ожидали. При тех показателях тау, какие у нас будут, когда мы распрощаемся с нашей Галактикой — Млечным Путем — через двадцать миллионов световых лет, то есть на полпути к скоплению Девы… данные, конечно, приблизительные, но все равно будет еще опасно отключать силовые поля.

Теландер прикрыл глаза.

Реймонт резко произнес:

— Такую возможность мы уже обговаривали. Мы не исключали вероятность того, что даже в промежутке между двумя скоплениями нам не удастся произвести ремонтные работы. Из-за этого, в частности, Федоров и Перейра хотят модифицировать систему жизнеобеспечения, продлить срок ее деятельности. Вижу, что у тебя есть другое предложение.

— То самое, о котором мы не так давно толковали, — сказал Будро, глядя на капитана.

Реймонт ждал.

Будро объяснил ему бесстрастным голосом профессионала:

— Еще несколько столетий назад астрономы установили, что скопления или семейства галактик, подобные нашему, не являются высшей формой организации звезд. Группы из одного-двух десятков галактик, в свою очередь, образуют еще более крупные сообщества. Сверхсемейства, что ли…

Реймонт издал короткий смешок.

— Может быть, их стоит назвать кланами?

— А что? Весьма подходящий термин. И правда, клан состоит из нескольких семейств. Ну так вот. Среднее расстояние между членами семейства составляет что-то около миллиона световых лет. Среднее расстояние от одного семейства до другого, естественно, намного больше — порядка пяти — десяти миллионов световых лет. Мы планировали покинуть наше семейство и направиться к ближайшему — тому, в которое входит Дева. Оба они относятся к одному и тому же клану.

— А нам, — кивнул Реймонт, догадываясь, к чему клонит навигатор, — придется, в том случае, если мы не сумеем затормозить, покинуть не только собственное семейство, но и весь клан в придачу.

— Боюсь, что дела обстоят именно так, — вздохнул Будро.

— И далеко до следующего клана?

— Не могу сказать. Давно не заглядывал в астрономические журналы. В последнее время они не слишком регулярно поступают, верно?

— Ближе к делу, — попросил Теландер.

— Прошу прощения, капитан, — спохватился Будро. — Признаю, шутка дурацкая. — Навигатор снова заговорил серьезно: — Чидамбаран считает, что этого никто не знает наверняка. Концентрация скоплений галактик резко падает на расстоянии примерно в шестьдесят миллионов световых лет от того места, где мы сейчас находимся. Дальше — пустота. Ближайшее скопление — примерно в миллионе световых лет, по приблизительным расчетам Чидамбарана, или чуть меньше. Безусловно, в промежутке между кланами пространство пребывает в состоянии, настолько близком к абсолютному вакууму, что там нам не понадобится никакая защита.

— Можем мы дотуда добраться? — спросил Реймонт.

На лбу у Будро выступили капельки пота.

— Опасность очевидна, — сказал он. — Мы углубимся в неизвестность намного сильнее, чем когда-либо мечтали. Ни ориентиров, ни точек отсчета. Нам потребуется такое тау…

— Минутку, — прервал его Реймонт. — Позволь, я попробую описать положение с точки зрения дилетанта, чтобы удостовериться, что я тебя правильно понимаю.

Реймонт умолк и потер подбородок так яростно, что вышел звук, похожий на тот, что бывает, когда дерево зачищают наждаком. Констебль нахмурился и наконец изложил свои мысли:

— Мы должны добраться… не просто до промежутка между семействами, а выйти в пространство между отдельными кланами. Следовательно, мы должны довести показатели тау до одной миллиардной или что-то в этом духе. Способны мы сделать это? Скорее всею, да, иначе бы ты вообще об этом не говорил. Догадываюсь, что способ проложить курс по нашему семейству с захватом как минимум еще одного галактического ядра существует. Существует и способ преодолеть еще одно звездное семейство — будь то скопление, в которое входит Дева, или какое-то другое. Короче говоря, надо пересечь как можно больше отдельных галактик и при этом непрерывно наращивать ускорение.

И как только наш клан останется позади, мы сумеем произвести ремонт. Потом нам потребуется точно такое же время на торможение. Тау будет на нижнем пределе, пространство страшно разреженное, нам не удастся стартовать. Материала для запуска горелок там будет недостаточно, информации для навигации — практически никакой. Остается только надеяться, что мы преодолеем следующий клан.

Но нам должно это удаться! Хотя бы чисто статистически! Но путь затянется.

— Все верно, — подтвердил Теландер. — Вы все поняли правильно.

А наверху пели:

— Ну что же… — задумчиво проговорил Реймонт. — На мой взгляд, ничего страшного. Обычный порочный круг.

— Ты о чем? — нахмурился Будро.

Реймонт пожал плечами.

— Нам нужны такие показатели тау, чтобы мы сумели преодолеть расстояние до следующего клана — сто миллионов световых лет или что-то в этом духе. Такие показатели тау, чтобы мы сумели осуществить поиск среди некоего неизвестного числа звездных кланов, а на поиск, вероятно, уйдет не один миллиард световых лет, пока мы в конце концов не доберемся до такого клана, в который сможем попасть. Уверен, вы сумеете проложить такой курс по первому же клану, который позволит нам набрать необходимую скорость. Насчет всяческих коллизий волноваться незачем. Волноваться нам, в принципе, нельзя. Прогоните корабль через самую плотную область газа и пыли, какую только отыщете.

— Вы… вы как-то воспринимаете все… чересчур спокойно… — изумленно проговорил Теландер.

— А как я должен реагировать? Рыдать? Волосы на себе рвать и посыпать пеплом?

— Значит, я был прав, когда решил, что ты должен первым узнать новость, — вздохнул Будро. — Только ты сумеешь передать ее остальным.

Реймонт долго молча смотрел на товарищей. Молчание затянулось.

— Я, между прочим, не капитан, — напомнил он в конце концов.

Теландер вымученно улыбнулся.

— В каком-то смысле — капитан, констебль.

Реймонт встал и отошел к стойке с приборами. Наклонив голову, крепко сжав приклады пистолетов, он пробормотал:

— Что ж… Если вы хотите, чтобы я все взял на себя…

— Да, так было бы лучше.

— Тогда вот что. Народ у нас замечательный. Сейчас все воспряли духом, все заняты делом, для каждого есть место. Так что очень надеюсь, они сумеют понять, что по человеческим меркам большой разницы между миллионом и миллиардом, да если на то пошло — и десятками миллиардов световых лет, нет. Изгнание оно и есть изгнание, как ни считай.

— Но ведь время идет, увы… — печально проговорил Теландер.

— Это так, — кивнул Реймонт и посмотрел на собеседников. — Не представляю, надолго ли затянется наше путешествие. Времени у нас немного. И ситуация складывается непривычная, неестественная. Многие, уверен, сумеют адаптироваться, но, как показал опыт, не все. Значит, мы просто обязаны уменьшать и уменьшать тау, какова бы ни была опасность. Не только для того, чтобы до предела сократить путь.

Но и из психологической необходимости — сделать все, на что мы способны.

— То есть?

— Разве вы не понимаете? Ведь для нас это способ победить Вселенную. Vogue la galere^[59]. Полный вперед, и плевать на торпеды. Думаю, если мне удастся изложить задачу в таком разрезе, народ оживится. По крайней мере, на время.

Глава 16

От Млечного Пути корабль удалялся не по прямой — курс его представлял собой извилистую линию, каждый отрезок которой равнялся нескольким световым годам. «Леонора Кристин» направлялась туда, где были расположены самые плотные туманности и облака космической пыли. На ее борту прошло всего несколько дней с тех пор, как корабль расстался с родной Галактикой и понесся по просторам беззвездной ночи.

Иоганн Фрайвальд явился к Эмме Глассголд с кое-каким оборудованием, сделанным по ее заказу. Как и было решено, она присоединилась к Норберту Вильямсу в работе по конструированию аппаратуры для дистанционного исследования органических форм жизни. Когда механик вошел в лабораторию, Глассголд расхаживала из угла в угол, что-то напевая под нос. Пахло реактивами, пробирки и реторты весело поблескивали, полные разноцветных жидкостей, и дребезжали в такт с подрагивающими переборками. Почему-то Глассголд показалась Фрайвальд у новобрачной, занятой приготовлением именинного пирога для возлюбленного.

— Спасибо! — радостно воскликнула Глассголд, получив приборы.

— Ты такая счастливая, — удивился Фрайвальд. — С чего бы это?

— А о чем грустить?

— Да о чем угодно! — яростно рукой рубанул воздух механик.

— Ну, если ты о скоплении Девы, это понятно. Но дело в том, что мы с Норбертом… — Она запнулась и покраснела. — Словом, проект у нас просто потрясающий, и Норберт уже предложил свои блестящие идеи! А ты что такой мрачный? — задорно кивнула она и пристально посмотрела на Фрайвальда. — Куда девалось твое очаровательное ницшеанство?

— Сегодня мы покидаем нашу Галактику, — сумрачно отозвался Фрайвальд. — Навсегда.

— Но ты же знал, что…

— Знал. Знал и знаю, и что когда-нибудь умру, и, что самое ужасное, что когда-нибудь умрет Джейн. От таких мыслей не развеселишься. Ты… — И вдруг Фрайвальд, высокий, стройный, светловолосый, всегда такой жизнерадостный, обреченно воскликнул: — Ты веришь, что мы хоть когда-нибудь остановимся?

— Что я могу сказать? — пробормотала Глассголд и встала на цыпочки, чтобы дотянуться до плеча Фрайвальда. — Знаешь, мне тоже было тяжко, но Бог милостив, и страшные мысли покинули меня. Теперь я смиренно приму любую судьбу, какой бы она ни была, и, правду говоря, верю, что в том, что с нами случилось, очень много хорошего. Уверена, тебе это тоже по силам, Иоганн.

— Попробую, — вздохнул Фрайвальд. — Только… так темно… Вот уже не думал не гадал, что снова буду, как маленький, бояться темноты.

Громадное звездное веретено Галактики сморщилось, потускнело и осталось позади. А впереди уже завиднелась новая галактика — скопление светил удивительной, непостижимой тонкости и красоты. Ниже нее и выше нее мерцали и переливались сверкающие облака света. Несмотря на то что по законам Эйнштейна пространство было сильно искривлено и сжато за счет той скорости, с которой летела «Леонора Кристин», казалось, что до звездных царств еще немыслимо далеко.

А скорость корабля неумолимо росла — правда, не так быстро, как раньше, ведь концентрация космического газа теперь была примерно в сто тысяч раз ниже, чем в окрестностях Солнца, — но все-таки достаточно сильно для того, чтобы корабль добрался до ближайшей галактики за несколько недель по корабельному времени. Сейчас, как никогда раньше, нужны были тончайшие астрономические наблюдения, а они были невозможны без радикальной переделки аппаратуры, чем и занималась со страстью спасающихся от погони беглецов команда, возглавляемая Нильссоном.

Производя проверку блоков фотоконвертера, он сделал открытие. Звезд в районе, где протекал полет, было мало. Причина этого явления астроному была не совсем ясна: то ли они удалились от родительских галактик вследствие каких-то произвольных пертурбаций невероятно давно, много миллиардов лет назад, то ли непонятно каким образом зародились здесь, в глубинах космоса. Невероятно, но факт — корабль пролетел довольно близко от одной из таких звезд, красного карлика, и аппаратура Нильссона успела определить, что у звезды должна быть система планет… но красный карлик растаял за бортом, будто его и не было…

Нильссон представил себе эти планеты… замерзшие, мрачные, безумно древний, намного старше Земли… может быть, на каких-то еще трепещет жизнь… но ни одна звезда не разрывает светом мрак тамошних ночей… Он поведал об этом Линдгрен, и она попросила его не рассказывать это остальным.

Прошло еще несколько дней, и однажды, вернувшись в каюту после работы, Нильссон застал там Линдгрен. Она даже не заметила, что он вошел. Линдгрен сидела на кровати в полумраке и смотрела на семейную фотографию. Свет от ночника падал на ее белокурые волосы, казавшиеся седыми. Она тихо перебирала струны лютйи и напевала. Нет, она пела не те веселые песни, что, по ее словам, принадлежали ее любимому Глашатаю. Да и язык… датский? Нильссон почти сразу узнал стихи. Якобсен — «Песни Гурре». Музыка Шенберга.

Король Вальдемар призвал свою свиту восстать из могил и отправиться с ним на охоту…

Ингрид начала было следующую строфу — ту, где Вальдемар плачет об утраченной возлюбленной, но не допела и перешла сразу к тому месту, когда должен наступить рассвет…

Немного помолчав, Нильссон робко проговорил:

— Как горько, дорогая… И как напоминает о доме…

Линдгрен оглянулась — бледная, усталая.

— Прости, я не хотела, чтобы меня кто-нибудь услышал.

Нильссону стало нестерпимо жаль ее. Он подошел, сел рядом и осторожно спросил:

— Ты и правда считаешь нас похожими на персонажей этой баллады? На свиту мертвецов? Трудно поверить.

— Я стараюсь держаться, — проговорила Линдгрен, глядя в одну точку и продолжая извлекать из лютни диссонирующие аккорды. — Но порой… Ты же знаешь, уже почти миллион лет прошел…

Нильссон обнял ее за талию.

— Чем мне помочь тебе, Ингрид? Чем? — Она тихо покачала головой. — Я так тебе обязан! — продолжал он. — Ты мне столько дала! Свою силу, доброту, себя самое… Ты снова сделала меня мужчиной… Правда… — добавил он смущенно, — …я, конечно, не самый замечательный. Ни красотой не могу похвастаться, ни остроумием… И тебе я не пара. Но мне так этого хочется!

— Я знаю, Элоф.

— И если тебе… если ты устала от меня… Не знаю, может быть, тебе хочется чего-то другого… какого-то разнообразия…

— Нет. Ничего такого, — мотнула головой Линдгрен и отложила лютню. — Мы должны привести наш корабль в гавань. Должны — и все. А все остальное — чепуха.

Нильссон встревоженно посмотрел на нее, стараясь понять, о чем она думает, но Линдгрен, не дав ему сказать ни слова, улыбнулась, поцеловала его и сказала:

— И все же надо когда-то и отдохнуть. Забыться. А помочь ты мне можешь, Элоф. Принеси-ка наш паек спиртного. Можешь выпить большую часть. Ты такой славный, когда перестаешь стесняться! Давай позовем кого-нибудь в гости, кто помоложе, повеселее, — хотя бы Луиса и Марию… посмеемся, поиграем во что-нибудь, подурачимся… а если кто-то скажет хоть слово о серьезных вещах — окатим его водой из кувшина с ног до головы… Согласен?

— Попробую… — ошарашенно улыбнулся Нильссон.

«Леонора Кристин» пересекла экваториальную область новой галактики — такой путь был избран для того, чтобы довести до максимума протяженность полета через области с наивысшей концентрацией газа и космической пыли. Едва лишь была преодолена граница скопления, как корабль начал набирать скорость. Шум и вибрация сотрясали переборки.

Капитан Теландер не покидал своего места на мостике. Новая галактика простиралась перед «Леонорой Кристин» — витая спираль, похожая на серебристо-голубую дорогу. Переоборудованные экраны то и дело озарялись светом летящих навстречу гигантских звезд, казавшихся искорками волшебного фейерверка, подхваченными ветром, бушевавшим за обшивкой корабля. «Леонора Кристин» мчалась вперед, и ее то окутывала непроницаемая мгла пылевых туч, то озаряло сияние новорожденных звезд.

Основная нагрузка сейчас лежала на плечах Ленкая и Барриоса. Они вручную маневрировали курсом корабля, проводя его по руслу звездной реки длиной в сотни тысяч световых лет. Они не отрывали глаз от экранов и слушали голоса Будро и Федорова, звучавшие из динамиков интеркома и объяснявшие им, что за объекты находятся по курсу и чем они могут грозить кораблю. Управлять кораблем на такой бешеной скорости было чрезвычайно сложно, и приборы, прежде столь безотказно служившие навигаторам, превратились в нечто наподобие Дельфийских оракулов. Большей частью астронавты полагались на опыт, умение и интуицию, а может, порой — и на молитву.

Капитан Теландер уже не первый час сидел в своем кресле так неподвижно, что его можно было вполне принять за мумию. Лишь несколько раз он прерывал молчание. «Обнаружена плотная концентрация материи, сэр. Пожалуй, слишком плотная для нас. Попробовать обойти?» Он отвечал: «Нет. Следуйте заданным курсом, не упускайте ни единой возможности понизить значение тау, даже если ситуация складывается «пятьдесят на пятьдесят»». Все переговоры звучали спокойно и бесстрастно.

Пылевые облака вокруг ядра новой галактики оказались более плотными, чем вокруг ядра Млечного Пути. Обшивку сотрясали космические громы. Ускорение возрастало немыслимо быстро. Падали и разбивались приборы, навигаторы поднимали их, обливаясь потом, устанавливали по местам и налаживали… бешено мигали лампочки на пульте управления, а пассажиры в каютах в страхе ждали смерти, что могла настигнуть их в любое мгновение.

— Следуйте заданным курсом! — прозвучала команда Теландера и была выполнена.

И корабль выжил. Промчавшись по звездному полю, он вынырнул в черноту. Галактика осталась позади. Всего за час! Теландер радостно сообщил об этом по интеркому. Ответом ему было громогласное «ура!».

На мостик вбежал Опост Будро. Он весь дрожал, но радовался, как ребенок.

— Mon Dieu^[60], сэр, мы сделали это! А я даже не верил, что удастся! Честно говоря, мне бы не хватило храбрости отдать такие команды. Вы были правы! Вы герой, капитан! Вы вернули нам всем надежду!

— Пока нет, — сухо проговорил Теландер, не поднимаясь с кресла. Глядя мимо Будро, он спросил: — Навигационные данные проверили? Нам удастся использовать другие галактики этого семейства?

— Ну… в общем, да. Некоторые — удастся, хотя кое-какие из них представляют собой небольшие эллиптические системы, а другие нам придется только краем задеть, так сказать. Скорость слишком велика. Но зато каждый раз опасность для нас будет все менее и менее велика, учитывая прирост массы корабля. Ну и потом, мы сможем точно так же пересечь два-три семейства галактик. По моим расчетам… — Будро задумчиво потеребил бороду… — мы очутимся в пространстве между двумя кланами галактик и углубимся в него достаточно далеко, чтобы можно было произвести ремонтные работы… это будет примерно через месяц.

— Хорошо, — кивнул Теландер.

Будро присмотрелся к капитану повнимательнее и испугался не на шутку. Казалось, от Теландера осталась одна оболочка.

Мрак.

Беспросветная ночь.

Только приборы, усиливающие увеличение изображения и мощность звука, преобразующие длину волн, улавливали какой-то слабый свет. Людские органы чувств молчали.

— Мы мертвы, — раздался в наушниках голос Федорова.

— Я бы так не сказал, — отозвался Реймонт.

— А что такое смерть, как не отсутствие всего на свете? Ни солнца, ни звезд, ни звуков, ни веса, даже теней — и тех нет! — хрипло звучал голос Федорова, не нарушаемый даже космическими шумами. Свет укрепленного на его шлеме фонарика отражался от обшивки и терялся в непроницаемой тьме космической ночи.

— Пошли, — поторопил его Реймонт.

— Кто ты такой, чтобы тут командовать? — огрызнулся Федоров. — Что ты понимаешь в системе двигателя Буссарда? И что тебя вообще понесло с бригадой ремонтников?

— Я неплохо управляюсь с инструментами в невесомости, — ответил Реймонт. — Так что для вас — лишняя пара рук. Кроме того, я понимаю, что работу надо сделать как можно быстрее. Уж это ты как-нибудь мог бы сообразить.

— Куда спешить? — хмыкнул Федоров. — У нас вся вечность в запасе. Мы же мертвы, не забывай.

— Вот если мы врубимся в какую-нибудь туманность с выключенными силовыми полями, тогда уж точно сдохнем, — парировал Реймонт. — При таком тау, как у нас сейчас, за глаза хватит одного атома на кубический сантиметр… а до следующего клана галактик всего несколько недель.

— И что?

— Слушай, Федоров, ты что, совершенно уверен в том, что мы прямо-таки не можем в любое мгновение врезаться во что угодно? Зародыш галактики, громадное облако водорода — темное, невидимое… да мало ли еще что?

— «В любое мгновение!» — фыркнул Федоров. — Сказал бы уж — в любое тысячелетие.

Похоже, ему таки надоело язвить, и он наконец выбрался наружу из главного люка. Бригада последовала за ним.

Люди, перебиравшиеся вдоль обшивки, были похожи на призраков. Федоров трусом не был никогда, но на миг ему почудилось, будто он слышит шелест крыльев фурий. Да, принято считать, что в космосе темно. Однако большинство представляют себе, что эта тьма озарена светом мириадов звезд, собранных в созвездия, галактики, скопления, туманности. Все верно. Так выглядит внутренний космос. А здесь… Здесь даже о черном фоне говорить не приходилось. Никакого фона не было. Никакого. Неуклюжие фигуры в скафандрах, смутно напоминавшие людей, плавный изгиб серебристой обшивки корабля — все призрачное, разрозненное, нереальное… Ускорение прекратилось, а вместе с ним исчезла сила тяжести.

Передвижение напоминало какое-то бесконечное плавание, полет, падение… А между тем… Федоров помнил, что его невесомое тело массой может сравниться с горой. Была ли хоть какая-то толика весомости в его полете? Или константы инерции неуловимо изменились здесь, где измерения пространства—.времени сжались до почти что прямой линии? Или это иллюзия скольжения в могильном мраке, поглотившем его? Что такое иллюзия? Что такое реальность? Что было реальностью?

Осторожно продвигалась ремонтная бригада вдоль обшивки, и каждый думал об одном: только бы не отцепиться от корабля, только бы не порвался соединительный трос! Так же страшно расстаться с родным кораблем в Солнечной системе, но здесь, где и метеора-то не встретишь неведомо сколько лет, — нет, лучше об этом не думать… Бригада добралась до паутины гидромагнитных генераторов. Какими хрупкими казались они сейчас!

— А если мы не сумеем отремонтировать декселераторы? — проговорил чей-то голос в наушниках. — Так и будем лететь вперед и вперед? Что с нами будет? А вдруг на краю Вселенной и физические законы другие? Не превратимся ли мы во что-нибудь жуткое?

— Пространство изотропично, — буркнул Реймонт, отвечая неизвестно кому. — «Края Вселенной» не существует. Чушь какая! И давайте все-таки надеяться на то, что нам удастся одолеть эти проклятые тормоза!

Ответом ему было несколько вздохов. Бригада добралась до цели. Пока остальные укрепляли тросы на скобах обшивки ионного двигателя, Федоров подобрался к Реймонту и прислонил к его шлему свой — так можно было переговорить без опасения быть услышанным другими.

— Спасибо, констебль, — сказал он.

— За что?

— За то, что ты такой прозаичный засранец, вот за что.

— Нам и работа предстоит вполне прозаичная — ремонт. Мы, конечно, жуть как далеко улетели, давно пережили ту расу, что породила нас, но недалеко ушли от прямоходящих обезьян. Так неужели относиться к себе серьезно? По-моему, не стоит.

— Гм, — хмыкнул Федоров. — Теперь понимаю, почему Линдгрен так настаивала, чтобы я взял тебя с собой. — Помолчав, он добавил: — Кстати, насчет нее…

— Да!

— Я… Я на тебя злился за то, как ты к ней относишься. Это главное. Конечно, ты и меня унизил, что и говорить.

Только настоящие мужчины должны быть выше такого. Но мне она была очень, очень дорога, и я за нее переживал.

— Брось. Давай забудем об этом, — ответил Реймонт.

— Не сумею. Но кое-что я теперь лучше понимаю, чем раньше. Тебе ведь тоже было больно, наверное. Теперь-то она не с тобой и не со мной. Так, может, пожмем друг другу руки, Чарльз, и будем друзьями?

— Конечно. Я и сам этого хотел. Хороших людей не так уж много.

Рукопожатие вышло неуклюжим, но оно состоялось.

— Отлично, — смущенно пробормотал Федоров и снова включил передатчик. — Ну что ж, надо бы взглянуть, что там и как…

Глава 17

Впереди забрезжил свет. Крошечные пятнышки огня превращались в яркие звезды. Их становилось все больше, вот они заняли уже половину поля зрения вьюера…

Но это были не отдельные звезды — нет, это были целые семейства галактик, собранные в клан. Позже, по мере приближения корабля, они распались на скопления, а еще позже — на отдельные галактики.

Вьюер реконструировал эту картину не совсем такой, какой она предстала бы перед взором независимого наблюдателя. Компьютер обрабатывал спектральную информацию, учитывал воздействие эффекта Допплера и аберрации, производил необходимую доводку. И тем не менее картина создавалась, увы, только приблизительная.

Специалисты решили, что клан находится примерно в трехстах миллионах световых лет от Солнечной системы. Но для такого глубокого космоса не существовало карт, не было и стандартов измерений. Вероятная погрешность при выведении показателей тау была весьма значительна. Никакие из справочных материалов, имевшихся на борту, не содержали данных о величине абсорбции.

Первоначально «Леонора Кристин» направлялась не к такой далекой цели, и все детали ее курса были сведены в таблицы. Пролегай ее курс по звездному клану, в который входят Млечный Путь, туманность Андромеды и скопление Девы, ей бы не пришлось продираться сквозь такие плотные скопления материи. И скорость корабля тогда была бы ниже, а теперь он мчался со скоростью, настолько близкой к световой, что любая пылинка, встречавшаяся на пути, имела для него значение. Как ни парадоксально, по корабельному времени путь до ближайшей возможной цели оказался бы длиннее, чем до этого клана.

Кроме того, непонятно было, как долго еще протянет экипаж.

Радость, вызванная известием о починке декселераторов, быстро угасла. Многие понимали, что ни одна из двух систем модуля Буссарда неспособна работать в пространстве между двумя кланами галактик — слишком низка концентрация газов. А потому кораблю предстояло несколько недель лететь с выключенным двигателем по траектории, обусловленной релятивистской баллистикой. Внутри корабля установилась невесомость. Предложение использовать боковые ионные сопла для создания центробежной псевдогравитации обсудили и отклонили, так как при этом возникли бы радиальные и кориолисовые эффекты, слишком опасные как для передвижения, так и для самочувствия экипажа. Конструкция корабля не позволяла такой модификации, да и люди не обладали нужной тренировкой.

Нужно было ждать и терпеть много недель, которые за бортом «Леоноры Кристин» равнялись целым историческим эпохам.

Реймонт открыл дверь своей каюты. Он так устал, что допустил ошибку: стукнулся о переборку, отпустил скобу и взлетел в воздух, да так, что перекувырнулся через голову и ударился о стенку, отскочил и только потом влетел в каюту. Опомнившись, онухватился за скобу и осторожно прикрыл дверь.

Время было позднее, и он думал, что Чиюань Айлинь давно спит. Но она не спала — парила с открытыми глазами над сдвинутыми кроватями, пристегнувшись тоненьким тросиком. Заметив Реймонта, она так поспешно отключила библиотечный монитор, что стало ясно: книгу она читала не слишком внимательно.

— Ну вот… — проворчал Реймонт. — И у тебя то же самое?

Голос его прозвучал непривычно громко; до того как наступила невесомость, а с ней — и тишина, все привыкли перекрикивать шум двигателя и дребезжание переборок.

— Что «то же самое»? — болезненно улыбаясь, спросила Чиюань. В последнее время они виделись редко и мало. У Реймонта было полно работы, и в каюте он появлялся, только чтобы поспать, а все остальное время мотался, как проклятый, — что-то организовывал, кому-то помогал, где-то распоряжался, что-то советовал, придумывал, планировал и так далее, и так далее…

— Разучилась спать в невесомости? — уточнил Реймонт свой вопрос.

— Да. То есть нет, не разучилась. Странный, правда, сон получается — легкий какой-то, и сны снятся всякие… Но просыпаюсь я отдохнувшей.

— Хорошо, — облегченно вздохнул Реймонт. — А то еще у двоих такая история.

— То есть? Бессонница?

— Да. Плюс нервное истощение. Стоит заснуть — тут же просыпаются и кричат. Кошмары снятся. Не уверен, что виной этому только невесомость. Скорее, она стала последней каплей, вызвавшей стресс. И Урхо Латвала точно не знает. Я только что от него. Он советовался со мной. Просто не понимает, что ему делать, — психотропные средства уже на исходе.

— И что ты ему посоветовал?

Реймонт скривился.

— Я перечислил тех, кто, как мне кажется, безусловно, нуждается в лекарствах, а кто и без них пока обойдется.

— Тут дело не только в психологическом эффекте, ты же понимаешь, — сказала Чиюань. — Слабость. Чисто физическая усталость от попыток что-то делать в невесомости.

— Это понятно, — кивнул Реймонт, зацепился ногой за скобу и начал раздеваться. — Но это необходимо. Профессионалы-космонавты знают, как, себя вести, и мы с тобой знаем, и еще несколько человек. Мы умеем приспосабливаться к невесомости, понимаем, как надо координировать работу мышц, так чтобы они не уставали. Беда в том, что наши сухопутные ученые этого не умеют.

— Сколько еще это протянется, Чарльз?

— Как сейчас? Кто знает? Завтра собираются реактивировать силовые поля, запустить внутренний генератор на малых оборотах. Осторожность нужна — всякое может случиться. Вдруг мы попадем в зону плотной материи скорее, чем ожидаем. В лучшем случае к границам клана мы подберемся через неделю.

Чиюань облегченно вздохнула.

— Ну, это хорошо. Неделю продержимся. А потом… отправимся к нашему новому дому.

— Очень надеюсь, — сонно пробурчал Реймонт, сунул одежду в шкаф, слегка поежился, хотя в каюте было тепло, и принялся натягивать пижаму.

— Надеюсь? — встревоженно переспросила Чиюань и вздохнула так сильно, что ее отнесло от кровати. — Не уверен?

— Послушай, Айлинь, — устало проговорил Реймонт. — Ты не хуже других представляешь себе, какие у нас дела с техникой. Что я тебе могу ответить, сама подумай.

— Прости, но…

— Неужели надо винить офицеров, если пассажиры не желают слушать их сообщения, а если слушают, не желают понимать? — гневно оборвал ее Реймонт. — Кто-то опять пустился во все грехи тяжкие! Прячутся — кто за апатию, кто за религию, кто за секс, кто еще за что-нибудь, лишь бы забыться. Большинство из вас… да, здорово, конечно, было работать над исследовательским проектом, кто спорит; но и он превратился в подобие защитной реакции. О чем бы ни думать, только не об этой гадкой бяке Вселенной. Теперь, когда вам стала мешать невесомость, все снова забились в норки. Валяйте, забивайтесь! — рявкнул Реймонт. — Только меня не трогайте, хватит. Вот вы все уже где у меня, ясно?

Реймонт рывком натянул пижаму, подлетел к кровати и пристегнул к поясу тросик. Чиюань потянулась к нему, попыталась обнять.

— О, любимый… — прошептала она. — Я виновата. Ты ведь так устал, правда?

— Нам всем тяжко, — буркнул Реймонт.

— Тебе тяжелее всех, — покачала головой Чиюань и стала нежно гладить лицо Реймонта, едва касаясь кончиками пальцев скул, обтянутых желтоватой кожей, залегших на лбу и щеках морщин, ввалившихся, покрасневших глаз… — Почему ты совсем не отдыхаешь?

— Хотелось бы. Не выходит.

Чиюань помогла Реймонту улечься поудобнее и крепче прижалась к нему. Ее волосы упали на лицо Реймонта — мягкие, шелковистые, до сих пор пахнувшие солнцем Земли.

— Надо отдыхать, — шептала Чиюань. — Отдохни, милый. Разве не приятно быть таким легким, как пушинка…

— М-м-м… Да, что-то в этом есть… Слушай, Айлинь, ты ведь неплохо знаешь Ивасаки. Как думаешь, выдержит он без транквилизаторов? Мы с доктором не смогли точно решить.

— Ш-ш-ш, — прошептала Чиюань и прикрыла ладонью губы Реймонта. — Ни слова об этом.

— Но…

— Нет, не разрешаю. Не развалится этот корабль, если ты спокойно поспишь хоть одну ночь.

— Ну… ну, может, и. так…

— Закрой глаза… Вот так… Сейчас погладим лобик… вот тут… Успокоился? А теперь подумай о чем-нибудь приятном…

— Например?

— Забыл, о чем надо думать? Подумай о доме. Нет. Не так. Подумай о том доме, который мы скоро найдем… Синее небо. Яркое ласковое солнце, лучи сквозь листву и тени на траве, солнечные зайчики на речных волнах, а река течет, течет, течет и поет колыбельную песенку. Спи… Спи…

— М-м-м… — сонно промурлыкал Реймонт и улыбнулся.

Чиюань ласково поцеловала его.

— Там будет наш с тобой дом. Там будет сад. А в саду — странные яркие цветы. Но мы там, конечно, посадим семена земных, цветов… У нас будут розы и жимолость, яблони и розмарины. А наши дети…

Реймонт беспокойно пошевелился.

— Погоди, пока еще не время строить такие планы, — проворчал он. — Ты мне, конечно, очень нравишься, но только…

Пальцы Чиюань коснулись его век и не дали глазам раскрыться, иначе Реймонт бы увидел, какая боль наполнила ее глаза.

— Мы спим, Чарльз, — тихонько рассмеялась китаянка. — Спим и видим сны. Не воспринимай все так буквально. Просто представь себе, что в саду резвятся дети. Неважно чьи. Река течет. На берегу лес. А дальше — горы. Птицы поют. Покой.

— Какая ты милая, какая хорошая, — прошептал Реймонт и крепче прижал к себе Чиюань.

— Ты тоже хороший. А хорошим полагается спать под колыбельные песни. Спеть тебе песенку?

— Спой… — еле слышно проговорил Реймокт. — Пожалуйста… Я люблю, когда ты поешь по-китайски…

Нежно разглаживая кончиками пальцев глубокую ложбину между бровей любимого, Чиюань тихонько запела… И тут же зазвучал сигнал интеркома.

— Констебль! — звал голос Теландера. — Вы у себя?

Реймонт вскинулся, протер глаза.

— Не надо! — умоляюще воскликнула Чиюань.

— Да, — ответил Реймонт капитану. — Я на месте.

— Не могли бы вы подняться на мостик? Есть конфиденциальное дело.

— Угу, сейчас, — отозвался Реймонт, отстегнул тросик и принялся стаскивать пижаму.

— Хоть бы пять минут дали передохнуть человеку! — возмутилась Чиюань.

— Наверняка что-то срочное, — отозвался Реймонт. — Никому ни слова, пока я сам не расскажу тебе, в чем дело.

Он быстро оделся и выскочил из каюты.

На мостике его ждал не только Теландер. Как ни странно, с капитаном был Нильссон. Вид у капитана был такой, будто его пребольно стукнули в солнечное сплетение. Астроном выглядел взволнованно, но держался молодцом. В руке у него был зажат испещренный какими-то расчетами лист бумаги.

— Проблемы с навигацией, что ли? — предположил Реймонт. — А где Будро?

— Дело не касается его непосредственно, — начал объяснения Нильссон. — Видите ли, я занимался на компьютере обсчетом данных последних наблюдений, произведенных с помощью новой аппаратуры. И результаты, я бы сказал… обескураживающие.

Реймонт покрепче обхватил пальцами скобу и устало посмотрел на капитана и астронома.

— Если я правильно понимаю, мы не можем добраться до этого галактического клана, — высказал он свою гипотезу.

— Верно, угадали, — выдохнул Теландер.

— Ну, не то чтобы совсем верно, — пробормотал Нильссон смущенно. — Мы пролетим сквозь него. И не просто пролетим, а — если пожелаем — можем посетить довольно большое число галактик из тех семейств, что составляют клан.

— Вы уже такие подробности знаете? — удивленно проговорил Реймонт. — Будро таким похвастаться не мог.

— Я же сказал: я работаю с новым оборудованием, оно теперь дает более точные данные. Если помните, Ингрид меня немного поднатаскала, и я теперь неплохо управляюсь в невесомости. Аппаратура сейчас выдает информацию более точную, чем та, на которую мы рассчитывали на этапе планирования. Да, представьте себе, я уже располагаю довольно надежной картой. той зоны клана, которую нам предстоит преодолеть. Изучив ее, я определил те цели, которые мы можем, так сказать, зацепить.

— Ближе к делу, проклятье! — вскрикнул Реймонт, но тут же взял себя в руки. — Прошу прощения. Я просто немного устал. Прошу вас, продолжайте. В чем дело? Как только мы доберемся до области с высокой концентрацией материи, мы сможем включить двигатели, как я понимаю. Почему же мы не сумеем прорваться?

— Сумеем, — торопливо ответил Нильссон. — Я не говорю, что не сумеем. Но дело в том, что показатели обратного тау достигли невероятных величин. Не забывайте, мы приобрели эти показатели за время полета по самым плотным слоям материи, какие только можно себе представить, до того как вылетели в межклановое пространство. Это было необходимо. Я не оспариваю справедливости такого решения. Но, как бы то ни было, в итоге мы ограничены в выборе маршрута пересечения данного клана. Собственно, мы так или иначе принуждены лететь по некоему конусообразному коридору…

— И в этом конусе, скорее всего, маловато материи, так? — спросил Реймонт и до боли закусил Губу.

— Точно, — резко кивнул Нильссон. — И, помимо всего прочего, разность в скорости между кораблем и этими галактиками, возникающая из-за растяжения пространства, снижает эффективность двигателя Буссарда сильнее, чем нужно для торможения.

Немного помолчав, он заговорил своим обычным профессиональным тоном:

— В лучшем случае мы преодолеем клан в режиме торможения примерно за шесть месяцев, и, когда окажемся по другую его сторону, тау будет составлять десять в степени минус три — минус четыре. Дальше, в межклановом пространстве ожидать прироста скорости, как вы понимаете, невозможно, а следовательно, добраться до следующего клана мы не сумеем при всем желании. К этому времени при таких показателях тау мы либо жутко состаримся, либо умрем.

Голос астронома сорвался. Он выжидательно уставился на Реймонта.

— Почему вы об этом рассказываете мне, а не Линдгрен? — поинтересовался констебль.

— Она так устает, бедняжка, — с неожиданной нежностью ответил Нильссон. — Да и что она тут может поделать? Я решил, что не стоит ее будить.

— Ну а я что могу поделать?

— Дайте мне… вернее, нам… какой-нибудь совет, — попросил Теландер.

— Но, сэр, капитан здесь вы!

— Карл, голубчик, такие разговоры у нас уже не впервые. Я могу… да, я, пожалуй, могу принимать решения, отдавать команды и распоряжения, от выполнения которых зависит то, что мы худо-бедно продираемся по Вселенной. — Теландер развел в стороны руки, и стало видно, как они дрожат. — Но на большее я неспособен, Карл. У меня нет больше сил. Вы должны сообщить остальным.

— Сказать всем, что мы дали маху? Провалились? — ахнул Реймонт. — То есть сказать, что, несмотря на все старания, мы обречены лететь, покуда не сойдем с ума и не сдохнем? Не многовато ли вы от меня хотите, капитан?

— Но новости на самом деле не такие ужасные, — возразил Нильссон.

Реймонт хотел ухватить астронома за воротник, но промахнулся и хрипло спросил:

— Значит, надежда все-таки есть?

Полноватый астроном заговорил отрывисто, и его речь, всегда такая четкая, педантичная, стала похожа на лай бульдога.

— Может быть. Точных данных у меня нет. Расстояния слишком велики. Мы не можем обнаружить другой определенный галактический клан и отправиться к нему. Рассматривать его придется с громадными погрешностями, с огромного расстояния. И все-таки я верю, что надеяться можно. Вдруг повезет.

Со временем мы, скорее всего, смогли бы обнаружить пространство нужной конфигурации. Либо исключительно крупный клан, по которому можно будет проложить курс, включающий самые плотные в отношении числа галактик зоны, а может быть, два или три клана, которые расположены не слишком далеко один от другого, вытянуты более или менее по прямой, и тогда мы сумели бы пересечь их последовательно, а может быть… отыщется такой клан, скорость которого относительно нашей скорости будет более благоприятная. Понимаете? Удастся отыскать что-нибудь в таком роде — и все будет не так уж худо. Тогда мы сумеем управиться за несколько лет по корабельному времени.

— Шансы на успех? — требовательно спросил Реймонт.

Тут Нильссон покачал головой:

— Не могу сказать. Может быть, не слишком плохие. Космос велик и разнообразен. Если мы сумеем продержаться достаточно долго, то, по моему мнению, вероятность найти, что нам нужно, весьма реальна.

— «Достаточно долго» — это сколько? — спросил Реймонт, но тут же махнул рукой. — Не надо, не отвечайте. Отвечу за вас. Примерно несколько миллиардов лет. Десятки миллиардов, наверное. Это означает, что тау снова будет снижено. Настолько, что мы сумеем совершать круговые облеты Вселенной… за годы, а то и за месяцы. А это, в свою очередь, означает, что мы не сумеем затормозить, когда подлетим к этому клану. Нет. Мы снова набираем скорость. Допустим, мы его пересечем… так… потом потребуется еще меньше времени полета в невесомости до встречи с очередным кланом. Доберемся дотуда, и окажется, что лучше снова ускоряться и еще сильнее снижать тау. Да-да, я понимаю, так будет еще труднее отыскать место желанной остановки, но ведь других способов просто нет, верно?

Видимо, придется пользоваться каждой возможностью для набора ускорения, какая бы ни встретилась, пока впереди не забрезжит нечто, что сможет стать конечной целью нашего путешествия. Если забрезжит. Так?

Теландер поежился.

— Способен ли кто-нибудь выдержать такое?

— Мы обязаны выдержать! — рявкнул Реймонт. Он явно справился с отчаянием и заговорил сухо и сдержанно. — Я придумаю, как наиболее тактично сообщить людям новости о положении вещей. На самом деле практически никто не исключал возможности такого варианта развития событий. Это сделает сообщение не таким страшным. У меня есть несколько верных людей… нет-нет, никаких репрессивных мер. Верных в плане готовности руководить, сдерживать, воодушевлять. И начнем мы с общей программы тренировок поведения в невесомости. Беды от этого никакой быть не должно. Научим всех сухопутных крыс до единой, как вести себя при нулевой силе тяжести. Как спать. И как надеяться, Господи Боже! — выпалил Реймонт и так оглушительно хлопнул в ладоши, что хлопок вышел похожим на пистолетный выстрел.

— Не забывайте, на кое-кого из дам тоже можно положиться, — напомнил Реймонту Нильссон.

— Да. Безусловно. Таких, как Ингрид Линдгрен.

— Вот именно. На таких, как она.

— Гм-м. Кстати, Нильссон, боюсь, что вам придется все-таки пойти и разбудить ее. Нужно собрать совет… несгибаемых, что ли… Словом, тех, кто разбирается в людях, собрать — и все продумать. Предлагайте кандидатуры.

Глава 18

Соотношения пространства — времени трудно измерить доступными человеку мерками. Даже умножение тут мало помогает. Но чтобы хоть немного прочувствовать ситуацию, проведем подсчеты.

«Леонора Кристин» примерно около года летела со скоростью, составлявшей почти один процент от световой. На борту за это время минуло примерно столько же дней, поскольку величина тау начала резко падать только тогда, когда корабль почти вплотную приблизился к скорости света. На первом этапе полета корабль преодолел расстояние приблизительно в полсветовых года, то есть — около пяти триллионов километров.

Затем снижение тау пошло более быстро. За два года по корабельному времени корабль умчался примерно на десять световых лет от Земли. Там произошла авария.

Тогда было принято решение: для того чтобы попасть в скопление галактик Девы, корабль должен снизить тау до такой степени, чтобы покрыть расстояние за приемлемое корабельное время. При максимальном ускорении — причем максимум постоянно повышался — корабль облетел половину Млечного Пути и устремился в самое его ядро. На этот маневр ушло чуть больше года. По космическим часам — больше ста тысячелетий.

Ко времени, когда «Леонора Кристин» добралась до туманностей Стрельца, показатели тау были таковы, что на окончательное расставание с родной Галактикой кораблю потребовалось всего несколько дней. Затем специалисты обнаружили, что разреженность пространства между Млечным Путем и скоплением Девы недостаточна для проведения ремонтных работ и что, следовательно, нужно увести корабль в пространство между двумя кланами галактик.

Пролетая по межгалактическому пространству, «Леонора Кристин» не утратила способности наращивать скорость. За несколько недель корабль преодолел расстояние в пару миллионов световых лет к избранной цели — ближайшей галактике. Преодолев ее за несколько часов, корабль приобрел такой запас кинетической энергии, что то же самое расстояние преодолел за несколько дней. Еще неделя ушла на полет по пространству, отделяющему одно скопление от другого, которое корабль преодолел очень быстро…

А потом корабль повис в пустоте межкланового пространства, и инженеры отремонтировали злополучные декселераторы. Даже без ускорения корабль мог преодолеть два-три миллиона световых лет за пару месяцев по корабельным часам.

Но ближайший галактический клан не давал возможности погасить такую скорость.

А потому первоначальный план исключили. И корабль помчался вперед, по пути поглощая все, что только попадалось, ради прироста скорости. Всего за два дня «Леонора Кристин» пересекла клан галактик.

Дальше путешественников снова ожидало пустое межклановое пространство. Расстояние до следующего клана составляло около ста миллионов световых лет. Путь занял примерно неделю.

Летя через новое скопление галактик, корабль, естественно, впитывал и впитывал космическую материю и продолжал набирать скорость.

— Нет! Не надо! Отвернись! Не смотри!

Маргарита Хименес не сумела ухватиться за скобу, ударилась о переборку, перевернулась и понеслась по проходу.

— Черт подери! — вскрикнул Федоров по-русски, уравнял векторы и бросился за подругой. Конечно, он не производил в уме никаких подсчетов — это было бы смешно. Словно охотник, стремящийся настичь жертву, он умело маневрировал своим телом, полагаясь на опыт. Тело человека — умнейший механизм, точный и красивый, если уж на то пошло.

Пространства для полета хватало. Они находились на второй палубе, совсем рядом с машинным отделением. Вообще-то палуба была грузовая, но большинство грузов было расставлено вдоль стенок. Сюда мало кто заглядывал — уж больно тут было пусто и неуютно. Федоров привел сюда подругу для того, чтобы немного позаниматься с ней техникой передвижения в невесомости. Раньше с ней занималась Линдгрен, но дела у Хименес шли так плохо, что она никак не могла расстаться с разрядом «сухопутных крыс».

Маргарита вертелась как волчок и никак не могла остановиться. Обнаженное тело ее покрылось капельками пота.

— Расслабься! — крикнул Федоров. — Сколько можно повторять? Первое, чему надо научиться, — это расслабляться.

Наконец ему удалось догнать ее и ухватить за талию. Они вместе, как единое целое, понеслись к противоположной переборке. Кружилась голова, подташнивало — вестибулярные процессы брали свое. Федоров знал, как бороться с подобными реакциями, а Маргариту перед уроком заставил принять противорвотную таблетку.

И все-таки Маргариту вырвало. Не отпуская девушку, Федоров поспешно отшвырнул в сторону комок желтоватой слизи. Попади она в дыхательные пути — можно было бы задохнуться.

Наконец они стукнулись о переборку. Федоров поискал глазами, за что бы уцепиться, и нашел пустую полку. Опершись на нее локтем, он обнял Маргариту и принялся успокаивать. В конце концов ей стало легче.

— Тебе лучше? — спросил Федоров.

Дрожа, она пробормотала:

— Хочу вымыться…

— Да-да, сейчас найду ванную. Жди меня тут. Держись, не отпускай руки. Я мигом.

По пути нужно было успеть захлопнуть крышки вентиляторов, пока рвотные массы не попали в систему очистки. Потом надо будет притащить сюда вакуумный очиститель. Сделать это придется лично. Попросишь кого-нибудь выполнить такую работенку, хлопот не оберешься. Откажется — это еще ладно, а то ведь может разнести сплетни…

Зубы Федорова отбивали нервную дробь. Он сделал все, что собирался, и вернулся к Хименес.

Та все еще была бледна, но дрожать перестала.

— Мне так стыдно, Борис, — пробормотала она хрипло, — видимо, желудочный сок вызвал раздражение слизистой гортани. Зря я согласилась… на эту тренировку. Такое устроила…

Федоров посмотрел на нее в упор и угрюмо спросил:

— Давно тебя тошнит?

Она отвернулась. Он успел поймать ее, пока она не отлетела в сторону, и крепко сжал ее запястье.

— Когда у тебя в последний раз были месячные?

— Ты сам видел…

— Что я видел? Ты меня и надуть могла запросто! Я занят по уши, что я могу заметить? Говори правду!

Федоров встряхнул ее руку. Она дернулась и вскрикнула. Федоров отпустил ее.

— Я не хотел сделать тебе больно! — воскликнул он, а Маргариту уже довольно далеко отнесло в сторону. Федоров догнал ее, обнял, крепко прижал к груди.

— Т-т-три месяца, — сквозь слезы прохныкала Хименес.

Федоров дал ей выплакаться. Он только молча гладил ее волосы. Потом он проводил ее в ванную. Там они старательно вымыли друг друга. Органическая жидкость, которой на корабле пользовались для мытья, пахла преотвратительно, но мыла чисто и быстро. Федоров выбросил губки в мусоросборник и включил сушилку. Несколько минут они стояли молча под струями теплого воздуха.

— Знаешь, — сказал Федоров наконец, — уж если мы решили проблемы гидропоники при невесомости, то надо подумать и о том, чтобы соорудить что-то вроде настоящих ванны и душа. — Маргарита ничего не ответила, только встала поближе к сушилке. Струи воздуха отбрасывали со лба пряди ее волос. Федоров нахмурился. — Хорошо, — сказал он. — Как это случилось? Разве наш драгоценный врач не обязан следить за тем, как каждая женщина соблюдает систему контрацепции?

Хименес, не глядя на него, кивнула и еле слышно ответила:

— Ну да. Один укол в год, а нас двадцать пять… а у него и без нас дел полно…

— Вы что, оба забыли?

— Нет. Я пошла к нему, как обычно. В свое время. Но его не было на месте. Может быть, кому-то плохо было. Наши карты лежали на столе. Я заглянула и поняла, что сегодня у доктора побывала Джейн по такому же поводу. Вдруг я ни с того ни с сего схватила ручку и записала в лист приема напротив своей фамилии «ОК», и вышло очень похоже на почерк врача. Ума не приложу, почему я это сделала. А потом… потом я убежала.

— Почему же ты потом не призналась? Как я понимаю, он уже на всякие вывихи насмотрелся и простил бы тебя.

— Память надо иметь! — фыркнула Хименес. — Если он решил, что забыл про мое посещение… с какой стати я должна делать за него его работу?

Федоров выбросил было руку, чтобы схватить Маргариту за запястье, но увидел на ее руке синяк и сдержался.

— Послушай, ради всего святого! — воскликнул он. — Латвала заработался так, что еле на ногах держится! И все ради нас! И ты говоришь, с какой стати ты должна ему помогать?

Маргарита приготовилась защищаться. Она посмотрела на Федорова в упор и твердо проговорила:

— Ты обещал, что у нас будут дети.

— Ну… да, конечно, у нас будет уйма детей… но только тогда, когда мы окажемся на планете…

— А если мы никогда не найдем эту планету? Что тогда? Вы можете продлить жизнь биосистемы, как собирались?

— Мы пока бросили эту работу ради конструирования аппаратуры. А на это могут уйти годы.

— Ну, значит, несколько малышей погоды не изменят… пока этот корабль… пока этот проклятущий корабль… но зато нам будет…

Федоров приблизился к подруге. Она, широко раскрыв глаза, рванулась в сторону, суетливо хватаясь за скобы.

— Нет! — крикнула Хименес. — Нет! Я знаю, чего ты хочешь! Ты не отнимешь у меня ребенка! Он и твой тоже! Если вы… если ты убьешь мое дитя, я убью тебя! И всех убью!

— Тихо! — проревел Федоров. Маргарита вцепилась в скобу. Плечи ее сотрясались от рыданий, зубы дробно стучали. — Сам я пальцем не пошевелю, обещаю, — сказал Федоров. — Мы пойдем к констеблю. Побудь здесь. Приди в себя. Продумай аргументы. Я схожу за одеждой.

Он ушел и вскоре вернулся за Маргаритой. По пути в каюту он задержался в кабинке интеркома и попросил Реймонта зайти к нему. Всю дорогу до каюты они с Маргаритой друг другу не сказали ни слова.

Только тогда, когда они вошли в каюту и Федоров закрыл дверь, Маргарита всплеснула руками и умоляюще проговорила:

— Борис, это твое дитя, ты не сможешь… И скоро Пасха…

Федоров обнял ее.

— Держись спокойно, — попросил он подругу. — На-ка выпей немножко, — он подал Маргарите бутылку, где оставалось немного текилы. — Только немножко. Ты должна быть в форме, ясно?

Прозвенел звонок. Федоров впустил Реймонта и закрыл дверь.

— Хлебнуть хочешь, Чарльз? — спросил констебля инженер.

Глянув на Реймонта, Федоров поймал себя на том, что смотрит на средневекового рыцаря, который опустил на лицо забрало перед боем.

— Для начала лучше обсудим вашу проблему, — холодно проговорил констебль.

— Маргарита беременна, — сообщил ему Федоров.

Реймонт молчал и тихо покачивался в воздухе, держась за скобу.

— Пожалуйста! — пробормотала Хименес.

Реймонт знаком велел ей молчать.

— Как это случилось? — спросил он так тихо, что голос его прошелестел, словно струя воздуха, бившая из вентилятора.

Маргарита попыталась объяснить, но у нее ничего не вышло. Федоров путанно и невнятно пробовал ей помочь.

— Ясно, — кивнул Реймонт. — Еще месяцев семь. Но почему вы обратились ко мне? Вам нужно было идти к старшему помощнику. В таких случаях больше некому разбираться, кроме нее. Что я могу? Только арестовать вас за грубейшее нарушение устава, и все.

— Ты… Я думал, мы с тобой друзья, Чарльз, — с упреком проговорил Федоров.

— Я служу всему кораблю, — равнодушно, не меняя тона, откликнулся Реймонт. — Я не могу прощать действий, из-за которых может пострадать безопасность остальных.

— Один крошечный младенец угрожает безопасности? — вскрикнула Хименес.

— А сколько еще их появится, если и другие захотят?

— Что же — ждать вечно?

— Разумнее было бы подождать, пока наша судьба не определится. Ребенку, рожденному в таких условиях, суждена недолгая жизнь и страшная смерть.

Хименес сцепила руки на животе.

— Вы не убьете его! Не убьете!

— Спокойно, — процедил сквозь зубы Реймонт. Хименес сверкала глазами, но умолкла. — Ты что думаешь, Борис?

Инженер медленно проплыл по каюте и встал за спиной подруги. Обняв ее, он сказал:

— Аборт — это убийство. Наверное, такого не должно было случиться, мы виноваты, но я ни за что не поверю, что мои товарищи по экипажу — убийцы. Я умру, прежде чем позволю такому произойти.

— Без тебя нам будет паршиво.

— Вот именно.

— Что ж… — пробормотал Реймонт и отвел глаза. — Вы так до сих пор и не сказали, чего вы от меня ждете. Что я могу сделать?

— Я знаю, что ты можешь сделать, — решительно проговорил Федоров. — Ингрид захочет спасти ребенка. Но она не сумеет этого сделать, если ты ее не поддержишь.

— Гм. Гм. Так… — пробурчал Реймонт и задумчиво забарабанил кончиками пальцев по переборке. — В конце концов, это не самое худшее, что может с нами случиться… — проговорил он наконец. — Если удастся посчитать происшедшее как оплошность, недосмотр, а не как намеренное деяние… В конце концов, так оно и было, в каком-то смысле. Маргарита действовала неосознанно… да и кто из нас сейчас до конца осознает, что делает?.. Гм… Допустим, мы объявим о некотором послаблении в правилах распорядка. Разрешим родить какое-то число детей… Рассчитаем на компьютере, сколько именно мы можем себе позволить, исходя из состояния экосистемы, и пусть тогда женщины, которым так уж безумно хочется родить, рожают… Сомневаюсь, чтобы таких было много сейчас, при нынешних-то условиях. И на рыцарство надеяться не приходится. И все-таки… Появятся детишки, за ними надо будет следить, заботиться… может быть, из-за этого даже напряженность поубавится…

Голос Реймонта вдруг стал веселее:

— И потом… дети — это же вера в будущее! И какой повод жить! Да!

Хименес попыталась броситься к Реймонту и обнять его. Но он погрозил ей пальцем и, перекрикивая ее рыдания и смех, сказал главному инженеру:

— Успокой даму! А я обсужу дело со старшим помощником. А потом мы все обговорим вместе. А пока никому ни слова, ни полслова.

— Ты… как-то уж больно спокойно все это воспринял… — ошарашенно проговорил Федоров.

— А как еще? — устало спросил Реймонт. — Эмоций и так выше крыши. — (Забрало железного рыцаря дрогнуло, приподнялось лишь на миг и обнажило лицо смертельно усталого человека.) — Будь они прокляты — эти ваши эмоции! — крикнул Реймонт, распахнул дверь и унесся прочь по длинному коридору.

Будро приник к окуляру вьюера. Галактика, к которой мчалась «Леонора Кристин», была похожа на облако бело-голубого тумана на черном фоне. Закончив наблюдения, он оторвался от окуляра, мрачный и отправился к пульту управления, громко топая по боковому коридору. Ходить по кораблю теперь не составляло труда — сила тяжести восстановилась.

— Что-то не так, — буркнул он. — Я их столько повидал на своем веку. А с этой что-то явно не так.

— Ты про цвет? — отозвался Фоксе-Джемисон, поприветствовав навигатора. — Частота кажется низковатой для нашей скорости? Тут дело в основном в элементарном растяжении пространства, Огюст. Константа Хаббла. Мы наблюдаем группы галактик, чья скорость непрерывно возрастает по отношению к нашей отсчетной. И это неплохо. В противном случае возникал бы эффект Допплера, и на нас обрушивалось бы больше радиации, чем в силах выдержать наши силовые поля. И помимо всего прочего, как ты знаешь, мы сильно рассчитываем на это самое расширение пространства в плане возможности затормозить. Постепенно изменения скорости сами по себе должны перевесить эффективность модуля Буссарда.

— Это элементарно, — проворчал Будро, положил на стол листки с записями и склонился над ними. — Я не о том говорю. Я же своими глазами наблюдал последние месяцы каждую галактику из тех, что мы пролетали насквозь, и те, что оставались на расстоянии. Говорю тебе, я все их типы знаю наизусть. И типы эти мало-помалу меняются. — Навигатор махнул головой в сторону вьюера. — И вот эта, к которой мы сейчас подлетаем, к примеру, нестандартная, чем-то напоминает наши Магеллановы Облака.

— Да уж… — вздохнул астрофизик. — В такой сумасшедшей дали и Магеллановы Облака можно назвать «нашими», это точно.

Будро оставил его слова без внимания.

— В такой галактике, — продолжал он, — должна наблюдаться высокая пропорция звезд Популяции II. С такого расстояния мы должны бы уже, по идее, различать множество отдельных голубых гигантов. А их нет. В каком спектре ни рассматривай, как ни интерпретируй результаты, чепуха получается. Нет такого типа галактик, Малькольм, — растерянно проговорил Будро. — Что же происходит, а?

Фоксе-Джемисон удивился:

— Почему ты меня об этом спрашиваешь?

— Понимаешь, поначалу все выглядело непонятно, — принялся объяснять Будро. — Я же не астроном в полном смысле слова. И по меркам навигации не большой дока. Для того чтобы получить точное значение тау, к примеру, нужно произвести такую чертову уйму допущений, что… Bien^[61], когда я окончательно удостоверился, что. природа пространства меняется, я пошел к Реймонту. Ты знаешь, как он здорово умеет усмирять паникеров, и в этом он прав на все сто. Он посоветовал мне переговорить с кем-нибудь из твоей команды потихоньку и сообщить ему о результатах беседы.

Фоксе-Джемисон откашлялся и воскликнул:

— Слушайте, когда это кончится! Вам что, заняться больше нечем? Я-то думал, что про это на корабле уже каждая собака знает. Мы-то, профи, уже давно перестали эту проблему обсуждать.

— Qu’est que c’est?^[62]

— Слушай, — сказал Фоксе-Джемисон и водрузил на стол правую ногу. — Звезды нарождаются. В их построении участвуют более тяжелые элементы, чем водород. Идут термоядерные процессы. Если какая-то звезда так велика, что взрывается, то есть сверхновая, в конце своей жизни она выбрасывает кое-какие из атомов этих веществ в межзвездное пространство. Но более важный процесс, хотя и менее зрелищный, заключается в уменьшении массы более мелких звезд, то есть большинства находившихся в состоянии красных гигантов в стадии расширения. Новые поколения звезд и планет впитывают в себя эту обогащенную среду и делают свой вклад в ее уплотнение. Минуют века, и постепенно возрастает пропорция звезд, содержащих в своем спектре большую пропорцию металлов, что отражается на конечной картине спектра галактики. Но конечно, ни одна звезда уже больше не отдает в пространство большую часть материала, ее сформировавшего. Подавляющая часть материи пребывает в виде плотных тел, постепенно остывая до абсолютного нуля. И межзвездная среда расщепляется. Пространство между галактиками становится все более и более разреженным. Скорость формирования звезд падает.

Фоксе-Джемисон показал рукой вперед.

— Ив конце концов наступает момент, когда дальнейшая конденсация становится невозможной. Насыщенные энергией, коротко живущие голубые гиганты сгорают сами по себе и не оставляют после себя потомства. Галактику освещают только карлики, и в конце концов остаются только холодные, мелкие, ничтожные звездочки типа М., которым жить осталось не больше ста гегалет.

Смею судить, что та галактика, к которой мы приближаемся, недалека от этого печального мгновения.

Будро задумался.

— Значит… — растерянно проговорил он. — Значит, мы не сумеем вытрясти из таких галактик необходимую скорость, как раньше. Рассчитывать приходится только на ничтожное количество межзвездного газа и пыли?

— Точно, — кивнул Фоксе-Джемисон. — Но ты не переживай так сильно. Думаю, нам хватит. Звезды не все забирают. И потом, есть же еще межгалактическая среда, межклановая, межсемейственная — да, она разреженная, но и там есть чем поживиться при нашем нынешнем тау.

Астрофизик дружески сжал руку навигатора и доверительно проговорил:

— Опост, мы уже пропахали по космосу тысячу миллионов лет. Резонно видеть какие-то изменения.

Будро не мог так спокойно воспринимать астрономическую терминологию.

— Ты хочешь сказать… — прошептал он, — что вся Вселенная состарилась, пока мы летим, да?

Впервые за многие годы опытный навигатор перекрестился.

Дверь в кабинет старшего помощника была закрыта. Чиюань немного помедлила перед тем, как нажать кнопку звонка. Когда Линдгрен впустила ее, китаянка смущенно пробормотала:

— Мне сказали, что ты одна…

— Пишу, — ответила Линдгрен. Даже ссутулившись, она была на голову выше планетолога. — У меня выдался свободный часок.

— Неудобно тебя беспокоить, но…

— А для чего же я существую, Айлинь? Садись.

Линдгрен вернулась к письменному столу, заваленному стопками бумаг. Переборки дрожали, меняя звук в зависимости от величины ускорения. Лететь при нормальной силе тяжести оставалось день с небольшим. «Леонора Кристин» подбиралась к галактическому клану непредсказуемых размеров и плотности.

Какое-то время жила надежда на то, что именно здесь удастся отыскать место, где можно будет остановиться. Реальность опровергла надежду. Слишком сильно выросла величина обратного тау.

На общем собрании кое-кто предлагал все-таки притормозить хоть немного, чтобы в следующем клане было легче остановиться. Ничего преступного в этом предложении не было, и торможение не исключалось — если бы только космографы располагали более точными данными. Но в их распоряжении были только данные статистики, и на их основании Чидамбаран и Нильссон утверждали, что вероятность обнаружения места для остановки представляется более высокой в случае продолжения полета в режиме ускорения. Доказательства их оказались столь вескими, что большинство членов экипажа с ними согласились, приняв мудреные выкладки астрономов на веру. Реймонту пришлось-таки усмирить немногочисленных бунтовщиков.

Чиюань уселась на краешек гостевого кресла — маленькая, аккуратно причесанная, в короткой красной тунике со стоячим воротником и широких белых брюках. Черные блестящие волосы китаянки были сколоты на затылке белым костяным гребнем. Линдгрен выглядела совершенно иначе, и дело тут было не только в росте и цвете волос. Ее рубашка была расстегнута у ворота, рукава закатаны до локтя, кое-где перепачкана. Волосы нерасчесаны, глаза ввалились.

— Что ты пишешь, если не секрет? — начала разговор Чиюань.

— Проповедь, — ответила Линдгрен. — Так трудно. Я же не литератор.

— Проповедь? Ты?

Линдгрен печально усмехнулась:

— Ну, не в прямом смысле проповедь. Обращение капитана к празднику Летнего Солнцестояния. Он ведь все еще проводит службы сам. Но попросил меня обратиться к экипажу от его имени.

— Он не совсем здоров, да? — негромко спросила Чиюань.

Линдгрен стала серьезной.

— Да. Надеюсь, ты не станешь об этом болтать. Пусть все так думают, а говорить не стоит. Все его работа, ответственность… — печально проговорила она, упершись локтями о стол и обхватив голову ладонями.

— Но в чем он может себя винить? Разве у него есть другой выбор, кроме как доверить нашу судьбу автоматам?

— Он переживает, — вздохнула Линдгрен. — А последнее обсуждение? Он и так плох, а тут еще это… Нет, ты не думай, у него пока нет нервного истощения. Пока. Но убеждать людей в чем бы то ни было он уже не состоянии.

— А нужен ли праздник? — тихо спросила Чиюань.

— Не знаю, — устало отозвалась Линдгрен. — Просто не знаю. Сейчас, когда… нет, — мы еще ничего не объявляли официально, но люди переговариваются и считать умеют… скоро уже будет пять или шесть миллиардов лет… — Она подняла голову, руки ее бессильно упали. — Праздновать земной праздник Летнего Солнцестояния, когда Земли-то уж, наверное, и нет вовсе…

Линдгрен крепко сжала подлокотники кресла. На миг в ее синих глазах вспыхнул безумный огонь. С минуту она смотрела перед собой, не мигая, словно ослепла, но мало-помалу напряжение спало, она поникла, откинулась на спинку кресла и сухо проговорила:

— Констебль убедил меня в необходимости следовать ритуалам. «Доверие». «Взаимопонимание». «Объединение» — после недавней перепалки на общем совете. «Возрождение надежд» — особенно ради еще не рожденного младенца. «Новая Земля… Мы вырвем ее из десницы Господа»… Если слово «Господь» еще хоть что-то значит для кого-то. Может быть, о религии и говорить не стоит, не знаю. Карл мне только в общих чертах обрисовал эту речь. Он считает меня замечательным оратором. Меня! Сразу поймешь, каково положение дел, верно?

Линдгрен смутилась, взяла себя в руки.

— Прости, — пробормотала она. — Я не должна была выкладывать тебе свои проблемы.

— Проблемы у нас общие, старший помощник, — успокоила ее Чиюань.

— Пожалуйста, не надо так! Меня зовут Ингрид. Но все равно, спасибо. Понимаешь, твое спокойствие… выдержка… это так важно. Ты одна из тех, на кого можно положиться. Сад покоя… Да… Что у тебя за дело? — спросила Линдгрен.

Чиюань потупила взгляд.

— Дело в Чарльзе.

Кончики пальцев Линдгрен побелели.

— Ему нужна помощь, — продолжала Чиюань.

— У него есть помощники, — проговорила Линдгрен.

— Что они могут без него? Что мы все без него можем? Ты сама, Ингрид? Ты ведь тоже от него зависишь!

— Конечно, — резко кивнула Линдгрен, сплела пальцы и до боли сжала. — Ты должна понять… может быть, он никогда тебе о том не говорил, и мне не говорил, и я ему тоже… но только мы с ним больше не в ссоре. Все забылось, мы просто работаем вместе. И я хочу ему только добра.

— Может быть, ты хотела бы поделиться с ним добротой?

— Ты о чем? — нахмурившись, резко спросила Линдгрен.

— Он устал. Так устал, что ты просто не представляешь, Ингрид. Ему так одиноко.

— Он такой человек.

— Может быть. И все-таки он не машина, не огонь, не хлыст, не пистолет ходячий. Я успела его узнать поближе. В последнее время я смотрю на него… как он спит, когда удается… Он живет из последних сил. Я слышу, как он порой разговаривает во сне…

Линдгрен сжала кулачки.

— Что мы можем сделать для него?

— Верни ему хоть часть его сил. Ты можешь, — твердо сказала Чиюань и посмотрела Линдгрен прямо в глаза. — Понимаешь, он любит тебя.

Линдгрен встала, отошла от стола, сцепила руки на груди.

— У нас есть обязательства, — выдавила она.

— Я все понимаю…

— Нельзя больно бить человека, особенно такого, который нам так нужен. И изменять больше нельзя. Я призвана быть офицером во всем, что делаю. И Карл тоже. И потом… — пробормотала она сдавленным голосом, — он откажется.

Чиюань тоже поднялась.

— Можешь подарить ему эту ночь? — спросила она.

— Что? Что? Нет. Это невозможно. Говорю же тебе! Нет, то есть дело не во времени, но все равно невозможно. Тебе лучше уйти.

— Пойдем со мной, — умоляюще проговорила Чиюань и взяла Линдгрен за руку. — Неужели из-за того, что ты зайдешь к нам в каюту, будет скандал?

Линдгрен покорно пошла за китаянкой. По дребезжащей лестнице они спустились на палубу экипажа. Чиюань открыла дверь каюты, впустила Линдгрен и закрыла за собой дверь. Они стояли в комнатке, украшенной вещицами из страны, которая, наверное, умерла много лет назад, и смотрели друг на друга. Линдгрен коротко, хрипло дышала. Лицо ее покрылось красными пятнами, краснота поползла вниз по шее, по груди.

— Он долженскоро вернуться, — сказала Чиюань. — Он ничего не знает. Это мой ему подарок. Одну ночь, подари ему хотя бы одну ночь и скажи, что ты не переставала любить его.

Китаянка раздвинула кровати и опустила разделительную штору. Она не сумела спрятать слезы, застилавшие глаза.

Линдгрен быстро обняла ее, поцеловала и оттолкнула. Чиюань исчезла за шторой. Ингрид стала ждать.

Глава 19

— Пожалуйста! — взмолилась Джейн Седлер. — Помоги ему!

— А ты сама не можешь? — спросил Реймонт.

— Я пробовала. Похоже, я только хуже делаю. Он в таком состоянии. От меня никакого толку. Тут мужчина нужен. Понимаешь? — покраснев, спросила Седлер.

— Ну, я не психолог, — пожал плечами Реймонт. — Ладно, пойдем посмотрим, может, что и получится.

Реймонт вышел из беседки, где его разыскала Седлер. Тут царил такой покой и тишина, что Реймонт отдыхал душой среди карликовых деревьев, увитых лозами лиан. Правда, он заметил, что остальные все реже наведываются в оранжерею. Может быть, не хотят погружаться в воспоминания?

Про праздник Осеннего Равноденствия как-то позабыли, да и про все остальные — тоже. Церемония по поводу Летнего Солнцестояния прошла на редкость скомканно.

А вот в спортивном зале шла оживленная игра в ручной мяч. Невесомость делала ее особенно забавной. Играли космолетчики, но скорее озверело, нежели весело. В зале собралось довольно много болельщиков и тех, кто пришел поразмяться. Интерес к еде у многих тоже угас, да и Кардуччи, честно говоря, в последнее время не проявлял особой изобретательности. Кое-кто равнодушно поздоровался с Реймонтом.

Дверь мастерских была приоткрыта. Жужжал моторчик токарного станка, полыхало пламя автогена. Като М’Боту и Иешу бен-Цви увлеченно трудились — видимо, изготовляли какую-то деталь по заказу Федорова и Перейры. В последнее время работы по реконструкции систем жизнеобеспечения возобновились.

Само по себе это было неплохо, но больших успехов пока что не отмечалось. Прежде чем переделывать системы, от которых зависела сама жизнь экипажа, нужно было четко представить себе, чем именно занимаешься. Пока что работа находилась в исследовательской стадии, и стадия эта должна была продлиться еще не один год. В работе же покуда участвовали лишь отдельные специалисты, и только в будущем могло потребоваться больше рабочих рук.

А вот проект Нильссона развивался превосходно. Собственно говоря, работа его бригады приближалась к концу. Она, пожалуй, могла бы быть завершена уже сейчас, если бы астрономы не придумывали непрерывно что-то новенькое. Но основные труды остались позади: грузовую палубу расчистили, вторая палуба преобразилась в электронную обсерваторию с точнейшим оборудованием. Эксперты получили возможность погрузиться в увлекательнейшие исследования глубин Вселенной. Но у большинства членов экипажа работы не было.

Оставалось только терпеть и ждать.

Экипаж вставал на дыбы при малейшем кризисе. Всякая вспышка надежды становилась тише предыдущей, а тоска — все глубже и чернее с каждым днем. Казалось бы, разрешение рожать детей должно было всколыхнуть экипаж. И действительно, две женщины живо откликнулись на разрешение, и через несколько месяцев истекал срок действия противозачаточной инъекции. Остальных эта перспектива вроде бы тоже не оставила безучастными, и все-таки…

Корабль тряхнуло. Реймонт покачнулся и чуть было не упал. Раздался глухой, низкий звон, но вскоре утих. Возобновился свободный полет. «Леонора Кристин» рассталась с очередной галактикой.

Подобные перепады с каждым днем становились все чаще. Неужели никогда не удастся найти подходящего места для остановки? Быть может, стоит начать тормозить хотя бы для разнообразия?

Не могли ли Нильссон, Чидамбаран и Фоксе-Джемисон просчитаться? Может быть, они сами начали понимать это? Может быть, в последние недели именно поэтому они и торчат часы напролет в обсерватории, и выглядят так обеспокоенно, и отводят глаза, когда являются на общие трапезы?

Но уж у Линдгрен-то наверняка есть какие-то сведения от Нильссона…

Реймонт проплыл над лестничным пролетом к палубе команды. Заглянув ненадолго к себе в каюту, он отыскал нужную дверь и позвонил. Не дождавшись ответа, он попробовал толкнуть дверь — заперто. Зато оказалась незапертой вторая дверь, на половину Джейн Седлер. Реймонт вошел в каюту через эту дверь, но обнаружил, что ширма, делящая каюту пополам, опущена. Реймонт, не раздумывая, поднял ширму…

Иоганн Фрайвальд парил в воздухе на тоненьком тросике, скрючившись, словно зародыш во чреве матери. Казалось, он спит, но глаза его были открыты.

Реймонт ухватился за скобу, поймал взгляд Фрайвальда и небрежно проговорил:

— А я думал, где это тебя носит? Носа не показываешь столько времени. Потом прослышал, что тебе нездоровится. Могу чем-нибудь помочь?

Фрайвальд буркнул что-то нечленораздельное.

— А вот ты мне нужен до зарезу, — продолжал Реймонт как ни в чем не бывало. — Ты мой главный помощник, правая рука, мозговой центр. Я уже за голову хватаюсь, ничего без тебя не успеваю. Не время тебе прохлаждаться. Я не могу тобой пожертвовать.

— Мной надо пожертвовать, — замогильным голосом проговорил Фрайвальд.

— То есть? Что случилось?

— Не могу больше. Вот и все. Не могу.

— А что такое? — удивленно спросил Реймонт. — Никакой такой тяжкой физической работы у нас сейчас не наблюдается. Да и ты не тряпка. С невесомостью у тебя сроду проблем не бывало. Ты дитя машинного века, мужчина, твердо стоящий на ногах. Не то, что эти сопляки, которым няньки нужны с сосочками и колыбельными песенками. Их, видите ли, тонкие души не в силах перенести такого долгого путешествия… Или ты тоже в их компанию записался, а? — язвительно поинтересовался Реймонт.

Фрайвальд перевернулся в воздухе. На щеках его проглядывала темная щетина.

— Да, я мужчина, это ты верно подметил, — буркнул он. — Не робот. А потому мне свойственно думать время от времени.

— Друг мой, а как бы, интересно, мы выжили, если бы каждый из нас не думал каждую минуту, а?

— Я не про ваши треклятые замеры, вычисления, доводки курса, реконструкцию оборудования говорю! Все это только ради того, чтобы не угас инстинкт самосохранения. Знаешь, рак из кастрюли с кипятком лезет с такой же страстью. Что мы на самом деле делаем, вот в чем вопрос! Что все это означает?

— Et tu, Brute^[63], — пробормотал Реймонт разочарованно.

Фрайвальд развернулся и посмотрел на констебля в упор.

— Ты, конечно, у нас непробиваемый… А знаешь, какой сейчас год?

— Нет. И ты не знаешь. Никто не знает точно. Это бессмысленно — пытаться определить, какой сейчас год в Солнечной системе.

— Не надо! Знаю я все отлично! Мы пролетели примерна пятьдесят миллионов световых лет. Преодолели жуткое расстояние. Если бы мы сейчас, в это самое мгновение взяли и оказались в Солнечной системе, мы бы там ни черта не увидели! Наше Солнце сдохло давным-давно. Распухло, вспыхнуло и подпалило Землю, и сгорело, как свечка на ветру. Сначала в красного карлика превратилось, потом стало похоже на выцветший кусочек янтаря, а потом рассыпалось, как пепел. Значит, в нашей Галактике не осталось ничего, кроме умирающих красных карликов. И Млечного Пути нет. Все, что мы знали, все, что нас взрастило, — все погибло. Человечества больше не существует.

— Ну, не скажи.

— Значит, оно стало таким, каким мы его себе и представить не в силах. Мы призраки, — продолжал Фрайвальд. Губы его дрожали. — Мы, как маньяки, мчимся вперед, вперед…

Корабль снова тряхнуло.

— Вот. Слышал? — прошептал Фрайвальд, и глаза его налились кровью, — г- Еще одна галактика. Еще сто тысяч световых лет. А для нас — доля секунды.

— Не совсем так, — возразил Реймонт. — Не такое уж у нас низкое тау. Мы только четверть спирали одолели.

— И сколько миров погубили? Цифры я знаю, не думай. Да, мы не так массивны, как звезда. Но наша энергия… Пожалуй, мы можем Солнце проткнуть насквозь, и даже не заметить.

— Пожалуй.

— Еще один штришок к нашему портрету. Мы же стали угрозой для… для…

— Не думай так, — оборвал его Реймонт. — Потому что это неправда. Мы сталкиваемся только с газом и пылью, больше ни с чем. И галактик мы пересекаем не так уж много. Они лежат довольно близко одна к другой, благодаря своим размерам. Внутри скопления расстояние между его членами составляет что-то около десяти диаметров средней галактики, а то и того меньше. Отдельные звезды внутри галактики… но это уже другой разговор. Их диаметр — микроскопическая часть светового года. В области ядра, в самых плотных зонах… все равно расстояние между двумя звездами это почти то же самое, что расстояние между двумя людьми, находящимися на разных концах континента; Большого континента. Размером с Евразию.

Фрайвальд отвел глаза.

— Нет больше никакой Евразии, — пробормотал он. — Ничего нет.

— Есть мы, — откликнулся Реймонт. — Мы живы, мы существуем, у нас есть надежда. Чего же тебе еще? Какой-нибудь грандиозной философской цели? Забудь о ней. Это роскошь. Грандиозную цель за нас сочинят наши потомки, когда будут придумывать героическую эпопею наших подвигов. А у нас есть пот, кровь и слезы! — воскликнул Реймонт и горько усмехнулся. — То есть абсолютно прозаические выделения организма. Но что в этом ужасного? Твоя беда в том, что ты возвел сочетание акрофобии, сенсорной депривации и нервного перенапряжения в ранг метафизического кризиса. Что до меня, то я вовсе не презираю наш рачий инстинкт выжить, вылезти из кастрюли с кипятком. Я рад, что он у нас сохранился.

Фрайвальд молча парил в воздухе.

Реймонт подобрался к механику и сжал его плечо.

— Я понимаю. Тебе трудно. Наш самый страшный враг — отчаяние. Любого из нас время от времени оно укладывает на лопатки.

— Только не тебя, — сказал Фрайвальд.

— И меня тоже, — признался Реймонт. — Бывает. Но я тут же поднимаюсь на ноги. И ты поднимешься. Как только перестанешь чувствовать собственную бесполезность из-за слабости. Это пройдет. Ничего сверхъестественного — результат временной физической усталости. Между прочим, дружок, Джейн это понимает лучше тебя. Словом, слабость скоро пройдет. А потом еще сам над собой посмеешься. И в постели все пойдет как по маслу.

— Ну… — смущенно пробормотал Фрайвальд, слушавший Реймонта напряженно и нервно, но теперь уже успевший успокоиться и немного расслабиться. — Может быть.

— Я точно знаю. Не веришь мне — спроси доктора. Если хочешь, я могу попросить его, и он тебе пропишет каких-нибудь таблеток, чтобы ты быстрее пошел на поправку. Я не просто о тебе забочусь, Иоганн. Ты мне нужен.

Реймонт почувствовал, как расслабились мышцы плеча Фрайвальд а, сжатые его рукой. Он улыбнулся.

— Вообще-то, — заговорщицки произнес он, — у меня есть с собой немножко одного замечательного психотропного средства. Потрясающее снадобье. Панацея, можно сказать.

— Чего-чего? — удивленно глянул на констебля Фрайвальд.

Реймонт подмигнул ему и вытащил из-под куртки пластиковую бутылку с двумя трубочками.

— Вот, — довольно сказал он. — Должность дает некоторые привилегии, как-никак. Виски. Отличный сорт, не то что ведьминское зелье, которое пьют скандинавы. Прописываю тебе солидную дозу, да и себе тоже. С удовольствием поболтаю с тобой. Давно мы не толковали по душам, а?

Разговор по душам затянулся на час, и Фрайвальд мало-помалу вошел в норму, но тут прозвучал сигнал интеркома, и голос Ингрид Линдгрен проговорил из динамика:

— Констебль, вы здесь?

— Да, я здесь, — ответил. Реймонт.

— Седлер помогла мне вас разыскать, — объяснила первый помощник. — Карл, не могли бы вы подняться на мостик?

— Срочно? — поинтересовался Реймонт.

— Ну… не то чтобы так уж срочно, пожалуй… Просто результаты последних наблюдений показывают, что… в пространстве происходят дальнейшие эволютивные изменения. Скорее всего, придется переделать график полета. Я подумала, что вы захотите поучаствовать в обсуждении.

— Хорошо, — ответил Реймонт. — Сейчас приду. Прости, дружище, — сказал он Фрайвальду, — придется прерваться, а жаль.

— Мне тоже, — кивнул Фрайвальд, с тоской поглядел на бутылку и протянул ее Реймонту.

— Да нет, не надо, прикончи ее сам, — отказался Реймонт. — Но не в одиночку, конечно. В одиночку пить скучно. Я скажу Джейн.

— О Господи! — рассмеялся Фрайвальд. — Как ты верен себе!

Реймонт встал, вышел, закрыл за собой дверь каюты. В коридоре было пусто. Констебль постоял немного, прикрыв глаза, унял дрожь и отправился на мостик.

Навстречу ему по лестнице спускался Норберт Вильямс.

— Привет, — поздоровался с Реймонтом химик.

— Что-то вы веселенький нынче, — отметил Реймонт.

— Это точно, — усмехнулся Вильямс. — Мы тут с Эм-~ мой побеседовали… словом, имеется одна идея насчет определения того, есть ли жизнь на той или иной планете. Можно это сделать дистанционно. Понимаете… к примеру, планктон придает поверхности океана определенные терминальные характеристики, и на основе эффекта Допплера можно исследовать частоты теплового излучения, и…

— Отлично. Работайте дальше. А если вам еще и других удастся подключить к работе, я буду только рад.

— А как же! Конечно, мы думали об этом.

— И еще я вас попрошу, профессор. Если где увидите Джейн Седлер, скажите ей, что ее дружок хочет сказать ей что-то срочное. Или передайте через кого-нибудь, ладно?

Реймонт помчался вверх по лестнице, а. Вильямс понимающе хохотнул, провожая констебля взглядом.

На командной палубе было пусто и тихо. В рубке около вьюера стояла Линдгрен в полном одиночестве. Она обернулась, когда вошел Реймонт, и он увидел, как она страшно — бледна.

— Что случилось? — торопливо спросил Реймонт, прикрыв за собой дверь.

— Ты никому не говорил?

— Никому ни слова. В чем дело?

Она попыталась объяснить, но не смогла.

— Ты больше никого не звала? — спросил Реймонт.

Линдгрен помотала головой. Реймонт подобрался к ней поближе, закрепился ногой за скобу и обнял Ингрид. Она обвила его шею руками и прижалась так же крепко, как в ту единственную, украденную у судьбы ночь.

— Никого, — пробормотала Ингрид, уткнувшись в грудь Реймонта. — Элоф и… Опост Будро… это они мне сказали. Кроме них, про это знают только Малькольм и Мохандас. Они попросили, чтобы я сказала Старику. Они не решаются. Не знают как. Я тоже не знаю. Не только ему. Всем остальным. Карл, — отчаянно проговорила Линдгрен, сжимая в пальцах ткань куртки Реймонта, — что нам делать?

Он погладил ее волосы, глядя поверх ее головы в одну точку и слушая, как часто и нервно бьется ее сердце. Корабль вздрогнул, задребезжал и снова дрогнул. Переборки звенели тоньше обычного. Из вентилятора пахнуло холодом. Казалось, обшивка вдавливается внутрь.

— Продолжай, — выговорил Реймонт наконец. — Что случилось, милая?

— Вселенная… вся Вселенная… умирает.

Реймонт сглотнул подступивший к горлу комок и не сказал ни слова. Линдгрен немного отстранилась. Их глаза встретились. Сбивчиво, поспешно она заговорила:

— Мы так далеко улетели… так далеко… В пространстве и во времени. Больше ста миллиардов лет прошло… Астрономы начали подозревать неладное давно… не знаю когда. Знаю только то, что они мне сказали. Уже все слышали, что те галактики, которые мы видим… они стали тусклые… Старые звезды гаснут, а новые не рождаются. Мы никак не ожидали, что это как-то повлияет на нас. Мы всего-навсего искали одно-единственное маленькое солнышко, похожее на наше Солнце. Таких должно было много остаться. Галактики живут долго. А теперь…

Они не были уверены… Наблюдения проводить трудно. Но они удивлялись все больше и больше… и стали думать о том, не улетели ли мы дальше, чем думали, не недооценили ли пройденное расстояние. Тщательно проверили сдвиги за счет эффекта Допплера. В последнее время чаще, чем раньше, мы пролетаем все больше и больше галактик, и газовые массы между ними становятся все плотнее.

И они… они пришли к выводу, что наблюдаемые явления нельзя объяснить никакими показателями нашего тау. Галактики слипаются. Пространство больше не расширяется. Оно достигло предела расширения и теперь сжимается вновь. Элоф говорит, что этот коллапс будет продолжаться. До конца.

— А мы? — хриплым голосом спросил Реймонт.

— Кто может сказать? Ясно одно. Цифры говорят, что мы не можем остановиться. То есть могли бы, но… К тому времени, когда мы остановимся, уже ничего не останется… только мрак да сгоревшие дотла солнца, абсолютный нуль, и смерть, смерть. Больше ничего.

— Мы не хотим этого, — тупо пробормотал Реймонт.

— Нет. А чего мы хотим? — спросила Линдгрен. Странно, что она не плакала. — Я думаю… Карл, почему бы нам всем не попрощаться? Последний праздник. С вином и свечами. А потом разойдемся по каютам. Мы с тобой — в нашу каюту.

Будем любить друг друга, если сумеем, и скажем друг другу «спокойной ночи». Морфия на всех хватит. Сон будет сладким. — Реймонт снова крепко прижал ее к себе. — Ты читал «Моби Дика»? — прошептала Линдгрен. — Это про нас. Мы гонялись за Белым Китом. До скончания веков. И вопрос… «Что такое человек, если ему суждено пережить своего Бога»….

Реймонт нежно отстранил Линдгрен и перебрался к вьюеру. В тот миг, когда он взглянул в окуляр, мимо пронеслась очередная галактика — всего в нескольких десятках тысяч парсеков. Конфигурация ее была хаотичной, бесформенной. Галактика излучала тусклый, красноватый свет, по краям напоминавший запекшуюся кровь.

Галактика исчезла из поля зрения, а корабль промчался сквозь следующую, вызвав в ней настоящую бурю. Реймонт оторвался от окуляра.

— Нет! — процедил он сквозь зубы и выскочил на командную палубу.

Глава 20

Реймонт и Линдгрен стояли на сцене, и смотрели на собравшихся в зале товарищей.

Все сидели в креслах, пристегнувшись ремнями. Ножки кресел были прикреплены к палубе скобами. Дело было не в невесомости. За последнюю неделю режим полета менялся так часто, что о переменах не успевали сообщать.

В тисках между показателями тау, вырабатываемыми за счет захвата атомов межзвездной пыли и газа и сжатием расстояния из-за этих самых показателей, вследствие сокращения радиуса самого космического пространства, корабль большую часть времени летел при почти нормальной силе тяжести и по самым глубоким пропастям межклановых пустот. Пересекая галактики, он все чаще и чаще набирал ускорение. Периоды полета с высоким ускорением наступали так часто и резко, что системы компенсации не успевали справляться с гравитационными сдвигами. Ощущались они, как накаты волн, и каждая волна сильнее, чем предыдущая, сотрясала обшивку и переборки.

Если бы четыре дюжины человек при такой тряске стояли на ногах — не сосчитать бы потом синяков и переломов. Но Реймонт и Линдгрен стояли, крепко держась за скобы. Стояли они не только потому, что умели и были обучены — в этот час люди должны были видеть перед собой эту несгибаемую пару.

Ингрид закончила сообщение словами:

— …вот что произошло. Мы не сумеем остановиться, пока Вселенная не погибнет.

Пока она говорила, в зале стояла тишина. Теперь стало еще тише. Вскоре молчание нарушил плач нескольких женщин, чьи-то проклятия, чьи-то тихие молитвы. Сидевший в первом ряду капитан Теландер склонил голову и закрыл лицо руками. Корабль в очередной раз тряхнуло. Звон и треск пронесся по всем помещениям.

Пальцы Линдгрен судорожно сжали руку Реймонта.

— Констебль хочет что-то сказать вам, — обратилась она к залу.

Реймонт шагнул вперед. Взгляд его запавших, налитых кровью глаз был так яростен, что Чиюань не осмелилась ободряюще махнуть ему рукой, хотя хотела. На Реймонте была серая, как шкура волка, куртка. На поясе — неизменный пистолет. Спокойно, без эмоций, которыми было наполнено выступление старшего помощника, он начал:

— Я знаю: вы все думаете, что это конец. Мы старались, как могли, но ничего не вышло. Значит, вас надо оставить в цокое, чтобы вы могли примириться с Божьей волей. Что ж, я не отговариваю вас от этого. Я не представляю точно, что может с нами случиться. Слишком тут все чужое. Честно говоря, спорить не стану: шансов у нас маловато.

Но не думаю, что они нулевые. Говоря так, я не имею в виду, что мы можем выжить в мертвой Вселенной. Можно предпринять простую вещь. Замедлять скорость, пока время на борту станет не слишком отличаться от фактического, продолжая между тем лететь достаточно быстро, чтобы успевать собирать водород. А потом — жить столько, сколько нам будет отпущено, и не смотреть на черную пустоту, что нас окружает, не горюя о судьбе ребенка, который вот-вот должен появиться на свет.

Может быть, такое возможно физически, если только термодинамика коллабирующего пространства не сыграет с нами какую-нибудь злую шутку. Но вот возможно ли это психологически… не представляю. Судя по вашим лицам, вы со мной согласны. Верно?

Что же нам делать?

Я думаю, у нас есть обязанность. Мы обязаны расе, породившей нас, обязаны нашим будущим детям, и обязанность наша в том, чтобы продолжать искать ходы до самого конца.

Для большинства из вас это означает всего-навсего то, что нужно жить, как жили, не сходить с ума. Я прекрасно понимаю, что это трудно — труднее никому еще на свете не приходилось. А команде и ученым, кроме того, придется нести службу и готовить корабль к грядущим испытаниям. Это — дело другое.

Так что храните спокойствие. Личное спокойствие. И мир в ваших душах. Другого мира еще не придумали. Снаружи идет бой. И я думаю, мы вступим в этот бой без мысли об отступлении.

Громче, чем раньше, Реймонт сказал:

— Я предлагаю дождаться следующего космического цикла.

Все насторожились. Зашумели. Перекрикивая общий галдеж, кто-то крикнул: «Нет! Это безумие!» А кто-то: «Потрясающе!» — «Невозможно!» — «Святотатственно!» — звучали и звучали выкрики.

Реймонт выхватил из кобуры пистолет и выстрелил в воздух. Шум утих.

Реймонт усмехнулся.

— Холостой патрон, — пояснил он. — Получше гонга, верно? Не сомневайтесь, я все заранее обговорил с офицерами и нашими корифеями-астрономами. Офицеры согласны, что попробовать стоит. Терять нечего. Но нам, безусловно, нужно общее согласие. Давайте обсудим все по-людски, спокойно. Капитан Теландер, не откажетесь председательствовать?

— Нет, — замотал головой капитан. — Лучше вы. Пожалуйста.

— Отлично. Начнем обсуждение. Слово для начала нашему ведущему физику.

Бен-Цви, не скрывая возмущения, объявил:

— Расширение Вселенной заняло одну-две сотни миллиардов лет. Сжиматься она будет не быстрее. Вы что, серьезно верите, что нам удастся добиться таких показателей тау, что мы переживем этот цикл?

— Я вполне серьезно верю в то, что попробовать стоит, — ответил Реймонт. Корабль вздрогнул и задребезжал. — Мы уже в здешнем скоплении кое-чего в этом плане добились. Материя уплотняется, и мы летим все быстрее. Кривизна пространства все выше. Круговой облет Вселенной до сих пор мы произвести не могли, потому что она не могла долго просуществовать в той форме, которая была нам известна. Это мнение профессора Чидамбарана. Хотите пояснить, Мохандас?

— Пожалуйста, если угодно, — кивнул космолог. — В расчет надо принимать не только пространство, но и время.

Характеристики континуума в целом будут изменяться очень быстро и радикально. Обдуманные размышления подвели меня к выводу о том, что вследствие этих перемен нынешнее экспоненциальное понижение фактора тау тоже пойдет быстрее. — Немного помолчав, он добавил: — Опираясь на приблизительную оценку, могу сказать, что при существующих обстоятельствах до полного коллапса остается примерно три месяца. — Его последние слова вызвали оживление и ропот. Выждав, пока шум стихнет, Чидамбаран продолжил: — И все-таки, когда меня спросили офицеры о выводах из этих расчетов, я честно и откровенно ответил, что не знаю, как мы сумеем выжить. Итоги наблюдений подтверждают доказательства, выведенные профессором Нильссоном эмпирически… миллионы лет назад на основании изучения Солнечной системы… Он доказал, что Вселенная не погибает совсем. Она возродится. Но сначала вся материя и энергия должны собраться в моноблок высочайшей плотности и температуры. При нашей нынешней скорости мы способны безбедно промчаться сквозь звезду. Но через зарождающееся ядро Вселенной промчаться не сумеем. Лично я предлагаю относиться ко всему спокойно и трезво, — заявил космолог и демонстративно сложил руки на груди.

— Идея неплохая, — кивнул Реймонт. — Но, думаю, это не единственное, чем мы могли бы заняться. Можно продолжать полет. Позвольте, я перескажу вам то, что сказал на совете экспертов. Никто со мной спорить не стал.

Факт состоит в том, что никто не знает наверняка, что именно должно произойти. Лично я догадываюсь, что не обязательно все должно свестись к нулю. Такое упрощение хорошо в математике, но в жизни так не бывает. Я думаю, что центральное ядро материи должно обладать грандиозной водородной оболочкой даже непосредственно перед взрывом. Края этой оболочки могут оказаться для нас не слишком плотными и не чересчур раскаленными. По сравнительно небольшой орбите мы сможем кружить вокруг ядра наподобие спутника. Когда же ядро взорвется и начнет расширяться, мы сами полетим от него по спирали. Я понимаю, звучит неуклюже, но в общих чертах, думаю, это именно то, что мы должны сделать… Норберт, вы?

— Я себя верующим никогда не считал, — начал Вильямс, смущенный и растерянный, совсем на себя не похожий. — Но это как-то слишком. Мы… Кто, кто мы такие? Животные. Боже мой… это я буквально, честное слово… Боже мой… как можно ходить в сортир, когда… когда происходит акт творения!

Эмма Глассголд, сидевшая рядом с ним, вздрогнула и подняла руку. Реймонт дал ей слово.

— Я тоже выскажусь как верующая, — проговорила Глассголд. — Думаю, что это чистой воды ерунда. Норберт, милый, прости, но это так. Господь создал нас такими, какими он хотел нас видеть. И всякая часть его творения благословенна. Я бы желала смотреть, как он творит новые звезды, и славить Его, покуда он мне позволит.

— Храни тебя Господь! — вырвалось у Линдгрен.

— Я могу добавить, — вмешался Реймонт. — Я человек, так сказать, прозаичный и у других в душах поэзии не ищу, но… Я бы предложил каждому из вас заглянуть себе в душу и спросить себя, с какой стати надо отказываться жить, когда время только начинается. Может быть, вы вспомните… своих родителей, что ли. Никому не хочется видеть, как умирают родители, как они лежат на смертном одре, а потому лучше увидеть, как рождается космос. — Сделав глубокий вдох, Реймонт проговорил: — Никто не спорит: то, что происходит, страшно, пугающе. Но так было всегда. А я вот никогда не думал, что звезды более загадочны и волшебны, чем, скажем, цветы.

Всех просто-таки прорвало. Всем нужно было выговориться. И всех выслушали, пусть выступления не всегда были содержательно. К тому времени, когда можно было приступить к голосованию, Реймонт и Линдгрен смертельно устали.

Как только люди разбились на отдельные группы, продолжая на все голоса обговаривать результаты собрания, Линдгрен улучила момент и, взяв Реймонта за руки, негромко проговорила:

— Как мне хочется снова стать твоей, Карл!

— Завтра? — растерянно прошептал Реймонт. — Переедем… объясним все Чиюань и Элофу, и… Завтра, моя Ингрид?

— Нет, — ответила она. — Ты не дал мне закончить, — это кричит моя душа, а я не могу.

Остолбенев, Реймонт прошептал:

— Почему?

— Мы не имеем права рисковать. Эмоции у всех на пределе. Сейчас дорого спокойствие каждого из нас. Элоф и Айлинь будут тяжело переживать. Нельзя. Смерть так близко.

— Он и она могли бы… — начал было Реймонт и прервал себя, не договорив. — Нет. Могли бы, но нет.

— Спроси у нее, и она тебе скажет: только о тебе я мечтаю бессонными ночами. Она никогда не говорила с тобой о тех часах, что подарила нам, верно?

— Нет. Как ты догадалась?

— Не догадалась. Я знаю ее. И я не могу заставить ее сделать такое снова, Карл. Одного раза хватит. Это вернуло нам то, что мы когда-то построили. А еще… я не умею воровать. Не могу. И потом… Элоф… Я нужна ему. Он клянет себя за то, что это по его совету мы загнали корабль в такую сумасшедшую даль… как будто хоть один смертный в силах за это ответить! Если бы он только знал, что я… Ты же понимаешь, что самоубийство одного-единственного человека могло довести до истерии весь экипаж!

Линдгрен выпрямилась, посмотрела Реймонту в глаза, улыбнулась и сказала нежно:

— Потом — да. Когда все будет хорошо. Тогда я тебя никуда не отпущу.

— Все хорошо никогда не будет, — запротестовал Реймонт. — Мржет быть, никогда. Я хочу вернуть тебя, пока я жив.

— И я тебя. Но нам нельзя. Мы не должны. Они все зависят от тебя. Абсолютно все. Ты единственный, кто может держать нас в руках… Ты подарил мне мужество, и наконец я хоть немного могу тебе помочь. Все-таки… Карл, быть королем всегда трудно.

Она повернулась и пошла прочь.

Какое-то время Реймонт не двигался с места. Кто-то взобрался на сцену, хотел о чем-то его спросить.

— Завтра, — отмахнулся Реймонт, спрыгнул со сцены и пробрался к ожидавшей его Чиюань.

Она спокойно, сдержанно, как само собой разумеющееся, сказала ему:

— Если нам суждено погибнуть среди звезд, Карл, я все равно умру счастливейшей из смертных, потому что знала тебя. Что я могу для тебя сделать?

Реймонт смотрел на Чиюань. Никто не слышал их разговора — так дребезжали переборки.

— Пойти со мной к нам в каюту, — ответил Реймонт.

— И больше ничего?

— Ничего. Только оставайся такой, какая ты есть.

Пригладив ладонью жесткие, тронутые сединой волосы, Реймонт смущенно, неуклюже проговорил:

— Знаешь, я не мастак говорить красиво, Айлинь, и в тонких чувствах не искушен. Но скажи, такое бывает— когда любишь двоих сразу?

Китаянка обняла его.

— Конечно, бывает, глупенький. — В ответ он крепко обнял ее. А она взяла его за руку и улыбнулась. — Знаешь, — сказала она потом, — я не перестаю удивляться тому, как, в конце концов, обычна жизнь.

Глава 21

Дочь Маргариты родилась ночью. Не было видно ни единой звездочки. Корабль пробивался сквозь грохот и скрежет. Счастливый отец в это время возглавлял бригаду, занимавшуюся дальнейшим укреплением обшивки. На первый крик младенца ответом был гром погибающих за бортом корабля миров.

А потом все немного успокоились. Ученые проводили расчеты и наблюдения и мало-помалу стали что-то понимать в природе неведомых сил, несущих корабль сквозь световые годы. Получив новые программы, автоматы вели «Леонору Кристин» вперед вместе с космическими вихрями и смерчами.

Далеко не у всех было праздничное настроение, но тех, кто выразил такое желание, собрали Иоганн Фрайвальд и Джейн Седлер. Приглушив освещение, Джейн отгородила часть спортивного зала. Украшения на стенах, развешенные ею к празднику Всех Святых, выглядели живо и весело.

— А нужно ли это? — негромко спросил Реймонт у Чиюань, когда они вошли вдвоем.

— По календарю скоро праздник, — объяснила Джейн. — Почему бы не совместить два события? Фонарики такие красивые.

— Слишком о многом напоминают. Не о Земле, наверно… что уж тут вспоминать, а о…

— Да, я тоже об этом думала. Полный корабль ведьм, чертей, вампиров, гоблинов, привидений, и все вопят, призывая начало шабаша. Ну а мы чем лучше? — сказала Седлер и прижалась к Фрайвальду. Он рассмеялся и обнял ее.

— Мне самому охота маску на себя напялить — страшную, с крючковатым носом, честно!

Остальные согласились, что идея хороша. Выпили больше, чем обычно, развеселились, зашумели. В конце концов вытащили на сцену Бориса Федорова, напялили и на него венок, вручили скипетр, рядом поставили двух девушек, которые должны были выполнять каждое его желание. Кое-кто встал в круг, взявшись за руки, и все запели песню, которая уже тогда была жутко древней, когда корабль покидал родину:

Майкл О’Доннел припозднился — только что закончилась его вахта. Он попытался прорваться к Федорову.

— Эй, Борис! — крикнул он, но его заглушил хор, упоен-но распевающий строки блюза:

О’Доннел забрался-таки на сцену.

— Эй, Борис. Поздравляю!

— Спасибо! — крикнул в ответ Федоров. — Только работенка в основном Маргарите досталась. Молодчина она, правда?

— Как назовете малышку? — спросил О’Доннел, пытаясь перекричать хор.

— Пока не решили! — откликнулся Федоров и приветственно помахал початой бутылкой. — Одно скажу точно: только не Евой.

— Эмбла? — предложила Ингрид Линдгрен. — Это первая женщина в «Старшей Эдде»^[64].

— Тоже не пойдет, — мотнул головой Федоров.

— И Леонорой Кристин называть не стану, — продолжал инженер. — Никаких таких символов… Пусть будет сама по себе.

Хор пошел вокруг него хороводом, продолжая самозабвенно распевать:

Чидамбаран и Фоксе-Джемисон, казалось, придавлены громоздкой аппаратурой. Они совершенно потерялись среди приборов, на разные лады мигавших разноцветными лампочками пультов и экранов. Оба встали, как только вошел капитан Теландер.

— Вы просили меня прийти? — спросил он равнодушно. — Какие новости? Последний месяц прошел относительно спокойно…

— Покою конец! — взволнованно воскликнул Фоксе-Джемисон. — Элоф сам пошел за Ингрид Линдгрен. Простите, что не сходили за вами, сэр. Изображение слабое и может исчезнуть в любое мгновение, надо все время следить. И вы должны первым узнать об этом.

Он вернулся на свое место у пульта. На экране чернела пустота.

— Что вы обнаружили? — спросил Теландер, подойдя поближе к экрану.

Чидамбаран взял его под руку и показал на экран.

— Вон там. Видите?

Еле заметное глазу пятнышко мерцало посередине.

— Естественно, до него еще очень далеко, — нарушил молчание Джемисон. — И дистанцию надо будет сохранять.

— Что это? — испуганно спросил Теландер.

— Зародыш моноблока, — ответил Чидамбаран. — Новое начало.

Теландер стоял и стоял и смотрел на экран, пока не опустился на колени. По лицу его стекали слезы.

— Отче, благодарю тебя… — прошептал он. — Благодарю и вас, джентльмены, — добавил он, поднимаясь. — Что бы ни случилось потом, мы сумели сделать это. Пожалуй, я снова смогу стать капитаном, после того как вы вселили в нас надежду.

На мостик Теландер прошествовал командирским шагом. «Леонора Кристин» стонала, дрожала и тряслась.

Вокруг нее бушевали пожар, буря, пламенел водород зарождающегося в самом, сердце всего сущего нового солнца — сверхсолнца, которое должно было породить галактику. Зародыш Вселенной прятался за излучением, представшим в виде полотен, полос и грандиозных шпилей. Атмосферу рвали в клочья могучие силы: электрические, магнитные, гравитационные, ядерные. Ударные волны распространялись на многие мегапарсеки — приливы, течения, водопады силовых полей. А по границе творения, преодолевая вселенские циклы длиной в миллиарды лет, летел корабль — творение людей.

Летел!

А люди не отходили от приборов и компьютеров, помогая кораблю бороться, преодолевать космический ураган.

— Йяа-а-а-а! — задорно воскликнул Ленкай и подбросил «Леонору Кристин» на гребень «волны», отхлынувшей при взрыве сверхновой. Подбросил и опустил. Взволнованные космолетчики сгрудились вокруг него, глядя на экран. То, что они видели там, нельзя было назвать реальностью — это превосходило пределы понимания — там бушевали силовые поля. Пространство пылало, скручивалось и изрыгало огромные вспышки и сферы.

— Ты устал, наверное? — крикнул Реймонт, не вставая с кресла. — Ленкай, отдохни. Смени его, Барриос.

Космолетчик покачал головой. Он еще не успел прийти в себя после предыдущей вахты.

— Ладно, — вздохнул Реймонт и расстегнул пряжку ремня. — Попробую сам. Я корабликов много всяких водил на своем веку…

Голоса его никто не расслышал — такой стоял грохот, но все увидели, как констебль поднялся и побрел к пульту управления по качающейся, дрожащей палубе. Реймонт уселся рядом с Ленкаем в кресло помощника и проорал в самое ухо пилота:

— Просвети меня, и я тебе помогу.

Ленкай кивнул. Две пары рук забегали по пульту.

«Леонору Кристин» нужно было держать подальше от разраставшегося моноблока — иначе радиация, безусловно, погубила бы людей. Однако в то же время корабль должен был оставаться в зоне, достаточно насыщенной газами, чтобы продолжать снижение величины тау, преображая гегагоды, текущие по часам великанского Феникса, в часы по корабельному времени. Надо было вести судно через хаос. Стоило промахнуться — и любая из частиц этого хаоса раздробила бы корабль на пылинки. Нельзя было полагаться ни на компьютеры, ни на инструменты, ни на опыт предыдущих полетов. Только на интуицию и отработанные рефлексы.

Постепенно Реймонт освоился с управлением и смог работать один. Ритмы возрождающейся Вселенной ошеломляли, но тем не менее они существовали. Вот тут полегче… а тут вектор в положение «девять часов»… так… а теперь порезвее… а тут снова сбавить ход… не дать опуститься… а теперь скакнуть повыше и подальше от этого полыхающего облака, если полупится… Раздался жуткий грохот. В воздухе резко запахло озоном и сильно похолодало.

Экран погас. Мгновение спустя флуоресцентные панели озарились одновременно ультрафиолетовым и инфракрасным светом, полыхнули и потухли. Те, кто лежали в своих каютах, пристегнувшись, слышали, как по всему кораблю промчались невидимые молнии. А те, кто оставался на капитанском мостике, в отсеке управления, в машинном отделении либо не могли двинуться, либо не сумели перестать двигаться, а потом ощутили такую легкость, что, казалось, тела их вот-вот разлетятся на кусочки: сама инерция настолько видоизменилась — пространство билось в родовых конвульсиях. На краткий миг конечное и бесконечное, мужчины и женщины, дитя и корабль, и смерть — стали едины.

Но все миновало так быстро, что нельзя было сказать — было или нет. Вспыхнул свет, загорелись экраны. Буря забушевала с новой силой. Но теперь сквозь ее пелену то и дело проглядывали отчетливые разрывы и бело-голубые вспышки, мало-помалу сформировавшие два гигантских, сворачивающихся по спирали полотна. Рождались галактики.

Моноблок взорвался. Творение началось.

Реймонт дал полное торможение. «Леонора Кристин» стала сбавлять скорость. Медленнее. Еще медленнее… И вот корабль вылетел туда, где горел новорожденный свет.

Глава 22

Будро и Нильссон кивнули друг другу и усмехнулись.

— Вот это да! — сказал астроном.

Реймонт беспокойно огляделся в обсерватории.

— Что значит «вот это да»? — спросил он и ткнул пальцем в один из экранов внешнего обзора. В поле зрения подпрыгивали небольшие бесформенные непрозрачные пятна. — Сам вижу. Галактические группы пока слишком сильно примыкают друг к другу. Большинство из них до сих пор представляют собой не что иное, как водородные туманности. И в пространстве между ними полно водорода, грубо говоря. И что из этого?

— Расчеты, произведенные на основании данных, — сказал Будро. — Я консультировался с руководителями группы. Мы пришли к выводу, что тебе важно и нужно узнать в конфиденциальном порядке то, что нам стало известно, дабы ты мог принять решение.

— Капитан у нас Лapc Теландер, — буркнул Реймонт.

— Да, да. Все верно. Никто и не собирается что-то предпринимать за его спиной, особенно теперь, когда он снова возглавляет командование кораблем. Но народ — другое дело. Будь реалистом, Чарльз. Посмотри правде в глаза. Ты же знаешь, что ты значишь для всех.

Реймонт сложил руки на груди.

— Ладно, продолжай.

Нильссон приосанился и заговорил тоном лектора.

— Опустим детали, — начал он. — Таковы результаты решения проблемы, которую вы перед нами поставили: выяснить, в каких направлениях распространяется материя, а в каких — антиматерия. Как вы помните, нам удалось определить это за счет слежения за дрейфом плазменных масс по магнитным полям Вселенной в целом в то время, когда радиус ее был еще невелик. Тем самым космолетчики получили возможность без особых трудностей увести корабль в ту часть Вселенной, куда направилась материя.

Продолжив исследования, мы собрали и обработали колоссальный объем информации. И вот что еще нам удалось установить. Космос нов и во многом не упорядочен. Все еще… как бы это сказать… не утряслось. Неподалеку от нас — сравнительно недалеко, учитывая те расстояния, что мы уже преодолели, — располагаются комплексы материи, галактики и протогалактики, обладающие всевозможными параметрами скорости.

Мы можем употребить это в свою пользу. То есть выбрать клан, семейство, скопление, отдельную галактику, которая нам понравится, — такую, к которой мы могли бы подлететь с нулевой относительной скоростью в любой, какой выберем, момент ее эволюции.

Ограничения, увы, достаточно велики. Мы не сможем подобраться к галактике, которой ко времени нашего приближения будет больше пятнадцати миллиардов лет — нуразве что мы станем приближаться к ней кругами. Нет смысла выбирать и такую галактику, которой не исполнилось миллиарда лет. А в принципе — можно выбрать любую.

И… какую бы мы ни выбрали, полет к ней займет по корабельному времени при погашенной скорости… не больше нескольких недель!

Реймонт заплетающимся языком проговорил какую-то несуразность.

— Понимаете, — продолжал объяснения Нильссон. — Мы можем выбрать себе такую цель, такой объект, скорость которого в момент приближения будет практически идентична нашей.

— Да, да… — пробормотал Реймонт. — Понимаю. Просто, похоже, нам везет, а я никак не могу привыкнуть к этой мысли.

— Дело не в везении, — хмыкнул Нильссон. — Вселенная пульсирует, и это просто неизбежно. Это очевидно. И надо всего лишь взять и воспользоваться тем, что само идет нам в руки.

— Лучше сразу все решить, — торопливо вмешался Будро. — И немедленно. Потому что эти ослы — они же будут часы напролет орать, спорить, если этот вопрос вынести на общее обсуждение. А каждый час означает колоссальную потерю времени по космическому хронометру, и наш выбор становится более бедным. А если скажешь, что нам нужно, я вычерчу курс, и корабль вскоре может отправиться по этому курсу. Капитан послушает тебя. А остальные смирятся с готовым решением и скажут тебе спасибо. Ты сам это знаешь.

Реймонт заходил по обсерватории. Подошвы его ботинок гремели в тишине. Он задумчиво потер бровь и наконец обернулся к собеседникам.

— Нам нужна не просто галактика, — сказал он. — Нам нужна такая планета, чтобы на ней можно было жить.

— Ясно, — кивнул Нильссон. — Я бы предложил планету, которая по возрасту была бы схожа с Землей. Скажем, пять миллионов лет. Именно такое время в среднем требуется для зарождения нужной нам биосферы. То есть мы могли бы выжить и в условиях мезозоя, но что-то мне они не очень-то по вкусу.

— Согласен, — кивнул Реймонт. — А как насчет металлов?

— А, да. Нам необходима планета, настолько же богатая ископаемыми, как была Земля, Ну, может быть, не такая богатая, но металлов должно быть достаточно, иначе не разовьешь индустриальную цивилизацию. Но металлов не должно быть слишком много, в противном случае не останется больших площадей под посевы. Поскольку высшие элементы формируются на ранних стадиях развития звезд, нам следует искать галактику, которая ко времени нашего рандеву будет такой же по возрасту, как наша родная.

— Нет, — возразил Реймонт. — Помоложе.

— Зачем? — удивленно спросил Будро.

— Найти планету, похожую на Землю, в том числе и в плане наличия металлов, наверное, можно и в более молодой галактике. В глобулярных скоплениях должно быть много сверхновых на ранних этапах становления, а они обогащают межзвездное пространство в отдельных зонах и порождают солнца второго поколения, типа G, то есть класса Солнца. И как только мы попадем в выбранную нами галактику, давайте поищем такую звезду.

— На поиски могут уйти годы, — предупредил Нильссон.

— Ну, тогда не надо, — ответил Реймонт. — Мы можем обосноваться и на планете, не такой богатой железом и ураном, как Земля. Это не смертельно. Мы сумеем прожить, располагая технологией изготовления легких сплавов и органических соединений. В качестве топлива у нас будет водород. Немаловажно то, что мы станем первыми живыми разумными организмами на этой планете, — заключил Реймонт. Будро и Нильссон смотрели на него изумленно. А Реймонт улыбнулся так, как никогда до сих не улыбался.

— Мне бы хотелось, чтобы у нас было много планет к той поре, когда наши потомки задумаются о межзвездных полетах, — сказал он. — А еще мне бы хотелось, чтобы мы стали… ну, старейшинами, что ли. Не империалистами, конечно, это противно, а просто людьми, которые попали туда первыми и понимают, что к чему, и у которых есть чему поучиться. Пусть будет галактика людей, гуманная галактика, в самом широком смысле слова. А может быть, и гуманная Вселенная. Я думаю, мы заслужили такое право.

Еще через три месяца «Леонора Кристин» нашла свой новый дом. Отчасти людям повезло, но вообще-то случившееся стало результатом предвидения. Все шло, как предсказывали эксперты. Галактики расходились одна от другой, образовывали семейства, скопления и кланы, и внутри галактик рождались отдельные звезды.

Мечта была близка к исполнению. «Леонора Кристин» подлетела к хорошо сформировавшемуся звездному скоплению, уравняла скорость и, войдя в скопление, устремилась на поиски звезды с нужными характеристиками. Никто не удивился, когда у такой звезды оказалась система планет. Замедляя скорость, корабль приблизился к системе.

Давно кораблю не приходилось лететь так медленно. Управление кораблем Реймонт взял на себя. — Он сказал, что на это! раз стоит рискнуть. Особого риска, собственно, не было. А судя по данным исследований и показателям приборов, шансы обнаружить в системе желтого солнца подходящую планету был» очень высоки.

Ну а если нет — будет потерян год, который придется потратить на возвращение к скорости, близкой к световой. А вот если планета отыщется, тогда больше не придется тормозить, и выигрыш составит два года.

Казалось, игра стоит свеч. Двадцать пять пар в цветущем возрасте за два года могли наплодить полсотни потомков.

И «Леоноре Кристин» сразу повезло.

Глава 23

На вершине холма, у подножия которого простиралась великолепная долина, стояли двое — мужчина и женщина.

Планету трудно было назвать Новой Землей. Это было бы слишком поспешно. Вдалеке отливали золотом воды реки, пол ной крошечных живых существ. Река текла вдоль берегов поросших синеватой растительностью. Листва на деревьях был похожа на птичьи перья и отбрасывала синие тени. Ветер доносил запах цветов. Пахло корицей, йодом и, как ни странно, лошадьми. Люди не знали, как назвать эти запахи. На противоположном берегу тянулись колючие заросли, а над ним вставали голые красно-бурые скалы, увенчанные белыми шапками ледников.

А воздух был теплый, и дышалось легко. Над рекой и горами плыли большие тучи, края которых поблескивали в лучах солнца.

— Ты не должен оставлять ее, Карл, — сказала Ингрид Линдгрен. — Мы слишком многим ей обязаны.

— О чем ты говоришь? — отозвался Реймонт. — Мы не можем покинуть друг друга. Никто не может. Айлинь понимает, как много ты значишь для меня. Но и она мне по-своему дорога. Мы все друг другу дороги. Как иначе? После того, что мы пережили вместе…

— Верно. Только… Карл, милый, я никогда не думала, что услышу от тебя такие слова.

— А каких слов ты ждала? — рассмеялся он.

— О, не знаю! Каких-нибудь жестоких, непререкаемых.

— С этим покончено. Мы добрались туда, куда жаждали добраться. Теперь все надо начинать заново.

— И друг с другом тоже? — лукаво поинтересовалась Ингрид.

— Да. Конечно. Господи Боже, разве мало мы уже про это говорили? Из прошлого нужно взять все, что в нем было хорошего, и забыть все плохое. К примеру… словом, о ревности надо забыть, уж это точно. Больше сюда никто не прилетит. И генами надо обмениваться как можно активнее. Нас всего пятьдесят, а мы призваны положить начало целой цивилизации. Так что нечего переживать, что кто-то будет обижен, задет, покинут — не будет ничего такого. У нас столько забот впереди, что личные проблемы должны уйти на задний план.

Реймонт притянул Линдгрен к себе и шутливо пробормотал:

— И все-таки не вижу преступления в том, чтобы заорать на всю Вселенную, что милее Ингрид Линдгрен нет в ней женщины! Иди сюда! — попросил он мгновение спустя, усевшись поддеревом, и потянул Линдгрен за руку. — Я же сказал тебе — у нас выходной.

Над их головами пролетело странное существо с перепончатыми крыльями — из тех, что в сказках зовут драконами.

— Просто не знаю, можно ли, Карл, — растерянно проговорила Линдгрен, садясь рядом с Реймонтом.

— Почему нет?

— Столько дел…

— Строительство, земледелие — все вдет своим чередом. Ученые говорят, что опасности для нас здесь нет — ни реальной, ни потенциальной. Можно немного расслабиться.

— Хорошо, скажу по-другому, — проворчала Линдгрен, неохотно цедя слова. — У королей выходных не бывает.

— Что за чепуху ты несешь? — сердито спросил Реймонт, прислонился спиной к шершавому стволу дерева и цогладил золотистые волосы Линдгрен, блестящие в лучах молодого солнца. — Ночью над планетой взойдут три луны, а небо будет полно звезд…

— Да, — твердо кивнула Линдгрен. — Они смотрят на тебя, на человека, который спас их, на человека, у которого хватило сил заставить всех выжить… Они смотрят на тебя, как на… — Реймонт прервал ее речь совершенно неожиданным образом. — Карл! — протестующе воскликнула Линдгрен.

— Ты против?

— Нет. Наоборот, но… Я про твою работу…

— Моя работа, — прошептал Реймонт ей на ухо, — это моя доля в общем труде. Не больше и не меньше. Что же до всего остального… Была в Америке такая пословица: «Если меня выдвинут, я не пройду, если меня выберут — я не стану служить».

Ингрид испуганно взглянула на него.

— Карл! Как ты можешь так говорить!

— Хочу и могу, — ответил он, на миг снова став серьезным. — Кризис миновал, и люди сами со всем справятся… Так разве может быть для них лучший подарок от короля, нежели чем он снимет со своей головы корону?

Реймонт рассмеялся так заразительно, что Линдгрен не выдержала и рассмеялась вместе с ним, и они вновь почувствовали себя людьми — самыми обычными людьми.

ПОЛЕТ В НАВСЕГДА ^{(повесть)}

Законы природы не позволяют изобретателю машины времени вернуться в прошлое, но позволяют лететь вперед, до конца — и начала времен, потому что другого способа вернуться не существует…

В то утро шел дождь, и мелкая летняя морось сеялась над холмами, скрывая блеск воды в реке и поселок за ней. Мартин Саундерс стоял в дверях, подставив лицо прохладному влажному воздуху и думая о том, какая погода ждет его через сто лет.

Подойдя сзади, Ева Лэнг положила руку ему на плечо. Он улыбнулся ей и подумал, какая она красивая сейчас, когда капельки дождя крошечными жемчужинами блестят на ее темных волосах. Она ничего ему не сказала — слова сейчас были не нужны, — и он с благодарностью принял ее молчание.

Он заговорил первым.

— Уже недолго, Ева, — сказал он и, осознав банальность фразы, улыбнулся. — Только отчего у нас такое вокзальное настроение? Я ведь отправляюсь совсем ненадолго.

— На сто лет, — отозвалась она.

— Только не волнуйся, дорогая. Теория оказалась безошибочной. Я ведь уже совершал прыжки во времени, помнишь? На двадцать лет вперед и на двадцать назад. Проектор работает и проверен на практике. Это всего лишь чуть более длинное путешествие, вот и все.

— Но ведь автоматические машины, посланные на сто лет вперед, так и не вернулись…

— Верно. Скорее всего у них испортилась какая-нибудь мелкая деталь. Лампа сгорела или еще что-нибудь. Именно поэтому и отправляемся мы с Сэмом — надо же выяснить, в чем дело. А нашу машину мы всегда сможем исправить и избавиться от вечных капризов электроники.

— Но почему именно вы двое? Хватило бы и одного. Сэм…

— Сэм не физик. Он может и не отыскать неисправность. С другой стороны, он опытный механик и умеет делать такое, что не умею я. Мы прекрасно дополняем друг друга. — Саундерс набрал в грудь воздуха. — Послушай, дорогая…

— Все готово! — донесся до них басовитый возглас Сэма Халла. — Можем отправляться в любое время, как только пожелаешь!

— Иду.

Саундерс не стал спешить и нежно, но все же несколько торопливо попрощался с Евой. Она последовала за ним в дом и тоже спустилась в просторную мастерскую в подвале.

Проектор стоял в окружении разнообразной аппаратуры, залитый белым сиянием флуоресцентных ламп. Внешне он не особенно впечатлял — металлический цилиндр диаметром в три и длиной в десять метров — и казался незаконченным экспериментальным устройством. Его наружная оболочка была нужна лишь для защиты энергетических батарей и скрытого внутри корпуса проектора измерений. Для двоих людей оставалось крохотное пространство в передней части.

Сэм Халл весело поприветствовал их взмахом руки. Рядом С его массивной фигурой маленький Макферсон, облаченный в серый халат, был почти незаметен.

— Я уже настроил ее на сто лет вперед, — воскликнул Халл. — Отправимся прямиком в две тысячи семьдесят третий!

Глаза Макферсона по-совиному моргнули за толстыми линзами очков.

— Все проверки закончены, — сказал он. — Во всяком случае, так мне сказал Сэм. Сам-то я не отличу осциллографа от клистрона. У вас будет с собой комплект запасных частей и инструментов, так что вряд ли возникнут какие-либо затруднения.

— А я и не собираюсь их специально искать, док, — заметил Саундерс. — Ева все никак не может поверить, что нас не сожрут там пучеглазые чудовища с длинными клыками, и мне приходится повторять, что мы отправляемся лишь проверить ваши автоматические машины, если сможем их отыскать, выполним кое-какие астрономические наблюдения и вернемся.

— В будущем есть и люди, — напомнила Ева.

— Что ж, если они пригласят нас пропустить по стаканчику, мы не станем отказываться, — пожал плечами Халл. — Кстати… — Он выудил из объемистого кармана куртки бутылку. — Не пора ли произнести на дорожку тост, как считаете?

Саундерс немного нахмурился. Ему не хотелось усугублять возникшее у Евы впечатление об их полете как о путешествии в неизвестность. Бедняжка и так достаточно переволновалась.

— Мы возвращались в 1953 год и убедились, что дом стоит. Отправлялись в 1993-й, и дом тоже все еще стоял. В обоих случаях в доме никого не было. Эти прыжки настолько скучны, что не стоят даже тоста.

— Ничего, — отозвался Халл. — Еще скучнее будет отказаться от тоста, когда все уже готово. — Он налил всем, и они чокнулись. Странная это была церемония для прозаичной обстановки лаборатории. — Приятного путешествия!

— Приятного путешествия! — Ева попыталась улыбнуться, но рука, подносившая стакан к губам, слегка дрожала.

— Ну, давайте, — сказал Халл. — Поехали, Март. Чем быстрее отправимся, тем быстрее вернемся.

— Конечно. — Саундерс решительно поставил стакан и направился к машине. — До свидания, Ева. Увидимся через пару часов — и лет через сто.

— Пока… Мартин.

Она произнесла его имя с нежностью. Макферсон добродушно улыбнулся.

Саундерс втиснулся в передний отсек вслед за Халлом. Это был крупный мужчина с длинными руками и ногами, широкоплечий, с грубоватыми невзрачными чертами лица под шапкой каштановых волос и широко поставленными серыми глазами с веером морщинок в уголках, потому что ему часто приходилось прищуриваться на солнце. На нем были лишь рубашка и рабочий комбинезон, местами испачканный пятнышками от смазки и кислоты.

Отсек оказался столь мал, что едва вмещал их обоих, вдобавок был забит инструментами. К тому же, исключительно ради спокойствия Евы, они прихватили винтовку и пистолет. Саундерс выругался, зацепившись за винтовку, и закрыл дверь. Щелчок замка словно отключил все посторонние мысли.

— Отправляемся, — произнес Халл, хотя в этом замечании не было особой необходимости.

Саундерс кивнул и включил проектор на прогрев. Его мощное гудение заполнило кабину и мелкой дрожью отдалось во всем теле. По шкалам приборов поползли стрелки, выходя на стабильные значения.

Сквозь единственный иллюминатор он увидел машущую рукой Еву. Он помахал ей в ответ, а затем резко и сердито опустил вниз главный тумблер.

Машина замерцала, расплылась и исчезла. Ева резко вдохнула и повернулась к Макферсону.

За иллюминатором заклубилась безликая серость. Гудение проектора мощной песней заполняло кабину. Саундерс взглянул на приборы и немного повернул регулятор скорости перемещения во времени. Они перенеслись на сто лет вперед — а ведь не прошло еще и ста дней с тех пор, как был запущен первый автомат. Главное, чтобы никакой болван в будущем на него не наткнулся и не уволок с собой.

Он резко щелкнул тумблером. Шум и вибрация тут же прекратились.

В иллюминатор ворвался солнечный свет.

— Дома уже нет? — спросил Халл.

— Столетие — немалый срок, — ответил Саундерс. — Давай лучше выйдем и оглядимся.

Они протиснулись через дверь наружу и выпрямились. Машина лежала на дне полузасыпанной ямы, по краям которой волновалась под ветром трава. Из земли торчало несколько каменных обломков. По голубому небу ползли пухлые белые облака.

— А автоматов-то здесь нет, — оглядевшись, заметил Халл.

— Странно. Наверное, они были настроены так, чтобы появиться на уровне поверхности. Так что давай посмотрим наверху.

Они явно находились в полузасыпанном подвале старого дома» который успел разрушиться за восемьдесят лет, прошедшие после их последнего визита. Специальное устройство в проекторе автоматически материализовывало их точно на поверхности. Внезапные падения или погребение под наросшими слоями грунта исключались. Не могли они и материализоваться внутри какого-нибудь твердого объекта — детектор массы не позволял машине останавливаться, если в этом месте находилась твердая материя. Но жидкость и молекулы газов не были для них помехой.

Саундерс стоял в высокой, колышущейся от ветра траве и обозревал безмятежный ландшафт штата Нью-Йорк. Кажется, ничто не изменилось. Та же река, все те же лесистые холмы на другом берегу. Под ярким солнцем сияли белоснежные облака.

Нет… Боже, нет! Где же поселок?

Дом разрушен, поселка нет — что же случилось? Или люди попросту перебрались в другое место, или…

Он обернулся и посмотрел на подвал. Всего лишь несколько минут — и сто лет назад — он стоял там с Макферсоном и Евой, окруженный аппаратурой. А сейчас на этом месте поросшая травой яма. Его охватило странное отчаяние.

А жив ли еще он сам? А… Ева? Геронтология 1973 года делала это вполне возможным, но кто знает… И ему вовсе не хотелось узнать ответ.

— Должно быть, вернули страну индейцам, — хмыкнул Сэм Халл.

Прозаичная острота Сэма привела Саундерса в чувство. В конце концов, любому разумному человеку известно, что все со временем меняется. И в будущем останутся те же добро и зло, что были в прошлом. А фраза: «…и жили они потом долго и счастливо» — чистейший миф. Важны лишь изменения, безостановочный поток которых является причиной всему. К тому же их ждало дело.

Они поискали в траве вокруг ямы, но не нашли и следа небольших автоматических проекторов. Халл задумчиво нахмурился.

— Знаешь, — сказал он, — по-моему, они отправились обратно, но по дороге испортились.

— Наверное, ты прав, — кивнул Саундерс. — Мы появились здесь от силы через несколько минут после их прибытия. — Он повернулся и зашагал к большой машине. — Так что давай проведем наблюдения и отправимся обратно.

Они установили астрономическое оборудование и измерили высоту заходящего солнца над горизонтом. Потом приготовили ужин на походной печке и стали дожидаться ночи в постепенно сгущающихся сумерках, наполненных стрекотом кузнечиков.

— А мне нравится это будущее, — сказал Халл. — Тут так спокойно. Я уже подумываю, не отправиться ли мне сюда — в это настоящее, — когда выйду на пенсию.

Мысль о транстемпоральном курорте заставила Саундерса улыбнуться. Но… кто знает? В жизни всякое случается…

На небе ярко засияли звезды. Саундерс засек для некоторых из них точные цифры восхождения, склонения и время прохождения через меридиан. По этим цифрам можно с точностью до минут вычислить, насколько далеко перенесла их машина. «Абсолютное пространство» было чистым вымыслом до тех пор, пока проектор считал Землю неподвижным центром Вселенной.

Они побрели обратно к машине по мокрой от росы траве.

— Попробуем отыскать автоматы, делая остановки каждые десять лет, — предложил Саундерс. — А если не найдем даже таким способом, то черт с ними. Я есть хочу.

2063 — над ямой шел дождь.

2053 — солнечно и пусто.

2043 — яма оказалась не такой старой, а из земли торчало несколько полузасыпанных трухлявых бревен.

Саундерс нахмурился, глядя на шкалу прибора.

— Машина жрет больше энергии, чем полагается, — пробормотал он.

2023 — дом, несомненно, сгорел — виднелись обугленные головешки.

Проектор взревел с такой силой, что у них заболели головы. Энергия утекала из батарей, как вода из губки. Засветился раскалившийся резистор.

Они проверили все электрические цепи — дюйм за дюймом, провод за проводом. Все оказалось в порядке.

— Поехали дальше, — побледнев, бросил Халл.

Чтобы преодолеть следующие десять лет, понадобились полчаса мучительных усилий, грохота и ругани — машина не желала двигаться назад. От излученной проектором энергии в кабине стало невыносимо жарко.

2013 — почерневший от пожара подвал все еще существовал. На полу лежали два небольших цилиндра, покрытые легкой ржавчиной, — похоже, они несколько лет пролежали под открытым небом.

— Автоматы пробились на несколько лет дальше, — сказал Халл. — Потом отрубились, да так и остались здесь.

Саундерс принялся их исследовать. Когда он наконец отложил в сторону приборы, на его помрачневшем лице читался нарастающий страх.

— Пустые, — сказал он. — Батареи высосаны полностью. Они потратили все запасы энергий.

— Но почему, черт подери?! — взревел Халл.

— Не знаю. Создается впечатление, что, пытаясь двигаться назад, мы наталкиваемся на все увеличивающееся сопротивление.

— Поехали!

— Но…

— Поехали, будь оно все проклято!

Саундерс безнадежно пожал плечами.

У них ушло два часа, чтобы пробиться еще на пять лет назад. Потом Сауйдерс остановил проектор.

— Конец пути, Сэм, — выдавил он дрогнувшим голосом. — Мы уже использовали три четверти запаса энергии, и чем дальше мы возвращаемся назад, тем больше энергии уходит на преодоление каждого года. Похоже, расход ее идет по крутой экспоненте.

— Выходит…

— Вернуться нам не удастся. При таком расходе батареи сядут раньше, чем мы преодолеем от силы лет десять. — Саундерс еще больше помрачнел. — Нам не дает пробиться какой-то физический эффект. По мере продвижения в прошлое расход энергии непрерывно увеличивается. При прыжках на двадцать или менее лет расход энергии на возвращение возрастает примерно как квадрат числа пройденных лет. Но на самом деле здесь явно существует какая-то экспоненциальная зависимость, и после прохождения определенной точки расход энергии быстро и круто возрастает. У нас не хватит энергии в батареях!

— Если бы мы смогли их снова зарядить…

— У нас нет с собой нужного оборудования. Но может быть…

Они выбрались из разрушенного подвала и с надеждой взглянули в сторону реки. Поселка как не было, так и не было. Вероятно, его снесли или разрушили еще раньше.

— Здесь нам помощи не найти, — сказал Саундерс.

— Можно поискать вокруг. Должны же где-нибудь быть люди!

— Несомненно. — Саундерс собрался, пытаясь успокоиться. — Но, знаешь, у нас может уйти очень много времени на поиски. К тому же… — Его голос дрогнул. — Сэм, я не уверен, что нам поможет даже периодическая подзарядка. Я почти убежден, что кривая расхода энергии проходит через вертикальную асимптоту.

— Объясни по-человечески, — вымученно улыбнулся Халл.

— Я хочу сказать, что через какое-то количество лет нам потребуется бесконечно большое количество энергии. Это похоже на концепцию Эйнштейна о скорости света как предельной. Когда ты приближаешься к скорости света, необходимая для дальнейшего ускорения энергия возрастает еще быстрее. А чтобы двигаться быстрее скорости света, тебе нужно бесконечное количество энергии — это лишь хитрый эквивалент утверждения, что подобное невозможно. То же самое может оказаться справедливым и по отношению ко времени.

— Так ты хочешь сказать, что мы никогда не вернемся?

— Не знаю. — Саундерс в отчаянии оглядел приветливый ландшафт. — Я могу и ошибаться. Но страшно боюсь оказаться прав.

Халл выругался.

— И что же нам теперь делать?

— У нас есть два пути, — ответил Саундерс. — Во-первых, можно отыскать людей, перезарядить батареи и продолжать попытки. Во-вторых, мы можем отправиться в будущее.

— В будущее?

— Вот именно. Где-нибудь в будущем наверняка знают о таких вещах гораздо больше нас. И там известен способ, как справиться с этим эффектом. Если тут все дело в энергии, то с помощью достаточно мощного двигателя — к примеру, небольшого атомного генератора — мы сможем вернуться.

Халл стоял, склонив голову, и обдумывал сказанное. Откуда-то доносилось пение жаворонка. Обычно приятное, сейчас оно раздражало.

Саундерс заставил себя рассмеяться.

— Но сначала мы займемся завтраком, — сказал он.

Еда показалась безвкусной. Кусок не лез в горло, друзья ели угрюмо и молча. Наконец они взглянули друг на друга и поняли, что пришли к общему решению.

Халл улыбнулся и протянул Саундерсу волосатую руку.

— Хоть это и чертовски длинный путь домой, — сказал он, — но я за него.

Саундерс молча пожал его руку. Вскоре они вернулись к машине.

— И куда теперь? — спросил механик.

— Сейчас две тысячи восьмой, — сказал Саундерс. — Как насчет… скажем… 2500 года?

— Годится. Приятное круглое число. Поднять якоря!

Машина загудела и вздрогнула. Саундерс с удовлетворением отметил, как мало. энергии потребляют проносящиеся мимо годы и десятилетия. При таком расходе у них хватит энергии, чтобы путешествовать хоть до конца света.

«Ева, Ева, я вернусь. Вернусь, даже если для этого мне придется добраться до самого Судного дня…»

2500 год. Машина материализовалась на вершине плоского холма — за прошедшие столетия яма исчезла. Бледные лучи солнца быстро скользнули в горячую кабину, пробившись сквозь гонимые ветром дождевые облака.

— Пошли, — сказал Халл. — Не торчать же здесь весь день.

Он взял автоматическую винтовку.

— С чего это ты вдруг? — удивился Саундерс.

— Ева впервые оказалась права, — хмуро отозвался Халл. — Нацепи-ка лучше пистолет, Март.

Саундерс повесил на бедро тяжелое оружие. Пальцы ощутили холод металла.

Они вышли наружу и осмотрелись.

— Люди! — радостно закричал Халл.

За рекой, неподалеку от берега старого Гудзона, стоял небольшой городок. Вокруг него раскинулись поля зреющей пшеницы, перемежавшиеся рощицами. От шоссе не осталось и следа. Возможно, от наземного транспорта теперь полностью отказались.

Городок выглядел… странно. Должно быть, он стоял здесь уже давно: дома — высокие, С заостренными крышами постройки, теснящиеся на узких улицах, — успели обветшать. Неподалеку от центра городка в низкое небо вздымалась метров на сто пятьдесят сверкающая металлическая башня.

Саундерс совсем по-другому представлял себе поселения будущего. Несмотря на высокие здания, городок выглядел каким-то захудалым и… угрожающим. Впрочем, судить было трудно. Возможно, тут всему виной усталость.

Внезапно над центром города в небо взмыл черный яйцеобразный предмет и устремился через реку к ним. Комитет по встрече, подумал Саундерс и положил руку на рукоятку пистолета.

Когда аппарат приблизился, стало видно, что это реактивная машина с короткими крыльями. Из хвостовой части вырывалось пламя. Она снизила скорость, постепенно полого снижаясь.

— Эй, привет! — заорал Халл, стоя во весь рост и размахивая рукой; ветер трепал его огненно-рыжие волосы. — Привет, люди!

Машина спикировала прямо на них. Из носовой части внезапно вырвалась ниточка дыма. Трассирующие пули!

Натренированный рефлекс швырнул Саундерса на землю. Пули взвизгнули над головой и с треском взорвались позади. На его глазах Халла разнесло на куски.

Аппарат пронесся над ним и развернулся для новой атаки. Саундерс вскочил и побежал, низко пригнувшись и рыская из стороны в сторону. Стрелок промахнулся и на этот раз, пули лишь взметнули неподалеку фонтанчики грязи. Саундерс снова бросился на землю.

Еще один заход… Взрыв снаряда сбил Саундерса с ног. Он перекатился и вжался в землю, надеясь укрыться в траве. Ему пришло в голову, что для охоты на человека аппарат летает слишком быстро — стрелок просто не успевает прицелиться.

Он слышал наверху завывание двигателя, но даже не стал поднимать голову. Выискивая его, аппарат стервятником кружился в небе. Саундерс получил небольшую передышку, и его захлестнула горькая ненависть.

Сэм… Они убили его, застрелили без предупреждения… Сэма, рыжеволосого весельчака и товарища. Сэм мертв, и убили его они.

Саундерс рискнул перевернуться на спину. Аппарат садился. Так, значит, охоту решили продолжить на земле. Он вскочил и снова побежал.

Мимо уха просвистела пуля. Саундерс обернулся, выхватив пистолет, и выстрелил в ответ. Из аппарата выскакивали люди в черной форме. Расстояние было довольно велико, но не для крупнокалиберного армейского пистолета Саундерса. Он выстрелил снова и ощутил дикую радость, когда одна из черных фигур закрутилась на месте и рухнула.

Машина времени была уже совсем рядом. Некогда строить из себя героя, пора удирать — и побыстрее! Рядом с ним уже взвизгивали пули.

Он прыгнул в кабину и захлопнул за собой дверь. Металлический корпус зазвенел, пробитый пулей. К счастью, лампы еще не успели остыть!

Он включил главный тумблер. Когда все вокруг начало расплываться, Саундерс посмотрел в окно. Преследователи уже почти настигли его. Один из них целился из какого-то оружия, похожего на базуку.

Потом все окуталось серым туманом. Саундерс откинулся на спинку сиденья; его трясла нервная дрожь. Через некоторое время до него дошло, что одежда разорвана, а рука чем-то поцарапана.

И погиб Сэм.

Он сидел, вставившись на ползущую вверх стрелку. Ладно, пусть будет 3000 год. Пять столетий — как раз подходящее расстояние между ним и преследователями.

Для прибытия он выбрал ночное время. Осторожно выглянув в иллюминатор, он разглядел, что оказался среди высоких зданий — почти не освещенных или вовсе темных. Прекрасно!

Он потратил несколько минут, перевязывая ранку и переодеваясь в запасную одежду, которую Ева уговорила взять с собой, — плотную шерстяную рубашку, бриджи и ботинки. Наброшенный сверху плащ наверняка поможет ему выглядеть не так подозрительно. Само собой, он не забыл кобуру с пистолетом и запасные обоймы. Придется на время разведки покинуть машину. Саундерс рисковал — ее могли обнаружить, но оставалось лишь запереть дверь и понадеяться на везение.

Выйдя наружу, он очутился в небольшом, вымощенном булыжником переулке между высокими домами. Окна в них не светились или были закрыты ставнями. Сквозь плотный мрак над головой не пробивались даже звезды — должно быть, их скрывали облака, но на севере Саундерс разглядел слабое красное сияние, пульсирующее и мерцающее. Помедлив мгновение, он расправил плечи и зашагал по темному переулку.

Он тут же поразился невероятности ситуации, в которой оказался. Менее чем за час он перенесся на тысячу лет вперед, на его глазах погиб друг, — и вот он шагает по чужому городу, гораздо более одинокий, чем любой из когда-либо живших людей. Увижу ли я тебя снова, Ева?

Мимо него сгустком мрака бесшумно скользнула тень. Тускло блеснули зеленоватые огоньки глаз. Бродячий кот! Выходит, люди еще не расстались со своими любимцами. Но сейчас ему не помешала бы более ободряющая встреча.

Впереди послышался шум, по дверям домов заплясал луч света. Сунув руку под плащ, Саундерс сжал рукоятку пистолета. В полумраке показались четыре черных силуэта, перегородившие всю улицу. Ритм их шагов звучал по-военному. Какой-то патруль. Саундерс огляделся, отыскивая укрытие, — ему вовсе не хотелось попасть в плен к незнакомцам.

Спрятаться было негде — дома стояли сплошной стеной. Он попятился. Луч фонарика заметался по сторонам, скользнул по его телу и тут же вернулся. Патрульный что-то крикнул, резко и властно.

Саундерс повернулся и побежал. За спиной послышались крики и топот тяжелых ботинок. Внезапный резкий свист эхом заметался между высокими темными стенами.

Из темноты вырос черный силуэт. Крепкие пальцы клещами сомкнулись на запястье Саундерса и дернули в сторону. Он открыл рот, но его тут же зажала ладонь незнакомца. Через несколько секунд его уже волокли вниз по каким-то ступеням.

— Сюда, — резко прошипел кто-то. — Быстро.

Приоткрылась дверь. Они скользнули внутрь, тут же щелкнул автоматический замок.

— Кажется, нас не засекли, — мрачно произнес незнакомец. — Иначе крышка.

Саундерс пригляделся к нему. Его спаситель оказался среднего роста. Под черной накидкой виднелось гибкое и ловкое тело, затянутое в облегающую одежду. На одном бедре болтался пистолет, на другом — сумка. Коротко стриженные волосы не скрывали его лица — худого, выразительного, с высокими скулами, болезненно-желтоватой кожей и прямым носом с подвижными ноздрями. Из-под мефистофелевских бровей смотрели темные, слегка раскосые глаза. Рот, широкий и самодовольный, был растянут в дерзкой улыбке, открывающей острые белые зубы. Какой-то монголоид, решил Саундерс.

— Ты кто такой? — грубо спросил он.

Незнакомец взглянул на него с подозрением.

— Белготай из Сырта, — ответил он наконец. — Но ты и сам нездешний.

— Еще какой, — мрачно пошутил Саундерс. — Ты зачем меня сюда затащил?

— Ты ж не хотел попасть в лапы к Ищейкам, верно? — спросил Белготай. — Только не спрашивай меня, зачем я спас незнакомца. Просто оказался на улице. Смотрю, ты бежишь. Вот я и подумал, что раз парень смывается от Ищеек, то ему надо помочь. — Он пожал плечами. — Впрочем, если тебе помощь не нужна, можешь катиться обратно.

— Нет, я, конечно, останусь, — сказал Саундерс. — И… спасибо, что спас меня.

— De nada^[65], — ответил Белготай. — Пойдем выпьем.

Они вошли в задымленную комнату с низким потолком, в которой стояло несколько обшарпанных деревянных столов, теснившихся вокруг небольшой жаровни с углями. В дальнем углу виднелось несколько больших бочек. Скорее всего, то была какая-то таверна, место сборищ местной мафии. Кажется, мне повезло, подумал Саундерс. В отличие от официальных властей, преступники не станут интересоваться его прошлым. Здесь можно осмотреться и кое-что разузнать.

— Боюсь, у меня нет денег, — признался Саундерс. — Разве что… — Он достал из кармана горстку монет.

Белготай впился в них взглядом и с шумом втянул в себя воздух. Потом его лицо разгладилось и стало бесстрастным.

— Я угощаю, — радушно произнес он. — Эй, Хеннади, принеси нам уисски.

Белготай повлек Саундерса в темный угол, подальше от остальных, и усадил за стол. Хозяин принес высокие стаканы с чем-то, отдаленно напоминающим виски, и Саундерс с благодарностью выпил свою порцию.

— Тебя как звать? — поинтересовался Белготай.

— Саундерс. Мартин Саундерс.

— Рад познакомиться. А теперь… — Белготай придвинулся к Саундерсу и прошептал: — Теперь скажи-ка мне, Саундерс, из какого ты года?

Саундерс замер.

— Не бойся. — Белготай едва заметно улыбнулся. — Здесь только мои друзья. Никто не собирается перерезать тебе глотку и выбросить на улицу. Я ничего плохого не замышляю.

Саундерс неожиданно ощутил огромное облегчение и успокоился. Да и какого черта? Рано или поздно его тайна все равно открылась бы.

— Из тысяча девятьсот семьдесят третьего.

— Что? Из будущего?

— Нет… из прошлого.

— А, значит, разная хронология. Это сколько лет назад?

— Тысяча двадцать семь.

Белготай свистнул.

— Неблизкий-путь! Но я и не сомневался, что ты из прошлого. Никто еще не прибывал из будущего.

— Хочешь сказать… это невозможно? — потерянно спросил Саундерс.

— Не знаю. — Белготай криво усмехнулся. Да и кому из будущего пришло бы в голову наведаться в нашу эпоху, будь даже у него такая возможность? Давай рассказывай.

Саундерс разозлился. Вноси уже растеклось теплом по его жилам.

— Я продаю информацию, — холодно произнес он, — а не раздаю ее даром.

— Что ж, честно сказано. Выкладывай, Мартин Саундерс.

Саундерс вкратце рассказал ему свою историю. Выслушав, Белготай медленно кивнул.

— Тогда, пятьсот лет назад, ты наткнулся на Фанатиков. Они не выносят путешественников по времени. Да и большинство людей тоже.

— Но что случилось? Что это за мир, в конце концов?

Он уже легче воспринимал акцент Белготая. Произношение немного изменилось, гласные звучали сделка иначе, «р» произносилась примерно так, как в датском или французском в Двадцатом веке. Добавились иностранные слова, особенно испанские. Но тем не менее Саундерс понимал все и теперь внимательно слушал. Белготай был не очень сведущ в истории, но его цепкий ум ухватил наиболее значимые факты.

Время потрясений началось в двадцать третьем столетии после восстания марсианских колонистов против все более продажного и тиранического Земного Директората. Столетие спустя началось великое переселение народов Земли, вызванное голодом, эпидемиями и гражданскими войнами. В этом хаосе появилась секта Армагеддонистов, или, как их назовут позднее, Фанатиков. Через пятьдесят лет после бойни на Луне военным диктатором Земли стал Хантри, и правление Армагеддонистов растянулось почти на три столетия. Власть их была по сути номинальной: на огромных территориях постоянно вспыхивали восстания, а колонии на других планетах уже достаточно окрепли, чтобы не пускать Фанатиков в космос. Но там, где им удавалось удерживать власть, они правили с невероятной жестокостью.

В числе прочего они запретили и путешествия во времени, которые, впрочем, и так не были популярны после Войны во Времени, когда побежденная армия Директората просочилась из двадцать третьего столетия в двадцать четвертое, попытавшись захватить власть на планете. Их разгромили, но погибло очень много людей. Путешественников во времени всегда было немного — слишком уж непредсказуемым и опасным оказывалось будущее, и их зачастую убивали или захватывали в плен в какой-нибудь беспокойной эпохе.

В конце двадцать седьмого столетия Всепланетная Лига и Африканские Раскольники покончили наконец с правлением Фанатиков. Из послевоенного хаоса родился Африканский мир, и два столетия человечество наслаждалось эрой относительного спокойствия и прогресса, которую теперь с завистью вспоминают, называя золотым веком. Современная хронология даже начинается с года восхождения на престол Джона Мтезы I. Крах наступил из-за внутренней Стагнации и вспышек варварства на внешних планетах, после чего Солнечная система разбилась на множество маленьких государств и даже независимых городов. То был трудный, беспокойный период, но теперь он быстро близится к концу.

— Мы сейчас в одном из городов-государств под названием Лиунг-Вей, — пояснил Белготай. — Его основали захватчики из Китая около трех столетий назад. Теперь им правит диктатор Краусманн, упрямый старый осел, не желающий сдаваться, хотя армия правителя Атлантики уже стоит у ворот города. Видел красное сияние на горизонте? Это их излучатели обрабатывают наш силовой экран. Когда они его пробьют, то захватят город и накажут его за то, что он так долго сопротивлялся. Никого такая перспектива не радует.

Белготай рассказал немного и о себе. Он был человеком из той, уже умирающей эпохи, когда небольшие государства нанимали наемников, не желая сражаться сами. Родившись на Марсе, Белготай продавал свои услуги по всей Солнечной системе. Но небольшие отряды наемников оказались бессильны перед организованными новобранцами восставших наций, и после разгрома своего отряда Белготай бежал на Землю, где влачил жалкое существование вора и наемного убийцы. От будущего он не ждал ничего хорошего.

— Никому сейчас не нужен вольный стрелок, — уныло произнес он. — И если меня не успеют поймать Ищейки, я сам повешусь, когда Атланты возьмут город.

Саундерс сочувственно кивнул.

Белготай приблизился, его раскосые глаза сверкнули.

— Но ты можешь мне помочь, Мартин Саундерс, — прошептал он. — И себе тоже.

— Как? — непонимающе моргнул Саундерс.

— Да, да. Возьми меня с собой, вытащи из этого проклятого времени. Здесь тебе никто помочь не сможет, они разбираются в путешествиях во времени не больше твоего. Скорее всего тебя засунут в каталажку, а машину разобьют. Сматывайся отсюда! И забери меня.

Саундерса охватили сомнения. Что ему, в сущности, известно об этой эпохе? И насколько правдивы слова Белготая? Можно ли ему верить?…

— Высади меня в таком времени, где вольный стрелок снова сможет сражаться. А по дороге я помогу тебе. Я неплохо управляюсь с пистолетом и виброножом. Не можешь же ты скакать по будущему в одиночку.

Саундерс задумался. Впрочем, что тут долго размышлять? И так ясно, что эта эпоха для него бесполезна. К тому же Белготай спас его от Ищеек, пусть даже не таких страшных, какими он их расписал. И… если уж на то пошло, ему нужен кто-нибудь, с кем можно просто поговорить. Кто помог бы ему забыть Сэма Халла и пропасть столетий, отделяющую его от Евы.

Решение пришло.

— Согласен.

— Отлично! Ты не пожалеешь, Мартин. — Белготай встал. — Пошли, пора отправляться.

— Прямо сейчас?

— Чем скорее, тем лучше. А вдруг твою машину найдут? Тогда станет слишком поздно.

— Но… тебе же надо собраться, попрощаться…

Белготай похлопал по сумке.

— Все мое при мне. — В его дерзком смехе чувствовалась горечь. — Мне не с кем прощаться, разве что с кредиторами. Пошли!

Слегка ошеломленный таким стремительным поворотом событий, Саундерс вышел вслед за Белготаем из таверны. Слишком уж быстро пришлось прыгать из эпохи в эпоху, а поразмыслить и прийти в себя так и не удалось.

Например, если он когда-нибудь вернется в свое время, то его потомки будут жить и в эту эпоху. Родственные связи распространяются быстро; в каждой из враждующих армий наверняка есть люди, несущие в себе кровь его и Евы. А ведь они сражаются между собой, даже не задумываясь о любви своих предке», благодаря которой появились на свет. «Но ведь и я сам, — устало подумал Саундерс, — не задумывался в свое время, имею ли общих предков с теми летчиками, которых сбивал во время войны».

Каждый живет в своем собственном времени. Человеческая жизнь — короткая вспышка света во мраке вечности, и людям не свойственно задумываться о том, что простирается за пределами этого короткого промежутка. Саундерс начал понимать, почему путешествия во времени так и не стали обычным явлением.

— Сюда!

Белготай увлек его в туннель переулка. Едва они укрылись в темноте, как мимо прошествовали четверо Ищеек в черных шлемах. В тусклых красноватых отблесках Саундерс разглядел их полувосточные лица с высокими скулами и поблескивающее оружие.

Городские дома словно сжались в эту ночь страха и ожидания. Когда спутники добрались до машины, Белготай снова рассмеялся, на этот раз легко и радостно.

— Свобода! — прошептал он.

Они забрались в кабину. Саундерс настроил приборы на его лет вперед. Белготай нахмурился.

— Наверное, мир через сто лет покажется мне слишком скучным, — сказал он.

— Если я найду способ вернуться, то доставлю тебя в любую эпоху, какую только пожелаешь, — пообещал Саундерс.

— Лучше перенеси меня на сто лет назад, — сказал воин. — Давай отправляйся!

3100 год. Развалины. Почерневшие, обугленные обломки. Саундерс включил счетчик Гейгера, тот бешено затрещал. Радиоактивность! Чья-то дьявольская атомная бомба смела Лиунг-Вей. Дрожащей рукой он снова включил машину.

3200 год. Радиоактивность исчезла, но развалины остались. Под горячим небом, мертвым и безжизненным, распластался огромный оплавленный кратер. Быть может, если перебраться через него, им повезет и они отыщут людей, но Саундерс не хотел уходить далеко от машины. Если им не удастся к ней вернуться…

К 3500 году выжженная земля снова покрылась почвой, на ней вырос лес. Путешественники стояли под моросящим до-, ждем и осматривались.

— А деревья-то большие, — заметил Саундерс. — Этого леса очень долго не касалась рука человека.

— Может, люди снова вернулись в пещеры? — предположил Белготай. — Хотя вряд ли. Цивилизация так широко распространилась, что в полной дикости не погибнет. Но до, ближайшего поселения может оказаться очень далеко.

— Тогда поехали дальше!

Глаза Белготая заблестели — ему стало интересно.

Несколько столетий спустя на этом месте все еще рос лес. Саундерс тревожно нахмурился. Ему очень не нравилось, что приходится все дальше и дальше отдаляться от своего времени. Он и так забрался настолько далеко, что уже не сможет вернуться без чьей-либо помощи. Но разумеется, когда-нибудь ему повезет…

4100 год. Они материализовались на просторном лугу, где среди фонтанов, статуй и беседок стояли низкие округлые здания из какого-то цветного пластика. Впереди бесшумно пролетел маленький аппарат. Саундерс не мог понять, какой у него двигатель.

Путешественники увидели на лугу молодых мужчин и женщин, одетых в длинные разноцветные накидки поверх легких туник. Заметив машину, они собрались вокруг, удивленно переговариваясь. Саундерс и Белготай вышли, приветственно подняв руки, но другую руку воин на всякий случай держал поближе к оружию.

С пришельцами заговорили на каком-то певучем, мелодичном языке, в котором с большим трудом угадывалось нечто знакомое. Неужели время настолько все изменило?

Их привели в одно из зданий. В просторном прохладном помещении им навстречу приветливо поднялся седой бородатый мужчина в украшенной орнаментом красной одежде. Кто-то принес небольшой аппарат, напоминающий осциллограф с микрофонной приставкой. Мужчина поставил его на стол и что-то настроил.

Бородач заговорил на том же незнакомом языке — но из машины послышалась английская речь!

— Приветствую вас, путешественники, в нашем отделении Американского колледжа. Садитесь, прошу вас.

Саундерс и Белготай ахнули. Старик улыбнулся.

— Вижу, психофон для вас новинка. Он воспринимает излучение речевого центра мозга. Когда человек говорит, соответствующие мысли улавливаются машиной, усиливаются и излучаются в мозг слушателя, который воспринимает их как слова родного языка. Позвольте представиться. Меня зовут Гамалон Авард, я декан местного отделения колледжа. — Его кустистые брови вопросительно приподнялись.

Путешественники назвали свои имена. Авард церемонно кивнул. Стройная девушка, одетая так легко, что глаза Белготая заблестели, принесла поднос с бутербродами и напиток, напоминающий чай. Саундерс внезапно осознал, насколько голоден и устал… Он обессиленно опустился в кресло, которое тут же изменило форму, подстроившись под контуры его тела, устало взглянул на Аварда и начал рассказывать свою историю.

— Я так и думал, что вы путешественники во времени, — кивнул декан, когда Саундерс смолк. — Для нас вы очень интересны. С вами наверняка захотят поговорить представители археологического факультета — если получат ваше любезное согласие.

— Вы можете нам помочь? — прямо спросил Саундерс. — Сможете так переделать нашу машину, чтобы мы смогли вернуться?

— Увы, нет. Боюсь, уровень развития нашей физики не оставляет для вас надежд. Я могу проконсультироваться с экспертами, но уверен, что теория пространства — времени не изменилась с того дня, когда Приоган ее сформулировал. Она утверждает, что расход энергии, необходимый для путешествия в прошлое, чудовищно возрастает с увеличением длительности обратного пути. Видите ли, происходит деформация мировых линий. Предельная дальность возвращения составляет около семидесяти лет, а далее требуется бесконечно большое количество энергии.

Саундерс хмуро кивнул:

— Понятно. И нет никакой надежды?

— В наше время боюсь, что нет. Но наука быстро развивается. Контакт с другими цивилизациями Галактики оказался необыкновенно плодотворным…

— Вы предпринимаете межзвездные путешествия? — не смог удержаться Белготай. — Вы можете долететь до звезд?

— Да, конечно. Примерно пятьсот лет назад создан сверхсветовой двигатель, работа которого основана на модифицированной теории относительности Приогана. Он позволяет, пронизывать пространство сквозь более высокие измерения… Но вас ждут проблемы поважнее научных теорий.

— Только не меня! — пылко воскликнул Белготай. — Если бы я мог добраться до звезд… Ведь там наверняка воюют.

— Увы, да. Быстрое расширение границы освоенного пространства Ввергло Галактику в хаос. Но сомневаюсь, что вам разрешат попасть на звездолет. Более того, Совет наверняка прикажет применить по отношению к вам, как к неуравновешенным личностям, темпоральную депортацию. В противном случае душевное здоровье планеты окажется в опасности.

— Послушай, ты… — взревел Белготай и потянулся к пистолету.

Саундерс стиснул его руку.

— Успокойся, дурак! — прошипел он. — Мы не можем воевать с целой планетой. Да и ради чего? Будут и другие эпохи.

Белготай утихомирился, но глаза его рассерженно блестели.

Путешественники пробыли в колледже еще два дня. Авард и его коллеги оказались вежливыми, приветливыми и с жадным интересом слушали все, что путешественники рассказывали о своем времени. Им предоставили еду, жилье и столь необходимый отдых. Гостеприимные хозяева даже передали Совету планеты просьбу Белготая, но ответ был категоричен: в Галактике и так слишком много варваров. Путешественникам придется отправиться дальше.

Из машины времени удалили батареи, заменив их маленьким атомным двигателем с почти неограниченным энергетическим ресурсом. Авард подарил гостям психофон, чтобы они могли общаться со всеми, кто встретится им в будущем. Все были очень вежливы и деликатны, но Саундерс поймал себя на том, что невольно согласен с Белготаем. Ему не очень пришлись по душе эти чересчур цивилизованные господа. Он принадлежал к другой эпохе.

Авард попрощался с гостями важно и степенно.

— Странно видеть, как вы отправляетесь в путешествие во времени, — сказал он. — Невозможно представить, что вы будете путешествовать еще долго после моей кремации, увидите такое, чего я даже не могу вообразить. — Выражение его лица на мгновение изменилось. — Я даже немного вам завидую. — Он быстро отвел глаза, словно испугался собственной мысли. — Прощайте, и да пребудет с вами удача.

4300 год. Здания колледжа исчезли, теперь их сменили маленькие, искусно сделанные летние домики. Вокруг машины столпились юноши и девушки в легкой переливающейся одежде.

— Вы путешественники во времени? — спросил один из них, удивленно округлив глаза.

Саундерс кивнул — он так устал, что не мог говорить.

— Путешественники во времени! — восхищенно пискнула девушка.

— А не знают ли в ваше время способа путешествия в прошлое? — с надеждой спросил Саундерс.

— Я о таком не ведаю. Но, пожалуйста, останьтесь ненадолго, расскажите нам о вашем путешествии. У нас давно не было никаких развлечений — с тех самых пор, как вернулся корабль с Сириуса.

Никто не скрывал настойчивого нетерпения, особенно женщины. Они окружили пришельцев кольцом нежных рук, смеялись, что-то восклицали и оттесняли их все дальше от машины. Белготай ухмыльнулся.

— Давай останемся на ночь, — предложил он.

Саундерс не видел смысла возражать. Времени у них достаточно, с горечью подумал он. Все время мира.

Ночь прошла в шумном веселье. Саундерс ухитрился кое-что разузнать. В эту эпоху Земля стала галактическим захолустьем, где скопилось накопленное торговлей огромное богатство, охраняемое негуманоидными наемниками от набегов межзвездных пиратов и завоевателей. Этот регион превратился в одно из многочисленных мест развлечений для детей из богатых купеческих семей, уже многие поколения живущих за счет унаследованных богатств. Они оказались симпатичными ребятами, но в них чувствовалась какая-то умственная и физическая расслабленность и глубокая внутренняя усталость от пустых, все более теряющих новизну развлечений. Декаденс.

В конце концов Саундерс одиноко уселся неподалеку от мягко поплескивающего искусственного озера под луной, на которой алмазно поблескивали купола городов, и принялся разглядывать медленно вращающиеся над головой созвездия — далекие солнца, которые человек завоевал, так и не став хозяином над самим собой. Он подумал о Еве и захотел заплакать, но пустота в его груди оказалась сухой и холодной.

Наутро Белгатая одолело сокрушительное похмелье, от которого его избавил напиток, предложенный одной из женщин. Путешественники немного поспорили между собой, стоит ли Белготаю оставаться в этом веке. Сейчас он при желании мог улететь куда угодно — в галактических далях остро не хватало воинов. Но то, что Сол — так сейчас называли Солнце — теперь очень редко посещали и ему, возможно, пришлось бы прождать долгие годы, в конце концов заставило Белготая продолжить путешествие.

— Мир долго не продлится, — сказал он. — Сол слишком лакомый кусочек, а наемники не всегда преданы тем, кто их нанимает. Рано или поздно на Земле снова вспыхнет война.

Саундерс грустно кивнул. Ему было невыносимо тяжело думать о сокрушающей силе, которая начнет губить миролюбивых и никому не причиняющих вреда людей, о том, как их начнут убивать, мучить и захватывать в плен. Но у истории свой путь, и он отмечен могилами пацифистов.

Яркая сцена затянулась серым туманом. Они отправились дальше.

4400 год. Полыхала какая-то вилла, взметая дым и пламя в пасмурное небо. Неподалеку стоял огромный звездолет, покрытый отметинами от лучевых ударов, а возле него суетились огромные бородатые люди в шлемах и кирасах, с хохотом волочившие отовсюду награбленное золото и упирающихся пленников. Варвары пришли!

Вышедшие было путешественники торопливо вернулись в машину. Оружие звездолета могло превратить ее в тлеющие обломки. Саундерс до упора передвинул вперед рукоятку хода.

— Давай лучше прыгнем подальше, — сказал Саундерс, когда стрелка миновала столетнюю отметку.. — Вряд ли стоит ожидать технического прогресса в эпоху упадка. Попробую пятитысячный год.

«А достигнет ли когда-нибудь прогресс того, что нам нужно? — мелькнуло у него в голове. — Увижу ли я тебя когда-нибудь снова, Ева? И не оплакивай меня долго, — подумал он, словно его тоска могла преодолеть бездну тысячелетий. — Единственное, что для меня важно во все кровавые века человеческой истории, — твое счастье».

Когда стрелка стала приближаться к шестому столетию, Саундерс попытался передвинуть рукоятку обратно. Но не смог!

— Что случилось? — Белготай склонился к его плечу.

Саундерс потянул сильнее, чувствуя, как по ребрам заструился холодный пот. Рукоятка осталась неподвижной — проектор нельзя было остановить.

— Сломалась? — тревожно спросил Белготай.

— Нет… это автоматический детектор массы. Мы погибнем, если появимся в том месте, которое уже занято твердой материей. Детектор не дает проектору остановиться, когда распознает такую ситуацию. — Саундерс криво усмехнулся. — Должно быть, какой-то болван построил дом прямо на этом месте!

Стрелка продвинулась до упора, а они все продолжали мчаться сквозь безликую серость. Саундерс обнулил счетчик и отметил про себя, что они уже проскочили первые полтысячелетия. Неплохо бы знать, в каком году они вынырнут. Хотя и не обязательно.

Поначалу он не волновался. Творения человеческих рук на редкость недолговечны; он с грустью подумал о городах и цивилизациях, чей восход он наблюдал и которые снова погрузились в ночь и хаос времени, прожив свой недолгий час. Но через тысячу лет…

Две тысячи…

Три тысячи…

В тусклом свечении инструментальной панели он увидел бледное и напряженное лицо Белготая.

— Сколько еще? — прошептал он.

— Не знаю…

Внутри машины под мощную песнь проектора текли долгие минуты, а два человека зачарованно следили за отсчетом веков.

Через двадцать тысяч лет невероятное завершилось. В 25 296 году рукоятка, на которую непрерывно давил Саундерс, неожиданно высвободилась. Машина вырвалась в реальность, качнулась, опустилась на полметра вниз и замерла. Они тут же распахнули дверь.

Проектор лежал на каменном блоке размером с небольшой дом. А сам блок находился… на середине грани пирамиды. Столетиями он медленно соскальзывал со своего места, пока не освободил машину.

Пирамида из серого камня имела форму тетраэдра с основанием в милю и высотой в полмили. Внешняя облицовка то ли обвалилась, то ли была снята, и гигантские блоки обнажились. Ветер нанес на них землю, и на титанических склонах выросли трава и деревья. Их корни вместе с ветром, дождем и холодом медленно разрушали искусственную гору, но пока она еще возвышалась над ландшафтом.

Из густых низких кустов на Саундерса злобно уставилось лицо исковерканной статуи. Мартин вгляделся в него и тут же с содроганием отвернулся. Рука человека никогда не высекла бы из камня такое.

Знакомая местность изменилась: куда-то исчезла река, а в отдалении блестело озеро, которого раньше не было. Холмы казались ниже, их покрывал лес. Возле основания пирамиды стоял звездолет — огромная машина, устремленная в небо. На его корпусе пылал солнечный блик. Рядом работали люди.

Крик Саундерса завис в неподвижном воздухе. Он и Белготай начали спускаться по крутому склону, цепляясь за деревья и лианы. Люди!

Нет… не все они были людьми. У подножия пирамиды без какого-либо надзора трудился десяток больших сверкающих машин. Роботы. А в группе существ, которые, повернувшись, уставились на путешественников, было двое приземистых, покрытых голубым мехом, с мордами вместо лиц и шестипалыми руками.

Потрясенный Саундерс неожиданно понял, что видит перед собой разумные существа с другой планеты, и стал разглядывать только людей.

Все они были высоки, с утонченными аристократическими лицами, их спокойствие казалось прирожденным. Их одежду нельзя было описать — казалось, их окутывает радужное сияние, непрерывно меняющее цвет и форму. Так, должно быть, выглядели древние олимпийские боги, подумал Саундерс, существа более великие и прекрасные, чем человек.

Но голос одного из них оказался человеческим — низким и звучным, хотя слова были совершенно непонятны. Саундерс с досадой вспомнил, что забыл прихватить психофон, но один из покрытых голубым мехом инопланетян уже достал небольшой, усеянный кнопками шар, из которого тут же донесся знакомый голос-переводчик: «…путешественники во времени».

— Очевидно, из весьма отдаленного прошлого, — заметил другой человек.

Черт бы побрал этих жителей будущего! Саундерсу показалось, что неожиданно выпорхнувшая из высокой травы птица удивила их гораздо больше, чем машина времени. Неужели путешественники во времени не достойны хотя бы рукопожатия?

— Послушайте! — рявкнул Саундерс, чувствуя, что его раздражение — всего лишь реакция на страх, который внушала ему эта компания. — Мы попали в беду. Наша машина не может перенести нас в прошлое, и мы должны отыскать эпоху, в которой известно, как обойти этот эффект. Вы можете нам помочь?

Один из инопланетян покачал звериной головой.

— Нет, — ответил он. — Физике неизвестен способ возвращения во времени дальше чем на семьдесят лет. За этой границей потребление энергии бесконечно возрастает, и…

Саундерс застонал.

— Это мы и без вас знаем, — грубовато буркнул Белготай.

— По крайней мере, отдых вам не помешает, — уже более приветливо произнес один из людей. — Мы с интересом выслушаем вашу историю.

— За последние несколько тысяч лет я ее рассказывал столько раз, что сбился со счета, — резко бросил Саундерс. — Не послушать ли теперь вас — ради разнообразия?

Незнакомцы обменялись негромкими словами. Саундерс не сомневался, что перевел бы их и без психофона: «Варвары… детская эмоциональность… ладно, развлечем их немного».

— Мы — члены археологической экспедиции, раскапывающей пирамиду, — терпеливо начал один из них, — сотрудники отделения Галактического института, изучающего сектор Сириуса. Мое имя лорд Арсфел Астракирский, а это мои подчиненные. Негуманоиды, если вам интересно, родом с планеты Куулхан, чье солнце не видно с Терры.

Саундерс с невольным изумлением перевел взгляд на возвышающееся над ними колоссальное сооружение.

— Кто его построил? — выдохнул он.

— Никто не знает, для чего иксчулхи возводили такие сооружения на всех завоеванных ими планетах. Пока что никому не известно, кем они были, откуда явились и куда в конце концов ушли. Мы надеемся, что в их пирамидах отыщутся некоторые ответы на эти вопросы.

Собеседники понемногу расслабились. Люди из экспедиции искусно выведали у Саундерса и Белготая их истории и интересующую их информацию о теперь уже почти доисторических эпохах. Взамен путешественникам сообщили кое-что из недавней истории.

После сокрушительных войн, развязанных иксчулхами, Галактика на удивление быстро возродилась. Новейшие методы математической психологии сделали возможным как объединение людей, живших на миллиардах планет, так и эффективное управление ими. Галактическая Империя с неизбежностью стала эгалитаристской, поскольку одним из ее основателей была фантастически древняя и развитая раса с планеты, которую люди называли Вро-Хи.

Мирная, процветающая, населенная множеством рас со своими культурами, Империя начала развивать науки и искусства. Она уже отметила десятитысячный год своего существования, и невозмутимый Арсфел, казалось, даже не сомневался, что она будет жить вечно. А как же варвары на периферии Галактики и в Магеллановых Облаках? Чушь! Со временем Империя цивилизует и их, а пока они — лишь досадная помеха.

Хотя Сол и располагался в пределах Империи, его считали почти что варварской звездой. Цивилизация сконцентрировалась вблизи центра Галактики, а Сол находится в отдаленном и бедном звездами регионе космоса. Немногочисленные крестьяне, живущие на Земле, имеют лишь редкие и случайные контакты с Империей, когда с ближайших звезд прилетают корабли, но это мало что меняет. Можно считать, что человечество позабыло свой древний дом.

Эта картина почему-то опечалила американца. Он подумал о старушке-Земле, одиноко летящей в космической пустоте, о великой заносчивой Империи и обо всех могучих доминионах, успевших рассыпаться в пыль за прошедшие тысячелетия. Но когда он рискнул предположить, что и эта цивилизация тоже не бессмертна, его немедленно завалили цифрами, фактами, логикой и причудливыми параматематическими символами современных психологов. Ему убедительно доказали, что нынешняя структура общества непоколебимо стабильна — и десять тысяч лет истории не представили ни единого доказательства, опровергающего научные теории.

— Сдаюсь, — признал Саундерс. — С вами я спорить не могу.

Путешественников провели по огромным помещениям звездолета, по роскошным апартаментам экспедиции, показали сложнейшие мыслящие машины. Арсфел попытался продемонстрировать им свои произведения искусства, записи музыки, психокниги — но безуспешно. Это оказалось выше их понимания.

Дикари! Смог бы австралийский абориген восхищаться Рембрандтом, Бетховеном, Кантом, Эйнштейном? Смог бы счастливо жить в людском муравейнике Нью-Йорка?

— Поехали лучше дальше, — пробормотал Белготай. — Здесь нам нечего делать.

Саундерс кивнул. Для них это оказалась чересчур развитая цивилизация, и в ее непостижимой огромности они могли стать лишь жалкими пенсионерами. Лучше снова отправиться в путь.

— Я посоветовал бы вам двигаться вперед длинными прыжками, — сказал Арсфел. — Галактическая цивилизация не доберется сюда еще многие тысячи лет, и, конечно же, какая бы туземная культура со временем ни развилась на Соле, она не сможет вам помочь. — Он улыбнулся. — И неважно, если вы проскочите то время, в котором будет изобретен нужный вам процесс. Уверяю вас, записи о нем не будут утеряны. С этого момента впереди вас ждут только мир и просветление… если, конечно, варвары на Терре не станут агрессивны, но и в этом случае вы легко сможете оставить их позади. Рано или поздно здесь появится истинная цивилизация, которая вам и поможет.

Существо с Куулхана затрясло странной головой.

— Сомневаюсь, — серьезно произнесло оно. — Тогда нас навещали бы гости из будущего.

— Но им, возможно, просто неинтересно посещать ваше время, — с отчаянием возразил Саундерс. — Ведь о нем у них будут подробные сведения. Если я прав, то они отправятся исследовать более примитивные эпохи, в которых их присутствие легко может остаться незамеченным..

— Возможно, вы правы, — согласился Арсфел. Он говорил смущенно, как взрослый, успокаивающий ребенка безобидной ложью.

— Поехали! — рявкнул Белготай.

В 26 000 году лес все еще стоял, а пирамида превратилась в холм, на котором качались и шелестели листьями деревья.

В 27 000 году среди пшеничных полей появилась деревушка с домами из дерева и камня.

В 28 000 году люди начали разбирать пирамиду, добывая из нее строительный камень. Но ее огромное тело продержалось до 30 000 года, пока из ее материала не построили небольшой город.

«Несколько минут назад, — печально подумал Саундерс, — мы разговаривали с лордом Арсфелом Астракирским, а сейчас он уже пять тысяч лет, как в могиле».

В 31 000 году они материализовались на широкой лужайке между башнями высокого и гордого города. В небе промелькнул летательный аппарат. Неподалеку стоял звездолет — небольшой по сравнению с кораблем Арсфела, но тем не менее внушительный.

— Похоже, Империя добралась и сюда, — предположил Белготай.

— Не знаю, — отозвался Саундерс. — Вид, во всяком случае, мирный. Давай-ка выйдем и поговорим с людьми.

Их приняла высокая статная женщина в белых одеждах классических линий. Солом сейчас правит Матриархия, сказала она, и потому не соизволят ли они вести себя так, как полагается существам низшего пола? Нет, Империя сюда не добралась. Сол платит ей налог, а в системе Сириуса живет имперский легат, но реальные границы галактической культуры за последние три тысячелетия не изменились. Цивилизация Сола — исключительно местная и, несомненно, превосходит чужеземное влияние Вро-Хи.

Нет, о теории времени им ничего не известно. Конечно, они рады гостям и тому подобное, но не могли бы гости продолжить свое путешествие? К сожалению, они совершенно не вписываются в тщательно отрегулированную культуру Терры.

— Мне это не нравится, — сказал Саундерс, когда они шагали обратно к машине. — Арсфел клялся, что Империя будет расширять как действительную, так и номинальную сферы своего влияния: Но теперь она статична. Почему?

— По-моему, — сказал Белготай, — несмотря на всю заумную математику того лорда, ты оказался прав. Ничто не вечно.

— Но… Боже мой!

34 000 год. Матриархия кончилась. Город превратился в груду искореженных обломков и закопченных камней. Среди руин валялись скелеты.

— Варвары снова двинулись вперед, — дрогнувшим голосом произнес Саундерс. — Они побывали здесь совсем недавно — видишь, кости еще целые. До центра Империи им еще очень далеко. Такие Империи могут умирать многие тысячи лет. Но она уже обречена.

— Что будем делать?

— Поедем дальше, — безразлично ответил Саундерс. — Что нам еще остается?

35 000 год. Под огромными старыми деревьями стоит крестьянская хижина. Кое-где из земли торчат обломки колонн — остатки города. Бородатый мужчина в грубой домотканой одежде, завидев машину, со всех ног удирает в лес вместе с женой и стайкой ребятишек.

36 000 год. Снова деревня, в отдалении стоит потрепанный старый звездолет. Существа полудюжины различных рас, включая людей, работают над сооружением какой-то загадочной машины. Они одеты в простую изношенную одежду, на боку у каждого висит оружие, в глазах у них — упрямство воинов. Но путешественников они встречают приветливо.

Их начальник — молодой человек в накидке и шлеме офицера Империи. Их снаряжение по меньшей мере столетней давности, а он лишь командир небольшого отряда, нанятого для защиты этой части Терры. Как ни странно, он настаивает, чтобы его считали лояльным вассалом Императора.

Империя! Среди звезд еще сияет ее былая слава. Она медленно угасала, варвары постепенно проникали все глубже, а коррупция и гражданская война разрывали ее изнутри, но разумные существа всей Галактики продолжали трогательно и отчаянно на нее надеяться. Когда-нибудь в темноту внешних миров вернется цивилизация, еще более великая и восхитительная, чем любая из прежних. Человек-не может жить без веры в лучшее.

— Но у нас здесь дело, — пожимает плечами командир. — Скоро на Сол обрушится Тауфо Сирианский. Вряд ли нам удастся сдерживать его долго.

— А что вы станете делать потом? — с вызовом произнес Белготай.

Молодой, но уже умудренный жизнью командир горько усмехнулся:

— Умирать, конечно. Что нам еще остается… в такое время?

Они провели у солдат ночь. Белготай веселился, рассказывая байки о своих воинских похождениях, но к утру все же решил отправиться с Саундерсом дальше. Эта эпоха оказалась достаточно жестокой для вольного стрелка, но ее безнадежность тронула даже его грубую душу.

Осунувшийся Саундерс уставился на контрольную панель.

— Нам придется отправиться далеко вперед, — сказал он. — Чертовски далеко.

50 000 год. Они выскользнули из потока времени и распахнули дверь. В лицо им ударил резкий ветер, несущий завесу снежинок. Серое небо нависало над высокими каменными холмами, на которых среди голых утесов торчали угрюмые сосны. По вытекавшей из леса реке плыли льдины.

Природа не успела бы настолько быстро изменить ландшафт, и даже четырнадцать тысяч лет для медленно изменяющейся планеты не были очень большим сроком. Тут наверняка поработали разумные существа, терзая планету и покрывая ее тело шрамами в ходе бессмысленных войн невообразимой мощи. Над ландшафтом доминировала серая каменная масса, огромным монолитом возвышающаяся в нескольких милях от путешественников. Ее черные стены опоясывали огромную территорию, массивные зубчатые башни мрачно тянулись к небу. Половина крепости лежала в руинах. Исковерканные и искрошенные камни, потерявшие форму под ударами энергии, некогда заставлявшей их плавиться, теперь сгладились, несчитанные тысячелетия подвергаясь воздействию погоды. Они были очень стары.

— Мертво. — Белготай с трудом различил голос Саундерса в завывании ветра, — Все мертво.

— Нет! — Воин прищурил раскосые глаза, защищая их от летящего снега. — Нет, Мартин. Кажется, я вижу флаг.

От резких порывов ветра путешественников бросало в дрожь.

— Поедем дальше? — мрачно осведомился Саундерс.

— Давай лучше выясним, что же случилось, — сказал Белготай. — В худшем случае нас убьют, а я начинаю думать, что это не так уж и плохо.

Саундерс натянул на себя всю одежду, какую только смог отыскать, и поднял окоченевшей рукой психофон. Белготай поплотнее закутался в плащ. Они направились к серому сооружению.

Ветер дул не переставая. Вокруг шуршал снег, заметая серо-зеленые растения, упрямо пробивавшиеся сквозь каменистую почву. Лето на Земле, год 50 000-й.

Чем ближе они подходили, тем больше изумлялись чудовищным размерам сооружения — высота некоторых уцелевших башен достигала полумили. Но вид у них был грубый, варварский. Никакая цивилизованная раса не стала бы строить подобный форт.

Две небольшие быстрые тени взметнулись со стены в небо.

— Летательные аппараты, — лаконично произнес Белготай. Ветер тут же унес его слова.

Аппараты, похожие на яйцо, перемещались, очевидно, за счет давно прирученных сил гравитации. Иллюминаторов путешественники не разглядели. Один из аппаратов завис над ними, другой опустился рядом. Саундерс заметил, что аппарат очень старый, потрепанный и помятый, но на боку у него виднелось выцветшее изображение лучистого солнца. Должно быть, какие-то воспоминания об Империи еще сохранились.

Из суденышка вышли двое и направились к путешественникам, держа в руках оружие. Один из них оказался человеком — высокий, хорошо сложенный юноша с длинными, до плеч, волосами, которые развевались на ветру, выбиваясь из-под потускневшего шлема. Бьющийся на ветру заплатанный красный плащ открывал прикрытую кирасой грудь, потертый кожаный пояс и бриджи, заправленные в сапоги на толстой подошве. Другой же…

Другой был чуть ниже человека, но с необыкновенно широкой грудью. Из массивных плеч росли четыре мускулистые руки, вокруг когтистых ног обвивался увенчанный кисточкой хвост. У него была крупная, с широким черепом голова, круглое, похожее на звериную морду лицо с кошачьими усиками над клыкастым ртом и желтые глаза с узкими зрачками. Кроме кожаных ремней, на нем не было одежды; все его сильное тело покрывал мягкий серо-голубой мех.

— Кто идет? — послышался из психофона голос человека.

— Друзья, — отозвался Саундерс. — Нам нужно лишь прибежище и кое-какие сведения.

— Откуда вы? — резко и повелительно спросил человек. Его узкое и худощавое аристократическое лицо исказилось от внутреннего напряжения. — Что вам нужно? Почему у вас такой странный звездолет?

— Успокойся, Варгор, — пророкотал бас инопланетянина. — Ты же видишь, это не звездолет.

— Да, — подтвердил Саундерс. — Это проектор времени.

— Путешественники во времени! — Ярко-голубые глаза Варгора расширились. — Однажды я слышал о чем-то подобном, но… путешественники во времени! Вы из какой эпохи? — внезапно спросил он. — Можете нам помочь?

— Мы из очень далекого прошлого, — с сожалением ответил Саундерс. — И к сожалению, одиноки и беспомощны.

С лица Варгора сошло напряжение. Он взглянул на инопланетянина, но тот уже подошел к путешественникам.

— Как далеко ваше время? — спросил он. — Куда вы направляетесь?

— Скорее всего прямо к дьяволу в пасть. Не окажете ли вы нам гостеприимство? Мы замерзаем.

— Конечно. Идите с нами. Надеюсь, вы не поймете нас превратно, если мы отправим дозорных осмотреть вашу машину? Видите ли, нам приходится постоянно соблюдать осторожность.

Все четверо забрались в летательный аппарат, и тот, натужно гудя древними двигателями, поднялся в воздух. Варгор указал на виднеющийся впереди форт и немного насмешливо произнес:

— Добро пожаловать в крепость Бронтофор. Приветствую вас в Галактической Империи!

— Империи?

— Да, это Империя. Вернее — то, что от нее осталось. Форт-убежище в диком призрачном мире, последний обломок старой Империи, все еще пытающейся делать вид, будто Галактика не умирает — словно она не умерла тысячелетия назад и от нее осталось нечто большее, чем руины, среди которых завывают дикие звери. — Голос Варгора дрогнул. — Добро пожаловать!

Инопланетянин опустил на плечо человека огромную руку.

— Не впадай в истерику, Варгор, — мягко произнес он. — Пока в смелых существах не умерла надежда, Империя продолжает жить — что бы про нее ни говорили. — Он обернулся и взглянул на путешественников. — Мы искренне рады вам. Жизнь у нас здесь тяжелая и мрачная. И Таури, и Мечтатель будут очень рады встрече с вами. — Он помолчал и неуверенно добавил: — Но лучше не рассказывайте слишком много о древних временах, если вы их действительно видели. Знаете, столь внезапное напоминание будет для нас очень тяжелым.

Машина перелетела через стену, снизилась над гигантским, вымощенным плитами двором и направилась к чудовищной громаде… Донжон — главная башня — так, кажется, их называют, вспомнил Саундерс. Увенчанная куполом из прозрачного пластика, она вздымалась несколькими уступами, на которых были разбиты крошечные садики.

На стенах огромной толщины стояли орудия, ясно различимые даже сквозь падающий снег. Во дворе, неподалеку от донжона, расположились несколько длинных, похожих на бараки зданий, а возле другого строения, напоминающего арсенал, притулились два звездолета — настолько древних, что Саундерс удивился, как они еще не развалились от ветхости. По стенам, кутаясь в плащи, расхаживали часовые в шлемах и с энергетическими ружьями, а во дворе, у подножия гигантских стен, суетились мужчины, женщины и дети.

— Тцури там, — сказал инопланетянин, указав на небольшую группу, теснившуюся на одной из террас. — Можем сесть прямо на террасе. — Его широкий рот растянулся в жутковатой улыбке. — Извините, что не представился раньше. Я Хунда Хаамирурский, генерал Имперской армии, а это Варгор Алфри, принц Империи.

— Ты что, спятил? — брякнул Белготай. — Какой еще Империи?

Хунда пожал плечами.

— Это всего лишь безобидная игра, разве не так? Знаете, ведь мы сейчас и есть вся Империя — по закону. Таури — прямой потомок Маурко Сокрушителя, последнего Императора, взошедшего на престол на законном оснований. Правда, коронация происходила пять тысяч лет назад, и у Маурко к тому времени оставалось лишь три звездных системы, но закон есть закон. А у сотни варваров — как людей, так и нелюдей, — претендовавших с тех пор на престол, не было никаких прав на титул.

Аппарат сел, все вышли. Стоявшие на террасе ждали, когда прилетевшие подойдут. В их пестрой компании путешественники увидели нескольких стариков, чьи длинные бороды трепал ветер, существо с длинноклювой птичьей головой и другое существо, очень напоминающее кентавра.

— Свита Императрицы Таури, — пояснил Хунда.

— Добро пожаловать, — негромко и приветливо произнесла императрица.

Саундерс и Белготай уставились на Таури в немом изумлении. Ростом она почти не уступала любому из мужчин, но прилегающее одеяние из мелких серебряных колец и меховой плащ не скрывали совершенства ее фигуры. О таких красавицах лишь мечтают, не надеясь увидеть воочию. Она была очень похожа на Варгора: та же гордо поднятая голова, та же четкость линий лица, те же высокие скулы. На ее лице с широкими, ясно очерченными бровями, крупным красивым ртом и сильным подбородком отражалось спокойное самообладание. Прелестные гладкие щеки разрумянились от мороза, из-под шлема выбивались густые бронзово-красные волосы, а один упрямый локон изящно спускался на ровные темные брови. Глаза Таури — огромные, слегка раскосые и серые, как северное море, спокойно смотрели на пришельцев.

Саундерс обрел дар речи.

— Благодарю вас, ваше величество, — четко произнес он. — Позвольте представиться. Я Мартин Саундерс из Америки, существовавшей примерно сорок восемь тысяч лет назад, а это мой приятель Белготай, вольный воин из марсианского Сырта, родившийся примерно на тысячу лет позднее меня. И если в наших силах сделать для вас хоть что-нибудь, мы к вашим услугам.

Таури склонила гордую голову, ее улыбка неожиданно оказалась ласковой и приветливой.

— Для нас гости — редкое удовольствие, — призналась она. — Прошу вас, заходите. И забудьте о формальностях. Будем сегодня вечером просто людьми.

Все расположились в небольшом зале, потому что большой холл, напоминающий пещеру, где ржавели навевающие печальные воспоминания останки некогда могучих машин и механизмов, был слишком велик. Маленький же зал удалось сделать более уютным — стены увесили гобеленами, а пол покрыли шкурами. Светящиеся трубки наполнили помещение белым светом, в камине весело плясал огонь. И если бы не бивший в окно ветер, гости и хозяева легко Ьюгли бы позабыть, где находятся.

— …и вы не можете вернуться домой? — спросила Таури. — Выходит, это невозможно?

— Мне так не кажется, — возразил Саундерс. — Ведь я этого не говорил, верно?

— Верно, — отозвался Хунда. — Но на вашем месте я бы остался в какой-нибудь эпохе и постарался устроиться в ней получше.

— И почему бы не с нами? — прямо спросил Варгор.

— Мы рады вам от всей души, — добавила Таури, — но, говоря откровенно, я не посоветовала бы вам остаться. Жестокие нынче времена.

Современный язык показался путешественникам резким и грубоватым, к тому же варвары за долгие столетия привнесли в него неприятные гортанные звуки. Но в устах Таури, подумал Саундерс, даже такой язык звучит, как музыка.

— Мы останемся. По меньшей мере, на несколько дней, — неожиданно для себя самого произнес он. — Но вряд ли в наших силах чем-либо вам помочь.

— Позвольте с вами не согласиться, — возразил практичный Хунда. — Ведь мы уже регрессировали. К примеру, принципы действия проектора времени давным-давно утеряны. Но все же у нас сохранились многие технологии, значительно превышающие уровень вашего времени.

— Знаю, — несколько уязвленно признал Саундерс. — Но… впрочем, ни одна из прошлых эпох так и не пришлась нам по душе.

— А наступит ли когда-нибудь достойная эпоха? — с горечью вопросил один из придворных.

Птицеподобное существо с Клаккахара посмотрело на Саундерса.

— Вас не посчитают трусами, если вы покинете проигравших, которым все равно, вероятно, не сможете помочь, — произнесло оно тонким голоском. — Думаю, мы все погибнем, когда придут анварды.

— А кто такой Мечтатель? — спросил Белготай. — Вы про него упоминали.

После его слов зал словно погрузился во мрак. Наступила тишина, нарушаемая только завыванием ветра. Все сидели, предавшись невеселым мыслям. Наконец Таури прервала молчание:

— Он последний из Вро-Хи, советников Империи. Последний, кто еще жив. Полагаю, новой Империи не будет никогда — по крайней мере, основанной на тех же принципах, что и старая. Другой расы, достаточно разумной, чтобы объединить ее в единое целое, как это некогда удалось Вро-Хи, сейчас нет.

Хунда удивленно покачал большой головой.

— Однажды Мечтатель сказал мне, что это, возможно, и к лучшему, — произнес он. — Но объяснять ничего не стал.

— Как получилось, что из всех планет Галактики вы выбрали именно Землю? — спросил Саундерс.

Таури улыбнулась, словно услышала мрачную шутку.

— Последние полвека оказались самым неудачным периодом Империи, — сказала она. — У предпоследнего Императора остался лишь небольшой флот, а мой отец после битвы лишился даже этого. Он ускользнул на трех кораблях сюда, к периферии Галактики. И решил, что Сол вполне годится в качестве прибежища.

Таури рассказала, что в темные века Солнечная система сильно пострадала. Большие инженерные сооружения, делавшие ее планеты обитаемыми, были разрушены, а сама Земля превращена в пустыню — враги некогда применили оружие, поглощавшее из атмосферы двуокись углерода.

Саундерс вспомнил, как современные ему геологи объясняли наступление ледниковых периодов, нахмурился и понимающе кивнул.

На планете, поведала дальше Таури, осталась лишь жалкая кучка дикарей, к тому же весь сектор Сириуса так разграбили, что ни одному завоевателю не приходила мысль тратить на него время. А Император с удовольствием сделал древний дом своей расы столицей Империи. Он перебрался в крепость Бронтофор, построенную около семи тысяч лет назад негуманоидами гримманами и разгромленную тысячелетие спустя. Пришлось восстанавливать часть крепости, устанавливать орудия и защитные сооружения, возрождать сельское хозяйство…

— Хлопот хватало, ведь он неожиданно приобрел целую планетную систему! — добавила Таури с грустной улыбкой.

На следующий день она повела путешественников в подземные этажи крепости на встречу с Мечтателем. Отправившийся с ними Варгор вышагивал чуть позади Таури. Хунда остался наверху — он был очень занят, руководя установкой дополнительных генераторов защитных силовых полей.

Они шли по огромным, высеченным в скале пещерам, сырым гулким туннелям, где в тишине зловеще слышалось эхо их шагов, а в тусклом свете мерцающих светошаров метались тени. Время от времени они проходили мимо нависающих над головами чудовищных корпусов и проржавевших останков каких-то древних машин. Мрак и пустота давили на них тяжким грузом, они теснились друг к другу, молчали, чтобы не слушать скачущее по коридорам эхо.

— Здесь когда-то были самодвижущиеся дорожки, — заметила Таури в самом начале пути, — но мы пока не установили новые — все руки не доходят. Очень уж много еще предстоит сделать.

Очень много — это заново создать цивилизацию, от которой осталось лишь несколько обломков. И как только у них хватает духу пытаться сделать это под взглядом разгневанных богов? Каким же мужеством они должны обладать!

Таури шла впереди скользящей походкой воина, похожая в колеблющихся тенях на рыжую львицу. Отблески света вспыхивали в ее серых глазах. Варгор не отставал, но ему не хватало ее уверенности, и, шагая по гулким туннелям, он беспокойно озирался по сторонам. Белготай крался по-кошачьи, и в его беспокойном взгляде читалась лишь привычная настороженность, приобретенная за тяжкую и отчаянную жизнь.

Саундерс снова подумал, в какой же странной компании он оказался. Вот четверо людей из разных времен — от восхода человеческой цивилизации и до ее заката, заброшенные к самому концу этой эпохи, идущие приветствовать последнего из богов. Его прошлая жизнь, Ева, Макферсон, мир, где он родился, успели потускнеть — слишком уж далеки оказались они от реальности. Ему даже почудилось, что он всю жизнь следует за Императрицей Галактики.

Наконец ониподошли к двери. Негромко постучав, Таури распахнула ее. Да, теперь даже двери приходится открывать вручную… Саундерс был готов увидеть самое невероятное, но внешность Мечтателя все равно потрясла его. Он представлял себе его то в образе важного седобородого старца, то как огромного паука, то как мозг, пульсирующий в сосуде и заботливо оберегаемый машиной. А последний из Вро-Хи оказался… чудовищем.

Но не совсем. Если отбросить человеческие стандарты, в его облике можно было отыскать какую-то искаженную красоту. Крупное тело переливалось всеми цветами радуги, многочисленные семипалые руки гибки и грациозны, а глаза… глаза, словно огромные капли расплавленного золота — лучистые и мудрые, слишком яркие, чтобы смотреть на них не отрываясь.

Когда они вошли, Мечтатель поднялся на нога-пеньки. Даже встав, он оказался не выше четырех футов, несмотря на широкую и массивную головогрудь. Кривой клюв не шевельнулся, психофон молчал, но, когда к Саундерсу протянулись длинные чуткие щупальца, он неожиданно услышал в голове слова, похожие на низкое рокотание органа в неподвижном воздухе:

— Приветствую вас, ваше величества Приветствую вас, ваше высочество. Приветствую людей из древних времен, и добро пожаловать!

Телепатия — прямая телепатия. Так вот она какая!

— Благодарю вас… сэр. — Каким-то образом Саувдерс почувствовал, что существо заслуживает такого обращения и трепетного уважения, и высказал их вслух: — Но мне показалось, что до нашего прихода вы о чем-то сосредоточенно размышляли. Откуда же вы узнали…

Голос Саундерса дрогнул, и он отвернулся, внезапно ощутив отвращение.

— Нет, путешественник, ты ошибаешься — я не читаю твои мысли. Вро-Хи всегда уважали неприкосновенность личности и не читали мыслей — кроме тех, что выражены словами и обращены непосредственно к ним. Но мое заключение очевидно.

— О чем вы думали во время последнего транса? — спросил-Варгор высоким от напряжения голосом. — Удалось ли придумать какой-нибудь план?

— Нет, ваше высочество, — мысленно провибрировал Мечтатель. — До тех пор пока доступные нам факторы остаются неизменными, мы, если рассуждать логически, не в состоянии делать ничего, кроме того, что уже делаем. Когда появится новая информация, я немедленно все переосмыслю. Я продолжал размышлять над тем, какова должна быть философская основа Второй Империи.

— Какой еще Второй Империи? — с горечью фыркнул Варгор.

— Той, что будет… когда-нибудь, — тихо ответила Таури.

Мудрые глаза Мечтателя остановились на Саундерсе и Белготае.

— Если вы позволите, — мысленно произнес он, — мне хотелось бы изучить все уровни вашей памяти — сознательной, подсознательной и клеточной. Мы так мало знаем о вашем времени. — Заметив, что гости колеблются, он добавил: — Заверяю вас, господа, что нечеловеческое существо, которому уже более полумиллиона лет, умеет хранить тайны и, конечно же, не станет оценивать ваши поступки. К тому же сканирование все равно окажется необходимым, если мне придется обучить вас современному языку.

Саундерс отбросил сомнения.

— Начинайте, — бесстрастно произнес он.

На мгновение он почувствовал слабость, глаза застлала пелена, а по каждому нерву его тела пробежала тончайшая дрожь. Положив руку Саундерсу на пояс, Таури удержала его от падения.

Все неприятные ощущения быстро прошли. Изумленный Саундерс потряс головой.

— И это все?

— Да, сэр. Мозг Вро-Хи способен одновременно обрабатывать неограниченное количество информации. Но заметили ли вы, — добавил он немного насмешливо, — на каком языке вы задали вопрос?

— Я… что? — Саундерс недоумевающе взглянул на смеющуюся Таури. Из его рта вырвались резкие на слух, изобилующие открытыми гласными слова: — Я… Клянусь всеми богами… теперь я умею говорить на стелларианском!

— Да, — услышал он мысль Мечтателя. — Центры речи в мозгу на удивление восприимчивы, в них легко вложить что-то новое. Метод обучения не будет работать столь же хорошо при передаче информации, требующей других способностей, но вы должны признать, что это удобный и эффективный способ изучения языка.

— В таком случае со мной этот номер не пройдет, — весело произнес Белготай. — В смысле языков я всегда был тупицей.

Успешно закончив обучение Белготая, Мечтатель сказал:

— Надеюсь, вы не поймете меня превратно. Заглянув в ваше сознание, я увидел, что все смелое и честное в вас испытывает влияние легкого невроза, от которого все существа вашего уровня эволюционного развития никак не могут освободиться. Если пожелаете, я с удовольствием избавлю вас от него.

— Нет уж, благодарю, — пробормотал Белготай. — Мне нравится мой маленький невроз.

— Я вижу, вы все еще колеблетесь, оставаться вам в этой эпохе или нет, — продолжил Мечтатель. — Вы представляете интерес для нас, но хочу откровенно предупредить, что мы сейчас находимся в отчаянном положении. Мы живем в не очень приятное время.

— Из того, что мне довелось увидеть, я понял, — медленно произнес Саундерс, — что любой золотой век кажется таковым только на первый взгляд. Внешне эпоха может казаться привлекательной, но в ней уже прорастают семена ее гибели. Поверьте — путешествовать с надеждой гораздо лучше, чем остаться где-то навсегда.

— Верно, это считалось истиной во все прошлые века. И это же было великим просчетом Вро-Хи. Имея за спиной десять миллионов лет цивилизации, нам следовало бы об этом задуматься. — В рокочущем мыслепульсе Мечтателя пробилась трагическая нотка. — Но мы полагали, что раз мы достигли статичного физического состояния, в котором все границы познания находятся внутри нашего разума, то все существа на любых уровнях эволюции могут и должны развивать в себе такие же способности.

С нашей помощью, а также благодаря применению научной психодинамики и крупных кибернетических устройств стало возможно управление миллиардами планет. В своем роде система достигла совершенства — но для несовершенных существ совершенство равно гибели, и даже Вро-Хи потерпели множество неудач. Я не могу объяснить вам нашу философию в полном объеме — это потребует применения концепций, которые вы не в состоянии полностью воспринять — но вы сами уловили в подъеме и падении культур проявление великих законов. Мне удалось строго доказать, что постоянство — внутренне противоречивая концепция. Не существует конечной цели, к которой надо стремиться, — и никогда не будет.

— Выходит, Вторую Империю не ждет ничего, кроме нового упадка и хаоса? — усмехнулся Саундерс. — Тогда зачем же вы стремитесь ее создать?

Задумчивое молчание прервал отрыв истый смех Варгора:

— Да какой смысл планировать будущее Вселенной, когда мы — всего лишь объявленные вне закона изгнанники, ютящиеся на заброшенной планете? Анварды идут! — Он взял себя в руки, и на его лице появилось то выражение, которое нравилось Саундерсу. — Они идут, и у нас почти нет надежды остановить их. Но мы сразимся с ними. И это станет такой битвой, какой бедной старушке Галактике никогда не доводилось видеть!

— О нет… нет… нет…

Эти слова возгласом боли сорвались с губ Варгора, не отрывавшего глаз от мерцающего и нечеткого изображения на большом экране межзвездной связи. Ужас читался и в глазах Таури, печаль многих безнадежных столетий в золотистом взгляде Мечтателя. Хунда мрачно сжал челюсти.

Саундерс понял — после недель ожиданий и приготовлений события наконец начали развиваться.

— Да, ваше величество, — произнес изможденный человек на экране, обессиленный и измученный напряжением, борьбой и поражением. — Да. У нас пятьдесят четыре корабля, и нас преследует анвардийский флот.

— Какое между вами расстояние? — отрывисто бросил Хунда.

— Примерно половина светового года, сэр, но оно медленно сокращается. Они догонят нас очень близко от Сола.

— Вы в состоянии сражаться? — крикнул в микрофон Хунда.

— Нет, сэр, — ответил человек. — На кораблях полно беженцев из городов, женщин с детьми и безоружных крестьян.

У нас едва придется по орудию на корабль… Можете ли вы нам помочь? — Это был уже крик, оборванный треском статических помех, наполнявших межзвездную бездну. — Можете вы помочь нам, ваше величество? Они продадут нас в рабство!

— Как это произошло? — еле слышно спросила Таури.

— Не знаю, ваше величество. Через ваших агентов мы узнали, что вы находитесь на Соле, и тайком собрали корабли. Мы не хотели попасть под власть анвардов, Императрица, — они под угрозой смерти загоняют в армию мужчин и берут заложниками наших женщин и детей… Мы поддерживали связь только на ультраволнах — их нельзя засечь — и пользовались только кодом, переданным вашим агентом. Но когда мы проходили мимо Канопуса, они именем своего короля приказали нам сдаться — а теперь нас преследует целый военный флот!

— Когда они будут здесь? — спросил Хунда.

— При такой скорости, сэр, примерно через неделю, — ответил капитан корабля. Его голос заглушал треск помех.

— Хорошо, следуйте прежним курсом, — обессиленно произнесла Таури. — Мы пошлем против них корабли. Пока будет идти битва, вы сможете оторваться. Но конечно, не направляйтесь к Солу: отсюда придется эвакуироваться. Наши люди попробуют связаться с вами позднее.

— Мы не стоим этого, ваше величество. Лучше сохраните свои корабли.

— Мы вылетаем на помощь, — бесстрастно сказала Таури, прервала связь и повернула к остальным гордую рыжеволосую голову. — Большинство наших людей сможет спастись. Они еще успеют ускользнуть в созвездие Арлаф — в этой глуши враг не сможет их отыскать. — Усталая улыбка чуть тронула уголок ее рта. — Мы все знаем, что следует делать, потому что готовились к этому дню. Мушщор, Фальз, Мико — начинайте подготовку к эвакуации. Хунда, мы с вами займемся планом атаки. Ее следует провести наиболее эффективно, но использовать минимум кораблей.

— К чему бесполезно жертвовать боевыми силами? — спросил Белготай.

— Вовсе не бесполезно. Мы задержим анвардов и дадим беженцам возможность спастись.

— Если бы у нас было оружие! — прогудел Хунда и сжал огромные кулаки. — О, если бы у нас было настоящее оружие!

Мечтатель вздрогнул. Но не успел он излучить свою мысль, как то же самое пришло в голову Саундерсу. И они, человек и Вро-Хи, посмотрели друг на друга с неожиданной безумной надеждой…

Пространство сверкало и вспыхивало миллионами звезд, теснящихся на фоне бездонного мрака. Пенящийся Млечный Путь опоясывал небеса полосой холодного серебра и потрясал воображение своей необъятностью. Саундерс ощутил одиночество, которого не испытывал даже во время полета к Венере: Сол быстро уменьшался за спиной, а корабль все стремительнее уносился в межзвездную пустоту.

Времени едва хватило, чтобы установить на дредноут новое оружие, но испытать его не успели хотя бы во время маневров. Конечно, никто не мешал им снова и снова нырять в прошлое, выгадывая недели, но мастерские на Терре все равно не смогли бы дать больше того, что они сделали за имевшееся время.

Поэтому и приходилось отчаянно рисковать, поставив на кон флот и всю боевую мощь Сола. И если старый «Мститель» сделает свое дело, у немногочисленных имперцев появится шанс. Но если нет…

Стоя на мостике, Саундерс всматривался в мешанину звезд и пытался увидеть анвардийский флот. Детекторы давно зашкалило, враг был близок, но нельзя разглядеть то, что обгоняет свое изображение. Хунда сидел за центральным пультом, склонившись над потрескавшимися старыми шкалами, и, покручивая покрытые налетом ржавчины регуляторы, пытался выжать хотя бы еще один сантиметр в секунду из корабля более древнего, чем пирамиды во времена Саундерса. Мечтатель спокойно стоял в углу, задумчиво разглядывая Галактику. Остальные- находились на других кораблях — каждый врзглавлял эскадрилью, — и Саундерс держал с ними связь через меж-корабельный видеофон: с побледневшим и напряженным Варгором, возбужденным и богохульствующим Белготаем и всеми прочими, спокойными и собранными.

— Через несколько минут, — сказала Таури. — Осталось всего несколько минут, Мартин.

Она отошла от иллюминатора, гибкая, словно тигрица, и неутомимая. В ее глазах отражался холодный яркий свет звезд. Красный плащ облегал сильное тело, бронзовые волосы гордо венчал шлем с изображением лучистого солнечного диска. Как она прекрасна, подумал Саундерс.

Таури улыбнулась ему.

— Это твое детище, Мартин. Ты явился из прошлого, чтобы принести нам надежду. После такого начинаешь верить в судьбу… — Она взяла его за руку. — Но тебе, конечно, нужна другая надежда. Мое желание не поможет тебе вернуться домой.

— Это не имеет значения, — возразил он.

— Имеет, Мартин. Но… ты позволишь мне сказать? Я до сих пор рада тому, что ты не можешь вернуться. Не только потому, что ты нужен Империи, но и…

— Связист — мостику, — прохрипел динамик коммуникатора. — Враг передает нам сообщение, ваше величество. Переключить связь на вас?

— Конечно.

Таури включила экран. На нем появилось лицо — мужественное, гордое и безжалостное. На зеленых волосах Сверкал Императорский солнечный диск.

— Приветствую тебя, Таури с Сола, — произнес анвард. — Я Руулфан, Император Галактики.

— Я знаю, кто ты такой, — дрогнувшим голосом ответила Таури, — но не признаю твоего украденного титула.

— Наши локаторы показывают, что ты приближаешься к нам с флотом, примерно в десять раз меньшим, чем наш. Конечно, у тебя есть один корабль класса «Сверхновая», но такие есть и у нас. Если не захочешь принять наши условия, мы тебя уничтожим.

— И каковы же ваши условия?

— Преступники, возглавлявшие нападения на анвардийские планеты, должны сдаться — потом их казнят. Кроме того, ты дашь клятву верности мне как Императору Галактики. — Его голос был резок и тверд как сталь.

Таури с отвращением отвернулась. Саундерс в цветастых выражениях сообщил Руулфану, что он может сделать со своими условиями, и выключил экран.

Таури указала ему на недавно установленный пульт управления проекторами времени.

— Садись, Мартин, — сказала она. — Эти машины твои по праву. — Она накрыла руками его ладони и взглянула на него серьезными серыми глазами. — И если нас постигнет неудача… прощай, Мартин.

— До свидания, — дрогнувшим голосом отозвался Саундерс.

Он резко повернулся к пульту и уселся перед немногочисленными органами управления. Ну, начали!

Саундерс подал знак. Хунда выключил гипердвигатель. Сбросив ускорение до минимума, «Мститель» завис в реальном пространстве, а невидимые корабли флота рванулись мимо него навстречу приближающимся анвардам.

Саундерс медленно передвинул выключатель генератора времени. По кораблю пронесся мощный рев, атомная энергия хлынула в могучие устройства, которые установили, чтобы перенести сквозь время огромную массу корабля. Свет потускнел, гигантская машина загудела и запульсировала, за иллюминаторами заклубилась безликая серость.

Корабль перенесся на три дня назад и вынырнул в пустом космосе. Анварды были еще фантастически далеко. Саундерс напряженно вгляделся в экран, отыскивая далекую искорку Сола. Как раз сейчас, в эту самую минуту, он выбивается там из сил, помогая устанавливать на корабле проектор, который только что перенес его назад во времени.

Впрочем, одновременность эта лишь условная. А сейчас — за дело.

Голос главного астрогатора обрушил на него потоки цифр. Необходимо было рассчитать точные координаты точки, в которой флагман анвардийского флота окажется ровно семьдесят два часа спустя. Хунда подал команду автоматам, управляющим двигателями, и «Мститель» медленно и неуклюже переместился в пространстве на пять миллионов миль.

— Все готово, — сказал Хунда. — Поехали!

Саундерс мрачно усмехнулся и перебросил главный переключатель проектора времени. На три дня вперед…

И они вынырнули рядом с бортом анвардийского дредноута!

Хунда тут же снова включил гипердвигатель, выравнивая относительные скорости кораблей. Теперь они могли видеть вражеский корабль, заслоняющий звезды, подобно металлической горе. И тут же на «Мстителе» заговорили орудия, все до единого.

Вихревые пушки, бластеры, атомные снаряды и торпеды, исказители гравитации — все те адские машины, что были изобретены за кровавые столетия истории, теперь обрушились на защитные экраны анвардийского флагмана.

Под этим чудовищным натиском клокочущей энергии, так плотно заполнившей пространство, что, казалось, вскипела сама его структура, защитные экраны взорвались со вспышкой, подобной блеску сверхновой. И тут же оружие «Мстителя» начало буравить, рвать, взрывать и уничтожать корпус вражеского корабля. Сталь вскипела, превращаясь в атомарный пар, в чистую всепожирающую энергию, которая обрушилась на еще оставшуюся твердую материю. Яростное, не оставляющее даже пепла пламя начало проедать насквозь остатки корпуса.

И тут на анвардов обрушился весь флот Империи. Атакованный снаружи, со всепожирающим монстром внутри, анвардийский флот прекратил наступление, смешался и распался на отчаянно сражающиеся одиночные корабли. Под белыми молчаливыми звездами вспыхнула битва.

Но анварды продолжали сражаться, обрушиваясь на строй кораблей Империи, круша их и убивая людей даже ценой собственной гибели. Потеряв организованность, они сохранили численное превосходство. Мощью оружия, да и мужеством, они не уступали противникам.

Удары грохочущей битвы сотрясали мостик «Мстителя». Свет погас, вспыхнул снова, опять потускнел. Воздух наполнился острым запахом озона, а огромное количество выделяющейся энергии превратило внутренность корабля в печь. Из коммуникатора доносились отрывочные сообщения: «…экран номер три пробит… пятый отсек не отвечает… вихревое орудие номер 537 вышло из строя…»

Но корабль продолжал сражаться, извергая непрерывный ураган металла и энергии, с яростью вклиниваясь между кораблями анвардов. Вскоре Саундерс уже наводил на цель орудие, стреляя по невидимым кораблям, и прицеливался, бросая взгляды на приборы. Его глаза заливал пот. В пламени, дыму и грохоте медленно ползли часы битвы.

Они бегут!

По всем уцелевшим отсекам огромного древнего корабля пронесся ликующий вопль. Победа, победа, победа! Таких радостных возгласов корабль не слышал уже пять тысяч лет.

Пошатываясь от усталости, Саундерс вернулся на мостик. Теперь он смог увидеть на экранах рассеянные в пространстве корабли анвардов. Отчаянно пытаясь спастись, они разлетались во все стороны, а их преследовали и догоняли жаждущие мщения корабли Империи.

И тут поднялся Мечтатель, внезапно превратившийся из приземистого коротконогого монстра в живое воплощение Бога, чья мысль, обгоняя свет, с ужасающей мощью промчалась сквозь пространство и загремела в головах варваров. Под ударом могучего крика Саундерс рухнул на пал и остался лежать, глядя на бесстрастные звезды, а в его разрывающемся мозгу грохотала команда:

Солдаты Анвардии! Ваш лжеимператор мертв, а Таури Рыжая, Императрица Галактики, одержала победу: Вы уже видели ее мощь. Прекратите сопротивление, потому что остановить ее невозможно.

Сложите оружие. Сдайтесь на милость Империи Мы гарантируем вам амнистию и личную неприкосновенность. И донесите до ваших планет слова Императрицы:

Таури Рыжая призывает всех вождей Анвардийской конфедерации принести ей клятву верности и помочь в возрождении Галактической Империи!

Саундерс стоял на балконе Бронтофора и снова смотрел на старушку-Землю. Впервые за прошедший с тех пор год и, наверное, последний раз в жизни.

«Как странно, — подумал Саундерс, — что, вновь ступив на родную планету после многих месяцев, проведенных в чужих мирах Галактики, я волнуюсь больше, чем мог себе представить». У него слегка защемило сердце, когда он вспомнил о ярких надеждах на будущее. Теперь он прощался с миром Евы.

Но Евы уже не было, она принадлежала прошлому, мертвому вот уже сорок восемь тысяч лет. И он видел, как эти годы зарождались и умирали, а один год его так удлинился и заполнился зрелищем творящейся истории, что Ева превратилась в далекий приятный сон. Пусть Бог хранит ее, где бы ни скиталась за прошедшие тысячелетия ее душа. Ему же предстоит прожить собственную жизнь и решить задачу, трудность которой он до сих пор не мог полностью осознать.

События последних месяцев всплыли в его памяти потоком удивительных воспоминаний. Когда анвардийский флот сдался, имперцы под его эскортом направились прямо к Канопусу и далее по всей анвардийской империи. Теперь, когда Руулфана не стало, а Таури доказала, что умеет одерживать победы, вождь за вождем приносили ей клятвы верности.

Хунда все еще находился в космосе вместе с Белготаем, сражаясь с упрямым анвардийским графом. Мечтатель отправился в великую систему Полариса и усиленно трудился над ее переустройством. Теперь, конечно же, столицу Империи необходимо переместить с удаленного Сола на расположенный ближе к центру Поларкс.

Таури сомневалась, что у нее когда-нибудь появится время или возможность снова навестить Землю: Поэтому она преодолела тысячу световых лет на пути к маленькому одинокому солнцу, ее бывшему дому, прихватив с собой корабли, машины и войска. Система Сола получит Для защиты военную базу. Инженеры-климатологи снова вернут ледники к полюсам Земли и начнут возрождать поселения на других планетах. Появятся школы, заводы, цивилизация, и у людей будет повод вспомнить Императрицу добрым словом.

Саундерс отправился с ней, потому что мысль навсегда покинуть Землю, не попрощавшись, была для него невыносимой. Их сопровождал Варгор, ставший еще более молчаливым и угрюмым. Старое товарищество Бронтофора уже начало ослабевать в подхватившем их неожиданном потоке дел, войн и сложностей.

И теперь Саундерс снова стоял на балконе древнего замка, глядя на ночную Землю.

Было поздно — все, наверное, уже спали. Черные стены под балконом постепенно растворялись в заливающем главный двор чернильном мраке. Сквозь пролом в стене виднелся снег, белый и таинственный в лунном сиянии. Над силуэтами сосен льдисто вспыхивали и переливались холодным хрустальным светом огромные звезды. Необъятный и молчаливый купол ночного неба величественно вращался над его головой. Луна поднялась уже высоко, ее покрытый шрамами древний лик был единственным, что напоминало Саундерсу о его времени, а заливавшее снег серебристое сияние разбивалось на миллионы осколков.

Было очень тихо, и сами звуки, казалось, заледенели от сильного безветренного мороза. Поначалу Саундерс стоял один, закутавшись в меха, выпуская из ноздрей призрачно светящиеся облачка пара, глядя на молчаливый зимний мир и погруженный в свои мысли. Услышав мягкие шаги, он обернулся и увидел приближающуюся Таури.

— Не спится, — сказала она.

Таури вышла на балкон и встала рядом. Лунный свет залил белизной ее лицо и слабо замерцал в глазах и на волосах. Она показалась Саундерсу призрачной богиней ночи.

— О чем ты думаешь, Мартин? — спросила она, немного помолчав.

— Я… да так, ни о чем особенном, — ответил он. — Наверное, слегка размечтался. Мне очень странно представить, что я навсегда покинул свое время, а теперь покидаю даже собственную планету.

Она медленно кивнула.

— Понимаю. Сама испытываю такое же чувство. — Ее негромкий голос превратился в шепот. — Ты ведь знаешь, мне не следовало бы прилетать сюда. Я больше нужна там, на Поларисе. Но я подумала, что мне надо попрощаться с теми днями, когда мы вместе сражались и скитались среди звезд, когда мы были лишь кучкой преданных друг другу товарищей, мечтавших о несбыточном. Да, нам было тяжело и горько, но мне кажется, что теперь нам некогда будет веселиться. Когда работаешь ради миллионов звезд, тебе уже не суждено увидеть, как от сделанного тобой добра осветится изнутри морщинистое лицо крестьянина, никто по-дружески не укажет тебе на допущенную оплошность. Весь мир стал для нас незнакомым…

На мгновение под далекими холодными звездами наступила тишина, потом она сказала:

— Мартин… я теперь так одинока.

Он обнял ее. Ее губы были холодны от жестокого ночного мороза, но она страстно ответила на его поцелуй.

— Мне кажется, я люблю тебя, Мартин, — произнесла она после долгой паузы. Неожиданно она рассмеялась, и ее смех, похожий на прелестную музыку, отразился от заиндевевших башен. Бронтофора. — О, Мартин, и почему только я боялась! Мы никогда больше не будем одиноки…

Когда он проводил ее в комнату, луна давно уже утонула за горизонтом. Поцеловав ее на прощание, он пожелал ей спокойной ночи и зашагал по гулкому коридору к своей комнате.

Его голова шла кругом — он был пьян от нежности и восхищения, ему хотелось петь и громко смеяться, сотрясая всю звездную Вселенную. Таури, Таури, Таури!

— Мартин.

Саундерс замер. Возле двери его комнаты застыла чья-то худощавая фигура, укутанная в облегающий темный плащ. Тусклый свет светового шара бросал на лицо человека скользящие тени. Варгор.

— Что случилось? — спросил Саундерс.

Принц поднял руку, и Саундерс увидел направленный на него тупой ствол парализатора. Варгор виновато улыбнулся.

— Прости, Мартин, — произнес он.

Саундерс оцепенел, не веря своим глазам. Варгор… он сражался рядом с ним, они спасали друг другу жизнь, работали и жили вместе… Варгор!

Парализатор выстрелил. В голове Саундерса загрохотало, и он провалился во мрак…

Он приходил в себя очень медленно, каждый нерв его тела, обретая чувствительность, стонал от боли. Что-то не давало ему двигаться. Когда в голове прояснилось, он обнаружил, что лежит связанный и с кляпом во рту, на полу в кабине машины времени.

Машина времени… он совсем позабыл про нее — бросил в подвале, отправляла» к звездам, и даже не собирался взглянуть на нее напоследок. Машина времени!

Варгор стоял возле открытой двери, держа в руке светошар, освещающий его осунувшееся, усталое, но по-прежнему красивое лицо. Волосы Варгора растрепались, а выражение его глаз показалось Саундерсу столь же диким, как и услышанные слова:

— Мне жаль, Мартин, очень жаль. Я люблю тебя, и ты оказал Империи такую услугу, которую она никогда не забудет. То, что я собираюсь с тобой сделать, — самое гнусное, что один человек может сделать с другим. Но я должен. Память об этой ночи будет терзать меня всю жизнь, но я должен поступить именно так.

Саундерс попытался шевельнуться, из его забитого кляпом рта вырвались невнятные звуки. Варгор покачал головой.

— Нет, Мартин, я не могу рисковать, дав тебе шанс крикнуть. Если уж мне приходится совершать зло, я сделаю его без ошибок.

Видишь ли, я люблю Таури. Я полюбил ее с Самой первой нашей встречи, когда вернулся ко двору ее отца во главе боевого флота и ее серые глаза впервые засияли для меня. Любовь моя настолько сильна, что доставляет мне боль. Разлуки с ней я не перенесу и ради Таури готов перевернуть всю Вселенную. И я видел, что она тоже начинает любить меня.

Застав вас сегодня вечером на балконе, я понял, что проиграл. Но я не могу сдаться! Наш род завоевал ради мечты Галактику, Мартин, и я буду бороться, пока жив. Сражаться любыми средствами за то, что любишь и ценишь, но сражаться!

Варгор сделал протестующий жест.

— Я не стремлюсь к власти, Мартин, поверь мне. Роль супруга Императрицы нелегка, бесславна и тягостна для честолюбивого человека — но только так я смогу обладать ею, и да будет так. И я искренне полагаю, прав я или нет, что для нее и для Империи я лучше, чем ты. Ведь ты знаешь, что не принадлежишь по-настоящему нашему времени. У тебя нет ни нужных традиций, ни чувств, ни образования, ни даже биологического наследства последних пяти тысяч лет. Таури может любить тебя сейчас, но подумай о том, что станет с ее любовью через двадцать лет!

Варгор едва заметно улыбнулся.

— Конечно же, я рискую. Если ты найдешь способ перенестись в прошлое и вернешься сюда» для меня это обернется бесчестьем и изгнанием. Надежнее было бы убить тебя. Но я не законченный негодяй и даю тебе шанс. В худшем случае ты попадешь в ту эпоху, когда Вторая Империя достигнет пышного расцвета, в более счастливое время. И если найдешь способ вернуться… что ж, вспомни о том, что я тебе говорил насчет другой эпохи, и постарайся действовать благоразумно. Подумай о Таури, Мартин.

Он приподнял светошар, осветив тусклую внутренность машины.

— Итак, прощай» Мартин. Надеюсь» ты не возненавидишь меня. Пройдет несколько тысяч лет, прежде чем ты освободишься и остановишь машину. Я снабдил тебя оружием, припасами и всем прочим, что тебе сможет понадобиться. Но я уверен, что ты найдешь великое и миролюбивое общество и станешь счастливее, чем здесь.

Неожиданно в его голосе появилась странная нежность.

— Прощай, Мартин» товарищ мой. И… удачи тебе!

Он включил главный двигатель на прогрев и вышел. Захлопнулась дверь.

Саундерс начал яростно извиваться, мозг превратился в черный сгусток гнева. Мощный гул проектора достиг максимума, и машина отправилась в путь. О нет, остановите ее… остановите, пока не поздно!

Пластиковые веревки впились ему в запястья. Привязанный к подпорке, он никак не мог дотянуться до выключателя. Саундерс нащупал онемевшими пальцами узел и вцепился в него ногтями… Машина взревела, набрав полную мощность, и швырнула его в необъятность времени.

Варгор связал его умело, и Саундерс потратил немало времени, выбираясь на свободу. Вскоре он перестал торопиться — ему было уже все равно. Он знал, что перенесся в будущее на много больше тысяч лет, чем способны зарегистрировать его приборы.

Он поднялся, выдрал изо рта кляп и равнодушно взглянул в иллюминатор на безликую серость. Стрелка указателя столетий уперлась в ограничитель. По грубым прикидкам он забрался в будущее примерно на десять тысяч лет.

Десять тысяч лет!

Охваченный внезапной яростью, он ударил по выключателю.

Снаружи было темно. Он постоял секунду в нерешительности, — и тут заметил, что в кабину просачивается вода. Вода… он сейчас под водой… короткое замыкание! Он мгновенно послал машину вперед.

Вода из набравшейся лужицы оказалась соленой. В какое-то время из этих десяти тысяч лет, то ли по естественным, то ли по искусственным причинам, море покрыло равнину, на которой стоял Бронтофор.

Тысячу лет спустя он все еще был под водой. Две тысячи, три тысячи, десять…

Таури, Таури! Вот уже двадцать тысяч лет, как она обратилась в прах на какой-то далекой планете. Нет ни Белготая с его улыбкой, ни верного Хунды, и даже Мечтатель, должно быть, давно уже удалился в мир иной. Над мертвым Бронтофором катило валы море.

Охваченный одиночеством, Саундерс уткнул лицо в ладони и зарыдал.

Три миллиона лет океан скрывал Бронтофор, а Саундерс продолжал двигаться вперед.

Время от времени он останавливался. И всякий раз корпус машины стонал под тяжестью воды, которая просачивалась сквозь щели в дверях. Время от остановки до остановки он проводил в тоскливом одиночестве, рассчитывая примерное количество пролетевших веков по показаниям своих часов и средней скорости проектора. Точная дата его уже не волновала.

Несколько раз ему хотелось остановить машину и впустить море в кабину. В пучине его ждали спокойствие и забытье. Но нет, не в его правилах сдаваться так легко. А смерть — его друг, она всегда будет дожидаться его зова.

Но Таури уже мертва.

Время текло к своему концу. На четвертом миллионе лет Саундерс остановил машину и обнаружил, что вокруг него воздух.

Он оказался в городе. Но таком, какой даже не смог бы вообразить. Дикая геометрия титанических структур, возвышавшихся вокруг него, ни разу не повторяясь, показалась ему непостижимой. Местность вокруг гудела и пульсировала под воздействием сил невероятной мощи, колыхалась и расплывалась в странно нереальном свете. Вокруг сверкали и грохотали сгустки энергии — на землю обрушилась гроза. Вспышки молний обжигали шипящий воздух.

Мысль ворвалась в его сознание, заполнила его череп, огнем обожгла нервы. Она была столь мощной, что его оглушенный мозг оказался едва способен уяснить ее смысл:

«СУЩЕСТВО ИЗ ДРУГОГО ВРЕМЕНИ, НЕМЕДЛЕННО ПОКИНЬ ЭТО МЕСТО, ИНАЧЕ МЫ ПРИМЕНИМ СИЛУ, КОТОРАЯ УНИЧТОЖИТ ТЕБЯ!»

Снова и снова разум Саундерса опалял этот мысленный образ, охватывая каждую молекулу мозга, и вся его жизнь раскрылась перед Ними, залитая ослепительно-белым светом.

«Можете ли вы мне помочь? — крикнул он богам. — Можете ли послать меня обратно сквозь время?»

«ЧЕЛОВЕК, ПЕРЕДВИГАТЬСЯ НАЗАД ВО ВРЕМЕНИ НЕЛЬЗЯ, ЭТО ПРИНЦИПИАЛЬНО НЕВОЗМОЖНО. ТЫ ДОЛЖЕН ИДТИ ВПЕРЕД ДО САМОГО КОНЦА ВСЕЛЕННОЙ И ПЕРЕШАГНУТЬ РУБЕЖ, ПОТОМУ ЧТО НА ЭТОМ ПУТИ ЛЕЖИТ…»

Саундерс завопил от боли, когда невыносимо огромная мысль и концепция заполонили его человеческий мозг.

«УХОДИ, ЧЕЛОВЕК, УХОДИ ДАЛЬШЕ! НО ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ ВЫЖИТЬ В ТОЙ МАШИНЕ, В КОТОРОЙ НАХОДИШЬСЯ. СЕЙЧАС Я ПЕРЕДЕЛАЮ ЕЕ… ТЕПЕРЬ ОТПРАВЛЯЙСЯ!»

Проектор времени включился сам собой. Саундерса швырнуло вперед в ревущий мрак.

Неудержимо и отчаянно, словно преследуемый демонами, Саундерс несся в будущее.

Он не мог забыть обрушившиеся на него ужасные слова. Мысль богов намертво врезалась в каждую клеточку его мозга. Он не мог понять, ради чего ему следует добраться до конца времен, да и не хотелось в этом разбираться. Но дойти он должен!

Машина оказалась переделанной. Теперь она стала герметичной, а при попытке разбить окно выяснилось, что сделать это невозможно. Что-то изменили и в проекторе, потому что теперь он увлекал своего пленника вперед с невероятной скоростью, и, пока часы внутри машины отсчитывали минуту-две, снаружи пролетали миллионы лет.

Но кто эти боги?

Ему этого никогда не узнать. Существа из-за пределов Галактики или даже Вселенной? Потомки людей, достигшие вершины эволюции? Нечто такое, чьей сути он даже не мог предположить? Ответить было невозможно. Ясно одно: то ли вымерев окончательно, то ли превратившись в нечто другое, человеческая раса исчезла. Земля больше никогда не ощутит поступь человека.

«Интересно, что стало со Второй Империей? Надеюсь, она прожила долгую и счастливую жизнь. А что, если… не могли ли боги оказаться ее непостижимым конечным продуктом?»

Годы улетали назад, миллионы и миллиарды лет громоздились друг на друга, а Земля продолжала вращаться вокруг своей звезды во все стареющей Галактике. Саундерс мчался вперед.

Время от времени он останавливался, не в силах удержаться от соблазна бросить взгляд на мир и его далекое будущее.

Выглянув в окно через сто миллионов лет, он увидел огромные снежные поля. Богов на планете уже не оказалось. Они или умерли, или покинули Землю, возможно, перебравшись в совершенно иную плоскость существования. Истины он не узнает никогда.

Сквозь завесу метели он увидел непонятное существо. Ветер шуршащими облаками швырял в него заряды снега, серый мех серебрился от инея. Оно двигалось с поразительной гибкостью и грациозностью, держа в руках изогнутый шест, кончик которого сверкал крошечным солнцем.

Саундерс включил психофон, и его голос унесся сквозь метель к существу:

— Кто ты такой? Что ты делаешь на Земле?

В другой руке существо держало каменный топор, на шее у него висела нитка грубо выделанных бус. Оно взглянуло на машину наглыми желтыми глазами, и из психофона донесся его резкий скрипучий голос.

— Ты, должно быть, из далекого прошлого, из более ранних циклов.

— Мне велели идти вперед. Давно, почти сто миллионов лет назад. Они приказали мне добраться до самого конца времен.

Психофон зазвенел от металлического смеха.

— Если Они тебе приказали — тогда отправляйся! — Существо зашагало дальше сквозь метель.

Саундерс отправился вперед. На Земле для него больше не было места. Другого выбора тоже — только вперед.

Через миллиард лет он увидел город на равнине, поросшей голубой, словно стеклянной, травой, которая хрустально позванивала, когда ее шевелил ветер. Но город был построен не людьми, и его предупредили, чтобы он убирался подальше. Он не посмел ослушаться.

Потом появилось море, а еще позднее он попал в ловушку, оказавшись внутри горы, и был вынужден пробиваться сквозь время, пока гора не осыпалась щебнем.

Солнце становилось все более белым и горячим — в его недрах набирал силу водородно-гелиевый цикл. Земля теперь вращалась ближе к светилу, потому что за миллиарды лет трение о пылевые и газовые облака притормозили ее движение на орбите.

Какое же множество разумных рас родилось на Земле, прожило свой век и умерло с тех пор, как человек впервые вышел из джунглей! «Но зато мы, — устало подумал Саундерс, — были первыми».

Через сто миллиардов лет Солнце израсходовало последние запасы ядерного топлива. Саундерс увидел голые безжизненные горы, зловещие, как на лунном ландшафте, — но сама Луна уже давным-давно упала на породивший ее мир и взорвалась метеоритным дождем. Земля вновь приобрела первоначальный облик, теперь каждые ее сутки длились, как прежний год. Над горизонтом Саундерс увидел край огромного солнечного диска — тусклого и кроваво-красного.

«Прощай, Сол, — подумал он. — Прощай, и спасибо тебе за многие миллионы лет тепла и света. Спи спокойно, старый друг».

Через несколько миллиардов лет не осталось ничего, кроме элементарного мрака. Энтропия достигла максимума, все источники энергии исчерпались, Вселенная умерла.

Вселенная умерла!

Из его уст вырвался вопль кладбищенского ужаса, и он снова бросил машину вперед. Если бы не приказ богов, он наверняка остановил бы машину в пустоте, распахнул бы дверь, впустил в кабину вакуум и мороз абсолютного нуля и умер. Но он должен идти вперед. Он достиг конца всего сущего, но надо идти дальше. Перешагнуть рубеж времени…

Миллиард лет улетал вслед очередному миллиарду. Саундерс лежал в машине, погрузившись в апатию. Однажды он встал, чтобы поесть, и ощутил весь горький юмор ситуации: последнее живое существо, последний сгусток свободной энергии в превратившемся в золу космосе готовит себе бутерброд.

Через много миллиардов лет Саундерс опять остановил машину. Он выглянул в темноту и с неожиданным потрясением обнаружил отдаленное, едва заметное слабое свечение.

Дрожа от возбуждения, он перенесся в будущее еще на миллиард лет. Свет стал сильнее. Огромное, медленно расползающееся сияние начало заполнять небеса.

Вселенная возрождается.

А в этом есть смысл, подумал Саундерс, пытаясь справиться с волнением. Пространство расширилось до определенного предела, теперь оно сжимается и начинает цикл заново — цикл, который уже повторялся никому не известное количество раз. Вселенная смертна, но она подобна Фениксу, воскресающему вновь и вновь.

И хотя сам он смертен, прежнее желание смерти внезапно покинуло его. Теперь ему хотелось увидеть, каким же будет мир в новом цикле. Согласно теориям космологии двадцатого века, Вселенная должна сжаться буквально в точку, в сгусток чистой энергии, из которой потом родятся первичные атомы. И если он не хочет испариться в этой бушующей топке, надо поскорее прыгнуть вперед. И как можно дальше!

Он улыбнулся, приняв отчаянное решение, и передвинул ручку.

Но тревога вернулась. А как он узнает, что под ним снова образовалась планета? Он может вынырнуть в открытом космосе или в пылающем сердце звезды… Что ж, придется рискнуть. Должно быть, боги предвидели это, позволив ему отправиться в будущее.

Он вынырнул на мгновение… и тут же снова нырнул в поток времени. Планета была еще расплавленной!

Несколько геологических эпох спустя он увидел сквозь иллюминатор серые дождевые потоки, льющиеся с бессмысленной мощью с невидимого неба и покрывающие голые скалы бурлящими водоворотами пенящейся влаги. Он не стал выходить — атмосфера наверняка непригодна для дыхания, ведь растения еще не насытили ее кислородом.

Вперед и вперед! Иногда он оказывался под водой, иногда на суше. Он видел, как странные джунгли, похожие на заросли огромных мхов и папоротников, то вырастают, то гибнут от холода ледниковых эпох и снова возрождаются, но уже в новом обличье.

Какая-то мысль, таящаяся в глубине сознания, не давала ему покоя, пока он двигался вперед. Несколько миллионов лет он не мог ее поймать, но потом понял, что именно его волновало. Луна! Боже мой, на небе снова Луна!

Его руки затряслись так, что он никак не мог выключить машину. Наконец, сделав над собой усилие, перебросил выключатель. Он тут же выскочил из кабины и увидел в небе полную Луну.

Старое знакомое лицо. Луна!

Это зрелище потрясло его до глубины души. Едва сознавая, что делает, он продолжил путь. И вот уже мир начал принимать знакомый облик, появились низкие, поросшие лесом холмы и поблескивающая в отдалении река…

Он никак не мог поверить своим глазам, пока не увидел поселок. Тот самый поселок — Гудзон, в штате Нью-Йорк.

Он посидел несколько секунд, пока его мозг физика усваивал важнейший факт. Выражаясь терминами теории Ньютона, каждая частица, вновь возникшая в Момент Начала, имела точно такие же координаты и скорость, как соответствующая ей частица в предыдущих циклах. Говоря более приемлемым языком Эйнштейна, континуум оказался сферическим во всех четырех измерениях. Короче говоря, путешествуя достаточно долго или сквозь пространство, или сквозь время, вы вернетесь в исходную точку.

«Выходит, я могу вернуться домой!»

Он побежал вниз по залитому солнцем холму, позабыв о своей чужеземной одежде, и бежал до тех пор, пока не запыхался до боли в легких, а сердце едва не разорвалось в груди. Тяжело дыша, он вошел в поселок, зашел в банк и посмотрел на отрывной календарь и настенные часы.

17 июня 1936 года, половина второго пополудни. Теперь он может с точностью до минуты рассчитать время своего появления в 1973 году.

Он медленно вернулся к машине, с трудом переставляя дрожащие от усталости ноги, и включил проектор. Снаружи все стало серым — в последний раз.

1973 год.

Мартин Саундерс вышел из машины. Там, в Бронтофоре, машину перемещали в пространстве, и теперь она оказалась за пределами дома Макферсона — посреди склона холма, на котором стоял неуклюжий старый дом.

За спиной неожиданно полыхнула беззвучная вспышка. Саундерс резко обернулся и увидел, как машина превратилась сначала в расплавленный металл, потом в газ, который на мгновение вспыхнул — и исчез.

Наверное, боги встроили в нее устройство самоуничтожения. Им не хотелось, чтобы техника будущего попала в двадцатый век.

Но они зря опасались, думалСаундерс, медленно шагая к вершине холма по мокрой от дождя траве. Слишком много повидал он войн и ужасов, чтобы передать людям знания, к которым они не готовы. Ему, Еве и Макферсону придется скрыть историю его путешествия по окружности времени — иначе люди получат способ возвращаться в прошлое и уничтожат барьер, мешающий им использовать машину времени для убийств и угнетения. Вторая Империя и философия Мечтателя находятся еще очень далеко в будущем.

Саундерс шагал вперед. После всего увиденного в будущем, после необъятности космоса холм казался ему странно нереальным. Наверное, он не сможет полностью прийти в себя и прожить оставшиеся годы так, словно ничего не произошло.

Таури… Ее светлое любимое лицо всплыло перед его мысленным взором, а в дуновении прохладного влажного ветерка, пошевелившего его волосы, словно сильные и нежные руки Таури, ему послышался ее шепот.

«Прощай, — шепнул он в бесконечность времени, — Прощай, любимая».

Он неторопливо поднялся по ступенькам и вошел в дом. Им еще предстоит оплакать Сэма. А потом он тщательно составит отчет, займется любимой работой и проживет до конца дней своих с нежной, доброй и прелестной подругой — пусть даже она и не Таури. Чего еще можно пожелать простому смертному?

Он вошел в комнату и улыбнулся Еве и Макферсону.

— Привет, — сказал он. — Кажется, я рановато вернулся.

ОРИОН ВЗОЙДЕТ ^(роман)

Посвящается Карен — снова и всегда

Над Землёй огненной бурей пронеслась война Судного Дня, в одночасье уничтожив цивилизацию. Минули века, прежде чем начали возрождаться народы и страны, среди которых ведущее положение заняла Маурайская Федерация, раскинувшаяся по бесчисленным островам Тихого океана и правящая, опираясь на биотехнологию. Но, кажется, человечество не научилось ничему…

Удастся ли наследному Капитану Скайгольма Иерну, нозеланнскому разведчику Тераи и красавице Ронике из Северо-западного Союза предотвратить новую разрушительную войну?

Пролог

Когда стоишь на переломе времен, знай — пора умаляться.

Робинсон Джефферс «Нарушенное равновесие»

1

Жил в Ар-Море человек и звали его Маэлем Красным. Край этот находился на окраине Брежа^[66] в западных областях Домена. Здесь Скайгольм^[67] стоял невысоко над восточным горизонтом, зачастую исчезая за деревьями, холмами или облаками, на глаз не превышая половины полной луны. И все же здешние люди глядели на небесный город с трепетом, которого иногда так не хватало тем, кто видел его высоко в небе во всем величии.

В конце концов уже много поколений они прожили во власти его, и люди Кланов обитали среди них. Полуостров Брежег был присоединен к Домену мирным путем — по договору, а не в битвах. Это произошло за столетие до рождения Маэля. Однако за городскими пределами мужчин-аэроагенов встречали нечасто, а их женщин в сельских краях не знали вовсе. В просторечии обитателей аэростата именовали святыми. И все полагали, что аэрогены умеют творить чудеса.

Одинокий дом пейзана Маэля стоял на возвышенности, которую вереск и утесник в свой сезон убирали пурпуром и золотом. Ниже темнел лес, а в долине, на которую глядел дом, луга чередовались с полями, белели домики. Всей землей, что была видна из его ворот, владел Маэль. И сам обрабатывал ее — вместе с сыновьями, домочадцами, арендаторами и их сыновьями; здесь ему принадлежало все: пони, скот, овцы, лес, урожай, рыба и дичь.

Он часто оставлял свой дом — к тому его обязывало положение.

Местромор, что властвовал над Ар-Мором, сделал его своим бейли, дабы поддерживать мир и улаживать ссоры в этом районе. Посещая Кемпер^[68], Маэль познакомился с координатором Таленсом Доналом Ферлеем, которого Скайгольм прислал в этот город — давать советы местному правительству и приглядывать, чтобы оно не забывало им следовать.

Они хорошо ладили, эти двое. Маэль был грубоват, Донал сдержан; однако Маэль знал достаточно, чтобы понимать: человек, принадлежащий к Тридцати Кланам, или аэроген, существо не более загадочное, чем прочие смертные. Донал же не считал семейство, давным-давно угнездившееся в этих краях, пустившее здесь корни, когда Скайгольм еще не воспарил ввысь, плохо осведомленным о внешнем мире. И они наслаждались обществом друг друга, тем более что каждый из них считал необходимым углублять свои знания о мире, если представлялась возможность. Поэтому при всяком удобном случае они подолгу беседовали, а случалось, и выпивали совместно.

В последние годы встречались они редко, и вот однажды к жилищу пейзана подъехал всадник — это был Донал. Дело было ранней весной, снег еще лежал пятнами на бурой земле, но ручьи уже журчали и прыгали, а в садах набухали почки. Тени облаков торопливо проносились по бледному небу от горизонта до горизонта, подгоняемые резким ветром, уже пахнувшим влагой, не принося ни капли тепла. Грачи кружили и ныряли в воздушном потоке.

Все, кто был дома, собрались возле главных ворот, дабы приветствовать гостя. В руках Маэля было копье. Не так уж давно от пришельцев следовало ждать только беды, и, заметив чужака, все сразу хватались за редкое и драгоценное ныне огнестрельное оружие или за острый металл.

Но теперь Скайгольм разил своими молниями пиратов и налетчиков; это позволило Местромору, его бейли и их помощникам разделаться с теми бандитами, что гнездились в стране. К тому же этот пришелец ехал один.

Посему Маэль попросту намеревался склонить свое копье в традиционном приветственном жесте. Но, увидев гостя, он обратил наконечник к земле и склонился, а люди его перекрестились.

Домочадцы Маэля никогда не встречались прежде с Доналом, однако принадлежности к Клану нельзя было скрыть. Даже его одежда — тонкая, легкая, свободная куртка под сутаной с капюшоном, брюки в обтяжку — была скроена не так, как их льняное и шерстяное платье; наряд гостя дополняли невысокие сапоги. На плечах его лежали серебряные знаки различия, золотая звезда на голубом поле украшала левый рукав. Но более всего о принадлежности к Клану говорила сама стать его. Донал был высок и строен, тонок и узколиц; длинный прямой нос, большие серые глаза, тонкие губы; гость был светлокож, черные волосы острижены чуть ниже ушей, и в них сквозили серебряные нити. Он был чисто выбрит на манер своего народа. Еще чувствовалась в нем гордость, а не надменность; он улыбнулся, поднимая руку в знак приветствия.

— Святой, — бормотали пейзане в удивлении. — Святой из Иледуциеля^[69], оттуда.

Некоторые указывали в сторону Скайгольма. Солнце было на востоке, и тот светился небольшим полумесяцем: дневной свет всегда скрывал небесный город от людского глаза. Тем не менее многие из тех, кто никогда не покидал места своего рождения, как и в старину, полагали, что это сам Део поместил его на небо неподвижной луной, приказав ей следить, как люди несут Новый Завет своему миру.

— Перед вами Таленс Донал Ферлей, — пояснил Маэль. В голосе его слышалось искреннее почтение и высокое уважение; все знали, что из Клана Таленсов сеньоры прочих двадцати девяти Кланов всегда выбирали Капитана Иледуциеля. Маэль обернулся к всаднику. — Сир, — проговорил он, — я надеюсь, что вы почтите мой дом своим присутствием и более чем на один день.

Маэль был крепок, хотя возраст проредил некогда пышную шевелюру и бороду.

Донал кивнул.

— Премного благодарен, — ответил он. — Ты приглашал меня сюда не один раз и сулил великолепную охоту. — Они разговаривали на франсее, поскольку человек из Клана не знал брежанегского, а местные жители не имели представления об англее. — Я погощу неделю, если это не слишком обременит тебя. Видишь ли, я направляюсь в Турнев^[70]. — Маэль знал этот город, лежавший прямо под Скайгольмом в долине Лу^[71]. В тех областях Домена аэрогены правили непосредственно. — Срок моей службы здесь завершился, меня ждет новая… и в иных краях. — Он улыбнулся. — Однако я полагаю, что заслужил немного отдыха и развлечений.

— Воистину, сир, — отвечал Маэль.

Он не думал льстить. Донал действительно сделал многое, чтобы привлечь в Ар-Мор торговцев извне, даруя тем самым процветание краю, и многим помог недавно основанному в Кемпере Консватуару, хранившему древние и новые знания, чтобы учить им способную молодежь.

Обратившись к своим людям на их родном языке, Маэль приказал позаботиться о коне Донала, его вьючном муле и багаже гостя. Человек из Клана спешился и следом за хозяином вступил в ворота.

Крытые черепицей каменные дома выстроились квадратом — так легче обороняться; по углам высились сторожевые башни, приглядывая за мощеным двором, где и происходила вся жизнь фермы. В нынешние мирные дни живность кишела повсюду; склады перестроили под мастерские, кладовые и даже жилые помещения. Возле стен группами толпились женщины и дети, вышедшие поприветствовать гостя. Они неловко молчали, не вполне понимая, что делать; конечно, манеры в этом краю не отличались скромностью, но к ним явился святой.

— Эй, нечего стесняться, нечего! — прогрохотал Маэль. — Беритесь за дело, доставайте все лучшее, готовьтесь — вечером будет пир. — После этих слов женщины начали приседать, улыбаться, некоторые захихикали.

Залаяли псы, коты бросились врассыпную от внезапно зашаркавших ног.

Осталась на месте лишь симпатичная женщина с подернутыми сединой прядями, спадавшими на плечи. Возле нее стояли десятилетний мальчик и девушка лет семнадцати.

— Мак Таленс Донал Ферлей, вот моя жена Джосси, — проговорил Маэль.

Гость приветствовал ее вежливым жестом. — Наши старшие сыновья и дочери уже поселились отдельно. Мы пошлем за ними, но мой младший сын Тадег и дочь Катан перед тобой.

Взгляд Донала обратился к девушке и словно застыл. Медленный румянец пополз по ее щекам и шее. Девушка опустила ресницы на темно-синие глаза. Стройную изящную фигурку словно вылепил скульптор, она вполне могла сойти за женщину из Клана. Когда настала очередь девицы приветствовать гостя, слова едва можно было расслышать. Она хорошо разговаривала на франсее; теперь, когда их земля сделалась частью Домена, дети из богатых семей, обитавших в Брежеге, изучали этот язык в церковной школе.

Донал улыбнулся на свой строгий манер и взял ее за руку.

— Не бойся меня, — проговорил он. — Знай, я всего лишь человек, друг твоего отца и, скорее всего, недолгий гость в вашем доме.

Юность взыграла в ней, и она выпалила:

— А это верно, сир? То есть, конечно, вы не станете лгать, но действительно ли святые возрождаются снова и снова в… вашей расе?

Джосси недовольно вздохнула. Донал успокоил ее.

— Ну что ж, анимы^[72] предков живут в нас, это относится к каждому человеку. Во всяком случае так полагают люди. Твой отец рассказывал мне, что в жилах его — и твоих тоже — течет кровь Иледуциеля. У меня и у всей моей родни несчетное множество предков, не принадлежавших к Тридцати. Давай будем друзьями, Катан.

Родители переглянулись с пониманием.

* * *

Через несколько дней Донал извлек из своего багажа небольшой радиопередатчик и предупредил, что запоздает. Скайгольм по прямой линии отослал его депешу в Кемпер, откуда он заказал себе аэроплан — на такой-то день — и в Турнев — в министерство координации. Никто не оспаривал его решения. Все знали, что Донал — человек способный и благоразумный и что он успел сделать для Домена едва ли не больше, чем для Клана и собственной семьи. Затем Скайгольм передал другое сообщение — личным шифром — его жене. Она оставила Кемпер раньше его, чтобы посетить их поместье в Дордойни^[73]

* * *

Так миновал месяц. Растаял снег, тепло и солнечный свет дохнули зеленью на землю, вокруг вспыхнули первые цветы, начали возвращаться к своим гнездовьям перелетные птицы… Пахарь и конь его приступили к работе, с запада налетали ласковые дожди, жаворонки праздновали в небе весну, а родившиеся зимой телята, ягнята и дети радовались и восторгались.

На ферме дел было по горло, но Маэль всегда мог найти спутника своему высокому гостю — для охоты и рыбной ловли — или просто проводника по окрестностям. Иногда в ближней деревне случались праздники; в обычные дни вечера проводили дома — у очага при свете лампы.

Каждое следующее поколение могло меньше думать об обороне, почва возвращала свое плодородие, торговцы заходили все дальше и дальше, землевладельцы перестраивали свои дома, делали их более просторными и уютными. Стены гостиной, от крепких балок потолка до толстого ковра на полу, были убраны гобеленами, их скрывали картины, книжные полки… изящные сундуки и стулья, старинные реликвии. Люди собирались вместе, попивали вино или пиво, а по особым случаям кофе, чай или шоколад, что недавно начали поступать из-за границы. Некоторые даже курили табак. В основном вели беседу или играли, но иногда кто-нибудь читал вслух или же все вместе затягивали песню под волынку, барабан или деревянную флейту.

Застенчивость перед Доналом Ферлеем вскоре исчезла. Природная гордость аэрогена заставляла оказывать ему большее почтение, чем требовал обычай. И все же он был по-своему дружелюбен и охотно слушал местные байки или сам рассказывал — о внешнем мире, о дальних краях Домена, сказочных для пейзан.

Даже сам Маэль едва мог представить себе просторы, которые видны были из Скайгольма и над которыми простирал свою власть небесный город.

Круг этот охватывал целиком Франсетерр, Фландру, Рин, Принийский хребет, горы Юры^[74], большую часть Англеланна^[75], уголок Эррии^[76], уходил в океан за Гасконским заливом^[77]. В кругу этом умещалось множество государств, каждое с собственной географией, промышленностью, правительством, историей, законами, обычаями, языком и диалектами, но аэрогены не желали властвовать над лоскутными государствами, занимавшими оба острова.

Удивляясь, мужчины бормотали ругательства, женщины охали, дети попискивали от восторга, слушая Донала, рассказывавшего о том, что видел своими глазами. И о самом Иледуциеле… но город в небе не знал сравнений, и люди в смутном беспокойстве опасались подолгу разговаривать о нем.

Постепенно все привыкли и даже стали симпатизировать человеку из Клана. Какими бы силами он ни владел, какими бы знаниями, не ведомыми здешним жителям, ни располагал, к людям Донал был обращен не святой — человеческой стороной, пожалуй, привлекательной, хотя, быть может, и слишком открытой. Но самое главное, он оказывал Маэлю и Джосси великую честь, способную принести удачу всей округе.

Каждый день он старался встретить Катан, и скоро они уже гуляли рука об руку среди высоких цветов, а потом… она начала проводить ночи в его комнате.

Так часто случалось в тех областях, где подобные встречи допускались.

Так было и в Бреже. Ни одна семья не взяла бы жену своему сыну, не удостоверившись перед тем, что она не бесплодна; нередко свадьбы откладывались до рождения ребенка — и притом здорового. Впрочем, союз со святым никогда не мог закончиться свадьбой: принадлежащие к Кланам вступали в брак только между собой, однако подобная связь могла длиться долгие годы. Но родственникам женщины тем не менее она давала положение в обществе, а зачастую и ценные связи среди аэрогенов. И если связь кончалась, то не было более желанной невесты для свободного мужчины, с радостью принимавшего в свой дом отпрыска ее прежнего партнера.

Своим благосостоянием Маэль во многом был обязан тому, что дедом его был Восмайер Пир Квелвинд — явившийся сюда, чтобы просто поглядеть на новоприобретенную землю, и более не покинувший эти края. Дочь его вышла замуж за наследника фермера, хотя он мог бы взять себе в жены девушку из более состоятельного семейства. Подобные связи до сих пор были редки в Бреже.

Но… непохоже было, чтобы Таленс Донал Ферлей решил просто развлечься, да и Катан явно не питала каких-нибудь иллюзий и не трепетала перед героем. Завидев их вместе, женщины вздыхали, хихикали, покачивали головами и принимались за сплетни.

И все же пришел вечер, когда он и она остановились под яблоней. Цветы ее светились на прохладной голубой синеве, источая аромат близкого лета. Обняв Катан, Донал загляделся на искрящиеся звездочки, трепетавшие в ее глазах, и проговорил:

— Увы, завтра я должен отправляться в дорогу.

Голова девушки склонилась.

— Знаю, — прошептала она. — Но почему именно завтра?

— Я назначил этот срок и должен его соблюдать, иначе я никогда не уеду отсюда.

Дрожащей ладонью она провела по его щеке.

— Но зачем же тебе уезжать?

Он погладил ее волосы.

— У меня есть обязанности. Немногие из нынешней молодежи понимают это.

Некоторые полагают, что Домен уже сделался всемогущим и их ожидают одни развлечения. Это неверно. Эспейнь, Италья, варвары за Рином, геанцы, маураи… всех не перечислить… убивают всякую уверенность в завтрашнем дне. Нет, я не могу оставаться праздным. Иначе честь моя рассыплется ржавчиной.

— Но почему я не могу последовать за тобой? — взмолилась она.

— Я уже объяснил все, девочка. Мой долг — еще и перед женой. Да и перед тобой. Тебе будет там одиноко, тревожно, ты будешь тосковать по своему дому. — И снова он помедлил, не сразу одолев эти слова:

— К тому же я не молод. И не могу портить твое будущее — жизнь, которую тебе еще предстоит прожить.

— Ты — любовь моя. Ты — жизнь моя.

Она прижалась к нему и зарыдала. Он обнял ее и поцеловал в ароматную гриву волос.

— Хорошо, я вернусь. Не раз — если сумею. И пока сумею.

2

К середине зимы Катан родила сына. Она дала ему имя Иерн, которое выбрал сам отец.

Многие женихи добивались ее руки, но она отказывала всем, а Маэль не желал принуждать ее. Она жила на ферме отца, выполняла свою долю работы, в ласке воспитывала сына, ожидая возвращений Донала.

Подраставшему Иерну отец казался фигурой могущественной и загадочной… он привозил подарки и расспрашивал о делах, но на самом деле являлся, чтобы утешить мать. Мальчик не жалел об этом: ее радости хватало и на него. Ну а дед и дяди мудро правили миром ребенка.

Они обучали его всему, что следует знать мальчишке, сделали даже больше — как требовало его происхождение. Они брали его в поездки, возили по всему Ар-Мору: к обрывистым утесам, по уютным деревням, видел он и порт Кемпер, куда корабли сходились с целого полушария.

Древней была страна. Повсюду хмуро щетинились твердыни, сохранившиеся от злых старых времен, иные строились задолго до Судного Дня. Были и очень древние — средневековые городские стены, гробницы каменного века, менгиры, кромлехи, дольмены, курганы, насыпанные над могилами людей, скончавшихся невесть когда… призраками тянулись они к небу под парящим Скайгольмом. На некоторых камнях еще оставались полустертые лишайниками и непогодой знаки, выбитые давнишними обитателями здешних мест: кельтская физиономия, римская фигура, крест поклонявшихся Жезу-Кретту. Иерн был слишком мал, чтобы понимать истинный смысл знаков, однако угадывал в них дуновение времени — нескончаемого урагана, уносившего людей, народы и их богов, словно осенние листья. А во всем прочем он был смышленым, веселым и симпатичным парнишкой. Благодарный за это превыше меры, Донал заботился, чтобы дом Маэля процветал, пока Домен вплетал Бреж в свою ткань…

…А через семь лет он явился, чтобы забрать своего сына.

3

Тьма сгущалась. Дождь бил в стены и ставни. Одинокая лампа в небольшой комнатенке лишь разгоняла тени по углам ее, было прохладно. Донал стоял, непреклонный перед слезами Катан Она была еще молода и свежа, а его кожа покрылась морщинами и волосы почти побелели.

— Не могу найти слов, чтобы описать свое сочувствие, — проговорил он.

— И все-таки ты забираешь его! — вскричала она.

— Я должен это сделать. Разве ты не слышала меня? Сомнений не остается: Розенн, жена моя, уже не сможет родить ребенка — здоровье не позволяет ей.

— Тогда почему ты женился на ней?

— Мы не знали этого. — Улыбка скривила его рот. — К тому же наши обычаи не такие, как у вас, дорогая. Сделка была выгодна и Таленсам Ферлеям, и Кронебергам-Ланье. Но честно скажу — мы с Розенн пара… и поэтому я не в силах отвергнуть ее зато, что не могу дать имя ее ребенку. — Твердой рукой подняв голову Катан за подбородок, он поглядел ей в глаза. — У тебя еще будут дети, любовь моя, — сказал он.

— Тут у тебя проблем нет. А она… Что ж, у женщин Кланов нередко случались затруднения с родами. Слишком тонкие кости… печать вырождения, не помогает и примесь крови наземников… Виноваты мутации, вызванные пребыванием в стратосфере… впрочем, едва ли тебе известно, что означает последнее слово… — Изо рта его вырвался парок. — Не волнуйся… пойми не осуждай меня за то, что я нуждаюсь в наследнике.

— Закон дает тебе право забрать сына, — отреченно проговорила она. — А не можешь ли ты взять и меня с собой?

Он покачал головой:

— Нет, тогда ты лишишься корней и завянешь. Погибнет и Розенн. Она не ревнива, но представь себе, каково ей будет, если ты окажешься рядом… Не беспокойся, Катан, она будет к нему добра, как и я сам. Он вырастет и станет аэрогеном, ты ведь понимаешь, что это значит. И он будет при любой возможности навещать тебя. Однако первый визит состоится не скоро… Он уже миновал тот возраст, когда поступают в кадеты, и учить его придется в сжатые сроки. Но позже… — Он привлек ее к себе. — Только не горюй, я постоянно буду приносить тебе вести о нем.

Напрягшись, она вырвалась из объятий.

— Нет! — возразила она; гордость превыше горя звучала в ее голосе. — Никогда!

Он сжал кулаки, но на лице его не было изумления.

— Не зря я боялся, что ты возненавидишь меня.

— Не то. — Она в отчаянии топнула ногой. — Я по-прежнему люблю тебя, Донал. И наверное, всегда буду любить. Но мне пора становиться собой.

4

Гость из Клана прилетел на легком самолете, посадив его на ровное пастбище. На следующее утро он улетел с мальчиком на восток — к Скайгольму. И более не вернулся в эти края.

Он присылал Катан посылки и письма, и при случае, на праздники — Иерна.

Катан вышла замуж в Карнакс — за Райвола Крепкого, овдовевшего владельца нескольких кораблей и рыбацких лодок. Жили они спокойно и были рады кратковременным визитам Иерна.

А люди вспоминали ночь вскоре после его рождения, когда под покровом Маэля остановилась странница, утверждавшая, что наделена пророческим даром. Поглядев на младенца сквозь пламя свечи, которую слепила в форме кинжала, она пробормотала:

— Следите за младенцем. Он погубит богов.

Впрочем, быть может, предание это относится к числу тех, что появляются после свершения событий.

Глава 1

1

Шторм зародился где-то на западе океана. Ни один человек не знал, где это случилось. Крохотные луны, прежде караулившие планету, могли бы увидеть его заранее и предупредить людей, но многие из них еще столетия назад рассыпались и пали на землю погасшими звездами, а остальные умолкли. Домен не мог следить за всем земным шаром. Металла для аэропланов не хватало, топливо обходилось слишком дорого. Никому не ведомый — кроме, быть может, нескольких моряков, которые и погибли в нем — шторм набирал силу, уходя на восток. Словом, когда суда, находившиеся возле Юропанского побережья, начали передавать о нем вести по радио, наблюдатели в Скайгольме также заметили первые зловещие изменения в облаках под собой и вызвали Погодный Корпус.

Иерна вызвали, когда он вернулся в Бейнак. Он объезжал земли Ферлеев в Дордойни, как полагалось в это время года, выслушивал арендаторов, свободных владельцев, селян, пастухов, дровосеков… их жалобы, идеи, надежды, достижения, страхи, сплетни; смягчал скорбь, улаживал разногласия, вершил сделки в меру своих способностей; председательствовал на праздниках и церемониях, как требовала того традиция; награждал за благие дела и верную службу; позволял развлекать себя, а в ответ был приятным и общительным гостем, богатым на рассказы о том, что пряталось за дальним горизонтом… словом, заново плел связи между своей семьей и этими людьми, над которыми она главенствовала.

И теперь он с помощниками ехал домой вдоль реки. Осень пылала в лесах над холмами, но воздух был еще ароматен и тёпл. Солнечный свет косо пробивался с запада, утесы сверкали; искристый поток стекал со склона.

Вдалеке пропел горн дровосека, эхо ответило ему. Плащи всадников потускнели: пыль из-под копыт взметалась вверх клубами, словно дымящимися над костром.

Анс Дебирон, секретарь Иерна, пуская лошадь рысцой, подъехал к своему господину.

— Весьма удачное путешествие, мне хотелось бы сказать это вам, сир, — начал он разговор.

Уроженец этих мест, недавний выпускник Консватуара в Сарлате, он склонялся к пышности фраз, хотя во всем прочем был весьма компетентным и разумным человеком. Мягкое окситанское произношение слов франсея сглаживало угловатые фразы.

— Да, все сложилось достаточно гладко, — ответил Иерн. — Я даже не мечтал, что так удачно справлюсь с делами.

— Сир, вы им нравитесь, — объявил Анс. — Вы человек честный и не требуете подробных отчетов, знакомясь с делами. О, они понимают, как сложно вам выучить их диалект со всеми нюансами его, но вы также… добры. Подобными чертами здешние хранители замков бывали наделены не часто.

— Даже мой отец, когда он объезжал окрестности? — Иерн улыбнулся недовольству наземника. — Анс, скажу, не проявлял я неуважения, не позволительного для сына: он великий человек и властвует и здесь, и в Домене, но мы с ним совершенно разные люди. — Он помедлил, а потом решился; завершенное дело рождало чувство товарищества. — По правде говоря, когда он захотел, чтобы я занял этот пост, я едва не взбунтовался.

— В самом деле? Можно спросить — почему?

Иерн пожал плечами:

— Представь себе. Меня только что направили продолжать занятия по пилотированию и метеорологии; в кадетах я только этим интересовался. К тому же в уме я составил достаточно длинный перечень развлечений. Я даже сказал отцу, что лишен талантов, необходимых администратору. И что соглашусь управлять фамильным поместьем только там, где девицы сами запрыгивают к тебе в постель. В общем, я ничего не знал о Дордойни. Ты помнишь, что у меня в Бреже родня, а там даже язык другой. — Помедлив, он продолжил:

— Пора брать на себя часть ответственности, так сказал мне отец и тем самым поставил точку в разговоре. Такой он человек. Но теперь я не жалею. Здесь чудесная страна, приятные люди. К тому же я обязан находиться в замке лишь два-три месяца в году, а остальное время могу летать. — Остатки сдержанности еще сковывали Иерна, и он был рад окончить свою исповедь.

Обогнув утес, заметили впереди замок Бейнак. — Эй, вот и приехали! — вскричал он, пришпорил коня и свернул на боковую дорогу.

Анс, открыв рот, глядел ему вслед и не сразу припустил галопом. Лишь половиной крови своей Таленс Иерн Ферлей принадлежал к аэрогенам и продолжал удивлять всех, кто помнил более строгих господ.

Рост его был всего лишь средним для человека из Иледуциеля, хотя коренастым дордойнезцам он казался высоким. Благодаря пейзанской крови, Иерн был более мускулист, нежели отец, но узкое лицо того несколько расширилось в сыне и притупилось… широкие скулы, ярко-голубые глаза, каштановая взлохмаченная шевелюра и легкий баритон. В одежде Иерн предпочитал пышность.

Замок приветствовал его знаменами и солнечным отблеском застекленных окон на башнях. В этот замок Иерна заманила его красота. По всему Франсетерру сохранилось чересчур много подобных средневековых строений, вновь оживших после Судного Дня, породившего нужду в крепостях; перестроенные за века, они теперь представляли нагромождение стилей. У Ферлеев, как правило, был хороший вкус, но, когда он подводил кого-нибудь из них, последующие поколения устраняли ошибки. Могучий Бейнак вздымался высоко над рекой, и все современные пристройки к нему, даже радиомачта или воздушное жилое крыло, казались такими сокровищами, что их стоило спрятать за старыми стенами.

Как всегда, в эти мирные времена ворота стояли открытыми, несколько небольших пушек, бронированные автомобили, катапульты и дротикометы успели состариться, и часовой с горном выполнял чисто орнаментальную функцию. Подковы застучали по мощеному дворцу. Клан Таленсов мог позволить себе тратить железо на своих вождей и их непосредственных помощников. Обитатели повалили на двор и бросились приветствовать владельца, выкрикивая и жестикулируя, как подобает жителям юга. Не меньший пыл проявляла наложница, которую Иерн привез с собой из Турнева — кровь уже бурлила в нем; три с лишним недели, которые он провел среди целомудренных дордойнезцев, казались уже чересчур долгими.

А потом Таленс Халд Тирье, первый помощник Иерна, протолкался через толпу к его стременам. Лицо его было суровым.

— Хорошо, что вы вернулись, сир, — проговорил он без преамбул. — Сегодня вас спрашивали из штаб-квартиры Погодного Корпуса. Вы должны немедленно позвонить туда.

Иерн обругал себя за то, что не прихватил с собой рацию. Неопытность.

Такое не должно повториться. Выпрыгнув из седла, он бросился к донжону^[78].

Внутри башни лампа рассеивала мрак, придававший суровый вид мебели и произведениям искусства. Иерн едва заметил это. Он догадывался, зачем мог понадобиться Скайгольму, и оттого волновался.

Винтовая лестница привела его в комнату, где располагалось радиооборудование. Перескочив ее в три прыжка. Иерн бросился в кресло оператора. Пальцы его пробежали по клавиатуре… послышалось гудение, запахло нагревающимися проводами ламп. Рядом с транзисторными переносными приемниками, которые ввозили из Федерации маураев, это устройство казалось огромным: столько места требовали вакуумные лампы в деревянном корпусе, однако мощности угольного генератора, которым располагал замок, хватало лишь, чтобы связаться со Скайгольмом; а больше и не требовалось.

Из башни он увидел аэростат, стоявший к северу невысоко над хребтом.

Отсюда до него было много ближе, чем из той страны, где родился Иерн, и потому здесь Иледуциель казался крупней — едва ли не в полную луну — бледный и пересеченный тонкими линиями. Пронесся коршун, на короткий миг затмив ослепительное золото заходящего солнца. По спине Иерна пробежала легкая дрожь. Несмотря на все свои познания в науке и логике, он так и не мог забыть суеверия брежанскнх пейзан, бормотавших возле своих очагов в пору его детства о зловещих приметах и знаках.

Он постарался не думать о предрассудках. Приемник согрелся, Иерн передал свой идентификационный код. После короткого жужжания из громкоговорителя донесся женский голос:

— Говорит коммуникационный центр. На связи лейтенант Дикенскит Гвенна Уорден. — В ее англее слышался ринландский акцент; должно быть, она проводила большую часть своего наземного времени в этих краях. — Так вы… так вы — Талонс Йерн Ферлей? Переключаю вас прямо на Управление Погодой.

— Иерн, — поправил он первую букву своего имени. И усмехнулся себе.

Какая разница, как она произнесет его? А впрочем… быть может, судьба еще принесет ему славу, если он уцелеет… по молодости Иерн еще опасался ошибки в имени будущего героя, — Извините, — безразлично проговорила Гвенна.

Определялась ли краткость ее извинений тем, что дело было срочным, или тем, что она тоже была молода и, подобно многим из нынешней молодежи, избегала проявлений формальной вежливости? На короткий миг он попробовал представить, какова она из себя. Но в Тридцати Кланах насчитывалось более шестидесяти тысяч человек; офицеров среди них было тысяч десять — всех за свою жизнь и не встретишь. Интересно, каково ей сейчас в воздушном гнезде, в тридцати километрах над землей, над морем и приближающейся бурей? Должно быть, надвигается страшный ураган.

Иначе зачем Корпусу созывать Буревестников? Наверняка подняли всех лучших, иначе ему, Иерну, позволили бы завершить дела среди наземников.

Прожужжало, звякнуло, забормотало в наушниках, послышался другой женский голос, но он знал его обладательницу. Говорила его начальница, полковник Восмайер Тесс Рейман:

— Лейтенант Иерн!

— Мадам, — проговорил он в микрофон. — Приветствую вас.

— Вы, вне сомнения, обо всем догадались. Ураган уже в заливе, он движется к побережью Жиронн^[79] силой двенадцать баллов. Он сровняет с землей весь Этан^[80], потопит не одну дюжину рыбацких поселков, быть может, заденет порт Бордо и уничтожит в нем все, что служит корабельному делу. Местные власти сообщили, что успеют эвакуировать не более трети населения. Потери будут огромными.

— Итак, вы полагаете, что мы сумеем побороть этот ураган? — В голове Иерна пели трубы, на коже ощетинились волоски. — Готов исполнить любые приказания, мадам.

Беспокойство смягчило ее тон.

— А вы уверены? Вы путешествовали целый день и, должно быть, устали.

Подобное поручение на порядок сложнее всех предыдущих ваших полетов.

Малейшая ошибка и… А нам необходимы данные, которые нельзя получить иным способом, но не разбитый самолет с погибшим пилотом.

— Это не про меня, мадам.

Тесс вздохнула; он словно увидел, как она покачала головой.

— Ни один мальчишка не понимает, что может умереть, — протянула она и добавила:

— Хорошо, лейтенант, отправляйтесь в порт Бордо. Там вас проинструктируют… Особых подробностей не ждите: пока у нас нет вообще никакой информации о буре, а из всех Буревестников только вы можете своевременно добраться до цели, невзирая на опоздание. Все, что вы обнаружите, крайне важно для нас. — Она помедлила. — А теперь… в путь. Благословляю вас. — Благодарю вас, мадам.

Иерн щелкнул выключателем, выпрыгнул из кресла и помчался вниз.

2

Из кабины самолета ураган казался черным горным хребтом, за которым уже спряталось солнце. Вырвавшиеся вперед облака затянули залив белыми хлопьями, правда, время от времени в разрывах можно было заметить белые гребни — корабли на плавучих якорях с убранными парусами: экипажи, отдавшиеся на волю судьбы, ожидали жизни или смерти. Позади, на востоке, на чистом фиолетовом небе, мерцали звезды, над головой синело небо, на западе горизонт отливал зеленью. Скайгольм на севере еще. отражал лучи солнца, под облаками внизу отблески и тени сменяли друг друга — до темноты уже оставалось недолго.

Ничего, решил Иерн, все равно в буре он окажется слепым. Но даже бормотание реактивного двигателя не могло заглушить шум ветра; самолет дергался и содрогался, но руки и ноги Иерна выплясывали; управляя машиной, он восторженно хохотал. Нес его не маленький «воробей с пропеллером» — наполовину дерево и брезент, который доставил его из Бейнака в Бордо; теперь Иерн мчался на «соколе», ничем не уступавшем воздушным кораблям маураев. Одних только легких сплавов в нем было не выкупить за Капитанскую казну, машина сжигала топливо целыми реками; немного подобных ей существовало теперь на Земле… Самолет этот мог обогнать звук и подняться к Скайгольму. Оружия на нем не было. Кто смог бы атаковать его?

В военных действиях его тоже нельзя было использовать: слишком дорого стоила эта машина. Когда придет черед Иерна вступить в бой, ему дадут самолет не лучше того, которым располагало поместье.

Мелькнула мысль, каково ему будет тогда? Эспейньянский конфликт случился еще до его рождения, а во время кампании в Италье он был еще кадетом. Ждет ли его своя война? Домен не сумел помешать Донно де Заморре забрать большую часть — Иберьи в свои женеральские руки, но все же потом преградил дорогу его сыну, вознамерившемуся овладеть западной частью Средиземноморья… Иерн надеялся на мир. Ему не нравилось убивать людей, он не любил даже охотиться…

Голос в наушниках позвал его:

— Что там у вас, лейтенант? Вы что-то сказали?

— Ox! Ничего, — ответил он. Теплый румянец окрасил щеки. Профессионал не радуется предстоящему опасному поручению. И поспешно добавил:

— Помехи мешают. Как слышите меня?

— Слышимость удовлетворительная. На окраины вышли еще три подразделения. Мы принимаем сигналы и от них, поэтому ситуация начинает вырисовываться. Будьте внимательнее.

Вверху в аэростате на единственном мощном компьютере Домена офицер-аналитик отстукивал ряд технических подробностей и цифр.

Иерн нахмурился:

— Этого недостаточно; разброс на целый полет стрелы.

— Конечно. Вы должны…

— Послушайте, — перебил Иерн. — Я ожидал этого. Но пока мы будем выяснять подробности, соблюдая осторожность, чудовище выйдет из моря на сушу. Нет, я отправляюсь прямо в него, в середину. И рекомендую своим коллегам-пилотам углубиться в толщу циклона, сохраняя высоту, на которой они находятся.

— Лейтенант!

— Передавайте мои рекомендации, майор. — Иерн знал, что коллеги последуют его примеру: гордость и честь Корпуса превыше всего. — Набираю скорость. Приготовьтесь увеличить темп измерений.

— Готов к спуску, — объявил он.

— Жезу да хранит тебя, — с трепетом в голосе проговорил майор.

Иерн пожал плечами. Он нес службу — так полагалось мужчине из Клана, но во всем прочем предпочитал оставаться агностиком.

— Благодарю вас, сэр, — отвечал он. — Я буду спускаться витками радиусом в три километра, на два километра за один оборот. По-моему, так будет лучше всего. — Он не смог отказать себе в браваде. — Попросите моих товарищей пожелать мне доброй охоты, как и я им того желаю!

«Сокол» его нырнул вниз.

Вокруг машины сомкнулась ночь. Свирепствовал ветер, полыхали молнии, грохотал гром; дождь и снег барабанили по металлу и кабине пилота спереди, сзади, сверху, снизу — со всех сторон. Почти оглушенный бурей и громом, он забылся в борьбе, стараясь помешать своему противнику разбить на куски его самолет или хотя бы сбросить его в море. Раз за разом Иерн выскакивал в самое сердце бури, но тут же копьем вонзался в ее стену. И пока он кружил, инструменты его измеряли, а остронаправленный ультрачастотный луч посылал людям нужные цифры, говорившие о давлении, скорости, ионизации, потенциалах, градиентах… словом, называл все числа зверя.

В далеком Скайгольме техники-компьютерщики запускали в свою машину цифры, которые добывали Иерн и его друзья. Потом, просчитав, компьютер сообщал метеорологам о состоянии дел; на составление программы ушли сотни лет труда, размышлений и проб… случались и фатальные ошибки.

Работа продвигалась даже во время Эры Изоляции, окончившейся с Реставрацией Энрика. Так стал аэроген царем — или царицей — среди небес.

Радароскоп Иерна просигналил тревогу: самолет его опустился почти до гороподобных волн. Иерн сделал все, что умел, теперь еще был обязан спастись. Оставив турбулентные облака, он вынырнул в центр бури, задрал вверх нос своего самолета и форсировал двигатели. Небо над ним сделалось пурпурным диском, посреди которого дрожала звезда.

Вырвавшись на свободу, он заложил дугу над чудовищем и направился на восток.

— Докладывает Иерн Ферлей, — пропел он в микрофон, укрепленный на груди. — Задание выполнено, все в полном порядке. Информация принята?

— Да. Отличная работа, лейтенант.

— А как остальные?

— Они тоже в безопасности. К активным действиям мы приступим через считанные минуты. Выбирайтесь подальше: курс на Турнев.

Иерн кивнул и повиновался. Его самолет подобно всем машинам, что только что вышли из бури, нуждался в осмотре и, быть может, в ремонте, но столь сложную работу умели выполнять лишь в штаб-квартире. Ну а пилотов ждет традиционный триумф победителя, а за ним, по крайней мере, неделя отдыха и развлечений. Только еще неизвестно — окажутся ли они победителями… Успехом завершалась отнюдь не всякая попытка.

Медленно Иерн осознал, что произнес эти слова автоматически. Сознание его еще оставалось в какой-то дали и едва начинало возвращаться к нему. Он не помнил уже в подробностях, как оседлал бурю; опыт выходил за пределы обычной жизни, в полете он слился со своим «противником»… а теперь тело его болело и ныло. Невзирая на защитный комбинезон, ремни, должно быть, оставили на его теле порядочно синяков. Но мир и радость наполняли его… Да, пережитое действительно было подобно мгновениям любви…

Но радости не закончились? Они только начинались…

Он заслужил славу и повышение, а своей семье и Клану — почет. Но только не право впустую израсходовать хотя бы литр топлива, пытаясь понаблюдать за спектаклем. Впрочем, можно было забраться повыше и не торопиться… отстегнуться и, встав на колени, поглядеть назад. Он вспомнил про темные очки — как раз вовремя. Ударили лазеры.

* * *

Каждый день, не зная помех облаков, туманов и дождей, солнечный свет играл на поверхности аэростата. На сферу диаметром в два километра падала мощность, измеряемая гигаваттами. Часть ее, проходившая обе оболочки, разогревала воздух внутри аэростата и тем держала Скайгольм в небесах. Но в основном свет падал на солнечные коллекторы и, пройдя термопреобразователи, становился электричеством. Оно питало реактивные двигатели, которые удерживали станцию на месте, противодействуя стратосферным ветрам, и использовалось для различных нужд на борту.

Часть его передавали на Землю, чтобы производить синтетическое топливо, а также на нужды столь же важных производств. Однако их было немного, и, кроме этих заводов и редких местных энергостанций, Домен не знал электричества — металл для проводников был чересчур дорог. Так что большая часть солнечных элементов простаивала в ожидании войны или бури.

Но теперь контуры замкнулись, ставни отворились, и поток энергии хлынул в огромные аккумуляторы, а от них — к огромным лазерам.

Свирепые, грозные молнии ударили во врага; их направляла не прихоть, не гнев, а холодный ум и руки, руководствовавшиеся теми данными, которые Буревестники вырвали из сердца бури-разрушительницы. Энергия лучей была невелика по сравнению с жуткой мощью, вращавшей вихрь.

Точно в уязвимые места ударили не знавшие равныхсветовые столбы.

Перед Иерном промелькнули огненные копья, посланные небесами. Вокруг них горел и громыхал сам воздух. Они разили тьму, воспламенявшуюся огнем. Без очков Иерн ослеп бы на время, если не навсегда. Но и сквозь очки смотреть было невыносимо.

Вновь и вновь разряжались аккумуляторы… снова коллекторы наполняли их. Одни лучи, неподвижные, сверлили, разрушали бурю, другие короткими вспышками нарушали равновесие между областями урагана, обращая стихию против себя самой. Не зная колебаний, Скайгольм колол, рубил и протыкал… ну а Иерн и прочие Буревестники бежали, чтобы не подвернуться под его карающую руку.

Битва со стихией осталась позади него, Иерн мчался над Франсетерром под звездным пологом неба, укрывшим темнотой спящую страну. Аэростат еще ярко светился, отражая лучи солнца, которых не было видно пилоту, но скоро померкнет и Скайгольм. Иерн подумал о том, как могут сложиться дела внизу, если Скайгольм уйдет в ночь, не успев разгромить стихию. Лучи погасли. В наушниках раздалось с триумфом;

— Вот и все! Буря разрушена!

— Каковы перспективы? — спросил сухой голос.

Иерн узнал полковника Тесс.

— Ах-х-х… Вот предварительная оценка, мадам: мы рассеяли края бури.

Ядро все еще активно, но значительно потеряло в силе и отвернуло на северо-запад. В ближайшие два или три дня у побережья ожидаются сильные ветры и дожди, смещающиеся в северном направлении. Но никаких неприятных последствий. Дальнейшее воздействие может отклонить ядро в направлении Эррии.

— Это не гуманно, не будем попусту сердить маленькие страны, которые стараются сделаться нашими надежными торговыми партнерами. Так что оставим их в покое… Командование погодой — всем Буревестникам: поздравления, благодарность и добро пожаловать!

Иерн летел. С этой высоты слева он заметил земли Брежа. Ар-Гоут не Ар-Мор, но все-таки Бреж. Ему вдруг захотелось повидать мать.

Скайгольм рос, заполняя все поле его зрения. Аэростат освещали одни только звезды, он казался огромной пепельной луной, на диске которой лишь кое-где поблескивали электрические огоньки. Теперь, также под ним, показалась река Лу, серебряной ниткой петлявшая по богатым низинам. Он начал спуск.

3

Поначалу Турнев рос возле Старого Тура, добывая строительные материалы в заброшенных частях города. Люди селились здесь не просто ради безопасности, а для того, чтобы ощутить утешительную близость Иледуциеля. Они перестраивали город потому, что большая часть старинных сооружений либо разрушилась, либо использовалась аэрогенами.

Город зажил самостоятельной жизнью, потому что основатели будущих Кланов, немногочисленные и перегруженные делами, не желали брать на себя повседневные заботы о нем. Время шло, и когда где-то изнашивалось или устаревало промышленное предприятие, владельцу его проще и легче было перенести производство в процветающий новый город. Так постепенно Турнев сделался нижней столицей Домена, а Иледуциель — верхней. Старый Тур превратился в район его, скопище старательно отреставрированных домов, где жили только богачи и торговцы; кроме любопытных, его не посещал никто.

Тем не менее вид на старый город оставался романтическим. В сумерках Иерн стоял на башне, рядом была молодая женщина, и он ощущал, как зарождается в нем любовь. Ветер нес холодок, курилось дыхание, но плащи с капюшонами грели их, как и соединившиеся руки. Под ними простирались крыши и темные улицы. Вдалеке начинали светиться огни Турнева и газовые лампы, освещавшие самые крупные улицы и бульвары.

Светляками подпрыгивали лучи фонарей, рабочие на окраине отыскивали путь домой. Вдалеке блестела река, огибая темное скопление барж и лодок. Усеянный фермами правый берег ее поднимался к северу до холма Консватуара. Из-за плюща на окнах кое-где просвечивали немногочисленные огни, отмечая комнату, где допоздна засиделся школяр.

С незапамятных времен многие пейзане считали это место священным. Холм этот был самой высокой точкой на дуге, с которой в определенное время года можно было видеть, как луна или солнце проходят за Скайгольмом.

Аэростат висел прямо над головой, в семь с половиной раз превышая видимый размер обоих светил. Солнце еще прикасалось к нему. Как и всегда в течение двадцати минут после наступления ночи и перед рассветом, он светился отраженным светом. В этом свете Эшкрофт Фейлис Мейн казалась Иерну существом из брежегской легенды; обитательницей лесов и дольменов, слишком прекрасной для существа из плоти и крови.

— Как часто я бывала здесь и мечтала, — негромко проговорила она. — Но никогда не думала, что мне предстоит разделить свои думы со святым.

Музыкальный бургойнезский акцент шел нежному голосу.

Сердце Иерна затрепетало. Невысокая стройная девушка, с большими серыми глазами и длинными светящимися волосами… сосредоточенная и вдумчивая, студентка исторического факультета Консватуара. Не из той породы девиц, которых можно не церемонясь валить в постель — весьма добропорядочная дева. Его родственник Талонс Джовейн Орилак познакомил их несколько дней назад, и Иерн сразу же потерял интерес к портовым девчонкам.

— Ну что ты, — проговорил он с неловкостью, изредка посещавшей его. — Ты не деревенская пастушка; ты женщина из Клана и знаешь, что все мы, аэрогены, просто люди. Я выполнял свой долг, и ничего больше.

Она поглядела на него.

— Но мы носим в себе анимы наших предков, так ведь? И мне все кажется, что твой аним когда-то принадлежал первому Капитану, — Что? Нынешний Капитан… Кстати, хочу сказать, что ты мне просто льстишь, и, кроме того, я не верю в это…

Она улыбнулась:

— Я тоже… если говорить откровенно. Но тем не менее, по-моему, ты…

— Она помедлила. — Ты… органелла, которая истинно эволюционирует.

В недоумении он глотнул.

— Ты геанка?

— Ах нет. Но я полагаю, что геанцев осеняет иногда истинное озарение… но сама я — просто мечтательница, мышка, грызущая старинные книги. — Она поглядела вверх и вздохнула. — Я считаю, что существование наше имеет определенную цель. Иначе в нем просто нет смысла, правда, Иерн? Вспомним нашу историю. Разве могли бы мы с тобой стоять этим вечером, счастливые и в безопасности, если бы судьба силой своей не вела наших предков?

— Ну…

Он попробовал отыскать слова, но сдался: зачем вступать в спор и портить, кажется, складывающиеся отношения? Прошлое он воспринимал куда прозаичнее.

* * *

Непосредственно после окончания войны Судного Дня, когда вся Юропа лежала в радиоактивном хаосе, те, кто был в первом экипаже, перевели Скайгольм, стоявший прежде над Парижем, на его нынешнее место над избежавшим разрушения Туром. Конечно, в последующие годы и голод, и болезни не миновали его, но аэростат отгонял отчаявшихся чужаков, силой своей помогая выздоровлению.

Пытаясь — простейшим и бесхитростным образом — сделаться благородными правителями, тридцать — двадцать два мужчины и восемь женщин из полудюжины наций, ныне оставшихся лишь в памяти человечества да в наименованиях местностей — думали о себе. Небо давало им безопасность.

Но людям нужно было есть и пить; самолеты, взлетавшие с посадочных платформ, нуждались в горючем и запасных частях; сама оболочка их небесного дома требовала замены по крайней мере один раз в десятилетие — целиком, до последней панели, потому что ультрафиолет и озон разрушали материалы; нужды их были бесчисленны, и ничто не могло удовлетворить их, кроме современных технологий, лишившихся ныне своей промышленной основы. Существовавшие тогда в разных краях подобные аэростаты падали на землю: нечем больше было заменить вышедшую из строя деталь. Тридцати повезло.

Под их охраной и руководством люди здешних краев смогли выделить часть своих не столь уж обильных ресурсов для возобновления основных предприятий. Местные жители даже хотели этого: если падет Иледуциель, у них отнимутся и те крохи, что еще оставались. Бедные, не укомплектованные ни людьми, ни оборудованием заводы поначалу действовали неэффективно; их продукции едва хватало, чтобы поддержать существование Скайгольма и его машин. И все же они выжили; тем временем фермы становились снова продуктивными, начала возобновляться торговля, а у некоторых нашлось время извлечь из тлена книги и почитать их.

Между тем власть Скайгольма распространялась. Это происходило почти само собой, нужно было разгонять банды и отражать нападения организованных врагов. Поколения сменяли друг друга, оборона населения сделалась политикой — обязанностью и судьбой. Иногда аэрогены пользовались наземными войсками, летные части помогали им, лазеры находились в резерве. Чаще область была рада тому, что ее аннексируют очередным тонким дипломатическим приемом… династическим браком или чем-нибудь вроде того. В конце концов, принадлежность к Домену сулила многое. Мир на границах и свободная торговля были наиболее явными преимуществами. Надзор сверху сделал жизнь безопаснее, позволял заметить заболевание посевов и богатые места для рыбной ловли.

Скайгольм предоставлял современные карты, заранее предсказывал непогоду, а иногда и изменял ее. Консватуары, которые основывали Кланы, представляли собой сразу школы, лаборатории, библиотеки, музеи — словом, хранилища и источники знаний. Из них выходили врачи, агрономы, ученые мужи и жены любого толка. Скайгольм не требовал взамен слишком многого… ограничиваясь умеренной данью, выполнением нескольких законов, в основном касавшихся прав человека, и содействием в делах, важных для всего Домена. Во всем прочем, за исключением области вокруг Турнева, штаты оставались автономными.

Во всяком случае так гласила теория, а теории ценили во все века…

Быть может, это был миф, но трепетные предчувствия и надежды сулили божественно избранной небесной расе власть над восстановленным миром.

Конечно же, этого не могло случиться: территориальному приросту скоро был положен предел — в спорных землях, где Скайгольм чуть поднимался над горизонтом. Передвинуть к ним аэростат значило лишить поддержки тех, кто издревле полагался на нее. Аэрогены не могли управлять всей планетой; невзирая на все могущество, они действительно были только простыми смертными.

* * *

Шар наверху померк. Выступили звезды.

— Мне надо возвращаться, — проговорила Фейлис. — Хотелось бы мне остаться, но моя репутация и… — Она умолкла.

Иерн едва смог заметить, как порхнули ее ресницы.

— А моя? — вопросил он с дрогнувшим сердцем. — Со мной ты в безопасности. — Она хихикнула. — Тем не менее это так.

— Я знаю. И я хочу… но мы встретились так недавно!

— Так какая же разница?

Она не сопротивлялась, когда он привлек ее к себе. И через минуту принялась учиться тому, как-надлежит целовать мужчину.

Этим Иерн ограничился. Он не смел дальше испытывать свою удачу.

Освещая путь электрическим фонариком — знаком и принадлежностью избранного меньшинства — они неуверенно опустились по лестнице, вышли наружу и направились вниз по улице; чему-то смеясь, перебежали по мостовой.

В Турневе уже следовало соблюдать все приличия: их окружал портовый район, здесь жили люди Кланов и богатые наземники. Вообще Фейлис обитала в общежитии при Консаатуаре, но шла праздничная неделя, отмечался Урожай. И на время каникул вместе с подругами она перебралась в уютный дом, принадлежавший семейству Орилаков. Места хватало, и подобные любезности среди своих были приняты.

В настоящее время в доме главенствовал Таленс Джовейн Орилак, он находился здесь по делам поместья, которым управлял в Принийских горах. Когда слуга впустил Керна и Фейлис, он вышел на кабинета. Лампы бросали тени на его лицо, на котором глубоко залегли глаза.

— Чарльз Великий, девочка! — воскликнул Джовейн. Там, откуда явился он, именем первого Капитана редко клялись. — Что ты делаешь? Знаешь ли ты, сколько сейчас времени?

Она ощетинилась.

— А вы, сэр, уверены в том, что имеете право делать мне замечания? — возразила она.

Джовейн напрягся. И через секунду взгляд его обратился к родственнику.

Иерну показалось, что он заметил зародившееся зерно ненависти.

Впрочем, тогда Буревестнику было все равно.

Глава 2

1

Орион взойдет.

Эти слова Тераи Лоханнасо впервые услышал от маленькой девочки, потерявшей своего отца и ожесточенной, в доме, который ей предстояло оставить, у подножия снежного пика на земле, где он был нежеланным чужаком. Тераи так и не понял, почему слова эти настолько врезались в память. Ему несвойственна была подобная впечатлительность, и хотя он никогда не хотел приносить скорбь людям, но нередко был вынужден делать это.

Возможно, так случилось потому, что Тераи знал ее отца, видел, как он погиб, и явился, чтобы рассказать об этом матери девочки. Или потому, что грустная сценка пробудила в нем нечто неосознанное; память о том, что он делал, видел и слышал — иногда отдельные искорки, но, сложившись вместе, они намекали на огромную и страшную вещь. В любом случае в последние годы он нередко возвращался памятью к этому эпизоду и тому, что было до него — к Лауни Биркену.

Мужчины познакомились еще до Энергетической войны, что не удивляло;

Тераи командовал бродячим транспортом, приписанным к Авайям^[81]; Лауни был совладельцем небольшой, но все же современной фабрички, изготовлявшей электронное оборудование, которое находило сбыт и в Федерации маураев.

Подобно многим судам, корабль Тераи под парусами шел через узкие проливы мимо Виттохрии^[82], города более культурного и политически важного, чем торговый Сиэттл. Жители Северо-западного Союза, ничего не боясь, возводили города на прежних местах, еще когда радиоактивность не ослабевала. Уцелевшие стремились в первую очередь сохранить имя… в отличие от тех, кто не получил ядерного удара. Когда корабль приставал к берегу, суперкарго рассылал вести нужным людям. Получив известие, Лауни сам вез свою продукцию из родной деревни и оставался удостовериться в том, что все размещено надлежащнм образом. Вечерком они с Тераи отправлялись пообедать и выпить. Лауни не знал маурайского, но спутник его бойко разговаривал на англишском. Тераи случалось встречаться и с женой Лауни.

Во время недавнего конфликта оба они служили в противоборствующих сторонах, и это никак не мешало их дружбе. Необъявленная Китовая война продлилась недолго, обе стороны преследовали строго ограниченные цели, соблюдая полурыцарские манеры. В битве при Фараллонес^[83] восемнадцатилетний Тераи, лишь недавно поступив во флот Федерации, заслужил медаль, приняв командование над фрегатом, лишившимся мачты и горящим после гибели всех офицеров, залатав пробоину пластырем, он привел корабль в бухту Хила. Он не забыл, как какой-то из победоносных кораблей Союза приблизился к ним и послал своих людей, чтобы погасить пламя; потом северяне выразили сожаление: более они не могли помочь, поскольку должны были преследовать бегущие эскадры маураев. Лауни, старший из них двоих, капитанствовал на одном из тех каперов^[84], что остановили торговлю в восточной части Тихого океана. Судно его, оснащенное вспомогательным дизельным двигателем и прекрасно вооруженное, захватило двенадцать торговых кораблей и, ограбив, пустило на дно. Но Лауни всегда забирал экипажи на борт, не забывая даже про корабельных котов. Почитатель культуры маураев, он обходился со своими «гостями» по-доброму: так, как приветствовал бы у себя дома.

Итак, им было за что уважать… и даже симпатизировать друг другу.

Раз или два они поспорили о том, кто был прав в том конфликте.

Последняя такая дискуссия — уже перед началом новой войны — произошла в тихой, обшитой деревянными панелями трапезной Сиэттлского собрания Ложи Волка, к которой принадлежал Лауни.

Он пригласил туда Тераи — изысканную кухню можно было добавить к основным достижениям цивилизации северо-запада: производству, торговле и научным исследованиям. В просторном зале с высоким потолком без всякого порядка были расставлены столы… Белоснежные скатерти, тонкий китайский фарфор, приборы из слоновой кости. Декоративное пламя плясало в искусно сделанном камине, холод здесь прогоняло электричество, а снаружи завывал ветер и дождь барабанил по стеклу.

Более того, весь зал был освещен электрическим светом. В этих краях было много рек, и год от года Союз использовал все больше угля: ежегодный прирост его потребления маураи считали ужасающим.

— Я не понимаю вас, Лауни, — сказал Тераи. Бутылка вина и изрядное количество местного виски развязало его язык. Трезвым он был неразговорчив. — Как мог столь достойный человек, как вы, пойти в бой ради интересов кучки китобойцев? Вы же могли бы и не делать этого.

Призыва не объявляли и стычки войной не называли. Да, я помню, вы рассказывали о том, как преуспевали в качестве рейдера… как все это будоражило кровь. Но если человек любит одиночество и его снедает беспокойство — Лесу Харисти! — перед нами целая планета, которую можно исследовать. Половина ее по-прежнему не изведана!

— И более чем половина ее населена отсталыми голодными дикарями, — возразил Лауни.

— О, ну что вы, я достаточно много странствовал: дела в среднем не так уж и плохи. По крайней мере, не всюду.

— Напротив, они достаточно скверны и в значительном количестве мест, — заторопился Лауни. — Я говорю не по книгам, я видел все это своими глазами.

— Мм-м… и где же?

— Мой отец искал железо — был жестянщиком — пока его не одолел артрит.

Он взял меня — мальчишку — в свою последнюю поездку. Мы с ним добрались до Лантического побережья. Я много чего там повидал, но города мертвы. Ни с какими опасностями мы там не столкнулись. Увы, главным образом потому, что туземцы слишком жалки, чтобы представлять угрозу. Они попрошайничают. Сколько женщин готовы были продаться — с одобрения своих семей — за иголку, пластмассовую чашку, любую полезную вещь, с которой мы могли бы расстаться. Тогда я был еще слишком молод для подобных занятий, однако едва ли эти бедные костлявые грязнули пользовались вообще каким-либо спросом.

«Он мне нравится еще более, чем прежде, — подумал Тераи… — Не хочет отвечать на мой вопрос, быть может, преднамеренно, и все же не крутит, не пытается изменить тему».

А это можно было сделать вполне естественно, подумал он. Жестянщики — народ живописный, поначалу в их подходах виделась некоторая героика: ведь им приходилось силой, хитростью или кошельком прокладывать себе путь на оккупированные монгами равнины, где был металл! Позже их деятельность регулировалась-договорами: предприятия Лож неподалеку от источников перерабатывали сырье, продукт грузили на поезда, без всяких приключений пыхтевшие по прериям и далее — по горам; иногда груз присылали из возрожденных месторождений, требовалось все больше и больше угля, но поисковики по-прежнему бродили по диким равнинам далекого востока, выискивая средства, способные вернуть крепость мышцам промышленности Союза. Если бы только ей можно было добавить ума и сердца…

— Хорошо, ограничимся цивилизованными странами, — продолжал Лауни. — Я бывал и на юге, доходил почти до Корадо^[85], там все в порядке, конечно, они ваши политические марионетки, но там жизнь что надо. И у монгов тоже. Я бывал и у них, они во всем не похожи на нас, невзирая на все перемены, но даже их серфы сытно едят и достаточно много знают.

Безусловно, я бы хотел посетить когда-нибудь вашу Федерацию — в качестве частного лица. И еще — съездить в Юропу в ближайшие годы.

Торговля с ней все время возрастает, не так ли? Интересно бы посмотреть на Скайгольм. Конечно, можно назвать и другие удачливые места. Но по большей части… — Он ядовито качнул головой. — Нет уж, спасибо. Я знаю страны, где богатым вполне хорошо, но как живут там бедные, мне тоже известно; видал я и такие земли, где все бедны, вот уж этих повсюду предостаточно.

Тераи возобновил нападение.

— Ну, если у вас такое мягкое сердце, как можно защищать убийство — пусть и китов? — спросил он.

— В прошлом и вы, маураи, охотились на них. И даже пытались разводить их как скот.

— Ну, это было давно — перед самым Судным Днем, еще до того, как наши ученые выяснили, насколько разумны китообразные. — Тераи взял свой стакан, понюхал смолистый аромат, глотнул крепкую жидкость. — Да, вы слыхали об этом. Так вот, помаленьку мы осознавали, что мир еще не впал в такую бедность, чтобы люди могли убивать китов просто ради мяса и жира.

Тераи поглядел на своего собеседника: он был высок, правда, чуть пониже ростом его самого, с грубым красным лицом; соломенные волосы ниспадали на плечи, лицо обрамляла коротко стриженная рыжевато-желтая борода. Норрмен был одет, как полагается для подобных оказий: шарф из импортного шелка, заправленный в открытый воротник шотладской шерстяной куртки, брюки из оленьей кожи, прочные полусапоги. Кольцо из слоновой кости на левой руке свидетельствовало о том, что он женат.

В этом климате Тераи одевался подобным образом; впрочем, невзирая на простой покрой одежды, весь облик его не был привычным для окружающих.

Сидевшие вокруг них супружеские пары пытаюсь не докучать своими взглядами иноземцу.

— Вы можете решить, но только за себя, — сказал Лауни, — а не за всю человеческую расу. И когда начали захватывать китобойные суда Северо-западного Союза…

— Мы всегда перехватывали рабовладельческие корабли. И вы никогда не возражали против этого.

— Нет, рабство у нас невозможно. — Движением ладони Лауни остановил его. — Подождите: мы за свободу, но для людей, а не коней и цыплят.

Конечно, киты — животные смышленые, и лучше бы их оставить в покое. Вы ведь таки не сумели доказать, что они более чем животные. По чести говоря, у вас нет ничего, кроме теорий. — Выпив, он торопливо продолжил:

— Вы решили все своей волей, решили, что вы всемогущи и вправе приказывать свободным капитанам, что им можно делать в открытом море, а что нельзя. Наверное, вы знали, что у нас китобойным промыслом занимаются лишь члены Лож Сколы и Полярно, и не рассчитывали, что остальные жители этой разболтанной страны решат помочь им своей кровью. Ну нет, ни одна Ложа не бросит другую; войны с монгами научили нас взаимовыручке. Конечно же, мы сразу сказали вам, деловым: пошли вы в Рашу, но вы перешли к насилию. Что ж, тогда Ложи набрали людей и денег, вооружились, выступили и ответили вам тем же самым.

«И в боях, и в налетах доказали нам, что лучше не настаивать, — не мог не признать Тераи. Он вспомнил тяжелый броненосец Союза у Фаралоннес: паровые машины, укрытые стальными плитами, без катапульт, но с драконовой головой — пушками, извергавшими разрывные снаряды, и трубами ракетных пусковых установок. — Мы не поняли вас. Мы никогда не думали — в своем… своем «всемогуществе» — что кому-то может потребоваться даже такая ценность ради столь ничтожной выгоды».

Голос Лауни сделался тише. Он наклонился вперед.

— Видите ли, Тераи, — откровенным тоном продолжал он. — Давайте не будем ссориться из-за пустяков. Позвольте мне добавить еще кос-что, а потом выпьем как следует, споем и повеселимся. Поймите: нам нужен спермацет^[86] для смазки машин. Конечно, я знаю, что годится и масло жужубы. Но мы не можем импортировать его из тех мест, где растет жужуба, там ее не выращивают в нужном для нас количестве, даже торговля не способна стимулировать крестьян. Что касается китового мяса, масла для ламп, китового уса и всего прочего, мы продаем их монгам и покупаем у них все необходимое: будь то уголь или право проезда по железной дороге через их территорию. Когда промышленность наша вновь обретет силу, нам не потребуется китовый промысел. Он перестает быть выгодным. И вместо того чтобы скорбеть о нашем развитии и ме… да, мешать ему как только можно, провоцируя полномасштабную войну… почему бы вам не помочь нам? Тогда мы прекратим бить китов намного раньше. Почему не может случиться так, что вы — не вы лично, а ваши политики, ваши купцы — не хотите допустить, чтобы кто-нибудь на свете сделался столь же значительным, как и Федерация маураев?

— Нет! — принялся отрицать Тераи и на мгновение пожалел, что не может проявить полную искренность. «Однако перед самим собой вилять нечего, — подумал он. — Сколько раз повторяли мы это? Мы не хотим, чтобы планетой правила единая цивилизация; мы не хотим индустрии, которая губит планету…»

Откинув назад голову, Лауни остановил своего гостя коротким хохотом.

— Прошу прощения, — извинился он. — Мне вдруг подумалось… вот мы с вами повторяем газетные статьи, речи профессоров и ораторов… а вам отплывать с утренним приливом. О чем разговариваем!

Тераи расслабился и усмехнулся.

— В этом вы, бесспорно, правы. Время, которое можно употребить на хорошую выпивку, грех тратить на другое. Кстати, где тут у вас девицы пляшут?

— Я не забыл об этом.

Мужчины не нуждались в подружках из портовых кварталов: Лауни прибыл в Сиэттл с женой, отпустившей его на травку на весь сегодняшний вечер; в экипаже Тераи кроме канаков были и вахины^[87]. Но сиэттлский стриптиз — это не скромная авайянская хула.

Вечер выдался запоминающимся.

* * *

Эта встреча оказалась не последней. Через пять лет после окончания Китовой войны началась Энергетическая — Федерация объявила войну Союзу. Она продолжалась три мрачных года, на сей раз каждый из противников намеревался сокрушить другого.

В том, чтоЛауни и Тераи подружились, не было ничего удивительного.

Любопытны были обстоятельства их новой встречи в начале второго года второй схватки между обоими народами.

Возле берегов Оргона^[88] состоялась морская схватка. Маураи победили.

Теперь на море победа всегда доставалась маураям. Они успели получить суровый урок, внимательно пригляделись к обществу, которое прежде недооценивали, и заранее приготовились к конфликту, который реально мыслящие люди между ними полагали неизбежным. Сила и мастерство, богатство и численное превосходство были на их сторонен оставалось лишь вовремя мобилизовать все ресурсы… Впрочем, северяне сопротивлялись упорно. Корабль Тераи потопил вражеское судно и спас уцелевших. Среди извлеченных из воды оказался офицер-радист Лауни Биркен.

2

Под белыми кружевами пены бежали сине-зеленые волны, в тенях по правому борту прятался континент, а на запад — плыви хоть до края мира. Волны приходили, шипя и насмешничая, брань их с корпусом судна проникала в кости людей. Солнце миновало полдень, на небе лужицами молока растекались редкие облака, между которыми сновали множество мелких капелек-чаек. Ветер нес морскую пену, охлаждал лица людей, теребил их волосы, наполняя уши шумом.

Невзирая на размеры, «Барракуда» топала против ветра на двадцати узлах. Подняв паруса — это производилось электромоторами — она могла бы прибавить ходу, но тогда большая часть флотилии осталась бы позади.

Искусство гидродинамики, за века сделавшееся столь же точным, как и баллистика, определяло конструкцию корабля. Тримаран был предназначен для скорости и маневра, а не для перевозки груза. Такелаж был похож на обычный — вообще-то судостроители-маураи не придерживались каких-то канонов — но столь же эффективный и изощренный. Пять мачт, выстроившихся вдоль главного корпуса, несли по пять прямых парусов из прозрачной синтетической ткани, прочной и не поддающейся гниению… не парусов — несущих плоскостей. По приказу компьютеров их края-элероны создавали векторы, разворачивающие мачты под оптимальным углом. В бегущем такелаже не было необходимости. Для управления достаточно было четверых матросов…

…если бы корабль был торговым и вез скоропортящийся груз. Но сейчас на палубе толпился многочисленный экипаж. Здесь было просторно. За исключением обтекаемой надстройки у мостика, каюты находились внизу, а двигатели, вооружение, спасательные лодки и прочее необходимое оборудование занимало немного места; солнечные коллекторы были развернуты — чтобы зарядить аккумуляторы, освежить бактериальные топливные ячейки и дать кораблю силу. Развернутые на верху гидроцилиндров, они напоминали зонтики, в тени которых вполне можно отдыхать. Однако сейчас под ними никого не было, маураи считали здешние воды холодными.

На гражданском корабле убранство было бы менее строгим, главный форштевень был бы украшен фигурой — обычно в ходу была религиозная аллегория, резное изображение Троицы: Танароа-создатель, по правую руку его — Лесу Харисти, спаситель, а по левую — Нан-разрушитель с акульими челюстями.

Конечно, в расставленных ящиках цвели бы цветы. Но сейчас, если забыть про лакированную древесину палубы, надстроек и переборок, все яркие краски остались за кормой — там на флагштоке развевался Крест и Звезды Федерации^[89]… и все же экипаж веселился, отдыхая между битвами. Иные, презирая погоду, были облачены в саронги, ожерелья и браслеты, с гирляндами-леями, сплетенными из цветов, выращенных в горшках под палубой. Молодые и стройные тела всех оттенков кожи, от янтарного до черного, были вдвойне прекрасны среди полностью облаченных сотоварищей. Повсюду можно было видеть замысловатые татуировки на теле. Как всегда, на кораблях маураев большинство составляли мужчины, но хватало и предприимчивых женщин, еще не бывавших замужем.

Собираясь в небольшие группки, они праздновали удачу, оставившую их в живых. Перепархивали шутки, топали ноги, колыхались бедра, вились руки. Звуки флейты, барабана, волынки, аккордеона, кото и сонга одолевали ветер. Стучали кости; камешки катались по расчерченной мелом доске. Двое рассказывали о родных краях слушателям из далеких земель; ни печать, ни радиоволны не могли отобразить все черты разноликой страны, занимавшей половину Тихого океана. Еще двое сидели обнявшись, другая пара спускалась в открытый люк, чтобы заняться любовью. Двое или трое человек предпочли одиночество и раздумывали, утопая взглядом в волнах или же в глубинах собственной души. У борта посреди корабля горбился Лауни, глубоко запустив руки в карманы одолженной ему флотской куртки.

— И кто тут на вахте? — поинтересовался он.

Тераи пожал плечами.

— Как обычно, — ответил он. — Первый, второй или третий офицер.

Первый, второй и третий инженер. Квартирмейстер у руля. Радиоофицер, кроме экстренных ситуаций, следит и за радарами. Кок вместе с помощником должен сейчас готовить чай. Осмелюсь доложить, что кое-кто… скажем, плотник и главный артиллерист — нашли дела поважнее. Но мы, маураи, во всем — даже на военном флоте — не любим соблюдать распорядок или чересчур усердствовать в работе. — Он ухмыльнулся. — Я слыхал, что нас зовут лентяями, и не только норри, вроде тебя, но и мериканы, обитающие к югу от вас… наши собственные клиенты, которых мы из флибустьеров сделали цивилизованными землевладельцами, и так далее… и тем не менее мы как-то ухитряемся существовать.

— Действительно ухитряетесь, — с безразличием согласился пленник, какое-то время разглядывавший человека, стоявшего возле него.

Посмотреть было на что: рост Тераи Лоханнасо превышал два метра; железное, подобное скале, тело обладало, пожалуй, даже чрезмерной мощью. Черты лица его в основном были полинезийскими — широкий нос, полные губы, редкая бородка, которую он сбривал, к ним добавлялись квадратная челюсть, серые глаза и кожа цвета слоновой кости, там, где годы, проведенные на море, не обратили ее в темно-коричневую — наследие предков-ингляссов. Голос его громыхал. Темно-рыжие локоны были заткнуты за уши или свисали на лоб, как полагалось нозеланнеру. В уголке открывшей предплечья рубахи с короткими рукавами виднелась лишенная волос грудная клетка; на левой руке были вытатуированы традиционный якорь, обросший водорослями, а на правой — молоток и клещи (Тераи упоминал, что некогда любил для развлечения заниматься кузнечным делом).

— Да, ваша жизнь вполне благополучна, — ответил Лауни. — Вы зовете себя легким и веселым народом, но усеяли своими форпостами все побережье Азии и Африки… а также западный берег Семерики и Юмернки, к югу от наших границ их не счесть… и местные правители делают то, что вы им прикажете, даже если это противоречит их собственной выгоде.

Тем временем ваши исследователи, торговцы — ваш авангард — проникают в Юропу… да.

Глаза его обратились к остальной флотилии, состоявшей в основном из однокорпусных кораблей, менее быстрых, но более вместительных, чем «Барракуда». (Они не уступали в остойчивости тримарану, потому что были снабжены выносными поплавками с обоих бортов.) Парусное вооружение различалось, как и размеры кораблей: можно было увидеть все — от древнего вида шхуны до современного ветряка, крутившего гребной винт. Все корабли были деревянными, металл попадался изредка, издали они казались хрупкими и невинными, даже авианосец, на палубе которого покоилось двадцать аэропланов. Они не вгрызались в волны, пыхтя дымом и встопорщив стволы пушек, подобно северо-западным броненосцам.

Впрочем, корабли эти не напоминали и тех толстопузых купцов, которых Лауни захватывал во время Китовой войны. Он видел, как эти бегущие по волнам в клочья растерзали эскадру, в которой он служил. И теперь они направлялись на север — на рандеву с флотом. Потом эти объединенные силы выйдут на поиски флота Союза, за чьим местонахождением постоянно следили разведчики Федерации. (Как правило, на парящую высоко в небе кинокамеру или гидроплан не стоило тратить снаряд или ракету. Они были на удивление увертливы, а в случае попадания обнаруживали удивительную живучесть; на случай падения они были снабжены спасательными плотами, к тому же спасательные отряды маураев действовали на редкость эффективно.) Ну а потом… он предполагал, что морская пехота Федерации высадится на берегах Союза.

— Нет, ты преувеличиваешь, — сказал Тераи неловко. — Я, конечно же, сочувствую тебе… у тебя погибли товарищи… но мы не намереваемся править миром. Зачем нам лишние хлопоты? Во всяком случае мы хотим, чтобы мир оставался… скажем, разнообразным, чтобы различные культуры могли взаимно обогащать друг друга… — Покраснев, он прищелкнул языком. — Извини, приятель. Получилось, как у наших пропагандистов, но тем не менее они правы.

— Так-так… вы действительно цените чужие обычаи и народную музыку? — ощетинился Лауни. — Но никогда не симпатизируете тем, кто отличается от вас. И всему, что способно нарушить господство маураев.

— Тогда может погибнуть вся цивилизация, даже сама жизнь, — возразил Тераи. Он стиснул зубы. — Иногда мне даже кажется, что Погибель пришла вовремя, она сохранила биосферу от вреда, который наносила ей прежняя промышленностью — Геанские речи.

— Лесу сохрани меня! — усмехнулся Тераи. — Монги не любят нас еще сильнее, чем вы. Сомневаюсь, чтобы хоть один маурай в своих помыслах серьезно обращался к геанству.

— А почему тогда слова «экология» и «разнообразие» являются вашими лозунгами в Священной войне?

Долго сдерживаемый гнев полыхнул крохотным голубым огоньком.

— Все мы существуем на одной планете, — буркнул Тераи. — С нас довольно уже других результатов вашего безумия: продуктов сжигания угля и отходов химической промышленности. Но когда вы стали собирать делящиеся материалы и принялись за ядерную энергоустановку… это уж слишком! Вы отвергли наш ультиматум, и что нам оставалось, кроме войны? А теперь мы намереваемся сокрушить вашу мощь, чтобы она не погубила Землю.

Вспышка гнева улеглась мгновенно, Тераи не был холериком.

— Не страшитесь, Лауни, — проговорил он и принялся рыться в карманах.

— Мы враждуем не с вашим народом, а с обезумевшими учеными, которые оттеснили нас от руля. Их мало — тех, кто забыл, что кладовые Земли почти опустели.

Он извлек свою вересковую трубку и кисет с табаком.

— Слыхал я все это, — ответил Лауни. — Не забывайте — отец мой был жестянщиком… мусорщиком… а я читал книги и слушал лекции.

В его уме промелькнуло краткое их излзжение:

«Судная война со всеми последствиями не смогла стереть наши познания.

Слишком много знаний сохранилось, нашлись удачники, сумевшие достаточно скоро приступить к возобновлению. Они имели свой шанс… но прежние технологические цивилизации израсходовали легкодоступные материалы, в избытке имевшиеся прежде на земной поверхности и делавшие возможным любое дело. Не осталось Мессаби^[90], не осталось Прудхоу Бейз, не осталось просторных девственных лесов, прежних тонн плодородной почвы на каждом квадратном метре пашни. Предкам все чаще приходилось ограничиваться заменами и перестройками. Общество потомков было проклято недостатком энергии и скудностью ресурсов, не могло позволить себе восстановить индустрию.

Поэтому многие из тех, кто выжил, вынуждены были обратиться к новым версиям дикарства и варварства. Некоторые из них уже успели подняться к прежним высотам; немногие сумеют вновь осилить этот подъем, не будет и этих, если…

Ключ к лестнице, ведущей в будущее, в руках маураев, и они охраняют ее. Их предкам повезло: Нозеланн уцелел в войне. Конечно, и эти края получили свою дозу ультрафиолета, когда взрывы бомб разрушили озоновый слой, вытерпели вымирание микробной основы жизни, болезни и эпидемии, хаос и голод. Но сам остров остался цел. Все сооружения на нем уцелели: фабрики, лаборатории, гидроэлектростанции, даже истощенные месторождения железа и угля. Горожане вымерли, но сельские жители выжили; обитавшие в резервациях аборигены, полагаясь на племенное содружество, сумели приспособиться к новым условиям. И когда природа начала восстанавливаться, нозеланнеры решили заняться реконструкцией и обнаружили чудовищную нехватку рабочей силы. Они истратили уголь и железо, чтобы построить корабли, и послали за эмигрантами, чтобы поселить их на Полинезийских островах. Вполне естественно, что они прибегли к научной и экономной технологии…

Мы другие, мы жители Северо-запада. У нас была более богатая основа. И мы не переменились — за все суровые столетия на земле, мы по-прежнему смотрели вперед, надеялись и мечтали».

Набив трубку и взяв ее в рот, Тераи достал зажигалку — небольшой цилиндрик из твердого дерева с плотно прилегающим колпачком. Сняв его, он вытряс немного порошка трута из отделения в своем табачном кисете в узкий канал. Упрятав кисет, нажал на поршень, опять вынул его и высыпал порошок на табак. Сжатие воздуха нагрело вещество до точки воспламенения. Осторожно затягиваясь и прикрывая рукой трубку от ветра, Тераи раскурил ее.

— Вот-вот, — проговорил Лауни. — Эта неуклюжая штуковина, похоже, сделается мировым символом нашей цивилизации.

Тераи улыбнулся, от глаз его разбежались морщинки — словно гусиные лапки.

— Очень удобная вещь, если умеешь с ней обращаться. Только не говори, что ты предпочитаешь серные спички!.. Тут, чтобы один раз закурить, потребуется истратить заработанное за целый день.

— У нас дома мы используем зажигалку величиной с твой большой палец.

Пластиковый корпус воспламеняется от искры — кремень по стали. Горит бутан, мы получаем его из угля или возгоняя опилки.

— Я знаю, видел. Подгулявший моряк и то менее экстравагантен.

— Тераи, подожди-ка минуту. Вы ведь тоже используете леса и поля, завели себе сады и рудники даже в морях.

— Мы возобновляем посадки, мы поддерживаем равновесие.

— Мы тоже, насколько это возможно. И могли бы делать это лучше, будь у нас больше энергии. В энергии — ключ ко всему.

Тераи указал на океан в сторону ветра и на небо.

— Да, конечно, это ваши мобильные энергоресурсы, — сказал Лауни. — Солнце, ветер, вода, биомасса — но в конечном счете все они порождены солнцем, а оно не дает больше киловатта с квадратного метра, да и то в полдень или в ясный день; на деле получается куда меньше.

— Ты знаешь, что мы в какой-то мере пользуемся и углем, — ответил Тераи. — Но мы добиваемся полного сгорания. И вы тоже могли бы так поступать.

— Нет, если мы намереваемся жить так, как подобает разумным людям, нам нужна эффективная промышленность. Конечно, нефть — чересчур ценное сырье, чтобы сжигать ее, а древесина слишком дорога — и когда она еще растет и когда уже срублена. Что тогда остается, кроме угля? Конечно, субстанция грязная, и ее не хватит на вечные времена.

Лауни взволновался.

— Тогда почему вы, маураи, запрещаете ядерные исследования? — возмутился он. — Мы спроектировали станции, безвредные и безопасные.

Можно совершенно надежным образом избавиться от отходов: перевести их в стекловидное состояние, захоронить в геологически стабильных областях. Невинная штука по сравнению с угольными шахтами со всеми их кислотами, шлаком, газами. Мы готовы принять любые предосторожности, чтобы предоставить возможность создания ядерного оружия. Мы бы могли совместно создать термоядерную установку — неограниченный источник энергии до конца жизни на Земле. Энергии, которая могла снова поднять нас к звездам. — Он потряс головой и вздохнул:

— Нет же, и сами не хотите пользоваться, и нам не позволяете. Почему?

— Мы объясняли уже миллионы раз, — грустно ответил Тераи. — Опасности, грозящие жизни при неисправностях ядерных станций, перевешивают любые возможные выгоды, но даже если придуманные вами системы смогут работать идеально и вечно, наша планета более не способна обеспечить развитие промышленности — в том масштабе, которого вы добиваетесь.

— Так говорите вы, — возразил Лауни. — А как насчет политических соображений: жадности, стремления укрепить свою… гегемонию? Ведь без них-то не обошлось, маурай. Я говорю не про тебя, Тераи. Ты всегда казался мне честным человеком. Меня смущает одно: почему ты взялся шпионить между двумя войнами? Следовало бы отказаться от предложения.

— Я не был шпионом, — кротко ответил Тераи. — Я лишь пользовался личиной морского торговца в качестве маскировки; я всегда оставался офицером морской разведки, но никогда не крал ваших секретов. Я гостил у вас, чтобы лучше познакомиться с вашей страной.

— На случай будущей войны? — Лауни попытался сдержать свои чувства. — Вне сомнения, самому себе ты кажешься честным патриотом, лояльным подданным своей королевы и своего племени. Не сомневаюсь, что так оно и есть. Но в душе, при всей вашей лении расслабленности, вы, маураи, фанатики. — Помедлив, он добавил:

— Мой профессор истории в колледже любил говаривать: нет худшей неудачи, чем успех. Он был прав, и примером тому служит ваша цивилизация. В свое время вы достигли многого, но зачем вечно цепляться за старое? Ваши прежние достижения для вас святее самой Троицы; и если возникает какая-нибудь малейшая угроза статус-кво, вы сразу готовы на все… а потом еще нахваливаете себя за мудрость — дескать, как верно мы управляем Землей.

Он отвернулся, взялся за поручень и принялся разглядывать море, повернувшись спиной к своей сражающейся земле.

Тераи молча стоял, выдыхая голубой дымок. Наконец он положил ладонь на плечо норрмена и прогрохотал:

— Меня не задевают твои слова. Говори, что хочешь. Тебе нужно выговориться. Я по-прежнему твой друг и воспользуюсь любым шансом, чтобы доказать это.

3

Армады сошлись возле устья могучей реки Колумма^[91], было холодно, ветер с запада гнал ледяной дождь, смешанный со снегом. Течения подбавили путаницы в огромные волны: они затягивали корабли на восток, укрывая под собой рифы и мели. Словно бы сама природа пыталась защитить свою страну.

Если так, она старалась напрасно.

Среди экипажей Союза попадались опытные моряки, но практически каждый маурай знал высокие воды и дельфиньим чувством угадывал ход волн под ветром, приглаживавшим, подымавшим или нахлестывавшим их. Корабли Союза были отлично построены, но по большей части на верфях, что состарились еще до того, как прежняя цивилизация уничтожила себя; в бой их увлекали примитивные паруса либо толкали еще более неуклюжие угольные машины — дизелей на синтопливе было немного. Корабелы маураев блюли все каноны обеих динамик — воздуха и воды; они были маневренны, как акула или альбатрос, а топливные элементы приводили в движение вспомогательные электрические моторы. Самолетов обе стороны могли выставить немного, но примитивные машины Союза вынуждены были оставаться на земле, а пилоты-маураи летали и в такую погоду. Дождь не слепил их радары, сонары, теплодетекторы и прочие приборы — в подобных вещах маураи значительно превосходили соперников. Артиллерия Союза использовала в снарядах порох минерального происхождения. Скудность природных запасов ограничивала возможности оружейников. Маураи изготовляли свою амуницию, пользуясь веществами пусть не столь мощными, но безгранично доступными. Их взрывчатка имела биологическое происхождение, ее производили на морских фермах-фабриках бактериальных культур. Металлы им давала терпеливая электрохимия — перерабатывая морскую воду. Она же поставляла кислород и водород, и криогенные топливные элементы могли работать во время долгих походов.

Вспыхивали ракеты, пенили воду торпеды, бомбы со свистом падали вниз, и каждая из них точно поражала цель, рукотворные молнии разили сам шторм, некстати разбушевавшийся. Грузные броненосцы Союза ворочались среди погибающих собратьев и лихорадочно отстреливались. Вторгшийся враг послал самые большие ракеты, снаряженные жидкими газами, взрывавшимися при ударе. Пробудились вулканы. Броненосные корабли разламывались. Гейзерами взметалась вверх вода, рушилась вниз, в муке вертела корпуса и обломки, сталкивала с них уцелевших.

Битва была закончена менее чем за два часа. Когда стих ветер и заплакал дождь, словно скорбя об убитых, потерянных ими сокровищах и утраченной надежде, маураи не ликовали: они разыскивали тех, кого еще можно было спасти, и ужас таился в глубинах многих глаз.

Повреждения получили маурайские корабли; меткий снаряд вывел «Барракуду» из строя, судно пришлось чинить; при разрыве погибли матросы, среди них оказался и Лауни Биркен Война продолжалась еще более двух лет, потому что перешла на сушу. А суша была огромной. От гор Кламат в Калифорнии она тянулась вверх по побережью, до самой Ляски. На восток она доходила до Скалисов^[92], к югу территории Союза ограничивали Каскады^[93], здесь страна северян сужалась — они не селились на сухих безлесных равнинах. Гористые края, глубокие долины, бурные ручьи, проливы и фьорды, леса и болота и повсюду богатые фермы и уютные города; страна дождей, тумана, снега, застенчивого солнца, но иногда и невыразимо светлых зимних ночей, когда звезды мерцали и играло полярное сияние; война крепостей, укрытий, секретных маршрутов, засад.

Воинами здесь были все мужчины, женщины и дети. Тераи решил, что на норри сказалась естественная селекция: их предки во время Погибели претерпели невероятно большие страдания, чем его собственный народ: так было и потом, когда монги хлынули из Сберии через пролив, на многие месяцы покрывшийся льдом, после того как ядерные взрывы наполнили воздух пылью. Пришельцы валили через Юконское плато и через высоты за ним, по тундре и прериям, не встречая сопротивления нигде — его оказали им только предки северян. Они отвратили прилив вражеских орд от своих гор, вернули назад Ляску, преградили путь новым пришельцам из Азии; после столетней войны отогнали незваных гостей, истощили их силы, укрепились на своей земле, отбили восточные дороги, и наконец покой и мир воцарились на их границах.

Не были склонны сдаваться без боя и их потомки. Норри не проявляли безумства: потерпев несомненное поражение, они угрюмо сдавались.

Маураи захватывали их города и промышленные центры без лишней бойни.

Однако этим война не кончилась. Что было толку оккупировать Сиэттл, Портанжелс, Виттохрию^[94] и посылать отряд морских пехотинцев оккупировать рыбацкую деревушку на острове Санван, где происходили Великие Советы Союза («чтобы не нашалили», как некогда пояснял Лауни).

Силы центрального правительства были настолько ограничены, что их едва можно было считать таковыми.

Больше власти имели территориальные столицы, но и она была невелика.

Мозгом и стержнем общества являлись Ложи. Они были повсюду. Глава местной Ложи мог за ночь набрать полк и распустить его, когда дело было закончено.

С адской медлительностью маураи поняли, как заставить своего врага сложить оружие. У них не было ни сил, ни желания покорять страну, а мысль о том, чтобы опустошить ее — Землю — никогда не приходила им в голову даже в кошмарах, однако они могли перекрыть поставки военного сырья. Одновременно стараясь облегчить людям лишения, предложить врачебную помощь, от чистого сердца помочь в реконструкции предприятий и торговли, а также ученым в их университетах.

И в этих трудах Верховный Комиссар Руори Хаакону проявил доблесть превыше героев настоящих сражений. Его ум, обаяние, неподдельные душевность и доброта только украшали его вполне реальные достижения.

Не вредила и несомненная мужская красота. В то же самое время он не терпел никакой неразберихи и всегда был необыкновенно хорошо информирован. (Его отец Арутуру командовал разведкой и был высшим начальником Тераи Лоханнасо.) Словом — одну за другой — Ложи уговаривали сдаться, примирялись с положением дел. Ситуация оставалась достаточно скверной. Однако по договору Северо-западный Союз отказался от продолжения работ по ядерной энергетике, флот его свели к силам береговой обороны, а промышленность — к технологиям, которые экологическая служба маураев считала не слишком опасными. Чтобы обеспечить выполнение соглашения, Федерация получала базы в стратегических областях и право беспрепятственной инспекции. Никакие коммерческие льготы не могли компенсировать такие утраты, а тем более исцелить кровоточащую гордость или уменьшить тяжесть оков, но во всяком случае наступил мир.

И Тераи вскоре смог вернуться домой.

4

На этой деревенской улице ему было на редкость одиноко. Очаровательное селение, каркасные дома с крышами из цветущего дерна отступали от мостовой; окруженные лужайками и садами, они были ярко покрашены; двери, коньки крыш и торцы балок украшали искусные резные узоры.

Позади них вздымался еловый лес; аромат его нес весеннюю свежесть. К югу небеса заслонял своей чистотою заснеженный пик Ренье^[95].

И все же иноземец Тераи был окружен отчуждением. Светлокожие норри и изредка попадавшиеся навстречу приземистые смуглокожие инжуны^[96] застывали, заметив его; дети прекращали игры; псы, ощущая неладное, щерились и рычали. Игноривали его разве что кошка, гревшаяся на крыльце, и ворон, отрывисто выкрикнувший что-то над головой.

«Ну а на что ты рассчитывал? Наверное, не следовало бы приезжать сюда, — устало подумал он. — Но я же обещал Лауни до конца выполнить свой долг друга».

Он нашел нужный дом, поднялся на ступени, взялся за деревянный молоток. Дверь открыла Аннес Биркен… высокая, хорошо сложенная, каштановые локоны опускались к плечам, в длинном — до лодыжек — платье, обычном для Союза.

— Добрый день, — проговорила она и, узнав его, отступила назад. Глаза ее расширились, так что зрачки охватил белый ободок. — Ух!..

Выполняя местный обычай, он прикоснулся к козырьку. В тот день Тераи надел парадный мундир: белую рубаху, куртку и брюки, но обошелся без украшений.

— Добрый день, миз-за Биркен, — проговорил он. Познакомившись почти четыре года назад, они обращались друг к другу по имени. — Надеюсь, я не помешал вам. Если я не вовремя, то немедленно покину ваш дом. — Она не ответила. — Я писал вам, но, должно быть, вы не получили моего письма, — продолжил он. — Почта до сих пор работает с перебоями. Я узнал, что радиофон в вашем селении неисправен. Другого случая посетить вас мне не представится: на следующей неделе я возвращаюсь в Нозеланн.

Ощутив прилив смелости, она спросила:

— Чего же вам от меня нужно?

Он смиренно стоял — слугою или подчиненным — а потом ответил:

— Я приехал, чтобы повидаться с вами ради памяти о прошлом и выяснить, нельзя ли вам чем-нибудь помочь. И… э… если вы хотите… могу рассказать вам о последних днях Лауни и его смерти. Я был рядом с ним.

Над головой старательно каркал ворон, а женщина все стояла будто немая, и не сразу проговорила «входите», отступая в сторону.

Сумрачный и уютный дом, как везде на северо-западе, был полон всяких реликвий. Она отвела его в гостиную, предложила сесть в кресло — добротное, прочное, как и вся остальная мебель. Над очагом прикреплена была дубовая панель с резной эмблемой Ложи, к которой принадлежал Лауни, а значит, и его жена: бегущий волк со свисающей с шеи порванной цепью, под изображением значился девиз: «Вольному — воля».

— Пожалуйста, усаживайтесь, майор Лоханнасо, — проговорила Анисе. — Я не напутала в знаках различия? Теперь вы майор? Не хотите ли перекусить? Увы, ни кофе, ни хорошего чая у нас нет, но есть травяные настои, молоко, пиво; может быть, вы хотите сидра?

— Лишь в том случае, если вы составите мне компанию, — ответил он, осознавая, каких усилий стоило ей это гостеприимство и какие объяснения придется потом давать соседям. Ему хотелось закурить, но Тераи помнил по прежним временам, что она не предавалась этому пороку, вновь распространенному в Союзе, когда ожила торговля с юго-востоком, а потому решил не извлекать свою трубку.

Аннес встала возле него с крепко сжатыми губами, ноздри раздувались и побелели.

— Вы хотите рассказать мне, как Лауни встретил свой конец? — сказала она ровным голосом. — Не сомневаюсь — самым достойным образом. Однако мне об этом ничего неизвестно, кроме самого факта. Все произошло год назад, так?

Тераи кивнул:

— Он попал в плен на мое судно. И был убит на месте при разрыве снаряда, посланного с одного из ваших кораблей. Он даже на миг не проявил слабости, и в тот день просто стоял наготове, чтобы оказать первую помощь в случае необходимости.

— Понимаю. Тогда мне хотелось бы, чтобы наша дочь услышала об этом… и сыновья тоже. Но они старше и уже ушли в школу. — Она вышла в коридор и позвала, обращаясь наверх:

— Роника! Спустись сюда!

В комнате появилась девочка лет как будто пяти. Высокая для своего возраста, она все равно утопала в бесформенном подростковом свитере и джинсах… Подумалось — наверное, возилась с плюшевым мишкой в своей комнате. Когда мать представила дочку Тераи, девочка застыла, не проронив ни словечка — прямо котенок рыси.

— Садись, Роника, — проговорила Анисе и, убедившись в том, что ребенок сел, продолжила беседу:

— Вы так добры, капитан Лоханнасо… потратили на нас свое свободное время. Нам просто повезло в том, что вы успели вовремя: через месяц мы переезжаем в… — Она запнулась. — Это не важно. Пожалуйста, расскажите еще раз все, что вы знаете.

Тераи уже не раз прикидывал этот разговор в своем уме… Но тем не менее, приступив к воспоминаниям, ощущал известную неловкость.

Зеленые глаза Роники то сужались, то расширялись, по щекам безмолвно текли слезы, лишь изредка прерывалось дыхание, но светлая головка ни разу не склонилась.

Неужели она забыла своего отца? Скорее всего — нет, ведь родня и Ложа Волка, собравшись, прочли похоронную службу… Да, она его помнила.

Хотя Тераи и старался смягчить свое повествование, девочка наконец вскочила на ноги и, стиснув кулаки, разразилась бурей яростных рыданий:

— Это ты убил его! Это ты убил его, старый злой маурай! Но мы убьем тебя! Орион взойдет!

— Роника, — вскочив с места. Анисе прижала девочку к себе.

— Орион взойдет!

Аннес посмотрела на Тераи суровым взглядом.

— Простите нас, майор, — проговорила она. — Я этого не ожидала. Если можете — подождите, а я отведу ее наверх и успокою.

— Я вполне понимаю вас, миз-за Биркен, — ответил он, вставая. — Как вам будет угодно. Я снял комнату в гостинице и взял билет на завтрашний поезд до Сиэттла. Поговорим о Лауни… Или о чем-то другом, если хотите. — И неловко добавил:

— Но если вы не против, можно побродить по вашим лесам, быть может, послушать птиц.

— Спасибо вам, майор, — проговорила она голосом, по крайней мере, менее ледяным, чем прежде. И поспешила со своей дочерью наверх.

Он опустился в кресло. «Какие странные слова для ребенка, — подумал он. — Наверное, она слышала их от взрослых, и фраза имеет какой-то смысл… Какой же? Лозунг, наверное. Орион здесь — охотник, в других частях света — это гигант в цепях. Но в этих краях так называлось зимнее созвездие, а территория Северо-западного Союза простирается и за Полярный круг. Тем не менее… это следует выяснить».

И последующие двадцать лет он выяснял — в меру своих возможностей.

Глава 3

Закончив петь, Плик тренькнул по струнам лютни, положил инструмент на стол, возле которого сидел на скамье, схватил стакан вина и единым глотком наполовину осушил его.

— Что это? — спросила Сеси.

Плик пожал плечами:

— Кажется, я зову эту песню «Имена».

Встав перед ним, барменша укоризненно погрозила пальцем. Движение это заставило ее бедра дрогнуть… очаровательные округлости, как и все остальное. Облегающее — по щиколотки — платье самым лучшим образом подчеркивало все ее достоинства. Хорошенькая: темные колечки рамкой вокруг карих глаз, курносый нос, полные губы, чистая кожа.

— Я хотела спросить, о чем эта песня, — сказала она. — Ты же знаешь — я не говорю на англее.

Плик пригубил питье, но уже медленнее.

— Нечто автобиографическое. Не то чтобы чистая правда, но там есть про мои родные места.

Она соблазнительно повела плечами.

— Хватит, все поняла. Кое-что разобрала и уже струхнула. Честно скажу тебе, Плик, когда ты впадаешь в это странное настроение, я всегда пугаюсь.

— Я не хотел тебя волновать, драгоценнейшая моя винная Лозочка. — Улыбка тронула его губы. — Приношу извинения. Следующую песню сложу на франсее в твою честь. Кстати, я уже скоро освою брежанегский… только не разговорный, а литературный. И сразу же сложу на нем балладу, воспевая тебя и все твои достоинства.

Пригнувшись, она одарила его быстрым поцелуем. Плик потянулся к ней, но она отскочила назад с заученной легкостью.

— Ты такой милый, — хихикнула она. — Только давай не все обо мне.

— Ах, что ты, — скрежетнул Плик. — Если честно, конкуренция слишком велика. — Опустошив свой бокал, он полез в кисет на поясе и извлек из него железную монетку. — Еще один, если ты не против.

Она взяла деньги и опустевший стакан и поглядела через стол.

— А вам, сэр?

Иерн мотнул головой:

— Пока повременю.

Мужчины проводили ее глазами, пока она подходила к бочонку возле бара.

Полдень еще начинался, и в «Золотом петушке» они были втроем. Таверну эту в основном посещали рабочие и рыбаки. Почерневшие от дыма невысокие балки возносили дощатый потолок над утоптанным глиняным полом. Вокруг четырех столов стояли скамьи, окна были у самого потолка, и в подвальной комнате уже темнело.

— Экое приятное зрелище, — пробормотал на англее Иерн. — По правде сказать, я мог бы и повторить заказ, но лучше все-таки подождать, чтобы Сеси повторила прогулку: она так зазывно виляет задком.

Плик вздрогнул.

— Что? — спросил он на диалекте того же самого языка. — Вы говорите… как один из аэрогенов?

Иерн кивнул.

— Только не шуми об этом. Мне весьма понравилась твоя песня. Конечно, странная, но мне понравилась, и ты очень хорошо подогнал слова к старинной народной мелодии. — Он протянул руку. — Таленс Иерн Ферлей.

— Тот самый… Буревестник?.. Это честь для меня, сэр. — Поэт ответил рукопожатием. — А я Пейт Ренсун из Девона, что за Каналом. Впрочем, здесь все зовут меня Плик.

Они оглядели друг друга. Англеман был высок, худощав и неловок в движениях. Узкая голова, тонкое лицо с глубокими морщинами, выступающий нос, длинный подбородок, бледно-голубые глаза. Алкоголь и табак заставили охрипнуть некогда мелодичный голос. Подобно Иерну, он был чисто выбрит, коротко стриг уже редеющие светлые волосы. Но одежда его: куртка, брюки и ботинки — была куда хуже простых вещей человека из Клана.

— Могу я поинтересоваться, что занесло вас сюда? — спросил он.

— А я навещал в Карнаке^[97] свою мать и отчима. Его старший сын недавно стал шкипером на небольшой грузовой шхуне, из тех немногих, что принадлежат его отцу. Он отправился по заливу в порт Бордо и зашел в Кемпер, чтобы взять груз. В ожидании я решил забежать сюда. Я бывал в Кемпере кадетом — в увольнении, в этом самом погребке. Но уже столько лет не видел города. Он не слишком переменился, не так ли? За исключением нашей очаровательной серветрисы.

Плик скривился:

— Да, подобные города не меняются быстро: слишком много здесь всяких призраков.

Удивленный Иерн несколько секунд обдумывал слова поэта. Слишком много призраков? Ну что ж, Кемпер был самым большим городом Брежа, его главным морским портом, столицей Ар-Мора. Кстати, его узкие улочки помнили не только исто-рио и предысторию. В средние века здесь был выстроен Кафедральный собор в честь святого Корентина, прославившегося среди бретонцев, что пришли сюда из провинции Британия, когда Рим утратил ее; с тех пор ветшающее величие собора изведало обряды трех различных исповеданий… Музей, построенный через века после того, как время источило бывший его предшественником епископский дворец, хранил реликвии более древние, чем бретонские, римские или галльские — мегалиты, подобные тем, что стояли рядами возле Карнака…

Иерн подумал, что Плик, должно быть, имеет в виду призраки менее древние — всего лишь старинные к нынешним временам. Своим значением Кемпер был обязан тому, что избежал разрушения, поразившего великие города Брежа во время Судного Дня; к тому же инженеры решили, что сумеют расширить и углубить верхнюю часть реки Одет и выкопать котлован для гавани, вполне подходящий для тех кораблей, что были по плечу этому миру. И весьма тонко чувствующий историю Плик, обозревая эти окрестности, представлял миллионы смертей и утерянных надежд.

— Почему же ты тогда явился сюда? — взорвался Иерн. — Почему торчишь здесь?

Осадив себя, он приготовился извиняться. Иноземцы в основном бывали польщены и просто сочились счастьем, когда принадлежащая к Клану персона принималась расспрашивать… Они были готовы говорить без умолку. Человек этот был не таким, как те, с кем привык встречаться Иерн.

Возвратившись с вином для Плика, Сеси перебила его, заме-рев в выжидательной позе.

— Неужели вам обязательно говорить на англее, — пожаловалась она. — Я хочу сказать, мальчики, что в это время дня мне скучно. Вечером становится веселее, тогда меня развлекают гости.

«Не только своими заказами», — подумал Иерн.

— Лозочка моя, — проговорил Плик на франсее, — а ты знаешь, что у нас…

— Иерн, — перебил его пилот. — Просто Иерн. Незачем чересчур волновать девицу.

— Ах, хорошо, — возбужденно взмахнул Плик. — Почему бы тебе не присоединиться к нам, Лозочка. Налей себе и запиши на мой счет.

— Ух, не следовало бы… ну, спасибо, и девушкам хочется пить, когда они устают. Иерн, вам принести еще?

Человек из Клана допил свое вино.

— Пожалуй. Но угощаю сегодня я — и тебя тоже, Плик. Разве не принято платить поэту вином?

— Ага. Вы знаете больше, чем я думал. — Крупное адамово яблоко дрогнуло от глотка. — Конечно, во все века полагали, что мирское богатство и духовное не совместимы. Только, по-моему, все это придумали господа, желавшие сэкономить на развлечениях. Впрочем, это неважно: я разбогатеть не боюсь. — Говорил он с подчеркнутой медлительностью, свидетельствовавшей о том, что поэт уже пьян. И, подкрепив сложившееся у Иерна мнение, он откинулся назад — локоть на стол, нога на ногу — и, глядя вслед Сеси, разразился тирадой:

— Вы хотите знать, что делаю я в изгнании? Не впервые поэт оказывается изгнанником уже дома, даже еще более чем на чужбине. Вы по-прежнему хотите слушать? Я не люблю говорить о себе, но друзья мои в «Золотом петушке» слишком часто слышали мою историю. Я пересказываю ее отрывками: в песнях, которыми я развлекаю их за то угощение, какое они мне предлагают… но никто и никогда не узнает ее целиком. Лозочка, моя дорогая! — крикнул он через комнату. — Не дуйся. Обещаю тебе, что на сей раз ограничусь самой короткой версией. Я говорил, что происхожу из девонцев: это на юге Англеланна. Вы слыхали о нас?

— Да, я бывал там однажды с отчимом — он ездил туда торговать, — проговорил Иерн. — Прекрасная страна.

— Мирная, пасторальная и скучная, — ответил Плик. — Если забыть про те странности, которые можно отыскать в любом сельском краю. Сельские причуды не похожи на городские. Мой отец держал лавку в деревне, но мать моя в своих жилах несла частицу валлийской крови… надеюсь, и до сих пор несет ее. Покрывая позор, я сбежал из дома восемнадцать лет назад, когда мне было двадцать… Видите ли, я всегда был задумчивым, одиноким мальчишкой, старшим из троих выживших; дома от меня было мало проку: поскольку нос мой всегда торчал в книге, если я не слонялся по окрестностям. В дни своей юности я сделал попытку стать респектабельным человеком, но вы слышали мою песню. Клирик Свободной церкви, которая правит Девоном, оценил мои первые песни, и по его рекомендации меня приняли в Гласстобри^[98]. Потрясающая удача — тысячи и тысячи книг… я старался быть прилежным студентом. Действительно старался — чуть больше года… Но ведь сколько было возможностей для пьянства, игр и женщин; наконец я предпринял один сложный розыгрыш, из-за которого мейя исключили.

— Зачем ты это сделал? — спросил Иерн.

В кадетах он успел достаточно побрыкаться, но все-таки держался в разумных пределах. Он никогда не рискнул бы расстаться с небом.

Сеси принесла три полных бокала на подносе, а сама уселась возле человека из Клана.

Лицо Плика невольно скривилось, и он отрывисто бросил:

— Епископ так, и не смог понять, что мне просто пришлось это сделать.

Пришлось. Ведь Гласстобри — город древний — просто кишит призраками, куда там Кемперу. — Голос его выровнялся, хотя теперь Плик уже не разделял слова. — Конечно, нечего было думать о возвращении домой. И я решил поработать за границей. Капитан корабля, который привез меня сюда, полюбил мои песни и представил судовладельцу, а тот нанял меня выступать, на банкете, который давал в честь Местромора. Его Благоволие Арнек IV остался доволен и решил держать меня под рукой… предоставив мне место в библиотеке… Ах, эти книги, книги, книги!

Книга и бутылка… знаете, незачем пить в компании: есть такие книги, с которыми можно пить, не привлекая других собутыльников… Его Благоволие призывал меня ко двору, где меня щедро вознаграждали за мои таланты.

Иерн поглядел на сгорбленную фигуру.

— Ну и чем все закончилось? — спросил он.

Сеси тряхнула головой.

— А чего вы ожидаете? — проговорила она терпеливо. — Он вновь стал пить запоем. Запоем, понимаете? И являлся, накачавшись, ко двору на всеобщее посмешище. — Она склонилась к Иерну, он ощутил ее дыхание на своей щеке. — А теперь послушаем о вас, — съехидничала она.

— Мой демон снедал меня, — жестким тоном объявил Плик. — Предоставляю вам самостоятельно определить, следует ли понимать слово «демон» в классическом или средневековом смысле. С моей точки зрения, беда была в том, что я постепенно потерял интерес к сочинительству, я не хотел больше создавать красивые мелодичные пустячки для чудесных маленьких человечков. Моя музыка их смущала.

— Тьфу! — Сеси вскочила на ноги. — Простите меня, Иерн. Сбегаю я лучше на двор… вернусь через минуту.

Она прошествовала к лестнице. Онемев, Плик следил за ней… она поднялась, закрыла за собой дверь. Тут он встряхнулся и закончил:

— Наконец и Местромор велел мне убираться. Впрочем, он добрый человек и позволил мне остаться в библиотеке. Но из всего, что касается книг, я умею только читать их. Впрочем, мои обязанности легки просто до жути, поэтому я выплачиваю половину своего скромного жалованья сменяющим друг друга студентам, чтобы они управлялись с делом за меня, а остальное зарабатываю в тавернах получше, чем эта — там дают чаевые, а иногда сижу писцом в будке на рынке. Жизнь грубая, но веселая.

Плик отпил вина. Наступило молчание. Иерн приложился к собственному бокалу. Дешевый напиток, слабый и кислый. Плику случалось пробовать куда лучшее.

— Не хочу вас задеть, — наконец осторожно проговорил человек из Клана.

— Но мне кажется странным, что вы… что вы застряли в Кемпере. Вы могли бы начать все заново, например, в Турневе.

— Почему я этого не хочу? — вопросил поэт. — А вы как думаете?

И взгляд его обратился к двери над лестницей.

— Она привлекательна по-своему, но… — Иерн решил не продолжать.

— Во мне обитает демон, — пробормотал Плик. — А в ней — богиня. К тому же христианин во мне скорбит о ереси, в которую впали мои брежадские друзья… Иногда она позволяет мне спать с ней. — Он коротко хохотнул и поглядел на пилота. — Она права, я действительно изображаю осла, — проговорил он. — И опять только что сделал это. Давайте поговорим теперь о вас?

— К тому, что вы слыхали обо мне, — ответил Иерн, отчасти сознательно, — добавить почти нечего.

— Всему есть место. — Плик повел рукой. — Не только таким блестящим вещам, как ваш полет в сердце урагана в позапрошлом году; как ваш отец, которого сеньоры Кланов, вероятно, выберут Капитаном Скайгольма, когда умрет старый Тома Сарк: есть место и легендарному уважению, которым вы пользуетесь среди пейзан Ар-Мора и, насколько мне известно, повсюду. Вы командуете аэробатической планерной эскадрильей Погодного Корпуса; ваша блестящая общественная жизнь… нет, я даже не буду говорить о вашем лидерстве в таких важных вопросах, как доброта к животным или ваше широко известное мнение, что геанство угрожает Домену. Оставим все это. Мне очень хочется побывать в вашем обличье: понять, какова Земля из Скайгольма — там внизу — в целых тридцати километрах. Как можно верить, что аним самого Чарльза Таленса может однажды передаться тебе, сливаясь с той чередой предков, которые и без того уже обитают в вас. Хочется знать, как вы, аэрогены, и ваша могучая цитадель стали не только правителями и стражами цивилизации, а ее основным мифом. Ведь каждое жизнеспособное общество несет в себе миф, иначе оно — живой труп и незамедлительно падет на землю…

— О-й-и-й! — визг пригвоздил пышные речи поэта к столу. Мужчины посмотрели на Сеси. Незамеченная, она вернулась из отхожего места и замерла на площадке, вся превратившись во внимание. — Ох, так вы святой! Вы — Талоне Иерн Ферлей? она сбежала по лестнице и бросилась перед столам на колени. — Ах, сэр, ах, сэр!

«Ох, черт», — подумал Иерн.

Хотя… впрочем, с этим Пликом приятно было поговорить — быть может, лучше на трезвую голову. Сеси замерла в почтительной позе, чтобы он мог поглубже заглянуть в недра ее корсажа.

— Мне ничего не надо, — ответил Иерн. И нагнувшись, он подхватил ее под руки и поставил на ноги. Она прижалась к нему. Восхитительное ощущение. — Давай-ка будем друзьями, — предложил он.

— Но это так чудно, — выдохнула она. — Я так хорошо чувствую себя в ваших объятиях.

— Сеси, аэрогены не поощряют предрассудков, когда речь заходит о них самих: мы — такие же мужчины и женщины, как и все вы.

Она опустила ресницы.

— Вы весьма симпатичный мужчина, сэр, — поглядев на него, Сеси прикоснулась к его рукаву. — Не отойти ли нам в уголок на секунду?

Пожалуйста. Тебе ведь все равно, Плик, правда?

Поэт одарил ее сухой улыбкой, вновь приступая к вину.

Сеси отвела Иерна в сторону, поднялась на цыпочки и, взяв его за руки, зашептала торопливо:

— Пожалуйста, не думайте, что я смелая, или пустоголовая, или какая-нибудь еще. Но я всегда обожала вас с того времени… в общем, так: по субботам владелец — он обслуживает бар вечерами — обычно закрывает заведение в восемь вечера, потому что наши посетители рано выходят на работу. Конечно, я знаю, что слишком простовата для вас. Но если вам хочется… я сплю в своей комнате наверху, и мне будет очень приятно…

Иерн спросил совета у своей совести насчет Фейлис. Ну ее — после почти двух лет замужества так и осталась холодной в постели; ей нравилось великолепие и блеск, которые давало ей положение его жены, но наедине она постоянно ссорилась с ним; и потом, она вечно читала свои геанские книги и — как ему было известно — переписывалась с Таленсом Джовейном Орилаком, обратившимся в геанство. Иерну уже не один раз случалось изменять ей. К тому же в Кланах не было принято всерьез относиться к подобным вещам.

Но оставался Плик. Иерн охотно вновь повидался бы с ним, ему хотелось получше узнать этого забавного человека, услышать больше песен.

Он бросил взгляд назад. Поэт перехватил его, криво ухмыльнулся и, приветственно подняв бокал, провозгласил:

— Не опасайтесь, я к этому привык. Я скоро вырублюсь, а потом проснусь и с головной болью побреду в свою нору. А моя Лозочка ничего плохого не сделает.

Глава 4

1

— Орион взойдет! Это были первые слова в ее собственной жизни, которые Роника Биркен запомнила. Более ранние детские впечатления смутно маячили в памяти, подобно островам в тумане… Вспомнилась песня, с которой мать укладывала дочку спать; отец, вернувшийся, должно быть, с войны, подбрасывал ее в воздух и подхватывал, а она хохотала; величественный олень-вапити, всеобщий любимец деревни, брал листья латука из ее пальцев; она помнила, как долгими часами возилась с мячом, чтобы научиться управляться с ним столь непринужденно, как мальчишки; а еще дождевые капли на темных окнах, рыдания матери…

В тот день она явилась домой и застала дядю Имана и другого мужчину в гостиной с Аннес; угрюмое выражение на лицах всех троих настолько потрясло ее, что она застыла в дверях и стояла незамеченной, тем временем тот, второй (кажется, это был Рикко Торсон, который был тогда тамошним мастером Ложи Волка; однако теперь она не могла припомнить его лица), говорил, что надо отвоевать свободу, а ее дядя ответил словами, которых она не поняла (ведь Звездный Охотник обязательно взойдет над заснеженными полями… не так ли?), но ощутила в них глубокую и трепетную магию.

Кажется, на следующий день явился незнакомец. Она забыла, каким именем он себя назвал, но рослая фигура и чужие черты лица впечатались в ее сознание словно шрам; хотя говорил он мягко, но рассказывал о смерти папочки и был первым из троллей-маураев, которого она увидела. Тут-то она и метнула в него волшебные слова разящей молнией. Но ничего не произошло, лишь мать немедленно увела ее. Но с того часа воспоминания Роники стали связными, словно бы это событие отметило начало ее подлинной жизни. В какой-то мере так оно и было. Вскоре семья переехала в Портанжелс на берегу пролива Уэнди Фука^[99], там Аннес нашла работу, о которой детям говорила только, что работает в Ложе.

Незаметная гавань, на которую инспекторы-маураи почти не обращали внимания, была прекрасным местом для организации морской базы для секретных перевозок в Кенай^[100]. Счетоводы требовались там не менее, чем моряки, инженеры или вооруженная охрана. Наконец она вышла замуж за Томми Джемиса — также из Ложи Волка (тайного компьютерщика, обслуживающего установки). Через несколько лет дело, которым они занимались, продвинулось настолько, что их услуги потребовались возле вулканов. И семейство перебралось на Кенай, там в лесах на просторах Ляски и выросла Роника. И к середине второго десятка своей жизни живая и вдумчивая девочка весьма быстро сообразила, какие громы на самом деле грохотали за горами у входа в залив.

Она помалкивала. В то время она намеревалась стать Покорителем; училась, сдавала экзамены, работала проводником и снабженцем, иногда отыскивала и спасала заблудившихся — из тех, кто хочет вернуть дикие места человеку. Она стала послушницей в Ложе Волка. Это было почти неизбежно, и не только потому, что семья ее принадлежала к этой Ложе; более крупной организации в этом районе попросту не существовало. Как и повсюду, инжуны и эскимосы обычно предпочитали свои традиционные группировки, хотя некоторые и вступали в Ложи. В восемнадцать лет она завершила свои занятия и выполнила свое первое Поручение… а именно: доставила в рюкзаке лекарство в заваленный снегом поселок, который по радио запросил помощи… а потом выстояла свою Стражу.

Когда были выполнены все церемонии посвящения, мастер Ложи Беньо Смит вызвал ее в свой кабинет. С ней находился ее отчим Том Джемис и тот самый Эйгар Дренг, которого иногда видели в Кенае. Мужчины были в темных одеяниях, у Беньо на голове была шляпа, в руках жезл — знак власти. Момент был весьма торжественный. Над столом мастера Ложи в панель было врезано изображение волка, разорвавшего цепи и вырвавшегося на свободу.

— Роника, — проговорил Беньо, — старшие наблюдали за тобой долгое время, и в общем мы удовлетворены. Ты умна, храбра и предприимчива, однако не безрассудна, достойна доверия и… осмотрительна. — Он сделал паузу. — Что ты знаешь о том, что происходит среди нас?

Горло ее сдавил комок.

— Орион взойдет! — выдохнула она, ощущая стук сердца, стук крови в ушах.

Беньо кивнул:

— Давай пока ограничимся этим. Велика наша цель, и трудно скрыть дело настолько огромное и осмысленное… целью которого является возрождение всего мира. А перед Судной войной — попросту невозможно. И сейчас его трудно спрятать даже в месте, подобном Кенаю.

Он смачно вздохнул.

— Мы вынуждены привлекать новых людей, и не только потому, что многие из нас состарились или умерли, служа Ориону. Мы действуем, и нам нужны новью комбинации способностей. Ты — девушка перспективная. Только хочу сперва тебя предупредить: особых забав не будет — не жди. Тебя ждут, в общем, только работа и лишения — ради Освобождения, которое все равно будет едва заметно в этом затхлом болоте, куда маураи так, и не добрались. Если ты не готова отказаться от многих удовольствий и развлечений, скажи прямо сейчас — никаких возражений не будет, я обещаю. Ты будешь жить так, как и прежде. В конце концов, Покоритель нужен обществу.

— Но мне придется оставаться на Ляске? — спросила она.

— Пока Орион не взойдет, — отвечал Беньо.

— Если это случится вообще, — добавил Эйгар Дренг. — У нас до сих пор не хватает многого из того, без чего нельзя обойтись. А быть может, никогда и не будет.

Том Джемис криво улыбнулся приемной дочери.

— Да, Ложа рассчитывает, что ты не будешь скучать по цивилизации, — сказал он, — Сама знаешь — я уже десять лет сижу здесь безвылазно. Не потому, что кто-то боится предательства, просто я чересчур занят своей работой, к тому же зачем излишний риск? Мне здесь нравится, и ты тоже как будто ощущаешь себя дома, не так ли?

Роника облизнула губы.

— Что… что вы хотите, чтобы я… делала?

Эйгар Дренг долго разглядывал ее и наконец медленно проговорил:

— Я изучал твои школьные журналы, беседовал с учителями. Из тебя получится инженер. Лидеры Ориону не нужны, да ты, откровенно говоря, не проявляешь блестящих способностей, но помощником будешь ценным… когда тебе не придется использовать умение Покорителя для жизненно важных интересов проекта. Мы хотим отослать тебя на юг — будешь учиться в университете в Виттохрии. Ложи берут на себя обучение перспективной молодежи.

— Но первое, о чем ты должна подумать и весьма серьезно, — добавил Беньо Смит, — сумеешь ли ты там, в новой для тебя среде и в твоем-то возрасте сохранить в тайне самый великий секрет планеты. Если у тебя есть хоть кроха сомнений — откажись, и мы будем тебе благодарны.

— А разве вы сами не могли бы научить меня всему необходимому? — поинтересовалась Роника. Хотя полностью неожиданной эту беседу назвать было сложно, она все-таки была удивлена предложением. — Мой брат Билл… он же отправился за пролив — в горы.

— А твой братец Закки вполне доволен местом дровосека, — проговорил Том. — Да, у нас есть учебные заведения и дома, в одном из таких и находится Билл, но… ты не такая, как он. Если ты согласна, тебе придется узнать о внешнем мире побольше.

Естественно, она согласилась.

Четыре года миновало, прежде чем Роника возвратилась домой, а потом она снова оставила кров и, взяв на север, направилась в дикие земли.

2

Пешком, в одиночестве, она преодолела юры Чугач и спустилась на полуостров. Маршрут пролегал через земли, где обитали лишь редкие охотничьи племена. И, за исключением дней, когда Роника набредала на их поселки и пользовалась гостеприимством хозяев, она промышляла охотой и собирательством. Чтобы прокормиться, ей не приходилось тратить много времени. Своей «кроличьей» палкой^[101] она сбивала по пути небольшую дичь; умело отыскивала ягоды, корни — все съедобное, что в изобилии предлагала земля. С водой никогда проблем не было; а по вечерам, потратив, быть может, полчаса, чтобы поставить шалаш, принести дрова и развести огонь, она сооружала какую-нибудь ловушку и часто находила в ней на следующее утро белку или другого мелкого зверька. Когда случалось провести без еды день или два, подобное неудобство она относила — как и все прочее — к незначительным. Иногда она останавливалась, чтобы постирать и высушить одежду, выспросить нужное у туземцев — сваливая в кучу слова разных языков — но в основном она просто шла.

Идти ей пришлось три месяца. А когда Роника вернулась в населенные края, наступила субарктическая осень. Леса, съеживаясь, превратились в рощи, а луга — в пастбища. Она спускалась по прибрежной дороге, справа играли волны на просторах пролива Кука, а за спиной вставали снежные пики; осины и березы еще желтели на фоне темных елей по левую руку, за ними вздымались горы, дым клочьями вырывался из труб добротных деревянных домов. Иногда орел, расправив золотые крылья, проплывал на фоне неба и облаков, оставляя пределы полуострова, и исчезал в тумане над морем… Видела она это, видела и другое — когда не было дождя. Но дождь шел почти все время. Роника привычно не обращала на него внимания — в противном случае она не сумела бы зайти так далеко.

Теперь она могла ночевать под крышей, среди друзей. Народу в этих краях было немного, все знали друг друга и искали компаний. Прибытию Роники особо обрадовались старшие сыновья владельца дома.

В свои двадцать два года это была высокая, длинноногая, объемная в плечах и бедрах, полногрудая девушка с широким лицом; под темными ровными бровями зеленели глаза. Вздернутый нос, чувственный рот, белая, чуть веснушчатая кожа; волнистые янтарные волосы придерживала лента, расшитая бусинами; пряди ниспадали до самых плеч. Словом — ничего экзотического. Шерстяная куртка, брюки и шляпа потерлись и вылиняли от стирки, в рюкзаке же не было ничего, кроме запасной одежды и обуви, мелкой кухонной утвари и ее исследовательских приборов. Здесь она рассталась с «кроличьей» палкой и сверлом для разжиганияогня; такое снаряжение она могла сделать в любой момент.

Весьма привлекательная девица, тем более что она лишь недавно закончила курс в Виттохрии — в городе. Молодые люди поначалу надеялись обнаружить в ней моральную неустойчивость, испытали разочарование и решили вместе с родней выслушать, что она расскажет им о краях, лежащих далеко за пределами их кругозора. С юга Роника принесла разнообразные слухи и сплетни — весьма развлекательные, и все были довольны. О целях своей экспедиции ничего конкретного она не говорила, да никто и не спрашивал. Уже два десятилетия Волк вечно чем-нибудь промышлял в здешних окрестностях, ему помогали отдельные представители других Лож, но чужие дела не слишком-то затрагивали повседневную жизнь обитателей, усвоивших твердое правило — занимайся только своим собственным делом. Потом, большинство местных жителей все равно принадлежали к Ложе Волка и, считаясь с намеками мастера Ложи, остерегали соседей от излишнего любопытства.

К тому же Роника Биркен, Покорительница, провела целых четыре года вдали от дикой природы. Всем было понятно, как стремилась она освежить свои познания и умения, заодно проводя какие-то исследования и изыскания для своей Ложи и народа. Так что она без помех вернулась в Кенай. Один за другим появлялись перед ней ориентиры; давно заброшенная крепость, оставшаяся от войн с монгами, разрушенная и забытая, как и Энкрэдж^[102] — урочище, тое добывались строительные материалы. Аммонийная горка могильным курганом прикрыла древний нефтехимический завод, когда несколько столетий назад он лишился всех полезных сооружений. Достаточно современное промышленное здание тоже лежало в руинах, поскольку последняя капля природного газа, который здесь перерабатывался, давно иссякла, а корни и непогода разрушили все, что не использовал человек.

Впрочем, не так далеко оказалось более новое и доходное предприятие, превращающее отбросы и всякий мусор, в основном опилки, в топливо нынешнего дня; оно располагалось на краю Кеная, жившего по-прежнему интенсивной жизнью.

Пять тысяч жителей делали город самым крупным на огромной территории.

Вдоль привычных улочек жались дома; деревянные мостовые подчас даже сменялись асфальтовыми. Дома были украшены искусной резьбой и раскрашены, как и на материке. Некоторые из них принадлежали торговцам, купцам, брокерам, докторам, ветеринарам и разным специалистам, имевшим свое дело на суше. Еще было несколько складов, фабрик, коптилен, лесопилка… гостиница, бар с грилем, школа, две церкви и парк с языческими святилищами… Над всеми зданиями высилось Собрание Ложи Волка, с трехъярусной крышей из дранки, тотемной^[103] колоннадой и сторожевой башней; тут находилась администрация, в том числе и городской зал собраний, и библиотека… Эмблемы на частных домах указывали на места собраний других Лож… Все рыбацкие лодки были в море, но у причала оставались три грузовых судна, их наклоненные мачты вырисовывались на фоне тумана, укрывавшего далекие вершины; паром, на котором быки крутили гребные колеса, полз через залив из Тионека.

Народу на улицах было немного, в основном занятые игрой дети: белые, эскимосы, алеуты, инжуны и разнообразные метисы, бегавшие среди суетящихся дворняжек и важных маламутов.

Время от времени, стуча копытами, проезжал верховой, прогромыхивала телега. Встречные пешеходы здоровались с Роникой.

Здесь мужчины и женщины одевались почти одинаково, впрочем, нередко одежды были красиво расшиты; мужчины носили бороды и длинные волосы, женщины распускали волосы до половины спины; улицы пахли морем, смесью морской соли, смолы и рыбы, дыма и запаха человека. Солнце на западном горизонте опустилось за облака. В окнах мерцал свет ламп.

Роника направилась к Собранию Волка, поднялась по ступеням, взошла на крыльцо и открыла парадную дверь; пол и стены впечатляющего своими просторами зала были обшиты панелями твердого дерева, на которых причудливо змеились слои; портреты предков чередовались с трофеями; в каменном очаге пылали бревна, тени и отблески пламени плясали на стенах.

Двери были открыты для каждого. Роника назвала свое имя возле стола в приемной. Далее ее направили вверх по лестнице в нужный кабинет.

Дверь оказалась закрытой. В сумраке коридора она заметила, что эмблему мастера Ложи лишь недавно обновили свежей краской. Винтовка и плуг, скрещенные над раскрытой книгой, напоминали о том, что Ложи породила сама необходимость; вместе легче было сражаться, помогать друг другу и сохранять знания. Роника нахмурилась — войны с монгами давно закончились, но маураи…

Беньо Смит не запрещал беспокоить себя, клерк внизу не упомянул об этом, и Роника хотела побыстрее выполнить свой непосредственный долг — отчитаться, а потом отправиться к матери и отчиму. Она постучала.

— Войдите, — ответил голос по транскому^[104].

Войдя, она сразу заметила усталость на орлином лице Беньо, сидевшего, впрочем, с прямой спиной, седые волосы и козлиная бородка^[105] казались символами сопротивления. Гость, находившийся в кабинете, поднялся и отвесил ей любезный поклон. Прямо как маурай, подумала она с негодованием. Жест был вдвойне не к месту, учитывая голубую форму офицера Союза и знаки отличия капитана.

— Роника! — негромко воскликнул Беньо. — Входи… рад видеть тебя, дорогая.

— С позволения дамы представлюсь, — сказал незнакомец. — Микли Карст.

— Роника Биркен. — Она ответила на рукопожатие. Гость чуть задержал ее ладонь в своей руке, разглядывая ее в свете лампы и тех скудных отблесках заката, что еще брезжил за окном. Этому невысокому и крепкому мужчине было лет под пятьдесят, однако движения его оставались порывистыми. Крупная голова, острый длинный нос, небольшие льдистые голубые глаза, коротко стриженные седые волосы и борода, меж тонких губ проглядывали зубы. Высокий голос слегка тараторил. Когда гость улыбнулся, лицо его преобразилось; незнакомец умел очаровывать.

Она обратилась к Беньо:

— Сэр, экспедиция закончилась с успехом, — объявила она. — Как с подробностями? Доложить завтра?

— Нет, выкладывай все немедленно. — В глазах старика вспыхнула радость. — Садись. Выходит, у нас повод для торжества.

Он достал бутылку и бокалы из буфета.

— А моему прибытию и не подумал обрадоваться, — усмехнулся Микли Карст, обращаясь к Ронике. — Естественно: вас лицезреть одно удовольствие, не то что меня.

— Можешь говорить свободно, — пояснил ей Беньо. — Капитан Карст состоит в разведывательном корпусе. Он знает об Орионе, наверное, больше, чем я, и всегда честно служил Волку. Он только что рассказывал мне о своей самой последней вылазке.

Гость добавил:

— Учтите, хвастать не люблю, но в данном случае собственный опыт убедил меня в том, что нам необходимо срочно совершенствовать меры безопасности. Я прибыл сюда, чтобы обсудить на месте подробности с вашим начальством.

Опустив рюкзак, Роника приняла бокал. Отменное виски дымком прокатилось по языку и пищеводу. Отдых равным образом согревал ее мышцы.

Микли Карст извлек пачку сигарет и предложил девушке, получил отказ и закурил сам. Кончики пальцев его пожелтели. Она была рада, что приоткрытые окна выпускают этот смрад наружу.

— Насколько я понимаю, — проговорил он, — вы искали делящиеся материалы.

— А как вы узнали об этом? — проговорил мастер Ложи.

Офицер пожал плечами:

— Мисси Биркен, вполне очевидно, побывала в Наружье.

«Мисси, Наружье, — подумала она — …маураизмы». Но сами слова не давали повода сомневаться в его лояльности. Она видела достаточно примеров иностранного влияния в городах юга, более того — тамошняя молодежь… люди, принадлежащие к ее поколению — явным образом сомневалась в целях Северо-западного Союза, самой цивилизации, породившей эту страну.

— Одежда, загар… — Он ухмыльнулся. — В нашем климате загореть трудно. Итак, наша дама долго пребывала в лесу, причем по весьма важному делу, раз по возвращении направилась прямо к вам, сэр. Словом, остаются лишь делящиеся материалы. — Карст выпустил колечко дыма. — Мы знаем, что материалы, собранные для энергетического проекта, были конфискованы нашими уважаемыми противниками сразу после войны, — лениво продолжал он. — Однако я никогда не сомневался, что до Судного Дня на Ляске находились склады тактического оружия. И едва ли в том пышном оргазме они были эвакуированы все до последнего. Проблема заключается в том, чтобы после минувших столетий обнаружить их остатки на огромной и редконаселенной территории. — Он поглядел на Ронику. — Итак, вы располагаете какими-нибудь намеками?

— Нет, — возразила она. — Люди, пересекавшие горы Ренгли — в основном торговцы и трапперы — слышали от местных туземцев кое-какие подробности, но, конечно, не догадывались, о чем идет речь. Мы всегда выспрашиваем всех, кто приходит из леса; расспрашиваем обо всем, что с ними случилось в пути. Но ничем себя не выдаем. Разве Ложа не может интересоваться тем, что происходит в лесах? Мы ж ни хрена, — простите меня, мастер Смит — ни черта не знаем. Однако рассказы эти кое на что намекали, и я вызвалась проверить.

— Роника у нас особенная, — с гордостью проговорил Беньо. — Она — профессиональный Покоритель, а теперь получила еще диплом инженера-электронщика. В основном она будет работать за Проливом и лишь изредка проверять подобные перспективы в походах.

— Прекрасная мысль, — проговорил Микли Карст. — Поздравляю вас, шеф.

Беньо склонился над столом. Его сухая фигура дрогнула.

— И сколько же ты отыскала, Роника?

— Три целых боеголовки, — отвечала она. — Есть еще несколько разрушенных; но делящийся материал можно извлечь из почвы. Если судить по характеру излучения, уран не представляет серьезных токсических проблем. — Она снова взволновалась, словно бы вновь оказалась на том скалистом склоне, под холодным мелким дождем, и услыхала эхо своего торжествующего голоса, и добавила — негромко:

— Период полураспада, как вам известно, миллион лет. По-моему, там сырья на дюжину килотонн.

Место расположено выше границы лесов, так что туда редко кто заходит, впрочем, руины достаточно заметны. Скалы покрыты густыми пятнами ржавчины; их-то и заметили заплутавшие охотники, пересекавшие долину кратчайшим путем. Можно не опасаться того, что они проболтаются… дикари, наивные и простые, они до смерти боятся призраков древних времен.

Она откинулась на стуле, скрестила ноги и сделала хороший глоток.

Микли приподнял брови почти с уважением. Опустив их, он обратился к Беньо:

— Сэр, операция по доставке материала должна быть обставлена как свадьба дикобразов. Я уже предупреждал вас, что Инспекторы маураев становятся подозрительными. Увы, этого не избежать. Секреты — вещь очень хрупкая, даже когда их упрятывают подальше, но пока нам удавалось отвлекать противника. — Он хихикнул. — Кажется, я могу приписать себе авторство — в противном случае остановите меня — одной интересной идеи: много лет назад мы принялись утверждать, что все разговоры об Орионе — вещь обычная, из числа тех легенд, что возникают у угнетенной нации; спящий герой когда-нибудь должен пробудиться и всех освободить, а потом он будет править в мире и справедливости, и все такое прочее. Я уговорил ряд антропологов опубликовать статьи на эту тему… — Он умолк, загасил сигарету, достал следующую и прикурил.

— Никто не может жить не изменяясь. Последняя миссия маураев угодила куда ближе к цели, чем я надеялся. Мне это не понравилось.

— Ты как раз собирался рассказать мне о ней, — ответил Беньо.

Тут Роника решила, что торопиться домой незачем: разговор обещал быть интересным.

— Итак, — начал гость, — все началось с того, что офицер их разведки явился в нашу штаб-квартиру в Виттохрии и потребовал, чтобы его провезли по северу. В соответствии с полученной им информацией, на Ляске происходило нечто запрещенное мирным договором, и он получил приказ проверить, как обстоят дела. Должно быть, дело усугубила недавняя смерть Верховного Комиссара.

Роника нахмурилась. Новость эта ее не порадовала. Студенткой она слыхала о Руори Хаакону только хорошее, Да, он не позволял независимому Союзу вновь обратиться к ядерной энергетике, которой страшились маураи; однако она была не на его стороне, но при этом превосходно понимала, почему идеалы родителей кажутся многим из ее ровесников сомнительными. Среди ее однокурсниц многие открыто признавались в любви к Руори.

— Нам пришлось «уйти его», — проговорил Микли Карст, — посему следовало рассчитывать на ответные действия.

Беньо и Роника вздрогнули.

— Что? — прошептал мастер Ложи. — Выходит, смерть не была случайной? А как же тогда пир, соревнования стрелков из лука; откуда взялся слепец, который попытался стрелять, руководствуясь чужим голосом, но не расслышал наставлений…

— Думайте, что хотите, — отвечал офицер. — В любом случае маурай действовал весьма эффективно. Когда взойдет Орион, ни к чему, чтобы наши люди были полны сомнений, они и без того будут ошеломлены. Пусть они поживут несколько лет под властью персоны менее симпатичной, чем прежний Верховный Комиссар маураев. — Чувствуя волнение слушателей, он решительным тоном продолжил:

— Итак, этот их агент настаивал на том, что должен побывать на севере и все осмотреть. Как положено, его проводник — лицо, считающееся штатским — был выбран из моего корпуса.

Случилось так, что это был я. должен признаться, что этот Тераи Лоханнасо — личность впечатляющая. Мужчина средних лет, ростом с быка, одарен, быть может, и не столь блестящим умом, но тем не менее обварожительно мягок и дружелюбен.

Нечто шевельнулось в памяти Роники. Имя казалось знакомым… Нет, она не могла припомнить, что таилось за ним.

— Как и все прочие, я совершенно искренне утверждал, что ни о чем незаконном слыхом не слыхивал, что он может путешествовать, где захочет, и обещал по возможности облегчить путешествие и ему, и его персоналу. Вот это было путешествие!.. Я отвез его в поселение тлинкитов^[106], — продолжал Микли, — надеясь, что их общеизвестная склонность к праздникам отвлечет его. Куда там: он выпил и съел больше любого из них и уже на следующее утро был готов продолжить путь. Возле Кеная он заметил что-то подозрительное, взялся за лопату и выкопал из земли энергетический кабель — толстенный такой — а потом, убедившись, что тока нет, приподнял его голыми руками. Я изо всех сил заверял его, что кабель остался с древних времен — кто же теперь может столь расточительно расходовать медь, но, поскольку изоляция оказалась надежной, мы используем его теперь для подачи тока с гидроэлектростанции. Пришлось повести его туда, но маурай проявлял явный скептицизм, и я понял, что без прискорбного и внезапного инцидента не обойтись. Он полез на гору с инфракрасным детектором, чтобы проверить, не имеет ли искусственного происхождения тепловой источник, который он там обнаружил. Мой помощник, сидевший наверху, спустил вниз лавину. Вся группа погибла, Выжил лишь один Лоханнасо.

Невероятно! Он сумел выплыть из этой ревущей снежной мешанины… правда, не без травм. В итоге он потерял большую часть своего отряда и поэтому вы нужден был отказаться от дальнейытах работ и вернуться назад — зализывая раны. — Микли нахмурился. — Но он вернется — он или его коллеги, — закончил офицер. — Да, транспорт в наши времена ходит медленно, связь нечего сравнивать с тем, что было до Судного Дня, разведчики стали наивнее, но чужие мозги не выключишь. Нам следует заняться совершенствованием маскировки, чтобы можно было свободно принимать в Кенае маурайских инспекторов.

— Сумеем ли? — усомнился Беньо с выдающей возраст легкой дрожью в голосе.

Гость широко развел руками:

— Конечно, мы с моими коллегами уже обстоятельно обдумали это дело.

Наша организация готова сделать свой ход. Я прибыл сюда, чтобы внимательно обследовать окрестности и дать рекомендации. Например, можно где-нибудь поблизости — не здесь, конечно — затеять работы по созданию ядерно-энергетической установки, под прикрытием синдиката, выпускающего синтетическое топливо. Пусть инспекторы маураев обнаружат его; если мы успеем наворотить достаточно сложностей, они решат, что обнаружили сам секретный объект. Может сойти и что-нибудь попроще.

Посмотрим. Не беспокойтесь, мастер Смит. Орион взойдет. За мерами предосторожности приглядывает весьма компетентный бузотер, а именно я.

— Беньо не выразил никакой радости. Микли обратил свой птичий взгляд к Ронике. — Вы внесли в наше дело весомый вклад, леди, — проговорил он.

— Мне кажется, что вы понапрасну тратите свои дарования на Ляске. А не хочется ли вам повидать мир? Я нередко посещаю его.

Ошарашенная, она едва смогла выговорить:

— Не слишком ли вы торопитесь, капитан?

Он расхохотался:

— Вполне честное предложение, во всяком случае, я уже успел разузнать о вас. Из нас двоих получится первоклассный дуэт исследователей. Если мы сумеем к тому же и разделить досуг — чудесно; но если нет, не волнуйтесь, я умею быть скромным. Одно ваше сложение заставляет не забываться.

Он поболтал еще какое-то время и отправился восвояси, уговорившись встретиться с Беньо утром.

Когда за ним закрылась дверь, Роника шевельнулась. За окнами засинело, в комнате стало прохладно.

— Мне тоже пора идти, сэр, — проговорила она. — Я составлю отчет и немедленно передам его вам при первой же возможности. Если это необходимо, я могу провести туда транспортную бригаду… однако, по совести говоря, я не очень рвусь ковыряться в этой горе.

Беньо кивнул:

— Понимаю… возможно, вы захотите встретиться с капитаном Карстом?

— Мм-м… не слишком. А что вы можете рассказать мне о нем?

— Ничего особенного, просто мы временами встречались с ним, и я еще кое-что о нем слышал. — Беньо поискал слова. — Будьте осторожны, моя дорогая. Он человек странный и не слишком разборчивый. Вырос в трущобах Сиэттла; поговаривают, что мать его была проституткой. Чтобы избавиться от неприятностей, стал приватером в Китовой войне, потом поступил на флот и отличился в разведке — уже в Энергетической войне.

Тем временем вступил в Ложу Лосося, потом вышел из нее. Причина осталась неизвестной, однако поговаривали, что якобы приставал к мальчишкам. Возможно, и врут. Женат, взял невесту из богатого дома — из Волков… жена предана ему, несмотря ни на что. И как ты могла сегодня заметить, не имеет цены для Ориона. Вполне возможно, именно он станет следующим главой Службы безопасности, Эб Мунсо собирается в отставку, так что смотри.

— Благодарю, — повинуясь импульсу, Роника наклонилась к столу мастера Ложи и прикоснулась к его руке. — Вы такой милый. Не волнуйтесь — я не наивная лесная девица. Справлюсь и с этим. — «И не девица вовсе», — подумала она. Вспыхнула боль. В этой самой разудалой Виттохрии у нее были свои любовные интрижки (если молодые маураи пользуются полной свободой, чего же нам отставать?). Но последняя — не ради забавы, романтики или чего-нибудь в этом роде. Она связалась с собственным профессором, семейным мужчиной, и в конце концов они решили не разрушать его семью. Это случилось как раз перед выпуском, перед тем как она на корабле оправилась в Кенай — бежала в лес и горы, надеясь найти в них исцеление. Она поднялась. — Ну что ж, спокойной ночи, — и добавила:

— Конечно, я переговорю с капитаном Карстом, если он хочет этого, однако не опасайтесь за мою добродетель. Возможность побывать за рубежом весьма привлекает меня.

Она ощутила возбуждение. «Черт побори и ад возликуй, именно так! Карст слишком невозмутимо описывал эти смерти, Орион должен освобождать не убивая. Но что сделано, то сделано. Для этого были свои причины». А сама она теперь снова бурлила собственной жизнью — сколько всего еще предстояло прожить.

Глава 5

Шелестя пропеллерами, дирижабль оставил причал на посадочном поле Турнева и направился вверх. Такие воздушные корабли регулярно доставляли товары и людей в Скайгольм. Пассажиров в этом рейсе было немного, так что Иерн и Фейлис могли вместе стоять возле переднего обзорного окна, наблюдая за приближением Скайгольма, выраставшего перед ними и делавшегося огромным.

— О-о-о-ох! — прошептала она, взяв его за руку. Хлынули слезы. — О, дорогой!

Он улыбнулся, повернул к себе прелестное лицо, нагнулся и поцеловал.

Ее губы остались холодными, но все-таки дрогнули отвечая. Узнав о его новом назначении, Фейлис проявила некоторый пыл, прежде такого не бывало — за исключением медового месяца.

От счастья, решил он. Ей предстоял первый визит наверх… целых тринадцать месяцев! Расхаживая по их городскому дому, она распевала.

Фейлис заказала себе новый гардероб, мех и шелка, шитье и самоцветы, он не стал корить ее за экстравагантность. Она так молода, то и дело напоминал он себе, не столь по годам — она была чуть моложе его — но по опыту и настроениям напоминала ребенка. «Подобного блеска она еще не видела… роскошь, веселье, знакомство с важными персонами; пребывание в Скайгольме еще выше поднимет престиж. Мне не стоило волноваться: Бейнак приносит хороший доход. К тому же я могу сократить личные траты, да и нельзя позволять, чтобы моя холодность или ее прихоти разводили нас. Нам следует побыть вместе, разрушить уже сложившуюся привычку».

Для этого представлялась великолепная возможность. Тринадцать месяцев он будет находиться наверху и лишь изредка вылетать с кадетами в недолгие тренировочные полеты. А в основном — читать лекции, возиться с бумагами… давать консультации. Ему не случалось пока исполнять такие обязанности — пилоты по очереди занимали должность — но полагал, что без труда справится с ними. Даже с удовольствием. Тем более что в свободное время он легко мог найти вполне милые развлечения… ну, конечно же, с Фейлис, осадил себя Иерн.

— Ни один снимок не передаст этого, — выдохнула она. — Ни один. — Протянув руку, она прикоснулась к стеклу. Ему представился младенец, тянущийся к луне.

Из-за дирижабля солнце метало свет, почти лишенный теней. В хрустальной черно-белой чаше стратосферы открывалась жемчужина…

Скайгольм. Когда аэростат сделался ближе, жемчужина превратилась в луну… в целый мир. Рукотворный мир, два километра в диаметре, тем не менее казался настолько воздушным и легким, как никакое другое произведение человеческих рук. На прозрачной внешней оболочке играли призрачные радуги. Под ней прятались шестигранные соты системы тенсегрити: шестиугольная сетка, тонкие тросы ее словно бы выткали пауки. В сотне метров за ней темнел полуночью огромный шар, отовсюду затянутый этой паутиной.

На экваторе сети исчезали. Жилища, общественные помещения, мастерские, лаборатории, центры управления — все пространство, отведенное людям, располагалось вдоль ребер Скайгольма, образуя широкий, богато украшенный пояс: на темной поверхности его мерцали огни, блестел металл. По периферии располагались четыре обсерватории, четыре лазерных комплекса, две платформы для запуска ракет, два посадочных узла, на которых — стрекозами с такого расстояния — покоились реактивные самолеты, и восемь двигателей, входивших в конструкцию самого аэростата. Остальную часть сферы покрывали небольшие инспекционные платформы и панели солнечных коллекторов. Поднимавшегося с Земли встречало отверстие в нижнем полюсе, там ребра расступались, образуя пентаграмму. От нее внутрь уходила широкая труба, и все, что находилось по другую сторону шара или ниже его — иногда отлетавшие от аэростата самолеты — для глаза трепетало в низвергавшемся тепле.

Таков был Скайгольм, Иледуциель, Химмельхауз^[107] (имен было много), который придумали люди и на крыльях гелия вознесли частями, чтобы собрать высоко в атмосфере.

Фейлис долго молчала и заговорила голосом негромким и застенчивым:

— Я вдруг поняла, что мало знаю о нем. Для меня он всегда наверху, как земля под ногами… Но никто не знает, для чего его сделали. Тебе это известно?

— Что? — спросил удивленный Нерп. — И это мне говорит историк?

— Ты знаешь, что я специализируюсь по Иберье.

— Хорошо, — проговорил он, — многие материалы погибли в войне Судного Дня и после нее, но кое-что уцелело, да и Тридцатка нашла время сделать заметки. Консорциум наций Западной Юропы решил обзавестись аэростатом Окресса, как сделали тогда уже в некоторых местах. Экипаж выбрал англей — точнее, его исходную версию — в качестве общего языка: тогда этот язык был общепринятым в аэронавтике…

Она вспыхнула. В тоне ее слышалось негодование.

— Но я же не полная невежда, что бы ты обо мне ни думал. Все это преподают еще в приходской школе.

— Извини, — быстро ответил он. — Я просто не понял тебя.

Она успокоилась.

— Мне интересны причины, заставившие приступить к подобному делу. Я становлюсь полной идиоткой, когда речь заходит о технике. Помню — мне объясняли, но забыла все, что говорили.

— О, базу в стратосфере можно использовать самым различным образом, — пояснил Иерн. — Цели эти с тех пор не изменились: разведка — политическая и военная; слежение за погодой и океанами; релейно-коммуникационная станция. При необходимости — ночное освещение с помощью прожекторов. База для размещения самолетов, ракет, астрономических и разных исследовательских приборов. Получение солнечной энергии… но ты знаешь это. Кроме того, с них намеревались запускать космические корабли.

Внезапная скорбь сковала его язык. Некогда люди дотянулись не только до луны, но и дальше.

Она ничего не заметила.

— Да, дорогой. Для меня все это тайные знания. — Она хихикнула; благоговения хватило ненадолго. В эту секунду, как он понял, Фейлис вновь предвкушала удовольствия, которые сулит ей жизнь в Скайгольме в качестве жены тамошнего офицера. «Ну что ж, все лучше, чем тратить время на несчастного дурака Джовейна и его злобное и глупое геанство», — решил Иерн. — Но я никогда не понимала, — проговорила она, — почему этот шар не падает на Землю?

Он обрадовался тому, что представился повод забыть про Луну и поговорить о другом шаре. Быть может, триумф человечества был достаточно скромен, если сравнивать его с дорогой до самых ближайших звезд, однако он относился к числу немногих еще не забытых побед.

— Это не шар, — поправил он. — Жесткий каркас в целом подобен тому воздушному кораблю, на котором мы находимся. Однако принцип различен; там рама легче — используются растягивающие напряжения, а не сжимающие. Помимо этого, сфера не наполнена водородом, содержащим стабилизирующую добавку, противодействующую воспламенению. Полимерная оболочка состоит из двух слоев, внутренний содержит светопоглотители.

Солнечный свет поглощается внутренней оболочкой и нагревает атмосферу внутри шара; оранжерейный эффект — так это называется. Давление остается неизменным — снизу есть отверстие, но нагретый особый газ внутри шара становится менее плотным, в итоге сила плавучести аэростата составляет тысячи тонн. Солнце дает энергию для всего, ее получают с помощью солнечных батарей и термопреобразователей.

Солнечная энергия питает приборы, поддерживает комфортабельные условия внутри шара, ночью аккумуляторы компенсируют потери дневного света; она приводит в действие фабрики и заводы, изготовляющие топливо на земле, вниз она передается с помощью микроволн… И еще — вот эти моторы. Двигатели Скайгольма не сжигают горючего; это простые вентиляторы с электрическим приводом.

Он остановился, чтобы передохнуть.

— Спасибо за лекцию, — проговорила она. — Но столько информации мне за пять минут не переварить.

Глотнув, он сухо подумал, что ограничивается самой короткой лекцией, которая предназначалась бы для самых младших кадетов. Они нуждались в достоверных фактах, а вдохновение создавал уже Скайгольм и он сам — как популярный герой. Учиться поступали в шесть, заканчивали курс в двадцать, годы эти были полны труда, они казались бесконечными маленькому мальчику или девочке; те, кого ему придется учить высотным полетам, будут старше шестнадцати.

— Извини, — проговорил он, усомнившись в своей искренности. Не все женщины нуждались в этих бесконечных извинениях. В память впрыгнула Сеси из Кемпера. Да, туда надо вернуться — в основном ради общества Плика и его песен…

Фейлис отошла от него к призматическому видоискателю, вокруг которого толпились несколько пассажиров.

— Гея! — выкрикнула она негромко.

Иерн присоединился к ней. Знакомое зрелище ничуть не теряла величия.

Внизу, отделенная тридцатью километрами, планета плавно изгибалась во все края Домена… зеленая и коричневая, с белыми хлопьями облаков.

Реки, озера… полированная бронза моря, изумруды Англеланна и Эррии украшали серебряные браслеты проливов. Охватывая край мира, узкая бело-голубая полоска переходила вверху в лазурь, сливающуюся с небесной чистотой, что окружала планету. С усилием Иерн постарался изгнать из своей памяти имя, которое она произнесла. Фейлис не так уж редко прибегала к нему. Живую Землю звали Геей многие преданные геанцы. Он обнял рукой дивную тонкую талию.

Из кабины пилотов в салон вошел стюард.

— Дамы и господа, мы готовимся к прибытию, — объявил он. — Пожалуйста, займите свои места и застегните ремни.

— Почему? — поинтересовалась Фейлис у Иерна. — Снаружи все спокойно, так ведь?

С облегчением он приступил к пояснениям.

— Отверстие, о котором я тебе говорил, создаст турбулентность около аэростата. Кроме того, двигатели Скайгольма нередко включают, чтобы удержать его на месте, компенсируя напор ветра. Ветры дуют и в стратосфере, здесь воздух разрежен, но скорость их велика, а аппараты легче воздуха — вещь неуклюжая; разве что топливо экономят. Если рядом вдруг заработает реактивный двигатель, дирижабль теряет управление.

— Понимаю, — Фейлис приникла к нему. Они сели на свои места, и все было великолепно… до тех пор пока дирижабль не причалил, и через протянувшуюся к ним шлюзовую трубу они перешли на аэростат, а там их встречал… Таленс Джовейн Орилак.

Он любезно приветствовал их, пребывая здесь по праву. Наверняка обменялся сроком с кем-то еще, а дату, должно быть, узнал от Фейлис.

Но Иерн не имел права возражать против этого, как и не мог запретить жене поддерживать дружеские отношения со старинными знакомыми.

Скайгольм принадлежал всем Кланам.

Тридцатка выбирала жен и мужей из числа людей, над которыми властвовала: браки были плодоносными, потомки множились. Последующие поколения соорудили жилые блоки, рассчитанные на большее число обитателей… Наконец был достигнут предел; увеличение числа небесных жителей означало, что придется им сократить научное и военное оборудование, а раз об этом нельзя было подумать — пришлось потесниться. К тому времени семьи родоначальников превратились в Кланы, заключавшие браки лишь в своей среде и лишь изредка принимавшие в свои ряды достойных наземников; Кланы владели в Домене обширной и процветающей собственностью, и перестраивать апартаменты в бараки было абсурдно… Поэтому пришлось переделать закон.

Лишь Капитан и его — или ее — ближайшие родственники имели право постоянно пребывать наверху, однако во все последующие столетия немногие Капитаны пользовались своей привилегией. Не упоминая о прочих неудобствах, космическое излучение в стратосфере было сильнее, даже чем в тех местах, где во время Судного Дня ядерное оружие творило свое губительное дело. Время от времени кто-нибудь, обычно из числа увлеченных делом ученых, запрашивал разрешение на продолжительное пребывание наверху; получал его, и, если вопрос был важным, той же самой привилегии удостаивались брачный партнер и дети этой персоны; однако подобное случалось не часто.

Постепенно население Скайгольма стабилизировалось на уровне двух тысяч человек — с легкими колебаниями. Взрослых — более половины. Набегала примерно сотня офицеров и техников — действующих дежурных — вместе с их партнерами по браку. (Специалисты из экипажа сменялись через три года… они часто посещали Землю, а потом еще три года проводили на вспомогательных предприятиях, рассеянных по всему Домену.) Более половины лиц, не достигших зрелости, составляли кадеты, готовящиеся к исполнению повседневных обязанностей, для этого в аэростате они проводили несколько сессий.

Все прочие подымались туда на месяц, пользуясь правом, предоставлявшимся каждому взрослому члену Клана раз в семь лет, в назначенное время прибывали и другие: сеньоры решали в Скайгольме неотложные и важные дела, исполняли обряды летнего и зимнего солнцестояния, хоронили усопших, весьма влиятельных при жизни людей.

Так было заведено, каждый может и должен участвовать в жизни Скайгольма. Не было единого исповедания веры; в глазах многих аэрогенов капелланы и службы были всего лишь одной из традиций, которой тем не менее не следует пренебрегать. Однако для любого из них свят был Скайгольм — в каком-то глубоком и невыразимом смысле. Так и шло цикл за циклом: рождение — зачатие — смерть. Но в конце концов время стирает все, даже святость.

Глава 6

1

После их дома в Турневе, не говоря уже о семейных поместьях, апартаменты в Скайгольме казались еще скромнее, чем были на самом деле. Все три комнаты были невелики: в спальне места едва хватало, чтобы Фейлис и Иерн могли подойти к постели. Вторая комната объединяла в себе кухню и столовую, она была чуть-чуть побольше, там размещались раковина и крохотная электрическая плита. Холодильник и ванна находились в конце коридора, в который выходили двери других помещений — их занимали еще с полдюжины пар. Впервые в жизни Фейлис пришлось самой готовить, убирать и стирать. Домашние дела она ненавидела, делала их скверно, сердилась и плакала. Так что вскоре они с Иерном начали обедать в единственном ресторане аэростата; остальные же трапезы состояли в основном из сандвичей.

Гостиная была несколько побольше и лучше обставлена, тем не менее в ней не было окон: жилые помещения были окружены рабочими.

Флуоресцирующие панели и ландшафтные обои не могли избавить ее от чувства заточения. Здесь все было не ее: картины повесили люди, давным-давно истлевшие в могилах… ковры, шторы, легкая мебель тоже не принадлежали ей. Благодаря удачному озарению, она прихватила с собой известное количество книг, хотя не рассчитывала, что, пребывая на небесах, сумеет возобновить чтение.

Стук в дверь оторвал Фейлис от книг. Она поспешила к двери с растревожившимся сердцем. Кто?.. Иерн был на работе, ну а с Джовейном она собиралась встретиться днем.

Открыв дверь, она увидела рыжеволосую молодую женщину в элегантном, пусть и слегка нескромном платье, длиной до половины лодыжки.

— Благословенна будь, — формально приветствовала ее незнакомка, широко улыбаясь. — Если я помешала, то покорно удалюсь.

— Ах нет, — отвечала Фейлис. — Пожалуйста, входите.

Та вошла. Они обменялись поклонами.

— Я Рикасоли Анжеяан Скаут, — представилась гостья. — Мы еще не встречались, поскольку вместе с, другом я обитаю в трех коридорах отсюда. Мы прибыли на положенный месяц и… надо же — он почти наполовину закончился, а мы только вчера узнали, что Таленс Иерн Ферлей также находится здесь. Можете себе представить наш восторг. Я пришла поинтересоваться, не согласитесь ли вы навестить нас.

— Ах да, да, конечно! Благодарю вас. Присядьте. Я приготовлю кофе.

— Нет, прошу вас, не надо, — рассмеялась Анжелан. — Как-то неудобно, начиная знакомство, доставлять вам подобные хлопоты.

— Тогда, быть может, бокал вина?

Получив согласие, Фейлис поставила на стол графин и бокалы. Чудесный древний хрусталь… он принадлежал Скайгольму, конечно, а не ей.

Анжелан оказалась приятной собеседницей. Веселая и приветливая, она развлекла Фейлис своей болтовней. По рождению она принадлежала к Клану Бергдорф из Тулу^[108] на юге Франсетерра. Была замужем, но развелась; в ее возрастной группе теперь подобный поступок более не считался предательством, нарушением родственных связей, как полагали наивные предки, и теперь делила квартиру со своим возлюбленным. По решению суда она получила независимый источник доходов и теперь могла не работать.

— Но я вовсе не эгоистка, — сказала она. — Дома я участвую в работе большого театрального сообщества. Каждый год на три недели мы отправляемся на гастроли… несем пейзанам крохи культуры, чуточку веселья. Быть может, наши спектакли успокаивают их. — Она склонила голову набок. — Надеюсь, что не шокировала вас.

— Нет, — ответила Фейлис, не зная, говорит ли она правду. — Я слыхала, что многие теперь разделяют подобные мысли, в любом случае не мне судить вас. Иностранцы вместе со своими идеями начали посещать нас сразу, как только закончилась Эра Изоляции, и теперь они пребывают здесь постоянно. Неизбежно приходится пересматривать собственные представления.

Анжелан внимательно поглядела на нее:

— Но вы же не такая, разве не так?

— С Иерном я познакомилась еще студенткой… Те люди, с которыми мы встречаемся, всегда предпочитали и предпочитают или — по крайней мере — склоняются к старомодным взглядам и серьезно относятся к долгу.

«Те люди, с кем встречаемся мы, — отметила Фейлис про себя. — Не те, с которыми он развлекается».

— Да, вы личность очень серьезная, это ясно. — Анжелан перевела взгляд на открытую книгу, лежащую на столе между ними. — Чтение… научная книга, толстая-то какая! О чем же, ли не секрет? — Пригнувшись, она прочитала название: «Принципы геанской мысли». — Ох! — Гостья распрямилась кресле и изобразила некоторое потрясение. — Это ваша религия? Вот уж не подумала бы!

— Геанство не религия, — ответила Фейлис. — Это комплекс обрядов и откровений.

— В самом деле? Мне не хотелось бы проявить невоспитанность, но, по правде говоря, я всегда считала этот культ, который родился среди кочевых варваров в далекой Мерике…

— Монги не варвары, — с легким недовольством объявила Фейлис. — И не номады. Их цивилизации много столетий, хотя она не похожа на нашу.

— Но, простите меня, мне так интересно. Здесь говорят об опасности, грозящей из Эспейни. Да, я четко помню статью в газете, в которой цитировались слова вашего мужа, назвавшего геанство угрозой.

— Я не обязана разделять все его мнения. Он служит в армии и потому в первую очередь видит военные угрозы. Но я думаю, что он преувеличивает опасности, которыми грозит нам Эспейнь. Да, Домен пытался помешать Лонцо, но мы потерпели неудачу, и он захватил большую часть Иберьи.

Теперь Женералы настроены против нас, в особенности после того, как мы выгнали их из Итальи. Конечно, геанские миссионеры многих обратили там в свою веру и теперь рвутся убедить всех вообще. Но они не намерены вторгаться к нам. У меня есть близкий друг, чье поместье расположено в Принийских горах, в северной Эскуал-Эрриейни^[109] на самой границе. Он воевал в Итальянской кампании… так вот, он утверждает, что в Эспейни среди вождей нет безумцев. Да, они могут покусывать нас на границах — там, где Скайгольм стоит низко над горизонтом, к этому все привыкли.

Куда опасней для нас племена, обитающие за Рином.

— Фейлис, вы интересная личность, — проговорила Анжелан. — Такая спокойная, пока внутри не вспыхнет огонь. — Она помедлила. — А вы не могли бы объяснить мне, что такое геанство? Я никогда не интересовалась им и только слыхала — как вы сказали бы — общие места.

Тронутая комплиментом, Фейлис расслабилась и улыбнулась.

— Ну, как говорит Иерн, такое дело требует трех бутылок, — ответила она. — Наверное, и за час не управлюсь… Только учтите; я не геанка… пока еще. Быть может, мне так и не удастся одолеть их философию. Но я изучаю литературу и стараюсь разобраться в их взглядах на мир как можно глубже: дело в том, что, по-моему мнению, геанство основано на глубинных истинах.

— А разве нельзя ограничиться несколькими словами?

— Тогда послушайте. — Взяв книгу, Фейлис открыла предисловие. И при первых же словах голос ее сделался громким; она словно засветилась изнутри.

«Жизнь на Земле едина. Это не метафора. Это констатация факта, простого и великого одновременно.

Знание это не ново. Некоторые вероисповедания — по большей части хинжийские^[110] — с незапамятных времен утверждали, что бытие основывается на фундаментальном единстве. Древние анналы, недавно введенные археологами в обиход, показывают, что в конце Эры Изобилия кое-кто из философов излагал эту мысль в светских терминах. Судная Война предала их работы забвению. Каракан Ефремовик никогда не слыхал о них. Но этот юанезский мыслитель и эколог, вдохновленный буддизмом и христианством — двумя верами своего народа — исходя из научных принципов, пришел к тому же заключению и тем самым приблизился к пониманию природы Геи.

Суть учения такова: Гея — планета, на которой мы живем — представляет собой единый организм. От первых химических соединений в первородных океанах до человеческого сознания сила, находящаяся внутри Жизни, направляла ее эволюцию ко все большему величию и смыслу. Эволюция эта не заканчивается на нас. Она будет продолжаться, пока существует сама Гея.

Мы — органы или, точнее всего, органеллы, которые Она породила в собственных целях. Мы не можем существовать в отрыве от Нее, как не способны к самостоятельному существованию клетки нашего тела, мы живем, потому что являемся частью; мы, люди, служим колоссальному Единству, как и любое животное или растение, от самого крохотного микроба.

Учение Каракана верно, а потому лишено сентиментальности. Доныне эволюция реализовывалась как слепая сила, нередко заблуждаясь, она в конце концов поправляла себя. Человеческий мозг примитивен. И в Век Изобилия разум поддался чудовищному заблуждению, когда бездумным потребительством промышленная цивилизация нанесла серьезный удар биосфере и могла погубить ее, как рак убивает человека. Война Судного Дня оказалась не просто человеческой ошибкой, переоценкой сил куда более могучих и опасных, чем подвластные людскому разумению. Этой лихорадкой Гея излечила себя от болезни.

Давайте не забывать: жизненная сила может оставить нас полностью — как покинула она динозавров — и за несколько миллионов летсоздать более мудрое существо. Наш удел — служить высшему организму, часть которого мы составляем. Мы должны уважать жизнь и растить в себе истинного человека, потому что таким образом мы развиваем в себе нечто от Геи».

Анжелан вскинула руки:

— Хватит! — и расхохоталась. — Для меня это слишком мудрено.

Фейлис закрыла книгу, потянулась к вину.

— Думаю, даже надеюсь, что вы согласитесь со мной: это не просто нагромождение языческих суеверий, — проговорила она.

— Да, конечно. Философия впечатляющая: однако, увы, кажется не для меня.

— Хм-м, ее принимали самые разные люди. Конечно, не многие из них разбирались во всех тонкостях и не все схватывали сразу. Сложно по-настоящему понять ее глубины.

— Ну, вы такая усидчивая… наверное, я кажусь вам легкомысленной.

— Ах нет…

— А я не претендую на глубину. Мне нравится наслаждаться собой. Что еще может нас порадовать в жизни? — И быстро добавила:

— Да, дорогая, вы рассказали мне о том, что у вас есть… для интеллекта. Но разве вам не хочется иногда развлечься?

Фейлис закусила губу.

— Случается, иногда.

Анжелан сочувственно качнула головой.

— Но, увы, не так уж часто? Вашего мужа все время нет дома — дела, но у вас нет никого, а друзья чересчур невнимательны… — Улыбка сделалась кислой. — Кроме того, и Скайгольм разочаровал вас. Во всяком случае, я могу это сказать о себе. Спортивные занятия в гимнастическом зале меня не развлекают. Театры, концерты и лекции надоели. Танцы и другие общественные увеселения здесь не приняты. Медитировать о многих вещах истории, окружающих нас… Ха!

Фейлис слабо улыбнулась:

— Мне нравится ваша откровенность.

Анжелан перегнулась через стол и прикоснулась к руке хозяйки.

— Ну что ж, мы с Жоуеном можем развлечь вас, пока мы еще не уехали. А вы в свой черед — нас. Все, что я читала в газетах или слыхала об Иерне, свидетельствует, что он человек веселый, когда хочет этого. А когда вы сможете прийти?

— Мне надо будет спросить его; надеюсь, достаточно скоро.

— Хорошо. Я отлично готовлю даже на этой жалкой плите, поэтому нагуливайте аппетит. А потом… у меня есть проигрыватель — я прихватила его сюда. У меня есть необычайные пластинки. Вы не слыхали Балеарский ансамбль? Суперэротика. Особенно если накуриться… Не глядите на меня с таким осуждением. Если вы не хотите, мы не станем настаивать, но марихуана — не для грубой неотесанной деревенщины.

Молодежь в Кланах нередко пользуется ею — во всяком случае, в моем кругу — и ничего плохого ни с кем не случилось.

— Не хотите ли еще вина?

* * *

Обе женщины расставались чуточку навеселе. У двери Анжелан проговорила:

— Хочу еще сказать, дорогая, ваш муж стал моим героем с того самого дня, когда случился тот страшный ураган… Не позволите ли вы мне одолжить его у вас? Одна моя знакомая утверждает, что в постели он — просто чудо.

От удивления Фейлис широко раскрыла глаза. Краем сознания она догадывалась, что ночи вне дома Иерн не всегда проводит одиночестве.

Быть может, подобное случалось редко, но если об этом уже говорят…

Анжелан вернулась и погладила Фейлис по щеке.

— Спасибо, — сказала она. — Не волнуйтесь, я верну его в отличном состоянии. Привет!

Дверь закрылась. Фейлис, застыв, не могла отвести глаз от ее гладкой поверхности — пока не осознала, что близится время встречи с Джовейном.

2

Между ребрами каркаса аэростата были протянуты короткие коридоры.

Ярусы соединяли круглые переходы — узкие и людные. Феилис то и дело приходилось сторониться людей: сурового офицера, торопливого техника, задумчивого ученого, торжественного капеллана, умудренной горожанки, деревенского сквайера, на лице которого было написано удивление… молодой пары, прибывшей с первым визитом и занятой исключительно друг другом — рука в руке… пожилой пары, возможно, в последний раз посещающей Скайгольм. Люди из Кланов носили костюмы тех штатов, в которых жили; однажды попался темнокожий иноземец — наверняка маурай, поднявшийся наверх, безусловно, по какому-то делу.

Сама обстановка придавала стиль подобным столкновениям; превращала их в пляску, сопровождаемую привычными телодвижениями, соприкосновений следовало избегать и притом с независимым видом. Поначалу Фейлис была просто очарована, а потом такая манера начала казаться ей дикой глупостью.

Она уже удивлялась: как могут люди выдерживать постоянные командировки сюда. Ну хорошо, раз им интересна такая работа, значит, они, вне сомнения, привыкли к такой тесноте, и в уважении к Скайгольму видели основу культуры… так и должно быть. Она попыталась посочувствовать им. В конце концов и она, воспитанная в просторном бургойнезском поместье, смирилась со скромным общежитием в Консватуаре — чтобы обрести познания и отточить интеллект.

Скайгольм в целом представлялся ей интенсифицированной версией Консватуара, но, оказавшись в нем, она поняла, что Иерн еще раз лишил ее невинности: никогда впредь не сможет она, подняв глаза к небу, увидеть нечто божественное в этом полом шаре. Скайгольм — всего лишь творение рук человеческих, позволяющее некоторым из людей властвовать над другими. Тайна и великолепие свойственны лишь самой жизни.

Переход наполнило благоухание. Она поспешила в сад.

Нижний ярус обитаемого пояса не только освежал воздух. Все эти аэропонные посадки — чтобы сэкономить для навеса почву — производили абсолютно естественное впечатление. Сад ободрял: дух аэрогенов обновляли листва и цветы, плеск воды и щебет порхающих птиц, интимность природного уюта… Дети могли бегать по его дорожкам и лестницам, не тревожа влюбленных в отведенных для них укромных уголках; старики могли спокойно разговаривать или дремать на скамейках, медитатор — сидеть перед святилищем, скиталец — искать покой и гармонию. Минувшие века научили людей создавать красоту из ничего, когда того требовала душа, и делать восхитительной скудость.

Фейлис спустилась сверху к подвесной дорожке… поручни были искусно обвиты лианами, ступать приходилось по мху, дорожка уходила в прохладный зеленый сумрак, в увитом листьями тоннеле кое-где вспыхивали орхидеи. Она пересекла крошечный ручеек, бежавший по неровному желобу из отвержденного дерева: вода кружила, приплясывала и журчала на перекатах. Наконец Фейлис повернула на лестницу, твердую древесину, из которой были изготовлены ступеньки, выбирали по красоте узора… лестница загибалась вниз вокруг бамбуковой рощицы, шелестевшей и постукивавшей ветвями на теплом ветерке, создаваемом вентиляторами. За ней ручеек, позвенев водопадом над резной панелью, ниспадал в бассейн, где резвились золотые рыбки…

Здесь поступь Фейлис сделалась осторожнее: дорожка была из одного только металла — листы, балки и поручни украшены геометрическими узорами. Флуоресцентные краски сверкали на растяжках и тросах.

Получалось — в тенях перекликались бесконечные шестиугольники. Плющ и пурпурный вьюнок, ипомеи, изредка кусты смягчали четкие линии.

Моноволокна оплетали огромную клетку, где летали певчие птицы; их голоса раздавались повсюду. Колибри и бабочки — тигровые парусники — порхали живыми самоцветами.

Филигранная арка отмечала границу поросшего травой дворика с цветочными клумбами. Тайно пробравшись из пруда с рыбами, ручеек выпрыгивал фонтаном и, нежно журча, разливался по алюминиевым чашам.

Тут тропа разделялась на несколько ответвлений. Фейлис выбрала шедшую между рядов бонсаи тропинку мимо статуи хозяина Зимы — персонажа из легенды юрского края, изваяние светилось изнутри расцвеченным льдом.

За ним открывался коридор из легкой синтетики, Сумрачный и влажный, заросший пышными грибами. Он привел Фейлис к амариллисам, краски цветов пронзали самые ребра Скайгольма; безвредные, ярко окрашенные змейки нежились под инфракрасными лампами.

Деревянная рампа — простые доски на ней сменились паркетом — спускалась вниз между двумя небольшими деревьями. В кроне апельсина лампочками светились плоды. Домик в ветвях карликового дуба манил к себе детей. Пузыри искусственного гравия скрежетали под ногами на дорожке, между зелеными изгородями она вела к беседке, поросшей вьющимися розами: розовыми, белыми, желтыми, пурпурными, темно-голубыми.

Там ее ожидал Талонс Джовейн Орилак.

Отступив в сторону, без обычного приветствия он взял руки Фейлис в свои, и какое-то время они просто разглядывали друг друга.

Ему было около сорока, и для мужчины из Кланов он был не слишком высок, однако строен и изящен во всех движениях. Типичный для аэрогенов узкий череп и вытянутое лицо дополняли крючковатый нос, золотистые карие глаза, оливковая кожа и черные, чуть тронутые сединой волосы. Еще густая кровь Миди^[111] позволяла ему кое-что: немногие могли позволить себе отпустить усы и остроконечную бородку — в стиле принийских иноземцев, обитавших в его поместье. Одет он был просто, но со вкусом; отороченную мехом бархатную куртку дополняли бриджи в обтяжку, опаловая подвеска на груди, украшенный янтарем пояс и невысокие сапоги. В музыкальном его англее слышался заметный акцент Эскуал-Эррии. — Я уже опасался, что ты не сумеешь выбраться, моя дорогая.

— Почему же, я как раз вовремя.

Она указала на наручные часы, считавшиеся у нее едва ли не самым дорогим предметом роскоши; не столько в них было железa и еще более драгоценного марганца — ценился долгий труд искусного мастера.

— В самом деле? — Он пригнулся, взял ее руку, без особой нужды разглядывая часики. Прикосновение его было приятно Фейлис, и она почувствовала себя виноватой, но немедленно вспомнила, что Иерн флиртовал с каждой привлекательной женщиной, попадавшейся ему на глаза. А зачастую не только флиртовал. — Ты права. — Джовейн распрямился. — Просто время так тянулось.

Он улыбнулся. Улыбка была нервной, и слова его звучали словно с граммофонной пластинки, и притом невысокого качества. Было в них нечто надуманное: ему не хватало непринужденности Иерна, однако взгляд его источал предельную честность.

Фейлис подумала: неужели и он не верен своей жене? Они были женаты уже пятнадцать лет, выжило трое детей — для женщины из Клана настоящее достижение, хотя, конечно, в жилах Джовейна текла отчаянная горская кровь. И все же — пусть сам он никогда не жаловался — Фейлис ощущала, что холодок опустился на его отношение к жене, когда Ирмали отказалась вместе с мужем принять геанство.

«И все же, — думала она, — он достоин своей семьи. Его предки, поколение за поколением, противостояли иберьянским налетчикам. Так поступает и он сам сейчас, хотя большая часть Иберьи уже сделалась единой нацией, с которой торгует Домен. Он, летчик, побывавший в сражениях над Итальянским полуостровом, заслужил боевые награды и уважение своих подчиненных, а потом в качестве хранителя замка добился преданности своих пейзанов».

Помимо этого, она мало знала о нем, и в большей части вся информация была получена от знакомых. Они никогда не встречались; разве что он оказывался в тех краях, где была и она, и разговоры его были не о себе, как и письма, которыми они обменивались с постоянно возрастающей скоростью. «Это его удивительный разум привлекает меня и, конечно же, чистая душа, загорающаяся всякий раз, когда он начинает говорить со мною о Гее».

Деловитый голос Джовейна заставил Фейлис вздрогнуть, осознав, что она думает о нем в величественных интонациях хроникера Алайнианской эры:

— Ну что ж. Надеюсь, ты без труда отыскала это место?

— Конечно, — кивнула она. — Тропы запутаны, но дорогу найти легко, невзирая на то что указатели не очень заметны. — Она вдохнула ароматный воздух. — Почему ты позвал меня сюда?

— Отсюда, с этой высоты, — негромко ответил Джовейн, — ты можешь увидеть ни с чем не сравнимый вид на Гею.

За руку он ввел даму в беседку. Розы наполняли ее сумраком и нежным ароматом. За шелестом вентиляций угадывалось гипнотическое жужжание лишенных жала пчел Скайгольма. Рамкой, скорей короной из шипов и цветов, что венчала чело Жезу цветы окружали призматическое окно, под которым внизу раскинулся мир.

Задумчивость Фейлис как рукой сняло. Подобное зрелище всегда останется чудом: вечно плывущие облака, блестящие воды, богатые растительностью равнины, высокогорья… болота, леса, луга, скалы, снег… в тени и в лучах солнца, под звездами и Луной, лишь в непогоду высокая крыша укрывала планету. День выдался ясный: отливая голубизной, белые хлопья плыли над летним ландшафтом, который золотил полдневный свет. Гея дремала.

Очень нескоро из-за спины Джовейн тихо спросил (губы его прикасались к ее волосам):

— Разве не сказочная картина?

— Да, — ответила она тоже негромко.

Он взял ее за плечи.

— Фейлис, я хотел, чтобы ты была рядом со мной, не только чтобы мы вместе увидели все это… чтобы разделить с тобой пережитое чудо.

И на какое-то мгновение воспоминания охватили ее…

Они находились в доме Орилаков в Турневе. После помолвки она покинула Консватуар, но все же не намеревалась возвращаться в Бургойнь до свадьбы, чтобы быть возле Иерна, но дела нередко уводили жениха из города. Джовейн же сидел дома и старался растопить холодок, зародившийся между ними. Он преуспел; красноречивая картина мира в его изложении покорила ее.

Как-то бурной ночью они сидели в гостиной — друг против друга — перед огромным камином. В нем оставались только уголья, гаснувшие по одному, и лишь на каминном выступе мерцали свечи. Все в доме уже легли спать.

Было тепло, слегка пахло дымком, и барабанный стук капель по оконным стеклам делал сумрак в просторной палате еще более таинственным.

— Как было бы здесь холодно, если бы стены не обогревались заложенной внутрь спиралью, — проговорила она.

— Почему же! — возразил он. — Можно было бы просто потеплее одеться…

А вообще люди одеваются слишком тепло, и в итоге атрофируется система терморегуляции, которой при рождении наделяет их Гея.

— А ты бы извлек проволоку из стен, если бы семья позволила?

Он пожал плечами:

— Все зависит от того, на что потребовался бы металл. В конце концов, мы редко пользуемся электричеством не из-за недостатка мощности.

Скайгольм может затопить нас энергией, будь металл для проводников менее дорогим.

— Но я думала… — проговорила она. — Кажется, я слыхала о том, что мы намереваемся ввозить алюминий и различные изделия из него из Северо-западного Союза. Им хватает угля, чтобы производить металл…

— Ах да! — В порыве откровенности Джовейн склонился к ней. — Фейлис, неужели по молодости ты тоже разделяешь этот вульгарный предрассудок?

Неужели и ты считаешь, что геанство враждебно любой технологии?.. Что мы опустили бы на землю даже Скайгольм, если б только могли? Это совершенно не так!

— Но, — слабо возразила она, — я же слыхала, Иерн тоже говорил мне это. Кроме того, я сама читала…

Он вздохнул:

— Безусловно, среди нас есть дураки и фанатики, но их мало. А вся беда в том, что нас просто не правильно понимают фанатики и дураки, оказавшиеся среди наших врагов. Выхватывая предложения из контекста, они пытаются доказать, что мы выступаем против всех технических достижений человечества — начиная от каменного века. Что мы стремимся уравнять цивилизованные страны с тем невежеством, что окружает их. — Голос его сделался жестким. — Вернуть человечество к голоду, раз нечем будет сопротивляться вредителям, к болезням — без лекарств и антисанитарии… словно мы не считаем защиту от естественных врагов движущей силой эволюции! — В глазах его стальным блеском отразились свечи. — Неужели ты полагаешь, что я готов отрицать труды моих предков?

— Ну что ты, конечно, нет, — проговорила она торопливо. — Но иногда я невольно смущаюсь. То все кажется таким ясным, а потом вдруг… Да, кстати, ты говорил мне, что я сейчас читаю очень важную книжку; так вот, я только что дочитала главу, называющуюся «Миф прогресса»…

— Безусловно, ты согласишься с автором; мы не можем позволить Северо-западному Союзу и всем подобным ему развивать промышленность, которая убивает, захламляет и отравляет нашу планету. Маураи совершенно правы, запрещая это. — Нахмурясь, он оттопырил губы и покачал головой. — Увы, они слишком многое разрешают норрменам. А теперь и Домен принимает торговцев из Союза, позволяя богатеть этим грязным технократам. Это следует остановить.

— Ну, это сделать несложно, — проговорила она, — однако автор словно бы видит в маураях еще большую опасность.

Джовейн кивнул:

— Маураи считают, что охраняют живую Землю. И кое-что хорошее они действительно сделали. Но сам дух этот ложен: холодная рассудочность… какими бы мягкосердечными ни казались они. Маураи хотят сохранить биосферу — но чтобы эксплуатировать ее, а не влиться в нее, стать составной ее частью. Самым ярким примером является их генетическая технология… они заставляют Гею исполнять их волю, словно бы мудростью рода людского можно направлять эволюцию. Да, в определенных вопросах они могут оказаться нашими союзниками, но, по моему мнению, на самом деле они — худшие враги наши, и последняя наша война будет направлена против них.

— А потом? — поинтересовалась она.

Он вновь покачал головой, обретая спокойствие, отблеск того мира и высшего счастья, которые (по предсказанию Каракана) охватят все человечество, когда оно, став воистину единым, сольется с Геей.

— Я не могу ничего предугадать, и никто не может. Главное — не забыть все, чему пришлось научиться. А тем более свои ошибки, ведь ошибки — лишь способ учебы в понимании всей жизни и нашей крошечной доли в ней.

Мы сохраним все хорошее. Скажем, построим еще несколько Скайгольмов.

Но если мы пойдем на это, то лишь ради благородной цели. Чтобы не платить дорогую цену за познание Ген. Никакого одиночества, никакого уродства, никакой бедности… угнетения, войн… Наша раса Ее глазами, руками, умами протянется во Вселенную.

Эти речи она слыхала и прежде или же читала в писаниях, которые Джовейн ей рекомендовал. В тот день они поговорили об аэростатах.

Фейлис знала от Иерна и из печати, что маураи стремились купить информацию, которая позволила бы им соорудить собственный аэростат, подобный Скайгольму. Ничто не мешало им сделать это самостоятельно, и они, бесспорно, справились бы с делом, но техническая информация из Домена могла облегчить работу. Фейлис знала, что маураям аэростаты нужны были для тех же целей, ради которых использовался оригинал. Но зачем геанскому миру подобное устройство?

— Кое-что мы оставим, — говорил Джовейн. — Например, чистую науку.

Только благодетельную — скажем, предупреждение о бурях.

Разрушение ураганов ему не нравилось: эти явления исполняли некую важную роль, значение которой для биосферы еще не было осознано. Еще он допускал ограниченное использование связи — чтобы люди не попадали в рабство письменного слова, в ущерб прямому общению. А также созерцание величия Геи с высот.

* * *

Но в этот час Фейлис с Джовейном вместе были вверху — нет, не вверху, подобное означало бы разделение — а они по-прежнему находились внутри целого, составляя его нераздельную часть. Они просто достигли уровня, откуда величие Геи воспринималось в еще большей полноте.

Пол укромного уголка был застлан губчатым ковриком, на котором можно было улечься или встать на колени.

— Ну что ж, — сказал он, — давай поищем единства… — На миг она испугалась… отшатнулась. Он ощутил это и улыбнулся с приязнью. — Не бойся, — заверил он. — Я имел в виду лишь те совершенно целомудренные обряды, которые ты исполняешь: размышления, медитации, упражнения йоги, которые уже известны тебе. Я полагал, что именно здесь они будут особенно тебе полезны.

Со внезапной радостью она скрестила ладони на груди и склонилась перед ним.

3

Потом — она не поняла, как это случилось — они поцеловались… сперва застенчиво, потом страстно.

Наконец она оторвалась от него и села, гордо выпрямившись, но слегка дрожа; голова ее шла кругом.

— Нет, — выдохнула она. — Пожалуйста, не надо, я не должна.

Руки его уже гладили только ее волосы, но Джовейн не отодвигался.

— Почему бы и нет?

Слова его тоже прозвучали с неуверенностью… На левом виске Джовейна билась жилка.

Сквозь слезы она смотрела на него.

— Это было бы… было бы — нечестно.

— Иерн не одобрит? Или же ты хочешь вести двойную жизнь? Душа твоя, Фейлис, для нее чересчур свободолюбива.

С усилием приподняв голову, она взглянула на него… На лице Джовейна ей виделась скорей не страсть, а мольба. «После победы геанства браков не будет, лишь всеобщее углубление мистического единства, очищенного от подозрительности и желания обладать». Тем не менее…

— Прости меня, Джовейн. — Она ощутила соль на своих губах. — Ты мой самый лучший друг, но я не могу. Отец не простит меня, если узнает.

Мужчина сразу выпрямился и проговорил:

— Я обязан считаться с вашими желаниями, мадам. И смиренно умоляю о прощении, если нанес оскорбление.

Напыщенные слова его утешили.

— Ну что вы, сэр, — ответила она застенчиво, — продолжим же наши отношения, какими они были прежде к нашему обоюдному удовольствию.

Взгляды их встретились… Наконец оба рассмеялись, самую чуточку.

— Спасибо тебе, — проговорил он. — С тобой я не одинок… ты даже не представляешь — насколько.

— А мне с тобой… — Вдруг она изменила тему. — Я знала, что тебе грустно, но из гордости ты не признаешь этого. Иначе зачем еще торчать тебе в своем холодном старом замке среди полудиких пастухов, не умеющих даже говорить на франсее.

Джовейн принял более свободную позу, она последовала его примеру.

Взгляд его обратился вниз — к земле, суще и морю. Край, где он правил, прятался в морщинистой шкуре старой Земли у самого окоема.

— Я хотела сказать, — проговорила она, набравшись смелости, — ты ведь нужен им не более чем на несколько недель в году. А в остальное время все дела может вести и управляющий. Ведь при необходимости он может вызвать тебя. Ты бы мог жить в Турневе рядом с нами и развлекаться чем-нибудь — как Иерн своими полетами.

«И находиться рядом, когда Иерна не будет дома…»

Он нахмурился:

— Мои сыновья еще не утвердились в геанстве… сказывается влияние неверующей матери. Общество аэрогенов едва ли заставит их потерять веру, но если вспомнить про современный скептицизм… И — хуже того — иноземцев. Что так и кишат адесь: маураев, граждан Северо-западного Союза, мериканов, бенегалов… Нет, пусть лучше вырастут в своих диких, но чистых горах.

Она почти услыхала насмешливый голос Иерна: «Что-то среди этих развратных иноземцев не числятся монги».

Ей самой, на людях, он говорил так: более всего пугает в геанцах то, что если они возьмут власть, то запретят все, с чем не согласны. Стоит лишь почитать их книги, вспомнить об Эспейни и комиссарах информационной службы. Настанет новая Эра Изоляции — еще худшая.

Все-таки в прежние времена правительство пыталось сберечь национальные традиции Домена. «Кстати, Джовейн, — мысленно добавила Фейлис, — твои слова не совсем убедительны. Это скорее предлог, чем причина. Чем же на самом деле ты занимаешься на этой границе?»

Но подобный вопрос она сочла недостойным.

— Итак, твоя вера для тебя главное? — пробормотала она.

— Вера — это не правильное слово, — ответил он. — Гея для нас не богиня, Гея — это жизнь на Земле. Безусловно, почти наверняка существуют и другие обитаемые миры, но Вселенная чересчур велика и загадочна. Мы никогда не узнаем ничего иного, кроме того что видно с этой планеты, и не сможем понять большую часть того, что увидим. Разве что это сделает следующий вид органелл, которых вырастит Гея через тысячу или миллион лет…

Она прервала его монолог, нагнувшись вперед и прикоснувшись к руке:

— Я знаю это. Но ты не ответил мне. Я хотела знать… неужели философия… значит для тебя все… Таленс Джовейн Орилак.

Он кивнул, глядя вовне — вниз.

— Выходит, что так.

— Ты никогда не объяснял мне причину.

— Почему мы что-то делаем или с чем-то согласны? Мы сами не знаем этого. Наше сознание само подсказывает нам действия, а основная часть мозга досталась нам от древнего млекопитающего… даже рептилии. — Он обернулся к ней с кривой улыбкой:

— Или ты полагаешь, что я слишком много молюсь?

— Нет, — возразила она. — Мне так не кажется. Но я предполагаю — с тобой все-таки что-то произошло.

Он сморщился:

— Да, всему виной Итальянская кампания, не слишком серьезная, чтобы именоваться войной. Пустяк, по сути дела, всего лишь наша «помощь дружественной нации» против эспейньянских агрессоров и их местных «прислужников». О, мы помогли им: помешали прихвостням женерала одолеть нашего собственного приспешника. — Он сжал губы в тугую линию.

— Я был военным летчиком и не видел самого худшего. Но то, что мне довелось… смерть, раны, муки, горе, разрушения, опустошение… для чего все это?

Какая опасность грозила Скайгольму, способному уничтожить всякого врага, что посмеет вторгнуться в Домен? Ах да, конечно, иначе наша коммерция может претерпеть неудобства, и очередная страна обратится в геанство и потому перестанет с нами считаться.

Я отправился домой и принял — этого от меня потребовали — пост хранителя замка моего Клана в Приниях. Он предоставил мне свободу и уединение, в которых я нуждался, чтобы осознать увиденное. В это время из Эспейни прибыл ученый Маттас, он пришел пешком, проповедуя и обращая в свою веру. Я упоминал тебе о нем, не так ли? Он не монг, дюруазец, хотя учился у Цяня Сартова. Я заинтересовался и пригласил его в гости. — Джовейн улыбнулся. — Он до сих пор обитает у меня.

Только не думай, что это свихнувшийся тощий аскет. Маттас наслаждается жизнью. Мне бы хотелось обладать его способностью. Он заложил росток: доказал мне, что жизнь не пустая череда событий и не прихоть некоего сверхчеловеческого интеллекта. Она творит, обладая собственным смыслом, судьбой и целью. — Голос его смягчился. — Вот тогда я и обрел внутренний мир. Неужели тебя может удивить, что я стремлюсь разделить его со своими соотечественниками?

— Ах, Джовейн! — Она потянулась, чтобы обнять его. И тут с гневом и облегчением одновременно Фейлис заметила появившуюся внезапно возле входа пару. Рыжеватый блондин, в котором черты фламандца смешивались с обликом аэрогена, в простой одежде этой древней страны: вне сомнения, Маартенс из Клана Дикенскит. Женщина, невысокая и смуглая, явно принадлежала к Зильберам, хотя фамилия в данном случае была не столь очевидна.

— Приветствуем вас, сэр и леди, — провозгласил мужчина с акцентом: наверное, ему не часто приходилось оставлять родовое поместье своих предков. — Мы не собирались мешать вам.

— Этот уголок принадлежит всем. — Поднявшись и поклонившись, Джовейн исправил неловкость. — Позвольте приветствовать вас. Отсюда открывается необычайный вид. Мы уже намеревались оставить беседку, что и делаем по своей доброй воле.

Фейлис последовала его примеру. После нескольких подобавших ситуации любезностей она присоединилась к Джовейну.

Они пошли вперед. Когда его уже не могли услышать в беседке, Джовейн произнес:

— Ну, вот видишь, какое невезение: даже вдвоем нельзя побыть.

— Но нам еще нужно о стольком поговорить, — посетовала она. — Срок твоего пребывания здесь заканчивается через неделю. Когда-то мы еще встретимся!.. — Повинуясь порыву, она схватила его за руки. — Пойдем ко мне.

«Раз он прибыл сюда один, значит, свои апартаменты делит с другим мужчиной, тоже явившимся сюда в одиночестве».

Он помедлил.

— Иерн недолюбливает меня.

— Иерн не скоро вернется. Он повел свою лучшую эскадрилью смотреть на шторм над Заливом. — Фейлис торопливо прибавила:

— Я вовсе не опрометчива. Выпьем чуточку вина, поговорим.

«И?.» Она удивилась себе… сердце заколотилось.

— Соглашаюсь с радостью, — ответил он. Они заторопились назад — вверх по рампе, мимо амариллисов, через тоннель, поросший грибами. — Ты всегда приносишь мне счастье, — проговорил он. — Я бирюк по натуре, но ты всегда очаровательна, и мне кажется, что сейчас сама Гея смеется.

«Не следовало бы позволять ему говорить подобные вещи, но мне тепло… по коже мурашки».

— Благодаря вам, добрый сэр, я согласна — нрав ваш склонен к уединению. Я слыхала, что вас называют человеком, не ведающим пороков.

Впрочем, не сомневаюсь — люди могут ошибаться.

— О, конечно, я ведь тоже живой. Я люблю быть в форме, а для этого восхожу на горы, катаюсь на лыжах, играю в такую жесткую игру, как пелота^[112]. А еще, знаешь, я играю на флейте и достаточно хорошо. Я вообще ценю искусство. Кроме того, я астроном-любитель. В ясную ночь на высокогорье звезды манят к себе мой дух, и он сливается с Геей…

Оживленно беседуя, они миновали Хозяина Зимы, фонтан, шестигранники, мельком глянули на маленький водопад, прошли бамбуковую рощу, поднялись по лестнице, вступили в заросший зеленью тоннель и по шаткому мостику направились к покрытой мхом подвесной дорожке. Она вернула их в будни Скайгольма, но это ничего не значило. Они расходились с встречными — вежливо и молча, стараясь побыстрее добраться до намеченного места.

Фейлис открыла дверь… все еще держа Джовейна под правую руку.

— Ого! — Иерн выпрыгнул из кресла. — Какого черта? — воскликнул он.

— Но ты… ты говорил… ты сказал… — запиналась Фейлис.

— Буря оказалась ерундовой, не стоила затраченного топлива. — Глаза Иерна сузились, и он выдохнул подбоченясь:

— Не ожидала меня так рано, а?

— Сэр, — проговорил Джовейн, словно бы ударяя металлом о металл. — Ваша жена пригласила меня в ваши апартаменты, чтобы провести час или два за дружеской беседой.

— Об этом? — Иерн кивнул в сторону книги. — А потом, конечно, припрятала бы ее, не так ли?.. К моему возвращению домой, моя дорогая!

Вместе с прочими уликами.

У Фейлис выступили слезы.

— Не смей так разговаривать со мной! — воскликнула она.

Джовейн опустил ее руку, но оставался рядом.

— Подполковник Иерн, — проговорил он, — я не буду забывать о манерах и прибегать к грубостям, однако честь требует, чтобы я напомнил вам, что ваша жена — урожденная Мейн из Клана Эшкрофт.

Фейлис топнула ногой… В ярости она была невероятно хороша.

— Я тебе не рабыня из Хорасана! Я женщина не из гарема — из Клана.

Свободная и цивилизованная!

Иерн побелел, ноздри его расширились. Внезапный страх поразил Фейлис.

Иерн никогда ни с кем не дрался в ее присутствии, но был вспыльчив, как гасконец. (В памяти вспыхнули слова его приемной матери, видевшей причину этого в его происхождении. Опоздав с поступлением в академию, не знакомый с городским образом жизни, этот парень — при всем своем явном брежском акценте — был вынужден пробивать себе дорогу, завоевывать уважение своих соучеников.) Фейлис лишь однажды видела, как он взорвался. Они путешествовали по Нормании, где ни у Ферлеев, ни у Мейнов владений не было, а значит, и прав. тоже: увидев пейзана, в кровь избивавшего за какую-то провинность привязанного пса, Иерн соскочил с коня и хорошенько отделал мужика, а после этого на суде Клана и не подумал высказать сожаление о выбитых зубах.

Овладев собой, он проговорил сквозь сжатые губы:

— Майор Джовейн, я также не собираюсь нарушать приличий — соблюдем букву. Я утверждаю, что жена моя молода и наивна — если угодно, а вы постоянно подвергаете ее воздействию всякой злонамеренной чуши, которой она не в состоянии противиться. Я не могу предотвратить это законными средствами, но я проверю, чего стоит ваша честь. Я требую, чтобы вы перестали вмешиваться в мою семейную жизнь. В противном случае в моем доме вы нежеланный гость. А теперь уходите.

Джовейн вспыхнул гневом:

— Это и ее дом!

Оскорбленная — это куда хуже, чем драка — Фейлис переводила взгляд с одного на другого. Смятение охватило ее холодной арктической волной.

Осев на пол, она зарыдала.

Успокоившись не менее быстро, чем вспыхнув, Иерн опустился на колени и обнял ее. Джовейн не шелохнулся, понимая, что попал в щекотливое положение. Приличия требовали, чтобы он уходил, но тогда надо будет признать свое окончательное поражение.

Гордость взыграла в нем и взяла верх. Джовейн остался.

Фейлис уже негромко всхлипывала.

— Пожалуйста, — промолвила она, — вы мне оба так дороги…

Иерн поднял ее, подвел к кушетке, уложил и подложил подушку под голову. Потом погладил по голове.

— Успокойся, любимая. Все будет хорошо.

Подойдя к буфету, он извлек оттуда бутылку вина и три бокала. Бросил кислый взгляд на Джовейна.

— Итак, цивилизованные люди не бьют физиономий, — подытожил он. — Давайте спокойно поговорим и выпьем, как полагается родичам из одного Клана.

— Благодарю вас, — достойным образом ответил Джовейн.

Иерн налил вина и раздал бокалы, однако ободком своего прикоснулся только к бокалу Фейлис. Она ответила дрожащей улыбкой. Тепло ладоней извлекло из бокала утешающий аромат. Джовейн прокашлялся:

— Сэр, не разрешите ли внести предложение?

Иерн склонил голову:

— Как вам угодно.

— У нас с вами накопилось достаточно недовольства друг другом, — заявил Джовейн. — Вам не нравится мое влияние на духовное развитие вашей супруги, мне — ваше, однако мы с ней встречаемся нечасто, и все время на людях. Безусловно, нам стоит обсудить все честно и с глазу на глаз, но сперва, я полагаю, необходимо разрядить атмосферу.

Напрягшись, Иерн проговорил:

— Что вы предлагаете?

Джовейн коротко хохотнул.

— О, ничего варварского. Никаких итальянских дуэлей, англейских кулачных боев, эррианских пьянок — кто кого перепьет. Доброе здоровое состязание на солнечных крыльях. — Иерн с удивлением посмотрел на него. — Неважно, кто из нас победит, — проговорил Джовейн. — Главное будет заключаться в том, что мы чисто символически сразимся друг с другом, чтобы избавиться от взаимной ненависти.

— Мм-м… но честно ли…

— Я знаю, вы Буревестник. Ну а я предпочитаю планер. Вы должны знать, сколь коварен ветер в Приниях.

— Слыхал. К тому же вы сражались с эспейньянскими истребителями… — Иерн взволнованно добавил:

— Клянусь Чарльзом! Это будет интересно, не так ли?

Детали они обсудили, осушив бутылку до конца. Тем временем Фейлис обрела утраченное душевное равновесие. Наконец Джовейн тактично простился.

Глава 7

1

Обычно за состязаниями на солнечных крыльях следили тысячи, несколько схваток происходило одновременно. Так бывало на праздниках, где изобиловали всякие игры, соревнования и представления: от гандбола, бега и акробатики до шахматных турниров, демонстраций мод и балетных концертов. Стяги Кланов и штатов украшали стадионы, расцветавшие праздничными одеждами под музыку и приветственные вопли. Избранная дама с девичьим рвением вглядывалась вверх, стараясь заранее угадать победителей, которых надлежало увенчать гирляндами, а в синеве ныряли, поблескивая крыльями, летательные аппараты — повелители воздуха мерились силой.

Быть может, поэтому с первой минуты поединка Фейлис казалось, что обстоятельства складываются не так, как надо. Чувство это — поначалу она тщетно попыталась убедить себя в том, что оно абсурдно — твердило ей, что затея добром не окончится. Вокруг не было привычных оживленных толп, радости и веселья, которыми до рассвета будет бурлить улица.

Она стояла на пастбище — вдали от всякого жилья. Невысокая, по лодыжку, трава уходила во все стороны до горизонта, лишь на севере виднелся поросший лесом хребет. Переменчивый ветерок гонял по зелени серебристые волны. Вдалеке паслось стадо, возле него выступала заросшая сорняками груда камней, должно быть, остатки жилищам стоявшего здесь до Судного Дня. (Проходя мимо него, она заметила растрескавшийся бетон старинного шоссе, куда менее стойкого, чем камни древнего Карнака — с тех пор некому и незачем было расчищать дорогу или сделать новую из гравия или грунтовую.) Несмотря на ветерок, было жарко: ароматы цветов и травы, запахи почвы, навоза ползли над пастбищем. На безоблачном небе позолотившее его синеву солнце медленно карабкалось к огромному ущербному полумесяцу Скайгольма. Сейчас в ярком свете дня Фейлис не могла разглядеть затененной части аэростата. Словно бы все тени исчезли из этого мира.

Невдалеке были привязаны кони, привезшие из Турнева людей, и две плоские платформы, доставившие солнечные крылья. Возле каждой из них находилось по несколько человек. Все были наземниками с наплечными полосами Клана Таленс на непохожих ливреях и повседневной рабочей одежде. Однако и они как будто бы разделяли зловещие предчувствия Фейлис, во всяком случае, осознавали, что предстоит не дружеское состязание, поэтому обе группы не смешивались и не заводили общего разговора.

Рядом на тонких распорках и хлипких колесах стояли оба невесомых аэроплана. Двадцатипятиметровый размах крыльев и яркие эмблемы все равно не внушали доверия. Фюзеляжи — прозрачный пластик, обтянувший тонкий каркас от пропеллера на носу до тонкого оперения, трепещущего под легким ветром. Аэропланы сгружал один человек, державший аппарат за шасси, остальным оставалось только придерживать крылья — чтобы не помялись. Не самолет — игрушка. Иерн был на собственном, а Джовейн как офицер-летчик одолжил крыло в местной академии, однако подобные самоделки, случалось, убивали людей.

К Фейлис подошел муж, костюм для верховой езды Иерн заменил набедренной повязкой, дополнив экипировку сандалиями и парашютом; всякий сброшенный грамм сработает на него, Мускулистый торс поблескивал потом, на широколобом лице сапфирами горели глаза, ветерок ворошил каштановые локоны, ослепительной белизной сверкали зубы.

Поцеловав жену, он обдал ее запахом мужской плоти.

— Будь осторожен, — попросила она.

— Обещаю, но в разумных пределах — не до глупости. — И, прижав ее к себе, проворчал на ухо:

— В конце концов, у меня сегодня на вечер есть кое-какие планы: смотри — завтра тебе будет ни сесть, ни встать. — Он расхохотался и направился прочь.

Вдалеке в одиночестве стоял Джовейн… Он поддел белую рубашку под парашютные ремни. Это подчеркивало в нем то достоинство, которое отбросил Иерн. Поприветствовав весьма благородным жестом Фейлис, он отправился к своей машине.

«Будь осторожен и ты, Джовейн!» — кричало ее сердце. Она вспомнила про то, как он приказал доставить взятый напрокат аппарат в мастерскую и провел там несколько часов, должно быть, изучая и приводя его в порядок.

Пилоты забрались в кабины, пристегнулись к весьма непрочным на вид сиденьям, прикоснулись к примитивным рукояткам. Солнечные батареи, покрывавшие верхнюю поверхность крыльев, начали впитывать энергию с неба. Пробудились электрические двигатели. Зажужжали пропеллеры.

Медленно — против ветра — набирая скорость, солнечные крылья покатили по земле.

«О, если бы кому-нибудь из них сейчас подвернулся камешек под колесо! — молила Фейлис. — Тогда оба остались бы целы… и вся история завершилась бы одним поломанным самолетом». Впрочем, надеяться на это глупо. Мужчины проверили каждый сантиметр взлетных полос.

Солнечные крылья поднялись в воздух.

«Почему я боюсь? — спросила она себя, когда холодок сковал ее сердце.

— Это же просто спорт, в котором приняты строгие правила. Победитель заставляет проигравшего опуститься к земле. Иерн утверждает, что занятие это безопаснее, чем конное поло».

Иерн по лихой спирали, Джовейн настойчиво и упорно — оба медленно забирались в небо. Свет играл на кругах пропеллеров, переливался на нижних поверхностях плоскостей. Теперь Фейлис не могла уже видеть насквозь прозрачную обшивку крыла… Но она знала, ведь знала…

Джовейн сделал вираж, накренив самолет… Фейлис едва успевала следить за событиями, но крылья Иерна сразу же оказалась в тени — Джовейн прикрыл от него солнце. Если он сумеет удержаться в таком положении хотя бы минуту, двигатель самолета его соперника потеряет мощность, и Иерну придется либо опускаться к земле, либо разбиваться.

Или же вырваться на свободу! Нижний самолет резко вильнул, концами крыльев едва не задев соперника. Случись такое — обе машины разбились бы. Джовейн уклонился — избегая риска и воздушных потоков, подбросивших его хрупкий самолетик вверх. Иерн выровнял аппарат и повернул в обратную сторону. Должно быть, ввысь его нес восходящий поток… Наверняка он все заранее предусмотрел.

Теперь вверху оказался уже он. Закрывая восток, Иерн держался чуть позади, чтобы перекрыть свет лишь на половине крыльев Джовейна, догадалась Фейлис. И самолет южанина с ослабевшим мотором не мог уйти от него.

Но и Джовейн умел пользоваться воздушным потоком и, быть может, с большим искусством. Положившись на ветер и двигатель, он мог лететь.

Но сколько? Фейлис слыхала, что соревнования, бывало, продолжались часами, пока усталость, замедлив движения соперников, не позволит верхнему полностью затенить крылья нижнего и заставить приземлиться, «Это нечестно! Иерн моложе — на целых тринадцать лет!»

Словно бы в брачном танце солнечные крылья кружили по небу. Она не различала ничего, кроме шелеста ветра в траве и барабанного боя крови в ушах.

Кто-то из свиты обратился к другому, стоявшему неподалеку:

— Свихнулись они оба, что ли?

— Так уж они привыкли, Ханнес, — ответил второй.

Они говорили на алеманском — должно быть, на своем родном языке, а точнее, на его элсасском диалекте, полагая, что никто вокруг не сможет понять их. Но только не Фейлис, ведь она занималась развитием этой языковой семьи после Судного Дня.

— Да, — сказал его приятель. — Если ты из Клана, можешь позволить себе самые немыслимые развлечения. Готт видит это. Они захватили лучшие земли в Домене, забрали себе самые большие фабрики и все, что хотели.

Мало того, они же еще и обложили нас непомерным налогом.

— Нет, Фридри, тут ты не прав — ты же знаешь. Это наши господа в штатах дерут с нас налоги и выплачивают Химмельсбургу его долю.

— Какая разница? Все равно из наших карманов — как ни крути.

— На самом деле это не слишком много… Не слишком много, если сравнивать с тем, что дерут с пейзан в таких местах, как Эспейнь. И мы многое имеем от этого. В первую очередь и прежде всего — безопасность.

Однажды мой дядя решил подработать наемником за Рином. И что потом он наговорил мне овойне!.. Нет, Фридри, радуйся, что эта старая ласковая луна еще торчит наверху.

— Это ты сказал, что они свихнулись, Ханнес.

— Йа, так я и сделал. Теперь в Кланах завелось много странных причуд и мотовства… бездумного, бесстыдного… особенно среди молодежи.

Прежде такого не было.

— А кто платит — мы, наземники. Пойми, я не хочу показаться бунтовщиком или еще кем, но к нашему слову в Домене давно не прислушиваются.

Недовольная воркотня продолжалась: теперь многие ощущали угнетение, но в основном были попросту недовольны. Перемены прилетали из-за моря, ветер пригонял их, раздувая паруса иностранных кораблей.

Фейлис постаралась забыть о гортанном бормотании рядом. Всем своим нутром она устремилась наверх. Джовейн попытался затормозить, чтобы соперник выскочил вперед, но солнечные крылья не способны опускаться прямо вниз, и Иерн быстро занял прежнее положение. Пляска в небе продолжалась.

«Кому же из них я хочу победы? И почему? Какая разница?

Иерн — мой муж, грубый, неласковый и неверный. Джовейн же… что же?

Сильный, ласковый, вдумчивый, под этой броней, ox, какой же ранимый.

Он любит меня. А любит ли Иерн? Джовейн по духу ближе к отцу Иерна Доналу, чем к нему самому. Куда ближе, невзирая на противоположность их взглядов на мир. Для них сила прежде всего означает обязанность.

(Да, Иерн достаточно добросовестен, но он просто выполняет свой долг перед Кланом и никогда не станет искать новых приключений на свою голову. Когда мы с Джовейном тогда шли из сада, он потерял самообладание и бросил в адрес Иерна — без уважения и с горечью — «золотой мальчик».) Джовейн всегда хочет, чтобы я, разбиралась в людях и событиях. Я стремилась к этому еще с юности, когда девочкой впервые усомнилась в Жезу. А потом я, как и эти двое бедных рабочих, усомнилась в том, что из абсолютной власти Кланы извлекают идеальную пользу. Джовейн сказал мне, что мы можем вновь обрести право на власть, если, подобно предкам, одарим людей чем-то новым. Они дали Земле мир и процветание. Мы можем подарить ей обновление».

Самолет Орилака повернул на север к высокому, заросшему лесом хребту.

Аэроплан Ферлея, не зная жалости, преследовал его. Фейлис невольно восхитилась мастерством Иерна — он упорно преследовал своего противника, лишая его крылья света.

«А что делать, если они исчезнут из виду? Что, если случится нечто ужасное, и никто ничего не увидит?»

Соперники скрылись за горизонтом. Она безуспешно пыталась вздохнуть… но что-то словно перекрыло горло…

На краю видимости — над холмами — крошечный флоттер Иерна вдруг пошатнулся. Выскользнул из тени и самолет Джовейна, поднялся, описал круг и акулой бросился вниз на соперника.

Оба исчезли из поля зрения Фейлис.

Она не могла стронуться с места и оглянулась, лишь когда вокруг поднялся крик. И вдруг ее как будто подхватили чьи-то руки.

— Скорее, скорее! Прихватите с собой аптечку! — и бросилась к верховой лошади.

* * *

Перемешавшиеся обломки усеивали далекий склон. Солнце поднялось к полудню, и стихли все ветры. Отсюда можно было видеть дома, амбары, навесы, ветряные мельницы, теснившиеся возле северного горизонта, к нему тянулись огороженные пшеничные поля. Над головой призраком промелькнул рейсовый дирижабль, отправившийся из Турнева в Марсей^[113], и исчез.

Выпрыгивая с небольшой высоты, Джовейн сломал правую ногу. И теперь стоически покоился на траве, пока слуга его, знающий, как оказать первую помощь, обрабатывал ногу. Те же, кто приехал с Фейлис, стояли неподалеку, едва обмолвившись словом.

Иерн отделался синяками, теперь пантерой метнулся вперед и бесцветным голосом произнес:

— Мы столкнулись. Такое случается. Соберите все обломки и доставьте их в мой ангар — в утиль — для дальнейшей переработки. Пусть родича Джовейна отвезут в госпиталь. Мы с госпожой сами доберемся до дома. — Он не стал распространяться о длинном, обернутом в кусок ткани предмете, который держал в руках. Повернувшись к Фейлис, он добавил:

— Прошу прощения, мадам, у меня есть для вас отдельное сообщение. — Она последовала за ним в сторону — на сотню метров. Остановившись, он обернулся к ней лицом и выпалил:

— Джовейн пытался убить меня. Он задумал сделать это еще до поединка.

«Нет…» Она замерла онемев.

Стараясь скрыть от всех сверток, Иерн развернул перед нею ткань, показав Фейлис крупнокалиберную винтовку, и сразу же завернул ее.

— Она лежала в кабине, он рассчитывал воспользоваться ею, как только мы отлетим подальше, — сообщил ей Иерн. — Слышу — трах — свист. Вижу — две дырки в моем фюзеляже в нескольких сантиметрах от меня. Я поглядел… он снова целится. Стрелял, понимаешь, прямо через оболочку своего аэроплана. Что мне оставалось делать? Эти стрекозы слишком медленны, чтобы удрать от пули. Пришлось врезаться в него, потом я выпрыгнул.

Она не могла ответить, не могла даже понять, верит ли мужу. Иерн громыхнул смешком:

— Мы успели обговорить все на травке, прежде чем ты появилась. Надо отдать ему должное — несмотря на дикую боль, он выслушал меня. Я сказал, что ради чести нашего Клана не буду позорить его; итак, считаем — это несчастный случай. Но я сохраню оружие со всеми отпечатками его пальцев, а также куски пластика с пулевыми отверстиями. Интересно — подумал бы кто-нибудь искать в моем теле пулевое ранение? А он тогда просто поднялся бы выше, потом спикировал, выпрыгнул и спрятал бы винтовку. Кто заметил бы дырки на останках обоих аэропланов? И затем поведал бы тебе скорбную повесть о том, как мы случайно столкнулись… Ну, и что ты теперь думаешь о своем геанском наставнике, Фейлис?

Тьма накатывала на нее волнами, — Что еще ты задумал? — выдавила она.

— Ничего, если он уберется восвояси, то есть к себе в замок, и займется там своими делами, не докучая нам обоим. — Иерн прижал жену к себе. После поединка от него разило потом… Ей никогда не нравился запах его тела, но в этот миг следует сдержать отвращение. — Клянусь Чарльзом! — вспыхнул Иерн. Щетина царапнула ей щеку. (Борода Джовейна казалась шелковой.) — Приобретение стоит потери — раз и навсегда отделаемся от этого сукина сына, не так ли, дорогая? Пусть слуги приберут здесь. А мы немедленно скачем галопом назад. Сейчас ты ляжешь, голубушка, и я тебя осчастливлю.

«Постараюсь изобразить радость».

2

Слезами капал тихий дождь в сгущающихся сумерках. Под уличными фонарями и освещенными окнами влагой отсвечивала мостовая. Здесь, в новой части Турнева, дома начали строить со времен благосостояния, крытые черепицей дома подымались на три-четыре этажа; но крутые фасады, массивные двери и ставни напоминали о временах смутных, предшествовавших процветанию. Фейлис, привыкшей к городской квартире, солнечной и современной, казалось, что на ее плечи лег тяжелый груз.

Так одиноко было ей на улице в этот час среди редких прохожих, велосипедистов; по камням мостовой копыта коня выбивали мерный ритм — как на похоронах. Добравшись до цели, она взялась за дверной молоток, и невидимые пальцы стиснули ее горло.

Дверь отворилась. Заметив гребешок Таленсов на ее капюшоне, дворецкий сложил вместе ладони и низко склонился.

— Мадам почтила наш дом своим присутствием, — проговорил он с абсолютной искренностью. — Чем я могу услужить вам?

Она едва сумела выговорить:

— Я… должна видеть… майора Джовейна.

— Кажется, он отдыхает, мадам. Он назначил вам встречу?

— Нет… но… я должна. Я думаю, он заинтересован в этом.

— Прошу войти, мадам. Позвольте ваш плащ?.. Если вы последуете за мной, мы узнаем желание моего господина.

Дом принадлежал семье Джовейна, но Орилаки редко посещали эти края. И сейчас в нем не было никого, кроме его самого и свиты, которую он привез из Эскуал-Эррии Норд, и постоянной прислуги. Под ногами Фейлис мягко шелестели ковры, с почерневших от времени резных панелей на нее смотрели портреты уже усопших людей… Она шла — вверх по лестнице, вниз — по другому коридору, в одну из комнат.

Дворецкий взял рупор и поглядел на нее.

— Кого мне объявить, мадам?

— Обойдемся без имени. Скажите ему… скажите, что я из Скайгольма.

Озадаченный дворецкий повиновался. Джовейн сразу все понял. В голосе его слышалась радость.

— Да, впусти ее!

Она вошла в комнату, заставленную тяжелой старинной мебелью, с темно-красными коврами на стенах. Дверь закрылась за ее спиной.

Джовейн выбирался из кресла, опираясь на костыль. Он был в халате, черный бархат придавал ему болезненный вид, в свете газовой лампы она заметила новые морщины на орлином лице. Джовейн шагнул навстречу ей достаточно непринужденно. «Значит, травма не слишком тяжела», — подумала она, и тяжесть будто свалилась с ее плеч.

Они смотрели друг на друга, не отрывая глаз.

— Я не смел даже надеяться на такое, — прошептал он.

— Я пришла бы раньше, но не могла освободиться, — сказала она столь же тихо. — Я была просто в ужасе, опасалась, что ты уже уехал домой.

— Я собирался завтра отправиться в путь. Но… — Он облизнул губы.

Фейлис была глубоко тронута тем, что столь мужественный человек может опасаться слов, которые собирается произнести. — Я могу остаться, если… А почему ты не вернулась в Скайгольм?

— Сказала Иерну, что нуждаюсь в отдыхе — настоящем, без тамошней тесноты… после всего пережитого. Он согласился отпустить меня на неделю, а сам отправился сегодня утром вверх на челноке. («Почему бы и нет? Анжелан согреет ему постель или кто-нибудь еще, если той не окажется на месте».) Мысль эта разгневала ее по-настоящему, выжигая застенчивость. Она заговорила громче, теперь уже без колебаний. — Я не мотаа прийти сюда раньше, чтобы он ничего не узнал. Иерн запретил мне встречаться с тобой.

Джовейн мрачно ответил:

— А что он сказал тебе обо всей этой истории?

— Я не могу поверить его словам. Он сказал, что у тебя было с собой ружье, что ты стрелял в него. Что ему не оставалось ничего иного — как только протаранить твой самолет и выпрыгнуть. Он показал мне ружье. — Накатил гнев. Она схватила его за руку и впилась в нее ногтями. — Этого не может быть! Не может быть!

Джовейн покачал головой.

— Наглая ложь, — ровным голосом объявил он. — Он обдуманно пошел на столкновение. У моего самолета сразу отвалилось крыло, поэтому я не смог спланировать… и пока падал вниз, не смог вовремэ отстегнуться и выпрыгнуть. Это он хотел убить меня. У него сломался пропеллер, однако он сумел сохранить высоту перед прыжком. А потом, когда мы еще были вдвоем, сунул мне под нос эту винтовку и пригрозил обвинить меня в том, будто я пронес ее на мирный поединок и воспользовался ею, если я не разорву все отношения с тобой и не перестану активно участвовать в политической жизни Домена.

Ощутив вдруг дурноту, она припала к нему, Джовейн отставил костыль, чтобы обеими руками обнять ее. Губы его перебирали ее волосы. За мягкой тканью она щекой ощущала его сердцебиение.

— Винтовка принадлежала ему, — проговорил Джовейн. — Должно быть, прихватил ее на всякий случай, чтобы шантажировать. Если я не погибну.

— Сопротивляйся. Потребуй суда Кланов.

Он грустно рассмеялся:

— Едва ли это разумно. Увы, я не могу доказать даже тебе, что не являюсь лжецом и незадачливым убийцей.

— Он говорил об отпечатках пальцев. Пусть покажет их… и пулевые пробоины.

— Они окажутся там, наверное, их уже сфальсифицировали… вместе с отпечатками пальцев… да, я взял в руки оружие, забывшись от боли и удивления, когда он бросил его в мои руки. Иерн тут же забрал ружье.

На нем должны остаться и его отпечатки. Впрочем, любые отпечатки можно стереть, так что никто не догадается. — Джовейн вздохнул и обнял ее покрепче. — Нет, зачем мне вытаскивать на свет всю эту грязь? Ничего нельзя доказать. Все окончится просто скандалом, и ты, Фейлис, пострадаешь больше нас, хотя ни в чем не повинна. Я не хочу шума, а потому вернусь в родные горы… эта участь не пугает меня.

Она высвободилась, отступила на шаг, стиснула кулаки и крикнула ему в лицо:

— Ну зачем ему это понадобилось? Да, он эгоист и тщеславен… но я никогда не подозревала, что он — такое чудовище!

— Не преувеличивай, — пожал плечами Джовейн. — Будем считать это случайностью… Надеюсь, что когда-нибудь он пожалеет о ней. Просто он счел опасным высокопоставленного среди аэрогенов геанца, к тому же обладающего связями в Эспейни, которой он не доверяет. Я думаю, сильней всего в нем говорила ревность. Он боится потерять тебя, зная, что мы с тобой всегда были близки по духу, хотя редко встречались лично. Он усмотрел в поединке шанс отделаться от меня и умело использовал его… Вот что, будем все-таки объективны. Он мог просто прикончить меня — я же был совершенно беспомощным — разбить череп прикладом винтовки и спрятать ее. И никто ничего не заподозрил бы.

Иерн решил довольствоваться шантажом. Так что скорее всего он не намеревался меня убивать.

Она затрепетала.

— Скажи мне еще раз, — взмолилась она. — Повтори и не один раз, я должна в это поверить: говори — Иерн просто на миг обезумел.

— Потому что тебе придется жить с ним? — пробормотал Джовейн. — А надо ли? В любом случае он не имеет права решать, с кем тебе дружить.

— Ну… но он сумел подстроить тебе такую подлость? — задохнулась Фейлис. — Что же касается остального… я тебе уже говорила. Мои родители — люди сельские и старомодные, Если я решусь на развод, горе отца сделается в два раза тяжелее; ведь скорее всего именно мой тесть станет следующим Капитаном, а папочка всегда утверждает, что, поскольку в Домене и без того довольно всяческих неурядиц, дом Капитана должен быть выше всяких скандалов. — Она отошла к столу и принялась нервно крутить чашу из резного хрусталя, вещицу старинную и прекрасную. — Хочу напомнить тебе, — проговорила она, — что Иерн никогда не относился ко мне плохо. С его точки зрения, проявлял чистую доброту и благородство. Я выскочила за него по любви, однако, увы, ничего хорошего у нас не получилось, но он старается, как и прежде.

Дело вовсе не в том положении, которое он мне обеспечивает. Если оказывается дома, он всегда ко мне пылок и терпелив. А если ему не удается сдержаться, пулей вылетает из дома, но скоро возвращается — с роскошным букетом, тащит куда-нибудь в лучший ресторан… или придумывает что-нибудь в том же роде. Честно признаюсь, в семейной жизни я проявляла куда меньше рвения. — Фейлис повернулась к Джовейну.

— Но как он мелок! — вырвалось у нее. — А теперь еще это. Я то видела в нем честного человека, но после того что он сделал тебе…

Опираясь на костыль, Джовейн шагнул к ней. В разрезе халата Фейлис заметила поврежденную ногу — она была не в гипсе, а в лубках. Хорошо, перелом не тяжелый, только бы не было осложнений, и, видимо, не слишком докучает ему.

— Дорогая, — сказал он. — Не уходи от меня в тревоге за свою жизнь…

Ничего не бойся. Говорю тебе, это, скорее всего, случайное совпадение.

Я не хочу в чем-то винить его… Ты так очаровательна.

«А ты так благороден», — хотелось ответить ей.

Он потянулся к ней. Они опять были рядом. Пришло решение.

— Послушай, — проговорила она. — Я намереваюсь поддерживать с тобой связь — что бы он ни твердил. Конечно, если ты не против.

— Чего еще могу я желать?

— Мне нужны твои советы… Разреши мне писать тебе, как и прежде.

Отвечать будешь на тайный адрес, откуда я буду забирать твои письма…

Дорогие сердцу письма.

— Жаль, что тебе приходится идти на все эти уловки, — медленно проговорил он. — Ты чересчур чиста для подобных поступков.

— Увы, что делать, придется ловчить. Хотя бы временно, пока не найдется какой-нибудь способ изменить ситуацию.

— Найдется! — Он привлек ее к себе, и губы их слились в поцелуе.

— Найдется, любимый. А пока мы получили неделю быть вместе… Мне еще не приходилось изменять Иерну… Будь со мной ласков, дорогой.

И он не в силах был отказать ей…

Только поздно вечером Фейлис оставила его дом.

Глава 8

1

Достигнув известной меры Озарения, Ганна Уанговна Ким обрела наконец-то ясность, охватившую всю ее жизнь, принося с собой нечто большее, чем простое удовлетворение или даже счастье. И все это порождалось уверенностью в том, что она составляет единое целое с Геей.

Она не стала неуязвимой: боль и печаль все еще могли ранить ее. Так всегда и случалось, когда ей приходилось видеть несчастья других.

Перечитывая исторические труды, она радовалась тому, что Красная долго наслаждалась миром и процветанием, а посему и страна ее, и сама она были избавлены от всяческих смут. Но Гея есть Гея, она дарует награды и в несчастьях, даже когда это заочное поощрение приносит всего лишь облегчение кому-то другому. Ганна старалась быть лестной и избегать самодовольства. Уже одно призвание ее требовало этого, вырабатывая способность осознавать суть и духовный мир человека. «Ну, — говорила она себе, — мускулам хорошо, когда они используются, разве не так?»

В этот день Ганна вернулась от смертного одра старика. Она оставила его умирающего во сне, зная, что он не проснется. Слова и мантры^[114], совместная медитация даровали умирающему благословенное облегчение: тело его покорилось тому, что уже давно осознал разум: настало время свершения. Когда глаза старика закрылись, Ганна, повинуясь порыву, коротко прикасаясь губами к его губам, заметила на них улыбку. Старик еще чуточку улыбался, когда она ушла.

Она закрыла за собой дверь спальни, и сидевшие в столовой родственники встали и низко склонились.

— Он отдыхает, — сказала она. — И будет пребывать в покое до самого конца, которого теперь ждать недолго.

Они склонились снова.

— Достопочтенная госпожа, — проговорил седовласый старший сын старика.

— У нас нет таких слов, которыми можно было бы выразить свою благодарность. Кто еще смог бы сделать такое?

Ганна подняла руку.

— Вы преувеличиваете, — возразила она. — Я только поговорила с ним.

Вызовите своего врача, пусть он посмотрит, нужно ли дальнейшее лечение.

Сын ухватился за свою всклокоченную бороду, словно бы ему нужно было за что-то держаться, слезы заполнили уголки глаз.

— Нет, смиренно напоминаю, что отец просил вызвать именно вас, а не врача или священника. Разве мы осмелились бы иначе разбудить пророчицу посреди ночи.

— Мне было бы жалко, если бы вы поступили иначе. Ваш отец прослужил верой и правдой в Библиотеке многие годы. И вся Библиотека в лице моей скромной личности выражает ему благодарность, и за эту честь я обязана вам и вашему дому, Сай Ильич.

Наступило долгое молчание. В окошко скользнул утренний рассвет, коснувшись фарфора в буфете, полок в книжном шкафу, плотно уставленных темными переплетами. А во всем прочем — скромное обиталище. Эта семья была из солдатаев, не достигших высоких чинов или же особого благосостояния; иные слугаи жили получше. На глинобитном полу лежали соломенные маты. Возле стола, за которым ели хозяева, стояли пара стульев и скамьи. Из-за ширмы, отделявшей кухню, пахло теплом и пищей.

Старшая жена застенчиво проговорила:

— Не согласится ли Библиотекарь отобедать с нами?

Ганна подумала; голода она не чувствовала. В лучшем случае она обошлась бы привычной овсянкой и чаем, хотелось принять ванну и переменить одежду, а в этом доме ее будут старательно потчевать, к тому же затянут неловкий разговор, когда ей особенно требуется одиночество.

Но для них это столь важно.

— Вы так добры, — отвечала она.

…Потом она не сразу пошла к себе. Она оставила домик, сославшись на занятость, чтобы не пробуждать в сердцах излишних вопросов, а потом скрылась за продуваемой ветром цепочкой кленов. Из пригорода Дулу^[115] она вышла на дорогу, уводившую через луг, подальше от города и озер. Можно было погулять час-другой, а потом вернуться домой, чтобы привести себя в порядок. Неважно, что она опоздает на работу. Никто не станет спрашивать, зная заранее, что для этого у нее были веские причины. «К тому же нельзя считать себя незаменимой», — сухо отметила она. Но все равно следует привести себя в порядок после всего пережитого, чтобы даже ни на йоту случайно не навредить кому-нибудь.

Ласкавшее ее солнце превращало листву в изумруды, золотило рыжую шерстку пасущихся коров, рождало бриллиант в каждой капле росы. Луг исторгал благоухание из зелени и земли. Покой распростерся под небом, заставляя ее вдвойне ощущать свои шаги; движение собственной плоти, живой, пульсирующей, но единой со всей живой планетой.

А старый знакомец, дорогой Илья Данивич Ли был… все еще есть и всегда будет. Жизненная сила забирала его изношенное тело, но его личность уже влилась в общий поток; так что он навсегда останется частью реальности, даже когда все, кто любит его, сами сольются с Единством. Достаточно такого знания человеку, хватит и меньшего, чтобы умереть с миром.

Понимание этого не сразу пришло к Ганне Уанговне: не в словах — чувством более непосредственным, подобным дыханию. И тогда она вновь одержала победу над очередной потерей — в этой ей помогал опыт. И горе растаяло, исчезло вслед за утренней росой и прохладой, мир лег на душу… и неизгладимое счастье. Повернув к городу, она заторопилась навстречу жизни. По иронии судьбы в этот самый день и пришли чужие солдаты…

События не отпускали ее до самого вечера. Оставшись дома, в одиночестве, она не сразу сумела избавиться от свежих впечатлений.

Напротив, забыв о том, что пора готовить ужин, она принялась рыться в книгах и памяти, надеясь отыскать в них покой и согласием Сумерки незаметно перешли в ночь. Не зажигая огня, она недвижным изваянием застыла во мраке, в котором сгустками тьмы проступала ее скудная мебель. Свет, еще сочившийся с неба, струился в растворенные окна вместе с ветерком. Взгляд ее был прикован к призрачному букету цветов под свитком с аккуратной каллиграфической надписью, это была ее любимая мандала.

Она приняла новость со всем вниманием и незамедлительно приступила к исследованиям, ради которых приехал гость, принесший дурные вести. В глубине души голос кричал, что все напрасно. Но что же тогда может помочь? Вновь овладеть своими мыслями она сумеет, лишь преодолев ужас.

Жизнь человека, какой бы долгой она ни была, должна завершиться — это дело естественное, в отличие от события, о котором она только что узнала…

«Гея, Гея, мати наша… о чем можем мы молиться, зная, какую муку мы приносим тебе… Время — и энтропия, и иллюзия сразу. Прошлое, каким мы понимаем его, одновременно реально и нереально, как и то, что мы называем настоящим или грядущим. Придется обратиться к старинным анналам, одних воспоминаний сегодняшнего дня мало. Тогда я, быть может, вновь смогу одолеть чувство, которое губит во мне отвагу, и поверить в то, что и мои мысли, и сама я хоть в чем-то уникальны».

Дулу располагался едва ли не в сорока километрах к северу от ближайшей к нему насыпи камней, помечавших границу. И потому, Юанезские войска нередко занимали этот Краснаянский городок. Раздоры между двумя соседями бывали нередки, Ссорились они едва ли не чаще, чем Юань, Чакри, Большарека и Улан с норрменами и свободными мериканами.

Но эти чужеземцы жили далеко отсюда. Мериканов давно приручили и одомашнили (если не считать горцев на далеком Востоке вместе с их соседями, обитавшими уже у побережья Океана Восхода; жалкие народы, чьи земли когда-то сочли не стоящими захвата), могло бы показаться, что у солдатаев не было причин для соперничества между собой. В самом деле, трудно было понять, что разделило их на пять государств: ведь по облику и языку, с точки зрения аборигенов, все они были монгами.

Ганна знала, что все не столь просто. Но должность заставляла ее знать обо всем, помогать людям сливаться в едином сообществе Геи. Сообщество солдатаев порождено было войной, основой его был воин и его полк; так было заведено с самого начала — по необходимости — ведь предкам пришлось пробиваться с боем сперва из пустынных глубин Азии, а потом через весь новый континент. Однако покорившаяся монгам страна не могла остаться единой. Чакрианин, обитатель холодных лесов и студеных северных тундр, не был да и не мог быть похож на улана — наездника, привыкшего к прериям и полынным пустыням юга. На равнинах, разделявших оба края, обитали большареканцы и краснаянцы, обнаруживавшие вполне отчетливый россиянский элемент в своих культурах и крови. Однако юанезцы были ближе по крови к халканцам, маньчу, кореанам и синезам^[116], шедшим некогда в передовом отряде эмигрантов.

И все же междоусобные столкновения обычно бывали менее жестоки, чем борьба с туземцами. Ложи Северо-западного Союза, города-государства и племена мериканов, обитавшие на юге Доны Мейки^[117], что жили за Рио-Гран^[118], были для пришельцев абсолютно чуждыми. Если солдатаи захватывали у них земли или же, наоборот, принадлежавшие солдатаям земли захватывали соседи, побежденных ждала не просто оккупация; скорейшее преобразование нравов и обычаев, самого образа жизни, и тогда внуки становились не похожими на дедов.

Но, невзирая на все различия, все солдатаи восходили к общему корню.

Разногласия между ними ограничивались территориальными, династическими, торговыми интересами… да еще честью: новым господам незачем было грабить, если достояние захваченного края переходило в руки местных жителей. Обычно грабили разбитые армии — отступая. Но даже тогда в обществе, издревле покорном закону и воинской дисциплине, женщина-солдатайка могла чувствовать себя в безопасности. Насиловать позволялось лишь женщин-слугаев из числа побежденных. Так что если провинция переходила из рук в руки, жизнь ее обитателей почти не менялась. Есть ли разница, с точки зрения простого солдатая-пастуха, в том, кому платит налог и служит его полк — юанезскому Тянь-Дзяну или Верховному Господину Красной; что ему до того, отчитывается ли его полковник перед имперским судом в Чай Ка-Гоу^[119] или перед лагерным Советом? Многие из оседлых слугаев и мерикан — не только фермеров, но и горожан-рабочих — должно быть, и не замечали никаких перемен.

Итак, улицы Дулу прекрасно помнили стук копыт вражеской конницы, звуки труб ее, помнили, как раскачивались и блистали наконечники копий врагов; однако за все времена они лишь однажды видели кровопролитие и два раза осаду, а за последние два столетия город посещали только торговцы. Мир сумраком сгущался над великой равниной, и поколение назад мгла его достигла гор Запада; там матери уже не говорили непослушным детям: «если будешь плохо вести себя, придет норрмен и заберет». Ганна Уанговна не знала войны, только читала о ней в трудах историков, воспоминаниях и отрывочных новостях из далеких краев. Вот и в молодости она сама ездила в Юань, в полковую школу, чтобы завершить изучение физики в Дедовском университете Чай Ка-Гоу; в тех же краях, в Доме Откровения она узнала о Гее. Знание это преобразило всю ее жизнь, много лет она провела, служа Юанезскому учены. Вернувшись домой, она получила звание пророчины — ясновидящей, и многие в свою очередь наведывались к ней из-за границы в поисках просвещения. Караваны купцов летом фургоны, сани зимой — из соседских краев были здесь привычными, как торговые корабли, рыбацкие лодки с юго-восточных берегов озера Высши^[120] которым владели юанезцы. Время от времени случались трения, но никогда — по радио, в журнале, в письме или устно — не слыхала она о серьезных разногласиях между двумя странами.

Тем тяжелее был удар, когда без предупреждения готовое к бою юанезское войско въехало в Дулу.

Она услыхала шум и вышла посмотреть, что случилось. Стоял летний день, на редкость ясный для здешних мест. Глаза ее не сразу привыкли к яркому свету… потребовалось некоторое время, чтобы освоиться.

Поначалу она ощущала одно только тепло, ниспадавшее на нее с неба — прогретые доски источали запах смолы. Балкон второго этажа, на котором она стояла, выходил на мощеную улицу; слугаи содержали ее в чистоте: оба полка, совместно владевших поселком, ценили опрятность. Среди чисто прибранных домов рабочих — крутых крыш из красной черепицы с крашеными деревянными каркасами стен — там и сям виднелись городские дома офицеров с драконом на коньке, или увесистая туша купеческого дома, или храм с небесно-золотой луковкой-куполом. Вдалеке виднелись причалы, а за ними озеро уходило за горизонт… На расплавленном серебре вод мерцали праздные паруса, тяжело вздымались весла грузовых барж. Со стороны суши, за спиной Ганны, теснившиеся друг к другу дома разом уступали место пастбищам, огородам и лесопосадкам, вдали маячили сосновые леса, но сейчас их скрывало от нее здание Библиотеки.

Бегло обозрев все знакомое, она сумела наконец сосредоточиться на пришельцах. Всадников было около сотни, за ними следовали вьючные и запасные кони, находившиеся в распоряжении мальчиков… Итого — полная рота. Серо-зеленая форма, гребенчатые шлемы не могли принадлежать никакому из подразделений краснаянцев. Коренастые плосколицые воины, с раскосыми глазами не часто заезжали в эту страну. Хоругвь, поднятую над фургоном, украшала не белая звезда на черном фоне, а золотое солнце на алом. Но во всем прочем облачение было привычным — обязательный меч у пояса, в равной мере распределенные пики, луки и дорогие винтовки… Мул вез радиопередатчик… Путь пришельцам преграждал неподвижный эскадрон местных войск.

Тревога начала отступать.

«И все же… почему они прибыли сюда?»

Следуя обычаю, один из них, увидев, как она вышла на балкон, развернул свою лошадь и подъехал поближе. Он был облачен в столь же простое одеяние, как и все остальные, только знаки отличия на его плечах искрились под солнцем чистой медью.

Он грохотнул:

— Хоу-ох, приветствую! Мне нужен Библиотекарь.

Эти слова изгнали из души Ганны последний испуг. Его сменило негодование, прискорбное, вне сомнения, ведь она была не только геанкой, но и дочерью солдатая, и выполняла обязанности, освященные временем задолго до того, как Каракану Ефремовику явилось первое Откровение. Она замерла на месте и негромким голосом, как требовали манеры геанства, проговорила:

— Библиотека Дулу, как и все Библиотеки, открыта любому, кто явился, желая познаний; мне выпала честь быть ее Библиотекарем.

Человек промедлил в седле буквально несколько сердцебиений — недвижный и прямой. Устыдился ли он или же пожалел, что из уст женщины выслушал укоризну в священной формуле перед своими солдатами?

Заговорил он уже ровным тоном:

— С вашим почтением, преподобная госпожа. У меня здесь неотложные дела, важные и для Красной. Мы не захватчики, мы здесь по приглашению.

Сухая улыбка чуть тронула уголки рта Ганны. «Пригласили по требованию, — подумала она. — Пусть последний мирный договор и зафиксировал наше право на независимость, однако он же и лишил нас самых богатых владений. И с тех пор мы сделались страной скромных пастбищ и ниггерских ферм. Наше единственное достояние составляют леса, но пушнина и лес не в состоянии прокормить много народу. И когда могучая Юань свистит, Красная виляет хвостом… Пока юанезцы не часто тревожили нас. И не пришли бы в город, не имея на то важных причин».

— Значит, вы будете приняты, — ответила Ганна. Если бы она немедленно удалилась внутрь Библиотеки, то произвела бы куда большее впечатление на гостей. Однако противиться искушению было немыслимо. Офицер отдал приказ помощнику, тот передал дальше — сержанту. Зазвучали трубы, звякнули гонги. Рота сомкнула ряды и направилась по Миньясота-стрит, строю предшествовали краснаянцы. Должно быть, они направлялись в поле неподалеку от города — там можно было стать лагерем. Командир обратился к двум своим воинам, которых оставил позади, и спешился.

Боязливые мериканы начали выбираться из домов, мешаясь с солдатаями, которые уже стояли на улице. Предводитель юанезцев помедлил, осматриваясь — и его нетрудно было понять.

Библиотека в Дулу была знаменита размерами и богатством своих фондов.

С учетом сада и святилища ей принадлежало более гектара земли. Над вспомогательными строениями горой громоздилось главное здание, украшенное изящной колоннадой. Белыми кирпичами на фасаде были выложены изречения мудрецов, над входом мозаика изображала всевидящее око, чередуя мрамор, яшму, ляпис-лазурь, оникс и золото.

Но здание — только оболочка. Главное хранилось внутри: примерно миллион книг. Некоторые из них сохранились от цивилизации, предшествующей Смертному Времени и Миграциям… старомериканские или позже привезенные из-за границы. Много было и репринтов, точно воспроизведенных по оригиналам, хранящимся в прочих коллекциях. Но основная масса изданий хранила достижения в искусстве и познании поколений недавних… в особенности минувших двух-трех столетий. В Библиотеке сохранились карты, периодика, библиографические указатели, рисунки, фотографии, схемы… был даже современный компьютер, проделавший сюда путь на корабле из Нозе-ланна…

Ганна покинула балкон. Оказавшись в прохладном сумраке Библиотеки, она созвала своих помощников и аколитов. Первых она ободрила: вне зависимости от служебного положения, в основном это были слугаи, до мозга костей боявшиеся всего связанного с войной.

— Обратитесь к обычным делам, — проговорила она. — Страшиться нечего.

(В справедливость двух последних слов не верилось и ей самой.) Аколиты были из урожденных солдатаев; они служили в Библиотеке и вместе с ее премудростями постигали геанские мистерии под руководством своей пророчицы. Этих насчитывалось около дюжины, в основном молодые люди, среди которых было несколько девушек. В Красной — в отличие от других стран равнины — способная девушка чаще получала возможность стать кем-нибудь еще, кроме жены. — Образуйте Великолепный Строй и следуйте за мной, — приказала она.

Группа учеников в торжественных одеяниях, медленно выступавшая за ее спиной, поможет поставить иностранного офицера на место.

Тот ожидал в фойе. Солнечный свет, пронзая цветные стекла, пятнами бросал краски на каменный пол. Когда Ганна и ее последователи спустились по большой лестнице, офицер по-военному поприветствовал их.

Она отметила, что имеет дело с человеком приличным; пусть манеры его просты, но не он виноват в этом. Тренированное ухо лингвиста уже сумело по акценту определить, что гость родом из провинции Е-минг^[121].

Вполне вероятно, что он успел поучаствовать в последних пограничных стычках с Северо-западным Союзом в дни своей молодости и уж наверняка ловил бандитов в предгорьях.

— Приветствую, преподобная госпожа, — проговорил он. — Меня зовут Орлук Жанович Боктан, я нойон полка Бизона.

Медные ястребы на его куртке подтверждали: ее гость рангом уступал лишь полковнику своего полка. Одно его присутствие свидетельствовало о серьезности дела, даже если бы он не привел с собой целую роту.

— А я — высшая Ганна Уанговна Ким, Библиотекарь Дулу, приветствовавшая вас и предложившая помощь, — отвечала она, кланяясь и принимая поклон.

Потом они смогли хорошенько рассмотреть друг друга. Перед ней был мужчина средних лет, подтянутый и сухопарый, с наголо бритой головой, бородой вразлет. Он же видел женщину лет под сорок, невысокую, хрупкую, как ребенок, с тонкими чертами лица на великоватой для такого тела голове. На сером одеянии, подобавшем ее чину, не было никаких украшений, за исключением вышитого золотом синезского иероглифа «знание», а на шее висел яшмовый диск, в который был врезан крест — эмблема геанского адепта.

Орлук натянуто улыбнулся.

— Не беспокойтесь, — заверил он. — Я не собираюсь лезть в ваши книги.

Ваш майор Харсов сказал, что если кто-нибудь здесь способен помочь нам, так только вы. Нельзя ли нам переговорить с глазу на глаз?

— Конечно.

Отпустив своих помощников. Ганца повела его к своему святилищу. Нойон был чуточку удивлен скромностью обстановки под пышными фресками; он уселся на скамье перед ее столом, скрестив ноги на западный манер. Она опустилась на свой высокий жесткий стул и вопросительно подняла брови.

— Дело тайное, — предупредил он. — Если об этом узнают те, кому не надо бы знать, если они проведают о том, что мы делаем, и подслушивают нас, могут вырваться на свободу такие демоны, с которыми не справится сам Октай.

На миг, почти бессознательно, она подумала, не язычник ли он; впрочем, офицер мог воспользоваться именем Тучегонителя, попросту чтобы придать силы своим словам. Во всяком случае, в искренности гостя трудно было сомневаться: выдержку его уже успела подточить крыса тревоги. Кожу подернуло холодком.

— Говорите же, — сказала она.

Нахмурившись, он тронул свою бороду. Вне сомнения, ему хотелось раскурить одну из сигар, которые торчали из нагрудного кармана, помедлив — почти полминуты — он выложил.

— Не обращались ли к вам люди, разыскивающие… уран, плутоний… ядерную взрывчатку? — Мозг ее словно взорвался. Ужас расширил глаза ее, пока гость безжалостно договаривал свои мысли. — У нас есть причина полагать, что уже в течение многих лет кто-то собирает ядерные боеприпасы. Неизрасходованные ракеты, снаряды, уцелевшие после Смертных Времен где-нибудь в забытых уголках. Конечно, агенты маураев давным-давно как будто бы собрали делящиеся вещества со всего света — я полагаю, что в этом нет причин сомневаться — а потом, надежно упрятав смертоносный груз, затопили его в самой глубине моря…

Недавно — мне не сообщали причин, но я полагаю, потому, что маураи сделали соответствующие предупреждения императорскому двору — недавно мы разослали свои экспедиции по всей Юани, разыскивая забытые заряды; огромные в своих пусковых шахтах или прежде мобильные, брошенные старой мериканской армией, когда она рассеялась и погибла. Мы сумели обнаружить подобное оружие и в достаточном количестве; но все боеголовки отсутствовали. Причем они были сняты не маураями, сотни лет назад посещавшими наши края, но кем-то в течение последних десяти или двадцати лет. Об этом можно узнать по царапинам на металле, по степени их окисления… Стало быть, так: некто опять вознамерился оседлать под себя весь мир. А Юань занимает лишь часть тех земель, на которых древние держали свое оружие… Не хочу вас обидеть, преподобная госпожа, но Красная не обладает ни людскими ресурсами, ни организацией, способной провести подобное дело с необходимой тщательностью. Нам придется обследовать глухие места, чтобы обнаружить забытые дьявольские устройства; быть может, нам удастся понять, кто роется в их могилах. Тянь-Дзян лично написал вашему Верховному господину. Они согласились, что юанезские экспедиции должны совершить это дело. Я возглавляю первый отряд.

Гость откашлялся и умолк; на этот раз Ганне показалось, что более всего он хочет глотнуть из фляжки на поясе, в которой, бесспорно, был крепкий напиток.

«Неужели я обезумела! — простонала она в душе. — Как можно браться за столь ужасное занятие?» Она заставила свои мышцы расслабиться, несколько раз глубоко вздохнула и мысленно прочитала мантру, обратившись к мандале. Через несколько секунд она смогла ответить спокойно:

— Я понимаю вас, нойон, и всем своим существом желаю помочь вам. Если такой враг вновь поразит Гею, Жизненная Сила ее может найти более радикальные целительные меры, чем новое Смертное Время. Но я боюсь, что у меня нет никакой информации на интересующую вас тему.

— Возможно, вы ею располагаете, не зная того; что, если где-то в грудах книг отыщется ниточка, которая приведет к удаче.

— Сомневаюсь. Но я немедленно распоряжусь, чтобы мой персонал безотлагательно приступил к этому делу, однако за истекшие века древняя коллекция прекрасно каталогизирована и индексирована. Наши новые приобретения, конечно же, окажутся бесполезными, не так ли?

— Возможно, и нет. Кто знает? Быть может, найдется какое-нибудь упоминание… мало ли что мог заметить какой-нибудь траппер в дремучих лесах. Кстати, преподобная госпожа, наверное, многие стремятся узнать об этом. Вы должны проследить за такими, в особенности за теми, кто пользуется старыми книгами.

— Верно. — Ганна, хмурясь, помедлила. — Извините, но я не сомневаюсь в том, что здесь никто не исследовал наши фонды в поисках интересующих вас данных. Если вы считаете, что подобное возможно, нойон, согласитесь, насколько это неумно. Зачем преступникам оставлять здесь улики, способные изобличить их?

«Нет, — подумала она, — такие исследователи уйдут прямо в леса, к берегам озер: бдительные и внимательные, умеющие задавать невинные с виду вопросы местным жителям. Можно попробовать отыскать этих людей, нойон, однако, с моей точки зрения, занятие безнадежное. Наивным лесовикам эти изыскатели могли выдать себя за кого угодно, в зависимости от ситуации. Двадцать лет целенаправленных исследований, так выходит, нойон? Возможно, мы опоздали». И она не смогла унять дрожь.

2

Внезапно, посещая владения, принадлежащие Клану в Восгезах^[122], Таленс Донал Ферлей охнул, схватился за грудь и пал мертвым.

Этого совершенно не ожидали. Успев разменять восьмой десяток, он сохранял телесную бодрость, не прибегая для этого к иным искусственным приспособлениям, кроме очков, а мужчины Ферлеев нередко доживали до девяноста. Негласная, но неоспоримая уверенность в том, что сеньоры Кланов изберут его Капитаном, когда одряхлевший Тома Сарк скончается, развеялась сама собой.

Этого хотели многие, не желая зла своему главе государства, но ощущая необходимость в том, чтобы Доменом правила более твердая рука. Годы принесли много новых угроз и надежд: торговцы и товары извне, а превыше — иноземные идеи разрушали старинные аксиомы. Более того, наземники все чаще косились на власть Скайгольма, а молодые аэрогены начинали считать подобные помыслы справедливыми. Геанство обретало вновь обращенных, но доктрина их грозила революцией… она сулила разрыв с теми, кто придерживался традиционных верований, грозила затяжной гражданской войной и распадом Домена. За Приниями^[123] женерал Эспейни зализывал свои раны, полученные в Италье, копил силы и дожидался первой возможности. Племена за Рином, наперекор прежней отсталости объединялись, образовывая конфедерацию, которая не могла не оказаться могущественной, и уже закупала оружие зарубежом. Новая Эра Изоляции была немыслима — экономика сделалась чересчур зависимой от внешней торговли, а потому и от хода событий по всей планете. Кроме того, в последнее время офицеры разведки то и дело получали зловещие вести от своих коллег-маураев…

И вдруг умер Таленс Донал Ферлей.

Похороны его были обставлены всеми подобающими почестями. Тело его, обернутое в триколор далеких предков, подняли в небо — в Скайгольм, а за ним и всех сеньоров, способных участвовать в церемонии; конечно, первое место было отведено непосредственной родне. Розенн, его жена, и Катан, мать его сына, стоя бок о бок, вознесли молитвы — первая на франсее, вторая на брежанеге, а потом вдвоем на англее. Иерн вел процессию по коридорам, опустив горизонтально древко свернутого стяга; за ними маршировал караул шлемы с плюмажами на локте, барабаны выбивали медленную дробь. В погребальной камере музыка была более тихой, произнесли несколько хвалебных речей, и капитан Тома прочел Отходную. А потом гроб скользнул за стальную дверь, на которой был выгравирован текст двадцать третьего Псалма^[124]; вспыхнул белый огонь лазера; крышка люка, на которой чеканные слова призывали аним, распахнулась, и пепел Таленса Донала Ферлея унесли с собой ветры верхних небес.

После поминального обеда сеньоры сошлись на Совет. Невзирая на то что Иерну было всего двадцать шесть лет от роду, они избрали его в свои ряды… Не из уважения к памяти его отца. Власть сеньора — право голосовать по всем делам, касающимся Домена, служить управляющим и судьей — никому не предоставлялась просто так: ведь ни один Клан не мог иметь более одного сеньора на сотню взрослых членов. Все видели силу Таленса Иерна Ферлея, разумного, пусть и не совсем еще зрелого человека, его надежный, хотя слегка игривый характер; драматическая фигура нового сеньора импонировала не только аэрогенам, но и пейзанам — от Брежа до Дордойни и далее. Он будет полезен в Совете. И, быть может, его следует выбрать Капитаном.

3

Замок Валдор всегда был уединенным. Неподалеку от южной границы Домена высился он на крутом утесе, служа базой милиции, сдерживающей налетчиков, обитавших на высотах Приниев, от набегов на фермы и города. Варвары помалу утихомиривались, приобщались к цивилизации; наконец, Эскуал-Эрриа Норд выделилась в качестве штата. Однако высокогорья могли прокормить лишь горстку пастухов, поддерживавших тесные связи со своей родней за границей — в Иберье, чем с гасконцами к северу от них. Когда эспейньянцы оправились, восстановилась и коммерция, но торговцы обычно горным проходам предпочитали морские дороги; так что, за исключением военной поры, Валдор редко посещали гости, а посему многие из Таленсов, владевших замком, старались проводить там как можно меньше времени. И лишь некоторые сумели одолеть местный язык — трудный и не родственный ни одному из языков Юропы. Им приходилось прибегать к услугам переводчиков, чтобы общаться с личностями, не владеющими англеем или франсеем.

Джовейн Орилак являл исключение в обоих отношениях. Он обнаруживал глубокую заинтересованность в благосостоянии не только слуг и арендаторов собственного поместья, но и проживавших поблизости селян и владельцев ранчо. За это его любили и видели в нем вождя. Подобные связи только окрепли, когда он провел целый год в своей резиденции, притом не проявляя стремления оставить эти края. Люди догадывались, что причиной всему было какое-то загадочное несчастье, но это — его личное дело. Однако, если он более не поднимается в Иледуциель и Турнев, чтобы сказать слово за них, то кто сделает это? Здешними землями полновластно правили местные магнаты, король же служил украшением. Сам Иледуциель казался в этих краях нереальным, он виднелся над горизонтом, только если взойти на вершину горы. Что сделали аэрогены для нас, эскуалдунов, бормотали пейзаны — только втравили в войну с нашими братьями в Иберье? Распространение геанских верований в этих краях лишь укрепляло общую подозрительность к властям Домена; немало помогали сему рассказы об иноземцах, приносящих свои заморские нравы в Франсетерр. Кланам при всей их наглости следовало помнить, что каждый мужчина-эскуалдун старше двенадцати лет носил оружие и умел пользоваться им!

* * *

Прежде чем направиться на встречу с представителем Эспейни, Таленс Джовейн Орилак постоял немного в башне возле открытого окна. Одолев себя, он все-таки решился на эту жуть — или же причиной тому была Фейлис — и теперь надеялся, что Гея дарует ему долю своего бесконечного внутреннего покоя.

Лето в высоких Приниях шло на убыль. Ветер, дунувший Джовейну в лицо, перед тем скользнув над заснеженным хребтом, впитал часть его холода.

Трава внизу побурела, листва на редких дубах сделалась бронзовой.

Долина — сады и рощи — еще зеленела, но готовые к жатве злаки пожелтели, да осенней сталью блестела река. Сверху ему была видна пара домов, горбившихся под дерновыми крышами, дым клочьями рвался из труб.

Ближе — на склоне под самым замком — паслось стадо овец, ослепительно белых в поблекшем солнечном свете. Девушка-пастушка играла на деревянной флейте; до Джовейна доносились минорные нотки. Но из всего этого он ощущал лишь шепот ветерка да еще напряженность, которую следовало изгнать из тела.

«Я делаю правильно, поскольку так будет лучше для Жизненной Силы, — заявил он себе. — Но если справедливость совпадает с моими желаниями… что ж — мои желания достопочтенны… эволюционны. Я хочу вызволить из беды любимую женщину, быть вместе с ней, иметь от нее детей. И еще — спасти Домен от его нынешнего безумства, направить его на тропу мудрости, к знанию Геи, сделать Скайгольм маяком истины для всего человечества».

Он скрестил пальцы. «А искренна ли моя вера? Ведь у меня никогда не было истинного вдохновения… озарения. Мое обращение произошло чисто интеллектуальным образом, когда я попытался осмыслить ужасы, в которых мне довелось участвовать. А пьяница, обжора и развратник, старина-учены Маттас опять и опять воспримет единство жизни. Он ощущает экстаз; прочие, кого я встречал, осознавая единство, испытывают полную ясность; но провидец всегда выходит за пределы своей личности. Те же, кто подобны Фейлис и мне, со скорбью остаются в плену своего тела. Только мой телескоп умеет высвободить меня из этой плоти (туманность Ориона, где новые солнца и миры зарождаются почти на моих глазах) — и то не вполне.

Впрочем, если я могу подготовить путь для своих детей..»

Шаги вторглись в его сознание, заставили его обернуться. Вошла жена.

Она остановилась посреди комнаты. Они обменялись взглядами.

В белом платье, под белоснежной шалью на белесых волосах… с нежной бледной кожей, присущей всей родне ее, Эйсонам из Клана Лундгард, она казалась призрачной, почти бескровной, лишь глаза горели на иссохшем лице.

— Я искала тебя, — проговорила она наконец, столь негромко, что он едва расслышал ее. — Можешь ли ты уделить мне несколько минут?

— Хорошо, но ко мне должны прийти очень скоро, — ответил он. — Не может ли подождать твое дело?

— Нет, — выдохнула Ирмали. — Большая часть наших дел может подождать, когда ты этого хочешь, но сейчас я имею в виду именно предстоящую встречу.

Он с нелегким чувством посмотрел на нее:

— Что ты хочешь сказать?

— Я внимательно наблюдаю за людьми, — проговорила она. — Иногда приходится. Человек, который явился, чтобы договориться с тобой о торговле от лица своей компании, не эспейньянский купец — он держится как прирожденный солдат.

— Уммм… кажется, так о нем и говорили. Но что с того?

Она хотела подойти поближе, но остановилась, словно опасаясь прикоснуться к собственному мужу. Быть может, так оно и было. Он понимал, что ей пришлось собраться с силами для этого разговора. Она стиснула кулаки.

— Джовейн, — проговорила она. — Тот факт, что я не могу примириться с твоим геанством, не значит, что я дура. Я наблюдаю, думаю, сопоставляю. Весь последний год или более ты постоянно переписываешься, мне ничего не рассказываешь; но я постаралась узнать, откуда приходят письма. Вестники приходят и уходят, но я догадываюсь — по акценту, одежде, по тысяче признаков — откуда они берутся. Радио легче и дешевле, но ты пользуешься им только для обычных сообщений.

Должно быть, ты что-то задумал и не хочешь, чтобы тебя могли подслушать. К тому же, Джовейн, я знаю тебя. Насколько далеко мы бы ни разошлись — я тебя знаю.

— И чем же, по-твоему, я занимаюсь? — отрезал он.

— Не знаю, еще не уверена, — нервно ответила она. — Опасаюсь, что ты вмешался в политический заговор и встречаешься с иностранными агентами… Джовейн, не надо!

Дунул ветерок, пошевелил ее волосы, прикоснулся к платью — живой ветер Геи. Джовейн впитал из него силу, в которой нуждался, и бросил ей вызов.

— Да, я веду конфиденциальные переговоры, но уверяю тебя, не затем, чтобы навредить Домену. Я не предатель. Но если ты допускаешь такую возможность, можешь денонсировать меня перед Скайгольмом.

Она отшатнулась.

— Я не могу этого сделать, — выдохнула она. — Я люблю тебя. И страшусь… за тебя же, за наших детей…

Теперь он смог подойти к ней, взять за обе руки (какие они холодные), улыбнуться в лицо (от нее, как всегда, пахло розами, как приятен был этот запах в день их свадьбы) и заверить ее:

— Ирмали, дорогая, это действительно крупное дело, но я не могу отрицать, что намерен исправить ужасное зло, приключившееся с нами.

Пока я не могу сказать тебе большего… пойми, не могу. Верь мне, Ирмали, и ты получишь свою награду. — Он коротко прикоснулся губами к ее щеке, ощутив на ней соль. — Прости, я должен идти. Верь мне.

Он пошел к двери, уверенный, что она останется верной и только выплачется наедине. «Жезу Кретт! — проворчал он в душе. — Если б только она не так нуждалась во мне!» Лестница, витками которой он спустился вниз, казалось, совсем закружила его, перепутала мысли.

«Нет, я не прав. Ей нельзя отказать в отваге. Я же видел, как она год за годом отстаивала свою веру. Если бы только я мог быть с ней откровенным!»

Он улыбнулся. «Ханжество, вот что смазывает ось вращения общества».

Так некогда высказался Маттас, сопроводив свое речение громоподобной отрыжкой. А интересно, смог бы учены более пристойный, не столь земной негодяй, преобразить меня и направить к геанской философии. Да, я человек действия, но и идеалист одновременно… Ха, если бы мне удалось убить Иерна Ферлея во время той дуэли на солнечных крыльях!

Моя неудача обошлась Фейлис еще в один год жизни с ним. И как бы моей прекрасной леди не пришлось заплатить большим. Но я скоро освобожу ее.

Сегодня я сделаю огромный шаг… последствия его когда-нибудь соединят нас с тобой, Фейлис, милая Фейлис! Интересно, смогу ли я когда-нибудь признаться тебе в том, что он-то и рассказал тебе правду о случившемся на поединке. Наверное, нет. Я слишком люблю тебя, чтобы допустить столь излишнее потрясение.

А любовь — это проявление Жизненной Силы».

Лестница привела в коридор, завещанный гобеленами и трофеями. Слуги, попадавшиеся навстречу Джовейну, преклоняли перед ним колено; он не забывал отвечать им кивком и улыбкой. На пересечении со вторым коридором он столкнулся с Маттасом Олверой.

По сути дела, они едва не столкнулись. Как и всегда после обеда, старик был заметно пьян… Пузатый, в балахоне, заляпанном после обеда, провонявший потом, с бутылкой вина, он шатался, икал и бормотал отрывки из непристойной песни. Жирное лицо блестело, распухший нос горел угольком. Свалявшаяся борода, свисавшая до половины груди, скрывала яшмовый знак Земли, свидетельствующий, что он ясновидящий и пророк, учены и преподаватель истины. С того самого дня, когда запыленный Маттас явился сюда — пешком из Иберьи в качестве бродячего проповедника, он всегда утверждал что Гея не любит формальностей. Она не бог. Она — Есть, и это Единство даст понять каждому, каким ему надлежит быть.

— Ох-хо-хо! — возопил он, обхватив рукой шею хранителя замка. — Хорошая встреча, мой друг? Ты плетешь свой маленький заговор, а я иду к своей служаночке. Каждому свое!

После всех проведенных здесь лет его франсей оставался ужасным.

Джовейн выпрямился и отшатнулся.

— Прошу вашего прощения, сабио^[125], — сказал он, тщательно выбирая степень почтения. — Да, у меня переговоры, но по торговым вопросам. — Это было напоминание об осмотрительности: Маттас участвовал в деле с самого начала, он-то и связал Джовейна с сетью служащих Гее адептов в Иберье — и даже дальше за океаном, в Мерике, в обход правительств, наций и рас. Апостол бодро признавал, что во всех прочих отношениях он бесполезен; практическая политика не его призвание. Однако он умел объяснять всякому, что Жизнь Едина, и помочь тем, кто нуждался в его услугах, вступить в распространенную по миру коммуну. А еще — он утверждал, что жизнь дана для того, чтобы наслаждаться ею…

Оставалось только завидовать ему.

Буквально на миг крохотные глазки учена прицелились в него стволами винтовок, ухмылка померкла и голос притих; Джовейн невольно усомнился в том, что учитель и в самом деле пьян.

— Господин замка, — проговорил тот, — геология и история в равной мере свидетельствуют о том, что существуют моменты, когда эволюция делает новый виток — к худшему или лучшему. Быть может, подобное событие произойдет через час. Если так, выпьем за прогресс.

Он расхохотался, извлек пробку, приложился к бутылке, пожелал хозяину добра и отправился к своей новой фаворитке.

Джовейн проследовал дальше.

Яго Диас Гарсайя ожидал его в назначенной комнате. Невысокий, борода лопатой, в полотняной блузе и полосатых брюках состоятельного бюргера Центральной Эспейни; Ирмали подметила верно, он, действительно казался воякой куда больше, чем был на самом деле. Когда вошел Джовейн, Гарсая привстал и изобразил полнейшее внимание. В конце концов, он мог находиться перед следующим Капитаном Домена.

— Добрый день, сэр, — приветствовал он Джовейна. Франсей его был безупречен — с легким налетом гасконезских интонаций.

— Приветствую. Пожалуйста, садитесь. Не желаете ли? Джовейн предложил коньяк и сигареты, хотя сам не курил. Это была не простая любезность, хозяин обязан сделать подобный жест, если представитель Клана Таленс встречается с посланником Женерала Эспейни.

Тот был до бестактности прямолинеен и буквально через минуту уже спросил:

— Насколько серьезны ваши намерения в предполагающемся заговоре?

Джовейн поборол удушье, чтобы ответить с равной степенью откровенности:

— Стопроцентные. Я уже постарался все объяснить, но позвольте еще раз все повторить — вкратце. Потом, если вы сочтете мою позицию разумной, мы обратимся к подробностям. — Позволив глотку бренди прокатиться по пищеводу, он продолжил:

— Я принадлежу к Домену Скайгольма. Поймите меня правильно, я предан только ему. Я воевал за свою страну, получил раны, рисковал жизнью, но тем не менее недоумеваю, почему мне так часто приходится обмениваться выстрелами с вашими воинами. Тем более если учесть, что народ ваш по большей части предан геанству; передо мной уже начали проступать контуры нового цикла всемирной цивилизации… Но не будем обмениваться лозунгами. Дело в том… — Гнев охватил его, кулак его непроизвольно ударил по ручке кресла. — Дело в том, что Таленс Донал Ферлей умер. После смерти Тома он был бы явным наследником капитанского места, хотя подобный исход едва ли следовало бы приветствовать. Однако Клан немедленно возвел его сына Иерна в статус сеньора, и поговаривают, что этот осел, этот технопоклонник, может быть избран… — Он глотнул. — К тому же Иерн — мой личный враг, и я способен сделать кое-что ради Геи. Ненависть может питать Жизненную Силу, не правда ли?

Диас Гарсайя кивнул.

— Полагаю, что так, — ответил он. — Я не адепт, как вы знаете. Я офицер и служу моему Женералу. Мы хотим только одного — чтобы следующее правительство Домена с большей благосклонностью отнеслось к законным интересам Эспейни, чем это делало прошлое. Если в дополнение правительство ваше станет геанским… что ж, тогда мы действительно сможем заложить ядро новой цивилизации. — Он затянулся сигарным дымком. — Очень хорошо, — проговорил он, — давайте обсудим подробности. Никто не знает, что произойдет. Например, кандидата менее противоречивого, чем Иерн Ферлей, будет сложнее отодвинуть в сторону, но в случае…

Вы хотите получить оружие. Эспейнь не может предоставить его непосредственно: в таком случае разведка Скайгольма немедленно отметит, что мы производим больше, чем используем, и выяснит место, куда оно направляется. Однако в Мерике мы связаны с Юанью, где можно найти посредника, который устроит сделку. А в наших горах очень удобно втайне тренировать людей… Словом, переходим к деталям, сзр.

Джовейна просто распирало от счастья.

4

Лоза, Лоза моя, пусть сгустки солнечного света Оставят запыленные бутыли, напомнив нам Закаты льдистые и виноградник, И кисти, налитые алым соком, Что слаще поцелуев, Которыми мальчишка наделяет свою девчонку, Когда скрестятся легких две тропы, И не считай им цену!

Альдебаран среди Гиад не столь уж ярок, Как пламенный кларет^[126], что сердце согревает.

Ни золото, ни белизна зимы на море не схожи с мягким током шардонэ.

Так пей же, пей — доколе не настало время уходить.

— И вновь наши смиренные виноделы сотворили свое повседневное чудо…

— Плик на время умолк… — Ба! — фыркнул он, извлекая сокрушительный дискорд из своей лютни и хлопнув инструментом по столу. — В изобилии, так что нам хватит. Налей-ка доверху, моя дорогая.

Сидевшая напротив Сеси удивленно глядела на него из-за свечей, пытавшихся разогнать сумрак. Примеру ее на скамьях за ближайшим столом последовало четверо посетителей — моряк, пара рабочих и пейзан, приехавший на рынок — более в «Золотом петушке» никого не было.

Посетитель повалит попозже, когда мужчины пообедают дома, как сейчас это делал хозяин, наслаждавшийся обедом наверху в обществе своей семьи.

— Почему ты остановился? — спросила барменша. — Прелестная песня.

— Ерунда, — фыркнул англеман, — избитая донельзя. В ней нет ни капли вдохновения. Потом мне просто вдруг надоело квакать банальностью о вине и любви, когда можно выпить. — И с внезапной игривостью добавил:

— А потом заняться любовью!

Сеси качнула головой:

— Разве твоя песня предназначалась не мне?.. Ты умолк прямо на середине.

Плик вздохнул:

— Да, я намеревался воздать тебе должное, но эта песня, увы, не достойна моей Лозы. — Плнк покачал головой, прищелкнув языком, склонил набок. — Обещаю тебе сочинить что-нибудь получше. — Он помедлил. — Кстати… могла бы и предоставить мне повод для вдохновения. Сама знаешь какой, пышечка. Начнем с бокала бургундского.

— Я заплачу, Плик, — предложил на брежанеге рабочий.

— Спасибо тебе, Ропарж, — ответил поэт на том же языке. — Если ты способен повторить угощение еще разок, тогда я, возможно, сумею сотворить другую песню… настоящую, чтобы забурлила кровь в жилах.

— Только на нашем линго, ладно? А то я не слишком хорошо понимаю англей. А как насчет твоей «Бандитской баллады»? — Ропарж повернулся к своим компаньонам. — Тебе она тоже нравится, не так ли, Конег? И тебе, загородник, понравится… не сомневаюсь. Бодрит.

Плик подумал.

— Так она ж подрывная. — Многочисленные куплеты песни превозносили подвиги — боевые, за пиршественным столом и в постели — полулегендарного разбойника Жакеза, пять столетий назад ставшего наконечником копья в отпоре, оказанном пейзанами угнетателю Местромору. — Она популярна среди ваших — я слышал, как ее орали на окраинах Кемпера и в селах. Стоит, должно быть, того, чтобы пели.

Ропарж поскреб в своей гриве и задумался. Конег буркнул:

— Ях-ух. А ты знаешь, как теперь харч вздорожал? И жилье, и все прочее. А зарплата стоит на месте. А может, наша Лига заставит главного мастера повысить нам расценки? Нет?

— Но городские Лиги настаивают… — начал фермер.

Конег ядовито закивал:

— С тем же успехом они могут просто походатайствовать за нас перед святыми через голову Местромора.

— Что твоим драгоценным святым твои беды… Они их не волнуют, — взорвался моряк.

Человек этот не первым в здешних стенах говорил без уважения об аэрогенах, но Сеси показала матросу язык, а Плик проговорил:

— Они в этом не виноваты, дело в их собственных законах. По договору об аннексии они не имеют права вмешиваться в домашние дела штата. Если они попробуют пойти на это, вы, брежане, взвоете, как и все в Домене.

— Нечего все валить на нас, все равно мы выращиваем харч, — возразил пейзан. — Нас давят не меньше, чем вас, однако нашу ассоциацию кастрировали только на половину яйца. Но она все равно не может остановить поток дешевого зерна с юга в Ар-Мор. Мы разоримся, если не сумеем закупить хоть немного современных комбайнов на десять лошадей; а ты знаешь, сколько они стоят?

— Да забудь ты свою Лигу, — буркнул моряк. — На хрен ее. На хрен все Лиги. Когда-то они были полезными… в старые времена людям приходилось держаться друг друга, но теперь они — только ярмо на твоей шее… Настырное ярмо, вечно сующее нос в чужие дела.

— Отрадно представить себе ярмо, что лезет в чьи-то дела… в этом есть, бесспорно, эльфийское очарование, — заметил Плик.

Сеси отправилась, чтобы принести ему вина.

— А чем же заменить их? — спросил Ропарж.

— Ничем, — отвечал моряк. — Просто упразднить их. Упразднить вместе с главными мастерами, со всяким клепаным чиновником, которого мы унаследовали от прошлого. Пусть люди добывают себе пропитание сами и как умеют; пусть плывут или тонут, коли не могут плыть. Если они хотят работать вместе — чудесно. Но пусть делают это по своей воле, пусть всегда имеют возможность и право выйти из дела.

Пейзан в удивлении глазел на матроса. Горожане, более привычные к странным мнениям, призадумались. Сеси принесла Плику полный бокал. Он основательно приложился.

— Теперь не знаешь, кому можно верить, — наконец произнес Конег.

— Я рассказал вам, как это делается в Мерике… в Северозападном Союзе, — произнес моряк. — И вполне обходятся, так ведь? Не то чтобы я сам бывал там… я даже не рассчитываю оказаться в этих краях. Но я разговаривал с их экипажами, которые добирались до наших берегов.

Дверь на лестницу распахнулась. Холодный ветерок пронзил дымный воздух таверны. За дверью в бледных сумерках падал снег. На улице, как и повсюду в городе, горели цветные фонари: до солнцестояния оставалось только три дня. Две персоны закрыли за собой дверь и спустились в зал.

Снег запорошил их плащи и шляпы. За ними влачились тени, огромные и тревожные, как мрак вокруг очага. Плик пригляделся и внезапно воскликнул:

— Ну вот, заговорили о тузах и вытянули флешь-рояль! Вот вам и знатоки своей собственной персоной, если вы хотите продолжить ваш разговор о Северо-западном Союзе. — Худощавая фигура поэта сперва распрямилась, а потом изобразила поклон. — Приветствую вас, сэр и леди, — произнес он на англес. — Выпейте с нами. Не сомневаюсь, что вы пришли сюда именно за этим, а посему приглашаем вас — присоединяйтесь!

Пара приблизилась.

— Наши благодарности, — ответил мужчина с акцентом на бойком франссе.

— Наверное, собравшиеся предпочитают этот язык? Он подталкивает иностранцев к вежливости.

Возле стола он остановился: невысокий, довольно уродливый человек с кривым лезвием носа, ледниковыми глазами, короткой седой бахромой вокруг скверных зубов. Одежду вошедшего, как и его спутницы, описать было сложно. Все внимание мужчин немедленно обратилось к ней, и не потому, что женщины в этих краях редко выходили в брюках. Высокая блондинка, молодая и симпатичная, казалась какой-то диковатой, хотя вроде бы не давала оснований для этого.

По-прежнему размахивая бокалом, Плик вежливо представлял собравшихся…

— Перед вами восхитительная Сеси, по достоинствам прозванная Лозой…

Она готова обслужить вас. Чего изволите? Я заказывают если джентльмены не захотят разделить расходы. Офицеры из Северо-западного Союза не часто заскакивают в нашу любимую гостиницу. Откровенно говоря, мы их здесь никогда не видели, так ведь? Это честь всему заведению, прошу.

Мужчина скроил неожиданно любезную улыбку и помахал компании.

— Меня зовут Микли Карст, — произнес он.

— Роника Биркен, — представилась женщина. — Сэр, неужели вы тот самый поэт, о котором мы слыхали? — Ее франсей, откровенно говоря, никуда не годился.

— Время от времени сочиняю куплеты, — ответил Плик. Они уселись за стол, и Сеси приняла заказ:

— Все, что тебе заблагорассудится, моя очаровательная, только в пределах возможностей этого тощего кошелька.

Микли Карст извлек пачку сигарет, пустил было ее по кругу, но получил отказ: Плик попросил Сеси принести ему глиняную трубку и запалил ее с помощью зажигательного устройства, вызвавшего многие комментарии.

Затянувшись, иностранец спросил:

— А как вы вдруг узнали, откуда мы? Ложи не часто гостят в Юропе.

— Так, но корабль из вашей страны прибыл сюда два дня наад, — объяснил Плик, — и весьма внушительного вида. — Он добавил для Сеси и пейзана:

— Пойдите посмотрите, если представится случай. Огромный катамаран с четырьмя мачтами да еще с самолетом. — Он метнул взгляд в пришельцев, в особенности на Ронику. — Несколько членов вашего экипажа забрели к нам вчера. Я пел — им, похоже, понравилось. Осмелюсь предположить, что вы, должно быть, от них узнали обо мне и пришли послушать.

Роника кивнула.

— Правильно, — сказала она. — Мне нравится хорошая песня. Быть может, вам хочется услышать какую-нибудь из наших?

— Вне сомнения, даже если я не пойму ни слова. — Плик извлек кисет с табаком и начал вновь набивать трубку. — Ваши люди, двое из них, сумели осилить крохи англся, сказали, что сперва вы побывали прямо в Северной Эспейни и, прежде чем направиться сюда, провели три недели в гавани Бильбы^[127]. Но с какой целью, они умолчали. А вы можете внести ясность?

Микли развел ладони.

— Мы прибыли сюда, так сказать, в дипломатических целях, — проговорил он. — У меня и моих спутников были дела в Эспейни. Зеваки в Кемпере могут не спешить, поскольку наш корабль наверняка пробудет здесь несколько месяцев, пока экипаж не закончит все свои дела. Иные из них относятся к торговле — скажем, речь идет о тарифах, другие же просто представляют взаимный интерес. К сожалению, не могу сказать вам большего.

Но большее никого и не интересовало. Аристократы Домена, аэрогены и наземники не занимались своими делами на публике.

— Ладно, — ответил Плик, — надеюсь, что, когда дела приведут вас снова в Кемпер, вы посетите «Золотой петушок». А пока займемся единственно стоящим делом из всех, а именно — выпьем.

Вечер выдался особенный, но не из тех, подробностям которых стоило придавать значение. И мало кто помнил, что к концу вечеринки Роника Биркен вскочила со стула и, подняв бокал, провозгласила тост за восход Ориона. Микли Карст немедленно стащил ее вниз. Никто не знал, что подобное могло означать — у иностранцев странные причуды.

Глава 9

1

Когда его яхта вошла в бухту, Тераи Лоханнасо взялся за такелаж и на минуту повис на расчалке, отдаваясь на волю стихий.

Ветер нес навстречу ветер и соль, пронзая свет, омывавший плоть теплом; порывы подгоняли белопенные гребни. Живой сапфир то звездился бриллиантовой пылью, то отливал изумрудом там, где солнечный свет встречал валы — живой, текучий, подвижный; где-то далеко впереди буруны смеясь набегали на берег, отдавая ему свою пульсирующую мощь.

Над головой кружили и взмывали чайки. Впереди горы подковой охватывали берег, у подножия их гнездился городок. Вершины гор поросли лесом, летней зеленью в тысяче оттенков ее. Только там, где река вырывалась к морю, редкие покосы ждали косаря. Над ними, на западе, громоздились высокие облака, золотое прикосновение заходящего солнца растворяло их белизну в глубокой синеве. Восхищенно вскрикнув, Тераи оттолкнулся и нырнул. Шлюп направился дальше, Тераи чисто вошел в воду, прорезая ее до холодных глубин, где, лаская его тело, янтарная вода сделалась аметистовой. Поднимаясь к поверхности, он заметил приближающийся длинный силуэт; Хити, домашний дельфин, весь день сопровождал яхту, подталкивал корпус, попрошайничал с каждым новым прыжком — молил, настаивал уже кого-нибудь присоединиться к нему.

Они вынырнули на поверхность одновременно. Кормчий Рану, старший сын Тераи, повернул лодку… мелькнул гик, большой парус и рея. Девушка, приглашенная Рану, обнимала его за плечи. Второй сын Тераи, Ара, был ангажирован подобным же образом… возле старшей дочери Мари стоял ее приятель. Стройные, легкие, загорелые, блестя кожей, едва прикрытые купальниками, они стояли вдоль борта, а их темные волосы трепал ветер.

Приятно было посмотреть. (Младшая Парапара предпочла провести первый день школьных каникул на детской вечеринке, намекая тем самым, что в десять лет ее уже волнует эротическая атмосфера, которой по возрасту она еще не в состоянии разделить.) — Эхой! — воскликнул Тераи. — Бросайте якорь — поплаваем!

Младшие обменялись взглядами.

— Если ты, папа, настаиваешь… — откликнулся Рану с неловкостью. — Но мы бы хотели на берег. Мы намеревались… во всяком случае, я думаю, что нам лучше…

Тераи ухмыльнулся. «Чего еще следовало ожидать? В таком возрасте и восьми часов плавания с древним, по их мнению, старцем хватит с избытком. Веселье было и кончилось, теперь все нуждаются в уединении, чтобы заняться любовью».

— Ну, как хотите, — ответил он, помахав рукой, чтобы показать, что нисколько не задет отказом. — Я останусь здесь — ненадолго — а вы отправляйтесь куда вам вздумается.

— Папа, а ты уверен в том, что поступаешь разумно? — спросила Мари.

Тераи подплыл ближе.

— Моя дорогая, — крикнул он из воды. — Я и сейчас могу побороть каждого из твоих братьев три раза из трех; а Хити довезет меня домой, если я устану.

«Еще я могу как следует повеселить вашу мать; но сперва так хочется вволю поплавать. Слишком далеко был я от дома».

Он ездил на электоральный съезд представлять свое племя уривера.

Королева состарилась, и здоровье уже подводило ее, а в эти бурные времена разумный заранее обсудит, кого почтить возведением на трон; конечно, сила монарха теоретически была весьма ограниченной, однако на практике производила могучий эффект, когда король или королева обращались к мана^[128] — моральной силе своего ранга. Тераи прежде неоднократно отвергал требования старейшин, уговаривавших его в качестве магната представлять уривера в парламенте. Тогда ему пришлось бы оставить флот, не имея при этом склонности к политиканству, а тем более к формальной политике консенсуса, привычной в столь консервативной цивилизации, как маурайская. Однако он считал себя в долгу перед своим племенем, забывая о том, что уже отдал всей стране в целом.

Рану расхохотался.

— Ну что ж, завтра с утра можно будет и побороться, — сказал он. — Ладно, папа, лодку я оставлю у причала. Но мы, наверное, не придем на обед.

— Хорошо, иначе я бы разочаровался в вас, — ответил Тераи, и суденышко отправилось дальше под взрыв общего веселья.

«Хорошие ребята, — подумал он. — Только, по-моему, у них ничего не выйдет, разве что у Рану с Алисабет — молодежь всегда жаждет разнообразия, прежде чем утихомириться — но я бы не возражал против брака любого из моих детей с нынешним приятелем или приятельницей. — Он наморщил нос. — Эти, кажется, не из тех, которых я часто встречал в городах».

«Почему? — подумал он, быть может, в тысячный раз. — Зачем они рвут со старыми нормами; как обезьяны, копируют иноземцев, бурчат «о моральном падении мира, замкнутого в клетке износившихся институций»… а поступление рекрутов во флот уменьшилось до небывалых, пугающих цифр… Ах да, Энергетическая война потрясла всех; она и мне самому доказала — мы не ангелы. Но нас вынудили — разве не так? И если мы намереваемся передать чистую и безопасную планету тем самым детям, которые ныне жалеют ее… Но, Лесу Харисти, война ведь закончилась двадцать лет назад!»

Прикосновение клюва Хити вывело его из задумчивости. Тераи ощутил благодарность. Задумчивость была чужда его природе, тем более когда мысли ранили. Вместе с дельфином Тераи направился в бухту. В ней было полно лодок. Заметившие его экипажи подступали поближе, чтобы приветствовать. Возле рифа он нырнул, прибегнув к помощи спутника, чтобы восхититься подводными глыбами и яркими рыбами. Сегодня он смог остаться под водой лишь около трех минут, но ведь он попросту освежал в памяти сцены, изученные с аквалангом.

Что за дивный, таинственный и многоликий мир!.. И насколько душераздирающе уязвима наша планета!

Чуточку утомленный нырянием, Тераи взобрался на спину Хити и последний километр ехал верхом до причалов. Поднявшись на борт опустевшей яхты, он обнаружил нарезанную ветчину — угощение для своего «коня», вытерся полотенцем, надел рубашку, брюки, сандалии. Сейчас ничто не волновало плоть Тераи: ни молодость, ни нагая кожа. Быть может, подумал он, начинают сказываться годы — не только в седине и морщинах…

* * *

Небольшой городок в основном жил торговлей, было в нем несколько небольших фабрик… подобно жителям отдаленных островов и в отличие от нозеланнеров люди племени уривера обычно предпочитали жить семьями на земельных участках, разбросанных по обширной территории; земледелие в значительной мере обеспечивало их существование как непосредственно, так и в производстве продуктов для торговли. Переехавшие сюда из отечества отдавали тяжкий и долгий труд свой горстке предпринимателей.

Легкие дома, украшенные причудливой резьбой, выстроились вдоль вымощенных кирпичом улиц, круто поднимавшихся кверху. Дети играли с животными, музыкальные инструменты и голоса пели на верандах, хохот наполнял таверну, на площади плясали. Деревья раскинули ветви над его головой: пальмы, каури, матаи, ивы; в ветвях перепархивали певчие птицы; цветы и лианы окружали почти каждый дом; вечернее благоухание цветов и соблазнительные запахи кушаний говорили — ты дома.

Повсюду канаки и вахины приветствовали Тераи… приглашали к себе в гости поболтать, выпить, но он вежливо отклонял предложения. Тераи стремился домой, его ждал тодди с ромом, жена и постель; нужно было порадоваться маленькой Парапаре, когда та вернется домой… а потом — обед перед камином, и пусть огонь пляшет на бревнах, весело потрескивая. Конечно, приглашения радовали его: иные из старинных семей утеряли связь с простым народом, безусловно, Лоханнасо в этом были иными. Вот и сам он, несмотря на занятость офицера морской разведки, сумел не растерять друзей своего детства.

Его дом мало чем отличался от прочих жилищ. Да, он возвышался над великолепным видом и пышным садом, но, за исключением размеров, был таким же, как остальные; постройки, где обитали слуги — по большей части родственники — имели свои точные копии на многих фермах и ранчо.

Возле жилищ были стойла и конуры, а еще — мастерская, где Тераи услаждал свою душу творчеством, изготовляя разные поделки. Но богатыми эти сооружения не назовешь. Под кров свой, подобно сороке, он успел натаскать коллекцию предметов со всего мира, но и это тоже было обычным в Маурайской Федерации, рассыпавшей свои корабли по всему миру. Он вошел в открытую парадную дверь. Соломенные циновки, кленовые панели… широкие окна наполняли прихожую светом.

— Хелло! — игриво взревел он.

Явилась жена. Он шагнул, чтобы обнять ее. В свои сорок лет с хвостиком Елена оставалась вполне привлекательной: невысокая, изящная, волосы, посеребренные белизной — словно светящиеся гребешки на ночных волнах.

По рождению она принадлежала к Бовену из племени Те Карака; они повстречались в инженерном училище, когда флот послал его на повышение квалификации; едва познакомившись, они стали любовниками; потом переписывались, когда он участвовал в Энергетической войне, и поженились, как только их родители подписали брачное соглашение и устроили подобающее празднество.

— Мм-м, — мурлыкнул он ей прямо в ухо. — Волнующе пахнешь, вот что. — А затем, ощутив, как напряглась она в его объятиях, отпрянул назад, снял руки с ее бедер и заглянул во встревоженное лицо:

— Ну, что случилось?

— Не знаю, — ответила она. — Тебя по радио вызывал сам Арутуру Хаакону. Он сказал, что ты должен немедленно прибыть к нему, удобно это тебе будет или нет. — Тераи нахмурился и закусил губу. — Он объяснил мне, будто прекрасно знает, что ты отсутствовал дома, исполняя обязанности электора, и с сожалением вызывает тебя на работу в подобной спешке, — продолжала Елена. — Но не стал объяснять ничего.

По-моему, он не склонен шутить в серьезных делах.

— Да, это так, — согласился Тераи. — Такого не бывало после гибели его сына… Значит, так: завтра я отправляюсь утренним поездом из Напири^[129].

Если хочешь, можешь проехаться до станции и привести назад мою лошадь.

— Конечно, кто же из детей захочет рано встать? — С напряженной улыбкой она погладила его по щеке. — Чтобы попасть на поезд, не обязательно подниматься до рассвета, сможешь отоспаться в поезде. Ты не очень устал?

— Еще нет, но рассчитываю устать вместе с тобой, — усмехнулся Тераи. В этом смысле они старались придерживаться старомодной флотской морали.

2

Строения Велантоа в основном были сложены из прочного камня и кирпича, под черепичными крышами белели оштукатуренные стены… Солнечный коллектор торчал на каждой крыше. Здесь люди тоже любили просторное жилье, и горы над бухтой занимали не дома — скорее семейные сады и общественные парки. В итоге, чтобы попасть куда-либо, приходилось пройти не один километр. Это не смущало горожан, невзирая на репутацию торопыг. В конце концов, любой мог воспользоваться велосипедом или лошадьми — по городу животным полагалось передвигаться в подгузниках; повозки и трамваи обслуживали ровные участки; во всем прочем следовало рассчитывать на собственные ноги — мягкий климат обычно делал прогулку удовольствием. Для редких экстренных ситуаций предусмотрены были автомобили: скорой помощи, пожарные и полицейские да еще такси. Возле воды всегда было шумно и многолюдно, на железнодорожном вокзале и станциях тоже, но вообще город был красив и изящен.

Вырисовывавшееся на фоне гор Тараруа Адмиралтейство видно было почти отовсюду; здание Парламента и Дворца замыкали оба конца того же самого хребта, город уходил вниз к очаровательному университетскому кампусу, к величественному Королевскому научному музею и проливу, за которым лежал Южный остров. В этот день ветер вырвался с просторов Тасманова моря, принеся проливной дождь; все затянула серебристая дымка, погода могла бы встревожить душу, склонную внимать дурным предзнаменованиям.

Отнюдь не суеверный Тераи невольно подумал, что такая погода просто соответствует сути учреждения, в котором он сейчас находился, и цели, ради которой его призвали сюда.

Располагавшаяся прямо под потолком эмблема разведывательного корпуса была самым ярким пятном во всей большой комнате; и очертания ее — сокол, пикирующий на кеа — напоминали гостю о зле, которое воплощал овцеубийца-попугай. За исключением фотографий Руори, убитого сына Арутуру Хаакону, и его домашних, на столе ничего личного не было, украшала его модель корабля, на котором хозяин кабинета служил молодым в Оккайданской войне, располагавшаяся рядом с огромным глобусом; над ним на стене скрестилась пара копий, приобретенных в Африке во времена, которые он провел там в качестве полевого агента. Всю остальную площадь занимали книжные полки и шкафы с делами. В великолепных дубовых тумбах хранился разнообразный справочный материал. Официальных изображений Троицы не было: глава корпуса не почитал Танароа, Лесу и Пана; однажды в момент откровенности он признался, что чтит лишь человеческое упорство в смертной, как и люди, Вселенной.

— Благодарю вас за столь скорую реакцию, капитан Лоханнасо, — проговорил Арутуру, когда Тераи вошел. Позвонил секретарю, попросил принести чай, спросил у Тераи о домашних, еще несколько минут потратил на обсуждение перспектив местной футбольной команды. Он прекрасно понимал, что и с подчиненными следует соблюдать хорошие манеры. Но под любезностью все равно проступал аристократ из племени аоранти… в них действительно вселилась доля мрачного величия их родных гор.

Наконец он выпрямился над полированным простором стола, и его единственный глаз обрел настолько сосредоточенное выражение, что искусственное происхождение левого сразу сделалось несомненным. Серая радужка, седые волосы и белая борода, ниспадавшая на грудь… морщинистая и бледная кожа. Сказывается инглисская кровь — и в духе, и в теле — подумалось Тераи.

Однако адмирал проявил любезность и не перешел слишком поспешно к делам. Маурайская сторона его темперамента требовала дидактического многословия.

— Я призвал вас, капитан, отчасти потому, что вы числитесь среди наших самых способных оперативников, тем более что сейчас нам так не хватает даже простых исполнителей, — проговорил он. — Вы куда лучше среднего подданного Ее Величества понимаете, чем грозит нам ситуация. Мы столетиями чересчур легко относились к своей власти. Но вы-то не сочтете, что гегемония нам гарантирована.

— Адмирал добр ко мне, — пробормотал Тераи и потянулся к трубке.

Арутуру издал гортанный звук, который, по всей видимости, означал смех.

— Какая уж тут доброта, если я отрываю вас от дома, когда вы заслуживаете длительного отпуска, да и к тому же для поручения, которое я намереваюсь вам предложить. Ради дела, которого, прежде всего, могло и не быть.

— Неужели, сэр?

Взгляд единственного ока устремился вдаль.

— Наших коллег перед Падением труднее было взять врасплох. И по сравнению с ними, мы — как и все на земле — наивны, невежественны, недоукомплектованы, не имеем соответствующего оборудования и поддержки. У нас никогда не было такого врага, который мог бы потребовать от нас эффективных действий. Но вы слыхали мое мнение об этом. — Арутуру остро глянул на Тераи. — Теперь мы как будто бы получили его: врага, глубоко продумавшего свои замыслы ипроделавшего огромный объем подготовительных работ. Противника, для поединка с которым вы необыкновенно хорошо подготовлены. — Выжидая, Тераи приподнял брови. — Я имею в виду ваше путешествие по Ляске^[130], — объяснил Арутуру.

Тераи вздрогнул.

— Едва ли мой поход можно считать успешным, сэр. Подозреваю, что мне там весьма умно морочили голову, и я рад был выбраться оттуда живым, так и не обнаружив никаких доказательств.

— Я считаю, что вы были куда ближе к истине, чем все агенты, которые побывали в этих краях до вас или после. Одна только величина и дикость этой страны, ее народа, чересчур вольного, со всеми его проклятыми Ложами, в которые нам практически не удается проникнуть… — В голосе Арутуру появились металлические нотки. — Я вспомнил о вас, встретив в последнем отчете из Юропы знакомое имя: Микли Карст.

Тераи едва не выронил свою трубку, но, овладев собой, поглядел на нее.

— Меня удивляет, как адмирал мог запомнить, что я имел с ним дело.

— У меня отличная память, капитан Лоханнасо, и еще лучшая система хранения данных. Ваши-то собственные воспоминания могли чуть поблекнуть после изрядного количества более поздних дел. — Арутуру хищно улыбнулся. — Да, конечно, в глазах норрменов вы теперь личность сомнительная и едва ли сможете помочь нам в Союзе… Однако как вы посмотрите на свидание с вашим старым противником в краях, новых для вас обоих?

Ветер выл, барабанил дождь, пишущая машинка в приемной выбивала похоронную дробь… словно скелеты, выплясывающие на шабаше в ночь Духов. Тераи раскурил трубку, дым, ободряя, прикоснулся к небу.

— Прошу вас, сэр, продолжайте.

— На это уйдет время, — предостерег его Арутуру. — Мне придется начать с предыстории… До сих пор в Домене Скайгольма, к моему прискорбию, наших оперативников так мало, невзирая на увеличившееся присутствие маураев в этой стране. Хорошо развитые системы связи и воздушных перевозок несколько увеличили их возможности, и они регулярно посылают сообщения по КРС — кодированной радиосвязи, используя рлейные морские станции, которые Федерация наставила по всему миру. Нам сообщили, что мощный корабль Союза, несущий на себе самолет, пришел в порт, расположенный на оконечности западного полуострова, и остановился на неопределенное время, — продолжал шеф. — Чуть раньше этот корабль побывал в Эспейни. Нам прислали целый перечень имен, дополнив его рядом предположений. Список возглавляет Микли Карст, очевидно, он и является начальником всей экспедиции. Намеререния его не расшифрованы; только расплывчатые намеки на коммерческие и дипломатические переговоры. Корабль прибыл в порт около двух месяцев назад, после столь же тайной возни в Эспейни. Карст редко бывает в гавани, но его видели в таких местах, как Турнев — в столице. Нескольких членов его отряда вообще не видели после высадки. Доходящие сюда слухи весьма тревожны, я решил, что пришло время — нам пора вмешаться. В восточных краях Домена видели незнакомцев, они пересекли реку Рин и растворились среди алеманов. Не исключено, что отряд этот послан с корабля северян.

— Как могли эти слухи достичь наших людей? — поинтересовался Тераи, — Такое едва бы случилось, и в любом случае нам не предоставили бы никаких подробностей, если бы отряд не возглавляла весьма видная женщина. Именно ее присутствие и пустило сплетни вдоль многих торговых маршрутов. — Арутуру вновь улыбнулся. — Норрмены также делают ошибки.

Впрочем, наверное, у них не было выбора, и лучшей исполнительницей они не обзавелись… какое бы задание она ни выполняла.

— Как вы полагаете, сэр, что они там ищут?

— Не следует делать выводов, не располагая информацией. И все же подумаем. — Арутуру начал загибать костистые пальцы. — Во-первых, — проговорил он, — подобный рейд невозможен без содействия высокопоставленных аристократов Домена. Штаты обладают значительной автономией, однако Скайгольм приглядывает за всем. В последние годы рука его стала ослабевать… однако же никому из иноземцев еще не удавалось организовать там свою базу, получить право свободного перемещения — без официальных объяснений — не имея опоры среди власть держащих. Во-вторых, ситуация в Домене во многом загадочна: жизнь Капитана — как и Ее Величества — приближается к концу, но власть Капитана Скайгольма на много порядков сильнее той, которой обладает наш монарх. За пост этот сражаются традиционалисты, геанцы и дюжина различных групп заговорщиков из числа недовольных. Если Северо-западный Союз сможет воздействовать на выборы и привести к власти выгодный для себя, но не устраивающий нас режим, Федерация не только потеряет новый, еще растущий рынок; наши европейские операции — наша разведка — будут медленно задушены.

— Норрмены воспользуются добытыми преимуществами…

— Но что делает эта женщина со своим отрядом за Рином? Быть может, они ищут делящиеся вещества? И именно по этой причине норрмены ведут переговоры с аэрогенами?

Никто не мог бы назвать Тераи трусом, однако и он поежился. Ветер, вывший за окнами, не мог принести более страшную весть, чем слова Арутуру.

— Сэр, я… да, я слыхал подобные разговоры, но в это трудно поверить.

Разве Федерация не избавила мир от этой дряни еще в старину… все эти вещества давно ушли под кору в глубоководных разъемах.

— Да, но в диких или опустошенных краях поиск проводился поверхностно, кроме того, предполагалось, что все обнаруженное в дальнейшем будет автоматически конфисковываться. Конечно, меры оказались недостаточными, и норрмены перед войной без особых сложностей сумели скопить ядерное топливо на несколько реакторов. Но еще больше его может находиться в забытых укрытиях и складах. А пока… пока мы держим это известие в тайне, чтобы избежать паники в обществе. Однако получены вполне определенные свидетельства того, что кто-то снова собирает делящиеся материалы. Вам предоставят всю необходимую информацию.

Слова эти поразили Тераи ударом под дых. Почувствовав омерзение, он застыл.

— Но это ж глупо! — выпалил он.

— Почему же? — осведомился его начальник.

— Потому… клянусь зубами Нана — просто потому, что это глупо!

Арутуру откинулся в кресле.

— Перечислите свои аргументы, капитан. Мне уже случалось вести беседы на подобные темы, но вам необходимо освежить свои мысли.

— Ну… — Тераи глубоко затянулся, окутав себя дымным облаком.

Негодование улетучилось, и ужас осел в глубинах души. Любое чудище можно сразить. Но сперва следует понять суть его. Мысли вновь обрели порядок. — Итак, обратимся к логике, — продолжил он. — Предположим, что некто — назовем его X — собрал несколько сотен кило урана-235, плутония или чего-то еще в этом роде. Предположим, X наделает из него бомб. Что дальше? Оружие предназначено уничтожить нас, поскольку мы властвуем над Миром. Как доставить его? О бомбардировщиках или ракетах даже говорить смешно. Для них не найти топлива, не говоря уже о металле. Месторождения нефти — эти бесценные сокровища — накрепко захвачены химической промышленностью. Синтопливо — в конце концов производная солнечной энергии, ее слишком мало. X не может смонтировать соответствующее предприятие, заняться переработкой, прикрываясь потребностями гражданской экономики; мы непременно заметим это.

— Итак, X способен предпринять только диверсии: залежить бомбы в трюмы торговых кораблей или найти еще какой-нибудь способ. Предположим, ему удастся предпринять скоординированную атаку против наших баз и форпостов во всем мире — а я сомневаюсь в том, что подобное вообще возможно сделать — но и тогда он не сумеет нанести нам сокрушительный удар. Мы чересчур широко рассеялись, чтобы понести смертельный урон.

Слишком большая доля нашей силы поставляется селом, деревенскими и семейными предприятиями; но даже малая часть нашего флота все равно будет не по зубам врагу. К тому же нечего сомневаться в том, что большинство человеческой расы примкнет к нам, чтобы раздавить всякого, кто рискнет учинить вторую Погибель. Итак, сэр, если у X хватает ума пойти на подобный риск, значит, этот X слишком безумен, чтобы представлять реальную опасность.

Он остановился, задохнувшись после столь внезапной и продолжительной речи. За окном бушевал дождь.

— По чести говоря, — сказал Арутуру, — я согласен с вашими доводами.

Ядерное нападение на Федерацию — просто безумие, абсурд-какой-то.

Однако мы не можем оставить без внимания такую информацию.

— Какие же еще возможны мотивы? — осведомился Тераи.

Арутуру вздохнул:

— Я потратил на раздумья несчетное количество бессонных ночей — не хотелось бы считать их, пытаясь ответить на этот вопрос. Ваш X мог бы построить энергостанцию, как хотели сделать норрмены перед войной. Но, учитывая нашу политику, ставку на постоянный запрет, это также выглядит неразумным. Делящиеся материалы будут копить на задворках, там, где они не будут играть практически никакой роли… Что еще остается? Попытка вымогательства? Или, нарушая законы разума и морали, злоумышленник действительно попытается сокрушить Федерацию? Какова бы ни была его цель, действия X непременно будут направлены против нас. — Тераи промолчал: комментарий не требовался. Можно оспаривать право маураев считать себя хранителями Земли, но нельзя отвергать простейшего вывода: ядерная энергия в любом виде, используемая ради любой цели, означает возможность возрождения ядерного оружия. — Теперь кто этот Х? — продолжал Арутуру. — Скорее всего Северо-западный Союз.

О, конечно, неофициально. Ни одна нация не способна надежно упрятать столь адский секрет, в особенности при столь слабом правительстве. Но тесный консорциум Лож вполне может справиться с делом.

— Не следует забывать и про остальных, — напомнил Тераи. — Адмирал, безусловно, не забыл, что тайную попытку подобного рода предпринимали и в Бенегале.

— Вы правы. И знаете, сколько труда мы потратили на слежку за Бенегалом. Кто еще? Этот X должен обладать технологическими возможностями, не доступными для огромного большинства нынешнего человечества. Причем большинство стран либо симпатизируют нам, либо — в худшем случае — поддерживают нас. Но Северо-западному Союзу мы мешаем осуществить самую заветную мечту.

— Геанцы нас тоже не любят, — добавил Тераи.

Арутуру кивнул:

— Верно. Но неужели вы можете представить себе, что они способны расщепить атом? Да, геанцы повесят всякого — свой он или чужой — кто рискнет на подобное деяние. Ей-ей, Корпус следит за ними, как и за всеми кандидатами от Оккайдо до самого Домена. Однако не будем играть в подобные игры, они не для нас с вами. У нас есть главный подозреваемый. Точнее, несколько подозреваемых, что весьма усложняет дело, но вина с девяностопроцентной вероятностью лежит на Северо-западном Союзе. И наше дело отыскать виноватого, доказать его авантюрность, сокрушить… прежде чем будет слишком поздно. — Он умолк ненадолго. За окном бушевал ветер, но Арутуру продолжил самым спокойным тоном:

— Тераи Лоханнасо, я не приказываю вам участвовать в этом деле. Подумайте. И отказ не будет поставлен вам в вину.

Путешествие это, одинокое и странное, может привести вас прямо в объятия смерти… Вы заслужили лучшей участи.

Рослый мужчина напряг мышцы и волю.

— В любом случае, адмирал, — ответил он, — я обязан думать о своих детях и о детях, которые родятся у них.

На этот раз в улыбке Арутуру ощущалось тепло.

— Ну что ж, обещаю, что скучно вам не будет. С подобным вызовом вам еще не приходилось встречаться. Наши люди, что в настоящее время находятся в Домене, лишь собирают информацию — они не шпионы. Об их занятиях известно Скайгольму. Я же прошу вас отправиться туда с поручением. Возможно, что норри не разыскивают делящиеся материалы в Юропе. В любом случае едва ли подобная задача может быть их главной целью. Выясните ситуацию и примите соответствующие меры. Для этого вам будут предоставлены все необходимые полномочия.

— Что вы имеете в виду, сэр? — осторожно спросил Тераи.

— Во-первых, вы будете отсылать свои сообщения прямо сюда. Кабинету и Штабу Флота. Но если у вас возникнут какие-либо трудности, как бы вы ни поступили, правительство Ее Величества во всем поддержит вас. Оно доверяет мне, а я верю вам. — Арутуру чуть помедлил и закончил с видимой болью:

— Помимо обычного персонала у вас будет напарник, на мой взгляд, весьма неординарный. Я достаточно хорошо его знаю. Это мой внук… Но об этом как-нибудь в другой раз…

3

Если бы восстановили один из древних каналов через Панамский или Суэцкий перешеек — подобные проекты до сих пор отвергали как чересчур расточительные, требующие много металла и топлива — или если бы «Хивао» путешествовал на мотовской манер под парусами, корабль мог бы оказаться у антиподов раньше чем через два месяца, что в действительности ушли на дорогу. Непогода и сильные ветры не особо замедляли движение корабля, но возле мыса Горн к ним присоединились айсберги из Антарктики, и судну пришлось буквально ползти. Когда корабль повернул на север, течения мешали ему, однако уже перед концом путешествия он вошел в Гольфстрим.

Люди предвидели подобную неторопливость, и корабль был выбран однокорпусный, прочный, вместительный, но не быстрый. Сотрудники Разведывательного Корпуса, плывшие в Юропу, употребили свое время на занятия и полностью погрузились в них. Их ожидала совершенно чуждая цивилизация, которой по-настоящему не знал никто, кроме двух наставников. Наиболее очевидное препятствие представлял язык. Англей заметно отличался от диалектов инглисского, процветавших в местах, подобных Стралии и Авайям; а франсей ничуть не напоминал фаранасей, которым пользовались в районе Таити. Следовало заранее овладеть основами географии, этнологии, истории… законами, обычаями, традициями, верованиями, мнениями — список легко было продолжить.

Современная психопедагогика позволяла усваивать подобные объемы — но на пределе. Путешествие не явилось увеселительной прогулкой ни для службы безопасности, ни для моряков. Женщин в обеих группах не было, их общества и связанных с ним радостей весьма не хватало, но, ошибочно или нет, адмирал решил, что на море воздержание более полезно его агентам, нежели эмоциональные развлечения.

Тераи быстро заметил, что Ваироа Хаакону редко посещал лекции и не присоединялся ни к кому в упражнениях на запоминание или в разговорной практике. Напротив, он запирался в своей каюте с книгами или проводил часы на палубе, ни с кем не обмениваясь даже словом. Тераи решил выяснить причины. Человек этот должен был стать его партнером, остальные десятеро представляли собой всего лишь вспомогательный персонал для них обоих, но они встречались только дважды и то накоротке и формально — обе встречи состоялись до отплытия.

Возможность Тераи представилась в тот вечер, когда «Хивао», держа курс к юго-востоку, пересекал шестидесятую параллель. Он вынырнул из каюты наверх, чтобы подышать прохладой и перед обедом изгнать туман из головы. Было пасмурно, и на палубе находилось только двое вахтенных.

Плотно одетые моряки в капюшонах в сумраке напоминали со спины каких-то гоблинов. За кормой на горизонте рдела пурпурная полоса.

Сплошной облачный потолок темнел над головой — спереди на корабль накатывалась ночь. Тускло-серые волны маршировали навстречу грядущей зиме. В вышине реяла пара альбатросов — других признаков жизни за пределами корабля не было видно. Бежавший по ветру «Хивао» оставлял за собой его посвист и силу, но холод проникал в тело, а водяная пыль солью ложилась на губы Тераи. Он направился, как и планировал, вдоль борта, собираясь несколько раз обойти корабль. Дистанция была приличной: пятимачтовый «Хивао» нес прямые паруса… большой корабль — сто пятьдесят метров в длину, двадцать метров в ширину. Низкая застекленная надстройка мостика и укрытие для самолета только и нарушали обтекаемость палубы. Все прочее, даже спасательные лодки, размещались внизу ради аэродинамического эффекта. На корабле подобных размеров потеря грузоподъемности была незначительной.

Поднятые паруса в снежном величии возносились к небу, усиливая мглу под собой. На пути к поручню Тераи едва не наткнулся на подъемную машину, пристроенную возле обслуживавшейся ею мачты. Светили редкие фонари. Он прошел по вентиляторной решетке, ощущая слабый шум пропеллера и теплоту выброшенного воздуха. Когда Тераи вернулся назад, ему послышался какой-то шум в воздухозаборнике под планширом.

Он направился вперед. Хотя нос не украшала скульптура, обораты радара на верхушке передней мачты символизировали бдительность Лесу, хранящего людей от происков акулозубого Нана, и Тераи коротко отсалютовал. Религия не играла значительной роли в его жизни; Троица, с его точки зрения, вполне разумным образом аппроксимировала запредельную тайну, а церковь ее отменно служила интересам нации, совершая обряды либо умиротворяющие, либо вселяющие трепет.

Он отправился назад вдоль левого борта; за надстройкой ближе к корме располагался самолет; Тераи нахмурился — он не хотел брать с собой эту тварь. Присутствие машины трудно согласовывать с прикрытием. Зачем подобная штуковина частной компании, желающей установить выгодную торговлю с Доменом? Приходилось ссылаться на то, что самолет экономит время на изучение спроса.

Однако норрмены самолет взяли и тем самым не оставили выбора маураям.

Быть может, обе машины служили просто резервом на случай неудачи; офицеры безопасности Домена не позволяли иностранцам совершать полеты над их территорией. А если Микли нашел причину, чтобы нарушить этот эдикт, отыщет ее и Тераи. Самолет маураев намного лучше тех, которыми располагал Союз. Мирный договор после Энергетической войны установил определенные пределы, и с тех пор Высокая Комиссия и ее инспекторы только повысили их.

Возле самолета у поручней стоял человек; засунув руки в карманы, он глядел на море. Приблизившись, Тераи увидел, что перед ним Ваироа.

Ах-ха!

Тераи подошел поближе и остановился.

— Добрый вечер.

— Добрый вечер и вам, капитан, — ответил довольно высокий тенорок.

— Должно быть, холодновато стоять вот так — без движения, не правда ли?

— Наши в основном так и считают. — И с легкой ноткой пренебрежения добавил:

— Но ведь это не обязательно: полинезийцы прекрасно выживали в любом климате, заставляя свои тела приспосабливаться. Маураи сделались мягкими.

На что Торам ответил:

— Но вам, естественно, приспосабливаться легче, так ведь? — Ваироа никак не отреагировал, он все глядел на море. Сумрак сгущался с каждой минутой. Торам уже не видел ничего, кроме самых ближних волн, ударявших в борт и шипевших возле… — Ну, смотреть уже не на что. Не присоединитесь ли вы ко мне, — настаивал он, — погуляем по палубе, а потом можно выпить в моей каюте рюмку рому перед ужином?

— А я все прекрасно вижу… слышу, ощущаю… вкусы, запахи и все прочее, только объяснить не могу.

— Видите ли, — сказал Тераи глубоким голосом, задетый за живое, — нам вместе работать в Юропе. Как же мы сможем трудиться вместе, если едва знакомы? Хотите вы того или нет, но придется знакомиться. Именно это я вам и предлагаю, рас-читывая на сотрудничество.

Удивленный Ваироа повернулся к нему лицом. Какой-то миг они разглядывали друг друга. Сейчас Тераи мог видеть немногое, да и то было спрятано под одежду — быть может, более легкую, чем на нем самом и других моряках. Впрочем, он видел Ваироа в первый день гревшимся на солнце среди отдыхавших — до того как началась серьезная работа. Тогда Тераи подумал, не свидетельствует ли подобная открытость о пренебрежении ко всем остальным… Впрочем, возможно, Ваироа пытался заранее умиротворить всех любопытных.

Строго говоря, его тело нельзя было назвать уродливым. Ваироа Хаакону был высок — правда, в основном из-за длинных, как у журавля, ног — с широким и коротким торсом, объемистой грудной клеткой и крепкими руками. Голова его была очень вытянутой, на широком лице широкий же нос и узкие губы, высокий лоб, тяжелые надбровья, заостренный подбородок. Правый глаз — голубой, левый — черный. Прямые полосы черно-каштановых прядей откинуты со лба на затылок. Кожа его была скорей золотой, если не учитывать многочисленные родимые пятна, одно из которых маской покрывало верхнюю половину лица. Гость с другой планеты, возможно, счел бы его симпатичным.

— Прошу прощения, капитан, — ответил Ваироа. — Я нередко совершаю ошибки, когда имею дело с людьми, в особенности со своим собственным народом.

«Если только маураи действительно твой народ, — со внезапным сочувствием подумал Тераи. — Если во всей Вселенной ты можешь отыскать свой народ».

— Ну что ж, лейтенант-командор. Давайте попытаемся достичь взаимопонимания. Меня тревожат ваши постоянные пропуски занятий.

— Ах это? — Изумление казалось неподдельным. — Большую часть вопросов я уже усвоил, а с остальными мне проще справиться самостоятельно.

Услуги инструкторов мне требуются лишь иногда.

— Что? Вы хотите сказать, что уже знаете эти языки?

— Нет, просто я быстро усваиваю. Инструкторы дали пример произношения, грамматику и слова можно почерпнуть прямо в текстах, идиомы — из литературы, которую я прихватил с собой. Вот послушайте… — И Ваироа отбарабанил несколько сентенций, сперва на англее, потом на франсее.

Для хорошего уха Тераи произношение было безупречным. — То же самое относится к социологии, — продолжил Ваироа. — Я быстро усваиваю идею и тему и не хочу слушать, как лектор повторяет одно и то же. Быть может, вы заметили, что я одалживаю конспекты у товарищей, быстро прочитываю их и задаю конкретные вопросы. Две логики, обычная и подсознательная, которую чаще называют интуицией, с моей точки зрения, достаточно надежно заполняют пробелы. — Он пожал плечами. — В конце концов никто не ожидает, что урод станет выполнять все нюансы социального лексикона. Лучше поговорим об установленных фактах. Надеюсь, вы сумеете помочь мне, капитан. Я прискорбно невежествен в вопросах, касающихся Северо-западного Союза. Я работал в странах, от него удаленных.

Он остановился, словно бы выключенный, ожидая ответа.

Это непринужденно прозвучавшее слово «урод» будет преследовать Тераи много дней. Старший мужчина застыл молча, пытаясь придумать способ быть добрым. В глубине сознания его струились слова:

«Супермен или чудовище? Но как понимать оба эти слова? Я обескуражен.

Мне казалось, что я представляю себе его происхождение: однако, как бы то ни было, мне нечем измерить его. Начну с того, что приведу свою информацию в порядок».

«Королевский генетический институт, заведение достопочтенное, занимался не только чистой наукой, но снисходил и до практических нужд, таких, как контроль за мутациями и улучшение племенного стада.

Его авангардные лаборатории располагались на уединенной Рангатире просто безопасности ради. Поэтому у них сложилась особая, слишком сильная мана. И научный персонал сделался каким-то подобием отдельного общества или племени.

Нет ничего аморального в экспериментах на человеческом материале, если стремишься познать суть рода людского. Неудачников безболезненно отбраковывали, а о тех, кто был так себе, подобающим образом заботились на острове. Ваироа появился на свет в результате одной из первых попыток объединить благоприятные тенденции, никогда не совмещающиеся естественным путем в одной личности. Ученые надеялись, что этот эксперимент прольет новый свет на основы молекулярной биологии, регулирующие жизнь организма.

Генетическая мозаика: берем две оплодотворенные яйцеклетки, помещаем в пробирку. Даем разделиться три раза, а потом соединяем их вместе. Если они благополучно сольются, помещаем в матку — оставляем расти.

Получится один плод, но с четырьмя родителями. Метод известен исстари, еще до Погибели, и в ограниченных пределах находил применение в современной агро-и марикультуре^[131]. Потом эксперименты перенесли на человеческие клетки.

Родители-доноры были выбраны по хромосомам, которые, по мнению исследователей, должны были породить перспективный и жизнеспособный гибрид, сочетающий разные факторы наследственности.

Взяты были синез, чернокожий стралиец, белый мерикан и маурай. Из маураев был выбран еще не достигший двадцати лет Руори Хаакону, сын Арутуру, назначенного Верховным Комиссаром Северо-западного Союза и погибшего там. Дитя выносила маурайка, одна из ученых, работавших на острове. Итак, у Ваироа было два отца и три матери.

Сам он считал, что девять — мы разговаривали об этом пару минут в Велантоа. Детей на острове воспитывали сообща; и его приемная мать и шестеро тамошних женщин, собственно, и заботились о нем. Должно быть, начало его жизни — лет шесть — трудно назвать несчастливым.

А потом лабораторию закрыли, и персонал рассеялся по свету.

Эта работа никогда не считалась тайной или противозаконной, однако со временем о ней стали помалкивать. Споры продолжались до сего дня, и сомнения оставались: быть может, ученые подошли ближе к пределу, чем позволяла мудрость… или же толпа приняла привычный мотив «Федерация — хранитель живой земли» слишком близко к сердцу.

После Китовой войны общая уверенность в том, что нельзя насиловать природу, приблизилась к истерии. Журналисты прознали, что происходит на Рангатире, и поднявшийся фурор заставил закрыть лабораторию.

Женщина, усыновившая Ваироа, взяла его в Нозеланн. Там она скоро вышла замуж. Со своим приемным отцом он не поладил и оказался лишенным роду-племени неудачником, парией в своей возрастной группе, одиноким, угрюмым — и блестящим.

Выяснив это, Арутуру усыновил своего внука.

Я бывал в том доме на горе Аоранги. Странное сооружение во многом, но оно было домом для мальчика. Не зная общения с людьми, он искал компанию в своем собственном разуме; в четырнадцать лет поступил в университет и заслужил отличия по логике и лингвистике, перевелся в Академию, а окончив ее, поступил в Корпус Морской Разведки, откуда уже не уходил… Теперь ему тридцать, кажется? Конечно, с его внешностью настоящий шпион из него не получится, но я слыхал кое-что о его достижениях.

Вот и все, что мне известно о Ваироа Хаакону…»

— Могу добавить лишь немногое, капитан. Ваша информация в основном точна. Благодарю вас за сочувствие, но дело в том, что мне не жаль себя.

— Ай? — Тераи аж перекосило, и лишь через секунду он сумел вернуть челюсть на положенное место. — Неужели вы умеете читать мысли?

— Не напрямую. У меня гиперострый слух, и я могу понижать порог восприятия по собственному желанию. Таким образом мне удается улавливать вокализацию на близком расстоянии. Одновременно гиперострое зрение предоставляет сведения о языке тела. Запахи я тоже ощущаю иначе… Словом, я располагаю необходимыми ключами, по которым логика часто может восстановить внутренний монолог.

— Но, должно быть, лишь пока проклятая штуковина длится?! — подивился Тераи.

— Действительно, мне лишь изредка удается составить грамматические предложения, — признался Ваироа. — Сейчас я тоже не смог этого сделать, хотя смею заметить, вы были убеждены в обратном. Ведь так?

Ваше сознание отключалось на некоторое мгновение, и вы действительно начинали говорить сами с собой. Словом, по контексту я понял, о чем идет речь. — Во мраке блеснули белые зубы, Ваироа отрывисто хохотнул:

— Искушению потрясти вас трудно было противиться.

— Ха! — Мужчина постарше покачал головой. — Теперь я начинаю понимать, зачем адмирал послал сюда именно вас. Свое подозрительное обличье вы компенсируете с избытком. А каковы другие ваши способности?

— Не будем обсуждать их сейчас, капитан, здесь нас могут подслушать. И, конечно же, вы не расскажете никому о маленькой демонстрации, которую я устроил перед вами, не так ли?

— Ах нет, конечно, нет! — Тераи потер подбородок. — Надо признать, мне несказанно повезло; имея такого сотрудника, придется целиком пересмотреть свою стратегию. Должно быть, россказни о вас, о ваших победах в Южной Африке не преувеличены… наоборот.

— Что за россказни, будьте любезны?

— О том, как вы, ей-Богу, едва ли не голыми руками перестроили пошатнувшееся общество и сделали его стабильным и дружелюбно настроенным к нам.

Ваироа отвернулся и вгляделся в гладкую поверхность моря. Тераи подумал, что ночное зрение его спутника немногим уступит кошке.

— Это долгая и сложная повесть, капитан, — негромко проговорил он. — Предельно упрощая, скажу: они попытались провести модернизацию, потерпели неудачу и оказались в жутчайшей нищете, нежели прежде.

Воцарился хаос. Бенегалы не простили нам прекращения их подпольных термоядерных исследований и заслали своих торговцев и политических агитаторов в эти края. Оттуда они собирались проложить себе путь внутрь Африки, а мы… мы морской народ, мы не способны обитать на просторах континентов. Я просто помог попавшей в беду нации создать социальный порядок, совместимый сразу и с привычной этикой, и с передовой технологией: вышла целая и иерархия классов — от короля до серва.

«Поговаривали, что при этом вы сыграли странную роль, — подумал Тераи, — взяв женщину из каждого будущего класса, вы зачали с нею образцового ребенка… Было ли это необходимо, требовала ли этого культура и объективные реальности, или же только ваш произвол? Могу представить, что вам сложно найти себе женщину, кроме никчемных краев, где ваша внешность создает вам ману, или в цивилизациях, погрязших в проституции».

Он понял, что делает, и осекся, глотнув.

Ваироа расхохотался снова, напоминая койотов, голоса которых Тераи слышал в восточных землях Северо-западного Союза.

— Нет, капитан, — возразил он. — Я вслушивался в беседу китов в той стороне — великолепный звук… А вы не слышите? — Он задержал дыхание.

— Учтите, в Африке я был не один. И лишь в главных вопросах брал на себя инициативу — основную массу грубой работы делали мои спутники.

Результаты в общем-то обрадовали нас. Все выглядело достаточно перепек-тивно, когда мы отправились восвояси, однако опубликовать результаты значило погубить их. Мы, маураи, любим поговорить о том, что разным народам — различные пути; что, мол, следует учиться друг у друга. Однако, если бы мир узнал, что мы поощряем рабство…

— Правильно, — согласился Тераи. — Я всегда избегал идеалистов, в особенности после Энергетической войны.

— Да, это было великое событие нынешнего столетия. — внимание Ваироа по-прежнему было обращено на север, во тьму. — Но война еще не закончена. И поэтому мы с вами здесь. Вы и я. Судьба — это пагубная иллюзия, не так ли, капитан? Мы, маураи, полагали, что мир покорился нам, что мы построили прочное основание для гуманного и экологически разумного мирового порядка. Но мы возводили его на песке, ведь, кроме него, людям ничего не доступно. И он уже пополз из-под основания нашего дома.

— Э, подождите-подождите. — Тераи вынужденно хохотнул. — Конечно, пессимизм всегда драматичнее оптимизма, и я постоянно утверждаю, что единственно весомый способ окончательно утратить надежду — это перестать надеяться. Раз вы убеждены, что Федерация обречена, так почему же вы здесь?

— О, я уверен — у нас еще остался шанс, — ответил Ваироа. — Приятно быть начеку; ну а если дойдет до худшего, интересно будет протрубить в последнюю трубу.

Корабль исчезал в ночи.

Глава 10

1

Последняя болезнь Таленса Тома Сарка началась весной на двадцать девятом году его пребывания на посту Капитана Скайгольма. Его лечили лучшие медики. Доктора были искусны и многое знали, им была предоставлена возможность пользоваться океанской релейной связью маураев; по телеканалу они получали консультации у специалистов Велантоа. При такой поддержке некогда крепкое тело старика протянуло целый месяц после солнцестояния.

А потом он сказал:

— Довольно. Я не могу более выполнять свои обязанности, становлюсь в тягость и для моего Домена, и для моего Клана, и для моей семьи, и для себя самого. Пусть аним отыщет себе новый дом.

Доктора с уважением отнеслись к желанию Тома; уладив свои дела и приведя их в порядок, старик избавился. вскоре от всех своих скорбей.

Весть о смерти Таленса полетела во все края страны, которой он правил.

Событие не было неожиданным, и сеньоры стали съезжаться на конференцию сперва поодиночке, потом группами. Им следовало закончить временное правление административного бюро и избрать нового Капитана сразу после похорон — со всей возможной поспешностью.

В прошлом электоры нередко собирались целые месяцы, а потом в нерешительности тянули неделю-другую, поэтому прежние времена казались чересчур зловещими. Теперь же бюро прекрасно справлялось с государственной политикой. А это значило, что консенсуса следовало достичь еще до голосования. Что они и делали — неофициально и тихо.

Тем не менее приходилось считаться с желаниями видных Кланов и наземников. Наиболее умудренные среди аэрогенов выслушивали пожелания пейзанов и просто горожан. И было невозможно утаить истинное направление мнений или полезный совет.

Вновь и вновь дирижабли из Турнева причаливали к Скайгольму, из них выходили сеньоры с супругами и свитой. Некоторые отсутствовали по различным причинам, но таких было ичтожно мало. Более тысячи мужчин и женщин собралось, чтобы в торжественной обстановке отдать Таленсу Тома Сарку последине почести. Нагрузка на аэростат была столь велика, что визитеров и кадетов пришлось отослать на Землю, пообещав, что все вернутся чуть позже; их заверили, что оказываемая ими любезность является частью долга, и они могут гордиться собой.

Речи и музыка сменяли друг друга; вспыхнул солнечный жар; пепел разлетелся по ветру, мешаясь с пылью, оставшейся от падающих звезд. А потом настал поминальный пир в зале Чарльза, сопровождавшийся представлениями — оркестровым, лирическим, атлетическим, драматическим и военным — прощальное слово сказал каждый штат. Итак, все выглядело весьма достойно, однако поминки затянулись допоздна.

Следующий день был свободным, сеньоры могли отдохнуть и в случае необходимости переговорить между собой. На другой день надлежало собраться Совету.

2

— Выйдем-ка, Фейлис, — проговорил Иерн. — Надо поговорить, а наши апартаменты кажутся мне западней. Давай сходим в сад.

Она, не сказав ни слова, последовала за мужем. В переходах было полно народу, но никакой толкотни и шума. Напротив, медленные движения, негромкие голоса… мирная тишина, чреватая разразиться грозой. Так что лишь немногие искали покоя среди листвы. Словно бы люди не смели погрузиться в умиротворяющую зелень.

Иерн пошел путем, который всегда предпочитал. Он вел жену мимо статуи Хозяина Зимы, по заросшему грибами коридору, через амариллисовые клумбы, по рампе между двумя деревьями, а потом по тропе… к беседке, увитой розами.

— Никого нет, — заметил он. — Давай зайдем. Там — наблюдательное устройство… Эй, что с тобой, дорогая?

Фейлис отшатнулась и сжала кулаки. Вскоре она совладала с собой, но бледность не исчезла.

— Ничего, — пробормотала она.

Он внимательно посмотрел на нее:

— Может быть, тебе плохо? Последние несколько дней ты просто как натянутая струна, и чем дальше, тем больше я опасаюсь, что она вдруг щелкнет и порвется. В чем дело?

Она облизнула губы. Пудра не помогла скрыть на лбу капельки холодного пота. Пятна его проступали и под мышками.

— Я… волнуюсь. А ты?

— Безусловно, в какой-то мере. — Он взял ее за локоть и повел в благоуханный сумрак за увитой цветами решеткой. Повернувшись к жене, он взял ее за плечи. И замер ненадолго, вглядываясь в ее глаза… Они порхали, метались из стороны в сторону — ему представились птицы в клетке.

— Фейлис, — проговорил он наконец. — Как ты смотришь на то, чтобы стать супругой Капитана?

— Я… с чего ты взял? — ответила она колким тоном.

Он стиснул зубы… потом сказал:

— Когда дела стали складываться в мою пользу и я понял, что меня могут избрать Капитаном, то решил — наконец ты чему-то обрадуешься. Уже два года, если не больше… ты была задумчива и не выказала никакой радости, когда меня сделали сеньором Клана, а теперь, когда я почти наверняка стану следующим Капитаном, ты смотришь на меня и вовсе волком.

Она вознегодовала… слегка.

— Если я мало с тобой общаюсь, так это потому, что ты никогда не слушаешь меня.

— Жезу! Неужели нужно опять повторять все сначала! — Он овладел собой.

— Давай не будем спорить — кто прав, кто виноват. («Твоя угрюмость, холодность в постели, вечное одиночество, сидение взаперти, бесконечные геанские книги и даже открытое посещение геанских собраний».) Неужели ты не понимаешь? Это самое важное решение в моей жизни, и, даже если я откажусь, оно все равно останется самым важным.

Я хочу выяснить твое мнение, потому что, хаос тебя побори, наш брак кое-что для меня значит. («Неужто и в самом деле? В достаточной мере, как я полагаю. Мне не нравится, когда тебе больно, пусть всего лишь потому, что ты — живое существо; и все-таки некогда мы были счастливы вместе».) Он знал, что таилось под этой мыслью. («Капитан, решившийся на развод, потеряет известную долю уважения среди консервативной части аэрогенов, а мне нужна единодушная поддержка. Черт, придется скрывать любовниц… какая докука! Неужели я вожусь с тобой именно по этой причине?») — Ты ищешь повода, чтобы отказаться? — огрызнулась она.

Осекшись, Иерн кинул взгляд на вход в беседку, прислушиваясь к жужжанию пчел, к пульсации жилки на собственной шее… наконец, он изобразил улыбку:

— Быть может, Фейлис, быть может.

— С какой это стати тебе отказываться от поста?

И вновь он удивился, поскольку в голосе жены уловил рвение и надежду; он уже забыл, когда звучали в ее голосе подобные нотки. Он обратил к ней взор, Фейлис вся подалась вперед с широко открытыми глазами, приоткрыв рот… небольшая грудь торопливо вздымалась и опускалась.

— Все дело в ответственности, — признался он. — О, я, должно быть, сумею подобрать надежных советников и вполне справлюсь с властью — я в этом уверен; но декоративной фигурой на носу нашего корабля представить себя не могу.

— Почему? Многие Капитаны правили, но не властвовали.

— Так было в Эру Изоляции, а Реставрация Энрика оплатила все счета великих домов, не так ли? — Иерн покачал головой. — Нет, если не брать на себя ношу лидера, я обрету одни лишь хлопоты и никаких преимуществ от занимаемого поста. А хлопот тьма. Начнем с того, что Капитан всегда привязан к Домену — кроме редких и нудных официальных визитов за границу. Ты ведь знаешь: я всегда мечтал попутешествовать по планете.

А потом придется надуть сеньоров, которые избрали меня, доверились мне. Я понимаю: они ожидают, что я, молодой человек, возьму в советники мудрецов и буду слушаться их. Однако они рассчитывают, что глава государства будет самоотверженно принимать трудные решения и добиваться их выполнения. — Он ненадолго умолк… — Мой отец обычно говаривал, что если кто-нибудь полагает себя пригодным на роль Капитана, то не достоин этого поста; так что по этому критерию я вполне подхожу.

— А почему ты полагаешь, что, кроме тебя, достойных нет?

— Я так не говорил. («Чарльз! Сегодня она другая. Почему?») Хотя… какие еще реальные кандидатуры может представить Клан Таленсов? Айдвар Турайн — реакционер, откровенно желающий, чтобы настырные незнакомцы скорее убрались восвояси; безусловно, он не может вести с ними переговоры. Халд Симоней связан с геанцами. Эмма Жироду не геанка, однако полагает, что мы можем спокойно сократить вооруженные силы, а сэкономленные деньги потратить на социальные преобразования. Список этот можно продолжить.

Он заметил, как вздрогнули ее плечи, и пожалел, что был столь откровенно пренебрежителен в отношении геанского кандидата.

— И что же ты будешь делать на посту Капитана? — поинтересовалась она.

— Буду поступать согласно ситуации, — парировал он. — Кто в силах предвидеть будущее? Но я ощущаю — костным мозгом, хотя большая часть населения Домена еще не понимает этого — будущее станет непохожим на прошлое, хотим мы того или нет; так что следует заранее попытаться подогнать его под удобную для нас форму, которую необходимо будет одобрить. Возьмем, скажем, разногласия на тему: следует ли предоставлять маураям информацию о сооружении и опыте использования аэростатов Окресса. Почему бы и нет? Они смогут построить их и без нашего участия. И если мы не поможем маураям, они сами сделают все, может быть, не так быстро, но уверен, разработают даже улучшенную модель. Почему бы не вступить в сотрудничество с ними, заслужить их благодарность, заложить основу для истинно дружеских связей? Конечно, реакционеры опасаются колоссальных перемен у нас дома, к которым приведет такое решение. Геанцы боятся подобной победы технократов, которая навеки оставит их в тени. Вне сомнения, правы и те и другие. А раз так — к черту и тех и других!

— Таким образом, ты оттолкнешь от себя многих, — решилась предупредить она. — Не говоря уж об Эспейни и Северозападном Союзе.

«С чего бы это она вдруг озаботилась делами Северо-западного Союза?

Я-то думал, что она давно позабыла о его существовании… Должно быть, кто-нибудь из ее корреспондентов пробудил в ней этот интерес». Иерн не мог не знать, что жена его получала и отсылала множество писем, но, несколько раз получив от нее отпор в форме: «Это моей подружке по школе, все наши темы скучны тебе», он прекратил любопытствовать. Честь не позволяла ему шпионить; впрочем, любая ситуация не слишком тревожила его.

— Конечно, никаких «или-или», никаких революций за одну ночь, — пояснил он. — Уравновесить, добиться согласия — это так сложно. — Он решил смягчить разговор. — Мне хотелось бы сделать многое, чего не занесут в исторические анналы, однако я не хочу медлить с этим до смертного одра. Начнем с законов против жестокости к животным. — Он кивнул. — А здорово получается — вот я своими руками смогу изменить мир к лучшему, пусть и на чуточку.

Она словно встрепенулась.

— Так, значит, ты уже согласился?

— Более чем наполовину, сама понимаешь, — проговорил он. — Но я хотел сперва узнать твое мнение. Давай пока забудем про общественные интересы… Чего ты хочешь?

Слезы разом наполнили огромные серые глаза.

— Не надо! — вскричала она. — Откажись…открыто откажись, так чтобы слышали все! Немедленно! — У него разом отвисла челюсть. Подобно слепой, она потянулась к нему. — Ах, пожалуйста, прошу тебя, Иерн! Не хочу, чтобы тебя могли ранить, убить… Разве тебе жить надоело…

Тревога наполнила его.

— Какого черта ты имеешь в виду? («Простая истерика? Но она же образованная женщина, она должна знать, что Капитаны не умирали насильственной смертью более пяти сотен лет».) Зажав рот тыльной стороной ладони, она отшатнулась от него.

— Ничего, — прошептала она. — Ничего, только… О, пожалуйста!..

Он попытался умерить свой гнев, поскольку и без того слишком часто сердился на нее. Вспышка в окне — на краю зрения — предоставила удачную возможность отвлечь ее и успокоить. Он пригнулся к призме и протянул:

— Халлоу! Посмотри-ка, дорогая, сюда поднимается воздушный корабль. — Он пригляделся. Вокруг дирижабля крутился реактивный самолет.

Очертания обоих аппаратов еще казались крохотными в небесной бездне, озарявшей солнечным светом свирепый металл. Иерн прекрасно знал все типы летательных машин, использовавшихся в Юропе, и по литературе был знаком с их разновидностями, известными всему миру. — Это не регулярный челнок; транспорт одного из Кланов. А… самолет относится к классу «буревестников». Кто же это тратит столько топлива?

— Уже? — простонала Фейлис. — А я-то думала… — Повернувшись, она бросилась к выходу, задев его юбкой, порывистое движение растрепало светлые волосы. Минуту он слушал, как удалялись ее шаги.

Иерн решил последовать за ней, но остановился, едва сделав один лишь шаг. «Нет. Просто какой-то срыв. Дам ей время прийти в себя», — он с усилием обратил свой взор к приближающемуся аппарату.

Дирижабль уже был возле Скайгольма, и стало возможным различить эмблему — золотые розетка Клана Бергдорфов на черном фоне. «Итак… сеньор Пир Верине, сказавшийся больным, оправился от хвори, чтобы принять участие в завтрашнем Совете. Он будет голосовать против меня как сторонник геан-ства, если не обращенный… Но почему он привел с юга это огромное судно, вместо того чтобы на лайнере добраться до Турнева и челноком подняться вверх, как сделал практически каждый из нас?» Закручивая вверх витки в разреженном воздухе, реактивный самолет пролетел мимо окна. Керн попытался разглядеть его, но успел заметить лишь гондолы на крыльях машина пролетела чересчур быстро, чтобы можно было понять, что прячется под ними. Пулеметы? Годами уже поговаривали о том, что следует, наконец, вооружить несколько метеорологических суперсамолетов. Тогда они превзойдут все, что существует по эту сторону шарика, противоположную Маурайской Федерации. Смущало всех одно — количество горючего, которое расходовали эти машины. К тому же придется сократить расходы топлива на такие необходимые средства, как разведочные автомобили и полевые медицинские амбулатории; ну а если воевать придется в далеких краях, проблема снабжения топливом таких самолетов сделается почти неразрешимой.

«Но офицеры, распоряжающиеся одной из этих машин, вполне могли забежать вперед и модифицировать самолет в порядке эксперимента.

Получить разрешение на это наверняка не сложно. Специалисты нашего корпуса всегда возятся со своим оборудованием, в том числе и с самолетами… но зачем же вести его сюда без предупреждения? Или же Бергдорф Пир Верине запланировал яркую демонстрацию своих достижений, чтобы увеличить число голосов за Халда Симонея?»

Иерн потер подбородок… щетина легко кольнула палец. «Хм-м. Почему бы не встретить гостей и сразу все выяснить? Ничего лучшего не остается, подумал он. — Ничего». И Иерн покинул беседку.

3

Огромный Скайгольм плыл в беспредельности. Сердце Таленса Джовейна Орилака трепетало в груди. Он хотел прижаться лицом к окну, возле которого стоял… Сейчас он напоминал больного ребенка, заметившего отца, который возвратился после долгой отлучки с охапкой подарков в день рождения… Сей день несет ему возрождение — власть, силу и славу… власть над землей, где он родился; силу, чтобы использовать власть как подобает; и славу, которую положит он к ногам Фейлис.

Но нет. Не следует компрометировать свое достоинство. Три дюжины мужчин в безмолвии за спиной его напряженно ожидали начала. И если он мог втайне плести свои замыслы целых два года, мог рискнуть всем, что имел и любил, значит, сумеет невозмутимо провести оставшиеся минуты — чего и ожидают глаза его сподвижников.

Он повернулся к ним лицом. Они сидели в зеленых мундирах — идея принадлежала ему: зеленый цвет — символ Геи, хотя незачем напрашиваться на излишнее сопротивление, объявляя об этом. Зеленые куртки заполняли всю неярко освещенную длинную гондолу. Примерно половина его людей, в частности все офицеры, были из Кланов… в основном молодые идеалисты со здоровой примесью упрямых, амбициозных оппортунистов; остальные были эскуалдуны из области Валдора, крепкие и умудренные люди, не враги аэрогенов, но и не друзья им. Он мог бы взять и эспейньянских солдат, однако их присутствие сделало бы его в глазах людей Домена предателем, а не реформатором. По той же причине он скрывал помощь, которую получал от авантюристов из Северо-западного Союза.

— Итак, настал решающий час, — сказал он заученным, проникновенным тоном, негромко, но одолевая шум двигателей, и добавил на эскуаре:

— Момент истины. — А потом обратился к франсею, который здесь понимали все:

— Вы знаете, наша цель — предотвратить новую юропейскую войну, которую легко может вызвать бездумный милитаризм, а также преодолеть чужеземное влияние, отравляющее нашу цивилизацию; мы хотим исправить давнишнее зло и установить новую справедливость и на этом основании открыть врата, ведущие в будущее… когда все на Земле, вся жизнь на ней обретет истинное Единство… Хочу произнести последнее слово, прежде чем мы приступим к выполнению нашего предприятия. Мы тщательно разучили обязанности каждого взвода; все знают те ключевые точки, которые следует захватить и удержать, знают, как поддерживать связь между собой, какие действия и какими контингентами следует предпринимать. Ваши предводители знают Иледуциель; не бойтесь заблудиться в этом лабиринте. Здесь нет огнестрельного оружия, во всем аэростате вы не найдете оружия опаснее, чем кухонный нож. Ваше появление окажется здесь полной неожиданностью.

«Вот сейчас уже, — промелькнуло в голове Джовейна, — пилот объясняет по радио, почему Бергдорф Пир Верине считает возможным являться сюда в подобном стиле — дескать, чтобы доказать, что воздушные танкеры, защищенные некоторыми новыми устройствами, позволяют нам располагать известным количеством мощных военных самолетов; подобная разработка способна повлиять на политику, и это достижение следует учитывать при выборах нового Капитана…» На самом деле Бергдорф Пир Верине лежал пластом в своем альпийском охотничьем домике. Заговор Джовейна он поддержал, однако не скрывал, что в случае неудачи объявит, будто потрясен, скорбит и недоумевает, как мог уважаемый коллега настолько неподобающим образом воспользоваться аппаратом, который одолжили ему якобы для вполне невинных исследований.

— В первую очередь — сдерживайте себя. Мы не можем нанести Иледуциелю серьезные повреждения, следует постараться избежать любых разрушений.

Столь же непреложно запрещаю причинять вред кому бы то ни было — без прямой угрозы для дела. С самого начала нам потребуется помощь некоторых, а потом — сочувствие многих, а уж после того — всех. Не забудьте, кроме необходимых для существования Иледуциеля техников, сейчас наверху пребывают сеньоры Кланов, их супруги и ближайшие помощники. Это не просто человеческие существа, имеющие право не подвергаться побоям и оскорблениям. Это — вожди, символы, воплощение власти. Иледуциель могуч, но не всесилен. Наши войска на земле в лучшем случае смогут лишь захватить несколько ключевых областей, но не сумеют удерживать их, а тем более распространить свою власть на сельские местности — если ваше поведение наверху возмутит весь Домен.

Да, конечно, наши гарнизоны останутся жиденькими. Нельзя разместить большой отряд пришельцев в городке… возле аэродрома, важной фабрики, на укрепленном холме, не привлекая излишнего внимания… тем более держать его там месяц за месяцем… прибегая к различным поводам. Еще труднее привезти и спрятать оружие. Подобная операция была бы невозможна почти повсюду на Земле; но под охраной Скайгольма Домен почивал в мире столь долго, что уже начал считать свою безопасность условием гарантированным и неизменным — подобным воздуху и солнечному свету.

«Да, мои люди должны быть готовы; если же нет — я скоро умру». Эта мысль не смущала Джовейна, напротив — трубным зовом будоражила кровь.

Когда с высоты блеснет сигнал, означающий, что Скайгольм взят, люди Джовейна, оставшиеся на Земле, наденут свою форму, возьмут оружие и займут назначенные места. Если все пройдет гладко, драки не будет, во всяком случае серьезной. Народ будет растерян, деморализован, ошеломлен потоком сообщений из аэростата, так что солдаты будут просто необходимы как защитники порядка на весь переходный период. Хранители замков, командиры военных баз, шкиперы флота могут не поверить ему, а силами они располагают достаточными. Но они не посмеют уничтожать городские собрания, Консватуары, склады, коммуникационные и транспортные центры — все, что могут занять джовейнисты, не вызвав на себя молний, которые не замедлит обрушить на них Скайгольм.

«А пока кутерьма успокаивается, сеньоры сойдутся на Совет, чтобы выбрать нового Капитана.

Но для этого сеньоры должны быть как минимум живыми».

— Ничего не бойтесь. Помните: сила на вашей стороне, стрелять можно только в крайней опасности — по приказу старшего офицера. Старайтесь ограничиться меньшей мерой насилия, и то лишь в том случае, если этого нельзя избежать и если без этого нельзя выполнить поручение. Мы пришли сюда не как враги, но как освободители. — Джовейн поднял руку, обратив ее к ним ладонью. — Вы все знаете сами, мои бравые друзья. И я говорю это, лишь чтобы напомнить себе самому — в той же степени и вам. А теперь — вперед к победе!

Послышалось негромкое одобрительное бормотание. Блистали зубы, глаза и… обнаженная сталь. Джовейн уселся, проверил пристежные ремни.

Дирижабль кренился, чуть поворачиваясь в потоках, огибавших огромный шар. Аппарат осторожно продвигался к причалу.

Вся масса его отозвалась на соприкосновение. Выдвинулись захваты, готовые принять причальные кольца. Двигатели умолкли. Люди в высотных костюмах с кислородными баллонами на спине вышли из переходника, чтобы привязать дирижабль упругими канатами. Одновременно другие освобождали причальную трубу и пододвигали ее к двери дирижабля, с которой она должна была соприкоснуться. Когда уплотнение сделалось надежным, насосы принялись качать воздух в трубу, поднимая в ней давление до атмосферного. Утих шум. Руководитель причального экипажа посмотрел на датчик, закрыл клапан и дал знак открывать дверь.

Первым был Эшкрофт Лоренс Мейн. Джовейн хотел сделать все сам, но его главные помощники дружно настояли на том, что это безумие. Тяжесть всего предприятия лежит на нем одном, поскольку ни один Таленс не присоединился к заговору. Так что незачем принимать участие в самой операции; подобное желание порождено самыми допотопными эмоциями.

Симпатичный блондин, брат Фейлис, сагитированный ею, обладал и необходимой внешностью, и престижем, достаточным военным опытом, чтобы возглавить отряд.

За ним следовала дюжина отборных молодцов. Они не держали на плечах оружия, свои пистолеты и ножи они извлекут, только когда окажутся в посадочном зале и займут все выходы в нем. Успех предприятия требовал неожиданности.

Внезапные крики и топот рассказали, как далеко они продвинулись. И. через минуту-другую свисток на шее Лоренса сообщил об успехе! Джовейн расслышал свой ликующий крик, теперь он мог вступить в свое царство. Сделав один шаг вперед, он бросился бегом по трубе. Блеклые стены, освещенные из дверей на обоих торцах, охватили его белым сумраком, растянувшимся на целую бесконечность. Грохотали сапоги, кто-то дышал ему в спину, но Джовейн едва мог расслышать эти звуки за барабанной дробью пульса. Холодный пот выступил на его теле, леденя кожу, которую изнутри обжигало пламя.

Выскочив в зал из коридора, он бросился в середину его, к Лоренсу, и остановился, чтобы оглядеться. Волнение съежилось до внутренней дрожи.

Никогда еще не были столь обострены его ум и чувства. По просторному залу гуляло эхо — под флуоресцентными трубками. С побледневших от времени фресок герои древности разглядывали прилавки, за которыми проверяли багаж и документы. Сбившись в тесные группы, повсюду стояли люди — их было куда больше, чем обслуживающего персонала; не отводя от них взгляда, его люди в мундирах перекрывали коридоры, веером разбегавшиеся во все стороны. Воздушный корабль заметили десятков пять-шесть человек и явились посмотреть, что он привез.

Джовейн узнал пару седовласых сеньоров.

— Успокойте их, полковник, — приказал он, пока выгружалась остальная часть его войска; мимо него бежали солдаты, винтовка с примкнутым штыком была у каждого четвертого, Многие были вооружены напряженными арбалетами, у остальных были ножи… и у каждого с пояса свисала дубинка.

— Да, сэр. Мегафон, сержант. — Лоренс взял инструмент, поднес его к губам и загудел:

— Внимание, внимание! Леди и джентльмены, прошу вас сохранять спокойствие. Вам нечего страшиться. Мы не пираты, и не иноземцы… такие же граждане Домена, как и все вы. Мы явились по необходимости — чтобы защитить Скайгольм и всех вас. Оставайтесь спокойными и не мешайте нам исполнять важнейшее дело, и тоща безопасность ваша гарантирована.

Изысканно одетый молодой человек выступил из кучки зевак. Они закрывали его: невзирая на мускулистое сложение, он был ниже многих мужчин из аэрогенов. Пейзанская кровь угадавалась и в его широком лице, и во взлохмаченных каштановых волосах.

— Лоренс! — выкрикнул он. — Не понимаю… выходит, ты притащил сюда этого гада Джовейна!

Брат Фейлис опустил мегафон. Смятение омрачило его черты.

— Иерн, поосторожнее, — выкрикнул он в ответ.

Гнев и триумф, смешавшись, загорелись в Джовейне. Он не рассчитывал встретить своего врага тут же и настолько публично. Иерн способен возмутиться, устроить какие-нибудь неприятности в лабиринте ходов аэростата… Джовейн повернулся к офицеру слева от себя и приказал:

— Лейтенант, берите взвод и арестуйте этого человека.

— Слушаюсь, сэр!

Группа бегом взяла с места.

— Сэр, вы считаете, что это разумно? — нервно спросил Лоренс.

— Это приказ, — выпалил Джовейн.

— Хорошо, сэр, но Иерн — человек с норовом. Позвольте. — Лоренс вновь поднял мегафон. — Иерн, утихомирься. Отойди в сторонку. Все будет в порядке. Я обещаю. А все подробности объясню тебе при первой же возможности.

Иерн, пятясь, отступил от взвода, приближавшегося к нему.

— Итак, ты на стороне Джовейна? — выкрикнул он.

Мгновенным движением он развернулся и кинулся к ближайшему выходу.

— Остановите его! — выкрикнул Джовейн, рванувшись в погоню.

Охрана в дверях сдвинулась; между двумя эскуалдунами с холодным оружием замер третий с пистолетом. В зале послышались крики, люди разбегались в стороны, иные ложились на пол.

С разбега Иерн прыгнул. Нога его, мелькнув, ударила в живот пистолетчика, как раз под грудной клеткой, тот мешком рухнул на землю.

Его спутники попытались сойтись. Иерн с ходу ударил одного из них прямо по горлу. Человек с ножом отшатнулся и повалился, задыхаясь и дергаясь. Уклонившись от третьего, Иерн помчался по коридору.

— За ним! — Джовейн достал оружие. — Стреляйте! — и выстрелил первым.

Звук был невероятно громким. Свистнув, пуля ударила в косяк, за которым только что исчез Иерн.

Приблизившись к своему предводителю, Лоренс взмолился:

— Сэр, сэр! Ваши поступки не соответствуют доктрине, они погубят всю операцию. Пусть он уйдет. Возьмем его позже…

Джовейн сдался… поежился, глубоко вздохнул, пытаясь прогнать нахлынувшее головокружение.

— Ты прав, — отозвался он. Голос его со скрипом вырвался из пересохшей гортани. — Продолжим.

К вечеру Скайгольм лежал у его ног.

Для того чтобы занять его сердце и нервные центры, потребовалось чуть более часа. Безоружные аэрогены сдавались, практически не оказывая сопротивления. Один из пилотов попытался бежать на небольшом реактивном аэроплане, но ему пригрозили: обещали сбить, если он не вернется. С земли не поднимался никто, а потому истребитель оставался в доке, готовый вступить в бой в надежде, что обойдется без кровопролития.

Потом время тянулось очень медленно. Люди Джовейна должны были расположиться, установить охрану, договориться с техниками, без которых нельзя было обойтись, устроить жилье и питание. Патрули должны были обеспечить порядок. Разосланные повсюду представители должны были убедить аэрогенов, что ничьей жизни и собственности опасность не угрожает; а полное и обстоятельное объяснение событий последует незамедлительно, посему сопротивляться не следует. Потребовалось достаточно времени, чтобы собрать сеньоров в удобном для Джовойна месте; отразив шквал вопросов и протестов, он пообещал, что конклав состоится завтра, как и планировалось, и сам он откроет заседание откровением, способным доказать его правоту. До и после этой встречи он заседал с офицерами — своими помощниками и из Скайгольма, даже кое с кем из сеньоров — заранее знавшими о его прибытии и готовившими ему победу…

Смутно ощутив, что его терзает голод, Джовейн проглотил сандвич и кофе, доставленные ординарцем, и вернулся корпеть над информацией, полученной от разведчиков… вернулся спорить, убеждать, угрожать, издавать директивы и решать, решать, решать…

Закатившееся солнце сменилось луной, и ночь принесла известный покой.

Начинали гаснуть огни, аэрогены укладывались спать — с нелегкой душой.

Джовейн оставил работу, сказал часовым, где искать его в случае кризиса, и покинул узурпированный кабинет. Можно было отправляться навстречу своей любви.

Звонкое эхо его шагов гуляло по тусклым коридорам. Несколько раз он натыкался на своих людей, молча отдававших ему честь, и ощущал себя куда более одиноким, чем рассчитывал. Наконец жилая секция закончилась. Переходом к следующей служили простые дорожки, подвешенные к тенсегритическим ребрам, паутиной терявшимся вдалеке.

Внешняя оболочка светилась густым лунным молоком, внутренняя растворялась во мраке. Джовейн шел словно между полым небом и опустошенной Землей. Аэростат сдерживал натиск ночного ветра, и шелест его двигателей царствовал… негромкий, подобный плеску далекого водопада, ниспадающего в бездонную пропасть.

Где-то неподалеку притаился Иерн. Снова и снова рука Джо-вейна искала спокойствия у изогнутой рукоятки пистолета. «Bcero двое раненых: оба охранника получили серьезные травмы, их поместили в госпиталь. Человек с перебитой гортанью может не выжить… Не знал, что наш золотой мальчик настолько жесток. Что же с ним делать, когда он окажется в наших руках?»

Джовейн понимал, что еще не обдумал всю эту проблему как подобает. Он размышлял в категориях совершившегося факта, когда соперник его будет значить не более чем мотылек, бьющийся о стекло. Но раз Иерн постарался натворить дел — что ж, тогда его можно задержать как представляющего угрозу всеобщему спокойствию, а потом, быть может, выпустить под надзор. «Впрочем, не знаю, поможет ли это.

Его сегодняшнее поведение заслуживает ареста, и приказ уже отдан. Если его случайно убьют — при сопротивлении властям, которое он уже проявил сегодня… что ж, это избавит меня от многих хлопот. Кроме того, он может умереть и позже — при попытке к бегству».

Джовейн коротко вздохнул. «И что это лезет в голову? Я не убийца!

Но тот поединок на солнечных крыльях… Фейлис не узнает правды о нем.

Не сомневаюсь: она не станет допытываться с излишним старанием.

Прекрати. Думай о ней. Ты идешь к ней». Джовейн ускорил шаг.

Следующая секция относилась к числу обитаемых… ее секция. Даже после двухлетней ссылки путь к апартаментам Ферлеев был впечатан в его память. Он толкнул дверь. Она отворилась. За ней оказалась Фейлис.

Голубое платье облегало стройную фигуру. Он шагнул вперед. Она просто упала ему на грудь. Обнявшись и целуясь, они простояли несколько минут и только потом вспомнили, что следует закрыть дверь.

— О дорогой, дорогой!.. — страстно выдохнула она. — Я так боялась за тебя… в своем одиночестве, час за часом…

— Я мог бы опасаться за тебя, не будь ты в такой безопасности. — Он погладил ее голову. — Спасибо тебе за то, что выполнила свои обещания… спасибо тебе за все, что ты сделала.

— Но это такая ужасная малость.

— Нет, это не так.

Он не знал, насколько искренне говорил. Он с трудом вынудил ее взять на себя главную роль. Поначалу ее письма — почерк школьницы, обтекаемые фразы между взрывами страсти — уверяли: она не замедлит оставить Иерна, но и он должен разлучиться с Ирмали; и он уже ощущал желание поступить подобным образом, но учены Маттас заставил его смириться с судьбой. И Джовейн написал ей строгое письмо. Но сердце ныло, он не доверял ее способностям к конспирации и не хотел, чтобы она рисковала. Фейлис должна была просто снабжать его информацией, прощупывать людей, с которыми встречалась, подбирать таких, кто мог бы, по ее разумению, помочь делу. «Как это было важно, — подумал он. — Я был заточен в горах… конечно, у меня были агенты, но кто из них мог сделать для нас то, что сумела ты, Фейлис. И, превышая свои полномочия, ты сумела сагитировать своего брата Лоренса — у меня нет более ценного человека. Да, ты достаточно хорошо послужила Жизненной Силе, возлюбленная».

— Обними меня снова — покрепче, — попросила она.

Он обнял ее, вдыхая благоухание женского тела.

— Бедная моя… бедняжка, — пробормотал Джовейн. — Могу представить, чего ты здесь натерпелась.

Глотнув, она припала к его груди.

— Мне было в основном не до страхов… в основном, но я… я чувствовала, что разрываюсь. Не сомневайся, я всегда верила в тебя, Джовейн, но… бедный Иерн. В общем-то он не хочет ничего дурного. — Она отодвинулась и подняла глаза вверх: радужку их окружали белые ободки. — А что с ним? Он цел?

Джовейн нахмурился:

— Не хочется огорчать тебя, но он… он повел себя безрассудно. Нет, он не ранен. И если он опомнится… ты же знаешь, что я не желаю ему зла, и все простил. («Я хочу, чтобы он умер — любым удобным для меня способом… чтобы только можно было выступить с тщательно отшлифованной речью и оплатить расходы на похороны и сооружение скромного памятника».) Он коротко поведал о том, что случилось. Она поежилась.

— Значит, он где-то прячется, один, скорее всего голодный и отчаявшийся. Я не хотела этого!

Джовейн обнял ее крепче.

— Я тоже, — проговорил он. «Хотя, если кто-то вообще заслуживает подобной участи, так это, в первую очередь, Таленс Иерн Ферлей». — Не бойся, я не сомневаюсь, что он поступит разумно и завтра же сдастся. Я постараюсь спасти его от последствий собственного безрассудства. Ну а теперь настало наше с тобой время, Фейлис… после двухлетней разлуки. Наконец-то оно настало.

Он не отпускал ее. Она не сразу согрелась и ожила в его объятиях.

Наконец, они отправились к постели… Тут Джовейн осознал, что слишком вымотан сегодняшним днем и встревожен…

4

Иерн встал и нажал на кнопку часов. На экране выступили цифры: 20:51.

— Пора уходить, — проговорил он.

Восмайер Тесс Реймен, сеньора своего Клана и полковница корпуса метеорологов, тревожно посмотрела на него из своего кресла.

— Так рано? — спросила она. — Часовые начнут подремывать позже.

— На это нельзя уповать, мадам, их солдаты слишком дисциплинированны, они обнаруживают профессиональную выучку. Чем большая часть ночи останется у меня в запасе, тем выше мои шансы исчезнуть, не оставив следа.

— Я полагаю, что вы можете посидеть у меня подольше. Вы так и не смогли заснуть.

— Я слишком взбешен; было бы удивительно, если бы я чувствовал себя иначе.

— Но ваш план слишком рискован… по-моему, это ясно.

Иерн пожал плечами:

— Зачем мне прятаться здесь подобно мыши, спасающейся от кота Джовейна. Можно рассчитывать, что в первый день ему будет не до серьезных поисков, и сегодня я еще могу надежно спрятаться у верного человека. А завтра, мадам — держу пари на любую сумму — они обыщут все помещения и закоулки Скайгольма до последнего метра и не остановятся, пока не отыщут меня. — Он ухмыльнулся. — Или же пока не удостоверятся, что я удрал. А потом пусть гадают, как это мне удалось.

Худая и седовласая женщина не разделяла его пыл.

— Не сомневаюсь: они обо всем догадаются. Остается только надеяться, что нам удастся скрыть участие Дени.

Ей помогал сын, которого она вызвала к себе после появления Иерна и отправила за снаряжением, в котором тот нуждался.

— Сомневаюсь в этом, мадам. Кругом сумятица, но техники — обслуживающий персонал — должны работать. Захватчики в основном из наземников, абсолютно незнакомых с местной жизнью. А кто станет уделять особое внимание молодому человеку, который спокойно открыл шкаф и надел на себя высотный костюм? Все решат, что у него есть работа снаружи.

— Если он отправится с вами, у вас будет надежный партнер, товарищ по оружию; Жезу знает, как вы нуждаетесь в помощи.

— Нет. Спасибо, мы все это уже проходили. Пусть он прямиком возвращается к себе — в спальню для холостяков. И если с утра его там не будет, улика укажет непосредственно на вас.

Тесс подняла голову.

— Вы правы. Откровенно говоря, Иерн, вы много умней, чем я, признаюсь, ожидала. Что делает еще более весомым мое стремление, оставаясь здесь, сделать все возможное на Совете, чтобы поправить ситуацию в вашу пользу.

— Мадам, ценю вашу отвагу и доблесть, на которые я и рассчитывал, иначе я бы не пришел к вам.

Резкий профиль был обращен к фотографии покойного мужа.

— Что ж, попытаюсь выполнить то, что сделал бы в таком случае Арик. — Иерн отправился в спальню — к снаряжению — и начал задергивать занавеску. — Ерунда, — сказала полковница. — Оставьте, поговорим по ходу дела, а так я ничего не услышу. Я отвернусь, чтобы не смущать вас.

— Ну… — Он расхохотался. — Мадам, скажу откровенно — поступив под вашу команду, я всегда сожалел о возрастной разнице между нами. Или же — возжелавший вышестоящего командира предается военно-полевому трибуналу?

— Да, я замечала это, — ответила она ровным тоном. — Мне было приятно, но я была скорей рада тому, что и возраст, и ранг разделяют нас.

Ничего бы не вышло: не люблю быть чьим-то трофеем. — В голосе ее послышались трезвые нотки. — В этом отношении, Иерн, вам еще необходимо созреть. Не исключено, что причины того несчастья, что обрушилось на вас сегодня, отчасти объясняются отношением к этой стороне жизни.

Он помрачнел. «Согласен. Мой зять помогает моему врагу… Что же сказать о моей жене, если учесть все, что она говорила и думала, о чем умалчивала… Но представить себе подобное просто не могу».

Сбросив одежду, он начал влезать в высотный костюм. В столь узкой комнатенке это приходилось делать на постели.

Голос Тесс настаивал:

— Мы, сторонники законных властей, не знаем, как реагировать, пока не поймем ситуации целиком. Я не рассчитываю выслушать завтра полный отчет, но. Джовейн будет стараться убедить нас, привлечь на свою сторону и умаслить. И раз он заручился поддержкой среди Совета, вне сомнения, есть и колеблющиеся; есть и те, кого ваша кандидатура не удовлетворяет, и кто прислушаются к выдвинутым Джовейном обвинениям…

Иерн, пусть любые новости, которые вы услышите, вас не смущают. Не рассчитывайте на хорошее. И не рискуйте понапрасну. Надеюсь, у нас будет время, чтобы разобраться в происходящем и посмотреть, что получится, прежде чем придется принимать контрмеры. Быть может, нам придется и повременить.

Он натянул нижнюю часть костюма на ноги и на тело, сантиметр за сантиметром проглаживая черную гладкую ткань, чтобы ее обработанные молекулы, меняя свое положение, плотней прилегали к его телу.

— Да, я залягу и буду нем как рыба, — обещал он.

— А где — вы можете сказать мне?

— Это смотря куда будет дуть сегодня ветер. Дордойнь — идеальный край для ведения партизанской войны, но Бреж предоставляет мне дополнительные преимущества. Вот два наиболее очевидных укрытия.

Он нутром ощутил, как она нахмурилась.

— Но не думайте браться за оружие, Иерн, хотя бы не сразу.

— Ах нет. Я просто хотел сказать, что в горах Дордойни легко укрыться и пейзаны помогут мне. Но, быть может, лучше отправиться за границу.

— Да, наверное, это разумней всего остального. — Тесс помолчала. — Хотелось бы мне дожить до более счастливых времен.

Облачившись в облегающий костюм и задернув молнию до горла, Иерн принялся за плотный наружный комбинезон. Он должен был защищать от повреждений нательный слой. Кроме того, в нем находились карманы и петли, позволяющие пристроить всякие необходимые вещи.

Он вышел в гостиную, и Тесс помогла ему закончить подготовку. Носки и ботинки защищали его ноги. На мягкий подшлемник сверху надевалась жесткая оболочка, крепившаяся по основанию к внутреннему слою. Он не стал закрывать лицевую пластину. Провел рукой по петлям, застегнул пряжки, повесил на спину баллон с кислородом. Тесс подсоединила его и отрегулировала клапаны: важное дело. От выдыхаемого воздуха тело Иерна будет потеть. Вентиляторное устройство охладит водяной пар, чтобы избежать перегрева. Затем последовал парашют, но не из тех, которые надевали техники, выходя наружу. Падения с аэростата случались редко, а потому словесные наставления заменяли практические тренировки, способные сохранить людям жизнь. Словом, их снаряжение было простым.

Дени же принес парашют, который предпочитали опытные парашютисты, с такими прыгали с самого аэростата.

Иерн однажды проделал такой трюк много лет назад. Тесс узнала об этом, вызвала его на ковер и, не стесняясь в выражениях, запретила ему вытворять подобные авантюры. «Страна потратила целое состояние, чтобы научить вас летать, — резала она. — А вы вчера вдруг решили порезвиться? Что, молодой человек, хочется косточки разбросать по всему Домену?»

«Ну, сегодня дело другое», — подумал он, аккуратно натягивая высотные перчатки. Она застегнула пряжки на его запястьях.

Они стояли друг против друга, молчание затянулось.

— Ну, — проговорил он наконец. — Я… э… мне пора… Спасибо вам за все.

Улыбка на ее лице дрогнула.

— Вот что, негодник, постарайтесь вернуться сюда с честью. Чтобы мои внуки — а они у меня вот-вот появятся — могли наслаждаться жизнью! — Она приподнялась на мыски и поцеловала его — легко, словно ласточка тронула крылом его щеку. — Прощай, Таленс Иерн Ферлей. Удачи тебе.

Он вышел, переполненный смущением, которое охотно скрыл бы. Она помахала ему вслед.

Далее путь был ясен. Иерн целенаправленно шагал, полуприкрыв лицо забралом шлема, чтобы никто не мог заметить его и пристать с ненужными расспросами.

К счастью, он никого не встретил: дожидаясь утра, Скайгольм как бы втянулся в себя.

Облаченный в зеленый мундир часовой стоял возле воздушного шлюза С-3. Заметив Мерна, он приподнял винтовку и выкрикнул:

— Стой! — Эхо порхнуло по залу, вдоль стен которого стояли шкафчики.

Часовой нервно заговорил с густым эскуарским акцентом:

— Куда ты?

— Как положено — наружу, — ответил Иерн. — Пропусти.

— А бумага у тебя есть?

Иерн хотел было подойти поближе, чтобы ножом пырнуть часового. Но тут же взял себя в руки: в случае неудачи могло сорваться все мероприятие.

И он нашелся:

— Зачем мне пропуск для обычного дела?

— Чего же тебе там надо?

Иерн с досадой вздохнул.

— Ну подумай, компадре. Здесь же не причал, нет и лазеров, никакого вреда я причинить помогу. Здесь у нас наблюдательная площадка. Моя обязанность — проверять состояние оболочки. Потом я перейду на другую платформу, дальше на следующую. Ультрафиолетовый свет и озон разрушают материал. Нам приходится заменять панели, когда они начинают крошиться. Ваше появление сегодня нарушило все режимы. Перепады давления на закате генерируют напряжение в конструкции. Мой начальник приказал мне проверить состояние дел. Ну как, по-твоему, мне выполнять поручение?

Часовой шагнул в сторону:

— Ладно, иди.

Иерн внутренне усмехнулся. Он солгал лишь в том, что получил приказ.

Просто придал голосу важности и не стал упоминать о том, что среднее время службы панели составляет десять лет. Инспекции проводились ежегодно — с помощью прецизионных инструментов — и уж во всяком случае не ночью. Он сказал часовому, что износ панели может привести к падению Скайгольма. Это было не так: если дырка возникнет даже в плавучей внутренней сфере, движение воздуха немедленно развернет адгезивную заплату, способную продержаться несколько часов, прежде чем давление заметно упадет. Создавая аэростат, предки предусмотрели многие ситуации.

Но не предвидели одного — того, что небесный город могут предать.

Иерн опустил лицевую пластину и прошел в шлюз. А когда оказался снаружи, застыл: хотелось наглядеться впрок. Быть может, ему уже не придется видеть мир с высоты. На востоке в призрачной мгле ослепительно сияла полная луна. Звезды толпились на небе — немигающие разноцветные льдинки — и Галактика мостом легла от горизонта до горизонта. Внизу не было даже облака; четко вырисовывались Бискайский залив и Англиканский канал, на черной Земле под ним тут и там мерцала река, озеро или снеговая вершина, но поодаль все растворялось во тьме, под серебряной лунной дымкой… Земля казалась ему немыслимо отдаленной, не такой Иерн видел ее прежде. Но самым нереальным казался огромный светящийся бок захваченной небесной твердыни. Из-под оболочки слабо проступала сетка — ему представились вены, голубеющие в наполненной молоком женской груди… тут он вдруг остро да так, что едва не охнул, вспомнил о матери. Уснувший гигант мирно парил, разогревая свое нутро запасенным солнечным светом. Ухватившись за поручень платформ, Иерн ощутил легкую дрожь — это воздух вырвался из реактивного двигателя, одного из двух, и ему представилось, что слух доносит до него — брррр-уууууу-ммм — звук, бросавший вызов всем ветрам верхней атмосферы в течение восьми сотен лет.

Иерн встряхнулся, словно бы только что вынырнул из зимней реки. «Ну, пора и в путь, парнище», — пробормотал он.

Трепет оставил душу, потрескивал, разгораясь, огонек восторга; ему предстоял удивительный прыжок.

Перебросив ноги через поручень, он чуть помедлил и оттолкнулся.

Поначалу он летел как во сне, лишенный веса, тела… парил под холодным светом луны. Тело его поворачивалось медленно и ровно. Все вращалось вокруг… Землю сменял белый шар, от которого Иерн удалялся.

Неужели ветер и в самом деле запел, или же для этого воздух был еще слишком разрежен? Конечно, холод вокруг мгновенно мог превратить в льдышки его глаза, но в своем комбинезоне он плыл среди звезд по небу, словно в чреве матери. Ум его, что-то вычислявший и измерявший, удалился в неведомые дали, ничем не влияя на сознание, подобно сердцу и легким. Его истинное «я» растворилось в беспредельном просторе.

«Когда совершаешь затяжной прыжок, раскрывать парашют следует точно в нужный момент — при достаточной плотности атмосферы, иначе он только разорвется и саваном прикроет тело, метеоритом вонзившееся в почву. Но когда это сделать? Если опоздаю — сгорю или прожарюсь в нижних слоях атмосферы.

В прошлый раз я делал это на высоте пятнадцати километров, но тогда у меня были инструменты… Что ж, прикидывай, птица, думай, не ошибись».

Он потянул за шнур. Пошел вытяжной парашют. Толчок — и раскрылся главный, расправился и наполнился, жестко ударив стропами. Иерн повисел немного, прежде чем смог позабыть о боли. «Я чересчур затянул падение. Завтра будут синяки». И в восторге: свободен! Мысль эта полностью вернула его в сознание. Иерн выбросил из головы все неземные красоты; ведь он — авиатор, которому предстоит посадка. Точных данных у него не было, но никто не мешал наблюдать. Иерн принялся осторожно манипулировать стропами. Обычно стратосферные ветры дули с запада на восток… куда ему нужно было в последнюю очередь, однако им он мог противопоставить умение; внизу, в тропосфере, ветры будут меняться, дуть в разные стороны на разных высотах. Можно подобрать купол и падать быстрее, когда направление ветра не устраивало, или же, открыв его пошире, задержаться подольше в нужном потоке.

Диск Скайгольма над головой уменьшался. Наконец вернувшийся вес тела и посвист дали понять Иерну, что он вошел в эфирное королевство.

Звездный полог померк, оставшиеся светила наконец сложились в привычные фигуры созвездий. Раскачиваясь под широким бледным колоколом, Иерн по возможности управлял им. Канал и море не хотели съеживаться на горизонте, или не так?.. Ах-ха? Ветер-то с юго-востока… даже стропы трепещут.

Набравшись духу, он потянул за корд, и парашют вспорхнул вверх, стропы его щупальцами медузы вились в лунном свете. Началось падение, но не свободное, как прежде, а в плотном потоке… Иерн опускался, продавливая воздух, наконец раскрывшийся второй парашют затормозил полет.

Иерн рисковал и знал это. Основной парашют спокойно донес бы его до земли, однако в таком случае он мог особо не сомневаться, какой край встретит его внизу. Второй парашют представлял современное устройство, порожденное вдохновением ученых-маураев. Сложный, казалось бы, непрочный — лопасти, несущие поверхности, элероны, трубки Вентури — но точный в полете, как глайдер. Такими пользовались не более чем в нескольких километрах над грунтом.

Он отвлекся. Люди верили в него: Тесс, Дени, его собственные друзья и пейзаны… Фейлис? Ну что ж, если ему суждено разбиться, значит, этого не избежать. Имело значение только то, что с помощью этого парашюта можно было добраться до Брежа^[132], края, где его родила мать.

Крик Иерна зазвенел в шлеме.

…Он опустился на землю — едва не перышком — на дорогу, которую наметил сверху, пыль порхнула из-под ног серо-белым облачком. В лунном свете с обеих сторон вздымались деревья, предутренняя роса поблескивала на траве. Иерн разделся, и влажный ветер омыл его тело земными благовониями… Над головой заухала сова.

Первым делом следует позаботиться о самых компрометирующих деталях наряда. Иерн не стал углубляться в лес, на опушке с помощью ножа упрятал под дерн все ненужное. Обувь и плащ он сохранил, сняв знаки отличия. В таком виде вполне можно сойти за батрака.

А потом он вышел на дорогу, прекрасно представляя, куда идти. Не так уж далеко отсюда тропа уводила к руинам замка, брошенного за века до Судного Дня. Отшельник, обитающий в нем, предоставит ему кров и будет помалкивать, когда он уйдет.

Луна поднялась выше. В кротком свете ее плыл Скайгольм, уже ушедший в земную тень.

Глава 11

1

Новости дошли до Роники Биркен вскоре после того, как она пересекла реку Сейн, возвращаясь из похода по землям, лежащим за Рином^[133]. Паром с длинными веслами переправил ее отряд — полдюжины человек, фургон и коней — к пристани на левом берегу. Разместившиеся на сиденьях фургона и в седлах, они тронулись в путь — до Фонтейбло оставалось три или четыре километра.

Алек Закон пришпорил коня, чтобы догнать ее.

— Прекрасное утро, не так ли? — спросил он, оказавшись рядом.

Она огляделась вокруг. Деревья — больше всего было ольхи и березы; ветви сходились над головой, образуя тенистый сводчатый коридор, а листья зеленоватым золотом отражали последние лучи солнца. Пора была уже не жаркой, однако до осени было еще далеко. Дорога хрустела гравием под копытами и колесами. Вокруг перепархивали птицы. На миг тоска по дому охватила Ронику, но Ляска лежала по ту сторону Северного полюса, и дикий простор ее лишь отдаленно напоминал прирученный лес посреди Доменам — Прекрасное, — согласилась она.

— Может, отдохнем завтра? — предложил Алек. — Ты гнала нас самым безжалостным образом.

— В нашем положении медлит только безумец, — отрезала она. — Ты знаешь это.

Мелькнуло воспоминание: «Можно было задержаться среди варваров на далеком востоке, они явно трепетали перед нами; в любом случае у них не было огнестрельного оружия. Там нам пришлось попотеть, дороги не изменились после Судного Дня. Но от полуцивилизованных западных алеманов следовало уходить побыстрее, чтобы кому-нибудь из них не взбрело в голову ограбить нас. Пусть отобранный груз скоро убил бы грабителей, но это не могло послужить заметным утешением».

— Видишь, мы в безопасности уже целую неделю. — Он показал вокруг. — А ты все еще погоняешь нас кнутом. Куда ты так гонишь, Ровика?

— Нас могут ждать на корабле.

— Если так, капитан Карст уже известил бы нас, не правда ли?

Она кивнула: да, в глуши они были лишены связи, но здесь ситуация переменилась. В любой самой крохотной деревушке Домена был общественный радиоприемник. Примерно один час в сутки Скайгольм транслировал платные сообщения, объявления принимали в центральных почтовых отделениях и передавали по графику. Микли заставил ее запомнить наизусть целый перечень кодовых фраз. Но она еще не слышала ни одной из них и теперь уже не рассчитывала — вполне обоснованно — получить указания по радио до прибытия в Кемпер. Быть может, ничего нового они не встретят и там, если в это время Микли будет занят своими махинациями вдалеке от корабля.

— Домен — это целая виноградная кисть штатов, и, хотя в каждом из них действуют свои собственные правила, — напомнила она Алеку, — наши бумаги позволили нам миновать все проверочные пункты. Но для местных мы всего лишь подозрительная шайка иноземцев, и если мы начнем медлить в дороге, какой-нибудь случайный чиновник, заметив это, легко может сделаться до чесотки любопытным.

— Ну и что? Пусть он прочтет наши документы, зачем ему интересоваться археологическим грузом, предназначенным для… э, Консватуара?

«Тоже мне — археологические находки: четыре неповрежденные плутониевые боеголовки, найденные возле Чехийского хребта. Опасливые туземцы обходили их стороной… Что могут добавитьэти четыре головки к смертоносному содержимому других ракет, изломанных или разъеденных коррозией, уже проникшему в биосферу Земли..»

— По пути излишне подозрительных мы не встретили. Да ну, чего их бояться? — настаивал Алек. — Здесь мир царит не первый век; мы для них словно глоток свежего воздуха. Поверь мне, Ровика. Я знаю эту страну.

Она не сомневалась в этом и кивнула в ответ.

Без Алека эта экспедиция была бы безнадежной; да, она умела найти дорогу через леса, болота, по лишенным дорог перевалам и через бурные реки, могла найти пропитание для своих людей и укрыть их на ночь. В случае неприятностей, как случалось не однажды, она могла разместить своих спутников, создавая облик внушительного отряда, и враги отставали. В конце концов она умела руководить поисками боеголовок. Но она не знала даже Франсетерр, не говоря уже о лоскутных племенах, обитавших к западу от него. Ее познания в юропанских языках ограничивались англеем более чем скудным и франсеем еще менее бойким; языками она занялась на корабле, отправившемся из Сиэттла. Алек Заксон провел многие годы на этом континенте в качестве антрополога. Он непринужденно владел франсеем и несколькими алеманскими диалектами, знал даже несколько шлавянских. А посему мог разузнать дорогу в варварских краях и тактично выяснить, где и что можно найти.

— Не пойму, почему бы нам не провести день-другой в Фонтейбло? — спросил он. — Восхитительное место — и сам городок, и окрестности тоже. Кроме того, подумай о наших бедных животных.

Роника посмотрела вниз на коня, опустившего голову и уныло перебиравшего копытами. Чувство вины укололо ее. «Он прав. Я подгоняла их жесткой рукой, но теперь можно более не торопиться. Дома ведь я не убью зверя и не срублю дерево, не шепнув ему: прости меня, брат… или сестра, у меня есть в том нужда. Следует ли мучить животных только потому, что я тороплюсь… неизвестно куда и зачем? Сама не знаю, что меня гонит, Впрочем..»

— Хорошо, — решила она. — Если только нам не прикажут поторопиться.

— Чудесно! Ты не пожалеешь. — Алек подвел поближе своего коня и прикоснулся к руке Роники незаметным для остальных жестом. — Я покажу тебе окрестности. Местные вина великолепны, блюда восхитительны, окрестности живописны, можно найти идеальное место для пикника и чтобы…

Голос его умолк, но рука обещала многое…

Горячая мужская ладонь обожгла, и все же Ровика не убрала свою руку.

Пульс ее зачастил. Что-то судорогой пробежало по телу… не страстью и не хворью. Украдкой она искоса взглянула на него. Алек отличался от крепких и коренастых солдат и механиков, ехавших сзади. Худой, гибкий как кнут, с тонкими чертами лица и аккуратной бородкой, сохранявшей опрятность в самых невероятных условиях, блестящий собеседник… Алек держался с ней столь же ровно, как и прочие. Но при этом никогда не позволял ей забыть, что считает ее целомудрие лишь средством сохранения дисциплины.

«Черт, наверное, прошла вечность с тех пор…» Она вспомнила искушения, подворачивавшиеся по пути, когда случалось освоить начатки какого-нибудь языка. Сбегать, не усложняя себе жизнь, в кусты с каким-нибудь симпатичным молодым туземцем было бы так легко. Вся беда была в том, что она не обладала иммунитетом к богатому набору мерзких хворей, свойственных этим краям, к тому же далеко не все из них поддавались антибиотикам. (В этот вдруг ставший головокружительным вечер ей захотелось забыть о жалких вонючих хижинах, скудных полях, заскорузлых людях, согбенных, беззубых и уже в свои сорок лет стоявших на краю могилы, грязных младенцах в обшарпанных люльках, очевидно, умиравших под облаком мух. И это при том что, как она читала, восточно-юропанцы жили лучше, нежели большая часть человеческой расы.) Она полагала, что люди ее по тем же причинам решили терпеть до возвращения во Франсетерр. Во всяком случае, в Алеке она не сомневалась.

«Я не распутница и могу обойтись без этого удовольствия столько времени, сколько потребуется — даже не месяц. В жизни столько хорошего… но…» Она внутренне улыбнулась. «Не хитри с собой, Роника. Ты явно не против, чтобы тебя хорошенько отделали. Почему бы и не здесь?» Она похлопала коня по шее. Шерсть на теплой шее щекотала ее ладонь. «Потерпим еще немножко, друг мой, — подумала она. — И у тебя будет свой праздник. Господь знает, что ты заслужил его».

Алек отпустил ее руку — они выехали из-под полога леса, и перед ними завиднелся город.

Они шли через север Франсетерра, чтобы избежать внимания маурайских агентов, крысами сновавших по всему Домену. Ничего подобного еще не видела Роника.

— Хой-ах! — воскликнула она, радостно хлопнув в ладоши.

Лес уходил вправо темной дугой. Повсюду вдаль тянулись виноградники, перемежаясь лугами и садами, вдоль дорог выстроились рядами клены, светились окна попрятавшихся в низины ферм. Уютный городок теснился к потемневшим от времени, но по-прежнему казавшимся легкими стенам старинного дворца. Чистое небо — фиолетовое на востоке — становилось серо-голубым над головой, западный край его зеленел там, где только что зашло солнце. На юго-западе парил Скайгольм, чуть уступая в поперечнике полной луне, до восхода которой оставалось недолго. В небе суетились ласточки, а далекий колокол благовестил голосом вечернего покоя…

* * *

— Да, — согласилась Роника. — Да, да.

Прищелкнув языком, она прикоснулась пятками к ребрам коня и послала его вперед, но не слишком быстро. Алек держался рядом. Кони их спутников и фургон, грохоча, поотстали.

Мощенные камнем улицы грохотали под копытами, стены из местного песчаника отдавали часть дневного тепла. Обитатели городка приступали к обеду, редкие прохожие с округлившимися глазами и раскрытыми ртами сопровождали взглядом чужеземцев, направляющихся в гостиницу, что украшала рыночную площадь. Лавки уже закрылись на ночь. Посреди площади торчал высокий столб, фонарь на вершине его еще не горел. Под ним располагался рупор. Роника направила коня через площадь.

Но тут громкоговоритель вдруг пробудился. Роника остановила своего скакуна столь грубо, что, невзирая на усталость, конь поднялся на дыбы. Звуки франсея, хлынувшие из рупора, ничего не говорили ей.

Однако интонация и тревога, читавшаяся на лицах людей, высыпавших на площадь, предрекали что-то недоброе.

Успокоив коня, Роника подъехала ближе к Алеку и схватила его за руку.

— Что стряслось? — спросила она. — По-моему, что-то жуткое.

Лицо его белело в сумраке, однако Ронике показалось, что оно вдруг посерьезнело.

— Внимание, внимание, бюргеры! — начал переводить он скованно и поспешно. — Специальное уведомление из Иледуциеля всему Домену… — Мгновенно обернувшись к ней, он сказал на англее под уличный гомон:

— Какой-то политический заговор… Всеобщий политический кризис, чрезвычайная ситуация, по радио велят всем оставаться спокойными, однако… ничего определенного не говорят; только выходит, что наверху крупная свара.

Она мгновенно овладела собой, — Что ж, поторопимся в Кемпер… не откладывая, — приказала она. — Лучше не останавливаться в городе; только Йау знает, что может случиться. Станем лагерем за пределами его. Еда у нас есть, а завтра с утра вновь отправимся в путь.

В голове пощелкивали цифры, словно бы она уже вернулась к вулканам.

«На скорость надеяться не приходится. Самая лучшая дорога в Домене просто коровья тропа, если сравнить с любым захудалым шоссе в Союзе.

Наш фургон легок — груза почти что нет — но кони близки к истощению.

Быть может, придется обменять их на лошадей не столь хороших, но свежих. До Кемпера ехать неделю или около того, хорошо бы отхватить денек от этого срока…

Ну что ж, черт побори, попытаемся». Роника извлекла свой меч, взяв его словно скипетр, чтобы люди впереди расступились.

— Поехали, мальчики, — вскричала она. — Рысью!

2

Два года назад подразделение маурайского Инспектората высадилось в Кенае, стало лагерем и, используя город в качестве базы, целый месяц исследовало окрестности. Маураи объявили, что есть основания предположить, будто здесь происходит нарушение договора, однако в подробности вдаваться не стали, потому что — как признался их шеф мастеру Ложи Беньо Смиту — сами ничего толком не знали.

Хотя чужаки старались соблюдать приличия, незнакомцев встречали враждебно и не стремились помочь. Лясканцы держались независимо даже по меркам Северо-западного Союза и саботировали действия Высокого Комиссариата в еще большей степени, чем южане, для которых подобное сопротивление сделалось привычным. В особенности после смерти Руори Хаакону; невзирая на хорошие манеры, его наследник не обладал обаянием.

Исполняя свои обязанности, инспектора потребовали, чтобы им разрешили посетить горы за заливом Кука — область, которую уже примерно двадцать лет посещали только считанные единицы.

— Почему доступ туда ограничен? — спросил командор Окума Самуэло.

— Я бы этого не сказал, — ответил Беньо; его маурайский был лучше, чем англей его гостя. — Просто мы рекомендуем всем держаться подальше, поскольку здешние окрестности принадлежат Ложе Волка или с самого начала, или в результате браков и наследования. Наше общество основано на добровольном сотрудничестве, как вы знаете. — Он добавил с ехидцей.

— Безусловно, нам приходится считаться с людьми. А как же еще поступать в приграничных районах вроде нашего, где общее согласие необходимо, просто чтобы выжить! Лица, не входящие в Ложу, уважают ее права. А почему бы и нет? Места у нас хватает.

— Прошу вас не водить меня за нос, сэр, — проговорил Окума. — Так чем вы там заняты?

— Видите ли, после того как вашими заботами рухнули наши планы на возрождение промышленности, мы решили перестроиться и организовать там заповедник. Отчасти чтобы подстраховаться, учитывая прирост населения на севере, но в основном территория используется в научных целях: там занимаются экологией, генетикой, прочими привычными для вас науками.

Делами там заправляет Ложа Волка; ей помогают отдельные представители других Лож. Волк по традиции заправляет интеллектуальной сферой. Уже не один век из наших рядов выходит больше ученых, преподавателей и военных, чем следует из численного соотношения.

— Действительно, и военных, — негромко согласился Окума. — Вы ведь считаетесь полувоенной организацией, по крайней мере в наши дни, не так ли?.. Но почему ваши ученые так редко публикуют свои труды?

На лице старика появилась улыбка.

— Мы, норри, любим соревнования в бизнесе, но не в академических науках; Ложа делает свое дело, проводит собственные исследования, даже если на них уходят поколения, и не стремится к сиюминутной славе. К тому же исследования обычно проводятся весьма малочисленными группами.

Толпа не сумеет заметить необходимого.

— У меня есть причины полагать, что в эти края отправляются значительные корабельные грузы — много и ежегодно.

— Что же в этом удивительного, — согласился Беньо. — Разместить аппаратуру на столь огромной и пересеченной местности — дело нелегкое.

К тому же в целях эксперимента иногда приходится изменять рельеф, а для этого необходимо тяжелое оборудование. Ну а если честно, я полагаю, что вы преувеличиваете нашу активность. Должно быть, вам доносят о грузах, в действительности предназначенных не для этих краев. Ведь так легко ошибиться, пребывая в такой дали от родины… в стране, столь не похожей на нашу.

Беньо качнул длинной трубкой церковного старосты.

— Смотрите сюда, командор, — проговорил он. — Я хочу, чтобы вы все увидели своими глазами. Я знаю, что вы хотите этого. О'кей? Пусть будет так. Предоставьте мне несколько дней, чтобы подобрать проводников. — И в предчувствии возжжений добавил:

— Нет-нет, вы сможете отправляться куда угодно, мы же не сумеем спрятать за одну ночь что-нибудь по-настоящему крупное, не так ли? Просто вам нужны надежные проводники, которые смогут помочь действием и советом и уберечь от неприятностей. Места здесь опасные — снежные лавины, камнепады и тому подобное. Кроме того, признаюсь, мы бы хотели, чтобы ваш отряд оказал по возможности меньшее воздействие на окружающую среду. Полагаю, вы не станете возражать. Ваша Федерация так же ориентирована на науку, как и наш Союз.

Переправившись на другой берег залива, Окума вместе с помощниками не обнаружили ничего подозрительного. Перед ними лежал дикий край, лесистые и гористые просторы, совершенно чуждые маураям. Они понимали, насколько легко можно спрятать здесь Бог знает что… но что же именно? — и в других условиях сделали бы свою работу лучше. Однако короткое субарктическое лето приближалось к концу, налетали шквалы, принося дождь со снегом, туман сокращал и без того недолгий день.

Наконец исследовательский отряд, работавший на востоке, прислал по радио волнующее сообщение: они наконец обнаружили возле Якутата явные свидетельства незаконной активности в недавние годы… предполагалась попытка создания самолета более скоростного и дальнего, чем было разрешено Союзу по договору. Израсходовав все местные возможности, проект мог быть перемещен в едва картографированный район Юкона, или же — по секретному соглашению — в монгское государство Чакри.

Инспекторы оставили Кенай и не вернулись. Прощаясь, Окума с горечью говорил Беньо:

— Вынужден признать ваши действия честными; возможно, какая-то Ложа ваша, Лосося, Бобра, Полярис, Можжевельника, Чинуков^[134], называйте любую — проводит нелегальные работы, но рядовой член ее о них знать не будет. Остается только просить вас, если случайно вам попадется какая-нибудь информация, забыть местные интересы и вспомнить о благе всего человечества… всей Земли в целом — и обратиться к нам.

Ответ мог показаться дружелюбным:

— Не завидую вашим трудам, командор: невозможно остановить вращение мира.

* * *

В последующие два года земля на континенте грохотала и сотрясалась чаще, чем прежде. Дружно пробудились вулканы — так уверяли людей.

Эксперт Волков выступил перед городским собранием и пояснил, что бояться нечего и паниковать тоже. Но если над пиками позади залива кто-нибудь заметит яркую вспышку, за которой сразу не последует грохота, необходимо прикрыть глаза и лечь. Событие состоялось летним безветренным утром. Ночью землю покрыл туман столь густой, что, когда рассвело, люди на ощупь пробирались в нем, утром влажная серая мгла делала призрачными их силуэты. На темных, почти не видимых стенах домов проступали редкие лужицы освещенных окон; огни фонарей нельзя было различить за два дома. Скорбно и глухо доносился от воды рожок маяка.

И вдруг во мгле полыхнуло пламя — ослепляющее, бело-голубое.

Разрастаясь, оно превратилось в огненный шар, яркий как солнце. Не послушавшие предупреждения и не отвернувшиеся в сторону получили бы ожоги сетчатки, если бы мгла не прикрывала землю, море и небо; однако люди закрыли ладонями лица, но долго еще плясало в глазах темное пятно. Стоявшие к вспышке спиной увидели перед собой огромную радугу, цветной аркой пробившую туман.

Следующая вспышка оказалась слабее и выше. Только потом пришел звук.

Даже на таком расстоянии он сотрясал землю и небо, повергая в трепет человеческое тело, колебля сердца и вызывая ужас, которому не было имени.

Звезда в небе погасла. Облака успокоились. Мужчины и женщины обменялись удивленными взглядами — все живы и целы — и поспешили утешить испуганных детей. Эскимос, холодно считавший собственный пульс, отправился дальше, объявив, что, по его мнению, взорвался вулкан где-нибудь в сотне километрах отсюда и, должно быть, в коротком пароксизме изверг вверх одно-два облака раскаленной лавы… расплавленный камень должен был вызвать жуткий всплеск и столб пара, если бы попал в воду, а уж на земле последствия падения просто трудно представить.

А за заливом, глубоко под землей, директор Эйгар Дренг вместе с ближайшими помощниками взволнованно наблюдал за приборами.

— Поехала, — проговорил он, стиснув кулаки, грудь его вздымалась, по щекам текли слезы. — Клянусь семью громами, поехала.

На крыльях радио закодированное известие порхнуло к трем кораблям, перенеслось к далеким станциям слежения. Капитан объявил новость своим людям, те поздравляли друг друга… плясали, обнимались, бросали в воздух головные уборы, а потом вновь принялись за работу. Вскоре, как они надеялись, одному из экипажей действительно предстоит бездна дел.

3

Столы унесли и рядами расставили стулья, Чарльз-холл превратился в зал заседаний Скайгольма… а точнее — в помещение, где происходили собрания сеньоров Кланов. Знамена Кланов, украсившие стены в привычных местах, преобразили зал, сделали фрески с историческими сценами фоном для калейдоскопа цветов и красок — надменных символов вековой доблести, разнообразных и торжественных.

Ожидавший на возвышении Джовейн, понимавший, насколько маленьким кажется он на фоне расшитого золотом занавеса из синего шелка, редко чувствовал себя более одиноким.

Пропели трубы, начальник караула воззвал к порядку, капеллан произнес молитву, и президент Административного Совета приступил к формальностям. Снизу, из партера, сеньоры смотрели на Джовейна.

Невзирая на присутствие собственных солдат, вид собравшихся более шестисот мужчин и женщин, избранных, чтобы представлять свои Кланы, устрашал его… Отдельные группы разграничивались проходами. Акустика вполне удовлетворяла его; слышны были даже легкие шорохи и бормотание, которые только подчеркивали общую тишину. Все были одеты разнообразно: в военные мундиры и местные наряды, в скромных и торжественных городских платьях, но нашивка на каждом плече повторяла цвета знамени Клана. В основном люди были средних лет, попадались среди них старые и молодые («Как Иерн, черт бы его побрал… черт бы побрал этого скользкого гада, куда же он подевался?..») внимательные и осторожные.

Ближе к нему сидели Таленсы, имевшие право высказываться, но не голосовать на выборах Капитана. На нескольких лицах Джовейн прочел настолько откровенную ненависть, что взгляд его невольно направился вдоль двадцати девяти выделенных групп, выискивая людей, которые, как он знал, поддержат его. Воздух, вырывавшийся из вентилятора, влагой омывал его кожу.

«Прекрати! — принялся ругать он себя. — Судьба есть судьба». И когда президент объявил о его, Джовейна, выступлении и он поднялся на лекторн, отвага вернулась, а с ней — воля и уверенность. Он и в самом деле не так все себе представлял. Не предвидел ни этой нервозности, ни сомнений, ни укоров совести, неотвязных дум о подробностях, которых нельзя забывать… ни свербежа между лопатками, ни запаха холодного пота, покрывшего тело, ни грустного отпечатка прошедшей ночи и тяжелую голову… ведь поспать толком не удалось. «Но разве удавалось тебе хоть что-нибудь предвидеть заранее?»

Переписанный текст ему не потребовался. Лекторн был снабжен микрофоном для обращения к публике, и, деловито опустив на него руку, Джовейн начал:

— Господин президент, достопочтенные сеньоры. Кланы и народы Домена, позвольте мне искренне и смиренно поблагодарить вас за терпение.

Нынешняя ситуация беспрецедентна, а поэтому дважды трудна…

Нельзя сказать, чтобы слова эти были излишни: обезьяны перебирают друг другу шерстку пальцами, люди ублажают людей словами. Кроме того, банальности позволяли ему поймать ритм, скопить энергию, ощутить приход вдохновения. «Вряд ли Фейлис сегодня ночью снова будет разочарована».

Сейчас ему предстоит, подобно Буревестнику, нырнуть в самое сердце бури и успокоить ее. Кому еще представало более трудное дело после Судного Дня, закрывшего весь мир радиоактивным облаком, когда Чарльз Таленс собрал экипаж и приказал терпеть. «Неужели я и впрямь ощущаю, как его аним присоединяется к моему? Нет, это просто тщеславие; я не сумею ощутить этого, какова бы ни была истина. К тому же геанская философия не поощряет подобных верований… впрочем, и не запрещает».

— Я обращаюсь непосредственно к суровым фактам, характеризующим ситуацию. Скайгольм в опасности. Беда грозит всей цивилизации.

Быстрыми и решительными действиями мы, как я считаю, можем избежать беды, к описанию которой я собираюсь переходить. Но еще более великое и долгое зло-только ждет нас… а с ним и безграничные перспективы — если мы сможем перестроиться, чтобы овладеть ими.

Кое-кто из слушателей извлек блокнот и карандаш. Предстоит услышать несколько резких вопросов…

— Приношу глубокие извинения за вчерашнее вторжение. Никогда прежде не нарушались мир и священный покой Скайгольма. Но заверяю вас: другое, намного худшее зло… бесконечно трагическое разрушение началось бы, если бы мои верные друзья и я не приняли контрмеры. Мы не посмели обратиться к вам заранее — так скоро следовало ввести сюда вооруженный отряд. Конечно, это неслыханно. На подобный поступок мог бы решиться разве что Капитан, которого у нас нет. Ваше достопочтенное собрание потребовало бы от меня свидетельств, доказательств, начало бы обсуждать дело, отыскивая самое мудрое решение, а враг тем временем нанес бы удар…

— Вы спрашиваете, кто этот враг? Позвольте мне вкратце обобщить все, что я знаю и к каким выводам и заключениям смог прийти. К деталям я обращусь позже. Фактические свидетельства могут быть представлены достойным доверия лицам, которых выберет Совет.

«А теперь гребень вздымается и набегает на берег!»

— Мы привыкли представлять себе Эспейнь единой и монолитной нацией.

Однако те из вас, кто знаком с темой, хорошо знают, что это не так: народ Эспейни лишь недавно и насильственно скован воедино…

…Мое положение на границе, мои связи за ней…

…Заговорщики…

…Политические интриганы…

…Информация, предоставленная мне миролюбивыми лицами и организациями…

…Да, вы скажете, что опасность преувеличена мной, и об этом всего лишь мечтают те немногие безрассудные честолюбцы, у которых нет сил, чтобы захватить Скайгольм в любой ситуации. Но я… я не могу быть в этом уверен. А раз так — я не посмел рисковать…

Десятки поколений спокойно сменяли друг друга в нашем статосферном гнезде. Мы успели забыть о том, что отважный всегда изыщет неожиданную и непредвиденную возможность. Теперь мы вновь обрели безопасность… на какое-то время. Но я хочу закрепить эту безопасность на грядущие времена..

Если вы не согласны, отошлите меня с моими людьми: но — молю вас — только после того, как наш новый Капитан введет постоянную охрану в Скайгольме, в сердце нашего отечества.

Должно быть, мне следует теперь сойти с трибуны, чтобы вы могли приступить к обсуждению. («Нет, сперва я должен навязать вам свою волю».) Прикажите мне сделать это, если вы этого хотите. («Только не забудьте, в чьих руках здесь оружие».) Пауза.

— …Хорошо, тогда прошу у вас индульгенции на какое-то время. Я уже говорил, что та опасность, которой мы едва избежали — избегаем — есть не что иное, как первая волна, разбившаяся о рифы, над которыми нам еще предстоит проплыть. Надеюсь, что вы поймете меня; благосостояние Домена требует, чтобы вы выслушали мою речь до конца.

Любезности, вопросы, аргументы из зала. Подручные Джовейна получили подробные наставления; те, кто ему симпатизировал отреагировали достаточно единодушно.

— Благодарю вас, благодарю. То, что мне приходится говорить, многозначно, как и сам мир: сложный, переменчивый, обманчивый и вместе с тем полный надежд, от которых не укроешься в новой Эре Изоляции.

Наше соприкосновение с несчастьем, — «примем за аксиому без всяких обсуждений, что так оно и было», — показало, что нам тоже может грозить истребление, что не раз случалось с множеством сообществ в человеческой истории, начиная от самого истока ее до войны Судного Дня. Однако такой судьбы можно избежать. У нас есть альтернатива, мы можем овладеть будущим…

Опасность поднимается и из наших рядов. Дело… уважаемого… Таленса Иерна Ферлея угнетает меня. Я надеялся доказать и ему, и этому высокому собранию, что его технолатрический^[135] милитаризм помешает нам сотрудничать с теми в Эспейни, кто мог бы стать нашими друзьями. Но вместо цивилизованных дебатов он выбрал физическое нападение на невинных людей и бегство от правосудия. Дамы и господа, я не психиатр.

Не мне судить, не мне ставить диагноз. Но я спрашиваю вас, неужели право решать вопросы войны и мира может оказаться в подобных руках… и то предпочтение, которое он отдает Маурайской Федерации, этому колоссу, чересчур долго властвовавшему над миром?..

…Культивирую взаимосвязи с Северо-западным Союзом, восстающим из оков, которые наложили на него маураи, («Пусть посмеются».) Меня считают преданным геанству. Ну что ж, признаюсь, в геанстве есть нечто важное для любого из нас. Многие из вас согласятся со мной. Но разве есть что-нибудь геанское в поощрении отяжелевшего от машин Северо-западного Союза? Не в качестве союзника, ничего подобного, в качестве противовеса биологически настроенной Маурайской Федерации…

Ну что ж, остается сказать, что только геанство в этом случае понимается совершенно не так, как следует.

«Но ни слова — никогда и никому — об эмиссарах Союза, разыскавших меня и вступивших со мною в контакт. Этот странный человечек Микли Карст занимался своими делами в Городе, прежде чем эспейньянцы нашли меня.

Поговаривали о том, что кто-то собирает ядерную взрывчатку… насколько мне известно, это всего лишь слухи. Быть может, в секретных архивах Капитанства найдутся какие-нибудь материалы… Я выясню это».

— Ради своей собственной жизни, ради всего будущего человечества.

Домен обязан преобразиться… глянуть вовне… Мы должны стать мировой силой, созидающей не империю, но мир…

Сеньоры всегда могут сойтись и сместить голосованием неудачного Капитана. Подобное дважды случалось в нашей истории… — «тогда в Скайгольме не было ни единого солдата…»

— Во всем смирении, уважая прошлое и надеясь на будущее, я предлагаю Домену свои услуги.

4

По иронии судьбы Тераи и Ваироа услышали новости на пути в Принии.

После месяца пути, разговоров и бдения оба предприимчивых торговца — прикрытие — сумели подыскать кое-какие ключи к замыслу, вызревавшему в этих горах. Подобные свидетельства, по сообщению агентов, обнаруживались и в других областях Домена.

Тераи и Ваироа собрали большую часть своей информации самостоятельно.

Первый — добродушный и находчивый — легко заводил разговоры с местными жителями, с наземниками или аэрогенами, когда дела сводили их на обширных просторах, и направлял беседы к реально интересовавшим Тераи вопросам; потом деловые взаимоотношения заканчивались дружеским застольем.

— Да, конечно, у нас, маураев, нет никакой монополии на посещение вашей страны. Я слыхал, что теперь у вас бывают торговые агенты и даже туристы из Мерики.

— Да, и миссионеры монгов.

— Неужели столько северян? В самом деле? Я удивлен. А вы не можете намекнуть, где их можно встретить почаще? Чтобы я сумел понять, на какого рода конкуренцию придется рассчитывать… Благодарю вас, сэр, вы очень добры. Я буду обязан вам, когда мы пустим здесь свое предприятие. И если судьба приведет вас в Нозеланн…

Тем временем Ваироа сидел, просто наблюдая — доверяясь своему шестому чувству и удивительному разуму. Или занимался тем же самым, слоняясь как бы без дела возле любого нового пришельца, заявившегося в городок, В присутствии его некоторые люди умолкали, некоторые, наоборот, начинали бойко трещать, но появление Ваироа всегда смущало их, лишая равновесия и открывая его удивительные дарования. Он скрупулезно читал газеты и журналы, внимательно выслушивал радиопередачи, в особенности посвященные торговле и мореходству.

Куски головоломки складывались воедино: Микли Карст крутился повсюду, в основном стараясь общаться с аристократами, однако фокус его интересов лежал в Приниях, а может быть, и за ними.

— У него слишком мало людей, он не станет рисковать, затевая в одиночку какие-то козни, — усомнился Тераи, — но, может быть, я не прав?

— Чтобы реакция пошла, хватает крохи катализатора, — ответил Ваироа. — На юге есть магнат по имени Таленс Джовейн Орилак. Следует повнимательней приглядеться к нему.

— Э? Почему?

— Вспомните, о нем иногда упоминали. Причем язык, как и тело говорившего, выдавали, что он может занимать более важное положение, чем кажется на первый взгляд. Почему он провел эти два года практически в ссылке? Что поссорило их с Иерном Ферлеем, которого называют наиболее вероятным кандидатом на пост Капитана? Я слыхал только намеки, а интуиция подсказывает большее.

«Интуиция, — подумал Тераи. — Подсознательная логика? Не знаю, однако догадки Ваироа стоят куда большего, чем мнения многих людей».

— Ну хорошо, дрейфуем в ту сторону.

Но если направиться туда непосредственно, возникнет слишком много вопросов, и Тераи лениво петлял по воздуху, железной дороге и жутким дорогам: он разыскивал видных коммерсантов. А потом дружелюбно и многословно выяснял у них степень возможной потребности в копре, кораллах, продуктах марикультуры, синтетических волокнах, бактериальных топливных элементах и тому подобных товарах. Их друзья, в том числе и люди из Кланов, прознали о нем и нередко сами разыскивали. Тераи, богатыря-маурая, приглашали в дома, знакомили с местными достопримечательностями, иногда развлекали в постели. Он не мог считать это нарушением супружеской верности, ведь Елена находилась на другой стороне мира — аналогично рассуждала бы и она сама. Его «помощник» Ваироа держался в тени, наблюдая и обдумывая.

Новости о перевороте Джовейна застали их в Тулу^[136].

— Ого! — воскликнул Тераи, сидя в гостях, а как только они с Ваироа остались вдвоем, проговорил:

— Пожалуй, всем нам лучше вернуться на корабль. Один Нан-разрушитель знает теперь, что будет дальше… но не я.

— А не покажется ли это подозрительным, ведь мы только что прибыли сюда.

Время от времени Ваироа обнаруживал удивительное непонимание человеческой психологии.

— Нет, в нашей робости ничего подозрительного нет. Мы незнакомцы в чужой земле и все такое… Вполне естественно, что мы нервничаем. Я придумаю сомнительный предлог. Они решат, что это в моем характере. А ты выполнишь остальное.

Ваироа кивнул, и они начали сборы. Они возили с собой в чемодане радиоприемник, способный давать сигнал на чувствительное записывающее устройство, находясь от него в пятистах километрах… Кодированный сигнал и всякий настроившийся на волну решил бы, что слышит импульс помех. Получив послание, агенты должны были в свой черед передать дальше: все в Кемпер и как можно быстрее, насколько позволяет вам вашe прикрытие! На следующее утро оба маурая сели в дирижабль, направляющийся в Ренн^[137], столицу Ар-Гоута. Тут они могли пересесть в сторону Ар-Мора^[138]

Пассажиры напряженно ожидали новостей. Музыка, доносившаяся из громкоговорителя кабины, не приносила успокоения; пища и вино тоже.

В Ренне пахло взрывом, Ваироа провел ночь, разгуливая по городу, подглядывая и подслушивая. Поутру он нашел Тераи.

— Повсюду одно: страх и гнев, — сообщил Ваироа.

— Ну что ж, ничего подобного здесь прежде еще не случалось, — сказал Тераи. — Ужасное потрясение.

— Многие полагают, что Джовейн предотвратил заговор. Во всяком случае, хотят верить в это. Но кто же тогда они, те загадочные заговорщики, так и оставшиеся неизвестными, и какое новое зло они замышляли? Прочие же видят во всем этом обман и боятся, что Джовейн намеревается пичкать их геанством против всякого желания. Есть и другие… словом, Домен больше не прежнее единое и стабильное государство, каким так долго казался со стороны. Теперь его раздирают соперничество и антагонизмы: этнические, религиозные, социальные и экономические. Когда никому не известно, чего ожидать, все начинают опасаться, что кто-нибудь сумеет добиться внезапного преимущества.

Тераи нахмурился:

— Федерация в последнюю очередь добивается гражданской войны в этих краях… Домен — наш естественный партнер, точнее, должен стать им, ведь аэрогены также заинтересованы в сохранении стабильности… Ну что ж, будем надеяться, что до обмена ударами дело не дойдет. А теперь давай позавтракаем, если ничтожный франсейский рулет и чашечку травяного настоя можно считать завтраком.

Прилетев в Кемпер, они узнали: Совет Сеньоров выбрал новым Капитаном Таленса Джовейна Орилака.

— Могу представить себе этот спектакль, — буркнул Тераи, обращаясь к Ваироа на родном языке. — Дружки его были готовы к возражениям и намеревались организованно надавить; едва ли Джовейн заранее регламентировал свои планы. Таких, кто разделяет его воззрения, скажем — склонность к геанству или противодействию иноземным влияниям — убедить было легко. Осторожные и трусливые последовали за большинством. Осмелюсь заявить, что вооруженный горец представляет собой достаточно убедительное зрелище вне зависимости от того, что сулит его босс… В любом случае спокойнее сказать «да» и отправляться домой.

— Кстати, он едва добился простого большинства, — указал Ваироа. — И наверное, не смог бы победить, если бы оппозиция не разделилась между несколькими кандидатами.

— Или же если бы наверху оказался Иерн Ферлей. Как я понимаю, он здесь популярен, какого же Нана с ним случилось?

Радио начало передавать речьДжовейна. Она оказалась недолгой и успокоительной: он уговаривал людей без страха приступить к своим повседневным делам, обещал вскоре обнародовать подробную программу, которая послужит нуждам и чаяниям всего Домена.

— Клопиные речи, — пробормотал Тераи.

— Что такое? — переспросил Ваироа.

— Ничего. Шутка из области древней истории. Мы опускаемся…

В аэропорту они сели на повозку, направлявшуюся к речному причалу, где оставался «Хивао», и поднялись на борт. Там Тераи остановился и огляделся. Здесь легко дышалось, события остались где-то далеко, спрятанные за пестрой и мирной шкуркой городского пейзажа.

Увольнения на берег запретили, и весь экипаж находился на борту. Все поставленные задачи были выполнены, и не только по части разведывательных вояжей, но и по заведению знакомств.

Помогала экзотика. Шкипер не видел причин запрещать гостям посещение корабля. Звучали флейты и барабаны, топали босые ноги, девушки смеялись, болтали, обнимались и время от времени одна за другой ныряли под палубу вместе с моряками. Заходили и посторонние мужчины — в основном из торгового и военного флота — выпить, поболтать и поиграть.

Тераи обратил внимание на одного из гостей, стоявшего у левого борта, этот не был похож на брежада — высокий, тощий, светловолосый, с лошадиным лицом; он играл на струнном инструменте и пел перед группой слушателей — не забывая прикладываться к кружке.

Несколько метров отделяло их от корабля Северо-западного Союза — катамаран этот, подобно «Хивао», был снабжен самолетом. Экипаж корабля избегал маураев, стараясь не общаться с ними даже в тавернах… вне сомнения, по приказу. Жест этот говорил Тераи, что норри являются не гражданскими моряками, как это было объявлено, а военными. Вахтенные смотрели на праздник на борту «Хивао» с явной завистью.

Полдень выдался ясным и теплым. Вода плескалась о корпус, паровая драга переваливала свою добычу в баржу, углубляя гавань и канал. Из верфи припахивало смолой. Над складами высились двойные башни собора; посмотрев в сторону храма, Тераи вспомнил о его древности и на миг ощутил себя мотыльком.

Он постарался выбросить из головы все мелочи.

— У нас есть дело, — проговорил он.

— Какое? — осведомился Ваироа.

— Мм-м… какое-то время нам, придется подождать — посмотреть, как все сложится. Не сомневаюсь, что Микли со своей командой тоже скоро заявится сюда. Имеют ли они какое-либо отношение к случившемуся или нет, все равно рано быть уверенным, что этим все и закончится. А потому надежнее быть поближе к базе, не так ли?

— Ему не следует знать, что вы в Домене.

— Согласен. Но пока он не прибудет сюда, я полагаю, что могу передвигаться достаточно свободно, естественно, не называя себя по имени.

— Что вы задумали?

— Мы уже встречались с местными шишками. Едва ли они были вовлечены в какой-нибудь заговор, так ведь? Но перед нами корабль, простоявший в этом порту семь месяцев. Простой народ, безусловно, неоднократно вступал в контакт с норрменами. Информация могла просочиться наружу, даже если горожане не понимают ее смысла. Но для нас… — Тераи усмехнулся. — Словом, у нас есть веская причина походить по кабаками

5

В паре-другой километрах к северу от Дулу — незачем было заходить дальше, чтобы попасть в густой лес — община Ганны Уанговны устроила святилище. Ясновидцы и предсказатели поодиночке расходились по укромным уголкам, чтобы ближе и полнее познать Гею; иных привлекали макушки холмов, других — пещеры, третьих — берега реки и рощицы… и так далее. Ганна искала иного — большего, чем нетронутая природа; она хотела оставаться неотделимой от человечества, трудясь на благо его, подобно воздуху, солнечному свету, невидимым крошечным жизням. Это было открыто ей годы назад… такое подобало пророчинам. И вот на рассвете она отправилась туда — не в одиночестве, не возглавляя учеников, как нередко бывало, но с единой помощницей. Воздух еще дышал прохладой и влагой, клочья тумана ползли над благоуханной землей, мешаясь с колким запахом хвои. С правой стороны свет, взошедший на небо, боролся с обступившей тропу вечной зеленью, таился в хвоинках, растворялся в тенях, и неожиданно вспыхивал на высокой ветви или перебирал бриллианты росинок, густо усеявших паутинное узорочье.

Пронзительными голосами перекликались птицы; зачуяв репеллент^[139], с визгом отлетали москиты; белка, кометой мчавшаяся по суку, замерла и принялась трещать, но в остальном лес безмолвствовал. Только едва видная в лесной подстилке тропа мягко утопала под ногой.

Оставив позади поле, две женщины, соблюдая благопристойное молчание, долго шли между деревьями, прежде чем Ганна негромко спросила:

— Чем ты обеспокоена, девочка?

Джиэн Роббс с трудом глотнула. Она казалась чистокровной мериканкой или смешанного происхождения; светлая макушка девушки высоко поднималась над головой учены, платье из грубой шерстяной ткани плотно обтягивало тугое тело. Джиэн еще не было шестнадцати, она принадлежала к слугаям. Руки ее, грубые и покрасневшие от домашней работы, к которой ее недавно приставили, сложились вместе.

Ганна отступила в сторону, чтобы пойти рядом с девушкой, и легким перышком опустила свою руку на ее плечо.

— Рассказывай, моя дорогая, — негромко проговорила ша. — Позволь мне облегчить твои невзгоды в меру моих скромных сил, а потом не противься, и пусть Гея дарует тебе мир.

— Я… я боюсь… — Джиэн не могла продолжать.

— Страх должен быть у тебя в услужении, он не может быть господином… нельзя давать ему слишком усердствовать, гони его прочь, когда в нем больше нет нужды. — Однако нельзя забывать, что жизнь бывает жестокой. — Чего ты боишься? К тебе плохо относятся? Одного моего слова будет довольно…

— Ах нет, леди. Но я… я боюсь, что меня в конце концов не отпустят из дома. — Джиэн потерла глаза костяшками пальцев. — Мне так жаль.

— Что? — Ганна постаралась спросить ровным голосом. — Но майор не возражал против этого, не так ли? — Семейство Роббс было слугаями Харсовых. С рождения все они служили по дому; Роббсы не обязаны были возделывать почву, и уже не одно поколение их жило в городе. Многие занимались работами, требовавшими мастерства или доверия, словом, проживали в умеренном благополучии.

Действительно, Борс Харсов, майор полка Синей Звезды, владевший половиной всего, что было вокруг, не желал отпускать Джиэн. Он разрешал ей быть послушницей в свободное время… Да-да, конечно, в Гее все мы едины, слуга и солдат, но разрешать ей учиться дальше — дело другое. Вне зависимости от способностей данный пример может заронить строптивость в подобных ей… Но Ганна настаивала, и он не осмеливался противоречить Библиотекарю по столь важному делу, — Нет, но его младший сын Ольг — вы знаете — о, преподобная леди…

По слову Ганна вытянула из нее всю историю. В том, что Ольг совратил ее, ничего из ряда вон выходящего не было. Как и в том, что он намеревался после женитьбы сделать ее своей официальной наложницей, уважаемой в доме: молодой человек пребывал в самом порывистом возрасте. Проблема заключалась в том, что Джиэн отчаянно влюбилась и сомневалась в том, что выдержит долголетнюю разлуку с ним. Но… но… она, несомненно, наделена была Даром; а под руководством Ганны, безусловно, могла узреть все, что сулило полное Единство.

— Ах, моя бедная милочка. — Ганна остановилась. — Смотри, вот бревно, давай посидим; я тебя обниму, и ты выплачешься. Плакать — дело естественное, ты ведь знаешь. — Я тоже. А потом она преподала девушке упражнения и мантры, наконец покой к ней вернулся, нахлынув приливом. Ганна не пыталась убеждать. Решение должно было сложиться само собой… Оставалось надеяться, что девица все-таки решит уехать. Ведь здесь Джиэн никогда не получит нужной свободы, чтобы без помех исследовать Истину. Потеряет не только она сама, все человечество в целом может лишиться способной учены. Словом, утро уже давно миновало, когда они, продолжив путь, добрались до святилища. Оно представляло собой скромный приют, окруженный цветочными клумбами среди небольшого луга. Зимой Ганна ходила сюда на снегоступах, в теплой одежде, и на ощущения ее во время медитации мягко ложился иней, закрывая Вселенную, через просторы которой в вечном кружении неслась Гея. Летом можно было подумать о жизни и о себе — крохотной органелле, затерявшейся на просторах энергии и среди всех чудес ее.

Ганна подняла руки. Птицы облаком окружили ее; малиновки, щеглы и синицы, пересвистываясь и чирикая, опускались на ее ладони и пальцы, она ласково касалась их тонких ножек. Выскочили олень с оленухой, пробежали мимо, но постеснялись Джиэн и не подошли, чтобы им почесали за ухом; Ганне потребовалось десять лет, чтобы добиться подобной дружбы — столь же ценной, как и Озарение — полностью оправдывавшей потраченное время. Теперь даже близкий сосед медведушко не сердясь делил с ней черничники.

Единство, единение, мири любовь… трудно было объяснить ученикам, что боль и смерть — также аспекты того же всеобъемлющего Единства… и что сейчас, пока она стоит, окруженная своими пернатыми друзьями, белые клетки в ее кровеносных сосудах бьются против хищных бактерий; молодежь должна осознать и это — и полностью принять, иначе они не сумеют целиком слиться с Геей.

Птицы упорхнули; у них была собственная жизнь. Ганна и Джиэн вошли в приют. Внутри на бугристом дубовом пне высился скатанный ледником валун, на котором была выбита мандала. Женщины опустились в позу лотоса перед камнем.

— Я предлагаю тебе сегодня выбрать лист, — проговорила Ганна, кивнув в сторону дикой лозы, оплетавшей решетку, пропуская внутрь золотое искорки света. — Один только лист. Сделай его центром всего космоса, центром всего. — Голос ее обрел гипнотическую мягкость. — Погляди на его черешок, прожилки, бесконечные взаимопереходящие оттенки цветов, представь, как трепещет он под легшим дуновением. Представь себе весь его жизненный цикл, предшественников, клеточную архитектуру… начиная от квантов, ощути его единство с тобой.

Сама Ганна тоже закрыла глаза, стараясь распознать каждый запах из тысячи тонких ароматов, наполнявших воздух.

Грудились облака, их подгонял вперед громкоголосый ветер, затягивая небо.

Налетел дождь. Он не прервал медитации, только усилил ее. Расставшись с одеждой, женщины вышли, чтобы омыться под небом. Джиэн уже умела не замерзать в такую погоду.

Гроза миновала, кожа высохла, и обе оделись. Теперь разговор принял привычное направление. Ганна с помощью простейших предметов… веток, камней и других вещей — иллюстрировала элементарные основы физики. Эта наука трудно давалась ее ученице.

— Ты должна заучить все основы, если хочешь приблизиться к истинному Единству, — напомнила Библиотекарь уже не впервые. — Геанство не бездумный мистицизм, что бы ни думали в своей массе те, кто называют себя геанцами. Или, быть может, точнее считать, что его мистицизм порожден сердцем реальности. Люди не в состоянии воспринять мир со стороны. Это немыслимо. Волновые функции не только полагают предел точности и определенности наших познаний; они делают нас частью всего, что мы изучаем, и всего сущего на свете. Вероятность не сделается равной единице, прежде чем завершится эксперимент. Мы сами создаем реальность — в той же мере, как и она создает нас. — Ганна заметила порыв заинтересованности на лице девушки, улыбнулась и предостерегла ее:

— Да, звучит прекрасно. Безгранично прекрасно. Вселенная — это чудо. И слова мои исполнены великой звучности, но в них мало смысла. О Предельном правильнее говорить на языке математики.

Она почти слышала мысли, проносившиеся в разуме девушки. «Неужели подобное понимание не стоит… даже Его?» Чтобы предотвратить негодующее «нет!». Ганна взяла Джиэн за руку.

— Но я наговорила слишком много, — сказала она. — Утро давно состарилось, а ты только перекусила поутру. Тебе надо есть, ты еще растешь. Поворачиваем — пора домой.

Заныла старая рана. Ганна тоже некогда отказалась от любви — раз и навсегда. Брак не всегда совместим с Озарением, хотя нередко бывало иначе. Где-нибудь в просвещенном будущем все переменится, но тогда иными станут и брачные узы. Ей уже не дожить до этих времен. Когда они наступят, она уже возвратится своим существом к Жизненной Силе.

Назад они шли торопливо; молчание нарушало лишь дыхание и шаги.

Раскрылась прогалина, за ней красные крыши Дулу жались к берегам огромного серебристого озера. Обняв девушку за плечи, Ганна распростилась с ученицей и прошла в одиночестве в Библиотеку.

Надлежало исполнить некоторые прозаические обязанности, прежде чем можно было отправиться домой, сготовить себе какое-нибудь скромное кушанье, а потом усесться за чтение. Сегодня она возьмет что-нибудь полегче, лучше развлекательный исторический роман, если только Библиотека еще не получила от издателя самый последний роман Чен Яо.

Невероятно увлекательно пишет.

Внизу в прихожей Библиотеки ее поджидал аколит.

— Преподобная леди, — обратился он, склонив голову под благословение, — пришла кодированная радиограмма на ваше имя из высокого святилища в Чай Ка-Гоу. Я положил ее на ваш стол и охранял снаружи.

«Что?» Усилием воли Ганна замедлила сердцебиение.

— Спасибо тебе, Рейхо.

Теперь она не могла заставить себя шествовать с философической неторопливостью. Адепты прибегали к подобным способам общения, только если речь заходила о весьма зловещих делах; а это послание исходило из того, что геанство почитало своим Центром. Закрыв за собой двери, она отыскала стул и в тревоге сгорбилась над бумагой.

Число наверху отмечало использованную для шифра матрицу. Она умела расшифровывать послания в голове, словно читала книгу. Опустив кисть в чернила, она приступила к письму и через минуту с удивлением заметила, что пишет каллиграфическим почерком.

Усмешка, едва застыв, выпала из нее льдышкой, когда выяснилось, насколько серьезно дело. Закончив, она долго сидела недвижно. А солнце клонилось, уступая дорогу ночи, втекавшей в комнату.

…Всем посвященным высших степеней в Пяти Нациях. Абсолютно секретно.

До особого разрешения, вы не должны обнаруживать никаких признаков того, что располагаете следующей информацией. В течение часа после прочтения выполнить Упражнение Осторожности.

…власти приказали провести исследования: сейсмологические, радиологические, геологические и атмосферные… Никаких публичных упоминаний о настоящих испытаниях не было сделано, но военный министр Юани состоит в доверенных отношениях с Пророком Чипой и всегда ищет его совета…

…над Чакри обнаружено едва заметное увеличение фона излучения, высланы самолеты, собравшие пробы. Вне сомнения, продукты деления урана…

…источник не определен. Достаточно сильных сотрясений Земли, позволяющих провести триангуляцию, не отмечено. Взрыв произведен либо в воздухе, либо на крайнем западе. Скорее всего, справедливо и то и другое…

…потенциальным виновником не обязательно является Северо-западный Союз. Об этом никогда не заявлялось публично, однако юанезской военной разведке известно, что бенегальская попытка создать ядерный реактор близилась к успеху, когда, узнав об этом, маураи направили диверсионную группу, разрушившую реактор. Внутри самой Федерации имеются личности, способные к тайным действиям. Домен Скайгольма, похоже, не связан со случившимся. Однако, безусловно, обладает соответствующим техническим потенциалом, как и Эспейнъ, свободная Мерика, Мейка^[140] и, быть может, некоторые из маргинально-технологических обществ. Взрыв или взрывы произошли на большой высоте, но, поскольку ныне заброшены многие земли и воды, всякая страна может послать в такие места испытательные экспедиции. Подобное обвинение является весьма серьезным и способно вызвать сильную негативную реакцию, чтобы можно было вслепую…

…Правительства солдатайских народов стараются сохранить эти сведения в тайне от иностранных властей…

…Сообщаем тем, кто числится среди Хранителей Человечества, вы должны отвратить пути его от новой Гибели, иначе Гея может избавиться от слишком опасного для нее рода людского. С практической стороны, вы являетесь элементами сети, покрывающей большую часть земного шара, Будьте бдительны, и всякий, кто может располагать малейшим ключом, пусть сообщит шифром…

…виновного, кем бы он ни был, следует выявить и уничтожить. Вы являетесь оборонительными клетками Геи… через вас действует Жизненная Сила.

Ганна долго сидела в темноте одна перед новейшим откровением. Потом сложила бумагу и спрятала ее на груди, чтобы отнести домой и сжечь.

Кожа ее ощутила жесткое прикосновение. Резким движением Ганна оперлась локтями о стол, спрятала лицо в ладонях и зарыдала.

Глава 12

1

Дверь на верху лестницы отворилась, и полдень, слепя солнцем, брызнул в дымное нутро «Золотого петушка». Едва дюжина пьянчуг отвлеклась от столов, а Сеси изменила позу, как свет прикрыла пара коренастых силуэтов. Дверь закрылась, забухали сапоги по ступенькам. Мрак вернулся, прихватив с собою молчание: пришли чужаки, к тому же вооруженные.

Они остановились у подножия лестницы. В этот час почти все посетители были с пришвартованных в порту кораблей. В четверых из этой пестрой компании нетрудно было признать иноземцев. Первый из них, Плик, привалившись к стенке, вытянул вперед длинные ноги. Напротив него сидел другой чужестранец — невысокий бледный мужчина, до последнего мгновения казавшийся разговорчивым — со стриженой шевелюрой, аккуратной бородкой и длинным носом; с улыбчивым ртом спорили ледяные глаза. На нем была куртка со стоячим воротником и брюки из оленьей кожи. За два стола от них маурай докучал барменше шутками и предложениями; хихикая, она поощряла его, освобождаясь от очередного заказа. В уголке устроился еще один маурай, если судить по блузе, сандалиям и саронгу. Но этот был какой-то странный: длинноногий, с коротким телом, волосы черными и коричневыми прядями окружали нескладную физиономию, кожу покрывали темные пятна — одно из них маской лежало около глаз… Единственный, он не заинтересовался вошедшими.

Рукава одинаковых зеленых мундиров украшали знаки отличия, на плечах эмблемой лежал земной шар. На головах склеритовые каски, а у пояса, кроме обычных боевых ножей и дубинок — пистолеты.

Сеси шагнула к вошедшим, нарушив тяжелое молчание, улыбнулась и, подчеркнуто вильнув бедрами, проговорила на франсее с акцентом:

— Приветствую вас, господа. Какое удовольствие желаете получить?

В интонациях сержанта явно слышалась эскуарская нотка:

— Мы здесь по делу Домена. Внимание всем!

Полупьяный матрос ощетинился и усмехнулся:

— Домена? Что за чертовщина такая? Никогда не встречал мундиров вроде ваших, а я-то свет повидал.

Теперь слово взял капрал, голос его свидетельствовал, что хозяин его происходит из Марнаубе.

— Мы служим в новых частях, в терранской гвардии. Сам Капитан приказал организовать ее.

— Уже через пару недель после вступления в-должность? — пробормотал Плик. — О нет, едва ли. Должно быть, из тех вояк, что захватили власть на Земле и в Скайгольме во время славной революции. Так, мой друг? — вопросил он своего собеседника.

Микли Карст пригнулся и ответил негромко:

— Вполне очевидно, но не следует вслух говорить об этом. — Он ухмыльнулся. — Для простого пьянчуги ты умеешь понять и подмечать слишком многое, однако ты не знаешь нравов авторитарных правительств… Не попади в беду!

Плик нахмурился и поежился.

— Вольно, — провозгласил сержант. — Мы обходим город с объявлением, оно слишком важное, чтобы доверить его только радио и газетам.

Внимание!

Он извлек из кармана бумагу, развернул ее и, прокашлявшись, приступил к чтению:

— Таленс Джовейн Орилак, Капитан Иледуциеля, вождь Домена, стремясь к всеобщей безопасности и процветанию… Нам известно, что недавняя опасность, заставившая ввести войска в аэростат, еще не ликвидирована.

И пока положение не изменилось, полеты на него будут совершаться лишь при наличии важных дел. Аэростат работает нормально и обеспечивает всех традиционными услугами. Власть и жители каждого штата могут продолжать нормальную деятельность до получения иных указаний.

Опасности и смуты противостоят нам со всех сторон — конкурирующие амбиции и мятежное недовольство дома, враждебные нации набирают силу за рубежом; весь облик мира меняется, словно несомый ветром: грядут политические, социальные, экономические, технологические и даже религиозные перемены. И хотя пост повелевает мне хранить нераздельность. Домена, я не вправе даже ради подобной цели заковать страну в панцирь новой Эры Изоляции. Мы должны быть готовы к здоровым преобразованиям. Иные из них покажутся вам радикальными. Ho уже очевидно, что Домен не может впредь оставаться столь рыхлым, как было доселе. Необходимо учредить сильную центральную власть… готовую к решительным действиям при необходимости. Для этого я организовал терранскую гвардию, части безопасности, старшие по рангу, чем милиция любого штата; полицейское войско, равное регулярным вооруженным силам, но четко разделяющееся с ними по роду действий и полностью находящееся под управлением Капитана.

Люди Домена, все вы можете помочь своей стране в час беды.

Расследование направленных против нас вражеских планов успешно продвигается вперед, и вы получите полный отчет о них сразу же, как только он будет представлен правительству. Тем временем нам никак не удастся обнаружить несколько персон, имевших непосредственное отношение к делу.

Мы самым настоятельным образом разыскиваем моего родственника Таленса Иерна Ферлея, сеньора своего Клана, подполковника ВВС. Возможно, вы видели или слышали сообщение о его сопротивлении, оказанном отряду, занявшему Скайгольм, и о — по всей видимости — бегстве из аэростата, осуществленном при содействии пока неизвестных соучастников. Не хочется заранее говорить плохо о столь популярной личности, тем более что в настоящее время он находится под следствием лишь в качестве свидетеля. Однако нам уже совершенно ясно, что Иерн Ферлей знал обо всем куда больше, чем могло казаться. Если он жив, его свидетельства будут иметь существеннейшее значение при розыске групп, подрывающих наше благосостояние. Утаивать подобную информацию преступно. Если же его нет более среди нас, то и этот факт может дать кое-какие ключи хранителям Домена.

Этим указом я требую содействия от всех, кто может знать о его местонахождении. Напоминаю всем жителям Домена, что в первую очередь они подданные Иледуциеля и его Капитана. За информацию, могущую указать правительственным агентам местонахождение Таленса Иерна Ферлея или привести к его телу, назначена награда в пять тысяч золотых аэрон.

Солдат продолжал читать: «…автоматическая амнистия… предпочтение… описание внешности…»

Тем временем Плик тихонечко присвистнул, Микли погладил бороду и улыбнулся, моряки и Сеси таращили на терранца глаза, а Ваироа наблюдал.

Закончив речь, сержант рявкнул:

— Ну как, ясно? Вопросы есть?

Таковых не оказалось. Коротко отсалютовав, он щелкнул каблуками.

Капрал последовал его примеру.

— Служу Капитану! — воскликнул он, хотя подобный обряд был нов для Домена. Вояки разом сделали поворот кругом и отправились восвояси.

Снова воцарилось молчание, до тех пор пока полупьяный моряк хлопнул ладонью по столу и рявкнул:

— Жезу на мизени^[141]! Они ловят Буревестника? Просто потому, что он против этого их сучьего геанства!

Сидящий поблизости мужчина вздрогнул.

— Эй, приятель, попридержи язык, — проговорил он. — Я геанец и этим горжусь.

— С чего это вдруг? — спросил третий. — Не хочу тебя обидеть или задеть, но объясни, что такого ты нашел в геанстве?

— Истину, вот что, — ответил второй. — Ну, конечно, многое мне не по силам. Наверное, я никогда не сумею ощутить Единения самостоятельно, но я знаю, что оно существует. А также целая куча народа посмышленей, чем мы с тобой, приятель.

— Вот что нас ждет, — возразил четвертый. — Иметь дело с геанцами становится все труднее и труднее, если ты не геанец и не выражаешь почтения к их вере; а сделки становятся жирными, очень жирными. — Он потер подбородок. — Да. пять тысяч аэрон мне бы пригодились. А ведь я видел Иерна в этой самой таверне не столь уж давно.

— Заткнись! — рявкнул первый. — Всякий, кто предаст Буревестника, ответит передо мной. — Он поднял узловатый кулак. — Я из Этанга. Если бы не он, моя жена погибла бы вместе с детишками. Клянусь всеми дьяволами и твоей задницей, если бы Иерн был избран Капитаном, он не стал бы устраивать того дерьма, которым нас обложили. Запомни — нас больше.

— Так куда же он делся? — спросил второй. — И почему он бежал, зачем ему прятаться?

Сидевший Плик вдохнул аромат вина и, пригубив терпкий напиток, буркнул Микли:

— Шкуру прячет. — На англее вышел каламбур.

Северянин улыбнулся.

— Ваш высокочтимый Капитан, безусловно, скажем так, решительный человек, — проговорил он негромко, — должно быть, поступки Иерна заставили его поторопиться.

Плик внимательно разглядывал его через винные ароматы. Они успели познакомиться, и между ними уже рождалась дружба. Микли нравились песни Плика, англеман любил расспрашивать о Северо-западном Союзе; каждому нравились едкие словеса другого.

— Интересно, — спросил Плик, — чем все-таки вы на самом деле заняты в Юропе? Ваша уклончивость относительно истинных целей вашего пребывания здесь сделалась почти что поэтической.

Микли позволил своим бровям пару раз подняться и опуститься.

— Неужели я выражался менее конкретно, чем вон тот маурай? Кто будет хвастать коммерческими и квазидипломатическими переговорами? Подобные забавы чреваты крупным убытком.

— Ты проявляешь, пожалуй, меньше скорби, чем следовало бы, учитывая, что Джовейн и его прихвостни с откровенной прохладцей относятся к вашей нации.

— К маураям они относятся еще прохладней. — Микли раскурил сигарету и между затяжками воспользовался ею как указкой. — Интересный парадокс: ты полагаешь, что геанцы будут проявлять симпатию к маураям?

Экологически настроенное общество — консервативное, но терпимое. А вот мы, норри, заражены страстью к технике и видим в земле не собственный дом, а склад сырья. Но посмотрим внимательнее: маураи претендуют на власть над планетой, эту роль геанцы отводят себе, к тому же маураи слишком реалистичны и прагматичны. Бесспорно, если Домен сделается силой мирового масштаба, это ослабит гегемонию Федерации. И поэтому Союз будет с восторгом помогать вам. И тем самым, быть может, впишет новую главу в свою сложную историю.

— Ну, я не стал бы тратить на это свои деньги.

— Конечно, не сразу. Джовейн не собирается разрывать отношений с какой-либо страной, даже если бы он обладал соответствующей властью.

Возможности Капитана ограничены, их нельзя расширить за несколько дней; к тому же он, вполне естественно, будет стремиться оставить за собой свободу выбора. Пока можно ожидать простого переноса ударения, до тех пор пока он не укрепит своего положения, отделавшись каким-то способом от докучливого Таленса Иерна Ферлея. Помимо затруднительного положения нашего воздушного гостя, сильно пострадала и его репутация.

Ты слыхал новости о его жене?

Плик кивнул и подвинул бокал к Сеси, рассчитывая на продолжение.

— Незачем повторять очевидное, — сказал он. — В частности потому, что я не согласен с вашим предположением.

— Почему же?

— Дело в том, что я не просто пьянчуга, но весьма начитанный пьянчуга, и к тому же отчасти поэт. Говорят, что только лишь математика может придать физическому миру подобие разума. Но лишь музыка и поэзия способны сделать разумным мир, населенный людьми, поскольку среди животных мы наименее рациональны… Какой же еще символ можно адресовать нашему безумию? — Плик покачал головой. — Нет, друг мой, на которого я надеюсь, рассчитывая на новый бокал, нет, вы все точно вычислили за Капитана Джовейна, но гарантирую: замысел его не удастся.

Он точен и логичен и выгоден своему автору, а потому не отвечает человеческой природе.

— В самом деле? Но замысел этот сформулировал человек. Какой же фатальный дефект виден в нем?

— Дело в душе народной. Ведь у каждого народа есть душа — она если уж не бессмертна, то… во всяком случае, ее очень трудно убить. — Плик развел ладони. — Я не могу объяснить этого, разве что спеть. — Явилась Сеси, он обнял ее за мягкое место и прильнул щекой к животу. — Налей-ка, Лозочка. Учти — платит этот джентльмен.

— Оплачу, — подтвердил Микли, — если ты исполнишь мне эту песню.

— Сейчас не могу, — помотал головой Плик. — Я пою, когда поется. Когда ты пытаешься заставить себя петь, получается какой-то идиотизм. Думаю, чудная песня скоро появится на свет. Подождите-ка денек-другой.

— Честная сделка. — Микли опустил монету на стол. — И мне тоже один кальвадос, милашка.

Зазвенело. Северянин мгновенно распрямился, подобравшись, как кот.

— Нет, мне не надо. — Он снял с пояса миниатюрную рацию, приложил к уху, послушал мгновение и, прислонив диск микрофона к губам, кратко ответил на англише. Поднявшись, он проговорил:

— Прошу прощения, я должен идти. Пей на все, Плик, с чистой душой за наше здоровье, хотя здоровья это не принесет ни мне, ни тебе.

— Значит, именно этой вести ты ожидал последние несколько дней, — заметил англеман.

Микли улыбнулся, улыбка оказалась достаточно привлекательной, невзирая на скверные зубы.

— Отнюдь не эпохальный вывод. Да, наш один отряд ходил в страну алеманов, чтобы изучить возможности для торговли. И они только что сообщили, что вскоре прибудут сюда. Мне надо распорядиться, а у тебя остаются песня и… барменша. Он вышел, несколько минут спустя Ваироа в одиночестве последовал его примеру. Выйдя на улицу, он чуть побродил взад-вперед, собирая необходимую информацию, направившую его в нужную сторону. При своей заметной внешности он был достаточна неловок для шпиона, а потому старался держаться за пределами нормальной слышимости и не проявлял излишнего интереса к окружающему. А потом он увидел усталый, пропыленный и пропотевший отряд, въехавший в город; посреди верховых ехал легкий фургон с закрытым грузом, впереди находилась рослая блондинка. Микли уже вел навстречу им отряд от своего корабля, люди его вежливо, но решительно устраняли с пути всех любопытных.

Ваироа видел, как из фургона выпрягли коней, грузовая лебедка подняла его на палубу. Издали было заметно волнение на лице Микли; радостно прыгая вокруг, он то и дело прикладывался к рукам женщины — ясно было, что маленький седой человек радовался не ей, но грузу, который она доставила.

Той же ночью Ваироа тенью скользнул на борт чужого корабля. Сходни были подняты. Кроме вахтенных, возле повозки были выставлены часовые.

Но никто из них не расслышал, как мягко прикоснулся к поручням обтянутый резиной крюк, который маурай, подплыв, выбросил из воды, ни того, как он поднимался по веревке и перелезал через ограждение. Шли часы, и поскольку Ваироа оставался недвижным, его пятнистая нагая кожа слилась с лунным светом и тенями. Он не стал подходить к фургону, а спрятался за крышкой люка — с делом можно было справиться и отсюда.

Ваироа взял с собой только один прибор — ручной ультразвуковой генератор был невелик и прост — поскольку Ваироа был единственным человеком на корабле и во всем мире, кто умел слышать и анализировать беззвучное эхо, Соблюдая всяческую осторожность, он не стал возвращаться к причалу, пока море не затрепетало под легким светом, озарившим восток. А потом он поспешил в гостиницу, где его ждал Тераи.

2

Вновь пришла ночь, принесла с собой ветер и шум. Луна, уже округлившаяся наполовину, поднялась, когда Плик оставил дом, в подвале которого располагался «Золотой петушок».

Слегка навеселе, он спешил, насколько позволяли ему редкие фонари; холод проникал под изношенное пальто. И все же луна, явно летевшая над остановившимися облаками, вызвала у него улыбку, и Плик замурлыкал мотив, стараясь заглушить посвист ветра, стук ветвей и шелест мятых бумажек, перепархивающих по мостовой. Неподалеку кот приступил к серенаде в честь своей киски, ночевавшей в тепле за парой ставень, и Плик негромко расхохотался.

— Удачи, приятель! — возопил он. — Про трубу не забудь!

Путь в жалкое убежище, где Плик снимал две комнаты — одну для себя, другую для книг — вел его через площадь мимо кафедрального собора Святого Корентина. Лишь луна причудливо освещала ее, в этот час на площади не было никого, кроме него самого и пыльных вихрей. Храм вырастал над ним — тенью, холмом, увенчанным двумя башнями-близнецами.

Плик обогнул юго-западный уголок. Шаги его гулко отдавались по мостовой.

— Плик! Остановись!

Повинуясь приказу, он обернулся и неловко двинулся навстречу человеку, столь бесцеремонно остановившему его. Из тьмы, соединявшей стену с башней, выступил Иерн. Плик бегом бросился навстречу и обнял его. Иерн ответил объятием, от которого англеман застонал:

— Прости. Мои ребра, пожалуй, ни к черту не годны, но они все-таки мои.

— Извини, — Иерн выпустил его, отступая на шаг. — Я просто… рад… слишком слабое слово… рад видеть тебя. Ждал несколько часов. Уже гадал, вернешься ли ты домой? С каких это пор таверна начала закрываться так поздно?

— Ее давно закрыли. Но сегодня Сеси проявила ко мне симпатию. Так бывает всегда, когда я сочиняю. Психические феромоны, наверно. — В голосе Плика появились резкие интонации. — Похоже, приятель, теперь ты попал в обвиняемые. Как у тебя дела?

Он скосился в неровном свете. На аэрогене была куртка пейзана и мешковатые брюки. Широкополая фетровая шляпа скрывала лицо. Впрочем, легко было увидеть, что он выбрит, умыт и сыт, чего нельзя было сказать о сочинителе баллад.

Иерн торопливо поведал:

— Как ты, наверное, догадался, я выпрыгнул из Скайгольма на парашюте, когда Джовейн захватил его. — Он кивнул как-то неловко, заметив невольный трепет во взгляде. — Я знал, кому можно доверять, и по ночам перебирался из комнаты в комнату. А на земле сразу же постарался переодеться, а потом обменял свою одежду на эту. — Приподнятое настроение угасло, следуя за луной, зашедшей за облако. — Я не смел где-либо задерживаться. В деревне чужестранец всегда на виду, а слухи распространяются куда быстрее, чем можно представить. Я бы мог подвергнуть опасности любой дом, если б задержался в нем, и тогда меня, наверное, быстро выследили бы. Понятно одно — к матери и отчиму я пойти не могу; за ними, вне всяких сомнений, следят. Тогда я решил, что лучше Кемпера места не найти. В городе спрятаться куда легче, правильно? Так что, когда стемнело, я пришел сюда и с тех пор жду.

— Меня?

— Плик, ты теперь моя единственная надежда. В Кемпере ты знаешь каждый закоулок, каждый воровской притон, тех, кто может помочь мне за деньги или ради симпатий. — Иерн сжал кулаки и опустил голову. — Я понимаю, что прошу многого. Мы ведь только выпивали вместе, а не кровные братья, этот край даже не родной тебе. Но к кому еще я могу обратиться?

Респектабельные люди, способные помочь мне, весьма подозрительны и неопытны в подобных вещах. Поэтому я избегаю Бейнак и его окрестности.

И от тебя мне ничего особенно не нужно. Я просто прошу, чтобы ты познакомил меня с кем-нибудь, кто может укрыть меня пока… пока я не придумаю, что делать дальше. А сейчас я рассчитываю на тебя.

Плик задумался. Ветер перебирал его поредевшие волосы. Он поежился, а потом медленно произнес:

— По-моему, мне не стоит ввязываться. — Пилот, онемев, смотрел на него. — Не то чтобы мне не хотелось тебе помочь, — продолжил Плик. — Я сочувствую тебе куда больше, чем ты думаешь, Таленс Иерн Ферлей. Но твое дело больше тебя самого, больше пределов Домена. В нем есть трансцендентность. Я не могу доказать этого, но ощущаю… чуть ли не нутром. Но кто я, чтобы нарушать волю богов, мешать им добиваться исполнения своей, для меня неведомой воли?

Глаза Иерна расширились.

— Ты… странный человек.

— Да, и всегда был таким. Иначе я никогда бы не смог написать даже одной стихотворной строчки. Все было бы чистой прозой. Конечно, ты будешь говорить, что прозой-то все и обходится. — Ухмылка полумесяцем выплыла на лицо Плика и перешла в откровенность. — Дело в том, что я не знаю таких, на кого можно было бы положиться. — Он рассказал Иерну о назначенном вознаграждении. — Пять тысяч аэров…. целое состояние для местного обывателя…. Такие деньги открывают дорогу наверх из своего класса. Обещана и дополнительная плата, так что, если кто-то и поможет тебе, сосед может выдать.

Иерн отвернулся, поглядел вдаль улицы, казавшейся темным тоннелем.

— Джовейн проявил неожиданное рвение, я не рассчитывал, что он так будет стремиться поймать меня, — неторопливо проговорил он. — Почему?

Я же не глава заговора против него. Такого еще не существует, разве что в умах некоторых людей. — Он помедлил. — Правда, если меня не будет, значит, моя жена… Тем более если не откроется, что именно он убил меня. Он ведь уже пытался это сделать окало трех лет назад.

Плик по-прежнему молчал, сотрясаясь всем телом — теперь намного сильнее, — пока наконец Иерн вновь не поглядел на него. На мягком лице певца проглядывала мука.

— Извини, — пробормотал бард. — Я думал, ты уже слышал.

— Что?

— О ней. Конечно, почта в брежегские фермы приходит один раз в неделю, и радио не у всех. Но здесь все уже знают. Аэрогены, вернувшиеся из Скайгольма, рассказывали, а теперь об этом сообщено даже в газетах…

— Плик положил руки на плечи Иерна. — Таленс Фейлис Ферлей открыто живет с Капитаном Джовейном. Она стояла рядом с ним на инаугурации, Она, надписала воззвание, призывающее всех объединиться под его руководством. А вчера объявила, что начинает бракоразводный процесс.

Уверяла всех, что ты был жесток, неверен и совершенно не уделял ей внимания.

Плик ждал, уронив руки. Иерн не шелохнулся. Выражение лица его лишь угадывалось под широкими полями шляпы. Ветер скулил, тени облаков бежали по мостовой, и резные камни над головой, казалось, шевелились.

Наконец Иерн прошептал:

— Этого я и боялся. Ее брат… но я все уговаривал себя в том, что несправедлив к ней, что сама Фейлис не способна вступить в заговор против меня и предать… — Он поежился, прокашлялся, сплюнул и звучно топнул. — Ну и шлюха, — взревел он. — Подлая сучонка.

— Тихо, тихо, не то полиция услышит.

Иерн развернулся на пятке к растворился во тьме, там, где стена примыкала к башне. Он ударил кулаком по твердому камню, прижался к нему… закрыл глаза.

Плик, ожидавший на свету, не мог видеть этого. Он услыхал только неразборчивые глухие слова…

— Я любил ее, и она любила меня….

Затем последовало отрывистое глубокое рыдание… мужчины, не знавшего слез. Впрочем, времени на это ушло немного: Иерн появился из тьмы, выступая твердо и резко, распрямив спину и подняв голову. Шляпа по-прежнему прятала лицо. Он проговорил ровным, далеким тоном:

— Прости. Не ожидал. Наверное, придется украсть лодку и в одиночку переплыть через пролив в Англеманн или Эррию. Не знаешь ли ты, где это можно сделать?

Обхватив себя руками, Плик заставил свои скулы прекратить выбивать дрожь.

— Нет, боюсь, что нет. Из этих процветающих краев весть о тебе немедленно вернется сюда, и, если Джовейн серьезно охотится на тебя, а в этом трудно усомниться, его агенты разыщут тебя, где бы ты ни укрывался. Конечно, ты можешь взяться за плуг в какой-нибудь заброшенной полуварварской деревушке, но ты не знаешь сельского ремесла и не сумеешь подобным образом прокормить себя. А лишнему едоку никто рад не будет. И даже если сжалится кто-то, как тогда ты будешь связываться со своими сторонниками в Домене?

— Зачем? С чего это вдруг?

— Придется, никуда не денешься, — серьезным тоном сказал Плик. — Видишь ли, от тебя разит роком, как молнией перед грозой. — Он помедлил. — Я не знаю, какова будет твоя судьба… быть может, этого не знает и сам Бог. Возможно, ты не спасешь, а уничтожишь душу своего народа. Я могу только заметить, когда ему стремятся навязать нечто чуждое, как это сделал Джовейн… тогда демоны вырываются на свободу.

— Ну вот, опять воспарил! — воскликнул Иерн. — Зачем нам попусту мерзнуть? Пошли искать лодку, и я оставлю этот город еще до рассвета.

Что-то вспыхнуло в Плике, он неловко ухватился за пейзанскую куртку.

— Нет, подожди, подожди! Беглец, который может сделаться опорой целой нации… — Плик потянул за грубую ткань. Ноги сами несли его. — Пошли, поговорим по пути. В голове моей бурлит целый водопад.

Словно металлическая статуя двинулась за Пликом, но Иерн быстро поймал шаг. Они пересекли площадь и вышли на улицу. Узкую мостовую стискивали стены, фонарей не было, и двигаться приходилось весьма осторожно.

— Так что ты хочешь мне предложить?

— Ты не слыхал о кораблях из Маурайской Федерации и Северо-западного Союза? — спросил Плик. — Уже несколько месяцев они торчат в порту, пока экипажи шастают по Домену. Конечно, молчат как рыбы — скучища, но поверь мне: какими бы различными ни были их цели, оба экипажа находятся в близком контакте со своими правительствами. — Он лязгнул смешком. — Возможно, их прислали следить друг за другом.

В голосе Иерна проступило возбуждение.

— Да, клянусь Чарльзом! Почему я забыл о них? Маураи…

— Мм-м, не советую. Я попытался приручить этих мореходов; конечно, люди они сердечные, приглашали меня к себе на корабль выпивать, но никогда ни единым словом не проговорились. Я вижу, что ты предпочел бы вступить в отношения с федерацией, только не рассчитывай, что они будут рады и рискнут скомпрометировать свою миссию, укрывая тебя. Еще раз повторяю, с моей точки зрения, они представляют собой неизвестную величину, и к тому же едва ли смогут спрятать тебя. Под палубой столько не просидишь, а они пускают гостей по всему кораблю и как будто бы пока никуда не собираются. Белый человек в их компании покажется еловой шишкой.

— Так, значит? Выходит, остаются северяне?

— Да, я слегка подружился с их начальником… Удивительный негодяй, зовут Микли Карст. И не сомневаюсь — этот тип возьмет тебя на борт пусть из одного лишь хулиганства, хотя, бесспорно, не забудет о перспективах, которые может открыть перед его страной пребывание в ней опального лидера аэрогенов. Не забудь. Северо-западный Союз сейчас под маураями и не согласен с таким положением. А для этого норри обязаны рисковать. Более того, вчера, забежав выпить, он намекнул мне, что в самое ближайшее время намеревается оставить гавань. Ясно, Карст закончил здесь важное дело… Он умело пытался скрыть свое ликование, но я видел, как оно трепещет в нем… Да-да, видел. Далее — он уже известил капитана в порту и всех нужных чиновников, что выйдет в море на пару дней — сегодня же утром, чтобы потренировать людей перед долгим возвращением в родные края. Так ты получаешь достаточно времени, чтобы скрыться из поля зрения врагов. У пристани корабль пробудет короткое время, и им легко будет спрятать тебя. Кстати, если ты переоденешься в северянина, можешь выходить прямо на палубу. У них все время кто-нибудь приходит или уходит, так что беглым взглядом тебя и не узнают.

— Все это звучит убедительно, — проговорил Иерн, — но я вижу две большие неясности. Почему бы им не получить за меня деньги?

— Что ты, Микли такого не сделает, для него деньги ничего не значат: голодать ему не приходится. В худшем случае он не захочет связываться с тобой, потому что является тайным агентом, не желающим привлекать к себе излишнего внимания. Но если он возьмет тебя, не сомневаюсь, ни один человек из его экипажа слова не скажет. Увы, они столь же не разговорчивы, как и маураи.

Иерн еще колебался.

— Ты так все хорошо разложил, — проговорил он. — Но слова для тебя — привычный материал. А вот уверен ли ты, что умеешь понимать людей? Я ведь просто летчик и хранитель замка… не более. Что я знаю о народе, политике и всём остальном? С чего это тебе померещилось, Плик, что я в состоянии командовать более чем эскадрильей…

Улица выходила к причалу. За темными корпусами и покачивающимися над ними мачтами вода поблескивала под торопливой луной. Фонари вахтенных звездочками нарушали ее покой. Ветер успокаивался, становясь холоднее.

Иерн поглядел на запад, на оба огромных корабля, обошедших половину планеты. И расправил плечи.

— Ну что ж, рискнем. Веди.

* * *

Они не сразу попали на борт «Маунт Худ». Командир северян — или капитан корабля — приказал вахтенным извещать его о любом необычном событии, когда бы оно ни случилось. После короткого разговора у борта часовые опустили трап, и вскоре Иерн и Плик уже попивали сдобренный бренди кофе в каюте Микли Карста.

Здесь было тепло, пахло крепкими сигаретами хозяина я табаком из глиняной трубки поэта. Иерну очень хотелось отогнать противный дым ладонью. Голубые струйки его ползали в воздухе, освещенные парой ламп.

Снаружи ветер барабанил снастями, стучал волнами в борта, поскрипывал швартовыми. Палуба чуть раскачивалась на волнах. Мужчины сидели на обитой кожей скамейке, огибавшей стол. Рядом располагался шкаф с делами и пишущая машинка. Дополняли обстановку постель с одеялом, сшитым из бобровых шкур, бюро и дверь в душ. Все оставшееся место занимали полки с книгами. Среди них находились тома на самых разных языках, было даже несколько древних книг, сохранившихся не от столетия, предшествовавшего Судному Дню — эта типографская халтура давно уже истлела — но от двух-трех веков до него, когда бумагу и переплеты еще делали на совесть. Никаких фотографий в каюте не было, хотя Плик знал, что Микли женат и имеет детей. Личного вообще ничего нет — одна только вещица, прикрепленная к полке нитями — фигурка женщины в плиссированной юбке и с кошачьей головой. Микли заметил, что отыскал ее много лет назад, в руинах музея, затерявшегося среди болот Нила.

Разговор продолжался, пока рассвет не заставил иллюминаторы посветлеть.

— Ну что ж, договорились, — сказал невысокий человек. — Я беру вас с собой, и моя страна предоставит вам убежище. Естественно, сейчас я не могу обещать никаких условий, однако не сомневайтесь — стеснительными они не окажутся.

— Почему вы так уверены? — спросил Иерн и закашлялся.

— Знаете, странное учреждение, которое мы любим называть правительством Северо-западного Союза, не в состоянии задержать человека, если за ним стоит Ложа, а я уверен, что в Ложе Волка вам будут рады. Конечно, ваше пребывание будет по возможности тайным. Вам придется дождаться того времени, когда можно будет вступить в контакт с подпольными движениями в Домене. Во всяком случае, сперва они еще должны возникнуть… если этому суждено случиться. Не опасайтесь, полковник Ферлей, все это время вам скучать не придется.

Плик выдохнул дымное колечко и проводил его взглядом — оно растворялось во мгле.

— Человек предполагает, — сказал он. — Естественно.

Микли поднял палец. Взгляд его пронзил Иерна.

— А теперь прошу вас понять меня правильно, — заявил он. — В настоящий момент вы вправе сойти на берег и забыть про нас. Но если вы примете наше покровительство, мы будем вынуждены обеспечить и собственную безопасность, то есть вам придется повиноваться приказам. Готовы ли вы к этому?

— Конечно, — ответил Иерн, — Я отлично понимаю вас, приму вашу протекцию и благодарен вам за нее.

— Великолепно! — ответил с энтузиазмом Микли. — Тогда я могу сообщить вам, что в западном полушарии вы окажетесь намного быстрее, чем предполагали. — Взгляд его обратился к Плику. — Но это не тема для пьяной болтовни и даже для песни.

Англеман улыбнулся.

— Песня моих бокалов журчит словно, ручеек из пословицы, — объявил он, — впрочем, надеюсь, не столь монотонно. Но приходилось ли вам когда-нибудь слышать, что я проговорился, о чем не следовало бы?

Большая часть поэтического дара состоит в умении опускать лишнее, Северянин улыбнулся в ответ.

— Мне будет жаль прервать нашу беседу: мы равным образом склонны к велеречию. — Он обернулся к аэрогену. — Мы выходим сегодня в море, но не только для того, чтобы потренировать своих мореходов, — сказал он.

— Быть может, вы заметили на палубе самолет. Мы не намеревались бороздить воздушное пространство Домена, но, когда окажемся за горизонтом, какая им разница? Не упоминал я и о том, что посадочная площадка окажется пустой, когда корабль возвратится назад. — Он потянулся за новой сигаретой. — Дело в том, что нам необходимо срочно отослать домой кое-что… Не важно, что именно.

— Домой? — спросил Иерн. — Но как?

Микли чиркнул зажигалкой и затянулся.

— Ах да, вы понимаете нашу проблему, не так ли? Маураи запретили нам пользоваться некоторыми разновидностями самолетов… и мы не можем добраться до Союза без посадки, разве что в самых диких восточных областях. Унизительно, не правда ли? В итоге нам придется дозаправиться по пути.

Иерн представил себе карту.

— В какой-нибудь из стран монгов.

Микли резко глянул на него:

— Э? Почему вы так думаете?

В возбуждении Иерн выпалил:

— Просто не могу представить себе, что вы способны оставить такое количество ценного горючего в диких краях. Незачем вводить в искушение туземцев: они могут похитить его, залить в свои лампы и разграбить металлические детали. К тому же вам было бы трудно сохранить свою базу в тайне от маураев на достаточно долгий срок. Итак, вы втихую с кем-то договорились. С Красной, наверно. Город расположен в удобном месте для этой цели, не столь беден и примитивен, как Чакри, и не оживлен и амбициозен, как Юань.

— Вам следует воспитать в себе умение держать язык за зубами. Иерн Ферлей, — отрезал Микли и, добавив дружелюбности в голос, продолжил:

— Обращаю ваше внимание на пилота. Это очаровательная молодая леди, первой завершившая здесь свои дела. Увы, не могу рекомендовать вам физически контактировать с ней: настоящая пума. — В голосе его зазвучала откровенность:

— Вы заставляете меня изменить план. Я не намеревался забегать вперед. Но, учитывая наше выдающееся достижение и ваш потенциал, придется. Мне хочется поприсутствовать и иметь возможность высказаться при вашей встрече с нашим руководством.

Иерн строго поглядел на него.

— Тем более что, — заявил Буревестник, — вы в основном закончили здесь свою работу, по крайней мере в настоящее время. Иначе вы просто не решились бы оставить эти края. Успех заговора в Скайгольме означает, что ни вам, ни маураям больше нечего делать в Домене, пока не прояснится, как пойдут дела здесь дальше.

Микли зашелся кашляющим смешком.

— Великолепно! Поздравляю! Вы абсолютно правы. Конечно, все ясно — как покойник на пьянке, но тем не менее вы правы. — Он поднялся. — Ну что ж, — предложил он, — итак, зовем Ронику Биркен, это наш пилот, готовим завтрак, заодно и познакомитесь? — Он поглядел на третьего. — Мм-м, Плик, не хотелось бы показаться негостеприимным, однако, быть может, вам лучше кое-чего не слышать?

Англеман улыбнулся, распрямляясь во весь рост.

— Согласен, — проговорил он. — Кстати, я устал как собака, а поспав, смогу закончить песню.

Иерн неловко поглядел на него со своего места.

— О которой ты говорил…обо мне? — спросил он.

Плик кивнул:

— Да, но не бойся, она скорее о том мифе, что сложился вокруг тебя.

— Каком еще мифе?

— Увы, пока он едва превышает клетку, только что зачатую в чреве матери. Пусть растет, а когда родится… только поэты понимают мифы как надо… а кто и когда слушал поэтов?

Плик нагнулся и, обняв Иерна за плечи, приблизил губы к уху аэрогена.

— Прощай, принц, — выдохнул он. — Возможно, мы больше не увидимся, но, когда ты станешь богом, героем или демоном, я буду помнить, как приятно было выпить в твоей компании.

— Что за хаос у тебя в голове? — Иерн ответил дружеским объятием. — Свихнулся, наверное… но ты спас меня, и я благодарен тебе больше, чем умею сказать. До свидания.

Плик распрямился и оставил каюту. Микли последовал за ним к двери и махнул вахтенным, чтобы пропустили гостя на причал по трапу.

Солнце еще только вставало, но над восточными крышами небо уже позолотилось, хотя кое-где на нем еще оставались редкие звезды. Луна и Скайгольм побледнели в дымке, которой затянул небо уже утихший ночной бриз. Причалы еще пустовали. Роса поблескивала на смолистых досках и швартовых тумбах. Пара ранних чаек пикировала в снежную реку. Изо рта Плика вырвался дымок. Он торопливо зашагал и, тронув пальцами невидимые струны, запел следующие слова:

3

Тераи, беспомощный, стоял у борта и следил за кораблем северян, отходящим от причала… Миновав корабль маураев, он отправился вниз по течению. Солнце едва озарило восточные крыши, высветив зелено-белый флаг, насмешливо вильнувший ему на прощанье. На катамаране не было парусов: Микли Карст не стал дожидаться прилива, он был готов израсходовать топливо вспомогательных дизелей, чтобы уйти побыстрее.

«Что делать, что делать?» В сотый или тысячный раз мысли Тераи ударялись о несокрушимую скалу фактов, покрывая ум его синяками и кровоточащими ссадинами… Эта мошенница вместе со своей шайкой или же отважная патриотка с друзьями — неважно, в какие слова облачить правду — притащила на борт корабля делящееся вещество. По мнению Ваироа, в этом нельзя было сомневаться. Не было сомнений и в том, что груз направляется в Союз… хотя в какой именно глухой уголок, пока оставалось неясным.

Тераи подумывал о погоне, но по иронии судьбы «Маунт Худ» был быстрее его однокорпусного корабля, пусть и не столь вместителен. Тераи уже подумывал, не обратиться ли по радио в Нозеланн, чтобы флот перехватил корабль, но на успех едва ли можно было рассчитывать: широки моря и маловато над ними самолетов. К тому же Тераи рассчитывал, что корабль северян вернется через день-другой. Так утверждал его капитан, кроме того, несколько членов экипажа остались на берегу. В противном случае правительство Домена выкажет недовольство; Карсту оно ни к чему… (Однако, он, должно быть, уже завершил свою политическую активность в Домене, какие бы цели ни преследовали северяне. Похоже, они включали контакт с Таленсом Джовейном Орилаком, режиму которого потребуется время на консолидацию сил, прежде чем он сможет послужить кому-нибудь еще. Если со временем он не докажет свою стабильность, тогда северянам лучше не входить в слишком тесные отношения с джовейнистами. Уже поэтому Карсту следовало быстро отправляться домой.) Уяснив все это, Тераи заключил, что враг предпримет попытку переправить свое жуткое сокровище по воздуху и, оказавшись за пределами видимости, поднимет свой самолет.

Им необходимо дозаправить его во время полета, но северяне, безусловно, договорились об этом заранее. Но где и как?.. Ждет их корабль на море, остров или какой-то уголок континента, сказать было трудно, не зная, куда они летят. Северяне наверняка предприняли все необходимые предосторожности.

Самолет на борту «Хивао» по всем статьям превосходил те, которыми располагали северяне; но турбореактивная машина, скоростная и отлично вооруженная, способная залететь дальше северян едва ли не на четверть пути, была столь же беспомощна в сложившейся ситуации, как и сам Тераи. Самолетом можно воспользоваться для разведки, но, конечно, тогда Карст не станет поднимать в воздух свою уязвимую машину; передаст по радио извинения и задержится на море до тех пор, пока баки у аэроплана маураев не опустеют. Долго им ждать не придется. Если маураи будут дозаправляться на своем родном корабле, они быстро растратят все запасы горючего. А власти Домена не продадут топливо иноземцам — чтобы не летали над их землями. В том числе и над заливом Бискаев (вне сомнения, Карст рассчитывал, что сможет подняться в воздух незамеченным).

Тераи серьезно подумывал о том, чтобы выйти в море, поднять самолет и попытаться потопить «Маунт Худ» с воздуха. Но это заметят телескопы Скайгольма — взгляд маурая обратился к диску аэростата, однако солнечные лучи еще скрывали его. Разразится скандал, последуют дипломатические осложнения, Впрочем, в случае удачи риск стоит свеч.

Однако, скорее всего, ничего не получится, решил он: реактивный самолет маулаев — истребитель, а не бомбардировщик. Едва ли подобный аэроплан может отправить на дно моря большой корабль, особенно если и Домен вышлет свои военные самолеты. Кроме того, если корабль потонет, плутоний долго не продержится в соленой воде и тогда окажется, что он, Тераи, выбросил в море не одно кило яда… Это он-то, человек из Океании. И чего ради? Эти черти из Норамерики уже, должно быта, награбили такую кучу этой мерзости, что потеря не станет для ник существенной, а тайные намерения их погибнут вместе с экипажем.

Катамаран удалялся, растворяясь вдали. Тераи барабанил пальцами по поручням, надеясь, что боль плоти смягчат его душевную муку.

— Ах, вот бы напиться! — выдохнул он.

Первый помощник, стоявший возле него, кивнул.

— Я намереваюсь именно так и поступить, когда моя вахта закончится, сэр. Могу вам даже порекомендовать адрес одной чистенькой особы.

Опрятная бабенка и берет не дорого.

— Нет, спасибо. — Тераи невольно отвернулся и припал к борту.

(«Наемный секс — сколь развратили нас эти проклятые месяцы безделья».) Он дернулся. («К тому же сомневаюсь, чтобы я был на что-то годен сейчас».) Душа простонала: «Разве что с тобой, Елена».

Выйдя на причал, он не заметил подошедшего к нему человека. Пальцы, прикоснувшиеся к локтю, остановили Тераи. Он обернулся и увидел перед собой маску Ваироа.

— У меня есть кое-что, шкипер, — прошептал сын девяти матерей.

— Ай-й? — Тераи моргнул. Сердце его радостно забилось. — Ты хочешь сказать, что у нас появилась надежда? Давай!

Он мгновенно провел своего спутника в свою каюту. Здесь все было как дома и более безопасно, чем в том номере, что он снимал в гостинице, чтобы принимать деловых партнеров. Татами пропускали свет, лившийся внутрь через открытые иллюминаторы, мешаясь с ароматной прохладой.

Стены были завешаны реликвиями и снимками домашних. На большой полке выстроились книги, в основном справочники, пара биографий и далее в том же роде — Тераи не любил стихи и романы. Между столом и койкой располагался верстак, за которым в часы досуга он создавал украшения — из проволоки, камней и ракушек, когда не требовалось обращаться к услугам металлообрабатывающих мастерских Хивао.

Он едва не бросил Ваироа в кресло и протянул руку — мышцы вились питонами — к стойке с ликерами.

— Что у тебя? — спросил он. — Танароа! У нас появился шанс?

— Чистой содовой, если можно.

— А?.. Ну да, до полудня еще далеко, однако… — Откупорив бутылку воды для своего гостя, Тераи плеснул себе неразбавленного виски.

Гигант способен был проглотить эту дозу, испытав разве что легкое головокружение. Опустившись у стола, Тераи принялся набивать трубку. — Говори, не томи душу, не води меня на крючке.

— Я не предлагаю надежных мер, — проговорил Ваироа самым педантичным тоном. — Просто я получил некоторую информацию, которая позволила мне кое-что придумать.

Тераи постарался сдержать нетерпение и обратился к услугам разума — не самого острого в мире, он не льстил себе, но все же надежного и трезвого.

— Продолжай.

— Узнав, что «Маунт Худ» выходит из гавани утром, я отправился приглядеть за норри, — начал Ваироа. Тераи подумал: где, как и когда спит этот человек. — Поздно ночью на борт поднялись двое мужчин. Один из них остался на борту, а другой покинул судно на рассвете. Судя по портретам, опубликованным в прессе и словесному описанию, остался Таленс Иерн Ферлей, которого разыскивает новый Капитан.

Тераи невольно охнул. «Ночь была темной и ветреной, и Ваироа не мог подойти близко, но у него, наверно, глаза совы».

— Что, во имя Нана, может это означать?

— Позвольте мне сперва изложить информацию, а потом я представлю вам свою интерпретацию событий. Ферлея сопровождал алкоголик-англей, сочинитель баллад, которого вы, быть может, помните по портовой таверне возле Кафедрального Собора. Пейт Ренсун по прозвищу Плик. Из разговора между ним и бодрствовавшей охраной на борту корабля стало понятно, что он убедил вахтенных вызвать мистера Карста, после чего они с Ферлеем на несколько часов засели в его каюте. Охрана находилась слишком близко, поэтому я не смог подняться на палубу. Когда наконец Ренсун вышел и отправился домой, он был взволнован и выкрикивал песню, явно только что сложенную и мятежную по настроению. Я не стал далеко провожать его, помня, что в первую очередь должен проследить за «Маунт Худ», но более ничего интересного не произошло. Итак, Ферлей на корабле сейчас покидает отечество.

— Грррум, — раскурив трубку, Тераи извлек из нее утешение и задумался.

— Итак, каковы твои выводы? Ты дольше меня обдумывал это…

— Я понял, что Ферлей часто посещал любимую таверну Ренсуна, когда бывал в Кемпере, а значит, безусловно, является приятелем Ренсуна. И теперь отыскал его, вступил в контакт и попросил помощи. Кроме того, Ренсун подружился с Карстом. Вы этого, конечно, не заметили, в отличие от меня. Все получается очень естественно, разве не так? Северяне доставят беглеца в свое отечество. Терять Союзу нечего, а приобретение может оказаться полезным… подобная эскапада во вкусе Карста, который одновременно избавится и от своих ядерных трофеев.

Тераи глубоко вдохнул дым и зажал в ладони теплую чашечку трубки.

— Ну хорошо, они решили покатать своего беглеца. Скорее всего, на этом же самолете. Ну и что?

— Ренсун находился в этой каюте достаточно долго, — заметил Ваироа. — Возможно, он мог понять, куда они направляются.

— Хо! — Тераи выпрыгнул из кресла.

— Если мы узнаем план полета, а главное, место, где они будут заправляться, можно последовать за ними и перехватить.

— Да-да! — взревел Тераи. — Лесу Харисти! — Он расхаживал в тесной каюте вперед-назад, вперед-назад, яростно дымя трубкой. — Да, если бы мы смогли перехватить их над пустынными землями, то сумели бы заставить их приземлиться. Это было бы здорово, Ваираа. Ты достиг колоссального успеха, обнаружив, что именно эти норрмены многие годы собирают делящиеся материалы. Но твоим словам никто не поверит. Кроме нашего начальства, конечно… но кто еще? Ты же знаешь, насколько циничными сделались люди на островах. Они не поддержат объявления новой войны по голословному обвинению, а для того чтобы уничтожить это чудовище, потребуется масштабная кампания. Тем более что мы еще не знаем, с чем именно имеем дело; не знаем ничего, кроме того, что северяне крадут ядерные заряды. — Он схватил свой бокал и плеснул жидкое пламя в глотку. — Вот если мы захватим их, то получим конкретные улики. И, кроме того, будет кого допросить. Клянусь Троицей, я никогда не прибегал к пыткам за всю свою жизнь; но теперь — вот этими руками — сделаю все что угодно и вырву из этих северян правду, чтобы потом не снились кошмары. У меня ведь жена и дети, надеюсь, что будут и внуки.

Непривычный к долгим речам, Тераи резко умолк, опустился опять в свое кресло и посмотрел на многоликого человека.

— Пытки не потребуются, в особенности там, где речь идет о Ренсуне, — обещал Ваироа. — У него нет особых причин молчать, если мы посулим ему деньжат и заверим, что не имеем ничего против его дружка Ферлея.

По-моему, главную проблему составит скудость информации, которую он сможет представить: вряд ли Карст излишне разболтался в его присутствии. Я хочу проверить, не проговорился ли он случайно, так что Ренсум даже сам этого не заметил. Дело долгое и, боюсь, истребует еще более долгих прелюдий — подкупа, угроз или просьб, которыми можно добиться его сотрудничества.

Тераи глянул на тлеющую трубку.

— И в конце концов мы можем оказаться ни с чем. Понимаю. Но мы, конечно, должны попробовать. Где он?

— Уверен — спит в своих меблированных комнатах. Я только что оттуда.

Похитить его нельзя. Он только разозлится, если его разбудим, что бы мы ему ни сулили. А картежники внизу будут сражаться весь день.

— Мм-м, да, едва ли нам следует привлекать внимание полиции. Но тем временем смертоносный груз будет улетать все дальше…

— Думаю, так, — сказал Ваироа. — Потратим следующие несколько часов, чтобы получить разрешение на выход в море. Конечно, надо было бы сделать это заранее, но вы можете заявить, что пример норрменов вдохновил и вас, да и выдался удобный денек. Я тем временем пригляжу за домом Ренсуна и, когда он, наконец, проспится, извещу вас. Вы уладите это дело гораздо лучше меня. Встретитесь с ним, проявите изобретательность, угостите, пригласите к нам на импровизированный праздник. А как только он окажется на «Хивао», мы запрем его и выйдем в море. И когда будет удобно, запустим наш самолет. Взлетим втроем — вы, я и он — в западном направлении. Я его допрошу во время полета.

Если мы получим от него ниточку, определяющую намерения врага, соответствующим образом скорректируем курс. Нет — возвращаемся в Кемпер и выдадим ему деньги на пропой, оплатим беспокойство, которое причинили. Вот мое предложение. Есть ли, на ваш взгляд, какие-нибудь упущения?

— Нет, — ответил Тераи подумав. — Ничего важного мы не забыли. А приобретем, быть может, весь мир или же хотя бы спасем его.

Глава 13

1

Самолет в отличие от емких топливных баков был достаточно невелик. И его нынешний груз занял большую часть свободного пространства внутри фюзеляжа. Роника Биркен находилась у штурвала. Таленс Иерн Ферлей сидел возле нее, а Микли Карст — позади; им едва хватало места, чтобы пошевелиться. С этим можно было смириться, потому что полет должен был продлиться всего двенадцать часов. Двухмоторный винтовой моноплан был снабжен устройствами для вертикального взлета и посадки, которых требовало применение на борту корабля.

«Неплохая конструкция с учетом всех ограничений, наложенных маураями, — подумал Иерн. — Что удивляться тому, что норри недовольны. На их месте я бы тоже так поступил».

Он поглядел на рослую молодую женщину… «Мало им этого, так еще и пилот что надо… Эта девица весьма искусно подняла самолет в воздух при такой тяжелой волне».

Потрясая белоснежными гривами, серо-зеленые валы, посланные уже стихшим ночным ветром, теперь гнались за самолетом, и в открывавшемся с пятнадцати метров высоты обширном круге вода не знала покоя. Лишь несколько облаков, освещенные солнцем из-за спины, разрывали впереди синеву наверху — Скайгольм опустился за восточный горизонт.

Сердце Иерна частило: должно быть, он устал после бессонной ночи.

Микли не дал ему вздремнуть, пока «Маунт Худ» выходил из гавани. Иерн ни о чем не скорбел и не страшился. Лишь какая-то кроха сознания укоряла за легкость и даже радость, с которой он оставлял Домен и всех своих знакомых по невзгодам. Ему было не до того. Он вновь свободен и готов к бою, но прежде чем вступить в него — увидит мир!

Предательство Фейлис более не томило его. «Отлично — все вышло наружу.

Едва ли мне захочется мстить ей, когда я вернусь. Эта женщина уже словно забытый сон — далекий и нереальный».

Ну а пока… он все острее поддавался обаянию Роники. Он не имел женщину уже более двух недель. Фейлис упиралась, поискать на стороне не хватало времени (тем более что подобное сочли бы неуместным во время всеобщей скорби по старому доброму Капитану Тома), а потом он был в бегах. Великолепная фигура соседки была просто переполнена жизнью. И ежели ему не мерещилось, он угадывал не просто страстность — притихший огонь, готовый вспыхнуть при малейшем прикосновении.

— Эх, жаль, нельзя повести этот самолет, — вслух пожалел Иерн. Она коротко глянула на него. Глаза цвета океанской волны на волевом лице, волосы из-под расшитой бисером ленты ниспадают на плечи густыми янтарными волнами. Грудь распирала рубашку, наполовину расстегивая ее; брюки облегали полные бедра, длинные ноги. Огромный нож в ножнах добавлял ей манящей дикости.

— Почему бы и нет, — прозвучал ее голос сквозь гул двигателей, наполнивший кабину и заставлявший ее вибрировать. — Я просто рассчитываю на то, что вы подмените меня, зная, что имею дело с Буревестником. Быть может, удастся чему-нибудь научиться у вас.

Англей в устах ее звучал не так четко и правильно, как у Микли. Однако понять было легко.

Иерн ухмыльнулся:

— С охотой, мамзель, чему вы желаете научиться?

Пропахшее табаком дыхание Микли хохотком прикоснулось к его спине.

Северянин часто смеялся, однако смех его напоминал скорее лисье тявканье, чем здоровый хохот.

— Вижу, ты собрался полетать на ее тюфяке. Забудь об этом, — посоветовал он. — Настойчивость опасна для жизни — во всяком случае для рук. Знаю по собственному опыту.

Загорелое лицо Роники зарумянилось, но обиды она не выказала.

— С женатыми любовь не кручу, — деловым тоном пояснила она.

— Ну, меня женатым теперь назвать трудно… — начал Иерн.

Она чуточку рассердилась.

— Это я про Микли. У него такая жена, такая добрая женщина, всегда так хорошо ко мне относилась, но вот ведь несчастье — любит этого типа.

Опасайтесь его, Ферлей. Он лезет с предложениями ко всем, кто расхаживает на двух ногах, и не уверена, что иные из четвероногих останутся без его внимания.

«И это она так о своем начальнике?» — Иерн скрестил на груди руки, чтобы скрыть замешательство.

Микли только расхохотался.

— Мы с Роникой неплохая пара, — сказал он. — Умеет подколоть, не так ли? И дает не хуже, чем получает; так время скорее проходит. Мне ее не хватает, когда мы не работаем вместе; а что касается ее самой — знаю — ей нравятся мои шутки, а значит, мы в чем-то родственные души.

— Хватит дурачиться, — отрезала женщина, внимательно вглядываясь вперед. — Да, Ферлей, вы можете попробовать, но только позже, а сейчас самолет летит на автопилоте, и я бы предпочла, чтобы все подольше оставалось как есть.

— Понимаю, — сказал Иерн. — Легкий самолет требует летчика лишь в непогоду. Вы думаете, что она ждет нас?

— О, встреча с ней возможна всегда. — Роника вновь улыбнулась. — И кто знает, насколько скверной она окажется? — Облачко скользнуло по лицу Роники, она вздохнула. — В старину люди умели делать такое, могли бы и мы. Нужна только станция на орбите…

Роника умолкла. Микли откашлялся и продолжил разговор:

— Мисси Биркен, к счастью, не моя подчиненная, она не из моего корпуса. Интересно, кто бы мог заставить ее соблюдать военную дисциплину? Иногда ее отпускают с основной работы, тогда она может заняться совсем другим делом. Поэтому нам удавалось несколько раз поработать вместе.

— И чем же вы заняты? — поинтересовался Иерн.

Она качнула головой и помедлив ответила:

— Лучше переменим тему.

Иерн подумал о корзинах, стоявших за его спиной. Ему порекомендовали держаться от ник подальше и не интересоваться их содержимым. Может быть, книги? Ну какие тут могут быть секреты? Наркотики? Едва ли женщина будет заниматься подобным делом, и к тому же, насколько он знал, Северо-западный Союз не облагал налогами. и не ограничивал свободу любой торговли — иностранной или местной. Ценные металлы?

Древние города в Западной Юропе грабили не один век. И хотя Иерн слыхал, что эта женщина путешествовала на восток, он сомневался в том, что там еще можно было что-нибудь отыскать. Не одно уже поколение племена не привозили подобного товара в места обмена.

Так что же делали иноземцы в Домене? Плик предполагал, что их привел сюда скорее политический интерес, об этом отчасти говорил и собственный опыт Иерна, однако он мог ошибиться. Более того, все, что аэроген знал о Союзе — на удивление мало, как он только что осознал — не позволяло ему четко различить общественные и частные интересы.

Возбуждение улеглось. Иерну предстояло долгое одиночество, в незнакомой земле, посреди чужого народа.

— Можно мне спросить кое о чем? — проговорил он. — Не отвечайте, если, на ваш взгляд, этого лучше не делать.

— Ну что ж, приступим. — Роника вновь улыбнулась ему и, потянувшись, прикоснулась к руке… ее ладонь была твердой и теплой. Ниже закатанных рукавов рубашки солнечный свет золотил крошечные волоски.

Он понял, что вот-вот позабудет обо всем на свете. — Как я понимаю, вам порядком досталось. Давайте расслабимся. Я хочу выслушать вашу историю!

— С удовольствием… впрочем, не особым в моей ситуации, но… кстати, правильно ли я догадался относительно того, что дозаправка будет в Красной?

— Да, — насторожился Микли. — И будем надеяться, что противник не вычислит того же.

— Противник?

— Маураи, а кто же они? — огрызнулась Роника. — Если они догонят нас, поедем прямо в землю.

— Зачем им сбивать нас? — возразил Микли. — С какой стати? Конечно, они заметят, что мы с тобой не вернулись в Кемпер, и заключат, что я закончил свои грязные дела, а ты повезла меня домой. Но каковы бы ни были мои злодеяния, я с ними покончил, а для любых отчетов, конечно же, предусмотрел различные способы отправки. К тому же мы окажемся в Сиэттле еще до того, как корабль вернется в порт Кемпера. Тратиться на розыски — нет смысла. Кроме того, каким образом они могут выйти на наше уютное заведение в Красной?

Иерн откашлялся, напрягаясь всем телом. Ток пробежал по его нервам.

— Ваши слова, — выдохнул он, — доказывают, что и вы, и они являлись секретными агентами в Домене…

— Не о чем спорить, — непринужденно ответил Микли, запалив сигарету.

Почуяв запах табака, Ролика сморщила нос и чуть опустила окно.

Холодный воздух, дунувший внутрь, чуть успокоил Иерна, как и ее слова:

— А поговорить можно. Наши действия не были направлены против вашей страны. Наши враги — маураи.

— Так что вы у нас делали? — осмелился бросить он вызов.

— Занимались собственными делами! Микли, давай ты…

— Ей сообщали только минимум необходимого, — сказал северянин. — Обычная предосторожность среди разведывательных служб. Я, например, в основном занимался сбором информации, в частности, относительно действий маураев в Юропе. Кроме того, я надеялся навести кое-кого из ваших лидеров на мысли о тесном сотрудничестве с Федерацией…

Хотелось пробудить в них некоторые сомнения. Могу вас заверить: все, что плохо для Домена, столь же скверно и для Союза.

— Был ли неожиданностью для вас заговор Джовейна? — строго спросил Нерп.

— О Боже! Конечно же. Он не сулит нам ничего хорошего: Капитан Джовейн будет поддерживать геанство, настроенное против всех ценностей, принятых в Северо-западном Союзе. Тем более что он собирается взять на себя активную роль во всем мире, начиная с Восточной Юропы, возрождая там цивилизацию. Континент под властью геанцев…

— Но, быть может, вы сумеете что-то противопоставить ему? — Роника бросила на Иерна взгляд сперва удивленный, а потом ставший задумчивым.

— Но тем не менее, — продолжил глава Клана Таленсов, — вы направляетесь в Красную, к геанцам..

— Ну, это другое дело. Разве вы не слыхали? Войны с монгами окончены, — сказал Микли с легким сарказмом. — Их государства и Северо-Западный Союз поддерживают корректные отношения, пусть и без особого восторга.

Действительно, Юань — самая большая и самая сильная держава — единственная среди них все еще обладающая известным весом. Но Красная больше не встревает ни в какие авантюры. Она стала миролюбивой просто до застенчивости.

— Что вы имеете в виду?

— Некий полк — реджимент, как бы вы сказали — в Красной имеет собственное летное поле в довольно укромном уголке. Его командир готов помогать летчикам Союза, которые посещают эти края. Мы заключили договор, разрешающий нам каждый год совершать ограниченное число полетов над территорией монгов. Маураи, конечно, знают об этом, но — я рассчитываю — не догадываются ни об этом аэродроме, ни о стремлении его хозяев сотрудничать с нами. Наши пилоты не часто бывают там. Рты своим офицерам он затыкает деньгами. Потом, с чего бы вдруг им протестовать против наших полетов? Обычно мы там дозаправлялись во время исследовательских полетов на дикий восток и юг.

«Каких исследовательских полетов, чего там можно искать?» — подумал Керн.

Роника сама ответила на возникший в его голове вопрос:

— Нет, я там не бывала. Обычно я брожу в других местах. А теперь захотела побывать в Юропе, но… Кстати, что мы там будем делать, Микли? Как охраним груз от любопытных? Останемся у самолета?

— Нет, гостеприимные хозяева отказ примут за оскорбление. Утром — можешь не сомневаться — пломбы на наших корзинах останутся целыми, — сказал ее спутник. — Во-первых, командир не захочет расстаться с источником побочного дохода, да и зачем ему надо, чтобы обо всем узнали наверху?

— Отлично! Неплохо будет полежать вечерком. — Роника крутнула локтями, вновь всколыхнув сердце Иерна. Он почувствовал известное облегчение: вокруг были если не друзья, то хотя бы люди доброжелательные.

Девушка внимательно посмотрела на него.

— Ты, должно быть, валишься с ног, — проговорила она. — Ну что ж, перекусим, а потом можешь поспать. Но когда проснешься, поговорим о тебе.

Иерн кивнул. Голова его уже начинала тяжелеть и глаза слипались.

— Я положила сандвичи и бутылку вина в ту красную сумку. Рядом с тобой, Микли, — продолжала она. — Но сперва мне надо пописать. — Она отстегнулась. — Дай сюда горшок, слышишь? Черт, почему у нас нет никакого укромного уголка… впрочем, какая разница? Если подобная распущенность с моей стороны шокирует вас, Иерн Ферлей, прошу отвернуться на пару минут.

2

Тераи взлетел после полудня, на борт самолета они поднялись вместе с Ваироа и Пликом, и легкие крылья понесли их, как только «Хивао» вышел из устья реки. На негодующий запрос береговой охраны он ответил:

— Прошу прощения, понимаю, что нарушаю все нормы, еще раз приношу свои извинения, но дело в том, что внезапная необходимость требует спешки.

Я как летчик персонально отвечаю за свой поступок, в котором не следует винить никого, кроме меня. Прошу отметить, что я не пролетал над сушей и сразу взял на запад — над морем. Если вы хотите принести формальный протест, лучше всего обратиться прямо к послу Федерации, — общение двух наций было весьма незначительным, чтобы можно было заводить речь об учреждении консульства.

Подав давление в кабину, Тераи резко пошел вверх. Ни один самолет в Юропе не мог догнать эту машину, за исключением разве что первоклассных машин Погодного Корпуса. Однако, насколько ему известно, все они находились довольно-таки далеко отсюда и не имели вооружения.

Тераи обернулся, чтобы через заднее окно посмотреть на уменьшающуюся и опускающуюся к горизонту луну-Скайгольм. Если там решат его сбить, лучше поторопиться. Впрочем, Тераи сомневался в этом; допущенное им нарушение невелико, а наверху и без того хлопот бездна.

В кабине поместилось бы полдюжины человек, но сейчас их было в два раза меньше. Тераи решил не брать людей. Если он все-таки обнаружит свою дичь в удобном месте, то сперва заставит их опуститься, а там он или Ваироа под прикрытием пулеметов возьмет преступников в плен. Но пока ему не удалось перехватить беглецов, люди — лишний груз, их присутствие приведет к неоправданной потере времени, да и жизни понапрасну подвергнутся риску. Слишком многое следовало еще разузнать в Домене. В соответствии с уставом Тераи как начальник отряда должен был отправить в полет подчиненного. Но особая важность задания заставляла вносить коррективы. Его заместитель прекрасно справится со всеми делами, а Тераи с Ваироа, как никто, пригодны для настоящего дела.

Кроме того… мощное тело напряглось… впереди, должно быть, его ждет сам Микли Карст. У Тераи есть к нему особый разговор.

Рядом сидел скорбный Плик. Ваироа пытался ободрить его.

— Увы, мы заманили вас на борт, чтобы похитить. Мы сожалеем об этом даже больше, чем о нарушении воздушного пространства Домена. Но сейчас все объясним, и вы согласитесь, что у нас не оставалось иного выхода.

Мы не причиним вам вреда, вернем домой при первой же возможности и, кроме того, выплатим щедрую компенсацию.

Англеман откинулся назад, разжал узловатые кулаки и некоторое время разглядывал своего спутника.

— И как же вы меня вернете? — спросил он. — Сомневаюсь, что власти разрешат вам посадку после всего случившегося.

— Мы можем распорядиться, чтобы корабль принял нас на борт прямо в море. Или, если по каким-то причинам этот вариант нас не устроит, мы можем доставить вас через Эспейнь. Путь, конечно, будет дольше, но, повторяю, потраченное время вам щедро оплатят.

Плик оглядывал узкую кабину, пулеметные установки, окна, полные неба, но со стальными задвижками. Взгляд его вернулся к загадочной фигуре, расположившейся возле него. Потом перешел к Тераи. Оба маурая были в белых мундирах, отнюдь не гармонировавших с его рубахой и брюками (полинявшими, заштопанными, вытертыми)… словом, снег рядом с опавшими листьями.

— Должно быть, у вас важное дело.

Голос Ваироа сделался строгим:

— Да.

Тераи вновь огляделся.

— Знаете, Плик, — сказал он, — вам предоставляется возможность испытать истинное приключение. Неплохо с высоты посмотреть на мир, как, по-вашему?

Певец кашлянул и разразился кислым смешком.

— Хитро закручено!.. Однако можно поторговаться. — Он потер налитые кровью глаза. — В первую очередь, как насчет того, чтобы выпить и позавтракать?

Ваироа кивнул, отстегнулся и направился к буфету. Он вернулся с бутылкой виски, которую Плик схватил, прежде чем маурай успел повернуться, чтобы разогреть пищу и сварить кофе. Тераи остановил подъем на десяти километрах и включил автопилот. Самолет мчался почти со скоростью звука.

Тераи уселся напротив Плика и, склонившись к пассажиру, прогрохотал:

— У нас очень мало времени. Нам нужна ваша помощь и быстро — или же ничто не поможет. Приступим немедленно к делу!

— Аа-ах! — Адамово яблоко Плика, подпрыгнув впечатляющее количество раз, вернулось на место, когда тот опустил бутылку. — Я согласен, начнем. Но за вами числится должок, я хочу услышать объяснения.

Начинайте.

Тераи извлек трубку и кисет с табаком. Заняв руки делом, он строго проговорил:

— Мы знаем, что вы провожали Таленса Иерна Ферлея на борт корабля из Северо-западного Союза, и полагаем, что сейчас он летит, рассчитывая на убежище. Учтите, мы не сомневаемся, что он совершенно не представляет, во что вляпался. Мы ничего не имеем против и сами были бы рады предложить ему убежище. Вас мы выкрали лишь потому, что надеемся получить от вас информацию и, узнав, куда именно Иерн отправился, вовремя перехватить самолет.

— Как это — вовремя?

— Мне не хотелось говорить об этом, но самолет везет груз, предназначенный для новой Судной войны. — Плик едва не выронил бутылку. Тераи несколько раз утвердительно покачал головой. — Да, — проговорил он, — на нем-ядерная взрывчатка. — Он коротко привел доказательства. — Так что Иерн Ферлей случайно подвернулся им под руку. Я полагаю, что Микли прихватил Иерна с собой, усмотрев в нем важную шахматную фигуру. К тому же Микли — прирожденный смутьян. Любит разворошить муравейник и посмотреть, что получится. Он сам признался мне в этом. Остальные члены его банды могут, быть искренними в своих побуждениях, однако сам Микли Карет, несомненно, безумен. Он собирался еще раз ткнуть факелом в нашу планету и посмотреть — не сгорит ли.

— Ядерная взрывчатка… — прошептал Плик. — Значит, моя догадка оказалась куда вернее, чем я предполагал…

— Что?

— Архетипы, — лихорадочно проговорил Плик. — Демоны восстают против богов. Но кто же теперь демоны и кто боги?

Основательно глотнув еще раз, Плик обернулся, чтобы глянуть на Ваироа, и спросил:

— Кто ты?

Ваироа не поднял вагляда от своей работы.

— Я назвал тебе свое имя, — ответил он, — Тогда что ты из себя представляешь? Вопрос, конечно, тот же. — Плик нахмурился. — Я… не хочу… ненароком оскорбить тебя. Но ты странный человек; я часто гадал, кто ты такой, но теперь хочу знать наверняка.

— Он поглядел на Тераи. — Я не соглашусь помогать вам, пока не выясню, в каком мифе мы находимся?

«Ну что ж, он тоже лунатик, и, скорее всего, он безвредный, лучше подбодрить его». Тераи объяснил, каким образом Ваироа появился на свет.

Лицо Плика напряглось.

— Спасибо, — с сарказмом произнес он. — Теперь мне понятно, почему геанцы считают своими худшими врагами вас — маураев.

— Ханх! — вскричал Тераи в удивлению. — Ты геанец?

— Нет-нет, я христианин… никенийский христианин^[142], смехотворная древность, не так ли? Но Господь всегда позволял, чтобы в мире творилось много странных вещей. Он нередко являет себя путями, которые кажутся нам ужасными. Я хотел сказать про то, как хладнокровно вы манипулируете жизнью. — Ваироа принес поднос, на-котором стояла тарелка с ветчиной, яйцами и намазанными маслом кусками обжаренного хлеба, стакан томатного сока и кружка кофе. — Что ж ты меня не спросил, а может, я против подобного существования. — Плик долго смотрел на Ваироа, пока тот устанавливал блюдо на столик, и потом — когда маурай опустился возле него. — Наверное, ты самый одинокий человек на земле, — наконец пробормотал англеман. — Но владеешь собой, словно стальная пружина. — Ваироа вздрогнул — самую чуточку, и едва не заговорил. — При твоих особых чувствах и способностях… — Плик задумался. — Да, иногда это здорово — быть великим Наблюдателем. И в конце мира отпустить заводной ключ.

Тераи потерял терпение.

— О чем, скажи во имя Нана, ты болтаешь? — воскликнул он. — Погляди туда и пойми — мощь, которой хватит, чтобы погубить несколько городов, сейчас улепетывает на запад. Нам нужна твоя помощь, чтобы остановить норри, и, клянусь Танароа, мы ее добьемся. Мы не позволим тебе надрызгаться, пока не выясним все, что ты знаешь.

Тераи сразу же пожалел об угрозе. Но с невероятным облегчением увидел, что Плик энергично кивает.

— О, запираться не буду, к делу — так к делу. Я читал исторические хроники и не хочу, чтобы моя Лоза рыдала среди руин с выжженными глазами и обугленной кожей. Только сперва поем.

И он со здоровым усердием приступил к еде.

Ужас, что гнездился в костях каждого маурая, заполз прямо в плоть Тераи.

— И как ты можешь говорить такие слова, — пробормотал он, — а потом садиться есть?

Плик проглотил душистый кусок ветчины и ответил достаточно благодушно:

— Ну, я в некотором роде поэт, а ужас — истинный источник вдохновения поэта.

* * *

Начавшись обычным допросом, собеседование между Пликом и Ваироа превратилось в незаурядное событие, Тераи мог только в трепете наблюдать, ничего не понимая; грудь его теснило дыхание, он напрягался… А самолет мчался на запад. Позже Ваироа признался, что такого собеседника еще не встречал. Ему никогда не доводилось работать с кем-нибудь, подобным Плику, и не дай Бог еще раз встретить такую личность.

Они скрупулезно продвигались к цели. Был и гипноз, высвобождавший погребенные воспоминания, все закончилось обоюдным трансом, когда молчание говорило обоим собеседникам не меньше, чем слово; только Тераи не угадывал даже намека в этих речах. Шепот, обрывки фраз, жесты, не запахи же…

Плик расположился на подушке сиденья посреди прохода, а Ваироа возвышался над ним.

— Красная? — догадался он.

«Лицо Микли, его тело…» Догадка была правильной.

3

Тесные апартаменты Капитана превыше всякого места в Скайгольме были освящены традицией. Фотографии людей, прежде занимавших этот кабинет, здесь со стен не снимали, хотя время уже почти стерло изображение с самых старых снимков. Под фотографией Чарльза Таленса прямо над столом в рамке висел подлинный экземпляр Турской декларации с подписями — и его, и всех предков… Зернышко, из которого вырос Домен. («Мы ставим перед собой цель не просто возродить все, что человечество потеряло материально. Мы посвящаем свои жизни всему, что приносит мир и порядок, стабильность и справедливость, предельное воссоединение… мы предназначаем для выполнения этой цели приборы, хранителями которых мы стали…») Стол — дар из Высокой Миди — появился в покоях Капитана после воссоединения с этим краем; стекло прикрыло сверху инкрустированную слоновой костью столешницу, но пять веков оставили пятна и шрамы на дубовых тумбах. Современная консоль: радиофон, видеоэкран, терминал компьютера, принтер и т. д. и т. д. — был источником и каналом для информации. Рядом полка с книгами, которые поднялись наверх с Тридцатью. Только ученый мог теперь прочесть эту французскую Библию, новеллы Джейн Остин и Кастелло Бранко, комедии Хольберга, стихотворения Вийона и Гете; но эти реликвии были последними — вот прочее истлело. Шерстяной ковер на палубе не был таким древним, однако и он был знаком благодарности Девона, когда поколение назад Скайгольм испепелил пиратский флот, угрожавший берегам Англеланна. За сотни лет до этого Капитан приказал выгравировать над входной дверью слова: «МЫ СЛУЖИМ».

Усевшись поудобнее в кресле, угрожающим образом прогибавшемся под его весом, Маттас Олвера напоминал грязный сапог, оказавшийся в музейной витрине. Он ворчал, бурчал, фыркал, рыгал, скреб себе под мышками, тер огромное брюхо. Блохи скакали в его усах и по засаленному одеянию.

Сигара наполняла комнату вонью; остававшийся за столом Джовейн должен был постоянно напоминать себе, что перед ним учены, пришедший наставить его в вопросах доктрины. Что ж, наверное, Капитанство действительно превратилось в музейную древность, и давно пришло время освежить это учреждение.

— Я не политик, — бубнил Маттас… — Крутить-вертеть — это не для меня, разве когда подворачивается сочная молодая бабенка, аха-хоу! Но тем не менее я считаю — не следует чересчур торопиться, не следует, вот! — Он погрозил пальцем. Ноготь был оторочен черным ободком. — Однако, мальчик, если совсем не спешить, можно и опоздать. Пока люди поддерживают тебя, у них нет никаких причин для сопротивления, У каждого семья, положение, имущество, собственная родная шкура, и они надеются, что, изъявив повиновение, получат возможность жить, как и прежде. Кстати, и об оппозиции: не следует давать ей возможности созреть и укрепиться.

— Так. — Джовейн сдержал раздражение.

— Так что же ты тогда предпринимаешь?

— Мы разыскиваем Иерна Ферлея, а Фейлис помогает разрушить ту репутацию, которой он пользуется среди населения; я хочу доказать, каким ничтожеством является он на самом деле. («Она выставила условия: хочет, чтобы я гарантировал ему жизнь и свободу, Ладно, но я ведь не фокусник и не могу управлять одновременно всеми событиями».) Я ежедневно принимаю сеньоров и прочее начальство, склоняющееся на мою сторону по различным причинам… ради геанства, пацифизма или социального прогресса. — Джовейн изобразил улыбку. — Или, скажем, рассчитывая на реставрацию социалистических добродетелей.

— Все это вполне возможно совместить. — Маттас широко распростер руки.

— Гея проявляется в нас каждым аспектом. Действуй, осуди прежний застой, посули возродить старинную чистоту нравов. Если это обратит их к геанству — тем лучше.

— Ты знаешь о моей терранской гвардии, — продолжил Джовейн. — Конечно, она только ядро. Но она будет расти и позволит в конце концов разоружить и аэрогенов, и отдельные штаты. Более эффективная и управляемая, а посему и приемлемая для наших соседей. («И повинующаяся не местной заносчивой знати, а мне, Капитану».) Эспейньянцы уже готовы к сотрудничеству.

Вчера как раз в этом самом кресле сидел Яго Диас Гарсайя и обсуждал тот же вопрос.

— Да, Ваше Достоинство, мое правительство готово смириться и пойти на определенные унижения. Разве мы планировали поступить иначе? Вы оправдываете свои действия угрозой с нашей стороны, мы приносим извинения за разнузданных экстремистов. Наша гордость не пострадает ради более высокой цели, — он пренебрежительно махнул рукой. Заученный жест, понял Джовейн. — В конце концов каждому информированному человеку понятно, что наш режим еще не утвердился на всей территории страны, и в глазах населения Домена подобная мысль делает нас не столь зловещими. Оба правительства заявят о стремлении к постоянному сотрудничеству. Начнем с сокращения вооружений.

— А сможет ли Женерал в действительности пойти на него? — спросил Джовейн.

Он уже прозондировал эту почву, но следовало учитывать слишком многое; все было пока еще настолько неопределенным…

— О да, при соблюдении взаимности, — ответил посол Женерала. — Кто еще может реально угрожать нам, помимо друг друга?

— Ну скажем, брожение в Восточной Юропе, — вынужденно проговорил Джовейн.

— Заключив союз, мы сможем добиться вежливого отношения к себе минимальными силами. Маураи продемонстрировали нам, как это делается.

— Эспейньянец остановился, чтобы подобратьслова поточнее. — Но они далеко отсюда. Ваше Достоинство, Северо-западный Союз тоже — следует назвать имена наших самых главных соперников — и в ближайшем будущем нам незачем серьезно опасаться кого-либо из них.

— Я не настолько уверен в этом, — сказал Джовейн, вспоминая отрывистое сообщение, полученное сегодня утром. Два самолета сбежали на запад, один из них поднялся в воздух, нагло нарушив суверенитет Домена, другой сделал это лукаво… следовало запросить объяснений у Микли Карста с помощью кода, который иноземный агент дал ему. Однако внимания Джовейна требовали тысячи дел, штаб не был по сути дела организован.

— Возможно, — согласился посланец. — Но не следует ли из этого необходимость в первую очередь крепить единство обеих стран? — Он улыбнулся. — Какой парадокс: чтобы усилиться, надо урезать вооруженные силы? Но ситуация требует того.

«Действительно: ведь армии обеих стран до этого времени были региональными, верными Клану, области, или иному подобному архаизму».

В Джовейне шевельнулась надежда. Разве могло быть иначе в его мире, где теперь пребывала Фейлис?

— Хорошо, — торопливо проговорил он. — Опускаем барьеры между собой, увеличиваем торговлю, открываем путь для миссионеров.

* * *

— Помни, на это требуется время, — сказал он Маттасу. — Мы должны преодолеть унаследованное от предков недоверие, различие в интересах… ты все это знаешь.

— Я изучал комаров и все их концепции, — отрезал учены. — Ко мне они не имеют отношения. Я пришел сюда, чтобы спросить, скоро ли ты впустишь в страну Истину?

— Домен никогда не ограничивал свободу исповеданий и философии, — проговорил Джовейн, вновь возбуждаясь.

— Ты знаешь, что я имею в виду, сын мой.

Джовейн погладил бороду. Ее шелк утешил.

— Знаю, — ответил он. — Разве мы не обговорили все это за последние два-три года? Финансовая поддержка учителям и ясновидцам будет предоставлена из казны Капитана; наконец, Учение начнут преподавать всем детям в школах… — И торопливо добавил:

— О нет, я никого не предаю. Я по-прежнему разделяю эти цели. Но только теперь я начинаю осознавать — насколько долгим и сложным может стать этот процесс…

При необходимости Маттас умел быть весьма прямолинейным.

— А я говорю тебе: глину мнут, пока она мягкая, — возразил он. — Реакционеры обескуражены. Они не знают, чего ожидать, и возрадуются, получив долгий мир и призыв к моральному обновлению. Добавь в эту упаковку маленькую помощь для нас, сперва немного, не указывая конкретно, для чего она предназначена… Ты понимаешь меня…

* * *

Джовейн вернулся домой поздно. Как и всегда. Когда же они с Фейлис могут побыть вдвоем? А пока каждый момент, проведенный совместно, был украден — отобран у чего-то еще. Но все же он старался напоминать ей, что лишь недавно занял пост и сперва должен укрепить свое положение, прежде чем приступить к осуществлению их общей мечты.

Поэтому к его занятости она относилась спокойно. Джовейну казалось, что идея любви интересует ее больше, чем сама любовь. В отличие от Ирмали… однако в их отношениях уже столько лет одна любезность и вежливая прохладца.

Он застал Фейлис в их апартаментах. Как и все наверху, они были скромны: традиция равенства соблюдалась и в этом. Конечно, у нее была здесь прислуга, и все свое время она могла уделять чтению книг, которые нравились им обоим.

Она плакала. Джовейн встал на колени перед ее креслом, обнял легкую фигурку, попросил объяснить, что случилось, и понемногу утешил ее.

Наконец Фейлис опустила ладонь на листок, белевший на ее коленях.

— М-мой отец, — выдавила она. — Вот письмо от него. Он отказывается от м-меня… Из-за того, что я сделала… вместе с тобой — ox, о-о-о-ох!

— взвизгнула Фейлис, крепко прижавшись к нему. — О-о-о-ох, ox, ox!

Он позволил ей выплакаться, желая, чтобы она поскорей успокоилась, но ум его лихорадило. «Выходило скверно: теперь не только Мейны, должно быть, весь Клан Эшкрофтов настроен против меня, за исключением одного Лоренса старик ведет обширную переписку. А я ведь уже имею на своей шее Лундгардов Ирмали; эти встряхнут каждого традиционалиста в Домене.

Что тут особенного, если хранитель замка такой-то завел дюжину наложниц. Но Капитан обязан являть идеал, не смея позорить аним Чарльза.

Должно быть, Иерн был более искусным ханжой, чем я».

Грубая сила Маттаса передалась Джовейну. Он поднял голову — на его плече покоилась голова любимой женщины — и сказал себе: «О'кей, как говорит Микли Карст — о'кей. Рано или поздно этого следовало ожидать.

Победа будет за мной. Победа будет за мною».

Глава 14

1

Полет продлил день для троих, летевших на запад, но солнце уже спустилось к самому горизонту, когда маураи догнали свою дичь.

Освеженный сном Иерн рассказывал Ронике о себе. Он намеревался ограничиться тем, что представляло его в максимально привлекательном виде, однако Роника делала круглые глаза и то и дело задавала меткие вопросы, задевающие глубоко. И все равно он был доволен собой.

Чудесное настроение отчасти вызвало зеленое диво, словно ковер, расстеленный внизу. Иерн даже не представлял, что на Земле может существовать такой колоссальный лесной массив… скорее темно-зеленый океан, гладь которого нарушали лишь частые глаза озер и серебристые нитки рек… Воздушная дорога теперь вела их вдоль берегов самого большого из здешних озер — настоящего моря посреди лесных просторов.

Уходящее на север зеркало вод расплавленным серебром горело под косыми лучами золотого закатного солнца.

Самолет жужжал и подрагивал. Иерну представилось, что машина стремится вперед, будто лошадь, почуявшая родную конюшню. Микли только что сверялся с картой и объявил, что осталось около часа пути. Иерн охотно оставил бы эту тесную и шумную вибрирующую клетушку, но Роника была рядом и уделала ему свое внимание, и он не особо торопился расставаться.

— …Летал и в Пирефф^[143], — говорил он, — в Элласе это главный порт. Его Господин дружен с Доменом, мы ведем обширную торговлю в этих краях. Мы намеревались тогда нанять лодку и провести пару месяцев, плавая от острова к острову.

Аэроплан тряхнуло. Сердитый свист пропилил фюзеляж и окна. Запахло дымом. Незваный гость описал километровую дугу и, залетев вперед, покачал крыльями, призывая к вниманию.

Иерн так и поступил: принялся рассматривать большой двухмоторный реактивный самолет, выкрашенный в серую краску, так что отражение от обшивки не ослепляло его… видны были пулеметы и ракетная установка.

Опознавательных знаков он не заметил, однако, прочитав все, что было написано в мире о летающих машинах, Иерн великолепно знал эти обтекаемые линии.

— Чарльз! — завопил он. — Маурайский истребитель!

Пот выступил на его теле, холодный и липкий. В топоте пульса едва не потонула непристойная реплика Роники. Позади них слабо прошелестел голос Микли:

— Засекли, сволочи! Но как и почему? Настрой радио, девочка… скорей, ради Бога! Стандартный диапазон.

Роника кивнула и повиноаалась. Губа ее оттопырилась, обнажив зубы.

Из приемника вырвался басок:

— …Вызываю вас. Приказываю опускаться и быстрее.

Иерн различил нозеланнский акцент во франсее. Громкоговоритель перешел на другой язык, здесь он понял лишь несколько слов — англиш, предположил он. Пульсирующий покой окатил его. Иерн еще не представлял, что сулит подобная встреча и что произойдет дальше, но он был Буревестником.

Микли нагнулся вперед и коротко ответил. Реактивный самолет, поднявшись вверх, исчез из поля зрения. Радио принесло ответ. Не понимая диалога, Иерн поглядел на северянина и отметил напряженность на хмуром лице..

Умолкло все, кроме двигателей. Роника выключила передатчик и пояснила аэрогену:

— Они требуют, чтобы мы сдались. Где-то впереди есть пляжная полоса, удобная для посадки. Если мы не сядем сами, они вынудят нас это сделать.

— А в чем… собственно… причина? — проговорил он.

— Здесь не место обсуждать это. — Она продолжила на англее и спросила:

— А что ты думаешь, Микли?

— Ну что ж, подчинимся, — ответил ее спутник.

Она не заметала отрешенности на его лице.

— Нет! — вспыхнула она. — Пусть лучше небо рухнет Если нас возьмут в плен, маураи могут узнать об Орионе — от нас.

«Тайна… колоссальная тайна», — понял Иерн. И произнес:

— Я не слыхал, чтобы маураи пытали людей.

— Будут, после того как увидят наш груз, — взорвался Микли. — Однако, скорее всего, обойдутся без этого. У них такие искусные врачи и психологи. Вкачают наркотики или… словом, они умеют извлекать информацию из человека; так они, должно быть, и вышли на наш след…

Еще бы, уж из нас они выжмут все до последней капли.

Роника решительно повернулась. Она взглянула перед собой, взялась в задумчивости за подбородок и пробормотала:

— Быть может, приземлиться, а потом бежать в лес…

— И сдохнуть с голоду! — огрызнулся Иерн, прежде чем вспомнил, что грядущий поединок — не его дело.

— О, я выведу вас к цивилизации в прекрасной форме, — механическим голосом ответила она. — Я специалист по этому делу. — Она оглядела его. — Ты можешь оставаться, у них нет причин охотиться за тобой.

— Ты забыла, что сказал Лоханнасо, — напомнил ей Микли. — Мы не должны выходить без приказа. Их самолет тоже способен сесть вертикально, и его пулеметы будут провожать нас на всем пути. Если мы побежим, этот маурай откроет огонь; нечего и сомневаться — я знаю его. Приходилось встречаться. Он ненавидит смерть и увечья, но, если уверен, что их не избежать, не станет тратить время на мучительные раздумья.

Роника кивнула.

— Так или иначе, — сказала она медленно, — они захватят плутоний.

— Плу… что? — Иерна словно громом поразило. «Нет, я, наверное, ослышался; конечно же, я не расслышал».

Роника вновь кивнула.

— Ну что ж, у нас остался лишь один шанс, — продолжала она вполне ровным голосом. — Я утоплю самолет в озере, тогда им не достанется ничего.

— Минуточку! — хором воскликнули Иерн и Микли.

Взгляд ее обратился к пассажиру.

— Простите меня, Ферлей, — негромко произнесла она. — Вы могли бы выпрыгнуть, если бы я сейчас последила за своим языком. Но теперь вы слыхали то, что может знать только мертвец, если он не принадлежит к Ориону.

Он напрягся, намереваясь схватить ее за руки, но нож ее, выпрыгнув из чехла, уже колол его грудь. Заметив, насколько привычно ее движение, он отодвинулся. Левая рука ее лежала на штурвале, и самолет накренился.

— Они собьют нас, заметив что-нибудь подозрительное, — предупредил Микли.

На лице Роники застыла ухмылка. Секунды спустя она выпалила:

— Ну и пусть мы лучше разобьемся и сгорим среди деревьев. Если у маураев хватит ума, опии близко не подойдут. Старые корпуса боеголовок не выдержат, заряды плутония раскрошатся. Неприятная штука. — Микли заговорил на англише. Роника качнула головой и сказала Иерну:

— Он не боится умереть, просто не знает, что можно сделать. У него нет оружия при себе, а наши винтовки убраны — не достать… Кстати, дорогой мой Микли, если ты придумаешь какую-нибудь глупость, я отправлю нас прямиком вниз. Видишь — как низко мы опустились. Теперь уже не уйти…

Иерн, мне действительно очень жаль. Сама я не стала бы так поступать, но, увы — здесь дело не во мне. А тебе бы понравился восход Ориона.

Мне — так уж точно.

— Безумная фанатичка, — пробормотал Микли.

— Нет, — сказала Роника. — Просто я дала клятву.

Озеро заполняло все большую и большую часть открывшегося перед ними мира. Маурайский истребитель с визгом пронесся мимо. Роника коротко хохотнула.

— Не знают, какого черта еще придумать, — зло заметила она, не забывая искоса поглядывать на мужчин.

Солнце, невысоко стоявшее над хвойным лесом, наполняло своими лучами кабину. «Солнце!» — вспыхнуло в душе Иерна. Дуэль, сыгранную с Джовейном в земле грез, ушедшей в прошлое на миллион лет и удалившейся на миллион световых миль… Он не стал медлить более.

— Перестань, — проговорил он, ощущая нож у горла. — Возможно, у нас есть шанс сохранить ваш секрет и спасти наши шкуры. Самый крохотный. Я — Буревестник.

Нечто родственное заре проступило на лице женщины. Шепоток в душе Иерна подсказал — перед ним не фанатичка… эта девушка ценит жизнь сильнее многих. Но лезвие не дрогнуло.

— Говори, — велела она. — Быстро!

— Нам потребуются парашюты, — вырвалось у него. — Мы снаряжаемся, тем временем Микли заговаривает зубы маураям. Пусть надует их — кажется, это и есть его специальность. Тут, Роника, ты передашь мне управление.

— Оно было сдвоено. Иерн уже воспользовался им и успел понять, что самолет норри — поворотливый и легкий зверек. — Просто я более искусный пилот, чем ты. Тогда я беру вверх и тараню их истребитель.

Падать придется вместе, но мы приготовимся и, может быть, выберемся.

Она поглядела на него:

— Тебе не позволят приблизиться.

В голосе Микли потрескивала энергия:

— Возможно, подпустят, ежели я одурачу их. О'кей, Роника, я пошел за парашютами, а заодно и за пистолетом, только знай — не затем чтобы тут же всадить тебе пулю в лоб. Хоть настолько ты мне доверяешь? Я тоже мечтаю, чтобы Орион взошел, хотелось бы поглядеть на тот славный хаос, который тогда начнется.

Иерн услыхал, как Микли отстегнулся и полез через груз.

Плутоний, подумал аэроген. «К каким же чудищам меня занесло! Но мертвец бессилен, он не может ничего узнать, а я не выживу, если не спасу их».

Микли передал ему парашют. Иерн в тесноте не без труда пристроил ранец к спине. Тем временем Роника вернула аэроплан на курс, соответствующим намерениям маураев.

— Прикрепи свой парашют, — сказал Микли. И бросил Иерну:

— Только без шуток, дружок. Мой пистолет предназначен для тебя, а не для дамы.

«Увидев, что цель все-таки реальна, он готов пройти по канату, — решил Иерн. — Возможно, риск доставляет ему удовольствие». Азроген сам почувствовал воодушевление, словно вновь вступая в борьбу с ураганом.

Микли потянулся вперед, включил передатчик. Зазвучали отрывистые англишекие слова. Наконец он отключился и произнес:

— Я сказал им, что мы, как того и следовало ожидать, хотели разбиться, но не сдаваться им. А потом сказал, что мы передумали, но требуем гарантий, что нас не убьют. Лоханнасо заверил меня, что не имеет подобных намерений — я в этом не сомневаюсь — но я потребовал, чтобы мы снижались одновременно, а не они после нас. Тогда, сказал я, на земле мы можем еще поторговаться, вместо того чтобы ожидать пулю из его пулемета. Не сомневаюсь — он решил, что мы собрались бежать в лес.

Он явно намеревается арестовать нас или пристрелить, но, что хуже всего, нам не избавиться от плутония. Он об этом умолчал, но этого не избежать, еще он получит Ферлея, который уже может кое-что рассказать ему. Он знает, что ты с нами, Ферлей. Хотелось бы знать, каким образом он мог выяснить это… Большего мне выторговать не удалось… Вы довольны?

Чиркнул кремень, протянулась резкая нотка.

— Надеюсь, что да, — подтвердил Иерн. — Могу ли я уже вести самолет, Роника?

— Давай! — приказала девушка. Нож вновь оказался в ее руке.

Он взялся за рычаг высоты. «Подъем не встревожит противника. Они решат, что он пытается разглядеть пляж, на котором должен приземлиться». Нетерпеливо жужжа, реактивный самолет поднялся повыше.

Вскоре он увидел место назначения, полумесяц белого песка, за ним заходящее солнце. Иерн двинулся к нему. Потом, повиляв вверх-вниз, направился к земле. Почти сразу впереди в сотне метрах от них появился снижавшийся самолет маураев. Он ощутил, как колыхнуло легкую машину норри в турбулентной струе могучих двигателей.

Внутренняя дрожь сотрясла тело Иерна. Сейчас ему предстоит атаковать храбрых людей, не сделавших лично ему ничего плохого; людей, которые были бы благодарны ему за жизни двух дьяволов… «и чтобы спасти себя самого. Потом Роника, быть может, все объяснит; по чести говоря, я всегда сомневался в законности Энергетической войны».

Пошел! Он нажал на педаль и повел рукояткой. Зрение и чувство равновесия помутились, пропеллеры взвыли, запел металл. Иерн увидел, как дернулся маурай, но он был Буревестник, а самолет — просто продолжение его самого. Машины столкнулись. Удар потряс его тело.

— Наружу! — взревел он, отстегнув пристежной пояс и открывая дверь со своей стороны. Роника прыгнула с противоположной, за ней последовал Микли.

Иерн вывалился в свистящий воздух и сразу потянул шнур; парашют расцвел белым облачком и, ударив стропами, замедлил падение. А потом Иерн понял, что парит в воздухе, и, взявшись за стропы, направил к земле свой полет. Невдалеке он заметил Ронику и Микли, тоже, как и он, под куполами парашютов.

Взгляд его обратился к аэропланам. Охваченный огнем, самолет Союза падал как камень. Вот он прикоснулся к воде: волны вскипели, повалил пар, самолет исчез из виду. Иерн подумал о его грузе: вода должна была смягчить удар и помешать контейнерам открыться. Но мало-помалу они разрушатся и извергнут свой яд; ничего страшного — если успеет спасательная экспедиция.

Реактивный самолет, кренясь, все еще летел. Когда Иерн был еще за штурвалом, он пытался нанести фронтальный удар и повредить управление, но вместо этого задел правый двигатель и, похоже, ударил по левому крылу. У маураев был хороший пилот. Теперь их самолет не мог приземлиться, но все ж он каким-то образом сумел выровнять машину и постарался по возможности замедлить падение. Самолет опустился на озеро в километре от берега; брызнула пена — золотая в вечернем свете.

Фюзеляж несколько минут раскачивался на волнах, прежде чем самолет затонул. Тем временем люди из него успели выбраться наружу и поплыли.

Только один из троих прибег к помощи надувной подушки.

Радость — все остались живы — заставила Иерна заплакать от счастья. Он приземлился первым. Следом за ним Роника и Микли повалились на песок и, вскочив на ноги, отстегнули парашюты. У женщины был нож, у северянина — автоматический пистолет. Микли махнул на груду выбеленного водой плавника.

— Прячьтесь, — проговорил он, — Канаки направляются к нам. Едва ли они сумеют самостоятельно выжить в наших краях — это тебе не южное море.

Скорее всего, они вооружены. Но мы должны опередить их.

— Не торопись, — ответила Роника. — Они не смогут так быстро доплыть сюда. — Она повернулась к Иерну и воскликнула сияя:

— Да, это работа мастера! Господь — свидетель, ты не солгал, такого летчика я не встречала.

Она обняла его за плечи и шумно чмокнула.

Солнце опустилось за сосны. Небо позеленело. Холодные тени поглотили пляж. Тоненький голосок — плюх-плюх — невысоких серебрящихся волн набегал словно от края мира. Когда пловцы приблизились. Иерн встрепенулся.

— Клянусь анимом Чарльза! Это Плик! — Он вскочил, собираясь перелезть через бревно, за которым лежал.

Роника ухватила его за ногу, — Ложись, пустоголовый! — рявкнула она. — Хорошо смазанный пистолет может стрелять, даже если ты с ним купался.

Микли разрядил свой в знак предупреждения. Громкий хлопок пробежал над общим покоем. Встревоженные птицы с шумом оставили ветви, на которых уже устроились на ночь. Некоторые взлетели высоко вверх — так, что к крыльям их прикоснулся играя солнечный свет.

— Внимание! — закричал он на англее, глядя перед собой через спутанные мертвые корни. — Если вы, парни, намереваетесь выбраться на берег живыми, то сделаете это, подняв руки и бросив оружие.

— А как мы будем добывать еду без оружия или разделывать ее без ножей?

— прогремел бас, который Иерн сдыхал по радио.

— Что за ерунда, вы ведь не ради прокорма прихватили с собой эти игрушки… или не так? — откликнулась Ролика почти веселым тоном. — У меня есть свой нож, его хватит на всех. Но если бы его и не было, я придумала бы что-нибудь. Ведите себя как подобает, мальчики, и я выведу вас к людям в целости и сохранности.

Движения в воде засвидетельствовали о повиновении… но с колебаниями.

Добравшись до мелкого места, три фигуры направились к пляжу.

Прилипавшая к телу одежда не выказывала никаких сомнительных выступов.

Микли встал.

— Очень хорошо, — проговорил он, опуская пистолет в кобуру. — Только не забудь, Тераи, что я его достаю очень быстро.

Огромный седоволосый мужчина кивнул. Ролика перепрыгнула через ствол и пошла навстречу какому-то уроду, шедшему возле маурая.

— Теперь разденьтесь — одежда скорее высохнет, — посоветовала она. — Завернитесь в парашюты. Если схватите пневмонию, я ничего не смогу поделать, к тому же ваш народ… Ox! — Она застыла на месте. Правая рука зажала ее открытый рот, левая сжалась в кулак. Но Иерн ничего не заметил; он бежал к Плику. Зубы певца выбивали дробь, сотрясаясь, он обнимал свое тощее тело. Иерн встряхнул его за плечи.

— Что же ты наделал, сукин сын? — яростно взревел аэроген.

— Н-н-н-не то… на что рассчитывал. — Плик смотрел на него с несчастным видом. — Они сказали мне, что намереваются перехватить самолет северян, взять их в плен, кон-конфисковать их груз, но тебя они обещали отпустить и даже предоставить убежище… если от этого откажутся те маньяки, с которыми ты связался. Иерн, они везли делящиеся материалы! Оружие Судного Дня! Что мне оставалось, кроме как помочь маураям?

— Я уже знаю об этом. Хорошо, Плик, я все понял. — Иерн отпустил приятеля и похлопал его по спине. — Ты не виноват и я тоже, а что случилось, то уже случилось. Давай попробуем извлечь из ситуации все, что она способна нам предоставить.

— А выпить ты с собой не прихватил, а?

Иерн не мог сдержать смех.

— Боюсь, что до ближайшей таверны придется идти и идти.

— А до Сеси еще дальше.

Плик сгорбился на берегу.

Приблизившись к Ронике, Иерн услышал слова, которыми обменивались девушка и бронзовокожий гигант.

— Значит, это вы, — выдохнула она. — Вот не знала, но тогда я была просто ребенком… это случилось двадцать лет назад, но я никогда не забуду…

— А ты не забыла, что я был другом твоего отца? — прогрохотал басистый голос. — Не врагом его, хотя злая судьба поставила нас друг против друга в этой злосчастной войне; и другом его я пришел к твоей матери, чтобы она могла узнать о нем все… я еще надеялся помочь ей.

— Ну что ж, поговорим об этом попозже.

Роника отвернулась от него и отошла в сторону. В сгущающемся сумраке на щеках ее сверкнули слезинки.

Маураи разделись. Иерн старался не глядеть на уродца. Микли просто не поворачивал к нему голову. Роника стояла на коленях возле парашютов, сердито размахивая ножом. Она разрезала шелк на куски, чтобы использовать его в качестве покрывал и тог.

— И ты тоже разденься, Плик, — посоветовал Иерн.

— Если леди отвернется, — отвечал англеман.

По лицу ее пробежала вялая ухмылка.

— Нечего стесняться, — сказала она. — Я вполне представляю себе все последствия купания в холодной воде… в том числе и воздействие ее на мужчин.

— Я никогда не подозревал в тебе подобной застенчивости, Плик, — заметил Иерн.

— Просто ты меня никогда трезвым не видел, — кисло ответил приятель.

Роника не стала спорить, и вскоре он тоже прикрылся. Дрожь начала отпускать его.

Микли вскочил на бревно.

— А теперь слушайте все! — воскликнул он. — Идите сюда, говорить будем.

— А кто назначил тебя боссом? — спросила Роника.

— Председателем, — поправил он ее. — Просто такая должность скорее подобает мне, а не тебе. — Остальные собрались перед ним: маураи справа, Плик и Иерн слева, Роника — отдельно от прочих — посередине. — Дело в том, — продолжил Микли, — что она, вот эта девушка, будет распоряжаться, поскольку ей досконально известно, как выжить в такой глуши. Вы не должны оспаривать ее распоряжений, а поэтому повинуйтесь, если хотите снова увидеть своих женщин. Теперь давайте знакомиться. — Он назвал имена всех присутствующих, за исключением человека с темным пятном, лежавшим на коже лица, назвавшего себя Ваироа Хаакону и этим ограничившегося. — Вопрос первый, — резко проговорил Микли, — зачем вы преследовали нас? Сперва нарушили законы Домена, а потом вторглись в Краснаянское воздушное пространство. Какие вы можете назвать причины?

Тераи ощетинился.

— Ты великолепно их представляешь, — буркнул он. — Вы везли плутоний.

Микли приподнял брови:

— Что? О чем ты говоришь?

— У тебя было много кило плутония на борту самолета. Разведка Федерации долгие годы пыталась обнаружить тех, кто собирает эту адову гадость. Мы узнали, что это делаешь ты. В Велантоа уже получили от нас сообщение; конечно, точных доказательств мы тогда не имели. Но уже этого хватит, чтобы уделить вашей стране больше внимания, чем прежде, ведь вы и без того числитесь среди основных подозреваемых. Нам необходимы конкретные доказательства как повод к действию. Неужели ты, свинья, мог решить, что я позволю тебе улететь с ними?

— Смешно, просто смешно… Кто же вложил подобные фантазии в твою голову? Я-то считал тебя реалистом, Тераи.

— Ваироа проскользнул на борт вашего корабля после прибытия вашего отряда. У него был с собой детектор.

— В самом деле? Безотказный? Видишь ли, позволь объяснить тебе ситуацию. Нас попросили прихватить с собой пробы… из старинного взрывного кратера для научных исследований; конечно, они обладали известной остаточной радиоактивностью. Жаль, что ты у нас такой нервный, я бы все показал тебе, но теперь камешки на дне озера.

Встревоженный Иерн осознавал, как могут подобные объяснения остановить карающую длань Федерации.

— Ты лжешь! — выдохнул он. — Ведь ты сам сказал мне об этом плутонии в самолете!

— Вот так! — Тераи поднял молотоподобный кулак. — И если ты, Карст, позволишь себе хоть одно слово лжи — я переломлю твой хребет об колено… если до того я не разобью твой жалкий череп и не вытряхну из него гнилые мозги. — Он гневно огляделся. — Ядерное оружие. Когда закончится война, я походатайствую, чтобы всю твою шайку залили бетоном в том самом блоке, в котором мы потопим всю эту мерзость.

— Нет! — яростно выкрикнула Роника. Она подняла руки. — Это не оружие, я клянусь.

Сочувствие смягчило тон Тераи.

— В ее голосе слышится искренность, — сказал он. — Что же вы тогда затеяли? Тайную энергостанцию? Вот глупость.

«Они зовут эту вещь Орионом, — подумал Иерн. — Но об этом он не мог говорить: Ронике будет больно, и притом — без малейшей пользы.

Впрочем, что мне до нее?»

— Я не имею права говорить, — она прерывисто вздохнула. — Могу только поклясться, что речь идет не о ядерном оружии. В противном случае, узнав об этом, я бы сама кричала на весь мир. Я клянусь в этом перед вами, Лоханнасо, памятью моего отца, достоинством моей матери, честью моей Ложи и народа.

«Похоже, она говорит искренне, — подумал Иерн. — Конечно, я не знаю ее, так почему я так уверен: просто не могу представить ее лгущей… но и разбирающей боеголовки тоже.

Так кто же она на самом деле? Жительница варварских краев? Она говорила, что живет на Ляске. Разве ее нельзя одурачить? Впрочем, едва ли. Речь и поведение свидетельствуют о первоклассном уме».

На лице Плика также был написан укор.

— Но ты собирала плутоний на востоке, — проговорил англеман.

Она отрывисто кивнула:

— Да, но ради добра, ядерная энергия веками пугала людей. Они отказываются представить, что она может служить миру, а не уничтожать.

— Это дракон Апокалипсиса, — выпалил Плик. Его взгляд пробежал по лицам, потом устремился в лесной мрак. — Неужели мы, именно мы, сошлись вместе только случайно?

Крякнув, он плотнее завернулся в ткань.

Разговор что-то пробудил в Иерне. Эта женщина, дочь лесов, говорила разумную вещь, а цивилизованный человек нес чепуху. Читая отчеты о прошлой войне, Иерн всегда сомневался в том, что маураи имели право затевать Энергетическую войну. Почему атом непременно должен сделаться оружием? Уцелевшие хроники свидетельствовали, что до Судного Дня старая Франция получала около половины своей энергии от атома, а старая Франция была последней страной, в которой люди были счастливы и процветали… И даже тянулись к звездам…

Кристаллизовалось решение. «Пока я не узнаю больше, не стану принимать чью-либо сторону. И все же весьма вероятное что Роника… в известной мере права». Он радовался, что ему не придется отрекаться от нее, и теплые волны окатывали душу.

Пронзительный хохот гагары пробежал над водой. Верхушки деревьев расставались с позаимствованными лучами.

Микли прочистил горло.

— Хорошо, признаюсь перед всеми в том, что вы и без того уже поняли, — сказал он. — Я переусердствовал. Я не намеревался искать здесь делящиеся вещества. Просто не сумел противостоять искушению и пригласил Ронику, чтобы она посмотрела, можно ли там их искать…

«Выходит, она занималась такими же делами на родном континенте, — подумал Иерн. Его влечение к ней чуть утихло. — От страха? Нет, не совсем…»

— Так чем же ты там занимался? — спросил Тераи.

— А ты? — парировал Микли.

— Сбором информации, в основном о тех кознях, которые вы затеваете в Юропе.

Роника овладела собой.

— Помолчите, — сказала она начальственным тоном. — К черту политику, скоро стемнеет. Ни у кого нет фонарика? Ну что ж, придется развести костер с помощью зажигалки Микли.

Северянин покопался в карманах.

— Похоже, я выронил ее, когда вверх тормашками вылетел из самолета.

— Черт.

— Остается назвать эту ситуацию насмешкой богов.

— Хорошо, — сказала Роника. — Давайте приготовимся к ночлегу, пока еще видны собственные руки.

— Что нам делать? — спросил Иерн.

Микли спрыгнул с бревна и отвесил Ронике подчеркнутый поклон.

— Предоставляю вам трибуну, леди, — объявил он.

Она взлетела вверх кошачьим движением и встала на фоне леса и потемневшего неба.

— Чтобы выжить, нужно иметь три вещи: воду, укрытие и огонь — в таком вот порядке, — объявила она. — Без огня нам не обойтись. Но придется подождать до утра, когда я сумею сделать сверло для разжигания костра.

Но здесь климат холодный, и лето уже кончается. Нам необходимо соорудить укрытие.

— А как насчет еды? — удивился Тераи.

— Она не столь уж необходима. Ты сможешь продержаться на чистом воздухе в течение месяца. Но я клятвенно обещаю добыть нам что-нибудь на обед еще до завтрашнего полудня.

— А не начать ли нам прямо с укрытия? — предложил Иерн.

Она удивила его ответом:

— Мы можем соорудить его за полчаса, даже менее того, но сперва следует уладить взаимоотношения. Наш отряд состоит из двух пар соперников и пары нейтральных лиц, попавших в чуждую всем нам страну.

Если не считать редких дикарей, эти края практически необитаемы.

Повернув в глубь суши, мы можем наткнуться на цивилизованный поселок, но шансы невелики, поскольку карт у нас нет. Неделями можно бродить возле них и так и не найти, а осень уже близка, и зима не замедлит за нею. Я предлагаю идти вдоль берега, в юго-западном направлении. Этот путь приведет нас к достаточно крупному городу… Дулу, если я не путаю. Пройти надо километров триста. Конечно, придется поторопиться, но мы вполне способны туда добраться.

— А что будет потом? — поинтересовался Тераи.

Роника пожала плечами:

— Все зависит от того, как отнесутся к нам местные жители. Но краснаянцы обычно приветливы… во всяком случае, я так слыхала.

— Да-да, — подтвердил Микли.

Тераи посмотрел на Иерна.

— Тебе повезло, что мы попали не в Юань, — объявил он.

— Почему? — опросил азроген.

— А ты не знаешь? Пусть мы с Ваироа собрали лишь клочки информации, но у нас есть достаточные основания полагать, что именно юанезцы поставили большую часть снаряжения для личной армии Таленса Джовейна Орилака. Оружие доставляли контрабандой через Эспейнь. А это свидетельствует о том, что его гневные словеса против этой страны являются дымовой завесой.

Иерн онемел на время.

— Я же сказала вам, заткните свою политику куда-нибудь подальше! — отрезала Роника с бревна. — Я понимаю так: мы, северяне, не хотим, чтобы вы, маураи, вернулись домой с той информацией, которую сумели собрать об Ори… о нашем проекте. И с подтверждением того, что Союз собирает делящиеся вещества, и обо всем, что вы могли заподозрить, увидев нас вместе с Иерном. Вам же не нужно, чтобы мы спокойно вернулись домой со своей охапкой секретов, до которых вы так и не докопались, да еще узнав о предупреждении, которое вы дали вашему командованию. Тем не менее нам придется сотрудничать по пути. Иначе мы едва ли доживем до того, чтобы иметь возможность пырнуть друг друга ножом в спину на улицах Дулу. Прошу вашего сочувствия, поддержки, дружбы или — клянусь Господом — я уйду отсюда одна и брошу вас на верную погибель.

Иерн подавил протест, Плик облизнул губы, Микли как будто задумался, Тераи сердился, Ваироа казался бесстрастным. Помедлив, мужчины дружно забормотали.

— Хорошо, — Роника с улыбкой соскочила вниз и прикоснулась к ладони Иерна. — Ну уж вас-то обоих я не брошу, — шепнула она. — Вы здесь ни при чем. Но этих троих нужно хорошенько припугнуть. — Она возвысила голос. — Ну а сейчас давайте строить укрытие. Следуйте за мной.

Плик подтолкнул Иерна.

— Мы-то ни при чем? — хрипло прошептал он. — Разве что отчасти, но не безвредные. Ты представляешь куда большую, чем кто-либо из них, угрозу старому миру, к которому мы привыкли.

— Ты действительно так думаешь? — поинтересовался аэроген. — Почему?

— Что-то собирается. Сгущаются силы. И ты находишься в самой их сердцевине. Милостивый Христос, как я хочу вина.

Роника скоро нашла необходимое: обломившийся длинный сук, годный, чтобы воспользоваться им как шестом; сосну, свесившую ветви до самой земли, возле которой не было сухостоя, способного упасть на шалаш в бурю, да еще на пригорке, чтобы дождевая вода обегала их; заросли папоротника и невысокие кусты, которые легче всего было наломать.

— Будь у нас больше времени, мы могли бы устроиться и получше, — проговорила она. Быстро темнело, мрак сгущался, лишь далекие отблески озера вспыхивали между стволами деревьев, пробиваясь сквозь ароматную листву. С каждой минутой становилось все холоднее. Заухала сова. — Скажем, могли бы соорудить шалаш, развести костер перед входом, сложив за ним камни, чтобы отражали тепло внутрь. Завтра мы так и поступим, я обещаю. Но сегодня следует поторопиться, и я хочу, чтобы нам было тепло.

Тем временем она заострила шест, уложила конец его в развилину и начала обкладывать со всех сторон ветками поменьше. Мужчины последовали ее примеру, переплетая настил поперечными ветвями и сучьями; ходили за материалом — щипали мох, ломали с деревьев ветки с листьями, снова носили мох. Наконец толщина укрытия составила пять или шесть сантиметров, тогда сверху добавили еще слой прутьев, чтобы не сдуло.

— Проверьте — нет ли внизу камней и сучьев, трава будет нашим матрасом. Потом будем спать в роскоши: на можжевеловых ветках. Нам потребуются одеяла. Вы, три мокрые крысы, берите парашюты, у нас сухая одежда. Итак, заваливайтесь листьями и всем прочим.

Когда ночь рассыпала звезды по небу, все вползли под навес и собрались потесней. Живое тепло быстро согрело их, а ложе было достаточно мягко для усталых тел. Однако Иерн заснул с трудом: он сумел устроиться возле Роники и слишком откровенно реагировал на ее соседство…

2

Началась дорога, и Иерн скоро обнаружил, что потрясен: жизнь складывалась самым великолепным образом. Половину времени шел блеклый докучливый дождь. Потом облаками налетали москиты, и писк их раздражал не менее, чем укусы. Клещи впивались в плоть, извлекать их нужно было весьма осторожно, иначе головка могла остаться под кожей и вызвать нагноение. По совету своего проводника мужчины далеко обходили иногда встречавшихся медведей, гремучие змеи вызывали куда большее опасение; все привыкли выискивать взглядом ядовитый плющ. Но и без того хватало густых кустов, бурелома, трясин, ручьев и запруд, преграждавших путь и зачастую заставлявших углубляться в лес — от берегов внутреннего моря.

Потом они вышли к холмам, дно оврагов давалось труднее, чем склоны.

Несколько раз на берегах они замечали другие холмы, поменьше. Кирпич и стекла проступали из-под наросшей зелени, их обходили. Столетия назад тут были поселки, скорбно было думать об их участи. Для неловких, не знающих мозолей рук путешественников на стоянках находилось множество дел: нужно было собирать дрова для костра, устраивать ночлег, прятать припасы от ночных воришек… Поход продолжался, но лес охватывал все вокруг: безграничный, безжалостный — и прискорбно дикий.

Только в объятиях бури или женщины Иерн так наслаждался собой.

У него хватало ума не восхищаться вслух, остальные же не жаловались.

Большая часть удовольствия была следствием удачи: он был молод, силен от природы, сноровист и попал в лес в подходящей обуви. Бедный бестолковый Плик хромал в городских туфлях, немилосердно натиравших ногу. Элегантные полуботинки Микли еще держались, но он сам признался, что обувь жмет, и, как выяснилось, его сухощавое тело сохранило меньше сил, чем он рассчитывал. Тераи напротив — силы было не занимать, и ловкие руки моряка-кузнеца справлялись с любой работой, но задумчивые зеленые стены, вечно обступавшие его со всех сторон, заставляли нервничать морехода, подтачивая его нервы. Ваироа, казалось, полностью приспособился. Но кто мог подтвердить это, если сам он молчал?

Иерн же учился у Роники.

От нее он узнал, что дождь — это душ, а не докука, и что под ним лучше всего раздеться догола, поскольку холод под промокшей одеждой может убить. (Тело ее ослепляло, а нагота или полунагота была непринужденной, но не зовущей, как доказала дружеская, но сокрушительная оплеуха, заработанная еще в начале пути.) Сок дикой мяты и подорожника отгонял насекомых, а иммунная система быстро справлялась с укусами тех, кто все-таки добирался до кожи. Шумы больше не раздражали, а завораживали, лес был сокровищницей звуков, вкусов и запахов, нес отдых глазам. Вот логово мускусной крысы, он не видел его, пока Роника не показала; вот оставленные лапами следы — для него немые, пока она не рассказала ту долгую историю, которая была отпечатана ими. Никогда он еще не был столь осмотрительным. Идти стало проще, когда она обучила его всему нужному. Например, кусты следовало раздвигать коленями и руками одновременно, проскальзывая между ветками. Она не торопила их — зачем? Конечно, можно нестись, но тогда кто-нибудь, глядишь, свалится по пути, а это не шутка — зима не за горами. «Давайте не пыжиться, идем ровно — по двадцать щелчков в день».

Четыре раза Роника объявляла привал, по две ночи они проводили на одном месте; отдыхали и занимались разными делами, такими, как стирка; она сказала, что, если у них нет мыла, это не причина, чтобы оставаться грязными.

Она обработала ноги Плика, наложила повязку из мха и ткани на мозоли, заметив, что воспользоваться можно многими материалами: птичьей кожей, лыком, травами… Мы остаемся на месте, пока не обуем тебя подобающим образом. Иасу Крист! Неужели твой папочка никогда не говорил тебе, что дырка в носке проделает дырку в ноге?

— Вчера ты сказала, что можно сделать лодку… из березовой коры, кажется? — заметил Иерн. — Почему бы не поступить таким образом, чтобы не тащиться в такую даль?

— На это уйдет время, а потом нас свяжет погода; грести против ветра тяжелее, чем идти по любому болоту. Кроме того, при всякой необходимости придется причаливать к берегу. Нет, на своих двоих, пожалуй, проворнее.

Роника, согнувшаяся над лодыжками Плика, распрямилась.

— Придется добыть сырой кожи для мокасин. — Она вздохнула. — Ненавижу убивать оленей, когда приходится оставлять брошенной большую часть туши, но придется… пусть братей Ворон и приятель Червь порадуются добыче, так что потеря не так уж и тяжела. — Сперва она постояла в дыму костра, который, осторожно раздувая, сама и развела с помощью деревянного сверла, сучьев и древесной крошки. (На сверло пошло дерево и парашютная стропа. Роника заметила, что ее можно было бы заменить кишкой животного или каким-нибудь из растительных волокон. Оставшись без стального ножа, она умела бы изготовить надежный каменный нож.) Иерн спросил, почему она окуривает себя дымом.

— Звери боятся человеческого запаха, — объявила она. — В конце концов люди были хищниками не менее миллиона лет, как говорили мне палеоантропологи (удивлял и ее словарь). Но инстинкт не заставляет их бояться запаха дыма, если только не вспыхнет пожар в лесу или прерии.

И Роника продемонстрировала, как будет выслеживать добычу: разыскивая слабые отпечатки, оставшиеся в траве и на почве, катышки помета, обкусанные листья… показала, как будет подкрадываться медленно, замирая, когда переменчивое внимание зверя обратится в ее сторону.

— Дома, в лесах Ляски, я развлекаюсь, подбираясь к зверям поближе, чтобы потрогать.

Она намекнула, что, если Иерн увяжется за ней, удачи не будет. И исчезла среди сосен.

Микли отказался одолжить Ронике свой пистолет, и поэтому убивать придется ножом. Из всего прочего она пользовалась лишь своим посохом — кроличьей палкой — которую повсюду носила с собой из принципа. Этот прямой кусок твердого дерева, длиной около метра, удобный для руки, она обычно держала под мышкой. Им она сбивала сухие ветви для костра или всякую мелкую живность, попадавшуюся на пути.

— Однажды на Ляске, — как-то поведала девушка, — я встретилась с гризли, находившимся в скверном настроении. Я взялась за палку.

Конечно, драться с ним бесполезно, но палка заставила звери остановиться, и, пока он думал — ах ты, маленькая настырная бродяжка!

— я успела добраться до дерева, слишком толстого, чтобы он мог вывернуть его, и более высокого, чем он мог зацепить. Наконец мишке надоело, и он оставил меня в покое.

Она вернулась вечером, забрызганная кровью, с плеча ее свисала шкура, набитая мясом и теми частями туши, которыми, по ее мнению, путники могли воспользоваться. Опустились сумерки, вся группа расположилась возле костра, но Роника не сразу ободрилась; уйдя в себя, она сидела скрестив ноги и глядела на языки пламени. Иерн спросил — почему?

— Сегодня я, своей рукой остановила жизнь, — тяжко вздохнула она.

И вновь он удивился ей.

Убийства менее персональные ее не смущали. Она подбирала деревяшки, подпирала ими валун, оставив под ним приманку, и таким образом нередкодобывала на завтрак белку или нечто подобное. Роника била рыбу деревянным копьем, или удила на крючки из костей, или же складывала каменные ловушки, если путники под вечер выходили к ручью. Иногда брошенная ею палка сбивала птицу; дрозды. оказались просто великолепными на вкус. Как-то раз туманным утром она разделась, обмотала голову травой и безмолвно и медленно поплыла по озеру.

Подобралась к стае уток и ухватила двух за лапы.

К этому времени ее спутники уже перестали печь мясо на углях. Она научила их готовить в полых обрубках или ямах с помощью нагретых камней, или запекать, сложив очаг из камня и дерна. Так лучше сохраняются витамины, утверждала она. И по той же причине настаивала, чтобы мужчины ели все органы животного. Роника все нахваливала свой отвар из личинок, но в данном случае столкнулась с подчеркнутым отсутствием интереса.

Она не настаивала, поскачку в растительной пище также не было недостатка: самые разнообразные ягоды, клевер, семена трав, отдельные части тимофеевки, осоки, чертополоха, одуванчика, крапивы. Некоторые продукты требовали специальной обработки, например кипячения; некоторых следовало избегать, например пурпурных семян травы — в них могла оказаться спорынья. Но кое-чего в это время года просто не было — например опавших спелых шишек сосны. Другие продукты требовали слишком усердной возни, как, например, желуди. Однако Роника доказала, что лес охотно одарит изобилием всякого, кто знает, где искать и как брать — «всегда с любовью и заботой», сказала она в один из моментов откровенности.

Мокасины для Плика и Микли она сработала на скорую руку — по собственному признанию — однако они должны были выдержать до конца весь остаток пути. Так и случилось. Как правило, большую часть дня она где-то ходила, что-то добывала, а мужчины, предоставленные себе, брели к намеченной цели. Под вечер она появлялась с провиантом, и вела всех к новому месту стоянки. У каждого появились обязанности, исполнявшиеся с большим или меньшим успехом. Плик и Микли собирали хворост и камни для готовки; Тераи копал яму, если это было необходимо, исполнял всякую тяжелую работу; Иерн и Ваироа, самые способные ученики Роники, помогали ей в делах, требующих истинного мастерства — в подготовке снастей и шалаша для ночлега.

Набирая сил и обучаясь, путешественники обнаружили, что у них появился досуг: дневной привал, пара часов возле костра перед сном или в шалаше, если шел дождь, где по стенам плясали тени другого костерка, для безопасности разложенного у входа — в тепле, исходящем от стенки, выложенной из камней. По общему согласию, все старались воздерживаться от разногласий. Роника вспоминала обширные просторы Ляски, Иерн — Юропу, Тераи — южные моря и азиатские страны, в которых бывал, Микли время от времени загибал забавную и циничную повесть, Плик иногда пел, а Ваироа однажды в памятный вечер рассказал о том, что видел в Африке.

Луна съежилась, потом снова пополнела…

3

Они приближались к окраинам цивилизации. Еще четыре-пять дней, и они окажутся в Дулу.

Ночь выдалась теплой не по сезону, и они легко управились со всеми делами. Иерн подремывал и не мог уснуть по-настоящему. Ощутив, что Роника оставляет укрытие, сразу встрепенулся: вечером они обменялись парой многозначительных взглядов. Он рассчитывал, что она скоро вернется, справив естественную надобность, но Роники все не было.

Наконец, повинуясь импульсу, Иерн поднялся, пробрался между спящими спутниками и вышел наружу.

Было опять полнолуние, как в ту ночь, когда Люцифером он падал с небес, в каком-то невообразимо далеком прошлом. Невысоко поднявшись над огромным озером, луна заливала его своим светом, и гребни волн вспыхивали тонкими золотыми проволочками на черном обсидиане, жившем своей собственной жизнью. Повсюду над головой перемигивались звезды.

Лунный блеск озарял и траву, поднимавшуюся по склону к деревьям.

Посреди серебра и теней конус шалаша казался пальцем, указующим в недра Галактики. Молчание гнездилось под небом. Ветерок нес влагу, приправленную запахом хвои.

Иерн оставил в шалаше свое покрывало из парашютного шелка. И прежде чем отойти ко сну, повесил одежду сушиться. Прохлада омывала кожу, роса — ноги. Каким-то чутьем он угадал, что искать ее надо у ручейка, что, мерцая, напевал, пробираясь по склону к озеру.

Роника сидела на траве, густой, но подсохшей к концу лета. Обхватив колени руками, она глядела на воду. Лунный свет инеем серебрил волосы, сбегающие на грудь.

Роника уловила его присутствие.

— Привет, — сказала она ровным голосом, оборачиваясь.

— Можно с тобой посидеть? — осведомился он.

— Наверное, да, а может быть, и нет. Посмотрим. — Она похлопала по земле возле себя.

Он присел рядом. Через эти разделявшие их сантиметры он ощущал жар ее крови… слышал барабанный стук ее сердца… Она сидела отвернувшись.

Шло время. Иногда губы ее или бровь чуть дергались, словно от боли.

Наконец он посмел пробормотать:

— Что тебя тревожит, Роника? — Она не ответила. Выждав, он сказал:

— Ну ладно, молчу.

— Спасибо тебе за это, Иерн, ты хороший человек.

Она все глядела на восток, откуда величественно выплывали луна и созвездия. Небо вращалось вокруг Полярной звезды. Он вспомнил про Орион… Рановато. Орион будет виден зимой, когда умрет старый год и народится новый.

Вдруг она повернулась к нему, схватила за руку и скорбно воскликнула:

— О Боже, Иерн, что мне делать? Мы ведь почти пришли.

«Сюрприз за сюрпризом», — подумал он. Вспыхнула надежда. Дрожа и чуть стиснув ее пальцы, он тихо спросил:

— Что ты имеешь в виду? Роника, что так тревожит тебя?

Она ударила кулаком о землю.

— Мы прошли вместе такую дорогу… Тераи, какой он добрый, а Ваироа…

ox, не знаю… не человек — тайна, только, наверное, мужественнее его я никого не встречала. Меня тревожишь не ты или Плик, — выпалила она.

— Думаю, вы легко приживетесь в Северо-западном Союзе, там к вам — уверена — хорошо отнесутся. Но вот маураи — враги, и с этим ничего не поделаешь. После того что они узнали, их нельзя просто так отпустить домой. Нельзя. Они же не смолчат, тогда все раскроется… Микли задумал такое отчаянное дело, он уже говорил со мной… Пистолет или нож, пока они спят… Но нет, нет, хватит с меня и того оленя! Я обещала убить его самого, если он только посмеет… Эти маураи были нашими друзьями в пути… Что же делать?

Она припала к нему. Иерн обнял ее: Роника не плакала, только ее бил озноб.

Наконец она подняла лицо, улыбнулась под светом луны и чуть волнуясь проговорила:

— О'кей. Решать, выходит, и нечего. Я не допущу смертоубийства, но… по крайней мере пока. Только мне нужно… нет, я хочу… нет, не то.

Не думай, что я не вижу, как ты смотришь на меня: ты тоже влечешь меня… А знаешь — мне ужасно хочется… М-м-м-м…

Она была львицей… бурей… огнем… А в промежутках они с удивлением осознавали, какие счастливые мгновения могут подарить друг другу.

Глава 15

1

Путь близился к. концу. Лесные дебри начинали редеть. Вдруг Роника заметила нечто, заставившее ее замереть на месте. Было раннее утро, но она уже добыла жирную куропатку и мечтала побыстрей наткнуться на новую дичь, чтобы скорее вернуться к Иерну: пусть остальные тащатся вперед, а они вполне успеют развлечься, а потом догонять спутников.

— Ого… — выдохнула она, припечатав смачным словцом. Подобные следы требовали внимания. Поломанные ветки, изуродованные кусты и глубокие рытвины в почве остались, видимо, еще с прошлого года — лес уже начинал залечивать раны. Быть может, лишь покоритель мог заметить оставшийся шрам. Ox, лучше бы не замечать.

Ее заколотило, и она забыла про все на свете…

«Отложим забавы. То, что здесь происходило, может утянуть нас в адский котел последствий». Роника опустилась на четвереньки. Припав носом к земле, она сучком счищала листья и иголки со следов, которые хотела разглядеть. Они уже и без того были невидимы глазу, однако же за целый год их никто не нарушил, и это вселяло в душу беспокойство.

Солнечный свет струйками лился сквозь зеленое сито, сочился по щелям, золотил благоуханную землю и травы. Жужжали насекомые; вдали скрежетали вороны; лаяла дикая собака. Осторожность отодвинулась невесть куда. Припав к земле, Роника с головой окунулась в изучение тайны леса, пытаясь понять косноязычную речь следов…

А мужчины тем временем уже выбрали место для отдыха. Они разбили стоянку на крутом бережку живописного озера, деревья поднимались в сотне метрах от них. Над головой безмолвно метались стрижи и летучие мыши. Густая трава под ногами вбирала тепло из воздуха, летние запахи шли на убыль. Солнце уже успело опуститься за зеленую стену, когда Роника вынырнула из теней.

Иерн поспешил навстречу.

— Эй, где же ты застряла? — крикнул он. — Мне уже всякое думалось… — Он обнял ее целуя. Его мягкие усы и борода ждали бритвы, но ей это даже нравилось: для нее он во всем был мужчиной… настоящим. Она ответила ему с пылом — насколько позволяла усталость; отношения их не были секретом.

Наконец он отступил назад и сказал, взглянув на сурка, притороченного к поясу из сыромятной кожи:

— Итак, ты охотилась, но, видно, не повезло.

— Придется обойтись тем, что есть, — сказала она. — Если я не сбилась с пути, завтра мы окажемся в Дулу, там нас покормят. А если мы решим обойти город, я устрою вам сытную трапезу.

Все столпились вокруг, озадаченные: громадный Тераи, пегий Ваироа, тощий Плик и Микли — помойный кот. Он-то и спросил отрывистым голосом:

— Ты о чем это? Что-нибудь обнаружила?

— След, — ответила она. — В этих лесах в прошлом году потрудилась группа мужчин, они привезли с собой тяжелое оборудование и припасы, в основном навьючив на коней. Я нашла место стоянки, где они провели некоторое время, делая пешие вылазки, а потом двинулись дальше.

Оставшиеся от их стоянки улики свидетельствуют, что это были солдаты.

— Она сделала паузу. — Но не местные, что доказывается их неопытностью. Я никогда не была в этих краях, и то управляюсь лучше…

Черт, да и вы, ребята, этому научились. Насколько я понимаю, большая часть краснаянцев умеет жить в лесу, ведь многие из них лесорубы или трапперы. Но если эти брали проводников, им, должно быть, приходилось лезть из кожи, чтобы как-нибудь удержать этих дурней. — Она опустила руку в карман. — Я покопалась там и обнаружила оставленные кучи мусора. Пустые коробки от полевых рационов и все прочее. Этикетки еще можно прочитать, но я не знаю этот алфавит. Микли?

Он взял у нее полуистлевшие бумажки и напряг зрение.

— Юанезцы, — проговорил он. — Армия империи Юань… Все понятно.

Роника увидела, как Иерн побледнел под приобретенным в этих краях загаром. «Юань! — вспомнила она. — Маураи утверждали, что знают, чем именно Юань помогла его врагу. Должно быть, он полагает, что очутился в ловушке». Ей хотелось обнять его и утешить.

Микли обратился к ней:

— Говоришь, это было в прошлом году? Тогда никакой войны здесь не было. Что же случилось с тех пор?

Тераи напрягся и тут же расслабился, но Микли успел заметить его реакцию.

— Отвечай, что ты об этом знаешь? — резко потребовал северянин.

Тераи расправил бычьи плечи.

— Почему я должен отвечать на твои вопросы? — прогудел он гулом далекой канонады.

«Итак, мы вернулись к цивилизации, к застарелой вражде…» Роника стиснула руку Иерна.

— Давайте соберем в кучу все данные, — проговорил Микли уже достаточно мягким тоном. — Мы рассчитывали, что нас примут здесь радушно и помогут отправиться домой. Но ксенофобия составляет одну из основ общества монгов. И если тут что-то случилось, нам незачем лезть к ним в пасть, не выяснив заранее, чем нам может грозить пребывание здесь.

Тераи кинул на него гневный взгляд.

— Во всяком случае, тебе, грязный охотник за ураном, рекомендую помалкивать о своих мерзких делишках, иначе тебя просто разорвут в клочья. По мне, так пожалуйста, только Ронику жалко. — Он с симпатией посмотрел на нее. — Девочка, тебя одурачили, и теперь я, кажется, понимаю, каким образом… Когда-нибудь ты и сама поймешь это.

— Ах так… — Микли резанул его взглядом.

— Тераи, — начала Роника, — клянусь тебе, что мы не занимаемся изготовлением оружия Судного Дня… мы не делаем ничего плохого. Вы, маураи, фанатично относитесь к ядерной энергии… Почему вы даже не хотите разобраться…

Микли усмехнулся:

— Давайте перекусим… Быть может, потом настроение станет более мирным. Надо приготовить этого зверя; кстати, неподалеку я заметил заросли смородины. Не будем откладывать трапезу — скоро стемнеет.

Он побрел к шалашу.

К ее удивлению, Ваироа нарушил свое обычное молчание:

— Роника, мы не фанатики, просто мы помним историю. Да, я знаю, что атомные электростанции могут быть безопасными, во всяком случае, менее вредными, чем угольные, которые так расточительно дымят в Северо-западном Союзе. Действительно, радиоизотопы, выделяющиеся при сгорании угля, создают на порядок больший радиоактивный фон, даже если забыть о влиянии продуктов сгорания и летучего пепла на жизнь… и о ранах-рудниках в коже земли. Но атом позволит оживить энергоемкие технологии. Оживить во всем мире… а этого планета не вынесет.

— Да, вы уверены? — негромко спросил Плик. — Конечно, атом — демоническая сила, разрушительная для прежних порядков. Но таковыми в свое время были огонь, каменные орудия, земледелие… корабли, металл, письмо, книгопечатание и так далее, и так далее. Человек вечно пробуждал демонов, и я думаю, что снова…

В нескольких метрах от него Микли резко повернулся на месте, и пистолет его выпрыгнул из кобуры.

— Всем стоять! — крикнул он. — Ни шагу, или я стреляю!

Роника не ощутила смятения, подобного с ней никогда не случалось в опасных ситуациях. Она отметила, как сжался Иерн, принявший инстинктивную и бесполезную стойку бойца. Тераи яростно протрубил, Ваироа застыл без движения, Плик припал к земле. Ум ее сфокусировался на невысоком человеке с пистолетом в руках, и сознание сделалось чистым и ясным, как стеклышко.

— Прошу прощения, — сказал Микли с ухмылкой. — Требую, чтобы мы, наконец, договорили по-настоящему. И прошу не забывать, что я мастерски владею этой штуковиной.

— Какого дьявола тебе надо? — выдохнул Иерн.

— Тебе опасаться нечего, — заверил его Микли. — Сперва позволь мне порассуждать вслух. — Прикоснувшись к бороде, он начал:

— Подобно армии империи Юань, ты, Тераи, не заметил многих улик, хотя думаешь иначе. Итак, ты подозреваешь нас в том, что мы добывали в Юропе делящиеся вещества. То есть ваша служба уже обнаружила, что кто-то собирает их везде, где только возможно. С точки зрения маураев, естественно заподозрить в этом Северо-западный Союз и призвать к бдительности монгов, запросив их содействия. У вашей Федерации не хватает ресурсов, чтобы все расследовать самостоятельно. Словом, я полагаю, что в Юропе тебе, Тераи, в первую очередь надлежало выяснить, не собирает ли кто-нибудь эти материалы и там; в случае утвердительного ответа следовало добиться поддержки Скайгольма, убедить аэрогенов проследить за подобными попытками и прекратить их…

Во всяком случае, ты едва ли предполагал, что краснаянцы готовы убить каждого, кто занимается розыском делящихся материалов, даже не зная о ваших стараниях. И притом — без публичного заявления… при максимальной секретности; но, конечно, кто-то из гражданских лиц узнает, о чем беспокоятся власти. В особенности после того, как юанезские войска побывают в этой стране. Краснаянцы уже не способны обследовать свою территорию. Безусловно, Тянь-Дзян предложил помощь своему доброму другу, Верховному Господину. Впрочем, едва ли они что-нибудь обнаружили. Потом юанезцы отправились домой. Но они оставили свое дерьмо на память нам с Роникой. Получается повесть, которую моя служба сочтет весьма любопытной.

«Подобного не могло случиться перед войной Судного Дня, — мелькнуло в голове у Роники. — Тогда каждый был под присмотром. Но ныне шпионов — даже простых наблюдателей — так мало; им не хватает и оборудования, и способностей… но неужели мне и в самом деле хотелось бы, чтобы Древний мир ожил?»

Она услышала голос Микли:

— Прав ли я в своих выводах?

Тераи молчал, но Ваироа, быть может, менее привыкший к злодейским играм, в которые играют правительства, произнес:

— Ты прав! И, наверно, теперь понимаешь, почему в Дулу тебе лучше помалкивать.

Тераи, предупреждая, положил руку на плечо соотечественника. Микли улыбнулся снова с ехидцей и сказал:

— О да, и вам тоже. Ни завтра, ни когда-нибудь еще… Роника, отойди в сторонку. Пока я позволял вам идти с нами, но теперь вижу, что остаток пути могу одолеть самостоятельно. Будете вести себя хорошо — я возьму вас с собой.

Тераи взревел и метнулся вперед. Микли прицелился.

Казнь, поняла Роника. Он пристрелит маураев и каждого, кто способен причинить ему неудобства…

Посох вылетел из ее руки. Как ни странно, в этот момент она вспомнила, как однажды за делом разговаривала с Тераи о его детях, какими они были в детстве, и о том, как он ждет внуков.

Рявкнул пистолет. Пуля миновала Тераи, зигзагом метавшегося из стороны в сторону. Палка жестко и твердо ударила по правой руке Микли. Тот взвыл и выронил пистолет. И пошатнулся, ошеломленный болью. Роника оказалась возле него, чуть опередив Тераи.

Ярость превратила лицо рослого маурая в львиную маску… смертоносный оскал. Подняв палку с земли, Роника ткнула ею в живот набегавшего.

Жесткие мышцы были прочны, словно корсет, но Тераи с ревом согнулся и, задохнувшись, пал на колени. Роника взяла пистолет, подбежала к краю откоса и зашвырнула подальше в озеро.

Когда она вернулась, обе жертвы ее были уже на ногах. Ваироа помогал Тераи, Иерн и Плик неловко переминались сзади. Она показала им нож, опустила его в ножны и обвела всех взглядом.

— Вот что, — сказала она, — чтобы впредь без глупостей, пусть все былые обиды останутся в прошлом. Кто разведет огонь? Я голодна.

* * *

— Ты была великолепна, — сказал ей Иерн, когда наступили сумерки и они вновь занялись любовью.

Ночью ее разбудило легкое прикосновение и шепот: она всегда спала очень настороженно.

— Выйдем, — прошипел Микли. — Надо поговорить, ради Ориона.

Они подыскали укромное место под огромной елью. Освещенные ущербной луной, ветви укрывали их колким ароматом, от леса веяло теплом. В густой тени они почти не видели друг друга. Позади бледно-голубой луч протянулся до края озера — к обрыву — над отражавшим звезды темным зеркалом.

— Слушай, — прошептал Микли бесцветным голосом. — слушай внимательно.

Сегодня ты вела себя по-идиотски — до предательства…

— Может, вынесем это дело на суд Ложи? — возразила она.

Он хихикнул:

— Разве ты не помнишь — я не принадлежу ни к одной из них. Я служу им на свой собственный манер. Что ж ты хочешь, чтобы мы все забыли и простили друг другу? Я могу простить — правда, рука еще жутко болит — но вполне понимаю причины твоей выходки. Увы, склонность отдельных личностей к идеализму каждое столетие обходится человечеству в миллионы смертей. Итак, забудем прошлое, ведь Орион должен взойти.

От этих слов по ее телу всегда бежали мурашки. «Знает ведь, сукин сын, чем взять, — подумала она. Вспомнилась древняя поговорка:

— Быть может, он и сукин сын, но он — наш сукин сын… Так, наверное..»

— О'кей, — согласилась она. — Я не могла позволить тебе совершить на моих глазах хладнокровное убийство. Но я понимаю — у нас есть проблема: нужно каким-то образом заткнуть рот маураям. Информация, которой они располагают, отправит их службу по горячему следу… прежде чем Орион будет готов.

— Согласен, я действовал чересчур импульсивно, — ответил Микли. — Моя вина. Впрочем, я зря взял тебя в Юропу, без твоего умения можно было обойтись: в конце концов жадность и подвела меня. — Он прищелкнул языком. — Сделанного не воротишь, но все же мы можем извлечь известную выгоду из ситуации. Действительно, сейчас мы точнее представляем себе, как маураи продвинулись по нашему следу. Следует информировать об этом наших сотрудников и приступить к контрмерам.

— Что, по-твоему, мы можем сделать?

— Тут уж все будет зависеть от случая. Но я всегда умел плутовать в кости… Во время нашего путешествия я установил в разговорах, что ни Тераи, ни Ваироа не знают монгских языков, а это дает нам значительное преимущество. Я уже говорил тебе, что краснаянцы по своему неведению помогут всем нам вернуться домой. — И сардонически добавил:

— Кроме Иерна, конечно; я-то знаю, за кем он увяжется… Но теперь мы узнали, что краснаянские власти имеют причины с двойной подозрительностью относиться к иноземцам, явившимся из леса. Этим следует воспользоваться.

Роника напряглась.

— Вот что я придумал, — приступил к делу Микли. — Я хочу, чтобы всех нас там задержали. Не для того, чтобы казнить или расстрелять, ничего подобного, просто по подозрению. Всех, кроме тебя. Сценарий я сымпровизирую по ходу дела. В удобном месте ты отделишься от всех нас и направишься в Юань. Ты мастер своего дела, а граница не так далеко.

Там ты вступишь в контакт с неким лицом; конечно, до того тебе придется выдержать обычную бюрократическую канитель, но я тебе дам ключевые имена в городе и пароль — «код-19». Запомнила? «Код-19».

Когда тебя, наконец, доставят к чиновнику, который в курсе, что это означает, ты объяснишь ему, что весь проект в опасности…

— Какой проект?

— Тебе не нужно знать об этом, моя дорогая. Элементарный принцип работы секретных служб. «Код-19», с тебя хватит и этого. Еще попросишь о том, чтобы юанезцы послали вооруженный отряд и перехватили пленников. А после этого предоставь дело мне. Я добьюсь того, чтобы всех нас, включая твоих брильянтовых маураев и бесценного аэрогена, доставили в нашу страну.

— Но я… на монгском знаю разве что пару слов.

— Нет проблем: многие солдатаи знают англишский. Кому хочется, чтобы твои серфы разговаривали на непонятном языке. Здешний диалект не слишком отличается от принятого в Союзе, справишься. Ну как, твои принципы протестуют против подобной миссии?

Она игнорировала сарказм. Пульс ее участился.

— Да, — проговорила она, — такой вариант меня устроит. А теперь выкладывай подробности.

2

Когда появились незнакомцы, Ганна Уанговна медитировала в своем приюте. Резкий ветер сек серое небо, бушевал в деревьях, хлестал кусты, теребил траву на лугу. Трава поблекла, цветы сникли, а листья виноградной лозы, оплетавшей приют, покраснели и стали ломкими, да пара берез золотилась на фоне скромной ели. Раньше, еще в девичестве.

Ганца дрожала бы от холода в таком тонком платье. Ныне же, познав глубины геанства, она избрала эту погоду мандалой, над которой раздумывала, открывая дорогу к Единству.

Земля вновь шествовала навстречу северной зиме — тепло оставляло ее и, улетая в пространство, сливалось с наполнявшей космос энергией, вмещавшей в себя все тайны бытия. Ни один физик или математик еще не придумал волновую функцию, описывающую Первоимпульс; находились уверенные в том, что такого быть не может — сей парадокс лежал в основе самой реальности… Но ее, Ганну, нельзя было отделить ни от дальней звезды, ни от едва упорхнувшего мгновения. Такая мягкая, такая вкусная вода, попадавшая прямо в рот и наполнявшая сосуды ее тела, состояла отчасти из тех атомов водорода, что образовались в первые секунды Великого Взрыва. Они будут существовать, пока не прекратится Вселенная, кроме тех, что, ускользнув в глубины пространства, сольются воедино в недрах новых звезд, преображаясь в железо… Но если она способна сливаться с галактиками, какое предельное единство составляет она с Геей — живой Землей!

Пусть этот серый и ветреный день сорвет с нее личность — олицетворение Жизненной Силы, которая сыграла свою роль при эволюции, но теперь примитивному самосозданию пора отмереть. Так сезон гона, когда животное сделалось человеком, преобразился в любовь между мужчиной и женщиной. Пусть она хотя бы в короткий миг откровения отдаленно воспримет весь организм, поймет, чем может она, крохотная частичка Ее, послужить Единству.

Медитация не была трансом: сливаясь всем существом с миром, Ганна лишь открывала навстречу ему свои чувства. И потому услышала шаги незнакомцев еще вдалеке, хотя шли они, не производя шума. Она могла бы оставить их без внимания — незачем нарушать ее покой, не имея важного дела. Но чуть позже, когда они приблизились настолько, что обостренные чувства ее могли воспринимать их речь, по интонациям Ганца осознала — идут чужаки.

«Искатели делящегося материала. Взрывы на Западе, как было во время Погибели». Воспоминание прокололо внутренний покой, и вдруг, оставшись в умственном одиночестве, она шагнула наружу и встала так, чтобы ветер мог беспрепятственно обдувать ее.

Его сырая отвага вернула ей спокойствие и решимость. «Эти люди могут оказаться безвредными. Во всяком случае, у них нет причины нападать на меня». Еще в ученичестве в ней воспитали не бояться смерти и боли; отсутствие страха за собственную жизнь сделалось для нее столь же естественным, как дыхание. Однако ей нравилось свое бытие, оно несло пользу другим: пророчина, учена, Библиотекарь, человеческое существо.

Ганна не хотела расставаться с жизнью, прежде чем Гея откажется от ее услуг.

Следуя по оленьей тропе, гости вышли на луг. И, увидев ее, остановились, а потом целую минуту молча перебрасывались взглядами, метавшимися взад и вперед.

Компания была невероятно разношерстная, но в равной мере обветренная, небритая, оборванная. Самый рослый мог быть только маураем; судя по остаткам одежды, высокая белокурая женщина и седой коротышка были из Северо-запада. Молодой человек и пугало озадачивали, что же касалось шестого члена группы — нет, это не урод, он не от Геи… чужак.

Седовласый мужчина поклонился и, улыбаясь, шагнул вперед.

— Приветствую вас, моя госпожа, — сказал он достаточно непринужденно, однако акцент действительно свидетельствовал о том, что пришелец родом из Союза. — Пожалуйста, не пугайтесь. Мы путники, застигнутые бедой, просим помощи. Мы уже возле Дулу?

— Да, — ответила Ганна более взволнованным тоном, чем собиралась. — Я отведу вас в город, если вам туда нужно.

— Премного благодарны, вы очень добры к нам, моя госпожа. Позвольте представить вам нашу смешанную команду. — И он указал на пришедших. — Меня зовут Микли Карст. Мы с Роникой Биркен родом с Территорий, как вы уже, по-моему, догадались, Тераи Лоханнасо и Ваироа Хаакону родом из Федерации. Таленс Иерн Ферлей и Плик — люди еще более экзотичные, они попали к нам из Домена Скайгольма в Юропе. Но, к сожалению, лишь один я знаю ваш язык.

Домен!

Ганна осознала, что по-детски открыла рот. И заставила себя ответить любезным тоном.

— Благодарю вас, сэр, я — Высокая Ганна Уанговна Ким, — добавила она на англише:

— Приветствую вас.

Потом повторила эти слова на маурайском и англее.

Более всех удивлен был молодой человек.

— Вот уж не ожидал, что сумею здесь говорить на родном языке! — воскликнул он.

Ганна отреагировала мгновенно:

— Как Библиотекарь, я должна владеть основными языками мира; мне приходилось знакомиться с весьма интересными материалами из вашей страны, сэр.

— Но вы же говорите… даже без малейшего акцента.

Ганна улыбнулась. Он нравился ей.

— У нас есть записи, и мы читаем вслух. Как же иначе могу я насладиться вашей поэзией!

«Таленс, — отметила она. — В Домене они нечто вроде королевской семьи.

Какая же невероятная цепь событий могла привести его в Мерику, да еще в подобном обществе?»

— Готова услышать вашу повесть, — сказала она.

— Наша повесть не слишком проста, высокочтимая Ганна, — предостерег ее Микли. — Мы имеем право поделиться с вами лишь частью ее. — Он обратился к высокой блондинке на анг-лише:

— Итак, стратегия говорит, что тебе пора уходить, моя дорогая.

Лицо Роники внезапно обрело строгость, она коротко кивнула и, ответив «ага», припала к Иерну с коротким, но энергичным поцелуем. А потом поспешно скрылась в лесу.

Негодование овладело Библиотекарем.

— Что вы себе позволяете?

— Не волнуйтесь понапрасну, мадам, — наставительным тоном сказал Микли. — Мы ведь не арестанты и не обязаны срочно прибыть в Дулу? Но всем нам необходимо в город, и мы будем рады, если вы проводите нас.

Будьте любезны, отведите нас к офицеру службы безопасности.

«Как же тогда они могут собирать делящиеся материалы? Бессмысленно».

Ганна попросила у ветра прохлады. Она по очереди оглядела всех оставшихся иноземцев, прибегнув к своему дару чтения лиц. Микли самодовольно улыбался, Тераи подавлял раздражение… черты лица Ваироа словно застыли неподвижно, однако обоих маураев явно озадачило исчезновение Роники. Плик тоже недоуменно озирался, Иерн, похоже, знал обо всем заранее (это было понятно, он явно был близок с ушедшей…), но вполне определенно не был ни во что замешан… Ему предстояло ждать. Нет, единства среди них не было.

Но кто же они такие?

— Вам придется дать пояснения, — предостерегла Ганна.

— Я понимаю, — ответил Микли. — Так давайте же пойдем, чтобы мы могли дать их.

Почти автоматически она направилась по тропе, уводившей домой. Они последовали за ней… Микли шел рядом. Ганна не хотела этого; она не доверяла его благовидному облику.

И потому спросила на англее:

— Этот язык у нас общий? Тогда давайте воспользуемся им.

— Да, Танароа! — вырвалось у Тераи. — Я мог бы столько вам рассказать об этом вероломном, подлом шакале…

— Полегче, полегче, — осадил его Микли. — Все твои обвинения останутся бездоказательными, пока наши краснаянские хозяева не проверят их. — Последовала угроза. — Но если ты станешь обвинять меня, то вспомни, что и сам не безупречен… в итоге мы оба окажемся мертвыми.

Ганна внезапно облизнула пересохшие губы.

— Можете ли вы объяснить мне хоть что-нибудь? — спросила она. — Быть может, я смогу дать совет, сели вы неповинны в злых кознях. В Дулу я — влиятельная персона.

Микли явно не рассчитывал иметь с ней дело, но взял на себя роль оратора. Должно быть, придется восхититься его импровизацией.

— Моя повесть менее чем приятна, моя госпожа. Речь идет о государственных тайнах. Наверное, вы будете исполнять при допросе роль переводчика и поэтому сумеете заметить все различия. Конечно, я хочу поблагодарить вас за благородное предложение, но поверьте, всем нам следует стараться обдумать свои слова, прежде чем приступать к признаниям. Начнем, например, с Тераи и Ваироа, — бросил он через плечо. — У вас, маураев, есть агенты разведки среди всех пяти наций. И мне известны многие из них. Если я назову их имена, солдатаи предпримут известные меры, и ваша служба немедленно испытает множество неудобств. Но я не сделаю этого… я буду соблюдать профессиональную этику, но коль и вы будете делать то же самое. Пусть заинтересованные правительства спокойно уладят дела между собой. — И добавил, обращаясь к Ганне:

— Надеюсь, что я не шокировал вас, моя госпожа.

— Ox нет, — ответила она тусклым голосом.

«Конечно же, маураи завели среди нас шпионов. Они хотят знать, наверное, что мы не ударились в авантюризм, и геанство не вывернется из-под контроля».

— А что касается вас, Иерн и Плик, — продолжил Микли, — не в ваших интересах высказывать сейчас все, что вы думаете, если вы рассчитываете на поддержку Лож и наконец репатриацию… Впрочем, достопочтимая Ганна, Иерн может поведать вам много интересного о своей жизни… из того, что не является секретом в Домене; он может рассказать вам и о недавнем заговоре… вы, вероятно, уже слышали о нем. Плик займет нас песней-другой. Особенно если вы пообещаете ему спиртное. Так что будем друзьями.

Все сдались — в различной манере. Маураи пошептались и умолкли. Иерн воздержался от описания своей дороги по этим лесам, но весьма романтическими красками живописал свои прежние испытания. Ганне докучало его антигеанство, но она терпела; не зная ничего о геанстве, молодой человек был способен многому научиться; и притом, бесспорно, он терпел от геанцев самую настоящую несправедливость. Увы, одна принадлежность к геанству не делала человека ни мудрым, ни честным.

Подобно религии (в прямом смысле этого слова) — для большинства верных оно представляло определенное сочетание мифов, обрядов и фраз.

Поколения, быть может, столетия, должны миновать, прежде чем геанство сделается чем-то большим для человечества. Но что тысячелетия для Жизненной Силы?

…А тем временем Плик наконец завел песню, которую представил под названием «Искусство правления», но аритмичная и дикая, Ганне она не понравилась…

…А теперь вождь тех, кто захватил власть, Заключит землю в оковы своих обычаев, Дабы не было больше войны против его воли, И запрещает ложные вepoвания.

Но исчез принц, что вел нас По бесконечным дорогам ночи, И мы приветствуем юное солнце разума, И благодарим наших владык за свет.

Словно клинки, которые доставали отцы наши из ножен, Воют ветры, вторя волчьему вою, Хлысты молний полосуют тучи, Под раскаты, о которых в старину пели ведьмы, На холмах собирает оружие темная сила, И вновь зажигает зловещее пламя, И закон древний изгнан, собирают войска партизаны.

Так вернется наш принц!

* * *

Борс Ливович Харсов, майор полка «Синей Звезды» и магистр префектуры Дулу, откинулся назад. Его мериканское кресло потрескивало. Он поглядел через стол на сидевших на скамье перед ним, покрутил ус, тронул расшитый воротник рубашки и без всякой радости проговорил:

— Ваши повести не стыкуются, и ни в одной из них не слышно истины.

— Сэр, — заторопился Микли Карст, — я ограничился только тем, что позволяет мне долг. Повторяю, мы доставляли Таленса Иерна Ферлея в свою страну, где ему предоставлено политическое убежище, когда эти маураи догнали наш самолет и напали на нас. В столкновении наши обе машины погибли, и нам пришлось пешком выходить к цивилизации.

— Да-да, но где же ваша спутница?

За грязными окнами в косом луче света плясали пылинки. В кабинете было душно. Четверо вооруженных охранников стояли возле стены.

— Она у нас лесная дева, не любит городов. Побоялась ареста.

— Концы с концами не сходятся, вы сами все понимаете. — Борс яростно посмотрел на Иерна и Плика. — Что вы можете добавить?

Ганна Уанговна перевела вопрос. Ответ аэрогена был еще короче, чем перевод.

— Никаких комментариев, сэр.

— А что вы можете сказать, представители Маурайской Федерации? — настаивал Боре, воспользовавшись англишем, как и прежде.

— Карст лжет, — огрызнулся Тераи Лоханнасо. — Простите меня, сэр, я не могу сказать более. Он нарушил закон, совершил преступление настолько большое, что — я не сомневаюсь — ваши власти признают: мы имели право преследовать его. Но подробности в настоящее время я могу предоставить лишь дипломатическим представителям Федерации.

— Мы пошлем за ними, — обещал Борс, — но вы должны проявить терпение.

У нас в Красной нет совершенных радиопередатчиков. Мы люди бедные, электроника нам не по карману, не говоря о релейных мачтах, а о телефонной сети нечего и думать. Завтра я отправлю курьера. Вы можете послать с ним письмо, с которым я должен сперва ознакомиться. В это время года Господин обычно отдыхает… Чиновники и послы тоже, суд закрыт. Я слыхал, что маурайский легат любит рыбачить в тихих озерах.

Быть может, потребуется неделя или более того, чтобы отыскать вашу представительницу, а потом еще придется добираться сюда.

— Я могу подождать, — произнес рослый маурай с мрачным удовлетворением.

«Как любопытно, — отметила Ганна, — Микли Карст и Иерн тоже были довольны. Северянин, должно быть, предвидел задержку; ясно было, что он хорошо знаком с законами и обычаями Красной. Как и почему?»

Борс обратился к нему:

— Ближайший консул Союза находится в Джинии^[144], не так уж далеко отсюда.

Вы можете написать вашему послу в Миньятонку, если угодно.

— Это бесполезно, сэр, — выпалил Карст, — что может кто-либо из них сказать в мою защиту? Может быть, лучше я дам вам адрес в Союзе и Домене, куда вы можете написать. Ответ покажет, что мы с моей спутницей действовали на законных основаниях.

— На это потребуется значительное время.

Карст улыбнулся и, подражая голосу Лоханнасо, проговорил:

— Я могу подождать.

Борс застыл в своем кресле.

— Тем временем, — сказал он, обращаясь к группе, — вы должны признать, что ваши показания не согласуются. Не хочу вас оскорбить, однако вы можете оказаться контрабандистами или… охотниками за ураном… мне не остается ничего иного, как задержать вас до выяснения обстоятельств.

— Я вполне понимаю вас, сэр, — мурлыкал Карст, — действительно, никаких обид с нашей стороны..

— У вас будут вполне комфортабельные помещения…

Ганну осенила мысль.

— Достопочтенный майор, — проговорила она, — могу я попросить одолжения?

Тот был удивлен.

— Чего вы просите, преподобная госпожа?

— Джентльменов из Федерации и… достопочтенного Карста… вы можете разместить там, где сочтете нужным. Конечно, не вместе, но подобающим образом. Однако позвольте мне взять на себя ответственность за двух остальных джентльменов. В Библиотеке, как вы знаете, есть комнаты для гостей. Можно выставить возле них охрану, если угодно, но я сомневаюсь в том, что эти люди вызовут какое-нибудь беспокойство.

Борс поднял брови и покрутил усы. Им приходилось и ссориться и помогать друг другу.

— Могу ли я спросить о причинах вашего предложения, преподобная госпожа?

— Конечно, — ответила она, ничего не желая скрывать, — у нас никогда не было гостей из Юропы. У меня к ним миллион вопросов, я хочу узнать о миллионе аспектов Геи.

3

Сад оказался большим и роскошным. Иерну не приходилось видеть ничего подобного. Не было здесь ни многоцветного буйства бургойни, ни строгих клумб и стриженых деревьев, обычных для Брежа. Дворик с одной стороны ограничивало здание библиотеки, а с других трех сторон — старательно и экономно выложенная стена. Камень в ней чередовался с деревом, все детали были старательно продуманы и создавали впечатление полной гармонии. Напротив огромного здания — ворота под деревянной аркой; на железных створках свернулся клубком чеканный символ Инь-Ян. Посыпанные гравием извилистые дорожки огибали клумбы, мхи, клевер и травы. Тут и там замысловато гнулись деревня, наводя на размышления своими причудливыми формами. Золотые рыбки мелькали под листьями водяных лилий в прудах, не схожих друг с другом величиной и формой. Кое-какие из композиций состояли из утоптанной грунтовой площадки вокруг валуна, стелы или абстрактной скульптуры. А за ним вдруг вырастал густой куст сорняков напоминанием о дикой неухоженной природе, непонятным образом гармонирующий со всем остальным.

Отмывшийся от дорожной грязи, причесанный, сытый, в свежей одежде, Иерн расхаживал возле Ганны. Хотя вчера они проговорили за полночь, а колокола и гонги, созывавшие всех к обрядовым действам, пробудили его на рассвете, он чувствовал себя отдохнувшим. Утро только что начиналось, завтрак оказался легок, но вкусен, как и вчерашний обед, Ганна расстаралась побыстрее освободиться, чтобы заняться с ним. Плик отсыпался после вчерашнего: выпивку с разрешения Библиотекаря предоставил ему негодующий служитель с явным сожалением.

Под ногами похрустывал гравий. Стены укрывали собеседников от ветра, шелестевшего верхушками поднимавшихся над ними деревьев. День выдался солнечным, но холодным, над головами торопились клочки облаков.

В основном разговор шел о нем самом и его мире, который остался за окнами. Выложив все, что было можно, он без особых сложностей избегал всякого упоминания о событиях, о которых Роника просила его умолчать.

Наконец Ганна согласилась, что наступила его пора задавать вопросы. К тому же, заметила она, застенчиво улыбаясь, его вопросы еще подробнее расскажут о нем. Они уже успели достичь понимания, позволяющего рассказывать о личном.

— Я всегда вела спокойную жизнь, — поведала она. — Быть может, вам она покажется скучной, но я нахожу ее безмерно богатой. — Он обратил к ней восхищенный взгляд: невысокая, легкая, в свободном сером одеянии, подчеркивавшем грациозную женственную фигуру… Большеголовая для своего роста, с продолговатыми карими глазами, курносым носом, округлым подбородком, губами, розовевшими лепестками. На коже цвета слоновой кости проступали легкие морщинки, в ниспадавших до середины спины черных волосах, перехваченных на уровне шеи, проступала легкая седина. Ее голос, пожалуй, был слишком тих, но, наверное, лишь потому, что она рассказывала о себе. Энтузиазм вольет в него силу.

— Я родилась в Алданском полку, он стоит на севере отсюда, Мой отец преподавал в школе. Я выросла среди лесорубов, охотников, трапперов, рыбаков, ремесленников. Мы, алданцы, держим немногих слугаев и не считаем ручную работу унизительной. Вне сомнения, такая жизнь была мне полезной, иначе склонность к чтению заставила бы меня проводить среди книг все свое время. Словом, книги вместе с природой сделали меня геанкой еще в самом начале жизни.

— Простите, — перебил Иерн. — Я кое-чего не понял. Что такое полк… И слугаи?

— Мм-м, придется освежить ваши познания в истории.

— Я не возражаю, напротив, буду только рад; пожалуйста, продолжайте.

— В общем, слово «полк» соответствует англейскому «реджименту», хотя ныне понятия эти не совпадают. Дело в том, что нашим предкам, изгнанным с родины жуткой нуждой, пришлось пробиваться в Мерику с боем. И вся их деятельность в новых краях определялась воинской организацией. Они воевали даже друг с другом: мы пришли не единой волной и не из одного места. Любой склад лекарств или топлива мог послужить причиной кровопролитного боя. Пять наций сложились не сразу, и войны между ними были нередки до последних времен. Поэтому полк сделался основой всего монгского общества. Солдатай рождается в своем полку и часто вступает в брак внутри его; в противном случае жена записывается в полк мужа. У каждого полка свои эмблемы, почести, обряды, традиции… Полк посылает своих представителей в национальное правительство, но, если приходится изменить подданство, в этом нет проблемы, поскольку человек верен прежде всего полку.

Конечно, за истекшие векаприрода его преобразовалась. Сегодня в войске служат немногие, хотя каждый из нас проходит военную подготовку и числится в запасе. В основном все мы занимаемся другими делами, — улыбнулась Ганна. — Я, например, Библиотекарь.

Иерн обдумал услышанное.

— Выходит, слугаи не числятся в полку? — догадался он. — Значит, это потомки местного населения, так сказать, собственность полка.

— Ах, нет-нет, они не рабы, — ответила она чуть оборонительным тоном и продолжала уже уверенней:

— Это тоже началось во время Миграций.

Сельское хозяйство на равнинах пришло в упадок во время Погибели. Поля поросли травой, а солдатаи привыкли к мобильной жизни: так что по понятным причинам они стали животноводами, номадами-пастухами. И все же им было необходимо вступить в контакт с оседлыми людьми, выменивать продукты их труда, начиная от зерна и плодов, кончая машинами и химикатами. Поэтому каждый полк самым естественным образом защищал уцелевших мериканов, живущих на его территории, и пользовался за это их трудом. Каждый слугай рожден, чтобы служить конкретному семейству солдатаев, и не может оставить его. Но все они гарантированы от унижений. Каждый слугай обладает правом обратиться непосредственно к полковнику. Семья солдатаев отвечает за благосостояние своих слугаев — вплоть до уголовной ответственности. Теперь лишь немногие из них, как и прежде, занимаются земледелием, обычно это те, кто сам предпочитает такое занятие. Помните, их нельзя выгнать из дома. Большая часть их имеет право самостоятельно выбрать себе работу. Как правило, единственное ограничение, накладываемое на них, обязывает их извещать своих хозяев о своих занятиях и платить умеренный налог с заработка.

Если кто-нибудь из них захочет изменить место жительства, в разрешении редко отказывают; хозяин переписывает их своими родственниками.

Нередко бывает, что семейство солдатаев старается, чтобы многообещающий ребенок их слугаев получил соответствующее образование и начал карьеру. Взаимные отношения между солдатаями и слугаями обычно колеблются от терпимости до глубокой привязанности. Легальные браки запрещены, но неофициальные случаются достаточно часто. А дети от подобных союзов становятся солдатаями.

Иерн вспомнил скептицизм, с которым Плик слушал вчера вечером, как Ганна изображала свою страну миролюбивой и благодушной. Потом она пыталась выяснить, что они знают о делящихся веществах. Очевидно, ей было известно о том, что за ними охотятся; вместе с тем казалось, что Ганна знает нечто большее — ужасное — и терпеливо умалчивает об этом.

Иерн изобразил неведение; ах, Роника, Роника…

«Но тот, кто занимается этим делом, не обязательно абсолютное чудовище, — заявил тогда Плик. — Чиста ли теперь даже Красная? А сохранит ли она относительную чистоту, если сделается мировой силой?

Ни на грош. Заверяю вас: сила и нравственность не совместимы. Я совершенно не хочу обидеть вас, моя госпожа. Я только искренен. Но вы полагаете, что человечество способно, наконец, утихомириться и обрести нравственную чистоту, по исходящему из этих краев откровению. Я же усматриваю в геанстве новейший вариант Пелагианской^[145] ереси». — И разъяснил неясное слово.

Иерн задумался: «Почти все люди, которых я встречал и о ком слыхал, по необходимости смирялись с условиями, в которых им выпало жить, старались своими трудами добиться лучшего. Отсюда не следует, что они полагали, будто лучше жить невозможно. Кто посмел бы смутить нашу добрую ученую хозяйку повествованиями о мерзостях и жестокости рода людского? И зачем?»

Ощутив этот уход в себя, она мотыльком прикоснулась к его ладони и дважды серьезным тоном произнесла:

— Пожалуйста, не считайте нас варварами, какими были наши предки. Они были грубы по необходимости, но никогда не разрушали бесцельно. А знания, заключенные в книгах, всегда были для них священны. Вместе с книгой солдатай нес в своей переметной суме остаток цивилизации.

Отношение это сохранилось. — Ганна умолкла. Две или три минуты они молча прогуливалась под блеклым осенним небом, наконец разразилась смешком. — Октай, что со мной! — сказала она. — Позабыла, что я не на кафедре и не читаю лекции своим аколи-там.

— Мне не было скучно, — заверил ее Иерн. — Но если вы закончили историческое отступление, может быть, расскажете о себе?

— А не посидеть ли нам? — она указала на скамью — гранитный блок на краю семиметрового круга, выложенного камнями. Природа пометила поверхность каждого камня особой красой, способной послужить предметом размышлений над его глубинной сутью. Площадку покрывал белый песок. На нем, в строгом порядке, словно бы вполне естественно, были разложены причудливые морские раковины, от крупных конхов до спиралевидных конусов. Чуть в стороне от центра круга поднимался высокий, в рост человека, коралл.

Ганна уселась и принялась разглядывать розовый камень. «Она просто не могла устать, — подумал Иерн. — Должно быть, она хочет… Чего же ей нужно? Обрести здесь силы? Или покой?» Он подумал, что она, возможно, никогда не видела океана.

Опустившись на скамью возле нее, он обнаружил, что камень слегка согрет солнцем. Неужели сознание ее впитывает и это? Промелькнула неуважительная мысль; тоже мне откровение — через попу. Но почему бы и нет? Насколько я представляю, с ее точки зрения, каждая часть живого существа хранит собственное достоинство. И тайну.

— Вы говорили, — продолжил он, — что еще девчонкой решили сделаться жрицей.

Не отводя глаз от коралла, она улыбнулась.

— Нет-нет, жрица — это совершенно не то слово. Оно вводит в заблуждение, как и заимствованные у церкви обряды, наряды, та организация, которой геанство сделалось за века. Да, все это помогает людям и утешает их, но геанство не религия. Это просто философия и образ жизни, не противоречащий ни одной известной мне вере. Мы не экклесия. Да, конечно, у нас есть взаимосвязи, и в серьезных вопросах людям моего уровня лучше следовать руководству Великого Центра и приучать своих учеников поступать подобным же образом. Нас никогда не принуждают. Ограничивать суждение личности значит ограничивать самовыражение заключенной в ней Жизненной Силы.

Легкая боль затенила ее лицо. «О чем она вспоминает? О недавней беде?»

Тема эта могла напомнить Иерну слишком многое.

— Вы вновь уклоняетесь… — торопливо поддразнил он.

На этот раз ее улыбка оказалась еще шире.

— Ну что ж, я предупредила вас! — Она вздохнула. — У меня нет биографии, мой друг. Полку всегда необходимы учены — преподаватели, церемониймейстеры, специалисты. И если судьба сделала меня пророчиной — адептом, ясновидящей, у вас в англее нет точного слова — это честь для полка, такое заносится на знамена. Поэтому полк обеспечивал мое образование все десять лет, в том числе и курс в Чай Ка-Гоу в Юани. — Она умолкла на некоторое время, потом негромко добавила:

— Затем я вернулась в Красную, а дальше — поселилась в уединении на год возле древней заброшенной шахты, в Ай-пинге^[146] возле не заживающей в земле раны. Там я смогла понять, как и почему Жизненная Сила порождает боль, разрушения, горе: так она полнее открывает себя. Наконец меня вызвали в Дулу. Как учена, я много пользовалась здешней Библиотекой, и потому сменила прежнего Библиотекаря, когда он отправился в свое Последнее Уединение. Это моя основная работа, хотя я также преподаю, даю советы и ощущаю счастье — любовь маленьких детей… Но все это похоже на хвастовство, Иерн. Довольно.

Голос ее, уже превратившийся в шепот, умолк; Ганна глядела на коралл, словно бы загипнотизированная. Он подумал, что, наверное, она была более откровенной, чем претендовала по скромности. Но он уже опасался чем-нибудь задеть ее — Ганна пробудила в нем глубокую симпатию — и надеялся познакомиться с ней получше, чтобы, быть может, преодолеть барьер верований, их разделявший.

Поэтому он произнес:

— Но об истинном вы мне не сказали, так ведь? — Она шевельнулась, ветерок прикоснулся к челке над ее лбом. — Конечно, я здесь чужак, — продолжил он. — И если я нарушаю ваше уединение, скажите мне — я уйду.

— Нет, — возразила она. — Уединение среди нас ценится не так, как среди ваших людей, а вы к нему относитесь куда более спокойно, чем северяне, которые зачастую словно одержимы им. Здесь мы просто пытаемся соблюдать обыкновенную вежливость. — Она снова вздохнула. — Ну что еще сказать, Иерн? Не сомневаюсь, вас удивляет, почему я не замужем. Я намеревалась это сделать в Чай Ка-Гоу. Но перед этим побывала в Доме Откровения, не в качестве пилигрима или паломника, но в качестве ученицы и… пережила то, что сделало меня пророчиной. Он тоже был учеником, но озарение и власть чаще проявляются в женщинах, нежели в мужчинах, а он не рискнул жениться на такой… но не жалейте меня. Я уже говорила вам — жизнь неизмеримо богата… Геей и любовью тех живых существ, которых я знаю.

«Власть, — отметил Иерн. — Я слыхал, что их верховные адепты умеют читать мысли, ходить по воздуху, предвидеть будущее, подымать из гробов мертвецов. Суеверие? Я кое-что знаю о плодах, которые может принести углубленная тренировка. Я не смог бы стать Буревестником или спрыгнуть с парашютом из Скайгольма, если бы не тот старый сержант, что так безжалостно гонял нас, кадетов.

Но как я ненавидел его тогда! Безусловно, Ганна не принуждает своих учеников. Должно быть, она ведет их, открывает перед ними двери».

— Психическая сила, — проговорил он вслух, едва замечая это. — Если здесь не кроется нечто другое — абсолютная дисциплина и устремленность. Да, сила эта вселяет трепет… вдохновляет фанатиков.

Но мне понятен испуг обычного человека, боящегося жить с ней рядом.

Ганна повернула голову и обратила к нему раненый взгляд.

— Что вы, Иерн, разве я — фанатичка? Или у вас есть основания считать иначе? Разве я запрещаю вам иметь собственное мнение и выражать его… или сделать что-либо еще?

— Нет, речь не о вас, — быстро проговорил он. — Наверняка среди вас, провидцев, это не принято. Для этого — вы слишком близки к просветлению. Вас можно назвать своего рода святыми. («В противоположность нам, аэрогенам, зовущимся этим именем среди пейзан».) Но, быть может, ваши ученики, которые еще не зашли столь далеко, как вы, не ощущают себя в такой безопасности. Быть может, им приходится заставлять себя верить в Жизненную Силу, чтобы не утратить веру.

— Иерн, — обратилась она самым мягким голосом, — горечь говорит вашими устами, а не вы сами. Я симпатизирую вам: вы пережили тяжелый удар и потерю. Вы видите, как клонится к упадку ваша цивилизация, которая в свое время сослужила службу всему человечеству. Я не хочу сказать, что испытанное вами оправдано с человеческой точки зрения. Жизненная Сила — это также Heautontimoroumenos, Мучающий Себя. Я привыкла примиряться со всем, что происходит в жизни, и надеюсь, что вскоре и вы научитесь так поступать.

Вспыхнула ярость.

— Принять неизбежное? Но я не согласен — разве судьбу нельзя изменить?

Она произнесла слова мягко, поясняя и утешая:

— Геанство, если назвать этим именем трезвый взгляд на жизнь, распространяется по миру. А почему бы и нет? Что ужасного в мире любви, согласии человеческого тела, ума и духа с Единством Жизни… со всем существующим.

Ответ он позаимствовал у комментаторов, которых читал дома:

— Кто знает, что служит причиной тому — сама ли Вселенная или просто правительства монгов поддерживают движение жирными субсидиями?

Правящие классы за границей зачастую приветствуют геанство. Их народы теряют покой, затевают смуты, а геанство поощряет покорность; зачем тебе свобода или какие-то там права, если можно спокойно углубиться в свои собственные мысли. Впрочем, геанство способно послужить оружием против врага… Как я обнаружил на собственном опыте.

Облака, бросая тени на сад, пролетали над головой… наконец Ганна проговорила еще более мягким тоном:

— Иерн, вы мотылек… нет, ястреб, бьющийся в кровь о стеклянное окно.

Если бы вы только могли отодвинуть стекло в сторону… ведь за ним нет ничего — только будущее и свобода. — Она взяла его за руку. — Давайте переменим тему, у нас еще остались истинные сокровища друг для друга.

Он глотнул.

— Благодарю вас. Согласен.

Заметил: «Кровь монгов слабеет. Они потеряли волю к власти. Но древний воинский дух еще живет: пусть он и преобразился в стремление проповедовать. — Иерн посмотрел на женщину, сидевшую возле него. Во взгляде ее видны были забота, сочувствие и ни на йоту уступки. — Она — истинная дочь солдатая».

4

К четвертому дню Тераи едва мог владеть собой, да и Ваироа обнаруживал признаки беспокойства.

Не то чтобы их содержали в тяжелых условиях. Им предоставили пустовавший домик слуги — обставленный неприхотливо, но вполне пристойно. На еду и питье жаловаться не приходилось, хрустящие, обжаренные овощи и сыроватое мясо напоминали авайянскую кухню, травяной чай и крепкое пиво дополняли трапезу. Вооруженная охрана бдительно стерегла единственную дверь, но была настроена доброжелательно и охотно вступала в разговор на англише. Ежедневно, под удвоенным караулом, задержанных выпускали наружу — погулять час-другой; частенько прогулка заканчивалась гандбольным матчем с собственной охраной. Им предоставляли все развлечения: карты, шахматы, го… и любые книги, которые они могли пожелать. Маураев заверили в том, что легат не замедлит с прибытием и оговорит условия их освобождения.

— Вся беда в том, что Микли — свинья, — с самого начала бурчал Тераи.

Ваироа кивал полосатой головой:

— В кабинете он держался напряженно, но уверенно. Я ощущал это. К сожалению, он не субвокализирует, а язык его характерен лишь для него самого. У меня нет ключа к его думам.

— У него есть план, — грохотнул Тераи смешком. — Ронику он отослал не затем, чтобы досадить ее любовнику. В подобном случае она бы ему все уши пообрывала… Но что же он поручил ей тогда?

— Передать агенту Союза просьбу о помощи.

— О какой еще помощи? Он может связаться со своими через юанезцев, которые, как мы полагаем, сотрудничают с северянами. Но набег… смешно.

Ваироа положил локти на подлокотник, вглядываясь в дождливую ветреную ночь.

— Ему необходимо заставить нас молчать, — предположил он.

— На некоторое время он этого добился, — отвечал Тераи. Поднявшись из кресла, он принялся расхаживать по глиняному полу, холодившему босые ноги.

Ваироа следил за ним взглядом.

— Я действительно не понимаю, почему мы должны молчать. Конечно, я не всегда сведущ в отношениях между людьми и тем более не понимаю монгов.

Но почему мы не можем прямо сказать, что северяне собирали делящееся вещество? Мы могли бы проводить их к озеру, извлечь из воды все доказательства.

— Разве ты не слышал? Микли пригрозил разоблачить всю нашу разведку среди Пяти Народов, выложив все, что ему известно, а он может знать достаточно много. Союз имеет дело с монгами уже столетия, безусловно, они внедрили среди них целую сеть агентов, которые, в частности, обязаны выслеживать наших разведчиков; должно быть, Микли сам занимался здесь этим делом, судя по тому, насколько хорошо он знаком с местной обстановкой. — Тераи кисло улыбнулся. — Ну а Иерну вполне можно доверять. Он не вымолвил ни слова, которое могло бы причинять неприятности его драгоценной Ронике. Плик последует его примеру.

— А ты уверен, что Микли не блефует?

— Нет, но я не могу рисковать, пока у нас остается альтернатива. К тому же в любом случае я не могу сказать, как отреа-тируют на информацию монги… и Домен, когда вести доберутся туда, что, безусловно, произойдет… и, кстати, наша же собственная Федерация. Мы можем затеять всемирную кровавую бойню. Наибольшую опасность представляет, на мой взгляд, Союз. Как поступят норри, когда их тайна будет раскрыта? Эти заговорщики должны были предусмотреть запасные варианты. И… Роника клянется, что они не производят ядерного оружия.

Не думаю, что она лжет, хотя, возможно, и ошибается, но как в этом убедиться? В худшем случае мы можем развязать войну, которой никто не желает, а можно обойтись и без драки, уладив это дело должным образом.

Тераи взял со стула трубку и табак. Трубка была вырезана из стержня кукурузного початка; он попросил ее, потому что потерял свою еще при крушении. Тераи не хватало старой верной подруги, вересковой трубки, но он надеялся, что скоро вернется домой к своей коллекции, к Елене и детям, увидит друзей, родные землю и море… какими далекими кажутся они сегодня.

— Увы, — ответил он. — Микли вынуждает меня помалкивать, пока существует угроза моим товарищам по корпусу, Я не сомневаюсь, что норри рассчитывает на это. Черт побери, он прав! Куда лучше информировать только наше правительство, и пусть оно решает, что нам делать.

— А как ты передашь информацию?

— Я все расскажу легату, когда он явится сюда, если мы сможем переговорить с глазу на глаз и в безопасном месте. Если нет — я дам ему понять, что он должен побыстрее добиться нашего освобождения. Он, безусловно, сможет устроить, чтобы нас доставили в штаб-квартиру инспектора в Виттохрии. Пока нас ни в чем жутком не подозревают, так что и магистрат, и сам Господин едва ли посмеют прогневать Маурайскую Федерацию плохим обращением с нами.

— Микли должен понимать твои намерения, — сказал Ваироа.

Тераи набил трубку плотнее.

— Да, безусловно. И все же этот сын тередо^[147] был весел и спокоен… если дойдет до худшего, мы расскажем все монгам.

К полудню четвертого дня юанезский отряд вступил в Дулу, Во главе его, возле командира, ехала Роника Биркен.

Морось холодила воздух, прятала крыши и стены, увлажняла мостовые.

Толпа, собравшаяся было поглазеть, разошлась из-за непогоды, и болтовня притихла до бормотания, когда кони и крепкие, облаченные в серо-зеленые мундиры солдаты с азиатскими лицами, окружив Тераи и Ваироа, скрыли их от посторонних… ото всех, кого они знали.

За исключением Микли. Скрестив руки и широко расставив ноги, он глядел на маураев с триумфальной улыбкой.

— Эти веревки снимут с ваших запястий, а кляпы вынут изо ртов, когда мы выйдем из города, но только если вы будете вести себя хорошо, — сказал он на маурайском. — А до тех пор, — он пригрозил указательным пальцем, — каждый из вас постоянно будет под прицелом четырех стрелков, которым приказано убить вас, если вы попытаетесь произнести одно только слово или попробуете что-нибудь написать… Или если им покажется, что вы собираетесь это сделать. Отряд отборный, людям сказано, что вы и есть охотники за ураном — те самые, которых они пытались поймать. Они считают, что у вас на теле могут быть спрятаны миниатюрные передатчики, и вы сумеете предупредить соучастников, получив шанс заговорить. По общему мнению, маураи могут располагать подобными устройствами, но ионги не представляют себе ваших возможностей. А поэтому — ни слова… Повторяю то, что я говорил вам у дома — ни слова, иначе смерть. Что ни в коей мере не расстроит меня.

Еще раз поблагодарите Ронику за свою жизнь. Это она настояла. И поверьте, ей-Богу, так лучше, будет меньше слухов… все-таки я рассчитываю переговорить с вами подробнее в более подходящих условиях.

— Откинув назад голову, он зашелся смешком. — Простите мне самодовольство. У нас как во время игры в кости, на ее исход влияет чересчур много факторов. Если вы сейчас поможете нам, мы отнесемся к вам достаточно хорошо. При правильной постановке дела, быть может, все окончится репатриацией. Так что расслабьтесь и радуйтесь.

Он отошел, юанезские солдаты расступились перед ним, чтобы вновь сомкнуть свое кольцо вокруг людей, к которым были обращены их взгляды, исполненные предельной ненависти.

Публичные проявления страсти считались здесь дурными манерами, так что Иерн и Роника просто пожали друг другу руки и обменялись долгим взглядом. На влажных волосах мерцали капельки, грудь вздымалась и опадала. Плик с завистью поглядел на них и глотнул из бутылки, которую провидческим образом прихватил с собой.

— Жезу, как чудесно! — выдохнул Иерн.

— Нет еще, вот останемся вдвоем, — шепнула она на ухо, — и я тебе покажу, что такое настоящее чудо.

— Я боялся за тебя.

— А я за тебя, — ответил грудной голос. — Ну, как ты?

— Отлично, только волновался. Нас приютила здешняя пророчина, доказавшая мне, что и геанцы могут быть порядочными людьми. Мы с ней разговаривали о многом, она кое-что мне показала, например, как она воздействует на зверей и детей… Ну а что было с тобой?

— Я делала свое дело. Все сложилось почти так, как намечал Микли. Я перешла через границу, отыскала юанезскую военную базу — констабуларий, как они их зовут — наделала там достаточно шума, потом они, наконец, подвели меня к радиофону и связали меня с высокопоставленным офицером в Чай Ка-Гоу, тот отыскал того, кто знал кодовую фразу, ну а после все сразу завертелось. Хуу-ха! Вот это была картина! У меня только спросили имя Карста, где он находится и чего хочет. Вести метались взад и вперед, тем временем собрался этот отряд, и на заре мы выехали. Ты заметил, как устали лошади — заводные тоже.

Бедные звери — надеюсь, они не простудятся под дождем. Ну а потом, когда мы добрались до города, нойон приказал местному полковнику провести нас к Микли, а после того командовал уже Карст… я его уговорила не расстреливать Тераи и Ваироа прямо на месте.

— Как ты умудрилась этого добиться? Ведь он об этом только и мечтает?

— Я сказала ему, что успела подружиться с ними. Напомнила про такую вещь, как честь Ложи, и пригрозила, что пожалуюсь Волку. Кроме того, он прекрасно понимает, что я всегда могу застичь его врасплох где-нибудь в глухомани — и выпустить кишки. Он не стал спорить.

— А что будет дальше?

— Не знаю в точности, хотя и не сомневаюсь, что нас ждет возвращение домой — в Союз. Я мечтаю показать тебе мою страну. «И как я надеюсь, увидеть собственными глазами, что там не гнездятся чудовища», — промелькнуло в его голове.

…В дни, когда Орлук Жанович Боктан стоял в Дулу, командуя отрядом, безуспешно пытавшимся выяснить, кто же собирает смертоносное оружие, и потом — во время последующих, уже более коротких посещений — они с Ганной Уанговной подружились. Несхожесть их делала встречи интересными, он, со своей стороны, уважал ее ум и власть, а она считала его добрым человеком, хотя бы в сердце своем.

Теперь она стояла под редким дождем и внимательно слушала, как он говорил Борсу Харсову:

— Нет, сэр. Простите, я не имею права сказать вам больше, к тому же я просто ничего не знаю. Мне приказано освободить Карста и доставить всю эту группу на базу, живыми или мертвыми. Те двое, которых мы связали, подозреваются в контрабандном вывозе урана, а подобное дело не может ждать.

— Чтобы маураи связались с этим ужасом?.. Не верю! — вмешалась Ганна.

— У них может быть своя цепь заинтересованных лиц, — проговорил Орлук.

Он явно по пути все тщательно продумал. — Федерация — стадо такое же разношерстное, как и наши Пять Наций; она расползлась по всей Океании.

Возможно и существование интернационального преступного синдиката, привлекающего соучастников отовсюду. Не исключено, что и верховное командование маураев теперь жалеет о том, что предшественники его утопили всю ядерную взрывчатку.

— Тем не менее… — Она поежилась и поглядела на вооруженных незнакомцев, окружавших ее.

— Похоже, северяне запустили свою ложку в этот котелок, — сказал Борс недоверчивым тоном.

— Я знаю. Но они не обязательно остаются нашими врагами. И если они получили ключ к чему-то и обратились к нашему командованию, потому что мы способны быстро отреагировать… Откровенно говоря, за последние несколько лет я нередко замечал северян у самых важных юанезских кабинетов… — Орлук умолк, не собираясь говорить больше, чем следовало.

— Что же мне сказать маурайскому легату, когда он прибудет сюда? — вслух подумал Борс.

— Не следует понапрасну ерошить ему перышки, — посоветовал Орлук. — Объясните, что его соотечественники, если они и впрямь маураи, выданы по уголовному обвинению; что у вас не было другого выбора, кроме как повиноваться… он может затребовать информацию по дипломатическим каналам. — В руке нойона была перчатка с отворотами. Он пристукнул ею о бедро, словно кнутом. — Ну что ж, в путь!

Борс пошелестел полученными бумажками, чтобы показать, что и впрямь не имеет выбора.

— А вы не хотите задержаться и отдохнуть, достопочтенный сэр? — спросил он, как требовал того этикет.

— Нет, сэр, приношу свою смиренную благодарность, но, к сожалению, об этом я не могу и мечтать.

Обменявшись поклонами, они отдали друг другу честь. Борс отбыл.

Орлук повернулся. Ганна ухватила его за рукав. Страх стучал в ее груди.

— Но что вы думаете об этом на самом деле? — спросила она его.

— Вай? — Он заморгал в удивлении.

— Обо всем, что кроется за этим делом? Я чувствую… предельную не правду… зло… — Последнее слово она выдавила. Истинной геанке не подобает произносить его, за исключением крайней необходимости.

Выдубленная непогодой физиономия Орлука обнаружила неловкость:

— Как так, преподобная госпожа?

— Не знаю. Все случилось настолько внезапно. И вместе с тем… Ужасные силы вырвались на свободу, они заключают преступные союзы, повсюду сеют ложь и тайну, тайну и ложь… Орлук, ветер дунул из завтрашнего дня и принес запах войны: не наших несколько битв, за которыми последует мирный договор — нет, но жестоко и с погибелью… всего мира. Что вы скажете? Что мы можем сделать?

Капельки пота покрыли его лоб и бороду. Она заметила, как он заставил себя собраться.

— Преподобная госпожа, — выдавил он, — я почти ничего не знаю, кроме того, что уже сказал. Происходит нечто скверное, но суть еще сокрыта во мраке. — Он расправил немного сутуловатые плечи. — Пусть будет, что будет, пусть демоны вырываются из ада; я выполню свой долг, каким бы он ни оказался. Я должен ехать.

— Еще минутку, — молила она, вознесясь на духовной волне к Единому — в этот час, когда ясность разлетелась в клочья под бурей, ревущей из будущего. — У меня брат в армии. Все мы резервисты, все мы солдатаи.

Когда перед битвой пробуждаются страхи, что таятся в глубинах наших сердец — древние воспоминания о Смертных временах — войско приходит в смятение. Пророчина умеет успокаивать людей. Позовите меня.

— Преподобная госпожа!.. — Он был переполнен чувствами.

Ганна улыбнулась; теперь, когда она все сказала, покой поглощал ее, покой абсолютной решимости.

— В добровольцах недостатка не будет, — сказала она. — Мы будем биться за Гею… за все человечество, иначе Гея отбросит его — уже навсегда.

Я обращаюсь к вам, потому что мы сроднились духом. Красная не может выставить большую армию и потому выступит под объединенным юанезским командованием, можете рассчитывать на меня; мне хотелось бы поехать на бой рядом с другом.

Находясь на второй ступени Тянь-Дзян, Орлук отпустил ей поклон третьей степени смирения; она благословила его. Отойдя, нойон загремел приказами.

Вновь обретя мир. Ганца отыскала Иерна. (Потом она отправится домой и позволит Единству овладеть ею.) А сейчас она хотела проститься с молодым человеком, чтобы никогда не встретиться снова. Морским ветром он вдохнул в нее новую жизнь — она еще никогда не видела моря, хотя читала о нем стихи и видела картины — но все мечтала увидеть, насколько бы ни была невероятной такая мечта. Он рассказывал ей о чудесах своей страны, открыл перед нею свой дух — о большем она и не мечтала.

Рядом с ним стояла любовь его — Роника. Быть может, у нее хватит доброты отступить на шаг в сторону, пока Ганна простится с Иерном.

5

Белый туман клубился над землей, но небеса были чисты, и с востока уже сияло ослепительное солнце. Обретя очертания, дыхание резко вырывалось из ноздрей, но ласковый аромат конского тела уже начинал ощущаться.

Отряд ехал в безмолвии, только топот копыт, скрип кож да звяканье металла окружали его. А потом издали, слабый, но беспредельно ясный, донесся колокольный звон.

Колокол говорил совсем не так, как в Франсетерре, и ему гулко вторил басок огромного барабана. Дальний перезвон довершил ощущение нереальности, охватившее душу Иерна… или, может, он сам покинул реальность. В километрах от него храм, увенчанный луковкой купола под многими крышами, будил селение у подножия своего, поднимая людей к поклонению и труду… но все вокруг было таким незнакомым… словно бы располагалось на другой планете. Непривычно раскроенные поля тянулись от далекого горизонта к этой дороге — никаких заборов, живых изгородей, стенок, пограничных камней, разграничивающих владения.

Деревья были оставлены лишь, чтобы служить ветроломами или давать тень усталому работнику. Иерн ощутил, как нежно заботились об этой земле люди, принадлежащие ей.

По правую сторону вдоль дороги тянулся рядок кленов — как дома, но там их сажали в два ряда. Влево от нее покрытые корой жерди, переплетая стволы, ограждали пастбищем уходящее вдаль… На краю видимости растворялось в тумане стадо с парой конных пастухов.

Вчера, радуясь свободе и дороге, он не замечал ничего странного. Потом они с Роникой ускользнули из лагеря к стогу сена, который заметили заранее.

— Что нам до того, мокрое оно или нет? — усмехнулась она. — Прогреется.

Утром же тело ощущало усталость и нервы дрожали, расслабившись после пережитого напряжения, и он вдруг осознал, как далеко оказался от дома.

Стремясь приободриться, он поглядел за спину — на солдат: в них опора.

Но все было чуждым: очертания фигур, лица под гребнистыми шлемами, знамена, все вплоть до посадки всадников… и ритма, в котором раскачивались, отражая лучи солнца, наконечники копий. Воинов, так державшихся в седле, да и всего этого отряда просто не могло существовать, однако тем не менее вереница их казалась ему змеей, готовой к броску. Зевки сменялись разговором, вполне людским по интонации, и лишь когда кто-нибудь отпускал шутку, высокие голоса смеялись не по-юропански.

Он перевел взгляд на командира, справа от которого ехал. Человек подтянутый, Орлук Боктан держался столь прямо, что казался выше, чем был на самом деле. Обветренное лицо, плоский нос, раскосые серые глаза, седые усы и раздвоенная борода, на левой щеке бугрился шрам.

Орлук ехал с непокрытой головой, открывая бритую макушку. Расстегнув воротник, командир пыхтел жуткой сигарой, дружелюбным — в чем Иерн на всякий случай все-таки сомневался — хриплым басом отвечая на вопросы.

Роника ехала слева от него, она переводила с англиша на англей. Плик и Микли следовали прямо за ними. Тераи и Ваироа замыкали колонну, их не было видно отсюда. Бедняги, подумал Иерн. Однако Роника объяснила ему, что так надо — лучше, чтобы они не имели возможности говорить.

Скверным или нет было дело, которому она служила, ставить его под угрозу она не намеревалась… «Какой точеной кажется под колоссальным куполом здешнего неба его сильная фигура. Неужели я влюбляюсь?»

— Да, — Роника перевела ответ Орлука. — Я происхожу из Йо-Минга^[148], на западе, и достаточно хорошо знаю пограничные горы. У их подножия полк Бизона располагает волостью, там обитает моя старшая жена, наши дети и внуки. Когда удается, я бываю у них.

— А как случилось, что вы перебрались жить на Дальний Восток?

Орлук ухмыльнулся:

— Ваши помогли. Мне повезло — я участвовал в нескольких последних стычках. Они обеспечили мне быстрое повышение в чине и внимание моего начальства. Много добрых воинов полка Бизона перебрались в Чай Ка-Гоу, когда город начал расти. Когда умер их старый нойон, меня пригласили занять его место. Конечно, трудно перебраться с гор на равнину, иметь дело с войсками, набранными на ранчо и в городах, вместо привычных охотников, трапперов и лесорубов… Ну, я-то понадобился потому, что здесь тоже есть леса, где бизонцам когда-нибудь придется драться.

Истинный солдатай не отказывается от обязанностей. Но я хочу, чтобы мои дети выросли в стране своих отцов.

— И долго вы здесь пробыли?

— Пятнадцать лет. Ничего. В Чай Ка-Гоу у меня отличный дом, чистый, шумный, симпатичная младшая жена, растут дети от нее, надеюсь и на внуков — через несколько лет. Могу смело сказать, что с делами я справляюсь неплохо. Кого отправили в Краснаянские леса искать охотников за бомбами?.. Бизонов! — При этом напоминании Орлук потерял веселость, нахмурился и отчаянно запыхтел сигарой. — Впрочем, мы ничего не нашли, — сказал он, — кроме вашей группы… Когда я думаю о моих женах, детях, внуках… Ха, если вы хотите выжать правду из этих собак, только скажите: я сам щипцами вырву им яйца.

— Чего-то не похоже на геанца, — встрял Микли.

— Я не из них, — отвечал Орлук. — Конечно, я считаюсь с их принципами, отношусь к адептам с положенным уважением. Возможно, они правы. Но медитации и всякие теории не для меня, и от моих похвал славы им не прибавится. Я поклоняюсь древним богам — Октаю, Эрлику, Ленину — и предкам. — Он подумал. — Впрочем, не сомневаюсь — ни один истинный геанец не проявил бы мягкости в этом деле. Куда направляют этих двоих?

— Мой департамент об этом не знает, — объявил Микли.

— Неужели? — Орлук искоса взглянул на него. — Сомневаюсь: ты говоришь куда меньше, чем знаешь.

— Ты прав, — ровным голосом отвечал Микли. — Например, знаю способы, с помощью которых мой отряд выяснил, чем были заняты эти двое, ведь это мы с Роникой выследили их. Но такие подробности чересчур откровенно указывают на вещи, которые моя служба предпочитаете скрывать от посторонних. В моих глазах вы, нойон, достойны всяческого доверия, однако кое-что вам просто незачем знать. Как военный, вы должны понять меня.

— Да, это так. Но когда я был молод, все было еще не настолько закручено…

Дальше Иерн уже не слышал, о чем они говорили: Орлук сердито глянул на Ронику, и она перестала переводить. Она ехала рядом с командиром и слушала разговор на англише. Чувство одиночества в душе Иерна усилилось. Он отстал, чтобы присоединиться к Плику, а Микли подался вперед.

Англоман был трезв в связи с отсутствием зелья и, мрачно поглядев на приятеля, произнес:

— Ты обескуражен, мой друг. Не испуган, ни капельки волнения, просто обескуражен. Так ведь?

Иерн поглядел вперед — спина Роники на фоне монгского ландшафта вдруг напомнила, как эта женщина чужда ему.

— Полагаю, что ты можешь так назвать мое состояние, — пробормотал он.

— А ты понимаешь почему? Ведь ты направляешься в безопасное место — в пределы Союза, да еще в очаровательной компании.

Последняя фраза напомнила ему о Ганне. Та не стала возражать, когда в нарушение здешних обычаев он взял ее обе руки и поцеловал. Какими нежными они были, какими красивыми. «Да благословен будешь ты, Таленс Иерн Ферлей, — шепнула тогда Ганна. — Пусть тебя встретит счастье, ты его заслуживаешь». Тут она ошиблась, кольнула его память о прошлых проступках. Она нараспев произнесла несколько строчек на своем языке, а потом пояснила: «Это не молитва за тебя, мы не молимся Гее. Я просто пожелала от всей души, чтобы Она отмерила тебе полную долю жизни, оставив ритуальную торжественность. Я буду вспоминать вас — часто-часто. Счастливого пути».

Иерн ответил Плику иносказательно:

— Я лечу вслепую, вот почему… вслепую, и все приборы молчат.

— Действительно, тревожная штука — оказаться вдали от дома.

— Что? Нет же, я не об этом. Понимаешь, наше пребывание в Дулу заставило меня усомниться во многих истинах, которые я прежде считал незыблемыми. Я же не глуп, и никогда не считал, что все геанцы — скверный народ. В Юропе мне попадались среди них действительно прекрасные люди. Но в массе своей они всегда казались врагами, причем фундаментальными… противниками всего, чем живет Домен, притом во всем заблуждающимися? Но Ганна со своим терпением и умом…

Иерн закрыл глаза и подставил лицо солнцу. За ресницами заиграла радуга. Ганна заставила его вспомнить про бесчисленные мелкие чудеса, подобные этому, подумать о них и ощутить.

— Конечно, ее можно считать образцовой геанкой, — размышлял вслух Плик. — Во всяком случае, в одном из аспектов геанства… Так святой Франциск Ассизский и святой Иоанн от Креста воплощают в себе два предельных аспекта христианской личности. Я имею в виду душу, эмоциональность — это другое трусливое слово. Лучше сказать духовность. Духовна ли вера… ее не поймаешь иначе, только душой.

Отчасти она пояснила тебе свою суть, просто являясь собою.

— Но разве не может быть, что она на самом деле права?

— А бывает ли, по-твоему, стихотворение правильным или не правильным?

Да на ее стороне могучий миф.

Молчание разделило их. Туман, редея, оставлял землю, открывая слева убранные поля, готовые к запашке под озимь, и справа — серебристо-зеленые прерии. Слугаи в синих одеждах выходили из глинобитных домиков. Над головой порхали птицы. Воздух, прогреваясь, уже приносил ароматы почвы и трав, животных и человека. Все шумы кавалерийского отряда слились в равномерный синкопированный ритм.

— А эти юанезцы? — вырвалось у Иерна. — Чем они в принципе отличаются от краснаянцев? Согласен, я почти не имел дела с теми и другими, но я все менее и менее верю в то, что они подстрекали Джовейна в далекой Юропе и вооружали его для переворота, как мне о том говорили.

— Почему же ты переменил свое мнение? — спросил Плик.

— Конечно, установление геанского правления в Домене, бесспорно, удовлетворило бы их; некоторые из их чиновников, наверное, и в самом деле оказали заговорщикам тайную поддержку. Тем не менее… судя по их действиям, более всего они опасаются Северо-западного Союза. И скорее всего это так — один континент на двоих. Но я что-то не замечаю в них империалистического духа — ни прямо, ни косвенно. Геанство в корне своем не воинственно. Я узнал это. Оно убеждает, а не заставляет.

— Ты узнал, — подчеркнул Плик. — Но логических доказательств не имеешь, Наш вид одарен способностью интерпретировать всякую доктрину, подгоняя ее под свои действия. Ты попал сюда, потому что некоторые из геонцев предприимчивы и воинственны, не так ли? Все, что творится в мире, всегда выходит за пределы логики и всех разумных объяснений.

Иерн бросил на него резкий взгляд.

— Ты вновь завидишь странные речи?

— Странна вся Вселенная. По-моему, слову «реальность» в нашем мире нельзя дать положительное определение.

Плик подвинулся ближе.

— Послушай, — проговорил он. Иерн еще не видел поэта столь серьезным.

— Да, я подонок и алкоголик, но и поэт, а посему время от времени прикасаюсь к вещам, о которых невозможно говорить прямо. Я ощущаю приближение колоссальной драмы, конфликта настолько глубинного, что человеческие существа, вся цивилизация волей-неволей преобразуется в архетипы, вновь повторяя мифы незапамятной древности… Лишь в них и в музыке может крыться намек на подобные истины… Апполонийский Домен и маураи-артурианцы выступили против орфического геанства и фаустианского северо-запада^[149]. Или, если хочешь, демоны-северяне готовятся низвергнуть богов неба, земли и моря — ведь у хтонических богов всегда была темная сторона — а грядущая война принесет конец всему миру.

Роника…

— Нет! — вскричал Иерн. — Ты обезумел!

Ему хотелось пустить коня в галоп, чтобы ветер, скорость и напряжение мышц прогнали из памяти этот ужас. «Собственно, откуда этот ужас? Это всего лишь слова, Плик любит играть с ними. Эксцентричный малый — не безумец и не пророк. Орлук не позволит ему опередить отряд». Иерн выехал вперед к Ронике и заговорил с ней — слова сами сыпались с языка.

Та весело отвечала, и кошмар поблек. Ужас забылся совсем, когда она зашептала ему на ухо, весьма откровенно описав, чего именно ожидает от него, когда отряд остановится на дневной отдых.

Они добрались до военной базы к вечеру. Контур блокгауза на фоне темного неба говорил о веках истории, бывших иными в Юропе; но меньшие сооружения были достаточно прозаичны и функциональны. Привычен был и маленький аэродром, несколько самолетов на нем и запах синтоплива.

Один самолет прилетел с северо-запада — укрупненный вариант того, что остался на дне озера со своим смертоносным грузом. Иерн заметил опознавательный знак на руле — бегущий волк, с шеи которого свисала разорванная цепь. Когда отряд приблизился, с полдюжины человек вышли вперед приветствовать его предводителя. Среди них, без сомнения, было двое соотечественников Роники; другие ожидали возле самолета.

Юанезский офицер отдал честь, сказал какие-то слова и передал лист бумаги Орлуку. Нойон прочитал его, нахмурился и задумался. Микли что-то сказал ему, получил короткий ответ и направился к месту, где его ожидали Роника и Плик.

— Сегодня самолетом из Чай Ка-Гоу прибыл приказ, — проинформировал он их. Судя по его манере, Микли именно этого и ожидал. — Эта машина немедленно увезет нас домой вместе с Тераи и Ваироа.

Пульс аэрогена заколотился: ночной полет скроет от него многое из того, что он надеялся увидеть. «Но она будет возле меня, и когда мы окажемся там..»

— Наш достопочтенный командир, похоже, не одобряет подобную спешку, — метко подметил Плик. — Он подозревает жульничество и сомневается в том, что его командиры приняли правильное решение.

Микли усмехнулся.

— Они не принимали его, — сказал он на франсее. — Нам следовало любой ценой не дать кому бы то ни было из юанезцев допрашивать маураев. Вне сомнения, наш представитель выложил всякие аргументы… дескать, мы, поймавшие злоумышленников, знаем больше всех остальных, а потому наилучшим образом можем расследовать дело, избавляя Юань от напрасной траты времени. Конечно, согласие кое-кого из важных юанезских чиновников удалось получить с помощью известных дополнительных доказательств. Так что попрощаемся с хозяином — и в путь.

Они обменялись любезностями. Вооруженные северяне взяли пленников под стражу. Держась за руку, Иерн и Роника последними поднялись на борт.

Она остановилась у двери кабины и огляделась. Закат вызолотил землю самым невероятным образом, делая ее нереальной. Оставаясь на коне, Орлук, отбрасывая долгую тень, глядел вслед отбывающим иноземцам.

Глава 16

1

Первый месяц, проведенйый Иерном в Северо-западном Союзе, показался ему идиллией — сплошным путешествием в неизведанное.

Первымсюрпризом был оказанный прием, точнее, отсутствие оного.

Никаких проверок документов, таможни, обмена денег и разносортных чиновников.

Самолет приземлился на посадочную полосу возле какой-то деревни просто потому, что в городском аэропорту наверняка окажутся агенты маурайского инспектора. Тераи, Ваироа и пара охранников задержались на борту, чтобы присутствие задержанных лиц на прилетевшем самолете не вызвало слухов. Все остальные направились в ближайший отель.

Когда Иерн выразил удивление, Роника фыркнула:

— Зачем, если ты в здравом уме, содержать этих бездельников? — вопросила она. — У нас принято, чтобы каждый честным трудом зарабатывал себе на пропитание.

После нескольких часов сна отряд встретился за гаргантюанским завтраком, поданным совершенно безукоризненными официантами.

— Это заведение принадлежит Ложе Волка, и мы здесь по ее делу, — объяснила Роника. — В ином случае нам бы пришлось платить. Но все равно не член Ложи платит в два раза больше.

— Нам с тобой придется зайти к здешнему мастеру Ложи, прежде чем отправиться дальше, — сказал Микли аэрогену. — Не наболтай лишнего.

Дом собрания находился на той же самой улице. Иерн видел некоторые фотографии и читал воспоминания редких путешественников, бывавших в Союзе; в Юропу они заезжали, хоть и не часто. Поэтому он не был удивлен архитектурой в общем-то менее экзотичной, чем монгская. Мебель внутри дома оказалась простой, стены украшали картины, реликвии местной истории и над дверью резная панель, на которой волк, разорвавший цепь, бежал над девизом «Вольному — воля». Мастер Ложи, крепкая женщина средних лет, выслушала короткий отчет Микли, задала несколько отнюдь непраздных вопросов, но вскоре, повинуясь его желанию, пожала руку новоприбывшему, пожелала приятного пребывания в этом крае и отпустила его.

Иерн ожидал каких-то формальностей, убежище должен ему предоставить тот, кто имеет на это власть.

— Но мы просто нанесли визит вежливости? — воскликнул он, оказавшись снаружи.

— Именно, — ответил Микли. — Почему бы не соблюсти приличия, в особенности если это не требует от тебя слишком больших усилий. К тому же Дорда была явно заинтригована, когда я сообщил ей, что наше дело относится к компетенции Главной Ложи и мы вправе уделить ей лишь немного времени и ограничиться легкой болтовней. Провинциальные собрания всегда жалуются на неразговорчивость руководства.

— А кому мы должны доложить о себе?

— Никому, если не считать небольшого числа людей, в помощи которых мы нуждаемся. Тебя не будут держать вне общества, но и привлекать внимание к себе тоже не следует.

— Разве это незаконно?

Микли восторженно хрюкнул.

— Цыпа, тебе придется многому выучиться. Конечно, офицеры соответствующих служб Ложи Волка с восторгом воспримут известие о Тераи и Ваироа. Но если нас разоблачат маураи, то обвинят нас в неоправданном нарушении прав человека. Мало того, что придется отпустить наших пленников; мы получим еще внушительное обвинение за ущерб, нанесенный чести Ложи, вдобавок к тому обвинению, которое выдвинут против нас сами маураи.

— Но правительство… — Иерн сдался.

У взлетной полосы их ожидали два больших автомобиля. Алюминиеные и деревянные детали были ярко окрашены. Иерн заметил, что в них использовались паровые двигатели на угольном порошке; запах его ощущался в выхлопных газах. Однако не было ясно, сделаны ли шины из синтетического эластомера, как в Домене, или из природного каучука, полученного торговым путем.

Охрана и пленники поехали в одном автомобиле, Микли, Плик, Иерн и Роника — в другом.

— Позвольте, я сяду за руль, — настоятельно проговорила женщина. — Иазу Крист! Больше года, кажется, не прикасалась к баранке.

Говорила она на англише, но Иерн понял. Время от времени по дороге Роника учила его разговорной речи, да и у Ганны он видал книги на этом языке. В письменном виде язык достаточно напоминал англей, которым он владел, так что сумел быстро научиться читать и даже писал достаточно хорошо. Другое дело разговор; пока он мог понимать только Ронику, поскольку привык к ее интонациям, и то отчасти. Однако ему стало ясно — как заметил Микли однажды вечером у костра — что оба языка преобразовывались друг в друга по достаточно строгим правилам. И усвоив их, нетрудно было овладеть языком — дело практики и накопленного словаря.

Диалекты инглисса, доминировавшие в различных областях Океании, представляли нечто отличное. Что касается маурайского, хотя его грамматическая структура была в основном хинджа-юропанской^[150], вряд ли даже половина слов восходила к англею или франсею, да и те по ходу развития языка претерпели бесчисленные мутации.

Роника включила двигатель. Машина ракетой рванулась с места… Хотя ровная дорога была покрыта гравием, Иерн решил, что ста пятидесяти километров в час, пожалуй, многовато для наземного транспорта… в особенности когда машина с ревом, по широкой дуге объезжала конные фургоны с негодующими возницами и телеги, неторопливо влекомые быками.

Должно быть, второй шофер разделял его мнение, поскольку его машина вскоре исчезла позади за облаком пыли.

Во всем прочем их окружали мирные сцены. Солнце гоняло облачные тени над вечнозелеными лесами и расчищенными полями. Вдали вздымался в небо могучий снеговой пик горы Ренье^[151], свистел за окном рассекаемый воздух. Через приоткрытое окно внутрь сочились запахи: прохлады, сена, дыма, влаги… осенние ароматы, вытеснявшие летние.

Иерн испытывал странное чувство.

— Ваши фермы, — наконец сказал он, — совсем не такие, как у нас дома, но при этом они прямо как ферма моего отца Маэля, где я родился.

Просто не могу понять, в чем дело.

— Свободные владения, — ответила Роника, имея в виду какое-то из его предшествующих воспоминаний. — Большая часть их не сменяла хозяев целые поколения. Наемники и арендаторы, поколение за поколением обитают поблизости. Все они здешние уроженцы, как и землевладельцы.

— Образ жизни не идеальный и не настолько надежный. И никогда не был таким, — бросил Микли с заднего сиденья. — Подобно большей части наших учреждений, Иерн, этот вид сельского хозяйства возник по необходимости при обороне от монгов. Теперь картина меняется; все больше и больше фермеров продают свои владения деловым людям… потому что их сыновья и дочери переехали в города. Три или четыре года назад Великий Совет принял резолюцию, скорбящую об упадке йоменства — станового хребта Союза — и взывающую к исцелению. Хе-эх! Правительство Северо-западного Союза обладают единственным достоинством: его рудиментарность только делает очевидной никчемность любых правительств, всю их бестолковость, которую они пытаются укрыть под тяжелой рукой.

— Ах, не знаю, — возразила Роника. — По-моему, мы создали чертовски неплохую систему, пока нам не напортили маураи. У нас снова все будет отлично, клянусь Господом.

Она подняла голову, и Иерн вспомнил этот боевой клич — Орион взойдет.

Вдвоем, то подтверждая, то оспаривая друг друга, Роника и Микли набросали Иерну контуры неписаной конституции Северозападного Союза.

Членство в Ложах осуществлялось добровольно и на любой срок. В теперешние дни значительная часть населения к Ложам не принадлежала, но даже их члены свою повседневную деятельность осуществляли вполне самостоятельно. Тем не менее Ложи оставались фундаментальной основой общества — или обществ — занимавших эту огромную и разнообразную территорию.

Действительно, власть в Союзе была в основе своей местной, выборной и в высшей степени представительной, учитывая публичные сходки, на которых голоса слышались громче. Она следила в основном за полицией и судами. Прочие службы — дороги, школы, библиотеки, госпитали, пожарная охрана, уничтожение отбросов и так далее… нередко даже полиция — действовали либо на основе свободного предпринимательства, либо же оплачивались Ложами (по пути в Сиэттл машина дважды останавливалась у турникета, и Микли платил); конкуренция удерживала рост цен, поскольку закон никому не предоставлял исключительных прав.

Над муниципальными властями стояли территориальные; пятьдесят два региона, весьма различавшиеся по размеру и характеру, органично вырастали из культурной и этнической традиций. Характер местных правительств менялся от парламентарных до аристократических, они собирались периодически, чтобы решить вопросы регионального значения (в этом отношении территории напоминали штаты Домена или племена Федерации), и обыкновенно обладали столь умеренной исполнительной властью, что им приходилось считаться с желанием — или нежеланием — сообществ выполнять в месте своего обитания меры, предложенные правительством.

Слабый аналог Федерального парламента. Великий Совет Союза, собирался ежегодно, во время летнего солнцестояния, и, если ситуация не требовала чрезвычайных мер, надолго встречи его не затягивались.

Сходки осуществлялись на острове, лежащем в проливах, с которого легко было попасть в близлежащие города; но дорога все же была нелегкой, и законодатели не особенно стремились затягивать заседания.

Законодательный орган состоял из двух палат. Палата Делегатов была крупнее, в нее входили представители территорий, каждая из которых могла иметь от одного до трех делегатов в зависимости от своего вклада в национальную казну, а размер его она назначала сама, как и способ выбора своих представителей. В Палату Лож входило по одному представителю от каждой, в том числе представители инжунских, эскимосских и алеутских племен, добившихся равного с Ложами статуса.

(Некоторые, полностью контролируя свою территорию, не видели в этом нужды.) Председательствовал над всеми Шеф, избранный делегатами по совету и согласию Лож.

Делегаты принимали законы; Ложи имели право вето. Принятые законы не распространялись на территории, чье законодательство входило в противоречие с новым законом. Однако неразумное и эгоистичное несогласие вызывало укоры, даже всеобщий бойкот. Великий Совет занимался в основном интересующими всех вопросами; общественным здравоохранением, защитой окружающей среды, кооперацией между территориями — в очень ограниченной степени. Он даже впрямую не выпускал денег: это делали сами территории. Курс союзного доллара определял степень их участия в общих фондах (валютная система была повсюду достаточно гибкой, обычно основываясь на серебряном или медном эквиваленте или недвижимости — так было лучше; в ходу были и бумажные деньги, однако закон не устанавливал — кто должен их выпускать).

Совет поддерживал существование церковных и исследовательских предприятий в той, во многих отношениях сонной, рыбачьей деревеньке, где обычно происходили собрания. Для связи пользовались радиофонами, распечатками или же информацию отправляли с нарочным.

Служба Шефа располагалась в Виттохрии. Она ведала оборонными вопросами и иностранными делами. Во всем, что касается обороны, она полагалась на территориальную добровольческую милицию, хотя существовало определенное количество профессионалов. Шеф назначал и смещал дипломатов, а казна кормила небольшую организацию профессиональных экспертов и их подчиненных. Любое международное соглашение — насколько бы ни было оно тривиальным — требовало одобрения обеих палат; поначалу это не было обременительно, поскольку в дни своей славы — после упадка монгов и перед приходом маураев — у Северо-западного Союза не было особых причин считаться с нуждами иноземцев.

Нынешнее время требовало большего смирения, и, представляя собой весь народ, Шеф, Великий Совет и территориальные власти должны были сотрудничать с Инспектором оккупантов во всех своих предприятиях.

— Я вижу медвежью западню, в которую угодили власти, и испытываю известную симпатию к правительству, — сказала Роника. — Наши местные коллаборационисты и оппортунисты также не совсем помогают его престижу. Чем больше власти они хотят получить над нами, тем меньше удобств получают, поэтому они хотят завести побольше законов, оставляющих им простор для уловок, а народ распрямляет спину и пытается найти выход из положения.

— Все не так просто, — продолжил Микли. — Среди нас мало кто нуждается в сильном правительстве. Говорят, что, если бы у нас было такое, мы бы не проиграли войну; а теперь оно нужно нам, чтобы… э… «войти в современный мир» — популярное словосочетание среди интеллектуалов.

— Ах, конечно, — фыркнула Роника. — Всегда находилось известное число меркантильных людей, желающих, чтобы кто-то другой совершал ошибки за них, а интеллектуалы всегда готовы помочь в этом. — Она взглянула на Иерна. — В последние лет десять-двенадцать число членов Лож постоянно увеличивается по сравнению с послевоенным. Простые люди осознают — как и во времена монгских бесчинств — что им больше некуда обратиться.

— Когда лихорадка сожрет жир, — пробормотал Плик за ее спиной, — наружу проступит истинная плоть, а потом и скелет.

2

Ближе к Сиэттлу деревни стали тесниться, дороги сделались мощеными, вокруг появились автомобили. Больше всего было грузовиков, автобусов и мотоциклов, встречались даже личные машины; должно быть, в столичном округе числилась не одна тысяча автомобилей. И это помимо многочисленных железных дорог, по которым вечные паровозы тянули составы. Появились провода, подвешенные на деревянных столбах. Иерн узнал, что по ним передавалась электрическая энергия, телеграфные, а иногда и телефонные сообщения. Днем, ночью ли цветные флуоресцентные знаки прыгали по фасадам многих магазинов. С наступлением темноты в домах засветят почти все электрические лампы с углеродными нитями.

Немало семейств включат радиоприемники, которые обеспечивают им вечерние развлечения.

— И как вы сумели устроить все это? — удивился Иерн.

— Чистое везение, ответил Микли. — После войны Судного Дня здесь осталась прорва металла. Один-единственный небокол — так, кажется, звали высотные дома — давал уж не знаю сколько тонн стали и меди; важным источником сырья сделались древние свалки автомобилей; и так далее. К тому же природа наградила северо-запад избытком рек, на которых вырабатывается электрическая энергия, еще мы ввозим уголь с колоссальных месторождений на востоке. Поэтому у нас нет недостатка в энергии или в химическом сырье. Мы получаем алюминий из глины, магний из морской воды, синтетику из угля и древесины… если хочешь, с подробностями можно ознакомиться в инженерной библиотеке.

— Тут нужна была не только удача, — объявил Плик. — Другой народ не сделал бы такого.

— Ага, — с гордостью согласилась Роника. — Мы свободный народ, каждый у нас занимается собственным делом… благодаря которому он зарабатывает себе на пропитание. — Роника проползла через загруженный перекресток. — Надо бы поставить здесь светофор, — заявила она после оживленной перепалки на перекрестке дорог с погонщиком мулов, также не стеснявшимся в выражениях, но признавшим себя побежденным. — Вот в центре их много. Только, чтобы их установить, нужны материалы — в основном электротехнические, которых так не хватает повсюду. Все поговаривают, что электрические кабели можно заменить керамическими трубками, наполненными солевыми растворами; они позволят сэкономить много металла. Но затраты труда потребуются невероятные. — С горечью она продолжала:

— Чего бы только мы ни могли сделать, если бы маураи не мешали! Изобилие энергии… всю бесконечную Вселенную получили бы!

Нет же — боятся за свою ничтожную гегемонию…

Микли прикоснулся рукой к ее плечу и осадил:

— Полегче.

…Сиэттл был огромным. В Союзе никогда не проводили переписей, однако считалось, что в городе живет целых пятьдесят тысяч жителей. Иерну город показался уродливым. Безусловно, улицы его были чисты, лошади и вся их четвероногая братия в городе разгуливала в пластиковых подгузниках, как и в Домене. Но во всем прочем не ощущалось мощи промышленных областей, не было благоговейно сохраняемых седых руин, подобных тем, что башнями возвышались над Чай Ка-Гоу. Дома из кирпича и бетона напоминали прокопченные дымом коробки. Пыхтели повозки, фабрики извергали вонь и сажу, пестрели замусоренные рынки: словом, хаос, посреди которого кое-где в поэтическом одиночестве скучали дома, оставшиеся от прежней эры. Увиденное несколько разочаровало Иерна.

Роника отмахнулась от его замечания:

— Но это же рабочий город. Нам не нужны парки; рядом острова и паромная переправа, а до ближайшего леса легко добраться на автобусе.

Воздух обычно бывает чище: дождь умывает город за нас. К тому же весьма привлекательные районы еще впереди.

И все же он испытывал неприязнь на уровне более глубоком, чем эстетический.

«Почему? — гадал он. — Неужели Плик прав, и земля эта принадлежит демонам? Нет, это абсурдно. Но откуда тогда это нелегкое чувство?»

Иерн не привык копаться в себе.

Роника выполнила свое обещание. Толпа кораблей у берега весьма вдохновила Иерна. Потом машина повернула на север, и причалы со складами скоро уступили место домам, окруженным лужайками и садами.

Свежий ветерок дул с Саунда, искрившегося вокруг крылатых парусов, обтекал острова, еще отливавшие зеленью, на которой кое-где уже проступали краски осени. Горы вздымались к небу.

Машина свернула в боковой проезд и остановилась у портика. Здание впечатляло — длинное и высокое… из массивных темных бревен. Парадную дверь венчал знак Волка.

— Сиэттлское собрание Ложи, — объявил Микли. — Мать-Ложа располагается к югу, на горе Худ^[152], на месте, где Волк заседал впервые, но это самое большое собрание, и в его доме мы проведем ночь…

Обед вылился в настоящий обряд, председательствовал белобородый мастер Ложи в голубом облачении, он сидел за столом с покрытой головой, а когда гости поднялись, принял посох из рук прислуживавшего постуланта.

Присутствовали еще двое мастеров Ложи — мужчина и женщина и еще несколько персон, в чьем совете явно нуждались. Угощали дарами моря, блюда были великолепны, местное вино тоже. Невзирая на официальную атмосферу в обеденном зале, где висевшие под потолком портреты столетиями созерцали стол, разговор завязался бойкий, хотя Иерну требовался переводчик. Вскоре оказалось, что Иерн рассказывает о своей нации все: историю, сегодняшний день и надежды.

После обеда все перешли в палату, мрачное великолепие которой одновременно и смягчалось и углублялось собранными в ней реликвиями.

Роника показала их юропанцам: знамена и оружие с полей минувших битв, в которых норрмены отразили натиск монгов; логарифмическая линейка, принадлежавшая руководителю первой инженерной бригады, восстановившей гидроэнергетическую плотину, невзирая на мучительные болезни и докучливых туземцев; журнал корабля, осмелившегося нарушить арктическое безлюдье и, презирая туманы и бури, в течение трех лет промерявшего ледяные воды, чтобы восстановить карту… Памятки о Волках, хорошо послуживших своему народу и принесших славу своей Ложе.

В особенности Иерна тронули таблицы логарифмических и тригонометрических функций. Вскоре после войны Судного Дня их переписывали от руки в каком-то глухом уголке общества с изрядно потрепанной печатной книги.

Прислуга расставила напитки, принесла все нужное для курения и исчезла. Занавеси скрыли заслезившуюся дождем ночь. Все заняли кресла и уселись для серьезного разговора.

Роника даже не пыталась держать иноземцев в курсе дела, этому мешало ее стремление опустить в поток собственное весло. Пару раз она вступила в серьезный спор. А спустя несколько часов Микли подвел итог:

— Мы не можем рисковать тем, чтобы наш секрет раскрылся. Не сомневаюсь, что вы не предадите нас преднамеренно. Однако ваше присутствие может предоставить врагу ключи, а маураи будут активны, в особенности после сообщения, переданного Тераи из Юропы. Итак, Иерн, вы получите безопасное убежище, о котором просили. Увы, мы не можем позволить вам установить контакты со своим отечеством, по крайней мере в ближайшее время, но разве вы рассчитываете приступить к ним немедленно? Подождем год или два, посмотрим… куда прыгнет кот. Не сомневаюсь, что вам будет интересно узнать нас поближе. — Он усмехнулся. — В особенности если учесть, кто станет вашим учителем.

Роника ни чуточки не смутилась.

— По-моему, я заслужила отдых, — вставила она.

— А как насчет меня? — спросил Плик. — Когда я могу вернуться назад?

— Прошу прощения, но придется подождать и тебе, — ответил Микли. — Однако мы усладим твое пребывание здесь, насколько это возможно. — Он прокашлялся. — Наши друзья, безусловно, на первых порах будут более заняты друг другом. Мы предоставим тебе комфорт и развлечения, Плик, а Иерн будет навещать тебя время от времени.

— Понятно, — медленно сказал англеман. — Ну что ж, бренди здесь намного лучше, чем тот, который я могу позволить себе дома. Что до моей Лозы… — Просвистел вздох. Опустошив бокал, поэт наполнил его заново, уже менее твердой рукой. — Вы меня не осудите, если я угощусь еще разок?

— А что будет с Тераи и Ваироа? — поинтересовался Иерн. — Где они?

Заслышав имена врагов, северян словно окатили раскаленным металлом.

— Будут числиться военнопленными, — ответил Микли. — Мы не станем плохо обращаться с ними.

«Итак, война». Иерн и Плик переглянулись. Дождь барабанил по оконным стеклам.

— Надеюсь, что они смогут вернуться домой, когда Орион взойдет, — торопливо добавила Роника.

— Умолкни! — воскликнул Микли.

Она кисло глянула на него.

— Молчу, молчу, — ответила она на том же англее. — И все же лгать не стану — ни словами, ни умолчанием.

Сидевший аэроген обхватил себя за плечи.

— Мне бы хотелось попрощаться с Тераи и Ваироа, — сказал он.

— С ними все будет в порядке, они останутся живы, если не ударятся в безрассудство, — обещала Роника. — Возможно, ты сумеешь встретиться с ними, когда получишь возможность вернуться домой… когда весь мир станет свободным.

3

Остров Ванкуве^[153], за проливом Уэнди Фука^[154], трудно было назвать местом ссылки.

Воспользовавшись чужими именами, Иерн и Роника провели первые три дня в Виттохрии. Одевшись по-местному, Иерн не привлекал внимания здешних космополитов, обитателей города, невзирая на чисто выбритые щеки и относительно короткие волосы. Роника же пользовалась понятным и привычным — не более — вниманием со стороны мужчин. На людях Иерн завязывал горло, она поясняла, что муж её оправляется после хирургической операции и потому не разговаривает. Однако состояние гортани не мешало ему хорошо есть; да и Ложа Волка не стала экономить на них.

Виттохрия являла собой почти полную противоположность Сиэттлу. Этот в основном культурный и в меньшей степени политический, но не торговый центр сохранил, несмотря на все протекшие века, легендарное изящество, которым прославилась Виктория еще перед войной Судного Дня. Уцелевшие с древних времен здания были с любовью отреставрированы; большая часть новых сооружений гармонировала с ними; парки и сады были повсюду.

Роника показала Иерну окрестности, исторические места, знаменитые виды, музеи, университет, в котором училась. Каждый вечер они куда-нибудь ходили — в концерт, на балет или инжунские пляски, а потом возвращались в гостиницу, чтобы насладиться друг другом.

Он уже начал осознавать, что почти «полная противоположность» родине была не более чем заблуждением. Да, люди казались здесь покультурнее и не такими суетливыми, как дома, но в них обитал тот же демон энергии и воли. Он угадывал ее в отчаянных гонках на лодках, заплывах, играх с мячом; в напряженном изгибе моста или статуи; в Зале Предпринимателей, где ежедневно вывешивали сообщения о перспективах на выгодное размещение денег по всему земному шару; в людных, шумных и дымных тавернах, где пиво пили литрами, заливая зельем покрепче; на стенах, сохранивших следы уличных боев Энергетической войны и бунтов против маураев; в свободных походках здешних мужчин и женщин. И в раздраженных взглядах и резких словах, обращенных к редким на улицах маураям.

— А мне жаль их, — сказал однажды Иерн, оставшись вдвоем с Роникой. — Должно быть, более скучного дела не сыщешь на всей земле.

— Наверное, — согласилась она. — Инспекторов в наших краях не густо.

Конечно, ставлю серебряную монетку против капустной кочерыжки — все эти маурайские, так сказать, моряки — бизнесмены, ученые и туристы — просто агенты в штатском.

— И как вы с ними обходитесь?

— По обстоятельствам. Кое-кто не будет даже разговаривать с маураем, только плюнет, проходя мимо. Некоторые держатся холодно и вежливо. Но теперь многие стремятся понять маураев и относиться к ним по справедливости. А некоторые откровенно прислуживают им.

— Ну, наверно, иногда завязывается и настоящая дружба… всякие любовные шашни и браки.

— О да, без этого никак… Кстати… — Она потянулась к нему.

…Потом они перебрались в хижину, принадлежавшую Ложе Волка, и провели там остаток месяца — в уединенном, очаровательном уголке на западном побережье.

Земля круто поднималась от моря, за обрывом дремал сонный лес, за ним дыбились горы. У них было все необходимое: припасы, книги, радио, фонограммы и музыкальные записи, лодка и рыболовные снасти. Когда им хотелось разнообразия, можно было проехать на велосипеде несколько километров до грунтовой дороги, к остановке автобуса. Обычно их интересовали красоты природы — огромный остров был заселен весьма редко, иногда они забредали в рыбацкую деревушку, в ее уютный паб.

К этому времени Иерн научился говорить на англише, постепенно обретая уверенность. Роника настаивала, чтобы он обходился в разговорах с ней только англишем, не прибегая к другим языкам, хотя бы половину каждого дня. При людях он, как и раньше, изображал немого, однако к концу месяца она сочла, что можно объявить его выздоравливающим, и разрешила произносить простейшие фразы — голосом, так сказать, еще не возвратившим природной интонации. Она по-прежнему вела за него все разговоры, легко переходя от истинных воспоминаний к бесстыдной выдумке.

Это был выносливый и упорный народ. Из невысоких крохотных домишек, способных устоять под любым ветром, в утлых лодчонках отправлялись они в океан. Среди могильных камней на кладбищах было немало таких, под которыми не было могил; столетия стерли многие имена, но не могли изгладить отвагу.

Те, кому везло, возвращались к своим женам, работавшим, по крайней мере, столь же усердно, как и мужья; и к детям, которые всегда посещали школу, невзирая на обязанности. Они шли в церковь, потому что верили Иазу; потом заходили в лавку и, конечно — в таверну; обычно владелец отводил под нее комнату в своем доме; автобус, велосипед или пони, впряженные в тележку, доставляли их до селений побольше; там стояли дома Собрания Ложи — обычно простая потемневшая от непогоды изба.

— Мне нравится твой народ, — сказал Иерн Ронике в их коттедже. — Чем больше я узнаю этих людей, тем больше они мне нравятся…

Она улыбнулась. Лампа янтарем заливала ее волосы и кожу, тени, колеблясь, подчеркивали очертания крепкого тела, глубокую впадинку между грудями. Она готовила обед, и тепло комнаты пахло ароматами пищи и — чуточку — смолой. За окнами царила ночь, но звуки мира пробивались внутрь — ропот прибоя, колыхание деревьев, крик совы.

— Тебе нравится все, что вокруг, — улыбнулась она. — Такой ты у меня человек.

— …И тем меньше я их понимаю, — продолжил он из кресла, в котором сидел, восхищаясь ею.

Готовила она несравненно лучше, чем он, а Иерн мыл тарелки после еды: разумное разделение труда. Еще она искусно колола дрова кремневым топориком, на котором сама навела, как положено, острую кромку, а он только таскал поленья домой.

— Как так? — продолжила она деловитым тоном.

Каменная плита, лежавшая сверху на кирпичной печке, прогрелась, и вода закипела в сосуде из теплостойкого стекла, поставленного в отверстие над огнем; алюминиевая сковородка с синтетическим покрытием уже раскалилась, ожидая жаркое.

Он подыскивал нужное слово:

— Не знаю, как сказать, даже не могу задать правильных вопросов. Но это же форменное противоречие — с одной стороны, всеобщий индивидуализм; тут тебе и свободные фермы, и мелкие, но вполне самостоятельные бизнесмены, шкиперы, распоряжающиеся жалкой лодчонкой, но идеал у всех…

— Моя мать и приемный отец рассказывали мне, что перед войной люди не были настолько озабочены заработком. Все шло как бы само собой. Я вижу в этом реакцию на маураев.

— Так, но, с другой стороны, возьмем эти Ложи, регламентирующие жизнь своих членов… или я ошибаюсь?

— Объяснить так сложно, — сказала она. — Даже не знаю, сумею ли я это сделать, поскольку выросла в этом обществе. Ты смотришь на нас со стороны и, должно быть, кос-что видишь яснее, чем я. Давай-ка продолжим этот разговор за обедом.

Иерн был в восторге. Он давно успел убедиться, что женщина эта выросла среди варваров. И он никак не мог понять, какова она на самом деле.

Северо-западный Союз никогда не был основан, он просто рос — сам собой. Наименование восходило к ассамблее Виттохрии, зафиксировавшей сложившиеся отношения. Однако после нее прошла еще сотня лет, прежде чем перестали присоединяться новые территории.

В темную и бедную хрониками эру, последовавшую за войной Судного Дня, коща города гибли или умирали на корню, климат стал холодным и буйным, хворала сама природа, и уцелевшие жители Северо-запада входили в контакт лишь с захватчиками-монгами, каким-то образом сумев одолеть их. Необходимость держаться вместе — плечом к плечу — и породила Ложи.

Здешний народ всегда был самостоятельным и склонным к общению. У них были свои церкви, клубы, гражданские организации, добровольные службы и тому подобное. Старейшие Ложи — Оленя, Лося, Льва и Масона — возводили свое происхождение к временам, предшествовавшим катастрофе.

Они послужили ядром и примером; аналогичным образом уцелевшие небелые аборигены, сохранившие остатки трибализма, возобновили его в новых формах. (Являя тем самым почти единственную аналогию ранней маурайской истории.) Сперва Ложа считалась мужской организацией, предназначенной для взаимопомощи. Чаще всего помощь эта носила военный или полицейский характер. Здесь, там и далее Ложа становилась милицией, набирала рекрутов, обучала их, изготовляла и копила материалы, строила опорные точки и укомплектовывала их людьми… воевала — когда была необходимость. Добавим к этому ее гражданские функции. Ложа организовывала медицинские и пожарные команды, заботилась о престарелых, искалеченных и осиротевших, отвечала за сохранность книг и прочих реликвий, строила школы для детей, создавала общественное мнение, формировала цивилизованное поведение. Обряды, костюмы, инициации, ранги, мистика давали членам Лож силу: в них был и отдых, и восстановление. Членство всегда было добровольным, поскольку призраки древних Соединенных Штатов и Канады еще долгое время терзали умы людей; но когда Ложи окрепли, нашлось немного желающих держаться вне их покровительства.

Постепенно и неторопливо Ложи распространяли свое влияние за пределами своих первоначальных Собраний. Члены Лож, перебиравшиеся на новое место, основывали дочерние собрания в тесном взаимоотношении с первоначальными. Выработав иерархию для принятия решений, братства всегда сохраняли кое-что в тайне, а военные функции Лож подкрепляли эту привычку. Постепенно высшие офицеры стали распоряжаться значительными силами, однако не бесконтрольно, любой недовольный мог затеять на общем собрании голосование против неугодного ему решения, обратиться к гражданским властям или просто покинуть Ложу. Однако, когда речь заходила о ресурсах, природных и человеческих, общества, расположившего свои Собрания от Берингова моря до мыса Мендоцино^[155], вкладывавшего средства во все предприятия, начиная от фермы и кончая интерконтинентальными торговыми компаниями, сила эта делалась весьма влиятельной. В отличие от некоторых аборигенных племен, которые воспользовались этим именем, Ложу не следовало отождествлять с местностью. Географически их территории налагались. В начале истории Союза члены какой-нибудь из них могли иногда оказаться во враждующих лагерях во время стрельбы. (В те времена столкновения мериканов с монгами происходили достаточно редко. Чаще всего случались стычки между драчливыми и обычно недолговечными городками. Когда норрмен воевал с норрменом, или монг с монгом, он не гнушался искать союзников среди чужаков. Козни и предательства трудно было счесть. А потом среди коротких перемирий могущественные семейства заключали перспективные браки за рубежом, расцветала торговля товарами и идеями и возникал блестящий центр наук и искусств, привлекая к себе иностранцев и местных жителей.) Братства, впрочем, старались смягчить борьбу и собрать родственников вместе. Они хотели, чтобы норрмены выступили против монгов, отогнали их с восточных гор… потом оставалось выковать новую и единую цивилизацию.

В этой цивилизации человек делал то, что считал необходимым. В основной массе общественных дел он участвовал через свою Ложу.

Государству было оставлено не так уж много обязанностей, и оно предпочитало, чтобы так все и оставалось.

Они: он и она. Еще перед Судным Днем жители Северо-запада успели привыкнуть к тому, что оба пола обладают равными политическими правами. Лишь немногие их сообщества забыли впоследствии это правило, да и те все равно потом вернулись к нему. Бессмысленно голосовать за времена юношеских скитаний, но труд и опыт жены означал все, и она имела право на свой голос в городском Совете. С самого начала Ложи видели в своих женских отделениях важную опору для общего выживания.

Времена становились менее отчаянными, детей требовалось меньше, одновременно становилось больше дел, в которых женщины могли принимать полное участие. Понемногу Ложи допустили их до членства первого класса. (Чего там, они всегда наставляли мужей, как надо голосовать, усмехалась Роника.) В нынешние времена при браках членов двух различных Лож — подобная ситуация случалась чаще обратной — или же когда кто-нибудь из Ложи вступал в брак с чужаком, что бывало тоже нередко — было принято, чтобы один из супругов переходил в другую Ложу. Но к этому не принуждали. Человек вправе сохранять старые связи и не проходить заново стадию послушания.

Обычно член Ложи выплачивал положенный взнос, выполнял назначенные обязанности, принимал участие в обрядах и праздниках. Он или она могли занимать в Ложе ответственный пост, становиться в ней наемным работником. Членство в Ложе в первую очередь вселяло в людей чувство солидарности, преемственности, взаимопомощи; Ложи предоставляли школы, социально-медицинскую помощь и кров тому, кто оказался без крыши над головой, возможность для отдыха и исследований; душевный огонь, возникающий от свободной службы, придавал жизни цвет, блеск и весельем И кое-что еще…

Ложа Волка возникла возле горы Худ, куда монги так никогда и не добрались; в этих краях было несложно оборониться от любых смутьянов.

Поэтому Ложа Волка была не столь озабочена военными действиями, как восстановлением порядка и производства, сохраняя, по возможности, наследие погибшей цивилизации. Волк принимал участие в общей обороне, поставлял большое число офицеров, в особенности инженеров и штабных.

Потом Ложа Волка решила готовить ученых, преподавателей, инженеров, физиков, любых специалистов высокой квалификации, потребность в которых заставляла Собрания Ложи пушинками одуванчика разлетаться во все стороны. Их престиж позволял Ложе более требовательно относиться к новым кандидатам. К нынешним временам взносы в Ложу Волка были самыми высокими во всех градациях членства, и хотя внутренняя помпа и блеск уступали почти любой другой Ложе, не было Ложи более влиятельной в текинке, науке, коммерции, искусстве, образовании… в военных, гражданских и национальных делах.

Конечно, Волк соблюдал все свои обряды, начиная с положенных при открытии и завершении регулярных собраний. Самым торжественным был день Возвращения, когда в средзимний Сочельник собрание сходилось, чтобы помянуть усопших. День Летнего Солнцестояния приносил с собой воздаяние Почести. Пирушки сопровождали инициации, повышения в ранге, браки, крещения и золотые годовщины. Похороны оформлялись величественно, суды были суровы. Волки принимали участие в местных празднествах, впрочем, без особого пыла, и занимались филантропической деятельностью: школами, культурой и наукой, милицией — все как обычно — не забывая про собственные столь же полезные коллективные предприятия, долю в частном бизнесе и представительство в Великом Совете. В целом Ложа Волка более прочих полагала, что члены ее сами будут строить свою жизнь и судьбу. Она предоставляла им скорее помощь, чем поддержку. Взамен Ложа ожидала от них труд и взносы и не задавала лишних вопросов. Демократичная в местных домах собраний, она становилась весьма олигархичной на более высоких уровнях, где умели держать язык за зубами. Члены, которым не нравилась эта надстройка, неоспоримо бывшая необходимой двадцать лет назад в военное время, вольны были жаловаться, требовать расследования, импичмента или отставки. Кое-кто так и поступал, но на них не обращали особого внимания. Среди Волков древние законы стаи оставались столь же незыблемыми, как — некогда — связь между Капитаном и аэрогенами.

Такова была Ложа, затеявшая Орион и до тех пор возглавлявшая все труды, чтобы добиться его восхода.

4

Под солнцем, клонившимся к западу, волны вспыхивали зеленоватым огнем, отливали пушечным металлом и ртутью. Во всей грозной мощи валы катили к берегу, вздымались и разбивались об утесы, поднимая пенные фонтаны.

Ветер со свистом рвался в леса и истово трепал ветви, срывал желтые, красные, бронзовые листья. И давил, обтекал, кружил, нес влагу… соленую морскую пену, запахи водорослей и дальних странствий. Кружили и мяукали чайки: черная казарка встала на крыло, заметив поблизости вынырнувшую морскую выдру, вдалеке время от времени среди волн вдоль берега вздымался кит; корабль скользнул под парусами у горизонта, оставив в памяти свои белые крылья.

Полоска густой травы у края обрыва, где расположились Иерн и Роника, благоухала запахами осени.

Побродив по лесу, они присели на берегу передохнуть, понаблюдать за проплывающими мимо китами. Роника обхватила колени. Взгляд ее скитался у края вод — где-то на северо-западе, обращенный к дому или к небу.

Она призадумалась, губы ее приоткрылись. Иерн прикоснулся к рукаву… шерсть макино^[156] шершавила его пальцы.

— Ты сегодня почему-то печальная, — сказал он. Роника глянула на него.

Волосы ее спускались на плечи. Только один локон выбился из-под кепочки и трепетал на лбу. В жизни своей он еще не видел ничего более родного.

— Неужели? — спросила она, словно бы медленно пробуждаясь.

— Ты сегодня такая весь день. Ты пыталась справиться с собой и казаться радостной, но я уже успел узнать тебя, Роника.

Она вздохнула с горькой улыбкой:

— О'кей, будем откровенными. Боюсь, что все это скоро кончится.

Разочарование кольнуло его.

— Нет, этого не может, не должно быть!

— Мы с тобой прожили чудесный месяц. Я не помню лучшего времени в своей жизни. Но я не имею права вечно паразитировать. У меня есть работа, родня… мастер Ложи дал мне отпуск на месяц. Для меня это щедрая награда. — Зеленые глаза бестрепетно глядели на него. — Но тогда я не представляла, как тяжело будет сказать тебе: «До свидания».

На момент голова его пошла кругом, отдавая барабанной дробью в ушах, так что, казалось, смолк даже ветер.

— Неужели надолго? — простонал он.

Боль исказила строгое лицо.

— Не знаю. Я попытаюсь получить отпуск и встретиться с тобой, прежде чем… взойдет Орион… но все зависит от многих обстоятельств… и еще от того, насколько нужны им мои услуги. Не бойся, Иерн. В воздухе над Красной ты спас мечту Волка, Ложа этого не забудет. Мы не можем позволить, чтобы маураи узнали о тебе; ты знаешь слишком много, знаешь и о том, куда мне предстоит направиться; если их врачи прибегнут к наркотикам, то скрыть эту тайну вряд ли удастся. Тебе предоставят пристойное место для жилья, а потом — надеюсь — мы поможем тебе возвратиться к себе на родину.

— Но надолго ли мы расстаемся?

— На год, может быть, на два… не знаю. Я всего лишь младший инженер, и меня не было там столько…

— Итак, я должен тебя ожидать… — взорвался Иерн, ударив кулаком по ладони. — Нет, черт подери! — завопил он на англишском. — Это не для меня! Я слишком тебя люблю!

Она ахнула:

— Ах, Иерн, ах, Иерн. — И они упали друг другу в объятия.

…Смеясь, со слезами, поблескивающими на щеках, она приподнялась на локтях и неуверенно сказала:

— Ну что ж, летун, ты победил; я все твержу себе, что это судьба. Ты был чужаком, сперва мне было только интересно, но я еще не встречала человека, который настолько бы увлек меня и заставил себя уважать.

Впрочем, я так долго была одна… Ну что ж, я оказалась недальнозоркой. Ничего не заканчивается с этим совместным отдыхом… я хочу быть с тобой всегда.

— И я. — Он нагнулся, чтобы поцеловать ее во впадинку, где сходятся ключицы. От гладкой и теплой кожи пахло летом — минувшим и теми, которым наверняка еще надлежит прийти. — Вместе нам будет нелегко, Роника. Мы с тобой не просто разной национальности… мы принадлежим к различным культурам… Но я… — выдавил он, припав к ней лицом. — Теперь только я начал понимать, насколько ребячливо вел себя всю свою жизнь. И я не могу исправиться за пару недель.

— Ах вот оно что! — Она взлохматила его волосы. — А не одеться ли нам, пока напрочь не замерзли.

Так они и поступили, а потом сели и взялись за руки, обменявшись улыбкой и легким поцелуем. Ветер, киты, прохлада, заходящее солнце отодвинулись в небытие.

— Ты поедешь со мной на Ляску, — радостно проговорила она. — Я могу это устроить. По сути дела, для тебя нет более безопасного места.

— Но я не хочу, чтобы у тебя были неприятности. Как насчет свадьбы… я не знаю, какие у вас обычаи на этот счет. По закону аэрогенов Фейлис может получитьразвод только через год и один день после того, как подаст заявление, если оно останется неопротестованным. А как относится законодательство Союза к браку, совершенному в другой стране и более не являющемуся действительным?

— По этому поводу законодательство Союза набрало в рот воды. Неужели ты полагаешь, что мы позволяем правительству вмешиваться в столь важные вещи? И нечего понапрасну тревожить свою красивую головушку.

Мои родственники все поймут, а формальности мы уладим, когда получим такую возможность.

Они обнялись, а потом она посерьезнела.

— Давай-ка обдумаем еще кое-что, мой дорогой, — предложила она. — Там, куда мы направимся — если, конечно, не передумаешь — тебя ждет не тихое убежище с невинными сельскими развлечениями — задворки культуры.

Тебе не разрешат ни отпусков, ни внешних сношений до завершения работы, а до этого как минимум может пройти еще пара лет. Я буду занята — что твой однорукий осьминог и, приходя домой, буду валиться с ног. Наши действительно торопятся. Быть может, меня снова отправят разыскивать делящиеся вещества, а ты не умеешь этого делать. Конечно, Ляска — страна живописная, там тебе — охота, рыбалка и все прочее…

Но и суровая зима на носу. Рассчитывай на то, что все время придется сидеть дома.

— Ну, — возразил он, — полагаю, что мог бы…

— Иерн, — перебила она его, — ты только что назвал себя ребячливым, быть может, так оно и есть в известной мере, но в главном ты — мужчина, энергичный и не любящий отдыха. Неужели ты сможешь вести жизнь наложницы мужского рода?

«Сумею ли?» — удивился он про себя.

— А надо ли? — услышал он свой напряженный голос.

Она помрачнела.

— Да. И… о Боже… — Она стукнула кулаком о землю. — Чем больше я думаю об этом, тем более думаю, что подобная ситуация отравит наши отношения. Быть может, нам все-таки лучше расстаться? Как бы долго ни продлилась разлука.

— Нет! — он вспыхнул гневом. — Зачем держать меня пленником? Разве я не заслужил доверия?

— Орион — предмет для нас чересчур важный, мой дорогой. Чересчур важный для меня самой. — Она выложила все напрямик. — Ты ведь говорил, что как сеньор своего Клана выказывал особое расположение маураям.

«Я могу накричать на нее и разрушить то счастье, которого мы добились, — сверлил новый голос голову Иерна. — Или же я могу ответить осторожно, вдумываясь старательнее, чем когда-либо в жизни».

Пытаясь умно подбирать каждое слово и говорить ровным голосом, он поежился.

— Роника, слушай. Действительно, я стремился к более близким отношениям с маураями. Но… тогда я считал, что будущее науки и техники принадлежит им. А у вас я узнал, что Союз продвинулся в этом направлении, быть может, дальше. Неужели оба пути несовместимы?

Неужели освобождение Союза означает гибель маураев?

— Ах нет, — прошептала она. — Я же говорила тебе, что Орион — не оружие. По крайней мере, он не может убивать людей миллионами. Если все сложится как надо, мертвых не будет.

— Итак, ты можешь работать над ним с чистой совестью?

— Да. — Нелегкое воспоминание о Плике вползло в память Иерна. Он отбросил его, повинуясь порыву… как во время того полета в бурю или перед прыжком из Скайгольма. Иерн ощутил, что это решение давно тайно созревало в нем. И теперь вырвалось на свободу.

— Почему тогда я не могу присоединиться к вам? — потребовал он ответа.

— Что? — воскликнула она.

Голос его отдавался в голове.

— Запиши меня в вашу лавочку. По твоим обмолвкам я уже отчасти представляю, чем может оказаться ваш Орион. Если я не ошибаюсь — великолепно. Я хочу помочь вам. И если я не прав, все равно постараюсь помочь вам. Я предлагаю вам свои услуги… помимо технического образования, я еще и первоклассный пилот. Могу сделать пару полезных предложений. Роника, бери меня.

— Иерн, Иерн, Иерн! — Он заключил ее в объятия. — Иерн, мы вместе увидим, как взойдет Орион.

Вовсю свистел ветер, волны мощными валами катились к берегу: от Северного полюса надвигалась зима.

Глава 17

1

Новый порыв ветра вырвался из Саунда и, взмыв над городскими домами, сбросил дождь на крыши и улицы. Вода хлестала струями, бурлила в канавах, поблескивала на мокрой мостовой, под фонарями, гнавшими раннюю тьму. Улицы были полны пешеходов в плащах с капюшонами, велосипедистов и мотоциклистов в пончо, пузырились лужи, мылись под дождем автомобили и автобусы, то и дело проскакивал всадник, проползала телега, влекомая животными. Гудки, звяканье, стук… шумные вокзалы, дворы, доки, фабрики, работавшие допоздна. В небе — огненные вывески таверн, ресторанов, игорных домов, театров, публичных домов.

К. дверям их жались бродяги, другие слонялись по переулкам, стараясь удержать в себе тепло, которое приносила доставшаяся по случаю кружка дешевой выпивки или сигарета с марихуаной.

Патруль Инспектората шествовал по нижнему Сиэттлу, намерзая ледяной коркой, от них разбегалось молчание, и повсюду сапоги маураев топали в неимоверной тишине. Все были вооружены, не просто дубинками и ножами — пистолетами и винтовками. Патрульные шли тесным строем и неприязненно поглядывали по сторонам. Казалось, они были бы рады открыть огонь… это мягкосердечные-то маураи, так стремившиеся после войны завести здесь друзей.

Но дом Элвина Халмера не видел их. Он прятался среди старых домов, местами еще сохранившихся в индустриальных районах, проглотивших соседние кварталы. В теплой гостиной, уставленной всяческими реликвиями, неяркие отблески очага ложились на пастельные обои.

Устройство камина было тщательно продумано, но сложен он был из грубых камней, над резными костяными подсвечниками на каминной доске висела эмблема Волка, выжженная на куске моржовой шкуры.

— Шах… и как будто бы мат, — объявил Плик.

Его хозяин и страж поглядел на доску.

— Черт побери! Ты прав. Ну что ж, неплохая партия. — Тон его противоречил словам.

Плик распрямился и вылез из-за стола к буфету с бокалом в руке, чтобы налить себе виски. Норрмен покачал головой.

— И как это ты умудряешься? — удивился он. — Пьешь так, что вот-вот разоришь Ложу, и тем не менее выигрываешь у меня три партии из четырех.

— Быть может, тебе тоже лучше бы выпить, — предложил Плик. Теперь его англиш был вполне приличным. — Раз Ложа проявляет ко мне любезность и платит за все, наверное, я могу поделиться с тобой. По-своему я прав: твои хозяева хотят, чтобы я был доволен своим заточением, а кто может радоваться, когда пить не с кем.

Элвин нахмурился:

— Ты же знаешь, что я тут ничем не могу тебе помочь, мне надо сбросить лишний вес.

Среди маураев своего возраста он бы не вызвал удивления, Однако в этих краях полнота не была в обычае.

Плик ухмыльнулся. Жидкость забулькала в горлышке бутылки.

— Я знаю, я как раз сочинил для тебя песню, мой друг.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну же… я говорил тебе, что дома был сочинителем всяких баллад.

Позволь, спою — без сопровождения…

— Неплохо для тебя, — буркнул Элвин.

Плик вернулся в свое кресло.

— Слушай дальше.

(Следующий куплет требует женского голоса.)

— Ну-ка, цыц! — воскликнул Элвин, сжав кулаки. — Ты решил еще посмеяться надо мной, тощая свинья, жалкий пьянчуга?

Плик потянулся к трубке и горшочку с табаком.

— Да нет же, с чего это ты взял? Во всяком случае, не более над тобой, чем над собой.

— Целый месяц я испоганил на тебя и твою охрану…

Побагровевшие от выпитого щеки англемана приобрели еще более густой оттенок.

— Трудись на свою паршивую Ложу, получишь повышение за труды, переведут на следующую ступень… Назовут клоподавом первого класса, что там у вас на этот счет принято. Или ты полагаешь, что мне приятно сидеть в твоей конуре, да еще чтобы гулять выпускали только на коротком поводке?

— Ага, и к кошкам на ближайшую крышу. Они выбрали мой дом не просто из-за расположения, но и потому — ты, сукин сын, сам знаешь это — что моя жена уже год как в могиле, и я не шляюсь…

— Если ты считаешь, что я преднамеренно… это оскорбление, сэр.

Они яростно глядели друг на друга через стол, напряженность, собиравшаяся неделями, готова была разразиться грозой… Бурю унял один из стражников — он вошел, как всегда, при ноже — они следили, чтобы Плик оставался в доме, и сопровождали его в городе по различным оказиям.

— К вам гость, — объявил он, Вошел Иерн. Аэроген скинул дождевик, но влага еще покрывала лицо, казалось, источавшее запах вечернего дождя. За ним невозмутимо следовал его собственный адъютант.

— Добрый вечер, — сказал Иерн на англише.

— Рад, рад, рад и еще раз рад! — Плик сорвался с места и, оступаясь, рванулся навстречу другу. — Кому еще, кроме Лозочки, могу я так радоваться? — булькнул он, отступив назад. — Ну как ты, старина?

— Дела все, — рассеянно отвечал Иерн. — А ты?

— Хм, здесь, конечно, уютно, меня просто завалили развлечениями; прогулки там, театры, книги, сам представляешь — но время все равно тянется, как резина… Но к черту мои горести — в особенности если ты принес мне свободу. Так ведь?

Иерн помедлил.

— В известной мере.

Они разговаривали на англее. Элвин Халмер недоуменно кашлянул.

— Да-да, правильно. — Иерн перешел на англишекий. — Мой охранник все понимает. Но, все равно, извините. — Он решил приступить к делу. — Я пришел, чтобы обсудить свои планы с вашим гостем.

— А почему в такой поздний час? — спросил Плик.

— По вполне очевидной причине — чтобы не привлекать внимания. Теперь в Сиэттле маураи кишмя кишат, как, наверное, и в каждом городе Союза, в который могут добраться. Сумели даже еще прислать.

Плик внимательно посмотрел на Иерна:

— Итак, ты решил встать на сторону северян.

— Умм… в известной степени. Но я не могу разговаривать с тобой о подробностях, пока ты не примешь решения.

Они сели. Элвин заставил себя проявить гостеприимство и предложил выпивку. После того юропанцы не замечали остальных.

— …Я отправляюсь с Роникой на север. Вне сомнения, ты прекрасно понимаешь, в чем дело, но я обещал молчать, да и, по сути дела, мне ничего не сказали, обещали все объяснить в пути. Не хочешь ли ты отправиться с нами? Учти, на все уйдет год или два. Если ты откажешься, весь этот срок тебя продержат здесь в заключении. Но здесь ты сохранишь все развлечения, которые только что перечислил, а в тех краях, где мы окажемся, о них придется забыть.

— Ну вот, уже и разговариваешь, как она.

— Неужели? Ну что ж… я попросил за тебя, она уговорила своих начальников; словом, Ложа тебя приглашает… Я считаю, что ты заслужил, чтобы тебе предоставили право выбора. Там тебе будет менее одиноко. Но вообще-то не исключено, что подобное приглашение принимать просто глупо.

Плик вспыхнул.

— Глупо? При чем тут скулящий от страха слабый умишко, когда представляется шанс увидеть гибель богов? Конечно, я согласен!

Иерн пристально разглядывал его: тени порхали по худощавой физиономии поэта, а в глазах его мерцали отсветы очага.

— Не понимаю тебя.

— Неужели ты, изгнанный принц, не понимаешь? — полились слова. Плик отчаянно зажестикулировал. — Ну что ж, такое часто бывает; он не знает себя самого — кто он есть и кем был прежде, пока не вернет своего королевства или не встретит смерть. Здесь ты попал в миф; понимаешь, полностью погрузился в него. Ты стал на сторону Ориона, а в этих краях он — спящий герой, который пробудится, чтобы освободить свой народ, или же гигант в цепях, который разорвет свои оковы и приступит к отмщению. Мертвецы оставляют свои могилы. В этой дождливой земле я увидел, как древний мериканский дух восстает из земли, в которой он покоился столько столетий, и основания мира уже сотрясаются…

— Плик, ты пьян, ты снова напился.

— А как же иначе? Иди сюда, выпьем, пока у нас еще есть такая возможность.

2

Полог тумана, густого и белого, скрывал даже ближайшие деревья. От вечной сырости Тераи постоянно чихал… она отдавала могилой.

Безмолвие царило в доме. Изредка вдалеке запевала труба, но не призывая, а скорее скорбя о давно потонувших кораблях.

В хижине было и тепло, и светло, однако куда деваться от холода, ее обступавшего? Тераи видел причину в том, что хижина служит тюрьмой, и окна ее — на скорую руку — прикрыты прочными решетками, а входная дверь укреплена и забита гвоздями. Им с Ваироа была отведена половина домика, и через внутреннюю дверь были слышны голоса охранников в другой его половине. Они сидели за покером, Тераи хотелось выйти и присоединиться к ним, чтобы просто чем-то заняться, нарушить однообразие, но у него не было денег. К тому же игра игрой, но он сомневался в том, что его примут: скука заставляла северян недовольно коситься на пленников. Маураи могли бы завязать со своей стражей лучшие отношения, и теперь уже было поздно заводить дружбу.

Тераи расхаживал между стен из суковатой сосны. Трубка в зубах дымила, окутываясь собственным облачком, голубым и едким… Во рту уже стоял вкус горелой кожи, но что остается делать мужчине?

Ваироа сидя читал книгу. Вожди Волков щедро обеспечивали ими узников.

Еще у них было радио, фонограф и запас записей к нему. Ложа устроила на острове курорт для своих членов. В это время года окружающие хижины пустовали, или же редких гостей уговаривали переехать в другое место на остаток отпуска. Тераи мечтал, чтобы его допустили в мастерскую, и он мог бы заняться каким-нибудь ремеслом, но тюремщики имели строгий приказ остерегаться громадного маурая. Им с Ваироа разрешали прогулки на воздухе, однако всегда под строгой охраной.

— Из огня да в полымя, от монгов к норрменам, — тихо пробормотал он. — Лучше бы мы оставались у монгов. Они обращались с нами намного лучше.

Не отрываясь от книги, Ваироа откликнулся. Он всегда умел делать несколько дел сразу.

— По-моему, вежливо извинившись, эти бы просто перерезали нам глотки.

Наше присутствие могло бы создать серьезные неудобства для различных влиятельных персон.

— Да знаю я, знаю. Мы же столько раз говорили об этом. Но я не могу понять, как ты можешь оставаться настолько спокойным.

— Раздражают лишения. У меня нет семьи, о которой я мог бы скучать, и на этом клочке суши меня окружает вечно переменчивая реальность.

Кругом вода, над головой небо. Разве ты не помнишь, что говорила Роника Биркен… Ну-ка, тихо.

Ваироа опустил книгу и поднял руку.

Еще минуту Тераи прислушивался к тишине, и только потом наконец услышал далекий шум мотора приближающейся лодки. Удивленные восклицания, довольные возгласы, стулья, застучавшие по дощатому полу, засвидетельствовали, что услышала и охрана. «Кто же, во имя Нана, явился к нам? Это не случайный лодочник, держу пари… кто может позволить себе так тратить топливо». Сердце в груди Тераи застыло.

Мотор умолк, и от воды понеслись другие звуки: из тумана вынырнули несколько человек, путь им показывали люди, казавшиеся незнакомыми в клубах тумана. Их повели в сторону — вероятно, под крышу — всех, кроме одного, направившегося прямо к их хижине и исчезнувшего из виду за углом. Вскоре перед маураями предстал Мнили Карст.

— Скажи, ради Харисти… какой ты хочешь от нас радости… мы ведь не забыли, что ты собирался убить нас?

Сидевший в кресле Микли поглядел на нависавшего над ним маурая.

— Это было желание профессионала, а не личности, — ответил он. — Я бы на вашем месте относился к нашим взаимоотношениям как спортсмен.

— А потом заперли нас, как зверей, что еще хуже, — буркнул Тераи, Ваироа сидел безмолвно в углу, наблюдая исподлобья, впивая все вокруг своими загадочными чувствами. Туман за окном был еще более красноречив, чем его лицо. Из соседней комнаты до Тераи не доносилось ни звука: охрана притихла за дверью, вне сомнения, надеясь, что скучная служба наконец закончилась.

Микли взмахнул сигареткой.

— Я бы сказал, что эти звери у нас словно сыр в масле катались, — усмехнулся он. — Сами же понимаете, у нас не было иного выхода: или убить вас, или лишить возможности общаться с людьми.

«Да, мы слишком много знаем, — устало подумал Тераи в сотый или тысячный раз. — Знаем, где искать плутоний и обломки перевозившего боеголовки самолета — безусловное доказательство вины сеаерян; такой повод для войны убедит самого трусливого пацифиста — и все доказательства того, что Ложа Волка увязла в этом деле по самые кончики своих мохнатых ушей. Наш корпус не может добиться никакого толка от правительства Союза, потому что это сборище бессильных клоунов ни черта не знает. А след ведет к Волку… в Кенай, судя по тому, что они говорили по пути… истинный след, и Федерация сможет, наконец, выследить чудовище».

— В конце концов ваши люди достаточно давно знают о том, что в Норамерике собирают делящиеся вещества, — продолжил Микли, — Они известили правительство монгов…

— Откуда тебе известно, что это сделали мы? — возмутился Тераи.

Ответом Микли можно было воспользоваться, если ему суждено вырваться на свободу. — Неужели они не могли узнать это самостоятельно?

— Едва ли. У них нет для этого нужных приборов. Даже Домен проявил откровенное невежество. Маураи, вне сомнения, доселе не имели причин извещать Скайгольм, поскольку даже не могли предположить, что в Юропе сохранились подобные антики. — Микли выпустил дым из ноздрей и продолжил ленивым голосом:

— Теперь, конечно, власти Федерации встревожены — не только вашим сообщением, но целой серией настоящих ядервых взрывов.

— Что? — взревел Тераи, Ваироа шевельнулся в углу.

Микли кивнул:

— Это случилось почти одновременно с заговором Джовейна и теми интересными событиями, что последовали за ним. Поэтому вас известить просто не могли. Я и сам услыхал об этом, только когда вернулся домой.

Но наблюдатели монгов действительно обнаружили следы атмосферных взрывов, произведенных на больших высотах к западу от них. Они известили о них маураев, те подтвердили. Контакты сторон осуществлялись на сверхтайном уровне. Незачем ворошить без нужды муравьиную кучу, по крайней мере пока не выяснишь, кто в самом деле виновен. Иначе один черт знает, чем может закончиться глобальная истерика, которая незамедлительно разразится.

Федерация лихорадочно укрепляет стой Инспекторат в Союзе. Флоты маураев из всех уголков планеты сходятся к Авайям — своей ближней базе к Союзу. Вполне очевидно, что мы и являемся главными подозреваемыми.

— Преступниками, — выпалил Тераи, вздрогнув от усилия, с которым сдерживал себя, чтобы не убить голыми руками эту тварь.

— Ну что ж, мы с вами это знаем, но где решающие доказательства у правительства? Кого будет атаковать флот? Новая война против Северо-западного Союза окажется войной против ни в в чем не повинных ладей; они будут сражаться, хотя не принимали даже малейшего участия в создании… Ориона. Война будет долгой, как и последняя, может и дольше, армия Федерации не отмобилизована, как тогда, к тому же затеянная на основе одних только подозрений война будет не популярной.

Тераи глотнул, Ему было плохо. Все, что он слышал, было точным; не правильным, ведь правда есть справедливость, именно точным. Он вспомнил многих ученых профессоров Велантоа, считавших Энергетическую войну делом рук обнаглевших милитаристов. Да, ядерных реактивов не должно существовать, но убеждать в этом норри следовало на переговорах, а не силой. Он вспомнил комментаторов и проповедников, объявляющих присутствие маураев в Западном Союзе «культурным» империализмом… сапогом, давящим то самое разнообразие, которое Федерация всегда ценила — по собственным словам. Он вспомнил демонстрации молодежи и ее седобородых, но пустоголовых прихвостней; моду на одежду северян — в знак мира и свободы. Словно этих понятий доселе никто не знал; иные даже осмеивали его мундир. Вспомнилась и молодежь в городах Союза, обезьянничавшая с маураев, но более всего его угнетала память о беседах с вполне зрелыми племенными вождями в разных концах Океании, утверждавшими, что контроль за всем миром слишком тяжелым бременем ложится на плечи их народов… Тем не менее все это было не столь важно, пока маураи охотились за тенью… и если даже Федерация незамедлительно высадит армию на материк, Волки со всеми своими союзниками по-прежнему будут заняты делом, не говоря о том, что они уже опробовали свое проклятое изобретение.

Отчаяние Тераи перебил сухой хруст слов Ваироа:

— Разрешите вопрос, Карст. Откуда вы знаете, что монги обнаружили взрыв и информировали маураев, если все сохранялось в таком секрете?

С легким смущением Микли ответил в тоне, менее задиристом, чем обычно:

— Разведка донесла.

— Далее, — продолжил Ваироа. — Почему нас отослали из Юани в ваше распоряжение? Почему юанезцы доверили норрменам дело настолько существенное, как наш допрос?

Вновь обретя равновесие, Микли ухмыльнулся:

— Признаю — мы в известной мере сотрудничаем с ними.

— С некоторыми офицерами юанезцев, иначе весь мир знал бы о вашем альянсе или, по крайней мере, о сотрудничестве между прежними врагами.

Микли затушил сигарету и потянулся за свечой.

— Вы куда умнее, чем я предполагал, Ваироа Хаакону!

— Вы внедрили туда своих агентов, — объявил гибрид. — Не ваше ничтожное правительство, а Волки и прочие Ложи, которые участвуют в деле. У вас было двадцать лет. Полки теперь перестали быть кочевыми военными отрядами, где каждый знаком с каждым, на деле их солдатаи разбросаны по стране, подчиняясь обстоятельствам, заставляющим каждого действовать индивидуально. Вы могли послать туда агентов, способных сойти за монга и выслужиться — инжунов, северян азиатского происхождения, да и кое-кого из собственно монгов, кое-где еще обитающих на ваших восточных территориях. Даже белых — ведь монги народ смешанный. Вы могли подкупать, шантажировать, даже уговаривать честных людей помочь вам в деле, самым выгодным образом отвечающем интересам их стран. Но не смели обратиться к властям, это было бы слишком рискованно, особенно в рамках полковой иерархии и системы отличий. Вы могли и просто разместить своих агентов в узлах, через которые проходит информация и приказы. Спящих агентов… Приступающих к действию при необходимости. Монги прискорбно наивны — в отличие от вас и вашей родни.

— Да-а-а, осмелюсь предположить, что в тех случаях, когда офицеры монгов предполагали, что имеют дело с представителями вашего правительства, их роль выполняли Волки, передававшие Виттохрии лишь то, что считали нужным, не более того, Поздравляю, вы неплохо справились со своим мерзким делом.

— Какая целеустремленность, подумать только, двадцать лет упорных трудов! — Волна негодования захлестнула Тераи.

Вполне очевидно, Микли не собирался пассивно слушать. Он поднялся и как отрезал:

— Ну что ж, вы можете получить шанс задавать дополнительные вопросы, если присоединитесь к своим друзьям в нашей небольшой лесной прогулке.

Тераи расправил плечи, готовясь встретить очередной удар.

— Что ты имеешь в виду?

— А вот, скажем, — поддразнил его Микли, — Иерн Ферлей решил записаться под наши знамена, и Плик, естественно, тоже последовал за ним. Мой дом на Ляске безопаснее, а поэтому я направляюсь туда. Почему же нам всем, старым друзьям, не собраться вместе? Мы больше не можем держать вас здесь; ваши инспектора снуют повсюду, как водяные жуки. Мы забираем вас с собой. Собирайтесь, через час мы отправляемся, пока позволяет туман.

Он повернулся и вышел в соседнюю комнату. Дверь за ним захлопнулась.

На миг оба маурая застыли, онемев, а потом Ваироа медленно проговорил на родном языке:

— Что за злой человек. Не просто враг, он весь пропитан ненавистью.

Разве ты не ощущаешь этого?

— Нет, — ответил Тераи. — Но я верю тебе. — Он глянул на холодное белое облако за окном и сказал:

— Я сумею сообщить об этом домой. Я сделаю это или погибну.

3

Облака летели низко над землей Дордойни, их серый полог затягивал небо, лишал яркости осенние краски, разрисовавшие кручи. Выл ветер — еще более холодный, чем сам воздух. Влажное небо то и дело изрыгало шквалистые ливни. Дороги превратились в реки грязи, хлюпающей под копытами усталых коней.

Как никогда прежде, замок Бейнак казался своим в этой стране. Все современные постройки представлялись сонным видением, нереальным рядом с крепкими древними стенами и башнями. После дороги из порта Бордо Эшкрофт Лоренс Мейн надеялся на тепло, огонь в очаге и отдых, а он себя не считал слабаком. Так решили они со свитой: пейзане должны своими глазами увидеть нового хранителя замка и увериться в том, что он желает им добра. Но те бросали на него кремнистые взгляды и не проявляли любезности. Оставалось гадать, какой комфорт ждет его в конце пути.

Перед воротами толпились местные жители — в плащах с капюшонами. Они выставили почетный караул, что вселяло надежду, милицию в мундирах и шлемах, увенчанных плюмажами, с кинжалами у поясов, пиками, арбалетами и винтовками за плечами.

Лоренс послал свою лошадь на последний подъем, подобрал поводья и протянул руку в знак привета. Он узнал знакомых по прежним визитам.

Первый офицер, родственник Иерна Ферлея, Халд Тирье, с жестким лицом и прямой спиной ожидал впереди. Секретарь, молодой наземник по имени Анс Дебирон, держался возле него, в руках у него был пергамент, а на лице — никакого восторга… Как и у всех, кто загородил дорогу пришельцу.

За спиной Лоренса фыркнули кони и, топоча, остановились. Он сосчитал местных: отряд в два раза превышал его собственный, причем две дюжины были вооружены. Желая избежать провокаций, он ограничил вооружение своего отряда ножами, несколькими пистолетами и четырьмя пиками, главным образом служившими древками для вымпелов.

— Приветствую вас, люди Клана и добрый люд, — проговорил он. — Мир и благосостояние да булут с вами.

Подхватив вежливую формулу, ветер унес ее следом за опавшими листьями.

— Приветствую, — отозвался Халд. — Могу ли я узнать ваше имя и цель приезда?

Ошеломленный Лоренс сумел лишь воскликнуть:

— Но ты же знаешь меня!

— Эти очевидцы хотят знать ваше имя и поручение, сэр.

«Наверное, так велит какой-нибудь дордойнезский закон или обычай? Это не ласковая Бургойнь, где мы с Фейлис детьми играли на виноградниках».

— Я… Эшкрофт Лоренс Мейн, полковник терранской гвардии, недавно назначенный хранителем замка Бейнак и его окрестностей. Я прибыл сюда, чтобы приступить к своим обязанностям. — И, повинуясь порыву, добавил:

— Вы же знаете это! Я направил письменное извещение.

— Известие о вашем назначении не соответствует древним обычаям, а потому мы решили, что не получили его.

Лоренс ударил кулаком по седельной луке, но взял себя в в руки и мягко — это стоило ему многих усилий — проговорил:

— Халд, ты знаешь, какие теперь времена. Этот район важен для безопасности Домена; ваши дикие горы и ущелья способны приютить мятежников и бандитов. Оформлять все надлежащим порядком чересчур долго, ведь ни один Таленс, имеющий право на этот пост, не примет назначения от Джовейна. Меня назначил сам Капитан, пользуясь своими чрезвычайными полномочиями, к тому же я брат жены исчезнувшего хранителя Замка. Я намереваюсь сохранить крепость для семьи и народа, твоего собственного народа, Халд. Я уступлю свое место кому-нибудь из родни при первой возможности.

— И когда же этого ждать… сколько своих гарнизонов вы сперва разместите среди нас? — Халд также с трудом сдержался. Отряд его не шевельнулся, с гневом люди разглядывали пришельцев. Руки всадников белели на прикладах оружия. Офицер повернулся к Ансу Дебирону. — Прочти декларацию отказа, — сказал он гнусавым голосом. — Ты составлял ее.

Секретарь поклонился, шагнул вперед и развернул свиток. Его гладкие щеки то краснели, то белели. Голос иногда дрожал и ошибался, но слова падали камнями:

— Во имя Господа Милосердного, ради анимов предков, мы, люди Пай Бейнак, собрались сегодня…

Лоренс услышал позади себя одно-два негромких проклятия. Он сидел, слушая краем уха, ощущая не только потрясение — этого можно было ожидать — но скорее усталость.

— …Старые права, подтвержденные договором в Периге, когда Дордойнь стала штатом Домена… — «Но это было века назад. Давно пришло время, чтобы Франсетерр вновь сделался единой нацией, единством внутри Единства. Как смеют такие людишки противиться этому?»

…собрать всех сынов Пай Бейнак, братьев наших по всей Дордойни…

«Они осмелились».

…нe признавать права властей ни при каких условиях вообще, назначать хранителем Замка лицо, не принадлежащее по закону к семье Ферлсев…

«Фейлис бросила Иерна, теперь они бросили ее».

…сохранять верность Домену и его установленным институтам, Иледуциелю и азрогенам, пока подобная верность не будет взаимной; но нарушение закона, обычаев и прав считается вероломным предательством.

Мы требуем созыва сеньоров Кланов и глав ряда штатов, чтобы выяснить… «Итак, фактически они не бунтуют; Скайгольм способен испепелить любую армию, которую они могут вывести на поле. Но что делать с партизанами? Как быть — они отказались повиноваться?

Скайгольм не может испепелить саму землю. Это будет преступлением против Геи, хуже которого может быть только атомный взрыв, а лишившись поставок с Земли, Скайгольм скоро упадет с небес».

— И посему, Эшкрофт Лоренс Мсйн, мы просим тебя ехать с миром, мы требуем, чтобы ты уехал.

Он выслушал подписи и титулы. Анс отступил, тяжело дыша.

Лоренс выдавил скупую улыбку.

— Ну что ж, все очень ясно, — сказал он в набегающий ветер. — Вы прискорбно не правы, но тем не менее я не желаю вам зла и возвращаюсь домой. Предложат ли нам здесь приют и ночлег?

— Нет, — ответил Таленс Халд Тирье.

Лоренс повернулся в седле и, жестом успокоив негодующий отряд, обратился к родичу Иерна:

— Мы найдем себе гостиницу. Не наказывай ее хозяина за то, что он примет нас. Пусть отношения останутся хотя бы ровными.

Халд ответил коротким кивком. Лоренс развернул коня и направился вниз.

Дождь припустил по-настоящему.

4

В уютном кабинете Капитана Джовейн наклонился к столу и проговорил:

— Серьезное дело, быть может, весьма серьезное.

Худая седовласая женщина не шевельнулась.

— Будьте добры — ближе к делу, сэр, — ответила она. — Когда вы опять вызвали меня, я заранее говорила, что для разговоров сейчас крайне неподходящее время.

— Но вы не дали мне объяснений, полковник.

— Но разве не понятно? — проговорила Восмайер Тесс Рейман.

«Удивительно, как искусно она владеет своим голосом». Презрения как такового Джовейн уловить не смог. — Мои люди волнуются, как и все вокруг. Мальчики слышали о том, что вы намерены сократить армию вообще и управление погодой в частности. Но когда, насколько и каким образом?

Неуверенность хуже самого топора. Они нервничают, попадают в неприятности за пределами базы, начинают больше думать о доме и родне, о безопасности своих штатов, чем о службе. — Он открыл рот, она остановила его, подняв палец. — Я имею в виду не только пилотов и персонал, набранный из аэрогенов — они подозрительны и говорливы, но вне воздушных сил своей жизни не представляют. Я говорю в первую очередь о наемном персонале, люди эти в основном родились на Земле, летают из них немногие: о механиках, диспетчерах, компьютерщиках, электронщиках, квартирмейстерах, поварах… о всей подкладке нашей организации. И уверенность в будущем испытала тяжелый удар.

— Уже? Но что, собственно, случилось? — Джовейн нахмурился. — Я не слышал еще ни о чем.

— И не должны были… пока. Сир, в самом начале недовольство заметно только вблизи. А когда произойдет взрыв, узнают все, но тогда будет слишком поздно. Мы, офицеры корпуса, пытались найти способ вырваться из неприятностей и дать рекомендации Капитану.

Отвлекшись, невзирая на собственное нежелание («неужели мне вечно будут чинить здесь помехи, мне-то, принесшему им бархатную революцию?»), Джовейн потянул себя за бороду и сказал:

— Напомните им, что вооруженные силы и вспомогательные части существуют, чтобы служить Домену, а не наоборот. Если нам потребуется изменить их размеры и роль, тогда вас будет ждать перестройка, а не увольнение, и никто не потеряет того, что заслужил по закону.

— Если не говорить о смысле их жизни… сомневаюсь, что они найдут его в другом месте, — возразила Тесс. — Ваше Достоинство, — он понял, что почетным титулом она хочет подчеркнуть важность своих слов, — будьте добры, не забудьте: люди и штаты Домена объединяют как раз те дела, которыми они заняты вместе.

Джовейн собрался.

— Я об этом не забываю, полковник. Однако настало время избавиться от устаревших институтов и практики и обратиться к новым целям. Но во всем, что касается единства… — Капитан распрямился потягиваясь:

— Разрешите мне быть откровенным, — проговорил он. — Полагаю, ничего иного вы не заслуживаете. Все мы можем — вполне честным образом — заблуждаться относительно того, что полезно Домену. Я уважаю все мнения. Я стремлюсь учесть их и бываю разочарован отсутствием реакции на мои предложения. Но мы должны добиться единства. Несогласие, должным образом выраженное — дело другое. А заговор или прямой бунт — третье.

— Безусловно, — сухо согласилась она.

Вышла колкость.

— Полковник Тесс, — отрезал он, — я предоставлю вам возможность обсудить лично со мной весьма серьезные трудности, возникшие в результате ваших поступков. — Он вздохнул. — Нами разыскивается Таленс Иерн Ферлей. Объявление о розысках его было широко опубликовано. И преднамеренно уклоняясь и не желая отдаться закону, он сам нарушает его требования. Но если он не может явиться с повинной, потому что с ним что-то случилось, тот человек, что скрывает важную информацию, совершает преступление. — Он выдавил улыбку. — Лично я ничего, кроме хорошего, ему не желаю. Безусловно, у нас были некоторые разногласия, но теперь судьба его уже тревожит меня.

— Действительно, это так, сир.

«Это безразличие или сарказм? Не обращай внимания. Нападай».

— Полковник, либо он спрыгнул отсюда с парашютом, либо просто выбросился и так принял свою смерть. Третьей возможности не существует. Как вы понимаете, наши отряды обыскали весь Скайгольм, каждый отправлявшийся отсюда воздушный аппарат. Следователи обнаружили, что человек, во всем похожий на Иерна, обманув часового, вышел на инспекционную платформу и не вернулся. У него был парашют.

Нам прекрасно известно, что вы дружили с ним. Следователи выявили еще одного охранника, который ранее заметил некую персону со снаряжением для высотного прыжка. Методика выявления глубинных воспоминаний позволила извлечь из памяти его описание, которому соответствует ваш сын Дени. Связь очевидна, — закончил Джовейн. — Вы можете что-нибудь сказать мне?

— Да, сир, — ответила она холодным тоном. — Вы имеете дело со слухами, собранными, когда весь аэростат был охвачен смятением и никто не мог, по сути дела, являться свидетелем чего бы то ни было… тем более те чужаки, которых вы сюда навезли.

— Итак, вы отвергаете свою причастность к этому делу.

— Сир, по кодексу аэрогенов у вас нет права задавать подобные вопросы.

— Тесс откинула голову назад еще выше, чем прежде.

— А где находился Восмайер Дени Рейман?

Тесс ухмыльнулась:

— Откуда мне знать? Я предоставила ему вполне заслуженный отпуск, и он у меня здоровый молодой холостяк.

— Вы заставляете меня объявить и о его розыске.

— У Капитана Скайгольма есть такое право.

— Я выдвину обвинение и против вас, полковник.

— Капитан Скайгольма может просить мое начальство или синьоров моего Клана выдвинуть обвинение против меня. — Тесс дала ему возможность прочувствовать точную формулировку. — Я бы посоветовала вам воздержаться от этого, сир. Я уже объяснила вам, что подобные, с позволения сказать, свидетельства не имеют никакой цены.

Военно-полевой суд, не говоря уже о суде Клана, даже не станет их рассматривать.

«Кланы и офицеры защищают своих собратьев». Едкая кислота хлынула в глотку Джовейна, обжигая ее.

— Помните, я могу арестовать вас своей властью.

— И, продержав меня в заключении весьма ограниченное время, представить перед судом. Сир, вновь рекомендую вам не делать этого.

Моя помощники и я и без того чересчур заняты, пытаясь стянуть расползающуюся ткань.

«Что там еще?»

Джовейн проглотил кислоту.

— Ну что ж, полковник, — отступился он, — раз вы отказываете мне в сотрудничестве и даже отвергаете такую возможность, можете возвратиться к своим обязанностям. Вы обязаны известить терранскую гвардию, как только узнаете о месте нахождения вашего сына Дени. Хочу дать вам совет: я не считаю корпус офицеров чем-то независимым и постараюсь заставить его проявлять больше сдержанности и ответственности, чем в прежние времена. Всего доброго, мадам.

Она поднялась, отдала честь и вышла.

Кабинет наполнился покоем, шепот и подрагивание Скайгольма остались в тонких стратосферных ветрах, вечная молчащая бесконечность — снаружи.

Запах собственного пота оскорбил Джовейна. Изнеможение накатило на него: он скрыл лицо в ладонях. «Фейлис, Фейлис!»

Но нет, есть еще работа, работа есть всегда. Дело Восмайер Тесс Рейман, быть может, случай предельный, но в нем — первое предупреждение. Бунт в вооруженных силах не представляет прямой угрозы Скайгольму, который способен испепелить своей молнией любое подразделение; но недовольство на Земле… Ему необходимо было переговорить с людьми, которым он мог доверять, кто поддерживал его дело. Он позвонил помощнику… День этот собирался окончиться глубокой ночью.

5

На закате женщины оставили Карнак. Вечер был ясный и морозный.

Западный горизонт скоро угас, оставив небо зеленым. Быстро стемнело.

На востоке небо уже стало пурпурно-черным и низкий Иледуциель тихо светился над голыми костяными вершинами леса. Когда селение осталось позади, на дороге под ногами застучала мерзлая почва, захрустели подернувшие лужи тоненькие льдинки, зашелестели опалые листья.

Их было около сотни, простых брежегских домохозяек, девиц и бабушек, вдруг ставших какими-то странными под капюшонами своих плащей. Фонарей они не брали — дорога была всем знакома, а обратный путь будет освещать луна; но при каждой была свеча и все нужное, чтобы воспламенить ее. Они шли без особого порядка, разговаривать тоже никто не запрещал, но каким-то образом толпа сложилась в процессию, и негромкая речь панихидой висела над нею.

…Богохульство… дурное предзнаменование… ослепленное святостью… убийца… отмстить, чтобы бедные призраки смогли успокоиться…

Розенн старалась напомнить себе — то, что случилось вчера, было только бунтом, а то, что предстоит этой ночью, останется простым жестом.

Геанцы намеревались устроить в Карнаке свой центр, предназначенный для разделявших их верования, безусловно, надеясь на новообращенных.

Капитан Джовейн не скрывал своих намерений; он будет «поощрять культурный обмен» и «гарантирует свободу вероисповедания всех верований и философий». Ни одно сообщество не могло запретить сооружение геанского центра на земле купленной и оплаченной. Носился слушок, что казна Капитана помогала подобным приобретениям, что отвечало его правам, однако не нравилось морякам и земледельцам, уже прознавшим о том, что более контроля за бурями не будет. Но более глубокий корень тревог, думала Розенн, лежал в консерватизме этих пейзан. Джовейн не понимал этого. Карнак… что ж, Карнак не так уж удален от космополитического Кемпера и сам является морским портом…

Джовейн старался изобразить, что понимает все зоны истории мира, но не имел реального представления о древности. Ему и в голову не приходило, что люди обладают правом сохранять собственную природу, имеют право на нетерпимость.

Словом, на прошлой неделе группа местных жителей, вооруженных ножами, гарпунами, косами и дубинками, велела группе рывших землю наемных рабочих прекратить работы и убираться. Мэр Карнака отверг протесты, полученные из Иледуциеля, и процитировал гарантии автономии в союзном договоре. Чтобы защитить работников, терранская армия послала подразделения; собралась толпа, швыряла камни, стреляла, трое молодых человек из города остались на земле мертвыми. Работа вновь прекратилась, и обкатанные умиротворяющие фразы порхали между мэром, Местромором и господами наверху.

Прискорбный инцидент — таким в истории несть числа — инцидент и не более… ничего особенного, простая и традиционная реакция, беспомощная попытка, позволившая людям выпустить гнев. Шагая в холодных сумерках, Розенн ощущала, что более не верит этому.

«Почему я здесь? — удивлялась она самой себе, едва не в отчаянии. — Я, женщина из аэрогенов, жена человека, бывшего среди них величайшим при жизни; у меня великолепное образование; я прошла от края до края Домена, и мне незачем участвовать в примитивных обрядах, в особенности когда можно не сомневаться, что Джовейн приглядывает за мной».

Она поглядела вниз — на невысокую Катан. Бок о бок — родная и приемная матери Таленса Иерна Ферлея вели процессию к стоящим камням. «Долг чести перед хозяйкой? Но зачем я отправилась к ней? Мы ведь редко встречались. Нас ничто не связывало, кроме разделенных воспоминаний — о нем и его сыне, которого она отдала мне; о сыне, которого, возможно, нет больше на свете».

Боль, терзающая Розенн, вдруг напомнила ей, какими были и остаются эти причины. Она потянулась, чтобы пожать рукуженщине, шедшей рядом с ней. Та ответила рукопожатием и долгим взглядом, но в сгустившемся мраке Розенн не поняла, улыбается ли ее спутница или безмолвно рыдает.

Скайгольм наверху погас. Звезды мерцали на небе, высыпали все новые и новые светила.

Когда женщины добрались до камней, света вполне хватало, чтобы обозреть окрестность: над головами толпились созвездия, леденел Млечный путь. По одну сторону дороги призрачно-серые поля растворялись во тьме. Окна далекой фермы казались низкими звездами. На противоположной стороне дороги стеной замер лес, грозя небу копьями голых веток. Между ним и дорогой высились мегалиты.

Ряды камней уходили неведомо куда. Иней посеребрил их грубые формы.

Тени сгущались — и вокруг, и под ними. «Тени времен, — подумала Розенн, — призраки неведомого народа, который возвел их еще в те века, что не ведали истории». Не зная причин, она ощущала в них силу, не подвластную угрызениям совести, и терпение, знакомое разве что холодным звездам. Как сумели они вернуть свою святость? Или же это произошло во время Хаоса, после Судного Дня, когда все прочее ускользнуло из рук человека и только они остались?

Зашелестело, зачиркало, замелькало; женщины молчаливо зажигали свои свечи. Каждый огонек высветил лицо под капюшоном; дневной свет, мужья или дети не видели эти черты. Тени… тени, а в них — щека… глаз, отблеск зубов. Руки прикрывали язычки пламени, и каждая женщина отыскала свой камень, и гоблинские огоньки, крохотные и ясные, прогнали мрак.

Катан поставила Розенн перед рядами. За спиной женщин выстроились камни кромлеха. Под ногами ломалась пожухлая трава и ледок, планета приближалась к северной зиме… скоро взойдет Орион.

— Мне не следовало бы, — прошептала Розенн в полузабытьи. — Я не знаю здесь ничего, я не отсюда…

— О нет, — возразила Катан. — Мы родом отсюда, мы возглавляем этих людей, мы — матери истинного Капитана, который вернет правду. Подними свою свечу, чтобы он видел, куда держать путь, и жди.

Она подняла над головой свою собственную свечу и возвысила голос.

Розенн почти не знала брежанегского, но Катан сказала ей на франсее:

— Во имя Святого Господа, Жезу Кретта, и всех святых, что на земле и на небе и в потустороннем мире, мы собрались, чтобы призвать погибель на совершающих зло. Пусть скорбь, которую породили они, и гнев, ими разбуженный, обратятся на тех, чьи имена мы теперь называем.

Первым прозвучало имя Таленса Джовейна Орилака.

Глава 18

1

«Грейм Трейдер» рано отбыл из Сиэттла в чистое утро. Паджей Саунд искрился серой зеленью волн и белыми гребнями, на нем было полно судов. Осень вычертила острова и материк, вдали высились снежные пики.

Холодный ветер с северо-запада гнал чаек и облака.

Простой и неторопливый корабль — ничего такого, что могло бы привлечь любопытство маураев, небольшой прибрежный транспорт, обычный в этих краях. Надстройка посреди палубы, на крутящейся башне ротор с четырьмя лопастями и хвостом, чтобы всегда поворачивался к ветру. Через практически лишенную трения магнитную трансмиссию лопасти вращали парный редуктор, генерируя умеренное количество электричества. На всякий случай был предусмотрен крохотный дизель, но использовали его неохотно — синтопливо обходилось дорого. Как и уголь, непосредственно необходимый для изготовления стали, что пошла бы на паровую машину, способную сдвинуть с места корабль. На море марали воздух редкие трубы — не то что на берегу, подумал Иерн. Сжигающая спирт турбина потребовала бы меньше металла и была бы чище, но даже на Северо-западе этот продукт больше не производился в широких масштабах; слишком много плодородной земли погибло в прошлые века при погребении растительных отходов этого производства, которые приходилось возвращать в почву.

Стоя с Роникой у поручня, Иерн видел в море лишь паруса, иногда древние, иногда аэродинамически совершенные. Почти над всеми сколько-нибудь современными судами реяли Крест и Звезды.

«Если судить в долгой перспективе, цивилизация Северо-запада обречена, — подумал он. — Атомная энергия запрещена, и норри удается держаться лишь за счет экономии и ввоза угля. Когда-нибудь или монги отрежут им дорогу к угольным месторождениям, или же уголь в них кончится. Тогда останутся две возможности: технически-прогрессивное, но диффузное и тщательно управляемое общество, подобное маурайскому, или же аристократическое, основанное на интенсивном труде, по сути дела, статичное общество Домена.

Или же Орион… и тогда все кувырком».

Угрюмость его развеяла Роника — она развела руки широко и от счастья рассмеялась. Тени роторов порхали над ней, и волосы ее оттого вспыхивали каждый раз, когда солнечные лучи возвращались к ним.

— Как здорово — мы в пути, — восторгалась она. — Иезу всемогущий! Я возвращаюсь домой и… вместе с тобой!

Он положил руку на ее плечи и обнял. Палубный матрос, оказавшийся поблизости, подмигнул.

— Ну а теперь ты можешь сказать мне, что мы там будем делать? — спросил Иерн.

Она протрезвела.

— Пока еще нет, дорогой. То есть я могла бы, но будет лучше подождать, чтобы могли послушать и Тераи, и Ваироа.

— Э?

— Плохо уже то, что они ближайшие один-два года проведут в одиночестве, зная, что их родственники дома оплакивают их как мертвых.

Пусть они хотя бы узнают, что мы не чудовища.

— А где они?

— Их доставили на борт ночью, сейчас они под палубой. Их стерегут, мы не можем рисковать, предоставив им даже относительную свободу в этих мутных водах. Тераи, например, способен проложить себе дорогу к борту, прыгнуть в воду и доплыть до ближайшего маурайского корабля. Сама суматоха на борту и попытка к бегству могут привлечь слишком много внимания. Вот когда мы выйдем в пролив и никого рядом не будет, можно будет их выпустить.

Однако, появившись на палубе через несколько часов, пленники оказались связаны, их сопровождали двое охранников, снабженных огнестрельным оружием. Шкипера и экипаж из шести человек подбирали специально; большую часть времени они занимались обычной торговлей, но иногда исполняли дела, о которых не следовало задавать вопросов и никому не рассказывать.

Роника, Пери и Плик ожидали в салоне, где крытый кожей диван с трех сторон охватывал стол. Солнечный свет пробивался сквозь стеклянные иллюминаторы. Палуба чуть покачивалась и слегка подрагивала под ногами.

Трубка Плика исторгала ароматный дымок, клубившийся в воздухе.

Роника спрыгнула с сиденья и схватила Тераи за руки.

— Рада вас видеть, — сказала она с неподдельной искренностью. — Так рада видеть вас снова! — и повторила, обращаясь к Ваироа:

— И вас тоже.

Она призналась Иерну, что в отношении к гибриду никак не могла избавиться от смеси жалости и брезгливости.

Тераи ответил кислой улыбкой:

— Я предпочел бы, чтобы мы встретились в других условиях.

— Да, конечно, у вас было поганое время, друзья мои. И боюсь, что конец ваших неприятностей еще не близок. Но хочу рассказать вам кое-что. Надеюсь, что слова мои облегчат ваши переживания. — Роннка указала стражам на дверь. — Спасибо, можете идти.

— Э, подождите, мизз Биркен. Капитан Карст приказал нам не выпускать из виду этих ребят, — возразил один из них.

Роника фыркнула:

— Я отменяю приказ. Если капитану Карсту не нравится, он может поспорить со мной, когда проспится после вчерашнего. Подождите за дверью, если это может утешить вас.

Она проводила их наружу и закрыла за ними дверь.

— Конечно, мы могли бы при них говорить на англее, — пояснила она, — но я не совсем в ладу с его технической терминологией.

— Если вы не хотите говорить об этом со своими людьми, зачем же делать это перед нами? — осведомился Ваироа.

— Ну о вас беспокоиться нечего, — брякнула Роника. — Вы никуда не денетесь, пока Орион не взойдет. Я хочу, чтобы вы знали, о чем речь. И втянули свои рожки. Мне бы не хотелось, чтобы вас пристрелили во время какой-нибудь героической глупости. — Она улыбнулась. — Вы же помните, что нас подружила дорога. Давайте выпьем за дружбу. — Она налила всем из графина, а потом подняла свой бокал и торжественно провозгласила:

— Выпьем за день, когда мы сможем встретиться снова, свободные, как весь мир. — Иерн выпил. Вкус вина еще услаждал его рот, но голова кружилась по другой причине — ее голос, поза юной Богини Победы. Плик в два глотка опустошил бокал и потянулся, чтобы восполнить выпитое. Ваироа помедлил, пожал плечами и выпил. Тераи застыл без движения. — Понимаю, — заметила Роника, обратясь к могучему маураю. — Быть может, вы захотите выпить, когда услышите все до конца.

Она села — но только физически. Роника вся лучилась энтузиазмом.

Иерну, сидевшему по правую руку от нее, казалось, что она словно излучает пламя.

— Что такое Орион? — начала она. Слова хлынули. — Это не бомба, не то, что вы подозревали… не адская машина. Орион — это космический корабль. Точнее, целый флот их.

Для Иерна откровение это было не совсем неожиданным. Тем не менее оно молнией пронзило его. Тераи замолчал, словно бы получил удар в живот.

Ваироа не пошевелился, Плик обнаружил интерес.

— Это корабль, который способен отправиться к планетам, — восхищенно говорила Роника. — Люди начали их создавать перед войной Судного Дня, вы помните это. Вышли на орбиту вокруг Земли и до Луны долетели, побывали даже за нею. А потом забыли свою мечту: слишком трудно было выжить, когда всего так мало. В старину космические корабли летали на химической тяге. Они сжигали топливо с ужасающей скоростью. Мы не смогли бы вернуться в небо, полагаясь на них. К тому же никто не сможет скрыть подобные работы. Вы, маураи, остановили бы их в самом начале. И, быть может, вы были бы тогда правы… именно правы, а не просто эгоистичны — в желании сохранить свое мизерное превосходство.

Откуда можно еще взять энергию на нашей бедной истощенной планете? — Пальцы Роники стиснули ножку бокала. — Из атома, — объявила она. Тераи поежился и принялся ожидать продолжения. Ваироа широко раскрыл свои странные глаза. Плик охнул. Сердце Иерна пело. — Идея эта уходит корнями далеко в прошлое, — услыхал он. — К тому межпланетному веку, который умер, еще только зарождаясь. Человек по имени Фримен Дайсон предложил ее и произвел теоретические работы. Что за чудесное имя, как оно подходит для него… Фримен — свободный. Он дал имя и самому проекту «Орион». Но ничего более не произошло, главным образом по политическим причинам, так я слыхала. А потом рухнула цивилизация. И идея пролежала забытой сотни лет. Вы же не слышали о ней, не так ли?

Никто не слышал, никто — пока народ Северо-западного Союза не заинтересовался атомной энергией и не начал разбираться в старых записях. Сохранились материалы по Ориону, даже ссылки на колоссальный объем литературы по космическим кораблям. Конечно, сами эти листы не сохранились, всю эту литературу давно пересняли на микрофиши и так разослали повсюду. И все, что погибло в одном из найденных библиографами архивов, уцелело в другом.

Но некоторых Орион воодушевил. Поначалу важнее всего было спроектировать атомные энергостанции и построить их. Вы помните, что наши изыскатели собирали делящиеся вещества, которые маураи пропустили в своих прежних поисках, и рассчитывали найти больше. Понимая, что Федерации это весьма не понравится, мы старались держать свои действия в тайне; словом, публикация проекта «Орион» привела бы к ненужной шумихе. — Роника вздохнула, горечь услышалась в ее голосе. — Северяне не ожидали, что Федерация прореагирует с таким фанатизмом.

Энергетическая война… ушла в историю. Но в результате мы получили на свою шею Инспекторат со всеми ограничениями на наши действия. — Она выпила и вновь налила себе. — Но уже в последнюю пару лет войны, когда было достаточно ясно, что мы потерпим поражение, вспомнил об Орионе кто-то из членов Ложи Волка. Как вам известно, наша Ложа всегда занималась наукой, техникой и управлением. Орионом занят по сути дела лишь Волк, хотя мы пользуемся услугами полезных и достойных доверия людей отовсюду.

Тераи скупо кивнул.

— Даю, понимаю, — пробормотал он, — популярная, богатая и влиятельная… но частная организация, чьи члены привыкли ощущать плечо друг друга и не могут потребовать отчета от своих вождей. Так?

— А как работает этот космический аппарат? — поинтересовался Ваироа бесстрастным тоном.

Весь пыл вернулся к Ронике.

— Ну, в общем, идея кажется, безумной, — загорелась она. — Но это не так. Берешь несколько маленьких атомных бомб, взрываешь их позади толстой пластины в задней части корабля. Взрывы ускоряют его. Я не могу входить в подробности, поскольку работаю не в двигательном департаменте. Мое дело — система управления. А еще… — Она расхохоталась в чистом блаженстве, как прежде на палубе. — Слушайте. Я сама не знала этого до последнего времени, когда мы с Иерном вернулись в Сиэттл. Прости, дорогой! В тот день я оставила тебя в доме собраний… — Она стиснула руку своего любовника. — Они произвели опытные испытания месяца два-три назад; непилотируемый аппарат со всей телеметрией был выловлен в море. Результаты оказались совершенно неожиданными… Двадцать лет работы и жертв не были напрасны, клянусь Господом; мы вывели этот корабль за облака и вновь опустили его.

— Это безумие, — простонал Тераи. — Бомбы, радиоактивные осадки.

Сколько же человек умрут от рака из-за этого одного запуска? Сколько же детей родится уродами?

— Никто… ищи — не найдешь, — покраснев, возразила Роника. — Да, конечно, какое-то заражение будет. Но в основном все остается в пусковой шахте. Безусловно, известное количество радиоизотопов ускользает в атмосферу, они увеличивают радиоактивный фон в ближайших окрестностях, как если бы вы вознеслись отсюда на вершину горы Денали.

Заражение уменьшается с расстоянием, и к тому же изотопы быстро распадаются. А сколько людей ежегодно погибает от рака, Тераи Лоханнасо, потому что вы заставляете нас сжигать уголь? Я видела цифры — несколько тысяч.

— Мы не заставляем вас сжигать уголь, — сурово ответил он. — Мы просто мечтаем, чтобы вы прекратили делать это.

— И сделались вашим очередным сателлитом, как наша юго-западная родня?

Ну хорошо, скажите мне другое. Скольким людям по всему свету приходится терпеть невежество и нищету… И умирать от голода или болезней, потому что вы в своей проклятой самоуверенности не позволяете настоящей продуктивной технологии вернуться в мир?

— Танароа, женщина! Мы делаем все, что умеем, и если бы не приходилось выискивать подобных вам, справлялись бы с делом лучше. Но факты гласят; ни Земля, ни биосфера не могут…

Ваироа выставил ладонь.

— Предлагаю остановить риторику, — произнес он прохладно. — Здесь уже все с нею знакомы. — В наступившем молчании ударил его голос:

— А как вам удалось сохранить тайну целых два десятилетия?

— Организация, — просто сказала Роника. — Микли говорил мне, что мы никогда бы не сумели справиться с этим делом в прежние дни, но теперь ни один разведывательный корпус не обладает прежним оборудованием или опытом. Проект «Орион» укрыт под Леутианскими горами на Ляске. Это не просто далекий край, там хватает вулканов, чтобы замаскировать такие вещи, как сброс тепла.

Тераи кивнул:

— Некогда мне случилось побывать возле одного…

— Но вы должны были произвести достаточное количество испытаний, — настаивал Ваироа.

— Не спорю, но почти все они проведены под землей, ведь надо же разрабатывать заряды, — ухмыльнулась Роника. — Местные привыкли к внезапному грому и содроганию земли под ногами.

Ваироа кивнул. Солнечный свет серпом лег на его тигровые волосы.

— В самом деле. Итак, сброс радиоактивности был не слишком велик, чтобы его можно было заметить, когда ни у кого нет причин, чтобы контролировать фон, меняющийся в природных условиях. Но ваш испытательный запуск — это же другое дело, не так ли? — Он сел в жутком спокойствии. — Вожди Волков в курсе, что маураи узнали о том, что кто-то собирает делящиеся материалы. Они должны понимать, что объявлена глобальная тревога и ведется контроль над выпадением подобных осадков. Как могут они надеяться, что запуск останется необнаруженным?

— Об этом они не мечтали, — уверенно произнесла Роника. — Да, в планах был предусмотрен худший вариант. Как вы можете обнаружить источник при столь редкой сети слежения? Конечно, вы заподозрите, что всему виной северяне, и станете лезть повсюду… но как вы намереваетесь найти и выявить тех людей, что располагают нужной информацией? Словом, ступайте и ищите, — порекомендовала она с пренебрежением к разведывательной службе. — Долгая будет охота, поскольку вам нечем быстро прочесать нашу страну из конца в конец. Тем временем, раз этот запуск оказался успешным, едва ли нам потребуется много повторных, нам бы следовало провести их, но вы ведь не позволите; быть может, по этой причине нам суждено потерять несколько кораблей, несколько жизней. — И вдруг вырвалось:

— Итак, все правильно! Даже если моя жизнь окажется одной из них, Орион взойдет прежде, чем вы сумеете разыскать нас!

Зимний холодок охватил Иерна.

— Bon Dieu^[157], я не представлял себе, с чем связался!

Тераи казался больным, но Ваироа настаивал:

— Какая военная цель всего этого начинания? Она же непременно военная.

Роника кивнула. И с такой же суровостью, как и он, ответила:

— Из-за вас — вот вам и первая цель: чтобы мы, северяне, вновь смогли стать свободными. Пери, на эту идею нас вдохновил Скайгольм. Сам собой он управляет Франсетерром, поскольку никто не может напасть на него, а он может поразить все что угодно. Что, если подняться повыше? Мы сооружаем десять космических кораблей «Орион», в два раза больше, чем нам потребуется — с учетом всяких неудач. Мы выводим их на околоземную орбиту. Их экипажи могут прослеживать движение одиночных кораблей внизу. Их несущая способность будет колоссальной; система, которую мы уже соорудили, позволяет поднимать вверх семьдесят пять тонн на каждый килограмм урана или плутония. Как вам понравится, если какая-нибудь заостренная болванка, наведенная с ювелирной точностью, поразит вас со скоростью метеорита? Если придать такому объекту массу в несколько тонн, при соударении его с поверхностью океана, погибнет каждый корабль в радиусе десяти километров. И лазеры… мы развернем солнечные коллекторы, чтобы питать от них лазеры, как в Скайгольме — точно прицеленные молнии, мой друг. И вы ничего не сумеете противопоставить нам. — В молчании Роника села. Потом, пригубив бокал с вином, проговорила очень негромко:

— Нет, мы не собираемся мстить, ничего подобного, мы надеемся, что у маураев хватит ума понять, что они проиграли. Когда Орион поднимется в воздух, мы проведем демонстрацию-другую на мишенях без экипажа; надеюсь, что вы, безусловно, согласитесь жить и давать жить другим. А тогда мы приступим к работе, которую нам хочется делать.

Молчание. Тераи и Ваироа переглянулись. Голова Иерна кружилась. Плик изумил компанию, наконец-то оторвавшись от трубки и бокала с вином:

— Ах да. Ваше истинное дело — воскресить старого змея и приблизить конец мира…

Роника резко оборвала его:

— Нет! Если на то пошло — спасти мир.

— Но не таким, каким люди привыкли видеть его, — парировал Плик. — В том числе и ты, моя дорогая; люди — это все мы, мужчины и женщины.

Нет, боги обречены, они погибли повсюду, и когда придут новые боги, ступая по их пеплу, этого мы уже не увидим.

Последовала яростная перепалка, но Плик в ней больше не участвовал — просто упился и уснул.

2

Корабли на северо-западе просигналили штормовое предупреждение.

Капитан «Грейм Трейдер» жался к берегу, огибая бурю, отклонившись от прямого пути между проливом Уэнди Фука и заливом Кука.

На четвертый день путешествия Иерн вышел на палубу из каюты, которую делил с Роникой. Утром им приспичило заняться любовью, и она дремала в каюте, он же не был наделен ее кошачьей способностью засыпать, когда представится такая возможность, и потому вышел вдохнуть свежего воздуха.

Обжигающие порывы холодного ветра налетали из мглы на западе. Ветер жалил его лицо, брызгал соль на губы, завывал и свистел в рамах башни, всей силой налегая на лопасти. Под свинцовым небом над свинцовым морем вилась серая дымка… белели только гребни на высоких волнах. Корабль вздрагивал, раскачивался во власти их гнева. На востоке вставали горы, свирепые их очертания растворялись в облаках.

Вахтенные держались внутри. Иерн с удивлением обнаружил у правого борта Тераи. Пленники могли больше не соблюдать недостойных запретов — что они могли сделать теперь, куда им было бежать; маураев только на ночь запирали в каюте, а охрана занимала соседнюю. Тем не менее маураи держались настороже, выходили из каюты, только чтобы поесть и погулять, и редко разговаривали с кем-нибудь. Иерн не мог осудить их за это.

Вновь заметив одиночество, сквозившее в позе богатыря-маурая, аэроген подошел к нему.

— Добрый день, — начал Иерн на англишском. Маурай буркнул нечто в ответ, продолжая разглядывать землю. — А вам не холодно в такую погоду? — поинтересовался Иерн. На обоих были фуражки, горохового цвета куртки и брезентовые брюки, но просторная на Иерне одежда обтягивала могучее тело Тераи; для ног его на борту не нашлось никакой обуви, и маурай вынужден был обходиться парой домашних шлепанец.

Тераи как будто бы чуть оттаял.

— Уже нет, — отвечал он. — Вчера матрос подыскал мне длинное шерстяное белье. Оно слишком плотное и колется, но мне тепло.

— Они все же не такие плохие ребята, эти северяне, а?

— Как к людям у меня претензий нет. — Тераи помедлил. — Вот, например, только что выпросил полкило масла у кока. — Он на миг вынул руку из кармана куртки, чтобы показать куб вощеной бумаги. — Лишние калории помогут мне выжить в холодной каюте.

— О? Я никогда не слыхал, чтобы… — Иерн смолк. Быть может, мысль и неплохая, или же просто фантазия… или у людей океанийской расы другой метаболизм? А его слова могли бы задеть раздражительного пленника.

— Люди, в своей основе, добры, — добавил Тераи. — На моей памяти немногих можно назвать злыми, только вот деяния их служат злу.

— Ну что вы, Тераи… конечно, в вашем положении трудно одобрять Орион. Но ведь вы теперь знаете, что речь идет не о дьявольщине — не о ядерном оружии, корабль этот не может создать прямую угрозу вашей стране. — Иерн натянуто улыбнулся. — Из жителей Северо-западного Союза не получатся империалисты. Для этого они слишком… неуживчивы, что ли; они и сами так говорят. Сделать из них армию завоевателей не легче, чем собрать кошек в стадо.

Тераи яростно поглядел на него:

— Разве вы не понимаете, что эти проклятые корабли будут сеять над всем миром жуткую отраву?

— Но Роника говорила, что заражение окажется пренебрежимо малым, если сравнивать с…

Ответ Тераи сокрушил Иерна.

— Неужели вы надеетесь, что они остановятся только на этом? Ступив на такой путь, в случае успеха они ограбят планету… изнасилуют ее биосферу так, как сделали их предки. Настроят ядерных энергостанций — реакторов, размножителей, энергоблоков — и остальным придется поступить точно так же, хотя бы просто из страха, и снова появятся бомбы… — Маурай часто задышал. — Сынок, — объявил он, — я не историк и не философ, но успел повидать немалую часть земного шара, так что могу сказать тебе с абсолютной уверенностью: всякая возникающая возможность обязательно будет использована.

— Это не так, — возразил Иерн. — Вы не обо всем знаете. Роника рассказывала мне о тех мерах безопасности, которые они установят после освобождения.

— Это после того, как они низвергнут твоих врагов, и все вы будете жить мирно и счастливо? — фыркнул Тераи. — Так вот чем они купили тебя помимо очаровательной плоти? Ну что ж, женщинам не впервой служить телом интересам своей шайки бандитов. А хочешь, я расскажу кое-что о том, чем твои драгоценные северяне занимались в твоем драгоценном Домене…

Ярость охватила Иерна.

— Заткни свой поганый рот! — выкрикнул он. — Пока я тебя не убил!

Вынув из карманов огромные кулаки, Тераи мрачно поглядел на него.

Призрак рассудка шептал Иерну между раскатами грома: «Не пробуй, ты не выиграешь, к тому же слова его пусты, они — просто крик боли». Иерн отвернулся и направился в противоположную сторону вдоль борта — чтобы обрести покой. Тераи стоял на месте, глядя ему вслед… а потом спустился вниз.

* * *

Фейлис визжа упала с неба, но она была луной, и ее нагонял волк, что должен пожрать ночное светило^[158]. Кровь битвы окрасила снег, сплошь покрывший всю землю за годы бесконечной зимы. Вороны рвали трупы.

Дерево, в котором притаился Иерн, погибло от холода; ветви его тянулись к небу, на котором исчезало солнце. Дольмены выпускали своих мертвецов. С севера плыл черный корабль, а из кипящих морских глубин поднимался змей, сплетая кольца и извергая ядовитый туман. Падал Скайгольм, с каждым мигом приближаясь к Земле, увеличиваясь всем своим золотым диском… А когда он упал, сотряслась вся Земля, и даже убитые содрогнулись в снегах, а позади Скайгольма падали звезды, оставляя огненный свет, и каждая из них стонала…

— Что там такое? — воскликнула Роника. — Дорогой, проснись, наверху что-то стряслось.

Она встряхнула его. Иерн спал на верхней койке. Он потянулся к ней — белому призраку в темной каюте, пахнущему женщиной. Крики и топот окончательно разбудили его. Резко откинув одеяло, Иерн соскочил на холодный пол.

— Посмотрим. — Роника приоткрыла дверь и выглянула. Желтый свет из коридора прикоснулся к ее гриве и нагим рукам. — Никого. Шум наверху.

— Она скользнула вперед. Иерн последовал за ней. Дверь напротив висела на одной петле, но Ваироа стоял в каюте. Соседняя дверь раскачивалась в такт с движением корабля, но охранников там не было. Из каюты выскочил Микли, взлохмаченный, в пижаме. Ваироа, увидев его, отступил внутрь. Плик был слишком пьян, чтобы пробудиться.

Вместе с холодным дуновением крик пронесся по коридору:

— Челове-е-е-е-ек за бортом!

Роника затопала по лестнице. Оказавшись наверху, Иерн заметил, что включили все освещение. Лучи прожекторов перечеркивали струи смешанного со снегом дождя. Холод сразу вонзил клинок в тело Иерна. У борта позади корабля стояли охранники, тоже в пижамах… Припав к канатам, они вглядывались вниз, держа в руках пистолеты. Ночной вахтенный корчился возле них на коленях, с окровавленного лица его стекала кровь на доски палубы. Подошли капитан и четвертый матрос — эти были в куртках и брюках. Пятый явно находился у прожектора на крыше настройки. Рулевой дал обратный ход. Корабль остановился.

— Какого клепа случилось? — спросила Роника, перекрывая свист воздуха.

— Большой маурай прыгнул за борт, — судорожно проговорил охранник.

— Ты, ты и ты, — указал капитан. — Берите спасательную лодку. Орик, стань рядом, чтобы бросить ему спасательный круг, если заметим его в воде.

— Что случилось? — спросил Иерн, одолевая внезапную дурноту.

Микли взял его под руку.

— Нам и придется выяснить, — проговорил офицер разведки. — А раз мы ничем здесь помочь не можем, пошли вниз — воспаление легких нам ни к чему.

Чон Тилл, капитан «Грейм Трейдер», вполне мог быть уроженцем юго-востока Мексики. В нем заново проявилась африканская кровь, следы которой угадывались почти во всех северянах: смуглая кожа, курчавые волосы, толстые губы и широкий нос. И при этом — отнюдь не бедный варвар, скорее истинный член Ложи Волка. На допрос он явился в синем мундире с пуговицами из слоновой кости.

Капитан оглядел салон. Снаружи, за теплом его, выл ветер, дыбились огромные волны, град барабанил по стеклам. Тихо светила неяркая электролампа на потолке. Перед ним за столом сидели Микли, Иерн, Роника, а напротив них — Ваироа.

— Я уже переговорил со свидетелями из экипажа, — резал капитан, загибая пальцы. — Охрана проснулась от громкого шума. Они сразу отреагировали, но Лоханнасо одним ударом выбил дверь и бросился бежать. Охранники увидели его в конце коридора. Один бросился следом, другой, вполне естественно, остался, чтобы приглядеть за Хаакону, но когда услышал крик «человек за бортом», тоже поднялся на палубу.

Впередсмотрящий увидел, что Лоханнасо выскочил на палубу, хотел остановить его и получил сильный удар по переносице. Боль помешала ему проследить за ходом событий. Маурай мог поскользнуться и упасть за борт, мог и выпрыгнуть. Я хочу знать, что именно произошло.

— Как ты намереваешься допросить мертвеца? — фыркнул Микли.

Тилл поднял брови:

— А ты уверен, что он мертв?

— Мы искали его более часа. Конечно, он сильный человек и хороший пловец, но… Роника, как по-твоему, сколько может выдержать человек в такой воде, прежде чем холод убьет его?

Женщина пожала плечами, лицо ее было печальным:

— Примерно полчаса, может, чуть меньше. Но я бы скорее предположила, что меньше, Тераи не северянин и вряд ли выдержит субарктические температуры.

— Он мог продержаться на плаву достаточно долго, — предположил Тилл. — Мы бы нашли его, в особенности если бы он крикнул. Меня интересует, во-первых, не мог ли он удариться головой о корпус или обо что-нибудь еще и сразу утонуть; во-вторых, имеем ли мы дело с преднамеренным убийством или же с чем-то другим. — Он обратил свой взгляд к Ваироа. — Что вы можете сказать по этому поводу, Хаакону?

Такой ответ могла бы дать и машина:

— Я проснулся от скрежета — Тераи ломал замок. Потом я увидел, как он выскочил в дверь. Тераи обладал чудовищной силой и мог сделать это достаточно легко. Но пока я поднимался с койки, уже все забегали, и я решил оставаться на месте.

— Но ты же был его другом! — вырвалось у Иерна. — Ты должен был знать, чего он хотел… знать причины, заставившие его так поступить. Бедный Тераи. Он так рассказывал мне о родных краях — там в лесу возле костра; я даже мечтал погостить у него когда-нибудь. Надо бы написать его вдове — когда меня выпустят… после того как взойдет Орион…

— Я не читаю мыслей, — оправдывался Ваироа. — Подобно всем вам, я мог только заметить, насколько он ушел в себя: не исключено, что Тераи действительно предпочел умереть.

— Ну нет, — возразила Роника. — Не верю. Для этого в нем слишком бурлила жизнь.

— К тому же, — сказал капитан, — свидетели утверждают, что он был основательно одет. Зачем одеваться тому, кто решил покончить с собой?

Микли поскреб в бороде.

— Ну, о самоубийцах говорить сложно, — заметил он. — Они делают подчас самые невероятные вещи. Я знал врача, у которого был неоперабельный рак. Кто знает, возможно, его можно было спасти, если бы нам разрешили производить радио-изотопы, но он впрыснул себе отраву… предварительно простерилизовав иголку.

— Тераи принадлежал к чуждой нам культуре, — настаивал Иерн с известной неловкостью. — Подобная ситуация могла повергнуть маурая в отчаяние. Возможно такое, Ваироа?

— О да, — согласился человек с темной полосой на лице.

Роника ударила кулаком по столу.

— Нет, черт побери, — взъярилась она. — В свое время я была знакома со многими маураями. Истинного мужчину нетрудно узнать… Тераи просто не мог совершить подобный поступок. О чем ты умалчиваешь, Ваироа?

Ответ был едва слышен:

— Он не поверял мне свои думы. Если вы намерены использовать наркотики или пытки, чтобы выяснить, лгу ли я, прошу учесть — у меня сил предостаточно сделать все ваши усилия тщетными.

Роника скривилась.

— Крист, за каких же свиней ты нас принимаешь?

Явившаяся идея взволновала Иерна.

— У меня есть предложение, — сказал он. — Как вы помните, мне самому удалось совершить невероятный побег. Должно быть, Тераи надеялся совершить подобное. И если бы он сумел обезвредить вахтенного, завалить дверь чем-нибудь тяжелым, чтобы на несколько минут остаться наверху в одиночестве и спустить за это время спасательную лодку…

— И отгрести от нас, — продолжил Тилл, — Ну хорошо. Предположим, он поднял мачту с парусом, прежде чем мы огляделись. Все равно никаких перспектив — скорость лодки намного меньше, чем у нашего корабля.

— Но ночь ведь темная и непогодная, — возразил Иерн. — Он был невероятно силен. Мог бы отплыть подальше и получить таким образом час или два, которые ему необходимы. А далеко ли мы от суши?

— В пяти морских милях лежит цепь островов. Потом внутренний пролив, а за ним материк. Края дикие и едва населенные — почти на тысячу километров в обе стороны.

— Но в лодку можно погрузить припасы и снаряжение. Сэр, я сознаю, что риск просто астрономический. Но я готов представить себе, что Тераи мог рискнуть жизнью, чтобы добраться до людей и передать своим информацию об Орионе, чтобы остановить работы над ним. Он ничего не сказал бы вам, Ваироа. Зачем вовлекать вас, если вы ничем не можете помочь? Лучше сохранить вас в резерве, на случай его вероятной неудачи.

Маурай кивнул.

— Ваша гипотеза кажется вполне разумной, — ответил он ровным голосом.

Микли поглядел на Ваироа, явно желая сказать: не думай, что тебе представится возможность повторить его попытку.

Капитан потер подбородок.

— Ну что ж, — сказал он. — Похоже, что этот вариант говорит сам за себя. Конечно, не всякий человек способен на подобный поступок.

Впрочем, кто знает, как все было на самом деле. — Он огляделся. — Комментарии будут? Если нет — расходимся по каютам. Труп всплывет через несколько дней. Но куда его понесет — гадать нечего. Продолжаем наш путь.

Иерн и Роника провели остаток ночи на ее койке, теснее прижимаясь друг к другу. Она даже поплакала немного.

3

Прибой ярился в скалах у подножия утеса. Ни лодочник, ни пловец не мог пройти через него не пострадав. Тераи почти ослеп во тьме — ветреной, среди сгустков пены и хлопьев снега, но он слышал впереди грохот валов и ощущал их откат. Он повернул налево, полагаясь на волю случая, и направился параллельно незримому берегу. Бить может, ему попадется такое место, где удастся выйти на берег, пока он еще не превратился в льдышку.

Тераи уже давно не ощущал боли, изнеможения, оков холода… Когда же он перестал их ощущать? Он смутно помнил, что, по его предположениям, до берега надо было плыть часа три. Эти часы можно было считать тремя столетиями. Плыл не он — нечто неодушевленное.

Но потом… потом он ощутил покой, текущий под бушующим ветром. Его растрескавшиеся губы абсолютно не ощущали, что вода сделалась менее соленой. Осознавая это не разумом — инстинктом плывущего в реку лосося, он направился к суше вдоль русла и скоро почувствовал под ногами камни. Тераи выполз на берег и припал всем телом к благословенной тверди. Ветер свирепствовал над ним. Тераи заставил себя подняться, сесть, выбраться из одежды. Некогда — в полузабытом сне — Роника предупреждала его, что на холоде человеку в мокрой одежде грозит верная смерть.

Но все же эти вещи спасли его… Принесли свободу. В ту минуту, когда кто-то из матросов по дружбе предложил ему — как же они зовут эти кальсоны, объединенные с нижней рубашкой? — ах да, союзный костюм, он как раз обдумывал, как бежать, как сойти за мертвого и все же остаться живым.

«В наших краях самая лучшая ткань — это шерсть, — говорила Роника у костра. — Ничто не держит тепло лучше ее, мокрая она или нет. Лучше иметь дело с сырцовой шерстью, смазанной природным жиром. Но подойдет и обыкновенная. Жаль, что у нас здесь нет ничего подобного».

Но на борту корабля Тераи нашел именно то, что было ему нужно. Он и Ваироа, запершись в каюте, целый час натирали нижнее белье маслом.

Дверь он выбивал одетым, но лишь для того, чтобы спрятать под верхней одеждой свой костюм и тем скрыть свои намерения. Оказавшись в воде, он сразу же сбросил верхнюю одежду, заранее набив карманы, чтобы она утонула, и отправился к берегу в облачении, соответствующем примерно морскому гидрокостюму.

Но он все равно едва выжил. И смерть еще поджидает его, если он не найдет, где согреться.

Сантиметр за сантиметром он поднялся на ноги и побрел в густой мрак впереди. Быть может, удастся нагрести кучу хвои, листьев, гумуса, сухой травы… зарыться в нее и дождаться рассвета. Потом в пути он сумеет сообразить что-нибудь получше.

Получше будет… потом. Вне сомнения, он очутился на острове, и, кроме покрытого жиром исподнего, при нем не было ничего. Вряд ли следовало искать здесь людей. Впереди лежал неизведанный, но огромный путь по горам и чащобам к цивилизации и маурайскому Инспекторату.

Тераи вступил под сень деревьев. Они гасили ветер, и он почувствовал, что стал меньше дрожать. Теперь он уже мог думать. Утром первым делом он отыщет подходящие камни и изготовит орудие с острием — нож или рубило. А потом устроит шалаш, сделает ловушки для местной мелюзги и вершу для рыбы… Конечно, пока можно прожить на личинках, корнях, клубнях, сосновых орешках, ссохшихся мерзлых ягодах — на чем придется, Потом, быть может, найдутся подходящие кости для шила, кинжала, острые камни для скребков… он добудет кишки и сухожилия, чтобы изготовить такую нужную штуковину, как сверло для разжигания огня. Придется подумать и об одежде. Шерсть долго не послужит, если не прикрыть ее сверху от ветвей и земли. Быть может, удастся убить и ободрать крупного зверя, но поначалу какое-то время придется обходиться накидкой, сплетенной из травы или чего-нибудь в этом роде. Ему придется привести в порядок снаряжение, накоптить мяса, в общем, собрать запас еды на дорогу, а потом с помощью деревянной лопаты и бревна перебраться через узкий пролив на материк…

Он не смел надеяться на успех. Близилась зима, которая вполне могла унести его жизнь. Но (в порыве гордости он поднял свою усталую голову) шансы у него есть: он силен, руки искусны, и путь по лесам в компании с Роникой Биркен многому научил его.

Глава 19

1

Под горами Ляски рождалась невероятная краса.

Директор Эйгар Дренг не был похож на волшебника… Невысокий, крепкий, наполовину эскимос. Плоское тяжелое лицо выглядывало из-под гривы поседевших черных волос. Рана, полученная в Энергетической войне, заставляла его прихрамывать, опираться на тросточку. За одеждой он не следил, держался приветливо, пока чей-нибудь промах не вводил его в гнев, и тогда по части крепких выражений мог заткнуть за пояс любого моряка дальнего плавания. Он был женат, возраст четверых детей укладывался в диапазон от тридцати до двадцати пяти; старшая, замужняя, уже наградила его внуком. Свободное время он отводил вечеринкам и покеру, а также принимал активное участие в работе кенайского собрания Ложи Волка.

Происхождение было едва ли более ярким, чем внешность: уроженец этих краев, он учился на юге, а потом работал над созданием самолетов. Во время войны записался в волонтеры, дослужился до майора и был отчислен в запас по инвалидности. Еще бушевали последние битвы, но он — среди первых — уже начинал мечтать об Орионе и обдумывать проект. Место для работы выбрали по его предложению, и он руководил всем в течение начальных, самых жестоких лет подготовки. Но тем не менее выкраивал время, чтобы «выдумать штуки» (его фраза), которые инженеры, занятые над проектом, находили полезными. Когда пятнадцать лет назад проект начали воплощать в металл, боссом, естественно, назначили его. Он был здесь всегда, координировал все работы, начиная с экспериментальных устройств — грубых, примитивных, почти игрушек, самым прискорбным образом отказывавших на каждом последующем этапе; тем временем мужчины и женщины очень старались, создавая машину, никогда не существовавшую прежде.

И все же…

— Этот человек — волшебник, — объявил Плик Иерну через день после того, как они встретились с ним. — Фауст. Но с каким же дьяволом он заключил свой контракт?

Решимость, железная воля, которая направляла создание Ориона, потрясла не менее, чем сам проект. Эйгар Дренг никогда не оставлял эти края — вместе со своей семьей и несколькими сотнями рабочих, подчинявшихся ему, с их семьями, в том числе супругами и детьми, не занятыми непосредственно в Орионе и мало знавшими о нем. Иногда заезжали специалисты из дальних мест, консультирующие по сложным проблемам, но лишь когда офицеры службы безопасности были абсолютно уведены в том, что им можно доверять. Секретность, однако, была не единственной причиной, заставлявшей это общество пребывать в изоляции год от года.

Людей нельзя было принуждать работать в здешних условиях, и они были выбраны за свои устремления и способности. В этом краю их держала мечта. Сознательно или нет, они готовили пути своему Господу — как умели.

— Сперва нам нужна свобода, — сказал юропанцам Эйгар Дренг. — Мы должны добиться ее, прежде чем сможем продолжать свое дело; а когда это случится, многие из нас смогут спокойно уйти в отставку. Но не все: потребуются новые силы. Сперва — свобода, но не превыше всего!

— А что потом? — спросил Иерн, хотя Роника уже говорила ему об этом.

Словами своими она привнесла в него отголоски пламени, бушевавшего в Эйгаре.

— Космос! Планеты и звезды! Конечно, мы не сможем часто запускать ядерные корабли с Земли: чересчур много радиоактивных осадков. К тому же у нас тогда скоро кончатся взрывчатые вещества, однако нам этого и не придется делать. При нашей полезной нагрузке всю нужную технику на земную орбиту и на Луну… — к мосту, что проложит путь человеку вовне — можно доставить за несколько путешествий. А потом все пойдет само собой. При наших возможностях иначе просто не может быть. Ресурсы космоса безграничны, древние уже доказали это. В наших архивах ждут своего времени их превосходные разработки и планы. Уже лунный реголит сам по себе содержит почти все сырье, которое нам необходимо.

Астероиды дадут нам еще больше — в более концентрированной форме.

Один-единственный астероид, переведенный ракетным двигателем или солнечным парусом на земную орбиту или же разрабатываемый на прежнем месте роботами, катапультирующими добытые материалы на Землю…

Один-единственный железоникелевый астероид, один-два щелчка в диаметре, поставит мировой промышленности все, что ей потребуется, по крайней мере на век. И не одни конструкционные сплавы, а все необходимое для электроники. Не только для одного Союза, для промышленности всего мира, включая то, что необходимо отсталым народам, чтобы вернуть прежний уровень жизни.В том числе энергию. — Он расхаживал по своему кабинету, подобно полярному медведю в клетке.

Узкая блеклая комната подчеркивала это впечатление. У обитателей этих пещер не было времени украшать их. — Столько энергии, сколько мы сможем использовать; чистой, свободной, неистощаемой. Нужно только доставить в космос большие солнечные коллекторы. И никаких сложностей: ни ночей, ни непогоды, ни пыли… птица не какнет. Хотя я, пожалуй, оживил бы другую древнюю идею. Вместо того чтобы строить в пространстве, построим станции Криссвелла на Луне — из местных пород.

Но энергию все равно придется с помощью микроволн передавать на Землю, преобразовывать ее в электричество. Что там!.. Если сложится все, как надо, мы осчастливим и маураев: разберем ядерные энергоустановки, которые построены на Земле. Они нам больше не понадобятся.

Имея новый источник энергии, мы сможем изготовить любое количество топлива и не из угля или биомассы; мы будем использовать водород, взятый прямо из морской воды. Можно делать и топливо для химических ракет-носителей… если мы решим потом производить запуски с помощью лазеров, а при спуске использовать строго аэродинамический вход и никаких больше ядерных взрывов в атмосфере. Действительно, надеясь получить неограниченный источник энергии, мы сможем позволить себе сжечь некоторое количество запасенного нами топлива при самых первых полетах. Девять запусков «Ориона» освободят нас; еще десять или двадцать вышедших на орбиту тяжелых кораблей создадут основу для дальнейших космических разработок. Базируясь на них, система «Орион» будет действовать наверняка — там, где ей надлежит быть. Где надлежит быть и человеку. Конечно, наши корабли скоро устареют. На чертежных досках уже появились космические корабли с термоядерным приводом.

— Вы преобразите мир, — пробормотал Плик.

— Быть может, в меньшей степени, чем ты думаешь, сынок. — Голос Эйгара, только что потрескивавший и спотыкавшийся, сделался поспокойнее… угас огонек фанатизма, только что освещавший черные щели глаз. — Разве что вновь цивилизуем его. Следом за горными разработками переместится в космос и производство. Нам не потребуется больше доставать сырье из шкуры матери-Земли и превращать в грязное месиво ее раны. Вернись сюда через сотню лет или около того, и ты обнаружишь, что мы живем в пасторальном раю.

Плик покачал головой:

— Для рая пригодны одни только ангелы.

Эйгар нахмурился.

— А для чего же тогда годны люди? — Он решил не сердиться. — Только чтобы работать. О'кей, давайте сходим посмотреть, что у нас вышло.

* * *

Более чем в сотне метрах над Землей, в десяти шахтах под старательно закамуфлированными крышами, как в сотах, вырастал «Орион». Шахты связывала уходящая под хребет паутина коридоров, комнат, камер, рельсов, труб, кабелей… троллями усердствовали машины.

Только построить такое предприятие уже значило совершить подвиг, непосильный любому Геркулесу. Обнаруженные естественные пещеры и высохшие фумаролы предоставили основу, но потом все делалось динамитом, скудным горно-проходческим оборудованием и человеческими мышцами… Днями и ночами, в солнце, в дождь, в туман, в снег, в мороз… и так более четырех лет. Траты были и оставались гигантскими: бетон, металл, приборы, труд, топливо… электричество создавало здесь все, начиная с флуоресцентного освещения… Оно вращало вентиляторы, плавило металл, откачивало грунтовые воды…

Строителей нанимали на юге; больше года тут никто не выдерживал, кроме тех немногих, что знали истину. Им говорили, что здесь по заданию консорциума предпринимателей строится промышленный центр, способный эксплуатировать природные ресурсы севера… Местные жители слыхали то же самое. И не жаловались слишком громко на то, что не участвуют в общем деле: у всякого хватает забот, а допытываться… выяснять, о чем это молчат люди, северяне считали дурным тоном… Наконец, использовав небольшое количество собранного урана-235, Эйгар изобразил извержение вулкана. Консорциум объявил, что сотрясение погубило все постройки, а на восстановление у него не хватает ресурсов. К радости, сне несчастье приключилось после окончания проходческих работ — перед поставкой оборудования, людей под землей практически не было, погибших тоже.

Потом Ложа Волка, члены которой возглавляли погибший проект, весьма любезно согласились приобрести место, где прежде велись работы, чтобы организовать там заповедник и научный центр по изучению дикой природы.

Маураи выслушали это, но интереса не проявили. Их Инспекторат еще организовывался, и сил его хватало только на юг; Ляска же таяла в далеком тумане, у маураев еще не было повода заподозрить мошенничество.

Над поверхностью выступало немного: хижины, навесы, примитивные дороги, лаборатории, вполне уместные на обычной экологической исследовательской станции. Но на той горе, под которой строились космические корабли, их не было… Там не было ничего, кроме скалистых вершин и лесов пониже, до Тионека на берегу залива Кука на целых восемьдесят километров тянулась лесная глушь. Сотрудники вместе с семьями обитали под землей. Впрочем, внизу было не столь тесно, как опасался Иерн. Крохотные комнатки представляли больше удобств и здоровья, чем большая часть помещений, в которых обитало человечество Земли. Здесь их украшали произведения народного искусства; были устроены места для встреч, игр, спорта, любимых занятий, праздников; школе и общественной библиотеке оставалось только завидовать; обедать приходилось в общих залах, однако и кухня, и продукты были великолепными. Люди могли объединяться в разнообразные группы по интересам. Они могли выйти наверх в любое время и пользовались этим правом, когда были свободны… поднимались на горы, катались на лыжах и лодках, охотились, рыбачили, гуляли по лесам, резвились или просто наслаждались величием окрестностей. Иногда в путешествия отправлялись группами — на яхте или автобусе — что предполагало посещение увеселительных заведений Ситки^[159].

Естественно, изоляция не была да и не могла быть тотальной. Изрядное количество личностей, подобно Ронике, часто отправлялись по заданию невесть куда. Были в организации и такие, кто никогда не имел возможности являться сюда — например, ее мать и приемный отец.

Оставаясь в Кенае, они работали агентами на одном из коммерческих предприятий Ложи Волка. Это была самая настоящая работа, но она тоже служила прикрытием их службы в разведке — они ненавязчиво переправляли грузы на противоположный берег залива.

В целом, почти для всех, принимавших участие в деле, достоинства работы перевешивали ее недостатки и принесенные жертвы.

Конечно, быт их не был идеален. Все не любили цензуры, которой подвергалось любое письмо вовне; многие тосковали по югу, кому-то хотелось переменить окружение и соседей, хотя все понимали, что не могут оставить этот уголок мира, пока не взойдет Орион — если не умрут раньше. Они старались смотреть на недостатки сквозь пальцы, разводились, болели, встречали утраты, горе и разочарование. Кто-то даже совершал преступления, их наказывал трибунал, учрежденный правившим здесь Директоратом. У троих возникли психозы, их поместили в гуманное, но постоянное заключение.

Подростковых бунтов было гораздо меньше, чем следовало ожидать.

Большая часть выраставшей здесь молодежи лишь смутно помнила о чем-то другом; предполагалось, что, достигнув нужного возраста, они также будут работать на предприятии — в меру способностей — пока дело не будет завершено. Представители меньшей части юного поколения не одобряли подобную перспективу и сожалели о том, что им придется оставаться здесь и после того, как они станут взрослыми. Пусть родители их согласились жить под диктатом, сами они тут ни при чем… разве северяне не свободные люди? Или нельзя допустить, что они способны держать рты на замке?

Ответ был: нет, нельзя. Да, это было великое нарушение личной свободы, но когда народ освободится, недовольные получат щедрую компенсацию; при желании они даже могут затребовать крупные суммы за ущерб. Однако попыток побега пока не было, хотя при тщательной подготовке успех был бы вполне возможен. В конце концов, все они были детьми из интеллигентных семей, воспитавших их в атмосфере терпения, усердного труда и возвышенных надежд. Как они себя будут чувствовать, если каким-нибудь образом предадут Орион? Или же если Орион взойдет без них?

Все предприятие было метастабильно. Рано или поздно какое-нибудь случаиное событие должно было сорвать завесу секретности, еще не достигнув заветной цели. В сущности, само предприятие было отчаянным, рискованным и невероятным. И уж только этим фактом оно поднимало дух.

Орион… Ради такой махины стоит жить. У этих людей была цель, и она полностью владела ими.

Космические корабли находились на различных стадиях готовности. Один из них уже подвергался разборке: это был непилотируемый испытательный аппарат, слетавший этим летом; инженеры разбирали его, чтобы изучить состояние всех деталей. Потом его соберут снова, но уже с учетом модификаций. Этот корабль был плавучим, его подобрали в море — вдали от посторонних глаз — и доставили сюда уже в разобранном виде.

Остальные были предназначены для наземных посадок.

Планировали еще два подготовительных полета. Иерн имел достаточное техническое образование, чтобы понимать, насколько угнетает создателей подобная скудость, но выбора у штаба не было. Каждый запуск давал ключ к природе и расположению всего предприятия, а ищейки маураев принюхивались к каждому подозрительному следу. По этой причине розыск новых делящихся материалов пришлось прекратить; необходимость этой меры подтверждало трудное спасение группы Микли. Тем не менее при наличии времени враг неизбежно должен был обнаружить эту твердыню.

Эйгар не намеревался предоставить ему этой возможности.

Уже следующий полет должен был быть пилотируемым, чтобы проверить системы управления и посадки. Эйгар надеялся произвести его через несколько месяцев, как только будут внесены некоторые коррективы, ставшие необходимыми после первого запуска. В третьем полете пилотируемый аппарат будет снабжен лазерами, солнечными коллекторами и металлическими снарядами; испытание произойдет через год или около того. При удаче — без крупных и мелких несчастий — по результатам его вооружат весь остальной флот. Орион должен был взойти в полной силе меньше чем через два года.

— Я понимаю, что времени у нас маловато, — говорил Эйгар. — Мы будем производить запуски последовательно в течение недели, если только маураи не успеют уже свалиться нам на голову. Так мы получим шанс избежать некоторых ошибок, которые, судя по опыту, мы совершаем. Я полагаю, что мы потеряем пару аппаратов, еще пара окажется бесполезной из-за неисправностей. Но дайте мне пять кораблей, находящихся в рабочем состоянии, и… — Он протянул руку вверх ладонью, согнув пальцы в виде когтей. — Дайте мне горстку кораблей, и мы освободимся.

Электрический холодок бегал по хребту Иерна, рассматривавшего Орион-2.

Коридором он спустился на платформу в десяти метрах от дна стартовой шахты. Лестницы, трапы, паутина лесов таяли в прохладном мрачном сумраке. Яма на дне — ее фильтры и вентиляторы впитывали в себя действительно скверные яды первого взрыва — казалась подобной ночному озеру. Рабочие карликами сновали на лесах вокруг корпуса. Ему показалось, что они не обслуживают космический аппарат, а служат ему.

Плик перекрестился.

Расположившийся в центре шахты корабль блистал красотой. Под копейным наконечником носа виднелись окна и воздушный шлюз. Ниже корпус плавно расширялся метров до двадцати семи; там располагалось оборудование и система жизнеобеспечения, за ними следовал радиационный экран, грузовой трюм, где разместят оружие, готовое к грядущей войне и боевому дежурству, если для сохранения мира потребуется патрулировать; за вторым радиационным экраном располагались двигательные системы и третий радиационный экран, защищающий металл, пластик и электронику, но не экипаж. Примерно от середины корпуса откидывались короткие крылья назад. Со своего места Иерн видел люки за и под ними, откуда должна появиться трехногая посадочная опора. Он отметил чешуи теплозащитных плиток, отполированные до синевы, керамика напоминала металл. Корму замыкали три толстые пластины, последовательно расширяясь до четырнадцати-метров, они были разными и по размеру, и по форме и очень хитрым образом связывались между собой.

— Конечно, мы во всем изменили первоначальный проект, — объяснил Эйгар. Энергия пульсировала под сухими фразами. — Но это был всего лишь набор вычислений и набросков. Старик Дайсон так и не получил своего шанса; интересно, каким был бы сегодня мир, случись все наоборот… Его корабль был бы больше, его следовало собирать на орбите. Нам же нужно судно, способное стартовать с Земли и возвращаться назад, свободно маневрировать в воздухе и пространстве, опускаться на любую посадочную дорожку, даже на ровный участок грунта, корабль должен лететь без помощи Земли — ведь мы не можем разместить станции по всему свету, как это делали древние. На нем будут компьютеры и экипаж, управляющий с нескольких пультов. Можно создать интегрированную систему, с которой способен справиться один человек, но тогда срок осуществления проекта продлится на годы и годы.

Отсутствие эстетики корабль восполнит сугубо силой. Если он промахнется при посадке, у него хватит мощности, чтобы зайти еще раз.

Нам пришлось обратиться к старинной литературе по астронавтике, ядерной физике, в особенности о взрывных устройствах, к опыту нашей собственной цивилизации с ее аэропланами; потребовалась и просто вера — в то, что это можно сделать. — Он указал вниз. — Никакой особой красоты здесь нет. Следующие поколения «Орионов» мы сделаем лучше.

Итак, по команде двигатель выбрасывает атомную бомбу на парашюте, в пластинах открывается клапан перед ней, потом закрывается позади.

Крепким должен быть клапан! Бомба автоматически детонируется за последней плитой, если пилот не отменяет взрыв. Тип заряда восходит к древним тактическим боеголовкам. Их несколько вариантов — от пятидесяти тонн до пяти килотонн. Пилот выбирает величину и частоту взрывов, он может уменьшить тягу, сделав минимальным заряд и смягчив опору, поглощающую энергию. Твердотопливные ракеты нельзя увидеть отсюда, они кажутся узкими ребрами, но пилот располагает и ими, чтобы маневрировать в космосе; для этой цели внутри корабля установлены гироскопы.

Первый же взрыв посылает корабль в полет! — восторгался Эйгар. — А потом бах, бах, бах, бах! Крохотное заражение от атмосферных взрывов.

От взрывов в космосе заражения не будет. Дельта-5^[160] ограничена числом и размером бомб, которое несет корабль. Его можно отправить куда угодно — вокруг Земли… и на Луну — с грузом небольшого океанского корабля; он способен высадить экспедицию на Марс и вернуться.

— Минуточку, — вставил Иерн. — В космосе высокий вакуум. Как там будет передаваться энергия кораблю?

— Хороший вопрос, — расхохотался Эйгар. — Донная пластина состоит в основном из синтетического материала, который поглощает энергию, сжимается, расширяется и передает движение кораблю. Это — сжимаемая решетка из насыщенных фторсиликонных цепей и углеродных колец, образующих клеточную структуру. Тот же самый состав обеспечивает гидравлику верхних пластин, ослабляющих удар на корпус: трясти не будет. Невзирая на присутствие маураев, мы успели разобраться в иных основах наук, которых не знали предки.

«Из-за присутствия маураев мы лучше знаем биологию и психологию, — подумал Иерн. — Разве их позиция полностью не разумна?» Он постарался напрочь забыть эту мысль: теперь он на стороне Роники и ее дела.

— А когда корабль завершит полет, как будет он опускаться на Землю? — спросил Плик.

Внимательно поглядев на него, Эйгар ответил:

— Если мы еще не вышли на орбиту вокруг Земли, разворачиваемся, даем импульс-другой, чтобы уменьшить скорость. Теоретически корабль способен сесть в атмосфере на ядерной тяге, но наша система управления не приспособлена к этому, да и такой спуск приведет к излишнему радиоактивному заражению. Итак, спуск будет осуществляться аэродинамически. Вы видите крылья и теплозащиту. В цилиндрах под крыльями размещены турбореактивные двигатели, расходующие углеводородное топливо. Корабль не будет падать камнем. При тяге, которой мы добились, можно даже позволить себе возить лишнюю массу.

Признаюсь, если бы не требования секретности, мы могли бы подняться повыше и только там выпустить первую бомбу. Но пока нам приходится прятать машины в этих шахтах, и мы устроили в яме установку, поглощающую радиоактивность… и еще, чтобы врагу труднее было заметить, откуда поднимается корабль.

— О, это будет не сокол или орел… нет, это будет дракон. Да, дракон!

2

Ваироа сидел сгорбившись в камере, обдумывая тонкие закономерности, проявляющиеся в воздушных потоках. Задвижка отъехала в сторону, и охранник поглядел через глазок в прочной двери.

— Привет, — сказал он. Ваироа отключил гиперчувства, поднялся и принялся ждать. — Шеф хочет повидать тебя, — объяснил охранник. — Конечно, если ты не против.

Маурай изобразил улыбку.

— Ты имеешь в виду Микли Карста, главу вашей разведывательной и секретной группы? — съязвил он на том же англише. — Едва ли директор Дренг был бы настолько ехиден.

Охранник нахмурился:

— Черт побори, заткнись! Когда ты наконец научишься молчать? Мы стараемся быть с тобой добрыми, а ты… что с тебя взять? Идешь?

Ваироа кивнул и натянул нижнее белье, куртку, брюки и сандалии: он сидел обнаженным, наблюдая всеми своими порами.

Дверь отворилась, и маурай шагнул вперед. Двое вооруженных людей отступили в сторону. Эти наемные солдаты обычно охраняли шахты от вторжения сверху, лишь иногда служили в качестве подземной охраны, непривычные к роли тюремщиков. «Да пленник-то странноват», — думали они.

— Сюда.

Один впереди, другой позади — они повели Ваироа по прохладным, освещенным тоннелям. Вентиляторы, жужжа, посылали ветерок, припахивающий маслом и химикалиями. За тюремной секцией народ сновал деловито. Люди бросали удивленные взгляды на Ваироа. Официальный бюллетень был немногословен в его отношении. Вид маурая невольно заставлял их умолкнуть. В конце коридора находилась прихожая, где женщина-офицер возилась с документами под дробь машинки, на которой секретарша выстукивала письма. У первой было оружие.

— Входите, — сказала она Ваироа. — Подождите здесь.

За дверью оказалось еще одно помещение — не слишком просторное; скальные стены были прикрыты тем же мягким сине-голубым материалом.

Большую часть задней стены занимал дверной проем. Слева от него располагался книжный шкаф; на правой стене над большим, покрытым стеклом столом во всей первобытной мощи загибалась вверх пара мамонтовых бивней. На крышке стола располагались телефон, интерком, ониксовый стаканчик для ручек в виде йони, хрустальная пепельница и несколько справочников в зажиме — меж человеческих челюстей — и никаких фотографий, хотя у Микли Карста была жена и дети. В воздухе стояла синяя и удушливая табачная дымка.

— Приветствую тебя, — сердечно сказал северянин из-за стола. Он указал в сторону кресла:

— Садись. Не хочешь ли кофе, чая или чего-нибудь покрепче? — Ваироа покачал головой, согнулся, опустился в кресло, откинулся на спинку. — Не надо запираться. Зачем эта мрачность? — продолжил Микли приветливым тоном. — Для военнопленного с тобой обращаются достаточно хорошо… Кем ты, собственно, и являешься, не так ли? Живешь в комфортабельной камере, никто не нарушает твое уединение, на еду и питье грех жаловаться… читай, что хочешь, есть где размяться; в случае необходимости тебе будет предоставлена медицинская помощь… и общество людей, если ты захочешь общаться со своими врагами. Сперва им было интересно, они хотели подружиться с тобой. И не виноваты в том, что ты оттолкнул их.

— И что же ты опять собираешься мне предложить? — спросил Ваироа.

— Экий проницательный. Тогда скажи, с чего ты взял, что я буду тебе что-то предлагать?

— Ты слишком любопытен, но не глуп; не рассчитываешь, что я выдам какие-то секреты, однако намереваешься выудить что-нибудь полезное из разговора со мной. Ну а если не удастся, хотя бы развлечешься.

Микли потянулся к сигарете.

— Оцени, по крайней мере, мою гуманность. Тебе надлежит пробыть здесь много месяцев; и я устроил все так, чтобы твое пребывание в одиночном заключении не оказалось бесцельной жестокостью.

Голос Ваироа оставался спокойным.

— Ну, в этом ты лжешь.

Микли сузил глаза:

— Я не рекомендую тебе оскорблять меня.

— Тебя оскорбить невозможно.

Микли кашлянул смешком:

— Неплохо! Я люблю развлекаться.

Он запалил сигарету, вдохнул, выдохнул дымное колечко и сказал:

— Вот мое предложение: ты получишь право свободно передвигаться по секциям, отведенным для жилья и отдыха. Кое-куда вход ограничен, и, как ты понимаешь, туда не войдешь без пропуска. Если захочешь, время от времени ты сможешь подниматься наверх, но под охраной. Под землей тебе разрешается подходить ко всем и свободно разговаривать, однако можешь заранее быть уверен, что на ряд вопросов тебе ответа не дадут.

В подобных прогулках тебя сопровождать не будут: у наших людей хватает дел, зачем им попросту на тебя время тратить… Ограничения таковы: ночи ты должен будешь проводить в своей камере под замком. А днем через каждые четыре часа будешь отмечаться в тюрьме у дежурного офицера. Кроме того, на тебе всегда должно быть это устройство. — Микли извлек из ящика обшитое мягким материалом кольцо, снабженное замком. — Ты наденешь его на шею, — проговорил он. — Кольцо свободное и удобное, можешь мыть шею — сам понимаешь — через голову его не стянуть. Внутри находится антенна, транзисторы и небольшая, но достаточно емкая батарея. В случае возникновения каких-нибудь подозрений относительно твоего местонахождения нажатием кнопки офицер пошлет радиосигнал, который активирует передатчик в ошейнике. Таким образом мы сумеем обнаружить тебя. Не хочешь посмотреть?

Ваироа принял устройство, повернул его разок и вернул назад.

— Нетрудно предположить, что передатчик включается и при попытке снять кольцо, — объяснил он. — Частоты те же, что и в системе оповещения, иначе стены заэкранируют столь слабый сигнал. Но наверху его можно обнаружить с помощью чувствительных приемников на значительном расстоянии даже вне прямой видимости. Поэтому, насколько я могу судить, частота находится в диапазоне…

— Какая тебе разница?

— Хотелось бы посмотреть на передатчик, способный работать в этом волновом диапазоне при таких размерах антенны. Толково придумано.

— Я не сомневаюсь в том, что ты способен усовершенствовать его. Ну а я просто запросил необходимое у одной из наших ведьм-электронщиц, и она вручила мне товар через два дня. Ты согласен на мои условия?

— Да.

Микли поднялся.

— Тогда предоставь мне честь: нагнись сюда. Только не пытайся выкинуть какой-нибудь фортель: я крепче и быстрее, чем ты предполагаешь. К тому же отсюда бежать некуда.

— Своим сопротивлением я мог бы лишить тебя сексуального удовлетворения, — отвечал Ваироа. — Но удовольствие не стоит хлопот.

Микли напрягся. И через несколько секунд отрывисто сказал:

— Ну ладно, давай. — Ваироа поднялся. Микли застегнул ему ошейник. Оба сели. Микли успел обрести душевное равновесие. — Кстати, о сексе. Могу познакомить тебя с женщиной, которая находит тебя интересным. Она не красавица, да и ты тоже. Если ты предпочитаешь молодых людей, могу устроить и это.

— Нет.

— Как хочешь. А мог бы и поблагодарить.

— За что?

— Видишь ли, мое время — достаточно ценная вещь. Я не могу его тратить попусту на каждую мрачную рожу.

— Просто я люблю точность, — ответил Ваироа. — Нам с тобой есть о чем побеседовать, когда будет свободное время. Ты интересное существо.

— Ты тоже… не знаю, насколько ты человек.

Ваироа чуть пожал плечами:

— Скажи мне, что такое человек?

Микли кивнул и ткнул окурком в пепельницу.

— У нас с тобой есть вполне определенное сходство, — задумчиво сказал он. — Оба мы какие-то… обособленные… и одновременно рождены, чтобы участвовать в вечной войне… разве не так? Говорят, что есть такая штука, как наследственная память… Все время видишь одни и те же кошмары… Быть может, людские расы помнят зло, которое когда-то причинили друг другу?

— Интересно, оказывается, и ты пользуешься словом зло, — отметил Ваироа.

Микли моргнул, встряхнулся и извлек свежую сигарету.

— Ну что ж, даже если судить со строго научной точки, смешно предполагать, что у рас может быть идентичная психика. Когда отличается все: походка, сложение, пропорции, цвет кожи, способность переносить внешние факторы — как могут быть идентичными мозги и нервы?

Если взять характеры собак разных пород…

Зажужжал интерком. Микли щелкнул переключателем.

— Простите меня, сэр, — послышался женский голос. — Мне нужна папка из хранилища. О'кей?

— О'кей. — Микли отключил инструмент. — Неплохо бы познакомиться, прежде чем переходить к метафизике, — буркнул он. — Ты не хочешь познакомить меня с каким-нибудь эпизодом из твоей прежней жизни?

— Позволь мне подумать об этом минутку, — сказал Ваироа.

Вошедшая из приемной женщина в офицерской форме направилась к массивной, окованной железом дубовой двери погреба.

— Будь добр, отвернись, пока она будет набирать комбинацию, — попросил Микли.

Ваироа крутнул кресло и притих. Когда дверь открылась, он повернулся, бросив взгляд на хранилище, уставленное стеллажами с документами — женщина как раз выдвигала ящик.

— Нет, ты что-то путаешь, — не согласился он. — По моим наблюдениям люди должны сперва познакомиться, а уж потом обмениваться подробностями из автобиографии. Можем начать с разговора о деле? Чем были заняты наши с вами отряды в Юропе?

Микли пыхнул дымком.

— Хочешь рассказать мне о своих делах?

— Нет, зачем же? Однако обмен некоторыми подробностями стоит труда.

Например, скажи — основная цель вашего визита была связана с заговором в Скайгольме?

Женщина-офицер затаила дыхание. Микли нахмурился:

— Если ты хочешь сказать, что мы участвовали в нем, отвечу — нет.

— Но наш отряд узнал, что вы побывали в Эспейни, а потом путешествовали, встречаясь с высокопоставленными аэрогенами и при этом не были первыми агентами Северо-запада в этих краях. Кстати, именно сообщения о вашей прежней активности заставили мое командование послать туда собственных следователей.

Женщина извлекла нужную папку, закрыла ящик, потом сейф и вышла. Тем временем Микли произнес:

— Подобные вещи трудно держать в тайне. Однако воспользуйся своим здравым смыслом. Конечно, мой корпус желал бы знать, что происходит в Домене, в особенности после того, как вы, маураи, просто засели там. А чем занимались там мы? — Губы его скривились в улыбке. — Как говорит старая поговорка — на общий вопрос не дашь точный ответ: мы без шума собирали бесконечные куски головоломки, которые могли сложиться в картину или нет. О, конечно, мы были рады увидеть в Домене режим, благоприятный нам и враждебный вам. Но что вышло на самом деле? Власть захватили геанцы, вдохновляемые идеями, во всем нам враждебными. Зачем нам помогать им, сам подумай?

— Но вы поддерживаете торговые и культурные взаимоотношения с монгами.

— На взаимовыгодной основе. Если информация об Орионе попадет к ним раньше времени, мы получим войну на два фронта; вы придете с моря, а они — через горы. Но, увы, они, как и вы, подозревают нас в краже урана, и наши отношения сделались напряженными.

— Но кто предоставил Джовейну помощь, в которой он нуждался?

— Все свидетельства указывают на Юань. Неужели не понятно?

Ваироа кивнул.

— Мы можем ожидать, что новое правительство Домена начнет вымораживать нас, — сказал он. — Оно воспользуется своими внушительными ресурсами, чтобы превратить восточноюропанцев в геанство, чтобы привлечь на свою сторону их растущую силу. Межконтинентальный альянс… неужели таковы долгосрочные надежды юанезских лидеров? Неужели имперский дух вновь оживает в солдатаях?

— Тебя это беспокоит, — ответил Микли. — Но политики маураев всегда старались искоренить все потенциальные очаги беспокойства на самой ранней стадии, не давая ей возможность… так? Но что вы предполагаете делать в Юропе?

— Я не член Кабинета Ее Величества и не лорд Адмиралтейства.

— Неважно, — сказал Микли с легкой насмешкой. — Когда Орион взойдет, мы защитим и вас от всякого агрессора. Видишь ли, тогда мы уже будем заинтересованы в сохранении статус-кво, после того как прольем дождем блага космоса на все человечество.

Ваироа поглядел на него:

— Ты не веришь в это и никогда не верил.

— Конечно, — расхохотался Микли. — Пусть Эйгар Дренг и его единомышленники наслаждаются пустыми фантазиями. Полет мысли стимулирует их инженерный гений… согласись, весьма впечатляющий.

Азбучный пример того, как желание побеждает логику.

— Итак, по-твоему, в случае успеха Орион позволит Северозападному Союзу сделаться доминирующей силой на Земле?

— Ну что ж, из любопытства я втихую провел ряд исследований руками людей, не склонных размахивать топорами при слове «космос». К тому же я стараюсь мыслить самостоятельно.

Микли махнул рукой.

— Конечно, — согласился он. — Мы не можем поставить гарнизоны по всему земному шару и не сделали бы этого, даже располагая соответствующей силой. Поэтому нам необходим Орион и крупная система, обслуживающая карающую длань небес. Поэтому на мирные исследования мы не выделим почти ничего, пока не построим отдельный флот специально для этой цели, а на это уйдет уйма времени, в особенности учитывая, что вложения капитала не посыплются на столь дорогое и ненадежное предприятие. Но даже если я и не прав, Дренг с невероятным оптимизмом оценивает темпы работ. Он закрывает глаза на все возможные социальные и экономические неурядицы. Тем временем каждое общество, в том числе и наше, будет преображаться. Сам Орион, положивший руку свою на старый штурвал маураев, гарантирует это… но характер изменений предвидеть трудно. — Он ухмыльнулся… ну точно акула. — За исключением одного: мы никогда… никогда не позволим Земле превратиться в обитаемый парк, обслуживаемый заводами, разбросанными по всей Солнечной системе. В природе человека — гадить в собственном доме.

После недолгого молчания, когда говорил только вентилятор, Ваироа шевельнулся в кресле и негромко спросил:

— Если ты так мало веришь в свое дело, почему же служишь ему так преданно?

— Это самая веселая игра в нашем городе, — возликовал Микли, — и закончится она пышным фейерверком. А почему ты служишь своей цели?

— Потому что не сомневаюсь: ты прав; если вы победите, ничего другого нам ждать не придется, все будет, как ты сказал.

— Какая тебе разница?

— В моей природе быть наблюдателем. — Маурай помолчал, а потом деловито добавил:

— Мы с тобой рождены, чтобы убивать друг друга: я — тебя, а ты — меня. И посему мы можем быть более откровенны между собой, чем с кем бы то ни было на Земле.

3

И снова виноделы сотворили свое смиренное чудо, Чтобы соединить вас с годом, давно миновавшим, Унесенным порывом осеннего ветра.

В нем память о пламенеющих виноградниках, Ясная, как твой дух, которому в путь уходить, И судьба уносит его навсегда. Но куда — Так быстро, и рано, и так нежданно?

Так пригубим же лето, что дремлет внутри чаши, Вспомним солнцем позолоченного сокола, Что замер в небе, крылатый, как наши сердца, И музыка, музыка без конца.

Вином обновленный, я твой любовник навеки.

* * *

Плик закончил эту песню перебором аккордов и отложил гитару. Левая рука его потянулась к стакану, правая легла на грудь молодой женщины, сидевшей возле него. Он улыбнулся и чмокнул ее в щеку.

Аплодисменты запорхали по залу. После обеда столовую переоборудовали в таверну, названную «Каблук сапога». Никто не знал, как это вышло, но всякий знал почему: с незапамятных времен у северо-западных инженеров была поговорка — «инструкции напечатаны у тебя под каблуком». (Бар представлял собой стойку, на которой выстроились бутылки, и рядом бочонок с пивом; клиенты обслуживали себя самостоятельно, бросая деньги в кувшин по принципу — кто сколько может. Свет причудливых ламп сменил флуоресцентные панели, создавая ощущение праздника в романтических сумрачных уголках. Свежий запах сосны помогал изгнать запах горелого жира, табака, марихуаны и гашиша. Лишь кучка питухов сидела еще на скамейках в столь поздний час.) В неделю каждому предоставляется один выходной — в разные дни, но не все пользовались ими, как и отпусками: главным был Орион.

— Для кого ты сочинил эту песню? — спросила молодая женщина. Прежде, когда в комнате было полно народу, Плик сопровождал свои номера посвящениями, зачастую достаточно откровенными.

— Для тебя, милочка, для тебя… для кого же еще? — мурлыкал он, отпив огнедышащего местного виски.

Лисба Ямамура свела брови, пригубив шерри.

— Мм-м, в таком случае ты зачем-то назвал меня Лозой и утверждал, что мы знакомы с незапамятных времен.

— Поэтическое преувеличение, — соврал Плик.

Крепкая девица с пикантным, чуть азиатским лицом… живая и смышленая, работала в технической библиотеке. Она искоса глянула на него.

— Выдумываешь ты все. А по-моему, это ты написал для другой женщины, там в Юропе, и просто перевел на англиш, пока мыл тарелки.

Днем Плик работал на кухне, где не хватало рук, а вечерами пел — ради выпивки и чаевых; здесь он преуспевал, поскольку развлечений было немного.

— Нет, что ты, — возразил он. — Не буду спорить, основу произведения я задумал там, пользуясь некоторыми литературными мотивами, но, повстречав даму, достойную чувств…

— Ладно… — улыбнулась она, — Буду вежливой: считай, что я верю тебе… очаровательный негодник. — Губы его скользнули по благоуханным иссиня-черным волосам. — К тому же ты иностранец. Это волнует. Мы здесь живем в такой изоляции…

— Так ты завтра не работаешь?

— Нет, у меня выходной.

— Я тоже. Можно бы и развлечься. А ты не торопишься? Мне так одиноко.

— А твои друзья…

— О, мои сотрудники и соседи по холостяцкой секции — народ добрый, внимательный, но, откровенно говоря, чужды мне; к тому же все они — мужчины. Иерн и Роника приглашают меня к себе выпить и поболтать, но не часто. Почти все время они заняты делами и друг другом. Ваироа же… после освобождения Ваироа наблюдает.

— А капитан Карст? Я слыхала…

Плик скривился:

— Зачем я ему? Этот кот всегда найдет себе более жирную мышь.

Лисба чуть отодвинулась от него.

— Кого ты имеешь в виду? Маурая?

Икнув, тот выпил.

— Нет, псов, бегущих по его следу. Он должен перехитрить их, успеть забежать к ним в конуру и загрызть их щенков. А мыши — это мы, простые люди, беспомощные и несчастные, миллионноликие. Более того, когда загорится наш мир, он свернется клубком и, согревшись у огня, примется мурлыкать.

— Мне не нравится твоя речь. — Она отодвинулась подальше.

— Прошу прощения. — Он выговаривал слова подчеркнуто точно. — Быть может, я что-то сказал не так. Слишком много выпил. А давай не будем допивать и…

— Э, нет, подожди, мистер! — Она выпрямилась и яростно взглянула на него. Те, кто еще оставался в зале, не могли слышать их негромкие голоса; все разговаривали, не обращая ни на кого внимания. Уединение, редкое в комплексе Орион, ценилось в Союзе. — Я хочу понять, о чем это ты… Микли Карст для нас вроде героя; ты ведь не знаешь всего, что он сделал ради проекта. Если же он для тебя плох, значит, плохи и все мы.

А я в этом сомневаюсь.

— Я тоже, я тоже, — торопливо сказал Плик. — Не будем обсуждать его геройство. Вы делаете это из самых честных побуждений, намереваясь облагодетельствовать весь мир. Ты довольна?

— Э, нет. — Ноздри девушки расширились. Даже в сумраке ему показалось, что она побледнела. — Ты хочешь сказать, что мои коллеги и я подобны слепым глупцам, служащим делу, способному повлечь за собой новый Судный День? Это симптомы той же самой истерии, что въелась в плоть и кровь маураев… Я думала о тебе лучше. На самом деле.

Плик ощетинился.

— Все дело в том, — рявкнул он, — что каждый «Орион» способен погубить несколько городов. Кто будет контролировать командиров кораблей… и сколько времени они будут летать? А потом навезут радиоактивных материалов из космоса, настроят термоядерных реакторов на Земле, запустят на полный ход ту самую биотехнику, пользуясь которой создали бедного Ваироа. Вы освобождаете демона — вы и ваш народ. Демона энергии.

— Силу не обязательно использовать во зло.

Плик качнул головой, выпил и сел.

— Эти слова почти что бессмысленный шум, моя дорогая, В самом лучшем случае — неуместный. Мы никогда не используем силу. Это она использует нас, потребляет нас, даже после того как исчезнут вызвавшие ее причины. Сила существует ради себя самой, она — собственный бог. Ты полагаешь, что Орион сделает вас свободными. Быть может, так и будет, но только на время. А потом, потом…

Лисба поднялась.

— Доброй ночи, — отрезала она.

Он схватил ее за запястье.

— Подожди, пожалуйста! Я не хотел тебя обидеть. Знаешь что! — вскрикнул он. — Это не я говорю, а спиртное.

— Вот что скажу тебе: я устала слушать его. Спокойной ночи! — сказала и ушла.

Плик поглядел ей вслед, перевел взгляд на захмелевшую компанию.

Изобразил приятную улыбку и громко объявил:

— Она не может усомниться в собственной правоте, как и все вы. Так что все мысли лучше держать при себе.

Он поднял бокал…

4

Самым жестоким врагом беглеца стал туман: здесь не так уж и холодно даже в разгар зимы. Острова укрывали его от сильного ветра. Дожди редко бывали сильными, хотя без них не проходило ни дня. Несколько раз тонкой пеленой выпадал снег, таявший едва ли не в воздухе, Тераи шел и в такую погоду, и лишь закат заставлял его искать убежище.

Но потом спустились облака, полные прохладной мороси. Они поглотили мир, спрятали его за серой бесформенной пеленою, лишили Тераи утренних и закатных часов, сократив и без того недолгий день. Слепой, ничего не видящий в нескольких метрах перед собой, он не мог наметить свой путь через высоты и глубины, что лежали впереди. Оставалось брести вперед наудачу, держась поближе к воде, чтобы слышать шум волн; иначе он мог заблудиться. Но низкие облака глушили прибой, искажали, путали направление. Однако истинным кошмаром была влага, пропитавшая одежду его, саму плоть до мозга костей, куда не мог забраться ветер: сырость заставляла его кашлять, дрожать, вспоминая о южных морях — о далеком несбыточном сне.

Он не мог остановиться и подождать на месте, пока облака разойдутся.

Это могло бы стоить ему слишком дорого. В удачные дни, по своей оценке, Тераи одолевал километров по тридцать, но такие победы были редки. Часто местность замедляла движение. Необходимость заставляла его останавливаться, готовиться к ночлегу, вырывать из дебрей все необходимое для жизни, и опытными руками, вооруженными орудиями каменного века, придавать кускам ее нужную форму. Есть на небе туман или нет — он должен идти вперед.

Берег протянулся полоской вдоль подножия гор, корни их, погружаясь в воду, вновь и вновь долбили ровный пляж, невысокие гряды приходилось перелезать… на смену им приходили фиорды, которые следовало обходить, и реки — их он переплывал или переходил вброд. У Тераи не было другого пути. Взяв к востоку в поисках легкой дороги, он скоро бы заблудился, тем более что небо оставалось постоянно завещанным облачной пеленой. В предгорьях его могла погубить первая же метель, если лавина, падение или медведь гризли не расправились бы с ним до того. Здесь же вода направляла его путь, а лесистые склоны поддерживали его жизнь: оленей в это время года хватало. Он надеялся наткнуться на поселок или рыбацкую лодку и попросить помощи. В пути, потратив изрядное количество времени, Тераи придумал историю, которую расскажет, если встретит людей. Повесть сия должна быть надежной и… столь же дикой, как и его внешность. Истощенный, обветренный, покрытый шрамами, босой, грязный, облаченный в мокрую шерсть и сырые шкуры, сшитые вместе сухожилиями — одежду он менял, когда она грубела, а не когда разила запашком — с дорожным посохом в руке, грубым кисетом на груди, полным камней — чтобы бросать и резать ими, с запасов пищи в грубом плетеном мешке за спиной, он способен потрясти самого ничтожного из дикарей, населяющих эту глушь.

Впрочем, он-то дикарем не был, он был мужчиной и маураем, у которого есть цель, оправдывающая любые испытания, и дом, который ждал его.

Каждый день он напоминал себе об этом, чтобы не сдаться.

Тераи Лоханнасо брел вперед под плачущими облаками…

5

Огонь приветливо потрескивал за слюдяным оконцем в двери керамической печки. От нее исходило тепло. В трубе что-то низко жужжало, расположенный там вентилятор поглощал часть энергии поднимающегося дыма, большая часть которой поступала в теплообменник и возвращалась в дом. Свет ложился на обои, занавески, картины, мебель, ковер… отражался от оконного стекла, отвергая ночь, затаившуюся снаружи.

Пахло обедом, по гостиной плыли ароматы кофе и бренди.

— Но ты уверена, что присутствие Иерна ничего не раскроет? — спросил Том Джемис. — Ему придется встречаться с людьми в своих поездках.

Кенай — это большая деревня, здесь будут говорить прежде всего о том, что ты не представила своего жениха, но, оказавшись на юге, они смогут упомянуть его при чужих ушах.

Роника улыбнулась отчиму. Этот рослый мужчина, лысеющий и седобородый, чем-то напоминал Лауни Биркена — и статью, и сердцем.

— Да, об этом я должна поведать вам, — сказала она ему и своей матери.

— Можете не беспокоиться, мы соблюдаем всю необходимую осторожность.

Сам Микли Карст одобрил и нашу поездку, и ее прикрытие. Иерн — из свободной Мерики — из Корадо^[161] — его я встретила в путешествии, о котором не имею права рассказывать. Не забывайте, что в Орионеработают и несколько иностранцев. Но официально — он ученый, специалист по экологии. Зовут его Ерно Сунну Фернан, что должно объяснить все возможные его ошибки в языке. Акцент его сойдет за диалект англиша, которым пользуются возле мейканской^[162] границы, там, где чувствуется влияние испаньолского. — Она вдохнула, впитывая благоухание спиртного, запила глотком крепкого кофе. — Как вы понимаете, мы заехали ненадолго. Неужели я не могу повидать родственников и показать им своего мужа?

Иерн потянулся, взял ее руку и пожал: любовь хлынула сквозь пальцы и возвратилась обратно. На миг Вселенная вокруг него покачнулась: прошло уже больше трех месяцев, а его прикосновения по-прежнему волновали Ронику. «Мне придется стать ужасно старой и дряхлой, чтобы он потерял эту способность. Нет, скорей всего мы будем гоняться друг за другом в инвалидных колясках и похотливо кашлять, шокируя наших внуков».

— Ты у меня милая девочка, — сказала ее мать, — правда, сорванец. — Аннес прежде времени поседела, но это была единственная уступка, которую она сделала времени. — Ты мне нравишься, Иерн, и, наверное, со временем будешь нравиться больше.

— Весьма польщен, мадам, — отвечал аэроген неожиданно застенчивым тоном.

— Я надеюсь, что мы с Томом получим такую возможность, — продолжила Аннес. — Но едва ли можно надеяться, пока не взошел Орион. Потом — у тебя будут дела в Юропе. Ну, не будем заранее беспокоиться. Интересно, прямо скажу, до небес. А как вам нравится за проливом?

Он ответил с восторгом:

— Просто чудесно. Все так интересно: даже конференции, отчеты и вся ерундистика, которой занимаешься большую часть времени. Но мы выйдем в космос!

Роника понимала его. Ей тоже приходилось работать на имитаторах, отлаживая системы управления.

По вполне понятным причинам Иерна готовили в пилоты. Здесь он был самым опытным летчиком. И сейчас, еще только пытаясь овладеть кораблем, который еще когда-то придется пилотировать, Иерн уже давал практические советы, помогал улучшить конструкцию, устранить недостатки. Да, их служебные обязанности переплетались, как делали они сами, оставаясь наедине. Все-таки и днем они были рядом.

«Только не в имитаторе. Там он оставлял меня и не сразу возвращался назад, выходя из кабины. Его взгляд, его душа еще долго блуждают неведомо где. Я не могу винить тебя в этом, Иерн, дорогой мой. Я могу лишь завидовать, ведь ты никогда не бываешь столь достоин любви, как в эти моменты, когда голова твоя полна звезд… А ведь они здесь — всего лишь компьютерная картинка… изображение на экране, имитирующем показания приборов и — отчасти — ощущения, дающие нам представление о том, что мы должны еще построить и совершить. Древние могли позволить огромную службу слежения и управления полетом — на просторах планеты.

Мы не в силах этого сделать. А потому — должны создать корабли, экипажи которых будут зависеть лишь от себя — и ты полетишь на них, Иерн. И я возле тебя!»

Вечера они проводили у себя. Прежде чем лечь спать, выходили наверх — рука в руке, чтобы полюбоваться необыкновенно чистым небом. Здесь, на окраинах мира, темнота и звезды принадлежали им одним. Холод гладил их щеки и заставлял дыхание куриться белизной снежных вершин. Снег под ногами скрипом изгонял безмолвие. А наверху плыл и сиял Млечный путь, отражаясь в эбеновом зеркале вод. Бриллианты окружали их. И могучий, вздымался над восточным хребтом Орион — созвездие пришедшей зимы.

Глава 20

1

«Как же мало таких, с кем я могу говорить откровенно». Сейчас при нем было двое наперсников. Капитан Джовейн поглядел через свой стол и ощутил, насколько он одинок. С этими людьми он мог поделиться только мыслями, но не сердцем. Сердце не с кем было делить.

— И что вы думаете? — спросил он у Бергдорфа Пир Верине.

Магнат шевельнулся в кресле. Этот великий спортсмен служил офицером в итальянской кампании и весьма отличился. Дома он решительной рукой управлял семейными владениями у озера Женеве и брокерским заведением, которое основал. И все же теперь он колебался.

— Я нуждаюсь в дополнительной информации, сэр.

Маттас Олвера разразился громогласной непристойностью.

— Что еще нужно? — рявкнул он. — Свидетелей истины преследуют за Каналом. Это явное нарушение договора осуществляется прямо под носом Скайгольма — перед лазерами его. Если мы не отреагируем, кто первым примется досаждать нам с тыла? Какие из восточных варваров?

— Подожди, подожди! — Джовейн поднял ладонь. Наступило молчание, усугубляемое вечным тихим дыханием аэростата. На геанский манер он заставил себя ощутить все окружающее, творения и вещи предков, ледниковую твердость стен под ладонью. И, собравшись с силами, осадил своего ментора:

— Я уже слышал эту риторику, Маттас. Сегодня мне нужен совет.

Ученый булькнул что-то и осел в кресло, наливаясь кровью.

— Надоело слушать, как алеманов называют варварами, — добавил Пир Верине. — Некоторые из них действительно таковы, но мои соседи вновь нашли дорогу к цивилизации. У них есть крепнущий класс грамотеев… торговля, законы… амбиции, которые когда-нибудь превратят их в соперников Домена, поскольку Конфедерация племен расширяется и совершенствуется. — Он отвесил Маттасу иронический кивок. — Но в известной степени вы правы; ради наших внуков мы должны смотреть вперед и принимать меры заранее.

— Вопрос в том, какие и как, — сказал Капитан. — Мы не можем проявлять мягкотелость, иначе Домен развалится на части. Скоро я соберу своих официальных советников, обсужу с ними вопросы, издам приказы. Но сперва я хочу понять — в какую сторону лететь. Я призвал тебя, Пир, поскольку верю, что твое мнение будет объективным и независимым. «Во всяком случае ничего более разумного я не услышу, — с нелегким чувством подумал он. — Можно ли надеяться на него? Пир Верине в прошлом рисковал многим, но всегда заранее вычислив последствия и тщательно продумав предосторожности. Он счел возможным поддержать мой заговор, он был готов отречься от меня в случае неудачи. Он может предать и сейчас — если усмотрит в том выгоду».

Второй аэроген провел ладонью по лысой макушке.

— Ну что ж, — ответил он. — Если ты разрешаешь мне быть откровенным: я не вижу причин, по которым мы должны серьезно относиться к случившемуся в Англеланне.

— Что? — взорвался Маттас. Он вскочил и заходил взад-вперед. — Можно игнорировать… не обращать на них внимания, если хотите позволить банде безмозглых узколобых реакционеров запретить покорному населению знакомиться с Истиной. Ты объявил, что симпатизируешь геанству. А ты помнишь, что означает эта вещь? Это память о том, что мы избавили Девон от пиратов, грабивших его берега, хотя, эта страна не принадлежала к Домену, и Скайгольм ничем ей не обязан. И это была единственная любезность с нашей стороны за все эти века, И какой же благодарностью отвечают нам эти чингарос^[163]? Бесспорным нарушением договора, вот как?

— Давайте посмотрим все в перспективе, — мягко ответил Пир. — Морские пираты и сухопутные разбойники в прошлом грабили у наших партнеров товары, которые мы хотели получить морским путем, подрывали коммерцию и, вне сомнения, обнаглев, могли начать набеги на наши собственные берега. Скайгольм склонен к альтруизму не более чем любое другое правительство. — Он поднял указательный палец. — Действительно, Гернсейский договор гарантирует свободный доступ в страны Южного Англеланна законопослушным гражданам Домена. Однако Девон — государство иерократическое. Его епископ решил — причем совершенно правильно — что геанство подорвет церковь и веру. Поэтому он объявляет, что наши миссионеры нарушают закон. Но неужели ради этого стоит воевать? Почему бы не поискать новообращенных поближе к дому, учены?

— Кто тут говорил о войне? — спросил Джовейн. — Экономические санкции…

— Нет, — ответил Пир еще более мягким тоном. — Нет, сир, только не это, друг мой. Вы обещали изоляционистам ограничить иностранную торговлю, тем самым огорчили в Домене многих. Мы постарались положить эту программу обратно на полку. Но торговля, скажем, с маураями не достигла еще большого оборота. Другое дело — страны, расположенные по другую сторону канала. Эмбарго причинит серьезный ущерб мне и моим коллегам. — Он обратился взглядом к Джовейну и не отводя глаз продолжил:

— Капитан не может сознательно наносить ущерб своим сторонникам, не так ли?

«Как холодно, наверное, мне это лишь кажется, но почему я тогда дрожу?»

— Я не говорил о войне, — буркнул Маттас. — Жесткие дипломатические меры, ультиматум, если потребуется — мобилизация. Этих мер будет довольно.

Пир улыбнулся:

— Да, а когда закончится кризис, нам предоставят новые коммерческие концессии. Прошу вас не забывать мои слова. Конечно, бизнес не следует воспринимать чересчур серьезно, но это не значит, что из него можно делать полный кавардак.

Они оба внимательно поглядели на Джовейна.

— Еще один важный момент, — пояснил Пир Верине. — Подумайте о наших военных. Им не нравится наша внезапная дружба со старым врагом, с Эспейнью. И еще меньше — предстоящее сокращение их рядов и постепенное замещение теми людьми, которых Скайгольм наберет непосредственно. Да, в моих Альпах тоже слышны жалобы; настроение близится к бунту.

Мобилизация займет новых военных. У них будет занятие, которое можно контролировать, Капитан.

— Я… думал… о… подобном, — признался Джовейн.

…Через несколько часов он остался один; сгорбившись, заложив руки за спину, он глядел на побуревший от времени лист Турской Декларации, едва замечая буквы, а в памяти пульсировали слова: «…Ради мира, порядка, справедливости и предельного объединения…»

«Я, переживший войну, мирный человек. Но если я угрожаю войной и мной пренебрегают, я должен затевать войну. Почему? Как это случилось? Что пошло не так?»

Он расправил плечи; Жизненная Сила, которой служил он, порождала боль вместе со смертью. Об этом нельзя забывать.

Часы сообщили, что Юропа, оставив короткий день этой поры, закатилась в долгую ночь. Пора домой, к Фейлис. Быть может, он сумеет получить от нее силы. Нет, это она будет просить у него утешения, поддержки, надежды. Хорошо, что она наконец перестала жаловаться на то, что он редко бывает дома.

2

Заметив вдали огоньки в окнах, Тераи, забыв про усталость, ускорил шаг. Он знал, где искать рыбацкий поселок; инжуны, которых он вчера встретил, рассказали ему. Они предоставили кров, еду, одежду, но, переночевав у них только одну ночь, он распрощался с гостеприимными лесовиками. Весть, ради которой он прошел такой путь, ждать не могла.

Он бежал от них с чувством вины: Северо-западный Союз был родиной и этих людей. Но его долг — перед своим отечеством, перед всем человечеством в целом и всей живой планетой. Луга вдоль дороги померкли, гравий шептал под его мокасинами. Прохлада уже предвещала мороз — и ждать недолго. Небо расчистилось. Инжуны сказали ему, что день этот, подходивший к концу, отмечал начало зимы.

Дорога повернула навстречу волнам, и еще не померкший свет на западе исчез за холмами. Тераи мог уже различить радиоантенну над зданием, которое должно было, по его мнению, оказаться залом собраний какой-нибудь из здешних Лож. Строгие тонкие линии напоминали мачту — корабль среди звезд направлялся к неизвестному порту. Звездной громадой над ней высился Орион.

По разбитым колеям Тераи приближался к своей цели. Встречных не было: сейчас все были дома, ужинали. Он видел их в окнах — мужчин, женщин, детей, стариков, обитавших под одной крышей… приятелей, явившихся в гости. Сценки эти несли душевное тепло и мир, но были бесконечно чужды ему. Нужный ему дом был в городе самым большим — как подобает месту собраний, но стены его тоже сложены из тех же прочных бревен, как и повсюду. Дверь была не заперта. Тераи решил постучать: свет свидетельствовал, что внутри кто-то находился. Наверное, сторож, живущий здесь же. Дерево гулко ответило на удар. Дверь распахнулась.

Перед Тераи предстал мужчина средних лет. Свеча, которая была в подсвечнике, осветила сгорбленную фигуру, морщинистые руки, привычные к тяжелой работе. Сторож глядел на рослого пришельца в одежде с чужого плеча.

— Кто ты и чего хочешь? — спросил он наконец. (К незнакомцам в этих лесах обычно относились дружелюбно.) «Но я маурай, — подумал Тераи. — Конечно, он заметил это». И громко проговорил:

— Добрый вечер, сэр, мне жаль беспокоить вас, но мне нужно срочно связаться с Виттохрией.

— А, — кислым тоном сказал смотритель. — Назови свое имя и объясни, в чем дело.

— Я потерпел кораблекрушение и долго шел сюда по берегу, и лишь вчера набрел на племя инжунов, позаботившихся обо мне и направивших сюда. Я просто хочу известить свою компанию и объяснить, что произошло. Они пришлют за мной какой-нибудь транспорт.

— Какая же это компания будет открыта в такой поздний час, да еще в праздник? Интересно бы знать… — Враждебность стала открытой.

Свободная рука мужчины опустилась на рукоять ножа у пояса. — Вот что, сходим с тобой к Ола Норину, он у нас мэр, и ему лучше знать, что творится снаружи.

Быть может, Тераи следовало согласиться. Рассказ его не обязательно мог показаться сомнительным здешнему мэру. Но на своем пути он столько раз оказывался на краю пропасти, и слово «шанс» на его слух звучало чистым ругательством. Невольно он принял стойку дзюдоиста: мышцы и чувства напряжены, тело мобилизовано.

— Охотно принесу свое глубочайшее почтение мэру, после того как переговорю со столицей по радио, — сказал он. — Так что, будь любезен, выполняй.

— Я не собираюсь быть с тобой любезным! — Блеснул нож. — У нас тут таких, как ты, во-о сколько шныряет… ищеек всяких. Черт бы тебя побрал со всеми твоими делами. Пошли…

Схватка, удар, падение тела. Выбросив нож за дверь, Тераи поглядел на корчившегося на досках пола мужчину и пробормотал:

— Извини. Я не хотел этого, но теперь тебе придется исполнять мои приказания, понял?

Разогнувшись, старик поднял подсвечник, зажег свечу и побрел по темному коридору. Впереди моргал огонек. Язычок свечи освещал лицо коренастой женщины: пальцы изломаны артритом, вставные зубы — вещь вовсе не слыханная в Океании.

— Боб? — окликнула она. — Боб, дорогой, что случилось… Ox! — и умолкла, раскрыв рот.

— Не бойтесь, миз-за, — торопливо сказал Тераи. — С вашим мужем ничего плохого не случится. Он просто решил не впускать меня в радиорубку, а поэтому мне придется подержать его в заложниках, пока не прибудут мои друзья. Это произойдет достаточно скоро, и если вы выйдете на улицу, попросите соседей не поднимать шума, за все хлопоты я предоставлю вам, добрые люди, щедрую компенсацию.

— Мара… делай, как он приказывает, — настоял смотритель.

Женщина отправилась прочь, дрожа и подавляя рыдания. Тераи усадил пострадавшего в кресло, запер дверь радиорубки и склонился над передатчиком.

— Если ты и впрямь потерпел кораблекрушение, — сказал норрмен, — значит, ты не из простых моряков.

— Военный, — ответил Тераи. — Я надеялся на дружелюбный прием, но, увы, не вышло…

— А зачем вы, маураи, лезете в нашу страну? В городах у пролива, говорят…

Тераи велел ему умолкнуть и соединился. Ночная дежурная в Виттохрии вызвала офицера, Тераи бы предпочел любого из вышестоящих, но такую личность быстро к радио не доставишь. А в деревне тем временем могли начаться беспорядки. Приходилось надеяться, что возмущение местных жителей не перейдет в действие. Негодующая толпа снаружи, выборные представители, посланные на переговоры… подобного риска.

— Слушайте меня внимательно, энсин^[164], — произнес он на родном языке. — И немедленно передайте мое сообщение капитану Кураве. Никому, кроме него, ни слова… как поняли?

Закончив, он получил — с запинкой — ответ:

— Да, сэр, через час за вами прибудет самолет вертикального взлета с взводом на борту. Этого достаточно?

— Надеюсь. Наверное.

— Может, вам что-нибудь очень нужно, сэр?

— Ну что ж… — Тераи изобразил улыбку. — Пришлите бутылку рома.

Самолет за мной отправляйте немедленно, как только отошлете посыльного к капитану Кураве, — Как прикажете, сэр. Танароа… что будет…

— Ничего особенного. Да, и свяжитесь с Нозеланном, чтобы я мог переговорить с женой.

3

Палата, в которой Арнек IV, Местромор Западного Брежа, собрал своих гостей, с высоты дворца глядела на Кемпер. Из окна можно было увидеть крыши, выбеленные недавним снегопадом, две свинцово-серые речки, корпуса и мачты, протянувшиеся вдоль берега, шпиль Кафедрального Собора четко вырисовывался под облаками, затянувшими небосвод. По узким улицам к дворцу подобралась ночь. Их освещали огоньки — рубиновые, сапфировые, изумрудные, янтарные, казавшиеся в этом году столь же неяркими, как и сам праздник, который они освещали. Холодом дышали городские стены. Лампы и очаги тщетно пытались развеять мрак, заползавший в палату извне. Или это шторы, ковры и тяжелая старая мебель казались слишком темными, да и лица предков хмуро глядели из строгих рам, Или же — тень лежала на самих людях. Собравшихся было около двадцати, в основном мужчины средних лет — аэрогены и влиятельные наземники. Торжественность заставляла всех нарядиться, однако богатые одежды не были яркими, лишь плечи Восмайер Тесс Рейман украшала короткая красная мантия. Вина и закуски стояли рядом, но к ним только прикасались — как бы в рассеянности. Образовались небольшие группки, постоянно менявшие свой состав, и все негромко разговаривали.

Наконец Арнек возвысил голос на франсее с акцентом:

— Мои дамы, мои сэры, прошу вас, садитесь. — Когда все заняли места вокруг центрального стола, он поднялся на своем месте во главе его и поднял руки, призывая к молчанию. Отнюдь не впечатляющий внешне: невысокий, сгорбленный, увенчанный редкой сединой… очки, как всегда, вкось сползли на нос. Этот ученый, чьи работы по эволюции кельтских языков после Судного Дня считались фундаментальными, редко играл в политике более активную роль, чем требовало унаследованное им положение. Поэтому-то никто из приглашенных не подумал дать отказ его посыльным — в особенности после того, как те уточняли, что агенты терранской гвардии не обращают особого внимания на все, что творится вокруг уважаемого профессора. — Все вы, в общем, понимаете, зачем мы здесь собрались, словно на лекции в Консватуаре. В ближайшие несколько дней мы должны уточнить наши цели и решить, что следует предпринять. Я предлагаю, чтобы мы начали с неформального обмена идеями и немедленно.

Потом, когда все желающие выскажутся, мы можем спуститься вниз, чтобы за ужином провести первый вечер праздника, отметить который, как объявлено, мы собрались здесь. — Он опустился в кресло.

Все молчали, не потому, что эти люди не знали друг друга — члены правящего класса обычно знакомы. Просто никто не хотел говорить первым, чтобы не нарушить приличий.

Прервал молчание Таленс Халд Тирье, которому пришлось проделать самый дальний путь:

— Вопрос очень прост: сколько еще выходок этого узурпатора намерены мы терпеть?

— Потише, потише, — сказал Дикенскит Жан Ханнес в некоторой тревоге. — Я понимаю, что у вас в Бейнаке есть особые причины для беспокойства…

— Не только у нас. Спросите кого угодно в Дордойни. Мы не смогли бы выгнать назначенного Джовейном лакея, если бы вся страна не поддержала нас.

— Но открытый бунт…

— Я не призываю к нему, сэр. Я говорю о том, что Конвент сеньоров Кланов должен голосованием отрешить Джовейна от должности.

Лундгард Симе Эйсон стукнул по столу.

— Разве эта свинья позволит нам собраться? Да и станет ли он повиноваться? Ведь Скайгольм остается в его руках.

Восмайер Тесс Рейман взглянула с ехидцей и с сочувствием. В конце концов, он же кузен Ирмали, покинутой Джовейном.

— Армия может и не поддержать его, — объявила она. — Ведь мы собрались, по сути дела, именно по этой причине.

Коллега Арнека Созен III, Местрогоут Восточного Брежа, встревоженно качнул головой.

— Не совсем так, полковник, — ответил он. — Проблема здесь глубже. Я прислушиваюсь к моим гражданам. Скверно, что Иледуциель ввязался не в свое дело в далекой стране. Англеланн для них — край языческий, забывший праведность. Они еще могут смириться с этим, как с ходом в политической игре, которую никогда не хотели не то что понять, даже изобразить понимание. Но отрешение от должности — раздор между святыми — такое потрясет их до глубины души. Они спросят тогда, почему Ар-Гоут должен оставаться в Домене?

— Если не получат толкового преемника, того, кто стал бы Капитаном после Тома, — взволнованно проговорил Кронеберг Стеф Ланье, он был братом Розенн, мачехи Таленса Иерна Ферлея. — Где бы он ни находился… но если он погиб, что кажется вполне вероятным… что ж, быть может, тогда ваши пейзане захотят наказать его убийц и возвести праведного, нового Капитана?

— Кого же это? — Дикенскит Жан Ханнес отпустил кислый взгляд Таленсу Халду Тирье. — Пока мы речь ведем о мятеже, а не о порядке наследования… Пока. — И поспешно добавил:

— Поймите, я согласен; мы не можем допустить мобилизацию. Мы должны действовать единым фронтом, добиваться отмены приказа. Но мы не должны сдерживать регионализм.

Тучный наземник, важный купец, видавший иные края, про-гоготал:

— Я весьма озабочен упадком торговли, но поверьте, больше всего меня тревожит возможный распад Домена. Могут ли военные отказаться выступать, если «переговоры закончатся неудачей», так, кажется, было в приказе? Если он и поступает подобным образом, это будет самый настоящий бунт.

— Ну, до этого, быть может, и не дойдет, — предположила Великий Мэр Эльсасса тоном скорее скорбным, чем полным надежды. — Быть может, в настоящее время лучше всего выжидать, ничего не предпринимая.

Восмайер Тесс Рейман кашлянула.

— Увы, боюсь, что нет, — ответила она. — Вы видите, все уже началось.

Нас используют в качестве угрозы Девону. И если мы останемся в покое… Давайте подумаем. Кто это — «мы»? Конечно, я не могу говорить от лица каждого солдата, моряка или летчика, но мне известно, что многие в армии выступают за смещение Капитана. Мы, профессионалы, скелет и основа всей мускулатуры армии. Но реальной плотью она обрастает, когда в случае необходимости призывают резервистов. Теперь их не так уж и много; Домен не сталкивался с серьезными угрозами уже не один век. А у всякого есть свой дом и привязанность к родным местам. Дураков нет. — Она оглядела стол. — Мне кажется очевидным, что Джовейну не столько нужно защитить эту горстку геанских болтунов-проповедников; не волнует его и «святость договорных обязательств», какими бы словами он ни расписывал свою заботу о нашей коммерции и безопасности — все это его мало волнует, а нужно ему другое: собрать армию — всех мужчин и женщин, умеющих воевать — и кинуть в заморскую авантюру. Удастся — чудесно, ведь собранные вместе, они будут уязвимы для лазеров Скайгольма, а рассеянные среди всего народа, они составят потенциальное ядро партизанских отрядов. Тем временем его терранская гвардия и политические агенты еще крепче возьмутся за штатских.

— И как долго сможет он поддерживать столь явно нестабильную ситуацию?

— поинтересовался Арнек.

Тесс пожала плечами.

— Пока не придумает, что ему делать дальше, сэр. Я бы сказала, что он сейчас столь же лишен равновесия, как и мы сами. Но одно ясно — мы вскоре твердо встанем на ноги. На нашей стороне закон, исторические прецеденты и древние права штатов и их народов.

— У Джовейна достаточно сторонников, особенно на юге, — предупредил Созен. — Помните, он утверждал, что восстанавливает и защищает традиции. Но не традиции Брежа и большей части земель Домена… ну…

— Он помедлил, прежде чем выговорить:

— Что остается — гражданская война? Не завтра, не через несколько лет, но в конце концов?

— Немыслимо, — буркнул Лундгард Симе Эйсон, — это часть всей проблемы — он контролирует Скайгольм.

Таленс Элсабет Орман говорила негромко. Женщина молодая, из младших родственников, входящих в Клан Капитана, приглашенная по рекомендации своего родственника Брама Ганхауза, поскольку служила техником на аэростате.

— Он… он не всегда будет контролировать его, — сказала она.

4

Густой снег валил несколько дней и пошел снова, одаривая землю пушистым покровом, но Ганна Уанговна гуляла по саду Библиотеки только в платье и башмаках.

Она была одна. Двенадцать дней праздника Солнцестояния еще не закончились, и люди в основном еще веселились — дома, среди друзей, на полковых церемониях — тихо, шумно, отчаянно, каким у кого было настроение после недавних событий.

Сама же Ганна… находилась как бы в элегическом состоянии духа. Она не разделяла общую веру в астрологию и циклы. Пляска Геи в объятиях планет и Солнца смысл имела более тонкий и несравненно могущественный.

И все же Ганна не могла не осознавать, что эта часть года, когда платились долги, отворяла дверь году Гремучей Змеи. Разрушение, распад, тысячелетняя зимняя спячка и обновление — разве не такова сама жизнь, текущая через время к часу своего возрождения? Вспомнит ли она своих воспитанников?

Едва ли не черное небо распростерлось над самой головой. Листья давно облетели и не прикрывали более стены; камни и древесина, складываясь в ограду, выписывали иероглифы на неведомом языке. Помощники расчистили от снега дорожку, и гравий снова бормотал под ногой. От летнего великолепия ничего не осталось, только нагие деревья, камни, стелы, скульптуры да опустевшие и замерзшие пруды. Изредка поднимавшийся под снегом вечнозеленый бонсай мог бы напомнить о выносливости, однако сегодня ей было не до этого.

Ганна дошла до каменной скамьи, обращенной к кругу камней и высокому кораллу. Ракушки еще высовывали свои рожки из-под снега, но уже следующий снегопад полностью их похоронит. Мгновение она постояла в раздумье, а потом, улыбаясь сама себе, опустилась там, где однажды сидел Иерн. Ганна прихватила особой доску с зажимом и письменный прибор. Приготовив их, она обратилась к кораллу, выпустила свою мысль в морские глубины и только потом прикоснулась кистью к бумаге. И даже англишские буквы выписывала — нет, вырисовывала — каждую букву во всей красе:

«Ганна Уанговна Ким, из Алданского полка, города Дулу в Краснаянском Господинате, Таленсу Иерну Ферлею из Домена Скайгольма, где бы он ни жил, в последний день года нашей встречи.

Приветствие и пожелание добра. Я не уверена, что это письмо достигнет тебя, Я отошлю его с торговцами, что еще ходят от монгских земель в Северо-западный Союз, прихватывая почту за небольшую плату. Быть может, вы помните, что я попросила ваш будущий адрес, чтобы при возможности написать вам, и твоя подруга Раним Биркен дала мне адрес торговой фактории на Юконе. Она утверждала, что там знают, куда доставить такое послание.

Вне сомнения, его будут читать по пути. Что ж, я не касаюсь секретов, Я даже не уверена в том, что понимаю, почему взялась за кисть. И сомневаюсь в том, что ты сможешь ответить мне, даже если захочешь. Но где бы ты ни был и чем бы ни был занят — как ты? После нашего расставания мне часто хотелось узнать это, но я всегда говорила себе, что глупо даже пытаться вступить в общение. Но теперь, когда нечего рассчитывать на ответ, почему я пишу?

Отвечу — ощутить все, что я имею в виду, ты мог бы лишь став геанцем, адептом, чувствующим совокупность Вселенной. Вспомни, как человек тоскует о тех, кого любит, если их нет рядом или после их смерти.

Потомок древней страны, вспомни о союзе, который соединяет тебя с твоими предками. И пусть ты не можешь ответить, зато я могу говорить с тобой, и это уже много больше, чем, быть может, ты полагаешь.

Когда ты со своими друзьями оставил наш город, мы в Дулу возвратились к своей повседневной жизни. Да, конечно, странный эпизод заставил всех удивляться, но миновали дни и недели, и многие забыли о нем, все, кроме меня, а я все пыталась вновь обрести душевную ясность, но так и не сумела добиться ее. Я не могла забыть знамение твоего появления здесь, ясный свет, вспыхнувший передо мной. Не жалей меня, потому что у меня есть работа и мир. И пусть тебя осенит такое же внутреннее спокойствие и счастье.

Но сегодня — цензоры, прошу вас, не забудьте — все, о чем я пишу, не может остаться в тайне, если письмо это будет получено. Вспомните и слова норрменского писателя. «Борьба происходит на людях, а любовь или ненависть — частное дело». Пусть мы с Иерном находимся во вражеских лагерях, однако мы имеем право оставаться друзьями.

Иерн, вчера к нам пришла весть. «Агенты разведки обнаружили действия Северо-западного Союза, представляющие недвусмысленную немедленную и колоссальную опасность. Правительства Пяти Наций назначили чрезвычайную встречу, на самом высоком уровне. Будут сделаны дипломатические представления, ожидается ультиматум. О характере угрозы сообщение умолчало, чтобы не воспрепятствовать возможному мирному урегулированию. Тем временем Пять Наций должны укрепить решимость предотвратить худшее и молиться за лучшее».

Сообщение сопровождали слова — их было куда больше. Я не помню всего, да это и не важно. Главное — объявлена мобилизация и солдатаи готовятся к совместному выступлению. Не я одна догадываюсь о причинах: слухи о похитителях урана бродят повсюду, нетрудно понять, что маураи обнаружили нечто страшное; ведь торговцы утверждают, что в Домене их все больше и больше. Вполне разумно, что они обратились к нашим вождям. У всех нас, у всего человечества существуют общие интересы и беды.

Да, у всего человечества; в том числе и у тех обитателей Северо-запада, кто виновен во всем — пусть себе они представляются освободителями. Не верю, не могу поверить, что и ты, Иерн, теперь среди них. Не могу поверить, что их поддерживает большинство северян.

Один раз их можно было обмануть разговорами о мирном атоме. Неужели они способны, забыв про разум, стремиться своими руками возжечь факел нового Судного Дня?

Вот то немногое, что я знаю сегодня. А потому я решила написать. Я могла бы подождать и узнать больше, однако и торговый маршрут, и почту могут перекрыть в любой час, поэтому я поняла, что следует поторопиться с письмом.

Что касается моей судьбы — если для тебя это важно — меня ждет встреча с Орлуком Жановичем Боктаном, нойоном, который доставил вас в Юань и передал жителям Северо-запада. Наши полки — Алданский и Синей Звезды — невелики и не специализируются по военному делу, так что, вне сомнения, они выступят под юанезским командованием, как и полк Бизона.

Мы с ним в известной мере друзья и в прошлом сотрудничали — тоже в известной мере. Он будет рад моему присутствию. Я буду выполнять при нем роль, так сказать, капеллана. Если не разразится кризис, мы, быть может, выступим через неделю-другую. Потом отправить письмо тебе будет невозможно — неизвестно, сколько времени продлится конфликт.

Из твоей страны вести тоже недобрые: смуты, вспышки насилия, напряженность, и я думаю — все, кто любит тебя, теперь горюют и гадают о твоей судьбе. На этом языке я могу сказать: «Пусть жизнь продолжится и у них, и у тебя», но, конечно, с геанской точки зрения это бессмысленно. Гея вновь бурлит. И кто наделен разумом, должен открыться перед ней — перед Той, Кто есть мы — сделаться ее органеллами. Вот и все.

(Тут кисть скользнула и сделала кляксу.) Но, Иерн, Иерн! Я не пытаюсь проповедовать! Я только хочу, чтобы ты понял меня. Быть может, однажды мы встретимся, и я смогу объяснить тебе лучше.

Пожалуйста, передай мой привет Ронике Биркен и своим друзьям».

Она начала было писать «искренне твоя», но передумала и ограничилась «искренне помнящая тебя». Темнело, и ей приходилось щуриться.

Первые крошечные снежинки опустились на бумагу.

5

Из-за стола Джовейн ответил на приветствие гостьи.

— Садитесь, — сказал он.

— Спасибо, Ваше Достоинство. — Таленс Элсабет Орман присела на краешек стула. Руки она сложила на коленях. Она нервничала — Джовейн видел это — нервничала, но была полна решимости.

Он поглядел на нее более внимательно — технический персонал Скайгольма своими делами никогда не привлекал к себе внимания. Они просто находились здесь, подобно машинам. Но когда молодая электронщица записалась на прием, объявив, что намеревается передать Капитану послание группы коллег, он вдруг понял, что пренебрегать не следует.

Облик ее ободрял: мягкая, тихая, тоненькая, такая домашняя — только горели темные глаза. Часто глотая, она говорила напряженным голосом.

Джовейн одарил ее улыбкой.

— Не стесняйтесь, — сказал он. — Если мы не можем быть товарищами в стратосфере, то где же еще?

— Капитан… любезен со мной, — ответила она.

— Что я могу сделать для вас, мамзель?

— Мы просим просто выслушать нас.

Теплое чувство охватило его. Ей нужно что-то… ей что-нибудь очень нужно. Ей и тем, кого она упомянула. Они хотят, чтобы я был добр с ними.

— Говорите же. Капитан — первый слуга своего народа.

— Поначалу его обязанности представляли иначе… — Она умолкла, словно испуганная импульсом. — Прошу прощения за непочтительность.

Теплота чуть поостыла.

— Ну и что же вы хотите сказать?

Она распрямилась, посмотрела на него внимательным взглядом и, набрав воздуха, разразилась потоком слов:

— В нашем корпусе говорят о разном. Не все сразу, но всюду. Многие встревожены тем, что уже происходит сейчас и еще предстоит. У всех нас есть родственники, дома предков, которые мы посещаем во время отпусков, обязанности более древние, чем наша работа здесь. Не хочу задеть вас, Ваше Достоинство, но выбрали вас не совсем привычным путем. Некоторые сомневаются в справедливости такого решения. Кое-кому хотелось бы знать, что стало с Иерном Ферлеем. Они сомневаются в том, что он виноват. Сир, пожалуйста, поймите, что я… люди, от имени которых я говорю… мы не денонсируем вас, ничего подобного. Мы только хотим сделать вам предупреждение — ради блага Скайгольма и всего Домена.

Джовейн напрягся так, что спина его окаменела. Нет. В подобной реакции нет ни мудрости, ни геанства, шептал едва слышно внутренний голос.

— Продолжайте, — отрезал он.

— Мы не довольны политикой Вашего Достоинства, она вызывает гнев и… и неповиновение. А теперь еще эти неприятности с Девоном, которые многие люди считают ненужными. Все больше и больше кадровых офицеров объявляют, что не явятся на призыв, останутся дома, возглавят пейзан и горожан, охраняющих свои древние права. Сир, это ужасно!

— Это так. — Джовейн справился с собой. — Этого нельзя допускать, этого не должно быть.

— Но что будет, Капитан, если терпение наше лопнет?

— Будем надеяться, что этого не произойдет. Победит здравый смысл:

Скайгольм обладает предельной мощью.

Руки ее дрогнули.

— Сир, вот потому-то я и пришла к вам: предупредить о том, что вы ошибаетесь. Почти весь персонал — на Земле и вверху — решил, что мы не можем позволить Скайгольму стрелять по собственному народу. И даже в чужой стране, не причинившей нам никакого вреда. Мы не можем и не будем стрелять.

Словно от удара молота Джовейн осел назад.

— А ваша присяга? — прошептал он. — Традиции службы?

Ее неуверенность исчезла.

— Мы давали присягу служить Скайгольму ради блага Домена. Такова традиция нашего корпуса. И ее никто не собирается отменять.

— Чего же вы хотите?

— Ничего, просто примирения. Если Капитан обратится к нам за советом, выслушает нашу точку зрения, можно будет прийти к согласию. Мы — моя группа — не политики. Мы не выдвигаем условий. Мы просто просим вас заключить мир, пока не стало чересчур поздно.

Джовейн вновь распрямился.

— А если я попытаюсь, но меня ждет неудача, что тогда?

— Сир, этого не случится. Повторяю: мы не будем направлять действия Скайгольма против любой части Домена, против невинных наземников.

— «Мы»! Кто это «мы»? Назовите имена.

Темная, строгая головка качнулась.

— Нет, сир, это вызовет отставки. Неужели вы не видите, что мы пытаемся предотвратить открытое недовольство?

— Ты просишь за… — Вспыхнула ярость, у нее был металлический вкус. — Ты шлюха, из тех, кто начал этот разврат! — завизжал Джовейн. — Ты!

Она поднялась.

— Наверное, мне лучше уйти, — объявила она. — Если Капитан захочет продолжить разговор, он может найти меня в моей квартире или на месте работы…

Оставшись в одиночестве, Джовейн затрясся. Лишь через несколько минут он смог послать за Маттасом. Когда учены вошел, он простонал:

— Помоги, сделай облегчение.

Один час йогических занятий — речитатива и медитаций — принес успокоение. Не глубокий внутренний покой Геи, но спокойное море, над которым собираются грозовые облака.

— Мы опередим их, — заключил Джовейн. — С кем следует войти в контакт в первую очередь? Советники, терранская гвардия — лойялисты — этого мало. Необходимо, но не достаточно. С эспейньянцами, через Диаса Гарсайю… — Он поглядел на фотографию Чарльза Таленса, почти выгоревшую за многие века. — И с маураями? — пробормотал он. — Да, быть может, в нужный момент и с маураями. Когда я решу, что нужный момент настал.

Маттас потеребил свою бороду.

— Мне не нравится последний пункт. Но если ты считаешь правильным так делать — делай, скорее всего так и есть. Мы не сможем отдать то, что выиграли. Слишком дорогая потеря будет для Геи.

Вдруг Джовейну припомнилось, что после короткого торжественного визита в Турнев, став Капитаном, он еще не ступал на Землю. Края, которыми он правил сверху, казались картой, спрятанной облаками… Далекой и менее реальной, чем висевшая на стене. Эту-то, по крайней мере, можно было сорвать со стены, посмотреть, бросить на палубу и растоптать, если угодно. Мир его съежился до этого шара, парящего в небесах, хуже того, до маленькой комнатки внутри его. Получит ли он свободу, сумеет ли остановить Скайгольм?

Глава 21

1

«…Правительство Северо-западного Союза во всеуслышание призналось в своей беспомощности. Представители Ее Величества указали шаги, которые оно могло бы предпринять: запретить дальнейшие работы по прискорбно известному проекту «Орион», в частности передать предприятие инспекторам, объявить вне закона тех, кто не окажет немедленного повиновения; призвать всех граждан единодушно выступить против этой всемирной угрозы. Когда Шеф и Великий Совет отказались выполнить эти минимальные предложения, правительство Ее Величества вынуждено было заявить, что считает ультиматум отклоненным. Перемирие окончено, и между Маурайской Федерацией и Северо-западным Союзом объявлено состояние войны».

Слова эти все звенели в голове Тераи на следующее утро, когда армада вышла в море. Он понимал, что дело окончится именно так. Знал с того момента, когда ввалился в офис корпуса в Виттохрии и увидел, что его ожидают — не только Курава, но и сам директор Инспектората и верховный главнокомандующий оккупационных сил — прямо посреди ночи.

Последующий месяц во всем был подобен кошмарному сну из тех, что он видел в глуши. Медицинское обследование и лечение сменилось отдыхом и диетой — и то и другое приходилось перехватывать на бегу. Допрос, полет на Оаху^[165], допрос повышенной интенсивности на тамошней огромной базе, собеседования с офицерами всех разнообразных рангов и специальностей — иные даже прилетали для этого из Нозеланна, обследование с введением наркотиков, чтобы помочь памяти, конференции… наконец, несколько пьянок, чтобы вытерпеть все это. Тем временем дипломаты пререкались, а военные корабли собирались в гаванях: Океания копила силы. Иногда проскакивала весть из других краев… Монги аналогичным образом готовились к бою, Свободные Мериканские штаты совместно объявили бойкот своим северо-западным кузенам и обещали собраться и выступить против них; Капитан Скайгольма заявил о глубочайшей тревоге и озабоченности; Бенгал, оставив вечное брюзжание, предложил помощь… но все проходило мимо Тераи.

Но то, что прожигало душу, он видел на улицах, когда покидал базу.

Авайи входили в состав Федерации сотни лет. На этой земле смешали свою кровь больше рас, чем в самом Нозеланне. И все же публичное заявление правительства Федерации о существовании Ориона — отчаянная попытка давления на Союз, явно не желавшего идти на переговоры — вызвала сущее безумие в издревле принадлежавшем мериканам владении. Свихнулись не все его жители, даже не большинство… нет. Но тем не менее буйство охватило на удивление многих, особенно молодежь. Они расхаживали в одеждах, имитирующих принятые на Северо-западе. Они писали «К звездам!» на стенах и мостовых. Они плясали, шествуя ночью при факелах. Они разжигали костры на вершинах гор и пели возле них. Они ошикивали каждого оратора, пытавшегося объяснить, какое чудище представляет собой Орион, или же — в лучшем случае — отказывались слушать таких. В некоторых областях бунтовали. Не то чтобы они понимали аргументы, представленные каждой страной: все случилось настолько быстро, что воспитать общественное мнение просто не было никакой возможности. Ведь это их собственное прежнее племя пошлона такой подвиг. Дорогу норрменам! Пусть волк бежит на свободу! С точки зрения Тераи подобные вспышки лишь подтверждали его убеждение в том, что войны не миновать. Этот странный Плик (как он там? А Ваироа?) был по-своему прав. В душах бушевал ураган. Резоны, мудрость, сознательность клочьями морской пены уносил ветер. Тем не менее, когда громкоговорители понесли железный голос адмирала Кепалоа над палубами, на которых ряд за рядом выстроились моряки… когда главнокомандующий начал свое незабвенное слово, Тераи заплакал бы, будь он в одиночестве.

В тот день он стоял у гакаборта флагманского корабля «Ронгелап», провожая взглядом исчезающие за горизонтом вершины Авайев. Сине-серые — издали — горы под бирюзовым небом над морем, переливавшимся сапфиром, кобальтом и индиго… над волнами, расшитыми кружевом пены, что казалась белее самих облаков, башнями возвышавшимися за кормой, и чаек, кружащих над пенным следом. А над волнами неистовствовали пapyca, горделиво реяли вымпелы над сотнями корпусов, собравшихся со всех краев Земли. Позади корабля Тераи величественно возвышался нос дредноута — тик и бронза, муравейник матросов — шесть мачт вздымали к небу многочисленныекрылья, бриз пел в снастях, стучал рангоутом, уносил назад запахи смолы и соли. Мощь и гордость Океании вышла на север в крестовый поход, и Тераи видел, что она достойна восхищения.

К нему подошел молодой лейтенант Роберити Локолоку, также из разведки, подружившийся с ним во время расследования. Остановившись рядом, он произнес с легкой застенчивостью:

— Похоже, что вы не слишком счастливы, капитан Лоханнасо.

— А вы? — спросил Тераи. — Мы ведь идем убивать, так ведь?

Чернокожий папуас вздрогнул.

— Да, это так. А вы знакомы кое с кем из северян, ха? Но мы поступаем по правде.

Скрестив руки на груди, Тераи кивнул, глядя на исчезающую позади землю.

— Да, иначе меня не было бы на борту.

— Э!.. Откровенно говоря, я не совсем понимаю, почему вы здесь. То есть после всех ваших подвигов вам должны были предложить длительный отпуск, а потом — должность дома.

— Так они и поступили. Но я вызвался в поход. Я настоял на этом.

— Почему — если вы не считаете мой вопрос бестактным?

Тераи разнял руки и ухватился за поручень. Под кожей, покрытой татуировкой, прокатились валы мышц. Он уже почти вернул свой прежний вес.

— Сам не знаю, наверное, хочется своими глазами увидеть, как все произойдет, или, быть может, выполнить свой последний долг… перед чем? — Он фыркнул:

— Довольно, я не верю в судьбу.

— А во что же вы верите? — осмелился спросить Роберити.

— Во внуков, — выдохнул со смешком Тераи. — Сам я успел насладиться жизнью и хочу, чтобы у них была такая возможность.

«…о прекращении беспорядков в Сиэттле, однако по-прежнему ни один маурай, военный или гражданский, не может выйти из дома в одиночку. В Портанжелсе взрывом поврежден военный транспорт. Жертв нет. Полагают, что диверсанты привязали мину к стволу дерева и пустили его вместе с приливом. Внутренние области страны остаются спокойными после сильной перестрелки на прошлой неделе возле горы Рейнея. Однако воздушная разведка, воспользовавшись случайным прояснением, обнаружила признаки приготовления партизан к серьезному наступлению. Разведка подтверждает массированный уход населения на север — на кораблях, лодках, автомобилях и аэропланах. Масштабы бегства оказались более крупными, чем предполагалось прежде. Причины его не ясны, возможно, оно вызвано паникой, хотя верховное командование Федерации неоднократно заверяло жителей Северо-западного Союза, в том числе членов прискорбно известной Ложи Волка, в том, что им гарантируется безопасность личности и сохранение собственности — если они будут соблюдать мир».

Премьер-министр Лону Самито обратился к парламенту в Велантоа. В речи его, транслировавшейся, по радио, было отмечено, что ситуация является контролируемой и нация должна соблюдать спокойствие. Он предостерег от истерик в отношении ядерного оружия, указав, что все ресурсы, запасенные врагом, предназначены для работ по проекту «Орион». В отношении самого проекта сэр Лону заявил, что безумие всей идеи доказывает, что шайка Волков действует из иррациональных побуждений и не может представлять серьезной опасности.

— А потому мы и посылаем против них Великий Флот, — пробормотал Тераи, Офицеры, собравшиеся в кают-компании, не обратили на его слова никакого внимания. Они слушали новости и играли в карты. Ему как-то сразу захотелось удалиться от этой духоты… от этого ровного голоса.

Сняв свою куртку с вешалки, Тераи направился в коридор.

На палубе не было холодно, опять шел дождь. Плотная серая пелена, сотканная из серебряных струй, прятала все за пределами нескольких сотен метров. Дождь холодил кожу, барабанил по палубе корабля, бурля, вытекал через шпигаты. Лишенный ветра «Ронгелап» двигался вперед с убранными парусами, покоряясь трепещущему от напряжения двигателю. Но волнение после ночной бури еще не улеглось, и корпус корабля приноравливался к их грохочущему шагу.

Корабли эскадры были едва различимы. Ближе всех находился авианосец.

Его лишенный мачт силуэт трудно было перепутать: этот класс судов вынужден был обходиться без парусов. Двойные корпуса столько же длинные, как и у боевого корабля, достигали ста двадцати пяти метров в длину. Двадцать самолетов вертикального взлета занимали переднюю палубу катамарана под мостиком, подобно пулям, поставленным на торец.

Нет, девятнадцать. Двадцатый только что пробил облачный потолок и, поблескивая мокрым металлом, зашел на посадку. Должно быть, он взлетал, чтобы в полдень проверить положение солнца, сверить его с показаниями инерционно-навигационной системы. Негромкий гул реактивного двигателя донесся до Тераи.

Он подумал: «Как это можно вообще жить на далеком севере. Эти дожди… дома светлый ливень быстро приходит, приносит радость — и уходит, оставляя за собой знак благословения — радугу. Здесь дожди не кончались. А когда стихали, то не долее чем на несколько часов, но это случалось так редко, что Тераи уже казалось — дождь здесь идет беспрерывно; и все всегда окутано туманом или облаками. Даже, в чудовищном зимнем мраке северяне редко видели небо. Не способен ли север лишить ума своих обитателей? Быть может, они обратились к этому дьявольскому Ориону не по злодейскому и безумному умыслу — пусть сами себя убеждали в ином, а потому что изголодались по звездам?»

Изящный, словно дельфин («О Хита, где наши совместные игры»), самолет спускался…

Все произошло в миг. Качнулся корабль, дернулся самолет. Пилот промахнулся… чиркнув по корпусу, смялось крыло. Самолет накренился.

Падал он, казалось, несколько дней, но потонул сразу.

Завыли сирены, захлопотали люди. «Ронгелап» остановился, тоже спустил шлюпки. Бесполезно. Армада понесла свою первую потерю; и человека убил тот самый север, который он пришел укротить. Раня кожу, кулак Тераи стучал по поручню.

В ту ночь лег плотный туман. Невзирая на радары, столкнулись фрегат и танкер, оба корабля вышли из строя, погибло еще несколько членов экипажа.

* * *

…В радиокоммюнике адмирал флота Алано Кепалоа опроверг сообщение о чрезвычайно высоких потерях.

«Мы потерпели неудачу, а не разгром, — заявил он. — Не могу сказать, что мы не ожидали трудностей. Мы надеялись форсировать залив Кука, высадить морскую пехоту в городе Тионек, чтобы ударом по суше они обнаружили и захватили место расположения проекта «Орион». Воздушная разведка обнаружила в заливе только один корабль, дряхлый паровой броненосец, который Союзу разрешили сохранить после прошлой войны.

Корабль этот тайно и в нарушение договора был перестроен, оборудован пусковыми ракетными установками и орудийными башнями, однако он не мог бы воспрепятствовать нам Не собираясь совершать крупномасштабную операцию, мы выслали разведывательную эскадру. Мера оказалась разумной, поскольку замаскированные батареи открыли по ней огонь с обоих берегов. Следует признать, что плотность его оказалась неожиданной для нас, Волки подготовились с невероятной тщательностью и секретностью. Hoy них было для этого больше десяти лет. При обстреле они потопили три легких корабля и нанесли серьезные повреждения двум другим, в том числе и дредноуту. Тем не менее эскадра вышла из боя, сохраняя порядок.

Переходим к исполнению альтернативного плана».

Перешли.

Потом Тераи в компании избранных офицеров сидел за столом совещаний на борту «Ронгелапа», слушал рассказы о бойне и гадал, каким образом флот мог попасть в подобную катастрофу.

Тераи не нужно было отчетов. Ему не позволили присоединиться к десанту, учитывая, что его познания и способности представляют чересчур большую ценность, чтобы рисковать ими. Но когда уцелевшие начали возвращаться назад, доставляя с собой раненых и — иногда — кое-кого из многочисленных убитых, Тераи на шлюпке отправился на берег, в приемное отделение. Выслушав очередную повесть, сошедшую с искаженных болью губ, он помогал в госпитальной палатке, где хирурги делали все, что умели, с еще живыми обрубками. Кровь, увечья, вонь, крики — и что хуже всего — старание держаться приветливо не забудутся никогда.

За иллюминаторами провонявшей табаком каюты мерцала вода. Облака летели по лику Луны над горами полуострова Ляска. Нудно завывал ветер.

Волны плескались за бортом, раскачивали корпус, заставляли скрипеть.

Тераи грел руки о трубку, хотя в каюте было жарко — едва не до пота.

Молчание охватило дюжину мужчин и женщин. Тераи дал ему созреть и наконец проговорил:

— С цифрами можно не торопиться; главное — мы потерпели поражение, все остальное — пустые подробности. Но я знаю причину несчастья.

Угрюмые лица обратились к нему.

— Раньше вы так не говорили, — укорил Кепалоа.

— Нет, сэр, поскольку у меня не было возможности все обдумать. И адмирал, безусловно, помнит, что после своего возвращения я все время прожаривал пленников, которых доставляли с собой морские пехотинцы, и сравнивал их показания. Кстати, доставив сюда этих норри, они проявили геройство. Людей, которые так поступили, следует представить к кресту Те Кути.

— Ну, так что же дальше?

Тераи поглядел сквозь голубую дымку. Глаза его покраснели, голова мутилась, усталость висла — буквально на костях.

— Наш замысел был достаточно здрав сам по себе, — сказал он. — Высадиться к югу, чтобы не нести потерь от артиллерии, там, где практически нет населения, и добраться до места расположения Ориона по горам. К сожалению, враг тоже понял, насколько разумен подобный шаг, и принял свои меры, так же как он сделал это, чтобы защитить залив.

— Ну, какие еще меры? — вскричал флаг-капитан.

— Лесу Харисти, эта страна безлюдна, она не в состоянии прокормить население. Воздушная разведка не показала совершенно ничего. Но морские пехотинцы попали в засаду и были истреблены. («Как могло это случиться?») — Тераи закусил зубами стебель трубки. — Помните массовый исход из южных частей Союза всеми возможными способами, у норри хватило средств, к тому же, сэр, они повсюду завели коммерческие заправки. Выходит, это не было паникой, как мы предполагали, Норри направились именно сюда — по суше, морю и воздуху… по высокогорным шоссе. Тысячи мужчин вместе с тоннами боеприпасов выехали на север, чтобы быть готовыми отразить десант, который, вполне естественно, мы должны были высадить.

— Нет, подождите, пожалуйста, — возразила женщина из его корпуса. — Это невозможно. Ни одна нация не способна организовать столь массовую акцию без того, чтобы мы не узнали об этом заранее, И уж, безусловно, не норри.

Он вздохнул:

— Видите ли, можно обойтись и без организации. Заговорщики просто заранее накопили все необходимое, переносные пусковые ракетные установки, пулеметы и тому подобное, в том числе и изрядное количество боеприпасов для легкого стрелкового оружия, которое найдется на Северо-западе почти в каждом доме. — Оперев локти о стол, он показал трубкой:

— Вы не сможете осознать, что случилось, пока не поймете характер норри, — сказал он. — Сделать это нелегко, поскольку они чужды нам, но я попробую объяснить… Они одновременно склонны и к индивидуализму, и к сотрудничеству. Основной социальной единицей, объединяющей семьи, является Ложа… и все — даже не принадлежащие к ней — следуют этому порядку. Как организация добровольческая, Ложа не нуждается в демократии. Поэтому отдельные личности получают возможность распоряжаться большими ресурсами, не отчитываясь ни перед кем неопределенный период.

А теперь рассмотрим дух народа. («Плик назвал его фаустианским, непонятное слово».) У них не было возможности выставить против нас милицию, как это они сделали в Энергетической войне. Все случилось чересчур быстро, к тому же едва ли все норри знают об Орионе. Но тем не менее они сопротивляются столь же упорно. Перспектива создания космических сил никого не поразила громом. Напротив — зарядила их, словно молния. Они хотят, чтобы атом вновь вспыхнул огнем, поскольку им нужна энергия, которую он даст, чтобы они могли творить вещи… а о последствиях пусть думает Нан.

Планы их были составлены весьма хитроумным человеком. («Безусловно, Микли Карстом, гением и проводником гениев».) — Когда ситуация стала критической, — продолжил Тераи, — немедленно известили мастеров Лож. Те проинформировали членов своих организаций и попросили добровольцев выступить на защиту Ориона, заранее зная, где волонтеры могут получить боеприпасы, пищевые рационы и резервное топливо — все, что год от года запасалось для этого случая.

Собралась лоскутная армия. Ее встретили кадровые офицеры и разместили по всему полуострову. Наверное, она превосходит численностью нашу морскую пехоту. Мы не рассчитывали встретить значительное сопротивление. К тому же маураи никогда не были хорошими пехотинцами, мы — мореходы. А норрмены привыкли к своим сухопутным лесам, огнестрельному оружию и всяческим машинам — они нация механиков. Это возместило недостаток военной подготовки. Ну а в итоге они уничтожили цвет корпуса морских пехотинцев.

Тераи откинулся назад. Веки его опустились: столь долгая речь утомила и без того уставшего великана.

— Ну что ж, — продолжил мужской голос, деловитый и ровный. — Полагаю, вам придется поверить, невзирая на столь невероятную логику. Вы допрашивали пленных и жили среди этого народа. Вопрос в том, какие действия теперь надлежит предпринять?

Кепалоа обвел взглядом собравшихся и, смирив собственную боль, сказал:

— В настоящий момент мы можем сделать немногое. Я не вижу смысла штурмовать залив, учитывая перспективу крупных потерь, когда у нас нет частей, которые можно выслать к Ориону. Далее, корабли, собравшиеся в одном месте, будут уязвимы для ядерного оружия. А мы должны считаться с возможностью его применения, враг может им обладать. — Ровный тон, которым он произнес эти слова, свидетельствовал о его самообладании. — Соответствующим образом разместив флот, мы блокируем залив. А тем временем наша армия на юге попытается предотвратить прибытие сюда по суше регулярных частей. Быть может, в конце концов и они проголодаются.

— А что делать, если они тем временем сумеют поднять свои проклятые космические корабли? — поинтересовался другой мужчина.

Тераи раскачивался взад и вперед, стараясь не задремать.

— Судя по моим впечатлениям от пребывания среди них, они не смогут сделать этого в ближайшее время, — сообщил он. — По крайней мере, год у нас должен быть.

Кепалоа кивнул:

— Весьма вероятно. Ну что ж, когда будет подходящая погода, а значит — не частр, мы можем вести бомбардировки окрестностей; хотя Орион наверняка превосходно защищен.

— Сэр, — обратился Тераи, — я мог бы возглавить небольшой отряд и высадиться на берег, чтобы установить, где именно расположена наша цель.

— Я обдумаю ваше предложение, — ответил адмирал, — но могу уже сейчас усомниться в том, что возможные выгоды перевесят риск. Разве у нас уже недостаточно потерь?

— Сэр, — продолжил майор из морской пехоты, — получив подкрепление, мы сможем пробиться туда. Юг не имеет значения. Когда мы захватим Орион, о юге можно будет почти и не думать, как это было в Энергетическую войну. Почему бы не послать нашу армию в горы?

— Я предполагаю, что это сейчас обдумывают в Велантоа, — заявил адмирал. — Но я буду против. Если мы оставим юг, кто предотвратит огромный приток людей и припасов на Ласку с материка? Потом, мы не хотим кровопролития… с любой стороны.

— Вы слышали, капитан Лоханнасо. Если не считать одного-двух экспериментальных запусков, Орион сможет стартовать лишь через год.

Это оставляет нам достаточно времени. Откровенно говоря, я полагал с самого начала, что кабинет слишком считается с мнением масс, рекомендуя безотлагательно проводить крупные операции. От этих двух слов «атомная энергия» коленки затряслись слишком у многих. А теперь будем надеяться, что нам позволят действовать рационально и не резать противника, а душить его. — Впервые Кепалоа улыбнулся. — Быть может, все получится достаточно быстро, — заявил он. — В соответствии с полученной информацией мы можем вскоре рассчитывать на помощь.

«Сегодня Пять Наций совместно объявили войну Северозападному Союзу, штурмовые отряды уже вышли к Скалистым горам и двигаются к перевалам, на которых не выставлено серьезной обороны, В Чай Ка-Гоу сам Тянь-Дзян заявил, что союзники захватят месторасположения проекта «Орион» задолго до летнего солнцестояния».

2

Месяцы шли, и Фейлис все чаще и чаще старалась оставаться в своих апартаментах. Невзирая на одиночество, она была почти рада тому, что Джовейну приходилось работать долгими часами. Если бы у него было свободное время для развлечений, как у прежних Капитанов, ей приходилось бы исполнять — как подобает — роль хозяйки и бывать вместе с ним в обществе. Она стала страшиться людей и старательно избегала встреч с ними. Обо всем заботились служанки, а челнок доставлял книги из библиотеки Консватуара.

В открытую никто не был с ней груб; однако кое-кто из персонала аэростата — особенно женщины — холодно поглядывали на нее; слыхала она и фразы, которые будут подобать ее достоинству, когда развод наконец будет оформлен и она по праву сделается женой Капитана. Терранская гвардия изъявляла к ней искреннее уважение, офицеры же старались держаться любезно.

Она не знала, как реагировать. Это были солдаты — люди иной породы.

Многих теперь ничто не связывало с домом, что прискорбным образом напоминало ей о собственном изгойстве. Их разговоры были ей скучны; не разбираясь ни в чем, кроме отвратительных военных занятий и политики, они не имели представления о науке, эстетике… и не хотели иметь.

Что касается Маттаса Олверы — этот вонючий хам не мог даже сдержать свои липкие пятерни. Фейлис в конце концов набралась отваги и заявила, что не нуждается в его наставлениях по основам геанства.

Легко ей было только с братом Лоренсом, но он обычно путешествовал по Домену, представляя Джовейна и улаживая всякие неприятности, а наверх поднимался, лишь чтобы передохнуть от трудов.

Сам Скайгольм сделался нереальным. Поначалу она возненавидела эти толпы, но теперь, после того как Джовейн распустил кадетов и отменил визиты членов кланов на период чрезвычайного положения (природы его она никогда не понимала вполне, поскольку мотивы всегда менялись), здесь оставались лишь персонал и их жены, несколько конфидентов Джовейна да сотня гвардейцев, сменявшаяся через месяц. Прилетавшие по делам редкие посетители — как правило, иностранцы — были ей неизвестны, обычно они задерживались не более чем на неделю. И теперь, в его гулких пустынных переходах, она всегда ощущала, насколько огромен и как высоко парит этот аэростат, и вечно старалась напомнить себе, что все ее страхи порождены одиночеством, а значите безосновательны. Или же это было не так? Сама иррациональность делала их ужасными; ее часто посещали кошмары.

Была и небольшая компенсация: теперь сады почти всегда пустовали.

Много раз она успевала насладиться в них красотой и покоем природы, никого не встретив, А в остальном она предпочитала сидеть дома, читать, слушать музыку, обдумывать акварели или готовить какой-нибудь отрывок для очередной речи Джовейна.

Он было ней добр, внимателен и ласков, утешал ее — на ухо — пока она плакала, делился удивительными мыслями и выслушивал ее мнение. Эти разговоры — об искусстве, литературе, истории, языках, астрономии — словом, обо всем — следовало бы записать, думала она, Они безусловно были блестящими, прямо лак в салоне Эры Пинкард. То, что они редко занимались любовью, ее не тревожило; бедняжка, он так часто возвращался домой изможденным — слава Богу, никаких волнений от того, что через два или три дня припомнишь, что забыла принять пилюлю, как теперь бывало нередко. Вот только если бы он побольше бывал с ней.

Фейлис осознавала, что уходит от мира: потеря не велика. Когда-нибудь Джовейн заставит покориться всех своих противников, и тогда они смогут жить во дворце, окруженные культурными друзьями. Кроме того, она выпивала, быть может, чуть больше, чем следовало, но вино позволяло справиться с меланхолией. И она все глубже и глубже разбиралась в весьма разнообразных темах.

И поэтому поступок его был как удар кнута.

* * *

Он не предупреждал о том, что задержится, но появился даже прежде, чем повар приготовил обед. Фейлис отложила в сторону коимбранскую новеллу (томик восхитительный во всех своих тонкостях, а также новый — едва десять лет как из печати. Она подумала, что неплохо бы попробовать перевести на франсей эту книгу).

— Добрый вечер, дорогой, — начала Фейлис. Мрачное выражение на лице его смутило ее. — Ox! Что случилось?

— Я хочу выпить, — резанул он, подошел к полке с напитками и отмерил себе внушительную дозу аперитива.

Хотя покои Капитаца были относительно просторными, он вдруг заметил, насколько тесны они на самом деле. Стены давили, словно стараясь стиснуть его рамами картин, не принадлежавших ни ей, ни ему. Ей еще не представилась возможность заменить собственность Тома Сарка новыми произведениями. Впрочем, она и не очень старалась, полагая, что пока ей лучше игнорировать чужие фамильные портреты и банальные ландшафты.

Джовейн стоял, словно в окружении. Быстро выпив, он наполнил свой бокал.

— Надеюсь… по крайней мере ничего ужасного не случилось? — поинтересовалась Фейлис.

— Нет, нет, — он покачал головой и улыбнулся. — Сегодня — нет, но завтрашний день будет деловым.

Повариха вопросительно глянула на него. Джовейн вывез ее из поместья Валдор, отметив искусство, верность и абсолютное незнание других языков, кроме эскуарского. Фейлис было жаль ее, женщине этой так одиноко было здесь; но, с другой стороны, хорошо — с ней не нужно разговаривать. Улыбнувшись, Джовейн заговорил и с ней. Женщина просветлела. «Каким очаровательным он умеет быть, — подумала Фейлис. — Почему они мешают ему? Он хочет только добра Домену… и всей планете».

Кухарка накрыла на стол. Аромат съестного наполнил комнату. Джовейн погрузился в раздумьями Фейлис вновь обратилась к книге. Женщина ушла; утром, когда Фейлис будет еще спать, придет служанка, чтобы прибрать и подать завтрак.

Сев за стол, она спросила:

— Теперь ты можешь говорить, дорогой?.

Из бутылки забулькало вино, разливаясь по хрустальным бокалам.

— Наверное, придется, — ответил он. — Впрочем, извини, я не то сказал; мне пришлось готовиться втайне, но наконец я готов.

Страх охватил ее.

— К чему готов?

— Я не хотел говорить тебе, — вздохнул он, — но… ты и так страдаешь, зачем тебе еще не спать ночами, гадая, что случится, если я оступлюсь.

Не сделав того, что я задумал, я мог бы потерять власть, стать просто символом, передав ее в руки реакционеров. — Джовейн комкал скатерть в руках. Она отметила, как пожелтела кожа его, как выступали надувшиеся синие вены. — Мы не можем отказаться от Реставрации Энрика, когда мир в смертельной опасности.

— Нет, конечно, нет, — ответила она, пытаясь восхититься его решимостью. Он был подобен героям старых романов и преданий. Конечно, не искрился ни волей, ни энергией. Этот усталый человек с каждым днем встречал все большее открытое неповиновение аэрогенов и наземников, сомневаясь в собственной мудрости и правоте.

— Ешь, — предложил он. Фейлис положила еду на тарелку, хотя есть не хотелось. Горло перехватило, сердце заторопилось. — Позволь мне все объяснить, — голос его обрел энергию. — Несколько недель назад кое-кто из экипажа Скайгольма решил не исполнять свои обязанности в случае войны или восстания. Они не стали называть свои имена и спрятались за делегата. О, я прекрасно представляю, с кем именно имею дело, хотя наверняка вычислил имена не всех предателей и не могу предвидеть, как поведут себя остальные, если дойдет до дела. — Фейлие услышала, как нож и вилка выпали из ее рук. Джовейн вскинул голову. — Ты поняла, — произнес он. — По обоюдному согласию, мы с их представителем решили молчать обо всем. Реакцию публики тоже трудно предвидеть. Ну а после, как ты помнишь, я смягчал выставленные Девону условия, и епископ с готовностью пошел на компромисс. Он запретил деятельность геанских миссионеров, однако оставил открытыми центры геанства.

— Да, я была вне себя от счастья.

— Да, да, — скривился Джовейн. — Мне стыдно обманывать тебя полуправдой. Еще раз повторяю: я не могу и не вправе позволить, чтобы власть Капитана ослабла. Предположим, например, что Северо-западный Союз сумеет отразить натиск союзников… норрмены получат свою атомную энергию — что тогда? Я немедленно приступил к работе, — продолжил он.

— Брат твой оказал самую бесценную помощь. Эспейньянцы помогли мне… и маураи. Их посол немедленно запросил Велантоа, и Федерация прислала всех специалистов, которых я просил. Так что сегодня в Турневе уже собралась полная смена. Завтра воздушный корабль доставит сюда верный мне контингент, и я прикажу нынешнему экипажу убираться на все четыре стороны; те же, кто сейчас исполняет наземные обязанности, оставят свои посты и отправятся домой.

Голода Фейлис закружилась.

— Нет, ты не можешь… не можешь…

Джовейн ухмыльнулся:

— Нет, могу. Пока у меня есть мои гвардейцы. В конструкции и устройстве Скайгольма нет никаких секретов. Любая группа компетентных специалистов способна разучить все обязанности за несколько дней. И они будут служить не заговорщикам в Домене, а его Капитану.

— Но Земля… ее недра, еда, посадочные поля…

— Мы распоряжаемся долиной Лу, если необходимо, прибегнем к помощи гвардии, а под нами ресурсов хватит, чтобы поддержать нас. Ни один мятежник не посмеет напасть на нас. — Джовейн отрезал кусок мяса и жадно прожевал. — Неужели ты не видишь, какой груз свалится с моих плеч, какая это свобода?..

Фейлис закрыла лицо.

— О нет, о нет! Скайгольм против собственного народа!

— Ни в коей мере. — Он протянул руку через стол, чтобы погладить ее по голове. — Дорогая, не плачь. Скайгольм будет выполнять те же функции, что и всегда: оборонные, связные, метеорологические, управление безопасностью, энергоснабжения. Мы просто поставим зарвавшихся подчиненных на место и подтвердим древние права Капитанства. Раны скоро залечатся. Через год или два Домен сделается более единым и счастливым, чем прежде.

Она подняла взгляд. Слезы мешали ей и горькой солью отзывались во рту.

— Сперва я так надеялась на это, — кашлянула она. — Но дела идут все хуже и хуже. А теперь еще иноземцы будут распоряжаться вСкайгольме.

Откуда ты знаешь, что они будут ладить друг с другом? Откуда тебе известно, что они не повернут против тебя?

Джовейн поглядел на нее и наконец медленно сказал:

— Я согласен — нас ожидает трудный период, и ты здесь одна, словно в заточении. Ты не хочешь возвратиться на Землю? В наш дом в Турневе? Я буду скучать без тебя, но сейчас не обижусь.

— Нет, никогда! Я хочу быть с тобой!

Он поднялся и сбоку подошел к ее креслу, утешая, пока рыдания не утихли. Потом они молча приступили к еде. Наконец все закончилось, и Джовейн поднялся.

— Сегодня без кофе, — заявил он. — Я хочу проснуться пораньше. Коньяк, музыка, любовная поэзия и постель.

Фейлис тоже встала.

— Я собираюсь пройтись. — сказала она, — Недолго. — Спокойствие она намеревалась отыскать в саду. Джовейн нежно обнял ее и поцеловал в губы. Борода его оставалась по-прежнему шелковистой, а руки такими же сильными.

Она спешила по коридорам и переходам, чтобы по возможности быстрей миновать эту пустоту. Голые стены и яркий свет делали их более унылыми. Пыль и тени, должно быть, укрывали призраков из безопасного прошлого, но эти ходы кипели будущим… фантомами, еще не имеющими лица. Лестницы звякали под ногой, шептали вентиляторы, Скайгольм подрагивал. Там, на подвесной дорожке, по которой она так часто ходила, у этих грубых лиан и влажного мха, среди зелени с ее ароматами она чувствовала себя как дома, словно выпросив прощение у отца. Шаги ее, дыхание и биение сердца замедлились. Озноб оставил ее.

Мышцы расслабились одна задругой, и Фейлис ощутила, как ныло тело от напряжения, но и это смягчилось.

Мостик, другой проход, ручеек, тропа среди металлических абстрактных конструкций, цветы, птицы и бабочки. Она шла к беседке, в которой они любили бывать с Джовейном — чтобы вновь увидеть Гею, освещенную Луной, и вновь обрести чувство единства. Фейлис вышла на небольшую поляну, фонтан плясал и пел, ряд бонсаев выстроились вдоль тропы, ведущей к Хозяину Зимы. Какая-то женщина внимательно разглядывала статую; Фейлис подумала, что она узнает тоненькую фигурку, обращенную к ней спиной.

«Таленс Элсабет Орман. Родственница Иерна, арктически корректная со мной. Нет, ради Бога, я не хочу встречаться с ней, по крайней мере в этот вечер…»

Вспыхнуло воспоминание. Среди кустов была устроена-будочка с надписью «Обслуживание». Фейлис никогда не обнаруживала желания заглянуть внутрь, но будка была слева… убежище, в котором можно переждать, пока Элсабет не удалится куда-нибудь. Перебежав по траве, Фейлис раздвинула ветви, открыла дверь, скользнула внутрь и заперлась.

Дыхание вновь заторопилось, сердце заспешило. В будке для нее едва хватало места. Тускло светились цветные флуоресцентные стены. Крутая лестница уводила в люк. Из него вверх поднимались теплота, влага и ароматы. Вибрировали машины… Может быть, насосы?..

Что, если переждать на нижнем ярусе? Во всяком случае интересно увидеть, как устроен этот ярус Геи, живущей в небе. Фейлис взялась за поручень и спустилась.

Сперва она смогла различить только неясное переплетение трубопроводов, емкостей, пультов приборов, опорных конструкций. Ветерок вентилятора дул в лицо, жалил кожу едкими химикатами. Она осмелилась пройтись по коридору, глянула вверх и увидела корни. Весь потолок был заткан корнями.

Были здесь длинные, толстые, кривые — словно руки, пораженные артритом, но заканчивались они щупальцами, которые шевелил ветерок, они тянулись к ней, словно хотели схватить. Но больше было коротких, тонких, трупно-белого цвета… они извивались, извивались и извивались. Кошмар этот уходил за пределы ее зрения.

Тоненький голосок, плача, напоминал ей — это всего лишь аэропонная плантация, ничего другого не следовало ожидать. Но визг, исходивший из собственного рта, заглушил этот внутренний голос. Фейлис повернулась и побежала… так медленно-медленно; и эти щупальца ловили ее за лодыжки и цеплялись за волосы. Они хотели схватить ее, и похоронить в этой могиле навечно.

Она ввалилась в апартаменты. Джовейн отложил в сторону книги и забыл про свою музыку. Он заторопился ей навстречу.

— Дорогая, что случилось, что с тобой?

— Я не хочу здесь больше… — выкрикнула она чуть не плача. — Я должна… Завтра… Не позже. Прошу тебя, не задерживай меня.

3

Редкие выходы наверх были недолгими. Маурайских бомбардировщиков особо не опасались, их следовало ждать в ясные дни, не частые зимой. Гости эти все свое внимание уделяли тем местам, где человек оставил следы своей работы. Пусть разрушают дома, пусть сыплют бомбы. Разворотили кратерами всю дорогу, рытвины теснились друг к другу. Один экипаж по ошибке сбросил свой груз на пусковую шахту. Сталь и бетон уцелели, маскировочный слой грунта, взлетев, осел на удерживающей его решетке.

Внизу людей приковала работа. Не один Эйгар Дренг — собственная воля подгоняла их, словно рабов. Больше никто не пользовался выходными днями, обычно от работы отрывались, чтобы только поесть и выспаться.

И все же небольшой отдых нужен был — в особенности занятым трудной умственной работой, чтобы мозги не превратились в овсянку. В один такой вечер Плик зашел к Иерну и Ронике. Он уже не выступал в «Каблуке», поскольку посетителей там почти не осталось.

Он принес с собой бутылку. Иерн ухватился за нее.

— Эй, а ты, гляжу, не весел, — сказал Плик и добавил, обращаясь к женщине:

— Да и тебе не радостно, мой ангел. Почему же?

— Новости, — отрезал Иерн. Он плеснул виски в бокалы. — Или точнее — отсутствие их. Ты знаешь, что прежде Судного Дня существовала служба новостей? Оставаясь дома, ты мог узнать, что происходит по всей планете. А мы вынуждены довольствоваться крохами и случайной почтой.

Плик положил руку на его плечо и с сочувствием произнес:

— Да, поговаривают, что Домен охвачен хаосом. Должно быть, тебе больно слышать об этом.

— И монги уже идут!

— Э? Все это мы уже слышали много дней назад. Ты, конечно, помнишь, что Дренг уверял, будто в горах наши люди могут легко перерезать растянутые коммуникации и надолго задержать наступление.

Иерн вынул из папки сложенные листы бумаги и бросил их на стул.

— Прочти, письмо пришло сегодня с военным курьером; уж и не знаю, каким образом оно попало к нему.

Плик развалился во всю длину, едва умещаясь на двух стульях из четырех, которыми располагала комната. Помимо них в ней поместились только двухспальная кровать, небольшой стол и шкаф для одежды.

Бездетным парам большего и не требовалось. Роника навела в ней уют, бросив на пол оленью шкуру, украсила картой Ляски стены, смастерила для ружей подставку из твердого дерева и связала узлом яркие-тканевые полоски, порхавшие в дуновении вентилятора. Ее старый кот Кисафер дремал, свернувшись клубочком на покрывале.

Плик прочел письмо, потом перечитал его, положил листок и потянулся к бокалу.

— Трогательное напоминание о милой и даже таинственной крохотной леди, — улыбнулся он.

— Ты что, не понимаешь? — охнул Иерн. — Она вступила в армию, ее же могут убить, может случиться все что угодно…

Сидевшая Роника повернулась лицом к мужу.

— Так, значит, она действительно волнует тебя, — пробормотала она. — Ты мог бы помешать ей, но не сумел…

— А тебя разве она не волнует? — ответил Иерн. — У тебя нет причин для ревности: мы с Ганной подружились в Дулу. Тебя тогда не было рядом, а я нуждался в друге. Вот и все.

Роника усмехнулась:

— Хотелось бы не поверить тебе, жеребчик, но тем не менее ты говоришь правду. Ну хорошо, сам подумай. Какое-то время она будет пребывать в известной безопасности. Не на передовой же она окажется? У нас на востоке так мало опорных точек, оборонять их особо некому; поскольку все, кто мог, ушли на запад, к Ориону. Думаю, мостам не грозит ничего опаснее лавины и снегопадов.

— Но потом их встретят огнем норрмены, — возразил Иерн.

— Разве могут добровольческие, слабо вооруженные, удаленные от баз отряды отражать натиск такого врага достаточно долгое время? — рассуждал Плик. — А что, если высадятся и маураи, собрав превосходящие силы? Рассказывают, что страны, подобные Бенегалу, готовы предоставить им свои войска, не говоря уже о том, что свои острова маураи даже не мобилизовали.

Иерн опрокинул себе в рот коньяк, что оставался на дне бокала.

Огненная жидкость принесла ему легкое успокоение, он налил себе еще и посмотрел через стол на Ронику. Она улыбнулась и ласкова потянулась к его руке, словно бы намекая, что, если в случае поражения им придется расстаться с мечтой, друг друга они не покинут, а это самое главное.

Свет флуоресцентных ламп терял свою бледность, запутавшись в ее янтарной гриве, в отблесках и тенях голубого платья, что было на ней.

— Никто не знает, — ответил он англеману. — Зимнее солнцестояние — наш союзник; но лето застанет нас на поле боя. Если нам удастся вырвать год и если испытание «Ориона-2» пройдет удовлетворительно — во всяком случае, чтобы не потребовалось крупных модификаций — тогда мы, вполне возможно, сможем вовремя завершить все остальное. и запустить корабли.

Ну а если нет… Вот почему Дренг так торопит всех. Ведь от этого мы только выигрываем. Но если обнаружится какая-нибудь ошибка, у нас не будет времени исправить ее.

— Итак, ты утверждаешь, что все зависит от следующего полета?

— Да. Во-первых, он покажет, хорошо ли функционируют основные системы; но успешный непилотируемый полет позволяет надеяться, что все будет в порядке. Во-вторых, что более важно, мы рассчитываем получить необходимые данные, которых у нас еще нет — такая информация обычно собирается за несколько пробных запусков. Например, уточнить размещение оружия, потому что нехватка времени заставляет нас отказаться от третьего полета, который предоставил бы нам необходимую информацию. Кроме того, экипаж проведет ряд исследований, первоначально намеченных на второй полет: пополнит опыт пребывания в невесомости, опробует маневренность в космосе и в атмосфере…

Плик отгородился ладонями…

— Прошу прощения, — рассмеялся он. — Ты расходуешь свою техническую эрудицию на мое поросячье невежество.

Теперь уже Роника сделалась серьезной.

— A это означает, что Иерн, вместе с другими пилотами, днюет и ночует в Тренажере, — сказала она. — Наверное, он уже может пилотировать корабль даже во сне. Мы, инженеры, программисты и специалисты по системам жизнеобеспечения и всякие прочие жестянщики, тем временем прячемся, как одурелые бобры, а то он засечет своим языком, если обнаружит какой-нибудь пропущенный нами дефект!

Невзирая на плохое настроение, Иерн сумел улыбнуться.

— Управлять таким кораблем страшно даже на имитаторе, — ответил он, — но вы, бобры, ветки точите просто чудесно. Словом, практически мы готовы.

Плик вздрогнул.

— Ты хочешь сказать, что корабль вот-вот полетит?

— Именно так. Как я тебе говорил, мы не разместили на нем никакого вооружения, лишь экспериментальную аппаратуру, которая поможет нам понять, где устанавливать оружие на строящихся кораблях. Ну а если говорить о втором, все работы уже свелись к остроумию на лестничной клетке… к тому, что еще могут додумать ученые. Любая непогода, какая угодно метель не может нам помешать; Орион способен восстать во громе, неподвластный любому ветру. Но мы хотим, чтобы все наверху утопало в тумане. Незачем маураям знать его точное место. Тогда их бомбежки могут сделаться эффективными.

— Итак: пилот, второй палат, три инженера, компьютерщик, их помощники, плюс бригада измерителей? И ты рассчитываешь оказаться среди них?

Иерн вздохнул, как влюбленный мальчишка:

— Могу только надеяться.

Раздался стук в дверь. Уединения ради двери делались со звукоизоляцией, и голосов за ней не было слышно. Преодолев небольшое расстояние, Роника открыла ее. Свет из комнаты и коридора окатил Ваироа.

Не ожидая приглашения, он шагнул вперед, запер за собой дверь и застыл без движения. Маурай был в обычном комбинезоне, но с босыми ногами.

Лицо в темной маске казалось куда более странным над драповой тканью и стоячим — иудиным — воротничком. Локтем он придерживал большую книгу.

— Ну! Привет, — сказала Роника. — Вот неожиданность. Садись и выпей.

Плик помрачнел. Друзья поэта еще никогда не слышали такой враждебности в его тоне.

— Какое зло ты принес сюда?

— Потише, парень, — возразил шокированный Иерн. — Что ты на него набросился? Ваироа — наш друг.

— Он друг Микли Карста, — выдохнул англеман. — Разве ты не заметил?

Едва только Карст появляется в этих пещерах, они все время проводят вместе.

— Мм-м, Микли обошелся с нами грубо…

Плик кисло ухмыльнулся:

— Ну, ему не привыкать к грязным делишкам, дело привычное. Я не о том, он — воплощение зла, он варвар в сути своей. Разве вы не чувствуете этого?

— Прекрати, — приказала Роника. — Это мой дом и Иерна. Садись, Ваироа, Плик не поделится с тобой тем, что осталось в бутылке. Но для тебя у нас в шкафу найдется еще одна.

Она извлекла чистый бокал и движением руки пригласила маурая к столу.

Тот принял приглашение, чуть помедлив.

— Иерн, у меня есть кое-какие вести для вас, — сказал он негромко. — Но если власти узнают об этом, мы с вами можем запросто оказаться в покойниках. Лучше бы Ронике и Плику выйти ненадолго.

Роника подошла к Иерну и встала возле него.

— Нет уж, спасибо, — возразила она.

Плик погладил свой подбородок.

— Наверное, я ошибаюсь в своем отношении к тебе, — сказал он. — Очень любопытно. Впрочем, свою головушку тоже жаль. Пожалуйста, разрешите послушать и мне.

Ваироа шагнул впереди присел на стул. Иерн наполнил ему бокал, но маурай не обратил внимания. Роника опустилась на место кошачьим движением. Иерн чуть поежился, на лице его выступил пот. Плик откинулся назад и выпил.

— Я буду краток, — сказал Ваироа, отчетливо выговаривая слова англея с легким акцентом. — Да, я обрабатывал Микли Карста, сделать это легче, чем он полагает. Ум его склонен к разгадыванию головоломок, и сам он, конечно, надеялся выудить у меня полезную информацию, чтобы воспользоваться ею против наших. Но в душе он очень одинок, как все солипсисты. — Плик изобразил удивление при этих словах. — Я обнаружил его общество весьма интересным, — продолжил Ваироа. — Оно смягчило для меня плен и праздность. Однако двигала мной куда более высокая цель: я намеревался собрать информацию, иначе говоря — шпионить.

— Что? — воскликнул Иерн. — Как? Для чего? Вы никогда не сможете доставить ее своим людям.

Ваироа поймал его взгляд.

— Я могу передать ее вам, — сказал он. И помолчав, продолжил:

— Я с самого начала достаточно четко представлял, что именно следует разыскивать. Разведка флота Ее Величества собирала факты многие годы, в том числе и во время последней нашей миссии в Юропе. Полагаю, Тераи собирался рассказать вам, Иерн, но вы оттолкнули его, перейдя на сторону Роники.

— Тераи, — пробормотал Плик. — Ты предполагаешь, что это он вывел маураев на след Ориона?

Ответа не последовало. После ультиматума этот вопрос задавали себе много раз. Ваироа без жалости продолжил:

— Попав сюда, я полностью уверился в этом — способами, которые вам, Иерн, недоступны… с помощью языка, которым говорит тело, обертонов, субвокализации, логики — не столь индуктивной или дедуктивной, как интуитивной. Я нуждался лишь в весомых свидетельствах.

И он хлопнул томом об стол, заставив Иерна и Плика вздрогнуть, Роника раздула ноздри, кот проснулся, зевнул, потянулся, соскочил на пол, перебрался на колени к хозяйке. Роника рассеянно погладила его. Зверь замурлыкал, забавно оттеняя голос Ваироа.

— В первую очередь я определил комбинацию цифр, запирающую сейф его кабинета. Микли всякий раз заставлял меня оборачиваться к нему спиной, но гиперострый слух может различить, как крутится циферблат и звякают штырьки. Результат я проверил, время от времени называя цифры в присутствии его подчиненных и приглядываясь к их реакции. Тем временем я получил уМикли разрешение брать книги. Поскольку я должен регулярно представляться дежурному офицеру в приемной, вполне естественно, что я могу входить и задерживаться там, когда его нет на месте. После первых нескольких посещений я убедился, что за мной не следят. Микли никогда не оставляет важных материалов на столе, да я и не мог что-нибудь выяснить или чем-нибудь навредить. Скорей всего он просто хотел потешиться. Я постарался развлечь его, и мои комментарии он счел забавными.

— А потом ты сумел вскрыть сейф, когда офицер вышел… — хриплым голосом сказала Роника. — И что же ты там обнаружил?

Ваироа покачал тигровой головой:

— Нет, я поступил совершенно иначе. Здесь, под землей, вы начали забывать про секретность, и все считают, что так и должно быть.

Поначалу я только несколько раз входил в хранилище и присматривался, стараясь найти то, что мне нужно. Но сегодня я отыскал. — Он указал на книгу, они прочли заголовок: «Боль: концепции и методика по всему миру». — Это мое досье.

Иерн сдержанным движением указал на том.

— И что же ты взял, во имя Иезу? — спросил он.

— Корреспонденцию, меморандумы, выдержки из отчетов — все достоверно.

— Ваироа словно забухал молотом, кующим железо. — Юань никогда не поддерживала Джовейна и не помогала заговорщикам. Да, некоторые высшие юанезские офицеры участвовали в заговоре. Через них передавалась информация и снаряжение. Когда нас захватили краснаянцы, они устроили, чтобы нас передали агентам Северо-западного Союза. Но вообще-то, Иерн, ваш тайный враг — Ложа Волка, создатель Ориона.

Кровь бросилась в лицо Роники.

— Нет, ты с ума сошел! — воскликнула она. — Зачем нам понадобились эти геанцы, когда торговля с Доменом только что началась. Нет!

Ваироа продолжал с той же самой непреклонной, уверенностью:

— Микли обращал мое внимание на то же самое. Я убаюкал его тем, что не стал спорить. Но факты свидетельствуют о другом. Замешанные в заговоре юанеацы попросту предоставили Волку поддержку и фасад. Конечно, они не знали об Орионе, но не сомневались в том, что ряд Лож в Северо-западном Союзе намеревается сбросить ярмо маураев. Со своей точки зрения они помогали распространить геанство в Юропе, пытались добиться союза с норрменами, соседствующими с их соперниками — монгским государством Большарека, и добивались личной выгоды. О да, Микли и его банда заманили их в свои сети по одному, тех, кто был уязвим для шантажа. А некоторые с самого начала служили норри; кое-кто из агентов, засланных к монгам, сумел пробиться на ключевые посты. Но весь импульс против Скайгольма всегда исходил отсюда.

— Почему же, почему? — пробормотал Иерн.

— Союзу выгодно нарушить складывающиеся тесные отношения между Доменом и Федерацией, — утверждал Ваироа. — Зачем позволить маураям укрепиться в Юропе, завязать контакт с выгодным торговым партнером, способным на технологический обмен? Напротив, следует вытеснить их, так чтобы все блага достались жителям Северо-запада, и без всяких вопросов найти доступ в Восточную Юропу и к сохранившимся там делящимся веществам.

Более того, неприятности в Домене отвлекут внимание маураев на стадии окончания работ над Орионом.

— Но геанцы всем нутром против всей нашей ф-ф-философии. — Слезы стояли в глазах у Роники. — Подобные отношения не могут быть долгими.

— Микли и его сотрудники интересовались только краткосрочным сотрудничеством. После того как взойдет Орион, им будет безразлично, кто где правит. — Ваироа открыл том. В нем оказалась стопка бумаг. — Постоянство не имеет никакого отношения к политике… как и верность или моральные принципы. Новости о вашем предприятии должны были ужаснуть Джовейна; и он поможет моей нации против вас. В этой войне Федерация примет любую помощь, которая будет предложена ей. И в конце концов мы с радостью примем появление в Скайгольме более дружественного нам режима. Я думаю, что вам, Иерн, следует знать своих врагов.

— Дайте-ка посмотреть! — Аэроген выхватил папку.

Стул Роники свалился, и кошка с негодованием соскочила с колен, когда женщина резко припала к плечу Иерна, заглядывая в бумаги. Плик склонился к Ваироа.

— Почему ты это сделал? — прошептал он. — Чего ты хочешь добиться?

— Быть может, ничего, — отвечал маурай. — Но я обязан пытаться.

— О, ты уже сделал достаточно. Ты сыграл свою роль. — Плик поднял свой бокал. Но не питье было виной тому, что руки его дрожали. — Ты открыл врата ада, через которые придется пройти.

— Придется ли? — спросил Ваироа.

Плик не ответил.

Наконец Иерн отодвинул бумаги в сторону, поднял голову и выдавил:

— Похоже, ты прав. Что дальше?

Ваироа собрал все улики и встал.

— Что касается меня самого, — произнес он, — я обязан, как обычно, отметиться у надсмотрщика. И вернуть эти документы под предлогом того, что ищу новую книгу. Вы знаете, где найти меня, когда я понадоблюсь.

Спокойной ночи.

Он вышел. Иерн, сидя, повернулся к Ронике. Она склонилась над ним, и он припал лицом к ее груди.

— О, дорогая моя, — прошептал он, Роника взъерошила его шевелюру.

— Скверно получилось, дорогой мой, и мне стыдно за наших, — сказала она. — Подобные вещи случаются. Но мы все исправим, я клянусь, мы все исправим. Прямо на этом месте. — И нараспев добавила:

— Сперва звезды и твой полет в небо, за земные пределы, для наших детей, их детей и для вечности…

Плик отбыл не прощаясь…

Глава 22

1

Утром Иерн отправился к ближайшему телефону, позвонил начальнику своей бригады и сообщил, что они с Роникой прихворнули. В общем, ложью это можно было не считать, после вчерашнего на работе от них было бы мало толку.

Они оделись потеплее и отправились наружу.

— Дрянная погода. По-прежнему ясно, — предупредил их часовой возле выхода. — Того и гляди канаки могут нагрянуть.

— Говорили, что они почти отказались от налетов, — сказала Роника, — мол, нечего попусту тратить бомбы.

— Ба, но разве можно хоть в чем-нибудь доверять этим сукиным детям!

Даже если они просто вылетят на разведку, пилот ради развлечения может выпустить из пулемета очередь по парочке северян.

— Нет. Они не чудовища! — отрезал Иерн ядовитым тоном, удивившим часового.

Закамуфлированная дверь скрывалась в еловом лесу. Солнечный свет, пробиваясь между облачных башен, падал на темную зелень хвои и на бурые стволы. В тени было прохладно, к воздуху примешивался аромат елей. За спиной склон уходил вдаль, к соседним. пикам и крутобоким долинам. Снег почти весь растаял, лишь кое-где задержались потемневшие пятна. Из по-зимнему серой земли выступали валуны. Стадо горных баранов паслось неподалеку, предводительствуемое самцом с великолепными рогами. Дул ветерок.

Здесь они вполне могли обрести душевный покой.

Иерн взял вверх поперек склона. Роника огляделась, прежде чем последовать за ним. Здесь погода была не свирепой — спасибо теплому камчатскому течению — но предательской, дождь, снег или туман могли затянуть небо без предисловий.

Некоторое время они шли в молчании, наконец она спросила:

— Может, еще раз переговорить обо всем этом?

Бессонная ночь сделала голос Иерна хриплым.

— Разве мы не выяснили отношения до рассвета?

Она качнула головой, укрытой капюшоном парки.

— Мы наговорили бездну всяких очевидных вещей. А ты… — Она сжала его руку… — А ты наговорил мне целую пропасть слов — о Скайгольме, о Домене, о своей жизни, пытаясь объяснить все, что он для тебя означает. Наверное, пытаясь объяснить себе самому.

— Я же обещал работать в Орионе.

— Но ведь у тебя нет большого выбора, не так ли? Я хочу, чтобы ты продолжал свое дело, не теряя желания. Видишь ли, если ты сейчас выйдешь из организации, твой поступок будет напрасным; ничто не изменится. И отказ не поможет тебе выбраться отсюда. Люди лишь начнут гадать о его причинах, и след может привести к Ваироа. А мы уже решили, что эта глупая диверсия, бесспорно, не заслуживает того наказания, которое, безусловно, обрушит на него Микли.

— Микли! — Иерн плюнул.

— Именно от этого я и хочу избавить тебя сегодня, драгоценный мой, — отвечала Роника. — Плохо, что ты чувствуешь себя пленником. Это может отравить все… в том числе наши отношения с тобой.

— Я намереваюсь убить Микли Карста.

Роника мрачно усмехнулась:

— В принципе — великолепная идея. Но на практике абсолютно неразумная.

Здесь тебе не удастся ее осуществить; деваться отсюда некуда, и тебя наверняка будет подстерегать смерть, потому что, черт побери, то, что он делает для нас, не имеет цены, Например, я знаю, что и береговые батареи, которые остановили маураев у залива Кука, и склады оружия и боеприпасов, и схему выдвижения на север иррегулярных частей, защитивших полуостров от десанта — задумал и во многом осуществил именно он. Мы не смогли бы так долго сохранить тайну Ориона… без не ведающего усталости Микли, выплясывающего по туго натянутому канату над бездной. Подозреваю, что в рукаве его отыщется еще не один сюрприз.

— А что он сделал с моей страной!..

— Я согласна, прощения этому нет. Цель не оправдывает средства. Микли — садист, и стремится исполнить роль сатаны в масштабе целого континента, мечтает во всяком случае; он и уговорил руководство Волка затеять все это. Стратегию обдумывал, безусловно, он. Помимо всего остального, он привлек к делу изрядное количество высокопоставленных юанезцев, и я полагаю, что эти его друзья сейчас наверняка стараются замедлить и ослабить натиск монгов. Но я согласна: незачем делать Домен всеобщим козлом отпущения. Эта страна не сделала нам ничего плохого, а благодарность Джовейна испарилась за неделю, так ведь? — Под ногами гремели камни. Пролетел ворон, на мгновение затмив солнце, выронил удивительно громкий крик. — И еще — дорогой мой! — улыбнулась Роника. — Конечно, быть может, это и не аргумент, но если бы ты был выбран Капитаном Скайгольма, я бы никогда не встретилась с тобой. А потому я рада случившемуся — из чистого эгоизма.

Он остановился, она последовала его примеру. Они переглянулись. Иерн прижал ее к себе. Прохладная щека ее оказалась возле его губ.

— Я тоже, — торопливо подтвердил он.

Она отступила назад на шаг, взяла его за руки и сказала:

— О'кей, если после всего ты сумеешь отомстить Микли, будет просто чудесно. Но месть не стоит хлопот. Ты должен стремиться к тому, чтобы восстановить в Домене законное правительство, а значит, восстановить там порядок, правосудие и надежду. Это можно сделать. И будет сделано, Иерн. Во всех отчетах отмечается, насколько неустойчива власть Джовейна. Она может пасть сама собой. Если же нет — после того как взойдет Орион, хватит одного слова с высот. И это слово, Иерн, может быть сказано тобой. Ты ведь помог нам в невзгодах; мы, норри, не ангелы, но мы выплачиваем свои долги.

— Да, да… мы говорили об этом ночью…

— Можно повторить еще раз, когда хмель оставит наши головы. Я придумала еще кое-что, но предупреждаю тебя, дорогой, мысль эта может вызвать в тебе шок.

На лице Иерна промелькнула ухмылка.

— Как правило, ты устраиваешь высоковольтный шок. Я готов.

С открытым лицом, негромко, щурясь, словно в прицел, она выпалила:

— Я хотела сказать насчет следующего Капитана Скайгольма. Мы полагали, что им станешь ты. Но хочешь ли ты в самом деле занять этот пост?

— Что? — вырвалось у него.

— Подумай, прошлым вечером ты вывалил на меня целую гору мыслей. В том, числе и о том, как всегда хотел путешествовать и что должность Капитана гвоздем приколотит тебя к месту, но, дескать, это твой долг и огромный вызов твоим способностям. Но ведь с той поры, однако, многое переменилось; а не хочешь ли ты вместо этого… возглавить полет в космос?

Он стоял ошеломленный.

— В Домене полно Таленсов, из которых получатся вполне недурные Капитаны, — продолжила она. — И ты выполнишь свой долг, если поможешь любому из них взять в свои руки власть над Скайгольмом. Однако знай: у нас здесь, мягко скажем, нехватка гениальных пилотов. А Орион нужен не только Северо-западному Союзу. Человечеству представился последний шанс выйти во Вселенную.

Задумавшись на минуту-другую, он ответил едва слышно:

— Ты права. Ты вернула меня к жизни.

Она поцеловала его.

Он потер глаза костяшками пальцев.

— Ты прекрасно понимаешь меня, — вздохнул он. — Только, наверное, я более тебя знаком с политикой, невзирая на все твои дела с Карстом. Я не стану проявлять подобный оптимизм в отношении вашего предприятия.

— После всего, что ты узнал, — негромко ответила она, — я не рассчитывала на это. Только я не считаю людей всего лишь просвещенными обезьянами. Безусловно, мы нагадим и в космосе, как сделали это на Земле. Главное — мы окажемся там — вне пределов Земли — и пусть гаснет Солнце.

— И узнаем, и свершим, и осмелимся… — Иерн громко расхохотался. — Какая пара ораторов из нас получится! — И вновь они стояли, молчаливые, на ветру. — Ну что ж, Роника, самая любимая во всей Вселенной, — улыбнулся он. — Я служу Ориону… всем сердцем. Будет ужасно, если мы проиграем: не войну, а Орион. Отчасти потому, что я полагаю, что место ваше именно там, отчасти потому — ты права — именно этого я хочу больше всего на свете, если не считать твоей любви — а в основном потому, что я люблю тебя, а здесь лежит твое сердце. — Она повернулась к нему. — Но я нахлебался досыта, — остерег он, — я не буду терпеть никаких новых мерзостей.

— И я тоже, — обещала она сквозь неожиданные слезы.

2

После долгих многодневных хлопотливых сборов, после двух дней и ночей, проведенных в тесном и душном воинском эшелоне, было невероятно здорово вновь вдохнуть воздух. Кал-Гар^[166] — пограничное поселение в юго-западном Чакри, где кончалась железная дорога, нельзя было назвать святилищем красоты и восторга; руины, оставшиеся от Смертных Времен, заставляли его казаться меланхоличным, в противоположность руинам, высившимся над громадными суетливым Чай Ка-Гоу. Суровые ветры продували побелевшую равнину, кружился сухой снег, облака то разрывались, то соединялись, чтобы повиснуть над ней невысоким сводом гробницы. И все же Ганна Уанговна ощущала себя на свободе.

Отчасти это было верно. И еще на востоке, уже в поезде, молодые испуганные солдатаи постоянно нуждались в ней, их новобранцами везли на войну, которой они не понимали. Едва познакомившись в неведомом лагере, они ехали, спрессованные в вонючей грохочущей мгле товарных вагонов, передавая друг другу разные пакостные слухи. Учена и пророчина, переходя от группы к группе, разговаривала со всеми и с каждым, возглавляла медитации; заставляла всех вспомнить, что биться им предстоит за Гею. Скалясь на нее, их страх отступал и забивался в темные уголки душ, но свою непреклонную ясность она могла излучать, только черпая из ключей, бьющих в ее сердце.

В Кал-Гаре вновь началась суета; люди и кони дружно рванулись наружу.

Но стало повеселее, чем перед отправлением, Два дня солдатаев по очереди отпускали изучать винные лавки, игорные дома, прочие места увеселений, которые предоставлял им форпост, а Ганна могла в одиночестве побродить по прерии, подышать чистым воздухом, а потом вернуться вовсе купе и поспать. Тем временем Орлук Жанович и его собратья по командным постам организовывали поход.

Западные, самые многочисленные подразделения полка Бизона, пришли с Севера, через Большареку, чтобы стать под его команду. Войсками Пяти Наций командовал Великий Нойон Юани. Эти элитные части можно было мобилизовать быстро и надежно. Им предстояло вступить в Северо-западный Союз через несколько перевалов в Скалистых горах.

Потом они должны были занять позиции по обоим краям долины реки Фрейзер^[167], преградив дорогу врагу — и на юг, и на север. Остальные полки должны были собрать свои силы и привести их туда; после того солдатаи знакомым еще предкам путем пройдут до плоскогорий возле Юкона, а потом повернут к морю, чтобы захватить Орион и сковать гиганта.

Не многие знали цель. Разъяснения маураев не дошли до всех сельских домов; но даже горожан не слишком смущала идея космического корабля.

Общее мнение сходилось на том, что норри вновь затеяли игру с тем же дьявольским яичком, что и предыдущее поколение, но на этот раз маураям потребовалась помощь в новой Энергетической войне. А после победы, бурчали между собой солдатаи, и всю поклоняющуюся бесу страну надлежит оккупировать и успокоить.

Армия монгов развернулась в походный порядок и змеей потекла на запад.

* * *

Ганна никогда не видела гор, а слова и рисунки не могли донести до нее даже призрака их красы.

На четвертый день пути она ехала вместе с Орлуком и его штабом, отделенным примерно в третьей части колонны от своего фургона. Она бы предпочла побыть в одиночестве. Среди этих мужчин, окруженная вечным шумом, она не могла полностью обратиться к Единству, с трепетом озираясь вокруг, как было с ней, в начале пути. Однако вчера передовые патрули столкнулись с северянами, спустившимися с высот. Сегодня самолет-разведчик обнаружил врага в небольшом укреплении, до которого оставалось еще километров двадцать.

Орлук выслушал последние новости, вложил свое мини-радио в чехол и кивнул с каменным удовлетворением:

— Бой начнется прежде, чем закончится день, — сказал он. — Они разворачивают полевую артиллерию, в том числе пару довольно внушительных ракетных остановок, а пехота окапывается.

— Ox, нет! — прошептала Ганна.

Офицер расхохотался.

— А вы надеялись, что они встретят нас розами? — усмехнулся он.

— Майор, в подобном стиле с преподобной госпожой не разговаривают, — осадил его Орлук.

Тот застыл в седле.

— Прошу прощения, сэр.

— Извинитесь перед ней, не передо мной. Она сделала больше любого из нас, чтобы поддержать дисциплину в этом отряде.

— Преподобная госпожа, я поступил безрассудно, укоряю себя.

— Не надо, — возразила Ганна. — Все это неважно. Мне… мне… не следовало так говорить. Мы должны двигаться дальше.

Орлук обратился с неожиданной неловкостью:

— Дело в том, преподобная госпожа, что особого боя не будет: перед нами обычная добровольная милиция северян, к тому же, их чуть больше батальона. Я предполагаю, что они будут дразнить нас обстрелом и пулями, когда мы подойдем поближе. Но в такие игры играют вдвоем, и мы можем вызвать несколько истребителей-бомбардировщиков, если те причинят излишнее беспокойство. Все зависит от обстановки, можно или подавить их стрелков, или уничтожить сам форт.

— Сэр, — сказал другой офицер, — я хотел бы предложить не задерживаться для этого. До сих пор нам сопутствовала удача. Снегопад может причинить нам куда больше вреда и задержать нас дольше, чем жалкие крепостцы за спиной.

Пока им действительно везло, раздумывала Ганна. Всю дорогу погода была ясной, хрустел морозец. Они обходились без лопат, северяне сами расчистили дорогу после последнего бурана. С другой стороны, хотя это была только пехота, она полагала, что ее дорогие крепкие мальчики едва ли пострадают от всего, чем может грозить им высокогорье, и, конечно, продолжат путь. Весеннее равноденствие только что миновало — через несколько дней начало весны…

— Возможно, — согласился Орлук и громко рассмеялся. — Как же давно я не воевал в горах! Хорошо вернуться в знакомые места!

«И как я понимаю его — теперь». Сочувствие волной окатило душу Ганны.

Она почти могла уже забыть колонну, шагавшую, выступавшую, ехавшую на стенавших колесах к небу. Она уже видела в них еще одно проявление жизненной силы, столь же прекрасное — на собственный лад. Кожа седла поскрипывала под ней, мышцы коня ходили под коленями, сладкий аромат животного смягчал морозец, поводья в руке и грубая шерсть под ладонью, когда она прикасалась к лошади, утверждали жизнь в ней самой.

Заполнявшие всю дорогу шлемы кивали над мундирами, им вторили винтовки на плечах пехотинцев, пики наездников колыхались подобно пшеничному полю под ветром, знамена и вымпелы мерцали яркими пятнами (О флаги доблести и почета! На одном из них было и ее имя), фургоны и полевые орудия грохотали, влекомые упряжками мулов. Редкие броневики в блестящей броне казались драгоценными камнями — тут, там, здесь… Эхо шагов и гомон плыли над дивизионом, Ганна подумала, что звук этот, наверное, напоминает прибой тем, кто видел океан.

Справа веселым голоском подпевала колонне река. Серо-зеленые струи разбивались россыпью бриллиантов на камнях, кружили, вихрились, вздымались у берегов. Слева за рекой высились горы, невероятные в своей высоте и величии. Сине-серые бастионы вставали из снега, беспредельно-белого, искрившегося мириадами звездочек, а в тенях — синего, как небо над головой. Отсюда ей не было видно вершин, но белые короны сверкали впереди и за ней, великолепные и величественные.

Солнце склонялось к полудню, освещало ущелье, согревало пророчину. Над головой кружил орел.

«Иерн рассказывал мне об Альпах в Юропе.

Неужели же это скверно — стремиться подняться ввысь? Сам Каракан Ефремовик цитировал древние записи; космические путешественники прежних дней видели сверху планету, казавшуюся им в космосе домом, живым и бесконечно драгоценным».

Ровное уханье послышалось между скал впереди.

— Они пытаются остановить наш авангард, — сказал Орлук безмятежно, словно обсуждая, сколько взять за скот. — Мы наметили, чтобы передовые линии отступили, увлекая врага за собой, а мы тем временем приблизимся, сохраняя порядок. Трубы!

Назад полетело слово. Трубы пробудили дикие края. Эхо прокричало в ответ. Общий рев пробежал по колонне, заглушая крики сержантов.

— А теперь, что бы ни происходило, преподобная госпожа, — обратился Орлук к Ганне, — вы будете находиться возле лейтенанта Баяна. — И добавил, обращаясь к молодому человеку:

— Лейтенант, не забудьте, что вы отвечаете за безопасность пророчины. Не забудьте и того, чти в наших рядах она стоит целого подразделения.

— Ах нет, — возразила Ганца. — Пожалуйста… — Боль пронзила ее.

(«Наших? Тогда какова наша цель? Разрушение этих космических кораблей?

Да, конечно, мы не можем позволить безрассудным северянам овладеть всей Землей. Но разве же нельзя потом… нам, и тебе, Иерн из Скайгольма…») — Посмотрите туда.

Крик заставил Ганну посмотреть вверх. Там что-то летело. Серебряная на лазури комета с длинным хвостом, прекрасная до остановки сердца.

Прикрыв глаза, Орлук пригляделся.

— Ракета, — объявил он. — Ну что ж, у северян их немного, к тому же эта явно летит мимо.

«Ракета, — отметила Ганна. — Неужели восходящий Орион будет похож на нее?»

Небо взорвалось…

* * *

Собрав силы, она неуверенно поднялась на ноги — нагая. Сорвав одежду, взрыв бросил ее на дорогу. Асфальт облепил раздробленную кость левой руки, там, где осталась плоть.

Но сперва следовало забыть о муках. Казалось, что не существовало ничего, кроме муки — огонь, который будет сжигать ее вечно. Откуда-то из бесконечных глубин своей души она извлекла мандалу… Земля крошечным прохладным и голубым диском покоилась среди звезд космоса.

Ей ответила мантра — живущая, танцующая и вечная любовь… живущая, танцующая и вечная любовь.

Придя в себя, она увидела дымок, курящийся над распростертыми, обугленными комьями, бывшими когда-то людьми. Пары клубились над рекой, хотя она перестала кипеть.

Все прочее… пурпурное, раздутое, обваренное, но еще живое… ползло, пошатываясь, бродило вокруг, издавая какие-то звуки. Ганна не могла разобрать их, должно быть, лопнули барабанные перепонки. Недоставало и правого глаза. Она прикоснулась пальцем к глазнице и сразу отдернула, ощутив под рукой что-то липкое, стекающее на голую кость под ним.

Левым глазом смутно, но все же достаточно отчетливо она могла видеть, на что стало похоже ее тело.

Неважно. Она шатнулась в сторону, в пыли и пепле, тянущихся к облаку, встающему над горами огромным грибом, Темное пятно на земле, распростертые крылья — не орел ли, низвергнутый с небес? Нет, должно быть, просто раскроенный череп с выжженными мозгами. Какие-то силуэты возились у ее ног в пыли. Она направилась вниз. Там в отдалении от нулевой точки должен был найтись кто-то, способный понять ее.

Спустя некоторое время она обнаружила их. У одного не было лица. Он сидел, держа на руках своего товарища, на котором осталась лишь часть кожи, но который мог видеть и простонать:

— Это она, да, это добрая госпожа.

Ганна опустилась возле них. Левый сустав не позволял ей принять позу-лотоса, и единственной оставшейся рукой она не могла должным образом благословить их. Однако…

— Да будет мир и да возвратимся мы к Гее. Мы возвращаемся к Гее, от которой и пришли мы, которая и есть мы. Да будет все красиво, да будет все красиво…

Выдохнув эти слова, она рухнула замертво.

3

Аудитория была набита до отказа — и сиденья, и проходы: взгляды, взгляды и взгляды. Вентиляция не могла унести тепло и запах разогретых тел. Было душно от множества дыханий. Стоя на ногах возле выхода, Иерн и Роника изучали, казалось, слившуюся воедино людскую массу… освещенную сцену.

У микрофона стоял Эйгар Дренг. Его широкие плечи поникли, и слова едва выползали из него. За спиной его два знамени на стене: зеленое — символ живых лесов — и белое — символ горной чистоты Северо-западного Союза; Волк и разорванная цепь его Ложи.

— …Пока я не получил новой информации. Повторяю, вчера вторжение монгов было остановлено; уничтожены все силы, которые они привели к нашим восточным пределам в Скалистые горы. Это было сделано с помощью тактического ядерного оружия. Войска эти представляли собой отборные части полков, и едва ли монги в скором времени смогут вывести новые на поле боя. Сообщают об ужасе, охватившем страны монгов. — В голосе его не было триумфа. — Наши службы новостей принимают сообщения об ужасе и ярости, охвативших… цивилизованный мир. В Виттохрии Шеф заявил, что ничего не знал о бомбардировке, и отрицал причастность к ней правительства; во всем поддержал маураев и призвал норрменов разыскать и наказать всех виновных. Впрочем, не слышно и о том, чтобы толпы штурмовали Собрания Волка или атаковали его членов. Напротив, в ряде сообщений говорится о праздниках на улицах. В Велантоа королева и премьер-министр выступили с совместным заявлением. Все вы слышали и его, и все прочие речи… словом, дело — дерьмо. — Он распрямился. — Да, Волк выслал на восток свои отряды — именно туда, где ожидалось вторжение монгов. Я сам не знал этого до вчерашнего дня… Устроить засады было несложно. Не знал я, что предназначенное для Ориона ядерное топливо было отдано для изготовления оружия. Но, учитывая всю вынужденность подобной меры, я не понимаю, почему партия с белым флагом не отправилась перед этим на мирные переговоры с монгами… Не понимаю, зачем нам потребовалось убивать их десятками тысяч. Правда, они действительно представляли угрозу для нас, а я не военный.

А сейчас я уступаю, трибуну главе нашей службы безопасности капитану Микли Карсту из морской разведки. Он обещал рассказать нам больше.

Эйгар тяжело сошел со сцены, Микли вспрыгнул на нее. Он был в мундире, медали на груди блестели, в движениях его чувствовалась лихость победы. Микли схватил микрофон, как если бы это было оружие, и склонил к нему свою седую волчью голову. Свободная рука его жестикулировала — размахивала, указывала, рубила, резала, а голос звенел:

— О'кей, леди и джентльмены, друзья мои по Ориону. Я объясню вам все почему. Потом вы можете разодрать меня на части, если хотите, поскольку это я, именно я, и никто другой устроил погром. Не один, конечно… но я был вдохновителем, устроителем, поощрял и подталкивал все, что шло с трудом, и потому отвечаю за все… Более того — горд этим!

Аудитория застонала. В стоне звучал оргазм.

— Начнем с самого начала, — как молотком, стучал Микли. — Я предчувствовал, что мы можем оказаться в отчаянной ситуации. В действительности иного нельзя было ожидать. Орион всегда был игрой отважных мужчин и женщин, решивших рискнуть всем ради свободы. Так поступили вы, мои друзья, так поступила наша страна… И разве наше дело не заслуживает минимальной страховки, предусмотренной на случай катастрофы?

Чем так ужасна атомная энергия? Она чище и безопаснее, чем уголь и синтопливо; она отвечает долговременным требованиям высокоиндустриальной цивилизации, в отличие от солнечной энергии, в ней ключ к двери, ведущей в космос. Это знали ваши родители, которые пытались воспользоваться ею в мирных целях. Маураи сокрушили их, поскольку подобное предприятие сокрушило бы их собственную уютную гегемонию. Вы знаете истину сами. Вот почему мы сооружаем Орион — чтобы освободить наших соотечественников и всю человеческую расу.

Дальше я хочу спросить вас, чем плохо организованное использование ядерного оружия? Неужели человек, получивший в грудь копье или пулю, мертв в меньшей степени? Неужели быть сраженным шрапнелью или пламенем огнемета менее больно? С чем мы имели дело все эти столетия, как не с табу? Это предки маураев одарили нас этим словом; как вам известное табу — это бесполезный запрет.

Микли подождал, чтобы все прочувствовали его слова, и продолжил уже спокойнее:

— Нет, мы не собираемся забрасывать земной шар многомегатонными бомбами, учиняя на Земле новый Судный День. Мы не сделаем этого; кроме того, у нас просто нет средств. Мы сделали только одно — как и следовало — просто защитили себя.

Монги, подобно маураям, явились на нашу землю агрессорами, они напали на нас без всяких причин. В Энергетической войне свободные мужчины и женщины сражались, чтобы защитить свои дома и свободу. Они потерпели поражение не из-за недостатка отваги, а потому, что руки их были связаны табу. Но тогда война велась один на один. А сейчас, как и всегда, нам не хватает войск, чтобы защитить нашу восточную границу от монгов, когда маураи взяли нас за горло на западе. Поэтому Ориону пришлось предоставить своим немногим защитникам средство, которого потребовала их преданность.

Директор Дренг спрашивал — и весьма правильно — почему мы не могли припугнуть врага одним из таких зарядов, чтобы предупредить его.

Директор Дренг вполне понятным образом потрясен. Его занятость и быстрота развития событий помешали ему обдумать эти вопросы. Я надеюсь, что вы сделаете так теперь, Эйгар Дренг. Заставьте же поработать ваш великолепный ум. Подумайте и вы все, мои соратники по Ориону.

Я не выдам секрета, напомнив о том, что мы располагаем ограниченным количеством подобных зарядов. В основном все те делящиеся вещества, которые мы сумели собрать за многие годы, сохраняются здесь, ожидая запуска Ориона. Получив подобное предупреждение, монги, вне сомнения, отступили бы… чтобы перейти к другой стратегии. Но при этом маураи, как и наше собственное правительство, тоже бы получили предупреждение и отреагировали на него. И вместо выдающейся победы, которая, по сути, объединила весь наш народ под руководством Ложи Волка, мы, проявив нерешительность, попали бы под контратаку… и вполне возможно, норрмен бы выступил против норрмена, а тираны в Велантоа только злорадствовали бы.

Но теперь опасность с востока более не грозит нам. Как и предки, мы не дали монгской ночи опуститься на нашу отчизну. И мы получили возможность раз и навсегда разделаться с маураями.

Раздались звуки одобрения.

Микли помахал.

— Позвольте мне представить вам человека, который скажет о войне в дюжине словах больше, чем я в тысяче — перед вами полковник Аррен Рогге… кадровый офицер, командир тех героев, которые отбили нападение на полуостров и бдительно обороняют его.

На сцену поднялся рослый мужчина. Он указал на свой пустой правый рукав.

— Я оставил этот плавник в той далекой долине, где наша засада отражала врага, — сказал он без излишнего драматизма. — Не так уж тяжела потеря, если учесть, сколько прекрасных молодых людей расстались там с жизнью. Морские пехотинцы маураев бились стойко — не спорю. Их жизни обошлись нам недешево. И сегодня с их стороны осталось много могил, но многие воины уцелели и сражаются против нас. Жаль, что тогда у нас не было этих бомб. Наверное, наши мертвые и живые и вся их родня жалеют об этом. Если нам предстоит встретить еще одну такую атаку, без новых подкреплений, лучше уж иметь ядерное оружие.

Благодарю вас, — он спрыгнул со сцены.

Ему сопутствовал рев толпы.

Микли крикнул им:

— Действительно ли вы скорбите, друзья? Конечно, жаль монгов… но кем лучше быть — убийцей или рабом? Я получил сообщение с поля боя, этой новостью следует поделиться с вами, В сообщении перечисляются уничтоженные нами монгские полки. Если вы читали историю или в детстве слушали рассказы своих родителей и дедов, вы помните эти имена.

Когда-то они погубили множество северян, они — гордость монгов, но теперь сила их рухнула. Зачитываю список: Вихря, Верного Пастуха, Дракона, Сынов Октая, Бизона…

Роника схватила Иерна за руку. Он стоял абсолютно неподвижный.

— …Святого Ивана — эти главные; среди них были и другие — поменьше, но всех их нет, нет, нет!

Толпа вскочила, размахивая кулаками, крича, топая ногами о бетон.

Усиленный голос Микли вклинивался в шум:

— Сила… пусть ниггеры страшатся того, что случилось с косоглазыми.

Да, скажу вам, мы победим, у нас есть необходимая для этого сила, и мы предупредили врага… будущее за нами — Орион взойдет!

Вырвав руку, Иерн бросился от Роники к двери. Она охнула, проводив его взглядом, и хотела отправиться следом, но только сжала губы и, сложив руки на груди, осталась, слушая и наблюдая.

4

Строители проекта предусмотрели общую комнату для свершения религиозных и медитационных обрядов с тремя капеллами: иезуанской, еврейской и буддийской. Все они были невелики, как и сами конгрегации; язычники же совершали свои обряды наверху или дома. Постепенно крохотное помещение — точнее, сглаженный вулканический пузырь — перешло в руки немногих Древних Христиан, целиком забравших его себе.

Оно могло бы вместить не более двадцати верующих, хотя столько их набиралось редко.

Так что Плик, войдя, оказался в одиночестве. В холодном помещении было полно теней, с потолка светила одна-единственная флуоресцентная пластина — квадрат со стороной в тридцать сантиметров; свет из коридора просачивался через плетеную решетку. На деревянных сиденьях лежали подушки для коленопреклонения и молитвенники, иначе влажный каменный пол портил бы бумагу и кожу. На оштукатуренных стенах нарисованы лилии, впрочем, фрески уже были едва видны. Напротив входа невысокий барьер ограждал алтарь — блок природного базальта. По обе стороны его стояли простые подсвечники, костяные сосуды на домотканом алтарном полотне. Простое распятие — бесхитростная фигурка из плавника, выбеленная морем. Грубый сосуд со святой водой возле входа; блюдо из мыльного камня на дубовом подножии. Плик перекрестился, вошел внутрь, огляделся и, заметив свечи, бросил приношение в кружку, поставил свечу перед алтарем и зажег ее с помощью поршневой зажигалки — маурайская вещица. Пламя крошечной звездочкой горело в сумраке.

Плик преклонил колени на голом полу перед распятием, соединив руки вместе и склонив голову. Тощий, в тонкой одежде, он сжился. Потом снял гитару со спины… настроил и, пройдя пальцами по струнам, очень негромко запел:

Господь Предвечный, Вседержитель и промыслитель.

Почему ты покинул нас?

Ты, смерть ради нас сокрушивший, Ты, нас Собой искупивший, Видишь — гибнет мир нагрешивший.

После вознесения знать ли страх Тем, кому лежать в гробах?

Но не благо — ад в наших сердцах.

В душе своей возвели мы твердыню, Где бес обитает поныне, Боже, нет в нашей силе благостыни.

Ты, вздымавший солнечный вал, Ты, который землю создал, Мир Твой гибнет — пусть он и мал.

Мы таких натворили чудес, Которым позавидует бес, Помоги и помилуй, Небесный Отец!

Господь Предвечный, Вседержитель и промыслитель!

Почему ты покинул нас?

Последняя строфа завершилась молчанием. Плик поднялся и, постояв немного, словно сломался; выронив гитару на пол, он пал на колени и уткнулся лбом в камень.

— Спаситель, — молил Плик, — прости меня, я изнемогаю… прости за плохой стих и отпусти мне все грехи мои.

Глава 23

1

На Орионе никто не работал с самого утра, за исключением охраны и основных служб жизнеобеспечения. Все собрались в аудитории, чтобы выслушать чрезвычайное сообщение. Торопясь по пустым ярко освещенным коридорам, Иерн вспоминал о катакомбах — когда забывал о кошмаре или отвлекался от мыслей по тактическим соображениям.

Ваироа в аудитории не было. Будь у маурая такая возможность, он, безусловно, пришел бы и засел в задних рядах, где его мог бы заметить аэроген. Итак, он находился в заключении, вне сомнения, по приказу Микли или какого-нибудь из осторожных его помощников.

В кабинете, окутанном табачным дымом, дежурил один только охранник.

Нервно подняв голову от стола, он потянулся к полуавтоматическому пистолету, едва Иерн вошел. Узнав его, стражник отвел руку назад и спросил голосом неровным и высоким:

— Что там говорят, сэр? Неужели действительно мы нанесли вчера монгам столь жуткий удар, как утверждает радио?

Иерн заставил себя остановиться и кивнуть.

— Да, их уничтожили ядерными боеголовками. («Неужели и ты оказалась там, маленькая Ганна? Жива ли ты? Странно — только я бы предпочел, чтобы ты умерла. Как бы ты горевала сейчас о мертвых и нерожденных».) И что вы думаете об этом?

Сержант покачал головой:

— Не знаю, что и думать, сэр. Я… ну, откровенно, ошеломлен! Неужели нам предстоит новая война Судного Дня?

— Капитан Карст сулит нам славную победу.

Сержант пристально посмотрел на Иерна:

— Что-то на вашем лице не видно восторга, сэр. Побледнели вы как-то и губы дрожат.

— От внезапного облегчения, полагаю. Они бы не дали Ориону взойти.

(«Следует держаться поубедительней».) Дело в том, что я пришел за пленным маураем.

— Сэр?

Иерн слабо удивился тому, как быстро сработал язык: прежде он бывал боек на словцо, только соблазняя женщин.

— Возможно, вы слыхали, что мы с ним знакомы… познакомились еще до того, как попали сюда. Я надеюсь, что потрясающая новость сделает его более сговорчивым: в качестве источника информации или посредника, или того и другого сразу, он может оказать нам бесценную помощь… быть может, мы избавимся наконец от его народа.

В голосе норрмена звучало сомнение;

— Не знаю, сэр. Мне приказано…

— У меня нет времени на разговоры, — отрезал Иерн. — Сам капитан Карст разрешил мне. Раньше ведь его выпускали каждый день, разве не так? А сейчас он находится в превентивном заключении, чтобы не линчевали. Но теперь опасаться нечего. Я распишусь за него, — Иерн махнул в сторону внутренней двери.

Догадка оказалась правильной: приказ о задержании был отдан мельком и на словах. За исключением расставленных в важных точках редких вооруженных охранников, которым не приходилось делать ничего более серьезного, чем задерживать изредка попадавшихся пьяниц, в этом подземелье Минотавра особой бдительности не соблюдали — пока. Кроме того, Иерна венчал колоссальный престиж астронавта.

— Да, сэр, — согласился сержант, достал ключика ящика и поднялся.

В блоке было немного камер, в основном пустовавших: хулиганы, любопытствуя, выглядывали из них, а психопат блеял, пока Иерна вели по коридору до камеры Ваироа. Гибрид читал; когда дверь отворилась, он опустил книгу и бесстрастно поднялся.

— Мы… я хочу поговорить с тобой, — выговорил Иерн уже не столь гладко, пытаясь одновременно угадать, сколько успел узнать о нем странный мозг за загадочными глазами.

Ваироа вышел из камеры. Голубой комбинезон его плохо облегал фигуру, и тем не менее маурай казался облаченным в мундир. На выходе Иерн написал расписку. Он уже придумал — наполовину — как объяснить свои действия Микли; но если все сойдет хорошо, Микли ни о чем не услышит, пока не будет чересчур поздно. Ну а если его ждет неудача, тогда — все равно.

Но мысли эти жались к периферии сознания, а его воля несла вперед, к водопаду. Вчера вечером после новостей они с Роникой приуныли. Они не стали обсуждать события, ограничиваясь простыми клише (ужасно… нарушение доверия… но, быть может, иначе нельзя… война не знает чести… подождем новой информации… все это так загадочно и неясно…), произнесенными без особых эмоций… и стараясь не глядеть друг другу в глаза. Иерн рано отправился на боковую и, к собственному удивлению, скоро почувствовал дремоту. От отупения, должно быть. Но проснулся в радости, и только потом вспомнил… Позевав, начал собираться — умылся, оделся, поел, чтобы не завтракать в притихшем общем зале — подобно машине. Но внутри его бурлил и набирал силу поток…

Он не знал, когда уснула Роника и сумела ли она уснуть. Когда будильник поднял его, она лежала рядом, открыв глаза. Их охватили темные ободки, и сказать ей было нечего. На объявленное собрание они отправились вместе, но при этом не держались за руки, как обычно.

— Нам нужно уединенное место, — сказал Иерн, когда они с Ваироа оказались в коридоре. — Полагаю, что библиотека подойдет лучше всего.

Он имел в виду публичную библиотеку, а не ее техническое отделение, обычно она была полна людей, чтение было здесь излюбленным препровождением времени. Сегодня длинный зал пустовал, словно никого более не волновали ни мысли философов, ни звучные хитросплетения поэтов. Расположившись за дальним столом на заднем конце напротив друг друга, они приступили к беседе. Иерн заметил, что они разговаривают заговорщицки, и подавил смешок.

— Что здесь такого забавного? — спросил Ваироа.

— Мне… мне представился… призрак Ганны Уанговны… прикрикивающая на нас, чтобы сидели потише.

Иерн глотнул. «Я не буду плакать. У меня нет времени на слезы». И закончил изложение событий.

Ваироа не выказал удивления.

— Некогда в одной из старинных книг, напечатанной еще до Падения, я видел воспроизведение еще более древней эпитафии, выбитой на могильном камне. Надпись гласила: «Я ожидал этого, но не так скоро».

— А я нет, — пробормотал Иерн. — В самом деле не ожидал. До самого сегодняшнего утра я не ожидал подобной реакции этих людей на преступления Карста. Подобный восторг в людях, которые начали мне даже нравиться, стал самымужасным переживанием во всей моей жизни.

— Но разве ты сам не считаешь, что без ядерного оружия нельзя было спасти Орион?

— Ну кто может, оставаясь в здравом уме, считать что-либо вообще стоящим подобной цены? Я думал… что в наше время ядерная энергия не может быть использована таким позорным образом. Я ошибался. Вы, маураи, правы. Имеющий возможность создает оружие. Потом они изготовят новое — посильнее — наконец мы вновь навлечем на свои головы Судный День. Человечеству остается только полностью запретить атом.

— А значит, Северо-западный Союз должен быть разгромлен, а Орион уничтожен, — спокойным голосом проговорил Ваироа.

Иерн энергично закивал:

— Да! Эти… Волки… доказали, что они не годятся во властелины земли.

— Из людей никто вообще не пригоден к этому делу. Ни один человек. Моя нация к чести своей — просто пыталась сохранить выгодный для себя баланс, а не создать империю. Но тем не менее и мы совершили свою долю ужасных деяний.

— К черту вежливость! Слушай, если не терять времени, мы с тобой сегодня можем остановить северян.

Зрачки Ваироа расширились и сразу сузились — посреди маски на его лице.

— Как? — Иерн вспыхнул огнем. — Мы уведем корабль в космос!

Ваироа по-кошачьи подобрался, отдаваясь вниманию. Слова хлынули из Иерна, подгоняемые потоком его воли:

— «Орион-2» — это прототип. Испытания и исследования, которые будут проводиться на нем, имеют существеннейшее значение для последующих работ. Корабль готов к полету. Экипаж и дублеры тоже. Запуск отложен до наступления облачной погоды, чтобы маураи не могли заметить места взлета. Застигнутые врасплох, они не сумеют зафиксировать траекторию радаром, и корабль быстро выйдет из поля зрения при таком ускорении.

Экипаж выполнит все эксперименты и маневры; все, что не будет автоматически телеметрировано, будет передаваться на Землю голосом — так, что внизу получат информацию полностью. В соответствии с программой полета посадка будет произведена на аэродроме к северу от гор; точное место выберут в зависимости от местных условий — и на тракторном поезде его доставят назад. Но даже если последняя стадия и сорвется, ничего страшного не произойдет, если в самом начале полет пройдет успешно.

— Но мы можем предотвратить это, — вмешался Ваироа. — Значит, ты намереваешься взлететь.

— Да. И немедленно. Пока продолжается это непристойное сборище, и пока атмосфера над головой чиста. Твои маураи увидят взлет корабля и точно вычислят координаты шахты. Зная ее расположение, начнут прицельные бомбардировки. Возможно, они не смогут нанести Ориону серьезных повреждений, если учесть, насколько надежно защищены все установки, но какие-то повреждения все же будут. А самое главное — потеря «Ориона-2» на многие месяцы отодвинет завершение проекта. Банде Дренга потребуется время, чтобы соорудить новый прототип. Маураи получат возможность накопить необходимые силы… если учесть, что придется иметь дело с известным количеством ядерных боеприпасов, которые, вне сомнения, еще остались у норри. Если у Дренга хватит мудрости, он сдастся немедленно. Но как бы все ни сложилось, Микли Карста следует сжечь живым на костре: этот зверь не достоин права жить среди людей; только я боюсь, что у маураев не хватит жестокости.

— Но как ты собираешься взлететь? Входы в шахту надежно защищены.

— Да, но, как ты слыхал, я здесь уже крупная шишка. Перед нами два ключевых пункта. Первый — в пропускных воротах на верху пусковой шахты. Его нам придется захватить — мы можем взять оружие из моего помещения и воспользоваться внезапностью; помочь или подать тревогу будет некому. Я покажу тебе, как работает механизм двери, а сам потом спущусь ко второму входу — на дне шахты. Охрана впустит меня; я скажу им, что намереваюсь поразмыслить над пультом управления, чтобы внести в его конструкцию некоторые изменения, подмеченные мною на имитаторе.

Ты открываешь ворота, я поднимаю корабль; иначе нельзя — у них там устроена блокировка, и тогда… — Иерн сжал кулаки… — Орион мертв!..

Помолчав с полминуты, Ваироа пробормотал:

— Мы с тобой тоже, не так ли?

— Если тебе повезет — уходи в горы, — сказал Иерн, — когда сумеешь в поднявшейся неразберихе проскользнуть мимо часового на входе. Ты рассказывал мне о том обруче, которым тебя наградил Карст, но у тебя будет время убраться подальше, прежде чем они сумеют засечь тебя; пойдешь к берегу — к своим. Конечно, шансов у тебя очень мало, но все-таки кое-какие есть.

— А ты?

— Меня интересует только одно, — ответил Иерн из глубины своей отрешенности, — я обязан угнать этот корабль у норрменов.

2

Он пришел домой и столкнулся там с Роникой. Экая незадача — Иерн остановился на половине шага. Она спустила с рук кошку, поднялась с постели, на которую прилегла, и шагнула к нему. Лицо его осунулось, на щеках поблескивали влажные полоски.

— Иерн, дорогой мой, ты заболел? — грудной голос кнутом хлестнул его.

— Выглядишь ты ужасно. — Она заметила Ваироа за его спиной. — Привет, — бросила она рассеянно… потянувшись к своему возлюбленному, обняла его.

«Я исполняю свой долг, — думал он. — Как хорошо, что кончается жизнь».

Теплота ее тела втекала в Иерна. Волосы ее пахли летом. Сделав подножку, он повалил ее. Они вместе упали на пол. Роника откинула руки назад, чтобы смягчить удар. Всем своим весом он навалился на ее бедра.

Правая рука легла на лоб, прижав ее голову к полу. Она смотрела на него потрясенная.

— Закрой дверь, Ваироа, и помоги мне! — крикнул Иерн.

— Что это еще за безумие? — выдохнула она. — Неужели ко всему ты еще и свихнулся?

Роника начала сопротивляться. Как часто приводилось ему ощущать под собой это гибкое сильное тело. Левой рукой отталкивая ее, он понял, что один справиться не сумеет. Ваироа схватил ее за запястья. Вдвоем — маурай за руки, а Иерн за ноги — общим весом они не давали ей шевельнуться. Волосы Роники рассыпались по ковру. Над головой забыто порхали радужные полоски, которые она повесила перед вентиляционной решеткой. Круглыми недоуменными глазами с постели смотрел кот.

Роника оскалилась.

— Дорогая, — принялся умолять Иерн, — послушай меня, пожалуйста, послушай. Я люблю тебя и не хочу тебе зла, но мне приходится идти на это — ради тебя самой…

Роника чуть вздохнула. Губы ее раздвинулись в мрачной улыбке:

— Когда мужчина обещает сделать для меня что-то хорошее, я немедленно убегаю, — она дернулась. — Но вы поймали меня, сукины дети. Продолжай.

Иерн начал выкладывать все.

— Мы не можем позволить тебе предупредить своих, — прошипел он. — Мы свяжем тебя и вставим в рот кляп. Это докажет твою верность Ориону — ты не сумела предотвратить случившееся. — И рассеянно добавил:

— Мне так жаль, так жаль… ты даже не можешь представить. Я не ожидал встретить тебя здесь. Я люблю тебя… И больше мне уже некого любить.

Она успокоилась от его слов, только подрагивала от напряжения мышц.

Зеленые глаза вспыхнули.

— Так почему же, во имя сатаны, вы это делаете? — спросила она.

— Ты помнишь… там наверху… я сказал тебе, что ничего больше терпеть не буду — никаких новых мерзостей… — запинаясь твердил он. — Сама видишь — такое терпеть нельзя, Я не могу.

— Почему же ты не можешь? Почему же просто не объявить забастовку, вместо того чтобы губить дело, жизненно важное для всех остальных?

— Потому что все вы — кроме тебя, Роника, — все вы убийцы, стремящиеся стать господами мира… последствия вашего эгоизма погубят все и всех.

Ради моего народа в Домене, ради людей Ваироа, ради твоих собственных северян… ради детей, которые, я надеюсь, когда-нибудь у тебя родятся… — Бурный поток решимости Иерна затвердел полярным льдом. — Все-таки, — выдохнул он, — я Таленс Скайгольмский. Я этому не рад, но тем не менее… Господин, который не умеет служить, не может быть господином. Времени мало. Мы должны обезопасить себя и бежать.

Пожалуйста, не сопротивляйся. И прошу, не надо меня ненавидеть.

— Понятно, — медленно ответила она. — Так я и думала. — Голос ее сделался резким, — А ты знаешь, что идешь на самоубийство? Этот корабль не предназначен для одного пилота. Его конструкцию упростили, избавившись от системы спасения. Конечно, стартовать ты сумеешь, но без инженера на заднем пульте не сможешь сделать ничего, кроме простейших маневров. Ты не сможешь сесть, если до того не сгоришь в атмосфере.

Иерн кивнул:

— Конечно. Я отключу телеметрию и направлюсь прямо вверх. — Он выдавил улыбку, вполне честную. — Корабль снабжен на восьминедельный полет экипажа из восьми человек. Полетаю, погляжу сверху… наверно, там великолепно. Я буду думать о тебе.

Ее смех заставил его отдернуться. На лице Ваироа проступило смущение, сомнение.

— Будешь думать, будешь, дорогой мой, — воскликнула она. — Потому что я буду рядом с тобой. — Он только смотрел на нее, размышляя. — Может, ты меня выпустишь? — спросила она. — Смешная поза. Я же не выскочу из двери и не буду вопить. Хотя бы потому, что никто не услышит.

Обменявшись взглядом, они с Ваироа отпустили ее и поднялись — она тоже.

Прижавшись к Иерну, Роника подарила ему жгучий поцелуй.

— Идиот ты мой, — с безмолвным рыданием шепнула она ему на ухо. — Неужели ты думал, что я смогу отпустить тебя одного? Ты совсем не знаешь меня.

— Но… но твоя Ложа…

Она отступила назад и, перехватив его взгляд, впилась в него с таким же напряжением, как в его руки.

— Да, — проговорила она. — Больно… просто жжет. Но хуже того… выходит, что наши капитаны лгали мне, лгали всем нам, давали слово чести, уверяли, что мы не помогаем погибели вырваться из ада — пользовались нами, словно подданными, а мы — свободный народ! Если уж Северо-западный Союз откажется от свободы, что у нас выйдет, кроме очередной, проклятой Богом империи? — Она поежилась. — Ведь сегодня, когда все узнали об этом ужасе, Микли остался жив. Он же сам предлагал им осудить его, только он знает их куда лучше, чем я. Своими же глазами видела, как они завывали осанны, когда Микли хвалился своим злодеянием. Выли, прославляли славного предводителя. Наш-то тихий ученый, разумный и миролюбивый начальник группы, прыгал от счастья, одобряя это мошенничество. Эйгар Дренг — следует воздать ему должное — Эйгар, к чести своей, стоял в стороне и был очень расстроен… но Ренье Эброн радовался, как и все они. — Роника потянулась, чтобы вздохнуть. — Я ушла оттуда домой, чтобы побыть в одиночестве, поплакать над смертью того, во что я верила. Я надеялась застать тебя здесь. А ты… — Перед Иерном возникла фурия. — О, теперь я знаю, насколько люблю тебя! У тебя будет экипаж. И мы сами совершим правосудие. А потом приземлимся где-нибудь у монгов и начнем отвоевывать Скайгольм.

— Но… но… нет, это же настолько опасно, я не позволю… — На мгновение он усомнился, не хитрит ли она. «Нет, она не способна предать; в ней это не заложено. — Ваироа легонько кивнул. Странные чувства его подтвердили, что Роника не лжет. — И она поможет захватить корабль».

— Да, — вздохнул Иерн.

Роника опустилась на пол, скрестила нога и, закрыв глаза, потратила минуту, чтобы привести нервы, мышина и мозг к прежнему единству, мужчины тихо стояли, не смея тревожить ее.

Она вскочила неожиданно, дыхание ее было ровным, движения плавными.

— О'кей, — радостно сказала Роника, — давайте обсудим некоторые детали. Две винтовки у нас в шкафу. — Они с Иерном не убивали для развлечения; просто не забывали потренироваться в стрельбе. — Из каждой можно наповал уложить человека. На случай, если дело не сложится, можно прихватить побольше патронов. И… Ой, кстати, — она метнулась к столу и, схватив записную книжку с карандашом, быстро набросала записку:

— Хочу попросить Клаффа и Сонаю Брауэн приютить Кисафера, — объяснила она. — Они кошатники и приютят бедолагу.

3

От коридора к шахте вела лестница в трубе высотой метра в три. Она открывалась в горизонтальный проход, короткий, но извилистый, он заканчивался другой лестницей и лазом. После второго подъема Иерн оказался в конце тридцатиметрового коридора; его перекрывала наполовину открытая массивная дверь из железа и дерева, подзорное отверстие в ней закрывали задвижки. Ближайшая к нему сторона была облицована сталью, противоположная — покрыта прочным губчатым звукопоглощающим материалом. Им же были облицованы и стены тоннеля.

Возле створок в скалу и бетон был врезан контрольно-пропускной пункт.

Тоннель оканчивался в чуть освещенной пустоте стартовой шахты. Виден был узкий балкон, огражденный поручнями.

Двое охранников сидели за столом возле двери у входа в туалет. Они играли в карты, не проявляя особой тревоги. Одеты они были просто, их должность определялась лишь нарукавными повязками и оружием.

Неподалеку в стойке стояли две автоматические винтовки.

Заметив Иерна, они неторопливо поднялись. Когда Иерн подошел поближе, охранники узнали его и на лицах появилось некоторое облегчение… мужчина средних лет, поседевший и грузный, а с ним женщина, рыжая и молодая, от уголков рта и глаз разбегались веселые морщинки. Она была в платье — не в блузе и брюках — поскольку находилась примерно на шестом месяце.

— Привет, Иерн, — проговорила она. Аэроген был знаком с ними обоими, он легко сходился с людьми. — Что мы можем сделать для вас?

— Я хочу кое-что сказать вам, Джори, — ответил человек из клана Таленс. Он остановился, не дойдя до них, и кивнул мужчине, — и вам тоже, Далт.

— Собрание завершилось? — спросил последний. — Что же произошло?

Остатки доброго настроения оставили Джори. Она протянула руку, словно умоляя.

— Скажите мне, что все слухи оказались не правдой, — проговорила она неровным голосом. — И никаких атомных бомб не было. Я не могу поверить.

— Увы, все верно, — ответил Иерн.

Она побледнела. Далт поглядел на него.

— Чему удивляться, когда мы в таком положении? — негодовал норрмен. — Но к чертям этих монгов, мне их не жалко, и тебе нечего жалеть, Иерн.

— Что же будет потом? — выдохнула женщина, прикасаясь рукой к животу.

Далт пожал плечами:

— Канаки спешно уберут свои задницы из наших вод, если у них остался еще рассудок. Кстати, Иерн, неужели сборка закончена? Что там говорили? И потом — зачем ты здесь?

Летчик оставался там, откуда окликнул их… в пяти метрах у противоположной стены.

— Вышло так, что тебе, наверное, придется выполнить одно специальное поручение, — напрягся он. — Мне придется показать, что надо делать — я тоже принимаю участие в деле. — Преднамеренно понизил голос.

— Э? — рыкнул Далт. — Я не слышу тебя. Говори громче и подходи ближе.

— Чрезвычайная ситуация! — крикнул Иерн.

Сигнал. Он медленно направился к ним. Оба смотрели лишь на него, так что Роника, вынырнувшая из шахты, успела далеко пройти по коридору, прежде чем ее заметили. Но часовые знали и ее, а потому зла не подозревали. Еще миг, и они заметят, что левая рука ее заведена за спину. Иерн отступил. Роника выставила оружие перед собой.

— Стоять! — вскричала она. — Не двигаться! Поднимите руки! — Далт потянулся к пистолету. Роника выстрелила. Пуля свистнула возле уха мужчины. Оскалившись, она рявкнула, подойдя ближе:

— Не шевелись, сказала ведь. Ты знаешь, какой я стрелок.

За ними следовал Ваироа. Вторая винтовка была у него. Через плечо его были переброшены полосы, нарезанные из простыни. Джори завизжала. Оба охранника подняли руки. Ваироа присоединился к Ронике. Иерн торопливо заговорил:

— Мы не причиним вам зла, если вы не будете сопротивляться. Только свяжем и вставим кляп поставим у двери — с безопасной стороны, естественно, но я предупреждаю — шутить не будем: мы намереваемся увести «Орион-2». Так что поймите, с кем имеете дело, и ведите себя правильно!

— Ах нет, нет, — простонала Джори.

Далт взревел, дернулся, чтобы броситься, но увидел перед собой дуло винтовки Роники и топнул в гневе. Дернулся его кадык.

— Канака — понятно, — сказал он, словно плюнул. — Иностранец тоже. Но ты — женщина Волка. Значит, и ты ссучилась?

Он плюнул.

— Нечего болтать, — оборвал Иерн и уже собирался приказать часовым стать так, чтобы их удобно было связать, когда Джори повернулась на пятке и бросилась к пульту.

— Остановись, дура! — вскрикнула Роника и выстрелила предупреждая.

Джори не дрогнула. Иерн бросился следом. Она опережала его… было просто удивительно, что женщина с таким животом могла бежать так быстро, безусловно, она первой доберется до сигнала тревоги…

Прозвучал третий выстрел. Череп Джори лопнул, разбрызгивая кровь и мозги. Тело ее повалилось вперед, дергаясь руками и ногами, и замерло возле пульта. Натекла кровь… отвратительно алой лужицей.

Колени отказали Иерну: он пал на них и попытался прийти в себя. Клочья тьмы проплывали перед глазами, в голове гудело. Он ощутил, что Роника склонилась возле него… прижалась.

— С тобой все в порядке, дорогой? — негромко рыдала она. — Ты-то не ранен?

Усилием воли он обрел полное сознание.

— Это ты застрелила ее? («Если она, что тогда?») — Нет, — ответил Ваироа. Стоя над покорно лежащим Далтом смуглым воплощением Смерти, в темной маске на глазах и тигровом колпаке, он отвечал негромко и ровно:

— Это сделал я. В ее решимости трудно сомневаться. Ранение не остановило бы ее, учитывая количество адреналина в крови.

— Я… не могла бы… сделать это, — проговорила Роника. Слезы текли из ее зеленых глаз.

— Женщина и нерожденный ребенок, — рычал в гневе Далт. — Теперь ты довольна, предательница?

«Ребенок еще жив, — промелькнуло в голове Иерна. — Сколько же он будет умирать? Можно ли его спасти? Нет, я запрещаю себе думать об этом».

— Она поставила бы под угрозу все наше дело, — объявил Ваироа, сохраняя полное бесстрастие. — Орион взойдет, но чтобы погубить тех, кто делает ядерное оружие.

Далт икнул.

— Я не сказала, что осуждаю тебя, — печально произнесла Роника. — И не горжусь тем, что не смогла бы поступить так, как ты. — Она поднялась и помогла Иерну встать. — Пошли, дорогой. Незачем терять время.

«Мы делаем то, что должны; то, что должны; то, что должны». Напев этот звучал в его голове, пока они связывали Далта и затыкали ему рот, а потом оттаскивали пленника подальше от двери. Дела позволили аэрогену отогнать мысли о случившемся. Он будет плакать потом, коща придет время. Ваироа стал на страже, Роника отодвинула убитую в сторону, сложила ее руки на груди, прикрыла изуродованное лицо полотенцем, взятым из туалета, тряпкой затерла самые откровенные следы.

Тем временем Иерн закончил свое дело. И подойдя к Ваироа, выдавил, ощущая, как механически выступают слова:

— Мы не может откладывать. Мне нужно показать тебе все, что ты должен будешь сделать.

— А выстрелы могли услышать? — спросил маурай.

— Едва ли, — «благословенны технические подробности». — Мы находимся на верху шахты высотой в сто один метр; все здесь предусмотрено, чтобы поглотить звук и радиоактивные осадки в случае несчастья. Однако мы не знаем, когда они закончат свое собрание. Сейчас Микли наслаждается собой, сеет семена своей будущей политической карьеры, но есть и другие дела, о которых он должен заботиться.

Иерн отвел Ваироа к балкону, холодный бриз, шепча, поднимался из глубин шахты. Шелест вентиляторов и пульс насосов таяли где-то вдали.

Тьма уходила глубоко вниз, во мраке далеко мерцали разнесенные светлячки фонарей; наконец все оканчивалось белым каскадом света. Там располагался корабль. Сверху он казался небольшим… роскошный самоцвет, запутавшийся в паутине мостков. Ну а над головой через какие-то двадцать метров тускло блестел металл.

Иерн указал вверх.

— Эти ворота, — сказал он, — не просто створки, а сложная машина.

Выдержать силы, которые выпускает на волю Орион, она может только за счет чрезвычайной прочности и синхронной работы. Но сами створки даже не вздрогнут при прямом попадании обычной бомбы. Вот пульт управления сервомоторами, передвигающими комплекс. Сперва они открывают внешнюю диафрагму — со всем камуфляжем. Следом срабатывает внутренняя заслонка, открывая путь кораблю. Первый взрыв поднимает его в небо, а яма для радиоактивных продуктов на дне и встроенные в стену баки с растворителями поглощают все опасные вещества.

— Весьма достойное внимания достижение, — заметил Ваироа, — Конечно, большую часть энергии огненного шара поглощает аблирующий слой, но ты, без сомнения, изучал устройство шахты… ты изучаешь все.

Дальше корабль летит по инерции. Точная траектория обеспечивается магнитными полями, создаваемыми сверхпроводящими катушками, окружающими шахту под оболочкой. Они включаются после открытия портала. Ворота не успевают закрыться, до того как в атмосфере произойдет второй взрыв — временной интервал невелик — но высотный взрыв уже не может повредить установку, в частности потому, что будет слабее. Но о нем уже речи нет; твоя работа заканчивается, когда ты откроешь портал, и я выведу корабль наружу.

— Я никогда не понимал, зачем ворота открываются автономно, — недоумевал Ваироа. — Почему нельзя сделать это из центра управления полетом?

— Существует комплекс причин: скажем, децентрализация управления и упрощение обороны. Кроме того, так экономнее: меньше электроники — проще конструкция. Ведь весь Орион — азартная попытка без настоящей базы, просто с горсткой ресурсов, которые приходилось возобновлять самыми непритязательными способами… Кстати, почему мы еще болтаем? — отрезал Иерн. Он направился назад. — Действуй, — объявил аэроген. — Когда портал открывается, наблюдатель, выйдя на балкон в последнюю минуту перед запуском, проверяет условия, в особенности состояние коварной погоды. А затем вся бригада оставляет позицию и закрывает за собой эту тяжелую дверь. Нетрудно догадаться, к чему способен привести взрыв атомной бомбы в ограниченном пространстве, кроме того, корабль будет подниматься быстрее звука. Здесь пройдут ударные волны, а после того как взрыв ускорит корабль, хватит жара, чтобы испечь тебя.

Инженеры полагают, что пультами управления после нескольких модификаций можно будет пользоваться и после запуска, но это еще надлежит проверить. Во всяком случае, дверь, покрытая шумопоглощающим материалом, защищает бригаду. Тем не менее, по правилам, они должны опуститься вниз.

— Насколько я могу судить, ворота могут служить и преградой для врагов.

— Да, дополнительная предосторожность против диверсантов, коммандос или… словом, от нас. Конечно, наш случай — дело особое.

Иерн потянулся к панели и быстро объяснил назначение датчиков, переключателей и кнопок. Ваироа запоминал все столь же быстро.

— Когда ворота откроют, зазвучит сигнал тревоги, — пояснял Иерн. — Это делается автоматически, и подачу сигнала предотвратить нельзя. Услышав его, все должны разойтись по безопасным местам, отведенным для каждого. По плану на это отведено двадцать минут, но предохранители отсоединяются сразу, и корабль может подняться в любую минуту. Я попытаюсь сделать-все побыстрее, чтобы ты мог бежать, прежде чем сюда явятся северяне.

Ваироа кивнул.

— Я буду находиться здесь, пока вы не взлетите, — ровным голосом согласился он. — Можете ли вы заранее предупредить меня о взлете?

Ваироа указал на громкоговоритель, — Не голосом, — возразил Иерн. — Коммуникации от корабля проходят через центр управления, который сейчас закрыт.

— Оттуда нам в любом случае не помогут, — отозвалась Роника, убиравшая кровавое месиво.

— Пилот должен дать сигнал за три минуты до взлета, — объяснил Иерн. — Он включает сигнал у ворот. Как мне говорили, звук его похож на трубу, высокий и долгий. Я, конечно, воспользуюсь им. Трех минут тебе хватит, чтобы выскользнуть за дверь, но лучше сперва закрой и заложи ее, чтобы избежать возможного нападения, выскользни и пытайся бежать.

Роника встала, проверила свой комбинезон и туфли, чтобы не пропустить сомнительных пятен, и составила все оружие в стойку. Они с Иерном не могли спуститься с оружием вниз — к входу для экипажа, тогда их, безусловно, остановили бы.

Иерн закончил свою лекцию. Роника вернулась к мужчинам. Она взяла Ваироа за правую руку и произнесла с сочувствием на лице и в голосе:

— Удачи тебе, мой друг по долгой дороге.

Ваироа ответил одной из своих редких улыбок.

— Не скорбите обо мне, — сказал он. — Я знаю, каковы мои шансы, и не испытываю страха, наоборот — рад встретить свой последний час, стоя на страже мира. Благословляю вас.

— До свидания, — надтреснутым голосом ответил Иерн… Он не мог найти в себе сил сердечно попрощаться с гибридом или прикоснуться к его ладони.

Ваироа сложил руки на груди. Проводил взглядом спутников. Проверил связанного на полу Далта, освежил в памяти назначение циферблатов и кнопок на пульте. Ненадолго остановился возле тела Джори и отправился на балкон. Через тридцать минут, как назначил Иерн, Ваироа должен открыть портал. За это время его спутники надеялись достичь своей цели и подготовиться к запуску, если не встретят сопротивления. В часах, что были на пульте, Ваироа не нуждался: он знал время внутренним чутьем. Перегнувшись над поручнем, он разглядывал тьму и свет, огромными полотнищами расходящийся от. далекого корабля.

4

Все входы в пусковую шахту были снабжены защитными дверьми… звукопоглощающая обшивка покрывала последние пятнадцать метров коридора. Однако на нижних уровнях, где работники постоянно сновали взад-вперед, пройти в шахту было очень просто: через переходник столь же громадный, как и тот, что располагался наверху. В закрытом состоянии он отсекал все ударные волны, возникающие при старте Ориона.

От последнего перекрестка к воротам вел долгий путь — к охране нельзя было подобраться незамеченным.

Шагая вперед, Иерн не боялся. Он даже сумел забыть свою скорбь о Джори. Предстояло еще столько всего сделать; и никогда не ощущал он себя настолько живым — впрочем, в душе его трубила зимняя нотка. Он, казалось, впитывал каждую деталь, которую замечали обостренные чувства. Серые плитки под ногой, пятна на мутно-зеленых стенах, белый потолок и снежно-белые флуоресцентные пластинки на нем; шелест, запах химикатов из вентиляционных решеток; острый запах пропитавшего одежду пота. Роника глянула на него; он шел подняв голову, широко шагая…

Роника, мучившаяся, должно быть, куда сильнее его. Но теперь пути назад не было.

Как и наверху, охрана сидела за столом возле полностью открытых ворот.

Сегодня работы не велись, и продолговатая металлическая дверца оставалась закрытой. Караулили двое, Иерн и Роника знали обоих мужчин.

Тот, что помоложе — Элфри Левин, худощавый и темноволосый, в очках и тонкой рубашке — читал довольно увесистый томик. Торел Хос в желтом комбинезоне, лысеющий и пузатый, пыхтел сигарой. Он и окликнул их:

— Эй, ну что там говорят?

— Действительно, мы применили ядерные бомбы, — ответила Роника.

— Эге, — Торел извлек сигарный окурок изо рта и мрачно поглядел на дымящийся конец. — Но монги-то напали на нас. — Когда пришельцы добрались до стола, он внимательно оглядел их. — Что-то вы оба взволнованы, — недоумевал охранник. — И взмылены, точно мулы. Почему?

— Новости-то какие… Потом, в аудиторию нас набилось, как сельдей в бочку… ни один кондиционер не выдержит, — нашлась Роника.

Элфри положил книгу, озаглавленную «Краткая история Восточно-Римской империи».

— Я знал, что без атомного оружия не обойдется, — отрубил он бесстрастно. — Его, конечно, изготовили не так много, ведь Ориону вон сколько нужно. Но я не сомневался в том, что так и будет. Удивительно другое: маураи и монги не подумали об этом; даже не допускали такой возможности.

— А по-моему, все они учитывали, но сознательно пошли на риск, — выразил свое мнение Торел и обратился к Иерну и Ронике:

— А как там ассамблея? Уже закончилась? Сегодня я еще не видел никого, кроме вас, ребята.

— Мы ушли, не дождавшись конца, — ответил Иерн. — Собравшиеся проявили бездну энтузиазма, лезли на сцену с речами. Роника их не любит, а меня вся эта политика не интересует. Словом, я решил, что не найду лучшей возможности проверить кое-что на корабле.

— Что? — спросил Торел. — А я-то думал, что сегодня у всех выходной, за исключением нас, бедолаг.

— Именно так. То есть по кораблю не ползает целая орда рабочих, которых приходится расталкивать, и инженеров, с которыми вечно все спорят.

Глаза Элфри сузились под очками.

— Подождите-ка минутку, — возразил он. — Они будут работать на остальных кораблях флота? Ведь «Орион-2» закончен.

— Да-да, но разве ты не понимаешь, что модификации вводятся постоянно, представляется возможность ввести усовершенствование. Поработав на имитаторе, я понял, как сделать более удобным управление двигательной системой. Конечно, этот корабль совершенствовать слишком поздно, но мы с Роникой можем сейчас осмотреть рубку, чтобы внести усовершенствования в последующие корабли.

— Нас интересует в первую очередь система управления, — добавила женщина. — Конечно, в нейтральном режиме. Так что не беспокойтесь, если вспыхнет табло «двигатель включен», — она махнула в сторону стеклянной панели.

— Мм-м, но это не по правилам, — насторожился Элфри.

— Черти, вы не знаете нас? — сбросила она. — При нас наши пропуска, можем их показать.

— Не приказано. Ах, мизз Биркен, я не оспариваю ваши права… ничего подобного. Но нам сказано, что все работы прекращены до завтрашнего дня, а по правилам никто не должен входить в корабль в одиночку без специального разрешения, если это не входит в его повседневные обязанности.

— Эхе-хе, — вздохнул Торел. — Он прав, разве не так, ребята? Никаких обид. Если что-то случится, мы с Элфри окажемся по уши в дерьме, и вы тоже.

Иерн рассчитывал избежать споров, но предполагал, что может столкнуться с подобным сопротивлением. Обычно северяне руководствовались духом, а не буквой Закона. Но дух всегда пребывал там, куда его устремляла конкретная личность, тем более в настоящей ситуации… когда надежда двадцатилетнего труда воплощена в мечту — единственный корабль…

Спускаясь, они с Роникой уже обсудили проблему. План действий нельзя было наметить заранее, но они продумали возможные варианты событий и оговорили условные сигналы.

— Отправлю их к нашему шефу! — торопливо бросил он на франсее.

Она ответила крошечным кивком.

— Что ты сказал? — поинтересовался Торел.

Иерн пожал плечами:

— Ругнулся на своем родном языке. Конечно, вы тут ни при чем, у вас свои обязанности; но вышло по-дурацки. Ренье Эброн лично одобрил наше предложение, но в суете не успел распорядиться. А вы не можете позвонить ему в кабинет или домой?

— Конечно, — сказал Торел. — Что за вопрос, астронавт Ферлей.

Он уселся на стол возле телефона.

— И чего это все с ума посходили, — недоумевала Роника, улыбаясь и раскачиваясь на каблуках.

— А ты не хочешь сесть? — спросил Элфри и торопливо поднялся.

— Нет, спасибо, мне удобно. Сиди. Ну, раз приходится ждать, мы с Иерном можем рассказать вам о собрании.

Элфри опять уселся.

— С моей точки зрения, особой необходимости нет, — сказал он задумчиво. — Я и так все отлично знаю, и вызвался в это дежурство, чтобы не сидеть там.

— Хм-м. Значит, ты не сомневался в том, что у нас есть ядерное оружие и мы воспользуемся им в случае необходимости?.. Выходит, ты у нас провидец?

— Нет, просто на досуге я изучаю историю. Провидец не я — мой народ, мы пережили так много.

— Твой народ?

— Вчера вечером рабби Кеммер говорил нам о скорби, об искуплении и прочитал кадеш по убитым монгам. Многие среди нас вспоминали Иосифа и плен египетский, маккавеев и разрушение храмов, хазар, Истребление — холокост Бен-Гуриона^[168]… так все и шло, так все и шло, мизз Биркен, я думаю — это в природе вещей. Суть в том, чтобы выжить. Выживи духом, а не просто телом.

— Значит, тебя радует, что у нас есть это оружие?

— Конечно же, нет, но оно у нас есть, и Орион спасен. — Элфри вздрогнул. — А что касается того, следовало ли нам пользоваться им, я в достаточной мере эгоистичен, чтобы благодарить Бога за то, что не мне пришлось принимать это решение.

Торел опустил телефонную трубку.

— Я не могу разыскать доктора Эброна ни там, ни там, — ответил он. — Наверно, сборище еще не закончилось. Подождете или как?

Иерн поглядел на часы. Через семнадцать минут Ваироа откроет портал.

— Мы можем подождать, — сказал он.

Элфри просиял.

— Чудесно, — широко улыбнулся он. — В кои-то веки выпадает минутка побыть в приятной компании.

— …Ах, Домен действительно нечто, — объявила Роника. — Если бы вы сами повидали его… Там не только монументы и странные народные обычаи, есть и веселые местечки. А помнишь, Иерн, ту плясовую, помнишь? — Роника запела на франсее под мелодию, которую придумала на ходу. — Если раздастся сигнал тревоги — мы погибли. Надо находиться рядом с ними и застичь их врасплох. Попытайся зайти сзади и захватить пистолеты.

Аэроген выдавил улыбку.

— Ты же знаешь, что я не могу изобразить даже скрип тележного колеса, — процедил он. — Но если ты выдержишь мое кваканье… Ты берешь младшего, а я старшего. Постарайся, чтобы никто не смог добраться до винтовки.

Об участи, ожидающей Ваироа, уже нечего было говорить.

Элфри поежился.

— Вы правы, сэр, — согласился он. — Пение у вас не получается.

— Но танец запомнить легко, повеселимся. — Поднявшись, Роника взяла его за руку. — Пойдем покажу.

— Во везет некоторым, — выразил неудовольствие Торел.

— Твоя очередь следующая, — уверила Роника. — Отойди-ка в сторонку, посмотри. Отсюда хорошо видно. — Она показала в глубь коридора.

— Но нам не разрешается оставлять…

— Тьфу! Ерунда.

Она, перегнувшись через стол, легонько потянула за остатки волос на его голове. С овечьей улыбкой мужчина поднялся и направился в нужную сторону. Иерн пошел следом за ним; Роника вместе с Элфри вышла на середину коридора.

— Приглядывайте за нами, сэр, — обратился он к Иерну. — Я уже успел влюбиться в вашу жену.

Торел искоса глянул на летчика.

— Что-то ты все-таки мрачноват, — заметил он. — И держишься скованно.

— Трудно чувствовать себя свободнее в подобные времена, — парировал Иерн. — Пусть уж Роника развлекается.

«Осталась только минута… А я-то думал, что у нее нет актерских способностей. А если скажу, примется дразнить».

Чирикая «ла-ла-ла-ла-ла», Роника изобразила несколько па.

— Ну, понял? А теперь назад.

— Черт, лучше я просто погляжу на тебя, — расхохотался Элфри.

Она опустила ресницы.

— Второй такт интереснее. Ну хорошо, соня, — скользнула за его спину.

— Ла-ла-ла.

Время! — Ла-лала-ла, раз, и, — затараторила она. — Ox, ножку подставил. Ну ничего, давай повторим.

«У меня часы врут? Или запаздывает сигнал? Возможно, что-то случилось?»

— Ла-ла…

* * *

Зазвучала труба… глубокий медленный рев вырывался из громкоговорителя — из всех громкоговорителей под горой — гулким эхом ворвавшись в коридоры… предупреждением, зовом на битву. Орион взойдет!

Вздрогнув, Торел широко расставил ноги и застыл онемев. Но в этой позе он пробудет не более секунды. Иерн бросился сзади на коренастого человека. Можно было нанести смертельный удар, но он решил, что не сделает этого: перед ним добропорядочный человек — муж и отец.

Обхватив охранника со спины, Иерн правой рукой сковал обе руки противника, левой рукой пытаясь сорвать кобуру.

Торел взвыл. Сильный, как бык, он вырвался и сам потянулся к пистолету. Иерн вновь стиснул его, но хватка лишила подвижности и пилота. Они топтались и раскачивались. А труба пела над головой.

Голос Роники прорезал шум:

— Стоять! Ни шагу — я держу вас на прицеле. — Элфри замер, ошеломленный. Она выхватила его оружие и проскользнула дальше, преградив путь к столу, возле которого остались винтовки. — Прекрати это, Торел, — завопила она. — Я не хочу ранить тебя.

Старший мужчина, обмякнув, медленно поднял руки. Иерн выхватил у него пистолет и отпрыгнул к Ронике.

— Да, мы похищаем корабль, — объявила она. — И прошу, не вынуждайте нас убивать. Мы хотим, чтобы вы остались живы, так что подчиняйтесь да побыстрее.

— Роника! — охнул Элфри. — Нет-нет, только не ты, нет!

— Да, а теперь вперед, бегите и скажите всем. Пусть знают: мы убьем всякого, кто последует за нами. Нам нужно подготовиться к взлету, но если вы откроете эту дверь и мы поймем, что за нами выслали специальный отряд, чтобы остановить нас какой-нибудь ракетой в тяговый блок, мы стартуем немедленно… И они получат ядерный взрыв прямо в рожу… а радиация попадет сюда. Понятно?

— Понятно, — простонал Торел, — понял я тебя… — закончил он непристойностью.

— Подожди! — остановил Ронику Иерн, выстрелив, чтобы доказать серьезность своих слов.

Оба охранника рванули наутек. Элфри дважды оборачивался в испуге.

Дернув, Иерн оборвал шнур телефона, Роника прихватила обе винтовки.

Они направились к внутренней двери. Он установил переключатель на «Закрыто-5». Проход сам собой закроется через пять минут. Медленно, как на пытке, створки стронулись с места.

— Остается надеяться, — едва слышно шепнула Роника, — что никто… не придумает отключить подачу энергии в эту секцию. Дверь не закроется, емкости не сработают, и заражение будет ужасным.

— Раньше об этом надо было думать, до того как они убили монгов, — ответил Иерн.

Стальная плита сдвинулась; уже можно было войти. Роника последовала за Иерном.

Массивный в хвостовой части корабль не требовал опоры. Леса для рабочих исчезли, их заменили посадочные мостки — полукруглая площадка на верху подвижной решетчатой рамы; специальные двигатели могли подать ее или опустить к любой части корпуса. Остро кольнуло: после посадки экипажа конструкцию эту полагалось разобрать и унести отсюда. Что могли натворить разлетевшиеся детали, добела раскаленные, расплавившиеся или испарившиеся, превращенные нейтронами взрыва в радиоактивные изотопы? Ответил ему голос Плика на англее. Хреновато. Иерн с Роникой ступили на помост, он нажал переключатель… и платформа поехала вперед.

Заостренный нос корабля высился над ними в ослепительном и холодном свете — ветерок теребил взмокшую одежду; здесь, внутри шахты, сигнал тревоги звучал далекой трубой, звавшей к бою где-то на окраине мира.

Посадочная платформа остановилась в нескольких сантиметрах от люка. Он был заперт, но ключ висел рядом. Иерн подвел его к центру цилиндрической площадки и повернул. Включились магниты, завелся сервомотор, внутри двинулись задвижки. Аналогичное устройство оказалось на внутренней двери.

Опустив руку на бедро Роники, Иерн подтолкнул ее к люку. Приподняв винтовки, прихваченные с собой, она хотела быстро отбросить их, но оставила при себе. «Из уважения к труду», — решил он, передавая ей пистолет.

— Хорошо, — сказал он. — Только смотри, чтобы никуда не улетели.

Она кивнула:

— Я буду на посту первого инженера.

— Не нужно, мы ведь летим прямо вверх, и я хочу, чтобы ты была рядом.

Коротко прикоснувшись к его губам, она пролезла внутрь. Иерн отправился следом. Скрючившись в узком пространстве, он потянулся вбок к переключателю, закрыл дверь, опустил за собой засов.

Перед кабиной пилотов располагались места для пассажиров, ученых и инженеров, — «чей день безусловно испорчен», — подумал Иерн. По ступенькам стремянки, установленной в вертикальной позиции — для невесомости — он забрался в рубку пилотов и опустился на левое сиденье. Лежа на спине — колени над головой — он пристегнулся к упругой поверхности. Запах кожи напомнил кресло дедушки Маэля, в котором маленьким мальчиком он слушал сказки об эльфах, живших в дольменах и выходивших в сумерках — поплясать в свете Иледуциеля; а перед собой Иерн видел только огромный тоннель. Но яркий свет мешал понять, оканчивается ли тоннель небом.

Довольно. Он обратил свое внимание и пальцы к многочисленным кнопкам пульта управления. Засветилась зеленым огоньком лампочка, стрелка сдвинулась на циферблате. Клик — зажужжал вентилятор, ветерок прикоснулся к его щекам; клик — показания компьютера выпрыгнули на экран, клик…

«Неужели эта задержка обрекла тебя на смерть, Ваироа? Прости — да, я не логичен и не хочу ее, но смерть твоя будет отмщением за убийство — двойное убийство — и положит конец всем печалям.

Скорее всего, мы с Роникой тоже обречены. На борту нет космических скафандров, они делаются индивидуально, а экипаж еще не определен, корабль не испытан — учебный был во многом иным; нам не поможет и система слежения, нет экипажа, нет системы спасения, нет посадочного поля, к которому я привык в имитаторе… нам еще грозит встреча с палачом — Роника, Роника!» Иерн ударил кулаком по ручке кресла. Она подалась. Чуть помедлив, он взялся за работу.

Сделав все положенное в задней части корабля, Роника скользнула к нему и расположилась рядом.

— Поглядывай за дверью, — наказал он.

— Ты решил, что у меня мозги раскисли? — отрезала Роника.

Чуточку задетый, Иерн прекратил приготовления и повернул к ней голову.

— Прости меня, — извинился он. — Я не это хотел сказать.

— Конечно же, не хотел, но мне не следовало грубить. Я сама вот-вот сорвусь, — расхохоталась она. — К черту всякую безопасность! Давай поцелуемся на дорожку., — Удивляюсь тебе: подбил тебя на такую авантюру, а ты даже не испытываешь страха.

— Ну что ж, ты прав, но… я решилась. Другого пути для нас нет. Из двух зол выбирают меньшее. Что такое два человека — две жизни на земле! Всего лишь миг. Зато спасаем все человечество. Да, игра эта стоит свеч. Иерн, Иерн, мы же летим в космос!

Он не мог справиться особой: она снова пробудила в нем счастье. Судьба посылает им великое деяние — истинный восход Ориона… во все времена.

5

— …Чтобы отомстить за все зло, которое мы претерпели…

Взревела труба.

Микли разом умолк и застыл — подобравшись, как кот. Словно волна пробежала по толпе, зашумела разбиваясь, и будто застонали чайки.

Губы Микли дрогнули, открывая зубы.

— Ого, — пробормотал он. — Урок закончен. — И вновь припал к микрофону. Голос его загромыхал над толпой. — Это сигнал к запуску. Не тревожьтесь, не следует паниковать. Мы, северяне, справимся с любой трудностью, если сохраним холодную голову. Оставайтесь на месте. —Он поднял руки, успокаивая смятение. — Весь персонал службы безопасности должен немедленно занять свои места и приступить к выполнению своих обязанностей. Вооружайтесь и ожидайте приказов. Все прочие оставайтесь на местах — первой должна выйти охрана. А после этого, соблюдая порядок, остальные расходятся по своим квартирам.

Дренг поднялся на сцену, ужас исказил тяжелые черты, но не за свою безопасность страшился он.

— Поговори с ними, Эйгар, — выкрикнул Микли. — Пусть посидят, а я тем временем спасу твой драгоценный корабль, — и рявкнул в микрофон:

— Держитесь, северяне! Я уже в пути!

Он заторопился по проходу к двери, кое-кто приветствовал его, но все звуки тонули в трубном зове. Быстро и уверенно оказавшись снаружи, он понесся бегом — по коридору, по лестнице, вновь по коридору — в свой кабинет. Помощница встречала его с пистолетом в руке. Она подняла ствол вверх, отдавая честь. Он весело махнул ей и спросил:

— Какая информация?

— Никакой, сэр, пока никакой.

В коридоре топали башмаки, кричали люди, летело эхо, взывала труба.

Микли усмехнулся.

— Ну что ж, тем веселее, так? — выкрикнул он из кабинета. Усевшись за свой стол, он начал переговоры:

— Уровень один, о'кей; охрана не заметила ничего, кроме сигнала тревоги, — объявил он, вызывая второго абонента. — Уровень два, то же самое… Уровень три… Алло, алло… молчит как будто бы, а это вход экипажа… Уровень четыре, о'кей, все в порядке… уровень пять — алло, алло, алло, звонок есть, но никто не отвечает — это возле ворот. — Он ухмыльнулся. — Угу, вот и пираты.

Аппарат на столе дежурного офицера зазвонил. Послушав несколько секунд, она сказала дрожащим голосом:

— Да, переключаю… Сэр, это человек с поста на третьем уровне.

Микли прислушался.

— Ах, — выдохнул он. — Очень хорошо. Хос, доложите с Левиным командиру; возьмите новое оружие и ожидайте приказа вместе с остальными вашими людьми. Отчитывать вас за беспечность у меня нет времени. Действуйте! — он опустил трубку. — Шайра, дорогая, — окликнул он свою секретаршу, — проверь, где находится Ваироа Хаакону.

— Он должен быть в заключении, сэр, не так ли? Но… — раздался сдавленный вопль. — Сэр, его там нет!.. Он у ворот!

Микли кивнул.

— Совпадает. — Он посмотрел на часы. — Ферлей и Биркен, должно быть, уже проникли в корабль, — сказал он, словно обращаясь к себе, — при нормальном отсчете у нас осталось около часа. Но они легко могут скостить большую часть его; если мы попытаемся войти, им придется немедленно стартовать. Но сами они предпочтут взлететь лишь после хотя бы основных проверок и прогрева. Значит, остается примерно двадцать минут. — Он вновь возвысил голос. — Шайра, вызови штабквартиру службы безопасности, пусть вышлют взвод с парой ракетных ружей на пятый уровень. Быстро. Если дверь закрыта — как того следует ожидать — пусть они разнесут ее, войдут и опустят створки на место, прежде чем корабль взлетит. На двоих! Рысью!

Он снова поднял трубку и набрал особый номер.

— Боевой корабль «Морской змей», на мостике капитан Скарп, слушаю, — услыхал он.

— Капитан Скарп, — отрезал Микли. — Слушайте: код «вулкан», поняли меня?

— Да, сэр, абсолютный приоритет.

— Поднимайте пар и выводите людей на боевые посты. Предупредите своих, чтобы не глядели на запад. Возможно, что в той стороне произойдет несколько ярких вспышек, которые могут ослепить вас, пусть все на палубе будут одеты — в перчатках и масках.

— Что? — потрясенный моряк справился с собой. — А гражданских предупредили?

— Да, с той поры как эта свинья вырвалась из своего хлева, сигнал тревоги передается по радио, а в Кенае приемников не выключают. Они уже в постелях, попрятались под одеяла. Наверное, все правила наизусть выучили, — нетерпеливо выкрикивал Микли. — Если наш космический корабль взлетит, вы выходите в море. Вы должны уничтожить маурайские авианосцы, чтобы, заметив корабль, они не сумели разбомбить нас. Вы сделаете это любой ценой. Если сможете нанести их флоту дополнительные потери — отлично, но лучше выйти из боя и вернуться сюда, сохранив какое-то количество ракет — на случай новых попыток. Вы меня поняли?

Повторите. — Когда флотский, повинуясь, ответил взволнованным голосом, Микли сказал:

— Ну что ж, веселитесь. — Опустил трубку на аппарат и оставил кресло. На мгновение взгляд его задержался на бивнях мамонта.

— Все, пожили, как и ты, старина — в свое время, — пробормотал он. — Только я могу оставить по себе куда более внушительную память. — Погладив холодный оникс своего письменного прибора, он заторопился наружу.

— Куда вы направляетесь, сэр? — поинтересовалась его помощница.

Микли усмехнулся под звуки трубы.

— Куда-куда!.. на уровень пятый. Неужели ты думаешь, что я способен пропустить такое развлечение, милашка?

Он потрепал ее по щеке, усмехнулся недовольству и поспешно ушел.

Его остановил офицер, желавший получить разрешение возглавить группу прорыва на третьем уровне. Микли потерял несколько минут: предложение следовало отвергнуть настолько решительно, чтобы никто не рискнул попробовать вне зависимости от ситуации. Наконец лифт поднял его в коридор, расположенный как раз под местом назначения.

Здесь трубный глас был настолько громким, что челюсти его завибрировали. Дюжина вооруженных людей пряталась под лестницей. У одного была пусковая труба на плечах, еще двое несли четыре небольшие твердотопливные ракетки с взрывными боеголовками, остальные были вооружены обычным образом. Мрак и сумятица, на лицах людей было написано отчаяние и страх; больно было не только их барабанным перепонкам.

Микли рванулся навстречу.

— В какое адово дерьмо вы тут вляпались? — завопил он. — Я же велел прийти двум ракетчикам.

Начальник взвода отдал честь.

— Сэр, — ответил он, стараясь перекрыть вой. — Второй убит, с ним еще четверо. Ворота защищает стрелок, он палит без промаха. Всякий, кто высовывал голову из шахты, получал от него по пуле. Мы не смогли развернуть оружие. — Он глотнул. — Кроме того, сэр… Вы же знаете, что это дело для самоубийцы: броня на двери отбросит осколки назад: они разрежут ракетчика на части.

Микли яростно оглядел лица.

— Мужчина должен быть горд, имея возможность умереть, чтобы Орион взошел, — поучал он.

— «Орион-2» взойдет в любую минуту, — простонал другой. — И тот, кто окажется наверху, не сумеет рассказать об этом. Дойдет даже сюда…

Микли скрестил руки. Несколько секунд говорила только труба.

— И вы зовете себя северянами, — упрекнул он. — Зарядите свою трубу и дайте ее мне.

— Сэр? — выкатив глаза, они уставились на него.

— Я открою для вас дверь. Будьте готовы последовать за мной. Ты… — Он указолна самого унылого из всей группы. — Давай сюда оружие и мчись домой к матери, может, она еще найдет где-нибудь детали, которые позабыла вставить тебе на сборочной линии.

Человек дернулся.

— Сэр, это безумие, — возразил командир. — Мы не можем потерять вас!

Лучше я попробую сам.

Микли покачал головой.

— Нет. У меня есть идея, но объяснять некогда, а у вас слишком много мозгов, чтобы просто повиноваться, — прозвучал его отрывистый смех. — Я не могу упустить возможности порезвиться.

Они зашаркали ногами и отвернулись.

— Прыгайте, — приказал он, уже потише, но так, чтобы его услышали в этом шуме. Поглядев на него, они торопливо повиновались. С пистолетом на груди, забросив за спину заряженную пусковую трубу, Микли поставил ногу на лестницу. — Когда услышите выстрел этой штуковины, сразу поднимайтесь, — приказал он и с обезьяньей гибкостью полез наверх.

Трубный звук туманом наполнял извилистый коридор. В конце его грудой свалились убитые. Невидящие пустые глаза… открытые рты… Кровь, мозги, экскременты. Микли с легкой брезгливостью миновал их, направляясь к следующей лестнице.

Но когда лоб его должен был вот-вот выставиться над полом верхнего коридора, он остановился. Одной рукой отстегнул свой пояс, петлей обхватил лестницу посредине и вновь закрепил пряжку, чтобы можно было на нее опереться. Он снял из-за слюны пусковую установку и не без труда выставил вперед верхнюю половину, оперев ее на пол. Держась левой рукой за стержень, который должен был упираться в плечо, наклонил ствол вперед.

Ваироа увидел… звякнули пули. Труба вздрогнула под их ударами. Микли ухмыльнулся — шире, чем прежде. Правая рука его потянулась к пусковому крючку.

План был безумен, а потому не пришел в голову ракетчикам, Микли не мог точно прицелиться, да и ствол обязательно дернется. Попасть в уязвимую точку возле замка шансов у него практически не было… Микли полагался на удачу. Держа речь перед собранием Волков, он называл ее судьбой.

Сигнал тревоги умолк. Наступило молчание. Некоторое время, успев оглохнуть, он не замечал этого. И вдруг услышал новый сигнал, холодный ледяной голос, стон зимнего ветра.

Через три минуты взойдет «Орион-2».

Микли выстрелил. Дым и пламя закружили над ним. Пламя обожгло дыхание.

Рев ракеты закончился грохотом Судного Дня. Острые, как ножи, осколки, взвизгивая и блестя, отражались от стен, пролетали над ним, пока он старался прижаться как можно плотнее к стенке хода. Микли не замечал порезов.

Не до них… Не до чего вообще — пока не остановлен корабль. Он выскочил вверх, не встреченный пулей. Покрытая сажей и разбитая дверь криво висела перед ним.

— Й-а-ах! — завопил он победно и рванулся вперед.

Ваироа стоял, пока труба звала на помощь. Припав к глазку, с оружием наготове он ждал. И по одному перестрелял ракетчиков, забыв про того, что лежал связанным на полу. Потом взгляд его коротко прикоснулся к убитой женщине. Он остановился, притронулся ладонью к ее животу, выпрямился и вновь стал на стражу — призрачная ночная фигура посреди белизны и машин.

Из-за края отверстия выглянула труба — ракетная установка. Он выстрелил несколько раз, но перед ним была не цель из плоти.

Трубный глас смолк. Засвистел «Орион».

Ваироа расслабился; стража его закончена.

Почти.

Взрыв отбросил Ваироа назад. Он выронил винтовку и, ошеломленный, встал на колени. Кровь текла из носа. Он пополз, распрямив спину, Микли Карст скользнул в открытую щель. В руках его был пистолет.

«Орион» свистел.

Микли выстрелил. Застигнутый у стены Ваироа споткнулся, припадая к ней. Из дырки в животе его хлынула алая кровь, Микли рванулся к пульту. Ваироа, собрав все силы, попытался помешать ему.

— Нет! — взвыл Микли. — Нет!

Он выстрелил снова, почти в упор. Ваироа как будто ничего не почувствовал. Настигнув своего врага, он обхватил его. Они сцепились возле пульта. Микли не в силах был поднять пистолет, сдерживаемый этой рукой. Ваироа крутанул, хрустнули кости — пистолет упал на пол.

Свободная рука Микли напряглась. Ваироа не обратил внимания. Правой рукой он подгонял противника, направляя его к…

— Нет! — взвизгнул Микли. — Нет!

Ваироа улыбнулся и ответил:

— Да.

Они вывалились на балкон. Микли запустил зубы в горло Ваироа. Ваироа перевалил его через ограждение. Микли не отпускал; так они и упали в шахту, пролетев вместе более ста метров.

В переходе взводный пересчитал людей; те немногие, что сохранили еще храбрость, вызвались сопровождать его. Они поднимались по лестнице — к пульту управления… Как раз для того, чтобы сгинуть в огне и громе старта.

Глава 24

1

На сей раз гневные магнаты не стали тайно съезжаться в Кемпер под каким-нибудь предлогом. Объявив о своей цели, они собрались в Дордойни, в замке Бейнак, открыто отказавшем капитану Джовейну в повиновении. Теперь недовольных было куда больше, чем на предыдущей встрече. Гости со свитами заполнили все свободные комнаты в замке и все места, где можно было расположиться неподалеку, но даже владельцы гостиниц не брали денег за проживание.

Заседания начинались каждый день поутру и тянулись до заката. Дело, которое приходилось решать, не знало сравнения во всей истории Домена.

Каждый требовал внимания, хотел сказать свое слово, сомнению то и дело подвергались как основные принципы, так и самые мелкие детали процедуры… вспыхивали отголоски персональных конфликтов. По вечерам интриги, угрозы, сделки осуществлялись в темных углах замка. Медленно и неэффективно, как бывает среди людей, собрание подбиралось к консенсусу.

Наконец Босмайер Тесс Рейман могла встать перед магнатами и подвести итоги. Ее сразу избрали председателем — к собственному и всеобщему удивлению. Оказалось, что кандидатура ее как офицера, по долгу службы знающего Скайгольм, уважаемого аэрогенами и наземниками, вызывает меньше всего разногласий. Очень скоро она убедила всех в противоположном, но никто всерьез не собирался мешать ей направлять в нужную сторону собравшееся стадо… по большей части все были ей благодарны за это.

Зал заседаний пристроили к крепости пару столетий назад — длинное здание с узкими окнами. Под каждым окном располагалась статуя Предка, выполненная в абстрактном стиле той эры. Башенка наверху представляла на самом деле камеру-обскуру, оттуда электроника передавала на экран, охватывавший зал поверху над окнами, вид окрестностей с высоты замка.

В тот вечер мгла уже уселась в лишенных листьев кронах деревьев, посреди увлажненной дождем долины поблескивала речная волна. Несколько звезд мерцали на небе. Скайгольм, подобно Луне, низко стоял на севере, и на диске его трепетали крохотные огоньки. Прохлада за стенами пронзала духоту в зале, отдававшую потом и табаком.

Из президиума Тесс посматривала на всех собравшихся. Цветастые и разнообразные национальные костюмы говорили, сколь сборная солянка предстала перед ней: сеньоры Кланов, управляющие, князьки, купцы, повелители и повелительницы различных областей, от тихого ученого Местромора до элегантного великого мэра Эльсасса, от затянутого в черное президента Бургойни до лохматого горца, Вождя Юры… Она прокашлялась.

— Мне бы хотелось набросать контуры достигнутого нами согласия, — сказала она. — Бесспорно, не каждый из присутствующих одобрит все соглашение целиком, но, с моей точки зрения, мы выработали компромиссный вариант, способный всех объединить. Изгнание Джовейном персонала Скайгольма мы не можем… не вправе стерпеть. Этот акт не просто предоставляет ему и его шайке наемников, эспейньянцам и маурайским «советникам», полный контроль над самым могущественным сооружением в Юропе, а быть может, и во всем мире. Он может испепелить нас. И мы будем не в силах противодействовать ему, если не перейти к гибельному открытому восстанию или партизанской войне. Быть может, руку его остановит лишь понимание грустной истины: тогда Домен навсегда распадется. Не будем преувеличивать, скорее всего эспейньянцы и маураи, составляющие теперь экипаж Скайгольма, не станут повиноваться подобному приказу, если не последует самых серьезных провокаций с нашей стороны.

Вне сомнения, в своих собственных глазах они кажутся себе достопочтенными людьми. Во всяком случае, это, безусловно, можно сказать о Джовейне. Но главное в том, что это он и они решают нашу судьбу, а не мы сами, уроженцы Домена, знающие его древние обычаи. — Она указала на изображение аэростата. — Некогда он спас цивилизацию Франсетерра. Потом охранял и вынянчил ее. А теперь обратился в средство достижения абсолютной власти. Вот это и есть самое худшее.

Скайгольм по праву принадлежит не ему, а Домену. Нам, нашим предкам и детям, еще не рожденным. Он — сердце всей нашей сути. Можно верить или не верить в то, что в нас обитают анимы предков, но вы прекрасно знаете, что мы обитаем среди их наследия. И мы должны потребовать свое наследство назад.

Тесс сделала паузу. По аудитории пробежал шорох. Она продолжила сухим голосом:

— Итак, какие меры мы предлагаем? Во-первых, мы собираем всеобщий съезд сеньоров. Мы не можем, как заведено, встретиться в Скайгольме, но закон и не требует этого. Сеньоры должны проголосовать за отрешение Джовейна от должности и смещение его с поста Капитана. Но до того следует открыто и во всеуслышание объявить, что мы отказываемся поддерживать его. Наши штаты больше не будут выплачивать налоги центру, признавать его чиновников и выполнять его декреты; кроме того, мы призываем другие штаты, корпуса, лиги, компании, организации любого рода поступить так же. Кое-кто здесь в последние дни утверждал, что подобные действия подорвут саму основу нашего общества. Это так. Тем не менее…

Ворвавшись в главную дверь, молодой человек побежал по проходу.

— Новости, новости! — кричал он. Слезы текли по его исказившемуся лицу. — Радио…

Тесс подняла руку, чтобы остановить беспокойство в зале.

— Что за безобразие? — осведомилась она. — Разве возможны подобные выходки без крайней необходимости?

— Что вы!.. — возразил Анс Дебирон сквозь слезы. Вспрыгнув на край помоста, он стал с ней рядом. — Скорбные вести, господа мои и госпожи.

Слушайте: армии монгов, напавшие на Северо-западный Союз, истреблены… ядерным оружием! Дью, защити нас!

И, упав на колени, он зарыдал.

Тесс не оставила своего места над порожденным ужасом хаосом. Взгляд ее обратился к Скайгольму — снежно-белому посреди сгущающейся тьмы.

— Ну, что делать теперь? — прошептала она.

2

Тераи Лоханнасо находился в своей каюте и писал письмо жене, когда «Орион-2» вырвался на свободу. Иссиня-белый свет вспыхнул в иллюминаторе дюжиной солнц.

Кресло его упало. По контрасту в каюте сделалось вдруг темно, перед глазами проплывали пятна. На ощупь он направился к выходу. Второй взрыв застал его на лестнице, ведущей на палубу. Этот был куда слабее первого: Тераи понял, что космический корабль круто уходит вверх.

Третья вспышка произошла, когда он оказался наверху, и глаза его прозрели… Крошечная, как звездочка, новой не последовало. Экипаж либо паниковал, либо жался к палубе. Те, чей взор случайно был обращен прямо в первому взрыву, медленно обретали зрение. Отталкивая встречных со своего пути, Тераи бросился к поручню и огляделся. Мирное утро, только стая перепуганных бакланов трепетала черными крыльями на синем небе под редкими облаками. Зеленое море искрилось; легкий прохладный бриз накатывал невысокие волны на корпус, чуть раскачивая его.

«Ронгелап» лежал на якоре возле небольших островов Баррен, приглядывая за заливом Кука. По правому борту над горизонтом высились горы Кенайского полуострова, уходя к пикам Леутианского хребта, искрившимся вдали снегами. Возле дредноута располагалось около дюжины судов поменьше — и только; флот разделился на эскадры, удаленные друг от друга.

На севере за горами была заметна ниточка дыма, уходящая кверху — медленно разрывающийся и рассеивающийся след кометы.

— Внимание! — грохнул с мостика громкоговоритель. — Внимание! К бою!

Всем по боевым постам! Живо, живо! Как подобает морякам Королевы!

Слова приказа успокоили маураев, они бросились по местам с решимостью в движениях и на лицах. Тераи ощутил гордость за них.

— Не желает ли капитан Лоханнасо связаться со штабом адмирала? — окликнул его чей-то голос.

Но Тераи уже направлялся туда. Неясный гром, достигший его слуха, через несколько минут подтвердил, что источник его находится там, где должен располагаться Орион.

Палу Халавео, шкипер флагманского корабля, с разочарованием на лице спросил у Тераи:

— Итак, их космические корабли уже готовы? — спросил он.

Офицер разведки зажег трубку и вдохнул дым, утешением прикоснувшийся к языку и небу.

— Нет, сэр, — ответил он, — мы видели запуск прототипа, который они намереваются использовать для экспериментов и сбора данных о работе корабля. Не сомневаюсь, какую бы информацию они ни обрели в найденных архивах, норри не удалось бы осуществить столь амбициозный проект на основе одних теорий. Как я уже упоминал, нам известно, что им нужны еще месяцы на доводку, да и тогда надежность будет сомнительной.

— Но тогда почему они осмелились стартовать перед ликом Танароа посреди бела дня? — недоумевал Кепалоа. — Я бы на их месте дождался тумана.

— Вот это и меня озадачивает, сэр, — признался Тераи. — Возможно, среди них начались какие-то раздоры — тогда троекратное ура! Мы произвели триангуляцию места.

— Я хочу услышать о… — Появился мичман с листом бумаги в руке.

Кепалоа расхохотался. — Только заговоришь о Нане, как сразу ощутишь его зубы в своей заднице. Наверное, он принес нам именно то, что нужно.

— Да, сэр, три отсчета выполнены почти одновременно, — объявил моряк.

Два измерения сделаны с самолетов, патрулировавших в воздухе. Третье — с острова Кальян, где окопались уцелевшие морские пехотинцы. Ну а кроме них, с борта флагмана молодой Роберити Локолоку самым невозмутимым образом воспользовался биноклем и взял по компасу направление на след, пока он еще был виден. Тераи нанес линии на карту, и они пересеклись едва ли не в одной точке.

— Да, — протянул он, — теперь мы знаем, где они окопались. Прошу у адмирала разрешения связаться по радио с Велантоа. Геологический факультет в университете должен либо располагать материалами об этих горах, либо там обязаны знать, где отыскать их. Тогда можно будет понять, где именно они разместили пусковые установки, и мы разнесем их в прах.

— Да-да! — воскликнул Халавео. — Они, безусловно, укреплены, но всему есть предел; если потребуется, мы сбросим на них все, что найдется на флоте.

Кепалоа нахмурился:

— Но почему они напрашиваются на это?

— Чертовски странно…

Интуиция обострила чувства Тераи.

— Сэр, — объявил он, ударив кулаком по столу, — предлагаю включать приемники на всех диапазонах. Быть может, объяснение мы получим… из космоса.

Появилась мичманша.

— Сэр, — объявила она с беспокойством, — с разведывательных самолетов нам сообщили, что броненосец, стоявший возле деревни Омер, на полной скорости вышел на юг. С него поднялись небольшие быстроходные самолеты — должно быть, корректировщики для стрельбы.

— Ну-ну. — Кепалоа поглядел на карту. — Через три часа он окажется перед нами. Жест отчаяния? Мы готовы приветствовать его, джентльмены?

— Адмирал заметил, как напрягся Тераи, услыхал свист дыхания, срывавшегося с его губ. — Ай, в чем дело, Лоханнасо?

* * *

— Алло, Земля! Алло, Земля. Космический корабль «Орион» вызывает Землю и человечество!

Говорит Таленс Иерн Ферлей из Домена Скайгольма. Со мной рядом Роника Биркен из Северо-западного Союза. Мы находимся на орбите. Земля невероятно прекрасна…

— Говорит Роника Биркен. Я жительница Северо-западного Союза. Я помогла увести этот корабль, построенный Ложей Волка, чтобы снять тяжесть вины, которая иначе навсегда ляжет на мой народ, Предательство, массовые убийства, угроза нового Судного Дня, создание империи. Я не смею надеяться на то, что вы поймете меня. Послушайте, северяне: вам лгали, вами пользовались как винтиками и шестеренками.

Вы — свободный народ, но у вас есть правительство, и оно обращается с вами так, как правительства всегда обращаются со своими подданными.

— Вновь говорит Таленс Иерн Ферлей. Я не во всем согласен с тем, что утверждает моя жена, но мы едины в одном: нельзя простить злодеяние, оно должно быть отомщено. — Англиш сменился франсеем. — Со словами любви и утешения обращаюсь к своей матери и семье, к моей второй матери и ее семье, ко всем моим родственникам. Мы пока не знаем, что делать дальше и сможем ли мы приземлиться — где-нибудь и когда-нибудь.

Но если мы умрем, не скорбите о нас. Мы вернули назад нашу честь, а к небу нас вознесло рукотворное чудо.

* * *

Тераи не слушал: в своей каюте он торопливо дописывал письмо домой:

«Прощай, самая любимая!» Подписался, опустил бумагу в конверт и запечатал его. Он не сомневался в том, что произошло. В штабе адмирала его ждала лента с записью послания из космоса. Он прослушал ее, и мурашки побежали по телу.

— Танароа! — прошептал Тераи. — Как я завидую тебе, мальчик мой. Да будет с тобой удача.

* * *

Ранним утром «Морской змей» обошел южный мыс Кенайского полуострова и направился в Ляскинский залив. Огромный уродливый корабль глубоко погрузился в воду… подчеркнуто угловатый — мостик, надстройки, пушечные башни, пусковые ракетные установки, шлюпбалки для спасательных шлюпок. На броне играли золотые отблески, которые тщетно пытался выбелить собирающийся туман. Три трубы извергали вонь и копоть.

Высоко над головой безуспешно кружили маурайские реактивные самолеты.

Они отогнали авиацию северян, но, атаковав корабль, не смогли нанести ему серьезных повреждений. Убийственный заградительный огонь наполовину уменьшил число нападающих. Явились бомбардировщики, сбрасывавшие груз с безопасных высот — корабельные лазеры взрывали бомбы еще в воздухе.

Сообщения о ходе боя Тераи слушал с яростью — на тупость и безразличие министерства обороны Федерации, на общественную апатию и интеллектуальный застой, мешавший всем попыткам восстановить ту силу и энергию, которыми была добыта победа в Энергетической войне. В Велантоа прекрасно знали, что безнадежно устаревший «Морской змей» все еще существует. Этот корабль оставили норри в качестве базы для береговой обороны в здешних водах. Но действительным владельцем судна являлась Ложа Волка, отправившая его в море. Когда Тераи вместе с отрядом находился на Ляске, никто не подумал проверить его состояние.

Северяне же невозмутимо запрятали бронированное чудовище на какую-то дальнюю верфь и преобразили его. Броня, вооружение, лучевое оружие, как в Скайгольме, такого не было на флоте Королевы… защищая непосредственно Орион, корабль выдал бы местонахождение комплекса, но главное, он был мобильной пусковой установкой и для Волка…

И тогда случилось…

Запустив двигатели, убрав паруса, «Ронгелап» во главе эскадры двинулся к бою. Собрать подкрепления не позволяло время, съежившееся в ничто.

Грохнул выстрел; промеряя расстояние, невидимый снаряд устремился вперед. Белый фонтан встал возле броненосца. Корабль северян не ответил. Окутав дымом переднюю пусковую установку, с него поднялась ввысь ракета — серебряная стрела с огненным хвостом. Рев двигателей далеко разносился над морем.

На мостике Кепалоа опустил бинокль, когда, прочертив небо, ракета ушла в сторону.

— Боюсь, что ваша догадка верна, капитан Лоханнасо, — проговорил он неловко.

— Логика самого жестокого рода, — отвечал Тераи. — И мы не можем ничего сделать, Нан их сожри…

После вспышки, озарившей весь юго-восточный горизонт, донесся рокот — на горизонте поднялась снеговая гора.

Халавео схватил микрофон.

— Слушайте все! — закричал он. — Это ядерная боеголовка, как вы, должно быть, заметили. Все по местам! Они не станут стрелять ими на таком расстоянии, не погубив при этом себя самих. А лучи, которыми они прежде пользовались, способны отразить лишь нападение с воздуха. Но даже если их луч способен уничтожить бомбу, он бессилен против корабля… Ни один корабль не способен поднять необходимую для этого энергетическую установку. Словом, никакие непредвиденные опасности нас не ждут, остается воинская работа.

— Приготовьтесь к бою!.. вперед!.. бей хищных кеа.

Взревели машины, переведенные на полный ход. Маурайское судно рванулось вперед, стреляя из всех пушек, взрывы и шрапнель обрушивая на броненосец.

На его борту были отважные люди. Не считаясь с убитыми, они запустили вторую ракету, третью, четвертую… небеса пылали.

Приходили радиосообщения. Самолеты-разведчики Волка сделали свое дело, а потом бежали. Все намеченные ими корабли не были способны уйти из радиуса поражения ядерного взрыва. И каждая ракета несла гибель еще одному авианосцу со всеми вспомогательными кораблями. Повсюду ужас парализовал маурайские экипажи, кое-где готовые к мятежу. «Это разгром! Мы не можем отразить удар северян. Настал второй Судный День».

Тераи не знал, почему мужество еще не оставило здешних моряков.

Впрочем, они видели все, а бес, которого видишь, не так страшен, как невидимый.

«Я люблю тебя, Елена», — начал Тераи свое письмо. Он не был уверен в том, что жена его получит. Быть может, его прочтут только рыбы.

Боевой дух на корабле вот-вот надломится. Возле Тераи дрогнул сам Халавео.

— Милостивый Харисти, мы погибли как монги, — простонал капитан.

— Нет! — Тераи схватил его за плечо, заставив невольно охнуть. — Нет, если сумеем потопить этот корабль. У них не может быть столько атомного оружия: нельзя выделить много ядерной взрывчатки войне, если хочешь, чтобы Орион взошел. У них нет других кораблей, нет даже ракет, способных поразить цель из залива. Не робеть!

Вражеские башни отвечали. Грохотали орудия. Главная мачта «Ронгелапа» расщепилась и упала. Пламя лизало ее по всей длине. Кричали раненые, но их товарищи оставались на местах, отвечая выстрелом на выстрел.

Броненосец, развернулся, отступая к заливу Кука, под прикрытие береговых батарей. Вдали горел тонущий маурайский фрегат.

— Нам придется отказаться от погони, — занервничал Кепалоа. — Иначе они разнесут нас на куски.

— Нет, сэр, нет, — настаивал Тераи. — Разве вы не понимаете? На борту этого судна может находиться ядерное оружие, вероятней всего, так оно и есть. Это судно представляет собой их ядерный оплот, и оно уничтожит следующий экспедиционный корпус, который соберет Федерация, если мы не потопим его сегодня же.

Кепалоа посмотрел на него внимательным взглядом и ответил:

— Ну что ж, Лоханнасо, командуйте. Преследуем цель.

Химический взрыв вновь сотряс дредноут. Осколки металла и дерева вонзались в человеческую плоть. Огонь пожирал левый борт. Те, кто не застыл навек без движения, подобно поломанным куклам, тащили свои изуродованные тела в поисках помощи.

Но на «Ронгелапе» еще были мужчины, способные стоять у пушек. «Морской змей» подпрыгнул в воде, качнулся, потерял управление. От задних башен его остались только обломки. Трубы были сбиты, и дым удушал уцелевших.

Гейзеры вырывались из воды. Но маураи догоняли.

— Хоу! — вскричал Тераи. — Или вы решили, что у нас не хватит мужества, а?

Лишенный мачт и пылающий «Ронгелап» был быстрее. Он приближался.

Стрелки начали обстреливать палубу врага. Тераи оставил мостик. По пути он ухватил пожарный топорик в размахивал алым обухом над головой, словно молнией.

— Бросай кошки, чалим и высаживаемся! — закричал он. — Ради наших детей!

В нем не было ни страха, ни гнева. Он двигался подобно буре или приливу. И где-то внутри оставалось воспоминание о том, как плыл он со своим другом-дельфином в ласковых водах своего отечества…

Никто впоследствии не узнал, чья мстительная рука направила в маураев оставшуюся ядерную боеголовку. Взметнулся огненный шар в небо. Волны вскипели. Опаленные птицы падали с воздуха. Отголоски потрясли дальние долины, срывая лавины с вершин.

Взвыл ветер и понес выпавшие яды на восток через залив.

А потом над опустевшим морем настала великая тишь.

3

После тяжелой гневной лапы, давившей на них при старте, невесомость была подобна пробуждению возле открытого окна утром ранней весной.

Земля сверкала в своей снежно-белой чистоте, зеленели северные низины, скульптурно прорисовывались высоты, ртутью текли реки и озера, над ними плыли облака. Новый закат червонным золотом очертил твердь, когда, закончив девяностоминутный виток, корабль ушел в ночную сторону. Но Роника вовсе не видела тьмы: с небес ее изгоняли звезды.

Одинокий в темной кабине корабля, Иерн позволил своему духу воспарить среди небесного света.

Роника вернулась к нему. Окончив осмотр приборов, Иерн обнял ее благоуханное крепкое тело. Млечный путь бросил морозную тень на ее лицо. Они поплыли — рука в руке.

— Все в порядке, — сказала Роника. — Наш корабль получился надежнее, чем думали проектировщики… Ну как, снизу нам ничего еще не ответили?

— Нет, нет еще. Но чтобы связаться с нами, необходимы дополнительные приготовления, они там внизу… очень заняты… по чести говоря, я был бы рад какое-то время не слышать о том, что творится внизу.

— Понимаю, — вздохнула она. — Сама вот-вот рухну. Реакция. Но здесь — наше с тобой исцеление.

Он кивнул:

— Быть может, и всей человеческой расы. Роника, мы не можем допустить, чтобы все это пропало. Я-то думал, что мы должны предотвратить восход Ориона, но теперь, когда мы видели все сами… Орион должен взойти!

Она поцеловала его.

— Да!

— А потому, — сказал он, — я полагаю, что нам не следует торопиться с возвращением. Побудем здесь неделю-другую, послушаем… ознакомимся с ситуацией. Дождемся, пока где-нибудь стабилизируется положение, если такое может произойти. Хотя бы убедимся, что после приземления наш корабль не уничтожат.

— Я согласна, дорогой, припасов у нас хватит.

Прилив энергии изгнал утомление из его голоса.

— Хватит и мощности. Возможности корабельного компьютера невелики, но при такой мощности двигателя нам не требуется большая точность расчетов. Можем не сидеть на орбите Земли, — и вдруг расхохотался во всей этой невероятной ситуации. — А ты не хотела бы прогуляться к Луне?

4

— Все, что я сделал, я сделал ради любви к ней, — бормотал Джовейн. — О, конечно, я хотел заодно и перекроить Домен по собственной схеме, и отомстить Иерну, но в основном я старался ради нее. Да так и не достиг ничего.

Маттас Олвера опустил ладонь на плечо Капитана с неожиданной мягкостью в голосе:

— Ты служил Гее.

— Я служил себе. — Джовейн махнул в сторону призматического окна. — А она отрицает меня.

Учены отыскал его в саду. Джовейн пришел в беседку из роз, чтобы посмотреть вниз — туда, где сейчас находилась Фейлис. Золотисто-белое под полуденным солнцем облачное покрывало под синевой небесной укрывало от него Землю. Судя по сообщениям, внизу бушевал разрушительный ураган, прежде на борьбу с такими отправляли Буревестников.

— Не правильно говоришь, — поправил Маттас. — Она не может отказаться от тебя, как и ты от нее. Жизнь ведь едина. Болеют только органеллы…

— Учены изменил тему. — Почему ты решил, что потерял свою, мм-м… жену? По-моему, она просто утомилась от здешних условий и ожидает тебя в Турневе, — Сколько ей придется ждать? Сколько она сможет ждать? Будет ли ждать?

Мы уже разошлись достаточно далеко. — С горьким негодованием Джовейн погрозил кулаком безграничности над головой. — И я могу представить, как затрепещет ее романтическое сердечко, когда она узнает, что ее золотой мальчик Иерн жив и кружит вокруг планеты, и аллилуйя раздается от края до края вырвавшегося на свободу Домена! А я стою здесь — заброшенный, лишенный всего, пленник в своей твердыне.

Тон Маттаса сделался резким:

— Саможалость тебе не идет. Стань вновь мужчиной, ты всегда был им.

Джовейн ударил кулаком в ладонь.

— Я, я… прости. Катастрофа в Мерике, это безумство, да еще падение собственной власти… — Он обратил глаза свои к Гее, стараясь успокоиться. — Я просто потрясен твоим спокойствием. Я-то-полагал, что хоть ты, адепт геанства, будешь уязвлен. Какая победа для всей этой орды бесчинствующих технопоклонников!

В ответе Маттаса звучала еще большая резкость:

— Я не согласен с тобой.

— Почему?

— Гея победит. Вот о чем я. Реви Сирайо ищет тебя. Он требует срочно созвать совещание высших чинов. Я догадался, что ты можешь быть здесь.

Возможно, тебе требуется психологическая поддержка, чтобы встретиться с ним?

— Что? — Джовейн выпрямился. — Спасибо. Я вполне владею собой. И лучше не откладывать. — После испытанного бессилия возможность действовать вливала в него энергию, словно кровь в жилы раненого солдата.

Они оба торопливо направились прочь от зелени и цветов, пытаясь не замечать, как побурела и пожухла помертвевшая листва. Членам нового экипажа, кому было поручено ухаживать за садом, не хватало времени, опыта и преданности прежних его хранителей. Сам воздух потерял прежнее благоухание.

Верхние уровни пустовали, в лабиринте гулких коридоров и заброшенных комнат лишь изредка попадался техник или кто-нибудь из терранских гвардейцев. Последние коротко салютовали. Гражданские редко следовали их примеру; среди них было мало франсеев, Скайгольмом теперь управляли в основном эспейньянцы и маураи. Джовейн часто гадал, можно ли было в действительности отыскать среди них штатского. Глав обоих контингентов, Диаса Гарсайя и Реви Сирайо, штатскими считать было трудно — они представляли разведывательные службы армии Женерала и флота Ее Величества.

Но он-то рассчитывал получить от них войско, послушное лишь ему самому. А вместо этого… да, он победил военным путем, но трудно было сказать, дает ли эта военная сила ему реальную власть.

Добравшись до своего кабинета, он послал за иноземцами и уселся под портретом Чарльза и Турской Декларацией. Стеклянная крышка стола холодила пальцы. Маттас опустился в кресло, прогнувшееся под тяжестью его туши.

— Мы должны мстить, — пробурчал он, наливаясь кровью. — Прижечь язву, если ты хочешь выжечь рак из плоти Геи, не позволяя ему распространяться.

— Но что мы можем сделать? — тусклым голосом ответил Джовейн. — Некогда Домен мог отправить помощь монгам, но что мы можем сделать теперь?

Словно бы по сигналу вошел Эшкрофт Лоренс Мейн — прямой, в зеленом мундире, осунувшееся лицо невероятно напоминало Джовейну Фейлис — любимую сестру Лоренса. Став по стойке смирно, он сказал:

— Сир, увы, есть плохие новости. Пару часов назад, прежде чем буря разбушевалась настолько, что мы потеряли из виду почти все радиопередатчики, мы успели получить несколько известий. Высокая Миди расторгла союз. Аналогичным образом поступили сеньоры Клана Кронеберг — единодушно.

— И они тоже? — Джовейн вздохнул. — Впрочем — чему удивляться. Садись, Лоренс. От Фейлис нет никаких новостей? Я давно ничего не получал от нее.

— И я тоже, — с сочувствием отозвался молодой человек. — Но я сумел выкроить время, чтобы посетить ее, когда последний раз был в Турневе.

Вы помните, что я тогда расследовал обстоятельства нападения на нескольких гвардейцев.

— И никаких улик? Придется ввести комендантский час. И если мы не сумеем удержать в своих руках этот город вместе с его окрестностями, с нами покончено — с самим Скайгольмом.

Вошел Яго Диас Гарсайя, уселся в кресло, зажег сигару и принялся нервно затягиваться.

— Мои домашние службы передавали мне информацию из монгских стран, — поведал он. — По геанской сети, через нескольких агентов, которыми мы располагаем.

Пульс Джовейна заторопился.

— Ну, что там слышно? Они планируют новое выступление?

Эспейньянец покачал головой:

— Увы, нет. Солдатаи полностью деморализованы.

Маттас взъерошил бороду.

— Вот вам и раса воинов, — фыркнул он. — А норрмены, наверное, истратили все или почти все адское оружие. Пепел убитых, который разносит ветер, взывает к отмщению.

Яго покачал головой:

— Полки, которые оказались готовы выступить и умереть, были из тех, в ком еще жив старинный дух. И участь их послужила жестоким назиданием для остальных, чего здесь никто не понимает. — И добавил:

— В конце концов геанство не оставляет места воинственности. И оно усиливает потрясение от… от подобных событий. Целые полки в Пяти Нациях отказываются выступать вслед за знаменем. Согласившихся охватило сильнейшее дезертирство.

Маттас осел.

— И это там, где родилось откровение.

— Мне кажется, у монгских правительств сейчас и так хватает хлопот.

Сообщают о побегах слугаев, многие из них организованно требуют равенства, даже в общественных местах расхаживают вооруженными.

— Должно быть, их общество успело прогнить и даже не заметило этого, — медленно проговорил Джовейн. — Еще бы — хватка аристократов разом ослабла, и ведь это же их родня, свои мериканы сломали гордость монгов. Чем все это закончится?

Яго скорбно покачал головой.

— Кто знает? — отозвался он. — В масштабах всего континента… распадом, но в любом случае прежним порядкам не быть. Не сомневаюсь, Северо-западному Союзу нечего более беспокоиться о своих западных границах.

— Если только мы… — Вошел Реви Сирайо, и Маттас умолк.

Бронзовокожий маурай уже приближался к старости, и объемистая комплекция совместно с профессорскими манерами делали его еще более важным. Даже не присев, он заговорил на ровном торопливом англее:

— Капитан, джентльмены, я попросил вас собраться, поскольку страна моя только что перенесла собственную трагедию и вследствие ее может оказаться в беспрецедентном кризисе. Естественно, подобная перспектива тревожит подданных Ее Величества, находящихся в этих краях, а тем более в Скайгольме.

Предчувствие стиснуло сердце Джовейна.

— Они нанесли ядерный удар и по вам? — выдохнул он.

Реви кивнул:

— Вчера.

Маттас булькнул, словно его душили. Лоренс не шевельнулся, но признаки былой молодости мгновенно улетучились с его лица.

— Я только что получил сообщение, — сказал Реви. — Создавшийся хаос не позволил нам вовремя разобраться в происходящем. По общему впечатлению, катастрофа разразилась после запуска космического корабля и, быть может, была спровоцирована им.

— Как? Что случилось? — тихим голосом произнес Джовейн.

— Вы слыхали речи Ферлея и Биркен хотя бы в записи? Они заявили, что увели прототип, чтобы северо-западные убийцы не могли им воспользоваться. Конечно, поступок прекрасный и даже восхитительный, но, вполне вероятно, именно он подтолкнул северян к следующему шагу.

Они отправили в море военный корабль, вооруженный ракетами с ядерными боеголовками. И корабль этот, как наверняка и планировалось, погубил примерно около четверти или даже более нашего Великого Флота, считая и вспомогательные корабли. В последнем атомном взрыве погиб и сам броненосец, но вместе с нашим флагманом и главнокомандующим.

Джовейн застыл от такого удара: он не знал, что делать. Яго карал свои легкие дымом. Лоренс перекрестился, Маттас изрыгнул дюруазскую непристойность.

Помолчав, Реви продолжил бесстрастным голосом:

— Можно усомниться в способностях покойного главнокомандующего, допустившего столь грубые ошибки и небрежность на службе Ее Величества. Но я думаю, что оценки верны, и уничтоженное вражеское судно было не только единственным носителем ядерного оружия, но и отправилось на дно вместе с ихпоследним резервом. Вы, быть может, помните, что в сообщении Ферлея-Биркен содержалось описание космического корабля «Орион» с основными техническими параметрами.

Через них мы узнали потребности корабля в делящихся материалах, можем и оценить верхний предел того, что они могли запасти. Безусловно, враг израсходовал все, что мог выделить на боеголовки. Он едва ли пожертвует космическими кораблями ради нового оружия. К тому же он испытывает дефицит надежных средств доставки, а это сведет к нулю эффект бомбардировок.

— Никто не может предсказать, как поступит безумец, — проговорил Джовейн, — тот, кто приказал этому кораблю выйти в море, не мог обладать разумом.

Реви мрачно усмехнулся:

— Безумие, сир, дело весьма относительное, можно представить себе человека, способного на подобный поступок из демонической гордыни… однако, невзирая на цену, эффект был достигнут.

— В самом деле?

— Подумайте сами. О бомбардировках теперь не может быть и речи — до тех пор пока мы не построим новые авианосцы или не оккупируем Ляску, соорудив на ней воздушные базы. На то и другое уйдет больше года, по меньшей мере, даже если мы примем иностранную помощь, которую нам предложили. Аналогично обстоит дело с массовым десантом на полуострове. Тем временем северяне могут продолжать свою работу. Да, они лишились опытного корабля, но второй наверняка соорудят куда быстрее, зная, что первый повел себя превосходно. Им потребуется не так уж много времени, чтобы создать свою космическую эскадрилью.

Покончено и с нашей блокадой. Хуже потерь — упадок боевого духа. С флота сообщают, что экипажи и слышать не хотят о том, что ядерное оружие израсходовано. Отвращение к атому пронизывает каждого человека, всю нашу культуру. А северяне теперь могут со своих южных территорий снабжать север и посылать туда подкрепление по морю или суше. Мы не можем контролировать всю страну — только отдельные анклавы, тем более когда народ ощутил вкус победы.

Теперь, что касается реакции дома и за рубежом. Война эта непопулярна.

Сообщают о возмущении и демонстрациях во многих маурайских сообществах… все испытывают ужас, но и известное бунтарское восхищение отвагой врага. Полагаю, что полет Ферлея и Биркен воспламенил миллионы фантазий; а мы поклялись разобрать эти корабли все до единого. Меня не удивит, если Бенегал постарается уклониться от заключения с нами союзного договора. И ставлю под заклад свой годовой заработок — так поступят свободные мериканы на юго-западе.

Реви пронзительно оглядел всех, остановившись на Джовейне.

— Вкратце подытожу, — объявил он. — Ситуация в настоящее время складывается так, что северяне скорее всего преуспеют в своем предприятии; горстка безответственных авантюристов сумеет овладеть этой планетой. Они, быть может, столкнутся с теми же трудностями, которые встретили вы, Капитан, но наша цивилизация, какой мы ее знаем, исчезнет.

— Если не… — пытался объяснить Маттас.

— Да, — перебил его Реви. — Мы уже обговаривали этот вопрос с вами.

Внезапное озарение обрушилось на Джовейна.

— Подождите! — собственный голос показался ему тоненьким визгом. — Скайгольм?

— Да, Ваше Достоинство, — сказал первый маурай. — Ваш аэростат — это дирижабль. Мы можем провести его над полюсом, и через неделю он окажется над врагами. Нам не потребуется точность при стрельбе, мы обладаем безграничным источником солнечной энергии. Мы сможем вести лазерный огонь столько времени, сколько понадобится для того, чтобы поразить огнем врага, выжечь все его опорные базы в этих краях; заставить этих механиков залезть под землю со всеми своими железками; прожечь скалы над ними и вынудить врага сдаться.

— Всемогущий Дью, — вырвалось у Лоренса. Он вновь перекрестился.

— Ничто не сможет помешать нам, — вскричал Яго. — Ничто.

— Нет-нет, подождите, подождите, — запинаясь проговорил Джовейн. — Тем временем здесь… Домен может пасть жертвой моих заклятых врагов…

— Разве это уже не произошло? — парировал Реви.

— Тогда Иерн сможет свободно приземлиться в Франсетерре. Все они роем кинутся к нему.

— Какую опасность может представлять один-единственный невооруженный космический корабль? А вы, сир, вернетесь непобедимым героем. И… я, безусловно, могу гарантировать, что Маурайская Федерация поддержит человека, который спасет ее мир.

— И который спасет Гею, — подкрепил его заявление Маттас. — Спасет ее от второго Судного Дня. И покарает врагов за жестокость, проявленную не только к человеческим существам, но и к самой Гее.

«Скайгольм, — звенело в голове у Джовейна. — Самая могучая крепость и машина во всем свете. Капитан его может решить судьбу следующего тысячелетия… и не только — если обнаружит решимость, подобающую мужчине… — Отвага взыграла, Джовейн вскочил на ноги. — Так я и поступлю!» И, охваченный душевным смятением, увидел солнечные стрелы, которыми будет мстить, разить и жечь, жечь и разить… он — как отмщающий Бог…

5

И снова в «Сапожном каблуке» было людно. Речь на собрании на этот раз Эйгар Дренг окончил выкриком:

— Мы можем победить… и — во имя Господне — мы победим! Да, мы понесли тяжелые потери, но враг потерял больше. Он не скоро вернется в наши края; завтра мы вновь приступим к делам и будем работать, подобно троллям, но этой ночью… мы будем праздновать, праздновать нашу победу и скорбеть о тех отважных мужчинах и женщинах, чьими жизнями она оплачена. Пейте в память о Микли Карсте, Брайене Скарпе… и всех, кто умер, чтобы Волк мог вырваться на свободу. В их память да взойдет Орион!

Дренг находился в этот вечер в общем зале и сидел на стуле, словно на троне. Его мясистая рука сжимала стакан с виски, короткие ноги притопывали, а голос перекрывал шум. Помещение могло вместить лишь небольшое количество людей, даже не всю милицию, отпущенную в увольнение. Большинство бродило по коридорам, по рукам гуляли бутылки; северяне горланили песни, выплясывали, обнимались, роняли слезу-другую, но заканчивали все добрыми криками или смехом. Было жарко, в воздухе клубился табачный дым, но, должно быть, это зимний ветер так всех ободрил.

Целые приливы сталкивались в дверях, людские волны колыхались вокруг бара. Посреди моря людского выросло пугало. По коридорам Плик мог двигаться быстро, но здесь толпа остановила его. Гнев появился на лицах, зазвучали проклятия, грозно стиснулись кулаки… но тишина волнами расходилась от центра.

— …Предатель, шпион, разорвать его на части, повесить!

— Эй там, замолчите! — бухнул Эйгар. — Пусть его. — Вопли и суета вокруг затихли. — Вы же свободный народ, а не шваль, подобная городским серфам монгов. В том, что случилось, вины Плика нет. Пусть его… отпустите, вам говорю!

Толпа отодвинулась от англемана, подталкивая друг друга, наконец вокруг него оказалось свободное пространство. Эйгар пригласил его к себе:

— Иди сюда, друг.

Когда певец приблизился, директор предложил ему свою бутылку:

— Глотни за нас.

Плик наклонил сосуд.

— Ах, — вздохнул он. — Да благословит вас Господь, сэр. Уже этого благодеяния хватит, чтобы оправдать тот риск, которому я подверг свои ребра. Вы ко мне предельно добры.

— Мне было приятно слушать твои сочинения. И я не считаю тебя ответственным за поступок твоих друзей.

Плик ответил ровным взглядом:

— Вы правы, сэр, но все же они остаются моими друзьями.

— У тебя есть право на симпатии.

— О, у меня их нет… за исключением симпатий к невинным жертвам, убитым, задушенным, отравленным, и тем, которые еще погибнут.

— Ну что ж, лучше спой, только последи за языком, — посоветовал Эйгар.

— Сегодня все перенервничали, а я не могу выделить тебе телохранителя.

Если хочешь, ступай к бару.

Плик не смог быстро пробраться через окружавшую его плотную толпу и потому услышал ровный голос офицера, стоявшего возле директора:

— Кстати, об украденном космическом корабле, сэр. Я полагаю, что пора переговорить об опасности, которую он представляет.

— О'кей, я как раз хотел тебе это сказать, а потом хватит о деле.

Выпьем, — предложил Эйгар. — Все подробности, если хочешь, обсудим завтра. Но по-крупному — я не считаю, что корабль находится в опасности. Ферлей уверял всех в своем миролюбии и в отсутствии симпатии к нам. Я верю ему. Кроме того, с радарных постов слежения сообщили, что он отправился во внешний космос.

— Он вернется, сэр. А в «Орионе-2» находятся атомные бомбы.

— Он не может сбросить их на нас. Для этого сперва надо переделать двигательную систему, ему это не по зубам. Может быть, маураи помогут?

Нет, подобный поступок в корне противоречит их этике. К тому же Ферлей и Биркен бежали, потому что не могли смириться с применением ядерного оружия на войне. — Эйгар закусил губу. — Не могу сказать, чтобы я сам безоговорочно осуждал их.

— Но тем не менее…

— О, я не полагаюсь на одну только психологию. Ферлей может в целости и сохранности посадить корабль на территории Федерации. Маураи способны наделать из топлива боеголовок и обратить их против нас. Но не забудьте — эти устройства не слишком мощны. Иначе бы они давно испарили корабль. Даже если из всех этих килотонн слепить единый боеприпас и взорвать его в непосредственной близи — погибнет одна из наших пусковых шахт, не более того. Они достаточно удалены друг от друга и прекрасно защищены. Вот если поделить делящееся вещество на достаточное количество боеголовок и чтобы нацелить их… но маураи не знают, куда именно надо стрелять… а также у них нет точных бомбовых прицелов. После войны Судного Дня серьезных военных действий в воздухе не велось. Нынешняя технология примитивна.

Я полагаю, что и маураи, и Ферлей обладают достаточным здравым смыслом, чтобы самостоятельно осознать все это.

— Но сам корабль представляет собой потенциальное оружие, сэр, — возразил офицер.

— Вы имеете в виду реактивную струю? — спросил Эйгар. — Да, теоретически Ферлей может поставить корабль вертикально и по очереди выжигать наши шахты. Но на подобный подвиг не способен даже такой мастер, а у него нет даже второго пилота, только один инженер. Но все это теория. Что ж, чтобы успокоить людей, подобных вам, Джейко, я приказал милиции доставить сюда ракеты.

— Ядерные?

Эйгар отрицательно махнул:

— Нет! Меня проинформировали, что мы расстреляли весь наш запас этих грязных штуковин, и откровенно скажу-я только рад этому. Небольшие твердотопливные ракеты с химическими боеголовками. Они поднимаются примерно на десять щелчков. Космическому кораблю придется опуститься ниже, чтобы причинить нам реальный ущерб. И единственная ракета, попавшая в его тыльную часть, собьет корабль.

Кулак его грохнул по столу. Бутылки и бокалы подпрыгнули.

— Но повторяю, я не ожидаю от него подобных попыток, — сказал он. — Ферлей прекрасно все понимает. И, по-моему, влюблен в этот корабль не меньше меня самого. Быть может, и больше, поскольку он увел его, повезло ему, сукину сыну. Джейко, мы продумали разные варианты. — Эйгар жадно приложился к своему бокалу. — …Черт побери, оставь меня наконец в покое, дай набраться.

Плик забился поглубже в толпу. На него по-прежнему поглядывали враждебно, но никто более не обижал.

Ощутив прикосновение руки, он увидел Лисбу Ямамуру, девушку из библиотеки.

— Привет, — проговорила она едва ли не застенчивым тоном.

— Чего… привет! — Он был удивлен. После той, уже давнишней ссоры они иногда встречались, но без особой симпатии. — И как ты?

— Пока еще не поняла. А ты?

Плик чуть пожал плечами, слегка улыбнулся.

— Если тебя мучает жажда — в чем я не сомневаюсь, — предупреждаю, для того чтобы пробраться к бару, потребуется не меньше получаса, — сказала она. — Быть может, возьмешь у меня, чтобы утешиться?

— Спасибо. — Он взял ее бокал и скромно пригубил. — Но чем же я заслужил такое внимание?

Она поглядела на него.

— Должно быть, теперь тебе здесь очень одиноко, — произнесла она.

— Хм, ну…

— Больше никто не хочет слушать твои песни, так ведь? А ты сочинил чего-нибудь новенькое? Ведь такие события могли вдохновить тебя?

Впрочем, наверно, умнее всего помолчать.

Из зала донесся хор сильных молодых голосов. Мелодия распространялась, крепла, к ней присоединялся голос за голосом.

Плик качнул головой. Губы его побледнели.

— Нет, — сказал он, — ничего подобного этому я сочинить не смогу.

— Неужели? — спросила Лисба. — Волнующая мелодия, но слова, по-моему, так себе.

— Частушка, — ответил Плик, дослушав заглушившую все прочие звуки песню. — Неужели ты не понимаешь? Я все-таки поэт или претендую на это звание. Я призываю демонов, а потом с тем или иным успехом изображаю все, что видел. Но так лают сами демоны. — Плик отнял у нее свою руку.

— Извини, наверняка я снова обидел тебя.

— Нет, не очень… Я разыскала тебя, потому что вспомнила, что ты и…

О, я не подведу ни свою Ложу, ни Орион, но мне кажется, что ты понимаешь, что происходит, надеюсь, поможешь мне понять… — Лисба взяла его за руки, наклонилась поближе. — Я живу одна в комнате для незамужних женщин, — проговорила она быстро. — Конечно, конурка, но она моя, и у меня припасена бутылочка вина. Пойдем, прошу тебя…

6

Буря бушевала над Западной Юропой до заката. Фейлис сидела дома (что еще остается хрупкой женщине?) и слушала, как выл ветер, грохотал гром, как дождь с градом выбивал барабанную дробь по крыше и хлестал по улицам. Когда вспыхивала молния, водопады, струящиеся по окнам, зловеще мерцали, словно бы снаружи что-то горело. В доме Орилаков в Турневе было холодно: диверсанты вывели настроя городскую электростанцию, принимавшую энергию от Скайгольма. В отблеске свечей она жалась к керамической печке, но вокруг было темно, как в саркофаге. Редкие немолодые слуги скользили мимо Фейлис, замечая ее, только если она звонила; говорили с ней, только отвечая, и старались обойтись несколькими словами. Аппетита у нее не было, Фейлис едва замечала, что кухарка проявляла невнимательность к ней.

Винный погреб и бар предлагали более привлекательные соблазны. К вечеру, когда непогода чуть ослабела, Фейлис почувствовала облегчение, согрелась, взяла книгу в постель. Сборник любимых стихов заставил ее возрыдать о скорби и ужасе, что правят миром; о бедных людях, встретивших столь ужасную смерть на другой стороне планеты. Бедняга Джовейн, труд его жизни рушился, хотя он едва приступил к нему. Бедный отец, которому, должно быть, ужасно не хватает её; бедная Фейлис, муж которой летает по небу с какой-то дикаркой, демонстрируя свою супружескую неверность всей человеческой расе. Тем не менее она поняла, что сумела воспитать в себе достаточно великодушия, чтобы простить блудного мужа, если он вернется к ней… Спала она плохо, мешали кошмары.

Перед рассветом один из них и пробудил её. Фейлис проснулась задыхаясь, покрытая холодным потом. За окнами было светло, светлее, чем в полнолуние… свет и тени лежали на ковре. Было прохладно, тихо, она даже слышала, как скрипит старый дом всеми своими сочленениями. Ее ночная свеча догорела.

Она не смогла заставить себя заснуть, лежала в одиночестве и ждала, когда служанка принесет утренний шоколад. «Хорошо бы выйти, — подумала она. — Почему бы не пройтись? — Фейлис помедлила в нерешительности. — Ах, эти террористы. Но пока ничего плохого они не сделали; ну, побили нескольких солдат и поломали кое-какие машины. Ни один человек в Домене не станет набрасываться на женщину из политических соображений.

Плохо с ней еще никто не обходился, ее просто избегали, а когда от разговора нельзя было отказаться, держались корректно. Наружу. Надо выйти на природу. В мир, который дарит Гея». Фейлис быстро оделась — простое платье и плащ с капюшоном, чтобы скрыть лицо от случайных прохожих, фонариком осветила себе дорогу по лестнице, открыла наружный подъезд и вышла.

Лестница у ног, мостовая, стены и крыши напротив отражали свет, излучаемый колоссальным диском Скайгольма. Далекие газовые фонари тонули в его нереальном свете. На беззвездном небе белыми хлопьями бежали облака. Улица была пуста, мимо проскочил кот, пугливо глянувший на нее опаловым глазом. Она ступила на тротуар и пошла прочь от дома.

Шаги ее отдавались в молчании. Дыхание курилось парком.

«По-моему… да, надо спуститься к реке. — Фейлис ускорила шаг.

Движение изгнало воспоминание о кошмарах и чуточку освежило. — Жизнь у меня не окончилась. Да, кругом трудности, одни несправедливости, и это вечное отсутствие сострадания у всех… они так больно ранят меня, но я оправлюсь от ран. Я достигну Единства, и тогда еще повстречаю мужчину, которого жду.

Если же нет…»

Она вышла на набережную. Деревья, балюстрады, статуи, к которым прикоснулось время. За ними мерцала Лу, а за ней тянулся ровный склон, поднимавшийся с садами и фермами к гребню, который занимал Консватуар.

На таком удалении шпили его казались миниатюрами из слоновой кости, но под ними обитали мудрость, красота и покой столетий. Восток розовел, приветствуя солнце, колокольный перезвон донесся от Башни Ученых, как это делалось в течение половины тысячелетия. Она не понимала, слышит ли далекие звуки ушами или же сердцем. «Да, — подумала она, — мое место именно там».

Она обратила свой взор к Скайгольму. Светящийся и священный, еще несколько минут он будет в одиночестве править на небе. На лике его мерцало больше огоньков, чем обычно. И что это такое задвигалось по краям?

«Что? Нет, нет, нет!»

Колокольный звон смолк. Фейлис визжала, не понимая, сумеет ли когда-нибудь остановиться. Скайгольм медленно тронулся, уходя на север, набирая, набирая скорость… наконец он исчез из виду, и небо обрело неведомый людям облик.

Глава 25

1

«Орион-2» обогнул Луну, перед ним встала Земля. Солнце теперь было за их спиной, и Иерну с Роникой родная планета казалась амулетом из белого мрамора и сапфира, с краю обрызганным ночью. Свет ее прогонял звезды, но совсем рядом Галактика раскинула свою искрящуюся бриллиантовым инеем дорогу.

Пепельные кратеры оставались позади и внизу. Резкие дневные черты Луны смягчились, растворялись в тенях и тайне. Там, где на Земле уходил день, люди видели, что старая Луна сменяется новой. Роника и Иерн плавали возле окна пилота. Слезы блестели в женских глазах.

— С каждым разом она все прекрасней и прекрасней, — выдохнула Роника.

Он молча кивнул. — Здесь я увидела то, что прежде не понимала, — сказала она в безмолвии, что наполнило корабль. — Геанцы правы: жизнь едина. Земля жива. Как одинока она и как бесконечно драгоценна. Мы не можем позволить, чтобы Землю убили. Кроме нее, нет ничего.

Он ответил задумчиво:

— Но когда-нибудь люди будут жить в космосе и, быть может, даже за пределами Солнечной системы.

— Я тоже надеюсь на это, но Земля всегда останется нашей матерью.

«Катан, Розенн! — внезапно кольнуло. — Как вы там?»

— Конечно, и Луна прекрасна на свой призрачный лад, — продолжала Роника. — Мне бы хотелось вернуться, походить по ней… по Морю Спокойствия… поклониться тому, что осталось от «Орла»^[169].

— Неужели ты полагаешь, что эта цель достойна нового полета?

— Конечно, и этот был просто великолепным.

— И я так думаю, правда, досуга у меня было немного.

— И у меня тоже; всякие дела, теснота, запашок, неподходящая еда, горе с туалетами, все недостатки невесомости — но все равно чудесно.

По-моему, мы хорошо справились с делом… И точно рассчитали орбиту.

Но обратный полет должен пройти куда легче.

— Именно. Возможно, нам потребуется небольшая коррекция курса или две, но, по-моему, нас ждут три выходных дня. Правда, придется решать, что делать дальше и куда садиться.

— У тебя есть на этот счет соображения?

— Боюсь, что нет. Нам нужна страна, в которой мы не будем считаться преступниками и где у нас не конфискуют корабль. Мейка? Оккайдо?

— Они слишком податливы — если маураи надавят… я же тебе говорила. А что ты думаешь о каких-нибудь отсталых районах где-нибудь в глубине континента?

— Я подумывал об этом, — нерешительно сказал Иерн, — но чем более я овладеваю управлением, тем более убеждаюсь, что мы не сумеем сесть без помощи с Земли. Полный экипаж наверняка мог бы спокойно приземлиться в азиатской степи или в африканской саванне, хотя я бы не стал рисковать — даже при всем своем безрассудстве. Мы с тобой не вправе идти на риск. Одному мне не хватит информации, я также не могу передавать тебе указания в достаточно быстром темпе… словом, с двигателем без экипажа не справиться. Ну а в атмосфера даже самые важные параметры я смогу только прикидывать на глаз. А наш космический корабль, как самолет — с точки зрения аэродинамики более всего напоминает кирпич.

Словом, будет превосходно, если мы сумеем нормально опуститься на самое лучшее и самое освещенное посадочное поле в мире.

Роника вздохнула.

— Угу… Эй, не надо кривить рот, иначе я буду крутиться вокруг, пока ты не улыбнешься. В худшем случае сдадимся маураям. Уж они будут обращаться с нами прекрасно, учитывая все, что мы сделали для них.

Судя потому, что я слыхала, Океания — вовсе неплохое место для жизни.

Быть может, мы даже сможем уговорить их построить собственный «Орион».

Или-кто знает? — быть может, когда мы вернемся к Земле и установим радиоконтакт, то сумеем найти страну, которая будет рада принять нас на наших собственных условиях.

— Быть может… Но скорее всего их биологи вырастят гигантского мотылька, который сумеет летать между планетами. — Иерн вздрогнул. Его ногти, бледнея, впились в спинку сиденья, за которое он держался.

Роника потянулась к нему.

— Эй, милый! Что с тобой?

Не видя Земли, он выдавил, глядя перед собой:

— Да. Сперва я был слишком утомлен, захвачен всем пережитым… и только сейчас понял: мы вполне можем разбиться или сгореть при спуске… ты погибнешь.

— О-о-о! — Она взлохматила его волосы. — Давай-ка покончим с этим франсейским благородством! Я знала, что делаю, и никогда даже на миг не желала ничего другого. Нет, конечно, я не стремилась умереть до срока — пока мы с тобой не состарились и не одряхлели. Если же нам не дано — лучше быстро, крак! — и навеки вместе. Мы псе на целые световые годы прожили лучшую жизнь, чем большая часть людей способна даже представить. Так что не жалей меня.

— Ну… — Он поцеловал ее. Они оторвались от кресел я поплыли обнимаясь. — Роника, знаешь, ты у меня — самое величайшее чудо во Вселенной.

В лунном свете, затопившем потемневшую кабину, он увидел, как опустились ее веки, как раздулись ноздри, как приоткрылись губы.

— В таком случае, — произнесла она с придыханием, — отправляемся в грузовую секцию, там больше места. Я придумала, как можно любить в невесомости.

2

Восемь сотен лет оставался на месте Скайгольм, лишь сдерживая напор стратосферных ветров; короткие испытательные полеты производились после замены маршевых двигателей; но никто из живущих не помнил подобного события. И перелет аэростата над ледяной короной планеты сделался песней отваги, изобретательности и воли. Сам Джовейн с трудностями сталкивался редко… и лишь выслушивал рассказы утомленных людей, устало тянувших слова. Так он узнал, что неопытный рабочий Эймей Роверто Авелар оступился при неожиданном порыве ветра, пока бригада его меняла сдутую панель оболочки, и не сумел распутать стропы парашюта; знал, что неопытная летчица Катарина Папетоай, возвращаясь из разведки, промахнулась мимо посадочного фланца и попала в турбулентный вихрь, сбросивший ее небольшой реактивный самолет под извергавшее горячий воздух отверстие. Знал и Джовейн, что погибших тут же сменили добровольцы, что инженеры-электронщики и рабочие лихорадочно чинили системы, перенапрягавшиеся более чем положено; что пилоты сражались просто с чудовищными силами, учитывая масштаб объекта; что навигаторы, бормоча под нос ругательства, корпели над приблизительными и неточными картами; что священники проповедовали, а горстка мужественных актеров-любителей увеселяла общество и поддерживала в нем моральный дух. Зная обо всем этом, он, со своей стороны, издавал приказы, раздавал поощрения и отличия; но ничто не было для него реально, он словно затерялся в аэростате. Континент, за ним удивительно зеленый Англеланн, и еще блеклая земля Скотоланн, потом море, бурное и сумрачное, там, где оно не было диким и зеленым; серо-синие скалы, стиснувшие фиорды, внутренние ледники, не знавшие конца и края. Потом Землю затянули облака, а после наступления темноты на небе среди высыпавших звезд, не соответствовавших времени года, дрожало северное сияние, но его, как всегда, подгоняла цель; ожидало свершение, а Скайгольм плыл навстречу своей судьбе.

Но настало время наконец остановиться и ему.

— Общая проверка, — приказал Джовейн. — Боевые расчеты по местам.

Дежурить по трехвахтенной схеме. — Джовейн не ощущал возбуждения и был полон решимости, невзирая на всю усталость. Под Скайгольмом внизу лишь облака от края до края мира. Навигаторы могли только заключить, что аэростат находится примерно над целью с отклонением плюс-минус пятьдесят километров. Солнце застыло на сине-черном небе.

Неважно. Клубящаяся внизу белизна должна когда-нибудь разорваться, и он сумеет увидеть цель. Но сам он — как всегда — неуязвим и всемогущ.

Субарктический день в это время года короче, чем дни на остальной части планеты; но он будет удлиняться, становиться дольше, чем летние дни в Домене, и наконец он сможет поддержать огонь все двадцать четыре часа. Джовейн не рассчитывал пробыть здесь так долго. К наступлению солнцестояния он намеревался выжечь и разрушить всю область расположения Ориона. Врагу придется сдаться задолго до этого.

Джовейн направился в центральный пункт управления. Маттас сопровождал его. Реви Сирайо был уже там — представитель правительства, которому помогал Скайгольм в этой войне. Втроем они стояли в центре округлого помещения посреди пультов с приборами и инструментами, за которыми следили внимательные техники. На экранах — внизу, по бокам, сверху — застыли изображения мира. Слышался легкий шелест, слабый запах озона наполнял атмосферу, палуба слегка вибрировала под ногой.

— Начинайте, если готовы. — Огромная значимость этих слов отозвалась в мозгу Джовейна.

Ударили рукотворные перуны — ярче молний, рожденных природой; возмущенный воздух метнулся назад, разряжаясь.

Главный техник снял наушники и повернул кресло.

— Режим удовлетворительный, сэр, — доложил он, — радароскопы зафиксировали у Земли достаточную плотность потока.

— Хорошо, — сказал Джовейн. — Ожидайте. — И от неприятных загогулин на экранах осциллографов он отправился в свой привычный кабинета жалея, что Маттас и Реви последовали за ним. «Зачем они явились сюда?

Ради любопытства? Чтобы как-то поучаствовать? Или из страха? Почему это сделал я сам?»

Прибыв в кабинет, он приказал подготовить радиоразговор с Землей и связать его по интеркому с директором Ориона. Потом поглядел через стол — тот, что из Высокой Миди — на всех остальных.

— Ну, — проговорил Джовейн. Его знобило, по коже бегали мурашки. Он почувствовал влагу под рукавами своего мундира. «Фейлис, — подумал он, — но она осталась где-то в бесконечной дали».

Однако решимость, что отправила Джовейна в это предприятие, не оставила его. «Я сделаю это ради нее, человечества, Геи, ради славы (нет, лучше не думать об этом), ради здравого рассудка и справедливости. Время ужасное, и наши действия должны вселять ужас».

— Ну, — повторил он.

— Вы хотите, чтобы я предъявил им ультиматум? — предложил Реви.

— Нет, — возразил Джовейн, — благодарю вас, но… Капитан здесь я.

Конечно, если вы захотите добавить что-нибудь…

— Как я сообщал вам ранее, сир, любое промедление может восприниматься ими как свидетельство нашей нерешительности, — сказал невозмутимый маурай. — Я надеюсь, что вы не будете колебаться.

— Пусть это будет нелегко, — согласился Маттас, качая головой на каждом слове. — Вам придется производить массовые разрушения. Но не забудьте, это рана от хирургического ножа. Гея все исцелит.

«И мы вернемся к нашей прежней жизни? — подумал Джовейн. — Нет, Гея никогда не оживляет мертвых. Она порождает новые жизни. Сколь зловещими, наверное, казались млекопитающие динозаврам?»

Зажужжал интерком. Джовейн ответил, нажав кнопку. Раздался голос женщины на не правильном англее с акцентом:

— Ваше Достоинство, вас слушает Эйгар Дренг, директор Ориона, представитель Ложи Волка в Северо-западном Союзе. Доктор Дренг, с вами разговаривает Капитан Скайгольма, Таленс Джовейн Орилак.

На лицах Маттаса и Реви проступила та же самая напряженность, которую Джовейн ощутил собственным животом. Мускулы на его груди напряглись.

«Это не по-геански. Ox, не по-геански. Расслабься, как положено тигру».

Прозвучал хриплый мужской голос:

— Хелло, Скайгольм, хелло.

— Приветствую вас, сэр, — сказал Джовейн и подождал перевода.

— Говорит Дренг. — Тот же голос ответил ему на англее, столь же хорошем, как и у его собственных подчиненных. — Продолжайте, прошу вас.

Джовейн оправился от волнения. В конце концов хозяин Ориона не может быть невеждой. Домен располагал огромной библиотекой трудов по аэродинамике и всем связанным с ней наукам, написанным некогда на англее. После Реставрации Энрика копии отправили за рубеж. Дренг, вне сомнения, читал оригиналы, а если у него были способности к языкам, то вполне мог потренироваться в разговоре. Тем более что англей и англиш — в близком родстве, быть может, он постоянно практикуется в разговоре с этой женщиной… секретаршей или библиотекаршей, кто там она у него?

Джовейн решил не раздумывать больше. Дело было слишком серьезное.

— С вами говорит Капитан, — проговорил он. — Вы понимаете, какова ситуация? С момента появления здесь мы транслируем на всех частотах объявления о наших намерениях и призывы одуматься. Но до сих пор не получили ответа.

— Вы не заслуживаете ответа; что, если мы проткнем ваш шарик, и он рухнет на Землю?

Вспыхнул гнев, очищая душу Джовейна.

— Не надейтесь!

— Неужели?

Джовейн заставил себя взять в руки.

— Слушайте. Аэростат парит прямо над вами. Наши аккумуляторы полностью заряжены, их можно перезаряжать до бесконечности. Любой самолет или ракетный снаряд, который вы можете послать против нас — а я сомневаюсь, что вы располагаете необходимой техникой — будут уничтожены. Наши лазеры разрушат ваши наземные сооружения, уничтожат все, на что вы надеетесь, в этой бессмысленной войне. Я умоляю вас сдаться, пока еще не поздно. От вас отреклось ваше собственное правительство. Возле меня находится представитель маураев, готовый вести переговоры о сдаче на разумных условиях.

— Безусловно, — с пренебрежением сказал Эйгар Дренг. — Вся беда в том, что наши с вами представления о разумных условиях абсолютно не совпадают. Видите ли, мы собрались всем штабом, как только получили ваше первое сообщение, и все обдумали. Мы решили рискнуть. Мы оставляем для связи этот канал, и постарайтесь не испечь нам передатчик. Разве вы не понимаете, что собираетесь уничтожить целую цивилизацию?

Маттас оторвал свои бедра от кресла. Сиденье звякнуло о палубу.

— Сколько же еще вреда и разрушений вы принесете Гее? — рявкнул он.

— А иди-ка ты на хрен, — выругался Дренг. Клик — интерком умолк.

— Карай их, — свирепо взревел Маттас, вздымая кулаки, — карай их, карай!

3

Незримое солнце обрушило свой гнев на Землю.

Облака и дождь не могли остановить эти молнии: они сами прожигали себе дорогу… вода обращалась в пар, клубившийся вокруг лучей; гремел гром — электрические искры и разряды вспыхивали странной голубизной; ветер неистовствовал. Он выл и кружил на путях своих.

Там, где ударял луч, деревья взрывались и стволы их вспыхивали пламенем. В центре пятна вся растительность исчезла, обугленные останки широкими кольцами окружали проплешины обгорелой земли. Скалы светились красным жаром. Животным и людям, что попадали прямо под луч, можно считать, повезло — они гибли, не успевая заметить это.

Оказавшиеся на периферии заживо варились в собственном соку или сжигали себе легкие, вдыхая раскаленный воздух. Даже вдалеке всякий, кто случайно посмотрел в сторону луча, был ослеплен, а лучи метались повсюду.

Некоторые из них моргали; они наносили удар, а потом вновь повторяли свое дело, ударяя поблизости. Другие действовали минуту и более. Эти не оставались на месте; нет нужды прожигать мишень, скрытую для стрелков. Лучи эти широко шагали по горам, спускались в долины, пробегали по снегам, обрушивали лавины. Час сменялся часом, квадратные километры леса превращались в почерневшую, клубящуюся парами, затопленную потоками воды горелую пустошь, на которой редко где еще бились и визжали обугливавшиеся останки, которые только что были животными.

К концу дня дождь закончился, и облачность начала рассеиваться. Люди, следившие за буйством молний издалека — прикрывая глаза, они сумели спасти зрение — увидели в вечернем небе над собой неведомую луну. Она была столь огромной, что невольно казалось — небесный гость падает на них. Тогда-то многие из северян, потеряв рассудок, побросали оружие и завывая бросились врассыпную. От ее закатного цвета грозовые облака вокруг рдели кровью, словно бы от внутреннего огня, который вот-вот вырвется наружу.

Пикеты с высот, укрывавшиеся во время небесного гнева, в свете ее обозревали причиненный ущерб. Переносные радиостанции прикипали к губам, и радиоволны метались над застывшим в жутком спокойствии сумраком. Люди ежились под парками в наступившем ночном холоде.

Незваная луна померкла, когда солнце опустилось за горизонт, но тогда все увидели, как темный диск погасил звезды, и поняли, что увидят ее снова во всем холодном блеске… готовую убивать.

Эйгар Дренг сидел в своем кабинете в отчаянном одиночестве, которое может познать человек. Уютная комнатка была уставлена плотно набитыми книжными полками и шкафами с бумагами. Помимо коммуникационного и компьютерного оборудования обстановку дополняли несколько сувениров, например весло каяка, сохранившееся с чемпионата по гребле, в котором Дренг участвовал еще в юности.

На обшарпанном старом столе стояли два снимка: семья Дрента и найденный в древних архивах вид на Сатурн, снятый «Вояджером»^[170].

Шелестели вентиляторы.

Он прижимал радиофон к уху, голос полковника Рогга доносился сверху слабо и тонко, едва ли не призрачно:

— Нет, сэр, у нас нет никаких надежд. Прежде я полагал иначе, однако враг продемонстрировал свои возможности, и притом еще стреляя вслепую.

Подобная установка наверняка снабжена оптикой, способной прицеливаться по отдельным людям на Земле, и если завтра небо очистится… Сэр, я отвечаю за своих людей. Сегодня я видел чересчур много. Да, сэр, как вы знаете, у нас на базе есть госпитальная палатка, и спасательная и медицинская бригады проявили абсолютный героизм, но… Нет, сэр, завтра мы отступаем.

— Но вы понимаете, что ваш уход оставляет Орион открытым для нападения с суши, как только маураи смогут выделить новые части, — заметил Эйгар. Сам голос его стонал, ныла каждая мышца в его теле. — У нас нет подкреплений, вас некем заменить, учитывая, что аэростат контролирует все дороги.

— Они и не придут, зачем идти на верную смерть… и ради чего? Сэр, мы разгромлены. И обязаны сохранить то, что можно.

— Вы полагаете, что юропанцы позволят вам уйти?

— Это должны устроить вы, сэр. Вы можете связаться с ними. Не так ли?

Я… я считаю, что они не будут преследовать нас ради забавы. Что бы ни случилось, мы уходим. Безусловно, вы поможете спасти жизни людей.

— Я сделаю все, что смогу.

— Хочу сказать только одно, сэр, — выдавил полковник. — Сам я готов пасть в бою: но враг вверху — в небе.

— Понимаю, — мягко согласился Эйгар. — Приступайте к тем приготовлениям, которые уже можно начать. Я свяжусь с ними… до… рассвета. — После нескольких технических подробностей он опустил телефонную трубку и нажал кнопку на интеркоме. — Свяжите меня со Скайгольмом, Нона, — мертвым голосом попросил он.

В ответе зазвучало недоумение:

— Уже сдаемся? Уже?

— Нет, пока нет. Но мне придется провести переговоры.

Эйгар распрямился и принялся ждать. Он улыбнулся изображению своей жены, детей, зятя, внука, а затем прикоснулся к снимку Сатурна.

Зазвонил телефон. Он взял трубку.

— Говорит Капитан Джовейн. Доктор Дренг? Должно быть, вы вспомнили про рассудок. Поверьте мне, нас отнюдь не радует все то, что нам пришлось сделать.

— Интересно… Простите, для нас это было потрясением.

В ответе слышалась странная симпатия:

— Понимаю. Пожалуйста, говорите, чего вы хотите?

— Наверное, вы уже узнали от ваших союзников-маураев место сосредоточения нашей милиции и наметили занятый ею район для демонстрации при подходящей погоде?

— Да, так мы и поступим. И предупреждаю вас — мои метеорологи доложили, что завтра день будет ясным.

— Угу. О'кей, Капитан, для милиции довольно. Если вы позволите, завтра утром она уйдет.

— Великолепно! Я счастлив. Естественно, из соображений гуманности мы позволим им это. Но позвольте сделать вам еще одно предупреждение. Мы будем следить за ними, и попытки обмана будем считать нетерпимой провокацией.

— Да-да, безусловно. — Разговор обратился к маршрутам и графику. — Норрмены сойдутся к Тионеку, и маурайские корабли заберут их, чтобы доставить, скорее всего, в Сиэттл… На марш и погрузку потребуется несколько дней.

— Тем временем… — Счастье раздувало грудь Джовейна. — Кстати, о вашей установке. Я предлагаю вам увести ваших людей туда же, пусть плывут домой. Но маураям потребуются проводники, чтобы добраться до вас.

Эйгар криво усмехнулся.

— Ах нет, Капитан, — возразил он. — Речь идет не о нас — мы остаемся.

— Что? — выкрикнул Джовейн. Он восстановил спокойствие. — Ваше положение безнадежно. Повторяю, Скайгольм не прекратит огня, пока вы не сдадитесь или не погибнете. Ваше же собственное правительство объявило вас вне закона. Будьте же разумны: сдавайтесь, сохраните жизни людям, и амнистия будет ожидать большую часть вашей группы.

— Слова «объявлены вне закона» имеют в этой стране особое значение, — проговорил Эйгар, обращение к традиции давало силу. — Мы не запираем людей в клетки и не выдаем их официальным убийцам: человек, объявленный вне закона, лишен права жить, и всякий может сделать с ним все, что угодно. Эта мера достаточно эффективно предотвращает преступления, и она обходится дешевле, чем все остальные. Но объявить человека вне закона — дело серьезное, предварительно следует долгий процесс с учетом всех правил, которые смогли придумать наши предки, дело столь важное, что его нельзя доверять правительству. К тому же в настоящем времени Северо-западный Союз правительства не имеет…

— Не проповедуйте анархизм! — выдохнул Джовейн. — В Скалистых горах и в заливе Ляски мир увидел, куда вы его ведете. Настало время прекратить подобные дела.

— Ах так! — Эйгар обхватил ладонью подбородок. — Иными словами, вас не удовлетворит демонтаж «Ориона»?

— Конечно, нет! После уроков последних нескольких десятилетий Северо-западный Союз следует сделать цивилизованной нацией.

Преступники, изготовлявшие и использовавшие подобное оружие, предстанут перед судом… Сам я не сомневаюсь, что вы, доктор Дренг, не участвовали в этом позоре. Ведите себя правильно, и я думаю, что суд оправдает вас. Я не вижу причины наказывать людей за ошибки.

— А вы уже обсудили подобную политику с Маурайской федерацией?

— Только в общих чертах. Но намерения достаточно очевидны: они не собираются воевать с вами каждые двадцать лет! Мое правительство тоже примет участие в мирной конференции.

— У вас есть силы, чтобы настаивать на этом?

— Да. — Душу Джовейна будоражил триумф. — Итак, готовы ли вы заключить перемирие?

— Нет, — возразил Эйгар Дренг. — Орион еще не отомстил.

— Вы безумны! — завопил голос ему в ухо.

— Упрям — да, безумен — нет. Мы хорошо снабжены, прекрасно вооружены, а вы не знаете, куда именно надо стрелять. Потребуются недели или месяцы, чтобы убедить нас или дождаться маураев. За это время может случиться все, что угодно. Я читал достаточно много книг по военной истории, Капитан. Нередко случалось, что терпевший поражение гарнизон вдруг выигрывал осаду. Но я надеюсь, что вы не воспользуетесь эвакуацией милиции для шантажа.

— О да, о да. Мировое общественное мнение… — Джовейн тяжело вздохнул. — Вы полагаете, что я способен нарушить свое слово? Если я буду дожидаться здесь маураев, мой Домен рассыплется так, что его не соберешь. Если я буду навскидку стрелять по вашим пусковым шахтам, то нанесу Гее ужасный ущерб. Вы надеетесь заставить меня выбирать? — Эйгар не ответил. — Я сделаю все необходимое, чтобы раздавить ваше порочное общество, — зло проговорил Джовейн. — И у меня еще есть третья возможность. Здесь наверху я властвую над колоссальной территорией: над Землей, населенной вашими людьми; над водами, в которых плавают ваши корабли; к тому же Скайгольм способен передвигаться: он же явился к вам, не так ли? Я буду карать всю вашу нацию, пока она не восстанет против вас. Не природу, а сооружения: города, деревни, фермы, дороги и рудники… все, что построили люди, причем с хирургической точностью, — грозился Джовейн. — Там за заливом, лежит другой полуостров, выглядящий достаточно населенным.

Дренг, заявляю вам самым серьезным образом: если вы не сдадитесь к завтрашнему полудню, когда рассеется облачная пелена, к завтрашней ночи тамошние селения станут пустыней. И это будет всего лишь началом.

Эйгар тряхнул головой, словно получил удар дубинки.

— Итак, вы заставляете нас вновь воспользоваться ядерным оружием, — спокойно сказал он.

— Довольно! — завопил Джовейн. — Я не желаю слушать этих слов. Вы не должны заражать Гею… — На миг егодыхание дрогнуло, но сумел закончить ровным голосом:

— Доктор Дренг, вы переутомились. Давайте закончим так: обдумайте все, спросите мнения ваших людей, а потом — ну что ж, перед полуднем я рассчитываю переговорить с вами. Вы поняли меня?.. Очень хорошо, спокойной ночи.

Клик. Эйгар Дренг долго сидел в задумчивости, глядя в пустоту.

* * *

— Кажется, пора уходить, — вздохнул Плик. — Поздно даже для меня.

Лисба прижала его к себе. Она оглядела собственную комнатку: крикливые картинки на стенах, постель, кресло, шкаф, вешалка, крошечный столик, умывальник. Господи, как убого и грустно вокруг.

— Нет, пожалуйста, не надо, — попросила она. — Можешь лечь на кровать, а я положу на пол свой спальный мешок.

Он погладил ее волосы.

— Я запрещаю тебе это, — сказал он. — Не для того я всю жизнь воспевал женщин… Что на… что взбрело тебе в голову? Я признаюсь, что этот вечер был не только утешительным, но и восхитительным, как и прошлые, по крайней мере в моих глазах. Тем не менее твое предложение — самая незаслуженная честь для меня.

Она припала к нему:

— С тобой я не одинока. Эти ужасные слухи, эта штуковина в небе, завтрашнее утреннее собрание… Неужели тебе самому приятно будет пробудиться в одиночестве?

Он вздрогнул.

— Нет. Но ты… ты можешь легко пригласить кого-нибудь посимпатичнее, трезвенника, без тоски сердечной по барменше, оставшейся в Юропе. Ну что я для тебя?..

— Ты? Ты поешь песни, веселые или безумные, но тем не менее песни, и ты всему придаешь какую-то странную осмысленность…

— Моя дорогая, — вздохнул он. — Я не пророк, и ничего хорошего нас не ждет. Изгнанный принц часто возвращается слишком поздно или просто для того, чтобы умереть. Но ради твоего покоя я не скажу более ничего. На наших глазах умирает весь мир, чтобы возродиться, но в образе, совершенно нам незнакомом, а роды — как известно — болезненнее смерти.

— Я хочу, чтобы ты был здесь.

— Ну-ну, — сказал он неровным голосом. — Старый Плик, бесполезный во всех прочих вопросах, может поделиться только крохой тепла… Но что бы с нами ни случилось, Сеси… Ладно, Лисба, это великолепное ложе будет сегодня твоим. Давай попробуем, может быть, уместимся на нем вместе… Он обнял ее одной рукой, а другая — потянулась к бутылке.

Глава 26

1

— Ах нет, нет, нет! — простонала Роника. — Они не могут… Вы не должны…

Голос Эйгара Дренга полз из приемника:

— Мы должны. Во всяком случае мы сделаем это. Подавляющим большинством голосов принято решение драться. Что, если Джовейн блефует? Никогда прежде Домен не воевал с мирными жителями! Ну а если он решится на это, ну что ж: мы надеемся, что свободный народ сможет выстоять против него, пока не взойдет Орион. На всякий случай мы предупредили, чтобы на Кенайском полуострове все оставили дома.

— Но если они потеряют все, что имеют… О, я надеюсь, что маураи вышлют за ними корабли, но люди будут в отчаянии и… нельзя разбивать их жизни, подобно хрусталю… ради собственной выгоды. Вы замещаете здесь правительство.

Горечь хлестнула назад.

— Не надо приказывать мне, что делать. Мы бы не попали в эту ситуацию, если бы ты не предала нас.

Роника осела в свое кресло и закрыла ладонями лицо. Из кресла пилота Иерн услышал, как пролетел тихий стон.

Он посмотрел наружу. Корабль висел носом к планете, на высоте ста пятидесяти километров. Освещенная солнцем Земля манила своей красотой.

Прямо под ним раздвигалась гряда облаков. В разрывах проглянуло бирюзовое игривое море… Земля — бурая, рыжая, покрытая свежей зеленью. На глазах его облака расступались. На севере небеса были чисты — над лесами и полями Юконской котловины, над серебристой жилкой реки вплоть до снежных пиков, вздымающихся в лазури, переходящей в полную звезд черноту.

Над облаками повис блеклый шар. На таком удалении он казался диском примерно в половину полной луны. Там и сям металл на ней отбрасывал свет свирепыми искорками.

— Вызываю Скайгольм, вызываю Скайгольм, — скрежетнул Иерн в собственный передатчик. — Джовейн, отвечай: ты не посмеешь этого сделать! Честь аэрогенов и духи предков запрещают тебе!

Безусловно, его слышали в аэростате. Иерн говорил на частотах, на которые был постоянно настроен главный приемник. В ответ на его прежнее обращение верховное командование маураев согласилось подсоединить его к своей всемирной радиорелейной сети, пока Иерн кружит вокруг планеты. Слушали агенты Джовейна, слушал и сам Капитан, как Роника разговаривает со своим прежним начальством. Но Джовейн не отвечал… не отвечал.

«Орион» вновь уходил на север по почти полярной орбите, которая пронесет его над Нозеланном и — когда Земля повернется — над Франсетерром. Съежившийся аэростат остался внизу со злодейским полумесяцем на лике. Корабль торопливо погружался в ночь.

Роника плакала. Слезы текли по щекам и капельками рассеивались в микрогравитации. Лучи заходящего солнца искрились на них, как на бриллиантах. Собственные слезы Иерна — непролитые — застряли в горле.

— Это не блеф, — сказал он тяжелым тоном. — Я не знаю Джовейна достаточно хорошо, но понимаю, учитывая психологию аэрогенов, насколько серьезно он ввязался в эту историю. Обычно никто не угрожает, если не готов исполнись свои угрозы. Кроме того, возможны личные мотивы. Месть заставила его пренебречь разговором со мной. Я должен увидеть, как он разрядит свои лазеры — это еще одна доза мести.

— Милостивый Иезу, — прошептала Роника… неверующая.

— Волкам следовало бы сдаться, чтобы сохранить хотя бы свои жизни, на прочее рассчитывать нечего. Но это не будущее, а труп. Что же выходит — они фанатики, такие же безумцы, как их враги?

Она подняла голову.

— Не говори этого! — взорвалась. — Это свободный народ! — Она осела. — Некогда я принадлежала к ним.

Он схватил ее за плечо:

— Ты до сих пор принадлежишь к ним, дорогая. Дренг был с тобой… справедлив… учитывая всю тяжесть его положения. — И скорбным тоном добавил:

— Мы с тобой полагали, что поступаем правильно: иначе, вне всякого сомнения, болото лжи и бесчестия засосало бы всех.

Под его рукой она напряглась и поежилась.

— Ну да! Это же мой народ, мой народ! — скорбела она. — Теперь погибнет все, о чем они мечтали, и их ждет рабство.

«Преувеличение, — подумал он. — Покорность, а не рабство, и маураи будут мягкими господами.

Тем не менее господами.

Плик.

Почему я вдруг вспомнил Плика, с какой это стати?

Той ночью в Сиэттле, в дождливом краю, я видел, как восстает в величии прежний мериканский дух, столетиями дремавший, повергая в дрожь основания мира… Вот потому-то и скорбит моя возлюбленная: она плачет по душе, которая оставит ее народ.

Ее народ, стремившийся к звездам».

Его кольнула мысль: «Какая же душа останется в Скайгольме?»

Темнота, в которую влетел корабль, затопила его; Иерн, едва дыша, повис в ней со сжавшимся сердцем.

Роника ухватила его за руку. Он увидел рядом с собой ее лицо, на котором горе покорилось любви и заботе, и услышал:

— Иерн, дорогой, что с тобой? Все в порядке?

— Да, я… да… — Он попытался взять себя в руки. — Да, я только что задумал ужасную вещь.

Она обхватила себя за плечи:

— Что?!

Собирая силы, он отвернулся, никогда не приходилось ему совершать большей жестокости, чем высказывать эти слова здесь, в небе на спокойно несущемся блестящем корабле… Просторно раскинулся арктический океан, морщинистый, покрытый белыми пятнами. Айсберги, пришедшие с севера облака припадали к волнам, синева их отливала заточенной сталью.

Наконец он сказал ровным тоном, глядя мимо нее:

— Мы можем спасти их. Твою родню и даже, быть может, Орион. Чтобы совесть твоя была чиста. — Втягиваемый воздух мило свистнул между ее зубами. — Конечно, мы можем потерпеть неудачу, — добавил Иерн. — Да, в любом случае, если мы рискнем, то скорее всего погибнем.

2

— Ваше Достоинство, — проговорил голос Эшкрофта Лоренса Мейна, — полдень миновал, ваш ультиматум отвергнут, а погода в настоящее время помогает нам. Мы готовы продолжить обстрел.

— Приготовьтесь, — ответил Джовейн. — Но не начинайте огонь, пока я не приду в центральный командный пункт.

Он выключил интерком и сел за стол. «Почему? — удивился он себе. — Мое присутствие там не является необходимым. Я могу оставаться здесь, отдавать приказы и не видеть, что происходит.

Я должен, — знал он. — Я нуждаюсь в этом мучении. Я думал, что молчу, чтобы помучить Иерна; нет, я просто не смел ответить…»

Тишина поглотила его — если не считать вечного шепота небесной твердыни. Джовейну чудились в нем какие-то слова, которых, к счастью своему, он не мог расслышать. Он поспешно поднялся, задев кресло ногой. «Никаких колебаний, — приказал он себе. — Выполняй свое решение, верши собственную судьбу».

Минуту, впрочем, он побыл в своем кабинете, Взгляд его обежал реликвии, перешел к Декларации, прикоснулся к портрету Чарльза… после всех этих веков на основателе почти не было лица. Джовейн повернулся и широким шагом отправился к выходу. Минуя пустоту переходов и ребра аэростата, он пришел в зал, полный пультов, приборов и экранов. Иностранные техники колдовали над пультами. Было нервно и холодно. Брата Фейлис не было видно. Он находился среди своих гвардейцев; Маттас, Реви и Яго присутствовали, как подозревал Джовейн, по причинам, не ясным для них самих. Маурай и эспейньянец отдали ему честь, как подобает лицу его ранга. Маттас припал к экрану. На нем виднелся молочный край облака, а под ним — хребты, долины, береговая линия, залив… пятно, которое было Кенаем.

— Начнем с города, пусть горит, — предложил учены. — А потом дадим им возможность одуматься… понять, что мы не шутим, прежде чем приступить к деревням и фермам.

Иррациональный гнев зашевелился в Джовейне. «Кто здесь Капитан? Кто приказывает здесь? — Ужас:

— Никто».

Джовейн подавил его, но не смог удержаться от слов.

— А если они не сдадутся после второго этапа? Каким будет третий?

Маттас перевел на него взгляд.

— Прежде чем отправляться домой, придется выжечь все вокруг, как вчера в той долине за проливом. Дадим им наглядный урок.

— Гея…

— Гея это и мы.

Джовейн облизнул губы… Сухие и потрескавшиеся.

— Итак, — обратился он к главному технику, — приведите свои установки в боевую готовность, открываем огонь.

* * *

Ослепительное сияние затмило солнце. Собрание Ложи Волка разлетелось и рухнуло огромным костром. Вспыхивал дом за домом, деревянные мостовые превращались в уголь, вскипал асфальт. От причалов валил густой дым, черный, едкий, раздирающий ноздри. Корабли пылали на воде. Волны набегали на них, тщетно пытаясь сбить пламя. Со склонов гор доносился грохот пожара!

Атака прекратилась. Уцелевшие обитатели уничтоженного города увидели вдали столб клубящегося дыма над пурпурной тарантеллой. Некоторые рыдали, другие проклинали незваных гостей, но по большей части люди просто молча застыли во влажной траве; дети плакали, а кое-кто из взрослых пытался помочь пациентам, вывезенным из госпиталя.

А потом застыло молчание в небесах… но примерно через полчаса молнии ударили снова, снова и снова, проходя из конца в конец этой земли…

* * *

В вычислительной каюте Иерн откинулся от пульта, потирая онемевшие пальцы. Роника за своим пультом успела закончить раньше.

— Сделано, — сказал он.

Она кивнула и нажала на последние кнопки. Числа и графики порхнули по экрану. Застучало печатающее устройство. Проверив результаты, Иерн обратился к ней:

— Итак, свою попытку мы предпримем на втором витке. Сперва, конечно, придется немного скорректировать орбиту.

Роника слегка улыбнулась:

— Хорошо. Это время мы потратим на себя. Он отстегнулся, направился к ней, и на полпути они сошлись. Соединив руки, поплыли вместе среди машин. Сегодня она не стала расчесывать волосы, просто заправила их за воротник своего комбинезона. Движение заставило их вырваться на свободу, золотая волна заструилась над головой лентой — в дуновении вентилятора — полем спелой ржи. И глаза ее зеленели как море, а смуглая кожа была как сама земля, и пахла она солнечным светом.

— О Дью, какая жалость… — вырвалось у него, — как жаль, что ты тоже уйдешь.

— Мы здесь уже побывали… если я уйду, то вместе с тобой. Но кто может сказать заранее, что именно так и случится? Ты такой искусный пилот…

— Но в такой ситуации?.. При всей буре чувств нетрудно и ошибиться при входе.

Еще раз слезы рассыпались с ее лица крошечными планетками — их было немного — поплывшими к нему.

— Пошли, мой самый любимый. Пошли.

И она увела его в грузовое помещение и утешила… просто крепко обняв.

3

Горы вздымались… Синие, серые пики, украшенные снегом и ледниками.

Туман прятал их величие, но это — кости планеты, они выстоят. С них спускался темно-зеленый лес, уходил на запад к равнине. Зелень становилась светлее там, где полуостров встречался с заливом. За ней беспокойным огнем пылали высоты. Гроза приближалась с юга, ее тьма заслонила солнце, и мрак уже лег на землю. Ветер сурово пел пред облаком, вздыхал в ветвях, сбивал пламя с горящего Кеная и дым над фермами. Он раздувал языки огня, пожиравшие лес, но умиротворявший дождь следовал по пятам.

В полумраке бледный Скайгольм казался гигантским. Одурманенный непогодой, он теперь разил непродуманно и осторожно — бил просто куда попало. Уже не оставалось целых домов, энергия дугами ниспадала на город. Быть может, стрелы сверху не искали людей… или же прицелы их затуманились. Нет, они не жалели тех, кто мог оказаться внизу. Они намеревались быстро и навсегда погубить нацию, которая вновь зажгла факел Судного Дня.

Кенайский народ бежал на восток: галопировали кони, раскачивались фургоны, бежали люди. Верховые уносили детей, посаженных в седло материнской рукой. Но не было укрытия от разящих лучей.

Вспыхнул яркий свет.

Глядевшие вверх увидели над собой маленькую звездочку, яркую, словно солнце. Тени легли перед ними. Свет озарил облака. Звездочка погасла.

— Что это, во имя самого глубочайшего ада Нана? — воскликнул Реви.

— Какая-то электронная спазма… разряд, — предположил главный техник.

— На всех экранах? — нахмурился Джовейн. «Гея гневается на нас, — промелькнуло в его душе. — Нет! Не может быть».

Вспышка повторилась. Перегруженные экраны почернели. Когда изображение вернулось, на них возник метеор, раскаленный, слепивший. Маттас завизжал, упал на колени… затрясся.

— Держитесь! — вскричал Джовейн.

И мгновение спустя понял, что это такое. «Фейлис, Фейлис». Грохот ударил его… Словно бы череп сделался колоколом, отвечавшим полету раскаленного метеора. Палуба дрогнула под ногами. Он повалился, покатился… ударился обо что-то твердое. Ошеломленный, краем сознания Джовейн понял — все слетело, рухнуло… вниз и навсегда.

* * *

Огромный купол раздувался перед Иерном. Небесный колосс рос, увеличиваясь до размера Земли, которую он видел с орбиты. Нет — скорее Луны, та не была живой. На этой поверхности не было ни гор, ни равнин, ни впадин, ни кратеров, ни тайны; за паутинными ребрами царила жуткая безликость. Это был Скайгольм, Скайгольм.

На деле он и не видел его по-настоящему; только уголком души, в котором рыдала скорбь. Иерн был чересчур занят: «Орион» не просто следовал по траектории. Слишком большое число неизвестных не позволяло точно прицеливаться. Положив руки на пульт, он управлял атмосферным полетом. Кнопки и рукоятки, повинуясь догадке, инстинкту и воле, должны были создать единый ураган. Рукоять, штурвал, рычажок, кнопка… стрелки порхали по циферблатам, на экранах компьютеров змеились и дрожали кривые. Не потратить ли еще одну бомбу, чтобы скорректировать полет? Нет. Стратосфера визжала. Корпус дрожал и стонал. Жара охватила его приливной волной. Цель его все увеличивалась.

Заполняла его зрение и все существо. Не было ничего другого. Сейчас.

Странно, каким легким оказался удар, но «Орион» уже пронзил сердце Скайгольма.

А корабль потерял управление. К голове прилила кровь… закружился корабль… Земля завихрилась под ним. Она рванулась навстречу — подобно убитому аэростату. Снежные пики тянулись вверх… или же лежать им там — в море; сгущающийся воздух ударил корабль, уже мешая зрению своим жаром. Пальцы Иерна летали, посылая приказы моторам, крыльям… Ронике, скрючившейся над пультом управления двигателем. Он не мог вновь овладеть кораблем, да и не хотел этого, он, проклинавший свое собственное достояние.

* * *

Ударил гром.

Он прокатился от горизонта к горизонту, от зенита к надиру и вернулся назад. Горы содрогнулись всеми скалами, птицы в панике заметались.

Огненный шар пересек море и исчез в направлении полюса, а следом за ним пал Скайгольм. Клочья обшивки отрывались, ветры высот уносили трепещущие обрывки, отражавшие солнечный свет. Обнажившись, скелет перевернулся, потом еще раз. Спустился ниже и развалился. Тысячами — сплошным занавесом — летели обломки; падая в воду, они вздымали гейзеры, ударяя в почву, сотрясали саму землю; скалы звенели под ударами. А потом наступила тишина… а с ней пришел дождь.

* * *

Голос Роники по интеркому пробился сквозь грохот.

— Мы сделали это, Иерн! Прощай. Я люблю тебя. Спасибо за то, что и ты любил меня.

«Если мы… наши дети… я хочу… нет, я не отдам ее!»

Душу Буревестника охватила решимость; он должен совершить невозможное.

Потом Иерн так и не понял, как это случилось… Он вышел из этого транса, лишь когда «Орион» удалился от плотных слоев огромным прыжком, который унес его на полмира; еще один взрыв вернул корабль на орбиту, и он вновь мог мирно кружить.

И тогда Иерн зарыдал.

Глава 27

1

— Отсюда Земля кажется нам возрожденной, — летел мужской голос из космоса. — Предельно прекрасной, мирной… готовой принести никем не посаженный плод.

— Мы снова видим восход, — сказала женщина. — Крылья света над высокими облаками… словно орел, который плыл некогда над водопадом высоко в горах…

Радиотрансляторы на кораблях и суше разнесли их слова по свету.

— Выслушайте нас, — умолял Иерн. — У нас было время подумать, пока мы кружили вокруг нашей Земли… нашей общей планеты. Предполагаю, что у вас тоже было время на это. Мы слыхали, что война закончена, заключено перемирие, а маураи вместе с норрменами помогают Кенаю и отправляющимся домой солдатам. Подобное сочувствие и здравый смысл позволяют надеяться набольшее, но вы не могли видеть себя сверху. Вы не видели отсюда, что Земля одна, и другой нет среди звезд. Так слушайте же нас, пребывающих в небе.

— О нет, мы не надеемся, что все сразу одумаются, — вступила Роника. — Мы просто призываем всех поразмыслить и отважиться на новое начало.

Без этого не обойдется, поймите. Иначе — иначе все рухнет. Старого порядка больше побудет. Он умер, когда брат убил брата.

— Маурайская Федерация и Северо-западный Союз: после всех потерь неужели вы еще хотите продолжать войну? Неужели вы можете это сделать?

Разве ваши общества и без того не подучили слишком тяжелый удар? Если вы дадите продолжаться кровопролитию, победитель, конечно, найдется, но израненный, изувеченный, ничем не напоминающий свой прежний цветущий облик.

Слушайте, солдаты монгов: ваше правление завершилось, погибнете ли вы, оставаясь на старом пути, или направитесь к свободе?

Слушай, Франсетерр, можно соорудить новый Скайгольм, но Домен навсегда развалился. Но штаты теперь уязвимы для своих врагов — Эспейнь и варвары угрожают вам. Что вы будете делать с этим?

Мир: неужели ты будешь смотреть на гибель юропанской цивилизации или ты решишь спасти и разделить с ней общее наследство?

Мужчины и женщины всех наций, рас и верований, доколе вы будете позволять политикам использовать себя для грязных дел? Когда же вы скажете наконец вашим властям — хватит! — и решите жить по собственной воле?

Корабль летел дальше над океаном, открывшимся вместе с утром.

— У нас обоих нет власти, — говорил Иерн, — и мы не жаждем ее. Ведь это власть людей над своими собратьями завела всех нас в этот жуткий тупик. Мы не надеемся, что по нашему слову все разом преобразится. Так не бывает. И, наверное, это хорошо. Нам остается послать отсюда лишь некоторые соображения. Не сомневаюсь — эти мысли уже приходили в голову многим из вас — но прежде мы не слыхали упоминаний о них, во всяком случае властям никогда не приходили в голову подобные идеи… чтобы не навредить самой власти.

Нам с Роникой нечего терять, как и тем миллионам, что слушают нас.

Маурайская Федерация заявляет, что не стремится покорить своей воле все человечество. Она всегда поступала вопреки этому лозунгу, поколение за поколением. Будьте честными, жители Океании, вам нужно обязательно покорить своей воле жителей Северо-запада только из опасения, что их ученые, инженеры и предприниматели подорвут опору вашей власти!

Ложи Союза утверждают, что не имеют имперских амбиций. И вам следует быть честными перед собой: кто из вас хотя бы на мгновение допустил, что ваши соседи по Земле могут иметь право на самосохранение; право отгородиться от вас, противостоять вашим поступкам, вашему эгоизму и стремлению жить, угождая своим прихотям. Чего ты добиваешься, Волк, если не силы?.. Победив в своей стране, ты сметешь человечество со своего пути!

Неужели вы оба будете биться до смерти: мгновенной гибели побежденного или медленной смерти, ожидающей победителя? Или все-таки сумеете договориться и преобразиться — к лучшему… в нечто новое.

Мы говорим, глядя на ваш мир: заканчивайте вражду, возвращайтесь к работе. Пусть Орион взойдет, но не оружием, а орудием человечества, совместно построенным и используемым в мирных целях.

Да, Орион опасен, но настало время здраво отнестись и к этому.

Заражение будет вполне терпимым, и временным — до той поры, пока мы не сумеем основать постоянный плацдарм в космосе. А дальше Земля перестанет быть планетой бедных. В какие дали мы сумеем тогда отправиться, сколького сумеем достичь!.. Пусть итоги оценивают наши потомки через миллионы лет.

Ну а пока — пусть развивается промышленность, пусть строятся ядерные реакторы, но под строгим контролем. Пусть маураи и жители Северо-западною Союза объединятся, чтобы помочь родственным цивилизациям: монгам, Юропе и всем своим старым союзникам. Пусть помогут варварам и дикарям, но не допуская равенства, пока те вновь не вернутся к цивилизации. В отсталости нет добродетели, а во власти — доблести.

Вновь заговорила Роника:

— Да, у нас далекие планы. Мы не можем наметить дорогу к раю, да и кто сможет. Пророки, становясь королями, всегда творили несчастья. Мы просим вас только подумать, крепко подумать… заключить вечный мир и оценить его.

Потребуются конкретные меры, чтобы маураи не поддались искушению захватить космический флот и уничтожить его, чтобы норрмены не попытались захватить власть над миром. Но я думаю, что мир и нашу дорогу в космос защитит именно то, что к этому стремятся все люди.

Будьте готовы низвергнуть всякого, кто пообещает вам меньшее.

Орион взойдет для всех нас.

Забыв выключить передатчик. Иерн пробормотал:

— Чем же еще могу я заслужить прощения в собственных глазах?

2

«Терра Аустралис», однокорпусный необарк, отправился с Ляски в Нозеланн в начале лета. Белый — от кончиков мачт до воды, верхняя палуба блестела медью и стеклом. Нос украшала Троица, на флагштоке вились крест и звезды, а вымпел на передней мачте говорил, что это королевская яхта. Обычно корабль нес его на гротмачте, но в этом плавании почетное место было. отдано флагу Северо-западного Союза.

Второй день выдался ясным и уже не таким холодным. Облака снеговыми горами остались на севере, и солнце в одиночестве шествовало по голубой чистоте. Корабль развернулся по ветру, раздувшему паруса, и скользнул по белогривым волнам. Сзади зеленые валы венчала белая пена… под нею, шипя и переливаясь, играл живой аметист. Пена срывалась, увлажняя солью губы.

Трое, выйдя из надстройки, отправились на подветренную сторону к правому борту. На палубе никого не было, если не считать вахтенного возле руля. На этом корабле было меньше матросов, чем слуг.

Опустошив свой кубок, Плик вновь наполнил его из бутылки, которую прихватил с собой из салона.

— Постойте вместе со мной на палубе. — Поэт был уже под хмельком. — Наверное, более нам не дадут спокойно поговорить.

— А нам еще и не приходилось — посреди всеобщего ура, начавшегося, когда мы с Иерном приземлились, — ответила Роника.

Она не стала накидывать на голову капюшон парки и поправила выбившийся локон, из которого ветер пытался устроить вымпел.

— Приятно быть харизматическими фигурами, тем более в глобальном масштабе… — Плик пожал плечами. — Пока офицеры на борту были с нами любезны; понимая, насколько вы оба нуждались в отдыхе, они не навязывали вам свое общество. Но так будет не всегда. Лучше всего здесь мне — остающемуся в тени неудачнику, которого терпят ради вас.

Он высоко поднял свою чашу, восхитился жидким рубином и отпил.

— А почему ты вызвался в это путешествие? — удивился Иерн.

— Не смог противостоять искушению, однако я не собираюсь надолго задерживаться, мне нужно назад: в свою таверну, к моей Лозочке. Вы — дело другое. Боги менее свободны, чем смертные.

— Да ну тебя, прекрати! — усмехнулась Роника. — Конечно, мы заинтересовали людей; теперь в нас видят известную силу, и наша поездка поможет добиться мира. Но и это — дело недолгое. Постепенно про нас забудут, но на место в программе космических исследований, по-моему, мы можем надеяться.

Выпив вино, Иерн снова поглядел на горизонт… Пилот казался теперь не настолько осунувшимся, но иные морщины уже никогда не исчезнут с лица его. Временами он бывал весел, но память о случившемся не покидала его.

— Дело в том, — попытался объяснить он, — у нас с тобой больше нет родины — ни у тебя, ни у меня.

— Вы можете назвать своим любое отечество, — отвечал Плик.

— Это не то.

— Кажется, я понимаю, что ты хочешь сказать. Какими бы почестями тебя там ни осыпали, это будет не отечество. Ваши боги в пламени пали вниз, и чужаки унаследовали их храмы.

— Да. К тому же…

— К тому же вам более нигде не быть просто собой. Вы прародители — те, от чьих чресел взойдет новая раса… воздвигнется новый мир.

— Ну, вот загнул, — запротестовала Роника.

— О, конечно, не за один час, — возразил Плик. — Подобное происходит с трудом; вокруг столько конфликтов, близорукости, жадности, глупости, лени, жестокости, расточительности и всех прочих обычных для человека низостей. Но… у вас обоих есть мана, и она не оставит вас даже после смерти. Я надеюсь, что вы сами сможете противостоять стремлению ускорить события. Впрочем — не смею очень надеяться. — Поразмыслив, он закончил:

— Ступая по звездным дорогам, уходя за пределы Земли, вы способны породить и вынянчить миф, неизведанный в прошлом, который будет жить во времена ваших правнуков… словом, когда вернетесь домой через тысячу лет, оборвите бурьян с моей могилы, встряхните мои кости и расскажите им все новости.

— Хм-м. — Боль ощущалась в ухмылке Иерна. — Как? Едва ли мы сумеем это сделать.

— Ошибаешься, — возразил Плик. — Ради лучшего или худшего, вашим душам суждены царские венцы и власть над сердцами во весь грядущий цикл жизни… и, быть может, даже после конца его.

— Но мы — это просто мы! — вскричала женщина словно от боли.

— Ну кто может сказать о себе, что он всего-навсего человек?

— Не знаю, — смущенно ответил Иерн. — Могу сказать только одно: когда наше путешествие подойдет к концу, мы с Роникой забежим в дом Тераи, чтобы рассказать родным о нашем друге и спутнике. Память, вечная память! — Он подставил бокал. — Налей-ка, Плик! — и поднял его наполненным. — Итак, помянем Тераи… Ваироа… Ганну Уанговну… да и Микли с Джовейном. Всем вам вечная память. Вы слышите? Мы не забудем вас.

Он положил руку на плечо Роники. Прозвенели соприкасаясь три кубка.

Ветер крепчал, из глубин вынырнул кит…

А впереди лежал путь к Южному Кресту.

ЧЕЛН НА МИЛЛИОН ЛЕТ ^(роман)

Посвящается Дж. С. И Кармен Эдмонсонам

Salud, amor, dinero у tiempo para gustarlos^[171]

Да выйдешь ты в плаванье в ладье восхода,

Да вернешься ты в гавань в ладье заката,

Да проляжет твой путь среди вечных звезд,

Да сохранят боги челн твой на миллион лет.

Книга свершений при свете дня (переложение фиванского текста времен приблизительно XVIII династии)

Редко, очень редко — раз в поколение, раз в несколько веков — рождаются бессмертные среди людей. Путь их лежит через столетия варварства, через страны и континенты.

Таковы герои романа — финикиец Ханно, римлянин Руфус, Свобода Володаровна из Древней Руси, Ду Шань из империи Хань…

Долгая жизнь оказывается не только благословением, но и проклятием — время смывает все, и привычные лица, и привычные эпохи. Но тем, кто прошел свой путь до конца, не сломавшись, выпадает честь повести людей к звездам — и дальше.

Глава 1

ТУЛЕ^[172]

1

— Уплыть бы за край земли…

Голос Ханно упал до шепота. Пифеос глянул на него с острым интересом. В простой беленой комнате, где они сидели, финикиец казался неуместно живым, словно снаружи ворвался солнечный луч. Наверное, это из-за блеска глаз и зубов и еще от загара, заметного даже зимой. Во всех других отношениях Ханно был самым обыкновенным человеком: стройный и гибкий, но невысокий, резкие черты лица, волосы и аккуратная бородка цвета воронова крыла. Туника без всяких украшений, потертые сандалии, одно-единственное золотое кольцо.

— Ты это всерьез? Быть того не может… — отозвался грек. Ханно выбрался из задумчивости, встряхнулся, рассмеялся.

— Конечно, не всерьез. Просто фигура речи. Хотя не мешало бы до отплытия убедиться, что среди твоих людей довольно таких, кто верит в сферичность нашего мира. На их долю хватит реальных опасностей и забот и без того, чтоб бояться нырнуть в некую бездну за краем.

— Ты говоришь, как образованный, — вымолвил Пифеос.

— Почему бы мне не быть образованным? Я не только путешествовал, но и учился. Ты, господин, — просвещенный человек, философ, и ты предлагаешь мне отправиться в неведомое, причем предлагаешь так, будто уверен в благополучном возвращении…

Подняв с разделявшего их столика кубок, Ханно пригубил разведенное вино, загодя принесенное рабом. Пифеос поерзал на своем табурете. От углей в жаровне исходило тепло, но воздух был спертый. Легкие молили о глотке свежего воздуха.

— Почему в неведомое? Не столь уж неведомое. Твой народ плавал в ту сторону. Ликиас передавал мне твои слова, что ты и сам уже бывал там.

Ханно мгновенно протрезвел.

— Я ему не соврал. Мне доводилось добираться туда и по морю, и посуху. По большей части там дикая пустыня, а что не пустыня, то в наши дни претерпело перемены, непредвиденные и по большей части насильственные. Карфагеняне интересуются оловом и только оловом, хоть и не брезгуют другим добром, коль подвернется под руку. Но они едва коснулись южного края Британских островов, а остальное — за пределами их познаний, да и чьих бы то ни было.

— И тем не менее ты явил желание отправиться со мной… Прежде чем ответить, Ханно в свой черед пристально всмотрелся в хозяина дома. Пифеос тоже предпочитал простую одежду. Для грека он был слишком высок и худ, чисто выбрит, высокий лоб, четкие черты лица, первые глубокие морщины. Волосы курчавые, каштановые, посеребренные на висках. Глаза серые. Взгляда не прячет, что свидетельствует не то о властности, не то о простодушии, — не исключено, что о том и другом одновременно.

— Да, видимо, так. — Ханно тщательно выбирал слова. — Нам еще предстоит обсудить все в подробностях. Однако скажу, что на свой манер я, как и ты, хочу за отпущенный мне срок узнать как можно больше о земле и населяющих ее народах. Когда я прослышал, что твой человек Ликиас ходит по городу в поисках тех, кто может дать совет, я был счастлив откликнуться. — Он усмехнулся. — Кроме того, в настоящий момент я нуждаюсь в каком-либо достойном занятии. Путешествие сулит хорошую прибыль.

— Мы не торговцы, — объявил Пифеос. — Мы берем с собой товары, но ради обмена на то, в чем будем нуждаться, а не ради обогащения. Впрочем, нам обещали щедрую награду по возвращении.

— Я понял так, что путешествие затеяно не на средства города?

— Верно. На средства заинтересованных купцов. Они хотят выяснить, возможен ли морской путь на дальний Север и во что он обойдется. Ведь из-за галлов путь по суше стал непроходимо опасным. Наших купцов интересует не только олово — олово как раз в последнюю очередь, — но янтарь, меха, рабы, короче, все, что северяне в состоянии предложить.

— Да уж, галлы… — Что тут можно было добавить? Галлы просочились через горы и захватили ближнюю к себе часть Италии; гремели боевые колесницы, сверкали мечи, полыхали пожары, волки и вороны пировали по всей Европе — но это было так давно… В конце концов Ханно произнес: — Я встречался с ними, и это должно нам помочь. Однако предупреждаю, что шансов успешно пройти мимо них мало. А кроме них, есть еще и карфагеняне.

— Знаю.

Ханно поднял голову.

— Знаешь и, несмотря ни на что, организуешь свою экспедицию?

— Поход за знаниями, — спокойно ответил Пифеос. — К счастью, среди купцов есть двое… двое более разумных, чем большинство. Они способны понять, что знания ценны сами по себе.

— Знания обладают свойством окупаться самым неожиданным образом. — Ханно улыбнулся. — Извини меня. Я неотесанный финикиец. А ты человек, пользующийся влиянием в обществе, — слышал, что ты унаследовал большие деньги, — но прежде всего ты философ. Тебе нужен штурман на море, проводник и переводчик на берегу. Думаю, что я подойду тебе.

Пифеос повысил голос:

— Что ты делаешь здесь, в Массалии^[173]? Зачем тебе помогать кому-то, кто действует не в интересах Карфагена? Ханно мгновенно стал серьезным.

— Не считай меня изменником — я ведь не карфагенянин. Да, я жил в этом городе, как и во множестве других. Но мне там не слишком понравилось. Их обычаи чересчур строги, почти не тронуты греческим и персидским влиянием, а уж их человеческие жертвоприношения… — Он поморщился, затем пожал плечами. — Не стоит судить чужие обычаи, это удел глупцов. Обычаи от того не изменятся. Что касается меня, я из старой Финикии, иначе говоря, с Востока. Александр Македонский разрушил Тир, а гражданские войны после его смерти привели в плачевное состояние всю прилегающую округу. Я ищу удачи и денег где и как могу. К тому же я по натуре бродяга…

— Придется познакомиться с тобой поближе, — сказал Пифеос довольно резко, вопреки своему обыкновению. Неужели возможно, что он уже перестал сдерживаться при этом незнакомце?

— Разумеется! — Ханно снова повеселел. — Я уже продумал, как доказать тебе мои умения. В самом скором времени. Сознаешь ли ты, что отчалить необходимо как можно быстрее? Желательно в самом начале мореходного сезона.

— Из-за карфагенян?

Ханно ответил утвердительным кивком.

— Новая война в Сицилии отвлечет их внимание на какой-то срок. Агафокл Сиракузский — противник куда более серьезный, чем их лазутчики удосужились выведать. Не удивлюсь, если война перебросится на их собственные берега.

Пифеос воззрился на гостя с удивлением.

— Как ты можешь это знать?

— Я побывал там недавно, а жизнь выучила меня наблюдательности. Это же относится и к Карфагену. Тебе, вне сомнения, известно, что карфагеняне отучили всех иностранцев от плавания за Геркулесовы столбы, зачастую методами, которые, применяй их частные лица, можно бы назвать пиратством. Теперь карфагеняне толкуют о полной блокаде побережий. Если они выиграют эту войну или по меньшей мере сведут ее вничью, то серьезно истощат свои ресурсы и первое время им будет не до блокады, но рано или поздно они ее осуществят. Твоя экспедиция займет года два, вероятнее — три, а возможно, и больше. Чем раньше тронешься в путь, тем выше шансы, что вернешься — если вообще вернешься, — не напоровшись на карфагенский патруль. Сам посуди: не обидно ли, если задуманная тобой одиссея закончится на дне морском или на невольничьем рынке?

— Нам обещано сопровождение военных кораблей. Ханно покачал головой:

— Это ни к чему. Мелкие суденышки нам не в помощь, а пентеконтеры так длинны, что им нипочем не выдержать плавания в океане. Если ты не был там, мой друг, ты и представить себе не можешь, что такое настоящие волны и настоящий шторм. А кроме того, где взять пищу и воду для бесчисленных гребцов? Все припасы будут сметены в мгновение ока, а удастся ли раздобыть новые — сомнительно. Один мой тезка сумел обследовать африканское побережье на галерах, но он плыл не на север, а на юг. Тебе же понадобятся паруса. Дозволь, я выступлю твоим советником при покупке кораблей.

— Ты выказываешь очень много умений, — проворчал Пифеос.

— Я прошел очень много дорог и обучался очень многим ремеслам, — ответил Ханно.

Они беседовали еще час и договорились встретиться вновь на следующий день. Пифеос проводил гостя до выхода и постоял с ним минуту на пороге.

Дом был построен на высоком гребне над бухтой. Холмы к востоку, за городскими стенами, сияли в лучах заката. Улочки старой греческой колонии обратились в ручейки тени. Голоса, звуки шагов и колес — все приутихло, воздух замер в прохладном покое. На западе солнце перебросило через воды золотой мост, резко перечеркнутый мачтами гавани. Чайки, реющие над головой, также подхватывали солнце на крыльях, их синеватые контуры были словно подсвечены золотом.

— Чудесный вид, — задумчиво произнес Пифеос. — Наверное, наш берег — прекраснейший во всем мире.

Ханно приоткрыл рот, будто намереваясь поведать о других прекрасных бухтах, какие довелось повидать, но передумал и сказал наконец:

— Значит, постараемся вернуть тебя сюда в целости и сохранности. А это будет ох как непросто.

2

Три корабля продолжали плыть и ночью, при луне. Их капитаны не рискнули заходить на карфагенскую территорию — ни в Гадейру, ни в Тартессос^[174] — и предпочитали держаться как можно мористее даже после заката. Матросы роптали — но ведь на знакомых путях ночное плавание не было чем-то неслыханным, а нынче самый факт пребывания в океане будоражил их сильнее всего остального.

Корабли были совершенно одинаковыми — так легче держаться строем, охраняя друг друга. По всем признакам они принадлежали к торговым судам, хотя главным их грузом были хорошо вооруженные воины и подобающее им довольствие. Черные корпуса были более узкими, чем обычно, зато в длину достигали нескольких сот футов; на высокой корме крепились два рулевых весла, а на носу, над волнорезом, гордо поднимались украшения — лебединые головы. Центральная мачта несла квадратный главный парус и треугольный верхний. Спереди мачты располагалась небольшая рубка, а позади — два гребных шлюпа для буксировки корабля в безветрие, а в настоящей беде — для спасения жизней. На парусах можно было идти, по-видимому, курсом до восьмидесяти градусов к ветру, но, конечно, очень медленно и неуклюже, — была и более гибкая оснастка, но тогда паруса теряли ветер. Сейчас попутный бриз позволял держать около пяти узлов.

Ханно вышел на палубу. В каюте, которую он поневоле делил с другими, человеку его привычек было нечем дышать. Поэтому он частенько спал наверху вместе с теми из матросов, кому подпалубное пространство тоже казалось чересчур тесным и смрадным. Завернувшись в одеяла, они располагались на соломенных матах вдоль фальшборта. При лунном свете доски белели, были иссечены беспокойными тенями. Тянуло прохладой, и Ханно плотнее закутался в хламиду. Постанывал ветер, перекрывая рокот волн, скрип бортов и снастей. Корабль мягко покачивался, принуждая мышцы напрягаться и танцевать в такт.

По правому борту, неподалеку от бочки впередсмотрящего, на фоне яркой лунной дорожки выделялась чья-то фигура. Узнав Пифеоса, Ханно подошел к нему со словами привета:

— Здравствовать тебе и радоваться! Что, тоже не спится?

— Надеялся провести наблюдения, — отвечал грек. — Не так-то много выпадет нам столь ясных ночей, верно?

Ханно вгляделся в забортную мглу. Над водой дрожали, отсвечивали, искрились дробные блестки. Призрачно кружилась пена. Фонарей на реях было почти не видно, хотя такие же фонари на других судах кое-как различались: они мерцали, покачиваясь. На отдалении, величину которого за мешаниной движущегося света и теней было не угадать, поднималась смутная громада — Иберия.

— До сих пор нам везло с погодой, — заявил Ханно. Заметил в руке у Пифеоса угломер, спросил: — Разве от этой штуки в океане есть какая-то польза?

— Конечно, на берегу она сработала бы точнее. Если бы мы могли… Ладно, подожду. Вне сомнения, когда обе Медведицы поднимутся выше, измерять будет легче.

Ханно бросил взгляд на указанные созвездия — в сравнении с восходящей луной они совсем потускнели.

— Что ты, собственно, хочешь измерить?

— Хочу установить положение северного небесного полюса точнее, чем делалось до сих пор. Видишь, две самые яркие звезды Малой Медведицы и третья, крайняя в ручке ковша, образуют как бы три угла четырехугольника? Четвертый угол — это полюс. Таково, по крайней мере, общее мнение.

— Знаю, — отозвался Ханно. — Я же как-никак штурман.

— Извини, позволил себе забыть. Слишком сосредоточился на своем. — Пифеос горестно хмыкнул, потом заговорил энергичнее: — Если бы уточнить правило большого пальца, представляешь, какую подмогу это оказало бы морякам! Еще важнее это было бы для географов и космографов. Раз уж боги не пожелали поместить какую-нибудь звезду точно на полюсе или рядом с ним, приходится выкручиваться в меру наших способностей…

— Такие звезды были в прошлом, — произнес Ханно. — Были в прошлом и появятся снова в будущем.

— Что? — Пифеос уставился на финикийца с удивлением, нопризрачные отсветы мешали вглядываться. — По-твоему, небеса изменчивы?

— С течением веков. — Ханно рубанул рукой воздух, потом добавил: — Забудь об этом. Как ты сам недавно, я высказался не подумав. Надо полагать, ты мне не поверишь. Считай, что это очередная моряцкая выдумка.

— Как ни удивительно, — сказал Пифеос медленно и тихо, поглаживая подбородок, — у меня есть знакомый в Александрии, в великой библиотеке, и он упоминал, что в древних рукописях можно встретить намеки… Все это надо изучить поглубже. Но ты-то, Ханно, как…

Тот ответил обезоруживающей усмешкой.

— Вероятно, время от времени на меня нисходят счастливые озарения.

— Как хочешь, но во многих отношениях ты человек уникальный. Ты же, в сущности, так и не рассказал о себе почти ничего. Скажи, Ханно — твое истинное имя, данное тебе при рождении?

— Оно меня устраивает.

— У тебя, по-видимому, нет ни дома, ни семьи, ни привязанностей. — Повинуясь внезапному порыву, Пифеос воскликнул: — Не хотелось бы мне считать тебя человеком одиноким и беззащитным!

— Спасибо, но ничье сочувствие мне не требуется. — Тем не менее Ханно смягчился. — Не суди меня, исходя из собственного опыта. Ты что, уже скучаешь по дому?

— Не сказал бы. Я же мечтал о таком походе многие годы… — Грек помолчал. — Но у меня есть корни, жена, дети. Мой старший сын уже женат. Ко времени, когда я вернусь, у меня, наверное, будут внуки. Да и старшая моя дочь, — он тепло улыбнулся, — достигла брачного возраста. Теперь подбирать ей мужа придется моему брату, с ведома и согласия моей жены. Да-да, к нашему возвращению у моей маленькой Данаи тоже вполне может уже появиться свой маленький… — Он встряхнулся, будто ветер пробрал его до костей. — Что толку сетовать? В лучшем случае мы вернемся не скоро…

Ханно пожал плечами:

— А до тех пор придется обойтись варварками. Как мне известно, они обычно довольно легкодоступны.

Пифеос посмотрел на него молча и не сказал ни слова. Каковы бы ни были его вкусы, можно не опасаться, что он снизойдет до интимной дружбы с кем-либо из участников экспедиции. Однако сохранилось ли за его мягкой, добродушной внешностью хоть что-нибудь человеческое?

3

Откуда ни возьмись объявились кельты. Не меньше дюжины долговязых воинов выскочили из леса и устремились по травянистому склону к берегу. Нет, гораздо больше дюжины — сотня, две сотни, а то и три. И вдобавок несчетные орды собрались на высоких мысах, окаймляющих бухту, где корабли стали на якорь.

Моряки, занятые разбивкой лагеря, побросали свою работу, закричали, забегали, схватились за оружие. Солдаты, гоплиты и пелтасты в доспехах проталкивались сквозь хаос, занимая боевой строй. Шлемы, нагрудные пластины, щиты, мечи, наконечники копий поблескивали тускло и зловеще под моросящим дождем. Ханно подбежал к командиру воинов Деметру, ухватил его за руку и резко бросил:

— Не начинайте первыми! Им будет в радость снять с нас головы и увезти домой. Как трофеи…

Жесткие черты Деметра тронула презрительная усмешка.

— Ты что, веришь, что, если мы будем ждать их сложа руки, они обнимут нас как друзей?

— Это как сказать… — Ханно вгляделся, прищурясь, в окружающую мглу. Солнце осталось за спиной и за облаками, но, вероятно, уже склонялось к горизонту. На фоне серой стены деревьев атакующих было почти не видно, однако их резкие вопли заглушали гул прибоя, перекатывались эхом от утеса к утесу, вспугивали чаек, поднимая их на крыло. — Кто-то углядел нас в море, наверное, много дней назад и сообщил соплеменникам. Они понимали, что рано или поздно мы пристанем к берегу, скорее всего там же, где приставали карфагеняне, и следовали за нами под защитой леса. Мы ведь и в самом деле пристали там, где заметили головешки от костров, мусор и другие следы привала…

В сущности, он просто думал вслух.

— Что ж они не дождались, чтоб мы уснули, оставив только часовых?

— Должно быть, боятся темноты. Вряд ли они в своих родных краях. Так что… Погоди, дай сюда! Нужен бы окоренный сук с зелеными побегами, но сойдет и это… — Обернувшись, Ханно попробовал взять вымпел из рук знаменосца, но тот вцепился в древко, круто ругаясь. — Прикажи ему отдать стяг мне, Деметр!

Вожак наемников поколебался, но все же произнес:

— Отдай, Клеант!

— Вот и хорошо. Теперь трубите в трубы, бейте палками по щитам, шумите как можно громче, но не сходя с места.

Подняв вымпел высоко над головой, Ханно пошел вперед — медленно, осмотрительно, древко в правой руке, обнаженный меч в левой. За его спиной визжала медь, грохотало железо. Карфагеняне расчистили поросль вплоть до ручья, откуда черпали воду, — на расстояние примерно в один афинский стадий, футов на семьсот, — но кое-где уже проклюнулись новые кустики, мешающие идти и в особенности идти бесшумно. О том, чтобы появиться перед врагом нежданно-негаданно, не могло быть и речи, — но и кельты еще не накопили решимости для безудержной атаки, повергающей в ужас цивилизованные народы. Они продвигались вперед поодиночке или мелкими группками, беспорядочно, но неотвратимо.

Крупные, прекрасно сложенные воины давно не брились; многие из них отпустили длинные усы. Одни заплетали волосы лентами, другие смазывали их каким-то составом, отчего шевелюра рыжела и стояла торчком. Раскрашенные и татуированные тела подчас сверкали наготой, чаще были обернуты в шерстяные юбочки и примитивные плащи, но кое у кого были даже штаны и туники ярких расцветок. Оружием служили мечи, копья и кинжалы, некоторые тащили перед собой круглые щиты, а вот шлемов было совсем мало.

Однако впереди кельтского авангарда, выстроившегося грубой дугой, шествовал великан в позолоченном шлеме со сверкающими рожками. Шею его охватывало широкое бронзовое кольцо, руки были обвиты золотыми спиралями. Воинов справа и слева от него отличала почти такая же пышность. Не иначе как вождь. Ханно двинулся прямиком к нему.

Грохот, какой подняли греки, насторожил и озадачил варваров. Они замедлили шаг, умерили воинственные вопли, принялись озираться и перешептываться. Пифеос, наблюдая издали, видел, как Ханно сошелся с вождем лицом к лицу. Потом затрубили горны, зазвенели взволнованные голоса. Кельты рассыпались во все стороны, повторяя одно и то же слово, какого Пифеос не мог понять. Наступление приостановилось, кое-кто даже отошел немного назад, воины присели на корточки или оперлись на копья, и все ждали развития событий. Дождь усилился, дневной свет померк, и теперь Пифеос различал лишь смутные тени.

Миновал мучительно долгий час, сгустились сумерки. В лесу разгорелись костры. Наконец Ханно вернулся, проскользнул мимо выставленной Деметром охраны, мимо скучившихся, притихших моряков и нашел Пифеоса подле самых кораблей — не то чтобы предводитель хотел спрятаться, просто отражение света на воде чуть смягчало сырую мглу.

— Мы в безопасности, — возвестил Ханно. Пифеос шумно перевел дух. — Но впереди у нас нелегкая ночь. Прикажи запалить костры, сделать навесы, достать самое лучшее из наших убогих припасов и сварить как можно лучше. Хотя на качество еды гости вряд ли обратят внимание. Количество впечатлит их гораздо сильнее.

Пифеос попытался вглядеться в лицо, едва видимое в темноте.

— Что произошло? — спросил он неуверенно. — Что такое ты сделал?

Ханно ответил спокойно, но, быть может, с чуть заметной усмешкой:

— Знаешь, мне довелось усвоить кельтский язык в достаточной мере, чтоб объясниться, и неплохо изучить их обычаи и верования. Надо сказать, все это не так уж отличается от обычаев и верований других дикарей, так что если я чего-нибудь и не понимал, то все равно удавалось выкрутиться. Я явился к ним как герольд, что само по себе делало мою особу неприкосновенной, и беседовал с их вождем. Он оказался не таким уж скверным малым, как можно было ожидать. Право, я видывал властителей и похуже — и среди эллинов, и среди персов, финикийцев, египтян… Можно не продолжать.

— Что… чего они от нас хотели?

— Разве не ясно? Одолеть нас, прежде чем мы сумеем отчалить, захватить наши корабли и разграбить. Уже одно это доказывает, что они не на своей земле. Ведь с местными племенами у карфагенян есть соглашение. Конечно, соглашение тоже можно нарушить по любой пустячной причине. Но тогда бы на нас напали под покровом ночи. Они похваляются своим бесстрашием, однако тут речь о добыче, а не о военной славе. Им ни к чему лишние жертвы, и тем более ни к чему рисковать: а вдруг нам удастся отбить нападение и отплыть восвояси? Тем не менее они пошли в атаку, как только мы выгрузились на берег. Можно сделать вывод, что они боятся темноты, боятся призраков и духов недавно убиенных, еще не обретших покоя. Я сыграл на этом страхе, среди всего прочего.

— Но кто они?

— Пикты с восточного побережья, надумавшие осесть в этих местах. — Ханно принялся расхаживать перед Пифеосом взад-вперед. Влажный песок похрустывал под его ногами. — Не слишком похожи на покорные и полупокорные племена вокруг твоей Массалии, но и не слишком отличны от них. А умелых и ученых уважают много больше, чем обычно водится у греков. Ценят искусные украшения, хорошо сработанные вещи. Считают неприкосновенными не только герольдов, но и поэтов и вообще умных людей. Я внушил им, что я волшебник из тех, кого они именуют друидами, показав им несколько ловких фокусов и бормоча загадочную чепуху. Пригрозил им — очень мягко, разумеется, — что наложу на них заклятие, если они посмеют меня обидеть. Но сначала я еще убедил их, что я поэт, нагло позаимствовав десяток строк у Гомера. Теперь придется потрудиться, повспоминать. Я обещал им завтра прочесть побольше.

— Что, что ты обещал?

Ханно расхохотался.

— Готовь лагерь, говорю тебе. И пиршество. Скажи людям Деметра, что они будут стоять в почетном карауле. Гости пожалуют на рассвете, и склонен думать, что шум и гам продлятся весь день до вечера. От тебя ждут щедрых даров, но это нам не во вред — товаров на обмен у нас в избытке, и к тому же чувство собственного достоинства заставит их отдарить нас еще щедрее, притом таким добром, какому мы наверняка найдем применение. А главное — нам теперь обеспечено безопасное плавание на значительное расстояние к северу. — Он приумолк. Слышны были лишь вздохи воды и суши. — Да, и если завтра выдастся пристойная погода, продолжи свои наблюдения за звездами, Пифеос. Это окажет на них неизгладимое впечатление.

— А ведь это часть того, зачем мы отправились в путь, — прошептал грек. — Мы хотели убедиться, что можно обойтись без кровопролития.

4

Позади лежали оловянные копи Думнонии^[175], а рядом гавань, куда никакие карфагеняне не доберутся, пока не кончилась война, и три корабля. Ликиаса поставили следить за их ремонтом и переоснасткой. Деметр наладил разведку побережий к западу и к югу. Обследование внутренних земель и севера Претании Пифеос взял на себя.

Вместе с Ханно и маленьким вооруженным отрядом он миновал невысокие горы и вышел на холмистую равнину, где лесные чащобы перемежались пашнями и пастбищами. Над местностью господствовал исполинский меловой курган, обнесенный рвом и увенчанный впадиной — естественным укрытием для местных воинов и их жилищ.

Командир воинов, уверившись в том, что путники пришли с миром, повел себя гостеприимно. Простой народ был неизменно охоч до новостей со стороны; еще бы, кругозор у большинства варваров был трогательно узок. Беседа шла с запинками и паузами, но кое-как продвигалась благодаря Ханно и человеку из Думнонии, который довел отряд до этого места. Теперь проводник запросился домой. Впрочем, сыскался местный житель со странным именем Сеговакс, вызвавшийся показать гостям нечто удивительное, причем совсем неподалеку.

Ветер, холодный и резкий, возвещал осень, срывал с деревьев пожелтевшие, побуревшие, порыжевшие листья. Однако вскоре тропа вывела на возвышенность, где деревьев почти не было. Были только трава, бесконечные просторы пожухлой травы, то освещенной тусклым солнцем, то иссеченной тенями облаков. Редкие стада овец совсем терялись в этой безбрежности. Греки шли быстрым шагом, ведя в поводу купленных в Думнонии вьючных пони. Что бы ни случилось, возвращаться на укрепленный курган они не собирались: в их распоряжении была всего одна зима, и ее вряд ли хватит на то, чтоб обследовать новые края. А к весне Пифеос хотел вернуться к своим кораблям.

Обещанное чудо раскрывалось перед ними не спеша. Поначалу казалось, что никакого чуда и нет, что местные жители считают его таковым просто за неимением лучшего. Но по мере приближения впечатление нарастало, прежде всего впечатление исполинской, неподъемной массы. За круговым, изъеденным временем земляным валом высилось тройное кольцо вертикальных камней, каждый шириной локтей в семьдесят, и самые высокие поднимались почти в три человеческих роста, а поверх них лежали горизонтально столь же мощные плиты, серые, побитые ветрами и дождями, заросшие лишайником, недоступные пониманию.

— Что это такое? — прошептал Пифеос.

— Разве ты не видел древних циклопических сооружений на юге?

Ханно был спокоен, но говорить приходилось громко, иначе голос совсем пропадал за ветром.

— Конечно, видел, но ничего подобного… Спроси его! Ханно обратился к Сеговаксу, который неотступно крутился рядом, и перевел ответ:

— Он говорит, что это построили великаны на заре мира.

— Значит, его соплеменники знают не больше нашего, — произнес грек вполголоса. — Разобьем здесь лагерь, по крайней мере до утра. Может, и выясним что-нибудь…

Особой надежды он ни на что не питал — так могла бы звучать молитва. Тем не менее весь остаток дня он посвятил наблюдениям, как на глаз, так и с помощью инструментов. Если Ханно время от времени мог ему чем-то помочь, то Сеговакс ничего полезного так и не вспомнил. Больше всего усилий Пифеос затратил на поиски точного центра сооружения, а затем на его тщательный осмотр из центра.

— Думаю, — сообщил он, — что в день летнего солнцестояния светило находится как раз над тем дальним камнем. Но я, конечно, не уверен, и мы, увы, не можем задержаться здесь, чтоб удостовериться в чем бы то ни было…

Близилась ночь. Солдаты, довольные, что выпал случай побездельничать, запалили костер, готовили еду, приводили себя в порядок. Их болтовня, а случалось, и взрывы смеха грохотали неуместно и бессмысленно. Но раз они в данную минуту не опасались нападения со стороны смертных, то уж бояться духов, которые вдруг да слоняются где-либо поблизости, им и вовсе не пристало.

Небо прояснилось, и когда воцарилась полная тьма, Пифеос вновь вышел из лагеря провести наблюдения — у него создалась привычка делать это при любой возможности. Ханно увязался за ним, прихватив с собой восковую табличку и стилус, чтобы записывать измерения. Он вполне владел чисто финикийским фокусом — писать при отсутствии света. Пифеос тоже умел читать показания инструментов пальцами, по выступам и зарубкам, — пусть такие данные не отличались идеальной точностью, но лучше такие, чем совсем никаких.

Как только костры скрывались за одним из вертикальных камней, они оставались один на один с небом. Меж замыкающих мир со всех сторон черных плоскостей просвечивали звезды, словно выглядывая из ловушки. Над головой изгибался Млечный Путь, туманная река, перечеркнутая взмахом крыл Лебедя. Лира помалкивала. Дракон свернулся спиралью, поднявшись непривычно высоко к полюсу. Час за часом нарастала стужа, и по мере того как исполинское колесо неба поворачивалось вокруг оси, мороз оседал на камнях инеем.

— Не пора ли хоть немножко поспать? — не выдержал Ханно. — Я уже начинаю забывать, на что похожа теплая постель.

— Наверное, пора, — нехотя согласился Пифеос. — Я, наверное, увидел все, что мог… — Внезапно и резко: — Но это так мало! И всегда будет мало. Наша жизнь на миллион лет короче, чем должна бы быть…

5

Долгое плавание на Север, вдоль все более изрезанных, опоясанных островками и рифами побережий, и вот наконец береговая линия повернула к востоку. Воды здесь были столь же неприветливыми, как и скалы, о которые разбивался прибой; корабли и не пытались подойти к ним, а с заходом солнца вытравливали якоря: лучше уж ежиться ночь напролет без огня, чем рисковать, приближаясь к неведомым утесам. На четвертый день сквозь дымку проступили желто-рыжие высоты какого-то острова. Пифеос решил не огибать остров, а идти проливом. Корабли продвигались вперед до полной темноты.

А утром, будто и не было рассвета, воздух сгустился — хоть режь ножом. За кормой мир от края до края накрыла сплошная белая пелена. Однако поднялся легкий бриз, видимость была порядка дюжины афинских стадий, и они рискнули поднять намокшие паруса. Отвесные берега острова начали уходить назад, хотя впереди по правому борту проглянула неясная темень, наверное, островок поменьше. Долетающий оттуда рев бурунов усилился до грома.

Внезапно белая стена докатилась до кораблей, ослепив их. И бриз прекратился. Мореходы почувствовали себя беспомощными. Не то что плавать в такой туман, даже слыхивать о таком никому не случалось: с середины судна не видно было ни носа, ни кормы, все потонуло в душной, клубящейся седине. Даже волны за бортом, увенчанные пеной, просматривались еле-еле. Вода оседала на снастях, то и дело срываясь вниз беспорядочными дождевыми струйками. Палубный настил лоснился от влаги, сырость тяжелила волосы, одежду и, казалось, само дыхание. Холод пробирал до костей — уж не стали ли они утопленниками прямо на палубе?

В то же время окружающее бесформие было наполнено звуками. Волнение моря нарастало, корабли дико качались, распорные балки отвечали на качку стонами. С рокотом набегали все более крутые валы, ревел недалекий прибой. Моряки ругались в голос, трубили в рога, отчаянно перекликались с друзьями на невидимых соседних судах. Пифеос, держась неподалеку от рубки, сокрушенно покачал головой и спросил, пытаясь перекрыть шум:

— Откуда берутся волны, если нет ветра?

Рулевой, не способный более видеть, куда держать курс, ответил скрипучим голосом:

— Чудища из глубин. Или боги этих вод сердятся, что мы их побеспокоили…

— Спускай лодки, — посоветовал Пифеосу Ханно. — Пусть держатся впереди, предупреждая о камнях, а может, выведут нас на чистую воду.

Рулевой оскалил зубы:

— Ну уж нет! Нельзя посылать людей прямо в пасть к демонам. Никто не согласится…

— Не стану я никого никуда посылать, — отозвался Ханно. — Я сам поведу людей.

— Или я, — подхватил Пифеос. Однако финикиец не согласился:

— Мы не вправе рисковать тобой. Кто другой смог бы довести нас до этих краев, кто другой сможет привести нас обратно домой? Без тебя мы все погибнем. Лучше помоги мне подбодрить людей.

Набрать гребцов удалось без особого труда — спокойные слова Пифеоса притушили в них ужас перед стихией. Отвязав лодку, они оттащили ее к борту и, как только судно накренилось и набежавшая белогривая волна оказалась почти вровень с палубой, перебросили через леер. Ханно спрыгнул первым, поставил ноги враспор между банками и, приняв сверху весло, не давал лодке стукаться о борт, пока гребцы не попрыгали следом поодиночке. Закрепив конец троса, они отошли немного и подождали — на воду тем же порядком спустили вторую лодку.

— Надеюсь, что другие капитаны… — начал Ханно, но удар волны заглушил слова, и больше никто ничего не расслышал.

Корабль скрылся в сыром мареве. Лодка вскарабкалась на крутой вал, похожий на движущуюся гору, зависла на гребне и провалилась в пропасть меж исполинских водяных стен. Грохот шел, мерещилось, отовсюду и ниоткуда. Ханно у рулевого весла только и мог, что постараться не дать тросу запутаться или перерезать кого-нибудь пополам.

— Гребите! — орал он. — Гребите, гребите!.. Людей было можно и не понукать — они налегали на весла изо всех сил, без устали вычерпывали воду, которая стояла в лодке по щиколотку, если не выше. Чудовищная сила подхватила их, завертела, из тумана вырос самый настоящий водопад, взорвавшийся у них над головами. А когда они вновь обрели способность видеть, оказалось, что их отбросило обратно к кораблю. Тут они просто не успели ничего предпринять — лодку с маху ударило о корпус. Доски, взвизгнув, лопнули, гвозди вылетели, и она распалась на части.

Пифеос с борта беспомощно наблюдал, как гребцы, очутившиеся в воде, молотят руками и ногами, пытаясь выплыть. Одного из них бросило на обшивку с такой силой, что череп треснул, и тело мгновенно ушло в глубину.

— Бросай канаты! — приказал Пифеос, а сам, не тратя времени на разматывание бухты, выхватил нож, откромсал полоску от провисшего паруса, перебросил ее через борт.

Полоска в мгновение ока исчезла в тумане и пене, и ни один из тех, кто барахтался в воде, то появляясь, то исчезая, ее не заметил. Отчаянными знаками Пифеос показал, чтоб ему перебросили еще и канат. Не выпуская полоску из левой руки, хоть она и была надежно закреплена, он свесился за леер и, напрягая все силы, правой рукой раскрутил канат, как погонщик волов свой бич. Теперь те, кого можно было спасти, видели его, — не считая, конечно, тех минут, когда корабль поднимало на гребень и Пифеоса захлестывала волна. Мимо пронесло кого-то из гребцов — Пифеос метнул канат ему прямо в лицо. Со второй попытки тот ухитрился поймать снасть, и моряки втащили его на борт.

Третьим спасенным оказался Ханно, так и не выпустивший свое весло. Затем силы оставили Пифеоса, он кое-как с помощью матросов вполз обратно на палубу и рухнул рядом с финикийцем. Желающих повторить подвиг Пифеоса не нашлось, да и различить в волнах больше никого не удавалось. Ханно шевельнулся и произнес, стуча зубами:

— В каюту! И ты, и те двое. Иначе стужа прикончит нас. В здешнем море мы не продержались бы и десяти минут. — Попав в укрытие и раздевшись, они растирали себя полотенцами, пока кровь не потекла по жилам сызнова, и плотно закутались в одеяла. — Мой друг, ты был великолепен, — похвалил Ханно. — Вот уж не думал, что ты, ученый человек, способен на такое. Сложения ты крепкого, и все же…

— Я и сам не думал, — отозвался Пифеос безжизненным голосом.

— Ты спас нас, пусть немногих, от последствий моего безумства.

— О безумстве нет и речи. Кто мог предугадать, что море при полном безветрии разбушуется так быстро и так неистово!

— Как это могло случиться?

— Демоны, — буркнул один из моряков.

— Нет, — ответил Пифеос. — Вероятно, следствие мощных атлантических приливов, когда их зажало в проливе, запруженном островами и рифами.

Ханно выжал из себя смешок:

— По-прежнему философствуешь?

— У нас осталась всего одна лодка, — заметил Пифеос. — И удача может нам изменить. Молите богов о помощи, ребята. Если хотите, конечно. А я намерен поспать…

И он опустился на свой тюфячок.

6

Корабли уцелели, хотя один не уберегся — чиркнул по скалам так, что разошлись швы. Когда туман приподнялся и море чуть-чуть успокоилось, гребцы привели все три судна к высокому острову, где нашлась безопасная якорная стоянка с пологой прибрежной полосой. При низкой воде здесь можно было развернуть ремонтные работы.

Поблизости жили несколько рыбацких семей. Нечесаные, одетые в шкуры, они держали мелкий скот и корпели на крохотных огородах. Их жилища представляли собой просто-напросто ямы, вокруг которых возвели стенки из наваленных всухую камней, а поверх уложили дерновые крыши. В первые дни туземцы разбегались и наблюдали за пришельцами с опаской, издалека. Пифеос распорядился выложить на земле разные товары, и они пугливо вернулись подобрать дары. После этого греков стали приглашать в гости.

Что и обернулось к лучшему: с запада налетел ураган. Корабли едва укрывались за замыкающими узкий залив утесами, а на самом острове шторм бушевал беспрепятственно дни и ночи напролет. Ветер валил с ног самых сильных мужчин, и даже под крышей приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга сквозь неумолчный грохот. Валы, по высоте превосходящие крепостные стены, бились о скалы, взлетая каскадами брызг.

Многотонные камни срывались со своих мест, земля ходила ходуном. А воздух стал солено-пенным, секущим кожу и слепящим глаза. Казалось, весь мир провалился в первобытный хаос.

Пифеос, Ханно и их товарищи жались друг к другу на сухих водорослях, устилающих грязное дно мрачной пещеры. В очаге слабо посверкивали рыжие угли. Они почти не грели, зато испускали едкий дым. Пифеос, как и остальные, выглядел тень тенью и, казалось, шептал, хотя говорил громко:

— Сперва туман, а теперь эта беда. Ни воды, ни земли, ни воздуха — все смешалось, впору обзаводиться жабрами. А дальше к северу, по-видимому, только Великий лед. Думаю, мы добрались до самой границы жизни. — И все-таки его голова гордо приподнялась. — Но границ нашего поиска мы еще не достигли.

7

Следуя морем на восток, в четырех днях плавания от северной оконечности Претании, экспедиция обнаружила еще одну землю. Здесь скалы поднимались из воды так же круто, но за чередой островов пряталась большая бухта. На берегу бухты жил народ, встретивший пришельцев по-доброму. Туземцы не принадлежали к кельтским племенам, были выше и светлее, а их язык напоминал германский, с которым Ханно слегка познакомился в прежних путешествиях; вскоре он достаточно освоился с местным наречием, чтоб его начали понимать. Образ жизни туземцев, их железные орудия и инструменты были сродни кельтским, однако вскрылись и отличия, причем значительные: здесь исповедовали более трезвые верования, не столь пронизанные страхом перед потусторонними силами.

Первоначально греки полагали задержаться здесь ненадолго, расспросить о близлежащих странах, взять на борт свежие припасы и двигаться дальше. Но пребывание затянулось: изнурительный морской труд, опасности и потери вымотали их, а туземцы относились к гостям не только по-дружески, но и с восхищением. По мере освоения языка отношения стали просто превосходными, моряки принимали участие во всех делах общины, охотно делились воспоминаниями и песнями, шутили и веселились. Женщины вели себя более чем радушно. И никто не понуждал Пифеоса поднять якоря и не спрашивал, отчего он не торопится это сделать.

Гости, со своей стороны, отнюдь не тунеядствовали. Они привезли с собой удивительные дары. Мало того, они пригласили мужчин к себе на корабли — а до того здесь знали лишь баркасы из кое-как сшитых вместе досок и не ведали парусов. От греков местные услышали о разных странах, да и о ближайших морях больше, чем надеялись в самых дерзких мечтах. Взаимная торговля крепла день ото дня, взаимные визиты все учащались. В окрестностях была хорошая охота, солдаты день за днем приносили домой вдоволь мяса. Присутствие греков с их познаниями об окружающем мире принесло общине новое качество жизни, новое ощущение полноты и радости бытия. Сами жители называли свою страну Туле. Настало лето, а вместе с ним белые ночи. Ханно выбрал одну из местных девиц и отправился с ней по ягоды. Наедине со свежестью березовых рощ они занялись любовью, и она так устала за день, что, едва вернувшись под отцовский кров, забылась счастливым сном, — а ему не спалось. С час или около того он лежал на ложе из шкур, ощущая рядом ее тепло, слушая ее равномерное дыхание, как и дыхание других членов ее семьи, вдыхая едкие запахи коровника, расположившегося в дальнем конце единственной длинной комнаты. В очаге время от времени полыхали язычки пламени, но мягкая полутьма была обязана своим возникновением не им, а свету, просачивающемуся сквозь плетеную дверь. В конце концов Ханно встал, натянул через голову тунику и крадучись выбрался за порог.

Над головой простерлось небо, совершенно прозрачное, нежностью своего оттенка напоминающее белые розы. Едва ли полдюжины звезд были достаточно яркими, чтобы проступать на нем, и то еле-еле. Было прохладно и тихо, настолько тихо, что удавалось различить шелест волны, лениво лижущей берег. Склон, сбегающий к серебру залива, покрывала роса. А с другой стороны тот же склон взбегал к горам, уходящим сине-серыми вершинами в небо.

Деревня была невелика, домики лепились друг к другу в два ряда, а на околице стоял огромный амбар — рига для молотьбы в дождливую погоду и одновременно какое-никакое укрытие на случай нападения. Дальше шли выгулы, пасеки, крошечные поля, уже меняющие цвет с зеленого на золотистый. Он прошел мимо них к берегу. Отер босые ноги о траву, счищая грязь, оставленную на дорожке свиньями и курами. Сам не поверил бы, как приятно почувствовать кожей влагу. Дальше началась галька, холодная, жесткая, зато гладкая. Был час отлива — в Средиземноморье он остался бы почти незамеченным, а здесь прибрежная полоса была сплошь устлана водорослями, источающими ароматы соленых, таинственных глубин.

На некотором отдалении стоял еще один человек. Он смотрел вверх, держа в руках инструмент. Вот инструмент полыхнул медью, и Ханно подошел поближе.

— Тебе тоже не спится?

Пифеос вздрогнул и обернулся, отозвавшись механически:

— Здравствовать тебе и радоваться… Прозрачный полусвет не мог скрыть, что улыбка далась ему с трудом.

— Заснуть при таких условиях и впрямь непросто, — сказал Ханно наудачу. — Местные и те спят урывками… Пифеос кивнул, но ответил по-своему:

— Такая прелесть вокруг, что не хочется упустить ни минуты.

— Для астронома условия не вполне подходящие…

— М-м… зато в дневное время удалось получить более точные данные относительно наклонения эклиптики.

— Таких данных у тебя невпроворот. Ведь точка солнцестояния уже пройдена. — Пифеос отвел глаза, но Ханно продолжал настойчиво: — Ты все время будто защищаешься. Чего ради мы торчим здесь?

Пифеос прикусил губу.

— Нас… нас ждет еще множество открытий. Это же совершенно новый мир… Ханно оживился:

— Подобный земле пожирателей лотоса из «Одиссеи»? Пифеос поднял свой угломер, словно прикрываясь им, как щитом.

— Нет, нет, здесь настоящие живые люди, они трудятся, рожают детей, стареют и умирают, как мы.

Ханно пристально смотрел на Пифеоса. Внизу тихо плескалась вода. Наконец финикиец решился и спросил напрямик:

— Всему причиной Вана, не так ли? — Пифеос онемел, а Ханно продолжал, как бы не замечая его смущения: — Да, девушки здесь красивые. Высокие, стройные, с кожей, позолоченной летним солнцем, и небесно-голубыми глазами, а уж эти их гривы светлых волос… да, спору нет. А та, что с тобой, — первая красотка из всех.

— Дело не только в красоте, — промолвил Пифеос. — Она… в ней жив свободный дух. Она не знает грамоты, вообще ничего не знает, но готова учиться и учится быстро. Гордая, бесстрашная. Мы, греки, держим наших жен в клетках. До недавних пор я не задумывался об этом, но… разве не наша собственная вина, что бедняжки тупеют? И мы тогда ищем утешения у любовников-мальчиков…

— Или у шлюх.

— В страсти Вана поспорит с самой пылкой гетерой, но она непродажна. Она действительно любит меня. На днях мы поняли, что у нее будет ребенок. Мой ребенок. Она прильнула ко мне, плача и смеясь…

— Она мила, это верно. Но она же варварка.

— Этому горю можно помочь.

— Не обманывайся, мой друг, — покачал головой Ханно. — Впадать в самообман недостойно тебя. Уж не видится ли тебе в грезах, что, когда мы наконец отплывем, ты возьмешь ее с собой? Если даже она выдержит плавание, то зачахнет и погибнет в Массалии, как сорванный дикий цветок. Чем она сможет там заниматься? Какую жизнь ты в состоянии ей предложить? Увы, слишком поздно. И для тебя, и для нее… — Пифеос вновь онемел, не ведая, что сказать. — И уж тем более ты не можешь поселиться здесь. Подумай сам. Ты, цивилизованный человек, философ, ютишься в жалкой мазанке вместе с десятком других людей и скотом! Никаких книг. Никаких писем. Никаких ученых бесед. Ни скульптур, ни храмов, ни знакомых тебе традиций — просто ничего из того, что сформировало тебя как личность. А дама твоего сердца быстро состарится, зубы выпадут, груди обвиснут, и ты возненавидишь ее лютой ненавистью, потому что она заманила тебя в ловушку, откуда не выбраться.

Думай, говорю тебе, думай!..

Пифеос сжал руку, свободную от угломера, в кулак, и принялся безостановочно бить себя по ноге.

— Но что же мне делать?

— Уезжать. Она без труда найдет себе мужа, который возьмет ее с приплодом. Отец ее, по местным понятиям, — хозяин зажиточный, она доказала, что может иметь детей, и вообще здесь каждый ребенок на вес золота, учитывая, скольких они теряют. Поднимай паруса и отчаливай. Мы приплыли сюда в поисках Янтарного острова, помнишь? Или, если остров — миф, тогда мы хотели выяснить, какова правда. И выяснили. Во всяком случае, кое-что о восточных морях и побережьях мы теперь знаем. Затем мы намеревались вернуться в Претанию и закончить плавание вокруг нее, определить ее размеры и очертания — это важно для европейцев, а Туле не будет играть для них никакой роли еще на протяжении многих веков. А затем пора возвращаться на родину, в свой город, к жене, детям и внукам. Будь мужчиной, исполни свой долг!

— Ты… ты говоришь суровые слова.

— Да. Я обязан говорить сурово, поскольку уважаю тебя, Пифеос.

Грек рыскал глазами из стороны в сторону — на горы, устремленные к небесам, где звезды таяли в призрачном свете, на леса и луга, на сияющий залив, за которым лежал невидимый отсюда океан.

— Ты прав, — произнес он в конце концов. — Следовало отплыть давным-давно. Так мы и поступим. Я седобородый осел.

Ханно улыбнулся:

— Нет, просто мужчина. Она вернула твоему сердцу весну, которая, как тебе казалось, миновала без возврата. Мне и прежде случалось видеть такое, и достаточно часто.

— С тобой такое тоже бывало? Ханно положил руку на плечо друга.

— Пойдем, попробуем поспать. Нас ждет работа.

8

Изнуренные странствиями, потрепанные, полинявшие, но ликующие, три корабля приближались к Массалии. Стоял свежий осенний денек, вода играла и переливалась, словно кто-то рассыпал алмазы на сапфировом поле, однако ветер был слабеньким, да и днища давали течь; идти приходилось медленно.

Пифеос подозвал к себе Ханно и попросил:

— Постой со мной на палубе. Не исключено, что нам с тобой больше никогда не выдастся случая для спокойной беседы.

Финикиец не споря прошел на нос: в последний час плавания Пифеос решил лично выступить в роли впередсмотрящего.

— Да уж, — согласился Ханно, — ты теперь, конечно, будешь занят. Все твои знакомые и их родственники до третьего колена захотят зазвать тебя в гости и расспросить, послушать твои рассказы, будут засыпать тебя письмами, записываться в очередь на твою книгу и сетовать, что ты не подготовил ее загодя…

Пифеос скривил губы.

— У тебя всегда найдется шуточка про запас… Какое-то время они молчали, наблюдая. Мореходный сезон подходил к концу, и волны — какими же крошечными и тихими они казались вдали от Атлантики! — несли на себе суда и суденышки всех видов и размеров. Гребные лодки, баржи, просмоленные рыбачьи баркасы, толстопузые прибрежные торговцы, большой зерновоз из Египта, вызолоченная прогулочная посудина, два сухопарых военных корабля, спустивших паруса и пробирающихся по-паучьи на веслах, — и все норовили проскользнуть в гавань, опередив остальных. Над морем перекатывались крики, а то и ругательства. Гулко хлопали паруса, скрипели уключины. А впереди сверкал город, белый в синих тенях лабиринт, не желающий держаться в крепостных стенах. Над рыжими черепичными крышами лохматились дымы. Вокруг, среди бурого жнивья, еще зеленеющих пастбищ, темных сосен и желтых садов, гнездились усадьбы и виллы, а еще дальше начинались серо-коричневые горные гряды. Сотнями реяли чайки, ныряя и истошно крича, буйные, как снежная метель на севере.

— Ты не передумал, Ханно? — осведомился Пифеос.

— Не могу я передумать, — решительно ответил финикиец. — Задержусь только до выплаты жалованья, и всего хорошего…

— Но почему? Не понимаю почему, а ты не хочешь объяснить.

— Так лучше для всех.

— Уверяю тебя, для человека твоих способностей здесь раскрывается блестящее будущее. Без всяких границ. И не думай, что будешь жить на птичьих правах. Я пользуюсь влиянием и выхлопочу тебе, Ханно, массалийское гражданство.

— Знаю. Ты уже говорил мне об этом. Спасибо, но нет. Пифеос тронул финикийца за руку, сжимающую бортовое ограждение.

— Ты опасаешься, что найдутся люди, которые попрекнут тебя твоим происхождением? Не попрекнут, обещаю твердо. Мы выше этого, наш город открыт для всего мира.

— Я останусь чужаком для всех и всегда. Пифеос сказал со вздохом:

— Ты ни разу не открыл мне свою душу, как я открывал тебе свою. И все равно я никогда не чувствовал такой близости по отношению к кому бы то ни было, даже…

Он запнулся, и оба отвели глаза. Ханно первым обрел свой обычный сдержанный тон, однако сумел еще и улыбнуться.

— Мы вместе пережили очень и очень многое, хорошее и плохое, ужас и скуку, веселье и страх, восторг и смертельную опасность. Такие вещи связывают.

— И все-таки ты рвешь эту связь так легко? — удивился Пифеос. — Говоришь мне «прощай», и все?

На мгновение, прежде чем Ханно сумел восстановить насмешливый тон, что-то в нем дрогнуло, и грек сумел уловить в словах собеседника странную боль:

— Что есть жизнь, как не вечное прощание с близкими?..

Глава 2

ПЕРСИКИ ВЕЧНОСТИ

Янь Тинко, субпрефект области Журчащий Ручей, готовился к встрече инспектора из Чананя.^[176] Хорошо еще, что инспектору предшествовал скороход с предупреждением, что тот прибывает по поручению самого императора, и дворня успела подготовить достойный прием. И на следующий день, когда солнце поднялось в зенит, на восточном тракте показалось облако пыли. Как только облако подкатилось ближе, в нем обозначился отряд всадников — воинов и слуг, а следом за ними четыре белых коня катили повозку государственного сановника.

Вымпелы трепетали на ветру, булат блистал на солнце — прекрасное зрелище, особенно по контрасту с невозмутимостью природы. Янь Тинко наслаждался им с высоты расположенного на холме подворья, стоя у ворот и озирая землебитные стены, черепичные и соломенные крыши поселка Мельничный Жернов. Дома теснились вдоль узких улочек, отданных крестьянам и свиньям; но и эти изгои не оскорбляли взор — они были неотъемлемы от щедрой желтовато-коричневой лёссовой почвы, кормившей народ. Вокруг поселка раскинулись поля. Лето только-только началось, и на фоне ярко-зеленого ковра всходов ячменя и проса виднелись одетые в синее люди, гнущие спины ради будущего урожая. Уменьшенные расстоянием, вдалеке пестрели хутора. Разбросанные там и тут сады уже отцвели, но на ветках уже набухала завязь, а листва играла солнечными зайчиками. Ивы вдоль оросительных каналов тихонько лепетали на пропахшем зеленью ветру. Темные сосны и кипарисы на дальней гряде были полны горделивого достоинства. Из тени рельефно выступали склоны, отданные под пастбища.

К западу от деревни крутизна склонов быстро нарастала, лес густел. Путь до границ Поднебесной еще далек, долог и труден; где-то там вдали раскинулись царства тибетцев, монголов и прочих варваров, но уже и здесь очаги цивилизации разделены изрядными расстояниями, и прибытие в любой из них доставляет путнику удовольствие, какого он наверняка не испытывает в сердце страны.

Янь Тинко тихо произнес:

Не дочитав старинные стихи, он умолк и вернулся во двор. Обычно он дожидался гостей в доме; однако ради императорского посланца Янь Тинко поместился с сыновьями на террасе, облачившись в лучшие одеяния. Слуги выстроились живым коридором от крыльца до внешних ворот; лабиринт кустов закрывал от высокого гостя все, кроме пруда с золотыми рыбками. Женщины, дети и чернорабочие спрятались от глаз подальше в строениях подворья.

Прибытию процессии предшествовали разнообразные звуки — топот, дребезжание и лязг металла. Затем о том же, но более официально, возвестил конюший, спешившись и войдя в подворье. На полпути его встретил управитель; они обменялись поклонами и приличествующими случаю словами. Затем появился и сам инспектор. Слуги простерлись ниц, а Янь Тинко отдал посланцу императора почести, как вельможе более высокого ранга.

Цай Ли учтиво отвечал на приветствия. Внешность его не очень впечатляла — ростом он был невысок и довольно молод для человека, достигшего такого поста. Субпрефект же был высок и седовлас. С первого взгляда было ясно, что инспектор проделал долгий и трудный путь, — даже символы, надетые им перед выходом из экипажа, помялись в дороге. Однако бежавшая по его жилам кровь многих поколений приближенных к трону позволяла ему хранить спокойную, величавую осанку. Хозяин и гость сразу понравились друг другу.

Цай Ли сопроводили в его комнаты, где уже ждали омовение и свежие одежды. Позаботились и о свите: помощников и чиновников расселили согласно их рангам, стражников определили на постой в крестьянские дома. Воздух наполнило благоухание готовящегося пира — ароматы специй, трав, жареной птицы, молочных поросят, щенков и черепах. Тонко пахли слегка подогретые напитки. Из дома, где репетировали певцы и танцовщицы, порой доносился звон цитры или певучий удар гонга.

Инспектор дал понять, что перед встречей с местными чиновниками хотел бы побеседовать с субпрефектом наедине. Разговор состоялся в покоях, обставленных весьма скудно — всего две ширмы, свежие соломенные циновки и низенький столик с рисовым вином и пирожными с юга. Зато здесь было светло и просторно, пропорции помещения радовали глаз. Рисунки на ширмах — бамбуковая роща и горный пейзаж — были изящными, каллиграфия изысканной. Цай Ли выразил восхищение — достаточно явственное, чтобы подчеркнуть собственный вкус, но не преувеличенное, дабы не напроситься на дар.

— Нижайший раб благодарит за доброе слово, — склонился Янь Тинко. — Боюсь, государь сочтет нас, обитателей здешних краев, бедными и полуграмотными.

— Вовсе нет, — отвечал Цай Ли, поднося к губам чашечку. Его длинные полированные ногти ярко блеснули. — Правду сказать, у вас тут прямо гавань покоя и порядка. Увы, даже в окрестностях столицы изобилуют разбойники и смутьяны, а подальше скрываются настоящие бунтари; и кочевники,несомненно, вновь поглядывают алчно на нашу сторону Великой Стены. Так что волей-неволей пришлось отправиться в путь в сопровождении воинов. — В голосе инспектора отчетливо прозвучала нотка презрения к низшему из свободных сословий. — Хвала небесам, надобности в них не возникало. Воистину астрологи выбрали для моего отбытия благоприятный день.

— Быть может, помогло как раз присутствие воинов, — сухо заметил Янь Тинко.

— Слышу речи старого доброго владетеля, — улыбнулся Цай Ли. — Насколько я понимаю, ваше семейство уже давненько главенствует в этих краях?

— С той самой поры, когда император Уди удостоил этой чести моего благородного предка Янь Чи за доблесть в боях с северными варварами. Ах, то были славные дни! — Цай Ли тихо-тихо вздохнул. — Нам, их недостойным наследникам, остается лишь сдерживать лавину бед живой плотиной.

Янь Тинко немного поерзал, прокашлялся, взглянул прямо на собеседника и сказал:

— Мой государь, несомненно, стоит на самом гребне плотины, и столь долгое изнурительное странствие тому подтверждением. Будет ли нам дозволено поддержать его праведные стремления и каким образом?

— В основном мне требуются сведения. И проводник, пожалуй. До столицы докатилась весть о мудром, а то и святом человеке из ваших мест.

— Что?! — не поверил своим ушам Янь Тинко.

— Басням странников верить нельзя, но мы опросили несколько человек, и рассказы их сходятся. Он проповедует учение Дао, и добродетель принесла ему редкое долголетие. — Цай Ли поколебался, но добавил: — Или даже бессмертие… Что вам известно об этом, господин субпрефект?

— А-а, — Янь Тинко насупился. — Теперь я понял. Некто, именующий себя Ду Шанем.

— Значит, вы настроены по отношению к нему скептически?

— Он не соответствует моим представлениям о святом человеке, господин инспектор, — проворчал Янь Тинко. — В желающих выдать себя за святого недостатка нет. Простые крестьяне склонны верить всякому вруну, особенно в столь беспокойные времена, как нынче. Находятся неприкаянные бродяги, которые не делают ничего полезного, а лишь побираются да произносят обольстительные речи. Заявляют, будто обладают волшебной силой. Крестьяне клянутся, что видели, как они исцеляли недуги, изгоняли демонов, воскрешали мертвых, — словом, все, что в голову взбредет. Я разобрал несколько подобных случаев и не нашел реальных подтверждений ни единому слову. Подтвердилось лишь, что, прежде чем податься дальше, эти подзаборники успевают попользоваться кошельками мужчин и благосклонностью женщин, утверждая, что таков Путь. Цай Ли взглянул на него с прищуром.

— О шарлатанах нам ведомо. Ведомо и о простых ворожеях, народных колдунах — по-своему честных, но темных и суеверных. Увы, их верования и обряды действительно начали просачиваться в чистое некогда учение Лаоцзы. Сие прискорбно.

— А разве двор не следует неукоснительно наставлениям великого Кунцзы^[177]?

— Разумеется. И все же, господин субпрефект, мудрость в сочетании с силой встречается все реже. Услышанное навело самого Единого на мысль, что голос Ду Шаня был бы желателен в хоре имперских советников.

Янь Тинко устремил взор в чашку, будто искал там утешительного совета.

— Не мне ставить под вопрос волю сына небес, — наконец заговорил он. — Осмелюсь сказать, этот молодец серьезного вреда не наделает. — Он рассмеялся. — Пожалуй, он даже не уступит иным советникам.

Цай Ли некоторое время молча всматривался в собеседника, прежде чем вымолвить:

— Уж не намекаете ли вы, господин субпрефект, что советники императора в прошлом вводили его в заблуждение?

Янь Тинко слегка побледнел, потом вспыхнул и чуть ли не огрызнулся:

— Я не проронил ни слова хулы, господин мандарин.

— Разумеется, нет! — с готовностью отозвался Цай Ли. — Хотя, между нами, подобный намек был бы вполне справедлив. — Теперь Янь Тинко поглядел на него испуганно. А Цай Ли продолжал без обиняков: — Посудите сами. Прошло десять лет с тех пор, как Ван Ман стал наместником небес. Он провел много реформ, изо всех сил стремился творить добро своему народу. И все-таки смута не утихает. Ее питают, да будет сказано, бедность в Поднебесной и варварское невежество за ее рубежами. — Инспектор оставил недосказанным, что есть и такие, их даже больше, кто считает династию Цинь просто узурпаторами, захватившими трон в результате дворцовых интриг, и заявляет, что давно пора вернуть династии Хань власть, принадлежащую ей по праву. — Ясное дело, нам весьма нужен добрый совет. Мудрость и добродетель нередко обитают под кровлей простолюдина.

— Должно быть, ситуация действительно отчаянная, если вас послали в такую даль лишь за тем, чтобы расследовать пустые слухи, — выпалил Янь Тинко и торопливо добавил: — Конечно, ваш приезд, государь, для нас большая честь и счастье.

— Вы весьма любезны, господин субпрефект. — Тон Цай Ли стал более резким. — Так что же вы можете поведать о Ду Шане?

Янь Тинко устремил взгляд прочь, нахмурился, подергал себя за бороду и медленно заговорил:

— Если честно, назвать его жуликом я не могу. Я расследовал все слухи, какие мог, и не нашел в его поступках ничего предосудительного — ни мошенничества, ни иных неправых деяний. Вот только… по моим понятиям, он ни в чем не похож на святого.

— Ищущие истин Дао частенько бывают, ну скажем, несколько чудаковаты.

— Знаю. И все же… Но позвольте по порядку. Он появился у нас лет пять назад, а до того прошел через северо-восточные уезды, на время задерживаясь в каждом из них. С ним странствовал один-единственный ученик, юноша из крестьянского сословия. С той поры он принял еще двух учеников и отверг всех других претендентов. Поселился он в пещере, что находится в горном лесу у водопада, в трех-четырех часах ходьбы отсюда. Там он предается созерцательному размышлению, то есть так он утверждает. Я бывал там; пещера обращена в довольно уютное обиталище. Никакой роскоши, но и никаких лишений. Ученики выстроили себе хижину по соседству с пещерой. Возделывают небольшое поле, ловят рыбу, собирают орехи, ягоды и корни. Остальное, вплоть до денег, ему приносят в дар окрестные жители. Они приходят туда, чтобы выслушать слова, которые он потрудится им сказать, исповедуются в своих горестях — он доброжелательно склоняет к ним слух, — и получают его благословение, а то и просто проводят час-другой в его обществе. Время от времени он на день-два спускается к нам. Далее все происходит одинаково — он на славу ест и пьет в одной местной харчевне, после чего резвится в нашем единственном веселом доме. Я слышал, он могучий любовник. Впрочем, мне не ведомо, чтобы он соблазнил чью-либо дочь или жену. Тем не менее его поведение не кажется мне благочестивым, а те его нравоучения, что мне доводилось слышать, кажутся полной бессмыслицей.

— Дао невозможно выразить в словах.

— Знаю. И тем не менее… Тем не менее…

— Что до увеселений… Я слышал от сведущих даосов, что любовные утехи, особенно продолжительные, позволяют прийти к равновесию сил «янь» и «инь».^[178] По крайней мере, так проповедует одна из школ. Другие с ней не соглашаются, как мне сказывали. Но вряд ли можно ожидать соблюдения общепринятых приличий от человека, стоящего на пути просветления.

— Похоже, государь мой куда терпимее меня, — выдавил кислую улыбку Янь Тинко.

— Я лишь считаю необходимым подготовиться к тому, с чем встречусь, настроиться на постижение непостижимого. — Цай Ли помолчал. — Что известно о прежней жизни Ду Шаня? Насколько справедливы его притязания на преклонный век? Я слышал, обликом он молод.

— Это так, и бодрости ему не занимать. А мудрецу, по-моему, пристало выглядеть почтенным. — Янь Тинко перевел дух. — Впрочем, я сделал запросы на предмет проверки упомянутых его притязаний. Нельзя сказать, что он трубит о своем возрасте на всех перекрестках. Пожалуй, он даже избегает упоминать об этом, доколе не вынужден бывает пояснить, каким образом давно покойный Чоу Пэнь мог стать его учителем. В то же время он и не пытается замести следы. Мне удалось опросить ряд лиц и навестить ряд уездов, имевших к нему отношение, когда дела мои вели в те края.

— Будьте добры поведать мне о том, что вам удалось установить, дабы я мог сопоставить это со сведениями, имеющимися в моем распоряжении.

— В общем, не подлежит сомнению, что он рожден более сотни лет назад. Это случилось в области Трех Великих Камней, и принадлежал он всего-навсего к сословию мастеровых. Он пошел по стопам отца, стал кузнецом, женился, завел детей, — словом, ничего необычного, кроме того, что не старел телом. Соседи дивились, но он вроде бы не пытался извлечь из своего положения никаких выгод. Вместо того, когда дети его переженились, а жена скончалась, он провозгласил, что идет искать мудрости, хотя бы для того, чтобы выяснить причины своей исключительности. Он снялся с места, и о нем долго не слыхали, пока он не стал учеником Чоу Пэня. Когда же сей мудрый муж тоже скончался, Ду Шань двинулся дальше, неся людям учение Дао и постигая его на свой лад. Не знаю, насколько его речения и жизнь соответствуют заветам Чоу Пэня. Не знаю также, надолго ли Ду Шань задержится здесь. Наверное, и сам он этого не знает. Я спрашивал его, но такие люди на редкость умело уклоняются от вопросов, на которые не желают отвечать.

— Благодарю вас. Все сходится с тем, что мне докладывали. Но человеку вашей проницательности, господин субпрефект, должно быть очевидно, что подобная жизнь указует на некие сверхъестественные силы, и…

Но тут в дверях выросла почтительно изогнувшаяся фигура.

— Войди и говори, — предложил Янь Тинко. Секретарь Цай Ли шагнул в комнату, низко поклонился и объявил:

— Нижайший просит у высоких сановников прощения за причиняемое беспокойство. Однако до него долетела весть, которая может оказаться для них интересной и даже спешной. Мудрец Ду Шань показался на западной дороге. Он направляется в селение. Не соизволит ли государь отдать какие-либо приказания на сей счет?

— Ну и ну, — пробормотал субпрефект. — Любопытное совпадение.

— Если только совпадение, — отозвался Цай Ли. Янь Тинко приподнял свои густые брови.

— Он что же, предвидел прибытие высокого гостя и его намерения?

— Для этого вовсе не требуется обладать таинственными способностями. Цель Дао — привести все сущее в гармоническое соответствие.

— Призвать ли мне его сюда или попросить обождать, пока государю не будет угодно встретиться с ним?

— Ни то ни другое. Я сам сойду к нему, хоть мне и горько прерывать столь занимательную беседу. — Заметив удивленный взгляд хозяина, Цай Ли добавил: — В противном случае мне пришлось бы искать встречи с ним в его обиталище. Выкажем ему уважение, раз он достоин того.

Сановник встал с подушек, шелестя шелком и парчой, и вышел. Янь Тинко последовал за ним. Конюший поспешил созвать подобающую свиту, отправив ее вослед начальникам. Выйдя из ворот, процессия начала спускаться по склону достойной поступью.

Занимался ветер. Он с гулом летел с севера, остужая воздух и погоняя перед собой стада туч, — их тени бежали по полям, будто серпы в проворных руках. Пронеслась стая ворон, перекрывшая своим карканьем людские голоса.

Вокруг колодца толпился народ. Здесь собрались все, кто не был занят на пашнях: торговцы, ремесленники, их жены и дети, престарелые и недужные. Тут же толклись прибывшие с инспектором воины, снедаемые любопытством. В центре внимания был мужчина с крупной, мощной фигурой в простой синей одежде — такой же стеганой куртке и штанах, как у любого окрестного земледельца. Ноги были босы, на них бугрились мозоли. Голова его также была не покрыта; черные пряди, выбившиеся из затылочного узла, трепетали на ветру. Широкое лицо с приплюснутым носом обветрилось до черноты. Рядом с ним стоял молодой человек, одетый столь же скромно. А мужчина, прислонив свой посох к кладке колодца, посадил на плечо крохотную девчушку.

— Ну что, малышка? — смеялся он, щекоча дитя под подбородком. — Хочешь покататься на своей старой лошадке? Ах ты, бесстыдная попрошайка!

Девочка жмурилась и хихикала.

— Благословите ее, учитель, — попросила мать девочки.

— Да она сама — благословение! — отвечал тот. — Она еще не покидала Врат Покоя, к которым мудрые люди надеются когда-нибудь вернуться. Что не мешает тебе мечтать о леденцах, а, сестренка?

— По-твоему, детство лучше старости? — продребезжал старик с жидкой седой бороденкой, согбенные плечи которого уже не могли распрямиться от груза лет.

— Ты просишь от меня поучений, когда мое бедное горло пересохло от дорожной пыли? — добродушно ответствовал новоприбывший. — Нет, уж будьте добры, сперва одну-две-три чашечки винца. Никаких излишеств, даже в самоограничении.

— Дорогу! — провозгласил конюший. — Дорогу государю Цай Ли, посланцу императора из Чананя, и начальнику области Янь Тинко!

Голоса умолкли, люди расступились. Девочка, испугавшись, захныкала и потянулась к матери. Мужчина вернул баловницу и поклонился двум облаченным в парчовые халаты мужам — с уважением, но нисколько не униженно.

— Это и есть наш мудрец Ду Шань, господин инспектор, — сказал субпрефект.

— Расходитесь! — объявил конюший простолюдинам. — Дело государственной важности!

— Они могут слушать, если пожелают, — мягко прервал его Цай Ли.

— Их смрад не должен оскорблять ноздри государя, — провозгласил конюший; толпа с шарканьем отодвинулась, разбилась на группки и с любопытством глазела, что же будет дальше.

— Не вернуться ли нам в дом? — предложил Янь Тинко. — Сегодня тебе оказана великая честь, Ду Шань.

— Нижайше благодарю, — отвечал тот, — но мы убоги, неумыты и вообще недостойны посетить благородный дом. — Голос его был низок, в нем не хватало столичного лоска, но его речь никак нельзя было назвать бескультурной. И в голосе, и в глубине глаз будто таился смешок. — Могу я позволить себе вольность представить своих учеников Чи, Вэя и Ма?

Трое юношей простерлись перед сановниками ниц и лежали, пока учитель не подал им недвусмысленный знак встать.

— Они могут присоединиться к нам, — предложил Янь Тинко.

Субпрефекту не удалось до конца скрыть свою брезгливость. Заметил ли это Ду Шань? Он обратился к Цай Ли:

— Быть может, господин не погнушается изложить свое дело немедля? Тогда можно будет судить, не станет ли наша беседа пустой тратой его времени.

— Надеюсь, нет, господин мудрец, ибо я растратил оного уже немало, — улыбнулся инспектор. Он обернулся к местному владетелю, своему секретарю и остальным, слышавшим разговор и немало изумленным его оборотом. — Ду Шань прав. Он же уберег меня от несомненно трудного пути к его отшельнической келье.

— Простое стечение обстоятельств, — отозвался Ду Шань. — И не требуется быть провидцем, чтобы догадаться о цели вашей поездки.

— Возрадуйся, — продолжал Цай Ли, — молва о тебе достигла августейших ушей самого императора. Он повелел мне отыскать тебя и доставить в Чанань, дабы вся Поднебесная могла пожать плоды твоей мудрости.

Ученики испуганно охнули, но сумели кое-как удержаться, чтобы не пасть ниц снова. Ду Шань сохранил внешнюю невозмутимость.

— У Сына Небес наверняка советников без счета.

— Это так, но он не удовлетворен ими. Как сказано, тысяча мышей не заменит одного тигра.

— Вероятно, господин не совсем справедлив к советникам и министрам. Их задачи безмерны, и не моему ничтожному разуму их постигнуть.

— Твоя скромность похвальна и говорит о силе твоего духа.

— Нет, — покачал головой Ду Шань, — я глупец и невежда. Разве осмелюсь я хоть одним глазком взглянуть на императорский трон?

— Не клевещи на себя, — сказал Цай Ли с легкой ноткой нетерпения. — Нельзя прожить столь долгий век, не достигнув высот мудрости и не набравшись опыта. Более того, ты раздумывал над тем, что видел, и извлек из этого ценные уроки. Ду Шань позволил себе усмехнуться, будто в разговоре равного с равным.

— Если я чему и научился, то лишь тому, что разум и познания сами по себе стоят немногого. Вне прозрений, не укладывающихся в слова и образы обычного мира, разум служит главным образом как поставщик самых убедительных доводов в пользу того, что мы намерены сделать так или иначе.

Янь Тинко не смог сдержаться и вклинился в беседу:

— Давай не кобенься! Ты не аскет, а император вознаграждает за добрую службу с императорской щедростью.

Манеры Ду Шаня быстро изменились, словно он стал учителем, чей ученик соображает туговато.

— Во время своих странствий я навестил и Чанань. Прийти ко двору я, разумеется, не мог, но бывал во дворцах вельмож. Государи мои, там слишком много стен. Один покой отгорожен от другого, а когда в сумерках на башнях проговорят барабаны, ворота закрываются для всех, кроме самых высоких особ. В горах же можно беспрепятственно бродить под усыпанным звездами небом.

— Для ступившего на Путь не должно быть разницы между одним местом и другим, — заметил Цай Ли.

— Государю хорошо ведома «Книга Пути и Добродетели»^[179], — склонил голову Ду Шань. — Однако я — бредущий ощупью слепец, который вечно будет натыкаться на стены.

Цай Ли напряженно выпрямился.

— Сдается мне, ты ищешь доводы, дабы уклониться от долга, который кажется тебе обременительным. Зачем же ты берешься проповедовать, если печешься о людях столь мало, что не хочешь поделиться своими мыслями с целью помочь им?

— Людям не поможешь, — негромкие слова Ду Шаня перекрыли посвист ветра. — Только они сами могут одолеть свои беды, и отыскать Путь каждый может лишь самостоятельно.

Голос Цай Ли обрел жесткость и остроту, как неторопливо извлеченный из ножен клинок:

— Значит, ты отвергаешь милость императора?

— Многие императоры пришли и ушли. Многим еще предстоит. — Ду Шань указал в пространство. — Взгляните на летящую по ветру пыль. Некогда и она была живым телом. Лишь Дао пребудет вовеки.

— Ты рискуешь… рискуешь быть наказанным, господин мудрец.

Ду Шань вдруг расхохотался, по-крестьянски хлопая себя руками по ляжкам.

— И голова, снятая с плеч, согласится на роль советника? — Он столь же стремительно успокоился. — Государь, я вовсе не желал проявлять непочтения. Я лишь сказал, что не гожусь для трудов, которые вы мне уготовили, я недостоин их. Возьмите меня с собой — вскоре убедитесь в этом сами. Не стоит тратить на меня драгоценное время Единственного.

Цай Ли вздохнул. Янь Тинко, пристально следивший за инспектором, чуточку расслабился.

— Плут, — с сожалением сказал инспектор. — Ты используешь Книгу — как там сказано? — «Как вода, мягкая и уступчивая, точит самый твердый камень…»

Ду Шань поклонился:

— Не лучше ли сказать, что поток течет к своей цели, а глупая скала стоит, где стояла?

Теперь Цай Ли заговорил с ним как с равным:

— Если ты не пойдешь — что ж, так тому и быть. Прости, но мне придется доложить, что ты оказался… досадной ошибкой.

Ду Шань чуть не ухмыльнулся.

— Весьма проницательное замечание. — Он обернулся к субпрефекту. — Вот видите, господин, мне вовсе незачем затаптывать ваши прекрасные циновки. Лучше мы с учениками тотчас же избавим вас от своего присутствия.

— Прекрасно, — холодно отозвался Янь Тинко. Инспектор бросил на него осуждающий взгляд, вновь повернулся к Ду Шаню и спросил, слегка волнуясь:

— И все же, господин мудрец, ты можешь похвалиться едва ли не самым долгим веком из всех людей — но возраст на тебе ничуть не сказался. Хоть это ты можешь мне объяснить?

Ду Шань помрачнел. Со стороны могло показаться, что в голосе его прозвучала жалость к самому себе:

— Меня вечно об этом спрашивают.

— И?..

— И я никогда не даю внятного ответа, ибо не способен.

— Но ты наверняка знаешь его.

— Я уже сказал, что не знаю, но люди настаивают все равно… — Ду Шань вроде бы стряхнул с себя грусть. — Рассказывают, что в саду Си Ванму, Матери Царей Запада, растут волшебные персики и те, кому она позволит их отведать, становятся бессмертными.

Цай Ли долго-долго смотрел на него, прежде чем чуть слышно ответил:

— Как угодно, господин мудрец. — Зрители затаили дыхание и один за другим отступили подальше. Инспектор отвесил поклон. — Отбываю, преисполненный благоговения.

Ду Шань ответил ему столь же почтительным поклоном.

— Приветствуйте императора. Он заслуживает сочувствия. Янь Тинко прокашлялся, замялся, потом, повинуясь жесту сановника, последовал за ним на холм, к дому. Свита двинулась следом. Простолюдины почтительно склонили головы, сложив ладони перед грудью, и тихо разошлись, стремясь укрыться за стенами домов. Ду Шань с послушниками остались у колодца в одиночестве. Молчание нарушал лишь вой ветра над кровлями. Тени облаков бежали по земле. Ду Шань взял свой посох.

— Пошли.

— Куда, учитель? — отважился спросить Чи.

— В свое убежище. А после… — На мгновение лицо Ду Шаня передернулось, словно от боли. — Не знаю. Куда-нибудь. Пожалуй, в западные горы.

— Вы боитесь возмездия, учитель? — спросил Вэй.

— Нет-нет, я верю слову этого вельможи. Но лучше нам уйти. Ветер принес запах беды.

— Учитель знает, — сказал дерзкий Ма. — Должно быть, он много раз чуял этот запах за свои долгие годы. Вы действительно отведали персиков в саду Си Ванму?

Ду Шань негромко рассмеялся.

— Надо же было что-то ему сказать. Несомненно, мой рассказ пойдет вширь, возникнут байки о других, кто отведал тех же плодов. Ладно, мы будем уже далеко… — Дальше он говорил уже на ходу: — Я много раз предупреждал вас, молодцы, и предупреждаю снова. Я не одержим высоким духом, у меня нет секретов, которыми я мог бы поделиться. Я самая заурядная личность — не считая того, что неведомо почему мое тело остается юным. Я искал объяснений, но единственное, что понял: для подобных мне нет другого способа заработать на хлеб. Если вы готовы меня слушать, слушайте. Нет — ступайте прочь, благословляю вас. А пока что прибавим шагу.

— Но, учитель, вы же сказали, что бояться вам нечего, — возразил Ма.

— Я и не боюсь, — голос Ду Шаня обрел хрипловатую жесткость. — Вернее, боюсь стать свидетелем того, что, скорее всего, свершится с этими людьми, которых я люблю, но бессилен повлиять на их судьбу. Наступили жестокие времена. Остается искать уединения и истин Дао.

И они зашагали вперед, наперекор ветру.

Глава 3

СОБРАТ

1

У Клавдиева причала грузилось судно. Большое судно — круглое черное брюхо двухмачтового покорителя морей могло вместить, пожалуй, тонн пятьсот. Вызолоченный мостик, резные высокие дуги кормила, выполненного как лебединая голова и шея, говорили о богатстве хозяина. Луго подошел поближе. Дела вели его более или менее в сторону порта, вот он и решил сделать крюк и узнать, что творится на берегу. Это стало едва ли не главным его занятием — по возможности выяснять все, что творится в окружающем мире.

Грузчиками были рабы. Несмотря на прохладное утро, тела их лоснились, исходя паром. Разбившись попарно, они таскали через причал и по сходням на корабль тяжеленные амфоры. Ветерок с реки мешался с ароматами свежей смолы и их липкого пота. Надсмотрщик держался неподалеку, и Луго не мешкая направился к нему с расспросами.

— «Нереида», — отвечал тот, — направляется в Британию. Груз — вина, стекло, шелка и одни боги ведают, что еще. Капитан хочет успеть выйти в море с завтрашним приливом. Эй, ты! — Кнут впился в голую спину. Простой однохвостый кнут, даже без грузика на конце, но между лопатками и набедренной повязкой раба все же остался алый рубец. — Давай пошевеливайся!.. — Раб бросил на надсмотрщика безнадежный взгляд и засеменил за следующей ношей чуть побыстрее. — То и дело приходится их подгонять. Совсем обленились, все бы им сидеть да бездельничать. Еле-еле добьешься, чтобы делали самое необходимое. — Надсмотрщик вздохнул. — В наши никудышные времена можно положиться лишь на свободных людей, обратиться к ним в час нужды. Но не могут же все быть свободными…

— Удивительно, что это судно ходит по морю, — заметил Луго. — Разве оно не привлекает пиратов, как дохлятина — мух? Я слышал, саксонцы и скотты обратили побережье Арморики^[180] в пустыню.

— Род Келия всегда был склонен к рискованным предприятиям, а сейчас, когда в море выходят считанные одиночки, плавание сулит огромную выгоду.

Луго кивнул, потрогал подбородок и пробормотал:

— Нынче морские разбойники предпочитают предаваться грабежам на суше. А на «Нереиде», конечно, кроме экипажа, будут воины. Если она и наткнется на несколько пиратских суденышек, скотты, скорее всего, не смогут забраться со своих обтянутых шкурами лодчонок на столь высокий борт. А будет добрый ветер — она саксонцам лишь кормой вильнет.

— Ты говоришь, как моряк. Но обличьем что-то на него не похож…

Глаза надсмотрщика недобро блеснули. Подозрительность стала в эти дни нормой. Перед ним стоял стройный молодой человек; узкое скуластое лицо, орлиный нос, чуть раскосые карие глаза; черные волосы, аккуратная бородка, подстриженная по моде; чистая белая туника, синий плащ с откинутым наголовником, добротные сандалии; в руках посох, хотя походка у незнакомца легкая и пружинистая.

— Да уж всякого повидал, — пожал плечами Луго. — Люблю потолковать с людьми, с тобой, например. — Он улыбнулся. — Спасибо, что удовлетворил мое любопытство, доброго тебе дня.

— Ступай с Богом, — отозвался обезоруженный надсмотрщик и вновь сосредоточил свое внимание на грузчиках.

Луго неторопливо двинулся прочь. У следующего причала остановился, просто чтобы полюбоваться видом. Солнечные зайчики путались у него в ресницах, окрашивая мир в радужные тона.

Перед ним текла Гарумна, чуть подальше сливающаяся с Дюранием^[181] в общем эстуарии. Совсем вблизи и чуть подальше на блистающей водной глади покачивались лодки, рыболовная барка с добычей, возвращающаяся с моря на веслах, стройная яхта с цветастым парусом. Низкий противоположный берег радовал яркой зеленью; виднелись бежевые стены и розовая черепица двух поместий в окружении виноградников; над более бедными соломенными кровлями поднимался рваными клочьями дым. Повсюду порхали птицы — малиновки, воробьи, журавли, утки, в высоте кружил ястреб; зимородок сразу бросался в глаза синевой своего оперения. Веселый щебет казался под стать плеску и журчанию реки. Невозможно было и представить себе, что германские язычники неистовствуют у врат Лугдунума^[182], что главный город Центральной Галлии, быть может, уже пал под их натиском — а ведь до него меньше трех сотен миль.

А может, представить себе это совсем нетрудно, даже слишком легко. Губы Луго плотно сжались, он жестко велел себе не валять дурака. Что-то в последнее время он слишком склонен уноситься мыслями далеко-далеко — разве нынче такое похвально? До этой округи язычники пока не добрались, но, как сказали бы знакомые евреи, с каждым годом надпись на стене проступает все четче. Он решительно повернулся и двинулся обратно к крепостному валу с башенками и бойницами, четырехугольником окружающему Бурдигалу^[183].

В город он вошел через второстепенные ворота — собственно, просто через калитку. Стражник у ворот дремал вполглаза, опершись о копье и о прогретые солнцем камни. Германец, из числа новобранцев. Легионы либо ушли обратно в Италию, либо отправились к границам; здесь остались лишь жалкие остатки того, что было прежде. Тем временем варвары вроде этого выжали у императоров дозволение селиться в римских землях. В обмен они должны были слушаться законов и пополнять ряды армии; но вот в Лугдуненсисе^[184] они, например, этому воспротивились…

Луго миновал ворота, пересек площадь и пошел по улице Виндомариев Путь. Она вилась среди домиков, стоявших вплотную друг к другу, — над головой оставалась лишь узенькая полоска неба; булыжная мостовая была скользкой от зловонных помоев. Словом, не улица, а полутемный переулок, вероятно, ничуть не изменившийся с той поры, как тут теснились одни кельты-битуриги. Однако Луго с течением времени изучил весь город, как старый, так и новый.

Народу попадалось не так уж много, по большей части люди были в лохмотьях. Женщины болтали, стайками направляясь к реке на стирку, неся домой от акведука ведра с водой или возвращаясь с рынка с корзинами овощей. Прошел носильщик, сгибаясь под ношей, почти не уступающей той, что была нагружена на встречную тележку с впряженным в нее осликом. Стараясь разойтись на тесной улочке, носильщик и возница осыпали друг друга заковыристой бранью. Подмастерье, несший своему хозяину тюк шерсти, остановился перекинуться парой слов с девицей. Два деревенских жителя в стареньких плащах и таких же штанах — наверное, гуртовщики — обменивались впечатлениями, обильно пересыпая речь галльскими словечками, да еще с таким выговором, что Луго не разбирал почти ни слова. Пьяница, — судя по рукам, разнорабочий, а судя по состоянию, безработный — слонялся взад-вперед в поисках развлечений либо драки; за последнее бурное десятилетие, нанесшее удар и без того хиреющей коммерции, безработица стала для города сущим наказанием. Блудница в жалостных, некогда блистательных обносках, отыскивающая клиентов даже в столь ранний час, оперлась о Луго плечом. Он не обратил на нее никакого внимания, лишь прикрыл ладонью висевший у пояса кошель. Горбатый нищий ноющим голосом просил ради Христа, но когда Луго не обратил внимания и на него, вспомнил Юпитера, Митру, Изиду, Великую Мать и кельтскую Эпону; кончился перечень выкрикиванием в спину Луго проклятий. Ребятишки со спутанными волосами, в грязных отрепьях бегали по своим маленьким делам и играли в свои маленькие игры. Вот о них Луго подумал с теплым чувством.

Левантийские черты лица выделяли Луго среди прочих. Бурдигала была городом космополитическим, в жилах которого текла кровь Италии, Греции, Африки и Азии. И все-таки большинство горожан оставались такими же, как их предки, — коренастыми, круглоголовыми, темноволосыми, но светлокожими. По-латыни они говорили как-то гнусаво; Луго так и не сумел перенять их акцент.

Заставленная готовыми изделиями мастерская горшечника, откуда доносилось поскрипывание гончарного круга, напомнила Луго, где свернуть на более широкую улицу Тевтатия; не так давно епископ пытался переименовать ее в честь святого Иоанна, но безуспешно. Здесь пролегал кратчайший путь к переулку Терновой Метлы, где жил нужный Луго человек. Может, Руфус и не дома, но наверняка не на работе. Заказы на верфь не поступали уже больше года, и тамошние работники получали кое-что лишь благодаря государственному вспомоществованию; порой подворачивался случайный заработок — охота на медведя для цирка или что-нибудь в том же роде. Если Руфус ушел, придется незаметно побродить вокруг, пока тот не вернется. Терпения Луго не занимать.

Он прошел еще около сотни шагов, когда до его слуха донесся шум. Другие, кто был на улице, тоже обратили на шум внимание, оставили дела и стали вслушиваться, вытягивая шеи и прищурив глаза. Большинство поспешили найти укрытие, лавочники и мастеровые приготовились закрыть двери и ставни. Нашлись и такие, кто плотоядно облизнул губы и двинулся в сторону, откуда неслись крики. Гам стал громче; его все еще глушили извилистые улицы и тесно стоящие дома, но ошибки быть не могло. Луго прекрасно знал это низкое, утробное ворчание вперемешку с воплями и гиканьем. Толпа травила человека.

Луго сразу понял, за кем охотятся, и по спине у него побежали мурашки. На мгновение он замешкался. Стоит ли рисковать? Дома Корделия, дети — у него и у его семьи впереди еще тридцать — сорок лет спокойной жизни…

И тут же пришла решимость. По крайней мере, надо пойти посмотреть, безнадежна ситуация или нет. Луго поднял наголовник, опустив пришитую по краю сетку: видно сквозь нее не так уж плохо, а лица за сеткой не разглядеть. Жизнь научила Луго предусмотрительности. Правда, увидев его в таком виде, военный патруль насторожится и остановит для допроса. Но будь по соседству патруль, эта свора не ринулась бы за Руфусом. Правда, — рот Луго скривился в мимолетной усмешке, — Руфус мог бы оказаться под арестом.

Луго двинулся наперерез приближающемуся гаму, ориентируясь по звуку. Он шел чуточку быстрее, чем искатели опасных приключений, но не настолько, чтобы привлекать к себе внимание. Наголовник бросает на сетку тень; ее, наверное, никто и не заметит. Мысленно он повторял древние заклятия против опасности: «Не дай страху охватить тебя, пусть мышцы будут расслаблены, чувства открыты, а тело в любой момент готово перейти к действию. Спокойствие, бдительность, гибкость; спокойствие, бдительность, гибкость…»

Он вышел на площадь Геркулеса одновременно с преследуемым. Название ей дала покрытая патиной статуя героя в центре. От нее лучами расходилось полдесятка улиц. Выскочивший на площадь мужчина был коренаст, его грубое лицо усыпали веснушки, а жидкие волосы и спутанная борода были редкого огненно-рыжего цвета. Туника, облепившая мощное тело, была пропитана потом. Да, это наверняка Руфус, решил Луго. Ведь Руфус^[185] — явно не имя, а прозвище.

Беглец был силен, но не создан для скорости. Толпа преследователей бежала за ним по пятам. Их было человек пятьдесят — такие же, как Руфус, работяги, одетые в тусклые, много раз чиненные одежды. В толпе попадались отдельные женщины, взъерошенные и исступленные. Мужчины вооружились чем попало: ножами, молотками, палками, булыжниками. В реве толпы можно было различить отдельные слова:

— Колдун!.. Язычник!.. Дьявол!.. Смерть ему!..

Брошенный камень ударил Руфуса меж лопаток. Он споткнулся, но продолжал бежать. Рот его был широко разинут, грудь резко вздымалась, невидящий взгляд устремлен прямо вперед.

Глаза Луго сверкнули. Бывают обстоятельства, когда ждать нельзя, надо принимать молниеносные решения. Расстояние, скорость, а главное — настрой толпы позволяли вмешаться: сколько бы они ни орали, в их вое слышалось, что они боятся того, кого преследуют. Можно пойти на риск. В случае неудачи можно скрыться, не дожидаясь смертельных ран; мелкие раны — пусть, они быстро заживут.

— Руфус, ко мне! — крикнул он. И толпе — повелительно: — Стоять! Назад, собаки!

Бежавший в переднем ряду мужчина зарычал. Луго перехватил свой дубовый посох обеими руками посредине. Высверленные в торцах посоха отверстия были залиты свинцом. Посох со свистом рассек воздух — мужчина заорал и вильнул в сторону. Скорее всего, сломано ребро. Следующему удар пришелся в солнечное сплетение, третьему по колену — он взвизгнул от боли и повалился на двух других, бежавших следом. Женщина замахнулась шваброй, но Луго отбил это кухонное оружие, ободрав мегере костяшки пальцев, а может, сломав одну-две косточки. Толпа отпрянула с толкотней, стонами и невнятными угрозами. Заслоняясь кружащимся, почти невидимым от скорости посохом, Луго усмехнулся и приказал:

— Ступайте по домам! Или вы осмелитесь взять правосудие кесаря в свои руки? Прочь!

Кто-то кинул камень, но промахнулся. Луго врезал посохом по ближайшему черепу, тщательно отмерив силу удара. И без трупов дело достаточно скверное, а за трупами последуют немедленные действия властей. Здесь же только рана, зато обильно кровоточащая: ослепительно алый поток залил лицо и мостовую. Вид крови отвлек преследователей.

Руфус никак не мог отдышаться.

— Пошли, — вполголоса бросил Луго. — Медленно и ровно. Если побежим, они кинутся следом…

Он попятился, по-прежнему крутя посох перед собой и по-волчьи ухмыляясь. Краем глаза он заметил, что Руфус держится справа. Хорошо. Парень не совсем потерял голову.

Преследователи роптали и разевали рты. Раненые причитали. Луго вошел в заранее намеченную тесную улочку, оказавшись за углом большого дома, вне поля зрения с площади.

— А теперь ходу, — скомандовал он. — Да нет же, дурак! — Пришлось придержать Руфуса за рукав. — Не бегом. Шагом!

Немногочисленные прохожие смотрели на них с опаской, но не вмешивались. Луго нырнул в первый же переулок, который наверняка соединяется с другой улицей. Когда они оказались вдвоем посреди шумной уличной суматохи, Луго распорядился:

— Стой! — Сунув посох под мышку, он потянулся к пряжке, скрепляющей плащ. — Надень-ка это. — Прежде чем накинуть наголовник на слишком уж бросающиеся в глаза волосы спутника, он убрал сетку. — Очень хорошо. Теперь мы с тобой два мирных гражданина, идущих по своим делам. Постарайся не забывать об этом.

Ремесленник заморгал. Лицо его блестело от пота, голос сильно дрожал:

— Кто… кто ты будешь? Чего хочешь?

— Я с удовольствием спасу твою жизнь, — холодно ответил Луго, — но не собираюсь больше рисковать своей собственной. Делай, что я скажу, и у нас есть шанс добраться до убежища. — Руфус замялся, будто его одолевали сомнения, и Луго добавил: — Если хочешь, ступай к властям. Поторопись, пока твои любезные соседи не набрались духу и не двинулись тебя искать. Скажи префекту, что тебя обвиняют в колдовстве. Он все равно это выяснит. Пока тебя будут допрашивать под пыткой, можешь подумать, как доказать свою невиновность. Колдовство, знаешь ли, карается смертью.

— Ноты…

— Я виновен в нем не более, чем ты. Мне кажется, мы могли бы помочь друг другу. Если ты не согласен — прощай. Если да — ступай со мной и держи рот на запоре.

Из могучей груди вырвался вздох. Руфус запахнул плащ и заковылял рядом с Луго. Постепенно его походка становилась все более легкой, потому что ничего плохого не случалось. Они просто затерялись в уличной толпе.

— Может, ты думаешь, что миру пришел конец, — негромко заметил Луго, — но это чисто местный переполох. В других краях о нем никто не слышал, а если и слышал, то не придал значения. Я видел, как люди занимаются обыденными делами, когда враг ломает городские ворота.

Руфус глянул на него, икнул, но промолчал.

2

Жилище Луго находилось в тихом северо-западном районе, на улице Сапожников. Скромный, не бросающийся в глаза дом, уже не новый — тут и там со стен осыпалась штукатурка.

Луго постучал. Дверь открыл домоправитель. Рабов у Луго было совсем немного. Он их тщательно выбирал и год за годом отсеивал неподходящих.

— Персей, нам с этим человеком надо обсудить конфиденциальный вопрос, — сказал Луго. — Быть может, он поживет у нас немного. Я не хочу, чтобы ему хоть как-нибудь мешали.

Персей, выходец с Крита, кивнул и ласково улыбнулся:

— Понятно, хозяин. Я уведомлю остальных.

— Им можно доверять, — тихонько сказал Луго Руфусу. — Они знают, что более теплого места у них не будет. — Он снова обернулся к Персею: — Как видишь — и обоняешь, — у моего друга был трудный день. Мы разместим его в нижней комнате. Принеси напитки немедленно, а воду — как только сумеешь согреть достаточное количество, вместе с губкой и полотенцами. И чистую одежду. Постель готова?

— Как всегда, хозяин, — в голосе раба проскользнула тень обиды. Он секунду поразмыслил. — Что же до одежды, то ваша ему не влезет. Я позаимствую у Дюрига. Следует ли потом приобрести новую?

— Это обождет, — решил Луго. Не исключено, что потребуется срочно собрать всю наличность и необесцененную мелочь, которая занимает слишком много места. Один золотой солидус — это примерно четырнадцать тысяч нумми. Руфусу Луго пояснил: — Дюриг — на все руки мастер. Кроме него, мы еще можем похвастать искусным поваром и парой служанок. Хозяйство у нас скромное.

Бытовые подробности успокаивают. Важно, чтобы Руфус опомнился как можно быстрее и смог внятно отвечать на вопросы.

Из атриума они прошли в приятную, озаренную солнцем комнату, тоже скромную; свет вливался сквозь зеленоватые свинцовые стекла, окна смотрели на соседнюю крышу. В центре мозаичного пола был изображен барс в окружении павлинов. На деревянных стеновых панелях были более современные мотивы — на одной рыба и христограмма в окружении цветов, с другой взирал огромными глазами Иисус. Со времени Константина Великого исповедовать христианство становилось все выгоднее, а в здешних краях оно уклонялось к католицизму. Луго оставался новообращенным: принять крещение означало взять на себя несколько стеснительные обязательства. Именно поэтому большинство верующих откладывали крещение на потом, ближе к старости.

Жена услышала, что он пришел, и вышла навстречу.

— Добро пожаловать, дорогой, — радостно сказала она. — Ты быстро вернулся.

Тут Корделия заметила Руфуса, и в глазах ее мелькнула тревога.

— У меня с этим человеком срочное дело, — объяснил Луго. — Крайне конфиденциальное, понимаешь? Она кивнула и покорно приветствовала гостя:

— Здравствуй и добро пожаловать.

Прекрасная девочка, подумал Луго. От нее трудно отвести взгляд. Корделии всего девятнадцать, она невысока, но фигура у нее изящно-округлая, каштановые волосы струятся каскадом, точеные черты лица будто светятся, а губы всегда чуть приоткрыты. Выйдя за Луго четыре года назад, она уже успела родить двух детей, и оба до сих пор живы. Женитьба принесла Луго кое-какие полезные связи, поскольку отец Корделии был курием^[186], хотя приданое оказалось просто смехотворным — курии гнулись под непосильным грузом налогов и гражданского долга. Самым главным в этом браке было то, что супруги чувствовали взаимную склонность; супружество стало для них обоих не обузой, а удовольствием.

— Маркус, позволь представить тебе Корделию, мою жену, — сказал Луго. Имя «Маркус» было достаточно распространенным. Руфус склонил голову и невразумительно хмыкнул. А Луго повернулся к жене: — Нам надо заняться делами без промедления. Персей позаботится обо всем необходимом. Я приду к тебе, как только смогу.

Она проводила взглядом мужа и его гостя. Кажется, она вздохнула — или почудилось? Внезапно Луго объял страх. Он ринулся в это предприятие очертя голову, окрыленный надеждой столь призрачной, что должно бы подавлять ее, корить себя за нее. Теперь же перед ним замаячило понимание того, что будет, если она оправдается. Нет, не стоит думать об этом, во всяком случае пока. Шаг, потом еще шаг, шаг левой, шаг правой — только так можно одолеть время…

Нижняя комната находилась в подвале; Луго отгородил ее сразу же, как приобрел дом. Такие укрытия были не в редкость и не привлекали излишнего внимания. Часто они служилидля молитв и аскетического уединения. А Луго при его занятиях непременно требовалось место, где можно избежать лишних ушей и глаз. Келья была квадратной — десять стоп в ширину, шесть в высоту. Три оконца под потолком выходили в перистиль на уровне земли. Стекла в них были настолько толстыми и неровными, что мешали смотреть, хотя и пропускали свет, а стены были аккуратно побелены, делая сумрак не таким уж плотным. На полочке рядом с кремнем, кресалом и трутом лежали свечи. Из мебели здесь имелись лишь кровать, табурет и поставленная прямо на земляной пол ночная ваза.

— Садись, — пригласил Луго. — Отдохни. Ты в безопасности, друг мой. В безопасности…

Руфус тяжело, ссутулившись, оседлал табурет. Наголовник он откинул, но продолжал запахивать на себе плащ — в комнате было довольно прохладно. Он поднял свою рыжую голову; в глазах его читались растерянность и вызов одновременно.

— Ну и что же ты за дерьмо? — буркнул он. Хозяин дома прислонился к стене и улыбнулся:

— Флавий Луго. А ты, как я полагаю, безработный плотник с верфи, в народе называемый Руфусом. Как тебя зовут на самом деле?

Руфус непристойно выругался и спросил:

— А тебе-то какое дело?

— Да, пожалуй, никакого, — пожал плечами Луго. — Хотя ты мог бы проявить ко мне побольше учтивости. Эта свора вышибла бы из тебя дух.

— А тебе-то что? — грубо повторил рыжий. — Чего ты влез? Слушай, я не колдун. И не хочу иметь ничего общего ни с колдовством, ни с язычеством. Я добрый христианин, свободный римский гражданин.

— И абсолютно нигде и никогда не приносил жертв и не делал приношений, кроме как в церкви? — приподняв брови, поинтересовался Луго.

— Ну, э-э, ну… Эпоне, когда моя жена умирала… — Руфус привстал, внезапно рассвирепев. — Вот же дерьмо! Да не колдун ли ты сам?!

Луго предостерегающе поднял ладонь. Его левая рука качнула посох — едва заметно, но многозначительно.

— Я не колдун и не могу читать твои мысли. Однако старые обычаи умирают нехотя, даже в городах, а уж в деревнях по большей части живут язычники. По твоему облику и речи я заключаю, что твои предки были кадурцами, жившими среди холмов над долиной Дюрания.

Руфус сел обратно и с минуту тяжело дышал. Потом мало-помалу начал расслабляться, даже ответил на дружелюбный взгляд Луго чем-то вроде улыбки.

— Правда твоя, мои предки из того племени, — проворчал он. — Мое правильное имя, э-э, Котуадун. Только меня давно никто не кличет по-иному, кроме как Руфусом. А ты, как погляжу, решительный малый.

— Я этим живу.

— И ты не галл. Флавием-то может быть каждый, а вот что за «Луго»? Ты откуда?

— Я поселился в Бурдигале давным-давно… — Раздался стук в дощатую дверь, пришедшийся очень кстати. — А, вот и наш славный Персей с обещанными напитками. Осмелюсь предположить, что ты нуждаешься в них сильнее меня.

Домоправитель внес поднос с графинами вина и воды, чашами, хлебом, сыром и миской оливок. Поставив все это на пол, он удалился, повинуясь жесту хозяина, и аккуратно прикрыл за собой дверь. Луго присел на кровать, наполнил чаши и предложил Руфусу почти неразбавленное вино. Свое он обильно развел водой.

— Твое здоровье, — провозгласил Луго, поднимая чашу. — Сегодня ты едва не лишился его. Руфус разом осушил полчаши.

— Уф-ф-ф-ф! Черт меня побери, если это не доброе винцо! — Он, прищурившись, взглянул сквозь сумрак на своего спасителя. — Зачем ты это сделал? Что тебе с того за прибыль?

— Ну, начнем хотя бы с того, что это быдло не имело права убивать тебя. Это дело государства, после того как будет должным образом доказано, что ты виновен; я же уверен в твоей невиновности. А мне надлежит поддерживать закон.

— Ты знаешь меня?

Луго отхлебнул из чаши. Фалернское вино разлилось по языку сладостью.

— Я знал о тебе, — согласился он. — Меня достигли слухи. Это естественно. Я слежу за тем, что творится на свете. У меня есть свои люди. Нет, не пугайся, никаких тайных осведомителей. К примеру, уличные ребятишки получают от меня монетку, если принесут какое-то интересное известие. Я решил разыскать тебя и узнать подробности. Тебе просто повезло, что ты оказался именно там и тогда, где и когда я мог утащить тебя из-под носа у твоих друзей-трудяг.

А сколько я, мелькнула мысль, упустил за многие годы шансов, разойдясь с ними на волосок? Луго не разделял распространившейся в последнее время веры в астрологию. Куда легче было допустить, что миром правит чистейший случай. Видимо, сегодня колесо Фортуны повернулось в его сторону.

Если только все это имеет смысл. Если кто-нибудь сродни ему существует хоть где-нибудь в подлунном мире…

Руфус набычил голову, ссутулив тяжелые плечи.

— Почему ты это сделал? — раздраженно бросил он. — Какого дерьма тебе надо?

Надо его немного успокоить. Луго осадил собственное нетерпение, наполовину смешанное со страхом.

— Пей свое вино. Пей и слушай, и я все объясню. Этот дом может навести тебя на подозрение, что я курий, преуспевающий владелец мастерской или что-нибудь в том же роде. Вовсе нет…

Луго давненько уже не менял занятий. Указ Диоклетиана должен был по идее приписать всех к тем званиям, в которых они рождены, в том числе и людей среднего достатка. Но эти люди вовсе не желали, чтобы их мало-помалу растирали в порошок жернова налогов, постановлений, обесценивающихся денег, умирающей торговли, и все чаще и чаще скрывались. Меняли имена, становились поденщиками или даже рабами, странствующими работниками и комедиантами; кто-то вступал в бандитские шайки, державшие в страхе окраинные деревни, а кто-то даже переходил на сторону варваров. Луго принял меры на будущее, если возникнет нужда уйти. Он привык заранее готовиться к неожиданностям.

— Сейчас я состою, — закончил Луго, — на службе у некоего Аврелиана, здешнего сенатора.

— Я слыхал про него! — враждебно сверкнул глазами Руфус.

— Он добился своего положения взятками, — пожал плечами Луго, — и даже среди сенаторов славится продажностью. И что с того? Он толковый человек и понимает, что надо ценить тех, кто ему верно служит. Быть может, тебе известно, что сенаторам непозволительно заниматься коммерцией, но его интересы разнообразны. Значит, ему требуются посредники, причем не просто подставные лица. Я за него хожу туда-сюда, вправо-влево, вынюхиваю да высматриваю разные опасности и возможности, доставляю сообщения, выполняю скользкие поручения, даю советы, когда требуется. Бывают занятия и менее достойные. По правде сказать, по-настоящему достойных занятий раз-два и обчелся.

— И что Аврелиану надо от меня? — беспокойно заерзал Руфус.

— Ничего. Он о тебе слыхом не слыхал. Роком суждено, что и не услышит. Я искал тебя по собственной воле. Мы можем оказаться весьма ценны друг для друга. — В голосе Луго зазвенела сталь. — Я не угрожаю. Если мы не сможем работать вместе, но ты будешь стараться подладиться под меня, я, по меньшей мере, смогу тайком переправить тебя из Бурдигалы туда, где ты сможешь начать жизнь заново. Помни, я тебя спас. Если я брошу тебя — ты покойник.

Руфус угрюмо сложил пальцы кукишем.

— Они узнают, что ты прячешь меня тут.

— А я и сам об этом сообщу, — холодно заявил Луго. — Как настоящий гражданин, я выступил против беззаконного самосуда, но полагал, что должен непременно допросить тебя наедине, вытянуть из тебя… Стоп! — Во время разговора Луго поставил чашу на землю, поскольку предполагал, что Руфус может ринуться на него, а сейчас подхватил посох обеими руками. — Сиди на табурете, паренек. Ты крепок телом, но ты же видел, что я способен сотворить с помощью этой штуки.

Руфус осторожно присел.

— Так-то лучше! — рассмеялся Луго. — Не будь ты так дьявольски вспыльчив! Я действительно не хочу тебе никакого вреда. Повторяю, если ты будешь честен со мной и станешь делать, как я скажу, то самое скверное, что может тебя ждать, — тайный исход из Бурдигалы. У Аврелиана большая латифундия; там, несомненно, пригодится лишняя пара рук, а если я замолвлю словечко, сенатор закроет глаза на некоторое отклонение от формальностей. А в лучшем случае… Ну, я и сам еще не знаю и потому не стану давать никаких обещаний, но все может обернуться более заманчиво, чем детские мечты самого высокого полета, Руфус.

Его слова и баюкающие интонации сделали свое дело. Да и вино начало действовать. Руфус посидел минутку спокойно, кивнул, расплылся в улыбке, залпом допил чашу и протянул руку с восклицанием:

— Клянусь Троицей, ты прав!

Луго пожал жесткую мозолистую ладонь. Этот жест в Галлии был еще в новинку — наверное, пришел от германских поселенцев.

— Замечательно! Просто говори подробно и откровенно. Я знаю, что это нелегко, но не забывай, у меня есть на то свои причины. Я намерен сделать тебе добро, насколько позволит Бог.

Он вновь наполнил опустевшие чаши. Несмотря на жизнерадостное выражение лица, напряжение в душе Луго все нарастало и нарастало.

Руфус поднес чашу к губам, кадык его задергался.

— И чего б ты хотел знать? — спросил он.

— Для начала — как ты попал в беду. Веселость Руфуса как рукой сняло. Прищурившись, он уставился в пространство мимо собеседника.

— Потому что жена моя померла, — пробормотал он. — Тут-то все горшки и хряснулись.

— Участь вдовца — вовсе не редкость, — отозвался Луго, хотя собственные воспоминания ранили его, как нож.

Толстые пальцы Руфуса сжали чашу изо всех сил, даже костяшки побелели.

— Моя Ливия была старухой. Волосы поседели, на лице морщины, зубы выпали… Наши двое детишек, мальчик и девочка, выросли, поженились, завели собственных детишек. И уже начали седеть.

— Я надеялся, что такое возможно. О Астарта!.. — шепнул Луго, но не по-латыни. А вслух, на современном языке, сказал: — Именно так мне и сообщали. Потому-то я и пошел к тебе. Когда ты родился, Руфус?

— С какого дерьма мне знать? — с горечью откликнулся тот. — Вот же задница! Бедняки не считают годов, как богатей. Я не представляю, кто консулом в этом году, а уж тогда — тем более. Но Ливия моя была юной, когда мы оженились, — лет четырнадцати — пятнадцати. Она была сильная кобылка, это уж да — выплевывала молодняк, как арбузные семечки, хотя в возраст вошли только двое. Она не загнулась сразу, как иные прочие клячи.

— Значит, тебе исполнилось троекратно по двадцать и еще десять, а то и больше, — очень вкрадчиво сказал Луго. — А выглядишь ты не старше двадцати пяти. Ты хоть раз болел?

— Нет, если не считать пару раз, когда меня ранило. Раны были скверные, но зажили дней за пять, даже шрама не осталось. И зубы не болели. Как-то в драке выбили три штуки, а они обратно выросли. — Самодовольство покинуло его. — На меня стали смотреть косо, а когда Ливия померла, тут-то все на меня и напустились. — Руфус застонал. — Говорили, будто я заключил сделку с дьяволом. Она мне пересказывала, что слышала. Но дерьма чего я мог сделать. Бог дал мне сильное тело, вот и все. Она мне верила.

— Я тоже верю, Руфус.

— Когда она под конец совсем расхворалась, со мной уж почти никто и не разговаривал. Шарахались от меня на улице, крестились, плевали себе на грудь. Пошел я к священнику. Он тоже перепугался, я же видел. Сказал, что я должен пойти к епископу, но отвести меня к нему этот ублюдок как-то все откладывал. А потом Ливия померла.

— А похоть? — не удержался Луго.

— Ну, я уже давно ходил в бордель, — буднично сообщил Руфус. И вдруг его охватила ярость. — И теперь они, эти суки, они велят мне сматываться и больше не появляться! Я осерчал и затеял скандал. Народ слыхал и собрался снаружи. Когда я вышел, эти мерзкие свиньи наорали на меня, а я дал по рылу самому большеротому. А дальше они все на меня накинулись. Я насилу вырвался и побежал, а они следом, все новые и новые.

— Они бы тебя непременно растоптали, — заметил Луго. — А еще слухи могли достигнуть ушей префекта. Человек, который не стареет, да притом явно не святой, — следовательно, он заодно с дьяволом. Тебя бы арестовали, допросили под пыткой и наверняка обезглавили бы. Нынче скверные времена. Никто не знает, чего ждать. Одолеют ли нас варвары? Будет ли новая гражданская война? Достанет ли нас чума, голод или полный крах в делах? Страх вымещают на колдунах и еретиках.

— Я не из таких!

— Я и не говорю, что из таких. Я согласен с тем, что ты обыкновенный человек, зауряднее не бывает, если не считать… Скажи-ка, ты не слыхал о ком-либо подобном тебе, кого время вроде бы не касается? Может, из родни?

Руфус покачал головой.

— И я тоже не слыхал, — вздохнул Луго. Собрался с духом и бросился, как с моста в воду. — Я терпел и ждал, искал и надеялся, пока не начал понимать, что к чему.

— А-а?

Руфус расплескал вино. Луго отхлебнул из своей чаши, чтобы хоть отчасти успокоиться, и спросил:

— Как ты думаешь, сколько мне лет? Руфус долго в него вглядывался, прежде чем проронил чуть слышно:

— На вид лет двадцать пять. Уголок рта Луго изогнулся в усмешке.

— Как и ты, своего точного возраста я не знаю, — медленно проговорил он. — Но когда я родился в Тире, там правил царь Хирам. По хроникам, которые мне удалось изучить, выходит, что это было примерно двенадцать веков назад.

Руфус только рот разинул. Веснушки отчетливо проступили на побледневшем лице. Свободной рукой он сотворил крестное знамение.

— Не бойся, — остановил его Луго. — Я вовсе не в сговоре с темными силами. Да и небо тут тоже ни при чем и, если на то пошло, никакие иные силы и духи. Просто я из того же теста, что и ты, — не знаю лишь, что это означает. Я всего-навсего долго живу на свете. Долго и одиноко. Ты лишь едва отведал, насколько это одиноко.

Он встал, отставив чашу и посох, и принялся вышагивать из угла в угол, заложив руки за спину.

— Разумеется, я рожден вовсе не Флавием Луго; это лишь последнее из принятых мной имен, которым я утратил счет. Первым же было… А, неважно! Финикийское имя. Я был купцом, пока годы не навлекли на меня беду, весьма схожую с твоей сегодняшней. Затем я был моряком, караванщиком, наемным солдатом, странствующим сказителем — перепробовал все профессии, позволяющие человеку приходить и уходить почти незамеченным. Я прошел суровую школу. Множество раз я едва не погиб от ран, в кораблекрушении, от голода, жажды и дюжины иных напастей. Если бы не странная живучесть моего тела, я бы умер уже несколько раз. Более тихой и куда более страшной — когда я ее осознал — была опасность захлебнуться в бесконечных и бессмысленных воспоминаниях. Какое-то время я почти ничего не соображал. В чем-то безумие было даже милосердным, оно заглушало боль утрат. Я терял всех, кого любил, кого начинал любить, терял, и терял, и терял… Сколько я потерял детей!.. Но мало-помалу я выработал искусство управлять воспоминаниями. Теперь я все помню ясно, я словно живая Александрийская библиотека — ах нет, она сгорела, не так ли? — Он хмыкнул. — Случаются у меня и провалы в памяти. Но я выучился искусству хранить знание до тех пор, пока оно мне не понадобится, и находить нужные сведения по первому требованию. Я научился управлять тоской. Я…

Заметив благоговейный взгляд Руфуса, он резко умолк.

— Двенадцать веков? — выдохнул ремесленник. — Так ты видел Спасителя?

— Увы, нет, — с усилием улыбнулся Луго. — Если он был рожден в годы правления Августа, как говорят, — это выходит, м-м, лет триста — четыреста назад, — я тогда был в Британии. Рим ее еще не завоевал, но торговля шла бойко, а южные племена были на свой лад цивилизованы. И не слишком навязчивы, не лезли не в свои дела — а это качество весьма желательное, когда ведешь оседлую жизнь. Чертовски трудно отыскать его в наши дни, хоть беги к диким германцам или скоттам. Но даже они…

Еще я, — продолжал он после паузы, — научился искусству старить свою внешность. Пудра, краска для волос и тому подобные меры обременительны и ненадежны. Я позволяю всем окружающим удивляться, что на вид я не старею. Тем более что рот им не заткнешь. Сам же понемногу начинаю сутулиться, шаркать ногами, покашливать, притворяться глуховатым, жаловаться на боли, бессонницу и дерзость нынешних юнцов. Разумеется, это помогает лишь до определенной степени. В конце концов, мне приходится исчезать и начинать все заново в другом месте под новым именем. Я стараюсь устроить свой уход так, чтобы казалось, будто я странствовал и попал в какое-то несчастье, быть может, по старческой забывчивости. Как правило, я старательно готовлюсь, прежде чем сняться с якоря. Коплю золото, расспрашиваю о новом месте, а то и наезжаю туда, чтобы закрепить там свое новое имя… — Столетия вдруг навалились на него безмерной усталостью. Подробности, подробности… Он запнулся, устремив взгляд в подслеповатое оконце. — Я что, впадаю в старческое слабоумие? Обычно я не мелю языком. Впрочем, ты первый мне подобный, кого удалось отыскать, Руфус, самый первый. Будем надеяться, что не последний.

— Тебе что-нибудь известно, э-э, о других? — раздался неуверенный голос у него за спиной.

— Я же говорил, не встречал ни разу, — покачал головой Луго. — Да и как их найти? Несколько раз казалось, что я напал на след, но он обрывался или оказывался ложным. Хотя однажды я, возможно, и встретился… Не уверен.

— Как это… хозяин? Не расскажешь ли?

— Почему бы и не рассказать? Это было в Сиракузах, где я обосновался на много лет, — Сиракузы были связаны с Карфагеном, я тоже. Прелестный город! И была там женщина, по имени Алтея, миловидная и разумная, какими порой становились женщины во времена заката греческих колоний… Я был знаком с ней и ее мужем. Он был крупным судовладельцем, а я капитаном на грузовом судне. Они были женаты лет тридцать; он облысел и обрюзг, она родила ему дюжину детей, и старший успел поседеть, а она с виду оставалась цветущей девушкой.

Луго помолчал, прежде чем бесцветным голосом закончить рассказ:

— Город захватили римляне. Разграбили. Меня не было. Всегда разумнее убраться под каким-нибудь благовидным предлогом, если затевается нечто подобное. Когда я вернулся, то расспрашивал о ней. Ее могли угнать в рабство. Тогда я разыскал бы ее и выкупил. Так нет же, когда мне удалось найти одного общего знакомого — сам он был невеликой птицей и не пострадал, — то узнал, что она мертва. Вроде бы изнасилована и заколота. Не знаю, правда ли это. Любой рассказ при передаче из уст в уста обрастает выдуманными подробностями. Впрочем, неважно. Это было так давно…

— Очень жаль. Там бы и надо искать прежде всего. — Увидев, что Луго весь напрягся, Руфус поправился: — Э-э, извини, хозяин. Ты, э-э, вроде бы не очень ненавидишь Рим.

— За что? На земле вечно происходит одно и то же — войны, тирании, убийства, рабство. Я и сам во всем этом участвовал. А теперь Рим получит той же монетой.

— Что?! — Руфус оцепенел от ужаса. — Не может быть! Рим вечен!

— Как тебе угодно. — Луго вновь повернулся к гостю. — Выходит, я все-таки нашел собрата-бессмертного. Во всяком случае, вот человек, которого стоит опекать, за которым можно последить, чтоб удостовериться. Хватит двух-трех десятилетий. Хотя и сейчас почти не сомневаюсь. — Он резко втянул воздух. — Понимаешь, что это значит? Да нет, вряд ли. У тебя еще не было времени подумать…

Луго внимательно вгляделся в грубо скроенное низколобое лицо. У тебя уныние быстро сменяется слюнявым весельем. Вряд ли ты вообще когда-нибудь научишься думать. Ты просто-напросто неплохой плотник, и только. Но мне еще повезло, что удалось найти хоть такого. Разве что Алтея… Но она песчинкой проскользнула у меня меж пальцев, ускользнула в смерть…

— Это значит, что я не единственный в своем роде, — сказал Луго. — Если нас двое, то должны найтись и другие. Их мало, подобные нам рождаются чрезвычайно редко. Бессмертие не наследуется, как рост, цвет волос или небольшие уродства, переходящие в иных семьях из поколения в поколение. Что бы ни служило причиной такого отклонения, происходит оно по чистой случайности. Или по Божьей воле, если тебе так больше нравится, хотя, по-моему, вряд ли: это выставило бы Бога безответственным капризулей. И ведь наверняка неудачное стечение обстоятельств отнимает жизнь у многих бессмертных еще в молодости, как отнимает ее у многих обычных мужчин, женщин и детей. Пусть нам не страшны болезни, но избежать меча, копыт обезумевшего коня, наводнения, пожара, голода и многого другого мы не в состоянии. Возможно, еще больше наших собратьев умирает от рук соседей, возомнивших, что бессмертные — колдуны, демоны или чудовища.

Руфус съежился и заныл:

— У меня голова кругом идет.

— Ну да, тебе пришлось нелегко. Бессмертные тоже нуждаются в отдыхе. Поспи, если хочешь. Глаза Руфуса остекленели.

— А чего бы не объявить, что мы, э-э, святые? Ангелы!

— Не высоко ли ты замахнулся? — с усмешкой справился Луго. — Допустим, если бы человек королевской крови… Но такое вряд ли случалось, раз подобные нам настолько редки. Нет, если кому из нас и суждено выжить, то лишь тем, кто научился держаться в тени.

— Тогда как же нам друг друга искать? Руфус икнул и рыгнул.

3

— Пойдем со мной в сад, — предложил Луго.

— О, с радостью! — певуче отозвалась Корделия. Она так и пританцовывала рядом с мужем. Вечер выдался теплый и ясный. Почти полная луна висела в сине-фиолетовом небе на востоке. Западный небосвод только-только темнел; там трепетно мерцали первые звезды. Городской шум почти смолк, и на смену ему пришел стрекот сверчков. Лунный свет испещрил цветочные клумбы, дрожал на глади бассейна, посеребрил юное лицо и грудь Корделии.

Минуты три они молча стояли, взявшись за руки.

— Ты сегодня был так занят, — сказала она наконец. — Увидев, что ты вернулся рано, я надеялась… Ну конечно, ты должен делать свое дело.

— К несчастью, именно этим я и занимался, — отвечал он. — Зато ночь принадлежит лишь нам двоим.

Корделия прижалась к мужу. Волосы ее еще хранили свежесть солнца.

— Христианам пристало быть благодарными за все, что мы имеем. — Она хихикнула. — Как легко быть христианкой нынче ночью!

— Что слышно у детей?

Их сынишка Юлиус уже не ковылял, а носился повсюду в поисках приключений и уже начал говорить; а малютка Дора знай себе спала в своей колыбельке, сложив крошечные ручонки.

— Все в порядке, а что? — переспросила Корделия, чуть удивившись.

— Я вижусь с ними чересчур редко.

— Зато любишь. У отцов такую любовь встретишь нечасто. То есть такую сильную. Я хочу подарить тебе много-много детей. — Она сжала ему руку и перешла на проказливый тон: — Мы можем начать прямо сейчас.

— Я… старался быть добрым.

Расслышав в его голосе печальные нотки, Корделия отпустила руку мужа и в тревоге взглянула на него широко распахнутыми глазами.

— Возлюбленный, случилось что-то плохое? Луго заставил себя взять жену за плечи, заглянуть ей в лицо — лунный свет сделал его пламенно-прекрасным — и ответить:

— Между нами с тобой — ничегошеньки. — Кроме того, добавил он про себя, что ты состаришься и умрешь. А это случалось так часто, так часто! Мне не счесть смертей. Нет меры для боли, но, по-моему, она нисколько не убывает; по-моему, я просто научился с ней жить, как смертный может научиться жить с незаживающей раной, Я считал, что у нас с тобой впереди… Боже, тридцать, а то и сорок лет, прежде чем мне придется уйти. Как это было бы замечательно!.. Вслух он сказал другое: — Мне предстоит неожиданная поездка.

— Она связана с тем, что этот человек… Маркус… Он тебе что-то сообщил?

Луго кивнул, и Корделия поморщилась:

— Не нравится он мне. Прости, но не нравится. Он груб и глуп.

— Да, не спорю, — согласился Луго, почти жалея, что Руфус разделил с ними ужин. Но это казалось разумным: одиночное заключение в нижней комнате лицом к лицу со своими страхами и животная потребность в общении надломили бы остатки самообладания Руфуса, а оно ему еще ох как потребуется… — И тем не менее я получил от него полезные сведения.

— А со мной поделиться не хочешь?

Корделия изо всех сил старалась, чтобы в голосе не прозвучала мольба. Однако ответ был непреклонен:

— Извини, не могу. Не могу даже сообщить, куда еду и долго ли буду отсутствовать.

Она схватила мужа за руки похолодевшими пальцами.

— А варвары? Пираты. Бандиты…

— Конечно, путешествие не лишено опасностей, — признал Луго. — Сегодня я потратил массу времени, отдавая все необходимые распоряжения насчет тебя. На всякий случай, дорогая, на всякий случай. — Он поцеловал ее. Губы Корделии дрожали и имели чуточку солоноватый привкус. — Тебе следует знать, что это дело может коснуться Аврелиана. Может, и нет, но если коснется, то надо расследовать его немедленно, а Аврелиан в Италии. Я сообщил его секретарю Корбило то же самое, и ты можешь забрать у него на свои нужды причитающуюся мне плату. Кроме того, я вверил солидную сумму денег попечению церкви. Священник Антоний принял ее у меня под расписку, которую я отдам тебе. Кроме того, ты наследуешь все мое имущество. Ни тебе, ни детям бедствовать не придется…

Если Рим не рухнет — это, конечно, опять про себя. Корделия бросилась к нему, прильнула всем телом. Луго тихонько гладил ее по волосам, по спине, перебирал складки одежды, обращая объятия в самую нежную ласку.

— Тише, тише, — мягко приговаривал он, — это ведь так, на всякий случай. Не бойся. Мне, в сущности, ничто не грозит. — Ему хотелось верить, что это правда. — Я вернусь…

А вот это была ложь, и она обожгла язык едкой горечью. Ничего, она наверняка выйдет замуж, как только его спишут в мертвецы. Последний раз его видели на ордовикийском побережье, как раз перед нападением скоттов… Корделия отступила на шаг, обняла себя за плечи и неуверенно улыбнулась.

— Ну конечно, вернешься. Я буду все время молиться за тебя. А еще у нас впереди целая ночь.

До самого рассвета. «Нереида» отчалит вскоре после восхода солнца. Луго уже оплатил проезд за себя и за Руфуса. Изрядная часть Британии по-прежнему безопасна, хотя многие прибрежные поселения разграблены. Появление двух мужчин, к примеру, в Аква Сулис или Аугуста Лондиниуме, утверждающих, будто бежали от варваров, не вызовет подозрений. Имея при себе деньги, они смогут начать все заново; а Луго еще несколько поколений назад припрятал на острове изрядный запасец доброго золота.

— Ах, если б ты мог остаться! — не удержалась Корделия.

— Если б я только мог, — эхом отозвался он. Увы, на Руфуса в Бурдигале легла каинова печать. Пусть он бессмертен, но слегка придурковат и наверняка бесславно сгинет, если только им не будет руководить разумный человек. А Руфус не должен погибнуть. Только с его помощью, пусть и неуклюжей, сумеет Луго дожить до того неведомого дня, когда подобные им соберутся вместе.

Корделия не могла не услышать, с какой мукой муж произнес последние слова, и браво заявила:

— Я не стану хныкать. У нас ведь целая ночь! И еще много-много ночей после твоего возвращения. Я буду ждать тебя хоть целую вечность.

Нет, подумал Луго, какая там вечность! Ожидание покажется тебе просто бессмысленным, как только ты решишь, что овдовела, что еще молода, что годы уходят… Да и не дана тебе вечность. А я буду искать ту, что не покинет меня никогда.

Глава 4

СМЕРТЬ В ПАЛЬМИРЕ

1

Караван на Триполи должен был выйти на рассвете. Караван-баши Небозабад требовал закончить все приготовления с вечера. Также он требовал, чтобы каждый умел быстро разбить палатки, а затем свернуть их. Любая задержка в пути стоит денег, хуже того, умножает ненужный риск.

Так, по крайней мере, подсказывал ему опыт. Многие считали, что он беспокоится напрасно. С тех пор как арабы крепко взяли Сирию в свои руки, миру больше ничто не угрожает. Разве сам халиф не проезжал через Тадмор три года назад по пути в святой Иерусалим? Но караван-баши не склонен был слепо доверять обстоятельствам. За свою жизнь он видел слишком много войн, подрывавших торговлю и нарушавших порядок, а следом за войнами неизбежно поднималась волна разбоя. И Небозабад был намерен использовать каждый мирный час и каждую возможность заработать, предоставленные Богом.

Потому-то его подчиненные и устроились на ночлег не в караван-сарае, а под открытым небом у Филиппийских ворот. Небозабад обошел лагерь, поговорил с погонщиками, охранниками, купцами и прочим людом; где надо, отдал распоряжения, мало-помалу обращая бестолковую суматоху в целенаправленную деятельность. Ночь прочно воцарилась на земле задолго до того, как он закончил обход.

Покончив с делами, караван-баши постоял, наслаждаясь одиночеством. Воздух был напоен прохладой с легким привкусом дымка от угасавших костров. Не считая красноватого мерцания углей, на земле лежала глубокая тьма. На фоне чуть более-светлого неба различались лишь верхушки нескольких шатров, раскинутых самыми преуспевающими из путешественников, да порой вспыхивал отблеском наконечник копья несущего вахту стражника. До слуха доносился негромкий говор засидевшихся за беседой, изредка слышалось негромкое ржание лошади или гортанное всхрапывание верблюда.

В небесах ярко сияли бессчетные звезды. На западе взошла ущербная луна, озарив светом неглубокую долину, посеребрив холмы и пальмы, возносящиеся из тьмы могильные склепы, зубцы и башни городской стены. Серовато-белая, она отвесно вздымалась ввысь, словно окружающая равнина встала на дыбы, и казалась такой же извечной, как сама степь. Казалось, что пробить брешь в этих могучих бастионах просто невозможно, и жизнь, ныне уснувшая под их защитой, будет бить ключом изо дня в день до скончания веков.

Мимолетная эта мысль заставила прикусить губу. Слишком хорошо Небозабад знал, что это не так. Собственными глазами видел он на своем веку, как персы теснят римлян, затем римляне изгоняют персов, а сегодня и те и другие отступают перед мечом ислама; и хотя караваны по сей день везут свои богатства в Тадмор и дальше, город уже давным-давно прошел зенит своей славы. Ах, вот жить бы тогда, когда он — она — Пальмира по-латыни, как и по-гречески, — была жемчужиной Сирии, до того как император Аврелиан подавил попытку царицы Зиновии добиться свободы…

Небозабад вздохнул, пожал плечами, круто развернулся и зашагал обратно. Город, как и человек, должен безропотно принимать участь, уготованную ему Господом. По крайней мере, в этом-то мусульмане правы.

По пути он слышал приветствия и отвечал на них.

— Да пребудет Христос с тобою, господин!

— И да пребудет с тобою дух его…

Все узнавали крупную фигуру человека, чье грубоватое лицо было обращено к небу. Он был облачен в простой ватный халат. Свет месяца играл на серебряных прядях проседи и коротко подстриженной бороде.

Караван-баши был уже недалеко от своего шатра — хорошего шатра, хоть и скромных размеров: Небозабад никогда не брал в путь лишних вещей, предпочитая товары, сулящие прибыль. Сквозь щели вокруг незакрепленного клапана входа пробивались слабенькие желтоватые лучи светильника.

Вдруг кто-то схватил его за лодыжку. Небозабад замер на полушаге и с резким вдохом сжал рукоять кинжала.

— Тише, умоляю! — раздался лихорадочный, захлебывающийся шепот. — Ради самого Господа! У меня нет дурных намерений.

И все же, приглядевшись, он ощутил, как по коже продрал мороз. В лунном свете смутно белела припавшая к самой земле фигура — кажется, совершенно нагая.

— Что тебе? — прошипел он.

— Мне нужна помощь, — донеслось в ответ. — Мы можем поговорить наедине? Смотри, я без оружия.

Голос показался ему знакомым. Принимать молниеносные решения Небозабаду было не впервой.

— Подожди, — негромко сказал он.

Рука отпустила лодыжку; Небозабад подошел к шатру и проскользнул внутрь, стараясь почти не поднимать клапан, чтобы на улицу упало как можно меньше света. Стенки верблюжьей шерсти сохранили внутри шатра немного тепла. Глиняный светильник тускло озарял развернутую постель, кувшин с водой, миску, две-три другие мелочи и низко склонившегося прислужника. Тот приветственно коснулся земли коленями, ладонями, лбом и спросил:

— Что пожелает хозяин?

— Я жду гостя, — ответил Небозабад. — Выходи осторожно, как входил я. Когда застегну вход, не позволяй никому входить, и ни слова об этом.

— Да отвечу я за это головой, хозяин!

Прислужник выскользнул из шатра. Небозабад подбирал его весьма тщательно и учил на совесть; этот человек верен как собака. Как только он удалился, Небозабад на мгновение выглянул из шатра, негромко бросив:

— Теперь входи!

Неведомый проситель поспешно забрался внутрь и выпрямился. Хоть Небозабад и догадывался, кто придет, удержаться от изумленного восклицания он не смог. В самом деле, женщина. И какая!

Вспомнив об опасности, он поспешил надежно застегнуть вход, а уж затем обратился к пришедшей. Она опустилась на колени, скрестив руки на животе. На плечи и грудь ниспадали роскошные черные, как полночь, волосы. Небозабад отметил, что они легли так не по случайности — просто ей было нечем больше прикрыть свою наготу, не считая грязи, ручейка запекшейся крови на предплечье да еще поблескивающего под лампой пота и ночного мрака. А тело могло бы принадлежать античной богине — стройное, крепкое, с плоским животом, тонкой талией и округлыми бедрами. Обращенное к нему широкоскулое лицо с прямым носом, полными губами и округлым подбородком поражало чистотой линий. Чуть золотистая кожа, большие карие глаза под выгнутыми дугой бровями. В ней смешивалась кровь западного и восточного Рима, Эллады, Персии и Сирии.

Небозабад внимательно вглядывался в гостью. Она казалась девушкой, нет, молодой женщиной, нет — для нее просто не было определения. Но она была знакома ему.

— О Небозабад, старый друг, — дрожащим хрипловатым голосом заговорила женщина, — для меня не осталось иной надежды, кроме тебя. Помоги мне, как некогда наш род помогал тебе. Ты знаешь нас всю свою жизнь.

Сорок с лишним лет. Эта мысль поразила его, как удар кинжала. Память унесла Небозабада более чем на три десятилетия назад.

2

Алият ждала возвращения Барикая с нетерпением — и страшилась его возвращения. Она бы принесла супругу утешение объятий, укрепила бы его дух своей любовью. Только так они сумели вынести утрату остальных детей, — впрочем, те были совсем несмышленышами. Но вначале придется рассказать ему о случившемся.

Он где-то в городе, беседует с купцом Таймарсу. Новости с войны приходили неутешительные — персы наносили римлянам поражение за поражением, прорываясь в Месопотамию через ослабленный левый фланг сирийской обороны. Торговля с побережьем замирала, спряталась в свою раковину, дожидаясь исхода событий. Караванщики, к числу которых принадлежал и Барикай, терпели убытки. Многие из них осторожничали, не рискуя лезть в пекло. Барикай же, как более смелый, пытался убедить купцов, что не стоит позволять товарам истлевать на складах.

Будто заново услышала Алият его искренний сердечный смех: «Раз я берусь, значит, доставлю! Цены в Триполи и Берите^[187] подскочили до небес! Риск будет вознагражден». Она поддерживала его. Вышедшая из семьи караван-баши, Алият была куда ближе со своим мужем, чем большинство жен, — почти напарница, но притом подруга и мать его детей. Наследственная память облегчала тоску, охватывавшую Алият всякий раз, когда она, стоя на городской стене, провожала взглядом уходящий за горизонт караван.

Но сегодня… Рабыня отыскала ее в саду и сообщила:

— Хозяин пришел.

Душа Алият обливалась кровью. Она призвала на помощь всю свою отвагу, необходимую женщине на ложе роженицы и у ложа смерти, и поспешила навстречу мужу. Множество глаз провожали ее в полном молчании, нарушаемом лишь шелестом юбок Алият; домочадцы уже обо всем знали.

Хозяйство у них было приличное, и жили они в большом доме. До недавнего времени Барикай, как прежде его отец, преуспевал в делах. Алият надеялась, что не придется продавать никого из рабов, которых она искренне любила. Надо лишь проявлять бережливость… Впрочем, какая теперь разница?

Атрий уже был наполнен голубизной зарождающихся сумерек. Взгляд упал на образ Пречистой Девы, укрытый в нише, но синевой и золотом выделяющийся на фоне чисто выбеленной стены. Алият преклонила колени, молчаливо молясь, чтобы весть оказалась ложной. Но образ продолжал равнодушно глазеть в пространство.

Барикай только-только отдал плащ слуге. Под плащом на нем был халат с золотой вышивкой — доказательство высокого положения и уверенности в себе. Время посеребрило темные волосы, изрезало худощавое лицо морщинами, но походка Барикая оставалась такой же пружинистой, как прежде.

— Да будет Христос с тобою, моя госпожа! — начал он, как пристало в присутствии слуг, но тут зоркий взгляд уловил признаки беды. Одолев разделяющее их пространство тремя стремительными шагами, он схватил женщину за плечи. — Что случилось?

Ей пришлось дважды сглотнуть, прежде чем удалось попросить:

— Пойдем со мной!..

Он плотно сжал губы и без единого слова последовал за ней в садик на заднем дворе. Окруженный со всех сторон стенами, садик был полон прохладного покоя и дарил укрытие от всего мира. Пруд с плавающими кувшинками окружали кусты жасмина и роз, пропитавшие воздух своим ароматом. Солнце уже закатилось за крыши, небо над головой наполнилось сочной синевой. Здесь одиночества двоих не потревожит никто.

Алият повернулась к Барикаю и, опустив руки, заставила себя выговорить:

— Ману погиб. — Барикай не шелохнулся. — Весть привез нынче утром юный Мохим. Он оказался среди немногих, кто сумел бежать. Эскадрон был в патруле к югу от Халепа. Персидский кавалерийский отряд застал их врасплох. Мохим видел, как Ману в глаз попала стрела, и он выпал из седла под копыта лошадей.

— К югу от Халепа, — прохрипел Барикай. — Уже! Теперь они придут в Сирию.

Алият понимала, что этим чисто мужским замечанием Барикай, как щитом, загораживается от беды. Но щит рассыпался у него в руках.

— Ману… — сказал Барикай. — Наш первенец. Умер. — Он принялся часто-часто креститься трясущейся рукой. — Боже, смилуйся над ним! Христос, прими его! Помоги ему, святой Георгий!..

«Мне тоже пристало бы помолиться», — подумала Алият и вдруг почти без удивления поняла, что тяга к молитвам в ней умерла.

— Ты сказала Ахмат? — поинтересовался Барикай.

— Конечно. Лучше, по-моему… Надо пока оставить се и внуков в покое.

Молодая жена Ману жила в постоянном страхе с того самого момента, как его призвали на войну. Весть оглушила ее, как удар молота.

— Я послала вестника к Хайрану, но хозяин отослал его с каким-то поручением в Эмесу, — продолжала Алият. Младший их сын работал у торговца вином. — Дочери оплакивают Ману у себя дома.

Все три оставшиеся в живых дочери Алият успели выйти замуж, притом довольно удачно, и она радовалась, что в свое время не зря мучилась, собирая хорошее приданое.

— Думаю, теперь… — пробормотал Барикай, — думаю, надо взять в ученики Небозабада. Чтобы продолжил мое дело… Ты ведь знаешь его, не правда ли? Сын вдовы Хафсы. Парнишке всего десять, но подает надежды. Опять же, дело доброе. Оно может побудить святых смилостивиться над душой Ману. — И вдруг он до боли цепко схватил Алият за плечи и выкрикнул: — Да что ж это я болтаю! Ману умер!..

Она разомкнула его стиснутые пальцы, спустила их себе на бедра и крепко прижала мужа к груди. Так, обнявшись, они стояли долго-долго, пока вечерняя заря не угасла и сад не погрузился в сумрак.

— Алият, Алият, — наконец прошептал потрясенный Барикай, уткнувшись в ее волосы, — моя сила, любовь моя. Отчего ты такая особенная? Моя жена, мать, бабушка — и все-таки ничуть не изменилась с той поры, как была девушкой и моей невестой…

3

Захватив Тадмор, персы сперва обложили его тяжкой данью, но затем показали себя не такими уж дурными правителями. Не хуже римлян, решила про себя Алият. Пусть сами они били огнепоклонниками-зороастрийцами, но позволили каждому сохранить свою веру, даже более того — не давали православным, несторианам и иудеям досаждать друг другу. В то же время жесткий контроль над порядком на завоеванных территориях позволил возобновить торговлю, в том числе и с Персией. Лет десять — двенадцать спустя пошли слухи, что они продвигаются дальше, захватили Иерусалим, а там и Египет. Алият гадала, пойдут ли персы на старый Рим; но, судя по рассказам бывалых людей, бой за эту истощенную итальянскую землю, уже поделенную между ломбардскими вождями, католическим папой и остатками имперских гарнизонов, не сулил никакой выгоды.

Еще просачивались вести о том, что на трон в Константинополе сел новый император Ираклий, весьма способный и энергичный. Но у него хватало забот и поближе к дому — совсем недавно он отогнал от стен столицы диких аваров. Впрочем, в Тадморе эти события казались далекими и нереальными. Алият была чуть ли не единственной женщиной, слышавшей о ник хоть краем уха. У других хватало собственных забот. Да и для нее дни и годы постепенно слились в сплошную неразличимую пелену. Из пелены выплывали, обретая реальность, отдельные события — рождение внука, смерть подруги — и оставались в памяти, будто одинокие холмы на бесконечной караванной тропе.

Так обстояли дела — и тут в одночасье всему пришел конец.

В тот день Алият вместе с низкорослой, но сильной служанкой отправилась на главную площадь — агору. Вышли они рано утром, чтобы покончить с покупками и отнести их домой до наступления дневной жары, загоняющей всех под крыши. Барикай попрощался с женой едва слышным голосом. Несокрушимое прежде здоровье пошатнулось — последнее время его мучили слабость, приступы боли в груди и одышка. Не помогали ни молитвы, ни лекари.

Алият и Мара дошли по извилистым улочкам до Колоннады и двинулись вдоль нее. Двойной ряд колонн, с торцов замкнутый арками, сверкал великолепием; капители буквально светились, бросая вызов небу. С уступа каждой колонны смотрела статуя кого-либо из прославленных сограждан — воплощенная в мраморе многовековая история. Ниже шумели мастерские ремесленников и лавки торговцев, часовни и веселые дома, разношерстные толпы горожан и приезжих. Воздух был пропитан сочными запахами — дым, пот, навоз, благовония, пряности, масла, фрукты. Бурными волнами накатывался шум: шаги, цокот копыт, скрип колес, звон молотов о наковальни, песнопения, выкрики, разговоры — большей частью по-арамейски, на родном языке этого края, но еще и по-гречески, по-персидски, по-арабски и даже на языках более далеких стран. Буйствовали краски — плащи, халаты, туники, шали, всевозможные головные уборы, узорные ожерелья, амулеты, флажки на пиках. Торговец коврами восседал вокружении роскошного разноцветья своего товара. Виночерпий размахивал полным бурдюком. Из лавки медника несся перезвон металла. Вол, впряженный в повозку с финиками из оазиса, медленно прокладывал путь сквозь толпу. Верблюд, ворча и шаркая ногами, тащил на себе груз шелка незнакомых Алият расцветок. Эскадрон персидских конников в сверкающих латах шел рысью вслед за трубачом, призывающим расступиться и дать дорогу; пышные султаны из перьев трепетали на ветру. На носилках пронесли богатого купца, на других — куртизанку в пестрых одеяниях; оба взирали вокруг с ленивым высокомерием. Облаченный в черное христианский проповедник отступил с дороги, пропуская аскетичного местного мага, и перекрестился, когда тот прошел. Скотоводы, пригнавшие овец из засушливых степей, бродили, тараща глаза на соблазны, сулящие им перспективу вернуться в свои шатры без единого гроша. Насвистывала флейта, рокотал бубен, кто-то пел высоким дрожащим голосом.

Алият знала, что это ее родной город, ее родной народ, и все-таки чувствовала какую-то странную отрешенность от всего и от всех.

— Госпожа! Госпожа!..

Заслышав зов, она остановилась. К ней сквозь толпу пробирался Небозабад. Те, кого он поневоле оттолкнул, сыпали ему вслед проклятиями, но Небозабад пропускал их мимо ушей. С первого же взгляда на его лицо Алият все поняла, и предчувствие камнем легло на душу.

— Госпожа, я надеялся, что перехвачу тебя. — Юноша совсем запыхался. — Я был с хозяином, твоим мужем, когда… У него удар. Он вымолвил твое имя. Я послал за лекарем, а сам бросился за тобой…

— Веди меня, — будто со стороны, услышала Алият собственный голос.

И он повел ее, расчищая дорогу — шумно, грубо и быстро. Они возвращались домой, а над ними наливалось сиянием жаркого солнца равнодушное небо.

— Подожди, — распорядилась она у дверей спальни и вошла одна.

Не стоило обижать Небозабада, оставляя его в коридоре. Она просто не подумала, что в покоях уже находится человек пять рабов, благоговейно и беспомощно жмущихся в сторонке. Но там же был и последний их сын, Хайран. Склонившись над ложем, он обнимал умирающего, взывая к нему:

— Отец, отец, ты слышишь меня?..

Барикай закатил глаза. На фоне разлившейся по лицу голубоватой бледности белки выглядели отвратительно. На губах пузырилась пена, дыхание то рвалось из груди шумными всхлипами, то совсем затихало; потом грудь опять лихорадочно вздымалась и замирала вновь. Бисерные завесы на окнах вроде бы должны были притушить прискорбное зрелище — но в сумраке Алият видела все даже более отчетливо.

Хайран поднял голову. По его бородке сбегали слезы.

— Мама, боюсь, он умирает…

— Знаю.

Она преклонила колени у постели, отодвинула руки сына, обняла Барикая и положила щеку ему на грудь. Она слышала, она ощущала, как жизнь покидает тело. Поднявшись с колен, Алият закрыла мужу глаза, попыталась утереть лицо. Подоспел лекарь.

— Этим могу заняться я, моя госпожа, — сказал он.

— Я приготовлю его сама, — отвергла предложение Алият. — Это мое право.

— Не бойся, мама, — неровным голосом произнес Хайран, — я буду хорошо тебя содержать… Тебе обеспечена покойная, мирная старость…

Голос его вдруг стих, слова оборвались. Взгляд наполнился изумлением, как у лекаря и рабов. Караванщик Барикай не прожил на свете и семи десятков лет, но по внешности ему можно было дать и больше — в седине редко проглядывал черный волос, изможденное лицо изрезали морщины, от некогда крепкого тела остались лишь кожа да кости. Зато вдова, стоявшая над ним, казалась женщиной всего лишь двадцати весен.

4

У виноторговца Хайрана родился внук, и в доме царило безудержное веселье. Пир, который дед и отец ребенка задали родне и друзьям, затянулся до поздней ночи. Алият рано удалилась от женского стола, скрывшись в своей комнате в глубине здания. Никто и не подумал поставить ей это в упрек; в конце концов, какое бы уважение ни принесли ей годы, ноша их нелегка.

Она удалилась вовсе не для отдыха, как думали все. Наедине с собой Алият распрямила спину и перестала шаркать, приволакивая ноги. За дверью она сделалась совсем иной женщиной, проворной и гибкой. Просторные черные одеяния, призванные скрыть фигуру, развевались от стремительности движений. Голова была в платке, как обычно, — чтобы скрыть черноту волос. Домашние часто отмечали, что у нее на диво молодые лицо и руки; на сей раз она спрятала лицо под покрывалом.

Навстречу попался раб, бредущий по своим делам. Он узнал ее, но ограничился простым приветствием. Этот не станет молоть языком о том, кого видел. Он тоже стар и усвоил, что старикам надо прощать их маленькие чудачества.

Ночной воздух был благословенно прохладен и свеж. Улицу залила тьма, но ноги Алият знали здесь каждый камешек и легко нашли дорогу к Колоннаде, а оттуда к агоре. Над крышами взошла полная луна, затмив своим сиянием близлежащие звезды, — зато остальные звезды мерцали и переливались, щедро усыпав высокий небосвод, оттенявший белоснежные колонны. Шаги Алият отдавались в тишине громким эхом. Большая часть горожан давно почивала в своих постелях.

Она понимала, что идет на риск, но не слишком значительный. Городская стража и при персах продолжала поддерживать закон и порядок. Один раз Алият пришлось переждать за колонной, пока патруль пройдет мимо. Наконечники копий стражников сияли, как ртуть. Если бы ее заметили, то могли бы настоять на том, чтобы препроводить ее домой, — или приняли бы за блудницу и принялись задавать вопросы, на которые нет ответа.

«Почему ты шляешься в темноте?» — она бы не сумела объяснить, не было у нее объяснения, и все-таки она должна была на время уйти от всех, если не хотела забиться в истерике.

Подобное случалось с ней и раньше.

На улице Базарщиков она повернула к югу. Справа от нее устремлял к небесам свои изящные порталы театр. Слева призрачно светилась при лунном свете стена вокруг агоры. Говорили, что это лишь жалкие остатки былого величия, — люди в отчаянии разломали постройки на укрепления, когда римляне взяли город в осаду. Если так, это вполне под стать настроению Алият. Через незапертые ворота она прошла на широкую площадь.

От воспоминаний о дневной сутолоке агора казалась даже более пустынной, чем была. Статуи славных граждан прежних времен, градоначальников, полководцев, сенаторов — и караванщиков — стояли вокруг Алият, как часовые вокруг некрополя. Уже не колеблясь более, женщина вышла на свет, на самый центр площади. Теперь ей были слышны даже биение собственного сердца и шелест дыхания.

— Мириам, Матерь Божья, благодарю тебя…

Слова замерли у нее на устах. Слова были так же пусты, как и окружающая площадь; договори она, и молитва обратилась бы в насмешку. Почему она не чувствует ни радости, ни благодарности? У сына ее сына родился сын. Жизнь Барикая не угасла, а продолжается в правнуке. Сумей она вызвать из ночного мрака его дражайшую тень, Барикай наверняка улыбался бы.

Трепет объял Алият. Она никак не могла пробудить память. Лицо Барикая обратилось в размытое пятно; она могла бы описать это лицо, но увидеть — даже внутренним оком — больше не могла. Все исчезло в прошлом; любимые умирали, умирали и умирали, а Господь никак не позволял ей последовать за ними.

Следовало бы возблагодарить Его, пропеть Ему хвалу за здоровье и благополучие, за то, что возраст не коснулся ее. Неисчислимое множество стариков — хромых, убогих, согбенных, сморщенных, беззубых, полуслепых, терзаемых неустанной болью — молят о смерти как о благодати. А она… Но год за годом вокруг нее прибывал страх, а вместе с ним недоуменные взгляды, шепоток по углам, сотворяемые украдкой знаки, ограждающие от дьявола. Уже и Хайран, замечая в зеркале проседь на висках и первые морщины, с сомнением поглядывает на мать: какой такой секрет она знает? Она старательно избегает всех, дабы не напоминать о себе родне; и вполне понятен их негласный сговор избегать упоминания о ней при посторонних. Мало-помалу она сама становится посторонней, обреченной на вечное одиночество.

Как может она быть прабабушкой — она, в чьем лоне не угасло пламя желания? Не за это ли наказует ее Бог? Или за некий страшный детский грех, о котором она напрочь позабыла?

Луна катилась по небосводу, звездное колесо вертелось на своей оси. И мало-помалу холодная невозмутимость небес снизошла на Алият. Тогда она направилась к дому. Она не сдастся. Сдаваться рано…

5

Война тянулась целое поколение, но в конце концов Ираклий победил. Он гнал персов все дальше, пока они не взмолились о мире. Двадцать и два года спустя после своего ухода римляне вновь добрались до Тадмора.

За ними по пятам прибыл новый горожанин Забдас, торговец пряностями из Эмесы. Тот город был чуть побольше, чуть поближе к побережью, чуть побогаче, а потому пользовался заметно более пристальным вниманием властей. Семейное дело Забдаса имело в Тадморе свое ответвление. После хаоса битв и смены правителей оно нуждалось в реорганизации — в крепкой руке и остром глазе, который не упустил бы открывающихся возможностей. Потому Забдас переехал в Тадмор и взял руководство на себя; естественно, ему потребовались знакомые, союзники и друзья среди местного населения. Задача осложнялась тем, что он недавно овдовел. Вскоре Забдас начал подыскивать себе новую жену.

Никто не рассказывал о нем Алият, и когда Забдас впервые навестил Хайрана, то действительно по делам. Правила гостеприимства, приличия, да и собственное положение Алият требовали, чтобы она была в числе женщин, вышедших поприветствовать гостя перед тем, как мужчины отойдут к трапезе. Из чистого бунтарства — во всяком случае, так ей смутно казалось — Алият отвергла обычные старушечьи одежды и облачилась скромно, но со вкусом. Она заметила изумление Забдаса, когда он узнал, кто она такая; глаза их встретились; трепет, с которым она постаралась совладать, охватил Алият с головы до ног. Он был коротышкой лет пятидесяти, но крепким и живым; седина почти не коснулась его волос, черты правильного лица сохраняли свежесть. Обменявшись с ним традиционными учтивостями, она вернулась в свою комнату.

Хотя Алият часто затруднялась выделить одно воспоминание из множества других, беспорядочно роившихся в памяти, некоторые переживания повторялись достаточно часто, чтобы она сделала выводы. Алият ясно понимала значение взоров, которые он бросал на нее — когда считал, что этого никто не заметит, — сказанных гостем слов и слов недосказанных. Она ощущала растущее напряжение среди женщин и рабов, и даже среди детей постарше. Сон бежал от нее; Алият бесконечно вышагивала по комнате или уходила на прогулки под покровом тьмы; раньше она порой находила утешение в книгах — теперь книги не помогали.

Неудивительно, что в конце концов Хайран попросил у нее встречи наедине. Случилось это однажды поздним зимним вечером, когда домочадцы в большинстве своем отошли ко сну. Хайран подхватил ее, когда Алият запнулась, провел к увенчанному подушкой табурету, а сам уселся, скрестив ноги, за столиком, где стояло вино рядом с финиками и пирожными.

Какое-то время оба молчали. Бронзовые лампы сверкали, отражая собственный неяркий блеск. И все же света было довольно, чтобы ясно видеть расписанные цветами стены, красно-сине-бурые узоры ковров, складки халата Хайрана и его морщинистое лицо. Сын был совершенно сед; под халатом скрывался солидный животик. Подслеповато помаргивая, Хайран воззрился на стройную фигуру матери. Зеленая парча выгодно облегала ее изгибы; надетое поверх платка кольцо из золотых нитей подчеркивало чистую линию бровей.

— Не желаешь ли освежиться, матушка? — наконец едва слышно спросил он.

— Спасибо.

Она приняла бокал. Вино заиграло во рту, лаская нёбо. Напитки и пища тоже способны доставить удовольствие. С возрастом Алият не утратила к ним вкуса и не растолстела.

— Не стоит благодарности, — он отвел взгляд. — Заботиться о твоем благополучии — мой долг.

— Ты всегда был учтивым сыном и помнил о своем долге.

— Я старался, как мог. — И тут же, поспешно, стараясь не встречаться с ней глазами: — Однако ты с нами не вполне счастлива, верно? Я не слеп и не глух, то есть не совсем слеп и не совсем глух. Я не слышал от тебя жалоб, почти не слышал, но не мог не понять, что это так.

Алият приказала себе хранить неподвижность, а своему голосу — невозмутимость.

— Верно. Но в том не виновен ни ты, ни кто-либо иной. Осмелюсь сказать, — Алият и не хотела бы причинять сыну боль, да пришлось, — осмелюсь сказать, что ты чувствуешь себя юношей, заточенным в дряхлеющую плоть. Ну а я — старуха, заточенная в тело, которое остается юным. Почему — то ведомо лишь одному Богу.

Он сплел пальцы.

— Тебе… Сколько же тебе лет? Семь десятков? Впрочем, иных возраст не сгибает, и они в добром здравии доживают до глубокой старости. Если ты проживешь даже сто лет, это будет не так уж неслыханно. Да подарит тебе Господь долгий век!

Алият обратила внимание, что сын старательно избегает упоминания о том, что, кроме сточенных зубов, время вообще не оставило на ней следа. Надо подзадорить его, иначе Хайран не решится сказать _то, что намеревался.

— Надеюсь, ты поймешь: я стала чувствовать себя бесполезной, и это мне не по нутру.

— Нет нужды сетовать! — вырвалось у Хайрана. Наконец-то он поднял взгляд, и Алият заметила, что он совершенно взмок. — Послушай, что я скажу. Забдас, уважаемый человек торгового звания, просил твоей руки.

Я так и думала, подумала она про себя, а вслух отозвалась:

— Мне известно, о ком ты толкуешь. — О своем собственном, осторожно проведенном дознании Алият распространяться не стала. — Но мы с ним встречались всего лишь раз.

— Он порасспросил о тебе людей, то и дело заговаривает со мной, и… Он, скажу я тебе, честный человек, хорошо обеспеченный и с блестящими видами на будущее, вдовец, подыскивающий жену. Он знает, что ты старше его, но не считает это препятствием к браку. Дети его выросли, скоро пойдут внуки, и ему нужна помощница. Поверь мне, я сам все проверил.

— Хайран, ты-то сам хочешь этого союза? — спокойно спросила Алият.

И пока сын что-то невнятно лепетал, перекладывал бокал из руки в руку и беспомощно озирался по сторонам, понемногу прихлебывала вино. Наконец он выговорил:

— Я ни за что не стал бы тебя понуждать, матушка. Просто мне кажется… Это ради тебя же самой. Не отрицаю, он предлагает заключить кое-какие деловые соглашения, которые… пойдут на пользу. Мое дело переживает тяжелые времена.

— Знаю… А ты думал, я слепа или глуха? — язвительно отозвалась Алият. — Хайран, я работала с твоим отцом бок о бок. Тебе же такое и в голову не приходило.

— Я… Матушка, я вовсе…

— О, ты был добр в силу своего разумения, — легонько рассмеялась она. — Давай не будем поминать старое. Расскажи мне о нем еще.

6

Обручение и свадьбу провели тихо, чуть не украдкой. В конце концов, невесту проводили в спальню жениха и оставили там в компании служанки.

Комната была невелика; на беленых стенах не было никакой росписи, обстановка отличалась простотой, почти суровостью — лишь в дань событию повесили несколько гирлянд. Один угол был отгорожен ширмой. Свет давал канделябр на три свечи. На кровати лежали две ночные сорочки.

Алият знала, что должна облачиться в сорочку, и безмолвно приняла помощь служанки. Они с Барикаем резвились, сбросив всю одежду, при ярко пылавших светильниках. Что ж, времена меняются, да и нравы разнятся. Она слишком долго была отрезана от людской молвы, чтобы разобраться доподлинно.

Но на мгновение она осталась обнаженной, и рабыня не удержалась от возгласа:

— Моя госпожа просто прекрасна!

Алият провела ладонями вдоль бедер. Прикосновение ладоней к гладкой коже напоминало ласку, — спохватившись, она едва удержала их невдалеке от лона. Сегодня ночью она снова познает восторг, какого ей не дано уже… Сколько же лет прошло?..

— Спасибо, — улыбнулась Алият.

— Я… я слыхала, что ты старая, — запинаясь, пролепетала девушка.

— Так и есть…

Алият держалась молчаливо, даже боязливо. Потом она в одиночестве провела в постели час или два. В голове вихрем проносились бесконтрольные мысли, а время от времени ее била дрожь. В доме сына весь ее распорядок дня был известен заранее — но в том-то и заключался кошмар последних лет.

Когда Забдас вошел, она вздрогнула и села. Закрыв за собой дверь, он с минуту постоял у порога, разглядывая невесту. В праздничной одежде он казался… пожалуй, щеголем. Просторная сорочка Алият была скроена из довольно толстой материи — и все равно не могла скрыть ее пышных форм.

— Ты куда милее, чем я думал, — аккуратно выбирая слова, сказал Забдас.

— Благодарю, мой господин, — ответила она, опустив ресницы и сглотнув застрявший в горле ком.

— И все же ты женщина благоразумная, наделенная мудростью своих лет, — подходя, продолжал он. — Такая-то мне и нужна.

Остановившись перед единственным в этом покое украшением, иконой Святого Эфраима Сирийского, Забдас перекрестился: «Дай нам прожить в мире и согласии…» Чтобы надеть ночную сорочку, он ушел за ширму. Алият обратила внимание, как аккуратно он развесил одежду по верху ширмы. Затем он подошел к свечам и задул их по очереди, складывая руки горстью. В постель он забирался все с той же неспешной экономностью в каждом движении.

Он — мой муж! — билось у Алият в мозгу. Он — мое избавление. Да будет мне дано стать ему доброй женой… Она повернулась к Забдасу, сомкнула объятия, жадно отыскивая его уста своими.

— Ты что?! — воскликнул Забдас. — Успокойся! Я не сделаю тебе больно.

— Сделай, если хочешь, — она прижалась к нему. — Чем я могу тебе угодить?

— Ну, ну… Это уж… Будь добра лежать спокойно, моя госпожа. Помни о своем возрасте.

Алият подчинилась. Порой они с Барикаем точно так играли в хозяина и рабыню, юношу и проститутку. Она ощутила, как Забдас приподнялся на локте, свободной рукой потянув ее за сорочку. Алият сама задрала ее, а Забдас навалился на нее всей тяжестью. Барикай никогда этого не делал, но Забдас и весил гораздо меньше. Она протянула руку, чтобы направить его, но он поспешно ухватил ее за груди прямо сквозь ткань. Казалось, он не заметил, как ее руки и ноги обнимают его. Страсть его быстро иссякла. Вернувшись на свою половину постели, он лежал, темнея во мраке, пока не отдышался. Потом произнес с тревогой:

— Как обильно ты изливалась! У тебя не только лицо, но и тело молодой женщины.

— Для тебя, — проворковала она и даже на расстоянии ощутила, как напрягся супруг.

— Сколько тебе лет на самом деле?

Значит, Хайран уклонился от прямого ответа, а может статься, Забдас не посмел спросить. Алият знала точно — ей восемьдесят один год, но избрала самый безопасный из ответов:

— Не считала. Но тебя не обманули, мой господин. Я мать Хайрана. Когда я понесла его, я… была совсем юной, а ты сам видишь, годы не так сгибают меня, как остальных.

— Удивительно, — бесстрастно отозвался он.

— Необычно. Это благословение. Я недостойна, но… — Промолчать нельзя: — Мои регулы еще не прекратились. Я могу зачать твоего ребенка, Забдас.

— Это уж… — он не сразу подобрал слово, — совсем неожиданно.

— Давай вместе возблагодарим Господа.

— Да. Надобно возблагодарить, но сейчас лучше спать. Утром у меня много работы.

7

К Забдасу пришел караван-баши Небозабад — надо было обсудить предполагаемую доставку товара в Дамаск. Пуститься в столь дальнее путешествие — дело весьма серьезное. Ходили зловещие слухи о том, что арабы все чаще нападают на персов и угрожают самому Новому Риму.

Купец хорошо принял гостя, как всегда поступал с нужными людьми, и пригласил его отобедать. Алият настояла на том, чтобы подавать к столу собственными руками. Когда дошло до десерта, Забдас попросил прощения и ненадолго вышел — он был немного слаб желудком. Небозабад остался в одиночестве.

Дело происходило в самой богато обставленной комнате — красные вышитые занавески, четыре семисвечных канделябра из позолоченной бронзы, инкрустированный перламутром резной столик из тикового дерева с лиственным орнаментом, уставленный лучшей серебряной и стеклянной посудой. Щепотка благовоний в жаровне придавала свежему воздуху ранних сумерек вязкую приторность.

Небозабад поднял голову навстречу внесшей поднос с фруктами Алият. Она остановилась напротив него. Темные одежды хозяйки скрывали почти все, кроме ее рук и больших карих глаз.

— Садись, моя госпожа, — пригласил караванщик.

— Не пристало мне садиться с тобой, — покачав головой, отвечала она почти шепотом.

— Тогда встану я. — Он поднялся с табурета. — Я так давно тебя не видел! Как ты поживаешь?

— Не так уж плохо. — Оживившись, она так и сыпала словами: — А как твои дела? Как дела у Хайрана и, ну, у всех? Вести до меня почти не доходят.

— Ты почти ни с кем не видишься, не так ли, моя госпожа?

— Мой муж полагает, что… это было бы неблагоразумно… в моем возрасте. Ну так как же дела, Небозабад? Скажи мне, умоляю!

— Не так уж плохо, — ее же словами ответил он. — Ты слыхала, у него уже родилась внучка? Что до меня, то у меня, благодарение Господу, двое живых сыновей и дочка. Ну а дела… — Он пожал плечами. — Ради них-то я и пришел.

— Очень ли опасны арабы?

— Боюсь, что да. — Он помолчал, дергая себя за бороду. — В вашу бытность с хозяином Барикаем — да будет счастлив он на небесах! — ты была в курсе всех его дел. Да и сама принимала в них участие.

Алият прикусила губу.

— У Забдаса на сей счет иное мнение.

— Я полагаю, он не хочет подать повода для сплетен, потому-то ни Хайран, ни кто иной из твоей родни не бывает здесь… Прости меня! — осекся он, заметив тень на ее лице. — Я не должен был совать нос… Просто дело в том, что ты была госпожой моего хозяина, когда я был мальчишкой, и всегда была добра ко мне, и…

Его голос стих.

— Ты очень любезен, что печешься обо мне. — Алият резко вскинула голову, будто боялась нечаянно понурить ее. — Но у меня куда меньше горестей, чем у множества других людей.

— Я слышал, твой ребенок умер. Очень жаль.

— Это было в прошлом году, — вздохнула она. — Раны исцеляются. Мы попробуем еще раз.

— А ты разве еще не?.. Ой, я опять сказал непристойность! Наверно, перебрал вина. Прости меня. Увидев, как ты по-прежнему прекрасна, я подумал…

— Мой муж не так уж стар, — зарделась она.

— Но все же он… Нет, опять не то. Алият, госпожа моя, если тебе когда-нибудь потребуется помощь…

Тут вернулся Забдас. Алият поставила поднос, пожелала мужчинам доброй ночи и удалилась.

8

Пока римляне и персы изнуряли друг друга кровопролитными битвами, в далекой Мекке Мухаммед ибн Абдаллах прозрел истину, начал проповедовать, вынужден был бежать в Ясриб, одолел недругов, дал приютившему его городу новое имя — Мединат Расул Аллах, сиречь Град Апостола Господня, и скончался властителем Аравии. Его халиф, то есть преемник, Абу Бекр подавил бунтовщиков и положил начало священным войнам, призванным объединить людей и возжечь пламя веры по всему миру.

Через шесть лет после вступления в Тадмор войск императора Ираклия город взяли войска халифа Омара. В следующем году они дошли до Иерусалима, а еще через год халиф лично навестил Святой город, триумфально проехав через полностью порабощенную Сирию, а его гонцы приносили вести о все новых и новых городах в самом сердце Персии, над которыми взвились знамена ислама.

В день, когда халиф удостоил своим присутствием Тадмор, Алият с крыши своего дома собственными глазами видела великолепную процессию — грациозных коней, верблюдов в роскошной сбруе, всадников в пламенеющих на солнце шлемах и кольчугах, с блистающими щитами и копьями в руках; разноцветье одежд текло по улицам ожившей радугой, грохотали барабаны, надрывались трубы, в воздухе висел низкий гул песнопений. Улицы наполнились движением, оазис буквально вскипел от нашествия завоевателей. И все-таки Алият приметила, что по большей части арабы худосочны и одеты весьма просто. Местные сановники, как и гарнизон, вели простую жизнь и по пять раз на дню простирались ниц перед Богом, повинуясь взмывающему ввысь вою муэдзина.

Правителями арабы оказались неплохими. Наложили дань, но не слишком непосильную. Обратили несколько храмов в мечети, зато оставили иудеев и христиан в покое — и строго карали нарушителей этого покоя. Кади, их верховный судья, вершил свой суд в восточной арке Колоннады, возле агоры, и даже нижайшие могли обратиться непосредственно к нему. Нашествие оказалось столь стремительным, что не успело особо повредить торговле, и вскоре она начала возрождаться.

Алият не очень-то и удивилась, когда Забдас непререкаемым тоном, означавшим, что в случае возражений ее отошлют в дальнюю комнату, сказал:

— Я пришел к великому решению. Мы и наши домашние должны принять ислам.

И все-таки на лице Алият был написан вопрос. Спальню озарял тусклый свет единственного — ради экономии — светильника, по углам залегли глубокие тени.

— Это действительно вопрос наипервейшей важности, — медленно, стараясь встретиться с мужем взглядом, проговорила Алият. — Они тебя принуждают?

— Нет-нет! — покачал он головой. — Мне говорили, они никого не принуждают, кроме язычников. — На губах его мелькнула тень улыбки. — Они даже предпочли бы, чтобы мы в большинстве своем оставались христианами и могли владеть землей, что правоверным запрещено, и платили бы за нее подати. Мой разговор с имамом проходил нелегко. Впрочем, разумеется, он не может противиться искреннему обращению.

— Тебе это принесет много преимуществ. Забдас покраснел.

— Ты хочешь сказать, что я лицемер?

— Нет-нет, мой господин, ни в коем случае!

— Понимаю, — смягчился Забдас. — Для тебя это сильный удар, ведь ты с юных лет поклонялась Христу. Однако пораскинь умом: пророк вовсе не отрицает, что Иисус тоже был пророком. Просто последним, кому Бог открыл всю истину, был не он. Ислам отметает суеверное обожествление бессчетного множества святых, отвергает священников, встающих между человеком и Богом, бессмысленные заповеди и ограничения. От нас требуется лишь признать, что Бог един и Мухаммед — пророк его. И вести праведную жизнь. — Он воздел указующий перст к небу. — Подумай! Разве простерлись бы все ниц пред арабами, как есть и как будет впредь, если бы их не вдохновляла истинная вера? Алият, я веду нас к истине. Ты ведь приветствуешь приход истины, не так ли? Она не может причинить тебе вреда, ведь так?

Она дерзко бросила через разделяющее их пространство:

— Я слышала, обращающиеся в мусульманство мужчины должны подвергнуться тому же обряду, что и еврейские мальчики.

— Не искалечат же меня! — отрубил он и снова взял себя в руки. — Я и не рассчитывал, что женщине по уму понять столь глубокие вещи. Просто доверься мне.

Алият взяла себя в руки и двинулась к нему, приговаривая:

— Я верю тебе, мой господин, верю.

Быть может, ей удастся понести от него третьего ребенка; быть может, ребенок выживет и вернет ее жизни смысл. Забдас редко допускал Алият к себе — преимущественно тогда, когда ей удавалось пробудить в нем ту же надежду на нового наследника. Казалось, он просто боится жены, и чем дальше, тем сильнее.

Что до перемены вероисповедания, Алият придавала этому куда меньше значения, чем он думал. Разве помогли ей христианские святые за эти бесконечные годы?

9

Она просто не предвидела, что означает обращение. Ислам ворвался в Сирию чересчур внезапно. Забдас тщательно изучил его, прежде чем решиться на подобный шаг. Алият узнала о последствиях лишь тогда, когда изменить ничего было нельзя.

Пророк требовал от правоверных женщин исполнения древних арабских обычаев. На людях они должны появляться в чадре, закрывающей все, кроме глаз, — в том числе и дома, если там есть хоть один посторонний мужчина. Открывать лицо можно лишь отцу, брату, мужу или сыну. Безнравственное поведение наказывается смертью. Мужчины и женщины обязаны жить на разных половинах дома, будто разделенных невидимой стеной, а единственный ключ от двери должен находиться у хозяина. Подчинение жены мужу не ограничено законом и обычаями, как у иудеев и христиан; пока брак не расторгнут, оно должно быть абсолютным — за непослушание муж имеет право изувечить или даже убить женщину. Алият оказалась почти отрезана от внешнего мира — не считая посещения базара; ее вселенная — муж, ее дети от него и четыре стены его дома. Путь в храм, как и в рай, для нее заказан — подлинный рай открыт лишь для мужчин.

Так рассказывал Забдас — урывками, когда выпадала возможность. Алият вовсе не была уверена, что закон пророка так узок и однобок. Наверняка в большинстве семей жизнь внесла в него свои поправки, умеряющие избыток строгости. Но Алият теперь стала настоящей узницей.

Тем не менее по прошествии нескольких месяцев она, как ни странно, обнаружила, что, вопреки заточению, не так одинока, как прежде. Насильно согнанные вместе, женщины дома — не только Алият и рабыни, но также жены и дочери двух сыновей Забдаса, перебравшихся к нему в Тадмор, — поначалу яростно бранились между собой, а потом начали открывать друг другу душу. Раньше положение хозяйки дома и неувядающая молодость ставили Алият особняком. Теперь все женщины оказались в одинаково беспомощном положении, и выяснилось, что на все это можно закрыть глаза; зато каждая, кто поделится с Алият своими горестями, может рассчитывать хоть на малую толику помощи с ее стороны.

И она сама мало-помалу поняла, что вырвалась из тисков крайней обособленности. В каком-то смысле ее связь со всем городом стала теперь более ощутимой, чем когда-либо после смерти Барикая. Пусть ее собственная свобода ограничена, зато женщинам более низкого звания приходится ходить по различным поручениям; у них есть родня, готовая посплетничать при любом удобном случае; к тому же никто не стесняется обсуждать свои дела в присутствии ничтожеств женского пола и не задумывается о том, что они обладают острым слухом, ясным зрением и пытливым умом. Как паутина передает трепет запутавшейся в тенетах мухи сидящему в центре пауку, так и вести о любых происшествиях неизбежно достигали слуха Алият.

Она не присутствовала при разговоре Забдаса с кади вскоре после его обращения в новую веру; но, сопоставляя подслушанное с тем, что случилось впоследствии, могла бы в точности воспроизвести события той встречи, будто сама была там невидимой третьей.

Обычно кади выслушивал прошения принародно. К нему волен был прийти любой и каждый. Алият и сама могла бы явиться к нему, если бы нашелся повод для иска. Охваченная мрачными предчувствиями, она поразмыслила об этом и убедилась, что повода нет. Забдас никогда не бранился, содержал ее в достатке, а если и не брал к себе на ложе, так чего же хотеть женщине, которой того и гляди исполнится девяносто, хоть она и родила ему дитя, оставшееся в живых? Уже самая мысль об этом кажется малопристойной.

Забдас просил о встрече наедине, и кади Митхаль ибн Дирдар согласился. Они вдвоем сидели в доме кади, беседуя и попивая охлажденный гранатовый сок. Ни тот ни другой не обращали внимания на прислуживающего за столом евнуха; но у евнуха были знакомые за стенами дома, а у тех — свои знакомые.

— Да, конечно, ты можешь развестись с женой, — говорил Митхаль. — Сделать это нетрудно. Однако по закону она получит все принадлежавшее ей прежде имущество, а, насколько я понимаю, ее вклад в благосостояние семьи был немалым. И, как бы то ни было, ты должен позаботиться, дабы она не бедствовала, и не лишать ее своего покровительства. — Он сложил пальцы домиком. — А кроме того, разве ты хочешь оскорбить ее родню?

— Доброе отношение Хайрана в наши дни немногого стоит, — отрезал Забдас. — Его дела идут скверно. Остальные дети Алият — от первого замужества — почти не знаются с ней. Но, гм, упомянутые тобой требования… Они действительно могут оказаться затруднительными.

Митхаль пристально вгляделся в лицо собеседника.

— Но почему ты хочешь отвергнуть эту женщину? В чем ее грех перед тобой?

— В гордыне, заносчивости, замкнутости… Нет, — не выдержал Забдас пристального взгляда кади, — я не могу назвать ее непокорной.

— Разве она не принесла тебе дитя?

— Девочку. Два предыдущих ребенка вскоре умерли. Да и девочка щуплая и болезненная.

— Это не повод для нареканий, мой друг. Старое семя приносит скудный плод.

Забдас предпочел истолковать слова кади по-своему.

— Да, вот именно, клянусь именем пророка! Я выяснил. Следовало поступить так с самого начала, но… Поверишь ли, достопочтенный, она близится к столетнему рубежу.

Кади беззвучно присвистнул.

— И все-таки… Ходят слухи… Она все еще красива? А ты говоришь, что она здорова и по-прежнему способна к деторождению.

Забдас подался вперед. Луч солнца, упавший сквозь решетчатый оконный переплет, испещрил его лысеющую голову зайчиками. Жидкая его бороденка затряслась, и он завопил высоким ломким голосом:

— Это противоестественно! Недавно у нее выпала пара зубов; я подумал, что вот наконец-то, наконец-то!.. Но на их месте растут новые, будто она дитя лет шести-семи! Она ведьма, ифрит, демон или… В том и состоит моя жалоба. О том и прошу — о расследовании! Дай мне уверенность, что я могу ее вышвырнуть, не опасаясь ее последующей мести! Помоги мне!

— Спокойнее, спокойнее! — поднял ладонь Митхаль. Негромкие слова потекли плавным потоком: — Успокойся.

Воистину это чудо. И все-таки Аллаху Всемогущему все по силам. Она ни в чем не проявила себя нечестивой или грешной, не правда ли? Быть может, ты поступил правильно, держа ее подальше от глаз, — поскольку даже ты, ее муж, проникся страхом перед нею. Если весть о ней разойдется и посеет панику, на улицах могут воцариться бесчинства. Будь начеку. — И сурово: — Древние патриархи жили на свете по тысяче лет. Если милосердный Аллах считает, что следует дать — как ее имя, Алият? — дать ей дотянуть до ста лет, не старея, — нам ли ставить под сомнение его волю или прозревать его помыслы?

Забдас уставился на собственные колени, скрежеща остатками зубов, и пробормотал:

— Но все-таки…

— Мой тебе совет — держать ее при себе до тех пор, пока она не совершает ничего дурного. В этом проявятся твоя справедливость к ней и благоразумие. Воплощая закон, я постановляю, дабы ты не причинял ей вреда, доколе она не вредит тебе, и не предъявлял беспочвенных обвинений. — Митхаль взял свою чашку, отхлебнул глоток и улыбнулся. — Но, правду сказать, если брак со старой каргой кажется тебе неподобающим, ты волен поступать по своему усмотрению. Ты не думал о том, чтобы взять вторую жену? Знаешь, тебе ведь позволительно взять четырех жен, не считая наложниц.

В последние годы Забдас стал быстро забывать и свой гнев, и свои страхи. Минуту он сидел молча, устремив взгляд в угол, затем его рот скривился в усмешке, и он пробормотал:

— Благодарю, достопочтенный, за мудрый и милостивый суд…

10

И пришел день, когда Забдас призвал ее в свою контору. Окно этой голой, тесной комнатенки выходило во внутренний дворик, но находилось слишком высоко, чтобы можно было полюбоваться видом пруда или цветов. На том месте, где некогда красовалась статуя святого, зияла белым провалом пустая ниша. У дальней стены на подиуме стоял заваленный письмами и деловыми бумагами стол, а позади него устроился на скамеечке Забдас.

Увидев вошедшую Алият, он отложил лист папируса и указал вниз. Она преклонила перед ним колени, опустившись на голый плиточный пол. Молчание затягивалось.

— Ну? — бросил он.

— Что пожелает мой господин? — не поднимая глаз, откликнулась Алият.

— Что ты можешь сказать в свое оправдание?

— В чем оправдываться твоей ничтожной рабе?

— Хватит издеваться надо мной! — взревел он. — Я сыт по горло твоей наглостью! А теперь ты ударила по лицу мою жену! Это уж чересчур!

Алият подняла голову, встретилась с ним взглядом и выдержала это безмолвное противоборство.

— Я так и думала, что Фуриджа помчится к тебе ябедничать, — не смущаясь сказала она. — Что она еще наплела? Призови ее и дай мне послушать.

— Мне решать! — грохнул Забдас кулаком о стол. — Я хозяин! Я добр. Я даю тебе возможность объясниться, чтоб избежать порки.

Алият перевела дух. Все это можно было предвидеть с тех самых пор, как на женской половине разыгралась безобразная сцена, и у Алият было часа два, чтобы подобрать нужные слова.

— Моему господину должно быть ведомо, что его новая супруга и я часто ссоримся. — Фуриджа, глупая злобная тварь с безвольным подбородком, пресмыкается перед мужем, зато на женской половине вопит и визжит, пытаясь подмять гарем под себя. — Увы нам, что так выходит. Это нехорошо. — Пусть слова неприятные, но лучше их произнести: — Сегодня Фуриджа нанесла мне непростительное оскорбление. Я дала ей пощечину открытой ладонью. Она взвыла и удрала — к тебе, хотя ты занят важными делами.

— Она часто мне жалуется. Ты подавляла ее с того самого дня, как она вошла в мой дом.

— Я требовала от нее лишь уважения, причитающегося мне как твоей старшей жене, мой господин.

Я не стану рабыней, собакой или вещью, добавила она про себя.

— В чем заключалось оскорбление?

— Оно было весьма низким. Должна ли я осквернить свои уста?

— М-м… Опиши его.

— Она верещала, что я сохраняю свой облик и силу благодаря… занятию, о котором не пристало поминать в пристойном обществе.

— Хм! Ты уверена? У женщин короткая память.

— Я полагаю, что, если ты призовешь ее и спросишь напрямую, она станет все отрицать. Ей не привыкать лгать.

— И там слова, и тут слова. — Забдас громко вздохнул. Во что же верить мужчине? Когда же он найдет покой, чтобы заняться делами? О женщины!..

— Я полагаю, мужчины тоже станут склочными, если запереть их в четырех стенах и не дать им стоящего занятия, — чувствуя, что терять нечего, отозвалась Алият.

— Если я и не… не беспокоил тебя… то лишь из уважения к твоему возрасту.

— А ты разве молод, мой господин? — огрызнулась она. Забдас побледнел, и коричневые пятна на его коже проступили очень явственно.

— Фуриджа не может пожаловаться на мою слабость! Далеко не каждую ночь, подумала Алият — и вдруг ощутила даже необъяснимую жалость к нему. Он же боится, что тревога, которую я вызываю у него, лишит его мужской силы; и скорее всего так и будет — из-за одного лишь его собственного страха.

Но подобная перепалка заведет разговор в тупик. Алият пошла на попятный:

— Нижайше прошу простить, мой господин. Несомненно, в случившемся виновата и я, его раба. Я просто надеялась объяснить ему, почему раздоры тревожат его гарем. Если Фуриджа будет вести себя учтиво, я не премину последовать ее примеру.

Забдас потер подбородок, глядя невидящим взором сквозь нее. У Алият мелькнула жутковатая мысль, что это тот самый шанс, которого он дожидался. Наконец он устремил взгляд на нее и напряженным тоном сказал:

— Во времена твоей молодости жизнь была иной. Старым людям трудно меняться. И в то же самое время ты настолько энергична, что не можешь отречься от мира. Я прав?

— Мой господин смотрит в самую суть, — сглотнув, подтвердила она, удивленная неожиданно проснувшейся в нем проницательностью.

— До меня доходили слухи, что ты помогала первому мужу вести дела, и весьма успешно, — продолжал он. Она лишь кивнула в ответ. А он заторопился: — В общем, я много о тебе думал, Алият. Мой долг перед Аллахом — позаботиться о твоем благополучии, в том числе и духовном. Если тебе нечем заполнить время, если дочери для этого недостаточно… Что ж, пожалуй, мы сумеем найти что-нибудь другое.

Сердце Алият подскочило, кровь трубно запела в ушах.

— То, что пришло мне в голову, у людей не принято, — уже осторожно вел он свое, снова глядя куда-то мимо. — Это не нарушение Закона, пойми, но могут пойти сплетни. Я готов рискнуть ради тебя, но ты, со своей стороны, должна проявить предельную осмотрительность.

— К-как будет угодно м-моему господину!

— Это лишь начало, проба. Если ты хорошо себя зарекомендуешь — кто знает, что за этим последует? Слушай. — Он помотал указательным пальцем. — В Эмесе проживает юноша, который приходится мне дальним родственником и стремится заняться делом. Его отцу будет приятно, если я приглашу его сюда для обучения. Однако самому мне не хватит времени обучить его всем хитростям и тонкостям, правилам, обычаям и традициям, принятым в Тадморе, равно как и основным практическим навыкам — особенно когда речь идет об отправке товара и торгах с караванщиками. Я мог бы отрядить ему наставником кого-нибудь из своих людей, но они у меня все наперечет. Вот ты — другое дело; надеюсь, ты ничего не забыла. Конечно, — повторил он, — я надеюсь на твою осмотрительность.

Алият простерлась перед ним, всхлипнув:

— Доверься мне, господин мой!

11

Боннур оказался высок, строен и широк в плечах. Его гладкое лицо было едва-едва украшено легким пушком, но руки уже налились мужской силой. И глазами, и грациозностью движений он напоминал оленя. Хотя Боннур был христианином, Забдас устроил ему сердечный прием, а уж потом отправил искать себе постель в помещении, где спали остальные юноши, служившие и учившиеся у Забдаса.

Год назад Забдас купил прилегающее к его дому строение поменьше. Нанял мастеровых, они навесили общую крышу и сломали перегородки, объединив два дома в одно просторное здание. Это давало Забдасу дополнительные рабочие и складские помещения, а заодно и жилье для новых помощников — дело разрасталось. Однако недавно он велел приостановить строительные работы: надо, мол, еще посмотреть, какое влияние окажут нынешние завоевания Персии на торговлю с Индией. В результате необставленная пристройка осталась пустой, пыльной и тихой.

Когда муж привел ее туда, Алият немало удивилась, что одна из дальних комнат на втором этаже чисто выметена и обставлена. Пол покрывал простой, но толстый шерстяной ковер. Окно обрамляли занавеси. На столе — графин с водой, чашки, папирус, чернила и перья. У стола — два табурета, а рядом Боннур. Алият уже была с ним знакома, и все равно пульс ее участился.

Юноша глубоко склонился в приветствии.

— Устраивайтесь поудобнее, — сказал Забдас с несвойственной ему сердечностью, — поудобнее, мои дорогие. Если мы позволяем себе нечто не вполне обычное, пусть это по крайней мере доставит нам радость.

Он обошел всю комнату, приговаривая:

— Чтобы моя жена могла давать тебе разъяснения, Боннур,а ты мог задавать ей вопросы, вам нужна определенная свобода. Я вовсе не такой уж сухой пень, каким меня считают. Уклад жизни города, тонкости общения не изложишь в цифрах и не разберешь, как пример на сложение. Людские смешки и стеснение, которые вы чувствовали бы, сидя на виду у всякого дурака, связали бы ваши языки и запутали умы. Задача усложнилась бы и затянулась, а то и стала бы невыполнимой. И уж наверняка меня сочли бы, мягко говоря, чудаком. Стали бы гадать, не впадаю ли я в старческое слабоумие. А это повредило бы торговле. Потому-то я устроил это убежище подальше от людских взоров. При всяком удобном случае, когда для тебя, Боннур, не найдется других поручений, я буду посылать тебе весточку. Тогда ты будешь являться сюда через заднюю дверь, выходящую в переулок. И тебе я буду подавать знак, Алият, чтобы ты шла прямиком сюда. Иногда ты будешь приходить сюда и одна. Ты хотела помочь мне — очень хорошо, ты сможешь без помех просматривать мои бумаги и высказывать свое мнение. Это будет общеизвестно. Но в иные разы, неведомо для других, ты будешь учить Боннура.

— Но, почтеннейший! — По лицу юноши волнами пробегали то бледность, то румянец. — Мы с госпожой и больше никого?! Ведь можно же отрядить служанку, евнуха или… или…

— Твое смущение делает тебе честь, — покачал головой Забдас, — однако сторонний наблюдатель разрушил бы весь мой замысел — дать тебе по-настоящему познать условия жизни в Тадморе, избегая осмеяния и сплетен. — Он пристально оглядел обоих. — Ни на миг я не усомнюсь, что могу доверять своему родственнику и собственной старшей жене. — И добавил, слегка усмехнувшись: — Тем более что она уже прожила на свете дольше, чем обычные люди.

— Как?! — воскликнул Боннур. — Вы шутите, хозяин! Ни чадра, ни платье не в силах скрыть…

— Это верно, — с легким присвистом в голосе согласился Забдас. — Об этом ты узнаешь от нее, вместе с вещами менее любопытными.

12

Солнце клонилось к закату.

— Ну, — сказала Алият, — пожалуй, лучше прерваться. У меня есть еще обязанности по дому.

— У меня тоже есть дела. И мне надо подумать над тем, что ты открыла мне сегодня, — протяжно отозвался Боннур.

Ни он, ни она не поднялись со своих табуретов, продолжая сидеть лицом друг к другу. Вдруг юноша зарделся, опустил глаза и выпалил:

— Моя госпожа на диво умна! Будто обласкал.

— Нет-нет! — запротестовала она. — За долгую жизнь даже глупец способен выучиться чему-нибудь.

Алият видела, что ему трудно встретиться с ней глазами.

— Трудно поверить, что ты… что ты старая.

— Просто годы не сгибают меня.

Сколько сот раз она произнесла именно эти слова! Ответ пришел на язык механически.

— Ты много всякого повидала… — Он недоговорил и, охваченный безрассудным порывом, бросил: — А перемена веры? Тебя силком отняли у Христа!

— Я ни о чем не жалею.

— Неужели? Хотя бы свобода, которую ты утратила, которую утратили твои друзья. Просто свобода смотреть на тебя…

Она уже хотела осадить юношу — дверной проем закрывал лишь бисерный занавес. Однако даже такой занавес немного заглушает звук, а между этой комнатушкой и жилой частью дома простираются пустынные коридоры… Боннур говорил негромко, слова звучали из глубины души, и на ресницах даже блеснула слеза.

— Да кому какое дело до старой ведьмы? — спросила она, понимая, что опять поддразнивает его.

— Никакая ты не ведьма! Тебе не следовало бы прятаться под чадрой. Я заметил, как ты то и дело забываешь горбиться и шаркать ногами.

— Сдается мне, ты пристально наблюдал за мной. Алият боролась с приятным головокружением.

— Ничего не могу с собой поделать, — потерянно признался он.

— Ты слишком любопытен. — И, словно другая женщина овладела ее устами, ее руками: — Но лучше разом покончить с этим. Смотри! — Алият сдернула чадру. Юноша охнул. Опустив чадру, Алият встала. — Ты удовлетворен? Храни молчание, или нашим встречам придет конец. Моему господину эта вольность придется не по вкусу.

С тем она и ушла. Дочка в гареме встретила ее жалобами:

— Мама, где ты была? Гутна не позволяет мне взять игрушечного львенка…

Алият призвала на помощь все свое терпение. Надо любить этого ребенка. Но Тирия — плакса и очень напоминает своего отца…

13

Порой в череду будней врывалось разнообразие — когда Забдас давал Алият записи для изучения и осмысления. Она уходила в дальнюю комнату и пыталась постигнуть прочитанное, но мысли разбегались, будто она пыталась удержать в руке горсть червей. Дважды Алият словно невзначай встречалась здесь с Боннуром. Во второй раз она облачилась в тонкое платье и сняла чадру с самого начала.

— Зной прямо испепеляющий, — пояснила она юноше, — а я всего лишь старая бабушка. Нет, даже прабабушка…

Урок прошел почти впустую — оба то и дело погружались в молчание.

Дни тянулись за днями; Алият утратила им счет. Какая разница, сколько их прошло? Каждый, как две капли воды, походил на предыдущий во всем, кроме перебранок, досадных мелочей и снов. Неужели кое-какие сновидения навеяны самим сатаной? Если так, Алият была ему даже благодарна.

Затем Забдас вновь призвал ее в контору.

— Твои советы оказались ничего не стоящими, — брюзгливо бросил он. — Неужели тебя наконец-то настигло старческое слабоумие?

Алият совладала с гневом и покорно откликнулась:

— Прости, господин мой, если в последнее время у меня не было дельных мыслей. Я буду стараться изо всех сил.

— Бесполезно! От тебя больше никакого проку. Вот Фуриджа — дело другое. Фуриджа согревает мне постель и скоро наверняка понесет плод. — Он махнул рукой, отсылая Алият. — Ладно, ступай! Иди, жди Боннура, я пришлю его. Может, сумеешь хотя бы надоумить его, как толково скупать шерсть, чем он сейчас занимается. Но, клянусь всеми святыми… клянусь бородой пророка, я начинаю жалеть о данных вам двоим обещаниях!

Через пустую пристройку Алият пробиралась, крепко сжав кулаки, а в комнате встреч принялась нервно расхаживать из угла в угол. Клетка! Остановилась у окна, сквозь решетку выглянула на улицу. Отсюда был виден, поверх стен, древний храм Ваала. Под яростными лучами солнца известняк казался выбеленным, бронзовые капители колонн горели ослепительным пламенем, а барельефы как бы оживали. Между тем храм был давно заброшен, стал пустым и ненужным, как и она сама. Теперь, правда, храм вздумали обновлять. Из четвертых или пятых рук до Алият дошли слухи, что арабы решили превратить его в крепость.

Неужели эти дохристианские силы умерли бесповоротно? Ураганный Ваал, солнечный Ярибол, лунный Аглибол… Астарта, покровительница зачатий и рождений, ужасная в своей красоте, сошедшая в ад, чтобы отвоевать своего любимого… Невидимые, шагают они вдвоем по земле; неслышимые, перекрикиваются в небесах; и море, которого Алият ни разу не видела, бушует в грудях богини.

Шаги. Бусины занавеса звякнули. Алият резко обернулась. Боннур замер в дверях, потея. Она ощутила этот запах, знойный, молчаливый запах мужчины. Она и сама взмокла, платье прильнуло к коже. Отстегнув чадру, Алият швырнула ее на пол.

— Госпожа моя, — задохнувшись, пролепетал он, — о моя госпожа!

Она двинулась ему навстречу. Бедра ее покачивались, будто по собственной воле. Дыхание участилось.

— Чего ты хочешь от меня, Боннур?

Юноша затравленно озирался, устремляя свой олений взор то направо, то налево. Попятился на шаг, вскинул руки оборонительным жестом.

— Не надо!

В голосе его звучала мольба.

— Что — не надо? — рассмеялась Алият, останавливаясь прямо перед Боннуром — так, чтобы он не смог отвести взгляд. — Нам с тобой надо продолжить занятия…

Если он благоразумен, он согласится. Сядет и начнет спрашивать, как лучше торговаться с караванщиками. Не позволю ему быть благоразумным, ни за что не позволю!

14

— У меня дела в Триполи, которые могут задержать меня недели на три, — заявил Забдас. — Поеду с Небозабадом. Он так или иначе отъезжает через пару дней.

Алият обрадовалась, что, придя к нему в контору, не сняла чадру.

— Не хочет ли мой господин поведать, что это за дела?

— Незачем. Ты стала бесплодной по части советов, как и во всем остальном. Я сообщаю об этом лично тебе лишь для того, чтобы подчеркнуть и без того очевидное: в мое отсутствие тебе надлежит оставаться в гареме и вернуться к обычным обязанностям жены.

— Разумеется, мой господин.

До сих пор они с Боннуром по-настоящему встречались лишь дважды — прежнее не в счет. Да и эти две встречи были в дневное время.

15

Тирия зашевелилась.

— Мама…

Алият подавила вспышку гнева.

— Тс-с-с, дорогая, — выдохнула она. — Спи.

Пришлось ждать, пока девочка кончит метаться с хныканьем по кровати и утихнет.

Наконец-то!

Ноги сами находили путь во тьме. Алият подобрала ночную сорочку, чтобы случаем за что-нибудь не зацепиться. Вот так же неупокоенные мертвецы выбираются из могил, мелькнула мысль. Но Алият шла к жизни. Уже сейчас все соки бурлили в ней, ноздри впивали пьянящий аромат собственных жгучих желаний.

Никто не проснулся, а о стражниках в таком маленьком, унылом гареме не могло быть и речи. Алият касалась стен кончиками пальцев, нащупывая дорогу, пока не добралась до заветного коридора. Нет-нет, бежать нельзя, не к чему подымать шум. Нити занавеса скользнули вокруг нее змеями. За окном сияли звезды, сквозь оконный проем дышал прохладный ветерок из пустыни. Сердце колотилось отчаянно. Алият стащила с себя сорочку, отшвырнула ее в сторону.

Он пришел. Она впилась пальцами ног в грубую ткань ковра.

— Алият, Алият! — эхом отдался в ушах его хриплый шепот.

Боннур споткнулся, опрокинул табурет. Алият гортанно засмеялась, скользнула к нему и пропела:

— Я знала, что ты придешь, возлюбленный…

Его руки сомкнулись вокруг нее. Она впилась пальцами ему в плечи, притянув к себе изо всех сил. Язык ее метнулся к его губам. Он опрокинул ее навзничь, и они вдвоем оказались на, ковре. Она еще успела подумать: надо бы позаботиться, чтоб не осталось синяков. Боннур сладко застонал, и ее голос вторил ему.

Вспыхнул фонарь.

— Полюбуйтесь! — проскрежетал Забдас.

Боннур скатился с Алият. Оба сели, отпрянули друг от друга, кое-как поднялись. Фонарь в руке у Забдаса ходил ходуном, и по стенам метались огромные вычурные тени. Алият видела мужа по частям — то белки глаз, то нос, то слюнявые пеньки зубов, то морщины. Он буквально источал ненависть, а справа и слева стояли двое его сыновей с мечами в руках. Клинки блестели.

— Мальчики, схватить их! — заорал Забдас. Боннур дрогнул и вскинул руки, как нищий.

— Нет, хозяин, мой господин, о нет!

Забдас задумал это с самого начала, сообразила Алият. Не собирался он никуда ехать ни с каким караваном. Троица ждала в соседней комнате, притушив огонь; он был уверен в том, что ждет не зря. Теперь он избавится от меня и приберет к рукам мое имущество в убеждении, что даже ифриту или иному воплощенному во мне злому духу не увернуться от наказания за супружескую измену.

Некогда она бы только приветствовала приход конца. Но многолетняя усталость вдруг перегорела, от покорности не осталось и следа.

— Боннур, сражайся! — отчаянно призвала она. — Иначе нас увяжут в мешки, и народ забьет нас камнями до смерти! Или ты не мужчина? Спаси нас!

Алият подтолкнула юношу, он взревел и ринулся вперед. Сын Забдаса взмахнул мечом, но неумело — и промахнулся. Боннур перехватил его одной рукой, а другой нанес удар кулаком. Удар пришелся по носу, раздался хряск. Сцепившиеся противники едва не задели Алият, окропив ее кровью. Второй сын Забдаса неуклюже обходил их кругом, боясь нанести удар брату. Она отскочила.

Забдас заступил дверь, но Алият выхватила фонарь из слабых рук старика и швырнула на пол. Разлившееся масло полыхнуло желтым пламенем. Забдас взвизгнул — огонь лизнул его лодыжку.

Алият нагишом проскочила по коридору, по лестнице, по переулку на призрачно сереющие меж слепых стен улицы.

Когда караван готовится к отправке, Филиппинские ворота не закрывают на ночь. Если вести себя осмотрительно, двигаться медленно и держаться в тени, стражники у ворот могут и проглядеть ее.

О Боннур! Но сейчас нельзя позволить себе ни слезинки, ни вздоха о нем — если только ей дорога собственная жизнь.

16

Те в караване, кто решил оглянуться, могли заметить, как первые лучи солнца коснулись башен Тадмора. Плодородная долина кончилась, впереди развернулась степь; а небо все светлело, пока последние звезды не угасли на западе, там, куда держал путь караван.

В тот день они почти не встречали следов человека. Небозабад, срезая путь, свернул с римского тракта в пустыню, на узкую тропу, пробитую многими поколениями караванщиков. У грязного озерца, где могли напиться лошади, он скомандовал привал. Люди утолили жажду из бурдюков, а верблюдам пришлось довольствоваться той влагой, что содержалась в низкорослых кустиках.

Пробравшись сквозь суету и сутолоку, караван-баши отыскал нужного погонщика.

— Хатим, теперь я заберу эту кипу.

Погонщик ухмыльнулся в ответ. Как и большинство караванщиков, он считал контрабанду неотъемлемой частью своего ремесла и не задавал лишних вопросов.

На деле кипа была скорее длинным свертком, перевязанным веревкой и уложенным на спину верблюда поверх прочих грузов. Раб Небозабада отнес сверток к нему в шатер, положил на землю, низко поклонился, вышел и на корточках уселся у входа — стеречь от непрошеных посетителей. Небозабад, опустившись на колени, распутал узлы, развернул материю и выпустил Алият. Вид у нее был ужасающий: мокрые от пота волосы прилипли к голове, одолженный Небозабадом халат — к телу. Ввалившиеся глаза с пустыми зрачками, потрескавшиеся губы. Но как только караван-баши дал ей напиться и немного поесть, к Алият буквально на глазах начала возвращаться жизненная энергия.

— Говори тихо, — предупредил он. — Как доехала?

— Было жарко, сухо и трясло, аж кости гремели, — ответила она слегка осипшим, но вовсе не хриплым голосом. — Все равно я буду благодарна тебе до скончания веков. Меня искали?

— Вскоре после того, как мы выступили, — кивнул он. — Человек пять арабских солдат. Насколько я понял, Забдас заслужил себе немилость, разбудив кади, и их сорвали прямо с постелей. Они были сонные и не проявляли излишнего любопытства. Можно было и не прятать тебя столь тщательно.

Обхватив себя за колени, Алият вздохнула, прочесала пятерней свои сбившиеся в колтун пряди и одарила Небозабада улыбкой, озарившей шатер не хуже горящего здесь светильника.

— Ты тревожился обо мне, дорогой друг. Сидевший по-турецки Небозабад нахмурился.

— Я проявил безрассудство. Это могло стоить мне головы. Следовало прежде всего подумать о собственной семье.

Алият подалась вперед, чтобы легонько коснуться его запястья.

— Лучше уж я умру, чем нанесу тебе вред. Дай мне бурдюк с водой и немного хлеба, и я двинусь дальше пешком.

— Нет-нет! — воскликнул он. — Это медленная, но верная смерть. Разве что тебя найдут кочевники, но это еще хуже. Я возьму тебя с собой. Мы тебя вырядим в одежду не по росту, ты будешь держаться в сторонке и молчать. Я скажу, что ты отрок, мой родственник, которому потребовалось поехать в Триполи. — Небозабад кисло усмехнулся. — Те, кто не поверят в родственные узы, будут трепать языком у меня за спиной. Что ж, пусть треплют. Мой шатер — твой шатер до конца путешествия.

— Господь да вознаградит тебя, если я не смогу. Барикай в раю замолвит за твою душу доброе слово.

— Не знаю, — пожал плечами Небозабад. — Сомневаюсь, будет ли в том толк, раз я помогаю бегству женщины, уличенной в супружеской измене. — Губы Алият дрогнули. По грязной, пропотевшей щеке прокатилась слеза. Караван-баши поспешно добавил: — Все равно я сделал правое дело. Ты ведь рассказала мне, какой жестокостью он довел тебя до безумия.

Алият обеими руками схватила его за руку и прильнула к ней. Небозабад прокашлялся.

— Алият, ты должна понять — я не могу сделать для тебя большего. В Триполи мне придется тебя оставить с горсткой денег, какую удастся набрать, и после ты должна будешь полагаться лишь на себя. Если меня обвинят в том, что я помог тебе, я буду все отрицать.

— А я отрекусь от того, что встречалась с тобой. Но не бойся — я исчезну из виду.

— Куда? Как ты будешь жить, оставленная всеми?

— Выживу как-нибудь. За моими плечами уже девяносто лет. Посмотри — разве они оставили на мне след? Он пристально вгляделся в нее и пролепетал:

— Не оставили. Ты странная, очень странная.

— И тем не менее — просто женщина. Небозабад, я… Я могла бы хоть частично отплатить за твою редкостную доброту. Единственное, что я могу тебе предложить, — это воспоминания, которые ты сможешь унести с собой. — Небозабад сидел без движения. Алият придвинулась к нему и прошептала: — Я хочу этого. Твои воспоминания станут и моими тоже.

17

И весьма радостными, думала она позже, когда Небозабад заснул. Я готова позавидовать его жене…

Пока он не состарится, как и его жена. А может, болезнь унесет его или ее еще раньше. Алият не болела ни разу в жизни. Ее тело уже почти забыло о вчерашних лишениях, по нему разлилась приятная истома. Однако если Небозабад вдруг проснется, она тут же живо откликнется.

Алият улыбнулась во тьме. Пусть отдохнет. Захотелось выйти из шатра, пройтись по пустыне при свете луны и звезд на высоком своде небес. Нет, слишком рискованно. Ждать. Ждать. Уж этому она научилась.

Боль пронзила ее душу. Бедный Боннур! Бедная Тирия! Но если Алият позволит себе заплакать хоть над одним из коротко-живущих — плачу не будет конца. Бедный Тадмор! Но впереди ее ждет новый город, а за ним — весь мир и все времена.

У женщины, не знающей старости, есть способ выжить на свободе. Древний, надежный способ.

Глава 5

ОТ СУДЬБЫ НЕ УЙДЕШЬ

1

В саге об Олафе Триггвасоне поведано, что Норнагест явился к нему в Нидхарос^[188] и провел в королевском поместье изрядное число дней, ибо знал множество удивительных историй. Год поворачивал к зиме, дни становились короче, и вечер за вечером мужчины собирались у огня и слушали, боясь пропустить хоть слово, о временах давно прошедших, о дальних концах земли. Бывало, что Норнагест развлекал их еще и музыкой — он же был не просто рассказчик, а скальд, и любил сопровождать свои истории бренчанием на арфе, на английский манер. Попадались такие, кто исподтишка называл его лжецом, — может ли быть, вопрошали они, что человек объездил столько стран и прожил столько лет? Однако король Олаф умел унять злоязыких и сам слушал гостя с неослабным вниманием.

— Раньше я жил на севере, — объяснил королю Норнагест. — Но недавно умер последний из моих детей, и мне наскучило мое обиталище — наскучило более всех предшествующих, мой господин. Добрая слава о тебе достигла моих ушей, и я прибыл проверить, справедлива ли она.

— Все, что ты слышал доброго, справедливо, — объявил придворный священник Конор. — Господу было угодно, чтобы король принес в Норвегию новую эру.

— Но ведь твои собственные дни начались очень-очень давно, не так ли? — спросил Олаф шепотом. — Мы слышали о тебе столько раз, что не сочтешь. Каждый слышал. Но никто, кроме твоих соседей в горах, не встречал тебя уже много лет, и я решил, что ты, наверное, отошел к праотцам. — Король оглядел новоприбывшего: высокий, худой, ничуть не согбенный, с сединой на висках и в бороде, но почти без морщин на крепком лице. — А ты, в сущности, даже не состарился.

Норнагест вздохнул:

— Я гораздо старше, чем выгляжу, мой господин.

— Норнагест — это значит «гость Норны», а Норна считалась богиней судьбы, — сказал король. — Странное, вроде бы языческое прозвание. Как оно тебе досталось?

— Тебе не стоит знать об этом…

Норнагест увел разговор в другую сторону. И очень скоро убедился, что поступил умно. Вновь и вновь Олаф побуждал его принять крещение и спасти свою душу, но от угроз воздерживался и отправлять язычника на казнь, как случалось с другими упрямцами, тем более не спешил. Истории, какими потчевал короля скальд, были столь захватывающими, что хотелось удержать рассказчика при дворе любой ценой.

Конор оказался настойчивее и приставал к Гесту почти каждый день. Он весьма усердствовал во славу Божию, этот священник. Возможно, из ревности: Конор приплыл в Норвегию вместе с Олафом из Дублина, был с ним рядом, когда тот сверг Хакона Ярла и захватил страну, — а теперь король принялся созывать миссионеров из Англии, Германии и той же Ирландии, и священник, пожалуй, чувствовал себя уязвленным. Гест выслушивал Конора с полной серьезностью, но отвечал уклончиво.

— Я не чужд вашему Христу, — заверял скальд. — Доводилось знакомиться и с его учением, и с его почитателями. Не испытываю я привязанности и к старым богам — Одину и Тору. Просто мне в жизни выпало видеть слишком много разных божеств…

— Однако наш Бог — единственно истинный, — не унимался Конор. — Не уклоняйся, иначе погубишь душу. Вскоре минет ровно тысяча лет с тех пор, как он явился к людям. Вероятно, состоится второе пришествие, наступит конец света, и мертвые восстанут для Страшного суда…

Взгляд Геста ушел куда-то вдаль.

— Было бы радостно верить, что можно встретить дорогих усопших заново, — прошептал он и предоставил Конору пустословить, больше не перебивая.

А по вечерам, после трапезы, когда из пиршественного зала уже убрали столы и женщины обнесли гостей роговыми кубками с пивом, у скальда всегда находились иные темы, сказания и прибаутки, стихи и песни, и он без устали отвечал на вопросы. Однажды в его присутствии два стражника решили посудачить о великой битве при Бравеллире^[189].

— Мой предок Грани из Бриндала, — похвалялся один, — был среди исландцев, сражавшихся за короля Сигурда Окольцованного. Он мечом проложил себе путь к самой ставке противника и своими глазами видел, как пал король Харальд Боевой Зуб. В тот день легендарный Старкад и тот не смог повернуть сражение в пользу датчан.

Гест шевельнулся и произнес:

— Простите, но при Бравеллире не было никаких исландцев. В ту пору викинги еще и не открыли этот остров. Стражник рассвирепел.

— Ты что, никогда не слыхал балладу, сложенную Старка-дом? — резко бросил он. — Там перечислены все герои, вступившие в схватку на той и на другой стороне.

Гест укоризненно покачал головой.

— Балладу я слышал, и заметь, Эйвинд, я и не думал называть тебя вруном. Ты передаешь то, что тебе рассказывали. Только Старкад этой баллады не сочинял. Ее сложил другой скальд, причем много позже, и приписал Старкаду. Бравеллир был залит кровью… — Он задумался на несколько мгновений, вслушиваясь в бормотание и треск пламени в очаге. — Когда это было? Триста лет назад? Я сбился со счета…

— Уж не хочешь ли ты сказать, что Старкада там не было, а ты был? — насмешливо спросил стражник.

— Был там Старкад, — ответил Гест, — хоть он не слишком походил на того, каким его рисуют сегодня. И не был он ни хром, ни полуслеп от старости, когда, наконец, встретил свою смерть.

Воцарилась полная тишина. Король Олаф пристально всмотрелся в рассказчика сквозь пляску мятущихся теней, прежде чем осведомиться вполголоса:

— Выходит, ты знал его?

— Знал, — подтвердил Гест. — Мы встретились с ним сразу после битвы при Бравеллире…

2

Посохом ему служило копье — ни один путник в здравом уме не рискнет странствовать по Северу безоружным, — но поверх скромного заплечного мешка была уложена арфа, и никто никогда не счел бы его вестником зла. Когда ближе к вечеру ему встречался крестьянский двор, он не отказывался от ночлега под крышей, вознаграждая хозяев за гостеприимство песнями, сказаниями и новостями из внешнего мира. А если двор не встречался, он не сетовал, заворачивался в плащ, а на рассвете утолял жажду из родника или ручейка и закусывал хлебом-сыром, тем, что последний хозяин дал ему на дорогу. Так он жил большую часть своей жизни, пройдя по свету из края в край.

Сегодня день выдался прохладным. По бледному небу плыли редкие облачка, солнце шло своим извечным путем к югу, не балуя теплом. Леса, укутавшие холмы Геталанда^[190], хранили сумрак и тишину.

Березы уже начали желтеть, да и зелень дубов и буков потускнела, только еловая хвоя сберегла свою темную красоту. Из тенистой мглы посверкивала спелая смородина. Каждый вдох был полон аромата сыреющей земли.

Гест охватил взглядом сразу всю картину — он поднялся на гребень, и холмы, что катились к неясному горизонту, теперь были ниже его. Местность была по большей части лесистой, но тут и там попадались лужайки и пахотные поля. Удалось приметить два дома с надворными постройками; из труб на крышах поднимались вертикальные столбы дыма. Призывно блестел ручей, сбегающий к раскинувшемуся вдалеке озеру.

Он отошел достаточно далеко от поля битвы, чтобы все, что осталось на нем, включая мертвецов, слилось в смутное пятно. Стервятники, что собрались на гнусное пиршество, кружились над этим местом, то и дело ныряя вниз, — но и они отсюда казались крошечными, он едва различал их крики. Откуда-то время от времени доносился волчий вой и подолгу висел над холмами эхом, прежде чем замереть.

Те, кто выжил, разошлись по домам, забрав с собой своих раненых, но павших не удосужились хотя бы прикрыть землицей, даже тех, кого опознали. Поутру он повстречался с группой воинов и выяснил, что король Сигурд приказал унести единственное тело — своего заклятого врага короля Харальда, — с тем чтобы во имя собственной славы похоронить его у себя в Упсале по полному обряду, с приношением даров для загробной жизни.

Гест печально улыбнулся, опершись на копье. Многократно, увы, доводилось ему наблюдать одно и то же: молодость бросается в бой очертя голову, а результат — расставание с жизнью. Сколько раз он это видел? Ответа он и сам не знал, сбился со счета в круговерти столетий — а может, не хватало мужества сосчитать. Но какое бы из объяснений ни принять, он чувствовал, как всегда, потребность сказать прощальное слово — а что еще он или кто бы то ни было может сделать для них, ушедших?

Однако на ум пришел отнюдь не гимн, какой сложил бы любой другой скальд. Слова оставались нордическими, чтобы мертвые поняли их, если услышат, — но не было у него желания воспевать доблесть и боевые заслуги. Выбранное им пятистишие родилось в стране, лежащей за тысячи миль на восход, где живет низкорослый косоглазый народ, набравшийся знаний и создавший вещи удивительной красоты. Хотя и там мечи обнажаются слишком часто.

Помедлив еще минуту, он повернулся и пошел своим путем. Датчане, которых он встретил поутру, видели, как тот, кого он ищет, двинулся на восток, преследуя полдюжины шведов. Потому Гест и посетил Бравеллир и осмотрел все подробно, пока наметанный глаз охотника не уловил нечто похожее на след. Надо бы поспешить, однако он по-прежнему придерживался своего обычного шага, вроде бы ленивого, но за день удавалось пройти не меньше доброго коня — и при том не упустить ничего достойного внимания.

За этим человеком он охотился, как за зверем. Короли избрали местом решительной стычки Бравеллир потому, что здесь, на примерно равном удалении от вотчины Харальда в Скании и Сигурда в Швеции, был широкий луг, пересеченный дорогой с юга на север, а населения почти не было. Шестеро, ушедшие отсюда, должно быть, надумали двинуться к Балтийскому побережью, где оставили свое судно или суда. Их собралась жалкая горстка, что само по себе доказывало, сколь жестока была битва. Ее запомнят, ее станут воспевать, и в грядущие века она представится величественнее и кровопролитнее, чем была, — а землепашцев, проливающих пот на окрестных неудобьях, к сожалению, забудут.

Шаг Геста был мягким, почти неслышным. Крыша ветвей над головой лишь кое-где пропускала солнечные лучи, пятнающие еле заметную тропку всплесками света. По стволу огненным факелом взметнулась белка. Где-то простонал витютень. В кустах слева хрустнуло, показалась и исчезла исполинская туша — лось. Да уйдет его душа безбоязненно в благоуханные чащобы. Но ни на миг не прекращал Гест читать нужные ему следы — тем более что это было нетрудно: отпечатки сапог, надломленные сучки, разорванная паутина, отметина на мшистой колоде, где кто-то присел отдохнуть. Они никогда не были охотниками по ремеслу — а он провел на охоте многие годы. И их преследователь тоже не прятал следов. Этот не давал себе передышки, он заботился только об одном — нагнать. Ножищи у преследователя были огромными.

Час от часу солнечные лучи удлинялись, били под более пологим углом, приобретали золотистый оттенок. В воздух просачивалась прохлада.

И вдруг Гест замер на месте и прислушался, склонив голову. Издали долетели звуки, какие он не мог не признать. Он ускорил шаг почти до бега. Сперва приглушенно за листвой, но вот все более отчетливо — лязгающий звон, крики, чуть позже треск, хруст, шумное дыхание. Он взял копье на изготовку и теперь не шел, а скользил тише привидения.

Поперек тропинки распростерся убитый. Тело упало верхней частью в куст, и у корней собралась целая лужа крови, ослепительно алой. Меч раскроил шведа от левого плеча к грудине, из-под которой торчали перерубленные ребра. Светлые волосы прилипли к щекам — а на них еще и бороды-то не было, лишь мальчишеский пушок. Глаза были раскрыты, рот тоже — теперь навсегда.

Гест взял немного в сторону, но тут же наткнулся на второй труп. А дальше кусты ходили ходуном — там шла схватка, мелькали люди, железо и лилась кровь, кровь, кровь. Мечи лязгали друг о друга, скрежетали, задевая шлемы, бухали, натыкаясь на деревянные щиты. Третий по счету швед выбыл из игры, зашатался с окровавленным бедром и рухнул, издавая нечеловеческие вопли. Следом упал и четвертый — прямо в заросли крапивы, но безмолвно: ему снесли голову чуть не напрочь.

Гест укрылся за молодой елочкой и наблюдал за ходом боя меж ветвей. От всей группы, ушедшей из Бравеллира, осталось двое. Как и четверо других, они пустились в путь налегке — рубахи, плащи да штаны; если у них и были кольчуги, надеть их никто не успел. Правда, шапки на головах были все-таки боевыми, железными. В руках у одного были щит и меч, у второго — топор.

Зато единственный их противник был оснащен лучше не придумаешь — кольчуга до колен, конический шлем со спуском к переносице, в левой руке — окованный железом щит, в правой — меч невероятных размеров. Он был настоящий великан: Гест отнюдь не жаловался на рост, а он выше на целую голову, плечи с дверной косяк, руки и ноги что дубовые бревна. На грудь спускалась нечесаная черная борода.

Шведы немного оправились от внезапной атаки и защищались яростно, перебрасываясь короткими выкриками. Меченосец кинулся на великана, клинки скрестились, то сверкая в выпадах на подъем, то смазываясь в стремительном движении вниз и в стороны. Швед получил удар по щиту и покачнулся, но сумел быстро выпрямиться и ответить контрударом, А тот, что с топором, тем временем зашел на врага со спины.

Однако великан, вероятно, предвидел это. Он круто развернулся, сперва вслепую, и напал на топорника без подготовки, так что чуть не промазал. И все же лезвие меча, свистнув, задело шведа. Тот пошатнулся, выронил топор и уставился на правую руку, рассеченную вместе с костью. Великан, не обращая больше на него внимания, прыгнул вбок, отбежал, а потом опять повернулся и устремился на меченосца с разгона. С грохотом столкнулись щиты, но великан был тяжелее, да и скорость набрал изрядную, — швед не устоял и упал навзничь. Он сумел удержать меч и успел поднять щит над собой. Тогда великан вскочил на щит ногами и придавил противника. Гесту почудился треск ломающихся ребер. Швед захрипел, а великан без промедления оседлал его и в два удара прикончил.

Потом огляделся. Раненый топорник удирал, ковыляя меж древесных стволов. Победитель устремился за ним, нагнал и убил. Да и вопли воина со вспоротым бедром тем временем перешли в рык, в невнятное сипенье — и вскоре замерли.

Тогда из бочкообразной груди великана вырвался громовой смех. Трижды воткнул он свой меч в землю, затем вычистил его насухо рубахой одного из поверженных и вложил в ножны. Чуть отдышавшись, стащил шлем с подшлемником, уронил их наземь и отер волосатой дланью вспотевший лоб.

Наконец Гест рискнул выйти из-под елочки. Великан вновь схватился за рукоять меча. Гест прислонил копье к развилке сучьев и, вытянув руки перед собой ладонями вверх, возвестил:

— Я пришел с миром!

— А ты один? — осведомился великан, не теряя бдительности.

Голос его был звучен, как прибой на камнях. Гест всмотрелся в грубое лицо, в маленькие льдисто-голубые глазки и ответил:

— Один. И после того, что я только что видел, не думаю, что Старкад убоится кого бы то ни было.

— А, так ты знаешь меня, — усмехнулся великан. — Но не припомню, чтобы мы встречались прежде.

— Не сыщешь северянина, кто не слыхивал бы про Богатыря Старкада. А я… Я намеренно искал тебя.

— Искал? Намеренно? — Он удивился и сразу же рассердился: — Если так, было подло стоять в сторонке и не прийти мне на помощь.

— Помощь тебе не требовалась, — ответил Гест мягко, как только мог. — Кроме того, все кончилось так быстро. Никогда во всей своей жизни не наблюдал я такого мастерского владения оружием.

Старкад, польщенный, заговорил дружелюбнее:

— Кто же ты, который искал меня?

— У меня было много имен. Здесь, на Севере, я чаще всего называюсь Гест.

— Чего ты от меня хочешь?

— Это долгий разговор. Позволь сперва спросить тебя, отчего ты гнался за этими людьми и умертвил их?

Старкад устремил взгляд куда-то вдаль, к солнцу, чей свет желтыми лучами пробивался меж деревьев — темных теней на фоне неба. Губы великана шевельнулись. Наконец он кивнул самому себе, вновь встретился с Гестом глазами и произнес:

Значит, подумал Гест, люди говорят правду. Старкад — не просто несравненный воин, в нем есть и задатки скальда. Интересно, какими еще способностями он наделен?

— Понимаю, — неторопливо отозвался Гест. — Ты воевал за Харальда и теперь, когда он погиб, хочешь отомстить за него, пусть война и окончена…

Старкад подтвердил догадку кивком:

— Да возрадуется дух его. Но еще более надеюсь я, что осчастливил его достойного предка короля Фродхи, лучшего из повелителей, каким я служил. Вот уж кто никогда не ущемлял меня ни золотом, ни оружием, ни другими щедрыми дарами.

Гест ощутил внутреннюю дрожь, по спине пробежал холодок.

— Ты говоришь о Фродхи Фридлейфссоне Датском? Да, я слышал, что ты состоял у него при дворе. Но он же умер много-много лет назад!

— Я старше, чем выгляжу, — заявил великан. К нему вернулась нарочитая грубость, но затем он взял себя в руки. — После тяжких трудов нынешнего дня во мне все горит от жажды. Ты не ведаешь, есть ли поблизости вода?

— Я найду тебе воду, если ты последуешь за мной. Но что будет с этими мертвецами?

— Что я тебе, ворон, чтобы возиться с ними? — Старкад пожал плечами. — Оставим их муравьям.

На мертвечину уже слетелись мухи, жужжали над ослепшими глазами, облепили языки и кровавые раны. Гесту такое зрелище было давно не внове, и все-таки каждый раз он с облегчением оставлял покойников за спиной, стараясь не думать об осиротевших детях, вдовах и матерях. Жизни, с какими он соприкасался, скоротечны так или иначе, а затем, спустя еще более короткий срок, ушедшие обречены на забвение — для всех, кроме него. Он подобрал свое копье и первым пошел назад по тропинке. Спросил, не оборачиваясь:

— Теперь что? Вернешься в Данию?

— Наверно, нет, — прогрохотал Старкад позади. — Уж Сигурд позаботится, чтобы следующий датский король был его ставленником, а вассалы чтобы враждовали друг с другом.

— Для того, кто умеет сражаться, дело найдется.

— Не по душе мне видеть, как рушится королевство, что строил Фродхи, а Харальд Боевой Зуб воссоздал.

— Да, — вздохнул Гест, — из того, что я слышал, следует, что нечто великое скончалось при Бравеллире. Что же ты намерен делать?

— Возьму корабли, какими владею, наберу моряков и пойду по пути викингов на восток, в Вендланд и Гардхарики^[191]. Что у тебя там поверх мешка — арфа?

— Точно. Я не чураюсь самых разных занятий, но главным образом я скальд.

— Тогда ступай со мной. Когда достигнем поместий моего повелителя, сложи сагу о том, что я свершил сегодня. Я вознагражу тебя не скупясь.

— Мы еще поговорим об этом.

Они продолжали шагать молча, пока Гест не уловил приметы, какие искал, и не свернул на боковую тропку. Она вывела их на поляну, усыпанную клевером. Посреди поляны бил родник, от него в траве бежал ручеек и пропадал под деревьями. Деревья стояли вокруг стеной, понизу уже тонули во мраке, только самые верхушки еще зеленели-золотились в последних солнечных лучах. Небо на востоке приобрело фиолетовый отлив. Пролетела стая грачей, спешащих домой.

Старкад упал на живот и принялся пить, мощно чавкая. А когда в конце концов поднял бороду, с которой капала вода, то увидел Геста за работой. Тот уже успел скинуть плащ, открыть мешок и разложить свое имущество, а теперь собирал вокруг поляны сушняк и хворост.

— Что ты делаешь? — спросил Старкад.

— Готовлюсь к ночлегу.

— Неужто поблизости никто не живет? Меня устроил бы даже шалаш свинопаса…

— Не ведаю, кто тут живет, и темень накроет нас раньше, чем мы что-то найдем. И не лучше ли здесь, чем на грязном полу, вдыхая дым и вонь?

— Что ж, спать под звездами мне случалось и ранее, и не раз. И на голодный желудок тоже. Гляжу, у тебя есть кое-какая пища. Ты поделишься ею со мной?

— А ты не намерен попросту отнять ее? — ответил Гест, смерив великана пристальным взглядом.

— Нет-нет, — засмеялся Старкад, — ты же не враг и уже не совсем незнакомец. И не женщина. Увы… Гест улыбнулся в ответ.

— Мы поделим все, что есть, пополам, хотя боюсь, что для человека твоего роста этого маловато. Я поставлю силки. Если повезет, то к утру наловим мышей-полевок, а может, попадется белка или еж. — Он помолчал. — Ты не откажешься мне помочь? Я покажу тебе, что делать и как, и к приходу ночи мы устроимся вполне уютно.

Старкад поднялся на ноги.

— Что ж я, по-твоему, нахлебник? Конечно, помогу. А ты сам из финнов или жил среди финнов, что владеешь уловками лесовика?

— Нет, я родился в Дании, как и ты. Родился давным-давно и усвоил охотничьи навыки с детства.

Выяснилось — и Гест не особо этому удивился, — что распоряжаться Старкадом непросто, надо подбирать слова с осторожностью. Иначе легко нарваться на новую вспышку кичливости. Однажды великан полыхнул: «Что я тебе, раб?» — и чуть не вытащил меч. Правда, остыл, вложил меч обратно в ножны и сделал то, о чем его просили, — но на лице его было написано отвращение.

Дневной свет таял, на небе одна за другой загорались звезды. Но к той минуте, когда поляна утонула в сумерках, укрытие на ночь было готово. Навес из валежника обещал защиту от росы, тумана, а ежели случится дождь, то и от дождя. Под навесом земля была устлана ветками и папоротником, а у входа уложен дерн с тем расчетом, чтобы тепло от умело разложенного костра не рассеивалось, а шло внутрь. Кроме орехов и ягод, Гест набрал сосновых шишек, нашел трав и коренья и искусно поджарил все это в дополнение к хлебу с сыром. Отойти ко сну предстояло относительно сытыми.

Гест присел у костра, обстругивая ножом палочки взамен вертелов. Костер был скромнее, чем разжег бы воин в походе, — слегка постреливающий, источающий дымок с вкусным смолистым запахом. Старкаду пришлось тоже подсесть поближе — тогда предосенней прохладе было не подобраться. Пламя бросало желто-красные блики на щеки Геста, отражалось в его глазах, играло тенями в седоватой бороде.

— Ловко ты управляешься, — заметил великан. — Мы действительно могли бы путешествовать вместе.

— Мы это еще обсудим, — опять пообещал Гест.

— Что тут обсуждать? Ты же сам сказал, что искал меня.

— Да, искал, — подтвердил Гест со вздохом. — Долгий-долгий срок провел я в дальних краях, пока зов Севера не одолел меня и я не понял, что должен проверить, по-прежнему ли трепещут осины в светлую летнюю ночь. — Он не упомянул о смерти женщины, с которой он прожил тридцать лет в степях Востока, деля все невзгоды, выпадающие на долю пастухов — ее соплеменников. — Я уже утратил надежду, что моим поискам когда-то придет конец, я почти перестал искать — но как побродил по лесам и пустошам Ютланда, как вспомнил язык, за время моего отсутствия не слишком изменившийся, то услышал про Старкада. И сказал себе: я должен разыскать его! Слух о нем привел меня сначала в столицу, где мне поведали, что Старкад переправился через Зунд, дабы присоединиться к королю Харальду в его боевом походе. Я пришел по твоим следам в Бравеллир и поспел туда на закате, когда битва уже завершилась. Но поутру я нашел людей, видевших, куда направился Старкад, последовал их указаниям, и вот мы встретились…

Великан беспокойно пошевелился и прорычал:

— Чего же ты от меня хочешь?

— Прежде всего хочу, чтоб ты поведал мне о своей жизни. Иные рассказы о тебе, какие довелось выслушать, звучали нелепо.

— Ты очень любопытен.

— Я набираюсь знаний по всему белу свету. Ну и… как сказителю расплатиться за постой, откуда скальду брать стихи, достойные слуха вождей, если у него нет ничего за душой?

Старкад уже успел снять меч, однако потянулся к кинжалу.

— Уж не затеваешь ли ты колдовство? Ты опасен, Гест. Умелец твердо посмотрел воину прямо в глаза и ответил:

— Клянусь, что не прибегаю к чарам. Но то, к чему я стремлюсь, еще более странно.

Старкад подавил невольную дрожь и, словно пускаясь в атаку на собственный страх, стремясь затоптать его, начал поспешно:

— Что я свершил, то хорошо известно,хотя, кроме меня, всей моей жизни не знает никто. Но не спорю, вокруг меня сплели много нелепых, а то и безобразных историй. Я не потомок йотунов^[192], это бабьи сплетни. Отец мой был землепашец на севере Зеланда, мать из честного рыбацкого рода. У моих родителей были и другие дети, только те росли, как все, жили, как все, старели, как все, и сходили в могилу от ран, болезней либо тонули на море — тоже как все.

— И как давно их не стало? — тихо справился Гест. Старкад пренебрег вопросом.

— Я был большой и сильный, как и теперь. Но с самого детства мне не хотелось ковыряться в земле и навозе, как и таскать сети, полные вонючей рыбы. Двенадцати лет от роду я решил стать викингом. У соседей было суденышко, купленное на паях. Вместе с другими такими же корабликами они промышляли набегами по северным побережьям. А когда они заторопились вернуться к сенокосу, я отстал от них и прибился к капитану, намеренному зимовать в шхерах. С тех пор начался мой путь к славе.

Надо ли, — продолжал он, — называть все битвы, какие я провел? Надо ли вспоминать набеги, пожары и морозы, пиршества и голодные дни, сотоварищей и женщин? Надо ли перечислять приношения богам, чтоб они помогли нам бороться со штормами, и поминать несчастливый ее исход, когда они отворачивались от нас? Несть числа королям, кому мы служили, и тем, кого мы свергали. Прошлое перепуталось во мне, и только обломки всплывают, словно после кораблекрушения. Фродхи, датский король, взял меня к себе как раз тогда, когда мое судно пошло ко дну. Он сделал меня главой придворной стражи, а я его — величайшим из властителей тех времен. Однако сын его Ингьялд уродился слабаком, обжорой и лентяем. Я разругался с ним и покинул страну в негодовании, хотя время от времени возвращался и обнажал свой меч за более достойных мужей из дома Скйолдунгов. Харальд был лучшим из всех — первый среди королей Дании, Готланда, да и Швеции. И вот Харальд пал, дело его порушено, а я вновь один…

Он отхаркался и сплюнул. Наверное, это заменяло ему слезы.

— Мне говорили, Харальд был уже стар, — вставил Гест. — В Бравеллир его доставили в повозке, и он почти ничего не видел.

— Все равно он умер как мужчина!

Гест согласно кивнул и замолк, занявшись ужином. Они поели молча, вновь утолили жажду из ручья, потом разошлись в разные стороны по нужде. Когда Старкад вернулся к костру, Гест уже сидел у огня на корточках. Ночь вступила в свои права, Колесница Тора^[193] блистала над верхушками деревьев, а выше сияла Северная звезда, будто наконечник копья. Старкад навис над костром, расставив ноги, уперев кулаки в бока, и почти прорычал:

— Слушай, ты! Слишком долго я позволял тебе ловко лезть мне в нутро. Чего ты хочешь? Выкладывай, не то разрублю тебя на куски!

Гест поднял глаза. Отблески пламени играли тенями на его лице.

— Последний вопрос, — произнес он. — Тогда все и узнаешь. Когда ты родился на свет, Старкад? Великан изрыгнул ругательство:

— Ты спрашиваешь и спрашиваешь, а сам в ответ ничего путного. Что ты за тварь такая? Сидишь на заднице, как финский колдун…

— Сидеть так, — тихо ответил Гест, покачав головой, — я научился много дальше к востоку. И многому другому научился там, только не колдовству.

— Женским повадкам, к примеру. Появился на поле битвы, когда она кончилась, а потом стоял в сторонке, покуда я дрался один против шестерых!

Гест встал, выпрямился, посмотрел на великана сквозь пламя и сказал жестко, словно вытащил сталь из ножен:

— Это была не моя война, и не по душе мне преследовать людей, от которых уже не исходит зла. — При неверном беспокойном свете, под покровом звезд и Зимней Дороги^[194], вдруг показалось, что он одного роста с воином, если не выше. — Люди говорят про тебя, что хотя ты несравненен в схватке, но обречен вершить дурные дела, а то и подлые, без конца и края. Говорят, что Тор наложил на тебя такое проклятие, потому что невзлюбил тебя. Говорят также, что если ты иногда творишь добро, то по воле Одина, отца черной магии. Правдивы ли такие рассказы?

Великан охнул. Будто съежившись, он всплеснул руками и простонал:

— Пустая болтовня. Ничего более.

Но Гест не выпустил его, а продолжал топтать словами:

— Ты не брезгуешь предательством. Сколько раз ты предавал других, если посчитать за все прожитые тобою годы?

— Придержи язык! — заорал Старкад. — Что можешь ты ведать про то, каково быть нестареющим? Сиди тихо, иначе я раздавлю тебя как мотылька — да ты и есть мотылек…

— Раздавить меня не так просто, — ответствовал Гест тихо, почти нежно. — Я тоже долго живу на земле. Дольше тебя, мой друг.

Старкад, издав невнятный хрип, разинул рот. А Гест продолжал сухо, без выражения:

— В этих краях никто не ведет точный счет годам, как на Юге и на Востоке. Говорят, что ты прожил три жизни. Но это ведь ничего не значит, просто люди помнят, что про тебя рассказывали еще их деды. Скорее всего, тебе ныне лет сто…

— Я… мне кажется… больше чем сто.

И вновь Гест поймал взгляд великана и уже не отпускал. Речь была негромкой, но суровой, — хотя голос, пожалуй, чуть подрагивал, как ночной ветерок.

— Я тоже не знаю, сколько мне лет. Когда я был ребенком, в этих краях не знали металла. Ножи, топоры, наконечники копий и стрел тесали из камня и погребальные склепы складывали из камня. Вовсе не йотуны возвели усыпальницы, что стоят и поныне. Это сделали мы, твои предки, оберегая покой наших мертвых и вознося молитвы богам. Только «мы» теперь уже не скажешь. Я пережил их всех, как и многие поколения после них. Я был один — до нынешнего дня, Старкад.

— Но ты седой, — произнес воин жалостливо, цепляясь за единственное возражение, какое мог придумать.

— Я поседел еще в юности. Так бывает, знаешь ли. Других возрастных перемен не произошло. Я никогда не болел, раны заживают быстро и без шрамов. Когда зубы снашиваются, на их месте вырастают новые. У тебя так же? — Старкад дернулся и кивнул. — Разумеется, ты ведешь такую жизнь, что тебе достается больше увечий, чем мне. Я стараюсь быть миролюбивым, насколько это в человеческих силах, и осмотрительным, насколько дано страннику. Когда в страну, ныне именуемую Данией, вкатились боевые колесницы римлян… — Он помрачнел. — Все это позабыто, их войны, их деяния, самая их речь. Только мудрость сохраняется в веках. Ее-то я и ищу по всему миру.

— Послушай, Гест, — пробормотал Старкад, внезапно вздрогнув, — я вспомнил, в дни моей юности болтали о странствующем сказителе по имени Норнагест. Это не ты? Я думал, это просто побасенки…

— Порой я покидал Север на целые столетия, но рано или поздно меня тянуло домой. Последняя моя побывка здесь завершилась лет сорок назад. Я пробыл в отсутствии меньше, чем ранее, хотя… — Гест не сдержал вздоха. — Чувствую, что устал скитаться по земле под ветрами. Значит, люди помнили меня какое-то время, так?

Старкад выглядел совершенно ошеломленным.

— Только подумать, что я, я уже жил тогда! Должно быть, отлучался куда-нибудь… Правду ли сказывают, что Норна предсказала твоей мамаше, что ты умрешь, когда свеча догорит и погаснет, а ты будешь по-прежнему держать ее в руках?

— А ты веришь, — усмехнулся Гест, — что унаследовал срок жизни от Одина? — Посерьезнел: — Не знаю, почему мы двое стали такими, каковы есть. Загадка темна, не светлее той, почему все остальные обречены на смерть. Каприз Норны, воля богов? Именно ради разгадки добирался я до самых дальних концов земли — и еще в надежде найти других мне подобных. Видеть, как любимая жена сходит в могилу, а следом и дети… Однако нигде не сыскал я других, кого щадит время, и нигде не нашел ответа ни на один вопрос. Вернее, слышал слишком много ответов, встречал слишком многих богов. За рубежом взывают к Христу, но, если двинуться дальше на юг, его сменяет пророк Мухаммед, а на востоке верят в Будду Гаутаму, не считая тех мест, где считают мир выдумкой Брахмы или предлагают сонмище разных богов, призраков и эльфов, как в наших северных краях. И почти всякий, к кому я обращался, уверял, что только его народу открыта истина, а все прочие заблуждаются. Если бы однажды услышать слово, которое я ощутил бы хоть полуправдой…

— Не морочь себе этим голову, — заявил Старкад. Самоуверенность мало-помалу возвращалась к нему. — Жизнь все равно не изменишь и от судьбы не уйдешь. Все, над чем человек властен, — покрыть свое имя славой.

— Я все думал, думал, — продолжал Гест, — один ли я такой? Неужто мое бессмертие — проклятие, наложенное на меня за какую-то ужасную вину, которой я уже и не помню? Тоже вроде бы не отгадка. Странные дети рождаются не так уж редко. Чаще всего они немощные создания или уроды, но не может ли время от времени родиться жизнеспособная странность, как клевер с четырьмя лепестками? Может, мы, бессмертные, именно такой клевер? Нас, вероятно, очень мало. Да и те, что есть, в большинстве своем гибнут в войнах и от несчастных случаев раньше, чем замечают, что отличаются от других. Можно себе представить, что кто-то пал от руки соседей, когда те заподозрили в нем колдуна. Или был вынужден бежать, сменить имя, научиться скрывать свою сущность. Я, как правило, поступал именно так, редко задерживаясь длительно на одном месте. Правда, доводилось мне встречать людей, готовых принять меня как я есть, — мудрецов на Востоке или, напротив, совсем отсталых селян Крайнего Севера, — но и они не могли избавить меня от печалей, от бремени перегруженной памяти, так что, в конце концов, приходилось расставаться и с ними. А собратьев я не нашел, нигде, ни одного. Многие-многие следы я распутывал, иной раз годами, только все ни к чему. И вот, когда истаяла последняя надежда, повернул свои стопы к дому. По крайней мере, северная весна всегда молода. И тут я услышал о тебе…

Гест обошел вокруг костра и протянул руки к плечам великана.

— Моим поискам суждено кончиться там же, где они начались, — сказал он, не скрывая слез. — Теперь мы больше не одиноки, нас двое. Отсюда следует, что должны быть и другие, женщины в том числе. Будем искать их вместе, помогая друг другу, поддерживая друг друга, пока не найдем. Старкад, брат мой?

Воин долго стоял недвижимо, прежде чем выговорить:

— Все это… очень… неожиданно. Гест опустил руки.

— Верно. У меня-то было время все обдумать — я же пошел по твоим следам не вчера. Не стану тебя торопить. Времени нам с тобой, в отличие от других, не занимать — ни мне, ни тебе.

Старкад пялился в темноту.

— Думалось мне, — признался он, — что однажды я все же состарюсь и сделаюсь немощным, как Харальд. Если раньше не паду на поле брани, и я бы уж позаботился, чтоб так в случилось. Но ты говоришь, я останусь молодым навсегда. Навсегда!..

— Ноша, которая подчас казалась мне почти невыносимой, — отозвался Гест. — Но нести ее вдвоем станет легче. Старкад сжал узловатые кулаки.

— И что мы будем с ней делать, если вдвоем?

— Беречь свой дар. В конце концов, не исключено, что он достался нам от высших сил, и его носители отобраны для свершений, призванных изменить мир…

— Что ж… — В голосе Старкада прорезалось торжество. — Слава, которой не дано увянуть, и я сам живой, чтоб упиваться ею. Вокруг меня сплотятся военачальники, а я буду завоевывать королевства, основывать династии…

— Погоди, погоди, — вмешался Гест. — Мы, знаешь ли, все-таки не боги. Нас можно заколоть, утопить, извести голодом — в этом смысле мы не отличаемся ни от кого другого. Я прожил бессчетные годы, но лишь благодаря осмотрительности.

Старкад ответил на возражение надменным взглядом и бросил презрительно:

— Про тебя я все понял. А вот понял ли ты, что честь дороже?

— Я отнюдь не имел в виду, что нам надо прятаться. Удостоверимся в собственной безопасности, соберемся с силами, подготовим укрытие на случай невзгод. Затем постепенно можно и открыться людям, достойным доверия. Будут относиться к нам с почтением и трепетом — хорошо, но одного этого мало: чтобы повести людей за собой, им надо служить, отдавать им себя.

— Что мы можем отдать, пока у нас самих нет ни золота, ни драгоценностей, пока мы не собрали сокровищ, приличествующих бессмертным викингам?

— Мы того и гляди поссоримся, — нахмурился Гест. — Давай отложим разговор до утра, на сегодня хватит. Завтра, на свежую голову, и мысли появятся.

— Ты сможешь заснуть — после того что случилось?

— А ты разве не устал?

— Пожав добрый урожай, — зашелся Старкад смехом, не обратив внимания на то, что Гест поморщился. — Ладно, как скажешь. Спать так спать!

Однако и под навесом великан ворочался, бурчал что-то себе под нос, размахивая руками. Гест выскользнул наружу, нашел сухой бугорок возле самого ручья и решил вместо сна предаться медитации. Принял позу лотоса, привел себя в состояние покоя. Это далось без труда: он давно превзошел своих учителей-гуру из стран далеко на восток от Дании. Они учили дисциплине души и тела, он мог посвятить освоению этой науки не годы — столетия, хотя сомнительно, что без их уроков сумел бы вынести свой тернистый жребий. Как сложилась судьба этих учителей, собратьев по духу? Заслужили ли они, Надхья и Лобсанг, избавление от Колеса бытия?

А он сам — он заслужит? Надежды повязали его, и ему никогда не освободиться от этих уз. Означает ли это, что он предал веру? «Ом мани падме хум»^[195]. Ни разу эти слова и никакие другие не проникли ему в душу — но не потому ли, что он сам этого не позволил? Если бы найти Бога, которому он мог бы вверить себя…

Однако по меньшей мере он, подобно философам древности, стал властелином своего тела и своих чувств. Скорее даже в этом он достиг совершенства, к какому они стремились. Сердцебиение и дыхание по его приказу стихли до степени, когда он перестал их замечать. Холод вроде бы уже и не касался его кожи; Гест слился с природой, с ночью — и со строками, которые сложились как бы сами собой:

Шум вернул его к жизни. Очевидно, прошли часы — на востоке над деревьями посветлело. В полусвете поблескивала роса, пар дыхания смешивался с легким туманом. Ясно слышалось бормотание ручья — громче, чем накануне.

Но главным источником шума был Старкад. Выбираясь из-под навеса, он развалил всю постройку. В руках у него были меч в ножнах и сброшенная на ночь кольчуга. Глаза были налиты кровью, под ними темнели мешки. Взгляд блуждал, пока не остановился на Гесте. Тогда великан хмыкнул и двинулся на него, как на противника.

— Доброе утро, — проговорил Гест вставая.

— Ты что, провел всю ночь сидя? — Старкад заметно охрип. — Меня тоже сон не брал.

— Надеюсь, ты все же отдохнул немного. Пойду проверю, не попался ли кто в силки.

— Погоди. Прежде чем я приму что-либо из твоих рук… У Геста внутри похолодало.

— Что с тобой?

— Со мной ничего, а вот ты! Твой увертливый язык! Я ворочался, как в бреду, все пытался раскусить, к чему ты вчера клонил. Давай-ка выкладывай напрямую…

— По-моему, я выражался ясно. Мы двое бессмертных. Мы оба были одиноки, но ныне одиночеству пришел конец. Должны быть и другие подобные нам, женщины в том числе, — надо найти их и приблизить. Во имя этой цели мы принесем клятвы, станем братьями…

— Какими еще братьями? — проскрежетал Старкад. — Я вождь, позднее король; ты мой скальд и летописец. Но ты же этого не сказал! Или ты тоже хочешь быть королем? — Внезапно он просветлел. — Изволь! Мы можем поделить мир пополам!

— Мы погибнем, сражаясь со всем миром.

— Зато наша слава никогда не умрет.

— Или еще хуже — мы поссоримся. Можно ли сохранить верность друг другу, если постоянно иметь дело со смертью и предательством?

Гест сразу понял свою ошибку. Он хотел сказать, что такова уж природа власти: удержать ее не легче, чем захватить, и это грязное дело. Однако прежде чем он сумел выговорить что-либо еще, Старкад схватился за рукоять меча, смертельно побледнел и прорычал утробно:

— Ты опять пятнаешь мою честь! Гест увещевательно поднял руку:

— Да нет же! Позволь объяснить…

Но Старкад придвинулся еще ближе, раздувая ноздри.

— Что тебе наболтали обо мне? Выкладывай!

И не оставалось сомнений, что промолчать нельзя.

— Рассказывают, что ты захватил одного князька и повесил его в приношение Одину, хотя сперва обещал пленному жизнь. Рассказывают, что другого князя ты убил прямо в бане, за плату…

— Мне пришлось! — завопил Старкад. — Я оставался чужим для всех. Другие казались мне слишком молодыми, слишком…

Вопль перешел в громовое мычание, как у матерого зубра.

— И твое одиночество мучило тебя так, что ты наносил ответный удар вслепую, — сказал Гест. — Я все понимаю. Понимаю с тех самых пор, как впервые услышал о тебе. Разве редко я сам чувствовал нечто сходное? Могу припомнить собственные поступки, которые жгут меня изнутри хуже огня. Только я никого не убивал.

Старкад сплюнул на землю.

— Точно. Ты завернулся в свой возраст, как старая карга в одеяло.

— Неужели ты не понимаешь, — вскричал Гест, — что отныне все изменилось для нас обоих? Теперь мы найдем занятие поинтереснее, чем нападать на людей, не причинивших нам никакого зла. Все твоя жажда славы, денег и власти — она и доводила тебя до бесчестья…

Старкад, взвизгнув в ответ, выхватил меч и рубанул сверху вниз. Гест успел отклониться, и все же лезвие задело его по левой руке. Хлынула кровь, промочила одежду, закапала вниз, замутив ручеек. Он тут же отскочил, достал кинжал и замер пригнувшись. Старкад застыл как каменный, тяжело дыша.

— За то, что ты сказал… мне бы… следовало… изрубить тебя на куски. — Переведя дух: — Но ты, наверно, и сам скоро подохнешь от этой раны. — Раздался дребезжащий смешок. — Жаль! Я думал, ты станешь мне другом. Первым настоящим другом за всю жизнь. Что ж, Норне было угодно иначе.

Норна тут ни при чем, подумал Гест. Дело не в ней, а в несходстве наших натур. И еще: как легко было бы убить тебя — ты стоишь совершенно открыто для любого хитрого удара, какие я знаю…

— Я продолжу свой путь как прежде, — заявил Старкад. — Один.

Да будет так, решил Гест. Пальцами правой руки он залез под рассеченную рубаху и с силой сомкнул края раны. Отогнал от себя боль как нечто постороннее и ненужное — так утренний туман расходится под воздействием крепнущего дневного света. Затем он вновь переключил свое внимание на рану и остановил кровотечение.

Старкад пинком окончательно порушил навес, натянул кольчугу поверх нижней рубахи, приладил подшлемник, надел шлем, прицепил меч, подобрал щит. Собрался уходить, но вновь обратил внимание на Геста и воззрился на него не без удивления.

— Как? Ты все еще на ногах? Может, мне лучше прикончить тебя? — Попробуй великан что-нибудь в таком духе, тут бы ему и конец. Но он замер и отвернулся, пробурчав: — Нет, это бы чересчур. Удаляюсь навстречу своей судьбе, Норнагест.

Он побрел по тропинке и скрылся в лесу, позволив тем самым Гесту наконец сесть и сосредоточиться на своем самочувствии. Рану удалось закрыть без серьезной потери крови, но слабость, конечно, будет ощущаться еще несколько дней. Это неважно — можно оставаться здесь, пока не накопишь сил для дальнейшего пути: лес снабдит всем необходимым. Да и исцеление можно поторопить.

Увы, он не смел и надеяться, что рана в сердце затянется так же бесследно.

3

— Наша встреча со Старкадом оказалась совсем короткой, — продолжал Гест. — Потом до меня время от времени доходили слухи о разных его приключениях, а потом я вновь отправился за границу и, когда вернулся, узнал, что он давно уже мертв, пал на поле брани, как и мечтал.

— А почему ты уезжал столь часто и далеко? — спросил король Олаф. — Чего ты там искал?

— Того, чего так и не нашел, — отвечал Гест. — Покоя. Нет, добавил он про себя, это не вся правда. Случалось, и не раз, что покой снисходил на меня — в непосредственной близости к красоте либо мудрости, в объятиях женщины, в смехе детей. Но какими же краткими оборачивались эти мгновения! Последняя моя семья на севере Норвегии уже кажется сном, длившимся одну-единственную ночь: счастливая юная Ингрид, новое счастье в колыбели, которую я вырезал собственными руками, ее щедрое сердце, не смущенное тем, что она седеет, а я нет; но потом, увы, годы ее увядания и — похороны, похороны… Где нынче странствует Ингрид? А я не могу последовать ни за ней, ни за другими, кто мерцает на краю памяти, ни даже за той самой первой и самой сладкой, в венке из плюща и с кремневым ножом в руке…

— Покой нам дарует Бог, — заявил придворный священник.

Может быть, может быть. Перезвон колоколов слышен сегодня по всей Норвегии — а в Данию колокола пришли еще раньше и гремят повсюду, в том числе и над усыпальницей матушки, к которой они с девочкой в венке возлагали цветы… Позже довелось видеть, как в страну вторглись колесницы римлян и их грозные боги, видеть бронзу и железо, вереницы повозок, следующие в Рим, и корабли викингов, отплывающие в Англию; довелось лицезреть болезни и голод, засухи и войны, к жизнь, неизменно и терпеливо начинающую все сначала; год за годом уходил в небытие и ждал весеннего солнцеворота, знаменующего возрождение; и он, Гест, он тоже мог бы уйти вслед за всеми, если бы захотел, и унесло бы его ветром, как осенний лист…

Священник короля Олафа полагает, что скоро, совсем скоро жизнь кончится и мертвые восстанут из гроба. Хорошо бы, чтоб это так и случилось. Все больше людей верят в страшный суд. Почему бы не поверить и ему, Гесту?

Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас^[196].

Через несколько дней Гест заявил:

— Ладно, приму ваше крещение.

Священник заплакал от радости. Олаф издал восторженный вопль.

А когда церемония завершилась, Гест, дождавшись вечера зажег от факела свою свечу и лег на скамью, откуда мог следить за ней. И сказал окружающим:

— Теперь я, наверно, умру.

Потому что теперь я стал как все.

Постепенно пламя свечи заполнило все поле зрения, все его существо. Он слился с пламенем воедино. Свет рос и креп, пока не достиг затерянных в прошлом лиц, пока не вырвал их из тьмы и не пододвинул ближе, еще ближе… Биение сердца направляло его мысли, замедляясь до полного покоя.

Олаф и молодые воины стояли вокруг, онемев от благоговения. Священник отошел в тень, пал на колени и молился, не произнося вслух ни слова.

Пламя затрепетало и погасло. Норнагест не шевелился. Под сводами застонал ветер — предвестник зимы.

Глава 6

СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА

Золото блестело вдали, как звезда, вспыхнувшая при свете дня. Время от времени звезду загораживали деревья — то рощицы, то остатки былых чащоб, — но довольно было двинуться дальше на запад, чтобы заметить ее опять. Яркая точка висела в необъятности неба, по которому плыли редкие облака, над равниной, где жались под ветром деревушки и зазеленевшие по весне поля.

Шли часы. Свобода Володаровна встряхнула головой: солнечные лучи путались у нее в бровях, мешая видеть. А впереди между тем все четче обозначались холмы и на самом высоком из них город. За стенами со сторожевыми башнями поднимались купола и шпили, дымы от тысяч очагов, и над всем этим витал дух величия. Она уже различала перезвон колоколов — не, слабый голосок деревенской часовенки, а чуть не десяток звонов попеременно. Какими же могучими должны быть колокола, чтобы голоса их разносились так широко! А уж если они трезвонят хором, то возникает музыка, достойная звучать среди ангелов или в обиталище самого Ярилы.

— Вон та колокольня с позолоченным куполом, — показал Глеб Ильин, — принадлежит собору святой Софии. Это значит «Святая Мудрость». Имя восходит к грекам, принесшим слово Христа на Русь…

Глеб был невысок, толстоват, некрасив: приплюснутый нос, тощая бороденка с первыми следами седины. Задубелая кожа доказывала, что за плечами у него годы странствий, дальних, часто опасных, а добротная одежда свидетельствовала, что в странствиях этих он преуспел.

— Стало быть, все это построено совсем недавно? — удивленно спросила она.

— Собор и некоторые другие здания — да, недавно, — ответил Глеб. — Великий князь Ярослав Владимирович возвел их после того, как эти земли отошли к нему и он перенес сюда свой престол из Новгорода. Но Киев был великим городом и до Ярослава. Он был основан во времена Рюрика — два века назад, не меньше…

Я не могла и мечтать об этом, подумала Свобода. Добраться до Киева казалось куда несбыточнее, чем встретиться с прежними богами, которые, по поверьям, и до сих пор могут невзначай явиться в глухом бору. И не бывать бы мне в Киеве, если бы купцы, подобные Глебу, изредка не проезжали через нашу слободку с товарами, которые мы не могли позволить себе купить, — зато уж заслушиваться россказнями торговых людей не возбранялось никому.

Она причмокнула, подгоняя лошадь, и легонько стукнула ее каблуками. Приречные низины еще хранили влагу вешнего половодья, дорога была грязной, лошадь устала. За Свободой и Глебом тянулись их спутники — полдюжины стражников и двое учеников, ведущих в поводу груженые подводы и вьючную скотину. Здесь, в приречье, где можно было не страшиться ни разбойников, ни печенегов, даже стражники отложили оружие и ехали налегке, в рубахах и портках, отличаясь от простонародья лишь высокими шапками. А Глеб, стремясь с самого прибытия произвести наилучшее впечатление, поутру надел богатое платье — подбитый мехом плащ поверх парчового кафтана.

Свобода, в свою очередь, нарядилась в душегрейку тонкой серой шерсти с вышивкой. Юбки, подобранные на седло, открывали ладные сапожки. Непогоды лишь слегка подкрасили ее кожу бронзой, труд налил мышцы силой, однако не ссутулил спину и не огрубил рук. Ее отличала крепкая кость, но она была достаточно статной, чтоб это не бросалось в глаза. Широко расставленные синие глаза смотрели на мир внимательно и пытливо. Прямой нос, полные губы, волевой подбородок свидетельствовали как о родовитости, так и о достатке. И впрямь, ее отец был в своей округе воеводой, и все ее мужья жили безбеднее большинства соседей — один держал кузницу, другой промышлял пушного зверя, третий разводил коней и торговал ими. Но прошлое прошлым, а сейчас надо держать себя в руках, сохранять внешнюю невозмутимость, — только сердце в груди никак не желало биться спокойно.

А потом у нее и вовсе захватило дух: ее глазам открылся Днепр. Могучая бурая река достигала в ширину пятисот шагов, не меньше. С обеих сторон в нее впадали ручьи и речки, а справа ее делил надвое низенький, заросший травой островок. Противоположный берег был на удивление лесист, что не мешало домам и прочим строениям взбегать от воды к самым городским стенам, а возле них тесниться, сливаясь в сплошную массу. И сколько хватал глаз, вокруг по холмам располагались усадьбы, курчавились сады, стелились пастбища.

К этому берегу лепилась лишь кучка грязных хижин. Их обитатели, мастеровые и крестьяне, едва удостаивали путников вниманием — зрелище было для них привычным. А вот Свободу провожали взглядами, перешептываясь друг с другом. Немногие женщины отваживались странствовать с торговцами, а уж знатные путешественницы тем более были в редкость.

Паром ждал наготове. Паромщик поспешил навстречу Глебу, пожелал доброго здоровья и, сговорившись о плате, отправился скликать гребцов. Сразу выяснилось, что понадобится три ходки. Глеб и Свобода в числе первых спустились по крутые сходням — причал подняли высоко с учетом половодья — и заняли место на носу, чтобы не упустить ничего примечательного. Хрипло перекликались голоса, скрипело дерево, плескалась забортная волна — и вот наконец суденышко отвалило от берега. Прохладный влажный ветер отдавал илом. Над водой кружили утки, гуси, какие-то мелкие птахи, однажды в вышине проплыл лебединый клин, и все равно птиц было горазда меньше, чем в родных краях: вероятно, здесь на них больше охотились.

— Мы явились в горячее время, — предупредил Глеб. — Город кишит чужаками. Уличные драки стали обычным делом, а то и кое-что похуже, несмотря на все кары, к каким прибегает великий князь. А ведь мне придется оставлять тебя одну и уходить по делам. Очень прошу, Свобода Володаровна, будь начеку…

Она нетерпеливо кивала, едва разбирая, что он говорит: вся ее душа, все помыслы были устремлены вперед. По мере приближения к западному берегу стало казаться, что число собравшихся там кораблей растет с каждой минутой, их было уже просто не сосчитать. Она попыталась взять себя в руки, сказала себе: корабли, что на якоре, больше не загораживают тех, что у причалов, вот и мерещится, что их сотни, а на самом деле лишь несколько дюжин. И тем не менее ее не покидало ощущение чуда. Тут не было неуклюжих баркасов, подобных тому, на котором они плыли сейчас, не было гребных ладей и тем более долбленых плоскодонок, привычных для ее родных мест. Эти корабли были вытянутыми, стройными, обшитыми внакрой, окрашенными в яркие тона, и у многих носовые балки оканчивались украшениями — сказочными зверями и птицами. На берегу на подмостях лежали длинные весла, запасные мачты и поперечины. Как же гордо, должно быть, взлетают на этих мачтах паруса, расправляясь вольными крыльями!

— Да, это наш знаменитый торговый флот, — подтвердил Глеб. — Похоже, все сегодня собрались здесь. Наверное, уже завтра пойдут на Константинополь, в Новый Рим…

И опять Свобода почти ничего не слышала. Она пыталась представить себе море, в которое корабли выйдут, миновав устье реки. Море простирается дальше, чем доступно глазу; море бурно, темно, солено на вкус, а морские волны населены огромными змеями и полулюдьми-полурыбами. Так рассказывают. Она попробовала вообразить себе море воочию — и ничего не получилось. А что до города святого патриарха Василия, то может ли быть такое, что Киев, мать городов русских, кажется по сравнению с ним бедным и крошечным?

Надо сплавать туда, надо все выяснить, надо хотя бы побывать там!

Она вздохнула разок и отогнала мечты прочь. До поры довольно и той новизны, что начинается сию минуту. Какие удачи поджидают ее, какие страдания подстерегают — все это непредсказуемо. Даже в небылицах, что плетутся вечерами у камелька, ни одна женщина никогда не отваживалась на то, что предприняла она. Но ни одну и не побуждала к тому нужда столь настоятельная и неотвратимая.

На смену мечтам нахлынули воспоминания, тайные сомнения, какие терзали ее, когда она оставалась в одиночестве, хлопоча по дому или на огороде, собирая ягоды и хворост в лесу, лежа без сна по ночам. Может ли быть, что она — особенная, принцесса, которую выкрали из колыбели, девица, которой, одной из всех, христианские святые или давние божества уготовили неведомую судьбу? Конечно же, любое дитя лелеет грезы такого рода. Потом дитя подрастает, грезы уходят. А только в ее случае они постепенно нахлынули заново…

Не было принца, примчавшегося на резвом коне; не было жар-птицы или лисы, заговорившей человеческим голосом; просто год шел за годом, год за годом, пока однажды она наконец не вырвалась на волю. Сама вырвалась, никто не помогал. И вот она здесь…

Паром уткнулся в сваи. Команда отдала швартовы. Пассажиры выбрались в шум и толчею пристани. Глеб не без труда проталкивался сквозь толпу работников, коробейников, матросов, солдат, просто праздношатающихся. Свобода старалась держаться к нему поближе. В его присутствии она обычно вела себя дружелюбно, но независимо, подчеркивая, что их связывают деловые интересы, а не влечение, — однако сегодня он знал, что делать, а она была совершенно сбита с толку. Даже в ярмарочный день в ее родном городишке не бывало ничего похожего, да и что, в сущности, представлял собой ее городок — палисад, за которым можно укрыться в случае нападения, не более.

Она наблюдала, вслушивалась, училась. Глеб поговорил с каким-то человеком от портовых властей, затем с кем-то из служивых самого великого князя, отдал распоряжения своим людям, куда следовать дальше, и наконец-то повел ее на холм, в город.

Городские стены были массивными, земляными, но выбеленными. По бокам распахнутых настежь арочных ворот — две башенки, а над аркой — самая настоящая башня. Стражники в кольчугах и шлемах скучали, опершись на пики, не препятствуя никому, кто стремился в город или из города, — ни тем, кто шел пешком и ехал верхом, ни тем, кто вел в поводу осликов, запряженных в тележки, и волов, тянущих тяжелые возы. Попадались стада овец и коров, которых гнали на убой, а однажды встретилось немыслимое, кошмарное чудище — Глеб назвал его верблюдом. Крутые извилистые улочки были обрамлены ярко крашенными домами нередко в два, а то и в три этажа, в большинстве своем деревянными, под крышами из мшистой дранки или сочного дерна. Были и дома, сложенные из кирпича, и оконца в таких домах посверкивали стеклом. А надо всем время от времени проглядывали золотые купола, увенчанные крестами, — обиталища могучих колоколов.

Шумы, запахи, людской водоворот, а то и давка — ничего этого Свобода не предвидела. Глебу то и дело приходилось поднимать голос, чтобы пояснить, кто именно идет навстречу. Священников в черных рясах и с длинными бородами она признала сразу, но вот прошел некто в более грубой одежде, — оказывается, монах из ближних пещер, посланный по поручению; а вот пронесли на носилках старика в богатом облачении — это не кто иной, как епископ. Простой народ — хозяйки на переполненной товарами и людьми рыночной площади, торгующиеся за каждый грош, дородные купцы, мастеровые, рабы, дети, крестьяне из пригородов — носили самую разнообразную одежду, но ни на ком не видно было самых близких сердцу уборов из родных мест. Просмоленные моряки, высокорослые русые скандинавы, поляки, венеты, ливонцы, финны — каждый одет по-своему, а уж широкоскулые жители степей тем более. Бросились в глаза двое византийцев, выряженных, презрительно поглядывающих на всяких иных и прочих. Свобода ощущала себя затерянной в толпе, но и в затерянности этой проступали душевный подъем, увлеченность, опьянение чудом.

— Пока что ты будешь жить здесь, — произнес Глеб, останавливаясь у дома близ южной городской стены.

Она ответила кивком. Он рассказывал ей заранее, что дом принадлежит пожилому ткачу, который, выдав дочерей замуж, подрабатывает тем, что пускает заслуживающих доверия постояльцев.

На стук в дверь откликнулась служанка, а вскоре появилась и сама хозяйка. Провожатые Глеба внесли пожитки Свободы. Он уплатил за постой вперед, и они прошли в предназначенную ей комнату. В тесных стенах нашлось место для узенькой кровати, табуретки, цветочного горшка и умывального таза с кувшином. Над кроватью висело изображение мужчины с сиянием над головой, а вокруг шли буквы, обозначавшие имя осиянного. Как заверила хозяйка, его звали святой Георгий.

— Он поразил дракона и спас красну девицу, — разъяснила она. — Да охранит он тебя, моя дорогая. Ты ведь, кажется, приехала сюда ради замужества?

— Надеемся, что так, — ответил Глеб. — Однако ты же понимаешь, Ольга Борисовна, подготовка к помолвке займет несколько дней, а потом еще приготовления к свадьбе. Но прежде всего госпожа устала — путешествие было долгим и трудным…

— Ясно, что устала, Глеб. Как же иначе? И наверняка проголодалась. Пойду погляжу, горяч ли суп. Ступайте на кухню, как только сможете. Я имею в виду — оба.

— Что до меня, я должен уйти не задерживаясь, — сказал он. — Сама знаешь, в такую пору торговец должен стеречь свои товары как коршун, если надеется хоть на какую-то выгоду за все свои труды…

Женщина торопливо вышла, а за ней, по знаку Глеба, и провожатые. На мгновение Свобода осталась с ним наедине. Света в комнатке было мало — единственное оконце затягивал мутный пузырь. И сколько ни напрягалась Свобода, лица Глеба было толком не прочитать.

— Ты не успеешь увидеть Игоря Олеговича сегодня? — тихо спросила она.

— Боюсь, что нет, — ответил он со вздохом. — Он очень занят. Он же не просто важный господин, чей голос весом в народном собрании. Пока здесь весь флот со всеми иноземцами, ему приходится не только доглядывать за поставками, но и лезть в политику, строить долгосрочные планы… — Необычное дело: сегодня Глеб выражался очень неуклюже. — Я передам ему, что мы прибыли, и надеюсь, что завтра он меня примет. Выберем время для вашей встречи, а затем… затем я буду молиться за счастливый ее исход.

— Ты же говорил, что уверен…

— Нет, я говорил лишь, что все как будто складывается благоприятно. Он выразил интерес. Я хорошо знаю его самого и его обстоятельства. Но как можно ждать от меня прямых обещаний?

Она вздохнула в свой черед.

— Все верно. Ты говорил, что в самом крайнем случае сумеешь найти кого-нибудь еще с достатком чуть пониже.

Он потупил глаза, словно вглядываясь в камышовый пол.

— В общем-то, в этом нет особой нужды. Мы же старые друзья, ты и я, правда? Я мог бы… заботиться о тебе гораздо более, чем ты до сих пор разрешала.

— Ты всегда был очень-очень добр ко мне, — ответила она мягко. — Твоей жене повезло, что она нашла такого мужа.

— Я лучше пойду, — пробормотал он. — Соберу всех своих, размещу их на жительство, товары на хранение, ну а потом… Завтра, как только смогу, загляну сюда, поведаю тебе новости. А пока храни тебя Господь, Свобода Володаровна…

Он поспешил прочь. Она постояла еще чуть-чуть, борясь с душевным смятением, однако взяла себя в руки и отправилась на кухню. Ольга налила ей миску наваристого мясного супа с луком и морковкой, предложила черного хлеба и вдоволь масла, а сама опустилась на скамью и принялась пустословить:

— Глеб Ильин так много рассказывал о тебе… С опаской, какой ее научили годы, Свобода постаралась направить разговор в приемлемое русло. Что именно умудрился Глеб разболтать? Утешительно было узнать, что он и тут оказался осмотрительным, как всегда. Он представил ее вдовой без малолетних детей, которой при всем желании не найти нового мужа в ее дальней дикой округе. Из чистого сострадания, в расчете на будущую благосклонность небес, он-де предложил ее руку портовому посреднику Игорю Олеговичу, который и сам недавно овдовел, оставшись с несколькими ребятишками на руках. Мысль о повторном браке показалась Игорю заманчивой: если лесная жительница умна, она сумеет приспособиться к жизни в городе, а уж если она не лишена и других достоинств… После чего Глебу, по его словам, не оставалось ничего другого, как помочь Свободе обратить имущество, доставшееся ей по наследству, в деньги и приданое и при следующей поездке в Киев взять ее с собой.

— Ах ты моя малышка, моя бедняжка, — причитала Ольга, утирая слезы. — Ни деток на земле, ни мужчины, согласного взять в жены такую молодую и красивую? Как это могло случиться, не понимаю…

— Ко мне относились недружелюбно, — ответила Свобода, пожав плечами. — Пожалуйста, оставь, не хочу говорить об этом…

— Наверное, деревенские распри? Воистину, если люди всю жизнь варятся в собственном соку, они могут опротиветь друг другу. И к тому же на них давят языческие страхи. Может, оттого что тебе выпало столько печалей, они вообразили себе, что ты родилась под несчастливой звездой или что тебя сглазила какая-то ведьма? Но да пребудет с тобой милость Господня и да продлятся дни твои теперь в благоденствии…

Значит, Глеб не наврал, хоть и не сказал всей правды. Мастерство истинного торговца. Мимолетно Свобода задумалась, вновь оценивая этого человека. Они славно ладили друг с другом, он и она. Они могли бы и не ограничиться дружбой, если планы замужества рухнут. Пусть священники называют такую связь греховной. Купала Радостная с ними не согласилась бы — а ведь не исключается, что прежние боги и ныне не исчезли с лица земли… Но нет! Глеб уже седой. Ему осталось слишком недолго здравствовать, чтобы она могла позволить себе уязвить его жену, которой никогда и не видела. Уж ей-то, Свободе, ведомо, что значит утрата…

После еды Ольга вернулась к своим делам, а Свобода к себе в комнатку. Распаковала немудреные пожитки, определила каждой вещице свое место и задумалась: а дальше что? Прежде у нее всегда находилось какое-нибудь дело, хотя бы просто покрутить веретено. Но домашние дела остались далеко-далеко, как и прежний дом. А предаваться блаженной праздности, радоваться ей она не умела, не умела и засыпать при любом удобном случае, как водится у селян в редкие минуты безделья. Не пристало это дочери воеводы, как и супруге при достойных мужьях.

Ее снедало беспокойство. Она прошлась из угла в угол, бросилась на кровать, снова вскочила, зевнула, нахмурилась, опять принялась ходить. Может, помочь Ольге по хозяйству? Да нет, она же ведать не ведает, что в Киеве принято, а что нет. И не дай Бог, Игорю Олеговичу покажется, что его невеста уронила тем самым свое достоинство. Если из этого замужества вообще что-нибудь выйдет. На что он похож, ее будущий жених? Глеб заверял, что он хороший малый, но Глебу не дано увидеть мужчину женскими глазами, и то немногое, что он ухитрился выжать из себя, описывая внешность нареченного, для Свободы не значило по сути ничего.

Святой Георгий, тот, что на стене… Хоть бы жених оказался таким же сухопарым и большеглазым! Она опустилась перед картинкой на колени и попыталась испросить у святого благословения. Слова застряли в горле. Она исправно посещала службы, но по-настоящему набожной не была. А уж сегодня должного смирения от себя и вовсе не добиться…

Она ходила, ходила, и мало-помалу пришло, решение. Что обязывает ее сидеть безвылазно в этих стенах? Глеб предупреждал, чтоб она была настороже, но ведь ей случалось, и нередко, в одиночку бродить по лесам, не страшась ни волков, ни медведей, и с ней никогда не происходило ничего плохого. Однажды ей довелось остановить сорвавшуюся с привязи лошадь на всем скаку, в другой раз прибить бешеную собаку топором, и уж вовсе не забыть, как удалось вместе с соседями, укрывшись за городским палисадом, отразить набег печенегов. А сейчас она сидит взаперти, позволяя часам уплывать бесцельно, пренебрегая кипящей в Киеве жизнью с ее чудесами и новизной. И колокольнями, блистающими в вышине…

Решено! Церковь Святой Мудрости. Где, как не там, искать настроения для молитвы! Где, как не там, Господь услышит и придет на помощь…

Туда! Вне всякого сомнения, туда!

Накинув плащ, она быстро заколола его булавками, набросила платок и выскользнула из комнатки. Никто не вправе запретить ей поступать какнравится, и все-таки лучше уйти незамеченной. В главной комнате она миновала слугу, скорее всего раба, но тот глянул на нее тусклыми глазами и продолжал скрести и мыть плитки печи. Дверь отворилась и закрылась, улица подхватила и унесла ее.

Поначалу она брела куда глаза глядят, сперва застенчиво, потом преисполненная восторгом. Встречные не позволяли себе ни малейшей грубости. Какие-то молодые люди проводили ее усмешливыми взглядами, подталкивая друг друга, но это было скорее приятно, чем противно. Если кто-нибудь изредка задевал ее, то по чистой случайности и гораздо реже, чем на пути от реки. Народу на улицах поубавилось — солнце катилось к заходу. И наконец она заметила собор совершенно ясно и больше с дороги уже не сбивалась.

А когда Святая София предстала перед ней вблизи, у нее прямо-таки перехватило дух. По самой примерной оценке — шестьдесят шагов в ширину, не менее. Белые и бледно-зеленые стены и ниши, сводчатые входы, высокие стеклянные окна, а наверху десять куполов — шесть увенчаны крестами, четыре усыпаны звездами. Долго-долго она стояла и взирала на это диво не шевелясь, пока не набралась храбрости приблизиться к работникам, которые прилаживали что-то, чистили, украшали. Сердце забилось: а можно ли дальше, не запретно ли? Однако в собор и из собора входили и выходили как духовные лица, так и миряне. И Свобода тоже вошла.

Время будто исчезло, и ее понесло, как русалку под водой. Она и впрямь почти поверила, что сама утонула, обратившись в бесплотный призрак. Полумрак и безмолвие охватили ее, в окнах являлись красочные образы, образы взирали и с украшенных золотом стен… Этот странный суровый лик над головой — не кто иной, как Христос, владыка мира, в кольце апостолов, а за ним, великаншей из мелких камней, — Богоматерь, а еще… И тут из-за резной перегородки донесся глубокий стон, полились скорбные песнопения, а в выси зазвонили колокола во славу Бога-Отца… Она простерлась на каменных плитах.

Сознание мало-помалу вернулось к ней, но много-много позже. К тому времени собор обратился в пещеру, полную мрака, и она была в пещере одна, не считая нескольких священнослужителей и догорающих свечей. Куда подевался день? Осенив себя крестом, она поспешила к выходу.

Солнце закатилось. Небо еще хранило остатки синевы, но быстро темнело, а меж домов уже царили густые сумерки — лишь в окнах трепетали желтые огоньки. Не было видно почти ни души. Стук каблуков по камням, шелест юбок, даже дыхание отдавались в тишине эхом. На этом углу повернуть направо, на следующем налево… Нет, погоди-ка, а откуда взялся дом, где концы стропил заканчиваются резными головами? Такого она вообще никогда не видела… Неужели заблудилась? Она приостановилась, сделала глубокий вдох, выдох, криво усмехнулась: «Дура! В твои-то годы надо бы научиться запоминать дорогу…»

Огляделась: с одной стороны крыши почти сливаются с небом, на котором трепещут три звездочки, с другой занимается бледный свет — там восходит луна. Значит, справа запад, слева восток. Ее временное жилище — близ южной стены, следовательно, если держаться нужного направления, насколько позволят извитые улочки, рано или поздно к стене она выйдет. А потом можно постучаться в первый попавшийся дом и попросить точных указаний. Хотя, вне сомнения, Ольга поднимет переполох, и завтра Глеб не поскупится на упреки.

Тут Свобода горделиво выпрямилась: дочь воеводы Володара ругать себя не позволит, — и двинулась в путь, вымеряя каждый шаг и подобрав платье к коленям, чтобы не испачкать его в грязи и навозной жиже. Сумерки окончательно сгустились и перешли в ночь. Луна если и помогала, то совсем чуть-чуть, а по большей части по-прежнему пряталась за домами.

Из-за приоткрытой двери вырвался луч света, а вместе с ним чад, запахи кваса и стряпни, громкие голоса, лающий смех. Нахмурившись, она проскользнула мимо, держась как можно дальше от этой двери, — яснее ясного, там постоялый двор, где мужланы напиваются допьяна. Уж она навидалась таких мест, когда сопровождала в город одного из мужей. Ростислав, на беду, пристрастился к выпивке и возвращался к жене качаясь, смердя потом и перегаром…

За спиной загремели сапоги, все громче, все ближе. Она ускорила шаг. Но преследователь тоже поднажал и вскоре поравнялся с ней.

— Ха! — не то проворчал, не то прорычал он. — Мое почтение!..

Она с трудом разбирала, что он говорит. Потом они вышли на пятачок, освещенный луной, и он перестал быть просто назойливой тенью. Она не жаловалась на рост, а он оказался на голову выше ее и затмил собой высыпающие на западе звезды. Голова была выбрита, не считая свисающего справа чуба, под перебитым носом щетинились усы, а волосатую грудь и предплечья покрывали вытатуированные рисунки. Полурасстегнутая рубаха, широкие штаны, короткий плащ — все было заляпано пятнами и торчало колом. Нож на поясе мог потягаться размером с мечом, — иначе говоря, он носил оружие, в черте города запретное для всех, кроме княжеской дружины.

Демон! — мелькнула леденящая догадка, но Свобода тут же осекла себя: нет, варяг. Я слышала о них — скандинавы, да и русичи, что шляются по рекам наперекор ветрам и грозам… Она отвела глаза и попыталась идти своей дорогой, однако он схватил ее за руку и расхохотался:

— Ну-ну, куда торопишься? Вышла на ночь глядя поискать себе развлечений, вот я тебя и развлеку…

— Пусти меня! — вскрикнула она, стараясь вырваться.

В ответ он крутанул плененную руку. Острая боль пронзила плечо, она покачнулась, но он держал ее мертвой хваткой и не отпускал.

— Пошли! Вон в тот переулочек, тебе понравится… — От него разило так, что у нее перехватывало дыхание, и она давилась собственным криком. — Тише, ты! Никто все равно не придет… — Свободной рукой он стукнул ее по затылку. Голова дернулась, взорвалась гулом в ушах. Тем не менее Свобода ухитрилась, упершись каблуками, вскрикнуть опять. — Тише, не то… Ха-а-а!..

Варяг швырнул ее на булыжники. А когда к ней вернулось зрение, он оказался лицом к лицу с двумя другими мужчинами, взявшимися неизвестно откуда. Должно быть, они были на боковой улочке и услышали крик, подумала она, борясь с головокружением. Христос, Дажбог, Ярило, святой Георгий, помогите им помочь мне…

Варяг выхватил нож.

— Идите, куда шли, — прорычал он. — Кто вас звал? Идите, покуда целы…

Она окончательно удостоверилась, что он пьян и оттого вдвойне опасен. Из двух мужчин тот, что был меньше ростом, приблизился крадучись, как кошка, и сказал беззлобно:

— Лучше бы ты, друг, утихомирился малость… С этими словами мужчина предъявил собственный нож. Не нож, а ножик, годный для того, чтобы поесть или отрезать что-нибудь, а вовсе не для боя, — форменная щепочка по сравнению со страшным клинком варяга. Да и владелец ножика мало походил на воина — стройный, даже хрупкий, в отороченном мехом плаще и штанах, аккуратно заправленных в мягкие ботинки. Свободе не удалось бы разглядеть этого, не держи второй из двух мужчин фонарь, льющий свет лужицей на мостовую и кое-как освещающий их обоих. Варяг хищно осклабился.

— Благородный пащенок и слуга-калека! — усмехнулся он. — Вы еще будете мне указывать? Ну-ка улепетывайте, пока я не проверил, белые ли у вас кишки…

Второй мужчина опустил фонарь наземь и вытащил левой рукой свой нож, тоже маленький. Правой кисти у него не было, рука заканчивалась кожаным набалдашником, из которого торчал железный крюк. Не считая этого недостатка, он был мускулист, одет просто, но добротно.

— Мы вдвоем, — пригрозил он. — Ты один. Кадок сказал тебе уходить — уходи…

В отличие от стройного, калека говорил по-русски с грехом пополам.

— Два таракана! — завопил варяг. — Разрази меня Перун, слушать вас не желаю!..

Оружие насильника сверкнуло, как молния, он сделал длинный выпад. Стройный — по имени Кадок? — ловко уклонился, подставил варягу ногу, чуть подтолкнул, и тот обрушился на мостовую. Мужчина с крюком разразился хохотом. Варяг, взревев от ярости, поднялся и бросился к нему. Не тут-то было: крюк, заточенный, как стрела, вонзился в руку, вооруженную страшным ножом, пониже плеча, а собственный ножичек калеки ловко рубанул нападающего по запястью. Теперь варяг взвыл от боли, выпустив оружие, которое брякнулось на камни. Чем и воспользовался Кадок — подскочил пританцовывая, почти игриво ухватил противника за чуб, отсек это украшение напрочь и пригрозил осклабясь:

— В следующий раз отхвачу то, что между ног… Варяг, испуская истошные вопли, бросился наутек. Кадок присел на корточки подле Свободы.

— С тобой ничего не случилось, моя госпожа? Обопрись на меня. — Он помог ей подняться. Спутник Кадока наклонился, хотел подобрать выроненный варягом нож-меч, но услышал приказ: — Не трогай!.. — Кадок по-прежнему говорил по-русски, но это, наверное, ради Свободы. — Ни к чему, чтобы стража нашла у нас такую игрушку. Это будет похуже, чем если бы дурак тут же на месте и помер. Пойдем отсюда. Шум мог привлечь внимание, а уж без этого мы как-нибудь обойдемся. Идем, госпожа, идем…

— Спасибо, я не ранена, — ответила Свобода невпопад. В горле стоял ком, она была готова разрыдаться, хотя, в сущности, не пострадала, не считая нескольких синяков. В каком-то оцепенении она потащилась за своими спасителями, позволив Кадоку взять себя под локоть. Тот, что с фонарем и крюком вместо кисти, задал вопрос, означающий, вероятно: «Куда?»

— К нам, разумеется, — резко ответил Кадок по-русски. — Повезет встретить стражников — ничего не случилось, просто ходили выпить и поразвлечься. Ты не против, моя госпожа? Согласись, ты кое-чем нам обязана, а нам никак нельзя опоздать, что непременно случится, если люди Ярослава задержат нас для допроса, — тогда корабли отплывут без нас…

— Мне надо домой, — взмолилась она.

— Ты попадешь домой, не сомневайся. Проводим тебя и позаботимся, чтоб тебя больше никто не обидел. Только сначала… — Позади поднялись крики. — Слышишь? Кто-то нашел нож. А если у них еще и фонарь, тогда заметят кровь и заподозрят, что была потасовка. Сюда!.. — Кадок повел их в темный проулок. — Путь окольный, зато избежим неприятностей. Отсидимся часок-другой, а потом проводим тебя честь по чести, моя госпожа.

Они выбрались на широкую улицу, залитую лунным светом. К Свободе мало-помалу вернулось самообладание, и она задала себе вопрос, можно ли безоговорочно доверять этим двоим. Может, лучше настоять на том, чтобы отправиться к Ольге без промедления? Ответят отказом — тогда ничто не мешает ей пуститься дальше самостоятельно. Хуже, чем было, не будет — хотя, честно сказать, ничего хорошего из ее одиноких странствий не вышло. И — какое-то волнение пополам с теплым чувством: ей никогда не доводилось встречать мужчин, похожих на Кадока. Вполне возможно, что и не доведется. Утром они отправятся в свое плавание, а она — она вновь станет чьей-то невестой и женой…

Тут Кадок потянул своего товарища за рукав и произнес весело:

— Стой, Руфус! Не проскочи мимо… — Перед ними вырос дом. Дверь была не заперта, и оставалось лишь, обтерев ноги, проскользнуть внутрь. При свете ночников она едва различила столы и скамейки, и Кадок шепнул ей на ухо: — Общая комната. А вообще-то здесь гостиница для тех, кто может себе это позволить.

Она всмотрелась пристальнее. Фонарь Руфуса освещал его грубоватое веснушчатое лицо, густые баки и редеющие волосы на макушке — и то и другое яркого желтовато-рыжего оттенка. А Кадок был совершенный чужеземец — узкое лицо, орлиный нос, глаза чуть наискось, как у финнов, но большие и карие, волосы до плеч, цвета воронова крыла, как и заостренная бородка. На пальце золотое кольцо иностранной работы — змея, кусающая себя за хвост. И редко-редко встречала Свобода такую быструю, обезоруживающую улыбку.

— Ну и ну, — проговорил он, — я и представить себе не мог, что женщина, попавшая в беду, может быть столь прекрасна. — Он отвесил ей низкий поклон, словно принцессе. — Повторяю, не бойся. Мы о тебе позаботимся. Жаль, что тебе испортили одеяние…

Только тут она заметила, что к платью пристала какая-то дрянь.

— Скажу, что упала, — сказала она с запинкой. — В конце концов, это правда.

— Придумаем что-нибудь, — пообещал Кадок. Руфус проводил их наверх, в покои на втором этаже, просторные и уютные, с обшитыми деревом стенами, занавесками на остекленном окне и ковром на полу, с четырьмя кроватями и столом, окруженным табуретками. Вынув свечу из фонаря, он запалил от нее фитили в медной державке на семь огней. Ловкость, с какой он это проделал, подсказала Свободе, что руку он потерял давно и давно научился обходиться без нее.

— Кроме нас, тут сейчас никого, — пояснил Кадок. — Право, такое жилье стоит затраченных денег. А теперь… — Достав из сумки ключ, он присел у сундука и отомкнул замок. — Большая часть добра, конечно, уже на корабле, но кое-что особо ценное я держу при себе. — Он порылся в сундуке. — Есть у меня и заморский товар, и купленный в Киеве. А, вот оно… — Он вытащил наружу переливчатую ткань, сверкнувшую в отблесках свечей. — Жаль, моя госпожа, что в такой час нельзя устроить тебе горячую баню, но вон там ты найдешь умывальник, кувшин с водой, полотенца, мыло и полоскательницу. Не стесняйся искупаться, а потом надень это. Мы с Руфусом, само собой, побудем пока в отсутствии. Если ты приотворишь дверь и просунешь в щелочку свою одежду, он посмотрит, нельзя ли ее отчистить.

Рыжебородый скорчил гримасу и пробурчал что-то на непонятном языке. Кадок ответил и каким-то образом умаслил товарища — тот кивнул. Взяв по свече, оба вышли за дверь. Свобода осталась наедине со своим смятением. Уж не снится ли ей все это? Не занесло ли ее в волшебную страну, не встретила ли она здесь, в твердыне христианства, двух добрых древних богов? Внезапно для себя самой она рассмеялась: что бы ни приключилось далее, покамест все покоряло новизной сродни чуду.

Освободив застежки и распустив шнурки, она стянула платье через голову, а потом, как и предложил Кадок, просунула его ворохом за дверь. Как только ворох приняли из ее рук, она прикрыла дверь поплотнее и принялась мыться. Вода и воздух обвевали ее блаженной прохладой, полотенце ласкало наготу. Она замешкалась, и когда раздался стук, пришлось поспешно откликнуться: «Еще минутку» — и торопливо смахнуть с тела влагу. Новое платье, небрежно брошенное на кровать, вызвало у нее вздох восторга — пошитое из блестящей ткани, гладкой, как кожа младенца, синее, отороченное золотом, на серебряных пуговицах. Правда, ноги остались босыми, и это смущало: кто заметит, что под юбками нет обуви, — удивится. Она жарко зарделась и быстро расчесала локоны, выпавшие из-под уложенных кос, отдавая себе отчет, что их янтарный цвет сочетается с этим удивительным платьем лучше некуда.

— Кто там? — позвала она, не вполне владея голосом. — Войди!

Появился Кадок с подносом в левой руке. Затворил дверь за собой, опустил поднос на стол. На подносе стояли фляга и две чарки.

— Даже не думал, что шелк может быть столь великолепен, — произнес он.

— Что, что? — не поняла Свобода.

Хоть бы кровь в висках стучала помедленнее!

— Неважно что. Я часто бываю чересчур порывист. Прошу тебя, присядь и вкуси эту чару вместе со мной. Я разбудил служку и приказал достать самое вкусное из хозяйских вин. Отдохни, опомнись после дурного приключения…

Она опустилась на скамеечку. Прежде чем последовать ее примеру, Кадок разлил по чаркам красную жидкость с солнечным запахом.

— Ты очень добр, — прошептала она. Как Глеб, мелькнула мысль, но она сразу поправила себя: нет, Глеб — всего-навсего деревенский торгаш, к тому же стареющий. Правда, он выучился читать и писать, — а что еще он может, что видел и совершил за пределами проторенных узеньких тропок?.. — Как я могу вознаградить тебя, Кадок?

Она тут же пожалела о вырвавшемся вопросе: ну что за глупость сморозила! Однако Кадок лишь улыбнулся, поднял чарку, ответил просто:

— Можешь назвать мне свое имя, госпожа, и рассказать о себе, что сочтешь нужным. Можешь хоть ненадолго осчастливить меня своим обществом. Вот и вся награда. Выпей, прошу тебя.

Она пригубила вино. Небывалый вкус разлился по языку и нёбу. Где там домашним ягодным наливкам — это… это не с чем сравнить.

— Меня зовут… — Она чуть не назвала имя; данное ей при крещении, что, конечно, было бы неразумно. Похоже, Кадоку можно доверять, ну а если он проговорится какому-нибудь колдуну? Тогда она окажется уязвимой для заклятий. Да она и сама нечасто вспоминала то имя — и назвалась так, как привыкла дома: — Свобода Володаровна. Я… я нездешняя. А куда подевался твой друг?

— Руфус? Я дал ему задание отчистить твое платье так тщательно, как только получится. Но он и потом не станет нас тревожить. У него такая же фляга, она не даст ему соскучиться. Преданный человек, храбрый, но недалекого ума.

— Значит, он твой слуга?

Какая-то тень пробежала по его лицу — или ей почудилось?

— Он мой товарищ с давних-давних времен. Потерял руку в бою, защищая меня со спины, когда шайка саксов набросилась на нас из засады. И все равно он продолжал биться левой рукой, и нам удалось спастись.

— Кто эти саксы? Разбойники? Такая серьезная рана должна бы вывести его из строя, а для большинства была бы смертельной.

— Мы с ним крепкая парочка. Но хватит про нас. Как тебе случилось выйти из дому в темную пору, Свобода Володаровна? Ты явно не из тех, для кого это дело привычное. Чистое везение, что мы с Руфусом оказались неподалеку. Задержались, выпивая с одним русским купцом, с которым познакомились накануне, наконец пожелали ему спокойной ночи, поскольку нам вставать спозаранку, пошли к себе, и вот… Сдается, сам Господь не допустил, чтобы достойную госпожу, как ты, постигло гнусное посягательство.

Вино возбуждало ее, отдаваясь жаром в крови. Она не забыла советов Глеба держаться настороже, но как-то само собой получилось, что рассказала Кадоку не меньше, чем Глеб Ольге Борисовне и, надо полагать, Игорю Олеговичу. Точные негромкие вопросы собеседника делали задачу совсем не сложной.

— Выходит, — вымолвил он наконец, — мы спасли тебя от позора. Пьяный наемник отделал бы тебя так, что тебе нипочем не скрыть бы от других тяжкую правду, а может, он и вовсе замучил бы тебя насмерть. — Кадок помолчал. — А так ты можешь сказать своей хозяйке и повторить тому, кто выступает твоим попечителем, что забылась в молитве и задержалась в церкви допоздна.

Она возмутилась:

— Неужели я должна им лгать? У меня есть понятие о чести!

— Перестань, — усмехнулся он. — Ты ведь не вчера родилась и не в обители выросла. — Она не вполне поняла, какую обитель он имеет в виду, но общий смысл его слов был ясен. — Разве тебе в жизни не случалось убедиться, что ложь, безвредная ложь может служить щитом против непоправимой беды? Зачем же ставить доброго Глеба, который так о тебе печется, в неловкое положение? — И дерзко: — Доставив портовому посреднику замечательную новую жену, Глеб может в дальнейшем рассчитывать на самые выгодные сделки. Не порти ему песню. Свобода!

Чтобы скрыть смущение, она выпила вино до капли. Кадок без промедления наполнил чарку опять и сказал:

— Я все понимаю. Ты молода, а молодость тяготеет к самообману. Тем не менее, раз ты решилась начать новую жизнь, отличную от прежней, значит, в тебе есть воображение и смелость, каких и среди мужчин поискать. Будь умницей, как тебе и пристало…

В душе вдруг поднялось давнее чувство одиночества. Впрочем, она выучилась искать и находить в этом чувстве отрадную сторону.

— Ты говоришь почти как мой дедушка. Сколько тебе лет? Он ответил шутливо:

— Еще не совсем сносился…

Ей страстно захотелось выяснить все доподлинно. Она наклонилась к Кадоку, прекрасно сознавая, что открывает ему свою грудь. Вино шумело в голове, как пчелы на цветочном лугу.

— Ты так ничего и не сказал о себе. Кто ты и что ты? Про себя она подумала: князь, боярин, какого пристало звать по имени-отчеству? Побочный отпрыск лесных богов?

— Просто торговец, — ответил он. — Ходил сюда много лет, пока не сколотил состояние, чтоб обзавестись собственным кораблем. Торгую добрым товаром — янтарем и мехами с севера, платьем и лакомствами с юга, товаром дорогим, но не тяжелым и не обременительным. — Возможно, вино слегка подействовало и на него, и он добавил вроде бы некстати и чуть слышно: — Что позволяет мне встречаться с людьми самого разного звания. Люди занимают меня.

— Из каких ты краев?

— Прибыл сюда через Новгород, как все торговцы из моих мест, — рекой, озером, волоком. Теперь меня ждет великий Днепр с его порогами — там самый трудный из всех волоков, и надобна воинская защита, чтоб отбиваться от степных налетчиков. А потом море и, наконец, Константинополь. Не то чтоб я предпринимал такую дорогу каждый год, — как ни говори, прогулка неблизкая. Обычно я гружу здесь товар на корабли, а сам возвращаюсь в Швецию, Данию, иной раз в Англию. Тем не менее люблю и хочу путешествовать столько, сколько могу. Удовлетворил ли я твое любопытство?

Она отрицательно покачала головой:

— Нет. Я желала знать, к какому ты принадлежишь народу. Он ответил с заметной осторожностью:

— Мы с Руфусом… наш народ называет себя валлийцами. Это на том же острове, что и Англия. Может, мы — последний осколок прежней Британии, и хорошо уже то, что никто в моих краях не примет меня за англичанина. Руфусу все равно, где жить, да он так привык подчиняться мне и обходиться прозвищем, что и сам уж забыл, как его звали когда-то. А меня, если полностью, зовут Кадок ап Рыс.

— Никогда не слышала о землях, какие ты назвал.

— Понятно, — вздохнул он. — Я и не ожидал, что слышала.

— Подозреваю, что ты странствовал даже больше, чем рассказал мне.

— Верно. Странствовал я много.

— Завидую, — вырвалось у нее. — Как я тебе завидую! Он приподнял брови.

— Ты серьезно? Странствовать — это тяжкий удел, зачастую опасный и заведомо одинокий.

— Зато ты вольная птица. Сам себе господин. Если б я только могла путешествовать свободно, как ты!..

В глазах защипало. Сглотнув, она постаралась сдержать слезы, не дать им выплеснуться. Он посерьезнел и, в свою очередь, покачал головой.

— Ты не знаешь, Свобода Володаровна, какая участь ждет женщин, увязавшихся за бродягами. Я, к сожалению, знаю. Внезапно ее осенило.

— Ты не женат. Кадок, — вымолвила она, слегка запнувшись. — Почему?

— Бери от жизни лучшее, что она тебе предлагает, и не жалуйся. — Это прозвучало как совет. — Все мы пленники своей судьбы, только каждый по-своему.

— И ты в том числе…

Силы оставят тебя, подумала она, гордыня поникнет, а еще мгновение — и ляжешь ты в сыру землю, и самое имя твое забудется, унесет его ветер, как пылинку. Он поморщился:

— Похоже на то…

— Я тебя не забуду! — воскликнула она.

— Что?

— Я… Да нет, ничего. Я взволнована, устала и, наверное, чуть-чуть пьяна.

— Не хочешь ли поспать, пока одежда не будет готова? Я тебя не побеспокою… Свобода, ты плачешь?

Кадок обошел стол и, наклонившись, обнял ее за плечи.

— Прости меня. Я слабая и глупая. Сама не своя, пожалуйста, поверь мне, сама не своя.

— Ну конечно, конечно, милая искательница приключений. Я все понимаю.

Его губы коснулись ее волос. Она безрассудно подняла к нему лицо, догадываясь, нет, точно зная, что сейчас он ее поцелует. Поцелуй был нежен. Слезы сделали его соленым, как море.

— Я тоже человек честный, — произнес он у самой ее щеки. Каким теплом веяло его дыхание, каким теплым было тело! — Я тебя ни к чему не принуждаю…

— Меня не придется принуждать, — услышала она свой голос будто со стороны, сквозь раскаты ласкового грома.

— Как рассветет, я уплыву в дальние края, а тебя, Свобода, ждет замужество…

Она удержала его, крепко вцепившись ногтями в кафтан, и шепнула:

— Я уже была замужем трижды, а иногда на весеннем празднике Купалы, на озерном бережку… Да, Кадок, да!..

На миг ей почудилось, что она проболталась. Теперь придется искать какие-то ответы на неизбежные вопросы, а голова идет кругом… Но он просто подал ей руку, словно поднял ее, и пошел рядом с ней к постели.

А потом… потом ей вновь казалось, что она грезит. Желание слиться с ним захлестнуло ее, как волна. Если она вообще предвидела что-нибудь, то лишь утоление жажды. Он не отличается могучим сложением, но, вероятно, силен и выдохнется не сразу, утомив ее довольно, чтоб она провалилась в сон. Однако он долго-долго снимал с нее платье, затем неспешно подсказывал, как помочь снять его собственное одеяние, и каждую минуту его руки и губы знали, что им делать и чего избегать; и когда он возложил ее на кровать, которая могла бы быть и пошире, прикосновения, ласки и поцелуи не кончались, пока она не взмолилась вслух, чтоб он раскрыл небеса и возжег солнце.

А позже они ласкали друг друга, смеялись, шутили, а чтобы было не так тесно, спустили на пол две соломенные подстилки и опять резвились, дурачились, любили друг друга — его голова покоилась меж ее грудей, а она требовала, чтоб он брал ее снова и снова, он клялся, что никогда не встречал такой женщины, как она, и пожар разгорался еще ярче оттого, что она ему верила…

…Оконное стекло начало сереть. Свечи стаяли до огарков, от них исходил горький дымок, и она стала наконец ощущать, что в комнате прохладно.

— Я провожу тебя, — сказал он в ее объятиях.

— Погоди еще немножко, — попросила она.

— Близится час отплытия. А тебя ждет твой собственный мир. И сперва тебе надо отдохнуть, Свобода, милая.

— Я притомилась, будто десять полей вспахала, — призналась она шепотом. Хихикнула: — А ведь пахал-то ты! Негодник, отделал меня так, что я теперь и ходить вряд ли смогу… — Она ткнулась носом в шелковистую бороду. — Спасибо тебе, спасибо…

— Я тоже засну без задних ног, дай только добраться до корабля. Потом проснусь и сразу же вспомню тебя. И буду хотеть тебя снова, Свобода. Но уж такова цена, и ее придется платить…

— Вот если бы…

— Я уже говорил тебе: торговые пути в наши дни негостеприимны для женщины.

— А когда распродашь весь товар, то вернешься к себе домой, да?

Он резко сел, и его лицо посерело под стать рассвету.

— У меня нынче нет дома, и я не смею завести новый. Ты не поймешь. Вставай, надо спешить. И давай не будем омрачать унынием того, что случилось…

Она немо ждала, пока он оденется и сходит к Руфусу за ее платьем. Пусть неохотно, но пришлось признаться себе, что Кадок прав; продолжение невозможно или, по меньшей мере, оно окажется слишком кратким и не принесет ничего, кроме боли. Пусть он не догадывается о причинах своей правоты, это ничего не меняет.

Платье после стирки было влажным и липло к телу. Ладно, если повезет, удастся как-нибудь пробраться к себе в комнатку незамеченной…

— Хотелось бы подарить тебе синее шелковое. Может, ты придумаешь какое-то объяснение? Нет? — Пусть лучше вспомнит о ней, когда отдаст синий шелк другой девице в иных краях… — Позавтракать вместе и то не получится, времени в обрез. Пойдем!

Конечно, она ощущала голод, и утомление, и болезненную истому. И даже, пожалуй, радовалась этому — так легче вернуться душой к привычному укладу.

Улицы застилал густой туман, глушащий шаги. На востоке, там, где остались родные леса Свободы, поднималось солнце. Она шла рядом с Кадоком, рука в руке. Впрочем, на Руси это было в обычае и ничего особенного не означало. Никто со стороны не мог заметить, что руки то и дело сжимаются в ласковом пожатии, — да на улицах в такой час почти никого и не было.

И все же попался прохожий, у которого Кадок выяснил, как выйти к дому Ольги. Еще сотня шагов — они остановились у цели, и он сказал:

— Будь счастлива, Свобода…

— И тебе того же желаю…

— Я буду вспоминать тебя, — он улыбнулся, но улыбка получилась вымученной, — чаще, чем посоветовал бы мудрец…

— Я запомню тебя навсегда, Кадок, — откликнулась она. Он взял обе ее руки, склонился над ними, выпрямился и безмолвно пошел прочь. Не прошло и минуты, как туман поглотил его, и она повторила в пустоту: — Навсегда…

Она не сразу нашла в себе силы двинуться с места. Небо над головой прояснялось, синея. Солнечный луч сверкнул на крыльях сокола, вылетевшего спозаранку на охоту. А может, мелькнула мысль, это к лучшему, что было то, что было, и дальше не будет ничего. Мне выпал вольный миг, позволивший хоть ненадолго сбросить груз прожитых лет…

Троих мужей довелось мне похоронить, размышляла Свобода, и каждый раз, когда гроб опускали в землю, я провожала их с прощальной молитвой — и с облегчением: ведь к тому времени они увядали и становились немощны. Мужчины, некогда гордо стоявшие рядом со мной на свадьбе, обращались в старцев. А Ростислав — тот перед смертью дивился на меня, пялился, обвинял в смертных грехах и бил, как только напьется… Но всего хуже было хоронить детей. Не тех, что умирали в младенчестве, таких было много, но я же их толком и не успевала узнать. И мой первый внук умер, не успев подрасти. А внучка Светлана выросла, стала женщиной и женой, однако мой правнук убил ее при родах…

И это была последняя капля, последняя из скорбей. Односельчане, включая моих детей, больше не могли выносить того, что я, одна я, не ведаю достойной старости. Они страшились меня и, в конце концов, возненавидели. А я, со своей стороны, не могла больше выносить их ненависть. Я бы, наверное, не возражала, если б они заявились ко мне с топорами и дубинами, чтоб оборвать опостылевшую мне жизнь.

И только Глеб Ильин, невзрачный, жадненький Глеб — он один набрался мужества увидеть во мне не чудище, не дитя богов и не исчадие сатаны, а женщину, обиженную судьбой, самую несчастную из всех когда-либо живших на земле. Хотела бы я вознаградить его не одним серебром, искренне хотела бы. Такой уж у меня удел — хотеть того, чего не может быть…

Глеб, именно Глеб указал мне тропку, как жить дальше. Я стану Игорю Олеговичу лучшей женой, чем была ранее. А когда годы возьмут свое, я опять подружусь с кем-нибудь вроде Глеба, и он найдет мне новое поселение, где я начну сначала. Вдова, похоронившая мужа — одного мужа! — вправе снова выйти замуж, и если удалиться далеко от прежних мест, никто не усмотрит во мне ничего необычного и не задаст вопросов, на которые я не смею ответить. Разумеется, я позабочусь, чтобы дети, когда настанет срок их покинуть, жили в достатке. Матерью я тоже буду лучшей, чем была ранее.

На губах блеснула улыбка. Кто знает? Рано или поздно мне может встретиться муж, похожий на Кадока…

Платье липло к телу, с него капало. Свобода почувствовала, что продрогла, встрепенулась и не спеша подошла к двери.

Глава 7

ОДНОГО ПОЛЯ ЯГОДЫ

1

Привычки умирают нехотя, да и потом, случается, восстают из могилы.

— Что ты, в сущности, знаешь об этой шлюхе, Луго? Руфус задал вопрос на латыни, какой никто не слышал на протяжении многих столетий и какую не поняли бы даже самые просвещенные священники Запада. И на имя «Луго» Кадоку не случалось откликаться давным-давно. Он ответил по-гречески:

— Почаще говори на живых языках. И думай о том, как выражаешься. Ты выбрал словечко, вряд ли подходящее для самой модной и дорогой куртизанки Константинополя…

— Шлюха — она и есть шлюха, — повторил Руфус упрямо, хоть и перешел на современный язык Византии. — Ты занят тем, что расследуешь все с ней связанное, расспрашиваешь людей, выслушиваешь, сопоставляешь, и так с самого нашего приезда сюда. Неделя за неделей. А что остается делать мне? Ковырять в носу? — Он бросил взгляд на культю своей правой руки. — Когда мы займемся, наконец, каким-нибудь делом?

— Может, скоро, — спокойно ответил Кадок. — А может, и нет. Зависит от того, что еще удастся выяснить относительно милой Атенаис. Если удастся. Конечно, есть и другие «если». Мне давно пора сменить имя и личность, а нам обоим — сменить занятие. Торговля с Русью все быстрее и быстрее катится в пропасть.

— Не повторяйся, ты мне этим уже все уши прожужжал. Да я и сам не слепой. Лучше расскажи мне про эту женщину. Я ведь, в отличие от тебя, почти ничего о ней не знаю.

— Я молчал потому, что ты не наделен терпением и не умеешь сохранять выдержку в случае разочарования…

Подойдя к единственному окошку, Кадок выглянул наружу. С улицы плыл летний зной с запахами дыма, дегтя, навоза и чуть заметной примесью более тонких ароматов, со скрипом колес, цокотом копыт, шарканьем ног, гулом голосов. Отсюда, с третьего этажа постоялого двора, открывался вид поверх крыш на городскую стену с воротами и на гавань Контоскалиона. От причалов к небу тянулись мачты, а дальше сверкало Мраморное море и на его синеве плясали суда и суденышки всех размеров — от неуклюжих лодчонок, напоминающих миски, до солидных грузовозов под парусами и военных галер, вскидывающих весла с парадной четкостью. Было трудно вообразить себе и тем более поверить, что над всем этим великолепием уже нависла тень упадка.

— Но, пожалуй, — продолжал Кадок, сведя руки за спиной, — теперь я могу рассказать тебе, что мне известно. Есть надежда как раз сегодня довести дело до конца или выяснить, что я шел по ложному следу. Как водится, след был до безумия слабым: кто-то когда-то сообщил мне, что еще кто-то рассказал ему, что… А когда я с превеликим трудом разыскивал этого еще кого-то — он ведь тоже не сидел на месте, — то выяснялось, что он сам ничего толком не помнит, рассказывал с чужих слов, а с чьих именно, уже забыл. Ну да ладно… В общем, Атенаис — лишь последнее из ее имен. Удивляться особенно нечему: менять имена — в ее профессии дело обычное. И, конечно, она не заинтересована в том, чтобы сведения о ее прошлом стали общим достоянием. Она ведь не всегда была любимицей всего города. Мне удалось выяснить, что раньше она подвизалась под именем Зои в одном из лучших борделей Галаты, и я почти уверен, что еще раньше она жила на этой стороне Золотого Рога, в квартале Фанар. Тут она звалась Евдоксией и элегантностью не отличалась. Еще более ранняя информация смутна и недостоверна. Те, кто мог бы что-то рассказать, в большинстве своем умерли или испарились каким-либо иным образом.

Линия ее поведения все эти годы оставалась неизменной, — подвел итог Кадок, — внешне доступная, любезная, но на деле скрытная особа, избегающая сутенеров, в худшем случае готовая откупиться от них и не тратящая на собственные прихоти больше, чем совершенно необходимо. Она не транжирит, а откладывает, — подозреваю, помещает деньги под проценты с расчетом продвинуться еще на ступеньку вверх. Сейчас она независима и даже влиятельна, располагает связями и, вне сомнения, очень много знает. И… — Он не забыл, как долог и скучен был поиск, он прилагал все силы, чтобы голос оставался спокойным, и все же ощутил внутреннюю дрожь, возбуждение, достающее до затылка и кончиков пальцев. — Понимаешь, Руфус, след тянется в прошлое по меньшей мере лет на тридцать, а то и на все пятьдесят. И все это время она оставалась молода и прекрасна…

— Да знаю я, знаю, за чем ты охотишься, — откликнулся рыжебородый, к собственному своему удивлению, сдавленно и тихо, — но, признаюсь, давно потерял надежду, что ты когда-нибудь кого-нибудь найдешь.

— Я тоже почти потерял. Семь столетий с тех пор, как я наткнулся на тебя, и больше ни на кого ни до, ни после, несмотря на все поиски. Воистину надежда стала тоньше волоса. Но, может быть, сегодня, наконец… — Кадок встряхнулся, обернулся к Руфусу, рассмеялся. — Через час мне назначена встреча у нее дома. Страшно признаться, какую сумму пришлось выложить за два-три часа!

— Будь осторожен, — буркнул Руфус. — Шлюха — она и есть шлюха. А я уж пойду поищу себе развлечений подешевле, ладно?

Повинуясь внезапному побуждению. Кадок полез в сумку и вручил Руфусу пригоршню серебра.

— Добавь это к собственным деньгам, и желаю тебе приятно провести время, старина. Жаль, что ипподром сейчас закрыт, но ты наверняка знаешь местечки, где показывают похабщину, не рассчитанную на изысканные вкусы. Только держи язык на привязи.

— Чему-чему, а этому ты меня научил. Развлекайся. Надеюсь, капитан, она действительно окажется той, кого ты ищешь. Обязательно потрачу часть денег на то, чтобы купить тебе достойный талисман…

Право же, большего участия от флегматичного Руфуса ожидать не приходилось. Ну что с него взять, подумал Кадок, у него просто не хватает мозгов сообразить, что значит найти еще одного бессмертного и тем паче бессмертную. Но если это до него не доходит сейчас, — может, дойдет потом? Как будто, перебил себя Кадок, мне самому ясны последствия в полной мере…

Руфус отправился восвояси. Кадок снял с вешалки расшитую накидку и надел ее поверх тонкой льняной рубахи и далматинского плаща, усыпанного драгоценными камнями; на ногах у него были туфли с загнутыми носами, сшитые мастерами из дальней Кордовы. Даже на дневное свидание с Атенаис следовало нарядиться как подобает.

Борода была заранее сбрита, волосы коротко острижены. Свободно говорящий по-гречески, вдосталь побродивший по городу и хорошо знакомый со всеми его закоулками, он сошел бы за византийца, просто не хотел рисковать без крайней нужды. Русским купцам — он до сих пор числился среди них — полагалось останавливаться в пригороде святого Мамо, на галатской стороне Рога, днем пересекать залив по мосту Блачерне, а ввечеру возвращаться обратно. Потребовалась крупная взятка, как и долгие уговоры, чтобы добиться разрешения поселиться на постоялом дворе. Да я вовсе не урус, убеждал он чиновников, и вообще намерен уйти от торговли на покой. Оба утверждения соответствовали истине: он уже предпринял шаги — конечно, обманные, но внешне благопристойные — к тому, чтобы затеять здесь, в Константинополе, новое дело, небезвыгодное как для власть имущих, так и для него лично. За прожитые века волей-неволей усвоишь науку увещевания, тем более если имеешь к тому врожденный талант. Заодно он обрел и свободу рук для успешного ведения расследования относительно Атенаис.

Улицы были полны шумным движением. То поднимаясь по ним круто вверх, то спускаясь вниз, он выбрался на Мезе — большую магистраль, пересекающую город из конца в конец. Справа внизу вздымалась колонна, увенчанная конной статуей Юстиниана, а за ней вдали просматривались императорский дворец за высокой оградой, здания суда и сената, ипподром, купола Святой Софии, сады и величественные строения Акрополя — памятники, возведенные трудом бесчисленных быстротечных поколений.

Он свернул с Мезе налево. Блеск города не угас и в боковом проезде, просачивался из-под сводчатых аркад. Люди простого звания — мастеровые, носильщики, извозчики, крестьяне из пригородов, священнослужители низших степеней — были здесь почти не заметны. Даже лоточники и бродячие зазывалы, нахваливающие всяческие забавы, щеголяли в ярких одеждах; даже рабы носили красочные именные ливреи своих хозяев. Пронесли вельможу в паланкине; в винарнях гикали и бесились юные прожигатели жизни; сверкая кольчугами, протопал отряд стражников; вслед за скороходом, покрикивающим на встречных, а то и расталкивающим их, проследовал офицер на лошади в сопровождении тяжело вооруженных пеших воинов; под порывами морского ветра трепетали стяги, развевались плащи и шарфы. Новый Рим казался нескончаемо молодым. Религия здесь не вступала в спор с коммерцией и дипломатией, и в городе было полно иноземцев — вежливых мусульман-сирийцев, грубоватых католиков-норманнов, посланцев еще более дальних и диковинных земель. Кадоку было в радость затеряться в этом человеческом половодье.

Площадь Феодосия он пересек по диагонали, не обращая внимания ни на торговцев, истошно славящих свой товар, ни на нищих, расписывающих свои несчастья. В том месте, где акведук Валента перекинулся над лощиной, укрытой сплошным ковром крыш, пришлось на мгновение задержаться и перевести дух. Перед Кадоком раскинулась широкая панорама — крепостные валы и укрепления, ворота Друнгари, Золотой Рог, живущий своей кипучей жизнью, а за ним холмы, зеленые от садов, с белыми искрами построек Перы и Галаты. И над всем этим живой метелью носились чайки. Богатую гавань всегда можно отличить по числу чаек, мелькнула мысль. Но долго ли еще суждено таким несметным их стаям кормиться и парить здесь?

Подавив печальные мысли, Кадок двинулся дальше на север, уже под гору, и вскоре нашел желанный дом. Снаружи дом был непритязательным — трехэтажное, стиснутое соседними стенами жилище розоватой окраски. Но для одинокой женщины с прислугой места, конечно, хватает — и для пирушек, где ей неизменно отводится роль царицы, тоже.

Дверной молоток с наковаленкой в форме раковины. Сердце в груди дало чуть заметный сбой: известно ли хозяйке, что раковина, этот христианский символ паломничества, некогда была знаком ассиро-вавилонской богини Астарты? Он взялся за молоток пальцами, влажными от пота.

Дверь отворилась, и Кадок очутился лицом к лицу с привратником-негром, совершенным великаном, одетым в свободную рубаху и штаны на азиатский манер. Прекрасный образчик мужской породы, скорее всего не раб, а наемник, несомненно, способный мгновенно унять всякого, чье присутствие хозяйка сочтет нежелательным.

— Да пребудет с тобой Христос, господин. Разреши узнать, что тебе угодно?

— Мое имя Кадок ал Рыс. Госпожа Атенаис ожидает меня.

С этими словами посетитель предъявил кусочек пергамента, выданный ему посредницей, как только требуемая сумма была уплачена сполна. Сводня удостоверилась, что претендент располагает деньгами и притом достаточно воспитан, и все равно решила, что не сможет допустить его к госпоже раньше, чем через неделю. Привратнику Кадок сунул золотой Византии — жест, пожалуй, несколько расточительный, но долженствующий произвести впечатление.

Что и удалось — почтительное отношение к гостю было обеспечено. Его провели через приемную, украшенную сдержанно эротическими сценами, сквозь толпу хорошеньких щебечущих девчушек и мимо двух евнухов, а затем по широкой лестнице во внешнюю комнату хозяйских покоев. Здесь стены были затянуты красным бархатом над цветистым восточным ковром. На столике, инкрустированном слоновой костью, стояли графин с вином, бокалы узорчатого стекла, вазы со сладостями, хурмой, апельсинами. В маленькие оконца проникал тусклый свет с улицы, но, кроме того, в каждом из множества подсвечников горели свечи. Золотая курильница источала сладкий аромат. В серебряной клетке сидел жаворонок.

И тут же была Атенаис, перебирающая струны арфы. При виде гостя она отложила инструмент и промолвила:

— Приветствую тебя, господин Кадок из дальних стран. — Голос у нее был негромкий, тщательно поставленный, едва ли менеемузыкальный, чем только что угасшие звуки струн. — Вдвойне приветствую, если ты принес новости о чудесах света, желанные, как свежий ветер.

Он поклонился:

— Моя госпожа чересчур любезна по отношению к бедному страннику.

В то же время он оценивал ее неотрывно и пристально, как мог бы оценивать врага. Она расположилась на белой с золотом кушетке в платье, которое почти ничего не открывало, зато оттеняло все, что хотело оттенить. Из драгоценностей на ней были браслет, а еще подвеска и три кольца, тонкие, но изящной работы. У нее хватало ума подчеркивать не столько свое богатство, сколько индивидуальность и характер. Формы у нее были великолепными, пышными в восточном вкусе, но за этой пышностью угадывались и гибкость, и сила. А лицо он без колебаний мог бы назвать прекрасным: прямой нос, полные губы, карие глаза под ровными дугами бровей, сине-черные волосы, пышно взбитые вокруг смуглого лба и щек. И все-таки не красота сама по себе привела ее сюда, в эти покои, а знание людей, ловкость, восприимчивость, добытые опытом… очень ли долгим опытом?

Ее смех прозвенел, как колокольчик.

— Бедные сюда не попадают. Подойди, сядь, подкрепись. Давай познакомимся…

Ему доводилось слышать, что она никогда не торопится в спальню, разве что по настойчивому требованию клиента, но у таких торопливых мало шансов попасть сюда снова. Предварительная болтовня и флирт — часть удовольствия, необходимая, чтобы финальная его стадия стала незабываемой.

— Я и впрямь видел немало чудес, — объявил Кадок, — но самое дивное из всех вижу сейчас.

Позволив слуге снять с себя верхнюю одежду, он присел с нею рядом. Появилась девчушка, опустилась на колени, наполнила бокалы. По мановению пальчика Атенаис все прислужники с поклоном удалились. Она прошептала, одарив его легким трепетом ресниц:

— Оказывается, иные гости из Британии бывают более утонченными, чем можно бы ожидать, исходя из общей на их счет молвы. Ты сейчас прямо оттуда?

Он уловил остроту притворно-скромного взгляда, каким она одарила гостя, и понял, что Атенаис, в свою очередь, примеривается к нему. Если ему хотелось когда-нибудь встретить женщину, у которой на уме больше, чем на языке, — вот именно то, что надо. Следовательно…

Сердце снова дало перебой. Только выдержка, накопленная в течение столетий, дала ему возможность спокойно вернуть взгляд, отхлебнуть выдержанного вина и улыбнуться.

— Нет, — произнес он. — Я не бывал в Британии — в Англии и Уэльсе, как они теперь именуются, — уже довольно давно. И я не уроженец этой страны, хоть и назвал ее родиной, когда твоя приспешница спросила меня о том. Но я не родился там, да и ни в одной другой стране из существующих ныне. В мое последнее пребывание в этом городе мне случилось узнать о тебе. Что и заставило меня вернуться сюда при первом же удобном случае…

Она почти собралась что-то ответить, но сдержалась и просто продолжала сидеть, настороженная как кошка. Разумеется, она оказалась слишком умна, чтобы кокетливо воскликнуть: «Льстец!..» Он усмехнулся не сильнее, чем разрешил себе.

— Смею заметить, что твои… посетители… некоторые из них подметили кое-какие странности. Ты даришь им счастье или нет в зависимости от собственного расположения. Чтобы добиться подобной независимости, нужно было выдержать длительную жестокую борьбу. Ну что ж, в таком случае не согласишься ли ты на мой каприз? Каприз совершенно безобидный. Я хочу всего-навсего поговорить с тобой, и то не слишком долго. Мне хотелось бы поведать тебе одну историю. Возможно, она тебя развлечет. Ты не против?

Она не сумела, вернее, не вполне сумела скрыть, что напряжена.

— Мне, господин, на моем веку довелось выслушать немало историй. Однако послушаю и твою…

Он откинулся назад и позволил словам течь плавно. Смотрел он строго перед собой, наблюдая за Атенаис лишь уголком глаза.

— Давай отнесем это к россказням, какими моряки любят потчевать друг друга на спокойной вахте или в таверне на берегу. История тоже касается морехода, хотя впоследствии он знавал множество разных занятий. Он полагал себя обычным сыном своего народа. Да и другие думали так же. Но капля за каплей, год за годом за ним начали подмечать кое-что странное. Он никогда не болел и, более того, не старел. Жена его состарилась и, в конце концов, умерла, выросли и поседели их дети, у тех завелись свои дети и в свой срок завели собственных детей, и все платили естественную дань времени, кроме него самого. А он не менялся ни на йоту с тех пор, как вступил в свой третий десяток. Ну не удивительно ли это?

Кадок видел, что завладел ее вниманием, и даже испытал что-то очень похожее на торжество: она не сводила с него глаз.

— Сперва казалось, что его особо отметили боги. Однако ему не были дарованы никакие особые силы, и никаких примечательных подвигов он тоже не совершал. Он делал щедрые приношения, а позже, когда впал в отчаяние, советовался с самыми дорогими магами, но на него не снизошло откровение, и не было ему утешения, когда тех, кого он любил, уносила смерть. А окружающие начали мало-помалу испытывать по отношению к нему благоговейный страх, затем этот страх постепенно перешел в зависть, отвращение и, наконец, ненависть. Что такого он сделал, чтобы заслужить подобное проклятие? Разве он продал душу в обмен на такую судьбу? И во что превратился он сам — в колдуна, демона, в живой труп? Он едва избегнул соблазна покончить с собой. В конце концов власти решили предпринять расследование, и он бежал, догадываясь, что его будут подвергать допросам под пыткой, пока не замучают до смерти. Он ведь знал, что его можно ранить, и не сомневался, что, хотя легкие раны заживляются быстро, по-настоящему серьезное увечье окажется для него смертельным точно так же, как для любого другого. Да, он был мучительно одинок, и все-таки в нем не гасли свойственные молодости жажда жизни и желание наслаждаться ею, несмотря ни на что. Он выдержал паузу. Она не нарушала молчания.

— Столетие за столетием он скитался по всей земле. Случалось, и часто, что тоска пересиливала осторожность и он оседал где-нибудь, женился, заводил семью, жил, как простые смертные. Но неизменно был обречен потерять все, чем дорожил, и, прожив оседло не дольше, чем отпущено смертному, исчезнуть. А затем приходилось вновь менять занятия, выбирая по преимуществу такие, в которых появление новых лиц — дело обычное. Например, моряцкое ремесло, знакомое ему с юности. Бродя по, свету, он повсюду искал себе подобных. Неужели он один такой во всем мироздании или есть и другие, но их чрезвычайно мало? Если несчастье или злой умысел не погубили их в расцвете сил, они вынуждены, как он сам, держаться в тени. Но коли так каким образом он может обнаружить их или они его?

Еще минута молчания.

— И если его жизнь тяжка и исполнена риска, насколько же труднее была бы подобная участь для женщины! Чем прикажете ей заниматься? Ясно, что уцелеть сумели бы лишь самые сильные, самые умные. Как выжить вечно молодой женщине, как?.. Но представляется ли эта головоломка занимательной для моей госпожи?

Он отхлебнул еще вина, — может, на дне бокала найдется хоть капля спокойствия. Она смотрела вдаль, поверх его головы. На сей раз молчание тянулось долго. Наконец она вздохнула, вновь встретилась с ним глазами и неспешно сказала:

— Любопытную сказку поведал ты, господин Кадок. Действительно любопытную…

— Сказку, именно сказку, моя госпожа, чтобы позабавить тебя. Мне вовсе не хотелось бы, чтобы меня упрятали в клетку как сумасшедшего.

— Понимаю. — По ее лицу скользнула тень улыбки. — Но умоляю тебя, продолжай. Удалось ли этому неумирающему когда-либо встретить себе подобных?

— Об этом еще пойдет речь, моя госпожа. Она кивнула:

— Допустим. Тогда расскажи подробнее про него самого. Покамест он остается для меня призраком. Когда он родился и где?

— Представим себе, что это произошло в древнем Тире. Он был мальчиком, когда царь Хирам помогал царю Соломону возвести храм в Иерусалиме.

— О, как давно! — задохнулась она.

— Да, примерно две тысячи лет назад. Он сбился со счета, а когда пытался навести исторические справки, сведения оказывались слишком отрывочны и противоречивы. Но разве это имеет значение?

— А случилось ли ему, — осведомилась она шепотом, — видеть Спасителя?

Он опечаленно покачал головой:

— Нет, в те годы он скитался в иных местах. Однако он видел пришествие и гибель многих богов. И тем более многих королей и народов. Волей-неволей ему приходилось жить с ними и среди них, принимать обычные для них имена, пока они в свой срок не уходили со сцены. Сам он потерял счет собственным именам, как и годам. Он звался Ханно и Итобаал, Снефру и Фаон, Шломо и Рашид, Гобор и Флавиус Луго — и другими именами, каких и не упомнишь.

Она выпрямилась, будто готовясь прыгнуть — то ли к нему, то ли от него. И спросила низким голосом:

— А не было ли среди этих имен имени Кадок?

Он не шевельнулся, остался сидеть откинувшись, но теперь смотрел ей прямо в глаза. И ответил:

— Все может быть. Точно так же, как женщина могла прежде зваться Зоей, а до того Евдоксией, а до того… не исключаю, что можно выяснить и более ранние имена.

Ее сотрясла внезапная дрожь.

— Чего же ты от меня хочешь?

Он бережно опустил бокал на столик, послал ей улыбку, поднял руки ладонями вверх и сказал мягко, как только мог:

— Того, что ты сама выберешь. Может, и вовсе ничего. Даже если предположить, что я хотел бы тебя к чему-то принудить — а это не так, — на что я, в сущности, способен? Раз безвредные безумцы тебе не по нраву, никто и ничто не в силах заставить тебя увидеться со мной или хотя бы услышать обо мне снова.

— Но что… что ты готов мне предложить?

— Разделенную и стойкую преданность. Помощь, совет, защиту, конец одиночества. Я неплохо освоил науку выживания и ухитрялся по большей части преуспевать. Мне удалось приготовить себе убежища и отложить кое-что про запас на случай ненастья. В настоящее время я располагаю скромным состоянием. Еще важнее, что я храню верность друзьям, а для женщины хотел бы быть любовником, а не повелителем. Кто знает, а вдруг дети двух бессмертных, в свою очередь, окажутся обойденными смертью?

Она какое-то время пристально присматривалась к нему.

— Однако ты всегда держишь какие-то козыри про запас, не так ли?

— Давняя финикийская привычка, подкрепленная годами бесприютной жизни. Но от нее можно и отучиться.

— Я бы никогда так не сумела, — прошептала Атенаис, приникая к нему.

2

Они отдыхали, раскинувшись на подушках огромной кровати, и разговор тек все свободнее, распускаясь, как цветок по весне. Если руки, касающиеся другого тела, время от времени как бы теряли жар, то все равно оставались нежными. Томная усталость казалась естественной на фоне слабеющих благовоний и просыпающейся любви. И все же разум пробуждался быстрее, чем плоть. Слова были тихими, тон ласковым.

— Четыреста лет назад я звалась Алият из Пальмиры, — сказала она. — А ты, в своей древней Финикии?

— От рождения меня называли Ханно. Я и потом использовал это имя чаще всего, пока оно не умерло на всех языках.

— Что за приключения тебе, должно быть, пришлось пережить!

— Как и тебе… Она поморщилась.

— Я предпочла бы умолчать о них.

— Тебе что, стыдно? — Положив палец ей под подбородок, он повернул ее лицом к себе и веско произнес: — Нечего стыдиться. Мы выжили, ты и я, используя те средства, какие были необходимы. Теперь все это позади, и пусть прежняя жизнь канет в Лету, как развалины Вавилона. Надо думать не о прошлом, а о будущем.

— Ты… ты не находишь меня… ужасной грешницей?

Он ответил со смешком:

— Подозреваю, что, если бы мы оба честно открыли друг другу все свое прошлое, потрясена была бы ты, а не я.

— И ты не боишься Божьего гнева?

— На своем двухтысячелетнем веку я усвоил многое, но ни о каких богах не узнал ничего, кроме того, что они, как люди, рождаются, преображаются, а потом стареют и умирают. Кто бы ни был там, за пределами неба, — если там есть вообще кто-нибудь, — не похоже, чтобы мы его очень интересовали.

У нее на ресницах затрепетали слезы.

— Ты сильный. Ты добрый. — Она прижалась к нему теснее. — Расскажи мне о себе.

— Рассказ поневоле получится долгим. А мне хочется пить.

Она потянулась к колокольчику на краю стола и позвонила, молвив с мимолетной улыбкой:

— Вот уж этому горю можно помочь. В сущности, ты прав. У нас впереди вечность, о прошлом успеется. Расскажи мне хотя бы о нынешнем своем «я» — о Кадоке. Мне же надо понять его, чтобы строить какие-то совместные планы.

— Ну что ж, это началось, когда старый Рим отступил из Британии… Нет, погоди, я от радости совсем обеспамятел. Сперва я должен рассказать тебе о Руфусе…

Вошла служанка, потупила взор, хотя вид двух обнаженных тел на постели ее, по-видимому, не слишком смутил. Атенаис приказала принести из внешних покоев вино и закуски. Тем временем Кадок привел свои мысли в порядок и, когда они вновь остались наедине, описал своего собрата.

— Бедный Руфус, — вздохнула она. — Как он будет тебе завидовать!

— Не думаю, — ответил Кадок. — Он привык мне подчиняться. Взамен я беру на себя труд думать за него. Дайте ему вдоволь еды, выпивки и подходящую вертихвостку, и он будет вполне доволен жизнью.

— Тогда, значит, он не мог утешить тебя в твоем одиночестве? — тихо спросила она.

— Если и мог, то не слишком. Но он не раз спасал мне жизнь, стало быть, я обязан ему и величием этого дня.

— Речистый негодяй!..

Она поцеловала его. Он зарылся лицом в ее пахучие волосы, пока она не привлекла его внимание к наполненному бокалу и сладостям и не настояла на продолжении беседы.

— …западные бритты сохранили остатки цивилизации. Я частенько подумывал, не перебраться ли в Византию, так как знал, что именно здесь продолжилась былая империя. Однако в течение долгих веков шансы добраться сюда, не утратив денег, и вообще добраться живым, представлялись весьма туманными. Да и жить среди бриттов оказалось не так уж плохо. Я постепенно изучил их. В этой стране было легко менять имена, не утрачивая скромного состояния. Можно было бы дождаться, пока англичане, или франки, или скандинавы не предложат более спокойной жизни, пока цивилизация не воссоздаст себя по всей Европе. Потом, как я уже говорил, русский торговый путь позволил мне сколотить значительные средства и познакомиться с множеством людей как вдоль самого пути, так и здесь, в Средиземноморье. Ты понимаешь, что в знакомствах лежала моя единственная надежда когда-нибудь найти еще кого-нибудь из себе подобных. Не сомневаюсь, что и ты питала такую же надежду, Атенаис-Алият…

Он едва расслышал ее ответ:

— Питала, пока это не стало чересчур больно. Он поцеловал ее в щеку, она предложила ему свои губы, а потом прошептала-пропела:

— Все позади. Ты разыскал меня. С трудом верится, что это на самом деле…

— На самом деле. И уж мы постараемся, чтоб так и осталось.

С практичностью, свидетельствующей о трезвом уме, она спросила:

— Что ты теперь предлагаешь предпринять?

— Так или иначе, — ответил он, — давно пора покончить с Кадоком. Он оставался на виду дольше, чем мог себе позволить, и кто-нибудь из давних его знакомых может прийти в недоумение. А кроме того, с тех пор как норманнский герцог провозгласил себя королем Англии, все больше и больше недовольных молодых англичан отправляются на юг с целью примкнуть к императорской варяжской гвардии. Среди них могут быть слышавшие о Кадоке, и они сразу сообразят, как это непохоже на правду, чтобы уэльсец сделался торговцем такого пошиба.

Хуже того, — продолжал он, — когда русский властелин Ярослав скончался, его государство было поделено меж его детьми, и теперь они враждуют в надежде одолеть друг друга. Чем и воспользовались жители окрестных степей. Торговые маршруты стали крайне опасными. Можно ожидать новых русских походов на Константинополь, и они осложнят торговлю еще более. Уж я-то помню, какие трудности следовали за предшествующими набегами. В общем, Атенаис и Кадок должны удалиться от дел и уехать отсюда, прекратив всякую связь с прежними знакомыми. Но сначала, конечно, Алият и Ханно должны распорядиться своей нынешней собственностью.

Она нахмурилась:

— Ты что, решил покинуть Константинополь? А стоит ли? Это же всем городам город…

— Увы, Царьград не вечен, — мрачно произнес он. Она взглянула на него удивленно, и он пояснил: — Ну подумай сама. Норманны захватили последний форпост империи в Италии. Сарацины завоевали все, что к югу, — от Испании до Сирии. В последнее время они ведут себя относительно мирно, и тем не менее прошлогоднее поражение империи при Манцикерте — не просто военная неудача, повлекшая за собой дворцовый переворот и смену императоров. Не забывай, турки уже отобрали у вас Армению. Значит, им открыта дорога на Анатолию. В высшей степени сомнительно, что империя сумеет отстоять от них ионийское побережье. Балканские провинции ропщут, норманны продвигаются на восток. Да и здесь, в самом Константинополе, дела не блестящи: торговля приходит в упадок, нарастают смута и нищета, продажность придворных соперничает с их ничтожностью. Смею думать, Новый Рим вплотную приблизился к настоящей катастрофе. Так что давай сматывать удочки, пока она не грянула.

— Но куда? Где найти место, которое сулило бы безопасную и достойную жизнь?

— Некоторые мусульманские столицы славятся своим блеском. А еще дальше на восток, так я слышал, лежит мощная империя, обширная, миролюбивая, величественная во всех отношениях. Но это чуждые нам народы, да и путь в ту сторону долог и чреват тревогами. Добраться до Западной Европы было бы легче, но там до сих пор беспокойно и дико. Кроме того, со времен открытого раскола церквей жить там для выходцев из православных стран стало несладко. Нам пришлось бы для виду принять католичество, а таких демонстративных шагов лучше бы избегать. Нет, по зрелом размышлении я предложил бы остаться в пределах Римской империи еще лет на сто — двести. Например, в Греции, где нас никто не знает.

— В Греции? Но разве она не впала в варварство?

— Не совсем. На севере много славянских поселений, в Фессалии — валашских. Правда, в Эгейском море бесчинствуют норманны, но такие города, как Фивы и Коринф, по-прежнему богаты и достаточно защищены. Красивая страна, полная воспоминаний. Мы с тобой можем обрести там счастье. Но разве ты сама, — он приподнял брови, — не задумывалась о перемене мест? Сколько ты могла бы продолжать свою нынешнюю жизнь? Еще лет десять, не больше, а потом пришлось бы волей-неволей отойти в тень, прежде чем мужчины заметят, что ты не стареешь. А поскольку ты привлекала к себе внимание общества, то вряд ли смогла бы остаться в том же городе, где жила.

— Верно, — улыбнулась Атенаис. — Я имела в виду оповестить, что пережила душевный кризис, раскаялась в своих грехах и намерена провести остаток дней в бедности, молитвах и тяжких трудах. Своими накоплениями я распорядилась уже давно — могу быстро и незаметно забрать их, если возникнет необходимость спасаться бегством. В конце концов, мне не привыкать — всю мою жизнь мне приходилось бросать обжитые места, а потом начинать все заново…

— И всегда так, как сейчас? — поморщился Кадок.

— Нужда заставляла, — грустно ответила она. — По натуре я неспособна быть монахиней, отшельницей, существом не от мира сего. Как правило, я объявляла себя состоятельной вдовой, но рано или поздно деньги кончались, даже если какая-нибудь напасть — война, грабеж, чума, что угодно еще — не разоряла меня раньше срока. У женщины куда меньше возможностей надежно вложить свои средства, чем у мужчины. И какая бы причина ни потянула меня вниз, приходилось начинать заново с самого дна и… работать, копить, потворствуя пороку ради лучшего будущего.

Теперь улыбнулся и он, и тоже печально.

— Не так уж непохоже на мою собственную жизнь.

— У мужчин выбор шире. — Она помолчала. — Я тоже изучала положение вещей. Если все взвесить, то я согласна: лучшим для нас городом будет Коринф.

— Что? — воскликнул он и в изумлении даже сел. — Ты вынудила меня разглагольствовать о том, что тебе прекрасно известно и без меня?

— Мужчине пристало показать свой ум. Кадок разразился хохотом:

— Прекрасно! Женщина, способная обвести меня — меня! — вокруг пальца подобным образом, достойна того, чтоб остаться со мной навсегда. — И более трезво: — Однако теперь нам надо сниматься как можно скорее. Будь моя воля, мы б уехали, не медля ни минуты. Прочь от всей этой грязи, строить первый настоящий дом, какого ни ты, ни я не ведали с самого…

Она прикоснулась пальцами к его губам, прошептав:

— Помолчи, возлюбленный. Если б только это было возможно! Но мы не можем просто исчезнуть…

— Почему нет?

— Потому что, — она вздохнула, — это вызвало бы слишком много толков. По крайней мере, меня стали бы искать. Есть люди, довольно высокопоставленные, которым я небезразлична и которые заподозрили бы, что меня убили. И если нас выследят… Нет! — Она пристукнула сжатым кулачком. — Придется делать вид, что ничего не случилось. Может быть, еще месяц, пока я не подготовлю почву разговорами. Например, что собираюсь предпринять паломничество, что-нибудь в таком роде.

Прошло несколько мгновений, прежде чем он сумел выговорить:

— Что такое месяц против многих столетий?..

— Для меня это будет самый долгий месяц во всей моей жизни. Но мы ведь будем видеться, и часто, не правда ли? Скажи, что будем!

— Разумеется.

— Мне противно, что тебе придется платить, но сам понимаешь, иначе нельзя. Впрочем, как только мы вырвемся на свободу, деньги станут общими.

— Хм-м… Нам надо выработать какой-то план, привести в порядок свои дела.

— Планы могут и подождать до следующей встречи. Сегодня у нас так мало времени! Мне же надо еще приготовиться к следующему свиданию.

Он прикусил губу.

— А ты не можешь сказаться больной?

— Лучше не надо. Он из самых влиятельных моих клиентов, одно его слово может провести грань между жизнью и смертью. Бардас Манассес, управляющий всем штабом архистратега.

— Если он так высоко среди военных шишек, то да, я понимаю…

— О дражайший мой, я же вижу, что сердце твое истекает кровью. — Атенаис обняла его. — Хватит. Забудем обо всем, кроме нас двоих. В нашем распоряжении еще целый час в раю…

Воистину Атенаис была столь искусной и изобретательной в ласках, умела так разжечь мужчину, как и уверяла молва.

3

Маленькая процессия пересекла Рог по мосту и приблизилась к воротам Блачерне. Четверо были русскими, двое скандинавами, а те двое, что шли во главе, — ни теми ни другими. Четверка русских несла шесты, к которым был подвешен тяжеленный сундук. Скандинавы в кольчугах и шлемах, с боевыми топорами на плечах, очевидно, принадлежали к варяжской гвардии и решили подзаработать, сопровождая ценный груз. Но не менее очевидно было, что это делалось с официального разрешения, и часовые у ворот просто помахали, пропуская процессию без остановки.

Они двинулись дальше по улочкам под городской стеной. Парапеты с бойницами уходили над головой к небу. Утро только занималось, внизу лежали глубокие тени, и по сравнению с недавним блеском моря здесь, в городе, казалось мрачно и холодно. Миновав жилища богатеев, процессия вступила в пределы более скромного, но и более деловитого квартала Фанар.

— Неостроумно, — проворчал Руфус на латыни. — Ты ведь даже корабль продал, так? И наверняка себе в убыток: уж очень ты торопился избавиться от всякой собственности.

— Обратив ее в золото, камни и прочие ценные мелочи, — весело уточнил Кадок на том же языке. Не доверять провожатым вроде бы не было оснований, но осторожность давно стала частью его натуры. — Или ты забыл, что не позже чем через две недели мы уезжаем?

— Однако до той поры…

— До той поры сундук будет храниться в безопасном месте, откуда мы сможем забрать его в любое время дня и ночи по первому требованию. Ты всегда хандришь, когда не пьешь, старина. Выходит, ты совсем не слушал то, что я тебе говорил. Алият устроила все самым лучшим образом.

— Что она сказала здешним власть имущим, чтобы у нас все прошло как по маслу? Кадок усмехнулся:

— Что я проговорился ей о блестящей сделке, которую вот-вот заключу с другими власть имущими, и те, кто помогут мне, урвут свою долю. Женщины тоже способны усвоить, как жить в ладу с реальной жизнью.

Руфус только хмыкнул в ответ.

Дом, где жил и держал лавку ювелир Петрос Симонидис, был неказист. Тем не менее Кадоку было давно известно, какие дела проворачиваются за этим невзрачным фасадом, — помимо открытой торговли. И кое-кто из имперского двора имел в этих делах такой интерес, что власти охотно закрывали на все глаза. Ранних гостей Петрос принял очень сердечно. Два бандита, которых он называл племянниками, невзирая на полное отсутствие внешнего сходства, помогли снести сундук в подвал и схоронить его за фальшивой стенкой. Из рук в руки перешла известная сумма. Кадок отклонил гостеприимные предложения под предлогом спешки, вывел своих провожатых обратно на улицу и сказал:

— Ну что ж, Арнольд, Святополк и все остальные, спасибо за помощь. Теперь идите куда хотите, только не забудьте о своем обещании хранить молчание обо всем, что было. Что не препятствует вам выпить за мое здоровье и благополучие…

С этими словами он передал провожатым кошелек с деньгами. Матросы и солдаты, ликуя, удалились восвояси. Руфус спросил:

— Ты что, заподозрил, что пища и вино у Петроса нехороши?

— Вне сомнения, хороши, — ответил Кадок, — но мне действительно надо спешить. Атенаис предоставила мне сегодня все свое время после полудня, и прежде всего следует подготовиться к визиту в банях.

— Ха! И так с того самого дня, как вы встретились. Никогда прежде не видел тебя влюбленным. Словно тебе от роду пятнадцать лет…

— Я будто родился заново, — признался Кадок вполголоса. Взгляд его устремился куда-то за пределы окружающей суеты и тесноты. — Ты почувствуешь себя точно так же, едва мы отыщем тебе настоящую жену.

— С моим-то счастьем она окажется свинья свиньей. Кадок расхохотался, похлопал Руфуса по спине и сунул в единственную его ладонь Византии.

— Пойди утопи свое уныние в вине. А еще лучше — избавься от него с какой-нибудь хорошенькой девкой.

— Спасибо, — откликнулся Руфус, хотя его настроение внешне не изменилось. — В последнее время ты просто соришь деньгами.

— Я обнаружил странную вещь, — пробормотал Кадок. — Настоящим счастьем хочется поделиться.

Он неспешно двинулся прочь, посвистывая. Руфус остался стоять и, ссутулившись, молча смотрел ему вслед.

4

Округлая луна вместе со звездами давала достаточно света. С улиц уже убрали сор, и они почти опустели. Только патрули время от времени вышагивали по своим маршрутам, и отблеск их фонарей, отражаясь в металле кольчуг, свидетельствовал, что сила не дремлет, город может спать спокойно, а редкие прохожие — двигаться без боязни.

Кадок глубоко вдохнул ночной воздух. Жара спала, сменившись мягким теплом. Дым, пыль, вонь, всякие острые запахи улеглись до утра. На подступах к Контоскалиону ветерок донес до его ноздрей легкий аромат корабельной смолы, и он улыбнулся. Удивительно, что именно запахи пробуждают яркие воспоминания. Обветренная, просоленная в дальних морях галера готовится к выходу из египетской гавани Сор, и его отец, возвышаясь над сынишкой, на прощание крепко жмет маленькую ручонку… Кадок поднял руку, ту же самую, но давно уже взрослую руку к лицу. Волосы на тыльной стороне ладони щекотнули его по губе. На него сызнова пахнуло жасмином, духами Алият, и — может ли быть такое? — ее прелестью. Прощальный поцелуй был нескончаемо долгим.

Теперь им владела счастливая истома. Оставалось лишь чуть-чуть посмеиваться над собой. Сегодня Алият, едва завидев Кадока, сообщила: могущественный Бардас Манассес прислал депешу, что при всем желании прибыть к ней нынче не сможет, и возлюбленный может воспользоваться дополнительными часами как нечаянным даром Афродиты. А на прощание, прильнув к его груди, промурчала: «Теперь я познала, как вынослив бессмертный…»

Он зевнул. Ох, как хорошо бы поспать, особенно если рядом с ней… Однако ее прислуга уже подметила, как жалует госпожа этого иностранца. Не стоит давать нового повода для пересудов. Слушок может достичь не тех ушей. Хотя осталось недолго ждать — скоро, совсем уже скоро…

Темень вокруг резко сгустилась. Он свернул на улочку, ведущую к порту, а соответственно, и к постоялому двору. С обеих сторон навалились кирпичные стены, лишь узкая полоска неба просвечивала над головой. Кадок замедлил шаг — не приведи Бог споткнуться обо что-нибудь. Но что там в вязкой тишине позади — шаги? Мелькнула мысль, что он трижды или четырежды мельком видел за собой одну и ту же фигуру в плаще с капюшоном. Кто-то другой следует тем же путем по чистой случайности?

Блеснул свет: в ту минуту, когда Кадок миновал боковой тупичок, там приоткрыли фонарь. На мгновение он был ослеплен и тут же услышал: «Это он самый!..» Из переулка выбежали трое. Один из них обнажил меч.

Кадок отскочил назад. Нападающие рассредоточились — один отошел направо, другой налево, третий остался с ним лицом к лицу. Его окружили и приперли к стене.

Он выхватил нож. У двоих тоже были ножи, и только. Возмущаться, звать на помощь было бы напрасной тратой сил: если он не поможет себе сам, его прикончат быстрее некуда. Левая рука расстегнула плащ, сорвав застежку.

Тот, что стоял напротив, занес меч для удара. Фонарь опустили на землю в переулке, но Кадок все же различал силуэт меченосца в кольчуге. Свистнула сталь, Кадок уклонился и швырнул плащ, норовя накрыть им невидимое лицо атакующего. Послышалась ругань — меч запутался в складках. Кадок прыгнул вправо с надеждой обогнуть врага, что стоял там. Но негодяй оказался слишком искусен, закрыл путь собой, замахнулся кинжалом и угодил бы Кадоку точно в живот, не накопи тот за бессмертную жизнь изрядной решительности и ловкости. Он отбил кинжал собственным ножом, отступив на шаг.

Спина уперлась в кирпичи. Выходит, попался? Оскалив зубы, он сделал обманный выпад. Враг с кинжалом отскочил за пределы досягаемости. Зато тот, что с мечом, изготовился к новому удару.

По камням простучали сандалии. Отблеск света скользнул по медной бороде. Крюк, заменивший Руфусу руку, вонзился меченосцу в горло и яростно заворочался, раздирая хрящи. Противник выронил меч, попытался удержать рукоять, но упал на колени и захрипел, истекая кровью.

Кадок приблизился, подобрал меч и отпрыгнул назад, выпрямляясь. Он не считал себя мастером рубиться на мечах, но все-таки считал своим долгом освоить все боевые искусства, с какими познакомился на протяжении столетий. Человек с кинжалом удрал без оглядки. Последний из нападающих попытался насесть на Кадока со спины, но стремительный поворот — и меч рубанул по руке с ножом. Удар оказался тяжелым, по-видимому, удалось перебить кость. Нападающий вскрикнул, пошатнулся и бросился наутек.

Руфус, рыча от ярости, извлек крюк из поверженного тела и кинулся вдогонку, но оба беглеца уже исчезли в ночи. Он остановился, обернулся, хрипло спросил:

— Ты не ранен?

— Нет. — Кадоку не хватало дыхания, сердце бешено стучало. Однако мысли были ясными и холодными, как лед на плаву в морях у побережья Туле. Он бросил взгляд на человека в кольчуге — тот корчился, стонал и харкал кровью. — Пойдем отсюда! Прежде чем явится еще кто-нибудь…

Он отшвырнул меч, теперь уже бесполезный, который мог бы только послужить уликой против них.

— Куда пойдем? На постоялый двор?

— Никоим образом. — Кадок поспешил прочь. Дыхание вернулось к нему, пульс замедлился. — Эти трое поджидали меня, именно меня. Значит, им было известно, как я пойду и где остановился. Кто бы ни подослал их, он не успокоится и предпримет новую попытку.

— Мне подумалось, что неплохо пойти за тобой и последить, чтоб чего не случилось. Ты ж оставил у этого сукина сына в Фанаре целое состояние.

— Не могу похвастаться своим остроумием, — сказал Кадок мрачно. — Ты сегодня показал куда больше сообразительности, чем я.

— Ха, так ты же влюблен. Хуже, чем пьяный. Куда мы все-таки идем? Думаю, на главных улицах бояться нечего. Может, удастся достучаться в какую-нибудь другую гостиницу. Если ты без денег, то у меня еще кое-что осталось.

Кадок покачал головой. Тем временем они выбрались на главную улицу, хоть сейчас, при лунном свете, она казалась тусклой и безлюдной.

— Нет, не годится. Будем бродить крадучись до рассвета, а там смешаемся с толпой тех, кто выходит из города. Это были не просто разбойники и даже не наемные убийцы. Латы и меч. Значит, по крайней мере один из них был имперским солдатом.

5

Всеволод по кличке Толстяк занимал среди русских торговцев видное положение, и в предместье святого Мамо у него был собственный дом. Дом был невелик, но обставлен с варварской пышностью: Всеволод жил здесь, когда наезжал в Константинополь, холостяком или в обществе одной-двух распутниц. Прислуживали ему молодые соотечественники, на которых можно было положиться как на самого себя. А наверху была еще потайная комнатка, о наличии которой догадаешься не вдруг.

Сегодня Всеволод явился под вечер, сжимая в руке кувшин. Седоватая борода ниспадала на брюхо, выпирающее из-под расшитого кафтана.

— Принес вам вино, — возвестил он. — Дешевое, зато много. Нынче вам и понадобится много, а на тонкий вкус наплевать. Держи…

Он сунул кувшин Кадоку. Тот встал, не обращая внимания на жест хозяина, а кувшин принял Руфус и опрокинул себе в рот. Перед тем Руфус проспал изрядное число часов, в то время как Кадок беспокойно вышагивал меж голых стен или упорно смотрел за окно, на Золотой Рог и бесчисленные городские купола на другой его стороне.

— Ну и что удалось узнать, Всеволод Изяславич? — спросил Кадок без выражения. Как и Всеволод, он говорил по-русски.

Торговец грузно опустился на кровать, отозвавшуюся на это громким скрипом, и оповестил басом:

— Плохие новости. Я ходил к лавке Петроса Симонидиса, и там поставлены стражники. Пришлось потратиться, чтоб они согласились отвечать честно, только им и самим ничего толком не известно. Они знают одно: Петрос арестован, и его допрашивают. — Шумный вздох, как порыв степного ветра. — Если его не отпустят, это, ей-ей, самый ловкий грабеж, какой я когда-либо видел. Милосердные святые, как теперь бедному старику заработать на кусок хлеба для жены и детей!

— А что будет со мной?

— Ты что, не понимаешь, Кадок Рысев? Я не мог давить на них чересчур напористо. Ты молод, а я уже нет. Храбрость уходит вместе с юностью и силой. В лучшие свои дни вспоминай почаще Господа, пока годы и беды не одолели и тебя. Но я потолковал со знакомым капитаном городской гвардии. Да, все именно так, как ты и опасался, — им нужен не Петрос, а ты сам. Зачем, капитану неведомо, но поговаривают, что неподалеку от твоего обиталища произошла стычка с убийством. Впрочем, это я уже знаю от тебя.

— Так я и думал, — произнес Кадок. — Спасибо тебе. Руфус, наконец, опустил кувшин и прохрипел:

— Что же нам делать?

— Лучше всего пока не менять убежища и оставаться здесь, — ответил Всеволод. — Вам известно, что я вскоре собираюсь домой в Чернигов. Можете отправиться со мной. Грекам будет невдомек, что вы на моем корабле. Может, даже, я загримирую тебя, Руфус, под юную рабыню-черкешенку. Как тебе это понравится, а?

Он шумно расхохотался.

— У нас нет денег заплатить тебе за проезд, — сказал Кадок.

— Неважно. Ты мой друг, мой брат во Христе. Я доверюсь твоему слову, что ты заплатишь позже. Тридцать процентов сверху, ладно? А еще ты расскажешь мне подробнее, как ты влип в неприятности. Надеюсь, это поможет мне уберечься от них самому.

— Как только отплывем, расскажу.

— Договорились.. — Всеволод переводил глаза с Кадока на Руфуса и обратно. — Я думал, мы сегодня повеселимся, выпьем хорошенько, но вижу, что ты, Кадок, не в настроении.

Потерять такие деньги — еще бы не печаль! Я велю прислать вам ужин наверх. Встретимся завтра. Господь да принесет вам утешение во сне.

Тяжело поднявшись, он выбрался из потайной комнаты. Стена за ним замкнулась.

На фоне заката, золотого с розовым, Константинополь нависал синей тенью над золотистым отливом воды. Сумерки наползали на предместье святого Мамо и просачивались в комнату, как дымок. Кадок взял кувшин с вином, сделал глоток и тут же опустил кувшин на прежнее место.

— Ты что, и впрямь намерен выложить ему все как есть? — удивился Руфус.

— Ну уж нет, не все. — Теперь они говорили по-латыни. — Изобрету какую-нибудь историю, которой он поверит и которая не причинит ему зла. Что-нибудь про чиновника, решившего не ждать обещанной ему доли, а завладеть всем моим золотом, избавившись от меня.

— А может, мерзавца еще и донимала ревность, — предположил Руфус. — Даже Всеволод и тот, наверное, слышал, что ты посещаешь эту Атенаис.

— Какую-то историю придумать все равно надо. — Голос Кадока дал трещину. — Честно говоря, я и сам не понимаю, что произошло.

— Ха! Все ясно, как бородавка на заднице. Сучка втянула в дело кого-то из своих завсегдатаев. Решили заткнуть тебе глотку на веки вечные — потом они и до меня добрались бы — и прикарманить твои денежки. Может, она прибрала к рукам какого-нибудь олуха из верхних правителей — знает про него что-нибудь гадкое, например. А может, он был попросту радешенек услужить ей и получить свою долю. Нам повезло, мы живы, но выиграла все равно она. Теперь на нас объявлена охота. Если мы хотим оставаться в живых и дальше, нам нельзя возвращаться сюда лет двадцать, а то и тридцать. — Руфус отхлебнул из кувшина, вино чавкнуло. — Забудь ее.

Кадок стукнул кулаком по стене. Штукатурка треснула и обвалилась пластом.

— Как же она могла? Как?!..

— Проще некуда. Ты сам сплел силок, в который и угодил. — Руфус потрепал Кадока по плечу. — Не отчаивайся. Не пройдет и одного поколения, как наплутуешь золота на новый сундук…

— Но зачем ей это понадобилось? Кадок оперся рукой на стену, а лицом на руку. Руфус пожал плечами.

— Шлюха — она и есть шлюха.

— Она же бессмертная… И я предложил ей… Он замолк, не в силах продолжать. Руфус жестко поджал губы, хоть в полумраке этого было не различить.

— Надо было предвидеть. Ты куда проницательнее меня, если только даешь себе труд подумать. Сколько лет она была тем, кем была? Четыреста, так ты мне сказал? Ну и сколько же у нее за это время было мужчин? Тысяча в год? Сейчас, может, ей столько не требуется, зато раньше, вероятно, бывало и больше.

— Она говорила мне, что… Она брала и берет от жизни все, что могла и может…

— Что доказывает, как ей нравится заниматься тем, чем она занимается. Тебе и без меня известно, чего именно хотят мужики от шлюхи. И во все времена таких девиц избивали, грабили, выгоняли на все четыре стороны или оставляли брюхатыми и бросали — выкручивайся как умеешь, выкинь своего выродка хоть на помойку… Так продолжалось четыреста лет, Луго. Как, по-твоему, она может относиться после этого к мужчинам? Останься она с тобой, ей бы никогда не испытать даже удовлетворения оттого, что ты стареешь, а она нет…

Глава 8

ПРОЩАЙ, ПРИДВОРНАЯ СЛУЖБА

Дождь шел весь день — легкий, беззвучный, он будто растворялся в стелющемся над землей тумане, но окружающий мир стал нереальным, как во сне. Камни и карликовые кипарисы в саду — и те были видны еле-еле. Капли падали с навеса над верандой, сливались пленкой на беленой стене. На том видимость и кончалась. Хотя широкие южные ворота стояли настежь, Окура едва различала за ними улицу в лужах и одну-единственную вишню без листвы. Даже дворец, расположенный напротив, — небольшой, но все же дворец, — утонул в тумане, а город Киото словно и не существовал никогда.

Ощутив озноб, она вернулась в жилые комнаты. Слуги, которых она встретила, в подбитых ватой одеяниях казались толстыми и неуклюжими. А на ней были только кимоно в два слоя, — выдержанные в зимней гамме цветов, они отличались дешевой элегантностью, но тепла почти не давали. Изо рта вырывался призрачный пар. Вдобавок к холоду в жилище было еще и сумрачно. Ставни и шторы задерживали ветер, но не сырость, и даже жаровни не помогали.

Тем не менее жилище обещало известный уют. Масамичи оказался столь великодушен, что выделил ей отдельное спальное возвышение в западном крыле. За раздвижными экранами, отделявшими ее личную комнату от остальных, на полу разместились два сундучка и столик для игры в го. Мелькнула шальная мысль, что в такую погоду они хотели бы забраться под циновку татами, убежавшую от них на возвышение. Поскольку в комнате никого не было, спальные занавески были отдернуты, и за ними, в неверном свете фитилей, призывно темнел матрасик с подушками.

Окура открыла шкаф, где прятала свою цитру-кото. Фамильные ценности еще не выносили; она дала цитре прозвище «Кукушкина песня». В такой день прозвище обретало новый смысл: птица, славящаяся своим непостоянством, посредничающая между живыми и мертвыми, воплощающая собой неотвратимое движение времени. Что, если наиграть мелодию, любимую с ранней юности? Бывало, что и потом она иногда услаждала этой мелодией мужчин — тех двоих из своих любовников, кто был ей по-настоящему дорог… Нет, ничего не выйдет, инструмент сейчас настроен на зимний лад.

В помещение явилась служанка, приблизилась и пропела с поклоном:

— Моя госпожа, прибыл гонец от благородного господина Ясухиры.

По тону служанки чувствовалось, что гонец воспринят как явление заурядное. Связь между Чикузен но Окурой, состоящей при дворе бывшего императора Цучимикадо, и Накахари но Ясухирой, до недавних пор младшим советником самопровозглашенного императора Гото-Ба, продолжалась уже много лет. Она придумала для него прозвище Микжи — «Глубокий снег», — ибо именно такой предлог он выдвинул для того, чтобы впервые остаться с ней на ночь.

— Прими его, — распорядилась Окура, ощущая легкий трепет.

Служанка вышла и вернулась к гонцу, который как раз поднялся на веранду. Поскольку наружный свет падал на него со спины, Окура только и могла высмотреть сквозь прозрачные шторы, что он совсем мальчик. Впрочем, было заметно, что его парчовая курточка суха, да и белые штаны не испачканы. Значит, он, мало того что набросил соломенную накидку, еще и прибыл верхом на лошади. Ее губы тронула мимолетная улыбка: что бы нислучилось, Миюки будет сохранять приличия до самого конца.

Улыбка погасла. Как ни притворяйся, а конец уже наступил. Для них обоих.

Согласно обычаю, гонец вручил то, с чем прибыл, служанке и в ожидании ответа преклонил колено. Служанка передала письмо Окуре, а сама удалилась. Развязав шнурки, Окура развернула бледно-зеленую бумагу, намотанную на ивовый прутик, — обычный выбор Ясухиры. Однако каллиграфия оказалась не столь отточенной, как бывало: он стал впадать в дальнозоркость.

С тревогой узнал, что ты потеряла свое положение при дворе. Питал надежду, что покровительство супруги бывшего императора защитит тебя от гнева, павшего на голову твоего родственника Чикузена но Масамичи. Что станется с тобой без его протекции, когда я ныне тоже почти беспомощен? Воистину это печаль, какую мог бы выразить лишь бессмертный Ду Фу. Смею добавить свои слабые строки в искреннем чаянии, что мы по крайней мере свидимся вскоре снова.

И впрямь, подумалось Окуре, его стихи и близко не лежат к поэзии великого китайского мастера. Тем удивительнее, что ее вдруг охватило желание увидеть его, и поскорее; какой бы страстью ни пылали они друг к другу когда-то, чувства давно остыли до нежной дружбы, и она уже не помнила, когда в последний раз делила с ним ложе.

Ну что ж, почему бы и не увидеться? Свидание укрепит их обоих, поскольку каждый будет знать, что не одинок в своей беде. Конечно, ее предупреждали, что новый военный губернатор уже конфисковал тысячи имений у тех, кто поддерживал императора; но число примеров со стороны значило для нее не более чем заботы крестьянина, ремесленника или дворового пса. Что из того, что дом заберет кто-нибудь из клана Ходзо? Не лишат же ее жилища — хотя бы из чувства долга по отношению к общим предкам. Так она рассчитывала, и потому отказ от придворной должности был остро болезненным, означая крушение всего привычного мира.

А впрочем, ей так или иначе пришлось бы вскоре оставить Киото. В этом смысле участь Ясухиры была печальнее. Да принесут они друг другу утешение, на какое способны. Однако следует держаться приличий, даже когда отвечаешь на столь явный призыв. Довольно долгое время Окура провела в коленопреклоненном молчании, размышляя и сочиняя, затем пришла к решению, позвала служанку и велела принести веточку сливы: слива украсит ее послание лучше, чем вишня. Из своего письменного набора она выбрала жемчужно-серый лист, и к той минуте, когда развела тушь, ответ сложился в голове до последнего слова, и тоже в стихах:

Она скрутила послание со всем изяществом, какого оно заслуживало, и отдала служанке для передачи гонцу. Надо понимать, он пересечет город в одно мгновение, однако влекомой волами повозке, — а иначе лица благородного происхождения не передвигаются, — на подобный путь потребуется без малого час. Умной женщине хватит времени привести себя в порядок.

Поднеся тонкую свечу поближе, она изучила свое лицо в зеркале. Прекрасным его не назовешь: слишком тощее, скулы чересчур отчетливы, глаза могли бы быть и поуже, а рот поменьше. Тем не менее лицо было надлежащим образом напудрено, брови добросовестно выщипаны, новые наведены дугами выше на лбу, а зубы тщательно зачернены. Фигура тоже оставляла желать лучшего — грудь избыточна, а бедра узковаты, — но одежда сидела на ней хорошо, и когда она двигалась правильной поступью, шелка переливались как подобает. Многие огрехи искупали волосы, водопадом ниспадающие с головы до самого пола.

Затем она приказала принести рисового вина и приготовить сладости. Воистину ее удел — сегодня это касалось и Ясухиры — складывался пока что не так плохо: она была одна, но со служанками. Масамичи, нашедший до лучших времен пристанище у приятеля, забрал с собой жену, двух наложниц и всех детей, да и все свое имущество. Из приличия предлагал Окуре присоединиться к ним, но испытал заметное облегчение, когда она заявила, что у нее другие планы на будущее. В семье никто не позволял себе высказываться неподобающим образом по поводу того, что ее навещают мужчины, а подчас и остаются на ночь. И все же, оставайся кто-то ей небезразличный дома, это волей-неволей наложило бы отпечаток на сегодняшний разговор, который по самому существу своему будет либо абсолютно искренним, либо попросту ненужным.

Водяные часы Масамичи увез, солнце за облаками — судить о времени дня практически невозможно. Можно лишь предполагать, что Ясухира появится около полудня, в час лошади. Она распорядилась, чтобы служанка развернула ширму для бесед и, заслышав его шаги на веранде, опустилась за ширмой на колени. В общем-то, это не для себя, а для него, подумала она с гримаской. Когда привычный мир рассыпается на части, соблюдение правил хорошего тона может оказаться для Ясухиры важнее, чем когда бы то ни было.

Минут десять они провели в обмене любезностями и болтовне о пустяках, потом она нарушила правила и отставила ширму в сторону. Когда-то он, вне сомнения, воспринял бы подобный жест как приглашение к любви — но сегодня две-три поэтические строчки, ввернутые в разговор, не оставили сомнения, что это не входит в намерения ни одной из сторон. Им хотелось поговорить без помех, только и всего.

Служанки, Кодаю и Юкон, были поражены такой вольностью не менее, чем если бы два тела бесстыдно слились при свете дня. Хотя сумели сохранить должную почтительность и внесли все, что заказано. Славные девчушки, подумала Окура, когда они удалились, — только что теперь с ними станется? Она поймала себя на мысли, слегка ее удивившей: хорошо бы, чтобы новый хозяин сохранил прежнюю прислугу и прилично с ней обращался, — хотя, зная его норов, уповать на подобную снисходительность не приходится.

И она, и ее гость расположились на полу. Покуда Ясухира учтиво созерцал цветочный узор на своей винной чашечке, она заметила, как он резко постарел. Седина тронула его голову годы назад, но округлое лицо, щелевидные глаза, бутон рта и крошечная бородка оставались столь же привлекательными, как в юности. Многие знатные дамы, вздыхая, сравнивали его с Гэндзи, сиятельным принцем из повести Сикибу Мурасаки, написанной еще два столетия назад. Дождь смыл с лица пудру и смазал румяна, открыв взору синеву под глазами, землистые щеки в морщинах, да и плечи у него провисли. Но ни при каких обстоятельствах он не утрачивал придворной грации и не забыл, как, с должными интервалами, прихлебывать вино.

— Ты, как всегда, знаешь, что мне по вкусу, Асагао. — Так он звал ее наедине — «Утренняя краса». — Вкус, аромат, тепло. «Блистающий свет…»

И раз он начал стихотворную строчку, у нее не было выбора, кроме как завершить, чуть переиначив:

— Но, боюсь, «вечной удачи» нам не видать. — Подумала и добавила: — И «Утренняя краса», опасаюсь, мне уже не по возрасту. Лучше, пожалуй, если впредь ты подберешь мне имя менее возвышенное, например «Сосна»…

— Значит, — улыбнулся он, — я сохранил кое-какое умение вести разговор. Как думаешь, не лучше ли сразу покончить с неприятными темами? Тогда мы сможем повспоминать былые дни и былые радости.

— Если посмеем…

Если ты посмеешь, уточнила она безмолвно. Мне-то давно пришлось воспитать в себе силу духа.

— Я надеялся, что благородный Цучимикадо пожелает сохранить тебя.

— При нынешнем развитии событий отставка — не самое худшее, что могло произойти. — Он не смог утаить, что слегка озадачен ее словами. Она пояснила: — Не будь у моей семьи рисовых полей, я была бы форменной нищенкой, не имеющей даже такого скромного уголка, куда можно удалиться вне службы. Другие презирали бы меня, а потом принялись бы оскорблять.

— Ты в самом деле так думаешь?

— Женщины, Миюки, ничуть не менее жестоки, чем муж чины.

Он отщипнул крошку печенья, и она поняла, что ему надо собраться с мыслями. Наконец он сказал:

— Увы, ситуация, как она складывается, не обещает тебе особых перспектив.

— Почему?

Она и сама прекрасно знала ответ, но знала и то, что необходимость объяснить все подробно пойдет ему на пользу.

— В дни восстания благородный Цучимикадо сохранял выдержку — не выступал против вожаков клана Ходзо, но и не помогал им. А ныне он, смею заметить, вынужден заискивать перед ними: если они будут им довольны, то, когда нынешний властелин умрет или отречется от престола, следующим императором может стать кто-либо из его рода. Согласись, при этих условиях избавиться от семейств, сколько-нибудь замешанных в мятеже, — жест естественный и для него пустячный. Хотя, конечно, не более чем жест, и Токифуза, нынешний военный губернатор Киото, несомненно, отдает себе в том отчет.

— Диву даюсь, — промолвила Окура, — какие грехи прежней жизни побудили господина Го-Тобу вновь претендовать на трон, от которого он сам же и отказался?

— Это было отнюдь не безумие, а достойная борьба, которой по праву следовало бы увенчаться успехом. Попомни, что его брат, тогдашний император Юнтоку, был с ним заодно, и на их стороне выступили не только наши с тобой семейства, но и солдаты клана Таира, жаждущие отмщения за зверства Минамото против своих отцов; даже монахи и те взялись за оружие…

Мрачная туча наползла на чело Окуры. Она помнила, как монахи с горы Хиэй неоднократно спускались в Киото и повергали горожан в ужас угрозами, избиениями, грабежами, поджогами. Они требовали угодных себе политических решений — но чем они были лучше откровенно преступных банд, державших в повиновении всю западную половину столицы?

— Нет, это наши, а не его прежние грехи повинны в том, что мы проиграли, — продолжал Ясухира. — Как низко мы пали в сравнении с золотой эпохой! А могли бы иметь императора, который стал бы подлинным правителем!

— Как тебя понять? — осведомилась Окура, чувствуя, как важно для него выплеснуть накопившуюся в сердце горечь. Что и случилось:

— Кем были императоры на протяжении поколений? Куклами в руках знати. Их возводили на трон детьми, а в зрелые годы вынуждали отойти от дел и жить в праздности. А тем временем кланы поили землю кровью, выясняя в схватках, кому быть шогуном. — Переведя дух, он разразился новым потоком слов: — Шогун — военный вождь, действительный владыка империи. По крайней мере, раньше было так. Сегодня Ходзо выиграли войну между кланами, зато их шогун — сам еще мальчик, тоже кукла, повторяющая то, что ему внушили взрослые. — Он взял себя в руки и извинился: — Прошу прощения у милой Асагао. Ты, должно быть, уязвлена моей резкостью — а в ней не было ни малейшей нужды, ибо женщине не дано разбираться в подобных вопросах…

Для Окуры во всем услышанном не было ничего нового — она давно привыкла держать уши и разум открытыми для новостей, казалось бы, не касающихся ее прямо. Тем не менее она скромно ответила:

— Ты прав, подобные вопросы не для женщины. Я понимаю, однако, что ты печалишься об утраченном. Бедный мой Миюки, что с тобой теперь будет?

Ясухира перешел на гораздо более спокойный тон:

— Я оказался в лучшем положении, чем Масамичи да и многие другие, и могу занимать свой особняк в Киото еще какое-то время. Потом придется уехать в имение, которое мне сохранили, — оно далеко на востоке, за полуостровом Идзу. Те, кто обрабатывает мою землю, поддержат меня и моих домочадцев.

— Но жить в бедности! И притом в таком далеке, среди неотесанных крестьян! Для тебя это будет словно выпрыгнуть за край света…

Он кивнул, соглашаясь:

— Часто-часто не удержу я слез, однако… — Она восприняла цитату не полностью: ей почти не выпадало в последние годы случая пользоваться разговорным китайским, — но, насколько она могла судить, поэт писал о поддержании безмятежности духа в любых превратностях судьбы. — Мне говорили, что оттуда открывается вид на священную гору Фудзи. Кроме того, я возьму с собой хотя бы десяток книг и флейту.

— Значит, для тебя это все-таки не полный крах. Хоть одно светлое пятнышко на фоне мрака.

— А ты как? Какая судьба постигла это владение?

— Вчера явился тот, к кому оно перешло. Деревенщина наихудшего толка — лицо не напудрено, обветрено, как у крестьянина, волосы и борода всклокочены. Неопрятен, словно обезьяна, и к тому же говорит на таком наречии, что едва-едва поймешь, чего он хочет. А уж солдаты под его командой — те и вовсе похожи на дикарей с Хоккайдо. Нетрудно представить себе, что тут будет твориться, и это, быть может, смягчит мою тоску о Киото. Новый владелец дал нам на сборы три-четыре дня.

Ясухира колебался несколько мгновений, прежде чем предложить:

— Конечно, мой будущий образ жизни не вполне подходит для дамы из хорошей семьи. Но если у тебя на примете нет ничего лучшего, можешь присоединиться к моему отряду. По крайней мере, будем утешать друг друга до конца наших дней.

— Спасибо, мой дорогой верный друг, — отозвалась она приглушенно, — но меня ждет ныне иная тропа.

Он осушил чашечку до дна. Окура наполнила ее снова.

— Неужели? Считай, что я не разочарован твоим отказом и рад за тебя. Кто же берет тебя в свою свиту?

— Никто. Обращусь в монастырь Хигашияма — именно туда, поскольку я не раз бывала там с супругой бывшего императора и главный служитель знает меня, — останусь там и приму клятвы.

Она не ожидала, что Ясухира способен выказать столь явное замешательство. Он едва не выронил чашечку, расплескав вино и запятнав одежду.

— Что? Ты примешь клятвы? Со всеми последствиями? Ты станешь монахиней?

— Намерена стать.

— Ты обрежешь волосы, свои прекрасные волосы, напялишь грубое черное облачение и будешь жить, как… Как ты будешь жить?

— Самый свирепый разбойник не смеет тронуть монахиню. В самой бедной хибаре ей не откажут в ночлеге и чашке риса. Я намерена пуститься в непрерывное странствие от храма к храму, чтобы наилучшим образом использовать предстоящие годы, сколько бы их ни даровала мне судьба. В течение этих лет, — Окура одарила своего гостя улыбкой, — кто знает, быть может, время от времени мне удастся навещать и тебя. Тогда уж мы повспоминаем всласть…

Он недоверчиво покачал головой. Как большинство придворных, он никогда не уезжал надолго и, как правило, не дальше одного дня пути от Киото. И во всех случаях в экипаже — ради церемоний, к которым люди его круга относились скорее как светским, нежели религиозным: любоваться цветущими сельскими долинами весной или кленовыми листьями осенью, созерцать, слагая стихи, лунный свет на озере Бива…

— А ты хочешь идти пешком, — бормотал он. — По дорогам, которые любой ливень обращает в трясину. Горы, пропасти, бурные реки. Голод, дождь, снег, ветер, палящее солнце. Невежественные жители. Дикие звери. Демоны, призраки. Нет, нет! — Он опустил чашечку, выпрямился, и голос его окреп. — Это не для тебя. Странствовать тяжко даже в юные годы, даже мужчине. А ты женщина, ты постареешь и погибнешь ужасной смертью. Я не допущу этого!

Его озабоченность была искренней и даже трогательной. И чем напоминать ему, что он не имеет над ней, собственно, никакой власти, она предпочла мягко спросить:

— Разве я кажусь тебе слабой?

Он замолк. Только глаза беспокойно бегали, словно сверля платье и разглядывав тело под ним — тело, которое некогда принадлежало ему. Но нет, обрезала она себя, такое ему сейчас и на ум не приходит. Воспитанный человек, он считал наготу отталкивающей, и в самые пылкие часы они не расставались с одеждой, хотя бы условной. В конце концов он прошептал:

— Не спорю, как ни странно, годы почти не коснулись тебя, если коснулись вообще. Ты свободно войдешь за двадцатилетнюю. А на деле — сколько тебе? Мы знакомы без малого тридцать лет, и тебе было не меньше двадцати, когда тебя представили ко двору, так что ты не намного моложе меня. А мои силы, увы, уже на исходе.

Молодец, что говоришь честно, подумала Окура. Я не могла не видеть, что ты потихоньку стареешь, держишь книгу все дальше от глаз, все чаще морщишься, не вполне расслышав слова собеседника; половина зубов у тебя уже выпала, тебя трясет озноб, тебя донимает то кашель, то простуда; а кости по утрам, когда надо вставать, не ломит? Уж мне ли не знать эти приметы, я ли не наблюдала их всякий раз, когда немощь уводила у меня тех, кого я любила?

Искушение сказать Ясухире правду возникло сразу, как только до нее долетели дурные вести, и она принялась соображать, чем они могут обернуться для нее лично и как ей поступить. Она сдержала себя, но назойливое искушение не угасло. Ну а если поддаться соблазну — разве это повредит ей? Этот человек достоин доверия. Хотя неясно, поддержит его ее откровенность или повредит ему. Ладно, решила она, буду с ним честной. По крайней мере, у него появится тема для размышлений, помимо собственных потерь и печалей, которая как-то скрасит его одиночество.

— Я старше, чем ты думаешь, мой дорогой, — тихо произнесла она. — Хочешь знать мой истинный возраст? Только предупреждаю, тебе может показаться, что я помешалась.

Он вновь внимательно посмотрел на нее, прежде чем ответить:

— Не покажется. Ты таишь в себе куда больше, чем выносишь для общего сведения. Думаю, я всегда догадывался об этом, пусть смутно. А может, у меня не хватало духу разобраться в тебе до конца.

Выходит, ты мудрее, чем я предполагала, подумалось ей. Решимость исповедаться ему обрела большую четкость.

— Выйдем наружу, — предложила Окура. — То, что я собираюсь тебе поведать, не предназначено ни для кого другого.

Не утруждая себя плащами, они вместе вышли на веранду, обогнули здание и по крытой галерее достигли беседки над прудом. Над его безмятежной гладью на берегу высился камень в человеческий рост; шероховатую его поверхность украшала эмблема клана, только что потерявшего это поместье. Остановившись, Окура произнесла торжественно:

— Вот подходящее место показать тебе, что мой язык не служит злым духам, погрязшим во лжи.

И в подкрепление своего заверения привела отрывок из «Книги лотоса», выбранный заранее. Ясухира ответил с приличествующей случаю серьезностью:

— Достаточно. Я верю тебе.

Он принадлежал к течению, полагающему, что великий Будда самолично следит за всеми человеческими поступками.

Вокруг была целомудренная красота. Морось заползала в беседку и покрывала мелкими капельками одежду, волосы, ресницы. Холод и тишина ощущались как неземные силы, которым нет до них двоих никакого дела.

— Ты думаешь, мне около пятидесяти, — сказала она. — В действительности я старше. Более чем вдвое старше.

У него перехватило дыхание. Пристально взглянув на нее, он отвел глаза и спросил с подчеркнутым хладнокровием:

— Как это может быть?

— Сама не понимаю. Знаю, что родилась в правление императора Тобы, со времен которого клан Фудзивара правил страной так успешно, что повсюду установился мир. Росла как любая девочка из хорошей семьи — с той разницей, что никогда не болела, а как только стала взрослой, всякие внешние перемены во мне прекратились, и с тех пор я такая, какой ты видишь меня сегодня.

— Какая же судьба тебе уготована?

— Говорю тебе, не ведаю. Я изучала науки, молилась, углублялась в медитацию и самоограничения, но озарение так и не пришло. В конце концов я решила продолжать вести эту долгую жизнь достойно, как только смогу.

— Это, должно быть, нелегко.

— Нелегко.

— Почему же ты не откроешься другим? — Голос Ясухиры дрогнул. — Ты могла бы считаться святой, праведницей, бодхисатвой^[197]…

— Знаю заведомо, что не гожусь в святые. Я мучаюсь тревогами, неуверенностью в себе, меня одолевают желания, страхи, надежды, мне присущи все телесные грехи. По мере того как мою неподверженность старению стали мало-помалу замечать другие, я столкнулась с завистью и злобой, люди начали страшиться меня. И тем не менее я не могла заставить себя отречься от мира в пользу возвышенной бедности. Так что, Миюки, кто б я ни была, я не праведница.

Он погрузился в раздумье. За садовой оградой кружилось бесформие. Потом он наконец осмелился спросить:

— Как ты все-таки жила? На что были похожи все эти годы?

— Когда мне было четырнадцать, меня присмотрел мужчина много старше меня, — как его имя, теперь неважно. Он был влиятельным человеком, и мои родители поощряли его ухаживания. Никаких чувств я к нему не испытывала, но не знала, как отказать. Кончилось тем, что, проведя со мной три ночи, он сделал меня своей младшей женой. Он же представил меня ко двору Тобы, который к тому времени отрекся от престола. Я родила нескольких детей, двое выжили. Однако Тоба умер, а вслед за тем и мой муж. Вскоре разгорелась война между кланами Таира и Минамото. Я воспользовалась ею, чтобы отказаться от службы при вдовствующей особе и, получив причитающееся вознаграждение, вернуться в семью, где выросла. Обычай, что дамам, не состоящим при дворе, приличествует уединение, был мне на руку. Но это же было пустое существование!

Долго ли, коротко ли, — продолжала Окура, — я завела любовника, которому доверяла. Он тоже был богат и влиятелен, отвез меня в свое сельское имение, и там я провела еще несколько лет. Потом он выдал мою дочь замуж и отправил ее подальше, а меня привез в Киото под ее именем, и благодаря его покровительству меня вновь приняли на придворную службу. Люди, помнившие меня прежнюю, поражались тому, как же сильно дочь похожа на мать. Постепенно я одолела презрение, с каким они относились к провинциалкам, — но когда другие придворные стали замечать, что мой юный облик не меняется…

Тут она испытала что-то очень похожее на скуку и осведомилась:

— Ты и впрямь хочешь выслушать все подробности? Нынешняя моя жизнь при дворе была третьей по счету. И все три были полны уловок и лжи. А дети, которых я вынашивала и от которых приходилось так или иначе избавляться, отдавать на сторону, прежде чем становилось слишком очевидным, что они стареют, а я нет! Это было больнее всего. Не представляю себе, долго ли еще я могла бы терпеть такую жизнь…

— Стало быть, теперь ты хочешь оставить прошлое позади, отречься от него? — произнес он почти беззвучно.

— Давно пора. Я оттягивала решение из противоречивых чувств, из-за неуверенности, какая судьба постигнет мою родню. Ну что ж, все решено без меня и за меня. Я почти благодарна, что освобождена от обязательств.

— Но если ты примешь клятвы и станешь монахиней, ты уже не сможешь вернуться сюда, как бывало.

— Я и не хотела бы возвращаться. Хватит с меня мелочных интриг и бессмысленных развлечений. На небе меньше звезд, чем зевков, что я подавила, и часов, что я провела в тоске, глядя прямо перед собой и ожидая событий — хоть каких-нибудь, каких угодно. — Она мягко коснулась его руки. — Ты тоже был не последней причиной того, что я тянула время. Но теперь ты, в свой черед, должен покинуть меня. Да и сомнительно, что удастся сохранять сколько-нибудь длительно видимость прежней столичной жизни.

— Ты выбрала более тяжкий путь, чем я полагал посильным для тебя.

— Нет, наверное, не более тяжкий, чем большинство путей в грядущие времена. Мы вступаем в жестокий век. А к странствующей монахине относятся с почтением, и никто ни о чем ее не расспрашивает. В один прекрасный день я, может, даже приду к пониманию, зачем мы живем и отчего обречены на страдания.

— Способен ли я на такое же мужество, как она? — осведомился он у дождя.

Окура опять коснулась его руки.

— Я того и боялась, что моя повесть расстроит тебя. Он по-прежнему смотрел куда-то в непроглядную серебряную даль.

— Возможно, это было необходимо тебе самой. Для меня ничто не изменилось. Покуда я жив, ты останешься для меня Утренней красой. А еще ты помогла мне запомнить, что я, благодарение небесам, смертей. Ты будешь молиться за меня?

— Непременно, — пообещала она.

Они постояли молча, затем вернулись в дом. Там они ворошили прежние дни, вызывали в памяти минуты радости, счастья, наслаждения — минуты, когда безраздельно принадлежали друг другу. Он слегка опьянел. Однако когда настала пора прощаться, расставание прошло церемонно и чинно, как подобает мужчине благородного звания и даме, состоящей при дворе.

Глава 9

ПРИЗРАКИ

Уж не дым ли вернул ее к жизни? Дым горчил в ноздрях, разрывал легкие — вокруг не осталось воздуха, один дым. Она закашлялась. Чудилось, что голова раскололась на черепки и теперь они встают на место с хрустом, трутся друг о друга, как льдины на озере в зимнюю бурю. Еще приступ кашля и еще. И вот сквозь гул в голове и режущую боль она различила потрескивание, нарастающее с каждой минутой.

Глаза сами собой раскрылись. Дым яростно набросился на них, но и сквозь слезы она заметила пламя. Горела вся стена часовни, огонь уже лизал потолок. Она не могла различить ни святых, которые украшали его прежде, ни икон на стенах — не дай Бог, сгорели, — но алтарь пока уцелел. Как только дым чуть приподнимался, она видела над собой его полуосвещенную громаду, и у нее возникло мимолетное дикое опасение, что алтарь вот-вот поднимется, упадет на нее и раздавит или, наоборот, уплывет на облаке дыма навсегда.

Жара нарастала. Она кое-как перевернулась на четвереньки, но приподнять отяжелевшую от боли голову так и не смогла. Однако что-то на самом краю зрения все же заставило ее медленно подползти, привстать и ахнуть, едва она поняла, что, вернее, кого видит.

Сестра Елена. Распростерта на спине и недвижна, недвижнее алтаря. В удивленно распахнутых глазах — огни пожара. Из открытого рта полувывалился сухой язык. На глиняном полу резко белеют обнаженные ноги, монашеская ряса задрана на живот. И поверх белой кожи — яркие пятна крови.

Варвара ощутила, как все внутри сжалось и перевернулось. Тут уж пришлось встать волей-неволей — ее одолела рвота. Приступы повторялись трижды, отдаваясь во всем теле, но, когда они кончились, оставив кислый вкус на языке и жжение в желудке, сознание, как ни странно, прояснилось. И мелькнула мысль: как расценить эти приступы — как окончательное осквернение святых стен или как Божью милость, искупление за то, что совершили с Еленой?

Ты была моей сестрой во Христе, подумала Варвара. Такая юная, о какая же юная! Хотелось бы мне, чтобы ты не питала ко мне столь явного благоговения. Чтобы мы иногда могли просто побыть вместе, вдвоем, пошептаться и похихикать, прежде чем перейти к молитвам. Ну что ж, ты, видимо, заслужила участь мученицы. Ступай домой, в чертоги небесные…

Слова прокладывали себе путь сквозь боль, оглушительный стук сердца, сквозь головокружение. Трещал огонь, жара становилась невыносимой. Откуда-то сыпались искры, несколько искр попало ей на рукава. Хоть они и угасли, но отсюда надо бежать, если она не хочет изжариться заживо.

Она испытала еще мгновение слабости. Почему бы не умереть здесь, заодно с юной Еленой? Подвести черту под столетиями — когда же, как не сейчас, когда весь мир пришел к концу? Если заставить себя дышать глубоко, агония будет недолгой. А затем — покой, вечный покой…

Сквозь марево дыма и копоти прорвался отчетливый медно-желтый солнечный луч. Она предавалась мыслям о смерти — а тело самовольно ползло к дверям. Изумившись этому, она окончательно пришла в себя и осмотрелась. Вокруг ни единой живой души. Монастырские постройки, большей частью деревянные, объяты пламенем. Она встала на ноги и заковыляла прочь, прочь от них. Но сразу за оградой ею овладела животная настороженность, и она осмотрелась снова, прижавшись к стене.

Монастыри, мужской и женский, располагались по обычаю вдали от города: предполагалось, что в крайнем случае послушники и послушницы найдут укрытие за городскими укреплениями. Только на это не хватило времени. Татары налетели чересчур стремительно и отрезали их от безопасного убежища. А потом взяли монастырь вместе с Богородицей, святыми и ангелами в кольцо и ворвались в его пределы, завывая, как собаки.

Теперь-то Варваре было ясно, что и город не стал бы спасением. Переяславль пал. Возможно, татары овладели им даже раньше, чем дали себе труд побеспокоиться насчет Богородицы. Над городскими стенами в чистое вечернее небо поднимались тучи черного дыма, и кое-где из-под дымных мазков просвечивали языки пламени, оттеняя мрачную картину тревожным алым налетом. Ей смутно вспомнилось, как Господь предстал перед израильтянами в виде дымного столпа днем и огненного столпа в ночи. Однако вряд ли глас Его ревел с такой мощью, как погребальный костер, бывший прежде Переяславлем.

По холмистым полям вокруг поднимались дымы помельче — горели деревни, и кое-где были видны темные пятнышки: кто-то спасался бегством. Сами татары вроде бы держались вблизи города. Там и тут отряды конников скакали прямо по посевам. Пешие воины гнали пленных в главное становище, — правда, пленные были наперечет, но и захватчиков, как приметила Варвара, насчитывалось не так-то много. Не несметные орды, как уверяла молва, а от силы несколько сотен. И никаких железных одежд — на коренастых фигурах кожа да меха, а если где-нибудь и мелькал металлический блик, то скорее от копья, чем от шлема. На одной из повозок было водружено знамя, шест с поперечиной, откуда свисало что-то невнятное, — быть может, бычьи хвосты? А лошадки у них были все как на подбор низкорослые, мохнатые, длинномордые, мышастой окраски.

И все же эти невзрачные всадники прокатились по русской земле пожаром, сметая и вытаптывая все на своем пути. Обитателям монастырей, удалившимся от мира, и тем доводилось слышать, что даже разбойники-печенеги, спасаясь от татар, бежали к русским в поисках защиты. Татарская конница нападала как тысяченогий дракон, а стрелы татарских лучников рушились на противника неудержимой метелью…

Но не считая супостатов, вокруг и в особенности на запад стелились извечные, возмутительно спокойные зеленые просторы. Солнечный свет лился на Трубеж, превращая реку в поток расплавленного золота. Стаи водной дичи поднимались на крыло, устремляясь к приречным болотам.

Там, в болотах, поняла Варвара, мое спасение, моя единственная крошечная надежда.

Только как туда добраться? Тело разламывалось от боли, к ней добавлялись душевные муки, и каждая косточка весила как свинец. И все же, несмотря ни на что, она должна, должна идти, возмещая свою неполноценность разумом. Продвинуться чуть-чуть, замереть, выждать удобную минуту и переместиться еще, пусть на десяток саженей. Путь до цели потребует много времени, но чего-чего, а времени у нее сколько угодно. Она подавила в себе безумный смешок.

Первое укрытие ей дал монастырский сад. Как долго эти деревья радовали ее и сестер по вере удивительной бело-розовой кипенью весной, шуршали зеленью летом, даровали свежие сладкие плоды осенью, а зимой их прекрасная нагота разрушала серое уныние и однообразие. Счет годам, проведенным в монастыре, был утерян, оставив по себе лишь беглую память об отдельных людях. Елена, сварливая Марина, дородная безмятежная Юлиана, настоятель Симеон, прячущий свою степенность за необъятной бородой, — его давно нет в живых, все они призраки, да и она сама, быть может, тоже мертва, хоть и не дано ей успокоения. И вот теперь она, как русалка, ползет обратно к родной реке.

За садом начиналось пастбище. На миг подумалось, что лучше бы затаиться среди деревьев до наступления ночи. Но пережитый ужас гнал ее вперед, и она сама не заметила, как двинулась дальше почти ползком — змея, да и только. Навык скрытного движения вернулся легко, что и немудрено: усвоила-то она его еще в детстве. До пришествия Христа на Русь, да и потом, женщины бродили по лесам не хуже мужчин, хоть и предпочитали не забираться в темные чащобы без троп, где таятся хищные твари и демоны, а держаться ближе к солнечным опушкам, богатым ягодами и орехами. Пожалуй, до сих пор лес оставался ей ближе, чем монастырь. Но что случилось там, в монастыре, после того как враг подошел к его стенам? Что? Ни проблеска памяти.

Внезапный глухой звук заставил ее распластаться в траве. Несмотря на усталость, сердце отозвалось на этот звук бешеным стуком, а в висках что-то тоненько засвистело. Хорошо, что она не осталась в саду: среди деревьев замелькали татарские лошадки. Одного из всадников она разглядела отчетливо — широкое смуглое лицо, раскосые щелочки глаз, жидкая бороденка. Сдается, она встречалась с ним. А может, он был среди тех, кто овладел ею там, в часовне?

Они проехали совсем близко, но ее не увидели. В груди поднялась волна благодарности. Только позже, много позже она поняла, что благодарность была обращена не к Господу и его святым, а к Дажбогу, повелителю небесного огня, защитнику слабых. Еще одно давнее воспоминание, еще один призрак.

Ко времени, когда она достигла болот, горизонт уже тронули сумерки. Дымы над Переяславлем по-прежнему были окрашены красными сполохами; окрестные деревни, вероятно, уже выгорели дотла. Кучками мерцали татарские костры, мелкие и кровавые, как и те, кто их запалил.

Прохладная грязь начала просачиваться в обувку, облила пальцы ног, поднялась до щиколоток. Варвара нашла бугорок, поросший сырой травой, и опустилась на него, скрючившись, вцепившись в упругий дерн и рыхлую почву. Земля, матерь всех и вся, прижми меня к себе, не отпускай, утешь свое несчастное дитя!

Проступили первые звезды. Она набралась решимости поплакать. Потом стянула с тела платье, слой за слоем. Ветерок овеял наготу лаской, и, связав одежки узелком, она прошлепала сквозь камыши до чистой воды. Наконец-то она может промыть рот и горло, напиться от души. Течение было медленным, кода не спеша обтекала каждую опаленную клеточку. Варвара яростно мыла и скребла себя, снова, снова и снова. Река миловала, голубила — женщина открыла ей свои чресла, повторяя молитвенно: «Очисти меня…»

Света звезд и Млечного Пути оказалось довольно, чтоб она нашла дорогу назад и постояла на бугорке, пока ветерок не обсушил ее. Обсушил до дрожи, но быстро. Губы тронула усмешка — что было бы, оставайся волосы длинными, однако они были острижены, спасибо монастырю, сегодня это кстати. Натягивая одежду, она ощутила тошноту — теперь стало ясно, что тряпки провоняли потом, кровью, татарами, и надеть их на себя стоило чуть не последних сил. Наверное, можно бы пока обойтись без одежды, но хотелось защититься от назойливого запаха дыма. Еще одно наследие, еще один урок веков — надлежит укрываться от холода ночи. Сколько она себя помнит, болезни обходили ее стороной, но сегодня она ослабла так, что лихорадка может и одолеть ее…

Съежившись на своем бугорке. Варвара погрузилась 8 полусон. Только призраки не оставляли ее, тараторили без умолку.

Рассвет привел ее в чувство, она чихнула, застонала, вздрогнула. По мере того как на земле креп день, такая же холодная ясность нарастала и в сердце. Осторожно шелохнувшись в своем убежище, она убедилась, что руки и ноги снова начали слушаться, да и боль смягчилась. Конечно, раны еще поноют, но как потеплеет — притихнут и вскорости заживут.

Держалась она скрытно, глубоко в камышах, хотя время от времени дерзала осторожно выглянуть наружу. Видела, как татары водили лошадей на водопой, но река милостиво унесла их запахи прежде, чем вонь достигла Варвары. Видела, как она скачут то туда, то сюда, а нередко и возвращаются, нагруженные добычей. Мельком, когда лагерные толпы чуть раздвигались, видела и пленников под конной охраной — юношей, молодых женщин, кого стоило держать в рабстве. Все остальные лежали мертвыми на пожарищах.

Памяти о последних часах в монастыре по-прежнему не было: наверное, стукнули по голове. В общем-то, нужды все доподлинно вспомнить она не испытывала, происшедшее нетрудно было восполнить в воображении. Как только захватчики вломились в святые стены, монахини, надо думать, бросились врассыпную. Не исключено, что именно она, Варвара, схватила Елену за руку и потащила в часовню святой Евдокии. Маленькая часовня стояла на отшибе, никаких ценностей там не держали, и можно было надеяться, что дьяволы обойдут ее стороной. Увы, не обошли.

А что потом? Как умерла Елена? Сама Варвара — что ж, вероятно, она пыталась сопротивляться, и потребовалось трое или четверо, чтобы держать ее по очереди. Варвара была крупная, сильная, прошла многие испытания, привыкла сама стоять за себя. Кто-то из татар, возможно, после того как она его укусила, грохнул ее затылком об пол. А Елена, напротив, была маленькой, хрупкой, мечтательной тихоней. Елена только и могла, что лежать там, куда ее бросили, пока насильники продолжали свое грязное дело. И, возможно, последний из них по примеру своего дружка, расправившегося с Варварой, усмехнулся и проделал то же самое с Еленой, только ее-то удар убил на месте. Они поди решили, что Варвара умерла тоже, подтянули штаны и у шли, — а скорее, им было просто все равно.

Спасибо, хоть не потянулись за ножами. Ножевой раны Варвара могла бы и не пережить. Череп у нее оказался крепким, но пусти они в ход ножи, она могла бы и не очнуться вовремя и не выползти из часовни — и жизненная сила, позволяющая ей держаться не старея, тут не помогла бы. Следовало бы вознести хвалу Господу, что случилось именно так, а не иначе.

— Нет, — прошептала она, — сначала прими мою благодарность за то, что Елена мертва. Насилие сломило бы ее, воспоминания терзали бы ее днем и ночью, не отпускали бы ни на шаг…

За что еще благодарить, Варвара так и не решила.

Бормотала река, медленно шли часы. Щебетали птицы. Жужжали мухи, привлеченные ее зловонной одеждой. Дал о себе знать голод, — но она припомнила давнюю уловку и легла животом в тину у заводи, среди нанесенных течением веток. Легла и набралась терпения.

Она была не одна — призраки подбирались все ближе. Прикасались к ней, тянули к себе, нашептывали, манили. Первыми явились самые гнусные: пьяные мужья и два негодяя, сумевшие овладеть ею насильно в годы странствий. Был и третий, но того она сумела упредить, всадив в него кинжал.

— Горите на адском костре вместе с татарами, — прорычала она, как волчица. — Я пережила вас — и их тоже переживу…

И даже самая память о них сотрется. И, отогнав прежних призраков, она призовет новых. Быть может, на это уйдут годы — уж лет ей не занимать, — но сила, позволившая ей жить так долго, рано или поздно опять дарует ей счастье.

— Добрые мужики, вернитесь ко мне. Мне вас так не хватает. Мы же были счастливы вместе, разве нет?

Отец. Седобородый дедушка, у которого она умела выпросить что угодно. Старший брат Богдан — они, бывало, дрались, а потом он вырос достойным человеком, пока болезнь не скрутила его и не выела ему нутро. И младший брат, и сестренки — они иногда дразнились, но все равно она их любила. Соседи. И среди них Дир, застенчиво целовавший ее на медовом лугу; ей было тогда двенадцать, и мир от его поцелуев ходил ходуном, Силач Владимир, первый из ее мужей, — даже когда старость согнула его и опустошила, он оставался с ней нежен. Дальнейшие мужья — ведь кое-кто из них ей нравился! Друзья, которые поддерживали ее, священники, у которых она искала утешения в печали. И не только священники: как памятен, например, уродец Глеб Ильин, однако и неудивительно — ведь он стал первым из тех, кто помогал ей спастись, когда домашний очаг оборачивался ловушкой. И, конечно, ее сыновья, сыновья и внуки, дочери и внучки, а затем и правнуки, — безжалостное время прибрало их одного за другим. Призраки не были безликими, однако их лица с годами менялись, старели, пока в конце концов не скрывались под маской смерти.

Нет, не все, не все. Некоторых она встречала лишь мимолетно — и не странно ли, что они помнятся так живо? Как звали того иноземного купца — Кадок? Вот именно — Кадок. Можно лишь радоваться, что ей не выпало видеть, как он увядает. Сколько лет минуло с той волшебной ночи в Киеве? Сотни две, наверное, не меньше. Конечно, он мог погибнуть, и не дожив, в расцвете молодости.

Другие любовники ушли в туман. А кое в ком из них она вообще не была уверена — то ли они существовали на самом деле, то ли пришли из грез и каким-то образом прилипли к памяти.

Взметая брызги, из камышей выпрыгнула лягушка и бултыхнулась в заводь. И устроилась на коряге, бело-зеленая, жирная, выслеживая зазевавшихся мух. Варвара оставалась недвижимой, пока лягва не перестала обращать на нее внимание. И тогда стремительно выбросила руку. Лягушка брыкалась как могла, она была холодная и скользкая, но Варвара исхитрилась стукнуть ее по голове. Разорвала на части и впилась в нее зубами, сгладывая мясо с костей, а пустую шкурку швырнула в реку, признательная своей удаче. На стремнине качались утки — можно бы раздеться, неслышно нырнуть, подплыть под водой и ухватить какую-нибудь за лапы. Однако не стоит — могут заметить татары. Вместо этого она поискала осоку со съедобными корешками. Да, лесные навыки не пропали, а по сути и не исчезали никогда.

С другой стороны… Что привело ее в монастырь? Крепнущее в душе отчаяние, чувство, что самая душа распадается и покидает ее? Нет, это не вся правда. Просто ей слишком часто случалось говорить другим «прощай». А Божья обитель обещала убежище на длительный срок.

Спору нет, она нашла там покой, если не внутренний, то хотя бы внешний. Однако зов плоти не желал гаснуть, и не в последнюю очередь жажда вновь ощутить у себя на руках крохотный теплый комочек, выкормить его грудью. Она держала себя в узде, однако подчас плоть гневалась над устоями веры и, предпочитая прежних земных богов, рвалась за монастырские стены, за замкнутые ими горизонты. Отсюда и мелкие грешки — она гневалась на сестер, проявляла нетерпение на исповеди и в однообразных повседневных обетах. Тем не менее, в общем и целом, монастырь давал ей покой. В промежутках между молитвами, припадками раздражения и недоуменными поисками никак не дающейся святости выпадали часы, когда она могла капля за каплей, год за годом воссоздавать себя. Научилась владеть воспоминаниями, держать их в повиновении, не позволяя ни уходить бесследно, ни подавлять ее своей бесчестностью. Вроде бы призраки были на время усмирены.

В камышах прошелестел ветер. Ее передернул озноб. Какими бы благими ни были ее намерения — что, если ей суждено потерпеть неудачу? Что, если она на всем свете единственная в своем роде — или, еще того хуже, что, если удел таких, как она, — сойти с ума и погибнуть, не свершив ничего?

Но может, все-таки не ей одной даровано не то благословение, не топроклятие бессмертия? Конечно, в монастыре не нашлось записей о таких людях, не считая Мафусаила, жившего на заре мироздания. Да и она никому ни словом не обмолвилась о своем возрасте, нажитая веками осмотрительность не позволила. Она явилась в монастырь как вдова, решившаяся на постриг, ибо церковь одобрительно относится к вдовам, совершающим такое деяние. Разумеется, когда прошли десятилетия, а она, к изумлению окружающих, сохранила телесную молодость…

На болота обрушился шум — крики, ржание, барабанный бой. Она поспешно выглянула из своего тайника. Татары увязали добычу, кое-как построились и собрались уезжать. Пленников она не разглядела, хоть и догадалась, что их погонят с обозом. Из-за почерневших, порушенных стен Переяславля до сих пор сочился тощий дымок.

Татары двигались на северо-запад, от Трубежа к Днепру и Киеву. Великий город лежал всего-то в одном дне пути отсюда, верхом и того меньше. О Христос, яви милосердие, неужели они вознамерились взять Киев?

Нет, конечно, для этого их слишком мало. Но есть и другие отряды, рыскающие по всей земле Русской. Их хан — или кто там у них? — осуществляет дьявольский замысел. Отряды соберутся вместе, заточат мечи, притупившиеся в кровавых бойнях, и двинутся дальше единой ордой.

В храме Божием я искала вечного спасения, мелькнула мысль. А теперь своими глазами видела, что и храмам может прийти конец.

А мне? Мне тоже?

Да, я могу умереть от клинка, в огне, от голода или наводнения; значит, рано или поздно я все равно умру. Уже сейчас среди тех, по сравнению с которыми я бессмертна, я сама призрак, а то и хуже, чем призрак.

Сперва другие монашки, потом монахи и окрестные попы, а в конце концов, и миряне стали дивиться на сестру Варвару. Лет через пятьдесят монастырской жизни крестьяне завели обычай обращаться к ней за помощью в своих горестях, начали появляться и ходоки из дальних мест. Как она и опасалась с самого пострижения, у нее не осталось выхода, кроме как рассказать исповеднику правду. Едва она ушла с исповеди, тот передал ее рассказ настоятелю Симеону, а Симеон собирался отписать самому митрополиту. Если не думать, что в обители Богородицы завелась собственная святая — а сестра Варвара заверяла, что святой ее считать нельзя, — следовательно, свершилось чудо.

Как сложилась бы ее жизнь дальше? Теперь можно не гадать: настоятель, священнослужители, почитатели — все мертвы, монастырские записи сгорели. И все вокруг разрушено, или скоро будет разрушено, или обречено на забвение: у каждого уцелевшего слишком много личных утрат. Может, память о сестре Варваре и удержится в умах двух-трех человек, но вряд ли распространится дальше и умрет вместе с ними.

Татарское нашествие — гнев Божий? Пришел ли Господь к решению, что она недостойна, или просто освобождает ее от ноши, какой ни один потомок Адама и Евы не в силах снести? Или, оскверненная и поруганная, она все равно призвана исполнить некое предназначение и, как втайне надеется, небезразлична Ему?

Она вцепилась в свой травянистый бугорок. Земля и солнце, луна и звезды, ветер и дождь и любовь, — как ни кинь, а прежние боги ближе и понятнее, чем суровый Христос. Только люди забросили их, они сохранились лишь в танцах и пиршественных обрядах, в сказках и песнях у костра; они обернулись призраками. Но во веки веков в небесах над Россией будут сверкать молнии и греметь громы, предвещая возмездие за неправедные поступки, а уж выступит мстителем Перун или святой Георгий — какая разница…

Варвара набиралась сил от земли, как младенец от молока. Едва татары скрылись из виду, она вскочила на ноги и, потрясая им вслед кулаками, воскликнула:

— Нас не сломить! Мы переживем вас и, в конце концов, сокрушим, мы вернем себе все, что было нашим!

Чуть успокоившись, она вновь сбросила одежду, выполоскала в реке, разложила на косогоре для просушки. А сама тем временем вымылась еще раз и подкрепилась корешками, какие нашла.

Под утро она отправилась обследовать развалины — монастырские и городские. Повсюду — только зола, головешки, битые кирпичи, каменное крошево. Две колокольни выстояли, но в прокопченных церквах лежали трупы. Еще больше людей было побито на улицах, и этим выпала худшая участь. Над ними ссорились стервятники, недовольно орали, взлетая при ее приближении. И она не могла тут ничем помочь, разве что помолиться.

Хорошенько порыскав, она обнаружила полезные вещи — одежду, обувь, неповрежденный нож. Подбирая добро, она с улыбкой шептала «спасибо», обращаясь к призраку бывшего владельца. Путь ей предстоит долгий, в лучшем случае трудный, а то и опасный. Она не остановится, пока не отыщет новый дом, каков бы он ни был, — важно лишь, чтоб он ей понравился. Прежде чем тронуться дальше, она обратилась к рассветным небесам:

— Попомните мое имя. Я больше не Варвара. Я опять Свобода…

Глава 10

В ПРЕДГОРЬЯХ

1

На подступах к Тибету, где горы начинают свое долгое восхождение к недосягаемым высотам, гнездилась деревенька. Кручи стискивали приютившую ее долинку с трех сторон, сужая и приподнимая видимые горизонты. С поросшего карликовыми дубами и кипарисами западного склона сбегала бурная речушка, играя на солнце бликами, как водопад; попетляв среди домов, она терялась среди бамбуковых рощ и каменных россыпей на востоке. В самой долинке и на террасах над ней местные жители выращивали пшеницу, сою, овощи, дыни и даже кое-какие фрукты, из живности — свиней и кур, разводили рыбу в пруду. Два десятка глинобитных домиков с дерновыми крышами стояли здесь испокон веков. Солнце, дождь, снег, ветер и само время давным-давно породнили их с землей, сделали их вместе с жителями неотъемлемой частью ландшафта, подобно фазанам, пандам и распускающимся по весне диким цветам.

К востоку кручи расступались, открывая взору морщинистые холмы, покрытые буро-зелеными лесами, а дальше к горизонту что справа, что слева — парящие в небесах снежные вершины. Среди холмов вилась ведущая в деревню дорога, едва-едва переросшая звание тропы. Пользовались ею редко. Раза четыре в год мужчины на несколько дней уезжали на рынок в ближайший городок. Там же они платили подати, так что посылать к ним кого-то нужды почти не возникало. Когда же такое случалось, инспектор задерживался на одну ночь, расспрашивал старейшин, как идут дела, получал от них традиционные ответы и с облегчением отбывал поутру — деревня пользовалась репутацией жутковатого места.

Но только в глазах чужаков. Для местных она была священной. То ли благодаря окружающему ее благоговейному страху, искреннему или напускному, то ли из-за удаленности от мира войны и грабежи обходили деревню стороной. Она жила своей жизнью, где имели значение лишь обыкновенные горести и беды. Порой ее навещал странствующий паломник, решившийся одолеть все преграды, трудности и опасности пути. За протекшие века несколько странников осело в деревне, и она приняла их с миром. Так уж повелось. А почему, о том могли поведать лишь легенды да Учитель.

Сегодня день был особенный: пастушонок, вереща, прибежал с вестью, что на дороге показался путник.

— Позор тебе! Как же ты оставил вола без присмотра? — упрекнул его дед, хоть и не очень строго.

Мальчик принялся оправдываться тем, что сперва привязал зверя — ведь тигры давно не объявлялись; посему он был прощен. А народ уже пришел в шумное оживление. Вот и послушник в святилище ударил в гонг. Тягучая нота запела в воздухе, эхом прокатилась от склона к склону, мешаясь с говором потока и лепетом ветра.

Осень на высокогорье приходит рано. Леса уже оделись в багрянец и позолоту, трава пожухла, опавшая листва шелестела под ногами, плавала на поверхности оставленных ночным дождем луж. Небо над головой выгибалось неправдоподобной синью, подвластной только птицам. Стекающий со склонов студеный воздух доносил их негромкие крики. Над очагами вился дымок, и ощущение холода от этого еще более обострялось.

Когда странник одолел последний подъем, жители деревни, к своему изумлению, поняли, что это женщина. Ее потрепанное, залатанное шерстяное платье выцвело до серости, башмаки тоже почти отслужили свой срок, а зажатый в правой руке посох был отполирован временем. На плече путницы висело скатанное одеяло, тоже видавшее виды, а в одеяле нашлось место для деревянной чаши и, вероятно, еще для каких-то мелочей.

Но сама женщина вовсе не была старой нищенкой. Ее стройное тело хранило гордую осанку, поступь оставалась размашистой и легкой. Сбившийся платок открывал взору волосы, черные как вороново крыло, подрезанные вровень с ушами; на лице, обветренном и изможденном, тем не менее не было ни морщинки. Подобных лиц не видели в здешних краях; не походила странница и на обитателей низин, откуда она вроде бы держала путь.

Вперед выступил старейшина Цонг. Не найдя ничего лучшего, он приветствовал ее согласно древнему обычаю, хотя до сих пор все паломники непременно были мужчинами.

— От имени Учителя и народа я говорю: добро пожаловать в деревню Утренней Росы. Да шествуешь ты в Дао с миром, и да сопроводят тебя в пути боги и духи. Да принесет час твоего прихода удачу. Да войдешь ты гостем, а уйдешь другом.

— Нижайшая из низких благодарит тебя, досточтимый господин, — откликнулась она. Такого диковинного выговора еще никто не слышал. Впрочем, само по себе это было не удивительно. — Я пришла в поисках… просветления.

Тут ее голос дал сбой, будто от страстной надежды на просветление у путницы перехватило дыхание.

Цонг обернулся, поклонившись келье и дому Учителя позади нее.

— Вот оно, убежище Дао-пути, — изрек он. Кое-кто в толпе самодовольно улыбнулся: это же и их убежище. — Можем ли мы узнать твое имя, дабы донести его до Учителя?

— Я зову себя Ли, досточтимый господин, — помедлив, отвечала она.

Он неторопливо склонил голову. Ветер трепал его жидкую седую бороду.

— Если ты сама избрала себе имя, то избрала удачно. — В ее произношении «ли» звучало как мера пути. Не обращая внимания на беспокойное перешептывание людей, он воздержался от дальнейших расспросов. — Войди. Отдохни, освежись. Остановишься у меня.

— А ваш… глава?..

— В свое время, юная госпожа, в свое время. Входи же. Лицо ее приобрело непостижимое выражение — нечто среднее между смирением и несокрушимой решимостью. Вслух она сказала:

— Еще раз нижайше благодарю…

И последовала за старейшиной. Люди расступились, некоторые с добрыми пожеланиями. На лицах читалось естественное любопытство, но не только — всех, вплоть до детей, объединяла какая-то особая кротость. Схожи они были и обликом — широколицые, курносые, крепко сложенные, одинаковые ватные халаты, натруженные руки. Когда Цонг с семьей и Ли удалились, они еще немного поболтали и умиротворенно вернулись к своим очагам, ручным жерновам, ткацким станкам, орудиям, скоту — ко всему тому, что поддерживало их жизнь, как и жизнь их предков, с незапамятных времен.

Вместе с Центом жил его старший сын с женой и отпрыском — но они держались в тени, напоминая о своем присутствии лишь тогда, когда надлежало подать чай, а потом еду. Дом старейшины был одним из самых больших в деревне — четыре комнаты, разделенные стенами из утрамбованной земли; темновато, зато тепло и уютно. Обстановка, конечно, оставалась скудной и грубо слаженной, но это никого не томило, напротив — все были довольны и жизнерадостны. Цонг и Ли уселись на циновках за низеньким столиком и отдали должное похлебке с красным перцем, аромат которого перебивал запахи прочих запасов на зиму, развешенных под кровлей.

— Тебе надо умыться и отдохнуть, прежде чем мы увидимся с остальными старейшинами, — сообщил Цонг. Ложка в руке Ли задрожала.

— Простите, но когда я смогу повидать наставника? Я прошла долгий, ах, какой долгий и изнурительный путь.

— Твое желание понятно, — нахмурился Цонг. — Но мы совершенно ничего не знаем о тебе, сударыня Ли.

— Простите меня, — опустила она ресницы. — По-моему, то, что я намерена поведать, предназначено лишь для его слуха. И, я думаю… я… я молюсь, чтобы он склонил ко мне слух поскорее. Поскорее!

— Поспешность нам не пристала. Она непристойна, а может и принести беду. Что тебе известно о нем?

— Признаюсь честно, почти ничего, одни слухи. Странствуя по свету, я в разных местах слышала рассказы о нем. Поначалу они смахивали на народные предания. Якобы далеко на западе живет святой человек — настолько святой, что смерть не осмеливается коснуться его… А когда я подошла поближе, то услышала, что обитает он именно здесь. О нем вообще говорили немногие, и без всяких подробностей. Словно они опасались поминать о нем, хотя… Ничего дурного о нем я не слышала.

— Потому что ничего дурного о нем и не скажешь, — откликнулся смягченный ее честностью Цонг. — Должно быть, душа твоя велика, раз ты решилась на подобное странствие — совсем одна, да еще такая молоденькая. Наверняка звезды благоприятствовали тебе, раз никто не причинил тебе никакого вреда. Это добрый знак. — Подслеповатый старейшина не заметил в дымном полумраке, как она поморщилась, и продолжал задумчиво: — Но все-таки наш знахарь должен погадать на костях, а мы обязаны поднести дары предкам и духам, дабы получить очищение. Ибо ты — женщина…

— Чего бояться святому человеку, если ему покорно само время?! — воскликнула она.

Тон ответа несколько успокоил ее:

— Осмелюсь сказать, бояться ему нечего. И он наверняка защитит нас, свой возлюбленный народ, как делал это всегда. Что же ты хочешь услышать о нем?

— Все-все, — шепнула она.

Цонг улыбнулся. В падающем сквозь оконце тусклом свете блеснули остатки его сточенных, поредевших зубов.

— На это потребовались бы годы. Он с нами уже давно-давно, много столетий.

— Когда же он пришел к вам? — вновь насторожилась она.

— Кто знает? — Цонг отхлебнул чаю. — У него есть книги, он умеет читать и писать, но мы-то не умеем. Мы ведем счет месяцам, а не годам. Незачем нам считать годы. Под его добрым покровительством любой из нас проживет свой век одинаково счастливо — насколько позволят звезды и духи. Посторонние нас не тревожат. Войны, голод, чума до нас не доходят. Всякие новости здесь слышны не громче, чем если в рыночном городе запищит комар, — а ведь и в городе мало что знают. Я даже не смогу сказать, кто нынче правит в Нанкине, да и не тревожусь о том.

— Властители династии Мин изгнали иноземцев из рода Юань лет двести назад, и ныне имперская столица в Пекине.

— Так ты ученая? — хмыкнул старик. — Наши праотцы слыхали о завоевателях с севера, и мы знаем, что они ушли. Однако тибетцы к нам куда ближе, а они много поколений не нападали на этот край, не говоря уж о нашей деревне. Благодарение Учителю.

— Значит, он у вас царь?

— Нет-нет, — затряс лысой головой Цонг. — Править нами — ниже его достоинства. Он дает советы старейшинам, когда мы просим, — а мы, разумеется, слушаемся. Он наставляет нас в истинах Дао — с самого детства и до глубокой старости; конечно, мы радостно следуем его наставлениям в меру своего разумения. Если кто-то сбивается с Пути, Учитель накладывает легкое взыскание — чего вполне довольно, ибо истинно злое деяние влечет изгнание и неприкаянность до конца жизни и после нее. — При этих словах Цонг слегка содрогнулся, а затем повел рассказ дальше: — Да, он принимает прохожих странников. Когда приходит время, он набирает учеников из их числа и среди нашей молодежи. Они служат его мирским нуждам, внимают его мудрости, стремясь обрести хоть малую ее толику. Но им не возбраняется со временем зажить своим домом; а зачастую Учитель удостаивает какую-нибудь семью, любую из семей деревни, своим присутствием либо своей кровью.

— Своей кровью?

Услышав ответ Цонга, Ли зарделась.

— Тебе предстоит многому научиться, юная госпожа. Мужское начало — «янь» и женское — «инь» должны соединиться, дабы дать здоровье телу, душе и миру. Я сам — внук Учителя! Две мои дочери принесли ему детей. Одна из них уже была замужем, но муж не прикасался к ней, пока они не убедились, что их дом действительно благословлен ребенком Ду Шаня. Второй, увечной на одну ногу, в приданое затем потребовалась лишь смена постельного белья. Таков Путь — Дао.

— Понимаю…

Голос странницы звучал совсем тихо, в лице не было ни кровинки.

— Если ты не можешь принять этого, — ласково заметил старик, — то все равно сможешь повидать его и получить благословение перед уходом. Он никого ни к чему не принуждает.

Ли сжала ложку в кулаке с таким выражением, словно цеплялась за последнюю опору, чтобы не утратить землю под ногами.

— Нет, я, конечно, подчинюсь его воле, — с запинкой произнесла она. — Ведь я скиталась в поисках столько лет!..

2

Его можно было принять за местного крестьянина; да ведь все они приходились ему отдаленными или даже прямыми родственниками. То же мощное телосложение, такой же ватный халат и штаны, такие же грязные мозолистые ноги — дома он обуви не носил. Лицо украшает жидкая бородка, по-юношески черные волосы собраны на затылке в узел. Дом, где он обитает с учениками, не меньше других, но и не больше, с такими же земляными стенами и полом. Да и обстановка комнаты, куда ввел ее молодой послушник, прежде чем с поклоном удалиться, ничем особенным не выделяется — кровать, достаточно широкая, чтобы уместиться на ней вдвоем; соломенные циновки, табуреты, стол; на стене над каменным алтарем — каллиграфический свиток, пошедший бурыми пятнами и засиженный мухами; деревянный сундук для одежды, бронзовый ларец — несомненно, для книг; полдюжины мисок, чашек, пара тряпок и еще несколько обиходных мелочей. Окно загорожено от неистовства ветра деревянной ставней. Одинокий огонек лампы не в силах разогнать залегший по углам сумрак. Поначалу, войдя с улицы, Ли ощутила в доме запах, не то чтобы неприятный, но тяжелый, застоявшийся дух дыма и сала, навоза, принесенного на подошвах, человеческого тела — и столетий.

Усевшись, он поднял руку в благословении.

— Добро пожаловать. Да сопроводят тебя духи в Пути, — объявил он на диалекте горцев, устремив на прибывшую проницательный взор. — Хочешь ли ты сделать подношение?

— Я бедная странница, — низко поклонилась она.

— Мне говорили, — улыбнулся он. — Не страшись. Большинство приходящих считают, что дары помогут им заслужить благосклонность богов. Что ж, если это помогает им воспрянуть духом, — они правы. Но истинное пожертвование заключается в исканиях души. Садись, госпожа Ли, и давай познакомимся.

Как велели старейшины, она преклонила колени на соломенной циновке у его ног. Он не сводил с нее пристального взгляда.

— Ты сделала это совсем не так, как прочие женщины, каких я знал. Да и говоришь ты по-другому.

— Я совсем недавно в этих краях, Учитель.

— Я хочу сказать, что речь твоя звучит не так, как речь жителя равнин, перешедшего на язык горцев.

— Я думала, что, находясь в Срединном царстве, неплохо изучила разные китайские наречия.

— Я тоже поскитался немало. — Он перешел то ли на говор шэньси, то ли на хунань, хоть и не совсем такой, каким он запомнился ей в тех богатых провинциях; да и употреблял его Учитель не без запинки. — Будет ли тебе покойнее, если мы станем изъясняться так?

— Я изучила этот говор в числе первых, Учитель.

— Давненько я… Но откуда же ты тогда?

Она подняла лицо, чтобы встретиться с ним взглядом. Сердце ее трепетало. С усилием, будто обуздывая дикую лошадь, она заставила голос звучать спокойно.

— Учитель, я рождена за морем, в стране Ниппон. Глаза его изумленно распахнулись.

— Далекий же путь прошла ты в поисках спасения.

— Не только далекий, но и долгий, Учитель. — Она порывисто вздохнула. Во рту у нее вдруг пересохло. — Я рождена четыреста лет назад.

— Что?!

Он вскочил на ноги. Она тоже встала, приговаривая отчаянно:

— Это правда, правда! Разве осмелюсь я лгать тебе? Просветление, какого я ищу, какого искала, — о, я просто хотела найти кого-то, подобного мне самой, кто не знает старости…

Она больше не могла сдержать слез. Он заключил ее в объятия, и она ощутила, что его тоже бьет дрожь. Отстранившись, они еще раз пристально всмотрелись друг в друга.

На улице завывал ветер. Странное спокойствие снизошло на нее. Она смахнула слезы с ресниц и промолвила:

— Конечно, тебе приходится верить мне на слово. Я давным-давно научилась вести себя так, чтобы люди… не слишком заботились обо мне и чтобы… почти не помнили.

— Я верю тебе, — хрипло отозвался он. — Твой приход, приход чужестранки, женщины, говорит сам за себя. По-моему, я боюсь не верить тебе.

— У тебя будет достаточно времени убедиться воочию, — со всхлипом рассмеялась она.

— Время, — пробормотал он. — Сотни, тысячи лет — и ты, женщина…

Старые страхи пробудились, и она вскинула руки перед собой, потом усилием воли понудила себя остаться на месте.

— Я монахиня! Я принесла обет Амида Бутсу… Будде. Он кивнул, преодолевая внезапное оцепенение.

— Разве иначе ты смогла бы странствовать свободно?

— Я не всегда пребывала в безопасности, — упало с ее губ нелегкое признание. — Случалось, меня насиловали в диких краях. И не всегда я стояла на пути истинном. Порой я находила приют у мужчины и оставалась с ним до его смерти.

— Я буду добр, — пообещал он.

— Знаю. Я спрашивала… о некоторых здешних женщинах… Но как быть с клятвами? Прежде я думала, что у меня нет выбора, но теперь…

Он хохотнул громче, чем следовало бы:

— Хо! Я освобождаю тебя от них.

— Но уполномочен ли ты?

— Я ведь Учитель, разве не так? Люди не должны мне молиться, но ведь молятся, я знаю — и, быть может, чаще, чем своим божкам. Ничего дурного от этого не случается. Напротив, мы здесь обретаем мир и покой — поколение за поколением.

— А ты… предвидел это?

— Нет, — развел он руками. — Мне самому… наверно, мне полторы тысячи лет. Я уж и не помню, когда пришел сюда.

Им овладели воспоминания. Устремив взгляд в стену перед собой, он говорил, говорил негромко, торопливо:

— Годы сливаются, смешиваются воедино, мертвые кажутся живыми, живые становятся нереальными, как мертвые. На какое-то время, давным-давно, я утратил рассудок и будто грезил наяву. Меня подобрали монахи; мало-помалу, уж и не знаю как, я опять научился ворочать мозгами. Вижу, что нечто схожее случалось и с тобой. И теперь я зачастую с трудом разбираю, какие воспоминания — настоящие. А многое просто забылось. Как и ты, я обнаружил, что безопаснее всего прикинуться странником в поисках веры. Когда меня здесь приютили, я намеревался задержаться самое большее на пару лет. Но годы шли и шли, место оказалось уютным, и враги уже боялись навещать это становище, как только весть обо мне разошлась по округе; а чего ж еще, чего же лучше? Я старался не причинить своему народу зла. Кажется, они считают, что я приношу им добро.

Он встрепенулся, подался вперед, взял ее ладони в свои — большие, сильные, но не такие мозолистые, как у крестьян. Она слыхала, что он живет, в общем, за их счет, хотя порой находит развлечение в прежнем ремесле кузнеца.

— А ты? Кто ты, Ли? Чем живешь?

Она внезапно ощутила безмерную усталость.

— Я носила много имен — Окура, Асагао, Юкико… Но какую роль играют для нас с тобой имена? Имена меняются вместе с переменой положения, можно даже, чтобы каждый из друзей звал тебя по-иному. Я была придворной дамой — сам этот двор давным-давно ушел в небытие. Когда я больше не могла делать вид, что смертна, но убоялась объявить, что бессмертна, я постриглась в монахини и жила подаянием, переходя от святилища к святилищу, от приюта к приюту.

— Мне, наверно, было легче, — откликнулся он, — но я тоже открыл, что лучше не задерживаться на одном, месте и держаться подальше от сильных мира сего, ибо те могут пожелать оставить меня при себе. Так и скитался, пока не набрел на этот райский уголок. А почему ты покинула… Ниппон — так, что ли, называется твоя родная земля?

— Я всегда надеялась отыскать кого-нибудь подобного себе, положить конец одиночеству, а точнее — бессмысленности существования. Пыталась обрести смысл жизни в буддизме, но просветление так и не пришло. Потом до нас дошли вести, что монголы — те, что завоевали Китай и пытались вторгнуться к нам, но Божественный Ветер разметал их корабли, — так вот, что они изгнаны. А китайцы в те времена ходили по морю в самые дальние края, в том числе и к нам. Эта страна — наша духовная родина, мать цивилизации. — Заметив его недоумение, она припомнила, что он низкорожденный и удалился от мира еще до ее появления на свет. — Нам были ведомы многие святые места Китая. И мне подумалось, что если где и есть прочие… бессмертные, то непременно там. Вот я и пустилась в паломничество; капитан судна взялся доставить меня из благих побуждений, а на этих берегах я отправилась в пешее странствие… Я тогда просто не представляла, сколь велика эта страна.

— И тебя никогда не тянуло домой?

— Что есть дом? Кроме того, китайцы теперь оставили мореплавание и уничтожили все свои большие корабли. Покидать пределы империи запрещено под страхом смертной казни. Разве ты не слыхал об этом?

— Тут над нами нет правителей. Что ж, добро пожаловать, добро пожаловать! — Голос его обрел силу и звучность. Он выпустил ее руки и вновь положил ладони ей на талию, но на сей раз его объятие окрепло, дыхание стало чуточку терпким. — Ты нашла меня, теперь мы вместе, ты — жена моя! Я ждал и ждал, молился, приносил жертвы, творил заклинания, но, в конце концов, оставил надежду. И тогда пришла ты, Ли!

Его уста отыскивали ее губы. Она подставила щеку, слабо запротестовав, что еще рано, это слишком быстро, так не пристало… Но он не внял ее протестам. Он не пытался надругаться над ней, однако его натиск был неукротим. И она подчинилась его воле, как подчинилась бы урагану или сновидению. Во время близости ее терзали беспокойные мысли. А он на время стал сонным и ласковым, а потом исполнился буйного веселья.

3

Зима началась с яростного, слепящего снежного бурана. Вьюга бушевала среди домов, тянулась снежными пальцами сквозь каждую щелочку в дверях и ставнях. Затем пришло безветрие, пронизанное таким холодом, что тишина будто сомкнулась вокруг деревни плотным кольцом; лишь бессчетные звезды морозно сверкали над отражающим их сияние плотным снежным ковром. Люди выходили на воздух лишь по нужде — накормить скот и набрать топлива. Дома они жались к своим крохотным очагам или подолгу отсыпались под грудами овчинных одеял.

Ли по утрам мучили приступы дурноты, как всегда в начале беременности. Ду Шань часто возлежал с ней, и неудивительно, что она понесла. Она и не сожалела о том. Он хотел лишь добра, а она шаг за шагом, не раскрывая своих намерений, обучала его искусству любви и сама порой забывалась в радостном упоении, чтобы очнуться в счастливой истоме, ощущая рядом его тепло и обоняя пряный аромат его пота. Быть может, их дитя тоже не будет знать старости.

И все же она не радовалась этому так, как он. В лучшем случае она забывала о дурных предчувствиях, и только. Ах, если бы для нее нашлось какое-нибудь дело! В Киото, по крайней мере, были краски, музыка, церемонии, интриги — подчас злобные, но куда чаще приятно будоражащие кровь. В пути была смена ландшафтов, людей, неуверенность в будущем, маленькие победы над трудностями, опасностями или отчаянием. Здесь она могла бы, если пожелает, — хотя работы по дому должны выполнять послушники — ткать одни и те же ткани, готовить одни и те же блюда, мести одни и те же полы, опорожнять те же ведра с нечистотами, вновь и вновь обмениваться одними и теми же словами с женщинами, чьи мысли не простираются дальше огорода на будущий год.

Интересы их мужей были не богаче, лишь отдельные люди поднимались над общей серостью, да и то не намного. Рядом с ней всё они чувствовали себя неловко, признавая в ней избранную Учителем и оказывая ей должное уважение на свой неуклюжий манер. Вскоре Ли превратилась для них в данность, священную, но естественную часть повседневной жизни, как и сам Ду Шань; но при этом она оставалась женщиной — а женщинам на советах мужчин делать нечего.

Впрочем, Ли решила, что потеря не так уж велика. Но один из зимних дней остался в ее памяти, будто островок посреди пучины, поглотившей все остальное. Дверь распахнулась, и в дом ворвалось ослепительное сияние дня; сугробы сверкали белизной, отбрасывая голубоватые тени. Дохнуло морозом. На пороге, перекрыв свет, выросла темная фигура. Ду Шань вошел и захлопнул дверь. В доме опять воцарился сумрак.

— Хо-ху! — заливался он, притопывая и отряхивая снег. — Такой холодище, что заморозит огонь с наковальней заодно.

Она сто раз слышала эту и еще несколько его любимых поговорок. Ли, преклонившая колени на циновке, подняла лицо. Перед глазами заплясали яркие зайчики — из-за бликов на гранях бронзового сундучка, благоговейно начищенного послушниками до блеска. Какое-то время — час? два? — Ли неподвижно взирала на сундучок, пока не погрузилась в полузабытье, служившее ей убежищем от пустоты долгих будней.

И вдруг ее поразила внезапная мысль. Даже дыхание занялось. Позже она ломала голову, почему же это не пришло ей в голову раньше; вероятно, новизна обстановки заставила ее позабыть обо всем на свете до тех пор, пока жизнь не вошла в неизменное, застойное русло. Итак, она сказала:

— Кузнечик, — наедине она называла Ду Шаня этим ласковым прозвищем, — а почему я ни разу не заглядывала в этот ларец?

Челюсть его отвисла, он хотел что-то сказать, но долго не находил слов.

— А, это, — наконец медленно выговорил он, — там книги. И свитки, ага, свитки. Священные письмена.

— Можно взглянуть? — радостно оживилась она.

— Они не предназначены, ну, для взора простых людей.

— Я тоже бессмертная! — вскочив на ноги, гневно бросила Ли. — Или ты забыл?

— Нет-нет, не забыл! — Он неуверенно взмахнул руками. — Но ты же женщина. Ты не сможешь их прочесть.

В мыслях Ли вернулась на столетия назад. В Киото придворные дамы были поголовно грамотны, хотя в Китае такое в диковинку: дескать, постичь классические иероглифы дано лишь мужчинам. Однако Ли, не считаясь с трудами, изучала китайскую письменность еще дома, да и здесь, в Поднебесной, Ли пользовалась каждой возможностью освежить свои знания в дни отдохновения в каком-нибудь тихом месте. А поскольку тексты в сундучке, скорее всего, буддистские, — эта вера сплелась здесь с даоизмом и примитивным анимизмом, но тексты-то, надо полагать, первозданные, — удастся распознать хотя бы отдельные отрывки.

— Смогу, — заявила Ли.

— Сможешь? — разинул рот Ду Шань и тряхнул головой. — Что ж, боги выделили тебя из прочих… Хорошо, взгляни, если хочешь. Но только осторожно. Они очень старые.

Ли радостно устремилась к сундучку и подняла крышку. Вначале она увидела лишь наполняющую его тьму, подхватила лампу, поднесла поближе. Тусклый мерцающий огонек высветил содержимое ларца, и увы! В чреве его царили гниль, плесень и грибки.

Ли застонала, едва не пролив из лампы горячий жир. Сунув свободную руку внутрь, она нащупала что-то и вытащила на свет серые лохмотья.

— Ну и ну, — склонившись над ларцом, пробормотал Ду Шань. — Должно быть, вода попала. Как жаль!

Ли выронила лохмотья, поставила лампу на место и тихо спросила, повернувшись к Ду Шаню лицом к лицу:

— Когда ты в последний раз заглядывал в ларец?

— Не знаю, — отвел он взгляд. — Не было нужды.

— Ты ни разу не перечитывал священные письмена? Ты знаешь их наизусть?

— Это дары паломников. Что они мне? — бросил он с напускной бравадой. — Мне не нужны письмена. Я Учитель. Этого достаточно.

— Ты не умеешь ни писать, ни читать! — догадалась она.

— Они, ну, все они считают, что умею, и… А что тут плохого?! — взорвался он. — Что плохого, я тебя спрашиваю?! Хватит пилить меня! Ступай! Иди в другие комнаты. Оставь меня в покое…

Ее охватила жалость. В конце концов, он так уязвим — обычный человек, простолюдин, по неведомой причине одаренный вечной молодостью. Кто бы ни отвечал за это — карма, боги, демоны или слепой случай, — выжить ему позволила крестьянская смекалка. Он заучил звучные фразы, какие следует провозглашать святому. К тому же он не уронил своего положения; он воплощает собой божество, требующее малого и в обмен дающее многое — чувства уверенности, защищенности, единства. Но неизменная череда лет, год за годом, без конца и краю, притупила его разум и даже, поняла вдруг Ли, лишила мужества.

— Прости, — проронила она, положив ладонь ему на руку. — Я не хотела тебя срамить. Разумеется, я никому не скажу. Я тут все почищу и впредь буду заботиться о таких вещах сама. Ради тебя… ради нас.

— Спасибо, — неуверенно ответил он. — И все-таки, ну, я хотел тебе сказать, что ты должна уйти в дальние комнаты и не выходить до вечера.

— К тебе придет женщина, — отчеканила она тяжелым, под стать этой мысли, голосом.

— От меня ждут этого, — голос Ду Шаня окреп. — Так заведено с… с самого начала. А что мне еще остается? Не могу же я ни с того ни с сего отказать им в благословении, как ты думаешь?

— А она молода и хороша собой…

— Ну, когда они немолоды и некрасивы, я ведь все равно добр к ним. — Он изобразил нарочитое возмущение. — Кто ты такая, чтобы обвинять меня в неверии и неверности?! Сколько у тебя самой было мужчин? А еще монашка!

— Я не сказала ни слова против тебя. — Она круто развернулась. — Будь по-твоему, я ухожу.

И спиной ощутила, что он испытал безмерное облегчение.

Четверо послушников сбились в кучку в одной из своих комнат, затеяв игру с рассыпанными по полу палочками; неверный свет лампы превратил их в сумрачные тени. Увидев входящую Ли, они вскочили на ноги и неуклюже поклонились, застыв в сконфуженном молчании. Они прекрасно знали, почему она здесь, но не могли придумать, что бы такое сказать.

Как они молоды, подумала она. И как милы. По крайней мере, Ван. Ей представились его молодое, стройное тело, его жаркие, исступленные объятия.

Быть может, позже. Перед ней расстилается необъятное «позже». Ли улыбнулась послушникам.

— Учитель хочет, чтобы я разучила с вами Алмазную сутру.

4

Деревня хоронила первенца Учителя и Госпожи под дождем. Ждали солнца, но и знахарь, и крохотный трупик подсказывали, что долее ждать неблагоразумно. Весна в этом году запоздала. Сырость и прохлада тянулись до лета — и украдкой просочились в легкие девочки. Несколько дней она, задыхаясь, металась в колыбельке, а потом успокоилась и затихла. Страшно затихла. Не кричала, не чмокала губками и не сопела носиком.

Ду Шань и Ли смотрели, как знахарь опускает гробик в плещущуюся на дне ямы воду. Рядом с ними стояли послушники, остальные жители деревни держались подальше, неровным кольцом. За их спинами Ли еле различала смутную тень горного склона, громаду которого поглотила серая бесформенная муть, увлажнившая ей лицо, капающая со шляпы, пропитавшая волосы. Смердела мокрая шерсть. Налитые молоком груди ныли.

Знахарь встал, вытащил из-за веревочного пояса погремушку и, потрясая ею, с воплями запрыгал вокруг могилы, отгоняя злых духов. Послушники и те немногие, у кого были молитвенные колеса, принялись их крутить, раскачиваясь вправо-влево. В сыром, тяжелом воздухе забился тяжелый напев: «…благословенные предки, великие души, благословенные предки, великие души…» — снова и снова. Ни Дао, ни Будда почти не коснулись этого языческого ритуала.

Ду Шань воздел руки и произнес более подходящие к случаю слова, но монотонно и бездумно: он произносил их слишком много раз. Ли почти не вслушивалась. Она тоже повидала слишком много смертей. Сейчас она даже не могла припомнить, скольких младенцев потеряла. Семерых, восьмерых, дюжину? Куда больнее видеть, как дети стареют. Прощай, доченька. Да не будет тебе одиноко и страшно там, куда ты ушла. Единственное, что Ли ощущала в себе сейчас, — окончательно окрепшую решимость.

Все кончилось. Люди отбормотали что положено и вернулись к своим делам. Знахарь остался — он еще должен засыпать могилу. Сквозь его неумолчные бормочущие причитания Ли слышала, как комья земли колотят по крышке гроба.

Послушники на время вернулись к своим родителям. Ли и Ду Шань ступили в опустевший дом. Уходя, он оставил дверь открытой нараспашку, чтобы впустить в комнату свет. Тлеющие в очаге угли немного согревали воздух. Ду Шань отряхнул куртку и с громким вздохом швырнул ее на кровать.

— Ну, с этим покончено. — Не дождавшись ответа, он снова подал голос: — Бедная малютка. Ничего, бывает.

Может, в следующий раз больше повезет, а? Глядишь, и сын родится.

— Здесь следующего раза не будет, — напряженно отозвалась Ли.

— Что?!

Волоча ноги, он подошел к ней. Руки его безвольно болтались. Она смело встретила его взгляд.

— Я ухожу. Ты должен идти со мной.

— Ты что, рехнулась? — Его обычно невозмутимые черты исказил страх. — Какой демон в тебя вселился?

— Не демон, а решимость, копившаяся месяцами. Я окончательно поняла, что такая жизнь нам просто не подходит.

— Но она мирная, счастливая!..

— Ты считаешь ее такой, потому что увяз в ней. Я же вижу в ней лишь застой и убогость. — Она произнесла суровые слова спокойно, с едва уловимой печалью. — Поначалу мне казалось, что странствиям пришел конец, что я нашла священный приют. Ду Шань, — она не назовет его ласковым прозвищем, пока не склонит на свою сторону, если такое возможно, — я постигла то, что тебе следовало заметить столетия назад. На земле нет священного приюта ни для кого и нигде.

От изумления он забыл о гневе.

— Ты хочешь вернуться к своим дворцам и обезьяньим ужимкам при дворе, да?

— Нет. Это тоже западня. Я жажду свободы… я хочу быть, хочу достичь того, на что я способна! На что способны мы.

— Но я нужен здесь!..

Прежде всего подавить в себе презрение. Выказав презрение к этим людям, ведущим полуживотное существование, она лишится Ду Шаня. По правде говоря, любовь Ду Шаня к этим людям, его сочувствие им, забота о них поднимают его над ней. Далее, надо собрать в кулак всю свою волю: если она сдастся, если подчинится, то мало-помалу тоже станет одной из горянок. Возможно, это приблизит ее к самоотвержению, к освобождению от Колеса бытия; но при этом она лишится возможности достичь высот, какие сулит жизнь. Что она до сих пор видела в жизни, кроме жестокости?

— Почти так же они жили и до тебя, — произнесла она. — Так же будут жить и после тебя. Но, с тобой или без тебя, такая жизнь не вечна. Народ хань продвигается на запад. Я своими глазами видела, как они вырубают леса и распахивают землю. Рано или поздно они покорят и этот край.

Ду Шань пришел в замешательство.

— Куда же нам податься? Ты что, пойдешь попрошайничать?

— Если понадобится, пойду, но не надолго. Ду Шань, пойми: за этим горизонтом раскинулся целый мир!

— Мы же ничего не знаем о нем.

— Я знаю кое-что. — Сквозь лед ее решимости сверкнуло пламя. — К берегам Китая пристают иноземные корабли. Варвары наступают. До меня доходили слухи о серьезных беспорядках на юге, по ту сторону гор.

— Но ты говорила, что империю запрещено покидать…

— А нам-то что за дело? Разве поставишь стража на каждую тропу, какую мы отыщем в горах? Говорю тебе, если мы не сумеем ухватить ни одну из возможностей, манящих отовсюду, то не заслуживаем нашей долгой жизни.

— Если мы прославимся… Заметят, что мы не стареем…

— С этим мы как-нибудь справимся. Ветер перемен гуляет, не зная границ. Империя больше не может отгораживаться от мира, как и эта деревня. Мы найдем возможности добиться своего. Например, просто вложим деньги на длительный срок. Посмотрим. Мне пришлось тяжелей, чем тебе. Однако я усвоила, как много в хаосе укромных местечек. Да, мы можем не выдержать испытаний, можем бесследно исчезнуть, зато до того будем жить полной жизнью!

Ду Шань оцепенел. Ли понимала, что ей понадобится не один месяц, прежде чем удастся убедить его — если вообще удастся. Ничего, она может положиться на выработанное веками терпение, было бы ради чего терпеть и трудиться.

Тучи разошлись, в просвет выглянуло солнце, и струи дождя в дверном проеме засверкали, как летящие стрелы.

5

И опять пришла весна, только на этот раз ласковая, ошеломляюще-яркая, полная пахучей зелени и пения вернувшихся птиц. Щедро напитанная таянием снегов речушка вздулась, забурлила белой пеной на склонах, зажурчала в долине, прорезая себе путь сквозь бамбуковые рощи, чтобы в конце концов слиться с большой рекой и окончить свой путь в море.

Вдоль речки по дороге шагали мужчина и женщина в одеждах путников, с посохами в руках. У мужчины за плечами висела котомка с необходимым скарбом, а у женщины — запеленутый мальчонка, который весело лопотал, озираясь по сторонам на окружающие, его чудеса.

А позади, у околицы, утирали слезы вышедшие проводить их люди.

Глава 11

КОТЕНОК И КАРДИНАЛ

Арман Жан дю Плесси де Ришелье, кардинал Церкви, первый министр его христианнейшего величества Людовика XIII — король даровал первому министру еще и герцогский титул, — удостоил посетителя долгим внимательным взглядом. В элегантных, голубых с золотом покоях этот человек выглядел совершенно неуместно. Для простолюдина он был одет неплохо и все-таки оставался именно тем, кем представился, — морским бродягой. Среднего роста, по-юношески гибкий, задубелое ястребиное лицо без морщин; но что-то в нем — быть может, внимательный, но твердый ответный взгляд, — выдавало опытность, какую можно приобрести лишь в многолетних странствиях по свету, по самым дальним его уголкам.

Окна были широко распахнуты навстречу летним ароматам полей и лесов графства Пуату. Под стенами родового замка, недавно перестроенного в современный дворец, бормотала речка Мабль. Солнечные блики, отразившись от воды, плясали среди украшающих потолок херувимов и героев древности. На паркете, неподалеку от похожего на трон кресла кардинала, резвился котенок, играя с собственной тенью.

Тонкие пальцы Ришелье поглаживали пергамент, расстеленный на коленях. По сравнению с серо-коричневым от древности документом кардинальская мантия казалась кроваво-красной. Для этой встречи он надел полное церковное облачение, будто защищаясь от злого духа. Но когда он заговорил, голос его сохранял неизменное ледяное спокойствие.

— Если это не подделка, сегодня мне предстоит самая необычная аудиенция из всех, на какие я когда-либо давал согласие…

Жак Лейси поклонился сноровистее, чем можно было ожидать.

— Благодарю ваше высокопреосвященство засогласие и заверяю, что документ подлинный.

Речь посетителя отличалась от говора этих мест, да и от любого наречия Франции. Возможно ли, что в ней до сих пор сказывается отзвук Ирландии, а то и каких-то еще более дальних стран? Видно, что он, если и не получил формального образования, то изрядно начитан. Спрашивается: где мореход, скитающийся между Старым и Новым Светом, взял время на чтение?

— Поблагодарите епископа, который сумел убедить меня, — сухо произнес Ришелье.

— А еще раньше, ваше высокопреосвященство, священник из прихода святого Феликса сумел убедить епископа.

— Вы воистину смелый человек, капитан Лейси. Поберегитесь. Это дело представляется достаточно опасным.

— Нижайше прошу ваше высокопреосвященство простить меня.

Тон ответа не был ни дерзким, ни вызывающим — но и не покаянным.

— Хорошо, не будем отклоняться от обсуждения по существу. — Даже здесь, вдали от Парижа, следовало беречь каждый час, тем более что, вполне возможно, таких часов осталось не слишком много. И все же кардинал раздумывал добрую минуту, теребя бородку, заостряющую его худощавое лицо до клинообразности, прежде чем приказать: — Опишите детально, что именно вы рассказали священнику и какие действия он затем предпринял.

Лейси хорошо владел собой, однако не сдержал удивления:

— Вашему высокопреосвященству все известно и без меня.

— Я хочу сравнить ваше изложение с тем, что слышал ранее, — сказал Ришелье со вздохом. — И можете не прибегать к титулованию. Мы здесь наедине.

— Благодарю вас, ваше… Хорошо, как вам угодно. — Моряк перевел дух. — Я встретился с ним в его церкви в Сен-Назере немедленно после того, как узнал, что… что монсеньор намерен почтить своим присутствием эти места, не столь далекие от Сен-Назера. Я рассказал ему о шкатулке. Или, вернее, напомнил, поскольку он знал о ней и без меня, только подзабыл. Естественно, мой рассказ заинтересовал его — ведь никто другой ни о какой шкатулке и не слышал. Она попросту пылилась в тайнике на протяжении последних четырех веков…

Котенок решил наброситься на ногу Лейси, как на мышь. На губах кардинала мелькнула улыбка. Потом его глаза, большие, лихорадочно блестящие, вернулись от котенка к человеку.

— Вы сообщили священнику, каким образом шкатулка попала в тайник?

— Разумеется, монсеньор. Сообщил в доказательство истинности своих притязаний — ведь я не мог почерпнуть этих сведений из народных поверий…

— Повторите все снова.

— Ах да… В те-дни в Сен-Назере поселился бретонский торговец по имени Пьер Плуманаш. Это была тогда просто-напросто деревушка — сегодня это тоже не ахти какой большой порт, как монсеньеру, вне сомнения, известно, — но главное, там можно было недорого купить дом, и расположен Сен-Назер был удобно для малого каботажного плавания, а Пьер был владельцем небольшого суденышка. В те времена люди легче меняли место жительства, да и занятие, чем сегодня. Пьер добился умеренного успеха, женился, завел детей. Спустя годы, овдовев, он отправился добровольцем в крестовый поход, который объявил Людовик Святой и который стал последним из всех походов. К тому времени Пьер состарился, правда, очень хорошо сохранился. Многие полагали, что внешне он просто юноша. Больше его не видели, и люди решили, что он умер.

Прежде чем уехать, он сделал щедрое пожертвование приходской церкви. Это было в порядке вещей, если кто-то отправлялся в долгое путешествие и тем более на войну. Однако данное пожертвование было дано с условием: церковь должна была принять на хранение шкатулку. Он показал священнику содержимое, и тот убедился, что в шкатулке нет ничего, кроме скатанного пергамента. Документ, как объяснил Пьер, важный и конфиденциальный, а потому он опечатал шкатулку и объявил, что в один прекрасный день за ней вернется либо он сам, либо его наследник, и содержание пергамента само по себе послужит подтверждением права на наследство. Что ж, просьбы такого рода не представляли собой ничего исключительного, и священник счел своим долгом сделать соответствующую запись в церковных книгах. Минули поколения. Когда я объявился, то полагал, что буду вынужден сам искать эту запись для нынешнего священника, но тот оказался любителем древностей и обнаружил ее без меня, просматривая книги для собственного удовольствия.

Ришелье поднял пергамент с колен и перечитал его в седьмой раз, время от времени поднимая глаза на Лейси.

— Вот именно, — пробормотал он, — пергамент провозглашает, что законный наследник, какое бы имя он ни носил, будет выглядеть в точности как Пьер де Плуманаш, и описывает Пьера в подробностях. Описание составлено превосходно. — Кардинал воображал себя литератором и лично сочинил несколько драм. — Более того, здесь приведено стихотворение, вроде бы бессмысленное, которое наследник должен знать на память, не заглядывая в текст.

— Прикажете, монсеньор, так и поступить?

— Пока что не вижу нужды. Вы привели текст священнику, а затем и епископу. И доказательство оказалось достаточно веским, чтобы епископ отписал главе епархии, убеждая того уговорить меня принять вас. Ибо документ завершается утверждением, что этот… наследник имеет сообщить сведения чрезвычайной важности. Почему вы отказались раскрыть суть этих сведений хотя бы намеком обоим прелатам, с которыми общались?

— Потому что они предназначены исключительно для величайшего человека этой страны.

— Значит, для его величества. Посетитель пожал плечами:

— Каковы шансы, что меня допустили бы пред светлые очи монарха? Куда вероятнее, что меня арестовали бы по подозрению — да почти в чем угодно — и вырвали бы у меня все, что я знаю, под пыткой. Вы, ваше высокопреосвященство, это общеизвестно, отличаетесь большей… м-м… гибкостью. Пытливым умом. Вы опекаете ученых и литераторов, вы учредили национальную академию, перестроили Сорбонну и щедро обеспечиваете ее, а уж что касается ваших политических успехов…

Не найдя подобающих выражений, Лейси лишь развел руками. Но было очевидно, о чем он думает: гугеноты сначала укрощены, а затем умиротворены; могущество знати терпеливо и последовательно сведено на нет, а феодальные замки в большинстве своем разрушены; соперники кардинала при дворе побеждены хитростью или силой, отправлены в ссылку, а то и на плаху; и в долгой войне с империей Габсбургов Франция в союзе с протестантской Швецией наконец-то начала одерживать верх. Кто правил и правит этой страной, как не кардинал?

— Для скромного капитана вы очень хорошо осведомлены, — заметил Ришелье, приподняв брови.

— Я обязан был подготовиться, — спокойно ответил Лейси.

Ришелье кивнул и предложил:

— Можете сесть.

Лейси вновь поклонился, взял кресло поскромнее, поставил его на почтительном расстоянии от кардинальского и сел, откинувшись на спинку. Внешне он был совершенно спокоен, хотя наметанный глаз различил бы за этим спокойствием готовность к мгновенному действию. Не то чтоб он предвидел прямую опасность: стража осталась по другую сторону дверей.

— Что за сведения вы имеете сообщить? — спросил Ришелье.

Лейси нахмурился:

— Я не ожидаю, что ваше высокопреосвященство поверит мне сразу же, по первому слову. Рискую своей жизнью в надежде, что вы терпеливо выслушаете меня и направите доверенных людей привезти вам дополнительные доказательства, на которые я укажу.

Котенок резвился у ног капитана.

— Вы понравились Шарло, — отметил кардинал с теплой ноткой в голосе. Лейси улыбнулся:

— Рассказывают, что монсеньор любит кошек.

— Только молодых. Продолжайте. Впрочем, скажите, что вы знаете о кошках. Это скажет мне кое-что о вас.

Наклонившись, Лейси пощекотал котенка за ушами. Тот выпустил коготки и вскарабкался наверх по чулкам. Лейси помог котенку устроиться у себя на колене, почесал под подбородком, погладил мягкую шерстку и сказал:

— Я и сам держал кошек. И в плавании, и на берегу. В Древнем Египте их почитали священными. Кошек запрягали в колесницу древней скандинавской богини любви. Их часто называют пособницами ведьм, но это чепуха. Кошки — это кошки, и они никогда не пытаются, как собаки, подделываться под других. Наверное, именно поэтому они представляются людям таинственными, и некоторые боятся их, а то и ненавидят.

— А некоторые жалуют их больше, чем братьев и сестер, да простит им Бог. — Кардинал небрежно перекрестился. — Вы незаурядный человек, капитан Лейси.

— На свой манер, монсеньор. На свой манер, совершенно отличный от вашего.

Ришелье посмотрел на посетителя еще пристальнее, чем прежде.

— Разумеется, я запросил сведения о вас, как только мне стало известно о вашей просьбе, — медленно произнес он. — Но перескажите мне свою жизнь собственными словами.

— Что позволит вам оценить их, а заодно и меня, не так ли, монсеньор? — Взгляд моряка устремился куда-то вдаль, в то время как правая рука продолжала играть с котенком. — Ну хорошо, однако начну я своеобразно. Вы вскоре поймете почему. Причина, в сущности, проста — я не хочу лгать вам…

Сеймас Лейси, — продолжал капитан, — считается выходцем из Северной Ирландии. Он не может назвать точную дату своего рождения, ибо запись о крещении так и осталась там, где была сделана, если ее с тех пор не уничтожили. Судя по всему, ему сейчас около пятидесяти. В 1611 году английский король отобрал у ирландцев большую часть Ольстера и заселил эти земли шотландскими протестантами. Лейси был среди тех, кто покинул страну. У него было немного денег, поскольку он происходил из умеренно зажиточной семьи моряка. В Нанте он нашел убежище у давно осевших там ирландских торговцев, и они помогли ему упорядочить свою жизнь. Он взял французское имя, принял французское подданство, женился на француженке. Сохранив профессию моряка, он ходил в долгие плавания к берегам Африки, в Вест-Индию, Новую Францию. Постепенно продвинулся до капитана. У него четверо детей в возрасте от тринадцати до пяти лет, однако два года назад он овдовел и больше не женился…

— И вот, когда он услышал, что я проведу несколько недель в Пуату, — произнес Ришелье почти шепотом, — он отправился в Сен-Назер и открыл шкатулку, которую его… его предок оставил на попечение церкви.

Лейси взглянул кардиналу прямо в лицо.

— Точно так, ваше высокопреосвященство.

— Очевидно, вы знали об этой шкатулке всю жизнь.

— Не спорю, знал.

— Знали, хотя вы ирландец? И никто из вашей семьи не предъявлял своих прав на шкатулку в течение четырех столетий. Вы сами прожили близ Нанта почти тридцать лет, прежде чем забрать ее. Почему такая отсрочка?

— Я должен был удостовериться в ситуации. Прямо скажу, решение далось мне нелегко.

— В полученных мною сведениях говорится, что у вас был компаньон, рыжеволосый мужчина без одной руки по имени Макмагон. Не так давно он бесследно исчез. Как это объяснить?

— Не примите за неуважение, ваше высокопреосвященство, но я отослал его, потому что не мог предугадать, чем закончится эта аудиенция, и не считал себя вправе рисковать еще и его жизнью. — Лейси скупо улыбнулся. Котенок знай себе кувыркался вокруг ласкающей его руки. — Кроме того, Макмагон по натуре грубоват. Что, если бы он выкинул что-либо неподобающее? — Помолчав, капитан добавил: — Я позаботился о том, чтобы не ведать, где он сейчас находится. Однако он будет знать, вернулся ли я домой в целости и сохранности.

— Вы проявляете недоверчивость, мало похожую на проявление доброй воли.

— Напротив, монсеньор, я оказываю вам доверие, какого давным-давно не оказывал никому, кроме моего собрата. Я поставил на карту все, что имел, уповая, что вы не посчитаете меня с места в карьер ни сумасшедшим, ни вражеским агентом, ни колдуном.

Ришелье сжал подлокотники кресла что было сил. Даже мантия не могла скрыть, как напряглось его изможденное тело. Но глаза не дрогнули.

— Тогда кто же вы? — осведомился он без всяких эмоций.

— Я Жак Лейси из Ирландии, ваше высокопреосвященство, — ответил посетитель таким же ровным тоном. — Единственная допущенная мной неточность — я не родился там, хоть и прожил в этой стране более ста лет. За пределами земель, захваченных Англией, ирландцы пользуются такой свободой, что там можно довольно легко менять свое имя и личность. Однако боюсь, что ныне они обречены на порабощение. Колонизация Ольстера явилась для меня неоспоримым сигналом, что пора уезжать. Вот я и вернулся туда, где меня некогда знали под именем Пьер де Плуманаш, который также не был бретонцем. До и после него я носил иные имена, жил в иных странах, занимался иными ремеслами. Таков уж был единственный доступный мне способ выжить в течение тысячелетий.

Кардинал выдохнул сквозь зубы, со свистом.

— Не могу сказать, что это для меня полная неожиданность. С той минуты, как я выслушал епископа, я не перестаю размышлять… Вы Вечный жид?

Моряк отрицательно покачал головой. Котенок почуял его напряженное состояние, распластался и замер.

— Я знаю — есть мошенники, выдающие себя за него. Нет, монсеньор, я уже жил, когда на землю являлся Спаситель, хотя мне не выпало счастья видеть его, да и услышал я про него много позднее. Время от времени я выдавал себя за еврея, когда так было безопаснее или проще всего, но я лишь притворялся евреем, не больше, как подчас притворялся и мусульманином. — Рот скривился мрачной усмешкой. — Чтоб успешно играть эти роли, приходилось проходить обрезание. Постепенно кожа Восстанавливалась, нарастала обратно. У таких, как я, если рана не очень значительна, например, если рука не оторвана целиком, все заживает, не оставляя шрамов.

— Мне надо обдумать ваш рассказ заново. — Ришелье закрыл глаза, а спустя минуту принялся шевелить губами. Прочел «Отче наш» и «Богородицу», беспрерывно осеняя себя крестом. Но, покончив с молитвами, вновь взглянул на мир, на лежащий на коленях пергамент и продолжил почти буднично: — Я сразу понял, что приведенные здесь стихи — отнюдь не бессмыслица. Похоже на древнееврейские слова, записанные латинскими буквами, но нет, это не древнееврейский язык. А какой?

— Древний финикийский, ваше высокопреосвященство. Я родился в Тире, когда тамошним царем был Хирам. Не уверен, кто тогда правил в Иерусалиме — Давид или Соломон…

Ришелье опять прикрыл глаза.

— Две с половиной тысячи лет назад, — прошептал он. Потом широко распахнул глаза и потребовал: — Прочтите стихи. Хочу услышать, как звучал ваш язык.

Лейси подчинился. Быстрые гортанные слова побежали, перекрывая шум воды и ветра, расщепляя тишину кардинальских покоев. Котенок спрыгнул с колен и убежал в угол. Полминуты в воздухе висело молчание, прежде чем кардинал спросил:

— И что это значит?

— Отрывок из песни. Простонародной, какие поют пьяницы в тавернах или моряки, после долгого плавания разбившие лагерь на берегу. «У моей милой волосы черны как ночь, глаза горят как звезды, груди белы и круглы, как луна, а походка легка, как море Астарты. Чтобы мой взгляд, и руки мои, и весь я возлегли на ее прелести!..» Простите, монсеньор, столь нечестивые выражения. Я записал, что смог припомнить, и мне требовалась уверенность, что я сумею воспроизвести записанное.

Ришелье насмешливо улыбнулся.

— Могу себе представить, что за тысячи лет забывается многое. И надо признать, что во времена Пьера служители церкви… были, скажем, не столь образованны, как теперь. — Резко: — Стало быть, вам казалось, что подобная штучка поможет вам каким-то образом утвердиться в своих правах, поскольку именно такие словечки застревают в памяти, как заноза?

— Я не лгу вашему высокопреосвященству. Ни в одной частности.

— В таком случае вы выступали лжецом в течение многих веков.

Лейси развел руками:

— А что, по мнению монсеньера, мне оставалось делать? Вообразите себе, умоляю вас, что вышло бы, если бы я открылся людям даже в самые просвещенные времена, в самой просвещенной стране! В лучшем случае меня посчитали бы мошенником, и не избежать бы мне плетей, а то могли бы сослать на галеры или повесить. Или того хуже, признали бы колдуном, вступившим в сделку с сатаной, и сожгли бы на костре. Горестно для меня закончилась бы и попытка всего-навсего оставаться на одном месте, даже не признаваясь ни в чем, — похоронили бы моих детей, моих внуков, а я продолжал бы жить и жить, не старея. О, я встречал и людей — многие из таких сегодня перебрались в Новый Свет, — которые с готовностью объявили бы меня святым или даже богом. Но они дикари, а я предпочитаю цивилизацию. Кроме того, цивилизация рано или поздно одолеет всех дикарей. Нет, я выбрал иное решение — объявляться в новых местах как благонравный иноземец, оседать лет на тридцать — сорок и в конце концов пускаться в дальнейший путь, но обставлять дело так, чтобы никому не пришло в голову усомниться, что я умер.

— Что же навлекло на вас такую судьбу? — задал вопрос Ришелье и снова перекрестился.

— Одному Богу известно, ваше высокопреосвященство. Я не святой, но, по-моему, и не особенно ужасный грешник. И, кстати, говоря, я крещеный.

— Когда это произошло?

— Примерно тысячу двести лет назад.

— Кто обратил вас в истинную веру?

— Я был христианином и прежде, но обстоятельства изменились, и… Нижайше прошу разрешить мне временно уклониться от описания того, что случилось потом.

— Это еще почему? — требовательно спросил Ришелье.

— Потому что я должен убедить ваше высокопреосвященство в том, что говорю правду и только правду, а в данном случае правда выглядит как сущая выдумка… — Под испытующим взглядом кардинала Лейси запнулся, вскинул руки, рассмеялся и сказал: — Ладно, раз вы настаиваете… Это было в Британии уже после того, как римляне покинули остров, при дворе великого полководца. Его именовали Риотамусом, верховным королем, но его армию составляли главным образом наемные воины. С их помощью ему удавалось сдерживать захватчиков. В народе его звали король Артур.

Ришелье сидел неподвижно.

— Нет-нет, я не входил в круг рыцарей Круглого Стола, — объявил Лейси. — Не встречал ни Ланселота, ни Гавейна, ни Галахада, не видел блистательного замка Камелот. Зато были еще заметны следы римского владычества. Лично я считаю, что именно римляне заронили основу легенды об Артуре. Однако монсеньор должен понять, отчего я не хотел вообще упоминать об этом. Было искушение изобрести какую-нибудь прозаичную ложь.

— Понимаю, — ответил Ришелье, слегка кивнув. — Если вы продолжаете лгать, то вы самый умелый лжец, какого мне доводилось выслушивать за долгие годы.

Он воздержался от вопроса, не принял ли финикиец Христа точно так же, как принимал бесчисленных других богов, — из практических соображений. В тоне Лейси проскользнула досада.

— Не стану отрицать, монсеньор, что затратил много времени, пытаясь продумать заранее все повороты данной беседы.

Кардинал сбросил пергамент с колен на пол, и тот упал с легким треском, привлекшим внимание котенка. Иных нарочитых жестов Ришелье себе не позволил. Чуть наклонился вперед, свел вместе кончики пальцев — солнце полыхнуло на массивном золотом кольце с изумрудом — и осведомился:

— Ну и чего вы от меня хотите?

— Вашей защиты, монсеньор. Для меня лично и других таких же, как я.

На худых щеках капитана то вспыхивал, то гас румянец. В коротко остриженной бороде не было ни одного седого волоса.

— Кто эти другие?

— Один из них — Макмагон, как ваше высокопреосвященство, вероятно, уже догадались без меня. Мы встретились с ним во Франции в пору, когда она еще была Галлией. Также я кратко встречался с тремя другими, кого мог бы заподозрить в сходстве судеб, — или слышал о них, — но смерть от несчастного случая уносила их прежде, чем я сумел удостовериться. И был… была еще одна особа, которая по всем признакам принадлежала к тому же роду, но она исчезла бесследно. По-видимому, такие люди крайне редки и неохотно выдают себя.

— Исчезающе редки, как выразился бы ученый доктор Декарт, — произнес кардинал с оттенком мрачного юмора.

— Кто-то из них на протяжении веков мог попробовать что-нибудь вроде того, что я делаю сейчас, и навлек на себя беду. И, видимо, о том не осталось никаких записей, да скорее всего их и не вели.

Котенок мелкими шажками подобрался к пергаменту поближе. Ришелье откинулся назад, в то время как Лейси хранил почти полную неподвижность, скрестив руки на скромных штанах до колен, подобающих его званию. Следующий вопрос кардинала прозвучал требовательно:

— Какие еще доказательства вы можете предложить?

— Я обдумывал это многие века, прежде чем предпринять какие-то конкретные шаги. — Голос был спокойным. — Можно наработать привычку обдумывать все наперед, выжидая благоприятного случая. Вероятно, я даже перестарался. Вероятно, такие случаи проскользнули мимо, и сегодня опять слишком поздно. Но довелось усвоить, подчас дорогой ценой, что этот мир опасен и ничто в нем не вечно. Короли и народы, папы и боги — не подразумеваю ни малейшей непочтительности, ваше высокопреосвященство, — все обращаются в пыль или пламя, и гораздо скорее, чем ожидалось. Да, я откладывал кое-что на будущее — частичку за частичкой на протяжении столетий, там и тут появлялись тайные склады, где копились аксессуары для перемены личности, наборы инструментов для иных профессий, ну и… разные памятные вещи. Далеко не все тайники в храмах, и не обязательно в них укрыты шкатулки с пергаментами. Но по всей Европе, в Северной Африке и в Ближней Азии там и сям хранятся памятные знаки, которые я оставлял при малейшей возможности. Идея заключалась в том, что как только я смогу на что-то надеяться, я отправлюсь к ближайшему тайнику и извлеку на свет содержимое, что даст мне отправную точку для последующих действий.

Теперь, с разрешения вашего высокопреосвященства, — продолжал Лейси, — я мог бы указать несколько мест, до которых ваши доверенные лица доберутся без труда. В каждом случае я опишу, что содержится в тайнике и как его найти. Будет ясно, что по меньшей мере некоторые тайники никто не трогал очень долгое время. И каждый из них своим содержимым подтвердит, что капитан Жак Лейси никак не мог устроить их за те полвека, что люди знают его под этим именем.

Ришелье пригладил бородку и произнес вполголоса:

— А самого капитана тем временем можно подержать под стражей, и он станет заложником собственных слов. Ну что ж… Не сомневаюсь, что тайники существуют, поскольку вы никак не похожи на сумасшедшего. Оказаться самозванцем вы тоже не можете, да и, коль на то пошло, преступником любого известного нам рода. Разве что вы действительно колдун или демон…

Лоб Лейси покрылся потом, но ответил он твердо:

— Ни святая вода, ни изгнание дьявола не причинят мне вреда. Можете отдать меня палачу и убедиться, что я с необыкновенной быстротой залечиваю все, что угодно, кроме смерти и непоправимых увечий. Но я пришел к вам еще и потому, что собранные мною сведения убедили меня в вашей мудрости — не скажу: в вашем милосердии, но в вашей мудрости, просвещенности, интеллигентности — которая отсоветует вам при бегать к подобным проверкам.

— Другие могут вынудить меня к этому.

— Власти вашего высокопреосвященства хватит на то, чтоб одолеть их. Вот еще одна причина, почему я обратился именно к вам. Долгие века мне пришлось ждать встречи с такой личностью на крутом переломе истории…

Котенок подобрался наконец к пергаменту, потянулся к нему лапкой. Пергамент раскрутился, зашелестел, покатился. Котенок, совершенно очарованный, принялся прыгать вокруг. Глаза Ришелье потеплели.

— У вас никогда прежде не было покровителя?

— Лишь однажды, монсеньор, — признался Лейси со вздохом. — Лет через триста после моего рождения, в Египте.

— Расскажите подробнее.

— Как многие финикийцы — к тому моменту я вернулся в свое первичное отечество, — я нанялся на корабли фараона Псамметиха. Вы, возможно, читали о нем у историка под именем Псамметикус. Ему выпало быть сильным и одновременно мудрым, как и вам, и стать человеком, спасшим свою страну от несчастий и вернувшим людям чувство безопасности. Я не планировал ничего, кроме как исчезнуть обычным порядком, когда придет срок. Но случилось еще и так, что фараон жил долго и правил более пятидесяти лет. А я… что ж, я занимал хорошее положение, а когда моя первая жена-египтянка умерла, я женился во второй раз, и мы были… как сказать… необыкновенно счастливы. И я медлил с исчезновением, пока фараон не разоблачил меня в подделке признаков старения. Убедил меня открыться ему и взял под свое крыло. Для него я стал неприкосновенным избранником богов для неведомой, но, очевидно, высокой цели. Он разослал гонцов во все пределы своего государства и за границу, насколько это было возможно, пытался найти других бессмертных. Ничего не вышло. Как я уже говорил вам, люди, подобные мне, крайне редки.

— Что было потом?

— Псамметих скончался. А его сын Нехо, который унаследовал трон, невзлюбил меня. Не могу сказать, что возненавидел, — зато жрецы и придворные в большинстве своем ненавидели меня люто, видя во мне угрозу своему положению. Становилось ясно, что при дворе я долго не протяну: не помогли бы интриги — подослали бы наемного убийцу. В то же время фараон никак не соглашался отпустить меня на все четыре стороны. Наверное, побаивался: кто знает, на что я способен?.. По счастью, пошли разговоры о том, чтобы собрать финикийский экипаж и попытаться обогнуть Африку. Я использовал остатки своего влияния в поддержку этого начинания и для того, чтобы принять в нем участие. Мол, бессмертный может оказаться незаменимым в плавании по дальним морям и странам. — Лейси пожал плечами. — При первом удобном случае я выпрыгнул за борт и перебрался в Европу. Признаться, мне так и не удалось узнать, добилась ли экспедиция поставленной цели. Геродот утверждал, что да, но ведь сообщаемые им сведения зачастую недостоверны…

— И, разумеется, — произнес Ришелье, — все записи о вашем пребывании в Египте давно обратились в прах, даже если ваши враги не уничтожили их намеренно. Да и читать иероглифы мы все равно не умеем.

— Поймите меня правильно, монсеньор, — подчеркнул Лей-си как мог настоятельно, — я редко бывал в присутствии великих. Псамметих, король Артур, ну еще двое-трое, притом мельком, и вот сейчас ваше высокопреосвященство. Издали я, конечно, видел многих, но именно издали, из толпы. Почти всегда получалось, что разумнее оставаться в тени. И кроме того, я же просто старый мореход — что особенного я могу предложить? — Еще энергичнее: — Только свои воспоминания. Подумайте, что они значили бы для ученых. А если с вашей помощью, мой повелитель, я привлеку на нашу сторону других бессмертных — подумайте, какое значение это могло бы иметь для вас… и для Франции.

Вновь воцарилась тишина, если не считать ветра, бормотания реки, тиканья часов и шуршания пергамента, с которым забавлялся котенок. Ришелье размышлял, Лейси ждал. Наконец кардинал нарушил молчание:

— Так чего вы, собственно, от меня хотите?

— Я говорил уже, монсеньор! Вашего покровительства. Какого-нибудь места у вас на службе. Открытого объявления о том, кто я и что я, с обещанием, что и другие подобные мне могут без опаски пристать к той же гавани.

— Сюда же сбегутся жулики со всей Европы!

— Если вашим ученым не по силам разоблачить их, это сделаю я. Я знаю, какие ставить вопросы.

— М-м… надо полагать, знаете.

— Довольно будет примерно наказать нескольких самозванцев, и столпотворение окончится. — Лейси замялся. — Не то чтобы я взялся заранее предсказать, на что похожи другие бессмертные. Я уже упоминал, что мой Макмагон — неотесанный тип. Другая, в ком я вполне убежден, была проституткой — а то и сегодня проститутка, если не погибла. Каждый выживает; как умеет…

— Но могут встретиться и достойные люди, исполненные покаяния. И даже святые в полном смысле слова, — возможно, отшельники?.. — На мгновение тон Ришелье стал мечтательным, затем вновь посуровел. — Значит, вы не искали покровителей со времен того египетского фараона, то есть в течение более чем двух тысяч лет?

— Я говорил вашему высокопреосвященству — столетия научили меня осмотрительности.

— Почему же теперь вы решили ослабить бдительность?

— Отчасти благодаря вам, — ответил Лейси без запинки. — Вашему высокопреосвященству приходится выслушивать много лести. Мне нет нужды детально повторять то, что не лесть, а сущая правда. Впрочем, об этом я тоже уже говорил. Но одних ваших личных достоинств было бы еще мало. Смею также надеяться, что и время сейчас подходящее.

Пергамент подкатился к ножке величественного кресла и застрял, не поддаваясь новым наскокам котенка. Тот обиженно мяукнул. Ришелье посмотрел вниз и слегка потянулся к зверьку. Лейси вскочил на ноги.

— Если монсеньеру угодно…

Подхватив котенка, капитан подал его кардиналу. Ришелье принял пушистый комочек обеими руками и положил на колени, туда, где раньше лежал пергамент. Лейси с поклоном вернулся на место.

— Продолжайте, — приказал кардинал, поглаживая своего любимца.

— Я следил за ходом событий со всем вниманием, какое доступно тому, кто находится в их гуще, — заявил Лейси. — Я читал книги и слушал лекции философов. Слушал и простых людей с их природно острым умом. Я много думал. Бессмертие — одинокая участь, монсеньор. Времени на размышления хоть отбавляй… И вот что мне сдается. На протяжении последних двух-трех веков на мир надвигается великая перемена. Не возвышение или падение очередной империи, куда серьезнее. Перемена, сопоставимая с превращением мальчика в мужчину или даже личинки в бабочку. Смертные это тоже чувствуют. И говорят о Возрождении, начавшемся примерно через тысячу четыреста лет после Спасителя. Однако мне дано понять происходящее точнее. Далеко ли мог разослать своих гонцов фараон Псамметих? И много ли было тогда людей, кто хотя бы понял подготовленный мной вопрос, а не просто съежился в невежественном испуге? А ведь Псамметих был самый могущественный властитель своей эпохи. И те, кто являлся после него, — греки, римляне, византийцы, персы, да и все прочие, — сильно ли они отличались от египтян в своих знаниях и своих возможностях? Правда, я не сталкивался больше с правителями, которым мог бы довериться, но и не готовился к такой встрече и не искал ее. Не искал в течение многих, многих веков.

Сегодня, — закончил Лейси, чуть переведя дух, — люди плавают вокруг света. Сегодня они знают, что земля — шар. Открытия Коперника и Галилея… — Кардинал чуть заметно нахмурился. — Так или иначе, люди постигли удивительные вещи. Европа совершила прорыв в новое полушарие. И здесь, дома, впервые с самого падения Рима, у нас вновь появляются хорошие дороги, и можно быстро и почти без риска преодолеть сотни лиг — можно будет и тысячи, как только кончится война. А важнее всего, пожалуй, то, что у нас теперь есть печатный станок и с каждым годом множится число тех, кто умеет читать и к кому можно обратиться. Теперь наконец у нас есть возможность объединить всех бессмертных!..

Пальцы Ришелье продолжали играть с котенком, от довольства впадающим в дрему, — но брови кардинала опять поползли вниз.

— На это уйдет значительное время… — сказал он.

— Да, конечно, по счету смертных… Простите мою бестактность, ваше высокопреосвященство.

— Это несущественно, — кашлянул Ришелье. — Над никто не слышит, кроме Шарло. Можно говорить не стесняясь. Вы что, действительно верите, что человечество — хотя бы здесь во Франции — достигло благоденствия, какое на протяжении всей предшествующей истории оставалось, по вашим собственным наблюдениям, несбыточной мечтой?

Лейси запнулся, пораженный.

— Н-нет, монсеньор, разве что… По крайней мере, мне кажется, что в ближайших поколениях Франция останется мощной и стабильной державой. Прежде всего благодаря вашему высокопреосвященству.

Ришелье снова кашлянул, поднес левую руку ко рту, не прекращая ублажать котенка правой.

— Я не отличаюсь крепким здоровьем, капитан, — хрипло произнес он. — И никогда не отличался. Господь может призвать меня в любой момент.

Лицо Лейси приобрело выражение, отдаленно похожее на отзывчивость, и он откликнулся совсем тихо:

— Мне это известно. Надеюсь, Господь смилостивится и оставит вас с нами еще на долгие годы. Хотя…

— Король также не в добром здравии, — перебил Ришелье. — Да, после стольких бездетных лет они с королевой наконец-то дождались сына, однако наследнику нет еще и двух лет. И как раз когда он родился, я потерял отца Жозефа, ближайшего своего советника и самого умелого помощника…

— И это знаю. Зато у вас есть Мазарини. Пусть он итальянец по рождению, но во многом напоминает вас.

— И я готовлю его на роль своего преемника. — Ришелье криво усмехнулся. — Что ж, вы и впрямь изучили нас досконально.

— Должен был изучить. Тем более что за свой век разобрался, как это делать. Но ведь и вы тоже смотрите далеко вперед. — Лейси говорил все быстрее и быстрее. — Умоляю вас, подумайте. Конечно, вам понадобится какое-то время, чтобы переварить мой рассказ, как и на то, чтобы перепроверить его. Я поражен тем, с каким спокойствием вы меня выслушали. Однако… бессмертный, а по прошествии какого-то срока группа бессмертных на службе короля — ныне здравствующего, а затем и его сына, да будет его правление долгим и деятельным… Вы представляете себе, какой ореол добавит это к его славе, а следовательно, к славе и величию Франции?

— Нет, не представляю, — резко бросил Ришелье. — И вы тоже не представляете. Подобно вам, я научился осмотрительности.

— Но повторяю, ваше высокопреосвященство, я могу представить доказательства…

— Молчите, — распорядился Ришелье.

Опершись левой рукой на подлокотник, он опустил подбородок на сжатый кулак и уставился вдаль, за пределы этих стен, графства, королевства. Правая рука продолжала мягко поглаживать котенка. Звереныш заснул, и тогда кардинал убрал руку. Шуршал ветер, шелестела река. Наконец, когда часы с изображением Фаэтона, бешено мчащегося на солнечной колеснице, отмерили почти четверть часа, Ришелье шевельнулся и вновь устремил взгляд на посетителя. Все это время Лейси сидел невозмутимо, как восточный божок. Теперь он как бы ожил и шумно задышал.

— Мне нет нужды возиться с вашими доказательствами, — сказал кардинал, тяжело роняя слова. — По-видимому, вы тот, за кого себя выдаете. Это не составляет разницы.

— Простите, ваше высокопреосвященство, не понял, — произнес Лейси шепотом.

— Скажите мне, перед лицом всего, что вам довелось видеть и пережить, — продолжил Ришелье, и голос его зазвучал почти ласково, — вы в самом деле верите, что мы добились положения вещей, которое можно охарактеризовать как прочное?

— Н-нет, — ответил Лейси скрепя сердце. — Нет, я полагаю, что мы, напротив, вступили в полосу перемен. Меняется все вокруг нас, все без исключения. Перемены будут продолжаться и впредь, и никому не дано предугадать, к чему они приведут. Но — и именно благодаря этому — наша жизнь и жизнь грядущих поколений станет решительно не похожа на жизнь всех, кто жил до нынешней поры. Прежние ставки сыграны. — Он помолчал. — Я устал от своей бездомности. Не можете представить себе, как устал. Я ухвачусь за любой шанс обрести пристанище…

Ришелье не принял перехода на неформальный язык, а возможно, и не заметил этого. Он кивнул и шепнул-пропел, как мог бы шепнуть, обращаясь к одной из своих кошек:

— Бедняга… Каким же храбрым надо быть, чтобы рискнуть на такое предприятие! Или, по собственному вашему выражению, каким усталым… Но вы рискуете лишь своей жизнью. Я несу ответственность за судьбы миллионов.

Лейси окостенело поднял голову и переспросил:

— Извините?

— Я отвечаю за судьбу королевства, — заявил Ришелье. — Святой отец стар и немощен, да и никогда не питал склонности к делам государственным. Следовательно, я в определенной степени отвечаю за судьбы католической веры, что равносильна судьбам христианства. Многие убеждены, что я продался дьяволу, и я готов признать, что угрызения совести меня не мучают. Но в конечном счете мною движет чувство ответственности.

Небольшая пауза.

— Вы оцениваете нашу эпоху как век беспорядков и перемен, но и век надежд. Не исключено, что вы правы, однако вы смотрите на все глазами бессмертного. Я вижу, вернее, мне дано видеть лишь беспорядки. Война опустошает германские земли. Империя, — да, она наш враг, и тем не менее это Священная Римская империя, — истекает кровью. Одна за другой возникают протестантские секты, каждая со своей доктриной, со своими фанатиками. Англия возвращает себе былую мощь, а Голландия наращивает ее заново, значит, ненасытно и беспощадно. Волнения в России, Индии, Китае. Бог знает что творится в Америках. Мушкеты и пушечные ядра сокрушают древние твердыни и прежние ценности — но что заменит их? Открытия естествоиспытателей, поток книг и брошюр с печатный станков представляются вам чудесами, возвещающими новую эру. Готов согласиться с вами, но с высоты своего положения обязан задаться вопросом: что это будет за эра? Я должен стараться совладать с ней, удержать ее под контролем, притом отдавая себе полный отчет, что умру, не добившись успеха, и что в последнем счете поражение ждет и тех, кто сменит меня.

И резко, как удар бича:

— Да как вы смеете хотя бы допустить, что я когда-либо соглашусь потворствовать или даже покровительствовать молве; о людях, не подверженных старению? Там самым я, как сказал бы доктор Декарт, ввел бы еще один, совершенно неведомый и неуправляемый фактор в уравнение, и без того не имеющее решения. Неуправляемый фактор — вот самое точное определение. Единственное, в чем я уверен, — в том, что эта искра способна запалить тысячи новых религиозных безумств и подорвать покой Европы на целое поколение, если не больше. Нет, капитан Как-бы-вас-ни-звали, — закончил он с тем ледяным выражением, какого привык опасаться весь мир, — не желаю иметь ни малейшего отношения к вам и вашим бессмертным. Это не в интересах Франции.

Лейси сохранил присутствие духа. Ему и прежде доводилось терпеть поражения, и достаточно часто.

— Могу я попробовать переубедить ваше высокопреосвященство в ближайшие дни или годы?

— Нет, не можете. У меня довольно других дел, требующих моего внимания, и слишком мало времени на их осуществление. — Тут он смягчился и добавил с полуулыбкой: — Не тревожьтесь. Вы выйдете отсюда беспрепятственно. Осторожность обязывала бы меня арестовать вас и казнить в течение часа. Либо вы шарлатан и заслуживаете такой участи, либо смертельная угроза — и тогда вас необходимо устранить. Тем не менее вы кажетесь мне разумным человеком, который вернется к прежней безвестности. И я благодарен вам за восхитительную возможность бросить взгляд на… на то, чего лучше не трогать. Если б я руководствовался только своими желаниями, я задержал бы вас на какое-то время, чтобы мы могли побеседовать обстоятельнее. Однако это рискованно для меня и жестоко по отношению к вам. Так что лучше отнесем эту беседу не к разряду наших воспоминаний, а к разряду наших грез…

Лейси помолчал, затем перевел дыхание и откликнулся:

— Ваше высокопреосвященство весьма великодушны. Вы же не можете поручиться, что я не обману вашего доверия и не предприму новую попытку в ином месте?

Ришелье усмехнулся:

— Где? Вы сами сказали, что я единственный в своем роде. Королева Швеции питает слабость к странным личностям, это верно. Однако она еще несовершеннолетняя, а что будет, когда она возьмет на себя всю полноту власти? Искренне советую, исходя из имеющихся у меня сведений, держаться от нее подальше. Что же касается других влиятельных стран, то вы и без меня осведомлены об опасностях, какие вас там подстерегают.

Он свел пальцы вместе и продолжал назидательно:

— В любом случае ваш план изначально никуда не годился, и советую вам отказаться от него навсегда. Вы наблюдали историю, наблюдали долго — но творили ли вы ее когда-нибудь? Подозреваю, что я за отпущенные мне краткие десятилетия усвоил уроки, о которых вы даже не подозреваете… Отправляйтесь домой! А затем, настоятельно вам советую, обеспечьте своих детей всем необходимым и исчезните с глаз долой вместе со своим приятелем. Начните новую жизнь, может быть, в Новом Свете. Избавьте себя и меня от искушения — и не забудьте при том, какое именно искушение испытываю я. Ибо донимающая вас мечта — мечта идиота.

— Но почему? — хрипло простонал Лейси.

— Неужели не догадываетесь? Право, вы меня вот-вот разочаруете. Вы позволили надежде взять верх над опытностью Обернитесь в прошлое. Вспомните, как короли держали при дворе диких зверей в клетках и всяких уродов. Допустим, я принял бы ваше предложение, и Мазарини вслед за мной придерживался бы моей линии, — а чего ждать от юного Людовика XIV, когда он достигнет совершеннолетия? От любого короля, от любого правительства? Исключения редки и мимолетны. Даже если бы вы, бессмертные, были сплошь мудрецами и поняли бы, как управлять мной, — уж не полагаете ли вы, что верховные правители захотели бы и смогли бы поделиться с вами властью? Вы сами признаете, что вы, кому дана такая продолжительность жизни, — явление исключительное. Кем вы можете стать, кроме как экспонатами в королевском зверинце, живущими под неусыпным наблюдением секретной полиция и подлежащими немедленному устранению, как только вы предъявите себя слишком откровенно. Нет уж, сохраняйте свою свободу, чего бы это ни стоило… Вы просили меня обдумать свое предложение. Я предлагаю вам удалиться и обдумать мой совет.

Тикали часы, дул ветер, текла река. Почти потеряв голос Лейси спросил гортанно:

— Это последнее слово вашего высокопреосвященства?

— Последнее, — ответил Ришелье.

Лейси поднялся.

— Тогда я позволю себе оставить вас.

— Право же, хотелось бы уделить вам больше времени, — сказал Ришелье, скривив губы. — Вам — и самому себе.

Лейси приблизился, и кардинал протянул ему правую руку. Капитан, склонившись, поцеловал ее и признался, выпрямляясь:

— Вы самый великий человек, какого я встречал.

— Значит, Господь милостив к роду людскому, — ответствовал Ришелье.

— Я вас никогда не забуду.

— Я запомню ваше мнение на весь срок, что мне отпущен. Прощайте, скиталец.

Лейси подошел к двери и постучал. Стражник приотворил ее, и кардинал жестом приказал выпустить посетителя и закрыть дверь снова. Сам Ришелье продолжал сидеть, погрузившись в раздумья. Котенок проснулся, сполз на коготках по мантии и ускакал по своим делам.

class='book'> Глава 12

ПОСЛЕДНИЙ АМУЛЕТ

С севера мчались всадники. Кони под молодыми седоками неслись ровным галопом, ритм скачки тек плавной волной, под стать колеблемой ветром траве. В лад этой волне величаво покачивались высокие подсолнухи, готовые поспорить своей желтизной с изливающимся на мир солнечным светом. И земля, и небо не признавали границ, на самом пределе видимости зелень сливалась с голубизной, а даль переходила в безбрежность, недоступную даже снам. Высоко-высоко, то пикируя, то взмывая, среди воздушных струй парил одинокий ястреб, и крылья его трепетали и застывали, как языки пламени. Вдали поднялась на крыло огромная стая болотной дичи, затмившая чуть не четверть небосвода.

Первыми всадников заметили гонявшие с поля ворон ребятишки. Старший, чуть не лопаясь от важности, помчался в деревню: еще бы, сам Бессмертный велел сообщить о возвращении охотников немедля. Но едва мальчик вбежал за частокол и очутился среди жилищ, отваги как не бывало. Где уж ему говорить с могущественнейшим из шаманов! А вдруг своим вторжением он помешает заклинаниям или видениям? Его нерешительность подметили даже женщины, казалось бы, занятые своими делами, и одна из них окликнула:

— Оге, Серый Зайка, что у тебя на сердце?

Но женщины — это всего-навсего женщины, и старики, попадающиеся навстречу, — обыкновенные старики… А дело наверняка ужасно важное, раз сам Бессмертный так о нем печется.

Мальчик сглотнул застрявший в горле ком и двинулся к нужному дому. Пройдя под мрачными серо-коричневыми земляными стенами, он оказался у входа, зияющего, как устье пещеры, — только в глубине теплился красненький костерок. Семьи, населяющие дом, разошлись кто куда — кто по делам, кто просто отдохнуть у реки. Но один человек остался, и как раз тот, на кого и надеялся Серый Зайка: мужчина в женских одеждах перетирал кукурузные зерна. Подняв голову, он спросил тихим, почти нежным голосом:

— Чего тебе, паренек?

— Охотники возвращаются, — сглотнув для храбрости, сообщил мальчик. — Может, ты сходишь сказать шаману, Три Гусыни?

Скрежет каменных жерновов прекратился, и бесполый встал.

— Схожу.

Такие, как он, словно заговорены от невидимых сил — наверное, духи хотят возместить им нехватку мужского начала. И, что ни говори, он — сын Бессмертного. Отряхнув со штанов из оленьей кожи мучную пыль, Три Гусыни распустил косы и удалился полной достоинства поступью. Серый Зайка испытал мгновенное чувство облегчения и поспешил отправиться по своим делам. Ах, какое гордое зрелище будут являть всадники, когда промчатся мимо!

Жилище шамана стояло рядом со священной хижиной посреди деревни и было заметно меньше остальных, потому что предназначалось лишь для одной семьи — семьи шамана. Как раз сейчас он вместе с женами был дома. Яркая Бронза, мать бесполого, сидела на земле под стеной, приглядывая за игравшими на солнцепеке дочурками Перепелиной Шейки. Горбатая, полуослепшая старуха была счастлива уже тем, что может в столь преклонном возрасте приносить хоть какую-то пользу. Сидящая на пороге Вечерняя Изморось, рожденная в одну зиму С бесполым, помогала своей дочери Рассветной Росе отделывать крашеными перьями платье для скорой свадьбы. Вечерняя Изморось поприветствовала новоприбывшего и по его просьбе зашла внутрь позвать мужа. Вскоре вышел и Бессмертный, выходу поправляя набедренную повязку. Из-за его спины выглядывала Перепелиная Шейка, молодая, растрепанная и счастливая.

— Оге, отец, — произнес Три Гусыни с должным уважением, однако без трепета, присущего Серому Зайке и его сверстникам. В конце концов, этот человек качал его на коленях ребенком, учил узнавать звезды, плести силки и множеству других вещей, полезных или приятных; и когда стало ясно, что юноше не суждено превратиться в мужчину, это не отразилось на отцовской любви. Бессмертный принял печальное известие со смирением человека, перед глазами которого прошли сотни жизней, зыбких, как пылинки на ветру.

— Заметили отряд Бегущего Волка, — сообщил бесполый. — Они возвращаются.

Бессмертный немного постоял молча. Потом нахмурился, по челу его пробежала одна-единственная морщинка. Под кожей его бугрились мускулы, и капельки пота блестели на ней, как роса на камне; чернота волос делала их похожими на полированный обсидиан.

— А ты уверен, что это они? — спросил шаман.

— Они, кто ж еще? — удивился Три Гусыни.

— Враги…

— При свете дня? Они не решатся напасть столь открыто. Отец, ты же слышал: за племенем паррики такого не водилось.

— Конечно, слышал, — пробормотал шаман, будто это совсем вылетело у него из головы. — Теперь мне нужно спешить: хочу потолковать с охотниками с глазу на глаз.

Он ушел в дом, а Три Гусыни и женщины, томимые дурными предчувствиями, переглянулись. Бессмертный выступал против охоты на бизонов, но Бегущий Волк собрал отряд и уехал слишком стремительно, так что настоящего разговора не получилось. С момента отъезда охотников шаман всё время о чем-то раздумывал, а порой толковал со старейшинами наедине, но те держали язык за зубами. Чего же они все-таки боятся?

Вскоре Бессмертный вышел, облачившись в кожаную рубаху с выжженными на ней знаками мощи. Нарисованные на щеках белые завитки подчеркивали его невозмутимость, шапка из белой норки закрывала лоб до самых бровей. В левой руке шаман держал тыквенную погремушку, а в правой — магический жезл, увенчанный черепом ворона. Все расступились, давая ему дорогу, и даже дети притихли: за несколько минут шаман совершенно преобразился. Из хорошо знакомого, доброго и спокойного отца и мужа он обратился в того, кто вмещает в себе дух племени, кто не стареет, кто век за веком наставлял свой народ и сделал его непохожим на все другие.

Пока шаман шагал среди жилищ, ему сопутствовало почтительное молчание, но отнюдь не каждая пара глаз провожала его с положенным по древнему обычаю благоговением. А некоторые из юношей, он сознавал, относились к нему с неприязнью, смахивающей на тлеющую ненависть.

Он миновал ворота, затем кукурузные поля, грядки фасоли и тыкв. Деревня стояла на утесе над широкой мелкой рекой с тополями по берегам. К северу перекатами вздымались пологие холмы, а здесь куцая травка прерий сменялась буйным разнотравьем, колыхавшимся под ветром, как зеленое море. Охотники были совсем близко — земля уже дрожала от ударов копыт.

Узнав того, кто вышел навстречу, Бегущий Волк дал знак дюжине скакавших следом всадников остановиться и сам натянул поводья. Его мустанг заржал и взбрыкнул, но всадник крепко впился ногами в бока животного, будто сросся с конем воедино. Да и спутники почти не уступали ему в сноровке. Под ярким солнцем люди и кони, казалось, равно радуются жизни. У одних всадников в руках были копья, у других через плечо были перекинуты луки и колчаны со стрелами, и у каждого с пояса свисал великолепный кремневый нож. Лбы были стянуты кожаными лентами, на которых переплетались узоры из молний, громовых птиц и шершней. А у Бегущего Волка лента была вдобавок украшена орлиными и сойкиными перьями — неужели он надеялся, что когда-нибудь сумеет взлететь?

— Оге, великий, — неохотно сказал он. — Какая честь для нас!

— Как поохотились? — осведомился Бессмертный. Бегущий Волк показал назад, на вьючных лошадей — из тюков торчали шкуры, головы, окорока, куски сала, внутренности. Добыча была так обильна, что даже удерживающие поклажу сыромятные ремни пропитались кровью и жиром, и как только лошади остановились, начали тут же привлекать мух.

— Такой забавы еще не бывало! — с торжеством в голосе сказал юноша. — Да и такой бойни! Мы оставили койотам больше, чем сумели унести. И у народа будет сегодня пир, нет — пиршество!

— Духи отомстят за расточительность, — предупредил Бессмертный.

— А разве бог койотов не порадуется, что мы накормим и его род? — с прищуром спросил Бегущий Волк. — А бизонов в прерии не меньше, чем травы.

— Но если огонь пожрет траву, земля почернеет…

— А после первого же дождя зазеленеет опять. Молодой вожак осмелился перебить шамана! Охотники невольно затаили дыхание, втянув воздух сквозь зубы, хотя на самом деле никого это не поразило, а двое даже ухмыльнулись. Бессмертный сделал вид, что ничего особенного не случилось, только голос его зазвучал еще строже:

— Когда приходят бизоны, наши люди, прежде чем взять их, совершают должные пляски и жертвоприношения. Потом я беседую с духами бизонов, объясняю им наши нужды, дабы умиротворить их. Так заведено от века, и мы пребывали в благоденствии. Все зло оттого, что люди забывают старые, проторенные и надежные пути. Я скажу вам, как искупить содеянное, и сам поведу вас, куда надо.

— И снова ждать, пока стадо забредет в наши края, чтобы до него было не больше дня пути? А потом отбить несколько зверей от стада и попытаться зарезать их так, чтобы никого из наших не забодали и не затоптали? А то еще вспугнем все стадо, и оно в паническом бегстве обрушится в пропасть, где большая часть мяса сгниет без малейшей пользы… Наши отцы приносили домой мало мяса лишь потому, что не могли добыть больше, да и собакам на корявых волокушах было больше не увезти…

Бегущий Волк говорил быстро и бегло, без единой запинки. Он явно ожидал этой стычки и заранее подыскал нужные слова.

— Если новые пути так уж дурны, — воскликнул Красный Сокол, — что ж тогда племена, которые их приняли, так процветают? Неужели лучшие куски должны достаться им, а нам — лишь гнилые кости?

Бегущий Волк нахмурился и жестом призвал своего спутника к молчанию. Бессмертный вздохнул и почти кротко сказал:

— Я провидел подобные речи и потому искал встречи там, где нас никто не услышит. Человеку трудно признать свою неправоту. Давай подумаем вместе, как все поправить и не ранить вашу гордость. Пойдем со мной в священную хижину и попытаемся вызвать видение.

Бегущий Волк выпрямился — его силуэт резко выделился на фоне неба — и воскликнул:

— Видение?! У меня, старик, было собственное видение — под высокими звездами, после целого дня скачки наперегонки с ветром. Я видел несметное изобилие, славу и чудесные деяния, какие будут помнить дольше, чем ты прожил и еще проживешь. В наш край пришли новые боги, кудесники из краев Творца. Они скачут на лошадях подобно грому, а всадники разят молниями! И твое дело — добиться, чтобы мы жили с ними в мире!

Бессмертный поднял жезл и затряс погремушкой. На лицах отразилось беспокойство. Кони, почуяв тревогу людей, принялись с фырканьем переступать на месте и бить копытами.

— Я вовсе не хотел оскорбить тебя, о великий! — торопливо сказал Бегущий Волк. — Ведь ты же сам учил нас говорить без похвальбы, но и без страха! Ну, если я вел себя чересчур шумно, то извини меня. — Он вскинул голову. — И все-таки такой сон снисходил ко мне. Я пересказал сон товарищам, и они верят мне.

Шаман уронил руки с магическими амулетами и какое-то время стоял недвижной темной тенью среди залитой солнечным светом травы, а затем сказал негромко:

— Надо поговорить с тобой еще. Попробуем понять смысл предзнаменования.

— Твоя правда. — Бегущий Волк испытал явное облегчение, и это придало его голосу мягкие интонации. — Завтра поговорим. А сейчас подойди, о великий, и позволь предложить тебе моего лучшего скакуна. Ты въедешь в деревню верхом, а я войду пешком, и ты благословишь нас, как всегда благословляешь вернувшихся охотников.

— Нет, — отрезал Бессмертный и зашагал прочь. Встревоженные охотники хранили молчание, пока Бегущий Волк не расхохотался, и смех его был подобен рычанию его диких собратьев из восточных лесов.

— Радость нашего народа вполне заменит благословение! И нас ждут женщины, страсть которых жарче их костров!

Большинство охотников подхватили смех не без усилия над собой, но все же немного развеселились. И вслед за вожаком вновь поддали пятками лошадям под ребра и с гиканьем понеслись вперед. Обгоняя шамана, ни один даже не оглянулся.

Когда Бессмертный вернулся в деревню, там царил полный переполох. Вокруг охотников собралась толпа, возбужденная, крикливая, суетливая. Под ногами, тявкая, крутились собаки. Успешная охота означала не только мясо: тут были и жир, и кости, и рога, и кишки, и жилы, — словом, почти все, в чем может возникнуть нужда. И это лишь скромное начало. Одни шкуры станут оболочками вигвамов, другие пойдут на восток в обмен на крепкие шесты, и тогда можно будет пускаться в путь целыми семьями, странствовать без ограничений — охотиться, разделывать добычу, вялить ее и коптить, а потом опять сниматься с места и снова в путь — до новой охоты…

— Но не завтра, — предупредил Бегущий Волк. Голос его звучал веско, покрывая шум толпы. — Лошадей у нас все еще мало. И первым долгом надо позаботиться о тех, что так хорошо послужили нам. — Тут в его голосе зазвенели победные нотки: — Но скоро их будет гораздо больше! У каждого будет целый табун!..

Кто-то истошно завопил, другие подхватили, и вскоре выло все племя, выкрикивая имя Бегущего Волка, признавая его лидерство.

Бессмертный обошел людей стороной, и его почти никто не заметил. А если кто и замечал, то смущенно отводил взгляд и с новым пылом включался в общее ликование.

Жены и младшие дети Бессмертного стояли подле дома как привязанные. Отсюда толпа была не видна, но радостные крики были слышны и на расстоянии. Перепелиная Шейка помимо воли все поглядывала в сторону праздника — что с нее взять, она ведь почти девочка. Шаман остановился лицом к лицу с домочадцами. Те приоткрыли рты, хотели сказать что-нибудь, но подходящих слов никто не нашел.

— Молодцы, что подождали здесь, — сказал он наконец. — А теперь вам лучше присоединиться к остальным — помочь в стряпне, да и попировать со всеми.

— А как же ты? — негромко спросила Вечерняя Изморось.

— Я не запрещал этого, — с горечью отвечал шаман. — Да и что я мог поделать?

— Ты высказывался против лошадей, высказывался против охоты, — зашамкала Яркая Бронза. — Или у них отнялся ум, что они тебя больше не слушаются?

— Они еще узнают, — предрекла Вечерняя Изморось.

— Как я рада, что смерть скоро приберет меня. — Яркая Бронза протянула дряблую руку к Бессмертному. — А тебе, бедному, придется пережить и этот урок.

Перепелиная Шейка оглядела своих детей и слегка поежилась.

— Ступайте, — сказал шаман. — Веселитесь. Так оно будет лучше. Мы не должны дать людям почувствовать, что между нами легла трещина. Это может привести к беде. Я всегда старался сберечь единство народа.

— А сам все-таки останешься в стороне? — внимательно взглянула на него Вечерняя Изморось.

— Я попробую поразмыслить, что еще можно сделать, — ответил он и вошел в священную хижину. Домочадцы помялись еще немного, не в силах справиться с тревогами: необычная для Бессмертного неуверенность в себе, открытое непослушание ему подрывали в их глазах самые основы мироздания.

Хижина, обращенная входом к востоку, уже погружалась во мрак; проникавший в дверной проем и дымовое отверстие свет бесследно рассеивался в затопившем круглое помещение полумраке. Магические предметы смутно вырисовывались неясными контурами, бликами и клубками глубокой тени. Бессмертный подошел к центральному очагу и возложил на него кусочки бизоньего мяса, потом взял кремешок и трут, чтобы добыть огонь трением. Когда трут затлел, он вздул костерок, набил трубку табаком, привезенным издалека, раскурил ее и глубоко затянулся в надежде, что священное головокружение повергнет его в транс.

Но озарение не давалось, и он даже обрадовался, когда в проеме двери возникла чья-то фигура. Солнце уже склонилось к невидимому горизонту, окрасив облака ароматного дыма от кухонных костров закатной желтизной. Праздничный гвалт казался нереальным и громким одновременно.

— Отец!.. — раздался застенчивый шепот.

— Входи, — отвечал Бессмертный. — Добро пожаловать. Три Гусыни пригнулся и вошел, устроившись по другую сторону очага. На морщинистом лице бесполого даже в полутьме читалась тревога пополам с озабоченностью — да он их и не стыдился.

— Я надеялся, что ты дашь мне здесь убежище, отец, — признался он.

— От чего? Тебя кто-нибудь обидел?

— Нет-нет. Все веселятся. — Три Гусыни поморщился. — От того-то и больнее всего. По-моему, даже старики отбросили прежние сомнения.

— Но не ты.

— Наверное, есть еще кто-нибудь. Откуда мне знать? Большинство женщин сердцем с нами, но мужчины от них отмахиваются. А добыча у Бегущего Волка со спутниками действительно огромная.

— В будущем он, конечно, сулит еще больший прибыток? Три Гусыни утвердительно хмыкнул.

— Почему же ты не разделяешь общих надежд? — поинтересовался Бессмертный.

— Ты мой отец, и ты всегда был добр ко мне. Боюсь, что в том грядущем, какое по сердцу Бегущему Волку, людям будет не до милосердия.

— Судя по тому, что слышно о племенах, избравших путь лошади, — это именно так.

— Говорят — иногда я оказывался поблизости от мужских разговоров, и удавалось подслушать, — некоторые племена сделали это не по своей воле.

— Верно. Захватчики, пришедшие с далекого востока, изгнали их из родных лесов в прерии. А тех в свою очередь изгнали захватчики с ещё более дальнего востока. И те захватчики, говорят, владеют ужасным оружием, мечущим молнии, — они получили его от бледнолицых иноземцев, слухи о которых докатывались и до нас. Но другие, вроде паррики, добровольно избрали путь лошади и ныне движутся лавиной с западных гор.

И ведь у них, — продолжал Бессмертный, — вовсе не было в том нужды. И у нас нет такой нужды. Я говорил с путниками, с торговцами — с каждым, кто несет весточку о других краях. К северу от нас арикара, хидаца и манданы по-прежнему живут на старый лад. Сила, покой и благосостояние не оставляют их. Хотел бы я, чтоб и у нас так было.

— А я говорил с двумя-тремя юношами из тех, что привели лошадей вопреки твоей воле, отец, — сообщил Три Гусыни. — Один из них сопутствовал Бегущему Волку и в учении, и в охоте на бизонов. Они говорят — он говорит, — что они не хотели ничего дурного. Это вовсе не от нехватки уважения и не от стремления опрокинуть порядок вещей. Они просто хотят принести благо перемен.

— Знаю. А еще я знаю, что выбора уже нет. Перемены — это как связка амулетов: или ты берешь ее всю, или отвергаешь напрочь.

— Отец, — совсем тоненьким от грусти голосом сказал Три Гусыни, — кое-кто сомневается в твоей мудрости, хоть я и не отношусь к их числу. Они не верят, что ты, живущий вне времени, способен принять перемены.

По губам Бессмертного скользнула печальная улыбка.

— Странно, сын мой, странно, что лишь теперь, когда дни твои истекают, мы по-настоящему открылись друг другу. — Он порывисто вздохнул. — В общем, я редко говорю о своей юности. Она покинула меня давным-давно и кажется теперь полузабытым сном. Но еще мальчиком я слыхал от деда, как многолетняя засуха погнала наш народ с плоскогорий сюда в поисках лучшей доли. Когда я уже стал мужем, мы еще только учились жить в прериях. Тогда я еще не догадывался, кто я такой. Нет, я думал, что постарею и упокоюсь в земле вместе с остальными. Но мало-помалу я понял, что этого не произойдет, — можно ли вообразить себе перемену, способную сильнее потрясти душу? Когда стало ясно, что боги меня отметили, мне пришлось обратиться к шаману, дабы тот учил меня, и вот новая перемена — из самостоятельного мужчины в послушники, а потом и еще одна — из отца семейства в шамана. А годы летели быстрей и быстрей. Я выдавал замуж девочек, которых качал на руках, а потом наблюдал, как они стареют, и хоронил их рядом с моими детьми и детьми детей. Я видел, как прерию заполнили новые племена и как между ними вспыхнула война. Ты знаешь, что лишь в годы девичества твоей матери мы надумали поставить частокол? Правда, благоговение предо мной помогало держать врагов на отдалении, но… Бегущему Волку было видение о новых богах.

Бессмертный устало рассмеялся и продолжал:

— Да, сын мой, я знавал перемены. Я чувствовал, что время мчится, как река в половодье, унося с собой обломки надежд. Теперь ты понимаешь, почему я пытался оградить мой народ от новых перемен?

— Они обязаны тебя послушаться! — простонал Три Гусыни. — Сотвори заклятие, которое откроет им глаза и откупорит уши!

— Кому же под силу сотворить заклятие против времени?

— Если кому и под силу, отец, то только тебе. — Бесполый обнял себя за плечи и задрожал, хотя воздух еще хранил дневное тепло. — У нас тут была добрая, спокойная жизнь. Сбереги ее для нас!

— Попытаюсь. Оставь меня наедине с духами. Но сперва, — Бессмертный протянул руки, — подойди и позволь обнять тебя, сын мой.

Старая остывающая плоть сына ненадолго соприкоснулась с молодым горячим телом отца. Потом Три Гусыни простился и вышел.

Угли понемногу угасли, землю накрыла ночь, а Бессмертный все сидел не шевелясь. Шум вокруг огромного костра не затихал; слышался рокот барабанов, песнопения, топот ног. Дверной проем посветлел: взошла полная луна, и гомон усилился. Луна поднялась выше, залив землю призрачным светом, но сумрак в хижине вновь сгустился. Наконец веселье увяло, и тишина накрыла землю своим покрывалом.

Видение так и не пришло; быть может, придет хоть сон. Доводилось слышать, что шаманы кочевых племен часто истязают себя в надежде на сошествие духов. Ясно одно: с древней ненасильственной гармонией придется расстаться. Подстелив под себя несколько шкур и накрывшись еще одной, Бессмертный уснул.

Звезды скользили по небосводу своей дорогой. Похолодало, на земле заблестела роса. Затихли даже койоты, только река продолжала свой неумолчный лепет. Вода пробиралась под тополями, огибала песчаные плесы и бежала вперед и вперед, словно убегая от заходящей луны.

Но вот восточный горизонт стал понемногу светлеть, гася звезды одну за другой. И в этот час к деревне почти неслышно приблизились всадники. Неподалеку от нее остановились и дальше двинулись пешком.

В общем-то, они намеревались лишь увести топтавшихся у частокола лошадей. Но оставленный за сторожа мальчонка углядел конокрадов и с воплями кинулся к воротам. Он кричал, пока вонзившийся в спину дротик не поверг его на четвереньки. Серый Зайка захлебнулся наполнившей рот кровью, дернулся пару раз и свернулся на земле крохотным комочком.

Рассветную тишину вспорол боевой клич.

— Выходите! — ревел выскочивший на улицу Бегущий Волк. — На нас напали! Спасайте лошадей!

Он первым выбежал за ворота. Соплеменники, похватав подвернувшееся под руку оружие, устремились за ним, многие в чем мать родила. Чужаки набросились на них. Послышались гортанные выкрики, запела тетива луков. Раздались крики раненых, вопивших не столько от боли, сколько от ярости. Бегущий Волк с томагавком в руках вихрем ворвался в гущу врагов и принялся, рыча, разить их направо и налево.

Поселяне численно превосходили чужаков, но их застали врасплох. Вождь паррики выкрикнул команду, призывно подняв над головой копье, и его люди устремились на призыв. Сплоченный отряд расшвырял обороняющихся в стороны и ворвался в распахнутые ворота.

Было уже довольно светло. Женщины, дети и старики врассыпную бросились по домам, будто луговые собачки по норам. Паррики со смехом преследовали их. Бегущему Волку пришлось задержаться, чтобы собрать воедино своих рассеявшихся воинов. Тем временем паррики торопливо мародерствовали, хватая что придется — замешкавшегося ребенка или женщину, кожаные штаны, балахон из шкуры бизона, рубаху с красочным узором из перьев — и снова собирались на улочке, ведущей к воротам.

Один из воинов заглянул в самый маленький домик возле круглой хижины, нашел там трех женщин — молодую красавицу, пожилую матрону и дряблую старуху — и тут же схватил младшую. Та завизжала и попыталась выцарапать ему глаза, но он скрутил ей руки за спиной и погнал вперед, не обращая внимания на наскоки двух старух. Из хижины наперерез выскочил мужчина, вооруженный лишь погремушкой и жезлом. Он затряс ими, но воин лишь оглушительно захохотал и замахнулся томагавком. Шаман отпрянул, а воин, не выпуская добычу, присоединился к своему отряду.

Люди Бегущего Волка запрудили ворота, но тут на них сзади галопом налетели паррики, остававшиеся при лошадях, ведя свободных коней на поводу. Поселяне рассыпались, а мародеры, хватаясь за гривы, одним махом взмывали на конские спины, прихватывая пленников и награбленное добро. Те, кто уже сидел верхом, помогали взобраться на коней раненым. Не были забыты и трупы трех или четырех убитых.

Бегущий Волк рявкал, подбадривая соплеменников. Стрелы у них иссякли, однако в конце концов они сумели сосредоточиться, так что враги предпочли больше не покушаться на их табун, а устремились на запад, увозя добычу. Охваченные ужасом поселяне и не пытались их преследовать.

Взошло солнце. Пролитая кровь ярко засверкала в его лучах. Бессмертный оглядел поле битвы. Опомнившиеся жители деревни уже занялись наведением порядка. Несколько человек уродовали трупы двух оставшихся на поле боя врагов, чтобы их призраки до скончания веков блуждали во тьме. Одновременно они желали вслух попавшим в плен погибнуть в муках. Другие заботились о своих погибших. Три Гусыни оказался среди тех, кто пользовал раненых. Руки его приносили облегчение страданиям, кроткие речи помогали сдерживать крики. Бессмертный принялся помогать ему: ведь всякий шаман — еще и лекарь.

— Отец, — произнес бесполый, — по-моему, важнее, чтобы ты сотворил амулет от новой беды.

— Не знаю, остались ли во мне силы для таких амулетов, — ответил Бессмертный.

Три Гусыни аккуратно вгонял древко стрелы в плечо раненого, пока зазубренный наконечник не вышел с противоположной стороны, где его можно было извлечь без особого вреда. Хлынула кровь, налетели мухи, и Три Гусыни забил рану травой, пробормотав:

— Мне стыдно, что я не был в битве…

— Ты давно уже не юноша, — сказал Бессмертный, — да и не создан ты для битвы, но я… Меня застали врасплох, и я не вспомнил даже, что когда-то знал о бое.

Бегущий Волк бродил неподалеку, ведя счет потерям и убыткам. Слова шамана долетели до его ушей.

— Да никто из нас ничего не знал о бое, — вспылил он. — В другой раз будем умнее.

Три Гусыни прикусил губу. Бессмертный хранил бесстрастие. Чуть позже он вернулся к своим обязанностям. Вместе с учеником, который еще вчера не осмеливался даже стоять с ним рядом, он завершил заупокойные ритуалы, сотворил заклинание о благополучном исцелении ран и сделал приношения духам. Один старик набрался храбрости поинтересоваться, отчего шаман не ищет предзнаменований.

— Грядущее стало чужим для меня, — ответил шаман, повергнув старика в ужас.

Ненадолго заглянув по пути к оставшимся без матери детям Перепелиной Шейки и кое-как утешив их, Бессмертный вновь уединился в священной хижине.

Назавтра хоронили мертвых. Позже люди спляшут в их честь, но сперва все здоровые мужчины собрались на площадке, знававшей более радостные собрания. Так потребовал Бегущий Волк — чтобы встретились не только старейшины, способные спокойно прийти к согласию, а все способные ходить, — и никто не стал ему перечить.

Они собрались перед небольшим холмом на краю обрыва, откуда открывался вид на южный простор, на широкую бурую реку с деревьями по берегам. Дальше в прерии не было ни единого деревца. К востоку от частокола теснились поля, а рядом могильные холмики — и свежие, и почти стертые временем. Под свежим ветром колыхались, переливаясь, травы всех оттенков — от белого до темно-зеленого. По небу мчались облака, отбрасывая на землю резкие тени. С запада надвигались иссиня-черные грозовые тучи. Человеческие жилища с высоты обрыва казались ничтожными, разоренными муравьиными кучами. Ничто не шевелилось, кроме взбрыкивавших стреноженных лошадей, только и мечтающих вырваться на простор.

Бегущий Волк взобрался на холм, простер руку и воскликнул:

— Слушайте, братья мои!

Платье из бизоньей шкуры делало его выше и стройней. Он изрезал себе щеки в знак скорби, расписал лицо черными полосами мести. Степной ветер трепал перья на его лобной ленте.

— Мы знаем, что пережили, — сказал он, глядя людям прямо в глаза, обращаясь ко всем и к каждому в отдельности. — Теперь надлежит подумать, отчего нас постигла беда и как избежать ее в грядущем. Ответ прост, говорю я вам. У нас мало лошадей. У нас почти нет охотников, умеющих ездить верхом, и совсем нет искушенных воинов. Мы бедны и несчастны, ютимся в этих жалких стенах и питаемся от своих скудных посевов. А другие племена тем временем идут вперед, используя сполна богатства прерий. Вскормленные мясом, они набираются сил и могут прокормить множество ртов, и многочисленные их сыновья в свою очередь становятся верховыми охотниками. У них есть и время, и закалка, чтобы научиться воевать. Они могут расселиться по всему свету, и все равно гордое братство, скрепленное клятвами верности, соединяет их воедино. Так разве удивительно, что мы стали для них легкой добычей?

Тут его суровый взгляд упал на Бессмертного, стоящего в первых рядах. Шаман не опустил глаз, ответив ему таким же твердым, но бесстрастным взглядом.

— Многие годы они знали свое место, — продолжал Бегущий Волк. — Они знали, что среди нас есть наделенный могуществом духов. И все-таки в конце концов отряд юнцов решился совершить набег. Я думаю, кому-то из них были даны видения. Видения легко приходят к тем, кто день за днем мчится по бескрайним просторам, а ночует под усыпанным звездами небом. Наверное, они долго подзадоривали друг друга. Осмелюсь сказать, что им нужны были всего лишь наши кони, и битва стала такой кровавой лишь потому, что мы не знали, как держаться в бою. Это тоже горький урок. А теперь паррики узнали — и скоро эта весть долетит до каждого скитальца прерий, — что мы лишились даже остатков боеспособности. Есть ли у нас новые амулеты? — Он скрестил руки. — Вопрошаю тебя, Бессмертный! О великий, какой новый амулет можешь ты сотворить?

Бегущий Волк не спеша отступил в сторону. Грозовые тучи громоздились над головами, накрыв землю сырой прохладой. По рядам собравшихся прошелестел сдавленный вздох. Все обратили взгляды к шаману. Тот постоял какое-то мгновение, затем взобрался на холм и встал лицом к лицу с молодым вожаком. На Бессмертном не было украшений, всю его одежду составляли лишь штаны из оленьей кожи. Рядом с Бегущим Волком он казался каким-то неряшливым и тусклым, будто жизнь покинула его. Но речь его звучала ровно:

— Позволь сперва спросить тебя. Ты, кто принял предводительство от старших, выслушай и ответь. Скажи, если будет по-твоему, — что мы должны делать?

— Я говорил тебе! — провозгласил Бегущий Волк. — Надо добыть больше лошадей. Разводить их, покупать, ловить диких и — да! — красть их самим. Мы должны отвоевать свою долю в богатствах прерий. Мы должны усовершенствоваться в боевых искусствах. Найти дружественные племена, заключить с ними союзы и занять достойное место среди народов, говорящих на языках Дакоты. И все это надо начать немедленно, иначе будет слишком поздно.

— Если так, — негромко сказал Бессмертный, — то кончите вы тем, что покинете родину и могилы предков. У вас не будет иного пристанища, кроме ваших вигвамов. Вы станете скитальцами без крова и родины, как бизоны, как койоты, как ветер.

— Может, и станем, — с той же сдержанностью ответил Бегущий Волк. — И что же в том дурного?

Большинство слушателей невольно охнули, но несколько юношей кивнули в знак согласия, вскинув головы, как норовистые кони.

— Будь почтителен! — прошамкал престарелый внук шамана. — Он же Бессмертный!

— Да, Бессмертный, — подтвердил Бегущий Волк. — Но я высказал, что у меня на сердце. Если я не прав, скажи нам. А затем скажи еще, как нам следует поступить и кем мы станем в конце концов.

Ответные слова слышал он один, но и остальные угадали их смысл. Одни покачнулись в ужасе, другие тяжко задумались, а третьи затрепетали, как псы, почуявшие дичь.

— Не знаю… — Бессмертный отвернулся от Бегущего Волка, встал лицом к собранию. Голос его окреп, и каждое слово падало камнем: — Здесь мне больше делать нечего. У меня больше нет амулетов. Никого из вас еще не было на свете, когда до меня дошли слухи о невиданных существах, которых зовут лошадьми, и о племени загадочных людей, приплывших из-за большой воды и приручивших молнию. Со временем лошади добрались до наших краев, и начало сбываться то, чего я опасался. Сегодня это свершилось. Грядущего не дано предугадать никому. Все, что я знал, утекло, как песок меж пальцев.

К лучшему или к худшему, — продолжал Бессмертный, — но вам, скорей всего, просто придется измениться, ибо вас слишком мало, чтобы постоять за свой поселок. Так или иначе, вы изменитесь, дети мои, народ мой. Вы сами хотите перемен, а тех, кто не хочет, всего горстка, и остальные увлекут их за собой. Моя же сила исчерпана. Время одолело меня. — Он простер руку. — Да будет с вами мое благословение, и позвольте мне уйти.

На этот раз не сдержался Бегущий Волк.

— Как уйти? — вскричал он. — Это невозможно! Ты всегда был с нами.

— Если я что-то и узнал за свой долгий век, — едва заметно усмехнулся Бессмертный, — то лишь то, что никакого «всегда» не существует.

— Но куда ты пойдешь? Зачем?

— Мой ученик вполне заменит меня, пока не завоюет у воинственных племен более могущественный амулет. Об обеих моих престарелых женах и детях позаботятся мои взрослые сыновья. А я… Я в одиночку отправлюсь искать обновления или смерти. И конца стремлений… — Последние слова шамана были встречены гробовым молчанием. — Я служил вам, чем только мог. А теперь позвольте мне уйти…

Он спустился с холма и зашагал прочь, ни разу не оглянувшись.

Глава 13

СЛЕДУЙ ЗА ПЬЯНОЙ ТЫКВОЙ

Всю ночь бушевала гроза, озаряя землю вспышками молний и сотрясая ее громами, но под утро небо очистилось, и когда взошло солнце, все вокруг так и заиграло красками. Омытая зелень сверкала свежестью. Правда, для полевых работ чересчур сыро, но посевы и так подрастают на славу. Люцерна удалась сочная, только что не звенит, а кукуруза к Четвертому июля наверняка вымахает до колена. Мэттью Эдмондс решил после завтрака заняться плугом. Во-первых, пора уже заточить лемех, а во-вторых, одна из ваг дала трещину. Но если ее хорошенько укрепить, то еще годик она послужит. А потом надо еще лудить и паять прохудившуюся посуду — Джейн набрала ее целую гору.

Закрыв за собой кухонную дверь, он с наслаждением вдохнул полные легкие прохладного свежего воздуха, пропитанного ароматами мокрой земли, скотины и всходов. По правую руку от Мэттью солнце озарило лес, заиграло на мокром петушке-флюгере на шесте, вызолотило грязный двор, и даже лужи казались зеркалами, отражающими бездонное голубое небо. Мэттью перевел взгляд налево — мимо силосной ямы, мимо свинарника и курятника, оглядел свои широко раскинувшиеся поля, сулящие щедрый урожай. Земля изобильна и добра, и разве под силу человеку хоть чем-нибудь отплатить за милосердие Господне?

Тут его внимание привлекло какое-то движение, и Мэттью повернулся налево всем телом. В сотне ярдах от западной границы его владений был виден окружной тракт, по ту сторону тракта лежала земля Джесса Линдона, но дома соседа отсюда было не разглядеть: дом стоял дальше к северу, позади принадлежащего Джессу леска. Да и проселка, ведущего к дому Эдмондса, тоже не видно за яблоневым садом, где на ветвях среди изумрудной зелени листвы уже проглядывали крохотные яблочки. А по саду бежала женщина.

К ней навстречу с лаем бросился фокстерьер Фрэнки. Женщина испуганно шарахнулась в сторону. Хорошо еще, что десятилетний сынишка Джейкоб, выгоняя коров на пастбище, прихватил с собой Чифа, полукровку колли. Женщина уклонялась от Фрэнки, загораживаясь руками, но не останавливалась. Но вот она оступилась, обессилев, и едва не рухнула на землю. На ней не было ничего, кроме доходящего до середины икр тоненького платьица — как там его называют дамы, сорочка, что ли? Некогда желтая, но теперь выгоревшая, грязная, изодранная, пропитанная потом сорочка липла к телу, подчеркивая невероятную худобу беглянки, еще более заметную из-за кофейного цвета ее кожи.

Спрыгнув с крыльца, Эдмондс сам бросился бегом, по пути прикрикнув:

— Тихо, Фрэнки, молчать!

Собачонка отскочила в сторону, высунув язык и виляя хвостом. Мужчина и женщина встретились у амбара, остановились, испытующе вгляделись друг в друга. Она была молода — на вид лет двадцать — и по-своему красива, хотя жизнь, очевидно, ее не баловала. Ей бы немного отъесться — и она станет просто высокой, а не костлявой, как теперь. Узкое, совсем не негритянское лицо, правильный нос с тонкими ноздрями, большие глаза с длинными ресницами; только вот губы чуть полнее, чем у большинства белых. Коротко подстриженные густые волосы ничуть не курчавились; стоит им немного отрасти, и они, наверное, будут торчать во все стороны. Эдмондсу с болью в душе подумалось: похоже, что ее мать или бабку изнасиловал рабовладелец.

Дышала она с присвистом и все пыталась выпрямиться, но сотрясавшая тело дрожь опять сгибала ее.

— Мир тебе, — сказал Эдмондс. — Ты у друзей. Она подняла глаза на мужчину. Он был светловолос, но носил одежду куда темнее, чем принято, а верх широкополой шляпы был совершенно плоским. Наконец она выдохнула:

— Вы будете масса Эдмондс?

— Я самый, — кивнул он и, не повышая голоса, спросил: — А ты, наверное, беглянка?

— Пжалста, сэр, пжалста, — сжала она руки в мольбе, — меня гонют! Вот-вот нагонют!

— Тогда входи.

Взяв девушку за руку, Эдмондс повел ее через двор к дому. Просторная кухня была залита солнечным светом, воздух наполнен ароматами стряпни. Джейн Эдмондс кормила овсянкой с ложечки годовалую Нэлли, а четырехлетний Уильям тем временем забрался на табуретку, вылил кипяток из чайника в таз Для мытья посуды и теперь деловито наполнял чайник свежей водой. Увидев вошедшую в сопровождении отца негритянку, домочадцы прервали свои занятия.

— Эту девушку надо спрятать, и побыстрее, — сказал жене Эдмондс.

Джейн, молодая женщина с тонкими чертами лица и выбивающейся из-под платка рыжей прядью, выронила ложку я охватила кулак одной руки ладонью другой.

— Но, дорогой, мы ведь не успели подготовить никакого укрытия… — И решительным тоном: — Ну ничего. Обойдемся чердаком. В подвале спрятаться просто негде. Может, подойдет старый сундук? Если будет обыск…

Негритянка тяжело оперлась на длинный кухонный стол. Она уже отдышалась и больше не дрожала, но затравленный огонек в ее глазах не угас.

— Ступай с Джейн, — сказал Эдмондс. — Делай, что она скажет. Ты на нашем попечении.

Рука девушки коричневой молнией метнулась к полке и ухватила большой мясницкий нож.

— Живая я им не дамся!

— Положи! — испуганно вскрикнула Джейн.

— Дитя мое, дитя мое, забудь о насилии, — призвал Эдмондс. — Доверься Господу нашему.

Но негритянка отступила назад, выставив сверкающий клинок перед собой, и прохрипела:

— Я никого не хочу поранить, даже ежели меня сыщут. Только пусть попробуют поволочь меня обратно, я порешу себя, но сперва кого-то из них, ежели Бог мне подсобит.

На глазах Джейн сверкнули слезы.

— Да что ж они с тобой сотворили, чтоб довести до такого? Эдмондс настороженно приподнял голову.

— Фрэнки снова лает. Пусть нож остается у нее, разбираться некогда. Убери ее подальше с глаз, а я с ними поговорю.

Чтоб еще больше не натоптать в доме грязными сапогами Эдмондс вышел через кухонную дверь, обогнул дом и оказался у выходящего на запад парадного крыльца. От развилки за границей сада, где южная дорога сливалась с трактом, доносился топот копыт. Эдмондс утихомирил пса и присел на ступеньку перед дверью, скрестив руки на груди. Завидев его, двое всадников — дородный блондин и тощий брюнет — рысью приблизились к крыльцу и натянули поводья.

Забрызганные грязью лошади выглядели совсем свежими и нисколько не загнанными. У седел были приторочены чехлы с ружьями, а с пояса у каждого всадника свисал револьвер.

— День добрый, друзья, — поприветствовал их Эдмондс. — Чем могу служить?

— Мы ищем беглую негритоску, — сказал блондин. — Не видал?

— Как тебе такое в голову пришло? — ответил вопросом на вопрос Эдмондс. — Впрочем, Огайо — штат свободный. Кто бы тут ни прошел, белый или цветной, он так же свободен, как ты и я.

— И много тут таких, как ты? — Темноволосый сплюнул на землю. — Да негритосы все до единого — беглецы, и черт тебя подери, ты и сам это знаешь, квакер!

— Откуда мне знать? — отвечал Эдмондс с улыбкой. — Могу назвать тебе хотя бы Джорджа из продовольственной лавки, Цезаря из кузницы, Менди, заправляющую хозяйством у Эбширов…

— Хватит дурить нам голову, — оборвал его блондин. — Слушай) нынче утром мы сами ее видали, только поодаль, а она нырнула в лес и ушла от нас. Но бежать ей больше некуда, кроме как сюда, а на тракте следы босых ног.

— И на твоей дороге тоже! — вклинился его спутник.

— Лето не за горами, — пожал плечами Эдмондс. — Чуть позволишь, и детишки сбрасывают обувку где придется.

— Ну ладно, — с прищуром проворчал блондин. — Раз ты тут вовсе ни при чем, ты ж не станешь нам мешать? Мы просто посмотрим, ладно?

— Она могла сюда проскользнуть без твоего ведома, — уточнил второй с вымученной усмешкой. — Держу пари, тебе, да и жене с детишками это будет совсем не по вкусу. Так что мы за тебя же радеем.

— Ага, — подхватил первый. — Ты ведь не станешь нарушать закон, так? Ты наверняка нам поспособствуешь. Валяй, Аллен.

Он уже хотел спешиться, но Эдмондс остановил его жестом широкой загрубелой ладони и кротким, увещевающим голосом сказал:

— Погодите, друзья. Простите, но не могу пригласить к себе никого из вас.

— Чего? — рыкнул блондин.

— Боится, что жена заругается, ежели мы заляпаем ей полы, Гейб, — хихикнул Аллен. — Не волнуйся, хозяин, мы хорошенечко вытрем ноги.

— Сердце мое разрывается от горя, друзья, — покачал головой Эдмондс, — но позволить вам войти я не могу. Прошу вас удалиться.

— А-а, так ты укрываешь негритоску! — взорвался Гейб.

— Не могу этого сказать, друг. Просто не хочу более беседовать с вами. Прошу покинуть мою землю.

— Слушай, ты! Помогать беглым — это федеральное преступление, и обойдется тебе в тыщу долларов или шесть месяцев тюряги. Закон велит, чтоб ты помогал нам.

— Это порочное установление, столь же противное заповедям Господним, как действия президента Пирса на Кубе. Господь повелел нам…

— Атеперь я тебе повелю, — зарычал Аллен, выхватывая пистолет. — Отойди!

Эдмондс не шелохнулся. Голос его был все так же спокоен:

— Конституция гарантировала мне и моей семье право на неприкосновенность жилища.

— Клянусь Богом!.. — Зрачок ствола уставился прямо на Эдмондса. — Тебе что, жить надоело?

— Вовсе нет. Но если убьешь — тебя, знаешь ли, повесят.

— Опусти пистолет, — махнул рукой Гейб и выпрямился. — Ладно, мистер Негролюб! До города рукой подать. Я сей же час двину прямиком туда за ордером и помощником шерифа. А ты, Аллен, пригляди, чтоб никто отсюда не убег, покуда я в отлучке. — Он с прищуром оглядел Эдмондса. — А может, ты передумал, парень? Даю тебе последний шанс.

— Я не передумаю, если только Господь не повелит мне иначе. По моему разумению, я поступаю здраво, а вы, друзья, глубоко заблуждаетесь.

— Ладно! Не хватало только выслушать парочку ветхозаветных цитат. Аллен, глаз с него не спускай!

Гейб развернул лошадь, дал шенкеля и, вздымая брызги, помчался прочь. Стук копыт почти заглушил лай вскинувшегося Фрэнки.

— А теперь, друг, будь добр удалиться, — обратился Эдмондс к Аллену, но охотник за рабами лишь ухмыльнулся.

— Я всего-то маленько покатаюсь тут вокруг! Чудная погода и все такое. Ничего не буду ломать, никуда не буду совать нос.

— Но при том ты без разрешения вторгаешься на мою землю.

— Навряд ли судья так решит, ежели ты нарушитель закона и вообще…

— Друг, наша семья делает все, что в наших скудных силах, дабы не нарушать закон.

— Ну да, как же…

Аллен вытащил дробовик из чехла, положил его поперек седла, чмокнул лошади и трусцой поехал с дозором вокруг двора.

Эдмондс вернулся в дом. Джейн скоблила полы, смывая отпечатки грязных босых ног. При виде мужа она поднялась и молча выслушала рассказ о случившемся, потом спросила:

— И что же нам делать?

— Я подумаю. Господь наверняка наставит меня. — Его взгляд упал на Уильяма. — Сын мой, блажен ты, ибо слишком юн и не познал зла. Однако сегодня ты можешь нам помочь. Храни молчание, а коли у тебя возникнет какая нужда, то спроси у матери. А на стороне не говори никому ни слова, доколе я не разрешу тебе. По силам ли тебе это?

— Да, отец, — тоненьким голоском ответил мальчик, раздуваясь от сознания небывалой ответственности.

— В твои годочки молчать не так-то просто, — хмыкнул отец. — После я поведаю тебе историю одного мальчика, также нареченного Уильямом, сиречь Вильгельмом, — он стал знаменит тем, что хранил молчание. Его и по сей день зовут Вильгельмом Молчаливым. Но лучше держись от посторонних подальше. А сейчас ступай, поиграй с игрушками.

Мальчонка потопал прочь. Джейн в отчаянии сплела пальцы.

— Мэттью, а как же дети? Ведь это опасно!

Муж ласково взял ее ладони в свои.

— Куда опаснее позволить злу и жестокости беспрепятственно шириться на земле… Ну ладно, ступай к Нэлли, а мне надо встретить Джейкоба. Пора каждому заняться своими делами.

Едва Эдмондс снова вышел на крыльцо, как из-за амбара показался его старший сын, белобрысый загорелый мальчишка, и Эдмондс степенно зашагал навстречу сыну. Заметивший их Аллен подъехал поближе. Почуявший опасность Чиф зарычал. Эдмондс утихомирил пса и велел сыну:

— Джейкоб, ступай в дом, помойся.

— Хорошо, отец, — ответил мальчик, не скрыв удивления.

— Но в школу не ходи. Жди меня в доме. У меня есть для тебя поручение.

Мальчик широко распахнул голубые глаза, перевел их на подъезжающего чужака, потом вновь на отца, и во взгляде его вспыхнуло что-то похожее на понимание.

— Есть, сэр!

Джейкоб заспешил прочь. Аллен придержал лошадь и бесцеремонно поинтересовался:

— О чем это вы тут болтали?

— Неужели в наших Соединенных Штатах человеку больше не позволено спокойно побеседовать с собственным сыном? — отозвался Эдмондс, слегка раздражаясь. — Я почти жалею, что моя вера не дозволяет мне выгнать тебя силой. Но хотя бы не вмешивайся в то, что тебя не касается и никому не вредит.

Хоть Аллен и был вооружен, рядом с этим кряжистым человеком ему становилось не по себе. Похоже, того не смутить ничем.

— Мне, как и тебе, надо на что-то жить, — пробормотал охотник за неграми.

— Вокруг сколько угодно достойных занятий. Ты сам откуда будешь?

— Из Кентукки, откуда ж еще? Мы с Гейбом Энси гонимся за этой птичкой уже не первый день.

— Значит, бедняжка давно полумертва от голода и усталости. Огайо — река широкая. Неужто ты думаешь, что ей были под силу переплыть на другой берег?

— Да кто ее знает, эти негритосы на все способны. Вчера ее видели на том берегу, как она собиралась переплыть. Так что мы нынче утром переправились на пароме, и точно — ее вроде как видели уже и тут. А после мы сами на нее наткнулись, только она смоталась в лес. Ежели б у нас была хоть одна псина…

— Храбрецы! Гонитесь за беззащитной женщиной, как за дичью…

— Слушай, — всадник подался вперед, — это тебе не какая-нибудь там старушенция, потерявшая на плантации зубы, Все говорят — эта беглянка диковинная, очень-очень странная. Потому-то мистер Монтгомери и собрался запродать ее на юг. Он готов выложить за ее поимку больше, чем она того стоит. И не забывай, мистер: ежели она удерет, ты будешь должен ему тыщу долларов, не говоря уж о штрафе и тюряге.

— Сперва пусть докажут, что я приложил руку к ее бегству.

— Твои враки тебе не помогут! — вспылил Аллен.

— Ложь противна принципам «Общества друзей»^[198]. А теперь позволь мне вернуться к своим делам.

— А, так ты никогда не врешь?! Может, поклянешься, что не прячешь никаких негритосов?

— Клясться попусту — также против нашей веры. Мы не лжем, и все. Но это не обязывает нас вести беседы с кем попало.

С этими словами Эдмондс развернулся и зашагал прочь. Аллен не решился последовать за ним и, постояв с минуту на месте, снова поехал в обход.

В полутемном сарае Эдмондс начал было возиться с плугом, но мысли его блуждали где-то далеко. Наконец он кивнул, будто соглашаясь с невидимым собеседником, и вернулся в дом, провожаемый пристальным взглядом Аллена.

— Как наша гостья? — спросил он у жены.

— Я отнесла ей поесть. Изголодалась, бедняжка. У нас ее первая станция.

— Неужели она добиралась сюда совсем-совсем сама?

— Вообще-то она, конечно, слыхала о «Тайной железной дороге»^[199], но ничего определенного. Знала, что такая штука существует, и все. Питалась кореньями, личинками насекомых, пару раз нашла кров и пищу в бараках у рабов. А вчера во время грозы переправилась через реку на бревне.

— Если кто и заслужил свободу, так это она. А как она нашла нас?

— Подошла к какому-то негру и спросила. Судя по всему, это был Томми Бредфорд.

— Надо потолковать с Томми, — нахмурился Эдмондс. — Конечно, парень он надежный, но впредь надо быть осторожнее… Ну, чего там! Мы ведь совсем новички на «Тайной дороге». Наш первый пассажир!

— Очень уж все вдруг, — со страхом ответила жена. — Надо было дождаться, когда ты выроешь и обставишь убежище.

— Дорогая, долг не ждет.

— Да, но… Что нам теперь делать?! А еще эти ужасные соседи, которые терпеть не могут аболиционистов! Они только порадуются, если мы разоримся.

— Не осуждай поспешно. Джесс Линдон — заблудшая душа, но сердце у него доброе. Со временем свет истины забрезжит и для него. Я тут кое-что измыслил, — сообщил Эдмондс и крикнул: — Джейкоб!

Мальчик тотчас вырос на пороге гостиной, обставленной просто, но уютно.

— Слушаю, отец! — он так и приплясывал от возбуждения.

Возвышаясь над сыном, как скала, Эдмондс положил руку ему на плечо.

— Будь внимателен, сынок! Я даю тебе задание. У нас сегодня гостья. Тебе незачем знать почему, но ей пришлось забраться на чердак. В таком платье, как у нее, не пристало выходить на люди, но другого у нее нет. Мы найдем ей платье поприличнее, а ты возьмешь ее старую грязную одежду, отнесешь подальше и там выбросишь. По силам это тебе?

— Д-да, конечно, но…

— Я велел тебе не пропускать ни слова! Пойдешь без ботинок — я знаю, ты любишь бегать босиком — и возьмешь с собой корзинку. Ну, чтобы по пути домой набрать немного хвороста для растопки, ясно? Платье спрячешь в корзинку — мы не хотим никого оскорбить видом этой одежды. Спешить тебе некуда. Перейди через дорогу и войди в лес Линдонов. Хвороста там, конечно, не бери, это уже будет кража. Просто погуляй маленько, насладись красотой творения Господа нашего. Когда поблизости никого не окажется, повяжи на голову черный платок, который даст тебе матушка, — просто чтобы не напекло голову. Платок, правду сказать, ужасно грязный, потому закатай повыше рукава и брюки и надень поверх то самое платье. Вроде халата, чтобы не испачкать собственную одежду, понимаешь? Но все равно, боюсь, ты перемажешь руки, ноги и лицо до черноты. Ты ведь не упустишь случая вывозиться в грязи — да так, что не останется ни единого белого пятнышка, а? Ну-ну, я ведь помню, как сам любил мазаться в детстве! — Эдмондс хохотнул. — Бывало, приду домой, а матушка такое заведет! Ну ничего, у тебя сегодня вроде как праздник, и подобная небрежность вполне простительна. — Он помолчал. — Если тебя случаем занесет к дому Линдонов и они тебя углядят, тут ты не мешкай и быстро-быстро удирай подальше. Незачем им тебя рассматривать. Ох эти мне Линдоны! Уж они-то не преминут возмутиться, что юный Джейкоб Эдмондс вырядился в какое-то платье, да еще и измарался с головы до ног! Тогда убеги подальше и закопай платье в землю, а потом кругом, кругом через лес возвращайся на наш участок и собирай хворост. Не удивлюсь, если на все про все уйдет часа три. — Он сжал плечо мальчика и улыбнулся: — Ну и как тебе моя идея, а?

Сын слушал отца, затаив дыхание, но в конце концов оживился и просветлел, радостно воскликнув:

— Великолепно! Это я сумею! Разрешите выполнять, сэр?

— Но, дорогой, — запротестовала Джейн, тронув мужа за руку, — ведь он еще ребенок!

Джейкоб покраснел, а Эдмондс успокоительно поднял ладонь.

— Мальчонка он сообразительный, так что опасности никакой. А ты, — сурово взглянул он в лицо сыну, — помни, Иисус хвастунов не жалует. Завтра я дам тебе записку в школу, что сегодня нуждался в твоей помощи по дому. И больше никто никогда не помянет об этом ни словом. Ясно тебе?

— Да, сэр, ясно, — вытянулся в струнку мальчик.

— Хорошо. Ну что ж, мне пора браться за работу, а ты развлекись на славу…

Выходя, Эдмондс мимоходом ласково погладил жену по щеке. Не успел он пересечь двор, как подъехал Аллен.

— Ты чего делал? — выкрикнул всадник.

— Занимался своими делами. Да будет тебе ведомо, на моих плечах целое хозяйство, — отрезал Эдмондс, вошел в сарай и вернулся к починке плуга.

До самого полудня ничего интересного больше не случилось. Эдмондс знай себе трудился в сумраке сарая и уже начал ощущать голод — он даже чуточку позавидовал Джейкобу, которому матушка наверняка дала с собой сандвичи, — когда на улице раздался лай собак и окрик Аллена. Выскочив на двор и щурясь от яркого солнца, Эдмондс увидел Гейба, вернувшегося в компании молодого человека с курчавыми каштановыми волосами. Тот с тревогой глядел на дом. Три всадника въехали во двор и остановились перед хозяином.

— День добрый, друг Питер, — весело поприветствовал новоприбывшего Эдмондс.

— Привет, — помощник шерифа Фрейн не нашел в себе сил ответить как полагается и секунд десять помялся, прежде чем сообщил: — Мэтт, мне страшно жаль, но этот человек побывал у судьи Эбшира, и тот выписал ордер на обыск твоего дома.

— Извини, не могу не сказать, что это не очень-то по-добрососедски с его стороны.

— Он обязан подчиняться закону, Мэтт. Я тоже.

— Все обязаны подчиняться закону, — кивнул Эдмондс, — во всех случаях, когда это возможно.

— Вот видишь ли… Они утверждают, что ты прячешь беглую рабыню. Это нарушение федерального закона, Мэтт. Рабство мне и самому не по нраву, но закон есть закон.

— Я знаю иной Закон, Питер. Иисус Христос говорил в Назарете: «Дух Господень на Мне; ибо Он помазал меня благовествовать нищим и послал меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу»^[200].

— Хватит проповедовать, квакер! — вспылил Гейб. Он вспотел, запылился и устал, мотаясь туда-сюда, и теперь едва сдерживался. — Давай, помощник, делай, что положено.

— Как ни ищи, на моей земле ты рабов не найдешь, — провозгласил Эдмондс.

Фрейн воззрился на него с недоумением.

— Клянешься?

— Питер, ты же знаешь, что приносить клятвы я не могу. — Эдмондс на миг задумался, а затем, словно решившись, сообщил: — Но если вы начнете обыскивать дом, жена расстроится, а детишки будут напуганы. Посему сознаюсь — я видел негритянку нынче утром.

— Видел? — взревел Аллен. — И ничего нам не сказал?! Слушай, ты, сукин сын…

— Уймись, приятель! — вмешался Фрейн. — Еще слово в таком духе, и ты у меня ответишь за оскорбление, угрозы и покушение на свободного гражданина. — Он обернулся к Эдмондсу. — Расскажи подробнее, что ты видел.

— На ней было грязнющее изодранное желтое платье. Бежала она прямиком на север. Чем терять тут драгоценное время, спросили бы лучше у тех, кто живет в том направлении.

Фрейн нахмурился, потом недовольно пробормотал:

— М-м… да. В миле отсюда живут Линдоны, и уж эти аболиционистов не любят.

— Может, они и видели чего, — подхватил Эдмондс. — Уж они-то от тебя таиться не станут.

— Следы вели прямиком… — начал было Аллен, но Эдмондс не дал ему договорить, разрубив воздух ладонью:

— Тю! Да у нас тут почитай все босиком ходят. Давайте договоримся: если там вы не сыщете и не услышите ничего, то возвращайтесь сюда и ищите сколько заблагорассудится. Только помните — ферма у меня большая, укромных уголков много, и вы потратите здесь полдня, а беглянки тем временем и след простынет.

Гейб только рот разинул. Фрейн уставился на Эдмондса, потом кивнул:

— Он прав. Поехали.

— Слушай, а если… — замялся Гейб.

— Вам нужна моя помощь или нет? Меня ради этого оторвали от дел, вытащили из города, и я не намерен терять еще полдня на бесцельные поиски там, где ничего нет.

— Поезжай справься, — махнул Гейб Аллену, — а я тут посторожу. Теперь моя очередь.

— Я с ним! — заявил Фрейн и поскакал следом за Алленом, так и не вытащив ордера из кармана. Чуть погодя из кухни выглянула Джейн.

— Обедать!..

— Извини, друг, но пригласить тебя за стол я не могу, — сказал Гейбу Эдмондс. — Дело принципа. Тебе вынесут поесть сюда.

— Да иди ты ко всем чертям! — яростно тряхнул головой Гейб, прихлопнул муху и затрусил на пригорок продолжать наблюдение.

Мылся Эдмондс долго и основательно. Когда он наконец уселся за стол и начал молитву, собаки во дворе снова подняли лай, и за окном показался помощник шерифа, въехавший во двор в компании Гейба. Они перекинулись несколькими словами, после чего Гейб пришпорил коня и скрылся за деревьями сада, но вскоре показался снова — конь его летел галопом по северной дороге.

Эдмондс вышел на крыльцо.

— Не отобедаешь ли с нами, друг Питер?

— Спасибо, но, э-э, поеду-ка я в город, — подъехав поближе, ответил тот. — Как-нибудь в другой раз, а? Или вы приезжайте к нам. Молли обрадуется. Давай на будущей неделе!

— Благодарствую. Обязательно свяжусь с тобой. Сказал ли вам Линдон что-либо новое?

— Ага, Джесс заметил ее. Надеюсь, этих двоих мы больше не увидим. — Фрейн помялся, но все-таки выговорил: — Вот уж не думал, что ты способен навести на след.

— Я просто не хотел, чтобы в мой дом вторгались чужие.

— Д-да, я понимаю, но все-таки… — Фрейн потер подбородок. — Ты ведь сказал, что на твоей земле рабов нет.

— Не спорю.

— Значит, ты все-таки не присоединился к «Тайной дороге». Ходили такие слухи.

— Не стоит доверять сплетням.

— Ага. И слишком удивляться тоже ничему не стоит, — рассмеялся Фрейн. — Ладно, я поехал. Передай хозяйке мои наилучшие пожелания. — Тут на лицо его набежала тень. — И если ты солгал — если ты хоть когда-нибудь солгал, — то наверняка ради правого дела. Господь тебя непременно простит.

— Ты добр ко мне, но лгать мне было вроде как не к чему. На моей совести и без того много грехов, чтобы отягощать ее еще и ложью. До свиданья, друг. Передай Молли наш сердечный привет.

Помощник шерифа приподнял шляпу и отбыл восвояси. Когда он отъехал достаточно далеко, чтобы не слышать слов фермера, Эдмондс проговорил:

— Рабов нет и быть не может. Противно учению Христа обращаться с людьми как с имуществом.

Он вошел в дом, и Джейн с Уильямом выжидательно вскинули на него глаза. Нэлли радостно залепетала. Рот Эдмондса расплылся до ушей.

— Уехали! Попались на крючок. Возблагодарим же Господа!

— А мистер Фрейн? — поинтересовалась жена.

— Поехал домой.

— Это славно. Нет, я не против него — Питер хороший человек, зато теперь Флора может спуститься к столу и отобедать с нами.

— Ах, так ее зовут Флора? Ну и ну, как же я сам не догадался ее позвать!

Джейн вышла из кухни, приставила к стене лестницу, приоткрыла люк и негромко заговорила. Вскоре она вернулась, а по пятам за ней следовала Флора, облаченная в платье, едва достававшее ей до щиколоток. Девушка едва передвигала ноги и беспрестанно осматривалась. Рука по-прежнему вздрагивала, и в руке был по-прежнему зажат нож.

— Можешь спокойно отложить эту штуку, — сказал Эдмондс. — Опасность миновала.

— Вправду? — не поверила она, потом встретилась с ним взглядом и положила нож на стол.

— Никогда не следует обращаться к оружию. Откуда-то взялись силы, и Флора заявила гордо:

— Я нипочем бы назад не пошла. Лучше помереть. Только б еще кого порешить перед тем.

— Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: «Мне отмщение, я воздам, говорит Господь»^[201].

Страшусь я часа, когда гнев Его падет на эту грешную землю. — Эдмондс печально покачал головой, потом шагнул вперед и взял негритянку за руки. — Впрочем, не время ныне поминать об этом. По здравом размышлении сперва следует отобедать, а после вознести хвалу Господу, когда сердца наши возрадуются.

— А чего потом, господин?

— Сперва мы с Джейн приготовим тебе горячую ванну. Потом тебе надо хорошенько выспаться. Держать тебя здесь слишком рискованно, завтра охотники могут вернуться. Как только стемнеет, мы переправим тебя на следующую станцию. Отныне можешь забыть о страхе — какой-нибудь месяц, и ты доберешься до Канады, флора.

— Вы страшно добрый, господин, — выдохнула она, и на ресницах у нее сверкающими искрами повисли слезы.

— Мы просто смиренные слуги Господа нашего и стараемся по своему разумению исполнять волю Его. Кстати, никому я не господин, и тебе тем более. А теперь, ради всего святого, приступим к еде, пока не остыло.

Флора застенчиво присела на краешек стула.

— Мне много не надо, гос… спасибо, сэр, спасибо, мэм. Леди уже дала мне малость покушать.

— Чтоб эти спички снова стали руками и ногами, тебе надо хорошенько питаться, — ответила Джейн, накладывая Флоре целую груду всякой всячины: жареной свинины, картофельного пюре, тушеных кабачков, фасоли, пикулей, кукурузного хлеба с маслом и джемом, — а напоследок поставила возле тарелки высокий стакан с принесенным из погреба холодным молоком.

Эдмондс из кожи вон лез, чтобы завязалась непринужденная беседа. И когда он заявил: «Наконец-то у меня появился слушатель, не успевший выучить назубок все мои шутки и прибаутки», — то все-таки сумел добиться от гостьи негромкого смешка.

После кофе с пирогом взрослые вверили Нэлли попечению Уильяма и удалились в гостиную. Эдмондс раскрыл семейную Библию и прочел вслух:

— И сказал Господь: Я увидел страдание народа Моего в Египте, и услышал вопль его от приставников его; Я знаю скорби его,

И иду избавить его от руки Египтян и вывести его из земли сей в землю хорошую и пространную, где течет молоко и мед…^[202]

Флора вздрогнула.

— Отпусти мой народ… — прошептала она. На глаза у нее навернулись слезы. Джейн обняла ее и тоже всплакнула.

Во время совместной молитвы Эдмондс пригляделся к девушке повнимательнее, и она осмелилась ответить ему таким же прямым взглядом, не потупившись. Пробравшийся сквозь занавески солнечный луч заиграл на ее темной коже, и впервые за весь день Эдмондс словно утратил уверенность в себе. Прокашлявшись, он сказал:

— Флора, тебе до сумерек надо поспать — но, может, твой сон будет крепче, если ты поведаешь нам что-нибудь о себе. Если не хочешь, можешь не говорить, никто тебя не неволит. Просто если тебе, ну, хочется выговориться — перед тобой друзья.

— Да мне не особо есть чего рассказать, сэр, и кое-что вовсе жуткое.

— Ты сядь, — подбодрила ее Джейн. — За меня не беспокойся — мой отец был доктором, я сама хожу за скотом, так что смутить меня не так уж просто.

— Далек ли был твой путь? — поинтересовался Эдмондс.

— Ясное дело, сэр. Не знаю, сколько миль, но дни и ночи я считала. Семнадцать штук. Частенько думала, что помру, а мне бы и ничего, можно и помереть, лишь бы не схватили. Меня хотели запродать ниже по реке.

— Но почему? — Джейн ласково положила ладонь девушке на руку. — Чем ты им не угодила? И вообще чем ты там занималась? Я имею в виду — что делала?

— Служанка, мэм. Я была служанка. Няня у детишек массы Монтгомери, а прежде была его няней, когда он сам был мальчонка.

— Как? Ведь тебе…

— Там было не худо. Только я знала, что ежели продадут, то непременно в поле или что похуже. А кроме того, я долго думала про свободу. Мы, черный народ, внимательно слушаем, а чего услышим, говорим друг другу.

— Погоди минутку, — перебил Эдмондс. — Ты сказала, что была мамкой… своего хозяина, когда он был ребенком? Но тебе не может быть столько лет!..

В ответе Флоры он почувствовал, что она уже ощущает себя свободным человеком и гордится своей свободой — может быть, преувеличенно.

— Да нет, сэр, мне столько, сколько есть. Оттого они и затевали меня продать. Я ничего плохого не сделала. Но год за годом масса и миссус смотрели на меня странней и странней, и все заодно с ними. А когда она померла, я смекнула, что ему больше держать меня неохота. А вы бы как на его месте? — Эдмондсы не нашлись, что ответить. Повисло гнетущее молчание, мерный ход напольных дедовских часов вдруг напомнил тяжелую поступь рока. Наконец негритянка заговорила опять: — Оно и раньше так бывало. Оттого я и знаю, каково работать на поле. Я не просто глядела со стороны, я по себе знаю, каково оно там. Когда первый старый масса продал меня папаше массы Монтгомери, он ничего не сказал, сколько мне лет. Тогда я подумала, что, может, мне что и улыбнулось. — Она помолчала, уставившись в ковер, и сглотнула. — Лучше я не стану говорить, как я сделала, чтоб меня углядели и забрали в большой дом.

Эдмондс ощутил, что у него загораются щеки. Джейн, похлопав по коричневой руке, прошептала:

— И не надо ничего говорить, дорогая. Разве рабыня может выбирать?

— Не-а, мэм, это факт. В первый раз меня запродали, когда мне было четырнадцать, забрали от отца и матери, и тот человек и оба сына его… — Тут взгляд Флоры упал на стоящую на полке Библию. — Мы ведь должны прощать, да? Бедняга Марс Бретт, его порешили в войне. Я видала его папашу; когда пришло известие, и пожалела бы его, да только была жутко усталая с работы.

У Эдмондса побежали мурашки по спине.

— Ты о какой войне говоришь?

— Про рев… про эту… революцию за независимость. Даже мы, рабы, про нее слыхали.

— Но тогда тебе… да нет. Флора, не может этого быть! Выходит, тебе… тебе лет сто!

— Так и есть, — кивнула Флора. — Я схоронила моего мужа, взаправдашнего мужа, и детишек, тех, кого не запродали на сторону, и… — Тут силы изменили ей, и флора невольно потянулась к Эдмондсу. — Долго, очень долго!

— Ты родилась в Африке? — низким голосом спросила Джейн.

Флора с трудом взяла себя в руки.

— Не-а, мэм, я-то родилась в бараке. Но моего папашу скрали оттуда, и он говорил малышне про все прежнее, про племя, про этот, как его, джунгель… Говорил еще, что он вполовину арап. — Она невидящим взглядом уставилась в пространство. — Помер он. Все померли, а свободы нет и нет… Я поклялась себе, что буду свободная, за всех за них буду свободная. Так что пошла вдогон за Пьяной Тыквой… И вот я здесь…

Она уткнула лицо в ладони и разрыдалась.

— Надо набраться терпения, дорогой, — сказала Джейн поверх склоненной головы. — Она слишком утомлена.

— Еще бы! Пройдя через такое, любой бы на ее месте свихнулся. Уведи ее, дорогая, устрой ей ванну, уложи в постель, посиди рядом, пока не уснет.

— Ну конечно!..

Они разошлись, и каждый занялся своим делом. Джейкоб явился домой, переполненный торжеством, но ужин прошел тихо: старшие решили дать Флоре отдохнуть подольше и поднять ее лишь перед самым отъездом. Собирая ей на дорогу продукты, Джейн вдруг поинтересовалась:

— Мэттью, она толковала о какой-то пьяной тыкве. Ты не знаешь, о чем речь?

— Знаю. Они так прозвали Большую Медведицу — это такое созвездие, его не спутаешь ни с каким другим. По-моему, у рабов про нее даже песня есть…

И сколько еще песен, продолжил Эдмондс про себя, передают втайне из уст в уста, и сколько еще будет сложено в грядущем? Какие это будут песни — военные марши? О нет, помилосердствуй, Господи, нет! Придержи свой гнев, хоть мы заслужили его стократ. Веди нас к свету, великий Боже!..

С наступлением сумерек он с помощью Джейкоба выкатил из сарая двуколку и запряг в нее верную Си.

— Отец, можно мне с тобой? — спросил мальчишка.

— Нет. Я задержусь почти до рассвета, а тебе завтра в школу и сначала еще работать по дому. Потерпи. Мужские дела не обойдут тебя стороной, ждать осталось недолго. — Эдмондс потрепал сына по светловолосой голове и сказал ласково: — Сегодня ты положил тому доброе начало. Могу лишь смиренна надеяться, что Господь не потребует от тебя жертвы посерьезнее нынешней.

Зато и награда не будет знать границ, добавил он про себя, ибо ею станет Царствие Небесное. Бедная полубезумная Флора! Если только допустить мысль, что человеку может быть дарован такой библейский век — как чудовищна бесконечная жизнь в узилище, в путах, или бесконечное бегство от преследующих тебя гонителей! И что ждет тебя в Канаде?.. Эдмондс содрогнулся. Даст Бог, доброта и дружба тех, кого ты встретишь на «Тайной железной дороге», помогут тебе вернуть здравый рассудок…

Сумерки быстро сгущались, и Эдмондс зажег фонарь. Джейн привела беглянку, помогла ей взобраться в повозку. Эдмондс уселся на козлы, пожелал жене спокойной ночи и легонько тронул лошадь кнутом. Поскрипывая колесами, двуколка покатила в ночь. Воздух еще не остыл, хотя в нем уже ощущалось холодное дыхание наползающей ночи. Разлитый на западном небосклоне пурпур мало-помалу переходил в бархатную черноту на востоке, и в ней одна за другой загорались звезды. Чуть не первой вспыхнула Большая Медведица, а чуть позже проступила и Малая, в хвосте которой мерцала Полярная звезда, указывая путь на север — к свободе.

Глава 14

МИРОТВОРЦЫ

1

Все жилые постройки на ранчо сводились к глинобитному домику с одной-единственной комнатой — зато оборонять его было намного проще. Оба окна изнутри закрывались массивными ставнями, в каждой стене зияло по две бойницы, а вокруг дома в шесть рядов стоял мощный частокол; так жили в те дни скотоводы на западе Техаса — если только они еще жили там, а не сбежали и не полегли от рук индейцев.

— Господи, — вздохнул Том Лэнгфорд, — как я жалею, что мы вовремя не убрались отсюда подобру-поздорову! Хотя бы ты с ребятишками…

— Ладно уж, — ответила ему жена. — Без меня ты бы все равно не справился, а если б мы уехали, то потеряли бы все нажитое такими трудами.

Она перегнулась через стол, заваленный оружием и боеприпасами, и похлопала мужа по руке. Пробившийся через бойницу в восточной стене солнечный луч пронзил полумрак комнаты, и волосы ее вспыхнули рыжим пламенем.

— Всего-то и делов — продержаться, пока Боб не приведет подмогу, если только краснокожие не догадаются убраться раньше.

Лэнгфорд старался не думать о том, удалось ли ковбою проскочить мимо индейцев. Если команчи его заметили и пустились в погоню на свежих лошадях, то Боб уже лежит где-нибудь с голым черепом, а скальп его висит у кого-нибудь на поясе. Ладно, гадай не гадай, все равно не поможешь. Днем видимость в этих краях довольно приличная, но индейский отряд появился на рассвете, когда люди только-только взялись за работу, и примчался с немыслимой быстротой. Из всех работников до дома успели добраться только Эд Ли, Билл Дэвис и Карлос Падилья, да и то Эда по пути ранили в левое предплечье.

Атака была встречена ружейным огнем и захлебнулась, воины скрылись, и Сьюзи забинтовала Эду рану как могла. Эд держал трехлетнюю Нэнси на коленях. Напуганная шумом и суматохой дочурка льнула к отцу, изо всех сил вцепившись пухлыми кулачками в его куртку. Билл нес наблюдение с северной стороны, Карлос — с южной, а семилетний Джим крейсировал между восточной и западной стенами, гордясь доверенной ему ответственностью. В воздухе висел едкий запах пороха. От амбара тянуло гарью — индейцы подожгли его лишь по той причине, что больше ни одного деревянного строения поблизости не нашлось. Треск полыхающего дерева и рев огня едва-едва доносились в дом, будто из кошмарного сна.

— Возвращаются! — завопил Джим. Схватив со стола винтовку, Лэнгфорд подскочил к западной стене. За его спиной Ли раздавал распоряжения:

— Билл, помогай миссус перезаряжать. Карлос, будь с Томом. Джим, гляди в оба и говори, где я нужен, — голос его прерывался от боли, но с кольтом Эд вполне управится.

Выглянув в бойницу, Лэнгфорд увидел выжженную солнцем голую землю. Пыль из-под копыт приближающихся мустангов взмывала в воздух и висела над землей ровной рыжеватой пеленой. Наконец Том поймал на мушку смуглого всадника, но тут лошадь развернулась, и всадник скрылся из виду — в поле зрения осталась лишь одна нога. Известное дело, индейские штучки — повис сбоку на стременах. Ничего, команч без лошади — уже не команч. Винтовка Лэнгфорда грохнула, приклад впился в плечо. Мустанг взвился на дыбы, пронзительно заржал и завалился на спину, молотя ногами по воздуху. Седок успел соскочить и скрыться за пеленой пыли. Лэнгфорд понял, что потратил выстрел впустую, и следующую мишень выбрал более тщательно. Патроны надо беречь.

Дом индейцам не взять — это они поняли после первой же атаки. С гиканьем и беспорядочной пальбой они ездили кругами, не останавливаясь ни на миг — но это не спасало их от пуль. Вот в пыль опрокинулся один, за ним другой, третий… Лэнгфорд знал, что его заслуги тут нет, — их уложил Карлос. Карлос настоящий снайпер и отважный человек. Когда начался набег, он был далеко в поле и мог бы уйти, но предпочел остаться со всеми. Наверное, это потому, что Лэнгфорд никогда не смотрел на него свысока: что с того, что Карлос — мексиканец?

— Сюда! Они крадутся пешком! — крикнул Джим.

Ну да, разумеется! Всадники устроили переполох и отвлекли внимание и огонь на себя, а тем временем одинокие храбрецы пробирались через изгородь. Лэнгфорд на секунду оглянулся: Билл Дэвис отошел от стола и занял позицию рядом с Эдом Ли на северной стороне. Чернокожий пастух был далеко не лучшим стрелком в Соединенных Штатах, зато мишени вертелись у него прямо под носом; ограда задерживала их продвижение, а презирающие смерть индейцы лезли прямо на рожон — и пули Билла ложились в цель. Лэнгфорд обернулся к своей бойнице, прицелился и нажал на спуск, но раздался лишь сухой щелчок — кончились патроны. Сьюзи принесла заряженную винтовку и забрала опустевшую, потом вручила Эду новый пистолет. Шум боя — гиканье, гром копыт, вопли раненых, грохот выстрелов, визг пуль — стал буквально физически ощутимым, а воздух вязким и тягучим. Казалось, этому не будет ни конца, ни краю; страха не было — на него просто не оставалось времени, но в глубине души люди начали сомневаться, было ли в их жизни что-либо иное, кроме этого грохота, да и будет ли когда-нибудь.

И вдруг все прекратилось. Дикари подобрали убитых и раненых и ускакали прочь. В наступившей тишине удары маятника казались громкими, словно… словно удары молотка по крышке гроба. Большие напольные часы являли собой единственное сокровище в этой комнате — Сьюзи забрала их из родительского дома в надежде, что они помогут устроить жизнь на новом месте. Воздух посинел от пороховой гари, и пробивающиеся сквозь бойницы солнечные лучи казались прочными и солидными. Циферблат смутно поблескивал в голубом полумраке. Лэнгфорд, прищурившись — глаза слезились от дыма, — пригляделся к часам и негромко присвистнул: бой длился минут десять, не больше. Господи, и только-то?!

Испуганная Нэнси сжалась калачиком в углу и тихонько дрожала. Сьюзи поспешила утешить свое дитя как умела.

2

Мятущийся над бескрайними просторами ветер еще напоминал о зиме. В здешних краях природа выглядела не так уныло, как в оставшемся позади Льяно-Эстакадо, но пока что не пролилось ни одного полноценного весеннего дождя, и на покрытой серой прошлогодней травой равнине лишь кое-где проглядывала свежая зелень. Деревья вздымали голые ветви к бесцветному небу; берега нечастых здесь речушек поросли ивами и осокорью, да изредка встречался одинокий дуб. Зато охота здесь добрая, дичи много. Правда, бизоны успели стать редкостью, об этом позаботились белые охотники — выбеленные солнцем и дождями бизоньи кости попадались на глаза то и дело; зато вилорогие антилопы, дикие свиньи-пекари и зайцы в изобилии водились повсюду, и только волки с кугуарами не давали им расплодиться в прериях сверх всякой меры. Кугуары держались в каньонах, как и олени вапити, и медведи. А вот людских поселений не было.

Стада скота исчезли из виду еще до того, как отряд Джека Тарранта успел покинуть Нью-Мексико. Два раза на пути встречались заброшенные ранчо. Краснокожие опустошали поселения бледнолицых, а правительству было не до того: штаты готовы были вцепиться друг другу в глотку, войска не успевали подавлять очаги сопротивления — семь лет прошло после отправки остальных индейцев в резервацию Аппоматтокс, а ужас перед команчами оставался главной приметой здешнего края.

Восходящее солнце слепило глаза, и Таррант не сразу разглядел, куда показывает Франсиско Герейра Карильо.

— Humo, — говорил торговец. — No proviene de ningua campamento.^[203]

Этот смуглый остролицый человек даже в дороге ухитрялся регулярно бриться, подстригать усы и содержать одежду в порядке — словно стремился напомнить всем окружающим, что ведет свое происхождение от конкистадоров.

Таррант немного походил на Герейру орлиным носом и большими, слегка раскосыми глазами. Спустя мгновение он тоже; сумел разглядеть стелющееся над горизонтом марево.

— Да, на дым костров непохоже — костров за горизонтом не заметишь, — по-испански подтвердил он. — Что же тогда? Степной пожар?

— Нет, пожар пошел бы более широкой полосой. Это горит какой-то дом. Кажется, мы нашли ваших индейцев.

Тут к ним сзади подскакал крупный рыжебородый Руфус Баллен. Из правого рукава у него вместо кисти торчал новенький блестящий крюк. Двух передних зубов недоставало, что делало его речь невнятной. Правда, сквозь десны уже проглядывали белые кончики новых зубов, но если кто-нибудь, кроме Тарранта, и замечал это, то предпочитал помалкивать.

— Господи! — по-английски выкрикнул Руфус. — Там ранчо подожгли, что ли?

— А что ж еще? — невозмутимо ответил Герейра на родном языке. — Я давненько не бывал в этих краях, но если правильно помню и ничего не перепутал, то это имение Лэнгфорда. По крайней мере, бывшее.

— Так чего ж мы дожидаемся?! Нельзя же им позволить… — и тут Руфус осекся. Понурив голову и ссутулившись, он пробормотал: — Inutilis est.^[204]

— Во-первых, мы почти наверняка опоздали, — на той же латыни напомнил ему Таррант, — а во-вторых, нам не справиться с целым отрядом.

Герейра лишь пожал плечами — он уже привык, что двое янки то и дело переходят на какой-то иной язык. Время от времени его ухо ловило в незнакомых звуках одно-два слова из церковной службы, но и только — тем более что выговор у них был совсем не такой, как у пастора. Просто они сумасшедшие, вот и все — кто ж еще, кроме сумасшедших, примется разыскивать ступивших на тропу войны команчей?

— Так вы хотите говорить с команчами или нет? — вклинился он в разговор. — Если полезете в драку, то навряд ли сумеете столковаться с ними. Так что давайте подкрепимся и двинемся в путь. Если повезет, они не успеют убраться оттуда до нашего появления.

Двое сыновей Герейры, Мигель и Педро, поднялись еще с рассветом и принялись хлопотать у костра. Оба юноши выросли в странствиях и прекрасно знали уклад походной жизни. Над углями исходил паром кипящий кофейник, а рядом шипели сковородки, где плавали в жиру кусочки бизоньего мяса и бобы мескито. Поиски непоседливых индейцев гнали путников вперед и вперед, охотиться они не успевали, а запасы бекона уже вышли, осталось только сало для стряпни — зато вполне хватало кукурузной муки, чтобы печь лепешки тортилья, а два дня назад Герейре-старшему повезло подстрелить пекари, причем с изрядного расстояния. Каждый степной охотник волей-неволей должен был научиться бить без промаха.

Отложив мытье и бритье на потом, путешественники быстро поели, привели в порядок снаряжение, справили нужду, а затем вскочили в седла и поспешили на восток. Герейра иногда срывался с рыси на легкий галоп, но случалось, что и придерживал лошадь до шага. Спутники старательно подлаживались под него, стараясь перенять его манеру верховой езды. Хоть с виду в этом не было ничего хитрого, бережное отношение к лошадям позволяло проскакать за день много миль; да и позволить себе дурно обращаться с животными они не могли — в отряде на каждого было всего по одной запасной лошади, да три вьючных мула на всех.

Солнце поднималось все выше, ветер стих, и воздух начал прогреваться. От разгоряченных лошадей исходил терпкий запах пота. Тишину прерии нарушал лишь топот копыт, поскрипывание ремней да шелест расступающейся сухой травы. Дымок на горизонте сначала стал гуще, потом ветер мало-помалу развеял его — над тем местом, откуда он поднимался, высоко в небе кружили черные точки.

— Лагерь команчей всегда виден издалека, — заметил Герейра. — Стервятники дожидаются подачки.

Казалось, лицо Руфуса вспыхнуло, но наверняка сказать было трудно — чувствительная, как у всех рыжих, кожа давно покраснела от солнца и ветра; не спасала даже широкополая шляпа.

— Трупов, что ли? — прорычал он по-испански. Руфус тоже владел этим языком, хоть и с грехом пополам.

— Ну почему непременно трупов, может быть, костей или требухи. Команчи, знаете ли, живут охотой — когда не воюют. — Помолчав, Герейра добавил: — А ваши охотники на бизонов лишают их пропитания.

— Порой мне кажется, что вы питаете к ним симпатию, — проговорил Таррант.

— Я познакомился с команчами, когда мне было столько же, сколько сейчас Педро, и с той поры веду с ними дела, как до меня — отец и дед. А когда постоянно с ними общаешься, то начинаешь их понимать, хочешь ты того или нет.

Таррант кивнул. Команчеро из Санта-Фе занимаются торговлей с индейцами уже целый век, с тех пор как де Анца серьезно потрепал команчей и заключил с ними мирный договор. Мира никто не нарушал, потому что де Анца завоевал уважение краснокожих, — но договор распространялся только на жителей Нью-Мексико. Всех остальных — испанцев, европейцев, мексиканцев, сменивших их американцев, будь то техасцы, конфедераты или янки — индейцы по-прежнему считали достойной дичью. За годы вражды обеими сторонами было пролито столько крови, совершено столько зверств, что теперь перемирие между команчами и жителями Техаса казалось столь же немыслимым, как между команчами и апачами.

Таррант заставил себя вернуться мыслями к цели этой поездки и к лошади под седлом. Они с Руфусом выучились неплохо держаться верхом, не хуже старожилов, — но черт побери, они же не пастухи, а моряки! Ведь могли же поиски завести их на юг Тихого океана, или к берегам Азии, или еще куда-нибудь — а взамен океанских просторов лишь бескрайние пустоши!

Ну ничего, поиски уже идут к концу. И хотя он часто раздумывал на одну и ту же тему, кровь все равно побежала в жилах быстрее, а вдоль хребта прокатился холодок. О Хирам, Псамметих, Пифеос, Алтея, Атенаис-Алият, кардинал Ришелье, Бенджамин Франклин — как далеко унесла меня от вас река времени! И все прочие, коим несть числа, — вы прошли, исчезли, развеялись в прах, не оставив по себе даже имен; а если и сбереглось что-то от вас, то лишь отблеск былого в памяти одного человека, выборочно сохранившей ваши лица согласно каким-то своим неведомым капризам. Вот друг, прослуживший верой и правдой пару десятилетий, а вот случайный собутыльник в таверне; тут верная жена и рожденные ею дети, а тут — блудница, пробывшая рядом лишь одну ночь…

— Alto!^[205] — резкий, как удар бича, гортанный окрик Герейры вернул его к действительности. Руфус положил левую руку на пистолет, но Таррант жестом остановил его. Мальчишки придержали вьючных животных, так и стреляя глазами по сторонам. Для них происходящее было в новинку, а оттого вызывало и любопытство, и тревогу. Даже у Тарранта, не раз глядевшего смерти в лицо, невольно участился пульс.

Из-за поросшего серым кустарником холма на полном скаку вылетели двое всадников — должно быть, часовые. Их потрепанные мустанги буквально стелились над землей, распластав гривы по ветру. Седоки правили скакунами, неуловимо для глаза сжимая их коленями и едва заметно трогая примитивные веревочные поводья; и хотя седлами они не пользовались, сидя прямо на попонах, обняв бока животных ногами — конь и всадник действовали слаженно, как единый организм, подобный мифическому кентавру. Коренастые кривоногие воины были одеты в сорочки из буйволовой кожи, такие же брюки и мокасины. Черные как вороново крыло волосы расчесаны на две стороны, в косицы, обрамляющие смуглые широкие лица, расписанные красными и черными цветами смерти. Ни кожаных козырьков, ни пышных боевых плюмажей, как у индейцев севера, — только несколько перьев на стягивающей лоб кожаной ленте у одного да мохнатая шапка сбизоньими рогами у другого. Обладатель шапки сжимал в руках магазинную винтовку Генри, грудь его крест-накрест опоясывали патронташи. Второй индеец накладывал на тетиву короткого лука стрелу. Тарранту говорили, что в последнее время лучники стали редкостью; быть может, этот воин беден — или просто предпочитает надежное, проверенное оружие предков. Впрочем, какая разница — зазубренный стальной наконечник легко войдет между ребер и пронзит сердце не хуже пули, а стрел в колчане хватает.

Герейра подал голос. Шапка С Рогами что-то буркнул, лучник ослабил тетиву. Переговорив с индейцами, Герейра повернулся в седле к чудаковатым янки.

— Битва еще не кончилась, но нас примут. Здесь сам вождь Кванах.

Лицо его поблескивало от выступившей испарины, крылья носа чуточку побледнели. Напоследок испанец добавил по-английски, потому что многие команчи понимали его родной язык:

— Будьте очень осторожный. Сильно они сердитый. Легко убивают белый.

3

А вот и ранчо. Чем ближе они подъезжали, тем сильнее охватывало Тарранта чувство, что это одинокий ничтожный островок посреди бескрайнего простора. Глинобитные строения — хозяйский домик, барак для работников и три пристройки поменьше — почти не пострадали, а вот от деревянного амбара остались лишь зола да обугленные обломки. Должно быть, владелец изрядно потратился, добывая доски в этом безлесном краю, а во время постройки тешил себя надеждами на будущее. И вот теперь эти надежды развеялись, как дым от пожарища. Индейцы сожгли еще два стоявших во дворе фургона, а курятник попросту разнесли вдребезги. Саженцы, сулившие в будущем тень и защиту от ветра, были поломаны и измочалены копытами.

Индейцы разбили свой лагерь рядом с ажурным ветряком, качающим из глубокого колодца воду для скота, оказавшись вне досягаемости выстрелов из дома — и, наверное, даже вне поля зрения его защитников. На бывшем пастбище стояло десятка три индейских типи. Их пестро разукрашенные полотнища были сшиты из бизоньих шкур. Посреди лагеря хлопотали у костра женщины в кожаных же платьях, разделывая и поджаривая захваченных на ранчо бычков. Впрочем, женщин было довольно мало, зато воинов — без малого сотня. Одни без дела бродили среди конических шатров, другие отсыпались, играли в кости, чистили оружие или точили ножи. Из некоторых шатров неслись причитания, перед ними сидели мрачные индейцы, оплакивающие убитых родственников. Человек пять-шесть верховых присматривали за пасущимися поодаль лошадьми, такими же неприхотливыми, как и их хозяева. Этим мустангам вполне хватало жесткой прошлогодней травы.

Появление путников вызвало среди индейцев большое волнение, они начали собираться кучками и загомонили. Распространенный среди белых миф об аскетической молчаливости индейцев являл собой не более чем миф. Краснокожий замыкал рот на замок только на ложе смерти или пыток — гордость воина не позволяла ему кричать, какие бы изощренные издевательства ни изобретали его мучители или их женщины. В те дни попасть в плен было поистине страшной участью.

Шапка С Рогами, то и дело крича, пробирался сквозь бедлам, заставляя своего мустанга расталкивать зевак грудью. Герейра обменивался приветствиями со знакомыми. Ему отвечали улыбками, махали руками, и Таррант почувствовал себя намного спокойнее — если не лезть на рожон, есть шансы пережить сегодняшний день. В конце концов, традиции гостеприимства для этого народа святы.

Рядом с ветряком стоял большой вигвам, расписанный знаками, в которых Герейра признал символы власти, о чем и сообщил шепотом попутчикам. Перед входом, гордо сложив руки на груди, стоял рослый метис — чувство собственного достоинства не позволяло ему присоединиться к общему переполоху. Подъехав поближе, путники натянули поводья. Значит, это и есть Кванах, боевой вождь кверхар-регнугов, понял Таррант. Название племени означало «Антилопы». Эти странные американцы почему-то ввели множество новых слов для обозначения старых понятий: называют вилорогов «антилопами», бизонов — «буффало», а маис — «кукурузой». Кверхар-регнуги заслужили славу самого кровожадного племени среди еще не покорившихся Соединенным Штатам команчей.

Не считая украшавших лицо желтых и охряных молний, в одежде вождь ничем не выделялся среди прочих индейцев — на нем была простая набедренная повязка и мокасины, да на поясе висел в ножнах длинный охотничий нож, — но не признать его было все равно невозможно. Унаследовав от белой матери прямую линию носа и высокий рост, мускулистый Кверхар возвышался над остальными чуть не на голову; хотя, как ни странно, кожа его была даже темнее, чем у чистокровных индейцев. На пришельцев он взирал невозмутимо, с сознанием собственной силы, будто отдыхающий лев.

Герейра почтительно поздоровался с ним на языке народа нермернугов.

— Bienvenidos^[206], — кивнув, пророкотал Кванах по-испански. Несмотря на явный акцент, говорил он довольно бегло. — Спешивайтесь и входите.

Таррант вздохнул с облегчением — можно будет говорить с вождем по-человечески. В Санта-Фе он изучил основы языка жестов индейцев прерий, хотя владел им с запинкой, — однако Герейра предупредил, что команчи не склонны к подобному способу общения, попутно поведав, что вождь может снизойти и до общения с американцами по-испански. Английским он тоже в какой-то мере владеет, но не станет прибегать к нему без крайней нужды.

— Muchas gracias, senior^[207], — ответил за всех Таррант, давая тем самым понять, что главный здесь — он, и одновременно про себя раздумывая, надо ли добавлять уважительное «дон Кванах».

Герейра оставил лошадей на попечение одному из сыновей, а сам вместе с Таррантом и Руфусом вошел в типи вождя. Обстановка жилища роскошью не отличалась — кроме спальных принадлежностей, почти ничего и не было: воину не до излишеств. После ослепительного солнца царивший внутри полумрак был приятен для глаза; пахло кожами и дымом. Мужчины уселись в круг, скрестив ноги, а обе жены вождя встали у входа на случай, если мужу что-нибудь понадобится.

Возжечь трубку мира Кванах не собирался, но Герейра говорил, что вождь не откажется от сигарет, и, пока шло официальное знакомство, Таррант предложил ему закурить. Руфус проворно вынул из кармана коробок, ухитрившись единственной левой рукой извлечь спичку и чиркнуть ею, поднеся огонь вождю и Тарранту. Обоим высокородным мужам польстило, что им прислуживает столь внушительный человек.

— Чтобы отыскать вас, — представившись, добавил Таррант, — нам пришлось проделать долгий изнурительный путь. Мы надеялись встретить вас на земле ваших предков, но вы успели покинуть ее, и нам пришлось не только расспрашивать о вас каждого встречного, но и читать следы на земле.

— Значит, вы приехали не торговать? Кванах посмотрел на Герейру. Тот ответил:

— Сеньор Таррант нанял меня в Санта-Фе, когда узнал, что я могу отвести его к вам. Но я взял с собой патроны и ружья. Одно я привез вам в дар, а остальные… Вы наверняка захватили много скота.

Не удержавшись, Руфус от досады зашипел сквозь зубы. Скотоводы Нью-Мексико славились тем, что скупали скот в любых количествах, не интересуясь его происхождением, и команчеро в обмен на оружие получали от индейцев угнанные из Техаса стада. Заметив гнев рыжеволосого друга, Таррант сжал рукой его колено и сказал по-латыни:

— Держи себя в руках. Ты знал об этом заранее.

— Ставьте свои шатры к нам, — пригласил Кванах. — Наверно, мы задержимся здесь до завтра.

— Так вы пощадите тех, что в доме? — оживился Руфус.

— Нет, — грозно сдвинул брови Кванах, — они отняли у нас товарищей. Враг не сумеет похвастать, что противостоял нам и остался жить. — Вождь помолчал, пожал плечами и добавил: — А еще нам нужно передохнуть от лишений пути, чтобы крепче потом бить солдат.

Да, подумалось Тарранту, это не одиночная вылазка, это начало самой настоящей военной кампании. Проведя осторожную разведку загодя, он выяснил, что шаман племени киова по имени Пророчащий Филин призвал индейцев объединить усилия и вышвырнуть бледнолицых из прерий; за прошедший год этот край превратился в пылающий ад, и все попытки Вашингтона добиться мира потерпели крах. А осенью сюда пришел Рэндал Маккензи с чернокожими кавалеристами Четвертой бригады и повел их против Антилоп. Кванах отступил в непрерывных летучих боях. Силы оказались равными, сам Маккензи был ранен стрелой. Отступление загнало краснокожих чуть не на Льяно-Эстакадо, но зима погнала американцев прочь. И вот теперь Антилопы двигались обратно.

— И что тебе от нас нужно?

Вождь сурово глянул на Тарранта.

— Я тоже принес дары, сеньор.

Одежду, одеяла, украшения, алкоголь. Как ни безразличен был Тарранту исход-этого конфликта, он не смог бы заставить себя подлить масла в огонь и привезти оружие, тем более что Руфус этого ни в коем случае не одобрил бы.

— Я и мой друг пришли из дальней земли Калифорнии, что у западных вод. Ты, конечно, слыхал о ней. Мы ни с кем тут не ссорились, — тут же торопливо проговорил он, ведь упомянутый край принадлежал врагам индейцев, — и наши народы вовсе не приговорены к кровной мести. Ведь твоя мать принадлежала к нашему племени, — отправляясь в путь, я узнал о ней все, что мог. Если у тебя есть вопросы, я готов ответить на них…

Что и говорить, попытка рискованная, но может окупиться. Наступило напряженное молчание. Гомон за стенами казался далеким и каким-то нереальным. Герейра беспокойно стрелял глазами по сторонам. Кванах продолжал невозмутимо курить. Уже казалось, что молчание не кончится никогда, когда вождь сказал, роняя слова, будто камни:

— Теханос украли ее вместе с моей младшей сестрой. Мой отец, боевой вождь Пета Наукони, оплакивал ее, пока полученная в боях рана не воспалилась и не убила его. Я слышал, что и она, и девочка мертвы.

— Твоя сестра умерла восемь лет назад, — тихо отвечал Таррант. — Мать вскоре последовала за ней. Она тоже была больна от горя и тоски. Но теперь, Кванах, они покоятся в мире.

Узнать подробности оказалось нетрудно: история наделала много шума, и ее помнили по сей день. В 1836 году индейский отряд напал на Форт-Паркерс, поселение в долине Брасос. Захватив его, они убили пятерых мужчин, предварительно зверски их изувечив, а бабушку Паркер пригвоздили копьем к земле и устроили групповое изнасилование. Примерно та же участь постигла еще двух женщин, а еще двух женщин и трех детей индейцы увезли с собой. В числе детей была девятилетняя Синтия Энн Паркер.

Женщин и мальчиков вскоре выкупили. Разумеется, команчи далеко не в первый раз захватывали женщин, превращая их в рабынь, но рассказ этих двух несчастных о пережитых лишениях всколыхнул техасцев — и рейнджеры двинулись в рейд с мыслью отомстить за всех.

Синтии Энн относительно повезло. По какой-то неведомой прихоти индейцы приняли ее как родную дочь и растили в традициях племени. Со временем она забыла и родной английский, и предыдущую жизнь, став настоящей Антилопой во всем, кроме крови, а потом и матерью индейца. В замужестве она во всех отношениях была счастлива — Пета Наукони любил свою жену и, когда ее отняли, не захотел сойтись ни с какой другой женщиной. Случилось это в 1860 году, когда предводительствуемый Сэлом Россом отряд рейнджеров наткнулся на лагерь команчей. Мужчины были на охоте, так что техасцы перестреляли всех нерасторопных женщин и детей, не успевших найти укрытие, а заодно ухлопали раба-мексиканца, которого Росс посчитал за самого вождя. Только чудом один из рейнджеров, прежде чем нажать на курок, разглядел, что грязные, сальные волосы одной из индианок отсвечивают золотом.

Род Паркеров и правительство Техаса старались ублажить ее, чем только могли, но все втуне. Она оставалась скво Надуа, мечтавшей лишь о просторах прерий и о том, чтобы вернуться к своему народу. Неоднократные попытки бежать вынудили ее родственников в конце концов приставить к ней охрану. Когда же болезнь унесла ее дочь, Синтия-Надуа встретила известие воем и самоистязаниями, а потом замкнулась в молчании и отказалась принимать пищу. Скончалась она от истощения.

Ее младший сын, оставшийся на свободе, зачах от недугов — болезни всегда свирепствовали среди индейцев. Туберкулез, артрит, аскаридоз, катаракта, завезенная европейцами черная оспа и бесчисленное множество других хворей взимали с них обильную дань. Зато старший сын вырос крепким и сильным, собрал боевой отряд и стал верховным предводителем Антилоп. Подписать договор Шаманской Хижины, согласно которому индейцы уходили в резервации, он отказался наотрез, а вместо того скрылся в прериях — и с тех пор бушевал на их просторах, как ураган, сеющий смерть и разрушение налево и направо. Звали этого вождя Кванах.

— Ты видел их могилы? — совершенно ровным голосом спросил он.

— Нет, — отвечал Таррант, — но если ты пожелаешь, я навещу их и поведаю им о твоей любви.

Кванах продолжал молча курить. По крайней мере, у него нет повода обвинить бледнолицего во лжи. Наконец вождь решил уйти от горькой темы:

— Зачем ты искал меня?

Сердце Тарранта забилось сильнее.

— Не тебя я искал, о вождь, хоть и велика твоя слава! Но долетела до меня весть об одном из тех, кто следует за тобой. Если слухи верны, он выходец с севера, и путь его был далек и долог — так долог, что никто не в силах исчислить. И все-таки он ничуть не старится. Он наделен странным могуществом. На родине твоих предков оставшийся там… э-э… нермернуг поведал нам, что этот странник двинулся вслед за тобой. Меня привело сюда желание поговорить с ним.

— Зачем? — без недомолвок спросил вождь, и несвойственная индейцу прямолинейность выдала напряжение, таящееся за маской невозмутимости.

— Я уверен, что беседа со мной доставит ему удовольствие. Руфус курил, глубоко затягиваясь и с пыхтением выпуская дым сквозь сжатые зубы. Лежащая на колене культя с крюком заметно дрожала.

Кванах что-то крикнул своим женам, одна из них вышла, а вождь обратился к гостю:

— Я послал за Дертсахнавьегом. Перегрино, — перевел он на испанский слово из языка команчей, означающее «Странник». — Надеешься обучиться его колдовству?

— Я пришел узнать, в чем его секрет.

— Сомневаюсь, что он может поделиться им с тобой, даже если бы захотел. Но вряд ли захочет.

— А мне вы говорили, что хотите только узнать, что кроется за этими слухами, — с удивлением воззрился на Тарранта торговец. — Путаться в дела воинов опасно.

— Я считаю себя ученым, — отрезал Таррант и обернулся к вождю: — То есть человеком, отыскивающим истину, скрытую за внешним обликом вещей. Отчего светят солнце и звезды? Как возникла жизнь на земле? Что было до нашего появления на свет?

— Знаю, — кивнул Кванах. — Вы, бледнолицые, получаете знание, а потом обращаете его в дело, творите много ужасных вещей, и железная дорога ложится там, где паслись буффало. — Воцарилась тишина, прежде чем вождь опять подал голос: — Однако, пожалуй, Дертсахнавьег может сам о себе позаботиться. — И напоследок резко бросил: — Мне надлежит думать, как захватить вон тот дом.

Все слова были сказаны. Больше никто не проронил ни звука.

Треугольник входа потемнел. Вошедший индеец был одет так же, как и остальные, но на лице его не было боевой раскраски. Высокий рост, стройная фигура и более светлый оттенок кожи выдавали в нем уроженца нездешних мест. Увидев гостей Кванаха, он тихо заговорил по-английски:

— Зачем я вам понадобился?

4

Они втроем шагали по прерии — Таррант и Перегрино впереди, Руфус поотстав на шаг-другой. Бескрайний небосвод источал мягкий свет, от почвы струилось тепло, сухая выгоревшая трава шелестела под ногами. Лагерь индейцев и ранчо давным-давно затерялись вдали, среди рыжих просторов, и лишь дым костров отвесно возносился к небесам, достигая круживших там стервятников.

Откровенность далась им как-то удивительно безболезненно. А может статься, в этом и не было ничего удивительного — ведь ожидание этой встречи длилось так долго! Надежды Тарранта и Руфуса обратились в уверенность еще во время поисков. А Перегрино сумел взлелеять в душе такой покой, что любое удивление проносилось в ней, как легкое дуновение ветра, — иначе он не смог бы перенести своей обособленности и дожить до этого дня, когда одиночеству пришел конец.

— Я был рожден почти три тысячи лет назад, — говорил Таррант, — а мой друг вполовину моложе.

— До недавнего времени я не вел счета годам, — отвечал Перегрино. Это имя подходило ему ничуть не меньше множества других, прежних. — Но мне кажется, что от роду мне лет пятьсот — шестьсот.

— Значит, ты родился еще до Колумба. Какие же перемены прошли перед твоими глазами!

Улыбка Перегрино была натянутой, словно на похоронах.

— Ты видел больше моего. И удалось тебе найти кого-нибудь из наших, кроме мистера Буллена?

— Это как посмотреть. Однажды мы нашли женщину, но она исчезла, и мы даже не знаем, жива ли она. Но кроме нее и Руфуса, ты первый. А ты никого не встречал?

— Нет. Пытался, но потом бросил. По всему выходило, что я единственный в своем роде. Как же вы напали на мой след?

— Это долгий рассказ.

— Времени у нас достаточно.

— Ну ладно… — Таррант достал из кармана брюк кисет, а из рубашки — вересковую трубку, курить которую при Кванахе счел неблагоразумным. — Начну с того, что мы с Руфусом прибыли в Калифорнию в сорок девятом. Ты слыхал о золотой лихорадке? Мы разбогатели, но не в роли старателей. Мы торговали.

— Это ты торговал, Ханно, — подал сзади голос рыжебородый, — а я только болтался поблизости.

— И был мне чертовски полезен. Ты вытаскивал меня из стольких передряг, что и не сосчитать. Потом я лет на пять пропал из виду и вновь объявился в Сан-Франциско уже под нынешним именем. Купил судно — я всегда обожал море. Сегодня у меня уже несколько кораблей. Фирма преуспевает.

Набив трубку, он неторопливо раскурил ее и продолжал:

— Когда у меня водились деньги, я нанимал людей для поиска бессмертных. Естественно, они толком не знали, что именно ищут. Ведь по большей части те из нас, кто выжил, должны держаться в тени. Так что меня считают тронутым миллионером, помешанным на родословных. Мои агенты полагают, что я бывший мормон. Они должны найти нечто вроде… ну, скажем, людей, весьма похожих на других, исчезнувших много лет назад, за что тотчас же получат солидное вознаграждение. Теперь наши поиски существенно облегчились — благодаря пароходам и поездам я могу раскинуть сеть по всему миру. Разумеется, пока она не так уж обширна, к тому же частой ее не назовешь, скорее наоборот — потому-то в нее и попались лишь считанные единицы, да и эти ниточки в конечном счете оказались ложными.

— До нынешнего дня, — заметил Перегрино.

— До моего человека в Санта-Фе дошли слухи о шамане команчей, который сам не принадлежит к их роду-племени. По описанию, он больше походил на сиука, пауни или еще кого-нибудь из тех мест — но команчи чрезвычайно его уважают, и… в общем, слухи о нем приходили и раньше, в разное время и из разных мест. Правда, никому из образованных господ и в голову не пришло сопоставить эти факты — разве можно принимать дикарские выдумки всерьез? Прошу прощения, я вовсе не хотел вас обидеть — это просто фигура речи. Вы же знаете склад мыслей бледнолицых. Мой агент тоже не считал эти слухи достойными внимания и просто упомянул о них парой строк в отчете, чтобы продемонстрировать свое усердие.

Случилось это в прошлом году, — продолжал Таррант. — Я решил пуститься на поиски самостоятельно. Мне посчастливилось встретить двух стариков, индейца и мексиканца, которые помнили… Впрочем, это неважно. Важнее, что его существование вроде бы подтверждалось — и если он есть на самом деле, то сейчас присоединился к отряду Кванаха. Я надеялся застать вас на зимних квартирах, но вы уже снялись, и нам пришлось гоняться за вами по всей прерии, — Таррант ласково положил ладонь на плечо индейца. — И вот мы здесь, брат мой.

Перегрино внезапно остановился, а вслед за ним и Таррант. Встретившись взглядами, они замерли и долго вглядывались в глаза друг другу. Смущенный Руфус, потупившись, застыл поодаль. Наконец Таррант с кривой усмешкой пробормотал:

— Гадаешь, правду ли я сказал, так ведь?

— Ас чего ты взял, что я ни в чем не солгал тебе? — в тон ему отвечал индеец.

— Да уж, ты учтив, как я погляжу. Ничего, я заранее подготовился к подобному повороту событий — время от времени я устраивал тайники с доказательствами, а заодно и золотом на черный день. Пойдем со мной, и в свидетельствах подлинности моих слов недостатка не будет. А можешь просто пожить на полном моем обеспечении лет двадцать — тридцать и последить за мной. Да и потом — с какой стати мне городить подобные россказни?

— Верю, — кивнул Перегрино. — Но почему ты решил, что я не вожу тебя за нос?

— Во-первых, я приехал для тебя неожиданно, предвидеть мое появление ты не мог. Во-вторых, ты оставил следы, они простираются на десятилетия. Следы не намеренные. Никто из белых ничего не заподозрит, если только не будет знать, что именно ищет. А вот индейцы… Кстати, они-то как к тебе относятся?

— По-разному.

Взгляд Перегрино был устремлен вдаль, поверх рыжеватой травы, колышущейся над выбеленными черепами бизонов, к едва различимому в неясном сером мареве горизонту. И когда он заговорил — медленно, часто останавливаясь, чтобы подыскать точную фразу, его английский изменился, от него вдруг повеяло архаикой:

— Да будет тебе ведомо, каждый живущий обитает в своем собственном мире, и миры эти меняются день ото дня… Поначалу я был шаманом у своего родного народа. Но появились лошади, и это изменило порядок вещей — и для меня, и для них. Тогда я покинул их и пустился в странствия. Вольный как ветер, я провел в пути много зим и много лет. Мне хотелось понять, в чем смысл моего несходства с другими, открыть свое предназначение. Порой я оседал где-нибудь на время, но ненадолго — очень уж больно было видеть, что происходит. Я даже пожил с бледнолицыми — пристал к миссии, где меня окрестили, научили испанскому и английскому, чтению и письму. Потом я изрядно побродил и по мексиканской стороне, — и по английской. Перепробовал множество ремесел — был охотником, следопытом, плотником, ковбоем, садовником… Я толковал со всеми, кто был не прочь со мной потолковать, я читал всякое печатное слово, попадавшее ко мне в руки. Но тоже ничего не добился. Так и оставался чужим для всех. Тем временем племена исчезали одно за другим — кого уносили болезни и войны, а кто оказался сломлен и заточен в резервации. А там уж, стоило бледнолицым решить, что эти земли им тоже нужны, — краснокожим ничего не оставалось, как уходить снова, Я видел, как племя чероки завершает свой путь по Тропе слез…

Негромкий, почти бесстрастный его голос упал до шепота и оборвался. Руфус, прокашлявшись, хрипло бросил:

— Так уж устроен свет. Мне довелось видеть саксонцев, викингов, крестоносцев, турок, религиозные войны, сожжение ведьм… — Голос его окреп: — Ну и что индиане творят, когда сила на их стороне, тоже видел.

Таррант хмурым взглядом велел ему замолчать и обратился к Перегрино:

— Так что же привело тебя сюда?

Тот вздохнул.

— Я наконец пришел к решению — уж поверьте, оно далось мне отнюдь не сразу, — что моя жизнь, которая все идет, идет и никак не кончится, не принося мне ничего, кроме все новых и новых могил, — так вот, что в ней есть какая-то цель, какой-то смысл. Быть может, они сводятся всего-навсего к тому, что я смог накопить огромный опыт, да еще и не старею, и потому люди прислушиваются к моим словам. Быть может, мне удастся помочь своему народу, всей своей расе, пока она не ушла в небытие, помочь сберечь хоть что-то — и тем самым дать шанс на возрождение… И вот, лет тридцать назад, я вернулся к своим. Свободные племена юго-запада продержались дольше всех. Нермернугов — кстати, вы знаете, что слово «команчи» принесли испанцы? — нермернугов вытеснили с Апачей, и они на равных сражались здесь с племенем киова, заключили с ним военный союз, а потом в течение трех веков успешно противостояли испанцам, французам, мексиканцам, техасцам — и даже ухитрялись переносить военные действия на территорию, захватчиков. Но теперь американцы решили во что бы то ни стало выбить нас с земли предков, хоть индейцы заслуживают лучшей доли. Разве не так?

— А что здесь делаешь ты? — в вопросе Тарранта было что-то от терпеливой уверенности круживших над головой чернокрылых птиц.

— Правду говоря, поначалу я был среди киова — их разум более открыт для всего необычного, в том числе и для долгожительства, нежели у нермернугов. Команчи уверены, что настоящий мужчина должен умирать молодым и сильным, в бою или на охоте. Старикам они не доверяют и относятся к ним свысока. Вот у моего родного народа, давным-давно… получалось так, что я… что почтение ко мне с каждым годом росло. Мое умение пользовать раненых и больных помогало мне. Я никогда не стремился выбиться в пророки. Кликуши-проповедники уже погнали на смерть многие тысячи — а ведь это еще не конец. Нет, я просто переходил от племени к племени, от отряда к отряду, и мало-помалу они начали считать меня святым. Я помогал им чем только мог, я был для них и лекарем, и советником. И в первую очередь советовал жить в мире. Наконец, после долгих блужданий, я присоединился к Кванаху, ибо он оказался последним великим вождем. Теперь все зависит от него.

— Ты говорил ему о мире?

— И о том, что мы могли бы сберечь во имя наших детей. У команчей от предков не осталось ровным счетом ничего, им даже не во что по-настоящему верить. Это безверие подтачивает их изнутри, делая легкой добычей для всяких там пророчествующих филинов. Среди киова я узнал новую веру и принес ее нермернугам. Вам знаком кактус пейот? Он открывает взору Путь, он приносит покой в сердце… — Перегрино умолк на полуслове, и в горле его заклокотал смешок. — Впрочем, я вовсе не хотел выступать в роли миссионера.

— Я с удовольствием выслушаю тебя позднее, — сказал Таррант, про себя подумав: перед моим взором прошло столько богов, что еще один вреда не принесет… — А также вникну в твои воззрения по поводу достижения мира. Я же тебе говорил, что ворочаю деньгами, и немалыми. Кроме того, я всегда старался держать в руках все нужные нити. Смекаешь? Кое-кто из политиков в долгу передо мной, других я могу купить — так что нам с тобой вполне по силам выработать план. Но сперва надо забрать тебя отсюда. Ты должен уехать с нами в Сан-Франциско, пока не получил пулю в лоб. И вообще, какого черта ты двинулся с ними в набег?

— Я же сказал, что должен заставить их выслушать меня, — усталым голосом пояснил Перегрино. — А это все равно, что плыть против течения. Прежде всего, они испытывают подозрительность ко всем старикам. Сейчас, когда их привычный мир рушится прямо на глазах, мое чудесное долголетие не может не пугать их. Я должен доказать им, что я мужественный человек, а вовсе не тряпка, что я на их стороне. Так что покинуть их сейчас я просто не могу.

— Эй, погодите! — рявкнул Руфус. Они оглянулись. Рыжий здоровяк застыл на месте, прочно упершись в землю широко расставленными ногами, сдвинув шляпу на затылок и открыв свое обветренное лицо. Среди этих бескрайних просторов грозный крюк, не раз пронзавший врагов, вдруг показался тонюсенькой тростинкой. А Руфус повторил, только уже с запинкой: — Погодите! Босс, ну о чем выдумаете?! Ведь перво-наперво надо спасти этих фермеров.

Таррант нервно облизнул губы, прежде чем ответить:

— Это невозможно. Нас двое против сотни. Вот разве что… — он бросил взгляд на Перегрино.

— Заикнись я об этом, меня и слушать не станут, — покачал тот головой. Голос его звучал едва слышно. — Я только потеряю все, чего добился с таким трудом.

— Да нет, я о другом: может, мы их выкупим? Как я слышал, команчи часто продают пленных, а у меня с собой много всякого товара, не считая подарков. Да и Герейра отдаст свой груз мне, если я пообещаю уплатить ему золотой монетой.

— Что ж, может быть, может быть… Индеец впал в задумчивость.

— Дать этим дьяволам оружие, чтоб они перестреляли еще кучу белых?! — возмутился Руфус.

— Вы же говорили, что на свете такое не в новинку, — с горечью бросил Перегрино.

— Н-но… но варвары в Европе тоже были белыми. Даже турки… Для вас-то, может, это без разницы. Раз уж связались с этими зверями…

— Хватит, Руфус! — оборвал его компаньон. — Вспомни, зачем мы здесь. Не наше дело — спасать пару-тройку смертных, которые не протянут и века. Если удастся, я их выручу, но, по сути, мы приехали из-за Перегрино. Это он наш кровный брат. Так что утихомирься…

Ни слова не говоря, однорукий круто развернулся и заковылял прочь. Проводив его взглядом, Таррант заметил:

— Вспыльчив и не слишком умен, но верен мне со времен великой Римской империи.

— Тогда отчего же он так печется… о бабочках-однодневках? — удивился шаман.

Таррант раскурил угасшую трубку и выпустил несколько клубов синеватого дыма, глядя, как они растворяются на фоне синевы небес. Помолчав, он вздохнул.

— Бессмертные тоже подвержены влиянию окружения. Последние лет двести мы с Руфусом провели по преимуществу и Новом Свете — сперва в Канаде, тогда еще французской, потом перебрались в английские колонии. Здесь открывались более широкие возможности, здесь человек мог дышать свободнее, — разумеется, если он был англичанином. Естественно, мы выдавали себя за англичан. Потом стали американцами, но по сути ничего не изменилось. Должен сказать, что на Руфусе здешняя жизнь сказалась сильнее. Я-то время от времени становился рабовладельцем, на паях владел парочкой плантаций, хотя особого значения этому не придавал. Мне было все равно, есть у меня рабы или нет. Просто я испокон века привык считать рабство естественным явлением, подобное несчастье могло свалиться на любой народ, независимо от цвета кожи и вероисповедания. Когда гражданская война положила рабству конец — а заодно с ним и многому другому — я просто пожал плечами: колесо истории совершило еще один оборот. В конце концов, судовладельцу из Сан-Франциско рабы не нужны.

А Руфус, простая душа, — продолжал Таррант, — не может жить так же, как я. Он ищет опору вовне — ему обязательно нужно за что-то цепляться. Но разве может бессмертный найти нечто неизменное вне себя? Руфус прошел через дюжину христианских сект. В последний раз он примкнул к баптистской церкви возрождения — и все еще не может отделаться от ее догматов. Еще до гражданской войны, и после нее тоже, он очень серьезно относился к трескотне насчет превосходства белой расы над прочими и ниспосланной ей свыше обязанности править цветными. — Таррант угрюмо хмыкнул. — Кроме того, с самого отъезда из Санта-Фе у него не было женщины. На Льяно-Эстакадо он был просто поражен известием, что женщины команчей вовсе не так доступны для чужаков, как на севере. А в той хибаре отсиживаются одна-две белые женщины. Ему самому даже в голову не приходит, что он мучится вожделением — доведись ему оказаться в их компании, Руфус будет само уважение и галантность, самое большее — будет бросать на них пылкие взгляды. Но мысль о том, что десятки краснокожих, один за другим, совершат надругательство над белыми женщинами, — для него просто непереносима.

— Не исключено, что ему придется это пережить.

— Твоя правда, не исключено, — поморщился Таррант. — Должен признаться, что я тоже не в восторге от этой перспективы — как, впрочем, и от перспективы выкупа их ценой винтовок. Я не так уж заматерел, как… как должно бы.

— По-моему, в ближайшие часы ничего не случится.

— Это хорошо. Надо преподнести Кванаху дары, пройти через какие-то формальности… Кстати, ты подскажешь мне, что и как предпринять, а? Только не сию же секунду. Пойдем. Нам с тобой есть о чем потолковать. Я ждал этого часа целых три тысячелетия.

5

Воины выстроились вокруг вождя и пришельцев, держась на приличествующем расстоянии. Теперь они хранили полное достоинства молчание и неподвижность, ибо собрались для определенного ритуала. Их обсидиановые волосы и кожа цвета красного дерева горели в лучах заходящего солнца алыми искрами. У тех, кто стоял лицом к западу, в глазах пылало пламя.

Стоя между шеренгами воинов перед своим типи, Кванах принял дары от Тарранта, а затем произнес пространную речь на языке своего отца — вне сомнения, весьма цветистую, в духе предков. Когда он кончил, стоявший рядом с гостем Перегрино сказал по-английски:

— Он благодарит тебя, нарекает другом, а завтра утром ты выберешь из табуна любую понравившуюся тебе лошадь. Для того, кто стоит на тропе войны, это весьма щедрый дар.

— Знаю, — отозвался Таррант и по-испански обратился к Кванаху: — Благодарю тебя, о великий вождь! Могу ли я просить о милости — во имя дружбы, которой ты великодушно даришь нас?

Герейра держался чуть позади, хотя все-таки в первом ряду. При этих словах он заметно вздрогнул и напряженно вытянулся, прищурившись. После прогулки с шаманом Таррант не подходил к нему, а собрал все, что нужно, и направился прямо сюда. Однако весть о церемонии быстро разнеслась по лагерю, и когда торговец увидел, что воины собираются вместе, то пришел тоже — этого требовали и вежливость, и осмотрительность.

— Можешь просить, — бесстрастно отвечал вождь.

— Я хочу купить осажденным свободу. Они тебе все равно не принесут никакой пользы — так зачем без толку терять из-за них время и людей? Мы заберем их с собой. И дадим тебе за них хорошую цену.

По рядам команчей прокатился ропот. Воины зашевелились и загудели. Те, кто расслышал просьбу, повторяли ее остальным. Лица потемнели, руки сжались на рукоятках копий и томагавков. Самые горячие взялись за ружья.

Стоявший рядом с вождем изможденный, покрытый шрамами человек разразился хриплой тирадой. Лицо его покрывали глубокие морщины, редко встречающиеся даже у пожилых индейцев. Окружающие его воины одобрительно загудели. Кванах поднял руку, призывая к вниманию, и сообщил Тарранту:

— Вахаумау говорит, что павшие ждут отмщения.

— Но они пали… э-э… с честью.

— Он говорит обо всех павших. За многие годы, годы жизни и годы смерти, мы потеряли многих и многих.

— Не думал, что твой народ придерживается таких воззрений.

— Вахаумау мальчишкой был в том лагере, откуда теханос похитили мать Кванаха, — пояснил Перегрино. — Сам он нашел укрытие и уцелел, но его мать, брат и две младшие сестренки были убиты. А после он потерял жену и малолетнего сына, когда войска обстреляли наш лагерь из гаубиц. Многие из присутствующих прошли через то же — в разное время и в разных местах.

— Искренне соболезную, — сказал Таррант всем, кто его слышал. — Но люди с этого ранчо тут совершенно ни при чем, а кроме того… В общем, у меня множество замечательных вещей вроде тех, что я дал вашему вождю. Неужели несколько вонючих скальпов лучше этих богатств?

Вахаумау вновь потребовал слова. Он говорил долго, сопровождая свою речь рычанием, шипением, заламыванием рук и обращенными к небесам громогласными воплями. Суть речи была ясна и без перевода Перегрино:

— Он называет твое предложение оскорбительным. Неужели нермернуги продадут победу за одеяла и выпивку? У теханос они возьмут столько добычи, что не унести, да к тому же скальпы.

Поскольку Перегрино предупреждал Тарранта о возможности такого поворота событий, тот взглянул Кванаху в глаза и произнес:

— У меня есть предложение еще лучше. Мы привезли винтовки, целые ящики патронов и другую амуницию — без них вам не одержать победу, как без лошадей. Сколько за жизни этих несчастных?

— Эй, постойте, — шагнул вперед Герейра, но Кванах его опередил:

— Они в твоем багаже? Если да — хорошо. Если нет — ты опоздал. Твой компаньон уже согласился отдать их за скот.

Таррант окаменел. Вахаумау, ухвативший суть, закричал что-то скрипучим голосом.

— Меня надо было спросить, — перекрывая нарастающий шум толпы, сказал Герейра.

Пока Кванах призывал всех к молчанию, Перегрино выдохнул Тарранту на ухо:

— Попытаюсь убедить их переиграть сделку. Но особых иллюзий питать не стоит.

И шаман принялся ораторствовать. Его примеру последовали немногочисленные союзники. По большей части они выступали сдержанно — ведь для того и созывались подобные собрания, чтобы достичь согласия. Правительства у индейцев не было, гражданские их вожди выступали лишь как судьи и посредники, и даже боевые вожди получали неограниченную власть только в битвах. Кванах выжидал окончания дебатов. Под конец даже Герейра что-то сказал, а вслед за тем Кванах провозгласил окончательный вердикт, вызвавший волну одобрения и утихомиривший воинов, как отлив. Солнце коснулось горизонта. Вахаумау смерил Тарранта взглядом победителя.

— Ты уже догадался? — Перегрино приуныл настолько, что даже его выговор стал нечетким. — Ничего не получилось. Они жаждут крови. Вахаумау твердил, что бросать начатое — дурная примета, и многие охотно поверили ему. Им нетрудно выделить полдюжины людей и отогнать это стадо в Нью-Мексико на продажу. Они предвкушают поездку как развлечение. А команчеро сказал, что он не из тех, кто может пойти на попятный, когда сделка уже заключена, — так что поневоле затронул их представления о собственной чести. Кроме того… Кванах не высказывался ни за тех, ни за других, но они знают, что у него есть план захвата дома, и им интересно, что он затеял. — Перегрино помолчал. — Я сделал все, что мог.

— Понимаю, — кивнул Таррант. — Спасибо.

— Но знай — мне тоже не по вкусу то, что должно произойти. Давай уедем в прерию и не вернемся до завтра — ты да я. И Руфус, если захочет.

— У меня такое чувство, что лучше оставаться здесь поблизости, — покачал головой Таррант. — Не волнуйся за меня, я на своем веку повидал всякого.

— Догадываюсь…

Воины понемногу расходились. Таррант выразил Кванаху свое почтение и зашагал к стоянке Герейры, расположенной всего-то в десятке ярдах от крайних типи. Индейцы, толпившиеся небольшими группками, провожали его взглядами, в которых читались самые разные чувства — от угрюмого недоверия до беспечной радости. Команчеро же поспешил вступить в разговор с кем попало, лишь бы отсрочить объяснение с Таррантом.

Сыновья торговца развели огонь и теперь хлопотали у костра, торопясь приготовить ужин, пока над прерией не сгустились быстротечные сумерки. Солнце еще не село, но его лучи пронизывали поднимающийся к небу дым горизонтально, и свернутые постели уже дожидались своего часа. Руфус сидел в одиночестве, ссутулив плечи и сжимая в единственном кулаке бутылку. Подняв глаза на подошедшего Тарранта, он понял все с первого взгляда, однако не удержался от вопроса:

— Как там?

— Пустой номер. — Таррант опустился на истоптанную траву и протянул руку. — Дай мне тоже хлебнуть. Чуть-чуть, но и ты не увлекайся. — Он поднес бутылку к губам и с благодарностью ощутил, как по гортани прокатился огненный клубок. — Побили меня по всем статьям: Перегрино не хочет бросить команчей, а команчи не хотят принять выкуп.

Таррант вкратце обрисовал ситуацию. Руфус откликнулся:

— Вот же сукин сын!

— Кто, Кванах? Он хоть и враг, но честный человек.

— Нет, Герейра. Он мог бы…

Герейра будто только и ждал этого, чтобы появиться.

— Я слышал свое имя?

— Ага, — Руфус вскочил, зажав бутылку в кулаке. И продолжал по-английски, бросив на родном языке торговца лишь два слова: — Vipera es. Змей подколодный. Чернозадый. Ты мог… мог… сторговать Ханно… сторговать боссу эти ружья и…

Герейра потянулся к кольту. Сыновья вскочили и встали по обе стороны отца, хотя за ножи хвататься не спешили.

— Я не мог расторгнуть заключенную сделку. — Мягкая испанская речь не могла передать холодное самообладание торговца. — По обоюдному согласию — дело другое, но они отказались. Пострадала бы не только моя репутация, но и деловые интересы.

— Ну да, ваш брат завсегда готов продать белого человека, белую женщину, продать их за… за тридцать сребреников! Ваши деньги пахнут кровью!

Руфус плюнул Герейре под ноги. А тот отвечал с нарочитым спокойствием:

— Не будем говорить о крови. Я знаю, кем был мой отец. Я видел, как он рыдал, когда янки захватили нашу страну. А теперь я должен уступать им дорогу на улицах Санта-Фе. Священник говорит, что не следует впускать в свое сердце ненависть — но это не значит, что я обязан тревожиться о них.

Руфус, застонав, взмахнул культей. Крюк со свистом рассек воздух. Герейра едва-едва успел увернуться, выставив перед собой пистолет. Таррант вскочил и схватил Руфуса за руки, пока тот не рванулся вперед. Мальчишки вытащили ножи, но тут же вложили их в ножны.

— Уймись! — пропыхтел Таррант. — Сядь!

— Рядом с этим подонком не сяду! — прохрипел Руфус на латыни и стряхнул руку товарища. — А ты, Ханно, неужели ты забыл, как мы тогда спасли женщину в России? А ведь там был лишь один насильник! И он не стал бы вспарывать ей живот и не отдал бы своим самцам, вооруженным ножами и факелами…

Руфус заковылял прочь, по-прежнему изо всех сил сжимая горлышко бутылки. Остальные молча проводили его взглядами, потом Таррант обратился к Герейре:

— Пусть себе идет. Он скоро опомнится. Спасибо за твою сдержанность.

Но тон его был далек от сердечности.

6

За день Том Лэнгфорд дважды предпринимал короткие вылазки наружу. Увидев, что индейцы разбили лагерь, он торопливо вернулся в дом и задвинул засов. А под вечер сказал:

— Думаю, они попробуют атаковать ночью. А то чего ж им болтаться тут так долго? Потом опять двинут на рассвете, но вообще-то могут в любое время. Надо быть начеку. Ежели опять удастся выстоять, то им придется уйти. Индейцы не умеют держать осаду.

— Да не стоим мы того!

Билл Дэвис густо, сочно хохотнул.

— Los vecinos vendran indudablemente a ayudarnos…^[208] Помощь придет, — вставил Карлос Падилья.

— Не знаю, скоро ли, да и придет ли вообще, — вздохнул Лэнгфорд. — Допустим, Боб таки прорвался, так все одно соседи нынче больно далеко друг от друга. Разве что кавалерийский эскадрон где поблизости встретится…

— Все мы в руках Господа, — провозгласила Сьюзи и улыбнулась мужу. — И в твоих тоже, дорогой, а это крепкие руки.

Эд Ли с невнятными стонами метался по кровати Лэнгфордов — воспалившаяся рана вызвала горячку. Разбуженные утренним набегом, не смежившие с той поры глаз и уставшие за день дети готовы были уснуть стоя.

На ужин была лишь холодная фасоль, хлеб и остатки молока. Дров осталось столько, что и упоминать нестоило, вода тоже подходила к концу. Лэнгфорд попросил жену произнести молитву перед едой, и никого не удивило, что Карлос перекрестился. Потом все, ужасно смущаясь, один за другим побывали за занавесочкой, которую Сьюзи натянула в углу. Там пряталось ведро общего пользования — Лэнгфорд опорожнял его во время своих вылазок. Оставалось надеяться, что до ухода индейцев никому не захочется воспользоваться ведром всерьез, а то в тесной комнатушке будет совсем не продохнуть. Нужник глинобитный, должен выстоять. Да если и нет — вокруг полно высокой травы, и участок велик. Участок, ради которого Лэнгфорд столько надрывался, откладывал каждую монетку, а теперь вынужден защищать его с оружием в руках.

Закат угас, сумерки вскоре перешли в ночь. На столе среди ружей горела одна-единствеиная свеча. Лэнгфорды и работники дежурили попарно: двое вели наблюдение, двое других отсыпались — один на полу, другой на кровати рядом с бедолагой Эдом. Клочок неба, видимый сквозь бойницу, был густо усыпан звездами, однако прерию все равно укрывала черно-серая мгла. Незадолго перед рассветом взошел месяц, но его узенький серпик почти не помогал обзору, хоть и разогнал чуть-чуть окружающий холод и одиночество.

Тишину нарушил шепот Сьюзи.

— Том! — подала она голос со своего поста в другом конце комнаты.

— А? — Он позволил себе быстро глянуть в ее сторону. В призрачном свете не были заметны ни грязь, ни усталость, ни ввалившиеся глаза и запавшие щеки. Она снова была той девчушкой, от крыльца которой он летел домой как на крыльях. — Том, а если… если они ворвутся, а ты сумеешь… — Ей пришлось перевести дух. — Ты меня застрелишь? Чтобы они не успели…

— О Боже, нет!..

Лэнгфорда захлестнуло таким ужасом, что он задохнулся.

— Ну пожалуйста! Я благословляю тебя на это.

— Милая, ты же можешь остаться в живых. Они продают пленников нашим.

Она потупилась, потом вспомнила о своих обязанностях часового и подняла голову, устремив взгляд в бойницу.

— После того, как… Я не захочу жить.

— Неужто ты думаешь, что я отвернусь от тебя? Да ни в жизнь! Выходит, ты знаешь меня куда хуже, чем я думал.

— Нет, но ты… Мне будет одиноко на земле без тебя. Почему бы не оказаться на небесах сразу вместе?

Лэнгфорд знал заведомо, что уж его-то краснокожие не пощадят. Если очень повезет, он умрет мужчиной. Если же нет — вряд ли ему будет дело до чего бы то ни было после пыток ножами и факелами. А то еще краснокожие любят вырезать пленникам веки и привязывать их у столба лицом к ослепительному солнцу.

— Зато ты сможешь поставить детей на ноги.

— Да, — она понурила голову, — да, прости. Забыла начисто. Да, я думала лишь о себе.

— Да не робей ты так, голубушка, — собрав волю в кулак, как мог весело сказал он. — Ничего с нами дурного не случится. Через неделю мы будем тревожиться разве что о том, чтобы не похваляться собой во все горло.

— Спасибо на добром слове, дорогой, — и Сьюзи снова устремила все внимание наружу.

Ночь близилась к концу. Они разделили ее на четыре вахты, чтобы перед рассветом, когда атака наиболее вероятна, все были уже на ногах. В три часа утра Лэнгфорды закончили свое второе дежурство, разбудили работников и легли — муж на полу, а Сьюзи рядом с Эдом. Если раненый пробудится от своего тяжкого забытья, она тут же почувствует это и сможет позаботиться о нем. А мужчинам надо отдохнуть. Чем лучше они выспятся, тем лучше будут стрелять.

Проснулся Лэнгфорд от грохота, отразившегося от тесных стен оглушительным эхом. Билл врезался грудью в стену и упал — пуля ударила ему в спину. При мерцающем огоньке свечи, среди пляшущих по стенам чудовищных теней, бьющая из раны кровь казалась темнее кожи убитого.

Карлос сидел на корточках у северной стены, вскинув ружье на изготовку, но стрелять было не в кого — из западных бойниц торчало два безликих винтовочных дула. Одно еще дымилось. Второе изрыгнуло свинец, а первое тем временем исчезло. Его место тотчас же заняло новое дуло.

Лэнгфорд подскочил к кровати, загородив собой Сьюзи. Понимание озарило его болезненной пороховой вспышкой: неприятели, всего три-четыре человека, подкрались к самому дому. Под покровом тьмы беззвучные тени проскользнули за частокол и продвигались вперед ползком, то и дело замирая на месте, пока не оказались под стенами, вне поля зрения обороняющихся. Приподняв, винтовки и просунув в бойницы, они, верно, надеялись угодить кому-нибудь прямо в глаз. Тут они просчитались, но это ничего не меняло. Поворачивая стволы туда-сюда и паля внутрь вслепую, индейцы делали оборону просто невозможной.

Послышалось приближающееся улюлюканье. Затем раздались громовые удары в дверь. Лэнгфорд сразу же понял, что это не томагавки, а обычный топор дровосека, — видимо, его же собственный. Кусок доски с хрустом выломился, посыпалась мелкая щепа. Порыв сквозняка задул свечу. Лэнгфорд все стрелял и стрелял во тьму наугад — и вдруг боек сухо щелкнул по пустоте. Черт побери, где же заряженное ружье? Сьюзи завизжала. Наверное, надо было все-таки приберечь патрон для нее. Слишком поздно. Дверь упала, и комнату заполонили орды индейцев.

7

Грохот боя заставил Тарранта и Герейру выскочить из постелей и схватиться за оружие. Оба были полностью одеты — в таких поездках спят не раздеваясь. В лагере индейцев царила суматоха.

— El ataque^[209], — едва слышно среди выстрелов и боевых кличей произнес торговец.

— Они что, с ума посходили? — скрипучим спросонья голосом буркнул Таррант. — Лезть напролом среди ночи — полная глупость!

— Не уверен, — отозвался испанец. Шум быстро нарастал и вскоре достиг апогея. Герейра осклабился, его белые зубы блеснули в свете звезд.

— Победа. Они берут дом. — Таррант тем временем натягивал сапоги. — Куда вас несет? Оставайтесь лучше здесь. Вас ведь тоже могут убить под горячую руку.

— Погляжу, не сумею ли чем помочь.

— Не сумеете. Лично я остаюсь, и не из страха. Просто не хочу видеть, что сейчас последует.

— Вы же утверждали, что вам все равно, — с болью в голосе заметил Таррант.

— Почти все равно, — согласился тот, — но восхищаться насилием — увольте! Не охотник я до таких зрелищ. Лучше мы с сыновьями помолимся об их душах. Оставайтесь с нами! — Герейра даже потянул собеседника за рукав. — Вы мне все-таки чем-то нравитесь.

— Я буду осторожен, — пообещал Таррант и решительно зашагал прочь.

Лагерь команчей он обогнул по широкой дуге. Там зажигали все новые факелы. Издали казалось, что над землей носятся, подпрыгивают, зависают трескучие огни, рассыпая вокруг искры. От их красноватых отблесков звезды словно померкли — и все-таки мириады холодных ярких точек на небосводе давали достаточно света, чтобы можно было кое-как различать дорогу.

Куда, к дьяволу, запропастился Руфус? Надо думать, храпит где-нибудь в прерии рядом с пустой бутылкой. Оно и к лучшему. Любой белый, даже владеющий собой получше Руфуса, появившись среди жаждущих крови индейцев, рискует жизнью.

Так с какой же стати он сам — Ханно, Луго, Кадок, Жак Лейси, Уильям Сойер, Джек Таррант, человек тысячи имен — ведет себя столь неосмотрительно? Яснее ясного, что спасти фермеров не удастся, нечего и пытаться. Все равно они уйдут в небытие, как бесконечное множество других до них и бесконечное множество после них, так было и так будет во веки веков. История размелет их в пыль и выплюнет прочь, и не останется от них ни малейшего следа, словно их и вовсе на свете не было — лишь считанные единицы оставят по себе хоть какую-то память. Быть может, христиане правы, и человечество не стоит лучшего — а может, такова изначальная природа вещей.

Намерения Тарранта были вполне практичны. Он не сумел бы прожить так долго, если бы при малейшей опасности прятал голову под подушку. Наоборот, столетия выучили его быть всегда начеку, чтобы знать, в какую сторону отскочить, когда упадет меч. Сегодня он собирался лишь понаблюдать с безопасного расстояния: если вдруг у индейцев вспыхнет жажда вырезать за компанию и его отряд — можно попытаться отговорить их, пока ситуация не вышла из-под контроля, заручившись поддержкой Перегрино, а то и самого Кванаха. А завтра же утром надо пускаться в обратный путь в Санта-Фе.

Вождь грозно возвышался у домика, держа на плече боевой топор с длинной рукояткой. Кровавый свет факелов играл на его рельефном от боевой раскраски лице, на бугристых мускулах, на рогатом головном уборе, то вспыхивая, то угасая, будто Кванах был порождением ада. Воины были видны менее отчетливо и казались просто сгущениями тьмы: они роились, сталкивались друг с другом, что-то визгливо выкрикивали, размахивая головнями, будто боевыми флагами. Скво выплясывали вместе с ними, сжимая в руках ножи и заостренные палки.

Пространство перед дырой на месте двери оставалось свободным. Индейцы выволокли из дома и бросили на пороге трупы трех мужчин. У одного, по виду янки, рука была в лубках; кто-то в боевом запале перерезал ему горло, прежде чем подумал о развлечениях. У негра из рваной дыры в спине торчали обломки ребер. Третий вроде был мексиканцем, хотя в бою его так искромсали, что наверняка сказать было невозможно; этот явно погиб сражаясь.

Мертвым еще повезло. Две скво крепко держали мальчонку и совсем маленькую девочку, потерявшую голову от страха и визжащую изо всех сил. У стены оцепенело и потерянно, словно из него вынули все кости, сидел рослый мужчина. Голова у него была разбита, кровь пропитала волосы и капала на землю. Двое воинов вцепились в руки молодой женщины, а та извивалась, пиналась, осыпала их проклятиями и взывала к своему богу.

Из толпы выбрался человек. Факел на мгновение озарил его лицо, и Таррант узнал Вахаумау. Чтобы освободить руки, команч перекинул винтовку на ремне через плечо. В правой руке он сжимал нож, а левой с громким смехом ухватил женщину за ворот и вспорол платье одним движением сверху вниз. Ткань разошлась, забелело тело, сверкнули яркие бусины капель крови. Двое державших женщину индейцев повалили ее на спину, а Вахаумау начал возиться со своими кожаными брюками. Белый пленник, будто очнувшись от забытья, с хриплым криком попытался вскочить, но краснокожий двинул его прикладом в живот, и мужчина согнулся пополам, сотрясаемый рвотными спазмами.

Эхом ему откликнулся львиный рык — из-за дома вихрем вылетел Руфус, размахивая кольтом. Крюк со свистом разил направо и налево. Двое индейцев отлетели в стороны с искромсанными лицами. Вот он уже рядом с женщиной; державшие ее воины вскочили — он уложил одного выстрелом в лоб, второму крюком вырвал глаз, и тот, обезумев от боли, с воплем отпрянул. Вахаумау получил ботинком в пах и рухнул, скорчившись, у ног белого гиганта. Попытался не выдать боли, но это оказалось свыше его сил, и с губ поневоле сорвался стон.

При свете факелов борода Руфуса полыхала, будто и сама была чистым огнем. Поставив ноги по обе стороны от женщины, подавшись вперед и чуточку покачиваясь, гигант выставил перед собой оружие. Он был пьян до синевы, но кольт в руке был незыблем, как скала.

— Ладно, — проревел Руфус, — но только кто из вас, грязные свиньи, шелохнется, я его мигом уложу. Значит, сейчас вы ее отпустите, и…

Вахаумау наконец-то смог разогнуться и перекатиться на живот. Руфус не видел его — слишком уж много противников было впереди и по бокам.

— Берегись! — словно со стороны услышал Таррант собственный вопль.

Увы, предупреждение потонуло в криках индейцев. Вахаумау сорвал винтовку с плеча и выстрелил лежа. Руфус дернулся и качнулся назад, револьвер упал наземь. Вахаумау выстрелил снова — Руфус начал крениться и вдруг рухнул, всем весом навалившись на женщину и прижав ее к земле.

Обезумевший Таррант рвался к другу, прокладывая дорогу локтями, расшвыривая индейцев в стороны. Выскочив на открытое место, он упал возле Руфуса на колени.

— О sodalis, amice perennis…^[210]

Изо рта Руфуса вырвалась струйка крови и затерялась в рыжей бороде. Гигант всхлипнул. На мгновение показалось, что он усмехается, — но может быть, это был лишь мимолетный отблеск света факелов или даже звезд. Таррант прижал друга к груди — и ощутил, как жизнь быстро покидает могучее тело.

И лишь тогда расслышал, какая наступила звенящая тишина. Подняв голову, Таррант увидел, что Кванах высится над ним, выставив перед собой топор, словно ограждение или щит из бизоньей шкуры. Значит, это он одним зычным возгласом велел всем замереть? Воины маячили во тьме неясной массой, держась подальше от Тарранта — а вместе с ним от мертвого, раненого и пленного. И лишь порой мерцающий свет выхватывал из мрака отдельное лицо или только глаза.

Таррант стащил тело Руфуса с женщины. Та зашевелилась, огляделась и захныкала, но Таррант вполголоса бросил:

— Тихо!

Женщина приподнялась и поползла в сторону мужа. Скво отпустили детей, и те уже были рядом с отцом. Он тоже вроде бы опомнился, во всяком случае он мог сидеть прямо, обняв всех троих.

Те, кого Руфус ранил, уже слились с толпой, на месте остались лишь убитый и Вахаумау. Последний кое-как встал, но всем весом опирался на винтовку, трясясь и прижимая ладонью очаг боли.

Таррант тоже встал, Кванах опустил топор, и они внимательно вгляделись друг в друга.

— Скверное дело, — наконец сказал вождь. — Очень скверное, финикийские мореходы усвоили науку, что надо пытаться извлечь выгоду из любой ситуации, как бы призрачны ни были шансы на успех.

— Да, — отвечал Таррант. — Ваш человек убил вашего гостя.

— Он, твой человек, ворвался в наши ряды, как убийца.

— Он имел право говорить и быть услышанным на совете. Когда ваш нермернуг преградил ему путь и хотел напасть на него, он просто оборонялся. Ведь он был под твоей защитой, Кванах. В крайнем случае вы могли захватить его сзади — людей на это у тебя хватило бы. Уверен, что ты так и поступил бы, если бы успел, ибо славишься человеком чести, — но эта тварь прежде выстрелила ему в спину.

Вахаумау в ярости зарычал. Откуда было Тарранту знать, многое ли он понял из разговора. Аргументы несомненно слабы, даже нелепы, Кванах мог бы отмести их без труда, и все же…

Вперед выступил Перегрино. Он был даже немного выше вождя, а главное, принес с собой связку амулетов и магический жезл с тремя хвостами буффало, — должно быть, заходил к себе в типи. В толпе послышалось шиканье и перешептывание, факелы заколебались в руках. Дертсахнавьег, неумирающий, мог внушить благоговение даже самым строптивым.

— Стой, где стоишь, Джек Таррант, пока мы будем говорить с Кванахом, — голос шамана звучал совершенно ровно.

Вождь кивнул, отдал какие-то распоряжения. Вахаумау заворчал, но ослушаться не посмел и заковылял в толпу. Полдюжины воинов с винтовками вышли вперед, чтобы охранять бледнолицых, а Кванах и Перегрино удалились во тьму. Таррант присел на корточки рядом с пленниками.

— Послушайте, — вполголоса сказал он, — возможно, нам удастся выторговать вам свободу. Храните спокойствие, не подымайте шума. Эта банда испытала такое потрясение, что немного поостыла, но постарайтесь ничем не напомнить им о том, что они намеревались вас уничтожить.

— Понял, — внятно, хоть и не очень уверенно ответил мужчина. — Чем бы дело ни кончилось, мы будем молиться за вас и вашего товарища.

— Он явился, как рыцарь Круглого Стола, — шепнула женщина.

Он явился, как в стельку упившийся идиот, подумал Таррант. А я ведь мог его удержать, если б только знал. Я должен был знать! О Руфус, старый дружище, ты всегда ненавидел одиночество — и вот породнился с ним…

— Том Лэнгфорд, — протягивая руку, представился мужчина. — Моя жена Сьюзен. Нэнси. Джимми… в смысле, Джеймс.

Мальчишка, на перепачканном лице которого остались дорожки от подсыхающих слез, а под глазом наливался синяк, бросил на отца такой укоризненный взгляд, что Таррант едва не расхохотался. Однако сдержался, пожал всем руки, представился, а под конец бросил:

— Будет лучше, если мы пока помолчим. Кроме того, индейцы ждут от меня, что я позабочусь о мертвом друге.

До Руфуса было каких-то десять футов — но он был дальше, чем за десять тысяч миль. Омыть его Таррант не мог, но расправил коченеющее тело, скрестил руки на груди, закрыл глаза и подвязал челюсть шейным платком. Потом вынул карманный нож и изрезал себе лицо, руки и обнаженную грудь. Кровь заструилась ручейками, закапала на одежду; раны пустяковые, но они произвели на зрителей впечатление. Так оплакивают мертвых индейцы, а не белые; значит, покойник был страшно важный человек, за которого будут мстить пушки и сабли — если только не умиротворить его друзей. С другой стороны, бледнолицый не причитал над покойником, а это уж совсем зловещий признак. Нермернуги понемногу — по одному, по двое, по трое — стали исчезать во тьме, торопясь найти успокоение в уюте собственной стоянки.

Ладно, Руфус, в твоем распоряжении было целых полторы тысячи лет, и ты взял от каждого дня все, что мог. Ты блудил, дрался, пел, объедался, пьянствовал, нарывался на приключения — но ты же был замечательным работником в годину нужды, и лучше любой брони прикрывал мне спину в лихую минуту, и был хоть и грубоватым, но ласковым мужем и отцом, когда мы временно оседали на месте. Я прекрасно прожил бы без твоих глупых розыгрышей и ужасно длинных разговоров, когда мы оставались наедине, таких скучных, признаться, что подчас они доставляли мне физические мучения. Случалось, ты спасал мне жизнь, хоть и я не меньше рисковал собой, чтобы вызволить тебя из переделок, в которые ты то и дело ввязывался. Сегодня ночью, Руфус, жизнь моя стала куда более пресной, лишившись вносимой тобой особой прелести. И… и огромной любви.

Восток уже начал сереть. Силуэты Кванаха и Перегрино смутно виднелись во тьме, пока оба предводителя не вернулись к дому. Таррант встал им навстречу. Охранники почтительно расступились. До предела измотанные Лэнгфорды смотрели на эту сцену с земли пустыми глазами. Дети их беспокойно спали.

Таррант стоял, молча ожидая приговора.

— Решено, — провозгласил Кванах. Его низкий голос рокотал в холодном воздухе, как перекатывающийся над прерией конский топот. Изо рта вождя вырывались белые облачка пара. — Да знают все: нермернуги великодушны. В этом деле они последуют моей воле. Ты, торговец и его сыновья можете отправляться домой. Можете взять этих пленников с собой. Они идут в обмен на твоего товарища. Он сам навлек на себя смерть, но он был гостем — пусть же будет такова его цена, ибо нермернуги дорого ценят свою честь. Его телу не будет причинено никакого вреда. Мы достойно похороним его, дабы его дух отыскал дорогу в долину мертвых. Я сказал.

По коже Тарранта продрал мороз — он был почти готов к худшему, но все-таки ухитрился это скрыть и отвечал:

— Весьма благодарен, сеньор, и передам своему народу, что душа Кванаха полна величия.

В этот момент он и впрямь верил собственным словам. Вождь на миг позволил себе сбросить оковы царственного поведения.

— Благодари Перегрино. Он убедил меня. Покиньте нас до рассвета.

Кванах поманил охранников, и те последовали за ним к стоянке. Сверхъестественное напряжение, сковывавшее Тарранта, внезапно спало; любой смертный на его месте повалился бы в истерике на землю, роняя слюну и закатывая глаза, а то и просто лишился бы чувств. Бессмертные куда сдержаннее, у них не в пример больше самообладания — и все-таки голос Тарранта дрогнул:

— Перегрино, как тебе это удалось?

— Я развил твои аргументы, как мог, — индеец снова говорил не торопясь, старательно подбирая точные слова. — Он, в общем-то, и не очень противился. Склонить его на свою сторону удалось довольно легко — ведь он не изверг, он просто борется за жизнь своего народа. Но ему надо еще и убедить соплеменников. Мне пришлось призвать всю свою изворотливость, всю силу духа, а под конец даже сказать, что если он не отпустит тебя, то я покину его. А он ценит мои советы не меньше, чем… чем мое колдовство. После этого убедить его отпустить несчастную семью фермеров было совсем нетрудно. Я помогу ему растолковать воинам, что это хорошая мысль.

— Он был прав, когда сказал, что следует благодарить тебя. Я в долгу перед тобой на все века, которые мне еще предстоит прожить.

Улыбка Перегрино была под стать блеклой заре на востоке.

— Ты мне ничего не должен. У меня были основания защитить тебя, и я намерен получить с тебя все, что причитается.

— Что именно? — Таррант сглотнул.

— Честно говоря, я не мог не спасти тебя. — Тон Перегрино смягчился. — Быть может, мы с тобой теперь единственные бессмертные на свете, и рано или поздно наши пути должны сойтись. Но пока… — Схватив Тарранта за руку, он заговорил горячо, торопливо: — Пока что я остаюсь со своим народом. Пусть я рожден не среди них, но они чуть не последние свободные люди на этой земле. И им уже недолго оставаться свободными. Скоро они будут сломлены.

Как были сломлены, подумалось Тарранту, Тир и Карфаген, Галлия и Британия, Рим и Византия, альбигойцы и гуситы, баски и ирландцы, Квебек и Конфедерация…

— Я говорил тебе вчера в прериях, — продолжал Перегрино, — что должен остаться с ними до конца, пытаясь убедить их, пытаясь подарить им новую веру и надежду. Иначе они в запале помчатся прямо навстречу гибели, как стадо буффало, ураганом несущееся к пропасти. И потому я обязан склонить их к миру. От тебя я хочу того же. Я и Кванаху говорил, что, отпустив этих несчастных, мы проявим добрую волю. Еще многим предстоит пасть ужасной смертью — но теперь ты сможешь говорить не на пустом месте. Ты утверждаешь, что богат, и слух могущественных людей склоняется к тебе — ну так вот моя цена за эти жизни: ты должен добиться мира со своей стороны, мира, не унизительного для моего народа.

— Я буду стараться изо всех сил, — совершенно искренне кивнул Таррант. Он и сам всем сердцем желал того же — хотя бы потому, что рано или поздно Перегрино призовет его к ответу.

Они обменялись рукопожатием, и индеец широкими шагами пошел прочь. Ложная заря угасла, и шаман быстро растворился во тьме.

— Идем со мной, — позвал Таррант Лэнгфордов. — Надо отправляться в путь немедленно.

Сколько же лет Руфус выкупил ценой бессмертия для этих четверых? Лет двести на всех?

8

Выходцу с Дальнего Запада горы Вичита показались бы всего-навсего холмами-переростками, хотя их безлесные склоны возносились весьма круто. Зато после весенних ливней они покрывались сочной зеленью, среди которой там и тут пестрели дикие цветы. А среди гор была веселая долина, и над ней царил большой дом, окруженный многочисленными пристройками, полями, пастбищами и загонами. Мокрая после недавно прошумевшего ливня трава сверкала в лучах солнца, ветер гонял по небу белые облака. На пастбищах нагуливал бока крупный а мелкий рогатый скот — и огромные табуны лошадей.

По дороге, ведущей к центральной усадьбе, катила повозка, Работник, что верхом на низкорослой лошадке осматривал загородки между выгонами, заметил ее, поехал навстречу и сообщил: мистера Паркера дома нет. Кучер, тоже индеец, объяснил, что у пассажира дело не к мистеру Паркеру, а к мистеру Перегрино. Пораженный работник указал дорогу и долго еще смотрел вслед повозке. Желание незнакомца повидаться с названным человеком показалось ему таким же диковинным, как изредка заезжающие сюда авто.

Узкий проселок привел повозку к небольшому щитовому домику, со всех сторон окруженному цветочными клумбами. Позади домика был разбит огород. На крыльце с книжкой в руках сидел человек, одетый в брезентовые рабочие брюки и сандалии. Его черные, как вороново крыло, волосы были заплетены в косы, но все же он был слишком высок и строен, чтобы принадлежать к племени команчей. Заметив приближающуюся повозку, он отложил книгу, соскочил с крыльца и стал спокойно дожидаться ее посреди двора.

Из повозки выбрался белый; по дорогой, изящно скроенной одежде можно было догадаться, что он богат. Какое-то мгновение приезжий и обитатель домика разглядывали друг друга, потом бросились друг другу в объятия.

— Наконец-то, — непослушным от волнения голосом сказал Перегрино. — Bienvenido, amigo.^[211]

— Извини, что задержался. Так уж получилось, что когда твое письмо пришло в Сан-Франциско, то не застало меня — пришлось по делам уехать на Восток. А когда я вернулся и прочел письмо, то побоялся, что ответная телеграмма может привлечь ненужное внимание. Ты писал мне много лет назад, когда я выслал тебе свой адрес, но даже эта скудная переписка повлекла кривотолки. Так что я сел на первый же попутный поезд и примчался собственной персоной.

— Ничего страшного. Ну, входи же, входи! — Благодаря долгой практике бывший шаман стал говорить по-английски довольно бегло, речь текла легко и плавно. — Если твой возница захочет, то может отправиться в большой дом, там о нем позаботятся. Он мог бы отвезти нас в город, скажем… Послезавтра тебя устроит? Мне надо уладить кое-какие дела, в том числе уложить вещи, которые я хотел бы забрать с собой. Если ты не против, конечно.

— Ни в малейшей степени, Перегрино! Делай, что только в голову взбредет.

Переговорив с кучером, Таррант вытащил из повозки саквояж и в сопровождении хозяина вошел в дом. Четыре опрятные, чистые и солнечные комнаты были обставлены довольно аскетично, если не считать огромного числа книг, граммофона с коллекцией пластинок — в основном классическая музыка, а в спальне был еще и набор культовых предметов.

— Будешь спать здесь, — сказал Перегрино. — А я переночую, завернувшись в одеяла, на заднем дворе. Нет-нет, и не вздумай возражать! Во-первых, ты мой гость. Во-вторых, это напоминает мне прежние деньки. А в-третьих… По правде говоря, я частенько так поступаю.

— Значит, живешь один? — оглядевшись, поинтересовался Таррант.

— Да. Мне казалось нечестным заводить семью и детей, заранее зная, что потом придется изобретать способ улизнуть от них. Тут жизнь совсем не та, что среди свободных племен. А твои дела как?

Таррант сжал губы, потом вытянул их трубочкой.

— Моя последняя жена умерла молодой. В прошлом году. Скоротечная чахотка. Чего мы только ни перепробовали, даже перебрались в пустыню, но… Ну ничего, детей у нас не было, да и жить под нынешним именем скоро станет небезопасно. Так что готовлюсь сменить личину.

Они устроились на деревянных стульях в передней комнате. Над головой Перегрино висела хромолитография, с которой на Тарранта глядело мужское лицо. Приглядевшись, он узнал автопортрет кисти Рубенса. Как ни плоха была репродукция, она передавала тоску, застывшую в глазах обреченного на смерть существа. Таррант достал из саквояжа привезенную с собой, в обход закона, бутылку виски и наполнил стаканы, предложив хозяину еще и гаванскую сигару. Удовольствия остаются удовольствиями, даже низменные.

— А в остальном как? — не унимался Перегрино.

— Да занят очень. Даже не знаю толком, насколько я богат — по банковским и налоговым документам я прохожу под несколькими именами, — но состояние у меня порядочное и с каждым днем растет. Кстати, это к вопросу, почему ты мне нужен — не только ради себя, хоть это в первую голову; я хочу, чтобы ты помог мне решить, на что лучше потратить денежки. Ты-то сам чем жил?

— У меня, в общем, все тихо-мирно. Возделываю свой клочок земли, столярничаю помаленьку, руковожу своей паствой — но только у нас тут вера отцов, так что на бледнолицых проповедников я не похож; а еще преподаю в школе. Мне будет жаль все это бросить. Ну и еще много читаю, пытаюсь познать мир.

— Наверно, ты советник Кванаха?

— Вообще-то да. Но знаешь, я вовсе не кукловод, дергающий за ниточки и управляющий марионеточным туземным царьком. Он всего добился самостоятельно. Это выдающаяся личность, среди белых он был бы… ну, скажем, Линкольном или Наполеоном. Я могу претендовать разве на то, что навел его на кое-какие мысли, а то и просто облегчил его труд. Все, от начала и до конца, его заслуга.

Таррант кивнул, вспоминая, как это было… Союз команчей, киова, чиеннов и арапахо, и Кванах — верховный вождь. Кровавое столкновение в Адоб Уоллс, год последовавших за тем очаговых боев там и тут, охота на людей — и наконец, последние из уцелевших, измученные, изнуренные войной под предводительством Кванаха отправляются в резервации. А еще три года спустя движимый благими побуждениями представитель индейцев организовывает для команчей последнюю охоту. Те отправляются на равнины Техаса под военным конвоем — и не находят ни одного уцелевшего бизона. И все-таки, все-таки…

— А где он сейчас? — осведомился Таррант.

— В Вашингтоне. — Заметив удивленный взгляд гостя, Перегрино пояснил: — Он там бывает довольно часто. Он ведь наш делегат, от всех племен разом. Н-да… С Мак-Кинли вышла скверная история, зато благодаря этому в Белом доме оказался Теодор Рузвельт, а они с Кванахом знакомы, даже дружат.

Некоторое время они курили, сохраняя молчание — не знающим старости редко приходится торопиться. Наконец Перегрино продолжил рассказ:

— Для нас Кванах не просто богатый фермер. Он правитель и судья, вся жизнь общины сосредоточена на нем. Белым не по нраву ни его пейот, ни выводок его жен; но им приходится мириться, ведь он не дает нам скатываться вниз, снимая с их душ тяжкий груз угрызений совести. Хотя степенным его не назовешь — он скорее добродушный весельчак, любит рассказывать анекдоты и изъясняться языком, от которого бросает в краску даже бывалых моряков. Но он, как лучше сказать… он воплощает собой примирение. Называет себя Кванахом Паркером, в память о матери, и даже начал поговаривать о перевозке праха матери и сестры сюда, чтобы его потом похоронили рядом. Да нет, не думай, я вовсе не самообольщаюсь. Перед нами, индейцами, лежит крутая тернистая тропа, и пройти ее суждено немногим — но Кванах положил доброе начало пути.

— К которому подвел его ты.

— Пожалуй. Я просто противопоставил влиянию всяких никчемных пророков собственный авторитет и прилагал все усилия, чтобы посеять в умах народа ростки миролюбия. А ты со своей стороны тоже сдержал обещание.

Таррант криво усмехнулся. Его часть работы обошлась в кругленькую сумму. К политикам так просто не подъедешь — сперва надо подкупить или продвинуть людей, которые потом вступают в сделку с якобы неподкупными. Зато Кванах не попал ни в тюрьму, ни на виселицу.

— По-моему, ты скромничаешь, — заметил Таррант. — Впрочем, оставим это — наша работа сделана. Быть может, мы просто оправдали свое долгожительство. Значит, ты готов к путешествию?

— Мои ученики могут вполне заменить меня здесь — я передал им все, что знаю сам. А в этой резервации я провел уже четверть века. Кванах прикрывал меня, как мог, держал подальше от глаз людских и удерживал тех, кто знает меня с давних времен, от разговоров обо мне с чужаками. Но тут все-таки не прерии, и окрестные жители удивляются мне. А если хоть слово просочится в печать… впрочем, неважно, об этих страхах теперь можно забыть. Кванаху я оставлю письмо и свое благословение.

Он выглянул в окно, обращенное на восток, и рука его поднесла к губам стакан с янтарным напитком. Придумавший этот напиток народ в свое время тоже состоял из варваров, которые то совершали набеги на юг, то вновь отступали на север, год за годом сражаясь за свою свободу… Проводив взглядом уплывающие к горизонту облака, Перегрино кивнул, будто подводя итог мыслям, и сказал:

— Пора и мне начать новую жизнь.

Глава 15

СОШЛИСЬ ДОРОЖКИ…

1

На город низвергался ливень, смывая смрад и грязь. Холодные струи больно жалили кожу, воздух обратился в серую муть — и лишь на мгновение загорался бриллиантовыми искрами недвижных капель, когда вспышка молнии высвечивала все подряд, а рокот грома перекрывал тарахтение моторов, вой клаксонов и шелест шин по залитому грязью асфальту. Одна из молний попала прямиком в Эмпайр-Стейт-билдинг, но тут же увязла в насквозь пронизавшей здание стальной паутине и ушла в землю, не причинив беды. Было едва-едва за полдень, но стояла такая темень, что машинам и автобусам пришлось включить фары. Даже в центре города тротуары опустели, а несчастные одиночки, кого нужда погнала по улице пешком, или горбились под зонтами, или прятались под навесами и карнизами, короткими перебежками проскакивая от укрытия к укрытию. Поймать такси было просто невозможно.

А уж на окраине, где стоял старый особняк, подновленный благодаря усилиям Лорейс Макендел, на улицах не было ни души. Обычно жизнь здесь не затихала ни на миг, а с наступлением сумерек становилась яркой и суматошной. Среди здешних лачуг и магазинчиков завелось несколько ночных клубов. Какие бы ни настали трудные времена, белые никогда не бросят посещать Гарлем — ради джаза, танцев, комедий, словом, чтобы хоть чуть-чуть отдохнуть от забот. Они почему-то вбили себе в голову и старательно поддерживают друг друга в убеждении, что уж неграм-то живется совсем беззаботно. Но сегодня все сидели по домам, пережидая непогоду.

Поглядев на часы, Лорейс поманила одну из горничных:

— Слушай меня внимательно, Синди! Ты служишь совсем недавно, а сегодня должно случиться нечто значительное. Я не хочу, чтоб ты наделала ошибок.

— Да, мама-ло, — голос девушки был преисполнен почтения.

— Вот и пожалуйста! — покачала головой Лорейс. — Я тебе сколько раз говорила, что называть меня «мамой-ло» можно только по особым случаям!

— Я, я… Извиняйте, мэм. У меня это вовсе вылетело. На глаза девушки навернулись слезы. Женщина, стоящая перед ней, была высокой, стройной, несомненно молодой — и в то же время казалась почему-то старой. Строгое элегантное бордовое платье, серебряный браслет-змейка на левом запястье, а у горла золотая брошь — рубин в центре сплетенных треугольника и круга. Будь ее кожа еще чуть светлее, женщину можно было бы назвать просто смуглой; сходство с белой ей придавали узкий овал лица, нос с горбинкой, прямые жесткие волосы.

Лорейс, улыбнувшись, слегка похлопала девушку по руке.

— Не бойся, дорогая! — От нее можно бы ожидать голоса звучного, как труба, а он звучал нежно, как скрипка. — Ты очень молода, и тебе предстоит многому научиться. Главное, я хочу, чтобы ты усвоила: сегодняшняя посетительница — особенная. В доме не будет мужчин, кроме Джозефа, да и тот будет сидеть в машине. А ты будешь помогать по кухне. Никуда не выходи. Нет-нет, ты чудесно подаешь на стол, ты симпатичнее Кончиты — но она занимает в доме более высокое положение, чем ты. А это завоевывают не только услужением, но и верой, и учебой. Уверена, твой час еще придет, так что не переживай. Главное, Синди, — никому ни слова. Понимаешь, никому ни слова о моей гостье, что бы ни пришлось тебе увидеть или услышать. Поняла?

— Да, мэм.

— Хорошо. А теперь ступай, детка. Да, и вот что: тебе надо поусерднее заняться английским. Ты никуда не пробьешься в жизни, если не научишься говорить, как образованная. Значит, надо стать образованной. Томас говорит, что по арифметике ты тоже не успеваешь. Если тебе нужны дополнительные занятия, попроси его — ведь он учитель не по профессии, а в душе.

— Д-да, мэм.

Лорейс чуть склонила голову и прикрыла глаза, будто вслушиваясь во что-то, слышное только ей.

— Твой добрый ангел парит над тобой. Ступай с миром.

Девушка заспешила прочь, шурша крахмальными юбками и буквально сияя от радости: не так-то много перепадало ей добрых слов. Оставшись одна, Лорейс принялась бесцельно бродить из угла в угол, подхватывая то одну, то другую безделушку и почти тотчас же возвращая ее на прежнее место. Эта комната была обставлена в викторианском стиле — дубовые стенные панели, тяжеловесная мебель, толстый ковер на полу и плотные гардины на окнах, застекленные шифоньеры с коллекцией тщательно подобранных диковинок, еще более тщательно подобранная библиотека, а на верху книжной полки — бюст чернокожего, выполненный, как ни странно, из белого гипса. Свет электрических лампочек в хрустальной люстре был не в силах разогнать затаившийся по углам сумрак; эффект был впечатляющим.

Но вот к тротуару подъехала машина. Заметив ее сквозь стрельчатое окно, Лорейс подавила свое беспокойное состояние и выпрямилась: от нынешней встречи зависит очень и очень многое. Шофер выбрался из-за руля, раскрыл широкий зонт и, обойдя машину кругом, раскрыл заднюю дверцу для пассажирки. Затем он позвонил у входной двери — этого Лорейс уже не видела, но знала, как он поступит, и слышала звонок. Знала она и то, что в холле посетительницу встретят служанки, возьмут у нее плащ и укажут дорогу.

Как только гостья вошла в комнату, Лорейс протянула ей обе руки для сердечного приветствия:

— Добро пожаловать!

И ответное пожатие Клары Росарио, и ее ответная улыбка были едва заметны. Она казалась в этой комнате чужой. Излишне броская бижутерия. Волосы черны, как безлунная ночь, смуглая кожа, полные губы; однако светло-карие глаза, прямой нос и широкие скулы доказывали ее принадлежность к белой расе. Лорейс возвышалась над гостьей на добрых три дюйма, но Клара держалась независимо, не уступая осанкой хозяйке дома — с поправкой на более пышные формы.

— Спасибо, — отрывисто бросила она и принялась озираться. — А ты тут, гляжу, неплохо устроилась!

— Пойдем ко мне в кабинет, там нас никто не побеспокоит. Бар там тоже есть. А может, ты предпочтешь чаю или кофе? Я прикажу подать.

— Спасибо, только лучше я хлебну чего-нибудь покрепче, — ответила Клара с истеричным смешком.

— Надеюсь, ты останешься на обед? Кухня, можешь мне поверить, угодит любому гурману. К тому времени мы уже покончим с нашим… делом и сможем от души отдохнуть.

— Ладно, только чтоб не очень поздно. Меня ведь ждут. Я должна их веселить и… И потом, для меня самой спокойнее пока не выходить из дела. Мужчина нынче, знаешь ли, очень нервный пошел: никто не знает, откуда ждать подвоха.

— Кроме того, не в наших интересах, чтобы кто-нибудь заподозрил, что мы что-то затеваем. Не волнуйся, тебя отвезут домой загодя, у тебя будет масса времени в запасе, — Лорейс взяла Клару за руку. — Сюда, пожалуйста.

Едва переступив порог кабинета, Клара напряженно замерла. Небольшая комната с плотно зашторенными окнами была совершенно необычной. Пол застлан соломенными циновками, кресла диковинной формы укрыты леопардовыми шкурами. На одной стене — две африканские маски, а с полочки между ними пялит пустые глазницы человеческий череп. На противоположной стене растянута шкура восьмифутового питона. В дальнем углу — мраморный алтарь, крытый белой тканью с красной каймой. На алтаре лежит нож, стоит хрустальный кубок с водой и бронзовый витиеватый канделябр на семь свечей. В свете одинокой лампы под темным абажуром на столе поблескивают серебряный портсигар с такой же спичечницей и курильница, источающая дымок благовоний — воздух наполнен острым ароматом. В этой диковинной обстановке замерший подле двери обыкновенный комод с радиоприемником и кофейный столик посреди комнаты совершенно терялись, казались неуместными. На столике были расставлены стаканы, ведерко со льдом, бутылка сельтерской, графин, пепельницы и тарелочки с деликатесами.

— Не смущайся, — подбодрила гостью Лорейс. — Тебе же наверняка не впервой очутиться в логове колдуна.

— Приходилось, — кивнув, Клара шумно сглотнула. — Выходит, ты…

— В общем, и да, и нет. Эти предметы здесь не для употребления; они призваны создать атмосферу загадки, таинства и могущества. Кроме того, — тоном равнодушной констатации добавила Лорейс, — никто и ни при каких обстоятельствах не решится не то что войти сюда, а даже приоткрыть дверь этой комнаты без моего разрешения. Так что можно говорить о чем угодно без опаски.

Клара взяла себя в руки. Не обладай она отвагой, ей бы не выжить на протяжении стольких веков; а хозяйка не представляла никакой угрозы и предлагала лишь своеобразную дружбу — если таковая окажется возможной.

— Наверно, мы шли с тобой совсем разными дорожками.

— Настало время им сойтись в одну. Хочешь послушать музыку? Радио принимает две хорошие станции.

— Нет, лучше просто поговорим, — поморщилась Клара. — Я ведь могу обойтись и без музыки, знаешь ли. У меня фешенебельное заведение.

— Бедняжка, — голос хозяйки был ласков и исполнен сочувствия. — Тебе пришлось нелегко, правда ведь? Тебе хоть когда-нибудь было легко?

— Ничего, я привычная, — вскинула голову Клара. — Так как насчет выпить?

Она остановила выбор на слегка разбавленном бурбоне, взяла сигарету и устроилась на софе за столиком. Лорейс налила себе бокал бордо и села на стул напротив гостьи. В наступившей тишине стал отчетливо слышен приглушенный шторами шум грозы.

Потом Клара с наигранной небрежностью сказала:

— Ну так что? О чем будем говорить?

— Начинай ты, — все так же вкрадчиво и благожелательно отвечала Лорейс. — Спрашивай все, что захочешь. Ведь это наша первая настоящая встреча, а придется встретиться еще не раз и не два. Только когда узнаем друг друга по-настоящему, тогда и сможем прийти к решению, как нам быть.

Клара втянула воздух и торопливо бросила:

— Ладно. Прежде всего — как ты меня нашла? Когда ты заявилась ко мне на квартиру и сказала, что тоже бессмертная… — До истерики тогда не дошло, но Лорейс поняла, что лучше убираться подобру-поздорову. Потом состоялись три осторожных телефонных разговора, и наконец сегодняшняя встреча. А Клара продолжала: — Сперва я сочла тебя чокнутой, знаешь ли. Но ты вела себя вроде как нормально, и откуда бы чокнутой узнать такое? Потом я ломала голову, не собираешься ли ты меня шантажировать, но в этом вроде тоже не было смысла. Вот только… ну ладно, как же ты выяснила, кто я на самом деле, и откуда мне знать, что ты та, за кого себя выдаешь? — Она порывисто поднесла стакан к губам и сделала большой глоток. — Не обижайся, только мне нужна полная уверенность.

— Твоя осмотрительность вполне естественна. Неужели ты думаешь, что я веду себя иначе? Если бы мы обе не осторожничали, нам бы не остаться в живых. Но погляди вокруг! Разве хоть один мошенник обставил бы свою жизнь подобным образом?

— Н-нет… Разве что глава какой-нибудь секты… Но я ни разу не слышала о тебе, а ты так богата, что мне непременно рассказали бы про тебя.

— Вовсе я не богата, да и организация, которую я возглавляю, тоже. Я нужна ей, чтобы придавать вид… солидности, что ли. Но вернемся к тому, что тебя интересует… — Лорейс отхлебнула вина и, полуприкрыв глаза, начала тихо, почти мечтательно: — Когда я родилась, не знаю: если и была запись, то никому неведомо, где ее искать, тем болеечто она вряд ли уцелела до сегодняшнего дня. Кому было дело до маленькой негритянки? Но, сопоставляя свои ранние воспоминания и то, что узнала позже, когда начала учиться, — могу заключить, что мне сейчас лет двести. По сравнению с твоим возрастом — сущий пустяк. Говоришь, четырнадцать веков? Но я уже давно начала размышлять, все более и более отчаянно, одна ли я такая на свете.

Разумеется, я понимала, — продолжала Лорейс, — что если подобные мне существуют, то наверняка вынуждены скрывать свой возраст, как и я. Мужчинам довольно легко менять профессии, стиль жизни, а вот женщинам труднее. У них не такой большой выбор. И когда у меня появились средства, чтобы организовать поиски, мне первым делом пришло в голову, что начать надо с профессии, которой женщина, скорей всего, будет вынуждена заняться.

— С проституток, — напрямую выпалила Клара.

— Я уже говорила тебе, что не сужу других. Каждый выживает, как умеет. Однако ты не могла не оставить следа — пусть он часто прерывался, но если запастись временем и терпением, проследить его можно. Времени и терпения мне не занимать, да ты и не очень-то старалась замести следы. Насколько понимаю, тебе и в голову не приходило, что кто-нибудь попытается тебя выследить. Твой путь прослеживался через подшивки газет, полицейские и судебные протоколы, налоговые декларации, регистрационные документы во времена, когда проституция была легальной, старые фотографии и тому подобное — надо было только собрать их, рассортировать и сопоставить. Среди моих агентов были частные детективы, были и просто мои последователи. Должна сказать, никто из них и понятия не имел, для чего мне понадобилась подобная информация. И вот мало-помалу из бесчисленного множества разрозненных фактиков сложилось несколько более-менее цельных кусков. Выходило, что в девяностых годах в Чикаго жила женщина, в конце концов попавшая в беду, до смешного напоминающую более поздние события в Нью-Йорке, затем в Новом Орлеане, снова в Нью-Йорке…

Клара решительным жестом оборвала рассказ, резко бросив:

— Достаточно! Поняла. Собственно говоря, мне следовало помнить о такой возможности. Это уже случилось однажды.

— Что?!

— Еще в Константинополе, то есть Стамбуле. О Господи, это же было лет девятьсот назад! Меня примерно так же выследил мужчина.

Лорейс приподнялась со стула, тут же села и подалась вперед, вскрикнув:

— Тоже бессмертный?! Мужчина? И что с ним стало?

— Понятия не имею, — отмахнулась Клара. И тут же, с вызовом: — Думаешь, я обрадовалась, что меня нашли? Не уверена, что рада этому и теперь. Ты женщина, и тут есть разница, но, знаешь ли, тебе все равно еще предстоит меня убедить, что наша встреча на пользу.

— Мужчина, — прошептала Лорейс. — Кто он был? Как выглядел?

— Их было двое. У него был партнер. Оба русские купцы. Я не захотела уехать с ними и отшила их, и с той поры о них ни слуху ни духу. Наверно, оба уже мертвы. Давай пока не будем об этом, ладно?

Вновь воцарилось молчание, нарушаемое лишь шумом дождя.

— Какие ужасы тебе пришлось пережить, — наконец проронила Лорейс.

Клара усмехнулась уголком рта.

— Ничего, я крепкая. Время от времени я бросала работу и жила на сбережения — ну иногда еще и выходила замуж за деньги — и жила, в общем, не так уж плохо. Короче, жизнь мне пока не осточертела.

— Я вот подумала… Ты говорила, что с момента приезда в Америку чаще всего была содержательницей публичного дома. Это, наверное, все-таки лучше, чем… раньше?

— Не всегда.

2

Она не любила ночевать там же, где работает. Помнится, в Чикаго до квартиры было всего пять кварталов. Обычно она освобождалась часа в два-три ночи, и день оставался в полном ее распоряжении — в это время дело шло ни шатко ни валко, и Сэди вполне справлялась одна. Она ходила по магазинам, наслаждалась цветами и теплым солнышком в Джексон-парке, заходила в какой-нибудь музей или выезжала на трамвае — иногда одна, иногда с парочкой девиц, — словом, вела себя как приличная дама.

Фонари тогда были газовыми, и мостовая казалась пепельно-серой, бесприютной и пустынной, как лунный пейзаж. При всей легкости ее походки шаги отдавались эхом в ушах. А вышедшие из переулка двое казались лишь тенями, пока не взяли ее в клещи, пристроившись по сторонам.

Ее охватил пронзительный леденящий ужас, но она проглотила испуганный вскрик. Рослый небритый громила справа вонял потом. Тот, что слева, был почти мальчишкой. В лице его не было ни кровинки, лишь иногда оно становилось гнилостно-желтым, как свет фонарей. Время от времени он хихикал.

— Приветик, миссис Росс, — подал надтреснутый голос громила. — Чудный вечерок, а?

Оставалось мысленно попрекать себя: дура я, дура! Надо было остерегаться, надо было потратиться на телохранителя — так нет же, не потрудилась! А все потому, что тряслась над каждым центом, приближающим грядущие годы свободы… Но тут же привычка столетий искоренила в ней безрассудный страх — сейчас это непозволительная роскошь.

— Оставьте меня, я вас не знаю!

— У-у, зато мы вас знаем. Сам мистер Сантони показал нам вас на улице, когда вы проходили мимо. И просил нас чуток с вами потолковать.

— Уходите, пока я не позвала полицию. Мальчишка вновь захихикал.

— Заткнись, Лью, ты слишком психуешь! — оборвал его громила и снова вкрадчиво заговорил с ней. — Ну-ну, миссис Росс, не надо так! Мы только и хотим, что потолковать маленько. Так что ступайте с нами, и без фокусов.

— Я поговорю с вашим боссом, мистером Сантони. Я еще раз с ним побеседую, если он настаивает. — Надо во что бы то ни стало выиграть время. — Да-да, сегодня же и поговорю…

— Нет-нет, сегодня вы его не увидите. Он говорит, в прошлый раз вы были очень неблагоразумны.

Чего хочет Сантони? Яснее ясного: хочет добавить мое дело к своему списку, хочет ликвидировать все независимые заведения в городе, чтобы все плясали под его дудку и платили ему дань. Боже, пошли нам человека с обрезом, пока не поздно!..

Но лично для нее уже поздно, слишком поздно.

— Он только и хочет, чтоб мы с Лью чуток с вами потолковали. Он не может терять время на пустые препирательства, понятно? Так что идите тихонько, и все будет в порядке. Лью, да уйми же наконец свою трясучку!

Она рванулась было прочь, но рослый тут же пресек попытку бегства. Скрутили ее так умело, что всякое сопротивление стало бесполезным: новые рывки привели бы только к вывиху плеча. За углом стоял кабриолет с кучером. Путь оказался совсем близким, и…

Громиле пришлось несколько раз сдерживать мальчишку — тот слишком разошелся. В перерывах между побоями громила обтирал ей лицо, приговаривая утешительные слова, давал покурить, а затем все начиналось сызнова. Многовековой опыт помогал ей избегать непоправимых увечий — непоправимых даже для нее, не то что для смертной. Кончилось тем, что похитители высадили ее из кабриолета прямо перед домом врача.

В больнице все не уставали изумляться, что на ней все заживает как на собаке, без единой отметины. Расспрашивать ее никто ни о чем не стал, но понять, что случилось, было нетрудно. Предполагали, что к выписке она подойдет кротким, застенчивым существом, улыбчивым без нужды. Но персонал заблуждался: несгибаемый организм не мог не породить столь же несгибаемый характер.

И все равно Карлотта Росс подбила итоги, распродала, что сумела, и пропала без вести. Она так и не узнала, кто из соперников прихлопнул Сантони, — она редко утруждала себя местью: с этой работой вполне справлялось за нее время. А она начала все заново, на новом месте — не забыв, однако, полученного урока.

3

— В общем, кручусь. Я приспособилась к жизни. По правде сказать, неплохо приспособилась, — рассмеялась Клара. — За такой-то срок вроде положено…

— Ты, наверно, ненавидишь мужчин?

— Да не жалей ты меня!.. Извини, я сперва вспылила не по делу, ты ведь ко мне по-хорошему, я понимаю. Нет, знаешь ли, я встречала довольно приличных типов — разумеется, не на работе. Те мне вовсе не нужны. Вернее, нужны их деньги, а не они сами. Все равно завести кого-нибудь всерьез и надолго мне не дано. Не могу я этого! А ты можешь?

— Навсегда? Естественно, нет. Вот разве что найдем кого-нибудь из наших… — Заметив выражение лица Клары, Лорейс быстро добавила: — …кто придется нам по нраву.

— Ты не против, если я еще выпью? Ничего, я сама налью. — Наполнив свой стакан, Клара достала из сумочки сигарету, а затем, оставив агрессивный тон, спросила чуть ли не застенчиво: — А как ты, Лорейс? Тебе-то каково? Ты говорила, что была рабыней. Должно быть, тебе пришлось несладко — наверно, похуже моего. Бог весть, сколько я перевидала рабов на своем веку!

— Порой бывало действительно туго. А иной раз я чувствовала себя в подобном положении… скажем, удобно. Но свободы я не знала — ив конце концов решилась бежать. Белые противники рабства помогли мне добраться до Канады. Там я нашла место прислуги.

Клара смерила Лорейс взглядом с головы до пят, вгляделась в ее лицо и пробормотала:

— Вот уж не подумала бы! Служанки так не держатся, да и говорят по-другому.

— Просто я переменилась. Хозяева помогли мне. Семейство Дюфур из Монреаля жило в достатке. Они были добрые люди, и когда заметили, что я изо всех сил стараюсь подняться над собой, то организовали для меня занятия. Разумеется, учеба шла после работы, а в те дни работали допоздна, так что на образование у меня ушли многие годы, но я буду благодарна Дюфурам до конца дней своих. Меня научили правильно говорить по-английски, читать, писать, считать. Общаясь с местными, сама так-сяк освоила французский. Когда позволяли обстоятельства, превращалась в настоящего книжного червя. Естественно, образование получилось лоскутное, нахваталась по верхушкам, но с течением лет сумела заполнить пробелы. Первым делом пришлось развить память, потому что в беспорядочной свалке, в какую превратился мой рассудок, становилось все трудней и трудней отыскать нужные сведения. Стало трудно даже просто думать не отвлекаясь. Надо было что-то предпринимать. Да ты, вероятно, и сама сталкивалась с такой же проблемой.

— Лет пятьдесят было жуть что такое! — кивнула Клара. — Я не соображала, где я, что я, а если что и помнила, то очень смутно и путано. Все могло бы кончиться очень скверно — пожалуй, я бы просто погибла, если бы… В общем, я попала в руки сводника, так что за меня думал он, а после — его сын. Они были по-своему неплохие ребята, а тут еще я не старею, какая-то необычная, может, заколдованная, — вот они и не осмеливались обращаться со мной дурно, были даже добры ко мне. Конечно, по меркам, принятым в восьмом веке на Ближнем Востоке. По-моему, они ни разу никому не проболтались о том, что я особенная, и каждые лет пять меняли город. А я тем временем мало-помалу разобралась с собой, и когда младший сводник умер, уже была готова опять жить своим умом. Если бессмертных много, то интересно, многим ли так повезло. Везде и во все времена помешанные и недоумки, лишенные опеки, обречены на гибель. Так ведь?

— Я тоже задумывалась об этом. Но мне повезло больше, чем тебе: начало двадцатого века подарило нам науку психологию. Пусть она пока еще неуклюже, на ощупь отыскивает дорогу — но идея, что разум можно изучить и поправить, сама по себе многое изменила. Мне довелось выяснить, что самогипноз… Впрочем, об этом можно и после. Нам еще столько нужно сказать друг другу!

— Значит, ты не впадала в такое помешательство, как я?

— Нет, мне удалось сохранить контроль над собой. Естественно, мне то и дело приходилось переезжать с места на место. Покидать Дюфуров было больно, но народ в округе уже начал поговаривать о моей удивительно затянувшейся молодости. Кроме того, захотелось добиться независимости, полной независимости от кого бы то ни было. Я меняла работу, осваивала новые профессии, а заодно копила деньги. В тысяча девятисотом перебралась обратно в Штаты — тут цветные все-таки менее заметны, чем в Канаде. А уж в Нью-Йорке на тебя вообще не обратят внимания, только держись как все. Для начала я открыла маленькое кафе. Дело сразу пошло неплохо, я ведь хорошая стряпуха, и со временем удалось скопить на заведение побольше, с музыкой и дансингом. С началом войны заработки пошли в гору, а сухой закон увеличил их еще больше. Мое заведение посещали только белые; для черных я завела забегаловку рангом пониже. Один из белых завсегдатаев стал моим другом. Он все уладил в мэрии, чтобы мне не приходилось ни платить лишнего, ни бояться гангстеров…

Клара окинула обстановку оценивающим взглядом:

— И ты будешь меня уверять, что купила это все на доход от двух забегаловок?!

— В проницательности тебе не откажешь, — улыбнулась Лорейс. — Ладно, если хочешь знать — недавно я приняла под крыло одного крупного контрабандиста. Он белый, и тем не менее…

4

Доналд О'Брайен обожал воду и ветер. Дом его был полон книг о мореплавании, по стенам развешены изображения кораблей, а на полках красовались модели судов, сделанные им собственноручно — хотя казалось просто невероятным, что эти хрупкие творения вышли из-под его грубых рук. Помимо мощного моторного катера, столь нужного в его бизнесе, на Лонг-Айленде у него была прогулочная яхта. И когда он начал брать свою черную «домоправительницу» на море, никто из членов яхт-клуба не стал возражать. Дона все любили, да и связываться с ним умные люди не рисковали.

Выплыв на широкий простор, яхта понеслась во весь дух, с шелестом рассекая волны и выбрасывая вверх веера искрящихся капель. Дон весело швырял в кильватерную струю оставшиеся от ленча объедки, и белые чайки то стремительно ныряли вниз, то парили над клином пены, расходящимся за кормой. Когда идешь под парусами по ветру, его свист спадает до вкрадчивости колыбельной, а соленый воздух кажется ласковым и нежным.

Переходя с галса на галс, рулевой должен быть осторожен. И хотя Дон прибрал шкот, чтобы избежать случайной переброски гика, точно управлять яхтой все равно оставалось непростой задачей. А Дон справлялся с ней без малейших усилий, тело выполняло привычные движения само, без контроля со стороны сознания. Он был облачен в зюйдвестку, но мыслями был сейчас далек от моря, и от прежней веселости на лице не осталось и следа.

— Ну почему? — настойчиво вопрошал он. — Почему ты отказываешься выйти за меня замуж? Я хочу сделать наши отношения честными, клянусь тебе!

— Они достаточно честны для меня, — рассмеялась она.

— Флора, я люблю тебя. Дело не только в том, что ты великолепна в постели — а ты великолепна, точно. Дело — как сказать? — в твоей душе, наверно. Ты отважна, мила и в тысячу раз умней меня. Я буду гордиться, если ты станешь матерью моих детей.

Смех погас. Она покачала головой:

— Мы слишком разные…

— Разве царь Соломон и царица Савская были слишком разными?

— Если бы жили в этой стране — да.

— Так тебя тревожит, как на это взглянет закон? Но ведь не все штаты запрещают смешанные браки, и в остальных вынуждены признавать эти браки, если церемония прошла там, где разрешено. Так записано в конституции!

И в той же конституции, подумалось ей, записано, что человеку после жаркого трудового дня нельзя выпить пива…

— Нет, меня тревожит то, с чем нам придется жить. Наши народы разделяет взаимная ненависть, стремление не иметь друг с другом ничего общего. Я не могу обречь на это наших детей.

— Но ведь есть и другие страны! — не уступал он. — Послушай — я уже говорил тебе, но все равно послушай! Не вечно же мне заниматься этим ремеслом. Еще несколько лет, и у меня будет столько денег, что и за сто лет не потратишь. Я человек осторожный и экономный, хоть и люблю покутить. Увезу тебя в Ирландию, во Францию. Ты ведь сама говорила, что всю жизнь мечтала повидать Францию, а мне там так понравилось, хоть и была война, что хочется вернуться. Мы сможем осесть, где пожелаем. Поселимся в каком-нибудь прелестном местечке, где никому не будет дела до цвета нашей кожи, были бы мы хорошими людьми.

— Вот подождем до твоей отставки, тогда и поговорим, — отрезала она.

А про себя добавила: быть может, к тому времени я сумей подготовить себя к мысли, что неумолимое время пожирает его изнутри. Может, я еще обрету уверенность, что, узнав обо мне всю правду, он не ожесточится — ведь обманывать его, по крайней мере в серьезных делах, я просто не сумею. Может, он еще будет рад, что я, по-прежнему полная сил, смогу держать его холодеющую руку до самого конца…

— Нет, сейчас! Если хочешь, можем сохранить это в тайне.

— Нет, дорогой, и не проси. — Взгляд ее был устремлен на пляску волн. — Не соглашусь ни открыто, ни тайно.

— А может, ты боишься стать женой уголовника? Клянусь Господом, живым они меня не возьмут! Да меня вообще не поймают, вот и все.

Она через плечо оглянулась на него — прядь каштановых волос выбилась из-под зюйдвестки на лоб, и сейчас Дон очень походил на мальчишку, охваченного искренней любовью. Флора вспомнила своих давно похороненных сыновей.

— Что толку от десятка слов, которые пробормочет мировой судья, если мы даже не сможем вместе показаться на людях?

— Я хочу принести тебе клятву верности.

— Ты уже приносил мне такую клятву неоднократно, самый дорогой ты мой человек! Я готова была разреветься от радости.

— Тогда еще одно, — сказал он грубовато. — Помирать я пока не собираюсь, но мало ли что — вот я и хочу обеспечить тебя на будущее. Пока наши отношения не узаконены, у меня сердце не на месте.

— Я не нуждаюсь в наследстве. Спасибо тебе, спасибо от всей души! Только, — она скорчила гримаску, — я не хочу иметь дела ни с адвокатами, ни с правительством.

— Вот оно как… — Дон с минуту молча покусывал нижнюю губу. Потом лицо его озарилось улыбкой, будто солнце выглянуло из-за туч. — Ну что ж, это я понимаю. Ладно. Только учти: я вовсе не отказался от мысли сделать тебя миссис О'Брайен. Я возьму тебя измором. А пока что приму свои меры. Все равно я не очень-то верю всяким банкирам, и сейчас самое время сбыть с рук всякую недвижимость. Мы переведем денежки в золото, и ты будешь знать, где запрятан клад.

— О Дон!

Деньги — мусор, а вот его намерения стоят всего мира и половины звезд небесных в придачу. Спустившись в кубрик, она стала перед ним на колени и прижалась к нему всем телом. Он наклонился, обнял ее за плечи и принялся искать ее губы своими, хрипло повторяя:

— Флора, моя прекрасная загадочная Флора!..

5

— Мы любили друг друга. Я никогда не боялась любить, Клара. Тебе бы не грех научиться этому.

Та раздавила сигарету в пепельнице и потянулась за новой.

— И чем кончилось?

— Таможенный катер перехватил его в 1924 году. — Голос Лорейс осел, с лица пропало всякое выражение. — Когда выяснилось, что он вот-вот оторвется, они открыли огонь. Он был убит.

— Ох, извини.

— Что ж, нам с тобой не привыкать к смертям. — Лорейс встряхнулась и взяла себя в руки. — Он оставил мне четверть миллиона в векселях на предъявителя. Мне пришлось уехать — я продала свои ночные клубы и четыре года провела, путешествуя по белу свету. Сначала Ирландия, Англия, Франция. Во Франции усовершенствовала свой французский, немного изучила Африку, потом поехала туда — сперва в Либерию, потом в колонии на побережье — надеялась узнать что-нибудь про своих предков. Завела много друзей в буше, ближе познакомилась с обычаями, о которых прежде читала в книгах, узнала, чем живут племена, их веру, ритуалы, тайные общества, традиции… Это заставило меня на обратном пути заглянуть на Гаити, где я тоже пожила немного.

— Воду? — распахнула глаза Клара.

— Буду, — поправила Лорейс. — Черная магия тут ни при чем, это религия. Она позволила людям остаться людьми в дни событий, едва ли не самых жестоких в истории, — да и теперь еще спасает тех, кто пребывает в омерзительных тисках нищеты и анархии. Там я вспомнила о собратьях, оставшихся дома, и вернулась в Гарлем.

— Ясно, — выдохнула Клара. — Ты основала культ. На лицо Лорейс на мгновение набежала мрачная тень.

— Ты думаешь, дескать, какой классный способ надувательства! Уверяю тебя, дело обстоит отнюдь не так.

— Нет-нет, я вовсе не то имела в виду…

— То самое, — Лорейс вздохнула. — Впрочем, ладно. Мысль вполне естественная, и винить тебя не за что. Но на деле мне нет нужды наживаться на суевериях — перед отъездом за рубеж я вложила свои средства, и очень удачно. Позже мне не понравилась ситуация на фондовом рынке, и я вовремя вышла из игры. О, я прекрасно прожила бы сама по себе. — Она посерьезнела. — Но здесь живет мой народ. И надо решить проблему моего собственного выживания на длительный срок — а теперь еще и твоего.

Клара не знала, как продолжать.

— А чем бы ты занялась, не организуй ты секты?

— Секты и их главы чересчур бросаются в глаза, особенно когда добиваются успеха, — быстро, бесстрастно ответила Лорейс. — То же и со всякими революционными движениями. Да и не хочу я революций — мне прекрасно известно, что кровопролитие ни к чему хорошему не ведет. Тебе-то это должно быть известно не хуже моего.

— Я об этом как-то не задумывалась, — скромно ответила Клара, совсем забыв о сигарете, дымящейся меж пальцев.

— Я организовала не секту, а… назовем это «обществом» в африканско-гаитянском смысле. Имей в виду, это не преступная организация и не компания бездельников; это часть некоего единого целого — культуры, нерасторжимое единство плоти, крови и духа. В моем обществе религия и магия тесно сплетены между собой. Сама я еще в Канаде перешла в католицизм, который, по-моему, стал одним из истоков вудуизма. Я не предписываю никому, какую церковь посещать, — просто открываю человеку глаза на то, что он не только христианин, а неотъемлемый элемент вечно живой Вселенной. Я не налагаю проклятий и не раздаю благословений, но говорю слова и свершаю ритуалы, в которых выступаю не как богиня и не как мессия, и даже не как святая, — просто как та, кому было дано ближе подойти к пониманию высших сил.

Мы не чураемся практической деятельности. Гаитянин понял бы, что стоит за принятым мной званием «мама-ло». Но я вовсе не пытаюсь добиться власти — ни голосованием, как республиканцы и демократы, ни насилием, как коммунисты, ни убеждением, как социалисты. Нет, моя политика заключается в том, что отдельные личности тихо-мирно объединяются под руководством добровольно признанного лидера — ив обстановке взаимовыручки строят будущее для себя самих.

— Извини, — покачала головой Клара, — но я как-то не улавливаю, о чем ты толкуешь.

— Не волнуйся, — ласково отозвалась Лорейс. — Пока что можешь рассматривать духовную сторону вопроса совсем просто: я предлагаю моим последователям что-то получше выпивки и кокаина. Что же до материальной стороны — теперь, когда очереди на биржах труда становятся все длиннее, слух о нас ширится, к нам приходит все больше и больше людей — черных, белых, пуэрториканцев, людей всех цветов кожи. Официально мы всего-навсего одна из многих сот добровольческих благотворительных групп. Потихоньку-помаленьку новичков проверяют, и если они достойны доверия, то проходят все ступени посвящения. Тогда мы принимаем их в общину, где они начинают жить, работать и верить — жизнь скромная, но с надеждой на будущее. А взамен они оказывают мне кое-какую помощь, если попрошу.

Она помолчала пару секунд и продолжала:

— Пока что не могу посвятить тебя во все подробности. Ты будешь учиться. Правду сказать, я и сама еще учусь. Я вовсе не строила грандиозных планов, а отыскивала дорогу на ощупь и отыскиваю до сих пор. Быть может, в конце нас ждет крах или медленное увядание. Но может статься… впрочем, я не пророк. Когда во главе организации стоит бессмертная, дело получает существенно иной оборот, но я пока толком не знаю, как воспользоваться этим преимуществом. В одном я уверена абсолютно: мы должны держаться в тени.

— А это возможно?

— Попытаемся. Надеюсь, что, говоря «мы», могу подразумевать и тебя. — Лорейс приподняла бокал. — За завтрашний день!

Клара присоединилась к тосту, хотя тревога не покидала ее.

— А каковы твои планы… на ближайшее будущее?

— Мои планы обширны, и тебе в них отводится значительная роль. Ведь ты кое-что скопила, верно? Ну вот — мы, то есть общество, ныне весьма рассредоточены и остро нуждаемся в оборотных средствах. Перед сообразительными людьми сейчас открываются широкие возможности. Например, из-за биржевого краха цены на акции упали почти до нуля.

— Это все депрессия. Но ты же вроде говорила, что не играешь на бирже.

— Если бы я могла точно предвидеть случившееся два года назад, в октябре, — рассмеялась Лорейс, — то вовремя распродала бы все без остатка и теперь держала бы Уолл-стрит в кулаке. Но я не волшебница и никогда на это не претендовала, а потому привыкла играть наверняка. Что вовсе не означает робости или недомыслия. Послушай, никакие депрессии не вечны. Людям всегда нужно будет нечто солидное — дома, машины, тысячи разнообразных товаров; рано или поздно у них опять появится возможность купить все это. Быть может, настоящие прибыли пойдут лет через пятьдесят, но бессмертным торопиться некуда.

— Ясно. — Клара просветлела: ей показалось, что она в чем-то разобралась. — Ладненько. Имея перед собой перспективу, как-нибудь перетерплю еще полсотни лет.

— Тебе не придется терпеть. Времена меняются.

— То, что нужно мужчинам, измениться не может.

— Верно. Зато могут измениться законы. Впрочем, не в этом суть. Клара, выбирайся из грязи, как только сможешь.

— Чего это ради? Чем же мне еще заняться? Я не умею ничего, кроме… — Не договорив, Клара с оттенком наивной отчаянности заявила: — Не хочу становиться твоей иждивенкой. Не хочу и не буду.

— Нет-нет, захребетников среди нас нет и не может быть! Помимо денежного взноса, ты должна будешь отрабатывать свое содержание. Пусть ты не хочешь этого признать, но у тебя за плечами опыт четырнадцати веков — а вместе с ним и приобретаемая опытом проницательность и интуиция. Мудрость досталась тебе горькой ценой, но она нужна нам.

— На кой черт?

— Чтоб укрепить нашу мощь.

— А? Погоди, ты же сказала…

— Я сказала, что не намерена свергать правительство, захватывать страну или совершать еще что-либо столь же глупое и эфемерное, — провозгласила Лорейс. — Я хочу прямо противоположного: наша организация должна обрести такую силу, чтобы мы могли сказать решительное «нет» любым поработителям, беснующимся толпам, правящим господам. Они силой захватили моего отца, заковали в цепи, увезли прочь от дома и продали. Когда я бежала, они гнались за мной, как за дичью, — и не попадись мне на пути нарушители их закона, меня непременно поймали бы. Несколько лет назад они застрелили моего любимого всего лишь за то, что он хотел доставить людям удовольствие, которое правители поставили под запрет. А ведь ему еще повезло! Он мог погибнуть и раньше, в этой чертовой бесполезной войне. Я могла бы и продолжать — но есть ли смысл? Ты могла бы рассказать в семь раз больше, ведь жила куда дольше моего.

И что было причиной этой бесконечной цепи унижений и смертей, как не то, что одним дана власть над другими? Пойми меня правильно, я не анархистка. Так уж устроен человек, что массой должна править горстка избранных. Иной раз правители даже хотят блага для всех — что бы там ни говорили, я уверена, что отцы-основатели Соединенных Штатов действовали с наилучшими намерениями, — но их благие стремления умерли вместе с ними.

Так что добиться хотя бы относительной безопасности, — завершила Лорейс свой монолог, — добиться права распоряжаться собственной жизнью можно лишь своими силами. Единство и несокрушимая решимость — вот способ стать независимыми от вершителей судеб мира. И мы, бессмертные, сможем завоевать независимость для себя, только если будем разумно направлять бедных и обездоленных к этой высокой цели.

Пойдешь ли ты со мной?

Глава 16

УКРОМНАЯ НИША

Отель построили совсем недавно, и сверкающие свежестью стены еще не успели обрести душу. Зато отсюда рукой подать до Старого города, а с высоты десятого этажа открывается великолепный вид на бесчисленные крыши и улочки, трудолюбиво карабкающиеся к камням Цитадели — вон она мрачным силуэтом темнеет на фоне звезд, хотя их свет приглушен сиянием фонарей и окон. А из угловых покоев на западной стороне можно обозреть всю современную Анкару — залитую огнями площадь Улус и бульвар, роскошные витрины, толпы на тротуарах, торопливо снующие автомобили. Лето близилось к концу, но дневная жара еще подолгу держалась в вечернем воздухе, и окна были распахнуты настежь: хотелось впустить хоть капельку наползающей с реки и дальних гор прохлады. Уличный шум долетал на верхние этажи приглушенно, даже вопли клаксонов едва пробивались сквозь жужжание большого вентилятора в углу.

Персонал гостиницы постарался на совесть, накрыв для американского клиента и приглашенного им гостя роскошный стол. За время обеда они не перемолвились ни словом. Как выяснилось, самым понятным для обоих языком оказался греческий. Теперь большая часть обеда осталась позади; наступила пора сыра, кофе и ликеров.

Октай Сайгун откинулся на спинку стула, рассмотрел бокал на свет, потом отхлебнул чуть-чуть и изобразил на лице улыбку. Единственной примечательной чертой этого коренастого толстяка был его нос. Костюм, хоть и не слишком поношенный, явно служил хозяину не первый год, да и в день покупки не отличался дороговизной.

— О, — пробормотал гость, — очень вкусно. Как я погляжу, господин Маккриди, вы редкий знаток.

— Рад, что вам понравилось. Надеюсь, теперь вы чувствуете себя со мной не так скованно.

Сайгун по-птичьи склонил голову к плечу — хотя птица, чтобы походить на него, должна была бы быть филином или раскормленным попугаем. Дэвид Маккриди, куда более стройный и гибкий, был на два-три сантиметра выше турка. Впрочем, для обладателя подобной фамилии он был слишком смугл и горбонос, да и глаза американца казались какими-то левантийскими. Они излучали сердечность и вместе с тем пристально вопрошали о чем-то.

— Разве я произвел на вас такое впечатление? — деланно удивился Сайгун. — Тогда извините. Какая черная неблагодарность за столь радушный прием! Уверяю вас, я вовсе не желал этого.

— Что вы, я вас не виню. Вас вполне можно понять: звонит совершенно незнакомый человек, приглашает вас… Может, я хочу впутать вас в свои преступные замыслы. Или вдруг я агент иностранной державы и хочу вас завербовать — в наши дни шпионов в любой столице полным-полно.

— Кому же придет в голову вербовать мелкого канцеляриста в чисто гражданском архиве? — Сайгун хмыкнул. — Если кому из нас двоих грозят неприятности, так это вам. Сами знаете, вам уже пришлось иметь дело с нашей бюрократией, избежать ее внимания никак нельзя, особенно иностранцу. Поверьте слову знающего человека: если мы захотим, то сумеем запутать, умаять и остановить на полном скаку стадо взбесившихся слонов.

— Так или иначе, времена нынче неспокойные. Сайгун помрачнел. Отвернувшись к окну, он устремил взгляд в ночь и негромко сказал:

— Действительно, время зловещее. Герр Гитлер не ограничится захватом Австрии, так ведь? Боюсь, мистер Чемберлен и мсье Даладье позволят ему распространить свои притязания и на Чехословакию. Да и Красная Россия не утратила былых царистских амбиций, а она совсем близко. — Вернувшись взглядом к американцу, он утер свой низкий лоб носовым платком и пригладил черные волосы. — Извините меня. Вы, американцы, предпочитаете оптимистические прогнозы, разве нет? Ну что ж, что бы ни случилось, цивилизация уцелеет. До сих пор ей всегда это удавалось, независимо от того, какой внешний облик она обретала.

— А вы неплохо информированы, господин Сайгун, — растягивая слова, проговорил Маккриди. — Похоже, у вас философский склад ума.

— От газет никуда не денешься, — пожал плечами турок. — И от радио тоже. Нынче что ни кофейня, то вавилонское столпотворение, и все толкуют исключительно о политике. Я лично ищу утешения в чтении старинных книг, они помогают мне отличить вечное от преходящего.

Сайгун залпом осушил бокал. Маккриди вновь наполнил его и предложил:

— Сигару?

— Почему бы и нет, спасибо большое. Вид вашего портсигара сулит нечто необыкновенное.

Маккриди извлек две гаванские сигары, гильотинку для их обрезки, которую тут же предложил гостю, и зажигалку. Когда он уселся обратно, голос американца чуть заметно дрогнул:

— Могу я теперь перейти к делу?

— Несомненно. Вы вольны начать, когда вам заблагорассудится. Я просто полагал, что вы хотите приглядеться ко мне поближе. Или, если можно так выразиться, прощупать меня.

— Пожалуй, вы справились с этой задачей лучше, чем я, — криво усмехнулся Маккриди.

— Разве? Я просто наслаждался интересной беседой с приятным человеком. Ваша удивительная страна у всех на устах, и ваша собственная карьера в бизнесе — не пустяк…

Маккриди дал гостю прикурить, потом занялся собственной сигарой.

— Разговор все время либо перекидывается на меня, либо сворачивает на банальные темы. А в результате о вас не было сказано почти ни слова.

— А что там обо мне говорить? Я самый заурядный и незначительный человек. Даже не представляю, что вас могло заинтересовать в моей ничтожной персоне. — Сайгун глубоко, со смаком затянулся, не торопясь выдохнул, довершил впечатление глотком ликера. — Однако я рад встрече. Подобные удовольствия нечасто выпадают на долю мелкого служащего среди рутины повседневных дел в заштатной конторе. Турция — страна бедная, и взятками не побалуешься — президент Ататюрк искореняет коррупцию беспощадно.

Маккриди никак не удавалось раскурить сигару как следует.

— Друг мой, вас можно считать кем угодно, только не заурядным. Вы уже продемонстрировали изрядное хитроумие и умение уклоняться от нежелательных для вас тем. И ничего удивительного. Люди в нашем с вами положении, не обладающие этими качествами и не умеющие воспитать их в себе, скорее всего обречены.

— В нашем положении? Это в каком же? Сайгун распахнул круглые блестящие глазки.

— Осторожничаете? Вполне понятно. Если вы тот, за кого я вас принимаю, то это давняя-предавняя привычка. Если же нет — вы ломаете голову, самонадеянный ли я дурак или сумасшедший.

— Нет-нет, зачем же так! Ваше прошлогоднее газетное объявление привлекло мое внимание. Загадочное, и все же… подлинное. В самом деле, замечательно сформулировано.

— Спасибо. Хоть это в изрядной мере заслуга не моя, а моего партнера. У него дар слова.

— Насколько я понимаю, вы поместили подобные объявления во многих газетах по всему миру? — Дождавшись утвердительного кивка Маккриди, Сайгун продолжал: — Полагаю, в зависимости от региона варьировался не только язык, но и текст сообщения. Как там было? «Вниманию тех, кто прожил столь долго, что праотцы наши — для них братья и друзья…» Да, пожалуй, таким и должен быть призыв к обитателям Ближнего Востока, гражданам древней земли. А средний человек, на глаза которому попадет это объявление, непременно подумает, что какой-то ученый разыскивает стариков, интересующихся историей и размышлявших над ней, с целью поднабраться у них мудрости. И много было откликов?

— Нет. Большинство откликнувшихся были или слегка не в своем уме, или надеялись выудить у меня денег. Вы были единственным во всей стране, кого мой агент счел достойным того, чтобы я рассмотрел ваш случай собственной персоной.

— Прошло немало времени. Я уж начал было подумывать, что это не серьезное дело, а какой-то розыгрыш.

— Мне пришлось рассмотреть изрядное количество рапортов. По большей части я отправил их в корзину. Потом двинулся в турне по миру. Сегодня — моя третья встреча.

— Зато ваши люди, видимо, встречались с каждым, кто откликнулся на объявление, где бы тот ни находился. Выходит, вы тратите на это порядочные средства, господин Маккриди. Вот только цели свои вы мне пока не раскрыли. Осмелюсь предположить, что и агентам своим тоже.

— Я подсказал им определенные критерии соответствия, но и только, — кивнул американец и сквозь сигарный дым пристально вгляделся в собеседника. — Самое важное, чтобы кандидат выглядел молодым и здоровым, хотя с виду призыв обращен к старикам. Я объяснил агентам, что не хочу афишировать этот факт, но ищу гениев-самородков, обладающих проницательностью и интуицией, развитыми не по возрасту, особенно в области истории. Мол, если свести вместе подобных гениев, представителей различных культур, мы могли бы выработать новые воззрения на предмет, создать новую науку, превосходящую самые смелые надежды самых знаменитых историков вроде Шпенглера и Тойнби. Агенты наверняка считают, что я просто свихнулся на истории. Впрочем, плачу я чистоганом, и довольно щедро.

— Ясно. Ну и как, довольны вы итогами знакомства с первыми двумя?

— Вы же прекрасно понимаете, кого я на самом деле ищу.

— В таком случае, — рассмеялся Сайгун, — вы и сейчас не попали в цель. Никакой я не гений — напротив, абсолютная посредственность. И меня это вполне устраивает, что служит еще одним подтверждением моей серости. — Он помолчал. — Так что там эти двое?

Маккриди стремительно пронзил воздух сигарой и раздраженно воскликнул:

— Проклятье! Неужто мы всю ночь будем ходить вокруг да около?

Сайгун вновь откинулся на спинку стула. Невыразительная улыбка на широком лице могла скрывать что угодно — и опаску, и радость.

— Бог не позволит мне отплатить за вашу щедрость неучтивостью. Наверно, будет лучше, если вы возьмете инициативу в свои руки и скажете все напрямую.

— Хорошо! — Маккриди резко подался вперед. — Если я заблуждаюсь на ваш счет, вы сочтете меня не просто эксцентричным, а буйным безумцем. В таком случае вам будет лучше отправиться домой и никогда никому не рассказывать о нашем разговоре, потому что я буду все отрицать, и в дурацком положении окажетесь вы, а не я. — И тут же торопливо уточнил: — Это не угроза. Я прошу вас о молчании лишь для нашего взаимного блага.

Сайгун приподнял бокал.

— Со своей точки зрения вы идете на риск. Понимаю и обещаю молчать.

И выпил, будто скрепляя договор. Маккриди встал и произнес совсем тихо:

— Что бы вы сказали, если бы я заявил, что по рождению я вовсе не американец, а родился в здешних краях примерно три тысячи лет назад?

Сайгун молча уставился в бокал. Из-за окон смутно долетал шум города. Штора едва заметно колыхалась, отзываясь на легкое дуновение ветерка с Анатолийских холмов. Когда турок вновь поднял глаза, в них впервые блеснул огонек человеческих чувств.

— Я бы назвал ваше заявление весьма необычным.

— Тут не замешаны ни чудеса, ни волшебство, но такое бывает — раз на десять миллионов рождений, а может, на сто миллионов или на миллиард. Одиночество… Да, я финикиец из Тира — из древнего Тира времен расцвета. — Он принялся нервно вышагивать по ковру из угла в угол. — Сколько себя помню, я только и делал, что искал других подобных мне, хоть кого-нибудь…

— И нашли?

Голос Маккриди внезапно охрип.

— В троих я совершенно уверен, и один из них жив по сей день — мой партнер, о котором я уже упоминал. Недавно он обнаружил еще два потенциальных случая. Что же до двух остальных — мы не старимся, но это не может уберечь нас от насильственной смерти, как и всех прочих. — Он яростно раздавил сигару в пепельнице. — Вот так.

— Отсюда я заключаю, что те двое, кого вы проверяли по пути сюда, вас разочаровали?

Маккриди кивнул и стукнул кулаком правой руки по левой ладони.

— Они оказались именно теми, кого я якобы разыскиваю — высокоразвитыми и глубокомысленными… молодыми людьми. Быть может, мне удастся подыскать им место, у меня есть свои предприятия, но… — Остановившись посреди комнаты, он широко расставил ноги и воззрился на толстяка. — Но вы отнеслись к моему рассказу совершенно спокойно, не так ли?

— Я же говорил, что я — серая личность. Флегматик.

— Что дает мне основание считать, что вы отличаетесь от тех двоих. Кроме того, мой агент провел негласное расследование. Вы могли бы сойти за двадцатилетнего, не проработай вы на нынешнем месте уже тридцать лет.

— Мои друзья тоже удивляются. Обходится без зависти, ведь я не Адонис. Ничего особенного, просто морщины и седина иногда приходят с запозданием.

— Какие друзья? Вас нельзя назвать ни общительным, ни необщительным. Вы приветливы, но ни с кем не сходитесь. Хороший работник, достойный повышения в порядке очередности, но не карьерист. Делаете все строго по инструкции. Холостяк. Это необычно для турка, но изредка бывает. Никому нет до вас дела, и потому никто всерьез вами не интересовался.

— Ваше суждение лестным не назовешь, — отозвался Сайгун, но вовсе не выглядел обиженным. — Зато обрисовали картину вы довольно точно. Я же говорил, что мне по вкусу оставаться таким, каков я есть.

— Бессмертным? — тут же бросил Маккриди. Сайгун как бы загородился ладонью с зажатой меж пальцев сигарой.

— Мой дорогой сэр, вы торопитесь с выводами…

— Все сходится! Послушайте, со мной вы можете быть откровенны! По крайней мере, не упрямьтесь. Я могу предъявить вам доказательства своих слов, доказательства, которые убеждали людей поумнее нас с вами. Только бы вы согласились чуточку мне посодействовать. И еще… Как вы можете спокойно сидеть в такой миг?

Сайгун лишь пожал плечами.

— Даже если я в вас ошибся, даже если так, и вы считаете меня сумасшедшим, то должны проявить хоть какое-то волнение, — взорвался Маккриди. — Или желание побыстрей удрать. Или… Но, сдается мне, вы тоже не знаете старости и могли бы присоединиться к нам, а вместе мы сможем… Кстати, сколько вам лет?

Наступило молчание, и когда наконец Сайгун нарушил его, в голосе турка вдруг прорезалась сталь:

— Пожалуйста, не считайте меня полным тупицей. Я же говорил, что люблю читать. Кроме того, у меня был целый год на размышления. Я размышлял, что прячется за вашими странными уклончивыми подходами, да и задолго до того задумывался над вопросами такого рода. Не будете ли вы добры снова сесть? Я предпочитаю беседовать, как принято у цивилизованных людей.

— Прошу прощения. — Но прежде чем сесть, Маккриди подошел к столу и смешал себе порядочную порцию виски с содовой. — Хотите?

— Нет, благодарю вас. Если можно, еще рюмочку ликера. Знаете, до сегодняшнего дня мне ни разу не приходилось пробовать ничего подобного. Но, в сущности, Турция только-только стала современным светским государством. Замечательный напиток! Надо припасти малую толику, пока неразыгралась война, которая сделает его непозволительной роскошью.

Преодолев внутреннее смятение, Маккриди вернулся на прежнее место.

— И что же вы мне скажете?

— Ну-у, — легонько усмехнулся Сайгун, — меня бросает то в жар, то в холод. Да и чего еще ждать после столь экстраординарных заявлений! Я вовсе не собираюсь их оспаривать, господин. Я ведь не ученый, и не мне решать, возможно то, что вы рассказали, или нет. Но я и не такой невежа, чтобы назвать гостеприимного хозяина впавшим в самообман, а тем более — лжецом. И все же прошу вас успокоиться. Можно рассказать вам историю?

— Несомненно, — выдохнул Маккриди, одним глотком осушив полстакана.

— Наверно, стоило бы назвать мой рассказ досужим вымыслом, полетом фантазии, вроде сочинений мистера Герберта Уэллса. Что, если бы то-то и то-то случилось на самом деле? К чему бы это привело?

— Слушаю.

Сайгун устроился поудобнее, затянулся сигарой, отхлебнул из бокала и помаленьку повел рассказ:

— Итак, давайте представим себе человека, родившегося на свет давным-давно. Например, в Италии времен заката республики, той, которая предшествовала Римской империи. Он был сыном людей из сословия всадников, ничем не примечательных, не интересующихся ни войной, ни политикой, не слишком преуспевших в коммерции, а потому обреченных корпеть на государственной службе. А государство быстро росло, завоевывая все новые провинции, и, как результат, остро нуждалось в конторских служащих, регистраторах, летописцах, архивариусах и прочих работниках, воплощающих в себе память правителей. Как только к власти пришел Август, делопроизводство быстро наладилось, система государственных структур устоялась, деятельность их стала упорядоченной и предсказуемой. Для миролюбивого, тихого человека пребывание на государственной службе, на средних должностях, сделалось очень удобным.

Маккриди втянул воздух сквозь зубы, но Сайгун, не обратив на это внимания, вел свое:

— Затем мне хотелось бы позаимствовать вашу концепцию о человеке, не знающем старости. Поскольку вы тщательно и в деталях продумали этот вопрос, я не стану углубляться в описание трудностей, угрожающих такому человеку с течением лет. Достигнув возраста, когда пора удалиться от дел, он волей-неволей вынужден перебраться куда-то, объяснив знакомым, что по состоянию здоровья нуждается в более мягком климате, к тому же поищет мест, где жизнь подешевле. Если ему назначена пенсия, то он не осмелится получать ее вечно; а если пенсии не в обычае, то на сбережения долго не протянешь, даже если пустить деньги в оборот. Так что волей-неволей надо снова идти работать.

Итак, с виду он молод, однако обладает опытом в делах. Он опять поступает на службу — в другом городе, под иным именем — и быстро проявляет себя способным работником. Его повышают, он поднимается до середины иерархической лестницы, не выделяясь среди конторских служащих ни в ту, ни в другую сторону. Приходит день, когда ему опять пора удалиться от дел — но к тому времени он отсутствовал уже достаточно долго, чтобы вернуться, скажем, в Рим, и начать все сначала.

Так и идет. Не стану докучать вам излишними подробностями, которые вы легко домыслите сами. К примеру, время от времени он женится и заводит детей, что доставляет ему удовольствие, — а если и нет, надо лишь потерпеть, время само расторгнет брак. Правда, женитьба осложняет его обычные уловки, и потому он по большей части ведет покойную жизнь холостяка, разнообразя ее маленькими радостями. Опасность быть обнаруженным ему не грозит — работа в архивах позволяет осуществлять небольшие поправки, подчистки и дописки. Он ни за что не позволит себе злоупотребить своим положением во вред государству или ради личного обогащения — ни-ни, ни в коем случае! Разве что уклоняется от воинской службы, а в основном заметает следы. — Сайгун хмыкнул. — Ну, порой напишет рекомендательное письмо для юного соискателя на должность, которым сам же и собирается стать. Однако прошу помнить, что служит он на благо общества. Пишет ли он стилем на восковой дощечке, водит ли пером по бумаге или, как в нынешние дни, печатает на машинке и диктует стенографистке — он помогает хранить память государства.

— Понимаю, — шепнул Маккриди. — Но государства приходят и уходят.

— Зато цивилизация остается. — Сайгун был невозмутим. — Принципат разрастается до империи, потом империя начинает трещать по швам, как лоскутное одеяло, а люди все так же рождаются и умирают, женятся и заботятся о хлебе насущном — и кто бы ни стоял у кормила власти, без чиновников и бумаг ему не обойтись, ибо без них он будет не властен над подданными. Узурпатор или завоеватель может снести головы стоящим у вершины, но скромных конторских тружеников никто трогать не станет — ведь это все равно что отрубить собственные пальцы.

— Бывает и такое, — мрачно заметил Маккриди.

— Верно, — кивнул Сайгун. — Коррупция вознаграждает своих фаворитов должностями. Однако определенные должности не назовешь привлекательными, и в то же время без них не обойдешься. Порой варвары, фанатики или мегаломаньяки норовят убрать всех подчистую и производят полнейшее опустошение. Но чаще всего определенная стабильность сохраняется. Рим пал, но церковь сберегла, что сумела.

— Мне кажется, — медленно, слово за словом выговорил Маккриди, — что этот человек… плод вашей фантазии… затем перебрался в Константинополь.

— Конечно, — снова кивнул Сайгун. — Вместе с самим Константином Великим — ведь тому пришлось расширять чиновничий аппарат в новой столице, и он поощрял всех желающих перебраться сюда служащих. В своем византийском воплощении Римская империя просуществовала еще тысячу лет.

— После чего…

— Бывали трудные времена, но выкрутиться всегда можно. Когда османы захватили Анатолию, мой герой как раз там и находился и не стал возвращаться в Константинополь, пока тот, в свою очередь, не был завоеван и переименован в Стамбул. Тем временем он без особого труда приспособился к новому порядку вещей. Пришлось сменить религию, но вы наверняка поддержали бы его в этом решении, — правда, периодически возникала нужда в повторной операции, неизбежной для бессмертного мусульманина или иудея. Интересно, как там у бессмертных женщин, если они есть? Повторное целомудрие?

Сайгун изобразил что-то вроде ухмылки. И вновь перешел на лекторский тон с оттенком легкой иронии:

— Внешность нашего героя подозрений не вызывает. Настоящие турки не очень отличались от местного населения, а вскоре и совсем растворились в нем вслед за хеттами, галлами, греками, римлянами и иными нациями, которым несть числа. Султаны правили до конца мировой войны — во всяком случае, номинально. Для нашего героя это почти не составляло разницы — он просто помогал поддерживать порядок в бумагах. То же и с республикой. Должен сознаться, я… мой герой предпочитает Стамбул и предвкушает тот день, когда настанет пора опять перебраться туда. Этот город интересен и полон воспоминаний — да вы и сами это знаете. Однако теперь и Анкара стала вполне пригодной для жизни.

— Неужели ему больше ничего не нужно? — удивился Маккриди. — Он хочет до скончания веков ворошить бумаги?

— Он привык. И ведь не исключено, что его занятия имеют большее общественное значение, нежели высокие стремления и опасные приключения. Естественно, мне хотелось узнать, что вы намерены сообщить, но, простите, жизнь, какую вы описали, не подходит для человека моего склада характера. Позвольте пожелать вам всяческих успехов. Нельзя ли получить вашу карточку? Вот вам моя.

Он полез в карман, Маккриди последовал его примеру, и они обменялись визитными карточками.

— Благодарю вас, — продолжал Сайгун. — Если пожелаете, мы могли бы от случая к случаю обмениваться новыми карточками — ведь может прийти день, когда нам понадобится связаться друг с другом. А пока будем хранить обоюдное молчание. Договорились?

— Но послушайте…

— Пожалуйста, не надо! Терпеть не могу диспутов. — Сайгун бросил взгляд на часы. — Ох, как летит время! Мне действительно пора. Благодарю за незабываемый вечер.

Он встал. Маккриди поступил так же и, чувствуя свою полную беспомощность, пожал гостю руку. Пожелав хозяину доброй ночи, чиновник удалился, все еще смакуя сигару. Маккриди стоял в дверном проеме до тех пор, пока лифт не унес гостя вниз и тот, покинув гостиницу, не затерялся в безликой городской толпе.

Глава 17

ГОРОД СТАЛИ

Ничто здесь не напоминало о густых дубравах ее молодости, зато удобных уголков для охотничьей засады хоть отбавляй, а уж дичи больше чем надо. Но сперва надо пересечь открытое пространство. Катя по-пластунски выползла из-за груд битого кирпича на месте химкомбината. Три месяца непрерывных боев превратили гладкую мостовую в полосу препятствий, к тому же обжигающую руки холодом. Резкий ветер в лицо казался даже теплее земли, словно облака и редкий снежок чуть-чуть согрели ноябрьский воздух.

Одним рывком она проползала немного — когда метр, когда полтора, — замирала, озиралась и лишь затем начинала новый рывок. Солнце пряталось за плотной серой пеленой, тяжелое небо порой принималось скупо сеять белыми хлопьями. Ветер тянул поземку, завивая снег острыми язычками, разметая по истерзанной земле тонким саваном. Слева лежал пологий спуск к Волге. Серо-стальную поверхность воды покрывали льдины. Сталкиваясь, кружась, наползая друг на друга, они неторопливо плыли в сторону Каспия. Налаживать переправу на такой воде равносильно самоубийству, и ждать помощи с востока до конца ледостава нечего. Противоположный берег казался совершенно пустынным. Выбеленная степь тянулась, не признавая фронтов и границ, вдаль и вдаль до самого сердца Азии.

Справа, за железной дорогой, возносился к низкому небу Мамаев курган. Склоны его оставались черными: снаряды и сапоги упорно месили землю, быстро превращая снежок в обыкновенную грязь. Катя разглядела две-три огневые точки, но сейчас они молчали, — должно быть, солдатам, державшим высоту уже не первую неделю, выпала короткая передышка. Обнявшись по-братски, чтобы сберечь крохи тепла, уравненные общей бедой и бескрайней усталостью, бойцы и командиры спешили поспать хоть десяток минут, пока снова не вспыхнул бой.

Но тишина затянулась и будила дурные предчувствия — слишком уж долго не слышно ни одного выстрела. Война будто затаилась, и казалось — именно на нее, на Катю, направлены взгляды всех вражеских снайперов, все пушечные и винтовочные прицелы…

Чепуха, сказала она себе, и двинулась вперед — и все-таки, когда оказалась под защитой стен, с удивлением обнаружила, что в груди саднит от долго сдерживаемого дыхания.

Привстала, огляделась. Пожалуй, «под защитой стен» — сказано чересчур смело. После пронесшегося здесь огненного шквала от стен мало что осталось; дверные и оконные проемы зияли пустотой. Улицы были усеяны грудами искрошенного в щебень кирпича и бетона.

Треснул винтовочный выстрел, следом затарахтела автоматная очередь. Разорвалась граната, другая, третья — ив воздухе забился крик. Нельзя было различить ни слова, один лишь нечеловеческий вопль боли. И не успело отзвучать эхо первого выстрела, как Катя уже сорвала винтовку с плеча и нырнула за стену, в укрытие.

Топот сапог. Ноги не слушались бегущего, он то и дело оступался, запинался о камни — скорее плелся, чем бежал. Катя рискнула выглянуть из укрытия. Он появился из-за развалин метрах в двадцати к югу — в красноармейской шинели и каске, но без оружия. Правый рукав был разодран и окровавлен, кровь капала на сапоги. Вот он остановился и принялся, тяжело дыша, озираться по сторонам. Катя едва не окликнула его, но сдержалась. Постояв секунд пять, он опять побежал в прежнем направлении, все так же заплетаясь, и скрылся за углом.

Катя вскинула винтовку. И вовремя: из-за развалин выбежали еще двое. Эти топали ровно и часто. Квадратные каски, серо-зеленая форма — немцы! Любой из них мог бы пристрелить беглеца, но они продолжали преследование, — значит, им приказано взять его живым. Что, наверное, представлялось не слишком сложно — просто легкая безопасная пробежка по обезлюдевшему району.

Ну и что дальше? Пусть будет, что будет? Нельзя же ставить под удар ее собственное задание! Но Катя слишком хорошо знала, что ждет этого красноармейца, попадись он в руки врага. А может, он располагает сведениями, ценнее любых ее наблюдений…

Решение пришло мгновенно. Порой она годами взвешивала все за и против, прежде чем решиться на что-нибудь; порой было достаточно просто выждать несколько десятилетий, и проблема снималась сама собой. Но если бы Катя всю жизнь проявляла нерешительность, она не дожила бы до нынешнего дня. В минуту острой нужды она бросалась вперед с неукротимой энергией юности.

Катя выстрелила. Один немец развернулся на пятке и мешком рухнул вниз. Его спутник вскрикнул и упал ничком, одновременно выстрелив. Скорее всего, он ее не видел, но примерно догадывался, откуда пришла угроза. Быстро соображает. И в который уж раз у нее в голове мелькнула беспокойная мысль: что, если среди захватчиков есть кто-то ей подобный, столь же истерзанный столетиями одиночества?

Но она сама едва заметила эту мыслишку, проскользнувшую в глубине сознания. Мгновенно отскочить назад, переместиться к оконному проему. Прикрыв глаза, представить себе окружающее пространство. Враг должен быть вот тут. Быстрее, пока он не сменил позицию. Она шагнула к окну, прицелившись и нажав на курок почти одновременно.

Приклад твердо, но по-дружески ударил в плечо. Солдат завопил, выронил ружье и попытался приподняться на побелевших руках, беспомощно раскинутых по асфальту. Выстрел угодил ему в спину. Надо заставить его замолчать, а то сбежится подмога. Катя еще раз прицелилась, теперь тщательно, — лицо фрица взорвалось кровавым месивом.

Великолепная меткость. Чаще всего пули во время боя летят наугад в белый свет. Товарищ Зайцев непременно похвалил бы ее и назвал ворошиловским стрелком. Хорошо бы, фриц затих сразу, а не дергался. Вроде получилось — он не шевелится. Но времени на осторожничанье у нее по-прежнему нет: другие фашисты наверняка поняли, что эти двое попали в беду. С какой бы опаской ни приближались враги, они появятся здесь через несколько минут.

Катя бросилась вперед, по битому кирпичу, вдоль по улице, мимо подстреленных. Ужасно, что приходится охотиться на людей, — но ведь они тоже охотники, и тут уж кому больше повезет. На перекрестке она свернула налево.

Красноармеец не успел уйти далеко. Катя действовала в засаде молниеносно, а он двигался все медленнее и медленнее. Сейчас он шаркал вдоль разбитого трамвая, опираясь плечом о ржавый борт. В голове у Кати пронеслось, что боец может оказаться в тягость, и тогда его все равно придется бросить. Тем не менее она прибавила шагу, крикнув:

— Стой! Я тебе помогу!..

Человеческий голос казался слабым и немощным среди руин, под навалившимся на них свинцовым небом.

Боец послушался, повернулся, опершись спиной о металл, и медленно сполз на землю. Она приблизилась. Солдат оказался совсем юношей — он давно не брился, но на подбородке проступил лишь темный пушок. Если бы не это, его можно было бы принять за старика — так измождено и обветрено было его бледное лицо, почти в цвет с припорошившим плечи снегом. Глаза смотрели в одну точку, челюсть отвисла. Шок, поняла Катя. Рука сильно изувечена — должно быть, гранатой.

— Можешь идти? — спросила она. — Отсюда надо уходить, и поскорее.

Он поднял левую руку и принялся выписывать пальцем в воздухе кривую, повторяющую контуры ее тела, пробормотав:

— Ты боец. Как я. Только баба.

— Так что с того? — отрубила Катя, схватила его за запястье и встряхнула. — Слушай, нельзя здесь торчать. Это верная смерть. Идем со мной, если можешь. Понял? Жить хочешь? Пошли!

Он вздрогнул и ответил хрипло:

— Я… по… пробую…

— Хорошо! За мной!

Катя рывком подняла его на ноги, подтолкнув в нужном направлении. За углом направо, на следующем углу налево — ну-ка, фрицы, сыщите нас в лабиринте улиц! Район разбомбили дотла, как и центр города, куда лежал ее путь. Кругом развалины, груды металла и камня, обломки, перегородившие улицы, почерневшая в огне кладка — не хуже дикого леса, где легко оторваться от преследователей. Не было ни солнца, ни тени, но чувство направления ей не изменяло. Послышался нарастающий гул.

— В укрытие! — приказала Катя, ныряя под ржавый лист кровельного железа, торчащий из груды обломков, как козырек.

В ноздри ударил тяжелый удушливый запах, силу которого не умерил даже мороз. Должно быть, прямое попадание бомбы похоронило под этой кашей из кирпича, балок, битого стекла всех, кто был в доме. Детей с матерями, старушек-бабушек? Нет, вряд ли — всех, кто не может взять в руки оружие, эвакуировали гораздо раньше. Вероятнее всего, дом стал братской могилой для оборонявших его солдат — в разыгравшихся здесь уличных боях каждый дом становился крепостью. Кто же здесь полег? А впрочем, какая разница? Им-то самим теперь все равно…

Катиного подопечного стошнило; должно быть, понял, чем тут пахнет. Это по-своему благоприятный признак — значит, начал выходить из отупения, вызванного шоком.

Над самыми верхушками стен, чуть выше снесенных крыш, пронесся самолет. Катя только и успела заметить промелькнувший силуэт со свастикой на хвосте, как тот уже умчался прочь. Воздушная разведка, что ли? Наверно, пилот их не заметил, а если и заметил, то не потрудился возвращаться. Однако с фрицами ни в чем нельзя быть уверенным: если они расстреливали даже безоружные толпы эвакуированных, ожидающих переправы, то двое красноармейцев могут привлечь их тем более.

Воющий гул стих, других самолетов слышно не было.

— Пошли, — распорядилась Катя. Молодой солдатик молча прошел несколько шагов, потом удивленно воскликнул слабым голосом:

— Товарищ, а мы куда идем? По-моему, на юг.

— Ты не ошибся.

— Да, но… Это же вражеская территория. Наши на северной окраине.

— Знаю, — она ухватила его за локоть и потащила вперед. — Я на задании. Если хочешь, возвращайся сам. Сомневаюсь, что тебе удастся уйти далеко. А хочешь, пошли со мной. Только учти: не сможешь идти, придется тебя бросить. Будешь шуметь или мешать — придется тебя убить. Но, по-моему, это твой единственный шанс остаться в живых.

— Постараюсь не мешать, — сжав здоровый кулак, прошептал боец. — Спасибо, товарищ.

Зайцев меня вряд ли поблагодарит за это, подумала она. От успеха задания зависит много жизней, и спасение одного калеки не окупит провала. Ничего, снайперу частенько приходится полагаться лишь на собственные суждения. Если ей удастся довести этого рядового до его воинской части, ее начальство ни о чем и не узнает. А вдруг он действительно может сообщить нечто важное?..

Улица вывела их к Крутому яру и оборвалась. Здания по ту сторону оврага пострадали от налетов не меньше, чем здесь, но там, ближе к центру города, застройка была когда-то гораздо плотнее.

— Надо перебраться на ту сторону, — сказала Катя. — Моста, как видишь, нет. Скатимся вниз, потом придется ползти наверх. Пойдешь первым.

Боец кивнул. Голова его тряслась, но все-таки это был кивок. Пригнувшись, он метнулся через открытый участок, упал на живот у края оврага и скрылся из виду. Катя ждала, что по нему вот-вот откроют огонь. Нужды в живом щите она не испытывала, но раз уж он здесь, так пусть докажет, что не слишком неуклюж: во всяком случае, подставляться под огонь за компанию она не имеет права. Но боец держался не так уж плохо — значит, шок был нетяжелым, и жизненная энергия юности помогает ему прийти в себя.

Взяв винтовку наперевес, насторожив все чувства, она последовала за раненым. Промерзшая земля похрустывала, лишенные листьев кусты царапали кожу. Спуск оказался нетруден, но когда они начали взбираться наверх, силы изменили солдату. Он немного вскарабкался по склону, сорвался, соскользнул и свернулся калачиком, отчаянно впивая воздух хрипящими легкими. Пришлось закинуть винтовку на плечо и подобраться к нему на четвереньках. Боец поднял на нее полный отчаяния взгляд.

— Не могу, — просипел он. — Прости. Иди одна.

— Мы уже почти на месте, — она подхватила его левой рукой под мышку. — Ну же, давай, черт тебя побери, давай!

И, не отпуская его, принялась взбираться по крутому склону задом наперед, изо всех сил упираясь в землю, как лошадь на раскисшем проселке, когда пытается выволочь увязшее в грязи орудие. Юноша сцепил зубы и старался, как мог. Вдвоем они все-таки одолели подъем. Добравшись до верха, укрылись за грудой кирпичной крошки. Катина гимнастерка потемнела от пота, холодный ветер пробирал ее до костей.

— Куда… мы… дальше? — прокашлял раненый.

— Туда!

Катя направляла каждый его шаг. Они держались у самых стен, останавливаясь у каждого дверного проема, на каждом углу, чтобы прислушаться и осмотреться. В высоте пролетело два дозорных истребителя. До опустошенного города их гул донесся не громче комариного писка. Потом земля задрожала от иного, более низкого гула — артиллерийская канонада. Наверное, где-нибудь в степи идет бой. Мамаев курган хранил молчание. Весь город погрузился в тишину, будто исполинское кладбище, затаившееся в ожидании громов Судного дня.

До намеченного сектора уже недалеко. Идея отправить ее так глубоко во вражеский тыл была бы чистейшим безумием, не докажи Катя на практике, и не раз, что умеет двигаться невидимо и неслышимо, как лучшие разведчики-диверсанты; а еще она догадывалась, что жизни этих профессиональных истребителей фрицев ценятся куда дороже, чем ее собственная. Если рекомендованный район окажется слишком опасным и не удастся быстро подыскать более подходящее место, ну что ж, тогда придется отказаться от выполнения задания и вернуться на химкомбинат.

Спрятавшись за одним из немногих уцелевших деревьев, она внимательно оглядела бомбовую воронку, две разбитые автомашины и здания на противоположной стороне улицы. Намеченный дом казался вполне безопасным — один из типовых многоквартирных домов, сильно смахивающих на бараки. Тоже изрядно пострадавший от бомбежек, этот дом, однако, возвышался среди развалин на полных шесть этажей, пялясь на улицу пустыми глазницами окон.

— Туда, — указала Катя солдатику. — По моей команде быстро внутрь!

Вынув из висящего на шее футляра бинокль, она осмотрела дом: нет ли признаков наличия противника? Но в поле зрения виднелись лишь выбитые окна, копоть да выщербленная кладка. Порывистый ветер со свистом взвивал сухую снежную крупу. Решительно разрубив ладонью воздух, Катя первой бросилась вперед. Нырнула в дверной проем, тут же развернулась, пригнувшись, держа оружие наперевес, готовая выстрелить при первом же подозрительном шорохе или движении. Снег прекратился. Ветер гнал по земле лишь смятый листок бумаги.

Вверх круто уходили бетонные ступени. Лестничные клетки тонули во мраке. На нижних этажах двери были сорваны с петель и валялись под ногами. Известковая пыль припорошила и ступени, и валяющиеся на них предметы; повсюду царил полнейший хаос, нельзя было и шагу сделать, не наступив на что-нибудь. Выше все двери были закрыты. Одолев последний пролет, Катя потянула за ручку. Если надо, она бы не колеблясь прострелила замок. Но дверь с тихим скрипом распахнулась.

Тут царил не такой сумрак, как на лестнице, — разбитые окна впускали в комнаты свет, а заодно и мороз. Квартира оказалась почти роскошной — две комнаты и тесная кухонька. От ударной волны штукатурка осыпалась, местами обнажив дранку, кусками валялась на мебели и истоптанной ковровой дорожке. Те куски, что валялись у окон, от дождей расплылись в жидкое месиво, но теперь затвердели неряшливыми кляксами. Стены покрывала плесень. На занавесках, одеялах, обивке дивана темнели потеки. Взрывная волна, как обычно, прошлась по квартире с капризной избирательностью: три-четыре фотографии в рамках разбились, зато крикливо-яркий агитплакат со стахановцем остался на месте, а еще два фото даже не покосились. На первом из них фотограф запечатлел молодую пару в день свадьбы, со второго строго взирал седобородый дедок — наверно, родня кому-то из молодых. Сброшенные на пол книжки и журналы сопрели и от прикосновения рассыпались в прах. Рядом валялся маленький радиоприемник и часы, которые давно остановились. Из цветочных горшков торчали бурые поникшие стебли.

Помимо этого, никакого личного скарба не попадалось. Скорее всего пожитков было не так уж много, и хозяева сумели при эвакуации забрать их с собой. Обыскивать квартиру по-настоящему тщательно Кате не захотелось: еще наткнешься на куклу или медвежонка. Но авось жители этой квартиры успели уехать вовремя.

Тем не менее по комнатам она прошлась; было очевидно, что обе служили спальнями. В одной окно выходило примерно на север, во второй — на восток, так что при открытой двери, если перебегать от окна к окну, можно было охватить взглядом сразу полгоризонта, дюжину идущих в обе стороны улиц: ведь большинство окрестных домов лежало в развалинах. И все-таки враги не догадались ни занять, ни подорвать так удачно расположенный наблюдательный пункт. Что ж поделаешь, все время от времени совершают глупости, особенно на войне. На этот раз советской разведке повезло воспользоваться упущением фрицев.

Вернувшись в прихожую, Катя обнаружила, что боец расположился на диване, сняв каску и шинель. Волосы его слегка кудрявились, а к щекам уже вернулся слабый румянец. От гимнастерки разило прокисшим потом. Ну-ну, подумала Катя, я и сама не розовая клумба. Когда я в последний раз толком мылась? Целую вечность назад, ночью в лесу, когда укрылась, как в норе, в крестьянской избе…

— Не простудись, товарищ, мы тут надолго, — предупредила она, поставив винтовку прикладом на пол и снимая с пояса флягу. — Тебе вода нужна больше, чем мне, так что давай первый, но не жадничай. Перед тем как глотнуть, немного прополощи рот, а то надолго не хватит… — Присела на корточки, осторожно приподняла раненую руку и, осмотрев, огорченно поцокала языком. — Скверно. Кости искрошены. Ну хоть крупные сосуды не задеты, и то ладно. Я обработаю рану, но ты потерпи, будет больно.

Пока она чистила рану, он то и дело со всхлипом втягивал воздух, сдерживая крик боли. Покончив с перевязкой, Катя протянула юноше шоколадку, пообещав:

— Паек мы тоже поделим. У меня тут немного, но голод — это еще не главная наша трудность…

Перекусив, он немного оправился, сумел выдавить из себя бледную улыбку и произнес неуверенно:

— Ангел небесный, имя открой…

Катя проверила оба окна — ничего, только дальняя канонада.

— Я ангел? — ухмыльнулась она. — Да какой же ты после этого коммунист?

— А я не член партии, — скромно ответил он. — Хотел вступить, отец уговаривал, но… Ничего, после войны вступлю.

Катя поставила стул и села. Нет смысла все время торчать у окна: случись что-нибудь значительное, оно тотчас даст о себе знать на слух, настолько здесь тихо. А для страховки довольно выглядывать разок-другой каждые пять минут.

— Кто ты есть-то?

— Рядовой Петр Сергеевич Куликов. Шестьдесят вторая армия, — слабым голосом, но четко отрапортовал он. Катя негромко присвистнула.

— Куликов? Замечательное предзнаменование!

— А? Ты о чем? Ах да, Куликово поле. Где Дмитрий Донской разнес татар вдребезги. — Он вздохнул. — Но то ж когда было! Почти шестьсот лет назад…

Ей припомнилось, какое всех охватило ликование, когда эта весть дошла до ее деревни.

— Да, давненько. А в приметы верить нам теперь не положено, так ведь? — Она подалась вперед, с интересом вглядываясь в лицо юноши. Этот израненный, измученный, быть может, обреченный на смерть человек способен мыслить о чем-то еще, кроме собственных страданий! — Значит, ты помнишь дату битвы? Наверно, десять классов закончил?

— Я москвич. После войны хочу стать учителем, — он попытался выпрямиться, и голос приобрел даже некоторую звучность. — А ты кто такая, моя спасительница?

— Екатерина Борисовна Тазурина. Последнее из моих имен, последняя из освоенных мною личностей…

— Не место женщине на войне.

— Война не спрашивает. — Катя кое-как сдержала досаду. — Прежде чем попасть сюда, я партизанила. Потом мне дали форму, — впрочем, если я попадусь фрицам, это не составит никакой разницы, — а когда меня определили к лейтенанту Зайцеву, то произвели в сержанты. Сам понимаешь, снайперу нужна свобода действий.

Петр посмотрел на нее округлившимися от удивления глазами. Молва о Зайцеве шла по стране от края до края.

— Значит, ты на спецзадании, а не просто в засаде? Катя кивнула:

— Из дома Павлова пришла весточка. Понял, о чем я?

— Понял, конечно. Этот дом где-то тут неподалеку, в тылу у фрицев, а сержант Павлов и еще человек шесть держатся там с… кажется, с конца сентября, да?

Катя пропустила общеизвестные сведения мимо ушей; пусть себе выговорится, ведь он ранен, растерян и — ох, как он юн!

— Они поддерживают с нами связь, — пояснила она. — По их наблюдениям получается, что фашисты вроде как собираются двинуться в наступление. Мне не говорили, по каким приметам так решили, да и не к чему мне это знать, а просто послали сюда вести наблюдение и доложить обо всем, что замечу.

— И ты как раз проходила мимо, когда… Мне невероятно повезло. — Он чуть не заплакал. — Бедные ребята…

— Что с вами случилось?

— Мы были в дозоре. Наша часть сейчас стоит у частных домиков южнее Мамаева. Все было тихо, мы и не подозревали ни о чем… — Петр порывисто вздохнул. — Вдруг стрельба, крики, как-то все сразу… Ребята попадали — справа, слева… По-моему, я один остался… живой… через пару минут. И рука вот… Что мне еще оставалось, кроме как бежать?

— Сколько было немцев? Откуда появились? Как вооружены?

— Не знаю… Все было так быстро, — он прикрыл лицо ладонью, — так ужасно!

Катя сердито прикусила губу.

— Если ты в шестьдесят второй, то уже не первый месяц в бою. Вы отступали… от Острова, что ли? Пол-России прошли, пока оказались здесь, — а ты до сих пор не научился видеть, что творится вокруг!

— Я могу, могу попытаться вспомнить, — он взял себя в руки.

— Так-то лучше! Не торопись, подумай. Спешить нам некуда. Если нас отсюда не выбьют, будем сидеть, пока не увидим то, что нужно штабу, — уж и не ведаю, что именно.

Она опять обошла окна, вернулась и взяла Петра за здоровую руку. Теперь, когда прямая опасность миновала, организм юноши требовал только сна, сна и сна — но сон пока что оставался непозволительной роскошью. Да, его покалечило, но рана не свалит его с ног, он достаточно молод и силен, выдюжит. К тому же Катя заметила, что ее женственность помогает Петру собраться с силами.

Крупица за крупицей, удалось составить более или менее связный рассказ. Похоже, фашисты были в разведке — отряд небольшой, но по силам превосходящий отделение Петра, — и не упустили возможности напасть на ребят из засады.

Совершенно очевидно, что им нужен был «язык». Оставалось угрюмо надеяться, что этот мальчик оказался действительно единственным оставшимся в живых.

Глубокая разведка однозначно свидетельствует о подготовке крупной наступательной операции. Отсюда вопрос: нельзя ли считать задание выполненным и как можно скорее вернуться с полученными сведениями обратно? Разумеется, когда отделение не вернется, выславший его в дозор командир догадается, что стряслась беда, — но это еще когда будет! Так или иначе, рассказ Петра не перевесит информации, какую можно собрать на этом наблюдательном пункте.

Может, послать самого Петра? Если не доберется, Красная Армия почти ничего не потеряет — разве что юноша попадет в плен. Сможет ли он вынести пытки, или надломленное тело предаст его и заставит предать ее? Не стоит искушать судьбу — да и нечестно это по отношению к раненому.

Помогая ему восстановить пережитое, которое он бессознательно стремился загнать подальше, Катя вдруг ощутила странную близость к этому мальчику. А позже, когда они ужинали хлебом и водой, Петр застенчиво поинтересовался:

— Ты здешняя, Катерина Борисовна?

— Нет. Мои родные края далеко отсюда.

— Я так и подумал. Говор у тебя какой-то такой… вроде украинского, но, по-моему, не совсем.

— У тебя острый слух, — заметила она, ощутив неожиданное поползновение сказать правду. А почему бы и нет? И нечего делать тайну из пустяка… — Я казачка.

От удивления Петр расплескал воду. Неуклюже утершись ладонью, переспросил:

— Казачка?! Но… но ты кончила школу, я же слышу по разговору…

— Ну полно! — рассмеялась она. — Ты что, в самом деле? Думал, что мы племя диких наездников?

— Я не о том…

— Пожалуй, у нас в школах учат даже немножко лучше, чем везде. То есть так было до сорок первого… — Выглянувший на мгновение светлый проблеск вновь затянули свинцовые тучи войны. — До революции большинство наших были землепашцами, рыбаками, купцами, освоителями Сибири. У нас были свои установления, обычаи… — И чуть слышно добавила: — А еще воля.

Потому-то я и пристала к ним, когда бросила учить послушниц вышивке в киевской монастырской школе, мысленно продолжила Катя нечаянную исповедь. Потому-то и оставалась с ними, и была одной из них чуть не с самых первых их поселений четыреста лет назад. Пестрые компании уроженцев Европы и Азии продвигались вдоль великих рек в бескрайние степи на юге, с оружием в руках противостояли татарам и туркам, а со временем научились и бить этих древних врагов русского народа на их же землях. Но чаще казаки были справными мелкими хозяевами — да просто вольными людьми. Да, и женщины тоже; пусть и не столь вольными, как мужчины, но куда вольнее, чем в иных местах. А я всегда жила своим умом, и когда слишком засиживалась на одном месте, не составляло труда начать новую жизнь в новой станице…

— Так-то оно так, — выпалил Петр. — Извини меня. Ты в нашей армии, ты патриотка. А я слыхал, ну, что казаки всем скопом подались к фашистам.

— Есть такие, — помертвевшим голосом сказала Катя. — Но их мало, уж поверь мне. После того, что нам довелось пережить…

Сперва-то мы не знали, добавила она про себя. Комиссары твердили нам, что надо бежать, а мы не трогались с места. Они умоляли, они расписывали ужасы и разрушения, которые несут бесчинствующие орды гитлеровцев. «Новые коммунистические враки», — щерились мы. А потом из-за горизонта выкатили немецкие танки, и мы убедились, что на сей раз комиссары говорили правду. Бесчинства коснулись не только нас. Та же участь постигла народ Украины — не казаков, их там не осталось, а простых малороссов, — люди были доведены до такого отчаяния, что пошли биться рука об руку с коммунистами. И все же, все же — да, многие и многие тысячи пошли работать к немцам или даже служить в их войсках. Потому что видели в немцах освободителей.

— Не забывай, — торопливо произнесла она, — у казаков издавна повелось бороться с захватчиками и восставать против тиранов.

Литовские князья были далеко и не трогали нас, их устраивало положение номинальных правителей. А вот польские короли пытались закабалить нас, то и дело подталкивая к бунтам. Потом Хмельницкий заключил союз с Россией, а когда гетманом стал Мазепа, то вскоре пошел на поводу у шведов, понадеявшись, что они принесут Украине освобождение от русских царей. В конце концов казаки помирились с царем, он уже не пытался загнать нас в ярмо, но тут власть перешла к большевикам…^[212]

— Я читал о казацких бунтах, — нахмурился Петр. Катя поморщилась. Трех столетий как не бывало; она снова мысленным взором увидела себя на сельской улице, когда мужчины — соседи, друзья, оба ее сына — примчались домой после рейда с Хмельницким, во все горло выхваляясь друг перед другом: каждого попавшегося католического или униатского попа они вешали перед их алтарями между свиньей и евреем.

— Но были времена варварства, — сказала она. — У нынешних фашистов нет даже такого оправдания.

— А у предателей — и вовсе никакого.

Предателей?! Кроткий кузнец Василий, смешливый Степан, белокурый Федор, ее собственный внук, правда, не ведающий об этом родстве… Сколько миллионов убитых вопиют об отмщении! Забытые, стертые с лица земли и из памяти людской, — но она-то помнит их всех до единого. До сих пор стоят у нее перед глазами жуткие картины голода, она помнит, как ее собственные дети умирали у нее на руках. Сталинские соколы расстреляли ее мужа Михаила, которого она любила — насколько бессмертная способна любить смертного; а они застрелили его как собаку, когда он пытался стащить немного хлеба для своей семьи из переполненного пшеницей эшелона. Но ему еще повезло: он не попал в иной эшелон, тоже переполненный, но уже людьми, — такие эшелоны шли в Сибирь. Катя встречала нескольких — их были считанные единицы, — кто сумел вернуться. Даже самые молодые из них выглядели беззубыми стариками, говорили очень скупо и работали как машины. Угроза новой ссылки висела над каждым от мала до велика. Не сдержавшись, она выкрикнула:

— У них, кого ты считаешь предателями, были на то причины!

— Что?! — разинул рот Петр. Потом сообразил: — Ах да, кулаки!

— Вольные землепашцы, которым земля досталась от дедов и прадедов, — а ее у них отняли и силой погнали в колхоз, как бессловесный скот! — возразила Катя и тут же добавила: — То есть пойми, они восприняли это именно так.

— Я ведь не о простых крестьянах. Я о кулаках и богатеях.

— Мне такие не попадались, а уж я немало попутешествовала на своем веку. Да, зажиточных хозяев я встречала, но они заработали достаток в поте лица своего.

— Я… я не хочу никого обидеть, а уж тебя всего меньше, Катюша. Но, наверно, ты путешествовала не так много, как думаешь. Тем более, все это было еще до твоего рождения, — тряхнул головой Петр. — Наверняка многие никому зла не желали, только капиталистическая пропаганда застила им глаза, и они нарушили закон.

— За что их уморили голодом.

— Да, я слышал, был голод. Неурожай. Трагическое совпадение. — И с вымученной улыбкой: — Не думаешь же ты, что это было возмездие Господне…

— Я думаю… Ладно, неважно!

Я думаю — это про себя, — что их нарочно уморили голодом. Никаких неурожаев не было — просто государство отняло у нас все до крошки, в конце концов вынудив подчиниться.

— Я лишь хотела сказать, что многие казаки чувствуют себя кровно обиженными.

Они никогда не сдавались. В сердце своем они еще противостоят режиму.

— Дурачье! — с негодованием воскликнул Петр.

— Да, те, кто ушел к фрицам, жестоко просчитались, — вздохнула Катя.

Упаси Боже, я и сама чуть было не пошла к ним! Если бы Гитлер пожелал — нет, если бы он был способен отнестись к нам по-людски, — мы встали бы за него горой, и сегодня ему принадлежали бы и Москва, и Ленинград, и даже Новосибирск; а Сталину пришлось бы укрываться там, где он понастроил лагерей, в каком-нибудь дальнем уголке Сибири, а может, и удрать к американцам. Но вместо этого фашисты жгли, насиловали, убивали, пытали, вышибали мозги у грудных младенцев, со смехом косили из пулеметов безоружных детей, женщин и стариков, просто для развлечения кололи людей штыками, снимали с пленных живьем кожу, обливали их бензином и устраивали из них живые факелы. А что они натворили в святом Киеве — от одной мысли становится дурно!..

— Ты нашла свою правду и пошла ее защищать, — тихо сказал Петр. — Ты куда мужественней меня.

Уж не страх ли перед НКВД удержал его в строю? — подумала Катя. Ей довелось насмотреться на трупы дезертиров, которые зеленые фуражки выкладывали вдоль дорог для предостережения остальным.

— Что заставило тебя пойти в партизаны? — спросил он.

— Село заняли немцы и пытались забрать к себе на службу наших мужчин. Всех отказавшихся расстреливали. Мой муж отказался.

— Катя, Катенька.!..

— Хорошо еще, мы только-только поженились и не успели завести детей.

Я и приехала туда под новой фамилией незадолго до войны. При коммунистах стало трудновато менять имена, приходилось искать чиновников-ротозеев. Слава Богу, в таких недостатка нет. Бедный Илюшка! Так радовался, так гордился своей невестой. Мы могли бы быть счастливы вместе, пока позволит природа…

— Хорошо?! — Петр кулаком смахнул набежавшую слезу. — Я же и говорю, что ты очень мужественная.

— Я давно привыкла полагаться только на себя.

— Ноты ведь еще такая молоденькая!.. — удивился он.

— Я старше, чем выгляжу, — не удержалась она от улыбки и встала. — Пора осмотреться.

— А давай возьмем каждый по окну! — предложил он. — Тогда можно будет наблюдать непрерывно. Мне уже намного лучше. Благодаря тебе, — он одарил ее восторженным взглядом.

— Да, можно… — Она не договорила: на улице загрохотало. — Стоп! Артобстрел! Оставайся на месте!

Катя бросилась в северную комнату. Уже опускались ранние зимние сумерки, развалины стали едва различимы, но Мамаев курган пока отчетливо вырисовывался на фоне неба, озаренный огненными сполохами. По всему городу свирепели разрывы.

— Вот и кончилась наша мирная передышка, — пробормотала Катя, переходя к восточному окну. — Пушки снова взялись за дело.

Петр стоял посреди комнаты. Лица его в быстро сгущавшемся сумраке было не разглядеть, но голос звучал как-то неуверенно:

— Фрицы уже начали?

— По-моему, да, — кивнула Катя. — Взялись за свое. Надеюсь, сейчас мы отработаем свой паек.

— Это как понять?

— Если сможем разобраться, что тут затевается. Дорого бы я дала, чтобы ночь нынче была лунной! Впрочем, немцам не с руки поджидать подходящей для нас погоды. А теперь цыц!

Она принялась курсировать между окнами. Тьма сгущалась. Усыпавший улицы снежок помогал взгляду даже больше, чем ночной бинокль. Канонада усиливалась. И вдруг Катя со свистом втянула воздух и даже рискнула высунуться наружу, чтобы рассмотреть все получше. Мороз сразу охватил ее будто клещами.

— Что там? — шепнул Петр.

— Цыц, я сказала!

Она напрягала зрение. В одном квартале от них направлением на север тянулись какие-то черные пятна… Опыт охотницы помог ей разобраться, что к чему. Около сотни человек, немоторизованные, — значит, пехота; тащат на повозках штук пять поблескивающих продолговатых предметов, — должно быть, минометы…

Наконец они прошли. Катя опустила бинокль и принялась шарить по квартире, пока не наткнулась на Петра. Он сидел; должно быть, уснул от слабости, но довольно было легкого прикосновения, чтобы он сразу подскочил.

— Немцы направились в Крутой яр, не иначе, — шепнула онаему на ухо. — Этой дорогой только туда и попадешь. Если бы они хотели завязать бой у кургана, то повернули бы на восток, и я бы их прозевала.

— Что же они затевают?

— Не знаю, могу лишь догадываться. Это наверняка какая-то часть общего наступления. Обстрел, а может, даже танковая атака с фланга должны отвлечь внимание на себя. Тем временем это подразделение закрепляется в овраге, на выгодной огневой позиции. Наш штаб раньше был дальше к югу, возле устья Царицы, пока немцы ценой больших потерь не захватили его. Если теперь они сумеют взять и удержать Крутой яр, — что ж, тогда им открыта дорога дальше, а то еще их саперы наведут новый мост.

— То есть ты хочешь сказать, что нас выбьют из города?

— Ну нет, одного Крутого яра для этого мало. — Есть же прямой приказ Сталина. Здесь, в городе, который он переименовал в свою честь, мы должны выстоять. Если надо будет, то умереть, но не отступить ни на пядь. Так она подумала, а вслух произнесла: — Но мелочей на войне нет. Если пропустим их в Крутой яр, то заплатим потом сотнями жизней. Ради этого меня сюда и послали. Надо вернуться и доложить.

Она почувствовала, как он вздрогнул. Но ответил бодро:

— Что ж, идем!

Кате померещилось, что ей на горло легла ледяная рука покойника. Пришлось дважды сглотнуть, прежде чем удалось выговорить:

— Вместе нельзя. Сведения чересчур важны. Тут скоро фрицы будут кишмя кишеть. Я-то одна проберусь незаметно, опыта мне не занимать. А ты уж сам как-нибудь. Выжди здесь до… скажем, до завтрашнего вечера, пока не станет чуточку поспокойнее.

— Нет! — напряженно выпрямившись, отозвался он. — Мои товарищи бьют врага, а я буду прятаться за их спины? Однажды я удрал с поля боя. Больше ни за что.

— Да какой от тебя прок с такой раной?

— Могу подносить патроны. Или… Катюша, а вдруг ты не дойдешь? А мне, к примеру, невероятно повезет, я дойду и сообщу куда надо. — Он то ли рассмеялся, то ли всхлипнул. — Пусть у меня лишь самый крошечный шансик, но мало ли что, никто ведь наверняка не знает…

— Боже! Что за ерунду ты несешь!

— Ты же сама сказала, что на войне мелочей нет. Воистину — брось в печь самую никчемную железку, и она сплавится с другими в несокрушимую сталь.

— Петенька, я ни минуты медлить не могу. Дай мне, скажем, полчаса, чтоб я успела уйти подальше, а уж потом ступай сам. Сосчитай, например, до…

— Я знаю старинные песни, и сколько они длятся. Буду мысленно их распевать. И думать о тебе, Катенька.

— Теперь вот что, — она швырнула на диван что-то неразличимое во тьме. — Тут еда и вода. Тебе нужны силы. Не спорь, и слушать не стану — я-то не ранена! Храни тебя Господь, паренек.

— Мы еще встретимся. Ведь встретимся? Ну скажи, что встретимся!

Вместо ответа она охватила руками его шею и прижалась ртом к его горячечным губам — на короткое мгновение, на долгую память. Потом отступила назад, а он продолжал стоять остолбенев. Его дыхание во тьме овевало ее порывами теплого ветерка — дуновение весны среди грохота орудий.

— Береги себя, — сказала она, подхватила винтовку и ощупью двинулась к выходу.

Вниз по лестнице.

На улицу.

Где-то слева ревели танки. Решатся ли немцы на ночную атаку? Нет, скорее притворятся, что атакуют, — но судить трудно: она же не тактик, а простой снайпер. Красные всполохи прорисовывали скелеты зданий, сотрясающая землю дрожь ощущалась даже сквозь подошвы сапог. Ее задача ясна — доставить сведения, и все.

Или выжить? С какой стати она впутывается в жестокие бессмысленные игры смертных? Зачем она здесь?!

Скверик впереди, кусочек открытого пространства среди иззубренных стен, тускло светился белизной нетронутого снега. По левую руку высилось одинокое дерево, а от остальных сохранились лишь пни да щепки вокруг большой воронки. Катя обогнула сквер по периметру, стараясь держаться в тени. Точно так же придется огибать овраг, затем с предельной осторожностью перебраться через железную дорогу на пути к химкомбинату. Весть непременно должна дойти до командования.

Петр вряд ли доберется до своих. Что ж, если ему не суждено дойти, то он хоть остановит собой одну-две пули, которые иначе могли бы достаться боеспособному воину. Но если он каким-то чудом и уцелеет — Богородица милосердная, спаси его и сохрани! — все равно встретиться им больше не суждено. Как две снежинки во время вьюги, мятущейся по степи, они столкнулись на миг — но сведет ли их вьюга снова?

По ее инициативе — нет, никогда. Скоро ей опять менять имя и документы. Когда по миру гуляют Четыре Всадника Апокалипсиса^[213], поменять биографию не составит большого труда. Все равно с казаками Кате больше не по пути.

Но сперва…

Орудия грохотали все громче. Когда Катя доставит сведения, фронтовая артиллерия поведет огонь по Крутому яру и выбьет оттуда немцев, не дав им окопаться. Как же иначе, пока идет война?

Так не умолкайте же, пушки! Обрушьте на голову врага гнев Дажбога и Перуна, святого Георгия-победоносца и святого Александра Невского. Мы выстоим. Злу, прошагавшему через всю Европу, дальше не пройти. Пусть нас ведет в бой имя чудовищного тирана — сейчас это неважно. Тем более что на самом деле мы защищаем вовсе не его. Некогда Сталинград был Царицыном. В будущем он получит еще какое-нибудь новое имя. Но сейчас лучше всего думать, что мы стоим стеной в Городе Стали.

Стоим — и выстоим, и победим, и дождемся дня подлинного освобождения!

Глава 18

СУДНЫЙ ДЕНЬ

1

На первый взгляд здесь все осталось по-прежнему, будто полстолетия пролетели как один день. Вечный лед вершин сверкал белизной на фоне бездонного голубого неба; воздух был настолько прозрачен, что казалось — можно прикоснуться к белоснежным пикам рукой, хотя до гор было никак не менее пятидесяти миль. Проселочная дорога, по сути тропа, шла то в гору, то под гору, причудливо петляя в сумраке леса среди могучих кедров и растопыривших узловатые сучья диких фруктовых деревьев, в ветвях которых беспечно резвились макаки. И вдруг тропа вынырнула на простор долины, ярко зеленеющей после недавних дождей. Там и тут в беспорядке были разбросаны валуны и даже целые каменные площадки; среди них мирно паслись овцы и прочий скот. На крохотных террасных полях росли кукуруза, щирица, гречиха, ячмень, картофель. Солнце, склоняющееся к закату, набросило на окрестные горы пурпурный флер; от вершин потянулись тени, четко прорисовывая каждую складку почвы. Воздух был терпким, ароматы зелени смешались со свежестью близких снегов.

Мул неторопливо трусил по дороге, и чем ближе подъезжал Странник к деревне, тем явственнее бросались в глаза перемены, не миновавшие и этот мирный край. Деревня заметно разрослась; дома теперь строили по-новому — раньше стены из дикого камня венчали дерновой кровлей. Нынешние деревянные дома возносились на два-три этажа, опоясанные резными раскрашенными галереями; странно было видеть в преддверии Гималаев некое подобие швейцарских шале. От одной из старых построек расходились провода — должно быть, теперь там стоял генератор; рядом разместились цистерны с топливом и потрепанный грузовичок. Над крышами поднялась тарелка спутниковой антенны, обслуживающая общинный телевизор, — и этот телеприемник был наверняка не единственным. Населяли край все те же бхотия, народ тибетского происхождения; мужчины по-прежнему ходили в традиционных длинных шерстяных халатах, а женщины — в накидках с широкими рукавами, но время от времени взгляд натыкался на синие джинсы и кроссовки. Странник даже мысленно задался вопросом: многие ли сегодня хранят веру предков — своеобразный сплав буддизма, индуизма и анимизма?

Собралась толпа: пастухи и те, кто работали в поле, поспешили навстречу приезжему, а вскоре к ним присоединились и сидевшие по домам. Все гомонили, возбужденно размахивали руками: всякий гость в этих краях был редкостью, а уж такой — тем более. Оба его спутника были простыми гуркхами, что в этих краях не диво — просто проводники и слуги; а вот он не мог не вызвать любопытства — одет, как белый, но широколиц, бронзовокож, с орлиным носом; однако и чернотой волос, и разрезом глаз, и широкими скулами схож с коренными обитателями здешних мест.

Стоявшая среди односельчан сморщенная, беззубая старуха вдруг сделала знак, ограждающий от злых сил, и заковыляла к дому. Зато старец, явно не уступавший ей возрастом, удивленно охнул и склонился в глубоком поклоне. Странник понял, что обоим еще памятен его предыдущий визит сюда — только тогда они были малыми детьми, а он с той поры ничуть не переменился.

Старший из его проводников заговорил с рослой крепкой женщиной, наверное, старостой, а уж она обратилась к остальным. Толпа более или менее угомонилась и вместе с приезжими чуть суматошно двинулась проулками к дому на северной околице.

Дом остался почти неизменным: по-прежнему самый большой из всех, выстроенный из камня и дерева, он поражал чужеземным изяществом линий. В окнах блестели стекла, гравийные дорожки вились среди кустов, карликовых деревьев, бамбуковых рощиц и камней изысканного садика в заднем дворе. Снующие по двору слуги принадлежали к новому поколению, а вот вышедшие на веранду встретить гостя мужчина и женщина нисколько не изменились.

Странник спешился, толпа окончательно умолкла. Сопровождаемый благоговейными взорами, он неторопливо поднялся по ступенькам и низко склонился перед хозяевами. Те со степенной торжественностью тоже ответили ему поклоном.

— Милости просим! — произнес мужчина на непали, а женщина подхватила:

— О, нижайше милости просим!

Мужчина, китаец с мощным торсом и невыразительными чертами лица, выглядел несколько простодушным, зато женщина — миниатюрная, изящно сложенная японочка — за маской невозмутимости таила готовность по-кошачьи быстро отреагировать на любую неожиданность. Оба были в халатах, просто скроенных, хоть и сшитых из дорогого материала.

Странник едва мог связать по-непальски несколько слов и потому ответил на китайском наречии минь:

— Благодарю вас. Я вернулся, как обещал. — Он улыбнулся. — На сей раз я потрудился освоить понятный вам язык.

— Пятьдесят лет! — выдохнула женщина на том же наречии. — Мы же ни в чем толком не были уверены, нам оставалось лишь ждать и гадать…

— Наконец-то, наконец! — в тон ей воскликнул мужчина, потом что-то крикнул на местном диалекте и пояснил: — Я сказал им, что завтра будет пир в честь вашего прибытия. Слуги позаботятся о ваших людях. Прошу вас зайти в дом — там мы будем одни и сможем воздать вам соответствующие почести, сэр… м-м…

— Джон Странник, — подсказал американец.

— Как?! Ведь вы и в прошлый раз приезжали под этим именем! — удивилась женщина.

— Какая разница, — пожал плечами Странник. — Я ведь давным-давно не был в этой стране. А это имя мне нравится, я принимаю его снова и снова, или какую-нибудь вариацию на ту же тему. А кем сегодня числитесь вы?

— Какая теперь разница?! — басовито воскликнул мужчина. — Мы те, кто мы есть, неразлучные навеки.

К тому времени беседа уже переместилась в уставленную китайской мебелью элегантную комнату, где на полках стояло множество самых разнообразных безделушек. Хозяева немало поскитались по свету, прежде чем осели здесь. Судя по сохранившемуся у них календарю, Странник заключил, что это произошло примерно в 1810 году. Впоследствии они время от времени уезжали, чтобы присмотреть за делами, позволяющими им жить в достатке, и всякий раз привозили с собой сувениры, в том числе книги; Ду Шань привык отводить душу в ремесленных поделках, а Асагао читала запоем.

В присутствии такого же бессмертного, как они сами, супруги предпочли вернуться к своим древним именам — будто отчаянно искали, за что бы уцепиться, когда их уютный мирок опять начал рушиться на глазах. И все же радость одолевала затлевший в душах огонек беспокойства.

— Мы так надеялись, так надеялись, что вы действительно тот, за кого себя выдаете, — призналась Асагао. — Как же горячо мы надеялись! Это не просто конец одиночеству. Существование других таких же, как мы, придает новый смысл и нашим собственным жизням. Разве не так?

— Вот уж не знаю, — отвечал Странник. — Кроме вас, меня и моего друга, наверняка жив еще один такой, но он наотрез отказывается иметь с нами что-либо общее. Может, мы просто-напросто уроды.

Взяв с приставленного к креслу столика чашку, он отхлебнул глоток местного пикантного пива чанг, тут же запив его изрядной порцией чая. Вместе напитки сочетались довольно-таки недурно.

— Но ведь мы наверняка пришли на землю с какой-то целью, — стояла на своем Асагао. — По крайней мере, мы с Ду Шанем старались не только выжить, но и сделать что-нибудь полезное.

— Как вам удалось найти нас пятьдесят лет назад? — вставил свой вопрос более практичный мужчина.

Тогда настоящий разговор был невозможен, поскольку приходилось беседовать через переводчика, которому не следовало знать, что стоит за пересказываемыми словами. Странник тогда мог изъясняться лишь обиняками. Только теперь он убедился, что они все-таки поняли друг друга. Тогда хозяева ясно заявили, что уезжать не желают, равно как не желают, чтобы он задерживался здесь; при этом они были подчеркнуто любезны, а когда Странник, к величайшему изумлению переводчика, рискнул заявить, что вернется через полвека, хозяева вроде бы преисполнились энтузиазма. Однако сегодня сомнениям не осталось места: все трое не просто догадывались, а знали наверняка, с кем имеют дело.

— Я никогда не мог усидеть на месте и был легок на подъем. Городов не люблю, потому что начал жизнь вольным кочевником, — повел рассказ Странник. — После первой мировой войны отправился повидать мир. Мой друг Ханно — он живет под множеством имен, но для меня он Ханно — в Америке порядком нажился и не ограничивал меня в расходах, в надежде, что я выслежу кого-нибудь подобного нам. В те дни добраться до Непала было нелегко, не говоря уж о том, чтобы въехать в страну, но я решил, что именно по этой самой причине Непал привлекателен для нужных нам людей. В Катманду мне удалось подхватить слух о некой супружеской паре, живущей этакими горными князьками — учителями и благодетелями целого народца. Пара ни в чем себе не отказывала, но окружающие считали их святыми. Кроме того, мне рассказали, что в старости они пустились в паломничество, а чуть позже на том же месте объявился их сын с женой. Только представьте, как меня заинтересовал подобный рассказ.

— Конечно, не всегда и не все шло так просто, — рассмеялась Асагао. — Наш народ вовсе не глуп. Они поддерживают эту байку о нас, потому что знают, что мы так хотим, — но при том не хуже нашего понимают, что из странствий вернулись в точности те же люди, что и ушли. Они не испытывают к нам ни страха, ни зависти, ибо по натуре своей принимают жизнь во всех ее проявлениях, как она есть. Да, для них мы действительно священны и могущественны — но мы же их друзья! Этот дом нам удалось отыскать лишь после долгих и дальних странствий.

— Никто не жаждет, — хмыкнул Ду Шань, — чтобы сюда понаехали паломники, любопытные, всякие чиновники и налоговые инспектора. Пока что у нас бывало по нескольку посетителей в год, но в последнее время они что-то зачастили. Слухи мало-помалу расползаются. Если бы не удаленность, началось бы нашествие посторонних, да и удаленность — защита призрачная.

— Я бы пропустил эти слухи мимо ушей, — кивнул Странник, — если бы не знал, что именно ищу. Но все равно, как погляжу, современность пустила корни и здесь.

— Не можем же мы запретить доброе и полезное, — проговорила Асагао. — Грамота, медицина, самосознание облегчают людям их тяжелую жизнь, но не слишком портят их нравы и души.

Лицо Странника внезапно омрачилось.

— Рано или поздно случится и это. Вы теряете контроль над ситуацией, разве не так?

— Я же сказал, тут все больше и больше чужаков, — резко бросил Ду Шань. — Да еще эти королевские инспектора! Уж эти-то раньше никогда не забирались в такую глушь. И не задавали столько вопросов.

— Мы знаем, что обновляется не только наша страна, весь мир переменился до неузнаваемости, — вздохнула Асагао. — Как ни дорог нам этот край, мы сознаем, что скоро придется расстаться с ним навсегда.

— Или объявить людям открыто, кто вы на самом деле, — негромко подсказал Странник. — Хотите вы этого? Если да — только молвите, и я завтра же уеду, а в Америке немедленно сменю имя.

Осталось за скобками, что он так и не назвал ни одного современного имени Ханно.

— Мы раздумывали на эту тему. Ведь в прошлом бывали времена, когда мы признавали свой возраст открыто. — Ду Шань помолчал. — Но тогда мы имели дело с простыми крестьянами, а в час опасности всегда могли покинуть их и на время скрыться. По-моему, теперь нам такое не удастся.

— Не удастся никакой ценой. Стоит лишь раз дать о себе знать — и от преследователей вам уже не избавиться. Все равно выследят, сейчас появилось множество способов охоты на людей. И вы попадете в рабство. Без сомнения, жить вы будете в роскоши и сытости, но уже никогда не вырветесь на свободу — станете просто объектами изучения, лабораторными крысами.

— Неужели все настолько скверно?

— Боюсь, он прав, — сказала Асагао и вновь обернулась к Страннику. — Мы с Ду Шанем много рассуждали об этом. Король Непала может обласкать нас, сделать кем-то вроде домашних любимцев — ну а если вмешается Красный Китай или русским взбредет в голову заявить свои права на наши персоны?

— Лучше уж поберегите собственную свободу, — посоветовал Странник. — Возможность заявить о себе от вас не уйдет, стоит лишь дождаться более благоприятного момента. На мой взгляд, времена сейчас не очень подходящие, а стоит нарушить молчание, как взять свои слова обратно не удастся.

— Вы предлагаете нам уехать с вами?

— Надеюсь, что вы поступите именно так. Или хотя бы вскоре последуете за мной. Ханно обеспечит вам… все, что понадобится, если это только в его власти — а власть у него велика.

— Наверно, поедем, — медленно произнесла Асагао. — Я уже говорила: нам известно, насколько нынче быстро стали передвигаться люди, а новости в мгновение ока летят за тысячи миль. Мы уже встречали заезжих иностранцев и видели, что они строят догадки на наш счет. Да и давление со стороны правительства ощущается все сильнее и сильнее. Так что мы уже несколько десятилетий готовимся к уходу, как уже делали много-много раз в прошлом. Мы позаботились о том, чтобы за это время у нас не было ни одного ребенка. Самые юные из наших пока еще живых детей где-то поселились — мы всегда воспитывали их подальше от себя — и считают нас почившими. Ни один из них не знает правды о нас. — Она поморщилась. — Узнать правду им было бы слишком горько.

— Значит, дети бессмертных родителей все равно смертны? — шепнул Странник. Она кивнула. Он горестно покачал головой, вспомнив о своей давней боли. — Мы с Ханно часто ломали над этим голову…

— Ужасно не хочется уезжать, — сдавленным голосом заявил Ду Шань.

— Рано или поздно все равно пришлось бы уехать, — откликнулась Асагао увещевающе. — Мы ведь знали это с самого начала. Теперь наконец-то у нас есть возможность перебраться прямо на готовое место, где нас ждет кров, дружба и помощь. Чем раньше, тем лучше.

— Я еще не все закончил здесь, — заерзал Ду Шань на стуле. — Наши односельчане будут грустить о нас, мы будем грустить о них.

— Нам всегда приходилось уступать любимых смерти. Уж лучше давай запомним их живыми — такими, каковы они сегодня. А их память о нас постепенно сотрется и станет преданием, какому никто на стороне не поверит.

За окнами сгущались фиолетовые сумерки.

2

Коринна Макендел, мама-ло общества «Единство», якобы приходящаяся дочерью его основательнице Лорейс, нервно вышагивала из угла в угол, но застыла на месте, как только вошла Роза Донау. Какое-то мгновение женщины стояли неподвижно, будто мерились взглядами. Задернутые шторы почти не пропускали света, и в викторианской комнате царил сумрак. Глаза сверкали ярче серебра и хрусталя. В воздухе повисло тяжелое молчание — приглушенный шум уличного движения лишь подчеркивал его.

Наконец Роза неуверенно проронила:

— Извини, что так поздно. Меня не было несколько часов. Я что, не вовремя? Ты передала на автоответчик, что надо прийти тотчас же, без звонка.

— Нет-нет, ты все сделала правильно.

— Что стряслось? Ты вся на нервах…

— Так и есть. Пошли.

Белая женщина проследовала за черной в соседнее помещение, куда никто не решился бы зайти без приглашения. Не обращая внимания на заполнившие комнату колдовские атрибуты, негритянка прошла прямо к кофейному столику. Роза же, как обычно, обратилась к алтарю и последовательно коснулась пальцами лба, губ и груди; слишком уж много веков она молилась святым и старалась умилостивить демонов, чтобы на сей раз пренебрежительно обойтись со священными символами — не может же быть, чтобы они совсем не обладали никакой мощью.

Коринна подхватила со стола открытый журнал — какое-то солидное научно-популярное издание типа «Попьюлар микэникс» или «Нэшнл джиогрэфик» — и протянула подруге, ткнув пальцем в нужное место:

— Прочти-ка!

Здесь было ничуть не светлее, чем в соседней комнате. Палец Коринны упирался в заголовок рекламного объявления в конце журнала: «ИССЛЕДОВАНИЯ ДОЛГОЖИТЕЛЬСТВА». Далее следовал пространный текст на четыре колонки, сформулированный с большой осторожностью. Большинство читателей сочли бы этот текст нудным, сухим, представляющим интерес лишь для специалистов. Но Роза так и подскочила, пробежав глазами по строчкам: «…пребывающие в идеальном здравии долгожители… молодые, но потенциально долгоживущие индивидуумы также представляют интерес… научные исследования… воспоминания о лично пережитых исторических событиях…» Руки ее задрожали, а из груди невольно вырвалось:

— Неужели опять?!

Коринна вышла из задумчивости и окинула Розу пристальным взглядом. Но сказала лишь:

— И что ты об этом думаешь?

— Может, тут и нет ничего особенного, — промямлила Роза. — То есть кому-то хочется… м-м… осмотреть и расспросить людей то ли очень старых, то ли собирающихся стать таковыми.

— Что значит очень старых?

Роза вскинула глаза на нее и сорвалась в крик:

— Да говорю тебе, мы тут вовсе ни при чем! Есть такие ученые, которые хотят совладать со старостью, понятно тебе?!

— Формулировки в объявлении как-то не очень соответствуют такому объяснению, — покачав головой, проговорила Коринна. — Как же еще бессмертные могли бы дать весточку себе подобным?

— Может, это мошенничество. Или ловушка, — отчаянно затараторила Роза. — Не пиши на этот номер, Лорейс, не надо! Мы рискуем слишком многим.

— Кто не рискует, тот не выигрывает. Чего ты боишься?

— Того, что может с нами произойти. И с нашей работой, с выпестованным нами детищем. — Роза судорожно ткнула рукой в сторону зашторенного окна. — Без нас «Единство» развалится. Что будет с теми, кто верит нам больше, чем себе?

Взгляд Коринны устремился в том же направлении, словно способен был пронзить стены и обозреть болото нищеты, в котором этот дом высился одиноко, как остров.

— А я вовсе не так уж уверена, что мы сегодня делаем нечто ощутимо полезное.

— Делаем, делаем. Хоть немногих, но спасаем. А если мы… скажем хоть кому-нибудь, кто мы такие… Это конец всему. Обратно ничего не вернешь.

Коринна вновь обратила взор на подругу, как-то вся подобралась и ринулась в наступление:

— Ведь ты уже видела подобное объявление, да?

— Нет! — Сирийка вскинула руки перед собой, будто защищаясь от удара. — То есть в смысле…

— Да у тебя это на лбу написано. Даже против твоей воли. Ни мне, ни тебе не удалось бы дожить до нынешнего дня, если бы мы не научились понимать язык других без слов. Признавайся, или, клянусь Господом, я… я свяжусь с этим Уиллоком немедленно.

Роза вздрогнула и, прекратив сопротивление, смахнула слезу.

— Извини. Верно, видела. Едва не запамятовала, так давно это было. Потом ничего не последовало, так что я решила, дескать, все это глупости. До нынешней минуты…

— Где видела? Когда?

— Вроде бы в газете. Год не помню, но это было незадолго до войны, до второй мировой, то есть.

— Лет пятьдесят назад. Может, ровно пятьдесят? Продолжай.

— Ну, там была объявляшка вроде нынешней. Не такая же точно, но… В общем, я призадумалась.

— И промолчала! Мне и словом не обмолвилась…

— Я испугалась! — вскрикнула Роза. — И сейчас боюсь! На ощупь найдя обитое шкурой зебры кресло, она рухнула в него и разрыдалась. Чуть позже Коринна подошла к ней и обняла за плечи. Прижавшись щекой к щеке подруги, она горячо зашептала:

— Понимаю, милая Алият! Ты и знала-то меня тогда лишь несколько лет. Ты тогда едва-едва обрела в жизни нечто хорошее, какую-то надежду на будущее. После стольких ужасных столетий… Конечно, как же иначе — ты пугалась любых перемен, тем более непредсказуемых. Мне ли тебя не простить! Может ведь статься, что твои опасения небезосновательны. — Тут она выпрямилась и продолжала негромко, очень вкрадчиво: — И все-таки… Этот пятидесятилетний перерыв — мощный аргумент в пользу существования других бессмертных, так ведь? Они, или он, или она не рискнет затевать продолжительную кампанию, а то короткоживущие, чего доброго, что-то заподозрят. Терпения нашему племени не занимать, а уж времени у нас хоть отбавляй…

— Да откуда тебе знать, что они за люди? — с мольбой твердила Роза. — Они могут оказаться мерзавцами. Я же тебе рассказывала, как повстречала двоих, а они… В общем, мы не поладили. Если они еще живы, а затея эта — их рук дело, то надо сидеть тише воды, ниже травы.

— Из чего я заключаю, что ты сделала их своими врагами. — Голос Коринны заскрипел, как наждачная бумага. — Лучше соберись с духом и поведай мне раз и навсегда, что там между вами вышло. Нет, нет, можешь не сегодня, а то ты вся дрожишь. И… да, надо определенно подойти к этому объявлению с осторожностью. Я сперва разузнаю о мистере Уиллоке побольше, а уж потом буду решать, связываться ли с ним, и если да, то как. — Более мягким тоном: — И не волнуйся ты так, дорогая. У нас есть средства, хоть я тебе о них не упоминала. Скрытность вошла у нас в привычку, так ведь? Кроме того, такие вещи не по твоей части. Но за эти годы я навела собственные мостики, в числе моих друзей есть несколько человек, занимающих ключевые посты в администрации. — Голос вновь изменился. — Мы не будем ждать сложа руки! Мы больше не одиноки? Прекрасно! Так потребуем у них свою долю благ земных — или приготовимся защищать то, чего достигли сами.

3

Налоговый инспектор пошелестел бумагами на столе, нахмурился и буркнул:

— Вашему клиенту следовало бы явиться сюда собственной персоной.

— По-моему, я уже сообщил вам, что мистер Томек отдыхает за границей, — с тщательно отмеренной долей раздражения ответил Ханно, — и предъявил документы, удостоверяющие, что я являюсь его полномочным представителем.

— Да, однако… Естественно, мистер Левин, что, если ему нужен совет адвоката, вы могли бы его сопровождать.

— Как это понять?! У вас что, есть основания предполагать злоупотребления с нашей стороны? Уверяю вас, все предприятия в полнейшем порядке, вплоть до мельчайших деталей. Разве я за эти два часа не ответил на все ваши вопросы до единого?

— Мы едва приступили, мистер Левин. Мне еще никогда не доводилось видеть столь замысловатых трансакций и перекрестных платежей.

— Вот и проследите их! Если там обнаружится нечто противозаконное, буду искренне удивлен, и тем не менее я всегда к вашим услугам. — Ханно глубоко вздохнул. — Мистер Томек — старый, больной человек. Он заслужил отдых и те крохи удовольствий, которые еще доступны в его возрасте. Не думаю, что вам удастся найти повод для того, чтобы вызвать его повесткой, но если вдруг вы на это решитесь, я непременно подам официальный протест и в случае необходимости дойду до самого верха.

Тем самым Ханно давал понять, что начальство не поблагодарит инспектора за чрезмерное усердие.

«Ox уж эти юные беспринципные корыстолюбцы!» — взглядом сказал проверяющий, потом ссутулился и склонил седую голову над бумагами. Ханно даже мимоходом пожалел его — потратить несколько жалких десятилетий, отпущенных природой, на то, чтобы путаться в чужие дела, всю жизнь возиться с бумажками, не испытывая даже злорадного удовлетворения, какое движет деревенским сплетником, инквизитором или соглядатаем тайной полиции… Но мимолетная жалость как пришла, так и ушла: этот крючкотвор уже заставил его потерять полдня, а ведь наверняка самое противное еще впереди. Надо попытаться как-то завершить дело миром.

— Я на вас не в обиде. Вы выполняете свой долг, и мы всегда готовы оказать вам всяческое содействие. Но, — тут Ханно издал легкий смешок, — гарантирую, что в нашем случае вы не сможете даже отработать свое жалованье.

— Признаю, что вы предоставили все материалы для предварительной проверки, — кисло усмехнулся аудитор. — Вы ведь понимаете, правда, что мы никого не обвиняем? Просто в этом… э-э… хитросплетении сам черт ногу сломит, а уж ошибиться тем более может каждый.

— Персонал мистера Томека исполняет свои обязанности с самым пристальным вниманием. А теперь, если я вам больше не нужен, позвольте откланяться. Не буду мешать вашей работе.

Уходя, Ханно думал, что надо хранить не только внешнее, но и внутреннее спокойствие. Нет ничего хуже, чем терзаться по поводу досадных помех: дела Чарлза Томека в полнейшем порядке. Каждый шаг многоходовых комбинаций, благодаря которым из миллионных доходов налогом облагались лишь несколько сот тысяч, был совершенно законным. Пусть налоговое управление из кожи вон лезет — компьютерами умеет пользоваться не только правительство, но и рядовые граждане.

А в штате Вашингтон подоходный налог в местную казну пока не взимается; это послужило довольно веским доводом в пользу переезда в Сиэтл. Так что время потрачено не так уж напрасно. Но на всякий случай Ханно не стал назначать из-за этого визита никаких других дел, и потому теперь можно распорядиться остатком этого долгого летнего дня к своей пользе и удовольствию.

И все-таки он чувствовал себя после посещения налогового управления прескверно, и прекрасно понимал отчего. Я просто избаловался, упрекнул он себя. Некогда эта страна слыла свободной. Разумеется, было ясно, что рано или поздно все скатится к искони заведенному порядку, и снова будут рабы и господа как бы их ни окрестили. И все же здесь до сих пор жилось намного вольготнее, чем где бы то ни было за всю мировую историю. Черт побери, современная демократия владеет столь мощными рычагами правления, что никакому Цезарю, Торквемаде, Сулейману или Людовику XIV такое и в самых смелых снах не снилось…

Прислонившись к стенке лифта, он вздохнул, подавляя желание закурить. Хоть в лифте больше никого, лучше пока воздержаться — и дело тут вовсе не в законах, что плодятся вокруг, как плесень; стоит пожалеть легкие несчастных смертных — они и без того крайне уязвимы. Если смотреть по сути, то от налогов можно бы сберечь еще большую часть доходов — но всякий гражданин обязан добровольно вносить свой вклад на государственные расходы и оборону; а уж остальные поборы — скрытое вымогательство.

Вот Джон Странник с этим не согласен, мелькнула мысль. Джон говорит о людских нуждах, об угрозе биосфере, о загадках науки и твердит, что пытаться решить эти проблемы частным образом — чистейшая утопия. Несомненно, в какой-то степени он прав. Но вот где провести черту?

Быть может, я жил слишком долго и набрался предрассудков. Но взять, к примеру, величественные замыслы, какими осчастливливало народ правительство Египта век за веком — пирамиды, статуи Рамсеса II, хлебная дань Риму, Асуанская плотина: правители разные, а результат один — народ заблагодетельствован до смерти. Мне ли не помнить мастерские, которые приходилось закрывать, выбрасывая людей на улицу, потому что правила и установленный законом порядок превращали их в обузу.

По мере приближения к центру крепкий холодный ветер все явственнее доносил соленый запах моря, перекрывающий автомобильную вонь. Ярко светило солнце. По тротуарам суетливо текли толпы прохожих. Уличный музыкант наигрывал на скрипке залихватский мотивчик, и, судя по выражению его лица, это нравилось ему самому. Порыв ветра задрал юбку весьма аппетитной девчонке, открыв взору зрелище не менее смелое, чем венчающая шпиль соседнего здания статуя Славы. Жизнелюбие взяло свое, без следа развеяв мрачные мысли.

И через мгновение они легли в колею практичности. Надо всерьез подумать, как списать в расход Чарлза Томека, и побыстрее. Смерть и кремация тела за границей; что особенного, если старый бездетный вдовец завещает свои средства различным гражданам и организациям?.. Доверенный адвокат Томека также потихоньку исчезнет со сцены и скроется в неизвестности — это уладить будет не в пример легче; в Соединенных Штатах сотни, если не тысячи человек носят имя «Джозеф Левин»… Да, и не забыть еще о дюжине прочих имен и легенд в разных странах — от издателя журнала до рабочего-поденщика. Одни, созданные лишь для прикрытия, как страховочный трос на случай непредвиденной нужды, наверняка в безопасности. Зато другие, послужившие для активных действий и капиталовложений, стоит перетряхнуть, потому что некоторые, вроде Таннахилла, становятся не в меру заметными. Долго ли еще удастся крутиться юлой под разными именами?

А долго ли, спросил он себя, у меня сохранится желание участвовать в этой гонке? Ханно прекрасно понимал, что его отвращение к современной Америке пошло от новых условий жизни, сделавших уединение почти невозможным; а ведь право на уединение, как и свобода личности, — штука хрупкая, едва-едва оформившаяся. Боги мои, да ведь я моряк, а не кабинетная крыса! Мне бы снова ощутить под ногами палубу! Но нет, в двадцатом веке можно сохранять свой секрет, лишь затаившись в тиши кабинетов, общаясь только с бумагами, телеграммами, телефонами и компьютерами да время от времени подсчитывая доходы. В сущности, я живу ничуть не лучше — не считая яхт, женщин, пиршеств, комфорта, путешествий и охоты, — чем этот ничтожный политик, записавшийся в мои враги.

А ради чего я живу? Ради богатства? Это финикийский способ обрести силу — но какую долю этой силы мне удастся потратить и на что? Атомную бомбу в падении не остановишь никакими деньгами; разве что купить себе убежище — себе и своим близким, чтобы начать все с нуля, когда осядет пепел. Но для этого хватит за глаза одного-двух миллионов долларов. Так почему бы не прикрыть лавочку лет за десять — двенадцать и не взять отпуск, пока нынешняя цивилизация остается более или менее цельной? Разве я этого не заслужил?

Но разве мои собратья этого захотят? Все трое проявляют весьма похвальное усердие, хоть каждый по-своему. Опять же, что ни день, возобновленные поиски могут выявить еще кого-нибудь… Да мало ли что может случиться!..

Внезапно Ханно расхохотался вслух под завывание ветра, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих. Быть может, пережив такой долгий кусок истории, он стал чуточку параноиком — но прекрасно усвоил, что каждым часом свободы надо наслаждаться как драгоценным даром, выпить его до капли, смакуя, как выдержанное вино, и укрыть в памяти, где ДО него не доберутся никакие взломщики. А тут целых полдня да еще вечер сами в руки легли… Как же ими распорядиться?

Может, позволить себе выпивку в крутящемся баре на верхушке Космической Иглы? Оттуда бесподобный вид на реку и горы, и Бог ведает, когда еще выдастся ясный денек. Нет. Последний разговор заставил Ханно чересчур углубиться в себя, и теперь он нуждался в компании. Наталия все еще на работе; гордыня, да и жизненная мудрость не позволяют ей пойти к нему на содержание. Ду Шань и Асагао далеко в Айдахо, Джон Странник подался в очередной поход — на сей раз на Олимпийские игры. Можно, скажем, забежать к Эметту Уотсону; там ждет пиво, устрицы и полное дружелюбие — но нет, там слишком велик риск наткнуться на какого-нибудь самодеятельного поэта. А если без шуток, Ханно был просто не в настроении общаться сейчас с незнакомцами, которых не встретит больше никогда в жизни.

Значит, остается одно — посетить лабораторию Джианотти; давненько он туда не наведывался. Конечно, они там вряд ли значительно продвинулись, иначе непременно уведомили бы его, но получить отчет из первых рук всегда интересно.

Это решение Ханно принял уже на подходе к стоянке, где оставил «бьюик», зарегистрированный на имя Джо Левина. Остаток пути он прикидывал, стоит ли ехать к месту назначения прямиком. Никакой слежки наверняка нет — но кто ж застрахован от какой-нибудь непредвиденной случайности? Осторожность стала для бессмертных второй натурой — тем более что завершить сегодняшние передвижения он рассчитывал у Наталии. Поэтому он пробился через сутолоку уличного движения к дому Левина, где была собственная стоянка. В квартире он открыл потайной сейф и сменил полный комплект документов и кредитных карточек Левина на другие, выданные Роберту Колдуэллу. Потом на такси доехал до гаража общего пользования, где Колдуэлл снимал место для парковки, и, сев в ожидавший там «мицубиси», опять выехал на улицу. Эта мягко мурлыкающая машина была ему куда милее «бьюика». Проклятье, а ведь вроде бы только вчера Детройт делал лучшие в мире автомобили!

Путь Ханно лежал к простому кирпичному зданию, явно перестроенному из склада, в фабричном районе между Зеленым озером и университетским городком. Бронзовая дощечка на двери гласила: «МЕМОРИАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ РУФУСА». Любопытствующим говорили, что мистер Руфус приходился другом мистеру Колдуэллу — судовладельцу, оплачивающему ведущиеся в лаборатории исследования в области фундаментальной биологии. Ответ казался исчерпывающим, потому что посетителей гораздо больше интересовали сами исследования, направленные на разгадку механизмов старения методами молекулярной цитологии.

Для Колдуэлла институт явился благовидным предлогом избавиться от лишней собственности и скрыться из виду. Теперь, когда правительство начало совать нос во все без исключения, Ханно уже не мог ворочать крупными делами под двумя именами сразу. После ухода с арены Колдуэлла деньги поступали от Томека, к тому же Томек оставлял меньше следов. Ну и нельзя же сбросить со счетов давнюю-давнюю надежду…

Директор Сэмуэль Джианотти хлопотал у своего лабораторного стола. Персонал был немногочисленным, зато весьма квалифицированным, и директор не утруждал себя бумажной работой без лишней надобности, оставаясь ученым-практиком. Когда приехал Ханно, Джианотти не стал бросать начатый эксперимент и спокойно довел его до конца, а уж потом провел основателя института в свой кабинет. Эта уставленная книгами комната выглядела удобной и обжитой, как старая одежда, под стать самому ее хозяину — полнеющему добродушному лысому здоровяку. Кроме книжных полок и письменного стола, из мебели здесь были только вертящиеся кресла. Пока Ханно набивал трубку, Джианотти достал из бара шотландское виски, из холодильника — лед и содовую и приготовил слабенькую смесь.

— Бросили бы вы эту дурную привычку, — доброжелательно прогудел ученый, усаживаясь на свое место. Кресло жалобно скрипнуло. — Кстати, где вы ее подцепили? При дворе, Тутанхамона?

— Я родился много позже, — протянул Ханно. — А вы что, против? Я знал, что вы бросили, но не думал, что и вас, как многих бывших курильщиков, охватит проповеднический зуд.

— Нет, при моей работе привыкаешь ко всяким запахам.

— Ну и хорошо. Как там у Честертона?..

— «Если есть на свете что-нибудь похуже повсеместного падения моральных устоев — так это повсеместное морализаторство», — процитировал Джианотти, искренний поклонник этого писателя. — Или вот, в том же эссе, но чуть пониже: «Величайшая беда нашего общества, что механизм его становится все более стабильным, когда дух его становится все более переменчивым». Правда, я как-то не замечал, чтобы вы тревожились насчет морали и духа.

— О содержании кислорода в воздухе я тоже вслух не тревожусь…

— Естественно.

— …равно как и о других необходимых для жизни вещах. Меня куда меньше беспокоила бы надвигающаяся пуританская эра, если бы пуританство касалось вещей действительно важных.

С этими словами Ханно чиркнул спичкой и принялся раскуривать трубку.

— Вообще-то я просто беспокоюсь за вас. Ладно, ваше тело восстанавливается после таких травм, какие загнали бы в гроб любого из нас, заурядных людей, — но это вовсе не означает, что вы абсолютно бессмертны. Пуля или капля цианидов прикончат вас с той же легкостью, что и меня. Я вовсе не так уж уверен, что ваши клетки до скончания веков смогут противостоять такому химическому раздражителю, как табак.

— Любители трубок не затягиваются, а сигареты для меня — faute de mieux^[214]. — Тем не менее брови его сдвинулись к переносице. — И все равно… У вас есть веские научные доказательства подобного утверждения?

— Нет, — признался Джианотти. — Пока нет.

— А что вам удалось узнать за последнее время?

Джианотти неторопливо отхлебнул из своего стакана.

— Нам удалось узнать об одной весьма любопытной публикации в Англии. Фэйруэзер из Оксфорда считает, что темп утраты метиловых групп клеточной ДНК коррелирует с длительностью жизни; по крайней мере, на лабораторных животных это подтверждается. Джайм Эскобар готовится продолжить исследования в этом направлении у нас в лаборатории. Я лично проведу повторное исследование ваших клеток, уделив особое внимание гликолизу протеинов. На квантовом уровне, разумеется. Мне понадобится свежий материал от всех четверых — кровь, кожа, срезы мышечных волокон, чтобы посеять новую культуру тканей.

— Как только пожелаете, Сэм. Но что именно это означает?

— Вы хотите сказать — «Что это может предположительно означать»? Пока что мы толком ничего не знаем. Ладно, попробую набросать вам в общих чертах, но придется сначала повторить то, что я уже рассказывал.

— Ничего страшного. Я ведь полнейший профан, мое мировоззрение формировалось в начале железного века. Когда дело доходит до науки, мне приходится повторять по десять раз.

Джианотти подался вперед. Глаза его оживленно блестели — настолько занимала ученого стоящая перед ним проблема.

— Англичане и сами ни в чем не уверены. Может, деметилирование связано скумулятивным повреждением самой ДНК, или фермент метилаза со временем теряет активность, а может, что-нибудь еще. В любом случае это может означать — на нынешнем этапе исследований, поймите, это не более чем предположение, — что повреждаются механизмы, не дающие проявляться некоторым генам. Быть может, у этих генов появляется возможность производить белки, оказывающие отравляющий эффект на другие внутриклеточные процессы.

— Пассив расходится с активом, — глухо проговорил Ханно сквозь облако синеватого дыма.

— Может, оно и так, но все эти предположения весьма расплывчаты и неконкретны. Практически сплошная тавтология, и она ни о чем не говорит, — вздохнул Джианотти. — И не думайте, что у нас есть что-либо еще, кроме этого кусочка головоломки — да и тот не полностью. А головоломка даже не плоскостная, а трехмерная, или четырех-, или n-мерная, и притом в неэвклидовом пространстве. К примеру, регенерация столь сложных органов, как зубы, означает, что тут скрыто нечто большее, чем отсутствие старения. Это указывает на поддержание некоторых детских, а то и зародышевых черт, причем не на анатомическом, а на молекулярном уровне. А уж ваша фантастическая иммунная система замешана тут непременно.

— Ага, — кивнул Ханно, — старость нельзя свести к одной простой причине. Это целый букет разных… болезней, и притом симптомы у больных очень сходные. Старость — вроде гриппа или рака.

— По-моему, не совсем так, — ответил Джианотти. Они уже не в первый раз обсуждали этот вопрос, но финикийцу действительно все нужно повторять по многу раз. Порой Джианотти думал, что тому нужно непременно добиться исчерпывающего познания самого себя. — Похоже, для всех смертных многоклеточных организмов — а может статься, и для одноклеточных тоже, вплоть до прокариотов и вирусов — действует один и тот же фактор. Вот если бы только найти его!.. Не исключено, что феномен деметилирования дает нам ключ к разгадке. Впрочем, это мое личное мнение. Я полагаю, что держусь более или менее философских позиций. Нечто столь фундаментальное, как смерть, должно быть вплетено в ткань эволюции, более того, должно служить ее основой.

— Угу. Смерть обеспечивает возможность выживания вида — точнее, потомственной линии. Убрать старшие поколения с дороги, дать место для генетического кругооборота, позволить развиться более приспособленным. Не будь смерти, мы до сих пор болтались бы в океане в виде студня.

— В этом что-то есть, — покачал головой Джианотти, — но это далеко не все. Это никоим образом не объясняет, например, почему человек живет значительно дольше, чем мышь. Или почему некоторые виды, вроде болотного кипариса, живут бесконечно. — В его улыбке проскользнула усталость. — Нет, скорее всего жизнь просто адаптировалась к тому, что раньше или позже, так или иначе, но энтропия опустит занавес театра, где жизнь творит свое удивительное действо. Не знаю, может, вы и ваши товарищи просто являетесь следующей эволюционной ступенью — носителями мутаций, которые повлекли за собой образование безотказных организмов, защищенных от привнесенных дефектов.

— Но вы ведь так не думаете, а? Мы же не способны передать эти черты потомству.

— Да, верно, — Джианотти едва уловимо поморщился. — Но со временем такое качество может развиться. Эволюция идет методом проб и ошибок — если позволительно прибегать к подобному антропоморфизму. Чаще всего от него трудно удержаться.

Ханно поцокал языком:

— Знаете, когда вы делаете подобные заявления, мне трудно поверить, что вы верующий католик.

— Наука и вера никак между собой не связаны, спросите у любого знающего теолога. Право, вам и самому такая беседа не повредила бы, бедный вы атеист-одиночка, — ответил Джианотти и торопливо добавил: — Дело в том, что материальный мир и мир духовный не идентичны.

«И мы переживем звезды — вы, я и остальные, все до единого, — сказал ученый как-то раз на рассвете, когда бутылка уже почти опустела. — Можно прожить во плоти десять тысяч лет, миллион или миллиард — но это будет такой же пустяк, как три дня для новорожденного, или даже меньше — дитя-то умерло невинным… Но проблема захватывающая, и если удастся ее разрешить — она таит в себе безграничные перспективы для всего мира. Ваше появление на свет не может быть тривиальной игрой случая…»

Ханно не спорил, хотя предпочел бы философствованию обычную болтовню или прямолинейный разговор о работе. Спустя годы после знакомства с Джианотти он обнаружил, что это один из тех редких людей, которым можно доверить свой секрет; а может статься, именно этот человек положит конец необходимости секретничать. Если Сэм Джианотти в состоянии знать о людях, проживших тысячелетия, и не проговориться даже жене, и все благодаря религии, с начатками которой Ханно познакомился еще в Тире времен Хирама, и уже тогда они были седой древностью, — что ж, быть по сему.

— Ладно, дело не в религии, — продолжал ученый. — Больше всего на свете я сейчас, как и всегда, хотел бы одного: чтобы вы освободили меня от клятвы и позволили оповестить мир — а лучше бы сами оповестили — о вас и ваших собратьях.

— Увы, нет. Мне что, снова изложить доводы в пользу отказа?

— Никак не можете отбросить свою подозрительность, да? Я уж счет потерял, сколько раз говорил вам, что времена средневековья больше не вернутся. Никто не станет сжигать вас, как ведьм и колдунов. Покажите миру доказательства, какие предъявляли мне.

— Жизнь научила меня не совершать опрометчивых необратимых поступков.

— Ну почему вы не хотите меня понять? Я повязан по рукам и ногам — не могу сказать правду даже собственному персоналу. Мы топчемся вокруг да около, и… Боб, если вы выберетесь на свет Божий, исследование механизмов бессмертия станет для человечества проблемой номер один, на нее будут брошены все ресурсы. Узнать о том, что бессмертие возможно, — все равно что полдела сделать, клянусь вам. Загадку раскусят лет за десять. А когда перед каждым замаячит подобная перспектива — разве вы не понимаете, что войны, гонка вооружений, терроризм, деспотизм и все такое прочее отомрут сами по себе? Сколько еще ненужных смертей способна вынести ваша совесть?

— А отвечал вам не раз, что столь радужные перспективы вызывают у меня серьезные сомнения, — отрубил Ханно. — Опыт трех тысячелетий — ну, может, чуть меньше, но несущественно — подсказывает мне обратное. Скоропалительное заявление такого сорта разрушит много судеб.

Повторять, что он может следить за выполнением наложенного вето, Ханно не пришлось. В случае нужды он просто избавился бы от вещей, с помощью которых убеждал Джианотти. Джон Странник, Ду Шань и Асагао привыкли во всем слушаться его, признавая старшим. Если кто-нибудь из них взбунтуется и решит обнародовать свою сущность, то не будет располагать доказательствами, собранными Ханно за истекшие века. Для подтверждения серьезности заявления потребовались бы наблюдения продолжительностью лет сорок — пятьдесят — но кто из бессмертных согласится провести столько лет в заключении? Или, в лучшем случае, под пристальным контролем? Ришелье триста пятьдесят лет назад сказал правду: риск чересчур велик. Вечно молодое тело хранит горячее стремление молодого животного к свободе.

Джианотти снова опустился в кресло, пробормотав:

— О черт, давайте перестанем размахивать все теми же протухшими аргументами. — Он повысил голос. — Я лишь прошу вас отложить на время свой пессимизм и цинизм и подумать еще разок. Когда все до единого будут жить столько же, сколько вы, нужда прятаться для вас отпадет.

— Разумеется, — с готовностью согласился Ханно. — В противном случае я не стал бы открывать этот институт. Но только не подгоняйте события, пусть все идет помаленьку, как бы само собой. Дайте нам — мне, моим друзьям, всему миру, наконец, — время слегка свыкнуться с этой мыслью! Кроме того, вы же сами говорите, что аргументы давным-давно заплесневели.

Джианотти с облегчением рассмеялся, будто у него камень с души свалился.

— Ладно! Хватит сотрясать воздух пустой болтовней. А у вас что новенького?..

…В приятной компании время летит незаметно. Когда Ханно подъехал к дому Колдуэлла, стрелки часов уже перевалили за шесть.

Из этого непритязательного дома на холме Королевы Анны открывался замечательный вид, и Ханно немного постоял, наслаждаясь зрелищем: склоняющееся к западу солнце зажгло дальние горы призрачным сиянием, сделало их легкими и бесплотными, будто сновидение или отражение волшебной страны эльфов. Южнее, за стройным силуэтом Космической Иглы, играла бликами бухта Эллиота, обратившись в расплавленное серебро, а вершины деревьев тронуло закатное золото. Еще дальше подпирал небеса вулкан Рейнир — каменистые склоны казались темно-синими, контрастно подчеркивая белоснежный конус вершины. Прохладный воздух остужал разгоряченное лицо. Уличное движение упало до негромкого шепота, сквозь который прорывались обрывки незамысловатого посвиста малиновки. Да, подумал Ханно, у нас замечательная планета, настоящая пещера Аладдина. Очень жаль, что люди ее так изгадили… Но это ничуть не ослабляло его желания пожить здесь еще.

Он неохотно оторвался от пейзажа и вошел в дом. Пришедшая раньше его Наталия Терлоу оставила дверь незапертой; сама она сидела в гостиной перед телевизором. Передавали новости, экран заполняла брылястая физиономия с крючковатым носом. Обладатель физиономии вещал хорошо поставленным голосом:

— …включиться в наше благородное дело. Оно касается всех людей доброй воли, всей мировой общественности. Пора положить конец расточительству, растрате невероятных богатств на производство оружия массового уничтожения, когда столько людей каждый день оказываются на улице без средств к существованию, без крова и пищи. Я торжественно клянусь…

Камера отъехала назад, показав Эдмунда Мориарти, сидящего на сцене в обрамлении американского и советского флагов. За его спиной красовался флаг Организации Объединенных Наций, а сверху тянулся транспарант с надписью: «КОМИТЕТ НЕРАВНОДУШНЫХ ГРАЖДАН В БОРЬБЕ ЗА МИР».

— Вот же Иуда! — застонал Ханно. — Ты что, хочешь, чтоб я заблевал наш чудесный новенький ковер?

Наталия, стройная блондинка, разменявшая четвертый десяток, выключила телевизор и встала ему навстречу с объятиями и поцелуем. Она прекрасно знала, как сделать Ханно приятное, и ее независимость играла тут не последнюю роль. Он ответил на поцелуй с пылкостью молодого влюбленного, взъерошив ей волосы. Наталия, освободившись от объятий, пригладила прическу ладонью и рассмеялась:

— Ну-ну, парень, что-то ты чересчур быстро забыл свои дурные предчувствия! Если можно, поумерь свой пыл. Обед тебя уже заждался. Отложить его можно разве что еще на минутку, ради пары глотков чего-нибудь крепкого. Я думала, ты придешь пораньше. Конечно, потом…

Обычно готовила она — Ханно тоже неплохо управлялся у плиты, но Наталия, программист по профессии, считала стряпню наилучшим способом отвлечься от компьютеров.

— Мне только пива. Мы с Сэмом в лаборатории пропустили по рюмочке.

— Что?! А мне казалось, тебя ждали какие-то безрадостные перспективы…

— Так оно и было, но удалось вырваться от налоговых обдирал раньше, чем я думал.

Накануне он упоминал о предстоящем визите, хоть и не сказал, под каким именем и ради чего. Она уже налила себе бокал шерри, и Ханно направился на кухню сам. Вернувшись с кружкой портера и присев рядом с ней на диван, он с удивлением обнаружил, что ее хорошее настроение как рукой сняло.

— Боб, — сердито бросила она, — хватит отпускать эти грязные шуточки про правительство. Да, у него есть свои недостатки, в том числе деспотические замашки, но это ведь наше правительство!

— «Правительство народа, из народа и для народа». Ага. Вся беда в том, что это три разные категории людей.

— К твоему сведению, мне уже доводилось слышать, что ты думаешь на эту тему. Если ты прав и такова природа всех правительств, — так чего ж ты катишь бочку именно на это? Ведь оно — единственная преграда на пути куда худшего зла.

— Если сенатор Мориарти не пробьется к кормилу.

— Погоди секундочку, — оборвала она его. — Можно еще сказать, что он заблуждается, но называть его предателем!.. А ведь ты именно это имел в виду. Он говорит от имени миллионов весьма достойных американцев.

— Это они так считают. Настоящие его избиратели — это алчные промышленники, выступающие за налоговые льготы и субсидии, бестолковые попрошайки, голосующие за свои милостыни, и комплексующие интеллектуалы, голосующие за свои лозунги. А этот его свежевылупившийся пацифизм — просто дань моде. До сей поры его племя из кожи вон лезло, чтобы втянуть нас в иноземные войны, якобы с целью не дать коммунизму захлестнуть мир. А сегодня он набирает лишние голоса — не исключено, что они дотянут его до самого Белого дома, — на том, что твердит: дескать, насилием ничего не добьешься. Ах, если бы он мог потолковать с карфагенскими отцами города!

Забыв о раздражении, она с улыбкой парировала:

— Что, плагиатом занимаешься? Утащил у Хайнлайна, так?

Ханно не мог не восхититься ее способностью мгновенно разрядить накалившуюся обстановку. Они и так в последнее время слишком много ссорятся. Хмыкнув, он расслабился.

— Ты права. Какой же я дурак, что трачу время на политику, когда у меня в руках бокал доброго пива, а под боком — пылкая женщина!..

Но в мыслях пронеслось: кажется, он сам отдал себя в мои руки. Завтра надо раздобыть запись; если заседание шло, как я предполагаю, — что ж, следующий номер «Штурманской рубки» почти готов к печати. У меня едва-едва хватит времени снять передовицу Таннахилла и заверстать другую, написание которой доставит мне искреннюю Schadenfreude^[215]…

— Тебе и самому в пылкости не откажешь. — Наталия положила ладонь на запястье Ханно. — Ты ужасный реакционер и старый ретроград, но если станет известно, каков ты в постели, мне придется отгонять женщин дубинкой. — Ее улыбка померкла. Посидев немного молча, она тихонько добавила:

— Нет, пожалуй, насчет того, что вначале — беру свои слова назад. По-моему, ты так обрушиваешься на правительства из-за того, что видел жертвы их идиотских ошибок — и жестокости. Лучше бы делами заправлял ты. Под черствой коркой таится милый и заботливый человек.

— А также слишком умный, чтобы жаждать власти, — подхватил он.

— И еще — вовсе ты не старый. Во всяком случае, по тебе возраст никак не заметен.

— Когда я в последний раз смотрел в зеркало, то видел шестидесятисемилетнего человека. — Согласно метрике Роберта Колдуэлла, добавил он мысленно. — Я мог бы быть твоим отцом или даже дедом, если б мы с сыном немного поторопились.

Я мог быть твоим пра-стократ-прадедом, — это про себя. Может, так оно и есть… Он ощутил на себе взгляд Наталии, но не решился встретиться с ней глазами.

— А когда на тебя смотрю я, то вижу человека моложе себя. Даже жутковато как-то.

— Я же говорил, у меня в роду все были долгожителями. — Пузырек краски для волос на полочке в ванной должен бы подкрепить такое тщеславное заявление. — Я уже сколько раз предлагал, чтобы ты начала подыскивать себе модель более позднего выпуска. Честное слово, мне не хочется, чтобы ты упустила свою пору.

— Поживем — увидим.

Однажды за три года совместной жизни она предложила ему пожениться. Будь у него иная, более молодая личина, можно было бы пройти и через брак. Но при существующем положении вещей он даже не мог объяснить, насколько скверной шуткой был бы такой союз по отношению к ней.

В голове у Ханно промелькнула мысль, что если бы он дал миру знать о себе, да плюс Джианотти не заблуждается, и исследования действительно будут продвигаться с высокой скоростью, то Наталия может успеть дождаться бессмертия, а то и омоложения. Если биохимии организма можно отдавать команды, такая задача окажется совсем несложной. Ханно испытывал к Наталии искреннюю привязанность, однако влюбиться по-настоящему он не позволял себе уже не первое столетие. Кроме того, он пока просто не готов обрушить в мир весть, последствия которой просто непредсказуемы. Может быть, когда-нибудь после — но только не сейчас.

Наталия решила опять внести в разговор нотку веселья:

— Ас кем это ты переписываешься в Дании?

— Что? — удивленно заморгал он.

— В сегодняшней почте письмо из Дании. А больше ничего особенного… Эй, оно что, важное?

— Сейчас гляну. Извини, я на минуточку.

Сердце его грохотало; о почте-то он и не подумал. Она лежала на угловом столике. Беря в руки конверт со штампом Копенгагена, Ханно заметил напечатанные на нем название отеля и обратный адрес, а поверх — приписку от руки: «Гельмут Беккер».

Письмо от франкфуртского агента, который принимал ответы на рекламные объявления, публикуемые в Северной Европе. Беккер должен был проверить все письма от людей, соответствующих требованиям Ханно. Разумеется, агент и понятия не имел, о чем речь, — ему сказали всего-навсего, что Институт Руфуса хочет завязать отношения с членами семей долгожителей; а если последние окажутся молодыми, но интеллигентными, да к тому же продемонстрируют интерес к истории, — это будет просто идеально…

Усилием воли Ханно прекратил бешеную пляску мыслей и дрожь в руках, потом распечатал конверт. Письмо было написано по-английски, довольно невнятно, но в нем не содержалось ничего такого, чтобы Наталии нельзя было его прочесть; она знала о проекте, считала подход вопиюще антинаучным, но относилась к нему с терпимостью, как и к прочим эксцентричным выходкам сожителя. Надо поддержать иллюзию, что ему нечего скрывать, — именно для того, чтобы скрыть безмерное волнение.

— Похоже, мне предстоит небольшая поездка…

4

В краю Потерянной реки жил дружелюбный народ; китайские крестьяне всегда преуспевали в Айдахо — так что когда мистер и миссис Ду стали арендаторами земли, принадлежащей «Томек энтерпрайзиз», соседи устроили им пышную встречу. Историю этой пары стоило послушать: он-де был мелким землевладельцем на Тайване, она — дочерью японского торгпреда в тех же местах. Подобные браки в Азии всегда сталкивались с невероятным сопротивлением, даже после войны. Кроме того, у них были нелады с гоминдановским режимом — ничего серьезного, но вполне достаточно, чтобы молодая пара ощутила себя в тисках и начала испытывать тревогу за свою судьбу. Через посредство ее отца они смогли встретиться с мистером Томском, и тот уладил вопрос с их переездом в Америку. Первое время они изъяснялись на ломаном английском, но очень скоро усовершенствовались в языке и стали говорить довольно чисто.

И все-таки оба были какими-то не от мира сего. Они чудесно управлялись со своими посевами и скотом, в доме все блестело и сверкало — но чего еще и ждать: если совесть неспокойна, всегда поддерживают внешний порядок и уют. Вели себя скромно, вежливо, готовы были прийти на помощь каждому — но держались вдали от общественной жизни, не посещали ни церковь, ни клуб; в компании веселились со всеми наравне, но до конца не раскрывались; за гостеприимство платили щедрым столом и приятной беседой, но ни к кому не навязывались в друзья и чужую дружбу принимали как-то не очень охотно. Впрочем, люди восточные всегда с большим пиететом относились к детям, и если взглянуть на дело с этой стороны, замкнутость бездетных супругов становилась понятной.

А шесть лет спустя они стали настоящим предметом пересудов и пробудили в людях тревогу. Время от времени чета Ду, как и остальные, уезжала отдыхать — вот только они ни разу и словом не обмолвились, куда ездили и чем занимались. А в этот раз они вернулись из Чикаго с парой юных оборвышей, явно бедствующих, а мальчик к тому же был черным. «Мы их вовсе не усыновляли, — пояснили супруги Ду. — Просто решили посмотреть, что может сделать с человеком семейная жизнь в здоровом окружении». И показали бумаги, подтверждающие, что все сделано по закону.

Соседи начали побаиваться, что приезжие начнут хулиганить, сбивая с пути истинного их собственных детей, а то еще приучат к наркотикам. Эдит Хармони, дама весьма решительная и уверенная в собственных силах, воспользовалась отлучкой Шана, чтобы переговорить с Асагао с глазу на глаз.

— Понимаю твои чувства, дорогуша, ты очень добра к ним — но слишком уж много в наши дни развелось доброхотов.

— А что, злохоты лучше? — с улыбкой спросила Асагао и тут же сменила тон. — Клянусь, все будет в порядке. Нам с мужем уже не впервой наставлять заблудших.

— В самом деле?

— Это не дает нам самим сбиться с пути, наполняет нашу жизнь смыслом. Может, тебе доводилось слышать буддистскую концепцию развития добродетелей. Погоди-ка, я согрею тебе кофе.

И действительно, они добились успеха. Поначалу возникли небольшие трения, особенно в школе. Мальчишка пару раз подрался, девочку поймали, когда она пыталась стащить из магазина какую-то мелочь. Но наставники быстро и весьма основательно изменили их нравы. Пусть. Шана нельзя было назвать умнейшим из людей, но и болваном его тоже не назовешь; а еще он умел добиваться от людей желаемого, не прибегая к своей недюжинной физической силе. Асагао — тихая, вежливая женщина — на поверку оказалась обладательницей ума острого, как бритва. Детишки старательно трудились на ранчо, а вскоре начали проявлять прилежание и в школе, постепенно став всеобщими любимцами. Спустя четыре года, когда возраст и полученная квалификация уже позволяли им найти работу, они уехали искать счастья. Окрестные жители скучали по ним, и когда приехали новые сироты, никто не стал возражать — более того, община даже ощутила гордость.

Супруги Ду сами детей не разыскивали. В свое время, рассказывали они соседям, они были просто потрясены судьбами детей, о которых узнавали из газет и телепередач, а со временем кое с кем познакомились и лично. Порасспросив знающих людей, они нашли благотворительную организацию, пытающуюся пристроить детей-сирот в семьи, — небольшую, но имеющую филиалы в ряде больших городов. Со временем обоюдное доверие возрастало; первый опыт показал, в чем супруги сильны и каким детям будет больше пользы от знакомства с ними — и с того момента организации оставалось лишь подбирать детей и отправлять их по месту назначения.

Шан и Асагао постановили, что могут обеспечить должной заботой лишь троих за раз, да и то, если их будут присылать по очереди. Так что третий член второй группы появился два года спустя — это была четырнадцатилетняя девочка-подросток из Нью-Йорка. Воспитатели встретили ее в аэропорту Покателло и отвезли к себе.

Поначалу Хуанита являла собой сущее наказание Божье — взвинченная, как угодившая в ловушку рысь, вечно угрюмая, но порой впадающая в шумные истерики и разражающаяся такими проклятьями, что даже мужчинам становилось не по себе. Но они уже научились твердости и терпению. Двое приехавших раньше подростков успели перерасти бунтарство и оказались серьезным подспорьем, поддерживая и успокаивая ее. А первостепенную роль играли дружные супруги, да еще красота природы, свежий воздух, честный труд и хорошее питание. Помогло и то, что стояло лето, и Хуаните не приходилось терзаться из-за школы. Скоро она стала настоящей маленькой леди.

Однажды Асагао пригласила ее вдвоем съездить по ягоды в укромное местечко среди холмов, в часе с небольшим верховой езды от ранчо. Прихватив с собой корзинку со снедью, они не торопясь двинулись в путь. На обратной дороге девочка застенчиво начала изливать душу, поведав Асагао свои мечты, а та ненавязчиво поддерживала беседу, давая Хуаните выговориться.

Вчерашняя гроза приглушила летний зной, воздух был напоен ароматами, ветерок легонько заигрывал с волосами собеседниц. С запада уже наползали тени, хотя высота была еще полна того непередаваемого сияния, от которого кажется, что до гор рукой подать, но не пропадает ощущение воли и простора. Белоснежные тучи пышными клубами дыбились в пронзительной синеве небес. Долина пестрела всеми оттенками зелени, перемежавшимися с проблесками каналов. Сады и дома были где-то далеко, у самого горизонта. Над пастбищами с криками носились краснокрылые дрозды, а пасшийся у изгородей скот поднимал головы и провожал шагающих лошадей взглядами больших, влажно поблескивающих глаз. Поскрипывала кожа седел, копыта мягко шлепали по влажной земле, всадницы и лошади будто слились воедино в ленивом, баюкающем ритме неторопливого аллюра.

— Я в самом деле хотела бы познакомиться с вашей религией поближе, миссис Ду, — говорила Хуанита, темноволосая худенькая девчушка, прихрамывающая при ходьбе. Отец часто бил ее, да и мать не отставала — пока Хуанита не воткнула отцу кухонный нож в плечо и не удрала. В седле она уже держалась уверенно, будто родилась наездницей, и супруги Ду запланировали ближе к концу года отправить ее на корректирующую хирургическую операцию. А пока что она выполняла свою долю работ с поправкой на увечье.

— Должно быть, ваша вера просто чудесна, раз… — Хуанита зарделась, отвела взгляд и закончила чуть ли не шепотом, — раз к ней принадлежат такие люди, как вы с мистером Ду.

— Спасибо, милая, — улыбнулась Асагао, — но, знаешь ли, мы самые обыкновенные люди. По-моему, тебе лучше вернуться в лоно твоей собственной церкви. Конечно, мы с радостью объясним, что сумеем, все наши дети этим интересуются. Но то, чем мы живем, на самом деле в словах не выразишь. Наши принципы в этой стране кажутся слишком чуждыми. По вашим понятиям это даже не религия, это скорее стиль жизни, попытка пребывать в гармонии с Вселенной.

Хуанита быстро вскинула на нее полный любопытства взгляд:

— Как в «Единстве»?

— Где?

— В «Единстве». Это в моих местах. Вот только… Они не могли меня принять. Я спрашивала у одного их парня, но тот сказал, что… спасательная шлюпка полна под завязку, едва не тонет. — Девочка вздохнула. — А потом мне повезло, и меня подобрали в… для вас. Пожалуй, оно и лучше. С вашей выучкой я где угодно пристроюсь. А если ты попал в «Единство», так и оставайся в нем… По-моему. Только я толком-то не знаю. Они не болтают языком, члены-то.

— Раз ты слыхала, то твой друг все-таки болтал.

— А-а, слухи-то ходят. А наркодельцы, эти вот его ненавидят будь здоров! Но мне кажется, оно только в Нью-Йорке. А как я уже сказала, там чем выше поднимешься, тем меньше болтаешь. Мануэль, он-то еще маленький. Он вырос в «Единстве», как и его родители, но они говорят, что он еще не готов. Он почти ничего и не знает, кроме работы по дому, и учебы, и… В общем, члены «Единства» помогают друг другу.

— Это хорошо. Мне доводилось слышать о подобных организациях.

— Ну, это не совсем взаимопомощь, как, скажем, у этих… у ангелов-хранителей, если не считать, как они говорят, звания стража и… Это вроде как церковь, только по-другому. Члены могут верить, кому во что заблагорассудится, но у них проводятся эти… службы, или молельные собрания, что ли… Потому-то я подумала, что у вас что-то вроде «Единства».

— Нет-нет, никоим образом. Мы просто семья, и даже не представляем, как справиться с большим количеством народа.

— Пожалуй, потому-то «Единство» и перестало расти, — задумчиво произнесла Хуанита. — Мама-ло просто не сможет уследить за остальными.

— Какая мама-ло?

— Так ее называют. Она вроде как… высшая жрица, что ли. Только это не храм. Говорят, она обладает настоящим могуществом. Они, которые в «Единстве», делают, что она скажет.

— Хм! И давно это пошло?

— Не знаю. Давно. Я слыхала, первая мама-ло была то ли матерью нынешней, то ли бабкой. Она черная, хотя я слыхала, что с ней бок о бок работает белая женщина, и всегда так было.

— Любопытно, — вставила Асагао. — Ты рассказывай, рассказывай!

…По вечерам, после обеда, воспитатели и приемные дети обычно собирались вместе — беседовали, играли, читали книги. Порой вместе сидели у единственного в доме телевизора, но только по взаимному согласию, и последнее слово всегда оставалось за взрослыми. Желающие побыть наедине с собой могли уйти с книжкой в свою комнату или заняться любимым делом в небольшой мастерской. Поэтому когда Асагао с Ду Шанем вышли прогуляться, час был уже поздним. Они ушли далеко в поле и долго не возвращались, но все равно говорили лишь по-китайски, — для полной уверенности, потому что по-прежнему лучше всего понимали друг друга на этом языке, хоть за века совместной жизни усвоили множество языков и наречий.

Тихая ночь овевала уснувшие поля прохладой. Земля тонула в тени, и кроны деревьев вырисовывались темными контурами на фоне обильных звездных россыпей высокогорий Запада. Где-то невдалеке раскатисто заухала сова, а потом сорвалась в воздух и бесшумным призраком скрылась в ночи.

— Быть может, они тоже подобны нам, — дрожащим голосом говорила Асагао. — Их организация росла мало-помалу, на протяжении нескольких поколений, но при том строилась вокруг одной-двух личностей. Якобы мать и дочь, они, однако, держатся в тени и работают в одном и том же стиле. Мы и сами с тобой были главами разных деревень то под одним прозванием, то под другим, а наше знакомство с городами оказывалось лишь мимолетным. Ханно обратил свои деловые качества в свою мощь, защиту и прикрытие. А тут открывается возможность третьего пути — к бедным, несчастным и обездоленным. Протяни им руку помощи, помоги наставлением, дай руководство, цель в жизни и надежду — и они водворят тебя на твой крохотный престол, где ты в тиши и тайне переживешь не одно поколение смертных.

— Быть может, — врастяжку отвечал Ду Шань, что было признаком напряженных раздумий. — А может, и нет. Напишем Ханно — он разберется.

— А надо ли?

— Что?! — он вздрогнул и остановился на полушаге. — Он знает в этом толк. А мы с тобой из деревни и носу не кажем.

— Он ведь тут же упрячет этих бессмертных подальше от глаз людских, как упрятал Странника, тебя, меня, как упрятал бы этого турка, если б тот сам от нас не отмежевался?

— Ну, он ведь объяснил причину…

— А откуда нам знать, что он не заблуждается? — настойчиво спросила Асагао. — Ты знаешь, что навело меня на этот вопрос. Я потолковала с тем ученым мужем по имени Джианотти, когда он повторно обследовал нас. Так ли уж надо нам прятаться под этими личинами? В Азии нам не всегда приходилось прибегать к ним, а Страннику среди своих диких индейцев вообще не требовалось таить свою сущность. Быть может, и в сегодняшней Америке это уж не нужно? Времена меняются. Если мы откроемся миру, уже через несколько лет бессмертие смогут получить все.

— А может, и нет. И что тогда сделают с нами?

— Знаю я, знаю! И все-таки… Почему мы ни на миг не усомнились в правоте Ханно? Надо разобраться, является ли он, как старейший, и мудрейшим из нас, или закоснел в своих привычках и теперь совершает ужасную ошибку — из-за излишней трусости и… крайнего эгоизма!

— М-м-м…

— В худшем случае нам придется умереть, — Асагао подняла лицо к звездам. — Умереть, как все — с одним лишь отличием: мы прожили много-много, очень много лет. Я вовсе не боюсь. А ты?

Ду Шань издал короткий смешок:

— Нет. Но признаюсь, мне эта мысль не по нраву, — и тут же снова набрался серьезности. — Надо сообщить ему про это самое «Единство». У него есть и средства и познания, чтобы разобраться, а у нас нет.

— Верно, — кивнула Асагао, но чуть помолчав, добавила: — Но когда мы узнаем, похожи ли они на нас…

— Мы многим обязаны Ханно.

Переезд в эту страну благодаря влиянию Томека на какого-то конгрессмена. Помощь в знакомстве с новыми условиями жизни. Устройство с поселением в этих краях, когда стало окончательно ясно, что американские города — не по ним.

— Согласна. Но и человечеству, думаю, мы задолжали немало. И себе самим. И свободы выбора у нас никто не отнимал.

Некоторое время они шагали молча. На западе взошла яркая быстрая звезда и начала свой стремительный путь по низкому небу.

— Погляди-ка, — оживился Ду Шань, — спутник! Настал век настоящих чудес.

— Я полагаю, это «Мир», — медленно проговорила она.

— Что?.. Ах да! Русский.

— Это космическая станция, единственная на планете. Соединенные Штаты со времен «Челленджера»…^[216]

Асагао могла не договаривать; они столько веков прожили вместе, что частенько проникали в мысли друг друга. Династии расцветают и увядают, и низвергаются в бездну — равно как империи, нации, народы и судьбы.

5

— Да пребудут ваши добрые ангелы во благости. Да зажжет Огонь силу, да принесет Радуга покой. А ныне ступайте к Богу. Доброго пути.

Роза Донау воздела руки в благословении, поднесла их к груди и склонилась перед крестом на алтаре, в обрамлении алой и черной свечей в подсвечниках-лилиях. Стоявшие перед Розой коллеги-священнослужители тоже склонились пред алтарем. Их было ровно два десятка — мужчины и женщины, большей частью темнокожие и седовласые — старейшины семей, которые поселятся здесь. Служба шла около часу и состояла из простых слов, речитативных распевов под барабанный бой, священных танцев, гипнотизирующих уже самой своей сдержанностью и мягкостью. Расходились без единого слова, хотя некоторые дарили Розу широкими улыбками, а многие осеняли себя священным знамением.

Роза задержалась — сейчас ей не помешало бы посидеть и успокоиться. Пока молитвенный покой был обставлен скудно. За алтарем висела икона Христа, более изможденного и сурового, нежели принято, хотя десница его была поднята в благословении. Написанная прямо по штукатурке, его окружала Змея Жизни, а к ней примыкали символы, которые обозначали то ли, ло, то ли святых — как кому видится. Символы слева и справа призывали удачу, волшебные чары, святость… Или просто служили для ободрения, как понимала Роза; укрепитесь сердцем, смятенные, с отвагой чествуйте жизнь, наполняющую вас.

Это не догма, но святое почитание творений, ибо и сам Творец воплощен в них; не заповедь, но святая преданность братьям по духу. Лишь анимистическое, пантеистическое воображение могло постигнуть смысл и суть учения, а ритуалы только поддерживали его и скрепляли братство. Каждый мог верить, во что хотел, что считал более истинным… И все-таки Алият со времен юности, отдалившейся в прошлое на целых четырнадцать веков, не ощущала такой концентрированной духовной мощи, какая скопилась здесь.

По крайней мере, внутри нее самой, если не в алтаре или воздухе. Надежда, очищение, смысл существования, возможность давать, а не брать или расточать, как раньше. Не потому ли Коринна просила ее возглавить освящение здания?

Или Коринна просто чересчур углубилась в выяснение, кто притаился за невинным с виду воззванием к долгожителям? В последнее время она явно набрала в рот воды и рассказала Алият очень немногое. Коринна быстро выяснила, что некий Уиллок — всего-навсего агент, якобы работающий на научную организацию. (Может, и это сплошная липа?) Наверное, для выяснения дела Коринна задействовала свои связи в правительстве, полиции, ФБР — или где там еще. Хотя нет, пожалуй, нет — слишком опасно; это может заставить их заподозрить, что мама-ло Макендел — не та, за кого себя выдает…

Обойдется, повторяла Коринна, не волнуйся, тяжелая жизнь учит сосредоточиваться лишь на том, что под носом… Алият со вздохом встала, задула свечи, выключила свет и вышла. Молельня находилась на третьем этаже. Строители не только починили разваливающуюся лестницу, но и перестроили лестничную клетку в небольшую прихожую; больше пока ничего сделано не было. Болтающаяся на проводах голая лампочка резко высвечивала поблекшую, отслаивающуюся целыми пластами штукатурку. Дом стоял в скверном районе — чуть ли не на самой западной окраине. Зато здесь «Единство» смогло задешево приобрести брошенный жилой дом, где члены общества заживут приличной жизнью. Алият не могла удержаться от раздумий, будут ли открываться еще такие же филиалы — если «Единство» разрастется, то будет чересчур бросаться в глаза, да вдобавок выйдет из-под контроля двоицы, которой оно служило защитой и покровительством. Но, как ни крути, входящие в «Единство» люди будут взрослеть, жениться и рожать детей.

Роза спустилась к груде беспорядочно сваленных в вестибюле строительных материалов и инструментов. Ночной сторож встал поприветствовать ее. Вслед за ним поднялся еще один человек — молодой, рослый, с кожей цвета эбенового дерева. Алият с первого взгляда узнала Рэндолфа Касла.

— Вечер добрый, миссус-ло Роза, — пророкотал он. — Покой и сила.

— А, привет, — удивленно отозвалась она. — Покой и сила. Ты чего здесь так поздно?

— Думал, дай-ка вас провожу. Решил, вы задержитесь, когда остальные ушли.

— Ты очень добр.

— Просто осторожный, — мрачно уточнил он. — Нам не хотелось вас терять.

Они пожелали сторожу спокойной ночи и вышли. Уличного освещения в этом районе почти не было, и погруженные во мрак улицы казались совершенно безлюдными — но разве угадаешь, что или кто таится в тени, а таксисты в этот район заезжать не рискуют. До дома Розы, небольшой меблированной комнаты в Гринвич-виллидж, отсюда было недалеко, но все равно она обрадовалась столь внушительному провожатому.

— Все одно хотел с вами говорить, — сказал он по пути. — Если вы не против.

— Нет, конечно нет! Ведь я главным образом здесь именно для этого, не правда ли?

— Нет, на этот раз не личные проблемы, — слова давались ему не без усилия. — Это за всех. Только не знаю, как сможем сказать маме-ло.

Алият потерла пальцами правой руки стиснутую в кулак левую и мягко подбодрила спутника:

— Продолжай. Что бы ты ни сказал, я и словом не обмолвлюсь.

— Знаю, ох, как знаю! — в свое время она выслушала его исповедь в проступках и помогла ему вернуться на путь истинный. Рэндолф молчал, топот его шагов гулко отдавался от близких стен. Наконец он заговорил: — Слушайте, мама-ло не понимает, какой тут плохой район. Никто из наших не знал, а то б мы, наверно, не стали ничего тут покупать. А я вот выяснил.

— Что ж — преступность, наркобизнес? Нам уже приходилось с ними справляться. Что еще?

— Ничего. Но эти деляги, они подлые и коварные. Они про нас знают и не хотят, чтоб мы тут закрепились, то есть вообще.

Сердце Розы стиснуло холодом — она столетие за столетием встречала абсолютное зло в самых разных проявлениях и знала его мощь.

…Некогда она со смехом отмахнулась от тревог по поводу такого соседства.

— Да что ж такого, были бы наши люди чисты! Пусть другие губят себя, если хотят. Ты тоже жила за счет контрабанды спиртного и забегаловок во время «сухого закона»! Да и я занималась примерно тем же. Какая разница?

— Меня удивляет, что ты настолько недальновидна и спрашиваешь о подобных вещах, — ответила тогда Коринна и немного помолчала. — Итак, ты старалась держаться подальше от всего пагубного. Послушай же, дорогая, — зелье в наши дни изменилось. Мы в «Единстве» не чураемся крепких напитков и даже используем вино в некоторых церемониях — но учим своих членов не напиваться пьяными. От зелья вроде крэка нельзя не утратить разум. А еще… Гангстеры прежних дней порой проливали немало крови, и я вовсе не собираюсь отпускать им грехи, но по сравнению с нынешними дельцами наркобизнеса они — сущие агнцы Божий. — Она крепко сцепила пальцы. — Словно времена работорговли вернулись.

Этот разговор случился много лет назад, когда зло только-только проклевывалось, и с той поры Алият переменила мнение на сей счет. А «Единство» перешло к действиям во всех своих общинах. Когда крепкие гражданские дружины «Единства» добывали достоверную информацию, то вызывали полицию, подавали местным жителям добрый пример, помогали заблудшим вернуть человеческий облик и неукоснительно хранили полувоенный порядок; «Единство» было в состоянии лишить нарковоротил доходов и даже сделать округу опасной для них.

— Мне и самому грозили, — сказал Касл. — Другим вот парням тоже. Думаю, мы вправду думаем, что если не смотаемся, то они ордой попытаются ворваться и вышибить нас отсюда.

— Мы не можем бросить это место, — возразила она. — Мы слишком поиздержались при покупке и не можем позволить себе такой расточительности. «Единство» не так уж богато, знаешь ли.

— Ага, знаю. И что ж нам делать? — Он вскинул голову. — Драться, вот оно как, только и остается.

— Людям в Нью-Йорке не позволяют защищать себя, — отрубила Роза.

— Угу… Только… Ну, верное дело, говорить маме-ло никак нельзя. Нельзя, чтоб она узнала. Она не сможет не запретить, хоть бы какие потери, так ведь оно? Но если кое-кто из наших смогут дать отпор и весть об этом разнесется между них — глядишь, оно и не придется уходить. Как насчет этого? Вы ведь знаете толк. Что вы думаете?

— Мне надо узнать об этом побольше. И подумать, да-да, крепко подумать. — Но Алият уже догадывалась, какое примет решение.

— Непременно. Поговорим, когда у вас найдется время, миссус-ло Роза. Надеемся на вас.

На меня! — мысленно воскликнула она, ощутив трепет гордости. Остаток пути они прошагали молча. У входа в дом Роза протянула руку.

— Спасибо за честность, Рэнди.

— Вам спасибо, миссус-ло. — В ярком свете здешних фонарей его зубы в улыбке слепили белизной. — Когда мы снова сможем встретиться?

Роза ощутила искушение: почему бы не сейчас, сразу? Он силен и красив на свой грубоватый манер, а она уже давным-давно не… Интересно, а сможет ли она отдаться мужчине чистосердечно, не испытывая ни ненависти, ни презрения, ни даже малейшей тени подозрения?

Нет, нельзя. Он, наверное, будет ошарашен, а уж большинство членов «Единства» — наверняка, если только узнают. Лучше не испытывать судьбу.

— Скоро, — пообещала она. — А сейчас мне надо покончить с кой-какой бумажной работой. Правду сказать, придется урвать пару часов у сна. Но все равно скоро увидимся.

6

Со своего места в углу фойе, небрежно перелистывая английский журнал, в котором ни одна строчка не привлекала его внимания, Ханно исподволь следил за входом. Дважды с улицы входили женщины, и сердце его подскакивало, но те направлялись прямо к лифту. А вот третья оправдала его ожидания: поговорив с дежурным клерком, она неуверенно двинулась в сторону Ханно. Он тотчас же покинул свое кожаное кресло, мимоходом подумав, что даже долгая жизнь в этой стране не приучила эту русскую женщину к принятой в Европе пунктуальности; ведь ей наверняка исполнилась не одна сотня лет…

Подойдя к Ханно, она резко остановилась. Он окинул ее взглядом. Описание, данное Беккером, было довольно схематичным; но немцу было отдано указание не просить фотографий, чтобы не всполошитьсобеседницу. Ростом она была примерно с Ханно, то есть коротышкой среди жителей севера Европы, хотя среди соплеменников ростом не выделялась. Чуточку полноватая, гибкая и стройная, она казалась даже выше своего роста. Широкое лицо с мягкими чертами делало ее довольно симпатичной. Светло-русые волосы собраны в узел на немецкий манер, обрамляя розовое лицо. Неброская одежда, туфли на низком каблуке, переброшенная через плечо сумка на длинном ремне.

Приподняв брови, она провела кончиком языка по губам. Со вполне естественным волнением она справлялась шутя.

— Мистер… Колдуэлл?

Отчего ее хрипловатый голос кажется давно знакомым? Конечно же, это всего-навсего deja vu.^[217]

— К вашим услугам, э-э, доктор Расмуссен, — поклонился Ханно. — Спасибо, что пришли.

— Мисс Расмуссен, если вам угодно, — поправила она, выдавив улыбку. — Не забывайте, я ветеринар, а не врач. — Английским она владела свободно, хоть и с явным славянским акцентом. — Извините, что опоздала. Экстренный вызов.

— Ничего страшного. Нельзя же позволить животному страдать, — Ханно сообразил, что они так и не пожали друг другу рук, и протянул открытую ладонь. — Я рад, что вы вообще смогли и захотели прийти.

Пожатие ее оказалось крепким, а взгляд голубых глаз был уже не застенчивым, а пристальным — но читался в нем не вызов, а бдительность, сразу же наведшая Ханно на мысль об охотнице. Да, вот именно — охотница; и притом озадаченная куда более, нежели обстоятельства знакомства диктовали сами по себе.

— Судя по словам вашего посредника, встреча обещает быть… интересной. Но пока я не услышу подробностей, ничего не могу вам гарантировать.

— Конечно. Нам надо не спеша потолковать. А потом, надеюсь (позвольте уж мне забежать вперед), вы доставите мне удовольствие отобедать со мной. — Или пан, или пропал. Но почему она так его тревожит?! — Разговор сугубо конфиденциальный. Бара в этом отеле нет, но мы можем найти подходящий где-нибудь поблизости. А если хотите — кафе или что вам по вкусу, только бы нам никто не мешал и не подслушивал.

Ее подход к делу оказался куда прямолинейнее, чем он смел надеяться.

— Я уверена, мистер Колдуэлл, что вы джентльмен. Давайте воспользуемся вашим номером.

— Блестяще!

На старомодный манер он предложил ей руку, и женщина приняла ее с природной грацией, хоть делать это ей, очевидно, приходилось нечасто. В лифте они молчали и почти не глядели друг на друга. Черт возьми, думал он, отчего она меня так растревожила? Может, мы уже виделись? Вряд ли. Ну да, я время от времени посещал Данию, а она и видна собой, и все-таки среди здешних женщин не выделяется ничем особенным…

Номер он снял на верхнем этаже. Отель был довольно старый и не самый высокий среди зданий Копенгагена, но из окон номера открывался прекрасный вид на городскую суету и сутолоку, на радующие глаз шпили. Удобная, чуточку вылинявшая мебель напоминала об элегантности, ныне почти утраченной. Здесь русская улыбнулась немного спокойнее и тихо проговорила:

— У вас хороший вкус в выборе мест для постоя.

— Это мой любимый отель с давних-предавних времен.

— Вы много путешествуете?

— Мотаюсь по земле туда-сюда, то поднимаюсь вверх, то падаю вниз. Садитесь, пожалуйста! Что предпочтете выпить? У меня тут небольшой холодильничек. Есть пиво, водка, шотландское виски, содовая… А если хотите, закажу что-нибудь другое.

— Спасибо, только кофе.

Осторожный выбор. Ханно позвонил коридорному и, обернувшись, мысленно отметил, что она не вынула из сумочки сигарет — вероятно, не курит, в отличие от большинства датчан. Ему хотелось закурить трубку, чтобы утихомирить разыгравшиеся нервы, но вместо этого он просто уселся напротив гостьи.

— Не знаю толком, много ли вам дал понять Беккер, — начал он.

— Очень мало. Буду откровенна: он говорил об… институте Руфуса, что ли?.. в Америке. Якобы им нужны люди… намеренные прожить очень долго. Предполагается интерес к истории и множество иных требований к интеллекту. Я ушла от него в большом замешательстве. А когда вы позвонили из-за океана, я даже сомневалась, стоит ли соглашаться на эту встречу. Но я все-таки готова выслушать вас, мистер Колдуэлл.

— Основатель этого института — я.

— Должно быть, вы богаты, — она пристально посмотрела на собеседника.

— Да, — кивнул он и продолжал, следя за ней не менее пристально, чтобы не пропустить нужный намек с ее стороны: — Я куда старше, чем выгляжу.

Она напряженно втянула воздух сквозь зубы — или это только показалось?

— С виду вы довольно молоды.

— Как и вы. Можно ли поинтересоваться вашим возрастом?

— Я говорила мистеру Беккеру. Я не сомневаюсь, что он, или вы, или ваши агенты проверили регистрационные записи. В голосе прозвучал неприкрытый вызов.

— Погодите! — умоляюще поднял он ладонь. — Пожалуйста! Нам обоим нужна откровенность, но давайте не будем давить друг на друга. Позвольте задать вам несколько вопросов. Вы по рождению русская?

— Украинка. В Данию перебралась в 1950 году. На сегодня натурализована.

Он беззвучно присвистнул:

— Почти сорок лет назад, а ведь вы были тогда уже взрослой!..

— Но вы ведь разыскиваете людей, к которым старость не торопится, разве нет? — натянуто улыбнулась она. — А самому-то вам сколько лет, мистер Колдуэлл?

— Нельзя ли отложить этот вопрос на некоторое время? — осторожно ответил он.

— Наверно… даже… следует. Оба дрожали, как натянутые струны.

— Не хочу принуждать вас к ответу, но все-таки должен расспросить. Вы замужем? Я в данный момент холост.

— Нет, — покачала она золотоволосой головой. — В этой стране я не выходила замуж, а получила официальное разрешение переменить фамилию. Имя Ольга достаточно распространено в Дании, но фамилию никто не мог ни выговорить, ни записать.

— А Расмуссен здесь все равно что Смит в Америке. Вы не хотите без надобности бросаться людям в глаза, не правда ли?

— Поначалу да. Но с той поры многое переменилось, — она вздохнула. — Последнее время я даже ломаю голову, не вернуться ли мне обратно. Говорят, теперь с красным террором покончено. Не было и дня, чтобы меня не терзала тоска по родине.

— Вам пришлось бы держать серьезный ответ перед властями.

— Вероятно. Я ведь бежала оттуда в поисках убежища. Я была поставлена там вне закона.

Я говорил не совсем об этом, мысленно возразил Ханно. Думается, она и сама сознает, что не об этом… А она продолжала:

— Датскому правительству все известно. В архивах есть соответствующие записи. Правда, мистеру Беккеру я рассказала очень немногое, но вы вправе узнать. Во время войны я была бойцом Красной Армии. Многие из моих соотечественников мечтали об избавлении — и от Сталина, и от советской власти. Тем более, я исконно русская; я родом из-под Киева, а ведь Киев был корнем всей русской нации. Москва возникла позже. Многие из нас приветствовали немцев как освободителей. Это была ужасная ошибка, но откуда нам было знать, когда нам больше двадцати лет лгали, в лучшем случае умалчивали о том, что происходит в мире? Кое-кто присоединился к Гитлеру, но скажу прямо, я к их числу не принадлежала. Люди противостоят захватчикам, кем бы те ни были. Но когда гитлеровцы отступили, значительная часть Украины восстала. Сталину понадобился не один год, чтобы подавить мятежи. Вы слышали об этом?

— Кое-что, — тусклым голосом ответил он. — Насколько помню, штаб сил сопротивления находился в Копенгагене. И все равно почти ни слова о событиях на Украине не просочилось в либераль… — Нет, не так: в Европе слово «либерал» сохранило свое исконное значение. — В консервативную западную печать.

— Я сама ни в чем не участвовала, но среди повстанцев у меня были друзья, близкие и родственники. Одни сражались открыто, другие только сочувствовали и помогали, когда и чем могли. Я знала, что нахожусь под подозрением. Мне оставалось или выдать кого-нибудь сталинским ищейкам, или самой дожидаться их прихода — тогда дело кончилось бы лагерями, пулей в лоб или чем-нибудь похуже. — Голос ее зазвенел отчаянием. — Но не могла я, не могла и присоединиться к повстанцам. Разве сумела бы я стрелять в русских солдат, своих друзей военной поры?! И я бежала. Перебралась через границу и подалась на Запад.

— Поступок, достойный восхищения, — от всей души сказал Ханно.

Значит, она пошла на голод и лишения, вынуждена была бежать и скрываться, пробираться мимо сторожевых постов, отказаться от постоянного пристанища, одолеть тысячи миль…

— Я сильная. И не забыла боевую выучку снайпера, да и готовилась как следует. — Она цепко сжала подлокотники кресла. — Для меня подобное не впервой.

Будто гром небесный прогрохотал в голове Ханно.

— Я и сам… попадал в переделки… в прошлом… Раздался стук в дверь. Ханно встал и впустил коридорного. Тот внес поднос с кофейником, чашками, сахаром, сливками и датскими крендельками. Осматривая заказ и вручая лакею чаевые, Ханно проронил — надо было разрядить обстановку, и промолчать было невозможно:

— Зато с тех пор, насколько понимаю, вы ведете спокойную жизнь.

Ханно чувствовал, что и собеседница осознает: главный разговор еще впереди.

— Мне предоставили в Дании убежище. — Интересно, спросил он себя, какие власти и каким образом? Впрочем, это неважно — кто пожил на свете достаточно долго, тот знает и прямые, и обходные пути. — Я просила убежища из-за украинских событий, но потом полюбила эту страну. Здесь замечательный народ и дивная природа. Я работала на ферме, потом решила стать ветеринаром, пошла в школу, выучила английский и немецкий заодно — чтобы объясняться с иностранцами, которые приводят ко мне своих питомцев. Теперь у меня практика в Конгенс Лингби, чудесном уютном пригороде.

Коридорный наконец ушел. Ханно приблизился к гостье, остановился над ней.

— Но по возрасту вам уже пора — или почти пора — на пенсию. Ваши друзья удивляются вашей неувядающей молодости, слегка подтрунивают над вами — однако уже не могут скрыть удивления, что вы не удаляетесь отдел. Да и власти тоже. Куда вы намерены податься, Ольга?

Она ответила ему твердым взглядом.

— Да, здесь в Дании великолепно умеют держать бумаги в порядке. А куда порекомендуете податься мне вы? И как вас зовут на самом деле?

— Ладно, — сердце его отчаянно колотилось, — хватит ходить вокруг да около. Я просто не хотел вас отпугнуть. Однако, полагаю, пора в конце концов открыть истину. — Он снова сел, чтобы не вызвать у нее ощущения, будто он представляет опасность или пытается главенствовать над ней. Пожалуй, эта женщина отреагирует на подобную угрозу весьма болезненно. — То, что я собираюсь сообщить, может показаться вам бредом безумца или замысловатым мошенничеством — если вы не та, за кого я вас принимаю. Не пугайтесь. Выслушайте меня. Если хотите, распахните двери и слушайте меня, стоя на пороге.

Она лишь молча качнула головой. Грудь ее порывисто вздымалась и опадала.

— Не буду прибегать к точным цифрам, потому что незначительная ошибка роли не играет… Словом, мне три тысячи лет. Не будете ли добры поведать… Что?!

Она побелела, как полотно, и вжалась в кресло. Ханно приподнялся, чтобы помочь ей, как-то успокоить ее, но тут она выпрямилась и прошептала:

— Кадок!..

— А?

— Кадок. Ты. Теперь вспомнила. Заморский купец в Киеве… Когда ж это было? По-моему, лет тысячу назад.

Воспоминание ослепило его, как взгляд на полуденное солнце.

— Ты… Тебя зовут…

— Тогда звали Свободой. В душе я всегда ею оставалась. Но кто ты на самом деле?

Чувства его пребывали в смятении; никто из бессмертных не запоминает мимолетных встреч с мириадами рассыпавшихся в прах смертных — но и не забывает ничего. Ханно устремил свою память на призрачный след мгновения, хранившийся там многие столетия.

— Д-да, С-свобода, — заикаясь, пробормотал он. — Мы спасли тебя.

— И затем последовала волшебная ночь. А ведь у нас их столько могло быть!..

Они вскочили и бросились друг другу в объятия.

7

За окнами плавился летний день округа Колумбия, кондиционер обдавал кабинет ледяным дыханием, но у сенатора Мориарти в груди бушевал темный пожар. Отшвырнув журнал, он припечатал его ладонью.

— Ублюдок! Злобная зараза!..

Поток эпитетов был прерван сигналом интеркома.

— Сенатор, вас хочет видеть мистер Стоддард, — послышался голос секретарши.

Мориарти на миг задержал воздух в легких и выпустил его со смешком, воскликнув:

— Как на заказ! Великолепное чувство момента! Впустите его!

Вошедший был невысок ростом, обладал невыразительной внешностью и был полон холодной невозмутимости компетентного работника. Его потное после прогулки по улице лицо влажно поблескивало. В руках он держал портфель.

— Добрый день, сэр! — Взгляд его пропутешествовал с лица сенатора на стол, затем обратно. — Я вижу, вы читали свежий выпуск.

— Конечно, — буркнул Мориарти. — Садитесь. Вы это видели?

— Пока нет, — Стоддард подвинул себе стул. — Я ведь, знаете ли, был занят изучением ответственной за это личности.

Одутловатый хозяин кабинета снова взял журнал и нацелил на него стекла очков в фасонистой оправе.

— Вот послушайте. Передовица. Относительно моей речи в поддержку СССР. Беру выдержку более или менее наугад.

— Привычным ораторским приемом он подавил ноту возмущения в голосе и начал методично излагать:

— Представила сенатора активистка движения за мир и разоружение доктор Фульвия Борн. Он мастерски справился со щекотливой ситуацией и не стал цитировать ее речи на состоявшемся за вечер до того банкете, не опровергая и не поддерживая цветистых фраз вроде «Пентагон — пещера, забитая демонами ядерного безумия» или «ЦРУ — Цитадель Растленных Уродов». Он попросту свел все к нулю, назвав ее современной Жанной д'Арк. Упомянутая святая Жанна вооружилась до зубов, чтобы добиться мира. Затем уж было проще простого плавно перейти к необходимости искусно управлять государством, дабы «быть терпимым к делам внешним, но нетерпимым к делам внутренним». Очевидно, терпимость нужна по отношению к сеньорам Кастро и Ортеге. В довершение всего благородный собрат сенатора по партии, преподобный Натаниэл Янг, назвал обоих вышеупомянутых джентльменов «дорогими товарищами». Нам должно не проявлять терпимости, скажем, в Южной Африке; зато во внутренней политике мы должны быть нетерпимы и довершить разрушение производительных сил Америки… Гр-р-м! — терпение покинуло сенатора. — К чему продолжать?! Читайте сами, если вытерпите.

— Сенатор, можно задать вопрос? — промямлил Стоддард.

— Разумеется. Я всегда выступал за открытое и свободное высказывание мнений.

— Почему этот Таннахилл так берет вас за живое? — Стоддард смерил Мориарти взглядом. — Его писанина ничем не выделяется из писанины остальных ваших оппонентов.

— Его мерзопакостность не знает границ, — широкая физиономия сенатора побурела. — Оппозиция вовсе не то же самое, что экзекуция. Вы же знаете, что он не только пытается взбаламутить всю нацию, но и вбить клин между мной и избирателями.

— Мм-да, он пользуется влиянием в Новой Англии и завязал много региональных контактов, но он не в вашем штате, сенатор. А главное — тираж «Штурманской рубки» достаточно мал.

— Нужна минимальная доза вируса, впрыснутая правильно выбранным людям, чтобы заразить всю нацию. Таннахилл пользуется благосклонностью не только старорежимных консерваторов и неофашистов, но и в студенческих городках, среди молодежи, — Мориарти вздохнул. — Ну да, первая поправка гарантирует этому змею кое-какие права; признаюсь, меня его уколы ранят куда больнее, чем следует. Пора бы мне привыкнуть к людской жестокости.

— Позволю себе заметить, вы зачастую сами подставляете себя под удары подобных типов. Я ведь не советовал вам обращаться с речью к этому сборищу.

— В политике приходится искать союзников где попало и стараться им угодить.

— Как с Южной Африкой? Ох, извините…

В голосе Стоддарда не прозвучало и тени раскаяния. Мориарти нахмурился, но продолжал:

— В комитет входят кое-какие экстремисты, но, будь оно неладно, они экстремисты во благо. Нам нужны их энергия и увлеченность, — он прокашлялся. — Впрочем, оставим это и перейдем к делу. К выяснению, что за тип этот Таннахилл и кто за ним стоит. Что вы можете мне поведать?

— Боюсь, немногое. Насколько удалось дознаться моим людям — а они знают свое дело, — он чист. Но, правду сказать, до самого дна им докопаться не удалось.

Мориарти подался вперед.

— Да-а?! Он умудряется оставаться человеком-загадкой, затворником в своем поместье? — Следующая реплика вырвалась сама собой: — Недаром он поселился в Нью-Хемпшире, а? «Живи свободным или умри» — такой там девиз? Должно быть, он даже верит в эту белиберду.

— Он вовсе не затворник под стать Говарду Хьюзу^[218], если вы об этом, сенатор. Правду сказать, собрать о нем сведения трудно именно потому, что он редко сидит дома. Он порядком ездит — наверно, по всему свету, хотя чаще всего моим людям не удается выяснить, куда он подался. От его домашних слуг и работников журнала тоже не удалось добиться особого толку. Это горстка тщательно отобранных личностей, давно работающих с ним, преданных ему и держащих рот на замке — хотя им и не приходится хранить какие-то позорные тайны, — Стоддард хмыкнул. — На такое везение не рассчитывайте. Они просто не знают, чем босс занимается вдали от них, и придерживаются принципа янки, мол, нечего совать нос в чужие дела.

Мориарти вгляделся в лицо помощника пронзительным взглядом. Порой он ломал голову, не работает ли тот на него только ради денег. Однако он достаточно хорош на своем месте, чтобы позволить ему не соблюдать субординацию.

— Так что же вы узнали? Ничего, если придется повторить уже известные мне факты.

— Боюсь, именно этим мне и придется заниматься изрядную часть времени, — Стоддард вынул из портфеля лист бумаги и сверился с записями. — Кеннет Александр Таннахилл родился 25 августа 1933 года в Трое, штат Вермонт — небольшом городке у канадской границы. Вскоре после того его родители переехали. Прежний сосед, которому они написали пару писем, сказал, что они перебрались в Миннесоту, но не помнил, куда именно. В деревушку Северная Чаща. Все смутно, неясно; никаких официальных материалов, помимо необходимого минимума и нескольких старых публикаций в местной газетке.

— Вы хотите сказать, что это не настоящее его имя? — Мориарти так и задрожал от волнения. — Предположим, настоящие Таннахиллы все до единого умерли — скажем, погибли в автокатастрофе. Человек с деньгами, желающий замести следы, мог нанять сыскное агентство, чтобы то подобрало пропавшую семью, подходящую под его нужды.

— Не исключено, — Стоддард не скрывал своего скептицизма. — Доказать это чертовски трудно.

— А словесный портрет в призывном свидетельстве времен воинской повинности?

— Я бы предпочел не вытаскивать на свет ничего подобного, сенатор.

— Да, пожалуй, не стоит — если только не наткнемся на какие-то зацепки, которые позволят передать дело в ведение соответствующих властей.

— Похоже, Таннахилл и не служил вовсе, нам пока известно лишь это. Но по различным причинам многие его ровесники не служили, несмотря на Корею и Вьетнам. Он не распространяется о причинах своего отсутствия на воинской службе, но вовсе не оттого, что ведет себя уклончиво или замкнуто. Коллеги описывают его как остроумного человека, который за словом в карман не полезет, у него всегда под рукой подходящая шутка или колкость. Однако требует от своих работников высокой компетенции — и получает ее. Просто у него манера переводить разговор подальше от собственной персоны.

— Еще бы! Продолжайте. Я полагаю, ни разу не женился?

— Нет. Не гомосексуалист и не импотент. За эти годы у него было несколько женщин, личности которых мы установили. Ничего особо серьезного, и ни одна не затаила на него злобы.

— Очень жаль. А какой след он оставил на Западном побережье?

— Практически нулевой. Сперва всплыл на поверхность в Нью-Хемпшире, купил дом с землей, учредил журнал, и все это в качестве… отчасти работника «Томек энтерпрайзиз». Точнее было бы сказать, «компаньона» или «посредника». Как бы то ни было, Томек финансирует его. Я полагаю, что многие его поездки вызваны именно необходимостью докладывать старику, что и как.

— А тот и сам — довольно темная личность, разве нет? — Мориарти ухватился за подбородок, и его пальцы глубоко ушли в рыхлую кожу. — Я все более и более уверен, что за эту ниточку стоит уцепиться.

— Сенатор, мой вам совет: бросьте вы это дело. Обходится оно чертовски дорого, да вдобавок отнимает у персонала массу столь ценного в предвыборный год времени, и я на девяносто девять процентов убежден, что оно не выдаст на-гора ничего политически ценного.

— Хэнк, вы думаете, что я только политик?

— Я уже слышал, как вы излагаете свои идеалы.

— Вы правы, — Мориарти наконец пришел к решению, — не стоит и дальше гоняться за призраками. Но в то же время я нутром чую, что какие-то факты его биографии не выносят дневного света. Не спорю, у меня с ним личные счеты — но вытащив его темные секреты на обозрение, мы заработаем политические дивиденды; к тому же я сыт по горло затеянной Таннахиллом травлей и хочу дать ему сдачи. Пожалуй, пора прекратить сбор косвенной информации, но я не намерен бросать это дело, — он сплел пальцы перед лицом и поверх них глянул на помощника. — Где он сейчас?

— Где-то на поверхности Земли… наверно, — пожал плечами тот.

Мориарти прикусил губу. По поводу упадка американской космической программы «Штурманская рубка» злословила особенно яростно.

— Ничего, рано или поздно ему придется вернуться домой. Организуйте наблюдение за его домом и редакцией. Когда он покажется, устройте ему сопровождение на двадцать четыре часа. Ясно?

Стоддард начал было подыскивать ответ, но вовремя прикусил язык и кивнул:

— Устроим, если вы готовы покрыть затраты.

— Деньги у меня есть, — отрезал Мориарти. — Если понадобится, я выложу из своего кармана.

8

— Да что стряслось-то?

Вопрос Наталии Терлоу резал уши — или колол — как шпага в начале поединка, и Ханно понял, что от прямого разговора больше не уйти. И все-таки еще немного постоял, глазея в окно гостиной Роберта Колдуэлла. На землю опускались воздушные летние сумерки. В оконном стекле отражалась ярко освещенная комната, но его собственный силуэт прорисовывался на стекле темным контуром, который заполняли тысячи огней — по склонам холма сбегавших в город, и дальше, к могучей, но спокойной ныне водной глади. Точно так же богатые Сиракузы наслаждались мирным счастьем, укрепив свою оборону величайшими механизмами своего времени; а тем временем аскетичные римляне готовились к походу.

— Ты пришел вчера, будто во сне, — вела свое Наталия у него за спиной. — Сегодня ушел едва ли не с рассветом и вернулся лишь сейчас, но по-прежнему погруженный в себя.

— Я же тебе объяснял. Пока я отсутствовал, скопились дела.

— В каком это смысле? Помимо интереса к лаборатории Руфуса — чем ты еще здесь занимаешься?

Прозвучавший в ее голосе вызов заставил его обернуться. Она стояла, напряженно выпрямившись, уткнув в бока стиснутые кулачки. Написанная на ее лице боль заставила его сердце облиться кровью, но одновременно ноты разгорающегося в ее голосе гнева пролились бальзамом на рану.

— Ты же знаешь, у меня есть дела и в другом месте, — напомнил он. Наталия видела скромную контору в городе — вот только Ханно ни разу не сказал ей, чем там занимается.

— Вот уж действительно! Я звонила туда, да только общалась лишь с автоответчиком.

— Мне надо было уйти. Чего ты от меня хочешь? Я звонил сюда и надиктовал на автоответчик, что не смогу с тобой пообедать.

Фактически говоря, большую часть дня он пробыл Джо Левином, просвещавшим двух других полномочных представителей-бухгалтеров на предмет налогового аудита Чарльза Томека, чтобы они могли справиться сами во время отлучки Левина на неопределенное время по неизвестной причине. Конечно, они уже знали общую ситуацию и массу деталей — ни один посредник не в состоянии в одиночку справиться с Дядей Сэмом. (А какие такие ценности произвели на свет орды этих бумагомарак — разве осчастливили они хоть одну живую душу?) Однако надо было ввести их в курс дела по поводу некоторых тонких моментов.

Мысль оставить их управляться на свой страх и риск может обойтись дорого; и дело вовсе не в том, что они могут обнаружить что-нибудь противозаконное — такого просто не существует. Ханно не мог позволить себе оставлять такую брешь в обороне против государства. А вся штука заключалась в невозможности объяснить, почему нельзя найти путешествующего мистера Томека и вызвать его сюда, чтобы справиться с проблемами.

«Перед тобой — бабочка-однодневка, — твердил он себе. — Ее можно сбросить со счетов. Скоро приедет Свобода, чтобы войти в содружество пятым членом. А сверх того…»

Но вопреки его воле сердце билось неровно, дыхание спирало.

— Я-то думала, мы могли бы вместе пообедать в ресторане, — говорила Наталия.

— Извини, ничего не вышло. Я перекусил сандвичем, — соврал Ханно. Он просто не смог бы сохранить присутствие духа в ее компании. Оказывается, он вовсе не такой уж хороший карточный игрок, как думал. Может, Свобода заставила растаять державший его стержень — а может, потрясла так, что тот дал трещину.

— И не можешь объяснить мне, почему затеял такую гонку, так ведь? — вздохнула Наталия. — Какой ты все-таки лукавый! До меня лишь сейчас начало доходить, что ты ни разу не проговорился при мне, чем занимаешься, не проронил о себе всерьез ни слова, только какие-то второстепенные пустяки.

— Слушай, давай не будем затевать скандал, — попросил он. — Ты же знаешь, что по натуре я… э-э… человек необщительный.

— Нет, как раз наоборот, в том-то и беда! Ты говоришь без умолку, ты речист и говорлив, слушать тебя интересно — но кроме своей неандертальской политики, ты ни в чем не бываешь серьезен. — Ханно хотел было ответить, но Наталия жестом заставила его умолкнуть и продолжала. — Несмотря на это, я узнала, как интерпретировать кое-какие признаки. Человек, с которым ты виделся в Дании, вовсе не был «любопытным субъектом», как ты расплывчато выразился. А когда ты вернулся из аэропорта домой и просмотрел почту, одно письмо заставило тебя отшатнуться… Тебе не удалось до конца скрыть свою реакцию. Но я заранее знаю, что ты не станешь мне его показывать и не проронишь о нем ни звука.

«Определенно», — подумал Ханно. Хотя бы потому, что наивная девчушка Асагао выложила все на бумагу открытым текстом.

— Это чисто личное и конфиденциальное письмо.

— Не только в Дании, но и в Айдахо? Проклятье! Она видела обратный адрес. Надо было предупредить супругов-азиатов, как связываться в случае экстренной надобности. Но они знали имя Колдуэлла в связи с институтом, а в организацию Томека писать по незнанию побоялись: кто знает, наверно, там перехватит корреспонденцию кто-нибудь чужой? А у Ханно ни разу даже тени мысли не было, что из всех людей Земли именно эти двое наткнутся на неостывший след.

Хорошо, что Наталия — человек честный и не стала расклеивать конверт над паром. Впрочем, он специально выяснял характер Наталии, прежде чем сойтись с ней более тесно.

Но понимает ли он ее по-настоящему? Наталия — личность яркая и сложная, этим-то и привлекла Ханно. Узнай он ее получше, и арсенал обрушивающихся как снег на голову сюрпризов был бы не так обширен.

Ханно подумал, что теперь уже слишком поздно. Охватившая его тоска мешалась с изнеможением. Сегодняшний день выдался утомительным, даже для человека с его запасом жизненных сил.

— Не садись мне на шею, поняла? — намеренно грубо бросил он. — Мы ничем друг другу не обязаны. Она совсем оцепенела.

— Нет, это ты не хотел никаких взаимных обязательств, не так ли? Да что я для тебя, кроме партнерши в постели?

— О, ради всего святого, хватит нести чушь! — он шагнул к ней. — Между нами все было так чудесно! Не порти хоть напоследок!

Она замерла совершенно недвижно, только широко-широко распахнула глаза.

— Напоследок? — шепнула.

Он собирался подать это мягче, исподволь. Может, так оно и лучше.

— Мне опять придется уехать. Даже не знаю, когда вернусь. Надо лететь на восток. В качестве Таннахилла нанять частного детектива — пусть тот соберет основную информацию об этих людях из «Единства», исподтишка пару раз сфотографирует, — словом, обеспечит сведениями, а уж тогда можно будет решить, подступаться ли к ним напрямую или окольными путями. Тем временем Свобода свернет свои дела в Европе, получит визу, возьмет билет и сядет на самолет до Нью-Йорка. Уединенное расположение дома Таннахилла сулит возможность познакомиться с ней поближе и наверстать упущенное за последнее тысячелетие.

— Ну, мне ты, конечно, не скажешь, зачем едешь, — бесцветным голосом прошелестела Наталия.

— Очень жаль, но я правда не могу, — он давным-давно понял, что лучше избегать замысловатых выдумок.

Наталия смотрела то ли сквозь, то ли мимо него.

— У тебя другая женщина? Наверное, но не только. Иначе бы ты просто бросил меня.

— Послушай, нет!.. Слушай, Нат, ты можешь жить здесь сколько угодно, более того, я надеюсь, что ты останешься тут и…

— У меня тоже есть гордость, — покачала она головой, лотом взгляд ее обрел твердость. — Какой тайный умысел тобой движет, куда и с кем?

— Могу лишь повторить, что дело чисто личное.

— Может быть, так и есть. Но учитывая неоднократно высказанные тобой позиции — вряд ли, — она снова остановила его жестом ладони. — Ой, только не надо расписывать мне красивые байки! Тем более, ты не давал мне никакого повода для подозрений. Но надо же мне прикрыть свою задницу, ты ведь понимаешь это, правда? Если легавые станут выспрашивать меня, я выложу им те крохи, которые знаю. Я ведь больше не обязана хранить верность тебе.

— Эй, погоди-ка! — Ханно хотел взять ее за руки, но Наталия не далась. — Давай-ка сядем, выпьем чуток и потолкуем.

Она смерила его взглядом с головы до пят.

— А разве тебе есть что сказать?

— Я… ну-у, ты мне дорога и…

— Выбрось это из головы. Можешь играть в прятки с самим собой. Свои вещи я заберу завтра.

И она пошла прочь.

Оплакивать ее уход Ханно не мог себе позволить.

«Мне так и так пришлось бы скоро уйти от нее; правда, тогда расставание могло бы пройти немного легче, — но по крайней мере, я не стану больше отнимать от той горстки лет, что отведена тебе…»

Заплачет ли она ночью, оставшись в полном одиночестве?

9

Недвижный, безветренный воздух был полон мельчайшей измороси. Повсюду, куда ни кинь взор, висела влажная мутная пелена цвета тусклого серебра. Сквозь ее завесу не видны были нелепые, похожие на коробки здания, не прорывался даже шум. Будто на свете осталась лишь мокрая трава вдоль тротуара, срывающиеся с листвы капли и подернувшая асфальт блестящая водяная пленка. В этот будний день посреди недели на улицах Копенгагена было практически безлюдно. Покинув квартиру и пройдя короткий путь до парка, Петер Аструп и Ольга Расмуссен могли бы представить себе, что остались на свете одни-одинешеньки.

Капли дождя, срывающиеся с козырька фуражки на круглое молодое лицо, поблескивали, как слезы.

— Но не можешь же ты вот так, ни с того ни с сего, взять и уехать! — с мольбой в голосе твердил он.

Ольга смотрела прямо перед собой. Как только Петер отпустил ее руки, она тут же сунула их в карманы плаща.

— Да, пожалуй, это несколько внезапно.

— Ошеломляюще внезапно!

— Потому-то я и попросила тебя взять отгул и повидаться со мной. Времени в обрез, а мне надо еще столько успеть!

— И это после того, как ты не давала о себе знать с… — Он в запале схватил ее за руку. — Что ты делала? С кем была?

Ольга слегка отстранилась, и Петер, уловив безмолвный приказ, выпустил ее запястье. Он всегда был так заботлив, подумалось ей, и так мил! Быть может, он самый пылкий и нежный возлюбленный из всех, какие у меня были и еще будут…

— Петер, я бы не хотела ранить тебя больнее, чем надо, — негромко сказала она. — Так будет лучше.

— Но как быть с запланированной поездкой в Финляндию? — он шумно сглотнул. — Прости, пожалуйста, это идиотский вопрос… теперь.

— Вовсе нет, — она заставила себя обратить свои мысли к спутнику. — Я тоже ждала ее с нетерпением, но сейчас мне предоставляется слишком уж большой шанс.

— Полно, так ли это? — с отчаянием попробовал он наугад. — Несешься, позабыв обо всем, в Америку — и что? Ты ведь даже ничего толком не выяснила.

— Это сугубо конфиденциальное дело. Научные исследования. Я обещала не разглашать их сути. Но ты же знаешь, как я в них заинтересована.

— Да. Мне кажется, ты меня привлекла не столько своей красотой, сколько умом и широтой мышления.

— Ой, да брось ты! — попыталась рассмеяться она. — Я ведь понимаю, какая я простушка!

Петер остановился, вынудив остановиться и ее. Оказавшись с Ольгой лицом к лицу посреди серой холодной мути, он по-юношески бездумно выпалил:

— Ты загадочная женщина, ты что-то скрываешь, я знаю, но ты, ты… не знаешь себе равных!

Как и Ханно, подумала она. Он тоже учился этому искусству не один век…

— Я люблю тебя, Ольга, — запинаясь, твердил Петер, — я уже не раз это говорил, но повторю снова. Выходи за меня замуж! С официальной регистрацией и всем прочим.

— Ах ты, мой милый, — полушепотом произнесла она. — Я ведь гожусь тебе… — Что-то мешало ей произнести «в матери», и вместо того Ольга сказала: — Я уже стара для тебя. С виду, может, и не скажешь, но я же тебе говорила. Эти два года были для нас истинной радостью.

Ведь были же, были! А Ханно — что я о нем по-настоящему знаю? Чего от него можно ждать? И он, и я слишком долго привыкали жить тайком; это наверняка искалечило наши души, хотя сами мы этого не замечаем. Он кружил по всему свету троекратно долее, нежели я прожила на Руси-матушке. Он обаятелен, привлекателен и забавен, пожалуй; но я уже узрела в нем жестокость. А может, это лишь глубоко запрятанное одиночество? Насколько он может посвятить себя кому-нибудь или чему-нибудь помимо голой необходимости выжить?..

В замешательстве Ольга будто со стороны услышала свои последние слова:

— Мы с самого начала знали, что наша близость не вечна. Давай покончим сейчас, пока между нами не легла мрачная тень.

Петер поник и ссутулился.

— Мне плевать на твой возраст. Я люблю тебя! Ольгу начало охватывать раздражение; она едва удержалась, чтобы не обозвать его младенцем. Впрочем, чего же и ждать от человека, которому еще нет и тридцати? Он весь как на ладони.

— Прости, — бросила она.

Надо было порвать с тобой давным-давно, но плоть требовала своего, а любовные связи здесь обычно рвутся так же легко, как и завязываются. А вот как будет с Ханно и остальными?.. Возможен ли вечный брак? Сомневаюсь, что я уже влюбилась в Ханно, да и он не воспылал ко мне страстью; может, этого никогда и не произойдет. Да и любовь сама по себе — не гарантия прочного союза, для него нужно что-то еще. Ладно, поживем — увидим.

Поживем. Увидим…

— Не терзайся ты так, — посоветовала она. — Переболеешь, найдешь девушку себе под стать.

И остепенишься, добавила она про себя, и будешь растить детей, и те вырастут такими же уютно ограниченными, и так же обратятся во прах, — если мы только не стоим на пороге очередного темного века, грядущего к нам во пламени и грозящего реками крови. Ханно считает, что такое возможно…

— А пока что, — спокойно улыбнулась Петеру Свобода, — мы могли бы пойти к тебе на квартиру и устроить грандиозный прощальный вечер.

В конце концов, это ведь только до завтра.

10

Коринна Макендел приняла посетителя в викторианской комнате.

— Добрый день, — она протянула ладонь. Энергичные, неожиданно жесткие пальцы пожали ее руку легко, но крепко и решительно. Он с архаичной куртуазностью склонился в полупоклоне. — Садитесь, пожалуйста. Хотите кофе или чаю?

Но Кеннет Таннахилл остался стоять.

— Благодарю вас, но не можем ли мы поговорить наедине, где бы никто не сумел нас подслушать?

Она с удивлением пригляделась к нему, тут же подумав: кстати, а сколько ему лет? Черные волосы, гладкая кожа и гибкое тело говорили о молодости, но, судя по осанке и манере держаться, этот человек повидал свет и немало пожил. Признаки едва уловимы, но все-таки не являются игрой воображения.

— В самом деле? А мне казалось, вы хотели получить интервью для своего журнала!

— В записке я просил вас не совсем об этом, — в его улыбке было что-то хищное, — хотя у вас создалось такое впечатление, не правда ли?

— И что же вам нужно? — Она насторожилась. — Должна честно признаться, что незнакома с вашей… м-м… «Штурманской рубкой».

— Издание у нас небольшое, да и не сенсационное, хочу уточнить. По большей части дает статьи или очерки о текущих событиях. Мы частенько углубляемся в историю и антропологию, пытаемся обрисовать перспективы на будущее.

— На слух довольно любопытно. — Макендел порывисто вздохнула. — Однако, боюсь, мне лучше уклониться от интервью и всяческих расспросов. Я не хочу огласки — лично у меня к ней антипатия, а «Единству» она может повредить.

— Неужели? А я-то думал, что, если бы ваши труды — характерные весьма оригинальным подходом — стали известны широкой общественности, вы получили бы всяческую поддержку, сотрудничество и все, в чем нуждаетесь. Опять же, ваш пример может вдохновить на благое дело кого-нибудь еще.

— Сомневаюсь, что кому-либо удастся с успехом воспользоваться нашим опытом. Мы просто уникальны. И одним из условий, обеспечивающих наше выживание, являются малые масштабы деятельности и отсутствие огласки. Стоит нам оказаться в центре внимания, и все разлетится вдребезги.

Большие, чуточку раскосые глаза Таннахилла настойчиво искали ее взгляда. Когда ему наконец удалось заглянуть на дно ее зрачков, он не смутился и не потупился.

— Я полагаю, сами вы, миледи, куда важнее, — вполголоса сказал он. — Как и ваша компаньонка мисс Донау.

Острое чувство опасности пронзило ее. Коринна вскочила, повысив голос:

— Что вам надо?! Не будете ли добры перейти к сути дела?

— Приношу нижайшие извинения. Я вовсе не намерен был вас оскорбить, как раз напротив! Но, полагаю, нам следует говорить в строго конфиденциальной обстановке.

Коринна молниеносно пришла к решению.

— Очень хорошо. Погодите минуточку, мне надо отдать кое-какие распоряжения.

Выйдя в холл и отыскав служанку, она прошептала:

— Я и этот джентльмен будем в кабинете. Вели Бойду и Джерри держаться на подхвате, и если позвоню, явиться незамедлительно.

— Беда, мэм, что ли? — испуганно уставилась на нее девушка.

— Нет-нет, — поспешила успокоить ее Макендел. — Просто на всякий случай.

Пренебрегая осторожностью, бессмертным не станешь. Вернувшись в гостиную, она ввела Таннахилла в комнату, заполненную затейливыми атрибутами. Пока Коринна открывала дверь, он успел их внимательно оглядеть.

— Ну садитесь же! — отрывисто сказала она — куда грубее, чем намеревалась.

Он послушался, и Коринна тоже уселась, оставив между собой и гостем преграду в виде кофейного столика.

— Итак, я была бы весьма признательна, если бы вы изложили цель своего визита как можно быстрее.

— Простите, это невозможно. — Таннахилл тоже был не в силах скрыть охватившее его напряжение. — Слишком уж ошеломительную весть я принес. Мне надо кое в чем убедиться, прежде чем я решусь выложить все начистоту. Позвольте мне начать с обещания, что я не стану вам угрожать, предъявлять требования или склонять вас к пагубным деяниям. Я не принадлежу к числу обычных людей и, есть основания полагать, вы с мисс Донау — тоже. Если так, мы приглашаем вас присоединиться к нам в целях взаимопомощи и будущей дружбы.

Неужели он тоже?.. Внезапно сумрак часовни заволокло на миг красной пеленой, в ушах запела кровь — и сквозь звон она расслышала:

— Буду откровенен. Надеюсь, вы не поставите этого мне в упрек. Предварительно я нанял сыскное агентство, чтобы оно подготовило доклад о вас двоих и вашей организации. Они вовсе не шпионили, а просто походили недельку кругами, болтая с желающими поболтать, сделали тройку-пятерку снимков. Кроме того, они просмотрели подшивки старых газет и соответствующие архивные записи. Это делалось лишь с целью подготовки к беседе, чтобы я сегодня мог говорить разумно, не тратя вашего времени попусту. — Таннахилл мимолетно улыбнулся. — Лично вы были и остались загадочной личностью. Я не знаю о вас практически ничего; согласно газетам и воспоминаниям двух-трех престарелых членов «Единства», это общество организовано вашей матерью, а вы очень на нее похожи. С другой стороны, если не ошибаюсь, о Розе Донау я располагаю несколько более обширной информацией.

Макендел с усилием взяла себя в руки. Сердце не могло унять торопливого бега, но разум работал ясно, все чувства были обострены до предела. Если он и впрямь бессмертный — какая ж может быть в том угроза, что несет эта встреча, кроме радости? Конечно, если он не тот… Разумеется, бросаться очертя голову ему навстречу тоже не следует.

— Тогда почему вы первым делом не обратились к ней?

— Ей это могло бы не понравиться. Разве вы не видите, что я стараюсь не пугать вас. — Таннахилл подался вперед, положив руки ладонями на колени. — Можно поведать вам одну историю? Если хотите, назовите ее плодом фантазии. Или же притчей — судя по всему, вы весьма начитанны.

Она лишь молча кивнула.

— Было это в давние-предавние времена, — неспешно повел он рассказ, — в городе, что зовется ныне Стамбулом. Тогда этот город звался Константинополем и был столицей великой империи. И там жила-была женщина. Родилась на свет она вовсе не там, а в Сирии. Жизнь ее не баловала, заставила поскитаться по миру и получить немало ударов и шишек, из чего она вынесла много жестоких уроков. И была она куда старше, чем выглядела, — однако и не так стара, как ее профессия, в которой ее молодое тело было первым подспорьем. Она неплохо справлялась, хотя время от времени приходилось собирать пожитки и перебираться на новое место, где начинать все заново под иным именем. И вот наконец однажды к ней пришел человек, который тоже был гораздо старше, нежели выглядел. Он со своим товарищем странствовал по всему белу свету. На сей раз они прибыликупцами с русским речным караваном из варяг в греки.

Рассказывая, Таннахилл пристально следил за собеседницей. На этом месте она не могла более сдерживаться и воскликнула:

— Стойте! — Порывистый вздох, — Мистер… Таннахилл, вы, часом, не имеете отношения к… джентльмену по имени Уиллок?

Костяшки сжимающих колени пальцев побелели.

— Да. То есть мне о нем известно, хотя он, быть может, ни разу обо мне не слыхал. Научно-исследовательский институт нанял его для поиска людей, являющихся носителями… генов долголетия. Крайнего долголетия.

— Понимаю. — Ее внезапно охватило беспредельное спокойствие, даже какая-то отстраненность. Будто кто-то посторонний говорил вместо нее. — Мы с Розой видели вашу рекламу и нашли ее весьма любопытной.

— Но не отозвались.

— Нет. Нам приходится проявлять осторожность. «Единство» работает среди заблудших, в окружении скверных типов, которым мы перебежали дорогу. У нас хватает врагов, не слишком разборчивых в средствах.

— Именно так я и понял. Торжественно клянусь вам, мисс Макендел, что я представляю весьма достойное общество. Более того, о вашем существовании мы узнали лишь благодаря тому, что двое из нас тоже заняты наставлением заблудших. Нас мало, ох, как мало! — закончил он.

— И все-таки вы должны мне дать время на размышление. Вы собирали информацию о нас. А что нам известно о вас? Таннахилл добрую минуту сидел молча, потом кивнул:

— Разумно. Спрашивайте, о чем пожелаете.

— Вы обещаете дать откровенный и полный ответ на любой заданный мной вопрос? — приподняла она брови. Запрокинув голову, журналист рассмеялся.

— Вот так славно! Нет, конечно. — Переходя на серьезный лад: — Я смогу быть откровенным, лишь когда мы окончательно проникнемся взаимным доверием. Позвольте мне сделать все, что в моих силах, дабы приблизить этот час.

— В данный момент вы ничем не можете мне помочь. Я хочу провести независимое расследование со своей стороны. Прочту несколько номеров вашего журнала, узнаю, как вы живете, что думают о вас соседи, и тому подобное, — как вы поступили по отношению к нам. Много времени это не займет. А уж тогда мы с Розой решим, как поступить дальше.

Он улыбнулся, ощутив явное облегчение:

— Ваши слова надо понимать в смысле: «Не звоните, пока мы сами не позвоним». Ладно. Времени и терпения у нас хоть отбавляй. Мы умеем ждать. Мы не будем предпринимать никаких шагов, пока вы сами того не захотите. — Сунув руку в карман, он извлек визитную карточку. — Вот мой адрес в Нью-Хемпшире. Мы с другом — я здесь не один — завтра же вернемся туда. Звоните в любое время суток, или пишите, если пожелаете. Если мы будем в отъезде, я уведомлю персонал, как со мной связаться, и смогу подъехать сюда на следующий же день.

— Спасибо.

И тут он едва не покорил ее, тотчас же встав со словами:

— Нет, это вам спасибо! Надеюсь на скорую встречу в удобное для вас время. — Он помолчал. — Пожалуйста, перескажите мою притчу мисс Донау и присовокупите счастливый конец. Герой моего рассказа давным-давно не сердится на ту женщину. И надеется на радостную встречу.

— Передам, — кивнула Макендел.

Они еще раз пожали друг другу руки, на сей раз чуть продлив контакт — но не проронили больше ни слова.

Расставшись с ним у дверей, Коринна взглядом проводила Таннахилла, легко и бесстрашно шагавшего по опасной для прохожих улице. Уж этот-то сумеет о себе позаботиться, думала она, он явно бывал в местах куда более страшных, чем Гарлем при свете дня… Но какой он все-таки, черт его побери, чаровник!

Или я сама ему это приписала? Быть может, Алият права, и бессмертный человек вовсе не обязан быть хорошим? И если он — хотя нет, если они… Она ведь так и не объяснила толком, что против него имеет…

А чего, собственно, я дожидаюсь? Почему медлю? Бог мой, он же мужчина! Там, должно быть, есть и другие!..

Эй, девочка, поостынь!..

Переполнявшая ее радость понемногу иссякла. Коринна ощутила противную внутреннюю дрожь, но уже могла посмеяться над собой, и это принесло очищение. Обет безбрачия — вот цена, которой приходится платить за свое положение; мама-ло не может принимать бесконечную череду любовников, а завести себе мужа она не осмелилась.

Я гордилась своим самообладанием, пронеслось у нее в голове, и проглядела, что все более сосредоточиваюсь на самой себе. А между тем в глубине, милая, ты остаешься все той же вульгарной, ограниченной, ранимой женщиной. Но при том наделенной чувством долга перед другими.

Она вошла в дом и поднялась в комнату, служившую ей кабинетом. Привычная обстановка окончательно вернула ее с небес на землю. Нечего мечтать, дела ждут.

Устроившись за столом, Коринна взялась за телефон. Среди набранных ею номеров были три, принадлежавших полицейским чинам, и один — среднего ранга агенту ФБР; «Единство» спасло всех четверых, когда те были еще детьми. Не в силах усидеть на месте, они покинули «Единство», но к тому времени оно уже подготовило их к самостоятельной жизни, — а они не забыли добра. Нет, ни один из них не пошел бы на предательство, ни на йоту не отклонился бы от служебного долга; но этого от них никто и не требовал. Однако они не раз проводили небольшие расследования, выполняя просьбу мамы-ло и принимая на веру ее слова, что она преследует лишь благие цели. Благодаря им она быстро выяснила о Кеннете Таннахилле очень многое, — наверное, даже такое, чего он сам о себе не знал.

11

Услышав названный Алият адрес, водитель такси помрачнел. Прибыв на место, он с откровенной радостью выпустил пассажирку — и был таков. На мгновение она почувствовала себя брошенной.

В небе еще плескался последний вечерний свет, но облупившиеся стены ущельем высились вокруг, пропуская лишь отдельные лучи, и на улицу уже навалилась темнота. Тусклый свет фонарей высвечивал пустынную мостовую, потрескавшийся тротуар, обрывки бумаги и пластика, осколки стекла, пустые банки, окурки и прочие, совсем уж неописуемые отбросы. Ярко сияло пяток не заколоченных досками окон, но никто не выглядывал из них наружу. Казалось, в неостывшем душном воздухе висит запах страха, перебивающий привычный здесь смрад.

Алият заспешила к дому «Единства». Фасад его ждал своей очереди на ремонт, ничем не выделяясь среди потрепанных соседей, но внутри работы заметно продвинулись. Жаль, строители давным-давно разошлись по домам; хотелось бы знать, подает ли округа признаки жизни, когда над улицей разносятся веселый стук молотков, визг пил и шорох мастерков?

Дверь оказалась заперта. Во время предыдущего визита она стояла нараспашку. Вдавив кнопку звонка, Алият искоса оглянулась через плечо, изо всех сил прижимая сумочку к груди.

В укрепленном стальной сеткой стекле замаячил темный силуэт, и мужчина принялся разглядывать посетительницу сквозь глазок. Казалось, прошла целая вечность, пока он впустил ее внутрь. Его-то Алият узнала, но второй, стоявший рядом, показался незнакомым, хотя у обоих мужчин на груди красовались значки добровольной охраны. Ничего страшного, просто общество так разрослось, что уже невозможно упомнить каждого. Вот только ни один из них не был тем, кого она ожидала встретить.

— Миссус-ло! — воскликнул первый. — Чего вы пришли в такую поздноту?

— Мне надо видеть Рэнди Касла, — быстро ответила она. — Мне сказали, что он сейчас здесь.

— Ага, тут он, — говоривший поцокал языком. — Не следовало бы вам тут появляться, миссус-ло, особо в одиночку.

Она и сама поняла это сразу же по приезде, только не хотела признаваться. Вместо этого:

— Рэнди работает весь день, притом в транспортной компании, все время на колесах, так что его не застанешь. Я думала, он в «Цветке надежды». — Так назывался филиал «Единства» в более безопасном районе, где у Касла была своя комната. — Только телефон у него не отвечал несколько часов подряд. Тогда я позвонила его родителям, а уж они сказали, где он. Он нам нужен по делу, а тут у него нет телефона.

— Теперь есть. — Охранник указал на стол, где посреди оставленного столярами беспорядка стоял аппарат. — Я его раздобыл.

— Нет-нет, вопрос сугубо личный.

— Понял, — его доверие к ней было безграничным и безоговорочным. — В общем, Рэнди справа по коридору, номер третий. — Указывая направление, страж даже вымучил улыбку. — Не надо волноваться, миссус-ло. Доставим вас домой в лучшем виде.

— Что-нибудь сообразим, — подхватил его напарник. Коридор за вестибюлем был уже отремонтирован, оставалось лишь покрасить его и положить ковер. Алият постучала в новехонькую дверь. Дверь распахнулась, на пороге с рычанием вырос крупный мужчина.

— Чего еще там?! — но тут же разглядел пришедшую. — Эгей, что стряслось-то?

— Мне надо с тобой поговорить.

С трогательной, неуклюжей почтительностью он ввел ее в комнату и закрыл дверь. Ремонт был окончен, комната выглядела опрятно, но была меблирована весьма скудно — жильцов здесь пока не ждали. Рядом с электроплиткой на столе лежала стопка книжек и несколько исписанных блокнотных листков. Подобно большинству молодых членов «Единства», Рэнди совершенствовал свое образование — мечтал стать инженером.

— Чувствуйте себя как дома, — запинаясь, пророкотал он. — Рад вас видеть, но лучше б вы не приходили. Понимаете, о чем я? Чем могу служить?

Уступая его настойчивым просьбам, Алият заняла единственный в комнате стул. Рэнди предложил сделать кофе, но она отрицательно покачала головой, и он устроился на полу у ее ног.

— Что тут творится? — требовательно поинтересовалась Алият. — Почему ты перебрался сюда? Где Гас? Гас — так звали предыдущего ночного дежурного.

— Уложили его, миссус-ло, — напрямик заявил Рэнди. — Ночью… э-э… четыре дня назад ворвалась банда хулиганья и сильно его отделала.

— Мама-ло знает?

Печальная новость потрясла ее до глубины души.

— Н-нет пока. Мы решили, может, лучше сперва сказать вам и узнать, чего вы скажете.

Послушники пытаются оградить святую, подумала Алият. Коринна может, несмотря ни на что, запретить противостояние насилию и велеть бросить начатое дело. А люди, научившиеся высоко держать голову, отступают не так-то просто.

— Только вас в городе не было, — закончил Рэнди.

— Да, две недели не было. Виновата, надо было бы поддерживать с вами связь, но мне и в голову не приходило, что может возникнуть какая-то экстренная ситуация.

— Ясное дело, — совершенно искренне согласился он. — Откуда ж вам знать! Вам сильно нужно было отдохнуть, уж это непременно. Мы видели, какая вы усталая.

Не так уж я и устала, сказала она себе, — во всяком случае, телом. И все-таки это правда — административные обязанности, финансы, учет, консультации и миллион других дел, потому что позволить себе наем квалифицированных работников нам не по средствам, — все держится на мне одной, и это изматывает. Как бы много «Единство» ни значило для меня, заменить всю полноту жизни оно не в состоянии; у меня не хватит для этого ни мужества, ни душевной широты. Время от времени я должна вырываться на свободу, захватив с собой скромные сбережения, отправляться куда глаза глядят под другим именем и наслаждаться роскошью, блеском, развлечениями на всю катушку, а если встречу кого-нибудь привлекательного — то и поддаться увлечению. (В последние годы — чаще с мужчинами, а не с женщинами: «Единство» избавило меня от горечи и залечило многие раны.) А собственно, с какой стати я себя уговариваю? Чтоб избавиться от чувства вины за отлучку?..

— Как Гас себя чувствует? — вслух поинтересовалась она.

— Он в порядке. Лекарь Джайлс собрал его не хуже настоящего доктора, а дома за ним приглядывают.

— Значит, вы не оповестили полицию?

— Без толку. Неприятностей не оберемся, и только.

— Слушай, — резко бросила Алият, — сколько мы с мамой-ло должны вдалбливать вам в головы, что полиция нам не враг? Это преступники наши враги.

Я лицемерю лишь наполовину, отметила она про себя. Пожалуй, фараоны действительно стараются действовать чаще всего во благо, но они по рукам и по ногам повязаны законами, плодящими преступников почище, чем в свое время «сухой закон»…

— Ну, их просто на все не хватает, — извиняющимся тоном возразил Рэнди. — Они ж не могут поставить у нас круглосуточный пост, так ведь? А Гас говорил, что эти мерзопакостники обещали чего похуже, если мы не смотаем удочки. Может, даже подожгут. Вот мы и порешили усилить ночную команду. Это их должно отпугнуть. Потому-то я и остался тут с остальными ребятами.

У Алият побежали по спине мурашки. Улица возле дома была совершенно пустынной и тихой. Слишком уж тихой. Неужели весть о том, что здесь затевается потасовка, уже разнеслась по округе?

Что тут можно поделать? Ничего. Разве что позднее.

— Будь осторожен, — с мольбой сказала она. — Это дело не стоит ни одной человеческой жизни.

Рэнди, милый, добавила она безмолвно, у тебя в запасе еще лет пятьдесят — шестьдесят…

— Гм, вы тоже, миссус-ло. Не стоило вам рисковать, приходя сюда после сумерков, пока мы тут не очистили местечко, — охваченный энтузиазмом, он снова выпрямился. — А чего вы хотели-то? Чем мы можем вам помочь?

Ее опять охватил тот же трепет, что и при сегодняшнем разговоре с Кориннон. Окружающее убожество будто бы озарилось огнем. Не в силах усидеть на месте, она вскочила.

— Надо совершить довольно длительную поездку на машине — в Нью-Хемпшир. Мне потребуется водитель и — будем надеяться, что обойдется без этого — телохранитель. Человек сильный и абсолютно надежный, в том числе умеющий держать язык за зубами. Я сразу же подумала о тебе. Ты не против?

От восторга он тоже вскочил, возвышаясь над ней, как скала.

— К вашим услугам, миссус-ло, и огромное вам спасибо!

— Наверно, тебе не стоит отпрашиваться с работы. Теперь, когда я знаю, что могу на тебя рассчитывать, я заранее напишу, чтобы меня ждали. — Вряд ли корреспонденцию перехватывают, но для надежности можно послать письмо заказным с доставкой лично в руки, и уж Алият позаботится, чтобы оно пришло с первой утренней почтой. Таннахилл может ответить тем же манером. — Мы отправимся в субботу рано утром. Если все пойдет хорошо, то успеем вернуться в воскресенье к вечеру. А может, я задержусь, и ты вернешься один.

Это в том случае, добавила она про себя, если я решу, что им можно доверять.

— Ясное дело! — лицо его приняло встревоженное выражение. — Вы говорили про телохранителя. Это может быть опасно? Мне будет не по себе везти вас к опасности.

— Нет, мне никто не угрожает расправой. — Она тут же усомнилась, так ли это на самом деле. Потом усмехнулась. — Если за моей спиной будет маячить внушительный мужчина, моя миссия пройдет более успешно. Я должна передать сообщение, а потом, думаю, посовещаться.

Коринне стало известно, что за Кеннетом Таннахиллом установлена активная слежка, очевидно, по поручению сенатора Соединенных Штатов. Она как раз собиралась послать ему предупреждение почтой, когда явилась я. Я тут же заявила, что, если доставлю сообщение лично, он будет настолько ошеломлен, что я смогу захватить инициативу в свои руки… И что? Постигну его нрав?

Это наверняка Кадок, Ханно — тот самый, кого я ограбила и пыталась убить. Он сказал, что простил мне, а девятьсот лет — срок достаточный, чтобы позабыть любые обиды, если только он все это время не растравлял себя. Надо решить, присоединяться ли к нему со товарищи; поглядеть, что они за люди, обсудить, на каких условиях мы к ним войдем, если решимся. По-моему, я распознаю мошенника или чудовище быстрее и точнее, чем мама-ло…

— Однако задача будет не из легких, Рэнди, — продолжала она. — Мне надо войти и выйти, не дав о себе знать… в общем, тем, кто следит за домом. Найду какую-нибудь маскировку. Скажем, коротко подстригусь, загримирую лицо, оденусь в мужское платье и возьму сумку с инструментами, чтобы походить на водопроводчика или электрика. Поедем на старой, простенькой машине, да еще я раздобыла нью-хемпширские номера. — Хоть «Единство» чуралось преступного мира, приходилось быть в курсе, кто, что и почем в городе. — По дороге сменим.

Почти забытое волнение взыграло в крови, заставив Алият отбросить опасения. Колоду на стол, и гори все прахом! Плевать на власти! Неужели она до сих пор в глубине души — нарушительница закона? Но стоящий перед ней парнишка будет сбит всем этим с толку.

— Извини, — завершила она. — Мы не можем позволить тебе присутствовать при переговорах, и посвятить тебя в их суть я не могу. Но я готова присягнуть, что дело это благородное.

— Не сомневался ни секунды, миссус-ло!

Ее пальцы охватили коричневую ладонь собеседника.

— Ты милый.

Сквозь дверь донесся грохот и крики.

— Эгей! Они?! Не высовывайтесь, миссус-ло! — рявкнул Касл и бросился в дальний угол. Тарарам нарастал. Выхватив из картонной коробки на полу темный металлический предмет, Касл рванулся к двери. — Держитесь, братья! Я иду!

— Нет, погоди, брось это, не надо, Рэнди…

Времени на раздумья у Алият не было. Она устремилась следом за человеком, сжимавшим в руке пистолет — оружие, запретное для простых людей.

Вдоль по коридору. Через вестибюль. Защитное стекло входной двери выбито, воздух помутнел от дыма. В вестибюле полдюжины бесчинствующих юнцов. Охранники… Двое налетчиков крепко прижали одного сторожа к стене. Где его напарник? За Алият по пятам на помощь товарищам мчались члены «Единства».

— Стоять, ублюдки! — взревел Касл, и его пистолет грохнул — предупредительный выстрел в воздух.

Один из нападавших ответил выстрелом в упор.

Касл покачнулся, заваливаясь назад, каким-то чудом ухитрился выстрелить прицельно — и рухнул. Кровь хлынула у него горлом — последнее, что заметила Алият.

Затем ее потряс удар грома.

12

Когда Стоддард позвонил, Мориарти как раз завтракал. В столовой у сенатора тоже был телефон — даже в летней резиденции, в уютном родном штате, надо быть всегда наготове; к тому же этого номера нет в телефонных книгах, что весьма помогает отделаться от нежелательных звонков.

Голос в трубке мгновенно и безоговорочно завладел его вниманием. Сенатор присвистнул, потом охнул: «Боже мой!» Наконец бросил:

— Садитесь на первый же попутный самолет, от аэропорта хватайте такси, сколько бы это ни стоило. Привезите все материалы, какие у вас есть на данный момент. Мне нужна полная картина. Речь на суде, знаете ли, предвыборные митинги… Ладно. Кажется, неплохо, а?.. Поторопитесь. Пока!

И положил трубку на рычаг.

— Что там еще? — поинтересовалась жена.

— Прости, это совершенно секретно. Гм, ты не позаботишься об отмене моих визитов на сегодня?

— Что, отказаться от приема у Гаррисонов тоже? Вспомни, кто туда придет!

— Увы, но это весьма важно. Ступай одна. Передашь мои сожаления и будешь кружить головы этим шишкам.

— Буду из кожи вон лезть.

— Ты потрясающе мила, любовь моя! — Ах, какая из нее выйдет первая леди! Но это после, после — когда судьба повернется к нему лицом. Тогда другие женщины не будут слишком уж волновать ее. — Извини, я доем и побегу. Мне надо провернуть кучу дел, а времени осталось куда меньше, чем я рассчитывал.

Правду сказать, так оно и было. Конгресс распущен на парламентские каникулы, но проблемы избирателей отдыха не знают, — а повредить своим ключевым интересам сенатор не имел права. И так уж собрание оставило ему вагон и маленькую тележку проблем, которые надо решить до выборов. Да и над послезавтрашней речью еще работать и работать. Пусть это всего лишь посвящение в студенты, но если удастся сказать нечто важное, облачив в яркие доходчивые слова, средства массовой информации могут подхватить их. Кровь из носу, надо найти крылатые слова, вроде рузвельтовского: «…единственное, перед чем мы должны испытывать страх, — это сам страх». А еще лучше, как у Джона Кеннеди: «Не спрашивай, права ли твоя страна…»

Несколько часов спустя он принял Стоддарда в своем кабинете — просторной, светлой комнате с видом на океан. На соленых волнах выплясывали солнечные блики и скользили белокрылые яхты. В отличие от вашингтонского кабинета сенатора, стены которого плотно увешаны его портретами в компании знаменитостей с их автографами, здесь имелось лишь несколько семейных портретов, написанный дочерью пейзаж да приз за верховую езду времен начальной школы. У стены стоял книжный шкаф — исключительно справочная и развлекательная литература, подобранная не на показ, а для собственных нужд.

Подняв голову от стола, он бросил:

— Привет! Садитесь, — но тут же сообразил, что держит себя чересчур бесцеремонно. — Извините. Полагаю, я нервничаю куда сильней, чем думал.

Стоддард сел в вертящееся кресло и откинулся на спинку, положив портфель на колени.

— Я тоже, сенатор. Не возражаете, если я закурю?

— Нет, — Мориарти изобразил жалобную улыбку. — Жаль, я сам не осмелюсь.

— Мы тут одни. — Стоддард протянул ему пачку.

— Нет, спасибо, — покачал головой Мориарти. — Слишком трудно было бросить. Интересно, что сказал бы Черчилль об обществе, в котором, если надеешься на высокий пост, уж и курить нельзя.

— Можно, если ты из табаководческого штата. — Стоддард чиркнул спичкой. — В противном случае приходится голосовать за щадящие цены, субсидии и экспортные льготы для табачной промышленности и одновременно призывать к борьбе с опасными наркотическими веществами.

Проклятый сукин сын! Жаль, что он так полезен. Ничего, за ерничество обойдется без выпивки.

— Давайте перейдем к деловому разговору. Много ли вам известно подробностей?

— А вам, сэр?

— После вашего звонка я прочел заметку в «Таймсе», но она оказалась не очень информативной.

— Еще бы, ничего удивительного. С виду тут ничего такого — всего лишь очередная мелкая перестрелка между обездоленными в Нью-Йорке.

— Но она имеет отношение к Таннахиллу! — вспыхнул от радости сенатор.

— Возможно, — осмотрительно поправил его Стоддард. — Мы уверены лишь в том, что в дело вовлечены члены «Единства».

Таннахилл в прошлом месяце навещал его руководительницу, а общество это довольно-таки странное. Не подпольное, а… уклончивое, что ли? Мы потратили массу времени, раскапывая информацию, а в результате может выясниться, что мы сломя голову неслись по ложному следу. Быть может, Таннахилл виделся с руководительницей по какому-то совершенно независимому поводу — скажем, с намерением написать статью. Во время инцидента он из дому и носа не показывал. Насколько мне известно, он и сейчас дома.

Мориарти усилием воли восстановил самообладание. И подумал: неужели это в самом деле нелепость? Почему я разворачиваю тяжелую артиллерию против жалкого овода?

Да потому, что инстинкт, отточенный моим призванием, подсказывает, что за этим стоит нечто большое, очень, очень большое! Распутать это дело — значит не просто заткнуть рот разбушевавшемуся реакционеришке. Оно может поднять меня до заоблачных высот. Спустя четыре года, восемь от силы, я смогу пробудить новый рассвет, так пугающий Таннахилла и его призрачных соратничков!

Он откинулся на спинку своего годами насиженного, уютного, скрипучего кожаного кресла и направил часть сознания на то, чтобы велеть мускулам одному за другим расслабиться.

— Послушайте, вы же знаете, что у меня не было времени идти в ногу с вашим расследованием. Просветите меня вкратце. Начните с самого начала. Не страшно, если я уже слышал то или другое. Я хочу, чтобы факты были выстроены в строгом порядке для последующего рассмотрения.

— Да, сэр. — Стоддард открыл портфель и вынул плотную коричневую папку. — Как вы посмотрите, если я сначала дам сжатый обзор, а уж потом перейду к частностям?

— Чудесно.

— Если помните, — сверился с записями Стоддард, — я говорил вам, что Таннахилл вновь показался в Нью-Хемпшире. С того момента за ним установлена слежка. Согласно вашей инструкции, я уведомил об этом ФБР. Агент, с которым я беседовал, был слегка озадачен.

— Он наверняка счел, что я сую нос не в свои дела, — рассмеялся Мориарти. — Но это лучше, чем заслужить упрек в скрытности. Вдобавок этим мы пустили им пчелу за шиворот. Продолжайте.

— Вскоре после возвращения — вам нужны даты, или пока нет? — вскоре после того Таннахилл отправился в Нью-Йорк, снял комнату в отеле и встретил в аэропорту Кеннеди самолет из Копенгагена. Едва пройдя таможню, молодая дама, м-м… ринулась к нему в объятия, и они дней пять просидели в отеле. Ситуация напоминала медовый месяц — прогулки, фешенебельные рестораны и прочее в том же духе. Конечно, мы ее проверили. Ее зовут Ольга Расмуссен. Гражданка Дании, но на самом деле русская беженка. В ее биографии есть нечто загадочное, но провести детальную проверку в международных масштабах затруднительно и весьма недешево. Следует ли ее проводить, решать вам. В тот же период Таннахилл посетил штаб-квартиру «Единства». Пробыл там недолго и больше с ними не общался, разве что у них имеется секретный канал связи…

Стоддард ни словом не обмолвился о том, оформлено ли прослушивание телефонных переговоров по закону, а Мориарти не стал затрагивать этот вопрос, давая ему продолжить:

— Затем они с Расмуссен отправились на север, к нему домой. С той поры находятся там. Выходят редко и не делают на людях ничего особенного. Вот только… Недавно съездили в ближайший аэропорт и привезли с собой мужчину. Сейчас он находится, видимо, на положении гостя. О нем ничего установить не удалось, помимо того, что он откуда-то с Западного побережья. Судя по виду, коренной американец.

— Какого племени? — уточнил Мориарти. — Они ведь не все на одно лицо?

— А? Ну, рослый, с орлиным носом. Таннахилл представил его бакалейщику и прочим в деревне Джоном Странником.

— Гм. Западное побережье… А что там о вчерашнем инциденте?

— Очевидно, местный наркобарон этого сектора Нью-Йорка послал своих головорезов устроить налет на жилой дом, который «Единство» ремонтирует для проживания своих членов. Похоже, наркомафия пыталась изгнать «Единство», пока оно не укоренилось на их территории. Оно для их бизнеса — как кость в горле.

Мориарти порылся в памяти.

— Может, я и слышал об этом «Единстве» до сегодняшней истории, но не уверен. Расскажите-ка мне.

— Они держатся в тени. Насколько я понимаю, по собственному желанию. Общество остается компактным, легко управляемым; стараются не высовываться. Это своеобразная организация взаимопомощи среди бедных, однако ничуть не похожая на прочие. Это не религиозная секта, хотя ей присущи элементы религии — уж церемонии во всяком случае. Это не группа самообороны, хотя члены держатся вместе, в том числе в патрулях, выходящих за рамки простого присмотра за округой. Однако, насколько всем известно, до сей поры они уклонялись от нарушения любых законов. Президент общества, верховная жрица — или как там ее титулуют — весьма таинственная женщина. Черная, по имени Коринна Макендел. У нее есть белая компаньонка Роза Донау — она-то и замешана в перестрелке. Это практически все, что нам известно о «Единстве» на данный момент.

— Расскажите о стычке, — попросил Мориарти. — В газете изложено весьма схематично.

— Боюсь, мое изложение окажется таким же. Донау занималась этим проектом, когда ворвались бандиты. У одного из «Единства» имелось огнестрельное оружие. Стороны обменялись выстрелами. Он был убит, но прежде успел уложить врага. Донау тяжело ранена.

— Субботний вечерний спецвыпуск, — кивнул Мориарти. — Пули свищут там и тут. И все-таки эти мужланы вякают про вторую поправку к конституции… Продолжайте. Были еще жертвы?

— Двое невооруженных ночных охранников были изувечены. Там же находилось еще несколько мужчин из «Единства», но у них были лишь дубинки — ну и пара ножей разрешенного типа.

— Скверно. Никто из них не ранен?

— Нет, их даже не зацепило. После нескольких выстрелов атакующие разбежались. Очевидно, они не ожидали встретить такое сопротивление. Я полагаю, их прицел был на вандализм и разрушение. Люди «Единства» вызвали полицию. Покойников отвезли в морг, Донау — в госпиталь. Ранена в грудь навылет. Состояние серьезное, но опасений не внушает.

— М-м-м… — Мориарти подергал себя за подбородок и с прищуром поглядел на сверкающую под солнцем воду. — Осмелюсь предположить, что главная начальница — Макендел, так вы сказали? — сделает заявление, где особо подчеркнет, что потрясена случившимся и открестится от этих горе-охранников.

— У меня сложилось впечатление, что они клятвенно утверждают, будто идея подежурить принадлежала лишь им.

— И не исключено, что они правы. Донау поведает больше, если выживет. По крайней мере, очевидец событий… Нет, я не считаю это заурядной трущобной потасовкой! — В голосе Мориарти звучало ликование. — Я уверен, что можно отыскать основания, чтобы потребовать федерального расследования «Единства» и всех, кто имеет к нему отношение.

13

— На самом деле индейские мужчины по большей части трудились никак не меньше женщин, — заметил Странник. — Просто разделение труда у нас было выражено более четко, чем у белых, и гости лагеря видели лишь женскую часть работы.

— Но ведь мужская доля была веселее? — спросила Свобода. — Например, охота.

Она взирала на Странника с восхищением — ведь этот человек принадлежал к тем самым легендарным племенам, воочию видел освоение Дикого Запада.

Ханно раздумывал, не закурить ли трубку. Нет, лучше не стоит — Свободе дым не нравится, и по этой причине Ханно сильно урезал дневную норму; наверно, скоро она заставит его совсем бросить. Сама собой явилась брюзгливая мыслишка: почему бы ей не адресовать пару вопросиков и мне? Я ведь тоже американский пионер. Приехал на этот материк, когда здесь была сплошная дичь и глушь…

Его взгляд был устремлен за окно гостиной. Траву заливали лучи клонящегося к западу солнца. Дальше, у края газона, пестрела красными, лиловыми и золотыми красками клумба; за ней высилась сетчатая металлическая ограда, снабженная охранной сигнализацией. Где-то там, незаметный отсюда, пролег подъездной путь, по дуге отходящий от окружной дороги и ведущий к особняку сквозь березовую аллею, минуя ворота с дистанционным управлением. Зато прекрасно видна была лесная поросль, лепетавшая на ветру молодой листвой.

Очаровательное местечко, идеальное убежище от городского шума Нью-Йорка, мирное и тихое. Здесь они со Свободой смогут поглубже изучить друг друга, здесь она получше познакомится со Странником. Ханно должен вернуться в Сиэтл, к заброшенным делам. Свобода поедет вместе с ним; город ей наверняка понравится, а пригородные пейзажи приведут в восторг. Страннику придется задержаться на случай, если придет весточка от Макендел… Перестанут эти женщины когда-нибудь трястись от страха или от чего там еще?.. Свободе не терпится повидаться с Асагао и Ду Шанем… Ему, Ханно, не стоило бы даже думать о том, чтобы отпугнуть ее от Странника. В конце концов, она никому не принадлежит, и нечего ревновать — тем более между ними пока ничего серьезного…

Зазвонил телефон, и Странник умолк на полуслове.

— Продолжай, — подбодрил его Ханно. — Может, трубку и не стоит снимать.

Автоответчик громко изложил свои инструкции и подал гудок. В динамике торопливо зазвучал сбивчивый женский голос:

— Мадам Алият должна непременно переговорить с мистером Таннахиллом. Срочно! Не звоните напрямую…

Алият?! Ханно в два прыжка пересек комнату и сорвал трубку с рычага стоящего на антикварном столике аппарата.

— Алло, Таннахилл слушает! Это ты?! Но нет, в трубке зазвучал голос Макендел:

— Parlez-vous francais?^[219] Что?! Сердце его упало.

— Oui.^[220]

Он поддерживал свой французский если не на блестящем, то на приемлемом уровне, подновляя его по мере развития языка: зачастую владение языком оказывалось весьма на руку.

— Desirez-vous parler comme-ci? Pourquoi, s'il vous plait?^[221] Она в последние десятилетия почти не практиковалась в разговорной речи и говорила медленно, запинаясь; порой Ханно приходилось помогать ей внятно изложить свою мысль. Притихшие Странник со Свободой заметили, как в его голосе прорезалась сталь, как окаменело его лицо.

— Bien. Bonne chance. Au revoir, esperons-nous.^[222] Положив трубку, он обернулся к друзьям. На мгновение в комнате повисло молчание, нарушаемое лишь посвистыванием ветра на улице. Затем Ханно бросил:

— Сперва проверю, не услышат ли нас…

И вышел.

Прислуга в доме не совала нос куда не следует и не вторгалась в комнаты без надобности, но общим языком для всех троих был лишь английский. Вернувшись, он встал перед двумя другими, положа руки на пояс, встретившись с ними глаза в глаза.

— Звонила Коринна Макендел. Наконец-то. Но с дурными известиями. Жаль, мне не доставляют сюда «Нью-Йорк тайме», — и он бесстрастно пересказал события позавчерашней ночи.

— Ох, ужас какой!

Свобода встала и потянулась к нему. Ханно не обратил на это внимания. Странник стоял настороженно, подобравшись, как рысь.

— Худшее впереди, — продолжал Ханно. — У Макендел есть друзья в правительственных службах, особенно в полиции. — Прочитав во взгляде Свободы невысказанный вопрос, он сухо усмехнулся. — Нет-нет, никакие не подсадные утки. Просто дают ей информацию или заранее предупреждают о чем-то, по ее же просьбе, что случается довольно редко. Все это без злого умысла, только лишь для того, чтобы не застали врасплох. Вполне естественная для бессмертных мера предосторожности. Я и сам к ней прибегал, пока не занял положения, при котором лучше держаться от правительства как можно дальше.

Итак, после встречи со мной она хотела узнать обо мне побольше, а уж потом избрать определенный курс действий — или бездействия, опираясь на сведения, которые я не захотел дать. Так что она поинтересовалась у своих информаторов и обнаружила, что вскоре после нашей встречи я попал под негласное наблюдение, согласно указанию сенатора Эдмунда Дж. Мориарти. Да-да, по приказу Нэдди, сенатора и моего bete noire^[223]. Похоже, он меня зачислил в ту же категорию. — Ханно вздохнул. — Надо было оставить его в покое. Я-то воображал, что, разоблачая Мориарти, служу обществу, что обязан оказать Соединенным Штатам эту пустяковую услугу, ибо искренне сомневаюсь, что смогу пережить его президентство. Ошибся я. Надо было сосредоточиться только на собственном выживании. Теперь уже слишком поздно.

Свобода побелела как полотно и спросила:

— Выходит, здесь тоже есть тайная полиция?

— Нет-нет! — утешительно похлопал ее по плечу Ханно. — Ты столько лет прожила на Западе, пора бы уж усвоить, что такого у нас нет; или ты наслушалась европейских леваков? Республика еще не настолько разложилась. Осмелюсь предположить, что Мориарти закинул крючок наугад, в надежде выудить что-нибудь дискредитирующее или подставить Кеннета Таннахилла под удар. Макендел же восприняла все иначе. Пожалуй, она даже восторгается им, потому что Мориарти, по идее, старается на благо обездоленных. Она была чересчур занята, чтобы толком изучать историю. Открытие, что сенатор настроен против меня, заставило ее воздержаться от дальнейших контактов со мной —. а вдруг я действительно воплощение зла?

Она ведь чертовски много теряет — не только деньги, а труд всей своей жизни.

— Не обращай внимания, — вклинился Странник. — Видно невооруженным взглядом, что назревающий кризис заставил ее предупредить тебя вопреки всему.

— Более того! — ответил Ханно. — Мы говорили обиняками, весьма окольно. Большая часть того, что я сейчас сказал, — результат логических умозаключений на основании ее уклончивых намеков и известного мне ранее. Макендел справилась в Вашингтоне еще раз, и теперь оказалось, что под наблюдение взяли и ее. После той перестрелки Мориарти наверняка удалось вовлечь в дело ФБР. Это федеральное бюро расследований, Свобода, нечто вроде национальной полиции. Приплел наркотики или еще что-нибудь. Хотя «Единство» ставит заслон циркуляции наркотиков куда эффективнее, чем любая правительственная организация — ну а вдруг да Таннахилл стоит за этим? А глядишь, даже был идейным руководителем нападения? Кроме того, к несчастью, убитый член «Единства» был вооружен пистолетом и применил его на деле. В Нью-Йорке это куда большее преступление, нежели измордовать родную бабушку. Либералы жаждут крови. Макендел сумеет доказать собственную невиновность, но сначала ее адски изведут и… Во время расследования на поверхность может всплыть все что угодно.

— Не говоря уж о той другой женщине, Алият, которая угодила в больницу.

— Точно. Ее не допрашивали из-за тяжелого состояния, но когда за нее возьмутся, это лишь подольет масла в огонь. За время работы в публичных домах она неоднократно подвергалась арестам. Сами знаете, как заведено: всплеск моральной нетерпимости, девиц быстренько распихивают по камерам, чтобы продемонстрировать рвение, и тут же выпускают обратно. У нее много раз, год за годом, брали отпечатки пальцев, а коллекция отпечатков в ФБР — самая большая в мире.

Странник зарычал, будто ему дали под дых. Свобода прикусила нижнюю губу.

— В общем, Макендел еще до того решила покончить с колебаниями и связаться со мной, чтобы попытаться лично выяснить, что я за тип, — продолжал Ханно. — Алият должна была явиться сюда на этот уик-энд в качестве ее представителя и, пожалуй, разведчика. Учитывая, что ранее произошло между нами, испытание весьма серьезное.

Сперва они хотели послать письмо с просьбой о встрече, а я должен был ответить подобным же манером. Но перестрелка поставила на этом крест. Теперь она поняла, что лучше забыть о подозрениях и откровенно поговорить. Письменное общение чересчур медлительно и обременительно. Но личный визит выдал бы слишком многое, а устроить впопыхах тайную встречу мы бы не сумели. Наши телефоны скорее всего прослушиваются: учитывая новые обстоятельства, Мориарти наверняка сумел убедить какого-нибудь судью из своих политических единомышленников дать санкцию. Но ничего, кроме телефона, не оставалось. Как только полиция уехала, а пресса схлынула, Макендел покинула свой дом и позвонила мне из квартиры одного из своих подопечных. Если повезет, никто из подслушивающих не знает французского. На расшифровку и перевод записи уйдет какое-то время, да вдобавок мы пускались в сплошные околичности. По-моему, мы ни разу не дали прямого повода заподозрить, кто был моим собеседником. И тем не менее она наверняка опорочила себя в той или иной степени. Отважный поступок.

— И все-таки вынужденный, — заметила Свобода. — Наша тайна, как никогда, близка к разоблачению.

— Она главным образом хотела дать мне и остальным бессмертным возможность ускользнуть и стать невидимками, если мы захотим. — Ханно погрозил кому-то кулаком. — Клянусь Господом, сердце у нее открытое! Жаль, что я не питаю такой же уверенности на предмет ее рассудка. В данный момент она прекращает маскарад и прячет концы в воду.

— Неужели она до такой степени доверяет правительству? — удивилась Свобода.

— Я склонен считать, что для нее лично разоблачение не опасно, — задумчиво заметил Странник. — Во всяком случае, поначалу. А вот нам может прийтись трудновато. Особенно тебе, Ханно.

— Да я охрипну, если примусь вслух перечислять свои преступления, — рассмеялся финикиец. — Для начала взять хотя бы обширный список фальшивых имен с полным комплектом документов, вплоть до карточек социального страхования и ежегодных налоговых выплат, не говоря уж о разнообразных лицензиях, свидетельствах о рождении и смерти, паспортах — да уж, я скользкий тип, что и говорить!

— Тебе могут позволить отделаться малой кровью или даже простят. Да и нам, остальным, простят наши мелочные грешки. Мы станем сенсацией! — Странник скривился. — В худшем случае несколько лет в тюрьме ничего для нас не значат.

Хотя тон его противоречил смыслу сказанного: все поневоле вспомнили о безбрежных небесах и бескрайних просторах.

— Напротив, это адски опасно! — возразил Ханно. — Это может привести даже к летальному исходу и для нас, и для многих окружающих. По телефону я не мог объяснить, почему так, особенно учитывая спешку, потенциальных слушателей и ее скверный французский, но убедил Макендел, что не стоит выпускать тигра из клетки, не взвесив предварительно возможные последствия; что судить поспешно — совершенно безнравственно.

— Судя по тому, что ты рассказывал о ней, — сухо бросил Странник, — именно этим аргументом ты и сломил ее сопротивление.

— Она знает от Алият, что я уже давненько болтаюсь по свету. Для первого раза она решила поверить, что я знаю свет получше, чем она. Так что она исчезнет и ляжет на дно, пока ситуация не прояснится.

— И как же она собирается сняться с места?

— Ну уж с этим-то проблем не будет, если ее организация лояльна по отношению к Макендел, — вмешалась Свобода. — Мне приходит в голову целый ряд уловок. К примеру, в дом войдет похожая на неё женщина. Затем они обменяются одеждой, после чего Макендел уйдет. В сумерках этот прием сработает. Люди «Единства» укроют свою руководительницу, а там уж она доберется до убежища, наверняка подготовленного заранее.

— Гм, а как же тогда нам с ней связаться, если ни мы, ни она не будем знать новых имен или местопребывания друг друга? — задумался Странник.

— Она наверняка выложила своей подружке Алият все имеющиеся возможности.

— А как Алият скажет нам? Собственно, что толку тут попусту сотрясать воздух, когда она в плену, и фараоны скоро получат в руки сведения, раскроющие им глаза на ее особенности? Не об этом ли предупреждала тебя Макендел, Ханно?

— Нет. Ей это даже не пришло в голову. Она в полном замешательстве, тревоге, беспокойстве, огорчении, а может даже, в изнеможении. Поскольку я хотел лишь добиться, чтобы она скрылась, то и не стал поднимать этот вопрос. Кроме того, случай Алият тоже далеко не безнадежен.

— Что?! — воскликнула Свобода по-русски. Снова по-английски: — В каком это смысле?

— Сегодня ночью правда не всплывет, — напомнил Ханно. — А может, вообще никогда. Я не уверен, что отпечатки из полузабытых полицейских картотек полувековой давности попали в Вашингтон. А если и попали, если вдобавок следователям придет в голову устроить проверку, на это уйдет время. Но и тогда, если будут найдены ее данные, — в общем, Томас Джефферсон, умнейший человек из живших на свете, однажды заявил, что куда охотнее поверит в лживость профессоров-янки, нежели в падающие с неба камни. Предположение, что вархивах случилась путаница, кажется куда более достоверным, нежели возможность, что человек остается юным в течение пятидесяти, а то и ста лет.

— По-моему, раз Алият у них в руках, это станет убедительным, — нахмурилась Свобода. — А она может решить, что откровенность пойдет ей на пользу.

— Да уж, с нее станется, — согласился Ханно, вспомнив прошлое знакомство. — М-да, с нашей точки зрения, могут возникнуть тысячи разных осложнений. Давайте прикинем, нельзя ли прибегнуть к каким-либо мерам, которые поправят дело. А для этого, более чем очевидно, нам придется нынче ночью сняться с места.

— Ты же говорил, что ворота под наблюдением, — мрачно возразила Свобода. — Правда, не представляю как. Я не заметила на обочине ни стоящей машины, ни прогуливающегося человека.

— С какой это стати? Миниатюрная батарейная телекамера в кустах справится с задачей куда лучше. Дорога тупиковая, упирается в озеро. Чтобы попасть отсюда куда угодно, надо ехать в противоположном направлении, минуя по пути «Ивовую хижину». Ничуть не сомневаюсь, что не так давно там поселились два-три человека, проводящие в своем коттедже куда больше времени, чем принято у отпускников.

— Можешь восхвалять современную технику, сколько тебе угодно, — буркнул Странник. — Но лично, я чувствую, как стены душат меня, сдвигаясь все сильней и сильней.

— Как же нам их обойти? — спросила Свобода. Страх и отчаяние сменились у нее жаждой действия.

— У всякой лисы в норе два выхода, — ухмыльнулся Ханно. — Уложите все самое необходимое. У меня на руках масса наличных плюс аккредитивы, кредитные карточки и разнообразнейшие удостоверения личности, не имеющие к Таннахиллу никакого отношения. Я состряпаю для прислуги какую-нибудь красивую липовую историю. А нынче ночью… В заборе позади дома одна секция поворачивается без включения сигнализации, если только все сделать правильно. Оттуда можно нырнуть прямиком в лес и добраться до деревни в трех милях отсюда. Там живет этакий старый брюзгливый холостяк, которому нравится мой журнал; он только ворчит, что журнал слишком левацкий.

Если я собираюсь осесть на одном месте на длительное время, то всегда стараюсь завести человека, на которого могу положиться, чтобы, оказав мне услугу, он не обмолвился никому ни словом. Он довезет нас туда, где можно сесть на автобус или на поезд. Я думаю, будет мудрее по пути пересесть на другой рейс, но так и так мы будем в Нью-Йорке уже завтра.

14

Зданию больницы было лет сто, никак не меньше — кирпичи потемнели от копоти, окна давно не мыты. Внутри оно тоже подверглось лишь поверхностной модернизации — больница предназначалась для бедных, нуждающихся, для жертв несчастных случаев и насилия. Окружали ее такие же неряшливые, невзрачные дома. По прилегающим улицам проносились практически лишь грузовики с товарами и индустриальным сырьем. Воздух казался мутным от заводского дыма.

Такси подъехало к обочине, и Ханно, протянув водителю двадцатидолларовый банкнот, распорядился:

— Ждите нас здесь. Мы приехали за подругой. Она еще довольно слаба и должна тотчас же ехать домой.

— Если чересчур задержитесь, я должен буду объехать вокруг квартала, — предупредил водитель.

— Ладно, объезжайте поскорей и при первой же возможности снова остановитесь. При расчете не обидим.

Шофер посмотрел на них с сомнением, вполне понятным, если учесть вид этой больницы. Свобода нарочито явно записала его имя и номер. Ханно вышел вслед за ней и захлопнул дверцу. У него был сверток, у нее — сумка через плечо.

— Теперь не забывай, что дело выгорит, только если мы будем держаться, словно у нас тут самые важные кабинеты, — вполголоса пробормотал Ханно.

— А ты не забывай, что я была снайпером и проскользнула, через «железный занавес», — бросила она свысока.

— Извини, действительно сморозил глупость. Просто сейчас у меня мысли работают в ином направлении. Ага, вон он!

Ханно кивком указал на Странника. Индеец в отрепьях и низко надвинутой на лоб шляпе брел вдоль тротуара, будто ему больше нечем было заняться.

Ханно и Свобода вошли в сумрачный вестибюль. Охранник в форме окинул их безразличным взглядом. Даже у этих пациентов бывают посетители. Устроив вчера рекогносцировку, Ханно убедился, что никто не потрудился выставить возле Розы Донау полицейский пост. Сюда ее доставили исходя из того, где подобрали, а когда выяснилось, что лечение могут оплатить, было решено, что перевозка в лучшую больницу связана с риском для пациентки. Так или иначе, другой охраны, кроме местной, тут нет.

Он направился в мужской туалет. Там никого не было, но для вящей безопасности он зашел в кабинку. Распаковав сверток, извлек врачебный халат и надел его. Купить халат, а заодно всякое другое медицинское снаряжение, было несложно — в фирме, поставляющей подобные товары. Халат несколько отличался от одежды местного персонала, но если никто не станет приглядываться, то сойдет. Запятнанная и застиранная одежда здесь была правилом, а не исключением. Сунув упаковку в урну, Ханно вышел в коридор, к дожидавшейся там Свободе, и вместе с ней поднялся на лифте наверх.

Еще вчера они выяснили, что Розу Донау поместили на седьмом этаже. В регистратуре сказали, что посетителей допускают лишь на короткое время, и еще подивились, как много людей тревожится о здоровье больной.

Когда Ханно и Свобода вошли в палату, у постели Алият находились две добровольные сиделки, принесшие цветы, на которые наверняка истратили последние деньги. Ханно улыбнулся им и, подойдя поближе, склонился над раненой. Алият была бледна как мел, щеки ввалились, неглубокое дыхание вырывалось из груди короткими частыми рывками. Ханно и не узнал бы ее, если бы не видел сделанные детективами по его заказу снимки. Да что там, ее и по снимкам было бы не узнать, не догадывайся он заранее, кто это. Прежняя встреча произошла в незапамятные времена.

Ханно мысленно молился, чтобы она помнила новогреческий не хуже, чем он. Ведь можно было надеяться, что она жила в странах Средиземноморья вплоть до переезда в Америку.

— Алият, друг мой, мы рассчитываем, что сможем вытащить тебя контрабандой. Хочешь ли ты этого? Иначе, ты сама знаешь, тебе предстоит распроститься со свободой навеки. У меня есть деньги. Хочешь ли ты бежать?

Бесконечно долгое мгновение она лежала неподвижно, потом едва заметно кивнула.

— Ладно. Как ты думаешь, ты сумеешь пройти небольшое расстояние и выглядеть при этом естественно? Немного, метров сто. Мы тебе поможем, но если упадешь, нам придется бежать, бросив тебя.

Ее щеки тронул едва уловимый румянец.

— Да, — не подумав, по-английски шепнула она.

— Тогда жди нас завтра днем. Сделай так, чтобы у тебя не было посетителей. Скажи этим людям, что тебе хуже и ты просишь несколько дней не беспокоить визитами. Попроси оповестить всех. Береги свои силы.

Он выпрямился и встретился взглядом с женщинами из «Единства».

— Я и не догадывался, что состояние ее столь серьезно. В противном случае я непременно заранее уведомил бы ее о нашем с женой приходе.

— Вы не городские? — поинтересовалась женщина.

— Да. Мы давненько с ней не виделись, но прочли об… хм, инциденте, и вот, раз мы с ней земляки, а у нас все равно дела в Нью-Йорке… В общем, прошу прощения. Нам лучше уйти, Ольга. Роза, увидимся в другой раз, когда тебе станет получше. Ты уж постарайся.

Они со Свободой ласково похлопали Алият по безвольно лежащим на одеяле рукам и ушли.

Сейчас, пройдя по коридорам седьмого этажа и на мгновение заглянув в палату, они не заметили никаких признаков ловушки. Если бы Алият не хотела бежать, пройдя через сопутствующие бегству муки и опасности, она вполне могла бы выложить правду и подставить Ханно под удар. Он делал ставку на то, что недоверие к властям после стольких веков борьбы с ними у Алият в крови; или, по крайней мере, что она достаточно сообразительна, чтобы предвидеть необратимость последствий рокового признания, которое отрежет все пути к отступлению.

Вообще вся эта затея — чистейшей воды азартная игра. Если она провалится, да если Ханно и Свобода не сумеют ускользнуть… Не стоит думать об этом, иначе тревога помрачит разум и отнимет силы.

— Проклятье, — бросил Ханно. — Ни одной инвалидной коляски. Глянем-ка этажом ниже.

Там им повезло больше — в коридорах без присмотра стояли коляски, каталки и тому подобное. Выбрав, что надо, Ханно стремительно покатил кресло к лифту. Встречная медсестра бросила на него взгляд, открыла было рот, но тут же пожала плечами и заспешила по своим делам. Здешнему перегруженному персоналу недоплачивали, так что в больнице наверняка большая текучесть кадров. Свобода следовала на безопасном удалении, делая вид, что ищет нужный номер палаты.

Вернувшись на седьмой этаж, они направились прямиком к Алият. Теперь все зависело лишь от скорости. Свобода вошла первой. Если бы внутри оказался врач или медсестра, пришлось бы бродить поблизости, выжидая подходящего момента. Выглянув за дверь, Свобода жестом поманила Ханно. Ощутив, как подпрыгнуло сердце, он прошел внутрь.

В сумрачной неопрятной комнате в два ряда стояли койки; свободных почти не было. Одни пациентки смотрели висевшие над каждым рядом телевизоры, другие дремали, третьи лежали без памяти; три-четыре пары глаз поднялись на пришельцев, но в мутных взглядах не отразилось никакого интереса. Никто ни о чем не спросил; Ханно и не опасался такого оборота — в подобном мертвенном окружении человек быстро тупеет и теряет чувство реальности. Алият тоже спала, но едва он коснулся ее плеча, как она, моргая, уставилась на него. И тут он внезапно узнал ее — во взгляде читалась та самая настороженность приготовившегося к броску хорька, которую Алият тогда скрывала, пока для Ханно не стало слишком поздно спохватываться.

— Ну вот, мисс Донау, — расплылся он в улыбке, — съездим-ка на анализы, а?

Она кивнула и собралась с силами. Да уж, она знает, как мучительно больно будет все дальнейшее. Ханно сохранил старые моряцкие навыки — в частности, умение аккуратно носить тяжести, и хотя сложением ему было далеко до Геракла, его жилистое тело никогда не подводило. Подсев, он подхватил Алият и перенес ее с койки в кресло. Она закинула руки ему на шею. Ханно ощутил на затылке мимолетную проказливую ласку ее пальцев, но услышал и тяжелый всхлип дыхания.

Свобода посторонилась и держалась поодаль, пока Ханно катил Алият до лифта, но вошла туда вместе с ними. Вчера, старательно выбирая кратчайший для Алият пеший маршрут, они с Ханно нашли нужное помещение на втором этаже. Они снова шли ва-банк, в надежде, что гидротерапевтическая ванная будет свободна; хотя в это время дня риск не так уж велик. Ханно ввез Алият туда, коротко объяснил, что будет дальше, и вышел. По коридору кто-то приближался — Ханно двинулся в противоположном направлении с озабоченным выражением лица. Свобода слонялась по коридору, пока не улучила момент незаметно проскользнуть в ванную вместе с сумкой.

Ханно снова укрылся в мужском туалете и, как договорились, десять минут по своим часам провел, изучая настенные росписи. Они были неизменно вульгарными и полуграмотными. Надо поднять общий уровень галереи, решил Ханно. От терзаний ожидания все средства хороши. Вытащив авторучку, он выбрал свободное местечко и аккуратно написал печатными буквами: «Уравнение х² + у² = z² не имеет решения в целых числах для любого значения n больше двух. Я нашел чудесное доказательство этой теоремы, но здесь в кабинке не хватает места, чтобы его записать».

Пора! Оставив халат в кабинке, он направился в ванную. Свобода как раз показалась в дверях; умница, девочка! Алият опиралась на нее, но одета была уже не в больничный халат, а в платье, чулки и туфли; тонкий плащ прикрывал бугрящиеся бинты. Свобода несла сумку. Ханно подошел к Алият с другой стороны, чтобы тоже помочь.

— Как дела? — по-английски спросил он.

— Справлюсь, — пропыхтела Алият, булькая воздухом (или кровью?). — Но… ох, мать их… нет, ничего…

Она всем весом навалилась на плечо спутника, семеня неровными шажками вперед, время от времени спотыкаясь. Лицо ее влажно лоснилось, пот мелкими капельками срывался с носа. Ханно ни разу не видел, чтобы кожа живого человека обретала такой мертвенно-голубоватый оттенок. И все-таки она двигалась вперед, словно мало-помалу набиралась сил; вот уже посторонний наблюдатель мог бы сказать, что она не тащится, а шагает.

Это и есть мой туз в рукаве, подумал Ханно. Жизненная энергия бессмертных. Ни один нормальный человек не смог бы так быстро оправиться после подобной раны… Но и ей бы не справиться, если б она не мобилизовала все свои внутренние ресурсы.

Когда лифт пошел вниз, Алият начала сползать по стенке, но Ханно и Свобода силой удержали ее на ногах.

— Крепись! — сказала русская. — Ты должна стоять и идти прямо. Тут совсем рядом. Потом ты свободна.

Алият мучительно ощерила зубы в подобии улыбки.

— Осталось… пожилой мадам… еще сплясать… но после… Когда они вышли в вестибюль, Алият шагала хоть и не размашисто, но со стороны никто бы не догадался, что она нуждается в помощи. Ханно стрелял глазами туда-сюда. Где, черт побери… Ага, вон сидит индеец — на покореженной, ободранной кушетке, небрежно листая разваливающийся по листочку замусоленный журнал. Заметив друзей. Странник неловко поднялся на ноги, задев проходящего мимо мужчину.

— Эй! — заорал индеец как ужаленный. — Глядеть надо, куда тебя несет!

И добавил солидную порцию непристойностей.

— К главному входу, — прошептал Ханно на ухо Алият. — Раз-два, три-четыре!..

Справа от них Странник орал благим матом, и все взоры обратились в ту сторону. Пара охранников начала проталкиваться к ссорящимся. Ханно очень надеялся, что индеец не переборщит. Задача проста — на две-три минуты отвлечь внимание, но не подвергнуться аресту; в самом крайнем случае пусть спустят с лестницы… Беда в том, что Странник — прирожденный джентльмен, и воинственного алкаша играет совершенно бездарно. Зато наделен ясным умом и тактом.

Даже притушенное висящей в воздухе пылью и копотью солнце на мгновение ослепило их. Такси стояло у бровки. Гермес, бог путешественников, купцов и воров, спасибо тебе от всей души!

Ханно помог Алият сесть в машину. Она рухнула на сиденье как подкошенная, отчаянно ловя воздух хрипящими легкими. Свобода села по другую сторону от нее, Ханно назвал адрес, и такси тронулось. Пока оно под скрип тормозов продиралось сквозь дорожные пробки, Алият мотало вправо-влево. Свобода пощупала у нее за пазухой, кивнула, поджав губы, вынула уз сумки полотенце и более-менее незаметно прижала его, куда надо. Чтобы впитать кровь, понял Ханно; рана все еще не закрылась и продолжала кровоточить.

— Эгей, а эта мадама в порядке или как? — поинтересовался шофер. — Смахивает, будто ее выписали не по делу.

— Синдром Шартца-Меттерклюма, — пояснил Ханно. — Ее нужно отвезти домой и уложить в постель как можно быстрее.

— Ага, — хрипло подхватила Алият. — Заезжай завтра в гости, красавчик!

Водитель выкатил глаза и раздвинул углы рта, но продолжал путь. У места назначения Ханно щедро исполнил обещание отблагодарить водителя. Это купит его молчание, если только полиция заподозрит, что в деле участвовало такси. Хотя к тому времени рассказ шофера вряд ли так уж поможет полицейским.

— За угол, — сказала Свобода раненой. — Еще полквартала.

На тротуар падали красные капли. Их, кажется, никто не замечал, а если и замечал — предпочитал не впутываться не в свое дело. На это Ханно тоже рассчитывал.

В платном гараже стоял небольшой фургон; Ханно вчера арендовал его с условием вернуть машину в Покателло, Айдахо. Борт фургона скрыл от случайных взглядов, как друзья поднимали Алият внутрь. Там уже ждали ее чистые простыни и толстый поролоновый матрас, а также кое-какое медицинское снаряжение, приобретение которого не составляло особых проблем. Ханно и Свобода стащили с Алият одежду, обмыли ее, ввели антибиотики, перебинтовали рану и устроили поудобнее, как могли.

— По-моему, она оправится, — заметила Свобода.

— Будь я проклята, если не оклемаюсь, — пробормотала Алият.

— Оставь нас, — приказала Свобода Ханно. — Я о ней позабочусь.

Финикиец послушно выполнил распоряжение. Русская была солдатом, а значит, умела оказывать первую помощь; но еще она была и ветеринаром, а люди не так уж и отличаются от братьев меньших. Захлопнув задние дверцы, он уселся в кабине. По крайней мере, тут можно побаловаться трубочкой и наконец-то унять противную внутреннюю дрожь.

Вскоре явился и Странник. Ханно редко видел его в столь приподнятом настроении.

— Упи ти-йи-йо! — пропел индеец, забираясь в кабину.

— Пожалуй, лучше я первым сяду за руль, — констатировал Ханно. Мотор фургона с ворчанием пробудился к жизни. Уплатив за стоянку, Ханно вывел его на улицу и повернул на запад.

15

В том, что мистер и миссис Ду решили устроить для своих гостей пикник, не было ничего необычного; с этими людьми они познакомились где-то в городах. Ребятишек огорчило лишь то, что их не взяли с собой. Гости наверняка очень интересные люди, хоть и не любят распространяться о себе. Во-первых, выздоравливающая мисс Адлер, которую чета Ду встретила в Покателло и привезла сюда; она выздоравливает очень быстро — значит, болезнь ее не так уж и страшна. Остальные живут в поселковом отеле, но время проводят на ранчо; мистер и миссис Тазурин, далее, мистер Лэнгфорд, признавшийся, что он индеец, и, наконец, чернокожая мисс Эдмондс — в каждом есть что-то особенное, отличающее их друг от друга и от остальных людей.

Ничего, наверно, они просто задумали остаться наедине, чтобы потолковать о своих планах; должно быть, хотят увеличить дом, чтобы принять новых питомцев. Ведут они себя весьма и весьма солидно, очень мило, но совсем не так, как обыкновенные люди на отдыхе. Чаще всего они, в том числе и супруги Ду, уходят в поля по двое — по трое и гуляют часа по три.

Ду Шань уже давно установил стол и скамьи красного дерева на уступе главенствующего над местностью холма, с которого открывался бесподобный вид. Приехавшие на пикник поставили свои машины неподалеку и вышли. Некоторое время никто не двигался — все любовались пейзажем. Склоняющееся к западному горизонту солнце зажгло ослепительным сиянием скользящие облака, уподобив их западным снеговым пикам. До самых гор раскинулись зеленеющие поля и луга, сады и пажити, рощицы и отдельные деревья, лениво текла поблескивающая голубизной река. В вышине кружили два ястреба; солнце оправило их крылья золотой каймой. Легкое дыхание говорливого ветерка овевало прохладой и доносило запахи дозревающих полей.

— Давайте поговорим, пока не накрыли на стол, — подал голос Ханно. Предложение было излишним, поскольку это подразумевалось как бы само собой, но зато призвало всех к внутренней готовности поговорить. Люди охотно откладывают трудные решения, а уж бессмертные и подавно. — Надеюсь, мы скоро закончим и успеем отдохнуть и повеселиться, но если надо, будем пререкаться до заката. Но на закате закругляемся, договорились?

Он сел. Свобода заняла место по правую руку от него, Странник — по левую. Напротив устроились Ду Шань, Асагао, Алият и та, которую они по-прежнему звали между собой Коринной Макендел.

«Да, — подумал Ханно, — как мы ни старались познакомиться и завязать дружбу, наш тесный кружок по-прежнему разделен на два лагеря».

Председателя не выбирали, но должен же был кто-то взять инициативу в свои руки, а Ханно все-таки старший из всех.

— Позвольте изложить повестку дня. Не могу поведать вам ничего нового или недосказанного. Однако, надеюсь, это позволит нам не повторяться в дальнейшем.

Основной вопрос состоит в том, сдаваться ли нам на милость правительства, открыв миру, кто мы, или продолжать маскарад под новыми личинами?

На поверхностный взгляд не слышно ни шума погони, ни сожалений о нашей пропаже. Роза Донау похищена из больницы. Коринна Макендел пропала из виду. Равным образом исчезли Кеннет Таннахилл и пара его гостей, но это было в другом месте, а он часто уезжает и в разъездах проводит больше времени, чем дома. В новостях ничего сенсационного, несмотря даже на кражу Розы Донау. Она мало кому известна, до больничных пациентов почти никому нет дела, никто не подавал заявления о ее похищении или о каком-либо ином беззаконии. Фактически ни одно из вышеперечисленных лиц не обвиняется ни в чем предосудительном.

Однако я считаю, что все это слишком хорошо, чтобы оказаться правдой, а Коринна определенно утверждает, что наши перспективы далеко не столь радужны. Она посылала из подполья запрос своим доверенным лицам — дважды, не так ли? — Нэд Мориарти ничуть не утратил к нам интереса. ФБР тоже считает, что в деле стоит покопаться; а вдруг тут замешаны наркотики, шпионаж или менее явные, но не менее противозаконные шалости? Коринна, свежая информация не поступала?

— Нет, — покачав головой, негромко отвечала та. — А сама я к ним обращаться не стану. Я и так заставила их верность чувству долга растянуться до невероятных размеров. Больше я их терзать не буду.

— У меня в Сиэтле есть собственные каналы, — подхватил Ханно, — но с каждым днем их использование становится все более рискованным. Таннахилл ассоциируется с «Томек энтерпрайзиз», так что хотя бы сюда ФБР нос сунет. Дальше оно может решить, что фирма здесь ни при чем, что друзья Томска понятия не имеют, почему Таннахилл смотал удочки. Но если оно вынюхает, что эти друзья ориентировались в ситуации гораздо раньше, то нипочем не отступится. Я бы предпочел обойтись без риска, мы и так хлебнули его выше головы.

Он подался вперед, поставив локти на стол, и закончил:

— Короче говоря, если мы не собираемся высовываться, то надо поработать на совесть. Бросить все, не теряя ни секунды, раз и навсегда. В том числе и ранчо. Асагао и Шаня привез и поселил здесь Томек. Кто-нибудь непременно заявится выпытывать, что да как. Пожалуй, подхватит и слухи о таинственных гостях сразу после событий. А уж если получит описание их внешности, дело конченое.

— Тогда убегать нельзя. — Голос Алият слегка подрагивал. Она уже могла ходить, хоть и не слишком много, и румянец вернулся к ее щекам, но до полного выздоровления, и физического, и духовного, оставалось еще пару месяцев. — Надо сдаться. Или… жить без средств… без приюта… Нет!

— Ты что, забыла мои слова — или не поверила? — улыбнулся Ханно. — Я зарыл чуть не по всему миру множество кубышек в прямом и переносном смысле — деньги и все прочее, лет на сто. Есть жилье, есть прекрасные легенды прикрытия, не упущена из виду ни одна деталь. Да, конечно, я их периодически проверял и подновлял. Мы можем разделиться, а можем жить вместе, кто как пожелает, но комфорт и довольство на ближайшие лет пятьдесят нам гарантированы, если только цивилизация продержится до той поры, или успеем подготовиться, если ей суждено рухнуть. А тем временем можно спокойно заложить фундамент новых биографий.

— А ты уверен?

— За это могу поручиться и я, — вклинился Странник. — Абсолютно уверен. А если вы боитесь, Алият, то зачем позволили нам вытащить себя из койки?

— Я была не в себе, — сверкнула она глазами, — не соображала, что творю, едва ли вообще что-либо соображала. Просто хотела выиграть время.

— И я был того же мнения, — обратился Странник ко всем сразу. — Держал рот на замке, как и она, но сегодня мы должны быть совершенно откровенны.

Подобное заявление из уст друга потрясло Ханно, как гром среди ясного неба.

— А? — воскликнул он. — Мы что же, должны сами им в руки сдаться? Зачем?!

— Хотя бы затем, что я слышал мнение Джианотти на сей счет, — угрюмо отозвался индеец. — Как только мир узнает о принципиальной возможности бессмертия, его можно будет достигнуть лет за десять — двадцать. Молекулярная биология уже дозрела для этого. Имеем ли мы право прятать знание? Сколько еще миллионов или миллиардов жизней обрекаем мы на бессмысленную смерть?

Различив в его голосе нотки сомнения, Ханно ринулся в контратаку:

— Как-то ты не очень в этом уверен, а?

— Не уверен, — поморщился Странник, как от боли. — Я должен был высказать сомнение, но… Выживет ли Земля? — Он широким жестом обвел жизнерадостный пейзаж. — Сколько понадобится времени, чтобы загнать этот край под бетонный панцирь или превратить его в сточную канаву? Люди и так сидят друг у друга на головах. Даже не представляю, можно ли избежать и смертности, и вымирания. Мы рискуем только приблизить окончательную развязку.

— Если для продолжения рода дети будут не нужны, можно прибегнуть к контролю над рождаемостью! — возразила Макендел.

— А многие ли на это пойдут? — с вызовом спросила Свобода. — Да и это… средство не сразу дойдет до всех. Я предвижу бунты, революции, террор…

— Неужели это неизбежно? — вставил Ду Шань. — Люди будут знать, чего опасаться, пока это не произошло, и подготовятся. Я бы не хотел уезжать из этих краев.

— И бросать детей на произвол судьбы, — подхватила Асагао.

— А что станет с «Единством»? — вставила Макендел и повернулась к Алият. — Ты сама знаешь, как много оно для тебя значит. Подумай же обо всем обществе, о своих братьях и сестрах.

Прежде чем ответить, сирийка пару секунд молча покусывала губу.

— Мы его потеряли так и так, Коринна. Если мы объявимся на публике, то уже никогда не будем для наших людей прежними. Да и времени у нас на них не останется. А весь мир будет глазеть…. Нет, для «Единства» есть лишь один-единственный способ выжить, сохранить хоть какое-то подобие прежних отношений — чтобы мы исчезли. Если оно отвечает нашим надеждам, то уже вполне окрепло и найдет новых лидеров. А если нет — выходит, идея была не столь уж и хороша.

— Значит, теперь ты хочешь спрятаться, раз это вполне безопасно?

— Этого я не говорила. Э-э, я не жду особых проблем с законниками. Наверно, даже Ханно после уплаты всех штрафов сможет заработать вдвое больше лекциями, книгами, фильмами и прочими поступлениями… Это ведь величайшее событие всех времен и народов, чуть ли не второе пришествие! Нам наверняка вынесут все прямо на блюдечке!

— Все, кроме покоя, — в голосе Асагао прорезалась тревога. — Нет, боюсь… Ду Шань, муж мой, боюсь, у нас уже никогда не будет духовной свободы. Давай пристроим детей по-хорошему, а потом уйдем от дел, отступим в тень, отыщем спокойствие и добродетель.

— Я не хочу терять эту землю, — возразил Ду Шань.

— Алият права, тебя с нее сгонят, — предупредил Ханно. — Или возьмут под охрану. Вы жили затворниками и не знаете, сколько на свете разнообразнейших убийц — шизики, фанатики, полоумные завистники, просто сопляки, убивающие знаменитостей, чтобы прославиться. Пока бессмертие не станет повсеместным, нам не один десяток лет круглосуточно будет нужен целый взвод телохранителей. Нет, уж лучше давайте я вам покажу новые деревенские пейзажи. — Он повернулся к Алият. — Тебе, моя дорогая, такая жизнь может показаться привлекательной — богачи, сливки общества, слава, развлечения. Быть может, тебе будет даже наплевать на опасности и необходимость в телохранителях, — он хмыкнул, — если они молоды, симпатичны и мужественны, а? Но вдумайся поглубже, будь добра: много ли тебе оставят настоящей свободы, много ли у тебя будет реальных возможностей?

— Вы говорили о поисках смысла и цели бытия в своем «Единстве», — кротко обратилась Свобода к Алият и Макендел одновременно. — А разве мы не можем заняться этим вместе, всемером? Разве мы не можем тихо, тайком работать на благо, разве не лучше это, чем закружиться в сверкании прожекторов и шквале звуков?

Руки Алият бессильно лежали на столе. Макендел успокоительно взяла ее руку в свои ладони.

— Разумеется, если кто-то из нас хочет пойти и открыться, остальные не могут этому помешать, — сказал Ханно. — Мы можем лишь просить об отсрочке, чтобы успеть получше спрятаться. Лично я именно так и намерен поступить; однако ни я, ни присоединившиеся ко мне не оставим никаких указаний, где нас искать. Хотя бы потому, что я не хочу болтаться на виду у всех, когда эта страна превратится в Народную Республику Америку.

— Я не считаю, что это так уж неизбежно, — возразила Макендел. — Быть может, этот период истории уже позади.

— Не исключено. Я не догматик.

— В результате чего всякий, пожелавший раскрыться, тут же столкнется с проблемой, — заметил Странник. — Ты скопил доказательства своего бессмертия, но вот как нам-то доказать, что мы не лжецы и не безумцы?

— Я полагаю, мы можем привести достаточно косвенных доказательств, чтобы власти захотели подождать и посмотреть, — как бы издалека повела Макендел.

Ханно кивнул и признался:

— Кроме того, в этом случае Сэм Джианотти, о котором я вам рассказывал, вне всякого сомнения, почувствовал бы себя освобожденным от обета молчания, а он человек уважаемый.

— А если мы просто исчезнем — не решит ли он заговорить? — заинтересовалась Свобода.

— Нет, в этом случае ему нечем будет подкрепить свое невероятное заявление, а он достаточно умен, чтобы не лезть напропалую. Сердце этого несчастного и весьма достойного человека будет разбито, но он с головой уйдет в исследования. Постараюсь организовать непрерывное финансирование лабораторий института Руфуса — главным образом ради Сэма.

— Вы в самом деле хотите ликвидировать свои компании? — спросила Макендел. — Вы потеряете… что? Сотни миллионов долларов?

— Я порядком скопил, и в состоянии заработать куда больше, — уверил ее Ханно. — Свертывание деятельности будет проведено по возможности плавно, но не в ущерб скорости. Томек умрет и, согласно завещанию, будет кремирован за рубежом. Роберт Колдуэлл… м-м, с этим случится нечто аналогичное, потому что, к несчастью, он немного наследил. Джо Левин получит предложение поработать на иностранную фирму… Да уж, до конца года мне придется изрядно похлопотать, но у меня на подхвате ряд заранее продуманных путей отступления, и по-моему, удастся придать всему вполне естественный вид. Белые нитки неизбежно останутся, но в обычной жизни их тоже хватает, и как только следователи обнаружат, что они никуда не ведут, то оставят их болтаться дальше. Полицейские, знаете ли, на недостаток занятости не жалуются. Счастливчиками их не назовешь.

— Но с такими деньгами можно столько всего сделать! — с мольбой в голосе сказала Коринна. — Да-да, при вашем могуществе вы — мы — могли бы воспользоваться нашей славой и влиянием, несмотря ни на какие минусы своего положения.

— У вас складывается впечатление, что наше желание остаться в неизвестности пробуждено эгоистическими мотивами? — спросила Свобода.

— Ну-у… Значит, вы хотите скрыться?

— Да. И не только сама. Я хочу, чтобы скрылись мы все. Я боюсь людей.

Странник кивнул. Свобода улыбнулась ему — тепло, но безрадостно, и сказала, обращаясь только к нему:

— Ты не совсем понял. Ты думаешь о разрушении природы и окружающей среды. А я думаю о человечестве. За тысячу лет я повидала революции, войны, распад и разруху. Мы, русские, научились больше всего бояться анархии — уж лучше терпеть тиранию. Ханно, ты заблуждаешься, отождествляя народные республики и другие сильные режимы с извечным злом. Наверно, свобода приятна — но хаос куда хуже. Раскрыв свой секрет, мы выпустим джинна из бутылки. Религия, политика, экономика — кстати, как бессмертные управятся с экономикой? — миллионы противоречивых стремлений и страхов, из-за которых по всему миру разыграются войны. Сможет ли выстоять цивилизация? Уцелеет ли хотя бы планета?

— Мухаммед пришел из безвестности, — шепнула Алият.

— И многие другие пророки, революционеры и завоеватели, — подхватила Свобода. — С самыми благородными намерениями. Но кто мог предвидеть, что демократические идеи во Франции приведут к режиму директории, Наполеону и многолетней войне? Кто мог предсказать, что Маркс и Ленин породят Сталина — да и Гитлера заодно? Мировой вулкан уже содрогается и курится. Подкиньте в него этот новый предмет, мысль о котором никому не приходила в голову, и мне останется лишь надеяться, что тирания предотвратит окончательный взрыв — вот только не представляю, возможен ли такой режим.

— Недостатка в желающих утвердить его не будет, — проворчал до крайности помрачневший Ханно. — Самое малое, свою заявку сделает каждый продажный политик и жирный кот на Западе, каждый тоталитарный диктатор за рубежом, каждый военный царек, прозябающий ныне в безвестности — как же, такая возможность выскочить и добиться безграничной власти на веки вечные! Да, смерть отнимает у нас любимых, в конце концов и нас самих — но еще она избавляет нас от человеческих отбросов. Осмелимся ли мы переменить установившийся порядок? Друзья мои, вечная юность отнюдь не делает нас ровней богам, а уж претендовать на лавры Господа мы не можем и подавно!..

16

Почти полная луна заливала землю ледяным светом и кутала ее в уютные тени. Воздух был недвижен, но час за часом дыхание осени стекало с горных склонов в долину. Где-то в ночи раскатился утробный хохот вылетевшей на охоту совы. Окна разбросанных на многие мили домиков сияли теплой желтизной. Казалось, до них не ближе, чем до звезд.

Ханно и Свобода уехали на приволье подальше от поселка, чтобы пройтись в одиночестве — об этом попросила Свобода.

— Завтра вечером всему, что казалось нашим, придет конец, — говорила она. — Можем же мы похитить последние часы мира и покоя? Этот просторный, уединенный край очень похож на мою родину.

Теперь же тишину нарушал лишь шорох шагов по проселку. Наконец Ханно прервал затянувшееся молчание.

— Ты говорила о мире и покое, — голос его среди простора казался совсем слабым. — Дорогая, мы снова их обретем. Да, поначалу нам придется пройти через всяческие передряги, словом, натерпеться, но после… Полагаю, новое место придется по вкусу всем семерым.

— Я просто уверена, что оно очаровательно и беспокойный мир не доберется туда. Мы будем от него в безопасности, сколько пожелаем.

— Но только не навсегда, не забывай об этом. Правда, это не поможет. Мы лишь выигрываем еще один смертный век, как и множество раз до этого. А затем придется начинать с чистого листа под новыми масками.

— Знаю. Но лишь до тех пор, пока ученые сами не откроют механизм бессмертия. Наверно, уже скоро. Тогда-то и мы сможем выйти из тени.

— Когда-то тогда-то, — без энтузиазма, скептически подхватил он.

— Но я думала не о том, — продолжала Свобода. — Сейчас надо подумать о себе. О нас семерых. Мы так несхожи! А еще… трое мужчин, четыре женщины.

— Как-нибудь устроимся.

— На все времена? И уже никогда ничего не переменится?

— Ну-у… — с явной неохотой протянул он. — Конечно, никто из нас ничем не связан с остальными. Каждый может свободно уехать, как только пожелает. Надеюсь, мы будем поддерживать связь и готовы протянуть руку помощи. Разве мы не пытаемся уберечь свободу для всех и каждого?

— Нет, мне кажется, этого мало, — угрюмо возразила она. — Должно же быть еще что-то важное. Не знаю, что именно, но должно. Что-то, кроме выживания, иначе зачем было жить? Будущее готовит нам потрясающие сюрпризы.

— Оно никогда без них не обходилось, — ответил он с высоты своих трех тысячелетий.

— На сей раз грядущее куда удивительней, чем раньше. — Свобода подняла взгляд к небесам. Лунный свет не в силах был затмить сияющих звезд: золотисто-красного Арктура, голубовато-белого Альтаира, Полярной, путеводной звезды мореплавателей, Веги, возле которой недавно обнаружили планеты… — И в Одиссее, и в Гамлете, и в Анне Карениной мы узнаем себя самих. Но человек завтрашнего дня — поймет ли он их, поймет ли нас? Постигнем ли мы своих детей?

Свобода ухватила его за левую руку, и Ханно накрыл ее кисть правой ладонью, чтобы хоть чем-то согреть посреди бескрайней ночи.

Они уже немного говорили об этом прежде. Однажды, во время дневной передышки в долгом пути с востока, она помогла ему представить, что может случиться…

Глава 19

ТУЛЕ

1

Второе, машинное «я» Ханно вырвалось из темных бездн и вернулось к нему. И вместе с ним внезапно вернулось человеческое зрение, он вновь увидел мир — но какой!

Тучи громоздились горами, пещеры их подножий были полны ночной мглы и молний. Склоны, сотрясаемые ветрами крепче тысячи ураганов, бурлили и клубились, переливаясь диковинными кирпичными и охряными оттенками. Их ослепительно белые грозовые пики сияли в свете солнца на фоне величественной синевы.

Робот с каждой секундой поднимался выше и выше, атмосфера разрежалась, а связь с человеком крепла, пока не достигла полной устойчивости. Ханно ощущал ускорение собственным хребтом, ракетный двигатель уподобился его крови и мышцам. Это он, лично он, полыхал огнем, ревел и выкрикивал проклятья швырявшему его шторму, одолевая чудовищную гравитацию планеты. Цвет неба становился все насыщеннее — через пурпурный к черному, появились звезды. Сейчас он видел их взором, открытым для всех цветовых оттенков, от радиоволн до гамма-частот; радиация усиливалась. Он, лично он, на запах и на вкус исследовал изменяющийся химсостав атмосферы, постепенно угасающий до абсолютно пресного вакуума. Звуки тоже угасали; когда включился ионный двигатель, рокот показался негромким мурлыканьем, занимавшим в сознании куда меньше места, чем поток математических формул, при помощи которых робот прокладывал обратный путь к исторгнувшему его кораблю.

Но в то же самое время Ханно оставался и парящим в безмолвии человеком, наделенным собственным зрением. Со стационарной орбиты невозможно оглядеть Юпитер от горизонта до горизонта, не повернув головы хотя бы малость. Сейчас король планет наполовину таился в ночи. По границам поясов и зон вились замысловатые узоры, создавая обманчивое впечатление мертвенного покоя. Очень обманчивое. Ханно знал это по опыту — он же побывал там.

Побывал — в определенном смысле. Из нижних слоев атмосферы наладить пристойную связь просто невозможно, так что напрямую познакомиться с планетой-океаном ему не удастся, и придется удовольствоваться реконструкцией и воспроизведением того, что робот испытал своими электронными чувствами — или приказать перекачать данные прямо в мозг; но это будет уже не исследование, а всего-навсего позаимствованная у машины память.

На Земле удивлялись, с какой стати он пускается во все тяжкие, подвергает свою жизнь опасности ради столь малозначительных научных результатов. Ханно уклонился от спора, просто сказав, что так уж ему захотелось. Приняв соответствующие предосторожности — ибо неправильное обращение с факельным двигателем может натворить больше бед, чем древние войны, — власти отпустили его. В конце концов, он самый старый человек на свете; вполне понятно, что его обуревают первобытные инстинкты.

Он ни разу не слышал слов «пробный полет».

Робот приближался. Ханно разорвал связь и отключился от нейроиндуктивного блока. Маневр захода на посадку для человеческого интеллекта скучен, утомителен и запутан. Расчет движущихся масс дается легко, но необходимо еще согласование фаз, чтобы не потревожить пляску электромагнитных полей вокруг корабля. А стоит им отказать лишь на секунду, и окружающая радиация прикончит жизнь, рожденную еще на заре железного века.

Как всегда, на мгновение он ощутил себя ослепшим и оглохшим; восприятие робота куда шире, чем дано любому существу из плоти и крови. А взаимодействие с компьютером, пусть и весьма мимолетное, только усиливает эффект. Лишившись связи с компьютером, Ханно чувствовал себя поглупевшим.

Но чувство потери померкло; он снова был человеком по имени Ханно, а значит, играл отведенную человеку уникальную роль. Теперь на Земле это дано понять очень немногим. Они думают, что понимают, и по-своему они правы, но они не умеют мыслить, как Ханно.

Он занялся приготовлениями к новой фазе полета, и когда корабль доложил, что все в порядке, был уже готов. Послушный его приказам, корабль рассчитал векторы оптимального курса к следующей цели. В далеких кормовых дюзах материя встретилась с антиматерией, породив энергию. Вес вернулся. Юпитер медленно выплыл из поля зрения, и вот на экране остались одни лишь звезды.

При ускорении в одно g путь от планеты к планете занимает всего несколько дней. Полной свободы передвижения у него не было; определенные области смертельно опасны даже для корабля с подобной защитой, — скажем, окрестности Солнца. Некоторые области запретны, и справедливо. Можно бы пройти достаточно близко от Паутины, чтобы сквозь оптические приборы полюбоваться ее изящными тенетами, но приближение может помешать ее работе, исказив информацию, впиваемую из Вселенной. Паутину будто окружал едва уловимый загадочный аромат иных существ из глубин Галактики.

Ничего страшного. Ханно не пассивный пассажир; корабль выполнит все, что он пожелает — в широких пределах общих правил и собственных возможностей. Сплетая молекулы в проверенные и испытанные комбинации или выстраивая их в совершенно новые узоры, корабль обеспечит все нужды, большинство удобств и многое из того, что относится к роскоши. Достижения почти всей человеческой культуры хранятся в его базе данных и в любой момент могут быть вызваны для дела или для удовольствия; на борту были даже разумы, которые можно призвать для беседы.

А вот живые тела, не считая его собственного, остались за кормой. Полет-то ведь пробный, и все на корабле сведено к самому минимуму. Ханно предполагал, что путешествие по Солнечной системе займет год-два, а то и три, если окажется настолько уж интересным, — но для него это лишь ничтожный миг жизни.

И все-таки беспокойство гнало и гнало его вперед.

2

С высоты склона, где стояла мастерская, взгляду открывалась вся Великая долина Аппалачей. Землю покрывали переливающиеся тысячами оттенков зелени леса; ветер заставлял их волноваться, будто море. Среди деревьев высились сотни стройных шпилей, каждый высотой в сотни метров, а вершины их венчали своеобразные короны. Глубоко внизу, теряясь в дальней туманной голубизне, на смену лесам приходили луга. Там стояли разделенные огромными пространствами здания — и башни небоскребов, и другие, поменьше; их причудливые фантастические силуэты радужно переливались.

Ду Шань знал, что страна эльфов — всего-навсего иллюзия. Ему довелось видеть разнообразные, но всегда очень точные формы этих деревьев вблизи. Они росли, не давая нилистьев, ни цветов, ни плодов; их предназначением было выращивать такие материалы, какие не может породить ни одно нормальное растение. Парк был заводом, но не инженерным сооружением, а биокомплексом, в котором под управлением гигантских молекул атом за атомом росла необычная поросль, возделанная компьютером и взлелеянная машинами. В их чреве вызревали моторы, корпуса и прочие вещи, которые раньше делали вручную. Шпили служили приемными антеннами, поглощающими энергию солнца, в виде микроволновых пучков посылаемую с лунных накопительных станций. Бледный полумесяц Луны, почти затерявшийся среди голубизны, находился как раз над головой; и тут Шань сообразил, что «над головой» — тоже иллюзия.

Некогда люди искали просветления, бегства от миража бытия. Сегодня же они не признавали ничего, кроме иллюзий.

Ду Шань спустился со скалистого холмика, где аэротакси нашло место для приземления. Мастерская радовала взор — дом в старинном стиле с деревянными стенами и волнистой кровлей. Позади дома росло несколько сосен, и ветерок доносил свежий аромат растопившейся на солнце смолы.

На самом-то деле этот дом можно было назвать мастерской лишь условно — Бардон подготавливал здесь свои электронные интерьеры, потому что жил в этом доме чаще, чем в прочих местах. А Экспресс-сервис доставлял их разбросанным по всему миру заказчикам.

Бардон видел садящееся такси и поджидал гостя на крыльце.

— Ну, здравствуй! Давненько не слыхал о тебе, — издали окликнул он Ду Шаня. Помолчал, подсчитывая. — Батюшки, лет пять, а то и поболее, клянусь! Время-то как летит, а?

Приближающийся Ду Шань хранил молчание — ему хотелось получше рассмотреть Бардона. Тот переменился. Остался все таким же долговязым и стройным, но отказался от брюк и рубашки в пользу модной искрящейся сорочки; волосы уложены в витиеватые бараньи рога; при улыбке рот сверкает. Значит, и он решил, что неэстетично выращивать новые зубы каждые лет сто, и модифицировал клетки челюстей таким образом, что они начали производить алмазы.

Рукопожатие Бардона осталось прежним.

— Что поделывал, друг? — тягучий акцент горца все еще сохранялся в его выговоре. Должно быть, Бардон специально его культивировал. Прошлое еще хранило некоторое очарование.

Но почтения не вызывало. Да и с какой стати уважать стариков, если все до единого вечно молоды?

— Пытался крестьянствовать, — сказал Ду Шань.

— Что?.. Эй, да входи же, входи, сейчас чего-нибудь выпьем. Боже, как приятно опять с тобой свидеться!

Ду Шань заметил, что Бардон старательно избегает взглядом принесенного гостем ящичка.

Обстановка дома мало в чем переменилась, только стала более суровой — ни одной безделушки, словно в доме нет женщины. Сколько Ду Шань знал Анса и Джун Бардон, они всегда были вместе, но расспрашивать он постеснялся. Сев на стул, он посмотрел на хозяина. Тот плеснул виски в бокалы — хорошо, хоть это не меняется, — и сел напротив.

— Так говоришь, крестьянствовал? И в каком же это смысле?

— Я искал… независимости. — Ду Шань мучительно нащупывал слова. Еще не хватало начать себя жалеть! — Я как-то не на месте в этом современном мире. Так что я взял свою основную долю плюс кое-какие накопления плюс часть пришлось взять под залог — словом, купил землю в Юньнани, которая больше никому вроде бы не требовалась. Да, еще скотину и…

— Ты что, полностью перешел на натуральное хозяйство? — с недоверием уставился на него Бардон.

— Не совсем, — косо усмехнулся Ду Шань. — Я знал, что это невозможно. Собирался продавать излишки, чтобы взамен получать все необходимое, чего сам не могу сделать. Думал, доморощенные продукты покажутся любопытной новинкой. Так нет. Мне пришлось вести тяжелую, мучительную борьбу за существование. А мир все равно ко мне вторгался. В конце концов им потребовалась моя земля для санатория. Я не стал спрашивать, какого именно, и с радостью продал ее почти без прибыли.

— Тебе еще повезло, — покачал головой Бардон. — Надо было сперва потолковать со мной. Я бы тебя предупредил. Если бы твоя затея насчет продуктов удалась, нанотех в точности бы их воспроизвел и отбил бы всех покупателей. Но штука-то в том, что ты и не мог преуспеть. Компьютеры изобретают новинки всяческого рода куда быстрее, чем люди успевают потреблять, или даже услыхать о них.

— Что ж, я провел большую часть жизни в куда более простом мире, чем ваш, — вздохнул Ду Шань. — Я сделал ошибку, и теперь научен горьким опытом. Теперь я сделал для тебя еще кое-что, — он похлопал по стоящему на коленях ящичку. — Слон, лотосовый узор и Восемь Бессмертных, вырезанные из слоновой кости.

Слоновая кость была выращена в резервуаре, но обработка делалась вручную, традиционными инструментами.

Бардон поморщился, залпом проглотил полбокала виски и обнял себя за плечи.

— Извини. Не надо было пропадать из виду. Я закрыл это дело три года назад.

Ду Шань не проронил ни слова.

— И вообще, не думаю, чтобы кто-нибудь еще торговал чем-то вроде этого, — резал напрямую Бардон. — Нет ни смысла, ни ценности. Хм, это не из-за того, что можно вырастить идеальные копии. Конечно же, можно. А вот документальное подтверждение, что это оригинал в историческом стиле, составляло разницу. Пока людям не стало все равно. — Не в силах вынести молчания, он торопливо продолжал: — Они не придурки. Мы вовсе не обратились в племя вертопрахов, что б ты там ни думал. Просто, ну, когда ты купил несколько таких штучек, что делать дальше? До скончания вечности покупать новые? Особенно теперь, когда компьютеры генерируют совершенно новые концепции искусства.

— Понимаю. — Голос Ду Шаня звучал как-то приглушенно. — Мы, Реликты, сказали и сделали все, на что были способны… Ладно, ты-то чем сейчас занят, Ане?

— Разным, — с видимым облегчением ответил Бардон. — Тебе с друзьями стоило бы последовать моему примеру.

— А именно?

— М-м, ну, приглядываюсь да присматриваюсь. Пока не нашел ничего многообещающего, но… надо же нам развиваться, не так ли? Лично я подумываю, не податься ли на время в Край Пионеров? — Лицо его просветлело. — Ты тоже должен попробовать что-нибудь вроде того, скажем, Азиатскую сеть. С твоей-то биографией ты привнесешь много нового.

— Спасибо, нет, — покачал головой Ду Шань.

— Нет, в самом деле, это не просто электронный сон. Ты даешь информацию сети, а через нее — всем остальным, соединенным с тобой. Пробуждаешься с такими яркими воспоминаниями, будто пережил все во плоти.

«Иллюзия в иллюзии», — подумал Ду Шань.

— Или ты боишься, что тем временем не будешь ничего зарабатывать? — не унимался Бардон. — Не волнуйся. Ты же сам говорил, что при продаже участка покрыл убытки. Пока ты будешь не у дел, основной доли хватит за глаза. Зато ты вернешься освеженным, полным идей по поводу новых развлечений.

— Ты — может быть, — пробормотал Ду Шань, — а я — нет.

Взгляд его был устремлен на лежащие поверх ящичка собственные руки — большие, бесполезные руки.

3

Фира, прежде бывшая Рафаэлем, вкрадчиво улыбнулась и промурлыкала:

— О да, мне нравится быть женщиной!

— Надолго ли? — спросила Алият, мысленно продолжив: он что, всегда этого хотел в глубине души? Даже когда мы занимались любовью? Ты был таким чудесным любовником, Рей! — безмолвно выкрикнула она в душе. Сильным, ласковым, знающим. Ты даже не представляешь, какую боль мне причинил, когда сказал, что собираешься перестроиться!

Собеседница тряхнула красивой головой, и волнистые волосы, фиолетовые от природы, рассыпались по плечам.

— Вряд ли. Сперва надо получше изучить новое тело, сколько бы времени на это ни ушло. А дальше… Там посмотрим. Наверно, к тому времени отработают нечеловеческие модификации. — Фира провела ладонями вдоль бедер. — Полувыдра, дельфин или змея… Но это позже, много позже. Сперва я, пожалуй, опять стану каким-нибудь мужчиной.

— Каким-нибудь! — не сдержалась Алият.

— Ты огорчена, не так ли? — приподняла брови Фира. — Бедняжечка, потому-то от тебя за все это время не было ни слуху ни духу?

— Нет, я, в общем… — Алият отвела взгляд от изображения, казавшегося вполне реальным и ощутимым. — Я была… — Она заставила себя встретиться со взглядом золотистых глаз. — Я думала, тебе до меня больше нет дела.

— Но я же тебе говорил… говорила, что это не так. Поверь, я была совершенно искренней. Я до сих пор не могу тебя забыть. Потому-то и взяла в конце концов инициативу в свои руки, — она раскрыла объятия. — Алият, дорогая, приди ко мне. Или позволь мне прийти к тебе.

— Ради чего… Теперь?

Фира на мгновение опешила. Тон ее стал чуть менее сердечным.

— Мы найдем, ради чего, разве нет? Только не говори мне, что ты шокирована. Или я заблуждалась? Я-то думала, что у тебя самое широкое мышление из всех Реликтов.

— Не в том дело, — Алият сглотнула. — Я не испытываю предубеждения. Просто… Нет, не «просто». Ты все изменила. Между нами уже никогда и ничего не пойдет по-прежнему.

— Разумеется! Ради этого-то все и затевалось, — рассмеялась Фира. — Допустим, ты станешь мужчиной. Мы найдем в этом своеобразие. Пусть ничего необычного, но все-таки нечто специфическое, этакую пикантность.

— Нет!

Какое-то время Фира сидела молча, а когда заговорила, то решила быть откровенной до конца.

— В конце концов, ты такая же, как и все ваши, или даже хуже. Как я понимаю, большинство из них еще стараются как-то подладиться, а ты, ты… просто принимаешь. Я вдруг поняла, чем ты меня одурачила. Ты никогда не возмущалась миром, соглашалась, что он должен развиваться. Но под этой видимостью ты всегда оставалась все тем же примитивным пережитком века смертности.

Поддерживавшее Алият пренебрежение покинуло ее, и она осунулась в кресле. Услужливые механизмы тут же подогнали форму сиденья под новую позу, но все понапрасну.

— Вне всякого сомнения, ты права.

— Но ты ведь не обречена на это, знаешь ли, — ласково улыбнулась Фира. — Перестройке поддается весь организм, вплоть до мозга. Ты могла бы поменять свою психику.

— Слишком долго и дорого. На самом деле я не могу себе позволить даже простой перемены пола.

Простой! — пронеслось у Алият в мозгу. — Я-то еще помню, как перемену пола грубо имитировали при помощи хирургии и гормональных препаратов. Сегодня могут заставить органы, железы, мышцы, кости — да что угодно! — преобразиться в нечто совершенно иное. Интересно, а если я стану настоящим мужчиной, как я буду мыслить?..

— Ты что, до сих пор не понимаешь современной экономики? Все товары и большинство услуг — все машинные услуги — имеются в таком же изобилии, как воздух для дыхания. Ну, могли бы иметься, если бы в том был хоть какой-то смысл. Делить недостающее — самый легкий способ отследить и скоординировать, чем люди заняты. А еще приходится распределять ограниченные ресурсы — землю, скажем. Если ты по-настоящему хочешь избавиться от своих невзгод, это можно уладить. Я помогу тебе решить этот вопрос, — изображение снова простерло руки. — Дражайшая, позволь мне помочь!

Алият выпрямилась. Проглоченные слезы жгли ей горло.

— Ты говоришь «дражайшая». И что же ты имеешь в виду? Ошарашенная Фира не сразу нашлась с ответом, потом медленно проговорила:

— Ты мне нравишься. Я хочу иметь возможность бывать в твоем обществе, я хочу тебе блага.

— Вот и все, что считается нынче любовью, — кивнула Алият. — Привязанность ради наслаждения.

— Вот-вот, — прикусила губу Фира, — в этом ты вся. Погрязла в своем прошлом. Когда-то семья была ячейкой общества для размножения, производства и защиты, и ее членам приходилось изобретать способы, как не чувствовать себя загнанными в ловушку. Ты не в силах вообразить себе современного диапазона эмоций и отказываешься даже попытаться, — она пожала плечами. — Странно, если учесть, какую жизнь ты вела. Наверно, ты пестовала бессознательное стремление к надежности — к тому, что могло сойти за надежность в тех кошмарных обществах.

Алият тут же вспомнила, как объясняла Рафаэлю, что такое кошмар.

— Насколько эгоистичны были твои чувства по отношению ко мне? — настойчиво поинтересовалась Фира. Гнев воспламенил Алият.

— Не обольщайся, — резко бросила она. — Признаюсь, я была от тебя без ума, но знала, что этому придет конец. Я лишь надеялась, что чувство будет прочным — не каким-нибудь там исключительным, но более или менее настоящим. Ладно, впредь буду умнее!

— Я тоже надеялась! — выкрикнула Фира, осунувшись в своем кресле и снова погрузившись в молчаливое раздумье.

Алият, будто в поисках убежища, отвела взгляд в сторону. Она занимала однокомнатный покой на четвертом подуровне «Фонтанов»: даже самая совершенная техника не в силах сотворить свободное пространство. Однако чувство замкнутости в четырех стенах почти не возникает, если стены по первому требованию создают любые удобства, а в остальное время демонстрируют любые заказанные картины. Сегодня с утра Алият пробудила видение средневекового Константинополя, оказав ему предпочтение перед современными пейзажами. Может, тому виной была совершенно неоправданная ностальгия, может — попытка вернуть себе чувство собственного достоинства; при разработке симулятора она была главным консультантом. Над роящейся, толкущейся людской толпой гордо высилась Святая София. Воздух был напоен запахами дыма, пота, помета вьючных животных, жареного мяса, смолы и морской свежести, доносимой ветром со стороны Золотого Рога. Когда появилось видео Фиры, Алият выключила звук, но оставила изображение, и сейчас почти осязаемо слышала скрип колес, стук копыт, топот ног, хриплые выкрики, доносящуюся временами протяжную музыку.

Эти призраки хранили в себе ничуть не меньше жизни, чем женский призрак напротив. Наконец Фира сказала:

— Кажется, я знаю, что тянуло тебя ко мне, что удержало тебя после первой мимолетной страсти. Я испытывала к тебе интерес и не считала, что ты вполне заурядная женщина. Ваша восьмерка сделала настоящую сенсацию, когда дала о себе знать миру, но большинство современных людей родились уже после того. Так что вы просто здесь, влачите свое существование как умеете, да изредка вам подворачивается какая-то специфическая работенка, которая кому-то вдруг понадобилась. Но таких работ все меньше и меньше, не так ли? А вот я… Для меня ты всегда была чуточку загадочной, даже не знаю толком почему. — Алият показалось, что она расслышала нотку подавляемой боли. — Буду откровенна, я исчерпала тебя. Я обнаружила, что больше ничего не могу в тебе открыть. Но к тому моменту я исчерпала и себя. Я должна была измениться. Таким способом я бежала от скуки и праздности. Теперь мы заново можем открыть друг друга, если ты пожелаешь. Но только на время, на короткое время, пока я не свыкнусь с восприятием тебя женским умом и чувствами. Если только ты тоже не переменишься. Как именно, я тебе сказать не могу — в лучшем случае дам один-два совета, но выбор за тобой.

Если ты откажешься, если продолжишь сидеть в жестких рамках привычного, вцепившись в свою ископаемую душу, то с течением времени окажешься во все более жесткой изоляции, не будешь находить смысла ни в чем и в конце концов изберешь смерть, только бы не чувствовать себя так одиноко.

Алият набрала полные легкие античного воздуха и сказала:

— Я прошла долгий путь и не собираюсь сдаваться теперь.

— Рада слышать. Я ждала этого от тебя. Но подумай, дорогая, хорошенько подумай. А пока я лучше уйду.

— Да, — согласилась Алият, и изображение исчезло. Просидев минут пять без движения, Алият встала и начала мерить комнату шагами. Пол мягко, ласково подавался под ногами. Вокруг жила своей суетливой жизнью Византия.

— Отключить эту сцену, — резко бросила Алият, и стены залила пастельная голубизна. — Сервис доставки.

Появилась панель, готовая по первому приказу распахнуть дверцу.

Чего я хочу? Пилюлю счастья? Совершенно безвредное средство, составленное в точности под меня? Радость придет мгновенно, голова останется абсолютно ясной, может, даже яснее, чем сейчас. В прошлом в скверные дни мы пили или курили наркотики, отягощая свои мозги и тела. Но теперь наука в тончайших деталях постигла механизм чувств, и всякий может хранить абсолютно здравый рассудок на протяжении всех двадцати четырех часов.

Всякий, кто сам избрал это для себя.

Ханно, Странник, Шань, Патульсий, где вы? Или — плевать на секс, это ведь архаичный способ утешения, не так ли? Коринна, Асагао, Свобода, как бы вы ни звали себя, — менять имена стало легче, чем одежду, — где вы? Кто из вас может прийти ко мне, или к кому из вас могу прийти я? Встретившись, мы сдружились, мы были единственными бессмертными и центром Вселенной друг для друга, пока время ветром пролетало над нашими головами, но стоило нам открыться миру, как мы разбрелись кто куда. Встречаемся редко и лишь случайно, обмениваемся приветами, пытаемся завязать непринужденную беседу и испытываем облегчение, когда она кончается. Где вы, мои братья, мои сестры, мои любимые?

4

На подлете автоматические устройства связи убедились, что Странник действительно тот, за кого себя выдает, и имеет разрешение на посещение контрольного заповедника. Его машина приземлилась, где указано, на стоянке за городком, и Странник выбрался из нее с чемоданом в руках. Многие повседневные вещи — например одежда — здесь не производились. Он добрался до особого поселения; здесь жили не совсем отшельники или эксцентричные типы, пытающиеся воссоздать прошлое, которого никогда и не было; просто эти люди пытались идти собственной дорогой и держать остальной мир на дистанции.

Стоянка располагалась у самого берега. Сервис погоды сохранял здесь настоящий климат северо-запада Тихоокеанского побережья, насколько это являлось возможным. Низко над землей висели тяжкие тучи. Над берегом клубился туман, придавая смутно вырисовывающимся среди волн скалам таинственный дух китайской гравюры. Позади селения высился могучий хвойный лес, темную массу которого едва-едва подсвечивали яркие пятна зарослей папоротника-орляка на опушке. И все-таки окрашенный в серебристо-серые, белые, черные и зеленые тона пейзаж был полон жизни и сверкал повисшими на листве и хвое дождевыми каплями. Прибой то с грохотом обрушивался на берег, то с тихим шелестом откатывался обратно. Котики хрипло взревывали, парившие над головой с пронзительными вскриками чайки то взмывали, то стрелой бросались вниз. Воздух пропитывали холод, влага и терпкий запах моря, заставляя трепетать ноздри и быстрей бежать кровь по жилам.

Его уже поджидал коренастый, бронзовокожий мужчина, одетый в простую сорочку и рабочие брюки. Среди его предков не так уж много белых, решил Странник. Кем же они были? Макао, квинольты? Впрочем, какая разница? Теперь от этих племен не осталось даже названий.

— Добрый день, мистер Странник, — анахронизм, будто специально для него. Мужчина протянул руку. Приняв ее, Странник ощутил пожатие мозолистой крепкой ладони. — Добро пожаловать. Меня зовут Чарли Дэвисон.

Перед вылетом из Джалиско Странник сознательно практиковался в староамериканском английском.

— Рад встрече. Признаться, не ожидал. Думал, придется знакомиться самому.

— В общем, мы обсудили это на совете и решили, что так оно будет лучше. Вы ведь не какой-нибудь там яко. — Должно быть, на местном жаргоне это означает тех несколько сот чужаков, которым в течение года разрешается попробовать жизни на природе. Звучит, во всяком случае, презрительно. — Вы ведь не ученый и не представляете никого официально?

— Н-нет.

— Пойдемте, я проведу вас в отель, а после познакомлю с соседями. — Они двинулись в путь и вскоре вышли на поблескивающий лужами проселок. — Вы ведь Реликт.

— Я бы не хотел афишировать этот факт, — виновато усмехнулся Странник.

— Перед тем как дать согласие на ваш приезд, мы провели обычную проверку, как для каждого. Может, ваша восьмерка и не бросается в глаза, но когда-то вы были по-настоящему знамениты. Ваша биография просто выскочила на дисплей. Весть разлетелась. Мне неприятно говорить, не примите это в свой адрес, но кое-кто настроен здесь против вас.

Вот уж действительно скверный сюрприз!

— В самом деле? Почему?!

— Вы, Реликты, можете завести детей, когда пожелаете.

— А-а… Понимаю. — Странник задумался, как на это отреагировать. Под ногами похрустывал гравий. — Все равно завидовать бессмысленно. Мы в каком-то смысле рождены калеками. Безумное сочетание генов, в том числе несколько крайне маловероятных мутаций, так что мы не можем оставить настоящего потомства. Нормальные люди, не желающие стареть, должны подвергнуться процессу… В общем, нельзя позволить им размножаться бесконтрольно. Вспомните свою историю — демографический взрыв, Великая Смерть и прочее, что было до атанатиков.^[224]

— Знаю, — с легким раздражением отозвался Дэвисон. — Кто ж этого не знает?

— Извините, но мне попадались и такие, кто не знал. Считали, что история — слишком мрачный предмет, и потому не стали ее изучать. Но хочу указать, что у них тоже есть шанс стать родителями. Во-первых, необходимо восполнять утраты по несчастным случаям, во-вторых, еще могут быть основаны инопланетные колонии.

— Хм. В последний раз, как я справлялся, список ожидающих очереди на ребенка был в несколько столетий длиной.

— Угу. Но что касается Реликтов, вы когда-нибудь слыхали о так называемых дедовских договоренностях? Открывшись миру, мы предоставили ученым золотую жилу. Любезность за любезность. Но правду сказать, мы вряд ли когда-нибудь еще станем родителями.

Нам почти не встречались желанные партнеры, подумал Странник. А все отпрыски со временем становились чересчур чужими.

— Я все понимаю, — заметил Дэвисон. — Лично я не имею ничего против. Я только говорю, что вам лучше держаться… ну, потактичнее, что ли. Потому-то я вас и встретил.

— Спасибо за заботу, — Странник попытался вернуть разговор к сути. — Вы можете напомнить моим завистникам, что они по закону могут завести столько детей, сколько им заблагорассудится.

— Ценой увядания и смерти лет за сто, а то и менее.

— Таков уговор. Они могут отказаться от него, как только пожелают, — тогда им вернут утраченную молодость и бессмертие. Просто такова небольшая цена, которую приходится платить.

— Ну да, ну да! А то мы не слыхали! — вспылил Дэвисон, но через пять шагов поостыл. — Теперь моя очередь просить прощения. Я вовсе не хотел срывать на вас злость. Большинство наших примет вас с распростертыми объятиями. Вы, наверно, столько всего можете порассказать!

— Боюсь, ничего такого, что не содержится в базе данных. Нас выспросили, выпотрошили до самого донышка много-много лет назад.

За много поколений до твоего рождения, Чарли, добавил он про себя. Ведь ты, надо думать, смертный. Сколько тебе лет? Сорок? Пятьдесят? Твои волосы подернуты сединой, а у глаз лучатся морщинки…

— Это не одно и то же, — ответил Дэвисон. — Боже милосердный, да ведь рядом со мной человек, знавший Сидящего Быка! — На самом деле Странник его не знал, но не стал заострять на этом внимания. — Услышать это от вас лично значит для нас так много! Не забывайте, мы ведь для того и отделились, чтобы жить естественной жизнью, как повелел Господь.

— Потому-то я и приехал.

Дэвисон сбился с шага и в недоумении уставился на Странника.

— Что?! Мы думали, вы… любопытствуете, вроде остальных посетителей.

— Конечно. Так и есть. Но не только. Я думаю, сразу об этом лучше не упоминать. Однако, быть может, я здесь поселюсь, если народ меня примет.

— Вы?..

Дэвисон не скрыл изумления.

— Я возвращаюсь, знаете ли. К племенам, братствам, ритуалам, верованиям и традициям, к умению жить своим умом и своими руками, на земле и за счет земли. О нет, это вовсе не от романтизма; я слишком ясно помню недостатки такой жизни и наверняка не хотел бы возродить, скажем, времена конного варварства. Все-таки, черт возьми, мы жили в таком единении с миром, какое ныне не ведомо никому — разве что, быть может, кроме вас.

Они уже вошли в селение. У причала покачивались лодки — люди рыбачили, а потом продавали рыбу на местном рынке. Вокруг аккуратных деревянных домиков распускались яблони, зеленели огороды. Странник напомнил себе, что и это, и ремесленные поделки составляют лишь дополнение к обычным продуктам и товарам. Местные жители, как и все остальное человечество, заказывают доставку всего необходимого. За дополнительную плату одни из них заботятся о лесах и водах, другие обслуживают туристов, третьи занимаются дома интеллектуальной деятельностью через компьютерные сети. Они вовсе не отреклись от современного мира.

Странник отбросил воспоминания о том, что довелось ему повидать на планете; о смерти, постигшей отжившие общины и культуры — порой быстрой, порой медленной, но всегда мучительной; о призраках городов, об опустевших стоянках, о покинутых могилах. Нет, сейчас он искал разгадку лишь одного секрета, хотел проверить этот народ на прочность.

Попадавшиеся навстречу люди были самыми разными — всех родов и племен, объединенные своей верой, стремлениями и страхами. Церковь, самое высокое из зданий, возносила колокольню под самые тучи; крест на шпиле провозглашал, что жизнь вечная принадлежит не плоти, но духу. Дети здесь — желанная награда. Когда и где он в последний раз видел крохотную ручку, вцепившуюся в руку матери, круглое личико, широко распахнутые навстречу чудесам мира глазенки? Спокойные седины стариков внушали утешение: человечность еще не превратилась в пустой звук.

Они узнавали приезжего — весть о нем действительно разлетелась по округе. Никто не толпился вокруг; с Дэвисоном здоровались мимоходом, а Странник лишь ощущал на себе взгляды и слышал за спиной ропот голосов. Нет, атмосфера вовсе не враждебна. Лишь меньшинство ставит ему в упрек его почти бессмысленную привилегию. Большинство людей с нетерпением ждут знакомства, просто они слишком вежливы, чтобы тотчас же представиться. (А может, раз у них такой тесный круг, заранее договорились, что не станут навязываться?) При виде Странника подростки мгновенно избавлялись от одолевающей их мрачности.

Это сперва показалось ему необычным, а потом — тревожным признаком, и он пригляделся попристальнее. Зрелых людей здесь можно было перечесть по пальцам. Закрытые ставни и заброшенные дворы говорили, что многие дома пустуют.

— Ну, лучше вам для начала отдохнуть и развеяться, — посоветовал Дэвисон. — Поглядите округу, познакомьтесь с яко. Они в полном порядке, мы отгородили их будь здоров! Как насчет завтра отобедать у меня в гостях? Жене не терпится с вами познакомиться, у ребятишек глазенки так и горят. Пригласим еще две-три супружеские пары, — по-моему, они вам понравятся.

— Вы чрезвычайно любезны.

— Да мне это только в радость, и Марте, и… — Впереди показалась гостиница. Судя по виду, она несколько раз хаотично перестраивалась. Древняя веранда была обращена в сторону моря. — Послушайте, мы не только хотим услышать ваши рассказы. Мы хотим расспросить вас… о подробностях такого рода, что из базы данных не извлечешь, и каких мы сами не разглядим, если отправимся в большой мир, потому что не знаем, что высматривать.

Странник ощутил, как внутри у него все леденеет.

— То есть вы хотите, чтобы я объяснил, каково мне там жить — человеку, выросшему при ином укладе жизни?

— Да, вот именно, будьте так добры. Я понимаю, что прошу не по чину, но…

— Попытаюсь.

Ты всерьез подумываешь о том, чтобы перебраться отсюда, Чарли, про себя добавил Странник, подумываешь об отречении от такого существования, от местных убеждений и смысла жизни.

Я знал, что этот анклав распадается, что здешние дети уезжают, как только достигают совершеннолетия, что добровольных поселенцев уже не сыщешь днем с огнем. Я знал, что эта община обречена, как в свое время шейкеры^[225]. Но вы, люди зрелые, тоже уезжаете, да так тихо, что, разузнавая о вас, я даже не слыхал об этом. Я надеялся обрести покой на один-два века, покой и чувство родины. Оставь надежду, Странник…

Гости отеля толпились на крыльце, указывая в море пальцами и оживленно щебеча. Странник остановился и обернулся. Мимо устья залива, едва различимые сквозь туман, проплывали три гигантских силуэта.

— Киты, — пояснил Дэвисон. — Прекрасно плодятся. С каждым годом их все больше.

— Знаю, — кивнул Странник. — Это настоящие киты. Я помню, как их объявили вымершими.

Я тогда, помнится, плакал. Их воссоздали в лабораториях и вернули на лоно природы, а она приняла их обратно. Этот край лишь зовется диким. Это контрольный заповедник, стандарт сравнения для Экологического сервиса. Нигде на Земле не осталось настоящей дикой природы — разве что в человеческом сердце, но разум простер свое влияние и на сердечную сферу…

Мне не следовало сюда приезжать. Теперь придется задержаться здесь на недельку, из вежливости, да еще ради этого человека и его родни; но я должен был догадаться заранее, что приезжать не стоит. Печальное открытие — но надо быть сильнее и не расстраиваться по этому поводу так откровенно…

5

Наедине со звездами Юкико никогда не чувствовала себя одиноко.

Зато отсутствие других людей ей было вполне по нраву. Власти — а главное, просто люди — очень милостивы к Реликтам. Она частенько думала, что милосердие стало самой распространенной, самой главной добродетелью человечества, а оно ведет к бескорыстной доброте. Свободное пространство — единственное, в чем ощущается острая нехватка; и все-таки, когда она изложила свое желание, этот атолл отдали ей. Как он ни миниатюрен, это поистине королевский дар.

Но все же звезды оставались недоступны настоящему наблюдению. Несколько светил бледно проступали после сумерек — Сириус, Канопус, альфа Центавра, порой и другие, в компании с Венерой, Марсом, Юпитером и Сатурном. Но очертания созвездий терялись в перламутровом сиянии, так что Юкико редко бывала уверена в том, что именно наблюдает. По небосводу мерцающими искрами проносились спутники. Смутно сияла Луна, на темной ее стороне можно было разглядеть огоньки технокомплексов и Тройного города. Мелькнул аэрокар, будто окруженный роем светлячков. — Изредка пролетал космический корабль, рассекая небосвод величественным метеором, и гром прокатывался от горизонта до горизонта; но такое случалось редко, ведь большинство внеземных работ проводились под надзором роботов.

Юкико уже смирилась с поражением. И погодный контроль, и регуляция атмосферы, и мощные потоки энергии — вещи необходимые; но они вызывают свечение воздуха, тут уж ничего не попишешь. Она могла вызвать на стены и потолок своего жилища звездные пейзажи, не менее величественные, чем над Аризонской пустыней в доколумбовой Америке, а могла бы пойти в сенсориум и познать открытый космос. И все-таки, хоть это и неблагодарность, но, выходя из своего убежища под открытое небо, она жалела, что вынуждена призывать вид звезд из памяти.

Океан лепетал у ног, ярко сверкая в тех местах, где воду не покрывала аквакультура. Блистающая гладь простиралась до горизонта, вдали проплывали катера и корабли, неторопливо дрейфовал плавучий город. Прибой вздымался белой пеной вокруг островка, а воды лагуны хранили покой, вобрав в себя сияние небес. Звуки казались приглушенными, куда менее выразительными, чем хруст кораллового песка под ногами. Юкико глубоко вдохнула прохладный, чистый воздух. Каждый день она в мыслях неустанно благодарила неисчислимые гигамиллиарды микроорганизмов, сохраняющих чистоту планеты. И совершенно неважно, созданы ли они людьми или компьютерами, ибо карма их замечательна.

Она миновала свой садик — карликовые деревца, бамбук, камни, замысловато петляющие тропки. В саду беззвучно трудилась машина. Вернувшись из Австралии, где довелось пережить один из нынешних мимолетных романов, Юкико никак не могла собраться взять уход за садом в свои руки.

В общем-то у нее и нет особого дара к такой работе. Вот если бы Ду Шань… Но ему не по вкусу это место.

Ее домик прорисовывался на фоне неба изящным силуэтом. Мой мирок, мысленно называла его Юкико. Он обеспечивал ее всем необходимым, и даже сверх того — сам себя ремонтировал, проводил все работы и мог бы стоять вечно, только бы поступала энергия. Время от времени Юкико жалела, что нет нужды даже взять в руки тряпку, чтобы протереть пыль.

А ведь некогда я была придворной дамой, подумала она и невольно скривилась.

Надо отбросить эти чувства. Она выходила к морю посидеть и очистить мысли, открыть душу, подготовить свой разум к познанию. Но завоеванная гармония оказалась столь хрупкой!

Стена перед нею раскрылась, и внутри дома мягко загорелся свет. Обставлена комната была в аскетичном старинном стиле. Преклонив колени на соломенной циновке перед терминалом компьютера, Юкико вызвала к жизни электронный дух. Обращенная к ней часть его безмерного разума опознала ее и заговорила рассчитанным именно на Юкико певучим голосом, подбирая подходящие для нее фразы:

— Что пожелает моя госпожа?

Нет, не совсем подходящие. Желание — это западня. Она даже отвергла свое давнее-предавнее имя Утренняя Звезда и стала — снова, спустя тысячу лет — Снежинкой, будто в знак самоотречения. Но и эта попытка не удалась.

— Я поразмыслила над тем, что ты рассказал мне о жизни и разуме среди звезд, и решила изучить этот предмет, насколько способна. Научи меня.

— Предмет этот сложен и хаотичен, моя госпожа. Насколько известно из сообщений роботов-исследователей, жизнь — явление редкое, и нам известны лишь три несомненно мыслящие расы; все они пребывают на уровне людей каменного века. Еще три вида существ под вопросом. Их поведение может являться следствием сложных инстинктов, а может быть, порождением разума, столь чуждого земному, что ни о каком понимании и речи быть не может. Как бы то ни было, и эти существа владеют лишь простейшими орудиями. С другой стороны, Паутина обнаружила аномальные источники излучений на значительном удалении, и они могут означать наличие высокоразвитых цивилизаций по типу нашей. В зависимости от способа интерпретации данных число таких источников колеблется, но не превышает семисот пятидесяти двух. Удаление ближайшего источника — четыреста семьдесят пять парсеков. Кроме того, Паутина принимает сигналы, которые почти наверняка являются информационными, от двадцати трех иных источников, отождествляемых с астрофизически аномальными телами или регионами. Мы сомневаемся, что эти сигналы направлены именно нам. Неизвестно, находятся ли передатчики в прямом контакте между собой. По ряду признаков ясно, что они используют определенные коды. Данных пока недостаточно, чтобы выявить что-либо, кроме весьма фрагментарных и предположительных догадок относительно возможного значения этих сигналов.

— Да знаю я! Это всем известно. Ты уже говорил мне об этом — значит, повторять не требовалось.

Юкико совладала с охватившим ее раздражением. Машина в своем могуществе подобна божеству, она за день может перемыслить столько, сколько человеку не удастся и за миллион лет, но это не дает ей права держаться покровительственно… Постой, постой, таких намерений у машины не было и быть не могло! Просто она, по своему обычаю, все повторяет для человека, ибо многие люди нуждаются в повторении. Юкико расслабилась, позволив эмоциям накатить и схлынуть, как прибойной волне.

— Как я понимаю, — уже спокойно сказала она, — сигналы не касаются ни математики, ни физики.

— Судя по их типу, нет. Представляется, что цивилизации не стали бы тратить время и энергию, передавая знания, которыми все располагают и без того. Возможно, передачи касаются иных наук, скажем, биологии. Однако отсюда следует, что наши физические знания неполны и что мы до сих пор не выяснили всех биохимических процессов, возможных во Вселенной. У нас нет для этого материала.

— Знаю, — повторила Юкико, на сей раз спокойно. — Кроме того, я слышала утверждения, что, если передача продолжается не один век, это не политика или что-либо ей подобное. Не занимаются ли они сопоставлением историй, искусств, философий?..

— Разумное предположение.

— Я верю, что это именно так. Это имело бы смысл.

— Да, имело бы — если только органическая жизнь не обречена на угасание. Но разве машины интересуются запредельными таинствами?

— Я хочу принять участие в твоем… анализе. Я понимаю, что не смогу внести никакого вклада, не создам ни одной оригинальной гипотезы. Однако позволь мне следовать за тобой. Дай мне средства поразмыслить над узнанным и узнаваемым.

— Это можно осуществить, в определенных пределах, — сказал ласковый голос. — От вас потребуется немало времени и усилий. Не хотите ли объяснить, к чему это вам?

— Они, эти существа, — голос Юкико дрожал, она ничего не могла с собой поделать, — должно быть, продвинулись куда дальше нас…

— Маловероятно, моя госпожа. Насколько можно заключить из современных познаний, а они пока что представляются безупречными, природа положила предел техническим возможностям развития, и мы исчислили этот предел.

— Я имею в виду не технику, а другое… Понимание, просветление. — Внутренний покой покинул Юкико. Сердце отчаянно билось. — Ты не понимаешь, о чем я говорю.

Понимает ли это кто-нибудь в наши дни, хоть один человек? Не считая Ду Шаня и, пожалуй, остальных членов содружества — если только они как следует постараются. Мы же вышли из тех времен, когда люди сознавали, что эти вопросы насущны…

— Ваши цели ясны, — мягко отозвалась электроника. — Ваша концепция отнюдь не абсурдна. На подобных уровнях сложности квантовая механика бессильна. Говоря математическим языком, воцаряется хаос, и возникает потребность в эмпирических наблюдениях.

— Вот именно! Мы должны изучить язык и послушать их!

— Моя госпожа, имеющаяся у нас информация совершенно неадекватна. — Неужели в бесстрастном тоне проскользнули нотки сожаления? Система могла оптимизировать свою реакцию ради Юкико. — Математика не оставляет сомнений. Если только характер принимаемых нами сигналов не изменится фундаментальным образом, мы никогда не сумеем интерпретировать подобных тонкостей. Предупреждаю, если вас интересует именно это, то изучение материалов будет бесполезной тратой времени.

Юкико и так не позволяла надежде окрылить себя, но это низринуло ее в бездну отчаяния.

— Вместо того лучше подождите, — посоветовала система. — Не забывайте, наши роботы-исследователи путешествуют практически со скоростью света. К ближайшим источникам излучения они доберутся, чтобы наблюдать и взаимодействовать, примерно через тысячелетие. Вероятно, полторы тысячи лет спустя мы начнем принимать их сообщения, и тогда начнется настоящее познание. Вы бессмертны, моя госпожа. Ждите.

Юкико смахнула слезы со щек.

Я не святая, призналась она себе. Я не смогу пережить такое долгое бесцельное существование.

6

Внезапно, без всякого предупреждения, скала под ногами Терстена подалась. Мгновение казалось, что он окаменел, широко раскинув руки на фоне бесчисленных немигающих звезд. А затем исчез из виду.

Свобода, шедшая второй в связке, успела вогнать альпеншток в скалу и нажать на кнопку. Из сопел вырвались белые облачка газа, стальной крюк впился в камень. Дуло располагалось в верхней части рукоятки. Свобода изо всех сил вцепилась в нее, страховка натянулась. Даже при лунном притяжении сила рывка была сокрушительна. Ступни заскользили по предательскому ковру пыли. Впившись в альпеншток, Свобода кое-как удержалась на ногах.

И тут все кончилось — внезапно, как и началось. В тишине в наушниках отдалось едва уловимое шипение космоса. Ее проволокло вперед метра на два. Страховка уходила еще дальше вверх, скрываясь за только что появившимся обрывом. Вес Терстена должен был натянуть ее, но Свобода с ужасом убедилась, что она провисла. Неужели оборвалась?! Нет, не может этого быть.

— Терстен! — крикнула Свобода. — Ты цел?

Дифракция должна позволить радиоволнам обогнуть обрыв. Если Терстен повис там, то не далее метра от края.

Ответа не было. Шуршащее молчание пространства будто насмехалось над людьми.

Она обернулась, стараясь не делать резких движений, к шедшему позади Мсвати. Луч поясного фонаря в безвоздушном пространстве совершенно не был виден, но у ног Мсвати вспыхнул ослепительный круг. Стекло шлема было слишком прозрачным, и свет мешал глазам. Она видела спутника неясным силуэтом на фоне озаренной звездами серой скалы.

— Иди сюда, — распорядилась Свобода. — Осторожно-осторожно. Хватайся за мой альпеншток.

— Понял.

Хоть Свобода и не руководила восхождением, капитаном команды была именно она. Идея организовать экспедицию принадлежала ей. Более того, она принадлежала к легендарным Реликтам. Остальным было лет по двадцать — тридцать, и, несмотря на неформальные, дружеские отношения, они все-таки немного благоговели перед ней.

— Стой тут, — велела она, когда Мсвати подошел. — А я схожу вперед, гляну. Если снова начнется обвал, попытаюсь отскочить. Могу свалиться с гребня. Будь готов затормозить меня и вытащить.

— Лучше пойду я! — попытался возразить он, но Свобода пресекла спор резким взмахом ладони и опустилась на четвереньки.

Ползти было недалеко, однако дорогу приходилось выбирать ощупью, и время тянулось нескончаемо. Справа скала почти отвесно обрывалась в пропасть. Даже гибкий, как кожа, но твердостью не уступающий броне скафандр не спасет от последствий падения. Она пристально осматривала каждую пядь пути; датчики перчаток делали осязание более острым, чем у голых ладоней. Краешком сознания Свобода огорчалась, что вынуждена ощущать сухость во рту и запах собственного пота. Хоть скафандр очищает воздух и поглощает влагу, сейчас ни термостат, ни система очистки не справлялись с нагрузкой.

Скала держала, новых подвижек вроде бы не намечалось. За трехметровым провалом гребень продолжался. Свобода разглядела у его края выбоины и подумала, что оплакивать Терстена пока рано. Некогда по этому месту пулеметной очередью пробарабанил микрометеоритный дождь. Наверное, впоследствии радиация еще более ослабила структуру камня, превратив отрезок гребня в невидимую волчью яму.

Вообще-то все в один голос твердили, что это предприятие — чистейшей воды безумие. Первая лунная кругосветка? Пешком обойти всю Луну? Да зачем?! Вам придется трудиться изо всех сил, переносить трудности и опасности, а ради чего? Вы непроведете никаких наблюдений, с которыми робот не справился бы лучше вас. Не заслужите ничего, помимо мимолетной известности — да и то, за вопиющую глупость. Никто не станет повторять ваш фокус. В сенсориуме, высочайшем достижении компьютерной техники, можно пережить более яркие и острые впечатления.

— Потому что у нас будут настоящие впечатления, — единственный ответ, который неустанно приходилось повторять Свободе.

Оказавшись у обрыва, она заглянула за край. На горизонте над кратером показалась ослепительная солнечная кайма, обратив пустынный пейзаж в хитросплетение света и бездонных теней. Шлем отреагировал, мгновенно приглушив сияние до тускло-золотой желтизны. В остальных местах стекло сохранило прозрачность. Сердце Свободы грохотало, кровь пела в ушах. Терстен безвольно болтался прямо под ней. Увеличив громкость радиоприемника, Свобода расслышала хриплое дыхание.

— Он без сознания, — сообщила она Мсвати. Вглядевшись, добавила: — Вижу, в чем проблема. Его страховка застряла в расщелине, застряла плотно. — Поднявшись на колени, она подергала веревку. — Не поддается. Иди сюда.

Юноша приблизился, и Свобода встала.

— Мы не знаем, насколько он пострадал. Надо обращаться с ним поаккуратнее. Закрепи мой конец страховки и спусти меня вниз. Я подхвачу его, и ты вытащишь нас обоих. Я буду снизу, чтобы смягчить рывки и удары.

Дело пошло хорошо. Оба они были сильны, а человек, даже вместе со скафандром и ранцем, вмещавшим целый химический завод в миниатюре, весил на Луне каких-нибудь двадцать килограммов. Оказавшись у нее в руках, Терстен открыл глаза и застонал.

Благополучно подняв, его положили на гребне. Дожидаясь, пока Терстен будет в состоянии говорить, Свобода устремила взор на запад. От освещенных вершин склон круто уходил вниз, к бездонной тьме Моря Кризисов. Неизъяснимо прекрасная Земля висела низко над горизонтом, ее дневная сторона была похожа на голубой мрамор с белыми прожилками. Память о том, какой она была раньше, ранила душу, как нож. Проклятье, ну почему для людей подходит лишь одна-единственная планета?!

Ну да, в лунных городах и на орбитальных станциях жить приятно, там доступны уникальные развлечения. И там Свобода чувствовала себя почти как дома, в то время как на Земле это чувство уже покинуло ее; точнее, в искусственных городах не так сильно ощущаешь себя изгоем. Современные люди, вроде нынешних ее товарищей, иногда думают и воспринимают мир так же, как люди прошлого. Хотя и этому приходит конец. Потому-то и умолкли разговоры о перекраивании Венеры и Марса на земной лад. Теперь, когда это осуществимо, почти никому уже нет до того дела.

Ничего, ни Свободе, ни семерым ей подобным к переменам не привыкать. Торговые князьки и разгульные вояки были столь же далеки от мелкой буржуазии и крепостных крестьян в царские времена, как те стали далеки от инженеров и космонавтов двадцатого века… И все-таки у них было много общего, роднившего их между собой и делавшего близкими Свободе. Многие ли из этих общих качеств уцелели?

Терстен вырвал ее из воспоминаний, охнув:

— Я пришел в себя.

И попытался сесть. Она опустилась на колени, призвав Терстена к осторожности, и помогла ему, заботливо поддерживая за плечи.

— Воды, — сказал он; скафандр услужливо повернул к его губам трубку. Терстен жадно принялся глотать воду. — О-о-ох, хорошо!

Шоколадный лоб Мсвати был озабоченно нахмурен.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он. — Что случилось?

— Да откуда мне знать? — голос Терстена мало-помалу становился более внятным и оживленным. — Саднит в животе, острая боль слева в нижней части груди, особенно когда наклоняюсь или делаю глубокий вдох. Да, и ухо болит.

— Похоже, трещина или перелом ребра, может, двух, — резюмировала Свобода, чувствуя ошеломляющее облегчение. Он мог погибнуть, мог получить такую травму мозга, что реанимация потеряла бы всякий смысл. — По-моему, падающий валун ударил тебя с такой силой, что скафандр не выдержал. Вот видите! — Она провела пальцем вдоль подобия шрама — самовосстанавливающаяся ткань скафандра порвалась, но тут же сомкнулась снова. Через час от разрыва не останется и следа. — Похоже, будто все силы природы в сговоре против нас, а? Мы не станем покорять эту вершину. Ничего страшного. Это и так была всего-навсего прихоть. Надо спускаться в лагерь.

Терстен настаивал, что в состоянии идти сам, и даже ухитрился изобразить нечто среднее между бодрой поступью и шарканьем ног.

— Мы вызовем за тобой катер, — сказал Мсвати. Будто в подтверждение его слов, среди созвездий проскользнула звездочка спутника связи. — А сами сможем завершить путь. Тут идти гораздо легче, чем было на обратной стороне.

— Нет, не сможете! — вспылил Терстен. — Не имеете права так легко отделаться от меня!

— Не волнуйся, — улыбнувшись, успокоила его Свобода. — Я уверена, что тебе потребуется всего один-два укола сращивателя тканей, и тебя вернут к нам часов через пятьдесят. Мы подождем на месте. Честно говоря, я вовсе не против такой задержки.

Мое племя еще не перевелось на свете! — мысленно просияла она. И тут же радость как рукой сняло: сколько еще лет ты останешься таким, Терстен? У тебя совершенно нет для этого повода. Остаюсь ли я в душе юной — или просто незрелой? Неужели судьба обрекла нас, Реликтов, болтаться в хвосте, пока наши потомки растут до недостижимых для нас высот?..

Вот и равнина. Показался расположенный на ней лагерь. Гения выбежала навстречу отряду — кто-то ведь должен был остаться позади на случай беды. Она уже успела развернуть укрытие — не просто палатку, а целый заботливый организм, пристроившийся под защитными силовыми полями, которые загибались от верхушки грузовоза, как крылья.

— Терстен, Терстен! — причитала она. — Я была так напугана, услышав ваши разговоры. Если бы я тебя потеряла…

Она потянулась к нему, и все четверо обнялись. И наконец-то Свобода хоть на мгновение оказалась в кругу близких друзей, под щедро усыпанным звездами небосводом.

7

— Видите ли, — старательно пытался объяснить Патульсий, — о том, что я сделал, в древней Америке сказали бы: «сам себя подсидел».

Куратор Оксфорда, по каким-то причинам не пожелавшая разъяснить свое нынешнее имя «Тета-Эннеа», вопросительно приподняла брови. Она была по-своему миловидна на этакий долговязый манер, но не позволяла усомниться, что под пушком, покрывающим ее череп, скрывается внушительный мозг.

— Судя по вашему личному делу, служили вы хорошо, — то ли сказала, то ли пропела она. — Однако с чего вы взяли, что тут для вас найдется дело?

Патульсий устремил взгляд в сторону, за окно ее почти старомодного кабинета. На улице ветер гнал по небу тучи, и тени их наперегонки бежали по залитой солнечным светом Хай-стрит. Напротив тихо дремали прекрасные здания колледжа святой Магдалины. Там бродили три человека, разглядывая и изредка трогая древние строения. Видимо, они молоды, но разве теперь угадаешь наверняка?

— Здесь у вас не просто музей, — помолчав, ответил он. — В городе живут люди. Сохранение порядка вещей вовлекает их в особые отношения между собой и с вами. Я полагаю, вместе они образуют нечто вроде общины. Мой опыт… У них должны возникать проблемы — пусть не слишком серьезные, но проблемы, какие-то вопросы по поводу вступающих в конфликт прав, обязанностей и стремлений. Вы должны располагать процедурой улаживания таких проблем. В процедурных вопросах я как раз силен.

— Не можете ли вы изложить подробнее?

Патульсий обернулся к ней.

— Вначале мне надо изучить ситуацию, природу общины, обычаи и надежды, а также правила и установления, — признался он и улыбнулся. — Но узнаю я все быстро и тщательно. У меня за плечами более чем двухтысячелетний опыт.

— Ах да! — Тета-Эннеа ответила улыбкой на улыбку. — Естественно, когда вы попросили о встрече, я запросила о вас банк данных. Замечательно! От Рима кесарей, через Византийскую и Оттоманскую империи, Турецкую республику, новые династии… Ваша жизнь столь же увлекательна, как и длинна. Потому-то я и попросила вас прибыть лично. Я ведь тоже обладаю архаической склонностью к конкретности и обязательности, — жалобно сообщила она и вздохнула. — В силу этого и нахожусь на этом посту. Честно скажу, моя должность — отнюдь не синекура. У меня даже не хватило времени усвоить всю возможную информацию о вас.

Патульсий изобразил смешок:

— Откровенно говоря, я даже рад. Мне пришелся не по вкусу шквал славы, обрушившийся на Реликтов, когда мы объявили о себе. И постепенный уход обратно в тень был… пожалуй, приятен.

Тета-Эннеа откинулась на спинку кресла. Поверхность ее деревянного — должно быть, антикварного — стола была совершенно свободна, не считая небольшого универсального терминала.

— Если я правильно припоминаю, вы присоединились к остальной семерке довольно поздно. Патульсий кивнул:

— Когда административная структура в конце концов необратимо рухнула у меня на глазах. Разумеется, мы поддерживали связь, они приняли меня с распростертыми объятиями, но я никогда не был… по-настоящему близок с ними.

— Потому-то вы делаете больше попыток, чем они, найти свое место в современном мире?

— Наверное, — пожал он плечами. — Я не привык копаться в себе. А может, мне просто подвернулась возможность, которой не было ни у одного из них. У меня ведь талант к… Нет, «руководство» звучит чересчур претенциозно… Назовем это «процессуальным обслуживанием». У меня дар к этому смиренному, но необходимому труду, заставляющему работать общественный механизм без сбоев. То есть так было раньше.

Тета-Эннеа пристально поглядела на собеседника из-под полуприкрытых век, прежде чем сказать:

— Лет пятьдесят или сто назад вы свершили нечто куда более весомое.

— Просто сложились уникальные условия. Впервые за долгое время совладать с ними мог лишь человек моей квалификации. В этом нет моей заслуги. Стечение исторических обстоятельств. Не хочу кривить перед вами душой. Но опыта я набрался.

И снова она поразмыслила.

— Не будете ли добры пояснить? Я хотела бы услышать вашу интерпретацию этих условий.

Он удивленно заморгал и неуверенно проронил:

— Мне нечего сказать, кроме банальностей… Ну ладно, если вы настаиваете. Развитые страны… Нет, пожалуй, следует сказать «страны технической цивилизации» — они очень быстро продвинулись далеко вперед. Они и не принявшие научную революцию общества настолько отдалились друг от друга, что стали как бы разными биологическими видами. А революция должна была поглотить всех, альтернативы этому были ужасны, однако пропасть между стилями жизни, мышления, мировоззрениями достигла невероятной ширины. Я относился к числу немногих, кто был в состоянии… общаться, функционировать, что ли… более или менее эффективно по обе стороны пропасти. Я оказал этим несчастным всяческую помощь, на какую был способен, разработав приемлемую организацию их подготовки к переходу — когда у ваших людей уже не осталось старомодной, чисто человеческой администрации бумагомарак, и они не знали, как ее создать. Вот это я и сделал. Нет-нет, ни в коем случае не я один! Простите, что прочел целую лекцию об очевидных вещах…

— Не так уж они и очевидны. Вы рассматриваете это под таким ракурсом, который никому не приходил в голову. Я бы хотела услышать об этом побольше. Это позволит мне лучше понять и ощутить десятки поколений, сделавшие этот город таким, каков он есть. Видите ли, мне это никогда толком не удавалось. При всей любознательности и, пожалуй, при всей любви к ближнему я никогда не могла до конца постигнуть, что они чувствовали. — Положив ладони на стол, она продолжала с состраданием в голосе: — Но и вам, Гней Корнелий Патульсий, обладатель множества иных имен — несмотря на имена, несмотря на недавнюю работу, вам тоже надо кое-что понять. Нет у меня для вас работы! Вам следовало понять это самому. Но если вы не поняли — разве по силам мне объяснить?

Вы подразумевали, что у нас тут некая община, по образу и подобию известных вам; то есть жители обладают некими общими интересами и чувством принадлежности к единому коллективу. Позвольте вам сказать… Это непросто, этого никто даже не формулировал; вряд ли кто-нибудь осознает, что именно сейчас происходит, как никто не осознавал происходящего во времена Августа или Галилея… Но я потратила всю свою жизнь на попытки исчислить тенденции истории… — Она потерянно засмеялась. — Простите, позвольте мне вернуться к началу и пойти заново. Не считая нескольких вымирающих анклавов, община как таковая прекратила свое существование. Мы по-прежнему употребляем это слово и соблюдаем некоторые формальности, но они так же бессмысленны, как обряд плодородия или выборы. Мы лояльны — если слово «лояльность» еще не утратило смысл — лишь по отношению к разным, постоянно изменяющимся сочетаниям личностей. Неужели этот факт совершенно ускользнул от вашего внимания?

— Ну, в общем, нет, — забарахтался Патульсий, — но…

— Я не могу предложить вам ничего похожего на работу, — подвела черту Тета-Эннеа. — Сомневаюсь, что хоть кто-нибудь на свете может вам ее предложить. Если вы потрудитесь задержаться в Оксфорде, мы можем продолжить беседу. По-моему, нам есть чему поучиться друг у друга.

Слова: «Если это хоть чем-нибудь поможет вам в будущем» — остались недосказанными.

8

Мир ждет! Я по-прежнему остаюсь собой — существом из плоти и крови, знающим, что нахожусь в индукционном аппарате; но еще я осознаю и стены, и находящееся за ними пространство, вижу серебристый дерн, фонтан, рассыпающийся мелкими брызгами, исполинскую бриллиантовую раковину, внутри которой зреет, как я слышала, новый тип метеоритного горнодобывающего корабля, наблюдаю вспышки в небесах, когда модуль погодного контроля рассеивает энергию, воспринимаю все, что вне меня. В комнате так тихо, что я слышу собственное дыхание, пульс, шорох волос, когда голова поворачивается на подушке. Но происходящее со мной мало-помалу гасит самовосприятие, и вот уже мое «я» оказывается посторонним призраком.

Я нисхожу в себя. Моему взору открывается все мое прошлое. Я снова раба, беглянка, служанка, предводительница, спутница; я снова люблю и теряю любимых, рожаю и погребаю. Я лежу на залитом солнцем склоне холма рядом со своим мужем; замечательно пахнет цветущий клевер, жужжат пчелы; я слежу взглядом за пролетающей бабочкой; все это ушло в невозвратную даль пятьсот лет назад.

В этой сцене есть неясности и разрывы. Я не уверена, рос ли на том валуне лишайник. Да, квантовая неопределенность взимает свою дань — но дань неторопливую, и я могу возродить все существенное, как тело мое возрождает себя. Нейропептид поступает в рецептор нервной клетки…

Пойдем. Эта мысль не принадлежит мне, но становится моей. Меня ведут, я веду себя, вовне и вовнутрь.

До сей поры на этом этапе мое обучение заканчивалось. Сегодня я готова к единству.

Я не вхожу в сеть. Ничто не движется, помимо полей, математических функций, которые мир воспринимает как силы, частицы, свет, как свое естество. В каком-то смысле сеть входит в меня. А может, раскрывается передо мной, как я — перед ней.

Мой провожатый обретает форму. Нет, рядом со мной не появляется шагающая фигура, его рука не держит мою. И все-таки я осознаю наличие тела, хотя оно может лежать по ту сторону Земли, — точно так же, как осознаю собственное. Обличьем он высок, строен и голубоглаз. Личность его жизнерадостна и чувственна. Некогда ты была Флорой (я узнал о тебе), думает он мне. Значит, я буду Фавном. Он хотел бы встретиться со мной позже, чтобы мы могли изучить друг друга получше. Но это лишь мимолетная пульсация в разуме, который рожден безупречным. А еще он наделен даром симпатии, и потому может помочь неофиту вроде меня войти в общность.

Сперва робко, потом осторожно и наконец страстно я вплетаюсь в потоки его личности. Теперь я все более и более постигаю суть взаимообъединения. Я изучала абстракцию. Сегодня я одновременно в бытии и вне его. Потоки вздымаются валами, гребнями, затем ниспадают, и каждая волна, сталкиваясь с другой, порождает новые волны. Они сплетаются в сложнейшие, правильные кристаллические формы, будто снежинки, блистание которых распространяется сквозь множество измерений — мерцает, вспыхивает, пляшет, безостановочно видоизменяясь; таковы язык и музыка, которые говорят со мной. Где-то далеко существует исполинский компьютер, одновременно вечное ядро и оболочка, сохраняющая матрицы нашего бытия; компьютер вдыхает в них жизнь, посылает их на орбиты и призывает обратно. Но все это по нашей собственной воле. Мы суть то, что происходит, мы единство, мы Бог.

Мы. Сознания раскидываются вширь, соприкасаются, соединяются. Вот Филлис, моя учительница, человек, впервые сопровождавший меня по околице этого бытия. Я перенимаю ее самовосприятие — невысокая, с длинными темными волосами; но все это смутно, ибо она совершенно не думает о своем теле. Я распознаю ее мягкосердечие, спокойствие и несгибаемость. И внезапно начинаю разделять ее интерес к тактильной гармонизации и микрогравитационному лазерному полю. Тепло охватывает меня.

А вот Нильс. Даже без имени и образа я узнала бы этот смех. Мы были добрыми друзьями, а порой и любовниками. Неужели ты никогда не мечтал подняться над этим, Нильс? Неужели бессмертие и неуязвимость порождают страх перед постоянством?

Ты принадлежишь веку мертвых, дорогая моя. Ты должна избавиться от этого. Мы направим тебя.

Как я могу ощущать холод там, где пространство — фикция, а время непостоянно? Нет, ты не настоящий, Нильс! Я не ощущала твоих мыслей прежде, но они наверняка не могут быть настолько лишены чувств.

Ты права. Самого меня в сети нет, это мой дубль, загруженная в машину конфигурация моего сознания. Воссоединившись с ним, я обогащусь опытом, постигнутым в мое отсутствие. (Мало-помалу я решил, что ты скучна и неглубока. Я не решился сказать тебе об этом, но теперь нечего скрывать.)

По эмоциям я распознаю, что Фавн подключен физически, как и я — вместе с железами, нервами и прочим животным наследством.

Выше голову, Флора! Выбор перед тобой безграничен. Ступай вперед вместе с нами.

Предо мной предстает еще одно сознание. Оно тоже лишено тела, но уже навеки. Однако в нем еще теплится какая-то доброта (не оттого ли, что память утраты и печали не угасла — оно их уже не ощущает, но понимает на некий призрачный манер?), заставляющая его попросить: «Постой».

Он был физиком, мечтавшим об открытиях. Но теория единого поля уже была построена, великое уравнение написано. Не желая покориться, он тешил себя надеждами. Он прекрасно понимал, что вряд ли какой-нибудь закон остался неизвестен, что уже ни один эксперимент не выдаст результата, не согласующегося с предсказанным теоретически. Однако абсолютная уверенность в абсолютном знании недостижима. И если он никогда не наткнется на некий фундаментальный феномен, то игра квантов должна таить в себе сюрпризы, которые оправдают его поиски.

Но компьютерная система совершенствовалась. Ни одна из его находок, сделанных посредством тончайшей и мощнейшей аппаратуры, не выходила за рамки теории. Все, что он мог открыть в своих лабораториях, было предсказано заранее, и притом в мельчайших деталях. Искания его науки подошли к концу.

Праздный гедонизм казался ему отвратительным, и он построил прибор, угасивший его тело и переписавший конфигурацию его сознания в систему. Ты счастлив?

Твой вопрос лишен смысла. Я занят делом. Я участвую в работе, я един со свершениями. Я располагаю временем по собственному выбору. Ибо запланировать земную погоду на год вперед, внеся потребную меру хаоса, можно всего за час; день может уйти на расчет расширения Паутины или судьбы галактики, находящейся в десяти миллиардах световых лет отсюда, если о ней собрано достаточно данных; но каждый бит обрабатываемой информации — событие, и для меня эти часы стоят миллиона лет, а то и поболее. После я могу снизойти до черепашьего шага человеческой мысли и узнать, что произошло, пока я был преображен. Над этим я размышляю. Пища для размышлений скудная, но интересная. Врасти в дополнение системы, Флора, и тогда наконец познаешь истинное великолепие, — обещает тень.

От Филлис я знаю, что такая участь по душе немногим. Они остаются органическими существами, хоть и изменчивыми. Взаимообъединение — это удовольствие, просветление, вызов. Объединившись, мы понимаем такое, что не под силу понять поодиночке — друг о друге и о Вселенной. Мы забираем эти откровения с собой и переиначиваем их каждый на свой лад. Появляются новые искусства, ремесла, философии, радости, возникает нечто новое, для чего даже не существует названий. Так мы растем над собой и воплощаем себя.

Приблизься. Попытайся. Подчинись тому, что ты есть, чтобы познать себя.

Я сливаюсь с Филлис, с Фавном, с фантомом Нильса. Мы являем собой новую сущность, какой никогда прежде не существовало. Я раба, завоевавшая свободу, я же учительница и спортсменка, фотоскульптор и сибарит, математик-дилетант и настоящий спортсмен. Нам нужно много воссоединений, чтобы снять конфликты и стать единым существом…

Вихрь, кружение, мерный танец. С нами были и другие. Я отступаю и вливаюсь в единство вновь. Я служанка, вознесшаяся на подобие королевского трона, я же наделенный жабрами обитатель моря, профессиональный фантазер, искусственная личность, целиком созданная с помощью компьютера…

Они парят вместе, они утрачивают себя, разум-улей блистает и грохочет…

Нет!

Выпустите меня!.. И я бросаюсь в бегство по бесконечным коридорам, слыша перекатывающееся вокруг эхо. Воющий страх преследует меня по пятам. Это я гонюсь за собой.

Она снова была одна, не считая медицинского агрегата, надзиравшего за ней. Первое время она лишь дрожала. Дыхание рвалось в ее груди режущей болью. Разило потом.

Ужас угас. Чувство ошеломительной утраты, последовавшее за ним, было острее и длилось дольше. И лишь когда ушло и оно, она нашла в себе силы расплакаться.

Простите меня, Филлис, Фавн, Нильс, все-все, взывала она к пустоте комнаты. Вы желали мне лишь добра. Я хотела стать своей. Хотела найти смысл своего бытия в вашем мире. Не могу. Для меня стать той, кем я должна быть, — значит разрушить все, что я есть, все столетия и людей, забытых всеми, кроме меня, и сформировавшую меня тайную дружбу. Я родилась чересчур рано для вас. Мне уже поздно меняться. Поймете ли вы, простите ли?

9

Они встретились во плоти. Изображениям не дано обняться. Судьба была благосклонна к ним — удалось снять гостевой домик в контрольном заповеднике озера Мапурика на Южном острове, который Ханно до сих пор мысленно называл Новой Зеландией.

Погода будто хотела поспорить очарованием с окрестностями. Они собрались вокруг стола для пикника. Ханно вспомнил такую же встречу в ином краю, давным-давно в прошлом. Здесь зеленый травяной ковер сбегал по пологому склону к спокойным водам озера, где отражались леса и снеговые вершины. По мере того как солнце поднималось по небосклону, ароматы зелени усиливались. В вышине звенела птичья песнь.

Восьмерка собравшихся была спокойна под стать утренней природе. Вчерашние страсти отбушевали и улеглись. Сидевший во главе стола Ханно сказал:

— Пожалуй, мне и незачем говорить. Похоже, мы прекрасно сходимся во мнениях. И все равно будет мудрее спокойно обсудить все заранее, прежде чем принять окончательное решение.

Для нас более нет пристанища на Земле. Мы испробовали множество разных способов найти свое место, и люди охотно старались помочь нам; но в конце концов мы предстали перед фактом, что это нам никогда не удастся. Мы динозавры, пережитки в век млекопитающих.

Алият покачала головой и с горечью возразила:

— Нет, мы пережитки человечества. Последние уцелевшие люди.

— Я бы так не сказала, — отозвалась Макендел. — Они меняются, быстрее и сильнее нас, мы просто не поспеваем за ними. Но я бы не взяла на себя смелость определить, что есть человек.

— Какая ирония! — вздохнула Свобода. — Разве нельзя было этого предвидеть? Мир, в котором мы могли открыться без страха, и должен был быть совершенно непохожим на прежние.

— Самодовольным, — вставил Странник. — Обращенным внутрь себя.

— Ты тоже несправедлив, — сказала ему Макендел. — Происходят грандиозные события. Просто они не по нам. Дух творчества, открытий переместился в… Куда? Во внутренний простор.

— Пожалуй, — шепнула Юкико. — Но что он там нашел? Пустоту. Бесцельность.

— С твоей точки зрения, — подал голос Патульсий. — Признаюсь, я тоже несчастен, но по своим собственным причинам. И все-таки, когда китайцы покончили с мореплаванием при династии Мин, они не перестали быть художниками.

— Но больше не выходили в море, — бросил Ду Шань. — Роботы сообщают нам о неисчислимых новых мирах среди звезд, и никому нет до этого дела.

— Земля весьма специфична, как того и следовало ожидать, — без всякой нужды напомнил Ханно. — Судя по сообщениям, ближайшая из планет, где люди могли бы жить в природном окружении, находится почти в пятидесяти пяти световых годах от нас. К чему городить огород, затрачивать грандиозные усилия лишь для того, чтобы выслать в этакую даль горстку колонистов, да еще, может быть, навстречу собственной гибели, когда и дома всем неплохо живется?

— Чтобы они могли прожить свою… чтобы мы могли жить, как нам нравится, на нашей собственной земле, — высказался Ду Шань.

— Общиной, — эхом отозвался Патульсий.

— А если нам это не удастся, можно двинуться дальше, — голос Свободы звенел от волнения. — По крайней мере, мы будем передовым отрядом человечества — вершителями, полагающимися лишь на себя.

Она с вызовом взглянула на Ханно. Остальные взоры тоже обратились к нему. И хотя до сей поры он даже намеком не выдал своих намерений, слова его никого не удивили. И все-таки они пронзили воздух, как внезапно обнаженный клинок:

— По-моему, я могу достать корабль.

10

Совещание ничем не походило на встречу людей или хотя бы изображений. Точнее, пока образ Ханно обегал земной шар, перед глазами его мелькал калейдоскоп лиц; но они были лишь дополнением, вернее, краткосрочным дополнительным вводом данных. Некоторые из этих лиц принадлежали подключенным к компьютеру людям, находившимся в прямом контакте между собой — от случая к случаю или постоянно. Иные являлись порождением электроники. Он различал их не по именам, хотя и знал имена, а по функциям; и зачастую одна и та же функция говорила разными голосами.

Сегодня Ханно предстал перед… а точнее, оказался внутри правящих сознаний мира. Мы далеко ушли от вас, монсеньор Ришелье, подумалось ему. Как мне хотелось бы, чтоб этого не произошло…

— Да, нам по силам построить такой космический корабль, — сказал Инженер. — В самом деле, предварительные разработки были проведены более столетия назад, они же и показали, насколько грандиозным окажется подобное предприятие. В этом и заключается главная причина, почему оно так и не было осуществлено.

— Он не может настолько превосходить тот корабль, на котором я облетел Солнечную систему! — возразил Ханно. — А корабли-роботы уже почти достигают скорости света.

— Вам следовало изучить предмет более тщательно, прежде чем подавать свое предложение. Ханно прикусил губу.

— Я пытался.

— Корабль сверхчеловечески сложен, — согласился Психолог. — Мы и сами располагаем лишь упрощенным описанием.

— Фундаментальные принципы должны быть очевидны, — продолжал Инженер. — Роботы не нуждаются в системах жизнеобеспечения, в число которых входят и удобства, призванные сохранить человеку здравый рассудок. Кроме того, им требуется лишь минимум защиты. Для них межзвездный носитель может иметь весьма малую массу, поскольку вес полезного груза мал. Тем не менее каждый из таких кораблей требует вложения значительных средств, прежде всего в антивещество.

— Под «вложениями» понимаются средства, отвлекаемые от прочих нужд, — заметил Экономист. — Да, современное общество высокопроизводительно, богато — но ведь не беспредельно богато! Имеются проекты предприятий, более близких к дому, осуществления которых требует усиливающееся общественное мнение.

— Мы обречены на поражение одним лишь размером Вселенной, — вздохнул Астроном. — Вот прикиньте. Мы только-только получили первые сигналы от роботов, посланных за сто пятьдесят световых лет. Пройдет еще немало времени, прежде чем до нас дойдут вести от посланных дальше. Нынешняя зона связи охватывает около сорока тысяч звезд; слишком много, чтобы мы могли отправить корабль к каждой из них, тем более что большинство из них — тусклые красные карлики или остывающие субкарлики. Светила, подобные Солнцу, как правило, оказываются не слишком привлекательными. Правда, поток научных открытий уже достиг ошеломляющего уровня, мы едва-едва справляемся с их усвоением; но общественность не находит их столь уж увлекательными. И не было открыто ничего такого, что можно было бы назвать революционным переворотом в науке.

— Мне все это известно, конечно, я… — начал было Ханно, но Инженер перебил его:

— Вы просите о корабле с человеческим экипажем, способном достичь тех же скоростей. Уверяем вас, как бы вы ни были долговечны, иные способы путешествовать среди звезд практически лишены смысла. Даже для горстки людей, особенно если вы надеетесь основать колонию, корпус должен быть просторен, следовательно — массивен; а масса всего необходимого для их выживания увеличивает это число на несколько порядков. В число необходимого снаряжения входят лазерная и магнитогидродинамическая системы, способные оградить вас от радиации, а также сосредоточить достаточное количество межзвездного газа, чтобы обеспечить работу двигателей. Сами двигатели в свою очередь поглотят такое количество антивещества, что истощат ресурсы Солнечной системы на многие годы вперед. Как вы знаете, антивещество вырабатывается не быстро и не легко.

Более того, корабли-роботы стандартизованы. Масштабы, о которых вы думаете, требуют кардинальных, фундаментальных изменений в конструкции. Хранящиеся в базе данных результаты предварительных разработок показывают, каких компьютерных ресурсов это потребует — достаточно сказать, что все остальные работы отчасти будут обескровлены. Далее, при производстве невозможно воспользоваться готовыми частями или оборудованием. Потребуется создать целые новые заводы, и нанотехнические, и механические, разработать совершенно новые технологии. От начала производства до отлета корабля пройдет не менее десяти лет, на протяжении которых все элементы общественного механизма будут испытывать заметную нагрузку.

Короче говоря, вы хотите взвалить на человечество огромную ношу лишь для того, чтобы выслать нескольких индивидуумов к далекой планете, которая, кажется, может оказаться пригодной для их обитания.

Да, подумалось Ханно, эта работенка заткнет за пояс постройку пирамид. А ведь фараоны вскоре перестали строить пирамиды — слишком дорого. Никому больше они уже были не нужны… Но вслух он произнес с застывшей на лице улыбкой:

— Я догадывался, хотя бы в общих чертах, обо всем тут изложенном. Кроме того, я догадываюсь, что нынешний мир может справиться с этой задачей, не обрекая никого на лишения. Пожалуйста, не пытайтесь заговорить мне зубы. Вы наверняка видите в моей идее какие-то достоинства, иначе нынешняя встреча не состоялась бы.

— Вы, Реликты, просто уникальны, — пробормотал Художник. — Вы и по сей день в чем-то привлекательны, любопытны всякому, кто питает особый интерес к вопросу, откуда мы пришли.

— И куда идем! — воскликнул Ханно. — Я говорю о будущем всего человечества. Земля и Солнце не вечны. Мы можем сделать свою расу бессмертной.

— Человечество займется геологическими проблемами, когда они возникнут, — сказал Астроном. — А до этого еще несколько миллиардов лет.

По-моему, все, что можно назвать человеческим, здесь вымрет гораздо раньше, подумал Ханно, но удержался и не стал произносить этого вслух. Будет ли то смерть или преображение, кто знает. Но для меня между ними нет никакой разницы…

— Всякая идея широкомасштабной колонизации звезд расточительна, — провозгласил Экономист.

— Если бы она была осуществима, — подхватил Астроном, — то была бы уже реализована и мы бы знали об этом.

Да, я слышал эти измусоленные аргументы, неустанно повторявшиеся с двадцатого столетия и далее. Если Иные существуют, то где же они? Почему Землю ни разу не посещали хотя бы исследовательские роботы? Мы ведь сами были настолько заинтересованы, что выслали к найденным примитивным сапиенсам дополнительные экспедиции. Как ни мало мы узнали, но это сказалось, пусть едва уловимо, на нашем мышлении, искусстве, душе — хотя бы так, как сказалась на Европе Африка, когда белые открыли ее. Ах, если бы жизнь и разум не были такой редкостью, случайностью или исключением из правил! Но, не заледени нас своим дыханием добравшееся до сердца одиночество, нам сегодня следовало бы находиться в космосе, отыскивая их искры.

И все-таки, все-таки — Они существуют!

— Мы должны проявлять спокойствие, — вел свое Астроном. — Теперь ясно, что Иные существуют. В свое время роботы доберутся до них; а может, мы еще до того установим прямую связь.

Через пространства сотен световых лет. И дважды столько же от вопроса до ответа.

— Мы не знаем, каковы они, — заметил Ханно. — Не знаем, насколько они отличаются от нас. Вы читали поданное мной письменное предложение, не так ли? Я рассмотрел все старые аргументы, и они сводятся к одному: что мы ничего этого не знаем. Мы знаем только то, на что способны сами.

— Правдоподобное лежит в пределах возможного, — заявил Экономист.

— Да, мы изучили ваш доклад, — взял слово Социолог. — Причины, которыми вы пытаетесь обосновать необходимость этого предприятия, логически неадекватны. Верно, несколько тысяч индивидуумов полагают, что с радостью отправились бы в экспедицию. Они чувствуют себя бесполезными, сбитыми с толку, находящимися не у дел, лишенными свободы действий или еще каким-либо способом ущемленными. Мечтают начать все заново в новом мире. Большинство из них просто незрелы и со временем остепенятся. Изрядная часть остальных — беспочвенные мечтатели; они в ужасе отшатнутся, если им на самом деле предоставят подобную возможность. В результате вместе с вами останется десятков пять-шесть — и за их-то эмоциональное равновесие все общество должно платить столь высокую цену?!

— Но важны именно конкретные люди, а не абстрактное общество!

— Так ли это? Ведь эти люди настолько эгоистичны, что готовы подвергнуть своих потомков опасностям и лишениям, — а если они выживут, то начнут плодить потомство. На лице Ханно застыла вымученная улыбка.

— Всем родителям во все времена приходилось принимать подобное решение. Такова природа вещей. Неужели вы откажете человечеству в тех возможностях, открытиях, совершенно новых стилях мышления, работы и жизни, которые данная цивилизация почему-либо просмотрела?

— Вполне уместное замечание, — отозвался Психолог. — И все-таки вы должны согласиться, что успех не гарантирован. Даже напротив — вы предпринимаете весьма и весьма рискованную попытку. До сих пор не доказано, что какая-либо из полудюжины обнаруженных планет земного типа по природным условиям и биохимии не является смертельной западней замедленного действия.

— Мы можем продолжить поиски, если потребуется. Время у нас есть. Нам нужна лишь цель, чтобы тратить его с толком.

— Возможно, вы действительно сумеете найти чудесные вещи, — сказал Художник. — И, наверное, сможете понять их и передать нам так, как не под силу ни одному роботу.

Ханно кивнул.

— На мой взгляд, разумные существа могут полноценно общаться лишь с такими же разумными существами. Быть может, я и заблуждаюсь, но разве можно сказать, не испробовав? Ведь мы встроили собственную ограниченность и ограниченность наших знаний в свои машины и их программы. Да, конечно, они обучаются, адаптируются и модифицируют себя согласно накопленному опыту; лучшие образцы даже способны мыслить — но всегда машинными категориями. Что нам известно о ситуациях, непостижимых для них? Быть может, теоретическая наука достигла предела познания, а может, и нет; но как бы то ни было, вокруг нас раскинулась огромная Вселенная. Слишком огромная и разнообразная, чтобы быть предсказуемой. Чтобы познакомиться с ней, потребуется не одно поколение исследователей.

— Значит, вы не отказываетесь от своего прошения, — нахмурился Инженер. — Неужели вы думаете, что в нем содержится что-то новое? Подобные аргументы поднимались снова и снова, но всякий раз были отвергнуты, как несущественные. Вероятность успеха и ценность его, если он будет достигнут, слишком ничтожны в сравнении с затратами.

Ханно заметил, что подался вперед — странный поступок в бестелесном общении.

— Я не поднимал еще один аргумент, ибо надеялся, что не придется к нему прибегать. Но… ситуация изменилась. Теперь вы имеете дело с нами, Реликтами. Как вы сами сказали, мы уникальны. Нас по-прежнему окружают особое уважение, мистический ореол, последователи — не в таких уж значительных масштабах, но тем не менее; а мы знаем, как этим воспользоваться. В частности, лично мне известны способы устроить любым властям адскую жизнь. В древние времена я был большим специалистом по этой части.

Да-да, я был сущим оводом. Вы можете сделать вид, что не обращаете на нас внимания. В случае нужды можете уничтожить нас. Но даром это вам не пройдет. После нас в умах останутся тревожные вопросы. И они не забудутся, ибо вы упразднили смерть, а базы данных не способны к забвению. Ваше управление миром так долго шло без сучка, без задоринки, что вы могли решить, будто система стабильна. Это не так. Всему человеческому стабильность чужда. Почитайте собственную историю.

Полную буйства и насилия, добавил он про себя, — подводных рифов, потопивших не одну империю вместе с ее гордыней, мечтами и божествами.

— Это верно — социодинамика с точки зрения математики хаотична, — с несокрушимой невозмутимостью подтвердил Психолог.

— Я вовсе не хочу угрожать, — торопливо вставил Ханно. — Правду сказать, я и сам боюсь последствий. Они могут оказаться ничтожными, но могут достигнуть чудовищных размеров. Вместе с тем, — он выдавил из себя смешок, — смутьяны всегда были любимой статьей экспорта для любых правительств. Да еще затея полна духа приключений и романтики — в эпоху, когда приключения и романтика почти исчезли, не считая призрачных электронных театров. Люди обрадуются, будут поддерживать ее… достаточно долго, чтобы корабль успел отбыть. Доставшаяся вам слава окажется вполне полезной в любых последующих ваших предприятиях. А после того… — Он развел руками. — Кто знает? Быть может, полный провал. Но не исключено — открытый путь к чему угодно.

Наступила звенящая тишина.

Спокойствие Администратора потрясло Ханно сильнее, чем любой физический удар.

— Этого мы от вас тоже ждали. Факторы взвешены. Решение положительное. Корабль будет отправлен.

Вот так вот просто?! Один миг — и победа?! Впрочем, пока я говорил, компьютер мог передумать столько, сколько человек за миллион лет. О Колумб!..

— Но с одной оговоркой, — звенел голос в ушах Ханно. — Даже в условиях приостановленной жизнедеятельности масса пятидесяти или более колонистов, вместе со снаряжением и оборудованием, является чрезмерной, при ничтожных шансах на успех. Вы, восьмерка Реликтов, должны отправиться одни. Разумеется, вам будет обеспечена команда роботов, вплоть до разумных и приспособляемых, но рабски ограниченных, не обладающих личностью, которая могла бы вызвать у вас враждебность. Вы также получите все необходимое. Если ваше рискованное предприятие увенчается успехом, когда-нибудь за вами в более тихоходных кораблях могут последовать новые колонисты. Мы полагаем, вы согласитесь, что это разумно.

— Да, разумно… — И крайне, хм-хм, символично — это не вслух. Боже мой, с какой радостью я вырвусь из-под контроля системы, не упускающей из виду ни малейшей детали! Но мне не следует проявлять неблагодарность, не так ли?.. — Вы весьма щедры. Вы всегда были весьма щедры к нам. Спасибо, от всей души спасибо!

— Благодарите общество. Вы мыслите категориями монархов, но единоличная человеческая власть ушла в небытие.

Пожалуй, это правда, откликнулся Ханно про себя. Ушла в небытие, как и человеческая душа…

— Далее, — продолжал Администратор, — вы отправитесь не к той планете, о которой говорится в вашем докладе. Избранная планета лежит примерно в пятидесяти световых годах отсюда, но разница в расстояниях сравнительно несущественна при возможности путешествия с субсветовыми скоростями. Данная планета больше всех известных соответствует земному типу, следовательно, является наиболее подходящей для поселения, но в рассмотрение вошли и иные соображения. Вы говорите об исследованиях. Очень хорошо, вам будет предоставлена такая возможность.

Избранные светило и планета находятся в созвездии Пегаса, у предела нынешней зоны связи. Если вы помните, далее в этом направлении находится ближайший источник излучения, вероятно, посланного высокоразвитой цивилизацией.

Нам неизвестно, так ли это на самом деле, ведь аномалии весьма многочисленны. Нам также неведомо, приблизит ли ваше присутствие дату предполагаемого контакта. Вероятно, нет, поскольку роботы, пролетая там, не сообщили ни о каких феноменах, не являющихся природными. Отправка на эту планету означает, что вы столкнетесь с неведомым, а следовательно, более опасным окружением — хотя за время постройки корабля мы успеем собрать дополнительную информацию. Но даже с поправкой на различные неопределенности и неясности мы пришли к выводу, что, в общем и целом, будет лучше всего, если ваша экспедиция отправится в сторону ближайшего из наших предполагаемых соседей.

Это не лишено смысла. Я и сам мог бы додуматься до этого, упрекнул себя Ханно. Но я всего-навсего человек. Нас всего восемь, мы всего-навсего люди — ранимая плоть и текучая кровь…

— Примете ли вы с вашими товарищами эти условия?

— Да!

Да, безоговорочно — да.

11

Прощай, Земля!

Что-то от прежней Земли еще уцелело — анклавы, заказники, заповедники, мелкие твари по щелям, простые люди, архаизмы, воспоминания… Большинство людей великодушны. Они стремятся угодить, ониустраняются, чтобы предоставить уединение, или приходят с изъявлениями дружбы, они стараются дать все, что в их силах, за эти несколько последних дней на Земле.

Океан ревет, вздымая валы и низвергая их снова и снова.

Волны переливаются тысячей оттенков — от серого до зеленого, бока их покрыты морщинками, а на хребтах дыбятся бело-пенные гривы. Яхта подстраивается под их рывки и броски, снасти поют, парус звенит. Свежий пронзительный ветер пропитан солью.

Хлеба зазолотились, предвещая скорую жатву. Стоит шелохнуться ветерку, и по ним с шелестом много ли подряд бежит плавная волна. Пчелы жужжат на лугу, где жаркое солнце пробудило клевер, источающий медовый аромат. Неподалеку прилегли под ореховым деревом огненно-рыжие коровы; листва играет со светом, бросая сочные зеленоватые отблески. Теплая почва крошится в ладони, лаская ее прикосновением.

Мерцающие свечи бросают на лица теплые отсветы, наполняя их той же нежностью, что и негромко звучащая переливчатая мелодия. Серебро, фарфор, белоснежные скатерти сияют. В высоких бокалах пенится шампанское, пощипывающее гортань. Смех рассыпается с той же легкостью, что и лопающиеся пузырьки. Густой, как сметана, суп дразнит нёбо луковой пряностью. Ароматы блюд клубятся в воздухе, будто залог веселья, которое продлится до рассвета.

Кирпично-красные стены каньона вздымаются к сиреневым небесам. Целые эпохи связывают их между собой. Ветры источили камень, и в склонах зияют глубокие расщелины; но сегодня настолько тихо, что даже карканье ворона раскатывается в знойном воздухе эхом выстрела. Чернокрылый силуэт мелькает над клубящейся зеленью кустиков можжевельника и шалфея, цепко впивающихся корнями в малейший клочок почвы. У дна, где поблескивает журчащий ручеек, зелени больше.

Хотя паломники больше не приходят к святыне на поклон, нечто вроде благочестия нынешних людей бережет ее, и воспоминаниям нет числа. У самой двери крепко держится за гребень древний кипарис, скрюченные сучья которого воплощают некую аскетическую строгость. Дальше взор устремляется вниз по склону горы, от источенной водопадом скалы, мимо рощиц, террас, изогнутых кровель — к полной рассветного тумана долине и голубым высотам над ней. Воздух холодит ноздри. И вдруг заводит свою песнь кукушка.

Ливень отшумел. Березняк искрится каплями, блестящими шариками повисшими на листве деревьев, на перистых ветках папоротников и на мягком ковре мха. Стройные стволы — будто девушки в расписанных солнечными узорами сорочках. А чуть дальше, впереди, березняк сменяется окруженным камышами озерком; вспугнутый олень грациозно несется прочь. Даже ветер пахнет травами и листвой.

Ко всему этому — и к вещам, и к знакомым местам в будущем можно вернуться; но то будет лишь иллюзия, призрачная пляска электронов, фотонов и нейтронов. Здесь же все это ощутимо-реально. Эта фотография на стене была давным-давно приобретена в ларьке у реки, в те времена, когда люди еще пользовались фотоаппаратами. Стол не уступит ей возрастом — время оставило на его деревянной поверхности свой след в виде царапин и выщербин; в двух местах обугленные пятна, оставленные зажженными сигарами. Вся мебель уютна, словно старая изношенная одежда. Книга радует руки своей тяжестью; пожелтевшие страницы похрустывают под пальцами; на титульном листе надпись, чернила поблекли, но имя не стерлось из памяти.

Кладбищ больше нет. Смерть стала слишком редкой, земля — чересчур ценной. Правда, списки изредка случающихся несчастий ведутся все равно. Остается лишь догадываться, где искать могилы — в городе ли, ставшем совсем чужим, в остатках ли сельской местности, где травы и полевые цветы отвоевали бывшие пашни — постоять немного, чувствуя себя не совсем одинокой, а потом тихо-тихо проронить: «До свиданья, и спасибо за все».

12

Ветер, подгонявший «Пифеос» вперед, был рожден огнем. За кормой убывало Солнце, сперва мало-помалу, из-за низкого ускорения, но теперь, когда корабль добрался до Юпитера, оно успело стать всего лишь ярчайшей из бесчисленных звезд.

Звезды наполняли всеохватную ночь ярким, ровным сиянием — белые, серебристо-голубоватые, янтарно-желтые, рубиново-красные. Млечный Путь пересекал небосвод, будто осыпанная светящимся инеем река. Туманности полыхали; где-то в их недрах рождались и умирали светила. На юге сияли Магеллановы Облака. Изящная спираль далекой галактики, сестра Млечного Пути, так и манила к себе.

Ханно и Свобода стояли на капитанском мостике, глядя в это необычайное ясное небо, какого на Земле даже не может быть.

Они часто здесь бывали.

— О чем ты думаешь? — наконец спросил он.

— О неизбежном, — негромко ответила она.

— О чем?!

— О предстоящем нам маневре. Ну да, он не является абсолютно необратимым. Мы по-прежнему можем повернуть, у нас изрядный запас времени для этого, разве нет? Но то, что должно скоро произойти, это вроде… Ну, не знаю. Не рождение, не женитьба и не смерть, но нечто не менее странное.

— По-моему, я понимаю, о чем ты, — кивнул Ханно. — А ведь я неисправимый прагматик. Странник наверняка тебя поймет. Он мне говорил, что они с Коринной запланировали церемонию. Наверно, нам всем следует присутствовать на ней.

— Ритуал перехода, — с улыбкой пробормотала она. — Я должна была понять, что Странник понял бы мои чувства. Надеюсь, он может отвести мне в церемонии какую-нибудь роль.

Ханно пристально взглянул на нее. Они все разбились на пары, неформально, по более-менее молчаливому взаимному согласию — он со Свободой, Странник с Макендел, Патульсий с Алият, Ду Шань и Юкико возобновили свой союз. Не то чтобы им не приходилось никогда меняться партнерами. Такая смена спутника от случая к случаю во время их долгого маскарада была просто неизбежна. Но с той поры они чаще бывали порознь, чем вместе. Насколько они осмелятся пускаться в путешествии на эмоциональный риск? Пятнадцать лет в пути, и Бог ведает, что ждет в конце…

Порознь, вместе ли, но совместные столетия выработали у этой пары изрядное взаимопонимание. Свобода ухватила Ханно за руку.

— Не волнуйся, — сказала она на американском английском, ставшем для них самым любимым из мертвых языков. — У меня на уме только… только торжественность события. Нам нужно что-то такое, чтобы подняться над собой. Нельзя нести свое ничтожество к звездам.

— И все-таки понесем, — отозвался он. — Тут уж ничего не поделаешь. Как можно ухитриться не быть самими собой?

13

Когда «Пифеос» огибал Юпитер, силовые поля ограждали его от корпускулярного излучения. Планета наложила на корабль свою могучую гравитационную длань и вышвырнула его из плоскости эклиптики к северу, в направлении Пегаса. А на борту рокотал барабан, топали ноги, песнопение призывало духов.

Когда Юпитер остался на безопасном удалении за кормой, роботы вышли наружу. Летая вокруг корпуса, они развернули тонкие проволочные тенета звездного ковша и камеры сгорания. К тому моменту тихоходный ускоритель под факельным двигателем успел придать кораблю значительную скорость, и взаимодействие с межзвездным веществом стало ощутимо. По земным стандартам, здесь царил глубокий вакуум — в среднем один атом на кубический сантиметр; практически только водород. И все-таки направленный по ходу движения широкий раструб сумеет собрать немало вещества. Когда роботы вернулись внутрь, «Пифеос» напоминал тупую торпеду, запутавшуюся в сетях рыболова-великана.

Члены экипажа направили на Землю последний лазерный луч, произнесли свои маленькие речи, приняли традиционные добрые пожелания. Окружающие их ионы и энергетические поля сделают электромагнитную связь невозможной. Модулированный поток нейтрино легко прошьет их, на «Пифеосе» имеется аппаратура для их приема, но пучок, который он в состоянии послать, рассеется чересчур быстро. Огромное оборудование, необходимое для пересылки разборчивых сообщений на сотни и тысячи световых лет, закреплено на месте и сфокусировано на дальних целях, которые могут вдруг отозваться.

И теперь, в сети и на тысячи километров за ее пределами, проснулись силовые поля, и пространство обратилось в плодородную ниву. Их силы сплетались в сложнейшие, филигранно-точные, непрерывно меняющиеся могучие формы, управляемые компьютерами на основе получаемой датчиками информации. Корабль зажег новые лазерные лучи, и те, как клинки, отсекли электроны от ядер. Поля захватили плазму и швырнули ее далеко назад, подальше от корпуса; ее столкновение с металлом породило бы убийственное рентгеновское излучение. Газ устремился в камеру сгорания, являвшую собой магнитогидродинамическую воронку, где он закружился вихрем.

Еще один нематериальный двигатель освободил немного антивещества, удерживая его в подвешенном состоянии, ионизировал его и погнал его в водоворот, навстречу межзвездному газу. Частицы встретились, аннигилировали, обратившись в чистую энергию — Предельное преобразование, порождающее девять на десять в двадцатой эрг на грамм. Ее ярость разожгла реакцию слияния среди уцелевших протонов, поддерживая ее и не давая затухнуть. Позади огражденной мощной защитой кормы «Пифеоса» вспыхнуло крохотное солнце.

Питаемые им поля швырнули плазму назад, и сила реакции помчала корабль вперед. Ускорение сравнялось с ускорением свободного падения на Земле — девятьсот восемьдесят сантиметров в секунду за секунду; находившиеся на борту снова ощутили нормальный вес.

При таком темпе прироста скорости путешественники менее чем за год одолеют расстояние в половину светового года, а их скорость приблизится к скорости света.

14

Ни одно существо из плоти и крови не могло бы управлять кораблем. Он справлялся с этим сам, являясь комплексом систем, не уступающим сложностью живому организму, поддерживающему движение и существование вовне и условия для жизни — внутри. Люди превратились в пассажиров, старательно занимавших свое время кто как умел.

Жилые отсеки были строго функциональны — восемь отдельных кают, гимнастический зал, мастерская, камбуз, трапезная, кают-компания и еще кое-какие помещения, вроде ванных и палаты сновидений. Те, кто обладал хоть какими-то дарованиями по части художественных ремесел, нашли себе и занятие, и развлечение сразу — в том, чтобы сделать помещения более уютными. Юкико предложила начать с кают-компании.

— Ведь там мы чаще всего будем бывать вместе, и не только ради отдыха или компании, но и в час беды, решения или благоговения.

— Это наша рыночная площадь, — кивнул Ханно. — А площади начинались с храмов.

— Что ж, — предупредил Ду Шань, — надо все хорошенько продумать и устроить так, чтобы украшения не мешали.

Однажды вечером все трое остались в кают-компании одни. Корабль поддерживал извечный земной цикл смены дня и ночи — часов, под мерный такт которых возникала и развивалась жизнь. Прибыв на планету назначения, люди постепенно подстроятся под новый ритм. Обед уже прошел, и остальные разошлись — кто отдыхать, кто развлекаться; и так уж получилось, что больше никого здесь не осталось. В коридоре полусвет постепенно сгущался до сумрака. Скоро его будут освещать лишь разделенные большими расстояниями дежурные светильники.

Ду Шань прикрепил ящичек к собственноручно выкованным стенным консолям в виде виноградных лоз.

— А я думал, ты сперва украсишь его резьбой, — заметил Ханно.

— Я хочу побыстрее заполнить его землей и начать выращивать цветы, — пояснил Ду Шань. — А уж после сделаю декоративные накладки и прикреплю к нему.

Юкико одарила его улыбкой.

— Конечно, тебе без цветов не обойтись, — согласилась она. — Ведь это живые творения.

Под ее руками на стене появлялась роспись — холмы, деревенька, бамбуковая рощица, а на переднем плане цветущая вишневая ветвь.

— Я вырежу накладки в виде звериных фигурок. — Ду Шань вздохнул. — Ах, если бы нам можно было держать на борту животных!

Коды их ДНК хранились в базе данных. Когда-нибудь, если все пойдет хорошо, последует синтез, выращивание в специальных резервуарах — и животные выйдут на свободу.

— Да, мне не хватает моих корабельных котов, — признался Ханно. — Но моряк привыкает обходиться без многого. Зато когда сходишь на берег, это только усиливает радость возвращения. — Его пальцы проворно и ловко вязали веревочные кружева; их можно кое-где развесить по стенам. Финикийский узор не будет противоречить азиатским мотивам. — А получается очень мило.

Юкико поклонилась в его сторону:

— Благодарю. Боюсь, это лишь бледная копия картины, виденной мной в здании, разрушенном много веков назад. — Прежде чем начали записывать все подряд; нынешние изображения можно воспринимать всеми органами чувств сразу.

— Тебе следовало сделать это на Земле.

— Никто не проявлял к этому интереса.

— А может, ты просто упала духом? Ничего страшного. Я передам ее с нашей планеты по лучу. Она ничуть не уступает значением любой нашей тамошней находке.

К тому моменту картина давно прекратит свое физическое существование, уйдя в банк данных; материалы пойдут в нанотехнические процессоры и будут преобразованы в нечто иное, чтобы обеспечить очередную задумку.

Алият настаивала, что вся эта идея глупа с самого начала. Да кто же захочет пятнадцать лет пялиться на неизменную картину? Какой смысл создавать ее, чтобы потом уничтожать и заменять новой, когда проекционные панели могут в мгновение ока воссоздать любое из тысяч электронных подобий?

— Теперь, я думаю, наши друзья согласятся, что этим стоило заняться, — добавил Ханно.

— Они милостиво позволили мне занять свой досуг, — отозвалась Юкико.

— Нет, я имел в виду, что они не останутся равнодушны.

Это не просто заполнение досуга. Мы могли бы изобрести массу развлечений, и, несомненно, так и поступим. Если потребуется, можем просто ждать. Годы летят быстро, когда за плечами уже века и тысячелетия.

— Если нет ярких событий, — подсказал Ду Шань.

— Верно, — кивнул Ханно. — Я не претендую на понимание того, что физики подразумевают под временем, но для человека это отнюдь не столько-то мерных единиц; время — это события, это опыт. Человек, умерший молодым, но успевший до предела заполнить жизнь событиями, жил дольше, чем старик, до седин просидевший в унылой пассивности.

— Наверно, старик искал свой путь к мудрости, — вклинилась Юкико и опустила кисть. В голосе ее зазвучало огорчение. — Лично я никогда не могла этого добиться. Годы покоя рано или поздно неизбежно становились мне в тягость. Это расплата за вечную молодость. Тело не ослабляет хватки, с которой вцепилось в душу.

— Умирать нам предназначено самой природой, чтобы очистить дорогу будущим поколениям, оставляя им то, чего мы достигли, — тяжеловесно проронил Ду Шань. — И та же природа породила наше бессмертное племя. Может, мы чудовища, уроды? Сегодня нас любят все. Но должно ли так быть? Не заплатит ли человечество, в конце концов, своей душой?

— Не знаю, — не оставляя плетения, отозвался Ханно. — Не знаю даже, не лишен ли смысла твой вопрос. Мы уникальны, мы Реликты. Мы рождены для старости и смерти. Мы росли, ожидая их для себя. Затем переживали их снова и снова, без конца, с каждым из любимых нами — пока не встретили друг друга. Но и на этом список утрат не завершился. Мы сформированы примитивным миром. Поглядите-ка, чем мы тут заняты. Быть может, потому-то мы и отправились к звездам. Старейшие из живущих — мы, быть может, еще и последние из детей.

15

В каюте места хватало только-только на гардероб, преобразующийся в письменный стол с терминалом, одно сиденье и койку. Патульсий развесил по стенам репродукции с картин, изображавших городские сценки, каких в действительности уже не увидишь. Из динамика приглушенно звучал джаз начала двадцатого столетия — это был единственный род музыки, на котором они с Алият сошлись. Более поздние стили казались ей чересчур абстрактными, а старинные мотивы Ближнего Востока будили дурные воспоминания.

Они лежали бок о бок, ощущая взаимное тепло и легкий аромат пота. Но его страсть всегда угасала довольно быстро. После того он любил понежиться, предаваясь грезам или болтая, после чего погружался в сон или отправлялся освежиться.

Но вот Алият зашевелилась, лягнула воздух, села, обняв колени, и зевнула.

— Интересно, что нынче творится дома?

— Насколько я понимаю, слово «нынче» почти ничего не значит для нас… нынче, — лениво ворочая языком, ответил он. — И чем быстрей и дальше мы улетаем, тем меньше и меньше оно значит.

— Ах, оставь! Почему они не поддерживают с нами связь?

— Сама знаешь. Наш двигатель экранирует их передачи. Она посмотрела на Патульсия — он лежал, закинув руки за голову и устремив взгляд в потолок.

— Ну да, но есть еще эти… как их… нейтрино!

— Эта аппаратура занята.

— Да, — с горечью отозвалась она. — Мы не стоим того, чтобы строить новую. А вот направить на какую-нибудь звезду в миллионе световых лет…

— Ну, не настолько далеко, — улыбнулся он. — Хотя действительно, расстояние довольно устрашающее.

— Плевать! Я в том смысле, что в результате они получат какую-нибудь чушь, которую ввек не разберут. У них ведь и мысли не было, что она предназначена для нас, так ведь?

— И да и нет. Довольно разумно допустить, что сообщения направлены «всем, кого заинтересуют». Всем, кто слушает. Но с какой стати мы решили, что авторы посланий должны мыслить похоже на нас, чтобы мы легко могли расшифровать их коды? Кроме того, они почти наверняка роботы. Весьма возможно, что обнаруженные нами сигналы — маяки, которые призваны лишь приманить туда новых роботов вроде тех, что выслали мы.

— Неужто там никого-никого живого? — поежилась она.

— Сомнительно. Ты разве забыла? Это ведь странные точки Галактики. Черные дыры, сгущающиеся туманности, свободные матрицы — так это называется, что ли? Признаться, современная космология меня тоже ставит в тупик. Словом, условия в тех местах опасные, где-то даже смертельные. В то же время каждый из объектов уникален. Нет никаких сомнений, что все звездоплавающие цивилизации вышлют роботов для их исследования. Вероятно, там-то посланцы всех цивилизаций и встретятся. Следовательно, будет разумно, если оказавшиеся там начнут передавать сообщения, в надежде, что на них откликнется кто-то новенький. Так что в тех местах вероятность встретить следы разума наиболее высока, и лучше всего сфокусировать аппаратуру именно на них.

— Да знаю я, знаю! — вспылила Алият.

— Что же до того, почему мы не принимаем ничего внятного от выславших роботов цивилизаций…

— Да оставь ты! Я хотела получить глоток свежего воздуха, а не лекцию!

Патульсий обернулся к ней. Его одутловатое лицо даже осунулось.

— Прости, моя дорогая. Просто предмет увлек меня.

— И меня бы увлек, не слышь я это в сотый раз. Ты раз за разом твердишь одно и то же. Хоть бы словцо свеженькое услышать!

— И от кого-нибудь свеженького. Правильно? — печально спросил он. — Я тебе наскучил, не так ли? Алият прикусила губу.

— Я просто немного не в себе.

Он не стал напоминать, что она уклонилась от ответа, но голос его зазвучал более резко:

— Ты же знала, что покидаешь круговорот светской жизни.

Она резко кивнула и отрывисто бросила:

— Разумеется. Неужто ты вообразил, будто я не научилась ожиданию еще в Пальмире? Но я вовсе не обязана им наслаждаться. — Спустив ноги с кровати, она встала и взяла висевшую на крючке сорочку. — Что-то не хочется спать. Схожу в камеру снов, расслаблюсь.

Подразумевалось, что он не доставил ей удовлетворения, хоть она и притворялась.

— Ты ходишь туда слишком часто, — садясь, бессильно запротестовал Патульсий.

— Это мое личное дело. — Она натянула сорочку, встретилась с ним глазами и тут же отвела взгляд. — Извини, Гней. Я вела себя как последняя сука. Пожелай мне более доброго настроения завтра, а?

Она наклонилась, потрепав его по заросшей густыми волосами груди и вышла — босиком, как и пришла. Палуба была покрыта мягким, упругим ковром, чем-то напоминавшим траву.

Тускло освещенный в этот час коридор зиял пустотой. Из вентиляционных отверстий доносились ласковые дуновения и шелест. Завернув за угол, она застыла. Странник тоже.

— А, привет! — на американском английском сказала Алият. — Давненько я тебя не видала. — Она улыбнулась. — И куда же ты направляешься?

16

Чем ближе подбирался «Пифеос» к скорости света, тем более чуждой становилась для него окружающая Вселенная. Больше никто и никогда не разглядывал экраны внешнего обзора. Внутренность корабля будто обратилась в пещерный город — ряд ярко освещенных теплых убежищ. Спастись от ощущения скученности можно было лишь в деле, какое каждый себе находил: в спорте, играх, ремеслах, чтении, музыке, зрелищах, традиционных развлечениях; в псевдожизнях всякого рода, которыми компьютер снабжал каждого, кто к нему подключался.

Назвать условия жизни плохими нельзя было даже с большой натяжкой. Большинство людей на протяжении всей истории человечества сочли бы их просто райскими. И все же, как Ханно однажды заметил, бессмертному год может показаться не дольше месяца. Но это верно — или почти верно — лишь для Реликтов. В самом деле, разве кто-нибудь из современных людей жил достаточно долго? Разве они познали, как выстоять в несладкие времена, особенно во времена, несладкие для души? Не это ли подсознательное сомнение и было сокровенной причиной того, что никто не решился на подобное странствие?

Неудивительно, что любое разнообразие лишь приветствовалось.

Финиция — название предложил Ханно — отнюдь не была точной копией Земли. Роботы-исследователи докладывали об огромном числе схожих черт: почти одинаковые светила, орбиты, массы, химический состав, скорость вращения, спутники — бесчисленное множество факторов, без которых не могла бы зародиться жизнь, подобная земной. Такие планеты действительно можно перечесть по пальцам (правда, в масштабах Галактики для этого потребовались бы сотни рук). И все-таки полного сходства не было ни в чем, а многие черты — пожалуй, даже большинство — были крайне далеки. Отсутствие разумной жизни — лишь наиболее очевидная разница и, пожалуй, наименее важная.

Далее, Финиция была куда менее изучена, чем планета, первоначально намеченная Ханно. Она находилась в ста пятидесяти пяти световых годах от Земли, у края сферы связи. До сих пор туда добрался лишь один посланец, и когда «Пифеос» отправлялся, были приняты данные, собранные за добрую дюжину лет. Финиция была целым миром, не менее разнообразным и загадочным, чем Земля в доисторические времена.

Роботы продолжали исследования. В пути «Пифеос» был не в состоянии принять их сообщения, но, прибыв на место, примет все накопленные сведения. Несомненно, там ждут потрясающие открытия. Наверное, путешественникам придется не меньше года кружиться по орбите, усваивая сведения о планете, прежде чем они впервые спустятся на шлюпке на ее поверхность.

Но почему бы пока не попрактиковаться? Элементарная осмотрительность требует предварительного ознакомления с материалом, пусть и фрагментарным, и зачастую ошибочным. Лучше заранее обрести опыт, хотя бы иллюзорный.

Органы чувств больше не воспринимали гимнастического зала. Над головой раскинулось девственно-голубое небо, и лишь несколько облачков плыли в вышине, как посланцы от проступающих на горизонте заснеженных вершин. Под ногами зеленели стебли, смутно напоминающие траву; ветер качал деревья, донося запахи их смолы и солнца; в воздухе хлопали крылья, а вдали быстро и грациозно скакало стадо каких-то зверей. Страннику вспомнился былой Джексон Хоул; сердце его болезненно сжалось.

Совладав с собой, он наклонился поднять камень из лепетавшего у ног ручья. Камень поблескивал, как кварц, приятно оттягивая и холодя руку. Мелькнула мысль, что надо бы подновить свои познания в геологии.

— Нарубите леса, — приказал роботам Ду Шань, указывая в сторону деревьев. — Вон там. Поглядим, сумеете ли вы сделать доски.

— Есть, — отозвался бригадир и повел свою команду, вооруженную проекторами энергии, жидкими реагентами и нормальными металлическими инструментами.

Странник резко обернулся к спутнику. Вес индукционного шлема напомнил ему, что дело происходит не в камере снов. Здесь он тренировал весь организм, хотя места, где он стоит, никогда не существовало. Ничего, он верил, что подобное местечко непременно отыщется в новом мире.

— Что ты затеял? — настоятельно спросил он.

— Как только мы решим осесть на месте, нам понадобится строительный лес, — пояснил Ду Шань. — Не хочешь же ты зависеть от несчастных синтезаторов? Разве не для этого мы покинули Землю? — Он улыбнулся, прищурившись от ослепительного света, раздул ноздри и глубоко вздохнул. — Да, мне здесь нравится!

— Но нельзя же возделывать подобный край! — выкрикнул Странник.

— Почему это? — воззрился на него Ду Шань.

— Будет масса других. А тут это было бы… неправильно.

— И какую же часть планеты ты хочешь на веки вечные удержать для своих личных охотничьих угодий? — нахмурился Ду Шань.

Эта мысль потрясла Странника. Неужели, спросил он себя, мы пронесли вражду наших праотцев сквозь все эти столетия, а теперь еще и через световые годы?

17

Нанопроцессоры берут любое вещество и преображают его атом за атомом в нечто иное, как прикажет программа. Они поставляют воздух, воду и пищу. Они могут произвести готовую, замечательную трапезу, и зачастую — по индивидуальным заказам. Однако, как правило, Макендел брала у них лишь основные ингредиенты и готовила обед на всех; кроме напитков, конечно. Она всегда была стряпухой от Бога, наслаждалась этим занятием и воспринимала его как некое служение, вносившее смысл в ее существование. И она ничуть не задавалась: машинам не хватает выдумки и индивидуальности, а этому архаичному экипажу они необходимы.

И уж тем более по праздникам. В корабельный календарь внесли множество пиршеств, святых дней и национальных торжеств, по большей части позабытых на Земле, а также личных юбилеев и особых дат путешествия. Сюда же входили и годовщины со дня старта — естественно, по бортовому времени. И чем быстрее летел «Пифеос», тем короче становился этот промежуток времени по отношению к потоку времени Вселенной.

— Это смахивает на попойку, — заметила Юкико во время третьей такой годовщины.

Отобедав, все перешли из трапезной в просторную кают-компанию. Симуляционные панели были подняты, укрыв настенную роспись, но ландшафтов родины им не показывали; очень скоро обнаружилось, что подобные сцены быстро заставляют празднующих протрезветь. В сине-фиолетовом сумраке кружили, сплетаясь, вспыхивая и рассыпаясь искрами, цветовые узоры. И все-таки Ханно и Патульсий сидели с бокалами в руках, предаваясь воспоминаниям о двадцатом веке — о двух отдельных двадцатых веках, какими их узнал каждый из мужчин. Странник и Свобода возродили вальс, кружа в обнимку по кают-компании, поглощенные волнами музыки Штрауса, звучащей в наушниках лишь для них двоих, и друг другом, будто окружающего мира и не существовало. Ду Шань и Алият, хлопая в ладоши и гикая, плясали под какую-то более оживленную мелодию.

Преклонив колени, как заведено с давних времен, Юкико отхлебнула чуточку саке, единственного алкогольного напитка, который себе позволяла.

— Приятно взирать на радость, — улыбнулась она.

— Да, я чуяла сгущающееся напряжение, — отозвалась Макендел. — Нельзя сказать, чтоб оно уже совсем рассеялось.

— …бедолага Сэм Джианотти, он так старался вдолбить в мою башку хоть чуток современной физики, — не очень внятно вещал Ханно. — Черт, я и так-то едва-едва разобрался с классической. В общем, в конце концов я сложил песню, вот оно как…

От пота туника Ду Шаня потемнела под мышками, а обнаженные плечи и спина Алият маслянисто заблестели.

— Ты бы пошла, присоединилась к веселью, — обратилась Макендел к Юкико.

Абсолютная черная штука,

не в лад запел Ханно, —

Непрерывно должна излучать.

Только Планк доказал по науке:

С непрерывностью надо кончать!

Верните, ах, верните

Былую непрерывность!

Для мира воскресите

Максвеллову наивность!..

Юкико улыбнулась:

— Я и так наслаждаюсь. А вот ты почему не идешь? Ты никогда не была пассивной, как я.

— Не води меня за нос! На свой особый лад ты не менее активна, ты человек действия, каких редко встретишь.

И де Бройль, помудривши изрядно,

В кавардак свою лепту вложил:

К делу лихо приплел вероятность

И по волнам, частицы пустил

Верните, ах, верните…

Алият и Ду Шань расхохотались в лицо друг другу. Странник и Свобода кружили, будто во сне.

Гейзенберг поспешил на подмогу,

Но, слегка заплутав по пути,

Все запутал в конечном итоге.

Ах, прощай, однозначность, прости!

Верните, ах, верните…

Алият оставила своего партнера, подошла к женщинам и поманила Юкико. Макендел отошла в сторонку. Оставшись вдвоем, сирийка и японка принялись шушукаться.

Поль Дирак, как фигляр на арене,

Колдовал в электронном нутре.

И теперь, по его озаренью,

Вся Вселенная — в черной дыре!

Верните, ах, верните…

Алият вернулась к Ду Шаню, и они рука об руку покинули комнату.

— Она спрашивала, не против ли ты, не так ли? — поинтересовалась Макендел.

Юкико кивнула:

— Я не против. Действительно, не против. Она наверняка помнит об этом. Но была настолько любезна, что спросила.

— Такова и его природа, не правда ли? — вздохнула Макендел. — Я вот гадала — это камешек и в мой огород — не обижайся, пожалуйста, но я ломала голову, по-настоящему ли ты его любишь?

— Что есть любовь? У моего народа, у большинства народов, в расчет шло лишь взаимное уважение. Как правило, чувство вырастает из уважения.

— Ага.

Взгляд Макендел был по-прежнему прикован к кружащейся паре.

— Тебя что-то терзает, Коринна? — поморщилась Юкико.

— Нет-нет! Между этими двумя ничего не будет. Хотя, как ты сказала, если б что-то и было — это не играет никакой роли, ведь так? — Макендел с усилием рассмеялась. — Джонни — джентльмен. Он пригласит меня на следующий танец. Я могу и подождать.

Верните, ах, верните

Былую непрерывность!..

18

Все более и более странным становился окружающий корабль космос. Аберрация света заставила звезды расползтись по сторонам; влияние эффекта Доплера заставляло те, что были впереди, все больше синеть, а те, что позади, — краснеть, и вот уж длины их волн покинули диапазон видимого света: перед носом корабля и за его кормой зияли черные провалы, окруженные цветной каймой. Масса собираемых ковшом атомов возрастала вместе со скоростью; расстояния сокращались, будто пространство сжималось от напора; время текло все быстрей, все меньше его проходило от одного биения атомного пульса до другого. «Пифеос» никогда не достигнет скорости света, но чем ближе он подбирался к этому порогу, тем более чуждо становилось ему все вокруг.

Единственная из восьмерых, Юкико пыталась причаститься к космосу. Расположившись на капитанском мостике, не имеющем иного применения почти до конца путешествия, она просила включить экраны наружного обзора. Окружающее ее звенящей тишиной пространство было полно бескрайнего, жутковатого великолепия — чернота, огненные кольца, сияющие потоки. Прежде чем дух достигнет таинств Вселенной, их еле дует постигнуть разумом. Юкико изучала тензорные уравнения, как некогда изучала сутры, медитировала над научными парадоксами и наконец, начав ощущать единство со всем сущим, нашла в том покой.

Однако уйти в него целиком она себе не позволяла. Будь она даже способна на это, такое поведение было бы равноценно решению покинуть друзей и пренебречь долгом. Она надеялась, что как только сама достигнет высот понимания, могла бы помочь Ду Шаню и другим, если они того пожелают. Не в роли бодхисатвы, нет-нет, и не в качестве гуру, а лишь как друг обладающий сокровищем, которым хочется поделиться. Это могло бы так помочь им в грядущие века!

Ведь им потребуется вся сила, какой они обладают. Трудности и опасности не в счет, а зачастую доставляют даже радость как дар от реальности, ускользнувшей от них на Земле, подобно песку меж пальцев. Но вот одиночество… Триста лет от вопроса до ответа. А насколько дальше уйдет Земля за триста лет?

Никогда доселе восемь бессмертных так долго не были изолированы от всех; и это еще далеко не конец. О, эта изоляция немногим хуже той, в которую они попали дома. (А если прибудут корабли с поселенцами, когда окажется, что Финиция пригодна для обитания — если окажется, что так, и если поселенцы прибудут, — много ли у вновь прибывших окажется общего с Реликтами?) Тем не менее эта изоляция сказалась на них сильнее, чем можно было предвидеть. Предоставленные сами себе, они открыли друг в друге гораздо меньше, чем надеялись.

Горизонты и свершения еще распахнутся для них. И все-таки их будет преследовать сознание, что они не настоящие пионеры, хоть и неукротимо осуществляют ими же самими задуманное. Они, как сказать… не совсем отщепенцы, но неудачники, что ли, пережитки истории, которая уже никого не волнует, высланные в путь чуть ли не между делом, будто благодаря бесстрастной благотворительности.

Другое дело — их дети: это будущее, которого Земля лишилась. Юкико провела ладонями по животу. Мать народов! Это тело избегло участи, на которую обречены все женщины, даже теперь. Наука может сохранить тебе молодость, но не прибавит ни одной яйцеклетки к тем, с которыми ты родилась. (Впрочем, наука несомненно способна на это, если бы люди пожелали, но они не желают.) Ее же тело производит яйцеклетки, как новые зубы — на протяжении всей ее безграничной жизни. (Не стоит презирать машины. Они спасут от необходимости наблюдать, как стареют рожденные ею дети. Они же создадут генетическое разнообразие, которое позволит четырем парам населить всю планету.)

Да, надежда еще не угасла! И пусть ее голос не смолкнет никогда.

— Корабль, как идет полет? — спросила Юкико.

— Скорость девятьсот шестьдесят четыре тысячных световой, — пропел голос. — Средняя объемная плотность эквивалента вещества одна целая четыре сотых протона. Все экспедиционные параметры в пределах погрешности три десятых процента. Ориентация осуществляется по скоплению галактик в созвездии Девы и семи квазарам у пределов наблюдаемой Вселенной.

Звезды в прозрачной ночи,

Плывет одуванчика пух —

Ужели вернулась весна?

19

Спустя семь с половиной лет по собственному времени и десятикратно столько же — по небесному, «Пифеос» достиг срединной точки пути. Наступил короткий период невесомости, когда корабль перешел в свободный полет, убрав лазеры и силовые поля — кроме тех, которые охраняли жизнь в его недрах. Ровно, величественно корпус развернулся кормой вперед. Защищенные могучей броней роботы вышли наружу, чтобы перестроить сеть генератора. Когда они вернулись на борт, «Пифеос» ориентировал ловушку и затеплил двигатель. Пламя вернулось к жизни. Замедляясь с ускорением в одно g, корабль продолжал путь к цели кормой вперед. В воздухе будто звенел победный глас фанфар.

У путешественников появился особый повод устроить празднество. Макендел готовилась к банкету целых три дня. Она как раз находилась на камбузе, хлопоча у плиты и разделочного стола, когда туда заглянул Патульсий.

— Привет, — поздоровалась она с ним по-английски, от давая этому языку предпочтение перед другими. — Чем могу служить?

— На сей раз услужить могу я, — вяло усмехнулся он. — По-моему, я вспомнил, какие компоненты входили в закуску, о которой я упоминал.

— Хм? — Она положила мясницкий нож и прижала палец к подбородку. — А-а!.. А, да-да. Какое-то тахини. Судя по твоим словам, что-то вкусное, но никто не смог припомнить, что такое тахини.

— Сколько еще всего угасло в нашей памяти? — пробормотал он. Потом расправил плечи и оживленно сообщил: — Я припомнил, по крайней мере, частично. Это что-то вроде теста из кунжутного ореха. В рецепт, о котором я рассказывал, входил еще чеснок, лимонный сок, тмин и петрушка.

— Блестяще! Нано наверняка способен сделать кунжут, мельничка у меня есть, но придется поэкспериментировать. Будешь подсказывать, сильно ли я промахнулась. Я думаю, тахини будет хорошо гармонировать с другими закусками, которые я затеяла. Не стоит чересчур наедаться перед основным блюдом.

— А что это будет, если не секрет?

Макендел смерила его взглядом с головы до ног.

— Секрет, но если ты ни-ни, я тебя посвящу. Фаршированный гусь под соусом кэрри. Соус — пальчики оближешь!

— Наверняка очень вкусно, — сказал он апатично.

— И это все, что ты хочешь сказать — ты, едок из едоков?!

Он повернулся, чтобы уйти, но Коринна коснулась его плеча, негромко проронив:

— Погоди! Ты чувствуешь себя хуже некуда, не так ли? Я могу тебе помочь?

Патульсий старательно спрятал глаза.

— Сомневаюсь. Разве что… — он сглотнул и скривился. — Ладно, не стоит об этом.

— Давай, Гней! Мы ведь друзья с давних-предавних времен.

— Да, нам с тобой было друг с другом куда спокойнее, чем… Ладно, чего уж там! — Он сплюнул. — Ты не могла бы поговорить с Алият? Нет, конечно же, нет. А если и да, то что толку?

— Я так и думала, — тихонько отозвалась Макендел. — Это из-за того, что она гуляет направо и налево. Ну, не могу сказать, что пляшу от радости, когда Джонни проводит с ней ночь, но ей без этого не обойтись. По-моему, Ханно не прав, что игнорирует ее притязания.

— Ее нимфоманию.

— Нет, не то. Она отчаянно ищет любви, уверенности в себе. И… какого-нибудь занятия. Она и так проводит в камере снов слишком много времени.

Он стукнул кулаком о ладонь.

— А я для нее не занятие, да?

— Уже нет? Я так и подозревала. Бедняжка Гней! — Она взяла его за руку. — Послушай. Я прекрасно ее знаю, лучше, чем кто бы то ни было. Не верю, что она намеренно хочет причинить тебе боль. Если она от тебя уклоняется, то потому, что чувствует… стыд, что ли? Нет, скорее боится причинить тебе еще большую боль. — Коринна помолчала. — Я отведу ее в сторонку и пожурю ее. Он зарделся.

— Только не говори про меня, будь добра! Мне не нужна жалость.

— Ну конечно! Но ты заслуживаешь больше внимания, чем получаешь.

— В конце концов, секс — отнюдь не главное в жизни.

— Здравая сентенция, но следовать ей на практике не очень легко, если ты не святой, а тело твое не стареет. Ах, мне ли этого не знать! Но мы не можем позволить тебе истерзать себя до полусмерти, Гней. Если бы я… — Она осеклась, потом улыбнулась. — У нас с тобой в прошлом бывали неплохие денечки, правда? Это было давненько, но я все помню.

Он вытаращил глаза и добрую минуту не мог сказать ни слова. Наконец пролепетал, запинаясь:

— Т-ты это всерьез? Эт-то очень мило, конечно, но нет, не надо, в самом деле, не надо.

На Макендел снизошло спокойствие.

— Только не считай это подачкой на бедность. Ты мне нравишься. Ладно, спешить некуда. Лучше подождём и посмотрим, как будут развиваться события. Видит Бог, времени нам не занимать, и если бы мы до сих пор не научились терпению, то давно бы повыскакивали в открытый космос. Я имею в виду всех, кто есть на борту. — Помолчав, она продолжала: — Очень скверно, не так ли, что наша грандиозная цель не вознесла нас до своего уровня. Мы по-прежнему ограниченные, бестолковые, запутавшиеся, неуклюжие дикари, какими были всегда. Люди сегодняшней Земли не знают наших проблем. Но это мы, а не они, отправились к звездам.

«Пифеос» летел вперед и вперед. Прошло еще три с половиной года, прежде чем Вселенная ворвалась в его замкнутый мирок, как штормовая волна, перехлестывающая борт греческой галеры.

20

Все разыгралось внезапно. Прозвучал мелодичный электронный голос:

— Внимание! Внимание! Приборы обнаружили аномальный нейтринный поток. Похоже, поток кодирован.

Ханно издал вопль, выкрикнув матросское ругательство, последний раз прозвучавшее на Земле три тысячелетия назад, и сорвался с койки, приказав:

— Свет!

Заливший комнату свет заиграл в волосах Свободы теплой медовой желтизной, согревающей все вокруг.

— С Земли? — пропыхтел Ханно, садясь прямо. — Они что, построили передатчик? — Он никак не мог унять дрожь. — Я-то думал, «Пифеос» способен распознать…

Корабль не дал ему договорить.

— Направление на источник проясняется. Он находится несколько впереди нас. Сигнал не ориентирован, распространяется всенаправленно. Промодулирован по амплитуде, частоте и спину. Я все еще занят наблюдением и расчетами, чтобы определить скорость источника и скомпенсировать эффект Доплера, а равно лоренцево сокращение времени. В настоящее время структура сигнала представляется математически несложной.

— Ага, корабль дает понять, что поток искусственный. — Ханно ткнул пальцем в наборный диск интеркома. — Все слышали? Встречаемся в трапезной. Я доложу вам обо всем, как только смогу. — Он потянулся за одеждой, хоть в том и не было никакой необходимости. Или все-таки была? — Свобода, хочешь со мной?

Она ответила ему охотничьей усмешкой:

— Попробуй-ка меня не пустить!

Наверное, бежать на мостик тоже не требовалось. Быть может, сидеть в ожидании среди жуткого великолепия на обзорных экранах было даже глупо: слишком легко оно может устрашить дух и парализовать рассудок. Но, сидя рука об руку, следя за демонстрируемыми на дисплеях цифрами и графиками, они будто нащупывали реальность, которая в противном случае обрушилась бы в пустоту.

— Ты что-нибудь узнал? — не могла не спросить Свобода.

— Дай ты компьютеру отдышаться! — рассмеялся Ханно. — Прошло всего-то минуты три.

— Каждая минута для нас… Это сколько же будет снаружи? Час? Сколько миллионов километров остается позади?

— Я засек аналогичный поток, значительно более слабый, но усиливающийся, — сообщил корабль. — Он находится на противоположной стороне от проекции нашего курса.

Ханно некоторое времясмотрел в искаженные небеса, прежде чем сказать:

— Да, по-моему, я понял. Они примерно знают, куда мы направляемся, и послали… вестников, что ли… чтобы те нас перехватили. Однако, разумеется, они не могут быть совершенно уверены — по их предположениям, мы могли направляться к одной из нескольких целей; кроме того, они не могли предвидеть нашего ускорения — вот и послали несколько вестников, разнеся их пошире, чтобы перекрыть всю зону, или зоны, через которые предположительно проходит наш курс.

— Кто — они?

— Иные. Инопланетяне, уж и не знаю, что они или кто. Мы наконец-то нашли звездоплавающую цивилизацию. То есть она нашла нас.

Свобода тоже устремила взгляд в небо, и глаза вспыхнули восторгом.

— Они встретят нас?

— Я бы сказал, вряд ли, — покачал он головой. — Учитывая всяческие неопределенности, расстояния и непредсказуемо долгое время ожидания, когда же мы сюда прибудем, они вряд ли выслали сюда экипаж живых существ. Скорее всего тут находятся легковесные, быстроходные корабли-роботы, быть может, выстроенные с одной лишь этой целью.

Она хранила молчание добрых полминуты, и когда заговорила, в голосе прозвучало нечто похожее на досаду:

— С чего это ты так уверен?

— Ну, вывод напрашивается сам собой, — ответил Ханно, удивленный ее непонятливостью. — Излучение наших силовых установок далеко обгоняло корабль лишь во время первого года пути, пока мы не подобрались близко к скорости света. Если они вознамерились встретить нас, когда приняли сигнал, то у них почти не осталось времени на подготовку. Они не могут жить по соседству, иначе мы обнаружили бы их из Солнечной системы.

— Напрашивается ли вывод, или его навязывает твоя самоуверенность? — с вызовом откликнулась Свобода. — Многое ли нам известно? Мы едва-едва предприняли робкую попытку выбраться в космос. А сколько лет потратили на исследования они? Тысячу? Миллионы? Что они открыли, что умеют?

Он криво усмехнулся.

— Прости. Не стоило омрачать эту минуту, — он вздохнул. — Но за века я перевидал немало всяческих мечтаний, и большинство из них разбились о грубую реальность. Наши физики уже давно решили, что открыли все законы природы, все ее возможности и невозможности. — Он упреждающим жестом поднял ладонь. — Я понимаю, что доказать это предположение не удастся никогда. Но оно довольно правдоподобно, не так ли? Я бы с радостью узнал, что у инопланетян есть ковры-самолеты, летающие быстрее света; но я не обольщаюсь надеждой.

Свобода неохотно кивнула:

— По крайней мере, следует рассуждать на основе того, что уже известно. Подозреваю, что известно нам куда меньше, чем ты думаешь, но… Что делать?

— Отозваться.

— Разумеется! Но как? То есть мы замедляемся, но все еще летим с субсветовой скоростью. К тому времени, когда эта… машина, любая из тех машин примет наш сигнал, мы ведь уже пролетим мимо, да? И ответу потребуются… целые годы, чтобы угнаться за нами…

— Умница, девочка! Ты всегда была умницей. — Он пожал ей руку и обратился к кораблю: — Мы хотим установить контакт, как только это удастся. Что ты порекомендуешь?

Ответ так потряс обоих, что они напряженно выпрямились.

— Это зависит от обстоятельств. Характер передачи изменился. Она значительно усложнилась.

— То есть ты хочешь сказать, что… Что они знают о нашем появлении? Кстати, где они?

— Я уточняю цифры по мере возрастания параллакса. Ближайший источник находится примерно в световом годе от проекции нашего курса, и в данный момент до него приблизительно два световых года.

— О Ваал! Они способны обнаружить нас мгновенно?!

— Нет. Нет, Ханно, погоди. — Слова Свободы звучали чуточку неуверенно, но торопливо. — Вовсе не обязательно. Предположим, передача ведется автоматически и имеет циклический характер. Сперва простой сигнал, взывающий к вниманию, затем сообщение, затем снова сигнал внимания, и так раз за разом. Без предварительного сигнала мы могли бы не распознать сообщение, посчитав его природным явлением.

— Когда я впервые обнаружил сигнал, — добровольно подал голос «Пифеос», — то принял его за флуктуацию фонового шума, любопытную для астрофизика, но не имеющую отношения к экспедиции. Сигнал подвергся воздействию эффекта Доплера и другим помехам, так что был искажен до неузнаваемости. Последовавший за сигналом малоинформативный фрагмент дал понять, что это не случайная игра природы. Он также дал однозначные данные, позволившие определить степень искажения. Сейчас я компенсирую их и восстанавливаю исходный вид сообщения.

Ханно осел в кресле, прошептав:

— Сколько же раз они проделывали это, со сколькими расами разумных существ?

— Воссоздание не завершено, но по мере поступления дополнительных данных непрерывно уточняется, — продолжал «Пифеос». — Поскольку по бортовому времени цикл довольно краток, я скоро буду располагать неплохим приближением. Сообщение само по себе должно быть коротким, с высокой информационной избыточностью, хотя я ожидаю и высокой разрешающей способности. Это визуальная карта.

Экран залила тьма. Внезапно ее заполнили бесчисленные светящиеся точки. С каждой минутой они проступали все более ясно, становились четче. Появились цвета, и с их помощью глаз начал различать трехмерные формы, бесконечное число раз переотраженные сами в себе.

— Координатная сетка построена на простых числах, — проинформировал корабль. — Цифровые импульсы призваны обозначить координаты точек, которые в свою очередь образуют дробные множества. Эти функции должны порождать изображения, но соответствующую комбинацию следует подобрать эмпирически. Мой математический блок проводит поиск. Как только выявится нечто удобочитаемое, мы получим ключ к дальнейшей расшифровке и уточнению смысла и постепенно извлечем полное содержание послания.

— Да-а, — изумленно отозвалась Свобода, — если компьютеры Земли сумели сконструировать тебя, корабль, всего за год…

Чувствуя тепло сидящего рядом Ханно, она погрузилась в ожидание. Медленное кружение кривых и поверхностей неуклонно сводило их вместе, и вот все сошлось. Возникло изображение. И это были звезды.

21

Шестеро сидящих вокруг стола в трапезной резко обернулись к вошедшей паре. Кофе и остатки пищи говорили, что прошел не один час; но куда ярче об этом заявляли осунувшиеся, напряженные лица.

— Ну-ну, — буркнул Патульсий, — как раз вовремя!

— Тс-с, — вполголоса отозвалась Макендел. — Они пришли, как только смогли.

И красноречивым взглядом добавила: бессмертному следует быть чуточку терпеливее… Но ожидание далось им всем нелегко. Ханно и Свобода уселись за стол напротив друг друга ближе к двери.

— Ты права, — сказал финикиец. — Получение ясного, полного сообщения и выяснение его смысла заняло именно столько времени.

— Однако приносим вам извинения, — подхватила Свобода. — Нам бы следовало давать вам… информационные сводки. Мы просто не замечали, как летит время. Все шло как-то потихоньку, не было никаких ошеломляющих сиюсекундных откровений. — В ее улыбке сквозило утомление. — Я голодна, как волк. Что можно съесть прямо сейчас?

— Сиди, милая, не беспокойся, — вскочила Макендел. — Я уже приготовила сандвичи. Так и думала, что собрание затянется.

Алият проводила ее долгим взглядом, словно хотела спросить: неужели ты в пору нашего общего замешательства вернулась к привычкам старого Юга, или просто в тебе проснулась привычная заботливость?

— Будет лучше, если она принесет и на мою долю, а то я вырву их у тебя прямо с руками, — заявил Ханно Свободе. Шутка не удалась: нервы были натянуты, как струны.

— Ладно, — не утерпел Странник, — что там за новости?

— Коринна заслужила выслушать все с самого начала, — остановила его Свобода.

— Да, извини.

Ногти впившихся в край стола пальцев Странника побелели от напряжения. Свобода похлопала его по руке.

— Ты просто забылся. Мы все немного не в себе, все до единого.

— Ничего, Коринна не в восторге от технических подробностей, — подал голос Ханно, — так что начну с них. Э-э… Прошу прощения у тех, кому они тоже не по нутру. Я и сам не ученый, так что буду краток.

Макендел вернулась, пока он в общих чертах излагал теорию коммуникаций. Кроме пищи, на подносе стоял горячий кофейник и бутылка бренди.

— Отпразднуем, — рассмеялась Коринна. — Я надеюсь!.. По трапезной разнесся сладкий аромат весенних цветов.

— Воистину! — взволнованно воскликнула Свобода. — Это открытие века!

— Скорее их, чем наше, — добавил Ханно. — В смысле, инопланетян. Но нам следует принять решение, как поступить.

Ду Шань подался вперед, уперев локти в стол и ссутулив могучие плечи, и довольно спокойно поинтересовался:

— Ну, так какова же ситуация?

— Мы принимаем одно и то же сообщение, повторяемое снова и снова, — с набитым ртом поведал Ханно и отхлебнул кофе. — Исходит оно из двух источников, один поближе к нам, другой подальше. Вполне вероятно, что источников куда больше, но мы не попадаем в сферу передачи. Если будем следовать прежним курсом, то не исключено, что обнаружим и их. Ближайший источник находится в двух световых годах от нас. Похоже, он находится стационарно на линии, соединяющей Солнце и Финицийское светило, приблизительно на маршруте нашего следования. «Пифеос» утверждает, что осуществить это несложно, надо лишь скомпенсировать орбитальный дрейф. Как я уже сказал в твое отсутствие, Коринна, инопланетяне, судя по всему, выслали роботов для непрерывного вещания. Одна щепотка антивещества обеспечит их энергией на века.

— А сообщение в графическом виде? — вклинился Странник.

— Ну да, в графическом, — подхватил Ханно. — Вы все увидите, но позднее. Наверняка многим захочется выжать из него какой-то дополнительный подтекст. По-моему, вам это не удастся. Это не настоящие изображения, а… несколько графиков, карт, отражений, что ли. Передача сигнала на корабль, движущийся с релятивистскими скоростями, да притом с ускорением, — проблема не из легких, особенно когда чужакам неизвестны наши средства приема и расшифровки, а также и то, каким образом мы мыслим, да и вообще, они о нас ничего не знают. Не исключено, что детальное изображение мы просто не сумеем распутать. Очевидно, они составили простейшее, наименее двусмысленное сообщение, которое сгодится на этот случай. На их месте я поступил бы именно так.

— Но каково оно, это их место? — раздумчиво произнесла Юкико.

Ханно предпочел понять вопрос буквально.

— Я как раз к этому подхожу. Итак, вначале нам показывают множество световых точек в трехмерном пространстве. Затем рядом с тремя из них появляются полосочки. Затем последовательно показаны три точки — должно быть, те же самые, — а полоска возле каждой из них увеличена настолько, что мы видим на ней вертикальные линии. Затем картина возвращается к общему виду, а между двумя из отмеченных точек проведена красная прямая. В конце появляется еще одна линия — она начинается примерно в двух третях от начала первой и идет к третьей отмеченной точке.

Вот и все. Каждая демонстрация длится около минуты. Последовательность заканчивается и тут же начинается вновь.

Спустя шестнадцать циклов она сменяется простой серией вспышек, которые можно отождествить с точками и тире в звуковом диапазоне. Они идут в точности столько же времени, что и основная последовательность, после чего все возвращается к графическим образам. И так далее, снова и снова. — Ханно откинулся на спинку стула и усмехнулся. — Итак, что же вы об этом думаете?

— Это нечестно! — жалобно сказал Патульсий.

— Да, нечего нас дразнить, — поддержала его Алият.

— Погодите-ка, — темные глаза Макендел вспыхнули. — Тут стоит поломать голову. Ум хорошо, два лучше.

— Ум корабля наверняка уже решил это без нашей помощи, — не унимался Патульсий.

— И все-таки… Господи, ну давайте же слегка развлечемся! Я считаю, что световые точки соответствуют звездам; это карта данного сектора Галактики. Одна из трех выделенных точек — это Солнце, вторая — Финицийское светило, а третья — та, где находятся Они!

— Точно! — Голос Странника подрагивал от волнения. — А полоски — это спектрограммы?

— Вы оба просто гениальны, — со счастливой улыбкой отозвалась Свобода.

— Да нет, — покачал головой Странник, — это практически очевидно, хотя мне не терпится увидеть все собственными глазами. Послание Иных!..

Ханно кивнул:

— «Пифеос» просмотрел астрономическую базу данных и подтвердил принадлежность спектрограмм. С третьей точкой было трудней всего, потому что масштаб трехмерной карты очень мелок. Но развернутый фрактальный анализ и анализ архивов… Словом, она оказалась звездой, так сказать, в квадранте штирборта, если позволительно прибегнуть к двухмерным аналогиям. Примерно в тридцати градусах от нынешнего курса и в трехстах пятидесяти световых годах от текущего местонахождения судна. Звезда типа G7, не столь яркая, как Солнце, но не слишком от него отличная. — Он помолчал. — Но еще больше она похожа на звезду в Пегасе, которую мы считаем обиталищем ближайшей к нам высокоразвитой цивилизации, находящуюся в тысяче световых лет от нас.

— Значит, они добрались уже сюда, — с благоговением промолвила Юкико.

— Если только они посланцы той цивилизации, буде таковая существует, — напомнила Свобода. — Ах, ничего-то мы, ничего не знаем!

— Но каково их могущество, раз они знают о нас!

— Мы вдвоем пытались прикинуть, — ответил Ханно и набрал в легкие воздуху. — Слушайте же. Думайте. Они — эта Третья звезда — находятся почти в четырехстах тридцати световых годах от Солнца. Это означает, что она попадает в радиосферу Земли. В течение какого-то времени, начиная с двадцатого века, Земля была самым ярким радиообъектом Солнечной системы, яркостью превосходя в этом диапазоне даже Солнце. Как вы помните, этому был положен конец, впоследствии люди не так засоряли эфир, создав новые средства связи; но старый волновой фронт продолжал распространяться. Его можно обнаружить даже за пределами Третьей звезды, если располагать аппаратурой, не уступающей нашей, — а у чужаков она наверняка имеется.

Очень хорошо. Стоило им добраться до Третьей звезды, как они обнаруживают, что у Солнца есть яркий радиокомпаньон. В Пегасе, на их родной планете, они этого не знали — если мы исходим из предположения, что они оттуда. Пегас слишком далек, наши передачи дойдут туда лишь через несколько столетий. И потому колонисты или гости Третьей вынуждены были действовать на свой страх и риск.

Теперь поглядим на все с их точки зрения. В свое время, рассуждали они, Солнце тоже вышлет корабли — если еще не выслало. Оно будет особо заинтересовано в контакте с ближайшей высокоразвитой цивилизацией, которую сумеет обнаружить, то есть с их родной звездой. Инопланетяне могли выслать роботов, расположив их вдоль связывающей эти звезды условной линии. Наши роботы, устремившиеся в ту сторону, обладают гибким и острым разумом и в любом случае хотя бы пошлют на Землю весточку. Как вы помните, на кораблях-роботах есть оборудование для передачи из космоса, отсутствующее у нас, потому что им не требуется идти с постоянным ускорением; время их волнует меньше, чем нас с вами. Но к тому времени, как я полагаю, они, увы, уже проскочили этот отрезок пути и не приняли сигнал — что указывает на то, что инопланетяне появились на Третьей недавно.

Но у инопланетян имеется еще одна возможность. Обитатели Солнца, подумали они, наверняка будут заинтересованы в звездах типа их собственной. Финицийское светило как раз принадлежит к этому разряду и находится в том же привлекательном направлении на Родную звезду. Это ближайшая к Солнцу звезда, удовлетворяющая обоим критериям. Итак, инопланетяне высылают роботов и на этот маршрут. На этих-то роботов мы и наткнулись.

Воцарилось молчание. Кто-то задумчиво опустил глаза, кто-то устремил невидящий взор в стену. Наконец Алият сказала:

— Но наши роботы отправились к Финиции раньше нас. Почему же они ничего об этом не сообщили?

— Может, корабль-вестник еще не добрался сюда, когда они пролетали, — предположил Патульсий. — Мы ведь не знаем, когда прибыли вестники. — Он еще пораскинул умом. — Кроме того, это случилось менее — как ты говорил, Ханно? — четырехсот тридцати лет назад. Иначе роботы инопланетян уже прибыли бы к Солнцу.

— А может, и прибыли, — Алият поежилась. — Мы уже давно в пути.

— Сомневаюсь, — отозвался Странник. — Это было бы чертовски удивительным совпадением.

— Они могли почему-либо не пожелать посылать роботов к Солнцу, — указала Макендел. — Мы ведь полнейшие профаны по этой части.

— Вы забываете об устройстве тех роботов, что прилетели на Финицию, — напомнила Свобода. — Они не похожи на тех, что умчались к Пегасу вслед за предыдущими сообщениями; это большие, интеллигентные, гибкие машинные разумы, предназначенные для попыток завязать общение с иным разумом и понять его суть. Финицийские же роботы сконструированы и запрограммированы лишь на то, чтобы добраться до цели и собрать информацию именно об этой звездной системе. Можно сказать, одержимы одной идеей. Если они по пути и заметили эти нейтринные потоки, то не придали им значения. — Она саркастически усмехнулась. — Мол, это не по нашему ведомству.

— Никто не может предвидеть всего на свете, — кивнула Юкико. — Никто и ничто.

— Но мы-то, когда встречаемся с неожиданным, способны изучить и познать неведомое, — прозвенели слова Ханно. — Мы-то можем!

Глаза всех присутствующих, кроме Свободы, стремительно обратились к нему. В пристальных взглядах застыл настойчивый вопрос. Щеки Свободы медленно наливались румянцем.

— Что ты хочешь этим сказать? — несколько раз переведя дыхание, взревел Ду Шань.

— Сам знаешь, — не смутился Ханно. — Мы меняем курс и направляемся к Третьей звезде.

— Нет! — взвизгнула Алият, вскакивая со стула, потом рухнула, обратно и содрогнулась.

— Ну вы только подумайте! — настаивал Ханно. — Карта. Линия от нашего курса — от этой самой точки нашего курса — к Третьей. Что ж это еще, кроме приглашения? Должно быть, им тоже одиноко, и они надеются услышать что-либо удивительное. «Пифеос» все обсчитал. Если мы ляжем на новый курс тотчас же, то доберемся до них лет за двенадцать по корабельному времени. Это на триста световых лет больше, чем мы планировали, но мы пока движемся почти со скоростью света и… Всего какая-то дюжина лет, и мы встретимся с покорителями Галактики!

— Но нам осталось всего четыре года!

— Четыре года, и мы были бы дома. — Ду Шань сплел пальцы, положив тяжелые кулаки на стол. — А насколько далеко ты собираешься увести нас от этого дома?

Ханно замялся, и за него ответила Свобода:

— От Третьей до Финицийского светила около трехсот световых лет. При старте с нуля это шестнадцать-семнадцать лет бортового времени. Мы не бросаем исходную цель, а лишь откладываем ее.

— Черт побери, как мило! — вспылил Странник. — Куда бы мы ни прилетели, перед стартом к новой звезде нам потребуется антивещество. Постройка завода и производство займут еще лет десять.

— У инопланетян должны иметься солидные запасы.

— Да неужели?! И они вот так вот запросто ими поделятся? С чего ты так уверена? Кстати, откуда тебе знать, чего они хотят от нас?

— Погодите, погодите, — встряла Макендел. — Давайте не будем терять голову. Кто б они ни были — это же не чудовища, не бандиты и не порождения зла. При их уровне цивилизации это просто бессмысленно.

— Да с чего вы взяли-то?! — завопила Алият.

— Что нам известно о Третьей звезде? — спросила Юкико. Ее вопрос заставил страсти поулечься. Ханно покачал головой.

— Не так уж много, помимо спектрального типа и расчетного возраста, — вынужден был признаться он. — Будучи нормальной звездой, она должна иметь планеты, но информации о них у нас нет. Их ни разу не посещали. Боже мой, ведь сфера диаметром восемьсот — девятьсот световых лет охватывает примерно тысяч сто звезд!

— Но ты же сам говорил, что звезда не так ярка, как Солнце, — напомнила Макендел. — Значит, шансы, что там есть планета с пригодным для дыхания воздухом, невелики. Даже среди куда более подходящих… Ду Шань так грохнул по столу кулаком, что тот затрясся.

— Вот в том-то и дело! Нам обещали, что спустя пятнадцати изнурительных лет мы сможем свободно прогуляться по земле. А вы собираетесь держать нас в этом трюме… еще лет на восемь дольше, а потом окажется, что мы будем торчать в заточении еще десятки, сотни лет или вообще вечно! Нет!

— Но нельзя же упустить такую возможность! — возразила Свобода.

— И не упустим, — ворчливо отозвался Странник. — Едва прибудем на Финицию, как прикажем роботам построить подходящий передатчик и пошлем луч на Третью, начнем диалог. Со временем отправимся туда и собственной персоной — то есть те, кому это нужно. А может, инопланетяне сами к нам пожалуют.

Лицо Ханно окаменело.

— Да говорю же, от Финиции до Третьей целых триста световых лет!

— Времени у нас хватает, — пожал плечами Странник.

— Если Финиция не убьет нас прежде. Сами знаете, нам никто не гарантировал там безопасности.

— Земля тоже вступит с ними в контакт, как только мы ее уведомим, — заметила Макендел.

— Да, конечно, — едко отозвалась Свобода, — посредством луча и роботов, которые будут передавать информацию. Кто, кроме нас, отправится туда лично и познает Иных такими, какие они есть?

— Это верно, — согласилась Юкико. — Слова и изображения, разделенные столетиями, хороши, но их недостаточно. Я полагаю, мы должны понимать это лучше, чем наши земные собратья. Мы знали давно усопших, мы помним их живые тела, разумы, души. Для всех остальных же они — не что иное, как останки и слова.

Свобода пристально взглянула на нее:

— Значит, ты хочешь отправиться к Третьей звезде?

— Да, о да!

Ду Шань поглядел так, будто она его ударила.

— И это сказала ты, Снежинка… Утренняя Звезда?! — он выпрямился. — Ну нет, не бывать этому!

— Ни в коем случае, — провозгласил Патульсий. — Нам ведь предстоит основать общину.

Алият ухватила Патульсия за руку и прижалась к нему, пряча глаза от Ханно. Потом прошептала:

— Создать свой очаг…

— Это трудное решение, — кивнула Макендел, — но…

Первым делом нам надо добраться до Финиции.

— А последним? — парировал Ханно. — Говорю вам, если мы упустим этот шанс, то никогда больше не получим его.

Ты не хочешь передумать, Перегрино?

Странник некоторое время сидел недвижно, храня непроницаемый вид, но в конце концов ответил:

— Все-таки принять такое решение нелегко. Величайшее, важнейшее приключение в истории, которого мы рискуем лишиться, против… Против того, что может стать Новой Землей, возрождением нашего рода-племени. Что лучше — лес или звезды? — И он снова погрузился в безмолвные раздумья. — Ладно, я уже сказал прежде. Звезды могут обождать.

— Пятеро против трех, — торжествующе подытожил Ду Шань. — Идем прежним курсом. — Голос его смягчился. — Мне очень жаль, друзья.

И голос, и лицо, и осанка Ханно как-то поблекли.

— Этого-то я и боялся. Прошу вас, поразмыслите хорошенько.

— У меня были на размышление целые века, — ответил Ду Шань.

— Чтобы возжелать возвращения Земли прежних дней, хочешь ты сказать, — обернулась к нему Юкико. — Земли, которой на самом деле никогда и не было. Нет, ты не имеешь права отказать человечеству в такой возможности познания, отказать в возможности приблизиться к единству со Вселенной. Это самый обыкновенный эгоизм. А ведь ты не эгоистичен, дорогой!

Он упрямо, как буйвол, покачал головой.

— Человечество долго дожидалось контакта, на самом деле не очень-то им и интересуясь, — подал голос Патульсий. — Может и еще подождать. Наш первый долг — перед будущими детьми, а их мы можем завести лишь на Финиции.

— Вот они-то как раз могли бы и подождать! — настаивала Свобода. — То, что мы узнаем от инопланетян, помощь, какую они нам окажут, — все это сделает наше будущее более надежным, когда мы наконец доберемся до дома.

— А предоставившаяся возможность, быть может, просто уникальна, — подхватил Ханно. — Повторяю, инопланетяне на Третьей скорей всего немногочисленны и прибыли совсем недавно. Иначе Паутина у Солнца обнаружила бы их след, или их космический корабль прибыл бы туда. Разве что… Но мы просто ничего не знаем. Так ли уж обязательно они поселятся на Третьей? Если мы не примем их приглашения — а ведь они даже не знают, получим ли мы его, — останутся ли они или двинутся в путь? И так ли уж непременно полетят к Солнцу?

— Так ли уж непременно они будут у Третьей, когда мы прибудем? — эхом отозвалась Макендел. — А если и будут, так ли уж непременно мы сумеем общаться? Нет, это далекий, опасный крюк на пути к цели ради эфемерных надежд. Быть может, результат будет великолепен, а быть может, обернется мыльным пузырем. Давайте сперва займемся настоящим делом.

— Запланированным для нас компьютерами и правителями Земли, — насмешливо бросил Ханно и повернулся к Страннику. — Неужели ты, Перегрино, не хотел бы сделать нечто, выбивающееся из схемы, сломать эти чертовы замыслы нынешнего мира?

Тот вздохнул:

— Сильный аргумент. Да, мне хочется отправиться к Третьей, так хочется, что аж муторно. И когда-нибудь я надеюсь это желание осуществить. Но раньше и прежде всего вольная жизнь среди вольной природы… Ну не могу я так поступить с Коринной и Алият! Просто не могу, — умоляющим тоном закончил он.

— Ты настоящий рыцарь, — выдохнула Алият.

— Ладно, Ханно, Свобода, — печально улыбнулась Юкико, — нам троим от этого ничуть не хуже, чем вчера, ведь правда? А фактически даже лучше. Теперь перед нами замаячила новая мечта.

— На будущее, — пробормотала Свобода и подняла голову. — Я не сержусь на вас, друзья мои. Я тоже устала от машин и мечтаю о свежем воздухе. Быть по сему.

Напряжение начало спадать. На лицах замелькали улыбки.

— Нет, — сказал вдруг Ханно.

Все оцепенело уставились на него. Ханно встал.

— Вы даже представить себе не можете, как мне жаль, — твердо заявил он. — Но, как я полагаю, наши нужды и наш долг изменились. Они велят нам идти к Третьей. До сего момента наше предприятие было жестом отчаяния. Мы делали вид, что это не так, но правды изменить не могли. Шансы, что мы бесславно погибнем, вроде древних скандинавов в Гренландии, или впадем в монотонное уныние, вроде полинезийцев в Тихом океане, были примерно равны.

— Ты сам это предложил, — неуверенно упрекнул Патульсий.

— Потому что тоже впал в отчаяние. Мы все впали в отчаяние. Но, по крайней мере, мы не сдались. Мы могли, вопреки судьбе, постепенно населить планету людьми, которые не склоняют головы и идут только вперед. Что нам было терять? И вот сегодня мы открыли, что — Вселенную. Я капитан. И я поведу корабль к Иным.

Ду Шань первым вскочил на ноги.

— Не посмеешь! — взревел он.

— Посмею. «Пифеос» подчиняется мне. Я прикажу лечь на новый курс немедленно. Чем раньше это будет сделано, тем раньше…

— Нет, вопреки нашей воле ты не можешь! — перебил его Странник.

— Ты будешь не прав, — с мольбой сказала Юкико.

Свобода взирала на Ханно чуть ли не с ужасом.

— Ты, ты сам не ведаешь, что говоришь, — запинаясь, пробормотала она.

— Значит, ты не хочешь, чтобы я так поступал? — откликнулся он.

— Так — нет! — она стиснула зубы.

— Я это предвидел. И все-таки я намерен отдать этот приказ. После вы еще благодарить меня будете.

— Боже мой, — возвысила она голос не то по-русски, не то по-польски. — «Пифеос», ведь ты не послушаешься одного человека, правда?

— Он капитан, — отвечал корабль. — Я обязан подчиниться.

— Во что бы то ни стало? — вскричал Патульсий. — Невероятно!

— Такова программа.

— Ты нам не говорил, — прошептала Макендел.

— Я не предполагал, что подобная необходимость возник нет, — не очень уверенно ответил Ханно. — Я принял эту меру на случай экстренной необходимости и счел за лучшее держать ее в секрете.

— Иисусе Христе! — завопила Алият. — И это экстренная необходимость?! Ты сам ее породил!

— Да, — сказал Странник. Кожа его блестела от пота. Мы не собираемся торговаться с диктатором и не собираемся пресмыкаться перед ним. Не получится. — Он поднял глаза, будто надеялся увидеть в воздухе еще одно лицо. — «Пифеос», теперь он один против семерых.

— Это не довод, — ответствовал корабль.

— И никогда не было доводом — ни на море, ни в любом другом путешествии; — подхватил Ханно. — И не могло быть доводом, если люди собирались вернуться живыми.

— А что, если капитан… как там? Недееспособен? — воззвал к кораблю Странник. — Безумен?

Потратил ли корабль несколько миллисекунд на просмотр своей биопсихологической базы данных, прежде чем пришел к заключению?

— Психическое расстройство невозможно ни для кого из вас без серьезной травмы, — заявил он. — Таковых не отмечено. Ду Шань зарычал и двинулся в обход стола.

— Значит, будет отмечено! Мертвые капитаны приказов не отдают!

Свобода кинулась ему наперерез.

— Теперь ты помешался! — простонала она, не давая ему оттолкнуть себя. — Да помогите же мне! Только драки нам не хватало!

Странник присоединился к ней. Они вдвоем ухватили Ду Шаня за руки, и он остановился. Тяжелое дыхание рвалось из его груди.

— Вот видишь, Ханно, что ты едва не натворил, — вкрадчиво, не обращая внимания на струящиеся по щекам слезы, проговорила Алият. — Твой приказ уничтожит нас. Ты не сможешь его отдать.

— Смогу и отдам, — финикиец пошел к двери, но на пороге обернулся к остальным и замер — неподвижно, но не теряя бдительности. Голос его смягчился. — Как только решение будет принято, вы не станете распускать нюни. Я знаю вас чересчур хорошо, чтобы предполагать подобное. И не станете пытаться применить ко мне силу. Вы понимаете, что нельзя терять одну восьмую собственной силы, одну четвертую праотцев грядущего. К тому же я один из вас умею быть командиром. Не просто лидером, а командиром — на кораблях и в битвах, в караванах и экспедициях к незнаемому. Я был им вновь и вновь на протяжении тысячелетий. Без меня ваше выживание на Финиции или где бы то ни было станет более чем сомнительным.

Его тон стал почти ласковым:

— О нет, я не сверхчеловек. Каждый из вас одарен своим особенным талантом, и нам нужны все они до единого. Мой ум и моя душа, как всегда, открыты для ваших мыслей, советов и желаний — да-да, и для желаний. Но кто-то ведь должен принять на себя ответственность за окончательное решение. Так было от века. Ответственность берет на себя капитан. У нас впереди еще дюжина лет пути, и Бог весть что ждет нас в конце. Так не делайте же эти годы более трудными для себя, чем необходимо.

С тем он и ушел.

Оставшиеся семеро стояли молча, не в силах шелохнуться. Наконец Странник, следуя примеру Свободы, отпустил Ду Шаня и монотонным голосом сказал:

— Насчет этого он прав. Выбора у нас нет.

— Процедура смены курса начнется через час, — объявил «Пифеос». — В целях экономии топлива и минимизации нежелательных радиальных ускорений она начнется с перехода на свободный полет. Пожалуйста, приготовьтесь к невесомости, которая продлится около шести часов.

— Вот… оно… и есть, — задыхаясь, выговорила Алият.

Ханно вернулся. Они понимали, что он уходил на мостик отчасти для того, чтобы взглянуть на дисплеи, будто это имело какое-то значение, но главным образом — чтобы показать, кто тут главный.

— Пора приниматься за дело, — сказал он. — У меня тут распечатки штатного расписания… Сделанного не воротишь. Мы отправляемся в путь. — Он блекло улыбнулся. — Кое-кому это даже по вкусу.

— Быть может, и так, — откликнулась Свобода. — Собака ты, вот кто! Законченный сукин сын. И взяла Странника под руку.

22

Коленопреклоненной Алият явился Христос. Окружающее Его сияние оказалось вовсе не таким, как она думала: она представляла себе нимб ослепительным, как полдень в пустыне, а он наполнил сумрачные своды пустынного храма голубоватыми отсветами и прощальным закатным золотом. Алият даже показалось, что она вот-вот расслышит колокольцы возвращающегося домой каравана. Каменный пол под ногами и окружающие стены источали ласковое тепло. И лицо Его вовсе не было изможденным и суровым. На Западе (она вроде бы так слышала) Его изображали именно таким — человеком, бродившим по дорогам, делившим с другими глоток вина и крошку меда, сажавшим детишек себе на колени. Склонившись к ней, Он улыбнулся и белым рукавом осушил сбегавшие по ее щекам слезы.

Снова выпрямившись, Он заговорил — ах, как нежен был Его голос!

— Ты несла свое бдение, хотя адский пламень бушевал вокруг тебя, и потому Я расслышал молитву, которую ты не осмелилась произнести. Да будет возвращено время, тобой утраченное, и последующий конец благословен более, чем начало. — Он вознес отмеченные шрамами руки ввысь. — Благословенны плачущие, ибо утешатся.

И Он исчез.

Юный Барикай спрыгнул с возвышения и подхватил ее на руки.

— Возлюбленная! — ликовал он, пока она не прервала его горячие речи, прильнув губами к губам.

Они вместе вышли из храма. Тадмор мирно дремал в свете полной луны, посеребрившей шпили башен звездным инеем и бросившей на камни мостовой узорное покрывало теней. На улице их ждал конь, хвост и грива которого струились потоками лунного серебра. Барикай вскочил в седло и склонился к Алият. Приняв его руку, она взмыла наверх и припала к его груди.

Цокот копыт недолго нарушал ночную тишь; вскоре конь воспарил в воздух и понесся вскачь дорогами ветра. Воздушные струи нашептывали им колыбельную, ласковое сияние звезд на фоне лилового бархата небес окутало их теплой шалью. Распущенные волосы Алият стлались по ветру, укрыв ее и Барикая, будто плащом. Она упивалась его запахом, силой его объятий, жаром его ненасытных губ.

— Куда мы? — спросила она.

— Домой! — зазвенел его смех. — Но не сразу! Они торопились вперед и вперед, огибая мир навстречу утру. Замок Барикая сиял на вершине горы. Конь остановился в украшенном мозаикой и цветами дворе, посреди которого звенел пляшущими струями фонтан, но Алият едва окинула их небрежным взором. Позже она припомнила, что не знает даже, бестелесными ли духами были встретившие господина и госпожу слуги или людьми из плоти и крови. Когда хозяева желали, они обеспечивали пиршества, музыку, зрелища; в остальное время Алият и Барикай жили друг для друга. Они не знали устали, пока не погружались, не разнимая объятий, в полусон, и пробуждение было радостным. Счастье обретало все более спокойный оттенок; любовь утомляла их все сильнее, и наконец, когда Барикай сказал:

— А теперь поехали домой! — сердце запело новым блаженством.

Конь доставил их домой на утренней заре. Домашние только-только пробудились, и прибытия их никто не заметил. Будто вовсе ничего не случилось, будто они никуда не уезжали. Ману сперва отнесся к ее пылким объятиям не без удивления, потом принял их с мальчишеским достоинством. Малыш Хайрам посчитал, что так и надо.

Алият упивалась обыденностью происходящего весь остаток дня и весь вечер — минуту за минутой, в каждой роли и в каждой комнате, за всякой работой и беседой, в вопросах и решениях, во всем, чем владела она и что владело ею. И когда наконец при свете лампы она с Барикаем добралась до постели, Алият была готова к его словам:

— Я думаю, тебе лучше уснуть, уснуть по-настоящему, нынче ночью и впредь.

— Обнимай меня, пока я не усну, — попросила она.

Он послушался, осыпав ее поцелуями.

— Не возвращайся слишком быстро, — однажды проронил он у самой ее щеки. — Это было бы неразумно.

— Я знаю… — и тут ее понесло прочь от него.

Открыв глаза после пребывания вне времени, она обнаружила, что плачет. Быть может, идея была не так уж и хороша. Быть может, не стоит возвращаться туда вообще никогда. Ну же, старушка, подбодрила она себя, положи этому конец. Ты же обещала Коринне помочь с гобеленом, который она затеяла.

Отсоединившись, она покинула кабинку, где лежала, но задержалась еще на некоторое время в камере снов, и не без повода; все-таки очень здравая привычка — носить в сумочке косметику. Иногда сеансы сильно задевают за живое. Ничего, она давным-давно выучилась скрывать следы боли.

По коридору шла Свобода.

— Салют, — сказала Алият и уж хотела было пройти мимо, но Свобода ухватила ее за рукав.

— Будь добра, погоди секундочку, — попросила она.

— Ага, разумеется, — Алият отвела взгляд, но Свобода не восприняла намек.

— Не отвергай моих слов, я должна это сказать. Тебе не следует бывать там так часто.

— Все мне это твердят, — дрожащим от ярости голосом отозвалась Алият. — Почему бы и тебе не присоединиться к общему хору? Я прекрасно знаю, что делаю.

— Ну, я не могу указывать тебе, но…

— Но ты боишься, что я свернусь в клубок и однажды не смогу развернуться. — Алият резко втянула воздух ноздрями. Внезапно ею овладело желание выговориться. — Послушай, дорогая. Тебе в прошлом наверняка случалось бывать в ситуациях, когда хотелось спрятаться от самой себя.

— Случалось.

Свобода слегка побледнела.

— A y меня на душе лежит куда более тяжкий груз, чем у тебя. Поверь мне, я очень хорошо знаю, что к чему. А укрываться от душевных мук в шкатулке снов куда лучше, чем в выпивке, наркотиках или… — Алият усмехнулась. — Или закрыть глаза и вспоминать старую добрую Англию.

— Разве это не то же самое?

— Ну, не совсем. И все-таки… Послушай. Сегодня случилось нечто такое, что я была в жутком бешенстве, и если бы не нашла убежища в личном мирке, то вопила бы, рвала бы и метала и вообще закатила бы истерику. Как это сказалось бы на моральном духе экипажа?

— А что стряслось?

— Ханно. Что ж еще? Мы с ним случайно встретились, он загнал меня в угол, и, ну, ты себе представляешь. Издавал те же невнятные звуки, что и ты минуту назад, насчет меня и шкатулки снов. Пытался сказать, весьма окольным образом… А, неважно!

Свобода выжала из себя усмешку.

— Дай-ка угадаю! Он намекал, что ты являешь собой угрозу для взаимоотношений на борту корабля.

— Ага, и еще хотел составить со мной пару. Еще бы ему не хотеть! Он не возлежал ни с кем уже с полгода, разве не так? Я ему сказала, чем он должен заняться вместо этого, и ушла. Но внутри я вся бурлила, как вулкан.

— Ты просто принимаешь все слишком близко к сердцу. Уж тебе-то пора бы знать, что стресс…

— Да уж пожалуй, — отозвалась Алият, слегка удивляясь легкости, с какой ее покидают гнев и чувство утраты. — Слушай, я вовсе не страдаю маниакальной привязанностью к снам, честное слово. Каждому время от времени приходится к ним прибегать. Почему бы тебе как-нибудь не разделить мой сон со мной? Мне бы этого хотелось. Интерактивный сон таит куда больше возможностей, чем сон, в котором компьютер накачивает тебе в мозги то, чего тебе, по его разумению, хочется.

— Верно, — кивнула Свобода, — но… Она умолкла, не договорив.

— Но ты боишься, что я могу узнать нечто такое, что ты предпочла бы утаить от меня. В этом-то и дело, верно? — Алият пожала плечами. — Я вовсе не обижаюсь. Только не надо меня поучать, ладно?

— А почему ты отвергла притязания Ханно? — торопливо спросила Свобода. — Они вполне естественны. Тебе незачем проклинать его за это.

— После того, как он с нами поступил? — Алият ринулась в контратаку. — А ты что, до сих пор питаешь к нему слабость?

— Я знаю, что не должна. — Свобода отвела взгляд. — On se veut…

— Что?

— Ничего, пустяк. Вспомнилось случайно.

— Из-за него.

Свобода открыто встретила прозвучавший в словах Алият вызов. Наверное, подумала Алият, она хочет относиться ко мне по-дружески, чувствует себя обязанной так поступать…

— Да. Хотя это не играет большой роли. Просто строки, как-то раз попавшиеся мне на глаза. Это было… дай вспомнить… в конце двадцатого века, несколько лет спустя после того, как мы всемером скрылись, а Патульсий все еще держался за свою маскировку. Мы с Ханно путешествовали инкогнито по Франции. Однажды ночью мы остановились в старой таверне, да, уже тогда старой, и в книге записи постояльцев нашли давным-давно написанные кем-то строки. Они пришли мне сейчас на ум, только и всего.

— И что же там было? — поинтересовалась Алият. И вновь Свобода посмотрела мимо нее куда-то вдаль. Насмешливые строки сорвались с ее губ как бы сами собой:

On se veut

On s'enlace

On s'en lasse

On s'en veut.^[226]

He успела Алият ответить, как Свобода кивнула на прощание и заспешила по коридору дальше.

23

И опять Юкико взялась заново украшать свою комнату. Пока она не кончит, жить в устроенном ею беспорядке просто невозможно, и потому Юкико проводила большую часть свободного времени в комнате Ду Шаня, где и спала. В свое время они вместе переберутся к ней, тогда она возьмется переоформлять его комнату. Она сама это предложила, и Ду Шань согласился, не придав этому особого значения. Живописный пейзаж и тщательно выведенные иероглифы, украшавшие стены раньше, за многие годы стали столь привычными, что глаз почти не замечал их. А впрочем, разве Ду Шань заметил бы их исчезновение, когда б оно ни случилось?

Войдя, она обнаружила, что он сидит на кровати, скрестив ноги, левой рукой придерживая экран для рисования, а в правой зажав световое перо. Нарисовав что-то, он критически вгляделся в экран, внес поправки и снова принялся разглядывать рисунок. Его могучее тело пребывало в покое, на лице не было ни тени волнения.

— Эй, ты чем занят? — спросила Юкико.

— У меня идея, — подняв голову, необычно живо сказал он. — Она еще не совсем прояснилась, но наброски помогают мне думать.

Она зашла к нему за спину и склонилась посмотреть на работу. В отличие от работ Ду Шаня в камне и дереве, его рисунки всегда были очень изящными. На этом был изображен мужчина в традиционной крестьянской одежде, с лопатой в руках. На большом валуне позади него присела на корточки обезьяна, а внизу стоял тигр. На переднем плане струился поток, в котором плавал карп.

— Так ты наконец обратился к живописи? — предположила Юкико.

— Нет-нет, — покачал головой Ду Шань. — Тебе она удается куда лучше, как бы я ни старался. Я просто размышляю о фигурах, которые хочу изваять. — Он поднял глаза на нее. — По-моему, по прибытии на Тритос рисунки нам не очень-то помогут. Вспомни, даже на Земле в разныеэпохи и в разных странах люди рисовали одни и те же вещи по-разному. Для аллоийцев наш стиль изображения, заливка и цвет могут показаться совершенно бессмысленными. И фотографии тоже. А вот трехмерная фигура — это тебе не призрак в компьютере, это ощутимая вещь, которую можно повертеть в руках, непременно им что-нибудь скажет.

Названия «Тритос» и «аллоийцы» он произносил немного неуклюже; но для общения нужно что-нибудь более подходящее, чем «Третья звезда» и «Другие», так что, когда Патульсий предложил новые названия, остальные быстро подхватили их. Греческий сохранил окружавший его ореол, отождествлявшийся с наукой, познанием и культурой. А для трех членов экипажа он вообще был основным языком на протяжении многих веков. Однако «Метроастер» вместо «Материнской звезды» забаллотировали, и в обиход снова вошло название «Пегас». Тем более что не было никакой уверенности в происхождении прибывших на Тритос аллоийцев; быть может, они вообще никак не связаны с Пегасом.

Во время обсуждения Ханно сидел молча, лишь время от времени кивал в знак согласия. С того памятного дня он говорил мало, а остальные не обращались к нему без необходимости.

— Да, блестящая идея, — согласилась Юкико. — И что же ты намерен показать?

— Я лишь нащупываю путь, — отозвался Ду Шань. — Так что любые твои предложения приму с благодарностью. Тут, по-моему, может быть группа — больше существ, чем сейчас, — расположенная по степени родства с человеком. Это может побудить аллоийцев показать нам что-нибудь из своей эволюции, и тем самым мы кое-что о них узнаем.

— Великолепно! — Юкико мелодично рассмеялась. — И ты еще будешь после этого прикидываться простодушным земледельцем и кузнецом? — Она наклонилась, крепко обняв его и прижавшись щекой к щеке. — Я так счастлива! Ты был таким мрачным и молчаливым! Я уж начала искренне бояться, что ты скатываешься к тому ничтожному, животному существованию, какое вел, когда я тебя отыскала… Ах, как давно это было!

Ду Шань оцепенел. Голос его внезапно охрип.

— А почему бы и нет? Что еще нам оставалось по милости нашего разлюбезного капитана — пока эта идея не выплыла ко мне из тьмы? Теперь будет чуть легче перенести грядущую пустоту.

Отпустив его, Юкико плавным движением скользнула на кровать и села напротив Ду Шаня.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты таил злобу на Ханно, — встревоженно сказала она. — И ты, и все остальные.

— А разве у нас нет на то причины?

— Да, правда, он пошел на произвол. Но ведь он уже был достаточно наказан! Откуда нам знать, быть может, его поступок обернется нам на пользу? Может статься, именно его решение спасет нас?

— Тебе легко судить. Ты стремишься встретиться с аллоийцами. — Но я не хочу этого полного ненависти раскола между нами. Я и сама не осмеливаюсь обменяться с ним дружеским словом, потому что боюсь усугубить создавшееся положение. Я даже в глубине души начинаю жалеть, что мы вообще приняли это сообщение. Разве ты не видишь, дорогой, что он, подобно праведным императорам древности, несет на себе тяжкое бремя ответственности?

Ду Шань лишь яростно тряхнул головой:

— Чушь! Тебя просто тянет к нему — не отрицай!..

— Да, тянет, — очень спокойно отвечала она. — К его душе. Она не похожа на мою, но она тоже пребывает в исканиях. Да и к его личности, это несомненно, а вот близости у меня, честное слово, и в мыслях не было. — Юкико сомкнула ладони на колене Ду Шаня. — Ведь я с тобой, а нес ним.

Это немного смягчило Ду Шаня, но суровость не покинула его.

— Ладно, хватит воображать его святым или мудрецом. Он просто беспринципный мошенник, да к тому же старый морской волк, который жить не может без плаваний. Он эгоист, а тут получилось, что в его власти было навязать нам свою волю. — Ду Шань швырнул на экран покрывало, будто нанес невидимому противнику удар мечом. — Я лишь пытаюсь помочь нам пережить зло.

Юкико прижалась к нему с робкой улыбкой.

— Уже одного этого достаточно, чтобы я любила тебя.

24

Близилось очередное Рождество по корабельному календарю. Совершенно бессмысленно было спрашивать, наступило ли Рождество на Земле — дважды бессмысленно, если учитывать законы физики и короткую память земных жителей.

Зайдя в кают-компанию, Ханно обнаружил там развешивающую гирлянды Свободу. Вышедшие из нанопроцессора ветки остролиста источали пряный запах и были усыпаны ягодами, но казались такими же неуместными на корабле, как несущиеся из динамиков датские рождественские напевы.

Увидев Ханно, Свобода напряженно выпрямилась. Он задержался на пороге, не решаясь приблизиться к ней, и решил прощупать почву:

— Привет.

— Здравствуй, — отозвалась она. Он улыбнулся. Ее лицо хранило непроницаемое выражение. Тогда он поинтересовался:

— И что особенного планируется в этом году?

— Лейтмотива нет, — она пожала плечами.

— Не бойся, я и носа к вам не суну. — И тут же: — Но продолжаться так больше не может. Мы утрачиваем свои навыки, в том числе умение работать в команде. Надо опять начать сеансы на симуляторе, надо практиковаться.

— Как прикажет капитан. Полагаю, однако, что ты осведомлен о наших со Странником тренировках. Мы непременно привлечем к ним и всех остальных.

Ханно заставил себя встретиться с ее ясными голубыми глазами и не позволил себе опустить взгляд.

— Естественно, я в курсе. Хорошо. Прежде всего для вас обоих. Фантомные леса лучше, чем никаких, а?

— А ведь могли быть и настоящие, — прикусила губу Свобода.

— И будут, но после визита на Тритос. Ты ведь и сама хотела первым делом отправиться туда. Почему же ты не радуешься этой возможности?

— Сам знаешь. Потому что это слишком дорого стоило моим товарищам. — Помолчала и отрезала, сжав кулаки: — Но мы справимся. Я пережила множество ужасных десятилетий, скверных мужей, войн, тираний — всего, что способно сломить человека. Переживу и это. Мы вместе переживем.

— И я с вами, — бросил он и пошел своей дорогой. Определенной цели у него не было. Он часто бродил просто так, по большей части в ночное время или по отсекам, где не грозит встреча с другими. Бессмертное тело почти не нуждалось в упражнениях, чтобы сохранять форму, но Ханно регулярно работал над своими способностями и развил в себе новые. Он просматривал книги и спектакли, слушал музыку, бился на компьютерах над сложными проблемами. А зачастую, как в прошлом, когда пропадал вкус к жизни и мысли вяло болтались в опустевшем мозгу, он вообще отключал разум и позволял часам и дням пролетать почти незаметно. Однако со всяким соблазном легко переборщить, а самовнушение, по-своему, не менее соблазнительно, чем камера снов, которой Ханно чурался. Оставалось лишь надеяться, что экипаж также ограничивает себя в иллюзиях.

Сегодня импульс погнал его обратно в собственную каюту. Надежно изолировавшись, с тем чтобы никто не мог его вызвать, Ханно уселся перед терминалом.

— Активировать… — Команда прозвучала в тишине столь безжизненно, что он оборвал ее на полуслове и некоторое время молча глазел в потолок. Пальцы выбивали по столешнице дробь. Наконец: — Исторические личности.

— Кого именно вы желаете? — осведомился компьютер. Рот Ханно изогнулся в невольной ухмылке.

— Ты хочешь сказать, чего именно я желаю? Что предпочесть? Которого из трехмерных, полноцветных, отзывчивых и чувствительных, свободно двигающихся и говорящих посмертных духов? Сиддхартху, Сократа, Гиллеля, Христа? Эсхила, Вергилия, Ду Фу, Фирдоуси, Шекспира, Гете, Марка Твена? Лукреция, Авиценну, Маймонида, Декарта, Паскаля, Юма? Перикла, Альфреда Великого, Джефферсона? Хетсепсута, Сафо, Мурасаки, Рабию, Маргариту I, Жанну д'Арк, Елизавету I, Сакаявейю, Джейн Остин, Флоренс Найтингейл, Марию Кюри, Исака Динезена? А если хочется, то можно вызвать величайших монстров и дьяволиц былых веков… Машина знает все, что известно истории, археологии, психологии о данной личности и ее окружении, вплоть до пустяков, с вероятностной обработкой всех неясностей и домыслов; достаточно повелеть — и она, проделав тончайшие и мощнейшие абстрактные операции, смоделирует личность, описываемую матрицей, которая будет реагировать на любую ситуацию именно так, как реагировал бы ее прототип; задайте программу, активируйте — и вы встретитесь как бы с живым существом. Конечно, телесное воплощение останется лишь трехмерной картинкой, генерируемой, как любое другое изображение; но пока работает программа — существует и воссозданный разум, чувствует, мыслит, реагирует, сознает искусственность своего бытия, но почти не тревожится по этому поводу; обычно он полон энтузиазма и заинтересованности, горит желанием пообщаться.

— Старые мифы и кошмары стали реальностью, — сказала как-то раз Свобода, — а тем временем прежняя реальность выскальзывает из рук. На Земле теперь воскрешают мертвых, но сами-то разве живут по-настоящему?

— Ты не совсем права. Ни в том, ни в другом, — отозвался тогда Ханно. — Поверь моему опыту и никогда не вызывай тех, кого знала при жизни. Они никогда не получаются достаточно точно, а подчас выходит просто карикатура.

Если только за многие столетия точный образ не стерся из памяти. Или если прошлое было неопределенным, как игра квантов, как любой процесс в физической Вселенной.

Сидящий в одиночестве Ханно поморщился — частично из-за воспоминаний о случае, когда пытался искать совета у электронной версии кардинала Ришелье, а частично — припомнив, что тогда они со Свободой были вместе.

— Мне не хочется общаться ни с отдельным собеседником, — сказал он машине, — ни с синтетической личностью. Дай мне, пожалуй, нескольких древних землепроходцев. Собрание, что ли, совет — по силам тебе это?

— Разумеется. Это нестандартная интеракция, требующая творческой подготовки. Одну минуту, пожалуйста.

Шестьдесят миллиардов наносекунд.

На первом из появившихся лиц были написаны ощущения силы и спокойствия.

— Даже не знаю толком, что сказать, — неуверенно, чуть ли не с робостью начал Ханно. — Вам… сообщали о сложившейся тут ситуации? Ну так что же мне нужно? Что я, по-вашему, должен делать?

— Вам следует больше думать о своих людях, — отвечал Фритьоф Нансен. Перевод осуществлял компьютер. — Но, как я понимаю, теперь менять курс слишком поздно. Храните спокойствие.

— Несите свой крест, — подал голос Эрнест Шеклтон. — Никогда не сдавайтесь.

— Думайте о других, — уговаривал Нансен. — Да, вы ведете их, ибо таков ваш долг; но думайте о том, что они чувствуют.

— Поделитесь с ними своей мечтой, — сказал Марк Оурел Стейн. — Я умер с радостью, потому что смерть пришла ко мне там, куда я мечтал добраться целых шестьдесят лет. Помогите спутникам проникнуться вашими желаниями.

— Ха, да чего они ноют?! — прогрохотал Петер Фройхен. — Боже мой, какое увлекательное приключение! Вызови меня снова поглядеть, когда доберешься туда, куда держишь путь, приятель!

— Дайте мне наставление, — вмешался Ханно. — Я обнаружил, что я далеко не Боэций, чтобы находить утешение в философии. Быть может, я совершил ужасную ошибку. Поделитесь со мной своей силой.

— Вы сможете найти силу только в себе, сэр, — провозгласил Генри Стэнли, — а не в призраках вроде нас.

— Но вы не призраки! Вы созданы из того, что некогда было реальным!..

— Если что-то из сделанного нами и то, какими мы были, не забыто и по сей день, нам следует гордиться, друзья мои, — сказал Нансен. — Давайте же вернемся к служению людям.

Попытаемся отыскать добрый совет.

— В таком диковинном странствии, скорее всего ведущем к одинокой смерти? — поежился Биллем Баренц. — Препоручи свою душу Господу, Ханно. Ничего другого не остается.

— Нет, мы не имеем права ограничиться этим, — не согласился Нансен. — Мы обязаны помочь им. Они люди. Пока мужчины и женщины устремлены вперед, они остаются людьми.

25

Макендел медленно обвела взглядом одного за другим шестерых собеседников, сидевших вместе с ней вокруг стола в кают-компании.

— Я полагаю, вы догадываетесь, почему я пригласила вас сюда, — наконец сказала она.

Большинство присутствующих даже не шелохнулись. Свобода скривилась, и сидевший рядом с ней Странник положил руку ей на колено.

Макендел взяла бутылку и наполнила стакан. Забулькавший темно-розовый кларет наполнил воздух тягучей сладостью. Коринна передала бутылку дальше. Стаканы стояли перед каждым.

— Давайте сперва выпьем! — предложила она.

— Ты приняла эстафету у древних персиян? — попытался пошутить Патульсий. — Помните, когда им надо было принять важное решение, они обсуждали его дважды — раз на трезвую голову, и еще раз — уже захмелев.

— Не такая, уж плохая идея, — отозвалась Макендел. — Почище современной химии и нейростимуляторов.

— Разве потому, что с вином связаны древние традиции, — прошептала Юкико. — То есть дело тут не только в вине.

— Много ли традиций осталось в мире? — с горечью бросила Алият.

— Мы несем их, — сказал Странник. — Они воплощены в нас.

Бутылка обошла круг, и Макендел подняла свой бокал.

— За наше путешествие! — Помолчав, она добавила: — Да, пусть выпьют все. Сегодня мы собрались, чтобы возродить нечто доброе.

— Если оно только не уничтожено до основания, — проскрежетал Ду Шань, но присоединился к остальным в этой маленькой, но многозначительной церемонии.

— Ладно, — снова взяла слово Макендел, — теперь слушайте. Все вы прекрасно знаете, что я гонялась за каждым из вас — спорила, уговаривала, пыталась подольститься, распекала, пытаясь разрушить стены гнева, которые каждый возвел вокруг себя. Может статься, кто-то не замечал такого за собой, но фактически это относится к каждому. И сегодня настал час вынести вопрос на обсуждение.

— О чем тут еще говорить? — натянуто проговорила Свобода. — О воссоединении с Ханно? Мы вовсе не рвали с ним отношений. О мятеже никто и не помышлял. Мятеж просто невозможен. Повернуть обратно к Финиции тоже невозможно, не хватит антиматерии. Мы стараемся, как умеем.

— Милочка, ты чертовски хорошо знаешь, что вовсе не стараемся. — В кротких интонациях Макендел прорезалась сталь. — Холодная вежливость и механическое послушание не позволят нам пройти через грядущие испытания. Нам нужно возродить дружбу.

— Ты твердила это и мне, и нам всем столько раз, что я и счет потерял, — бесстрастно выговорил Странник. — Конечно же, ты права. Но не мы разрушили дружбу, а он.

Макендел некоторое время молча разглядывала индейца.

— Значит, ты не на шутку страдаешь?

— Он был моим лучшим другом, — храня непроницаемое выражение лица, отвечал Странник.

— И остался, Джонни. Это ты от него отрекся.

— Ну, он ведь… — голос Странника упал до шепота и смолк.

— Значит, он и с тобой пробовал поговорить, — кивнув, сделала вывод Юкико. — Несомненно, то же было с каждым. Он был тактичен, признавал, что мог заблуждаться…

— Он не пресмыкался, — подхватил Ду Шань, — но отверг свою гордыню.

— И не настаивал на том, что мы были не правы, — словно помимо воли добавила Свобода.

— А ведь может быть, не правы именно мы, — настаивала Юкико. — Кто-то же должен был принять решение, а кроме него, это было не под силу никому. Поначалу ты и сама хотела такого исхода. Уверена ли ты, что не твоя собственная гордыня настроила тебя против него?

— Но ты-то почему передумала и присоединилась к нам?

— Ради вашего же блага.

— Юкико обрабатывала меня, — со вздохом поведал остальным Ду Шань. — И, это самое, я не забыл, что Ханно сделал для нас в прошлом.

— А-а, ты начал его немного понимать, — заметил Патульсий. — Я тоже, я тоже. Я по-прежнему не согласен с ним, но основное озлобление уже миновало. А кто подсказал ему, как с нами говорить?

— Он пробыл в одиночестве так долго, что у него было время поразмыслить, — сказала Макендел.

— Очень долго, — содрогнулась Алият. — Слишком долго.

— Не представляю, как мы сможем теперь быть чистосердечны с ним, — жестко заявила Свобода. — Но ты права, Коринна: мы должны восстановить — насколько это удастся — восстановить веру в него.

Макендел осталось лишь сказать:

— Замечательно, ах, как замечательно! Давайте выпьем за это, а потом расслабимся и поболтаем о прежних днях. Завтра я приготовлю пир, мы устроим вечеринку, пригласим его и напьемся вместе с ним, — она звонко рассмеялась, — в лучшем персидском стиле!

…Несколько часов спустя, когда она с Патульсием уже находилась в своей комнате и готовилась отойти ко сну, он сказал:

— Ты блестяще управилась, моя дорогая. Тебе следовало бы заняться политикой.

— Если ты помнишь, некогда, я ею и занималась, — с легкой улыбкой ответила она.

— Ханно настроил тебя на это с самого начала, разве нет?

— Ты и сам весьма остер умом, Гней.

— А еще ты поучала его, как себя держать с каждым из нас — осторожно, спокойно, месяц за месяцем.

— В общем, я действительно вносила предложения, но кроме того, ему помогал… корабль. Давал советы. Ханно ни разу особо не распространялся об этом. По-моему, он принимал пережитое близко к сердцу. — Она помолчала. — Он всегда оберегал тайны своего сердца, и даже чересчур тщательно; я полагаю, из-за испытанных за тысячелетия потерь. Но во взаимоотношениях с людьми он и сам не промах.

Патульсий молча смотрел на нее. Коринна сбросила платье и стояла перед ним темнокожая и стройная; ее лицо на фоне расписанной лилиями стены пробудило в нем воспоминания о Египте.

— Ты замечательная женщина, — тихонько проронил он.

— И ты неплохой парень.

— Замечательная… что приняла меня, — невнятно произнес он. — Я знаю, как тебе было больно, когда Странник ушел к Свободе. По-моему, это до сих пор не отболело.

— Так лучше для них. Быть может, это и не идеальный вариант, но так лучше; а нам нужны стабильные отношения. — Коринна запрокинула голову и снова рассмеялась. — Эй, только послушайте! Заговорила, как работник службы социального обеспечения в двадцатом веке! — Она поиграла бедрами. — Иди же ко мне, красавчик!

26

Над плоскогорьем сгущались огромные иссиня-черные тучи. Вспыхнула молния, прогрохотал раскат грома. Пламя перед алтарем рвалось кверху, разбрасывая по ветру похожие на звезды искры. Прислужники подвели жертву к застывшему в ожидании жрецу. Его поднятый нож ярко блистал в грозовых разрядах. В рощице внизу взвыли поклоняющиеся толпы. Море вдали вскипело белой пеной, и из бездны восстали чудовища.

— Нет! — взвизгнула Алият. — Остановитесь! Это же дитя!

— Это животное, агнец, — перекрикивая шум, отозвался Странник; но сам избегал смотреть в ту сторону.

— И то и другое, — сказал им Ханно. — Храните спокойствие!

Нож сверкнул, дернулись конечности, брызнула кровь, разлившись темным потоком по камню алтаря. Жрец швырнул тело в пламя. Мясо зашкворчало, отпало от костей и обратилось в жирный дым. Из грозы вышли ужасные в своем великолепии боги.

Колонноподобный, могучий, как бык, рассыпавший черную бороду по облачающей его львиной шкуре, Мелькарт втянул воздух ноздрями и облизнул губы.

— Свершилось, и это хорошо, и это жизнь! — прогрохотал он.

Ветер трепал волосы Астарты, дождь украшал их искрящимися каплями, отсветы молний вспыхивали на ее грудях и животе. Ее ноздри тоже впивали в себя аромат жертвы. Ухватив огромный детородный орган спутника, будто палицу, она воздела левую руку к небесам, воскликнув:

— Выведите Воскрешенного!

Баал-Адон тяжело опирался на Адат — свою возлюбленную, свою плакальщицу, свою мстительницу. Он спотыкался, все еще не до конца прозрев после мрака нижнего мира; он дрожал, все еще не отогревшись после холода могилы. Адат подвела его к жертвенному дыму, взяла чашу с кровью агнца и протянула ему. Баал-Адон испил, и к нему вернулись тепло, красота и бодрость. Он прозрел, он услышал, как люди совокупляются в роще в честь его возрождения; и повернулся к своей супруге.

Вокруг столпился сонм богов: дух волн Хушор, Дагон из пашни, Алиаян из родников и подводных вод, Решеф из грозы — и многие, многие другие. Тучи начали расходиться. Вдали засияли парные колонны и чистое озеро перед домом Эля.

Солнечный луч скользнул по восьмерке Реликтов, стоявшей у самого жертвенника, невидимо для жреца и прислужников. Боги узрели их и окаменели. Мелькарт вскинул свою палицу, которая на заре мира громила Океан и первозданный Хаос.

— Кто осмелился ступить в святая святых?! — взревел он.

Ханно шагнул вперед.

— О, устрашающие! — сказал он спокойно, с уважением, но и с чувством собственного достоинства. — Мы восьмеро пришли издалека — во времени, пространстве и непостижимости. Мы тоже распоряжаемся силами небес, земли и ада. Но мы взяли на себя смелость навестить вас ненадолго, дабы постигнуть чудеса вашего правления. Взирайте, мы пришли с дарами.

Он сделал знак, и появились золотые украшения, драгоценные камни, ценные сорта дерева и благовония.

Мелькарт опустил свое оружие и уставился на подношения с жадностью, отразившейся и на лице Астарты; но ее привлекали не сокровища, а мужчины.

27

Один за другим они отключились от системы; надо всего-навсего снять индукционный шлем и костюм обратной связи. Сложное кружево связи между ними и руководящим, творящим окружавший их мир компьютером уже исчезло; псевдореальности пришел конец. И все-таки, выйдя из своих кабинок в прихожую камеры снов, они несколько долгих минут в молчании приходили в себя, стоя бок о бок, рука в руке — в поисках тепла и утешения.

Наконец Патульсий промямлил:

— Я-то думал, что как-нибудь да знаю Ближний Восток древних времен. Но все это было настолько адски…

— Ужас, смешанный с изумлением, — неровным голосом отозвалась Макендел. — Вожделение и любовь. Смерть и жизнь. Неужели все так и было, Ханно?

— Я не уверен, — отвечал капитан. — Но доисторический Тир, где мы побывали, показался мне воспроизведенным достоверно. — В тотальной галлюцинации, когда компьютер воспользовался его памятью, а затем позволил участникам сеанса действовать так же, как в материальном мире. — Теперь трудно сказать, столько уж воды с тех пор утекло. Кроме того, вы же понимаете, что я старался отделаться от этих воспоминаний, пытался перерасти все плохое, что в них было. Однако перед вами предстала финикийская концепция Вселенной… Нет, вряд ли я когда-либо воспринимал ее подобным образом, даже когда был молод и считал себя смертным.

— Аутентичность воспроизведения не столь уж важна, — сказала Юкико. — Нам нужна была практика общения с чуждыми нам существами; а уж эти-то были крайне чужды нам.

— Даже чересчур, — по могучему телу Ду Шаня пробежала дрожь. — Пойдем, дорогая. Я хотел бы вернуться к кротости и человечности, а ты?

И они ушли вместе.

— А какое общество будет следующим? — поинтересовалась Свобода, обратившись взглядом к Страннику. — Известная тебе культура должна показаться нам не менее непонятной.

— Несомненно, — довольно мрачно согласился он. — В свое время мы обязательно это сделаем. Но сперва стоило бы обратиться к чему-то более… рациональному, что ли. Скажем, Китай или Россия.

— У нас в запасе масса времени, — заметил Патульсий. — Лучше дать сначала усвоиться увиденному, а уж потом браться за что-то новое. Надо же, мы были свидетелями деяний богов! — Он потянул Макендел за рукав. — Я выжат, как лимон. Мне бы теперь выпить чего-нибудь крепкого, хорошенько выспаться и денька три побездельничать.

— Правильно.

Ее улыбка была куда бледнее обычного. Они тоже покинули покой.

Странник и Свобода пребывали в каком-то приподнятом настроении. Глаза их сияли. Грудь ее порывисто вздымалась. Вот уж и эти двое ушли.

Ханно старался не глядеть в их сторону. Алият пожала ему руку. Сейчас уйдет и она.

— Ну что, как тебе это понравилось? — бесцветным голосом спросил Ханно.

— Ужас, экстаз и… нечто вроде возвращения на родину, — едва слышно откликнулась она.

— Да, — кивнул он, — хоть ты и начала жизнь христианкой, тебе разыгравшееся не могло показаться совершенно чуждым. Честно говоря, я подозреваю, что там, где моих данных недоставало, программа восполняла пробелы за счет твоей памяти.

— И все равно это довольно дико.

— Сон во сне, — глядя мимо нее, пробормотал он, будто размышлял вслух.

— В каком это смысле?

— Свобода бы поняла. Как-то раз мы с ней воображали, каким могло бы стать будущее, где мы осмелились бы полностью раскрыться. — Ханно встряхнулся. — Ладно, пустяки, не обращай внимания. Спокойной ночи.

Она схватила его за руку.

— Нет, подожди!

Ханно замер, приподняв брови, выпрямившись. Облик его выражал утомление и удивление в одно и то же время. Алият снова пожала ему руку и попросила:

— Возьми меня с собой!

— А?

— Ты чересчур одинок. Как и я. Давай уйдем и останемся вместе.

Медленно, раздумчиво он проговорил:

— Ты устала довольствоваться подачками Свободы и Коринны?

Алият на миг побелела и выпустила его ладонь. Затем покраснела и призналась:

— Да. Мы с тобой не питаем особой приязни друг к другу, разве нет? Ты ведь так и не простил меня за Константинополь по-настоящему.

— Ну почему же? — опешил он. — Я же говорил, что простил. Сколько раз я тебе об этом твердил! Надеюсь, я делом доказал, что…

— Ладно, не придавай ты этому такого значения! Какой смысл прожить столько веков и ни чуточки не повзрослеть? Ханно, я предлагаю такое, что пока никому другому на этом корабле не по силам. Не исключено, что они никогда на это не пойдут. Так давай же возродим нечто былое. Между нами говоря, мы с тобой могли бы помочь залечить эту рану. — Она вскинула голову. — А если ты не настроен и намерен отказаться — что ж, вольному воля, спокойной ночи и ступай ко всем чертям!

— Нет! — он обнял ее за талию. — Алият, конечно, я… Я ошеломлен…

— Ничего подобного! Ты расчетливый старый негодяй, и хорошо, что я это знаю.

Она припала к нему, и объятиям не было конца. Наконец, разрумянившаяся, растрепанная Алият шепнула у его плеча:

— Ну да, я и сама плутовка. Пожалуй, всегда ею была. Но… Я узнала о тебе больше, чем думала, Ханно. Пока мы были там, это вовсе не было сном, для нас это было так же реально, как… Нет, куда реальнее этих проклятых, давящих на мозг стен. Ты предстал перед богами, обхитрил их, заставив принять нас за своих, как не сумел бы никто из живущих. Это ты наш шкипер. — Она подняла лицо; вопреки залившим щеки слезам, на губах ее играла бесстыдная улыбка. — Они вовсе не утомили меня, это уж придется постараться тебе. А если мы не можем до конца довериться друг другу, если разделяющая нас стена еще не совсем разрушена — что ж, эта щепотка перцу только раздразнит наш аппетит, разве нет?

28

За последние месяцы, когда «Пифеос», все более замедляющий ход, как бы пятился к цели, Вселенная вновь обрела привычный облик. Странно, что эта ночь, усыпанная немигающими яркими звездами и препоясанная снежной дорожкой Галактики, ночь, где туманности неустанно лепили новые звезды и планеты, а вокруг умерших светил бушевали чудовищные моря энергии, где свет, пришедший от соседней огненной спирали, покинул ее еще до зарождения человечества, — эта вот ночь казалась близкой, как дым отечества. Замаячившая впереди Тритос яркостью уступала Солнцу более чем вполовину; желтизна ее навевала воспоминание о земной осени. И все-таки она тоже согревала кружащие вокруг планеты, теплясь домашним очагом посреди черноты пространства.

Сокращающееся расстояние уже не являло преграды инструментальному наблюдению, и датчики корабля обратились к звезде, вокруг которой вершили свой путь десять планет, пять из которых оказались газовыми гигантами. Вторая от Тритос кружила по орбите, радиус которой был немного меньше астрономической единицы. У нее имелся и спутник, эксцентричная орбита которого говорила, что масса основной планеты составляет чуть более двух с третью масс Земли. И все же на ее поверхности, пусть и чуть более жаркой, стояли умеренные температуры, а в спектре ее атмосферы выявились химические отклонения, характерные для жизни.

Неделя за неделей, день за днем волнение экипажа разгоралось все сильнее. Погасить его было невозможно, и в конце концов даже Ду Шань и Патульсий оставили попытки как-то сгладить восторги остальных. Перед ними замаячил конец пути, суливший удивительные открытия; а еще по крайней мере временный отдых от странствий.

Мир, заключенный каждым с Ханно на собственных условиях, так и не смог окрепнуть в прежнюю дружбу — во всяком случае, он стал более хрупким, пронизанным возникшей у них осмотрительностью. Что Ханно может прийти в голову в следующий раз, и как на это отреагируют остальные? Он пообещал, что они непременно отправятся на Финицию; но когда это будет, если будет вообще, и не отречется ли Ханно от своих обещаний, никто не знал. Правда, никто не высказывал подобных обвинений вслух и даже особо не раздумывал на эту тему. Заурядные разговоры текли свободно и непринужденно, хоть и не до конца откровенно; Ханно вновь стал принимать участие в кое-каких развлечениях — но как только общие сновидения сослужили свою службу в виде тренировок, их больше не проводили. Капитан продолжал оставаться наполовину чужаком, которому не доверял никто, кроме Алият; да и та до конца отдавалась ему лишь телом.

Ханно не пытался изменить их отношение к себе — знал, что не стоит; кроме того, время научило его умению жить и среди чужаков по духу.

Тритос росла прямо на глазах.

«Пифеос» посылал вперед сигналы — радио, лазерные и нейтринные. Аллоийцы наверняка еще издали заметили корабль, вздымавший тучи космической пыли и газа и полыхавший пламенем тормозных двигателей. Но приемники упорно молчали.

— Они что, улетели? — встревожилась Макендел. — Мы что, зря проделали такой долгий путь?!

— Нам еще много световых часов полета до них, — напомнил Странник, хранивший невозмутимость охотника в засаде. — Так что прямо не поговоришь. Тем более общение в электромагнитном диапазоне невозможно, пока нам предшествует пламя двигателей. А еще… прежде чем высунуться из укрытия, я бы на их месте сперва внимательно изучил пришельца.

— Забудь о каменном веке, Джон, — не без гнева тряхнула она головой. — Звездные войны и пиратство не только непотребны, но и бессмысленны.

— Ты в этом уверена на все сто? Кроме того, мы можем оказаться для них опасны, или они для нас — каким-нибудь образом, который ни одна из сторон не могла заранее даже вообразить.

Тритос набирала яркости. Теперь стало можно невооруженным глазом разглядеть сквозь фильтры светлый диск, пятна на нем, взмывающие вверх протуберанцы. А сбоку ровным голубовато-белым огоньком искорка второй планеты. Теперь спектроскопия уже давала подробную информацию о земной и водной поверхности; воздух в основном состоял из азота и кислорода. Путешественники изменили курс, устремив его к планете, нареченной Ксеногеей.

И настал час, когда «Пифеос» объявил:

— Внимание! Внимание! Приняты кодированные сигналы. Все восьмеро собрались в рубке управления. Не то чтобы в этом была реальная необходимость — они вполне успешно могли бы все узнать и высказаться из отдельных кают; просто они не могли встретить такую весть порознь, не слыша дыхания друга, не чувствуя под боком его тепла.

Сообщение строилось в основном на тех же принципах, что и у роботов — двенадцать лет назад по корабельному времени, три с половиной столетия по абсолютному — лишь за вычетом релятивистских поправок, нужда в которых теперь отпала. Передача велась в УКВ-диапазоне откуда-то сзади, дабы избежать ионизации, уже не столь сильной, но все еще способной внести помехи.

— Сигналы исходят от сравнительно малого объекта, находящегося на удалении около миллиона километров, — доложил «Пифеос». — Пока мы не подошли, он предположительно находился на постоянной орбите. В настоящее время он ускоряется, чтобы выровнять свой курс относительно нашего. Радиация незначительна, что указывает на высокую эффективность работы двигателей.

— Шлюпка? — удивился Ханно. — А есть ли у нее корабль-матка?

«Пифеос» обработал переданные изображения и вызвал их к жизни. Вначале показался звездный ландшафт, затем в нем явно выделилась Тритос (изображение можно было сравнить с показанным обзорными экранами), затем головокружительный наезд… Силуэты, цвета, предметы вкось неслись на зрителя, а в центре росло нечто…

— Должно быть, это Ксеногея, — разрушил нависшую тишину Патульсий. — Должно быть, там-то они и остановились.

— По-моему, они готовят нас к дальнейшему, — сказала Юкико.

Исходные образы исчезли, и экран заполнило нечто новое. Поначалу разглядеть его было невозможно. Очертания, математическая размерность были слишком непривычны, чужды глазу сверх всяких ожиданий. Точно так же, впервые увидев горы, Свобода и Странник не могли разглядеть их — то ли это снеговые тучи, то ли небо сморщилось, то ли еще что?

— Новое искусство? — озадаченно произнес Ду Шань. — Их рисунки совершенно не похожи ни на какие творения рук человеческих. Я думаю, они воспринимают мир совсем не по-нашему.

— Нет, — возразил Ханно, — скорее всего это просто-напросто голограмма. — Волоски на его руках встали дыбом. — Быть может, они и не постигают нашего зрительного восприятия, но реальность одинакова для всех нас… Надеюсь.

Изображение пришло в движение, медленно и плавно повернувшись вокруг оси, чтобы показать фигуру со всех сторон. Затем она исчезла из поля зрения, вернувшись с куском какого-то мягкого вещества, которому начала придавать различные геометрические формы — шар, куб, конус, пирамида, сплетенные кольца…

— Оно говорит нам, что разумно, — прошептала Алият и непроизвольно перекрестилась.

Теперь изображение стало ясным для зрителей. Если оно передано в натуральную величину, то росту в оригинале около ста сорока сантиметров. Посредине находился мерцающий и блистающий зеленый стебель, опиравшийся на две тонкие, то ли гибкие, то ли многосуставчатые конечности, оканчивавшиеся несколькими развилками. У верхушки из стебля выходили две аналогичные руки. Они раздваивались, каждый отросток раздваивался в свою очередь, те тоже древовидно раздваивались, и так далее; зрители не могли уследить за последними, тоненькими, как паутинки, «пальцами». По бокам существа находилась пара то ли мембран, то ли крыльев, размахом в его рост. Они словно были сделаны из перламутра или алмазной пыли, но трепетали, как шелк.

Долгое время спустя Ду Шань проронил:

— Если они таковы — разве сумеем мы когда-либо постичь их?

— Наверно, так же, как постигали духов, — столь же негромко отозвался Странник. — Я помню пляски племени качина.

— Ради Бога, чего мы дожидаемся?! — воскликнула Свобода. — Давайте покажем им себя!

— Разумеется, — кивнул Ханно.

Космический корабль продолжал полет к живой планете.

29

Итак, «Пифеос» нашел гавань, выйдя на орбиту вокруг Ксеногеи.

Задача эта оказалась не такой уж простой: здесь же кружили иные небесные тела, с которыми следовало разминуться. Прежде всего, речь шла о луне. Покрытая кратерами и выжженная наподобие земной Луны, она была раз в десять легче последней, но зато в перигее приближалась к своей хозяйке раза в три ближе, а в апогее удалялась до трех пятых радиуса лунной орбиты. Должно быть, причиной тому послужила некая космическая катастрофа, случившаяся куда позже потрясения, родившего эту планету.

Кроме того, тут же сновали своими дорогами многочисленные искусственные спутники. Ни один из них ничем не напоминал созданные в Солнечной системе. Шлюпки, как окрестил их Ханно, приходили и уходили. Экипаж «Пифеоса» не знал толком, сколько же их на самом деле, потому что двух одинаковых шлюпок им на глаза не попадалось; лишь мало-помалу они осознали, что вид шлюпок меняется соответственно миссии и обусловлен не хрусталем или металлическим плетением, а силовыми полями.

Диаметр орбиты аллоийского корабля-матки (еще одно человеческое выражение) значительно превышал диаметр лунной. Сам корабль вроде имел неизменную форму — цилиндр почти десяти километров в длину и двух в диаметре, величественно вращавшийся вдоль длинной оси, блистая, словно перламутровый. На его корме (корме ли?) стоял комплекс изящно переплетенных конструкций, которые вполне могли оказаться генератором двигателя; эти конструкции навели Ханно на мысль об узорах из сплетенных виноградных лоз на древних скандинавских рунических камнях и в ирландских евангелиях. Нос (?) корабля сперва раздавался вширь, а потом сходился к острию, напомнив Патульсию и Свободе минареты или шпили церквей. Юкико строила догадки о возрасте корабля. Миллион лет казался вполне допустимой цифрой.

— Наверно, они живут на корабле, — предположил Странник. — Э-э, какой вес обеспечивает подобная скорость вращения?

— Шестьдесят семь процентов стандартного земного притяжения, — ответил корабль.

— Смахивает на то, что они выросли как раз в подобном мире. Выходит… Так, поглядим: ты говорил, что Ксеногея притягивает в одну целую четыре десятых раза сильнее, чем Земля, а для них это… Нет-нет, позволь, я сам, — рассмеялся Странник. — В два раза больше, чем для них привычно. Сумеют они это выдержать?

— Мы могли бы, если придется, — заметила Макендел. — Но аллоийцы кажутся такими хрупкими… — Она помедлила. — Как хрустальные, или как деревья, насквозь промерзшие в ясный зимний день. Как только научишься правильно смотреть на них, понимаешь, что они чрезвычайно красивы.

— Пожалуй, у нас нет иного выбора, — хрипло провозгласил Ду Шань. — Придется таскать добавочные сорок килограммов на каждые сто.

Все взгляды обратились к экрану, по которому плыла Ксеногея. «Пифеос» огибал дневную сторону планеты, занимающую сейчас почти весь видимый диск. Яркая, будто мраморная из-за большого числа облаков Ксеногея светилась ярче Земли. Среди бурлящей, вздымающейся валами белизны тоненькими прожилками проглядывали синева воды и коричневато-зеленые вкрапления суши. Хотя ось ее была наклонена ни много ни мало — на тридцать один градус, ни на одном из полюсов не было ледяного покрова, да и снеговые шапки виднелись лишь изредка, на самых высоких горных пиках.

Алият содрогнулась. Движение ослабило хватку за край стола, и она медленно всплыла в воздух. Ханно поймал ее, и Алият вцепилась в его руку.

— Спуститься туда? — переспросила Алият. — А надо ли?

— Ты же знаешь, что мы не можем долго выносить невесомость без вреда для здоровья, — напомнил Ханно. — Конечно, дольше, чем рожденные смертными, к тому же у нас есть медикаменты, компенсирующие ее последствия, но рано или поздно наши мышцы и кости тоже ослабеют, а там откажет и иммунная система.

— Да, да, да! Но там-то что?

— Нам нужен хоть минимальный вес, а этот корабль недостаточно велик, чтобы создать его посредством вращения. Чересчур велик радиальный градиент, чересчур большое кориолисово ускорение.

Она взглянула на него сквозь слезы:

— Я же не идиотка! Я этого не забыла. Но п-п-помню заодно, что роботы могли бы это поправить.

— Ну да, разделив жилые и моторные отсеки, связав их длинным кабелем и придав им вращение. Беда в том, что разобранный «Пифеос» лишается подвижности. По-моему, все со мной согласятся, что лучше сохранить все его рабочие возможности, кстати, как и возможности шлюпок — по крайней мере, до тех пор, пока мы не начнем ориентироваться в ситуации получше.

— А что нам, искать убежища на первой планете? — вмешался Ду Шань. — Это ж опаленная преисподняя. Третья тоже не так уж велика, но являет собой вымороженную голую пустыню, равно как и любая луна или астероид.

Взгляд Свободы по-прежнему был устремлен на Ксеногею.

— Здесь есть жизнь, — сказала она. — Сорок процентов дополнительного веса не повредят нам, принимая в рассмотрение нашу прирожденную несгибаемость. Мы приспособимся.

— В прошлом мы приспосабливались к куда более тяжким ношам, — тихо добавила Макендел.

— Я что хочу сказать, если только вы дадите мне вставить словечко, — завопила Алият, — это вот: разве аллоийцы не могут ничего для нас сделать?!

К этому моменту оба экипажа уже обменялись массой информации: графиками, внутренними видами судов и прочим, что люди и инопланетяне сочли необходимым для размышлений материалом, вплоть до звуков. От аллоийцев пришли высокие, полные холодной мелодичности ноты, которые могли оказаться музыкой или чем-то иным, совершенно непостижимым. Похоже, они собирались наладить регулярную связь; но наивные новоприбывшие еще не постигли ее системы, осмеливаясь лишь надеяться, что переданные обеими сторонами сообщения взаимно откровенны и честны: «Мы пришли с добрыми намерениями и хотим быть вашими друзьями».

— Ты полагаешь, что они овладели гравитацией? — нахмурился Ханно. — Как твое мнение, «Пифеос»?

— Судя по всему, подобной техникой они не владеют, — отозвался корабль. — Кроме того, это расходится с известными нам физическими законами.

— Если такая техника существует, если они на это способны, следует предположить, что в их распоряжении так много иных могущественных сил, что они не станут утруждаться нашими пустяками. — Ханно потер подбородок. — Но они могли бы построить вращающуюся орбитальную станцию по нашим спецификациям.

— Чудненький искусственный мирок, чтоб мы там сидели и обрастали жирком, как на корабле? — вспылил Странник. — Вот уж нет, клянусь Господом! И это когда мы прибыли к планете, по которой можно пройтись босиком!

Свобода радостно вскрикнула, Ду Шань просиял, Патульсий энергично кивнул.

— Правильно, — мгновением позже поддержала их Макендел.

— При условии, что мы сможем там жить, — возразила Юкико. — Химия и биохимия планеты могут оказаться смертельными для нас.

— А может, и нет, — заметил Странник. — Давайте займемся делом и выясним все доподлинно.

Корабль и высланные им роботы приступили к выполнению этой задачи. Поначалу люди были лишь заинтересованными наблюдателями, а инструменты проводили поиск, брали образцы, анализировали, компьютеры оценивали и сопоставляли. Шлюпки вошли в атмосферу. После нескольких разведывательных полетов, обеспечивших сведения об атмосфере, они приземлились. Высадившиеся разумные машины передавали о своих находках кораблю. Затем, по мере знакомства с ситуацией, люди мало-помалу стали членами исследовательской команды; сначала они лишь высказывали предложения, но постепенно стали принимать решения и отдаватьуказания. Они не были учеными специалистами, да этого и не требовалось. Корабль располагал обширной информацией и мощью логики, роботы владели разнообразнейшим инструментальным мастерством. А люди воплощали в себе любознательность, стремление вперед и общую волю.

Ханно почти не принимал в этом участия — мысли его были заняты аллоийцами. Юкико тоже присоединилась к нему. Ханно больше всего интересовало, что они могут рассказать о себе и своих межзвездных странствиях; Юкико же думала об искусстве, философии, трансцендентных материях. Оба обладали даром общения с-чужаками, интуицией, позволявшей из спутанных фрагментарных данных выудить те, которые обретали смысл и значение. Точно так же Ньютон, Планк и Эйнштейн в одно ослепительное мгновение приходили к откровениям, непостижимым образом оказавшимся после того объяснимыми и предсказуемыми. Или Дарвин, де Ври, Опарин. И, наверно, Гаутама Будда.

Когда землепроходцы встречали совершенно незнакомый народ — скажем, европейцы в Америке, — два человеческих племени быстро нащупывали способ взаимопонимания. На Тритосе подобное было просто невозможно. Различия здесь пролегли не только в культуре и истории, и даже не только в биологических особенностях. Встретились две совершенно несхожие эволюции. Существа не только думали по-разному, — они были не способны мыслить одинаково.

Взять хотя бы человеческую руку и ее аллоийский эквивалент. Последний куда слабее, хотя когда все конечности охватывают предмет, назвать их пожатие слабым никак нельзя. Зато он куда более чувствителен, особенно в тончайших крайних ответвлениях — более низкий порог восприятия и значительно более тонкая координация движений. Тонкие, как паутинки, кончики щупалец держатся за счет молекулярного сцепления, и организм ощущает их малейшие движения. Так что мир их тактильного восприятия был несравненно, на много порядков богаче нашего.

Был ли он беднее зрительно? Сказать невозможно, и скорее всего ответ просто лишен смысла. Аллоийские «крылья» частично исполняли роль регуляторов температуры тела, частью служили испарителями избытка воды, но в основном были пронизаны сетью датчиков, в число которых входили и светочувствительные — более примитивные, чем глаза, но если учесть их количество и разнообразие, то, видимо, не уступающие человеческим глазам. Так ли это, зависит лишь от того, как мозг обрабатывает поступающие данные; но у этих существ вроде бы не было никакого органа, соответствующего мозгу.

Впрочем, достаточно. Наверно, у Ханно и Юкико на изучение анатомии ушли бы многие годы, а уж чтобы разобраться в ней — и того больше. Но в данный момент они понимали — пользуясь совершенно неподходящими земными выражениями, — что имеют дело не только с иным программным обеспечением, но и с иным типом живого компьютера. Так что не следует ожидать, что будет легко найти нечто вроде общего языка. Наверно, продвинуться дальше каких-то элементарных основ не удастся вообще никогда.

Однако у аллоийцев, видимо, имелся предыдущий опыт общения с чужаками, и они выработали ряд подходов. Двое землян вскоре познакомились с методикой инопланетян в работе, и не просто старались ее постигнуть, но и вносили свой вклад в общие усилия. Взаимные намерения прояснялись все более и более. Вот уж сложилась некая примитивная система общения. Начались прямые контакты во плоти — поначалу осторожные, но по мере знакомства все более решительные.

Опасались не насилия, или, раз уж на то пошло: «При сложившихся обстоятельствах, — сказал, ухмыляясь, Ханно, — крючкотворства». Обе стороны боялись сюрпризов, заготовленных Вселенной, для которой жизнь была исключением из правил, а разум — исключением из исключений. Быть может, условия, кажущиеся одной расе естественными, могут повредить другой? Может статься, невинный или даже полезный для одних микроб принесет другим смерть.

Роботы встретились в космосе и обменялись образцами, унесенными для изучения в изолированные лаборатории. (Во всяком случае, так сделали на борту «Пифеоса».) Нанотех и биотех быстро вынесли свои заключения. Несмотря на схожий химизм, вплоть до большинства аминокислот, различия оказались таковы, что полностью исключали возможность взаимной инфекции. Да, в присланном аллоийцами образчике содержалось нечто вроде вирусов; но основа жизни напоминала ДНК ничуть не более, чем напильник похож на ножовку.

После повторных экспериментов в этом же роде роботы обменялись визитами на корабли. Аллоийские машины оказались изящными конструкциями, наделенными множеством щупалец; наблюдать за их манипуляциями было одно удовольствие. В корабле аллоийцев воздух оказался сухим и разреженным, но вполне пригодным для человеческого дыхания. Температура там циклически изменялась, как и на «Пифеосе», но только от прохлады до холода. Свет на борту имел тот же оттенок, что и у Тритоса, — не столь яркий, но близкий к наружному. Центробежное ускорение оказалось, как и было предсказано, равно двум третям g, что тоже вполне подходило для землян.

Что же до остального содержимого этого гигантского корабля…

Работы на Ксеногее шли куда более ровной поступью. Планетология, как ни крути, оставалась куда более зрелой наукой и сводилась к ряду методик, формул и математических моделей. Судя по всему, эта планета вполне соответствовала требованиям людей. Метеорология и климатология оставались науками менее точными; кое в каких прогнозах всегда оставалась изрядная доля неопределенности, ибо в уравнения законным их участником вторгался хаос. Однако общая картина вскоре стала вполне ясна.

Сильный парниковый эффект с избытком компенсировал высокое альбедо; при прочих равных в каждой климатической зоне было жарче, чем на той же земной широте. Конечно, строгие совпадения случаются редко. Скажем, в тропиках имелись и райские острова, и зловонные континентальные болота, и выжженные пустыни. Наклон оси и время обращения — чуть более двадцати одного часа — порождали могучие циклоны, но плотная атмосфера и теплые полярные районы выравнивают погоду почти повсеместно. Хотя по сравнению с земными условия складывались менее стабильные и подвергались частым, непредсказуемым изменениям, опасные штормы случались здесь не чаще, чем на Земле до введения климатического контроля. И состав атмосферы оказался вполне знакомым: высокая влажность, чуточку многовато двуокиси углерода, процентов на пять поменьше кислорода. Но для людей последнего было больше чем достаточно — ведь давление на уровне моря здесь вдвое превышало земное. Этим совершенно не загрязненным воздухом можно было спокойно дышать.

Планета дышала, полнилась, бурлила жизнью. Химизм ее был схож с земным и аллоийским, но имел и свои уникальные отличия. Учитывая, сколько десятков раз роботы сообщали о чем-то подобном на Землю, в этом не было ничего удивительного. Как всегда, поразительными оказались мелочи — бесконечная изменчивость протеинов и изобретательность природы.

Что касается прозаических материй, то люди могли безбоязненно есть большинство местных продуктов, хотя приятными на вкус окажутся очень немногие, некоторые просто ядовитыми, и ни один не обеспечит полноценного питания. Вероятно, хищных микробов и вирусов можно не опасаться; со временем мутации могут изменить положение, но современная биомедицина легко с ними управится. А для Реликтов с их безупречными иммунной и регенеративной системами опасности практически не существует. При желании они могут выращивать земные растения, а затем выкармливать животных травой и зерном.

Да, это не девственная Земля, и не Финиция их снов — но поселиться здесь можно.

С соседями под боком.

— …и ему было так одиноко, — говорила Макендел Патульсию. — Она и Ханно — нет-нет, между ними ничего нет. Может, лучше, если б было. Просто они оба так поглощены своими исследованиями, что для них не существует больше никого и ничего. Алият мне уже жаловалась. Я не могу ей почти ничем помочь, зато у меня возникла мысль насчет Ду Шаня.

Она по одному отзывала в сторонку остальных, наедине внушая им ту же мысль, облекая ее в слова, специально подобранные для каждого. Никто не возражал. И вот в один прекрасный вечер, после того как Макендел весь день почти безрезультатно из кожи вон лезла, чтобы приготовить в невесомости пиршество, она устроила голосование, и Ду Шаню поднесли сюрприз.

Космическая шлюпка села. Поддерживаемый двумя роботами, потому что после столь длительного пребывания на орбите проблемы с тяготением неизбежны, он ступил через порог шлюпки — первый человек на Ксеногее. Туфли его остались на шлюпке. Почва под ногами оказалась теплой и влажной, ее аромат ласкал ноздри, и Ду Шань не мог удержать слез.

Вскоре после того Ханно и Юкико вернулись с самого первого визита на корабль аллоийцев. Шестеро остававшихся на «Пифеосе» сгрудились вокруг них в кают-компании, осторожно проплывая друг мимо друга, будто щуки в озере. Пейзаж на стене — увеличенная копия картины Клода Моне: море, небо, скала, ее тень на воде, золотые от солнца кусты — казался более отдаленным во времени и пространстве, чем сам Моне.

— Нет, я не в состоянии рассказать, что мы видели, — будто во сне, промолвила Юкико. — У нас нет слов, даже для тех изображений, что они пересылали сюда. Но… каким-то образом внутренность корабля живет.

— Это не просто мертвые железки и хитроумная электронная начинка, — подхватил Ханно. Он, напротив, был полон энергии, так и светясь от восторга. — О, они многому могут научить нас! А еще я верю, что у нас тоже найдутся новости для них, как только мы найдём способ ими поделиться. Но похоже, лично они сюда прибыть не смогут. Мы не знаем, почему, чем наша среда обитания им не подходит, но полагаю, они непременно прибыли бы, если б только смогли.

— Несомненно, с планетой у них те же проблемы, — медленно проговорил Странник. — Мы способны сделать то, чего их машины никогда не сумеют. Должно быть, они рады, что мы прибыли.

— Они рады, рады! — взволнованно отозвалась Юкико. — Они пропели нам…

— Они хотят, чтобы мы перебрались жить к ним! — воскликнул Ханно.

По комнате пронесся единодушный вздох.

— Ты уверен? — в вопросе Свободы прозвучало настоятельное требование ответа.

— Да, уверен! Мы добились кое-какого взаимопонимания, а это, в конце концов, не такое уж сложное сообщение, — запинаясь, ответил Ханно. — Разве есть лучший способ узнать друг друга по-настоящему и научиться работать вместе? Они показали нам отсек, где мы могли бы расположиться. Он весьма велик, мы можем привезти с собой, что пожелаем. Вес там вполне достаточный, чтобы мы не теряли формы. Воздух и прочие условия жизни ничуть не хуже, чем у нас в горах. Мы непременно к ним привыкнем и сможем уютно устроиться. Кроме того, мы будем проводить массу времени в космосе — исследуя, делая открытия, быть может, будем строить…

— Нет, — отрезал Странник.

Это единственное слово упало в тишине, как удар молота, и эхом ему зазвенело наступившее вослед молчание. Взгляды скрестились; лица каменели одно за другим.

— Мне очень жаль, — продолжал Странник. — Все это просто чудесно. Я испытываю сильнейшее искушение. Но мы слишком много лет плыли под парусами «Летучего голландца». И вот перед нами открылся мир, и мы намерены принять его.

— Погодите, погодите! — запротестовала Юкико. — Конечно, мы собираемся изучать Ксеногею. Фактически говоря, это наша главная цель. Это, то есть разумные существа, и является причиной задержки здесь аллоийцев. Мы оснуем базы, будем работать с них…

— Мы построим дома, — тяжело покачав головой, возразил Ду Шань.

— Это решено, — подхватил Патульсий. — Мы будем сотрудничать с аллоийцами, когда у нас возникнет в том нужда. Осмелюсь сказать, живя на планете, Мы исследуем ее лучше, чем во время… выездов на природу. Быть может, сегодня как раз тот самый случай, — он холодно улыбнулся, — je suis, je reste.^[227]

— Постойте, — не унимался Ханно. — Вы говорите так, будто собрались остаться тут навсегда. Вы же знаете, что об этом и речи быть не может. Пусть Ксеногея пригодна для обитания, но она далека от того, на что мы настроились. Со временем мы наберем свежий запас антивещества. Мне кажется, у аллоийцев имеются производственные мощности возле светила, но они помогут нам в любом случае. Мы отправимся на Финицию, как и намеревались.

— Когда? — с вызовом в голосе поинтересовалась Макендел.

— Когда покончим с делами тут.

— И сколько же времени на это уйдет? По крайней мере, десятилетия. Быть может, столетия. Вам двоим это доставит наслаждение. А вот нам, остальным… Да, несомненно, мы будем зачарованы этим, поможем вам, когда это будет нам по силам. Но кроме и прежде того мы имеем право распоряжаться собственной жизнью. И жизнью наших детей.

— И если в конце концов мы улетим, — негромко сказала Свобода. — Нам не впервой бросать обжитой дом — но прежде надо этим домом обзавестись.

Ханно встретился с ней глазами и, не позволяя ей опустить глаз, напомнил:

— Ты же сама хотела заняться исследованиями.

— И займусь, но на живой земле. Кроме того… нам потребуется каждая свободная пара рук. Я не смогу бросить товарищей.

— Вы в меньшинстве, — заявила Алият, — и на этот раз тебе ничего не поделать. — Протянув руку, она ласково коснулась щеки Ханно. Ее улыбающиеся губы дрожали. — Там есть моря, по которым ты мог бы плавать.

— Давно ли ты записалась в число несгибаемых первопроходцев? — поддел он ее. Она вспыхнула.

— Да, я дитя города, но я способна учиться. Или ты думаешь, что я предпочитаю бить баклуши? Я была о тебе более высокого мнения. Ничего, в прошлом мне довелось одолевать пустыни, горы, океаны, я сумела пережить не один брак, войну, чуму и голод. Так что ступай ко всем чертям!

— Нет, пожалуйста, — взмолилась Юкико, — нам не следует ссориться!

— Правильно, — согласился Странник. — Не будем торопиться, подумаем, по-дружески обсудим это со всех сторон.

Ханно выпрямился так, что воспарил над скалой на фоне неба.

— Обсуждайте, если хотите, — бесцветным голосом сказал он. — Но могу сказать тебе прямо сейчас, в пику твоей древней тяге к племенному согласию, мы ни к чему не придем. Вы решительно намерены пустить корни на планете. А я… Я ни за что не отрекусь от возможности, предоставленной нам аллоийцами. Просто не могу! Чем ссориться, давайте лучше решим, как лучше всего распорядиться в сложившейся ситуации.

Лицо Ду Шаня скривилось.

— Юкико, а ты? — выдавил он из себя. Юкико бросилась к нему в объятия, и он прижал ее к себе. Она смогла проронить лишь:

— Прости…

30

— По-моему, к ним должна отправиться ты, — сказала Макендел. — Похоже, ты разберешься в этом лучше нас.

— Нет, в самом деле, — начала Алият, — ты всегда…

— Ты стала слишком робкой, золотко, — улыбнулась Макендел, — Подумай хорошенько. С самого начала, как в Нью-Йорке.

Но Алият все еще колебалась. Она не просто сомневалась, сможет ли иметь дело с итагенянами в явно критической ситуации. Правду сказать, она действительно лучше постигла их язык и нравы — во всяком случае, в некоторых аспектах, — чем кто-либо другой. (Быть может, предыдущий опыт научил ее быстро улавливать нюансы?) Но Ду Шаню может прийтись туго без ее помощи в возделывании полей в это засушливое время года; а в свободные минуты она собирала массу данных и записывала важные сведения, присылаемые Странником и Свободой из исследовательской экспедиции по северным лесам.

— Мне в любом случае придется поддерживать связь с тобой.

— Ладно, это разумно, — согласилась Макендел, — но ты разберешься на месте, и никто, кроме тебя, не обладает достаточной квалификацией для принятия решений. Я тебя поддержу. Мы все тебя поддержим.

В Гестии она не командовала, здесь не было командиров, и все-таки само собой сложилось так, что ее голос на советах шести стал решающим. И дело было не только в том, чтобы найти разумный совет. Странник как-то раз заметил: «По-моему, мы, при всей нашей науке и высоких технологиях, в четырех с третью световых веках от Земли, заново открываем старые истины: душу, ауру — зовите это, как пожелаете. Быть может, даже Бога».

— Кроме того, — продолжала Макендел, — у меня забот полон рот.

У нее всегда хватало работы — и своей, и той, что ей приходилось делить с Патульсием, и на благо общины; а уж трехлетний Джозеф доставлял забот вагон и маленькую тележку.

— А еще и мой живот, — раскатисто хохотнула Макендел. Второй ребенок. Беременность была не так уж обременительна, тела окрепли, приспособившись к тяготению Ксеногеи, но осмотрительность была отнюдь не лишней. — Не волнуйся, мы присмотрим за твоим муженьком; а глядишь, ты уезжаешь ненадолго. — Она тут же посерьезнела. — Однако не торопись принимать скоропалительные решения. Для них это ужасно важно. А для нас от этого может зависеть абсолютно все.

Так что Алият собрала снаряжение и продукты и двинулась в путь.

Выйдя поутру из дома, она остановилась на минутку и огляделась. Пейзаж все еще оставался непривычным для глаза. Над головой нависало молочно-белое небо, местами приоткрывающее голубые прогалины. Дождевых туч не было и в помине. Недвижный, напоенный сернистыми ароматами воздух обжигал жаром. Ручей, сбегавший с восточных холмов и протекавший через поселение, усох до тоненькой струйки; его журчание при падении с расположенного неподалеку обрыва при впадении в речку доносилось едва-едва слышно. Отмели и наносы песка в дельте реки обнажились куда шире, чем раньше в час самого низкого прилива.

И все-таки Гестия держалась. Три дома и несколько служебных построек из крепкого дерева стояли четырехугольником. Красновато-коричневый местный дерн между ними увял, но благодаря поливке дающие тень деревья, розовые кусты и клумбы фиалок и штокроз вдоль стен оставались свежими. В километре к северу роботы хлопотали по ферме и на полях; пасущиеся рыжие коровы на фоне зеленого луга создавали фантастически яркую картину. А еще дальше космическая шлюпка высилась позади летного ангара, устремленная в небеса, будто смотровая вышка, царящая над всем этим крохотным человеческим царством. С высоты Алият разглядела на восточном горизонте яркий проблеск Аметистового моря.

Мы выживем, думала она. В худшем случае синтезаторам придется кормить нас и наш скот, пока засухе не придет конец, а в будущем году придется начать все заново. Ох, как я надеюсь, что не придется! Мы так тяжко трудились, а машин так мало, и так надеялись! Расширить базу, сделать запасы, обеспечить будущее, завести детей… Ну ладно, я вела себя эгоистично, не желала обременять себя детьми — но разве Гестия не рада, что сегодня у меня не связаны руки?

Материк Миноа раскинулся вольготно, как в прежние дни. К югу, за рекой, кроны лесных деревьев переливались тысячами притушенных засухой оттенков охры, коричневого и бронзовой патины. Такая же растительность обрамляла расчищенную целину к северу; с запада подступали холмы. Над их гребнями маячил размытый белый силуэт — завернувшаяся в свои туманные пелены гора Пифеос.

Так нарекли их люди. Человеческие горло и язык до какой-то степени способны передать язык обитателей планеты, вполне внятно, если те будут тщательно вслушиваться, но это упражнение скоро вызывало боль в горле и хрипоту. А вот с понятиями, выходящими за рамки такой речи, было уже труднее.

Алият обернулась, чтобы поцеловать Ду Шаня на прощание, прижавшись к его жесткому телу, отдавшись объятию крепких рук. Уже в этот ранний час от него пахло потом, землей и мужской силой.

— Будь осторожна, — с тревогой в голосе попросил он.

— Ты тоже, — эхом отозвалась Алият.

Ксеногея наверняка подкинет куда больше нераскрытых вероломных сюрпризов, чем до сих пор. Ду Шань страдает от них чаще других. Он очень мил, но чересчур надрывается в работе.

— Я боюсь за тебя, — покачал он головой. — Судя по тому, что я слыхал, дело это касается святынь. Разве дано нам угадать, как они себя поведут?

— Они отнюдь не глупы и вовсе не ждут, что я знаю все их таинства до последнего. Не забывай, они просили, чтобы кто-нибудь приехал и… — И что? Вот это-то и осталось неясно. Чего они хотят? Помощи, совета, суда? — Они не утратили благоговения перед нами.

А так ли это? Разве угадаешь, что чувствует неземное существо, не приходящееся человеку даже дальней родней? Туземцы несомненно гостеприимны. Они с готовностью уступили этот участок земли, и даже предложили другой, поближе к городу; но люди опасались потенциальных экологических проблем. Обе стороны обменялись множеством разнообразнейших предметов — не только полезных, но и интересных и просто красивых. Но это доказывает лишь, что итагеняне (еще одно греческое слово) обладают изрядной долей здравого смысла и, надо полагать, любопытства.

— Мне надо идти. Всего хорошего.

Алият зашагала прочь со всей возможной поспешностью, какую могла себе позволить с рюкзаком за плечами. Теперь ее мышцы не уступали обладателю черного пояса дзюдо, что делало ее фигуру и поступь чрезвычайно привлекательными, но кости все-таки оставались слишком хрупки. Когда-нибудь мы улетим, повторяла себе она. Финиция ждет нас, манит обещанием сходства с Землей. Не лжет ли она? Сильно ли мы будем скучать по этому миру тяжких трудов и побед?..

У начала тропы ждали четверо итагенян, одетые в сетчатые кольчуги. Их багры-алебарды ослепительно блистали. Это почетный эскорт; Алият предпочла думать о них именно так. Они почтительно расступились, чтобы пропустить ее в середину; теперь, петляя вдоль стены фиорда на пути к реке, двое будут предшествовать ей, а двое пойдут в хвосте процессии. Посланник уже ждал на суденышке, пришвартованном к дебаркадеру. Длинное, с изящно изогнутыми носом и кормой, оно мало чем напоминало два пришвартованных рядом катера работы землян. Однако на нем уже не было гребцов, и голые реи служили лишь напоминанием о парусах. Мотор, из числа тех, сырье для сборки которых промышленные роботы накопили лишь недавно, был поистине царским даром. Запасы топлива пополнялись по мере необходимости.

Люди часто ломали голову, что же они принесли этой цивилизации, а в конечном итоге всему этому миру — добро или зло.

Подойдя поближе, Алият узнала C'caa — точнее воспроизвести имя ей просто не удавалось. Она старательно выговорила фразу, означавшую, по предположению жителей Гестии, наполовину официальное приветствие, а наполовину — молитву. Ло ответило в том же ключе. («Ло, ле, ла», — как же еще их называть, когда полов целых три, и ни один в точности не соответствует мужскому, женскому или среднему?) Алият и ее охрана перебрались на борт судна, матрос отдал швартовы, другой взялся за руль, мотор заурчал, и ладья устремилась вверх по течению.

— Может, теперь ты скажешь, чего желаешь? — спросила Алият.

— Дело слишком сумрачно, дабы произносить о нем где-либо, кроме Халидома, — отвечало С'саа. — Мы споем о нем.

Прозвенели ноты причитаний, задающие эмоциональный ключ, настраивающие и тело, и разум. Алият расслышала отчаяние, гнев, страх, замешательство, решимость. Многое наверняка ускользнуло от ее внимания, но в последние год-два она наконец начала постигать — да-да, воспринимать подобную музыку, хотя на Земле ее музыкальное образование остановилось чуть ли не в зачаточном состоянии. Странник и Макендел даже начали экспериментировать с обработкой местных напевов, складывая песни, полные неяркой, сверхъестественной мощи.

С виду эти существа нипочем нельзя было бы назвать артистическими натурами: бочкообразный торс на четырех толстых конечностях, при росте сантиметров сто пятьдесят, покрытый то ли крупной кожистой чешуей коричневого цвета, то ли клапанами, каждый из которых мог отдельно приподняться, обнажая розовую плоть — для впитывания жидкости, испражнения или восприятия; ничего толком напоминающего голову — так себе, бугор на макушке, где под клапаном скрывается рот, да торчат четыре глазных стебля, способные в случае чего втянуться внутрь; чуть пониже четыре щупальца, каждое заканчивается четырьмя пальцеобразными отростками, способными цепенеть за счет внутреннего давления в произвольном положении. Но насколько отвратительным должно им показаться тело, лишенное клапанов, будто освежеванный труп! Поэтому люди выходили к коренным обитателям Ксеногеи только полностью одетыми.

Быстроходная ладья обогнала несколько идущих в ту же сторону галер, потом ряд суденышек помельче, занятых «рыбной» ловлей. Вниз по реке не плыл никто; прилив уже начался, и хотя луна сегодня довольно далеко, приливное течение будет достаточно сильным. При отливе в путь устремятся купеческие суда. В здешнем краю жили мореходы, охотящиеся за огромными водными тварями, возделывающие обширные плантации водорослей, водящие торговые корабли на острова и вдоль побережья, время от времени вступая в схватки с пиратами, варварами и прочими недругами. Оказывать аборигенам военную помощь поселившаяся в Гестии шестерка со всей доступной дипломатичностью отказалась — ведь людям было неведомо, кто прав, а кто виноват; они лишь знали, что это самое высокоразвитое общество на планете, но когда-нибудь непременно предстоит познакомиться и с прочими здешними культурами. Разумеется, знаниям, полученным от землян, их местные друзья наверняка нашли не только мирное, но и военное применение.

Прошло часа два. Леса на южном берегу сменились садами и пашнями. Увядшая листва поникла. На севере все еще высились холмы, но отвесные склоны сменились пологими раскатами, мягкой волной стелившимися на горизонте. Впереди смутно замаячили городские башни, но по мере приближения их силуэты прорисовывались все четче, гордо возвышаясь над лесом мачт у причалов. И вот Алият ступила на берег Ксенокноссоса.

Огражденный водным потоком и мощным флотом город не нуждался в крепостных стенах. Выстроившиеся вдоль широких, чистых улиц колоннады и фасады домов украшали затейливые барельефы и скульптуры, зато из цветных стекол окон складывались незамысловатые узоры. Но ощущения пестроты не возникало; напротив, все сочеталось в гармоничной соразмерности, будто деревья и лианы на ветру или стелющиеся по течению длинные водоросли. Просто удивительно, что подобное изящество рождено миром, идущим столь тяжкой поступью. Здесь не увидишь суетливой толкотни человеческих толп. Горожане двигались степенно; даже сопровождавшие Алият взгляды и комментарии были весьма живописны. Дело было в голосах — это они танцевали в воздухе, то выписывая сложнейшие па и пируэты, то семеня мелкой трелью, то бросаясь вперед руладой, то сплетаясь воедино с другими, да еще с игрой музыкальных инструментов, звучавших в местах праздного отдохновения.

Но отнюдь не все складывалось так чудесно. Взобравшись на холм, Алият видела кочевую стоянку невдалеке от города — сбившиеся в неряшливую массу наспех слаженные укрытия от непогоды. Зловещей толпе их обитателей со стороны города противостояла вооруженная охрана. Алият ощутила, как мороз продирает по коже. Значит, вот почему ее позвали!

На вершине холма устремлялось ввысь здание, известное под названием Халидома. Его камни выветрились до бледно-янтарного цвета. Земля не знала ничего подобного ее изящным сплетениям ветвящихся арок и сводов, винтообразно обвивающих его окон и чашеобразных карнизов. Воображение земных архитекторов никогда не обращалось в этом направлении. Когда переданные отсюда изображения достигнут Земли, тамошняя архитектура, а заодно музыка, поэзия и многое другое могут возродиться в новом качестве — если только они еще кого-нибудь интересуют.

C'caa ввело Алият внутрь Халидома, и они оказались в просторном сумрачном зале. Могущественнейшие лица Ксенокноссоса уже собрались там, выстроившись в ожидании полукругом перед подиумом. Правителей, президентов или предводителей было трое, по одному от каждого пола. Услыхав о них, Ханно предложил наречь их Триадой, но позднее жители Гестии решили, что лучше назвать их Триединством.

Алият ступила им навстречу.

…Тем же вечером она вышла на радиосвязь из своих апартаментов. На самом деле точнее всего было бы сказать, что она разбила в них лагерь: и комната и мебель были весьма неприспособлены для человека, но на худой конец годились и они. Окно было распахнуто в теплую тьму, навстречу гулкому дыханию бриза. Крохотный серпик месяца позолотил облака и зажег реку призрачными бликами. В поле мрачно полыхали костры вторгшихся сюда туземцев.

От изнеможения голос Алият казался сонным, но разум ее был ясен, как никогда.

— Мы обсуждали этот вопрос весь день, — сказала она. — Беда не так уж велика, но замешана на верованиях, традициях, предубеждениях, и все это сплетено в такой запутанный клубок личных чувств… Представьте, как кельт-язычник и правоверный мусульманин попытались бы объяснить друг другу и обосновать положение и права женщины.

— У итагенян хватило мудрости попросить мнения сторонних непредубежденных наблюдателей, — заметил Патульсий. — Многие ли из человеческих обществ решались на такое?

— Ну, тому не было прецедентов, — отозвался находившийся позади него Странник. — На Земле никто никогда не имел дела с настоящими пришельцами. Быть может, в будущем нам было бы не вредно… Продолжай, Алият.

— Это связано со способом их размножения. — Копуляция в чистой воде, которая могла дать результат лишь при отсутствии течения; требовалась определенная концентрация определенных органических веществ. В мире, где в большинстве областей влага, как правило, в избытке, это являло не больше проблем, чем для людей утрата способности синтезировать витамин С. — Вы же помните, что горожане пользуются для этого озером среди холмов за городом. — Люди окрестили его Священным озером, поскольку для этого общества любовь вроде бы являла собой религиозный ритуал. — В общем, в низинах большинство озер пересохло и уже непригодно для этой цели. Тамошние обитатели собрались и требуют права доступа к Священному озеру, пока не кончится засуха. Его уровень тоже изрядно упал, но его хватило бы на всех, если только тройки будут строго распределять очередь на его посещение, — надтреснуто рассмеялась Алият. — Каково бы пришлось на их месте нашему роду-племени! Но, разумеется, итагеняне относятся к этому не так, как мы. Ксенокноссийцев терзает мысль, что посторонние осквернят их собственное таинство, оскорбят присутствующего духа-опекуна, или бога, или как его там. Триединство велело деревенским жителям расходиться по домам и переждать скверные времена. Тем более им не следует приносить потомство до прихода дождей. Но вы же знаете, как священны Рождения Года…

— Да, — сказал Ду Шань. — Кроме того, они ведут примитивный образ жизни, а зачаточные нормы морали весьма строги, и они полагают, что должны быть плодовиты, что бы ни стряслось.

— Это царство, вся эта часть Миноа, стоит перед угрозой гражданской войны, — сообщила Алият. — Кровь уже пролилась. А теперь эти, э-э, племена послали сюда две-три тысячи туземцев, настаивающих, что скоро они войдут в озеро, и будь что будет. Их ничто не остановит, кроме поголовного уничтожения. Никто этого не желает, но позволение им войти в озеро означает почти столь же ужасную катастрофу.

— А мы и не знали! — негромко присвистнула Макендел. — Если б только они обратились к нам раньше!

— Наверно, это и не приходило им в голову, пока совсем не припекло, — предположил Патульсий. — Если мы не найдем решения в ближайшее время, то будет слишком поздно.

— Потому-то и послали именно тебя, Алият, — голос Макендел дрожал. — По намекам C'caa я заключила, что дело касается чего-то подобного, а ты, с твоим опытом… Только пойми меня правильно!

— Я не обиделась, — отозвалась Алият. — Надеюсь, я мало-помалу осознала, что тут творится, и меня осенило. Боюсь только, идея эта не пройдет.

— Расскажи ее нам, — попросила Свобода.

…Ах, если бы можно было облечь итагенянские эмоции в человеческие слова, не утратив попутно их смысла, думала Алият наутро. Собравшиеся были потрясены до глубины души.

— Нет! — воскликнул ле Триединства. — Это невозможно!

— Это вовсе не так, о Надзирающие! — настаивала Алият. — Сделать это можно легко и быстро. Поглядите, — она развернула лист бумаги, на который было перенесено изображение, переданное из Гестии на аппарат, который она привезла с собой — увеличенное изображение окрестностей Священного озера. Итагеняне не возражали против полетов над ним, хотя и ни разу не приняли приглашения прокатиться. (Инстинктивное опасение, религиозный запрет или что-либо иное?) Указав пальцем, Алият пояснила: — Озеро находится в углублении и подпитывается за счет дождей и стока вод. А вот здесь, чуть ниже, есть впадина. Позвольте нам очистить ее от деревьев и кустов, а потом прорыть канал через разделяющий их холм. Часть несущей жизнь воды перетечет во впадину, хотя после закрытия канала ее останется вполне достаточно и для вас. И там, вдали от взоров вашего народа, деревенские жители смогут творить зачатия согласно своим собственным обычаям. Вам это кажется грандиозным предприятием, но вы же знаете о наших машинах и взрывчатых веществах. Мы сделаем это для вас. Мрак наполнили шипение и похрустывание. C'caa вынуждено было объяснить происходящее Алият, мешая туземный язык с обрывками человеческой речи, отчасти усвоенной ло:

— Хотя им это не очень по нраву, но они не прочь согласиться, дабы не стряслось худшего. Однако они опасаются, что поселяне откажутся, ибо воспримут предложение как смертельную угрозу. Зная предводителей Ктха и Гру'нгг, я полагаю, что сие верно. Ибо зона жизни — это не просто пруд; он освящен традицией, использованием с седой старины, жизнью, порожденной им в прошедшем. Страиваться в ином месте — все равно что ниспровергнуть существующий мировой порядок. Тогда или дожди могут никогда не вернуться, или нарушители не получат очередного рождения.

— Но вы же не верите в это?! — ужаснулась потрясенная до глубины души Алият.

— Нет, мы, находящиеся здесь, не верим. Но там простые деревенские жители. Кроме того, далеко не все водоемы могут принести благословение, хотя их наверняка когда-нибудь пытались использовать.

— Это из-за…

О Иисусе, да что толку?!

— Из твоих глаз струится вода. Ты взываешь к священным силам?

— Нет, я… У вас нет для этого слова. Да, я взываю к мертвым, к утратам… Постой! Погоди!

— Ты вскакиваешь. Ты вздымаешь руки. Ты издаешь звуки.

— Мне пришла в голову новая мысль. Быть может, она придет на выручку. Мне надо спросить совета. Потом мне придется… несомненно придется пойти к поселянам… и узнать, не оскорбит ли это их чувства.

И Алият обернулась к Триединству.

…Четыре дня подряд небо оставалось ясным, сине-стальным, почти без единого облачка, не считая громоздившихся на западе туч. Порой там полыхали зарницы, и сквозь недвижный воздух доносилось отдаленное бормотание грома. Теперь закат окрасил дали багрянцем. Лучи солнца, прорываясь сквозь просветы в облаках, заливали алым светом долину и новорожденное озерцо, будто плеснув в него человеческой крови. На фоне зари деревья прорисовывались массивными черными силуэтами. Все больше и больше, многие сотни итагенян собирались вокруг него, обратившись в темную массу, стеной сгрудившуюся вокруг воды. Их песнопения сотрясали вечерний воздух, будто биения исполинского сердца.

Из их числа мерной поступью вышли Таинственные — тремя парами, ибо такова была их природа, чтобы объединяться парами. Одесную от них шагали Надзирающие За Городом, и горящие над ними фонарики на длинных шестах бросали во все стороны разноцветные световые узоры; слева мерцали чадящие факелы в руках Вождей-Сеятелей. Сопровождавшие остановились у края воды, но шестеро пошли дальше.

Алият ощутила, как затопленный дерн шелестит под ногами. Вот вода омыла ее лодыжки, колени, бедра… Она еще хранила тепло дня, но снизу поднималась прохлада, будто залог грядущих лет.

— Остановимся здесь, — сказала Алият. — Дно быстро понижается. Еще чуть-чуть, и нас накроет с головой. — Не в силах удержаться, она хихикнула. — Трудновато сохранять при этом достоинство, а?

— Я толком-то и не знаю, что нам делать, — признался Ду Шань.

— Да ничего особенного. Тем более мы полностью одеты. И вообще, они понятия не имеют, как мы делаем детей. Надо только не торопиться и… — Ее внезапно охватила непонятная застенчивость. — И дать им посмотреть, как мы любим друг друга.

Руки Ду Шаня охватили ее, и Алият прижалась к нему. Губы их встретились. В сумраке смутно вырисовывались фигуры Патульсия и Макендел, Странника и Свободы. Звуки зазвучавшего на берегу гимна проникли в самую глубину ее души.

Влюбленные парочки в бассейне! — едва сдерживаясь, думала она. Какая потрясающая нелепость! Такой же абсурд, как настоящее сближение двоих, как и все человеческое, как и все живое вообще. Мы снизошли с этих самых звезд, мерцающих в вышине, чтобы инсценировать допотопный обряд плодородия.

Но инсценировка сделала свое дело. Она освятила водоем, она затеплила в нем огонек таинства и волшебства. Так что Миноя в мире и покое дождется, когда же воскреснет земля.

— Ду Шань, — шепнула Алият, всем телом прижимаясь к нему, — когда мы вернемся домой, я хочу от тебя ребенка.

31

— Радостна весть, долетевшая к нам, — поведал аллоиец, которого люди про себя называли Светлым Лучом, — Узнайте и вы. Она докатилась с места встреч, с ближайшего к нам места встреч, в 147 световых годах, там.

Ветвистые пальцы отметили небесный квадрат, потом сомкнулись на точке внутри его. Сквозь прозрачные стены в корабль заглядывал открытый космос, и легкое движение тончайших конечностей, прорисовавшихся на фоне звезд, производило чрезвычайно сильное впечатление. Указанное направление уводило прочь от Солнца, но вовсе не в сторону Пегаса. Странствия увели аллоийцев далеко от взрастившей их планеты.

— Место встречи? — вынуждена была громко повторить Юкико на языке землян. Ее понимали, как и она понимала сказанное ей. Однако трудностей в общении и недопонимания все еще хватало. Это неизбежно, когда один разум не может напрямую передать то, что способен воспринять своими органами чувств другой, и оба вынуждены прибегать к выработанному за годы общения метаязыку. — Я не совсем уловила это понятие.

— Звездопроходцы установили станции на орбитах избранных светил, на которые передаются открытия и находки, — пояснил Текучий Блеск. — А они передают информацию прочим. Так что центры знания растут, а лучи связи между ними образуют ячейки, одна за другой вплетающиеся в единую сеть.

Знавший об этом Ханно кивнул; его совместные с аллоийцами исследования однажды привели их в окрестности кружившей вокруг Тритоса тончайшей паутины, изяществом своих тенет вполне оправдывающей это название. Юкико тем временем постигала их искусство, философию и чаяния.

— В Солнечной системе есть примитивный вариант паутины, — напомнил он ей. — То есть был, когда мы улетали. Но, начав получать наши передачи, земляне могли ее усовершенствовать и присоединиться к сообществу миров.

— Если им есть до того дело.

Она устремила взгляд к звездам, льдистой пургой застывшим в пространстве, захлебывающимся от собственной неисчислимости, и с легким содроганием вновь отвела глаза. То, что они с Ханно успели здесь познать, оставляло лишь жалкие крохи надежды.

Ханно вовсе не чувствовал себя таким уж обескураженным.

— Каковы же новости? — жадно поинтересовался он.

— К месту встречи пришел корабль, — сказал Светлый Луч. — Все делают так время от времени, тем пополняя свежие данные — ибо станции не могут хорошо передавать находящимся в любом месте и летящим с любой скоростью. Наши сообщения по этой системе, пришедшие доныне, определяют экипаж как приближающийся к Тритосу. Мы встречали их прежде; нам ясно, что ксеногеяне представляют для них особый интерес и обещание. Можно ли дать изображение?

— Имеется, — согласился Звезднокрылый и включил проектор.

Возникшее тяжеловесное существо сразу же навело Ханно на мысль о носороге. Разумеется, сходство было мимолетным и призрачным, как между человеком и гусеницей. Тем более что телесная оболочка не играла никакой роли, кроме той, что являлась сосудом духа и разума.

— Они тоже с большой планеты, не так ли? — предположил он. — Осмелюсь сказать, что они видят в здешних обитателях достаточное сходство с собой, дабы пожать богатый урожай идей, основанных на различиях культур.

— Когда они прилетят? — спросила Юкико, сияя.

— Их сообщение о том, что они хотят сначала провести несколько лет на месте встречи, изучая и обдумывая данные, — сообщил Светлый Луч. — Это в обычае, чтобы воспользоваться преимуществами аппаратуры, которую не может нести корабль. Несомненно, сейчас они находятся в пути. Поскольку они привычны к высоким ускорениям, то прибудут через несколько месяцев после вести о своем отправлении в путь.

— Но ждать этого еще несколько лет, — Юкико улыбнулась. — Мы вполне успеем подготовить праздничную встречу.

— Они путешествуют на тех же принципах, что и вы? — поинтересовался Ханно.

— Да, — отвечал Светлый Луч, — и вам мы их тоже рекомендуем принять.

— Я подумываю об этом. Вы же знаете, что нам потребуется кардинальная модификация нашего корабля.

— Скорее образа ваших мыслей.

— Сдаюсь! — рассмеялся Ханно. — Признаю, мы непоседливые выскочки.

Аллоийцы не прибегали в межзвездных перелетах к непрерывному ускорению. Достигнув субсветовых скоростей, они переходили в свободный полет, создавая тяжесть за счет центробежного ускорения. Экономия антивещества позволяла им строить огромные, просторные корабли со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но за это приходилось платить временем — сокращение его становилось менее значительным. Путешествие, которое можно бы совершить за несколько бортовых лет, растягивалось вдвое, и чем дальше лежал путь, тем значительней была разница. Все путешественники не знали старости, но бежать от времени не мог никто.

Благодаря этой-то практике наблюдатели в Солнечной системе и не обнаружили ни одного звездолета. Как ни велика была энергия ускорения, корабль излучал ее лишь в начале и конце пути — мерцание свечи во мраке пространства; а ведь звездолеты весьма немногочисленны.

— Наверное, вы несправедливы к себе, — предположил Стремительный. — Наверное, ваша торопливость может восполнить нужду, о которой мы, старшие звездоплавающие расы,прежде и не догадывались. Вы сможете покинуть освоенный нами крохотный сектор Галактики, вы можете пройти ее из конца в конец менее чем за миллион космических лет. Быть может, вы-то и сведете ее воедино.

— Нет-нет! — трепетно вскинула руки Юкико. — Вы оказываете нам честь, которой мы совершенно не заслуживаем.

— Будущее рассудит, — изрек Звезднокрылый, и от него повеяло покоем античной древности.

Эти существа покинули Пегас пятнадцать тысяч лет назад, но каждый из них был минимум вдвое старше. И было им ведомо об экспедициях, шедших в иных направлениях в сто раз дольше.

— В общем, это чудесно, — выговорил Ханно и обернулся к Юкико. — Быть может, у тебя найдутся слова, дорогая. Я просто онемел.

Она схватила его за руку.

— Ты привел нас сюда. Ты!

Они ощутили, что аллоийцы помрачнели.

— Друзья, — сказал Светлый Луч, — вы должны принять между собой решение. Вскоре после прибытия… — тут встретилось начисто непонятное слово, — мы отправимся в путь. — Сердца потрясенных людей вдруг забились в бешеном темпе, но они не утратили внимания. — Можете остаться, если пожелаете. Они будут в восторге от встречи с новыми членами содружества. Вы сможете помочь им, они смогут помочь вам постигнуть Ксеногею и ее разумных обитателей даже более, нежели мы с вами помогли друг другу. Все, что мы построили в этой планетной системе, останется в полном вашем распоряжении.

— Но вы-то уйдете? — запинаясь, проговорила Юкико. — Почему?

Змеясь, ветвистые конечности начертали символы; мембраны трепетали, озаряемые бегущими сполохами. Провозглашенное ими было полно непреклонности, спокойствия и — может быть, может быть — сожаления.

— Мы провели на Тритосе более четырех столетий. Я полагаю, вы понимаете, что это частично связано с обнаруженным нами на Солнце — с надеждой, надеждой осуществленной, что мы сможем призвать сюда тамошних путешественников. Тем временем мы исследовали здешние планеты, но прежде всего — особенности жизни, истории чувствующих и размышляющих существ Ксеногеи, их достижения, страхи и триумфы. Наши усилия были щедро вознаграждены, как мы и предполагали. Нам открылось совершенно новое мироощущение. Кое-что из познанного проникло в наши души.

И все-таки вы, люди, за свои полтора десятка лет вызнали о них такое, чего мы не могли и предполагать. Так уж получилось, что их родная планета, их эволюция куда больше напоминают ваши. Природа лучше подготовила вас, дабы постичь их.

Мы же, со своей стороны, обнаружили, что нас влечет к вам; к ним мы такой тяги не испытывали никогда. Вы тоже из племени взошедших до звезд.

Мы могли бы оставаться здесь, пока светило не начнет умирать и не открыли бы всего, что ждет открытия; ибо открытиям нет числа и ничто не остается неизменным. Жизнь встречается нечасто, но мышление еще реже. Почему же тогда мы не задерживаемся? Потому что надеемся на большее, нежели собранное здесь; а еще нам ведомо, что если искать достаточно долго, то желаемое отыщется.

У Ханно не нашлось иных слов, кроме пришедших из далекого купеческого прошлого.

— Понимаю. Вы достигли момента, когда барыш не окупает расходов. Теперь лучшая стратегия — начать все заново.

Похоже, породившие звездоплавателей цивилизации никогда не начинают заново, ибо не способны на это.

— Вы полетите к Солнцу? — неуверенно спросила Юкико.

— Быть может, когда-нибудь полетим, — заявил Звезднокрылый.

— Скорее всего нет, — отозвался Текучий Блеск. — По-моему, того, что поведали вы, вполне достаточно, ибо вы должны развиваться в том же направлении, что и прежде.

— Пусть Солнце общается с Пегасом, — насмешливо бросил Стремительный.

— Нет, ты чересчур импульсивен и слишком мало радеешь о друзьях, — укорил его Светлый Луч. — Перед нами впереди многие годы, чтобы обдумать решение. — Он обернулся к людям. — И вам тоже, и вашим соплеменникам на планете следует поразмыслить. Желаете ли вы приступить тотчас же?

Ханно и Юкико обменялись взглядами. Она молча кивнула. Спустя мгновение кивнул и он. Оба поклонились — один из жестов, постепенно ставший словом языка общения, — и вышли из коралловой комнаты.

Плавно изгибающийся коридор не давал забыть, что они идут по внутренности исполинского цилиндра корабля. Миновав жилой отсек, Ханно и Юкико оказались перед симулированным сегодня ландшафтом — рыжеватые холмы, тонкие зубцы скал, шелестящие у замерзшей лужи перистые листья под сине-фиолетовым небом, где неувядающими радугами застыли радужные гало. Таков был мир, однажды увиденный аллоийцами и пленивший их, ибо очень напоминал их родную планету до появления машин. Улетая, они оставили там своих колонистов.

Дальше находилась комната со специально сделанными для людей тренажерами. Она могла вращаться в прилегающем к цилиндрической поверхности корабля полом бублике, чтобы обеспечить дополнительный вес. Благодаря этому они поддерживали физическую форму, позволяющую навещать планету и не чувствовать себя жалкими калеками по сравнению с теми, кто живет там постоянно.

Еще дальше находился их жилой отсек — небольшой садик Юкико, столбик, увенчанный когда-то выстроенной Ханно моделью каравеллы, и само их жилище. Воздух внутри оставался разреженным и сухим, но теплым; свет не резал глаз своей желтизной, а казался просто дневным. В трех комнатах разместились их пожитки — и привезенные с Земли, и напоминающие о годах, проведенных здесь. Но комнаты вовсе не были захламлены — Ханно сохранил матросскую опрятность, а Юкико — свой природный аскетизм. Напротив электронного комплекса висел свиток с каллиграфически выписанными иероглифами, а под ним — низенький столик с полным воды кубком, на дне которого лежал единственный камень интересной формы.

Оказавшись дома, Ханно и Юкико сбросили верхнюю одежду.

— Я сделаю чаю? — предложила она.

— Давай, если хочешь, — сосредоточенно нахмурившись, отозвался он. — Я хочу сейчас же вызвать планету.

— Ну, в общем, это потрясающая новость, но еще надо обсуждать и обсуждать ее…

— В непосредственном общении. Мы с тобой слетаем вниз и проведем там некоторое время.

— Это будет просто замечательно, — вздохнула она.

— Да, признаюсь честно, и я мечтаю побродить под открытым небом в рубашечке с короткими рукавами, вдохнуть соленого морского ветра.

— И снова встретиться с друзьями не на экране, а во плоти. Дети-то, наверно, уже подросли!

Ханно прозевал отзвук тоски в ее голосе и лишь позже припомнил, как пылко она включалась в бурлившую вокруг жизнь сразу же после приземления. Но такая возможность выпадала редко и ненадолго. Чтобы постичь аллоийцев и цель их бесконечного странствия, надо жить рядом с ними, работая бок о бок и деля с ними не только победы и праздники, но и тяготы, и опасности. Ханно это отнюдь не казалось серьезной жертвой.

— Сколько бы лет ни было у нас на подготовку, — сказал он, — лучше начать прямо сейчас.

— Ты хочешь сказать, что не сможешь даже спокойно выпить чашку чаю? — улыбнулась она.

Пропустив ее подтрунивание мимо ушей, Ханно уселся за аппаратуру и велел установить связь с Гестией. В данный момент она находилась в противоположном полушарии, но аллоийцы давным-давно запустили спутники связи. Экран вспыхнул.

— Вызываю, — сообщил искусственный голос. Прошла минута, за ней другая. — Вызываю.

Юкико включила экран наружного обзора и всплеснула руками. Белоснежный лик планеты украшали лишь синеватые прожилки да полыхание молний на затемненном краешке.

— Как же мы забыли! — воскликнула Юкико. — Там же ночь!

— Проклятье, — ничуть не раскаиваясь, проговорил Ханно. На экране появилось трехмерное подобие Свободы, будто она собственной персоной стояла за оконным стеклом. Волосы ее были растрепаны, из-под накинутого наспех халата виднелись тяжелые, налитые молоком груди.

— Что стряслось?! — воскликнула она.

— Ничего страшного, — ответил Ханно. — Новости. Я расскажу тебе, ты расскажешь тем, кто встал, а потом ступай спать — если сможешь.

— А нельзя было подождать с этим до утра? — взяв себя в руки, поинтересовалась она.

— Слушай, — короткими, рублеными фразами он изложил вести. — Надо начать изучение имеющейся у аллоийцев информации об этих существах, как только те смогут ее собрать. Но до того нам надо посовещаться. Мы с Юкико… Ждите нашу шлюпку, м-м, вскоре после рассвета… Что такое?

— К чему такая спешка? — надтреснутым голосом бросила Свобода. — Или вы не знаете, что сейчас пора жатвы? И нам, и роботам в ближайшую неделю предстоит трудиться до седьмого пота. Собственно говоря, мы уже трудимся. Я услышала вызов лишь потому, что едва-едва успела смежить глаза после того, как ребенок полночи не давал мне уснуть. А теперь ты хочешь, чтобы мы вымели и украсили комнаты к вашему приезду и ждали вас у накрытого стола для немедленного совета.

— Тебе что, плевать? Какого дьявола, это еще что за демонстрация?!

— Нам ужасно жаль, — вклинилась Юкико. — Мы были так взволнованны, что забыли обо всем на свете. Прости нас.

— А ему-то жаль? — презрительно усмехнулась Свобода.

— Постой, — взял слово Ханно, — я был не прав. Но случилось такое…

— Да, важное! — резко перебила его Свобода. — Но твоя спесь важнее! Главное, о чем ты позабыл, сидя там на небесах, — что ты не всемогущий Господь Бог!

— Ну пожалуйста! — взмолилась Юкико.

— Я капитан, — ледяным тоном проговорил Ханно, — и требую к себе уважения.

Свобода отрицательно тряхнула головой, и русая прядь упала ей на висок.

— Это уже не так. Среди нас больше нет незаменимых. Мы выберем предводителем, кого сами пожелаем, если решим, что этот человек будет служить нам во благо. — Она помолчала. — Вам завтра кто-нибудь позвонит, когда мы тут посоветуемся и примем соответствующие меры. — Свобода улыбнулась. — Юкико, тебя никто не винит, все знают, что ты тут ни при чем. Спокойной ночи.

Экран погас.

Ханно продолжал сидеть, уставившись в него невидящим взглядом.

Юкико подошла сзади и положила руку ему на плечо.

— Не принимай так близко к сердцу. Ты просто вырвал ее из сна, вот она и вышла из себя. Отдохнув, она даже и не вспомнит об этом.

— Нет, причина лежит куда глубже, — покачал он головой. — Я не осознавал — мы слишком давно живем порознь, — что в глубине души они все еще лелеют свои обиды.

— Нет, клянусь тебе, нет! Обида уже забылась. Ты привел их, то есть нас, к берегу, хранящему куда больше чудес и находок, чем мы осмеливались надеяться. Верно, теперь можно обойтись и без тебя, так что твои капитанские полномочия под вопросом, а ты проявил недомыслие. Но рана эта пустяковая, к утру она затянется.

— Иные раны не заживают. Ладно, голову тут ломать без толку. — Ханно встал и криво усмехнулся. — Так что там насчет чаю?

Юкико несколько секунд молча глядела на него, а после едва слышно спросила:

— У вас обоих до сих пор не отболело, разве нет?

— А ты часто скучаешь по Ду Шаню? — отрывисто бросил он и притянул ее к себе. — Как бы то ни было, для меня эти годы были в радость. Спасибо тебе за это.

Юкико прижалась щекой к его груди.

— И для меня тоже.

— Сколько раз спрашивать, как насчет чаю? — с усилием засмеялся он.

32

Восток посерел, предвещая рассвет; воды реки блистали, словно тусклое серебро. На западном небосклоне клубилась мгла, и огромная заходящая луна тонула в сером мареве. В предутренней тиши журчание и лепет водопада, рушащегося со скалы в реку, казались особенно громкими. От воды тянуло прохладой, отдающей запахом тины.

Ханно и Странник стояли на пристани напротив друг друга, не находя слов.

— Ну, — сказал наконец Странник, — приятного отдыха!

— Тебе тоже, — отозвался Ханно. — Ты надолго уходишь?

— Толком не знаю. Дня на три, на четыре. А ты приходи домой сегодня же вечером, уговор?

— Конечно. Мы, финикийцы, никогда не ночевали в море, если удавалось.

И без того сумрачный лик Странника омрачился еще более.

— Не ходил бы ты, что ли. Особенно в одиночку.

— Это я от тебя уже слышал. Ты-то уходишь один, и даже рацию не берешь.

— Тут другое дело. Здешние леса я знаю, а здешних вод не знает ни один из нас. Мы лишь чуток покатались тут на лодках да ходили с туземцами на их ладьях, но чтобы познакомиться с экипажем, а не с их мореходным искусством.

— Слушай, Перегрино, я прекрасно знаю, что здешние условия не похожи на земные. Я уже испытал их на себе, разве ты забыл? Опять же, не забывай, что я за две тысячи лет до твоего рождения ходил на таких утлых суденышках, что и вспомнить страшно. Второй закон моря всегда гласил: «Смотри в оба».

— А первый?

— «Гальюн в трюме»! Они вместе посмеялись.

— Ладно уж, ладно. Нам обоим надо проветриться, только по-разному. По-моему, Коринне тоже. Сейчас ей вовсе незачем держать совет с Триединством, — сказал Странник.

Осталось недосказанным то, что понимали оба. Сбежать, расслабиться, сбросить напряжение, скопившееся за несколько дней словесных баталий: надо ли оставаться здесь, или лучше отправиться с алоийцами, когда они будут улетать, или что-нибудь другое? Пусть каждый поищет ответа в себе. У нас еще целые годы на размышление, но рана, нанесенная нашим отношениям, гноилась куда дольше и оказалась куда глубже, чем мы предполагали…

— Спасибо за помощь, — кивнул Ханно.

— De nada, amigo.^[228]

Они стиснули друг другу руки. В Гестии Ханно еще ни разу не пожимал руку с такой сердечностью и не ощущал такого же искреннего ответа. Спросить напрямую он не мог, но в душе верил, что Странник окончательно простил его. Пробежавшая между ними трещина оказалась для него не столь глубокой, как для некоторых других; а еще, с точки зрения Странника, жизнь доказала правоту старого друга. И на последних советах восьми оба отстаивали одну и ту же позицию.

А вот в стане противников такого единства не было. Макендел, Патульсий, Алият, Ду Шань, Свобода… Свобода была сама любезность: в конце концов, она тоже в принципе за исследования. Но по негласному уговору она и Юкико остались в постелях, когда мужчины встали, чтобы снести снаряжение в лодку.

Странник отвернулся и размашисто зашагал прочь. Шелест шагов на пристани понемногу стих, рослая фигура Странника еще раз мелькнула на идущей вверх тропе и растворилась в предрассветном сумраке. Ханно ступил на борт лодки, быстро сбросил брезент с грота, развернул его, затем вытащил из чехла кливер, поднял и закрепил оба паруса и с тем отчалил. Озаренные наливающимся на востоке светом паруса маячили белесыми призраками; вот они захлопали, поймали ветер и наполнились. «Ариадна» накренилась и заскользила вниз по течению.

Ханно нравился этот ладный шестиметровый шлюп — некогда такие же покоряли на Земле океанские просторы (ходит ли там еще под парусом хоть кто-нибудь?). Шлюп строил от случая к случаю Ду Шань, пользуясь подмогой роботов и хранящимися в базе данных чертежами. Ему главным образом хотелось выстроить нечто не только полезное, но и красивое. Но оказалось, что ни у кого не хватало времени толком воспользоваться судном, а в конце концов оно осталось совсем без дела. Итагенян оно заинтересовало, но его компоновка не подходила им. Ханно похлопал ладонью по палубе позади кокпита.

— Бедняжка! Небось, плакала тайком по ночам, пребывая в одиночестве? Ничего, сегодня мы непременно пройдемся на славу!

Он с удивлением поймал себя на том, что говорит по-пунически. Сколько уж лет… десятков веков прошло с тех пор, когда он в последний раз говорил на этом языке?

Эстуарий становился все шире. Теперь дующий с суши бриз уже не встречал преград и окреп. Ветер, течение и отлив несли суденышко вперед. Отлив должен кончиться как раз к тому времени, когда оно достигнет моря; здесь желательно ходить по тихой воде. Из-за высокой силы тяжести волны водовороты и всякие турбулентности перемещались на Ксеногее более стремительно и непредсказуемо, чем на Земле.

Впереди взошло красное, затуманенное облаками пятно солнца, не так уклоняясь к штирборту, как на Земле на той же широте в это время года. Хотя планета вращалась несколько быстрее, наклон ее оси сулил Ханно долгий-долгий летний день. На юге громоздились мрачные тучи, и оставалось лишь надеяться, что они не устремятся на север, угрожая окатить его ливнем. Сезон дождей уже прошел, но тут ничего не скажешь наверняка. Ксеногейская метеорология по-прежнему строилась в основном на догадках. Параметры ее оставались толком не изученными, а у людей и их компьютеров хватало проблем и без того, и притом куда более интересных. Кроме того, здешняя погода весьма и весьма неустойчива. Хаос, в физическом смысле этого слова, вторгался в вычисления уже на ранних этапах.

Ничего, судно крепкое и остойчивое, Ханно со Странником погрузили в него навесной мотор, а попав в настоящую переделку, он может попросить о помощи, и за ним прилетит флаер. При этой мысли Ханно нахмурился. Лучше уж думать о более приятных вещах. Межзвездные странствия… Нет, эта тема слишком задевает за живое. Она-то и расколола Реликтов на два враждующих лагеря.

Винить желающих остаться не за что — они трудились в поте лица, страдали, выжимали из себя силы до последней капли; они прикипели к этой планете душой, она стала для них домом, и вселенной — для их детей. А если кто ищет приключений, что ж, Миноа вместе со своими многочисленными царствами — лишь один-единственный материк целой планеты. Если же кто только и мечтает жить под боком у негуманоидов, то на подходе совершенно новое племя. Чего тут еще желать?

Лучше пока выбросить это из головы, целиком отдавшись заботам и радостям грядущего дня.

Перед «Ариадной» распахнулись морские дали — свинцовые гребешки шумно всплескивающих волн, пенистые валы, посвист внезапно окрепшего юго-восточного ветра. Шлюп подскакивал на волнах и раскачивался, радостно скользя на подветренном борту. Скорость нетерпеливым трепетом передавалась палубе и рвущемуся из рук румпелю. Ветер свистел в снастях. Соленые брызги дарили разгоряченное лицо холодными поцелуями. Ханно застегнул куртку и накинул капюшон, чтобы не озябнуть. Пальцы его пробежались по газовому баллончику, который в случае нужды надует куртку. Управлять парусом в такую погоду — задача головоломная, а мышцы Ханно еще недостаточно тренированы, чтобы долго выдерживать эту силу тяжести. Если бы не сервоприводы и компьютер, в одиночку тут нипочем не справиться. Но глядеть все равно надо в оба. Вот и славно! Именно к такому Ханно и стремился.

Раздувая паруса, против ветра к берегу пробивался корабль туземцев. Должно быть, он лежал в дрейфе, дожидаясь прилива, и сейчас его понесет вверх по реке — вне всякого сомнения, он направляется в Ксенокноссос. Наверно, будет искать укрытия в одной из бухточек, нарытых итагенянами вдоль берегов, чтобы переждать рокочущее неистовство мощной приливной волны; сегодня она особенно опасна — полнолуние, да еще и луна в самой низкой точке орбиты.

На севере, километрах в пяти от материка, где вода бурлила и вскипала белыми бурунами, высились черные зубья Запретной Суши — скверного участка скал и отмелей, огибаемого мощным течением с юга. Ханно вывел паруса к ветру. Надо убраться подальше, пока надвигающийся прилив не прибавит потоку сил.

Перейдя на другой галс, он направил судно к ближайшему из трех островков, замаячивших в туманной дали на востоке. Вряд ли удастся добраться туда до обеда, а благоразумие велит к тому времени уже поворачивать обратно — зато остров послужит неплохим маяком. Если бы была в жизни иная, главная цель, подумал он. Если бы где-то ждала заветная гавань! Но, увы, мне не бросить якоря. Одиссей, отправляясь из обращенной в пепел Трои в родную Итаку, был соблазнен пожирателями лотоса, пострадал от циклопов, был обольщен чародейкой, отнимавшей у мужчин человеческий облик, спускался в царство мертвых, обозрел поля Солнца, прошел чрез врата разрушения, попал в плен к влюбчивой Калипсо, был выброшен на берег в Финикии — но в конце концов добрался домой.

А сколько гаваней упустил за тысячелетия он, Ханно? Неужели все до одной?

Светило Тритос отыскало разрыв в облаках, и море в его лучах вспыхнуло. «Ариадна» плыла по Аметистовому морю, припорошенному алмазной пылью, окруженная белоснежными гривами гонимых ветром волн. Море будто красовалось перед Ханно — очаровательное и изменчивое, как женщина.

Танитель, чьи черные волосы были увенчаны венком из анемонов, когда она шепнула, что не хочет жертвовать своей девственностью во храме, пока не придет к нему в покои; Адония, читавшая предначертания звезд, сидя на вершине высившейся над Тиром башни — вот две гавани; дважды он бросал якорь, и свет домашнего очага служил ему маяком в ночи, пока эту страну не смыли яростные волны, и снова он остался один посреди немых волн. А после — Мераб, Алтея, Нируфар, Корделия, Брангуин, Торгерд, Мария, Жанна, Маргарет, Наталия… О Астарта, милых сердцу призраков не счесть, не упомнить — но разве они не были призраками с самого начала, будучи обрученными со смертью, предназначенными на заклание ей? К мужчинам Ханно испытывал более близкие чувства, они не могли уйти так же бесследно — Баалрам, Тхути, Умлеле, Пифеос, Эзра, неотесанный старина Руфус… Да, при мысли о них до сих пор сжимается сердце, а душевная скорбь по Руфусу не утихнет до скончания веков.

Хватит нюни распускать!

Ветер завывал все громче. «Ариадна» резко накренилась. Солнце скрылось в сплошной свинцово-серой мути, а на границе неба и моря затеялась сумасшедшая круговерть. Тучи неумолимо надвигались, вспухая черными горами, а в их иссиня-черных пещерах просверкивали молнии. Острова затерялись за пеленой шквала, а материк за кормой смутно маячил где-то у самого горизонта.

— Который час? — спросил Ханно и присвистнул, услышав ответ компьютера. Тело делало за него всю матросскую работу, пока он мысленно бороздил прошлое, и длилось это дольше, чем он предполагал.

Тем временем он успел еще и проголодаться, но передавать кормило компьютеру, хотя бы и для того, чтобы заскочить в каюту и приготовить сандвич, было бы чистейшим безумием.

— Дай мне Гестию! — приказал Ханно аппарату связи.

— Вызываю.

— Алло, алло, есть там кто? На связи Ханно. Ветер разбросал долетевшие из громкоговорителя слова Юкико, а неумолчное море изодрало их в клочья.

— …боюсь за тебя… спутник сообщает… непогода движется все быстрее… пожалуйста… — едва расслышал Ханно.

— Да, разумеется, возвращаюсь. Не волнуйся. Эта лодка может опрокинуться оверкиль и снова выправиться. Буду дома к ужину.

Если подгадаю с приливом, добавил он про себя. Надо держаться подальше от берега, пока не увижу, что точно вписываюсь в протоку. Ничего, в моторе порядком киловатт. Уж лучше лавировать с его помощью, чем загонять гребцов до разрыва сердца. Но пользоваться мотором без крайней необходимости не хотелось. Ханно была нужна схватка — разум, воля и физическая мощь человека против голодных демонов.

Разворот оказался долгим и трудным маневром. Одна из волн перекатилась через всю палубу. «Ариадна» содрогнулась, но выстояла, воздев мачту к небесам, будто копье. Доблестная девочка. Как Свобода — да как все они: Юкико, Коринна, Алият. Каждая нашла свой способ выжить, хотя это им было не в пример трудней, чем мужчинам.

Доверив румпель сервоприводу, Ханно начал прибирать паруса, но непослушная ткань выскользнула из рук, полоснув по запястью, прежде чем он вновь поймал и закрепил шкот. Несомая ветром пена смыла кровь. Мир с каждой минутой все глубже погружался в свинцовый сумрак, лишь южная сторона неба озарялась молниями. Вода плескалась туда-сюда по кокпиту, пока помпа не отсасывала ее за борт. Ханно вспомнилось, как отчерпывали воду ведрами на корабле Пифеоса во время шторма на Балтике. Едва он снова взялся за румпель, как в голове зазвучала песенка. «Эй, тросточку скорей мою верните…» Откуда бы это? На английском языке, старая-престарая, девятнадцатого или начала двадцатого века, дерзкая, ритмичная песенка в такт вагонным колесам.

Ой, мамочка, залог скорей внесите,

Из чертовой тюряги заберите,

А все мои грехи простил мне Бог…

Железная дорога; Дальний Запад; мир, казавшийся безграничным, но в потоке мимолетных столетий утративший широкие горизонты и сам себя, занесенный песками времени заодно с Троей. А тогда еще были мечтатели, взиравшие на звезды и грезившие об открытии Новой Америки. И что же в итоге?.. Горстка машин и восемь человек — против безмерности, непреодолимой и безответной, как сама смерть.

У пекла нет ни дна и ни покрышки,

У пекла нет ни дна и ни покрышки.

У пекла нет ни дна и ни покрышки,

В аду не сыщешь ни глубин, ни вышки,

А все мои грехи простил мне Бог.

Ханно оскалился навстречу ветру. Одиссей побывал там и вырвался обратно. Хоть среди звезд и нет Новой Америки, они сулят несравненно больше.

Вдруг все потонуло в шуме и грохоте. Море и воздух превратились в яростную мешанину движений и звуков, в которой все явственнее звучал пронзительный скрип. Тучи по левому борту исчезали за белой кипенью, укрывшей волны и пространства.

— Убрать паруса! — выкрикнул Ханно.

Это не просто шальной ветерок — это стремительно надвигающийся шквал. Погода на Ксеногее неподвластна архаичным законам греческого Эола. Обычно скорость ветра мала, но если уж она возрастает, то ярость стихии нарастает вдвое из-за удвоенного веса напирающих воздушных потоков. Левая рука Ханно легла на переключатель, спускающий навесной мотор. Носом на волну и держаться во что бы то ни стало!

Первый порыв урагана. Дождь заливал глаза, болезненно сек лицо, волны перекатывались через планшир. Раз за разом «Ариадна» взбиралась на вал, нерешительно замирала посреди бурлящей пены гребня и рушилась по скату вниз. Ханно держался, держался, держался…

И тут нечто сграбастало и швырнуло его.

Он оказался посреди ревущей непроглядной тьмы, не стало ни верха, ни низа, его крутило и швыряло — но посреди этой бешеной свистопляски одна вещь оставалась холодной и невозмутимой: его разум. Я за бортом, понял Ханно. Надуть жилет. Только не вдыхай воду, иначе с тобой покончено…

Вырвавшись на поверхность, он набрал полные легкие пропитанного дождем и соленой пеной воздуха, молотя по тянущей вниз воде руками и ногами. Капюшон раздулся в подушку, поддерживающую его голову над водой, а сама куртка не даст ему утонуть. Прищурившись, Ханно огляделся. Где же «Ариадна»? Ни следа. Вряд ли затонула — эта крепкая малышка еще не такое выдержит, но ветер и волны наверняка отнесли ее прочь; быть может, и не слишком далеко, но и не так уж близко, ибо всюду, куда достигал глаз, виднелась лишь кипящая пена да неистовство волн.

Что случилось? Мозг Ханно прояснился, оправившись от шока и превратившись в компьютер, запрограммированный на выживание. Ветер мог подхватить развернутый и незакрепленный грот, взметнув его над палубой и смахнув Ханно в набежавшую волну. Ничего, если не терять бдительности, то можно продержаться на плаву до подхода помощи, которая прибудет вскоре вслед за переменой погоды. Наверно, Юкико сейчас уже пытается вызвать его.

Итак, флаер… Флаеры на борту «Пифеоса» сконструированы в расчете на условия Финиции. Полеты на Ксеногее были возможны, но здесь это номер рискованный — да и то в нормальную погоду и при наличии в кабине не только автопилота, но и человека. Быть может, обитатели Гестии и распорядились внести в конструкцию необходимые изменения, но работа эта немаленькая, а у них и без того забот полон рот, так что в сомнительных случаях легче просто остаться на земле.

Теперь летчик. Странник — самый лучший пилот, пожалуй, этого никто не оспаривает. Но сегодня он вне пределов связи. Далее Свобода; но ей надо заботиться о ребенке. Колония невелика, береговой плацдарм не предназначен для человеческого рода, так что она не имеет права подвергать себя ненужному риску. Конечно, она взлетит, как только найдет возможным, то есть когда кончится буйство стихии. Сильный ветер не страшен, если дует ровно, а вот порывистый…

Штука в том, чтобы продержаться до тех пор живым. Главный враг — переохлаждение. Вода не слишком холодная, но достаточно разницы с температурой тела в несколько градусов, чтоб эта разница мало-помалу выпила все тепло. Помнится мне… Но это было в ином странствии; кроме того, все эти люди мертвы. А еще мне знакомы некоторые древние восточные методы управления температурой тела. В случае крайней необходимости можно прибегнуть к неприкосновенным резервам организма — пока таковые будут.

Плыви. Экономь силы, но не позволяй волнам швырять и крутить себя. Поймай их ритм. Кто это, какая из богинь жила на дне моря и раскидывала сети для моряков? Ах да, скандинавская Ран. Не сплясать ли нам, госпожа моя Ран?..

Выл ветер, бушевали волны. Сколько это уже длится? И не угадаешь. Тут минута может сойти за час; обратный эффект замедления времени — Вселенная улетает от человека. Я ошибся, никакой это не мимолетный шквал, а полновесный ураган. Хоть дождь и поредел, неистовство ветра только усилилось. Непредвиденная, непредсказуемая стихия, такая же невежественная, как человек, да что там! — как и его кропотливо шевелящие мозгами машины. Вселенная еще таит не меньше сюрпризов, чем есть в ней звезд. Нет-нет, бесконечно больше! В том-то и заключается ее величие. Но когда-нибудь один из этих сюрпризов станет для тебя последним…

Впереди послышался неумолчный, грозный грохот. Ханно подняло на гребень волны, и он узрел черные зубья скал и рифов Запретной Суши. Вода вокруг них кипела и бурлила, фонтаном взмывала к небесам, рассыпалась веерами брызг. Течение несло его прямиком на скалы. Краешком сознания Ханно пожелал, чтобы «Ариадна» разминулась с рифом — тогда владельцы смогут заполучить ее обратно.

И приготовился к встрече с рифом. Сделать это было нелегко — ощущение тепла в руках и груди предательски подползало к сердцу. Он понял, что сознание меркнет, и уже не мог разобрать — то ли снова нахмурилось небо, то ли у него потемнело в глазах.

Волна подхватила его на свои могучие плечи…

И швырнула в бурлящую белизну.

Белизна схлынула. Он лежал на камнях, опутанный водорослями, будто желто-коричневыми веревками. Тучи стремительно мчались по низкому небу, волны со стоном и грохотом обрушивались на камень, все чаще и чаще накрывая собой Ханно. Он вдыхал воду, захлебывался, кашлял и отчаянно пытался наполнить легкие воздухом…

Сознание в этой борьбе почти не участвовало. Холод, боль и сама схватка пребывали как бы вне его, принадлежа окружающему миру, принадлежа шторму. Ханно бездумно регистрировал их, словно пригревшийся у очага постоялец трактира, наблюдающий за пляской огня. Поднимающийся прилив предъявит на него свои права, но его, Ханно, здесь уже не будет. Он будет… Где же? И кем? Этого он не знал. Впрочем, это не играет никакой роли.

Вот и все. Что ж, неплохая кончина для старого моряка. Хотелось бы погрузиться в воспоминания — но память ускользает, а вместе с ней и желания, и сама жизнь. Прощайте же, призраки, прощайте! Доброго вам пути…

Вой ветра и грохот прибоя перекрыл натужный рев двигателей, мелькнула тень, показался силуэт — и Ханно толчком пришел в сознание.

Дурак! — смутно забился в мозгу гнев. Ступай прочь! Ты рискуешь жизнью! Флаер вскидывало на дыбы, болтало, швыряло вверх и вниз, но он всякий раз восстанавливал высоту и не сдавался. Из грузового люка выскользнул линь, пройдя в полуметре над Ханно. Он попытался поднять руку и схватить тросик, но не сумел, и тот пронесся мимо. Еще раз. И еще раз.

Шнур втянулся обратно в люк, затем спустился снова. На сей раз на его конце было стремя, а в стремени — человек.

Ду Шань спрыгнул на риф, мышцы его спружинили, легко погасив силу удара, ступни нащупали опору; он замер, чтобы удержаться на ногах, пока стремительно набежавшая волна омывала ему щиколотки. Левой рукой Ду Шань продолжал удерживать тросик, шаг за шагом продвигаясь вперед, цепко впиваясь подошвами в скалу. Сильнейший среди нас, в замешательстве думал Ханно. А ведь я все это время жил с его женщиной…

Правой рукой Ду Шань подхватил его под мышки, поднял на воздух и крепко прижал к себе. Лебедка флаера начала втягивать тросик, на конце которого болтались они двое, будто язык колокола, провозглашающий свободу по всему миру.

И вот уж они на борту самолета. Свобода подняла флаер, набрав высоту, и повернула в сторону берега. Под ударами ветра обшивка гулко вздрагивала и вибрировала. Ду Шань положил Ханно в проходе и грубовато, но умело осмотрел его.

— По-моему, легкое сотрясение мозга. Ну, может, сломано одно-два ребра. А больше всего он иззяб, то есть эта, гипотермия. Жить будет, — проворчал Ду Шань, закончив осмотр, и приступил к оказанию первой помощи.

К лицу Ханно начал возвращаться нормальный цвет. Свобода начала полого снижать самолет.

— Как вы меня отыскали? — промямлил Ханно.

— Юкико вызвала аллоийцев, — не отворачиваясь от приборной доски, сообщила Свобода. Обзорный экран перед ней был залит струями дождя. — Сами они не могли спуститься в атмосферу, даже их роботы не могут справиться с непогодой. Зато они выслали космошлюпку, прошедшую по низкой орбите. Ее детекторы обнаружили инфракрасную аномалию среди скал. Там-то мы тебя и нашли.

— Вам не следовало рисковать, вы не должны… Она почти отвесно бросила флаер к земле. Громко лязгнув от столкновения с землей, машина замерла. Свобода сбросила удерживающие ее в кресле ремни и преклонила колени возле Ханно.

— Неужели ты думаешь, что мы обойдемся без тебя?! Да разве мы сможем?..

33

День выдался замечательный. В чистом небе сияло желтое солнце, проплывали облака — бело-голубые, будто снеговые горы. Солнечный свет играл бликами на крыльях существ, паривших над головой, и вызолотил реку и море, обратив их в жидкое сияние.

Восемь сидящих за дощатым столом людей одеты были весьма легко. С верхушки холма взор охватывал и Гестию, казавшуюся отсюда совсем игрушечной, и западный горизонт, где позади линии холмов высился белоснежный пик горы Пифеос.

А ведь мы уже дважды встречались вот так же, на свежем воздухе, отметил про себя Ханно. Неужели нами движет какая-то неосознанная потребность? Да, с одной стороны, побуждения у нас вполне прагматичные: на пару часов оставить детей на попечении роботов, уединиться, чтобы никто не мешал беседе, — да еще в надежде, что на свежем воздухе в голову придут свежие мысли. Но может статься, что в глубине души мы свято верим, что за истинной мудростью надо обращаться к земле под ногами и небесам над головой?

И все-таки они нам немного чужды, даже столько лет спустя — и плотно спутанный, не похожий на траву дерн, и приземистые деревья вдалеке, и крученые, змееподобные кусты, и угрюмые тона всей растительности, и резкие ароматы… Даже вкус родниковой воды, и то не тот! Все здесь неземное; ни одна, даже самая малость, не вышла из лона матери-Геи. И никогда здесь не будет ничего по-настоящему земного — да и не должно быть.

Выжидающие взоры собравшихся были обращены к нему. Ханно прочистил горло и выпрямился. От этого движения вспыхнула боль незаживших ран, но он не обратил на нее внимания.

— Я прошу вас принять решение сегодня же, — объявил он. — У нас в запасе еще многие годы, чтобы разрешить эту дилемму. Но сегодняшние новости могут переменить ваш настрой…

Если этого уже не случилось. Несомненно случилось, раз к нему прислушиваются. Быть может, причиной тому недавние события. Все-таки стоило оказаться на краю могилы, чтобы отправить остатки затаенной враждебности в Тартар. Не исключено, что враждебность со временем умерла бы сама собой — но возможно также, что она продолжала бы тлеть, выжигая души дотла. Теперь это уже не имеет значения. Дружба восстановлена. Сказать об этом напрямую не решился никто, но ощущение возрожденного содружества висело в воздухе. Более того, интуиция — как всегда, по-человечески иррационально — подсказывала Ханно, что это единство послужит катализатором единодушия.

Впрочем, увидим, подумал он. Все вместе.

— Как вам известно, — продолжал он, — мы с Юкико за последние дней пять много беседовали с аллоийцами. Они уже пришли к единому решению. — Заметив на лицах тревогу, он успокоительно поднял ладонь. — Ничего радикального, если не считать прояснившейся перспективы. Они остаются на месте до подхода очередной экспедиции и еще на несколько лет после того — ведь придется обменяться непредсказуемым объемом информации и, в общем, надо добиться взаимопонимания и насладиться им. Однако вслед за тем аллоийцы двинутся в путь. А новость заключается в том, что… Если мы к тому времени решим лететь на Финицию, они отправятся с нами.

И Ханно, и его напарница улыбнулись изумлению остальных, явно наслаждаясь им.

— Ради Бога, зачем?! — воскликнул Патульсий. — Что они там потеряли?

— Скажем хотя бы, что знания, — ответил Ханно. — Это же для них совершенно новая планетная система.

— Но устройство планетных систем не отличается особым многообразием, — возразил Странник. — По-моему, их больше интересуют разумные существа.

— Все правильно, — подтвердила Юкико, — и на Финиции это будем мы. А для нас — они.

— Они хотят узнать нас поближе, — подхватил Ханно. — Они видят в нашем племени грандиозный потенциал, значительно превышающий потенциал итагенян, хотя те и навели их на кое-какие открытия и послужили источником поэтического вдохновения. Мы, как и аллоийцы, из породы звездопроходцев. Похоже на то, что итагеняне такими не станут никогда; в лучшем случае — в весьма отдаленном будущем.

— Но аллоийцам достаточно лишь остаться здесь, чтобы наблюдать за обеими расами, да в придачу взаимодействуя с новой командой путешественников, — не сдавался Патульсий.

— Они считают, что мы не захотим или не сможем тут оставаться. На Ксеногее наше поселение наверняка будет расти не слишком быстро, а уж многочисленным не станет никогда; таким образом, надежда, с которой мы отправились в космос, наши чаяния и наши возможности не будут реализованы, а если и будут, то в очень ограниченных пределах.

— Ваша шестерка — нет, наша восьмерка — похожа на английских пуритан на Земле, — сказал Ханно. — В поисках места для поселения они намеревались добраться до Вирджинии, но непогода погнала их на север, и путь их завершился в Новой Англии. Они ждали иного, но постарались обратить себе на пользу то, что получили, — вот так и появились янки. Пожалуй, иного места, кроме Новой Англии, для них и не было. Итак, подумайте о подобной стране — тесной, застойной, скудной и скудоумной. Хотите вы этого для себя и своих потомков?

— Янки пустили крепкие корни, — отозвался Ду Шань. — Потом они распространились по всей Америке.

— Сравнение неправомерно, — вставила свое слово Макендел. — Ксеногея принадлежит своему народу. У нас здесь нет прав ни на что, кроме подаренного ими клочка земли. А если мы попытаемся взять себе кусочек побольше, Бог просто-таки обязан покарать нас.

Странник молча кивнул.

— Ты частенько это повторяешь, дорогая, — заспорил Патульсий, — а я в который раз пытаюсь тебе объяснить, что фактическое положение дел…

— Да, мы сделали кое-какие вложения, — перебила его Свобода. — Мы полили эту землю слезами и потом, мы лелеяли мечты… Нам будет больно отказаться от нее. Но лично я всегда была убеждена, что рано или поздно этим кончится. — Голос ее зазвенел. — А уж теперь-то нам открывается такая возможность!

— Вот именно, — отчеканил Ханно. — На Финиции нет туземцев, которым мы можем навредить своим появлением. Она может стать возрожденной Землей. Может. А может, это смертельная западня. Заранее не угадаешь. Мы сознавали, что рискуем потерпеть провал и погибнуть. А вот с аллоийцами на подстраховке этого не случится. Вместе мы сумеем преодолеть любые препятствия. Видите ли, они хотят, чтобы мы жили и процветали. Они хотят, чтобы люди вершили свой путь среди звезд.

— А почему именно мы? — поинтересовалась Макендел. — Я понимаю, что благодаря нашим характерам, нашим специфическим способностям мы вместе с ними можем сделать больше, пойти дальше, чем поодиночке, как в удачном браке; но если им так уж нужна человеческая компания, почему бы им не слетать на Землю?

— Ты что, забыла почему? — едко парировал Ханно. Глаза ее широко распахнулись, и Коринна помимо воли прижала пальцы к губам.

— Но откуда у них такая уверенность?

— Ну, в общем, они не уверены в этом окончательно, но на основании наших рассказов сделали заключение, вероятность которого весьма высока. Земля пошла той же дорогой, что и Пегас, и остальные цивилизации, известные аллоийцам. О, разумеется, мы обменяемся с Землей информацией, но она чересчур далеко от нас, — хотя в масштабах Галактики совсем рядом, всего-навсего четыре с третью световых века, — чтобы путешествие туда стоило того. Аллоийцы помогут нам устроиться на новом месте, узнают нас поближе. А в конце концов рассчитывают на совместные экспедиции.

Ду Шань устремил взгляд в зенит и выдохнул:

— Финиция… Как Земля. Не совсем, но все-таки… Зеленые листья, жирная почва, чистое небо, — прикрыв глаза, он подставил лицо ласковому теплу солнца. — И почти каждую ночь мы будем видеть звезды.

Патульсий беспокойно заерзал на скамье.

— Дело предстает теперь в совершенно новом свете, — заявил он. Одутловатое лицо озарилось столь редким для него выражением душевного подъема. — Речь идет не только о нашей собственной судьбе, а о судьбе всего человечества, истинной человечности!

— Это будет не просто поселок или даже страна! — радостно провозгласил Странник. — Это точка отсчета, передовой отряд человечества. Мы умеем ждать — и мы, и аллоийцы. Мы можем завоевать эту планету, преобразить ее, взрастить целые поколения потомков — пока не станем многочисленными и могучими. И тогда опять отправимся в путь среди звезд.

— Те, кто пожелает, — заметил Ду Шань.

— Чтобы познавать себя и расти над собой, — трепетно подхватила Макендел. — Чтобы не дать жизни угаснуть.

— Да, и отобрать Вселенную у проклятых роботов! — сквозь непрошеные слезы проговорила Алият.

«Где же они?»

История гласит, что впервые этот вопрос поднял в двадцатом столетии Энрико Ферми, когда ученые впервые осмелились рассуждать на подобные темы публично. Если иные мыслящие создания существуют — как печально и странно,если при всем разнообразии и обширности творений их все-таки нет! — почему же на Земле не нашли ни следа их присутствия? Дескать, мы и сами вот-вот шагнем в космос и устремимся к звездам — почему же этого никто не сделал до нас?

Наверное, существам из плоти и крови пускаться в такое путешествие невозможно или неразумно — но для машин, постройка которых в принципе возможна, перелет сложности не представляет. Они могли бы стать нашими представителями, посылая домой результаты своих изысканий. Добравшись до дальних планет, они могли создать других роботов по собственному подобию, встроив в них тот же императив: «Открывай неведомое». (Никакой угрозы жизни, если она есть, — нескольких тонн сырья из кружащихся вокруг каждого светила астероидов или безжизненных лун вполне хватит.) Расчеты показывают, что даже по самой пессимистической оценке роботы разлетятся во все концы Галактики всего за миллион лет. В космических масштабах — лишь мимолетное мгновение. Миллион лет назад наши предки уже стояли на пороге человечности. Неужели ни одна планета не породила более древнюю цивилизацию? Требуется-то всего единственная!

А еще легче посылать радиосигналы. Мы пытались. Мы прислушивались. Сплошное молчание. Мы испробовали самые разные направления — загадка оставалась загадкой.

От гипотез отбоя не было. Другие есть, они передают, но неизвестными нам способами; они даже побывали здесь, но в доисторические времена; они и сейчас здесь, но скрывают свое обличье; они уничтожили себя, не успев послать весточку или выйти в космос — и такая же участь может постигнуть и нас; среди них нет ни одной высокоразвитой цивилизации, наша уникальна; их просто не существует, и мы действительно одиноки…

Ферми ушел в могилу, ветер времени продолжал гнать человечество вперед, и оно в конце концов ступило на новую тропу эволюции. Ответ на вопрос Ферми был не столько найден, сколько выстроен усилиями самих детей Земли; и оказалось, что он неоднозначен.

Разошлите роботов во все концы — каждый встретит чудеса, достойные восхищения. Каждая звезда — солнце, каждая планета — мир, многообразный, поразительный, неистощимый на сюрпризы, которые не постичь и за десятилетия. А уж если на планете завелась жизнь — ее не постичь во веки вечные, ибо жизнь не только безгранична в своем разнообразии, но и вечно нова, вечно изменчива. Если же она еще и разумна, изучение ее переходит в совершенно иную плоскость, меняя ваш собственный образ бытия.

Чем дальше продвигаются ваши эмиссары, тем быстрее расширяется царство непознанного. С удвоением радиуса исследований число звезд возрастает восьмикратно; естественно, при этом удваивается время путешествия и время полета сигнала от корабля к родной планете.

Десять-двенадцать лет от старта до прибытия к месту назначения плюс десять лет до приема первых отчетов — время вполне приемлемое. Срок в пятьдесят лет остается в пределах разумного. А вот сто, двести или пятьсот лет в один конец? Солнца и планеты давно разбиты на классы, ожидать откровений уже не приходится. Зная основные параметры, можно рассчитать свойства любых небесных тел, так что удлинять список визитов просто бессмысленно.

Другое дело — многообразие форм жизни. Но если вас интересует эта тема, то материала хватает и на уже открытых мирах. В сущности, его ошеломляюще много, и ресурсы средств обработки информации, брошенных на эту проблему, скоро исчерпаются.

В еще большей степени это относится к сведениям о разумных существах. Они попадаются редко, но все-таки встречаются, и знакомство с ними интересно сверх всякой меры. И все-таки, все-таки… если паузы в диалоге превышают срок их жизни, а ваши полевые изыскатели всего-навсего машины, — разве можно рассчитывать на настоящее знакомство с неведомой расой? (Встреченные роботами разумные существа, как правило, едва-едва поднимались над каменным веком. Наука и высокоразвитая техника — результат маловероятного стечения обстоятельств.) Не разумнее ли в таком случае сосредоточить все свое внимание на существах, живущих относительно близко? Тогда можно хоть в какой-то мере следить за тем, что делают роботы, и влиять на них.

Реального предела поиска не существует. Но имеется некий радиус, порядка ста — двухсот световых лет, за пределами которого проводить исследования просто невыгодно. Прикинув все это, вы никогда бы не стали строить саморазмножающиеся машины фон Нойманна.

Однако бывают исключения — когда ваши приборы улавливают излучение, говорящее о наличии близ какой-то звезды технически развитой цивилизации; тогда приходится посылать туда сигнал, а то и роботов. Но пока из этого выйдет какой-то толк (если вообще что-то выйдет), пройдет не одно тысячелетие. А будет ли интересен результат для ваших потомков столько веков спустя?

Еще один разряд исключений — исключения космического, астрофизического характера: необычные звезды, облака, дающие рождение звездам, молодые сверхновые, в каких-то случаях — черные дыры, чудовищные образования в ядре Галактики и прочие редкости. Остается лишь послать туда своих наблюдателей (от Солнца до ядра Галактики — тридцать тысяч световых лет) и ждать.

Все немногочисленные цивилизации звездоплавателей, вне сомнения, поступают так же — следовательно, все долетевшие до цели роботы будут передавать сигналы в надежде осуществить контакт. И всем приходится ждать, ждать, ждать.

В конце концов все сводится к ожиданию.

Вот и вторая половина разгадки головоломки.

Роботы ищут вовсе не думающую и чувствующую органическую жизнь. Роботы ищут себе подобных.

Машины никоим образом не завоевывают породивший их мир. Они мягко, вкрадчиво, последовательно включают своих творцов в собственную систему, по их же собственной просьбе, чтобы воспользоваться ее сверхъестественными физическими и интеллектуальными возможностями. И со временем постепенно отвращают свое внимание от окружающей жизни, направляя его на проблемы и задачи, какие отыщут в самих себе и оценят как достойные решения.

И если исходные мыслящие животные умудрились уцелеть, что порой все-таки случается, — то именно потому, что также обращали свой взор внутрь себя, искали радостей, свершений и, может быть, воображаемого просветления, к которым машины просто не способны их привести: это царство лежит вне физической Вселенной.

— Нет, мы не правы, если относимся к роботам враждебно. Постбиотическая эволюция остается эволюцией, реальность находит новизну в себе самой. — Свобода зарделась и рассмеялась. — Ой, как помпезно это звучит! Я только хотела сказать, что совершенные, независимые роботы ничем нам не грозят. Мы сохраним собственных роботов, нам без них не обойтись, но лишь для собственных нужд. Мы совершим то, чего постбиотики не только не потрудятся совершить, но что им принципиально не по зубам. То есть будем общаться с подобными нам существами, и не вприглядку да понаслышке, а собственной персоной, деля с ними общую долю — и любя их. И нам откроется такое понимание, какого мы сегодня и вообразить себе не можем.

— Пусть те, кто хочет, отправляются на поиски. — После бьющего ключом энтузиазма Свободы реплика Патульсия прошелестела особенно сухо. — Я заодно с Ду Шанем — буду копаться в своем огороде. Осмелюсь предположить, что и наши потомки в большинстве своем предпочтут ту же участь.

— Несомненно, — согласился Ханно. — И это прекрасно! Они станут нашим резервом. Перегрино прав: неспокойные натуры найдутся всегда.

— Финицийцы не смогут, не захотят вести невинную пасторальную жизнь, — предрекла Макендел. — Или им придется идти дорогой Земли, а это сведет смысл их усилий к нулю, не так ли? — или они должны найти для себя новый путь. Им придется развиваться.

— Как и тем из нас, кто отправится в космос, но по собственному сценарию, — добавил Странник. — Не телом и не в генах. Я вовсе не тороплюсь покинуть сию бренную оболочку — и тем не менее скажу: нам суждено преобразиться духом и разумом.

— А звезды и планеты станут нашими учителями, — улыбнулась Юкико и с горячностью продолжала: — Не забывайте, это будет нелегкая школа. Сегодня мы мало что значим. Все известные аллоийцам экипажи звездоплавателей — их не больше дюжины — подобны нам. Тоже Реликты — пережитки, бунтари, атавизмы.

— Знаю. Но не согласен, что мы ничего не значим. Очень даже значим!

— Если мы будем мудры, если не поддадимся гордыне и сумеем прислушаться к тому, что хочет поведать нам нижайшая из живых тварей, то в конечном итоге сумеем встретиться с постбиотиками на равных. Когда это будет — кто знает? Быть может, через миллион лет. Но когда мы будем готовы — все будет именно так, как ты сказал: мы станем совсем иными, чем ныне.

Ханно кивнул.

— Я вот все думаю… Может статься, в конце концов мы и наши союзники будем не равны машинам, но выше их. — В ответ на слегка озадаченные взгляды товарищей он пояснил: — На Земле происходило что-то вроде того; а судя по здешним наблюдениям и по рассказам аллоийцев, это всеобщий принцип. Словом, так: ступени эволюции в большинстве своем — отнюдь не победоносное шествие вперед. Неудачи на предыдущих этапах порождают отчаянных и безрассудных — или, как выразилась Юкико, атавизмы и пережитки.

Почему рыбы, которым было так хорошо в воде, рвались на сушу? Так поступали те, кто не мог продолжать борьбу за выживание в прежних условиях — им надо было уйти или погибнуть. Земноводных предков рептилий вытеснили из болот, птиц вытеснили в воздух, а млекопитающим пришлось искать нишу, не занятую динозаврами. Некоторых обезьян согнали с деревьев… а нам, финикийцам, приходилось жить на узенькой полоске суши, и мы пустились в море. И вряд ли в Америку или Австралию отправились бы те, кому было хорошо и уютно дома, в Европе…

Ладно, посмотрим. Посмотрим. Итак, Юкико, ты дала нам миллион лет, — Ханно рассмеялся. — Не назначить ли нам свидание? Давайте встретимся и предадимся воспоминаниям в этот же день миллион лет спустя!

— Сперва надо выжить, — возразил Патульсий.

— Что-что, а уж это-то мы умеем! — ответил Странник.

— Пока что умели, — вздохнула Макендел. — Только давайте без излишней самоуверенности. У нас ведь никаких гарантий, и никогда не было, и никогда не будет. Миллион лет — это уйма дней и ночей, и каждый день надо прожить. Сумеем ли?

— Попробуем, — отозвался Ду Шань.

— Вместе, — присягнула Свобода.

— Тогда нам надо учиться, — сказала Алият. — Учиться сопереживать друг другу куда лучше, чем прежде.

34

Корабли — «Пифеос» и его звездный собрат — отчалили. Еще какое-то время, месяца три, пока они не наберут слишком большую скорость, их будут связывать воедино и дружеская беседа, и мечты, и любовь; будут справляться праздники и ритуалы в честь возникновения новой общности — а повсюду вокруг будут лишь бесчисленные светила.

Когда взираю я на небеса Твои, — дело Твоих перстов, на луну и звезды, которые Ты поставил,

То что есть человек, что Ты помнишь его?..^[229]

Ханно и Свобода стояли на затемненном капитанском мостике, глядя вперед и сплетя ладони, ощущая близость и тепло друг друга.

— Значит, таков смысл нашего бессмертия? — прошептала она.

— Мы сделаем его таким! — пообещал он.

Хронология действия

За исключением первой даты, все остальные — по христианскому летоисчислению. Указывается год начала действия данной главы. Подчас, по ходу изложения, действие смещается от начальной даты вперед или назад — разберетесь сами.

1. Туле 310 до н. э.

2. Персики вечности 19

3. Собрат 359

4. Смерть в Пальмире 641

5. От судьбы не уйдешь 998

6. Случайная встреча 1050

7. Одного поля ягоды 1072

8. Прощай, придворная служба 1221

9. Призраки 1239

10. В предгорьях 1570

11. Котенок и кардинал 1640

12. Последний амулет 1710

13. Следуй за Пьяной Тыквой 1855

14. Миротворцы 1872

15. Сошлись дорожки… 1931

16. Укромная ниша 1938

17. Город Стали 1942

18. Судный день 1975

19. Туле?

ВРАЖДЕБНЫЕ ЗВЕЗДЫ ^(роман)

Уже несколько сотен лет человечество покоряет звезды. Благодаря изобретению нуль-транспортировки, стало возможным покорять и заселять новые миры. Более того, расширение доступной человеку вселенной проходит на кораблях, движущихся на половине световой скорости и оснащенных установкой нуль-транспортировки, благодаря чему команды несут службу вахтовым методом и сменяют друг друга не отрываясь на долго от своих родных и близких.

Один из самых первых таких кораблей, названный «Южным Крестом», продолжает свой путь уже более десяти поколений земных жизней, когда датчики заметили новый необычный объект. Для его исследования собирается очередная вахта из четырех человек, двух землян и двух представителей колоний. Подобно героям Ефремова в «Туманности Андромеды», герои данного романа оказываются плененными темной звездой…

Они назвали его «Южным Крестом» и отправили в путь, конца которого никто из них никогда не увидит. Спустя месяцы полета корабль двигался со скоростью, равной половине световой. Разгон был закончен, чтобы оставить достаточно реактивной массы для торможения и маневрирования. И вот наступила долгая тишина. На целых четыре с половиной века. Кораблю предстоял еще долгий путь.

Они управляли им по очереди, придумывали новые машины, запускали их и даже успевали увидеть, как заканчивались непродолжительные полеты некоторых из них. Потом они умирали.

Но вслед за «Южным Крестом» с Земли взлетали все новые корабли. Вспыхивали и догорали пожары войн, рушились города, в которых продолжали жить люди, книгами поддерживавшие огонь в своих очагах. Сменяли друг друга империи, завоеватели подрывали основы самой жизни, религии звали людей к неведомым горным вершинам, на Земле возникали новые расы и образовывались новые структуры власти. А корабли все так же устремлялись ввысь, в непроглядную черноту космоса, и всегда находились люди, которые управляли ими. Иногда эти люди носили форменные фуражки и кители, иногда — стальные шлемы, иногда — благопристойные серые сутаны; со временем появились голубые береты с крылатыми звездочками — но все они несли свою вахту на кораблях. Проносились десятилетия, и они все чаще и чаще приводили свои экипажи к новым пристаням.

Сменилось десять поколений, а «Южный Крест» еще не преодолел и половины пути к намеченной цели, хотя так далеко от Земли не забиралось ничто, созданное руками человека. На могучем организме корабля стала понемногу сказываться усталость: здесь царапина, там заплата, а рисунки и надписи, прочерченные на нем изнутри одинокими и скучающими обитателями корабля, почти стерлись от случайных прикосновений их преемников.

Но поля и приборы, которые служили кораблю в качестве глаз, мозга и нервов, все так же жадно впитывали в себя небесную информацию. По окончании вахты каждый забирал с собой коробку с микрофотопластинками и отправлялся к земной Луне, легко преодолевая расстояние в сто световых лет. Длительная, вековая борьба землян за выживание нанесла значительный урон собранию этих пластинок: большая их часть была безвозвратно утеряна, остальные, не востребованные никем, лежали, покрываясь пылью. Но вот пришло время, когда бесстрастный всевидящий механизм пробежался беглым взглядом по множеству подобных фотопластинок, доставленных с разных кораблей. И подписал тем самым смертный приговор нескольким людям.

Глава 1

По ту сторону огромного водного пространства пылал закат. Далеко на западе собиравшиеся над Новой Зеландией облака выплескивали расплавленное золото. Оттуда, где это небесное золото отражалось от поверхности моря, бил нестерпимо яркий свет. К востоку зелень и яркая синева моря постепенно наливались чернотой и на горизонте полностью сливались с быстро темнеющим небом, на котором проступали первые мерцающие звездочки. Легкий ветерок поднимал на волне мелкую рябь, заставляя волны игриво плескаться о борт кеча,^[230] стекал вниз по лениво обвисшему гроту и чуть шевелил светлые волосы девушки, свободно падавшие ей на плечи.

Теранги Макларен указал на север.

— Вон там — плантации бурых водорослей, — произнес он, растягивая слова. — Основной источник доходов нашей семьи. Скрещиваются разные подвиды, и в результате получаются отличные морские водоросли, из которых можно произвести уйму полезных продуктов. Впрочем, я далек от всего этого, за что должен благодарить своих уважаемых предков. Биохимия — это упорядоченная путаница. Уж лучше я займусь чем-нибудь попроще, вроде вырожденного^[231] атомного ядра.

Девушка усмехнулась.

— А если оно не вырожденное, то ты постараешься его таковым сделать? — спросила она.

Она была техном — как и он, разумеется; он бы никогда не допустил шлюху на свое судно. Несколько машин, по сути, заменяли ему экипаж. По своему положению в обществе она стояла намного выше его — настолько высоко, что никто из членов ее семьи не занимался производительным трудом, тогда как Макларен был чуть ли не единственным в своей семье, кто не работал. Янтарно-золотистый цвет кожи, тонкие благородные черты лица и белокурые, с зеленоватым оттенком волосы выдавали в ней принадлежность к той особой бирманской породе, которая получилась в результате тщательного отбора и мутаций. Чтобы вот так видеть ее здесь одну, без обычных сопровождающих, Макларен неделями ходил вокруг нее. И не потому, что генерала Фенга, ее никудышного опекуна, никогда не выходившего из состояния наркотического оцепенения, так уж заботило ее скандальное поведение, когда она, словно амазонка, носилась по планете, пренебрегая всеми правилами приличия. Но потому, что в ней было больше от Цитадели с ее неспокойными огнями, чем от океана в закатных лучах солнца.

Макларен коротко рассмеялся.

— Да я ничего против атомного ядра не имею, — сказал он. — Вырождение — это состояние материи в определенных экстремальных условиях. И хотя квантовая теория существует уже триста лет, механизм вырождения до конца так и не понят. Впрочем, я отклонился, а предпочел бы преклониться. Перед тобой, естественно.

Шлепая босыми ногами, он пересек палубу и уселся рядом с ней. Это был высокий, стройный, широкоплечий мужчина чуть старше тридцати, с крупными кистями рук, смуглый и темноволосый. Но, в отличие от всех уроженцев Океании, его широкое, скуластое лицо украшал орлиный крючковатый нос, а карие глаза выдавали давно позабытого английского предка. На мужчине, как и на его спутнице, были лишь обычные саронги и несколько драгоценностей.

— Ты говоришь, прямо как ученый, Теранги, — произнесла она. Это не было комплиментом. В наиболее состоятельных семьях становилось модным считать Конфуция, Платона, Эйнштейна и других классиков ужасными занудами.

— Но я и есть ученый, — сказал Макларен. — Ты бы поразилась, увидев, каким язвительным и чванливым я могу быть. Вот когда я, к примеру, был студентом…

— Но ты же был чемпионом по любительской борьбе на воде! — протестующе воскликнула она.

— Верно. А еще я мог запросто перепить двоих и знал все злачные места на Земле и Луне. Но как бы там ни было, стал бы, по-твоему, мой отец — да будет благословенна его унылая коллекция старомодных добродетелей! — субсидировать меня все эти годы, если б я не прибавил своей семье хоть сколько-нибудь престижа? Иметь сына астрофизика — это так почетно. Даже если этот астрофизик стоит им немалых денег. — В сгущавшихся сумерках на его лице блеснула усмешка. — Время от времени, когда я уж слишком предаюсь разгулу и до омерзения напиваюсь, он грозится лишить меня материальной поддержки. В таких случаях мне ничего не остается делать, как срочно придумывать какое-нибудь оригинальное высказывание или блестящую новую теорию. Можно, в крайнем случае, написать книгу.

Девушка придвинулась к нему поближе.

— Так ты поэтому отправляешься сейчас в космос? — спросила она.

— Да нет, — ответил Макларен. — Это целиком моя идея. Смешной каприз. Я тебе уже говорил, что начинаю просто задыхаться в собственном маразме.

— За последние несколько лет ты не слишком часто наведывался к нам в Цитадель, — согласилась она. — А когда все же появлялся, то был слишком занят.

— Курс корабля можно изменить только по приказу Научно-исследовательского Отдела, отнюдь не расположенного отдавать подобные приказы, а это означает, что надо подкупать нужных людей, отвлекать оппозицию, улещивать самого Регента. Знаешь, я нашел всю эту кухню весьма забавной. Я мог бы даже заняться политикой, когда вернусь, — в качестве хобби.

— Сколько же времени ты там пробудешь? — спросила она.

— Точно сказать не могу, возможно, всего лишь месяц. И за это время соберу такое количество материала, что его хватит на несколько лет исследований. К тому же я мог бы в дальнейшем совершать броски к кораблю при каждом удобном случае. Он займет постоянную орбиту вокруг той звезды.

— А ты не мог бы возвращаться домой… каждый вечер? — прошептала она.

— Не соблазняй меня, — вздохнул он. — Не могу. Один месяц вахты на звездолете — это стандартный минимум, если не возникнут аварийные ситуации. Видишь ли, каждая нуль-транспортировка использует трубку Франка, которая стоит денег.

— Что ж, — сказала она, надув губки, — если тебя так волнует какая-то дряхлая мертвая звезда…

— Ничего ты не поняла, ваше великолепие. За два с лишним века странствий в космосе еще никому не выпадал такой шанс — поближе познакомиться с самой настоящей потухшей звездой. Возник даже небольшой спор, существует ли вообще такой класс звезд. Настолько ли постарела Вселенная, что центральные светила в каждой из ее галактик полностью исчерпали свои ресурсы ядерной и гравитационной энергий? Клянусь предками, вполне возможно, что эта звезда осталась от одного из предыдущих циклов мироздания!

Он почувствовал, что сидевшая рядом с ним девушка напряглась, как будто обиделась на его слова, из которых, однако, ничего не поняла и которые ей были совсем не интересны. И тоща в нем самом на какой-то миг вспыхнула обида. Ее и в самом деле не волнуют ни он, ни корабль, ни что-либо другое, кроме собственной восхитительной оболочки… К чему он тут тратит время на этой старой заезженной колее взаимоотношений, когда ему надо заняться подготовкой к экспедиции — о черт, он прекрасно знает, к чему!

Что-то внутри ее дрогнуло, и напряжение, сковывавшее ее, ослабло. Он взглянул на нее. В темно-синих сумерках она казалась бесплотной тенью с копной тускло отсвечивавших волос. Тлеющие угольки солнца почти догорели, и над головой одна за другой просыпались звезды, возвещающие о том, что вскоре все небо будет усеяно мириадами пронзительно-ярких огоньков.

— Где сейчас этот звездолет? — тихо спросила она. Слегка удивившись, он показал на едва обозначившиеся контуры Южного Креста.

— Вон там, — произнесен. — Со времени запуска он лишь незначительно отклонился от своего первоначального курса на альфу Южного Креста. От нас он находится в добрых тридцати парсеках, и даже если бы мы увидели его на таком расстоянии, мы не смогли бы заметить какого-то отклонения.

— Но мы не можем его увидеть. И никогда не увидим. Свет доберется сюда, возможно, через сотню лет, и я… мы все к тому времени умрем, наверное. Нет!

Он стал успокаивать ее. Это были самые прекрасные минуты их встречи, и чем глубже природа погружалась в ночь, тем они становились все чудеснее. С первого дня, как он встал за штурвал своей яхты, зародилась эта любовь. На море был штиль, в каюте — вино и маленькие сандвичи. Тишина дышала умиротворением, и ей захотелось, чтобы он сыграл на гитаре и спел. Она даже попросила его об этом. Но он отказался. Предстоящая вахта не выходила у него из головы: не упустил ли он чего и какие возможные открытия и находки ожидают их у черного солнца? Может быть, действительно сказывалось еле уловимое дыхание грядущей старости — или зрелости, если угодно; а может, просто у него над головой особенно ярко и тревожно горело созвездие Южного Креста.

Глава 2

На Внешних Гебридах белым покрывалом лежала зима. Дни, нередко задыхавшиеся от густого падающего снега, казались угрюмыми проблесками света между периодами мглистой темноты. Даже когда Северная Атлантика уставала яростно биться о скалы, разбиваясь в ледяную пену, бурные океанские волны все равно выдавали ее неистовость, ее постоянно грызущее беспокойство. Горизонта больше не было: свинцовые волны встречались со свинцовым небом, и мутная дымка надежно скрывала зазор между небом и водой. «Здесь нет ни суши, ни воды, ни воздуха, но есть некая смесь из трех означенных компонентов», — писал Питеас.^[232]

Островок был небольшим. Когда-то давно здесь жили рыбаки, их жены держали в своем хозяйстве одну-две овцы, но с того времени сохранился лишь один дом — каменная хижина, — века, прошедшие с момента ее постройки, мало изменили ее внешний облик. Внизу, на посадочной площадке, виднелся вполне современный ангар для парусной шлюпки, семейной подводной лодки и довольно потрепанного аэрокара. Сделанный из серого пластика, он прекрасно вписывался в окружающий ландшафт — обыкновенный валун, каких на острове много.

На эту площадку Дэвид Райерсон и посадил аэрокар, взятый напрокат; посигналил у входа и медленно въехал в распахнувшиеся ворота. На Скьюле он не был пять лет, но руки до сих пор помнили все необходимые движения для полета в нужном направлении и последующей посадки на острове, и промозглость здешней погоды осталась такой же, как прежде. Это тронуло его почти до слез. Что же касается отца… Райерсон, сдержав рвущиеся наружу эмоции, помог своей молодой жене выйти из машины. Очутившись на холодном пронзительном ветру, он расправил плащ и поспешно набросил его на ее и свои плечи.

Вихревые потоки с воем обрушивались на остров, разгоняясь от самого полюса. Под их яростными ударами люди шли, спотыкаясь и едва не падая; черные локоны Тамары развевались на ветру, словно разорванные флаги. Райерсону показалось, почти на пределе слышимости, что скала под его ногами резонирует с воем ветра, только в другой, более низкой тональности. Причиной, несомненно, служил страшный грохот и рев сталкивающихся между собой огромных волн, которые раз за разом наносили сокрушительные удары по скалам. Но в эту минуту ему вдруг почудилось, что из глубины до него доносится трубный глас отцовского Бога, существование которого он всегда отрицал. Отчаянно сопротивляясь ветру, он с большим трудом одолел дорогу к дому и онемевшими пальцами коснулся старинного дверного кольца из позеленевшей бронзы.

Магнус Райерсон открыл дверь и махнул рукой, чтобы они проходили в дом.

— Я не ожидал вас так рано, — сказал он, и в его устах это прозвучало почти извинением, если он вообще мог извиняться. Он захлопнул входную дверь, разом отсекая рвущийся внутрь ветер, и наступившая тишина словно оглушила их.

Основная комната, в которой они сейчас находились — побеленная, с кирпичным полом и массивными стенами, — была необычной формы; камин, где голубые огоньки лениво лизали брикетики торфа, являлся ее жизненным средоточием. Значительной уступкой, современной эпохе был светошар и бесподобная увеличенная фотография двойной звезды Сириус. Нельзя не упомянуть и о бесчисленных навигационных справочниках или всевозможных камнях, шкурах и божках, навезенных из дальних странствий по ту сторону неба. В конце концов, у любого капитана дальнего плавания наверняка сохранился навигационный справочник Боудича^[233] и всякие памятные вещицы. Стены расчерчивали полки, уставленные книгами и микрокатушками. Объемистые тома были в основном старинными; среди них нашлось бы совсем мало книг, написанных на современном английском.

Магнус Райерсон стоял, опершись на трость, изготовленную из неземного дерева. Роста он был огромного — в юности достигал не менее двух метров, да и сейчас легкая сутулость не так уж укоротила его; такому росту вполне соответствовало и его мощное телосложение. Нос крутым и неровным бугром выступал из складок выдубленной кожи лица; седые волосы спускались на плечи, седая борода — на грудь. Из-под лохматых бровей сурово смотрели маленькие голубые глазки. Его одежда, сообразно с местными традициями, состояла из вязаного свитера и парусиновых брюк. Прошло несколько минут, прежде чем Дэвид, опомнившись от потрясения, понял, что кисть правой руки отца — искусственная.

— Что ж, — раскатисто произнес наконец Магнус на беглом интерлингве, — значит, это и есть новобрачная. Тамара Сувито Райерсон, да? Добро пожаловать, девочка. — Особого тепла в его голосе не чувствовалось.

Та склонила голову к сложенным вместе ладоням.

— Со всей покорностью приветствую вас, уважаемый отец. Она была австралийкой, типичной представительницей высшего класса своего родного континента — изящно сложенная, с кожей цвета золотистой бронзы, иссиня-черными волосами и раскосыми черными глазами. Одета она была с подобающей скромностью: длинное белое платье и плащ с капюшоном, никаких украшений, кроме свадебной ленты с монограммой Райерсона.

Магнус отвел от нее взгляд и посмотрел на сына.

— Дочь профессора, говоришь? — пробормотал он по-английски.

— Профессора символики, — вызывающе бросил ему Дэвид на интерлингве, который его жена понимала. — Мы с Тамарой встретились у него дома. Мне тогда очень не хватало знаний по основам символики, чтобы как следует разобраться в собственной специальности, и…

— Слишком долго объясняешь, — сухо обронил Магнус. — Садись.

И первым опустился в кресло. Дэвид, помедлив мгновение, последовал его примеру.

Ему буквально на днях исполнилось двадцать лет. Это был стройный юноша среднего роста, светлокожий блондин, с тонкими и резкими чертами лица и голубыми, как у отца, глазами. Непривычная для него туника бакалавра с эмблемой гравитики стесняла его, и он с удовольствием поменял бы ее на обычную куртку.

Тамара прошла в кухню и занялась приготовлением чая. Магнус поглядел ей вслед.

— Во всяком случае, порядок знает, — проворчал он по-английски. — А отсюда следует, что семья ее по меньшей мере языческая, не то что все эти теперешние атеисты. Это уже кое-что.

У Дэвида возникло такое чувство, будто на него всей тяжестью навалились годы, проведенные на этом острове один на один с овдовевшим отцом. Он подавил гнев и, обратившись к отцу, также заговорил по-английски:

— Более удачной партии я не смог бы сделать. Даже из каких-то грязных практических соображений. К примеру, стать техном, женившись на женщине из семьи технов, и… Ты ведь всегда хотел, чтобы я сделал это? Я добьюсь ранга техна, заслужив его сам.

— Если ты останешься на Земле, — заметил Магнус. — Кто обратит внимание на колониста?

— Кто обратит внимание на какого-то землянина среди десяти миллиардов подобных? — огрызнулся Дэвид. — На новой планете — на Раме — человек может быть самим собой. Там эти дурацкие родовые различия не будут иметь никакого значения.

— Места достаточно и здесь, — сказал Магнус. — Мальчиком ты, помнится, никогда не жаловался, что на Скьюле слишком много народу.

— И я бы создал здесь семью с какой-нибудь неграмотной толстомордой торговкой рыбой, зато прекрасной христианкой, которую ты бы мне выбрал, и всю свою жизнь взращивал новых слуг для Протектората.

Дэвид выпалил эти слова, прежде чем успел подумать, и теперь в каком-то смятении ожидал ответной реакции отца. В течение пятнадцати лет из двадцати этот человек выгонял его из дома в любую погоду или без ужина отправлял спать. Он уже вырвался из-под его опеки, избавился от покровительства кого бы то ни было, за исключением сюзеренов с правом контракта и любого генерала, который последним завладеет титулом Регента. Но на деле все было не так просто. Дэвид поежился. Он знал, что сам никогда бы не решился эмигрировать, если бы его несмелое желание не имело поддержки непреклонной воли Тамары, которая мягко подталкивала его к принятию этого решения. Он, вероятно, никогда бы даже не женился на ней, подчинившись нежеланию отца, если бы не согласие на брак — и даже больше, чем согласие — ее отца… Дэвид крепко сжал потрепанные подлокотники кресла.

Магнус вздохнул. Он пошарил по карманам в поисках трубки и кисета.

— Я бы предпочел, чтобы ты остался на Земле, — неожиданно мягко проговорил он. — К тому времени, когда с системы Вашингтона-5584 снимут карантин, я успею умереть.

Дэвид стиснул зубы. «Ах ты, седой старый мошенник, — подумал он, — если ты надеешься подловить меня таким образом…»

— Это вовсе не означает, что ты все свои дни будешь привязан к одному острову, — сказал Магнус. — Почему я истратил сбережения на образование своих сыновей? Чтобы они, окончив Академию, смогли стать космонавтами, кем был когда-то и я, а до меня — мой отец и дед. Земля — это не тюрьма. Вслед за звездолетами земляне могут все дальше и дальше забираться в космос. А что до колоний, так это и есть самое настоящее захолустье. Кто хоть однажды уезжает туда на поселение, никогда сюда не возвращается.

— А что здесь есть такого особенного, к чему возвращаться? — заметил Дэвид. И через минуту добавил, в неуклюжей попытке примирения: — И потом, отец, я — последний. Их всех поглотил космос. Тома убила радиация, Неда подстерег метеорит, Эрик сам стал падающей звездой, а Иан просто не вернулся оттуда, где бы он ни был. Разве ты не хочешь, чтобы наш род не пресекся хотя бы на мне?

— Значит, ты просто трясешься за свою жизнь?

— Нет, погоди! Ты ведь знаешь, насколько опасной может оказаться новая планета. Вот почему первым поселенцам в течение тридцати лет придется жить в условиях абсолютной изоляции. Если ты думаешь, что я…

— Нет, — сказал Магнус. — Нет, ты не трус, Дэйви, когда речь идет о чем-то материальном. Но когда ты имеешь дело с людьми… Я не знаю, какой ты. Ты что, убегаешь от людей, как в свое время пытался убежать от Господа Бога Иеговы? На Раме не так много народу, как на Земле; и нет нужды работать с ними и против них одновременно, как на корабле… Что ж… — Он наклонился вперед; в его пластиковой руке продолжала тлеть трубка. — Ну да, конечно, я хочу, чтобы ты стал космонавтом. Я не могу решать за тебя. Но если бы ты попробовал, хоть раз, чтобы, честно вернувшись, мог сказать мне, что не рожден для звезд и… и пустоты, и неба, окружающего тебя со всех сторон… Ты понимаешь? Вот тогда я дал бы тебе возможность улететь на ту проклятую планету. Но не раньше. Иначе я никогда не смогу узнать, до какой степени я позволил тебе обманываться относительно самого себя.

Он замолчал. В наступившей тишине было слышно только скорбное завывание ветра под крышей и отдаленное ворчание моря.

Наконец Дэвид медленно проговорил:

— Так вот почему ты… да. Это ты предложил мою кандидатуру техну Макларену для участия в той экспедиции к черной звезде?

Магнус кивнул:

— От своих друзей в Отделе я слышал, что Макларен добился смены курса «Креста». Кое-кто из них был порядком раздосадован. Еще бы! В конце концов, «Южный Крест» — первый корабль, посланный к далекой цели, по-настоящему далекой. Сейчас он находится так далеко от Земли, как не добирался еще ни один корабль. Для них эта смена курса была как бы нарушением установленного порядка. — Он пожал плечами. — Одному Богу известно, когда нам теперь удастся попасть на альфу Южного Креста. И все же я понял, что Макларен прав. Как тройная звезда, Альфа, может, и интересна, но самое что ни на есть остывшее солнце неизмеримо важнее для науки. Во всяком случае, я пустил в ход кое-какие связи. Макларену нужен специалист по гравитике, для помощи в сборе данных. Должность — твоя, если есть желание.

— У меня его нет, — ответил Дэвид. — Сколько времени займет эта экспедиция? Месяц, два месяца? Через месяц я планировал уже быть на Раме и выбирать себе участок.

— Прошло всего несколько недель, как ты женился. О да, я понимаю. Но тебя могут послать на Рам, как только ты вернешься — ожидается еще несколько миграционных волн. Зато у тебя будет космическое жалованье плюс исследовательские как дополнительное вознаграждение, приобретен кое-какой ценный опыт и, — ехидно закончил Магнус, — мое благословение. В противном случае можешь сию же минуту убираться из моего дома.

Дэвид вжался в кресло, словно увидел перед собой врага. Он слышал, как Тамара медленно ходит по кухне, осваиваясь в незнакомом ей месте. Старый дикарь не то что слегка, а порядком напугал ее. Если он полетит, ей придется остаться здесь, скованной как цепью определенными нормами поведения — тем, от чего они надеялись освободиться на Раме. В общем, довольно унылая перспектива и для нее.

И все же, думал Дэвид, глядя в это угрюмое лицо, однажды весенней ночью оно обратилось к небу, рассказывая ему о звездах и называя их по именам.

Глава 3

Охара, обладатель черного пояса третьей степени, был достойным противником. Но и ему на какую-то долю секунды изменила его обычная стремительная реакция. Он неосторожно выдвинулся, и Сейки Накамура под одобрительный свист публики резким ударом ноги бросил его на ковер. Используя шанс, Накамура ринулся в атаку. Усевшись на Охару и парализовав тем самым всю нижнюю половину его туловища, начиная от пояса, он применил удушающий захват. Охара попытался было использовать контрприем, но задохнувшиеся легкие подвели его. Почти теряя сознание, он шлепнулся на ковер. Накамура отпустил его и в ожидании уселся рядом на корточки. Вскоре Охара поднялся. То же самое сделал и победитель. Оба развязали свои пояса и поклонились друг другу. Судья, настоятель монастыря, пробормотал пару слов, которыми и закончилось состязание. Соперники сели, закрыли глаза, и на какое-то время в помещении воцарилось безмолвие медитации.

Накамура уже давно прошел ту стадию, когда наслаждаются победой ради победы. Он по-прежнему радовался эстетизму отточенного приема. Ну что за восхитительная игрушка — человеческое тело, особенно когда знаешь, как мастерски бросить сквозь воздух восемьдесят сопротивляющихся килограммов! Но он знал, что даже эта радость является проявлением слабости духа. Дзюдо — больше чем один из видов спорта; его бы следовало назвать средством к достижению цели: в идеальном случае физической формой медитации в принципах дзена.^[234]

Он спрашивал себя, сможет ли он когда-либо достигнуть такой высоты. И тут же рядом возникала бунтарская мысль: а есть ли вообще такой человек, который в своей жизни когда-либо достигал этой высоты, и не на несколько мгновений, а хотя бы чуть больше… Это была недостойная мысль. Обладателю черного пояса пятой степени следовало бы прекратить обсуждать про себя тех, кто выше его. А теперь хватит о личном. Виной тут только его рассудок, как в зеркале отражающий напряжение происшедшей схватки, а всякое напряжение, как известно, — враг. Математическое образование позволяло ему представлять поля сил и человека в виде дифференциала dX (где Х — функция от бесконечного множества переменных), который прикладывался так точно, исчезающе малыми приращениями действия, что большие поля как бы перетекали одно в другое, и… Подходящий ли это аналог? Надо как-нибудь обязательно обсудить этот вопрос с настоятелем; ведь слишком точный аналог, скорее всего, не отражает реальности. А сейчас он бы предпочел помедитировать об одном из традиционных парадоксов: проанализировать звук, производимый двумя хлопающими ладонями, затем — звук, производимый одной хлопающей ладонью.

Настоятель произнес еще одно слово. Несколько участников состязания, сидевших на ковре, поклонились судье, встали и направились в душевую. Зрители — монахи в желтых одеяниях и разношерстная группа горожан — поднялись с мягких подушек и, оживленно обмениваясь репликами, смешались друг с другом.

Накамура, малорослый коренастый мужчина, переоделся в простой серый комбинезон, скатал и сунул под мышку свой коврик и вышел на улицу. Там он увидел настоятеля, беседующего с Диомедом Умфандо, начальником местного гарнизона Протектората. Накамура остановился и подождал, пока его не заметят. Затем он поклонился и почтительно втянул в себя воздух.

— А! — воскликнул настоятель. — Сегодняшний турнир поистине достоин восхищения.

— Ничего особенного, достопочтенный, — сказал Накамура.

— Что ты… Ах да, ну конечно. Ты ведь завтра отбываешь, не так ли?

— Да, учитель. На «Южном Кресте», экспедиция к черной звезде. Точно еще не известно, сколько я буду отсутствовать. — Он рассмеялся, и в его смехе явно слышалось самоосуждение — как того требовали нормы приличия. — Не исключено, что кто-то из нас не вернется. Могу ли я обратиться к достопочтенному настоятелю с покорной просьбой о…

— Конечно, — ответил старик. — Твоя жена и дети всегда могут рассчитывать на наше покровительство, и образование твои сыновья получат здесь, если для них не найдется лучшего места. — Он улыбнулся. — Но у кого могут быть сомнения, что лучший пилот на Сарае не вернется победителем?

Они обменялись общепринятыми любезностями. Затем Накамура пошел прощаться со своими многочисленными друзьями. Подойдя к двери, он заметил высокую фигуру капитана Умфандо в синей форме. Тот поклонился.

— Я сейчас возвращаюсь в город, — почти извиняясь, произнес офицер. — Могу ли я просить об удовольствии составить вам компанию?

— Если моя недостойная особа сможет хоть немного развлечь благородного капитана.

Они вышли вместе. Спортивная школа была частью буддийского монастыря, расположенного в двух-трех километрах от города Суза. Дорога вела их через хлебные поля и в этот час была совершенно пустынна, так как зрители все еще пили чай под гостеприимной красной крышей монастыря. Некоторое время Накамура и Умфандо шли молча; телохранители капитана с винтовками у плеча следовали за ними, стараясь не мешать.

Капелла уже давно зашла за горизонт. Ее шестая планета, гигант Иль-Хан, была почти в полной фазе — огромный золотой щит, переливающийся сотней оттенков. На небе виднелись еще два ее спутника, по своим размерам немного уступающие Сараю, на котором, в отличие от них, жилилюди; сама же планета Сарай была величиной с Землю. В багрянце неба слабо мерцали всего несколько звезд, сумевших не затеряться во всем этом блистающем великолепии; в золотистом сиянии утопали поля; вдали тускло светились фонари Сузы. Небеса исчеркивались следами метеоров, словно там, наверху, кто-то торопливо писал условными значками. Слева на горизонте вздымался горный массив, его пики, устремляющиеся все выше и выше, были покрыты снежными шапками. Где-то невдалеке выводила рулады неведомая ночная птица, ей в ответ стрекотали насекомые, на хлебных нивах с тихим шелестом прогуливался ветерок. И только хруст шагов по гравию грубо прерывал эту идиллическую симфонию звуков.

— Восхитительный мир, — тихо проговорил Накамура.

Капитан Умфандо пожал плечами. На его черном как смоль лице появилась брезгливая гримаса.

— Хотелось бы мне, чтобы он был дружелюбнее.

— Уверяю вас, сэр, что, несмотря на политические разногласия, ни к вам лично, ни к вашим людям никакой враждебности…

— Да бросьте, — перебил его офицер. — Я не так уж наивен. Начать с того, что Сарай вправе испытывать к нам неприязнь просто потому, что мы — солдаты и сборщики налогов для какой-то там Земли, которая даже посетить ее не позволит обычному колонисту. Но подобные чувства вскоре возникнут и у самого солдата. Дети швыряли в меня комки грязи, даже когда я не был при форме.

— Мне очень жаль, — огорчился Накамура. — Могу ли я принести извинения от имени своего города? Умфандо пожал плечами:

— Я не уверен, уместны ли здесь извинения. Мне не следовало делать карьеру в армии Регента. А Земля занимается тем, что вовсю эксплуатирует колонии. Можно придумать более мягкие выражения или оправдания, но слово «эксплуатация» более точно отражает ситуацию.

На мгновение он задумался, а затем с каким-то отчаянием в голосе спросил:

— Но что еще умеет делать Земля?

Накамура ничего не ответил. Некоторое время они продолжали идти молча.

Наконец Умфандо заговорил.

— Хочу спросить вас без обиняков. — Не увидев на плоском лице собеседника особого желания отвечать, он, сделав над собой усилие, продолжал: — Вам известно, что вы — один из лучших штурманов в Гильдии; как, впрочем, и любой штурман в системе Капеллы — таковым он просто обязан быть! — но вы как раз тот, к кому обращаются в особо трудных ситуациях. Вы участвовали в дюжине исследовательских миссий в новые системы. Это не обогатило вас, но вы стали одним из самых влиятельных людей на Сарае. Почему именно вы относитесь ко мне по-человечески?

Накамура глубоко задумался.

— Что ж, — сказал он наконец, — я не нахожу политику достаточно значимой, чтобы спорить из-за нее.

— Понятно. — Испытывая легкое замешательство, Умфандо переменил тему: — Если желаете, завтра могу подбросить вас на Батый военным транспортным кораблем. Вас высадят прямо на передаточной станции.

— Благодарю, я уже заказал билет на рейс регулярной межпланетной транспортной службы.

— А-а… На «Кресте» вы запросили каюту?

— Нет. На этом корабле мне несколько раз приходилось нести вахту — наравне со всеми, конечно. Хороший корабль. Возможно, сейчас он несколько старомоден, зато добротно сделан. Гильдия предложила мне отправиться в экспедицию, и я, поскольку других обязательств у меня не было, принял их предложение.

Умфандо знал, что предложения Гильдии, по существу, являлись предписанием для космонавтов нижних чинов. Человек с таким положением, как Накамура, мог и отказаться. Но, возможно, именно безотказностью и завоевывается подобная репутация.

— Есть причины для беспокойства? — спросил он.

— Никогда нельзя быть уверенным. Величайшей человеческой ошибкой является ожидание. Человек, полностью освободившийся от напряжения и ожидания, готов ко всему, что бы ни стряслось: ему не надо выходить из неподходящего для той или иной ситуации состояния, а значит, он успевает вовремя среагировать.

— Ха! Наверное, всем штурманам следует вменить в обязанность освоить дзюдо.

— Не думаю, что в принудительном порядке можно по-настоящему освоить какую-либо науку.

Впереди Накамура увидел свой дом. Он стоял на краю города, полускрытый зарослями бамбука, привезенного с Земли. Накамура потратил уйму времени, чтобы привести территорию вокруг дома в надлежащий вид; зато теперь многие из его гостей восхищаются красотой сада, что весьма любезно с их стороны. Он вздохнул. Привлекательный дом, хорошая верная жена, четверо подающих надежду детей, здоровье и успех… Что еще может пожелать себе непритязательный человек? Он признался себе, что его воспоминания о Киото подернуты дымкой забвения; ведь он еще ребенком покинул Землю. Безмятежный малолюдный Сарай, несомненно, предоставляет больше возможностей, чем их дает бедная, измученная Земля, этот людской муравейник, даже своим правителям. И все же иногда он просыпался по утрам под мелодичный перезвон храмовых колокольчиков Киото, звучавший в его ушах. Он остановился у входа.

— Не окажете ли нам честь зайти на чашечку чая? — спросил он.

— Нет, спасибо, — не совсем вежливо ответил Умфандо. — Вам с семьей надо… надо попрощаться. Я еще увижусь с вами, когда…

Небо неожиданно прочертил огненный сполох. На какое-то мгновение голубое пламя заставило померкнуть самого Иль-Хана. Болид с силой ударился об землю где-то в районе гор. Над израненными пиками ярко вспыхнуло пламя неистовой энергии. Затем дым и пыль смешались в каком-то дьявольском водовороте, а мгновение спустя оглушительный гром прокатился по всей долине.

Умфандо свистнул:

— Вот это махина!

— А… да… очень необычно… да-да, — запинаясь, пробормотал Накамура. Словно в тумане, он поклонился, желая капитану доброй ночи, и с трудом удержал себя, чтобы сломя голову не побежать по дорожке под спасительную крышу. Он просто пошел, но пока он шел, его била дрожь.

«Это всего лишь метеорит, — словно обезумев, говорил он себе. — Всего лишь метеорит. Пространство вокруг гигантской звезды, тесной двойной — как Капелла, и особенно в окрестностях самой большой ее планеты, наверняка забито всяким космическим мусором. Каждый день миллиарды метеоров наносят удары по Сараю. Сотни из них прорываются к его поверхности. Но ведь Сарай, — сказал он себе, — такой же большой, как Земля. На Сарае есть океаны, пустыни, необитаемые прерии и леса… и еще на Сарае, как и на Земле, убьет скорее молния, чем метеорит, и… и…»

— О, драгоценность в чаше лотоса! — вскрикнул он. — Я боюсь. Я боюсь черного солнца.

Глава 4

Снова пошел дождь, но на Красне это никого не раздражает. В такую погоду здесь надевают легкие непромокаемые одежды и радуются каплям дождя на лицах, хоть ненадолго разгоняющего сгустившийся жаркий воздух. Тучи над головой постепенно редеют, и мокрая почва начинает тускло отсвечивать. Иногда разрывается даже самый верхний слой облаков, и тогда в этот прорыв, пронзая черно-синие тучи и серебристый дождик, от тау Кита устремляется ослепляющий красноватый луч.

Чанг Свердлов въехал в Динамогорск; сзади к его седлу был привязан рогатый зверь. Травля зверя оказалась опасным мероприятием: они мчались через стоячие болота и лишенные всякой растительности, неприветливые отроги хребта Царя Николая IV. Чанг отчаянно нуждался в доказательстве, подтверждающем правоту его слов: он всего лишь выезжал поохотиться. Мукерджи, начальник контрразведки, начал что-то подозревать, разрази его Бог.

Два солдата шли рядом по возвышающемуся над дорогой тротуару. Дождь барабанил по их шлемам и целыми потоками низвергался вниз по дулам винтовок, повешенных через плечо.

По улицам, подобным Ревущей дороге, солдаты Земли обычно ходили по двое и вооруженные до зубов, готовые в любую секунду отразить нападение какого-нибудь красненского работника утопающего в грязи ранчо, или рыбака, шахтера, лесоруба, траппера,^[235] в скандалах и драках на время забывающего весь ужас своего годами копившегося одиночества. Залив нутро водкой или рисовым вином по самое горло и прихватив с собой для большего удовольствия fille-de-joie^[236] с начесом на голове, он, смутно подозревая, что с ним ведется нечестная игра, был способен стрелять из орудий своей ненависти при одном только взгляде на синеспинника.

Свердлов испытал удовольствие, плюнув на солдатские сапоги, мелькавшие где-то на уровне его головы. При таком ливне это осталось незамеченным. Особенно если учесть шум, толкотню, мигающие огни и раскаты грома над фронтонами городских зданий. Он причмокнул, понукая свою ящероподобную клячу, и направил ее к середине раскисшей дороги, именуемой Ревущей. Сутолока на улице не внесла в его настроение заметного улучшения, скорее наоборот. «Доложусь, — подумал он, — и пойду выпрошу себе аванс в банке Гильдии, а уж потом наверстаю свои шесть недель. Буду куролесить так, что меня надолго запомнят все «веселые» дома!»

Он свернул на проспект Тигров и остановился перед известным ему трактиром. Привязав своего ящера и кинув сторожу монету, он вошел в пивной бар. Как всегда, там было полно народу и все галдели одновременно. Он протолкнулся к стойке. Хозяин сразу узнал его: Свердлов был молодым человеком богатырского сложения, круглоголовый, коротко остриженный, с мясистым носом и маленькими карими глазами на рябом лице. Хозяин достал кружку с квасом, добавил туда водки и выставил на стойку. Он кивнул на потолок.

— Я скажу ей, что ты здесь, — сказал он и вышел. Свердлов оперся на стойку, держа кружку в одной руке, а другой поглаживая рукоятку пистолета. «Хотел бы я, чтобы наверху меня действительно ожидала одна из девушек, — подумал он. — Нужна ли нам эта дешевая мелодрама с шифрами и паролями, да и вообще вся эта ячейковая организация?» Он внимательно оглядел комнату, бурлившую полуобнаженными людьми. Кто-то играет в шахматы, кто-то в карты, кто-то рассказывает сальный анекдот, кто-то хвастается, кто-то угодничает; там наблюдают за индийской борьбой, а вон там в углу начинается драка — и это его красняне! Навряд ли кто-то из них может быть платным соглядатаем Регента, и все же… Хозяин вернулся.

— Она здесь и ждет тебя, — осклабился он. Двое мужчин неподалеку от них похабно заржали. Свердлов опрокинул в себя содержимое кружки, раскурил одну из тех дешевых сигар, которым он оказывал предпочтение, и ринулся сквозь всю эту толпу к лестнице.

В конце коридора на четвертом этаже он постучал в дверь. Голос за дверью предложил ему войти. Комната оказалась совсем небольшой и безвкусно обставленной, зато окном она выходила на улицу, ведущую прямо к границе города, где совершенно неожиданно глазам открывалась какая-то нереальная, воздушная красота деревьев в радужном многоцветий. Сквозь редкий красненский дождь посверкивали молнии. Про себя Свердлов с презрением подумал: а есть ли на Земле, у каждого ее порога, такие же джунгли и бесконечные просторы?

Он закрыл дверь и кивнул двоим мужчинам, сидевшим в ожидании. Он уже знал Ли Цуна, а вот сухощавый, похожий на араба парень был ему незнаком. Но их, тем не менее, и не думали представлять друг другу.

Ли Цун вопросительно поднял бровь.

— Все идет прекрасно, — проговорил Свердлов. — У них там возникли еще кое-какие затруднения — воздушные споры основательно подпортили им электроизоляцию, но мне думается, я нашел решение. Люди с Низины хорошо подкармливают наших ребят, нет и намека на то, что кто-либо выдал их. Пока нет.

— Речь идет о подпольном заводе по производству бомб? — спросил худой мужчина.

— Нет, — ответил Ли Цун. — Пора и тебе узнать об этих делах, тем более что сегодня ты покидаешь систему. Этот человек помогает контролировать нечто более важное, чем изготовление стрелкового оружия. Они там вовсю налаживают производство по выпуску межпланетных реактивных снарядов.

— Но для чего? — спросил незнакомец. — Ведь если Братство завладеет передатчиком материи, то пройдут годы, прежде чем прибудет подкрепление из какой бы то ни было системы. У вас тогда будет достаточно времени, чтобы создать тяжелое вооружение. — Он вопросительно взглянул на Свердлова. Ли Цун кивнул. — К тому же, — продолжил худой мужчина, — мой отдел старается, чтобы вооруженные силы Протектората находились к нам не ближе самой Земли. И в случае одновременной революции на дюжине планет их звездолеты, возможно, достигнут тау Кита по меньшей мере через два десятилетия.

— Хм, — пробормотал Свердлов. Он опустился в кресло. Сигара в его волосатой руке Ткнула воздух по направлению к худому мужчине. — А вы никогда не думали, что эти земляне — не дураки? Передатчик материи для системы тау Кита уже там, на Луне Два. Наверняка. Мы или завладеем им, или уничтожим. Но неужели это единственный нуль-передатчик на всю округу?

Худой мужчина поперхнулся.

— Это не нашего ума дело, — пробормотал Ли Цун. — Чтобы сдерживать людей, достаточно уже одного священного трепета перед Землей. Но, по правде сказать, Регент — идиот, если на какой-нибудь маловероятной орбите нет хотя бы одного астероида с установленным на нем сверхмощным передатчиком. И тогда уже через несколько часов после провозглашения независимости можно ждать в своих небесах появления флота противника. Мы должны быть готовы дать им отпор!

— Но… — произнес худой мужчина, — но это значит, что для подготовки потребуется больше лет, чем я думал. Я надеялся…

— Сорок лет тому назад в системе Центавра восстание было преждевременным, — прервал его Ли Цун. — Давайте никогда не забывать тот страшный урок. Вы что, хотите подвергнуться лоботомии?

На какое-то время все замолчали. По крыше барабанил дождь. Внизу на улице двое бродяг, судя по всему, только что вернувшихся с Нагорья, устраивали бой ящеров.

— Что ж, — произнес наконец Свердлов. — Я, пожалуй, пойду.

— О нет, тебе следует остаться, — сказал Ли Цун. — Предполагается, что ты сейчас у женщины. Разве ты забыл?

Свердлов нетерпеливо фыркнул, но послушно достал из кармана миниатюрную шахматную доску с комплектом фигур.

— В таком случае кто сыграет со мной блиц-партию?

— Что, лавры победителя настолько притягательны? — спросил Ли Цун.

Свердлов выругался.

— Почти весь свой отпуск я охотился, продираясь сквозь кустарник и даже карабкаясь на вершину Царя, — сказал он. — Я на несколько недель уезжаю в Тово — или еще хуже, в Крымчак или в Купру, а то и в Белт; в Тово, по крайней мере, есть поселок. А может, даже на месяцы! Дайте хоть немного расслабиться.

— По правде сказать, — произнес Ли Цун, — следующее место твоего пребывания уже определено, и оно не совпадает ни с одним из упомянутых тобой. Оно находится за пределами системы. — Согласно образу-легенде, созданному для публики, он был мелким чиновником в Гильдии Астронавтов.

— Что? — Свердлов сыпал проклятиями целую минуту. — Ты хочешь сказать, что меня на месяц запрут в каком-то вонючем корабле, болтающемся среди звезд, и…

— Спокойно, спокойно, прошу тебя. Тебе не придется нести обычную одинокую вахту — из тех, что «на всякий случай». Эта будет гораздо интереснее — на ХА 463, «Южный Крест».

Свердлов задумался. В свое время он достаточно полетал на звездолетах, но никогда особенно не интересовался ими: для него они были частью нудной поденщины, одной из наименее привлекательных сторон жизни космонавтов. А однажды его очередное дежурство пришлось даже на тот период, когда к земному сообществу звездных систем подсоединяли новую систему, но и оно оставило его равнодушным. Планеты новой системы оказались ядовитыми преисподнями, и как только его дежурство окончилось, он поспешил вернуться домой, даже не дождавшись завершения работ по установке ретрансляционной станции — пусть дьявол хлебнет за него на ее торжественном открытии.

— Понятия не имею, о каком звездолете идет речь, — проговорил Свердлов.

— Он направляется к альфе Южного Креста. Или направлялся. Несколько лет тому назад робоконтроль, в обычном порядке анализируя фотографии, полученные приборами звездолета, выявил кое-какие расхождения. Главным образом, смещение некоторых звезд на заднем плане — по законам Эйнштейна о влиянии массы на прямолинейность световых лучей. При более тщательном изучении обнаружилось, что в том направлении действует слабый источник длинных радиоволн. По-видимому, эти волны — не что иное, как предсмертные вздохи угасающей звезды.

Поскольку работа Свердлова была связана с атомным ядром, он не мог не возразить.

— Я так не думаю. Не исключено, что предсмертные вздохи, как ты выразился, могут быть высвобожденной в виде излучения гравитационной потенциальной энергией после того, как собственная топка звезды полностью исчерпала свои внутренние ресурсы. Но небесное тело, остывшее до такой степени, может излучать только на длинных радиоволнах… Я бы даже назвал этот процесс чем-то вроде турбулентного потока в том пространстве, что считается атмосферой. Считаю, что звезда не просто умирает — она уже мертва.

— Не знаю, — пожал плечами Ли Цун. — И думаю, что никто не знает. Экспедиция, о которой я говорил, и призвана ответить на подобные вопросы. От первоначальной цели — к альфе Южного Креста — на время отказались, притормозили корабль и направили его к черной звезде. Сейчас он уже на подходе к ней. Следующие вахтенные выведут его на орбиту и займутся предварительными исследованиями. И ты как инженер — в их составе.

Свердлов глубоко затянулся сигарой.

— Но почему я? — возразил он. — Я — межпланетник. Если не считать тех межзвездных вахтенных полетов — черт бы их побрал! — то я никогда не бывал за пределами таукитянской системы.

— Возможно, это и явилось одной из причин, почему избрали именно тебя, — ответил Ли Цун. — Гильдия не любит своих людей за их провинциальное мировоззрение.

— Еще бы, — усмехнулся Свердлов. — Мы, колонисты, можем отправляться путешествовать, куда нам заблагорассудится, но только не на Землю. Лишь наши товары попадают на Землю без специального на то разрешения.

— Тебе незачем вербовать нас в Братство Независимости, — сухо заметил худой мужчина. Свердлов стиснул зубы.

— На борту ведь будут и эти земляне, не так ли? Определить меня на тот же корабль, где есть земляне, чревато неприятностями. — Слова с трудом проталкивались сквозь узкую щель его враз отвердевших губ.

— Нет, ты будешь предельно вежливо и доброжелательно сотрудничать, — резко возразил Ли Цун. — Были и другие причины твоего назначения. Не могу сказать тебе больше того, что говорю, но ты и сам можешь догадаться, что у нас есть единомышленники, даже члены нашего Братства, в самой Гильдии… на более высоком уровне, чем в ближнем космосе! Может быть, черная звезда даст нам кое-какие сведения с военной точки зрения. Кто знает? К примеру, что-нибудь о силовых полях или… Призови на помощь собственное воображение. От того, что на «Кресте» будет человек Братства, никому хуже не станет. Скорее наоборот. Доложишь мне, когда вернешься.

— Отлично, отлично, — проворчал Свердлов. — Полагаю, что месяц-другой смогу потерпеть этих землян.

— Вскоре ты получишь официальное предписание, — сказал ему Ли Цун. Он взглянул на часы. — Думаю, тебе уже можно бежать; у тебя ведь репутация мужчины, который, хм-м, быстро работает. Желаю хорошо провести время.

— И не болтай слишком много, когда напьешься, — добавил худой мужчина.

Свердлов задержался в дверях.

— Меня бы уже давно не было в живых, — ответил он, — если бы я болтал.

Глава 5

Для всего личного состава экспедиции Отдел зарезервировал места в первом классе, что означало прямой беспересадочный перелет до Луны при нормальной силе тяжести.

Дэвид Райерсон, позабыв о напитке в руке, в задумчивости стоял у экрана.

— Знаете, а ведь я только два раза покидал Землю, — проговорил он. — Сегодня — третий. В прошлые два раза мы пересаживались на Сателлите и почти весь путь проделали в невесомости.

— Похоже, что было весело, — заметил Макларен. — Нужно как-нибудь попробовать.

— Вы… при вашей работе… вы, должно быть, часто бываете на Луне, — робко сказал Райерсон. Макларен кивнул:

— Обсерватория горы Амбарцумяна — на обратной стороне. Тем не менее небольшое количество пыли и газа нам, конечно, мешает, но я позволю чистюлям отправиться к спутнику Плутона и вернуть мне свои снимки.

— Но… Нет. Простите меня. — Райерсон качнул своей белокурой головой.

— Продолжай. — Макларен, усевшись в шезлонг, который очертаниями сиденья похотливо повторял плавные изгибы человеческого тела, предложил тому пачку сигарет. Он считал, что хорошо знаком с подобным типом людей — серьезных, одаренных и амбициозных, но в благоговейном трепете взирающих на мишурный блеск ранга техна, который достается кому-то по наследству. — Смелее, — подбодрил он Райерсона. — Меня не так-то легко смутить.

— Я только хотел узнать… кто оплачивал все ваши рейсы… обсерватория или…

— Великие предки! Обсерватория! — Макларен запрокинул голову и рассмеялся искренним смехом человека, которому никогда не приходилось чего-либо серьезно опасаться. Звонкий смех заглушил тихую музыку, лившуюся с экрана. Звук задребезжал, а исполнительница стриптиза даже прекратила на мгновение раздеваться на своей сцене.

— Мой дорогой коллега, — сказал Макларен, — я не только оплачиваю стоимость перевозки своего бренного тела, но от меня еще ждут, чтобы я великодушно пожертвовал на возмещение расходов этого учреждения. Во всяком случае, — добавил он, — мой отец именно этого и ждет от меня. Да и откуда, спрашивается, браться этим деньгам на теоретические исследования? Их, знаешь ли, невозможно выколотить налогами из простонародья. У них просто нет денег. На верхушку общества тоже надежды мало: их уже так зажали налогами, что дальше некуда. Можно сказать, просто выталкивают их к массам, живущим впроголодь. И поэтому Протекторат опирается на класс технов — обслуживая, но не оплачивая. Впрочем, это лишь в теории; на практике же большинство этих правителей вообще ничего не делает. Но как еще можно было бы поддерживать фундаментальную науку, если не частными финансовыми вливаниями? Слава Богу, за то, что Он вложил в людей эдакий инстинкт снобов; только благодаря этому и живы пока наука и искусство.

Райерсон испуганно оглянулся, словно ожидая, что их сию же минуту арестуют, и зашептал, осторожно присев на краешек кресла:

— Да, сэр, конечно же, я знаю. Просто я не очень хорошо… я был не совсем в курсе всей механики… финансирования.

— Да? Но как же так могло получиться, что у тебя такой пробел в знаниях? Ты ведь учился на ученого, не правда ли?

Райерсон отвернулся к иллюминатору, в котором была видна Земля. Сияние ее ореола, словно туман, наползало даже на самые дальние созвездия и приглушало их блеск.

— Сначала я учился на космонавта, — краснея, произнес он. — Но в последние два года я увлекся гравитикой и мне пришлось с головой уйти в постижение этой науки и… ну… еще я намеревался эмигрировать, так что меня не интересовало… Колонии нуждаются в специалистах. Возможности…

«Первопроходничество означает неограниченные возможности стать скучнейшим из обывателей, эдакой занудно квакающей лягушкой — при условии, что лужа местного масштаба будет достаточно мелка», — подумал Макларен. Но вслух он довольно вежливо спросил:

— Куда?

— На Рам. Третья планета Вашингтона-5584.

— Хм? Ах да. Вновь открытая звезда. Карлик класса G0. Послушай, а сколько до нее отсюда?

— Девяносто семь световых лет. Рам только что прошел пятилетний тест — его обследовали по всем параметрам. — Воодушевившись, Райерсон подался вперед и уже без прежней робости продолжал: — Как ни удивительно, сэр, но из всех обнаруженных ранее планет Рам по своим характеристикам наиболее подходит к Земле. Биохимия настолько соответствует земной, что некоторые местные растения можно даже употреблять в пищу. Там есть климатические зоны, океаны, леса, горы, одна большая луна…

— И тридцать лет полной изоляции, — добавил Макларен. — Ничто не будет связывать вас со Вселенной, кроме голоса.

Райерсон снова покраснел.

— Разве это имеет большое значение? — вызывающе спросил он. — Да и что особенного мы теряем при этом?

— Думаю, ничего, — ответил Макларен. «Возможно, ваши жизни», — подумал он. — Помнишь фантомную чуму на Новом Кашмире? Или ваших детей — на Гондване обнаружился вирус, вызывавший мутации. Пять лет — не так уж много, чтобы как следует изучить планету. Тридцать лет карантина — это минимальный срок, особенно если учесть, что цифра взята произвольно. К тому же, несомненно, существуют и более заметные глазу грозные явления природы. Бури, землетрясения, трясины, вулканы, метеориты. Кумулятивные отравления. Дикие звери. Не вызывающие подозрений полуразумные аборигены. Необычность чужой среды, одиночество, сумасшествие. Поэтому не удивительно, что колонии, которым удалось выжить, развивают собственную культуру. И не удивительно, что они начинают думать о Земле как о паразите, пользующемся плодами их собственного, поднадоевшего им героизма. Несомненно одно: у Земли, с ее десятью миллиардами населения и огромной территорией некогда пахотных, а теперь абсолютно бесплодных из-за радиации земель, практически нет выбора.

«Но мне бы очень хотелось знать, почему вообще продолжается эмиграция? Уроки были жестокими, так почему же тогда здравомыслящие люди — как этот юноша, к примеру, — отказываются воспользоваться ими?»

— Ну хорошо, — сказал он вслух. Он дал знак официанту. — Подзаправьте-ка нас, да побыстрее.

Райерсон невольно позавидовал той непринужденности, с которой его собеседник оформил заказ, и не удержался, чтобы не спросить:

— А вы всегда добираетесь до Луны первым классом? Захватив губами новую сигарету, Макларен чиркнул зажигалкой и улыбнулся; от его улыбки сигарета поднялась торчком.

— Думаю, да, — ответил он. — Я всегда путешествовал по жизни первым классом.

Корабль развернулся кормой к Луне и стал двигаться задним ходом, пока наконец не произвел посадку в порту Тихо; ни напитки, ни пассажиры при этом маневре не пострадали. Макларен сразу перестроился на лунную гравитацию, а Райерсон, сильно побледнев, проглотил таблетку. Но даже в этот момент, когда ему было плохо, Райерсона угнетала мысль, что ему еще предстоит пройти через галерею к монорельсовой станции. Пассажирам третьего класса предписано смиренно выносить извечные бюрократические издевательства: соблюдать правила безопасности, стоять в очередях, определяться с местом проживания. На этот раз прошло всего несколько минут, а он уже снова удобно устроился на мягких диванных подушках и глядел в прозрачный кристалл окна, любуясь гордым величием гор, увенчанных острыми пиками.

Когда поезд тронулся, Райерсон сцепил пальцы рук. Он боялся, и страх этот был выше его. Не сразу, но он все же разобрался в причине подобного чувства: призрак отцовского Бога, величаво и с достоинством проповедующий с надгробия, которое воздвиг сын.

— Давай поедим, — предложил Макларен. — Я нарочно выбрал именно этот поезд. Он идет не так быстро, и мы как раз успеем получить в пути удовольствие от еды. Шеф-повар всю душу вкладывает в приготовление устриц в тесте.

— Я не… не голоден, — запинаясь, произнес Райерсон. На смуглом, украшенном крючковатым носом лице Макларена промелькнула усмешка.

— Для этого, парень, и существуют коктейли и закуски. Так что набивай желудок. Если правда то, что я слышал о рационе в глубоком космосе, то нам придется помучиться месяц-другой.

— Вы хотите сказать, что никогда не летали на звездолетах?

— Конечно, нет. Никогда в жизни не залетал дальше Луны. Да и зачем мне заниматься подобной чепухой?

Макларен столь стремительно направился в вагон-ресторан, что плащ за его спиной взметнулся, словно пламя. Под переливающейся белой туникой вырисовывались ноги, мускулистые и безволосые, а ниже виднелись высокие кожаные ботинки на шнуровке; на голове надменно красовался лихо заломленный берет. Райерсон, в своем сером комбинезоне космонавта, уныло плелся позади. На душе у него было горько. «Какого черта я потащился сюда и бросил Тамару? Да разве этот павлин разбирается в чем-нибудь? Он нанялся в этот рейс, чтобы просто развлечься, вот и все; чтобы ненадолго отдохнуть от вина и женщин… а Тамара сейчас отрезана на какой-то скале от всего мира, а рядом это самодовольное старое животное, которое трясется от злости при одном упоминании ее имени!»

Они сели за столик, и Макларен продолжил:

— Но от возможности поучаствовать в этой экспедиции грех отказываться. В прошлом году я подыскал себе смирного математика и поручил ему как следует разобраться в уравнении Шредингера — я имею в виду вариант релятивистской теории Сигумото. Юэнь теоретически допускает как раз то, что мне по вкусу — и даже слишком по вкусу. Тем не менее он решил уравнение с величинами, предполагаемыми у черной звезды: плотность массы, сила гравитации и так далее. Полученные им результаты заставили нас обоих задать себе вопрос: а не переходит ли подобное небесное тело в совершенно новую стадию дегенерации в самом ядре? Один гигантский нейтрон? Звучит, наверное, слишком фантастично. Но допустим…

И по мере того как монорельсовый поезд увлекал их дальше и дальше к Обратной стороне, Макларен, развивая свою теорию, все больше увлекался, перейдя с интерлингвы на язык математических терминов. Райерсон внимательно следил за математическими выкладками — порой Макларен даже испещрял формулами меню, но функция, которую он исследовал, была Райерсону неизвестна. Графически она выглядела замкнутой пространственной поверхностью и при определенных условиях сводилась к обобщенному тензору. Двумя часами позже, когда Райерсон вышел из поезда на Обратной стороне, голова его гудела.

Он уже слышал о циклопических сооружениях в кратере Юкава; полностью заполонив внутреннее пространство кратера, они расползались по равнине за его пределами. Да и кто не слышал об этом? Но все, что он увидел в этот свой первый приезд на Луну, было лишь огромным вокзальным вестибюлем, заполненным множеством одетых в форму специалистов, и длинным покатым туннелем. Не скрывая разочарования, он робко заикнулся об этом Макларену.

— Совершенно верно, — кивнул новозеландец. — Залив в полуденных лучах солнца намного романтичнее, чем прыжок на пятьдесят световых лет; да и представление о проделанном расстоянии там совсем другое — как-то больше впечатляет. А уж о том, что на заливе более красивый пейзаж, и говорить не приходится. По-моему, космические путешествия чересчур превозносят. Да и сами космонавты, насколько я слышал, предпочитают межпланетные перелеты, а свои безрадостные вахты в межзвездном пространстве воспринимают как неизбежную обязанность и несут их по очереди.

Туннель, по которому они шли, временами разветвлялся, и постоянно то тут, то там встречались указатели переходов на альфу Центавра, тау Кита, эпсилон Эридана, на все давно освоенные и заселенные системы. Переходы предназначались для пассажиров, отправка же грузов шла по другим каналам. Ни в одной из этих галерей особой суматохи не чувствовалось. Немногие земляне имели возможность вылететь за пределы Солнечной системы по делам бизнеса, еще меньше могло позволить себе такое путешествие ради удовольствия. Колонистов здесь практически не было: за исключением тех, кто прибыл сюда с согласия земной администрации, а свое согласие она давала очень и очень неохотно. Регенту и без того хватало забот, и он не собирался наживать себе новые. Ставить метрополию с ее миллиардами неспокойного населения под удар новых идей, рожденных под новыми звездами, или позволять колонистам воочию убедиться, в каком подчинении от Земли они находятся, не входило в его планы, и он препятствовал этому, как мог. Вот что было истинной причиной запрета, о чем знал каждый образованный обитатель Земли. Что же касается неграмотного большинства населения, то оно принимало на веру все официальные, довольно туманные оправдания со ссылками на торговую политику.

Галереи к переходам на Сириус, Процион и другие неколонизированные системы были почти пустынны. С этих систем было нечего взять — разве что какой-нибудь случайный самоцвет или редкий химический продукт. Их использовали в основном для установки ретрансляционных станций — с целью дальнейшей переброски людей на более полезные планеты.

В груди Райерсона вдруг гулко забилось сердце — он проходил мимо недавно установленного указателя: стрелка и выше — светящаяся надпись ПЕРЕХОД НА ВАШИНГТОН-5584. В том туннеле скоро будет тесно, буквально на следующей неделе!

Ему бы следовало быть там. И Тамаре. Ну да ладно, эта эмиграционная волна — не последняя. Его проезд уже оплачен, и поэтому он спокойно прошел мимо к следующей секции.

Чтобы не молчать, он, несколько принужденно, произнес:

— А где же переборки?

— Какие? — рассеянно спросил Макларен.

— Аварийные. Приемное устройство, хоть это и маловероятно, но может отказать. Поэтому здесь так много всяких сооружений и каждая звезда имеет свой нуль-передатчик. Нуль-переброска расходует неимоверное количество энергии — это одна из причин, почему передача материи дороже перелета на звездолете. Даже незначительное приращение неизлученной энергии может расплавить всю нуль-камеру.

— Ах, это! Ну да. — Макларен не стал говорить, что все это ему хорошо известно — пусть поважничает! Парню хочется хоть как-то поддержать себя, не дать себе раскиснуть. Что же его все-таки гложет? Когда Отдел предлагает зеленому юнцу должность в экспедиции первостепенной важности — такой, как эта… Она, конечно, расстроила эмиграционные планы Райерсона. Но не слишком. Даже если он опоздает на несколько недель, ничего страшного не случится. Вряд ли все лучшие участки на Раме окажутся занятыми: если на то пошло, еще мало людей могут позволить себе оплатить проезд.

— Понимаю, о чем ты, — произнес Макларен. — Да, переборки здесь есть, но они углублены в стены и замаскированы. Кому же хочется подталкивать платежеспособных покупателей к мысли о возможной опасности? Какой-нибудь техн может разнервничаться и учинить скандал.

— Настанет время, — сказал Райерсон, — когда люди сократят потребление необходимой энергии и вместо изготовления трубок Франка научатся воспроизводить их. Записать образец и затем по нему воссоздавать, пользуясь банком памяти. Тогда каждый сможет позволить себе оседлать световые лучи. Межпланетные корабли, даже воздушные и наземные транспортные средства, выйдут из употребления.

Макларен промолчал. Иногда он размышлял — так, между делом — по поводу нереализованных возможностей нуль-транспортировки. Трудно сказать, как обернется для человека его личное бессмертие — хорошо или плохо. Но в том, что оно не для всех, сомнений быть не может! Только для немногих избранных — таких, как Теранги Макларен. Иначе говоря, стоит ли волноваться? Даже подарив нам корабли, шахматы, музыку, драму ногакуу,^[237] красивых женщин и превосходные спектроскопы, жизнь может стать нам в тягость.

Что же касается нуль-передач, то вся трудность — а следовательно, и затраты — исходит из сложности сигнала. Взять хотя бы взрослого человека. В нем содержится порядка 1014 клеток, каждая из которых — сложнейшая структура, включающая в себя огромное количество протеинов. А те, в свою очередь, состоят из миллионов молекул. Приходится сканировать каждую из этих молекул: определить ее структуру, зафиксировать ее энергетические уровни на данный момент и установить истинные пространственно-временные взаимоотношения с каждой другой молекулой. И все это проделать — насколько позволяют законы физики — практически одновременно. Нельзя разбирать человека на части или вновь собирать его дольше чем за несколько микросекунд — он просто не перенесет этого. Если же задержаться, то не стоит даже надеяться на перемещение хотя бы вполне узнаваемого бифштекса.

Поэтому сканирующий луч, словно энергетический клинок, многократно пронзает человека. На своем пути он не пропускает ни одного атома и, преобразуясь при этом, мгновенно переносит это преобразование на матрицу нуль-передатчика. С другой стороны, такой бешеный темп приводит к распаду. Сканируемый объект переходит в газообразное состояние, причем так быстро, что за этим процессом можно наблюдать только с помощью осциллоскопа. Газ всасывается в деструкционную камеру и затем, разложенный там на атомы, скапливается в банке памяти. В надлежащее время он примет вид прибывающего пассажира или прибывающего груза. В известном смысле человек умер.

Если суметь записать сигнал, который входит в матрицу передающего устройства, то такую запись можно было бы хранить целую вечность. Даже по прошествии тысячи лет можно будет воссоздать человека с его памятью, мыслями, привычками, предрассудками, надеждами и чувствами любви, ненависти и страха, которыми он обладал на момент записи. Можно было бы воспроизвести даже миллиард идентичных людей. Или, что еще целесообразнее, воплотить в жизнь искусственный прототип, единственный в своем роде, по которому можно сотворить хоть миллиард копий-близнецов. Так что Небытие окажется выгоднее какой-то пригоршни грязи.^[238] Или еще так… наложить отпечатки образцов нейронных клеток, заключающих в себе всю память, весь жизненный опыт человека на запись его двадцатилетнего тела, и это будет означать его второе рождение и бессмертие!

И все-таки сигнал чересчур усложнен. Ученые разрабатывают целые программы в этом направлении, но результаты пока неутешительны. Через несколько столетий в ученом мире, может, и найдут какой-нибудь хитрый способ, с помощью которого можно будет записать человека или хотя бы трубку Франка. Ну а пока нуль-транспортировка и сканирование должны проходить одновременно. К примеру, сигнал уходит. Возможно, его передают несколько раз. Рано или поздно он попадает в принимающее устройство желаемой нуль-камеры. Матрица принимающего устройства, питаемая распадающимися атомными ядрами, за считанные микросекунды сжимает газовое облачко, формирует более сложные элементы, далее — молекулы, клетки и все образы, запечатленные в сигнале. При этом происходит огромное потребление энергии. Ведь энергия слипания частиц, помогающая воссоздавать человека (или бифштекс, или звездолет, или товары с колониальных планет), в гравитационном и магнитном полях гасится. И вот воссозданный человек покидает приемную нуль-камеру и отправляется по своим делам.

«Моноизотопный элемент довольно прост для записи, — напомнил себе Макларен, — даже несмотря на то, что требует уйму транзисторных элементов. Поэтому современная цивилизация может позволить себе быть расточительной по отношению к металлам: например, использовать чистую ртуть для создания тяги в звездолетах. И все же мы пока едим хлеб, производимый человеком в поте лица своего».

В который раз, но без особого возмущения — жизнь ведь так коротка, чтобы тратить ее на что-то, не связанное с высмеиванием рода человеческого — Макларен спросил себя, а так ли уж трудна проблема записи, как утверждают физики. Революций не любит ни одно правительство, а молекулярное дублирование так революционизировало бы общество, что никто и представить бы себе не смог. Подумать только, что и без того приходится охранять станции и ограждать их здесь, на Луне… в противном случае даже и сегодня какой-нибудь фанатик может выкрасть из больницы трубку с радием и продублировать его достаточное количество раз, чтобы хватило на стерилизацию планеты!

— Ну что ж, — негромко произнес он.

Они подошли к специальному смотровому отсеку и проследовали в контору. Здесь им предстояло испытать на себе все прелести бюрократической волокиты. Райерсон предоставил Макларену улаживать их дела и, пока тот был занят, пытался осмыслить, что образец, которым является он сам, вскоре будет материализован в заново сформированных атомах в ста световых годах от Тамары. Постигнуть это было невозможно. Слова оставались только словами.

Наконец их бумаги были должным образом оформлены. Приемопередатчики, установленные на звездолетах, могут обслуживать несколько сот килограммов за один раз, поэтому Макларен и Райерсон вошли вместе. Им пришлось немного обождать, так как аварийные выключатели на «Южном Кресте» оказались заблокированными: кто-то другой, опередив их, только что отбыл или, наоборот, прибывал.

— Смотри сейчас в оба, — сказал Макларен. — Это — чудо.

— Что? — Райерсон, прищурившись, непонимающе взглянул на него.

Цепь замкнулась. Ощущений не было: технологический процесс шел слишком быстро, чтобы они успели появиться.

Сканирующее устройство послало свой сигнал в матрицу. Матрица наложилась на несущую волну. Но подобная терминология — обычный сленг, заимствованный из электроники. Не может быть «волны», если нет скорости, а у силы тяжести ее нет. (Это наиболее точное толкование общепринятого утверждения, что «гравитация распространяется с бесконечно большой скоростью».) Внутри термоядерной топки вспухали невообразимые энергии; ими ничто не управляло — ничто и не могло управлять ими, кроме генерируемых ими самими силовых полей. Материя пульсировала, переходя из состояния существования qua^[239] материи как таковой в состояние полного распада и опять в состояние существования — от частицы к кванту гамма-лучей и обратно. Поскольку кванты не имеют остаточной массы, эти пульсации, согласно законам механики Эйнштейна, нарушали геометрию пространства. Правда, незначительно — ведь гравитация действует слабее, нежели магнетизм или электричество. Если бы не эффект резонанса, сигнал затерялся бы в фоновых «шумах», не успев пройти и нескольких километров. Впрочем, сигнал поддерживали многочисленные ретрансляторы, установленные на всех парсеках пути, пока матрица на «Кресте» не восприняла его и не отреагировала соответствующим образом. Однако время, в известном смысле, стояло на месте, и ни один уважающий себя математик не назвал бы «луч» лучом. И все-таки это был сигнал, единственный сигнал, — как признают физики, специализирующиеся в теории относительности, — перемещающийся быстрее света. Впрочем, на самом деле он не перемещается — он просто есть.

Райерсон предусмотрительно проглотил таблетку, но все равно у негобыло такое ощущение, будто из-под ног уходит земля. Он ухватился за поручень. Остаточное изображение передающей нуль-камеры перетекло в катушки и блоки принимающего устройства на звездолете. Райерсон невесомым облачком газа парил в миллиарде триллионов километров от Земли.

Глава 6

Перед выходом из нуль-камер — или «над» ними во время ускорения — находился топливный отсек, за ним — гироскопы и установка для регенерации воздуха. Далее надо было пройти через обсервационный отсек, где теснились многочисленные приборы и лабораторное оборудование. Непрочная на вид стенка шахты для прохода отделяла производственное отделение от жилого. В шестиметровый круг были втиснуты откидные койки, кухня, ванная, стол, скамейки, полки и запирающиеся на замок рабочие шкафчики, по одному на каждого.

Сейки Накамура одной ногой обхватил стойку, чтобы как-то зафиксировать себя в потоке воздуха, и, подчиняясь неписаному правилу, листал вахтенный журнал. Это дало возможность остальным успокоиться. Светловолосый юноша — Дэвид Райерсон — похоже, особенно нуждался в этом. Астрофизик, Макларен, достиг необычайных успехов в искусстве приятного времяпрепровождения. Попыхивая отнюдь не дешевой земной сигаретой, он морщил свой аристократический нос, не привыкший обонять запах пота, кухонного чада и машинного масла, за двести лет пропитавшего старый корабль насквозь. Инженер Свердлов — высокий и некрасивый молодой человек крепкого сложения — просто угрюмо смотрел. Ни одного из них Накамура никогда прежде не встречал.

— Что ж, джентльмены, — произнес он наконец. — Простите меня, но я должен был ознакомиться с записями, оставленными последним штурманом. Теперь мне примерно известно состояние дел на сегодня. — Он рассмеялся, и в его смехе прозвучали нотки учтивого самоосуждения. — Все вы, конечно, знакомы с пунктами устава. Штурман является капитаном. В его обязанности входит вести корабль туда, куда пожелает ведущий ученый — в данном случае это доктор Макларен-сан, — но в пределах безопасности, по его собственному решению. В случае моей смерти или недееспособности командование кораблем возлагается на инженера, э-э… Свердлова-сан, и вам следует вернуться домой как можно скорее. Да-с-с. Но я уверен, что наша совместная экспедиция будет приятной и поучительной во всех отношениях.

Он почувствовал, как банально прозвучали его слова. На тот случай, если в составе экипажа не было членов Гильдии, существовал закон — и закон мудрый, по которому полагалось в первую очередь привлечь всеобщее внимание к основному документу. Некоторые штурманы довольствовались тем, что вслух зачитывали устав, но Накамуре эта процедура казалась какой-то бездушной. Вот только — он заметил растерянный и полный тоски взгляд Райерсона, снисходительный — Макларена, в глазах Свердлова пылало гневное нетерпение — его попытка наладить дружеские отношения потерпела крах.

— Обычно мы не придерживаемся строгого соблюдения всех правил и норм, — несколько натянуто продолжал он. — Мы составим график дежурств по домашнему хозяйству и будем друг другу помогать, так? Хорошо. Об этом чуть позже. Что же касается звезды, то от предыдущих вахт у нас есть кое-какие предварительные данные и подсчеты. По всей вероятности, масса этой звезды в четыре раза превышает массу Солнца; ее радиус — едва ли больше двух земных или чуть меньше. Излучение улавливается только на низких радиочастотах, и то слабое. У меня здесь расшифровка спектрального анализа — вас это может заинтересовать, доктор Макларен.

Высокий смуглый человек протянул за листком руку. Его брови удивленно приподнялись.

— Вот так так, — произнес он. — Это самое странное сочетание длин волн, какое я когда-либо видел. — Наметанным взглядом он пробежался по колонке с цифрами. — Тут, кажется, уйма триплетов.^[240] Но линии получаются такими широкими, судя по допустимым погрешностям, что я не могу сказать наверняка без более тщательного… хм-м… — Он снова взглянул на Накамуру. — Где мы сейчас относительно этой звезды?

— Приблизительно в двух миллионах километров от ее центра тяжести. Нас притягивает к ней, поскольку мы пока не вышли на орбиту, но нашей радиальной скорости вполне достаточно, чтобы…

— Не волноваться. — Софизм слетел с губ Макларена, словно туника с плеч. — Хотелось бы подойти к звезде как можно ближе, — с юношеским пылом добавил он. — На какое, по-вашему, расстояние от нее вы смогли бы подбросить нас?

Накамура улыбнулся. Он почувствовал, что с Маклареном поладить можно.

— Слишком тесное сближение неразумно. Наверняка возле звезды полно метеоритов.

— Но только не возле этой! — воскликнул Макларен. — Если постулаты физики — не видения, порожденные мескалином,^[241] то всякая мертвая звезда является выгоревшими углями сверхновой. Любое вещество, оказавшееся на орбите в непосредственной близости от нее, давным-давно превратилось в облако раскаленного газа.

— Атмосфера? — с сомнением переспросил Накамура. — Поскольку там смотреть нечего, кроме звездного света, то звездный воздух нам бы вполне подошел.

— Хм. Да. Полагаю, какая-то атмосфера там есть, хотя ее слой навряд ли будет толстым: уж слишком велика сила сжатия. Я даже думаю, что радиофотосфера, по которой предыдущие вахты установили диаметр звезды, должна практически совпадать с внешним краем атмосферы.

— А кроме того, если мы приблизимся к звезде слишком близко, то нам понадобится колоссальное количество реактивной массы, чтобы вырваться из зоны ее притяжения, — добавил Накамура. Отстегнув от пояса особую логарифмическую линейку, он быстро посчитал. — Итак, нашему кораблю не удастся вырваться в том случае, если расстояние до звезды будет намного меньше трех четвертей миллиона километров; при этом учитывается, что для последующего маневрирования следует оставить приемлемое количество реактивной массы. Я уверен к тому же, что вам захочется исследовать и более отдаленные от звезды области, да-с-с? Тем не менее я охотно пойду на сближение с ней.

Макларен улыбнулся:

— Прекрасно. Когда будем на месте?

— По моим подсчетам, через три часа, включая время, чтобы занять орбиту. — Накамура вгляделся в лица присутствующих. — Если все готовы приступить к несению дежурства, то лучше отправляться в намеченный путь прямо сейчас.

— Что, даже не выпив сначала чаю? — проворчал Свердлов. Накамура кивнул Макларену и Райерсону.

— Вы, джентльмены, приготовьте, пожалуйста, чай и сандвичи и примерно через девяносто минут принесите их инженеру и мне.

— Но позвольте! — возмутился Макларен. — Мы только что прибыли. Я не успел даже взглянуть на свои приборы. Мне нужно установить…

— Через девяносто минут, будьте так любезны. Отлично. А теперь — все по местам.

Накамура отвернулся, не обращая внимания на внезапно вспыхнувший гнев в глазах Макларена и широкую ухмылку Свердлова. Он вошел в шахту и, цепляясь за перекладины, стал с трудом подниматься. Сквозь прозрачный пластик он увидел, что обсервационный отсек остался внизу. Следующим был шлюпочный отсек, за ним шли уровни с набитыми доверху складами. Миновав их, он оказался в последнем отсеке — командной рубке.

Она представляла собой совершенно прозрачный пластиковый пузырь. Сейчас он был расчехлен, и ослепительный блеск звезд холодным потоком беспрепятственно вливался вовнутрь, делая ненужным дополнительное освещение. Подплывая к пульту управления, Накамура только теперь почувствовал, как здесь тихо. Такое удивительное безмолвие. Такое бессчетное количество звезд. Отсюда созвездия выглядели совсем по-другому — какими-то перекошенными, а некоторые и вовсе чужими. Он вгляделся в бездонную глубину мерцающего космоса, пытаясь отыскать Капеллу, но массивный остов корабля загораживал ее. Да и не было смысла разглядывать свое солнце без телескопа — отсюда, с самой кромки изведанного, где кроме них не было ни единой живой души. Им овладел страх перед холодной, равнодушной пустотой. Все сильнее и сильнее он сжимал его в своих тугих объятиях. Накамура смог заглушить этот страх только работой, давно уже ставшей привычной для него: первым делом он привязал себя к пульту оператора компьютера, один за другим проверил приборы, переговорил со Свердловым, который находился в самом низу корабля — на противоположном конце шахты. Дробно отстучав на клавиатуре расчеты, он отдал автомату узкую бумажную ленточку с результатом и почувствовал слабый толчок: проснувшиеся гироскопы начали разворачивать корабль, готовя его к включению тяги. Разогнавшись когда-то до скорости, равной половине световой, и сбросив ее до пары сотен километров в секунду, «Крест» даже сейчас нес в себе несколько тонн реактивной массы ртути. Его общая масса, включая корпус, оборудование и пассажиров, составляла немногим более килотонны. Массивным гироскопам понадобилось целых полчаса, чтобы полностью развернуть корабль.

Внимательно наблюдая за видеоэкранами, он ждал. Все, что замечали его глаза сквозь прозрачный пластик рубки, он мог увидеть и на обратном пути. Информация на видеоэкранах была сейчас намного важнее. Но черного солнца не было видно. «А чего же ты еще ждал? — сердито спросил он себя. — Оно наверняка заслоняет собой несколько звезд, но их слишком много».

— Доктор Макларен, — сказал он в переговорное устройство, — вы мне можете дать радиопеленг цели — для контроля?

— Есть! — последовал угрюмый ответ. Вынужденный заниматься всей этой кухонной чепухой, Макларен кипел от негодования. Куда с большим удовольствием он бы занимался спектральными анализами, снимал бы показания ионоскопа, забрасывал бы в свои анализаторы образцы газа и пыли — с каждого сантиметра пути. Что ж, значит все это придется делать, когда они лягут на обратный курс.

Видеоэкраны давали Накамуре возможность обозревать весь корабль сверху донизу, как если бы он смотрел на него из космоса. «Старый, — подумал он. — Время стерло следы даже самого народа, построившего этот корабль, а плод их труда остался. Добротная работа. Вещи переживают своих создателей. Хотя интересно: что останется от тех фигурок из слоновой кости, которые когда-то вырезал мой отец, чтобы украсить наш дом? Что мог бы создать мой брат, прежде чем угас на моих руках? Нет!» Он разом отключил саму мысль об этом — словно хирург, прижимающий вену, — и стал вспоминать, что он знает о кораблях класса «Лебедь».

Сферический корпус их корабля, сделанный из армированного самоуплотняющегося пластика, имел в поперечнике пятьдесят метров. Гладкая внешняя поверхность корпуса нарушалась лишь люками, иллюминаторами, шлюзами и тому подобным. Параллельными переборками корабль разделялся на различные отсеки. В кормовой части, диаметрально противоположной рубке, корпус раскрывался сопловым отверстием. На расстоянии тридцати метров друг от друга из сопел на сто метров в длину тянулись два каркаса из тонкого металла, похожие на радиомачты или старинные буровые вышки. Оба каркаса включали в себя два ряда колец диаметром в пару сантиметров, а дополнительная арматура с несущей ажурной конструкцией скрепляла их воедино. Это были ионные ускорители, встроенные в гравитационную приемопередаточную сеть, которая одновременно служила им опорой.

— Будьте любезны, инженер Свердлов, — произнес Накамура. — Десятисекундная проверка двигателя на включение.

Приборы выявили определенный дисбаланс в распределении массы внутри корпуса. Юсуф бин Сулейман, только что закончивший вахту на борту корабля и вернувшийся на Землю, небрежно отнесся к… нет, было бы несправедливо так думать… скажем так: он имел свой стиль кораблевождения. Накамура включил компрессоры, и ртуть из топливного отсека стала перетекать в балластные баки.

Вскоре корабль выправил крен, и можно было снова начинать торможение.

— Объявляю готовность к пуску двигателя… Доложите… Необходимо выйти на одну целую семьдесят пять сотых g, чтобы… — Накамура отдавал команды на одном дыхании, проговаривая их почти автоматически.

Корабль содрогнулся от грохота. Ощущение внезапно навалившейся силы тяжести было равносильно удару кулаком в живот. Накамура, скованный привязными ремнями, расслабился; двигались только его глаза, да еще палец, время от времени касавшийся панели управления. Секрет дзюдо, как и секрет жизни, заключался в том, чтобы каждая часть организма не напрягалась, а наоборот, чувствовала себя непринужденно, за исключением определенных тканевых структур, без которых немыслимо выполнение той или иной сиюминутной задачи. Но почему же осуществить это было так дьявольски трудно?

Через компрессоры и трубы, мимо приборного щитка, за которым сидел Свердлов, мимо защитной стенки, преграждающей выход радиации, ртуть подавалась в расширитель. Оттуда она проходила через ионизатор и затем, в виде распыленной струи, мимо термоядерного сердца корабля, где, как и на солнце, вовсю бушевала плазма. Короче говоря, каждый атом испытывал на себе ярость мезонов, под воздействием которых он расщеплялся и его масса превращалась в чистую энергию, а та, в свою очередь, сразу же разбивалась на пары протон-антипротон. Магнитные поля разделяли эти пары, как только те зарождались; и частицы — как положительные, так и отрицательные — устремлялись в линейные ускорители. Плазма, превращая распад материи непосредственно в электричество, одно за другим заряжала кольца на ускорителях — каждое потенциалом на порядок выше. Из последнего кольца частицы вылетали со скоростью, равной трем четвертям световой.

При такой скорости истечения не требуется большого количества реактивной массы. По этой же причине двойной поток, выбрасываемый ускорителями, был невидим: слишком велика была скорость. Чувствительные приборы смогли бы, наверное, обнаружить далеко-далеко позади корабля бледное пятно, подсвеченное гамма-излучением, что объяснялось начавшимся слиянием противоположно заряженных частиц, но это уже не имело значения.

Весь этот процесс буквально пожирал энергию. Иначе и не могло быть. В противном случае избыточное тепло, выделяемое при распаде атомов, попросту испарило бы корабль. Плазма выделяет энергию, чтобы ее расходовать. Вообще этот процесс намного сложнее, чем его краткое описание и вместе с тем намного проще, чем может себе представить любой инженер, освоивший какую-нибудь нехитрую отрасль своего ремесла.

Накамура внимательно следил за показаниями приборов, полностью подтверждавшими его предварительные расчеты. «Крест» приближался к черной звезде по сложной спирали — равнодействующей нескольких скоростей и двух векторов ускорения. В конечном итоге кривая становилась почти круговой орбитой с радиусом обращения 750 000 километров.

Накамура совсем забыл о времени и очнулся, только когда молодой Райерсон вскарабкался к нему по перекладинам шахты.

— О! — воскликнул он.

— Чай, сэр, — произнес юноша.

— Спасибо. Э-э… поставьте его там, пожалуйста… инструкция запрещает входить в рубку во время работы двигателя без разрешения… Нет, нет. Прошу вас! — Накамура, смеясь, махнул рукой. — Вы же не знали. Никто от этого не пострадает.

Он увидел, как Райерсон, ссутулившись под более чем полуторной силой тяжести, поднял отяжелевшую голову к незнакомым звездам. Млечный Путь окутал свои спутанные волосы холодным ореолом.

— Вы впервые за пределами Солнечной системы, да? — мягко спросил Накамура.

— Д-да, сэр. — Райерсон облизал губы. Взгляд его голубых глаз несколько туманился, словно не мог сосредоточиться на чем-то более близком, нежели Млечный Путь.

— Не… — Накамура запнулся. Он чуть было не сказал «Не бойтесь», но эта фраза могла бы обидеть юношу. — Космос — прекрасное место для созерцательных размышлений — медитации, — сказал он, подыскав наконец нужные слова. — Это слово, разумеется, не раскрывает полностью сути явления. «Медитация» в дзен-скорее попытка отождествления себя со Вселенной, чем просто размышления, выражаемые словами. Я хочу сказать следующее, — попытался он пояснить свою мысль. — В глубоком космосе некоторые чувствуют себя такими беспомощными и ничтожными, что им становится страшно. Другие же, памятуя о том, что дом есть не что иное, как шаг из космоса в нуль-передатчик, становятся беспечными и заносчивыми; космос для них — всего лишь набор ничего не значащих цифр. Обе линии поведения ошибочны и уже привели к человеческим жертвам. Но если представлять себя частью всего прочего — неотъемлемой частью, — то те же силы, какие творят солнца, находятся и в вас… понимаете?

— Небеса провозглашают славу Божью, — прошептал Райерсон, — а небесная твердь являет собой Его творение… Страшно впасть в руки Бога живого!

Он не слушал, что говорил ему Накамура, а тот не понимал по-английски. Штурман вздохнул.

— Думаю, вам лучше вернуться в обсервационный отсек. Вы можете понадобиться доктору Макларену.

Райерсон молча кивнул и стал спускаться в шахту.

«Я проповедую неплохую идею, — сказал себе Накамура. — Но почему я сам не могу применить на практике то, о чем говорю? Потому что с неба на Сарай упал камень, и в один миг не стало ни отца, ни матери, ни сестры, ни дома. Потому что Хидеки умер у меня на руках — после того как Вселенная случайно покалечила его. Потому что я никогда больше не увижу Киото, где каждое утро наполнялось хрустальными звуками колокольчиков. Потому что я — раб самого себя.

И все же иногда, — подумал он, — я обретаю покой. И только в космосе».

На одном из витков спирали его корабль развернуло так, что черное солнце отошло от Млечного Пути; и в этот момент Накамура увидел звезду на видеоэкране. Это было крошечное пятнышко абсолютно черного цвета. Через некоторое время оно увеличилось. Хотел бы он знать, неужели звезда действительно чернее самого неба. Чепуха. По идее, она должна отражать звездный свет, разве не так? Но какого цвета металлический водород? Какие газообразные вещества прикрывают этот металл? Космическое пространство, особенно здесь, нельзя было назвать абсолютно черным: звезду окружало легкое туманное облачко. Так что вполне допустимо, звезда может быть чернее неба.

— Нужно спросить Макларена, — пробормотал он сам себе. — Он сможет определить меру черноты, очень даже просто, и сказать мне. А размышлять о понятии абсолютной черноты и о том, что чернее ее, наверное, бесполезно. — Эта мысль привела его в дурное расположение духа, и мышцы сразу напряглись. Неожиданно для себя он почувствовал, как устал. Но ведь он всего лишь сидел и нажимал на кнопки. Он налил себе чашку обжигающего чая и, громко прихлебывая, с удовольствием выпил.

Все ниже и ниже. Накамура впал в состояние почти полной прострации. Корабль настолько приблизился к звезде, что та выглядела не намного меньше Луны, если на нее смотреть с Земли. Она быстро увеличивалась в размерах, но еще быстрее вырастала на видеоэкранах, расположенных по периметру рубки. Теперь она была такой же большой, как Батый — при его максимальном приближении к Сараю. Мгновение — и она переросла Батыя. Кровь Накамуры запульсировала в новом ритме. Где-то в глубине души он чувствовал, что полностью слился с кораблем, с силовыми полями, с потрясающим взаимодействием сил. Вот почему он снова и снова выходил в космос. Он тронул рычаги ручного управления, помогая автоматам, корректируя их. Движения его были удивительно слаженны, их гармония ощущалась органически. Это был танец, мечта, уступающая и управляющая; это было полное отречение от «я», нирвана, покой и целостность…

Огонь!

Страшной силы удар обрушился на Накамуру, вгоняя голову в плечи. Лязгнули зубы, и он почувствовал, как из прикушенного языка закапала кровь. В стенах рубки перекатывался грохот.

Ничего не понимая, Накамура уставился на экраны. До черной звезды оставался еще миллион, или сколотого, километров. Она находилась почти на первом градусе широты по меридианной сетке, как бы отрезанная от чужого безымянного созвездия. Самый кончик конструкции с ионными ускорителями раскалился добела. Прямо на глазах Накамуры ажурная конструкция скручивалась и корчилась, словно пальцы агонизирующего человека, и обращалась в пар.

— Что происходит? — из машинного отделения рвались крики ужаса. Сжимавшие Накамуру тиски внезапно ослабли, и вес начал быстро падать — да так, что Накамура почувствовал дурноту. Он заметил, что ускорители продолжают стремительно разрушаться. Накамура скосил глаза на основной мегамперметр. Стрелка опустилась за частокол цифр. Значит, четыре кольца из самого дальнего ряда уже разрушены. Тут же, на его глазах, съежилось следующее кольцо.

Еще ничего не произошло, но Накамура понял, что причиной всему — звезда, которая, дотянувшись до корабля своей исполинской рукой, сжимала и скручивала его.

Металл, испаряясь, улетучивался в пространство. Перестав получать добавочные порции ртути, ядерный организм гневно протестовал. Грохочущее эхо металось между сотрясающимися переборками отсеков.

— Отключить! — крикнул Накамура и с силой ударил по основному выключателю.

Сразу стало тихо, и пришла невесомость — словно на этот корабль ступила смерть.

Из обсервационного отсека донесся чей-то голос. Накамура, не расслышав, о чем тот говорит, машинально подрегулировал переговорное устройство, чтобы устранить помехи.

— Инженер Свердлов, — позвал он. — Что случилось? Вам известно, в чем дело?

— Нет. Нет. — Послышался стон. Хорошо уже и то, что человек, по крайней мере, был жив. — Похоже, что ионные потоки… каким-то образом… отклонились. Фокусирующие поля сдвинулись. Выплеск энергии ударил по кольцам — но это же невозможно!

Накамура вцепился в свои привязные ремни. «Я не буду кричать, — внутренне закричал он. — Я не буду кричать».

— Схемы передатчика, кажется, тоже вышли из строя, — хриплым голосом ржавой машины, использовавшей его горло, сообщил Накамура. Среди звезд, прямо за прозрачным пластиком рубки, всплыло мертвое лицо его брата, строившее ему гримасы.

— Да. — Свердлов, видимо, склонился над своими видеоэкранами. Спустя некоторое время в переговорном устройстве звякнуло. — Его еще можно починить, — прохрипел Свердлов. — На всех кораблях обычно имеются запчасти — на случай столкновения с метеоритом или… В общем, отремонтируем передатчик и уберемся отсюда как можно скорее.

— Сколько времени уйдет на ремонт? Живее!

— Откуда мне знать? — разъяренным драконом прорычал Свердлов. И добавил: — Мне нужно выйти наружу и как следует все осмотреть. Поврежденные секции необходимо отрезать. Возможно, кое-какие детали понадобится обрабатывать на станке. Если повезет, мы все сделаем за несколько часов.

Накамура молчал. Он разрабатывал кисти рук, сложив их вместе — сила на силу. Затем он занялся медленным дыханием, затем повращал головой, чтобы расслабились мышцы шеи, и начал созерцать состояние покоя — столько, сколько потребуется. И покой пришел. В конце концов, смерть его маленького эго не так ужасна, но при условии, что упомянутое эго воздержится от желания хотя бы еще раз подержать на руках свое Детище-сан.

Почти не отдавая себе отчета, он нажимал на кнопки компьютера. Его догадка подтвердилась, и это нисколько не удивило его.

— Куда вы пропали? — звал Свердлов, словно прорываясь сквозь века. — Куда вы пропали, штурман?

— Здесь. Прошу прощения. Так вы говорите, что на ремонт контура уйдет несколько часов? Да за это время — при нашем свободном дрейфе — мы просто врежемся в эту звезду.

— Что? Но мы же на орбите! Возможно, не совпадающей с центром, но…

— Это совершенно не то, что надо. Наша внутренняя радиальная скорость все еще слишком велика. Если бы эта звезда была только точкой, нам бы не грозила опасность; но она имеет объем. По моим подсчетам — хотя в этом вопросе есть еще много неясностей, — наша нынешняя орбита пересекается со звездой. Думаю, что смогу вывести корабль на более безопасную орбиту, прежде чем неизвестная сила — что бы это ни было — окончательно разрушит ускорители. Да.

— Но вы сожжете их! А заодно и передатчик! Мы загубим его так, что и вовек не починишь!

— Возможно, как только займем орбиту, что-нибудь смастерим на скорую руку. Но если мы будем просто падать, можно считать себя мертвецами.

— Нет! — чуть ли не завизжал Свердлов. — Послушайте, может, мы сумеем вовремя починить передатчик. Может, эта работа займет у нас всего лишь пару часов. Это наш шанс. Но зацепиться за нужную орбиту с расплавленным или обращенным в пар передатчиком… да вы хоть знаете, как изготовить такую штуку из необработанного металла? Я не знаю!

— У нас на борту есть специалист по гравитике. Если кто и может соорудить нам новый нуль-передатчик, так это он.

— А если не сможет, то мы окажемся здесь в ловушке! Чтобы умереть с голоду? Да уж лучше сразу разбиться и не мучиться!

Пальцы Накамуры пустились в пляс по клавиатуре. Он запрашивал показания приборов, компьютерные расчеты, но не трогал автопилот. Потому что ни одна машина не сможет управлять судном, чей двигатель разрушает чья-то неведомая, непредсказуемая сила. Такую задачу смог бы выполнить только человек.

— Но капитан здесь я, — произнес он как можно мягче.

— Уже не капитан!

Накамура с силой ударил по основному выключателю.

— Я только что отключил вас от цепи управления, — сказал он. — Пожалуйста, оставайтесь на своем посту. — Он включил переговорное устройство в обсервационном отсеке. — Не будут ли так любезны двое уважаемых ученых задержать инженера, чтобы тот не помешал штурману?

Глава 7

Чанг Свердлов был вне себя. На мгновение глаза застлала черная пелена ярости.

Придя в себя, он обнаружил, что видеоэкраны все еще показывают картину разрушения. Звездный свет тускло отсвечивал на хрупком переплетении приемопередаточного контура и двух комплектах колец, которыми он удерживался. На самом краю ярко рдел расплавленный металл. Словно обезумевшие светлячки бешено вращались вокруг него брызги. По ту сторону скрученных и сгоревших деталей конструкции к холодному голубому сверканию мириадов звезд в звездных скоплениях катились, словно под откос, световые годы. Мертвое солнце было едва различимо — просто кружок матовой черноты, и этот кружок, казалось, распухал прямо на глазах. Был то обман зрения или нет, но Свердлов ощущал противное тянущее чувство страха: он боялся падения и страшился невесомости.

Еще с детских лет его не пугало отсутствие силы тяжести. Курсантом он был непревзойденным в своей компании мастером по части проделок, связанных со свободным падением. Он и еще двое его напарников славно повеселились в те дни. Но чтобы вот так быть отрезанным от дома — с ним еще никогда не случалось. Красна всегда находилась на расстоянии межпланетного перелета или межзвездного прыжка, не больше.

И этот ходячий справочник, так называемый штурман, еще хочет уморить их с голоду, чтобы спасти свой никчемный корабль?

Свердлов отстегнул привязные ремни. Одним прыжком перемахнув на другой конец крохотного пункта управления и протиснувшись между трубами, колесами и циферблатами отсека топливной подачи, он подошел к инструментальной полке. Выбрав длинный гаечный ключ, он помчался к шахте. Клокотавшая в нем ярость отлилась в форму твердого решения: «я не хочу убивать его, но лишь принудить принять мои доводы. И чем скорее, тем лучше, иначе мы действительно разобьемся!»

Свердлов как раз огибал нуль-камеру, когда торможение возобновилось. Он поднимался, как обычно: хватался за перекладину над головой и своим невесомым телом подтягивался вверх. И вдруг на него обрушились сразу две единицы земной гравитации.

Он судорожно сжал пальцы на одном из поперечных брусьев. Рука напряглась, удерживая на себе сто девяносто килограммов, но долго она так выдержать не могла. Пальцы разжались. Свердлов, выпустив гаечный ключ, ухватился за брус правой рукой, просунув ее между перекладиной и стенкой шахты. Рывок со страшной силой ударил его по бицепсам. Он тут же схватился за перекладину левой рукой. Теперь он висел на обеих. Инженер слышал, как ключ, падая, задел кожух гироскопа и, скользнув по нему вниз, зазвенел об экран, служивший защитой от остаточной радиации.

Тяжело дыша, он нащупал ногой нижнюю перекладину и на минуту расслабился. Правая рука онемела, и лишь потом в ней стала просыпаться боль. Он согнул пальцы. Ничего не сломано.

Ему следовало сейчас сидеть в своем кресле, пристегнутым к нему привязными ремнями. Возможно, в расчеты Накамуры входят рывки в десять-пятнадцать гравитационных единиц — при условии, что поврежденные ускорители смогут еще вынести такие нагрузки. Свердлова вдруг прошиб страх от реальной возможности оказаться размазанным по переборке. Он стал карабкаться по перекладинам наверх. Мучительное восхождение можно было сравнить разве что с передвижением мухи в патоке. Через тысячу лет он прорвался наконец в жилой отсек.

Макларен сидел на одной из коек.

— Ни шагу дальше. Пожалуйста, — произнес он. Перегрузка резко возрастала. Свердлов ощущал ее свинцовую тяжесть на своих плечах. Он шагнул к шахте.

— Нет! — вскричал Райерсон. Но его опередил Макларен, который, стряхнув с себя привязные ремни, с трудом добрался до шахты. Смуглое лицо блестело от пота, но Макларен улыбался.

— Ты не слышал, что я сказал?

Что-то буркнув, Свердлов снова вошел в шахту и обеими ногами встал на перекладину. «Я еще успею добраться до того пузыря и собственными руками задушить Накамуру». Макларен выжидал подходящий момент. И когда Свердлов начал подтаскивать свою ногу к следующей перекладине, насмешливо добавил:

— Когда техн приказывает сесть, ты садишься на четвереньки… колонист. Свердлов замер.

— Что такое? — медленно переспросил он.

— Я мог бы запросто выволочь тебя оттуда — ты, неотесанная свинья, — сказал физик, — но я предпочитаю, чтобы ты сам вышел ко мне.

Испытывая странное саднящее чувство грусти, Свердлов спросил себя, с какой стати он снизошел до ответа. Разве тявканье какого-то землянина так уж существенно? Ему пришло в голову, что Макларен, чего доброго, воспользуется своим обещанием подняться за ним в шахту, но при такой чудовищной перегрузке драка на перекладинах может окончиться плачевно для обоих. Следовательно… Ум Свердлова был, видимо, таким же крепким, как и его кости. Он выбрался обратно из шахты в обсервационный отсек и, с трудом сохраняя равновесие, встал на ноги.

— Ну? — спросил он.

Макларен скрестил на груди руки.

— Иди-ка ты лучше на койку, — посоветовал он. Свердлов неуклюже двинулся на него. Через тонкую мерцающую ткань туники землянин выглядел достаточно мускулистым, но массы в нем было, пожалуй, меньше килограммов на десять. К тому же ростом он явно не дотягивал до макушки краснянина — не хватало нескольких сантиметров, — да и руки у него были покороче. Пара стремительных ударов тут же выведет его из строя, и можно еще будет успеть остановить Накамуру.

— Готовься, — хрипло проговорил Свердлов.

Макларен убрал с груди руки. С его лица не сходила широкая спокойная улыбка. Свердлов качнулся вперед, посылая удар прямо в орлиный клюв. Но голова Макларена ушла от удара. Одновременно Макларен схватил Свердлова за руку и использовал прием жесткого рычага. Свердлов задохнулся от боли. Напрягшись, он высвободился из мертвой хватки и послал удар в ребра. Макларен перехватил кулак, что есть силы рубанув краем ладони по внешней стороне запястья Свердлова. Удар был такими мощным, что Свердлову даже почудился хруст костей. Противники стояли вплотную друг к другу. Свердлов замахнулся другим кулаком. Макларен ткнул его в пах. Краснянин согнулся от боли. И тогда Макларен начал молотить по нему, как по барабану. Свердлов упал на одно колено. Макларен ударил его ногой в солнечное сплетение. Свердлов опрокинулся и тяжело грохнулся на пол, придавленный тройной перегрузкой.

В звенящей темноте, мерно колыхавшейся перед его глазами, он услышал голос землянина: «Помоги мне с этой тушей, Дэйв». И затем почувствовал, что его волокут по полу, каким-то непостижимым образом взваливают на койку и привязывают.

Он пришел в себя. Пульсирующая боль пронизывала все тело. Он попытался сесть.

— Значит, вот как дерутся земляне, — шевельнул он распухшими губами.

— Не люблю драться, — отозвался со своей койки Макларен, — потому я и окончил нашу стычку как можно быстрее.

— Ты… — Краснянин приподнял несуразно тяжелые руки и начал возиться с привязными ремнями. — Я иду в рубку. Если ты и на этот раз попытаешься задержать меня…

— Слишком поздно, коллега Свердлов, — невозмутимо заметил Макларен. — Какое бы событие ты ни пытался предугадать, оно уже практически произошло, а повернуть время вспять невозможно.

Эти слова окончательно добили Свердлова.

— Но… да, — произнес инженер. — Я слишком опоздал. — И тут же взорвался криком: — Мы все слишком опоздали!

— Угомонись, — сказал Макларен. — Если честно, то твое поведение не дает оснований доверять твоему мнению по любому из вопросов.

Корабль сотрясся от грохота. Этого не должно быть, мелькнуло в голове Свердлова — уж он разбирался в этом. Даже с полной нагрузкой двигателю полагалось работать практически бесшумно, а с частичной, как сейчас, тем более. Кожа его покрылась мелкими бисеринками пота. Впервые за свою бурную жизнь он в полной мере осознал, что может умереть.

— Прости меня, — проговорил Макларен. — Я должен был остановить тебя, но сейчас я только могу принести свои извинения.

Свердлов не ответил. Он невидяще уставился на потолок. Странно, но первое, что он ощутил после того, как улеглась его ярость, было чувство безграничной печали. Теперь он никогда не увидит Красну свободной.

Глава 8

Тишина и невесомость были по-сказочному таинственны. Сам не зная почему, Макларен приглушил свет люминесцентных ламп во всем обсервационном отсеке. В сумеречном свете горбившиеся на полках и стендах научные приборы казались стадом длинношеих чудовищ. Теперь ничто не мешало звездам свободно изливать свое холодное стальное сияние через незашторенный иллюминатор.

Та звезда стремительно влетела в поле его зрения. Имея эксцентричную орбиту, «Крест» оборачивался вокруг звезды за 37 минут.

Сейчас, при максимальном сближении со звездой, корабль отстоял от нее всего на полмиллиона километров. Ее видимый диаметр составлял три полных Луны. Внешние очертания звезды выглядели чрезвычайно размытыми: абсолютная чернота центра приобретала по краям темно-серый оттенок. Здесь звездный свет встречался с атмосферой черного солнца, сжатой более беспощадным давлением, нежели океанская пучина Земли. Если глядеть на звезду в телескоп, то на ее черном фоне, казалось, проглядывали всякие черточки, крапинки, полосы и пятна, отливающие не то чтобы другим цветом, но каким-то намеком на цвет — слишком неуловимый, чтобы сказать о нем определенно… как будто на поверхность остывшего солнца все еще отбрасывают свои тени давно отгоревшие протуберанцы.

«У полюсов она совершенно сплющена, — напомнил себе Макларен. — Знай мы об этом раньше, все могло быть по-другому. Взять тот же радиоспектр: теперь-то я понимаю — когда уже слишком поздно, — что линии действительно являются триплетами, а их расширение означает доплеровское смещение».^[242]

Тишина угнетала.

В помещение медленно вплыл Накамура. Зависнув в воздухе, он застыл в спокойном ожидании.

— Ну как? — спросил Макларен.

— Он все еще снаружи — осматривает ускорители и контур, — ответил Накамура. — Никак не хочет признать, что надежды нет.

— Я тоже, — сказал Макларен.

— Вся конструкция практически разрушена. Пятьдесят метров от нее бесследно исчезли, остальная часть — расплавлена, скручена, замкнута накоротко… Каким-то чудом вся эта груда металла еще дает слабый выплеск энергии, так что я могу хотя бы занять орбиту. — Накамура вежливо засмеялся. Макларен подумал, что такое неестественное извиняющееся хихиканье может скоро надоесть тем, кто не воспитывался среди подобных символов. — Кое-какие запчасти у нас есть, но их не так уж много.

— Что-то, наверное, можно изготовить и здесь, — заметил Макларен.

— Возможно, — сказал Накамура. — Но дело, разумеется, даже не в самих ускорителях. Единственным способом попасть домой является восстановление контура. Что говорит по этому поводу наш молодой человек, Райерсон?

— Не знаю. Я послал его проверить декларацию корабельного груза, а затем взглянуть на то барахло, которым в действительности набит корабль. Он ушел уже давно, но…

— Понимаю, — произнес Накамура. — Молодым нелегко встретить смертный приговор.

Макларен кивнул с отсутствующим видом и перевел взгляд на исписанные листки в его руке с распечаткой данных. Через минуту Накамура откашлялся и сконфуженно произнес:

— Э-э… приношу свои извинения… за ту историю с инженером Свердловым…

— Ну? — Макларен не отрывал взгляда от цифр. Его хладнокровия хватило бы и для новой победы. «Все дело в том, — думал он, заглушая биение молоточков в висках, — что я труслив. Теперь, когда от меня ничего не зависит и мне остается только безучастно ждать своего приговора — жить мне или умереть… я прихожу к заключению, что Теранги Макларен — трус».

У него перехватило горло — словно там застрял огромный ком величиной с кулак.

— Я не в курсе, что… э-э… произошло, — запинаясь, произнес Накамура, — да и не хочу этого знать. Надеюсь, вас не слишком затруднило…

— Нет, все в порядке.

— Если бы мы смогли молча проигнорировать это. Насколько я понимаю, он предпринял попытку помешать мне. И у лучших из нас бывают моменты срыва.

«Я всегда знал, что однажды наступит день, когда придет конец белым парусам над зеленой волной, вину, маскам ногаку и женскому смеху. Но так скоро я не ожидал».

— В конце концов, — сказал Накамура, — нам теперь работать вместе.

— Да.

«Я не ожидал, что это произойдет в ста световых годах от отчего дома. Вся моя жизнь прошла в развлечениях, а теперь я вижу, что черное солнце вовсе не намерено забавлять меня».

— Вам уже известно, что произошло? — спросил Накамура. — Я не тороплю вас с ответом, но…

— О да, — ответил Макларен. — Известно. Под сваленными в одну кучу песнями и яхтами, романтическими приключениями, шутками и победами, которые больше ничего для него не значили, но которые всегда останутся с ним, Макларен обнаружил свой удивительно ясный рассудок, четко выполняющий свои функции.

— Не убежден, должны ли мы посвящать в такие подробности других, — сказал Макларен. — Потому что этого могло и не случиться, если б мы были осмотрительнее.

— Я тоже подумывал об этом, — Накамура снова издал смешок. — Но кому бы пришло в голову искать опасность рядом с… с трупом?

— Широкие спектральные линии говорят о значительной скорости вращения звезды, — сказал Макларен. — Поскольку корабль не приближался к экваториальной плоскости, приборы не смогли зафиксировать полный эффект Доплера, но нам следовало бы хорошенько подумать. А тройные линии означают расщепление Зеемана.^[243]

— А! — Накамура с шумом втянул в себя воздух. — Магнетизм?

— Самое что ни на есть мощное магнитное поле, которое когда-либо замечалось у небесного тела, — заметил Макларен. — Судя по показаниям, зафиксированным приборами уже здесь, величина полярного поля составляет… о, пока не могу сказать. Пять, шесть, семь тысяч гаусс^[244] — где-то так. Потрясающе! Индукция Солнца составляет всего лишь 53 гаусса. Для звезд она никогда не превышает 2000.^[245] За исключением поля нашей звезды.

Он потер подбородок.

— Эффект Блеккетта. — Спокойная уверенность, с которой он произнес эти слова, приятно удивила его самого. — Магнитное поле напрямую связано с угловой скоростью. Причиной, по которой ни одно живое солнце не имеет такого поля, как у здешней мертвечины, является то, что ему пришлось бы вращаться чересчур быстро. Такая нагрузка не прошла бы ему даром: его просто разнесло бы на куски, а куски расшвыряло бы ко всем чертям — досталось бы и преисподней, и нам на завтрак. — Есть какое-то странное, извращенное чувство покоя в словах, произносимых не задумываясь: ложь самому себе, убеждающая подсознание, что его компаньонами являются не обреченные люди и черное солнце, а сексапильная девушка, ожидающая очередной остроты в таверне Цитадели. — После того как звезда полностью выгорает, она как бы охлопывается, и тогда вынуждена кружиться еще быстрее, понимаете? Сохранение углового момента. Похоже, он был необычайно велик с самого начала, но скорость вращения является, главным образом, результатом ее вырожденного состояния. А та самая сверхплотность позволяет ей вертеться с такой неприличной поспешностью. Можно, наверное, сказать, что сопротивление разрыву неизмеримо больше.

— Да, — проговорил Накамура. — Понимаю.

— Я тут кое-что подсчитал, — добавил Макларен. — В действительности нас не могло разрушить даже очень сильное поле. Мы прекрасно защищены от его воздействия. Но любой космический корабль на ионной тяге становится… индуктором в магнитной цепи с контуром обратной связи. Элементарно. Разумеется, такие огромные корабли, как наш, не предназначались для посадки на какой-либо из планет. Они, скорее всего, никогда и не приблизятся к живому солнцу так близко, как мы; а что касается вероятности существования подобного ненормального магнетизма у этого черного карлика… что ж, никто и никогда не задумывался над этим. Он пожал плечами:

— Смотрите сами, капитан Накамура. Возьмем хорошо известную формулу связывающую Н, е и V. Протон, движущийся по стометровой трубе на трех четвертых с, отклоняется полем в семь сотых гаусса на один сантиметр. Разреженный, но чрезвычайно активный поток ионизированного газа ударил по самому дальнему кольцу ускорителя. Если я правильно запомнил значение газовой постоянной, то температурный эквивалент такой скорости должен соответствовать трем триллионам, или что-то вроде того, градусов по абсолютной шкале. Чем ближе мы подходили к звезде, тем больше усиливалось поле вокруг нас, а следовательно, ионы все больше отклонялись и одно за другим выбивали кольца.

Конечно, — усталым голосом закончил Макларен, — все эти величины — всего лишьприближенные, поскольку мы прибегли здесь к обычной алгебре. Но так как мы пересекаем магнитное поле под углом, то для того, чтобы получить ясную картину о случившемся, нам потребуется векториальное дифференциальное уравнение. Можно попробовать заменить мои цифры, используя коэффициент пять или шесть. Но я думаю, что моя версия все-таки дает общее представление.

— Да-с-с, — произнес Накамура. — По-моему, тоже. Из сумрака отсека, паря бок о бок в воздухе, оба смотрели на пронзительно яркие звезды.

— Знаете, — сказал Макларен, — есть один грех, за которым неизбежно следует наказание и который поэтому должен являться самым смертным грехом из всех, какие только существовали во все времена. Это глупость.

— Не совсем с вами согласен. — Ответ Накамуры слегка покоробил Макларена. — Я знал многих — как бы лучше назвать их? — лишенных мыслительных способностей людей, которые жили счастливо и с пользой для общества.

— Я говорил не об этом виде глупости. — Макларен едва сдержался, чтобы не фыркнуть. — Я имел в виду нашу собственную разновидность. Вашу и мою. Нам следовало тогда остановиться и продумать ситуацию, прежде чем кидаться сюда сломя голову. Я ведь хотел приближаться к звезде медленнее и во время этого медленного продвижения снимать показания приборов, а вы распорядились мною по-своему.

— Мне стыдно, — сказал Накамура и, опустив голову, спрятал лицо в ладонях.

— Дайте закончить. Мне бы следовало прийти сюда, хорошенько продумав всю программу. Тоща я не объяснил вам наглядно, почему нельзя так поспешно занимать ближнюю орбиту. Я только выразил свое недовольство тем, что вы не захотели дать мне время прочитать показания приборов, пока идем к звезде. Руководствуясь имевшейся у вас информацией, вы были вправе… О, черт возьми! Я поднял этот вопрос только для того, чтобы вы знали, каких тем следует избегать в разговоре с нашими товарищами по несчастью — а их, очевидно, тоже можно обвинить в недомыслии. Мы не можем позволить себе ссориться. — Макларен почувствовал, что его губы складываются в некое подобие ухмылки. — Во всяком случае, я не заинтересован в этом. Мой интерес чисто прагматический: я хочу убраться отсюда!

Из-за перегородки, отделяющей жилой отсек от производственного помещения, появился Райерсон. Макларену он сначала показался тенью. Но по мере приближения к нему Макларен смог разглядеть на юном лице неестественно блестящие глаза и трясущиеся губы.

— Что ты обнаружил, Дэйв? — Вопрос сорвался с его губ прежде, чем он успел подумать. Райерсон отвел взгляд.

— Мы не можем его сделать. У нас недостает запасных частей, чтобы заработал… контур… мы не можем, — запинаясь, произнес он.

— Я знал это, — сказал Накамура. — Конечно. Но у нас есть инструменты и станки. В хранилище лежат бруски металла, которому мы можем придать любую нужную нам форму. Вопрос только в том…

— Откуда достать четыре килограмма чистого германия? — взвизгнул Райерсон. Стены отозвались насмешливым эхом. — Может, внизу, на той звезде?

Глава 9

Свердлов, меньше всего похожий на человека в своем неуклюжем громоздком скафандре, первым вышел через шлюз машинного отделения. Когда Райерсон следом за ним ступил на корпус корабля, ему на мгновение показалось, будто привычный мир вдруг ушел у него из-под ног и он остался один в этом враждебном человеку космосе.

У него перехватило дыхание. Мимо стремительно проносились огромные чужие звезды. С другой стороны притаилась знакомая ему сплошная чернота, чуть тронутая неясными матовыми пятнами. Райерсон взмахнул рукой, пытаясь ухватиться за что-нибудь реальное. Из-за этого движения он оторвался от корабля и, раскручиваясь, стал падать на мертвую звезду. Он даже не успел испугаться. Вызывая мучительный прилив тошноты, вокруг него бешено завертелось колесо из смешавшихся друг с другом черных пятен и сверкающих бликов, и сам он как неотъемлемая часть колеса, распятый на его центре, вращался вместе с ним. В ушах гудело. Он не взял бы на себя смелость утверждать, что не кричит сейчас.

Страховочный трос рывком остановил его, и Райерсон стал медленно подплывать к кораблю. Наушники неожиданно задребезжали от язвительного голоса Свердлова: «В следующий раз так не вздрагивай, землянин». У Райерсона появилось ощущение более целенаправленного движения, словно краснянин стал подтягивать его за трос.

Отдельные фрагменты черноты стали приобретать для Райерсона определенный смысл. Округлая тень перед ним — это, конечно, корпус корабля. Выступ на нем… ну да, это же одно из креплений дополнительного бака. Основной расход массы, необходимый для достижения половины скорости света, равен 4,35 — формулы теории относительности предпочтительнее ньютоновского экспоненциала, — а для торможения полученный результат возводится в квадрат. «Крест» покинул Солнечную систему с полными баками ртути — по одному с каждой стороны. Оттуда ртуть подавалась в топливный отсек. Много позже опустевшие контейнеры разобрали на части и складировали на борту.

Он с трудом заставил себя не думать о таком уютном, таком приятно упорядоченном мире технических данных. Вокруг корпуса корабля и повсюду на х миллиардов световых лет от него лежали звезды. Ближайшие к нему — а их было несметное количество — вспыхивали и переливались, и пронзали его своими острыми взглядами. Их изрезанные очертания не походили на те, которые Райерсон привык видеть с Земли. Изменились даже такие узнаваемые созвездия, как Стрелец; Райерсон воспринимал его как нечто призрачное, похожее на лицо его жены — такое же расплывающееся и исчезающее. Более далекие звезды незаметно сливались с Млечным Путем — единственным компактным скоплением, перекинувшимся через все небо; от него шел самый мертвенный свет во всей видимой Вселенной. Еще дальше, за пределами огромного пространства в миллион световых лет, можно было бы увидеть еще больше солнц — сразу по несколько миллиардов, — образующих бело-голубые спирали других галактик.

Толчок неприятно отдался в ногах Райерсона. Он стоял прямо. Подошвы его ботинок немного прилипали к пластику корпуса, тем самым помогая ему сохранять вертикальное положение. Легкого вращения корабля хватало как раз на то, чтобы заставить небо медленно проплывать перед его глазами. От этого у него возникло смутное чувство, будто он висит вниз головой; и он подумал о привидениях, являющихся на свет Божий и похожих на летучих мышей, которые с писком носятся в ночном воздухе. Райерсон отыскал глазами Свердлова. Громоздкие очертания его фигуры в защитном скафандре казались такими уродливыми и вместе с тем такими основательными, что Райерсон готов был заплакать от благодарности.

— Ну ладно, — проворчал краснянин. — Пойдем. Тщательно выверяя каждый шаг, они двинулись за изгиб корабля. Длинные тонкие отрезки конструкции, прикрепленные у каждого за спиной, вибрировали, отзываясь на их осторожную поступь. Подойдя к решетке, выступающей из кормы, Свердлов остановился.

— Покажу тебе фокус, — сказал он. — Свет в вакууме не рассеивается, так что даже рядом бывает затруднительно разглядеть тот или иной предмет, а поэтому… — Рукой в перчатке скафандра он сильно сжал небольшой пластиковый мешок. Оттуда вырвался яркий сноп огня, и плотный туман, окружавший их, расступился перед натиском света. — Это тяжелая органическая жидкость. Образует капельки, которые часами висят поблизости, прежде чем разложатся. Ну и что ты думаешь о приемопередаточном контуре?

Райерсон неловко наклонился и начал с усердием вглядываться. Через несколько минут он наконец откликнулся:

— Все именно так, как вы докладывали. Думаю, контур починить можно. Но большую часть деталей нам придется перенести на борт — возможно, расплавить их или, по крайней мере, снова обработать на станке. А еще нам понадобятся совершенно новые сегменты взамен тех, что испарились. Хватит ли у нас для этого брусков металла?

— Надеюсь, да. Что дальше?

— Дальше… — Райерсона прошиб пот. Из подмышек по телу скатывались частые капли. — Понимаете, я гравитик, а не инженер по нуль-транспортировке. Физик, очевидно, будет не самой лучшей кандидатурой для конструирования мостов; точно так же и мне, чтобы выполнить эту работу, надо еще многому поучиться. Но я могу воспользоваться инструкцией по эксплуатации и заново просчитать множество размеров, и… ну… думаю, что смогу воссоздать действующий контур. Настройку придется проводить по методу проб и ошибок: ведь чтобы как-то настроить, нужно располагать точным резонансом, а справочник исходит из того, что такие узлы, как осциллятор искажений, должны иметь точные, стандартные размеры и кристаллическую структуру. Если этого не будет — у нас ведь нет аппаратуры, чтобы проверить точность размеров, даже если я вспомню их… Что ж, как только мы соорудим нечто, похожее на работающий контур, мне придется пробовать различные комбинации настройки. Возможно, пройдут недели, прежде чем… ну, Солнце или Центавр, или… или любая из станций, даже какой-нибудь другой звездолет… не войдут в резонанс.

— Ты, случайно, не родственник профессору Бруссару из Академии Ломоносова? — прервал его Свердлов.

— Нет. А что?..

— Тот, бывало, точно так же излагал свои лекции. Мне неинтересны теория и практика нуль-транспортировки. Я хочу знать, сможем ли мы попасть домой?

Райерсон сжал кулак. Он был рад, что темнота и шлемы скрывали их лица.

— Да, — сказал он. — Если все пойдет хорошо. И если мы сможем найти четыре килограмма германия.

— Для чего он тебе?

— Видите вон те утолщенные места стыков в контуре? Это… э-э, можно назвать их гигантскими транзисторами. Половина решетки погибла, а с ней и германий: он попросту испарился. Я убежден, что затронута кристаллохимическая структура. Но мы можем достать необходимые нам детали, разобрав на части другие механизмы, без которых мы не можем сейчас обойтись. Кроме того, на борту есть узел из сплава металлов, который можно позаимствовать для изготовления самих транзисторов. Но у нас на борту нет лишних четырех килограммов германия.

В посуровевшем голосе Свердлова появились скептические нотки:

— И тот пустоголовый Макларен думает найти планету? И разрабатывать рудники?

— Я не знаю… — Райерсон облизал губы. — Не знаю, что еще можно сделать.

— Но ведь эта звезда была сверхновой!

— Она была огромна. Наверняка вокруг нее крутилось много планет. Часть дальних, возможно, уцелела — если, конечно, они были достаточно больших размеров, чтобы начать возрождаться.

— Ха! И вы собираетесь в кромешной тьме, без солнца, блуждать в поисках германиевой руды по груде расплавленного никеля с железом?

— У нас есть сепаратор изотопов. Его можно переделать на… в общем-то, я еще до конца с ним не разобрался, но… Ради Бога! — неожиданно для самого себя закричал Райерсон. — Что еще можно сделать?

— Заткнись! — рявкнул Свердлов. — Когда я захочу сломать свои наушники, я возьму молоток.

Он стоял в водовороте золотистого тумана, а черный в сером ободке глаз мертвой звезды словно следил за ним. Присев, Райерсон перегнулся, заглядывая внутрь каркаса, и застыл в ожидании. Наконец Свердлов произнес:

— Предположения можно строить до бесконечности. Но то, что не может сделать электронно-вакуумный прибор, не сделает и транзистор. — Он издал резкий смешок. — А вакуума у нас здесь сколько хочешь. Так почему бы не придумать какой-нибудь эквивалент электронным деталям? Так нам будет намного удобнее — ремонтировать ускорители и одновременно прочесывать космос в поисках планеты.

— Придумать? — вскричал Райерсон. — А также опробовать, внести в конструкцию изменения и… Вы представляете себе, что даже если мы будем съедать половину своего рациона, то запасов продовольствия не хватит и на шесть месяцев.

— Представляю, — ответил Свердлов. — Я ощущаю это на своем желудке прямо сейчас. — Он невнятно выругался. — Ну да ладно. Буду действовать по плану дальше. Если бы этот тупица Накамура не…

— Он выбрал единственно возможный вариант! Вы хотели погубить нас?

— Худшее нас ждет впереди, — заметил Свердлов. — Что нам теперь осталось, кроме этих шести месяцев? Полгода поболтаемся здесь, а через месяц-другой умирать? — В радиотелефоне послышался грубый звук, словно Свердлов сплюнул. — С поселенцами Сарая я встречался и раньше. Из-за своей трусости они еще хуже землян и почти так же глупы.

— Да погодите же вы… — начал Райерсон. — Давайте не будем ссориться…

— Боишься возможных последствий? — усмехнулся Свердлов. — Ты еще не знаком с грязными приемами в драке твоего дружка Макларена, а?

Корабль вращался, вспарывая темноту, наполнившуюся вдруг шумом от неровного дыхания Райерсона. Он поднял руки, защищаясь от громоздкой роботообразной фигуры, стоявшей напротив него.

— Пожалуйста, — запинаясь, произнес он. — Погодите же, погодите, инженер Свердлов. — На глаза навернулись жгучие слезы. — Мы ведь все вместе попали в эту историю, вы же понимаете.

— Я все удивлялся, когда же ты наконец выскажешь эту избитую фразу, — злобно фыркнул краснянин. — Ты уже решил, что будет — ax! — так забавно рассказывать своим светским дружкам, как ты провел, пожалуй, целый месяц в глубоком космосе. Ты помешал мне совершить важное дело и швырнул меня в ту ситуацию, о которой не дал себе труда даже задуматься, и погубил нас всех — а теперь говоришь «Мы все вместе попали в эту историю!». — Он уже не говорил, а рычал: — Ты, паршивый ублюдок жрущего дерьмо таракана, я верну тебя домой — не ради тебя и не ради твоей жены, потому что если она обитательница Земли, то я не знаю, чем она там занимается, пока тебя нет — но ради моей планеты. Слышишь, ты? Я им там нужен!

Стало очень тихо. Райерсон чувствовал, как постепенно стихает бешеный ритм сердца и оно начинает биться нормально. Он наконец перестал слышать свой пульс. Руки у него захолодели, а лицо словно онемело. Страх притаился где-то в глубине души, и оттуда, с самого ее донышка, всплыла мысль: «Так вот как бывает, когда Господь сил небесных налагает на человека руки». Пристально вглядываясь в безжалостное ослепительное сияние звезд позади Свердлова, он проговорил ровным голосом:

— Хватит. Я наслышан о бедных угнетенных колониях. Думаю, что вы своим личным примером доказываете, что Протекторат намного лучше, чем вы того заслуживаете. Что до меня, то я никогда не видел, даже в самой малости, так называемого ограбления других планет. Мой отец начинал с гардемарина и своим трудом заслужил звание капитана, а мои братья и я сам проучились в Академии по праву закона — как граждане беднейшего и самого перенаселенного мира во всей Вселенной. А вы знаете, что такое конкуренция? Да ведь вы, хвастливый мужлан, и недели не протянули бы на Земле. Я и сам уже устал от постоянной, каждодневной борьбы. Если бы не эта проклятая экспедиция, мы с женой на следующей неделе уехали бы в новую колонию. А теперь, глядя на вас, я сомневаюсь, что наше решение было мудрым. Что, колонисты все такие, как вы, — храбрые лишь на то, чтобы порочить старика и женщину, особенно когда те находятся на безопасном расстоянии в сто световых лет?

Свердлов не шевелился. «Крест», медленно вращаясь, повернулся, и в поле зрения Райерсона снова попала черная звезда. Она, похоже, выросла с тех пор, как Дэвид видел ее в последний раз — ведь корабль стремительно несся в периастр.^[246] У Райерсона было такое чувство, будто они падают в него. Ощущение не из приятных. «Господь, Ты взираешь на меня своим холодным и мертвенным взором гнева». Тишина была подобна тетиве, готовой вот-вот лопнуть от сильного натяжения.

Наконец до Райерсона донеслись звуки низкого голоса, неспешно проговаривающего слова:

— Ты готов подтвердить свои слова, землянин?

— Сразу как закончим здесь! — крикнул Райерсон.

— О! — На этот раз молчание затянулось дольше. Затем послышалось: — Забудь наш разговор. Возможно, я слишком разнервничался и поэтому говорил резко. Никогда еще не встречал землянина, который не был бы врагом… в своем роде.

— А вы когда-нибудь пытались поближе узнать их?

— Забудь наш разговор, я сказал. Я верну тебя домой. Могу даже как-нибудь проведать тебя на твоей новой планете и поприветствовать. А теперь давай-ка потрудимся здесь. Первым делом надо заставить вновь заработать ускорители.

Слабость, охватившая Дэвида Райерсона, была такой сильной, что ему даже стало интересно, а не упадет ли он под действием силы тяжести? «О, Тамара, — подумал он, — будь сейчас со мной». Он вспомнил, как они жили в палатках на калифорнийском пляже… пляж был целиком в их распоряжении — никто не селился на этих бесплодных землях на востоке… целые тучи чаек кружились над ними, выпрашивая хлеб, пока они оба не изнемогали от смеха. И почему он сейчас вспомнил об этом, да еще так некстати?

Глава 10

Когда математические формулы стали расплываться перед глазами Макларена, а мозг отказался повиноваться, настал черед поработать руками. Свердлов и Райерсон под его началом занимались механической обработкой деталей. Изящные маленькие пальцы Накамуры оказались настолько чуткими, что его поставили протягивать проволоку и шлифовать поверхности контрольных колец. Макларену поручили наименее квалифицированную работу и наименее срочную, так как он всегда опережал потребности в продукте своего изготовления: он расплавлял, сортировал и вновь спаивал останки погибшей части ионных ускорителей и приемопередаточного контура.

Проделывать все это в условиях невесомости оказалось довольно сложно. Когда они выходили на поверхность корабля или какую-либо внешнюю его конструкцию, особенно на решетку, любое резкое движение давалось им с большим трудом. Сила Кориолиса^[247] создавала серьезные проблемы даже на внутренних работах. С другой стороны, плавка в условиях полной невесомости тоже имела свои скверные особенности. Левая рука Макларена все еще была в повязке, а на лбу до сих пор багровела вмятина от ожога.

Впрочем, ему это, кажется, не мешало. Глядя в зеркало, он с трудом узнавал себя. И не то чтобы лицо его претерпело значительные физические изменения — просто само выражение его стало незнакомым. Вся его жизнь сузилась до этих последних нескольких недель, а то, что было до них, казалось далеким сном. В немногие свободные от работы минуты он еще мог перекинуться со Свердловым в партию скоростных шахмат, поспорить с Накамурой о преимуществах ногаку в противовес кабуки или шокировать юного Райерсона каким-нибудь удачно подобранным скабрезным стишком. Но, мысленно оглядываясь назад, он замечал, что такие минуты выпадают все реже и реже. Он оставил попытки приготовить из их мизерных пайков что-нибудь вкусное, когда дежурил по кухне; и уже давно — в течение сотен оборотов «Креста» вокруг черного солнца — не исполнял баллад. Он брился по часам и по-прежнему тщательно следил за своим туалетом, но все это было для него лишь частью необходимого ритуала — подобно тому, как Накамура мысленно созерцал свои парадоксы, Райерсон цитировал Библию, а Свердлов перебирал фотографии голых бывших любовниц. Этим они словно говорили себе: «я все еще жив».

Затем настал такой момент, когда Макларен спросил себя: а что он делает, помимо попыток выжить? Вопрос был нехорошим.

— Видишь ли, — сказал он своему зеркальному близнецу, — в таком случае напрашивается следующий вопрос: зачем? Все то время, пока мы вместе, мы старательно уходим от этой проблемы.

Сложив электробритву, он поправил тунику и вышел из крохотной ванной. В жилом отсеке никого не было — как обычно, большую часть времени он пустовал. И не только потому, что им было так уж некогда рассиживаться, просто слишком ограниченное пространство отсека не позволяло этого делать.

Покинув отсек, он с удовольствием погрузился в такой уютный мир своих приборов, в котором его душа находила истинный покой. Он честно признал, что его программа по изучению звезды — как можно более всеобъемлющему — была на три четверти эгоистичной. Маловероятно, что для их спасения понадобится точное знание атмосферного состава звезды. Но процесс познания давал ему возможность хоть на несколько минут забыть, где он находится. Конечно, в этом он признавался только себе и никому другому. Иногда ему становилось интересно, что скрывается за молчанием его напарников.

На этот раз в лаборатории он был не один. У иллюминатора в воздухе парил Накамура. Контуры его туловища были подчеркнуты немигающими бриллиантами звезд. Но как только мертвое солнце ушло из поля видимости, Макларен заметил, что тело штурмана напряглось, и тот поднес руку к глазам, словно пытаясь прикрыть их.

Он бесшумно подплыл к Накамуре.

— Бу-у, — произнес он.

Резко дернувшись, штурман завертелся волчком, ловя ртом воздух. Как только судорожное трепыхание рук и ног прекратилось, Макларен увидел ужас.

— Простите! — воскликнул он. — Я не думал, что испугаю вас.

— Я… ничего. — Во взгляде его карих глаз просвечивало что-то жалкое. — Мне не следовало… Ничего.

— Вы ко мне по какому-то вопросу? — Макларен предложил ему одну из своих последних сигарет. Накамура, забыв поблагодарить, машинально взял ее. «С этим парнем что-то неладно, — подумал Макларен. Сквозь сверкавший звездными огнями иллюминатор в помещение медленно просачивался страх. И он — наш единственный штурман».

— Нет. У меня… Я немного расслабился. Точную работу не выполнишь, если… устал… да-с-с. — Накамура с силой втянул в себя табачный дым, и впалые от недоедания щеки запали еще больше. Вокруг его головы заплясал небольшой венчик из бисеринок пота.

— О, вы мне ничуть не мешаете. — Макларен скрестил ноги и откинулся назад, словно сидел в кресле, а не в воздухе. — По правде говоря, я рад, что вы здесь. Мне необходимо с кем-то поболтать.

Накамура устало рассмеялся.

— Скорее, нам нужно обращаться к вам за помощью, чем вам искать ее в нас, — сказал он. — Вы изменились меньше всех.

— Разве? А я думал, что как раз на мне все сказалось сильнее. Свердлов тоскует по своим женщинам, алкоголю и политике. Райерсон томится желанием вернуться к своей изумительной молодой жене и изумительной новой планете. Вы же — наша скала, о которую разбиваются годы. А я… — Макларен пожал плечами. — Мне в жизни не за что зацепиться.

— Вы стали спокойнее, это так. — Сигарета слегка подрагивала в руке Накамуры, но его голос звучал уже тверже.

— Просто я стал задавать себе вопросы, — Макларен хмуро посмотрел на черное солнце. Пока он воспринимал эту звезду как научную проблему, он близко не подпускал к себе ту одержимость, которую заметил во время еды в Райерсоне, чьи глаза казались еще больше на осунувшемся лице, и в Свердлове. Райерсон в последнее время стал молчаливым и вновь обратился к той суровой религии, которую он однажды стряхнул с себя; а Свердлов стал еще более грубым. Макларен пока не думал о звезде как о полуразумном существе, воплощающем зло. Но нет ничего более легкого, чем начало.

— Рано или поздно они возникают у каждого, — без особого интереса заметил Накамура. Он все еще находился в коконе своего страха; именно оттуда и хотел вытащить его Макларен.

— Но от моих вопросов нет никакого толку. Я чувствую, что захожу в тупик, если все, чем я в действительности занимаюсь, является рутинной чепухой, и я мог бы с таким же успехом думать о своих проблемах.

— Мысль — это технический прием, которому надо обучаться, — сказал Накамура, — так же как и способам использования тела… — Он внезапно замолчал. — Я не имею права учить. Я подвел своих учителей.

— А мне кажется, вы держались молодцом. Я всегда завидовал вашей твердой вере. У вас на все есть ответ.

— Дзен никогда не дает готовых ответов на вопросы. Он, по сути, старается избегать любого теоретизирования. Ни одна человеческая теория не в состоянии постичь бесконечную реальную Вселенную.

— Понимаю.

— Вот на чем я споткнулся, — прошептал Накамура. — Я ищу объяснение. Я не хочу просто существовать. Нет, этого недостаточно… здесь, вдалеке от всего, я убеждаюсь, что ищу себе оправдание.

Макларен взглянул на клубящееся небо.

— Я вам скажу кое о чем, — произнес он. — Мне ужасно страшно.

— Как? Но мне казалось…

— О, достаточно пары остроумных реплик, чтобы скрыть это. А за словом я в карман не лезу. Но я точно так же боюсь смерти и так же неистово сопротивляюсь, наступая на горло собственному достоинству, как любая загнанная в угол крыса. И я к тому же понемногу начинаю понимать почему. У меня нет ничего, кроме собственной жизни — абсолютно ничтожной и бессмысленной жизни, состоявшей из учения, но не понимания, из начатых, но не завершенных дел, из знакомых, но не друзей. Разве она стоит того, чтобы ее спасали, а? И вместе с тем я не в состоянии разглядеть в целой Вселенной больше того, что вижу: множество хаотично возникающих мелких случайностей органической химии на множестве крошечных планет. Если бы я смог понять, что есть нечто намного более важное, чем груда слизистых оболочек, именуемых Теранги Маклареном… Что ж, тогда я мог бы не страшиться собственного конца. Ведь еще оставалось бы то, что действительно имеет значение.

Некоторое время Накамура курил в тишине. Нервно затягиваясь, Макларен быстро докурил свою сигарету. Не в силах устоять перед искушением, он, выругавшись про себя, прикурил новую.

— Все это я говорил не для того, чтобы вас разжалобить, — сказал он, но про себя подумал: «Черта с два! Я скормил тебе порцию твоего же психологического лекарства точно по расписанию. Хотя доза, возможно, оказалась большей, чем я рассчитывал».

— Я не достоин, — проговорил Накамура. — Но для меня это честь. — Он посмотрел в иллюминатор, у которого бок о бок парили оба мужчины. — Я стараюсь успокоить себя мыслью, что где-то обязательно есть существа на более высокой ступени развития, чем мы, — сказал он.

— Вы уверены? — спросил Макларен, радуясь возможности уйти от обсуждения личных проблем. — Те, что нам встречались, не шли ни в какое сравнение c нами. По крайней мере, в области интеллекта. Я еще могу допустить, что аборигены Ван Маанена красивее нас, а старототианцы более покладистые, и на них, в отличие от нас, можно положиться.

— А много ли мы знаем о своей Галактике?

— Хм-м-м… да.

— Всю свою жизнь я надеялся встретить истинно великую расу. Даже если они не похожи на богов, у них непременно должны быть свои мыслители. Им не обязательно смотреть на мир, как мы. Два великих народа могут узнать друг от друга такое, что они и вообразить не могли. В истории Земли уже были эпохи высочайшего подъема, когда смешивались различные народы. Да-с-с. Но эпоха, которая грядет при встрече двух великих рас, будет еще грандиознее из-за большей разницы между ними. И меньшего противоборства. Чем это будет обусловлено? Да просто будет что предложить друг другу. Как-никак, миллиард лет раздельного существования форм жизни.

— Могу вам доложить, — заметил Макларен, — что это как раз и не понравится Протекторату. Наша нынешняя цивилизация не переживет такого взаимопроникновения идей.

— Разве наша цивилизация такая уж великая? — спросил Накамура с непривычным для него презрением.

— Нет. Думаю, не такая.

— По части технических ухищрений нам нет равных. Сомневаюсь, что мы сможем узнать что-то новое из области техники у таких инопланетян, каких я представляю себе. Но чему мы действительно можем научиться у них, и очень важному для нас, — так это философии, которой так не хватает нынешней эпохе человеческой истории.

— А я думал, вы не верите во всякие там философии.

— Я неправильно выразился. Я имел в виду do — характер. Характер… отношения? Это и есть то, для чего существует жизнь, это и есть ваше «почему» — не просто механическая причинно-следственная связь, но сам дух, в мире которого мы живем.

Накамура рассмеялся:

— Вы только послушайте ребенка, поправляющего учителя! Я, кто не смог даже соблюсти известные принципы дзен, прошу помощи у неизвестного! Да будь она мне предложена, я несомненно со стыда заполз бы в ближайшую червячную норку.

Неожиданно его вновь охватил ужас. Он схватил Макларена за руку. От этого резкого движения оба закувыркались в воздухе, а их вестибулярные аппараты взбунтовались настолько, что внутри их черепных коробок замельтешили звезды. Макларен ощутил крепкую хватку ледяных пальцев Накамуры.

— Я боюсь! — задыхался штурман. — Помогите мне! Я боюсь!

Постепенно равновесие восстановилось. Накамура отправился за новой сигаретой; когда он брал ее, пальцы у него тряслись. В помещении воцарилась глубокая тишина.

Макларен, не глядя в сторону сарайца, наконец заговорил:

— Почему бы не рассказать мне, что вас гложет? Вам станет много легче.

Накамура вздохнул.

— Я всегда боялся космоса, — сказал он. — И вместе с тем меня тянет к нему. Вы можете это понять?

— Да. Думаю, что понимаю.

— Из-за него, — Накамура издал нервный смешок, — пошла кувырком вся моя жизнь. Сначала меня ребенком оторвали от дома и отправили с Земли, казалось, через весь космос. Теперь-то я, конечно, никогда уже не смогу вернуться туда.

— У меня есть кое-какие связи в Цитадели. Можно было бы устроить визу.

— Вы очень добры. Я не уверен, что она поможет мне. Сегодняшний Киото, конечно же, отличается от того города, что остался у меня в памяти. Даже если он не изменился, то наверняка изменился я, да-с-с? Но с вашего разрешения, я продолжу. Спустя несколько лет, как мы поселились на Сарае, на планету упал метеорит, который убил всю мою семью, кроме брата. Камень из космоса, вы понимаете? Но тогда мы так не думали. Нас поставил на ноги монастырь. Мы получили стипендии в Академии Астронавтики. И вместе мы отправились в полет — в качестве курсантов. Вы слышали о гибели «Фирдоуси»?

— Нет, боюсь, что нет. — Макларен выдохнул облачко дыма, которое легкой вуалью закрыло от них космос.

— Капелла, как и Солнце, — звезда класса G0, только гигант. «Фирдоуси», управляемый дистанционно, долгое время находился с исследовательскими целями в самом сердце системы, у ближайшей к Капелле планеты. Радиация вызвала усталость металла. Никто об этом даже не подозревал. Во время нашего полета корабль неожиданно вышел из строя. Штурман с трудом заставил корабль занять орбиту, а дальше мы долго падали на Капеллу и ждали спасения. Многие умерли от нестерпимой жары. Мой брат был одним из них.

И снова мертвая тишина.

— Понимаю, — сказал наконец Макларен.

— С тех пор я боюсь космоса. Время от времени страх оживает в моем сознании. — Горечь перехватила ему дыхание, и он замолчал. Макларен взглянул украдкой на Накамуру. Тот сидел в воздухе в позе лотоса, но взгляд маленького штурмана был обращен на кисти рук, которые беспрерывно находились в движении. — И вместе с тем я не могу бросить свою работу. Потому что в открытом космосе мне часто кажется, что я приближаюсь к… слитности… к чему мы все стремимся и что вы назвали пониманием. Но здесь, когда мы привязаны к определенной орбите вокруг этой звезды, слитность ушла и во мне растет страх. Он уже заполонил почти все мое сознание, и я боюсь, что настанет момент — и я закричу.

— Иногда это помогает, — заметил Макларен.

Накамура, пытаясь улыбнуться, поднял глаза.

— О чем вы думаете? — спросил он.

Макларен с задумчивым видом выпустил целое облако дыма. Теперь ему придется тщательно подбирать слова — и никакой подготовки и репетиции при оказании помощи, — иначе они потеряют единственного человека, который может выдернуть отсюда корабль. Или потеряют Накамуру. Последний фактор, как ни странно, казался даже более существенным.

— Мне интересно, — пробормотал он, — даже в абсолютно свободном обществе, если таковое вообще существует… мне интересно, не боится ли своей невесты всякий мужчина.

— Что? — Накамура, ошеломленный, распахнул глаза.

— И в то же время нуждается в ней, — продолжал Макларен. — Дело тут не только в сексе. Возможно, страх является необходимой частью всего, что имеет какую-либо значимость. Смог бы полюбить Бах своего Бога столь величественно, если бы не его внутренний страх перед Ним? Не знаю.

Он погасил окурок.

— Советую вам поразмыслить над этим, — сказал он небрежно. — А также над тем очевидным фактом, который вы наверняка до конца еще не осознали: перед вами не Капелла.

Закончив, Макларен ждал.

Туловище Накамуры дернулось. И только потом, вспоминая это странное телодвижение, Макларен сообразил, что Накамура тогда просто сбросил с себя напряжение.

— Спасибо, — проговорил штурман.

— Это мне надо благодарить вас, — вполне искренне отозвался Макларен. — Вы меня тоже, знаете, поддержали.

Накамура отправился в механическую мастерскую.

Макларен задержался у иллюминатора чуть подольше. Щелчок карманной зажигалки привел его в чувство.

Из жилого отсека появился Чанг Свердлов. Во рту у него вызывающе торчала сигара.

— Ну, — проговорил Макларен, — и как долго ты подслушивал нас?

— Достаточно долго, — буркнул инженер. Некоторое время он усердно пыхтел дешевой сигарой, пока его рябое лицо не скрылось в клубах отвратительного дыма.

— Итак, — проговорил он, — разве ты не собираешься обрушивать на меня свою ярость?

— Если только для пользы дела, — ответил Макларен.

— А! — Свердлов замолчал и снова задымил сигарой. — Может, я с этой целью и пришел, — заявил он через минуту.

— Вполне возможно. А как у вас подвигаются дела с наружным ремонтом?

— В порядке. Послушай, — выпалил Свердлов, — сделай мне одолжение, а? Если можешь. Не признавайся Райерсону или мне в том, что ты — тоже человек и что точно так же напуган и растерян, как и все остальные. Не признавайся в этом и Накамуре, даже ему. До сих пор, правда, ты этого не делал — это так. Нам, чтобы вырваться отсюда, нужен настоящий прирожденный техн — эдакий чертовски самоуверенный пижон!

Он ринулся из лаборатории. Макларен услышал, как тот нырнул в шахту и чуть ли не бегом устремился по ней к корме.

Глава 11

В бортовом журнале, в который Накамура скрупулезно заносил все важные события, он отметил и точную дату, когда «Крест» начал удаляться от мертвой звезды. Остальные даже и не пытались следить за ходом времени. Здесь, в космосе, не было дней. Здесь не было даже времени, в полном смысле этого слова. Было только существование с почти забытым ощущением солнечного света, листьев и женщин, бывших задолго до начала существования, — что-то вроде вывернутой наизнанку внутриутробной памяти.

Даже первые минуты их отрыва от звезды уже не воспринимались ими как реальные. Они просто заняли свои места и уставились на свои приборы, абсолютно не ощущая себя победителями. Накамура в рубке, Макларен, снабжающий его информацией, в обсервационном отсеке, Свердлов и Райерсон, бодрствующие в машинном отделении, — все они чувствовали себя просто исполнителями очередного задания из бесконечного их ряда.

Свердлов первым вырвался из своей мрачной утробы, своего безучастного оцепенения и осознал, что жив. Через час пристального разглядывания циферблатов и экранов выпученными от двойной перегрузки глазами он провел рукой по щетине на подбородке.

— Святой Экскремент! — прошептал он. — Этот ублюдок, черт бы его побрал, неплохо сработан.

И возможно, его смог бы понять только Райерсон, проработавший с ним в открытом космосе в течение недель, сложенных из часов совместной работы.

Решетка, выступающая из сферы корабля, выглядела грубой и недоделанной. И действительно, восстановление приемопередаточного контура продвигалось очень медленно. Впрочем, времени им было не занимать, пока они гоняются за какой-то планетой. Свердлов просто установил каркас, чтобы было на чем закрепить изготовленные им самим кольца ускорителей, экранированные от магнитных воздействий цепи защиты, а также второстепенную проводку, трубки, аккумуляторные пластины, конденсаторы, трансформаторы… Он замерял до миллиампера ионный ток, проклинал, переделывал, вновь замерял, кивал головой, запрашивал полную нагрузку, невнятно комментировал, переделывал, вновь замерял и спрашивал себя, а смог ли бы он все это проделать без Райерсона. И не потому, что он так уж нуждался в помощнике, но мальчик оказался невероятно терпелив. Раз, когда у Свердлова лопнуло терпение из-за не подчиняющейся ему электроники и он, спустившись в корабль и взяв кувалду, принялся крушить брусок железа за неимением человеческих черепов, Райерсон остался снаружи, пытаясь заново все перемонтировать.

Однажды, когда они остались одни среди Галактики, Свердлов спросил его об этом.

— Разве ты не человек, парень? Неужели тебе никогда не хотелось запустить через всю комнату реостатом?

Голос Райерсона, больше похожий на тонкий писк мошки, с трудом пробился в его наушники, почти теряясь на фоне беспрерывного треска космических помех.

— Не будет никакого толку. Уж этому отец научил меня. Дома мы часто выходили в море.

— И что?

— Море никогда не прощает.

Свердлов взглянул в сторону своего напарника и, не найдя его в причудливом смешении световых бликов и черноты, прямо перед собой неожиданно увидел Полярную звезду. Его словно пронзило током. Сколько людей, подумал он со вздохом, ушли за своей судьбой, руководствуясь этой ледяной звездой Севера?

— Конечно, — робко признал Райерсон, — ладить с людьми не так-то легко.

А решетка росла. Наконец все замеры показали норму, и Свердлов сказал Накамуре, что они могут трогаться в путь.

Двигателю, разгонявшему «Крест» до полусветовой скорости, было бы не поднять корабль прямо от этого солнца. Да и люди не смогли бы вынести, даже на короткое время, перегрузку в пару сотен гравитационных единиц. Корабль начал отступление на двух g, а корабельные гироскопы развернули его соплом к той физической массе, от которой он стремился уйти. Таким образом, его эллиптическая орбита стала спиралью. До того места, где гравитационное поле снижалось бы настолько, что становился возможным переход на гиперболическую траекторию, было еще много часов полета.

Свердлов, сгорбившись в своей упряжи из привязных ремней, злобно уставился на экраны и индикаторы. Так легко им не отделаться от этой проклятой гнусной дохлятины из шлака и пепла! От нее можно всего ожидать, и он должен быть готов к этому. Боже, но как же ему хотелось пить! На корабле имелась установка по регенерации воды, и то только потому, что во времена постройки корабля инструкция по космоплаванию предписывала наличие такой установки. Странно быть обязанным жизнью какому-то бюрократу, чьи картотечные шкафы покрылись двухсотлетней пылью! Но регенератор оказался непригодным и все это время простаивал без дела. Да и нужды в нем не было: все отходы шли в накопитель материи и получали новую жизнь в виде воды, пищи или чего-нибудь другого — в зависимости от сигнала, посылаемого с Лунной станции при каждой смене вахт.

Но на «Крест» больше не поступало ни одного сигнала. Пища, единожды съеденная, исчезала безвозвратно. Вторичной воды едва хватало для поддержания жизни. «Гром и молния! — подумал Свердлов. — Я могу учуять себя за два километра отсюда. За бутылку пива я вряд ли продам Братство, но с ящиком Регенту ко мне лучше не соваться».

В его сознание проникло тихое, еле уловимое «бррум-бррум-бррум» — это сам с собой разговаривал двигатель. Слишком громко, пожалуй. Приборы показывали норму, но, по мнению Свердлова, приличному двигателю не пристало так громко урчать. Обернувшись, он взглянул на экраны. Черное солнце едва виднелось. Он бы вообще его не заметил, если бы не знал, куда смотреть. Сшитый на живую нитку, уродливый ионный привод был похож на клетку для звезд. Под кольцами дрожало бледное голубое свечение. Непорядок, конечно. Нет полной отдачи. У задней части сооружения плясали огни святого Эльма.

— Машинное отделение штурману. Как там у вас дела?

— Терпимо. — Голос Накамуры прозвучал неожиданно слабо. Должно быть, сказывается напряжение. Конечно, ведь он вручную выполнял сотню операций, для которых на корабле не нашлось роботов. Но кто мог предвидеть?..

Свердлов прищурился.

— Взгляни-ка на хвост этого агрегата, Дэйв, — сказал он. — Заднее негатронное кольцо. Видишь что-нибудь?

— Ну… — Обведенные черными кругами, воспаленные глаза юноши с трудом обратились в ту сторону, куда показывал палец Свердлова. — Электростатический разряд, — то голубое свечение…

— А еще что-нибудь видишь? — Свердлов с тревогой глянул на мегамперметры. Ток, проходящий через, ускорители, не был стабильным и постоянно колебался на несколько процентов. Но разве не ползла очень медленно вниз стрелка прибора на негатроне?

— Нет. Нет, не могу.

— Надо было поставить по термоэлементу в каждое кольцо. Возможно очень слабое отклонение ионов, а это значит, что ионы жуют самый кончик конструкции. И это будет происходить до тех пор, пока ее фокусировка окончательно не разладится. Тогда нам придется плохо.

— Но мы проверили все без исключения… К тому же магнитное поле звезды слабеет с каждым сантиметром нашего продвижения вперед.

— Вибрация, мой зелено-юный друг. Достаточно потрясти одну из тех сляпанных на скорую руку электромагнитных катушек, которые едва-едва удерживают настройку, как… Стой!

Последняя катушка справа по борту раскалилась докрасна. Из нее выплеснулась огненная струйка электрического разряда и побежала вверх по решетке. Стрелка мегамперметра в минусовой цепи упала на десять делений, и Свердлов почувствовал, как корабль слегка качнуло, словно он, потеряв равновесие от резкого толчка, завалился набок.

— Машинное отделение отключает тягу! — взревел он, с силой обрушивая удар на магистральный рычаг. Грохот захлебнулся и, подвывая, сменился неясным бормотанием. У Свердлова возникло такое чувство, будто его забросило на скалу, вершиной уходящую в вечность.

— Что случилось? — раздался лающий голос Макларена. Свердлов отвел душу, отпустив пару непристойных замечаний.

— Что-то там снаружи вышло из строя. Последний негатронный ускоритель стал накаляться, а ток в сети падать. Разве ты не чувствуешь, что мы рыскаем?

— О Господь, смилуйся над нами, — простонал Райерсон. Вид у него был совершенно больной. — Только не опять!

— А! Не обязательно все так плохо, — проронил Свердлов. — Что до меня, то я вообщеудивляюсь, как эта паршивая штука продержалась так долго. Да и чего хорошего ждать от такой увязки проволоки и стержней, но тут уж ничего не поделаешь. — В душе он боролся с желанием набить кому-нибудь физиономию.

— Считаю, что мы на устойчивой орбите, — заявил Накамура. — Но я бы чувствовал себя гораздо легче, если бы вы поторопились с ремонтом. Вам нужна помощь?

— Нет. Мы с Дэйвом можем справиться сами. Будьте наготове, чтобы включить нам контрольную тягу.

Свердлов и Райерсон забрались в свои скафандры.

— Готов поклясться, с каждым днем он смердит все хуже, — сказал краснянин. — Раньше мне как-то не верилось, что я могу быть источником такой мерзости. — Он нахлобучил свой шлем и добавил, уже по радио: — И то ладно для такого славного покорителя звезд.

— Нет, — произнес Райерсон.

— Что?

— Запах издает тело. Значение имеет только душа, живущая внутри тела.

Свердлов с любопытством посмотрел из глубины своего шлема на стоявшую рядом с ним фигуру в скафандре.

— Ты действительно веришь в эту чепуху?

— Простите, я не хотел читать вам наставления или…

— Не стоит. Мне тоже неохота ссориться. — Свердлов вызывающе засмеялся. — Впрочем, поразмышляй-ка вот над чем. Если тело — такой уж ничего не стоящий кусок мяса, то почему ты из кожи вон лезешь, чтобы вернуться к своей жене?

В наушниках он услыхал негодующее дыхание и на мгновение почему-то ощутил себя потерпевшим фиаско. Им не о чем здесь спорить. «К черту, — сказал он себе. — Если какой-то там землянин не желает слушать колониста, то лучше ему греметь костями подальше от космоса».

Оба, забрав инструменты и приборы, вышли через люк в гнетущем молчании. Сначала, как это бывало всегда, глаза их словно ослепли. Затем зрачки расширились, а мозг переключился на восприятие чужих структур. И тут же на них обрушился безжалостно яркий свет.

Ощупью пробираясь по решетке к задней ее части, Свердлов почувствовал, что гнев его постепенно отступает. Мальчишка был прав: ни к чему проклинать неживую материю. Побереги свою ярость для тиранов и подлецов, а также их прихлебателей. И стоит, наверное, задаться вопросом (страшно подумать): а достойны ли они даже этого? Он стоял в окружении десятка тысяч жестких солнц, но ни одно из них не было ни Солнцем, ни тау Кита. О Полярная звезда, путеводная звезда смерти, неужели мы такие же малые песчинки, как и все это?

Он дошел до конца конструкции, пристегнул к ней страховочный трос и распылил рядом с кольцом облачко светоносного тумана. Но не слишком близко к кольцу, так как смешение облачка с потоком ионов было бы для него нежелательным — а так, чтобы освещение давало ему возможность разглядеть окружающие предметы со всех сторон. Вытянувшись в длину, он парил позади всей конструкции, одновременно подтягиваясь поближе к ускорителям и внимательно их разглядывая.

— Хм, да, на ней видны следы эрозии, — проговорил он. — Скорее всего, конечно, подвела негатронная часть. Протоны, ударяясь о земную материю, повреждают ее намного меньше. Подай-ка мне, пожалуйста, тот счетчик.

С равнодушным лицом, Райерсон молча протянул ему нужный прибор. Свердлов замерил уровень радиоактивности.

— Ничего серьезного, — решил он. — Заменять кольцо нам не придется. Хорошо, что мы вовремя остановили этот процесс. А изменения в электрическом фокусировочном поле, вызванные его обглоданной формой, можно компенсировать переналадкой магнитных катушек. Надеюсь.

Райерсон не отвечал. «Боже мой, — подумал Свердлов, — неужели я так сильно обидел его?» До сих пор, работая снаружи, они иногда переговаривались — не то чтобы по-настоящему беседовали, но временами обменивались какими-нибудь банальными репликами или просто что-нибудь бормотали в ответ… вполне достаточно для того, чтобы заглушить шипение межзвездного фона.

— Алло, штурман! Мне нужен один микроампер. В течение секунды.

Свердлов посторонился. Стоять на пути антипротонного выплеска даже в миллионную долю ампера было бы в высшей степени неразумно. Электрические разряды, словно плющ, обвили арматуру ускорителя. Внимательно читая показания приборов, установленных им на пути следования ионного потока, Свердлов кивнул.

— Что там на потенциометре, Дэйв? — спросил он. — Я имею в виду, есть ли там что-нибудь, заслуживающее внимания?

— Норма, — отрывисто ответил Райерсон.

«Может, мне надо извиниться? — подумал Свердлов. И затем в нем гейзером заклокотало: — Ну нет, клянусь Иудой! Если он такой уж ранимый, пусть он скорее сгниет, чем я попрошу у него прощения».

Вокруг в огромном множестве роились звезды — далекие и недостижимые. Порой — особенно когда Свердлов менял направление взгляда — казалось, что они движутся. Как мухи. Миллион пылающих мух. Свердлов дурашливо прихлопнул одну из них и заворчал, разозлившись на себя.

Спустя некоторое время ему пришло в голову, что нервы Райерсона тоже, должно быть, порядком поистрепались. Нельзя же от парня ожидать абсолютно разумного поведения. «Да я ведь сам потерял голову еще в начале нашей стычки», — подумал Свердлов. Вспомнив об этом, он почувствовал, как в висках застучала кровь. Он с яростью принялся откручивать магнитную катушку номер один, как будто перед ним был враг, который заслуживал оскопления.

— Порядок, дайте-ка мне еще один микроампер на односекундную проверку.

— Попробуйте сдвинуть номер два на пару сантиметров вперед, — посоветовал Райерсон.

— Ты что, спятил? — фыркнул Свердлов. «Да, полагаю, мы все сейчас немного спятили». — Смотри, если отклоненный поток ионов ударит сюда, тогда придется направлять его вниз — вот так, и…

— Не стоит беспокоиться!

Свердлов не видел движений Райерсона, скрытого громоздким скафандром, но он ясно представил себе, как тот отворачивается, презрительно пожимая плечами. Инженеру хватило нескольких минут бесплодных попыток как-то наладить систему, чтобы убедиться в том, что землянин правильно представлял себе взаимодействие сил.

Он проглотил комок в горле.

— Ты был прав, — вырвалось у него.

— Что ж, давайте ее заново смонтируем, — холодно обронил Райерсон.

«Прекрасно, земной сноб, сэр». Свердлов еще несколько минут возился с катушками.

— Контрольное включение. — «Не совсем то. Надо бы еще подрегулировать». — На этот раз пустите сюда один миллиампер… Полный ампер… хм. — Истечение ионов было слишком кратковременным, чтобы кольцо успело нагреться, но стрелки на приборах словно взбесились.

— Какое-то отклонение еще есть, — произнес Свердлов. — Вопрос распределения скоростей. У определенного, незначительного процента частиц совершенно ненормальные скорости, и… — Ему пришло в голову, что он, скорчившись перед Райерсоном, который устремил на него сверху свой невидимый взор, лепечет тому банальности, очевидные для всех. — Я попробую вот эту сдвинуть немного в сторону. Подай-ка мне тот верньерный ключ… Так. Пожалуйста, контрольное включение в один ампер.

На этот раз приборы молчали. Райерсон протяжно свистнул.

— Кажется, мы справились с этим, — сказал он. «Мы? — подумал Свердлов. — Ну и ну, да ты подал мне пару инструментов!»

Но вслух сказал:

— Подождем, что покажет полная нагрузка, тогда будем знать наверняка.

— Конечно, — нерешительно подтвердил Райерсон. По его смягчившемуся тону Свердлов догадался, что Райерсон превозмог свою вспышку гнева.

«Ну а я нет!»

— Тогда нам остается просто испробовать систему и посмотреть, да? — продолжал землянин.

— А если у нас все еще будет значительное отклонение, то снова облачаться в свои железные костюмы и тащиться сюда — и может, не один раз, а дюжину? Нет уж!

— Но мы же так делали и прежде.

— Что-то я зверски проголодался, — сказал Свердлов. Неожиданно он взорвался: — Меня уже тошнит от этого! Меня тошнит от собственного зловония, от которого мне никуда не деться, и от твоего тоже, меня тошнит от одних и тех же глупых рож и одних и тех же глупых реплик, да, и даже от одних и тех же звезд! С меня достаточно! Возвращайся в корабль. Я останусь здесь и понаблюдаю, что будет при ускорении. Если что-нибудь не так, я тут же на месте все исправлю.

— Но…

Потрескивая, сквозь бормотание звезд пробился голос Накамуры.

— О чем вы думаете, инженер Свердлов? Двойная перегрузка попросту сдернет вас с корабля! А мы не с такой легкостью маневрируем, чтобы спасти вас.

— Этот страховочный трос прошел испытание на две тысячи килограммов, — отозвался краснянин. — Это же нормальная процедура непосредственной проверки работы ускорителей при ионной тяге.

— Пусть это сделают автоматы.

— Которых у нас нет. Вы уже знаете, что система полностью налажена? Вы так уверены, что не будет никакого, даже самого незначительного кумулятивного эффекта и что эта штука однажды не откажет — и именно тогда, когда вы больше всего будете нуждаться в ней?

— Странное время, однако, чтобы размышлять над этим. — Голос Накамуры прозвучал сухо и почему-то отчужденно.

— Я инженер, — холодно ответил Свердлов. — Прочитайте корабельный устав.

— Хорошо, — произнес Накамура. — Хорошо, но…

— Это сэкономит время, — вмешался Райерсон. — Возможно, даже на несколько дней, если катушки действительно плохо отрегулированы.

— Спасибо, Дэйв, — сказал Свердлов, испытывая неловкость.

— Хорошо, — согласился Накамура, — у вас, конечно, есть право. И все же я снова прошу вас…

— А я прошу у вас всего-то навсего двойную перегрузку на пару секунд, — прервал его Свердлов. — Вот когда я приду к убеждению, что это кольцо работает, как ему полагается, и что нам не прядется из-за него вечно останавливаться как сейчас, тогда я вернусь в корабль. Не раньше.

Он обхватил ногами каркас и начал переставлять закрепленные на нем приборы.

— Возвращайся, Дэйв, — сказал он.

— Но почему… Я думал, что буду…

— Нет необходимости.

— Но вы же не можете снимать показания сразу со всех приборов одновременно, а кроме того, если придется что-то делать, вам понадобится помощь.

— Я позову тебя, если захочу. Дай мне свой пояс с инструментами.

Юноша неохотно протянул пояс Свердлову, и тот, обвязавшись им, щелкнул застежкой.

— Такая проверка сопряжена с некоторой долей риска, Дэйв. Если уж мне не повезет, то лишь ты сможешь более или менее выполнять функции инженера, без которого на корабле не обойтись. Корабль не может рисковать нами обоими.

— Но зачем вообще подвергать себя риску?

— Потому что мне опротивело торчать здесь! Потому что мне остается одно: или активно сопротивляться этой проклятой головешке, или начать выть! А теперь иди в корабль!

По мере того как громоздкая фигура его напарника удалялась, Свердлов, не отрывая от нее глаз, думал: «А ведь я сейчас, по правде говоря, не очень-то разумно поступаю, разве нет? Но кто мог предвидеть, что будет в сотне световых лет от моего солнца?»

Готовя систему к проверке, он ломал себе голову над тем, что же двигало им. В нем жила потребность вступить в борьбу с чем-то осязаемым, а балансировать на этом металлическом остове с удвоенным собственным весом было, несомненно, вызовом. Еще одной причиной — правда, менее важной — явилась логичность его аргументации. Все те доводы, которые он привел, были достаточно вескими. Ведь если продолжать двигаться с той же черепашьей скоростью, соблюдая все меры предосторожности, то можно и с голоду умереть.

А скрытой пружиной всего, подумал он, является смутное, не понятное ему желание, вызревающее в душе. Ли Цун с Красны велел бы ему выжить любой ценой, пожертвовать другими, чтобы спасти себя для своей планеты и Братства. Но ведь есть пределы. Не обязательно принимать на веру кальвинизм Дэйва — хотя безжалостный кальвинистский Бог, казалось, находится совсем рядом с этой мертвой звездой — и признавать правду, что существует нечто более важное, чем простое выживание. Чем даже выживание по уважительной причине.

«Может, я стараюсь найти это нечто», — смущенно подумал он.

Он сползал «вверх», пока ноги не обхватили одну из поперечных деталей конструкции. При этом последнее кольцо ускорителя оказалось у его правой лодыжки, а циферблат электрощупа удобно устроился у лицевого стекла шлема. Правая рука сжала верньерный ключ, а левая туго натянула страховочный трос.

— Приготовьтесь к включению тяги, — передал он по радио. — Наращивайте два g в течение одной минуты и держите так, пока я не скажу «стоп».

Сначала ничего не происходило. Только по небосводу медленно поползли созвездия, менявшие свое положение вместе с кораблем, который разворачивали гироскопы. Молодец, Сейки! Это давало возможность Свердлову избежать попадания под ионный поток при контрольном включении тяги.

— Приготовьтесь, — прозвучало в наушниках Свердлова. Вес возвращался к нему в ликующем напряжении мышц плеч, рук, ног и живота; в глухом стуке сердца, постепенно заглушавшем тихое потрескивание разговаривающих звезд.

Корпус теперь нависал прямо над ним — гигантская сфера, опиравшаяся на сдвоенные вышки. Из середины основания каждой вышки изливался призрачный голубоватый свет, а в местах пересечения элементов конструкции сплетались и фонтанировали электрические разряды.

«Непроизводительная трата энергии, — подумал Свердлов. — А все из-за того, что восстановительные работы проводились без надлежащей аппаратуры. Зато красиво. Похоже на праздничный фейерверк». Он сразу вспомнил то время, когда был маленьким. Мать как-то повела его на демонстрацию пиротехнических чудес. Они сели в катамаран, взятый напрокат, и любовались изумительными цветами, неслышно распускавшимися над озером.

— Да уж, — проворчал Свердлов. Прищурившись, он вгляделся в циферблат индикатора. Теперь, когда наружу выбрасывались целые граммы вещества, было очевидно, что отклонение все еще оставалось довольно значительным. Кольцо нагрелось не очень сильно — можно сказать, почти незаметно, но негатроны с трудом пробивались в ядра сквозь панцирь из электронов, что приводило к распаду атомов. Вскоре следовало ожидать деформацию кристаллической структуры, усталость и, в завершение всего, аварию. Доложив об этих своих открытиях, Свердлов хвастливо добавил:

— Я был прав. Без работы здесь не обойтись.

— В таком случае выключаю тягу. Приготовьтесь. Невесомость вернулась. Вытянув руку с ключом, Свердлов осторожно захватил им катушечную гайку и отпустил болт.

Саму катушку он сдвинул назад.

— Через минуту я ее поставлю на место. Готово! А теперь давайте три примерно на тридцать секунд, просто чтобы удостовериться.

— Три? Вы уверены, что вы…

— Уверен. Пуск!

Свердлову пришло в голову, что то, чем он занимается сейчас, является совершенно иным способом служения человека своей планете, а именно: быть человеком на своем месте. Может, даже лучшим способом, чем планировать вымирание людей, которым выпало жить где-то на другой планете. «Да перестань же, — сказал он себе, — иначе в скором времени можешь рассчитывать на место преподавателя в детском саду Лиги Спасения».

На него навалилась тяжесть тройной перегрузки, и мускулы буквально наслаждались ею.

При трех ионный поток шел мимо кольца. Значит, отклонения не было… или было? Он пододвинулся, чтобы получше разглядеть. Правая рука, все еще сжимавшая утяжеляющий ее ключ, соскользнула с балки, на которую она опиралась. Свердлов потерял равновесие. Раскинув руки, он повис, инстинктивно стараясь не упасть. Правой рукой он попал в струю антипротонов между катушками электромагнита.

Брызнуло пламя.

Накамура выключил тягу. Свободно паря, Свердлов рассматривал при свете звезд свою руку. Ионное излучение срезало ее так аккуратно, как если бы то сделал стационарный газовый резак. Из дыры в скафандре наружу вырвались водяной пар и кровь, тут же замерзнув в виде небольшого облачка, бледного на фоне туманностей.

Боли не было. Пока. Но с падением давления у него заложило уши.

— Машинное отделение! — отрывисто произнес он. Часть его находилась как бы вне тела и изумлялась присутствию своего духа. Что за великолепный механизм по выживанию, когда приходится туго! — Аварийная ситуация! Сбрось полный вольтаж ускорителей до одной тысячи. Спусти мне с десяток ампер. Быстро!

Он не почувствовал нарастания силы тяжести. Такая тяга слишком мала, чтобы ощутимо сдвинуть массивный корпус корабля. Он снова сунул руку в ионный поток. Вот теперь к нему пришла боль, но только в голове, так как, не выдержав падения давления, барабанные перепонки в ушах лопнули. Еще одна минута — и у него начнется кессонная болезнь. Вокруг культи запястья неслышно загудел газ, состоявший из антипротонов. Когда сталь стала плавиться, Свердлов, зажав в левой руке ножовку, принялся орудовать ею, пытаясь наглухо запечатать рукав скафандра. Он, казалось, был отрешен от всего. Мозг заволакивало черной пеленой. В какую-то минуту Свердлов в изумлении спросил себя: «Разве я собирался совершить такое для других?»

Когда он решил, что рукав надежно запаян, он отвел руку в сторону.

— Выключите тягу, — прошептал он. — Идите и заберите меня отсюда.

Баллоны со сжатым воздухом исправно снабжали его кислородом, давление внутри скафандра вновь поднялось. Как же хорошо было свободно парить в пространстве, насколько позволяла длина страховочного троса, и наслаждаться дыханием. До тех пор, пока собственная кровь не стала душить его. Тогда он сдался и принял милосердный дар темноты.

Глава 12

Дни, предшествующие зимнему солнцестоянию, казались тусклыми проблесками света, к югу и вовсе гаснувшими в низких свинцовых тучах. Такой был и сегодняшний день. Тамара вышла на прогулку с первым лучиком света, робко прочертившим дорожку через океан, а сейчас время уже близилось к закату. Она спросила себя: да может ли сам космос быть мрачнее этой земли? В космосе, по крайней мере, видны звезды. А на Скьюле приходилось целыми днями ютиться в доме, скрываясь от ветра; а небо представляло собой сплошной круговорот снега.

Когда она, покинув пустошь, стала спускаться к морю, с неба посыпались редкие сухие снежинки. Но никакого тепла они не несли с собой, и снегопада сегодня ночью не предвиделось. Ветер, разгоняясь за тысячу километров отсюда, от самых айсбергов, и проносясь через Атлантику, с силой обрушивался на остров. Она постоянно чувствовала на себе его леденящие покусывания — плащ с капюшоном служил плохой защитой от них. Но она все равно не вернется в дом. До тех пор, пока медленно не угаснет день и оставаться под открытым небом станет небезопасно.

Она сказала себе печально: «Даже и тогда я осталась бы здесь — если только это не повредит ребенку — и старик пришел бы искать меня. Дэвид, помоги мне; я не знаю, что было бы хуже!»

Она испытывала какое-то болезненное удовольствие быть честной по отношению к себе. По всем правилам ей бы следовало думать только о неродившемся ребенке Дэвида, а о себе не больше, чем о чреве, вынашивающем плод. Но для нее все это было как-то нереально… еще нереально… пока по утрам она только испытывала тошноту, а по ночам видела дурные сны.

Ее реальностью был Магнус Райерсон — волосатый, словно животное, грубо ворчавший на нее за то, что она не выполняет домашнюю работу так, как хочет он, и невнятно читавший что-то вслух… этот его остров, его море и его уроки распроклятого английского языка!

Тамара заметила, что произносит это ругательство вслух.

— Распроклятый английский язык! Распроклятый английский язык! Можешь взять свой язык и сделать с ним, сам знаешь что! — Она то и дело слышала это выражение, как маленькая девочка, из-за двери украдкой заглядывающая в комнату, где разговаривают мужчины. Обычно подобными фразами уснащают свою речь люди более низкого круга — такие, как фермеры, занимающиеся разведением рыбы, или рабочие с коралловых приисков, или пастухи. Она понятия не имела, о чем все знали. Возможно, разорвать его на мелкие кусочки и пустить по ветру в этот чудовищный Северный океан.

На мгновение она стиснула руки. Если бы она могла точно так же сокрушить Магнуса Райерсона!

Она старалась держать себя в рамках приличий. Ведь она была леди. Не техн, но как-никак дочь профессора. Она умела читать и писать, она училась танцам и игре на флейте, разливать чай и вышивать платья, а также вести беседы с учеными, чтобы те не слишком скучали в ожидании ее отца… Словом, прошла полную академию изящных искусств. Отец назвал бы ее ненависть к свекру антисоциальной. Теперь это была ее семья.

Тем не менее.

Ноги, утопая в снегу, сами несли ее вниз по склону через вересковые заросли, пока наконец она не очутилась на усыпанном камнями берегу. Море с яростью набрасывалось на груды валунов и вдребезги разбивалось о них. От ударов огромных валов вздрагивала земля. Гонимый ветром колючий снег жалил кожу. За скалами виднелось лишь безбрежное серое пространство, где вздымались седобородые волны и дул пронизывающий полярный ветер. Там, за этими скалами, грохотало, гудело и свистело на все лады.

Она вспомнила сочную зеленоватую синеву южного океана, тихий шорох, с которым он подползал к подножию пальм, устремившихся к бесконечно высоким небесам.

Однажды Дэвид насмешливо сказал:

— Мои предки были северянами — насколько мы смогли заглянуть в глубь веков — пиктами, скандинавами и скоттами, моряками и мелкими фермерами, жившими на самом краю Атлантики. Наверное, поэтому уже несколько поколений подряд многие из них становятся космонавтами. Чтобы удрать оттуда!

И затем, касаясь губами ее волос, добавил:

— Но я-то узнал, чего они все ищут на самом деле. Трудно было представить, что сердечность Дэвида, его нежность и смех родились в этом месте, похожем на могилу. Впервые он познакомился с ней через ее отца — профессор и студент много ночей провели тогда вместе под австралийскими звездами, не смыкая глаз. Дэвид все пытался найти такого Бога, который не был бы столь жесток к своим детям, постоянно обещая грешникам вечные адские муки. Тамара размышляла о религии, которая так тревожила его, словно была каким-то чужеродным клеймом, некогда выжженным на нем мифической Далекой Внеземной Цивилизацией. Ее размышлениям во многом способствовала непонятность догм его секты: даже в их время христиане встречались не так уж редко, но по своей наивности она предполагала, что протестант — это что-то мусульманское.

Теперь-то она понимала, что обитатели Скьюлы и Бог Скьюлы порождены самой Скьюлой, а в их жилах течет ледяная океанская вода. Дэвид никогда не пытался подстраиваться под общепринятые нормы поведения. Его характер сложился таким, что Магнус Райерсон в глубине души считал его мало похожим на человеческий. Неожиданно Тамара, немного смущаясь, вспомнила, как однажды вечером пару недель назад старик усадил ее переводить балладу.

— Наши предки пели ее в течение многих сотен лет, — сказал он и посмотрел на нее из-под нависших бровей. Тамара до сих пор помнила тот его взгляд.

Снял он крест свой и шлем и слез с коня,

Даже имя Христа позабыв.

Ведь его целовала в уста

Сама фея волшебной любви.

Тамара ударила кулаком по ладони. Ветер ухватил плащ, и тот, взметнувшись, начал хлопать ее по плечам, словно черные крылья. Дрожа от холода, она снова укуталась в него.

Догорающей лучиной солнце тлело на самом краешке этого мира. Еще несколько минут — и станет совсем темно. В такой кромешной тьме, какая бывает здесь после заката, можно было бы замерзнуть до смерти, на ощупь отыскивая дорогу домой. Тамара ускорила шаг, не теряя надежды найти решение. Она не появлялась сегодня в доме именно потому, что там было невыносимо. Но на ум ничего не приходило, словно он перестал подчиняться ей. Она так и не знала, что ей делать.

«А скорее всего, — подумала она, — я все же знаю, но пока не набралась смелости».

Когда она добралась до дома, сумерки сгустились настолько, что она с трудом различила в темноте побеленные стены и крутую заснеженную крышу. Сквозь щели в ставнях пробивались желтые лучики света. Она остановилась у двери. Входить!.. Но выбора не было. Она повернула шарообразную ручку и перешагнула порог. Следом за ней в дом ворвался ветер и грохот океана.

— Закрой дверь, — произнес Магнус. — Закрой дверь, дурочка.

Она захлопнула дверь перед непрошеными посетителями, оставив их бормотать и стенать под навесом крыши, повесила на вешалку плащ и повернулась. Магнус Райерсон сидел в своем потертом кожаном кресле и держал в руках книгу в потертом кожаном переплете. Как всегда, как всегда! Разве можно отличить в этом логове один день от другого? Светошар светился тускло, так что старик казался скорее тенью с мерцавшими, как сосульки, глазами и бородой, ниспадавшей грязно-белым водопадом. В очаге обреченно потрескивали брикетики торфа, пытаясь согреть чайник на каминной полке.

Положив книгу на колени, Райерсон выколотил свою допотопную трубку (воздух от нее в доме становился отвратительным) и грубо спросил:

— Где тебя носило весь день, девчонка? Я уже собирался идти искать тебя. Ты бы могла подвернуть ногу и умереть там — одной и беспомощной, наедине со стихией.

— Но этого не случилось, — ответила Тамара. Она переобулась в дзори и направилась в кухню.

— Погоди, — сказал Магнус. — Тебе что, трудно запомнить? Я хочу, чтобы мой ужин и чай были на столе ровно в 16.30… И еще. Ты, девушка, должна быть осторожней. Ты ведь носишь последнего из Райерсонов.

Тамара остановилась. Скользнув взглядом по старинному кирпичному полу, она словно в тумане ощутила, как напряглось ее тело. Озябшая кожа, которая начала было отходить в тепле, покалывавшем ее мелкими иголочками, снова онемела. Это она ощутила уже сильнее.

— Не считая Дэвида, — сказала она.

— Если он жив. Ты еще веришь в это, после стольких недель? — Не глядя на нее, Магнус принялся прочищать трубку.

— Я не верю, что он мертв, — ответила она.

— Лунная команда не смогла установить с ними контакт по гравитационному лучу. Так что даже если он все еще жив, он умрет от старости прежде, чем корабль достигнет какой-либо звезды, где живут люди. А впрочем, нет — он скорее умрет от голода!

— Если бы он мог починить то, что вышло из строя… Приглушенные звуки грохотавшего снаружи прибоя усилились до крещендо. Магнус сжал губы.

— Одним из способов, как свести счеты с жизнью, является… надежда, — сказал он. — Ты должна смириться с худшим, потому что в этом мире больше зла, нежели добра.

Она взглянула на черную книгу, которую тот называл Библией и которая своей массивностью выделялась среди других книг, теснившихся на одной из полок.

— Так утверждает ваше Священное писание? — спросила Тамара, внезапно охрипнув. Она не узнала своего голоса.

— Ну да. А также второй закон термодинамики. — Магнус постучал трубкой по пепельнице. Этот неожиданный громкий звук заглушил завывание ветра.

— А вы… а вы… не хотите даже разрешить мне повесить его фотографию, — прошептала она.

— Она в альбоме, вместе с другими моими погибшими сыновьями. Я не желаю, чтобы ты вешала ее на стенку и хныкала перед ней. Мы должны смиренно принимать все, что Бог ниспосылает нам, и в то же время крепко держаться на ногах.

— Да вы знаете… — проговорила Тамара, не сводя с него глаз и чувствуя, как в ней медленно поднимается волна ужаса. — Да вы знаете, что я не могу вспомнить даже его лица?

Смутно она надеялась вызвать его гнев. Но его широкие плечи, обтянутые пушистым свитером, просто приподнялись — легкое пожатие плечами, и все.

— Ну да, обычное дело. У тебя в памяти остались его слова, его светлые волосы и голубые глаза, ну и так далее, но все это не дает истинного образа. Ничего удивительного — в конце концов, ты и знала-то его не так уж долго.

«Ты мне говоришь, что я чужая, — подумала она, — что я сунула свой нос куда не положено и украла то, что мне не принадлежит».

— До ужина еще осталось время, чтобы немного повторить английскую грамматику, — сказал старик. — Уж больно неважно у тебя с неправильными глаголами.

Он положил книгу на стол. Девушка сразу узнала ее — стихи Киплинга, кем бы там ни был этот Киплинг.

— Доставай учебник и садись, — проговорил тот, указав на полку.

Вспыхнув, Тамара сжала кулаки.

— Нет.

— Что? — Продубленное ветрами лицо повернулось, всматриваясь в нее.

— Я не собираюсь больше учить английский.

— Не… — Магнус уставился на нее так, словно та была редким образчиком с другой планеты. — Ты себя плохо чувствуешь?

Чеканя язвительные слова, она бросала их одно за другим в лицо старику:

— Я лучше знаю, как мне проводить время, и не собираюсь тратить его на изучение мертвого языка.

— Мертвого? — вскричал Магнус. Она ощутила, как пространство между ними заполняется его гневом. — Язык пятидесяти миллионов…

— Пятидесяти миллионов невежественных провинциалов, населяющих бесплодные земли между разбомбленными городами, — сказала она. — Да за пределами своих Британских островов и пары глухих районов на североамериканском побережье вас никто и не поймет. Ни один современный автор или ученый, или… да никто… не пишет по-английски. Он мертвый, и все тут! Ходячий труп!

— Это ты так о языке своего мужа! — заорал он на нее, поднимаясь с кресла.

— Вы думаете, он когда-нибудь заговорил бы на нем с кем-то, помимо вас, если бы… уехал отсюда? — отпарировала она. — И вы считали — в случае, если Дэвид вернется с того корабля, на который вы его отправили, и мы уедем на Рам, — вы воображали, что мы заговорим на языке вымирающего народа? В новом-то мире?

На щеках она почувствовала брызнувшие из глаз слезы. Охваченная страхом, она задыхалась. Старик был таким страшным и волосатым, таким огромным. Когда он встал, светошар и тусклый свет камина, объединившись, отбросили его тень на нее и заполонили темным силуэтом целый угол комнаты. Головой он едва не задевал потолок.

— Так, значит, теперь народ твоего мужа вымирает, — отрывисто проговорил он, словно выстрелил. — Зачем же ты тогда выходила за него замуж, раз он такой умирающий?

— Он-то как раз в порядке! — закричала она так, что отозвались стены. — Но не вы! Сидите тут и грезите о прошлом, когда Землей управляли ваши предки — из того прошлого мы благополучно выбрались! Дэвид собирался туда, где… где есть будущее!

— Понятно. — Магнус Райерсон наполовину отвернулся от нее. Засунув руки в карманы, он сжал их там в кулаки и заговорил раскатистым голосом, обращаясь к кому-то другому — не к ней.

— Мне все ясно. Ты ничем не отличаешься от других, воспитанных в ненависти к Западу, потому что когда-то он был их господином. Их учителем. Несколько веков тому назад этой планетой распоряжался белый человек. Наши старые грехи будут преследовать нас и последующие тысячу лет… пока, в свою очередь, не ослабнет твой народ, а те, кого вы поставили на ноги, не отомстят вам за предоставленную им помощь. Впрочем, я не собираюсь извиняться за своих предков. Я горжусь ими. Жестокости в нас было не больше, чем в остальных. И мы подарили — даже будучи на смертном ложе своей цивилизации… мы подарили вам звезды.

Его голос все усиливался, пока не превратился в настоящий рев.

— Но мы не умерли! Ты думаешь, что этот жалкий Протекторат является обществом? Как бы не так! Это даже не благопристойное невежество и дикость. Это просто заурядная диктатура, которая преклоняется перед своим статус-кво и боится заглянуть в будущее. Я отправился в космос, потому что мои предки когда-то уходили в море. Я отдал космосу своих сыновей, и ты отдашь космосу своих, потому что именно в нем зародится новая цивилизация! Ты изучишь историю и язык наших предков — твоих предков. И ты, ей-Богу, узнаешь, что значит — быть одной из нас!

Его слова упали в пустоту. Какое-то время слышалось только завывание ветра да шепот крохотных язычков пламени в камине. Внизу грозно ревел океан и с грохотом обрушивался на прибрежную полосу, терзая остров, словно терьер крысу.

— Я уже знаю, что это значит, — проговорила наконец Тамара. — И это знание стоило мне Дэвида.

Он снова обратил к ней свое лицо и, опустив голову, исподлобья смотрел на нее, как на врага.

— Вы убили его, — сказала она негромко. — Вы послали его на смерть к мертвому солнцу. Потому что вы…

— У тебя сдают нервы, — прервал ее старик, сдерживая гнев. — Я настоял на его участии во всего лишь одной космической экспедиции, чтобы он испытал себя. Та экспедиция, о которой ты говоришь, была очень важной. Она много значила для науки. Впоследствии — каких бы успехов на своем поприще он ни добился — он бы с гордостью говорил: «Я был на «Кресте»».

— Значит, он должен был умереть, теша свою гордость? — спросила она. — Такая причина лишена всякого смысла — как, впрочем, и истинная. Но я все же скажу вам, почему вы на самом деле заставили его отправиться туда… и если вы будете отрицать, что вынудили его силой, я назову вас лжецом! Вам была невыносима сама мысль, что один из ваших детей взбунтовался и отошел от вас… что он постиг весь этот отвратительный фарс, называемый космическими исследованиями, когда значение имеет количество проведенных в космосе километров по принципу: чем больше, тем лучше. Будто огромные расстояния обладают неким чудодейственным свойством. Дэвид собирался жить так, как назначила ему природа: ходить по живой земле, дышать живым, а не упакованным в баллоны воздухом, и чтобы были горы, на которые можно взбираться, а не вращающийся гроб… и его дети бы тоже… мы были бы счастливы! Вот с этим-то вы и не могли смириться!

Магнус зло усмехнулся.

— Уж больно расшумелась дочка профессора по символике, и все попусту, — сказал он. — Если начать с конца, то чем ты докажешь, что вам было назначено жить счастливо?

— Чем вы докажете, что нам было назначено совершить прыжок через световые годы? — закричала она. — Это просто еще один способ убежать от себя — не больше. Без всякой на то выгоды. Я бы еще смогла понять, если бы корабли искали планеты для колонизации. Но… даже сам «Крест» был нацелен на трех гигантов! А ему сменили курс и отправили к какому-то черному, никому не нужному куску шлака! И сейчас Дэвид мертв… ради чего? Ради научной любознательности? Вы — не ученый-исследователь, да и он им тоже не был, и вы это знаете. Ради богатства? Больше, чем он смог бы заработать на Земле, ему не платили. Ради славы? На Земле совсем немного людей, которых волнуют исследования. На Раме ненамного больше. А уж Дэвида они и вовсе не интересовали. Ради приключений?

Да у вас за час прогулки по лесу приключений может быть больше, чем за целый год пребывания на звездолете. Так вот, вы убили своего сына, так как увидели, что он становится нормальным!

— Ну хватит, — прорычал Магнус и шагнул к ней. — Я уже достаточно наслушался тебя. В своем-то собственном доме! К тому же я никогда не был сторонником этой новомодной бредовой идеи позволять женщине тявкать…

— Отойдите! — вскричала она. — Я не ваша жена! Он остановился. Черты его лица неожиданно смягчились. Он поднял свою искусственную руку, словно защищаясь от удара.

— Ты жена моего сына, — проговорил он уже спокойно. — Ты тоже одна из Райерсонов… теперь.

— Нет, если именно это имеется в виду. — Она наконец нашла решение, которое искала. Подойдя к стене, она сняла с вешалки плащ. — Надеюсь, вы одолжите мне свой аэрокар для перелета в Сторноуэй. Я обязательно отошлю его обратно, на автопилоте. Оттуда я найду на чем уехать.

— Куда же ты едешь? — спросил он голосом обиженного ребенка.

— Не знаю, — резко ответила она. — Куда-нибудь, где не такой ужасный климат. Мне будут выплачивать жалованье Дэвида, пока его не объявят мертвым, а потом я буду получать пенсию. Когда не останется никаких сомнений в том, что он не вернется, я перестану его ждать и уеду на Рам.

— Но девочка… прилично ли…

— К черту приличия! Я предпочитаю, чтобы сын Дэвида родился живым.

Она снова обулась в сапоги и, взяв с буфета фонарик, вышла за дверь. Когда она открывала ее, в дом ворвался ветер и ударил Магнуса по лицу.

Глава 13

Есть чудесная страна

Чинчанчу у моря,

Там из красного вина

Ткет прибой узоры.

Там берет из жизни все

Милая принцесса —

Аморальна пусть, зато

Красотою блещет.

Обогнув кожух гироскопа и с трудом поднявшись в обсервационный отсек, Дэвид Райерсон услышал легкое пощелкивание струн гитары, перемежающееся с красивыми аккордами. Голос Макларена не отставал от них. Взяв себя в руки, юноша вздохнул и убрал с глаз свесившуюся прядь прямых светлых волос.

Макларен находился в жилом отсеке. Видеть его было почти оскорбительно — такого чистого, в белой тунике, тогда как каждому для мытья выдавалось мизерное количество воды, достаточное лишь для однократного смачивания губки. Но еще обиднее было то, что от наполовину урезанных пайков новозеландец, казалось, ничуть не изменился. О недоедании говорили лишь заострившиеся черты его привлекательного смуглого лица и сгорбленная спина. У него не выпирали кости из-под туго натянутой кожи, как у Райерсона, и не было болезненного румянца и периодических приступов зубной боли, как у Накамуры. Это было несправедливо!

— О, привет, Дэйв. — Макларен продолжал пощипывать струны, только тише. — Как дела с контуром?

— Я закончил.

— Хм?

— Я только что расклепал последний болт и заварил последний контакт. Осталось лишь найти этот германий, сделать транзисторы и настроить блоки. — Обхватив рукой опору, Райерсон отдался на волю невесомости. Запавшие глаза его вглядывались в никуда. — Да поможет мне Бог, — прошептал он, — чем мне сейчас заняться?

— Ждать, — произнес Макларен. — Нам ничего не остается делать, как только ждать. — Некоторое время он изучающе смотрел на юношу. — Честно говоря, мы с Сейки пользовались любыми предлогами, чтобы не помогать тебе налаживать контур, а если уж делали, то меньше, чем могли бы. Причина тут проста: я боялся, что ты закончишь работу прежде, чем мы найдем нашу планету.

Райерсон вздрогнул. Бледное лицо медленно заливал румянец.

— Да как же… — Гнев его улегся так же быстро, как вспыхнул. — Понимаю. Хорошо.

— За эти недели, с тех пор как мы отодвинулись от мертвой звезды, у меня появилась редкая возможность попрактиковаться в музыке, — заметил Макларен. — Я даже пробовал сочинять. Вот послушай.

На роскошных кораблях

Принцы-ухажеры

К той красавице плывут

Сквозь дикие штормы.

Нетерпением горя,

Принцы сразу к делу:

Предлагают руку ей,

А она им — …

— Да прекрати же! — взвизгнул Райерсон.

— Как хочешь, — мягко произнес Макларен и уложил гитару обратно в футляр. — Я с удовольствием поучил бы тебя играть, — предложил он.

— Нет.

— А как насчет партии в шахматы?

— Нет.

— Мне бы чертовски хотелось, чтобы я был поинтеллектуальнее, — признался Макларен. — Я никогда, знаешь, не отличался особой широтой взглядов. Всегда был каким-то несерьезным и безответственным, даже в науке. Теперь же… Было бы хорошо, если б я захватил с собой сотни две книг. Когда я вернусь, то обязательно прочитаю их все. — Улыбка на его лице угасла. — Думаю, теперь я смог бы понять их.

— Когда мы вернемся? — Исхудавшее тело Райерсона подобралось в воздухе, словно для прыжка. — Ты хочешь сказать: если вернемся!

Вошел Накамура, держа в руке пачку исписанных листков бумаги.

— Я произвел расчеты по последним данным, — сказал он. Райерсон встрепенулся.

— Что ты обнаружил? — закричал он. — Бога ради, что ты обнаружил?

— Безрезультатно.

— Господь Бог Израиля, — простонал Райерсон. — Опять безрезультатно.

— Дальше этой орбиты мы и не видим ничего, — спокойно сказал Макларен. — Где-то у меня были кое-какие выкладки по следующей орбите. — Он вышел, лавируя среди приборов.

На щеке Райерсона непроизвольно задергался мускул. Юноша долго смотрел на Накамуру.

— Неужели мы ничего не можем сделать? — спросил он наконец. — Телескопы или… Что нам, так и сидеть?

— Мы вращаемся вокруг мертвого солнца, — напомнил ему штурман. — Отсюда можно видеть лишь слабый звездный свет. Только мощные приборы в состоянии сфотографировать планету, а не такие телескопы, как у нас. И не с большего расстояния, чем нам бы позволила гравитация. Вот так-с-с.

— Но ведь мы могли бы изготовить большой телескоп! — воскликнул Райерсон. — У нас есть стекло, и… и серебро, и…

— Я уже думал об этом. — Голос Макларена донесся до них из лаборатории. — Можешь заниматься им на досуге, но мы умрем с голоду прежде, чем получим подходящее зеркало и установим его здесь со всем полагающимся к нему оборудованием.

— Но… Макларен, ведь космос так велик! Мы можем разыскивать планету миллион лет и не найти ее, потому что не видим… не в состоянии видеть их!

— Нельзя сказать, что мы работаем так уж вслепую. — Держа в руках перфоленту, Макларен снова зашел в отсек. — Возможно, ты забыл, по какому принципу мы ищем. Прежде всего мы определяем свое положение на орбите относительно мертвой звезды, затем какое-то время двигаемся по орбите, снова определяем положение — и так много раз. Потом смотрим, имела ли траектория движения корабля значительное расхождение с заданной кривой. Если да, то это значит, что причиной возмущения орбиты послужила некая планета, и в своих поисках этой планеты мы можем воспользоваться методом Леверье.^[248] Если же нет — иными словами, если мы слишком далеки от планеты, то на следующем отрезке мы делаем то же самое. Пройдясь таким образом по всей окружности, мы повторяем все сначала на более высокой орбите.

— Заткнись! — раздраженно бросил Райерсон. — Можешь меня не учить! Я не школьник, черт бы тебя побрал! Мы лишь гадаем!

— Не совсем так, — возразил Макларен. — Ты был занят контуром, а я в это время разрабатывал второй принцип… ну да, приступил к нему, ты меня раньше никогда и не спрашивал. Сейчас поясню. Понимаешь, соотнеся полученные нами данные с известными классами звезд, я узнал, как примерно выглядела эта звезда в ее лучшие времена. Исходя из этого, а также из теории образованияпланет, я получил представление о ее былой планетарной системе. Например, ее планеты находились, скорее всего, приблизительно в экваториальной плоскости, а такие величины, как масса, угловой момент и магнитное поле, определяют постоянные закона Боде.^[249] В меру этих знаний я могу изобразить орбитальную карту.

Ну а потом звезда превратилась в сверхновую. Ее ближайшие планеты испарились, а самые дальние гиганты, хотя и сильно пострадали, но, вероятно, уцелели. Теоретически планеты могли сформироваться на расстоянии светового года от этой звезды. Из-за таких колоссальных радиусов их обращения даже незначительная погрешность может сделать сомнительными мои подсчеты в астрономических единицах. Важную роль играет также следующий факт: взрыв сверхновой заполнил газом все близлежащее пространство. Фактически мы находимся внутри несветящейся туманности. Орбиты оставшихся планет должны были бы уменьшиться, ведь в течение миллионов лет планеты по нисходящей спирали приближались к своему угасшему центру. С одной стороны, нам это только на руку: круг поисков становится не таким безнадежно огромным. Но с другой, возникает вопрос: сколько времени прошло с момента взрыва? Каково сейчас распределение плотности данной туманности и каким оно было в то время? Я тут кое-что прикинул, взяв несколько показателей. Вчерне, конечно, но… — Макларен пожал плечами, — что нам еще остается делать? Те последовательные орбиты, которые я вычислил как наиболее приемлемые на сегодняшний день для уцелевших планет, мы как раз сейчас и проверяем. Ну и, конечно, промежуточные радиусы, чтобы убедиться в значительных возмущениях нашей траектории, когда это будет происходить. И тут неважно знание точных координат тех планет. Это уже вопрос времени, когда мы достаточно близко подойдем к одной из них.

— Если хватит еды, — простонал Райерсон. — Нам ведь еще надо есть, пока не наладим контур. Не забывай об этом.

— Мы собираемся пересмотреть наши графики, — задумчиво произнес Макларен. — До сих пор мы находили, чем себя занять. Теперь нам приходится только ждать и стараться не сойти с ума от этого ожидания. — Он ухмыльнулся. — Итак, объявляю конкурс скабрезных стишков на «Южном Кресте» открытым и в качестве приза предлагаю…

— О да, — сказал Райерсон. — Мировая потеха. Игры и веселье — а там к нам прислушивается замерзший труп Чанга Свердлова!

Сразу стало тихо. До них донесся неясный шепот воздуха в вентиляторах.

— Что мы еще можем сделать для нашего бедного друга? — тихо спросил Накамура. — На контрольной ракете послать его в черное солнце? Он заслужил лучшего к себе отношения. Да-с-с? Пусть его похоронят близкие.

— Похоронят его копию? — пронзительно закричал Райерсон. — Более глупого…

— Прошу вас, — произнес Накамура, пытаясь улыбнуться. — В конце концов… нас это не затруднит, а его друзей на родине может как-то утешить, как вы думаете? В конце концов — пользуясь атомной терминологией — мы даже не стремимся отослать обратно самих себя. Только копии. — Он засмеялся.

— Да прекрати же ты наконец свое хихиканье!

— Пожалуйста. — Накамура отодвинулся, в шутливом изумлении поднимая руки. — Пожалуйста, и если я обидел вас, то прошу прощения.

— Прошу прощения! Прошу прощения! Убирайся отсюда! Убирайтесь оба отсюда! Видеть вас больше не могу!

Все еще кивая головой, улыбаясь и издавая шипящие звуки, Накамура направился к шахте. Одним прыжком Макларен очутился между ним и Райерсоном и схватил каждого за руку.

— Ну хватит! — Для обоих было настоящим потрясением увидеть, как на смуглом крючконосом лице Макларена глаза неожиданно наливаются зеленью. Он крушил их словами, орудуя ими, словно топором. — Дэйв, ты прямо как младенец, криком призывающий мать сменить ему пеленки. А ты, Сейки, думаешь, что остальному миру достаточно лишь твоих вежливых словечек. Если вы оба еще не передумали снова увидеть солнечный свет, то вам придется подправить свои взгляды. — Он слегка тряхнул их. — Дэйв, будь опрятнее. Сейки, переодевайся к обеду и разговаривай с нами. Вам обоим следует прекратить самооплакивание и взяться за работу, чтобы выжить. А следующий шаг — снова стать цивилизованными. Чтобы одолеть ту Звезду, мы не располагаем ни численностью, ни временем, ни силой — ничем, кроме мужества. Теперь уходите и начинайте тренироваться, чтобы стать мужчинами!

Не отвечая, они молча смотрели на него и через несколько секунд разошлись в противоположных направлениях. Макларен остался один. До него вдруг дошло, что он сидит, тупо уставившись на футляр от своей гитары. «Мне лучше убрать ее подальше, до лучших времен, — подумал он. — Если они вообще наступят. Я не перестал мыслить, а с моими привычками, наверное, трудно ужиться».

Долгое время он ни о чем не думал. «Кажется, я стал капитаном — фактически, если не номинально. Но как это произошло? Что я сделал такого, чем я этого добился?» И тут же всплыла мучительная для него мысль: «Это потому, что мне нечего особо терять. Я могу быть объективнее, ведь у меня нет ни жены, ни детей, ни какого-то дела, ни Бога. Одинокому человеку легче оставаться спокойным».

Он прикрыл глаза и, словно желая опровергнуть себя, поплыл среди тысяч и тысяч безжалостных звезд. Но он не имел права долго оставаться в таком положении — вот так, сгорбившись. Кто-нибудь мог вернуться, а капитана нельзя видеть поддавшимся чувству страха.

Страха не перед смертью. Перед жизнью.

Глава 14

Планета, видимая сквозь пластик смотровой башенки обсервационного отсека, выглядела так же зловеще, как и убившая ее материнская звезда. Скорчившись в тесноте тесной башенки, Райерсон пристально вглядывался в темноту космического пространства. На фоне рассыпанных по всему небу созвездий проступали контуры гигантского черного тела с серой каймой, испещренного бледными полосками. Райерсон смотрел, как оно пересекало Млечный Путь, пока наконец не исчезло из поля зрения. Но он знал, что это перемещение вызвано движением «Креста», в страхе кружившегося вокруг своей надежды.

«Я стою на горе Нево, — подумал он, — а внизу — моя земля обетованная».

Без всякой связи со своими мыслями он сунул руку в нагрудный карман. За долгие месяцы у них появились странности; они стали молчаливыми интравертами^[250] и траппистами,^[251] потому что содержательная беседа была слишком редкостна и драгоценна, чтобы сыпать ею где и когда попало. Из кармана Райерсон вытащил фотографию Тамары и приблизил ее к глазам. Временами в его памяти оживали воспоминания и тогда ему казалось, будто он вдыхает аромат ее волос. «Посмотри, — сказал он ей. — Мы нашли ее». И, подобно язычнику, преклоняющемуся перед своим идолом, прошептал: «Ты — мой талисман, Тамара. Ты нашла ее».

Когда черная планета, жадно заглатывая звезды, снова появилась в поле зрения (а до нее было всего тысяча или около того километров), Райерсон повернул фотографию жены лицом к планете — так, чтобы Тамара могла видеть, чего они достигли.

— Дэйв, ты там?

Голос Макларена донесся до него из-за цилиндра жилого отсека. За время поисков его голос стал совсем тихим. Часто, когда Макларен говорил, его было почти не слышно. А сам новозеландец, который некогда находился в гораздо лучшей форме по сравнению с остальными, в последнее время страшно исхудал — не так, как они, — а глаза его словно провалились на самое дно глазных впадин. Зато, подумал Райерсон, Каждый из присутствующих на борту звездолета так или иначе пришел к примирению с самим собой, но это им дорого обошлось. Он, например, заплатил своей юностью.

— Иду, — Райерсон с трудом двинулся вдоль закруглявшейся стены обсервационного отсека, стараясь не задеть приборы. Макларен сидел за своим пультом. В руках он держал пюпитр, в зажимном устройстве которого была порядочная стопка исписанных листков бумаги. Только что к нему подошел Накамура. Сараец уже не расставался с маской, под которой прятал свои чувства, и все больше и больше походил на вежливого, ненавязчивого робота. Райерсон, глядя на него, спросил себя, что ощущает этот человек — безмятежна ли сейчас его душа или, наоборот, проходит через адов круг самого беспросветного одиночества, а может, она переживает и то и другое одновременно.

— Тут у меня для вас вполне приличные данные расчетов, — сказал Макларен.

Райерсон и Накамура застыли в молчаливом ожидании. Как ни странно, особого ликования по поводу того, что планета наконец приоткрыла свои секреты, не было. «Я превратился, — подумал Райерсон, — в обыкновенного работягу. Все, что происходит вне меня, кажется почти нереальным — существует лишь последовательный ряд движений в моем теле и моем мозгу. Я не могу веселиться, потому что никакой победы нет. Есть только единственная и окончательная победа: Тамара.

Но я удивляюсь, почему не радуются Теранги и Сейки».

Макларен быстро перелистал бумаги.

— По сравнению с Землей планета имеет меньшую массу и радиус, — сообщил он, — зато значительно превышает ее по плотности. Это наводит на мысль, что планета состоит, в основном, из никелевого железа. Спутников у нее, конечно, нет. Атмосферы тоже нет, несмотря на то что сила тяжести на ее поверхности ненамного больше земной. Кажется, там внизу — голые скальные породы… или, как мне думается, металл. Во всяком случае, что-то твердое.

— Каковы были ее размеры в прошлом? — тихо спросил Накамура.

Макларен пожал плечами.

— Тут можно только гадать, — сказал он. — Я не знаю, какой по счету является эта планета когда-то существовавшей системы. Понимаете, одна или две из числа уцелевших планет к настоящему времени, вероятно, уже упали на мертвую звезду. Лично я, однако, думаю, что эта планета была типа 61 Лебедя С — более массивной; чем Юпитер, но занимавшей меньший объем из-за деформации коры. У нее была чрезвычайно большая орбита. Но сверхновая все же достала планету, полностью испарив ее кислород, и, возможно, даже некоторые более тяжелые элементы. Весь этот процесс, конечно, требовал времени, и, когда звезда окончательно выродилась в белого карлика, у планеты все еще оставалась довольно большая масса. Поскольку на кору больше не давили наружные слои, она вернулась к нормальной плотности, и это возвращение, ставшее новой катастрофой, само по себе было, наверное, захватывающим зрелищем. С тех пор, в течение вот уже сотен мегалет, газы, оставшиеся после взрыва сверхновой, заставляют планету медленно двигаться по нисходящей спирали к мертвому центру. А сейчас…

— Сейчас мы нашли ее, — проговорил Райерсон. — А запасов еды у нас осталось только на три недели.

— И ко всему германий, который еще только предстоит найти, — добавил Макларен.

Накамура вздохнул. Мысленно он перевел взгляд на отсек «под» ногами. Там, далеко на корме, находилось складское помещение. Через его незакрытый люк свободно вливался не знающий пощады космос, омывая своими потоками мертвого человека, привязанного к опоре.

— Будь нас тут четверо, — сказал он, — мы бы уж давно съели все свои припасы и сейчас умирали бы от голода. Со всей покорностью я отдаю дань признательности инженеру Свердлову.

— Он умер не потому, — холодно заметил Макларен.

— Нет, конечно. Но разве сам факт несчастного случая умалил значение того, что он сделал для нас?

Какое-то время они молча плавали в невесомости. Затем Макларен, взяв себя в руки, произнес:

— Мы только зря теряем время. Наш корабль никогда не предназначался для высадки на планеты. Ранее я информировал вас, что в любом из найденных нами миров вместо небесной атмосферы вполне вероятен вакуум. Поскольку никаких возражений с вашей стороны не последовало, то беру на себя смелость утверждать, что наши аэролеты способны совершить посадку.

Скрестив ноги, Накамура обхватил руками колено. Лицо его по-прежнему выражало полное безразличие.

— А вы хорошо знакомы с типовым разведочным оборудованием? — спросил он.

— Не очень, — признался Макларен. — Просто, насколько я понимаю, аэролетам отдают предпочтение из-за экономии в массе.

— Скорее даже из-за лучшей маневренности. Используя крылья и турбореактивные ядерные двигатели, воздушное судно способно высоко подняться в атмосферу, преодолевая сильнейшее сопротивление воздуха. При этом не надо даже тратить реактивную массу самой ракеты. С такой же легкостью и без всякого риска для себя он может производить посадку в каком угодно месте. Те аэролеты, что имеются на борту «Креста» в демонтированном виде, как раз и предназначены для этой цели. Покинув свой базовый корабль, обращающийся вокруг новой планеты, они на короткое время включают ракетный двигатель, плавно входят в атмосферу планеты и снижаются. С возвращением, конечно, труднее, но аэролеты достигают стратосферы, даже не включая реактивную тягу. Ну а ее включение, в свою очередь, выносит аэролеты из стратосферы прямиком в космическое пространство, где заработают их ионные ускорители. С загерметизированными кабинами аэролетам, естественно, пригодна любая атмосфера.

Это что касается их разведывательных функций. Но, оказывается, эти вспомогательные космические кораблики способны приземляться на одной только ракетной тяге. Когда приходит время установки очередной ретрансляционной станции, работающей на луче, выбирается небольшой спутник какой-либо планеты. Причем, чтобы избежать необходимого в таких случаях карантина, желательно выбрать спутник, начисто лишенный атмосферы и жизни. Кораблики, снующие взад и вперед как челноки, переносят с базового корабля детали нуль-передатчика, а тот уже собирается на поверхности спутника. Таким образом, собственная масса спутника поступает в распоряжение накопителя материи и тогда, согласно сигналам с базовой станции, может быть воссоздано любое количество вещества. В первую очередь обычно пересылаются детали намного более крупной приемопередаточной станции, которая способна манипулировать сразу многими тоннами материи.

— Что ж, прекрасно, — сказал Макларен. — Примерно так я и думал. Давайте приземляться и… о!

Райерсон почувствовал, как его рот растягивается хоть и в невеселую, но все же улыбку.

— Ты видишь? — прошептал он. Макларен внимательно посмотрел на него.

— Ты, кажется, не слишком обескуражен, — заметил он. — Этому должна быть причина. Райерсон кивнул:

— Я уже говорил об этом с Сейки, пока ты был занят определением точных характеристик планеты. Тебе, наверное, будет не интересно, но… Впрочем, пусть он сам скажет тебе.

— Я почти и не надеялся, — медленно произнес Макларен, — что у первой же встреченной нами планеты уцелеет спутник, причем достаточно малых размеров, чтобы посадить на него наш корабль — или, если угодно, пришвартоваться к нему. Лучшего невозможно было бы и желать. А теперь я знаю точно, что никакое небесное тело не сопровождает эту глыбу. Следовательно, нам придется добывать свой германий там, внизу.

— Что мы, вероятно, давно бы уже сделали, если бы нам повезло быстрее отыскать планету, — сказал ему Накамура. — Мы можем спустить аэролет на поверхность прямо сейчас. Но ведь нам придется переправлять туда все шахтное и обогатительное оборудование, определять место для бурения, устанавливать воздушный купол… Слишком много работы на троих — явно больше, чем на те три недели, за которые мы успеем съесть все наши запасы пищи. А ведь еще остается самое главное — горные работы.

Макларен кивнул.

— Мне бы следовало самому об этом подумать, — сказал он. — Интересно, насколько здраво мы рассуждаем… как можем мы оценить нормальность рассудка, если мы — единственная человеческая раса на десятки световых лет?.. Ладно. Итак, я не подумал, а вы не сказали. И все же мне кажется, что выход из нашего трудного положения найти можно.

— Да, — согласился штурман. — Правда, довольно рискованный, но любой другой приведет к смерти, это уж точно. Мы можем спустить сам корабль и использовать его в качестве готового воздушного купола и оборудованной рабочей площадки.

— «Крест»? Но… ну да, конечно, здешняя гравитация для него не проблема. Да и магнетизм ему тоже не страшен, тем более что сейчас ионный привод экранирован… но мы не можем садиться на хвост! Мы же сомнем контур, и… черт побери, корабль вообще не может приземляться. Он просто не предназначен для этого! Он не обладает достаточной маневренностью; ведь даже такая простая операция, как полный его разворот с помощью гироскопов, занимает около получаса.

— Когда-то я подготовил расчеты — так, на всякий случай, — спокойно проговорил Накамура. — И этот случай, кажется, настал. Мы ничего не могли предпринять, пока не знали, что же мы в действительности обнаружим, но я все же набросал несколько эскизов. У нас есть шесть вспомогательных ракет в разобранном виде. Так? Монтаж их реактивных двигателей не займет много времени, поскольку их схемы весьма просты. Затем прикрепим их к корпусу «Креста» с его внешней стороны, а их системы управления выведем к пульту оператора корабельного компьютера. Думаю, что если мы очень постараемся, то за два-три дня сможем завершить и монтаж, и проверку узлов, и даже приведение всей этой системы в рабочее состояние. Каждая пара ракет должна быть смонтирована на корпусе так, чтобы образовалась пара сил, которая будет вращать корабль вокруг одной из трех ортогональных космических осей. Я не прав? Таким образом, звездолет станет весьма чутко реагировать на команды. Кроме того, мы разрежем на куски корпусы аэролетов, а также все, что может пригодиться для нашего замысла и без чего мы можем обойтись — например, внутреннюю арматуру. Из этих кусков мы сконструируем треножник, который будет оградой и защитой всех конструкций на корме. Он, конечно, будет не слишком изящным, да и корабль из-за него разбалансируется. Но я надеюсь, что мои скромные навыки в области пилотажа смогут компенсировать этот недостаток. Треножник будет не таким уж прочным, но с помощью радара и мощной ионной тяги можно очень мягко посадить корабль.

— Хм-м. — Макларен потер подбородок, переводя взгляд то на Райерсона, то на штурмана. — Прикрепить на место те ракетные двигатели так, как ты сказал, будет несложно. Но треножник более сотни метров в длину, для корабля с такой массой, как наш… не знаю. Если ничего другого придумать нельзя, то как насчет механизмов саморегулирования для этой штуки?

— Пожалуйста. — Накамура отмахнулся от его слов. — Я понимаю, что у нас нет времени делать все как следует. Мой план не предусматривает каких-либо опорных конструкций с автоматической регулировкой. Простого жесткого сооружения вполне достаточно. А с помощью радара мы сможем выбрать почти ровную посадочную площадку.

— Там, внизу, все площадки такие, — заметил Макларен. — Железо этой планеты когда-то кипело, и с тех пор не подвергалось никаким атмосферным воздействиям. Разумеется, там хватает всяких неровностей — пусть незначительных, но и они способны опрокинуть нас на нашем треножнике. Представляете, как мы хлопнемся об землю всей своей массой в тысячу тонн!

Накамура опустил глаза.

— Все будет зависеть от быстроты моей реакции, — сказал он. — Конечно, мы рискуем.

Подготовив корабль, они еще раз встретились в обсервационном отсеке, чтобы надеть скафандры. При посадке корпус мог треснуть. Через несколько минут они должны были разойтись по своим местам: Макларен и Райерсон — вниз, к рычагам управления двигателем, а Накамура — в штурманскую рубку. Там он обвяжется противоперегрузочными ремнями, оставив свободными только руки. Накамура устремил свой взгляд на Макларена.

— Мы можем больше не встретиться, — проговорил он.

— Не исключено, — сказал Макларен.

Маленькое, плотно сбитое тело Накамуры не дрогнуло, но лицо его смягчилось. Впервые за много времени на нем появилось выражение, и оно было кротким.

— Другой возможности у меня может не оказаться, — сказал он, — поэтому мне хотелось бы поблагодарить вас.

— За что же?

— Я больше не боюсь.

— Не благодари меня, — сказал Макларен в замешательстве. — Парень, знаешь, справляется с этим сам… ну, что-то в этом роде.

— По крайней мере, вы дали мне время на это. — Накамура поклонился в воздухе. — Сэнсей, дайте мне свое благословение.

— Послушай, — немного смущаясь, заговорил Макларен, — у любого из вас мастерства больше, чем у меня, и в корабль я вложил меньше, чем остальные. Я всего лишь рассказал вам в нескольких словах об этой звезде и об этой планете, а вы — по крайней мере, Дэйв — смогли раскусить это с чуть большим трудом. Зато я никогда бы не узнал, как отремонтировать ионный привод… или контур; и я никогда бы не смог посадить этот корабль.

— Я говорил не о физическом выживании, — сказал Накамура. На его губах заиграла улыбка. — И все же, вы помните, как мы поначалу растерялись и как шумели, а потом какими мы стали спокойными и нам так хорошо работалось вместе? Это все вы. Наивысшее искусство в межчеловеческом общении — дать возможность другим показать свое искусство. — Накамура посерьезнел. — А вот следующая ступень успеха находится в самом человеке. Вы научили меня. Сознательно или нет, Терангисан, но вы научили меня. Я бы, конечно, многое отдал за то, чтобы у вас… появился шанс… научить себя.

Из отсека, где находились их рабочие шкафчики, вернулся Райерсон.

— Вот они, пожалуйста, — произнес он. — Куда ни глянь, повсюду эти водолазные жестянки.

Облачившись в свой скафандр, Макларен отправился на корму. «Интересно, много ли Сейки знает? Знает ли он, что я стал ко всему безразличен и что я не ликовал по поводу обнаружения нами этой планеты не потому, что я — стоик, а просто потому, что мне было страшно надеяться.

Я, наверное, даже не знал, для чего мне надеяться. Затевать всю эту борьбу, лишь бы попасть обратно на Землю и снова развлекаться? Нет, конечно. Это даже смешно».

— Нам бы следовало раздать дневной паек перед тем, как спускаться вниз, — заметил Райерсон. — Там нам, может, и не удастся поесть.

— А у кого есть аппетит при таких делах? — спросил Макларен. — Откладывая обед, мы растягиваем свои припасы еще на пару часов.

— Осталось только на семнадцать дней.

— Мы можем продержаться без еды чуть подольше.

— Нам придется продержаться, — сказал Райерсон и облизал губы. — За каких-то семнадцать дней мы ни за что не успеем столько сделать: и добыть нужный нам металл, и газифицировать его, и выделить ничтожный процент германия, а потом сделать из него транзисторы и настроить линию связи.

Макларен состроил гримасу:

— А не все ли равно, от чего мы умрем — от истощения или из-за этой жестяной плетенки? Если честно, то я не вижу большой разницы.

Спохватившись, он поспешил широко улыбнуться Райерсону, так чтобы парнишка принял сказанное им за шутку. Всякий ропот отныне был исключен; они просто не смели роптать. А их мечтания вслух типа «когда мы вернемся домой» — то, что являлось положительной стороной любой беседы — давно уже иссякли. Застольная беседа была для них ритуалом, в котором они одно время чувствовали потребность, но в каком-то смысле уже выросли из нее, как из платья. И теперь каждый погружался в себя. «Именно это и имел в виду Сейки, — подумал Макларен. — Вот только ничего я в себе не нашел. Впрочем, нет. Нашел. Но не знаю, что именно. Там слишком темно, чтобы разглядеть».

Затянувшись ремнями, он приступил к проверке приборов.

— Штурман машинному отделению. Дайте отсчет показаний!

— Машинное отделение штурману. Положительный вольтаж — норма. Отрицательный вольтаж — норма. Подача ртути — в пределах нормы…

Корабль ожил.

И началось движение вниз. Мощная ионная тяга стала притормаживать его разбег по орбите, и по нисходящей спирали корабль двинулся к безжизненной черной стальной планете, манившей его к себе. Он шел осторожно, словно нащупывая себе дорогу. Надо было следить и за вращением, и за тем, чтобы не слишком быстро сбрасывать скорость. В противном случае начнется вибрация массивной сферы, а это, в свою очередь, грозит полным выходом ее из-под контроля. Двигатели, периодически включаясь, раскручивали корабль и направляли его. Ионный привод работал почти бесшумно, но ракеты на корпусе грохотали так, словно по нему били молотом.

Все вниз и вниз.

И только потом, восстанавливая обрывки воспоминаний в единое целое, Макларен понял, что произошло, но до конца он этому так и не поверил. «Крест» опустился на железную равнину. На нее встала одна нога треножника, вторая. Поверхность планеты оказалась не совсем ровной. Корабль начал опрокидываться. Только благодаря своему мастерству Накамура, слив воедино мощности двигателей корабля и закрепленных на его корпусе ракет, смог одним рывком оторвать его от поверхности. Подобного мастерства способен достигнуть только полностью сбросивший с себя всякое напряжение человек, который воспринимает себя неотъемлемой частью корабля. Только он может с такой быстротой реагировать на постепенно меняющиеся колоссальные силы, задействованные в этом процессе. Накамура поднял корабль на несколько метров и, выбрав другую площадку, снова попытался сесть. И опять треножник коснулся почвы двумя опорами. Корабль снова стал опрокидываться. Третья нога соскочила в ямку, образованную не чем иным, как застывшей в железе рябью. Удар опоры о поверхность оказался настолько сильным, что она наверняка согнулась.

Накамура едва успел поднять корабль. Мгновение он висел в воздухе на столбе пламени, удерживая равновесие короткими разрядами реактивной тяги. Нижний край конструкции на корме «Креста» нависал всего лишь в нескольких метрах над поверхностью планеты.

Внезапно Накамура отключил ионную тягу, И за тот краткий миг, пока падал корабль, штурман успел перевернуть его на одних вращательных реактивных двигателях. «Крест» врезался в планету носом. Штурманскую рубку снесло начисто, от носа практически ничего не осталось. Автоматы наглухо задраили аварийные переборки, чтобы прекратить утечку воздуха, со свистом покидающего корабль. Масса его была огромна, и удар по своей силе получился чудовищным. Сфера, не выдержав, треснула, и от носа к корме зазмеилась многометровая трещина. С задранным к небу ионным приводом и совершенно не пострадавшим приемопередаточным контуром «Крест» неподвижно застыл в положении Колумбова яйца.

А сверху на него спокойно изливали свое сияние звезды.

Впоследствии Макларен мучился в догадках: может быть, Накамура уже задолго до этого точно знал, что иным способом посадить корабль невозможно. Или он решил, что его паек позволит оставшимся в живых протянуть лишнюю неделю. А возможно, он просто встретился со своей трагической судьбой.

Глава 15

Планета вращалась вокруг своей оси чрезвычайно быстро: один оборот менее чем за десять часов. Ее сумрачные железные равнины никогда не видели дня — отсчет времени шел только по звездам и по чувству голода. Здесь царила мертвая тишина, не нарушаемая ни ветром, ни дождем, ни шумом волн несуществующих морей — ничем, кроме шелеста звуков в наушниках людей, который сливался с еле слышным шипением равнодушно переговаривающихся звезд.

Стоя на краю шурфа, Макларен поднял голову и увидел над собой черное пронзительное небо — бездонное пространство абсолютного холода. Теоретически все эти огромные скопления солнц — бело-голубых, цвета заиндевевшего золота или тускнеющего багрянца — в одинаковой степени находились в пределах лишь видимой бесконечности. Но здравый рассудок подсказывал, что за одной беспредельностью следует другая, и он ужасался этому. Не утешала даже твердая земля под ногами — почти такая же мрачная, как и небо. Звездный свет ограничивал поле зрения до нескольких метров, а далее все тонуло в непроглядном мраке. Усеченный Млечный Путь и восходящее созвездие (про себя Макларен назвал его Ризус-Усмешка) наводили на мысль о существовании горизонта, но его животные инстинкты не верили этому.

Он вздохнул, надвинул светофильтр на лицевое стекло шлема и принялся вырубать грунт. Атомно-водородный резак не слепил глаза, но в полыхавшем из него огне гасло сияние звезд. Торопливо отрезая десятикилограммовые куски, он пинком сбрасывал их в шурф, чтобы те снова не сплавились вместе. Сама дыра в почве была первоначально пробита взрывом, а дальше ему пришлось добывать руду вручную, поскольку запасы взрывчатки на «Кресте» были мизерны.

Руда, подумал он, это пустяк. Но как могут двое, пешком, проводить геологоразведочную работу в стерильном мире, запечатанном в вакуум сотни миллионов лет тому назад? Да и вряд ли в этих изысканиях есть такая уж необходимость. Однажды эта планета кипела — по крайней мере, на поверхности. А когда раздавленные атомы стали расширяться до своих нормальных размеров, металлическая кора при этом раскалилась — вполне возможно, даже расплавилась — и ее слои перемешались. Все тело этой планеты, скорее всего, представляет собой одну сплошную сплавленную глыбу металла. Можно было взять любой кусок этой руды, раздробить его, газифицировать, ионизировать, поместить в электромагнитный сепаратор изотопов и извлечь из него столько германия, сколько из любого другого куска. А уж много или мало его в том куске — это как повезет. Узнав скорость извлечения германия по такой методике, можно было вычислить, через какое время накопится четыре килограмма. До этой даты оставались еще недели.

Макларен прекратил вырубку грунта, выключил резак и, повесив его на генератор, забрался в бадью подъемника на краю шурфа. При спуске его фонарик отбрасывал на стены вертикальной выработки лужицы света. С трудом передвигаясь по дну шурфа, он загрузил бадью и, усевшись на нее сверху, поднялся к поверхности. Там его ожидала маленькая электротележка, и он высыпал в нее содержимое бадьи. А затем ему пришлось проделать все сначала, и еще раз, и еще — до тех пор, пока тележка не наполнилась.

Слава Богу и мертвым создателям «Креста», что корабль был прекрасно оборудован для работы на поверхности безвоздушных планет; на его борту были машины для рытья, строительства, для транспортировки грузов. Конечно, так и должно было быть. Ведь его основной целью являлась установка новой приемопередаточной станции на новой луне; а все остальное потом присылалось прямо из Солнечной системы.

Когда-то это было его целью.

Но, черт возьми, эта цель и сейчас стояла перед ним.

Макларен устало взобрался на сиденье тележки. Вместе со скафандром его вес на одну четверть превышал здесь земной. Фары высветили проведенную краской линию, указывающую путь к кораблю. В целях безопасности было решено взрывать шурф в некотором отдалении от него, чтобы вибрация почвы не смогла причинить вреда контуру или сепаратору изотопов. А затем трассу пришлось пометить, раз уж здешняя природа не удосужилась оставить им какие-либо ориентиры, чтобы не сбиваться с пути. Поверхность этой планеты была голой, как череп.

Бремя существования свинцовой тяжестью навалилось на Макларена.

Вскоре он различил сплюснутую сферу «Креста», увенчанную металлическим каркасом, и туманность Ориона. Не шутка, когда внутри все перевернулось вверх дном. Они потратили целый день на то, чтобы просто расставить по местам все необходимые им предметы. Что ж, Сейки, ты сделал то, что на тот момент казалось самым подходящим, и сейчас твое изуродованное тело с честью покоится рядом с Чангом Свердловым на обширных железных равнинах.

Яркие прожекторы заливали светом пространство под корпусом корабля. Райерсон как раз заканчивал обработку предыдущей партии груза, кроша камень и затем измельчая его в пыль. Великолепная слаженность в работе. Макларен остановил тележку и слез с нее. Райерсон обернулся к нему. Направленный свет прожектора проник сквозь лицевое стекло и выхватил из тьмы внутри скафандра осунувшееся бородатое лицо, размером чуть больше носа, скул и колючего подбородка. Под этим высоким сводом небес, в своей фантастической броне скафандра он походил скорее на тролля, чем на человека. «А может, и я, — подумал Макларен. — Человечество далеко от нас. Мы перестали мыться, бриться, обращать внимание на одежду, готовить пищу… притворяться. Мы работаем до тех пор, пока не перестанет соображать голова, и после этого остаемся поработать еще. А затем мы вползаем по лестнице в корабль, чтобы на пару часов забыться в тревожном сне, и просыпаемся под трезвон будильника, и обманываем свои ссохшиеся желудки, заливая их литром чая. А потом мы кладем в свои рты по крошечному кусочку пищи и снова выходим наружу. Потому что времени у нас почти не осталось».

— Привет, нибелунг, — произнес Райерсон. Макларен вздрогнул.

— Ты что, становишься телепатом?

— Не исключено, — заметил Райерсон. Голос его уже сел до хриплого шепота. Взглядом обшарив темноту, Райерсон добавил: — Здесь все возможно.

— Как закончим с этой партией груза, — предложил Макларен, не желая дальше развивать мысль Райерсона, — не мешало бы убрать весь шлак подальше от корабля. Эти девяносто девять процентов отходов, абсолютно для нас бесполезные, накапливаются слишком уж быстро.

— М-хм. — Тяжело ступая, Райерсон подошел к тележке и начал разгружать ее. — А затем опять все сначала: вырубать грунт, грузить, дробить… Боже милостивый, как же я устал! Ты действительно думаешь, что мы сможем и дальше выполнять такую тяжелую работу — вот как сейчас, — когда съедим свой последний кусок?

— Но нам все равно придется это делать, — сказал Макларен. — И, конечно, всегда есть… — Он приподнял огромный кусок породы, и в голове у него все закружилось. Выронив из рук камень, он ткнулся коленями в твердую поверхность планеты.

— Теранги! — Голос Райерсона, казалось, пробивался к нему сквозь густую пелену тумана из каких-то непостижимых и смутных дельфийских^[252] глубин. — Теранги, что с тобой?

— Ничего, — пробормотал Макларен. Качнувшись, он натолкнулся на вытянутые руки Райерсона. — Оставь… все в порядке, через минуту… — Осязая твердую устойчивость скафандра, он позволил себе расслабиться. Слабость, откатываясь волнами, отпускала его постепенно.

Вскоре Макларен почувствовал себя значительно лучше. Он поднял глаза. Райерсон как раз скармливал дробилке последние куски породы. Машина перемалывала их с таким грохотом, что дрожала сама планета и он, Макларен, вместе с ней. Даже зубы его, вибрируя, слегка постукивали друг о друга.

— Прости, Дэйв, — проговорил он.

— Все в порядке. Тебе лучше подняться в корабль и немного полежать.

— Самое время. Наверное, нам не следовало так сильно урезать наши пайки.

— Ты теряешь в весе даже быстрее, чем я, — заметил Райерсон. — Тебе, пожалуй, нужен дополнительный паек.

— Ну нет. Это просто следствие нарушения обмена веществ, вызванного годами неумеренного потребления вина, женщин и нескладных песенок.

Райерсон присел возле него.

— Я уже и сам еле дышу. Наверное, нам обоим стоит передохнуть, пока дробилка расправляется с породой.

— Хорошо, — произнес Макларен, — если твой копчик может выдержать такой грохот, выдержит и мой.

Какое-то время оба молчали. Их тела дрожали от громыхания машины, а в головах гудело от нескончаемого бормотания звезд.

— Как ты думаешь, сколько времени займет подготовка контура? — спросил Макларен. — По твоим последним прикидкам.

— Раньше я недооценивал время, затрачиваемое на каждую операцию, — ответил Райерсон. — А сейчас — просто не знаю. Сначала нам нужно добыть германий. Затем собрать блоки… Не знаю. Две недели, три? А затем, как только все схемы начнут функционировать, их надо настраивать. В основном вслепую. Ведь я совсем не знаю критических констант. В общем, мы потратим х времени, где х зависит от нашего везения.

— Скоро мы откроем последнюю банку с едой, — сказал Макларен. Напоминать об этом было совершенно излишне, это подводило их к тому, о чем они оба избегали говорить.

Райерсон решительно отказывался приближаться к опасной теме.

— Говорят, что от курения пропадает аппетит.

— Пропадает, — подтвердил Макларен, — но я докурил последние сигареты несколько месяцев назад. А теперь у меня даже пропало желание курить. Хотя я, конечно, благополучно восстановлю эту свою привычку, как только мы попадем на Землю.

— Когда мы вернемся домой… — Слова замерли у Райерсона на губах, словно он бормотал во сне. — Мы уже давно не говорили о наших планах на будущее.

— Как сказал бы любой из нас, оно становится слишком предсказуемым.

— Это так. А сейчас ты его тоже можешь предугадать? Я имею в виду: ты еще не передумал насчет того кругосветного круиза на паруснике… э-э… с женским экипажем и полным трюмом шампанского?

— Не знаю, — ответил Макларен, слегка удивляясь тому, что мог бы осуществить этот план. — Я думал… А ты помнишь, как мы однажды в космосе разговаривали о плавании под парусами и делились друг с другом своим опытом в этом деле, и ты еще сказал мне, что море — это самое жестокое творение на нашей планете?

— М-м-м-да. Конечно, моим морем была Северная Атлантика. Она воспринималась по-разному.

— Верно. И все же, Дэйв, море не выходит у меня из головы. Теперь я вижу, что ты был прав. Любой океан для нас слишком… велик, древен, ослепителен… слишком красив. — Он обратил свой взгляд на миллиарды солнц Млечного Пути. — И этот черный океан, в котором мы терпим катастрофу, тоже.

— Странно, — сказал Райерсон. — Я считал, что именно под твоим влиянием все больше и больше думаю о море как о… наверное, не как о друге. Но как о надежде и жизни, и… даже не пойму. Знаю только одно: мне бы хотелось, чтобы ты взял меня с собой в тот круиз.

— Непременно, — сказал Макларен. — Я вовсе не имел в виду, что буду бояться теперь воды, стоило мне заглянуть в нее поглубже. И не только в нее — наверное, во все. Шутка сказать, но здесь, на этой планете, у меня временами появляется чувство, которое Сейки называл внутренним видением, интуицией.

— Космос многому учит, — согласился Райерсон. — Мне тоже начало что-то открываться, когда я пришел к выводу, что не Бог зашвырнул меня сюда и что Он не собирается возвращать меня домой — Ему нет до этого дела… Да, так насчет того круиза. Мне бы хотелось поехать с женой, но она догадается о твоих, э-э, спутницах.

— Наверняка, — подтвердил Макларен. — Как это я не подумал? Ты мне так много рассказывал о ней, что я чувствую себя другом семьи. «У меня такое чувство, будто я сам люблю ее».

— Приезжай к нам в гости и будь нам нашим добрым дядюшкой, когда мы устроимся… Черт, я совсем забыл о карантине. Что ж, тогда приезжай к нам на Рам через тридцать лет!

«С моей стороны это просто безрассудство, — подумал про себя Макларен. — Сокрушив меня, небо низринуло меня в детство. То, что у нее прекрасные глаза и волосы, похожие на темный цветок, не означает, что она — та единственная женщина, которую я всегда искал и тоску по которой я много лет пытался заглушить. Просто она — первая женщина после смерти моей матери, которая оказалась человеком.

И поэтому, Тамара, я незаметно подкладываю обратно три четверти своего пайка в общую долю, чтобы твой муж мог с чистым сердцем брать половину этой доли себе. Это то немногое, чем я, никогда тебя не видевший, могу отплатить за то, что ты дала мне».

— Теранги! С тобой все в порядке?

— Что? Да-да, конечно. — Прищурившись, Макларен посмотрел на призрачные очертания стоявшего рядом с ним человека в скафандре. — Прости, старина. Мой ум блуждал далеко отсюда, в одной очень трогательно-прекрасной экспедиции.

— Странная штука, — сказал Райерсон. — Я все чаще и чаще ловлю себя на мысли, что думаю о совершенных пустяках. Взять хотя бы твой круиз. Я действительно хочу пойти с тобой в это плавание, если ты еще не передумал, и мы возьмем с собой то шампанское и будем останавливаться у каждого солнечного острова, и будем наслаждаться жизнью — нам некуда спешить, и чертовски хорошо проведем время. Никогда не ожидал, что… происшедшее с нами… изменит меня подобным образом. А ты ожидал?

— Наверное, нет, — ответил Макларен. — Как тебе сказать… Вообще-то я думал, что ты…

— Знаю. Я считал, что Бог посылает на меня свою кару. Я верил, что сотворенная Им Вселенная должна быть подвластна Его праведному гневу. А сейчас я побывал по ту сторону Судного дня. Здесь, на этой кошмарной земле. И тем не менее даже не знаю почему, но тот же самый Бог, который воспламенил эту новую звезду, равным образом счел нужным… сотворить вино на свадьбе в Кане.

Макларен спросил себя, а не пожалеет ли потом парень о таком откровенном обнажении своих чувств. Возможно, и нет, если откровения будут взаимны. Поэтому он ответил, осторожно подбирая слова:

— Как это ни странно, а может, и вовсе не странно, но мои мысли направились в противоположную сторону. Я не видел настоящих причин, чтобы мне оставаться в живых, разве что быть живым забавнее, чем мертвым. Сейчас я не смог бы перечислить все эти причины. Воспитать детей, узнать что-либо новое о Вселенной, не соглашаться со справедливостью в вольном переложении некоторых коронованных ублюдков… Боюсь, что мои взгляды остались прежними или около того. Перед моими глазами все тот же слепой космос, управляемый теми же слепыми законами. Но неожиданно в нем появился какой-то смысл. Огромный смысл. Космос что-то означает. Что именно, я еще не постиг. Вероятно, никогда и не постигну. Но у меня теперь есть причина, чтобы жить — или умереть, если понадобится. Может, в этом и заключается вся цель жизни, а именно: цель сама по себе. Но надеюсь, что мир от этого покажется мне намного привлекательнее.

— Полагаю, мы научились воспринимать жизнь серьезнее, — задумчиво произнес Райерсон. — Мы оба.

Измельчитель отправил в приемное устройство последнюю порцию пыли. Газификатор находился внутри корабля; к тому же через тепловую защиту скафандров начал просачиваться холод. Райерсон встал. На его ноги легла густая тень.

— Не очень-то это, конечно, поможет нам, — сказал он вдруг надтреснутым голосом, — если мы умрем здесь с голоду.

Макларен встал рядом с ним. В свете прожекторов их лица рельефно выделялись на фоне сплошной стены мрака. Макларен посмотрел в глаза Райерсону. Стоя неподвижно под равнодушными созвездиями, они какое-то мгновение боролись взглядами, пока на лбу у Райерсона не выступили капли пота.

— Ты понимаешь, — проговорил Макларен, — что на самом деле мы можем протянуть с едой намного дольше. По приблизительнымподсчетам, думаю, еще два месяца.

— Нет, — прошептал Райерсон. — Нет, я ни за что не смогу.

— Сможешь, — сказал ему Макларен.

Он постоял еще с минуту, чтобы утвердиться в своей победе, которую он в качестве дара предназначил Тамаре. Затем он круто развернулся и зашагал к машине.

— Пойдем, — сказал он, — поработаем.

Глава 16

Макларен проснулся сам, без будильника. Сначала он никак не мог понять, где находится. Он только что был на каком-то холме, поросшем деревьями; а внизу, весело сверкая на солнце, журчал ручей. С ним кто-то был, но имени и лица той женщины он не запомнил. Зато губы все еще хранили томительное тепло.

Прищурясь, он посмотрел наверх и увидел стол, прикрепленный к потолку. Сам он лежал на матрасе…

Ну конечно. «Южный Крест» — горькая, отрезвляющая правда. Но почему он так рано проснулся? Сон был для него и Дэйва последним прибежищем. Все дни напролет они несли вахту у пульта управления контуром, возвращались в свою перевернутую вверх дном спальню и питались сном. Жизнь свелась к отправлению лишь этих функций.

Макларен зевнул и перевернулся на бок. Его внимание привлек будильник. Дурацкая штука остановилась, что ли? Он понаблюдал некоторое время за секундной стрелкой и пришел к выводу, что она, безусловно, движется. Но тогда он проспал — о зубастые боги морей — целых тринадцать часов!

Он сел, тяжело дыша, и в глазах у него потемнело. От головы, казалось, отхлынула вся кровь. Вцепившись в простыни, он ждал, пока приступ слабости не оставит его. Сколько же времени прошло с тех пор, как его ткани стали поедать самих себя из-за отсутствия всякого другого питания? Он уже давно потерял счет часам. Но выпирающие из него ребра и суставы говорили сами за себя; иногда он даже слышал, как они гремят при ходьбе. Может, так продолжается уже месяц? По крайней мере, все это время он не выходил из корабля и мало двигался. Только благодаря этому он все еще жив.

Медленно, словно тяжелобольной, он поднялся на ноги. Если Дэйв не позвал его, значит, он потерял сознание или умер, или голод подействовал на его рассудок. Обуреваемый «легионом безумных фантазий…», Макларен еле волочил ноги, направляясь к шахте. Нуль-камеры находились ближе к корме, сразу за гироскопами. При ускорении они должны были бы, по идее, находиться «внизу» — по отношению к обсервационному отсеку, но сейчас получилось так, что они находились наверху, над отсеком. К счастью, корабль был сконструирован с учетом того, что большую часть времени они проведут в условиях невесомости. Макларен ухватился за перекладину обеими руками. «А ведь мне, пожалуй, сейчас под силу парить в невесомости», — подумал Макларен, борясь с головокружением. Он встал одной ногой на следующую перекладину, с помощью этой ноги и обеих рук подтянул вторую ногу и встал на перекладину уже обеими ногами. А теперь все сначала; еще раз; один раз за папу, один раз за маму, один раз за няню, один раз за кота и так далее — до победного «вот и мы» с дрожью крайнего изнеможения.

Райерсон сидел за пультом управления рядом с нуль-камерами — приемной и передающей. Рабочее кресло с закрепленной на нем лестницей пришлось в свое время приварить к стене, ну и, конечно, освоить работу на перевернутом вверх ногами пульте. К нему обратилось бледное, бородатое и осунувшееся лицо, но голос показался Макларену почти бодрым:

— А, проснулся.

— Будильник не сработал, — задыхаясь, проговорил Макларен. — Почему ты не разбудил меня?

— Потому что я, прежде всего, выключил звонок.

— Что? — Макларен сел на то, что раньше было потолком, и уставился на Райерсона.

— Тебе сейчас нужно больше отдыхать, иначе окончательно свалишься, — сказал Райерсон. — Ты выглядишь намного хуже меня, и причем уже давно — несколько недель, наверное. То есть даже задолго до того, как… кончилась еда. А чтобы сидеть тут и крутить ручки, вовсе не обязательно делать передышки каждые восемь часов. Мне это нетрудно.

— Что ж, может быть. — Макларен слишком устал, чтобы спорить.

— Ну и как, получается? — спросил он после недолгого молчания.

— Пока нет. Я сейчас пробую новую последовательность. Не волнуйся, скоро мы обязательно добьемся резонанса.

Макларен задумался, размышляя о проблеме настройки. Так же, как его ослабевшие пальцы уже не могли удерживать предметы, его ум в последнее время потерял способность удерживать что-либо в голове. Он мучительно и тяжело восстанавливал в памяти все, связанное с теорией и практикой нуль-переброски материи по гравитационному лучу. Его рассуждения логически основывались на том, что сам факт нуль-переброски вообще возможен. Сигналы, как правило, передаются кодированными импульсами различной продолжительности и с переменной амплитудой. Существуют разные хитроумные способы, чтобы хоть немного увеличить объем пропускаемой информации в одну миллисекунду, меняя количество импульсов при заданном верхнем пределе продолжительности каждого импульса. Все эти процессы происходят так быстро, что без всякого преувеличения инженеры могут даже разговаривать на языке волновых импульсов. Каждый приемопередатчик опознается по особой «несущей» волне. Изменение частоты ее колебаний и является самым что ни на есть сигналом нуль-транспортировки материи. Все это происходит при условии, что установлен контакт. То есть если передающее устройство нуль-передатчика излучает несущую волну работающего приемного устройства — эффект «резонанса» или «отголоска», в прах разбивающий закон обратной пропорциональности. Это как бы развитие великой истины Эйнштейна: космос есть не что иное, как протекающие на данный момент процессы в каждой из его материальных частей.

Сам нуль-передатчик при сканировании производит сигналы, по которым и воссоздается пересылаемый объект. Но сначала нуль-передатчик необходимо настроить на нужную принимающую станцию. Корабль с ручным управлением может вызвать по кодовому сигналу несущей волны любой действующий приемопередатчик, но, естественно, на языке стандартного проверенного контура, изначально встроенного в корабль. Таким образом, как утверждает справочник, чтобы достичь Солнца, следует соединить две несущие волны — самого Солнца и звезды Рашида. В данном случае эта звезда является исходной ретрансляционной станцией. Ваш сигнал будет автоматически перебрасываться по нуль-передатчикам через несколько миров, пока не достигнет земной Луны. Сюда соответствующие напряжения, частоты колебаний и т. д. доходят в виде развертки. Их следует сложить и применить равнодействующую.

Самодельный контур Райерсона не был стандартным. С помощью электроники он мог вложить в контур какую-либо известную несущую волну, а их система наведения гравитационного луча наверняка выдаст совершенно неизвестную — например, сигнал вызова некой станции, постройка которой не начнется даже в ближайшее тысячелетие. У Райерсона не было приборов, чтобы замерить зависимость, так что он не мог даже просчитать поправки к соответствующим установкам контура на сигнал. Настройка была произведена вслепую, методом проб и ошибок, и обладала поистине неисчерпаемой многовариантностью выбора. Сделанные наспех расчеты позволили исключить лишь некоторые из возможных вариантов.

Макларен вздохнул. Пока он сидел и размышлял, прошло довольно много времени. Во всяком случае, если судить по его часам. Для него самого время пролетело незаметно.

— Знаешь что, Дэйв? — произнес он.

— Хм? — Повернув ручку, Райерсон плавно передвинул верньер на одно деление и пальцами пробежался по ряду кнопок.

— Мы попали в никуда, в самый дальний его край. Я забыл, сколько отсюда до ближайшей станции, но знаю, что чертовски далеко. Этот наш агрегат из вязальной проволоки может оказаться слишком маломощным, чтобы сигнал дошел до нее.

— Я все время это знал, — отозвался Райерсон, щелкнув сетевым выключателем магистрали. Стрелки на циферблатах заколебались, а осциллоскопы принялись вычерчивать свои кривые, замерцавшие призрачным зеленым светом. Помещение заполнил пронзительный вой. — И все же, думаю, наша аппаратура справится. Вспомни, этот звездолет забрался так далеко от Солнца, как ни один другой. Его создатели знали это — и немудрено, ведь курс по прямой, естественно, должен был опередить объемное расширение нашей территории. Поэтому они создали сверхмощный приемопередатчик. Даже в таком потрепанном виде, как сейчас, он способен послать сигнал, который прямиком достигнет Солнца, — если, конечно, соблюсти все условия.

— Думаешь, мы сможем? Было бы забавно посмотреть. Райерсон пожал плечами:

— Если честно, то я сомневаюсь. Но только из-за статистики. Сейчас пооткрывалось так много разных станций… Эй!

Макларен даже сам не заметил, как вскочил на ноги, дрожа от нетерпения.

— Что это? — вскричал он. — Что это? Бога ради, Дэйв, что это?

Не в силах произнести ни слова, Райерсон только открывал и закрывал рот. Костлявой рукой он молча указал на приборы. Рука его заметно дрожала.

Под ним, словно спустившаяся с небес звезда, горел красный огонек (по идее, он должен был находиться наверху).

— Контакт, — сказал Макларен.

Это слово эхом отозвалось в голове, как будто его произнес сам создатель, чей голос донесся из мрачных глубин все такой же черной и пустынной Вселенной.

По щекам Райерсона катились слезы; губы его беззвучно шевелились.

— Тамара, — произнесен. — Тамара, я возвращаюсь домой.

«Если бы Чанг и Сейки были сейчас рядом, — подумал Макларен, — в такой поистине знаменательный момент».

— Давай, Теранги, — прошептал Райерсон. Зубы у него стучали, а руки тряслись так сильно, что они навряд ли смогли бы сейчас работать на пульте. — Давай, Теранги, иди.

Сначала Макларен не понял. Еще не понял. Уж слишком быстро в их жизнь ворвалась реальная возможность спасения. Но в нем заговорила прирученная к осторожности раса, которая эволюционировала среди змей и войн.

— Погоди, Дэйв. Погоди минуту. Просто чтобы быть уверенным. Пошли туда сигнал. Телетайпограмму, конечно, — у нас ведь нет телефонной связи. Ты можешь сделать это прямо сейчас, за этим пультом.

— Для чего? — закричал Райерсон. — Для чего? Если ты не хочешь идти, то пойду я!

— Ты просто подожди, и все. — В голосе Макларена неожиданно появились умоляющие нотки. В нем проснулось все безумие месяцев, проведенных среди звезд, которые жгли ему глаза. Он смутно понимал, что человек может жить в стесненных обстоятельствах и ходить в страхе, но быть человеком всегда составляет предмет его гордости. Он поднял беспомощную руку и закричал — его крик был ненамного громче шепота…

— Да пойми ты, наконец, может, за этим кроется какое-нибудь искажение сигнала. Пусть и крайне редко, но несчастные случаи все же происходят, а этот контур, сделанный вручную, причем наполовину по памяти… Отправь туда сообщение. Попроси о контрольной нуль-передаче для нас. Это не займет много времени и… Боже мой, Дэйв, что же ты отошлешь Тамаре домой, если сигнал был ошибочный?

Подбородок Райерсона, скрытый бородой, мелко задрожал. Не отвечая, юноша принялся сердито долбить по клавишам печатающего устройства. Учащенно дыша, Макларен снова сел. Итак, их надеждам наконец-то суждено сбыться. Значит, он снова будет ходить под высоким небом Земли, с медленно проплывающими на нем летними облаками.

«Нет, — подумал он. — Я никогда уже не попаду на Землю. Теранги Макларен умер на орбите вокруг черного солнца, на стальной планете, где вечная зима. На Землю может вернуться тот Я, кем я сейчас являюсь; но тот Я, кем я был раньше, уже никогда не вернется».

Райерсон перегнулся так, чтобы видеть экран, который передавал изображение принимающей нуль-камеры.

Макларен ждал. Время тянулось томительно медленно.

— Пусто, — сказал Райерсон. — Они ничего не прислали.

Макларен удрученно молчал.

— Конечно, это станция в какой-нибудь колонии, — произнес Райерсон. — Возможно, одно из самых отдаленных поселений, весь персонал которого — всего лишь два человека… или, о Господи, другой космический корабль. Да, вот это вероятнее всего. Мы в контакте со звездолетом. С единственным вахтенным на борту и…

— И где должен быть звонок для его вызова, не так ли? — очень медленно спросил Макларен.

— Ты ведь знаешь, как у них там со связью в дальних рейсах, — сказал Райерсон. Он стукнул кулаком из одних костяшек по подлокотнику кресла. — Наш вахтенный спит слишком крепко, чтобы услышать какой-то там сигнал. Или же…

— Подожди, — произнес Макларен. — Мы ждали дольше, поэтому можем позволить себе еще несколько минут, чтобы знать наверняка.

Райерсон засверкал на него глазами, словно перед ним стоял враг.

— Подождать? Подождать, черт побери? Ну уж нет! Он установил на контрольном реле времени пятиминутную готовность к нуль-передаче и сполз со своего сиденья и затем вниз по лестнице. В своей грязной заношенной тунике, из которой торчали худые руки и ноги, да еще желтая копна волос, он казался огромным пауком.

Макларен снова встал и с трудом подковылял к нему.

— Нет, — прохрипел он. — Послушай, я понимаю, что у тебя сейчас на душе, но я также понимаю, что у тебя космический психоз, и я запрещаю тебе, я запрещаю…

Райерсон улыбнулся.

— А каким образом ты собираешься удержать меня? — спросил он.

— Я… но неужели тебе трудно подождать, подождать и увидеть, и…

— Послушай, — сказал Райерсон, — допустим, что в сигнале сбой. Оттуда нам присылают контрольный типовой объект, и он попадает в приемное устройство нашей нуль-камеры. В лучшем случае типовой объект просто деформируется… в худшем его вообще невозможно будет воссоздать, а мы взрываемся. Во втором случае мы погибаем. В первом — у нас больше нет времени, чтобы работать. Сомневаюсь, чтобы я смог снова выйти наружу и вскарабкаться на этот контур. А ты, мой друг, тем более. Кому как не мне знать это, черт возьми! Так что у нас с тобой нет другого выбора, как только пройти через нуль-камеру. Вот!

— Если на другом конце находится корабль, и ты явишься причиной взрыва, — прошептал Макларен, — то ты убьешь еще одного человека.

Словно из какого-то полузабытого далека, он с затаенной печалью узнал это выражение непреклонности, застывшее на лице стоявшего напротив него человека. Надежда преобразила Дэвида Райерсона, снова делая его молодым.

— Он не взорвется, — заявил юноша, не допуская даже мысли, что подобное может произойти.

— Хорошо… Возможно, и нет… но еще остается опасность молекулярного искажения или… — Макларен вздохнул. Словно пробуя свои силы, он толкнул Райерсона в грудь. Высокая тощая фигура юноши даже не шелохнулась — настолько Макларен ослаб от голода.

— Ну хорошо, — сказал он. — Ты победил. Я пойду в нуль-камеру.

Райерсон покачал головой.

— Нет, я передумал, — ответил он. И, засмеявшись, весело продекламировал: — Свою работу я примерю на себя, Теранги!

— Погоди! Позволь мне… я хочу сказать — подумай о жене, по крайней мере… ну пожалуйста…

— До скорого! — крикнул Райерсон. Уже у двери в нуль-камеру он оглянулся, и взгляд его голубых глаз был теплым. Открыв дверь, Райерсон вошел внутрь. Тяжелая дверь с лязгом захлопнулась за ним. Макларен бессильно подергал ручку. Бесполезно, дверь блокировалась автоматически.

«Кто из нас дурак? Похоже, мне никогда не ответить с уверенностью на этот вопрос, чем бы все ни кончилось. Удача, конечно же, целиком на его стороне… выражаясь человеческим языком, — вычисленная с той точностью, какую нам позволили наши знания… но неужели он так и не смог распознать вместе со мной, насколько велика Вселенная и сколько еще непознанного таится в ее черных глубинах?»

С трудом переставляя ноги, он направился к лестнице, чтобы взобраться по ней на кресло. На него, конечно, обрушится гнев за то, что он вскарабкался наверх и выключил автоматику. Но каких-то несколько неприятных минут он переживет. А за это время странно, ужасно беспечный оператор на другом конце может прочитать их телетайпограмму и прислать им контрольный объект. И тогда Райерсон узнает. Они оба узнают. Макларен начал свое восхождение. Ему предстояло одолеть всего-то два метра, но беспомощные руки отказывались подтягивать его, а ноги на перекладинах тряслись. И все же он понемногу продвигался вперед. Макларен был уже на полпути к пульту, когда услышал щелчок его основной кнопки включения и пронзительный скрежет заработавшего механизма передающей нуль-камеры.

С удвоенной энергией он продолжал ползти вверх. «Вот теперь я понимаю, что значит быть старым», — подумал он.

Когда он наконец добрался до кресла, сердце в его груди неистово трепетало, словно пламя свечи, готовое вот-вот угаснуть. Его глаза застлало черной пеленой, и какое-то время он не видел, что творилось на видеоэкранах. Сердце постепенно успокаивалось, и черная пелена перед глазами понемногу отступила. В нуль-камере было пусто. Красный огонек все еще горел, подтверждая контакт. Что ж, во всяком случае принимающее устройство на той стороне не разрушилось. Не считая, возможно, Дэйва. Чтобы убить человека, достаточно совсем незначительного молекулярного изменения. «Но я слишком боязлив в своей нерешительности. Мне бы не следовало бояться смерти. Уж ее-то меньше всего. Так что давай-ка я последую его примеру и покончу со всем этим».

Он потянулся к реле времени. Взгляд его упал на часы. Как, полчаса с тех пор, как ушел Дэйв? Уже? Неужели он полз по этой лестнице и предавался своим непродолжительным размышлениям целых полчаса? Но за это время Дэйв, уж конечно, мог поднять на ноги даже самого сонливого оператора. Им следовало уже прислать на «Крест» телетайпограмму: «Иди сюда, Теранги. Иди сюда, чтобы вместе вернуться домой». В чем же дело?

Макларен уставился на окружавшие его со всех сторон глухие стены. Отсюда он мог видеть звезды, но он и без того знал, какое бесчисленное их множество роится в небе за пределами, корабля. К нему вдруг пришло прозрение, истинное прозрение, что их скученность — всего лишь иллюзия и каждое из тех солнц пребывает в страшном одиночестве.

«И еще одно я узнал в эту последнюю минуту, — подумал он. — Теперь я понимаю, что значит нуждаться в сострадании».

Макларен принял решение. Он поставил реле времени на десять минут, чтобы успеть добраться до нуль-камеры, и начал медленно спускаться по лестнице.

Раздался звонок.

Сердце в его груди подпрыгнуло. Он пополз обратно, смутно ощущая на своем лице слезы, и уставился в экран.

В приемной нуль-камере стояло существо. На нем было некое подобие скафандра, и поэтому Макларен не смог толком разглядеть чужака. Он лишь заметил, что, хотя существо и опиралось на две ноги, его облик был явно не человеческим. Сквозь прозрачное стекло круглого шлема, заполненного воздухом желтоватого оттенка, Макларен увидел лицо существа. Именно лицо, а не морду. Оно было ни рыбьим, ни лягушачьим, ни какого-либо млекопитающего. Оно просто было другим — настолько другим, что разум Макларена почти не отметил его. Позднее, когда он пытался вспомнить это лицо, в памяти всплывали лишь неясные, расплывчатые черты, странные завитки, похожие на усики растений, и большие красные глаза.

Удивительно, но, наверное, каким-то внутренним чутьем Макларен с первого взгляда прочитал на этом лице выражение сочувствия.

Существо держало в своих руках тело Дэвида Райерсона.

Глава 17

Там, где над Зондским проливом нависали тяжелые тучи, сыпавшие дождь, земля промокла насквозь. Но сквозь серую пелену, затянувшую небо, уже пробился первый солнечный луч и отразился на воде светлой узкой дорожкой. Земля утопала в зелени, в миллионе ее тончайших оттенков; джунгли, плантации и рисовые поля — все полыхало в изумрудном пламени листьев. Вершина вулкана была окутана белесой дымкой. Оттуда доносилось погромыхивание — был ли это гром, сражающийся с ветром, или разговаривала во сне сама гора?

Посадив свой аэрокар на серебристо-бурую воду, Теранги Макларен стал подруливать к берегу Суматры. Хотя с каждым днем его силы прибывали, он порядком измотался, увертываясь от многочисленных проа,^[253] плавучих домиков и подводных лодок.

— Здесь, туан,^[254] — показал пальцем его проводник, и Макларен со вздохом заглушил двигатели. Аэрокар, плавно скользнув по воде, пристал к берегу.

— Ты уверен? — спросил Макларен. Он изъездил чуть ли не все побережье и везде встречал такие же хижины из тростника и выброшенного морем на берег пластика. Это был напоенный влагой мир, переполненный смуглыми веселыми людьми. Половину своей радостной жизни они проводили на воде — все эти искатели жемчуга, ловцы губок и палубные матросы, которые продавали свой труд морским фермам, но всегда возвращались домой, в бедность и невежество. Зато здесь было больше жизни и надежды, чем могла предложить им Цитадель.

— Да, туан. О ней каждый знает. Она не похожа на остальных, и ни с кем не сближается. Именно это и выделяет ее.

Макларен решил, что малаец, вероятно, прав. Тамара Сувито Райерсон не могла бесследно раствориться в безликой массе пролетариата Земли. Если она не поменяла свои планы насчет эмиграции, то в Отделе должен быть, по крайней мере, оставленный ею почтовый адрес. Узнав его, Макларен сразу же примчался в Индонезию. Но здесь круг его поисков неожиданно расширился, так как в Нью-Джакарте тем же почтовым отделением, что у нее, пользовались сотни людей, а их места обитания не укладывались в стройную систему телефонных справочников и нумерации домов. Чтобы найти вот это жилище, ему потребовались время и деньги. Он въехал на берег.

— Оставайся здесь, — приказал он проводнику и вышел из машины. На него обрушился стремительный тропический дождь. Туника тут же промокла, и по коже побежали струйки воды. Это был первый дождь, в который он попал, с тех пор как… сколько времени прошло? Дождь имел привкус утренней зари.

Она ожидала его у двери. Он, конечно, сразу узнал ее по фотографиям, но грация, с которой она держалась, была ему незнакома. На ней был простой саронг и блузка. Дождь оседал на ее волосах цвета воронова крыла мелкими капельками, в которых, дробясь, искрился свет.

— Вы — техн, — произнесла она. Он едва расслышал ее голос, настолько тихо он прозвучал. Ее взгляд не отрывался от его лица. — Добро пожаловать.

— Вы видели меня в новостях? — Вопрос банальный, но он спросил первое, что пришло ему в голову — лишь бы не молчать.

— Нет. Просто слышала. У старого Прабанга, там в деревне, нет видеоприемника, есть только обычный. Но кем же еще вы можете быть? Входите, прошу вас, сэр.

И только позднее Макларен понял, какой серьезный проступок она совершает в глазах общества, открыто пренебрегая правилами приличия. Впрочем, она объявила себя свободной от моральных устоев Протектората много месяцев назад. Он узнал об этом, когда впервые пробовал выступить в роли посредника между ней и ее свекром. Хижина внутри была чисто прибрана и чрезвычайно просто обставлена. Единственным украшением могла считаться ваза с ранними гибридными розами, стоявшая у портрета Дэвида.

Макларен подошел к колыбели и посмотрел на спящего младенца.

— Сын, не так ли? — спросил он.

— Да. Он носит имя отца.

Макларен осторожно погладил малыша по щеке. Никогда еще его пальцы не ощущали ничего более нежного, чем эта щечка.

— Привет, Дэйв, — сказал он.

Тамара присела на корточки у крохотной жаровни и раздула огонь. Макларен сел на пол.

— Я мог бы прийти и раньше, — произнес он, — но так много всего навалилось, и меня еще держали в больнице…

— Понимаю. Вы очень добры.

— У меня… от него кое-что осталось… буквально пара вещей. И я могу организовать похороны — так, как вы пожелаете — и… — У него перехватило горло. Дождь, смеясь, резвился на тростниковой крыше.

Зачерпнув из кувшина, она наполнила чайник.

— Как я понимаю, — сказала она, — от него не было никакого письма?

— Нет. Так уж вышло… даже не знаю почему. Никто из нас не писал ничего подобного. Наверное, мы думали, что если погибнем, то все вместе — а это значит, что никто бы нас не обнаружил раньше, чем через пятьдесят или сотню лет, — или же все вернемся домой. Мы и не подозревали, что может получиться вот так — вернется один-единственный человек. — Макларен вздохнул. — Бесполезно пытаться предугадать будущее. Оно слишком велико.

Он не услышал ее ответа.

— Но почти последнее, что произнес Дэйв, — с усилием продолжил Макларен, — было ваше имя. Он вошел в ту нуль-камеру с мыслью о том, что скоро будет дома, рядом с вами. — Макларен уткнулся взглядом в колени. — Он, по всей вероятности… умер быстро. Очень быстро.

— Я не совсем поняла, что произошло, — сказала она. Чтобы поставить чашки, она грациозно опустилась на колени, как это делают только австралийки. Пытаясь не давать волю чувствам, она говорила каким-то безжизненным, невыразительным голосом. — Я имею в виду, что сообщения по нуль-передаче всегда такие несерьезные и запутанные, а в печатных журналах слишком уж много всяких технических терминов. Среднего больше нет. Это одна из причин, почему мы и хотели покинуть Землю. Я еще не отказалась от этой мысли, вот только Дэйв пусть немного подрастет.

— Я понимаю ваши чувства, — проговорил Макларен. — И сам разделяю их.

Быстро повернувшись, она удивленно вскинула на него глаза, и Макларен невольно залюбовался этим нервным движением головы.

— Но вы же техн! — воскликнула она.

— И человек тоже, моя леди. Но прошу вас, задайте мне свой вопрос, куда бы он ни завел нас. С вашего позволения, я тоже хочу спросить вас, но вы первая.

— А что вы хотите узнать? Пожалуйста.

— Ничего особенного. Я бы не имел права на этот вопрос, но ваш муж был моим другом. Я думаю о том, что вы могли бы сделать ради него. Я не тороплю с ответом. О чем вы хотели спросить?

— Ах да. Мне известно, что вы настроились на приемопередатчик чужаков, сами того не понимая. Но… — Сжав кулаки и невидяще глядя на дождь через светлый проем двери, она в отчаянии вскрикнула: — Но ведь вероятность этого была так ничтожно мала! Такая глупая случайность, и она убила его!

Макларен молчал, тщательно подбирая про себя слова. Затем мягко, как только мог, произнес:

— Нельзя сказать, что подобная встреча была такой уж невероятной. Все это время мы знали, что не можем быть единственной расой, устремляющейся к звездам. Смешно даже подумать, что это не так. Но «Крест» забрался в такие глубины космоса, куда людям до него еще не удавалось проникнуть; а чужой звездолет находился почти у самой кромки той территории, которую они смогли освоить. Целью их экспедиции была также альфа Южного Креста. Странно, но во мне возникает какое-то чувство родства к моему собрату звездоплавателю, пусть и с хлором в легких и кремнием в костях, но который руководствовался той же путеводной звездой. Контакт, несомненно, был случаен, поскольку они и мы вошли в область действия наших сигналов. Дэвид был первым человеком, который замкнул кольцо. У нас не было нужных измерительных приборов, но мы пытались нащупать кодовые сигналы несущих волн, перебирая все возможные варианты. С той же долей вероятности мы могли наткнуться и на один из наших сигналов.

Вода закипела, и она занялась чайником. Длинные локоны, свесившиеся ей на лицо, скрыли его от Макларена, и если она даже и плакала, он не видел ее слез.

— А знаете, моя леди, — добавил он, — мне думается, что мы, наверное, посылали сигналы вызова сотням других рас, освоившим космос. Мы, конечно, находились вне сферы действия их нуль-передатчиков, но я уверен, что мы вызывали их.

— А что об этом подумали чужаки? — глухо прозвучал ее голос.

— Не знаю. Лет через десять мы сможем говорить с ними. Еще через сотню лет мы, возможно, научимся понимать их. А они нас, надеюсь. Конечно, в тот момент, когда Дэвид… появился перед ними… они поняли, что произошло. Один из них пришел ко мне. Можете представить, сколько мужества потребовалось ему, чтобы совершить этот шаг? А каких прекрасных людей мы узнали благодаря вашему мужу! Они сделали для меня то немногое, что могли: проверили контур «Креста» и исключили все известные им кодовые сигналы. А дальше я уже продолжал пробовать сам. Через неделю мне посчастливилось попасть на человека. Через свой нуль-передатчик я прошел в его приемную нуль-камеру, вот и все. Наши техники сейчас сооружают на планете черной звезды новую ретрансляционную станцию. Но «Крест» они оставят там, где он есть, и выгравируют на нем имя Дэвида Райерсона.

— Я подумала, — прошептала она, все еще пряча свое лицо, — что вы… я имею в виду, карантинные правила…

— Ах да. Протекторат пытался сослаться на них. Как будто можно задержать неизбежное. Их попытки оказались напрасными. Наши с чужаками организмы настолько несовместимы, что на их планете нет никого и ничего, что могло бы питаться за счет Земли и ее колоний. Этот факт уже неопровержимо доказан объединенной научной комиссией. И пусть нам пока не под силу передать друг другу свои мысли из-за незнания языка, но мы можем мыслить одинаковыми категориями! Чужаки, конечно же, знают о нас. Человеку просто невозможно спрятаться от всей Вселенной. Поэтому меня и освободили. — Макларен принял у нее из рук предложенную ему чашку и насмешливо добавил: — Мною, разумеется, отныне весьма недовольны в Цитадели.

Она подняла на него свои огромные глаза, и он увидел их мерцание.

— Но почему? — спросила она. — Вы должны быть героем для…

— Для космонавтов, ученых, некоторых колонистов и немногих землян, которые были бы рады концу застоя. И не то чтобы я заслуживал их благодарность. Те трое погибших — вот кто действительно сделали все. Во всяком случае, моя леди, можно предвидеть, какой грядет переворот. Мы неожиданно столкнулись с… Вот послушайте, их цивилизация, очевидно, освоила по меньшей мере такое же по величине пространство, что и человек. И у наших двух цивилизаций совершенно разные типы планет. Объединив наши приемопередаточные сети, мы вдвое увеличиваем свои территории! Ни одно правительство не сможет навязывать свою волю такому огромному количеству миров.

Более того. У них есть такие науки, технологии, философии, религии, искусства, чувства восприятия мира, которые нам и не снились. Иначе и быть не может. А мы, естественно, можем предложить им наши. Сколько времени, вы думаете, способен продержаться этот ограниченный, ничтожный Протекторат и его узколобые умишки при подобном прорыве новой мысли? — Макларен наклонился вперед. В нем самом появилось ощущение необычайного подъема. — Моя леди, если вы хотите жить во вновь осваиваемом мире и чтобы ваш ребенок вместе с вами находился там, где тяжело и опасно, где требуется напряжение сил и где с ним может случиться все что угодно, — оставайтесь на Земле. Будущая цивилизация начнется здесь, на самой Земле.

Тамара поставила свою чашку. Она уткнулась лицом в ладони, и он растерялся, увидев, что она плачет.

— Может быть, — сказала она ему, — может быть, я не знаю. Но почему именно Дэвид должен был оказаться тем человеком, который выкупил нас на свободу? Почему именно Дэвид? Он вовсе не хотел этого. Он не стал бы, если бы знал. Я не сентиментальная дурочка, Макларен-сан, но я знаю, что он хотел всего лишь вернуться сюда. А он умер! И никакого смысла в этом нет!

Глава 18

Северная Атлантика катила с запада свои грохочущие серо-зеленые волны. С их верхушек ветер срывал белопенные гривы. Далеко на юге светилась узкая полоска угасающего осеннего дня, а на севере собирались огромные свинцовые тучи, готовые вот-вот разразиться дождем и снегом.

— Вон там, — указала Тамара. — Это то самое место. Макларен повел аэрокар к земле. Небо со свистом расступалось перед ним. Значит, Дэйв родом отсюда. Остров оказался довольно угрюмой скалой, морщившейся острыми складками. Но Дэйв рассказывал, какой у них летом можжевельник, а осенью — вереск, и какие лишайники всевозможных цветов и оттенков.

Девушка ухватила Макларена за руку.

— Я боюсь, Теранги, — шепнула она. — Лучше бы ты не заставлял меня ехать сюда.

— Это все, что мы вообще сможем когда-либо сделать для него.

— Нет. — Несмотря на сгущавшиеся сумерки, он увидел, как она вскинула голову. — Это еще не конец. Его не будет. Его и мой ребенок, воспитание его и… Во всяком случае, мы можем внести в нашу жизнь хоть какой-то смысл.

— Я не знаю, вносим мы новое или ищем то, что существовало всегда, — ответил он. — Не это меня волнует. По мне, важно то, что существует цель: порядок, красота, душа — назови ее как хочешь.

— Здесь, на Земле — да, — вздохнула она. — Цветок или ребенок. Но с другой стороны, далеко от нашего солнца умирают три человека, и оказывается так, что наша цивилизация получает от этого пусть небольшую, но выгоду, а я продолжаю думать о тех людях, которые просто умерли далеко отсюда. Или вернулись слепыми, искалеченными, изломанными, словно хворост, и ведь ни одной живой душе от этого не стало лучше. Почему? Я все спрашивала себя и не находила ответа. Не нахожу его и сейчас. И как мне думается — по той простой причине, что никакого объяснения нет вообще.

Макларен посадил машину на берег. Он все еще искал ответ на ее вопрос, но рассуждения его шли по другому руслу. Он прибыл на Скьюлу не для того, чтобы просто предложить отцу Дэвида все, что в его силах: как минимум примирение и возможность время от времени видеться с ребенком Дэвида в свои оставшиеся годы. Смутно Макларен чувствовал, что именно здесь, на Скьюле, он сможет найти решение.

Люди и правда уходят в космос, как когда-то уходили в море, подумал он, и космос губит их, но их сыновья все равно возвращаются туда. Соблазн наживы — лишь часть ответа. Космонавты, как некогда и моряки, не становятся богаче. Любовь к приключениям… что ж, в некоторых, может, и есть что-то от этого чувства, но вообще-то покорители расстояний никогда не были романтиками. Они самые обыкновенные люди, ограниченные мелкими житейскими интересами, и смерть их так же буднична, как их жизнь. Если спросить одного из них, что влечет его к черной звезде, то ответит, что подчиняется приказу, или что ему платят за это, или что ему просто любопытно взглянуть на нее — причин существует сколько угодно. И все они могут отражать истину. Но есть ли все-таки среди них хоть одна истинная?

И почему, спросил себя Макларен, человек, весь род человеческий приносит в жертву морю и звездам свою молодость, кровь, богатство, все свои высокие мечты и надежды? Было ли это только следствием взаимодействия бессмысленных сил — как бы оно ни называлось: экономика, социальный гнет, плохая приспособляемость, миф, — где силы представляют собой набор векторов случайности с сардонической равнодействующей? Человек сам ломает ее, пытаясь удовлетворить свои потребности, хотя легче и проще было бы угождать себе дома.

«Если бы мне удалось найти ответ получше этого, — подумал Макларен, — я смог бы ответить Тамаре. И себе. А потом мы смогли бы похоронить наших мертвых».

Он помог ей выйти из машины, и они пошли вверх по тропинке по направлению к дому, на вид очень древнему. В сумрак, наполненный тяжелым шумом прибоя, из его окон проливался свет. Но не успели они подойти к нему, как открылась дверь и на пороге показалась крупная мужская фигура, четко вырисовывающаяся на светлом фоне дверного проема. Они остановились.

— Это вы, техн Макларен? — окликнул мужчина.

— Да. Капитан Магнус Райерсон? — Шагнув вперед, Макларен поклонился. — Я взял на себя смелость, сэр, привести с собой гостя, о котором я не упомянул, когда звонил вам.

— Нетрудно догадаться, — произнес мужчина. — Все в порядке, девочка. Входите и добро пожаловать.

Проходя по неровному полу к креслу, Тамара легко коснулась Макларена и, воспользовавшись моментом, шепнула:

— Как он постарел!

Магнус закрыл дверь. Руки его, с толстыми, словно веревки, жилами, слегка подрагивали. Тяжело опираясь на трость, он прошел в другой конец комнаты и помешал кочергой угли в камине.

— Присаживайтесь, — обратился он к Макларену. — Когда я узнал, что вы приезжаете, я заказал немного виски с континента. Надеюсь, это хорошая марка. Сам я не пью, но не стесняйтесь и пейте без меня.

Макларен взглянул на бутылку. Фабричное клеймо на ней было ему незнакомо.

— Благодарю вас, — сказал он, — как раз одна из самых моих любимых марок.

— Вы ели? — обеспокоенно спросил старик.

— Да, благодарю вас, сэр. — Макларен взял протянутую ему рюмку. Тяжело прихрамывая, Райерсон подошел к Тамаре и подал ей рюмку.

— Вы можете остаться на ночь? У меня на чердаке есть несколько лишних кроватей — еще с того времени, когда ко мне на огонек заворачивали парни из рыбаков, чтобы переночевать. Они больше не приходят, сейчас это и ни к чему, но кровати так и остались.

Макларен обменялся взглядом с Тамарой.

— Вы оказали бы нам честь, — ответил Макларен. Шаркая ногами, Магнус Райерсон подошел к каминной полке, снял с нее чайник и, налив себе кружку чая, поднял ее.

— За ваше здоровье. — Райерсон сел в стоявшее у огня потертое кресло. Он коснулся руками книги в кожаном переплете, которая лежала на подлокотнике.

Некоторое время все молчали, словно прислушиваясь к глухому рокоту волн внизу на прибрежной полосе.

Макларен первым нарушил молчание:

— Я… мы, я хочу сказать… мы приехали, чтобы… выразить свое соболезнование. Если что, я мог бы рассказать вам… Я был там, вы знаете.

— Да. Вы очень добры. — Райерсон нащупал в кармане трубку. — Насколько я понял, он хорошо себя вел.

— Да. Конечно.

— Вот это самое главное. Попозже я обдумаю свои вопросы, если вы дадите мне время. Но этот, что я задал вам, имел для меня принципиальное значение.

Макларен обвел взглядом комнату. В колеблющихся тенях он разглядел справочники штурмана на полках, камни, шкуры и божков, привезенных из странствий по ту сторону неба. А еще он увидел двойную звезду Сириуса — словно два пылающих близнеца, две преисподние на фоне бездонной черноты; вместе с тем они были прекрасны.

— Ваш сын не изменил вашим традициям, — осторожно заметил он.

— Надеюсь, лучшим, — сказал старик. — Жизнь не имела бы смысла, если бы нашим мальчикам не давался шанс стать лучше своих отцов.

Тамара встала.

— Но вы говорите о том, чего нет! — неожиданно закричала она. — Нет никакого смысла! А есть только смерть, смерть и смерть — ради чего? Чтобы мы имели возможность ходить еще по одной планете или узнать еще что-то новенькое? Что нам это дало? Что мы сделали по-настоящему? И зачем? Во имя вашего Господа, что мы такого натворили однажды, что Он сейчас посылает туда наших мужчин?

Она сцепила пальцы. В наступившей тишине было слышно ее прерывистое дыхание.

— Извините меня, — проговорила она наконец и снова села. Ее пальцы непроизвольно подергивались, пока Макларен не взял их в свои руки.

Магнус Райерсон поднял голову. На них смотрели его помолодевшие глаза. Он немного подождал, пока не затихнет ворчание прибоя на старых стенах его дома. А потом он ответил ей:

— «Ведь это гордость наша и судьба».

— Что? — Она вздрогнула. — О, это по-английски. Теранги, он хочет сказать… — Она произнесла это на интерлингве.

Макларен не шевелился.

Райерсон открыл свою книгу.

— Люди сейчас совсем забыли Киплинга, — сказал он. — Но однажды они вспомнят. Потому что ни один народ не живет долго, если ему нечего предложить своему молодому поколению, кроме достатка и чувства уверенности в будущем. Тамара, девочка, пусть твой сын послушает это однажды. Это и его песня, ведь он — человек.

Слова были незнакомы Макларену, но он слушал и какими-то таинственными, непостижимыми путями их смысл раскрывался перед ним.

Уже тысячу лет нам покоя нет —

Море жадное нас зовет;

Мы нашему мерю в дань отдаем

Всех лучших своих сынов.

И в зыбучей волне, и на вязком дне

Рвут акулы свой страшный корм.

Господь, если кровь их — плата за риск,

То мы уплатили долг.

Когда Райерсон закончил, Макларен встал и, сложив вместе ладони, поклонился.

— Сэнсей, — сказал он, — дайте мне свое благословение.

— Что? — Старик откинулся на спинку кресла, и лицо его ушло в тень. Теперь он снова казался совсем старым. Его слабый голос был едва слышен в шуме волн осеннего моря. — Тебе не за что благодарить меня, парень.

— Нет, я многим обязан вам, — ответил Макларен. — Вы подсказали мне, почему люди уходят — сначала в море, а теперь в космос — и что их устремления не напрасны. Потому что они — люди.

ПОСЛЕ СУДНОГО ДНЯ ^(роман)

У тех, кто пережил гибель Земли, в жизни осталась лишь одна цель — отомстить убийцам. Но не окажется ли слишком высокой цена справедливости?

Глава 1

Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них.

Екклезиаст, IX, 12

— Земля мертва! Они убили нашу Землю!

Карл Доннан ответил не сразу. Он стоял у экрана наблюдая, спиной к остальным. Крик Голдспринга поднялся до вопля и оборвался, после чего Голдспринг хрипло всхлипнул. Услышав, как Голдспринг натолкнулся на стол, Доннан спросил унылым, бесцветным голосом:

— Кто это — «они»?

Но шаги Голдспринга были уже слышны за дверью. Раз или два в коридоре Голдспринг, похоже, натыкался на переборки. Вероятно, скоро он дойдет до кормы, подумал Доннан. И что дальше? Куда он сможет убежать?

Никто из присутствующих не произнес ни слова. Гудели и шипели воздушные регенераторы, вентиляторы, термостаты, электрогенераторы, гравитационные установки — органы чувств корабля — и атомный реактор — его сердце. Но Доннану этот шум казался не громче, чем биение его собственного сердца. И не таким значимым теперь. Вселенная молчала, как всегда. А вот на Земле шума хватало, подумал он. Содрогалась земная кора, раскалывались горы, рождались вулканы и извергали в небо огонь. Кипели океаны. Над черными камнями континентов, еще недавно расплавленными, с воем метался ветер, несший пепел, дым и кислотный дождь из серистыхоблаков. Молнии с треском раскалывали небо и освещали ночь так, что скалы, выраставшие из земли, четко вырисовывались на горизонте… Но никто не видел и не слышал этого. Города опустели, корабли затоплены, человечество исчезло в потоках лавы.

Люди погибли, думал Доннан, глядя на серп луны, казавшийся серым и мутным на фоне звезд; и погибли деревья, и летняя трава, и сочные яркие ягоды остролиста на снегу, и олень в горах его детства, и кит, которого он однажды видел на фоне пышного тихоокеанского рассвета, и нежные цветы душистого горошка, и песенка черного дрозда, и май, и июнь.

Он повернулся к команде. Боуман, старший помощник, лежал на полу, подняв колени и закрыв руками лицо. Астроном Кунц и планетограф Истерлинг все еще горбились над приборами, словно старались найти ошибку и опровергнуть то, что можно было увидеть невооруженным глазом. Капитан Стратей не отводил взгляда от руин Земли. Его узкое, симпатичное, очень бледное лицо ничего не выражало.

— Капитан! — заставил себя заговорить Доннан. — Капитан! Сэр! — Он подождал. Снова тишина. Стратей не шевельнулся. — Проклятье! — Доннан взорвался. — Что вы таращитесь на этот ужас?! — Он шагнул к Стратею, схватил его за плечо и развернул к себе. — Прекратите!

Взгляд Стратея снова уперся в экран. И тогда Доннан ударил капитана. Удар прозвучал, как пистолетный выстрел; Кунц вздрогнул и начал всхлипывать.

— Слушайте, — сквозь зубы процедил Доннан. — Люди на обсерваториях-спутниках, на лунных базах, в открытом космосе не пострадали. Мы должны собрать их вместе, выяснить, что случилось, и начать сначала, черт побери! — Его голос дрожал. Он крепко выругался про себя. — Боцман! Сядьте за радио!

Стратей шевельнулся. И, едва двигая непослушным языком, сказал:

— Пока еще я хозяин на корабле, мистер Доннан!

— Отлично. Я так и думал, что это встряхнет вас. — Доннан оставил его и принялся искать в кармане трубку и табак. Его руки дрожали.

— Я… — Стратей прищурился и коснулся пальцами лба. — Радиосигналы могут привлечь… того, кто это сделал… — Его высокая фигура в голубом мундире выпрямилась. — Мы можем рискнуть позже. А сейчас лучше не выходить в эфир. Мистер Кунц, будьте добры, сделайте телескопический обзор земных спутников и Луны. Мистер Боуман… Боуман! Приготовьтесь к старту. Пока мы не узнаем толком, что здесь произошло, я не хочу оставаться на орбите. — В глазах капитана мелькнула тревога. — Мистер Доннан. Ваше присутствие здесь не обязательно.

— Я проходил мимо, кое-что искал, — пояснил инженер. — И случайно услышал, как вы сверили полученные сведения. — Он помолчал. — Боюсь, теперь все уже в курсе. Надо послать людей на аварийные позиции — так будет лучше. И необходимо предпринять кое-что для восстановления порядка. Если позволите, я этим займусь.

Стратей уставился на него, потом резко кивнул:

— Хорошо. Выполняйте.

Доннан покинул капитанский мостик. Что-нибудь сделаю, думал он: кого-то можно напугать, кого-то встряхнуть. Расслабься, приятель, сказал он себе. Игра еще не кончена. Хотя — стоит ли продолжать ее?

Боже! Конечно же, стоит! Пока жив хотя бы один человек и пока можно бороться — стоит. Доннан торопливо пошел по коридору, слегка покачиваясь, — сказывались годы, проведенные в море. Это был коренастый, широкоплечий мужчина немного за тридцать, с волосами песочного цвета, серыми глазами и широким, грубоватым и обветренным лицом. Он носил удобный и практичный голубой костюм на «молниях», как почти все на «Франклине», и плоский потрепанный берет британских ВВС, лихо сдвинутый набок.

В коридоре появился кто-то из членов команды, и Доннан услышал гул голосов — так гудит потревоженный улей — трехсот человек, отсутствовавших на Земле три года, которые вернулись и увидели, что Земля мертва. Не только их дома, их города или Соединенные Штаты Америки. Земля.

Доннан постарался не думать об этом. Дел много. Он зашел в каюту, зарядил пистолет и положил его в кобуру. Потертая рукоятка приятно холодила ладонь. Этот пистолет немало ему послужил, но сейчас он взял оружие лишь для порядка. Не стрелять же в своих!

Доннан открыл ящик стола, задумчиво оглядел содержимое и вынул небольшой металлический цилиндр. Если зажать эту вещицу в кулаке, можно нанести ощутимый удар, но покалечить — вряд ли. Он положил цилиндр в карман. В те праздные, беспечные дни, когда он служил в дешевом ресторане и время от времени разрешал мелкие конфликты, ему приходилось пользоваться свертком с десятицентовыми монетами.

Доннан шагнул за порог каюты. Мимо шел один из гражданских научных сотрудников. Его рот был широко открыт. Доннан загородил ему дорогу.

— Куда ты, Райт? — спросил он мягко. — Разве ты не слышал сирены?

— Земля… — Райт плакал, не закрывая рта. — Земля погибла. Я видел на экране. Все черное и в дыму. Мертвая, как Луна!

— Но твой аварийный пост находится в противоположной стороне. А все остальное мы обсудим потом.

— Ты не понял! У меня были жена, трое ребятишек! Я должен знать… Пусти меня, ублюдок!

Доннан сбил его с ног одним ударом, а потом помог подняться и стряхнул с одежды пыль.

— Сделай хоть что-нибудь для тех, кто остался от человеческой расы. Ведь к этой расе принадлежала и твоя семья.

Все еще вздрагивая, Райт отправился на свой пост. Рядом с Доннаном остановился молодой парень и сплюнул на палубу.

— А что такое теперь человеческая раса? Сотни три мужчин?

Снова безумно взвыла сирена.

— Может, и нет, — ответил Доннан. — Мы еще не знаем. В космосе были и женщины. Займись своим делом, сынок.

Он пошел дальше, споря по пути, обманывая; раз или два пришлось применить силу. По внутренней связи Стратей сообщил ему, что остальные палубы находятся под контролем. За них можно не волноваться. Большая часть персонала расходилась по своим постам, словно… Доннан как-то видел, как скот брел по настилу скотопригонного двора… И сейчас лишь немногие сохраняли способность действовать сознательно. Доннан, конечно, мог бы удивиться тому, как люди приспосабливаются к ситуациям: например, Большой Юл, спасший трех человек во время шторма на Убале — или как там называлась эта варварская планета? — или отчаянно рыдающий сейчас добрый лингвист Мюрдок, искавший тогда хоть кого-то, кто мог заменить Юла у торпедной установки… Но Доннан столько удивительного повидал в жизни, что уже не поражался ничему.

Ощутив дрожь корпуса и услышав глухой рев — признак того, что торговый корабль США «Бенджамин Франклин» отправляется в путь, — Доннан нерешительно остановился. Его собственный пост согласно расписанию находился рядом с приборами, в отсеке номер четыре. Но…

Движение корабля едва ощущалось. Гравитационная установка поддерживала нормальную силу тяжести на борту в любом случае: когда корабль находился в свободном полете, или шел с десятикратным ускорением, или преодолевал стоячие волны Вселенной на световой скорости. Все, казалось, было нормально. Даже слишком. Доннан предпочел бы, чтоб команда проявила большее волнение. Внезапно решившись, он развернулся на каблуках и направился в ближайший жилой отсек.

Рамри — представитель народа монвенги с планеты Каткину — занимал каюту в офицерских помещениях; это было связано с тем, что ему требовалась особая пища, которую он сам себе и готовил. Доннан толкнул дверь. Открыто. Он вошел, закрыл и запер дверь за собой.

— Несчастный парень! — пробормотал он. Существо, сидящее на тонкой алюминиевой перекладине, грациозно привстало. В его огромных, золотистых, всегда печальных глазах мелькнуло недоумение.

— Что случилось, Карл-друг-мой?

Его акцент, который невозможно было описать, придавал какое-то очарование английскому языку.

— Только по счастливой случайности этот тип не подумал, что именно ваш народ атаковал Землю, и не расстрелял тебя, — сказал Доннан.

Немного поостыв, он набил трубку, закурил и сквозь дым стал наблюдать за монвенги. Да, без сомнения, они симпатичнее, чем люди, — к ним нужно только присмотреться, понять их. Если коротко, то они напоминают фигурки из мультфильмов. Около пяти футов ростом, короткое птичье тело на двух крепких ногах. (Когтистые лапы могут нанести смертельный удар — Доннан сам видел. Монвенги, возможно, более цивилизованны, чем люди, но не терпят никаких насмешек.) Руки тоньше и слабее, чем у людей, заканчиваются тремя четырехсуставными пальцами, гнущимися в обе стороны, очень ловкими. Голова, венчающая тонкую шею, круглая и большая, с загнутым клювом. Голосовые связки способны воспроизводить целую симфонию звуков. В фигуре и повадках Рамри была грация сирены; греки наверняка запечатлели бы его в скульптуре. (Афины превратились в огненный факел…) И, наконец, яркие голубые перья, белый хохолок на макушке и хвост. Рамри не носил ничего, кроме сумочки на шее, поскольку не нуждался в одежде. Существо с сочувствием посмотрело на Доннана.

— Я кое-что слышал, — начал Рамри. Его голос был похож на звуки скрипки. — Я так расстроен. — Он облокотился на переборку, совсем как человек. — Что я могу сказать? Я даже не могу понять этого.

Доннан шагал по каюте взад и вперед.

— Так ты не можешь объяснить, что случилось?

— Нет, конечно. Клянусь…

— Ладно, я верю тебе. Нов чем же причина?

Рамри повернул голову и недоумевающе уставился на Доннана:

— Причина? Я не понял, что ты имел в виду.

— Как были разрушены другие планеты?

— Но они не разрушены.

— Что? — Доннан остановился. — Ты хочешь сказать… Нет. При всех этих военных и политических конфликтах в Галактике должно было произойти нечто подобное.

— Нет. Во всяком случае, я ни о чем таком не знаю. Разве что случайно. Кто может знать обо всем что происходит? В нашем периоде истории ничего подобного не было. Неужели ты вообразил, Карл-друг-мой, что наше сообщество, сообщество монвенги, могло так рисковать планетой? Целым миром? — Рамри кричал. — Цивилизованными существами? Всеобщей судьбой?

Он откинулся назад на своей жердочке и сник; низкий рыдающий голос вырвался из его горла. Рамри покачался на перекладине, а звук усиливался и скоро заполнил всю каюту. Даже в чужой гамме звуков Доннан услышал такую скорбь, что по коже пробежали мурашки.

— Прекрати!

Но Рамри не слышал его. Может быть, эти звуки заменяли монвенги слезы? Доннан не знал. Чертовски много еще не знали люди.

И, может быть, никогда не узнают.

Доннан ударил кулаком по перегородке. Постепенно, несмотря на все барьеры, которые он сам себе ставил, к нему приходило понимание того, что произошло. Может быть, он держался до сих пор лишь благодаря тому, что побывал во многих переделках и закалился, видел насилие и смерть — от Нью-Мексико до Новой Гвинеи, от Марокко до Луны, и еще дальше бы — но сейчас его дух ослаб и легче всего казалось застрелиться.

Однако в глубине души он понимал, что потерял гораздо меньше, чем Голдспринг или Райт. Его не ждали ни жена в домике, который они вдвоем когда-то украшали, ни вихрастые малыши, требующие рассказать сказку, ни даже собака. Конечно, у него были подружки повсюду. И Алисон. Но она дала ему отставку и ушла к Рено. И, оглянувшись назад, Доннан понял, что его боль была в какой-то мере надуманной, что, возвращаясь после трехлетнего скитания среди чужих солнц, он мечтал встретить ту, настоящую, и начать все сначала. Мало-помалу он начал понимать, что этого не будет никогда, и сломался так же, как весь экипаж корабля.

Внезапно он осознал, что жалеет самого себя. А это распоследнее занятие для мужчины, говорил ему отец. Однако ничего кроме этого разорившийся хозяин ранчо не оставил сыну. (Нет, осталось много больше: лошади и пронзительный солнечный свет, полынь и голубые просторы, и ковбой из Навахо, учивший его подкрадываться к антилопе, — но все это было уже нереальным, существующим лишь в пустых мечтах.) Чубук трубки хрустнул в зубах Доннана. Он аккуратно выбил трубку и заговорил:

— Кто-то сделал это. И даже не очень давно. Допустим, расплавлена только поверхность и океаны не выкипели до дна, — следовательно, потребуется немало месяцев, чтобы планета остыла… Приборы регистрируют сильное излучение. Ну? Так что же затевалось в этом уголке Галактики, пока мы отсутствовали? Подумай, Рамри. Ты должен быть более сведущ в межпланетной политике, чем кто-либо из людей. Могла ли война между Кандемиром и Ворлаком зайти так далеко?

Монвенги внезапно оборвал свое заунывное пение.

— Не знаю, — произнес он голосом обиженного ребенка. (Боже всемогущий, дети ведь так ничего не поняли. Конец наступил слишком быстро, и они не успели понять, что происходит.) — Я не верю. Но в любом случае — могли кандемирцы быть такими варварами? И почему? Чего бы они добились? Покоряя планету, ее можно обстрелять, но не… — Рамри спрыгнул на пол. — Мы, монвенги, не знаем! — Он помолчал и продолжил: — Двадцать лет тому назад мы открыли для себя Землю и начали с вами торговать, а вы — учиться у нас. И… и мы никогда не думали, что может произойти такое!

— Конечно, — мягко произнес Доннан.

Он подошел к Рамри и взял его за руки. Тот положил хохлатую голову ему на грудь, тело его вздрагивало. Доннан почувствовал, что всепоглощающий ужас покинул его. Кто-то на борту этой колымаги должен отвлечься от мыслей о конце света, думал он, хотя бы на минуту. Кажется, я могу. Попробую по крайней мере.

— Слушай, Рамри! — пробормотал он. — Вероятность такого исхода существовала с момента, как люди впервые взорвали атомную бомбу, а это было… когда? Сорок пять, пятьдесят лет назад? Примерно так. Задолго до моего рождения. В конце концов, это произошло. Но благодаря вам у нас к этому времени уже были космические корабли. Немного. И они есть. Они скитаются по Галактике — русские, китайские… Говорят, на каком-то из них смешанный экипаж, там есть женщины. Европейцы заканчивали постройку двух кораблей, когда стартовал «Франклин». Шел разговор о создании чисто женской команды на одном из них. Черт возьми, приятель, если бы не объявились ваши представители, мы бы, наверное, все погибли в одной из междоусобных земных войн. Может, это вы дали нам шанс. В любом случае монвенги не одиноки в космосе. Если бы не вы, кто-нибудь с Кандемира, или Ворлака, или какой-то другой планеты наведался бы в Солнечную систему в ближайшие годы. Галактическая цивилизация добралась до нас, вот и все. А теперь встряхнись, вытри слезы, пошмыгай носом, пошевели пальцами — или что вы там делаете в подобных случаях? У нас много работы.

Доннан почувствовал, как в его тело проникает тепло — температура тела монвенги выше, чем у людей, — словно он черпал силу у этого маленького существа. Рамри принадлежал к живородящим и дышал кислородом, но строение белков его тела было иным: они состояли из правоспиральных молекул, тогда как белки человеческого тела — левоспиральные. Рамри мог жить в земных условиях, но только после дюжины различных противоаллергических прививок. Он родился на технологически более развитой планете, и концепции его цивилизации не подходили человеческому обществу. И все же, думал Доннан, кое в чем мы не так уж сильно отличаемся. Или нет?..

Доннан взял себя в руки и какое-то время размышлял, трезво взвешивая перспективы. Внезапно взорвалась воем сирена, и голос Стратея заполнил корабль:

— Оружейные расчеты! Приготовиться к бою! Приближаются три неопознанных объекта. Возможно, это ядерные ракеты. Приготовиться к маневрам и бою!

Глава 2

Назначение будущего — угрожать.

Уайтхед

Не успело объявление прозвучать повторно, как Рамри выскочил за дверь. Хотя специалисты на борту «Франклина» были достаточно компетентными, среди них не было ни одного, кто прожил бы на корабле целых полтора столетия, как Рамри и его предки. Поэтому в случае опасности Рамри брал на себя контроль за управлением кораблем.

Доннан посмотрел ему вслед, борясь с искушением пойти за ним, и остановился. Просто гражданский инженер-механик не имел права находиться на капитанском мостике. Но то, что Доннан наблюдал позднее, заставило его усомниться, имел ли кто-нибудь еще это право. Пожав плечами, Доннан все-таки отправился вслед за монвенги.

Войдя в рубку, Доннан встал в сторонке, чтобы не обращать на себя внимания. Рамри занял место главного пилота, перестроенное по его росту. Капитан Стратей и помощник Голдспринг, очевидно, уже опомнившись от первоначального шока, сидели сбоку. Боуман стоял посередине, готовый подойти в случае надобности. Хорошая команда, подумал Доннан. Угроза для жизни в данный момент оказалась лучшим лекарством, и неважно, откуда она исходила.

Доннан посмотрел на иллюминаторы. Земля постепенно удалялась, ужасный пейзаж уже не был виден, и мягкий зеленовато-голубой цвет, который он помнил три года назад, сменился грязно-серым. Солнечный свет отражался от штормовых облаков. Луна висела рядом, как жемчужина, неизменная и неизменяемая. Ее сияние смягчал экран, однако солнечные лучи проникали в рубку. А впереди и вокруг лежала Вселенная, черная, необъятная, усыпанная миллионами холодных звезд. Как мало изменилось окружающее пространство, подумал Доннан и содрогнулся.

Но где же ракеты? Склонившись над приборами, Голдспринг нащупывал радаром их атомное излучение и парагравитационную пульсацию двигателей. Ракеты шли на большой скорости. Неуклюжий «Франклин» не мог уйти от ракеты, единственным грузом которой была ядерная боеголовка.

— Есть!.. Три. Я их поймал, — бесстрастно произнес Голдспринг. — Когда мы сможем перейти на сверхсветовую?

— Нескоро, — ответил Рамри. — Ближайшая интерференционная полоса должна быть в нескольких астрономических единицах от нас. — Ему не требовались длительные вычисления и сложные формулы; взгляд на Солнце, поправка на флуктуационные периоды — и результат готов. — Я полагаю, мы…

— Не полагай, — прервал Стратей. — Командуй!

— Ладно.

Монвенги пропел несколько чисел. Трехпалые руки заплясали над пультом управления. Несколько специализированных компьютеров выдали запрошенные данные. Рамри построил вектор курса корабля и в нужный момент запустил торпеды на идеально вычисленной скорости.

Доннан ничего не почувствовал; лишь слегка вздрогнули звезды на экране, да со стороны кормы блеснула и тут же погасла яркая вспышка.

— Боже правый! Мы достали ее! — воскликнул Голдспринг.

Но мы не могли попасть, подумал Доннан. Космические ракеты должны уметь уворачиваться от ударов…

Корабль гудел.

— Я думаю, шансы поразить две остальные ракеты увеличатся, если мы дадим им подойти поближе, — сказал Рамри. — Их курс отличается от нашего на пять градусов; относительное ускорение невелико.

— Как они засекли нас? — спросил Боуман.

— Так же, как и мы их, — ответил Голдспринг. — С помощью приборов. Ведь они настроены на любую цель, на любой корабль, попавший в поле обзора.

— Да-да, конечно. Просто я удивился… Я выходил из рубки ненадолго… А молчание в эфире было нарушено? Или… — В холодном свете панелей был виден пот на лбу Боумана. Старший помощник вытер лицо.

— Конечно, нет! — отрезал Стратей. И тут Доннана осенило. Он откашлялся и шагнул вперед. Помощник открыл было рот, но промолчал.

— Что вы здесь делаете? — рявкнул Стратей. — Я закую вас в кандалы!

— У меня есть идея, сэр, — ответил Доннан. — Раз уж нас обнаружили, мы можем узнать кое-что, не подвергая себя большему риску.

Лицо капитана исказилось. Стратей побледнел от ярости. Потом в нем словно что-то сломалось; он тяжело обвис в кресле и пробормотал:

— Что там еще?

— Пошлите радиосигнал — и посмотрим, ответят ли они.

— Но это же не корабли с командой на борту, — возразил Голдспринг. — Наши приемники включены. Корабли вызвали бы нас.

— Конечно, конечно. Я только хотел узнать, нацелены ли эти изверги на радиоизлучение — так же, как на массу или излучение двигателей.

Голдспринг сердито посмотрел на Доннана. Помощник капитана был высоким человеком, совсем молодым, с выразительным лицом, предполагавшим наличие чувства юмора. Сейчас его глаза были обведены темными кругами. У него тоже на Земле осталась семья…

Внезапно Голдспринг решительно взялся за верньеры передатчика. Блики на экране радара, стрелки индикаторов и трехмерное изображение на экране вздрагивали некоторое время, затем замерли. Подойдя поближе, Доннан кивнул:

— Да, думаю, так будет хорошо.

Получив дополнительный стимул в виде радиосигнала, слепые идиотские мозги, управлявшие ракетами, отреагировали. Ракеты имели мощные двигатели, и изменение курса сразу сказалось на их скорости. Но вскоре компьютеры ракет вычислили, что радиоисточник идентичен преследуемому объекту, и возобновили погоню.

— Да, — печально произнес Рамри, — они запрограммированы на разрушение как кораблей, так и передатчиков. Короче, всех и вся по соседству, кто не подает им определенного сигнала… Приготовиться! Стрелять по отсчету… Девять, восемь, семь… — Он быстро определил координаты и задал ускорение. Где-то в глубине корабля торпедные специалисты готовили свои орудия; задача была слишком сложной, чтобы решать ее только в рубке. — Пять, четыре, три, два, один, ноль!..

Торпеды вырвались в космос. Рамри немедленно вернулся к рычагам управления. Даже легкое парагравитационное судно не может маневрировать, как аэроплан, но Рамри добился невозможного, изменив курс корабля на девяносто градусов. Доннану даже послышался жалобный скрип штурманского кресла. Пламя вспыхнуло меньше чем в сотне милях от корабля. От чудовищной перегрузки экраны мгновенно погасли. Когда экраны ожили вновь, третья ракета проходила совсем близко.

Люди успели рассмотреть хищные очертания. Стратей даже вовремя нажал кнопку запуска кинокамеры. Когда ракета исчезла из виду, Доннан перевел дух. Ему не верилось, что все обошлось.

В том месте, где торпеды накрыли вторую ракету, таяло газовое облако. Раскаленные добела обломки мгновенно поглотила окружающая тьма. Голдспринг кивком указал на приборы:

— Третий номер вернется, как только погасит набранную скорость.

— Удивительно, что она не подошла еще ближе, — заметил Доннан.

Запомните это, подумал он, запомните эту загадку баллистики. Если эта штука попадает в цель, думать о последствиях не приходится. Вы их не почувствуете.

— Я тоже удивлен, — заявил Рамри. — Мне не удалось быть полезным в данном случае. Этот корабль не приспособлен для боя. Но и тот, кто программировал ракеты, работал не лучшим образом.

— Зато отлично поработали на Земле, — отрезал Боуман.

— Заткнись! — Голос Стратея был совершенно спокойным.

— Приготовиться! — снова зазвучала трель приказов Рамри.

Последний удар, атомный взрыв в пространстве… так близко, что Доннан ощутил, как под ногами вздрогнул пол. Дрожь пронизала его до мозга. Лязг и грохот постепенно затихли.

— Вот так так! — Он тряхнул головой.

— Сколько рентген мы схватили? — спросил Стратей.

— Разве это важно? — хихикнул Боуман. — Все мы теперь холостые.

Голдспринг вздрогнул. Потом прикрыл глаза и сжал руками подлокотники так, что побелели суставы. Экраны наблюдения увенчали его голову звездами.

— Успокойтесь. — Ноздри Стратея раздулись. — Успокойтесь, или я перебью вас всех.

— П-простите! — Боуман стал заикаться. — Я т-только…

— Успокойтесь, я сказал!

Голдспринг осел в кресле, как куль с мукой.

— Забудьте, — пробормотал он. — Неважно, сколько там было. Защитные экраны могут блокировать гораздо больший поток. — И он принялся восстанавливать работу детекторов.

Рамри протянул руку.

— Будьте так любезны, покажите мне снимки, — попросил он.

Похоже, Стратей его не расслышал. Доннан принес автоматически отснятые фотографии. Один из кадров был особенно хорош: просматривались даже детали антенны ракеты.

Рамри долго рассматривал снимки. Напряженность нарастала.

— Ты знаешь, кто ее послал? — не выдержал Доннан.

— Да, — вздрогнул Рамри. — Я думаю, да. — Он пробормотал что-то на своем языке. — Даже от них, — добавил он, — я не ожидал такого.

— Кандемир?

— Да. «Искатель» четвертой модели — Империи Кандемира. Я исследовал такие образцы, захваченные службой контрразведки монвенги. Это стандартные ракеты для уничтожения кораблей.

— Кандемир, — прошептал Стратей. — Черт побери!..

— Подождите, капитан, — сказал Доннан. — Не торопитесь с выводами.

— Но…

— Послушайте, сэр, из того, что я слышал и читал об этих ракетах, следует, что они должны были разнести нас в клочья. Они могли увернуться от всех наших снарядов, а затем нанести ответный удар. Мы не на военном корабле; наше вооружение — только для показухи, установлено по требованию Пентагона на всех кораблях, направляющихся в неизвестные части Галактики. Рамри, ведь ты тоже удивляешься нашему чудесному избавлению, не так ли?

— Что ты имеешь в виду, Карл-друг-мой?

Золотистые глаза с тревогой уставились на Доннана. Инженер пожал плечами:

— Черт меня возьми, если я знаю. Но кандемирцы могли бы и лучше настроить ракеты. И еще: я хочу сказать вам, парни, — незачем немедленно мчаться к Кандемиру и пикировать на их столицу, как камикадзе.

— У них нет столицы. — Боуман снова хихикнул. Голдспринг оглянулся.

— Я только что обнаружил: приближаются еще несколько объектов, — сообщил он. — Пока они слишком далеко, и я не могу идентифицировать их. Но что здесь может быть, кроме ракет?

Доннан кивнул:

— Вся Солнечная система, должно быть, кишмя кишит ими.

— Мы не можем здесь задерживаться, — сказал Рамри. — Только счастливое совпадение начальных векторов позволило нам избежать нападения первых трех, к тому же плохо наведенных. Если они атакуют еще раз или два — нам конец. — Он углубился в показания приборов. — Мы должны добраться до ближайшей интерференционной полосы раньше, чем эта стая. Перейдя на сверхсветовую, мы спасемся.

Спасемся от них, но не от самих себя, подумал Доннан.

— Тогда давайте двигать, — распорядился Стратей. Рамри занялся вычислениями и взял на себя пилотирование. Люди слегка расслабились, прикуривали, разминали руки и ноги, пытаясь снять напряжение. Все выглядели ужасно измотанными. «Неужели я тоже похож на покойника?» — подумал Доннан. Однако все еще сохраняли способность разумно беседовать.

— А что разузнал Кунц об искусственных спутниках Земли? — спросил Доннан. — Об обсерваториях на Луне и тому подобном?

— Исчезли, — ответил Стратей и, помолчав, добавил: — Равно как и лунные базы. На месте каждой из них свежий кратер.

— Ну что ж, думаю, этого следовало ожидать, — вздохнул Доннан.

Мак Ги, представитель США на базе в кратере Тихо, был его хорошим другом. Он вспомнил вечер, когда, как следует выпив, они сочинили балладу о суперинтенданте Болле, непристойные стишки из которой распевал потом весь космический флот. А теперь Мак Ги и Болл мертвы, а Доннан приписан к «Летучему Голландцу». Увы!..

— Кунц и я пытались обнаружить какие-нибудь следы жизни, — сказал Голдспринг. — Ни одного человека, ни одного корабля или базы, даже вражеских… никакой надежды… — Голос его пресекся.

— Полная неудача? Не ожидал… — произнес Доннан. — Хотя тем, кто погубил Землю, нет смысла болтаться вокруг. Они оставили ракеты, чтобы уничтожить всякого, кто сунет сюда нос. Возможно, потом они вернутся и завершат то, что задумали.

Рамри повернулся и резко сказал:

— Они не хотели быть узнанными. Надо сказать, что никто не совершал подобного зверства до сих пор. Вся Галактика поднимется, чтобы сокрушить Кандемир.

— Если Кандемир виновен… — заметил Доннан и опустил голову. — Однако, как бы там ни было, вся Галактика не сделает этого. Вся Галактика никогда не узнает об этом. Несколько десятков ближайших планет, возможно, будут шокированы — но я не думаю, что они предпримут что-то. Какое им дело до Земли?

— А такое, — сказал Рамри, — что они захотят обезопасить самих себя.

— Как вы думаете, как это произошло? — тихо спросил Боуман.

— Несколько мультимегатонных разрывных бомб, взорванных одновременно, — и достаточно… — Такого мрачного голоса Доннан не слышал ни разу в жизни. — Для операции потребовалось всего несколько бомб — но каждая размером с небольшой астероид; и они постарались проделать все как можно тише. Энергия бомб сначала проявилась как взрывная волна в земной коре и мантии, затем перешла в тепловую энергию. Там должна была сохраниться радиация… Нет, простите, я не могу больше говорить об этом. — Он отвернулся к пульту управления, и вновь зазвучала тихая трагическая мелодия.

Через некоторое время капитан Стратей сказал:

— Мы должны добраться до одной из обитаемых планет в ближайшей системе — ну, хотя бы до тау Кита-2. Остальные уцелевшие корабли смогут найти нас там.

— Но как они узнают, где искать? — спросил Доннан. — В этой области тысяча возможных вариантов. И, кроме того, кто их знает, вдруг они отправятся в противоположный конец Галактики?

— Верно. Я думал, мы можем выбрать направление на определенную звезду и оставить на земной орбите радиомаяк, передающий наши координаты. Но этот вариант теперь невозможен. Если бы даже мы могли задержаться, чтобы соорудить такой спутник, — ракеты уничтожили бы его.

— Эти ракеты также угрожают любому вернувшемуся кораблю, — заметил Голдспринг. — Нам просто повезло. Другие могут оказаться не так удачливы. Мы должны не только указать, где нас искать, — мы должны прежде всего предостеречь их от возвращения в Солнечную систему.

— Есть ли они?! — выкрикнул Боуман. — Может, уже все вернулись и были уничтожены? Может, мы последние люди, оставшиеся в живых! — Он стиснул челюсти. Его пальцы судорожно подергивались.

— Может быть, — сказал Доннан. — Однако не забывайте, что несколько экспедиций только планировались, когда мы стартовали. Мы и русские первыми построили большие корабли, но Китай и Британское содружество заканчивали постройку, а европейцы собирались закончить в следующем году. Конечно, мы не знаем их маршрутов. Русские и китайцы не открывали своих планов, англичане и европейцы еще не определились; кроме того, некоторые страны, такие, как Индия, могли продвинуться в этом направлении и тоже выйти в космос. Возможно, некоторые из них ограничились короткими экспедициями, вернулись на Землю и погибли. Но я сомневаюсь. Люди уже повидали ближний космос — в качестве пассажиров на чужих межзвездных кораблях. Было бы глупо повторять такие путешествия. Лучше отправиться на поиски неизведанного.

Как мы, подумал Доннан, опрометчиво отправились к Сагиттариусу и звездным туманностям в центре Галактики. Без сомнения, мы были не первыми. Среди миллионов путешествующих в космосе народов мы не могли быть первыми к сердцу Галактики. Пройти такое расстояние лишь затем, чтобы полюбоваться красивым зрелищем и собрать достаточно сведений, дабы осчастливить ученых на сто лет вперед? Но никто из наших соседей по космосу не совершал таких путешествий, хотя космические корабли у них появились раньше. Они не так устроены. Они стали путешествовать в космосе, когда пришло их время; они торговали, исследовали, искали приключений — и лишь по прошествии времени решились на такие штучки, как мы. Но человек должен был сначала взглянуть на Бога. И, конечно, потерпел неудачу. Люди всегда были слегка чокнутыми. Галактика много потеряла теперь, когда человечество исчезло… Но люди не исчезли. Я верю, они не исчезли.

— Предположим, другие земные корабли еще болтаются где-то, — сказал Голдспринг с невеселой усмешкой. — Предположим даже, что они вернулись и так же, как мы, избежали гибели. Имеем ли мы представление, куда они направились?

— К соседним обитаемым планетам, — ответил Стратей. — Это имело бы смысл.

— Пф-ф. — Доннан покачал головой. — А как мы убедимся, что там нет врагов или что они не появятся, преследуя таких же беглецов, как мы?

После этих слов все растерянно переглянулись. А Доннан продолжал:

— Но на ближайших планетах уже бывали наши экспедиции… и мы знаем, что ближайшие планеты — имеющие сходные с земными условия — представляют собой довольно убогие миры. В лучшем случае мы окажемся в непроходимых джунглях, в компании неандертальцев. Мы не приспособлены к таким условиям. Три сотни мужчин будут так поглощены проблемами выживания, что им некогда станет думать.

— Что же вы предлагаете? — Никого не удивил вопрос капитана.

— Ну что ж, я бы предложил отправиться дальше, к более цивилизованным мирам. К планетам с благоприятными условиями. Зачем становиться второсортными Робинзонами, если мы первосортные специалисты… и сможем получить хорошую работу и выиграть от этого? Кроме того, там у нас будет больше возможностей услышать новости о земных кораблях.

— Да-а. Верно. Но я думаю, все же следует остановиться на тау Кита, возможно, у одного или двух соседних солнц, и оставить там радиомаяки. Я допускаю, что громадное количество подобных звезд сводит на нет вероятность того, что другие спасшиеся корабли наткнутся на наше послание, но мы потратим немного сил и времени на эту попытку. А потом… Да, я согласен. Можно отправиться в любую область высокоразвитой космической цивилизации.

— Которую из них мы выберем? — спросил Голдспринг. — Я предполагаю, что во всей Галактике около миллиона таких цивилизаций.

— Нашу, конечно. — Рамри обернулся. — Цивилизацию монвенги и их колонии: Ворлак, Яанн, Ксо…

— А Кандемир с его империей? — спросил Стратей.

— Только не Кандемир, — возразил Рамри. — Вы должны лететь к народам монвенги. Куда ж еще? Вас благожелательно примут в любом из наших сообществ. На моей родной Тантаи, или Каткину, или…

— Нет, — прервал его Боуман.

— Что? — Рамри сверкнул глазами. Его зоб раздулся.

— Нет, — повторил Боуман. — Ни монвенги, ни их колонии. Нет — пока мы не удостоверимся, что не монвенги погубили Землю!

Глава 3

Самое ужасное в человеческой натуре то, что она может приспособляться к чему угодно.

Сандерс

Тау Кита-2 была планетой, не подходящей для прогулок; кроме редких колючих кустов, цепляющихся за барханы цвета ржавчины под ослепительным красноватым солнцем, глазу не на чем было остановиться. Воздух, горячий и сухой, так насыщала двуокись углерода, что постоянно чувствовалась духота. И это в субантарктической зоне, где десять лет назад исследователи из Австралии, добравшиеся сюда на арендованном у ворлакцев корабле, основали лагерь Джефферса! Остальная часть планеты была еще хуже.

Несмотря на это, после двух суток, проведенных в лагере, Доннан решил сбежать на прогулку, чтобы не сойти с ума. Вместе с Арнольдом Голдспрингом они набили ранцы провизией и отправились в путь. Спрашивать разрешения у капитана было бесполезно. Стратей опустился еще ниже, так же, как и почти вся команда, превращавшаяся в толпу оборванцев…

— Не имело никакого смысла садиться на первую попавшуюся планету, — ворчал Доннан. — Они болтали, что после корабельной тюрьмы необходимо отдохнуть. Черт возьми, в палаточном лагере они заперты куда крепче, а об условиях лучше не вспоминать. Ведь мы хотели соорудить орбитальный спутник и оставить на нем радиомаяк… как только решим, куда нам отсюда двигаться.

— Я не раз говорил то же самое комитету, — отвечал капитан, избегая взгляда Доннана. — Но они настаивают. Я не могу провоцировать бунт.

— Но вы же еще хозяин, верно?

— Я только капитан, мистер Доннан. Персонал на три четверти состоит из гражданских лиц.

— И что теперь делать?

— Все! Хватит! — прорычал Стратей. — Убирайся отсюда!

Доннан убрался. Но прихватил с собой пистолет в плечевой кобуре. Бесконечные истерические дебаты не привели к решению по поводу радиопослания. Стоит ли «Франклину» искать какой-то примитивный мир, безопасное укрытие… безопасное настолько, что никто из оставшихся в живых людей не сможет обнаружить его? Или лететь к планетам с развитой цивилизацией? Если так, то к какой именно — ведь на каждой из них могли оказаться враги… (Рамри теперь ходил повсюду в сопровождении двух охранников. Они уже охладили пыл нескольких горячих голов, убежденных, что поганая птица не имеет права жить. Но эти солдаты были и его тюремщиками; каждый понимал это, хотя никто не говорил вслух.) Или, может быть, «Франклин» должен преодолеть тысячи световых лет в поисках совершенно новой космической цивилизации? Такой полет было бы нетрудно осуществить, но громадное количество подобных областей и нерегулярность сообщений между ними сделали бы бесконечно малой вероятность того, что находящиеся в космосе люди наткнутся когда-нибудь на послание американцев.

Как только снова поднялись шум и гам, Доннан послал все к дьяволу и покинул лагерь.

Голдспринг всегда был веселым компаньоном. Он оставался таким и в последние три года, в неизученных мирах (включая и ту не отмеченную на карте прекрасную и похожую на Землю планету, какой они и представляли себе будущую колонию). Но так было до возвращения домой. Сейчас им овладело уныние. Все свободное время, а его было немало, Голдспринг проводил за книгами и записями, занимаясь сложными расчетами. Работа была для него спасением. Доннан знал, что семья Голдспрингов всегда была очень дружной. Но когда руки Голдспринга начали дрожать так, что он разливал в столовой половину еды, Доннан решил, что это указывает на нечто другое. И убедил Голдспринга пойти прогуляться по окрестностям.

Однажды ночью, глядя на две быстро несущиеся по небосклону луны, Голдспринг разговорился. Все, что он сказал, относилось к прошлому и не имело ничего общего с сегодняшними проблемами. Доннан не скрывал своего сочувствия. Голдспрингу стало легче, и они отправились обратно в лагерь.

Хорошо, когда есть с кем поговорить…

— А что ты скажешь о своем проекте, Арни? — спросил невзначай Доннан. — Все эти вычисления — для чего они?

— Теоретические выкладки…

Как и большинство членов персонала корабля, Голдспринг был в большей степени ученым, чем астронавтом. Его специальностью была физика поля, а пост помощника капитана оказался скорее случайностью.

Голдспринг сдвинул шапку на затылок и вытер лоб. Низкое солнце немилосердно жгло путешественников — две былинки в бескрайней пустыне. Башмаки нещадно пылили. Воздух дрожал над безжизненными просторами.

— Ну? — Доннан поправил ранец. — Сможешь ты рассказать о нем так, чтобы тебя понял неспециалист?

— Я не знаю, насколько ты знаком с концепцией движения при сверхсветовых скоростях. Математическое отображение пространства имеет структурный эквивалент — стоячие волны в n-мерном континууме.

— Ну, я читал популярную литературу. Посмотрим, что я помню. Когда волны интерферируют, мы можем перескочить с одной волны на другую. А в межзвездном пространстве, где нет гравитационного искажения, интерференционные полосы находятся так близко друг к другу, что, вместо того чтобы двигаться по прямой как луч света, мы можем проскочить большинство волн. Суть в том, чтобы использовать эффект разбегания галактик. Галактики удаляются друг от друга, поскольку между ними генерируется пространство. Корабль на сверхсветовой скорости добирается до любой из звезд, используя те зоны, где пространство сжато. Я правильно изложил основную мысль?

Голдспринг поморщился:

— Неважно. Зря я спрашивал. Некоторое время оба молчали, было слышно только, как скрипит под башмаками песок. Голдспринг пожал плечами:

— Представь себе, что у меня появилась возможность инвертировать этот эффект. Вместо того чтобы посылать материальное тело через интерференционные полосы, оставим объект в состоянии покоя и заставим его генерировать эти полосы. Конечно, не в космическом масштабе. У нас нет такого источника энергии, который действовал бы в радиусе большем, чем несколько сотен километров. Однако результат будет заметен. Развивая эту идею, я не обнаружил никаких слабых мест в своих рассуждениях. Я очень хотел бы проверить идею на практике, и как можно скорее.

— Не спеши, — сказал Доннан. — Посмотри статьи в научных журналах. Уверен, что за тысячи лет существования космических путешествий кто-нибудь додумался до этого.

— Не сомневаюсь, — ответил Голдспринг. — Но не наши ученые. Причем я имею в виду не только ближайшую из цивилизаций, но и любую другую на расстоянии десятков тысяч световых лет. Я изучил массу инопланетных материалов как в переводе, так и на языках танта иуру, в общем — в оригинале. В Массачусетском технологическом институте хранилась громадная подборка такого рода книг и журналов. Но нигде я не встречал даже упоминания о подобном явлении. Кроме того, — добавил он, — открытие его было бы настолько революционно, что, будь известен этот эффект (полагаю, он действительно существует), мы сумели бы создать множество различных устройств для выполнения разнообразных задач.

— Ха! Подожди-ка, — возразил Доннан. — Это не имеет смысла. Монвенги явились на Землю только двадцать лет назад. Три года назад были построены первые земные межзвездные корабли. О существовании монвенги стало известно примерно полторы сотни лет назад. А корабли, давшие толчок развитию новой цивилизации, прибыли с планеты, жители которой исследовали космос Бог знает сколько столетий. Ты хочешь убедить меня, что такие новички, как мы, могут показать Галактике что-то такое, чего тантаи не знали еще в те времена, когда наши предки охотились на мамонтов?

— Верно, — подтвердил Голдспринг. — Но не путай науку и технологию. Большинство разумных существ, которые известны людям на данный момент, мыслят не по-человечески. Иначе и быть не может. Различается все: биология, социальное устройство общества, культура и история. Вспомни, что произошло на Земле, когда сталкивались два строя. Более отсталое общество пыталось модернизироваться, но так и не стало копией другого. Сравни различные ветви христианства, появившиеся, когда эта религия распространялась по Европе; подумай о принципиально новых шагах в науке и технике, сделанных японцами, когда они пришли к индустриализации. И это коснулось всего человечества. Тенденция к параллельному развитию еще слабее между различными расами. Ты ведь не думаешь, что мы могли бы… могли бы принять концепцию цивилизации монвенги как основу общественного строя для создания принципиально новой цивилизации?

— Хорошо, Арни, хорошо. Но еще…

— Нет, дай мне закончить. НаЗемле мы довольно медлительны в освоении технологий галактической цивилизации. Это вполне понятно. Мы должны искать пути привлечения инопланетных купцов, развивать производство необходимых им товаров, чтобы в обмен на них купить книги и приборы, обучить способных молодых специалистов для земных нужд. И существование на Земле различных национальных культур также тормозило развитие. И громадная работа по перевооружению производства требовала времени. Вот тебе пример. Представь, что путешественник во времени попал из наших дней, скажем, в год эдак 1930-й… и рассказал бы специалистам из «Дженерал электрик», того времени о транзисторах. Тем ребятам потребовались бы годы, чтобы соорудить вспомогательное оборудование, развить необходимые навыки и усвоить информацию. Они должны были бы шагнуть на двадцать пять лет вперед в развитии смежных областей. И у них не было бы спроса на транзисторы. Ни в одном приборе из существовавших в 1930 году не применялись такие миниатюрные детали. Основной потребитель — рынок — развивался бы еще медленнее.

— Хватит, я знаю все это. Говорят, я инженер.

— Но у меня другой случай, — продолжал Голдспринг. — В этом деле не будет трудностей, сопряженных с транзисторами. Любой грамотный физик научится применять этот феномен за несколько месяцев. Все, что ему потребуется, — это текст и кое-какие приборы. Более того, когда пришли монвенги, земная наука шагнула на тысячу лет вперед буквально за один день. Земная технология отстала. Но ненамного. Рамри часто говорил, что поражен темпами модернизации.

— Ладно-ладно, сдаюсь, — сказал Доннан. — Я допускаю, что ты внес свежую струю в теорию интерференционных полос и действительно наткнулся на что-то такое, о чем никто из наших соседей никогда не задумывался. Но ты не убедишь меня в том, что во всей Вселенной, на протяжении всей ее истории, ты — первый.

— О нет, конечно. Мое открытие (если, я повторяю, это действительно открытие, а не тупик), должно быть, повторилось сотни раз. Только в районе ближайших галактик подобное неизвестно. И в нашу Галактику сведения не дошли. Это также не удивительно. Кто в состоянии поддерживать интеллектуальный обмен с несколькими миллионами цивилизованных планет? Держу пари, существуют миллиарды профессиональных журналов — или их эквивалентов, — публикуемых ежедневно.

— Да. — Доннан горько улыбнулся. — Знаешь, когда я был подростком, еще до прихода монвенги, я увлекался научной фантастикой. Я прочел сотни историй, где рассказывалось о звездных путешествиях в то время, когда земляне еще не покидали пределов Солнечной системы. Но я не могу вспомнить ни одной, в которой было бы угадано то, что случилось на самом деле. Пришельцы в романах являлись или как ангелы-хранители, или как хищные предприниматели, или просто держались в стороне. В некоторых случаях они общались с землянами открыто, как сделали монвенги и остальные. Но, насколько я помню, во всех историях посещение инопланетян было прелюдией к приглашению Земли в Галактическую Федерацию. Но черт возьми! Почему обязательно должна быть федерация? Почему кто-то должен заботиться о нас? Неужели эти писатели не понимали, как велика Вселенная?

— Конечно, велика! Диаметр только нашей Галактики — около сотни тысяч световых лет. В нее входит около сотни миллиардов звезд, почти половина из них имеет хотя бы одну обитаемую планету. И большая часть этих планет несет на себе разумную жизнь. Солнце находится примерно в тридцати тысячах световых лет от центра Галактики. Здесь звезды расположены реже; это окраинная область, до которой не скоро доберутся многие из быстро распространяющихся цивилизаций межзвездных путешественников. И нет такой цивилизации, которая распространялась бы слишком быстро. Звезд много. В каком-то месте, в какой-то момент кто-то построил первый сверхсветовой космический корабль. Или, может быть, такие корабли были созданы независимо друг от друга в нескольких точках. Никто не знает. И, возможно, никто и не узнает: потребовалось бы изучить слишком много архивов на многих языках. Но в любом случае — исследователи шагнули вперед.

Они посещали другие миры, торговали, изучали, составляли карты. Большинство обнаруженных народов были слишком примитивны, а если и цивилизованны — то не представляли интереса для самих первопроходцев. И лишь в отдельных случаях имели место соответствующая степень индустриализации и соответствующее отношение к внешнему миру. Туземцы учились у первых путешественников. А почему бы и нет? Исследователи ничего не скрывали от незнакомцев, которые хорошо платили за знания. Во Вселенной много места. Кроме того, каждая определенная планета вполне самодостаточна как экономически, так и политически.

Из этих пробуждающихся миров вышло второе поколение исследователей. Они пошли дальше; планеты, интересующие их, находились далеко, очень далеко; они затерялись среди чужих солнц, чьи миры были бесполезны, или жестоки, или слишком отличались от их собственных. Но даже в диких новых мирах они находили последователей. Знания распространялись в течение тысячелетий — но не так, как волны света от единственного источника… Скорее, как семена одуванчика, несомые ветром наугад; каждое семечко, пустившее корни, порождало новый виток цивилизации. Каждая новая цивилизованная планета (в то время под цивилизацией подразумевалась способность к межзвездным путешествиям) передавала опыт своим соседям. Случайно происходил контакт с новой астро-политико-экономической группой. Но контакт спорадический. Не было экономической причины углублять связи, а в культурном отношении такие группы слишком отличались друг от друга. И однажды такая отчаянная армада — коммерсанты в поисках прибыли, исследователи в поисках новых знаний, эмигранты в поисках нового дома или кто-то еще по причинам, непонятным для нас, — преодолела громадные расстояния и положила начало еще одной цивилизации.

Внутри таких групп царило согласие. Развивалась торговля — почему бы одной планете не снабжать другую предметами роскоши, необходимыми материалами, оборудованием или научными данными? Существовал и туризм. В какой-то степени имел место взаимообмен в области культуры, религии. Иногда случались и войны. Но дальше, за пределами такой группы, не было ничего. Даже мысленно нельзя было представить связь со всеми планетами Вселенной. Их слишком много. Народы, входившие в космическое пространство, должны были защищать свои собственные интересы. Дальние вылазки были редки. Крупные гнезда цивилизации никогда не враждовали. Для этого не было повода. Конфликты возникали между близкими соседями, но иногда — между странниками, которые встречались раз в год, в десятилетие или столетие.

Хаотически, бессистемно цивилизация распространялась среди звезд. Миллион групп, включая в себя от одной до сотен планет, представляли единое сообщество. Между замкнутыми группами не существовало большой вероятности обмена. Межзвездный корабль мог пересечь Галактику за несколько месяцев; а новости, если они были достаточно сенсационны, могли путешествовать сотни лет. И внутри отдельно взятой группы невелика была вероятность обмена идеями. Это была не более чем сеть отдельных планет, расположенных не слишком далеко друг от друга, которые поддерживали более или менее регулярные связи между собой. У них могли быть свои колонии, протектораты или вновь открытые сферы влияния, как Земля для планеты монвенги. Но никогда не вставал вопрос о единой культуре или верховном правительстве. И не забывай: каждая планета — это мир, законченный и загадочный на свой лад, имеющий свою историю и противоречия, как и Земля.

Доннан тряхнул головой, возвращаясь к действительности:

— Думаешь, мы могли бы применить на практике твое предполагаемое изобретение?

— Для целой серии приспособлений, — сказал Голдспринг. — Уверен. Именно поэтому я так упорно занимался вычислениями с тех пор, как… когда мы вернулись и увидели… Если мы не собираемся стать просто бандой наемников, мы должны иметь что-то ценное на продажу. — Он замолчал. Потом схватил себя за бороду и тянул до тех пор, пока не почувствовал боль. — И еще, — продолжил он. — Однажды мы узнаем, кто уничтожил пять миллиардов человек. Я не думаю, что этот «кто-то» сможет остаться безнаказанным.

— Значит, ты считаешь нужным остаться в этом районе Галактики? Виновники должны находиться где-то здесь. Вряд ли кто-нибудь из другой группы звезд решился бы на такую операцию. Слишком далеко, да и повода нет.

— Это очевидно. — Голдспринг резко кивнул. — И среди планет, знающих о существовании Земли, только трое подозреваемых: Кандемир, Ворлак и собственно монвенги. Впрочем, вряд ли это сделал кто-то из двух последних — не вижу смысла. — Он прикусил губу. — Но кто же, кто в этой Вселенной?

— Я тоже против того, чтобы рыскать вокруг, — согласился Доннан. — Хотя у меня на это свои причины. Видишь ли… Эй, да мы уже пришли!

Они поднялись на высокий холм над долиной, где был разбит лагерь. С такого расстояния скопище палаток вокруг вертикально стоящих запасных шлюпок выглядело неряшливо. В воздухе висело облако пыли. Нужно было здорово постараться, чтобы так напылить… Доннан настроил полевой бинокль. Он смотрел в него так долго, что Голдспринг занервничал. Но вот Доннан, присвистнув, протянул бинокль Голдспрингу.

— Не понимаю, — сказал Голдспринг, вглядевшись. — Они что, собрание затеяли? Толпятся у корабля…

— Они суетятся, как муравьи из разворошенного муравейника, — рявкнул Доннан. — Кажется, мы едва успели вернуться вовремя. Пошли!

Он торопливо зашагал к лагерю. Голдспринг стряхнул оцепенение и поспешил за ним.

Приятели шли молча; были слышны только звук шагов и прерывистое дыхание.

Когда они добрались до лагеря, его обитатели были на грани бунта. Три сотни человек волновались и вопили. Пассажирский люк, находившийся у носа корабля высоко над землей, был открыт. Наполовину выдвинутый трап образовывал нечто вроде трибуны, на которой стояли лейтенант Говард и несколько солдат. Время от времени Говард что-то мямлил в микрофон. Но тот лишь усиливал его заикание, и скоро крики и шум толпы полностью заглушили его голос. Солдаты стояли с винтовками на изготовку. Под защитными шлемами их лица казались бледными и очень юными.

Люди кричали, спорили о чем-то, вопили, яростно топали ногами, а то и начинали потасовки. Кое-где виднелись фигуры с оружием в руках; вокруг счастливчиков собирались группы безоружных. Под навесом лежали двое убитых. Один из них был застрелен. Второй был покрыт грязью, и Доннан не мог определить, кто погиб. Внезапно шум толпы перекрыли выстрелы. «Надеюсь, стреляют в воздух», — подумал Доннан.

— Что происходит? — проревел Голдспринг. — Что случилось, Карл, черт побери…

Доннан увидел невдалеке группу испуганных ученых и техников и отправился к ним. Но планетограф Истерлинг, раздобывший где-то автомат, мгновенно навел ствол на Доннана.

— Убирайся! Мы не хотим неприятностей!

— Я тоже, Сэм. — Доннан поднял руки. — Я только что вернулся. Мы с Арнольдом отсутствовали почти неделю. Что за дьявол вырвался на волю?

Истерлинг опустил оружие. Это был высокий молодой негр; вековой страх, усиленный недавним горем, превратился в неистовство, грозящее взрывом. Толпа у корабля вновь разразилась криками: «Убить свинью! Убить свинью!»

— Ха! Неудивительно, что у вас такие квадратные глаза. Ад — вы правильно сказали. Все дьяволы вырвались на волю сегодня днем. Половина из них требует повесить Юла, а вторая половина требует наградить его медалью… и еще они разошлись во мнениях, куда идти и что делать дальше, да так, что перешли от споров к драке. У нас уже был бунт пару часов назад. Он вспыхнул, когда солдаты отбивали атаку на корабль. А теперь назревает новый. Когда они достаточно заведут друг друга, то снова попытаются линчевать Юла. А потом защитники Юла и его обвинители начнут бить друг друга. Те, кто голосует за полет к Монвенги, и те, кто собирается спрятаться в какой-то другой группе планет, тоже готовы подраться. Я надеюсь, мы сумеем удержаться в стороне, пока остальные колотят друг друга. Поддержите нас, нам нужны уравновешенные люди.

— Вот уж не ожидал… — Голдспринг закрыл глаза. — Лучшие люди Соединенных Штатов могли найти… могли сказать… дошли до такого!

Доннан сплюнул:

— После гибели Земли, после того, как командир развалился на куски, это неудивительно. С чего все началось, Сэм? И где капитан?

— Капитан мертв, — ровным голосом ответил Истерлинг. — Это случилось утром. Симс Боуман, старший помощник, напал на Юла. Так утверждает сам Юл. Боуман был вооружен, но Юл бросился на него с голыми руками и отобрал оружие. Капитан Стратей пытался остановить драку. Раздался выстрел. Несчастный случай, возможно… только потом Юл застрелил и Боумана, уже преднамеренно. Двое солдат пытались схватить его — но слишком поздно. Сейчас он под арестом, ждет военного суда. Командование принял лейтенант Говард. Но день еще не кончился, а никто в лагере уже не подчиняется ему.

— Я опасался чего-то подобного. — Доннан вздохнул. — Юл не боялся Боумана; держу пари, он мог послать его ко всем чертям и не лезть в драку. Но он боялся самого себя. Так же, как и все те парни, что орут там.

— Лучше бы мы погибли вместе с Землей. — Голдспринг задохнулся от волнения.

— К черту весь этот шум, — сказал Доннан. — Это хорошие парни. Отличные, слышите вы? С ними ничего не случилось, кроме того, что они лишились опоры, палуба выбита у них из-под ног. Единственный, кто ошибался, — это Стратей. Он должен был что-то немедленно предпринять, закрутить гайки и дать ранам затянуться. А Говард лишь накаляет обстановку. Почему, во имя ада, он стоит там и бормочет? Почему? Почему ничего не предпринимает?

— Что? — Истерлинг по-волчьи оскалился.

— Не надо убеждать всю толпу, надо уговаривать поодиночке тех, кто еще не потерял рассудка, — сказал Доннан. — Организовать из них команду по подавлению мятежа. Выдать резиновые дубинки и гранаты со слезоточивым газом. Разбить несколько голов, если потребуется, но восстановить порядок, пока инициатива не потеряна. И еще: перестать спрашивать, чего они хотят. Сказать им, что они должны делать.

— По-моему, — мягко сказал человек, стоявший позади Истерлинга, — Говард собирается жениться по возвращении домой.

— Это не оправдывает его, — ответил Доннан. — И, во всяком случае, нам нужен кто-то покрепче.

Голдспринг уставился на Доннана; и мало-помалу взгляды всех окружающих устремились к нему. Никто не произнес ни слова.

«Я?.. — пронеслось в голове Доннана. — Мне взяться за это? Но я никто. Сын фермера, бродяга, моряк торгового флота… затем — диплом инженера и работа по всему свету…

Несколько удачных вложений принесли мне небольшой капитал, обратившийся теперь в дым… друг-сенатор превращен в пепел. Я очень хотел попасть на «Франклин» — как каждый, у кого в жилах текла кровь, а не вода, — и полгода боролся за это место. И я получил направление и задание — изучать внеземную технику… И я занимался этим на дюжине планет в четырех различных группах цивилизаций; но любой человек моей профессии справился бы с этим. Это было не так уж сложно. Основной целью «Франклина» было найти хотя бы намеки на идею Галактики, ее план и характеристики, кроме тех, что мы узнали от монвенги. И продвинуть вперед американскую космическую технологию. Обе эти цели потеряли значение, когда Америка погибла… Мне взяться за это? Да меня убьют прежде, чем я попробую…»

Доннан облизал губы. Сердце его заколотилось так громко, что заглушило рев толпы, — но Доннан взял себя в руки, откашлялся и сказал:

— Хорошо, давайте начнем.

Глава 4

О ветер запада, подуй,

Позволь дождю пролиться!

Христос, дай удержать любовь —

И в колыбель вернуться…

Аноним (XVI в.)

Когда «Европа» выровняла скорость, ракета стала видна более отчетливо. Сидя в кресле пилота, Сигрид Холмен смотрела на хищные очертания удаленного на сотни километров снаряда, увеличенные на экране локатора и четко обозначившиеся на фоне сверкающих в темноте звезд. Палец Сигрид над кнопкой тревоги. Что-то не так, лихорадочно думала она, что-то не так, и никакие человеческие мускулы не могут сравниться с быстротой запрограммированного двигателя и спасти корабль. Так долго путешествовать — и вернуться, чтобы погибнуть!

Но разве это имеет значение? — с горьким отчаянием подумала она. Что теперь имело смысл, когда Земля погибла, когда горы и леса уничтожены, когда исчезли даже следы ее народа, оставленные еще с тех времен, когда после таяния ледников люди впервые появились в этих лесах, охотясь на лося, и до того часа, когда отец и мать попрощались с ней на пороге их дома под красной черепичной крышей… когда все пропало? Один бессмысленный удар чьего-то космического сапога — и вся долгая история завершилась и превратилась в ничто.

Ненависть к убийцам родилась из страха и печали. Ненависть сконцентрировалась на предмете, преследующем корабль, так сильно, что, казалось, металл должен был расплавиться. Сигрид медленно опустила палец. Она наблюдала, как ракета дрейфовала в поле зрения, в то время как менялись курс и ускорение корабля. Затем ракета снова стала догонять корабль. «Европа» все еще уходила от мертвой Земли на небольшой скорости; офицер-артиллерист Вукович сидела, склонившись над приборами, выверяя их показания. Время тянулось так, что Сигрид показалось — оно вот-вот лопнет.

— Порядок, — сказала Александра Вукович и нажала кнопку.

Снаряды еще не вырвались из орудия номер один, но она уже откинулась назад и сунула руку в карман форменной туники, чуть заметно улыбаясь. Не успела она достать из кармана пачку сигарет, как снаряды взорвались и очередью прошили корпус ракеты. Термит и окислитель превратили ее в белое пламя. Сигрид видела оторвавшиеся куски обшивки, корчившиеся, как в агонии, и торжествовала. Ракета исчезла из виду. Сигрид уменьшила тягу двигателей и затребовала у Катрин Тенброк показания приборов. Молодая датчанка стряхнула оцепенение и доложила, что ракета потеряла ускорение.

— Мы разрушили ее мозг, — сказала Александра Вукович. — Как я и надеялась. Двигатель остановлен. Я старалась не попасть в корму, где он находился. Теперь ракета не опасна. Мы можем подойти ближе.

Александра говорила по-французски — на официальном языке экспедиции, с сильным сербским акцентом, но очень мягко. Ее гибкое тело по-кошачьи расслабилось в кресле, лицо, изуродованное шрамом, ничего не выражало. Она выносливая, подумала Сигрид, ей не впервой. Она бы наверняка сражалась с русскими в Балканском конфликте в восьмидесятых, как сама Сигрид. Но теперь, когда Земля погибла, бесчеловечно оставаться такой хладнокровной. Сигрид еще раз взглянула на Александру и заметила, как та жадно затягивается сигаретой и как ногти впились в ладонь главного канонира.

По внутренней связи донесся голос капитана Эдит Пуссен:

— Нет-нет, мои дорогие. Мы не станем подходить ближе. Ракета может быть заминирована.

— Но, мадам! — Сигрид Холмен взволнованно выпрямилась. — Вы же согласились — когда мы решили, что есть шанс захватить одну ракету для обследования… Хочу сказать, почему бы нам не воспользоваться возможностью хотя бы осмотреть ее?

— Мы осмотрим ее, — сказала капитан Пуссен. — Да, конечно. И, возможно, выясним, чья она.

Сигрид представила ее в капитанской рубке — полную, седую, похожую больше на домохозяйку с юга Франции, чем на ксенолога и антрополога с дипломом астронавта из университета в Оао, что на планете Инья. Но голос капитана был холоден, как зимний ветер, и пилот Сигрид внезапно вспомнила прапрабабушек, занимавшихся вязанием перед казнью на гильотине.

— Не валяй дурака, — продолжала Эдит Пуссен. — Две ракеты мы уничтожили, одну обезвредили; но это не значит, что их здесь всего три. Я думаю, в любой момент мы можем ожидать нового нападения, если попадем в зону обнаружения другой тройки. К счастью, у нас не такой тяжелый корабль, как у русских или американцев. Однако скорость и маневренность не спасут нас от массированной атаки. Нет, первая задача для нас — исчезнуть. Итак, требуется три добровольца, чтобы быстро осмотреть ракету, пока корабль будет разворачиваться к ближайшей интерференционной полосе. Предпочтительно послать офицера-навигатора, эксперта по оружию и электронщика.

Сигрид поднялась. Эта высокая молодая шведка с голубыми глазами и светлыми, коротко стриженными волосами не была слишком красивой, но ее фигуре позавидовали бы многие. По этой причине она предпочитала носить гораздо меньшее количество одежды, чем остальные из ста женщин «Европы». Но тщеславие исчезло вместе с Землей и надеждой. Ощущая, как в висках бьется кровь, она произнесла:

— Нас тут трое.

— Я — за, — сказала Александра. Катрин Тенброк замотала головой.

— Н-нет, — она заикалась, — пожалуйста…

— Боишься? — усмехнулась югославка.

— Вукович! — вмешалась капитан. — Извинись сейчас же.

— Боюсь? — Катрин покачала головой. — Чего мы можем бояться после того, что видели сегодня? Н-но… я должна поплакать… хоть немножко… простите.

Александра уставилась в пол. Шрам на ее щеке стал багровым.

— Мне очень жаль, — прошептала она. — Просто я сама не умею плакать. — И круто повернулась.

— Подожди! — Сигрид удивилась своему хриплому голосу. — Подожди, пока нас не сменят. Александра остановилась:

— Конечно. Как глупо. Я…

Она отшвырнула окурок и зажгла новую сигарету. Сигрид чуть было не напомнила, что корабельные запасы скоро подойдут к концу и табака больше не будет, но вовремя удержалась.

«Отец, — вспомнила она… — Мать. Нильс. Олаф. Стокгольмский замок в Лапландии, где они проводили последний отпуск. Целая Земля… Я не должна была учиться на пилота. Я не должна была летать в подобные экспедиции. Это время я могла провести с ними. Я не должна была принимать это назначение. Я потеряла право умереть вместе с ними. О нет, нет-нет, это кошмарный сон, я схожу с ума, такого не может быть. Или Бог впал в старческий маразм и сошел с ума? Почему Солнце не светит? Как оно смеет?»

Вошла ее сменщица, Гертруда Айзнер, вместе с Иаэль Блюм и Мариной Альбергетти. Все три выглядели неестественно спокойными. Сигрид все поняла, когда немка протянула ей коробочку с пилюлями.

— Нет, — сказала Сигрид, — я не хочу зависеть от проклятой химии.

— Прими транквилизатор, — велела капитан Пуссен. — Все примите. Это приказ. Мы не можем позволить себе лишних эмоций.

Сигрид вздохнула и повиновалась. Пока они с Александрой шли по коридору правого борта, она почувствовала действие лекарства: внутреннее оцепенение и одновременно обострение логического мышления; мысли текли свободно, не затрагивая чувств.

Рыжеволосая Гертруда Хедтке, инженер из Швейцарии, встретила их в шлюзовой камере. Она подготовила маленькую шлюпку с парагравитационным двигателем, нагруженную необходимыми инструментами и бухтой троса. Без слов они помогли друг другу облачиться в скафандры и отправились в открытый космос.

Мрак космоса, подчеркнутый сверканием звезд, окружал их. Сияние солнца слепило глаза. Млечный Путь был похож на холодный застывший водопад в пространстве, сквозь которое они летели в свободном падении. После шума, наполнявшего корабль, тишина космоса казалась глубокой и необъятной, и собственное дыхание отдавалось в голове, как чей-то сон. Сигрид представился шум мифической мельницы Гротти, которую великанши Фенья и Менья вертели на дне моря и мололи соль, скот, сокровища, бескрайние земли и богатые урожаи, и весенние рассветы; мельницы, намоловшей войну, окровавленные мечи, смерть и пожары, и Великанскую зиму, вслед за которой наступила гибель богов.

Сигрид решительно отогнала от себя ненужные мысли и сосредоточилась на работе.

Гладкий конусообразный цилиндр «Европы», настолько же красивый, насколько и легкий в управлении, двигался на одной скорости с ракетой на расстоянии около четырех километров. Этого было бы достаточно даже в случае взрыва ядерного заряда; безвоздушное пространство поглотило бы взрывную волну, а затихшие экраны отразили бы поток радиоактивного излучения. Перелетая с места на место при помощи парагравитационных блоков, девушки прикрепили к скобам в середине корабля двойной трос и стали тянуть его к ракете. Современная технология удивительна, думала Сигрид; эти металлические шнуры, способные выдержать пятьдесят тысяч тонн, были не толще мизинца и весили не больше килограмма на километр длины. Но я предпочла бы исцарапать руки до крови, свивая самую грубую веревку, думала Сигрид, но на зеленой Земле.

Лекарство подавляло эмоции. Сигрид приблизилась к ракете, не думая, что может произойти взрыв. Ее смерть не имела значения; она была бы желанной теперь, когда дети и мужчины Земли были мертвы. Быстро закрепив концы троса, они с Александрой оставили Гертруду снаружи заканчивать сварку, а сами нырнули в отверстие, пробитое снарядом в обшивке.

Темнота внутри была полной. Не успела Сигрид нажать кнопку фонаря на запястье, как в шлемофоне раздался голос капитана Пуссен:

— Приближаются еще ракеты. Думаю, мы сможем уйти от них на полуторном ускорении. Приготовьтесь.

Сигрид напряглась, ожидая резкого увеличения тяжести. Луч фонаря, не рассеиваясь, выхватил из темноты обломки оборудования. Александра пробиралась следом за Сигрид. Наконец они попали в центральное помещение, где хватало места, чтобы стать рядом.

Шкалы измерительных приборов отражали свет фонарей, отбрасывая их на путаницу проводов. Александра, похожая в скафандре на безликого тролля, тихо спросила:

— Ты видишь что-нибудь знакомое?

— Кандемирская?.. — Сигрид колебалась. — Думаю, да. Я не знаю их языков… но однажды видела их алфавит в словаре. По-моему, буквы и цифры выглядят примерно так. — Ее рука в скафандре указала на шкалу прибора. — Посвети мне, я сфотографирую надпись. Пригодится для нашей Старой Леди.

Александра отстегнула камеру, висевшую на поясе.

— Я могу сказать определенно: эта ракета кандемирского изготовления. В офицерской академии в Белграде нам преподавали то немногое, что было известно о внеземном вооружении. Я видела на снимках как раз этот тип. Коридор, в котором мы находимся, предназначен для рабочих-ремонтников и программистов… Этих подонков, — добавила она без выражения.

— Кандемир. Планета кочевников. Но почему…

— Империалисты. Они опустошили уже с дюжину миров.

— Но это же сотни световых лет отсюда!

— Мы отсутствовали более двух лет, Сигрид. Многое могло случиться. — Александра рассмеялась; смех эхом отдавался в шлеме. — Многое и случилось. Пойдем, посмотрим на мозг ракеты. Он должен помещаться в носовой части.

В конце коридора они обнаружили то, что оставалось от приборов управления после удара термитных снарядов. Сигрид посветила фонарем вокруг, отыскивая следы — чего?.. Каракули на перегородке привлекли ее внимание. Она подошла ближе.

— Что это? Посмотри сюда. Что-то нацарапано, как будто толстым карандашом.

— Заметки для памяти, по ходу программирования мозга, — предположила Александра. — М-мм… черт побери, клянусь, тут две системы символов. Похоже, одна из них — не кандемирская. Я сфотографирую их для мадам.

Александра занялась делом. Сигрид смотрела в темноту. Тяжело и неуклюже ступая, вошла Гертруда.

— Заканчивайте быстрее, пожалуйста, — сказала она. — Я только что получила сообщение с корабля. Еще ракеты. Пора бросать эти обломки и удирать.

— Хорошо. Думаю, здесь мы ничего больше не найдем, — произнесла Александра.

Сигрид машинально направилась вслед за подругами и окончательно пришла в себя, лишь вернувшись на «Европу».

Корабль вибрировал, набирая скорость перед переходом на сверхсветовую, чтобы уйти обратно к звездам. Мертвая Земля и чудовища, стерегущие ее, остались за кормой. Действие транквилизаторов закончилось, большинство членов экипажа плакали от полной безнадежности.

Через несколько часов капитан Пуссен пригласила участниц вылазки к ракете в свою каюту. Шагая по коридору, Сигрид чувствовала, как слезы высыхают на глазах. «Я справлюсь с этим, — решила она, — я буду всегда помнить вас — Земля, отец и мать, — но теперь я не хочу умирать. Пока мы живы, есть надежда отомстить; больше того — надежда обрести детей и новый дом на новой Земле, где мы никогда не забудем прошлое».

Каюта капитана представляла собой небольшое уютное помещение, все заставленное книгами. На столе Эдит Пуссен стоял портрет мужа, умершего много лет назад, портреты сыновей и внуков, теперь уже тоже умерших.

Лицо капитана хранило следы недавних слез. Эдит сидела выпрямившись; на столе девушки увидели бутылку хорошего вина.

— Проходите, рассаживайтесь, — как ни в чем не бывало сказала Эдит Пуссен. — Давайте обсудим наше положение.

Но когда она разливала вино, ее рука дрогнула и несколько капель упали на скатерть.

— Капитан, вы изучили снимки? — начала Александра. Эдит Пуссен кивнула.

— Несомненно, это кандемирские ракеты, — произнесла она. — Но одна вещь меня озадачила. Эти символы, написанные на переборке пилотируемого компьютера… — Пытаясь отвлечься от портретов, она взяла лист бумаги. — Вот, позвольте мне воспроизвести линии. Я не буду точно копировать их. Вам было слишком трудно распознать незнакомые знаки… Я подставлю буквы нашего алфавита. Здесь во многих строчках стоят волнистые линии, но я попробую написать в столбик… Вот, смотрите. — И она быстро начала писать.

Закончив, капитан отложила ручку.

— Вот! Можете что-нибудь сказать об этом?

— Нет, — ответила Александра. — Но ведь это кандемирские цифры.

— Да. Я заменила их буквами от «а» до «л». Другие символы — буквами от «м» до «р». Я не знаю, что это за знаки, какой-то язык или что-то еще… Но вы можете заметить, что они повсюду отделены от кандемирских чисел.

— Я думаю, — заметила Сигрид, — это переводная таблица.

— Это очевидно, я бы сказала, — согласилась капитан. — Но перевода с какого языка? И на какой? — Она помедлила. — И кто это писал?

Александра ударила кулаком по колену:

— Давайте не будем играть в загадки, мадам. Кандемирские захватчики подчинили себе много разноязычных народов с дюжины или более планет. Это, должно быть, заметки какого-то инопланетного рабочего.

— Может быть, — поправила Эдит Пуссен. — Мы не знаем. И давайте не торопиться с выводами. Тем более что мы два года отсутствовали.

Два года, подумала Сигрид. Два волшебных года. Не ради славы, новых солнц, новых знаний, приобретенных, пока «Европа» облетала спиральную туманность Катерины, — хотя все это тоже много стоило. Но еще и ради того, чтобы доказать скептикам возможность международного сотрудничества, убедить их в том, что объединившиеся народы могут исследовать космос, а женщины способны решать сложные задачи.

Эти годы теперь наполняли горечью рот. Сигрид выпрямилась и спросила:

— Что планирует мадам?

Капитан некоторое время молча потягивала вино.

— Я обсуждала этот вопрос с наиболее здравомыслящими офицерами, — произнесла она наконец. — Готова выслушать и ваши предложения.

— Разрешите мне предложить переход… на Монвенги или к одной из их колоний, — сказала Александра. — Там мы сможем выяснить, что же все-таки произошло. И они нам помогут.

Гертруда вздрогнула.

— Если нам не перережут глотки, — сказала она. — Вы уверены, что не они провели эту операцию? Да-да, коммерсанты и учителя, те, что жили на Земле, были вежливы и обходительны, да. Но они не люди!

— В любом случае, — уныло заговорила Эдит Пуссен, — ни одна планета не действует как единое целое. Обычные, добрейшие обыватели могут иметь лидера-дьявола. — Она хмуро посмотрела на вино в бокале. — Я бы хотела, чтобы мы последовали примеру американцев или британцев и взяли с собой представителя с другой планеты, даже если это ограничит нас в выборе маршрута путешествия. Тогда мы могли бы рассчитывать на большее понимание. Нет, я чувствую, что слишком рискованно искать тех, кто как-то заинтересован в гибели Земли.

— Чем мы рискуем? — проворчала Александра. Сигрид подняла голову:

— С Земли стартовали и другие корабли. Они должны быть где-то поблизости.

— Если ракеты не уничтожили их, — сказала Гертруда. Она схватила бокал и сделала большой глоток.

— Всеевропейская экспедиция еще не могла вернуться, — заявила Сигрид. — Они планировали по крайней мере три года провести в Магеллановых облаках. Никто не знает, куда отправились русские и китайцы. А китайский экипаж включал и мужчин, и женщин. И русские могли скомплектовать женскую команду и отправить ее в космос… Может быть, другие страны тоже снарядили свои корабли? Об этом много говорили. Кое-кто собирался купить корабль, как только найдутся средства. — Сигрид стиснула зубы. — Мы обязательно встретим кого-то из них.

— Но как? — Капитан Пуссен вздернула брови. — Трудности… Ладно, это я уже обсудила с первым и вторым помощниками. Межпланетной радиосвязи нет. Если мы выйдем за пределы этого региона — у нас возникнут трудности с межгалактической связью. Могут ли два, или три, или дюжина кораблей случайно натолкнуться друг на друга во Вселенной, прежде чем мы умрем от старости?

Сигрид уставилась в пол, скрестив длинные ноги и ощущая приятное тепло от выпитого вина. Должен быть ответ, отчаянно твердила она себе. Ее отец, проницательный и мягкий коммерсант, разбогатевший своим трудом, учил ее, что для мужчины нет ничего невозможного — надо лишь очень хотеть чего-то добиться. И для женщины, добавил он с громким смехом, которого она никогда уже не услышит. Когда женщина намеревается справиться с непреодолимым препятствием, лучше поскорее убраться с ее пути.

— Мы не должны прятаться на какой-нибудь пустой планете, где нас никто не найдет, — заявила Александра. — Мы должны идти к цивилизации. Наши знания будут полезны, мы сможем заработать себе на жизнь.

Сигрид кивнула, вспоминая города и корабли, где могли пригодиться люди. Не потому, что люди обладали исключительными способностями, а потому, что у них были собственные знания. Рептилия с голубым лицом отдала свое энергетическое ружье за один из рисунков Сигрид; и еще Сигрид покорила шестирукого мастера верфи, объяснив ему одно из усовершенствований, которое британский инженер добавил к пульту управления монвенги. А ведь они едва понимали друг друга. Да и стоянки «Европы» на разных планетах были слишком короткими. Несомненно, сто высокообразованных земных женщин будут цениться высоко, куда бы они ни попали.

— Тогда давайте направимся к ближайшей группе цивилизованных планет, — нетерпеливо сказала Гертруда. — Это безопасно. Ни у кого не будет повода… вредить нам. Мы придем как обычные странники.

— Согласна, — сказала капитан. — Ты читаешь мои мысли. Однако проблема остается: если мы улетим слишком далеко, то как сможем известить оставшихся в живых людей о нашем местонахождении? О нашем существовании хотя бы?

Сигрид почудилось, что она слышит смех своего отца. Она вскочила. Ее бокал покатился и упал на пол. Никто этого не заметил.

— У меня идея, мадам!

Глава 5

В этом мире человек должен быть либо наковальней, либо молотом.

Лонгфелло

Зал был отделан потемневшим деревом, на концах балок красовались резные головы морских чудовищ с широко разинутыми пастями. Искусно гравированные экраны прошлой эры скорее усиливали, а не приглушали грубую силу, олицетворяемую этим залом. Светящиеся шары отражались в полированных чашах, щитах, коронах, оружии, захваченных на дюжине планет, и в настенных бронзовых тарелках с эмблемами полководцев Ворлака. В одном конце зала в камине гудело пламя. В противоположном углу, в тени, стояла статуя Покровителя.

Это символично, отметил про себя Доннан. Всепланетная империя, отсчитавшая восемь тысячелетий, рухнула два века назад, когда первые пришельцы из космоса посетили Ворлак. Она стала призраком, сохраняющим свои призрачные ритуалы в Верхнем дворце Аальстаха. Реальной властью обладал класс драгаров, хозяев военных кораблей и воинов, вспыльчивых, жадных и безрассудно смелых — именно они сидели сейчас на возвышении вдоль стен зала и поверх золотых кубков рассматривали человека.

Хлотт Люэрс, драгар Толбека, наклонился вперед. Деревянные змеи, обвивавшие кресло, отбрасывали тени на украшенную драгоценными камнями многоцветную одежду, но его одутловатое, заросшее шерстью лицо было ярко освещено.

— Эй, — сказал он, — как нам известно. Земля была разрушена меньше нашего года назад. Остальные обстоятельства — тайна для нас.

От звука его голоса, казалось, заколебались боевые знамена, свисавшие с едва видных стропил. Через открытые двери доносились шум прибоя и пронзительные крики ночных птиц; морской ящер поднялся из глубины и ревел за рифом. В воздухе витали неземные ароматы.

Доннан, немало зная об этом народе, тщательно подбирал слова для ответа. Если бы он случайно оскорбил кого-то, его бы убили сразу за порогом священного зала Совета, а находящийся на орбите «Франклин» был бы разнесен в клочья. Но подозрение в уничтожении целой планеты, похоже, ничуть не трогало драгара.

— Мы пришли на Ворлак, мой капитан, — начал Доннан, — так как не могли поверить, что ваш народ виновен в том, что случилось с Землей. Мы хотим предложить свою помощь в войне против Кандемира. Но прежде, как вы понимаете, мы должны убедиться, что вы не враги нам.

Собеседники говорили на языке уру — модифицированной форме языка первопроходцев космоса в этой области Вселенной. Для своей группы планет было необходимо что-то вроде эсперанто; каждый астронавт обязательно изучал его. Уру — гибкий язык с упрощенной грамматикой — содержал также стандартные единицы измерения. Каждый, кто дышал кислородом, мог произнести эти звуки или, по крайней мере, написать, чтобы быть понятым. Но и другие группы цивилизаций, где появлялись исследователи древней расы уру, также приняли его как вспомогательный язык.

— Даю вам слово, мы не причиняли вреда Земле, — произнес Хлотт Люэрс, — Я уже четыре года президент Совета драгаров и знал бы об этом.

«Но президент может смениться в любой момент, — подумал Доннан. — Его могут низложить коалиции баранов-адмиралов. Но сейчас он справляется с ними и повелевает империей».

Подвергнуть сомнению его слова значило бы смертельно оскорбить повелителя. И, возможно, он говорил правду. Тем не менее Доннан обменялся взглядом с Рамри — единственным, кого он взял с собой на встречу. Этот парень умел быть тактичным.

Сияющая голубая фигура монвенги выдвинулась вперед.

— Мой капитан, я прошу снисхождения, — проворковал Рамри. — Ситуация в команде землян неустойчива. Вы можете понять, каким потрясением для них была гибель родной планеты. Экипаж был на грани восстания. Карл Доннан взял на себя руководство, и его избрали капитаном. Но, несмотря ни на что, его власть небезгранична. Вы должны помнить, что у землян не существует традиции абсолютной лояльности к капитану. Многие из них сомневались в целесообразности похода сюда. Некоторые не приемлют обычаев Ворлака. Они не поймут, что честного слова Хлотта Люэрса более чем достаточно. Подозрения могут вызвать новый бунт.

— Убей их, — посоветовал один из драгаров.

— Нет, — жестко ответил Доннан. — Почти вся человеческая раса погибла, и я не могу убить ни одного из оставшихся ни по какой причине.

— И все же, — сказал Хлотт, — вы привели сюда свой корабль и предложили помощь в войне.

— Этот риск обоснован. — Доннан переступил с ноги на ногу.

Ситуация становилась все более безнадежной. Ему не предложили сесть. Это означало, что он был просителем, в лучшем случае — бедным родственником, а может быть, и законной добычей.

Взгляд Доннана скользил по ряду заслуженных капитанов. Ворлакцы были гуманоидами. Двуногие, почти такие же высокие, как Доннан, с мощными руками и обычной пятипалой кистью, они принадлежали к живородящим млекопитающим с близкой человеку биохимией организма. (Это было одной из причин перелета сюда. Земляне могли употреблять местную пищу, что было невозможно на планетах монвенги.) Но торс этих существ был короче и тоньше человеческого, ноги — длиннее и крепче, и заканчивались они перепончатыми лапами. Лица плоские, с нависшими бровями, череп скошен назад. Маленькие уши могли сжиматься так, что в них не попадала вода, а на глазах имелась мигательная перепонка. Лица ворлакцев с черными носами и хищными зубами слегка напоминали собачьи морды. Гладкий коричневый мех покрывал тела. Эта раса приспособилась к жизни на планете, где было не слишком много суши; да и ту сильные приливы, вызываемые близко расположенной луной, превращали в солоноватое болото. Когда-то Вор-лак был морской империей, но потом его шкиперы и купцы превратились в драгаров — космических полководцев и коммерсантов.

Тишина повисла над залом. Ее нарушил участник Совета, сидевший слева от Хлотта. Его черное одеяние бросалось в глаза среди многоцветия и драгоценностей.

— Уважаемый капитан Доннан, — сказал он так мягко, как только позволяли голосовые связки жителя Ворлака, — я, несмотря на свое ничтожество, уверен, что мы имеем подтверждение, которое может служить убедительным доказательством. Ранее это было государственной тайной, но незабываемое несчастье — гибель вашего прекрасного Отечества — сделало секретность бессмысленной. Мои капитаны знают, о чем я говорю. Могу ли я использовать архивы?

Снова наступило безмолвие. Казалось, притихли даже пламя и прибой. Странно, подумал Доннан. Гер Ненна заседал в Совете как представитель Покорителя, который олицетворял верховную власть. Имперские ученые, к которым принадлежал Гер, еще менее были заинтересованы в переговорах. Хлотт несколько минут потирал лишенное подбородка лицо, размышляя. Но в конце концов сказал:

— Как пожелает уважаемый министр.

Одной из привлекательных черт феодализма для Доннана была легкость, с которой принимались такие решения. Гер Ненна встал, поклонился и прошел к копировальной установке. Пока он нажимал кнопки, драгары пили, а слуги торопились снова наполнить кубки.

— У тебя появилась надежда, Карл-мой-друг? — прошептал по-английски Рамри.

— Еще не знаю, — так же тихоответил Доннан.

— Если нас постигнет неудача… Надеюсь, ты понимаешь, что неудача возможна? Тогда мы полетим к нашей планете. Я уверен, мы сможем представить лучшие доказательства невиновности, чем эти…

Доннан попытался улыбнуться, глядя на его озабоченное лицо.

— Ты знаешь — я верю, что вы не делали этого, — сказал он.

После выборов на тау Кита-2 Доннан сумел изменить статус Рамри. Птице больше ничто не угрожало. Команда корабля признала монвенги неофициальным первым помощником капитана, хотя он никогда не отдавал никаких приказов. И его больше не стерегли. Но если бы Доннан отправил Рамри домой, люди были бы недовольны. Они не обвиняли монвенги в гибели Земли. Они не знали. Однако факт оставался фактом — планета Монвенги была тесно связана с Землей, и ее жители могли найти причину для войны. Пока не прояснятся подробности, Рамри оставался кем-то вроде заложника. Он воспринимал свое положение без обиды.

Рамри быстро повернулся к Доннану и пожал ему руку. Копировальный аппарат выдал пачку копий документов из архива в Аальстахе. Гер Ненна протянул их Доннану.

— Надеюсь, уважаемый капитан понимает русский, — сказал он.

— Плохо, — ответил Доннан. — Но у нас есть человек, знающий этот язык.

— Итак, здесь торговое соглашение между нашим Советом и Советским Союзом, заключенное почти три года назад. Русский исследовательский корабль, отправившийся в путь почти одновременно с вашим, капитан, доставил сюда официальных представителей, уполномоченных вести переговоры с инопланетным правительством. Они подписали это соглашение, но до сих пор оно оставалось засекреченным. Советский Союз обязался поставить большое количество оружия определенного типа по сходной цене; их военные представители намеревались поступить к нам на службу, чтобы изучить наше вооружение. Русский корабль снова отправился в космос, и мы о нем ничего не знаем. Но кое-какие военные грузы уже были нам переданы — секретно, при встрече на Венере. Вот копии деклараций. А эти бумаги свидетельствуют о том, что советские офицеры были готовы вскоре прибыть на Ворлак. А затем пришла печальная весть о гибели Земли.

Доннан сосредоточился на бумагах. Да, имеются два параллельных текста — русский и ворлакский. Доннан уловил общий смысл: всеобщая борьба миролюбивых народов против империалистических агрессоров… объединение во имя героической борьбы… Он подумал, что никто, кроме людей, не мог составить такой документ.

Представители Ворлака, конечно, не предполагали, что «Франклин» появится здесь и потребует отчета. Они вряд ли готовили такой отчет на всякий случай; более того, они весьма пренебрежительно относились к силам «Франклина». Да и вообще драгары не были рыцарями плаща и кинжала и не занимались тайными интригами. Если бы они взорвали Землю, они не стали бы так тщательно скрывать это.

Документы вполне соответствовали фактам земной действительности. Коммунисты никогда не скрывали своих амбиций, даже после того, как изменившаяся при появлении монвенги обстановка заставила их несколько поумерить пыл. Но, втайне заключив соглашение с Ворлаком, Советы рассчитывали достичь военного превосходства над другими земными странами, не боясь при этом возмездия Кандемира. Доннан был уверен, что ворлакцы, не слишком разбираясь в земных делах, не сумели бы додуматься до такого.

Доннан поверил драгарам.

Капитан поднял голову. Когда он заговорил, возле его рта обозначились резкие морщины.

— Да, уважаемые капитаны, доказательство более чем достаточное. И оно еще свидетельствует против Кандемира. Если их шпионы разузнали об этом… — он не смог продолжать.

— Все в порядке, — кивнул Хлотт. Казалось, он принял решение, пока человек читал бумаги. — Поскольку вы пришли как гости, ищущие убежища, и между нами нет вражды, для нас долг чести — исполнить ваше желание. Вам будет предоставлено место. Ваши знания будут хорошо оплачены на моих заводах. Кроме того, я думаю, и мои коллеги пригласят кое-кого из вас к себе. Возвращайтесь на корабль; мой адъютант навестит вас завтра утром.

Доннан вскинул голову:

— Спасибо, мой капитан. Но мы не можем принять эти условия.

— Что?

Хлотт уронил руку на легкий топорик, висевший у пояса. Драгары подались вперед. Послышался свист напряженного дыхания.

— Мы пришли как свободный народ и предложили свои услуги, — сказал Доннан. — Мы пришли не для того, чтобы осесть здесь. Дайте нам необходимое, и мы будем сражаться за вас. Если нет — прощайте.

Хлотт закусил губу.

— Вы осмеливаетесь… — начал было кто-то. Хлотт шикнул на него и пожал плечами.

— Прощайте.

— Мой капитан! — Гер Ненна низко поклонился. — Я, недостойный, прошу снисхождения. Исполните просьбу этого народа.

— Дать им военные корабли? С таким трудом собранные сведения о враге? Этим новичкам, не видевшим космических сражений? — Хлотт презрительно фыркнул.

— Мой капитан, — продолжал Гер, — этим новичкам, как вы их назвали, мало прочитать тексты и узнать сведения из третьих рук. Они раскрыли свои намерения. Они бывали в таких местах, где не был ни один шкипер Ворлака. Их планета в течение последнего столетия постоянно переживала внутренние перевороты. Вспомните, мой капитан, что русские рассказывали о партизанской войне, о пограничных конфликтах и грандиозных международных маневрах. Они понимают толк в войне, эти люди, ваши гости. Им нужна небольшая техническая помощь. А потому… Уважаемые капитаны, рискните одним-двумя кораблями. Земляне ставят на карту не только свою жизнь, которая немного стоит, но, предположительно, последних представителей своей расы. Что скажет Ворлак духам предков, глядящим на нас?

Захваченный врасплох, Хлотт задумался.

— Такой ничтожный червь, как я, не может напоминать капитанам об их долге, — продолжал Гер Ненна. — Разве честь драгаров не требует от них гарантии каждому их неотъемлемых прав? Пища и покровительство для нищих, справедливость и руководство для членов команды, уважение коллегам и почитание Покровителя. Этот свободнорожденный народ пришел, чтобы отомстить Кандемиру, погубившему их планету. Преступление это так велико, что последний из драгаров поражен ужасом. Мщение не только право, но и долг. Могут ли драгары лишить их этого?

Пламя гудело в камине.

После долгого молчания Хлотт кивнул.

— Да будет так. Ты получишь право мстить, Карл Доннан. — И неожиданно пошутил: — Кто знает, может, вы нанесете Кандемиру решающий удар? Принесите ему стул, презренные! Наполните кубок! Мы выпьем за это!

…Немного позже, уже нетвердо держась на ногах, Доннан возвращался на корабль. Гер Ненна провожал его и Рамри. Шум и свет зала Совета остались позади. Медный щит луны шириной в два градуса медленно опускался за горизонт, но остров еще был заполнен лунным светом, холодным и нереальным, — казалось, иней лежал на джунглях и на пляже, и подводные лодки и аквапланы, стоявшие в доке, качались на волнах ртути. Прибой покрывал риф белой пеной. До самого горизонта сверкала гладь океана. Над головой — непривычное небо… До Земли — почти двести световых лет…

Самой яркой звездой здесь был Антарес, пылавший кроваво-красным огнем.

Сырой и резкий ветер отрезвил Доннана.

— Я еще не имел случая поблагодарить тебя, Гер Ненна, — сказал он. — Прости, но почему ты помог нам? Ваши друзья-ученые не признают мести, не так ли?

— Да, — ответил одетый в черное спутник. — Но мы верим в справедливость. И… я думаю, ваш народ нужен Галактике.

— Спасибо, — поблагодарил Доннан.

Он начал понимать, почему представители Покорителя пользовались таким уважением. Отчасти, конечно, потому, что Они олицетворяли собой Золотой Век, Всеобщий Мир, которые с тоской вспоминали ворлакцы. Но также и потому, что они олицетворяли мудрость. А драгары были достаточно благоразумны, чтобы ощущать недостаток мудрости в своей среде.

— Но ты торопишься с выводами, — сказал Доннан. — Я не уверен, что Кандемир виновен.

— Почему же вы пришли сюда и предложили сражаться против них, могу я узнать?

— Ну что ж, нам нужно занятие, и если я помогу остановить агрессию Кандемира — совесть меня не будет мучить.

— Вы могли бы найти более безопасное занятие для своих людей. Вам предлагали работу на заводах.

— Ну да! Чудесная безопасная безвестность. — Доннан набил трубку, раскурил ее, затянулся и продолжил: — Я не верю, что мы — последние земляне в космосе. Если в живых больше никого не осталось, наша смерть на войне ничего не изменит; но я отказываюсь верить в это. Я думаю, что еще несколько кораблей с людьми скитаются по Галактике. Если они не вернулись в Солнечную систему, их надо предостеречь от этого шага, чтобы ракеты не уничтожили их. Если они уже побывали там и ушли от ракет, как и мы, — возможно, они отправятся на одну из планет этой же группы. Мы должны узнать о них. А еще они могут быть на любой из двухсот миллиардов звезд. Как же передать им весть? Я считаю одним из возможных способов поднять такой шум, что слухи пройдут от одного конца Вселенной до другого. Между группами звезд есть какое-то сообщение. Нерегулярное, но есть. Несомненно, весть об уничтожении целой планеты уже распространяется. Но при таких расстояниях через какое-то время народы забудут об этом и о том, где это случилось.

Что я собираюсь сделать? Произвести сенсацию, которую не забудут и не слишком исказят. Я не знаю точно, что это будет. Что-нибудь вроде слуха о вольной команде двуногих, обнаруживших свою планету разбитой и поднявших скандал по этому поводу в каком-то определенном созвездии. Я надеюсь, другие земные корабли услышат о нас и поймут, в чем дело. — Доннан коротко рассмеялся. — Война — хороший повод поднять шум. А здесь война ждет нас.

Глава 6

Ад преисподний пришел в движение ради тебя, чтобы встретить тебя при входе твоем.

Исайя. 14, 9

Солнце планеты Кандемир — горячий карлик F6 — находилось на расстоянии 175 световых лет от планеты Ворлак. Его третья планета была несколько тяжелее Земли, а интенсивная радиация разредила и высушила атмосферу. Но даже при таких условиях люди, защитившись от ультрафиолетового излучения, могли жить на Кандемире и питаться местными продуктами.

История здесь развивалась необычно. Кочевники заселили поначалу самый плодородный континент, поработив оседлые народы. Это завоевание не было похоже на завоевания из земной истории, когда, например, орды варваров разрушали цивилизации. На Кандемире общество кочевников обладало высшей культурой: они одомашнили животных, создали письменность, надплеменное правительство и машинную технологию. Города стали чем-то вроде резерваций, где рабы круглый год трудились в шахтах. Когда кочевники научились пересекать небольшие и неглубокие океаны, их образ жизни распространился на всю планету. Военные стычки и экономическая конкуренция между кланами дали толчок индустриальной революции. Но порох, паровые двигатели и массовое производство нарушили экономический баланс. Общество кочевников не смогло переварить все это — начались трения. Столетие назад Кандемир пребывал в таком же политическом хаосе, как и Земля в последние годы. Тогда-то и появились исследователи с планеты Тсьюда и приобщили Кандемир к галактической торговле.

Многочисленные кандемирцы устремились в космос в качестве студентов, рабочих и наемных солдат, поскольку на Тсьюде, Ксо и в некоторых других системах существовал более развитый империалистический строй и им нужны были люди. Кандемирцы возвращались домой с новыми идеями оживления своей старой культуры. При Ашчизе Великом клан Эржуат объединил Кандемир, открыв дорогу лихорадочной модернизации — но адаптированной к образу жизни кочевников. Киберы заменили роботов, а кланы стали командами отдельных космических флотов. Вскоре коммерсанты и искатели приключений с Кандемира хлынули в космос. Традиции еще привязывали их к материнской планете, когда они возвращались для свершения сезонных обрядов братания, предписанных религией. Таким образом Великий Лорд имел возможность контролировать своих вассалов.

По прошествии времени обычаи (которые соседями по Галактике воспринимались как проявления жестокости, высокомерия и жадности) все чаще втягивали кандемирцев в конфликты с более примитивными расами. Они были легкой добычей. Но эти мелкие стычки привели к столкновению с более развитыми мирами, как, например, Тсьюда, которая отстаивала свои интересы в космосе. Дело дошло до открытого военного столкновения в пространстве. Потерпевший сначала поражение Кандемир так яростно возобновил свои притязания, что его враги запросили пощады. Условия мира были жестокими; недавние учителя кочевников фактически стали их вассалами.

Небольшая империя, более или менее установившаяся при сыне Ашчиза, начала бурно разрастаться при его внуке Фершакане. Децентрализованное и гибкое, правительство кочевников хорошо вписывалось в межзвездные отношения; империя процветала. Ради славы, благополучия и безопасности, а пуще того — для завоевания большего пространства, в котором кандемирская цивилизация испытывала острую нужду, ради развития космических полетов и завоевания гигантских владений — империя должна была расширять свои границы. Фершакан мечтал о неограниченной власти над всей группой планет этого звездного скопления.

Его политика вскоре вызвала сопротивление другой коалиции. Противодействие исходило от врагов Ворлака, также имевших свои далеко идущие планы. Флот кочевников был остановлен в битве при Греше. Но сражение закончилось вничью. Ни одна из сторон не добилась преимущества. Война затянулась на годы рейдов, атак и отступлений; периоды затишья сменялись новыми вспышками на всем пространстве между двумя мирами. Достаточно благополучное государство планеты Монвенги и его дочерние планеты официально хранили вооруженный нейтралитет, практически оказывая поддержку Ворлаку. Остальные независимые планеты этого скопления звезд были слишком слабы, чтобы вмешиваться в конфликт.

Ближайшая база кандемирцев располагалась на расстоянии сорока световых лет от Ворлака, у звезды, известной под названием Майаст. Когда ворлакский истребитель с землянами на борту вышел из очередной интерференционной полосы и продолжил путь на парагравитационной тяге, Доннан увидел Майаст, светившийся голубым светом на экране наблюдателя. Похожая на огненный шар, по правому борту мерцала самая большая планета этой системы в сопровождении мелких пятен лун. Говард, теперь главный навигатор, настроил телескопы и протянул руку к панели компьютера.

— Нет, — возразил Рамри, — отклонение составляет 11,4 градуса… — Он запнулся. — Вы правы. Я ошибся. Извините.

«Надо же, — подумал Доннан, — несмотря на такой богатый опыт, Рамри до сих пор ошибается в системах чисел». Отличались не только символы, сам принцип счисления был иным. Монвенги за базовое число принимали шестерку. Но это был корабль с Ворлака, а его десятипалые строители пользовались десятеричной системой, как и земляне.

Говард проигнорировал замечание птицы, но Олак Фарер, наблюдатель-драгар, нахмурился и проверил координаты. Он не сомневался в компетентности пятидесяти землян, управлявших «Грунтом»: они продемонстрировали свое умение после месяца уроков, а также во время этого полета. Но ворлакский аристократ по-прежнему презирал их.

Немногого же мы достигли, отметил Доннан, ведь и наши парни, ожидающие на «Франклине» на орбите Ворлака, тоже не слишком уверены в нас. Все это выглядело как ловкий трюк. Один-единственный истребитель проходит через защитные заграждения, подбирается к базе так близко, что ракетный удар уже невозможно предотвратить, и уходит неопознанным… А ворлакские астронавты бились над этой операцией уже десяток лет…

Он посмотрел на Голдспринга:

— Что-нибудь обнаружено?

Спросил — и сразу понял глупость своего вопроса. Если бы прибор, над которым склонился ученый, выдал хоть запятую, его известили бы в тот же момент. Но, черт возьми, в такой ситуации глупость простительна. Когда идешь в бой, сердце колотится как сумасшедшее, а глотка так пересыхает, что невольно думаешь о пиве.

— Нет-нет. Я уверен. Погоди… погоди минутку. За одну минуту при ускорении в сорок g «Грунн» добавил более четырнадцати миль в секунду к своей и без того высокой скорости. Голдспринг кивнул, указывая на экран:

— Вот. Два движущихся объекта в том направлении. Он продиктовал ряд координат. Доннан повернул несколько ключей на панели управления, разворачивая корабль под прямым углом к первоначальному курсу. Через три-четыре минуты Голдспринг сказал:

— Хорошо, мы вне зоны обнаружения.

Говард изучил полученные данные приборов и отбарабанил новый ряд цифр. Корабль не слишком отклонился от направления на звезду; на такой скорости непросто повернуть, но Доннан начал снова изменять курс, корректируя его так, чтобы точно выйти на Майасту.

Олак Фарер прошелся по рубке и остановился, глядя на светящийся след на экране перед Голдспрингом.

— Что это были за объекты? — спросил он. — Корабли, патрульные ракеты или что-то еще?

— Я не знаю, — ответил Голдспринг. — Эта штуковина работает пока не слишком уверенно. Я только знаю, что это были источники модулированного парагравитационного излучения, и я отметил их удаленность, скорость и ускорение. Другими словами, это что-то, что двигалось с ускорением. — Он сухо добавил: — А мы можем утверждать, что в этой системе любой предмет, движущийся с ускорением, опасен.

— Так же, как и тот, что находится в свободном падении, — проворчал Олак.

— О Боже, — вздохнул Доннан. — Как часто я должен повторять вам — я уверен, мой благородный коллега понимает: для нас опасен лишь тот объект, вектор скорости которого совпадает с нашим.

— Да-да, — сухо сказал Олак. — Мне достаточно часто объясняли принцип действия вашего прибора. Парагравитационный детектор с беспрецедентной чувствительностью. Я верю, это хороший прибор.

— Это лишь первый из целой серии приборов, — сказал Голдспринг. — И оружия. Мои ребята и я только начали исследовать возможности, открытые новой теорией пространственно-энергетически-временного соотношения. Специалисты на «Франклине», возможно, приготовят сюрприз к нашему возвращению.

— Возможно, — нетерпеливо произнес Олак. — Я ничего не говорил до сих пор, чтобы не показаться трусом. Но теперь, когда мы с вами прочно связаны, скажу откровенно, что доверить жизнь единственному, собранному вручную экземпляру не до конца отработанного прибора было верхом глупости.

Доннан вздохнул.

— Я спорил об этом тысячу раз с сотней драгаров, — сказал он. — Я думал, вы тоже слушали. Хорошо, я повторю все снова. Приспособление Арни не просто реагирует на парагравитационные волны, как обычный детектор. Оно само генерирует микроволны и потому способно использовать принципы интерференции. В результате прибор может засечь другие корабли на вдвое большем расстоянии и вдвое точнее, чем обычные приборы. Итак, если мы предупреждены о появлении врага задолго до того, как он обнаружит нас, мы можем уклониться от встречи, не попадая в его зону обнаружения. Ваши прежние рейсы заканчивались неудачей, так как линия обороны нашпигована патрульными кораблями и орбитальными ракетами. Ваши эскадры обнаруживали до того, как они могли приблизиться к базе. Но в этот раз мы подобрались так близко, что им уже бесполезно засекать нас, и при нашей скорости им нас не остановить. То же самое с торпедами, которые мы выпустим. Мы промчимся прямо через линию их обороны, прежде чем они успеют чихнуть.

К концу оскорбительной лекции Доннана на общеизвестную тему Олак кипел от возмущения.

— Я не молокосос, коллега, — прорычал он, оскалившись. — Я уже слышал все это много раз.

— В таком случае, мой благородный коллега, не могли бы вы вести себя так, как если бы вы действительно слышали об этом? — промурлыкал Доннан.

Олак ударил кулаком по подлокотнику. Доннан в упор посмотрел на него. Через несколько очень напряженных секунд драгар уступил; он встал, отошел к экрану левого борта и уставился на звезды.

Доннан позволил себе короткую передышку. Чего-то подобного следовало ожидать. Эти заросшие шерстью самураи имели бешеный темперамент. Но он должен был завоевать моральное превосходство. Возможно, когда-нибудь они станут его союзниками — иначе сказанию о последних людях недостанет красочности, чтобы пересечь Галактику. А наилучший, хотя и опасный, способ справиться с ними — это унизить.

— Вот он! — Голдспринг выпалил серию цифр. Доннан и Говард изменили курс.

— Это вон тот, впереди? — спросил Доннан.

— Да. — Голдспринг подергал себя за бороду. — Возможно, ищет нас.

— Мне кажется, я засек след несколько минут назад, — сказал Вейлс, сидевший за радаром. — Я не обратил на него внимания, так как объект удалялся. Это могла быть автоматическая следящая станция… Она могла предупредить тот корабль. Тоща бы все остальные корабли начали поиск пришельца.

Однако Доннан надеялся заметить поисковиков вовремя и увернуться. Тем не менее он не хотел, чтобы станция так быстро вступила в игру. Возможно, кандемирцы строили свою оборону более тщательно, чем показала ворлакская разведка.

Доннан достал трубку и потянулся за кисетом. «Впрочем, нет, лучше не надо. Ограничивай себя в табаке, парень, пока не найдешь ему замену». Эта мысль повлекла за собой другие — о вине, лошадях, об Алисон и обо всем, что он любил и потерял навсегда. Доннан сердито пожевал мундштук незажженной трубки.

Истребитель продолжал свой путь. Люди обменивались замечаниями, пытались шутить, разминались и проверяли оружие. На оружейной палубе Большой Юл, которому Доннан простил убийство Боумана, но которому больше никто не доверял, прильнул к торпедной установке, как к родной матери. Наверху, в капитанской рубке, Рамри и дежурный офицер-навигатор играли в шахматы. На экране медленно росло голубое солнце. Постоянно меняя курс, корабль прятался от врага.

До поры до времени.

— Только что замеченный корабль идет совсем рядом, параллельно нашему курсу, примерно с той же скоростью и ускорением, — выпалил Голдспринг. — Скоро мы войдем в зону обнаружения.

— Мы не сможем уклониться, а? — спросил Доннан.

— Нет. Вражеская сеть стала слишком густой. Смотри: если мы повернем сюда, попадем прямиком в это скопище кораблей. — Голдспринг указал на карту, лежащую перед ним. — А если будем дальше придерживаться курса, будем раскрыты вон той эскадрой. И она не замедлит накрыть нас огнем. Лучшее, что мы можем сделать, — это оставаться на прежнем курсе и попробовать свои силы на корабле, который я только что обнаружил.

— Гм… я не уверен. Если его вектор так схож с нашим…

— Не совсем. Чтобы удержаться рядом с нами, он должен увеличить ускорение на тридцать g. А это крейсер, по крайней мере, судя по мощности излучения. Крейсер не может набрать такое ускорение.

— Зато его торпеды могут.

— Я знаю. Возможно, он обстреляет нас. Но, учитывая чувствительность наших детекторов, у нас будет в запасе секунд десять, не меньше. Наши бортовые орудия ликвидируют все его снаряды на расстоянии в половину киломили.

— Хорошо, — вздохнул Доннан. — Я верю тебе. Это должно было случиться рано или поздно.

Олак прищурил глаза и раздул ноздри.

— Я боялся, что мы не увидим сражения в этом рейде, — сказал он.

— Этот вариант устроил бы меня больше, — ответил Доннан. — Космические войны слишком расшатывают нервы. Хорошая рукопашная драка — почти развлечение, но сидеть здесь и наблюдать за сражением на экране… Чувствуешь себя слишком беспомощным… Внимание, он приближается.

«Он находится слишком близко от своей планеты, — сказал себе Доннан. — И лишь потому не запускает ракеты. Но все равно это может дорого нам обойтись».

Вооружение было вне компетенции Доннана. Он слышал приказы офицеров-канониров, но не обращал на них внимания. Положив руки на панель управления, он думал о Земле. Однажды у него была девушка… не Алисон, хотя губы Алисон тоже не забыты…

Вспышки рождались и умирали среди звезд.

— Один, два, три… — считал Голдспринг. — Пять, шесть!

— Больше нет? — Рамри оторвался от шахматной доски.

— Нет. Больше ничего. Мы перехватили все их снаряды. И еще три торпеды в полете. Они, может быть, догонят корабль.

— Отлично, — сказал Рамри. Он толкнул своего партнера, покрывшегося испариной. — Ваш ход, лейтенант… Лейтенант, с вами все в порядке?

Вейлс вскрикнул. Доннан не повернул головы. Он полностью сосредоточился на управлении. Двигатели ревели. Слишком поздно! Кормовой экран только что показал тяжелый, неуклюжий объект, пикирующий со стороны левого борта. Корабль встряхнуло… Упавшая стойка снесла голову партнеру Рамри.

Кровь била фонтаном. Звук взрыва ударил, как кулак в скулу. Доннана отбросило на переборку. Олак Фарер, стоявший поодаль, кувыркнулся рядом с ним, ударился о панель и, отскочив назад, смешно шлепнулся. Парагравитационная установка вышла из строя, невесомость заставила все вокруг закружиться в бесконечном танце — среди дыма, криков, гремящего эха и свиста уходящего воздуха. Повсюду летали неправдоподобные капли крови.

Экраны опустели. Огни погасли. Сила тяжести, вызванная вращением корабля, слишком слабая, чтобы быть заметной, все же заставляла обломки кружиться внутри разбитого корпуса. Мало-помалу беспомощный корабль затягивало на гиперболическую орбиту, проходящую мимо голубого солнца.

Глава 7

Потерпи немного и живи ради счастливого дня.

Вергилий

Пленник!

Доннан уже дважды был в плену: в Арканзасской тюрьме, как бродяга, и потом, годы спустя, — у банды китайских «добровольцев», наводнивших Бенгальский залив у берегов Бирмы, где он работал тогда на строительстве дамбы. Но сейчас Доннан просто не ожидал такого. Те тюрьмы, по крайней мере, находились на зеленой и людной Земле.

Небо над головой напоминало раскаленную медь. Щурясь от яркого света, Доннан видел миражи, дрожащие на горизонте. Горячий ветер сушил кожу; его монотонное завывание почти заглушал скрип башмаков по гравию. И это еще не пустыня. Кусты с кожистой коричневой бахромой на змеевидных ветках торчали по обеим сторонам дороги, качаясь и потрескивая под порывами ветра. Над головой парило существо, похожее на кошку, его шкура поблескивала, как слюдяная. Таким же блеском отливала чешуя туземцев, смахивавших на четырехлапых пауков с фасеточными глазами и щупальцами вместо рук. Без сомнения, они считали окружающую обстановку весьма приятной, так же, как и взвод кандемирцев, перед которыми туземцы всячески заискивали.

Доннан давно не чувствовал себя таким одиноким. Мысли о неудаче, смерти десяти человек, доверявших ему, и пленении сорока остальных наполняли его ужасом с того момента, когда вражеский корабль подошел вплотную и абордажная команда вступила на борт «Грунна». Людям не оставалось ничего другого, как сдаться в плен. Их корабль развалился, только скафандры сохраняли им жизнь, и лишь у некоторых было личное оружие. Они перебрались на подошедшее судно и, скованные наручниками, апатично ждали, когда их отправят на Майаст-2.

«А теперь какие-то высокие чины хотят допросить меня, — мрачно думал Доннан. — Как я могу дышать одним воздухом с убийцами Земли?»

Туземные хижины, скучившиеся вокруг укреплений, остались позади; отряд прошел через стальные ворота и попал в величественное бетонное здание. Внутри, в путанице коридоров, кипела активная деятельность. Однако Доннан понимал, что все это — камуфляж. Настоящая база спрятана глубоко в недрах планеты. Но и там ее можно было достать хорошим ударом, если бы…

Высокие фигуры кандемирцев с инструментами, оружием или бумагами в руках сновали по устланным каучуком коридорам и бегали по кабинетам, где перед низенькими конторками под резными листьями незнакомых растений сидели на корточках чиновники. Никто не разговаривал без необходимости. После завывания ветра тишина казалась странной. Острый звериный запах насыщал атмосферу.

Доннан нехотя признал, что кандемирцы выглядят привлекательно. Гуманоиды, семи футов роста, с очень широкими плечами и тонкой талией, они обладали почти безупречными пропорциями тела. И почти совершенными выглядели овал головы, широко расставленные зеленовато-голубые глаза с продолговатыми зрачками, маленький нос, почти человеческие чувственные губы. Пышные волосы, зачесанные за большие острые уши, обрамляли лица. Кожа этих лиц была гладкой и серебристой, только пара подвижных усиков торчала на верхней губе, выполняя роль органа обоняния. Руки тоже походили на человеческие, несмотря на шесть пальцев и черные, как сажа, ногти. Величественная наружность подчеркивалась строгой прилегающей одеждой мягких тонов. На одежде четко выделялись гербы, указывающие на ранг и происхождение.

Их присутствие подавляло, но Доннан расправил плечи. Будь что будет!

Открылась дверь с изображенным на ней огромным глазом. Конвоиры отдали честь, но не щелкнув каблуками, как это делалось на Земле, а согнувшись в неглубоком поклоне. Каждый прикоснулся к голове стволом своей винтовки. За дверью кто-то свистнул. Старший подтолкнул Доннана вперед. Дверь за ним закрылась.

В углу комнаты стоял часовой. Кроме того, в помещении находился средних лет офицер, чей клановый знак содержал пятиугольник, указывающий на его родовитость. Офицер принадлежал к той из кандемирских рас, чья кожа была бледно-золотистой, а грива — рыжей. На щеке был виден небольшой шрам. Не вставая, хозяин кабинета улыбнулся Доннану.

— Поздравляю, капитан, — произнес офицер на мягком уру. — Я приветствую вас, — продолжил он с почти человеческим сарказмом, — если вы не против моего приветствия.

Доннан коротко кивнул и, согласно обычаю, опустился на пол. Кандемирец нажал кнопку на крышке стола.

— Перед вами — Таркамат из Аскунзодя. Я представляю клан Байкуш и командование Великого флота, — сказал он.

Доннан не удержался, чтобы не свистнуть. Адмирал собственной персоной, руководитель военных операций на всем флоте в войне с Ворлаком!

— Я и не догадывался, что мы вызвали такой интерес, — смог выдавить из себя Доннан.

Серебряная крышка стола скользнула в сторону, и появился поднос с двумя чашками, наполненными горячей жидкостью.

— Согласно нашим архивным данным о землянах, — сказал Таркамат, — этот настой не повредит вам. Более того, многие из вас находят… или находили его вкус приятным.

Доннан машинально потянулся к чашке. Нет! Он отдернул руку, будто обжегся.

Таркамат издал мурлыканье, которое можно было принять за смех.

— Поверьте, если бы я хотел отравить вас, то давно приказал бы сделать это. Но я предлагаю вам вместе с напитком статус… нет, не гостя, но все же и не пленника. Пейте!

Доннана охватила дрожь. Прошло какое-то время, прежде чем, заикаясь, он произнес:

— Я… я… я буду проклят, если приму что-либо… от вас! От любого подонка-убийцы… от Кандемира!

Солдат в углу вскинул винтовку и заворчал. Таркамат остановил его тихим свистом. Загадочный взгляд адмирала надолго остановился на лице пленника. Затем очень спокойно Таркамат сказал:

— Вы верите, что мой народ уничтожил вашу планету? Но вы ошибаетесь. Мы не принимали в этом участия.

— Кто же тогда?! — закричал Доннан. Он чуть было не вскочил, но вовремя опомнился. Таркамат покачал рыжей головой:

— Я не знаю, капитан. Наша контрразведка пыталась это выяснить, но до сих пор не смогла. Ворлак кажется подходящей кандидатурой.

— Нет. — К Доннану вернулось самообладание. — Я был там. Они представили доказательство своей невиновности.

— Какое доказательство?

— Договор. — Доннан замолчал.

— Ах, это… Между ними и одной из земных наций? Да, мы знаем о нем из различных источников. — Таркамат сделал небрежный жест. — Мы совершенно уверены, что ни одна из малых независимых сил, таких, как Ксо, не могла разрушить Землю. У них нет ни достаточных средств, ни мотива.

— Кто же остался, кроме Кандемира? — хриплый голос Доннана казался странным ему самому. — Земля — ну, одна из наций Земли, по крайней мере, — помогает вашим врагам. Вот вам и мотив. А Солнечная система патрулируется вашими автоматическими ракетами. Я сфотографировал их.

— И мы тоже, — невозмутимо ответил Таркамат. — Мы посылали туда экспедицию — посмотреть, узнать новости. И тоже были атакованы. Но, честно говоря, ракеты «Искатель» четвертой модели — не лучшее оружие такого типа. Сотни их были перехвачены как вражескими, так и нейтральными кораблями, так как их компьютеры давали сбои, а снаряды не взрывались. Кто-то хотел очернить нас (и он добился своего — ведь люди не верят нам), и этот «кто-то» мог накапливать ракеты для своих целей. Заметьте также, что модель обычно не так неуклюжа и беспомощна, как те ракеты, что ведут охоту в Солнечной системе. Разве это не доказывает, что ракеты были намеренно разрегулированы, чтобы дать возможность жертвам ускользнуть и разнести слухи по всему космосу?

— Или дать вам необходимый аргумент в вашей пропаганде, как вы мне только что продемонстрировали, — прорычал Доннан. — Вы не можете отрицать, что договор между Россией и Ворлаком давал повод разрушить Землю.

— Тогда почему мы не сделали такую же попытку на Монвенги? — возразил Таркамат. — Они с их хваленым нейтралитетом гораздо полезнее силам Ворлака, чем одна страна Земли, снабжающая несколько кораблей небольшими партиями оружия. — Таркамат надменно вскинул голову. — Мы отказались от этого не из щепетильности, а из-за того, что затраченные усилия не оправдают результата. Особенно если учесть, что живая планета намного ценнее для нас в будущем. Чтобы колонизировать Монвенги, нам пришлось бы предварительно стерилизовать их планету; а вот на Земле, несмотря на более холодное солнце, мы могли бы обосноваться… если бы так решили. Биосфера вашей планеты нам подходит. — Его тон стал жестче. — Не воображайте, что ваш мир или любая его страна что-то значат в военном отношении. Если бы эта страна, эта Россия, или как ее там, доставляла нам большие неприятности, знаете, как мы могли поступить? Не сдайся она перед простыми угрозами, мы применили бы метод, уже обеспечивший Кандемиру покорение пяти отсталых миров. Мы организовали бы миссию в стране соперников России на Земле, выяснили бы, насколько она сильна по отношению к ним, и сделали бы их своим орудием. Зачем подвергать риску жизни славных кандемирцев, если жители Земли сами могут сделать за нас половину работы?

Доннан закусил губу. Он не мог не признать, что аргумент удачен. Все, что он помнил из земной истории, подтверждало, что очень часто иностранные захватчики использовали в качестве союзника часть местного населения: римлян в Греции, саксонцев в Британии, англичан в Ирландии и Индии, испанцев в Мексике…

— Очень умно, — сказал Доннан. — У вас есть доказательства?

Таркамат улыбнулся.

— Кто кого допрашивает, капитан? Вы можете верить моим словам или не верить. Честно говоря, нам все равно, что подумают другие. Однако, — добавил он более серьезно, — мы не дьяволы. Посмотрите вокруг беспристрастно. Наше верховное правительство может иногда показаться жестоким. И оно бывает таким, когда затронуты наши интересы. Но наши проконсулы не имеют привычки вмешиваться в чужие дела. Они уважают старые традиции. Подвластные нам народы получают защиту и преимущества расширяющейся торговли. Мы не подрываем их благосостояния. В некоторых случаях покоренные народы живут лучше средних кандемирцев.

Вспоминая все ранее услышанное, Доннан не мог не согласиться с этим. В число спартанских добродетелей кочевников входила и честность на самых высоких уровнях.

— Вы забываете одну вещь, — возразил Донная. — Они уже не свободны.

— Итак, вы пытаетесь на что-то претендовать, — ответил Таркамат неожиданно грубо. — Но ваш мир мертв. Что толку в сентиментальности? Постарайтесь как можно лучше воспользоваться ситуацией.

— Я сентиментален настолько, что отказываюсь от сотрудничества с убийцами моего народа, — огрызнулся Доннан.

— Я уже говорил: это не Кандемир. Ваше мнение не имеет значения — и довольно обсуждать этот вопрос. Горстка бездомных наемников не стоит даже того, чтобы держать их в плену. Если бы… если бы не удивительно глубокое проникновение в зону нашей защиты. Я хочу знать, как это случилось.

— Нам повезло. В конце концов вы же схватили нас.

— Только применив новую тактику, разработанную для будущих сражений.

— Могу догадаться, что это было, — произнес Доннан, надеясь оттянуть неприятный разговор. («Зачем? — спрашивал он себя. — Что это могло решить? Что вообще имело значение?») — Чтобы добиться нужного ускорения, нынешние ракеты, как и корабли, снабжены парагравитационными двигателями. Поэтому и поисковые ракеты снабжены парагравитационными детекторами, которые нацелены на двигатели. Если двигатель выключен, используется радар, инфракрасный источник или другое коротковолновое оборудование. Ну что ж, вам удалось уравнять вектор скорости своего корабля с нашим. Мы легко это обнаружили. Но ваш корабль не пытался обстрелять наш торпедами. Вместо этого он шел параллельно и дал залп — не обычными торпедами, а реактивными снарядами. Такого мы не предвидели: подобное оружие давно не используется. На короткой дистанции поток ионного излучения смог достать нас. Когда мы это поняли, было уже поздно уворачиваться.

— В ваш корабль попал только один снаряд. Но этого было достаточно, — признал Таркамат. — Вас разнесло бы в пыль, если бы желание узнать ваш секрет не заставило нас использовать минимальную мощность взрывного устройства.

— У нас нет секрета.

Доннан почувствовал, как пот собирается под мышками и стекает по ребрам. Он словно увидел перед собой Голдспринга с ошеломленным, залитым кровью лицом. Не обращая внимания на разрушение и смерть вокруг, он при свете аварийной лампочки молотком превращал детектор в нечто бесформенное, пока швартовался вражеский корабль.

— Больше чем уверен — он есть, — решительно возразил Таркамат. — Анализ данных вашего курса убедительно доказывает, что вы обнаружили наши корабли на необычайно больших расстояниях. Наши лучшие парагравитационные детекторы близки к теоретическому пределу чувствительности.

Следовательно, вы применили иной принцип. А это может привести к появлению нового типа оружия. Я не намерен играть с вами, капитан. Я предполагаю, что вы не питаете глубокой привязанности к Ворлаку, но вы должны дорожить каждым членом вашей команды. Мы будем каждый день казнить по одному человеку из экипажа у вас на глазах до тех пор, пока вы не согласитесь с нами сотрудничать. И это будет долгая, мучительная казнь.

«Ну что ж, я ожидал чего-то в этом роде», — подумал Доннан. Холод и туман окутали его мозг. Откуда-то издалека доносился голос Таркамата:

— Если вы согласны сотрудничать, с вами будут хорошо обращаться. Вы поселитесь на подходящей планете. Если найдутся еще люди, они смогут отыскать вас там. Такие способные индивидуумы, как вы, легко могут вписаться в систему жизни, предлагаемую империей. Но я должен предостеречь вас от предательства. Вам будет дозволено собирать и испытывать ваши приборы, но только под пристальным наблюдением наших ученых; и вы начнете с того, что объясните им принцип, лежащий в основе изобретения. Так как на Ворлаке, вероятно, остались люди, работающие в том же направлении, задержки недопустимы. Ну что ж, капитан, я жду ответа.

«Зачем упорствовать, — звенела в мозгу мысль. — Почему не сдаться? Может быть, они действительно не разрушали Землю? Может, и вправду лучше остаться рабом? О Иисус! Я так устал…

В тюрьме бирманского лагеря тоже было несладко, — мрачно вспомнил он. — Я не верил, что когда-нибудь выберусь оттуда, так же как и другие. Колючая проволока, джунгли, неряшливо одетые солдаты с мощными скорострельными ружьями, несчастные крестьяне, которые не осмеливались помочь нам, — но это было на Земле. Тогда еще верилось в будущее, мы могли надеяться… на рассвет, на восход луны, на дождь, ветер, свет; на долгую жизнь после того, как мы выйдем из игры. И мы продолжали жить. Мы строили сотни планов побега. Один из них был достаточно хорош. Он мог бы сработать, если бы дипломаты не добились уже нашего освобождения. А если бы план не сработал?.. Ну что ж, мы наверняка были бы мертвы и нас закопали бы в землю, в живую землю…

И сейчас мужество покидает меня, — подумал он. — Теперь во времени и в пространстве нет ничего, кроме моего жалкого «я».

Черт возьми, это не так!..»

И тут Доннана осенило. Изрыгнув проклятие, он выпрямился.

Таркамат ждал над остывающей чашкой.

— Ну, капитан? — промурлыкал он.

— Мы сделаем то, что вы хотите, — сказал Доннан. — Обязательно.

Глава 8

Блестят мечи, и гром, и звон,

И варвары вопят,

Пытаясь лагерь окружить, —

Но тщетно. Грозный ряд

Британцев, приносящих смерть,

Навстречу им идет.

И в дым и прах разметан враг,

И девица поет:

Клинг-кланг, боевой топор!

Победа! Виктория!

И дьявол навек уйдет.

Леланд

Из окна высокой башни, известной под названием и-Чула — «Заоблачная», — Сигрид Холмен и Александра Вукович без труда могли разглядеть башню аро-Кито («Ожидающая»). Ее мерцающий шпиль возвышался над стенами и покрытой патиной бронзовой крышей; спиральные аппарели и изогнутые контрфорсы были вполне типичны для архитектуры Айзки. Однако деловые операции, совершаемые внутри башни, не имели ничего общего с деятельностью подобных учреждений на планете Затлокоп и даже во всей группе планет данной цивилизации. Компания «Земная коммерция» арендовала все здание целиком.

Поскольку компания была не настолько велика, чтобы заполнить все помещения, некоторые члены команды «Европы» жили в том же здании. Но кое-кто, как, например, Сигрид и Александра, старались сменить обстановку после работы, чтобы не сойти с ума. Они снимали квартиры в городе.

Хотя иногда, по мере роста компании, работа находила их и дома. Сегодня вечером Александра пригласила потенциального клиента домой на ужин. Жители Айзки были очень похожи на людей в этом отношении; они охотнее решали большинство вопросов задесертом и ликерами, чем за письменным столом. Если бы «Земная коммерция» могла удовлетворить требования Талтлы из Октцу и добиться заказов, это было бы очень выгодно для компании.

Сигрид посмотрела на часы. Она уже привыкла к здешним единицам времени и восьмеричной системе, а вращающиеся циферблаты даже нравились ей. Черт!.. Они появятся через десять минут, а она еще не надушилась.

Сигрид на миг замерла, наслаждаясь свежим ветерком, гладившим кожу. Условия жизни на Затлокопе были похожи на земные. И климат был просто райским. Женщины быстро освоились с местной модой — почти ничего, кроме шорт и сандалий, да и шорты-то надевались только ради карманов. Косые лучи солнца скользили по башням; воздух светился золотом. Как спокойно!

Слишком спокойно, подумалось ей. Над шпилями парил крылатый змей; больше ничего не двигалось — ни наземных авто, ни флаеров, ни лодок на темных водах каналов… В городе имелась подземка; виадуки извивались, подобно виноградным лозам, от одной башни к другой. «Это все-таки не Земля, — подумала Сигрид, — и никогда не станет ею. Ничто не могло стать новой Землей».

Космический корабль на парагравитационных двигателях бесшумно опустился; несмотря на расстояние в несколько километров, можно было видеть блики солнца на его бортах. «Это лайнер Холдара, — подумала девушка, — на борту должна быть партия товаров для компании». Эта мысль вернула Сигрид к действительности. У нее не было времени для жалости к себе. Закрыв окно, Сигрид поспешила на кухню и проверила автоповара. «Все в порядке. Слава Богу, что здесь так хорошо развита роботехника. Никто из людей не смог бы приготовить пищу по вкусу жителей Айзки».

Сигрид вернулась в гостиную, где среди переплетенных сводов и миниатюрных фонтанов так уютно выглядела земная мебель. Сигрид открыла парфюмерную шкатулку и сверилась с таблицей. Обычаи Затлокопа не уделяли внимания одежде, но запахи имели громадное значение. Для приема гостя такого ранга, как Талтла, необходимо было воспользоваться смесью класса пять… Сигрид поморщилась. Все, что принадлежало к классу пять, пахло для нее одинаково — как перепревший силос. Ну что ж, она могла обрызгать себя;.. конечно, всем обычно нравился одеколон, сохранившийся еще с Земли. Сигрид дотронулась до маленького резного флакона.

Автоматическая дверь подала голос:

— Двое хотят войти.

— Наверное, Александра привела его раньше, хотя я и просила ее не делать этого.

— Впусти их, — сказала Сигрид, не глядя на экран.

Дверь открылась.

Взгляд Сигрид уткнулся в металл. Она ожидала увидеть загорелую кожу жителя Земли или зеленый с золотом мех туземца, но не полированный сплав. Роботы напоминали гуманоидов ростом почти в два метра. Взгляд Сигрид поднимался все выше и выше, к безликим головам с фотоэлементами, которые светились тусклым красным светом, будто внутри их рдели угли.

— Боже мой! — воскликнула она. — Что это? Один из роботов по-кошачьи тихо скользнул мимо нее. Второй протянул руку и сомкнул металлические пальцы на плече Сигрид — не сильно, но чувствительно. Она инстинктивно попыталась отступить. Хватка стала крепче. Сигрид открыла рот от изумления.

Второй робот вернулся. Он, должно быть, убедился, что Сигрид дома одна.

— Пойдем, — сказал первый. — Мы не причиним тебе вреда, но не поднимай шума.

Робот говорил на уру, принятом здесь в качестве вспомогательного языка, так же как и на некоторых других группах планет.

— Что, черт побери, все это значит? — Гнев победил в ней страх.

Услышав, что Сигрид разговаривает на местном наречии, робот тоже перешел на этот язык, говоря бегло, но с акцентом. Он положил вторую руку на голову девушки. Пальцы почти целиком обхватили ее череп.

— Идем, пока я не нажал, — приказал он. От такого пожатия череп мог треснуть, как скорлупа ореха.

— Не кричать! — предупредил другой робот. Его акцент был еще сильнее.

Оцепенев, Сигрид последовала за ними. Коридор представлял собой трубу из ниоткуда в никуда; все двери были заперты, только вентиляторы бесшумно нагнетали воздух с запахом овощей. Кожа Сигрид стала холодной и влажной, губы дрожали. Они выбрали удачное время для похищения. Почти все местные жители на работе; а те, кто остался дома, были слишком заняты, чтобы выглядывать за дверь. На улицах нет случайных прохожих, как в земных городах. Это не Земля. Она обратилась в пепел в десяти тысячах световых лет отсюда.

Сигрид почувствовала боль в руке и с удивлением обнаружила, что все еще сжимает флакон с одеколоном. От острых граней на ладони появились красные полоски.

Робот вырвал флакон, заодно содрав кожу с пальцев девушки. Сигрид постаралась сдержать стон. Она слизнула выступившую кровь, а два гиганта уставились горящими глазами на флакон. Хватка ослабла. Кажется, кости не сломаны…

Роботы совещались на незнакомом ей языке. Потом один из них спросил:

— Попытка самоубийства?

— Жидкость не опасна, — произнес второй робот.

«Бедный идиот», — подумала Сигрид. Она сунула пораненную руку в карман и покорно пошла вслед за роботами.

Вокруг все словно вымерло — не слышно было ни голосов, ни шагов… Роботы и Сигрид спустились по входной шахте в туннель подземки. Городской вагончик остановился по сигналу руки. Они сели в него и плавно покатили.

«Они действуют не самостоятельно, — решила Сигрид. К ней возвращалась способность хладнокровно размышлять. — Это, должно быть, дистанционно управляемые механизмы. Я никогда прежде не видела машин такого типа. Но в этой области Галактики их тысячи видов, а я провела здесь меньше года. Да, вероятно, это киберзомби.

Но чьи? Зачем?

Вряд ли их послали аборигены. Жители Айзки были по-своему гостеприимны к людям: предоставили им свободу на Затлокопе, обучили своему языку, выслушали их историю. А после этого пришельцы были предоставлены самим себе — в условиях раннего капитализма, господствовавшего в этой группе планет. Небольшой синдикат выразил желание арендовать флаер, тем самым положив начало их бизнесу. О коммерческой конкуренции вопрос не вставал. Поведение женщин во многом отличалось от принятого здесь. Торговые агенты и брокеры имелись в Затлокопе в немалом количестве, но они работали совсем по-другому — не обременяя себя ни акционированием прибыли, ни системным анализом, ни изучением перспектив в соседних группах планет. Итак, похитители не могли быть посланы конкурентами с Затлокопа.

Акцент роботов, а также неспособность операторов определить содержимое флакона указывали на…»

Вагон остановился, чтобы забрать еще одного пассажира. Туземец грациозно вскочил в вагон; он обладал немножко дикой красотой, как земной ястреб или дельфин. Стальные пальцы сжали запястье Сигрид так, что кости затрещали. Она еле удержалась от крика.

— Ни слова ему, — прошептал робот на уру.

— Если отпустишь руку, — едва выговорила она. Хватка несколько ослабла. Сигрид откинулась на спинку скамьи. Новый пассажир странно посмотрел на нее, вытащил надушенный носовой платок и демонстративно отодвинулся как можно дальше.

Вскоре роботы и Сигрид покинули вагон. Снова спуск в туннель, коридор, поворот, еще спиральный спуск, и они оказались в очередном темном коридоре с сотней одинаковых дверей, одна из которых была открыта. Все трое вошли внутрь. Дверь за ними захлопнулась.

За столом сидело около дюжины существ, похожих на гоблинов. Они были коренастыми, нескладными, с плоскими лицами. Еще двое стояли у пульта управления роботами. Когда эти двое повернулись к Сигрид, роботы замерли, как статуи. Комната была освещена неярким красноватым светом. Из проигрывателя доносились бесконечные визгливые причитания, «форси, — поняла Сигрид. — Вторая по могуществу раса в этой планетной группе. Могла бы и раньше догадаться».

Один из гоблинов повернулся к ней. Его кожа шелестела при каждом движении.

— Нет смысла терять время, — проговорил он, глотая окончания. — Мы уже убедились, что ты занимаешь высокое положение среди представителей Земли. Самое высокое из тех, до кого мы могли добраться. Ты будешь сотрудничать с нами, или последствия окажутся самыми неприятными. Пойми, коммерческие операции для форси не служат личным целям, как на Затлокопе, но являются частью великого замысла. Ваша корпорация нарушила экономический баланс в этой группе планет. Мы подсчитали, что дисбаланс будет возрастать экспоненциально, если не исправить положения. Для того чтобы противостоять вашей деятельности, мы должны получить детальные сведения о ваших замыслах и психологии. Вы хитроумно использовали тот факт, что две особи не могут думать одинаково; более того, вы сами, явившись из цивилизации, полностью отличной от нашей, вдвойне непредсказуемы. Мы заберем тебя на свою планету и будем изучать твои методы.

Колени Сигрид задрожали. Она была на грани обморока.

— Если ты согласна сотрудничать, мы не причиним тебе большого вреда, — сказал форси. — В конце концов, этот процесс не будет без необходимости болезненным. Мы не хотим причинять лишних страданий. Мы восхищены вашим предприятием и хотели бы, чтобы ты выбрала нашу планету вместо Затлокопа. — Он пожал плечами. — Но я думаю, что местный климат слишком повлиял на тебя.

— И общество. — Несмотря на все усилия Сигрид, голос ее дрожал. — Здешняя культура вполне подходит для нас. Ее собеседник не обиделся.

— Вы долго искали подходящую планету? — с любопытством спросил другой форси.

— Нам просто повезло, — ответила Сигрид. Все что угодно, лишь бы протянуть время!.. — Мы не слишком четко представляли себе, что ищем… нас интересовала свободная экономика в начальной стадии развития… но разных цивилизаций так много… Мы были только на двух планетах, хотя до нас доходили сведения и о вашей тоже. — Силы частично вернулись к ней. Сигрид выпрямилась. Форси, вероятно, в еще большей мере лишены обоняния, чем люди; это давало некоторую надежду. — Вы уверены, что вам удастся скрыть свое преступление? — взорвалась она. — Отпустите меня сейчас же, и я не буду предъявлять претензий!

Гоблины захихикали.

— Мы поедем прямо сейчас, — сказал старший из них. — Если мы доберемся в космопорт до вечернего часа пик, никто тебя не заметит. Наш корабль в любой момент может получить разрешение на взлет, и в течение часа мы стартуем. В противном случае мы можем подождать до завтра.

В комнате было прохладно, и девушку охватила легкая дрожь.

— Что мы вам сделали плохого? — воскликнула она. — Земляне никому не угрожают. Мы одинокие, бездомные, мы не можем иметь детей.

Главный гоблин сделал знак операторам, и те вернулись к пульту управления.

— Мы надеялись прожить здесь несколько лет, — жалобно произнесла Сигрид. — Неужели вы не можете понять нашего положения? Мы не таим секретов. Наша планета мертва. Несколько кораблей наших соотечественников-мужчин скитаются по Галактике. Мы забрались так далеко от Земли, чтобы скрыться от неизвестных врагов. Не для того, чтобы стать могущественными, даже не для того, чтобы поселиться здесь навсегда, но чтобы почувствовать себя в безопасности. И мы должны были устроить свои жизни…

— Что вы и сделали весьма успешно, опрокинув многие наши расчеты, — сухо заметил старший форси.

— Но… но послушайте! Конечно, мы попытались разбогатеть. Насколько это возможно. Но не это наша конечная цель. Это лишь способ. Когда у нас будет достаточно средств, мы сможем нанять корабли, чтобы отыскать оставшихся людей. Это все, я клянусь!

— Очень ясная схема, — кивнул старший. — Она могла сработать, будь у вас время.

— И потом… мы не останемся здесь. Мы не хотим. Это не наша цивилизация. Мы хотели бы вернуться и отомстить за гибель Земли, остаться среди знакомых планет. Или, может быть, начать с нуля, улететь далеко от всех, освоить совершенно новый мир. Мы не конкуренты вам. По крайней мере, ненадолго. Неужели вы не понимаете?

— Даже ваше кратковременное пребывание здесь доставляет нам большие неприятности, — ответил предводитель. — А что касается дальних перспектив — ты можешь отрицать, но структура нашей корпорации и, что еще более важно, ваши методы и идеи — останутся. Форси не могут победить их. Итак, сейчас мы выйдем через западный ход. Частный гравикар ожидает нас, чтобы доставить в космопорт.

Операторы, управляющие роботами, вставили руки и ноги в ячейки пульта и надели на головы контролирующие колпаки. Робот двинулся к Сигрид.

Она отпрянула. Робот неуклюже двинулся к ней. Сигрид метнулась через всю комнату. «Кричать нет смысла. Все помещения в этом городе звуконепроницаемы». Второй робот подходил с другой стороны. Они загоняли ее в угол.

— Веди себя пристойно! — Старший форси поднялся и стукнул по столу. — Тебе грозит наказание…

Остального она не слышала. Прижавшись к стене, Сигрид сделала вид, что собирается проскочить между роботами. Они придвинулись друг к другу ближе. Сигрид бросилась вправо. Железная рука взметнулась, но лишь задела волосы, не причинив девушке вреда.

Роботы развернулись и бросились за Сигрид. Она схватила стул и бросила в них. Ударившись о металл, стул разлетелся в щепки. «Бесполезно, бесполезно!..» Она побежала к дверям, но робот оказался проворнее. Сигрид бросилась назад. Один из форси схватил ее.

Холодные руки вцепились в ее талию. Сигрид вскрикнула и резко двинула коленом. Уязвимый, как и мужчина, гоблин завопил и отпустил ее. Сигрид перепрыгнула через него и, схватив другой стул, опустила его на лысый череп, возвышающийся над столом. Звук удара заглушил голоса.

Сигрид вспрыгнула на стол. Старший форси обхватил ее колени. Пинок в выпуклый глаз — и гоблин осел, изрыгая проклятия. Наступив ему на плечо, Сигрид соскочила на пол.

Но роботы уже приближались. Тогда Сигрид нагнулась и юркнула под стол. Форси кричали и визжали. Минуту или больше они толпились вокруг стола, натыкаясь на роботов. Перед носом Сигрид мелькали их короткие серые ноги.

Кто-то громогласно призвал к порядку. Форси отошли в сторону. Один из роботов поднял стол. Сигрид встала. Второй робот приближался. Она напряженно ждала. Когда он попытался схватить ее, Сигрид бросилась вперед, и руки робота сомкнулись над ее головой. Сигрид присела и шмыгнула между широко расставленными ногами робота. Мгновенно выпрямившись, она ринулась к запасному выходу.

Конечно, дверь закрыта… Как долго она уворачивалась и убегала? На сколько еще ее хватит? Дыхание с хрипом вырвалось из ее горла.

Остановившись перед дверью, Сигрид заорала:

— Откройся!

Главное, чтобы никто не успел дать другой приказ… К счастью, дверь не была настроена на определенные голоса и распахнулась.

Четверо местных жителей стояли перед ней. И Александра! С оружием в руках!

Роботы предприняли новую атаку. Пуля гулко ударилась о грудную пластину и отскочила. Александра усмехнулась и, дождавшись, когда великаны подошли поближе, прицелилась куда-то позади них и дважды выстрелила. Операторы упали. Роботы умерли.

Старший форси выкрикнул какую-то команду. Его помощники отчаянно бросились в атаку. Еще двое были застрелены. Остальные накинулись на Александру и ее спутников.

Сигрид выбралась из массы дерущихся. «К пульту управления!» Она спихнула тело оператора с сиденья. Ячейки и колпак не очень шли ей, кроме того, ей никогда прежде не приходилось управлять киберзомби. Однако особого умения и не требовалось. Была бы сила. У робота сил достаточно. С его помощью Сигрид выдергивала из общей свалки серые фигуры и выводила их из игры. Скоро все было кончено.

Местные жители позвонили в полицию, пока остальные стерегли оставшихся в живых форси.

— Назревает грандиозный дипломатический скандал, — заметила Александра. — Который, я думаю, пойдет на пользу нашей корпорации.

Сигрид усмехнулась:

— Каким ты стала заядлым капиталистом!

— У меня не было выбора, не так ли? И ты же первая предложила попробовать силы в коммерции. — Югославка взвесила оружие на руке. — Но если насилие войдет в систему, я, пожалуй, дам тебе несколько советов. Не потому, что ты действовала неверно, конечно. Когда тебя не оказалось дома, а Талтла заявил, что в холле воняет одеколоном, я поняла, что дело нечисто. Ох, сколько одеколона ты вылила на себя! За неделю не отмоешься! Эти парни, которых я позвала на помощь, без труда проследили твой маршрут по запаху.

Александра посмотрела на мрачных пленников. Потом тряхнула головой и прищелкнула языком:

— Так они вздумали хулиганить? Бедные маленькие твари!

Глава 9

Король Вольмер, где твой народ?

Пусть ржавые мечи возьмет

И те щиты, что в церквах древних, пыльных

Висели на стенах, где все о них забыли.

И кони сонные, что средь могил пасутся,

Пусть в сбруе золотой воинственно взовьются.

И — к городу, вперед! Пока

Не побледнел златой закат.

Якобсон

Дождь примчался на крыльях северного ветра, обрушившего на крыши потоки воды; за водяной завесой виднелись неясные очертания домов. Деревья, похожие на змей, окунались в придорожную грязь. В небе сверкали молнии; ослепительные вспышки чередовались с полной темнотой; удары грома перекрывали вой ветра и рев текущей воды. Лохо разбежались по хижинам, прячась от дождя. Никто, даже Высокие Мастера, не смогли бы сейчас заставить их работать. Только стены и башни базы Джугаш и космические корабли, нацеленные в небо, стояли неподвижно посреди этого хаоса.

За последние недели Доннан достаточно узнал кандемирцев, чтобы увидеть знак свыше в том, что Кошча из клана Жанбулак дал согласие на космические испытания парагравитационного детектора, как было намечено ранее. Доннан отсалютовал и выключил интерком.

— Они отправляются, ребята, — сказал он. — Чирик-чирик (он имел в виду туземца, следившего за порядком в помещениях) доложил мне, что дождь льет как из ведра, — можно сказать, что на этой планете разверзлись хляби небесные. Однако наших приятелей это не останавливает.

Доннан увидел, как напряглись собравшиеся вокруг сорок человек. Говард облизнул губы, О'Баньон перекрестился, Райт что-то прошептал Роджеру, Юл, одиноко стоявший в стороне, сжал кулаки так, что побелели суставы.

— Успокойтесь, — сказал Доннан. — Главное сейчас — не выдать себя. Может быть, никто из кандемирцев не понимает английского и нашей мимики, но они не дураки.

Голдспринг выдвинул на середину лабораторного стола детектор — наскоро собранный образец. «Большая удача, — подумал Доннан, — что Кошча разрешил собрать этот экземпляр здесь, в жилых помещениях, чтобы Голдспрингу и его помощникам было над чем подумать даже тогда, когда они не работали в мастерских на базе». Просьба землян действительно была обоснованна. При современном состоянии науки интерферометрический детектор был не просто головоломкой, а чем-то вроде капризного монстра, который создавался методом проб и ошибок. Таким образом, чем больше Голдспринг ходил вокруг да около своих приспособлений, тем быстрее он добивался успеха, заставив работать хоть один прибор. Это было тем более верно, что детекторы, задуманные Голдспрингом, во многом превосходили тот, что использовался на «Грунне».

Члены экипажа, не обладавшие достаточной квалификацией, чтобы работать в мастерской базы, тоже помогали, как умели. Им необходимо было дело, о котором имело смысл думать и спорить, иначе люди просто сошли бы с ума.

Кандемирцам и в голову не приходило, что пленникам удалось превратить микро-ультра-фильтметр в преобразователь гиперпространства и таким образом подготовить побег. Физики из бригады Кошчи знали точно, что представляет собой тот или иной электронный элемент и какую функцию он выполняет. Никто из землян не смел приступить к работе, пока Голдспринг не разъяснял подробно квалифицированному кандемирскому наблюдателю основы своей теории и целесообразность применения той или иной электронной схемы. Кроме того, все помещения тюрьмы находились под постоянным наблюдением.

Несмотря на все меры предосторожности, Кошча мог и запретить людям работать в жилых помещениях. Если бы так случилось, побег всей команды стал бы неосуществимым. Но это не значило, что побег вообще был легким делом.

Лицо Голдспринга блестело от пота.

— Все готово, пора начинать… — произнес он. Его помощники, допущенные кандемирцами к полету, собрались вокруг. Доннан тоже подошел к ним. Он натянуто усмехался, хотя во рту у него пересохло; он не чувствовал запаха их пота, потому что сам насквозь пропотел. Неуверенность охватила его.

Но Доннан не мог позволить, чтобы другие заметили его нерешительность: команда слишком верила своему капитану. Стоящие вокруг техники загородили его от телеглаза. Голдспринг снял крышку с корпуса прибора. Доннан запустил внутрь руку.

Через минуту он кивнул и отступил назад. Голдспринг поставил крышку на место. Рамри подошел к Доннану, взял его под руку и придвинулся вплотную, чтобы скрыть спрятанный под одеждой капитана предмет.

— Ты и вправду веришь, что у нас получится? — пропел монвенги по-английски.

— Спроси меня об этом через час, — ответил Доннан. Глупо, ведь они уже много раз все обсудили. — Ты уверен, что справишься с управлением? Ведь корабль не только построен для других существ, но и все оборудование полностью отличается… Все надписи сделаны на чужом языке. Даже шкалы приборов… ведь кандемирская система счисления двенадцатеричная, не так ли?

— Я верю, мы сможем, — мягко сказал Рамри. — Космические корабли схожих планет не могут слишком отличаться друг от друга. А что до навигационных карт и всего подобного, так я немного знаком с языком эршаут. — Перья Рамри встопорщились. — Карл-друг-мой, ты не должен бояться. Это час славы.

— Скажи мне об этом попозже, — Доннан попытался рассмеяться, но не смог.

— Неужели ты не понимаешь? Если бы не было никакой надежды, я бы покончил с собой еще несколько недель назад. Сегодня нам нечего терять. За все годы, что я провел на Земле в качестве торгового агента Тантаи, я так и не смог понять, почему луч надежды ужасает людей больше, чем безысходность.

— Ну, наверное, потому, что мы не монвенги.

— Да. И это к лучшему. Какой изумительный мир исчез, когда погибла Земля! Я не думаю, что где-нибудь еще возникала такая благородная концепция, как конституция вашей страны. А шахматы, а квартеты Бетховена, а… — Рамри сжал руку Доннана. — Нет, прости, мой друг, ваш мир не умер. Он возродится… на новой Земле!

Они умолкли. Тишина заполнила комнату.

После мучительно долгого ожидания входная дверь распахнулась. Вошли четверо солдат и встали по двое с каждой стороны входа, направив оружие на людей. Следом появился Кошча с дюжиной ученых-физиков. Старший из физиков повелительно взмахнул рукой.

— Группа Голдспринга, на выход! — раздраженно проворчал он. — Остальным оставаться на местах.

Доннан и Рамри вышли вперед. Кандемирцы казались неимоверно высокими. «Они только на тринадцать или четырнадцать дюймов выше нас, — твердил себе Доннан, пытаясь привести мысли в порядок. — Это несущественно. Нет, черт побери! Более длинных четырнадцати дюймов я еще не видывал». Доннан откашлялся.

— Я бы хотел пойти с вами, — сказал он. — И взять с собой всех остальных.

— Что за чепуха? — рявкнул Кошча.

— Мы все технически подкованы, — сказал Доннан. — Мы работали как одна команда. Мы все занимались этим детектором, который вы сами разрешили здесь собрать. Мы создали его все вместе. Вы должны признать полезной всю группу.

— Набиться до отказа в лабораторию истребителя вместе с моим персоналом? — Кошча явно издевался. — Не валяй дурака, Доннан!

— Но тогда, черт побери, мы выходим из игры. Мы забыли о гордости и работали на вас. Мы собрали несколько детекторов в мастерских и один здесь. Их наземные испытания прошли успешно. Так когда же вы будете относиться к нам как к союзникам, а не как к заключенным?

— Позже, я сказал, и никаких возражений!.. Доннан выхватил из-под одежды пистолет и приставил его к животу Кошчи.

— Не двигаться! — произнес он почти шепотом. — Не дергать даже усиками! Никому!

Глаза Кошчи почернели от бешенства. Один из солдат сделал попытку выстрелить в Доннана, но Рамри ударил его ногой. Эта нога со шпорой способна была переломать кости. Винтовка грохнулась на пол, а солдат скорчился от боли.

Доннан мог лишь надеяться, что его товарищи, столпившиеся вокруг, заслонили эту неожиданную сцену от телеглаза и что надзиратели, сидящие в кабинете начальника тюрьмы, слишком уверены в себе, чтобы наблюдать за землянами постоянно.

— Бросьте оружие, или Кошча умрет, — сказал он. Кочевники, как правило, повсюду использовали клановый принцип, и этот отряд не был исключением. Ученые и их телохранители состояли в кровном родстве. А руководитель подразделения был также сеньором Жанбулака. Своим выстрелом Доннан мог положить начало продолжительной кровавой бойне. До того, как его убьют, он мог перестрелять немало кандемирцев. Трое солдат, до сих пор державшие людей на прицеле, вполне могли перебить их. Но солдаты были слишком ошеломлены. Доннан услышал, как винтовки упали на пол.

— Всех, кроме Кошчи, связать и запереть на складе, — распорядился Доннан.

Эта операция заняла несколько минут.

— А теперь — к ангару.

Люди потянулись по длинному, пустому, тускло освещенному коридору. Доннан следовал за Кошчей с пистолетом в руке. Остальные шли позади.

В голову Кошчи билась одна-единственная мысль: «Как земляне раздобыли оружие? Неужели предал кто-то из этих непокорных лохо? Или (о, это немыслимо!) чужаки подкупили кого-нибудь из моего клана?» Может быть, через минуту или две он догадался бы. Но было слишком поздно. Четверо людей, шедшие позади Доннана, держали винтовки, брошенные стражей.

Четыре настоящие винтовки.

— Соберите вручную совершенно новый прибор. Потом усложняйте его, улучшайте его характеристики. Электрические схемы его останутся почти неизменными. Ваши стражи будут выдавать вам те конденсаторы, резисторы, усилители и прочие узлы, необходимость которых вы докажете. Но кто обращает внимание на шасси? Это только каркас, поддерживающий и защищающий важные детали. Вы должны регулировать тот или иной электронный узел, изменяя его свойства. Шасси не имеет значения.

Итак, если кто-нибудь 'спросит, почему вы вытачиваете на токарном станке полый гладкий цилиндр и сверлите в нем отверстия, спокойно объясните, что это требуется для усиления каркаса и фиксации пучка проводов. Если вам нужны угловые скобы строго определенных профилей, это должно быть продиктовано геометрией прибора. Если дырка, случайно просверленная в крышке стола, латается с помощью куска металла из отходов — кто обратит внимание на форму этого куска? И так далее, и тому подобное.

При необходимости вы быстро откручиваете эти детали от шасси, собираете их вместе и получаете отличную имитацию пистолета.

Доннан не знал, что бы он сделал, провались его затея с оружием. Возможно, он бы окончательно сдался и продал свою душу Кандемиру. Пока он избавлен хотя бы от этого. А если бы план провалился сейчас, лучшим для него было бы умереть в бою.

«Да, смерть в бою была бы большой удачей», — подумал Доннан.

Люди приближались к ангару. Два сержанта, проходя мимо, отсалютовали, не скрывая удивления при виде толпы людей, сопровождаемой одним-единственным офицером.

— Выдайте им, ребята, — скомандовал Доннан. — Но будьте осторожны.

Винтовки изрыгнули пламя. Сержанты упали, как большие картонные куклы. Их кровь оказалась темнее человеческой. Доннан на миг задумался о их женах и детях.

— Нет, убийца! — выкрикнул Кошча, остановившись. Доннан подтолкнул его фальшивым пистолетом:

— Марш!

Они торопливо пошли дольше. Маловероятно, особенно сегодня, что кто-то находится в ангаре. Но у входа…

Двое часовых снаружи взяли винтовки на изготовку:

— Стоять! По чьему приказу…

Залп из-за спины Доннана буквально разорвал их на части, размазал по стальным стенам.

Кандемирец-пленник зарычал, повернулся и бросился на Доннана. Доннан ударил его рукояткой пистолета в лицо. Кандемирец упал на одно колено, протянул руку и вцепился в лодыжку противника. Враги, схватившись, упали на землю. Над ними пролаяли винтовки. Завыла сирена тревоги.

— Дверь заперта, — крикнул Рамри. — Дайте оружие, я попытаюсь отстрелить замок.

Разбитое лицо кандемирца искажала ненависть к Доннану. Гигант одерживал верх, сомкнув двенадцать пальцев на горле капитана. Тот почувствовал, что проваливается в темноту, и, схватив противника за руки, попытался оторвать их от себя. Черные ногти оставляли кровавые следы на коже, но хватка постепенно слабела. Доннан сильно ударил врага под ребра. Но тщетно. У кандемирцев не было солнечного сплетения. Ухватившись за тунику Кошчи, Доннан сумел приподняться. Неимоверно длинные руки удерживали его. Пальцы Кошчи тянулись к глазам капитана. Доннан откинул голову и ударил противника ногой.

Рамри одним прыжком отскочил от разбитой двери и одним ударом шпоры прикончил Кошчу. Доннан выбрался из-под тела противника.

— Поспешите! — закричал Говард. — Я слышу, они подходят!

Люди бросились в ангар. Выстроенные рядами, там стояли множество небольших кораблей. Один из них был почти готов к старту. Входной люк открыт. Люди атаковали кандемирцев, суетившихся возле него.

— Мне нужно время, чтобы освоиться с управлением, — сказал Рамри Доннану, опиравшемуся на руку Голдспринга. — Я знаю, что в аварийном случае истребителем можно управлять в одиночку, но как именно — надо разобраться.

— Время будет, — сказал лейтенант Говард. «Хороший он парень, — подумал Доннан, — чертовски хороший средний офицер. Вот только не стоило ему лезть в капитаны. Но и я на этом посту, кажется, выгляжу ненамного лучше, не так ли?»

Позади Говарда образовался живой клин. У Говарда было оружие. Но в целом земляне взяли верх лишь от отчаяния. Они пробились по сходням и устремились в люк. Кандемирцы уступили — у них не было выхода, — но все же попытались пробиться на корабль. Земляне снова атаковали их. Вокруг свистели пули.

— Пошли на борт, капитан, — сказал Голдспринг. — Все на борт! У нас мало времени.

— У нас совсем нет времени, — уточнил Юл. — Гарнизон подходит.

В проеме разбитой двери показались несколько гигантов. И были встречены огнем. Один из кандемирцев упал, остальные скрылись из виду.

— Они вернутся, — пробормотал Доннан. — Здесь не один вход. Кому-то нужно остаться внизу и задержать их, пока мы готовимся к старту… можно скрыться за сходнями. Дайте мне оружие. Добровольцы есть?

— Есть, — ответил Юл. Странное умиротворенное выражение появилось на его лице. Он схватил винтовку, которую протянул ему О'Баньон.

— Отдыхай, — задыхаясь, сказал Доннан.

— Тащите его наверх, мистер Голдспринг, — приказал Юл. — Он нам еще понадобится.

Доннан ухватился за Голдспринга, чувствуя себя слишком скверно, чтобы сопротивляться.

— Тот, кто останется внизу, скорее всего погибнет, — медленно произнес Голдспринг, обращаясь к Юлу. Юл сплюнул:

— Я знаю. Ну и что? Я не герой, черт побери, но я — человек.

— Я назову новое оружие в твою честь, — сказал Голдспринг. — Я придумал кое-что, пока мы были в тюрьме.

— Отлично. — Юл подтолкнул его к люку. Еще трое остались внизу. Каждый выбрал себе укрытие, и какое-то время они ждали… может быть, смерти?

Затем сразу с нескольких сторон ринулись кандемирцы. Под крышей ангара эхом отдавались взрывы. Ярко пылал термит, пожирая все, к чему прикасался. Голдспринг, рискуя жизнью, приоткрыл люк и замахал рукой:

— Мы можем уходить!

— Дьявол! Вы отлично знаете, что моя команда не уйдет! — крикнул Юл. — Закрой люк, идиот, и дай нам заняться делом!

Он не был уверен, что Голдспринг услышит его в этом шуме. Но через несколько секунд люк закрылся. Истребитель оторвался от опор. Автоматически открылся люк в крыше ангара. Дождь на мгновение ослепил людей.

— Мы в безопасности, — вздохнул Рамри.

— Да, если не учитывать ракет линии обороны и доброй половины Великого флота… Наша задача сейчас — достичь интерференционной полосы, — хмуро ответил Доннан.

— Но что они могут? Всего лишь уничтожить нас?

— Да… да, конечно.

Рамри уставился на экран. Вспышки молний уступили место звездам.

— Мой друг… — начал он и умолк.

— Что? — спросил Доннан.

— Я думаю… — Голос плохо повиновался Рамри. — Я думаю, нам надо вновь изменить курс.

Монвенги тронул клавиши на панели управления. Все зависело от выбранных им векторов скорости. В конце концов, космос велик, а кандемирская защита настроена на предметы, движущиеся к планете, а не от нее.

— Это не то, что ты хотел сказать, — заметил Доннан.

— Да. — Рамри решился. Он выпрямился, его профиль четко обрисовался на фоне созвездий. — Карл-друг-мой, я приношу извинения. Но уже много лет прошло с тех пор, как я покинул родину. На корабле лишь я могу читать надписи на языке эршаут, и только я могу справиться с управлением. Я беру курс на Каткину.

— Все в порядке, приятель, — ответил Доннан. — Я ожидал этого. Вперед. — Его тон стал жестче: — Я все равно хотел перемолвиться парой слов с вашими правителями.

Глава 10

Ради своего благополучия нация должна изменять свое поведение каждые десять лет.

Наполеон

На какое-то мгновение, задержавшись взглядом на горизонте, Доннан представил, что он снова дома. Снежные вершины над морем, тысячи оттенков зелени долины, свет золотого солнца и тени облаков развеяли кошмар, в котором Земля превратилась в пепел. Доннан ощутил себя беспечным юнцом в Аппалачах; он ночевал на сеновале, и дочка фермера целовала его на прощание у почтового ящика… Но обман рассеялся, и вернулся кошмар.

Рамри глянул на Доннана и снова сосредоточился на дороге. После многих лет, проведенных на Земле и в космосе, монвенги впервые освоился с креслоподобным горбатым восьминогим существом двадцати футов в длину; приходилось нажимать на его нервные окончания, чтобы заставить слушаться. Такое средство передвижения считалось устарелым еще тогда, когда Рамри покидал родную планету. Парагравитационные аппараты, порхающие над головой, уже прочно вошли в обиход на Каткину. Но сегодня Рамри и Доннан направлялись к Резиденту, принадлежавшему к обществу лаотанги. Прибыть на неживой машине по официальному приглашению для представителей этой цивилизации считалось оскорблением.

Наконец Доннан взял себя в руки и раскурил трубку. Черт бы побрал эту нехватку табака… особенно сейчас, когда Рамри заверил его, что получение идентичных листьев — пустяковая задача для любого из генетиков Монвенги. Но Доннан попробовал их зелье и понял, что ему далеко до настоящего табака. Каткину — не Земля, и этот факт следовало твердо усвоить.

Даже невооруженным глазом было видно, что сходство травы и деревьев с земными лишь поверхностное. Биохимический анализ подтверждал, что их состав заметно отличался от земных растений. Прежде чем выйти из космического корабля, Доннану пришлось принять некоторые меры предосторожности. Запахи, окружающие его, пряные и приятные, не имели ничего общего с земными. По дороге (вымощенной, если можно так выразиться, густым зеленым лишайником) шли похожие на голубых попугаев существа, держа в руках незнакомые ему инструменты. Далеко отстоящие друг от друга дома, окруженные прекрасными садами, представляли собой не что иное, как очень толстые деревья; это были гигантские бочкообразные растения, в дуплах которых и размещались квартиры с нарядными перламутровыми стенами. Поля и сады вокруг находились под присмотром неуклюжих восьминогих существ, выведенных для одной-единственной работы, — как и то, на котором ехали Доннан и Рамри.

«Конечно, — думал Доннан, — это не люди. Даже Рамри, напевавший мелодию Моцарта и награжденный орденом Почетного легиона за героизм, — Рамри, самый симпатичный парень из всех, кого я знаю, — тоже не человек. Он вернулся к своей жене и детям через восемь лет — или какой там у них счет времени — и у него есть тут друзья, к которым он может зайти выпить пива…»

Мысли Доннана беспорядочно перескакивали с одного на другое. «Цивилизация тантаи на первое место ставит индивидуализм. Но, наверное, не во всех обществах монвенги так равнодушно относятся к семьям. И ни один человек не был бы так холоден с женой после долгой разлуки. Однако, помнится, Рамри говорил, что у них нет таких отношений между полами, как у землян? Значит, с глаз долой — из сердца вон? Невероятно!..

Или я что-то упустил. Может, крепкое объятие и несколько слов для Рамри и его жены равнозначны медовому месяцу для меня и Алисон?..

Если бы я дал шанс Алисон…»

Доннан выбросил эти мысли из головы.

— Ты не посвятил меня в детали. Я совершенно незнаком с вашими обычаями. Насколько я понимаю, на каждой планете, колонизированной вашим народом, правит представитель Монвенги. Правильно?

Рамри встопорщил хохолок.

— Нет, — ответил он. — Или да. Спорный вопрос. На него нельзя дать определенный ответ. В конце концов, так как Резидент Вандвей принадлежит к народу лаотанги, он разговаривает на своем языке, живет по своим законам и обычаям, его привычки кажутся странными для меня. И то, что он понимает под термином «резидент», и что подразумеваете вы, произнося это слово, не совпадает с тем, что имеют в виду жители планеты Каткину. Такие различия иногда несущественны, иногда значительны, но они всегда есть. Он даже использует другие фонетические символы.

— Вот как? Я думал, что в вопросах алфавита и системы цифр вы пришли к единому мнению.

— Нет-нет. Лишь часть нашего сообщества. Но для лаотанги, к примеру, каллиграфия — это большое искусство, они находят нашу письменность ужасной. Все монвенги пишут слева направо, как жители Англии или Эршута, а не справа налево, как в Японии или на Ворлаке. Но, кроме этого, существует еще множество отличий между социумами. То же самое с математическими символами. Естественно, образованные представители нашего мира изучают языки и обычаи наиболее значительных социумов. Но, боюсь, я мало знаком с культурой лаотанги. Я почти не знаю их искусства. В этом я типичный представитель Каткину. Мы отдаем предпочтение физике и технологии, а не искусству; этим мы отличаемся от других народов сообщества монвенги. Некоторые из них считают такое увлечение низменным. Но на Каткину другой взгляд на вещи.

— Но, — возразил Доннан, — в вашем обществе наука была на высоком уровне еще до того, как пришельцы из Галактики посетили вас. Иначе вы не достигли бы таких успехов в генетике, не смогли бы так быстро перейти к космической технологии.

— Конечно. До появления на Монвенги исследователей народа уру мы уже достигли многого в области теоретической физики. И эти достижения широко применялись на практике. Однако основные усилия направлялись в другую сторону. История последних лет Земли почти зеркально отражает образ Монвенги двухсотлетней давности. У вас были огромные успехи в теоретической биологии, но лишь немногое применялось на практике, так как все силы и средства были брошены на развитие физики. У нас наблюдалась как раз обратная ситуация.

— Все это слишком сложно для меня, — сказал Доннан. — Я никогда не мог постичь структуру вашего общества. Особенно докосмический период. Я вижу, как ваша цивилизация распространяется на новые планеты, совершенно не затрагивая столь отличной от вашей культуры туземцев. Но как могут сосуществовать различные культуры в одной и той же местности?

— Конечно, в этом есть свои сложности, — ответил Рамри. — Именно поэтому соседние общества образовали свои колонии на Каткину. Тантаи составляют большинство. — Он указал на группу строений — высоких, ярко раскрашенных цилиндров из стали и пластика в полумиле от дороги. Между цилиндрами то и дело мелькали птицы, одетые в камзолы. — Это поселение народа кодау. Я полагаю, ты назвал бы их религиозными коммунистами. Они не трогают нас, и мы их не беспокоим. Думаю, мы долго и мучительно шли к такому миру. У нас, в сообществе монвенги, не было великих войн, но местные стычки случались гораздо чаще, чем у людей. Постепенно был выработан метод мирного разрешения конфликтов. Именно поэтому государство поддержало повсеместно ряд общественных технологических служб. Поддержание мира — это тоже технология, не более загадочная, чем агрономия или медицина. Потом появилась необходимость и было создано межпланетное правительство.

Рамри покосился на Доннана и, решив, видимо, что человек не успевает за ходом его мысли, продолжил более медленно:

— Честно говоря, по мере увеличения плотности населения и усиления взаимовлияния некоторые культуры теряли свою индивидуальность. Выход в космос стал для нас спасением. Мы нашли достаточно свободных территорий. Теперь можно экспериментировать, не нарушая баланса между нашей и соседними культурами. Свежие идеи, пришедшие с других планет, укрепляют нашу цивилизацию. Несмотря на все наши с тобой беседы, Карл-друг-мой, ты вряд ли осознаешь, какое огромное влияние оказали на монвенги идеи землян. Вы помогали нам, не только посылая редкие ископаемые и запчасти для машин, — ваши инженеры обходились нам дешевле, так как они взамен обучались нашей технологии… но вы еще преподнесли нам и целую философию. Тантаи, к примеру, ранее были реакционны и не признавали новых научных достижений. Вы заставили их признать, что технология сама по себе не противоречит нашему мировоззрению… а вот биотехнология, небрежность в манипулировании жизнями живых существ… — Он выразительным жестом указал на горбатое существо, на котором они ехали. — Подобная небрежность затронула и область психологии. В некоторых обществах велись разговоры о контроле над индивидуумом на основе генной инженерии. Такие концепции встревожили нас. Если бы тантаи и дальше продолжали в том же направлении, мы бы сейчас были близки к полному вырождению. Неожиданно для себя на Земле, особенно в Америке, мы обнаружили социально-экономическую систему, основанную более на физике, чем на биологии. Эта система не совсем соответствовала представлениям монвенги; она страдала большей жестокостью, но обладала и большим потенциалом и большей гуманностью. Мы были рады изучить и применить увиденное. Знаешь, я даже удивился, насколько изменилась планета в мое отсутствие. Говорю тебе, землянесильно повлияли на наше общество!

— Спасибо, — буркнул Доннан.

Да, история монвенги разительно отличалась от земной истории. Может быть, система вилайетов Оттоманской империи отдаленно напоминала такое общество, да и то вряд ли. Человечество слишком дорого платило за любые социальные изменения. Подумать только, какое множество психоаналитиков практиковали в США, — а много ли нашлось бы довольных жизнью людей на улицах американских городов? А для монвенги перемены в общественном устройстве естественны. Птицы не нуждаются в корнях так, как люди. Возможно, их почти первобытные обряды, их музыка и танцы дают им ощущение безопасности и значимости, которые люди черпают в своих традициях.

«Вряд ли здесь нам помогут, — подумал Доннан. — Мы должны найти свободную планету и начать жить сначала. Если у нас будут дети, они помогут нам. Если нет — к черту все. Слишком много хлопот».

Рамри смущенно хихикнул.

— Э… мы несколько отвлеклись от темы, — произнесен. — Ты спрашивал о Резиденте Вандвее. Он представляет верховную власть, то есть целую коалицию планет и обществ. Он возглавляет арбитражный суд. А в данный момент он еще и член генштаба. Опасность, исходящая от Кандемира, заставляет каждое общество держать наготове вооруженные силы. Центральное правительство в лице резидентов координирует их действия.

«А еще, — подумал Доннан, — центральное правительство управляет чудовищным аппаратом дипломатии холодной войны и шпионажа. Наверное, нам надо посетить одну из окраинных планет и попытаться разузнать что-нибудь там».

— Я знаю, что каждое общество имеет представителей на Монвенги, — сказал он вслух. — Но значит ли это, что все они имеют одинаковый вес в правительстве?

— Нет, конечно, — ответил Рамри. — Подумай сам, как могли бы примитивные маудви или ультрапацифисты воданта помешать Кандемиру захватить некоторые из наших планет? Тяжесть управления внешней политикой и обороной ложится на представителей наиболее развитых миров, таких, как Лаотанг или Теза. Тантаи тоже не стоят в стороне; хотя мы остаемся более исследователями и коммерсантами, чем адмиралами или послами… Тебе незачем беспокоиться об этике сегодня. Резидент Вандвей вряд ли ожидает от тебя соблюдения всех формальностей. Говори, как сможешь. Он так быстро дал согласие на встречу, что вряд ли его беспокоят условности.

Доннан кивнул, молча попыхивая трубкой. Он не мог думать ни о чем, кроме того, что его люди теряют терпение. По пути в сектор Либра, отстоящий сравнительно недалеко от Земли, они сделали крюк в несколько сот световых лет и застряли на этой планете. Неужели только для того, чтобы доставить домой голубого попугая?

Тем не менее это время нельзя считать потраченным впустую. По крайней мере Голдспринг со своими помощниками дорабатывают новые приборы.

Рано или поздно, если он будет жив, Доннан надеялся найти виновников гибели Земли и отомстить. Но торопиться нельзя. Доннан курил, рассматривал окрестности и размышлял. Временами его еще охватывало отчаяние, но он понемногу привыкал вспоминать Землю с любовью, не испытывая при этом острой боли.

Голос Рамри вернул его к действительности:

— Мы приближаемся.

Доннан огляделся. Они уже ехали по бульвару с причудливо подстриженными деревьями, смешно менявшими очертания под порывами ветра. С другой стороны террасами спускались сказочно прекрасные сады. Прямо перед глазами поднималось здание… нет, целая роща домов-деревьев, переплетенных лианами, каскадами стекавшими с крыши на портик. Тихая незнакомая музыка, казалось, рождалась в этих живых стенах. Доннан еще не встречал ничего похожего на Каткину. Конечно, ведь Резидент принадлежал к другой цивилизации…

Их встретил карлик, взявший на себя заботу о животном, доставившем их сюда. Взгляд карлика был абсолютно бессмысленным, он едва смог понять простейшие команды. Еще одна ограниченная машина. Доннан с изумлением наблюдал за «достижением» науки монвенги. Планируемое вырождение зашло намного дальше, чем рабство на Земле. Неудивительно, что тантаи решили отказаться от биотехнологии.

Доннан и Рамри спустились с живого экипажа и вошли в портик. Трое солдат, стоявших на страже, были вооружены автоматами земного образца и гранатами. Рамри обменялся с ними замысловатым приветствием. Один из часовых проводил их через шелестящую листвой, покрытую солнечными бликами арку — в приемный зал.

Обстановка этой комнаты была более знакома Доннану: перламутровые стены, отделанные деревом, стол, перекладины для сиденья — все это напоминало мебель в жилище Рамри. Но Доннану были непонятны каллиграфические символы, светящиеся на потолке. Резидент Вандвей приветствовал входящих величественным жестом, а Рамри в ответ исполнил замысловатый танец. Доннан наблюдал за ними, стоя в сторонке. Вандвей принадлежал к другой цивилизации и другой расе. Его оперение было почти черным, глаза — зелеными, клюв — более изогнутым; и он обладал более крепким сложением по сравнению с Рамри. Кроме сумочки на шее он носил золотистые ленты, соединяющие голени.

Формальности закончились, Резидент предложил Рамри сигару и закурил сам. Доннан сел на столешницу, в то время как Вандвей и Рамри устроились на перекладинах.

— Я хотел бы предложить вам что-нибудь освежающее, капитан, — заговорил Вандвей на беглом уру. — Но, боюсь, наши напитки не пойдут вам на пользу.

— Все равно, спасибо, — ответил Доннан.

— С того момента как вести о вашем появлении дошли до меня, я жаждал встречи, — продолжал Вандвей. — Но обычаи лаотанги предписывают дождаться просьбы об аудиенции. Для тантаи, наоборот, было бы невежливым не послать приглашения. Я решил придерживаться обычаев лаотанги.

— Я полагаю, военные проблемы важнее, чем придворные манеры, — сказал Доннан.

— Военные? Почему? Земля никогда не занимала ведущего места в военном деле.

Доннан проглотил боль и обиду. Тантаи не стали бы так грубить. Несомненно, лаотанги этого не понимали — увлекаясь биотехникой, они стали более бесчувственными, чем их соседи.

— Мы сумели вырваться с главной базы Кандемира, — заметил Доннан. — Мы можем о многом вам рассказать. — Он помолчал, ожидая ответа, и, не дождавшись, продолжил: — Кроме того, есть доказательства, что Земля все-таки вступила в войну.

— Я могу предположить, что вы говорите о договоре между Ворлаком и одной из наций на Земле. Конечно, капитан, мы знали о нем еще до подписания. Агенты монвенги были повсюду, если вы помните. — Вандвей помолчал, как бы желая придать больше веса своим словам. Доннану очень хотелось понять выражение его глаз и оттенки интонации. — Мы не одобряли этот договор, — продолжил Резидент. — Возможные последствия такой провокации могли затронуть наши отдаленные планеты, не имеющие собственных сил обороны. Мы также отозвали своих представителей с Земли.

— Я слышал об этом от друзей Рамри, — мрачно заметил Дониан.

— Не то чтобы мы ожидали какого-то несчастья, — сказал Вандвей. — Но хотелось обезопасить своих соотечественников… особенно учитывая возможность внутренних войн вследствие нарушения баланса сил на Земле. Я сожалею, что не все тантаи прислушались к предупреждению центрального правительства и не успели уехать до гибели Земли. Другие общества также имели там своих представителей, но те оказались мудрее и вовремя покинули вашу планету.

«Самонадеянный ублюдок!» — молча выругался Доннан. Но Вандвей обезоружил его; забыв про тлеющую сигару, низким негромким голосом он произнес соболезнования:

— Простите, если я, хотя и ненамеренно, оскорбил вас, капитан. Я лишь в малой степени могу понять вашу боль и страдания. Если мы, монвенги, сумеем помочь вам или хотя бы утешить, обращайтесь к нам как к своим лучшим друзьям. Весть о гибели Земли повергла нас в ужас. Никто не верил в непричастность Кандемира. С тех пор коалиция монвенги увеличила объем помощи Ворлаку. Независимые планеты Инья и Ианн вот-вот объявят войну Кандемиру — одна обнадеживающая победа над силами Кандемира поможет им решиться. Вассальные миры также волнуются, и там возможен открытый мятеж. Вы понимаете, чем это грозит Кандемиру. Таким образом, приведя в возбуждение целую группу миров, Земля погибла не напрасно.

Что-то в этой речи привлекло особое внимание Доннана. Постепенно он понял. Мускулы его напряглись, по спине пробежал холодок.

— Вы сами не верите в то, что это сделали кочевники, — выдохнул он.

— Да, — ответил Вандвей. — Конечно, когда Земля уже была разрушена, они ухватились за возможность застолбить Солнечную систему, наводнив ее орбитальными ракетами, контрольный код которых известен только им. Ведь это их ракеты, верно?

— Но почему они решились на это, если не они убили жизнь на Земле?

— Когда несколько лет спустя планета остынет, на ней еще сохранятся вода, кислород, приемлемый температурный режим. Биосфера может быть восстановлена. Я уверен, Кандемир попытается колонизировать Землю. Но в поле зрения монвенги попало еще одно свидетельство, доказывающее, что Кандемир не причастен к убийству Земли, а только пользуется возможностью захватить ее. Естественно, мы не публиковали эту информацию, чтобы не ослабить общего настроя против Кандемира. Но вы — человек — имеете право знать.

Доннан спрыгнул со стола. Он стоял, широко расставив ноги, сжав кулаки и сдерживая дыхание.

— Вы догадываетесь… вы знаете, кто сделал это?! Рамри подошел и встал рядом, в недоумении уставившись на Резидента. Вандвей кивнул.

— Да, — сказал он. — Я знаю.

Глава 11

Корова помрет, и телята,

И сам я тоже помру,

И только дела великие

В памяти вечно живут.

Старшая Эдда

— Давайте, — хрипло произнес Доннан. — Выкладывайте. Некоторое время Резидент молча смотрел на него немигающими глазами.

— А вы выдержите? — спросил Вандвей почти неслышно. — Предупреждаю, вас ожидает сильное потрясение.

— Бога ради! Перестаньте увиливать!.. Извините… продолжайте, пожалуйста.

Вандвей нагнулся и открыл ящик стола.

— Хорошо, — согласился он. — Но вместо того чтобы объяснять что-либо… боюсь, не зная земных обычаев, я могу задеть ваши чувства… Я просто покажу вам документ. Вы сами сделаете выводы. Когда я узнал о вашем появлении в сообществе Монвенги, я получил эту пленку из секретного архива. — Резидент достал из ящика катушку пленки. Стук когтей по полу и щелчок вставляемой в проектор катушки прозвучали неестественно громко. — Это запись разговора между Каунта с Тезы, эксперта-следователя военной разведки при центральном правительстве, и неким коммерсантом с планеты Ксо, которая, как вы помните, до сих пор сохраняет нейтралитет в войне.

— Минуточку, уважаемый Резидент, — прервал его Рамри. — Могу я спросить: если секрет настолько важен — почему у вас находится копия?

— Зная, что несколько земных кораблей не пострадали при катастрофе, монвенги предположили, что хотя бы один из них разыщет нашу планету, — ответил Вандвей. — Мы — единственный народ, в чьей дружбе земляне не могут сомневаться. Не зная точно, на какой из наших планет высадятся люди, правительство снабдило доказательствами каждого Резидента. Иначе, не поверив голословным утверждениям, люди могут покинуть пределы нашей системы. — Вандвей вздохнул. — Может быть, вы так и поступите, капитан. Вам выбирать. Но мы предоставим вам всю имеющуюся у нас информацию.

Рамри нервно затянулся сигарой и выпустил облако дыма. Доннан закашлялся, но ни на секунду не отрывал глаз от проектора. С легким жужжанием появился куб света, превратившийся в трехмерную сцену.

…Через открытое окно виднелись мерцающее звездное небо, два растущих месяца, кольцо постоянной радуги вокруг Монвенги. Хрустальные шары со светящимися насекомыми внутри свисали с потолка. За столом сидел представитель монвенги с зеленовато-голубым оперением и золотым трезубцем на груди. Он нетерпеливо перебирал лежащие перед ним бумаги, хотя и не смотрел в них.

Существо, стоящее рядом, относилось к народу ксоан. Доннан прежде видел ксоан лишь на фотографиях: редко кто из представителей этой расы посещал Землю, находящуюся вне сферы их деятельности. Ксоан напоминал кентавра: четвероногое туловище, ростом с шотландского пони, и торс с головой и руками. Переливающаяся кожа, упругий гребень на голове, лицо с хоботком смутно напоминали что-то земное. Ксоан, казалось, нервничал; он вздрагивал, дергал хоботком, переступал с ноги на ногу.

Голос за кадром произнес несколько фраз на языке монвенги. Рамри тихо перевел:

— Встреча следователя Каунта и Хорделин-Барьята, председателя навигационного комитета корабля «Зеньан-12», с планеты Ксо; номер по каталогу… не имеет значения. Дата встречи — около шести месяцев назад.

Из светового куба раздался голос Каунта, говорившего на уру:

— Расслабьтесь, навигатор. Мы не причиним вам вреда. Это интервью необходимо лишь для того, чтобы официально зафиксировать сделанные вами ранее заявления.

— Нам грозит арест! — Голос ксоана оказался неожиданно писклявым. — Я протестую против незаконного задержания корабля и команды на этой планете, против издевательств и морального давления…

— Успокойтесь, навигатор, прошу вас. Ваше задержание вполне соответствует обычаям межпланетных отношений и законам Монвенги. Если подозревается заражение корабля, мы обязаны объявить карантин.

— Вы прекрасно знаете, что… — Хорделин-Барьят осекся. — Понимаю. Если я соглашусь сотрудничать, вы выдадите сертификат о состоянии корабля и разрешите продолжить путь. Итак… я согласен. Но это останется в секрете? Вы должны обещать. Если узнает мое начальство…

Каунта зашелестел бумагами.

— Да-да, уверяю вас. Поверьте — монвенги так же, как и вы, заинтересованы в сохранении тайны. Вы опасаетесь неприятностей, поскольку принимали в этом участие. Мы предпочитаем оградить репутацию и материальные интересы Ксо от нежелательных последствий; и нам бы не хотелось, чтобы в обществе ослабли антикандемирские настроения. Но, заботясь о собственной безопасности, мы хотим иметь более точную информацию.

Хорделин-Барьят:

— Но как вы могли заподозрить, что мы… Каунта (мягко):

— Источники первоначальных сведений, так же как и вы, заслуживают сохранения тайны, не так ли? Давайте продолжим. Ваше судно входит в состав торгового флота Ксо, верно?

Хорделин-Барьят:

— Да. Задача нашего экипажа — установить первоначальные контакты с перспективными рынками сбыта, заключить предварительные соглашения. Наш рынок, то есть планеты, где Ксо имела влияние в последнее время, стал затовариваться; окрестные планеты развивают собственное производство и уменьшают объем импорта. Нам потребовались новые рынки. Земля…

Каунта:

— Верно. Изучив доступную информацию о Земле, вы отправились туда… секретно… на «Зеньане-12». Это было приблизительно два года назад, правильно? (Внезапный окрик.) Почему секретно?

Хорделин-Барьят (дрожащим голосом):

— Ну… это… мы не хотели обидеть других — у монвенги свои интересы на Земле…

— Чепуха! Никакой договор не запрещал конкуренцию на рынках Земли. Конфедерация монвенги не берет на себя обязательств по защите отдельных обществ, занимающихся торговлей. Секретность была необходима для других целей. Объясните своими словами, что вы собирались предпринять.

Хорделин-Барьят:

— Я… я имею в виду… Эти смешные племена… только вышли из каменного века и до сих пор не способны договориться… перед лицом галактической культуры… договориться о всеобщем мире…

Каунта:

— Вы надеялись продать высокоэффективное оружие, тем самым нарушив хрупкий баланс между силами Земли. Если бы замысел стал известен другим нациям, то или началась бы война, или было бы достигнуто соглашение, запрещающее подобное оружие. В любом случае наша сделка сорвалась бы. Отсюда необходимость секретности.

Хорделин-Барьят:

— Я бы не стал утверждать этого, офицер. У нас не было намерения… мы не могли предвидеть… говорю вам, они сумасшедшие. Весь народ. Их гибель — лучший выход, не то они могли бы заразить других.

Каунта (вздыхая):

— Избавьте меня от комментариев. Хорделин-Барьят:

— Но… но… вы должны понять… Мы не убийцы! Несмотря на то что их психология чужда нам, мы чувствовали, что… Поверьте, мы даже читали их теоретические труды, анализировали ситуацию. Подобное обсуждалось мыслителями Земли в различных книгах и журналах. Они понимали, что постоянная угроза может сдерживать агрессоров и гарантировать мир… Ну, если жители Земли верили в полезный эффект такого оружия, как мы могли предполагать обратное?

Каунта:

— Некоторые из них верили. Большинство — нет. За два десятка лет знакомства с людьми монвенги в какой-то мере научились понимать ход их мыслей. Они… были… гораздо более индивидуальны, чем народ ксоан, даже чем представители различных обществ монвенги. (Наклонившись над бумагами, содержащими колонки цифр.) Вы собрали те сведения, которые вас устраивают, и проигнорировали все остальное.

Хорделин-Барьят:

— Я… мы… Каунта:

— Продолжайте. Какой стране вы продали оружие? Хорделин-Барьят:

— Ну, если быть точным… двум странам. Даже не двум странам. Двум союзам. Силовым блокам. Так, кажется, они назывались. Мы не связывались с основными силами на Земле. Среди других причин…

Каунта:

— У них были сильно развиты внеземные контакты. Одно лишь слово о вашем проекте, достигшее цивилизованных миров, могло нарушить ваши планы; оружие было бы запрещено. Кроме того, развитые страны были лучше вооружены и меньше боялись угроз со стороны соседей. Короче, могли отказаться от сделки. Продолжайте!

Хорделин-Барьят:

— Я возражаю против такого циничного истолкования наших мотивов. Каунта:

— Продолжай, говорят тебе! Хорделин-Барьят:

— Э-э… наши клиенты должны были обладать каким-то военным потенциалом — ракетами и тому подобным — и, таким образом, могли опасаться встречного удара. Мы выбрали Арабско-Североафриканский союз. Они чувствовали себя в окружении врагов, так как связи между Израилем и южными государствами Африки все более усиливались. Вторым клиентом был Балканский союз под руководством Югославии, опасавшейся восточных соседей, а больше всего — России, от чьей опеки они недавно освободились. Кроме того, Балканские страны могли стать полем битвы в возможной войне между восточными и западными странами.

Каунта:

— Давайте уточним географическое положение. Вы так и не назвали отчетливо эти страны, навигатор. (Указывая на политический глобус Земли.) Здесь и здесь. Я правильно понял?

Хорделин-Барьят:

— Да. (Поспешно.) Вы видите, это были второстепенные государства. Они нуждались в защите и не помышляли об агрессии. Мы продали им…

Каунта:

— Расскажите-ка поподробнее. Хорделин-Барьят:

— Комплект разрывных бомб. Скрытые глубоко в земной коре, под дном океанов… в стратегических точках… вы ведь знакомы с этой технологией? Бомбы взрывались автоматически в случае более чем трех ядерных взрывов определенной мощности на территории страны, купившей это оружие. Все заряды срабатывали одновременно.

Каунта (мягко):

— И опустошали планету. В считанные секунды. Хорделин-Барьят:

— Да, быстро и гуманно. Конечно же, не это было нашей целью. Наши клиенты должны были в условиях строжайшей секретности довести до сведения остальных правительств следующее: в случае всеобщей войны мы погибаем все вместе. Поэтому вы должны отказаться от военных действий. Уверяю вас, нашей целью было сохранение мира.

Каунта:

— Вы были свидетелем установки этих зарядов? Хорделин-Барьят:

— Нет. Наша команда всего лишь вела предварительные переговоры. Однажды я случайно услышал, что сделка состоялась. Но я ничего не видел… Поверьте, я ужаснулся, когда узнал… Кто мог помыслить, что род землян настолько безумен? Каунта:

— Вы можете предположить, что там произошло? Хорделин-Барьят:

— Нет. Возможно… Без сомнения, неожиданно началась война. Они всегда были на грани войны, напряженность все возрастала… Возможно, они посчитали предупреждение блефом… Возможно, произошел несчастный случай. Я не знаю, говорю вам, я не знаю! Оставьте меня!

Каунта:

— Этого достаточно, навигатор. Давайте закончим. Свет проектора погас.

Доннан услышал свой собственный голос, как будто со стороны:

— Я не верю! Никогда не поверю! Прекратите этот обман!.. Рамри пришлось прижать Доннана к стене, пока тот не успокоился. Вандвей рассматривал надписи на потолке, как будто старался постичь скрытую в них истину.

— По всей видимости, это не было убийством, — сказал Резидент. — Самоубийство.

— Они не могли!

— Ваше право не верить доказательствам, — произнес Вандвей мягким, сочувствующим тоном. — По-моему, они небесспорны. Ксоан мог лгать. Или, даже если он сказал правду, кандемирцы могли предпринять атаку. Особенно если они как-то узнали про эти бомбы. При таких условиях уничтожение жизни на Земле было очень простым делом. Несколько ракет средней мощности, взорванные в тщательно выбранном регионе, вызвали бы катастрофу на всей планете. Но земляне так или иначе сами обеспечили необходимые условия.

Доннан закрыл лицо руками и опустился на стол. Когда он открыл глаза, Вандвей убирал проектор и пленку.

— Ради спасения человеческих жизней, а также в интересах политики Монвенги, — произнес Резидент, — я попрошу вас, капитан, сохранить все увиденное и услышанное в строжайшем секрете. Может быть, теперь мы обсудим ваши планы на будущее? Несмотря на различия наших систем, я уверен, вы выберете одну из планет сообщества для дальнейшего проживания.

— Нет, — ответил Доннан.

— Что? — Вандвей прищурился.

— Нет. Мы возвращаемся на Ворлак. Наш корабль, остальная команда…

— О, они могут прибыть сюда. Монвенги обсудят этот вопрос с Ворлаком.

— Я сказал — нет. Мы должны довести войну до конца.

— Даже после доказательств невиновности Кандемира?

— Я не верю этому доказательству. Вы должны предоставить что-нибудь более существенное, чем катушка пленки. Я буду продолжать наблюдать… по своему усмотрению… В любом случае Кандемир виновен в смерти нескольких моих людей. И должен быть наказан. Есть ещё одна идея: мы хотим устроить сенсацию в Галактике. Я ухожу. Спасибо за гостеприимство, губернатор. До встречи.

Доннан, пошатываясь, покинул зал.

Рамри некоторое время смотрел ему вслед, потом направился за ним.

Вандвей, попыхивая сигарой, окликнул его:

— Ты думаешь, его надо остановить?

— Нет, уважаемый Резидент, — ответил Рамри. — Он должен уйти. И я ухожу с ним.

— В самом деле? Ты так давно не был дома.

— Я ему нужен, — сказал Рамри и вышел.

Глава 12

Ты в юдоли сей слезы льешь и льешь.

И наполнишь заводь свою,

И от силы в силу тогда пойдешь…

Сборник псалмов

Мрачный, массивный родовой замок Хлотта Люэрса занимал весь остров и уходил в глубь скалы. Над отвесными стенами, построенными из гладкого камня, возвышались смотровые башни, господствующие над рыбачьими деревушками двух соседних островков; торпедные установки на стенах контролировали небесное пространство. Сегодня, почти как и всегда, над Ворлаком низко нависали плотные облака, слегка окрашенные бронзовыми лучами заходящего солнца, а ветер превращал море в бесконечные серо-зеленые холмы. Встав на ноги, Доннан почувствовал на лице холодную пену и брызги. Было тепло, но дул сильный ветер и угрожающе ревел прибой.

Доннан покачнулся и покрепче уперся ногами в палубу, пока Гер Ненна менял курс.

— Мы должны идти к западным воротам, — прокричал ученый. — Никто, кроме драгаров и Покорителя, не должен входить в северный канал.

Гер Ненна перед поездкой снял с себя одежду, и его мех блестел от соленой воды. Доннан пытался укрыться от брызг, кутаясь в потрепанный плащ.

«Этот Хлотт — типичный представитель своей планеты, — думал Доннан. — Конечно, он важная персона — президент Совета и все прочее. И в такое время нельзя упрекнуть его за то, что он не разрешает ни одному флаеру появиться поблизости… и его отказ принять меня — тоже его право. Но если собрать все факты вместе, получается, что он обращается с человеком как с половой тряпкой. Этому пора положить конец».

Доннан подбоченился. Ему не хватало старого маузера. Но, как и следовало ожидать, наличие оружия не допускалось при таких визитах. Доннан вообще добился согласия на встречу лишь благодаря настойчивым просьбам Гера Ненна.

Катер Ненна прошел мимо рыбацких суденышек, с которых ныряли похожие на тюленей рыбаки, загоняющие в сети косяки рыб, обнаруженные при помощи эхолота в глубоких впадинах.

Подошел патрульный катер, и офицер окликнул посетителей. Гер Ненна назвал себя, и патруль оставил их. Перед катером выросла похожая на утес стена. Как только судно приблизилось, заградительная решетка поднялась. Во внутренней бухте стояло несколько ботов. Гер Ненна пришвартовался рядом.

— Вы пересмотрели план разговора, как я просил? — спросил Ненна.

— Угу, — ответил Доннан, — но я все же предпочитаю первоначальный вариант.

— Вы представляете себе, насколько это опасно? Любой драгар обладает абсолютной властью в своих владениях. Хлотт имеет право убить вас, и никто не спросит у него ответа, будь он даже самым мелким и бедным аристократом.

— Но он не мелкий аристократ, — заметил Доннан. — Он Повелитель всей планеты. На этом и построен мой план. — Он пожал плечами. Горечь, замеченная Гером в глазах тех, кто вернулся после полета на «Грунне», прозвучала и в голосе Доннана. — Нам нечего терять. Это тоже надо принять во внимание.

Гер вытерся досуха и натянул свою черную мантию.

— В книге Семи Мудрецов Войена, — произнес он с тревогой, — говорится: «Многократное отчаяние не заменит одной надежды». Капитан, вы знаете, что я на вашей стороне. Не из милосердия, а из расчета, что вы поможете прекратить эту проклятую войну. Только при стабильной обстановке можно надеяться… нет, не на вечный мир — об этом нечего и мечтать, — но на возрождение ворлакской цивилизации. Вы не должны думать, что эти чванные драгары представляют лицо нашего народа.

— Бог мой, конечно, нет, — Доннан сбросил плащ и помог Геру завязать вышитый шарф. — Правду сказать, если падение вашего старого государства не повлечет за собой удержания власти военных, вам уготована незавидная участь. Но нам пора идти. Часовые уже подозрительно поглядывают на нас.

Ненна и Доннан вышли на берег, где подверглись обыску. Гера осмотрели чисто условно, с положенными извинениями. Доннана — как злодея, схваченного на месте преступления. Он подчинился, не обращая внимания на грубость. Доннан был слишком занят своими мыслями. Он не мог сосредоточиться на предстоящем разговоре. Текст заранее составленного заявления постоянно ускользал от него, но это не беспокоило Доннана, факты оставались фактами, к тому же он не мог предугадать реакцию Хлотта. Доннан готовился пройти по канату над пропастью.

Слуга провел гостей по сырым, узким коридорам, вверх по стершимся от времени ступеням, в небольшую комнату с прозрачным куполообразным потолком и ярко раскрашенными стенами. Солярий, понял Доннан. Проводник низко поклонился и вышел. Толстая тяжелая дверь захлопнулась за ним.

Хлотт Люэрс лежал на низкой кушетке, обнаженный. Лучи света играли в его золотистой шерсти. Он приподнялся, опершись на локоть, и холодно посмотрел на вошедших. Кроме них в комнате находилось еще одно существо: животное с перепончатыми лапами, длинным туловищем, размером с тигра лежало в ногах Хлотта. Доннан узнал буррену. Она зарычала на вошедших, но Хлотт щелкнул языком и заставил ее замолчать.

Гер Ненна вышел вперед и склонил голову.

— Мой капитан! — обратился он к Хлотту. — Позволите ли вы ничтожному просителю выразить свою благодарность за ваше благожелательное отношение, или он должен в безмолвии ожидать ваших слов, как заснеженные равнины ждут весенних лучей?

— Если уважаемый коллега желает выразить свою благодарность, он может избавить меня от дальнейших глупых проволочек.

— Я хочу заверить президента, что капитан землян принес важные известия.

— Да, знаю. — Взгляд Хлотта остановился на Доннане. Внезапно блеснули волчьи зубы. — Но я уже слышал эти новости. Отличный истребитель пропал на Майасте, так же как и драгар Олак фарер, мой родственник. Кандемир получил секрет нового парагравитационного детектора, сохранив жизнь остатку человеческой расы. Таковы новости. И этот ничтожный не только набрался наглости и вернулся на Ворлак. Он требует, чтобы его допустили к участию в следующих операциях! Благодари Гера Ненна! Если бы не он, я давно бы уничтожил всю твою банду.

Доннан изобразил на лице почтительное уважение.

— Мой капитан, — сказал он, — вы дали нам возможность осуществить тот рейд, хотя были предупреждены, что успех не гарантирован. А теперь сваливаете всю вину на нас… Это нечестно.

— Что?! — взревел Хлотт.

Он сел на кушетке, шерсть его вздыбилась от ярости. Буррена, почувствовав настроение хозяина, тоже поднялась, подергивая хвостом.

Доннан преодолел страх. Он не имел права бояться.

— Спасибо, что согласились выслушать нашу точку зрения, если вы действительно намерены слушать. Вам стоит узнать, что эта неудача не ослабила нас, как вы думаете. Мы стали сильнее, чем прежде. Под словом «мы» я подразумеваю людей с «Франклина»; но если вы захотите, мы примем Ворлак в свою компанию.

Буррена направилась было к Доннану, но Хлотт отозвал ее.

«Кажется, я раскусил его, — подумал Доннан, не обращая внимания на сильное сердцебиение и выступивший пот. — Хлотт не настолько разъярен, чтобы не прислушаться к фактам. И он не так глуп, как его окружение. Он не убьет меня просто в припадке бешенства, нужны более веские причины».

Голос Хлотта дрожал от ярости.

— Продолжай, — сказал он. — Расскажи, каким образом рассекречивание детектора поможет кому-то, кроме Таркамата.

— Это только пробные образцы, мой капитан, — произнес Доннан мягче. — В крайнем случае лишь несколько вражеских кораблей будут оснащены ими. Чтобы запустить производство таких приборов, понадобится уйма времени. Если мы не упустим шанс, мы сумеем выиграть. Кандемирцы имеют слабое представление о теории, лежащей в основе этих детекторов. Им потребуются месяцы, чтобы усвоить эти знания, осознать и использовать на практике возможности нового устройства. Арнольд Голдспринг и его помощники занимались этой проблемой в течение трех лет, с тех пор, как идея впервые возникла в голове Голдспринга. Помощники Голдспринга не сидели сложа руки и во время нашего отсутствия. Благодаря Геру Ненна они получили доступ к компьютерам и другому новейшему оборудованию, разработали новые модификации прибора, наделив его новыми возможностями. Это громадное научное достижение. Изобретение Голдспринга в скором времени найдет применение повсюду. Но сейчас мы имеем преимущество первооткрывателей.

— Я наслышан о теоретических разработках и лабораторных испытаниях, — неприязненно произнес Хлотт. — Сколько времени потребуется, чтобы получить работающие приборы?

— Не так уж много, мой капитан, — ответил Доннан, — если уделить работе достаточно сил и внимания. Если лучшие умы Ворлака и подвластных ему планет объединят свои усилия. Феодальное общество Ворлака, так же, как союз кочевников Кандемира и коалиция монвенги, не способны объединять научные силы. Мы — люди — можем помочь вам организовать работу. Меньше чем за год мы сможем вооружить ваш флот до зубов и вырваться вперед в этой гонке.

— В это трудно поверить, ты обещаешь невыполнимое, — проворчал Хлотт.

— Досточтимый капитан, — вступил в разговор Гер Ненна, — я наблюдал за работой людей. Моих скудных способностей недостаточно, чтобы понять все их замыслы. Я мог только восхищаться при демонстрации некоторых приборов. Но ученые из общества физиков, более глубоко изучившие вопрос, заверили меня…

— Мне плевать на их заверения, уважаемый, — ответил Хлотт. — Если им хочется поиграть с новой идеей — пусть играют. Может быть, получится что-то стоящее, а может, и нет. Но я отвечаю за жизнь и независимость Ворлака и не намерен бросать большую часть сил на претворение в жизнь проектов этих бездомных сумасшедших. Уходите!

Гер заломил руки:

— Благородный Мастер… Хлотт встал во весь рост.

— Вон! — закричал он. — Вон! Пока я не разорвал вас в клочья!

Буррена снова зарычала и приготовилась к прыжку.

— Но благородный президент Совета не понимает…

Доннан подтолкнул Гера к двери.

— Не трудитесь, приятель, — сказал он. — Я знаю, вам очень не хочется, но придется сказать ему.

Доннан подошел поближе к Хлотту и заговорил:

— Я должен предупредить, что разговаривал с несколькими членами Совета. Им понравилась моя идея.

— Да. — Хлотт злобно рассмеялся. — Я слышал. Пралан, Зива, Урлант. Самые слабые и самые впечатлительные представители класса драгаров. Что это меняет?

— А вот что, мой капитан… — Губы Доннана изобразили подобие улыбки. Он начал перечислять, загибая пальцы: — Во-первых, они согласны, что при нынешнем состоянии вооружения кандемирцы имеют шанс победить. При затяжной войне империя кочевников в лучшем положении. Во-вторых, вооружившись новыми приборами, имея возможность заняться перспективными разработками, — вспомните, среди вассалов Кандемира есть индустриально развитые миры, способные организовать новое военное производство, — Кандемир может первым нанести решающий удар. Так что времени на раздумье у вас немного. В-третьих, в случае создания антикандемирского альянса без длительных проволочек мы имеем шанс опередить Кандемир и нанести удар первыми. В-четвертых, понимая значение этой проблемы, Пралан и компания не собираются больше поддерживать президента Совета, настолько бестолкового, что он не может оценить сложившуюся обстановку.

Мускулы так и перекатывались под кожей президента. Буррена прыгнула, но не достала до горла Доннана. Хлотт схватил ее за загривок и потратил немало усилий, чтобы утихомирить эту тварь. Борьба слегка охладила его пыл. Он заговорил почти спокойно:

— А, так вы интриговали за моей спиной? Вы поплатитесь за это.

— Я не мог действовать иначе, — огрызнулся Доннан. — Ведь вы повернулись ко мне спиной и не хотели выслушать.

— Пралан, Зива и Урлант! Что они могут сделать? Пусть попробуют назначить выборы! Пусть только попытаются!

— Нет, на это они не пойдут, мой капитан. Я отговорил их. Убедил, что они не продержатся и недели, выступив против президента. Однако… у них есть кое-какие козыри. В случае объединения их влияние не будет таким уж ничтожным. А если они договорятся с Вента Саэтором, который почти так же силен, как вы…

— Что?!

— Поняли, в чем дело? Трое моих сторонников поддержат Саэтора. Саэтор не придает особого значения моим проектам, но согласен поддержать нас, надеясь получить президентское кресло.

Хлотт выругался и попытался ударить Доннана, но тот уклонился от удара. Буррена бросилась вперед. Доннан не собирался драться, однако крепко обхватил и прижал к себе Хлотта. Стальные мышцы напряглись под его руками, противник пытался вырваться. Доннана швыряло из стороны в сторону, острые зубы буррены полоснули по плечу.

— Легче, мой друг, легче, — задыхаясь, произнес Доннан. Он загораживался от клыков зверя Хлоттом, как щитом. Челюсти буррены почти сомкнулись на ноге хозяина. — Давайте не будем драться, капитан. — Доннан стиснул зубы, удерживаясь от проклятий. — Если… постойте, остановите свою любимицу… Если бы я хотел уничтожить вас, разве я стал бы рассказывать вам все это?

В этот момент буррена бросилась на Гера, который попытался укрыться кушеткой.

— Ворлак! — заорал Хлотт. Животное прижало уши и угрожающе зарычало. Доннан отпустил противника и присел на кушетку, пытаясь отдышаться.

— Мой… мой капитан, вы сильны, как дьявол… — Доннан дышал чуточку тяжелее, чем требовалось. — Я бы… я бы не смог… продержаться еще минуту.

Тень улыбки смягчила яростное выражение лица Хлотта.

— За вашу наглость вы заслуживаете очень медленной смерти.

— Простите, мой капитан, — сказал Доннан. — Знаете, я не силен в ваших обычаях. В моей стране люди равны. Я не могу знать правил хорошего тона для ворлакского общества — оно так сильно отличается от нашего. — Доннан снова встал. — Я пришел не для того, чтобы угрожать, — продолжил он, чувствуя себя последним лжецом. — Попросту говоря, я хотел предупредить вас… о чувствах ваших коллег. Я бы не хотел, чтобы ваше общество лишилось такого блестящего лидера. Если вы решите эту проблему — Зива, Урлант и Пралан снова перейдут на вашу сторону. А… — Он потер пальцами лоб и подмигнул. — Если хорошо все рассчитать, уважаемый Вента останется в полном одиночестве на краю пропасти, а у вас будет возможность подтолкнуть его.

Хлотт молча обдумывал услышанное. Доннан почти видел работу мозгов в его черепе. Постепенно, мускул за мускулом, Доннан расслабился. Дело было почти выиграно.

Ловкость в политике — это еще одна область, в которой земляне сильнее многих…

Глава 13

Битва при Брандобаре

Для историка-литератора эта баллада примечательна как первое значительное произведение искусства (в отличие от документальных записей, научных трудов или переводов с планетарных языков), написанное на языке уру. Однако курсант военного училища смог бы лучше описать некоторые эпизоды, которые, будучи изложены в эпических выражениях, передают общее представление, но не подробности событий.

Описываемое сражение разыгралось недалеко от звездного скопления Брандобар — необитаемой группы звезд между Ворлаком и Майастом. С одной стороны в битве участвовали объединенные силы Ворлака, Монвенги и нескольких более мелких народов. Секретная демонстрация нового оружия, созданного на развалинах Земли, привлекла к борьбе против Кандемира несколько ранее нейтральных планет. Объединенным силам противостоял Великий флот кочевников, включающий в себя не только клановые подразделения, но и несколько вспомогательных отрядов, призванных с подвластных Кандемирской империи планет. Этот флот в численном отношении намного превосходил союзные силы.

Путь войны избрали три короля

(Горек, пронзителен, звезд свет);

Таркамата, властителя Кандемира,

Победить они дали обет.

Тот гордец, что имел в Ворлаке власть

(В шторма вое печаль слышна),

Сохранив лишь имя, себя командиру

Буйных бродяг отдал.

Второй — бескрылою птицей был.

(В звоне трубы — презренье богов!)

Когда изгнанники объединились,

Явился к Ворлаку он.

Но первым — король без имени был

(Рожденье времен — словно боли крик);

Капитан одинокого корабля

Ускользнул с убитой Земли.

Жестоко и тайно убита Земля

(Горек, пронзителен звезд свет);

А стражи трупа планеты — в плену,

На Кандемире, на много лет.

Но земляне бежали — в поисках мести

(В шторма вое печаль слышна)

За пепел и прах, за надежд крушенье,

За то, что мертва она.

И Ворлак надменный им говорил

(В звоне трубы — презренье богов!):

«Кандемир подбирается к нашим пределам;

Прилив остановит кто?»

А мудрый Монвенги изрек свое

(Рожденье времен — словно боли крик):

«Дайте оружье, и мы вам поможем,

Люди с мертвой Земли».

Капитан, бродяг предводитель, сказал

(Горек, пронзителен звезд свет):

«Пространство. Сила и Страх покорны

Воле земной навек».

Таркамат, Кандемира властитель злой

(В шторма вое печаль слышна),

Расхохотался: «Они разлетятся,

Как под ветром сухая листва».

Корабли свои собрал Таркамат

(В звоне трубы — презренье богов!) —

Будто множество стрел набил в колчан

Спесивейший из стрелков.

Из тайных берлог, мимо факелов звезд

(Рожденье времен — словно боли крик),

Чтоб бездомных землян-бродяг проглотить,

Кочевников рой проник.

И возле скопления юных солнц

(Горек, пронзителен звезд свет) —

Все знают, зовется оно Брандобар —

Врага появился след.

И три корабля увидали тогда

(В шторма вое печаль слышна),

Что сил у них меньше ровно в два раза,

Что стрел у них — половина.

«Назад, кочевники! Лучше уйдите!

(В звоне трубы — презренье богов!)

Иначе — один звенящий удар,

И ваши миры — наш улов!

Не уснул ли ты, предводитель бродяг?

(Рожденье времен — словно боли крик)

Ведь близко Землю убивший враг,

Он рядом с нами возник!»

Военные специалисты могут понять из написанного, не обращаясь к комментариям, что союзный флот должен был двигаться на высоких скоростях — в свободном падении — в тесном строю. Такой порядок представлял для кандемирцев соблазнительную цель. Корабли кандемирцев постарались не набирать высокой скорости и поэтому были более маневренны. Таркамат рвался окружить объединенный флот и обстрелять его со всех сторон.

«Все готово, мои друзья

(Горек, пронзителен свет звезд).

Все винтики-гвоздики вижу насквозь

В пылающем том копье.

Пусть подходят убившие мой народ

(В шторма вое печаль слышна).

Мы ждем затаясь, — как ждет корабли

В моретайного рифа сталь».

В этом случае автор, конечно, ссылался на прекрасно разработанные интерференционные детекторы парагравитации, которыми были оснащены все корабли союзного флота; и эти приборы на компьютере флагманского корабля создавали детальную картину диспозиции противника. У кочевников имелись подобные приборы, но в небольшом количестве и менее эффективные.

И вот Кандемир рванулся вперед.

(В звоне трубы — презренье богов!)

Залп за залпом — ракеты летят дождем

На королевский флот.

Капитан изгнанников лишь усмехнулся

(Рожденье времен — словно боли крик)

И бросил чары — первые чары,

Рожденные смертью Земли.

Вздыбился космос волной штормовою

(Горек, пронзителен звезд свет),

Гремело пространство, дымясь и грозя,

И взвыли враги в ответ.

И злобные пчелы-кочевники вихрем

(В шторма вое печаль слышна)

Метнулись назад, за Брандобар,

Как высохшая листва.

Здесь записан первый случай применения деформатора пространства. Искусственно созданное явление интерференции позволило союзникам навести мощные отражающие поля вокруг кораблей; другими словами, изменить привязку пространственных линий для находящейся вне защитного поля материи — два эквивалентных толкования открытия Голдспринга. Фактически летящие вражеские ракеты были внезапно отброшены на огромное расстояние, как если бы они были снабжены собственными сверхсветовыми двигателями.

Таркамат ужаснулся. Он допустил взаимопроникновение двух флотов. Корабли противников замедлили ход и сошлись вплотную. Таркамат также приказал снизить скорость.

За эти несколько часов его ученые обдумали ситуацию. Обладая уже некоторыми знаниями физических принципов, лежащих в основе этой тактики, они убедили Таркамата руководствоваться законом сохранения энергии. Энергетическая установка на корабле могла отбросить ракету, но не судно, имеющее гораздо большие размеры. И электромагнитные воздействия также не давали бы эффекта.

Таким образом, Таркамат решил выровнять скорости и расстрелять союзный флот с короткой дистанции из своих неповоротливых, но мощных бортовых орудий. Это грозило ему большими потерями, но — с его точки зрения — обеспечивало бесспорную победу.

Но Таркамат, Кандемира властитель

(В звоне трубы — презренье богов!),

От удара травившись, крикнул

«Вперед! Бейте! Сожгите врагов!»

Вернулись кочевники к месту боя

(Рожденье времен — словно боли крик),

Но снова брошены чары — вторые

Из тех, что родились в смерти Земли.

И вырвалась Сила из стальной скорлупы

(Горек, пронзителен звезд свет),

Беспощадные молнии с треском пронзили

Флот Кандемира в ответ.

Корабли взорвались, как сверхновые звезды

(В шторма вое печаль слышна).

И разломились — и врагов разметала

Паники дикой волна.

На небольших расстояниях корабли союзников, имевших время на подготовку, могли использовать еще и экспериментальные, но тем не менее ужасные для противника пространственно-интерференционные термоядерные излучатели. Принцип действия заключался в создании таких узких пучков энергии, что внутри ядра частицы входили в соприкосновение. Атомы, таким образом, взрывались. Хотя лишь незначительная часть массы корабля была разрушена, это приводило, естественно, к гибели всего судна. В эти несколько минут была погублена почти половина кандемирского флота.

Таркамат, бесспорно, один из самых гениальных флотоводцев в истории Галактики, сумел вывести из боя оставшиеся корабли и собрать их вне досягаемости союзного флота. Он понял, что — увы! — его флот слишком ограничен в выборе дистанции, чтобы продолжать борьбу, и отдал приказ отступить на Майаст-2.

Таркамат, повелитель Кандемира

(В звоне трубы — презренье богов!),

Сказал своим людям:

«Мы проиграли, Но завтра возьмем свое.

Вожди кочевые, не падайте духом

(Рожденье времен — словно боли крик)

И, в наши пределы со мной отступая,

Наденьте достоинства лик!»

И снова — чары, смертью рожденные

(Горек, пронзителен звезд свет),

Голос имели они гремящий

И страх рождали в ответ.

Как смерть от молнии, был внезапен

(В шторма вое печаль слышна)

Капитана голос в чужих кораблях,

И звенела звука его волна.

Таркамат, повелитель Кандемира

(Рожденье времен — словно боли крик),

С остатками армии слушал голос,

Что из пепла Земли возник.

На молекулярном уровне пространственно-интерференционный излучатель был также эффективен и обладал большим радиусом действия. Карл Доннан просто вызвал небольшую вибрацию в корпусах вражеских кораблей, модулированную через микрофон его голосом, и наполнил каждый кандемирский корабль звуком своей речи.

«Мы разбили вас здесь, под Брандобаром

(Горек, пронзителен звезд свет).

Не сдадитесь — тогда мы помчимся дальше,

К Кандемиру — за вами вслед.

Но нам совсем не нужны пепелища

(В шторма вое печаль слышна),

Пусть никто никогда не владеет нами,

Пусть вам будет свобода дана.

Восстаньте — и небо на вас мы обрушим

(В звоне трубы — презренье богов!),

Сдадитесь — увидите возле порога

Свободу, невесту ваших снов».

Свершилось! Войне конец, и тиранам

(Рожденье времен — словно боли крик),

Скорби конец, и пред нами сияет

Земли оживающий лик.

Таркамат достиг интерференционной полосы и отступил со сверхсветовой скоростью. Союзный флот, хотя и превосходящий теперь по численности, не преследовал его. Они не были уверены в возможности захватить Майаст-2. Вместо этого они отправились к небольшим кандемирским аванпостам, захватывая их без особого труда. Таким образом Майаст был изолирован и лишен влияния.

Слова Доннана произвели огромное впечатление. Не только его голос, неожиданно послышавшийся ниоткуда, сломил и без того пошатнувшийся дух кандемирцев; он предложил вассалам путь к свободе. Помоги они свержению ига кочевников, и они не только были бы приняты победившей стороной, но и получили бы независимость, даже поддержку. Немедленного окончательного ответа не последовало, но первый шаг был сделан. В скором времени агенты союзников внедрились на их планеты, чтобы вести пропаганду и организовывать подпольное движение в лучших традициях истории Земли.

И это все для военных комментаторов. Но ученые-литераторы найдут в этой балладе много больше. На первый взгляд она кажется грубоватой и незаконченной. Более тщательное изучение опровергает это. Тот простой факт, что до сих пор не существовало ни одного произведения на уру, достойного упоминания, говорит о многом. И структура баллады также наводит на размышления. Архаическая и преувеличенная образность, часто банальные описания взывают не к утонченным раздумьям, но к чувствам, простым и понятным любой расе космических путешественников. Песня могла доставить удовольствие любому грубоватому астронавту — представителю рода человеческого, ворлакцу, монвенги, ксоану, ианнту, и более того — всем обитателям планет, где известен язык уру. И хотя движение между отдельными группами планет не было ни оживленным, ни регулярным, все же оно имело место. Несколько кораблей в год рисковали отправиться в дальние путешествия.

Кроме того, хотя форма баллады происходит от древних европейских произведений, она гораздо более сложна, чем можно показать в современных переводах. Слова и образы просты, а размер, ритм, созвучия и аллитерация — нет. Они на самом деле составляют головоломку, из которой нельзя изъять ни одной части, чтобы не разрушить общую картину.

Таким образом, песнь передавалась из уст в уста, при этом почти не искажаясь. Астронавты, которые никогда не слышали о Кандемире или Земле, запоминали эти названия, поскольку для них это была просто хорошая застольная песня. И точные вокабулы баллады звучали правильно.

Итак, хотя автор баллады неизвестен, «Битва при Брандобаре», очевидно, не была создана каким-то народным менестрелем. Она была тщательно подготовлена, и поэт трудился над вполне определенной задачей. Фактически это было послание «Бенджамина Франклина» к людям через всю Галактику.

Глава 14

И я увидел, что дорога в Ад

начинается прямо от врат Рая.

Баньян

«Нет, — говорила себе Сигрид Холмен. — Перестань дрожать, дурочка, чего бояться? Или это потому, что за пять лет… я впервые была наедине с мужчиной? О Боже! Как одинока я была все это время!»

Он не сделал первого шага. Только не он — с обветренным лицом и веселыми морщинками у глаз, с легкой сединой на висках. А если бы первый шаг сделала она? Даже мысль о прикосновении к теплому, мускулистому телу заставляла ее сердце останавливаться. Они не могли больше ждать — люди экипажей «Европы» и «Франклина». Полурелигиозное впечатление от первой встречи ослабевало, завязывались знакомства, свадьбы были не за горами. Даже после всех невзгод кандемирской войны мужчин было больше, чем женщин. Соотношение полов будет еще более неравным, если — нет, когда! — другие корабли землян присоединятся к ним. Женщины Земли могли выбирать.

«Неважно, — думала Сигрид. — Мне лучше поторопиться, пока другая не увела его. И он хочет видеть меня сегодня…» Приятное тепло охватило ее. Сигрид не могла ошибиться; она заметила, что взгляд Карла следил за каждым ее движением. Но что-то мешало ему — иначе почему его голос был таким мрачным? Они встретились на корабле, когда офицеры обеих команд обсуждали эпизод с кандемирской ракетой, на которой побывали Сигрид и ее подруги; при упоминании о непонятной записи на переборке его лицо стало странно неподвижным. В конце встречи Доннан отвел Сигрид в сторону и тихо, почти шепотом, попросил прийти к нему на следующий день.

«Но почему я боюсь, — снова и снова спрашивала себя Сигрид. — Мы — две частицы человеческой расы. Мы знаем теперь, что человечество будет жить, появятся дети и домашние очаги на другой Земле, на тысячах или миллионах других планет.

Кандемир побежден. Это еще не признано официально, но его колонии освобождены, его провинции охвачены восстаниями, и представители Кандемира запросили перемирия. Таркамат на переговорах вел себя, как всегда, — жестко и хитро, но все знают, что ему не на что надеяться. Он добьется уступок для своего народа, но с империей Кандемира покончено.

А мы, последние представители гомо сапиенс, заседаем в Совете победителей. Ворлак и Монвенги имеют многочисленные флотилии и миллионные армии, но с большим уважением прислушиваются к мнению Карла Доннана. Его превосходство — не только моральное. Только что освобожденные планеты, чьи правительства еще слабо разбираются в межгалактических отношениях, объединились в коалицию свободных, но достаточно сплоченных миров. Эта коалиция представляет собой значительную силу, а главой ее был избран… человек.

Почему я боюсь?»

Сигрид выбросила эти мысли из головы, когда вела свой аэрокар на посадку. Но она так и не смогла избавиться от противной сухости во рту и заставить сердце биться ровнее.

Длинные строения из нетесаных бревен под гонтовыми крышами образовали квадрат. С трех сторон его росли деревья, неумолимо шелестящие на ветру. Четвертая сторона оставалась открытой и выходила на штаб Доннана, расположенный по другую сторону долины, за блестевшей на солнце рекой. Дальше, у горизонта, поднимались голубые горные вершины. Конечно, это была не Земля, эта планета называлась Варг; а территория, предоставленная Доннану и его людям благодарными пушистыми туземцами, была слишком мала, чтобы обосноваться здесь надолго. Но пока люди не нашли подходящего места для создания колонии, они решили остановиться на Варге, очень напоминавшем Землю. Ветер доносил до Сигрид весенние ароматы.

Доннан спешил ей навстречу. Сигрид тоже побежала, но остановилась на полпути и запрокинула голову. Доннан подошел, не отводя глаз от ее светлых волос, и робко протянул руку. Сигрид положила руку на его ладонь, чувствуя, как краска заливает ее лицо.

— Спасибо, что пришли, мисс Холмен, — промямлил Карл Доннан.

— Не стоит, я рада.

Они говорили по-английски, потому что французским Доннан владел очень плохо. Но ни один из них не возвращался к языку уру. Сигрид нравилось протяжное произношение Доннана.

— Надеюсь, дома, предоставленные женщинам, вполне удобны?

— О да, да! — засмеялась Сигрид. — Каждый мужчина при встрече спрашивает одно и то же.

— У вас все в порядке? Знаете, некоторые из нас слишком нетерпеливы. Они не хотят вас обидеть, но…

— Среди нас тоже есть нетерпеливые. Наконец-то Сигрид и Доннан разняли руки. Она смущенно отвела взгляд от его серых глаз и оглянулась.

— Какой чудесный вид! — сказала она. — Это мне напоминает родные места. Вы живете здесь?

— Я ночую здесь, когда прилетаю на Варг, мисс Холмен. И здесь же живут моя команда и те, кто приезжает на переговоры. Да, вид прекрасный. Но… гм… вам, наверное, нравилось на Затлокопе, так вы ее называли? Капитан Пуссен говорила, что там был отличный климат.

— Не стану возражать. Но, слава Богу, у нас хватало дел, и мы не сознавали, как одиноки мы были там.

— Я… я слышал, вы преуспевали?

— Да. После того как изучили, как говорится, все ходы и выходы, мы быстро разбогатели. Еще несколько лет, и наша корпорация стала бы самой сильной в экономике той группы планет. Мы смогли бы послать сотни кораблей на поиски оставшихся в живых землян. — Сигрид пожала плечами. — Я не хвастаюсь. Необходимость вынудила нас.

— Да, интересная идея. — Доннан восхищенно посмотрел на нее. — Мы решали одну и ту же задачу: отыскать затерявшихся в космосе людей. Но, черт возьми, насколько более элегантным было ваше решение!

— Это медленный путь, — ответила Сигрид. — Мы не могли надеяться на результат раньше, чем через несколько лет. Когда Иаэль Блюм вернулась с Йотля и привезла балладу астронавтов, воспевающую подвиги людей; когда мы узнали, что герои-земляне находятся поблизости, — это был замечательный день. Второй в моей жизни.

— А когда был первый?

Не поднимая глаз, Сигрид тихо произнесла:

— Когда я взяла в руки своего первенца… Некоторое время оба молчали; ветер шелестел листвой деревьев над их головами.

— Да, — наконец произнес Доннан. — Я говорил вам, что ночую здесь. Но это не дом. До сих пор у меня не могло быть дома.

Опасаясь дальнейших откровений, Сигрид необдуманно задала еще один вопрос:

— Наши трудности еще не закончились… и что же будет с теми мужчинами, которые… которые не смогут найти себе жен?

— Мы думали об этом, — нехотя ответил Доннан. — Мы… мы должны передать следующему поколению как можно больше хромосом. Это… гм… будет…

Лицо Сигрид залил румянец; она не отводила глаз от голубых вершин. С большим трудом девушка смогла заговорить:

— Значит, женщины нашего поколения будут рожать детей от разных мужчин?

— Ну…

— Мы тоже обсуждали этот вопрос на борту «Европы», пока добирались сюда. Некоторые из нас… моя подруга Александра… согласны жить с несколькими мужчинами. Полигамия… так это называется? Это решило бы проблему. Но другие женщины, я, например… мы согласны выполнить свой долг перед человеческой расой, но мы хотели бы жить с одним мужчиной. Он… ему придется смириться с тем, что было невозможно на Земле…

Доннан взял Сигрид за руку. Его крепкое пожатие причинило ей боль, но Сигрид и не подумала освободиться. Внезапно Доннан выпустил ее руку, почти отбросил. Сигрид повернула голову и увидела, что он ссутулился и опустил глаза, крепко сжав кулаки.

— Карл, — воскликнула Сигрид, — Карл! Что случилось?

— Мы надеемся, — с трудом заговорил Доннан, — что человечество будет жить…

Сигрид молчала. Карл поднял голову; его лицо окаменело, взгляд стал почти враждебным.

— Я пригласил вас для разговора… Боюсь, я сыграл с вами злую шутку. Вам лучше уйти.

Сигрид отступила на шаг. Внезапно осмелев, она выпрямилась.

— Первое, что вы, мужчины, должны понять, — резко сказала она, — это то, что женщина — не кукла и не ребенок. Я смогу преодолеть все трудности, так же как и вы.

— Думаю, сможете, — пробормотал он, глядя на носки ботинок. — Вы уже многое пережили. Но за последние три года я привык к трудностям. Иногда я делал вид, что их не существует. Но иногда, бессонными ночами… Почему я должен делить их с кем-то?

Ее глаза широко распахнулись. Сигрид шагнула к Доннану, обняла его и положила голову ему на плечо.

— Карл, ты большой, сильный и глупый. Не старайся удержать Вселенную на своих плечах. Я хочу помочь тебе. Для этого я здесь, дурачок!

Через минуту он освободился из ее объятий и достал трубку.

— Я благодарен, — сказал он. — Я благодарен больше, чем могу выразить словами.

Сигрид попыталась улыбнуться.

— Самая большая благодарность — это честность по отношению ко мне. А я очень любопытна.

— Ну… — Он набил трубку суррогатом табака, выпустил облако дыма и зашагал к дому. Сигрид пошла следом за ним. — Может быть, твоя помощь избавит меня от ночных кошмаров. Надеюсь, ты не сломаешься, разделив со мной бремя забот. — Он помолчал. — Если нет — мы вместе решим, что нам делать. Рассказать всем или похоронить тайну навсегда.

Они вошли в дом. Просторная комната, отделанная панелями из светлого дерева, служила Доннану и приемной, и спальней. Комната была обставлена очень просто, но повсюду виднелись необычные сувениры с разных планет. А в углу Сигрид заметила походную кровать. Сигрид почувствовала, как кровь бросилась ей в голову.

Внезапно вошел Рамри и грациозно склонился перед ней. Сигрид не знала, благодарить ей монвенги или проклинать его.

— Мисс Холмен, познакомьтесь с Рамри, жителем планеты Тантаи, — произнес Доннан. — Он был моим другом, когда мы стартовали с Земли, и он стал опорой и поддержкой с тех пор, как мы увидели погибшую планету. Я думаю, Рамри должен присутствовать при нашем разговоре. В межпланетных делах он разбирается лучше, чем кто-либо.

Холодная птичья лапа коснулась руки Сигрид.

— Добро пожаловать, — сказал Рамри по-английски. — Я не могу выразить свою радость по поводу вашего прибытия. Я рад за своих друзей, рад за ваш народ.

— Приятно познакомиться, — заикаясь, ответила Сигрид.

Доннан предложил ей стул и сам занял место за столом. Рамри уселся на своей перекладине. Прежде чем начать разговор, Доннан тяжело вздохнул.

— Существует вопрос, который мы обязаны решить, иначе мы не сможем жить спокойно где бы то ни было. Кто разрушил Землю?

— Но ведь это Кандемир, — сказала Сигрид. — Разве кто-то сомневается?

— Кандемир решительно отрицает это. Мы два года исследовали захваченные архивы, допрашивали пленных, но не нашли никаких доказательств их вины. Конечно, можно допустить, что кандемирцы тщательно уничтожили все следы: уничтожили записи, подобрали исполнителей, способных унести тайну в могилу… Мы знаем, как сильна преданность интересам клана среди кандемирской аристократии. Из всего этого следует, что Кандемир мог быть виновен, а мог быть и невиновен.

— Но Солнечная система наводнена их ракетами! — возразила Сигрид.

— Да, — согласился Доннан. — Но, может быть, это только очередная хитрость? Ведь в этих ракетах сбита программа, они уже не так опасны, как могли бы быть… Это не предположения; кроме счастливого спасения «Европы» и «Франклина» есть еще и другие факты. Три месяца назад я отправил экспедицию в Солнечную систему. Арни Голдспринг со своими приборами побывал там, и то, чего он не смог найти, не сможет найти никто другой. Он и его помощники отловили несколько ракет и разобрали их до последнего винтика. Да, это стандартные кандемирские ракеты, тут нет сомнений. Но все они перепрограммированы. Не значит ли это, что кто-то пытался подставить Кандемир?

— Подставить? — Сигрид прищурилась. — О да! Я понимаю. Кто-то пытался свалить вину на Кандемир. Но записи, которые попались нам на одной из ракет… — Сигрид задохнулась от волнения.

— Это как раз то, о чем я хотел поговорить, — сказал Доннан. — Ваша находка уникальна. Такой улики не посчастливилось найти даже Голдспрингу. Вы принесли снимки?

Сигрид протянула Доннану конверт. Капитан долго рассматривал фотографии. Рамри подошел ближе и заглянул через плечо Доннана.

— Что ты думаешь об этом? — спросил наконец Доннан.

— Часть символов — без сомнения, кандемирские цифры, — сказал Рамри. — Остальные… Не знаю, мог ли я видеть их раньше. Кажется, очень давно… Но даже в нашей системе так много разных языков, разных алфавитов, разных цифр… — Рамри надолго замолчал. Потом легко коснулся лапой лба Доннана. — Не мучайся, Карл-друг-мой, — пропел он. — Снова и снова я говорю тебе: то, что ты узнал на Каткину, не является окончательной истиной. Даже целый народ может ошибаться, не говоря уж об отдельных сбитых с толку представителях. Когда ты будешь слушать меня? Пора забыть то, что ты видел.

Доннан отстранил птицу и пристально посмотрел на Сигрид.

— А что вы, женщины, думаете обо всем этом? — спросил Карл. — У вас было три года на размышления.

— Мы не очень-то задумывались, — ответила Сигрид. — Кроме этих снимков у нас хватало забот. Мы старались вновь обрести надежду, которая погибла вместе с Землей. Мы распознали кандемирские цифры; предположили, что остальные символы обозначают буквы. Вы знаете, что некоторые планеты Кандемирской империи кроме официального языка используют свои наречия. Так же, как разные земные народы говорят на разных языках, но используют одну систему цифр. Возможно, это заметки какого-то рабочего по наладке ракеты, который не очень-то знал кандемирский язык.

— Здесь только шесть незнакомых символов, — проворчал Доннан. — Маловато для буквенных записей. — И он снова склонился над символами.

— Эти символы могут быть и цифрами, — предположил Рамри. — Их, должно быть, написал рабочий с одной из колонизированных планет. Кандемирцы имели возможность подбирать персонал среди вассалов, не открывая им своего замысла. Таким образом обеспечивалась секретность.

— Но сами ракеты, болван! — огрызнулся Доннан. — Сами ракеты являются визитной карточкой! Что ему в этой сверхсекретности, если «Искатель» четвертой модели известен всей Галактике как образец кандемирского производства?

Рамри отошел от стола, опустил голову и удрученно сказал:

— Ты удивляешь меня, Карл! То же самое говорили тебе на Каткину.

Сигрид уткнулась в бумаги, как будто пытаясь найти разгадку.

— Мы почти не задумывались над этими записями, — виновато сказала она. — Никто из нас не знает кандемирского языка, даже капитан Пуссен. Мы о них почти не вспоминали до вчерашнего дня.

Внезапно Сигрид решилась. Она глубоко вздохнула, выпрямилась и громко спросила:

— Что же такое вам показали на Каткину? Может, хватит ходить вокруг да около?

Доннан никак не отреагировал на ее слова.

— У меня еще один вопрос, — сказал он ровным голосом. — Я слышал, у вас на борту были представительницы Югославии и Израиля, не так ли? Может, кто-то из них слышал о планах эмиграции с Земли? Может быть, в Балканских странах или среди арабов — евреи должны были знать, что происходит у арабов, — может быть, хоть кто-то слышал о постройке кораблей или наборе колонистов?

— Нет, — ответила Сигрид.

— Ты уверена?

— Да, уверена. Вспомни, я принимала участие в разработке всеевропейского проекта. Я видела верфи, читала журналы, была в курсе всех новостей. Ну, какой-нибудь небольшой корабль, наверное, можно было построить втайне. Но огромный; способный взять на борт много пассажиров для перелета на другую планету… нет, это не прошло бы незамеченным. И я не думаю, чтобы им хватило времени для постройки после нашего старта.

— Ты права, времени не оставалось. — Доннан покачал головой. — Что ж, ты даешь нам уже вторую улику. Хотя я надеялся, что спаслось гораздо большее число людей, я был почти уверен в твоем ответе. Жаль… Теперь о Каткину. Там мы видели фильм, снятый разведкой монвенги. Это допрос коммерсанта с планеты Ксо, который утверждал, что его концерн продал Балканскому и Арабскому союзам нечто такое, что военные теоретически называли оружием Страшного Суда. Абсолютное оружие. — Голос Доннана зазвенел. — Несколько бомб, способных уничтожить жизнь на целой планете. В случае нападения на страны, купившие их, эти бомбы взрываются все сразу, автоматически. Понимаешь? Монвенги убеждены, что никто не нападал на Землю. Что это было самоубийство.

Сигрид съежилась на стуле. Она не могла произнести ни звука. Доннан ударил кулаком по столу.

— Ты понимаешь?! — почти закричал он. — Я не хотел рассказывать об этом. Монвенги пытались сохранить тайну. Я тоже. Зачем рассказывать друзьям о безумстве их народа? Зачем оставшимся в живых переживать весь этот ужас? — Доннан взял себя в руки и продолжал более спокойно: — Я пытался еще и еще расследовать это дело. Но, несмотря на подкуп и шпионаж, не удалось найти никаких улик на планете Ксо. Конечно, они могли уничтожить все записи об этой сделке. Если ты продал ружье человеку, который потом оказался маньяком-убийцей, ты не будешь рассказывать об этом, иначе больше никто не купит у тебя оружие. Не так ли? Но как тогда объяснить появление кандемирских ракет? Монвенги уверены, что ракеты запустили именно кандемирцы, но уже после катастрофы, чтобы застолбить участок. Солнечная система выгодно расположена — она близка к окраинам сообщества монвенги. А когда Земля остынет, ее легко будет колонизировать. Ракеты были запрограммированы так, чтобы пресекать попытки всякого, кто сунется к Земле. Заметь, Кандемир никогда и не отрицал этого. Они не скрывали своих намерений воспользоваться добычей: между тем кандемирцы не хотели уничтожить тех, кто подходил близко к Земле.

Доннан резко встал и опрокинул стул. Он шагнул к Сигрид, присел у ее ног и взял за руки.

— Ну, вот и все, — неожиданно мягко произнес он. — Ты знаешь самое страшное. Я думаю, мы трое собрали все имеющиеся улики. Мы найдем врага. Выше голову, девочка! Мы попробуем!

Глава 15

Я не пытался утешать.

Желаньям потакая;

Я лишь сказал, что тьма пришла,

Волну морей вздымая.

Честертон

Сигрид Холмен вскочила. Доннан, присевший у ее ног, упал на спину.

— О! — воскликнула Сигрид. — Извини! Она наклонилась и протянула ему руку, чтобы помочь подняться. Доннану не требовалась помощь, но он взял ее за руку. Их лица сблизились. Совсем рядом Доннан увидел губы Сигрид. Неожиданно он усмехнулся.

— Нам только комических ситуаций не хватало, — сказал Карл. — Теперь мне кажется, я выдержу все, что бы мы ни узнали, — тихо добавил он.

Легкая краска появилась на щеках Сигрид, но она заговорила вполне спокойно:

— Давай разбираться дальше. Мы подозреваем Кандемир и жителей Земли. Кого еще? Ворлак? Не хочу обвинять союзников, но не мог ли — как его? — драгар Хлотт по какой-то причине…

— Нет, — возразил Доннан и рассказал о договоре между Ворлаком и Россией. — Кроме того, — добавил Карл, — во время войны у меня появилось много связей в правительстве. Гер Ненна, один из ведущих ученых, особенно помог. Драгары не сильны в искусстве интриги. Не то чтобы у них не было причин нападать на Землю, скорее наоборот, но если бы они решились, то не стали бы этого скрывать. Они не смогли бы долго сохранять тайну. Нет, я давно раскусил драгаров!

— Также можно исключить второстепенные космические державы, такие, как Йанн и Инья, — сказал Рамри. — Все они боялись Кандемира. Поскольку договор между Ворлаком и Советами был опубликован, Землю считали потенциальной приманкой для кочевников; многие считали, что рано или поздно Земля ввяжется в эту войну, и никто не исключал Землю из числа возможных союзников.

— Наши разведчики пришли к такому же выводу, — вздохнул Доннан. — Эти миры непричастны к трагедии. Остаются только Кандемир и сами земляне.

Сигрид нервно взмахнула рукой.

— Но самоубийство невозможно! Хотя это решение было бы в некотором смысле желательным.

— Что ты говоришь? — Доннан и Рамри уставились на Сигрид.

— А почему бы и нет? Тогда мы были бы уверены, что убийцы мертвы и нам нечего больше бояться. Доннан пожал плечами.

— Я забыл, что женщины — хладнокровные практичные существа, — пробормотал он.

— Но, Карл! Предположим, что страшное оружие действительно было установлено. Тогда почему ни одна из стран Земли не попыталась перевезти своих людей на другую планету? Даже если у правительства этой страны имелся такой козырь? Даже если они были уверены, что никто не осмелится напасть на них, они оказались бы в более выгодном положении, разместив часть людей вне Земли. И любое другое правительство, пронюхав о таком оружии, попыталось бы обеспечить себе сходную страховку — против несчастного случая, или… против шантажа, если бы в той же Югославии пришел к власти диктатор вроде Гитлера. В любом случае должна была иметь место хоть какая-нибудь эмиграция с Земли. Но ее не было. Астронавты других миров, хотя бы монвенги, знали бы о беглецах.

Доннан внимательно выслушал речь Сигрид. Он и сам не раз задумывался над этим вопросом, но не мог прийти к какому-то решению; его слишком занимали война и другие проблемы.

— Остается еще один вариант, — сказал Доннан. — Кандемир мог узнать об этом оружии, и тогда разрушение Земли стало бы соблазнительно легкой задачей. Югославии и остальным странам просто не хватило бы времени на эвакуацию.

Сигрид покачала головой.

— Вряд ли, — возразила она. — Возможно, правители Земли и были жестокими, но им требовалась еще и хитрость, иначе многие страны, особенно небольшие, не смогли бы выжить в нашем мире. Политики должны были предвидеть такой вариант. Не только Кандемир, а любой пиратский корабль мог шантажировать целую планету. Я полагаю, никто не осмелился бы купить эти бомбы, не подготовив достаточное количество кораблей для эвакуации.

Внезапно Доннана осенило. Он с размаху ударил кулаком по столу.

— Черт побери, конечно! — рявкнул капитан. — Ты говоришь о том, что проглядели и Рамри, и я. Монвенги не могли додуматься до этого, не зная досконально нашей психологии. Но я-то должен был увидеть… Вся эта идея с бомбами была сумасшедшей. Но эти сумасшедшие рассуждали на редкость логично.

Сигрид выпрямилась. Ее звенящий голос заполнил всю комнату:

— Карл, я не верю, что подобное оружие было куплено кем-то на Земле. Его не было. Не спорю, некоторые страны относились друг к другу с подозрением. Но эти старые дрязги постепенно сходили на нет. Случались какие-то стычки, но ядерная война так и не была развязана, несмотря на то что многие страны имели возможность ее начать. Разве это не доказывает, что ситуация стабилизировалась, что возможность мировой войны практически свелась к нулю? Земля все больше сближалась с внешними мирами. Старые споры утрачивали свою остроту. Оружие Страшного Суда уподобилось Китайской стене, построенной для защиты от несуществующих врагов. За ту же цену можно было купить новые технологии, корабли, послать молодежь учиться, обеспечить себе таким образом и могущество, и безопасность. Земля просто не могла совершить самоубийство.

Собеседники Сигрид еще долго молчали. Они не могли произнести ни слова. Рамри очнулся первым. Его перья взъерошились, зоб раздулся.

— Но наша разведка… ксоан признался в этой сделке!

— Он солгал, — прервала его Сигрид. — Разве ваша разведка никогда не ошибалась?

— Но почему? Зачем? — Рамри метался по комнате, смешно подпрыгивая. — Что могли выгадать правители Ксо от этой лжи? Даже тот торговец не получил ничего, кроме разрешения на вылет. Абсурд!

Доннан следил за своим другом.

— Тебе лучше согласиться, Рамри. Ваш генеральный штаб уже признал эту ошибку. Давайте разбираться дальше.

Доннан снова склонился над бумагами, уставившись на них как на послание оракула. Неземные символы сплетались перед его глазами, как клубок змей. Доннан попытался сосредоточиться на колонках символов, записанных капитаном Пуссен. Транслитерация одного из дельфийских языков? Нет, это глупо. Символы от «А» до «Л» заменяют двенадцать цифр кандемирской системы, а «Л» означает нуль. Итак…

Доннана как током ударило. На мгновение сердце его остановилось. Капитану показалось, что он падает в бездну; в ушах у него зазвенело.

Словно издалека до него донесся голос Рамри:

— Путем исключений мы пришли к выводу, что все-таки Кандемир был убийцей. Возможно, это они сфабриковали версию с ксоанским коммерсантом — просто как приманку. И все же я никогда не считал их вину доказанной. Именно поэтому я с сожалением, но принял версию о самоубийстве.

— Ну что ж, — согласилась Сигрид. — Насколько я поняла, кандемирцы всегда были жестокими завоевателями. И Земля стала очередной жертвой. Кроме того, Россия активно помогала Ворлаку.

— Да, но Таркамат сам доказал Карлу, и вполне убедительно, что советская помощь была незначительной. В самом деле, что могут изменить несколько кораблей или горстка офицеров в масштабах межзвездной войны? Если бы потребовалось, Кандемир мог заявить протест, остановить советское правительство с помощью угроз. Русские наверняка бы отступили. Ведь даже небольшой рейд кандемирских военных кораблей нанес бы им чувствительный удар, тем самым ослабив их по сравнению с западными противниками. Таркамат был хорошо осведомлен о положении дел на Земле. По мнению Кандемира, можно было легко расправиться с Советами, используя земные силы. По принципу «Разделяй и властвуй». При всей своей осведомленности и военной силе Таркамат никогда даже не упоминал о том, что ему известно об этом договоре. И зачем ему опустошать Землю? Условия жизни на Земле подходили кандемирцам. Живая планета была бы выгодней для них, чем куча камня и пепла; возрождение жизни — дорогая затея и занимает уйму времени. Кочевники грубы, но их нельзя считать дураками. Единственной возможной причиной уничтожения могло быть желание устрашить своих врагов. Но тогда Кандемир кричал бы о содеянном, ничего не скрывая.

Доннан заставил себя снова взять бумаги и нажал несколько клавишей на панели компьютера. На капитана словно навалилась огромная тяжесть.

— Да, ваши доводы убедительны, — продолжала спор Сигрид. — Но если бы кандемирцы собирались удержать Солнечную систему за собой, они могли использовать более эффективные патрули, нежели устаревшие ракеты, к тому же плохо запрограммированные. И зачем вообще оставлять патрули? Кандемир был уверен в победе в этой войне; Земля и остальные планеты достались бы ему как законная добыча. А до сих пор никто, даже случайные странники, не смогли бы использовать Землю.

Доннан окаменел перед экраном компьютера.

— Вы хотите сказать, что не Кандемир запустил ракеты. Но кто же? — спросил Рамри.

Вычисления были закончены. На экране появился результат. Доннан повернулся к спорящим. Голос капитана прозвучал уныло и безжизненно:

— Я знаю, кто…

— Что?! — Рамри и Сигрид посмотрели на лицо Доннана и умолкли.

Карл Доннан заговорил абсолютно спокойно:

— Эти каракули, найденные в одной из ракет… Давно следовало понять, что это такое. Женщины не думали об этом, так как у них была масса других проблем. Они просто отложили решение загадки. Но я должен был догадаться сразу. Ты тоже, Рамри. Я полагаю, мы просто не хотели понять.

Золотистые глаза птицы расширились.

— Да? И что же это. Карл?

— Переводная таблица. Составленная каким-то техником, привыкшим считать в одной цифровой системе, но обязанным калибровать приборы в другой. Кандемирцы используют двенадцатеричное исчисление. Вторая группа символов — это шестеричная система.

Сигрид прикусила губу, не понимая, почему лицо Доннана стало мертвенно-бледным. Рамри застыл, словно окаменев.

— Все совпадает, — продолжал Доннан. — Первая запись — цифры от 1 до б — это ключ. Здесь же есть числа, записанные в той и другой системах. Волнистые линии между ними, которые Эдит Пуссен заменила графами колонок, — знаки равенства. Посмотрите сами. Все ясно.

Рамри хрипло откашлялся.

— Колонизированные планеты. Я… я думаю, Леньяр или Друн… кочевники покорили их очень давно… когда-то там пользовались…

Доннан покачал головой:

— Нет, не пойдет. Ты сам назвал причины, по которым Кандемир не мог совершить этого.

Сигрид все поняла. Она отпрянула назад, вытянув руки, словно защищаясь.

— Монвенги? — выдохнула девушка.

— Да, — сказал Доннан.

— Нет! — закричал Рамри. — Клянусь своим народом, это неправда!

— Я не говорил, что ты принимал в этом участие, — попытался утешить его Доннан. Ему хотелось взять Рамри на руки, как в тот день, когда они впервые увидели мертвую Землю. Но ноги Доннана будто приросли к полу. — Если предположить, что монвенги уничтожили Землю, все встает на свои места. Я вижу только одно возражение: монвенги вряд ли стали бы уничтожать потенциального партнера по торговле или союзника в войне; и к тому же они очень славный народ. Но, Рамри, монвенги — не единая цивилизация. Ты даже не узнал эти символы. На вашей планете они неизвестны. Но ведь в вашем сообществе есть планеты, которых ты никогда и не видел. И иные из них населены очень жестокими народами, сторонниками биотехнической ориентации. Если для них допустимо манипулировать жизнью отдельных существ, то почему бы не изменить принцип жизни на целой планете? Представители Тантаи не поступили бы так; но, к примеру, для Лаотанги это допустимо. А в центральном правительстве доминируют представители Лаотанги и им подобные. Жители этих планет даже не занимались торговлей с Землей. Рынок Земли не имел для них никакого значения. С военной точки зрения Земля представлялась бочкой пороха, так как, будучи слабо развитой в военном отношении, могла стать легкой добычей для Кандемира; тогда война подошла бы вплотную к окраинам сообщества монвенги. Политики Лаотанги не испытывали ненависти к землянам. Уверен, остановись мы на их планете, мы нашли бы самый теплый прием и помощь. Но и любви к нам они не испытывали. Мы, как всякие живые существа, были для них просто объектом, который можно использовать в своих целях. Разрушив Землю, эти деятели могли свалить вину на Кандемир, запустив ранее захваченные ракеты. Причем они ослабили их боевые свойства так, чтобы всякий мог распознать в них кандемирское оружие. Точно рассчитанный ход. Всеобщее возмущение против кандемирцев ускорило конец войны. Для пущей безопасности дальновидные политики заготовили стройную легенду. Не знаю, как они заставили ксоана солгать, — может быть, подкупом или угрозами. Знаю только, что история об оружии Страшного Суда была легко сфабрикована. Избыток точных деталей указывает на близкое знакомство с земными делами. Единственное, что показалось мне странным тогда, — это что Вавдвей располагал копией сверхсекретного фильма, будучи всего лишь губернатором одного из окраинных обществ. Что еще выгадывали монвенги? Конечно, саму планету. Они рассчитывали на военную добычу. Но из-за различия биохимии организмов монвенги могли использовать Землю не такой, какой она была, а лишь после стерилизации. В обществе монвенги множество обществ, каждое из которых стремится обзавестись собственной планетой. Это-то и делает монвенги еще большими империалистами, чем Кандемир; правда, до сих пор они действовали не так грубо. Да, у меня больше нет никаких сомнений. Монвенги убили Землю. Расчёт был точен. Монвенги не учли одного: беспомощная, бездомная кучка людей все-таки выжила. Этот просчет нельзя ставить в вину… кто из нас надеялся выжить?..

Доннан умолк.

— У вас нет доказательств! — пронзительно выкрикнул Рамри.

— Пока нет, — ответил Доннан. — Но теперь мы знаем, где их искать, и наверняка найдем.

— Что… что ты задумал, Карл?

— Я не знаю, — тяжело вздохнул Доннан. — Думаю, не стоит раскрывать карты, пока не закончится кандемирская война. А тем временем мы соберем факты и будем готовы действовать.

— О нет! — воскликнула Сигрид. — Еще одна война, и так скоро!

Рамри вздрогнул. Потом выпрямился, высоко вскинув голову. Его оперение переливалось на солнце. Его слова прозвучали мрачно и торжественно:

— Вам не стоит опасаться новой галактической войны. Это наше внутреннее дело.

Доннан ощутил холодок, пробежавший по спине. Он неуверенно шагнул к тому, кто еще недавно был его другом.

— Я никогда не говорил, что ты… — Доннан задохнулся. — Только небольшая горстка твоего народа… Рамри отошел назад.

— Конечно, — сказал он. — Большая часть моего народа постарается восстановить свою честь. Но это нелегко. Пострадают не только несколько личностей. Не только одно-два сообщества. Вам, людям, не стоит в это вмешиваться. Это наша задача. Я надеюсь, очищение и расплата не потребуют гибели многих наших миров.

Рамри резко повернулся и пошел к двери.

— Я сам организую поиски доказательств, — сказал он, не оборачиваясь. — Когда материал будет подготовлен, я представлю его на собрании всех планет. Вот тогда и придет пора действовать. Я думаю, наша гражданская война начнется примерно через год.

— Нет, Рамри! Ведь ваш народ достиг вершин развития, это ведущая сила в данном регионе…

— Вы будете нашими преемниками.

Монвенги вышел. Доннан вдруг понял, что никогда по-настоящему не знал Рамри.

Сигрид подошла к Карлуи обняла его. Вскоре они услышали шум стремительно взлетавшего аэрокара. Как будто вновь рванулись в пространство боевые звездолеты…

— Что же мы наделали?..

УШЕЛЕЦ ^(роман)

Три года находится на земной орбите чужой звездолет, прилетевший с Сигмы Дракона. Все попытки наладить общение с пришельцем оказываются практически безрезультатными. Но вот рождается идея нового подхода к установлению контакта, которая дает прекрасные результаты.

Однако теперь возникает серьезная опасность, что государство, первым получившее технологии пришельца, получит абсолютное преимущество перед остальными странами на мировой арене.

Глава 1

Как всегда неожиданно, звездолет, прибывший с сигмы Дракона, перешел на другую орбиту. Он снизился до предела и теперь почти касался атмосферы Земли. Угляди его кто-нибудь, вставший еще до рассвета, он подумал бы, что это сверхновая. Многие, наверное, удивились бы, кое-кто посмотрел бы в небо с надеждой, кое-кто со страхом, но мало кто, видимо, принял бы это зрелище близко к сердцу. За три года все опасения как-то притупились.

Однако для жителей поселка Вэ все это было важно. Прибытие звездолета стало для них, теоонтологов, явлением, выходящим за рамки обычных духовных событий. По сути дела, это разрешило давным-давно назревший кризис духовности. В конце концов они ввели звездолет в свою обрядовую культуру и единственный в поселке телевизор включали лишь с той целью, чтобы не пропустить каких-либо сообщений о звездолете.

Один из тех, кто не спал этой ночью, затрубил в раковину и разбудил своих товарищей, в том числе Скипа, который лежал на тюфяке в комнате малышей Урании. Проснувшись, он замычал спросонья, зевнул, чертыхнулся и стал выкарабкиваться из-под одеял. Вообще-то глинобитные стены хорошо держали тепло, но окно осталось открытым, а ночи на северо-западе Нью-Мексико были прохладными. Скип поежился и глубоко вдохнул носом сухой воздух, слабо отдававший полынью. Он включил лампу дневного света и подумал, что, слава Богу, не нужно возиться со свечами. Сколь строго местные жители ни придерживались принципов примитивной жизни, им хватало здравого смысла понимать, что весь этот примитивизм весьма зависит от разумного использования сложной техники.

«Ну прямо янки при дворе короля Артура», — подумал Скип, когда впервые прибыл сюда.

Комната озарилась светом: мебель ручной работы, большой Зрак Божий, висящий на беленой стене. Урания была духопоклонницей. То ли она сама, то ли кто другой сделали для малышей смешных игрушечных человечков. На другой стене красовалась еще не законченная Скипом фреска со сказочными персонажами. В этой небольшой колонии народ оказался славным, и, когда Скип приехал сюда, его приняли вполне радушно.

В рюкзаке его лежали только приличный костюм, темно-синяя рубашка и брюки неопределенного покроя. Он не прихватил с собой модных ботинок с загнутыми вверх носами, ограничившись парой кроссовок. Войдя в общую гостиную, Скип обнаружил там Сандалфона и Уранию. Сандалфон был высок и носил пышную бороду; он служил культу Христа, а посему был облачен в черную рясу, поверх которой красовался отделанный бирюзой серебряный наперсный крест. Изящную фигуру Урании скрадывало накинутое на плечи индейское одеяло.

— Явился не запылился! — приветствовал его Сандалфон. — Сожалею, что сигнал сбора нарушил твой сон.

«Это что, намек?» — подумал Скип.

— Похоже, я опоздал, — заметил он. — Впрочем, если вы предпочитаете обойтись без посторонних… Или, скажем, нужно посидеть с мальчиками…

— Да брось ты! — сказала Урания и взяла Скипа за руку. — Не о чем беспокоиться. Мальчики спят и до нашего возвращения не проснутся. Что же до формальностей, то это общий ритуал, никаких культовых тайн. Так что оставайся. — Ее красивое лицо тронула улыбка. — Глядишь, и обратишься в нашу веру.

«Вот уж фигушки!» — подумал Скип и юркнул в ванную комнату. Ему потребовалось совсем немного времени, чтобы причесаться. Короткая стрижка, чуть ниже уха — никаких хлопот, по крайней мере минимум. Его каштановые кудри жили, казалось, своей собственной жизнью, и через пять минут от его прически обычно не оставалось и следа. Свою индивидуальность Скип проявлял тем, что был всегда чисто выбрит, хотя на самом деле причина этого заключалась в том, что в свои двадцать два года он был не в состоянии отрастить усы, которые не напоминали бы собой поле, подвергшееся нашествию саранчи.

«А это хорошая идея для карикатуры», — подумал Скип.

Впрочем, внешность у него была самая обыкновенная: среднего роста, коренастый, хотя довольно подвижный, курносый, лицо в веснушках, большие зеленые глаза.

Вернувшись, он нашел Сандалфона и Уранию в кухне. Они сидели на лавке за дощатым столом. Подле чайника и трех чашек курились благовония. К трубному зову раковины присоединились удары гонга откуда-то снаружи. Скип сначала усомнился, что дети спят, но потом решил, что, наверное, они привыкли к песнопениям и шуму, которыми сопровождались обычно местные обряды. Урания приложила палец к губам и жестом велела Скипу сесть. Сандалфон осенил стол крестным знаменем, Урания уставилась в свою чашку. Все трое чинно пили чай: горячий, ароматный, немного дурманящий.

«Похоже, с травкой», — подумал Скип.

Закончив чаепитие, Урания встала, взяла ожерелье из пестрых ракушек и надела его на шею Скипу. Тут все было неспроста. Поначалу Скип удивлялся тому, с какой тщательностью у вэйцев отработана символика ритуалов. Ведь этот поселок появился всего лет десять назад, и, стало быть, возраст первоисточника богослужений, откуда проистекала вся теоонтология, не превышал тридцати лет. Правда, вскоре Скип сообразил, что практически все было позаимствовано из древней традиции.

«Восприятие реальности есть главным образом продукт нашего разума, — пишет Джозвик. — Поэтому все воображаемое обретает истинность, хотя не целиком и в искаженном виде, и это лишний раз указывает нам на существование того космического единства, которое мы именуем Богом. Посредством медитации, посредством традиционной и нетрадиционной религии, с помощью мифов, науки, философии, искусства, посредством всего нашего опыта мы проникаем в наше бытие и, в конце концов, приближаемся к непосредственному восприятию божественного».

Воздержание, тяжкий труд и бесконечные молитвы вэйцы сочетали с разнузданными языческими обрядами, сопровождавшимися экстатическими состояниями. Отгородившись от современного мира, вэйцы с равным успехом занимались обычным земледелием и пользовались достижениями генной инженерии, у них были развиты ремесла, их товары за хорошую цену шли на городских рынках. И вообще вэйцам, похоже, не было никакого дела до того, что творится вне поселка.

«Ну и вляпался! — думал Скип. — Слишком строго тут для меня. Долго я здесь не задержусь, разве что девчонка какая-нибудь зацепит. И все же я не жалею, что приехал сюда».

Урания взяла его за руку, и сердце у него екнуло. Скип, похоже, опять влюбился. Впрочем, он постоянно был в кого-нибудь влюблен.

Они вышли на немощеную улицу, единственную в поселке. Горбатые глинобитные домики чернели на фоне еще темного неба, на котором сияли хрустальные звезды и Млечный Путь. В дальнем конце улицы старосты собирали своих людей подле костра. Там и сям покачивались фонари, развевались хоругви, слышались молитвы, мелькали возбужденные лица взрослых и подростков. Холодные сумерки наполнились громким топотом и паром, исходившим из человеческих глоток.

Сандалфон направился к людям, чья религиозная атрибутика выдавала в них христиан. Урания повела Скипа прямо к трем танцорам, на головах у которых были уборы из птичьих перьев. Лица их были закрыты масками. Те плясали перед толпой духопоклонников. Глухо забили тамтамы. По дороге Скип видел различные группы верующих, которые предпочитали видеть Бога в Браме, в Амида Буцу, в Змее и Оракуле. Раздались звуки флейты и лиры, послышались григорианские гимны. Фонари погасли, и люди семью колоннами, послушники в хвосте, потянулись на Назонову гору.

Луна уже почти села, но и при звездном свете были видны многочисленные серо-белые поля, которые тянулись к берегу реки, поросшему пирамидальными тополями. Камни, полынь, призрачная сова, величественные горы… Скип чувствовал в себе некое просветление: огромная, священная ночь.

Через полчаса они добрались до вершины. Там лежал большой жертвенный камень, на котором были выбиты слова: «Неведомому Богу». Вэйцы расположились подле камня и молча обратили лица к западу.

Над горизонтом появился светящийся звездолет, и округа огласилась протяжным воем: «О-о-о-о!..»

Скипу уже приходилось видеть приближение звездолета к Земле. Это зрелище было безмерно прекрасно и радостно. Подумать только, ведь эти существа со звезд доказывают нам, что космос обитаем! И они отправили на Землю своего представителя, причем при его, Скипа, жизни! Но этот представитель был столь непостижим, что три года тщетных попыток войти с ним в контакт лишь усугубили недоумение, в котором пребывали лучшие умы человечества. Однако у Скипа оставалась надежда, что, быть может, когда-нибудь и он…

В этот предрассветный час Скип стоял в толпе людей, которые были уверены, что существо, прилетевшее с сигмы Дракона, является посланцем самого Бога. Холодный горный воздух пробирал до костей.

Мерцающая точка быстро перемещалась по звездному небу. Скип не был до конца уверен, что видит посадочный модуль, и хотя заметил кое у кого бинокли, не осмелился попросить. Ведь эти люди ждали появления высшего существа.

В толпе послышалось: «Приветствуем… Аве… Ом Мани Падме Хум…» Люди запели, заплясали, кто становился на колени, кто падал ниц. Звездолет уже исчез на бледнеющем востоке, а обряд все продолжался. Скип стоял и смотрел во все глаза.

Обряд совершался последовательно — одно вероисповедание за другим. Затем толпа смешалась, и все направились обратно в поселок, завтракать. Кто переговаривался, кто шел молча. Восток светлел, округа просыпалась.

— А где Сандалфон? — спросил Скип Уранию. Та взглянула на него, и он снова отметил про себя, какие длинные у нее ресницы. Ветерок трепал волосы, выбившиеся из рыжих кос.

— Ты что, не знаешь? — удивилась она. — Извини. Наверное, нам с Сандалфоном следовало бы ставить друг друга в известность, кто из нас о чем тебе уже рассказал. В общем, он надумал уйти на месяц в отшельники, и ему нужно подготовить убежище, вот он и решил воспользоваться удобным случаем.

— Убежище от кого? — поинтересовался Скип, улыбаясь.

Урания тоже улыбнулась в ответ. Если отвлечься от ее религиозности, она была бы простой и искренней женщиной. Никакие перемены имени и образа жизни не могли вытравить из нее той Мэри Петерсон, которой было так одиноко в Чикаго.

— Убежище от разного рода субчиков, — сказала она. — Таких, как ты, например. А ты меня интересуешь. Наверное, еще больше, чем я тебя.

Скип пожал плечами:

— Мои анкетные данные тебе известны. Добавить мне нечего.

При первом знакомстве на просьбу рассказать о себе он ответил ей:

— Томас Джон Вэйберн, а попросту Скип — уж не знаю, почему меня так прозвали. Родился и вырос в Беркли, штат Калифорния, средний класс, отец электронщик, мать программист, брат и сестра так и остались «соломой». Конечно, невелика радость иметь в семье «кузнечика», но мы не отдалились друг от друга и время от времени встречаемся.

— Как ты сказал?

— «Солома». Простые налогоплательщики… Или ты насчет «кузнечика»? Это сленг. Нечто вроде бродяги-шарманщика. — Он быстро добавил: — Но не обманщика! У «кузнечиков» свой кодекс чести, кровное родство не в счет. Просто мы одинаково думаем, одинаково живем, собираемся иногда — мы не попрошайничаем и не воруем. А если кто и учудит что-нибудь этакое, так все «кузнечики» отвернутся от него, чтобы цеха не порочил. Мы обычные наемные рабочие и хотим, чтобы нам доверяли.

— Конечно, я слыхала о таких. Но ты говоришь так, словно с тех пор как я живу здесь, их стало намного больше. Неужели они не могут найти нормальную работу?

— Разумеется, нынче в сельском хозяйстве и в промышленности почти все автоматизировано. Но ты не представляешь, какой нынче спрос на индивидуальное обслуживание, на нестандартные развлечения. А мозгами шевелить мы умеем. У многих «кузнечиков» за плечами колледж. Мне вот предлагали место учителя, но как-то нет охоты связывать себе руки, во всяком случае прежде, чем успею посмотреть на мир. Поэтому я и ушел из дома. Если ты не хочешь, чтобы я расписал комнату, о которой мы говорили, то, может, я пригожусь как плотник, механик, монтер или, скажем, садовник, а еще я умею петь песенки и рассказывать сказки.

Урания задумчиво кивнула, ее взор блуждал где-то далеко-далеко, она вспомнила свою прежнюю жизнь.

— Мне кажется, — сказала она, — что современное производство способно дать средства к существованию любому человеку, независимо от образа его жизни.

— Деньги-то гуляют, само собой, но использовать свое право на общественные работы меня как-то не тянет. Хотя, проработав полгода каким-нибудь уборщиком, можно при скромных запросах обеспечить себе свободу месяцев на шесть.

— Хорошо бы тебе понять, что наша община никоим образом не отказывается от использования механизмов и достижений кибернетики. Иначе плакали бы наши доходы. Без высоких технологий не было бы низких цен на наши товары, и я сомневаюсь, что нам удалось бы раскрутить тут все наше хозяйство.

— Ты и правда приехал сюда для того, чтобы просто посмотреть, на что это похоже?

— Я же говорил тебе, Урания, что коллекционирую ушельцев, а ушельцы растут как грибы. — Скип нахмурился. — Бывает, вырастет бледная поганка, но чаще-то попадаются грибочки съедобные, как, например, здесь.

— Как мило! — усмехнулась Урания. — Ты сравниваешь меня с поганкой.

Смутившись, Скип покраснел.

— А не будь злюкой! — Урания взяла Скипа за руку. — Просто я хочу узнать тебя ближе, еще ближе… Именно поэтому Сандалфон и поспешил удалиться.

— Ты имеешь в виду… — Сердце у Скипа заколотилось.

— Да, — просто сказала Урания. — Мы тут не признаем браки. Могут возникнуть всякие сложности, ревность там и всякое томление духа. Но ведь безбрачие куда хуже, правда?

Они поцеловались. Ослепительное солнце вставало над вершиной горы, зазвенел жаворонок. Несколько человек, проходя мимо, весело их приветствовали.

Через некоторое время Урания отстранилась, тяжело дыша и раскрасневшись.

— Как выясняется, ты и тут неплох, — улыбаясь, сказала она.

— Ты тоже.

Урания показалась Скипу несколько наивной, но, может, это только на людях? Как бы то ни было, он снова влюбился, и у него была чудесная работа. И хотя вокруг все еще лежали длинные синие тени, воздух уже прогрелся так, что Скип почувствовал слабый запах шалфея.

Держась за руки, смеясь и приплясывая, они пошли вниз, но уже быстрее, чем прежде. Когда они добрались до дома Урании, та первым делом принялась собирать малышей в школу. Вэйцы отказались от услуг министерства образования и держали своих собственных педагогов по всем предметам. Особое внимание в школьной программе уделялось, естественно, теоонтологии.

Урания шепнула Скипу, что все свой дела сделала еще вчера и сегодня у нее выходной, так что спешить некуда, разве что с завтраком.

— Хочу смотреть на звездолет! — канючил Мика.

— Тебе еще рано, маленький, — сказала Урания, причесывая сына. — Он ничем не отличается от обычного спутника.

— А я хочу, — настаивал малыш.

— Так нельзя говорить. Это противно Богу.

— Ему же всего шесть! — вмешался Скип. — Майку, я имею в виду, не Богу. Малыш, я думаю, ты успеешь посмотреть на него в субботу. Ладно? А сейчас идем-ка умываться и одеваться, а пока жарятся оладьи, я расскажу какую-нибудь историю.

— Давай про воздушный шар! — скомандовал Джоэль, потому что Скип неизменно приплетал туда самого Джоэля.

— Нет! Давай про планету Ивинку! — потребовал Мика, из тех же соображений.

— Сейчас мало времени, — заметил Скип, — так что я, пожалуй, расскажу вам историю про дракона.

Покуда малыши плескались и приводили себя в мало-мальски приличный вид, Скип сидел за кухонным столом и внимание его раздваивалось: одна половина отвлекалась на более чем соблазнительные движения Урании, другая же была занята блокнотом, в котором он обычно рисовал, когда было время.

«Значит, дракон… А что дракон? — Скип нарисовал пузатого сияющего дракона с нимбом вокруг головы. — Да-да, святой дракон! Под правой передней лапой лежит Библия. Нет! Лучше не надо. Зачем портить ей настроение». Вместо Библии он нарисовал лист с нотами и прямо на нимбе написал: «О соле мио», и получилась история про дракона Филиберта Фиредрейка, который всю жизнь мечтал петь на сцене, но всякий раз устраивал на сцене пожар, а два умных мальчика, Джоэль и Мика, придумали для него специальный шлем с трубой, которая шла прямо к голландской печке, на которой дракону готовили обед. Рассказывая эту историю, пока братья собирались в школу, Скип и подумать не мог о том, чтобы позавтракать самому.

Он потянулся рукой к Урании, но та ловко увернулась и сказала:

— Поспешишь, людей насмешишь! Сперва я хочу тебя покормить. У нас впереди еще целый день и целая ночь.

Она уже говорила ему, что мальчиков приведут домой только на следующее утро. Скип подумал, что, наверное, это тоже не случайно и что в отказе от семьи как ячейки общества есть свои прелести, хотя он прекрасно понимал, что во всем этом есть что-то угнетающее.

Пока Скип потягивал кофе, Урания готовила ему завтрак. В открытое окно лился солнечный свет, нагревая рыхлые глинобитные стены. От плиты вкусно пахло, и Скип в душе признал, что Урания была права насчет «покормить», потому что в животе у него так и бурчало. Впрочем, прогулка придала ему сил, и от счастья он чувствовал себя чуть ли не половым гигантом.

— Ну и горазд ты сочинять! — восхищалась Урания. — Как ты это делаешь, почти не задумываясь? Жалко будет мальчиков, когда ты уйдешь.

— Тут ничего особенного нет, — попытался замять дело Скип, чувствуя некоторую неловкость.

— И меня жалко, — сказала она тихо, не отрываясь от плиты. — Может, ты останешься?

— Не место мне тут. Я неверующий.

— В душе все верят. Из-за этого общество и раскололось… Да, из-за этого. Ортодоксы становятся все более нетерпимыми, они отрицают радости жизни, обрушиваются на любые проявления чувства, способные притупить боль человеческого существования. Прежде я сама примыкала к ортодоксам и знаю, о чем говорю. Не потому ли люди отказываются от веры? Не потому ли пытаются найти какие-нибудь новые способы жить или отыскать такие способы в прошлом? Пытаются обрести смысл жизни? Да и «кузнечики» твои, и сам ты.

— Не думаю — я ведь простой художник. И надеюсь когда-нибудь стать хорошим художником. На этом мои амбиции исчерпываются. — Скип потер подбородок. Он не был склонен к самоанализу. — Полагаю, бродячая жизнь для меня самое то. Сидя в мастерской, читая книжки и глядя в телевизор, вряд ли я найду подходящую тему для своей картины.

— А мне кажется, сегодня утром ты был очень близок к Богу, — сказала Урания, внимательно посмотрев на него.

— Кто его знает… Подобное чувство посетило меня как-то в горах, когда я лежал в спальном мешке и смотрел на звездное небо. Что наша планета? Крутящийся шарик, и мы на нем — жалкие копошащиеся козявки. Жуткое и величественное чувство… — Скип решил, что пора спускаться на землю. — Да ладно, девочка, для меня полминуты такого состояния — уже много!

— Тут таинство, Скип, — продолжала Урания. — Это существо не какой-нибудь там иностранец в национальном костюме, это… это некое бытие, которое мы не умеем воспринимать. Разве ты не понимаешь, что наука дает нам только крохи знания, лишь то, что можно увидеть или потрогать.

Оладьи наконец поджарились. Урания выложила их на тарелку и села напротив Скипа.

«Если так и дальше пойдет, — думал он, поливая оладьи вареньем, — она и до вечера не кончит своей проповеди. А может, и до утра, если ее не остановить».

— М-м! Пища богов! — промычал он с набитым ртом.

— Погоди! — Урания взяла его за руку. — Я хочу, чтобы на тебя снизошло озарение, — ты его заслуживаешь.

— Вряд ли, милая. Давай смотреть правде в глаза. Я уважаю твои религиозные чувства, но никоим образом не разделяю их. Просто меня интересует этот сигманец и проблема контакта. Наверняка он думает иначе, чем мы: он же не гуманоид. Я уверен, найдется какой-нибудь умник — и ларчик откроется, держу пари, очень скоро.

— Если сигманец не улетит прежде. И навсегда.

Скип кивнул, помрачнев. Подобные опасения высказывались не раз по мере того, как месяцы неудач складывались в годы. Может, звездолет совершает полеты от одной планеты к другой просто так. Со скоростью, которая недоступна кораблям землян, которые всего-то полвека назад вышли в космос. Звездолет способен облететь Солнце, причем может подойти к нему настолько близко, что на таком расстоянии радиация наверняка убила бы экипаж любого нашего корабля. Может, через пару недель звездолет покинет окрестности Земли и обоснуется возле какого-нибудь Гинунгагапа?

И если все его технологические чудеса улетучатся вместе с ним, так и не доставшись людям, это, возможно, будет еще не худшее из зол. Сама возможность межзвездных перелетов теперь уже доказана, но нынешнее поколение едва ли признает это, а возможно, человечество просто не успеет этого признать. Скип постоянно читал книги, причем в самых неподходящих для этого местах, и мог назвать имена многих серьезных ученых, которые полагали, что технически развитая цивилизация, ограниченная одной-единственной пригодной для жизни планетой, через несколько столетий неизбежно должна прийти к своей гибели.

— Боюсь, это очень возможно, — сказал Скип. — Сколько мы будем дожидаться, покуда этот тип, неважно кто — он, она или оно! — соизволит приступить к разработке общего языка? Сколько можно биться лбом о стену?

— Беда в том, что они сами себя ограничивают, — горячо подхватила Урания. — Помимо нескольких чиновников да журналистов, туда допускают только ученых. Больше никого. Неужели никому не приходит в голову, что сигманец ищет не столько общения, сколько общества?

— Как ты представляешь себе общество без общения? — Скип решил продолжить эту тему, хотя это не входило в его ближайшие планы. Однако беседа его увлекла. — Мне, к примеру, приходила мысль, что мы сигманца вовсе не интересуем. Как это ни печально, нам, возможно, придется принять это как факт. Может, его устремления, его чувства не имеют ничего общего с нашими. Но черт побери! Ведь зачем-то они строят звездолеты, о каких нам приходится только мечтать! Значит, должны быть и сходные мотивы к перемене мест…

И тут Скип разинул рот, уронил вилку на стол и испустил такой вопль, что Урания в испуге вскочила.

Глава 2

Неделю спустя звездолет вернулся на свою прежнюю орбиту. С обитаемых орбитальных станций сообщили, что в течение часа корабль пребывал в состоянии светящегося шара, переливавшегося всеми цветами радуги. Это означало, что сигманец готов принять гостей: один из немногих сигналов, которые люди научились идентифицировать достаточно точно. Так как подобные приглашения имели силу в течение нескольких дней, космический корабль и команда были постоянно готовы действовать согласно схеме, которая предварительно прошла горнило жарких дебатов между учеными и политиками. На этот раз задание было разработано вроде бы более рационально.

Ивонна Кантер размышляла о том, что ситуация складывается отнюдь не в пользу гомо сапиенс. (Меж тем она натянула комбинезон, схватила заранее собранную сумку, закрыла свой номер, спустилась с пятидесятого этажа в подземный гараж, установила автопилот машины курсом на базу Армстронг, закурила сигарету и попыталась расслабиться — впрочем, тщетно.) Три года разочарований привели к тому, что посещение звездолета перестало считаться престижным. Ведь все, что там происходило, скрупулезно записывалось всевозможной аппаратурой и передавалось по каналам связи. Зачем в поте лица своего добывать исходную информацию, если с равным успехом можно было подготовить научную статью, с полным комфортом работая в своем кабинете?

«Вот что они себе думают, — размышляла Ивонна. — Конечно, пока что они оказывались правы, но на этот раз, на этот-то раз…» Сердце ее готово было выпрыгнуть из груди.

Улицы Денвера в пять утра были почти пусты. Дорожные компьютеры кратчайшим путем направляли машину к черте города. Выйдя из зоны их управления, автопилот прибавил газу и со скрежетом выжимал из машины километров двести в час. Ивонна почти не смотрела по сторонам — ни на придорожные поля, ни на широко раскинувшийся взлетный комплекс, до окраин которого она наконец добралась.

Ей пришла в голову мысль, что не только космодром Армстронг, но и Исследовательский центр Кеннеди потеряли в ее глазах все свое прежнее очарование, равно как вся астронавтика Земли вообще. Можно продолжать челночные полеты на лунные и марсианские станции, можно готовить экспедицию на Юпитер, обсуждать перспективы полета к Сатурну, но когда сигманский звездолет висит у тебя над головой, понимаешь, что все это детские игрушки.

Ивонна пришла в себя, только оказавшись перед полковником Алмейдой. Запуск был назначен на 9.45, она прибыла первой, за два часа до старта.

— Напомните мне, полковник, кто еще должен быть. Я что-то забыла, — обратилась Ивонна к Алмейде.

— Только Ван, — ответил тот. — Вы же знаете, европейцы еще не очухались после аварии с «Коперником». Мы предложили им услуги Дуклоса, но те отказались. Сильно подозреваю, что они просто экономят деньги. А русские… Эти и вовсе сообщили в Центр, что Серов заболел, а замены ему сейчас нет. Так что они — «пас». Думаю, последний финансовый кризис потрепал их куда сильнее, чем они хотят показать.

— Значит, Ван и я? Отлично… По крайней мере, никто не будет путаться под ногами.

Алмейда с интересом разглядывал Ивонну. Высокая, стройная, почти худая. Всегда опрятная и тщательно подобранная одежда подчеркивала ее прелестные черты: удлиненное худощавое лицо, узкие скулы, нос с горбинкой, острый подбородок. Все это было привлекательно само по себе, и вдобавок — пухлые губы, живые глаза, брови вразлет, цвет лица, которым едва ли могла похвастаться женщина в ее возрасте, а ей было тридцать. Однако комбинезон и черные волосы, обычно распущенные по плечам, а теперь собранные в строгий пучок, ставили отчасти все на свои места.

— Не думаю, что Ван будет сильно докучать вам, — с расстановкой произнес начальник контрразведки. Ивонна улыбнулась:

— Да уж, вы целый день за камерой: кто, чего, с кем… Впрочем, Ван точен, как робот. — Она стала серьезной и поспешно добавила: — Извините, не надо было мне так говорить. Просто Ван не самая приятная компания. За его непроницаемой внешностью есть какая-то натянутость. Чувствуешь, что он постоянно следит за тобой, просчитывает каждый твой шаг. Это действует на нервы.

Алмейда воздержался от комментариев. Слова Ивонны лишний раз подтвердили его впечатления от ее собственной персоны. Ее сдержанность и почти фанатичная концентрация на том, что она делает сию минуту, заставляли полковника усомниться, имела ли она когда-либо, так сказать, близкого друга… Родители и прочие родственники на востоке, Бердт — фамилия еврейская, может, у нее там теплое гнездышко? А может, наоборот — профессор Бердт с супругой гордились своей выдающейся дочерью, но не очень-то жаловали ее у себя, мол, пусть лучше добивается еще более блестящих успехов?.. Алмейда был почти уверен, что Ивонна ни с кем не спала, помимо своего мужа, брак с которым распался через пять лет после свадьбы… как раз два года назад… А незадолго до этого Ивонна присоединилась к проекту «Сигма».

Полковник поднял взгляд на Ивонну.

— Не беспокойтесь, Энди. На этот раз у меня столько дел, что будет не до Вана.

— Да ну? Что-нибудь нащупали?

— Может, и так. На последней сессии у меня возникла одна идея, я сейчас ее отрабатываю. Похоже, вырисовывается нечто обнадеживающее. — Она говорила горячо и убежденно, что лишь придавало ей прелести, но вдруг сжала губы и покачала головой: — Не хочу распространяться, пока не попробую.

Алмейда пощипывал свою армейского образца бородку «под Ван Дейка».

— А у вас все предусмотрено насчет, ну… несчастного случая?

— Разумеется. Все мои разработки находятся дома вместе с прочими документами. — Ивонна встала. — Если мы закончили, я бы чего-нибудь перекусила.

Покуда корабль маневрировал на подходе к звездолету, Ивонна размышляла о том, что она не могла себе и представить, что когда-либо ей может надоесть это зрелище.

В левом иллюминаторе, на расстоянии 75 000 километров, на фоне черного неба сияла Земля. Дневная сторона была иссечена синими тенями вперемешку с белыми завихрениями, которые создавали облака. Зелено-бурые кляксы суши были почти не видны, словно Ивонна уже отрешилась от всего земного и была готова ступить на неведомый берег. Ночная сторона была черной, лишь кое-где что-то мерцало — то ли грозовые разряды, то ли огни городов.

Отвернувшись на некоторое время, чтобы после яркого света дать зрачкам расшириться, Ивонна посмотрела на звезды. Из-за внутреннего освещения звезды были не такими красивыми, какими выглядели бы, скажем, с вершины Пайка. Они мерцали холодно, по-зимнему. На их фоне двигался звездолет.

Он был виден как бы по частям. Казалось, это не корабль, а некое порождение неизвестной природы силового поля огромной мощности — нечто не из металла, кристаллов или синтетики. Два светящихся сфероида, отливавшие медью. Большой сфероид, несколько сот метров в диаметре, был сплошным. Торчащие каркасные башни, антенны, колеса, рамы, купола, всевозможные провода и другие не поддающиеся описанию штуковины, о назначении которых оставалось только гадать. Трудно себе представить что-либо более хаотичное. Помимо всего прочего, все это нагромождение двигалось, словно дышало — прямо на глазах вырастали новые выступы, в мозгу оживали новые ассоциации; ни Парфенон, ни Шартрский собор, ни Тадж-Махал не могли бы соперничать с этой изысканной простотой, с этим безмятежным динамизмом.

Второй, меньший сфероид, оборудованный уже не так экстравагантно — нечто вроде арматурной конструкции, сквозь которую просвечивали звезды, — находился примерно в двух километрах от большого и удерживался, видимо, посредством гидромагнитного поля. Ивонна не верила своим глазам: открывшееся в телескоп зрелище было увлекательно, словно театральное представление. Как бы то ни было, все это, наверное, находится в энергетическом поле, мощность которого сравнима с энергией звезд. Когда на расстоянии светового года звездолет начал торможение при подходе к Солнечной системе, астрономы зарегистрировали излучение чудовищной силы. Эта несущаяся звезда сбрасывала скорость год и девять месяцев, и все это время беспокойство на Земле то и дело переходило в панику, доходило даже до случаев нарушения общественного порядка. Ивонне вспомнилось, как бесстрастные слова знаменитого телекомментатора Сигурдсена переменили ее настроение — от тревоги к надежде. Просто фантастика!

…несомненно, космический корабль из другой планетарной системы. Р. В. Буссард еще в прошлом веке говорил о возможности использования этого принципа. Межзвездное пространство вовсе не абсолютный вакуум. В окрестностях нашей Галактики концентрация межзвездного газа равна примерно одному атому водорода на кубический сантиметр. Разумеется, это ничтожно мало, но если вы перемещаетесь со скоростью, сравнимой со скоростью света, а скорость света есть недостижимый предел, допускаемый релятивистской физикой, так вот, если вы перемещаетесь столь быстро, эти самые атомы, ударяясь в обшивку вашего корабля, испускают рентгеновские лучи и прочие элементарные частицы, причем таких энергий и концентраций, что от мгновенной смерти вас не защитит никакая обшивка, никакой материал. Я говорю, никакой материал, но нам с вами кое-что известно об электромагнитных и ядерных силах. Реактор, который снабжает электроэнергией, возможно, и ваш дом, использует эти силы для удерживания водородной плазмы, где атомы имеют такую огромную энергию, что способны образовывать атомы гелия и таким образом высвобождать энергию. Буссард предположил, что подобные силы, но на много порядков более мощные, когда-нибудь удастся использовать для отталкивания межзвездного газа от звездолета. Далее Буссард предположил, что хаотичные потоки газа могут быть направлены в корму и таким образом служить движителем космического корабля.

Другими словами, корабль Буссарда имеет практически неограниченный источник энергии. Топливо ему необходимо лишь для того, чтобы развить соответствующую начальную скорость, а далее он может увеличивать скорость до бесконечно близкой к световой. А это значит, что полет до ближайших звезд займет не многие тысячелетия, а всего-навсего несколько лет. Ворота Вселенной распахнутся перед человечеством!

Очевидно, более развитая цивилизация опередила нас и построила космический корабль по принципу Буссарда. Трудно предложить иное объяснение. Звездолет приближается с отрицательным ускорением порядка одной трети g. Это позволяет нам предположить, что он прибыл с планеты, которая меньше Земли. Не исключено, что звездолет отправился из ближайшей к нам звездной системы в ответ на радиосигналы, которые мы отправили еще в прошлом столетии. Если это так, то, судя по нынешнему курсу корабля, точкой отправления является сигма Дракона. Эта звезда не сильно отличается от нашего Солнца, до нее чуть больше восемнадцати световых лет. Впрочем, посмотрим… Но нам нечего бояться. Напротив, нам открывается космос!

Правда, некоторые из моих коллег опасаются того, что двигатель у звездолета все-таки фотонный, хотя, как мы видели, тут возможны варианты. Строить фотонные двигатели мы пока не умеем. В основе такого двигателя лежит огромной мощности газовый лазер, создающий поток фотонов. Это самый эффективный двигатель из всех, какие мы себе можем представить. Если поток фотонов такой интенсивности прошьет Землю, то катастрофические последствия трудно вообразить… Но этого не случится!!!

Я согласен с теми, кто считает, что вышедшая в космос цивилизация должна иметь мирные цели, так как в противном случае она уничтожила бы сама себя задолго до того, как достигла бы соответствующего уровня технологии. Ведь и нам, при всей нашей сравнительно примитивной технологии, пришлось, хоть и не сразу, но подчиняясь железной необходимости, создать систему международной безопасности и контроля над вооружениями. Я не верю, что мы можем снова окунуться в этот кошмар, когда в любую минуту следует ожидать ядерной атаки противника. Я уверен, что наши дети и внуки не будут знать опасностей века нынешнего и что сдержанное сотрудничество перерастет в истинно добрые отношения.

Однако мы не должны заблуждаться насчет наших, так сказать, гостей. Может, они и не святые, но наверняка не безумцы. Межзвездное пространство — это бесконечность, которую мы в состоянии измерить, но пока не в состоянии осознать. Как бы то ни было, перед нами отнюдь не космический флот, а один-единственный звездолет — по нашим прикидкам даже меньший по размерам, чем многие из наших кораблей. Тем не менее этот корабль так напичкан технологическими чудесами, что способен посрамить египетские пирамиды. Великую Китайскую стену и все наши достижения в области исследования Солнечной системы. Но зачем им вредить нам? Чего они добьются, какие проблемы своего народа решат, чем потешат свое самолюбие, атаковав беззащитных землян? Ведь они победили бездну! Нет! Ими движет одно стремление — жажда познания. Конечно, жажда славы и приключений, возможно, тоже, но главное — знания.

Исходя из этого, я полагаю, что мы далеко не безнадежны в этом смысле. У нас накоплена огромная информация — планетография, биология, история, антропология, информация обо всем, чем мы были и есть. Мы можем обменять ее на то, что нам предложат пришельцы.

И все-таки я готов признаться, что весьма озадачен. Зачем прибыл звездолет? Ведь куда проще и дешевле обменяться информацией с помощью лазерных пучков или как-нибудь в этом роде. Видимо, строители звездолета уже посылали нам свои сигналы. А может, жажда знаний у них такова, что они не хотят ждать? Прошло бы несколько столетий, прежде чем нам удалось бы разработать язык взаимного общения. Ведь ответ на заданный вопрос придет лишь спустя тридцать шесть лет! Экспедиция же, так сказать, явочным порядком решит задачу значительно быстрее. Возможно, мы подключимся к межзвездной системе коммуникаций, а возможно, у сигманцев, если они и впрямь с сигмы Дракона, только один такой звездолет, который курсирует от одной звезды к другой.

Разумеется, это только догадки. Как хочется узнать истину! Во всяком случае, можно не сомневаться, что наши гости, примут все меры предосторожности, то есть еще на окраине Солнечной системы выключат свой смертоносный фотонный двигатель и далее пойдут на безопасной тяге — что-нибудь вроде наших ионных двигателей, разумеется, на порядок более совершенных, чем наши. Думаю, они явятся к нам с миром, подобно тому как ангелы спустились на Вифлеем. Дети Земли, готовьтесь к приему гостей!

«Он оказался прав насчет того, что они нам не повредят, — подумала Ивонна. — Но что дальше? Какое жестокое разочарование для нашего несчастного, больного человечества!.. Быть может, мне, именно мне, прямо сейчас, удастся пробить эту стену и помочь людям?»

— Тихий ход!.. Еще три градуса… Еще шесть ньютонов тяги… Держать десять, ноль и два с половиной, уровень четыре-ноль… Стоп!

Тишина, невесомость, в иллюминаторе звезды.

— Приехали, доктор Кантер. — Пилот зевнул и потянулся. — Передохнем?

— Спасибо, нет. — Ивонна поежилась, — Подождите. — Секунду спустя она добавила: — Пожалуйста.

— Я провожу вас, — откликнулся второй пилот и вслед за Ивонной отстегнул привязные ремни.

Будучи уже в скафандрах, они проверили снаряжение и реактивные ранцы, опустили шлемофоны и включили откачку воздуха.

Ивонна думала, что отправится к звездолету одна и в одиночку насладится ничем теперь не замутненным звездным великолепием. Но не тут-то было. Сколько она ни тренировалась в центре подготовки, когда включилась в проект «Сигма», этого оказалось явно недостаточно для встречи с открытым космосом. Пристегнутая к лодыжке второго пилота, она беспомощно зависла на длинном шнуре вместе с ящиком, где находился запас продовольствия и прочее снаряжение. Ивонна позволила буксировать себя второму пилоту. Тот двигался неторопливо, осторожно и постоянно сверялся с показаниями приборов, чтобы не проскочить мимо «туннеля» в энергетическом поле, который сигманец временно открыл для гостей. Тем не менее вход они отыскали далеко не с первой попытки. В «туннеле» у людей возникло ощущение, будто они двигались навстречу сильному потоку горячей воды. Стоит чуть увеличить напор, и незваный гость вылетит как пробка.

Они остановились перед колыхавшейся полупрозрачной завесой, видимо, энергетической, которая отгораживала вход в звездолет. Второй пилот отстегнул страховочный шнур, но другой рукой все еще держал Ивонну. Свечение Земли, отражавшееся от шлемофона, не давало видеть его лицо. До Ивонны дошел лишь бесстрастный радиоголос: «Порядок?»

— Порядок.

— Не забудьте, мы будем ожидать вас на орбите. Когда он вас отпустит и подаст световой сигнал, будьте готовы и ждите. Мы проделаем тот же маневр и заберем вас.

— Я не новичок, не беспокойтесь! — отрезала Ивонна, но, сообразив, что была резка, добавила: — Извините, я не хотела вас обидеть. Просто пора работать, время на вес золота!

— Ладно, — сказал второй пилот и отпустил ее. Ивонна включила реактивный ранец и двинулась в звездолет, за завесу, которая легко пропустила ее.

Глава 3

Голова Скипа была готова лопнуть от переполнявших ее мыслей, но он старательно, как и обещал мальчикам, заканчивал фреску. Он жил по принципу — никогда не оставлять долгов. Урания и малыши предпринимали последние безнадежные попытки удержать его, но, когда он стал прощаться, все трое разрыдались. Скип не принимал эти слезы близко к сердцу, тем более что время было дорого.

— Я постараюсь вернуться, — сказал он на прощание, подумав про себя, что, может, он еще и правда вернется.

До города его подбросили на попутке. «Город» представлял собой дюжину домов с парой лавок, автостоянкой и баром. Скип двинул прямо в бар. В Вэ не было алкоголя — только травки, используемые в обрядовых целях. Отдышавшись после первой кружки пива, он заговорил с хозяином, а после второй — занялся подсчетом предстоящих дорожных издержек.

Обычно Скип путешествовал автостопом. Народу в этих местах было мало, и люди не шарахались друг от друга, как это приходится делать тем беднягам, что живут в перенаселенных районах семимиллиардной старушки Земли. Скип болтал с людьми, расспрашивал их о жизни, останавливался где хотел и часто вовсе менял первоначально выбранный маршрут. Однако на этот раз он спешил. Дело в том, что многоликий Бог вэйцев знал, когда сигманцу все это надоест и он улетит! Так что Скипу нужно было как можно быстрее добраться до президента Соединенных Штатов Америки или верховного комиссара по безопасности, или хотя бы до кого-нибудь из тех, кто вхож к ним.

Значит, так, подобьем бабки. Урания заплатила ему совсем немного. В поселке Вэ наличных денег на душу населения было немногим больше, чем в кармане у какого-нибудь «кузнечика». Впрочем, это было неважно. Добавив это к тому, с чем он прибыл в Вэ (Черт! Эти сто баксов старыми! Значит, делим на тысячу, получается десять центов), Скип получил в итоге двести тридцать три с половиной доллара. А ведь ему нужно есть, пить, покупать билеты, да и эта пара кружек пива уже минус четыре бакса… Может, звякнуть в Беркли, одолжить у отца? Он будет только рад помочь… Скип скорчил гримасу. Нет. Не любил он одалживаться, а долги нравственные и вовсе неоплатны. Не становиться же «соломой»?!

Скип решил потратить деньги на информацию. В этой мрачной архаичной таверне о современнойтехнологии свидетельствовал разве что телефон-автомат: чтобы позвонить, нужно было воспользоваться не монеткой, а кредитной карточкой. Сунь Скип в щель автомата свою кредитную карточку, наверняка противно замигала бы лампочка «Счет пуст». Поэтому, предъявив свои наличные хозяину бара, Скип получил в распоряжение его кредитную карточку. По экрану пробежали надписи, появилось изображение девушки с дежурной улыбкой.

«СЛУЖБА ИНФОРМАЦИИ. ЧЕМ МЫ МОЖЕМ ВАМ ПОМОЧЬ?»

Скип набрал на клавиатуре кодовое слово, чтобы избежать слишком дорогого общения с живым оператором. По компьютерной сети все запросы направлялись в специализированный банк данных, расположенный где-то в глубине страны. Электронные лучи сканировали молекулярную память, считывая информацию с деформаций огромных молекул. Через минуту ожидания (канал связи был, очевидно, перегружен) на экране появилась надпись: «ОТВЕТ НА ВАШ ЗАПРОС ГОТОВ. ОТПЕЧАТАТЬ?»

«Нет, благодарю», — ответил Скип. Дешевле запомнить. Он усмехнулся: зачем он благодарит эту железку? По экрану побежали строчки. Скип нажал кнопку: «Помедленнее».

Где работают экспедиции хранителей и какие? Ответ: экспедиция Моргана в Коннектикуте, зона эрозии; «Друзья Земли» восстанавливают леса в Висконсине; группа «Терра» с миссией в Египте (с ними несколько коллег из других стран) под эгидой комитета охраны окружающей среды; комиссия «Общего Богатства» осуществляет текущий контроль в Алабаме…

Экран погас. Скип, расплатившись с хозяином, вернулся к своему пиву и своим подсчетам. В группе «Терра» он работал в прошлом году, с ним там считались, он даже чуть не пошел на повышение с легкой руки тамошнего шефа. Однако в Египет просто так не доберешься, да и оттуда — тоже намаешься.

«Нет, неохота мне тащиться туда, — думал Скип. — Хватит с меня теленовостей об экологических катастрофах!»

Ближе всех была экспедиция Туата-де-Данаан, на озере Тахо. Но там не знают его… Придется полгода вживаться и утверждать себя, пока заработаешь подходящие рекомендации, чтобы добиться приема у какой-нибудь шишки…

Стоп. Вообще-то он с удовольствием поработал бы на озере Тахо. Там занимались не только очисткой воды в озере и восстановлением прилегающего к нему леса; в их ведении находился весь этот район Сьерры. Так что помимо решения рекреационных задач на водосборах и в лесу, там занимались и сельским хозяйством. Небольшие фермы, устроенные в тщательно выбранных местах и использующие самые новые технологические достижения работы в горной местности, могли бы не только подбросить лишний кусок хлеба в пасть вечно голодного мира, но и оказать положительное влияние на процесс восстановления природного баланса, превращая собственников земли по сути дела в смотрителей и охранников природы. В ограниченном объеме этот проект был разработан специально для поселенцев, и власти обещали предоставить права собственности на землю наиболее квалифицированным из них. А ведь в поселенцы на Тахо готовили парней из округа Мендочино, среди которых у Скипа были друзья…

— Эй, хозяин! Нет ли сегодня транспорта на север?

Народу в автобусе набилось довольно много, в основном местные. Мозья недолго просуществовала как отдельный городок: Солт-Лейк-Сити задушил ее, словно осьминог. Автобус шел экспрессом через Рино. Скип приготовился поскучать, не имея особых надежд разговорить своего пожилого соседа.

— Варварство какое-то! — проворчал тот. — Не упадок, а самое настоящее варварство! И вы вот тоже, извините за выражение, варвар. И не ваша вина, что кругом заводы, а не школы, не говоря уже о колледжах. А все почему? — Он ударил ладонью по колену соседа. — Никому нет дела до образования и воспитания, остается удивляться, что этот феномен еще существует!

Скип вздохнул и отвернулся к окну. Автобус громыхал по совершенно опустошенной земле. Сквозь облако пыли Скип видел голые солончаки, кое-где поросшие полынью, синеющие вдали горы да пару канюков, кружащих в поднебесье. Духота, слепящее солнце… Он подумал, что не худо бы открыть окно или хотя бы занавесить его… На синем небе там и сям белели конверсионные следы реактивных самолетов. Вот было бы хорошо, если бы денег хватило на билет первого класса. Или хотя бы на какую-нибудь чартерную колымагу, которая, небось, ничем не лучше этого чертова рыдвана — по крайней мере не придется долго мучиться.

— У вас нет образования, вы просто прошли обработку, — не унимался сосед.

Скип сперва хотел показать ему книжку Робинсона Джефферса, которая лежала у него в кармане куртки, но раздумал. Только раззадоришь его.

«А может, врезать ему правду-матку? — подумал он. — Как-нибудь так: «Мои родители, сэр, в свое время объяснили мне положение дел, и я вполне разделяю их мнение. Люди они интеллигентные, эрудированные и знают, что говорят. Разумеется, я не всегда согласен с ними, но в моих глазах это нисколько не умаляет их интеллекта. Еще в детстве они были свидетелями вошедшего тогда в моду радикализма и многие годы потом слушали жалобы старших на неблагодарную молодежь, которая не желает прислушиваться. Однако поколению моих родителей было не до того, нужно было выживать в мире наживы: выживать духовно, а подчас и физически, выживать в переполненных школах, год за годом. Сэр, как могут дети бедняков, это раньше, а теперь почти все дети, за редким исключением самых богатых, как могут они научиться хоть чему-нибудь, если нет свежего взгляда на вещи, если вся философия образования, от Платона до Скиннера, направлена в научную плоскость, если пресловутый инженерный подход оставляет за бортом все то, что мы именуем психологией, если использовать результаты изучения человека как такового, не рассматривая его как единое целое. Обучающие машины — это лишь начало, далее нужно привлекать психофизиологию. Методы подсознательного воздействия вызывали много споров, но возможны куда более простые и эффективные способы. К примеру, уровень успеваемости резко повысился, когда была усовершенствована поощрительная методика обучения. Так что современная система образования, вплоть до окончания колледжа, это совсем другая штука! И я страшно рад, что несколько лет из тех немногих лет, что отпущены мне в этой жизни, мне не пришлось попусту просиживать штаны. Ваша беда, сэр, что вы родились слишком поздно. Вы являетесь профессором в эпоху, когда никакая академия не рассматривается всерьез. Все настоящие исследователи давно соблазнились производством и властью. А настоящий, прирожденный педагог вынужден ограничивать круг своих учеников. У вас есть ученая степень, вы окружены толпой бездарей, и никто, кроме горстки вам подобных ворчунов, не слушает вас. В глазах общества педагоги низведены до уровня технической интеллигенции, наравне с квалифицированными рабочими, полицейскими, врачами, астронавтами… Нет! Это было бы слишком жестоко»», — подумал Скип и сказал, повернувшись к соседу:

— Что вы от меня хотите, я простой бродяга.

— Но вы даже не пытаетесь бороться!

— Что значит бороться?

Профессор плотно сжал губы:

— Как сказано у Тойнби, можно плыть по течению. Зачем барахтаться, если течение все равно несет нас в пропасть? — Он придвинулся поближе. Его взгляд и интонации поразили Скипа. — Мы еще разделаемся с этими машинами! — выпалил он. — Мы еще возродимся! После смутного времени наступит золотой век, но не сейчас, когда этот чертов звездолет оскверняет наше небо!

— Да-а?

— Чертов пришелец, сигманец! Разве вы не понимаете, что при всей своей нечеловечности машины — все-таки творения рук человеческих. А эта тварь, это чудовище?.. Нечто отвратительное! Его тело — просто насмешка над человеком… Невообразимая мощь, сатанинское высокомерие, нет, хуже, чем сатанинское! Сатана был хотя бы похож на человека… А мы творим из него бога, в буквальном смысле слова… Мы ломаем себе голову и, вместо того чтобы накормить голодных детей, тратим миллиарды долларов на этого молоха, пытаемся извернуться и научиться мыслить не по-человечески, чтобы побеседовать с этим молохом на его родном наречии! — Профессор почти задохнулся. Он отодвинулся от Скипа и, переведя дух, произнес уже более спокойно: — Только не надо приводить мне доводы в пользу миролюбивых целей сигманца! Я в них далеко не уверен. Это пока они смирненькие. Как вы не понимаете, что не в этом дело! Сигманец — это итог дегуманизации. Мы либо умрем, либо станем рабами роботов во плоти. Либо двуногим подобием сигманцев! Какая разница! Ведь человека не будет во Вселенной.

— Что вы предлагаете? — спросил Скип. — Не обращать на звездолет внимания и дожидаться, пока он уберется восвояси?

— Нужно уничтожить его! — твердо и спокойно сказал профессор. — Я был бы горд и даже счастлив, если бы мне доверили войти туда с атомной бомбой и взорвать ее.

«Безысходность рождает фанатизм», — заключил Скип про себя. Он подумал, что услышал сейчас значительно больше бредней о звездолете, нежели можно было ожидать, особенно от столь невысокопоставленного представителя ортодоксов, как этот субъект. Его излияния не произвели на Скипа особого впечатления, он попросту избегал общения с людьми, которые казались ему занудами. А что может быть более занудным, чем господа подобного типа?

У них явно не хватило таланта стать высокооплачиваемыми менеджерами, инженерами, учеными, политиками, вообще профессионалами, которые худо-бедно, на соплях, не дают развалиться механизму, называемому цивилизацией. Они не сумели стать и обслугой, которая смазывает этот механизм. Это рутинеры, которые не в состоянии предложить больше, чем может выдать мало-мальски приличный компьютер.

Очевидно, моральные устои и природная застенчивость удержали их от падения на «дно», но недостаток оригинальности и душевная тупость не дали им присоединиться к каким-либо ушельцам или создать свою общину ушельцев. Со всем своим пафосом, по мнению Скипа, пафосом ужасным, эти лавочники, клерки, мелкие чиновники, обладатели ученых степеней, отменить которые ортодоксы как-то не додумались, они продолжали подражать своим хозяевам и убеждать друг друга, что они тоже соль земли.

Оставалось только удивляться, что ненависть не ослепила их всех до единого. Опросы общественного мнения показывали, что подавляющее большинство американцев настроено просигмански.

«Хм, — думал Скип, — можно ли положиться на эти опросы в столь пестрой и многоликой стране? А как в других странах? Сколько людей переменили свое отношение за три года неудач? И каких бед еще могут натворить господа-демагоги? Да, нужно торопиться».

Экспедиция Туата-де-Данаан расположилась на южном берегу озера Тахо, которое нужно было срочно спасать. Все предыдущие экспедиции по спасению озера окончились ничем. Бывшие их участники расселились по новым поселкам, а некогда возведенные ими постройки обветшали и развалились. С тех пор как Большая Калифорнийская долина превратилась в вонючую пустошь, охотников жить здесь осталось совсем немного, и власти не чинили препятствий для поселенцев. Плодородный слой почвы был практически уничтожен, вся долина была завалена гниющим мусором. Здесь предстояло собрать и распределить гумус, удобрить землю, подвести воду и засадить местность подходящей растительностью. Когда первые посадки быстрорастущих деревьев и кустарников превратятся в подобие леса, можно будет устраивать здесь лесные поселения. А пока что — вкалывай на берегу озера! Пройдут годы и годы, прежде чем тут установится приемлемый уровень химического и биологического загрязнения.

В лагере не жаловали туристов, но желающих поработать встречали вполне радушно. Около часу Скип рассказывал дежурные анекдоты и вскоре добился позволения «пройтись и поглядеть, где ты можешь тут пригодиться». Еще два часа прогулки, болтовни и расспросов потребовались ему, чтобы разыскать Роджера Нила, его старого приятеля еще по Мендочино.

Роджер Нил, простой поселенец, трудился на своем собственном участке земли. Его делянка имела далеко не такой пасторальный вид, как участки ближе к изгороди, где еще оставались деревья и где несколько энтомологов расселяли жуков, которые поедали вредителей. На крутом красноватом склоне тарахтели бульдозеры, пыхтели грейдеры и установки, разбрасывающие гумус, копошились сотни людей, чьи голоса то и дело прорывались сквозь весь этот грохот. Но самый шум шел от воды, что рычала в трубах установленного на барже земснаряда и сверкала хрусталем на ярком солнце. Однако чуть поодаль вода была вновь небесно-голубой. Вдали, по берегам, шрамы земли скрадывались расстоянием, и при взгляде на это в душе крепла надежда, что когда-нибудь все здесь наладится и вернется на круги своя.

«Когда-нибудь… — думал Скип. — Не знаю. Индия, Египет, половина Китая… огромные пространства… Разве Северная Америка не зашла почти столь же далеко по этой опасной дорожке? И все-таки если кто-то из нас, пусть немногие, наберется сил и приступит к обновлению мира…»

В перепачканном комбинезоне, загорелый, мускулистый Роджер крепко пожал Скипу руку.

— Здорово, дружище! Ты что, к нам? Боюсь, тут не развернешься, как тогда, на празднике урожая. Девочек-то нет… Но и уик-энд в здешнем Хангтауне тоже, знаешь, кое-что. Ну и какой ты там хреновней без меня занимался? Наврешь, небось, с три короба? А кое-что было, да?

Скип усмехнулся. С Роджером он познакомился, будучи еще пятнадцатилетним, неугомонным юношей. На лето он приехал поработать на ферме в Мендочино. Нравы поселенцев показались тогда Скипу чересчур строгими. Это было и впрямь некое утопическое движение, они хотели вернуться к былой независимости и патриархальному укладу старых йоменов, не отказываясь при этом от достижений современной агрономии, всевозможного оборудования, а также достижений энергетики и средств электронной связи. А тот праздник урожая заставил Скипа выложиться на всю катушку. Однако взрослые о нем так и не узнали, поэтому мендочинские колонисты по-прежнему привечали Скипа и давали ему кое-какую работенку.

— Да уж, всякое бывало, — сказал Скип. — А вы тут, похоже, совсем одичали! Что значит, нет девочек? Дикие, дивные женщины хранителей! Где твоя инициатива, Роджер?

— Тут слишком велика конкуренция. В Хангтауне с этим проще. Но должен тебе признаться, здешние ночные гулянья и танцующие у костра девочки тоже ничего себе. Стоит остаться в лагере и полюбоваться.

Скип кивал, вспоминая времена, проведенные в группе «Терра». Хранители, занятые тяжелым трудом по сохранению и восстановлению природного баланса, жили в передвижных домиках. Мужчины отрывались от своих семей на месяцы, а то и на годы. Дети же получали обязательное образование, сидя за дисплеем обучающей системы с обратной связью. Такая кочевая община обрекала себя на самоизоляцию. Можно было усматривать в этом романтику, почти религию, относиться к своей работе как к самой важной на свете, можно было торить свой, истинно народный, естественный путь, но Скипа не оставляло чувство, что весь этот цыганский антураж, совместные церемонии и увеселения, заунывные песни, цветные наряды — все это ничем не вызвано, все необязательно. Может, это просто призыв о помощи?

Но тогда Скип радовался сам себе.

— Вообще-то, Роджер, на этот раз я к вам не на постой, — сказал Скип. — Надо бы потолковать с тобой, когда освободишься.

— Надо так надо. Вечер впереди, жратвы полно. Я напишу записку, можешь бросить вещи у меня в палатке, а можешь и рядом, если нравится. Мои ребята будут в восторге.

Скип постарался никому не мешать, пока в половине шестого не прозвучал гудок. Хранители не возражали против сорокачасовой рабочей недели и были не прочь подработать сверхурочно, тем более что делать в лагере было особенно нечего.

Наконец Скип изложил свой план Роджеру. Сам Роджер не общался напрямую с шефом Киу, но его десятник был к нему вхож. Весь вечер Скип обхаживал десятника, что оказалось не так уж трудно. Этот парень недавно приехал с Аляски, а в тех местах редко встретишь сноба. Пары шуток вполне хватило, чтобы добиться его расположения. Он сразу согласился переговорить с шефом «об одном деле, которое может очень пригодиться».

Совсем не таков был Даниэль Киу, к которому Скип явился в полдень. Подобных посетителей тот перевидал сотни и сотни. Скипа он встретил несколько грубовато:

— Садитесь, мистер Вэйберн. Правда, у меня мало времени.

Скип опустился в складное кресло, напоминавшее ему могучий скелет самого шефа Киу. Дома и на работе тот носил брюки с бахромой, вышитую куртку, красный пояс и красный берет, на шее и на запястьях серебряные украшения. Жена и дочери шефа Киу, то и дело сновавшие туда-сюда, были еще более цветасты. Одна из дочерей так посмотрела на Скипа, что тот подумал, а не остаться ли ему тут подольше. Вокруг, вздымаясь к синему небу, стояли могучие сосны. На фоне терпко пахнувшей, пронизанной солнцем зелени порхали бабочки, свистела какая-то птица, вверх по стволу пробежала белка. Издалека доносился шум машин, который тут был слышен повсюду.

— Значит, я постараюсь убедить вас побыстрее, сэр. Киу молча раскуривал трубку и ждал.

— Я хочу встретиться с президентом Бреверманом, — твердо сказал Скип. — Или, скажем, с комиссаром Учидой. В крайнем случае, с каким-нибудь другим представителем верховной власти.

— Я-то тут при чем? — спросил Киу.

— Помогите попасть к нужным людям, сэр. Видите ли, любой житель этой страны находится не более чем в десяти ступенях от вершины власти. Обычно этих ступеней даже меньше. Вот смотрите. Я знаю своего отца, который знаком с одним из крупных деятелей народной партии в нашем штате, а тот наверняка накоротке с нашим сенатором, а тот, без сомнения, бывает на приеме у президента. Все просто, не так ли?

— Отчего тебе не обратиться к своему отцу? — мрачно спросил Киу, переходя на «ты».

— Можно, конечно, но это лишь в крайнем случае и в конечной стадии. Политики будут избегать встречи со мной, как с маньяком, а уж избавляться от маньяков они умеют — просто естественный отбор.

Киу кашлянул, что Скип воспринял как знак одобрения. Тем не менее он так разволновался, что и сам не заметил, как вытащил свой блокнот и карандаш, принялся в нем что-то чиркать, не переставая говорить:

— Они выслушают какого-нибудь солидного ученого или инженера. А те, пожалуй, выслушают меня. Вам, сэр, наверняка знакомы многие такие господа. Помогите, это очень срочно. Это не для меня лично. Мне неважно, кто именно передаст мое сообщение, лишь бы передал точно по адресу. Это необходимо во имя человечества!

Киу прикрыл глаза.

— Я понимаю, сэр, — не унимался Скип. — Безусый мальчишка собирается спасать человечество. Но ведь настоящие маньяки, как правило, много старше! Ведь я хочу всего-навсего подать властям идею, которая просто не приходит им в голову. Вы же понимаете, что если я напишу в Вашингтон, то получу в ответ вежливое послание с благодарностью за рвение, проявленное мною на благо демократии. А вот если вы скажете кому-нибудь из уважаемых людей, которые уважают и вас, дескать, вы полагаете, что тут что-то есть, то меня выслушают. Ну и так далее.

— Чего ты там все чиркаешь? — строго спросил Киу.

— Да так… Ничего особенного. Просто я размышлял о том, чем вы тут занимаетесь…

Скип показал свой рисунок. Несколькими штрихами на листке бумаги была набросана степь, пылающий вдалеке город, на переднем плане несколько спешенных монгольских воинов времен Чингиз-хана с удивлением смотрели на своего предводителя, который, указуя перстом на одиноко стоящую былинку, гневно вопрошал: «Кто в ответе за это?»

Скип никак не ожидал, что столь скромная шутка приведет к взрыву гомерического хохота..

— О'кей! — выдохнул Киу. — Ты заработал свои пять минут. Выкладывай.

Через час шеф Киу вскочил на ноги и прорычал:

— Может, ты и бревно, Дэн Киу, но что ты теряешь? Разрази гром эту Галактику! Ладно, парень, подсоблю я тебе. И с транспортом помогу. Даже если ты врешь. Даже если лучшее, что ты оставил в этом мире, — твоя отрыжка, знай, бродяга, ты подарил старине Дэну час надежды на счастливую жизнь его внуков!

Глава 4

За энергетической завесой открылся трубообразный коридор, по бокам которого располагались неясного назначения выступы, возможно, поручни. Во всяком случае, передвигаясь по коридору, Ивонна пользовалась ими именно в этом качестве. Коридор, равно как и помещение, куда он вел, был отделан каким-то неизвестным материалом — гладким, слегка податливым, переливающимся цветными вихрями. Этакий медленный, замысловатый, почти гипнотизирующий танец. Покрытие было слегка подсвечено изнутри.

По коридору Ивонна выбралась в полусферическое помещение, радиусом около тридцати метров. Здесь также были всевозможные поручни и подставки, на которых предприимчивые «гости» разместили свои спальные принадлежности, камеры, комплекты портативных анализаторов и прочее оборудование. Причем всего этого было столько, что от первозданной гармонии, царившей в полусфере, не осталось и следа. Снизу в полусферу вдавался параболоид, по периметру до стен полусферы он не доходил метра четыре.

Это напоминало веранду, как бы пристроенную к помещениям, которые находились за параболоидом. Он был прозрачным и казался сплошным. Правда, случалось, что он раскрывался, и именно когда сигманец просовывал через силовой экран нечто вроде биологических проб в небольших прозрачных контейнеpax. Однако сигманец напрочь отвергал все предлагаемые ему образцы земного происхождения — просто игнорировал их, и уже года два как и сам перестал предлагать свои.

Освещение внутри веранды было желто-оранжевым и значительно более интенсивным, чем нормальный дневной свет. Атмосфера внутри была, очевидно, тоже иная, нежели в отсеке для «гостей». Сигманцу приходилось закупориваться. Атмосферный состав напоминал сильно увлажненный воздух Земли, только вдвое плотнее. Болометр показывал температуру, как я тропиках — около тридцати трех градусов по Цельсию, с небольшими колебаниями. Насколько все эти параметры согласуются с гипотезой о том, что планета сигманцев меньше Земли, никто не знал, но попытки объяснить это не прекращались по сию пору.

Было столь же неясно, зачем весь купол загромождали какие-то объемные конструкции (похоже, большинство управляемые, они перемещались и меняли форму как бы сами по себе, необъяснимо, но всегда приятно для глаз), причем не только конструкции, но и какие-то растения всевозможных видов и расцветок (с сине-зелеными пальмовыми листьями, если и не особенно пышными, то весьма изящными), росшие, казалось, прямо из самих конструкций. Зачем? Пополнять запасы кислорода? Но даже люди овладели куда более эффективными методами. Нечто вроде симбиоза? Нечто культовое? Ломая голову над этими вопросами, ученые Земли проклинали на чем свет стоит всю эту красоту. Тем более что все эти конструкции и растения не давали возможности видеть, что находится за ними, оставляя взору наблюдателя лишь несколько метров на переднем плане.

Сигманец редко появлялся прежде, чем «гости» снимут скафандры и разложат свой багаж. Ивонна управилась быстро. Работать в невесомости оказалось для нее не так уж и трудно. Может, она и «синий чулок», но в любом случае она хорошо плавала и недурно играла в теннис.

Было тепло, уютно, пахло чем-то пряным. Абсолютная тишина (бесшумная работа системы вентиляции оставалась для людей загадкой) лишь усиливала сверхъестественное ощущение полета. Ивонна подавила невольное желание поупражняться в акробатике, равно как и желание выкурить сигарету. Нужно было работать. Она проверила камеру и записывающую аппаратуру, которая была установлена здесь еще до нее и работала в непрерывном режиме. На кассете оставалось еще довольно много ленты. Впрочем, записана там наверняка такая же ерунда, как и на всех предыдущих.

«К черту кассеты! — подумала Ивонна. — Не может же сигманец вечно торчать под прицелом нашей аппаратуры! Звездолет, видимо, целиком самоуправляем, не то что наши корабли. Я, пожалуй, могу себе представить, что этому существу надоело заниматься планетологическими исследованиями и захотелось просто развлечься. Я даже готова понять его желание делать перерывы и ограничивать время нашего пребывания у него «в гостях». Но почему он не подходит к камере, чтобы попытаться найти общий язык? Укажи на рисунок или на фотографию, или на что угодно, просвисти что-нибудь, напиши слово. Чего только не перепробовали! Тыкали себя в грудь и говорили: «Человек», показывали схему Солнечной системы, периодическую таблицу элементов, модель молекулы воды. Все без толку! Похоже, сигманец отказывается брать земные образцы, потому что ему и так все ясно.

А может, они опасны для него? Но мы ведь приняли все меры предосторожности, никакой опасности нет! Ведь организм, функционирующий на левых аминокислотах и на правых сахарах, не может ни съесть нас, ни заразить. Равно как и мы его! Куда приятней гипотеза о том, что сигманский звездолет здесь не впервые. Ведь чтобы построить такой совершенный корабль, необходимо пройти длинный путь технического развития. Быть может, поскольку наше Солнце — одна из ближайших к нищ звезд, все необходимые сигманцам научные исследования Земли они произвели десять тысяч лет назад. Или тысячу. Тогда мы не могли их обнаружить. Быть может, радиоизлучение Земли вновь привлекло их внимание? Может, этот сигманец просто антрополог или культуролог? Тогда почему он не ведет себя соответствующим образом? С другой стороны, если, скажем, люди его не интересуют вовсе, зачем ему вообще принимать нас?»

Все эти рассуждения, отшлифованные от бесконечного повторения, промелькнули в голове Ивонны, словно мелодия, от которой невозможно отвязаться. Ей нужно было сосредоточиться на своей работе. Однако когда с помощью присосок ей наконец удалось укрепить на куполе свою аппаратуру и пристегнуть себя к алюминиевой раме, тоже укрепленной на присосках, нахлынули новые мысли, и Ивонну охватило нетерпение.

Появился сигманец!

Даже усилием воли было трудно подавить приступ легкой тошноты, который вызывало это зрелище. Многим телезрителям, впервые увидевшим его на экране, пришлось совсем худо. Стало принято говорить, что мы в глазах сигманца столь же отвратительны, как и он в наших, равно как и то, что такое зрелище лишний раз показывает нам, сколь по сути невелики отличия между человеческими расами. Но это обстоятельство мало кого убеждало.

Один шутник назвал сигманца помесью слизняка и сосновой шишки. Это еще слабо сказано! Около трех метров высотой, метр тридцать шириной. Тело сигманца представляло собой гибкий эллипсоид, обшитый прямоугольными пластинами бронзового цвета. Эти пластины крепились независимо друг от друга, в три уровня, с перекрытием. Когда сигманец вытягивался, камера фиксировала проблески, которые исходили от защищенного чешуей тела сигманца — губчатой черной массы.

Симметрия была полной: посредине четыре покрытые чешуей ноги, дисковидные, перепончатые ступни, по паре рук с каждого конца. Таким образом, у сигманца не было ни переда, ни зада — одинаково успешно он двигался и «вперед» и «назад», равно как и «работал». Каждая рука имела плечевой сустав, локоть и запястье, на этом сходство с рукой человека заканчивалось. Словно клешни краба, его руки были покрыты твердым бурым панцирем. Сходство с ракообразным подчеркивали две пары челюстей с каждого конца. Ими можно было перекусывать и перетирать пищу. Однажды зафиксировали, как сигманец ест. Клешни разминали то, что, видимо, служило пищей, затем помещали размельченную массу на губчатое тело, где та подвергалась воздействию чего-то вроде сильной желудочной кислоты, после чего масса всасывалась прямо через руки. Кроме того, на клешнях имелось по шесть коротких щупальцев, которые прекрасно служили пальцами, но, на взгляд человека — ни дать ни взять змеи!

А еще по всему телу между чешуйками торчали тонкие усики, которые могли втягиваться. Вероятно, это были органы чувств не вполне ясного назначения, если не считать четырех из них, несомненно являвшихся глазами.

Пластины постоянно поблескивали, но не просто влагой, а густой сочащейся слизью, наводившей на мысль об испражнениях.

Свое отвращение Ивонна держала при себе.

— Привет! — бодро сказала она и улыбнулась, хотя прекрасно знала, сколь бесполезна ее улыбка.

Существо неуклюже протиснулось между двумя растениями, и два немигающих черных глаза на тонких усиках уставились на Ивонну. Позади него заклубилось облачко пара, на листьях образовались капельки воды и скатились вниз, сверкая, словно маленькие звездочки.

Сигманец что-то прогудел, так что слышно было снаружи. Автоматически сработал фонограф. Ивонна подумала, какая уйма времени была потрачена впустую на изучение этих фонограмм. Над ними бились сотни ученых, в том числе и сама Ивонна.

Перед ней стоял микрофон, от которого шел провод к укрепленному на стене звукосинтезатору. Этот прибор мог воспроизводить элементы сигманской речи — если, конечно, то была речь — и комбинировать эти элементы.

Для верности Ивонна краем глаза взглянула на записи, набросанные в планшетке, и отчеканила первую из приготовленных фраз. Синтезатор выдал мешанину звуков, напоминавших совместное звучание баса и дисканта, поддержанное дружным чириканьем и свистом.

«Сработает ли?» — подумала Ивонна, еле сдерживая сердцебиение.

Глаза сигманца поднялись вертикально и застыли.

Ивонна проиграла вторую фразу. Сигманец широко расставил клешни. На сей раз его реакция превзошла все результаты, полученные ранее. Ивонна подождала, пока звуки стихнут, затем достала из планшетки пачку фотографий и рисунков. На первой картинке был изображен обнаженный мужчина. Ивонна вновь проиграла последнюю фразу.

Та же фраза с легкими вариациями сопроводила картинку с женщиной. Третья версия — картинку с изображением смешанной группы людей. Сигманец выпрастывал из-под чешуи один усик за другим. Может, ее идея наконец сработала? Может, он сообразил, что она предлагает ему слова, означающие «человек-самец», «человек-самка», «люди»?

Сигманец вдруг зашевелился и исчез из виду. Ивонна ждала, вне себя от радости. Вскоре сигманец вернулся, волоча некий шаровидный предмет.

«Проектор! — вспомнила Ивонна. — Господи! Он же года два его не вытаскивал!»

Перед ее глазами прямо в пространстве замелькали цветные объемные формы, кривые, зигзаги. Картинка постоянно менялась, переливаясь, словно бегущая вода. Тем временем сигманец верещал, урчал, водил усиками, словно дирижировал, и наконец выпустил довольно сильную струю желтой жидкости.

Ивонна помотала головой. Полный провал! Удар ниже пояса!

— Я не понимаю! — произнесла она пересохшими губами.

Сигманец застыл, стало тихо. Затем, убрав почти все усики, он показал с помощью проектора красную полосу, которая своим острым концом указывала на него. Он ждал. Ивонна запустила фонограмму. Тот повторил ее. Полоса переместилась, указывая на Ивонну. Та пустила фонограмму «женщина» и услышала, как сигманец повторил ее.

На мгновение в глазах Ивонны потемнело. Она едва не расплакалась — от счастья! Три года спустя пришелец наконец пошел навстречу и готов приступить к поиску общего языка!

Повернув голову, Ивонна увидела, как в отсек вплывает ее коллега, облаченный в скафандр, и чертыхнулась про себя. На радостях она совсем забыла про Вана Ли. Тут же у нее мелькнула мысль, что от напряжения она вся взмокла и пахнет сейчас так, как не подобает пахнуть женщине.

Видимо, сигманец тоже был не против сделать перерыв. Он переместил проектор, воткнув его между двумя отростками, отходящими от какого-то изящного завитка, и уполз в гущу растений. Листья стали колебаться и шелестеть — видимо, сигманец, как обычно, включил вентиляцию.

Ивонна не стала задумываться, почему сигманец удалился. Дрожащими руками она собрала свои записи, затем подошла к магнитофону и, поработав на клавиатуре, вывела на экран дисплея сработавшие фонограммы.

— Здравствуйте, доктор Кантер.

От ее раздражения не осталось и следа. Ивонна не могла сдержать радости даже перед этим мужчиной, которого недолюбливала. Тот уже снял скафандр и висел теперь рядом с ней, слегка пожимая ей руку. Ивонна неловко обняла его, так что тот едва не отлетел к другой стене, и крикнула ему прямо в ухо:

— У меня получилось! Мы победили! Мы нашли ключ!

— Что? — Обычно бесстрастный, Ван открыл рот и посмотрел на Ивонну большими глазами. — Вы уверены?

— Десять слов за час! — выпалила она, отпустив его. — Мы повторили их много раз, ошибки быть не может. Смотрите. Нет, лучше послушайте, я промотаю ленту назад. Смотрите на мои записи и слушайте. Вот изображения разных мужчин: цвет кожи, одежда, телосложение… Сигманец не может их перепутать… А я каждый раз называла одно и то же слово: «человек-самец…»

Планшетка вывалилась из рук Ивонны и поплыла в сторону. Ван поймал планшетку и, морща лоб, принялся листать записи.

«Может, и хорошо, что он холоден как рыба, — подумала Ивонна. — Будь на его месте кто-нибудь другой, кто способен радоваться по-настоящему, я бы… я бы такое натворила! А нам еще работать и работать. Нужна полная концентрация».

Ивонна изучала Вана. Тот был родом из Северного Китая, несколько выше ее ростом, худощав. Всегда чисто выбрит, как это принято у китайцев, довольно тяжелый подбородок, широкий нос, высокий лоб, короткие седые волосы. По собственному почину или нет, он всегда носил грязно-коричневую униформу, какую обычно носят служащие в Китайской Народной Республике. Ведь он был не просто профессором Пекинского университета. Китайские власти поддерживали его исследования в области так называемой лингвотерапии не столько из-за того, что результаты могли бы оказаться полезными при лечении душевнобольных, сколько из-за того, что они усматривали в них инструмент ассимиляции тибетцев, монголов и прочих национальных меньшинств. Однако Ивонна была убеждена, что сам Ван преследует только научные цели.

— Чудесно, если правда, — вымолвил наконец Ван. По-английски он говорил довольно сносно, с легким акцентом. — Извините, конечно, но сколько у нас было неоправдавшихся надежд. Сигманец поначалу всегда вроде бы готов сотрудничать, но не проходит и часу, как он надолго исчезает, а потом и вовсе не желает видеть нас несколько дней.

— Точно, — поддержала Ивонна. — У меня был целый час. И впервые, как я уже сказала, результаты обнадеживают. Он воспринимает слово в ассоциации с картинкой и повторяет его, если ему эту картинку показать. Такое впечатление, что раньше он пытался научить нас словам своего языка, но быстро отказался от этой идеи, когда мы проиграли ему эти фонемы на своем звукосинтезаторе. А наши попытки предложить звуковой или визуальный код оказались еще более печальными. Я же… — Ивонна оборвала себя на полуслове. — Погодите! Он возвращается! Вы все увидите сами.

Сигманец притащил какой-то переливающийся яйцевидный предмет и укрепил его на стойке у стены купола.

— Я уже видел эту штуку, — заметил Ван. — Но очень недолго. Полагаю, это записывающая аппаратура.

— Похоже, он намерен установить с нами обратную связь. Ведь теперь, когда мы вплотную подошли к разработке общего языка, ему тоже нужно что-то записывать.

Ивонна с сигманцем снова принялись за работу. Ван Ли не двигался и просто завис, наблюдая за происходящим. Вообще говоря, ничего особо драматического не происходило: обмен звуками, женщина показывает картинки, сигманец проецирует нечто похожее (так живопись Давида можно было узнать в полотнах Ван Гога) — и при всем при том происходящее было воистину достойно высокой драмы!

Часа через два сигманец, видимо, устал и сделал перерыв. Ивонна не возражала. Она была как выжатый лимон. Забравшись в санитарную кабинку, она разделась, обтерла тело губкой и переменила белье. Выйдя из кабинки, она увидела, что Ван уже раскрыл ящик со съестными припасами и разогревает пищу. Он протянул Ивонне фляжку с горячим кофе.

— Спасибо.

Несколько глотков согрели ее и сняли напряжение. Она широко потянулась.

— Жаль, что тут нет шампанского, — мягко улыбнувшись, заметил Ван.

— О, я почти не пью. Предпочитаю курить, табак, конечно, не марихуану.

— В этом мы похожи, — сказал Ван и пристально посмотрел на Ивонну. — Быть может, вы объясните мне, как вам удалось добиться такого успеха? А это и впрямь выглядит как полный успех. С чем я вас от всего сердца и поздравляю.

«По крайней мере, он человек», — подумала Ивонна. Быть может, эта мысль в сочетании с триумфальным настроением и желанием разрядиться побудили ее отнестись к Вану несколько дружелюбнее, чем она позволила бы себе при других обстоятельствах. В конце концов, их тут всего двое, в этом чужом безмолвном отсеке.

— Разумеется, — сказала она, прихлебывая кофе. — Правда… я сейчас устала, и мысли скачут. Можно я изложу это как-нибудь попроще, чтобы и ребенку было понятно?

— Это было бы прекрасно. Такое изложение дает перспективу и при нашем избытке информации вычленяет главное. Кроме того, ваш будущий отчет вряд ли окажется для меня легким чтением.

Ивонна заговорила быстро, словно ее прорвало.

— Да уж как-нибудь разберетесь. Вы же знаете, что до проекта «Сигма» я занималась математической семантикой, правда, моя диссертация была посвящена сравнительной лингвистике. Там много формул… В чем собственно дело? Сигманец не может воспроизводить звуки типа человеческой речи, но потчует нас своей ударно-свистковой симфонией. В свою очередь, мы не в состоянии воспроизвести сигманские вокабулы. Правда, у нас есть звукосинтезатор, но работать с ним почти невозможно. Десятки сердечников, перемещаясь в электромагнитном поле, создают версию языка, который использует одновременно сотни различных частот и амплитуд. Не имея соответствующего инструментария — и теперь, мне кажется, я знаю почему, — сигманец сперва попытался научить людей своему языку. Все его звуки, все его странные, хоть и красивые, картинки и прочее… Мы зашли в тупик. То есть ни у одной из исследовательских групп не было конструктивных идей. Правда, я здесь не с самого начала… Мы тоже пытались показывать сигманцу разные картинки и предметы, а тот при этом издавал звуки. Мы сделали фонограммы, заложили их в синтезатор и пытались комбинировать их так и сяк, чтобы обозначить более абстрактные понятия. Скажем, «человек» и «сигманец» означает «разумные существа». Однако сигманец вскоре вернулся к своим прежним загадочным звукам. Мы предположили, что, видимо, сигманский язык настолько отличается от человеческого, что все наши комбинации для него просто бессмысленны.

Я всегда полагала, что Фуэнтес был прав. Сигманский язык лишь частично использует звуковую основу. Возможно, не менее важны поза, жест, даже запах. Поэтому для установления контакта необходимы, видимо, весьма тонкие и сложные методы.

Может, нелинейные, может, методы, основанные на совмещении концепций, которые мы, люди, привыкли рассматривать раздельно, а может, методы, тотально задействующие все аспекты бытия. Во всяком случае, исследования цитологов свидетельствуют о чрезвычайной важности именно этой стороны дела. Значит, если мы не можем освоить сигманский язык, может, попробовать иначе? Мы пытались построить искусственный язык, с нуля, такой язык, чтобы сигманец смог произносить его конструкции, а мы могли бы синтезировать фразы, понятные обеим сторонам. В результате — полный провал. А ведь за эти три года люди провели на борту звездолета в общей сложности целых девяносто восемь суток.

— Я слежу за вашей мыслью, — сказал Ван. — Но вообще-то еда уже готова.

— Вы же сами просили рассказать, — поперхнулась Ивонна. — Формулируя главное, я только подгоняю себя. Может, больше не надо? Просто я сейчас слишком довольна.

— Что вам положить? — Ван протянул ей судок с едой. Чтобы упростить дело, пища была стандартизована. «Ужин» — рыбное филе, жареный рис с луком (в пакетиках), бок-чой (на запакованных блюдечках) и печенье — шел как бы между делом.

— Я проделала работу, которая не поддается описанию, — продолжала Ивонна. — Я подвергла свои данные всем видам статистического анализа. Не имей я приоритета в использовании компьютерного времени, далеко бы я не ушла. Конечно, многие делали то же самое, но никто не сумел получить правдоподобных функций. Вы же знаете, что, имея конечную выборку, можно построить бесконечное множество аппроксимирующих ее функций. Используя результаты моих старых исследований в области лингвистики, в частности одну теорему, которой я очень горжусь, мне удалось просчитать общие направления некоторых моих гипотез.

Ивонна остановилась, чтобы положить в рот кусок рыбного филе. Ван невозмутимо жевал.

— И вот что получилось, — продолжила Ивонна. — Во-первых, я готова доказать, что мы слишком торопимся. Дело в том, что частота, с которой повторяются различимые комбинации сигманской речи, в среднем вдвое меньше, чем в человеческих языках. Может, он просто думает медленнее, чем мы? Или глубже? Даже если я ошибаюсь насчет частоты, в любом случае верещание нашего замечательного синтезатора должно его смущать и надоедать ему. Смущение еще можно побороть, но скуку — никогда. Я даже подозреваю, что ему это крайне неприятно, даже больно.

Вилка Вана застыла на полпути ко рту.

— Именно больно! — Ивонна кивнула. — На слух китайца, к примеру, английская речь звучит грубо и отрывисто, а на мой слух речь китайца слишком высока в тональности и слишком монотонна. Слушать не очень-то приятно. А музыка — еще более яркий пример. Мне, скажем, нравится кое-какая китайская музыка, равно как вам, наверное, нравится мой любимый Бетховен. Но я знаю многих американцев, для которых концерт классической музыки — сущая пытка. Не нужно даже выходить за пределы одной культуры. Современная американская музыка представляется мне просто банальной. Правда, я слушала записи пятидесятилетней давности. Но просидеть целый вечер, слушая такую белиберду, для меня было бы ужасно. Я пришла к выводу, что сигманцу стало просто нестерпимо смотреть на наши жалкие попытки воспроизвести звуки его речи. Поэтому, я думаю, он и не принес свой звукосинтезатор. Ему невыносимо беспрерывно слушать человеческую речь. Попытки установления контакта на уровне визуальных символов провалились по той же причине. Наши рисунки и наш алфавит, наверное, слишком корявы для него. Может, имеет смысл попробовать китайские иероглифы?

Пережевывая пищу, Ван слушал и хмурился. Наконец онмрачно произнес:

— Как же такое чувствительное существо отважилось на межзвездный перелет?

— Мы не знаем его психологии. Положим, при попытках говорить с нами ему приходится выслушивать звуки типа скрежета ногтей по классной доске или звуки, которые вызывают у него инстинктивный страх. Многие люди в таких ситуациях бессильны. Профессор Ван, я понимаю, что на этот счет у вас есть свои идеи, и я пытаюсь заронить в ваши мысли зерно сомнения. Но ведь дело может идти не о собственно физической боли. Я же говорила, что беда может быть в том, что ему надоело. Может, его просто раздражает наша какофония. Поэтому я снова взялась за фонограммы и проанализировала их, исходя из законов музыки.

— Интонация? — спросил Ван.

— Не уверена, — с улыбкой сказала Ивонна. — Главное, что мне удалось обнаружить соответствия, вроде тех, что существуют между нашими гаммами и тональностями. Более того, существуют соответствия между окраской тональностей и интервалами между ними. Все это чрезвычайно запутано, и я полагаю, что мне удалось разобраться далеко не во всем. Зато теперь мне ясно, в чем была наша ошибка. Мы можем, конечно, записать фразу и довольно прилично воспроизвести ее, но сигманская грамматика не оперирует фразами, соединяя их воедино. Сигманский язык еще жестче, чем такой грамматически жесткий язык, как латынь. Кроме того, такой метод безнадежно медлителен и нелеп. Мы пытались воспроизводить сигманскую речь с помощью синтезатора, используя вокабулы сигманского типа. Только все связки мы делали совершенно неправильно. В результате — неприятность и боль. Вокальные номера человека, не имеющего музыкального слуха. А может, и хуже… Я начала с самого начала. Компьютер помогал мне разрабатывать разговорный язык, звучание которого подчиняется основным законам гармонии. Причем вокабулы должны были быть не очень сложными для воспроизведения их на синтезаторе. Думаю, тут не будет провала, потому что… потому что сигманец, уже согласился учиться!

— И в самом деле прекрасно, — вымолвил Ван после продолжительной паузы. Он улыбнулся, лишь слегка приоткрыв губы. Похоже, он немного завидовал, что успеха добились американцы, а не китайцы.

— Ну, тут еще работать и работать, — скромно заметила Ивонна. — Все только начинается. Все, чего я добилась, — это около сотни существительных, глаголов и прилагательных. Я использовала основы грамматики англо-китайского «пиджин-инглиш», самые простые и наименее двусмысленные. Язык позиционный, так же как английский и китайский. Разница лишь в способе образования множественного числа. Надеюсь, нам хватит этого и для образования времен. Впрочем, посмотрим. А может, у сигманцев есть концепты времени, как у индейцев хопи. Двигаться придется на ощупь, но мы дойдем до конца!

Вскоре был существенно расширен словарный запас, и было составлено несколько простейших предложений. И тут дело пошло хуже. Возможно, сигманцы не производят действия, непосредственно связанные с этими предложениями. Однако в конце концов сигманец довольно бодро принялся выдавать свои изображения, соответствующие действиям, описанным словами. «Человек идет. Люди идут. Сигманец идет. Люди и сигманцы идут. Планета вращается. Голубая планета вращается. Зеленая планета вращается. Голубая и зеленая планеты вращаются».

Ван наблюдал, просматривая записи Ивонны, время от времени подавал советы, а вообще держался в тени.

На третий день сигманец отпустил землян. Своим верещанием он дал понять, что «гостям» пора домой. После повторного, плавно нарастающего по силе, но неумолимого приказа, люди сообразили, что и впрямь пора.

— Признаться, жалко уходить, — сказала Ивонна. — Наверное, ему надо отдохнуть и подумать. Да и мне тоже нужен отдых.

— Вы его заслужили, — бесстрастно заметил Ван. Космический корабль, три дня назад высадивший «гостей», вернулся за ними в ответ на красную сигнальную ракету. Все записи — пленки, пластинки, рулоны, — собранные с оставленной аппаратуры, Ивонна взяла себе, так как на сей раз забирать их должна была американская сторона. Такой порядок казался Ивонне глупым, поскольку вся информация немедленно передавалась в общие банки данных, однако он строго соблюдался.

«То ли это слово «глупый»? — промелькнула у нее в голове мысль, мешаясь с радостным настроением. — Эти меры сами по себе ничего не значат. Но такой анахронизм в эпоху, когда люди способны уничтожить весь мир, наводит на размышления и весьма опасен».

Глава 5

Прямой как палка, генерал Чу Юань восседал за письменным столом, который своими размерами и блеском напомнил Вану Ли оплавленный бомбовый кратер.

— Вы даже не потребовали, чтобы ее расчеты были немедленно переданы по каналам связи? — грозно вопросил он.

— Нет, товарищ генерал, — покорно склонив голову, доложил Ван. — Как-то не подумал… Она обещала не задерживать материалы. Все находится у нее в номере, где она работала, и… наверное, начальство немного задержит ее на базе… Ну и журналисты, пронюхавшие о сенсации…

— Вот именно, — мрачно заметил генерал. Эмоции отчетливо проявлялись на его скуластом лице, а на сей раз он был крайне недоволен и нервно барабанил пальцами по крышке стола. Он был крайне недоволен этим профессором Ваном, который стоял в своей униформе у самого окна, заслоняя его почти целиком. Синее летнее небо, ярко-зеленая листва, парящая крыша китайского храма. Легкий ветерок доносил в открытое окно остатки своей былой свежести и непрерывный шум пекинской улицы.

Шум уличного движения нисколько не нарушал установившейся в кабинете гнетущей тишины. Кабинет был гол и пуст, несмотря на присутствие хозяина — и особенно в его присутствии! На правой стене висел портрет Ленина, на левой — портрет Мао. Ван кожей ощущал, что эти двое, да еще председатель Сун, чей портрет висел у него за спиной, так и сверлят его взглядом.

«Чего я боюсь? Я предан своей стране, всем это известно, мне доверяют… Публичной самокритики? Унижения? Нет! Я не должен называть унижением процедуру признания своих ошибок перед своими товарищами. Может, я слишком долго пробыл на Западе? Может, какой-нибудь западный вирус попал мне в кровь и теперь требуется чистка…» — Так думал Ван, размышляя о причинах своего страха. Но ведь его могут снять с проекта «Сигма» в тот самый момент, когда начинается самое интересное!

— Ужасно, что случившееся попадет в средства массовой информации в интерпретации этой Кантер, — сказал генерал Чу. — Вы что, не могли предупредить ее, чтобы она действовала осторожней? Чтобы подождала, пока не выяснятся все положительные и отрицательные аспекты?

— Товарищ генерал, я никогда не думал, что прорыв в этом деле может привести к чему-нибудь плохому, — вежливо возразил Ван и, воодушевившись, добавил: — Председатель Сун неоднократно говорил, что столь развитая цивилизация, как сигманцы, может иметь только антиимпериалистический характер и у них не может быть дурных намерений.

— Да-да. — Генерал на минуту задумался. — Ну хорошо, когда вы рассчитываете получить материалы Кантер?

— Боюсь, в лучшем случае через несколько дней. Она говорила, что все пока в беспорядке, значительная часть записей сделана ее личной скорописью и еще нужно подготовить официальный отчет.

— Опять задержка! Когда еще американцы позволят ей отправить отчет нам и опубликовать его! Если вообще позволят! И будет ли это полный отчет?

— Почему же нет? — удивился Ван.

— Товарищ профессор! Вы были за границей много больше других, вы имеете корреспондентов по всему миру, пользуетесь свободным доступом к зарубежным публикациям и программным продуктам! — Генерал перешел почти на крик. — Как же вы не понимаете!!! Этот звездолет абсолютно неуязвим для любого известного нам оружия, его скорость на порядок выше скорости наших кораблей, его маневренность нам и не снилась, он целиком самоуправляем и автономен. Его фотонный двигатель, или что там у него, с точностью хирургического скальпеля способен выжечь все, что захочет уничтожить пилот! Кто обладает такой мощью, тот владеет миром! Вы думаете, империалисты этого не понимают?

— Но ведь сигманец… — начал было Ван, но осекся под каменным взглядом генерала.

К его величайшему удивлению, генерал откинулся на спинку стула, улыбаясь вытащил сигарету, закурил и ласково заговорил, одновременно выпуская изо рта клубы табачного дыма:

— Товарищ профессор, вы, похоже, недостаточно глубоко задумываетесь о последствиях, но я полагаю, что такому человеку, как вы, человеку, занимающемуся чистой наукой, мы не будем ставить это в вину. Мы ценим ваш труд. Но на этот раз у вас будет задание особой важности. Такое задание, что, возможно, и через тысячу лет люди будут с благодарностью вспоминать ваше имя.

Ван Ли разжал кулаки и расслабился.

— Я слушаю вас, товарищ генерал, — тихо произнес он.

— Дело в том, что председатель Сун и его советники проанализировали открывающиеся перспективы, связанные с сигманским звездолетом. Они весьма и весьма значительны, но, прежде чем принять решение, нам нужно получить ответы на целый ряд исключительно важных вопросов. А именно вы, профессор, наш самый опытный и талантливый ученый в этой области. Вы наша главная надежда. — Генерал перевел дыхание. — Кое-кто полагает, что, когда контакт с сигманцем наладится настолько, что тот сможет разобраться в обстановке, сложившейся на нашей планете, он непременно обратит свои достижения на благо народов. Конечно, возможно, так и будет. Хочется надеяться. Но оборвать ход рассуждений на этом — значит показать свое невежество и нежелание думать. — Генерал вновь напрягся, и на Вана снова повеяло холодком. — Может ли образованный человек хоть на одну минуту поверить, что господа империалисты и ревизионисты будут сидеть сложа руки? Разве они откажутся от своей выгоды? Сами знаете!

— Да, отлично знаю, — запинаясь, вымолвил Ван. Он вспомнил своего отца, еще юношей получившего ранение на корейской войне с американцами, а потом сгинувшего у русских в сибирском лагере, куда тот попал как офицер. Вспомнил советские штурмовики, которые с воем распарывали небо над головой маленького мальчика, плакавшего о своем отце и зажимавшего уши от страха…

«Я все еще надеюсь… — думал он. — Я помню Токийский договор о военном управлении, страшный голод… Все это казалось мне испытаниями, пролагающими путь к светлому будущему, когда Китай не будет больше находиться в окружении демонов. Ведь они были, эти демоны! Хотя я не сомневаюсь, что подавляющее большинство живущих на земле — честные люди доброй воли… Да, прав генерал Чу. Преждевременный рассвет может пробудить демонов ночи и довести их до безумия».

Ван наконец разжал губы.

— Я все понял, товарищ генерал. Мы должны действовать с предельной осторожностью.

— И не нужно забывать, — сказал генерал Чу, — что американцы могут, скажем, обмануть сигманца, и, введенный в заблуждение, тот обратит оружие против нас. Но более вероятно, что он даст им решение многих технических проблем, не зная, что раскрывается перед империалистами. Как сказал председатель Сун, мы не можем слепо полагаться на мнение, что на столь отличной от Земли планете цивилизация шла тем же путем, что и наша. Нам известно лишь то, что сигманцы всегда были настоящими коммунистами, стремящимися к миру, или долго были таковыми, прежде чем переросли коммунистическое устройство общества.

— Я не пропущу ни единого слова на звездолете, — пообещал Ван. — Может, нужно добиваться моратория на выуживание технической информации?

— Это решат, — твердо сказал генерал и ткнул перед собой сигаретой, словно штыком: — Еще неизвестно, какие у сигманца намерения и как он начнет действовать. И вообще, учению Маркса — Ленина — Мао нужно следовать с умом, а не как догме. Может, звездолет построили вовсе не сигманцы. Может, они, как пираты, захватили чужой корабль, обманув прежних хозяев и выудив у них секреты управления. И разве не подозрительно само это существо, отважившееся в одиночку на многолетний космический перелет?

— Если в одиночку.

— А если нет, то почему его товарищи не показываются?

— Трудно понять существо, которое мыслит совершенно иначе, чем мы, — мрачно заметил Ван. — Я и сам не раз задавался этим вопросом и говорил, что меня ставит в тупик это одиночное путешествие. Разум, чувства, как ни назови, подразумевают необходимость контакта, хотя бы на самом общем уровне, подразумевают необходимость общения. Что есть мышление, как не процесс создания символов и манипуляция ими? Примитивные существа без подсознательной тяги к общению, то есть без инстинкта, который подчас сильнее инстинктов размножения и самосохранения, как, скажем, у настоящих коммунистов, которые готовы жертвовать собой ради идеи, — такая примитивная раса вряд ли могла достичь человеческого уровня мышления. Они просто не вышли бы из животного состояния. Поэтому, я думаю, сигманец просто обязан искать общения, чтобы поговорить с кем-нибудь и получить моральную поддержку, как вы и я. Боюсь, мы с вами от столь продолжительного одиночества, наверное, сошли бы с ума, товарищ генерал.

— Сейчас не время для лекций, — остановил его генерал Чу. — Полагаю, вы уяснили, что, во-первых, вам следует приложить все усилия, чтобы отвести любую опасность, и, естественно, использовать всякую возможность для скорейшего осуществления наших планов, которые в сложившейся ситуации позволяют надеяться на многое.

— Во имя народа! — произнес Ван, торжественно подняв руку. Формула клятвы мгновенно пришла ему на ум, но тут же несколько смутила его. Объясняя себе свое смущение, он решил, что повинен в этом груз ответственности, который он возложил на свои плечи.

— Действуйте со всей вашей энергией! Добейтесь разработки общего языка, — продолжал наставления генерал. — Если мы не отстанем от американцев, а еще лучше, если обойдем их, они не смогут одурачить ни нас, ни сигманца.

— Язык-то искусственный, — заметил Ван. — То есть сильно усеченный.

— Значит, вы должны занять лидирующие позиции в его доработке.

— Ну… — замялся Ван. — Я постараюсь. Моя скрытность сыграет, наверное, нам на руку. Доктор Кантер блестящий специалист, но она, главным образом, теоретик. У нее нет моего опыта практической работы со множеством языков. Правда, есть еще Серов, Дуклос и другие…

— Вот именно! — взволнованно произнес генерал. — Я думаю, рано или поздно вам удастся переговорить с сигманцем с глазу на глаз, когда никто не подслушивает. И тогда вы объясните ему что и как. Конечно, нужно дождаться удобного случая. А сейчас следует добиться хотя бы частичного отчета. Можете ли вы позвонить Кантер и попросить, чтобы она выслала свои материалы, пусть и не систематизированные?

— Попробую, — с сомнением произнес Ван. — Но возможно, ее начальство уже запретило ей. Даже если нет, ее просто так не возьмешь. Она вообще не любит показывать свои материалы, пока не приведет их в порядок. — Ван запнулся. — А не насторожит ли ее мой звонок?

Генерал затянулся сигаретой и, помедлив, согласился.

— Да, насторожит, — процедил он и раздавил окурок в переполненной пепельнице.

— Послушайте, товарищ генерал, — продолжил Ван уже более уверенно. Погруженный в размышления о предстоящих научных изысканиях, он на миг забыл о всеобщем человеческом безумии. — Я думаю, это уже не имеет значения. Доктор Кантер фактически дала мне всю информацию. Мои записи — точная копия ее записей. На моем рабочем столе уже лежат последние данные, полученные в соответствии с соглашением. Доктор Кантер ничего не скрывала от меня, причем я вовсе не вынуждал ее откровенничать со мной. У нас есть все, кроме ее математических выкладок и конечных формул, но теперь, когда нам точно известно, что именно нужно искать, я уверен, недели через три мы получим те же результаты. Любой аналитик с помощью компьютера…

— Отлично, профессор! — перебил его генерал, просветлев лицом. — За дело! Рабочий кабинет и помещение для отдыха вам будут предоставлены прямо в этом здании. Требуйте все необходимое и любых помощников.

— Что? — удивился Ван. — Я могу работать и дома. А если потребуются помощники, то в университете…

— Товарищ Ван, — мягко, но решительно остановил его генерал. — Я понимаю, что вы хотите повидаться с женой и ребятишками, но благо нации превыше всего. Нужно соблюдать строжайшую секретность — и вы сами знаете почему. И, наверное, догадываетесь, что наш с вами разговор обусловлен распоряжением, исходящим из высших инстанций нашего правительства. Вашей жене сообщат, что в интересах дела вы задерживаетесь. — Генерал сделал паузу. — А если вы считаете, что биологическая необходимость, хм… может помешать вашей работе…

— Нет-нет, — поспешил заверить Ван.

«Не того я боюсь, — подумал он. — Сказать по совести, вы, мои души… (а я верю, что многие примитивные племена, даже такие образованные и могучие, как древние египтяне, говорили чистую правду, утверждая, что человек имеет несколько душ) — моя Яо, которая была лунным светом и горной вершиной, превратилась теперь в суровую фанатичку, с которой я не расстался, главным образом, потому, что ее незапятнанная репутация гарантирует мне свободу зарубежных поездок и научной переписки, открытый доступ к литературе и прочей информации, позволяя наслаждаться этим прекрасным миром. Покуда же наша система в целях общественной безопасности не может позволить такую свободу всем гражданам, соблюдение режима секретности есть печальная необходимость… Нет, как всегда, есть и другие причины. Я знаю, я чувствую, что, несмотря на этот ее командный голос и плотно сжатые губы, она все помнит и сама удивляется и мучается из-за случившихся с ней перемен. Я помню ту конференцию в Англии (каллиграфическая стройность шпилей Оксфорда на фоне свинцовых облаков, гонимых сильным влажным ветром) и книгу, которую читал тогда перед сном. Как там фамилия автора? Да, Честертон! Странный, причудливый, безнадежно архаичный… там он дает определение аскетизма как желание того, что не нравится… Мы сохраняем в себе элементы аскетизма, не так ли, души мои?»

Ван давно уже рассматривал свой дом просто как место пребывания. Как сказали бы американцы, он высоко котировал дом в пригороде, с садом, выстроенный для давным-давно забытого маньчжурского мандарина. Корявые ветки дерева на фоне полной луны; красные скаты старинной черепичной крыши; на стене тени цветов, покачивающихся на ветру, и росчерки ивовых прутьев; мостик, гора, схваченные несколькими штрихами восемь веков назад кистью самого Ма Юаня; книги да старина Ли Бо, который при жизни выпил вина куда больше, нежели воспел в своих стихах…

Но главное, Ван не увидит своих детей. Пинь… Конечно, Тай и Чен славные мальчики. Можно гордиться отличной успеваемостью Тая и его рвением в пионерской организации, можно радоваться тому, что Чен скоро выйдет из возраста шумного подростка. Но Пинь, малышка Пинь (эти звуки служат для обозначения маньчжурской яблони, что озаряет красным и белым цветом оживающую землю и воистину означает мир и покой), которая щебеча выбегала ему навстречу, протягивала ручонки и восторженно попискивала, когда он брал ее на руки и подбрасывал в воздух. Она гуляла с ним за ручку по саду и называла его «сумкой, полной любви».

«Ну, недельки две-три, не больше, — думал Ван. — Я готов работать во имя того, чтобы никогда термоядерный ужас не обрушился на голову малышки Пинь, чтобы никогда ее выжженные глаза не вытекли из глазниц, чтобы во веки веков она была наследницей звезд!»

Тут Ван сообразил, что все это время генерал Чу внимательно смотрит на него. Прошло не менее минуты. Ван принужденно улыбнулся и сказал:

— Простите, товарищ генерал, я что-то задумался… Разумеется, я немедленно приступаю к работе.

— Вот и отлично, — одобрил генерал. — Нам повезло, что вы работаете на нас. Скажите, есть ли у американцев специалисты класса Кантер?

— Трудно сказать, — задумался несколько удивленный вопросом Ван. — Там много весьма компетентных ученых. Левинсон, Хиллман, Вонсберг… Все они способны и талантливы. Правда, Хиллмана в космос не пошлют, у него слабое сердце. Во всяком случае, в интересующей нас области он является главным партнером доктора Кантер. Почему вы спрашиваете об этом?

— Видите ли, профессор, развивая свою тему, Кантер работает на империалистов. Мы уже говорили с вами о необходимости растолковать сигманцу истину. Как вы считаете, не проще ли будет сделать это без помех, в отсутствие Кантер?

— Почему?.. Возможно… Трудно сказать… — Ван внутренне колебался, вспомнив, как Ивонна Кантер радовалась, рассказывая ему о своем успехе. — Наверное, было бы полезно временно отстранить ее от работы над проектом. Предположим, я… Нет, я уже, кажется, говорил, что лично меня она недолюбливает, так что я, наверное, не подойду… Но… Быть может, кто-нибудь другой, представитель другой страны, скажем, затеет с ней ссору… Но это не моего ума дело, товарищ генерал.

— Понимаю. Я только хотел узнать ваше мнение, стоит ли отстранять ее.

Беседа продолжалась еще некоторое время, после чего генерал Чу вызвал своих людей и приказал проводить Вана в его новый кабинет. Оставшись в одиночестве, генерал Чу позвонил одному очень важному человеку и отчитался. Получив дальнейшие указания, он нажал на кнопку спутниковой связи с Америкой и набрал номер на клавиатуре. Этот канал связи, абсолютно защищенный от прослушивания и обычных радиопомех, был совершенно секретным и использовался лишь в исключительных случаях.

Человек, представившийся как Сэм Джонс, протянул руку через стол.

— Вы не понимаете, как мы тут себя чувствуем, — сказал он. — Мы не можем доверять сигманскому чудовищу. В сравнении с ним китаезы нам просто родные братья! Господи, он же испражняется всем своим телом!

— Э, нашли чему удивляться, — проворчал Ник Уоллер.

— А тут еще эта женщина, Кантер! По телевизору, в газетах, всюду! Она вот-вот начнет с ним разговаривать!

— Да, я слыхал.

В комнате стало темнеть. Несмотря на поздний час, сюда проникала вибрация, вызванная нестихающим шумом мегаполиса. Свет верхней лампы отбрасывал тяжелые тени на мрачное лицо Джонса, который держал на коленях большой портфель.

— Тут то, что покончит с этим, — твердо сказал он. — Можете взглянуть. Если мы прекратим попытки разговаривать с этой тварью, она отстанет от нас. Каковы бы ни были намерения сигманца, сперва ему нужно научиться разговаривать с нами. Верно? Иначе он давным-давно сжег бы всю планету. Но ему нужны достижения человеческой цивилизации!

Уоллер затянулся сигаретой и, прикрыв глаза, медленно выпустил дым изо рта.

— Возможно, — сказал он. — Что вы предлагаете?

— Я не думаю, что без миссис Кантер проект совсем остановится, — продолжал Джонс. — Но мы выиграем время, а там, глядишь, что-нибудь и придумаем.

Уоллер принялся расхаживать по комнате.

— Вы сами-то кто такой? Луиджи сказал, что мне будет интересно побеседовать с вами. Как вы вышли на Луиджи?

— Какая разница, — отмахнулся Джонс. — Не бойтесь своего Луиджи. Я мог бы выйти на вас, скажем, через вашу матушку, если бы к тому была особая необходимость. Она ведь знакома с одной служанкой, которая работает у одного банкира, который дружит с моей двоюродной сестрой. Не так ли?

Уоллер хмыкнул, ничего не ответив.

— Мне просто нужна профессиональная помощь, — продолжал Джонс. — У меня большие связи, но не в рабочем движении. О неприятностях с ФБР не беспокойтесь. У меня для вас есть работа, и работа несложная. Если согласитесь, в этом портфеле деньги. Аванс. Остальное после дела. Надеюсь, вы не откажетесь.

Уоллер снова сел. Он не казался взволнованным и не выказывал признаков любопытства. Он нисколько не сомневался, что этот Джонс, каково бы ни было его настоящее имя, не подослан полицией. Тут ему все ясно. Замести следы будет нетрудно. Даже если Джонс проболтается, фараонам не удастся пришить это дело компании Ника Уоллера.

О'кей, положим, Джонс псих. Что с того, раз он готов платить за свои чудачества? С катушек у нас слетают сплошь и рядом, а вот богатеньких среди этих психов не так уж и много.

Уоллер никогда не брался за дело, не пообщавшись со своим астрологом. Впрочем, лишь исключительно плохой гороскоп мог заставить отказаться от дела, ведь Уоллер носил амулет, который Главный оракул сделал специально для него.

— Уходите первым, — вежливо велел Уоллер. — Имейте в виду, я не думаю, что возьмусь за это дело сам, но, быть может, подыщу кого-нибудь.

Обычная конспиративная процедура. Революционеры не одолели ортодоксов, лишь измотали их силы в многолетней партизанской войне, но затем выучились владеть новым оружием, освоили конспирацию и разработали ячеистую структуру организации.

Кто-кто, а Ник Уоллер в своем деле был настоящий профессор.

Глава 6

Ивонна не считала себя застенчивой — просто замкнута, просто любит побыть одна и в то же время не прочь при случае разделить с друзьями хорошую трапезу и поболтать. Она предвкушала свой триумф. Поздравления от персонала базы Армстронг, по видеотелефону от отца с матерью и от всего семейства, от президента и от коллег со всего мира были ей, разумеется, весьма приятны. Но все это держало ее в постоянном напряжении — официальные отчеты, беседы с высокопоставленными лицами, научные дискуссии, целый шквал просьб об интервью, заказы на статьи и лекции, просьбы об использовании ее имени в благотворительных целях — и, наконец, телеконференция, когда дюжина журналистов, каждый со своего экрана, обрушили на ее бедную голову лавину вопросов, в том числе и частного характера, и нужно было учитывать, что лишь в Соединенных Штатах на нее смотрят сто миллионов телезрителей…

— Пожалуйста, — взмолилась она к вечеру пятого дня, — отпустите меня домой.

— Хорошо, Ивонна, — согласился полковник Алмейда. — Вы выглядите сейчас не лучше покойника. Я как раз отрабатываю ваше расписание, чтобы у вас получилось окошко и вы могли устроить себе каникулы. Переоденьтесь в спортивный костюм, и я лично на своем вертолете доставлю вас в Денвер.

— У меня есть машина.

— Оставьте ее, если не хотите оказаться в толпе поклонников, охотников за автографами, газетчиков и прочего сброда. Вы что, не знаете, что ваш дом практически на осадном положении? Уж лучше на вертолете. Завтра мой человек перегонит вашу машину. — Тут Алмейда вытащил из кармана клочок бумаги. — Да, чуть не забыл. Вот ваш новый номер телефона. Он не зарегистрирован. Я позволил себе позаботиться об этом.

— Очень мило с вашей стороны, Энди! — пробормотала Ивонна заплетающимся от усталости языком.

Римские черты Алмейды исказила горькая усмешка.

— Просто разумная предосторожность. Я не хочу, чтобы вы разделили судьбу первых астронавтов, которым пришлось провести остаток жизни на ферме. Вы нам нужны позарез.

В вертолете полковник не надоедал Ивонне разговорами. Полет проходил спокойно — лишь стрекот лопастей винта да свист ветра, легкая дрожь сиденья и во всем теле, безмятежность… Вертолет летел на большой высоте. Кругом звезды, мириады светочей на почти чистом небе — Денеб в Лебеде, Вега в Лире, Пегас, Большая Медведица и Дракон, своим царственным хвостом взявший Полярную звезду в полукольцо. Внизу раскинулась огромная, таинственная Земля, на поверхности которой там и сям мерцали некие созвездия — города, где жителям едва ли приходило в голову посмотреть в небо и восхититься.

Когда на горизонте показались огни Денвера, Ивонна почувствовала себя достаточно отдохнувшей, чтобы поговорить. Она потянулась было за сигаретой, но передумала — она и так перекурила, во рту было кисло, и вообще было бы не худо принять какой-нибудь антиканцероген.

— Энди, — позвала она.

— Да, — откликнулся полковник, не поворачивая головы. Его строгий профиль четко вырисовывался на фоне Млечного Пути.

— Почему вы сказали, что я нужна позарез? Не такая уж я важная птица. Многие из моих коллег могли бы продолжить эту работу, может, даже лучше моего.

— Вы что, отказываетесь? — ровным голосом спросил Алмейда.

— Да нет… Все в порядке. Просто я пробила брешь, а мог это сделать и кто-то другой. Так что едва ли именно я добьюсь следующего большого прорыва.

— А он возможен? То есть вы считаете, что это еще не все? То есть существуют еще проблемы и мы не сможем развить язык, чтобы поговорить о конкретных вещах?

Ивонна кивнула, волосы ее рассыпались по плечам, прикрыв щеки.

— Думается, мы упустили что-то очень важное. Почему, скажем, сигманец не приглашает новых «гостей»?

— Он всегда так. Скоро, наверное, позовет.

— Но теперь же совсем другая ситуация! Стоя на пороге реального обмена информацией… — Ивонна услышала тихое покашливание полковника и почувствовала, что краснеет. — Разве мы с вами не погнали бы во весь опор? Что-то тут не так. Похоже, сигманец ждет чего-то еще. А пока мы не додумаемся до этого, он будет общаться с нами время от времени, когда не занят своими делами.

— Может, вы и правы, — сказал полковник. — Вам виднее. — Он сделал паузу и мрачно продолжил: — Я не хотел поднимать этот вопрос прямо сейчас, вы так вымотаны. Но, похоже, вы приходите в себя. Мое начальство и я, мы хотим, чтобы вы обдумали наше предложение. — Снова пауза. — Поймите, никто не намерен вам пенять. Однако поверьте, Ивонна, нам бы очень не хотелось, чтобы вы в подробностях рассказывали о своих успехах на широкой публике, когда вас слышит весь мир. И чтобы этот чертов китаец отвязался от вас… Соблюдая секретность, мы могли бы в одностороннем порядке добиться расположения сигманской цивилизации. Полагаю, вы понятия не имеете, как невероятно трудно находить политический и военный компромисс, когда все открыто как на ладони.

— О чем вы, Энди? — удивилась Ивонна. — Вы это серьезно?

— Куда уж серьезней. Сами посудите, Ивонна, вы интеллектуал с либеральными взглядами и считаете себя вполне приличным и здравомыслящим человеком. И вы полагаете, что таковы все люди. Но почему вы никак не желаете применить свой строгий научный подход к реальной жизни! Вот смотрите. То, что известно сигманцу, — даже если просто захватить его звездолет — может дать господство над миром всякому, кто добьется исключительного права на информацию. Если же такую мощь получат несколько сторон, мы рискуем вернуться в эпоху ядерного противостояния, только куда страшнее. Я и представить себе не могу, какие перед нами встанут проблемы с освоением неземных технологий, свалившихся нам как снег на голову. Этого нам просто так не переварить.

Ивонна решила все-таки закурить.

— Энди, как можно говорить о возврате к холодной войне, которая осталась далеко в прошлом задолго до вашего рождения? С чего бы это? Я из конца в конец проехала весь Советский Союз и собственными глазами видела, что это такое. Тысячи американцев ежегодно ездят в Китай. А переговоры о контроле над вооружениями… Вы же, наверное, читали, видели по телевизору, вам наверняка говорили о тех усилиях, которые предпринимают русские, равно как и мы, преодолевая взаимные противоречия. Что Западная Европа и Япония… да и китайцы тоже… Энди, ведь еще лет за семьдесят до прилета сигманца земляне общими усилиями избежали вооруженного столкновения. Если и возникали вооруженные конфликты, то ни одна из великих держав не стремилась к тотальной победе. Они же не сошли с ума! За последние десять лет нигде на Земле не случилось ни одного такого конфликта, который можно было бы назвать войной. Неужели вы хотите сказать, что в правительстве Соединенных Штатов есть люди, все еще занимающиеся охотой на ведьм?

Тяжело дыша, Ивонна откинулась на спинку кресла.

— Как ни печально, милочка, эти ведьмы — реальность, — сказал Алмейда. — Вот послушайте. Вы мне нравитесь, и я вас уважаю, так что, поверьте, я не хотел обидеть вас, сказав, что ваши взгляды на жизнь устарели. Они просто не имеют отношения к реальности. Китайцы становятся гибче, как в свое время и русские. В любом случае вместе с настоящими революционерами уходит и эпоха религиозного фанатизма. Кроме того, практика доказала, что доморощенный терроризм никоим образом не работает на имперские амбиции. Ведь тем, кто жил в эпоху ядерного противостояния, в конце концов удалось успокоить даже самых ярых фанатиков. Победить в ядерной войне невозможно. Поэтому нет оснований считать, что нынешние лидеры наших прежних противников взялись за старое. К примеру, Англия — случай не самого оголтелого фанатизма. В английской истории был кромвелевский период, но англичане благополучно пережили его. Проповедь Евангелия была тогда не единственной движущей силой революции. Тем не менее они перевернули почти весь мир и вымели из страны почти всю неанглийскую культуру.

— А теперь мы стоим перед «желтой угрозой»? — съязвила Ивонна.

— Вот-вот, японцы, монголоиды, они сильны. Индонезия тоже. Правда, африканцев можно пока сбросить со счетов, но не более чем лет на тридцать. Есть еще и «белая» угроза, и это не только русские. Западная Европа, Латинская Америка… Ну и янки тоже хороши… Для китайцев мы по-прежнему враг номер один. Они считают Китай последним бастионом, защищающим человечество от ненасытной американской империи. Разве вы не слышали о речи председателя Суна?

— Риторика, — устало сказала Ивонна.

— Допустим… — Алмейда глубоко вздохнул. — Ивонна, позвольте мне немного поменторствовать. Вы бывали в СССР, вы бывали в Европе, в Мексике и прочая и прочая. Не сомневаюсь, что скоро доберетесь и до Китая. Позволю себе заметить, не желая обидеть вас, что вы не какой-нибудь там агент спецслужб и не «кузнечик», вы, извините, просто дама, путешествующая первым классом. Разумеется, вы видите лишь прекрасные пейзажи и встречаетесь с очаровательными людьми. Я даже готов поверить, что ваш замечательный коллега Ван Ли восхищается вами и не опасается вас. Но доверяет ли он президенту Бреверману? Или генералу Нигарду? Или таким, как я? Нет, черт возьми, не доверяет! Мы собрали досье на него. Член партии, возможно, и не фанатик, но женат на ярой фанатичке. Капитан запаса, патриот, любит китайскую культуру, которая, кстати, пронизана духом ксенофобии…

Я не намерен проповедовать достоинства западной цивилизации и американского государственного устройства и утверждать, что именно в них заключена вся надежда человечества. Но, поверьте, многие мужчины и женщины разделяют со мной это застарелое предубеждение. А многие другие разделяют предубеждения мистера Вана Ли, и так далее. Равновесие, обеспечивающее ныне всем мир, оказывается, является куда более хрупким, чем хотелось бы мне думать. Старые страхи и обиды далеко не забыты. Разве вы не видите, что каждая из сторон пытается использовать малейший шанс хоть на время добиться перевеса или хотя бы паритета, что любая мелочь может привести к взрыву, к вооруженному конфликту? Помимо интересов страны, Ивонна, я ведь пекусь и о своей жене и детях. И я сделаю все, чтобы они не попали в ядерную топку!

Ивонна смотрела прямо перед собой. Пригороды Денвера, словно многоцветные знаки неведомой письменности, лежали на земле, изрытой и замощенной. Яркое сияние центра было видно издалека, словно город был объят пожаром.

— Чего вы хотите? — спросила наконец Ивонна.

— Если мне развяжут руки, Америка добьется монополии, — спокойно сказал Алмейда. — Думаю, нам можно доверять больше, чем кому-либо другому. Может, потому, что американцев я знаю все-таки лучше. Если не выйдет, мы попытаемся… А если нет, попробуем договориться с другими. В общем, будем действовать по обстановке. Дело в том, Ивонна, что отныне, кого бы мы ни послали наверх, он должен будет работать на нас, соблюдать меры безопасности, исполнять приказы, имея в виду безусловный приоритет интересов Соединенных Штатов. — Полковник замялся. — А эти интересы отнюдь не расходятся с интересами большей части человечества. И в ваших интересах быть с нами, а не с какими-нибудь шовинистами. В моих же интересах привлекать к нам лучших ученых, то есть в данном случае вас. Подумайте, Ивонна.

Полковник принялся маневрировать перед посадкой, выруливая в свободный воздушный коридор. Ивонна сидела молча. Огни центральных районов Денвера засияли, замигали, поползли в сторону, запрыгали и затмили звезды. Впереди мигал огнями комплекс Эйзенхауэра, громада, мерцающая огнями. Алмейда опустил вертолет на посадочную площадку, выскочил из кабины и помог выбраться Ивонне. Здесь, наверху, звуки лежащего внизу города казались приглушенным гулом. Порывистый свежий ветер трепал волосы Ивонны.

Алмейда направился было к охранникам, но те, узнав Ивонну, не стали проверять ее документы и уточнять, с кем именно она прилетела. На прощание Алмейда пожал Ивонне руку, его улыбка была едва заметна и суха.

— Я не хотел вас расстраивать, — сказал он. — Отдыхайте. Если понадоблюсь, звоните в любое время, на службу и домой.

— Ладно. Спасибо, Энди.

Полковник залез в кабину, а Ивонна пошла к выходу. К ней подскочил охранник и, взяв под козырек, поприветствовал ее:

— Добрый вечер, доктор Кантер! Добро пожаловать домой!

— А, сержант Бэскомб! Как дела?

— Отлично. Вы не беспокойтесь. Тут целые толпы пытаются застать вас дома, но мы их не пускаем. Все наши до единого занимаются обеспечением вашей безопасности и вашего покоя.

— Очень любезно с вашей стороны, — поблагодарила Ивонна, поеживаясь на ветру.

— М-м… Извините… У меня сынишка, двенадцать лет, сущий сорванец. Он просто бредит вами, после всего, что, вы сделали… Быть может, вы согласитесь… — заикаясь произнес сержант, протягивая блокнот.

— Конечно, — сказала Ивонна, улыбнувшись краешком рта.

Сержант протянул ручку.

— Его зовут Эрнст. Эрнст Бэскомб.

Миновав охрану, Ивонна глубоко вздохнула. Она снова чувствовала себя совершенно разбитой и была не способна размышлять над словами Алмейды. В голове билась одна мысль: «Теперь я могу побыть одна!»

Покидать комплекс Эйзенхауэра ей не было никакой нужды. Не хватало еще, чтобы на нее глазели в ресторанах, школах, театрах, церквах, аудиториях… Все, что ей было нужно, она могла заказать себе прямо в квартиру. Информация же поступала как на экран дисплея, так и по факсу.

«Соберу-ка я друзей дня через два-три, — подумала она. — Обед, тихая беседа и… хорошо бы партия в скрэббл».

В конце ей пришлось прибегнуть к сослагательному наклонению, так как друзья давно уже отказывались играть с ней в скрэббл, утверждая, что всегда проигрывают.

Эскалатор, бегущая дорожка, снова эскалатор, коридор, дверь. Все двери управлялись тут специальной системой охраны с магнитными ключами. Ивонна положила ладонь на пластину сканера. Система Определила, что Ивонна принадлежит к кругу лиц, имеющих право входа (в это помещение могла войти только она), и дверь отъехала в сторону.

Когда дверь закрылась за ней, Ивонна немедленно разделась и бросила всю свою одежду в приемную воронку очистителя. Раскрыв свой чемоданчик, она принялась разбирать вещи.

«Ох уж эта чистоплотность! — думала она про себя. — Вывалить бы все прямо на пол!»

Ивонна набрала программу для кухонного комбайна. Вообще-то она обожала стряпать и делала это прекрасно, но нынче вечером у нее не было никакого настроения. Затем она приняла горячий душ и, завернувшись в теплый халат, почувствовала себя гораздо лучше. Ощущение времени не покинуло ее: еда будет готова через полчаса. Чувствуя, что в горле и так першит, Ивонна решила расслабиться не сигаретой с травкой, а бокалом мартини. Возможно, горячая вода побудила ее переменить планы: вместо Девятой симфонии Бетховена она включила ласковый, искрометный квинтет Шуберта «Форель».

Развалившись в кресле и глядя на знакомую обстановку — мебель, ковер, шторы, картины (среди них морской пейзаж побережья мыса Кейп-Код, смотреть на который она могла бесконечно), окно с видом на изящные башни, льющаяся музыка, мягкое сиденье, до малейших деталей повторяющее формы ее тела, — Ивонна пребывала в полузабытьи.

«А все-таки жизнь хороша! Даже те наши последние два года с Си, когда мы понимали, что нас разносит в разные стороны, и не могли ничего изменить… Постоянные ссоры… И наконец разрыв… Невесело было, конечно. Но эти два года были и уже не вернутся… Мы, наверное, не смогли бы остаться даже просто друзьями… А Энди Алмейда озадачил меня. Если вдуматься, не так уж он и не прав. Во всяком случае, возразить особенно нечего. Значит, я в команде, так сказать, «адвокатов ангелов»… А может, в моей жизни еще будет мужчина, более чуткий, чем Си, может, и я к тому времени поумнею, научусь не только брать, но и давать… М-м-м, как запахло соусом…»

У входа прозвенел звонок.

Но ведь охранная система настроена на режим недопуска посторонних!

Пусть так, но им не удастся диктовать ей режим допуска! Друзья есть друзья. Проживающие здесь подчеркнуто старались держаться друг от друга подальше, но Ивонна была знакома кое с кем из соседей и приглашала кое-кого на обед и просто так. Если это очередной охотник за автографами, она с наслаждением пошлет его к черту! Ивонна плотно сжала губы. Но как она откажется принять Сью Роббинс? Или, скажем, Джона и Эдит Ломбарди?

Звонок звенел, не переставая.

«Может, что-нибудь срочное? — подумала Ивонна. — Если нет, сошлюсь на мигрень».

Она с сожалением встала, подошла к сканеру и нажала клавишу видео.

На экране показался незнакомец — худощавый, скуластый, в униформе внутренней службы комплекса Эйзенхауэра.

— Что вам угодно? — спросила Ивонна. — Я же просила не беспокоить.

— Я знаю, доктор Кантер, — последовал несколько грубоватый ответ. — Я видел табличку, извините. Тут такое дело… Несколько человек из охраны, мы тут живем и работаем вместе с вами и хотели бы выразить вам свою признательность. Ничего такого, мы знаем, что вы устали и вам не до компаний. Но мы не можем послать это официальной почтой или по служебному пневмопроводу. У нас тут… — Он показал в камеру блок сигарет с травкой. — Ваша любимая марка, не так ли? «Золотая Гавана». Я не задержу вас, спешу домой.

— Ну зачем вы… Это очень мило…

«Сколько все это будет продолжаться? Год? — подумала Ивонна. — Но не обижать же их?»

Она нажала на кнопку, и дверь отъехала в сторону. Мужчина вошел и, едва дверь закрылась, отбросил коробку и вытащил пистолет. Это был не газовый пистолет, а весьма внушительного вида настоящая автоматическая пушка тридцать восьмого калибра. Ивонна отступила от двери, тиховскрикнув.

— Простите, леди, — небрежно бросил незнакомец. — Не помолиться ли вам?

— Нет, нет… уходите… — Ивонна отступила еще дальше, не находя сил, чтобы шептать слова, и выставив руки перед собой, словно они могли защитить ее от пули.

Мужчина наступал, его ледяное спокойствие внушало ужас.

— Лично я против вас ничего не имею, — сказал он. — Но заказ есть заказ. Не знаю даже чей. Может, кого-нибудь из тех психов, кому колет глаза чужая слава. Впрочем, у меня мало времени.

Ивонна стояла посреди комнаты, незнакомец рядом. Космос, который она так любила, вдруг превратился для нее в бесконечность. Какая-то серая пелена упала на них обоих, стены словно исчезли, раздвинулись, открывая далекие галактики. Ивонна тяжело дышала, музыка отступила — и больше никаких звуков, никакой жизни, ничего. Помощи ждать неоткуда. Охраняемая, звуконепроницаемая, автоматизированная крепость отрезала ее от всего мира.

На мгновение Ивонна потеряла способность соображать, но вскоре к ней вернулась ясность мысли.

«Этого не может быть со мной… — билось в ее мозгу. — Я, Ивонна Филиппа Бердт Кантер, которую любит семья, которая говорила с существом со звезд… Настанет день, да, настанет день, не скоро, конечно, не здесь… не теперь, когда все так хорошо, когда в нос бьет чудесный аромат лапши с соусом и запах моего холодного пота…»

С механическим спокойствием она понимала, что терять уже нечего, и услышала свой собственный голос:

— Чем я могу купить свою жизнь?

— Ничем, — ответил мужчина в синей форме. — Иначе я подписал бы себе смертный приговор.

— Дайте десять минут… Пять?

— Я же сказал, молитесь, если хотите.

— Не хочу! Я хочу жить! Слишком долго я жила умом, отвергая желания тела. — Ивонна сбросила халат на пол и протянула руки к незнакомцу. — Ну, бери меня, бери! Пока не надоем.

— Э-э… — Пистолет дрогнул в его руке. — Тронулась, что ли?

— Нет. Просто убиваю сразу двух зайцев. Выгадываю еще несколько минут жизни и заполняю их удовольствием. Спальня здесь.

Ивонна быстро повернулась и пошла, напрягшись, каждую секунду ожидая пули в спину. Шаги убийцы слышались позади. Озадаченный, он все же отлично знал, что запасного выхода нет.

Ивонна прошла на кухню, открыла окошко перегородки между комнатой и кухней и сняла с плиты горшочек с кипящим соусом. Скуластый мужчина стоял прямо напротив окошка. Ивонна резко выплеснула соус в лицо убийце и рухнула на пол.

Пистолет с грохотом упал, но крик убийцы был громче. Закрыв лицо руками, он орал: «Сука! У-у, сука!..» Ивонна вскочила, бросилась к нему и схватила упавший пистолет. Мужчина стоял и покачивался, его обожженное лицо было покрыто лапшой, которая медленно сползала по щекам. Наконец ему удалось открыть один глаз. «Сука! Сука!» — простонал он и потянулся за пистолетом. Ивонна понимала, что, стреляет она плохо и из такого тяжелого оружия запросто может промахнуться. Поэтому она подскочила к мужчине, присела, приставила дуло к его животу и, держа пистолет обеими руками, нажала на курок. От выстрела она почти оглохла. Мужчину отбросило в сторону, но она все нажимала и нажимала на курок. Лишь после того, как мужчина рухнул на пол и лишь дергался от каждой новой пули, лишь после того, как курок щелкнул впустую, свидетельствуя, что обойма пуста, — лишь после этого Ивонна смогла закричать при виде крови.

Глава 7

Алмейда сел на стул. В открытую дверь соседней палаты он видел, как сновали туда-сюда медсестры этого закрытого госпиталя.

— Жаль, что вы убили его, — посетовал он.

— Теперь всю жизнь мне будут сниться кошмары, — отрешенно произнесла Ивонна.

Полковник успокаивающе погладил ее по руке, которая безжизненно лежала поверх больничного одеяла.

— Не берите в голову, — сказал он. — Вы слишком чувствительны. Вы потеряли сознание, и теперь вам нужен покой и транквилизаторы. Однако я уверен, через недельку-другую вас отпустят домой. Во всяком случае, врачи не предупреждали меня, что вам нельзя волноваться. К тому же этот гад был наемным убийцей. Так что вряд ли стоит терзать себя из-за того, что у него могли остаться дети-сиротки. Лучше подумайте о тех, кто и впрямь нуждается в вашем сочувствии и заслуживает его. О неприятностях с полицией не беспокойтесь. Ваше дело закрыто. Да оно, собственно, и не открывалось. Законопослушная женщина сумела дать отпор наемному убийце — дело яснее ясного. Так что власти не имеют к вам никаких претензий. Они еще не забыли эпоху революции.

— Да, мне говорили. Спасибо, Энди. — Ивонна пошевелилась. — Мне уже лучше. До полного счастья, конечно, еще далеко. Я вся какая-то вялая, тупая. Наркотики, наверное. Лежу вот и думаю, каково мне будет, когда действие наркотика пройдет.

— Относитесь к этому просто как к несчастному случаю и наслаждайтесь жизнью, как прежде. Ваш врач поклялся мне головой, что так оно и будет. У него бывали случаи много хуже вашего. Вы для него — чистая рутина, просто чувствительный свидетель несчастного случая.

— Может, и так. Я хочу куда-нибудь уехать. Не то чтобы я боялась, но эта квартира постоянно будет напоминать мне о случившемся.

— Конечно, мы не против. Мы поможем вам подыскать квартиру, о которой никто не будет знать, пока все не уляжется. Я уже говорил, жаль, что вы убили его. Мы не можем накачать его наркотиками и допросить с пристрастием и, значит, не можем предотвратить подобные покушения в будущем. Но больше всего нас интересует вопрос — кто его нанял и зачем?

— Неужели никаких зацепок? — спросила Ивонна с живым интересом.

— Личность его установлена, но имя его вам знать не обязательно. Известный бандит. Правда, ему удалось избежать наказания за убийство, но он сидел за менее тяжкие преступления. Полиция изучает его связи. Военная разведка совместно с ФБР отрабатывают свои версии. Потому-то я и говорю вам «мы».

— Неужели все из-за меня? — Ивонна покачала головой и снова упала на подушку. — Тот, кто нанял его, наверное, просто сумасшедший. Может, он вообразил, что сигманец угрожает человечеству?

— Хочется верить, что так, — с сомнением произнес Алмейда, и голос его стал суров. — Но и это не сахар. Наемники со «дна» дорого стоят. Напавший на вас был вовсе не случайно нанятый убийца. Это профессиональный гангстер, член преступной банды, считайте, настоящий солдат. Мы выяснили все это по своим каналам.

— А как он пробрался в наш комплекс?

— Трудно сказать точно. Он мог пройти в общую секцию, как бы за покупками, и познакомиться с кем-нибудь из администрации, скажем, в ресторане, в магазине, в круглосуточном баре — где-нибудь там. А тот мог проболтаться о вашем прибытии. Переодеться в униформу он мог в туалете. Если быть осторожным, можно добраться на эскалаторе до жилых этажей. Скрываться он мог и в номере напротив, который кто-то заранее забронировал. Мы сейчас проверяем всех, кто поселился тут недавно, и особенно тех, кого вечером не было дома. Но на все это нужно время, народу много, и никто не сидит на месте. — Лицо полковника потемнело. — Однако нам представляется, что дело обстоит намного хуже. Мы считаем, что кое-кто за рубежом пытается устранить вас, стремясь помешать нашему полноценному контакту с сигманцем. У них есть агенты среди наших людей, равно как и у нас есть свои агенты в их рядах. Я бы крайне удивился, если бы это было не так. Видимо, они внимательно следят за всеми нашими действиями.

— Ах, Энди! — воскликнула Ивонна. — Это же чистая паранойя! Какое дело великим державам до моей скромной персоны?

— Похоже, вы приходите в себя, — проворчал полковник. — В правительстве любой страны, куда ни плюнь, сидят хронические параноики.

— Да кому я мешаю? — Ивонна закашлялась.

— Давайте не будем спорить, — вздохнул Алмейда. — Вы не против, если мы возьмем обеспечение вашей безопасности на себя?

— Не могу же я вечно жить под охраной! Знаете, мне всегда было жаль семью президента.

— Могу себе представить. — Алмейда чуть расслабился и заговорил с легкой улыбкой: — В наши планы не входит доводить вас до нервного срыва. Считайте, что это был просто маньяк-одиночка. Как вы относитесь к идее отдохнуть недельки три-четыре где-нибудь в безопасном месте? А мы пока проведем свои розыски. Даже если мы ничего не найдем, по крайней мере у нас будет время, чтобы отработать меры безопасности, которые не будут стеснять вашу частную жизнь.

Спустя несколько секунд Ивонна согласно кивнула:

— Хорошо. Врач рекомендует мне путешествие. Только чур, чтобы ни один ваш агент не таскался за мной и не глазел на меня. Одна мысль о том, что это не так, заставит меня вернуться.

— Я знал, что вы так и скажете.

— Быть может, когда меня оставят в покое, я изменю свои взгляды. У вас есть какие-нибудь предложения?

— Есть, — быстро ответил Алмейда. — На самом деле я уже все устроил. Дело только за вами. Если вы будете соблюдать некоторые разумные меры предосторожности, я буду уверен, что вы в безопасности, а вы будете знать, что я не навязываю вам никаких телохранителей. В узком кругу это практически невозможно. Я имею в виду «Длинного Сержанта».

— Как вы сказали?

— Это флагманский корабль морских цыган. Сейчас он в Тихом океане. Условия великолепные, пассажиров почти не бывает — только те, кого согласится принять адмирал. Но что до вас, так он прямо лез вон из кожи, лично приглашая вас, едва я заикнулся об этом. Мы можем доставить вас туда на вертолете, абсолютно секретно.

— Морские цыгане? — Ивонна нахмурилась. — Боюсь, я буду неуютно чувствовать себя среди ушельцев.

— Помимо вычурного самоназвания, в «викингах» нет ничего особенного, — заверил Алмейда. — Самым эксцентричным из них далеко до таких ушельцев, как амазонки или анахронисты, даже до кое-каких чокнутых ортодоксов. Не очень-то там развернешься. Море не терпит разного рода выходок, не то что суша. Кроме того, необходим солидный капитал, без которого не построишь приличное судно, не говоря уже о целом флоте. У «викингов» нет своей религии, нет общественной идеологии. Главным образом это вполне здравомыслящие норвежцы, которые пришли к выводу, что в море у них будет больше свободы и жизненного пространства, а возможно, и больше доходов. Уверен, они вам понравятся. И там куда безопаснее, чем где бы то ни было.

— Энди! За столь длинную и проникновенную речь вы заслуживаете награды, — сказала Ивонна, сдаваясь.

Потрясающие новости дошли до Скипа на следующее утро после его разговора с шефом Киу.

— Это меняет дело, — сказал тот. — Наберись терпения. Возможно, мне удастся свести тебя с доктором Кантер.

После того как стали известны ее основные идеи, доктор Кантер стала для Скипа главной целью. Ее идеи были напрямую связаны с его гипотезой и лишний раз подтверждали его правоту. Тем более что все прочие маститые ученые не снисходили даже до краткой беседы по видеотелефону. Плевать им было на двадцатидвухлетнего бродягу!

— Терпи, сынок, — успокаивал Скипа Киу. — Я уже полмира обзвонил по твоему делу. Не касаясь сути, конечно. Это твоя идея, и ты заслужил право первой ночи, да и сделаешь это куда толковей, чем я. А я только говорю, что тебя стоит выслушать на предмет сигманца. Сам знаешь, я не сижу сложа руки. Скольких я уже обзвонил. Поверь, мое имя не пустой звук в научных кругах, да и в деловых тоже. Меня уважают. Все не так уж плохо. В общем, как я посоветовал бы японцу, собирающемуся сделать себе харакири, — сдерживайте страсти.

Скип и сдерживал. Всю эту первую ужасную неделю он с головой уходил в изнурительную работу на озере и к вечеру с ног валился от усталости и засыпал. Вынести еще несколько дней и еще несколько вариантов отказа оказалось куда тяжелее. Наконец, когда пришло известие о том, что после покушения на Ивонну Кантер она изолирована, Скип никак не мог заснуть и всю ночь ворочался с боку на бок. Утром, с красными глазами, всклокоченный, он, пробившись через секретарей, добрался до шефа Киу.

Тот находился в своем домике, являвшемся в то же время и штаб-квартирой. На фоне голых пластиковых стен с окнами, за которыми открывалась панорама гор, нагромождение аппаратуры и компьютеров показалось Скипу каким-то диким и неестественным. Задувал ветер, пахло хвоей, издалека доносился рокот работающей техники.

Киу поднял глаза.

— Привет, — бросил он. — Рановато ты. Садись.

Скип рухнул на стул.

— Вы слышали, сэр?

— Да. Почти сразу после покушения. Сам понимаешь, теперь они придержат информацию, пока не разберутся. Но у меня есть свои ребята в полиции Денвера.

— Что же дальше? — У Скипа уже не было сил искать вежливые формулировки. — Ведь это отрезает нам прямой путь. Может, вы попытаетесь выйти на кого-нибудь другого?

— Наоборот, — бодро сказал Киу. — Считай, нам крупно повезло. Даже не верится!

— Повезло?

— Я знаю, где она. И могу тебя отправить туда!

Это прозвучало, словно удар грома. Скип только рот раскрыл.

— Я поручился за тебя, — строго сказал Киу. — Если подведешь, тебе живо намотают кишки на шею и вышвырнут вон. А я прикажу поджарить тебя на радиоактивной горелке! Этой женщине пришлось несладко. Она, должно быть, потрясена. Так что докучать ей нельзя. Пусть решит сама. А не захочет, возвращайся сюда и начнем все сначала.

Скип сглотнул слюну. Усталости как не бывало, сердце его колотилось.

— Да, сэр! Я отбываю.

— Я так и сказал, — мягко произнес Киу. — И еще я сказал, что тебе можно доверять. О тебе я разузнал. О'кей. Кучу лет назад, еще до того, как я стал главой этого племени, мы пахали на Большом барьерном рифе, у Австралии. Может, помнишь, там работала международная спасательная экспедиция. Среди участников был и флот норвежских морских цыган, для работ по корабельной части. Я был дружен с одним их шкипером — сейчас он уже адмирал. Мы и теперь дружны. Я рассказал ему о твоих проблемах. Шансов было мало, но, черт возьми, почему было не потратить пару минут на звонок! И вот сработало! Он звякнул мне вчера вечером. Трудно поверить, но ему-то я верю на слово, что, когда американская контрразведка попыталась сунуть ему на борт своего агента, он послал их к черту. Те еще ублюдки! А про меня он знает, что я осторожен и без особых на то причин не стал бы хлопотать… Так вот. Скип, она там, в Тихом океане, где-то между Маури и Лос-Анджелесом.

— И вы доставите меня на вертолете? — тихо спросил Скип.

— Угу. Правда, когда адмирал позвонил мне, он еще не решил, брать тебя или нет. Но я пообещал, что будет покатуха для всей команды. Веселые пассажиры бывают у них редко. Это и решило дело — так что не подкачай. А дам я тебе всего-навсего авиабилет до Гавайских островов и денежки, чтобы нанять там частную вертушку, ну и кое-что на прокорм.

— Я… не знаю, как и благодарить вас, сэр.

— К чему эти пустые фразы, — проворчал Киу. — Лучше вспомни обо мне, когда разбогатеешь и станешь знаменитостью. Да-да, я верю, что ты станешь какой-нибудь шишкой. И чем раньше о тебе узнают, тем лучше.

Некоторое время Скип сидел молча и наконец сказал:

— Вот не думал не гадал, что она станет искать убежища у ушельцев. По моим сведениям, она нечто вроде старой девы, даром что была замужем. Не потому ли они выбрали именно этот флот, что никому и в голову не придет искать ее там?

— С чего ты взял, что морские цыгане все сплошь ушельцы?

— Как с чего? Просто по определению. Ведь ушельцы — это люди, которым претит следовать проторенными путями ортодоксов и которые не скатились на преступное «дно». Сам-то я не примкнул ни к одной ушельской общине, но читал о них и слыхал. Одни подаются к мормонам-возрожденцам, другие — к «вольным баскам»…

Скип погрузился в свои мысли.

«Ты построил свои корабли на ядерной тяге, напичканные подержанным оборудованием, которое было разработано для марсианских и лунных станций; твои корабли способны находиться в открытом море неограниченное время; ты ловишь рыбу, собираешь планктон, добываешь из воды минеральные вещества, водоросли для еды и переработки; исследуешь морское дно в поисках золота и нефти, может, даже по контракту; перевозишь грузы и прочая и прочая. Твои брокеры отвозят на берег и продают произведенный тобой товар, покупают и везут тебе все, что надо. Ты приписал свои суда к порту какой-нибудь слаборазвитой страны с коррумпированными властями; ты формально принял ее гражданство; властям плевать на законы, что позволяет тебе со товарищи являться государством в государстве и творить все что угодно; обеспечив себя, ты не выходишь из нейтральных вод, соблюдая лишь морское право… Вот это удача! Я доберусь до Ивонны Кантер, а заодно увижу морских цыган!»

Слова шефа Киу несколько остудили его пыл.

— «Викинги», они очень разные. Они ходят под пасалонским флагом, чтобы не платить больших налогов. Они считают себя хранителями древних норвежских добродетелей.

— И поэтому все они олухи! — захохотал Скип и вскочил. — У-у-у! Неужели получилось! Йо-хо-хо!

Он распахнул дверь и прошелся колесом через порог. Минуту спустя он вернулся в дом, наигрывая на губной гармошке «Крошку Бетси».

Глава 8

Массивный, медлительный адмирал Гранстад пригласил пассажиров на семейный обед в свои апартаменты. Ивонна Кантер была представлена как Иоланда Коэн. Скип не возражал. Бедняжка выглядела совершенно опустошенной, лишь глубоко в глазах горели огоньки.

— Вы студент, мистер Вэйберн?

Скип с трудом сдерживался, выслушивая ее пустые вежливые фразы.

— Нет, я просто смотрю вокруг;

— О! — откликнулась та.

Весь вечер она говорила мало, лишь когда к ней обращались. Потом целых три дня Скип ее не встречал, видел разве что издали, и то очень недолго. Пассажиров оказалось всего двое, так что избегать встреч оказалось нетрудно. «Длинный Сержант» был огромен. Помимо корабельных постов и служб здесь были устроены просторные каюты-квартиры для тысячи мужчин, женщин и детей. Тут же были школа, больница, культурный и спортивный комплексы и великое множество мелких частных предприятий.

Но Скип не отчаивался и выжидал случая, проводя время самым приятным образом. В его холостяцкой каюте, впрочем, вполне удобной и мило обставленной, можно было поспать и умыться. Так что все остальное время Скип осматривал судно и шесть других судов, которые входили в эскадру адмирала Гран-стада. Эти шесть судов представляли особый интерес с точки зрения техники, потому что это были рабочие суда. А «Сержант» являл собой нечто вроде плавучего жилого комплекса, который был связан с континентальным миром средствами электронной связи. Кроме того, на флагмане были спортивные площадки, восхитительные рестораны и таверны, а также театр. Но главное — люди.

Здешние «викинги» выше всего ставили честный труд (точнее, умение обращаться со сложной техникой, которая, собственно, и работала) и человеческое достоинство. Однако они вовсе не были замкнуты и угрюмы. Наоборот, расшевелить их не составило для Скипа никакого труда. Средний старшеклассник с континента был, конечно, куда как более образован, натаскан по всем предметам, включая новые духовные дисциплины, которые позволяют довести обычный талант до поистине гениальных способностей, но зато такой старшеклассник был замкнут, хронически испуган и внутренне одинок — здравомыслящий логик, эмоционально задерганный, как ночная сова.

Даже у глубоких стариков здесь были молодые глаза, а те, что помоложе, и вовсе не отставали от Скипа. Они прекрасно говорили по-английски, а Скип был первый увиденный ими настоящий «кузнечик». Они с восхищением принимали его шутки и в свою очередь развлекали его самого. Первые три ночи после натянутого адмиральского обеда Скип провел, пьянствуя почти до рассвета. Утром четвертого дня одна из местных воспитательниц, шикарная блондинка, пригласила его поужинать с ней в ее каюте после работы. Ее приглашение было столь откровенным, что Скипу стало совершенно ясно, что он приглашен не просто поужинать.

«Скоро солнце и морской воздух вытащат бедняжку Кантер из ее раковины. Ей бы мужика… Но я тут вряд ли подойду. Не потому ли она наотрез отказывается от телохранителей? Гипертрофированное желание побыть в покое обусловлено, видимо, состоянием ее нервной системы. Но если американское правительство все-таки обязано этим заниматься, почему бы этим не заняться мне? Далее, она должна познакомиться со мной поближе. Правда, моего личного обаяния будет, пожалуй, недостаточно».

Намереваясь вечером как следует оттянуться, Скип взял с собой на верхнюю прогулочную палубу блокнот и цветные карандаши. На палубе он был один, взрослые работали, дети учились.

«Хватит гнать волну, теперь волну порисуй», — подумал он.

А картина, открывшаяся взору, играла сотнями красок. Отбеленное красное дерево и веревочные сети ограждения, надстройка, тянувшаяся от носа до кормы, шла то вниз, то вверх, образуя удивительное хитросплетение пастельно-белых тонов, словно перед глазами лежал Большой каньон. То и дело строгие формы оживлялись миниатюрными парками и висячими садиками. В море — рабочие суда, разошедшиеся от флагмана на несколько миль. С остроносого рабочего судна, что шло ближе других, до Скипа доносился рокот одного из его механических цехов. Чуть поодаль виднелось приземистое судно-фабрика, перерабатывающее в золу бурые водоросли, которых тут было великое множество. В стороне взмучивал воду своими всасывающими трубами добытчик минерального сырья; на пределе видимости маячил рыболовный траулер. Море волновалось: пенное кружево, лазурь, переходящая в яркую зелень под гребнем волн и почти черная у подошвы; вечно движущееся, вечно меняющееся, словно кровь в жилах. Алмазные брызги сияли в лучах солнца на ясном небе, по которому плыли два-три белых облачка.

Остойчивый «Сержант» не был подвержен качке, атомный реактор работал бесшумно и не дымил. Ощущалась лишь слабая вибрация корпуса. Океан бился, шипел, смеялся; свежий ветер доносил запах соли, йода и озона, трепал шевелюру Скипа и шелестел страницами его блокнота. Скип с удовольствием подставил ветру лицо; он любил его песню, которую тот пронес через мили и мили.

— Доброе утро, мистер Вэйберн, — раздался женский голос.

Скип повернулся.

— А, доброе утро, доктор Кан… мисс Коэн. «Черт! — подумал он. — Я раскрываю карты раньше времени».

Женщина спокойно смотрела ему в глаза.

— Вы хотели сказать «Кантер»? Вы не первый. Мы с ней похожи. Как-никак двоюродные сестры.

— Зато я буду единственным, кто не станет надоедать вам расспросами о вашей знаменитой кузине, — нашелся Скип, благодаря всех богов, что, похоже, пронесло. — Держу пари, вы с ней редко видитесь.

— Считайте, что пари вы уже выиграли.

Легкость, с которой она лгала, ясно свидетельствовала о том, что выздоровление идет полным ходом. Более того, ее ярко-желтые блузка и брюки резко контрастировали с его неряшливой одеждой, недвусмысленно говоря о ее прекрасном настроении. Правда, она не набрала еще прежнего веса, ее нос с горбинкой и скулы оставались пока заостренными. Но схваченные сзади волосы были по-прежнему черны как смоль, а темные круги уже не портили ее чуть раскосых красивых глаз. Впрочем, помада не скрывала бледность губ. Ивонна слегка улыбалась, чуть наигранно, но тем не менее это была настоящая улыбка.

— Мне не хочется бегать от вас, — сказал Скип. — Но и беспокоить вас боязно. Жена адмирала сказала мне, что вам необходим покой.

— Не хочу показаться невежливой, но… — Ивонна помедлила, — миссис Гранстад сказала вам сущую правду. Поднявшись сюда и увидев вас, я… — Ивонна вынула из сумочки на поясе сигарету и закурила.

— Бога ради, не думайте, что вы обязаны разговаривать со мной. Я могу и уйти. Мне есть чем заняться и кого занять.

— Да-да, я вижу вас то там, то сям. — Она снова улыбнулась, уже шире. — Душа общества. А вы, я смотрю, еще и художник?

— Да так, малюю потихонечку. Но, боюсь, мои волны не могут соперничать с Хокусаем.

— Можно взглянуть? — спросила Ивонна. Скип передал ей свой блокнот. Она внимательно изучала рисунок, и ему показалось, что с интересом. — По-моему, замечательно! Как здорово вы уловили игру света! А есть еще? Покажите.

— Ну, если вам интересно. Тут, в общем, наброски и карикатуры. А это я набросал, когда летел сюда.

Ивонна засмеялась. Это был слабый смех, но все-таки смех. На рисунке были изображены два настоящих викинга, в кольчугах, в рогатых шлемах. Они стояли на берегу фьорда и смотрели на уплывающий корабль. Один викинг говорил другому: «Не беспокойся, они славные, смирные парни». На носу корабля красовалась резная голова мышки, на корме — мышиный хвостик.

— Я уверена, вы могли бы продавать такие вещи.

— Я и продаю иногда, — сказал Скип, пожав плечами. — Главным образом, в газеты маленьких городов. Толстые газеты и журналы слишком долго не отвечают. Слишком много шансов, что я уже уеду, не оставив обратного адреса.

— В самом деле? — Ивонна вернула блокнот и затянулась сигаретой, изучающе глядя на Скипа. — А чем вы живете?

— Я «кузнечик», бродяга, мастер на все руки от скуки. Скажите слово — и готово!

— Простите, но вы выглядите слишком молодо.

— Куда уж старше! Официально взрослым я стал четыре года назад. Тогда я и ушел из дома.

Он пытался уйти из дома двумя годами раньше, но его поймали и вернули. Арестовавший Скипа полицейский устроил ему унизительную порку. Поскольку его бесконечные выходки являлись предметом постоянных семейных ссор, родители Скипа не возражали, чтобы их сына поместили на три месяца в исправительный центр для трудных подростков. Обращение там было не особенно жестоким, но уже через неделю Скип был готов удавиться от скуки. К чему вспоминать… Горечь обиды давным-давно выветрилась…

— У вас, кажется, приличное образование, — заметила Ивонна Кантер:

— Среди «кузнечиков» много образованных людей, — сказал Скип и в двух словах объяснил ей основы философии той части ушельцев, к которой принадлежал он сам. Ивонна умела слушать. — И среди моих друзей много людей весьма уважаемых, один из них и пристроил меня сюда.

Скип догадывался, о чем она думает: «Влиятельный покровитель организовал его визит в одно время с моим здесь пребыванием. Едва ли «викинги» беспрекословно исполняют указания американского правительства. Они слишком ценят свою свободу. Впрочем… Этот парень довольно мил и, похоже, не опасен».

Задача Скипа заключалась в том, чтобы представить себя в ее глазах как нечто большее, чем просто «милый и неопасный». Отчужденность Ивонны отступила, и та поинтересовалась:

— А где нынче подводная лодка?

— «Викинги» собирают донные конкреции марганца, — пояснил Скип. — Мне говорили, что лодка занимается поисками новых месторождений. Как трюфельная свинья.

— Что?

— Да нет, ничего. — Скип поспешил перевести разговор на другую тему. Шутка, похоже, не дошла до нее. — Знаете, мисс Коэн, если вы посидите, я с удовольствием сделаю ваш портрет. С вашего разрешения, конечно. И вы сможете взять портрет себе. Вы выглядите просто сногсшибательно, и я не в силах удержаться.

— О! — Ивонна залилась краской и часто заморгала. Все-таки она была женщиной и не могла не оценить комплимента.

— Посидите, пожалуйста, вот так минутку.

Скип открыл чистую страницу. Держа в левой руке блокнот и коробку с карандашами, он прошелся вокруг Ивонны, поприседал, повертел головой и, выбрав наконец ракурс, принялся рисовать. Ивонна докурила сигарету и, возможно, хотела закурить новую, но сидела неподвижно и сосредоточенно позировала.

Карандаш так и летал над страницей. Скип старался как мог. Ему нужно было завоевать расположение Ивонны и при этом ничем не обидеть ее чувств. Однако дело склонялось именно к последнему, и чем дальше, тем больше.

«Сотри эту линию, идиот! — мелькало в его голове. — Зачем эта тень? Черт! Все не так! Она же красива! Строгая красота, почти абстракция, как Долина смерти, как монтеррейский кипарис, согнутый и продутый насквозь штормовыми ветрами».

— Простите, я дал осечку, сказав «одну минутку». Вы не повисите еще парочку?

«Кончай свои шуточки, болван! Она все равно не врубается».

— Вот! Спасибочки вам от рыбочки! Грубовато, но я так вижу…

Скип вырвал страничку и передал Ивонне. Та тихо ахнула. Кровь прихлынула к ее щекам и отхлынула. Указательным пальцем Ивонна отслеживала карандашные штрихи. Скип сделал нечто большее, чем просто подчеркнул преимущества ее облика; ему удалось передать все ее напряжение. Он точно передал ее слегка восточные черты. Ее блузка и широкие брюки, как бы сдутые ветром, напоминали о богине Нике Самофракийской. Сетчатое ограждение было показано в ракурсе, позволяющем понять, что женщина смотрит в небо.

— Вот не думала… — прошептала Ивонна. — Замечательно! Вы изобразили меня более напряженной, чем на самом деле… — («Э-э, нет, милочка!» — подумал Скип.) — …А может, я вижу то, чего нет? Какой подарок! — Она перевела глаза на Скипа. — Это подарок? — неуверенно спросила она.

— Конечно, берите. Это же карикатура, в прямом смысле слова. (У него мелькнула безумная идея подрисовать сигманца и подпись к рисунку типа: «Что он имеет в виду?» или «Неужели его язык состоит из одних неприличных слов?») Я и правда хотел показать товар лицом, чтобы вы позволили мне по-настоящему написать вас. (Надо было сказать «ваш портрет». Ты только набери еще парочку кило, а там уж я развернусь… Тпру, лошадка!)

— Я подумаю об этом. Предложение лестное. — Ивонна закурила новую сигарету и поспешно, словно не желая заканчивать разговор, спросила: — Мистер Вэйберн, а вы, наверное, работали и как художник? Не только же карикатуры в газетах?

— Зовите меня просто Скип. Меня все так зовут. Дело в том, что по-норвежски слово «скип» означает корабль, но произносится чуть иначе, чем английское «шип»… Это обстоятельство не раз приносило мне свои дивиденды. Правда, года два назад с этим вышла одна история, после которой я принимаю эти дивиденды с большой осторожностью.

— А что случилось?

— Это длинная история.

— Я не спешу.

«Славно! — подумал Скип. — Значит, она не прочь поболтать со мной. Полный вперед!»

— Видите ли, — начал он, — как-то я оказался в одном южном городке. Там жили не то чтобы совсем ушельцы, но весьма ярые фундаменталисты, каких даже трудно представить себе в наше время. Все у них там было не менее чем полувековой давности. В ресторане у них даже стоял настоящий «джукбокс». Помните, были такие проигрыватели? Известие о сигманце, в существование которого они никак не хотели верить, перевернуло у этих правоверных все вверх дном. Энергии их неприятия хватило бы на то, чтобы запустить огромную ракету на окололунную орбиту. Я разговорился с владельцем ресторана. Он намеревался закрыться и на недельку уехать к родственникам. Я предложил ему, пока его не будет, расписать стены его заведения. Мы сошлись на том, что я напишу сцену из Библии, и договорились о плате. До завершения работы я никого не пускал внутрь. Я так втянулся в работу, что готовил и спал прямо на месте. Рядом жил местный самогонщик, и мы подружились. Впервые вернувшись от него, я взглянул на начатую работу и понял, какую великолепную возможность упускаю. Я собирался изобразить сцену Нагорной Проповеди. Глупец! Не то чтобы тема Христа не давала развернуться, но я еще не до конца продумал свою композицию, а копировать чужую не имело никакого смысла. Проснувшись утром, я обнаружил, что желание работать так и распирает меня. Значит, моя Муза, хоть и пьяная, побывала здесь вчера вечером и еще не ушла. Я запасся самогоном и работал весь остаток недели, с раскалывающейся от голода и бессонницы головой, равно как от переизбытка кукурузного жмыха. Я написал лучшее из того, что когда-либо доводилось мне написать. Откровение Иоанна! По четырем углам ангелы, высокий потолок; опустошенные чаши гнева — над проигрывателем, над телевизором и над дверьми в мужской и женский туалеты. На потолке Бог-Отец в силах, его длинные седые волосы и борода, его одежды — полощутся на ветру смерти; у него лицо получеловека-полульва. Одесную — Бог-Сын. Но он получился хуже. Я стремился показать, что ему жаль тех проклятых, которых он помогает сталкивать в пламя геенны, но он получился похожим скорее на мрачного возрождение, с удовлетворением рекущего: «Я же говорил вам!» Пламя вокруг престолов — не адское пламя, заметьте! — типа солнечных протуберанцев. Пламя вздымается и охватывает крылья Духа Святого. Образ архангела Гавриила я позаимствовал из одного фильма. Этакий трубач начала эпохи джаза, этакий Бикс Бейдербекке, выдувающий рифы и синкопы в ритме своей бессмертной жизни. Прочие ангелы и вся небесная рать были в явном смущении от этакого концерта. Кое-кто возмущался, тщетно пытаясь сконцентрироваться на своей работе, но парочка ангелов была в экстазе. И я! Я был еще жив и стоял среди четырех зверей у престолов… Похоже, я вас совсем заболтал.

— Нет-нет, продолжайте, — сказала Ивонна, не сводившая со Скипа глаз.

— Ну… К черту нашу этимологию! Учитывая прочность современных красок, отчего бы не писать фрески на полу? Пол ресторана стал Землей. С него вставали мертвые. Поваленные надгробия, отверстые могилы, картина полного хаоса, потому что я сообразил, что ко Дню Страшного Суда каждая пядь земли будет тысячу раз использована для погребения. Я сомневался в том, что акт воскресения плоти будет одномгновенным, и посему показал различные стадии: свеженький, едва подгнивший покойник; череп, катящийся на воссоединение со своими позвонками; два скелета, дерущиеся из-за берцовой кости; вздымающийся вихрем древний прах, приобретающий свои первоначальные, призрачные очертания… И наконец, полностью воскресшие экземпляры!

Я вовсе не пытался достичь трагического величия, как в фонтане Орфея в Стокгольме. «Откровение» — книга дикая, редкая бредятина. Воскресшие, те, что послабей, мучительно пытались удержаться в вертикальном положении, подпирая друг друга высокими стульями у стойки бара. Двое влюбленных рыдали друг у друга в объятиях. Да, рыдали. Правда, умерли они стариками. Вспомнив, что на небесах нет браков, молодая парочка пыталась тихонечко смыться… Ковбой бузил, индеец долбил пирогу, ну и вы можете себе представить все остальное… По низу передней стены я изобразил в перспективе горящие города, наводнения, землетрясения и прочие несчастья, включая удар молнии, разбивающий фундамент здания фундаменталистской церкви. Спасенных я наделил счастливыми лицами пьяниц и придурков, иные выглядели весьма сомнительно, иные психами, а одного уже вконец укачало.

Естественно, все они были голые, ведь в Писании нет ни слова о восстановлении саванов. На левой стене проклятых точно так же несло в бездну. Навстречу им с ревом вздымалось адское пламя, несколько передних грешников уже стали поджариваться, бр-р-р! Вокруг них суетились жуткого вида черти. Детали я опускаю. Сатана выглядел получше. В образе Змея. Одной рукой он сгребал грешников, другой же показывал Богу кулак с оттопыренным средним пальцем. За стойкой, для услаждения пьющих, я изобразил Великую Блудницу Вавилонскую верхом на звере. Я нарисовал несколько спаривающихся зверей. Блудница с радостью взирала на Антихриста, что не оставляло ни малейших сомнений относительно ее намерений… О, простите, я не хотел оскорбить вас, — извинился Скип, хотя в этом не было необходимости.

— Боже правый! — хихикая, воскликнула Ивонна. — И как это приняли посетители?

— Позор на мою седую голову! Как я не понимал, что они просто не в состоянии по достоинству оценить мастерство! — вздохнул Скип. — Тут-то мне и пришлось показать, какой я «кузнечик», и уносить ноги, подтверждая справедливость этого слова. (Не в первый и не в последний раз Скип возблагодарил судьбу за то, что в свое время выучился каратэ.) Наверняка хозяин все закрасил.

Ивонна взяла себя в руки. Скип понимал, что ее реакция вызвана не только живостью его рассказа и Ивонна понимает это сама.

— Странно, — сказала она. — Никогда раньше не встречалась с человеком, у которого артистичность в крови.

— Принимает самые странные формы, — попытался закончить цитату Скип, но Ивонна явно его не поняла.

— Приличные иллюстраторы попадались, — продолжала она, переводя взгляд со Скипа на море и обратно. — Двое-трое таких, что хвастались своим талантом, но не были настоящими мастерами. Я встречала гениальных музыкантов и ученых, но настоящего художника, до вас, никогда не встречала.

«Может, пора открыться? — подумал Скип. — Впрочем, еще секунду назад она выказывала желание не касаться этой темы».

— Благодарю вас, — подчеркнуто вежливо сказал он. — Но я думаю, что никто из нас, то есть ни один из когда-либо живших людей, будь то Рембрандт или Бах, не сравнится… в артистизме, что ли?.. с непревзойденным гостем нашей планеты… — Скип не был уверен, что Ивонна клюнет, но она вопрошающе вскинула брови. — …с сигманцем, — закончил фразу Скип и ткнул пальцем в небо.

— Но эта… Кантер… — Ивонна слегка покраснела. — Кантер, как вам известно, доказала, что сигманец настоятельно требует эстетического начала. Совсем как древние японцы.

— У меня тут есть свои соображения. А работы доктора Кантер говорят как раз о том, что моя идея не такая уж и дурацкая.

— Что вы имеете в виду?

«Пока что просто вежливый интерес, не более, но и не отказ!» — заключил Скип. Ситуация напоминала ему рыбную ловлю на поплавок.

— Да так, ничего особенного. — Он отвернулся и облокотился на перила, глядя в море. — Что может придумать «кузнечик»? Ивонна подошла, встала рядом с ним и сказала:

— Продолжайте, Скип. Смелей! Скип побаивался начинать.

— Может, я сильно ошибаюсь, — все-таки начал он. — Но мне кажется, что я знаю, зачем сигманец прилетел сюда, чем он занимается, почему почти не обращает на нас внимания и чем мы можем заинтересовать его, чтобы он встал на задние лапки, завилял хвостом и открыл нам свои объятия. Не ожидали от меня такого, да?

Скип с опаской повернул голову и глянул на Ивонну. Та смотрела вдаль, ее волосы, собранные в «конский хвост», трепыхались на усиливающемся ветру. Похоже, Скип ее «спугнул». Ивонна крепко держалась за поручни, голос ее стал жестче.

— Рассказывайте же, — просто сказала она.

Глава 9

В тот же день Ивонна раскрыла перед Скипом свое инкогнито, которое, однако, оставалось в силе для всех прочих, за исключением четы Гранстад. Скипу это стоило расположения белокурой воспитательницы, которая никак не могла взять в толк, отчего он трется возле этой старой клячи Коэн — она же в матери ему годится! Его доводы типа того, что с мисс Коэн интересно поговорить, не нашли у нее понимания.

Впрочем, и без нее Скип отлично проводил время. Он играл в мяч, участвовал в борцовских состязаниях с молодыми «викингами». Правда, они были весьма озадачены переменой в его поведении, но вопросов никто не задавал. Индивидуализм плохо сочетался с тесным проживанием, где свято соблюдались дисциплина общения и уважение к частной жизни. Как бы то ни было, «викинги» решили: отчего бы этому «кузнечику» не быть немножко странным.

Само собой вышло так, что Скип с Ивонной перешли на «ты». Они горячо обсуждали его гипотезу и вытекающие из нее следствия, строили планы дальнейших действий. Не желая рисковать, Ивонна обещала полковнику Алмейде оставаться на «Сержанте» до прибытия в Лос-Анджелес. Ведомству полковника требовалось некоторое время для принятия мер по организации ее безопасности. «Сержант» имел прямой доступ к компьютерным средствам связи, к банкам данных и к международной видеотелефонной сети. Так что удобства были почти те же, что и в ее рабочем кабинете. По факсу Ивонна могла получить любой интересующий ее текст или картинку из любой крупной библиотеки. Причем с любой степенью точности и достоверности, за которую пользователь был готов заплатить. Вплоть до занесенных в память компьютера трехмерных изображений работ скульптора Мицуи. Как правило, это были статуи и керамика, но Скип затребовал его живопись, да это было и дешевле.

— Многие не понимают, насколько важна текстура, — сказал он. — Не понимают, как остро даже ненаметанный глаз чувствует ее. Это особенно характерно для живописи большинства импрессионистов, работавших в технике крупного мазка. Но это не менее важно и у других художников. Даже у такого тонкого мастера, как Сальвадор Дали, поверхность картин далеко не абсолютно плоская. То же самое относится к восточной туши и акварели. Там сами ткань и бумага становятся частью композиции. — Скип помедлил. — Надеюсь, Дядюшка Сэм заплатит за все факсы, что мы тут поназаказывали?

— Глупый! — сказала Ивонна смеясь. — У меня прямой доступ в его кошелек.

Целый день они проработали с проектором, изучая полученные материалы и подбирая нужное. Обсуждение не прекращалось и за обедом. Вечером они вышли на ют. Кроме них двоих на корме никого не было. «Сержант» тихо вибрировал на полном ходу. В небе светили звезды, лунная дорожка, словно мост, лежала поверх черной глянцевой воды. Слабые, разбросанные на мили окрест, мелькали разноцветные огоньки рабочих судов, шедших параллельным курсом. Слабый ветер, тишина, если не считать ровного гула двигателя да мерного покачивания. Опершись на поручни, Ивонна со Скипом смотрели на небо и упивались покоем.

— Хорошо! — сказал Скип. — Знаешь, мне кажется, современные средства репродукции развиваются в нужном направлении. Представляешь, можно иметь у себя дома, в гостиной, работы Леонардо, Моне, что угодно. И по сходной цене! Не печатная репродукция, не жалкая копия, но по существу настоящий оригинал, идентичный до черточки. И не нужно тащиться за тысячи километров в какую-нибудь картинную галерею.

— Да, наверное. Дома я собираю Матисса и Пикассо… и немножко византийцев.

— Мне кажется, что современные художники вот-вот дойдут до такого уровня мастерства, что им будет по силам соперничать с мастерами прошлых веков. Я думаю, мы стоим на пороге Ренессанса. Помнишь, в какой выгребной яме сидели мы в середине двадцатого века? Или ты ничего не знаешь об этом? Я вижу новый принцип, открывающий широчайшие возможности, который заключается в том, чтобы свести воедино мотивы западного, восточного и туземного искусства, причем в сочетании с наукой. Тут корень развития. Как ты думаешь? Будут ли это покупать? Да и сам художник, в ореоле своего величия, пойдет ли на такое? Знаешь, я ушел из дома по одной простой причине — я хотел вернуть себя к основам жизни и составить свое собственное мнение обо всем, что вижу.

Ивонна погладила его по руке и,улыбаясь, поглядела на луну.

— Ты идеалист, — сказала она и, как бы испугавшись, отдернула руку и принялась рыться в сумочке.

— Кто? Я идеалист? — воскликнул Скип. Уши у него горели. — Да нет же! Я делаю лишь то, что хочу, не более того. В нашем дуэте как раз твоя партия служить человечеству.

Ивонна достала пачку сигарет с травкой и предложила Скипу.

— Спасибо, — сказал он. — Знаешь, мы, наверное, могли бы расслабиться и иначе, нежели вот так. — Они закурили. — Впрочем, — продолжил он после первой затяжки, — за работой ты расцветаешь. Когда я впервые увидел тебя, ты была похожа на привидение. И вот, неделю спустя, при двенадцатичасовом рабочем дне, ты поправилась, не шарахаешься от людей, ты шутишь…

Последнее было правдой лишь отчасти. Ивонна вполне принимала кое-какие его шутки, но сама-то не шутила. И хотя ее физические кондиции уже приближались к нормальным (что Скип отмечал с удовольствием!), ее расшатанные нервы все еще давали о себе знать. Как вот только что. Красный огонек ее сигареты подрагивал в ее трясущихся пальцах, то затухая, то разгораясь.

— Я что-нибудь не то сказал? — спросил он. Ивонна помотала головой. В голосе ее слышалась боль.

— Это не твоя вина. Просто ты напомнил мне кое-что. Я далека от альтруизма, иначе никогда бы не сделала того, что сотворила.

— Ты шутишь, Ивонна? Ты же сделала огромное дело!

— Какое там дело… — Наркотик быстро действовал на ее ослабленный организм. Ивонна судорожно вцепилась в перила. — Я убила человека! У меня до сих пор перед глазами его мертвое лицо, выпученные глаза, перекошенный рот. Он бы не умер, если бы я просто ранила его.

— Да… Я знал, что какой-то психопат пытался убить тебя. Но в газетах ничего не было…

Короткими фразами, между затяжками, Ивонна рассказала Скипу, как было дело. Закончив говорить, она разрыдалась, и луна выкрасила серебром слезы на ее щеках.

— Ивонна, послушай, — успокаивал Скип, обняв ее за плечи. — Ты не виновата. Нечего убиваться, не стоит он того. Так и спятить недолго. Ты ведь не умеешь обращаться с оружием, правда? А та пушка, наверное, была с перезарядом, когда за несколько секунд уходит вся обойма. У тебя просто не было времени думать о том, что делаешь. И в любом случае ты не сделала ничего плохого. Это была чистая самозащита. Ты нужна миру, а без той скотины мир стал даже несколько лучше.

— Это же человек, Скип!

— Да брось ты! Для профессионалов со «дна» риск быть застреленным входит в оплату. Долго ли печалилась бы ты, если бы такое случилось с кем-нибудь другим и ты узнала бы об этом?

— Но это случилось со мной! Ты же никогда не убивал человека.

— Нет, не убивал. Но был близок к этому. Поэтому клинок у меня всегда с собой. Не Бог весть что, но, купив новую пару брюк, я всегда вшиваю потайной карман для него. Полагаю, это практично. И если случится так, что у меня не будет выбора, я не задумываясь пущу его в ход. Это не доставит мне особого удовольствия, но и жалеть я не стану.

— Ты успокаиваешь меня, как все.

Ивонна отвернулась и уставилась на море. Рука Скипа скользнула вниз по ее талии. Ивонна вздохнула и тихо прижалась к нему.

— Прости, — глухо сказала она. — Я не хотела валить с больной головы на здоровую.

— Я почту за честь хоть чем-то помочь, просто подставить плечо. И можешь быть уверена, я не стану распространяться о том, что мне сказано конфиденциально.

— Спасибо, Скип. — Ивонна улыбнулась, правда, несколько растерянно. Взгляд ее по-прежнему был устремлен вдаль. — Мне потихонечку становится лучше, как и обещал врач. Я думаю об этом все меньше и не чувствую себя уже такой виноватой… Скоро совсем пройдет… Но придет время, и наверняка я вновь стану мучиться вопросом о своей виновности. — Она глубоко вздохнула. — Это лишь добавляет беспокойства и в без того запутанный узел моих проблем. Радуйся, что ты экстраверт. Не так-то просто быть интравертом. Мой брак распался из-за того, что я слишком мало внимания обращала на своего мужа и давала ему куда меньше, чем могла. Может, я и правда стремлюсь к одиночеству? — Она бросила окурок за борт. — Черт с ним. Меня точно камнями побили. Пошли лучше спать.

Скип проводил Ивонну до ее каюты. В пустом коридоре были слышны лишь ровный гул вентиляторов да тихий рокот двигателя. У дверей Ивонна улыбнулась Скипу, губы ее дрожали, взгляд блуждал.

— Ты замечательный, — томно произнесла она. Поборов искушение, Скип поклонился, поцеловал ей руку и отпустил, просто пожелав спокойной ночи.

Они взяли за правило каждое утро встречаться на прогулочной палубе и, гуляя около часу, обсуждать свои дела. Но на следующее утро Скип не был уверен, что она придет. Ивонна пришла, хотя и позже, чем обычно, но твердым шагом.

— Привет! Как дела?

— Спасибо, отлично, — ответил Скип, обратив внимание, что говорит Ивонна еле слышно и старается не смотреть ему в глаза. — Уж не приболела ли ты? — бодро спросил он. — Вопреки народной мудрости, если перебрать «мэри-джейн», бывает худо. А мы вчера перебрали… По крайней мере, я. Я плохо помню, но мы, кажется, говорили нечто, что казалось важным, а может, и не очень… Наркотик дурно действует на дилетантов.

— Тебе что… плохо? — Ивонна искоса взглянула на него.

— Да нет, я отделался легким испугом.

Они пошли по палубе быстрым шагом. Дул сильный холодный ветер, под свинцовыми облаками колыхались тяжелые серо-зеленые волны. «Сержант» вошел в зону течения Куро-Сиво.

— Давай пока оставим тему искусства, — предложила Ивонна несколько раньше, чем это было вызвано необходимостью. — Мне кажется, ты не вполне понимаешь, насколько сигманец отличается от людей биологически. Быть может, это что-нибудь тебе подскажет?

«Это подсказывает мне, — подумал Скип, — что ты хочешь перейти на безопасную тему, не такую эмоциональную, как искусство, чтобы не обнажаться так передо мной».

— Ладно, — сказал он. — Можно перейти на химию. Там есть аналоги, всякие там аминокислоты и ДНК, они вполне подходят… для зеркального отображения нас с тобой… изомеры разные, да?

Ивонна достала сигарету. Простую.

— Я размышляю о клеточной структуре, — сказала она. — Среди биологических образцов, которые нам дал сигманец, были образцы растительного и животного происхождения. Растительные были макроскопические, а животные — только микроскопические. Но микроживотные наряду с протозоонами включают в себя и метазооны, одноклеточные и многоклеточные, а также некоторое количество ткани, которая может принадлежать одному из доминантных экземпляров. Естественно наши ученые предпочитают работать с целыми культурами, не усматривая сходства клетки и человека. А вот некоторые цитологи заявляют, что они определили соответствующие параллели с хромосомами, рибосомами и прочая. С ними не соглашаются, но это сейчас не важно. Это общий принцип. Не так ли?

— Согласен, — откликнулся Скип.

— А вот и нет! Ведь метазооны живут вместе совсем иначе, чем большинство земных видов.

Ивонна сделала паузу. Неподалеку кит выпустил фонтан воды.

«Фонтаны красноречия подчас надоедают, но как бы я жил без такого китового фонтана? — подумал Скип. — Бэмс! Я, кажется, отвлекся…»

— …проще это объясняется тем, что… Усилием воли он заставил себя слушать Ивонну. Может, эта лекция просто самозащита? Впрочем, лекция недурная…

— …вероятный путь развития земных организмов. Я не биолог и в деталях могу ошибаться, но мне представляется, что дело обстоит именно так. Первичные клеточные агрегаты должны были быть просто комками, чем-то вроде нынешних реснитчатых водорослей. Затем они развились до полых сфер, часто двухоболочечных, как нынешние вольвоксы. И вот, я имею в виду докембрийский период, эти сферы развились до специализированных внешних и внутренних мембран. С обоих концов у них есть проемы для принятия пищи и выведения из организма того, что он не может использовать. Из простейшей гаструлы такого типа произошли почти все виды известных нам животных. Одни образовали примитивные колонии, как губки и кораллы. Другие же, присоединяясь друг к другу, дали начало первым, кольчатым червям. Из этих самых первочервей…

Скип едва удержался, чтобы не вставить «первобубей».

— …в свою очередь развились все высшие формы. К настоящему времени мы имеем наиболее совершенную турбомодулярную структуру. Плоская осевая симметрия, пищевой тракт типа «рот — желудок — анус», позвоночник и ребра. Развитие даже таких распределительных органов, как сердце и легкие, шло примерно тем же путем. Правда, легкие в итоге превратились в сумчатые образования. В общем, идея не требует дальнейших иллюстраций… Однако тебе и без меня известно, что это не единственный вариант эволюции живого. Растения пошли другим путем. Итак, у нас были варианты, а у сигманцев нет. Пожалуй, наиболее близкую аналогию представляют собой наши железы внутренней секреции. Обычные земные протозооны плавали при помощи своих ресничек, расположенных у них по бокам. Нечто подобное происходило, видимо, и с сигманскими протозоонами. Но разница в том, что они не плоские, а сфероидные. Реснички у них расположены по всей поверхности и служат не только для передвижения. Они подгребают к клетке воду и содержащуюся в ней органику. Эти организмы не имеют, собственно, входа и выхода: их поверхность проницаема, и создаваемые ресничками потоки доставляют питательные вещества непосредственно внутрь организма. На мембране, вероятно, происходит химическое разделение молекул на большие и малые, которые и пропускаются внутрь. А внутри уже происходит сложнейшая обработка поступившего материала. Чтобы разобраться во всем этом, нашим биологам потребовались бы, наверное, многие тысячи живых экземпляров.

Ивонна сделала паузу, и Скип вставил:

— А я знаю, что будет дальше! Помнится, читал в одной статейке. Я был тогда готов лопнуть от новых впечатлений частного порядка… Значит, когда твои сигманские микробы надумали объединиться, они, вместо того чтобы поцеловаться, взялись за руки! — Скип с радостью отметил слабую усмешку на губах Ивонны.

— Можно сказать и так, — продолжила она. — Ты прав, они частично объединили свои реснички, которые теперь потеряли свои функции поставщиков пищи и стали проводящими каналами. Обнаружено, что в различных образцах живой ткани, которые изучали наши ученые, эти каналы ужались настолько, что клетки вошли в непосредственное соприкосновение. Но такое происходит лишь в особых случаях, как, например, во взвешенных частицах крови. Однако базовая структура сигманского метазоона представляет собой нечто вроде решетки, в узлах которой находятся сфероиды. Ребра такой решетки, в зависимости от их функций, могут быть сплошными, трубчатыми, проводящими и непроводящими, жесткими и гибкими. Однако топология организма именно такова. Аналогичный путь за миллионы лет эволюции прошла и клеточная мембрана.

Молча они сделали целый круг по палубе, пребывая в задумчивости. Мимо них прошел один из «викингов».

— Год морген, ду! — поздоровался Скип по-норвежски. Он гордился почти полным отсутствием акцента. «Викинг» поприветствовал его в ответ, и тот нехотя вернулся к предмету их разговора.

— Кажется, я догадываюсь, к чему ты клонишь, — заметил он. — Проверь меня. Основная симметрия будет не плоской, а объемной. Осевая и центральная. Отсюда отсутствие, во всяком случае, ослабление тенденции к формированию определенно выраженного «переда» и «зада». И значит, замедление развития специализированных внутренних органов. Клетка с проницаемой мембраной сама снабжает себя воздухом и водяными парами, что делает реснички практически ненужными. Не так ли? Ну и клетка выводит наружу продукты своей жизнедеятельности, причем самостоятельно и непрерывно. Вот и нашему сигманскому приятелю клешни нужны лишь для того, чтобы размельчить твердую пищу и поместить ее в то место на теле, где она подвергнется воздействию выделенного из тела желудочного сока и превратится в массу, которая затем впитывается конечностями. У него там, небось, царская водка, не то что наш желудочный сок!

— Ты схватываешь прямо на лету, — одобрила Ивонна, кивая. — Предполагают, что те же соки циркулируют и внутри его тела, только в разбавленном виде. Отличная защита от болезнетворных микробов. Кстати, о внешней защите. Живая ткань была бы безнадежно уязвимой без покрова. Возможно, большинство сухопутных сигманских животных имеют форму сосновой шишки, обшитой подвижными пластинами, как наш космический странник. Имея общий доступ к воздуху и воде, эти животные, видимо, не лишены и чувственных ощущений, как, скажем, наши омары и черепахи. Так что эволюция разума вовсе не ингибирована.

— Вот-вот! — поддакнул Скип. — Держу пари, что вкупе со своими четырьмя глазками на усиках и полным комплектом прочих, еще неведомых нам раздвижных органов наш дорогой сигманец чувствует куда больше нас с тобой. У нас органы чувств находятся лишь в местах, которые непосредственно соприкасаются со внешней средой — дыхательный аппарат, пищевой тракт и кожа, да и на той наружный слой эпителия практически мертв. А сигманец-то чувствует всем телом! Держу пари, если его сенсорику свести до уровня человеческой, он будет чувствовать себя полным идиотом. Сенсорная нищета!

— Тут, наверное, все не так просто, — заметила Ивонна. — В частности, он должен иметь мозг.

— Должен? — с вызовом спросил Скип. — Мозг в нашем понимании? А кто тебе сказал, что его неспециализированные клетки неспособны передавать нервные импульсы? Может, он думает точно так же, как и чувствует, то есть всем телом! Но… при менее плотной упаковке, чем у нас в мозгу, для прохождения сигнала требуется больше времени. Так что думает он медленнее нас. Но на его планете это, наверное, и неважно. Ведь желающие, скажем, сожрать сигманца устроены точно так же. Да и гравитация там меньше. Значит, больше времени, чтобы исправить ошибку или увернуться от падающего камня.

— Вот именно! — перебила его Ивонна. — Похоже, ты прав! Особенности сигманского языка таковы, что обусловливают значительно более низкую скорость передачи информации.

— Разумеется, я помню это, — продолжал Скип. — Если здание нашей теории не стоит на песке, то, обладая исключительной чувствительностью, сигманец и мыслит, наверное, куда глубже нашего. Мы мыслим быстро, но поверхностно, а он — тугодум, но глубоко копает. — Скип ударил кулаком по перилам. — Ну!!! Что скажешь?! Какие огромные возможности для развития артистизма! Обалдеть можно!

С дикими воплями Скип побежал по палубе. Сделав круг, он остановился перед Ивонной и выпалил:

— Ты умница! Просто вдохновение какое-то! С твоей биологией мы существенно продвинулись. Пойдем-ка в паб, вдохновляться дальше утренним пивком у Олава. По большой кружке! Лучше по две! А тебе можно и три! Если паб еще закрыт, мы заставим их перевести часы! — тараторил Скип, таща Ивонну за руку. — Ну пойдем, пойдем, милочка!

Фактория Маури располагалась на континентальном шельфе Орегонского побережья, пятьдесят километров от берега и сотня футов в глубину. «Викинги» доставили сюда груз своего металла. «Сержант» был слишком велик для местных доков и поэтому вместе с судами сопровождения встал на якорь на почтительном расстоянии от фактории. На разгрузку пошло только судно, являвшееся обогатительной фабрикой. Оно причалило к пирсу, оборудованному на плавучих платформах, на которых стояли соответствующие службы и механизмы. Разгрузка обычно длилась недолго, но на сей раз адмирал Гранстад объявил шестичасовую стоянку. Он давно обещал ее детям «викингов», которые еще не бывали в этой фактории. Все прочие должны были оставаться на борту и отдыхать, как обычно. Большинство «викингов» уже бывали в Маури или в аналогичных факториях. Да и до злачных мест Лос-Анджелеса, для которых предназначался груз морской органики, оставалась всего пара дней ходу.

Кое-кто получил разрешение проехаться на катере, поплавать с аквалангом или покататься верхом на дельфине, конечно, под присмотром местных юношей, которые вовсю резвились вокруг «Сержанта», сопровождая огромные стада своих рыбообразных животных.

— И я хочу на дельфине! — воскликнула Ивонна, глядя, как юноши-погонщики плещутся, прыгают и пронзительно кричат.

— Водичка холодная, — предостерег ее Скип. — Они-то привычные. Представь себя в мокром, бр-р-р! А впрочем… Мы ведь пассажиры, так что приказы адмирала на нас не распространяются. Любой лодочник или мальчишка-пастух зафыркает от удовольствия, как касатка, дай только ему возможность услужить тебе.

Их отношения дошли до того, что Ивонну уже не смущала даже его манера говорить комплименты любой мало-мальски привлекательной женщине. Впервые за последнюю неделю Скип увидел Ивонну несколько огорченной.

— Мне нельзя. — Ивонна вздохнула. — Энди Алмейда задаст мне взбучку. Он категорически настаивал, чтобы я оставалась на борту инкогнито и ни в коем случае не сходила на берег. Этого требует моя безопасность. В Маури я не смогу выдавать себя за Иоланду Коэн. Нет, я не была прежде в Маури, и здесь у меня нет знакомых, но тут полно ученых, и слишком велики шансы, что я встречалась с ними на какой-нибудь конференции, в том числе и по лингвистике. Ведь мои ранние работы нашли приложение в изучении псевдоязыка китообразных. — Ивонна тронула Скипа за руку. — Я много говорю. А ты иди развейся.

— А ты и сама считаешь, что тебе угрожает опасность? — серьезно спросил Скип.

— Нет, — твердо сказала Ивонна. — Если покушение на меня не было простой случайностью, то наверняка его организовала группа каких-нибудь фанатиков-антисигманцев. Но вся эта братия хорошо известна, и я уверена, что власти нагнали на них страху.

— Разве этот Алмейда твой хозяин? Или полицейские агенты стерегут тебя у трапа?

— Алмейда настаивал на телохранителях, но я отказалась наотрез. Он уступил, тем более что если никто не будет знать, где я нахожусь, то нечего бояться и покушений.

— Все это верно, но поверь, в Маури абсолютно безопасно. Представь себя на глубине девяти-десяти метров, кругом ручные киты, а не киты преступного мира Лос-Анджелеса. Вообще-то я здесь не бывал, но я хорошо знаю Лос-Анджелес и много читал о Маури. Тут господа вроде тебя собрались со всего мира изучать морское дно. Чем они повредят тебе?

— Да мне… мне противно и подумать, что опять молва побежит впереди меня. Толпа журналистов для меня так же отвратительна, как и мелодраматический убийца.

— Отлично! Значит, мы сперва зайдем к управляющему факторией и примем кое-какие меры предосторожности. К черту всех, женщина! Я желаю увидеть эти места, и точка! А еще я сообразил, что с твоей помощью смогу осмотреть такие закоулки, куда меня одного ни за что не пустили бы. Все! Полный вперед! Нет, кофточку переодевать не будем. Ты одета в самый раз для усиленного обозрения. Правда, вряд ли они тут смотрят, кто во что одет.

Ивонна послушно пошла за Скипом. По трапу они спустились к воде. Помахав рукой и посвистев, Скип подозвал шедшую мимо лодку. Лодочник с удовольствием взял их на борт, радуясь возможности немного поболтать. Спустившись из надводной постройки по эскалатору, Скип с Ивонной попали в главный подводный купол. Пять минут спустя они были уже в кабинете управляющего, причем три минуты из этих пяти были потрачены на поиски собственно кабинета.

Посреди нагромождения старинных предметов морского обихода, которые были развешаны на стенах и валялись на полу, — книги, карты, инструменты, медный шлем скафандра, кораллы, чучела рыб, гарпуны и Бог знает что еще, — дородный, косматый Рэндалл Хайтауэр усердно тряс Ивонне руку, словно качал помпу. Скип представил, что изо рта у Ивонны вот-вот хлынет вода.

— Конечно, конечно, милочка, все будет в лучшем виде! — уверял Ивонну управляющий. — Я дам распоряжение по внутренней связи. Вам не нужно волноваться, огласка ни к чему. Поверьте, в течение пары дней они будут лишены удовольствия позвонить дядюшке Оскару в Кеокук или кузине Чин-Чан в Шанхай, чтобы сообщить, что им довелось собственными глазами увидеть Ивонну Кантер. Нашим людям можно доверять. Вы же знаете, что мы, ученые, не любим болтать. А я все еще причисляю себя к ученым. Но кому-то же надо как-то упорядочивать здешний хаос! Когда выдается часок, я сбегаю в свою лабораторию. Эксперименты по добыче алкоголя из планктона. Конечно, большие открытия еще впереди… Эдисон! — Управляющий похлопал по попке стоявшую рядом секретаршу. — Займи-ка тут круговую оборону. Если я кому-нибудь понадоблюсь, пошли его в бездну Минданао! А я пока прогуляюсь, покажу наше хозяйство.

— А как же ваши указания? — напомнила Ивонна.

— Сию минуту, доктор Кантер, — почтительно ответил управляющий.

Дальше все пошло как по маслу. Центральный купол был окружен целой сетью вспомогательных, с которыми он был связан туннелями. Там поддерживалось повышенное давление, что позволяло подводникам входить и выходить, не тратя много времени на декомпрессию и компрессию. Но при переходе по туннелям из главного купола, естественно, требовалось провести некоторое время в компрессионной камере. Состав атмосферы и давление в камере постепенно менялись, чтобы организм человека мог функционировать на глубине. В насыщенной гелием атмосфере голоса стали резкими до неразборчивости, так что Скип с Ивонной вдоволь наслушались собачьего лая, который Хайтауэр извергал на их бедные головы. Спасибо, выданные гостям шлемофоны несколько понижали частоту звуков. А местные к этому давно привыкли и даже разработали специальный высокочастотный диалект.

«Через две-три сотни лет, — подумал Скип, — тут может развиться целая подводная цивилизация».

В иллюминаторах компрессионной камеры зеленела вода, там и сям были видны подводные светильники и проблесковые маячки; на источенных водой камнях колыхались буро-зеленые водоросли; рыбы, крабы, омары, моллюски, головоногие; словно рыбы, проплывали люди, оставляя за собой шлейф пузырьков из макферсоновских «жабр», которые выделяли кислород из морской воды; верещащая касатка и ее погонщик…

«Новый мир! — восхищался про себя Скип. — Искусство, которое и не снилось жителям суши! Почему бы мне не осесть когда-нибудь в подводной колонии? Кое у кого тут уже есть свои семейные домики. Наверняка найдется место и для художника… Даже у Чарли Рассела не было такой натуры для его холстов!»

Пока Ивонна болтала с работниками лаборатории, Скип с интересом разглядывал причудливую научную аппаратуру. А когда Хайтауэр прокатил их на подводной лодке с прозрачным корпусом, Скип и вовсе выпал в осадок. И наконец, когда они вернулись на борт «Сержанта» и тот снялся с якоря. Скип в продолжение всего ужина буквально заговорил Ивонну. Впрочем, та находила его болтовню поистине великолепной. Ей передалось вдохновение Скипа. После ужина они отправились в дансинг Беллмана, где не обошлось без шампанского.

— Спасибо за чудесный день! — поблагодарила Скипа Ивонна, стоя у дверей своей каюты. — Это все ты.

— Тебе спасибо, — сказал Скип. — За компанию и за выпивку. — Тот факт, что за все платила она, он принимал с таким видом, как если бы богачом был он, а нищей она. — Помимо всего прочего мне было хорошо с тобой. Как славно было! Жаль, что все кончается.

— Мы можем и продолжить, — прошептала Ивонна. Ее глаза, губы, ее легкое движение вперед не могли быть истолкованы иначе. Поцелуй длился вечность. Причем Скипу Ивонна показалась куда лучше, чем он ожидал.

Наконец они разжали объятия. Ивонна открыла дверь, и Скип, естественно, попытался войти следом.

— Доброй ночи, Скип, — ласково сказала она, и Скип остановился. Она помедлила мгновение, но Скип не мог определить, хочет ли она, чтобы он настоял на своем. Она была первой высокоинтеллектуальной женщиной из ортодоксов, с которой ему пришлось сойтись настолько близко, да и восемь лет разницы в возрасте… — Доброй ночи, — повторила Ивонна и захлопнула дверь.

«Ладно, — подумал Скип. — Может, позже… Чего это я, собственно… любопытство, что ли?»

Не имея привычки рефлектировать по поводу собственных чувств, он побрел в свою каюту.

— Ну как? — спросил Эндрю Алмейда.

— Ничего, — ответили ему по видеотелефону. — Все наши комбинации человеко-сигманских фраз, посылаемые в широкой полосе частот, в том числе и на той, на которой он ответил впервые, когда подлетал к Земле три года назад… Все впустую. Ни ответа, ни привета.

— Черт! Может, радиосигналы не могут пройти сквозь его защитный экран?

— Уж если он может передать сигналы, как он делает все эти три года, то может и получить. Нет, я думаю, либо он не расценивает наш сигнал как предложение продолжить развитие контакта, либо мы по-прежнему мало интересуем его, а может, и еще что-нибудь такое, чего мы не понимаем.

— Проклятие! — Алмейда принялся кусать усы, что навело его на мысль, что их длина давно уже превысила уставную. — Ладно, по крайней мере, у русских с китайцами ничуть не лучше.

— Думаете, они тоже пытаются?

— Не думаю, а знаю. Разведка не дремлет. Мы ведь пытаемся!

— Зачем великие державы дублируют усилия? — спросил ученый. — Почему, полковник, мне было приказано докладывать только вам лично?

— В первом вопросе ответ на второй, — проворчал Алмейда. — Если мне придется повторить все то, что было сказано вам на инструктаже по секретности, вам придется подумать об увольнении.

Ван Ли поднял глаза. Его жена с митинга солидарности вернулась домой рано. Она стояла в дверном проеме, залитая лунным светом, который мерцал на перламутровых инкрустациях его старинного кресла с резными драконами. Свежо пахло жасмином, цвиркали цикады. Яо захлопнула дверь и включила лампу дневного света. Ван Ли сощурился.

— Что это ты в темноте сидишь? — спросила Яо.

— Просто хороший, тихий вечер, дорогая, — сказал Ван. — Как прошел митинг?

— Будь в тебе больше патриотизма, пришел бы и послушал. Ван отвел глаза от ее худенькой фигурки в грязно-коричневой форме.

— Я еще не пришел в себя после этого заседания с языком. Мы работали день и ночь, не жалея себя.

— Знаю я тебя, ты всегда отлыниваешь от митингов.

— Это же не мое дело. От каждого по способностям. Кроме того, нынче вечером мне есть о чем подумать.

Полминуты Яо помолчала, затем мягко, словно ища примирения, сказала:

— Да, милый, я знаю. О чем ты думаешь? Ван Ли заерзал в своем кресле.

— Я должен сочинить письмо Ивонне Кантер. По видеотелефону ее не достать, но я полагаю, что письмо, адресованное ей на базу Армстронг, наверняка попадет ей в руки, когда она вернется туда, где бы она ни была сейчас.

— Ты не нуждаешься в помощи американцев. — Яо подошла вплотную к креслу и, стоя над Ваном, погладила его по щеке.

— Почему бы и нет? Не забывай, что это с нее все началось. Но на сей раз я просто хочу выразить ей свое сочувствие по поводу случившегося с ней несчастья и заверить ее, что мы, ее китайские коллеги, счастливы видеть ее живой и здоровой. После всего случившегося не так-то легко…

— Что?!! — вновь возмутилась Яо. — Эта империалистка!.. — Она задохнулась от гнева. — Я понимаю, что писать нужно вежливо, но почему тебе тяжело писать по столь формальному поводу?

— Это письмо не должно быть формальным. Она чего доброго может подумать, что это подлое покушение инспирировано нашим правительством.

— Пусть себе думает, если у нее мания преследования. Ван сплел пальцы.

— Возможно, это и не мания, — сказал он, задумчиво глядя в пол. — Все мои попытки выйти на нее были встречены глухим отказом. В конце концов мне позвонил генерал Чу и сказал, что больше звонить не следует, так как моя настойчивость становится слишком подозрительной. Я, разумеется, понимаю, что опровергать впрямую нельзя, но меня не посвящают в детали наших разведывательных операций. И все-таки я же не просто пешка! Почему никто не нашел времени объяснить мне все по-человечески?

Ван поднял глаза и увидел посеревшее от гнева лицо Яо.

— И ты смеешь это говорить? — закричала она. — Ты смеешь называть наших лидеров убийцами?! Терпение Вана лопнуло. Он резко встал.

— Замолчи! — рявкнул он. — Я не предатель! Я служу родине в небе! А что сделала для народа ты? Ты лишь третируешь сотню жалких негодяев, которым следовало бы заняться чем-нибудь действительно полезным! Уходи! Видеть тебя не желаю!

Яо повернулась и убежала.

«Может, она плачет? — печально подумал Ван. — Бедная Яо. — Он снова сел, совсем как старик. — Если бы она дала мне выговориться, может, я и не сорвался бы… Я могу себе представить — поверить не могу, но могу представить, — что они приняли решение убить Ивонну Кантер. Не из ненависти, не из бессердечия, а из-за того, что империалисты могут использовать ее в своих целях. Если это так, то ведь я готов убить ее сам, вот этими руками! — Ван положил руки на колени и пристально посмотрел на них. — Я не боюсь ее. Я боюсь ее предков, которые травили опиумом моих предков, грабили Пекин, бомбили Хиросиму, убивали и убивали, мешая освобождению Кореи, Малайи, Вьетнама, Таиланда, — этот список можно продолжать бесконечно! На пути к свободе они воздвигали горы трупов! Я боюсь русских, которые убили моего отца и бомбили китайские города. Боюсь европейцев и японцев, толстых, суетящихся, самодовольных, которые слишком легко могут вновь превратиться в злобных демонов. Я боюсь любого, кто способен заживо сжечь, мою малышку Пинь: ведь так легко, слишком просто сделать ядерную бомбу… А теперь еще этот звездолет, словно ястреб кружащий над нашей прекрасной Землей… Бедная Яо. Бедная Ивонна Кантер. Бедное человечество».

Глава 10

Вольные пахари моря никогда не придерживались какого-либо жесткого расписания. Даже на последнем отрезке своего путешествия Ивонна не знала точной даты его завершения. Меж тем она заказывала фотографии живописных полотен, которые нужно было доставить на базу Армстронг. Наверное, чиновники в правительстве выразили бы неудовольствие, увидев счет за услуги, особенно после того, как Скип сделал дополнительный заказ на полотна, в достоинствах которых он был абсолютно уверен, и потребовал не только живопись, но и прочее — статуэтки, азиатские чаши, греческие вазы.

— Мой багаж вы тоже можете взять, — сказала Ивонна администратору.

— Эй, погоди отдавать чемоданы! — остановил ее Скип. — Мы вовсе не собираемся успевать на первый рейс до Денвера.

— Я не уверена… — вырвалось у нее. — Я думала…

— Пошли-пошли! Не упускай своего последнего шанса побыть свободной женщиной. Я знаю тут места, которых не показывают туристам. Я имею в виду вовсе не задние дворы респектабельных кварталов. — Он потянул ее за рукав. — Бросай в сумку зубную щетку с ночной рубашкой, и вперед! Да поживей, если хочешь увидеть порт.

— Я нехорошая девочка, — сдалась Ивонна. — Полковник меня убьет. А он такой славный малый.

— Даже нехорошие девочки должны быть практичными, — наставительно сказал Скип. — Я тебя научу. Пошли-ка наверх.

Картина сверху открывалась весьма впечатляющая. Синяя гладь залива Сан-Педро была буквально нашпигована стоящими на якоре судами, буксирами, баржами, рыбацкими баркасами, яхтами, полицейскими катерами и глиссерами экологической службы. В небесах висели частные и коммерческие вертолеты. Над ними белели пересекающиеся в разных направлениях конверсионные следы реактивных самолетов. А впереди раскрывалась панорама огромного мегаполиса — тысячи зданий пастельных тонов, окруженные кое-где зеленью парков, торчащие, словно зубья, небоскребы, тут и там связанные друг с другом железнодорожными виадуками; каждая деталь сверкала как алмаз в кристальном воздухе Лос-Анджелеса. Далее все расплывалось в атмосферной дымке, обусловленной сферической формой планеты. Оттуда шел звук, порожденный людьми и машинами, ровная, низкая вибрация, напоминавшая звуки прибоя или скорее биение сердца некоего громадного животного.

Было жарко, «викинги» вовсю работали. Скип с Ивонной устроились в тени на нижней палубе.

— О каких это местах, куда не водят туристов, ты говорил? — спросила Ивонна.

— Боюсь, самых интересных мы не увидим, — сказал Скип. — Зверски интересных, слишком даже зверски. — Заметив ее вопрошающий взгляд, он добавил: — Однажды я попал к ребятам с местного «дна». Я не примкнул к ним, просто поработал вышибалой в одном ночном притончике. Там я свел знакомство с некоторыми матерыми преступниками. Одному из них я помог выбраться живым из жуткой драки, и он проникся ко мне доверием… Да ладно, не хочу я строить из себя романтического героя. Во всяком случае, я там насмотрелся и наслушался такого, что решил поскорее сделать ноги, пока сам не стал таким же, как они.

Покуда Скип вдохновенно повествовал о своих похождениях, Ивонна имела возможность хорошенько его рассмотреть: свободная рубашка, купленная тут же, на «Сержанте», — кричащая расцветка выдавала ее дешевизну, но и эту рубашку, и заношенные брюки, и стоптанные кроссовки Скип носил с таким видом, словно это был последний писк бразильской моды, — вихрастые волосы, веснушчатое лицо, мальчишеский нос, подвижный рот, большие зеленые, живые глаза, с которых Ивонна не сводила взгляда. Зачем было ему, продутому ветрами всех дорог, торчать в этом притоне, в табачном дыму и гвалте преступных дебилов? Конечно, девушка! Или девушки? Ивонна живо представила себе его тело — плотное, гибкое, теплое, способное доставить наслаждение каждой клеточке. И твоей клеточке, Ивонна…

«Влюбилась я, что ли?» — мрачно подумала она и поспешно спросила Скипа:

— И куда же мы пойдем?

— Как ты насчет прошвырнуться по Афровилю? И позавтракать. Ты, конечно, бывала там, но, держу пари, ты посещала лишь знаменитые рестораны с национальной кухней и разговаривала лишь с владельцами лавок.

— А вот и нет! — обрадовалась Ивонна. — Почти все время я провела в местном университете. Тут один из лучших в стране социологических факультетов, где работают несколько блестящих лингвистов. Мои коллеги отнюдь не в восторге от своего этнического окружения. Им не хочется, чтобы их общину равняли с каким-нибудь там «Шанхаем».

— Твоим выдающимся лингвистам следовало бы оставить свою выдающуюся спесь и понять наконец, что любой «шанхай» — это всегда нечто большее, нежели видно с туристской тропы. Что же до Афровиля, я обещаю тебе нестандартный завтрак, без традиционной требухи с капустой, и баснословно дешево.

«Как бы это ему сказать?..» — терзалась сомнениями Ивонна, прикусив губу.

— Ты бы лучше следил за своими тратами… пока тебя не поставят на денежное довольствие, — выдавила она из себя. — Или уж позволь… платить буду я. Если хочешь, считай, что в долг…

Ивонна запнулась, щеки ее горели жарче, чем солнце, сверкавшее на воде. Скип вопросительно посмотрел на нее.

— Что-нибудь не так? — Тут он сообразил. — А-а, мужская гордость. Конечно, Ивонна, с первой же моей получки ты выставишь мне счет.

«Как он выживет в мире ортодоксов? — подумала Ивонна с печалью. — Этот мир не для таких, как он. А ему и дела нет! Когда он устанет крутиться в нем как белка в колесе, он выпрыгнет вон из клетки, плюнув на все наградные орешки, жареные и соленые. Он весело поскачет в свой лес, где вдосталь простых желудей. А я, я слишком привыкла к своей клетке и к орешкам. Я не могу забыть, что мое колесо сидит на оси, на которой вращается мир. А если мир остановится, погибнет и лес».

«Сержант» уже подошел к пирсу.

— Пора сматываться, — сказал Скип и подхватил чемоданы Ивонны.

Они уже попрощались со всеми и могли сойти на берег, предъявив автомату на выходе лишь свои удостоверения о гражданстве и кредитные Карточки.

Ивонна боялась увидеть на пристани кого-нибудь с базы Армстронг или полицейского агента. Но нет, обошлось. Этому, возможно, способствовал хитрый маневр Скипа. Они вышли через грузовой отсек, а не по пассажирскому трапу. Лишь когда они сели в поезд и тот тронулся, Ивонна перевела дыхание и громко рассмеялась:

— Ну вот! Теперь я непоправимо нехорошая девочка!

— Я сделаю тебя еще хуже, — весело пообещал Скип. Он изучал схему и расписание поездов. — Пересадка в Ломите, и мы садимся на Гавайский экспресс прямо до Афровиля. Ту-ту-у-у! — Он повернулся к Ивонне: — Ты не могла бы прояснить вопрос, как долго ты можешь позволить себе торчать тут?

— Хотела бы я знать это сама, — смутилась она. — Полагаю… если мы успеем на вечерний рейс до Денвера…

— Сегодняшний? Ты шутишь!

— Я серьезно…

— Ладно, посмотрим, как оно получится, — отступился Скип.

«В его планы, похоже, входит соблазнить меня. А входит ли это в мои планы? — думала Ивонна. — Если мы проведем тут ночь, или две-три… в отдельных номерах, он подумает, что мы… мы… Он не должен обижаться на мой отказ! Я отказываю не ему. А может, он сделает вид, что не помнит сказанного мной тогда ночью на прогулочной палубе… Он обидится… Нет, я объясню ему, что мешает мне, прекрасно объясню… Значит, я пойду спать, а он возьмет и смоется, и найдет себе какую-нибудь… Нет, я не обижусь, если утром он ее мне представит, но… Он даже может не сообразить, что наносит мне оскорбление!»

— Для человека, собирающегося развлечься, ты выглядишь мрачновато, — заметил Скип. — Ну улыбнись! — Он повернулся к ней, приставил большие пальцы к уголкам ее рта и приподнял их. Ивонна вздохнула, и Скип уронил руки. — Прости, — сказал он.

— Да нет, ничего. Просто ты удивляешь меня. — Она взяла его за руку. Бивший в окно солнечный свет окрасил его костяшки в золото. Какая плотная ладонь! — Последние несколько лет я была настоящей колючкой. Так уж вышло…

— Самое время исправляться, — сказал Скип и взял Ивонну за подбородок.

Она с паническим ужасом подумала, что он того гляди поцелует ее прямо сейчас, в переполненном людьми вагоне. Скип на мгновение застыл. Ивонна тоже.

— Ломита, — сказал Скип и встал.

В ожидании экспресса на Афровиль они выкурили по паре сигарет. Скип предложил Ивонне сунуть кредитную карточку в автомат, выдающий наличные.

— В Афровиле без наличных никуда, — сказал он. — Может, выдашь мне тысячу баксов? Подходящая сумма, чтобы напомнить мне, что я твой должник. Тогда я до конца недели смогу изображать из себя очень важную персону.

— А ты не боишься таскать с собой столько денег? — спросила Ивонна.

Скип только пожал плечами. Куда ему было со своими случайными заработками. Однако Ивонна согласилась. Тысяча баксов для нее сущие пустяки. В год у нее выходило тысяч сто, а тратить было не на кого, разве что на себя.

Они сели в экспресс. Поезд бесшумно и без тряски набирал свои двести километров в час. За окнами тянулся бесконечный, завораживающий городской пейзаж. Глядя в окно, Ивонна почти забылась.

«Почему бы и нет? Все мое тело хочет. Нет! Оно требует!»

Все обхохочутся, узнав, что Ивонна Кантер живет с двадцатидвухлетним юнцом. Но знать им вовсе не обязательно. Адреса ее, спасибо Алмейде, никто не узнает. Жить она, наверное, будет под псевдонимом. Ему-то все равно, улыбнется и все. А на всех остальных наплевать! К черту их всех! Это было самое страшное место, куда Ивонна была способна послать того, кто ей не нравился.

Но, может быть, Скип имеет в виду просто флирт на пару дней, а потом они разбегутся в разные стороны по своим делам? Она нравится ему, он восхищается ее умом, хочет написать ее портрет…

— Тебе не жарко, Ивонна? Может, пересядем на теневую сторону? Ты что-то раскраснелась. «С головы до пят», — подумала она.

— Спасибо, все в порядке.

Портрет в обнаженном виде?.. А почему бы и не флирт? Чем плохо? Потом можно и решить, что делать дальше… А если они захотят продолжить отношения, чем это плохо? И надолго ли?.. А если через некоторое время ему надоест и он поцелует ее и уйдет, насвистывая какую-нибудь песенку, вроде той, что он насвистывал, когда рисовал ее на палубе? И не будет ли это для нее травмой на всю оставшуюся жизнь? Чем тоща спасаться? Наркотики? А если так, то стоит ли?

«Неужели я не могу действовать без оглядки, как он? — подумала Ивонна. — Неужели я всегда должна чувствовать себя на службе, даже в радости? Смогу ли я удержать его, если мне этого очень захочется?»

Поезд затормозил у станции.

— Башни Уатта, — сказал Скип. — Приехали. Они взяли свой багаж и вышли на залитый солнцем перрон. Позади них раскинулся парк аттракционов, который был как грибами усеян замысловатыми высокими конструкциями. Их было штук двадцать, все разные. Несколько молодых рабочих копошились неподалеку, возводя еще одну.

Впереди открывалась главная улица, обсаженная пальмами. Это была пешеходная зона, где ездили только детские автомобильчики. По сторонам улицы были оставлены велосипедные дорожки. Одно-двухэтажные дома утопали в зелени палисадников. Стены домов удивляли разноцветьем, равно как и крыши, часто конической формы. Дома тут были самые разные — жилища, во фронтальных помещениях, как правило, лавочки или мастерские, конторы, ресторанчики, бары, кинотеатры, церкви, мечети и прочая. Люди прогуливались, болтали и смеялись, сидели на крылечке и играли на гитаре, покупали с тележки поп-корн, стояли на пороге магазинчика и во весь голос расписывали достоинства своих прилавков. Однако тюрбаны, фески и цветные кушаки тут встречались далеко не в таком изобилии, как описывается в «Нэшнл джиогрэфик». Большей частью тут была представлена вполне современная местная мода. Увидав тончайшие спадающие накидки, расцвеченные, как крылья бабочки, Ивонна решила, что в ближайшее время эта мода охватит весь Запад.

Пахнущий цветами теплый воздух, казалось, выпарил из Ивонны все невеселые мысли. Она захлопала в ладоши и воскликнула:

— Очаровательно!

— Просто это лицо Афровиля, — заметил Скип. — Поверь, над ним работают не такие дураки. Впрочем, я вовсе не хочу принижать его достоинств. Тут и впрямь попадаются вещи уникальные, особенно в народных промыслах. Таких штучек тебе никогда не доставят по заказу в номер. В общем, тут стоит прогуляться до ленча.

Ивонна беспокоилась, что ее могут узнать, но Скип, кажется, ее вполне разубедил.

— Какое там! Твоя сенсация давным-давно протухла. Уже недели три как твоя физиономия исчезла с телеэкранов. А у девяноста девяти процентов населения паршивая память, поэтому-то косвенные улики, как правило, куда надежней, нежели свидетельство очевидца. Если считать, что тебя никто специально не выслеживает или что нам не встретится какой-нибудь твой старый знакомый, то ни одна живая душа не обратит на тебя ни малейшего внимания. К тому же ты ведь еще живешь под псевдонимом, не такли?

Ивонна с упоением рылась в местных лавках и не смогла отказать себе в удовольствии обзавестись поясом из настоящей змеиной кожи. С тех пор как Ивонна была здесь в последний раз, в Музее истории чернокожих открыли морскую секцию, где «викинги» могли бы полюбоваться на модели датских каноэ, относящихся к бронзовому веку, или на средневековые суда из Ганы.

Обедали они поздно. На воздухе, в одном из «спальных» кварталов. Из белых здесь были только они двое. Крохотный ресторанчик, устроенный в открытом патио, утопал в буйной зелени — на ветерке шуршал бамбук, в фонтане плескалась вода, бившая струёй из поднятого вверх хобота каменного слона. Какой-то юноша сидел, скрестив ноги, и выдавал на своих кувшинообразных барабанах немыслимые коленца.

— Это он не на публику, — пояснил Скип. — Просто так он выражает себя.

Появление красивой официантки не удивило Ивонну. В Афровиле не было закусочных-автоматов. Обслуживали всегда «живьем». Увидев официантку, Скип неожиданно встал и крикнул:

— Эй, Клариса! Привет! Помнишь меня?

— Ой, Скип! Привет, малыш!

Они обнялись. Но хотя вряд ли можно было сказать с уверенностью, Ивонна пришла к выводу, что они не были любовниками.

«Быть может, я так считаю из-за того, что читала об Афровиле, мол, тут весьма высок процент населения, состоящего в браке, причем по статистике браки эти длятся в среднем куда больше, нежели среди ортодоксов в любой западной стране. А может, мне просто так хочется думать».

— Клариса! Я-то считал, ты все еще в Австралии.

— Э, вспомнил! Слишком долго тебя тут не было. Поболтаем?

— Конечно! — Скип представил Кларисе Ивонну и хитро посмотрел на нее, произнося «Иоланда Коэн».

Ивонна вспомнила, как он однажды сказал, что «кузнечики», как правило, друг другу не лгут, скорее не скажут всей правды. Пока пищу готовили и потом, когда Клариса принесла заказ, она сидела за их столиком, потягивала кофе и болтала.

Некоторое время внимание Ивонны было поглощено принесенными блюдами. Особенно хороша была фаршированная брюссельская капуста. Ивонна подумала, что, наверное, она напрасно беспокоится насчет Кларисы. Эта девушка явно не подходила Скипу. В Афровиле у нее были крепкие корни. Однако она много путешествовала и далеко не первым классом — пешком и на велосипеде, на мотороллере и на автомобиле, на грузовике, на автобусе, на поезде, иногда, когда были деньги, на вертолете, а то верхом на лошади, на верблюде, — однажды даже на зебре. От Юкона до Юкатана, от Копенгагена до Кейптауна. Австралийское турне она совершила в составе полупрофессиональной труппы актеров, гастролировавшей не столько в городах, сколько в мелких поселках. В промежутках между своими поездками Клариса работала в Афровиле и училась в университете на инженера-химика.

«Пойду потом работать на какой-нибудь опреснитель морской воды, — говорила она, смеясь. — Правда, там предпочитают работников, которые не находятся в отлучке так часто, как я. Ну и ладно. У нас тут и своя промышленность развивается. А может, в учительницы пойду».

В отсутствие Кларисы Скип задумчиво сказал:

— За такими, как она, будущее. Век скоростей уже не впереди, а позади нас. Мы должны переосмыслить его достижения. Мы так и не узнали секретов древних египтян, но и строить пирамиды мы не собираемся.

Ивонна вспомнила об опасениях полковника Алмейды, но отбросила эти мысли. Она встала и сказала:

— Глядя на нее, я думаю, ты прав. Прости, что я сомневалась. Где тут туалет?

В туалете стоял автомат с противозачаточными таблетками, двадцать пять штук за новый доллар.

«Почему бы и нет? — подумала Ивонна. — Я не отравлюсь, а ему знать не обязательно. Просто у меня будет право выбора».

Ее монета провалилась в щель автомата. Ивонна сунула пакетик в сумочку на поясе и ополоснула лицо холодной водой.

Клариса посоветовала им прогуляться после ленча в расположенном поблизости парке отдыха. Так они и сделали. В павильоне с топографическими картинками, который был назван «Дедушкин мир», Ивонна немного расстроилась — не столько из-за увиденных там изображений разного рода хиппи, маршей протестующих пацифистов, дерущихся полицейских и студентов, читающих лекцию профессоров и кричащих ораторов, сколько из-за хихикающих и гогочущих подростков, которых привели сюда на экскурсию.

«Юность жестока, — подумала она. — А Скип?»

Однако павильон астронавтики ей очень понравился; ее сердце было готово взлететь вместе с огромными ракетами. Выйдя на свежий воздух, они посетили обычные аттракционы типа катания на пони, комнаты чудес и старомодной карусели, а может, просто ее великолепной копии, расписанной малыми пасторальными сценами, со старинной музыкой каллиопы и крутящимися фигурками животных, на которых нужно было садиться.

Ужинали они в мексиканском ресторане. Потягивая вино, Скип спросил Ивонну:

— Как ты насчет того, чтобы подхватить наши сумки и двинуть по Сан-Клементе, остановиться в отельчике на побережье, а утро начать с купания или с прогулки по Каталину?

— Идет, — согласилась Ивонна. Это вышло несколько грубее, чем она хотела. — Звучит заманчиво.

Они вышли на улицу, держась за руки. Ивонна прекрасно понимала, что если Скип сейчас возьмет такси и они поедут к Башням Уатта, то ей не миновать его постели. Но это, похоже, не приходило ему в голову. Однако его веселое настроение в поезде еще оставляло ей надежду.

Летним вечером, на закате, народу на станции было совсем немного, но Скип наморщил нос.

— Шумновато тут, — сказал он. — Двинем, пожалуй, в сторону Сан-Диего. Через час мы будем уже в номере с видом на море.

Скип направился за багажом, не обращая внимания на выражение лица своей спутницы. Та тупо следовала за ним, голова у нее шла кругом.

«Что он имеет в виду? — думала она. — Чего хочет? Что отвечать?»

Скип открыл ячейку камеры хранения и достал их вещи. Неожиданно к ним подошел мужчина, который сидел рядом на скамеечке. Одет прилично, внешность самая обыкновенная, если не считать его кошачьей походки и суровых черт лица.

— Доктор Кантер? — обратился он к Ивонне. — Здравствуйте. Простите, позвольте представиться. Джеральд Лассвелл, контрразведка.

Он показал Ивонне удостоверение, затем снова спрятал его в карман. Ивонна стояла молча, не зная что сказать.

— В чем дело? — вмешался Скип.

— Вы, сэр, вместе с доктором Кантер? — спросил его Лассвелл. Скип кивнул, тот вежливо улыбнулся ему. — Двое наших людей ожидали вас в порту. — Он повернулся к Ивонне. — Но они прозевали вас. Адмирал Гранстад сказал нам, что вы собираетесь прогуляться тут. Нам не оставалось ничего другого, как выставить посты на всех станциях. Разумеется, вас ищут и в городе. Это же не игрушки! Слава Богу, вы целы.

— Надеюсь, вы все-таки объясните, в чем дело? — грозно сказал Скип.

— Не здесь, сэр, не на людях, — ответил Лассвелл и покачал головой. — Не пройдете ли вы оба со мной в офис? Шеф вам все объяснит.

Ивонна вопросительно посмотрела на Скипа.

— Я обязана? — прошептала она.

— Я не могу принуждать вас, тем более арестовывать, — ответил ей Лассвелл. — Но, согласитесь, доктор Кантер, ведь мое ведомство и лично полковник Алмейда не похожи на экзальтированную истеричку. Вас едва не убили. Теперь нам известно куда больше. Я торчу тут с самого утра.

Ивонна покорно кивнула, и Скип подхватил сумки.

— Сюда, пожалуйста, — показал дорогу Лассвелл. — Мой напарник припарковал нашу машину тут неподалеку.

Машина была марки «Нептун», с гражданскими номерами, и ничем не выделялась среди миллионов ей подобных. Напарник оказался мужчиной под стать самому Лассвеллу, но выглядел куда грубее.

— Ты-таки взял их! — проворчал он.

— Поторапливайся! — приказал Лассвелл. — Пожалуйста, на заднее сиденье, доктор Кантер. И вы, сэр.

Сам Лассвелл с напарником сели на переднее сиденье.

— Позволь, я помогу, — сказал Скип, склонившись к Ивонне и застегивая ее ремень безопасности. — Жалко! — шепнул он ей на ухо. — Ну, в другой раз…

Мотор заработал, и машина тронулась с места.

— Стекла лучше зашторить, — сказал Лассвелл и опустил занавески.

— Надо же! — воскликнул вдруг Скип, бросив взгляд на какую-то плетеную из кожаных ремешков штуковину, которая была прикреплена к панели управления. — Зачем контрразведке амулеты?

— Сейчас объясню, — сказал Лассвелл.

Он отстегнул свой ремень и повернулся назад. Из-под куртки он вытащил пистолет-шприц. Скип дернулся и сунул руку за пазуху, одновременно пытаясь другой рукой расстегнуть пряжку своего ремня безопасности. Пистолет негромко пискнул — Скип с шумом откинулся на спинку сиденья, закатил глаза и осел. На Ивонну нахлынула волна ужаса. Она закричала. Секунду спустя игла вонзилась ей в живот. Ледяная молния ударила ей в конечности, и волна тьмы накрыла ее с головой.

Глава 11

Скип медленно приходил в себя. Перед глазами все плыло, голова раскалывалась, во рту чувствовался мерзкий вкус. В ушах стоял непрерывный звон. Скип помотал головой. Что случилось? Грандиозная пьянка? Драка?.. Память нехотя возвращалась. Он с трудом сел, постанывая. В свете фонарей были смутно видны огромные опоры, в тени которых он лежал. Под железнодорожным виадуком его было практически не видно со стороны. — Ивонна! — слабо позвал он. — Ивонна! Тишина. Скип поднялся на ноги. Голова закружилась, он едва не упал. Покачиваясь, он постоял, пока тошнота не прошла, затем заковылял в сторону улицы, проходившей под виадуком. Темная пустынная улица, какие-то фабрики, склады.

— Ивонна! — еще раз крикнул Скип.

Постепенно силы возвращались к нему. Часов у него не было, но он вспомнил, что действие усыпляющей иглы длится обычно около часа. Он повернулся и снова пошел к опорам виадука, надеясь отыскать там Ивонну. Потом осмотрел опоры с другой стороны улицы. Разумеется, Ивонны там не оказалось. Похитителям нужна была именно она. Его взяли в машину, просто чтобы не шумел на людях, а потом выбросили в первом же подходящем месте, не имея никакого желания возиться с еще одним пленником.

«Звать на помощь? — думал Скип. — Позвонить в полицию? Нет, уж лучше сразу в ФБР».

Скип пошел по улице, наугад. Сначала медленно, потом быстрым шагом, а там, по мере того как наркотик выходил из него, Скип и вовсе побежал. На бегу в мозгах его потихоньку прояснялось. Он даже удивился тому, насколько быстро и точно работает его голова.

Если эти бандиты намеревались убить Ивонну, как в прошлый раз, они без особых хлопот могли укокошить их обоих, когда остановились под виадуком, чтобы выбросить его. Скажем, пристрелить, задушить или всадить полную обойму игл — как угодно. Значит, кто бы ни нанял этих субчиков, Ивонна нужна была им живой. Во всяком случае, пока ее как следует не допросят. Похитители, очевидно, господа с местного «дна», настоящие профессионалы, которые прекрасно организованы и знают местность. Спасибо еще, что его самого не кокнули. Наемники обычно не прибегают к убийству, если это не вызвано обстоятельствами или специально не заказано. Зачем им рисковать кругленькой суммой? Им заказали доставить именно Ивонну Кантер, что в точности и было исполнено.

Конспирация, должно быть, у них на высоте, раз они намерены где-то укрывать Ивонну Кантер и все-таки позволили Скипу остаться в живых. Они ведь прекрасно понимают, какая свора ищеек бросится разыскивать Ивонну… Значит, так, пара часов — без разницы. Соглашаясь на прогулку по Сан-Клементе, Ивонна сказала, что должна позвонить на базу Армстронг и доложить, что у нее все в порядке, иначе еще до рассвета там забьют тревогу.

А чего, собственно, похитителям бояться? Поди ищи их берлогу в этом мегаполисе! Вся операция прошла без сучка, без задоринки, так что скрыться они могли куда угодно и без помех.

«Без сучка, без задоринки — прямо в ад!» — подумал Скип.

От этой мысли ему стало худо. Ноги подгибались, он стал задыхаться. Кругом только серые стены и запертые двери, ни одной живой души, ни одного освещенного окна. Только звезды в небе да отдаленный шум транспорта. Скипу казалось, что он остался один-одинешенек на белом свете.

Если знать о прибытии «викингов», то выспросить о точном времени прибытия не составило бы особого труда. Стоило просто позвонить в портовую администрацию. Похитители ожидали Ивонну, видимо, у сходней, но не учли возможность того, что добыча ускользнет окольным путем. Вообще говоря, выследить в городе ничего не подозревающих да и неопытных в таких делах Скипа и Ивонну было раз плюнуть. Но поскольку они оставили свой багаж, гоняться за ними не имело смысла. Проще было подождать их прямо на станции.

Сработали под контрразведку… Да, расчет точный. Однако не так-то просто подделать удостоверение работника контрразведки или военной разведки, ведь Ивонне, наверное, часто приходилось их лицезреть. Можно было сработать и под местную полицию. А тут… Да многим ли вообще приходилось иметь дело с контрразведкой?..

Кто же их нанял? Почему на этот раз похищение, а не убийство? Откуда они узнали, что Ивонна находится на борту «Сержанта»?

По улице приближалась машина. Скип закричал и замахал рукой, но водитель уткнулся в телевизор и не обратил на Скипа никакого внимания. Зато впереди Скип увидел перекресток, где машины следовали одна за другой. Кошмарный марш-бросок, похоже, заканчивался. Скип остановился на перекрестке, его легкие работали, как кузнечные мехи, голова трещала, во рту пересохло.

Скип огляделся. Неоновые огни рекламы, магазинчики, бары — туда!

Когда он вошел в магазинчик, его охватил ужас. Деньги! Он похлопал по карманам — слава Богу! Деньги на месте! Бандиты даже не пошарили у него в карманах.

«Естественно, они же мне обязаны, — подумал он и чуть не заплакал. — Это я виноват. Это я уговорил Ивонну погулять в Маури. Наверное, кто-нибудь проболтался, несмотря на запрет Хайтауэра. А я-то, болван, убеждал ее, что ей там нечего опасаться! Если ее убьют, мои руки будут в крови до самой смерти!»

Скип зашел в телефонную будку и набрал номер местного отделения ФБР. На экране появился мужчина.

— Федеральное бюро расследований. Говорит Уильям Слейт. Чем могу помочь?

— Лучше записывайте, — сказал Скип.

— Все записывается, сэр. — Мужчина тупо и бесстрастно смотрел на него.

«Наверное, я кажусь ему психом, — подумал Скип. — Грязный, потный, ободранный».

Он набрал побольше воздуху в легкие и, до боли сжимая кулаки, разразился потоком слов, излагая суть дела.

Слейт задал ему несколько вопросов и наконец сказал:

— Все ясно. Оставайтесь на месте. Мы высылаем машину. Где вы?

— Зачем вам я? Я же не бандит, я… я просто рассказал все, что мне известно.

— Нам нужны вы, мистер. — На лице Слейта появились признаки эмоций, он был бледен как полотно. — Быстро, где вы? — Получив ответ, он кивнул. Его жест был подобен орлу, хватающему жертву. — Ждите внутри. У газетного прилавка. Десять минут — и мы будем.

Экран погас. Скип вышел из будки.

«Ну и вляпался! — подумал он. — Это уж слишком. Посадят меня под замок, а ключ расплавят. Посадят ли? Я же ни в чем не виноват… Ей-Богу, не виноват… То есть не преступал закон. Просто свидетель. Чего им меня хватать? Однако, в лучшем случае, придется сидеть у них до посинения. — Он представил себе камеру, охрану, и ему стало худо. — А может, я им пригожусь? А что ты можешь, парень?»

Чтобы хоть чем-то занять глаза и руки, Скип взял журнал и стал его листать. Он был поглощен своим одиночеством: прилавки, продавцы, покупатели, запахи парфюмерии, тихая музыка — все, казалось, стало каким-то нереальным, бесконечно далеким…

Увидев жирную шапку: «Сигманец и ООН», Скип пробежал глазами страницу. Автор статьи утверждал, что власти преступно медлят, со стороны мирового сообщества не принимается надлежащих мер в области контроля над использованием новых знаний и фантастических технологий, которые вот-вот свалятся на человечество, учитывая, что контакт с пришельцем уже практически установлен. Вследствие этого может быть нарушено шаткое равновесие, жизненно важное в настоящее время для нашей цивилизации. Так, в частности, международный контроль в настоящее время распространяется лишь на некоторые виды вооружений. Все остальное вооружение практически бесконтрольно, не считая отдельных соглашений типа разного рода мораториев, взаимного оповещения и помощи в чрезвычайных ситуациях, в том числе и космические исследования. Однако всем ясно, что космический корабль с фотонным двигателем представляет собой страшное оружие, которому нечего противопоставить. Если какой-нибудь из великих держав удастся построить такой корабль в эксклюзивном порядке, ее противникам не останется ничего другого, как в той или иной форме денонсировать договор о нераспространении ядерного оружия. И тогда, чтобы уничтожить какой-нибудь город, не нужна будет межконтинентальная ракета — бомбу по частям можно будет провезти контрабандой прямо на место…

Скип поднял глаза и посмотрел прямо перед собой.

«Наверняка это связано с похищением Ивонны», — подумал он.

Господа со «дна» вряд ли имеют прямые ходы в Маури. А вот что касается ученых, эти, как известно, часто работают на разведку. Вообще-то в Маури никаких секретов нет, зато там отличная «крыша» для агента, который без труда может втереться в доверие к ученым со всего света, которые и впрямь работают над заказами военного значения. Агент развязывает ученому язык, выуживает обрывки информации… А если их собрать воедино, может вскрыться потаенная истина.

Предположим, русские или китайцы, или еще кто-нибудь — назовем его Икс, — предположим, что некоторое время назад он задумал обскакать других в сигманском деле. Поскольку не вполне ясно, что предпринять и можно ли вообще что-либо предпринять, он действует по обстановке. Отсутствие же четко-то плана действий, как правило, толкает на экстремизм. Когда Ивонна пробила брешь в языковом барьере, она стала как бы лидером американцев в проекте «Сигма». Тут же следует приказ: «Вывести Ивонну Кантер из игры, прежде чем она успеет получить информацию в одностороннем порядке».

Ни одной из сторон нет смысла содержать свою собственную террористическую организацию. Дело это дорогое, хлопотное и рискованное. Во всяком случае, для Запада. Зато «дно» доступно всем. Просто докладываешь высшему руководству, что эти исследования необходимо затормозить, что они опасны или работают на руку коммунистам, или все что угодно. И нанимаешь убийцу через посредников…

После покушения Ивонна исчезла. Значит, американцы прячут ее. Разведка страны Икс в замешательстве — просто ли это отдых? А может, на отдыхе ее посетило вдохновение, и она придумала что-нибудь новенькое? Значит… нужно похитить ее, вытрясти из нее всю информацию, а потом уже можно убрать вовсе. Когда Икс-агент увидел Ивонну в Маури, он, вызнав о месте ее высадки, позвонил по своей цепочке в Штаты. (Возможно, он и не подозревал, что его хозяева охотятся за ней. Его дело, видимо, просто поставлять интересующую их информацию.) В свою очередь, проинструктированный Икс-агент в Штатах в спешном порядке нанимает людей из лос-анджелесских гангстеров — и все проходит как по маслу.

Скип поежился. Убийственная логика. Ивонну накачают наркотиками, и через час она выложит им все, что они со Скипом успели наработать. Они еще будут рвать на себе волосы, что их плохо проинструктировали и не приказали захватить с Ивонной ее компаньона.

«Начнется охота за мной, — подумал Скип. — А я буду в безопасности, в камере».

Ивонна им будет больше не нужна. Ее отдадут в лапы убийц-профессионалов, а те, прежде чем убить ее, наверное, еще позабавятся…

«Если она еще жива… Нет, я не должен так думать. А им, этим господам Икс-агентам, еще нужно время на подготовку. Они еще не получили подробных инструкций и пока не приняли тотальных мер безопасности — обычное гангстерское «шаляй-валяй». Наверное, заказчику еще нужно добраться сюда, в Лос-Анджелес. А чтобы его не раскрыли, тоже требуется кое-какая подготовка. Нужно принять все меры, чтобы наемники никогда не узнали, на кого именно они работали. Значит, еще есть сутки, максимум двое. У ФБР должны быть свои люди на «дне», но возможности у них наверняка весьма ограниченные, и вряд ли они контролируют все щупальца этого чудовища…»

Скип бросил журнал.

«Голова садовая! Я же знаю, что делать!»

Оказавшись на месте Скипа, любой здравомыслящий человек не двинулся бы с места и предложил бы властям свои услуги. Но ведь прежде чем Скип растолкует им свою идею, пройдет, по крайней мере, несколько часов. А кроме того, Скип никогда не претендовал на здравомыслие. Настенные часы свидетельствовали, что его десять минут на исходе. Он поспешно вышел на улицу и тут же сел в такси. Лишь потом ему пришла в голову мысль, что надо было бы позвонить в ФБР и изложить свою идею насчет сигманца, чтобы в случае чего она не погибла вместе с ним и Ивонной.

Главный оракул лос-анджелесского «дна» называл себя Элоат. Его логово располагалось в одной из трущоб и внешне ничем не выделялось среди ветхих столетних домишек с причудливыми башенками, с украшенными резьбой черепичными крышами и заросшими бурьяном двориками. Не доезжая двух кварталов, Скип вышел из такси и дальше пошел пешком. Вокруг, похоже, ни одной живой души. Если где и горел свет, то окна были плотно занавешены — не заглянешь. Редкие старинные уличные фонари с лампами накаливания, словно гоблины, стояли в островках мутного света. Издали доносился гул мегаполиса. Пальмы шелестели листьями на свежем ветру, словно скелеты, гремящие костями. Вдоль улицы ветер гнал клочья бумаги. Унося ноги, под изгородь нырнула кошка.

Скип поднялся на крыльцо и нажал кнопку архаичного звонка. Он надеялся, что его не заставят долго ждать среди этих корявых опор, маячивших на фоне окрашенного закатом неба.

«Дзынь-дзынь! — звенел звонок за старой тяжелой дверью. — Дзынь-дзынь! Дзынь-дзынь!»

Наконец дверь открылась. Показалась женщина в черном. Она могла бы считаться красавицей, если бы не суровое лицо и наголо остриженная голова.

— Что вам нужно? — спросила она.

— Я хочу видеть Главного оракула, — сказал Скип. — Прямо сейчас. Нет, мне не назначено, но дело чрезвычайно срочное.

Женщина раздумывала. В течение года к Элоату в дверь стучались сотни людей, которые даже по его меркам были отъявленными негодяями. Поэтому Скип старался строить из себя этакого наивного простачка.

— Заходите, — сказала она наконец. — Мы обсудим ваше дело.

Когда дверь захлопнулась за его спиной, Скип окунулся в атмосферу роскоши. За гардинами пурпурного бархата открылся отделанный деревянными панелями коридор, по которому Скип и проследовал за женщиной. Дорогу смутно освещали причудливые светильники и настенные семисвечники. Черный ковер, настолько толстый и мягкий, что, казалось, ступаешь по живому, поглощал все звуки. Откуда-то еле слышно доносилось протяжное печальное пение.

В холле женщина села за огромный стол. В нише, украшенной демоническими рожами, стояли телефон и селектор. Сверху, на том и на другом, лежали человеческие черепа. Стены и потолок были затянуты черной тканью. На полу, как и в коридоре, лежал роскошный ковер. От жаровни шел легкий аромат благовоний. Над дверью — лик Иеговы.

«Элоат не чета обычным шарлатанам, — размышлял Скип. — Он не стрижет обычных овечек. (Как это вышло, что суеверия снова вошли в моду? Ведь еще в детстве моего отца образованные люди были просто помешаны на астрологии. Быть может, наука предъявляет к людям слишком высокие требования? Как бы то ни было, по части суеверий преступники любому дадут сто очков вперед.) Среди клиентов Элоата бароны местного «дна». И он прекрасно понимает, что, если они перестанут бояться его, — ему конец».

— Садитесь. — Женщина указала Скипу на кресло, и тот послушно сел. Она вынула из ящика типографский бланк. — Мне нужны кое-какие сведения, прежде чем я решу, стоит ли беспокоить Главного оракула по вашему поводу. Сегодня вечером ему довелось оживлять покойника, и, поверьте, несколько дней ему придется приходить в себя.

— Он знает меня, — сказал Скип. — Пару лет назад меня приводил сюда Бэтс Блидон. Я был представлен, и мы провели сеанс. Главный оракул был настолько любезен, что выделил мне провожатого, который показал мне кое-какие запретные уголки этого дома.

— Правда? — На ее бледном лице появилось выражение интереса. — Меня тогда еще не было тут. Как ваше имя?

Скип назвал себя. Женщина включила компьютер и вызвала нужный файл. (Элоат не брезговал пользоваться электроникой.) Уткнувшись в экран, женщина закивала.

— Да-да, мистер Блидон хорошо отзывался о вас. Почему вы так долго не появлялись?

— У меня были причины уехать отсюда. Я прибыл только вчера. — Скипу не составило труда придать своему голосу оттенок отчаяния. — Пожалуйста, о Черный Ангел! Мне срочно нужно увидеть Главного оракула! Это дело касается не только Бэтса, но и Главного оракула лично… Но я не могу вам сказать всего. Не спрашивайте, поверьте на слово. Посудите сами, если он разгневается, то на меня, а не на вас.

— Хорошо, я попробую, — сказала женщина и включила селектор. В конце короткой беседы она прошептала «Слава Богу» и отключила связь. — Вас примут через семь минут, — сказала она Скипу. — Посидите пока молча и соберитесь с мыслями.

«Поди-ка тут соберись! — подумал Скип. Женщина тупо смотрела перед собой. — Секретарши у Элоата вышколенные. Что же до хозяина, он наверняка сейчас в своих апартаментах. И не обязательно с каким-нибудь суккубом или с оккультной книгой. Почему бы и не посмотреть стриптиз-шоу, когда ты один? А чтобы облачиться в приличествующее случаю одеяние, требуется время».

Секретарша позвонила в колокольчик, и в холл вошел бритоголовый детина, одетый почти по-спортивному, чтобы одежда не мешала в рукопашной схватке.

— Вам, наверное, известно, что с оружием входить в святилище нельзя, — сказал он Скипу. — Пожалуйста, встаньте и поднимите руки. — Он тщательно обыскал его. — Все в порядке, спасибо.

Если бы он обнаружил его клинок, Скип был бы весьма огорчен. Но гибкий клинок был спрятан в поясе, и найти его было не так-то просто, тем более что мускулы у Скипа были прямо-таки железные.

— Не забудьте остановиться в трех шагах от трона, поклониться три раза, скрестив руки на груди, и ничего не говорите, пока вас не попросят, — наставляла Скипа секретарша, пока телохранитель обыскивал его. — А теперь можете войти.

Скип ощущал, как бьется пульс в висках. Он обливался холодным потом, язык одеревенел. Кое-как он открыл дверь, переступил порог и закрыл за собой дверь. По ее массивности и по звуку, с которым дверь закрылась. Скип понял, что она звуконепроницаемая.

Оставшись один в коротком темном коридоре, Скип извлек из потайного кармана на поясе свой клинок. Тонкая, постепенно распрямляющаяся бурая лента, тридцать сантиметров длиной, четыре шириной, два миллиметра толщиной. Скип чиркнул лентой о каблук. Бурый пластик стал съеживаться, пока не принял первоначальную, «запомненную» форму. В итоге Скип держал в руке настоящий нож с острым как бритва лезвием длиной около десяти сантиметров, которое было прежде скрыто пластиком, словно ножнами.

«Вложить» клинок в ножны было немного сложнее. Пластик нужно было разогреть, чтобы он стал тягучим, потом натянуть его и закрепить на конце, иначе он через некоторое время сползал снова, обнажая лезвие.

Затем Скип спрятал клинок за поясом, а рубаху сделал навыпуск. На все про все у него ушло несколько секунд, однако при необходимости он мог бы проделать это еще быстрее.

Иногда Скип задумывался, сколько времени требуется, чтобы идея, скажем, такого оружия получила всеобщее распространение. Но пока изготовлявший такие клинки Хэнк Саншайн продавал их только «кузнечикам», причем только тем из них, которым безусловно доверял.

Чувствуя себя теперь значительно увереннее, Скип двинулся дальше по коридору.

Помещение, куда он вошел, было оформлено в том же стиле, что и холл, но значительно больше и выше. Окна были зашторены, в промежутках между немногочисленными светильниками лежали глубокие тени. Две стены почти целиком занимали стеллажи с книгами — покрытыми плесенью фолиантами в кожаных переплетах. На третьей стене висели полки, уставленные всевозможными магическими и алхимическими атрибутами. В стеклянных горках по обеим сторонам от входа были выставлены весьма любопытные вещицы: среди прочего Скип заметил берцовую кость, «сорочку» новорожденного и мумифицированный человеческий зародыш. Поверх черного ковра лежала красная дорожка, от входа к трону.

Скип пошел по дорожке, которая, казалось, никогда не кончится, и почтительно поклонился.

— Во имя Бога Отца и Матери нашей Иштар, во имя всех легионов иных миров, добро пожаловать, сын мой! — раздался сверху хриплый голос. — Мир тому, кто пришел сюда со смирением. Говори свободно и ничего не бойся. Говори коротко, ибо ты не единственная душа, жаждущая моей помощи.

В своем длинном одеянии Элоат казался высоким. Капюшон сутаны обрамлял бледное, как у секретарши, лицо. Вид его был суров и мрачен. На шее висел древний символ в виде фигового листа. Поясной крест-четки вместо перекладины имел полумесяц. В правой руке, словно скипетр, Элоат держал крючковатый посох.

Неожиданно для себя Скип совершенно успокоился. Теперь он видел, слышал и чувствовал как никогда остро и четко. Его мысли следовали одна за другой, в строгом порядке. В душе его кипела ярость такой силы, что, казалось, он и впрямь одержим неким бесом.

— Владыка! — начал Скип. — Я должен сказать тебе, что… Впрочем, лучше прочти мои мысли, чтобы не считать меня лжецом.

— Позволь мне сперва выслушать тебя, сын мой.

— Прости, владыка, но уверен ли ты, что нас не подслушивают через селектор? Мы не можем доверять… Впрочем, ладно. Я здесь по поводу одного преступления. Я из ФБР.

— Моя деятельность абсолютно законна. У меня есть лицензия. — В голосе Элоата чувствовалась тревога. Многолетний опыт мошенника не позволил ему не присовокупить к сказанному: «Я мог бы назвать фамилии клиентов… Идет?»

«Так-так-так… — крутилось в голове у Скипа. — Значит, за хорошие деньги ты даешь свои советы, предварительно вычислив будущее по звездам, по чернильным кляксам или по пупкам. Ты накладываешь заклятия, предсказываешь судьбу, продаешь амулеты и талисманы, торгуешь приворотным зельем, ты благословляешь и проклинаешь, ты устраиваешь сногсшибательные представления, ты в совершенстве овладел профессиями мага, иллюзиониста, ясновидца, медиума, телепата и Бог знает еще кого, чтобы держать в страхе и почитании своих клиентов».

Скип всесторонне оценивал обстановку. За этим помещением, вероятно, следили телохранители. А может, и нет, так как Главному оракулу поверялись многие тайны, которые охрана могла и выдать или, того хуже, продать. Наверное, у Элоата имеется кнопка сигнализации, скажем, прямо в троне или еще где-нибудь. Но имея в виду, что посетители безоружны, а у него самого тяжелый посох, а может, и пистолет, он, видимо, может быть спокоен за свою персону. Ведь люди, пришедшие в этот Эндор, объятые страхом, жаждой наживы, ненавистью или горем, едва ли осмелятся напасть на человека, вызывающего ангелов, дьяволов и тени умерших…

Элоат сидел, подавшись немного вперед, и внимательно слушал, его свободная рука лежала на коленях. Едва ли стоило упускать такой прекрасный шанс напасть на него.

В два прыжка Скип преодолел разделявшее их расстояние. Мгновение спустя он взмыл в воздух и выставленной вперед левой ногой нанес удар в солнечное сплетение. Трон с грохотом опрокинулся. Скип оказался на помосте и покатился по полу, но тут же вскочил, выхватил клинок и бросился на свою жертву. Главный оракул лежал неподвижно.

«Уж не отдала ли концы эта сволочь?» — подумал Скип.

На мгновение ему показалось, что оборвалась единственная ниточка, которая могла вывести его на Ивонну. Но нет! Элоат дышал и тихо постанывал. Скип поставил трон на место, чтобы, если кто заглянет, не было лишних вопросов. Он оттащил Элоата в дальний, самый темный угол, положил его на лавку и приготовил клинок. Нет, ничего страшного, Элоат в полном порядке.

Тот пошевелился и застонал.

— Отлично, приятель, — сказал Скип. — Продолжим. — Он похлопал Элоата по щекам, тот открыл глаза, держась за живот, и его вырвало. Скип сунул ему под нос свой клинок. — Мне нужны от тебя сведения! — рявкнул он. — Прямо сейчас и без вранья!

— Чего-чего? — с трудом произнес Элоат, принимая сидячее положение.

Едва ему это удалось, он принялся размахивать руками и чертыхаться, но Скип врезал ему еще разок.

— Побереги свою рожу, — наставительно сказал он. — Может, твои проклятия и действуют на тех, кто верит тебе, но я не из таковских. Послушай-ка, если нам помешают разговаривать, об этом узнают твои дружки и укокошат тебя. А в случае чего тебя убью я. А чтобы ты не сомневался на сей счет, то знай, что терять мне нечего. Я отлично понимаю, что твои головорезы сделают со мной. Так что, если ты отдашь Богу душу, я — следующий. Работай со мной и будешь цел.

— Чего тебе надо? — прохрипел Элоат.

Скип рассказал ему о похищении и не только описал внешность тех двоих преступников, но и показал Элоату их портреты, которые набросал в своем блокноте еще по дороге сюда.

— Твоя система мне известна, — сказал он в конце. — Если не считать дешевых эффектов, это тонкая работа, которой позавидовал бы и профессиональный разведчик. Клиенты поверяют тебе свои тайны, ты высылаешь своих людей. Те высматривают, вынюхивают, сопоставляют факты, обмениваются информацией с себе подобными. Полицейские ищейки отдали бы руку на отсечение, лишь бы узнать то, что известно тебе. Но ты хитер и никогда не давал им повода арестовать тебя.

— Я… я законопослушный гражданин. А ты…

— А я негодяй, каких мало! — резко оборвал его Скип, правда излишне веселым тоном. — Я, Элоат, желаю знать, где те двое парней, на кого они работают, где у них может быть логово, адреса, какая там охрана, все без утайки.

— Только между нами, — вымолвил Элоат, вновь, похоже, обретая прежнюю уверенность и хитроватые замашки.

— Естественно! Ведь тебя укокошат, если узнают, что ты выдал клиента. Но если у нас с тобой все получится, можешь не беспокоиться. А вот если не получится, считай, что ты уже покойник. Ну!

— Изыди! — запричитал Элоат. — О Азраил, уничтожь его!..

Чтобы остановить Элоата, Скипу пришлось немного придушить его. Последовали несколько неприятных минут. От того, что побои не оставляли следов, Скипу было еще тошнее. Только мысль об Ивонне заставляла Скипа продолжать. Элоат был немолод и физически слаб. Наконец он сдался.

— Ладно, я скажу… Будь ты проклят, дьявол поганый…

— Выкладывай! — оборвал его Скип.

Элоат выложил все, что помнил. Затем он включил компьютер, вызвал на экран нужный файл и вывел распечатку на принтер.

— Мы хотим защитить тебя, — сказал Скип. — Так что сиди и не рыпайся. Вон по тому телефону можно позвонить в город?

Сидя с несчастным видом, Элоат кивнул. Скип прекрасно понимал, что этот телефон может прослушиваться специальной аппаратурой, работающей в режиме непрерывного сканирования. При появлении здесь чужого связь может быть оборвана и переключена на другой канал.

Скип заставил своего пленника лечь на пол подле его ног. Затем он набрал номер ФБР. На посту был все тот же Слейт.

— Вы?! — воскликнул тот. — Почему…

— Кажется, я знаю, где находится доктор Кантер, — бесцеремонно перебил Скип. Он назвал фамилии, адреса и прочие детали. — Это почти наверняка. Полагаю, сперва нужно бросить туда гранату с усыпляющим газом, но вам, конечно, лучше знать, как действовать. И черт возьми, парень, действуй, да поживей!

— Откуда сведения? — потребовал ответа Слейт. — Почему мы должны верить вам?

— Попробуй только не поверь, скотина! Я перезвоню через час! — крикнул Скип, бросил трубку и позволил Элоату сесть. — Подождем и обсудим пока наши планы, — сказал он. — Видишь, я не сказал им, откуда сведения. Это было бы равносильно признанию в тяжком преступлении. Конечно, меня отпустили бы, но больно уж все это хлопотно, да и досье на меня завели бы. А это может помешать мне работать с доктором Кантер. В общем, сам понимаешь. Стало быть, у нас одинаковые резоны не говорить всей правды.

Элоат пристально посмотрел на Скипа.

— А ты парень не промах, — пробормотал он. — Если тебе захочется поработать…

— Кто знает… Ну, если уж дойдет до того, шакал ты этакий, что у тебя найдется не очень грязное дело, то, пожалуй, позови. А теперь давай посочиняем.

Соединив воображение Скипа и осведомленность Главного оракула, удалось состряпать отличную легенду. Мол, ища ходы, Скип нашел кое-кого из своих старых знакомцев со «дна». На его счастье, среди них оказался человек, которого совсем недавно выгнали из той самой шайки, что похитила Ивонну. (На самом деле этот бандит был отлично знаком полиции. Но им было вовсе не обязательно знать, что еще три дня назад этого негодяя угробили его же дружки и сбросили труп в мусоропровод.) Вот Скип и убил его, добавив к своему естественному возмущению изрядную порцию наркотика.

Затем Элоат и его гость побеседовали уже просто так, за жизнь, почти дружески. Скип не подавал вида, но напряжение его достигло высшего предела. Так что спустя час он набрал номер ФБР уже сильно трясущимися руками.

— Мы нашли ее! — бодро сказал Слейт. — Она была заперта в одной из комнат в доме по первому же указанному адресу. Испугана до полусмерти, но целехонькая! К сожалению, охранники, которых мы взяли вместе с ней, ничего толком не знают. Сидели и ждали дальнейших указаний. А двое смылись. Наши парни обнаружили там подземный ход. Так что засаду оставлять бессмысленно. Теперь-то вы приедете к нам?

— Уже еду.

Скип положил трубку и перевел дух.

— Прошу прощения за беспокойство, старина, но я должен обезопасить свое отступление.

— Разумеется, — согласился Элоат и включил селектор. — Черный Ангел Заафира! — позвал он. — Мистер Вэйберн уходит. А я хочу побыть один и обдумать его слова.

Скип связал Элоата полосами, которые нарезал из гардин, причем связал такими узлами, чтобы столь большому мастеру, как Элоат, вполне хватило получаса на развязывание. Не к лицу Главному оракулу валяться на полу связанным, как свинья. Воткнув Элоату в рот кляп, Скип погладил его по головке и удалился.

— Присаживайтесь, товарищ профессор, — сказал генерал Чу.

Ван Ли сел в кресло, на которое тот указывал своей сигаретой. Последовала минута молчания. Затем, окутанный облаком табачного дыма, генерал приступил к делу.

— Профессор, вам следует знать, что на Ивонну Кантер вторично совершено покушение.

— Не может быть! — Ван услышал свой испуганный голос как бы со стороны. — Я не знал…

— И не узнали бы. Американцы всячески скрывают этот факт. Во всяком случае, пока скрывают. Мы узнали об этом от своих агентов. Ничего тут плохого нет, товарищ профессор. Хотели бы и они иметь своих агентов в наших рядах, но вряд ли у них это получится.

— Понимаю, — сказал Ван. — Она жива?

— Да. Ее похитили наемники. Поганая американская полиция нашла ее и освободила, захватив нескольких преступников, которые, правда, ничего не знали о цели похищения. Насмерть перепуганная Кантер проболталась похитителям о своих новых идеях насчет сигманца. Нечто такое, что и впрямь может открыть путь к широкому обмену информацией. Она рассчитывала, что ее тут же отпустят. Но бандитам было наплевать на сигманца и прочее, поэтому Кантер ничего толком и не сказала.

— Кто организовал ее похищение? — заставил себя спросить Ван.

— Кто знает… — Генерал Чу замялся. — Русские, японцы, европейцы, а может, все это провернули сами американцы, чтобы запугать ее и надежно завербовать. А похитителей сами наняли, сами же и убрали. — Генерал Чу наклонился к Вану. — Учтите это, профессор! Похищение произошло несколько дней назад. Доктор Кантер скоро придет в норму и выложит свои идеи начальству. Обо всех открытиях в проекте «Сигма» немедленно должны оповещаться все участники проекта. Но нам об идеях Кантер не сказала ни слова! Что вы на это скажете?

— Быть может, эти идеи еще требуют проверки? — предположил Ван. — Возможно, они хотят убедиться, что доктор Кантер не ошиблась.

— А попросту говоря, они хотят обойти нас! — закончил генерал. — Мы должны принять свои меры. Я вызвал вас сюда, чтобы убедиться в том, что при всех обстоятельствах вы знаете, в чем состоит ваш долг.

Глава 12

Против всех ожиданий Эндрю Алмейда пришелся Скипу по нраву: ровен и прост в обращении; разговорчив, но умеет и слушать; недурно знает историю, тонко чувствует живопись; глава милого семейства, искреннее радушие которого Скип мог оценить во время уик-эндов на их горной вилле.

Скип наслаждался ничегонеделанием. Ему была предоставлена отдельная комната для отдыха, и, когда совещания заканчивались, он занимался самостоятельно. Ему надлежало изучить материалы проекта «Сигма» за все три года и понять суть, чтобы в случае, если его идея сработает, им не пришлось действовать вслепую. Тем более что трудно было сказать заранее, как поведет себя сигманец. Впрочем, все это оказалось не так уж и сложно. Скип так увлекся, что его не особенно смущало даже отсутствие женщин. Когда его взяли на околоземную орбиту, чтобы он научился вести себя в невесомости, когда он своими глазами, живьем, а не в планетарии, увидел старушку Землю, сияющую среди звезд, — это был самый счастливый час в его жизни!

Меж тем ФБР занималось изучением его прошлого. Скип, посмеиваясь, пожелал им успеха. Однако протекция Ивонны сделала свое дело, и Скипа временно допустили к секретным материалам.

Тем не менее месяц спустя слова полковника Алмейды на заключительной встрече прозвучали для Скипа как удар грома.

Полковник сидел за столом в своем кабинете. Скип с Ивонной — в креслах напротив. В открытое окно тянуло свежим воздухом, доносились шумы базы Армстронг, были видны дома вдоль дороги и маячивший за ними, словно колокольня, космический корабль, которому надлежало подняться на струе пламени и исчезнуть в синих небесах.

— Разумеется, надо было бы готовиться подольше и получше… — произнес полковник, попыхивая трубкой.

Ивонна достала сигарету. Хотя она была напряжена и явно нервничала, Скип любовался ее точеным профилем, ее иудейскими глазами, великолепными волосами,чертовски изящной фигурой, которую скрывало лишь строгое платье, ее длинными ногами…

— Мы сделали все, что могли, — сказала Ивонна. — Если мы отложим полет, сигманец может опять устроить себе каникулы, а то, глядишь, и вовсе улетит домой.

— Верно, — согласился полковник. — Или кто-нибудь додумается до того же самого, что и Скип. Ивонна села прямо.

— Энди, — сказала она. — Не очень-то мне нравится, что мы отрабатываем эту идею в полной тайне. Кроме того, мне не мешало бы посоветоваться с моими зарубежными коллегами. Особенно с Дуклосом. Он хорошо знает жизнь и наверняка посоветует что-нибудь дельное. До сих пор я не возражала, мы и так были по горло заняты разработкой нашего плана. Но я не могу больше молчать!

— Знаешь, Ивонна, — заметил Скип, пощипывая себя за мочку уха, — я думаю, секретность нам не помешает. Тем более после всего того, что с тобой случилось. Не следует ли нам пока оставить такие мысли, пока ничего еще толком не сделано? Если у нас ничего не выйдет, значит, мы просто потеряли месяц. А вот соблюдать режим секретности, оказавшись на борту звездолета, нам все равно не удастся.

— Именно это я и хотел обсудить, — поддержал Скипа Алмейда.

Его трубка неожиданно вспыхнула, и что-то в ней громко щелкнуло. Ивонна смотрела на полковника. Скип пощупал рукой свой клинок, о котором он не счел нужным ставить в известность кого бы то ни было.

Алмейда выпустил изо рта целое облако дыма, затем поставил локти на стол и твердо сказал:

— Мы оповестили всех заинтересованных лиц за границей, что завтра утром произведем запуск. У них такие же радары, как и у нас. Но мы объявили, что этот полет связан с обычной проверкой периферии силового поля звездолета. До сих пор, как вам известно, никаких изменений силового поля не отмечалось, но периодически проверять все равно надо, да и астронавтам полезно поупражняться в маневрах. По нашим сведениям, никто, кроме нас, запускать свой корабль не собирается. Вы подойдете к звездолету и проведете сеанс связи на доступных сигманцу частотах, поддерживая нужную мощность сигнала, чтобы уловить его можно было с расстояния не более нескольких километров. Тогда, если сигманец вам ответит, этого никто, кроме вас, не узнает.

— Как же так? — воскликнул Скип.

— Не возражайте! — Алмейда поднял ладонь. — Я согласен, это не очень-то честно и по существу есть прямое нарушение соглашений. Но, предположим, в ответе сигманца окажется подробная схема звездолета. Чем черт не шутит! Может, он захочет поделиться с людьми своей технологией. Или вообще что-нибудь такое, чего мы и представить себе не можем. — Полковник ударил кулаком по столу. — Мы не знаем что! И у нас нет твердых международных соглашений на этот счет. Нет смысла осуждать настырность китайцев или манию преследования американцев. Не в этом дело! Лучше подумайте, как подготовиться к событиям, которые невозможно предсказать. Чем больше игроков, тем рискованней игра. — Полковник вздохнул. — Если вам удастся войти с ним в осмысленный контакт, быть может, вам придется вообще попросить его улететь отсюда подальше и не появляться до тех пор, пока человечество не повзрослеет. А быть может, и я надеюсь, так оно и будет, эти знания окажутся вполне безопасными, если осваивать их постепенно, и тогда мы сможем вновь вернуться к совместным международным действиям. А сейчас наша «игра» — не более чем задержка.

Губы у Ивонны дрожали, она терла глаза.

— А что, если сигманец пригласит нас попить чайку? — спросил Скип. — Ведь если наша схема сработает, это очень даже возможно. Но за его радушными сигналами-приглашениями следят с орбитальных станций.

— Может, вам удастся уговорить его не подавать сигнала? — предположил Алмейда. — Или, оказавшись на борту, вы, скажем, попросите его перекрыть проход в силовом поле. В этом случае на все возмущенные протесты мы заявим, что, видимо, произошло какое-то недоразумение. В общем, мы найдем, с кем вам разделить ответственность. Ваш пилот и его помощник отобраны нами. Майор Тьюлис имеет боевой опыт, а капитан Кур-ланд — из разведки ВВС. А теперь позвольте мне изложить основную линию ваших действий.

Скип во все глаза смотрел на звездолет. Что за радостный танец массы и формы! Переходы света и тени, словно Земля плывет во Вселенной, словно музыка, словно любовь, приключение, акт творения… Прочувствовать до конца это можно только въяве. Никакие слова писателя, никакие голографические картины фотографа не могут передать это ощущение священнодействия.

«Сфера, кривая, спираль… — размышлял Скип. — Да, я вижу, как, соединяясь, они образуют единство и разъединяются уже обновленные!»

Курланд хлопнул его по плечу.

— Мы на орбите, мистер Вэйберн.

Выйдя из транса, Скип принялся собирать снаряжение. Инструменты разлетелись по всей кабине. Пахло чем-то затхлым, фыркала помпа. Невесомость нравилась Скипу, но он чувствовал, как она мешает его непривыкшим мускулам. Окошко в шлемофоне было маленьким и все запотело.

— Ой! Уй! — заикаясь, бормотал Скип.

— Вы готовы? — спросил Тьюлис.

— Да, конечно, — ответила Ивонна и принялась отстегивать ремни.

— Запомните, — сказал Курланд Скипу, — время от времени мы будем включать двигатель, корректируя орбиту, чтобы сохранить дистанцию со звездолетом. Мы будем держаться от него не дальше одной десятой корпуса, о маневрах последуют предупреждения.

Скип нетерпеливо кивнул. Окончательно придя в себя, он был просто в восторге от своей миссии. Если все получится, какая слава маячит впереди! Отстегнувшись, он перекочевал через всю кабину к видеопередатчику, где пристегнул себя и принялся распаковывать свое хозяйство.

Ивонна помогала ему.

— Знаешь, я чего-то боюсь. Уж лучше бы он не ответил… — волнуясь, сказала она, но тут же замотала головой. — Нет, это я так.

— Давай все-таки попробуем, — спокойно сказал Скип.

— Почему вы думаете, что он ждет вашего сигнала? — спросил Курланд.

— Мы ничего не думаем, — ответил ему Тьюлис. — Но разве вы на его месте не оставили бы аппаратуру включенной и не проверяли бы время от времени запись?

— Я полагаю, сигманец осуществляет непрерывное сканирование пространства на предмет появления посторонних, — заметил Скип. — У, черт!

Комок ваты из коробки, в которую была упакована ваза, выскользнул у Скипа из рук. Тьюлис поймал его и вернул на место.

— И все-таки я не понимаю, на кой вам дьявол все эти штуковины? — спросил он.

— Это только догадки, — признался Скип. — Набрали тут всякого-разного… Мы ведь не можем принять на борт всю коллекцию Британского музея. Мы руководствовались принципом малогабаритности. И взяли лучшее из того, что в принципе хотели. В общем, долго объяснять. Короче, мы попытались посмотреть на это дело глазами сигманца, исходя из того, что люди видели на звездолете. Честно говоря, тут не столько логика, сколько предчувствие и интуиция…

— Его интуиция! — уточнила Ивонна, указывая на Скипа. — Именно поэтому он здесь! Я убедила полковника, что темная биография не в счет, когда у него столь велики шансы добиться успеха.

Через час, когда копии всемирно известных шедевров были приведены в надлежащий порядок и план действий был пришпилен на панель перед глазами, Скип с Ивонной переглянулись и пожали друг другу руки. Скип заметил, как на шее у Ивонны бьется жилка. Во рту у него пересохло.

«Ну, живей! — торопил он себя. — Что скажешь в этот исторический момент? Снес орел яичко… Нет, к черту! Еще пахать и пахать…»

Он включил видеопередатчик. Ивонна стала говорить в звукосинтезатор: «Люди приближаются… сигманец. Люди приближаются… сигманец. Человек… сигманец».

Затем она кивнула Скипу. Экран перед ним был пуст. Скип взял в руки экспонат — статуэтку Мондриана. У Скипа не было никакой уверенности в том, что пришелец «клюнет» на ее изящество. Скип держал наготове фотографии японских ворот, китайскую каллиграфию…

…Дюрер, Микеланджело, Веласкес, Рембрандт, Коро, Мотоноду, Лун-Минь, персидские миниатюры, наскальное изображение бизона, автор которого давным-давно канул в вечность, но не картина…

…очертания индийских чаш и греческих ваз, мужественная энергия полинезийских боевых дубинок и африканских масок, зловещая грация вырезанных из хрусталя ацтекских черепов, суровое очарование русских икон…

…фотографии крупных скульптур, голова Нефертити, Афродита и Ника, а вот тут произведения искусства сравнительно недавнего времени — Роден, Бранкузи, Миллэс, Нильсен; парки и сады; архитектура — храмы, дворцы, коттеджи, беседки, замки, надгробия…

Ведь сигманец в душе художник — лишь поэтому он и пустился в свое одиночное странствие. Да, он тоже художник! Он не ищет ничего, кроме красоты!

— Смотрите! — воскликнул Тьюлис. — Он светится, черт его подери! Как рождественская елка!

Скип резко повернулся. Со своего места он мог видеть лишь краешек сигманского звездолета, находившегося примерно в километре от них. Теперь пространство между ними уже не выглядело пустым. Оно переливалось огнями, всеми цветами радуги — от чистейшего флуоресцирующего свечения до тончайших тонов рассвета, оно переливалось, мигало, завлекало, словно зрителю долженствовало стать частью этого восторга и улететь вместе с ним за пределы космоса.

Возглас Курланда вернул Скипа к действительности.

— Ма-атерь Божья! — присвистнул тот. — Получилось! Когда он просто приглашает, его свечение и в подметки этому не годится, ей-Богу!

— Верно, — поддержал его Тьюлис. — Просто нет слов!

— Может, у сигманцев-то они есть, — заметил ошеломленный Курланд.

Ивонна от счастья прослезилась. Тьюлис помотал головой и оторвался от зрелища.

— Итак, наши надежды сохранить все в тайне благополучно рухнули, — произнес он без выражения. — Большое дело, есть контакт! Вы оба молодцы. Теперь действуем по плану «Си». — Он отстегнулся. — Я помогу вам собраться. Мы можем укрепить эти штуки на стойки и отбуксировать их прямо так.

— А я приготовлю скафандры и прочее, — сказал Курланд.

Пока они собирались, космическое великолепие как-то отошло на второй план.

— Порядок, — сказал Тьюлис перед тем, как опустить шлемофон. — Еще раз повторим порядок операции. Мы подойдем, как обычно. На борту звездолета действуйте по обстановке. Если удастся, попросите сигманца перекрыть вход. Приложите все усилия, чтобы убедить его общаться исключительно с американцами. Я понимаю, что это не так-то просто за те тридцать часов, что у вас будут до прибытия другого корабля.

— А может, и меньше, — вставил Курланд. — С тех пор как они узнали, что у вас, доктор Кантер, есть новая идея, они держат корабли в суточной готовности к старту. Но тут могут быть и неожиданности.

— Я буду весьма смущена, — заметила Ивонна, поморщившись. — Мне будет очень стыдно, если…

— Бросьте, — остановил ее Курланд и хлопнул ладонью по плечу так, что та отлетела в сторону. — Вы что, уже забыли о похищении? В случае чего отговоримся тем, что идея Скипа была слишком безумна, чтобы объявлять о ней официально. А он в космосе новичок, ему нужна тренировка, вот мы и решили на своем, нижнем, уровне не сообщать в Вашингтон, а просто совершить пробный полет, наудачу. Откуда нам было знать, что эта бредятина возьмет да сработает?

— Я не умею лгать, — мрачно сказала Ивонна. — Ложь отвратительна!

— Зато умею я, — вмешался Скип. — И делаю это с огромным удовольствием. Идем?

Ван Ли прибыл через десять часов.

Меж тем Скип с Ивонной позабыли обо всем на свете. И уж тем более о китайце. Ивонна со Скипом пришли туда, в сферическое помещение со встроенным куполом, заполненным удивительными растениями и цветами, — они пришли, чтобы познакомиться, наконец, с космическим странником.

— Вот что я думаю насчет всех этих растений, — сказал Скип Ивонне. — Я уверен, это не машинерия и не регенерация кислорода. Для этого тут наверняка есть что-нибудь поэффективнее. Они просто для удовольствия. Отдохнуть душой.

Ивонна во все глаза наблюдала за большим, сочащимся слизью существом по ту сторону купола. На этот раз все экспонаты сигманец забирал к себе, через небольшую дверцу. Над фотографией Пяти Сестер из Йоркского собора он прямо-таки расплылся.

— Знаешь, — тихо сказала Ивонна Скипу, — он совсем не такой отвратительный. Конечно, это не наш стиль, но все зависит от того, как посмотреть.

— Естественно, я толкую об этом уже три года, — согласился Скип.

В его голове всплыли воспоминания, он припомнил слова, которые сказал Ивонне еще на «Сержанте»: «Большинство людей, я полагаю, чисто подсознательно, относятся к сигманцу враждебно, им не хватает вкуса понять, что он вовсе не омерзителен. Я уверен, многим приходило в голову, что сигманца может интересовать наше искусство, равно как и нас самих искусство сигманцев, но никто не стал рассматривать это обстоятельство как самостоятельный феномен, подлежащий изучению и наблюдению, никто не написал научной статьи по этому поводу. Все искусство людей, которое показывали сигманцу, ограничивалось разного рода диаграммами и прочей случайно подобранной абстрактной ерундой, за которой невозможно увидеть конкретных объектов. В итоге приоритет был отдан контакту посредством слов. Все решили, что, как только дело с языком наладится, не составит никакого труда обсудить и все остальное. Им не приходило в голову, что сигманец пустился в свое грандиозное путешествие с одной-единственной целью — поиски вдохновения! Что он просто любуется нашей Солнечной системой и ему жаль тратить время на нас, людей, которые не дают ему того, за чем он прилетел…»

Скип прервал поток своих воспоминаний. Сигманец приближался к стене купола. Парой своих клешней он осторожно сжимал фотографию. Его щупальца-пальцы вцепились в лежавший в зарослях альбом фотографий Парфенона. Другой «рукой» он тащил оптический проектор.

Скип придвинулся поближе. Правда, он плохо управлялся с собой в невесомости, и это осложняло все его действия. Наконец он пристегнулся и приготовил свой блокнот с карандашом. Рядом стояла наготове голографическая аппаратура, но пока она, похоже, была не нужна. Сигманец принялся указывать на картинки, используя световые лучи. Он то чертил, то стирал их, то менял направление. Карандаш Скипа задвигался в ответ.

— Так-так, — размышлял Скип вслух. — Похоже, он очарован различиями между классическим и перпендикулярным стилями нашей архитектуры. Интересно, какой принцип у них? Что-нибудь вроде «золотого сечения»? Наверное, скоро выяснится… — Тут Скип вспомнил об Ивонне. — Скажи-ка, — обратился он к ней, — а что, если мы попробуем расширить вербальный язык путем взаимного обмена рисунками, которым соответствуют слова…

И тут в помещение вплыла фигура в скафандре. Ивонна только ахнула, Скип же отреагировал куда энергичнее.

Ван Ли подплыл к стене, укрепил свой багаж и поднял шлемофон. Тихая ярость исказила черты его лица.

— Что это такое? — гневно вопросил он, указывая пальцем на Скипа.

— Сэр! — вспылил Скип. — Правильно говорить не «что», а «кто». Отвечая на ваш вопрос буквально, скажу, что это пуговица у меня на ширинке.

— Вы… профессор Ван… — заикаясь, промямлила Ивонна, подплывая к нему. — Так скоро…

— Начальство предупредило меня, что возможен заговор, — злобно сказал китаец. — Так что я принял меры предосторожности.

— С чего вы взяли… Нет…

— Надеюсь, что вы не намерены убить меня, — сказал Ван. — Я должен проинформировать сопровождающего меня офицера, что он может возвращаться на наш корабль.

Профессор удалился. Скип подумал, что Ивонну нужно успокоить. Он попытался добраться до нее, но потерпел фиаско. Его блокнот и карандаш уплыли от него. Ивонна так и осталась в одиночестве. Сигманец меж тем что-то верещал.

— Извини, — пробормотал Скип, обращаясь к нему. Ван Ли вернулся и стал снимать скафандр. Скип подплыл к нему на расстояние вытянутой руки. Целая минута у него ушла на отчаянную борьбу с центробежной и кориолисовой силами.

— Позвольте представиться, — сказал он наконец. — Томас Вэйберн. А вы, должно быть, Ван Ли. Я слыхал о вас. Рад познакомиться.

«Как человек, которого, привязав к позорному столбу, вымазали в смоле и вываляли в перьях, а затем вывезли из города и после спрашивают, как это ему понравилось. А тот отвечает, мол, спасибо за оказанную честь, но стоило ли так беспокоиться?» — подумал Скип про себя.

— Я недавно подключился к проекту, — продолжил он, — и, похоже, нащупал удивительное продолжение, которое…

— Разумеется, у вас подготовлена отличная легенда, — оборвал его Ван. — Избавьте меня от нее. Что это там такое у сигманца? Картинки какие-то… Раньше он на них не реагировал. Что вы придумали?

Скип не собирался выкладывать все этому китайцу. Меж тем сигманец скрылся за растениями. Ивонна подплыла к мужчинам.

— Вы появились как раз в тот момент, — обратилась она к Вану, — когда у него проснулся интерес. Да, страстный интерес! Но вы нас прервали.

Ван плотно сжал губы. Он продолжал разоблачаться и размещать свои пожитки.

«Придется переходить на план «Дельта», — подумал Скип. — Однако если этот китаец и впрямь такой умник, как говорят, вряд ли нам удастся водить его за нос. Лучше уж действовать открыто, так оно спокойнее…»

Наступила полная тишина, исчезла даже вибрация. И вдруг они поплыли… Их снесло прямо на внутренний купол, они потихоньку сползали… Да, сползали на пол! Потому что «верх» и «низ» вновь обрели смысл… Тяготение с каждой минутой нарастало. Ван что-то громко крикнул по-китайски, Ивонна ахнула, а Скип завопил: «Поехали!»

Стоявший на четвереньках Ван поднялся на ноги.

— Скорее! — крикнул он. — Наши приборы установлены в расчете на невесомость. Нужно срочно укрепить их, пока все не смешалось в кучу и не вышло из строя.

Скип по достоинству оценил самообладание китайца. Некоторое время его внимание было целиком поглощено работой. Нет, сигманца Скип не боялся. Наверняка тот мог учинить с людьми и не такое, если бы захотел. Тем не менее Скип был весьма взволнован. «Куда это его понесло?» — думал он. Впрочем, тупая работа по укреплению приборов несколько охладила его волнение. Через некоторое время они закончили, ускорение стабилизировалось. Ван с Ивонной оценили его примерно в одну треть g. Скип с удовольствием ходил туда-сюда, легкий как перышко, пока Ивонна не остановила его.

— Хватит скакать. Давай подумаем, что делать.

— Зачем? Лучше подождем, пока не вернется наш хозяин, — бодро сказал он. — Ему виднее… А вот и он, голубчик!

Сигманец выползал из-за растений, по дороге собирая картинки.

— Что-то уши у меня заложило, — пожаловалась Ивонна и помотала головой.

— У меня тоже, — вмешался Ван. — Не следует ли нам говорить погромче?

— Глотайте, глотайте, — посоветовал Скип, хотя отлично понял смысл его слов. — Просто выравнивается давление. Оно возрастает, профессор Ван. Ставлю обед в первоклассном китайском ресторане против горшочка тушеного мяса, что давление дойдет до двух атмосфер и остановится. Для нас это вполне сносно, а для сигманца, видимо, просто необходимо. — Он обнял Ивонну и разразился наполовину восторженным, наполовину истерическим смехом. — Сигманец намерен пригласить нас к себе!

Глава 13

Можно было не сомневаться, что никогда прежде детям Адама по сию сторону смерти не доводилось совершать столь удивительного странствия.

В течение некоторого времени, которое часы и календари отмерили в конечном итоге как семь недель, огромный звездолет облетел всю Солнечную систему. Он не стал выходить за ее пределы, так как потребовалось бы слишком много времени, чтобы пересечь невообразимые пространства, отделяющие от звезд этот крохотный островок на краю галактического вихря. Однако, постоянно увеличивая скорость (величина которой была, разумеется, на несколько порядков меньше той скорости, на которую был способен этот фантастический корабль), он удалялся от Земли на сто миллионов километров всего за несколько часов. Еще столько же времени требовалось, чтобы покрыть расстояние втрое больше. Так они и летели. Несмотря на то что половину пути нужно было тормозить, на перелет от одной планеты к другой уходило всего несколько дней.

Однако скучать в промежутках не приходилось. Особенно Скипу, который ежеминутно, когда не спал, делал для себя великие открытия. Физическая усталость валила его с ног, он погружался в сон, скорее в полусон, но просыпался свеженьким и хотел не столько есть, сколько работать и работать.

Вскоре пришлось решать чисто практические вопросы.

— Надеюсь, сигманец отдает себе отчет, что запасы продовольствия у нас ограничены, — заметила Ивонна.

— Может, попробуем есть в его присутствии? — предложил Ван. — Покажем жестами…

— Нет, я нарисую картинку, — сказал Скип. — Мы с ним уже наработали своего рода графический язык. Главная трудность в том, что сигманец работает с трехмерными изображениями, используя нечто вроде рентгеновских лучей. Его стиль напоминает мне стиль некоторых наших аборигенов. Я попробую поработать с оптическим проектором. Во всяком случае, я знаю, что сигманец ощущает перспективу в изображениях на плоскости. Я рисовал куб на листе, а он изображал его в объеме, и наоборот — сам рисовал на плоскости аксонометрические изображения объемных предметов.

Ван был явно раздражен, он не выносил болтовни Скипа. Вскоре сигманец понял, в чем дело, а быть может, угадал. Он привел людей к какой-то непонятного назначения серебристой установке, которая тихо гудела, и принялся жестикулировать. На лоток выполз коричневый брикет. Скип с сигманцем обменялись рисунками.

— Еда для людей, — доложил Скип.

— А как проверить? — спросила Ивонна. — Я думаю, там в целом все в порядке. Но кто его знает, может, там девяносто девять процентов питательных веществ, а один процент — яд. Будь у нас даже химический анализатор, мы ничего не смыслим в химии.

Скип пожал плечами.

— Нам бы сюда морскую свинку, — пошутил он. Все трое переглянулись.

— Не хочу показаться жестоким, но мистер Вэйберн не специалист. Стало быть, его присутствие здесь в случае чего не так уж и обязательно.

— Нет! — гневно крикнула Ивонна и схватила Скипа за руку. — Как раз без него-то нам и не обойтись! Кто из нас троих художник? Я? Или может быть, вы, Ван Ли?

— Ну уж только не тебе пробовать! — сказал Скип Ивонне и повернулся к китайцу: — Послушайте, профессор, может, монетку бросим?

— Выпадет мне, я умру, и останутся двое американцев? — возразил Ван Ли. Помимо воли лицо его сделалось злым. — Нет! Никогда!

На мгновение все смолкли. Неожиданно Ивонна схватила брикет, отломила кусочек, сунула его в рот и проглотила.

Скип затряс ее за плечо.

— Ты в порядке? — спросил он ее и тут же крикнул Вану: — Ну ты и скотина!

— Бросьте! — спокойно сказала Ивонна. — Не нужно ругаться. Похоже, ничего страшного. Даже вкусно. Напоминает мясо с яблоками. Я, пожалуй, доем этот брикет, а вам бы надо помириться.

Однако еще целые земные сутки в их отношениях ощущался едва прикрытый вежливостью холодок. Тем не менее, когда Ивонна доела брикет и они убедились, что эта пища не нанесла ее здоровью никакого вреда, все трое принялись допытываться у сигманца, как запускать эту «пищевую» машину.

Машину ли? Как почти все, что они видели на звездолете, этот аппарат не имел какого-либо механического управления. Возможно, там и вовсе не было движущихся деталей. Нужно было просто определенным образом помахать руками перед дисплеями, расположенными на уровне глаз. Показания дисплеев читались довольно легко. Таким способом определялись вид, количество и температура пищи, которую необходимо было произвести (как бы из ничего; видимо, «сборка» шла атом за атомом и осуществлялась гидромагнитными полями).

Вся производимая аппаратом пища была вполне вкусной и безопасной. Через некоторое время, когда общение с сигманцем наладилось, тот пояснил, что «пищевая» машина производит лишь безвредные для людей блюда. Ивонна даже развлекалась тем, что изобретала такие блюда, которых Земля никогда не знала.

Сигманец питался, получая пищу из аналогичной установки, находившейся в том же помещении.

— Это косвенно доказывает ранее высказанную гипотезу, — заметил Ван. — На Земле уже побывала их экспедиция, которая произвела тщательные биологические исследования. Поэтому звездолет готов к тому, чтобы тут жили люди.

Еще одна установка давала чистую воду.

— Остается только разобраться, как на ней получают этиловый спирт, — сказал Скип, потирая руки.

Впрочем, при таком обилии нахлынувших на него откровений Скип не чувствовал особой потребности в алкоголе.

Выделения организмов и прочий органический мусор просто оставлялись на упругом полу, где за несколько секунд поглощались и возвращались в замкнутую экологическую систему корабля. (Быть может, точнее было бы сказать, в жизнь корабля? Чем дальше, тем больше усиливалось впечатление, что звездолет скорее не чудо роботехники, а нечто вроде удивительного растительно-животного симбиоза, который черпает энергию от некоего своего термоядерного светила, а питание — из межзвездного газа и метеорных частиц.)

К обстановке внутри звездолета нужно было еще привыкнуть. Плотная атмосфера, жарко и, по земным меркам, слишком влажно. Впрочем, для млекопитающих вполне терпимо. Скип попросил у Ивонны ножницы и сделал из своих брюк отличные шорты. Больше на нем не было ничего. Однако его компаньоны не рискнули ни на что подобное и по-прежнему парились в одежде.

Поначалу от резкого желто-оранжевого света болела голова, но потом сигманец показал, что освещение можно регулировать как угодно. Повсюду распространялись ароматы, незнакомые, но весьма приятные. Даже самая лучшая на Земле оранжерея померкла бы перед этим разнообразием. К некоторым запахам нужно было еще привыкнуть, но большинство из них были просто восхитительны. Они напоминали запах свежей листвы, пряностей, запах цветущих роз, океанских волн, запах воздуха после грозы, запах женских волос и прочая и прочая. Целый мир удивительных запахов! Та же история со звуками, царившими тут повсюду. Звонкие и глухие — это то, что человек мог слышать, а возможно, многого люди и не слышали. Так что из всей этой музыки для них, видимо, выпадали ноты и целые мелодии. (Музыка? Приятные для уха созвучия были несравненно сложнее, чем то, что мы именуем просто музыкой. Впрочем, дикарь, не знающий ничего, кроме воплей и тамтама, наверное, посчитал бы «Смерть и преображение» невообразимой какофонией.)

Тут не было ничего постоянного. И звуки, и запахи, и наверняка еще много чего, что было недоступно человеческим ощущениям, — все непрерывно менялось. За ветерком следовало затишье, за полумраком яркий свет; температура, влажность и ионизация тоже менялись, звуки и запахи сменяли друг друга, пол под ногами иногда подрагивал. Что ни говорите, трудно было почувствовать себя узником на борту сигманского корабля.

Чего стоила одна его топология! За параболическим куполом, который был теперь постоянно открыт, тянулась весьма хаотичная сеть различных помещений, связанных кривыми коридорами, словно настоящий лабиринт. Людям разрешалось ходить где угодно, и они наверняка заблудились бы, если бы сигманец не объяснил им, что растения и светящиеся декоративные изображения на стенах могут служить для ориентирования. («Это все для нас! — подумала Ивонна. — Нашему хозяину это ни к чему».) По всей видимости, коридоры звездолета могли быть расширены в любом месте. По специальной команде можно было «создать» комнату желаемой формы и размеров. Для каждого из своих гостей сигманец отвел отдельную каюту с запирающимися дверями. Прямо из пола там росли искусственные маргаритки. Скип развлекался тем, что, встав у дисплея управления в своей каюте, соорудил для себя кресло, а в том месте, где в ответ на специальную жестикуляцию текла вода, он «вырастил» себе умывальник и ванну.

Всему этому люди научились за первые несколько земных суток пребывания на борту звездолета. Но это были еще «цветочки».

На корабле имелась, если можно так выразиться, обсервационная рубка. Люди стояли на прозрачном мостике в центре большой сферы, на внутренней поверхности которой воспроизводилось изображение того, что творилось снаружи. Это изображение было не абсолютно точным. Ослепительный свет Солнца был ослаблен, равно как, должно быть, и радиационное излучение. И все-таки это изображение можно было назвать космосом с куда большим основанием, нежели все то, что когда-либо доводилось видеть людям. Сигманец был постоянно с ними и постоянно учил их тому, чему еще не успел научить. Меж тем корабль тормозил на подходе к Марсу.

Стоя в темноте и абсолютной тишине, люди и думать забыли о духоте. По-зимнему сияли мириады звезд, мутной рекой тянулся Млечный Путь, далеко-далеко в жемчужном ореоле горело маленькое Солнце. Впереди же маячила почти целиком освещенная планета. Белая арктическая шапка и черная антарктическая, сотни цветных пятен — темно-коричневые, грязно-красные, серо-буро-зеленые — охряный шлейф песчаной бури, видимые невооруженным глазом воронки кратеров — зрелище, строгое величие которого подчеркивало его первозданную чистоту. Исходивший от планеты свет падал на лица людей, и казалось, они стоят у пылающего камина.

Ван первым нарушил долго царившее молчание.

— Мой младший сын спит и видит себя космонавтом, — тихо сказал он без обычной неприязни. — Он как-то сказал мне, что, если у нас будут корабли вроде этого, ему придется отказаться от своей идеи, потому что все будет слишком просто. Я тогда согласился с ним. Но теперь начинаю сомневаться, что был прав.

— Вот именно, — поддержала его Ивонна. — Разве Бетховен проще, чем Эль Греко или Эсхил?

— Моей маленькой дочке это зрелище очень бы понравилось, — продолжал Ван. Улыбка тронула его губы. — Она, наверное, поинтересовалась бы, почему на фоне этой большой луны не видно веток цветущего персикового дерева? — И вдруг, словно спохватившись, Ван спросил уже более сухо: — Зачем он притащил нас сюда? Люди уже бывали на Марсе, да и сигманец тут наверняка не в первый раз. Что им движет?

— Во-первых, практическая необходимость, — сказал Скип. — Наконец-то люди показали ему, что могут предложить язык взаимного общения, который достоин внимания. А разработкой такого языка сподручнее заниматься при наличии тяготения. Во-вторых, раз уж придется разгоняться, то отчего бы не совершить какой-нибудь круиз? И то сказать, открываются широчайшие возможности обмена опытом. Мы с нашим «капитаном» будем рисовать, скажем, один и тот же планетарный пейзаж, приобретая друг у друга технические навыки, которые нам и не снились! Разве не это ему от нас нужно? Наша наука и техника просто смешны для него. Наша биология и все такое прочее небось изучено ими тысячу лет назад. А вот приобщиться к нашему искусству…

— Как Китай влиял на Европу в восемнадцатом веке, — поддержал его Ван. — А потом Африка…

— Или, скажем, как буддизм в древности влиял на Китай, — продолжил Скип. — А те, в свою очередь, были вдохновлены древними греками. Или взять восемнадцатую династию Египта. Эпоха расцвета, обязанная своим существованием стремительному усвоению культур Крита и Сирии. В общем, ясно. А в третьих… — Скип смолк.

— Что же в-третьих?

— Да так, ничего особенного.

Ван уставился на Скипа. В его глазах отражался красный марсианский свет. Было видно, как китаец напрягся.

— Или вы опять сговорились за моей спиной? — зло спросил он.

— Заткнись! — разозлился Скип. — И поостынь чуток! — Он ударил кулаком по поручням. — Сколько можно ходить и причитать? Ладно, парень, я скажу тебе, что в-третьих. Сигманец решил убраться подальше от Земли, чтобы уберечь нашу компанию от еще более мерзких типов, чем ты.

— Скип! — Ивонна схватила его за руку. — Успокойся, пожалуйста!

— Лучше я уйду. Примите мои извинения, доктор Кантер, — сухо произнес Ван и сошел с наблюдательного мостика. Вскоре он затерялся где-то среди звездных скоплений.

На звездолете имелись специальные челноки, которые позволяли высаживаться на поверхность планеты. В одном из челноков все четверо отправились на Марс. Несколько тысяч километров они пролетели над самой поверхностью, выбирая место для посадки. Челнок имел сигарообразную форму. Если не считать некоторых покрытых кожухом деталей, где, видимо, располагались двигатель и приборы управления, корпус челнока был совершенно прозрачен.

— Полагаю, он невидим для радаров, — заметил Ван и сразу осекся.

Все трое людей подумали об одном и том же: супербомбардировщик-невидимка!

Чтобы не дать рухнуть их и без того шаткому перемирию, Ивонна поспешно перевела разговор на другую тему.

— Наверное, челноку нужна защита от вредных излучений. Сигма Дракона холоднее Солнца и не дает столько ультрафиолета. Значит, живые организмы на Сигме куда больше нашего подвержены влиянию ультрафиолетовых лучей и прочего излучения.

— А мне вот интересно, что эту штуку движет? — сказал Скип.

В самом деле, у челнока не было ни реактивного двигателя, ни пропеллера, ничего даже близко похожего. Было тихо. Лишь когда они летели над марсианской пустыней, слышался глухой свист рассекаемого воздуха.

— Гидромагнетика? — продолжал Скип. — Но это хорошо в открытом космосе. А тут ведь рядом огромная масса, которая должна мешать…

Скип прошел в носовую часть челнока, к сигманцу, который своими клешнеобразными руками вполне справлялся с обязанностями пилота. Сигманец уставился на Скипа задними глазами на черенках. Скип открыл блокнот.

— Что вы там опять задумали? — с подозрением спросил Ван.

— Да не бойся ты! Просто хочу выяснить, не исследовал ли наш приятель и Землю точно таким же образом. Такой челнок черта с два заметишь, разве что на мгновение. А потом подумаешь, что все это тебе просто померещилось. Во всяком случае, это вполне возможно, особенно если он избегал густонаселенных районов или изучал их с большой высоты. Вам бы, Ван, тоже не пришло в голову парковаться на Таймс-сквер?

Вскоре Скип убедился, что был прав в своих догадках. А он догадывался, что во время таких полетов над поверхностью Земли сигманец не вступал в контакт из-за боязни задержаться в условиях тройной для него гравитации, которую он, видимо, плохо переносил. Скип также догадывался, что архитектурные ансамбли сигманец видел лишь издали — но одно это вдохновило его пойти на контакт с людьми.

Вскоре они сделали первую, но не последнюю посадку на Марсе. Облачившись в скафандры, они вышли из челнока. Скафандр сигманца напоминал прозрачный пластиковый мешок, плотно облегающий тело и конечности. На концах этот мешок имел расширения, чтобы не повредить сенсоры.

«Почему повышенное давление не раздувает его, как воздушный шар?» — размышлял Ван, но так и не нашел ответа.

Ландшафт был выбран, видимо, заранее, так как у людей не возникло того унылого впечатления, которое астронавты привезли отсюда на Землю. Перед ними лежали дюны, окрашенные в приглушенные красные и черные тона; утес блестел какими-то рудными выходами; скала, словно клык, маячила на фоне темно-пурпурного неба. Очевидно, сигманец был сильно разочарован, увидев, с каким трудом рукой, облаченной в перчатку, управляется Скип с карандашом и кистью. Поэтому он сократил до минимума эту экспедицию, чтобы продолжить сеанс рисования в более подходящих условиях.

Марс остался позади. Звездолет все больше удалялся от Солнца.

Само собой вышло так, что люди стали называть сигманца Агасфером. Впрочем, они долго сомневались, принято ли вообще у сигманцев как-либо называть друг друга.

— Думаю, что нет, — сказала Ивонна. — По крайней мере, в нашем смысле. Вряд ли они сопоставляют с индивидуумом какое-либо звукосочетание. Тут, наверное, целая комбинация ассоциаций, деталей внешности, запаха, целый идентификационный комплекс, запоминаемый и воспроизводимый в тех случаях, когда подобная идентификация необходима. — Она весело добавила: — Если, конечно, она им вообще необходима. Ведь индивидуальность сигманцев может кардинально отличаться от индивидуальности человека. Тут наши мерки не очень-то подходят…

Тем не менее Агасфер-Странник довольно быстро научился издавать звуки, обозначавшие каждого из гостей. И даже преуспел в некоторых императивах. Во время перелета от Марса к Юпитеру он часто повторял: «Ивонна Кантер и Ли, уходите. Скип, оставайся» или «Скип, иди со мной. Ивонна Кантер и Ван Ли, не беспокойте нас, если тоже идете».

Он произносил эти команды, когда намеревался продолжить изучение материалов об искусстве Земли, или собирался показать Скипу свои творения (которые трудно было бы описать с помощью языка людей!), или, скажем, хотел сравнить методику изображения каких-либо конкретных объектов, типа цветка или участка звездного неба. Ван Ли быстро надоел сигманцу со своей китайской каллиграфией, поэтому оба лингвиста его, как правило, не интересовали.

В таких ситуациях Ивонна с Ваном проводили время, разрабатывая планы по расширению словаря и уточнению грамматики нового языка, рассчитывая использовать свои наработки при очередном сеансе, когда Агасфер согласится работать со звукосинтезатором. Постепенно их взаимная враждебность поутихла.

— Я понимаю, вас нельзя обвинять в том, что политики заставили вас плясать под свою дудку, — сказал как-то Ван, когда они с Ивонной остались вдвоем. — На самом деле вас надо было бы пожалеть. На вашу жизнь дважды покушались…

— Дважды? — спросила Ивонна и пристально посмотрела на китайца. — Откуда вы знаете?

— Я сказал необдуманно. — Ван замялся. — Вы правы, о втором покушении не сообщалось. — Но тут же перешел в наступление: — А почему не сообщали?

— Чтобы не усугублять и без того опасную ситуацию, — ответила Ивонна и отступила на шаг. — Значит, у вас есть свои шпионы в наших рядах.

— Как и у вас в наших, — парировал Ван. Затем произнес уже мягче: — Ну да, меня проинформировали о втором покушении. Я сожалею о случившемся и хотел бы, чтобы ничего подобного больше с вами не произошло. И во имя всего святого, прошу вас, не будьте такой наивной.

— Что вы имеете в виду, профессор Ван?

— Вы слишком доверчивы. Вы ведь верите, что информация о вас скрывается из чисто альтруистических соображений. А вы не задумывались о том, что, если эти сведения передать в эфир, они могут вскрыть многое из того, что американское правительство хотело бы сохранить в тайне. — В голосе Вана зазвучали металлические нотки. — Думаете, этот молокосос, ваш компаньон, и в самом деле такой простачок, каким прикидывается? К чему он склоняет сигманца, пока мы сидим тут? Что он там открыл, что выведал такого, о чем мы с вами никогда не узнаем?

Ивонну бросало то в жар, то в холод. Она постукивала туфлей по полу.

— Хватит! — крикнула она. Затем взяла себя в руки. — Скип честнейший, храбрейший… Разумеется, он не придерживается прокитайских позиций, но известно ли вам, что именно его нам с вами следует благодарить за то, что мы сейчас находимся здесь и… И между прочим, когда меня похитили, именно он отправился на лос-анджелесское «дно» и отыскал там человека, который знал, где меня могут прятать, и заставил его сказать… — Она разрыдалась. — Мне противны люди, которые обвиняют других! — выговорила она, повернулась и ушла прочь.

При следующей встрече Ивонна с Ваном обменялись вежливыми извинениями. Брешь в их отношениях была вновь заделана.

«Но с каждым разом, — подумала Ивонна (и тут же подумала, что Скип тоже вынужден идти на такие перемирия), — мир становится все более непрочным».

Юпитер! Величественный мир, огромный янтарный щит, густо затканный облаками, бронзовыми и охряными; мутная зелень и голубизна, сумеречный фиолет; огненный рубин «красного пятна», на котором могли бы уместиться четыре Земли; роящиеся луны, наиболее крупные из которых могли бы быть небольшими планетами. Твое великолепие лишь немногим менее ужасно, чем великолепие Солнца!

Скип плавал внутри обсервационной сферы. Он был привязан шнуром к мостику и пожирал глазами открывшееся ему зрелище. Отраженный юпитерианский свет заливал его и Ивонну. Даже на таком расстоянии сила света раз в пятьдесят превышала силу лунного света на Земле в пору полнолуния, затмевая звезды и окрашивая наблюдавших в золото. Скип с Ивонной были одни.

— Не понимаю, — сказал Скип, — почему Агасфер не с нами? Почему не смотрит?

Его мысли медленно возвращались к Ивонне. Их направлял свет, который блестел в ее глазах и, отброшенный мановением ее век, отражался дальше. Скипу пришла мысль о Данае, и он предпочел бы услышать иной ответ, нежели: «Наверное, пошел спать, как и Ван. Когда-то надо и отдохнуть. Ван уже немолод, а у Агасфера был трудный день. Два с половиной g, когда ты привык к одной трети, сам понимаешь…»

— А как ты? — Ивонна протянула к нему руку.

— Подустал малость… Астрономы вот все толкуют, мол, в атмосфере Юпитера сплошные ураганы, причем куда круче наших, земных. А мне плевать на них! Я собираюсь слетать туда в челноке. — Скип посерьезнел и вновь устремил взор на юпитерианский лик. — Ой, стоит! — прошептал он. — Тысячу раз стоит! Представляешь! Горы замерзшего газа, выше наших гор. Горы и горы, сколько видит глаз, вздымаются, громоздятся, сверкают… И краски, краски…

— Скип! Лезть туда — чистое безумие! Пожалуйста, не надо!

— Нет, надо! Если Агасфер пойдет, я с ним. — Скип повернулся к Ивонне и взял ее за руку. — Сама посуди, Ивонна, ведь это он затеял нашу прогулку, а я думаю, ему виднее, что можно, а чего нельзя. И теперь, когда он показал мне, как управляют челноком, позволь уж мне порезвиться в юпитерианских небесах! Господи, это будет высший пилотаж! — Скип помолчал. — Не беспокойся. Пилотировать этот драндулет не так уж и сложно, даже новичку. Во всяком случае, я ни разу не потерял управления. Но он плохо переносит повышенную гравитацию. Чего мы пока не можем осуществить, так это совместного творчества человека и сигманца.

Ивонна вздохнула. Скип почесал в затылке.

— Ты что-то выглядишь несчастной, — сказал он. — Какие-нибудь проблемы?

— Да так, ничего… — Ивонна отвела взгляд. — Устала, наверное. Слишком много впечатлений… Нет, Ван Ли тут ни при чем. Просто так уж я устроена. — Ивонна провела ладонью по лицу. — Сказать по правде, плохо на меня действует этот тропический климат. Как думаешь, нельзя ли тутустроить помещение, где было бы прохладно и сухо?

— Наверное, можно. Только вот как об этом спросить у сигманца? Однако ты и без этого можешь сделать так, чтобы чувствовать себя комфортнее. Сними ты с себя эти тряпки. — Скип жестом указал на ее платье и на свои шорты. — Пусть Ван Ли остается самоотверженным коммунистом и сохраняет достоинство партии, парясь в своей коричневой униформе. А нам с тобой не нужно ничего, кроме карманов. В интервале гравитации от нуля до одной трети g ты вполне можешь обойтись без бюстгальтера. Ничего не отвиснет. Впрочем, у тебя и при нормальной гравитации грудь смотрится ничего себе.

Скипу вполне хватило юпитерианского света, чтобы заметить, как Ивонна покраснела. Левой рукой Скип взял ее за подбородок, а правую руку положил ей на бедро и сказал:

— Ивонна, даже твои любимые ортодоксы еще до моего рождения отменили табу на обнаженную натуру, если речь идет не о публичных местах. Разве мы с тобой не видели обнаженного тела? Да квадратные километры! И место тут вовсе не публичное. Никто тут глазеть на тебя не собирается. Зачем тебе мучиться?

Ивонна взволнованно дышала, стиснув зубы.

— Ладно! — выпалила она с вызовом и поспешно, пока не прошел запал, разделась.

— Замечательно! — со смехом сказал Скип. — Я ведь не давал слова не восхищаться! Ты прекрасна!

— Я, пожалуй, пойду, — произнесла Ивонна дрогнувшим голосом. — Спокойной ночи.

Она отстегнула шнур от пояса, взяла свою одежду в охапку и, оттолкнувшись, уплыла вдоль поручней. Скип взглядом проводил Ивонну, плывущую под золотым дождем.

Агасфер сообщил, что они направляются к Сатурну. Предстояло сделать большой крюк, тем более что Шестая планета была далека от точки противостояния с Юпитером.

Все четверо более или менее регулярно собирались на сеансы общения. Однако это не означало, что сигманец проводил все свое время у звукосинтезатора. На самом деле речевой язык интересовал его в последнюю очередь. Вдвое больше времени он вместе со Скипом занимался графикой и скульптурой и втрое больше времени предпочитал находиться вне общества людей. (Скип считал, что он, видимо, работает над своими произведениями, а может, просто наблюдает, как колышется какой-нибудь листик или сияет голубая звезда.)

Тем не менее Агасфер проявлял теперь куда больше терпения к лингвистам, чем прежде. То ли он пришел к выводу, что рано или поздно ему все равно придется общаться с землянами на приемлемом для них языке, то ли Скипу с помощью обоюдной системы иероглифов удалось что-то втолковать ему, то ли что-то иное повернулось в его нечеловеческом сознании… Как бы то ни было, два-три часа в день он безропотно проводил у звукосинтезатора.

Прогрессу в этой области немало способствовало то обстоятельство, что Агасфер мог «читать» рисунки Скипа, а тот, в свою очередь, худо-бедно понимал смысл его объемных картинок. Заодно оба учились друг у друга технике рисования.

Вскоре Ивонна и думать забыла о скудности своего наряда. Ван же держал свое неодобрение при себе. Оба были слишком заняты, проводя сеансы языкового обучения, анализируя результаты и составляя планы новых сеансов.

— Мы работаем за десятерых, — сказал Ван. — К счастью, мы можем привлекать аппарат множества известных нам с вами языков. И все же мне хотелось бы, чтобы тут поработали специалисты по языкам арунта, нагуа, соза, специалисты по дравидским языкам…

— Да-да, по всем человеческим языкам, — подхватила Ивонна и провела рукой по лбу, поправляя непослушные черные локоны. — Вот когда вернемся, быть может… В это плохо верится, но я молю Бога, чтобы эта история объединила все народы Земли.

Ван не ответил. Между ними витала невысказанная мысль:

«Как бы не развела еще дальше!»

Тем не менее они были поглощены работой, и она приносила им открытия. Они уже стояли на пороге того, чтобы можно было задавать конкретные вопросы.

Более или менее споро, в зависимости от сложности вопроса, пошли и ответы. Оказалось, что звездолет и впрямь прибыл с сигмы Дракона, со второй планеты. Ее диаметр был примерно вчетверо меньше диаметра Земли, средняя плотность тоже была поменьше. Впрочем, тут не было ничего удивительного. Сравнивая размеры Венеры и данные ее атмосферы с соответствующими показателями Земли, тоже поначалу удивлялись, почему воздуха в атмосфере Земли меньше, чем полагалось бы при ее размерах и температуре. (Спрашивайте! Спрашивайте! Сигманцы посетили сотни звезд, причем еще много тысяч лет назад.) На их планете были океаны и суша, правда, скорее большие острова, а не огромные материки. Лун у этой планеты не было. Она обращалась вокруг своей оси примерно за пятьдесят часов. При малом осевом наклонении сигманский год составлял примерно одну четверть земного… Погодите, как же так? Ведь планета более удалена от звезды, значит, холоднее… нет, звезда ведь меньше Солнца… ладно, пусть разбираются астрономы. Тут им откроется новая космология!

Другие же планеты… Нет, постойте! Давайте сначала спросим, как возникла жизнь на их планете. Что пользы во Вселенной, если в ней нет жизни, которая способна восхититься ею!

В короткое время были разрешены многие биологические загадки. Оказалось, что догадки были верны. Ткани сигманской плоти не имеют специализированного назначения и являются многофункциональными. Если что и было специализировано, то на весьма примитивном уровне по сравнению, скажем, с нашим желудком, половыми железами или мозгом. Основная тенденция развития клетки заключалась в увеличении их объема, усложнении их состава и приспособлении к многоцелевому использованию. Соответственно, живые существа были однополыми, однако для зачатия требовалось два партнера, причем зачатие происходило сразу у обоих. По всей видимости, такие супружеские пары создавались на всю жизнь, которая продолжалась, видимо, несколько столетий.

Ответы на более тонкие вопросы можно было трактовать по-разному. Но предварительные выводы сводились примерно к следующему.

Биологические и мыслительные функции у сигманцев осуществлялись со значительно меньшей скоростью, чем у людей. Чего никак не скажешь о сенсорных функциях. Сигманцы буквально плавали в океане сенсорной информации и на все нюансы реагировали практически на молекулярном уровне. В общем, наряду с прочими тончайшего свойства сигналами сенсорная информация играла исключительно важную роль в процессе их общения. И хотя звуковая речь и письменность были развиты у сигманцев на достаточно высоком уровне, они составляли лишь часть их языка — полезную в определенных ситуациях, но никоим образом не всеобъемлющую.

И весь этот язык был составной частью их бытия. Несомненно, сигманцы как индивидуальности отличались друг от друга так же, как и люди. Однако Ивонна, похоже, была права, высказав гипотезу, что их индивидуальность более размыта, то есть менее отграничена от окружающего, нежели индивидуальность человека. («Супер-дзен!» — заметил Скип.) Это обстоятельство объясняет, почему Агасфер без особого дискомфорта способен проводить многие годы в полном одиночестве. По его меркам он вовсе не был отшельником. Его индивидуальность включала в себя некоторое количество, так сказать, «подличностей», которые могли общаться друг с другом. Причем ни одна из них не ощущала себя изолированной, но все вместе они образовывали свой микрокосм. Надо полагать, Агасфер собирался когда-нибудь вернуться домой, но он вовсе не спешил. Его вполне удовлетворяли его одиночное творчество и исследования.

Таким образом, именно эстетический фактор эволюции определил процесс зарождения и развития разума на планете сигманцев. В отношении предков человека теория утверждает, что таким фактором было любопытство. Этот фактор был жизненно важен для животного, которому следовало научиться распознавать опасность и те возможности, которые предоставляла ему окружающая обстановка. Предки прасигманцев, которые уже, видимо, освоили и активно познавали окружающую среду, пошли дальше и приступили к ее преобразованию, чтобы добиться более благоприятных условий жизни. Таким образом, к тому времени, когда появились научные методы, было куда проще расширить область точных наук, нежели сводить интеллектуальный хаос к серии изящных формул и решений.

Разумеется, отчасти это относится и к людям, которые, равно как и сигманцы, несомненно, обладали любопытством. Разница была в порядке величин. Как бы то ни было, научные исследования приобрели преимущественно прагматически-технологическую направленность. У Вана с Ивонной сложилось такое впечатление, что сигманцы вообще не знали войн, а противоестественные отравления земли и воды случались там крайне редко. Таким образом, механизмы работали исключительно на благо цивилизации.

Разумеется, это не означало, что сигманцы были святыми. Возможно, куда в меньшей степени, чем люди, они были способны бороться за коллективные интересы или во имя каких-либо идеалов и куда с большей охотой прибегали к жестокой эксплуатации себе подобных. Правда, все эти выводы были чисто умозрительными. Но было недвусмысленно показано, что Агасфер просто не в состоянии осознать некоторые абстрактные понятия, вроде «бесконечности». (Рисовали серию треугольников с общим основанием — все большей и большей высоты. Постепенно боковые стороны становились все ближе к двум параллельным прямым. Затем на том же основании рисовали два перпендикуляра, обрывали концы штрихом и указывали таким образом, что идеальные линии пересекаются в бесконечности. Агасфер никак не мог взять в толк последней операции и вместо ответа отрицающе верещал. Люди почти слышали его мысли: «Это невозможно!») Быть может, людям еще представится возможность открыть сигманцу математику, а не только искусство… а также философию, поэзию, музыку, танец… Существует много видов любви, помимо сексуальной. Какая любовь может возникнуть между двумя представителями различных космических рас? Или между тремя, четырьмя, или, скажем, миллионом?

«Славно, славно», — напевал Скип, глядя на звезды, покуда не наступил час, когда все надежды рухнули.

Глава 14

Далеко внизу под челноком, словно огромный континент, лежали сатурнианские облака: равнины, горы, ущелья, дымящиеся неторопливые реки. Белые облака с мутной позолотой, глубокие синие тени. Наиболее яркие облака давали призрачные отражения колец Сатурна. На эти-то кольца и смотрела Ивонна. Они висели на фоне черного звездного неба. В тех местах, где призматические частицы расщепляли свет, посверкивали гигантские радуги. Непостижимое величие, невозможная красота!

— Хоть и жалко уходить, но будет лучше, если мы вернемся, — нарушил молчание Ван.

Ивонна согласно кивнула. Ван смотрел на операционные экраны, которые висели над блоком управления, и водил под ними пальцами. Ускорение прижало людей к спинкам кресел. Челнок направился к звездолету.

Ван включил связь.

— Алло! — сказал он. — Мы идем обратно. Где место встречи?

Монитор связи был настроен на Скипа. Кстати, выход на связь мог быть осуществлен из любого помещения звездолета. Вскоре они услышали голос Скипа:

— Ну и как вам там понравилось?

— Сказать «здорово», значит, ничего не сказать, — весело откликнулась Ивонна.

— Да уж, могу себе представить, — проворчал Скип. — Но я не жалею, что остался на борту. Расскажу потом, когда прибудете… Дайте-ка проверю… с Агасфером, конечно… Будет проще, если вы двинете к Титану. При одном g. Мы там пересечемся. Сумеете?

— Да, — коротко ответил Ван.

Он повторил порядок маневров, отключил связь и принялся манипулировать системой управления. Исполненная в сигманском стиле, она представляла собой схематический рисунок. Ван нашел на схеме наибольшую из сатурнианских лун и указал системе, что намерен отправиться туда с заданным ускорением. Челнок несколько изменил курс и стал ускоряться.

Когда Ван узнал, что Скип научился управлять челноком еще во время первого полета в марсианской атмосфере, он настоял, чтобы его тоже научили. Управление оказалось совсем простым. Компьютер (или что там было у него внутри?) брал на себя почти все. Лететь в космосе на таком аппарате было куда проще и безопаснее, нежели вести машину без автопилота по пустому шоссе.

Агасфер дал знать, что он намерен облететь вокруг Сатурна, чтобы посмотреть на него с разной высоты и с разных сторон. А потом они направятся обратно, в сторону Солнца. Ивонна с Ваном захотели повторить свое почти религиозное паломничество и еще раз посмотреть на кольца Сатурна снизу. Сверху они уже насмотрелись. И хотя это тоже было великолепное зрелище, снизу совсем другое дело. Скип тоже был не прочь отправиться с ними, но сигманец настоял, чтобы тот остался на борту звездолета. Против же повторения экскурсии Агасфер не имел никаких возражений. Сатурн был совершенно безопасен, тем более если оставаться в верхних слоях атмосферы. Получая втрое меньше солнечной энергии, чем Юпитер, эти слои атмосферы Сатурна были спокойны, а гравитация на этих высотах лишь немного превосходила гравитацию на поверхности Земли.

— Если бы мы только могли рассказать людям, когда вернемся домой! — воскликнула Ивонна. — Рассказать так, чтобы они поверили. Сколь мы, люди, ничтожны и сколь велики могли бы мы быть! Сколь отвратительны все наши интриги и ссоры!

— Я думаю, люди это и так понимают, — откликнулся Ван. — За исключением горстки чудовищ. К несчастью, многие из этих чудовищ находятся у рычагов власти, вынуждая простых людей уподобляться им. Ивонна грустно улыбнулась:

— Поди знай, кто есть кто…

Она смолкла, не в силах грустить под этим грандиозным мостом богов.

Они стояли в обсервационной рубке и смотрели на удаляющийся Сатурн. Ван с Агасфером устроились рядом. Китаец сочинял стихотворение, в котором хотел передать свои впечатления от увиденного, а сигманец одним из своих четырех глаз разглядывал выходящие из-под руки Вана иероглифы. Ивонна отошла на другой конец мостика, чтобы не смущать их.

Было все еще довольно светло. Свет Сатурна, конечно, много уступал в силе юпитерианскому — приглушенный, но все-таки в десятки раз сильнее нашего лунного. Облака над Сатурном были ровными, одноцветными и без вихрей. Но кольца!.. А впереди, где маячило крошечное Солнце, открывался огромный серп Титана. Ивонна стояла на его вечных снегах, смотрела сквозь его мутно-голубую атмосферу на зависший над ними, словно гора, Сатурн и плакала от счастья.

Едва Ивонна положила руку на поручень, как тут же поверх ее руки легла чья-то рука. Ивонна узнала бы эту теплую ладонь из тысячи, узнала бы ее запах, запах человека, несмотря на все многообразие сигманских ароматов.

— Можно я постою с тобой? — тихо спросил Скип. — С тех пор как вы вернулись, у меня не было случая рассказать, чем я тут занимался.

Сердце у Ивонны екнуло.

— Конечно, оставайся. Расскажи, что тут у вас произошло, пока нас не было.

— Значит, так… — начал Скип и запнулся. — Мы отлично провели время. Сначала покрутились вон на той орбите, потом вот тут, поманеврировали… Опуская технические детали, вот тут мы взяли вас на борт…

— Ты, что ли?

— А кто же еще?

Ивонна повернулась к Скипу. В волшебном свете он стоял залитый серебром и увенчанный звездной короной.

— И мы можем вернуться сюда! — шептала она. — Ведь Агасфер хочет показать нам всю Вселенную! Скип помедлил мгновение.

— Да, он очень хочет, — сказал он. Когда Скип двигался, по его телу пробегали тени, подчеркивая его отличную мускулатуру.

— Мы можем вернуться, — повторила Ивонна. — А можем полететь дальше… И все мечты человечества… Я так счастлива! Так я чувствовала себя, когда выходила замуж… Нет, тогда все-таки примешивался привкус повседневности. А тут… Ты помнишь конец века?

— Конечно. Тогда мы, то есть банда соседских мальчишек, достали кучу всяких пиротехнических штуковин и зажгли все разом! Полиция и родители только выбранили нас. Да, это было нечто, той ночью!

— Ты был еще подростком, а мне уже было под двадцать, возраст, когда неуклюжесть подростка уже позади, ты надеешься на счастье и мир полон чудес! А тут еще новый век, новое тысячелетие! Ворота, перед которыми хочется бросить все дурное, износившееся, грязное — и пройти в них без этого тяжкого бремени, чистыми, свободными. Войти в ничем не оскверненную страну, обетованную землю… И сейчас вот тоже. Только теперь это не юношеская иллюзия, это реальность! Это навсегда! — Ивонна обняла Скипа. — И это сделал ты, Скип! Ты и никто другой!

Скип обнял ее, та попыталась высвободиться, но он не отпустил ее. Ивонна подняла голову и нашла губами его губы. Минута длилась целую вечность. Наконец Ивонна чуть отстранилась и взглянула за спину Скипа, на другой конец невидимого мостика. Там, на фоне Млечного Пути, словно зависшая в звездном крошеве, маячила чешуйчатая фигура Агасфера, которая почти целиком заслонила Вана. Скип положил руку Ивонне на затылок и властно привлек к себе. Его рука спускалась по ее шее, по спине… Его другая рука… Ее руки блуждали по его шее, плечам, бокам…

«Нет… пожалуйста… о-о-о! Почему бы и нет? Чего я ждала? Иди сюда, милый! Сатурн подождет. Мы еще вернемся сюда. Моя каюта… — И уже сквозь смех и слезы: — А я ведь подготовилась. Я не думала, но, когда распаковывала свои вещи, я нашла… Обручальные кольца!»

Сигманец намеревался сделать остановку в окрестностях Меркурия. На постепенное снижение орбиты требовалось около двух недель. А потом, пройдя почти у самого Солнца, корабль должен был возвратиться к Земле. (Очевидно, Агасфер не счел необходимым приближаться к Венере, полагая это опасным, впрочем, как и люди.)

— И домой! — сказал Скип.

— Уж и не знаю, то ли плакать, то ли радоваться, — заметила Ивонна, нежась в его объятиях. — Наверное, и то и другое.

Ее ладонь, лежавшая у него на спине, казалось, говорила:

«Все хорошо, пока мы вместе».

Ван не обращал на Ивонну никакого внимания. Он просто сделал вид, что не замечает случившегося в ее отношениях со Скипом. Западный человек, по крайней мере, поздравил бы.

«Наверное, в глазах этого ханжи мы просто отвратительны», — думала Ивонна, теснее прижимаясь к Скипу.

— Можно ли нам будет воспользоваться челноками? — спросил Ван.

Они сидели во временно выращенных креслах в помещении, которое первоначально было кают-компанией для людей. Собираться в этой кают-компании было тем больше оснований, что всю аппаратуру разместили именно здесь. («Наши общие обеды тут носят какой-то вынужденный характер, — думала Ивонна. — Мы со Скипом в это время всегда вместе — от составления меню и готовки до последнего кусочка пищи и поцелуя на десерт. Ван ест отдельно».) Агасфера с ними не было. Купол был открыт, пахло цветущим садом, напоминая людям о существе, которое, по словам осведомленного Скипа, прилетело сюда за восемнадцать световых лет, чтобы на благо своего народа обновить то чувство прекрасного, что некогда принесли от Солнца их далекие предки.

— Скип! — не унимался Ван. — Как вы полагаете, не пора ли поделиться с нами, то есть со мной, той информацией, которая была получена вами в наше отсутствие? Ведь наш проект — идеальный случай международного сотрудничества.

Скип сдвинул брови.

— Я жду, — настаивал Ван.

— Хорошо, я все расскажу, — решился Скип. — Вы напрасно думаете, что я что-то скрываю. У меня с Агасфером нет никакого секретного кода для обмена информацией, мы не перестукиваемся с ним через стенку.

Ван еще более помрачнел.

«Надо бы, чтобы мой миленький действовал поосторожней, — подумала Ивонна. — Ничего он китайцу не сделает, но тот ведь совсем не понимает шуток. Сочтет это за оскорбление и ответит тем же. Скип вспылит, дальше — больше. И они сцепятся, как два петуха!»

Наверное, «кузнечик» заметил ее взгляд. Во всяком случае, он продолжал вполне серьезным тоном:

— Не усматривая никакой пользы в звукосинтезаторе, я так и не научился имитировать сигманскую речь. Мы обмениваемся разве что парой слов. Главным образом идет обмен рисунками. У нас с ним получился целый лексикон понятных нам обоим знаков. Этот лексикон я приложу к официальному отчету. Тем не менее наше взаимопонимание основывается, в первую очередь, на интуиции. Это нечто вроде попытки читать комиксы, где большинство надписей не пропечатано.

— Вы уже рассказывали про это, — заметил Ван, не оставив еще своих подозрений. — Я спрашиваю вас о том, как вы считаете, не даст ли нам сигманец челнок для посадки на Землю?

— Я считаю, что в одном челноке он нам не откажет, если мы очень попросим. Или если я попрошу. Короче говоря, Ивонна первая научилась говорить с Агасфером, а я ее брат по цеху. — Скип погладил Ивонну по голове. — И то, что Агасфер предпочитает мое общество обществу Ивонны, неопровержимо свидетельствует о том, что он ни черта не понимает в жизни! — Скип снова стал серьезен. — Однако я считаю, что просить челнок нам вовсе не следует. Во всяком случае, лично я просить не стану. Наши астронавты прекрасно нас заберут, как положено.

Ван сидел неподвижно. Ивонна смотрела в лицо Скипа, оно было очень серьезным, даже тревожным.

«Почему?» — подумала она.

— И вы, профессор, знаете почему, — продолжил Скип. — Слишком большое искушение для политиков. Полагаю, что это может привести к дестабилизации обстановки.

— Быть может, вы и правы, мистер Вэйберн, — медленно произнес Ван.

Скип чуть повернулся на бок. Голова Ивонны лежала у него на плече. Свободной рукой он неторопливо гладил ее. Каюта была залита слабым розовым светом.

— Ты ангел, — шепнул он.

— Я счастлива, — шепнула Ивонна в ответ и погладила Скипа. — Правда, ангел-то падший.

— Падший или оступившийся?

— И то и другое. Нет, скорее, сильно оступившийся.

— Две падшие души, да? Свободное падение… вечное свободное падение… на этот раз навсегда…

Скип опустил голову и зарылся носом в ямочку под ее ключицей, но ленивая расслабленность мгновенно слетела с Ивонны.

— Что ты сказал?! — взвилась она. — Что значит «на сей раз»?

— Да, на этот раз навсегда, — прошептал Скип. — Я понял это сейчас, подле тебя.

— Значит, у тебя бывало то же самое с другими женщинами?

Скип отпустил Ивонну и сел. Он смотрел прямо ей в глаза.

— Усек, — сказал он совершенно серьезно. — Да. Однажды, давно, правда, я совершенно искренне считал, что это навсегда. Но ты совсем другая, Вонни. Ты чудо, ты уникум!

Ивонна прильнула к нему и легла спиной на изголовье, которое они сделали, когда выращивали двуспальное ложе. Со всей силой она прижалась к Скипу, но смотрела прямо перед собой. Она заговорила быстро и взволнованно.

— Не забывай, между прочим, у меня есть образование и свои представления о жизни. Пойми меня правильно, я ведь понимаю, что тебе от меня ничего не нужно, кроме меня самой. Нам вместе хорошо и хорошо вместе работать. Я допускаю даже, что у тебя никогда прежде не было таких замечательных женщин, как я. И ты, Скип, тоже замечательный! Ты любишь учиться, умеешь думать. Я учу тебя, и это бросает вызов твоему интеллекту. Но что дальше? Я не так уж красива, не надо мне льстить. Пожалуй, разве что эффектна. Наверное, я первая влюбилась в тебя, когда ты показал мне, как я эффектно выгляжу. Помнишь? Целую вечность назад, на корабле? Но я далеко не королева красоты. Я же такая тощая! Я стараюсь учиться, как понравиться тебе, но у тебя наверняка были женщины и получше. А еще… Когда мне стукнет сорок, тебе будет всего-навсего тридцать два. Когда тебе сорок два, мне уже пятьдесят…

— Это ерунда! — сказал Скип.

— Ну конечно! Потому что к тому времени ты меня уже бросишь! Это часто не дает мне уснуть. Ты спишь, а я лежу, слушаю твое дыхание и думаю, что, даже если все будет хорошо, нам с тобой будет очень непросто. Но ты орел, а я голубка.

— Слишком романтично, — проворчал Скип. — Назови лучше меня гусем, а себя цыпленком.

Ивонна заплакала и отстранилась. Скип обнял ее.

— Ну прости, прости! Не надо было мне шутить. Я не нарочно, просто так уж я устроен. Я тебя не променяю… даже на этот поганый звездолет!

Когда Ивонна немного успокоилась, Скип странно посмотрел на нее.

— Ты что, скоро потечешь? — спросил он. Ивонна шмыгнула носом и кивнула:

— Похоже на то.

— Это вовсе не делает менее важным то, что ты сейчас сказала, но не нужно так расстраиваться, когда к этому нет никаких оснований.

— О-хо-хо! — Ивонна попыталась улыбнуться. — Проклятие! Почему мы не взяли с собой сигарет? В следующий раз будем умнее.

— Браво! — Скип потрепал ее по щеке. Затем он сел на край постели, чтобы видеть глаза Ивонны, и взял ее за руку. — Вонни, — начал он, — если бы у меня была привычка, как у тебя, беспокоиться насчет своего будущего, я и впрямь испугался бы. Но мне представляется, что скорее я надоем тебе и ты прогонишь меня, нежели я сам куда-нибудь намылюсь. Нам остается попробовать и посмотреть, что из этого выйдет. Лично мне очень хочется попробовать. И я сделаю все, чтобы это было навсегда. Ты чудо! — Скип перевел дыхание. — А чтобы доказать это, я расскажу тебе кое-что, чего не сказал бы никому другому. Быть может, я не должен этого делать, не знаю, но я хочу отдать тебе все, что имею.

На мгновение Ивонна вспомнила своего младшего брата, который, когда ему было пять лет, а ей как раз стукнуло четырнадцать, смущаясь и глядя на сестру влюбленными глазами, притащил ей в подарок кое-как самолично склеенную модель реактивного самолета.

— Я знаю, как управлять этим звездолетом, — просто сказал Скип.

Ивонна села.

— Да-да. — Скип покивал. — Когда мы с Агасфером маневрировали на орбите у Сатурна, он изволил показать мне, как управляют звездолетом, пока вы с Ваном катались на челноке. Сначала я думал, что он просто хочет показать мне эффект доплеровского «красного смещения», чтобы вместе порисовать его, а он возьми и дай мне урок управления. Это совсем просто. Единственное, что и впрямь сложно, так это попасть в рубку управления. Там нужно очень точно жестикулировать, иначе дверь в рубку не откроется. Серией специальных жестов запускаются двигатели. Причем, думаю, там налажена отличная защита «от дурака». Но управление совсем иное, чем в челноке. Рубка управления много меньше обсервационной, в ней находятся несколько навигационных экранов. Когда установишь курс, управление можно перевести на автопилот. В общем, ерунда. Я готов лететь куда угодно! Во всяком случае, там есть полные навигационные схемы, относящиеся к нашему краю Галактики. Сначала включаешь тягу Буссарда, для разгона, а потом, когда убедишься, что никому не повредишь, врубаешь фотонный двигатель.

— Наверное, Агасфер всецело доверяет нам, — вымолвила Ивонна.

Скип скорчил мрачную гримасу.

— В том-то и беда, — сказал он. — Он считает нас такими же безобидными, как и прочие существа атомной эры развития, каких ему, очевидно, приходилось видеть на других планетах. Можешь себе представить печальные последствия…

— То-то я смотрю, ты помалкиваешь.

— Вот-вот. Если помнишь, я едва не проболтался. Но вовремя сообразил, что Вану лучше ничего не знать. Чем больше я думаю, тем больше сомневаюсь. Он ведь и сам признает, что не очень-то мудро будет дать сигманский челнок в лапы нашим военным. Даже принимая во внимание, что они вряд ли сумеют сделать копию. Это будет ничем не проще, чем, скажем, для Маркони создать копию транзисторного телевизора. Но звездолет! Тут не нужно строить целого флота. Хватит его одного! Чего же проще? Прислать к Агасферу делегацию — а уж теперь-то делегацию с произведениями искусства он встретит с распростертыми объятиями, — тут же повязать его по рукам и ногам или, еще проще, убить — и ты властелин мира!

«Он любит меня настолько, что делится своими опасениями», — подумала Ивонна.

— А ты не можешь втолковать Агасферу, чтобы он никому больше ничего не рассказывал? — спросила она.

— Я пытался. Но поди-ка сформулируй, это не так-то просто!

— Слава Богу, что ты единственный. Скип! Ивонна прильнула к нему, но тот не пошевелился.

— Если ты думаешь, что нам привалило счастье, потому что я единственный обладатель тайны, то ты сильно ошибаешься, Ивонна.

— Наверное…

— Что «наверное»? Предположим, вся эта мощь достанется Америке. Я не такой уж патриот, но моя страна мне далеко не безразлична. Что ни говори, Америка поприличнее всех прочих. Ей достанет силы и мощи поддерживать всеобщий мир. Но я сомневаюсь, что все эти шаткие международные соглашения не рассыплются вскоре, как карточный домик. Посмотри, как они принялись тянуть одеяло на себя! Неужели такой договор лучше, чем никакого договора? Будет ли он работать? — Скип покачал головой: — Не знаю. А ты знаешь?

— Нет, конечно, — сказала Ивонна. — Но я верю…

— Не маловато ли тут одной веры? Думай, Ивонна! Думай, пожалуйста! Шевели своими хорошо смазанными мозгами! — Скип ласково поглядел на нее. — А мне нужен твой совет. Но потом. Сначала я должен решить сам, понимаешь? Сам.

Скалистый, испещренный кратерами Меркурий. Черное небо. Днем — свет гигантского Солнца, подобный огненному урагану; повсюду озера расплавленного металла, который ночью застывал и блестел при свете звезд. Искореженное величие!

Ивонна, кажется, поняла, каким образом на челноке осуществляется защита от слишком яркого света и, возможно, от жесткого излучения. Прозрачный корпус автоматически самозатемнялся, в зависимости от обстановки. Она только поражалась отсутствию перегрева внутри, учитывая то, что снаружи температура была около семисот градусов по Кельвину. Они хотят пройти вблизи Солнца… Но способна ли простая комбинация магнитного и электрического полей управлять не только заряженными частицами, но и незаряженными, в том числе и фотонами? Ивонна не была уверена, что это вообще теоретически возможно. Впрочем, она понимала, что физические теории землян — далеко не последнее слово в науке.

Все эти размышления шли как бы по поверхности ее мыслей. Ивонна чувствовала себя совершенно несчастной.

На корме челнока Скип с Агасфером увлеченно пытались с помощью масляных красок и сигманских пигментов нанести на холст великолепную картину огненной бури. Огромный светящийся вихрь, охвативший гигантский утес, сияющий мириадами слюдяных искр!

«Куда ему жениться, когда его зовет сама судьба? — думала Ивонна. — Независимо от того, какое решение мы изберем, я с каждым часом все более осознаю нашу вину. Сознаю, что я ему не пара и он того гляди пойдет на попятный, а я его, собственно, и не держу, и, возможно, едва ступив на Землю, он бросит меня. Может, оно и к лучшему? Но как бы я хотела, чтобы этого не случилось!»

Неподалеку от нее, в носовой части челнока, Ван возился с кинокамерой, которую взял с собой с корабля.

— Возьму себе хотя бы копию пленки, раз уж ничего другого не взять, — заметил он. — Моя дочка любит светлячков.

— Хотела бы я посмотреть на вашу дочку, — сказала Ивонна.

— Пожалуйста! — сказал Ван вполне искренне. — Почту за честь принять вас в своем доме.

«Ну-ну… — подумала Ивонна. — Это после того, как моя страна стерла с лица земли несколько ваших городов лишь для того, чтобы показать, что она способна превратить в пепел все, что создал Китай за четыре тысячи лет, если китайцы не позволят оккупационным войскам войти на свою территорию?»

— И я надеюсь, мы сможем нанести вам ответный визит, — продолжал Ван. — Моя дочка много слышала о Диснейленде. — Он вздохнул: — Я как-то побывал там и нахожу Диснейленд слишком легкомысленным. Но мы после революции вот уже три поколения боремся за то, чтобы вот такая Пинь могла приобщиться к настоящей культуре, получить все возможности для самореализации, ну и, конечно, пусть будет чуть-чуть легкомыслия.

«Если вас уже три поколения кормят одними обещаниями, — подумала Ивонна, — то почему с малышкой Пинь должно быть иначе? Ты даже не можешь просто привезти ее ко мне в Америку, потому что, когда ты едешь за границу, твоя семья остается в заложниках. Как я упрошу Скипа не уничтожать такое правительство во имя безопасности всех людей? Ведь этих лидеров не изменишь, они не меняются и не могут дать миру ничего лучше позорного мира Цезаря. А надолго ли такой мир? Римская империя разорвала себя на части. Византия исчезла. Или я не доверяю своим соотечественникам? Что, если мы скажем Алмейде, мол, Скип умеет управлять звездолетом? Не возьмет ли он Скипа в свои железные лапы? Не накачает ли его наркотиками, не станет ли пытать, покуда тот не выдаст свою тайну? А не он, так его начальство? Я голосовала за президента Бревермана. Он сидит теперь в доме Томаса Джефферсона… Но разве не в старой доброй Баварии начинал Гитлер?.. Что делать, что делать?»

Гравитация на Меркурии была несколько меньше, чем на нормально ускоряющемся звездолете, но Ивонна чувствовала такую тяжесть, словно была уже на Земле.

Тебе, разумеется, известны общие характеристики: фотосфера 1390 тысяч километров; масса — в 329–390 раз превышает массу Земли; энергия в пересчете на превращение материи в излучение — порядка 560 миллионов тонн в секунду; протуберанцы выбрасываются на расстояние до 150 тысяч километров, корона радиусом в несколько раз больше; солнечный ветер распространяется даже за орбиту Плутона. Ты, конечно, видела фотографии, научно-популярные фильмы по астрономии и трансляции с автоматических непилотируемых зондов. Все это очень интересно. Занимательные истории о нашем старом добром Солнце, которое представляет собой обычный желтый карлик и, как ожидается, еще около пяти миллиардов лет худо-бедно будет поставлять нашему миру лучистую энергию. Ты, конечно, и сама насмотрелась на Солнце. Проказливое светило! Оно может так отсвечивать на экране телевизора, что не даст тебе посмотреть твою любимую передачу, может сделать так, что нос у тебя покраснеет и станет шелушиться. А если очень уж разъярится и ты зазеваешься, то может и вовсе убить. И все-таки это наш старый приятель, Солнце!

Но, оказавшись лицом к лицу с этим хаотически мечущимся, завихряющимся пламенем, ты понимаешь, что вся эта предварительная информация не имеет уже никакого значения.

Посмотрев с Меркурия в сторону Солнца, ты видишь сперва невыносимо слепящее сияние: солнечную бурю! Колышущаяся, фонтанирующая грива сполохов в окружении лучезарного ореола, сверкающего на фоне звезд жемчугом и перламутром. Нет слов! Но ты перемещаешься ближе, сияние усиливается, пожирая все небо. Все горит, пылает, пламя становится вездесущим, ревет и ярится вокруг, покуда звездолет прошивает эту огненную бурю, которая воет, свищет, поет свою сладкую высокую песнь! Красные, зеленые, желтые, ярко-синие огненные пятна, которые способны сжечь любую неосторожно приблизившуюся планету. И ты не можешь помочь себе, иначе как прикрыв глаза и заткнув уши. Эта яростная мука поглощает тебя, пробирает до мозга костей и наполняет тебя ужасом…

И все эти несколько часов он не обращает на тебя никакого внимания, он кричит, чтобы ты уходила в свою каюту, раз тебе не нравится это зрелище, он сердится на тебя, и тебе приходится доказывать ему, что ты не трусиха, оставаться и смотреть, смотреть, а он со своим дружком гонит тебя прочь: ты мешаешь им, они мечутся, словно разразился Рагнарёк…

И вот худощавый седой человек, который любит свою маленькую дочку, стоит рядом и позволяет тебе прижаться к нему, поглаживает тебя по плечу и, когда рев ослабевает, подобно тому как стихает рев моря между двумя приливными валами, говорит тебе…

— Мы в полной безопасности, этот корабль уже бывал здесь раньше. Вам нечего бояться.

— Я знаю, знаю. Но почему все-таки так страшно?

— Весь этот свет, звук, вся эта кипящая, невообразимая жизнь… она ошеломляет. Чувства перегружены. Пытаясь защититься, разум отказывается принимать. А нашим художникам только подавай! Они сами стремятся к переизбытку впечатлений. Они рождены для этого. А я… Я предпочитаю отступить, я побаиваюсь. Жизнь сделала меня сдержанным, научила ничего не принимать близко к сердцу… Но в любом случае вы надежно защищены. Не обращайте внимания, все пройдет. Не надо было вам вообще смотреть на это.

— Нет, надо! Надо!

— Я понимаю, у вас совсем недавно было столько переживаний, ваши нервы на пределе. А это зрелище как бы снимает защиту, одновременно восхищает и пугает. Не знаю, отчего у вас такой несчастный вид, ведь все как будто идет хорошо для вас… и для человечества…

Грохот огненной бури стихает. Ты прижимаешься к своему одинокому другу и говоришь, говоришь, сама не зная что, открываешь ему свою душу, выбалтываешь…

Сперва он становится точно каменный, но потом приходит в себя и продолжает успокаивать тебя, покуда корабль, обогнув Солнце, не начинает удаляться от него и твой возлюбленный не уводит тебя, наконец, в твою каюту.

В его каюте было так тихо, что он слышал, как тишина звенит в ушах. Было пусто, лишь ложе для сна, больше ничего. Разве что ее фотография, словно всплеск света посреди этой голой пустыни. Его куртка промокла от пота, было противно, жарко, прилипшая к шее ткань мешала дышать. Он хотел стянуть куртку, выстирать и никогда больше не надевать, но не сделал этого.

Он достал свою кисть, обмакнул ее в чернильницу и стал писать, столь же внимательно продумывая каллиграфию, как и содержание:

Моя возлюбленная дочь!

Когда ты прочтешь это письмо, если, конечно, прочтешь, ты будешь уже девушкой, красивой, стройной, веселой, умеющей, где бы ты ни была, окружить себя верными друзьями. А я уже умру или буду совсем старым, еще более угрюмым и суровым, чем теперь. Что мне делать с тобой? Мне, папе той самой малышки Пинь, которая встретит меня дома, ухватит за большой палеи, и потащит гулять по саду и, быть может, назовет меня «большим мешком любви». Но могу ли я ожидать от мадемуазель Ван чего-либо большего, нежели уважения к заслугам отца, который некогда сделал одну вещь, о которой не забыли? Все это вполне естественно и правильно. Я и впрямь мню о себе не больше, чем как о грешном существе, которому пришлось вынести свое бремя во имя грядущего светлого будущего.

Пойми, я не жалею себя. Насмотревшись на нищих духом людей Запада, которых не заботит ничто, кроме их собственной жизни, я понял, какое мне выпало счастье. Когда у тебя появятся свои дети, ты поймешь меня. И все-таки позволь мне протянуть руку через время и дотронуться до тебя.

Если когда-нибудь ты прочтешь это письмо, тебе уже будет известна вся эта история. И я хочу, чтобы ты, только ты, поняла, что за моей неброской личностью скрывался человек, который не знал до конца, каков он на самом деле, человек, который познал одиночество, растерянность, страх, слабость… Я хотел бы, чтобы ты получше узнала меня. Поэтому я поклялся себе ничего не скрывать и не приукрашивать, но написать то, что было, чтобы ты могла прочесть, когда повзрослеешь.

В этот час я вижу единственную цель своей жизни в том, чтобы ты дожила до этой минуты.

Сегодня мы прошли через самый ад. Ты, наверное, прочтешь об этом полете. Очень может быть, что к тому времени облет Солнца будет считаться делом обычным, как нечто, что влюбленные, взявшись за руки, проделывают, сидя в пассажирском лайнере, направляющемся к Сатурну. И все-таки я видел ад! Но и Творение! То самое чудо, которое заставляет подснежник раскрывать свой венчик еще до ухода зимы. Но ад, я говорю, ад, тот самый, который своим огненным языком может мгновенно слизнуть мой Цветок… но и тот самый, что способен дать ему просветление, какое испытал я…

Потрясенная, в паническом страхе, одна женщина, которую я пытался успокоить, прижалась ко мне… Наверное, она не отдавала себе отчета в том, что делает… Но теперь у империалистов есть сила, способная уничтожить тебя. Я надеюсь… Неважно. Уже дважды они нарушали свою клятву. Третьего раза быть не должно. Я иду, чтобы сделать все, что в моих силах.

Это мой долг перед человечеством. Пинь, это мое неуклюжее признание — не более чем претензия. Но то, что я делаю, — дар моей любви к тебе.

Он засомневался, как подписываться — «папа» или «твой отец», выбрал более значительную формулировку, перечел письмо, сложил его и запечатал. К горлу его подступил комок.

«Можно ли быть уверенным, что мое правительство — единственная сторона, охотящаяся на Ивонну Кантер?» — подумал он.

Из своего багажа он вытащил пистолет, взятый по настоянию генерала Чу. Генерал оказался весьма прозорлив.

Возможно, конечно, что Вэйберн и Кантер ничего никому не скажут, но рассчитывать на это никак не приходится. Факт остается фактом — они ничего не сказали ему. В любом случае генерал Чу не пожелает допустить, чтобы пламя Солнца обрушилось на Пекин.

Ван проверил магазин и затвор, засунул пистолет в кобуру под левой рукой, спрятанную под курткой. Пуговицу он не застегнул, чтобы в случае чего не было задержки, затем сунул письмо между своими не очень-то пухлыми научными отчетами и вышел из каюты с намерением действовать по обстановке.

Глава 15

— Прости, у меня была истерика.

— Ты прости. Я не обращал на тебя внимания. Давай замнем для ясности. Мы оба немного тронулись.

Остальное сказали их тела. Потом Скип с Ивонной отправились к пищевой машине.

— Закажи мясо по-французски, — попросил Скип. — Если хочешь чего-нибудь этакого, тоже валяй заказывай. Мне нужно подкрепиться!

Ивонна понимающе засмеялась. Она проделала все необходимые пассы, взглянула на результирующие диаграммы и уточнила свои команды, чтобы меню в точности соответствовало заказу Скипа. (Мясо млекопитающего, типа говядины, полтора килограмма… размеры… плотность… степень тепловой денатурации… температура… оттенки вкуса…) Как настоящий шеф-повар, она быстро справилась со своей задачей и позволила себе немного помечтать.

— Еще несколько дней, и мы дома…

— Угу. Не худо бы только соломки подстелить, на землю-то. Времечко будет горячее. Но я думаю, если мы займем жесткую позицию, то как-нибудь отобьемся… А-а! Приветствую вас, профессор!

Ивонна повернулась, волосы ее разлетелись волной.

— Добрый вечер, — сказала она. — Не поужинаете ли с нами?

Ван стоял прямой как палка. Губы его едва шевелились, лицо ничего не выражало, лишь слегка подрагивал правый уголок рта.

— Вам уже лучше? — спросил китаец Ивонну.

— Спасибо, все в порядке. Отдохну еще пару часиков и, наверное, совсем приду в себя. — Ивонна искренне улыбнулась. — Если бы не вы, могло быть много хуже.

— Где сигманец? — Голос Вана был хриплым и напряженным.

— Кто его знает, — бросилСкип. — Смотрит, поди, свои сигманские сны. Что-нибудь срочное?

— Да, — сказал Ван и повел плечом, словно что-то жгло ему грудь под курткой. Последовал неуловимый жест, и Скип с Ивонной в изумлении уставились на профессора. В руке у него был пистолет. — Руки вверх! Не двигаться! — крикнул Ван.

— Что за черт?! — Скип сделал движение рукой к поясу своих шорт.

Ивонна завизжала.

— Стоять! — крикнул Ван. — Иначе я убью ее! Скип поднял руки. Ему уже приходилось видеть такую решимость в глазах. Сердце его колотилось, он мгновенно взмок, неприятный запах пота стал распространяться в ароматном воздухе звездолета. Скип слышал тяжелое дыхание стоявшей справа от него Ивонны.

— Отлично, — сказал Ван. — Теперь слушайте меня. Я опытный стрелок, а этот пистолет не дает осечки. В магазине восемь патронов и один в стволе. Полагаю, система вам известна. Семь зарядов двойной мощности. Гидростатический удар смертелен. Первые же два заряда послабее. Но их вполне хватит, чтобы вывести вас из строя, мистер Вэйберн. Скажем, раздробить колено. Надеюсь, это заставит вас исполнять мои приказы. А чтобы вы не сильно спорили, доктор Кантер побудет у меня заложницей.

«Стой тихо и не шевелись, — думал Скип. — Лови момент. И во имя всего святого, никакого геройства! Лицо-то у него каменное, но он вот-вот сорвется. Вон как с него льет!»

Скип набрал в легкие побольше воздуха и задержал дыхание, мускулы его немного расслабились, он потихоньку брал себя в руки.

— Чего вы хотите? — спросил он уже почти спокойно.

— Хочу управлять звездолетом, — сказал Ван. — Вы умеете, а я нет.

— Да откуда? Я никогда…

— Бросьте! Доктор Кантер в истерике проболталась. Теперь я знаю правду!

— Нет! — вскрикнула Ивонна, словно с нее сдирали кожу. Она рухнула на колени и, рыдая, закрыла лицо руками.

— Не убивайтесь так, — произнес Ван по-прежнему деревянным голосом. — Кляните меня за то, что я обошел вас. Кляните сигманца, который безрассудно доверился вам, не отдавая себе отчета в том, что доверился существам, психика которых подвержена стрессам. Кляните своего любовника, который бросил вас на произвол судьбы, когда вы так в нем нуждались. Но в первую и в последнюю очередь кляните господ империалистов, которые не держат своего слова. Теперь я больше не доверяю вам. Последствия могут быть столь серьезны, что я не имею права доверять никому, кроме лидеров своей страны. В противном случае это было бы предательством интересов всего человечества.

— Вы поступаете глупо, — вымолвил Скип. Он ощутил, как по всему его телу пробежал холодок — предчувствие развязки, — и сам удивился своим словам. — Профессор, вы же специалист по семантике. Что, собственно, означает ваш ярлык «империалисты»? Что он решает? Разве Вонни не сказала вам, что я не намерен иметь с ними дело?

«А может, она сказала правду, что я еще не решил?» — подумал он.

— Нет, не сказала. Она лишь упомянула, что сигманец научил вас управлять кораблем, — продолжал Ван ровным, страшным голосом. — Факты говорят сами за себя, вы умолчали об этом. Я готов поверить, что вы человек доброй воли. Это вполне вероятно, но я не могу полагаться на интуицию. Я живу только своим умом. Если тайна известна вам, то в скором времени по прибытии на Землю она станет известна многим. Кто будет первым? Что он предпримет? Я не могу позволить себе рисковать будущим миллиардов людей. Оно перевешивает судьбы вас обоих, Агасфера и меня вместе взятых. Итак, не будем терять время. Ведите меня в рубку управления.

— Будет лучше, если мы подчинимся, милая, — сказал Скип подавленной, плачущей Ивонне, но та как будто не слышала его слов.

— Помогите ей встать, — велел Ван. — Держите руки так, чтобы я видел их. Я наблюдал как-то за вашей зарядкой и знаю, на что вы способны.

— Пойдем, девочка, — сказал Скип Ивонне и поднял ее на ноги.

Та бессильно повисла у него на плече. Скип похлопал ее по голой спине, довольно сильно. Ивонна закашлялась, затем собралась с силами и пошла рядом со Скипом под дулом пистолета.

— Я не причиню вам вреда без особой на то нужды, — сказал Ван. — Я прикажу ей связать вас и сам проверю веревки. О вашем питании и прочем я позабочусь сам. По прибытии на околоземную орбиту я сообщу миру, что все в порядке, но мы просим несколько часов не беспокоить нас, чтобы мы могли завершить некоторые приготовления. Не то что я боюсь, что какой-нибудь космический корабль с Земли прилетит нам навстречу раньше указанного срока. Они и без того наверняка будут следить за нашим приближением. Но я переведу корабль на нестандартную полярную орбиту, и мы отправимся в Пекин на челноке. Затем я возьму сюда, на борт звездолета, наших людей и на месте покажу им, как устанавливать безопасный уровень силового поля и управлять этим кораблем. И все будет отлично, и вы наверняка сможете вернуться домой. А если вам не разрешат, я полагаю, мое влияние обеспечит вам приемлемые условия.

Коридор все поворачивал и поворачивал, по стенам тянулись необыкновенные живые фрески. Листья и цветы шевелились и приветствовали идущих своими чудесными ароматами. Пол пружинил под голыми ступнями. В теплом влажном воздухе висели звуки, напоминавшие удары гонга.

— А что вы намерены делать с сигманцем? — спросил Скип.

— Это зависит от обстоятельств, — ответил Ван механическим голосом. — С ним сделают то, что впоследствии сделают со всей его расой. При новой встрече с сигманцами люди должны выглядеть миролюбивыми, поэтому нам необходимо освободить этого Агасфера от его демонов.

— Стоп! — простонала Ивонна. — О Скип! Что сказать?

Что я могу сделать?

— Ничего, — ответил он. — Я не виню тебя, нет. Я люблю тебя!

Сперва Скип решил поводить китайца за нос, но внутреннее расположение звездолета было слишком очевидным. Наконец они остановились перед закрытой переборкой, в которую были вмонтированы экраны и силовое устройство.

— Покажите, как открывается, — потребовал Ван. Дело в том, что, вообще говоря, тут требовалась специальная, довольно тонкая жестикуляция, но, видимо, для людей Агасфер уже встроил адаптер, так что в итоге дело сводилось к полудюжине простых и понятных жестов. Вход открылся, впереди было темно.

— Доктор Кантер входит первой, — скомандовал Ван. Когда та вошла, ее фигура осветилась серебряным светом. Стало видно, что делается внутри: сферическое помещение, метров пять в поперечнике. В дальнем конце виднелись какие-то параллелепипеды, где, видимо, находился пульт управления. — Теперь идите вы, мистер Вэйберн, — велел Ван. — Ступайте мимо доктора Кантер вон к тем приборам. Она останется подле меня.

Сфера замкнулась позади них. Они стояли, окруженные моделью звездного неба. Модель эта была не абсолютно точной, скорее просто схематической. Свет, отражавшийся от людей и от аппаратуры, видимо, каким-то образом поглощался. Были видны самые яркие и самые близкие звезды, хотя большинство последних в натуре увидеть невооруженным глазом было невозможно. Люди видели солнечный диск, рядом голубую Землю, золотую Луну и светящуюся точку звездолета. Ни один звук снаружи не проникал в эту рубку управления.

Ван расположился у входа.

— Встаньте передо мной, доктор Кантер, — велел он. — Метрах в двух… И не застите мне… Вот так. Мистер Вэйберн, мне известно, что управление тут почти такое же, как у челнока, но я хочу, чтобы вы продемонстрировали мне. Плюс полный комментарий к вашим действиям.

— Так мы разбудим Агасфера, — заметил Скип.

— Я знаю. — Ван кивнул. — Не вздумайте свалить меня с ног, дав резкое ускорение. Я хорошо тренирован и привык к полетам в самых тяжелых условиях, с какими приходилось сталкиваться нашим космонавтам. Не забывайте, что жизнь доктора Кантер в ваших руках.

Скип еще больше помрачнел.

«Заблокировать управление я не могу, — размышлял он. — А увидев раз, как это делается, до всего прочего он дойдет сам. Может, будущее и впрямь за китайцами?»

Скип принялся жестикулировать.

— А вот так управление передается автопилоту. Если повторить, снова переходим на ручное.

— Вижу. Хорошо. Дайте подумать… Так. — Ван взялся рукой за поручень, ожидая перехода к невесомости. — Установите курс на Марс. Я хочу понять принципиальную схему.

Скип зацепился ногой за горизонтальный стержень, что был перед ним, и снова стал жестикулировать перед экранами. Все его жесты прекрасно читались со стороны. Он изменил курс звездолета, как ему было приказано, подробно объясняя каждое свое действие.

«Никакого героизма!.. — сдерживал себя Скип. — Ничего такого, что может насторожить его. Он убьет Ивонну. Убил бы лучше меня… Китайцы-то, небось, оставят нас в живых, посадят под пожизненный домашний арест. Почему бы и нет? Чем плохо? Но что станется с моими друзьями-ушельцами? Что будет с ними? Урания и ее малыши, Роджер Нил, Дэн Киу, «викинги», бороздящие морские просторы Земли, Клариса…»

И многие, многие другие… Сотни их он знал в лицо, тысячи никогда не видел… Люди, которые оставляли человечеству надежду на новую жизнь, не ту, что обещает Ван Ли… А его родители, братья, сестры, родственники Вонни, семья Алмейды, Тьюлис, Курланд и все их близкие — что будет с ними?

Тем временем Скип разворачивал звездолет. Курс постепенно менялся. За коротким периодом невесомости при небольшой центробежной силе, пока корабль разворачивался, последовала стадия линейного ускорения, вектор которого был направлен в сторону планеты, названной именем бога войны. Наверняка сигманец не оставит этого без внимания и скоро явится…

— Как я это объясню Агасферу? — спросил Скип. Он повернулся и увидел, как пот ручьями льет по лицу Вана, капая на куртку, отливавшую серебряным светом.

— Надеюсь, доктор Кантер нам поможет, — ответил Ван.

— Я не знаю, — еле слышно сказала Ивонна. — Разве что мы пройдем к звукосинтезатору…

— Может, лучше я попробую с ним объясниться? — предложил Скип.

— Нет! — отрезал Ван. — Откуда мне знать, о чем вы там сговоритесь? Мы должны разработать такую схему действий, чтобы ситуация постоянно была под моим контролем. — Китаец по-волчьи ощерился. — Что-то вроде доктрины устрашения, имевшей место в эпоху ядерного противостояния…

Тут сфера отворилась, и вошел Агасфер. Все его четыре глаза были широко открыты. Клешни щелкали. В пластинах отражался свет звезд, мимо которых он проходил.

Ван открыл огонь.

Выстрелы были оглушительны. Два первых заряда потрясли сигманца. Ван отступил к переборке и закрыл собой созвездие Девы. Оттуда он выстрелил третий раз, двойным зарядом.

Пуля пробила броню и вонзилась в тело Агасфера. Из раны потекли внутренние соки. Агасфер осел на пол. Потом взвыл, подобрался и пополз к Вану. Тот стрелял и стрелял. И с каждым выстрелом жизнь уходила из тела, принадлежавшего творцу стольких прекрасных вещей! Между выстрелами в Агасфера китаец угрожающе переводил ствол пистолета на Скипа с Ивонной. Ивонна вцепилась в поручень и кричала, кричала, кричала… Скип отвернулся. После четвертого выстрела Агасфер уже не мог ползти. Его глубоко сидящая, распределенная по всему телу жизнь почти ушла из него, вытекла на пол серебристым ручейком. Тут Агасфер поднял свою клешню и резко выбросил ее вперед. Толстая струя пищеварительной кислоты пересекла Млечный Путь и ударила прямо в грудь Вану. Кислота мгновенно проела одежду и впилась в плоть. Гремя броней, Агасфер вновь осел, вздохнул и замер.

Ван взвыл от боли, но пистолета из дрожащей руки все же не выпустил.

— Тут еще… три пули, — выдавал он из себя, корчась от мучений. Не обращая внимания на то, что кислота сжигает ему пальцы, левой рукой он расстегнул куртку и выпростал наконец руку из рукава. Рукавом он пытался обтереть язву, расползавшуюся у него на груди. — Я буду, буду жить, — выговорил он дрожащим голосом. — Рана не смертельная… Надо бы… щелочь…

Шаг за шагом Скип осторожно приближался к китайцу.

— Давайте я взгляну, — предложил он. Ивонна подошла к Скипу, тот обнял ее и что-то шепнул ей на ухо. Та взяла себя в руки.

— Нет, — отказался Ван. — Не подходите… ко мне.

— Может, я? — предложила Ивонна. — Давайте помогу. — Она сжала кулаки, глубоко вздохнула и подошла к китайцу. — Если почувствуете, что теряете силы, вы убьете нас, не так ли? Позвольте мне посмотреть, что я могу сделать, чтобы вы не потеряли сознание. Я женщина, драться не умею. Вы запросто справитесь со мной, если что…

— Если что, я стреляю, — выдавил из себя Ван, объятый сжигавшим его пламенем. — Я еще… полон сил… Вэйберн, я еще не ослаб… Пусть доктор Кантер подойдет… Но вам не выбить у меня пистолет, уж как-нибудь…

— Договорились, — сказал Скип.

Под дулом пистолета Ивонна подошла к китайцу и осторожно потянула его куртку за воротник. Ван держал ее под прицелом.

— Мне нужно переложить пистолет в левую руку, — сказал он. — Потом вы освободите мою правую руку.

— Хорошо, — сказала Ивонна.

Тут она обеими руками схватила Вана за запястье правой руки и обрушилась на китайца всем телом. Грянул выстрел, пуля отрикошетила от пола и попала в звездный купол. Ван отбросил Ивонну в сторону, но тут на него набросился Скип и отвел пистолет дулом в потолок. Попытайся он выхватить его, наверняка получил бы пулю в голову. Свой клинок «кузнечик» привел в боевое состояние еще до того, как нежданно-негаданно был убит Агасфер. Прыгнув, Скип выхватил клинок из пояса и вонзил его в горло китайца так, что лезвие прошило его насквозь фонтаном брызнула кровь, заливая обоих мужчин и Ивонну. Ван откинулся на спину и замер. Скипу с Ивонной показалось, что он еле слышно успел вымолвить: «Яо…» Затем послышалось жуткое клокотание, и наступила страшная тишина. На полу рубки управления смешалась кровь человека и сигманца, ручейки текли в сторону Южного Креста.

Глава 16

Скип с Ивонной положили мертвых у входа в холл, в отсеке, где встретились впервые. Ивонна взяла Скипа за руку.

— Мы не можем просто так выбросить их в космос, — сказала она сквозь слезы.

— И мы не можем отдать Агасфера в руки наших прозекторов, — добавил Скип. — Они заслуживают похоронной церемонии.

— Но что мы можем? То есть… Ну, ты знаешь, как? В каком вероисповедании? В какой традиции? Я понятия не имею. Какие-то обрывки из кадиша, из христианских обрядов, смутные воспоминания о похоронах… Если учесть, что ни мы, ни они не принадлежим ни к какой церкви… Что можем мы предложить, кроме пышной похоронной речи? — Ивонна смотрела прямо перед собой. — Ничегошеньки. У нас внутри еще более пусто, чем за бортом корабля…

— Я думаю, тут подойдет наше напутствие, — задумчиво сказал Скип.

— Что? — Ивонна недоуменно посмотрела на него.

— Так мы, «кузнечики», хороним своих друзей. Никто не знает, кому принадлежат слова, но они известны почти всем нам. Звучит это так: «Прощай, уходящий. Спасибо тебе за твой дар любви, который пребудет с нами повсюду, где бы мы ни были. Он будет с нами на любой стоянке, где бы мы ни встретились, и он будет передан нами другим, когда мы, как и ты, обрящем покой. А до тех пор мы будем радоваться небу, ветру, воде и огромной нашей Земле, и мы будем помнить о тебе…» — Скип понизил голос. — Там есть еще слова, — сказал он тихо. — А еще мы обычно сажаем на могилу полевые цветы или что найдется под рукой. Ну как, годится?

— Да, конечно, — сказала Ивонна.

По ее голосу Скип понял, что ей стало чуть-чуть легче.

— Будем считать, что они наши товарищи, — заключила Ивонна. — Причислим, так сказать, к лику ушельцев. Ведь в ушельцах вся наша надежда.

Они стояли на мостике в обсервационной рубке и смотрели, как прямо на глазах увеличивается в размерах старушка Земля. Посреди тьмы и звезд она светилась бледной голубизной. Над теми районами, где лил дождь, белыми вихрями завивались облака. Солнечный свет отражался от океанских равнин. Неподалеку от Земли была видна Луна, иссеченная шрамами, безжизненная, потому что в далеком прошлом она подверглась метеоритной бомбардировке. Правда, теперь на Луне, на немногочисленных обитаемых станциях жили люди.

— Агасфер любил Землю, — тихо сказал Скип.

— Ван Ли тоже любил ее, — произнесла Ивонна. Скип кивнул.

— Посмотрим, удастся ли нам сохранить ее, — сказал он. — Впрочем, стоит ли так говорить? Сколько уже было у нашего мира разного рода спасителей!

«Не потому ли двое из нас четверых отправятся теперь прямо к Солнцу?..» — подумал он.

Но постепенно печаль отступала, как оно и должно быть. Еще несколько дней Ивонна со Скипом строили планы на будущее и разбирались подробнее, как управлять звездолетом.

В каюте было тихо. Они отключили музыкальное сопровождение — слишком уж оно напоминало о погибшем Агасфере. Мало-помалу они выяснили, как научить корабль «петь» земные песни. Атмосфера оставалась по-прежнему плотной, жаркой, влажной и пахучей, так как Ивонна со Скипом боялись погубить сигманские сады. Но они задумали перевести их в отдельные помещения, что-то вроде оранжереи, а в остальных помещениях сделать атмосферу более подходящей для людей и земной растительности.

— А ты уверен, что нам удастся контролировать дальнейший ход событий? — спросила Ивонна.

— Нет, — ответил Скип. — У меня есть некоторые сомнения, но я абсолютно уверен, что мы с тобой видели финал погони за этой мощью, которая должна служить лишь…

— Лишь просветлению духа! — закончила Ивонна.

— Пусть так, — согласился Скип и запустил пальцы в свою шевелюру. Затем он подошел к Ивонне. — Звездолет наш. Твой и мой. Мы не отдадим его ортодоксам. Никаких ортодоксов! У них была возможность показать себя, что они и сделали. Во всей красе! Пусть и остаются с носом! Им нас не взять. Если уж на то пошло, мы просто покинем Землю. Я знаю тут парочку планеток, пригодных для жизни. Но, думаю, нам лучше остаться здесь. Я уверен, мы отобьемся. И более того, мы сможем посещать Землю, не опасаясь, что нас схватят. Не забывай, нас не взять и в челноке. Заодно мы будем переправлять сюда заинтересованных ученых. Конечно, в основном на борту будут наши люди.

— Какие люди?

— Ушельцы! Те, кого я знаю лично, славные ребята, искатели приключений, у которых нет никакого интереса жить чужой жизнью. — Скип встал, обнял Ивонну за плечи и улыбнулся: — А может, ты выберешь кого-нибудь из ортодоксов, людей вроде тебя. Замечательно! Как только они решатся пойти с нами, они тоже станут ушельцами.

Разговор происходил в их каюте, и все жесты Скипа тенями отображались на стенах. Но на самом деле Скип имел в виду Большой Космос.

— И мы будем править миром? — спросила Ивонна.

— Нет! — ответил Скип. — Разве ты не понимаешь, дорогая, что в этом-то и есть все зло? Зачем нам власть над людьми? Зачем нам желать ее и бояться, что другие возжелают такой власти? Агасфер прилетел сюда вовсе не для того, чтобы загнать человечество в ярмо.

— Мне еще предстоит научиться думать по-твоему, — тихо сказала Ивонна. — Я не могу себе представить, чтобы кто-либо, когда мы умрем, вздумал направить эту силу на осуществление высших целей с благими намерениями…

— Мы не можем упустить такой шанс, — заметил Скип уже не так горячо. — Я предпочитаю рассчитывать на то, что люди в конце концов поймут, что этим миром не нужно управлять. Но чем больше я думаю о возможности построения такого корабля на Земле, даже через тысячу лет, тем более бредовой представляется мне эта идея.

Ивонна резко встала и обняла Скипа.

— Ничего подобного, дорогой! Я глупая. Мне бы сразу сообразить, учитывая, сколько технарей я перевидала на своем веку… Послушай, в природе нет никаких тайн. Весь вопрос в том, возможно это или нет. Если наши ученые будут знать, что это в принципе возможно, этого уже достаточно. Они в лепешку разобьются, но найдут решение! Как ты не понимаешь, что стоит их только поманить, и они отдадут этому делу все, что имеют! Скип, ты любишь держать пари. Так вот, я держу пари, что мы с тобой доживем до того времени, когда звездолет, сделанный руками людей, — пусть не такой совершенный, но все-таки звездолет! — отправится к сигме Дракона. Скип довольно рассмеялся:

— Ну нет, слишком уж велик, по мне, срок. Впрочем, если ставки будут не слишком обременительны, я готов.

Теперь заговорила Ивонна. Громко, словно ее слушали потомки.

— Ты получишь свой шанс. Ты пройдешь тысячу своих дорог и найдешь сотню, которые окажутся новыми и добрыми, потому что мы достаточно умны и видим, что никто пока не додумался указать миру, как ему жить.

— Не хорони уж так их, — заметил Скип. — Я не претендую на особое благородство души. Просто мне хочется провести остаток жизни среди планет, а может, даже звезд, и наслаждаться всей полнотой жизни.

Ивонна покраснела.

— Я тут наболтала, да? Мне еще надо научиться быть самой собой. Ты научишь меня?

Скип обнял ее. Они стояли между Землей и Магеллановым Облаком.

— Знаешь, насчет нашей проблемы, как нам с тобой быть вместе… — сказал он. — Мы не нашли решения, да и не надо. Уже нет нужды! — Скип помолчал. — Пойду-ка я переведу корабль на орбиту. И не забудь, хотя мне это и не по душе, что ты собиралась сочинить наше послание народам Земли.

ПЛАНЕТА, С КОТОРОЙ НЕ ВОЗВРАЩАЮТСЯ ^(роман)

…мудрость лучше силы, и, однако же, мудрость бедняка пренебрегается, и слое его we слушают. Слова мудрых, высказанные спокойно, выслушиваются лучше, нежели крик властелина между глупыми. Мудрость лучше воинских орудий; но один погрешивший погубит много доброго

Екклесиаст 9,16–18

Земляне должны спасти человеческую расу от гибели. Безжалостная и прекрасная Вселенная требует от них мужества и стойкости…

Глава 1

Где-то защелкали реле, и что-то забормотал про себя робот. Аварийный свет, тревожно мигая, постепенно стал из красного багровым, а сирена тем временем начала по-идиотски выть.

— Убирайтесь отсюда!

Трое техников бросили работу и, пытаясь удержаться на ногах, ухватились за поручень у ближайшей стены. Контрольная панель мигом раскалилась, став похожей на пурпурный ковер. Лишившись веса, техники поплыли к двери, сопровождаемые воплями сирены.

— Убирайтесь, вы…

Они покинули отсек корабля раньше, чем Кемаль Гуммус-Луджиль закончил свою фразу. Он выругался им вслед, затем ухватился за кольцо в стене и подтянулся к панели.

Радиация, радиация, радиация, стонала сирена. Радиация была настолько сильной, что пробила всю защиту, ионизировала воздух в машинном отделении и заставила всю систему аварийной сигнализации сойти с ума. И уровень ее возрастал — Гуммус-Луджиль был достаточно близко к измерительным приборам и видел их показания. Интенсивность излучения росла, но все же он мог около получаса оставаться здесь без особой опасности для жизни.

«Черт бы побрал этих слабоумных трусов, — со злостью подумал Кемаль. — Тоже мне, техники — да они же настолько боятся гамма-лучей, что опасаются даже проходить мимо конвертера!»

Он вытянул перед собой руки и, касаясь кончиками пальцев противоположной стены, сумел уменьшить скорость своего полета в условиях невесомости. Дотянувшись до выключателя, он щелкнул им. Немедленно сработала автоматическая защита, и ядерное пламя в конвертере превратилось в маленькое солнце. Черт побери, человек мог пока справиться с подобной вещью!

Включились и другие реле. Опустились дефлекторы, перекрывая поступление горючего. Генераторы начали создавать демпфирующее поле, которое должно было остановить реакцию.

Но не остановило!

Кемалю потребовалось несколько секунд, прежде чем он осознал этот факт. Сам окружающий воздух был насыщен смертью; его глаза ощущали жжение, легкие должны были вот-вот начать гореть. Однако вскоре интенсивность радиации стала спадать — это ядерная реакция уступала действию демпфирующего поля. Кемаль наконец-то мог заняться поисками неисправности. Он поплыл вдоль огромной панели к приборам автоматического обеспечения безопасности. От нервного напряжения у него под мышками выступил липкий пот.

Экипаж корабля проводил испытания нового, усовершенствованного конвертера, и ничего больше. Неисправность могла, конечно же, случиться в любом его агрегате, но сложнейшая система контроля и блокировки должна немедленно вмешаться, устранить неисправность, и…

Сирена начала выть еще громче.

Кемаль ощутил, что все его тело покрылось потом. Дефлекторы остановили доступ горючего, однако ядерная реакция не прекратилась. Демпфирующего поля не было! За кожухом конвертера горел адский огонь. Пройдут часы, прежде чем он погаснет, но к тому времени весь экипаж корабля будет мертв.

Некоторое время Кемаль висел в воздухе рядом с контрольной панелью, испытывая ощущения, словно при бесконечном падении (так действовала на него невесомость), оглушенный воем сирен и почти ослепленный дьявольским пульсирующим огнем аварийных ламп. Он должен немедленно остановить этот кошмар!

Защитные перегородки закрылись за ним, и система вентиляции прекратила постоянное гудение. Автоматика системы безопасности не позволила распространяться отравленному воздуху по всему кораблю. Она, по крайней мере, еще функционировала. Но о человеке она не могла позаботиться, и радиация продолжала проникать в его плоть.

Он сжал зубы и взялся за работу. Ручное аварийное управление оказалось исправным. Он включил свой интерком и сказал:

— Гуммус-Луджиль — капитанскому мостику. Я собираюсь вывести радиоактивные газы в космос. Это означает, что кожух корабля будет оставаться раскаленным в течение нескольких часов. Кто-нибудь находится снаружи?

— Нет. — Голос диспетчера звучал испуганно. — Мы все собрались у люков спасательной шлюпки. Может быть, нам стоит немедленно покинуть корабль и позволить ему сгореть?

— И превратить в груду металлолома механизм стоимостью в миллиард долларов? Нет, спасибо за совет! Стойте там, где стоите, и с вами ничего не случится.

Кемаль презрительно усмехнулся и, уперевшись ногами в пол, начал поворачивать колесо управления аварийных люков.

К счастью, вспомогательные устройства были механическими и гидравлическими, и теперь, когда вся электроника вышла из строя, стоило поблагодарить их создателей. Кемаль напряг все мускулы, пытаясь справиться с тугим колесом. Где-то на корме корабля открылся ряд люков, и потоки раскаленных газов вырвались во тьму, затем все разом погасло.

Постепенно сигнальные огни изменили цвет с красного на желтый, и сирена приглушила вой. Уровень радиации в машинном отделении начал спадать. Кемаль с облегчением подумал, что не успел получить опасной дозы радиации. Но доктора скорее всего отстранят его на несколько месяцев от работы.

Он вышел в соседний отсек через специальный люк, сбросил там одежду и отдал ее роботу-стюарду. В следующем отсеке находились три дезинфицирующие кабины. Прошло не менее получаса, пока счетчик Гейгера успокоился, — это означало, что Кемаль может появиться среди других людей. Другой робот-стюард протянул ему чистый комбинезон, и Кемаль направился на капитанский мостик.

Когда он вошел в отсек управления, диспетчер вздрогнул.

— Не трусь, приятель, я знаю, что немного радиоактивен, — с иронией сказал Кемаль. — Ты хочешь, чтобы я отныне ходил с колокольчиком в руках, звонил в него и стонал: «Заразен, заразен!» Не дождешься. А теперь я хочу связаться с Землей.

— Э-э… да-да, конечно. — Диспетчер выплыл из кресла и приблизился к панели управления передатчиком. — Кого вызвать?

— Главный офис института Лагранжа.

— Что… что неисправно? Ты выяснил?

— Конечно. Такая авария не могла произойти случайно. К счастью, среди экипажа нашелся один человек, у которого в голове оказался мозг, а не устрица — иначе корабль был бы покинут, а конвертер разрушен.

— Ты хочешь сказать…

Кемаль поднял руку и написал указательным пальцем в воздухе семь букв: С,А,Б,О,Т,А,Ж.

— Саботаж, — пояснил он. — Я хочу отыскать этого ублюдка, а затем повесить на его же собственных кишках.

Глава 2

Когда зазвучал звонок интеркома, Джон Лоренцен смотрел в окно отеля. Он находился на пятьдесят восьмом этаже, и спуск на скоростном лифте вызывал у него ощущение легкого головокружения. На Луне не было таких небоскребов.

Под ним, над ним, вокруг него простирался город, подобный каменным джунглям. Он перебрасывал гибкие мостики с одной стройной башни на другую, переливался яркими огнями и уходил за горизонт. Белая, золотая, красная и синяя иллюминация не была сплошной: то тут, то там были разбросаны темные пятна парков, расцвеченные фонтанами огней. Кито простирался на много километров и, казалось, никогда не спал.

Приближалась полночь — время, когда с соседнего космодрома должны были стартовать множество космолетов. Лоренцен хотел полюбоваться этим фантастическим зрелищем, знаменитым на всю Солнечную систему. Он выложил двойную плату за комнату, выходящую окнами в сторону космопорта, и испытывал некоторые угрызения совести — ведь платить по счету придется институту Лагранжа. И все же Лоренцен пошел на это: он никогда не видел ничего подобного. Детство он провел на заброшенной ферме на Аляске. Потом последовали годы унылой зубрежки в колледже — бедному студенту приходилось жить на стипендию филантропического общества. Затем он проскучал два года в Лунной обсерватории. Лоренцен не жаловался, но ему в жизни явно недоставало эффектных зрелищ. Теперь, перед тем как отправиться в межзвездную тьму за пределами Солнечной системы, он захотел полюбоваться ночной панорамой космопорта в Кито. Возможно, другого случая сделать это у него больше не будет…

Мягко зазвенел интерком. Лоренцен вздрогнул и тут же устыдился своей излишней нервозности. Ему решительно нечего было опасаться, и тем не менее ладони повлажнели от пота.

Он подошел к столу и нажал кнопку включения интеркома.

На экране появилось лицо незнакомого мужчины — полное, бритое, курносое. У него были пепельные волосы и крепкая шея борца. Незнакомец говорил на североамериканском диалекте английского:

— Доктор Лоренцен?

— С кем имею честь говорить?

В Лунаполисе все знали друг друга, а поездки в другие лунные города — Лейпорт и Гайдад-Либр — были нечастыми. Здесь же, на Земле, Лоренцен никак не мог привыкнуть к столпотворению множества незнакомых людей. Еще сложнее было вновь привыкнуть к земной гравитации, к постоянно меняющейся погоде, к разреженному прохладному воздуху Эквадора. Порой он чувствовал себя совершенно потерянным в этом огромном мире.

— Эвери. Эдвард Эвери. Я состою на правительственной службе и одновременно работаю в институте Лагранжа. Если хотите, я — нечто вроде посредника между правительством и вашими коллегами-учеными. В будущей космической экспедиции я буду принимать участие как психолог. Надеюсь, я не поднял вас с постели?

— Нет, на Луне я привык работать по ночам.

— В Кито это также принято — можете мне поверить, — улыбнулся Эвери. — Не можем ли мы встретиться?

— Да, конечно… сейчас?

— Лучше сейчас, если вы не заняты. Мы можем где-нибудь посидеть, немного выпить и поговорить. Мне хочется встретиться, пока вы в Кито.

— Хорошо, буду рад.

Эвери дал ему адрес и отключился.

Лоренцен прошелся по комнате, чувствуя некоторую нетвердость в ногах. После размеренной жизни на Луне он никак не мог привыкнуть к суматошному темпу Земли. Ему хотелось бы, чтобы окружающие приноравливались к его неспешному ритму, но понимал, что это невозможно.

Низкий гул заполнил комнату. Ракеты! Лоренцен поспешил к окну и увидел, как за оградой далекого космопорта в небо поднялись одна, две, три, дюжина металлических копий, объятых пламенем. Взлет сопровождался раскатами грома. Луна висела среди звезд, словно серебряный щит, — да, на это стоило посмотреть!

Лоренцен заказал аэротакси и надел плащ. Через несколько минут над его балконом повис коптер и выбросил узкий трап. Ежась от ночной прохлады, Лоренцен поднялся в аэротакси, сел на мягкое сиденье и набрал на пульте нужный адрес. Механический голос вежливо напомнил:

— Будьте добры, два доллара пятьдесят центов.

Смутившись, Лоренцен сунул в щель механического кассира десятидолларовый банкнот. Ему немедленно дали сдачу, и коптер взмыл в небо.

Вскоре он опустился на крышу другого отеля — похоже, Эвери также не был местным жителем. Лоренцен вошел в кабинку лифта и спустился на указанный Эвери этаж. «Лоренцен», — произнес он перед дверью, и та немедленно распахнулась.

В передней он отдал плащ роботу-стюарду. У входа в гостиную его ожидал хозяин номера.

Психолог оказался коренастым, крепко сложенным человеком, почти на голову ниже гостя, так что Лоренцену пришлось глядеть на него сверху вниз. Похоже, Эвери был вдвое старше его. Психолог в свою очередь с любопытством разглядывал гостя. Этб был высокий, худощавый молодой человек, не знающий, куда девать руки, с каштановыми волосами, серыми глазами и простоватыми чертами лица, покрытого густым лунным загаром.

— Очень рад встретиться с вами, доктор Лоренцен.

Эвери выглядел виноватым.

— Боюсь, я не могу предложить вам выпить, — прошептал он. — Ко мне неожиданно пришел по делу еще один участник экспедиции… Понимаете ли, он марсианин…

— Что?

Лоренцен остановился. Он не знал, как отнестись к тому, что его спутником по экспедиции будет марсианин. Впрочем, теперь это уже не имело значения.

Они вошли в гостиную. Человек, находившийся там, не поднялся им навстречу. Он был высоким и стройным, с грубыми чертами лица, резкость которых подчеркивал черный костюм Ноачианской секты. Казалось, все его лицо состояло из углов; особенно выделялись хищный нос и квадратный подбородок. У марсианина были черные, как антрацит, глаза и темные, коротко стриженые волосы.

— Познакомьтесь: Джоаб Торнтон — Джон Лоренцен, — сказал Эвери. — Доктор, прошу садиться.

Лоренцен опустился в кресло, которое тотчас же услужливо изменило свою форму так, чтобы ему было максимально удобно сидеть. Торнтон, напротив, сидел на самом краю своего кресла, словно ему была неприятна мебель, меняющая форму.

— Доктор Торнтон — ученый-физик, специалист по радиации и оптике из университета в Новом Сионе, — представил Эвери марсианина. — Доктор Лоренцен проработал несколько лет в обсерватории в Лунаполисе. Джентльмены, вам будет полезно познакомиться — ведь вы оба включены в состав экспедиции.

Эвери изобразил на лице нечто вроде улыбки, но его не поддержали. Оба ученых внимательно изучали друг друга.

— Торнтон… вы, кажется, занимались проблемой фотографирования объектов в Х-лучах? — спросил Лоренцен. — Мы в обсерватории использовали ваши методы при изучении жесткого излучения звезд, и очень успешно.

— Спасибо, сэр. — Губы марсианина изогнулись в холодной улыбке. — Однако благодарить нужно не меня, а Господа. Прошу извинить, доктор, мне необходимо покончить с одним делом. — Марсианин повернулся к Эвери: — Мне сказали, что. вы, сэр, — нечто вроде официальной «стены плача» экспедиции. Я просмотрел список ее участников и обнаружил в нем некоего инженера Рейдена Янга. Он исповедует религию — если это кощунство можно так назвать — нового христианства.

— Хм-м… Да, это так. — Эвери опустил глаза. — Я знаю, что ваша секта находится в натянутых отношениях с представителями этой религии, но…

— В натянутых отношениях? — На виске марсианина запульсировала вена. — Когда новые христиане находились у власти, они заставили нас эмигрировать на Марс. Это они обрушили массу нелепых обвинений на нашу религиозную доктрину, и народ с презрением отвернулся от реформистов. Это они вовлекли нас в войну с Венерой. («Не совсем так, — подумал Лоренцен, — частично это была обычная борьба за власть в Солнечной системе, а частично ее организовали земные психократы, которые хотели заставить своих конкурентов, теократов, сложить головы на алтарь смерти».) Это они, новые христиане, по-прежнему обливают нас грязью на всех обитаемых мирах. Это их фанатики заставляют меня ходить с оружием здесь, на Земле… — Марсианин сглотнул и сжал кулаки. Его лицо побелело от ярости, но, когда он вновь заговорил, его голос звучал вполне спокойно: — Я не отношусь к нетерпимым людям. В конце концов, истина известна только Всемогущему, как бы он ни назывался поклонниками различных религий. Вы можете привлечь в экспедицию иудеев, католиков, магометан, неверующих, себастьянцев — кого угодно. Но если я приму участие в экспедиции, то должен буду взять на себя обязательство: работать с каждым ее членом и, если это будет необходимо, отдать за любого из них свою жизнь. Я не могу дать такое обязательство по отношению к новому христианину. Короче, если Янг летит, то я остаюсь. Это все.

— Хорошо, хорошо… — Эвери растерянно провел рукой по волосам. — Я сожалею, что вы так отнеслись к этому…

— Эти идиоты в руководстве, которые подбирали состав экспедиции, должны были подумать об этом с самого начала.

— Но вы, надеюсь, не решили…

— Нет, пока я не отказываюсь. У вас есть два дня на размышление. Если в течение их вы не сообщите мне, что Янг выведен из состава экспедиции, то я отправлю свой багаж обратно на Марс. — Торнтон встал. — Я сожалею, что мне приходится говорить в столь резком тоне, — добавил он, — но это необходимо. Передайте мои слова руководству экспедиции. А сейчас я, с вашего разрешения, уйду. — Он пожал Лоренцену руку. — Рад знакомству с вами, сэр. Надеюсь, в следующий раз мы встретимся в более подходящих условиях. Я с удовольствием обсудил бы с вами методы использования Х-лучей в астрономии.

Когда марсианин вышел, Эвери растерянно взглянул на Лоренцена.

— Как насчет выпивки? Мне сейчас не помешает стаканчик доброго виски. Что за нелепый поворот событий!

— Если реалистически смотреть на вещи, то Торнтон прав, — осторожно заметил Лоренцен. — Если эти двое окажутся на корабле, может запросто произойти убийство.

— Согласен. — Эвери достал из ручки кресла интерком и сделал заказ. Затем он вновь повернулся к гостю: — Не понимаю, как могла произойти подобная нелепая ошибка… С другой стороны, меня уже ничто не удивляет. Над всем проектом с самого начала тяготеет какое-то проклятие. Все идет наперекосяк. Мы уже на целый год отстали от намеченного графика работ, а стоимость проекта превысила первоначальную вдвое.

Робот-стюард ввез сервировочный столик на колесах и остановился перед ними. Эвери взял стакан, наполненный виски с содовой, и сделал несколько торопливых глотков.

— Янгу придется остаться на Земле, — сказал он. — Он — обычный инженер, каких много. Зато физик уровня Торнтона экспедиции совершенно необходим.

— Странно, — заметил Лоренцен, — что человек с таким блестящим умом — как вы знаете, он один из лучших современных математиков, — и оказался… сектантом.

— Ничего странного. — Эвери с угрюмым видом сделал еще глоток. — Разум — удивительная вещь. Человек может верить одновременно в дюжину взаимоисключающих вещей. Немногие из людей вообще умеют мыслить, да и то используют для этого лишь надкорку мозга. Остальные миллиарды нейронов — лишь хранилище условных рефлексов, подсознательных страхов, бессмысленной ненависти и нереализованных желаний. В конце концов мы все же постигнем науку о человеке — подлинную науку — и научим каждого ребенка, как стать хозяином своего мозга. Но для этого потребуется еще очень много времени. Слишком много нелепого и безумного было в истории человечества, да и в нынешнем устройстве общества — тоже.

— Пожалуй, вы правы, — задумчиво сказал Лоренцен. — Но перейдем к делу, сэр. Вы хотели видеть меня…

— Только для того, чтобы познакомиться с вами и выпить по стаканчику, — заверил его Эвери. — Я обязан хорошо знать всех членов нашего экипажа. Но для этого необходимо время.

— После того как я согласился участвовать в экспедиции, вы получили мои психотесты, — .сказал Лоренцен, слегка покраснев. — Разве этого недостаточно?

— Нет. Тесты могут характеризовать лишь отдельные черты характера, они строятся на основе эмпирических формул и статистических данных. Я же должен знать вас как личность, Джон. Я вовсе не собираюсь лезть вам в душу. Напротив, я хотел бы, чтобы мы стали друзьями.

— Ладно, валяйте, спрашивайте, — сказал Лоренцен и сделал глоток обжигающего виски.

— Никаких вопросов, — вновь вздохнул Эвери. — Это не собеседование, Джон, а всего лишь беседа. Господи, как бы я хотел поскорее оказаться в космосе! С самого начала этот проект преследуют неудачи. Если бы наш общий друг Торнтон знал все детали, то наверняка бы решил, что Божья воля не пускает людей на Троас. Возможно, это правильно. Иногда я поражаюсь…

— Кажется, первая экспедиция не вернулась?

— Да, но Троас открыла вовсе не экспедиция Лагранжа. Первым был полет группы астронавтов, которые исследовали созвездие Геркулеса. Изучая двойную звезду Лагранжа, они обнаружили систему Троас-Илиум и провели кое-какие планетографические измерения, но не совершили высадку ни на одну из этих планет. Затем последовала первая специальная экспедиция института — и она на самом деле не вернулась.

В комнате воцарилась тишина. За широким окном город переливался во тьме мириадами разноцветных огней.

— Итак, мы — вторая экспедиция, — заметил Лоренцен.

— Да. И все с самого начала пошло из рук вон плохо. Три года институт потратил на сбор средств. Разразился скандал, связанный со злоупотреблениями, и в руководстве института произошли серьезные перемещения. Затем началась постройка корабля. Купить целиком его не удалось, и корабль строили по частям в десятках аэрокосмических фирм. Задержки в сроках и неувязки следовали бесконечной чередой. Этот агрегат оказался неисправен, а другой нормально работал, но инженерам, видите ли, захотелось его усовершенствовать. Время строительства затягивалось, а стоимость проекта все возрастала. Наконец — это секрет, но вы должны знать — был случай явного саботажа. При первом же испытании главный конвертер вышел из строя. Только один из членов экипажа сохранил самообладание и спас двигатель от полного разрушения. Ремонт корабля и новые задержки в поставке комплектующих агрегатов окончательно истощили средства института. Пришлось сделать перерыв в работе и заняться сбором средств. Это было нелегко сделать: идея колонизации новых планет с каждойновой неудачей вызывала в обществе все меньше энтузиазма.

Теперь почти все готово. Есть, конечно, кое-какие проблемы — тому пример моя беседа с Торнтоном, — но в целом работа завершена. К счастью, директор института, капитан Гамильтон, и еще кое-кто оказались достаточно упорными. Обычные люди отступились бы от проекта еще много лет назад.

— Много лет… кажется, со времени исчезновения первой экспедиции прошло семь лет, не так ли? — спросил Лоренцен.

— Да, и пять лет с начала подготовки этой.

— И кто оказался саботажником?

— Никто не знает. Может быть, какая-то из групп фанатиков следовала своим разрушительным замыслам. Таких случаев было немало, вы же знаете. Не всем по вкусу идея колонизации новых планет. Или, возможно… Нет, это слишком фантастично. Я скорее готов поверить, что второй экспедиции института Лагранжа попросту не везет. Надеюсь, эта черная полоса уже позади.

— Первой экспедиции тоже не повезло? — вкрадчиво спросил Лоренцен.

— Не знаю. Да и кто знает? На этот вопрос мы и должны будем, в частности, найти ответ.

Некоторое время они сидели молча. Лоренцен думал: «Похоже, что кто-то не хочет, чтобы люди достигли Троаса. Но кто? И почему? Возможно, мы найдем там, на звезде Лагранжа, ответ — но хотелось бы с ним вернуться на Землю.

Первой экспедиции это не удалось…»

Глава 3

После открытия законов подпространства межзвездные расстояния перестали быть непреодолимым препятствием. Ныне для преодоления пропасти в 100 000 световых лет требуется не намного больше времени, чем для перелета в один световой год. Овладев пространством, земляне исследовали ближайшие звезды, а затем устремились к самым любопытным объектам Галактики, игнорируя миллионы более близких, но заурядных звезд. За двадцать два года, прошедших после экспедиции к альфе Центавра, космические корабли Земли посетили сотни звезд. Ученые получили массу бесценных сведений о строении других солнц, но надежда найти подходящую для колонизации планету, увы, постепенно ослабевала.

Первая экспедиция к созвездию Геркулеса преследовала чисто астрофизические цели. Ее участники намеревались провести ряд астрономических наблюдений в этом скоплении из миллионов звезд, сравнительно свободном от пыли и газа. Однако, облетая двойную звезду Лагранжа, ученые обнаружили любопытную планету и изучили ее. Планета также оказалась двойной, причем самая крупная из них по размеру была близка к Земле. Ее назвали Троас, а ее луну — Илиум. Поскольку необходимых средств для высадки у экспедиции не было, пришлось ограничиться наблюдениями из космоса…

Лоренцен со вздохом опустил отчет. Он уже почти выучил его наизусть. Спектрографические исследования атмосферы показали, что на поверхности Троаса, скорее всего, произрастала растительность, содержащая хлорофилл. Планета была холодной, большая ее часть была покрыта льдом. Снежные бури царствовали и в экваториальных широтах, однако эти области знали и теплое лето. Измерения массы планеты, плотности атмосферы и ее температурного режима показывали: Троас пригоден для колонизации! Люди, возможно, могли построить здесь города и поселки и ходить без скафандров, дыша вполне пригодным для землян воздухом.

Это было сенсационным, многообещающим открытием. Семь миллиардов человек, теснившихся в Солнечной системе, требовали нового жизненного пространства. После начала эры межзвездных перелетов, казалось, проблема перенаселения будет быстро решена. Однако космолеты, покрытые звездной пылью, возвращались на Землю с неутешительными известиями. Они открыли множество планет, но ни одна из них не была пригодна для того, чтобы человек мог укорениться на ней.

Это казалось абсурдным, но только на первый взгляд. Земная жизнь возникла под воздействием многих тысяч геологических и эволюционных факторов и могла существовать лишь в узком диапазоне физических и биохимических условий. Вероятность найти планету точно с таким же набором была чрезвычайно мала. Во-первых, были необходимы кислородная атмосфера, лишенная ядовитых для человека газов, определенный уровень радиации и температуры, подходящее тяготение — достаточно большое, чтобы удерживать атмосферу, но не настолько сильное, чтобы расплющить человеческое тело. Во-вторых, очень важны были биологические факторы. Растительность нового мира должна быть съедобной для людей и домашних животных, а она, в свою очередь, зависит от других, микроскопических форм жизни: выделяющих кислород бактерий, сапрофитов, гнилостных бактерий — и прочее, прочее, прочее. Микрофлору невозможно перевезти с Земли на космическом корабле, кроме того, ей необходимы совершенно определенные условия для существования. Миллионы лет эволюции на другой планете могли воспроизвести такие формы микробов и растений, которые могли бы оказаться чистейшим ядом для всех форм земной жизни.

Землянам удалось колонизировать Марс, Венеру и спутники Юпитера. Однако это потребовало огромных затрат и было сделано ради достижения важных целей. Сначала на эти планеты посылали преступников, которые работали в шахтах, а затем вслед за ними последовали миллионы землян, старающихся скрыться от земных войн и разгула тирании. Они построили под куполами и гидропонные плантации, однако те не могли прокормить много жителей. Когда начались межзвездные полеты, многие из колонистов вздохнули с облегчением — никому не хотелось жить на этих адских, чуждых всему живому планетах.

Нельзя сказать, что звездолеты прибывали из глубин Галактики ни с чем. Рад планет почти годился для колонизации, но их атмосферы были насыщены болезнетворными бактериями, против которых у землян не было иммунитета. Конечно, со временем необходимые вакцины и сыворотки были бы созданы, но до этого не дожили бы более девяноста процентов колонистов. Трагическим предупреждением для Земли прозвучала весть о судьбе экипажа «Магеллана». Заразившись на одной из планет Сириуса местной «чумой», астронавты вынуждены были направить свой корабль на Солнце и сгорели в раскаленной плазме.

Порой исследователи находили и обитаемые миры. Уровень их цивилизаций лишь немногим уступал земной. Естественно, туземцы были готовы отчаянно сопротивляться вторжению извне. С моральной точки зрения захватнические войны выглядели отвратительно, и большинство людей выступало против подобных агрессивных действий. Однако и прагматичные, материальные расчеты приводили к тем же выводам. Звездные войны привели бы к огромным затратам ресурсов, стоили бы жизни тысячам людей. Да, после победы миллионы людей получили бы новое жизненное пространство — но такие победы оказались бы пирровыми. Они полностью подорвали бы экономику Земли — а на ней и без того хватало голодных ртов.

Проходили год за годом после начала эры межзвездных полетов, а, кроме чисто научных данных, Земля не получила ничего.

Лоренцен был мальчишкой, когда из созвездия Геркулеса вернулась астрофизическая экспедиция. Ее сообщения вызвали в Солнечной системе настоящий переполох. Он в то время жил на Аляске и почти каждую ночь с восторгом вглядывался в холодное звездное небо. Где-то там, среди этих далеких, высокомерных солнц, находится новая Земля, надежда всего человечества!

В созвездие Геркулеса отправилась большая экспедиция на «Да Гама». Прошел год, два, а от нее не поступило никаких известий.

Земляне были разочарованы и огорчены. Что случилось с астронавтами? Может быть, они были убиты туземцами или умерли от болезней? Или их поглотили гигантские трещины, или на них обрушились чудовищные снежные бури? Кто знает?.. Постепенно о новой Земле стали говорить все меньше и меньше. Философы и социологи прекратили писать книги и статьи о новом старте человечества там, на звездах. Люди вновь обратили внимание на Землю, на свою первую и, похоже, единственную надежду на все времена.

Ученые пытались спорить. «С точки зрения статистики полученные данные еще ни о чем не говорят… Выборка из миллиардов планет была ничтожно малой… Где-нибудь должно существовать множество подходящих нам по всем параметрам миров…» Однако с каждой сессией парламента ассигнования на межзвездные исследования сокращались. Все больше звездолетов безжизненно повисали в околоземном пространстве, в то время как их капитаны отчаянно искали спонсоров.

В это время в игру включился институт планетарных исследований, названный в честь единственной успешной экспедиции именем Лагранжа. Он сумел собрать значительные средства и готов был приобрести один из оставшихся без дела звездолетов, но ему это не удалось. Владельцы кораблей находили десятки причин: «Сожалею, но мы хотим оставить корабль у себя. Как только мы соберем необходимые деньги, мы реализуем свой план исследований…», «Сожалею, но наш корабль уже арендован одной ксенобиологической экспедицией, отправляющейся через два месяца на тау Кита…», «Сожалею, но мы намерены заняться межпланетным фрахтом…», «Сожалею, но…».

Институту Лагранжа пришлось строить своего «Генри Хадсона» заново, с первого до последнего винтика. Отношение общества к этим героическим усилиям было, мягко говоря, прохладным. И этому было вполне очевидное объяснение. Египтяне плавали До Понта и при небольшом усовершенствовании кораблей могли бы совершать и более далекие путешествия, но не делали этого. Древние греки первыми построили примитивную паровую турбину, но на этом и остановились — вокруг было полно дешевой рабочей силы. Римляне научились печатать свои карты, но о книгах и не подумали: слишком мало было грамотных людей, и для них вполне хватало писцов. Арабы создали основы математики, но применяли ее в основном в теологии. Людей всегда, во все времена, всерьез интересовало лишь то, в чем они остро нуждались. Без новых колоний человечество могло существовать, и потому интерес к межзвездным полетам стал постепенно умирать.

Глава 4

Удалившись от Солнца на два миллиарда километров, «Генри Хадсон» перешел в подпространство. Генераторы завыли, вырабатывая энергию, необходимую для создания омега-эффекта. Корабль пронзила дрожь — это все его атомы стали перестраиваться по недираковским матрицам. Затем наступила ошеломляющая тишина, а экраны залила чернота, лишенная звезд.

Началось бесконечное падение в никуда через ничто. Экипажу корабль казался неподвижным — не чувствовалось ни ускорения, ни вращения. В подпространстве «Хадсон» был ирревалентен четырехмерной Вселенной, и не существовало системы координат, относительно которой можно было оценить его движение. Впервые оказавшись в состоянии невесомости, Лоренцен сразу же почувствовал себя дурно. К счастью, вскоре заработали двигатели, заставившие вращаться внутреннюю оболочку корабля, и поле тяготения вернулось. Теперь экипажу оставалось ждать около месяца по локальному времени до того, как они приблизятся к звезде Лагранжа.

Проходили условные дни, отсчитываемые лишь корабельными хронометрами и не сопровождавшиеся никакими внешними изменениями. Пятьдесят человек экипажа, астронавты и ученые, оказались предоставленными самим себе. Каждого терзал один и тот же вопрос: что их ждет после выхода из подпространства?

На пятый день Лоренцен и Татзуо Хидаки направились в кают-компанию. Маньчжур, химик-органик по специальности, был маленьким, хрупким и вежливым человеком. Он отличался робостью и замкнутостью. Большую часть времени он проводил в своей лаборатории, отгородившись от остальных членов экипажа своими приборами-анализаторами и пробирками. Лоренцен симпатизировал азиату. «Я такой же, как и он, — думал Джон. — В глубине души я также побаиваюсь людей».

— Это ваше первое межзвездное путешествие, Джон? — спросил Хидаки, пока они не спеша шли по длинным коридорам корабля.

— Да, раньше я никогда не бывал дальше Луны.

— А я и вовсе ни разу не покидал Землю. Кажется, только у капитана Гамильтона и у группы инженеров есть опыт галактических полетов. — Хидаки растерянно взглянул на спутника. — Очень много странного в этой экспедиции, вы не находите, Джон? Наш экипаж, мягко говоря, довольно пестрый по составу.

Лоренцен пожал плечами. Он не задумывался об этом. Действительно, уже были случаи стычек между членами экипажа, и корабельный психолог Эвери не очень-то успешно их гасил.

— Мне кажется, руководство института знало, что делало, — ответил он. — Да и не так-то легко нынче подобрать идеально притертый друг к другу экипаж. После двухсотлетней войны и Перемирия люди словно слегка тронулись рассудком. Куда ни глянь, везде полно фанатиков — политических, религиозных, расистских…

— Надеюсь, вы поддерживаете парламент Солнечной системы?

— Конечно. Многим не нравятся его действия, но, на мой взгляд, он достаточно демократичен и умеет находить разумный компромисс между различными противостоящими группировками. Возможно, мы бы не выжили без него. Парламент — это единственное, что удерживает нас от возвращения к всеобщей анархии и тирании.

— Вы правы, — кивнул Хидаки. — Война… война чудовищна. Мой народ знает это…

Лоренцен искоса взглянул на маньчжура, на лице которого появилась маска страдания. Интересно, о чем думает Татзуо? Его народу выпало немало испытаний за прошедшие два века. Сначала была всеобщая боль по поводу островов Курильской гряды, потерянных Японией во второй мировой войне. После четвертой мировой войны вопрос с островами решился сам собой: они попросту ушли на дно океана. А затем бывшие японцы основали на материке империю Монгку, но она была уничтожена во время войны с Марсианской колонией…

Они вошли в кают-компанию и остановились, разглядывая присутствующих. Это была большая круглая комната с низким потолком, настоящей деревянной мебелью и мягким освещением. Она приятно выделялась среди остальных помещений корабля, раздражающих металлическими стенами и скудной пластиковой обстановкой. Впрочем, и она выглядела довольно голой. У института Лагранжа попросту не хватало на обстановку корабля ни времени, ни денег. «А жаль, — подумал Лоренцен с раздражением. — В этой проклятой пустоте нервы человека становятся излишне чувствительными. В корабле просто необходим домашний уют: ковры на полу, картины, камины с пылающими поленьями. Иначе ссор и скандалов не избежать...»

В кают-компании было довольно многолюдно. Эвери и Гуммус-Луджиль, двое самых яростных любителей шахмат, склонились над шахматной доской. В углу, на стуле, примостился Мигель Фернандес, геолог-уругеаец, молодой, смуглый и красивый человек. Он коротал время, учась играть на гитаре. Рядом с ним в мягком кресле сидел Джоаб Торнтон, читая книгу. Обычно это была Библия, но сегодня марсианин предпочел Мильтона. На его лице застыло выражение скуки. Лоренцен на досуге занимался скульптурой и потому подумал: а любопытно было бы изваять это редкое лицо, скроенное, казалось, из одних углов.

Гуммус-Луджиль оторвал взгляд от доски и взглянул на вошедших. Это был смуглый человек с широким лицом и сплющенным носом. В вороте его расстегнутой рубашки виднелась волосатая грудь.

— Привет! — сказал он.

— Здравствуйте, — с улыбкой ответил Лоренцен.

Турок нравился ему. Кемаль прошел нелегкий жизненный путь, и это оставило на нем свой след: он был порой груб, догматичен, любил щеголять своим равнодушием к литературе. Однако он был умным, знающим собеседником. Во время нескольких совместных вахт они с Кемалем жарко обсуждали политические и философские проблемы и даже шансы команды Академии по метеорному поло выиграть первенство в этом году.

— Кто выигрывает? — спросил Лоренцен, подходя к шахматному столику.

— Боюсь, что этот ублюдок, — вздохнул Кемаль.

Эвери слегка вздрогнул, но сделал вид, что не услышал очередного оскорбления. Он передвинул слона и сказал почти извиняющимся тоном:

— Берегите королеву.

— Что? А, да-да… посмотрим… — Кемаль нахмурился. — Похоже, это будет стоить мне коня. Ладно. — Он сделал ход.

Эвери не тронул беспомощного коня, а предпочел взять пешку своей ладьей.

— Мат в… пять ходов, — сказал он. — Будете сопротивляться?

— Что?

Кемаль впился яростным взглядом в фигуры. Он терпеть не мог проигрывать. В это время пальцы Фернандеса неуклюже дернули за струны, и гитара отозвалась особенно громким стоном.

— Черт побери, прекратите эту пытку! — вспылил Кемаль. — Я совершенно не могу сосредоточиться.

Фернандес вспыхнул.

— У меня столько же прав сидеть здесь, сколько у вас, — с вызовом сказал он.

Кемаль насмешливо оскалился:

— Бели бы вы просто сидели, приятель, это было бы полбеды. Но вы мучаете бедный, ни в чем не повинный инструмент, а заодно и всех нас.

— Эй, Кемаль, полегче, — встревоженно сказал Эвери.

Ко всеобщему удивлению, Торнтон поддержал инженера.

— Кают-компания — место для общего отдыха, — сказал он, отложив в сторону книгу. — Почему бы вам не поиграть у себя в каюте, сеньор Фернандес?

Уругваец вскочил, сжав кулаки.

— Там отдыхают мои соседи, вернувшиеся с вахты! — воскликнул он, зло сощурив глаза. — С какой стати вы собираетесь мне диктовать…

Лоренцен с нарастающим чувством беспомощности вслушивался в перепалку. Он всегда старался избегать подобных неприятных конфликтов, и сейчас его язык словно онемел.

К несчастью, обстановку усугубило появление Фридриха фон Остена. Он стоял в проеме двери, слегка покачиваясь. Каким-то чудом он сумел протащить на борт корабля целый ящик виски. Он вовсе не был алкоголиком, но на корабле не было женщин, и темпераментный немец изнывал от скуки. Фон Остен был выходцем из полуразрушенной в последней войне Европы. Солдат-наемник закончил Солнечную академию, хорошо проявил себя в космическом Патруле и был взят в экспедицию в качестве рейнджера.

— Что происходит? — спросил он слегка заплетающимся языком.

— Не ваше собачье дело! — резко ответил Кемаль.

Турок и немец несколько раз находились вместе на вахте и за это время успели возненавидеть друг друга. Причина этому была ясна — оба были высокомерными, нетерпимыми и грубыми людьми.

— Тогда я сделаю это своим собачьим делом, — угрожающе ответил фон Остен и вошел в комнату, расправив широкие плечи. Его соломенного цвета борода вызывающе приподнялась, покрытое шрамами лицо покраснело. — Вы опять издеваетесь над Мигелем?

— Я и сам могу позаботиться о себе, — спокойно сказал Фернандес. — И вы, и этот святоша-пуританин можете не вмешиваться.

Торнтон помрачнел и встал с кресла.

— А я могу постоять за святош, — процедил он сквозь зубы.

Фернандес бросил на него испепеляющий взгляд. Все знали, что семья уругвайца с материнской стороны была вырезана религиозными фанатиками столетие назад, во время Себастьянского восстания. Эвери предупредил всех, чтобы об этом кровавом периоде не упоминали.

Психолог, забыв о шахматах, устремился к марсианину.

— Джоаб, полегче… — умоляюще сказал он. — Успокойтесь, джентльмены, успокойтесь!

— Если бы идиоты с отупевшими от алкоголя мозгами не лезли в чужое дело… — начал было Кемаль, но немец прервал его:

— Разве это не мое дело? А тебя, турецкая башка, надо было хоть на день отправить в Патруль, чтобы ты узнал вкус настоящей дисциплины. Мы в космосе, а не на паршивом стамбульском базаре!

«Он говорит правду, но слишком резко и в неподходящий момент, — с тоской подумал Лоренцен. — Фон Остен часто бывает прав, но от этого становится только еще более невыносимым…»

— Послушайте… — пробормотал он, но никто не обратил на него внимания.

Кемаль весь трясся от гнева. Он решительно шагнул к немцу, сжимая кулаки.

— Если ты, ружейная затычка, выйдешь со мной на пару минут в коридор, я расскажу тебе о стамбульском базаре, — решительно сказал он.

— Джентльмены! — горестно заломил руки Эвери. — Опомнитесь!

— Это кто джентльмены, они? — с презрением бросил Торнтон.

— И ты тоже можешь выйти! — взревел фон Остен, поворачиваясь к нему.

— Никто не смеет оскорблять меня! — прокричал Фернандес, приготовившись к нападению. Он был невысок ростом, но жилист и знал толк в уличных драках.

— Убирайся с дороги, жалкий метис! — орал Кемаль.

Фернандес даже застонал от обиды и одним прыжком добрался до турка. Кемаль удивленно отшатнулся, и кулак уругвайца лишь скользнул по его лицу. Он нанес ответный удар, и Фернандес полетел на пол.

Фон Остен с воплем бросился на турка. Эвери едва успел схватить его за рукав.

— Помогите разнять их, — просипел он.

Торнтон пришел ему на помощь, но фон Остен ударил его ногой. Марсианин сжал зубы, чтобы не вскрикнуть от боли, и попытался покрепче схватить взбешенного немца. Кемаль, приняв боксерскую стойку, ждал.

— Что здесь происходит?

Все обернулись. В дверях стоял капитан Гамильтон.

Это был высокий, крепко сложенный человек, с крупными чертами лица и густыми седыми волосами. Он был одет в голубой мундир космического Патруля, резервистом: которого являлся. Форма сидела на нем, как всегда, безукоризненно, и весь он олицетворял собой облик идеального капитана, знавшего толк в строгой военной дисциплине. Сейчас его обычно спокойный голос звучал непривычно резко, а серые глаза, словно шпагой, пронзали всех присутствующих.

— Мне показалось, что я слышал звуки ссоры.

Все отодвинулись друг от друга, угрюмо поглядывая на капитана, но избегая встречаться с ним взглядом.

Гамильтон долго смотрел на свой экипаж с нескрываемым презрением. Он был сторонником строгой дисциплины, и опыт помогал ему справиться с любыми стрессами. Нет, он вовсе не превратился в этакого роботоподобного космического волка. Он обожал своих детей и внуков, живущих в Канаде, и страстно увлекался садоводством. Но на борту любого корабля он умел всех подчинить своей железной воле. Увы, на сей раз экипаж был подобран неудачно. Большинство людей впервые оказались в космосе, и это сказывалось на общем психологическом климате.

— Вы образованные люди, ученые и инженеры высшей квалификации, — уже более спокойным тоном сказал капитан. — Мне говорили, что во всей Солнечной системе не подберешь лучше и слаженнее экипажа. Если это не так, то спаси Господь Солнечную систему!

Все промолчали.

— Я полагаю, вы знаете, как опасна наша экспедиция, — продолжал Гамильтон. — Вам также известна судьба первой экспедиции на Троас — она не вернулась. На всех нас лежит огромная ответственность. Чтобы выжить и победить, мы должны действовать как сплоченный коллектив. Похоже, вы этой ответственности не ощущаете… — Капитан нахмурился. — Быть может, вам, ученым, я кажусь всего лишь пилотом, который, словно водитель такси, довезет вас до Троаса и обратно. Тогда советую вам заглянуть в устав экспедиции. Из него следует, что я, и только я ответствен за корабль и ваши жизни. Это дает мне право чувствовать себя здесь хозяином. Пока экспедиция не завершена, вы — лишь мои подчиненные, и не более того. Я не дам и дохлой мухи за того, кто забудет об этом или попытается ослушаться меня. Хватит с меня ваших дурацких ссор! В наказание вы все проведете сутки в тюремном помещении, без пищи. Может быть, это выбьет из вас дурь.

— Но я не… — осмелился возразить Хидаки.

— Я сказал — все, — отрезал Гамильтон. — Каждый человек на борту должен считать своим долгом предотвращение подобных конфликтов. Неужели собственные жизни и судьбы товарищей для вас ничего не значат?

— Я пытался их остановить! — воскликнул Эвери с горестным выражением на лице.

— Но не смогли этого сделать. Вы будете подвергнуты аресту за несоблюдение профессиональных обязанностей. А теперь — марш в трюм!

Все молча повиновались.

Когда они оказались во тьме корабельного трюма, Хидаки возмутился:

— Что этот человек себе позволяет? Разве он Господь?

Лоренцен, успевший успокоиться, пожал плечами.

— Гамильтон — капитан и имеет на это право.

— Если он будет продолжать в том же духе, то его возненавидят!

— Гамильтон, по-моему, знает, что делает. Ему нужна не наша любовь, а повиновение.

Позже, лежа во тьме на узкой койке, Лоренцен размышлял: почему же все идет так плохо? Эвери старался изо всех сил, вел с каждым доверительные беседы, гасил вспышки взаимной злобы и подозрительности, но ничего у него не получалось. Непрофессионализм! Может, это и есть тайное проклятие, которое тяготеет над экспедицией?

Глава 5

Двойная звезда, сияющая в центре огромного созвездия, казалась фантастическим цветком. Лагранж-1 ослеплял своим блеском, хотя его светимость вдвое уступала солнечной. Его переливающийся сине-зеленый диск был окружен ореолом царской короны, увенчанной зубцами зодиакального света. Когда этот свет проходил через корабельные фильтры, становились видны огромные протуберанцы. Лагранж-2, вдвое меньший, чем Солнце, но столь же яркий, поражал своим красно-коричневым светом, делавшим его похожим на раскаленный кусок угля, висящий в черном небе. Когда свет обеих звезд проникал через иллюминаторы в затемненные каюты, люди становились похожими на инопланетян.

Звезды в созвездии Геркулеса были настолько яркими, что некоторые из них можно было увидеть и через вуаль света двойной звезды Лагранжа. Гигантское скопление пылало в бархатной темноте вечной ночи тысячами немигающих огней, напоминающих россыпь разноцветных самоцветов. На земном небе нельзя было увидеть ничего подобного. Было странно думать, что свет этих солнц, видимый сейчас на Земле, покинул созвездие Геркулеса в то далекое время, когда люди еще жили в пещерах. Как знать, быть может, те мириады фотонов, которые устремились в путь только что, не застанут на прародине человека даже его праха…

«Хадсон» кружил по орбите, удаленной на 4000 километров от поверхности Троаса. Его единственный спутник— Илиум вчетверо превышал по размерам Луну. Он был окружен ореолом голубой атмосферы, а лик его, испещренный черными пятнами высохших морей, напоминал голый череп. Этот мир не годился для колонизации, но мог стать неисчерпаемой кладовой минералов для будущих поселенцев на Троасе.

Большая планета заполняла добрую половину звездной сферы. Ее атмосфера была насыщена облаками, между которыми виднелись голубые океаны. Почти треть поверхности покрывали ледяные шапки, сверкающие под лучами двойного солнца. Вскоре астронавты разглядели множество островов и большой материк. Его южные и северные оконечности были белыми от снега, а центральная область имела бурый цвет. На экваторе виднелись зеленые полосы растительности. Континент пересекал, словно рубец, извилистый горный хребет, по обе стороны которого раскинулась серебристая паутина из множества рек и озер.

В корабельной обсерватории находилось около полудюжины людей. Они должны были заниматься измерениями различных параметров планеты, но никто и не прикоснулся к приборам: величественное зрелище чужого мира вызывало у них благоговение.

Вошел капитан Гамильтон и требовательно взглянул на наблюдателей.

— Докладывайте, что обнаружили, — приказал он.

Он взглянул на Лоренцена, и ученый сглотнул горькую слюну. Состояние невесомости изматывало его, но пилюли от космической болезни немного помогали. И все равно он мечтал о настоящем тяготении и свежем воздухе.

— Пока мы лишь подтвердили данные, полученные астрофизической экспедицией, — ответил он. — Я имею в виду размеры планеты, плотность ее атмосферы, температурный режим, поле тяготения и прочее. Зеленые полосы на материке, несомненно, имеют в своем спектре поглощения линии хлорофилла.

— Есть другие признаки жизни?

— Да, но очень немного. Я получил фотографии нескольких довольно больших скоплений животных. Но никаких следов «Да Гама» нет. Мы наблюдаем за поверхностью уже в течение двух суток, но не видели ни посадочных челноков, ни остатков лагеря.

— Может быть, они высадились на Илиуме и там попали в беду? — предположил Кристофер Умфандума, африканский биолог.

Капитан с сомнением покачал головой.

— Нет, — ответил он. — Правила требуют, чтобы космолет сначала сделал высадку на планету, которая являлась целью экспедиции. Если бы по каким-то причинам они вынуждены были покинуть Троас, то обязаны были оставить на орбите радиомаяк. Конечно, мы проверим и Луну, но я убежден, что катастрофа произошла здесь. Илиум похож на Марс, а на таких планетах хорошо подготовленной экспедиции ничто не грозит.

— Быть может, она высадилась на какой-нибудь другой планете? — предположил Хидаки.

— Какой? Здесь таких нет, если не считать группу небольших астероидов. Теория планетообразования исключает их появление вокруг двойных звезд. Они не могут иметь стабильных траекторий. Квазистабильность Троаса объясняется лишь влиянием поля тяготения Илиума.

— Может быть, «Да Гама» попал в катастрофу по пути к Земле? — нерешительно произнес Эвери.

Капитан смерил психолога презрительным взглядом.

— Чушь, с кораблем ничего не может случиться в подпространстве. Нет, с ним что-то случилось здесь, на этой планете… Но почему наши радары не нашли корабля на орбите? И куда исчезли челноки? Утонули в океане? Или их кто-то утопил?

Эвери недоуменно округлил глаза.

— Но кто мог такое сделать? — спросил он.

Лоренцен поддержал психолога:

— Капитан, мы не обнаружили и следа разумной жизни. На таком расстоянии мы разглядели бы в телескоп любой город и даже соломенные хижины.

— Возможно, те, кто утопил челноки «Да Гама», не умеют строить даже хижин, — с иронией заметил Эвери.

Гамильтон свирепо посмотрел на него.

— Замолчите! Кстати, вам в обсерватории делать нечего.

Пытаясь выручить психолога, Лоренцен воскликнул:

— О какой разумной жизни вы говорите, капитан! Взгляните на эту бедную планету — да это же просто ком из снега и льда.

— Не совсем, — возразил Фернандес. — Около экватора климат не холоднее, чем, скажем, в Норвегии или в штате Мэн. Более того, леса и поля тянутся до самых приледниковых болот. А ледниковые периоды никогда не были такими безжизненными, как полагают многие — в плейстоцене на Земле было полно разных видов животной жизни. Более того, резкие похолодания стимулируют развитие разума. На Земле это привело к ухудшению охоты, и людям пришлось заняться земледелием и стать оседлым племенем. На Троасе же ледники, без сомнения, отступают. Посмотрите на эти фотографии: на них отчетливо видны морены. Когда мы высадимся, вы наверняка удивитесь, как молоды на, Троасе его тропические районы. Держу пари, им всего несколько сотен лет. С точки зрения геологии это ничто.

— Сначала надо высадиться, — заметил Гамильтон. — Лоренцен, когда вы закончите картографические работы?

— Хм… На это уйдет не меньше недели. Но разве мы будем столько времени находиться на орбите?

— Да. Мне нужны общая карта поверхности планеты в масштабе один к миллиону и карта отдельных районов экваториальной области, которые я отберу для возможной высадки, в масштабе один к десяти тысячам. Затем размножьте каждую из карт по пятьдесят экземпляров. Начальный меридиан проведите через Северный полюс. Пошлите для его определения робота-картографа. Пока все.

Лоренцен грустно вздохнул. Конечно, он запряжет в работу картографическую машину, но все равно возни предстоит немало.

— Я, пожалуй, возьму челнок и отправлюсь взглянуть на Луну, — сказал капитан. — Так, на всякий случай… Что погрустнели, Джон? Вы можете по своему вкусу дать названия самым выдающимся деталям планетарного рельефа. Только не сыграйте такую же шутку, которую подстроил чилийский картограф из экспедиции на Эпсилон-3! Его карты стали официальными и использовались лет десять, и только потом обнаружилось, что на арауканском языке все данные им названия звучали как площадная брань.

Капитан ободряюще похлопал по плечу молодого астронома и выплыл из отсека. Лоренцен обнаружил, что смотрит вслед ему с улыбкой.

«А Гамильтон умеет заставить людей работать, — подумал он с уважением. — И он вовсе не такой зануда, каким показался мне сначала. Бьюсь об заклад, скоро весь экипаж будет у него в руках. Эвери за ним не угнаться… хотя, возможно, Эду просто не везет».

Лоренцен решил воспользоваться греческой мифологией о путешествии Геркулеса: гора Олимп, гора Ида, большая река — Скамандра. Конечно, эти названия вряд ли станут окончательными. Когда на планету прибудут колонисты, они могут все переиначить по-своему: например, Старый Бэлди, Кончинжан Гу а, Новая Нева…

Если колонисты прибудут…

— Надо приниматься за работу, — сказал он, пытливо оглядывая находящихся в обсерватории людей.^;— Мне необходимы помощники. Кто из вас хотя бы немного смыслит в картографии?

— Я, — неожиданно отозвался Эвери. — Готов помочь вам, Джон, если хотите.

— Где вы этому научились? — удивленно спросил Фернандес.

— Это входило в мой курс обучения. Видите ли, прикладная психодинамика включает картографирование личности, так что я был обязан знать соотношение масштабов и некартезианские координаты. Я не хуже вас, Джон, справлюсь с картографической машиной.

Лоренцен только заморгал в ответ. Он редко заглядывал в труды по психологии, но мог утверждать: в них было не меньше математических символов, чем в монографиях по астрономии.

У него вновь все поплыло перед глазами — это был очередной приступ космической болезни. Эвери утверждал, что в основе этого недуга лежали чисто психологические причины.

— Насколько она точна, ваша… ваша прикладная психология? — слабым голосом спросил он. — Обилие математических формул еще ни о чем не говорит.

Эвери взлетел в воздух и повис там, скрестив ноги, словно маленький Будда.

— Мы и не пытаемся соревноваться в этом отношении с естественными науками, — объяснил он, почесывая подбородок. — В нашей сфере деятельности куда сильнее действует принцип неопределенности, влияющий и на наблюдаемого, и на наблюдателя. Но достижения налицо.

— Например? — спросил Умфандума. — Я немало знаю о достижениях неврологии — это моя специальность. Но что вы, психологи, узнали нового о человеке, именно о человеке, а не о его сложном биофизическом организме?

— О-о, за последние века сделано немало, — ответил Эверт. — Перед третьей мировой войной психолога впервые использовали теорию игр в прогнозировании исхода боевых действий. Затем применение больших компьютеров помогло исследовать психологические факторы такого сложного явления, как бизнес, а затем и экономику в целом. Выяснилось, что теория коммуникаций применима к поведению человека — ведь он также управляется различными символами. Постепенно создали математическую теорию поведения человека, в которой исходными параметрами служили его возможности, желания и так далее. Появилась возможность предсказывать поступки в тех или иных условиях не только отдельного человека, но и целых общественных групп, а также прогнозировать целые экономические циклы.

— А разве диктаторы всех мастей не владели этим искусством? — спросил Лоренцен. — У каждого из них были большие мастера пропаганды, которые могли направить народы в любом желаемом направлении — и без всякой математики. Кстати, как обстоят дела с пропагандой сегодня?

Эвери презрительно фыркнул.

— Исторический опыт в этом отношении мало что стоит, — сказал он. — Возьмем для примера историю моей родины — Северной Америки. Пропагандисты капиталистических отношений, индивидуализма и создатели всех видов рекламы работали так примитивно, что зачастую вызывали у населения эффект, обратный ожидаемому. В конце концов они подорвали веру людей в общественные ценности, в государство, что во время войны привело к панике и поражению. Их сменили диктаторы, ослепленные своей идеологией и плененные жестокими Догмами. Их пропаганда работала лишь на одну цель: любыми методами удержать власть. Самозваные освободители использовали свои пропагандистские методы, но стремились к той же власти, и это оттолкнуло от них многих людей. Во времена Перемирия порой использовали психостатистический анализ, но единственная серьезная работа была проделана в Бразилии но время ее выхода из тяжелейшей) экономического кризиса. Более серьезные политико-математические прогнозы проводились позднее в связи с угрозой со стороны империи Монгку. Но только после победы Венеры в межпланетной войне, установления на Земле Перемирия и изгнания теократов из Америки были сформулированы основные законы психодинамики общества. Они были использованы для прекращения войны между Венерой и Марсом, а позже — при объединении Солнечной системы. Кстати, основную часть этих работ выполнили университетские профессора, типичные книжные черви, больше всего на свете интересующиеся своей наукой. Почти бескорыстно, кстати…

— У них, часом, не появились нимбы над головами? — рассмеялся Умфандума.

— Выходит, психодинамика еще только-только оперилась… — разочарованно сказал Лоренцен.

— Да, и работы продолжаются непрерывно. Получены уже серьезные результаты. Например, прогнозирование экономических циклов, предложения по наиболее эффективному размещению новых городов, решение проблемы стабилизации валюты… Человечество постепенно делает шаг за шагом от варварства к подлинно развитой цивилизации. — В бесцветных глазах Эвери блеснула неприкрытая гордость. — Мы проводим сложнейшую работу, которая может занять столетия и наверняка будет сопровождаться множеством ошибок и неудач, но зато впервые в истории у нас появилось средство стать действительно сообществом гомо сапиенс!

— Дай Бог, чтобы вы были правы, — тихо сказал Лоренцен, а про себя подумал: «Этот энтузиазм может завести нас в тупик. Некогда Уэллс предлагал избирать руководство Земли из числа инженеров; теперь на эту же роль претендуют психократы со своими прогностическими методами. Суть при этом не меняется: это будет власть элит. История Земли знала немало подобных случаев, и ничем хорошим это не кончалось. При всех своих недостатках парламентская форма правления остается самой демократической. Психократы могут быть полезными советниками, но решать должны другие, выбранные народом люди…» Он оттолкнулся от стены и плавно полетел в сторону картографической машины. — Хватит, пофилософствовали, и будет, — сказал он. — Пора приниматься за работу, не то капитан Гамильтон разберется с нами без всякой психодинамики.

Глава 6

Лоренцен впервые принимал участие в высадке на незнакомую планету и испытывал вполне понятное волнение.

Когда карты были готовы, на поверхность спустились четыре челнока с сорока астронавтами на борту. Остальные остались на борту «Хадсона», продолжавшего кружить по орбите. Больше всех, казалось, переживал Фернандес — это он выбирал место высадки и опасался, что челноки попадут в болота или в район землетрясений. Но ничего этого, к счастью, не произошло.

Земляне приземлились в нескольких километрах от реки, названной Скамандра, на широкой зеленой равнине, кое-где покрытой лесами. Когда двигатели челноков смолкли, люди прильнули к иллюминаторам. Трава вокруг места посадки вскоре перестала гореть, и они увидели зеленый, залитый солнечным светом мир.

Химики и биологи выпустили наружу несколько роботов-анализаторов, а когда те вернулись, занялись их исследованием. Торнтон провел замеры радиационного фона и сообщил, что он безопасен. Роботы вывезли наружу клетку с макаками-резусами и оставили их там на неделю. В течение этого времени никто из людей не выходил из челноков, а роботы подвергались тщательной стерилизации.

Большинство астронавтов оказалось не у дел. Лоренцен взялся было за чтение микрокниг, но даже Шекспир, Йенсен и «Песнь о людях Юпитера» показались ему безнадежно скучными. Остальные бродили по тесным помещениям, трепались, играли в шахматы и спали, спали, спали… От пересыпа головы у всех были затуманены, и люди были раздражены. Капитану Гамильтону приходилось тратить немало сил, чтобы контролировать по видеосвязи ситуацию на челноках и не допускать взрыва эмоций.

Первым потерял терпение Фернандес. Темпераментный уругваец потребовал, чтобы его выпустили наружу.

— Неужели вы так боитесь заболеть? — с презрением спросил он капитана Гамильтона.

— Да, боюсь, — сухо ответил капитан. — Эволюция на этой планете, похоже, шла подобными же путями, что и на Земле. Это замечательно, но здесь вполне могут найтись один-Два микроба, которые скосят нас, словно траву. Не знаю, как вы, а я предпочел бы возвратиться домой, сидя в своей каюте, а не лежа в холодильнике.

Вскоре Хидаки и его группа доложили о результатах исследований местной флоры. Многие деревья внешне были похожи на земные, но древесина оказалась значительно прочнее. Часть Растений была ядовита для людей, но остальные были вполне съедобны и даже довольно калорийны. Попробовав салат из листьев и трав, Лоренцен пришел в восторг. Вкус был неописуем — в нем чувствовались имбирь, корица, чеснок. Однако Гамильтон разрешил попробовать салат только половине экипажа и в течение следующего дня следил за астронавтами. Но все обошлось.

Вблизи места посадки нередко появлялись животные, в основном мелкие грызуны. Они серыми комочками проносились по краю обожженного пространства в высокой густой траве. Однажды неподалеку показалось стадо четвероногих, похожих на пони: у них были серо-зеленые чешуйчатые тела, волосатые ноги и плоские, как у рептилий, головы. Умфандума страшно переживал, что не может посмотреть на них вблизи.

— Похоже, рептилии являются хозяевами этой планеты, — сказал он. — А это значит, что млекопитающих здесь либо нет, либо они очень мелкие.

— Рептилии — в ледниковый период? — скептически заметил Фернандес.

— Хм… строго говоря, это не совсем рептилии. Поскольку существует смена теплых и холодных сезонов, у них должны быть теплая кровь и хорошо развитое сердце. Но способ размножения у них наверняка не плацентарный.

— Это еще одно доказательство отсутствия здесь разумной жизни, — возбужденно сказал Лоренцен. — Планета ждет нас, людей!

— Да… ждет, — с грустью заметил Эвери. — Ждет наших шумных городов, грязных шахт, дорог, ради которых чудесные пейзажи попадут под асфальтоукладывающие машины. Ждет толпы людей, которые вытопчут зеленые равнины и загадят хрустально-чистые реки. А чуть позже здесь появятся тысячи земных собак, свиней, коров, и местной живности придется уносить ноги.

— Вы не любитечеловечество, Эд? — саркастически спросил Кемаль. — Это странно для человека вашей профессии.

— Я люблю человечество — когда оно у себя дома, на Земле, — улыбнулся Эвери. — Не обращайте внимания на мои слова.

Капитан Гамильтон пытливо посмотрел на психолога.

— У нас достаточно своей работы, — резко сказал он. — Не наше дело сидеть сложа руки и горевать о возможных неприятных последствиях.

Эвери вздохнул.

— Многие в истории Земли думали так же. Политики, солдаты, инквизиторы, ученые, создавшие атомную бомбу. Ладно… — Он огорченно махнул рукой и отвернулся.

Лоренцена больно задели его слова. Он вспомнил зеленый шелест листвы в лесах Аляски, дикую красоту лунных гор.

В Солнечной системе осталось немного мест, где человек может побыть наедине с девственной природой. Жаль, если и Троас…

Через неделю роботы принесли клетки с обезьянами. Животные казались здоровыми и веселыми. Умфандума внимательно исследовал их, затем усыпил и сделал вскрытие. Анализы он проводил с помощью Хидаки.

— Все в порядке, — доложил он. — Я обнаружил в крови несколько типов местных бактерий, но они совершенно безвредны и никак не действуют на организм. Похоже, внутри тела земного животного у них нет подходящей среды для размножения. Ручаюсь, мы не почувствуем даже легкой лихорадки.

Гамильтон кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Считаю, пора выходить.

Он покинул челнок первым. На площадке с выжженной травой прошла короткая церемония поднятия флага Солнечной системы. Лоренцен стоял вместе с остальными, его волосы развевал прохладный ветер. Никто и ничто не обращало внимания на непрошеных гостей, и ему показалось, будто он участвует в каком-то кощунственном действе.

В течение нескольких дней были заняты обустройством лагеря. Люди и роботы трудились почти круглосуточно. Впрочем, на Троасе никогда не было полной темноты. Днем планету освещали два ярких солнца — зеленое и красное, а по ночам на поверхность лились лучи огромного диска Луны, окруженного россыпью тысяч звезд. Если что-то мешало работе, так это постоянные конфликты между членами экспедиции. Казалось странным, что здесь, на неизведанной, таинственной планете, люди могут находить причины для пустяковых ссор — но вспышки следовали одна за другой. И все же работа продвигалась вперед. Рядом с челноком появилась группа сборных домиков. Инженеры включили генератор, и тот дал электрический ток. Недалеко от лагеря обнаружили источник, от него провели к домикам трубы, поставили фильтры, и люди получили свежую воду. Рядом с жилыми постройками появились лазарет, лаборатории, механические мастерские. Все эти металлические кубы и цилиндры плохо вписывались в окружающий пейзаж, и Эвери часто ворчал по этому поводу.

В конце концов Лоренцен почувствовал себя ненужным. Астроному на поверхности Троаса нечего было делать. Он установил телескоп, но из-за яркого света солнц наблюдения оказались неэффективными. Он часто бродил по лагерю, не находя себе места, и тосковал по дому.

Однажды вместе с несколькими товарищами он отправился к Скамандре на единственном флаере. Река медленно катила свои бурые воды и была настолько широкой, что с одного, покрытого тростником берега почти не был виден другой. Рыбы, насекомые и растения мало интересовали Лоренцена, но животный мир поражал воображение. Около реки часто можно было встретить крупных- ящеров, которых биологи назвали парафилонами и астимаксами. В небе то и дело проносились стаи четырехкрылых птиц — тетраптериусов. Охотиться было легко, поскольку местные животные никогда не видели людей и доверчиво приближались к ним на расстояние^выстрела. Все астронавты носили оружие на поясе, и, хотя здесь водились хищники — по ночам в лагере был слышен их рев, — опасаться в общем-то было нечего.

На равнине не росли высокие деревья, зато ее во многих местах устилал низкий кустарник. Стволы были настолько крепки, что их удавалось срубить лишь плазменным резаком. Биологи изучили срезы и установили, что этим зарослям никак не меньше трех сотен местных лет. Пользы от них оказалось мало, так что людям, по-видимому, предстояло развести на Троасе земные породы деревьев и кустарников.

Однако список съедобных растений и пригодных в пищу животных быстро рос. Человек, затерявшийся в лесу и имевший лишь одно огниво, вполне мог выжить, не испытывая мук голода.

Но что же тогда случилось с экипажем «Да Гама»?

В исчезновении первой экспедиции нельзя было винить природу Троаса — она была не более суровой, чем во многих обитаемых районах Земли. Сейчас, летом, дни были теплыми, а дожди — умеренно прохладными. Конечно же, зимой выпадет снег и настанет тридцатиградусная стужа, но землянам к такому не привыкать. Воздух вполне годился для дыхания, и даже низкое содержание углекислого газа почти не ощущалось. Освещение было, конечно, странным: то зеленым, то красным, то смешанным, с многочисленными оттенками, дающим сразу две тени, — но оно не могло вызвать у людей никаких эмоций и, тем более, психических расстройств. Порой встречались ядовитые растения, и несколько человек заработали сильную сыпь, когда попробовали их, но дважды в такую ловушку попался бы только болван. Вокруг царило непривычное для землян умиротворение, не было слышно ни шума машин, ни скрежета станков — только свист ветра, шелест дождя, раскаты грома, пение птиц и крики животных…

Лоренцен по нескольку часов в день проводил в своей маленькой обсерватории, пытаясь измерить периоды обращения планеты и главных небесных тел. Остальное время он помогал товарищам, играл с ними в шахматы, болтал на разнообразные темы или просто сидел в тихом уголке и читал. Это нельзя было назвать полным бездельем, но все же он чувствовал себя немного виноватым.

Со времени высадки прошло двенадцать суток (на Троасе они составляли тридцать шесть часов). И однажды вблизи лагеря появились чужаки…

Глава 7

Появление аборигенов обнаружила одна из следящих видеокамер. В ее поле зрения попали фигуры каких-то существ, идущих в сторону лагеря. Сработала сирена, и воздух завибрировал от тревожного воя.

Первым спрыгнул с койки фон Остен. С криком «Либер готт!» он схватил автоматический пистолет и выбежал из домика. Остальные, одевшись с лихорадочной быстротой, поспешили занять места в заранее намеченных местах обороны.

Фон Остен прыгнул в траншею, опоясывающую лагерь, и поднес к глазам бинокль. Туземцев было… три… шесть… восемь. Они находились еще довольно далеко, так что трудно было разглядеть их фигуры.

Рейнджер достал интерком и хрипло произнес:

— Говорит фон Остен. Всем занять опорные точки обороны. Капитан Гамильтон слушает?

— Да. Я на корме первого челнока. Аборигены похожи на разумных существ?

— Кажется, да.

— Хорошо. Всем оставаться на огневых позициях, но стрелять только по моему сигналу. Это приказ. Слышите — стрелять только по моей команде!

— Даже если они нападут первыми? — возмущенно спросил фон Остен.

— Да, даже тогда.

Сирена продолжала завывать. Тревога, общая тревога!

Лоренцен бросился к убежищу, которое было отведено для людей, неопытных в военном деле, — чтобы те не мешали во время боя. Лагерь был охвачен смятением. Со всех сторон доносились крики, топот ног, пыль поднялась серым облаком, мешая видеть. С гулом взлетел флаер, чтобы наблюдать за происходящим с высоты птичьего полета. «Нет, с высоты тетраптериуса, — поправил себя на бегу Лоренцен. — Здесь нет обычных птиц, это — не наш мир».

Он ворвался в убежище и остановился, тяжело дыша. Радом стоял озабоченный Эвери. В красном свете Лагранжа-2 его круглое лицо выглядело не похожим на человеческое.

— Неужели туземцы? — спросил психолог.

— Похоже на то… — выдохнул Лоренцен. — Их не меньше полудюжины, и они идут в нашу сторону пешком. Какого черта мы так перепугались?

— Неосторожность — мать многих роковых ошибок, — отозвался из темного угла Торнтон. — Мы не знаем, каковы намерения этих существ. Нельзя давать шансов возможному противнику. Надо быть мудрыми, словно змеи…

— …и кроткими, как голуби, — добавил Эвери. — Но таковы ли мы? Человек — дитя в колыбели Галактики, и на все неизвестное он реагирует, как ребенок, — со страхом и агрессивностью.

— «Да Гама» не вернулся, — сухо напомнил Торнтон.

— Сомнительно, что туземцы, не имеющие даже городов, были способны уничтожить космолет, — отпарировал Эвери и поджал губы.

— Но кто-то его уничтожил! — сказал Лоренцен, дрожа то ли от холода, то ли от возбуждения. — У аборигенов может оказаться мощное оружие, например бактериологическое.

— Говорю вам: это детские страхи, — ответил Эвери. — Все мы смертны, и все мы знаем, на какой риск идем. Надо по-дружески встретить местных жителей…

— И поговорить с ними по душам, не так ли? — с кривой усмешкой заметил Торнтон. — Надеюсь, вы уже выучили язык аборигенов?

В убежище наступило молчание. Лагерь тоже затих, ожидая развития событий.

Лоренцен взглянул на свои ручные часы. Минуты еле ползли. В убежище было душно и пыльно.

Прошел час, прежде чем сирена успокаивающе загудела: «Все в порядке, тревога отменена».

Лоренцен первым выскочил наружу и увидел невдалеке группу туземцев. В центре лагеря их поджидали астронавты с ружьями в руках. Впереди всех стоял безоружный Гамильтон, выразительно сложив руки на груди. Почти не мигая, он смотрел на гостей.

Лоренцен не раз видел фильмы о жителях дальних планет. Обитатели Троаса оказались далеко не самыми экзотичными из всех, но одно дело смотреть на экран телевизора, а другое — встретиться с инопланетянами лицом к лицу. Молодой астроном только сейчас впервые осознал, что люди вовсе не уникальное создание природы, а лишь одни из бесчисленных видов живых существ.

Туземцы, как и люди, использовали для ходьбы задние конечности, в то время как передние казались непропорционально маленькими и хилыми. Тела их были покрыты короткой серой шерстью, образующей вокруг глаз черные круги. Круглые головы были увенчаны короткими ушами с кисточками на концах. Черты их лиц поражали: плоские черные носы, узкие заостренные подбородки, щетинистые усы над широкими ртами с черными губами — и большие золотистые глаза. Лоренцена поразило, что у аборигенов были тяжелые и длинные, как у кенгуру, хвосты, — вероятно, они уравновешивали тела при ходьбе и могли служить оружием в ближнем бою. На руках находилось по четыре пальца, причем один противостоял другим. Длинные синие ногти больше походили на когти какого-нибудь хищника, но туземцы явно были разумными существами, потому что носили одежду: свободные блузы и широкие брюки. О поле существ трудно было судить, поскольку они были одеты одинаково. На ногах они носили нечто вроде кожаных мокасин. Все имели пояса, на которых висели самые разнообразные сумки, ножи или топоры и что-то вроде рога с порохом. За плечами у них были небольшие рюкзаки, а в руках туземцы держали длинные предметы с круглыми дулами, — возможно, гладкоствольные ружья.

Поначалу гости показались все на одно лицо, но вскоре Лоренцен стал находить индивидуальные отличия.

Один из них заговорил — если можно было считать речью невнятное мяуканье. При этом можно было разглядеть длинные синие зубы, явно приспособленные для пережевывания как растительной, так и животной пищи.

Гамильтон обернулся к своим людям.

— Они не похожи на военный отряд, — сказал он. — Эвери, вы опытный лингвист. Можете что-то понять из их речи?

— Нет… еще нет… — Лицо психолога было красным от возбуждения, голос его дрожал. — Кажется, я различаю отдельные слова, но это пока все.

— Черт побери, я даже этого не слышу, — процедил сквозь зубы Кемаль.

Группа туземцев остановилась в метрах десяти от землян. После долгой паузы стоявший в центре вновь заговорил. Лоренцен уловил паузу между фонетическими группами. Он некогда изучал в колледже курс сравнительной лингвистики, но мало иго запомнил из него.

— Не знаю, о чем говорит этот парень, но мы для него явно не боги, спустившиеся с неба, — вполголоса произнес капитан.

— Этого трудно было ожидать, — заметил Эвери. — Туземцы владеют пороховым оружием, а это значит, что их общество достаточно высоко развито. Их ружья лучше, чем земные мушкеты времен Ньютона.

— Но откуда они взялись? — недоуменно спросил Фернандес, не сводя глаз с молчаливо стоящих гостей. — Мы не видели из космоса ни городов, ни деревень.

Гамильтон пожал плечами:

— Эту загадку нам предстоит решить. Эвери, я приказываю вам немедленно заняться изучением их языка. Фон Остен — вы будете отвечать за охрану лагеря. Сделайте так, чтобы за каждым из туземцев постоянно наблюдал кто-нибудь из наших людей. Не вздумайте применять силу без крайней необходимости. Если гости захотят уйти, не задерживайте их. Остальные пускай займутся своими делами, но держатся настороже. Никто не должен выходить за пределы лагеря без моего разрешения. Туземцы не выглядят враждебными, но всякое может случиться.

Земляне неохотно разошлись, а туземцы последовали за Эвери в один из домиков. Фернандес проводил их горестным взглядом.

— Черт побери, это на самом деле разумные существа и достаточно высокоразвитые… — пробормотал он.

— Да, похоже, дело с колонизацией не выгорит, — вздохнув, согласился Кемаль. — Это может отбить у людей желание летать к звездам.

Лоренцен поспешил вслед за Эвери.

— Могу я вам помочь, Эд? — спросил он. — Особых дел у меня нет, так что я с удовольствием…

Психолог недовольно взглянул на него.

— Вы не лингвист, Джон, — неожиданно резко возразил он. — Боюсь, вы только будете мешать.

Несмотря на довольно прямой отказ, Лоренцен продолжал настаивать:

— Эд, вам не помешает помощь. Кто-то должен вести записи, заниматься черновой работой…

Эвери нахмурился и неохотно кивнул.

— Ладно, — сказал он. — Пора браться за дело.

Глава 8

Туземцам отвели часть одного из сборных домиков, и они охотно согласились там временно поселиться. Эвери устроил для них экскурсию по лагерю, показал челноки и оборудование, но троасцы никак не отреагировали на увиденное. Вскоре выяснилось, что они держатся настороже и кто-то из них все время находится на дежурстве, когда остальные спят. Принимали пищу они отдельно от людей и упорно отказывались от предложенных им земных консервов. Почти все остальное время они проводили вместе с Эвери и Лоренценом.

Туземцы называли себя рорванами — так это слово звучало с точки зрения землян. У каждого из них оказалось свое имя: Силиш, Янвусарран, Алаеву… Люди начали изучение их языка с того, что указывали им на различные предметы и вслушивались в звучание соответствующих названий. Оказалось, что в языке рорван около пятидесяти фонем и большую роль в нем играют интонации.

— Не сомневаюсь, что слова в их языке изменяются по грамматическим формам, но никак не могу уловить их суть. Возможно, это происходит именно с помощью интонаций… — как-то сказал Эвери своему помощнику.

— Тогда, может быть, стоит сначала обучить их английскому или испанскому? — предложил Лоренцен.

— Это будет сложная и, возможно, зряшная работа. Эта группа рорван, скорее всего, случайно наткнулась на наш лагерь. В любой момент они могут уйти, и тогда все труды пойдут насмарку. Конечно, туземцы могут быть посланниками, но я не удивлюсь, если они окажутся охотниками, или бандитами, или еще Бог знает кем. Пока мы ничего не знаем ни о структуре их общества, ни о них самих. — Эвери пригладил взъерошенные волосы и взглянул на тетрадь с записями. — Черт побери, да я ровным счетом ничего не могу понять в языке рорван!

— Разрешите мне поработать с вашими записями, — попросил Лоренцен. — Я немного разбираюсь в лингвистическом анализе и могу…

— Не сейчас, Джон, — мягко возразил Эвери. — Я хочу сначала перепечатать их и сделать несколько копий. Вечером я займусь этим. Или лучше завтра утром.

Но на следующий день капитан послал Лоренцена на флаере собирать образцы минералов, так что изучение языка пришлось отложить. Когда он вернулся, Эвери с кривой усмешкой протянул ему пачку листов.

— Изучайте на здоровье, — сказал он. — Вчера, когда вас не было в лагере, я добыл кое-какую информацию от наших новых друзей, но она еще больше запутала меня. Она противоречит тому, что я, казалось, знаю.

Лоренцен прокорпел над записями много часов и в конце концов вынужден был признать свое поражение. Названия для большинства самых важных вещей варьировались без каких-либо важных причин. Например, луна упоминалась как Орту, Оманий, Валакаш, Орбву-Джангиз, Зелуй и еще какой-то странный свистящий звук, не имеющий аналогов в земных языках. Однако в других фразах эти же самые слова, похоже, имели совсем иной смысл. Каким-то таинственным образом значение того или иного слова зависело от контекста…

Он с разочарованием вернул записи Эвери. Психолог сочувственно кивнул, а сам продолжал работать, засиживаясь допоздна. Больше никто в эту затею не верил.

— Какого черта мы здесь делаем? — вопрошал Кемаль. — Мы нашли туземцев, и они оказались, к несчастью, достаточно цивилизованными. Выходит, на колонизации можно поставить крест. Почему бы нам не отправиться домой, надраться там как следует и забыть об этой паршивой планетке?

— Жалко бросать исследования на полпути, — возразил ему Лоренцен.

Кемаль вытащил из кармана старую трубку, набил ее табаком и не спеша раскурил.

— Исследуйте лучше мою задницу! Джон, вы не хуже меня знаете, что нас сюда послали не бабочек ловить. Наша задача — найти подходящую для людей планету. Лучше потратить оставшееся время на разведку в этом созвездии. Кто знает, может быть, нам еще повезет.

Лоренцен вздохнул:

— Вряд ли мы что-нибудь найдем. Троас — уникальный мир, другого такого еще не встречали во всей Галактике. Если мы вернемся с пустыми руками, то парламент ухватится за этот факт и прекратит финансировать другие подобные экспедиции. Скажут, что в Солнечной системе полно более неотложных дел. Придется искать богатых спонсоров из числа тех, кто хотел бы покинуть Солнечную систему.

— А вы хотели бы поселиться здесь? — спросил турок.

— Э-э… да. Пожалуй, да. Правда, не навсегда, а лишь на несколько лет… — Внезапно он догадался, почему турок был так настойчив. — Неужели вы хотели бы осесть в другой звездной системе?

Кемаль кивнул.

— Я уже в том возрасте, Джон, когда хочется оседлой жизни, семьи, детишек… Но что делать такому свободолюбивому человеку, как я, в Системе? Все более или менее приличные места давно захвачены, и для бывшего астронавта там остается только самая грязная работа. Что же мне делать — горбатиться на чужого дядю до старости? Нет, я хочу быть хозяином самому себе! Я надеялся, что здесь… Эх, что тут говорить… — он с тоской посмотрел на зеленую равнину, уходящую до самого горизонта.

Лоренцен сочувственно взглянул на турка, не зная, как его утешить.

— Еще остается небольшая надежда, — сказал он. — Возможно, туземцы живут где-нибудь под землей. Тоща они не станут возражать, если мы поселимся на поверхности. Они даже выиграют — я имею в виду торговлю и прочее.

— Очень может быть! — с энтузиазмом поддержал его Кемаль, но огонь в его глазах быстро погас. — Но что-то произошло с первой экспедицией… Я подозреваю, что туземцы убили наших людей и уничтожили все следы.

— Сомневаюсь, — возразил Лоренцен, хотя ощущал в душе нарастающий страх. — Как рорване смогли добраться до корабля на орбите? Как им удалось уничтожить всех астронавтов до единого? Нет, я по-прежнему считаю, что «Да Гама» погиб где-то по пути к Земле. Скажем, случайный метеорит или…

— Подобные вещи давно не происходят с космолетами, — холодно напомнил ему Кемаль.

— Могут и случиться при определенном стечении обстоятельств. Или… послушайте, вы говорили, что на «Хадсоне» имела место попытка саботажа?

— Да. Постойте, Джон, неужели вы имеете в виду…

— Я ничего не имею в виду, Кемаль. Но на Земле есть влиятельные общественные группы, которые выступают против идеи колонизации. Например, секта ресурреакционистов полагает, что она противоречит воле Господа. Все фанатики — монархисты, коллегиалисты, евангелисты и прочие понимают, что их и без того незначительные шансы захватить власть совсем сойдут на нет, если люди выйдут за пределы Системы. Вспомните этого психа Хилтона с его псевдонаучными идеями о жутких внеземных болезнях, мутациях колонистов, прирожденной враждебности туземцев и тому подобное.

— Хм… вы считаете, что кто-то из этих кретинов спрятал на «Да Гама» бомбу? — Кемаль задумчиво потер подбородок. — Что ж, это было не так сложно сделать, ведь корабль купили у одной крупной фирмы… Хотя всех рабочих, готовивших его к полету, тщательно проверила служба безопасности, но… Но всякое могло случиться.

— Хорошо, что наш корабль строился для института Лагранжа с самого начала, — с облегчением вздохнул Лорен-Цен. — Думаю, нам нечего опасаться бомбы.

— Зато тем, кто погубил «Да Гама», придется опасаться меня! — угрюмо сказал Кемаль, поглаживая приклад ружья.

Прошел еще один день. Наутро из-за горизонта показалось сине-зеленое солнце, и туман стал рассеиваться. Трава покрылась росой, имевшей странный металлический отблеск. Еще через шесть часов встало красное солнце, и стало быстро теплеть. В небе поплыли перистые красные и зеленые облака. Каждый предмет отбрасывал двойные тени тех же цветов. Первый вечерний закат был не очень эффектен, но, когда за горизонт ушло меньшее, красное, солнце, небо взорвалось фейерверком малиновых, оранжевых и красных огней. Затем на несколько часов наступило царство звездной ночи. Она стала блекнуть, когда на западе из-за волнистого горизонта поднялась луна. Один край ее был красным, другой — сине-зеленым, а центр был темным — его освещал лишь отраженный свет Троаса. Илиум казался невероятно огромным, он занимал почти четверть неба, и людям казалось, что он вот-вот упадет им на головы. Ночь длилась непривычно долго и вызывала у землян неясные страхи.

Один Лоренцен любил это время и нередко бродил по ночам вокруг лагеря, погруженный в размышления. Он с удивлением понял, что, несмотря ни на что, ему нравится это место. Быть может, ему со временем захочется переехать на эту планету. Он сможет построить собственную обсерваторию на орбитальной космической станции и будет до конца изучать это фантастическое звездное скопление. А на Троасе у него будет свой дом, семья…

«А туземцы?» — подумал он, и настроение его вновь ухудшилось.

Прошло еще несколько дней.

Лоренцен сидел за столом с книгой в руках, когда услышал, что его зовут. Он подошел к дверям и услышал голос капитана Гамильтона, усиленный лагерным громкоговорителем:

— Всем срочно явиться в штаб.

Недоумевая, Лоренцен отправился в другой конец лагеря.

Гамильтон сидел за столом, вокруг стояли чем-то взволнованный Эвери, а также Торнтон, Фернандес, Гуммус-Луджиль и фон Остен. Когда Лоренцен вошел, капитан кивнул психологу:

— Все собрались. Докладывайте, мистер Эвери.

Психолог прокашлялся.

— Мне удалось немного продвинуться в рорванском языке, — сказал он негромко. — Не очень далеко— я по-прежнему не могу понять их грамматику, но мы уже можем обмениваться простыми фразами. Сегодня рорване заявили, что хотят уйти домой. Я не совеем уверен в причинах — скорее всего они хотят рассказать племени о своих открытиях.

— Они уйдут все? — спросил Торнтон.

— Да. Я предложил отвезти их на флаере, но они отказались. Возможно, не доверяют нам. Они хотят уйти пешком.

— И где же живет их племя? — спросил Лоренцен.

— Где-то на западе, в горах, на расстоянии четырех недель пути. Это все, что я сумел выяснить.

— И что же мы будем делать? — угрюмо спросил фон Остен.

— Рорване очень не хотят, чтобы мы следили за ними с воздуха, — предупредил Эвери. — Вероятно, они опасаются, что мы станем сбрасывать бомбы на их поселение. Не забывайте — они так же плохо знают нас, как и мы их. Если мы попытаемся следить за ними, они могут спрятаться в горах, и мы больше не сумеем восстановить с ними контакт. — Помедлив, он добавил: — Однако, как мне кажется, они не будут возражать, если мы будем сопровождать их пешком.

— Самим сунуть голову в ловушку? — с сомнением покачал головой фон Остен.

— Не будьте ослом, — раздраженно возразил Кемаль. — Они отлично понимают, что оставшиеся в лагере сумеют им отомстить.

— Неужели? — ядовито усмехнулся фон Остен. — И как же наши товарищи узнают, где мы попали в плен к аборигенам?

— Конечно, по радио, — нетерпеливо сказал Гамильтон. — Вы возьмете с собой переносную рацию.

— Но если туземцы узнают об этом?

— Сомневаюсь, чтобы они разбирались в таких вещах, — возразил капитан. — И мы не будем их просвещать на этот счет. — Он выразительно постучал костяшками пальцев по столу, привлекая к себе внимание. — Мистер Эвери хочет отправиться в путь вместе с рорванами, — сказал он. — Я считаю, что его должны сопровождать еще несколько человек. Возможно, это наш единственный шанс установить контакт с местным населением или правительством — если оно здесь есть. Надо поближе познакомиться с технологиями рорван, их культурой, обычаями и прочим. Возможно, они не будут возражать против колонизации их планеты.

Вы, господа, сейчас в лагере не очень нужны, основная часть вашей работы уже выполнена — потому логично из вас и создать группу контакта. Поддерживайте с лагерем постоянную Радиосвязь и сообщайте обо всем более или менее интересном. Не скрою, ваша миссия опасна. Вас могут подстерегать болезни, ядовитые животные и тому подобное. Но я надеюсь, что все обойдется. Понятно, дело это чисто добровольное, и никто не осудит отказавшегося. Итак, все согласны отправиться в путь?

Лоренцен не был уверен, что ОН СОГЛАСЕН. Пожалуй, он слегка побаивался и предпочел бы остаться в лагере. Но все остальные без колебания согласились, и он также кивнул.

— Да, — сказал он. — Конечно.

Позднее он подумал: а ведь остальные, скорее всего, тоже боялись прослыть трусами, потому и не стали возражать. Человек — это забавное существо.

Глава 9

Первые три-четыре дня похода оказались для землян мучительно трудными. Затем они привыкли и стали ежедневно проходить по сорок километров без особого напряжения. Путешествие было однообразным — вокруг простирались прерии со скудной растительностью. С неба часто сыпал дождь, но туземцы его не замечали, а люди предусмотрительно захватили с собой плащи с капюшонами. По пути встречалось немало широких рек, но все они оказались довольно мелкими, их можно было перейти вброд, к тому же пополнив запас воды во флягах. Голода путники не испытывали. Из своих длинноствольных ружей рорване убивали достаточно дичи, а в те дни, когда животные не встречались, туземцы собирали множество видов съедобных растений. Кемаль, несший рацию, ежедневно связывался с лагерем. Он на всякий случай использовал азбуку Морзе, о которой туземцы не имели никакого представления. Капитан Гамильтон установил три лагерные радиостанции треугольником на довольно значительном расстоянии друг от друга; таким образом он всегда знал, где находятся путники.

Рорване использовали для определения направления пути карты и компасы, заметно отличавшиеся от земных. Карты были начертаны от руки, в Меркаторовой проекции, с характерной решеткой параллелей и меридианов, причем начальный меридиан проходил через Южный магнитный полюс.

Постепенно Лоренцен научился различать индивидуальные черты каждого из туземцев. Алаеву был порывист и разговорчив. Силиш — медлителен и неуклюж, Янвусарран — вспыльчив… Самым знающим из всех рорван казался Джугау — он часто беседовал с Эвери, обучая психолога местному языку. Лоренцен также принимал участие в их беседах, но без особого успеха. Эвери быстро ушел вперед и довольно бойко разговаривал с аборигенами, хотя и утверждал, что не понимает и половины сказанного Джугау.

— Вы должны научить меня всему, что узнали, — сердился астроном. — Вдруг с вами что-то случится? Что тогда нам делать?

— Вы свяжетесь с лагерем, и Гамильтон пошлет за вами флаер, — спокойно отвечал Эвери.

— Черт побери, мне просто интересно! Я тоже хочу поговорить с Джугау и остальными.

— Ладно, ладно. Так и быть, я составлю для вас словарик, но убежден— это вам не очень понадобится.

Так оно и оказалось. Вскоре Лоренцен знал существительные, означавшие дерево, звезду, а также глаголы: ходить, бегать, стрелять. А что дальше делать с таким скудным словарным запасом? Никто из туземцев не желал общаться с ним. А Эвери с Джугау просиживали все вечера у костра, бойко разговаривая друг с другом. Лоренцен с чувством собственного бессилия вслушивался в мяукающий, громыхающий, свистящий голос туземца, наблюдал его энергичную жестикуляцию — и ничего не понимал. Ничего!

Фернандес захватил с собой гитару и по вечерам наигрывал на ней. Алаеву, глядя на него, изготовил из ствола высохшего дерева небольшую четырехструнную арфу и присоединился к землянину. Вместе они производили комичное впечатление. Алаеву любил наигрывать «кукарачу», а Фернандес выучил простую рорванскую мелодию. Кемаль также быстро нашел себе партнера. Он взял в поход шахматы. Ими заинтересовался Силиш, быстро уловил суть игры, и с тех пор оба приятеля все свободное время проводили в поединках.

Путешествие оказалось мирным и спокойным, но Лоренцен чувствовал растущее неудовлетворение. Порой ему хотелось поскорее вернуться на Луну, в свою обсерваторию. Что они делают здесь, на другом конце Галактики? Да, они открыли новую, разумную расу — но что толку? Проблем человечества это не решит…

— К чему все наши наблюдения? — говорил он Торнтону. — Землянам нужны не они, а новая, пригодная для колонизации планета. Троас же, увы, занят.

Марсианин усмехнулся.

— Вы действительно верите, Джон, что эмиграция на звезды может решить проблему перенаселения? — спросил он. — Таким путем нельзя расселить больше нескольких миллионов человек, а это — капля в море. Пусть даже сто миллионов! На это потребуются лет пятьдесят и огромные средства. За это время население вновь вырастет до прежних пределов.

— Знаю, — согласился Лоренцен. — Я много раз слышал подобные аргументы там, на Земле. Но вы не учитываете важнейший фактор — психологический. Люди совсем иначе поведут себя, если будут знать, что звезды открыты для них, что они могут, если очень захотят, начать новую жизнь на далеких колониях.

Марсианин с сомнением покачал головой:

— Вы меня удивляете, Джон. Откуда такой оптимизм? Не забывайте, что самые жестокие войны последовали вскоре после открытия Америки и заселения планет Солнечной системы. Открытие новых возможностей, свобода действий зачастую способствуют проявлению не лучших, а худших качеств людей: агрессивности, жестокости, алчности. Почему же на других звездах будет иначе?

— Да, сейчас все будет иначе! Человечество устало от войн. Оно нуждается ныне в чем-то значительном.

— Оно нуждается в Боге! — страстно возразил ему Торнтон. — Последние два столетия показали, как опасно Для людей забывать своего Создателя. Они не спасутся от дьявола в себе, улетев к звездам; но изгонят его, обратившись к своей душе.

Лоренцен покраснел, не зная, как возразить на слова религиозного фанатика.

— Не понимаю, почему вы всегда так смущаетесь, когда я говорю о религии? — заметил Торнтон. — Мне кажется, нам есть о чем поговорить, вы не относитесь к числу окончательно заблудших.

— Напрасная трата времени! — возразил Лоренцен. — Мы никогда не поймем друг друга.

— Вы просто не желаете меня слушать, — пожал плечами Торнтон. — Что ж, вы не верите в Бога, а я — в колонизацию планет. Но мне любопытно посмотреть, что из этого получится.

— Скорее вы просто опасаетесь Божьего гнева, который может пасть не только на Землю, но и на ваш Марс. Напрасно волнуетесь, ваш дом минует чаша сия.

— Не обязательно, — со смиренной улыбкой заметил Торнтон. — Господь может наказать и нас. Но мы выживем. Марсиане — живучий народ.

Лоренцен вынужден был согласиться с этим. Как бы ни относиться к верующим, они совершили настоящий подвиг, освоив пустынный, бесплодный Марс. Поющие псалмы батальоны сокрушили империю Монгку и победили Венеру. Кто бы ни были эти верующие: христиане, мусульмане, буддисты или представители любой другой религии, они обладали способностью изменять ход истории. Ни один разумный человек не мог понять до конца сути их фанатизма — а если все-таки начинал понимать, то это означало, что он перестал быть разумным.

Джон посмотрел на мешковатые фигуры туземцев, сидящих вокруг костра. Какие мысли скрывались в их нечеловеческих головах? Могут ли и они раболепствовать, обманывать и убивать?

Например, спасая Троас во имя своего Господа?

Глава 10

Мигель Фернандес родился в Уругвае. Семья его была родовитой и богатой, так что он был одним из немногих граждан этой страны, кто никогда не знал чувства голода. К услугам юноши были театры, книги, лошади, женщины; он играл за свой континент в сборной по поло и переплыл на собственной яхте Атлантику. Увлекшись планетографией, он провел несколько лет на Луне и Венере, прославившись своими работами. Несмотря на молодость, он уже прожил бурную, полную приключений жизнь, имел множество друзей.

Он умер на Троасе.

Это произошло неожиданно. Спустя две недели после начала похода прерии кончились, и путники стали медленно двигаться к подножию далеких голубых гор. В этих местах была высокая, почти цо пояс, трава, раскидистые деревья, быстрые, холодные реки. Ветер дул почти беспрерывно, затрудняя движение. На пути то и дело попадались глубокие овраги и груды валунов, и рорванам приходилось петлять, выискивая наиболее Удобные тропы. И тем не менее отряд проходил около тридцати километров в день. Земляне изрядно устали, и по их просьбе Эвери не раз спрашивал, далеко ли до конца пути. Ответа, к сожалению, он не мог понять.

Путники растянулись длинной цепочкой среди живописных групп валунов. Вокруг кипела жизнь: в небе носились стаи тет-раптериусов, возле камней шныряли маленькие пушистые зверьки, на берегу соседнего ручья за чужаками пристально наблюдали несколько рогатых рептилий. Лоренцен шел рядом с Алаеву, стараясь пополнить свой скудный запас рорванских слов. Он указывал на различные предметы и просил назвать их. внезапно он заметил впереди большую радужную ящерицу и показал на нее.

— Воланзу, — равнодушно ответил рорван.

— Нет, — возразил астроном по-английски (почему-то язык туземцев не содержал таких важных слов, как «да» и «нет»), — воланзу означает «камень», а я имею в виду ту ящерицу. — Он подошел поближе к животному, которое спокойно грелось в лучах двойного солнца.

Алаеву, казалось, колебался.

— Шинарран, — сказал он наконец, вглядевшись получше в ящерицу. Лоренцен занес это слово в свой блокнот и пошел дальше.

Вскоре он услышал позади чей-то пронзительный крик. Обернувшись, он увидел лежащего на земле Фернандеса. Ящерица впилась зубами ему в ногу, и геолог истекал кровью.

— Что за черт!

Лоренцен побежал назад, карабкаясь по крутому склону, но Торнтон поспел раньше. Он ухватил ящерицу за шею, отбросил ее в сторону и раздавил башмаком. Все столпились вокруг Фернандеса. Геолог смотрел на них полными боли глазами.

— Холодно… — прошептал он по-испански.

Торнтон разрезал штанину, и они увидели разбухший красный след от укуса.

— Яд! Дайте мне аптечку первой помощи! — встревоженно вскрикнул марсианин.

Эвери отстранил его движением руки — психолог был хорошо знаком с медициной. Простерилизовав спиртом скальпель, он уверенным движением сделал глубокий разрез.

— Не могу дышать… — прохрипел Фернандес. — Божья матерь… Не могу… дышать…

Эвери наклонился, намереваясь прижаться ртом к ране, а затем выпрямился.

— Нет смысла высасывать, — мрачно произнес он. — Яд уже добрался до груди — посмотрите на эти пятна…

Рорване толпились позади землян, взволнованно глядя на умирающего. Похоже, они тоже были растеряны и не знали, что делать.

Глаза Фернандеса закатились, он дернулся и затих.

— Парализовало легкие, — сказал Кемаль. — Постараюсь сделать искусственное дыхание.

Он положил свои огромные руки уругвайцу на грудь, но Эвери остановил его.

— Бесполезно, — хрипло сказал он. — Пульса нет, сердце остановилось.

Лоренцен стоял, пораженный до глубины души. Впервые у него на глазах умер человек. В этой картине не было ничего величественного. Фернандес лежал в неудобной позе, лицо его посинело, маленькая струйка слюны все еще вытекала из уголка рта. Ветер взъерошил ему волосы. Смерть — непривлекательное зрелище.

Кемаль присел и достал из рюкзака рацию.

— Вызываю лагерь, — взволнованно сказал он. — Лагерь, вы слышите меня? Срочно высылайте флаер, Фернандеса нужно доставить в реанимационный отсек! Лагерь, лагерь…

— Бесполезно, я говорю, — прервал его Эвери. — Этот яд действует как синильная кислота. Он уже напитал всю кровь.

Они долго стояли молча вокруг тела погибшего товарища.

Кемаль вызвал Гамильтона и доложил о несчастном случае. Капитан выругался:

— Дьявол, до чего не повезло бедняге!

Ответ пришел в виде азбуки Морзе. Рорване никак не отреагировали на это, — быть может, они уже привыкли к тому, что люди так разговаривают со своим Богом.

— Спросите, что нам делать дальше, — сказал Эвери. — Рорване собираются продолжить путь, и я хочу идти вместе с ними.

— Похороните геолога и поставьте опознавательный знак, — ответил капитан. — Бессмысленно везти его в лагерь в таких обстоятельствах. Может быть, кто-нибудь из вас хочет вернуться? Я могу выслать флаер… Нет? Тогда идите дальше и, ради Бога, будьте осторожнее.

У землян не было лопат, поэтому прошло немало времени, прежде чем они выкопали могилу. Рорване помогли им, а затем натаскали груду обломков, из которых был сложен могильный холмик.

— Не скажете ли несколько слов? — растерянно спросил Эвери, обратившись к Торнтону.

— Я мало знал Фернандеса, — ответил марсианин. — Одно могу сказать: он придерживался иной, веры, чем я, и был хорошим человеком.

Все дружно согласились с этим и несколько минут постояли над могилой, склонив обнаженные головы.

«Вот прекрасный пример человеческого лицемерия, которое часто проявляется перед лицом смерти, — подумал Лоренцен. — Еще вчера Торнтон называл уругвайца ничтожным папистом, Кемаль проклинал его бездарную игру на гитаре, а фон Остен обзывал латиноамериканской собакой. Эвери как психолог обязан был гасить все эти вспышки злобы, но почему-то предпочитал не вмешиваться. Теперь они делают вид, что скорбят, — таковы у землян правила игры. Неужели рорване такие же лживые, неискренние существа? Они выглядят такими простыми и Явственными…»

Когда печальная церемония завершилась, было уже слишком поздно, чтобы отправляться дальше. Запылал костер, и все поужинали в тягостном молчании. Затем Эвери и Джугау отошли в сторону и начали свои лингвистические занятия. Фон Остен залез в спальный мешок и заснул, а Торнтон уселся поближе к костру и начал читать при его колеблющемся свете Библию. Рорване собрались в кучку и стали что-то тихо обсуждать.

За освещенным костром кругом была видна холмистая равнина, залитая светом луны. Ветер раскачивал кроны деревьев. Нередко слышались крики животных. Лоренцен подумал: «Никогда я не видел такой странной ночи, залитой светом сотен незнакомых созвездий. Душе бедного Фернандеса придется долго блуждать по Галактике, прежде чем она найдет успокоение там, на далекой Земле».

Кемаль подошел к нему и уселся рядом.

— Одного уже нет, — тихо сказал он, глядя застывшим взглядом на пламя костра. — Сколько еще погибнет?

— Гамильтон боялся именно этого, — ответил Лоренцен, поежившись от ночного холода. — Не землетрясений, чудовищ и коварных туземцев, а змей, болезнетворных микробов и ядовитых растений. И он оказался прав.

— Эта ящерица… с цианидом в зубастой пасти… какой же у нее должен быть метаболизм? — поежился Кемаль. — У нее, вероятно, совсем иная кровь, чем у нас. Чужой мир, чужой мир…

— Если опасность для нас представляют только ящерицы, то дело обстоит еще неплохо, — отозвался астроном.

— О да, конечно. Я бывал в переделках и похуже. Просто все произошло так неожиданно… Эта тварь могла напасть на кого угодно, и на вас в первую очередь — ведь вы первыми прошли мимо нее.

— Верно… — Лоренцен вздрогнул. Только сейчас до него дошло: Алаеву был рядом и не предупредил его! Почему?

Он посмотрел на группу туземцев, сидевших по другую сторону от костра. О чем они говорили? Что готовили для пришельцев со звезд?

Лоренцен хотел было поделиться с Кемалем и остальными землянами своими подозрениями, но сдержался. Возможно, это было чистой случайностью. Может быть, эти ящерицы относились к редкому виду, и рорване никогда раньше не видели их? Алаеву сам прошел рядом с ней, не выказав ни малейших признаков беспокойства. Если бы туземцы на самом деле хотели их убить, то вряд ли они стали бы полагаться лишь на подобные несчастные случаи.

Но «Да Гама» не вернулся!

Лоренцен не знал, что предпринять. Он устал, был возбужден и мог сейчас наломать дров. Что касается фон Остена, то он просто бы расстрелял туземцев на месте. Нет, нужно во всем окончательно убедиться самому, а только потом делиться своими подозрениями с остальными.

Он посмотрел в темноту, на запад. Путь их отряда лежал туда, в каньоны и ущелья предгорий, где на узких тропах могло случиться всякое. И они не могут повернуть назад, хотя и не знают о том, какие сюрпризы их еще поджидают.

Глава 11

Местность начала круто подниматься, и вскоре путники уже были вынуждены петлять среди нагромождений скал, зарослей кустарников, переходить вброд бурные реки с ледяной водой. Людям было трудно поспевать за рорванами, чьи легкие, гибкие фигуры были отлично приспособлены к ходьбе по пересеченной местности.

Спустя неделю после гибели Фернандеса, во время вечернего сеанса связи, Гамильтон недовольно спросил:

— Что за дьявольщина происходит с вашими проводниками? Вы в очередной раз свернули севернее. Почему они не ведут вас по прямому пути?

Кемаль переадресовалвопрос Эвери.

— Эд, спросите об этом ваших волосатых уродцев. Действительно, сколько можно петлять? У меня уже ноги опухли от этой проклятой ходьбы.

— Я уже спрашивал, — со вздохом сказал психолог. — Разве я не говорил об этом? Из слов туземцев я ничего не понял. Похоже, впереди простирается какая-то опасная территория, но я не уверен в этом.

Турок передал это капитану Гамильтону, который разразился проклятиями и отключил связь.

Торнтон усмехнулся:

— Возможно, рорване хотят окончательно измотать нас, чтобы затем взять голыми руками.

Фон Остен схватился за ружье.

— Клянусь всем святым, они ведут нас в ловушку!

— Спокойнее, спокойнее, — поднял руку Эвери. — Это только догадки, и ничего более. Мы все равно не знаем пути к поселению туземцев. Надо идти за нашими проводниками и держаться настороже.

Лоренцен хмуро выслушал слова психолога. Ему все меньше нравилось происходящее.

Подойдя к костру, он достал из рюкзака карту этого района, сделанную из космоса, и долго изучал ее. Насколько можно судить, впереди не было ничего необычного. Конечно, там могли жить враждебные племена…

Отложив карту, он задумался, глядя на пляшущие на ветру языки пламени. В том, что произошло во время похода, было немало странного. Например, совершенно очевидно, что рорванам не был знаком вид ядовитых ящериц, одна из которых укусила беднягу Фернандеса. Но почему? Любое опасное животное имеет обширный ареал обитания, и туземцы не могли хотя бы не слышать о нем. И этот трудный для понимания язык туземцев… Эвери утверждает, что в нем нет множества самых простейших понятий, что он почти во всем чужд разуму землян. Странно. Даже ему, Лоренцену, он казался весьма похожим на типичные индоевропейские языки. Рорване имели достаточно развитую цивилизацию, и между ними и землянами не могло быть непроходимой пропасти взаимного непонимания.

Эвери и Джугау подолгу общались каждый вечер и всегда в стороне от остальных спутников. Почему? Эд утверждал, что это были обычные уроки языка, но…

Но?..

Лоренцен попытался отогнать возникшую неожиданно мысль, забыть ее или хотя бы спрятать в глубь подсознания. Эвери нравился ему, и к тому же сейчас ничего не было хуже, чем взаимное недоверие. Не хватало еще стать параноиком!

Однако еще оставался неизвестно куда пропавший «Да Гама» — этот огромный знак вопроса, висящий во тьме космоса.

Лоренцен замерз и забрался в спальный мешок. Он слушал шум ветра, журчание ручья, крик какой-то птицы и никак не мог заснуть.

Что же все-таки случилось с первой экспедицией? Кто был таинственным саботажником, едва не сорвавшим проведение второго полета на Троас? Почему во время подготовки к экспедиции происходило так много неурядиц? Почему был скомплектован такой разношерстный, психологически несовместимый экипаж? Почему рорване были единственным видом млекопитающих, встретившимся им до сих пор? Они, очевидно, достаточно цивилизованны — почему же из космоса не было заметно ни малейших следов их деятельности? С чем связаны особенности их языка, якобы недоступного пониманию людей? Вопросы, вопросы, десятки вопросов… И еще эта ядовитая ящерица, неизвестная туземцам, и непонятное петляние на довольно ровной местности…

На каждый из вопросов можно было найти более или менее правдоподобный ответ, но все вместе они нарушали известный принцип «бритвы Оккама». Каждое объяснение отвергало остальные, порождало новую гипотезу, противоречащую остальным. Было ли что-то объединяющее в этой груде фактов? Или всему причиной лишь странное стечение обстоятельств?

Один из аборигенов, Силиш, ходил кругами вокруг затухающего костра, держа ружье наперевес. О чем он думает? Он научился играть в шахматы, был внешне дружелюбно настроен к людям — и все же мог оказаться более чуждым для них, чем та ядовитая ящерица. Кто знает, быть может, он и его соплеменники заманили в ловушку экипаж «Да Гама», а затем растерзали землян, словно хищные звери?

Эвери… Психолог казался правдивым, добродушным человеком, и все же у него ровным счетом ничего не получалось. Сплотить экипаж он так и не смог и как лингвист ничем пока не блеснул. Может быть, рорване попросту обманывают его? Или чем-то подкупили? Но чем?

Лоренцен заворочался, пытаясь заснуть, но сон никак не приходил. Слишком многое надо было обдумать. Слишком многого приходилось опасаться.

Наконец он пришел к решению: пока никому ничего не рассказывать о своих подозрениях. В конце концов, никаких фактов у него не было. Кроме того, рорване никогда не оставляли людей наедине друг с другом, — кто знает, быть может, они уже освоили английский?

Зато он должен использовать малейшую возможность, чтобы пополнять свой рорванский словарь. Надо постоянно вслушиваться в речь туземцев, и если их язык на самом деле близок по структуре к индоевропейским, то со временем ему удастся уловить не только смысл отдельных слов, но и их грамматические формы. Многие слова можно узнать, задавая, казалось бы, вполне невинные вопросы. Да, этим необходимо срочно заняться!

Успокоенный этой мыслью, Лоренцен наконец заснул.

Глава 12

— А я вам говорю, что это было убийство! — закричал фон Остен и зло топнул ногой. Эхо, отразившись от серых скалистых стен, гулко ответило ему.

Скалы теснились со всех сторон, их острые вершины четко вырисовывались на фоне голубого неба, а нижние склоны резко обрывались во мглу ущелий, в которых бурлили горные реки. Местность за последние дни пути заметно поднялась, и до горного хребта осталось совсем недалеко. Похолодало, и по утрам путники все чаще видели тонкий слой снега на каменистой земле. Охота стала скудной, и уже несколько дней все жили впроголодь. Продвижение вперед замедлялось из-за бесконечных подъемов и спусков. Измотавшись вконец, путешественники решили встать лагерем на несколько дней, чтобы отдохнуть и сделать запасы пищи перед последним переходом.

Торнтон погладил приклад ружья и спокойно встретил разъяренный взгляд немца.

— Рорване могли и не знать этого вида ящериц, — сказал он. — Признайтесь, вы знаете все виды животных у себя в Германии?

— Нет, — неохотно признался фон Остен. — Но согласитесь, они в любой момент могут без труда разделаться с нами. Мы не можем все время держаться вместе, и туземцы запросто перережут нас поодиночке. Что-то в них не так, в этих тварях… Надо перебить их, оставив в живых только одного, а затем выпытать у него все, что нас интересует.

— Мы не знаем их языка, — сухо напомнил ему Торнтон.

— Язык? Ха-ха! Да эти обезьяны попросту не хотят, чтобы мы его знали. Не может быть, чтобы он оказался таким сложным. Они просто дурят этого слабака Эвери, а он слушает их вранье, развесив уши. Ручаюсь, они Заговорят как следует, когда с ними побеседую я.

Торнтон попытался было возразить, но фон Остен ткнул ему в грудь кулаком.

— А куда они нас ведут? — продолжал он возбужденно. — Я изучал карту и ручаюсь: сюда мы могли бы прийти вдвое быстрее, если бы с самого начала пошли на юг и дальше двигались вдоль берега реки. Думаю, что и все эти разговоры насчет какой-то опасной местности — полная чушь.

Торнтон пожал плечами:

— Разве я возражаю? Откровенно говоря, я думаю так же. Но почему вы обратились именно ко мне?

— Вам единственному я могу доверять. Эвери — глуп, Лоренцен — слабак, а этот чертов турок откажется помогать только потому, что это не его, а моя идея. Только мы вдвоем можем что-то предпринять.

— Хм… — Торнтон с сомнением потер небритый подбородок. — Возможно, я и могу помочь вам, но что-то не очень хочется. Конечно, если «Хадсон» не вернется, то третьей экспедиции скорее всего не будет. Но для этого мало убить нас — надо как-то справиться и с людьми в лагере. А как они доберутся до корабля? И как они уничтожили «Да Гама» таким образом, что от него не осталось даже следа? Все это выглядит совершенно невероятно.

Фон Остен нахмурился:

— Не исключено, что у туземцев есть мощное оружие, о котором они предпочитают пока помалкивать.

— Мощное оружие? Почему же они вооружены гладкоствольными ружьями типа допотопных мушкетов? Не будьте дураком.

Обожженное солнцем лицо немца побагровело. Однако он сдержался и негромко сказал:

— Поосторожнее с выражениями, приятель. Я хотел бы действовать с вами заодно, так что ссориться нам ни к чему. А что касается мушкетов… Кто знает, быть может, это только часть хитрой игры? Этим обезьянам выгодно, чтобы мы чувствовали себя в полной безопасности и потеряли бдительность.

Торнтон присвистнул.

— Далеко же вы зашли, фон Остен… Идемте, нам надо охотиться.

— А что же с моим предложением?

— Мне надо подумать.

Они продолжали подъем по крутому склону. Время от времени охотники останавливались и оглядывали в бинокль заснеженные скалы. Увы, никаких признаков жизни не было заметно. Торнтон ощущал сильный голод, но еще больше его тревожили подозрения, высказанные фон Остеном.

Если рорване не так примитивны, как казалось до сих пор, то последствия могут быть весьма печальными. Туземцам известен порох — почему бы им не иметь и телескопы? Когда «Хадсон» приближался к Троасу, он не раз пересекал видимые с планеты диски луны и обоих солнц, так что его легко было заметить. При определенной технологии туземцы могут жить под землей, синтезируя пищу. Подобное у них могло случиться, скажем, после давней атомной войны… А почему бы и нет? Эта идея многое объясняла. Война могла уничтожить других млекопитающих, но одновременно оставить в наследство немногим выжившим аборигенам шахты с атомными ракетами. С их помощью нетрудно было уничтожить «Да Гама». Почему же тогда они не расстреляли и «Хадсон»? Может быть, потому, чтобы Узнать у пришельцев побольше о Земле, понять, насколько человечество опасно для жителей Троаса. В этом случае им выгодно было прикинуться полудикими туземцами…

Торнтон покачал головой. Даже эта гипотеза не объясняла многого, оставляла немало вопросов. И все же не исключено, что фон Остен прав. Что же делать? Немец предлагал уничтожить всех туземцев, оставить лишь одного и подвергнуть его допросу. Можно не сомневаться, опыт в таких вещах у бывшего солдата Патруля был. А что дальше? Они, конечно, быстро вернутся в лагерь на челноках, переберутся на борт корабля — и что с этого? Троас останется загадкой, и им придется взять на себя ответственность за неизбежные последствия. А они будут очевидными: парламент Солнечной системы не захочет рисковать, пошлет на Троас космический Патруль, и тот уничтожит на планете все живое.

Но сначала членам экипажа надо разобраться между собой. Понятно, что Эвери выступит против любых насильственных действий. Лоренцен будет колебаться, но скорее всего поддержит его. Капитан Гамильтон наверняка будет настроен решительно и в наказание может оставить этих двоих на планете — для него дисциплина и долг выше всего.

«А я— что буду делать я? — лихорадочно размышлял Торнтон. — Мне придется пойти до конца и взять на свою душу грех не только за уничтожение жителей Троаса, но и за гибель товарищей, выступивших против. Бог не простит мне такого. Но если я скажу хоть слово возражения… По возвращении в Систему меня будут ожидать суд, тюрьма, насильственное изменение психики… Что тогда произойдет с моей семьей там, на Марсе?

Правда, рорване не люди. Наши священники сомневаются, что у инопланетян есть душа. В любом случае они язычники…»

Торнтон понимал, какую мучительную борьбу с самим собой ему придется выдержать, прежде чем он примет окончательное решение. Увы, на обеих чашах весов лежало множество жизней.

— Смотри! — крикнул фон Остен.

Торнтон поднял бинокль и увидел, что впереди, на краю обрыва, стоит рогатое животное, похожее на оленя. Казалось, оно собиралось вот-вот прыгнуть.

Два выстрела прозвучали почти одновременно. Раздался крик, и животное исчезло. Торнтон бросился бежать, перепрыгивая через камни. Он едва удерживал равновесие на крутом склоне, но торопился, чтобы успеть схватить раненого или убитого зверя. Край обрыва был в нескольких метрах. Фон Остен шумно дышал где-то рядом, выискивая точки опоры. Наконец они достигли вершины.

И внезапно провалились!

Это произошло так быстро, что Торнтон не успел толком ничего понять. Он почувствовал ужас падения, что-то острое рассекло его спину, послышался грохот осыпающихся камней, а затем стало темно…

Он медленно приходил в себя, ощущая лишь резкую боль. Затем в глазах прояснилось, и он сумел сесть, обхватив раскалывающуюся голову ладонями.

Фон Остен уже поднялся на ноги и оглядывался по сторонам.

— Вы в порядке? — небрежно спросил он. Здоровье марсианина его не тревожило — он уже успел осмотреть своего спутника и убедился, что тот не получил серьезных ранений.

Торнтон ощупал себя. На спине он обнаружил длинную царапину, голова отчаянно болела, из носа шла кровь, на теле оказалось множество ссадин — но это было все.

— Да, я в порядке, — хрипло ответил он.

Фон Остен помог ему подняться.

— Проклятая планета! — зло сказал он. — Кажется, здесь все против нас, людей. Одна ловушка следует за другой.

Торнтон огляделся. Они находились на дне ямы метров в шесть глубиной. Стены ее были отвесными, покрытыми льдом и снегом. Подстреленного животного видно не было, — вероятно, оно успело перепрыгнуть на противоположную сторону.

Фон Остен, меньше пострадавший при падении, сделал несколько отчаянных попыток выбраться из ямы, но в конце концов ему пришлось сдаться. Без инструментов это сделать было попросту невозможно.

— Еще два очка в пользу туземцев, — сказал он, шумно дыша, вытирая пот с лица.

— Они могли и не знать…

— Это они привели нас в опасную местность! Здесь у них всегда есть шанс загнать нас в ловушку. Нет, они не зря послали нас охотиться именно в этом направлении… Боже небесный! — и немец потряс в воздухе кулаками.

— Не упоминайте имя Господа всуе, — сурово напомнил ему Торнтон.

Затем он встал на колени и принялся молиться. Он не просил помощи: все в этом мире во власти Всевышнего. Окончив молитву, он почувствовал себя спокойнее.

— Нас станут искать, если мы не вернемся к вечеру, — сказал он. — Друзья должны были услышать наши выстрелы и крики.

— Да, но мы ушли чертовски далеко от лагеря, — проворчал фон Остен, обхватив себя руками. — Б-р-р, до чего здесь холодно!

— Придется потерпеть — в ближайшие часы нас искать не будут. Будьте добры, перевяжите мне спину.

Когда зашло сине-зеленое солнце, стало еще холоднее. Тени стали наполнять яму. Внизу не было ветра, но люди слышали его завывание на скалистом склоне. Чтобы не замерзнуть, они прыгали на месте, хлопая руками, но это мало помогало.

После захода солнца они прижались друг к другу, пытаясь сохранить остатки тепла. Где-то в бесконечной вышине сияли звезды, равнодушно глядя на мучения двух людей. Время от времени несчастные проваливались в неглубокий сон, но вскоре просыпались от холода. Их начали терзать галлюцинации. Торнтону послышалось, будто его кто-то зовет, но не сверху, а из глубины земли. Голос звучал глухо и обвинял марсианина в грехах, пророча ему ад вместо врат небесных.

Наконец долгая ночь кончилась. Когда первые лучи восходящего солнца озарили край неба над головами горемык, они удивились, что еще живы.

С трудом размяв окоченевшие руки, они взялись за ружья и стали стрелять в воздух. Эхо гулко отражалось от скал, так что вряд ли звук выстрелов распространялся далеко по отрогам гор. Наверное, их никогда не найдут, и их кости превратятся в прах под лучами двойного солнца…

Стало теплее, и вскоре снег на стенах ямы стал таять. Вниз побежали десятки ручейков. Фон Остен, тихо постанывая, оттирал отмороженный палец на правой руке, пытаясь вернуть его к жизни. Торнтон хотел было помолиться, но слова молитвы не шли на ум. Возможно, Бог покинул его.

Солнечный свет залил всю яму, когда на краю обрыва появились рорване. Торнтон не сразу узнал их — его мозг был затуманен, словно он продолжал находиться в полузабытьи.

Фон Остен разразился проклятиями и схватился за ружье.

— Собаки! Ублюдки!

Торнтон вовремя схватил его за руки.

— Кретин! Они пришли спасать нас!

— Черта с два! Они пришли полюбоваться, как мы будем подыхать.

— И чего вы добьетесь, стреляя в них? Отдайте ружье, болван!

Они вяло боролись. Трое туземцев, стоявшие на краю ямы, молча наблюдали за ними. Их лица-маски казались совершенно бесстрастными.

Наконец Торнтон сумел отобрать ружье у обессилевшего немца и с надеждой посмотрел наверх. Если рорване хотят убить их, то просто уйдут, а затем сообщат, что не нашли и следа пропавших.

Погибнуть так просто и так глупо… Мысли Торнтона путались.

— Господи, уничтожь этих тварей… — прошептал он. — Смети их с лица земли!..

Быть может, Бог устал от грешников-людей, а эти существа — его слуги, которым приказано столкнуть пришельцев в геенну огненную?

Сомнений не было — Господь отвернул лицо от своего верного слуги. Ему предстоит умереть здесь, в тридцати тысячах световых лет от Земли. Слезы появились на глазах марсианина.

— Да пусть исполнится воля твоя… — прошептал он, склонив покорно голову.

Между тем рорване сбросили вниз веревку, а затем один спустился в яму — чтобы спасти землян.

Глава 13

Тропа завершилась крутым спуском. Серые уступы скал обрывались над сияющим далеко внизу морем. Лоренцену этот пейзаж напоминал калифорнийское побережье: суровая красота гор, склоны, заросшие кустарником и низкими деревьями, белые отмели берега… Но здесь горы были выше и круче. По словам бедняги Фернандеса, нынешний ледниковый период наступил на Троасе после продолжительного периода активной тектонической деятельности. Процесс диастрофизма усиливается влиянием силы тяготения огромной луны, говорил Мигель. Жаль, что они потеряли этого красивого, темпераментного парня…

Хорошо еще, что удалось спасти Торнтона и фон Остена. Лоренцен вспомнил свой недавний разговор с марсианином. Торнтон неожиданно поделился с ним своими подозрениями и признался, что был не прав. Ибо зачем было рорванам спасать их, если бы они замыслили перебить всех землян? Лоренцен не стал никому рассказывать об этом, но его сомнения по отношению к аборигенам были поколеблены.

Фон Остен по-прежнему враждебно относился к рорванам, в то время как марсианин ударился в другую крайность. Ныне он доверял им не меньше, чем Эвери. Более того, Торнтон стал задумываться над теологической проблемой: имеют ли рорване ДУпху? Ему казалось, что имеют, — но как доказать это? Что касается Кемаля, то турок ругал всех и вся, устав от бесконечного, изматывающего путешествия.

Последние дни Лоренцен активно занимался языком рорван и начал делать заметные успехи. Он даже смог украдкой подслушивать беседы Эвери и Джугау и убедился, что это были вовсе не уроки. Тем не менее психолог с безмятежной улыбкой все еще продолжал утверждать, что еще не настолько овладел языком туземцев, чтобы тратить время и силы на обучение остальных землян. «Джугау поведал мне немало о своей расе, — говорил он. — Я все расскажу, но не сейчас, позже…»

Лоренцен терялся в догадках. Прекрати мучить себя, говорил он. Поверь Эвери, забудь о своих подозрениях. Рано или поздно все прояснится.

И он ни с кем не стал делиться своими тревогами, а лишь еще с большим рвением изучал язык туземцев, но так, что никто об этом не догадывался. Лоренцен даже не отдавал себе отчета в том, как сильно изменился за последнее время. Раньше он охотней подчинялся другим, чем проявлял инициативу, и никогда не отличался настойчивостью и скрытностью. Троас сделал его другим.

Спуск к морю оказался весьма изнурительным и занял несколько дней. Ступив на влажный песок береговой линии, все вздохнули с огромным облегчением. По словам Джугау, до цели их путешествия осталось всего несколько дней пути.

Берег в этом месте был похож на калифорнийский: широкая, почти километровая полоса белого песка, испещренная пологими дюнами, переходила у подножия скал в травянистые склоны, кое-где заросшие приземистыми деревьями. Но на Земле редко где бывает такой яростный прибой и нигде нет такого мощного прилива, который дважды в день заливает почти весь берег, поднимаясь на добрые пол сотни метров. Увы, никакой добычи в этих местах не встречалось, и путешественникам пришлось идти дальше голодными.

Лоренцен чувствовал, как с каждым километром пройденного пути в нем нарастает напряжение. Еще несколько дней, и они узнают ответ на все вопросы. Но каким он будет?

Смерть вновь навестила их, прежде чем они закончили путешествие.

Отряд подошел к месту, где скалы отвесно обрывались прямо в кипящее море. За этой стеной располагался узкий и длинный залив, по ту сторону которого стояла еще одна стена десятиметровой высоты. Вода в заливе была утыкана зубьями острых рифов, отточенных яростным прибоем пенистых волн.

Лоренцен остановился перед входом в залив, неуверенно глядя на гигантскую петлю, которую им предстояло обойти по узкой полоске песчаного берега, у подножия отвесных каменных исполинов.

— Черт побери, да во время прилива этот залив должен целиком заполняться водой! — встревоженно сказал он. — А прилив начинается…

Он посмотрел на туземцев, но те без колебаний обогнули стену и пошли дальше.

— Успеем, — сказал Кемаль, глядя им вслед. — Осталось не меньше получаса — за это время мы обойдем весь залив и даже ноги не успеем замочить. Туземцы, конечно, довольно глупы, но не настолько же, чтобы самим сунуть головы в петлю! Пошли.

Они были на полпути, когда море с оглушительным шумом вдруг ринулось в залив. Над рифами появился белый занавес бурлящей пены. Гул превратился в ревущую канонаду, и вода стала быстро подниматься, прижимая путников к отвесным скалам. Все, даже обычно спокойные рорване, побежали, увязая ногами во влажном песке. Но пенистый вал опередил их.

Лоренцен закричал от ужаса, когда ледяная волна достигла ему до колен. Вторая волна была еще выше и накрыла его с головой. Лоренцен упал, едва не захлебнувшись в соленой воде, затем поднялся и вновь упал от могучего удара.

Барахтаясь в бурлящих волнах, он пытался удержаться возле гряды скал, но море упрямо тащило его прочь от берега. Сапоги наполнились водой и, словно гири, тянули его на дно. Затем очередная волна стремительно понесла его назад, грозя разбить о скалы.

Он успел ухватиться за острый клык одного из рифов, и вода вновь захлестнула его с головой. Вынырнув на поверхность, он услышал чей-то предсмертный крик. Через несколько мгновений море вновь сомкнулось над ним.

Его качало вверх-вниз, и руки не могли как следует уцепиться за гладкий камень. Его вновь понесло к берегу, и он лишь чудом успел ухватиться за еще один подводный риф.

Вода шумела вокруг него, но он ничего не видел и не слышал. Изо всех сил он пытался удержаться на месте в этой бешеной болтанке и не захлебнуться. Время остановилось…

Потом все внезапно кончилось, и вода с недовольным воем стала отступать, пытаясь утянуть Лоренцена за собой в открытое море. Невероятными усилиями ему удалось вскарабкаться на вершину рифа. Когда течение ослабело, он прыгнул в воду и побрел по пояс в грязной пене к берегу. Выбравшись на песчаную полосу, он упал ничком и истерически зарыдал, сотрясаясь всем телом.

Постепенно он пришел в себя и сел. Ветер бросил ему в лицо клочья пены, а шум моря все еще был оглушительным, но Лоренцен уже мог видеть. Оказалось, что рядом стоят несколько людей и рорван — мокрых, усталых, перепуганных…

Потери оказались значительными. Не хватало Кемаля, Алаеву и Янвусаррана. Силиш застонал, обхватив тощими руками голову, — это был первый случай, когда рорванин так открыто выражал свои эмоции.

Эвери, оглядевшись вокруг диким, полным страха взглядом, хрипло сказал:

— Надо все осмотреть… может быть, они еще живы…

Море быстро отступало, оставляя за собой пологую полосу выглаженного песка, устланного камнями и крупными раковинами. Фон Остен вскарабкался на одну из скал и оглядел залив. Вскоре он радостно закричал, указывая на противоположную сторону залива. Оказалось, что там стоят, размахивая руками, две фигуры.

Это были Кемаль и Алаеву. Второго пропавшего туземца нигде не было видно, — похоже, его унесло в море.

— Что… что это было? — едва ворочая языком, спросил Эвери. — Прилив… неужели это был только прилив?

— Этот залив — настоящая ловушка, — мрачно ответил Лоренцен. — Взгляните на его конфигурацию, на крутой наклон дна в сторону берега… Прилив обрушился сюда, словно гигантский водопад. Если бы мы только знали, что нас здесь ожидает!

— Это сделали рорване! — заорал спустившийся вниз фон Остен. — Они не могли не знать, какой в этом проклятом месте прилив! Ясно, они хотели нас погубить!

— Не будьте дураком, — устало возразил Лоренцен. — Они потеряли одного из своих людей и сами едва остались живы. Это был несчастный случай.

Фон Остен яростно посмотрел на него, но промолчал.

День клонился к закату. Путники торопливо покинули опасный залив и остановились на отдых на высоком берегу, среди редких деревьев. Рорване собрали высохший плавник для костра, а Кемаль передал о случившемся в лагерь по чудом уцелевшей рации. Поиски Янвусаррана ни к чему не привели, — видимо, он утонул.

Рорване совершили обряд прощания с умершим. Они выстроились в ряд вдоль уреза моря, опустились на колени и вытянули руки вперед. Лоренцен вслушивался в их песнопение и смог перевести большую часть того, что слышал: «Он ушел, он исчез, он больше не ходит, для него больше нет ветра и света, но память о нем останется жива среди нас…»

Наступила тьма, и свет вокруг костра превратился в небольшой круг. Большинство путников спали. Один из туземцев, как обычно, ходил вокруг с ружьем наперевес, охраняя своих товарищей. Эвери и Джугау, как обычно, сидели чуть в стороне и тихо разговаривали. Лоренцен улегся неподалеку от них и притворился спящим. Вначале он не очень хорошо понимал, о чем шла речь, но затем уловил нить беседы. Оказалось, что его словарь рорванского языка был уже достаточно велик.

Эвери говорил:

— Я (непонятно) не делать — остальные не думать. Многие (непонятно) не смеются над тем, что я говорю.

Лоренцен перевел это так:

«Надеюсь, что остальные ничего не подозревают. Они не очень рады тому, что я сказал им».

Джугау угрюмо ответил:

— Быстро (непонятно) их ты, (непонятно) время (?) к Зурле мы пройдем, и они (непонятно) тень?

Лоренцен понял это так: «Ты должен быстрее рассеять их подозрения, раньше, чем мы придем к Зурле и они увидят тень (или обман)».

Диалог продолжался, все больше пугая Лоренцена:

— Сомневаюсь, что они подозревают. Почему? Кроме того, у меня есть власть (?), они будут слушаться меня. В худшем случае (?) с ними можно поступить так же, как с первой экспедицией, но я надеюсь, что в этом не будет необходимости. Это не очень приятно делать.

Туземец резко ответил:

— Если понадобится, сделаем. Цена (?) здесь больше, чем несколько жизней.

Эвери устало потер лицо ладонями.

— Знаю. Пути назад нет. Даже ты не понимаешь, как много поставлено на карту (?). — Он взглянул на россыпь холодных звезд. — Возможно, все время и пространство (?). Это слишком Для одного человека.

— Ты должен сделать это!

— Иногда я боюсь… — Эвери грустно усмехнулся. — Ты Даже не понимаешь, насколько важнее…

— Пусть так, — ответил туземец. — Но ты зависишь от нас (?) даже больше, чем мы от тебя. И ты будешь подчиняться мне.

— Да, да, я готов…

Разговор перешел на отвлеченные темы, и Лоренцен перестал понимать его. Но он услышал более чем достаточно. Укрывшись с головой спальным мешком, он почувствовал, как его начал бить озноб.

Глава 14

Горный хребет наконец начал понижаться, и его склоны стали более пологими. Он отодвинулся от морского побережья, уступая место зеленым лугам, рощам, холмам и множеству ручьев. Рорване заметно повеселели и убыстрили шаг.

Вскоре им повстречался еще один туземец, точно так же одетый и вооруженный. Послышались резкие свистящие звуки приветствия. Джугау и Силиш отошли с незнакомцем в сторону и стали о чем-то совещаться. Затем туземец кивнул и убежал.

Переговорив с Джугау, психолог объяснил:

— Этот охотник поспешил передать своим соплеменникам новость о нашем появлении. Вся деревня хочет встречать нас. Они очень дружески настроены.

— Хи… — пробурчал Кемаль, с сомнением глядя на Эвери. — Кажется, вы все-таки неплохо овладели туземным языком.

— Э-э… да. В последние дни я сумел подобрать к нему ключ, и все стало ясно. У этого языка очень своеобразная семантика. Я не понимаю еще значения многих слов, но все же могу общаться с рорванами довольно свободно.

— Вот как? — холодно улыбнулся Кемаль. — Очень приятно, что вы поставили нас об этом в известность. Тогда, будьте добры, объясните: кто эти парни? Как они нашли место высадки на планету?

— Это делегация, посланная в соседний город для ведения каких-то переговоров. Они случайно натолкнулись на нас и довольно быстро разобрались, что мы прилетели из другого мира. Астрономия у них развита неплохо — приблизительно на уровне нашего восемнадцатого века, так что Джугау быстро усвоил мои рассказы об устройстве Вселенной, о месте в ней Земли и Троаса и прочее.

Лоренцен не удержался от вопроса:

— Выходит, у них есть обсерватория? Как же они определили скорость света? Они не могут повторить опыт Ремера в своей системе двойной звезды…

— Понятия не имею, — раздосадованно ответил Эвери. — Вы слишком догматичны, Джон. Их астрономия могла развиваться совсем иными путями, чем у нас.

Лоренцен прикусил язык. Не было смысла провоцировать Эвери, иначе можно легко заполучить нож в бок.

— Где живут эти обезьяны? — хмуро спросил фон Остен.

— В подземных поселениях, как я и предполагал, — ответил психолог. — Этот обычай возник давно, несколько тысяч лет назад, когда климат на планете был значительно холоднее, чем сейчас. Подземные жилища требуют значительно меньше строительных материалов, их легче обогревать. Однако ныне это скорее дань традициям, чем жизненная необходимость.

— И фермы тоже находятся под землей? — недоверчиво продолжал допытываться фон Остен.

— Нет. Рорване не имеют сельского хозяйства, по крайней мере зернового — на поверхности много съедобных дикорастущих растений. Но они содержат стада животных, которых затем используют для еды. Почему-то их пасут вдали от поселков, но я не понял почему.

«Все ты понял, предатель», — с тоской подумал Лоренцен.

— Талантливая раса, — задумчиво произнес Торнтон. — Она шла иным путем, чем мы, люди, но достигла многого. Возможно, рорване даже не знают первородного греха… Вы знаете, какова их общая численность?

— Точного числа не знает никто, но, насколько я понял, их не менее ста миллионов. Мы скоро увидим небольшую деревеньку, каких на планете тысячи. Впрочем, крупных городов у рорван нет.

Лоренцен внимательно наблюдал за психологом. За недели путешествия Эвери похудел, загорел, но по-прежнему оставался незаметным человечком, вежливым и добродушным. Всякий сказал бы, что он скучен, но надежен, как страховой полис. И этот-то маленький крепыш принял участие в грандиозном обмане! Какая-то тайная цель заставляла его пренебрегать судьбой двух звездолетов и жизненными перспективами всего человечества. Но кто поверит этому? Может быть, Кемаль? Нет, рано, рано…

Впереди показалась огромная гора, чьи отроги спускались к самому морю. Неподалеку от берега располагалась группа холмов, заросших приземистыми деревьями. Земля между ними была вытоптана, кое-где виднелись деревянные укрепления.

Когда отряд приблизился к холмам, из-за деревьев вышла группа туземцев. Их было около пятидесяти или шестидесяти, мужчин и женщин приблизительно поровну. Женщины были одеты в юбки и сандалии. У них было по четыре груди, и, хотя это выглядело не по-человечески, Лоренцен с облегчением вздохнул: слава Богу, рорване все-таки являлись млекопитающими. Некоторые мужчины держали в руках ружья, но вели себя отнюдь не агрессивно. Рорване окружили людей, с любопытством оглядывая их, и в целом держались дружелюбно.

— Почему среди них нет детей? — спросил Торнтон.

Эвери передал вопрос Джугау, выслушал ответ и перевел:

— Все дети находятся… думаю, это можно назвать яслями. Племя и семья здесь устроены очень своеобразно и непривычно Для нас.

Вместе с толпой гости подошли ко входу в один из холмов. Это был большой туннель около десяти метров высотой и трех — шириной. Лоренцен с трудом заставил себя войти в него, с тревогой думая: а увидит ли он вновь свет дня?

Мощные колонны поддерживали потолок туннеля, уходившего в глубь холма и имевшего множество ответвлений. Воздух здесь оставался прохладным и свежим за счет многочисленных шахт, в которых с шумом вращались лопасти вентиляторов.

— Неплохо для восемнадцатого века, — с иронией заметил Кемаль, кивнув в их сторону. — Рорванам, оказывается, известно электричество. — Он указал на светящиеся трубки, встроенные в потолок и стены.

— Здесь нет ничего удивительного, — поспешил заметить Эвери. — Многие технические изобретения на Земле были сделаны совершенно случайно. Если бы исследователи прошлого внимательнее изучили трубку Крукса, то у нас задолго до двадцатого века появились бы радио и радар.

Туннель тянулся под уклон добрых полкилометра. Лоренцен с любопытством оглядывал боковые коридоры, — по-видимому, они вели в жилые помещения.

Главный ход заканчивался большой пещерой кубической формы. Из нее вело множество других коридоров, закрытых тканью, похожей на шерстяную.

— Не очень-то много у этих туземцев эстетического вкуса, — заметил Лоренцен. — Все чисто и аккуратно, нет спора, но никаких украшений не видно.

Джугау что-то сказал, и Эвери перевел:

— Это новое поселение, скорее даже военный пост. У них не было времени как следует обжить его. Похоже, женщины здесь сражаются наравне с мужчинами. Сейчас на планете мир, но еще недавно на ней прокатилась целая серия ужасных войн, и потому многие нации все еще сохранили армии.

Фон Остен недобро улыбнулся.

— Они могут снова начать это замечательное дело! — сказал он.

— Сомневаюсь… даже если мы попытаемся помочь им в этом, — возразил Эвери. — Они испили горькую чашу страданий до конца и ныне хотят наслаждаться плодами долгого мира.

Джугау указал на один из коридоров, выходящих из пещеры, и что-то сказал.

— Мы почетные гости племени, — объяснил Эвери. — Нас приглашают отдохнуть здесь как у себя дома.

Земляне отодвинули матерчатый полог и оказались в просторной «гостиной», из которой две двери вели в спальни, а одна — в ванную. Обстановка здесь была столь же скучной, как и в остальной части пещеры. Мебель была низкой, неудобной, да еще и вытесанной из камня, но зато в ванной, к общей радости, оказалась не только холодная, но и горячая вода, а также нечто вроде мыла. Кухни не было, — видимо, еду в поселении готовили сообща.

Эвери ушел с Джугау и несколькими рорванами, представлявшими руководство подземного поселения. Фон Остен обошел комнаты и недовольно буркнул:

— И мы шли четыре недели, рискуя жизнью, чтобы увидеть эту земляную нору?

— А мне здесь нравится, — возразил Торнтон. — Я впервые вижу своими глазами инопланетян. Чертовски любопытно наблюдать за их образом жизни.

Немец нахмурился и сел на каменный стул.

— Это ваше дело, — сказал он. — Лично я не вижу, ради чего мы преодолевали аж целых тридцать тысяч световых лет. Нет даже доброй драки в конце!

Кемаль вытащил из кармана трубку и стал не спеша раскуривать ее. Лицо его было кислым.

— Да, я согласен. Все наши усилия пошли коту под хвост. На планете, населенной ста миллионами достаточно цивилизованных туземцев, нам делать нечего. Если мы попытаемся основать здесь колонию, они запросто устроят нам ад даже с помощью своего примитивного оружия. А затем обрушат на наши головы геенну огненную — когда освоят НАШЕ ОРУЖИЕ.

— Их можно покорить! — пылко возразил немец.

— Да, но какой ценой? Сколько миллионов жизней нам придется отдать, чтобы подготовить здесь жизненное пространство для других нескольких миллионов? Парламент Солнечной системы никогда не пойдет на это.

— Почему же… Рорван можно убедить…

Торнтон произнес эти слова, сам не веря в них. И никто в них не поверил. Рорване имели науку, технику, перед ними были открыты широкие перспективы для развития. Вряд ли они отказались бы от всего этого ради блага нескольких миллионов чужаков, которым не нашлось места у себя дома.

Эвери вернулся примерно через час. Он старался выглядеть бодрым, хотя на его лице лежала тень усталости.

— Я говорил с местными вождями. Они отправили своему правительству сообщение по телеграфной линии — есть у них, оказывается, и такая. Нас просят подождать, пока сюда не прибудут ученые.

— Плевать я хотел на ученых! — заорал Кемаль. — Скажите прямо: у нас есть шанс основать на планете колонию?

Эвери пожал плечами:

— Откуда я знаю? Это будет решаться на правительственном уровне… хотя ответ очевиден.

— Понятно.

Турок отвернулся. Плечи его поникли.

Глава 15

Остаток дня прошел в экскурсии по поселению рорван. Здесь было на что посмотреть. Кемаля особо заинтересовали вентиляторы. Ему объяснили, что они получают энергию от электростанции в горах. Инженер также с интересом осмотрел небольшую, но прекрасно оборудованную химическую лабораторию. Фон Остен познакомился с арсеналом, включавшим несколько примитивных танков, гранаты, мины и даже недостроенный вертолет. Торнтон отправился в библиотеку, перелистал несколько научных монографий и с помощью Эвери расспросил местных техников о состоянии рорванской физики. Оказалось, что она дошла до уравнений Максвелла и ныне была занята разработкой теории радио.

Вечером состоялся праздник в честь прибытия гостей. Все жители поселения собрались в украшенном цветами центральном зале, за длинными столами, уставленными блюдами с самыми изысканными местными кушаньями. Небольшой оркестр услаждал собравшихся не очень мелодичной на вкус землян музыкой. Глава поселения произнес речь о «рукопожатии братьев по разуму». Эвери от имени землян ответил в том же духе. Лоренцен сидел со скучающим видом, делая вид, что не прислушивается к разговорам туземцев, но внутри его все дрожало от напряжения. Происходящее казалось ему пошлым фарсом. Рорване вроде бы беседовали со всеми пришельцами, расспрашивали их о земной науке, культуре, верованиях, обычаях — в общем, задавали самые естественные вопросы. Но фактически они общались только с Эвери, который зачастую даже и не думал переводить слова туземцев своим товарищам. Быть может, все это представление устраивалось только для него, Лоренцена? Эвери мог подозревать, что этот настырный астроном лучше разбирался в рорванском языке, чем делал вид…

«Что делать, что делать?» — лихорадочно думал Лоренцен, глядя на пирующих. По левую часть стола сидели ярко наряженные туземцы, по правую — усталые земляне в перепачканных пылью комбинезонах. Представители обеих рас смотрели друг на друга и улыбались, каждый по-своему. Кто они были, эти странные существа с золотистыми глазами? Станут ли они со временем властителями Вселенной или превратятся в жалких ее пасынков, обреченных на вымирание? Во всяком случае, сочетание вполне разумных глаз с длинными клыками казалось поразительным.

Наконец кошмарный пир завершился, и Лоренцен поднялся с низкого стула на ватные, непослушные ноги. Несмотря на прохладу, он весь взмок от пота. Эвери подошел к нему с дружеской улыбкой. «Бог мой, — подумал Лоренцен, — а вдруг его лицо — лишь искусно сделанная маска?»

— Вы плохо выглядите, Джон, — заботливо сказал психолог.

— Я… да, я немного устал, — пробормотал Лоренцен. — Надо выспаться как следует, и все будет в порядке. — Он зевнул, изобразив беззаботную улыбку.

— Да, конечно. День был длинным и трудным.

Они вернулись в свои комнаты в сопровождении группы туземцев (почетный караул или стража?). Эвери предложил, чтобы Лоренцен и Кемаль заняли одну спальню, а остальные трое, включая его, — другую. В этом был смысл, поскольку немец и турок не ладили друг с другом, но… но в схватке только эти двое кое-чего стоили.

Лоренцен отодвинул занавесь и вошел в свою спальню. Это оказалась пещера с низким потолком и электрическим светильником. Стояла глубокая тишина, которой никогда не бывает в земных городах. Кемаль с довольной улыбкой подошел к столу, на котором стояла объемистая бутыль.

— Местное вино весьма недурное, — заметил он. Выбив одним ударом пробку, он протянул ее Лоренцену. — Выпейте, друг мой, а то у вас какой-то зеленый цвет лица, — с улыбкой сказал турок.

Лоренцен поднес горлышко к губам — и с проклятием поставил бутыль на стол.

— В чем дело? — удивился Кемаль.

— Наркотик! — воскликнул астроном, пораженный неожиданной догадкой. — Вино может быть отравлено!

— Что? Вы себя хорошо чувствуете, Джон?

— Да… — Лоренцен сделал глубокий вздох, пытаясь прийти в себя. — Послушайте, Кемаль, я давно ждал, когда мы окажемся одни. Хочу кое-что вам рассказать.

— Валяйте.

— Пока я буду говорить, вы лучше проверьте пистолет и Ружье. Вы уверены, что они заряжены?

Да. Но, черт побери, почему…

Кемаль замолчал, увидев, как Лоренцен на цыпочках подошел к занавеси и осторожно выглянул наружу. Все было тихо. Казалось, обитатели подземного поселения спали. Впрочем, спали ли?

— Джон, я попрошу Эвери заняться вами, — обеспокоенно сказал Кемаль. — У вас что, начался приступ шизофрении?

— Я не болен, — тихо ответил молодой астроном. Он положил турку руки на плечи и с неожиданной силой заставил того сесть на кровать. — Все, чего я хочу, — чтобы вы выслушали меня. А затем уж сами решите, сошел ли я с ума или мы на самом деле вляпались в ловушку, в которую некогда угодил «Да Гама».

Лицо турка посуровело.

— Говорите, — сказал он.

— Вас ничто не удивляет в рорванах, Кемаль? Много ли в них странного на ваш взгляд?

— Конечно, много — но это вполне естественно. Чужая раса, чужой мир…

— Да, на это можно списать каждый факт в отдельности. Но в целом все эти странности складываются в очень неприятную картину. Подумайте сами: группа рорваннаправляется для переговоров в другое поселение и встречает нас. Удивительное совпадение, не так ли? Затем выясняется, что других видов млекопитающих здесь нет. Любой биолог свихнулся бы от этого. Но это еще не все. Оказывается, туземцы живут под землей, и у них на поверхности нет даже ферм. Якобы они питаются лишь плодами охоты да съедобными растениями. Это еще можно принять для отдельной деревни, но для цивилизации с населением в сто миллионов граждан? Никакими обычаями не объяснить подобной нелепости.

Дальше. Наши проводники — наверняка бывалые рорване, иначе их бы не послали в четырехнедельное путешествие — не сумели распознать ядовитую ящерицу. Представьте американца, который никогда не слышал о кобре! Затем они завели нас и самих себя в ловушку на берегу моря. Такого жуткого залива наверняка больше нет в этом районе, это — уникальное и дьявольское создание природы, но аборигены о нем и не слыхивали! А залив, между прочим, находится в шестидесяти километрах от их поселения. Странно? Нет, просто невероятно!

Вот что я скажу, Кемаль. Рорване — это примитивная фальшивка, рассчитанная на простаков. Они такие же туземцы, как и мы с вами!

Турок слушал его молча, и с каждой минутой глаза его все больше наливались гневом. Наконец он выпалил:

— Иуды! Если вы правы…

— Говорите тише. Конечно, я прав. Теперь все стало на свои места. Ясно даже, почему они вели нас так долго окружным путем. Рорванам надо было успеть построить этот лжепоселок!

Кемаль удивленно покачал головой:

— Никогда бы не подумал…

— Нас вели вперед и толком ничего не объясняли. Вначале рорванам помог языковой барьер, затем Эвери начал утверждать, что он почти непреодолим. Но это не так. Я самостоятельно выучил их язык и выяснил, что никаких особенных сложностей в нем нет. Например, в нем я не обнаружил вариативных изменений наименований предметов, — во всяком случае, их не больше, чем в английском или турецком.

— Но зачем они делают это? Чего они хотят?

— Конечно, планету. Если мы сообщим парламенту, что Троас обитаем разумными существами, то на колонизации будет поставлен крест. Вот тогда планета окажется в их полном распоряжении, и рорване сами заселят ее. Когда мы разберемся, что нас надули, будет уже слишком поздно.

Кемаль вскочил на ноги с проклятием. Лицо его потемнело от гнева.

— Черт побери, неплохо задумано! И вы считаете, что они хотят убить нас?

— Нет. Они спасли Торнтона и фон Остена, хотя могли оставить их погибать в расщелине. Наш отрицательный доклад куда важнее, чем наши жизни. Но если они заподозрят, что мы раскусили их игру, то за наши жизни я не дам и дохлой мухи.

— Хорошо, тогда мы начнем СВОЮ ИГРУ, — улыбнулся Кемаль. — Мы тихо-мирно вернемся в свой лагерь, а затем…

— Не так все просто, Кемаль! Эвери в сговоре с рорванами.

Глава 16

На сей раз турок не сказал ничего, но его рука потянулась к висящему на поясе пистолету.

— Эвери… старина Эвери… — с нервным смехом произнес Лоренцен. — Он играл в этом обмане, быть может, главную роль. Это он говорил про непреодолимый барьер между нашими языками, мешал мне разобраться в этом самому. Он отвечал на наши вопросы от имени рорван — и делал это так, как считал нужным. Это он подолгу общался с ними, обсуждая все детали игры…

Лоренцен коротко пересказал подслушанный недавно ночью разговор Эвери и Джугау.

— Вы считаете, что Эвери причастен и к исчезновению «Да Гама»? — ошеломленно спросил Кемаль.

— Все сходится, не так ли? Первая экспедиция исчезла при невыясненных обстоятельствах. Вторая встретила при своей подготовке множество помех, включая неожиданную замену Руководства института Лагранжа. Земное правительство взяло на себя подбор и подготовку членов экспедиции — и получила в результате самый конфликтный и недееспособный экипаж, который когда-либо уходил в космос. Эвери как психолог должен был гасить все ссоры и стычки, обеспечить наши нормальные взаимоотношения — но ничего не сделал для этого. Кстати, он относится к числу психократов, которые ныне являются главными советниками земного правительства. А это означает, что Эд вряд ли действовал в одиночку, у него наверняка были помощники, а возможно, и руководители. Но наш корабль все-таки вышел в космос и достиг Троаса. Тогда нам словно случайно подставили группу рорван и начали разыгрывать игру «в туземцев». Даже если по возвращении мы будем настаивать на колонизации, у Эвери и его сообщников есть мощный козырь — исчезнувший «Да Гама».

— Но как же правительство… — пробормотал турок, вытирая выступивший на лице пот.

— Я же говорю: оно уподобилось аквариуму с золотыми рыбками, за которым ухаживают психократы. Ныне они, незаметные народу советники — и есть настоящая, незримая власть. Своих людей они имеют повсюду. Одного патрульного корабля с тяжелым вооружением было вполне достаточно, чтобы вывести «Да Гама» из игры. И о нас могут позаботиться таким же образом.

— Но почему? Во имя Господа, почему?

— Не знаю. Возможно, мы никогда не узнаем об этом. Не исключено, что рорване и есть истинные властители Галактики, а психократы — лишь их послушные слуги. А может, у тех и других есть иные, более могущественные хозяева. Например, некая суперцивилизация не хочет, чтобы люди вышли в большой космос.

Оба молчали, думая о миллионах солнц, о тысячах планет, которые могли бы стать форпостом будущего человечества.

— И что нам теперь делать? — наконец спросил Кемаль.

— Не знаю, — с отчаянием ответил Лоренцен. — Быть может, надо ждать удобного случая, чтобы все сообщить по радио капитану Гамильтону. Но такого случая может и не представиться…

Кемаль кивнул с задумчивым видом.

— Вы правы, может случиться все что угодно. Если Эвери догадается, что мы раскусили его… То-то он в последнее время как-то странно посматривает на вас! — Турок взглянул в угол комнаты, где в рюкзаке лежала переносная рация. — Рорване в пять минут передушат нас, словно цыплят, а затем обрушатся на наш лагерь и сметут его с лица земли… Нет, надо предупредить капитана — и будь что будет. Только отсюда, боюсь, передачи вести нельзя — стены будут экранировать. Придется выйти наружу.

— Ладно, — решительно сказал Лоренцен и взялся за ружье. — Тянуть действительно бессмысленно.

Астроном выглянул в коридор, но ничего опасного не заметил. Вокруг царила тишина, которую нарушало лишь легкое потрескивание осветительных ламп. «Сможем ли мы выбраться незамеченными? — подумал он. — А ведь затем надо будет еще и вернуться…»

Он дрожал от нервного возбуждения, с лица скатывались крупные капли пота. Он сознавал, что не годился для таких дел, но другого выхода не было. На карту, возможно, поставлено будущее всего человечества, и жизнь нескольких астронавтов по сравнению с этим ничего не значила.

Кемаль вынул из рюкзака рацию, повесил ее на плечо, затем передернул затвор автоматической винтовки. Его смуглое лицо было решительным и твердым.

Они пересекли гостиную и одновременно взглянули на соседнюю комнату, закрытую матерчатым пологом. Хорошо бы предупредить Торнтона и фон Остена, но вместе с ними находится милый, добродушный Эд Эвери…

Выйдя в коридор, они пошли мимо ряда комнат, закрытых серой тканью. Казалось, все обитатели подземного поселения спали. Однако вскоре из соседнего коридора им навстречу вышел охранник с длинным ружьем в руках. Желтые его глаза тревожно сверкнули при виде двух вооруженных землян.

— Куда вы идете? — спросил он.

Лоренцен едва удержался от заранее заготовленного ответа: он только сейчас вспомнил, что не должен обнаруживать знания рорванского языка.

Астроном улыбнулся, недоуменно пожал плечами и подошел ближе. Ружье инопланетянина угрожающе поднялось. Свободной рукой он сделал жест, не понять который было нельзя: «Возвращайтесь назад».

— Конечно, — горько прошептал Кемаль. — А завтра нам Эвери объяснит, что это было сделано для нашего же блага, ибо в окрестностях полно хищных зверей… Джон, попытайтесь убедить этого парня убраться с нашего пути.

Лоренцен кивнул и подошел к инопланетянину, ружье Уперлось ему в живот.

— Послушайте, мы хотим всего лишь прогуляться, — сказал он на смеси английского и рорванского языков, но так, чтобы охранник его понял. — Разве нельзя? Мы скоро вернемся.

Часовой выкрикнул «Нет!» и попытался оттолкнуть землянина.

Кемаль больше не медлил. Подскочив, он одной рукой ухватился за ствол мушкета, а другой нанес сокрушительный удар рорванину в челюсть. Тот упал с глухим стоном. Турок, не теряя времени, оторвал от его одежды несколько полос, связал охранника и воткнул ему в рот кляп.

— Все в порядке, — сказал он, поднимаясь на ноги. — Может быть, стоило бы убить этого ублюдка, да ладно…

Они торопливо пошли дальше вдоль туннеля. Схватка с охранником, к счастью, осталась незамеченной, но в любой момент пещера могла ожить.

Наконец они достигли выхода. Их встретили сине-черная тьма и небо, устланное сотнями ярких созвездий. Уже не скрываясь, они побежали в сторону соседней рощи. Их провожал отдаленный крик какого-то животного.

— Чертов часовой… — проворчал Кемаль и присел на корточки рядом с передатчиком. Его пальцы пробежали по тумблерам. — Надо дать время передатчику прогреться… Что будем делать после, Джон?

— Не знаю, где-нибудь спрячемся.

Лоренцен пытался успокоиться. Ему казалось, что сильные удары его сердца доносятся даже до пещеры. Загорелась красная лампочка, осветив панель передатчика. Кемаль надел наушники и сделал несколько пробных ударов ключом.

И в этот момент послышались звуки, которые, без сомнения, были сигналами тревоги. Лоренцен вскочил, крепко сжав ружье.

— Господи, они нашли часового…

— Или у них где-то спрятан детектор, который засек нашу передачу, — пробормотал турок и крепко выругался.

Около входа в туннель появились гибкие фигуры. Один из рорван закричал:

— Прекратите передачу по радио, иначе мы уничтожим вас!

Когда Лоренцен перевел ему эти слова, Кемаль презрительно усмехнулся и начал передачу.

Лоренцен встал, громко закричал, а затем побежал направо, продираясь через заросли цепкого кустарника. Он хотел отвлечь преследователей на себя, пока Кемаль не передаст в лагерь всю информацию о происшедшем.

Вслед ему грянули выстрелы, и пули с гневным жужжанием пролетели рядом. Он едва успел спрятаться за одним из стволов, и в дерево вонзилось несколько пуль.

С яростным криком он выскочил из своего укрытия и стал стрелять в мелькающие среди деревьев тени. Он готов был драться до последнего, и все же ему было бы жаль, если бы жертвами стали рорване, с которыми они столько вместе пережили: Джугау, Алаеву, Силиш, Меншуа, Сипарру…

Озадаченные таким отпором, рорване поспешили покинуть рощу, а затем окружили ее. Время от времени кто-то из них пытался броситься в атаку, но каждый раз пули Лоренцена останавливали смельчака.

Однако у инопланетян нашлось и другое оружие кроме мушкетов. Лоренцен вскоре услышал, как со стороны пещеры послышался рокот пулемета, и между стволами замелькали белые нити трассирующих пуль. Он вновь отступил за дерево, сменил обойму автоматического ружья и стал ждать новой атаки.

Враги появились рядом словно из-под земли. Они больше не стреляли, видимо, желая захватить землянина живьем. С проклятиями Лоренцен встретил их свинцовым дождем, но было уже поздно. Вскоре ружье отлетело в сторону, его повалили на землю, и кто-то из рорван наступил ему на грудь. Остекленевшими от страха глазами Лоренцен глядел на висевший в небе огромный диск луны и ожидал смерти.

Вновь послышались выстрелы, и окружившие его трое рорван упали как подкошенные, даже не вскрикнув. Лоренцен привстал и увидел, как у входа в туннель появились две знакомые фигуры. Это были фон Остен и Торнтон. Их огонь внес замешательство в ряды рорван, и они отступили. Но это продолжалось недолго, и инопланетяне ответили дружным залпом. Фон Остен вскрикнул и, выронив ружье, упал навзничь. Торнтон оказался проворнее. Он прижался к земле и пополз к роще, скрываясь в густой мгле.

Рорване вновь окружили рощу, стреляя наугад. Воздух наполнился свистом смертоносных пуль.

— Джон? Где вы? — послышался сдавленный крик.

— Здесь. Кемаль, идите сюда!

Турок пополз к дереву, за которым скрывался Лоренцен. Полосы лунного света осветили его усталое лицо.

— Я успел передать несколько фраз, — отдышавшись, сообщил он. — Объяснил, что у нас случилась стычка с туземцами и что они вовсе не туземцы, а инопланетяне. Что будем делать, Джон?

Лоренцен пожал плечами:

— Держаться сколько можем — что нам еще остается?

— Я еще попросил прислать сюда несколько челноков с вооруженными парнями. Думаю, капитан успел засечь наш пеленг, так что помощь придет скоро. Только дождемся ли мы ее?

Вновь послышались выстрелы. Среди деревьев мелькнула чья-то невысокая тень.

— Сюда! — крикнул Лоренцен. — Сюда, Джоаб!

Он и Джаммас-луджиль упали на животы и отползли в сторону.

Марсианин, почти незаметный в своем черном костюме, подполз к ним. Он тяжело дышал, в лунном свете его лицо было белым, как мел.

— Услышали шум… выбежали, видим — вас нет… Эйвери говорил, остаться, но… рорванцы пытались остановить нас, мы прорвались… Мы решили, а на самом деле… Что случилось?

Лоренцен не ответил. Он полз впереди всех, направляясь к месту, где была наиболее густая тень. Здесь несколько деревьев образовывали круг — почти сплошная баррикада. Они проскользнули между стволами и ветками и направили свои автоматы в трех направлениях.

Началось нападение рорванцев, через какое-то мгновение все превратилось в огонь и гром, вопли и стоны, золотоглазые тени выскакивающие из теней, падающие вновь. Кто-то бросил пару гранат, но они разорвались снаружи баррикады. Автоматы людей гремели. Свистели пули рорванцев, начал работать второй пулемет — настоящая буря смерти.

Но атака захлебнулась, атакующие подались назад, растворяясь в лунной тьме. Раненые чужаки отползали в сторону подальше, мертвые лежали там, где их застала смерть. Резкий запах дыма ощущался в холодном воздухе.

Безмолвие, казалось, тянулось целую вечность. Затем из темноты раздался человеческий голос:

— Давайте поговорим?

Это был голос Эйвери.

Глава 17

— Хорошо, — сказал Джаммас-луджиль. — Приходи один.

Луна поднялась выше, ее длинный косой луч осветил психолога, выступившего из-за дерева. Рорванцев не было видно и не было слышно: они лежали, окружив рощу. И после шума битвы казалось, что тишина опустилась на весь мир.

Эйвери подошел к кругу деревьев и посмотрел на стволы винтовок.

— Можно мне войти? — мягко спросил он.

— М-м-м… да, думаю, можно, — проговорил Джаммас-луджиль.

Психолог протиснулся между стволами. Глаза Лоренцена привыкли к темноте, и он смутно видел лицо Эйвери, видел выражение ужаса на его лице; тот же ужас дрожал в голосе психолога.

— Что вы хотите? — резко спросил астроном.

— Хочу знать, отчего вы все сошли с ума и зачем вы обрушились на своих хозяев — дружественных туземцев?

Джаммас-луджиль сардонически рассмеялся. Торнтон пожал плечами и пробормотал:

— Они оказались не очень дружественными, когда убили Фридриха фон Остена.

Лоренцен дополнил ответ:

— Они не туземцы, и вы знаете это не хуже меня. Вы должны знать! Или вы один из них, только замаскированный?

— О чем вы говорите? — закричал Эйвери. — Вы сошли с ума!

— Кончайте, — устало сказал Лоренцен. В нескольких жестких словах он рассказал о своих выводах. — И то, что произошло сейчас, подтвердило мои выводы, — закончил он. — Они засекли нашу передачу. Они производят автоматическое оружие не хуже нашего. И они пытались убить нас, чтобы мы не смогли передать сообщение на базу.

Торнтон присвистнул и крепко сжал губы. Эйвери устало кивнул.

— Ладно, — без всякого выражения сказал он. — Что вы передали в лагерь?

— То, что сказал вам.

— У вас на это не было времени. Азбукой Морзе.

Лоренцен восхитился мозгом, скрывавшимся за этим невыразительным лицом.

— Вы правы, — сказал он. — Мы передали, что у нас столкновение с туземцами, и что рорванцы вовсе не туземцы. Но этого вполне достаточно, Гамильтон сумеет сложить два и два, так же как и я.

— Вы должны сказать об этом рорванцам, — добавил Торнтон. — Если они убьют нас, то шлюпки из лагеря не оставят тут камня на камне.

Внезапно Эйвери разъярился. Он сжал кулаки, стоя в центре их группы, и сплюнул на затененную землю.

— Вы глупцы! Вы слепые идиоты! Как вы не понимаете, рорванцы правят галактикой. Вы выступаете против Галактической Империи!

— Сомневаюсь, — прошептал Джаммас-луджиль.

— Вызовите лагерь вновь. Скажите, чтобы они оставались на месте. У них не будет ни одного шанса. Рорванская наука на десять тысяч лет опередила земную. — Голос Эйвери стал спокойнее, но говорил он по-прежнему быстро. — Возможно, еще не поздно возместить ущерб. Если вы поможете мне, поддержите рассказ, который удовлетворит Гамильтона, все еще можно будет уладить. Но Солнечная система никогда не должна узнать правды, это грозит ей гибелью! Я позже все объясню — только вам троим. А теперь срочно вызывайте лагерь. Остановите челноки, пока не произошла катастрофа!

Кемаль заколебался и опустил ружье. Торнтон с сомнением взглянул на передатчик.

Тогда Лоренцен рассмеялся.

— Отличная выдумка, Эд, — сказал он. — Только она не пройдет. Больше вам не удастся морочить нам голову.

— О чем вы говорите, безумец! — со стоном воскликнул Эвери. — Если челноки прилетят, то рорване уничтожат их дезинтегрирующим лучом, а затем нападут на лагерь и сметут его с лица земли. Эта трагедия будет на вашей совести, Джон!

Лоренцен не дрогнул под этим напором.

— Если рорване обладают таким мощным оружием, то почему же они не уничтожили нас раньше? — спросил он. — А зачем они подняли панику, если могли просто заглушить помехами нашу передачу? Нет, Эд, вы опять блефуете. Если бы рорване на самом деле были суперцивилизацией, то им не нужен был бы этот спектакль с подземным поселением, мушкетами и дурацкими: «Моя твоя не понимай». А теперь рассказывайте правду — или убирайтесь отсюда!

Что-то сломалось в Эвери. Он как-то сразу съежился, скис. Смотреть на это превращение было неприятно.

— Челноки скоро должны подняться в воздух, — негромко напомнил Торнтон. — Им потребуется всего несколько минут, чтобы долететь сюда.

Луна высоко встала над горами, ее серый череп постепенно приобрел сине-зеленый цвет. Легкий предутренний ветерок пронесся по роще и зашуршал листвой. Издалека доносился едва слышный шум прибоя.

— Хорошо, я готов все рассказать, — упавшим голосом произнес Эвери.

— Признайтесь: все происходящее — часть плана вашей тайной клики психократов, опутавшей земное правительство? — спросил Лоренцен. — Это ваши парни ответственны за исчезновение «Да Гама» и за все помехи на пути нашей экспедиции? Скажите прямо, вас подкупили рорване?

— Нет, нет! Они случайно оказались на Троасе, когда прилетел «Хадсон»… Их дом находится, насколько я понял, в десяти тысячах световых лет от Солнца. Это планета, похожая на Землю, и наши цивилизации находятся приблизительно на одинаковом технологическом уровне. Рорване так же, как и мы, ищут пригодные для колонизации планеты. Эта экспедиция нашла Троас и стала исследовать ее, когда обнаружила радарами наш корабль.

Ясное дело, рорване встревожились. Они не знали, кто мы такие, чего хотим… ничего не знали. На всякий случай они перевели свой звездолет на орбиту, перпендикулярную нашей, — поэтому мы его не обнаружили. Они успели замаскировать свои посадочные шлюпки и лагерь до того, как мы начали фотографировать поверхность планеты. Из космоса рорване следили за нашей высадкой и за устройством лагеря. Нетрудно было догадаться, что мы — конкуренты в будущей колонизации Троаса. Тогда рорване решили изобразить из себя примитивных туземцев, чтобы таким образом побольше выведать у нас, ничего в свою очередь не рассказывая о себе. Они быстро изготовили мушкеты, нарядили часть астронавтов в нелепые одежды и высадили их в нескольких километрах от нашего лагеря.

— Отличная идея… — прошептал Торнтон. — Рорване видели наше оружие, челноки, перехватили наши радиопередачи… А мы до сих пор ничего толком не знаем о своих конкурентах.

— Тем временем остальные срочно строили этот подземный поселок, — словно не слыша его, продолжал Эвери. — Это было нелегко даже с их техникой, имеющей атомные двигатели… Рорване ловко сыграли роль полуцивилизованных туземцев, но я разгадал их еще в лагере. В их рассказах было несколько очевидных противоречий, кое-что оказалось сшитым явно на живую нитку — для опытного психолога этого было вполне достаточно. И тогда я прямо сказал об этом Джугау и предупредил, что хочу помочь им. С этого времени я действовал заодно с рорванами.

— Но почему? — взорвался Кемаль, поедая злобными глазами психолога. — Почему ты предал нас, собака?

— Я не хотел, чтобы «Хадсон» разделил судьбу «Да Гама», — тихо ответил Эвери.

Наступило молчание.

— Вы имеете в виду гибель первой экспедиции? — спросил после паузы Торнтон.

— Нет, нет, позвольте объяснить. Вы знаете правило: когда корабль возвращается после высадки на другую планету, его капитан должен предварительно сделать доклад на одной из баз Патруля: Церере, Тритоне, Ганимеде или Япете. Там же экипаж должен пройти карантин перед высадкой на Землю. Мы Догадывались, что «Да Гама» может сообщить, что Троас пригоден для колонизации, и потому приняли меры. Ближайшей базой для корабля была Церера, и мы сменили ее персонал на своих людей. Когда «Да Гама» пришвартовался в местном космопорту, мы попросту перевели его экипаж на другой корабль и отправили на Новый Эдем. Помните эту приятную планетку в системе тау Кита, где живут цивилизованные туземцы? Мы заключили с ними договор, и люди с «Да Гама» с тех пор живут там. Это не тюрьма, астронавты живут там в шикарных условиях. Мы даже привезли им женщин — только возвращаться в Солнечную систему пока не позволяем.

— У многих парней были семьи, — сквозь зубы сказал Кемаль, с ненавистью глядя на психолога.

— Для некоторых жены были только обузой. А что касается самих супруг… они получили прекрасную пенсию… Мне не хотелось, чтобы вы разделили судьбу ваших предшественников. К сожалению, экспедицию не удалось сорвать, но когда я увидел рорван, то очень обрадовался — у вас появился шанс вернуться домой! Если бы мы сообщили о неудаче нашей миссии, то все бы обошлось. Троас оставили бы в покое, и вас — тоже.

— Замечательно, — сухо сказал Лоренцен. — Да вы просто наш благодетель, Эд! Но почему ваши друзья-психократы решили отлучить людей от звезд?

— Потому что человечество еще не готово к такому шагу! — горячо воскликнул Эвери. — Развитие науки опережает укрепление нашей мудрости и нравственных начал. Мы только что выбрались из двухсотлетней межпланетной войны, которая едва не уничтожила человечество, — неужели это нас ничему не научило? Мы, психократы, провели прогностические исследования и установили, что колонизация звезд неизбежно приведет к другим, уже межзвездным войнам, которые покончат с нашей цивилизацией. Но кто нас готов выслушать? Никто. Люди вцепились в звездолеты, словно в новые игрушки, и не отдадут их без серьезных причин. И тогда мы решили, что такой причиной может стать лишь одно: РАЗОЧАРОВАНИЕ. Может быть, со временем, через тысячу лет* человечество созреет, но пока рано. Рано!

— Это только ваша дурацкая теория, и ничего больше! — вскипел Торнтон. — Вы берете на себя право решать за все человечество. Не забывайте, вы не боги!

— Да, мы не боги, но мы — ученые, — спокойно возразил Эвери. — Хватит нашей бедной цивилизации идти вперед вслепую, расплачиваясь за бесконечные ошибки миллионами жизней, войнами, голодом, нищетой. Тысячи лет люди живут, словно во тьме, — и многим ли помог ваш Бог? Человек остался почти таким же слепым, алчным, безжалостным животным, как и в каменном веке. Потребуются многие века, чтобы мы, психократы, смогли наделить это животное культурой, мудростью и нравственностью. Когда каждый человек будет мыслить так же естественно, как и дышать, мы вновь сможем выйти в Галактику.

— Долго же придется ждать… — задумчиво пробормотал Кемаль.

— Но это необходимо, говорю я вам! Или вы хотите, чтобы наша раса навсегда осталась полудикой? Технически мы неплохо развились — пора заниматься нравственным прогрессом. У нас, психократов, есть ясное представление о пути, по которому надо идти, об управляемой эволюции общества. Мы уже создали научную базу строительства будущей Утопии. Вскоре в Англии будет основан наш университет, а еще через два столетия полуразрушенная ныне Европа вновь станет центром земной цивилизации. Мы наконец-то создадим зону экономического процветания в Азии; в ближайшее время Индия станет ведущим государством Земли, а созерцательная индийская философия распространится по планете и смягчит агрессивность, свойственную Западу…

— Кажется, я начинаю понимать, — сказал Лоренцен. — По вашему мнению, межзвездные полеты уничтожат все это возможное благополучие?

— Да, да! Если парламент Солнечной системы примет решение колонизировать Троас, то рорване отступятся — у них нет нашей военной мощи и агрессивности. Именно поэтому они и пытались нас обмануть. Для человечества такая победа окажется пирровой. Косморазведчики ринутся в Галактику, и вскоре мы получим возможность для практически безграничной экспансии в космос. Общественные интересы с той поры будут направлены на движение вовне, а не на глубинные преобразования внутри самого общества. Мы получим звезды, но окончательно потеряем Человека. И никто не сможет остановить этот разрушительный процесс.

Наши психодинамические прогнозы потеряют в таких условиях всякий смысл, и человечество вновь погрузится во мрак. Волна эмиграции сметет все наши посевы доброго, разумного и вечного, и они уже никогда не дадут всходы. А дальше повторится история освоения Солнечной системы. Колонисты будут формироваться главным образом из недовольных, агрессивных людей авантюристического склада. Встав на ноги, они захотят независимости, выступят против парламента Солнечной системы и возьмутся за оружие. Это вызовет массу беспорядков, последствия которых непредсказуемы. Ясно одно — управлять этим процессом будет нельзя. Вскоре человечество расселится так широко, что попросту рассыплется на множество колоний, каждая из которых вряд ли сможет позволить себе межзвездные полеты. Идеи Объединенной Галактики, регулярных сообщений, космической торговли — все это чепуха. Сотни, тысячи Крошечных цивилизаций пойдут своим, обособленным путем, и первым их шагом будет неминуемый регресс. Человек вновь станет жертвой случайностей, игрушкой хаоса. На него вновь обрушатся войны, угнетение со стороны более сильных — отныне и во веки веков!

Эвери замолчал, задыхаясь от волнения. Остальные земляне молча смотрели друг на друга.

— Итак, я все рассказал вам, — сказал Эвери, пытливо глядя в лица бывших друзей. — Теперь я жду ответа. Готовы ли вы помочь мне и сохранить эту тайну до конца жизни? Подумайте — сможете ли вы в ином случае смотреть в глаза внукам, которых вы предали?

Глава 18

Все молчали.

— Решайте быстрее, — улыбнулся психолог, слегка успокоившись. — Челноки будут здесь с минуты на минуту, и тогда может случиться непоправимое.

Кемаль с мрачным видом ковырял носком сапога землю. Торнтон размышлял о том, как идеи Эвери выглядели с позиции религии. Лоренцен понял, что от них обоих помощи не дождешься, и решил взять инициативу на себя.

— Эд, вы на самом деле верите в то, что говорите? — спросил он.

— Я работал над этим всю жизнь, Джон.

— Это не ответ. Я спрашиваю, насколько точны ваши оценки того, что может случиться с человечеством после расселения в Галактике?

— Все процессы во Вселенной носят вероятностный характер, — осторожно ответил Эвери. — Всякое может случиться. Например, если человечество останется в Системе и туда неожиданно вторгнется Черная звезда…

— Интересно. Выходит, что ваши мрачные прогнозы относительно колонизации тоже могут не сбыться?

Кемаль и Торнтон одновременно подняли головы и с надеждой взглянули на Лоренцена.

— В деталях — да, — сказал Эвери с раздражением. — Но в общем, я могу предположить…

— Неужели можете? Сомневаюсь. Вселенная слишком велика, и мы слишком мало знаем о ней, чтобы распространять на нее свои доморощенные теории. Да, возможно, что где-то в Галактике у поселенцев дела пойдут неважно — но зато на другой планете колония начнет процветать.

— Я же не говорю, что мы должны вечно остаться запертыми в Солнечной системе, Джон, — торопливо возразил психолог. — Когда люди обретут необходимые нравственные качества, научатся сдержанности, станут мыслить как положено Человеку Разумному…

— То есть люди должны отказаться от звезд до тех пор, пока не будут скроены по единому образцу — вашему образцу! — резко оборвал его Лоренцен. — Вы хотите загнать нас в кельи и заставить с умным видом созерцать свой пуп, дабы таким путем идти к нравственному совершенству. А я утверждаю, что человечество таким образом только выродится, лишенное больших целей и великих свершений. Я утверждаю, что, несмотря на наши многочисленные ошибки, мы далеко ушли от полу животного, бегавшего с дубинкой в руках всего двести поколений назад. Мне нравится человек таким, какой он есть, а не распятый на кресте ваших представлений об идеальном хомо сапиенс. Никто не позволит подгонять целую цивилизацию под единый образец, в ней всегда будут различные расы, свои герои и глупцы, еретики и бунтовщики, фанатики и мыслители. И все они необходимы человечеству — понимаете, все!

— Вы поддаетесь эмоциям, Джон, — возразил Эвери.

— Все в человеческой жизни — вопрос эмоций, этим мы и отличаемся от машин. Да, я не хочу, чтобы какая-то самозваная группка людей навязывала свою волю всем и каждому, пускай даже из самых лучших побуждений. Именно это и делаете вы, психократы. Мягко, почти незаметно — но даже из шелкового шнура можно сделать петлю для виселицы. Думаете, семьи астронавтов «Да Гама» стали счастливыми, получив вашу замечательную пенсию? Не сомневаюсь, что жены и дети этих бедных парней считают себя обездоленными! — Лоренцен обернулся к своим друзьям. — Пора решать, — сказал он взволнованно. — Я голосую за то, чтобы рассказать парламенту всю правду. Пускай люди сами решают, уходить ли им к звездам или оставаться в Системе до лучших времен. Лично для меня вопрос ясен, и я надеюсь, что многие придут к такому же выводу.

Эвери вопросительно взглянул на Торнтона и Гуммус-Луджиля.

— Я… пожалуй, с вами, — после долгих колебаний сказал Марсианин. — Не знаю, чью сторону в этом споре принял бы Господь, но, по моему мнению, человек должен быть свободным.

Турок был более категоричен.

— Мне нужна маленькая ферма, дом, несколько верховых лошадей, хорошие места для охоты, — твердо заявил он. — На Земле для таких, как я, нет места, а на Марсе и Венере мне Делать нечего. Хочу, чтобы хотя бы мои праправнуки пожили по-человечески. А на ваши иезуитские страшилки, Эд, я чихать хотел!

Эвери отвернулся, почувствовав, что его глаза наполнились слезами.

— Мне очень жаль, Эд, — сочувственно сказал Лоренцен и положил ему руку на плечо.

Оставалось только вернуться в лагерь, рассказать все Гамильтону и остальным членам экипажа и направиться домой, в Солнечную систему. Чтобы избежать судьбы «Да Гама», они не будут высаживаться на дальних базах, а свяжутся по радио с парламентом. Затем, скорее всего, падет правительство Земли и психократы лишатся власти. Конечно, ни о каких репрессиях и речи не должно идти, многие из этих людей по-своему желали добра человечеству и еще могут быть полезны. Но они уже не будут преградой на пути к звездам.

— Я попрошу рорван убить всех вас, — неожиданно сказал Эвери. — Не хочу этого, но другого пути нет. Вы угрожаете будущему человечества, и я просто обязан остановить вас. Прощайте!

Он проскользнул через частокол из стволов деревьев и растворился во мгле. Вскоре на опушке замелькали тени — это рорване отходили куда-то на восток. Быть может невдалеке от поселения были спрятаны их космошлюпки, инопланетяне собирались дать землянам серьезный бой. А возможно, они просто улетят, захватив с собой психолога.

В предрассветном небе послышался гул — это приближались челноки. Наступал решающий момент, и на кону стояло нечто гораздо большее, чем жизни нескольких десятков землян и рорван. Лоренцен поднял ружье и вместе с Торнтоном и Кемалем вышел из убежища. «Может, Эвери все-таки был прав?» — думал он, шагая к опушке рощи. Он чувствовал, что не знает до конца ответа на этот вопрос. Возможно, ответа на него и не существовало.

ВОЙНА ДВУХ МИРОВ ^(роман)

Мирное существование двух цивилизаций в Солнечной системе Земли и Марса неожиданно заканчивается многолетней войной до полного истребления. Причина этого конфликта кроется в интересе третьей стороны — расы таховвов, коварно толкнувшей к войне землян и марсиан.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Дэвид Арнфельд

Если он такой истинный землянин, то почему у него нет ненависти к марсианам?

Кристин Хоторн

У нее имелся свой собственный кодекс чести, но он не мешал ей подсматривать в замочную скважину.

Севни Реджелин дзу Корутан

Антенны на лбу выдавали в нем марсианина, но дела отмечали его как друга Земли.

Фред Геллерт

А не был ли он на самом деле двумя существами или просто искусным артистом-трансформатором?

Элис Хоторн

В возрасте трех лет она стала заложницей в необычайно важной войне.

Доктор Хансен

Он не кончил бы так плохо, если бы побольше заботился о своих больных и поменьше слушал новости по радио.

ПРОЛОГ

Закат отгорел удивительно быстро, ночь хлынула с Атлантики и затопила весь мир. В городе мерцало несколько фонарей, но большая часть огромного пространства лежала в темноте, и, может быть, поэтому звездное небо казалось таким ослепительно ярким. Прим-Интеллект, владыка Солнечной системы, открыл окно и стал рассматривать созвездия, вдыхая теплый воздух, струившийся с бескрайних бразильских просторов. «Какой прекрасный мир, — подумал он, — какая просторная и милая планета эта Земля — она достойна битвы, достойна того, чтобы обладать ею и не выпускать из объятий, как любимую женщину».

Он ничем не рисковал, выглядывая из окна. Его тайная обитель находилась так высоко над затемненным Сан-Паулу, что сюда не доходили звуки земной суеты. Выше, в океане безмолвия и одиночества царил лишь тихий и печальный ветер.

Когда освещение в комнате автоматически усилилось, он вздохнул и отвернулся от окна. Усталость горой навалилась на плечи.

Да, охота закончилась? и ее последний этап завершен — но так ли это? И что будет потом? Сколько еще предстоит сделать, но их осталось так мало, чтобы уследить за всем; даже он сам, избранный правитель своего народа, стал рабом собственной победы. Кто нанесет им следующий удар и как скоро? Узнают ли они когда-нибудь покой под мирными звездами?

Он сел за стол, пытаясь отогнать навязчивое смутное ощущение безысходности. «Переутомление, — раздраженно подумал владыка, — просто нервное напряжение, и не более того. Но в этот ужасный век для подобных вещей нет ни места, ни времени». Он придвинул к себе пачку документов и начал изучать донесения с Марса.

Звон колокольчиков, разорвавший величественную тишину, заставил его вздрогнуть. Когда же, наконец, они дадут ему работать?

— Войдите, — произнес он.

Селектор перенес его голос в приемную, и дверь открылась.

Прим-Интеллект взглянул на вошедшего адъютанта.

— Что тебе надо? — спросил он. — Я занят.

Адъютант замер; рука его взлетела вверх и вытянулась в салюте.

— Данные по делу Арнфельда, мой повелитель, — доложил он. — Совершенно новый материал, который мне только что передали.

— Так что же ты стоишь? Давай его сюда. Смерть и порча! Это дело оказалось самым сложным со времен Исхода.

Адъютант медленно приблизился и положил на стол небольшую тетрадь.

— Ее нашли, когда разбирали дом, мой повелитель. Очевидно, Арнфельд до самого конца не расставался с надеждой рассказать о нас своему народу. Он спрятал записи под настилом пола.

— Вполне достойно уважения, — сказал Прим-Интеллект. — Я могу лишь восхищаться этим человеком и его друзьями. Они показали себя храбрецами. И даже женщина, которая предала их в последний момент, сделала это далеко не из корыстных побуждений.

Он склонился над находкой, и холодный свет люминесцентных ламп отразился от его огромного, увенчанного гребнем черепа. Первые несколько страниц грязной и потрепанной школьной тетради пестрели детскими каракулями, столбиками арифметических примеров и примитивными небрежными рисунками. Далее начинались записи взрослого человека, заполнявшие оставшуюся часть тетради, — твердый мужской почерк, в мелких и сжатых буквах которого угадывалась торопливость.

— Какое длинное послание, — удивился владыка. — Вероятно, Арнфельд потратил на него несколько дней.

— Но они провели в том доме довольно долгое время, не так ли, повелитель? — почтительно напомнил адъютант.

— Да, полагаю, так.

Бесцветные глаза владыки скользнули по первым строкам дневника:

Написано Дэвидом Марком Арнфельдом, гражданином Соединенных Штатов Америки, планета Земля, 21 августа 2043 года. В данный момент я нахожусь в полном здравии и рассудке, а изучение моей служебной психиатрической карты покажет, что, вопреки заявлениям властей, меня не так-то просто свести с ума. Я хочу рассказать всю правду о деле, которое имеет отношение не только к моей расе, но и ко всем марсианам.

— Гм-м, — задумчиво произнес Прим-Интеллект и поднял голову. — Надо рассмотреть вопрос о внесении изменений в его служебную карту на случай, если кто-нибудь решит проверить ее. — Он усмехнулся. — Я благодарен мистеру Арнфельду за то, что он напомнил мне об этом!

— По-видимому, записи представляют собой отчет о…

— Я сам могу разобраться, что к чему. Приведи сюда женщину. У меня появилось к ней несколько вопросов.

— Слушаюсь, мой повелитель. Я мигом.

Адъютант выбежал из комнаты, и Прим-Интеллект углубился в чтение.

Чтобы не упускать деталей, которые придадут рассказу правдоподобие и которые, кстати, можно будет проверить для подтверждения изложенных фактов, я собираюсь описать все происшедшее со мной, вплоть до малейших подробностей бесед и субъективных впечатлений, насколько мне удастся их вспомнить и воссоздать. Я сожалею, если в результате мой труд приобретет вид вымысла, но в любом случае я умоляю того, кто прочитает дневник, тайно отнести и передать его лично в руки Рафаэлю Торресу, отставному полковнику Служб наблюдения ООН в Бразилии (город Сан-Паулу). И поверьте, соблюдение полной секретности просто необходимо.

Как бы там ни было, я прошу проявить небольшую терпимость. Когда-то мне хотелось стать писателем, и я много времени проводил за бумагомаранием. А раз уж это мои последние записи и больше я, пожалуй, ничего не напишу, позвольте мне рассказать свою историю на собственный манер.

— Торрес, — задумчиво прошептал Прим-Интеллект. — Женщина не упоминала этого имени… Ах да, он работает с марсианами… Гм-м, тогда нам лучше побыстрее позаботиться о нем — на всякий случай.

Вновь зазвенели колокольчики. Дверь беззвучно открылась, и вслед за адъютантом в комнату вошли два охранника, между которыми шагала женщина. При более благоприятных обстоятельствах она могла бы считаться миловидной, подумал владыка; даже сейчас ее волосы, словно спутанные нити золотой паутины, переливались на свету и сияли тысячью искр. Но худое и бледное лицо портили покрасневшие от слез глаза, а тело сотрясала непрерывная дрожь.

— Кристин Хоторн, — произнес он без всякого вступления, — вы видели раньше эту тетрадь?

Его голос звучал тихо и невыразительно. В мгновение ока преобразив свои голосовые связки, он заговорил на английском почти без акцента.

— Где моя девочка? — закричала она. — Что вы с ней сделали?

— Пока о вашем ребенке заботятся, — ответил он. — И если вы будете оказывать нам содействие, его вам со временем вернут.

— А разве я недостаточно сделала? — вяло спросила она. — Разве вам мало того, что я предала Дейва, Реджи и все человечество?

— Вы никак не можете понять, что наша победа окончательна.

В словах Прим-Интеллекта послышались холодные нотки.

— Дэвид Арнфельд и Реджелин дзу Корутан мертвы. Их тела находятся у нас, — вернее, то, что от них осталось. Впрочем, вы же сами их убили!

— Да, это сделала я, — прошептала она.

— Сведения о вас, а точнее, те малые крохи, которые просочились в массы, будут полностью изменены и опровергнуты. Вашей истории никто не поверит, и вскоре ее предадут забвению. Вы — последняя, оставшаяся в живых свидетельница — находитесь у нас в плену. По официальной версии вы покончили жизнь самоубийством, и мы никогда не выпустим вас на свободу. Поэтому ведите себя соответственно. А теперь вернемся к делу. Вы видели раньше эту тетрадь?

Женщина подошла к столу и взглянула на потрепанный дневник.

— Да, — ответила она через какое-то время. — Мы нашли тетрадь в том самом доме. День за днем Дейв делал в ней записи, а перед самым концом спрятал ее в укромном месте. Он не сказал о тайнике ни слова, чтобы мы не проболтались о нем под пытками, если нас захватят живыми.

— Вашему другу следовало бы догадаться, что мы проведем тщательный обыск. Хотя терять ему было нечего.

Прим-Интеллект дернул большим пальцем.

— Уведите ее.

Когда охрана дошла до двери, он добавил в порыве благодушия:

— И отдайте ей ребенка.

— Благодарю вас, — прошептала она.

Дверь закрылась. Прим-Интеллект вздохнул, откинулся на спинку кресла, и на него вновь навалилась усталость. Охота получалась долгой и напряженной.

Не очень хочется, нопридется прочитать этот опус самому. Полный отчет о событиях, изложенный с точки зрения врага, может содержать какие-то полезные намеки.

Владыка бегло просмотрел автобиографический абзац. Эти подробности он уже знал. Дэвид Арнфельд родился в 2017 году в богатой аристократической семье. Детство провел в северной части штата Нью-Йорк. Когда ему исполнилось пять лет, началась война. В двенадцать лет его приняли в Лунную академию, а в шестнадцать как выпускника направили в космические войска, и с тех пор он служил офицером на различных кораблях и межпланетных базах. В двадцатипятилетием возрасте он управлял базой «Паллас». Затем война закончилась, и он вернулся домой.

Прим-Интеллект прищурился, проклиная мелкий почерк, и начал читать с большим интересом.

Глава 1

С нами довольно долго не выходили на связь, и, когда мы получили пакет новостей с курьерского судна, с момента события прошло несколько недель. Мы предчувствовали поражение Земли, и, когда марсиане взяли Луну, конец был очевиден. Тем не менее эта весть опустошила наши души. Многие рыдали. Но я не плакал, я автоматически продолжал выполнять свои обязанности, и только внутри у меня все скорчилось, сгорело дотла и превратилось в пепел. Хуже всего было по ночам, когда я лежал в темноте и одиночестве, часами вглядываясь в никуда.

Мы работали не покладая рук, и, как ни странно, я радовался этому, потому что труд не оставлял времени для тяжелых дум. Я принял руководство астероидом на себя. Старик впал в полу-коматозное оцепенение, и мы почти не видели его. Оформление многочисленной документации требовало массы времени, кроме приходилось присматривать за инженерами, чтобы они не ломали оборудование. Я сам однажды поймал человека, который намеренно вывел из строя защиту основного реактора, и теперь Центральная установка нуждалась в замене. Когда я вызвал парня на ковер, он начал мне грубить.

— Неужели мы все отдадим марсианам? — кричал он. — Неужели мы просто уйдем и, расцеловав их тощие задницы, оставим врагам нашу технику и оружие?

— Уставной формой обращения к вышестоящему офицеру является слово «сэр», — устало ответил я. — Мы получили из штаба приказ о капитуляции. Нам предписывается сдать базу в хорошем состоянии, и я вынужден проследить, чтобы последние распоряжения нашего правительства выполнялись безукоризненно. — Немного оттаяв, я добавил: — Марс держит нас за горло. Если мы откажемся выполнять их условия, в первую очередь не поздоровится Земле. А у тебя там осталась семья, разве не так?

— Может быть, и осталась, — ответил он. — Если только они не погибли под бомбами.

— Мы дали им хороший бой, — сказал я. — Двадцать лет войны! Возможно, когда-нибудь мы сумеем отомстить за свое поражение, но это произойдет не скоро. А пока мы будем вылизывать каждого марсианина, если это потребуется для того, чтобы выжил наш народ.

Он получил десять суток тяжелых работ, и я предупредил его, что следующее нарушение дисциплины будет означать полевой суд и немедленную казнь. В общем, команда знала, что я прав. Но что-то погасло в них; они приняли свое поражение, и это было очень печальное зрелище. Я придумывал для них дела и развлечения — все, что могло вернуть их к жизни, но мои усилия почти ни к чему не привели.

Ожидание длилось четыре месяца, штаб молчал, и меня начали одолевать сомнения. Мы давно перешли на урезанный паек, и теперь запасы еды. катастрофически подходили к концу. Я все чаще подумывал о том, чтобы нарушить приказ, реквизировать ракету и отправить ее за помощью. Планетоид Хилтон по меркам астрономических расстояний находился не очень далеко, а у них имелись гидропоника и баки с закваской.

Наш астероид стремительно рассекал огромную холодную тьму, направляясь к миллионам ледяных звезд и сверкающему поясу Млечного Пути. Солнце осталось далеко позади и казалось крохотным тлеющим диском, чей свет тускло отражался от диких искромсанных скал. За стенами базы царило вечное безмолвие, и лишь хриплое дыхание гулко отдавалось в шлеме.

Смена пришла неожиданно и без предупреждений: извергав яркое пламя из дюз, на орбите появилось четыре огромных транспортных корабля, которые конвоировал тонкий, черный марсианский крейсер. Мы выстроились, как на параде, и приняли офицеров с соблюдением всех правил устава. Нам хотелось, чтобы они навек запомнили ребят с базы «Паллас» — элитарную часть боевых сил Объединенных Наций Земли, которая отражала по три смертоносные атаки в год и не хирела от долгого тоскливого ожидания между боями. Я думаю, наш вид и выправка произвели впечатление на марсианского командира. Он проявил такт и не стал пожимать нам руки, но в знак уважения, в лучших традициях их военной аристократии, отдал низкий поклон, согнув в талии длинное семифутовое тело.

— Вы тут за старшего, командор? — обратился он ко мне.

Марсианин говорил на португальском лучше многих из нас.

Основным языком Земли считался бразильский диалект, но так уж случилось, что на астероиде в основном подобрались британцы и североамериканцы, и мы несколько лет пользовались только английским.

— Временно исполняю обязанности, севни, — ответил я официальным тоном. — Капитан Робертс… нездоров.

Конечно, я знал, что Старик валяется в постели и, прижав бутылку к груди, размазывает по лицу пьяные слезы. В последние дни он сдал окончательно, но мне не хотелось предавать это гласности.

— Приношу извинения за задержку вашей демобилизации, — сказал марсианин. — Сами, наверное, понимаете, сколько на нас теперь навалилось работы. Сначала корабли выгрузят нашу команду, а затем доставят вас на землю. Мы отправим всех людей в Кито, где вам выдадут билеты в те крупные города, которые находятся недалеко от ваших домов.

— Вы очень добры, — произнес я.

— Спасибо.

Марсианин взмахнул тощей рукой, и я снова удивился, но на этот раз не шести пальцам с дополнительным суставом и не гладкой коричневой коже, которые придавали руке марсианина странный нечеловеческий вид. Меня удивили его необычные квадратные ногти.

— Довольно битв и сражений! — воскликнул он. — Настало время объединить наши народы узами дружбы.

«Дружбы? — со злостью подумал я. — И это после того, что вы сделали с Землей?»

А потом нас погрузили на корабли и отправили в долгий путь к родному дому. Большую часть времени мы провели на орбите, и я регулярно заставлял людей, выполнять физические упражнения. После нескольких лет жизни при низкой гравитации астероида и многих недель полета в открытом космосе мы отвыкли от земного притяжения. Думаю, я привел парней в хорошую форму. Естественно, мы недоедали, но по-прежнему оставались крепкими и подвижными, загорев под жгучим космическим солнцем.

Офицеры и экипаж корабля были марсианами, они держались на своей стороне, и мы их почти не видели. Полет прошел без происшествий, а на заключительном этапе я начал замечать у себя и у других какой-то душевный подъем. Пусть нам довелось хлебнуть горя и унижения, но мы возвращались домой! И снова на свет появились старые, затертые фотографии, истрепанные и перепачканные письма, ставшие тоньше папиросной бумаги; снова кто-то спорил, звучали воспоминания, раздавались голоса и даже песни. Ребята договаривались о ежегодных встречах, и, несмотря на горечь, я начинал понимать, что прошлое хранит немало стоящих моментов, которые, возможно, будут ожидать нас и в будущем.

Мы вышли на земную орбиту. Я часами мог стоять у обзорных экранов, глядя, как голубая и прекрасная родная планета вращается на фоне далеких звезд. Война не оставила отметин на ее безмятежном лике — да и как же иначе? Люди и марсиане слишком малы в сравнении с необъятным пространством и временем.

Космические паромы в несколько заходов переправили нас в Кито. Город жестоко пострадал от массированных бомбардировок. Он превратился в огромные руины, заваленные обломками скал и костями мертвецов, но радиоактивность к этому времени уменьшилась, а горы по-прежнему казались такими же красивыми, какими я запомнил их в юности. Люди построили новый космодром и окружили его множеством бараков и хижин, надеясь, что небольшой поселок когда-нибудь станет возрожденным городом. Я не падал на колени и не целовал землю, как это делали многие, но мои мышцы напряглись под мощным прессом ее притяжения. Я глубоко вдохнул чистый терпкий воздух, на глазах у меня появились слезы.

Нас встретили офицеры связи, и я провел пару дней в хлопотах, расформировывая наше подразделение. Парни получали билеты домой и небольшое жалованье с надбавкой на покрытие инфляции, которая уже вонзила зубы в угасавшую экономику. Нам выдали продовольственные карточки в соответствии с зонами обитания и отпечатанные брошюры с перечнем новых законов, главным из которых являлось беспрекословное подчинение оккупационным властям. Каждому из нас вручили документы о демобилизации и в связи с дефицитом одежды разрешили носить форму без знаков отличия. Я долго смотрел на снятую с кителя крылатую звезду, прежде чем завернуть ее в платок и спрятать в карман.

Меня провожал помощник коменданта округа — приятный человек по фамилии Гонзалес.

— Почему бы вам не остаться на какое-то время у нас? — предложил он. — Я не советую вам уезжать в Нью-Йорк. Ведь он фактически уничтожен. И жить там будет очень трудно.

— А где теперь легко? — уныло усмехнулся я.

— Воистину так. Нас отбросили на уровень примитивной экономики, которая просто не в состоянии поддерживать большие массы народа. — Его лицо скривилось в гримасе. — Вам повезло, что вы прилетели почти через год после окончания войны. А скольких унесли прошлые зима и весна… о-хо-хо!

— Голод?

— И чума. Марсиане почти ничем не могли помочь, хотя, должен признать, они пытались сделать это. Но миллионы погибли и продолжают погибать.

Он мрачно взглянул на поле. Наш «глобус» и «оливковая ветвь» по-прежнему развевались на ветру, но знамя с двойным полумесяцем Марса трепетало на самом высоком флагштоке.

— Это конец нашей независимости, — прошептал Гонзалес. — Отныне мы просто скоты.

— Нет, мы вернем себе свободу, — ответил я. — Дайте нам двадцать лет, чтобы оправиться. Мы добудем оружие и тогда… — Он вздрогнул.

— Мне кажется, я скорее смирюсь с властью марсиан, чем с фашизмом, который повлечет за собой наше возрождение, — сказал Гонзалес. — И знаете, командор, они не дадут нам ни одного шанса. Вскоре мы потеряем всю промышленность и превратимся в жалких провинциалов. Они веками будут держать нас в этом состоянии — да вы и сами знаете характер марсиан. Они не мстят, но очень осторожны и дальновидны.

Я впервые задумался об этой драконовской мере. Наша популяция должна уменьшиться наполовину, прежде чем людям удастся вернуться к агрокультурной экономике. А затем начнутся нескончаемые века поруганной цивилизации — века крестьян, ремесленников, рыбаков, лесорубов и горняков; в лучшем случае избранных будут назначать на должности мелких чиновников марсианской империи. Люди навсегда окажутся прикованными к Земле, их свяжут по рукам невежеством, а наука, индустрия и полеты к звездам останутся на долю Марса.

Впрочем, на их месте я сделал бы то же самое! Уже по своей природе мы имели столько преимуществ, что без труда могли Уничтожить всю их планету, — да если бы в Генеральном штабе думали мозгами, мы одолели бы Марс за какие-нибудь пять лет! Но вместо этого отцы-командиры нагромоздили кучу страшных ошибок, и только невероятно глупые действия марсиан позволили бойне затянуться надолго. Конечно, в истории наших миров это была первая космическая война, и, в принципе, никто не ожидал, что удастся все учесть и предвидеть, но я чувствовал какую-то фатальность в том, как обе стороны неумело уничтожали друг друга, превратив быстрый и неудержимый обмен ударами в двадцать изнурительных лет.

Ладно… теперь слишком поздно скулить о прошлом. Слишком поздно.

— Прощайте, командор, — сказал Гонзалес. — Счастья вам.

— Ивам, — ответил я, пожимая ему руку. — А еще удачи.

— Да, удача нам теперь не помешает…

Полет в Нью-Йорк прошел без особых событий. Пассажиры небольшой ракеты — все как один земляне, в жалкой одежде, с угрюмыми лицами и поджатыми губами — забросали меня вопросами о космических боях. А мне не терпелось узнать о том, что случилось дома. Я не был на Земле около пяти лет.

Последние несколько месяцев беда здесь сменялась бедой — атомные бомбардировки из космоса, капитуляция, голод, чума… Вокзалы и индустриальные центры подвергались полному разрушению. Население огромных городов не имело средств к существованию, отсутствовала элементарная медицинская помощь. Из руин вырвалась волна преступлений и анархии. Она с ревом промчалась по миру, и ее отголоски звучали до сих пор, хотя оккупационные власти марсиан с помощью ООН и местной полиции пытались притушить безумную вспышку насилия.

— И все это зря, — мрачно рассказывал пожилой американец. — Если население не сократится до необходимых размеров, впереди нас ждут долгие голодные годы. Нам уже никогда не подняться на ноги. Марсиане планомерно разрушают все мало-мальски значимые отрасли промышленности, которые у нас остались. Пройдет пять-шесть лет, и мы будем плавать под парусом и ездить на лошадях. Эту линию ракетных перевозок планируют закрыть через несколько месяцев, когда закончатся наиболее срочные переброски грузов.

— Надо продолжать сражаться, — вмешался в разговор другой мужчина. — Не так их и много. Каких-нибудь пять миллионов в войсках, но гарнизоны разбросаны по всей планете. К тому же учтите непривычную для них гравитацию. Нам надо объединиться и выбить их с Земли.

— А чем? — устало спросил я его. — Охотничьими ружьями и кухонными ножами? Идти грудью на пулеметы, огнеметы, танки и воздушные корабли? А вы не забыли о базах на Луне? Как только мы поднимем голову, они накроют нас новой волной ракет.

— Так, значит, ты сдался, космонавт?

Молодая, не по годам строгая и суровая женщина бросила на меня презрительный взгляд.

— Наверное, да, — ответил я, — если вам хочется это услышать.

Глава 2

Мы приземлились под вечер. Я поднялся в башню управления наспех отстроенного аэропорта и, затаив дыхание, долго осматривал город. Мне говорили, что Нью-Йорку досталось больше всех, но я бы никогда не поверил, что такое возможно.

Надменные очертания Манхэттена превратились в скопище стальных скелетов, ободранных, изломанных и непристойно голых на фоне серого неба. Некоторые здания попали в причудливый огненный вихрь, оплавились, а затем застыли, словно фантастические скалы из комковатого, искореженного, почерневшего от огня железа.

За огромной чашей основного кратера виднелись лишь каменные осыпи и мертвые дебри обвалившихся глыб, над которыми ветер развесил вуаль из пепла и пыли. В районе Бруклина начинались беспорядочные завалы, и только несколько голых каркасов домов все еще торчали относительно прямо. Мгла и сгущавшиеся сумерки скрывали от меня остальную часть города, но я нигде не видел огней — ни одного огонька на всем этом огромном пространстве.

Начальник аэропорта, разрешивший мне взобраться на вышку, печально кивнул, когда я спустился вниз.

— Не стоило этого делать, командор Арнфельд, — сказал он. — Я вас предупреждал. — Его голос казался таким же унылым и безжизненным, как и лицо. Ввалившиеся глаза лихорадочно блестели. — Это просто страшно.

— Сколько людей теперь здесь живет? — спросил я.

Он пожал плечами:

— Кто знает? Наверное, около миллиона. Когда вспыхнула эпидемия и обрушился голод, все, кто могли, убежали из города. Потом начались столкновения между фермерами и толпами беженцев. Теперь мы обмениваем в деревнях товары на продукты, а в городе предлагаем работу по расчистке развалин, и, можно сказать, условия начинают улучшаться. Не очень сильно, но немного улучшаются.

— Как мне пробраться на север штата? — спросил я. — Там мой дом.

— На своих двоих, командор, если только вам не удастся пристроиться в одном из фермерских фургонов. Но после прошлой зимы они не очень любят горожан.

— Вот как…

Я посмотрел в окно. Огни аэропорта казались маленькими точками на фоне тьмы, которая наползала с моря.

— Тогда я лучше заночую здесь. Вы не могли бы порекомендовать мне какое-нибудь место?

— Сколько у вас с собой денег?

Я горько усмехнулся:

— Мне начислили пятьдесят тысяч долларов ООН. Так что с добавкой на инфляцию — около миллиона.

— Эта добавка что-то значила четыре месяца назад. Теперь за такие деньги можно три раза поесть и снять койку на две ночи. Город расплачивается с рабочими продуктами, одеждой и той небольшой медицинской помощью, которую мы можем предложить.

Он нервно подергал мочку уха и отвел глаза в сторону.

— Я с радостью предложил бы вам ночлег, командор, но нас семеро в одной комнате, да и та не больше этого кабинета, поэтому…

— Я понимаю. Спасибо вам. Найду что-нибудь другое.

— Попробуйте устроиться в общежитии бенедиктинцев. Тут небольшая группа монахов построила хижину, и они пускают на ночь тех, кто помогает им работать. Если у них осталось какое-нибудь свободное место, они позволят вам переночевать, но потом попросят выполнить определенную работу.

— Мне это подходит. Я даже могу пожертвовать им деньги, — скажем, полмиллиона долларов.

— Они это оценят. Им приходится присматривать за инвалидами, которые не могут работать.

Начальник аэропорта рассказал мне, как пройти к общежитию; оно находилось в трех милях отсюда.

— Но будьте осторожны, — предупредил он. — В городе много бандитов. Если вы попадетесь, вас убьют. Последние несколько месяцев довели людей до отчаяния.

Я похлопал по кобуре, в которой прикорнул многозарядный «магнум». Мне, как офицеру, позволили сохранить личное оружие. К тому же серая форма космонавтов пользовалась в народе уважением — хотя ради этого костюма меня запросто могут убить по дороге.

Еще не совсем стемнело. Когда я вышел из здания аэропорта, сумерки сгустились. Это меня не опечалило; в темноте дома по обеим сторонам улицы казались не такими мрачными, не было видно пустых окон, распахнутых дверей и обгоревших развалин. Тротуары опустели, редкие прохожие молча обходили меня стороной, и в их глазах не было ни цели, ни надежды. Тишина превратилась в монолит — вокруг царило полное и сплошное безмолвие, густое и тяжелое, в котором стук моих каблуков и вой промозглого ветра звучали неестественно громко. Я зашагал быстрее, надеясь найти где-нибудь свет, тепло и ласку.

Кто-то коснулся моего плеча. Я отпрыгнул в сторону, обернулся и с рычанием выхватил пистолет. Передо мной стояла женщина. И только тогда я понял, какая напряженность клокотала во мне. Сердце стучало в ушах неистовой дробью.

— Привет, космонавт, — сказала она.

Я опустил оружие и шагнул ей навстречу.

— Что тебе надо?

Пытаясь придать голосу твердость, я перестарался, и вопрос прозвучал слишком грубо.

— Мне просто хотелось узнать…

Она отвернулась и быстро вошла в дверной проем, рядом с которым стояла. Я последовал за ней. Услышав шаги за спиной, женщина судорожно вздохнула, расправила худенькие плечи и робко обернулась.

— Ищешь приют на ночь? — спросила она.

Я молча разглядывал ее.

— Ты, наверное, только что из космоса?

Низкий бархатный голос дрожал, как крылья бабочки, но это не было похоже на дребезжащий выговор обитателей трущоб, а манеры и весь облик женщины говорили о хорошем воспитании.

— Да, — ответил я.

— Может быть, хочешь провести ночь со мной?.. — Она тяжело сглотнула и с трудом закончила: — У меня есть место.

Я поднялся на ступеньку и, встав рядом с девушкой, постарался рассмотреть ее в темноте. Она была чуть ниже меня и когда-то имела хорошую фигуру, но ноги под изорванным платьем выглядели до жалости тонкими. Совсем еще молодая — около двадцати лет. На бледном лице выступали скулы, но огромные глаза, дерзко вздернутый нос и мягкие нежные губы придавали ей неповторимое очарование. Она вздрагивала, порывисто переводя дыхание, и все время смотрела куда-то в сторону.

— Кто ты? — спросил я.

Ее голос зазвенел и наполнился злостью.

— Слушай, давай без этих штучек. Если ты… хочешь меня, так и скажи. А нет, и так проживу… подумаешь!

Я провел в космосе почти десять лет. Мне редко доводилось бывать на Земле и земных колониях, но я встречал проституток и кое-что понимал в этом деле.

— Наверное, первая попытка, сестренка?

Она молча кивнула.

— Мне говорили, в городе дают работу, — сказал я. — Ты могла бы этим и не заниматься.

— Та работа, которая осталась, мне не по силам. — Она перешла на грустный шепот: — Я не могу таскать кирпичи… я пыталась, но ничего не получилось. В деревне мне тоже делать нечего. Там не осталось мест, и вряд ли какой-нибудь фермер согласится взять еще одну приблудную. К тому же у меня маленькая дочь, за которой надо присматривать.

Я покачал головой и выдавил из себя жалкую улыбку:

— Извини, сестренка, но я не могу воспользоваться твоим тяжелым положением.

— Если не ты, то это сделает кто-нибудь другой, — безнадежно всхлипнула она. — Пусть уж лучше ты. Мой муж тоже был космонавтом.

Я решился.

— А сколько надо заплатить… какую цену?

— Я…

Ее голос ссохся, как осенний лист.

— Полмиллиона. Это не слишком много?

— Нормально, — ответил я. — Мне все равно нужен ночлег, а ты говоришь, что у тебя есть место. Я заплачу эти деньги за постель и завтрак… большего мне не надо.

И вдруг она заплакала. Я прижал ее к себе и стал нежно гладить длинные золотистые волосы, которые казались удивительно прекрасными. И еще меня изумила ее одежда — когда-то довольно приличная, но даже теперь чистая и опрятная. Я не мог понять, как ей это удавалось без мыла и стиральных порошков. Скорее всего песок и вода.

Взявшись за руки, мы пошли к ней. Она уверенно вела меня через груды бетона, мимо нагромождений разбитых вдребезги плит, сломанных балок, битых стекол и человеческих костей. Уже совсем стемнело, и я спотыкался на каждом шагу.

При обвале огромной гостиницы в горе осколков и искореженной арматуры образовалась небольшая пещера. Моя спутница замаскировала вход двумя поломанными дверями и ветками кустов, которые снова начали расти в городе.

Мы втиснулись в узкий туннель и пробрались в квадратную нору — около семи футов в длину и четырех футов в высоту. Пещера казалась такой же чистой, как и одежда женщины, и почти такой же унылой: кое-какая уцелевшая посуда, тюфяк, закопченная масляная лампа и несколько книг. На полу играла девочка. Она выглядела немного маленькой для своих трех лет — худое лицо, блестящие, как у матери, волосы и огромные зеленые глаза. Она подбежала к женщине, и та сжала ее в объятиях.

— Ах, Элис, малышка, ты не скучала без меня?

— Ну что ты, мамуля, я подумала о Гоппи, и Гоппи прилетел ко мне. Он сел на лампу, и у него были такие большие глаза и крылья, а потом ты привела домой дядю, как хотела, и Гоппи мне сказал…

Я сел в углу, грустно покачал головой и тихо спросил:

— Значит, ты позволила бы дочери смотреть на все это?

В моей груди появилась тупая щемящая пустота.

Женщина повернулась ко мне. Ее лицо исказилось от ярости.

— Если не нравится, — закричала она, — можешь уходить! Конечно! Тебя всегда окружал порядок, о тебе заботились, тебе давали еду и работу, а если бы ты даже умер, это произошло бы быстро и прилично. Тебе не приходилось скрываться от банд и всякой сволочи, ты не знаешь, как трудно здесь выжить… поэтому давай, уходи!

— Ладно, прости меня. Я не хочу тут строить из себя святошу, Тот, кто бомбил Зунет, не может смотреть на других свысока.

— И ты там был?

Она успокоилась и смущенно улыбнулась.

— Мы считали это самой большой победой. Вы тогда перебили не меньше миллиона марсиан.

— Да, — ответил я. — Сначала мы без пощады долбили их из космоса. А потом они забросали бомбами Землю. Миллионы живых и разумных существ превратились в куски кровавого мяса. И я давно перестал гордиться этим.

— А я бы убила каждого из них, — прошептала она. — Я этих выродков давила бы до последнего.

— Лучше забудь об этом.

Я провел пальцем по стопке книг, которые, судя по черным печатям, она выкопала из развалин библиотеки. Шекспир, греческие трагедии, «Фауст» Гете на немецком языке, Уитмен, Беннетт и — как трогательно! — Брук. Да, ее воспитывали в приличной семье. Я покачал головой, представив, как она, сжавшись в комочек, читает в этой норе «Троянских женщин».

— Как тебя зовут?

— Кристин Хоторн, — ответила она. — А друзья называли меня Киской.

Я заметил, как покраснели ее щеки; она подумала, что по неосторожности дала мне добро на все прочее.

— Не бойся, Крис. Конечно, я тоже, как все… к тому же давно не видел женщин… но не бойся. Меня зовут Дейв. Дейв Арнфельд.

Наш разговор затянулся допоздна. Она, как и я, выросла во время войны, но до последнего года решающих битв и капитуляции Земли вела вполне приличное существование. Ее состоятельные родители постарались привить дочери культурные и космополитичные взгляды. Она много путешествовала, училась в колледже и знала кое-что из литературного наследия. Четыре года назад она познакомилась с лейтенантом Джеймсом Хоторном — Крис показала мне поблекшую фотографию с симпатичным мальчишеским лицом — они обвенчались, но, когда она родила малышку, он погиб в битве за Юнону. Какое-то время Крис работала лингвистом в Комцентре, а потом Нью-Йорк сровняли с землей, и ей лишь чудом удалось спасти себя и дочь. Началась жестокая борьба за выживание. В конце концов у нее опустились руки, и она вышла на панель. Мы долго говорили, и я заметил, что вера вновь возвращается к ней. Я видел, как снова вскипает решимость. Да только какой в них толк, если у нее не было другого выхода?

— Куда ты идешь? — спросила она.

— На север штата, — ответил я. — У меня есть участок земли около Олбани — родительское наследство. Вся семья погибла… кроме меня, никто не выжил. Земли там давно заброшены, но я надеюсь, что могу поднять их. Попробую стать фермером… а что еще в наши дни остается людям?

Я знал, о чем она подумала, но гордость заставила ее переменить тему.

— Мне кажется, немногие немцы согласились бы на такую жизнь.

Ее фраза вызвала у меня улыбку.

— Я швед, а не немец. Хотя, если считать с времен колониальных войн, большую часть моего рода составляли голландцы и англичане.

«Сначала мы сражались с французами и индейцами, — подумал я, — потом с другими народами. И вот теперь потерпели окончательное поражение».

— Слушай, Крис. Мне понадобится экономка и помощница по дому. Ты как раз подходишь для такой работы. Может быть, пойдешь со мной?

Она прижала к себе ребенка.

— Это очень опасный переход.

— Ты права, — быстро согласился я, внезапно почувствовав злость от усталости и голода. — Тогда оставайся.

Мы какое-то время дулись друг на друга, потом помирились и отправились спать. Конечно, она согласилась. А я сэкономил полмиллиона долларов.

Наш завтрак состоял из небольшой банки консервированной солонины и воды, принесенной с реки. Потом мы собрали скудную утварь и двинулись в путь. Большую часть времени я нес Элис на плечах. Она оказалась милым и спокойным ребенком. Те ужасы, через которые она прошла, казалось, не оставили в ее душе глубоких ран, хотя по ночам девочка часто кричала и плакала.

— Когда она станет старше, — сказал я Крис, — тебе надо бы отвести ее к психиатру, чтобы он поработал над этой проблемой.

И тут мне подумалось, что на Земле, наверное, больше никогда не будет психиатров. В лучшем случае мы можем надеяться на полуобученных докторов — других не предвидится, потому что квалифицированный специалист мог бы придумать какие-нибудь бактерии, которые одолели бы марсиан.

Нам потребовалось почти целый день, чтобы выбраться из города. Голод терзал нас все больше и больше. Благодаря моей форме нам удалось купить еды и устроиться на ночлег на сеновале у одного фермера, который предупредил меня, что он редкое исключение.

— А мне казалось, что теперь мы просто братья-земляне, — сказал я.

— Вот и я так думал когда-то, — ответил он. — Но из города повалили беженцы и мародеры. Мне повезло, и я не очень обозлился на людей, а многим пришлось гораздо хуже. Они видели, как горели их дома, как убивали их детей, насиловали женщин, крали скот и зерно. Поэтому не жди от них милости и Участия. Даже городу с трудом удается уговорить их меняться.

— Да, теперь все ясно, — сказал я.

— Конечно, вам в космосе тоже досталось, — продолжал он с горькой усмешкой. — От этой войны многие чокнулись. Ходят слухи, что ее начали с Земли… Возможно, сплетни распускают сами марсиане, утверждать не берусь, но ведь это вы, космачи, проиграли войну, а потом они зацапали Луну и забросали нас бомбами!

— Я ни в чем не виноват перед тобой, — ответил я. — Но спасибо за науку. Теперь я понимаю, что от людей, оказавшихся в вашем положении, нельзя ожидать хладнокровия и логики.

Вскоре мне пришлось превратиться в бандита, и здесь пригодилась моя военная подготовка и хорошая физическая форма. Я украл лошадь и фургон — теперь мы могли передвигаться на колесах. Корова давала молоко, цыплята и овощи служили едой — я просто приходил и брал их, обещая через мушку пистолета заплатить за все, когда появятся деньги.

Закон бездействовал, и у нас не возникало проблем с полицией, которая и без того разрывалась на части; хотя пару раз пули свистели над нашими головами. Крис держалась молодцом. После того что она успела повидать, смерть для нее почти ничего не значила. Она понемногу набирала вес, на лице появился румянец, и я начинал все чаще заглядываться на нее.

Мы колесили по дорогам, трясясь на ухабах, проезжали зеленые поля и холмы. Воспоминания пронзали мое сердце острой болью. Я помнил, узнавал все это— и деревушку у моста, и этот памятник, и речку, которая сверкала среди длинных холмов извилистой лентой. Время от времени меня одолевала молчаливая грусть, и тогда Крис с улыбкой касалась моей руки.

Прошло почти две недели, а потом наступил день, когда мы свернули с шоссе и поехали по разбитой, усыпанной гравием дороге. Сердце громко стучало в груди, я вскочил на ноги, обвел рукой горизонт и закричал:

— Это наша земля!

Зеленые глаза Крис расширились от восторга.

— Вот это все?

— Четыреста акров. — Мой голос звенел от гордости.

Я тогда еще не знал, какой бесприютной станет моя жизнь — жизнь беглеца, по следу которого будут гнаться два мира.

Возделанные поля зеленели молодой пшеницей. Видимо, на них работали соседи. «Ничего, — подумалось мне, — пусть так. Я пока обустроюсь и кое-что приобрету, чтобы начать сев со следующей весны. А если они не захотят поделиться со мной по-хорошему…» Моя рука потянулась к оружию. Но я знал, что до этого не дойдет. Все эти Смиты, Рекхемы и Челенджеры были старыми друзьями моей семьи. Я вернулся домой.

Небольшая роща по-прежнему тянулась до самых ворот, за ней виднелись два ряда буков, посаженных вдоль длинной аллеи. А еще дальше возвышался большой белый дом, построенный в колониальном стиле. Но внезапно с моих губ слетело проклятие, я передернул затвор, а Крис, вскричав, прижала малышку к груди.

Марсианин у ворот поднял автомат и прицелился в меня.

— А ну, стоять!

Глава 3

Ну что тут скажешь! Враги решили разместить в этом доме своего офицера, и мои протесты здесь ничего не значили.

Охранники провели нас по аллее. На широкое крыльцо, украшенное колоннами, вышел офицер. Солнечный свет, проникая сквозь листву земных деревьев, покрывал лицо пришельца круглыми пятнами. Я стоял и молча рассматривал его.

Некоторые считают марсиан уродливыми, но это не так — даже по человеческим стандартам. Когда смотришь на их длинные прямые ноги, осиную талию, тонкие руки, огромную грудь и широкие плечи, то начинаешь понимать, что они не жалкая карикатура на человека, а в каком-то смысле утонченные существа. И эту голову с лысым коричневым черепом, выпиравшими скулами, куполообразным лбом, узким подбородком и длинными остроконечными ушами могла бы изваять только рука Бранкузи; небольшой плоский нос лишь подчеркивал симметрию, подвижный рот напоминал человеческий, а большие раскосые золотистые глаза под грациозными маленькими антеннами являли собой прекрасное сияющее чудо.

Тем не менее я ненавидел этого типа в безупречной черной форме, с посеребренным воротником и орденом Двойного Полумесяца на груди.

Он бесстрастно ждал объяснений, высокомерно рассматривая мой запылившийся китель. Прозрачные третьи веки предохраняли глаза от ослепительного блеска заходящего солнца; это придавало ему подслеповатый и немного отстраненный вид.

Я собрал все свое достоинство боевого офицера и решительно представился:

— Меня зовут Дэвид Марк Арнфельд. Я бывший командир межпланетных сил Объединенных Наций. Эти земли и дом по закону принадлежат мне. Могу ли узнать причину вашего появления в моем доме, севни?

Он смотрел на меня еще какое-то время. Очевидно, мой средний рост, плотное телосложение и грубоватое, покрытое морщинами лицо не подходили, по его мнению, военному аристократу. И все же он поклонился мне.

— Я признаю ваши права на собственность, сэр, — ответил он. — В гостиной висит ваш портрет, и я иногда задавал себе вопрос, вернетесь вы когда-нибудь сюда или нет.

Он говорил по-английски очень хорошо, но слишком отрывисто и витиевато для жителя Земли. Марсианский ваннзару настолько резок, что половина слов произносится в ультразвуковом диапазоне, поэтому люди не могут говорить на нем.

— Разрешите представиться. Я севни Реджелин дзу Корутан, окружной наблюдатель Архата планеты Марс.

Лицо офицера напоминало деревянную маску, а вопросительный взгляд устремился на Крис, которая с вызовом разглядывала его высокую фигуру.

— Эта юная леди моя гостья, — холодно произнес я.

Мне очень хотелось добавить: «В отличие от вас», но он и так понял, что я имел в виду.

— Прошу вас, проходите, — сказал он, и на его лице появилась странная улыбка. — Впрочем, вероятно, мне следует ждать, когда вы пригласите меня в дом.

Резким приказом он отослал охрану, и мы вошли в прохладный полумрак.

Все осталось таким, как прежде, — полированные полы из твердого дерева, золотистые дубовые панели, блеск зеркал и серебра, старые книги, картины и мебель. Все стояло на своих местах. Мне захотелось зарыдать. Но вместо этого я повернулся к Реджелину и потребовал объяснений; слова прозвучали по-детски нагло и задиристо.

Он вежливо ответил на мои вопросы. Большая часть оккупационных войск на Земле располагалась в гарнизонах, но некоторые офицеры выполняли на планете роль наблюдателей и окружных администраторов. В ведении Реджелина находилась вся область Новой Англии. Чтобы не стеснять людей, его вместе с охраной и помощниками (всего десять марсиан) поселили здесь, в этом незанятом доме.

— Боюсь, слишком поздно что-либо менять, — сказал он. — Но мы постараемся не мешать вам и, конечно же, будем хорошо оплачивать занимаемую площадь.

— Ах, как мило с вашей стороны! — не выдержав, закричала Крис. — Она повернулась к марсианину, который был на полтора фута выше; золотистые волосы разметались по худеньким плечам. — Откуда такая учтивость, после того как вы сожгли наши дома, перебили половину человечества и превратили нашу планету в руины? Мне почему-то показалось, что вы посмели считать себя великодушным!

— Крис, — одернул я ее. — Прошу тебя, Крис, не надо.

— Боюсь, леди, вы слишком устали, — бесстрастно произнес Реджелин и повернулся ко мне. — Я хотел бы предупредить вас, мистер Арнфельд, что, хотя в намерения Архона не входит чрезмерное вмешательство в личную жизнь землян, мы будем пресекать любую попытку саботажа или противодействия нашим решениям.

— Сила на вашей стороне, — согласился я. — Можете отшлепать нас мокрыми розгами.

На его темном лице промелькнуло выражение печали.

— Мне хотелось бы стать другом, — сказал он. — Мы оба космонавты. Помимо всего другого, я сражался на Юноне и Второй орбите. Как и вам, мне пришлось пережить потерю многих близких друзей. Но война закончилась! Неужели нельзя забыть старые дрязги?

— Нельзя, — ответил я.

— Как хотите, мистер Арнфельд.

Он поклонился, гордо выпрямился во весь рост и ушел.

Марсиане оказались деликатными жильцами. Они освободили занимаемые помещения и перешли в северное крыло дома, где имелось несколько комнат, которые солдаты оборудовали под кабинеты и общие спальни. За исключением времени, отведенного для еды, они старались не заходить на нашу половину. У ворот и возле северной двери всегда находились часовые, которые медленно шагали взад и вперед. Время от времени на юрких реактивных скутерах прибывали службисты, которые докладывали о чем-то Реджелину. И даже они не создавали большого шума. Марсиане часто сидели в саду или прогуливались в роще, но, завидев нас, с поклоном уходили прочь. Мы никогда не отвечали на их приветствия.

Во многих отношениях они проявили себя довольно заботливыми жильцами. Марсиане договорились об аренде моей земли с теми соседями, которые ее возделывали. Солдаты установили передвижную электростанцию, и мы пользовались электричеством без ограничений. Они нашли людей, которые помогали нам вести хозяйство. Мы разместили эту пожилую пару по фамилии Гус в коттедже для прислуги за особняком. Наши постояльцы щедро оплачивали аренду помещений и оказывали поддержку в финансовых делах. Короче, я ничего против них не имел, за исключением того, что они были марсианами — завоевателями Земли.

Чуть позже возникло несколько неловких ситуаций, связанных с временем для еды. Военный этикет требовал, чтобы Реджелин пользовался столовой, в то время как его подчиненные ели в большой кухне. После двух-трех унылых совместных обедов, проведенных в гробовом молчании с обеих сторон, мы заключили тактичное соглашение: Реджелин ел на час раньше нас. С тех пор мы с ним почти не встречались.

Иногда я даже жалел марсиан. Оторванные от семьи, вдали от родного дома, они день за днем переживали ад земных условий. Я представляю, с каким трудом им приходилось терпеть отяжелевшее тело, атмосферное давление, жару, влажность, ослепительный солнечный свет и крикливую зелень на каждом шагу.

— Несмотря на все это, мы оказались бы в худшем положении при оккупации Марса, — сказал я как-то Крис.

Она нахмурилась. Между изогнутых бровей появились маленькие складки, которые я уже успел полюбить.

— Почему?

— Видишь ли, в случае необходимости они могут жить на Земле без специального снаряжения, — ответил я. — Но помести человека на Марс без скафандра или защитной сферы вокруг него, как он тут же задохнется. Или просто замерзнет после наступления темноты.

— Неужели они там вообще не дышат? — удивленно спросила она.

— Конечно, дышат, — сказал я, — но совершенно по-другому. Марсианские легкие отличаются от наших — это огромная губчатая масса, которая не только поглощает кислород из воздуха, но и с помощью анаэробных бактерий извлекает его из пищи. У них очень странный метаболизм, хотя, наверное, наш обмен веществ тоже кажется им необычным.

Солнечные лучи лились в окно и ласкали волосы Крис. Я откинулся на спинку кресла и, с тоской подумав о сигарете, произнес:

— Они намного крепче нас и стойко переносят лишения. Но благодаря физическому строению мы можем действовать при гораздо большем ускорении, чем они, а это во время войны дает огромное преимущество. — Мои кулаки непроизвольно сжались. — Если бы адмиралу Свейну хватило ума использовать наше превосходство в скорости, мы вообще не имели бы потерь на Троянских астероидах. А это была самая важная битва, и некоторые говорят, что она повлияла на исход всей войны.

— Теперь уже ничего не изменишь, Дейв, — со вздохом сказала она.

Крис проводила большую часть времени с Элис, но ей хватало сил и на хозяйство, и на работу в огороде. Она много читала и любила слушать музыку из нашей обширной подборки дисков. Тихая жизнь пошла ей на пользу; мать и дочь буквально расцвели. Что касается меня, то я не знал, как убить время. Мне хотелось чем-нибудь помочь соседям, но я ничего не смыслил в фермерском деле. И хотя они охотно обучали меня своим премудростям, им не хватало для этого времени. Я совершал длительные прогулки, катался на лошади, бродил по дому и навещал старых друзей. Время от времени меня тянуло в поселок или в Олбани, чтобы немного покутить. Я пытался писать, но из этого ничего не вышло. Да и о чем писать в такие дни?

В конце концов от тоски и скуки мне даже захотелось поговорить с Реджелином. Как-то на прогулке я. шел к роще по заросшей старой тропе. Кругом стояла тишина — лишь шелест листьев и щебет птиц. По мшистому стволу красным огоньком промелькнула белка. А меня терзали тяжелые раздумья.

Ты должен признаться, парень, говорил я себе. Киска для тебя слишком много значит. Если хочешь, можешь назвать это близостью душ, но факт остается фактом: она смелая, верная и интеллигентная девушка, к тому же со временем тебе все равно захочется обзавестись семьей. Вот только, черт возьми, слишком многим она мне обязана! Крис, конечно, не подает виду, но я знаю, что, как бы мы с ней ни дружили, в ее сердце по-прежнему живет Джим Хоторн. А если нет? Не так легко тут разобраться. В своей полумонашеской жизни я видел слишком мало женщин. Откуда мне знать, о чем они думают… Если я попрошу ее выйти за меня замуж, она, скорее всего, согласится, — из чувства благодарности. Крис будет рада, что ее дочь обретет дом и семью… но мне таких отношений не надо. Неужели опять мои джентльменские манеры? Да нет же, черт возьми, просто мужской эгоизм. И мне от него не избавиться.

Я бесцельно шагал вперед, обходя рощу по кругу, как вдруг неожиданно увидел Реджелина. Доверившись тишине и одиночеству, он погрузил лицо в бутоны диких роз, и его высокая чопорная фигура, облаченная в черную форму, выглядела при этом довольно смешно.

Я хотел незаметно уйти, но он поднял голову и взглянул на меня — у марсиан удивительно острый слух в нашей плотной атмосфере. Его лицо, как всегда, оставалось бесстрастным, но колючий резкий смех выдавал смущение.

— Как поживаете, мистер Арнфельд? — спросил он. — Вы застали меня в стратегически слабой позиции.

Я усмехнулся, наслаждаясь егонеловкостью.

— Неужели вашим офицерам не разрешается нюхать цветы?

— О, у нас на Марсе абсолютно иная профессиональная этика» — язвительно ответил он. — Как вы знаете, наш офицерский корпус набирают из древних аристократических семей, Поэтому на нашей планете никого не удивляет, что мы выражаем свои эстетические чувства.

Марсианин коснулся пальцами нежных лепестков.

— Какая изысканность, — прошептал он и громко добавил: — Однако вы на Земле отчего-то считаете, что мужественность должна включать в себя… э-э… некоторое безразличие к подобным вещам.

Я прислонился к стволу и сунул руки в карманы.

— Недаром же ваша цивилизация старше нашей. Хотя некоторые называют ее загнивающей.

Ответ получился немного грубым. В глазах марсианина сверкнули ледяные искорки. Он поклонился и повернулся, чтобы уйти.

— Нет, постойте… — Я импульсивно устремился за ним и даже взял под руку. — Прошу прощения, севни. Судя по тому, как вы утерли нам нос на Юноне, слухи о загнивании преждевременны.

— Я признателен вам за проявленную тактичность, — ответил он.

Эта традиционная марсианская фраза всегда сопровождала принятие извинений.

— Если вы не спешите, мы могли бы присесть, — предложил я, опускаясь на упавший ствол.

Немного подумав, он присоединился ко мне. Мы молча сидели в тени, испятнанной солнечными бликами, а затем он, глядя куда-то вдаль, тихо произнес:

— Да, сорок тысячелетий документально подтвержденной истории — это долгий срок. До вашего появления мы никогда не покидали пределов своей планеты и не имели склонности к техническому прогрессу. Когда вы прилетели к нам, марсианская цивилизация переживала расцвет феодальных отношений. Вы научили нас создавать машины, извлекать энергию из атома; ваши призывы и опыт сплотили нас в Таркет дзу Зантеву, или то, что вы теперь называете Архатом Марса. У нас появились новые цели и новая сила. Наши взгляды устремились к звездам. Юное племя дарило знание своим старшим братьям. Марс многим обязан Земле.

— А теперь вы истребляете нас, — отозвался я.

Внезапно злость оставила меня. Казалось, что время остановило бег, и мы, словно старые товарищи, вспоминали о далеких днях, подернутых дымкой минувших столетий.

— Это вынужденная мера в целях самообороны, — сказал он со вздохом. — Вы первые объявили нам войну.

— После того, как ваш флот захватил Геру.

— Да, мы заняли ее. Мы давно претендовали на эту группу астероидов, с которых получали большую часть тория. Нам пришлось захватить ее. Мы нуждались в опорной базе для защиты своего пространства.

— Давайте не будем ворошить старое, — сказал я. — Это длинная и мерзкая история торговых споров, имперских противоречий и гонки вооружения. В конце концов, нас просто столкнули лбами.

Реджелин покачал головой. Свет дня превращался в его глазах в расплавленное золото.

— Я не могу вот так все взять и забыть, — сказал он. — Я не политик Законодательного собрания и не член Совета лордов. Я боевой командир и, возможно, чего-то не понимаю. Но почему началось это противостояние? Почему отношения между нашими планетами отягощались серией нелепых инцидентов? Неужели нам не хватило бы пространства?

— Не знаю, — ответил я. — Меня это тоже часто сбивало с толку. Конечно, нам говорили, будто все началось из-за агрессивности марсиан, а вам, наверное, твердили что-то похожее о нас. Но потом занавес лжи и пропаганды стал настолько плотным, что, боюсь, мы никогда не узнаем истины.

— И даже при всей этой лжи война могла бы стать короткой, — сказал он. — Почему нельзя было решить все проблемы в одном-единственном сражении, как вы, земляне, делали это в пятнадцатом и восемнадцатом веках?

Я заморгал, удивляясь тому, что он так много знает о нашей истории; мне вдруг стало до смешного ясно, насколько слепо мы отвергали историю марсиан.

— Война оказалась слишком затянутой, зловещей и роковой, — со вздохом добавил Реджелин.

— Да, — согласился я. — Но ведь и пространство велико. Вначале, я помню, происходило не больше одной стычки в год.

— И одной стычки могло быть достаточно, если бы каждая из сторон имела по-настоящему компетентных командиров. Не в моих правилах критиковать начальство, мистер Арнфельд, но вы и сами знаете, как часто наши армии упускали возможность одержать решительную победу. Да если бы мы пошли в атаку после победы на Юноне, а не вернулись домой… — Его кулаки сжались, голос зазвенел. — О, пылающие небеса! Я находился тогда в нашем разведцентре. И мы знали, что можем настичь вашу Третью штурмовую бригаду по ту сторону Венеры. Мы могли бы искромсать ее на куски. И тогда войне пришел бы конец. Но нет, нас вернули на Марс!

— Не у одних вас бывали такие просчеты, — ответил я. — Мы чуть не подняли бунт, когда вашим кораблям позволили уйти со Второй орбиты. И если бы наш адмирал не запаниковал около Марса и не вернул нас назад, если бы мы продолжали бомбардировки ваших городов…

— Кстати, вашей самой ужасной ошибкой стало разрушение Зунета, — мрачно произнес он. — До этого момента мы довольно умеренно выражали свое недовольство и даже смирились бы с полным поражением. Но когда вы превратили в пустыню наш величайший и древний город — гордость всего Марса, — столь отвратительная жестокость заставила нас возжелать крови. После этого Архон и Законодательное собрание единогласно проголосовали за то, чтобы покончить с Землей как угрозой в пространстве.

— Да, нам не стоило разрушать Зунет, — пробормотал я, заподозрив, что ему известно о моем участии в этой операции. — Если бы велась повсеместная бомбардировка городов, то я бы еще понял, а так… одна огромная ошибка.

— К тому же, учтите, — напомнил Реджелин, — мы не склонны к мести. И я думаю, в самом начале мы могли бы остановиться на вашем полном разоружении и каких-нибудь гарантиях возмещения ущерба. Но ваши политики и адмиралы оказались слишком безрассудными. Когда мы прорвали оборону Земли и взяли Луну, они, видимо, поняли, что игра подошла к концу. Они могли бы тут же признать поражение. Но нет, им удалось скрыть истинное положение дел от своего народа, иначе земляне подняли бы мятеж. Ваш Генштаб приказал остаткам флота собраться на земной орбите, чтобы дать последний бой. И тогда у нас просто не осталось другого выбора. Мы захватили ракетные базы ООН и уничтожили вашу оборону. А теперь Марс намерен навсегда подрезать вам крылья.

— Это мне уже известно, — ответил я.

— Четверть нашего небольшого населения погибла, — мрачно продолжал он. — Экономика трещит по швам и стонет под бременем налогов. Народ доведен до нищеты, а развитие расы отброшено в прошлое. Нам потребуются сотни лет, чтобы восстановить былую мощь. О, какая это холодная победа!

Мы долго сидели, не говоря ни слова. Я думаю, нас донимали почти одни и те же мысли. Получалось так, будто против Земли и Марса восстали орды злых гениев и словно какая-то неведомая сила столкнула два наших несчастных мира, вопреки смыслу, желаниям и порядочности. Нас подтолкнули к никому не нужной войне, которая принесла лишь горе и разруху. Впрочем, нечего валить на чертей и дьяволов. Во всем виновата наша собственная глупость, и любые другие домыслы — чистая паранойя. Но разве война не является безумием?

— Как долго вы собираетесь оставаться у нас, севни? — спросил я его в конце концов.

— На Земле? Не знаю. Боюсь, что несколько лет. Реорганизация вашей планеты будет длительным и трудным делом. — Реджелин криво усмехнулся. — И все же вы, побежденные, находитесь у себя дома — вам удобно, вы в безопасности. Вы снова можете начать мирную жизнь по своему собственному усмотрению. А мы, победители, привязали себя к миру, в котором не можем жить. Какая странная война! Какая странная победа!

— Они могли бы прислать сюда и вашу семью, — с сочувствием произнес я.

— О, только не это. Я никогда бы не пожелал такого. Пусть уж они остаются в старом замке на краю Пурпурной Бездны. Пусть они дышат воздухом, который чист и прохладен, пусть собирают колючие соцветия и слушают на закате кристальные колокола далеких песчаных равнин.

Я не видел ничего привлекательного в его мрачном и бесплодном мире, но на всякий случай кивнул.

Он неторопливо начал нащупывать что-то в кармане кителя.

— Ага, вот! Позвольте мне вам их показать. На этой фотографии моя жена и трое детей…

Марсианские женщины похожи на людей еще меньше, чем мужчины, но я постарался выразить восхищение.

— У вас тоже очень привлекательная молодая женщина, — застенчиво произнес он.

— Она не моя, — ответил я и поднялся. — Мне пора возвращаться домой.

Мы медленно шли по тропе, болтая о всяких мелочах. Оказалось, что Реджелину нравилась наша классическая музыка, но при своей занятости он не мог посещать концерты в Олбани. Прежде марсианин пользовался моими дисками, но с тех пор как я вернулся, ему пришлось отказаться от этого удовольствия.

— Так в чем же дело? Можете брать все, что захотите.

— Вы очень любезны, командор, — ответил он.

Я достаточно хорошо знал кодекс чести марсиан, до странности схожий с рыцарскими манерами, и понимал, что он, незаконно называя меня старым воинским званием, выказывает мне значительное уважение.

— Очень жаль, что вы не можете услышать нашей народной музыки. Но я как-то на досуге развлекался тем, что транспонировал некоторые мелодии в ваш диапазон слышимости, и если вам это интересно…

— О, конечно! В доме есть прекрасное фортепиано, к тому же я сам неплохо играю на скрипке. Давайте как-нибудь попробуем.

Беседа перешла на новую тему. Меня поражала его осведомленность в области нашей литературы. Многие книги ставили марсианина в тупик, но он упорно пытался представить себя в образе человека. Я предложил ему несколько книг, а он подсказал мне наиболее удачные переводы марсианской классики, выполненные на английском и португальском языках.

Вскоре мы вышли к лужайке перед домом. Крис играла с малышкой на траве; свет и тени подчеркивали все изгибы ее тела.

Она подняла голову и заметила нас. Реджелин поклонился, но она смотрела только на меня, и в ее глазах появился такой лютый холод, которого я никогда не видел прежде.

— Ну что ты делаешь? — закричала она. — Ее голос переполняла обида.

— А что такого? — запинаясь, спросил я. — Мы просто поговорили. Я встретил севни Реджелина, и он…

— Я это вижу. — Она произносила каждое слово отдельно, с подчеркнутым презрением. — Теперь мне все ясно. Всего хорошего, мистер Арнфельд. Завтра же ноги моей здесь не будет. Благодарю вас за гостеприимство.

— Но послушай, подожди!

Я схватил ее за руку. Она яростно оттолкнула меня.

— Крис! Киска, ты же не можешь так…

Ее губы задрожали, и я увидел в глазах у нее слезы.

— Оставь меня в покое, — произнесла она чуть ли не по слогам.

Реджелин превратился в колонну из черной стали; его длинная тень пролегла между нами темной и узкой полосой. Взглянув ему в лицо, я увидел, что оно стало холодным и невозмутимым. Голос марсианина наполнился сухим треском и походил на щелканье спускового крючка.

— Мистер Арнфельд, примите мои извинения за то, что я побеспокоил вас, но меня к этому побудили служебные обязанности. Что касается записей, о которых мы говорили, не беспокойтесь, я не буду требовать их от вас. Надеюсь, мне больше не придется нарушать покой вашей семьи.

Он поклонился, зашагал прочь и, пройдя мимо отсалютовавшего часового, уединился в своем кабинете. После этого я не видел его несколько дней.

Крис вытерла слезы, извинилась и вошла вместе со мной в дом. В тот же вечер я отправился в поселок и напился до потери пульса.

Глава 4

Не всегда события, меняющие в корне жизнь людей, отмечены особыми приметами. Цепочка бед, которая ныне привела нас к беспомощному ожиданию гибели, началась через пару недель после моей беседы с Реджелином. Как-то раз он сообщил, что у нас будут гости. Марсианин сказал мне это вежливым и холодным тоном, который вошел у нас в привычку. Третьи веки скрывали от меня его глаза.

— Завтра к нам приедут двое гостей. Они пробудут здесь три-четыре дня. Одного из них зовут Дзуга ай Замудринг, он инспектор комендатуры Северной Америки. Второй — какой-то землянин, выполняющий обязанности офицера связи. Поскольку помещения в нашем крыле переполнены, а в вашей части есть свободная спальная, я прошу вас предоставить им эту комнату.

— Но наш договор не содержит подобного пункта, — ответил я таким же натянутым тоном.

— Вам будет выплачена значительная сумма. И я предпочел бы не переносить эту просьбу в разряд требований, мистер Арнфельд.

Конечно, мой голос здесь ничего не решал. В случае отказа он просто приказал бы мне подготовить комнату для приезжих, а это еще больше подорвало бы те тонкие узы взаимной симпатии, которые и без того вот-вот могли порваться. Любезным тоном я выразил согласие и пошел искать Киску. На втором этаже нашего крыла располагались три спальни — моя, ее и одна пустая, которая находилась в конце коридора. Услышав новость, Крис состроила гримасу.

— Прямо у меня под боком, — возмущалась она. — Я бы еще могла согласиться жить рядом с марсианином, но с предателем…

— Некоторым людям приходится сотрудничать с ними, чтобы сохранить на Земле хоть какие-то остатки самоуправления, — устало ответил я. — Если хочешь, мы можем поменяться комнатами.

— Мм-м… хорошо.

Крис потерла подбородок рукой, и по ее глазам я понял, что °на о чем-то задумалась.

— А что представляют из себя эти гости?

— Пара инспекторов. Они проверяют разные районы и готовят сводки коменданту континента. Это очень важные чиновники.

— Ладно, я останусь в своей комнате. — Ее голос стал каким-то далеким и отрешенным. — Мы не будем меняться. — Внезапно ее настроение переменилось, и я снова услышал милый бархатный смех. — Дейв, ты сделаешь кое-что для меня?

— Конечно, — ответил я, а про себя добавил: «Все что угодно, Киска».

В нашем доме имелся небольшой музей семейных реликвий, и оказалось, что она захотела позаимствовать оттуда слуховую трубу моего предка из девятнадцатого века. Крис придумала новую игру для Элис. Я согласился, и она засмеялась, но уже по-настоящему. Киска чмокнула меня в щеку, и мне с трудом удалось удержаться от ответного поцелуя — ничего не поделаешь, братские чувства.

Вечером я заметил, что в душе пропал шланг. Это вывело меня из себя, потому что заменить его было нечем. Я позвал миссис Гус и начал выяснять подробности, но она поклялась, что ничего не знает, и, ворча, начала поиски, которые успехом не увенчались. Вскоре это небольшое происшествие выскочило у меня из головы.

Инспектор появился на следующий вечер. Длинная приземистая машина с ревом промчалась по аллее в сопровождении отряда охранников на реактивных скутерах. Солдаты в легких защитных костюмах держали в руках оружие; очевидно, марсиан не раз обстреливали по ночам из засад. Охрана расположилась в палатках на заднем дворе, а важных особ провели в гостиную. Инспектор — высокий морщинистый марсианин, который, казалось, скрипел от старости, — опирался на руку единственного в его команде землянина. Как потом оказалось, этого полного лысого мужчину средних лет звали Хэлом. Меня и Крис попросили присоединиться к ним, и она, к моему великому удивлению, повела себя с необычайным обаянием, все время улыбалась, смеялась и без устали обносила гостей напитками. Я еще тогда подумал: к чему бы это?

Хэл подарил мне пачку сигарет, которых я не видел несколько месяцев, и поднял бокал.

— Я счастлив, что встретил таких радушных и… умных людей, — сказал он с добродушием старого политика.

Его громкий голос совершенно не соответствовал этой скромной уютной комнате. Семейное предание гласило, что однажды здесь принимали самого Томаса Джефферсона. Я кивнул, изобразив на лице холодную улыбку, но Крис с восторгом поддержала его тост.

— Мы пережили грубую и варварскую войну, — продолжал Хэл, — но теперь, слава Богу, она кончилась, и мы можем начать процесс восстановления. — Он с интересом взглянул на меня. — Мистер Арнфельд, возможно, и вы не против того, чтобы получить хорошую работу. Мы очень нуждаемся в посредниках на оккупированных территориях. — Он прочитал ответ на моем лице и повернулся к Крис: — Мисс… э-э… миссис Хоторн, а что вы на это скажете?

— Боюсь, что нет, — ответила она. — Мне надо приглядывать за маленькой дочкой. Но я представляю, какая это интересная работа.

Тут Хэла понесло. Он рассказал пару непристойных историй, которые явно смутили марсиан, однако они продолжали механически улыбаться. Дзуга произнес лишь несколько слов, а Реджелин говорил не больше, чем я. Беседу вели в основном Крис и Хэл. Это продолжалось вплоть до ужина, на который нас пригласили остаться. Из разговора я понял, что Хэл и Дзуга решили использовать наш дом в качестве своей базы в течение нескольких дней, отведенных для осмотра этого района. Я даже обрадовался, когда пришло время отправляться спать, и нам осталось показать гостям их комнату. Я перепоручил это Крис, и она повела гостей в спальню моих родителей.

Когда чуть позже мы встретились в коридоре, меня удивило ее покрасневшее от ярости лицо.

— Он ущипнул меня, — в бешенстве прошипела Киска.

— Ты сама напрашивалась на это, милочка, — ответил я.

Она очень странно посмотрела на меня и тихо сказала:

— Они закрылись на ключ, но ты мог бы послушать, о чем они говорят.

Я подошел к двери и прислушался. Из комнаты доносилось невнятное бормотание, и мне не удалось разобрать ни слова.

Прошло два часа. Я сидел в своей комнате и читал. В спальне горела только лампа. Теплый ветерок влетал в открытое окно, покачивая шторы. И я настолько увлекся Хаусманом — удивительно прозорливым поэтом в наши дни, — что не заметил, как открылась дверь.

Крис тихо приблизилась ко мне и прошептала:

— Дейв.

Я удивленно поднял голову. Свет лампы вырисовывал на Фоне ночи ее силуэт — маленькое чудо из тканей и мерцавших бликов. Она накинула халат на ночную рубашку, под которой угадывалась стройная фигурка. Мое сердце гулко заколотилось.

— Да? — ответил я.

— Пошли со мной, Дейв.

В ее голосе появились незнакомые напряженные нотки; глаза наполнились испугом.

— Мне хочется… чтобы ты тоже это услышал.

Я встал, по-прежнему думая только о ее длинных локонах, ниспадавших на белые плечи.

— В чем дело? Твои соседи рассказывают пошлые анекдоты?

— Нет, и поверь, здесь не до смеха. — Ее напряженные дрожащие пальцы впились в мою руку. — Я… я подслушала их. С помощью той слуховой трубы. Сначала я хотела сделать это просто из мести. Мне и в голову не приходило, что все так обернется.

Я нахмурился:

— Это очень опасная привычка, Крис.

— Может быть, ты меня все же выслушаешь?

Она сердито топнула ногой, и в ее голосе появилась внезапная настойчивость.

— Они там о чем-то говорят, но это не похоже ни на один земной язык, понимаешь? Это не английский и не португальский… и вообще никакой.

— Наверное, они говорят по-марсиански, — ответил я, пожимая плечами. — А что тут такого?

— Да проснись же, Дейв! — вскричала она. — Я работала в Комцентре. — Крис снова перешла на шепот: — Меня считали там неплохим лингвистом. Я могу говорить на шести земных языках, знаю ваннзару и три других марсианских диалекта, причем понимаю большую часть их слов. Но это что-то совсем иное. Они говорят совершенно по-другому!

Она схватила меня за руку и потащила к двери. Я пошел за ней, почувствовав вдруг какую-то тревогу и неуверенность.

— А если это шифрованный язык? — прошептал я.

Мы вошли в ее комнату. Элис спала в детской кроватке, тихо похныкивая во сне. Я вздрогнул, представив то, что наполняло ее кошмары. Крис достала из-под кровати слуховой аппарат. Она привязала его к концу швабры и надела на узкий конец трубы тот самый шланг, который исчез из душа.

— Теперь все готово, — прошептала она, вытирая со лба капельки пота. — Дальше действуй сам.

Ко мне вернулась решительность. Я перегнулся через подоконник и, взяв швабру в правую руку, поднес трубку к открытому окну комнаты, в которой находились гости. Я прижал раструб шланга к уху и прислушался.

— Таховва шаб-ху гамиль вайчхак.

— Шакхир! Кесшуб умшаш вотиха.

По моей спине пополз холодок. Я тихо выругался и покачал головой.

Этот разговор на неизвестном языке и странное шипение казались нереальными в нашем мире. Но еще больше меня удивили свистящие полутона, какой-то рваный ритм слов, медленное восхождение и резкое ниспадание фраз, утробное бульканье и треск, которые сопровождали звуки. Я знал, что горло марсианина, а уж тем более человека, не могло бы осилить такие слоги.

Как бы там ни было, эти голоса не принадлежали Роберту Хэлу и Дзуге ай Замудрингу!

Я осторожно втащил трубку в комнату. Мои руки дрожали. Не говоря ни слова, мы долго смотрели друг на друга.

— Так кто же они? — наконец спросила Крис. — И какие они из себя?

Элис застонала во сне. Старые дедушкины часы громко отстукивали время, разгоняя ночную тишину.

— Не знаю, — шепотом ответил я.

Она подошла ко мне, и я прижал ее к груди. Крис дрожала так сильно, что я слышал, как стучат ее зубы.

— Мы должны это узнать, — проговорила она сквозь зубы.

— Но как? — Все еще обнимая ее, я старался что-нибудь придумать, но мозги казались заржавевшими шестеренками. — К Реджелину обращаться нельзя. Кто его знает, как он отреагирует, а другой помощи нам ждать неоткуда.

— Надо получить какие-то доказательства, — сказала она испуганным диковатым тоном. — Тогда можно убедить марсиан…

— А если это их секретная новинка? — зашептал я. — Знаешь, так оно, наверное, и есть.

— Мы должны все это разузнать, — не унималась она. — Пойми, здесь Элис, а те… существа… прямо в соседней комнате.

Я целовал ее, слепо и жестко тычась губами в лицо; Крис прижималась ко мне, пытаясь обрести в объятиях былое спокойствие и уют.

— Нам ничего не удастся сделать, — сказал я. — Ничего! Мы бессильны. Но я останусь здесь и буду охранять вас всю ночь.

— Ах, Дэйв…

Я пошел в свою спальню, взял пистолет и вернулся. Мы заперли дверь, я сел рядом с Крис и держал ее за руку, пока она, наконец, не забылась беспокойным сном. Эти странные голоса лишили меня присутствия духа, и в тот момент я мог думать только о том, как нам защититься. Около полуночи желтый прямоугольник света на лужайке исчез — наши гости выключили лампу. Я всю ночь просидел в кресле, проваливаясь временами в короткий сон, из которого меня тут же выбрасывало обостренное чувство опасности.

Прохладный рассвет окутал серой пеленой широкие и пустые поля. Я дождался момента, когда Дзуга и Хэл спустились по лестнице вниз, и только потом отважился выйти. Киска пошевелилась, открыла затуманенные сном глаза, и я склонился над ней, чтобы поцеловать в щеку.

— Они уже ушли, милая. Можешь спать спокойно.

Крис сонно улыбнулась и отвернулась к стене.

Я принял душ, побрился и спустился вниз. Хэл и Дзуга завтракали. Чужак в облике человека, приветствуя меня, лукаво подмигнул.

— Доброе утро, мистер Арнфельд, — весело произнес он. — Вы выглядите немного усталым.

Я молча попробовал отвар из цикория, который мне подала миссис Гус.

— Проходя мимо, мы заметили, что дверь вашей спальни открыта настежь, а кровать не разобрана, — еще раз подмигнув, добавил Хэл. — Везет же некоторым.

— Мистер Хэл, я бы вас попросил… — произнес Дзуга, уязвленный подобной бесцеремонностью.

Я взглянул на них. Какая игра! Какое перевоплощение! Передо мной сидели откормленный грубоватый землянин и мрачный щепетильный марсианин. Совпадало все до мельчайших деталей — изгиб скул, блеск глаз, одежда, голос, манеры. Я даже подумал, а не приснился ли мне их вчерашний разговор.

Нет, не приснился. Голова гудела от бессонной ночи, под кроватью Крис лежала припрятанная слуховая трубка, а Хэл заметил, что я не ночевал в своей комнате.

— Я полагаю, нас не будет весь день, мистер Арнфельд, — сказал Дзуга. — Мы вынуждены закрыть нашу комнату, и я прошу ни при каких обстоятельствах не входить в нее; в противном случае это будет расценено как шпионаж. Мы оставляем там важные документы.

— Можете не беспокоиться, — вяло ответил я.

Мне захотелось выйти на лужайку и насладиться ярким утренним солнцем. Чуть позже ко мне присоединилась Крис. Она села рядом и положила руку на мою ладонь.

— Дейв, нам надо пробраться туда.

— И получить по пуле за подрывную деятельность? — возмутился я. — Довольно глупостей. Это просто какая-то тайная операция марсиан. Забудь о ней. Сегодня ночью мы поменяемся комнатами.

Крис улыбнулась и взъерошила мои волосы.

— Ты такой галантный джентльмен, Дейв, — сказала она. — Прямо как марсианин.

— Их комната должна остаться запертой. Ты меня поняла?

Крис опустила глаза.

— Да, мой повелитель, — скромно и жеманно ответила она.

Ее поведение начинало меня тревожить. Я понимал, что по своей натуре мы оба бойцы, но мой дух познал терпение и осторожность, война научила меня полагаться на расчет и преимущества; ее же, почти неудержимо и часто безрассудно, несло в самое пекло, на мины. Она уже забыла ужас прошлой ночи, по-змеиному выскользнув из объятий страха. После обеда Крис вела себя довольно спокойно, поэтому я поддался приступу усталости и пошел вздремнуть.

Кто-то встряхнул меня за плечо, сон ускользнул, и я, ничего не соображая, сел на кровати. Алые тона полосок солнечного света говорили о том, что близится вечер. Очевидно, я проспал несколько часов. При одном взгляде на бледное лицо Крис меня буквально выбросило из постели.

— О нет, только не это! — застонал я.

Она кивнула:

— Да, я пробралась туда. Не бойся, меня никто не видел. Пойдем! Только быстро. Ты тоже должен на это посмотреть.

Я накинул халат и последовал за ней. Во рту у меня пересохло, тело покалывало от ручейков липкого пота. Ругать ее не имело смысла. Я лишь надеялся, что мне удастся устранить какие-то улики.

Отмычка из семейного музея без труда открыла старый замок. Комната выглядела обычно, кровати были опрятно застелены, все стояло на своих местах. На полу лежал дорожный марсианский чемодан. Крис ловко открыла его, и я увидел несколько смен ничем не примечательного белья.

— Во-первых, здесь нет бритвенного набора, — сказала Крис.

Мне вспомнился выбритый до синевы подбородок Хэла.

— Он мог потерять свою бритву, — ответил я. — Или, возможно, он взял ее с собой. К тому же…

Она открыла верхнее отделение на крышке чемодана. Там находились документы. Я вытащил пачку бумаг, быстро просмотрел ее, стараясь не нарушать порядок страниц, — списки, записи, карты… Шрифт отличался от всего, что я видел прежде.

Ничего подобного на Земле и Марсе не знали. Передернув плечами, я положил стопку бумаг на место и приподнял сложенное белье.

На дне чемодана лежало два пистолета. Вернее, это я решил, что они использовались как оружие. Всю поверхность массивных предметов из синеватой стали покрывали какие-то бугры. Рукоятка, с оттиском странного символа, никоим образом не укладывалась в мою ладонь. Она не подошла бы и для руки марсианина.

— Ну и как? — тихо спросила Крис.

— Ты об этих штуках? Какое-то оружие, — ответил я, кладя тяжелые предметы на место.

— Нет, я говорю о чужаках. Об этих существах.

— Не знаю. Может быть, у марсиан появились союзники с другой планеты?

— Союзники, которые могут принимать облик любого представителя двух наших рас? — В ее свистящем шепоте появились нотки ярости.

— Давай уйдем отсюда, — предложил я.

Мы восстановили порядок, закрыли чемодан и заперли за собой дверь комнаты. Я быстро оделся, Крис подождала меня, а потом мы вместе спустились вниз и направились в гостиную, чтобы отнести отмычку в музей.

Там нас уже поджидал Реджелин. Рядом, покачивая автоматом, стоял один из его охранников.

— Где вы были? — тихо спросил марсианин.

Мне удалось сохранить невозмутимый вид и спокойный тон, но дрожь внутри лишила меня сил.

— Мы отдыхали у себя наверху. Я даже немного вздремнул.

— Мне хотелось бы узнать… — начал он, поглядывая на мою руку. — Это отмычка из вашего музея, не так ли?

Каждое его слово казалось ударом хлыста.

— Я…

— Мы не могли открыть мою дверь, — вмешалась Крис.

— Вы заходили в комнату гостей. — Он уже не спрашивал. Он обвинял. — Грязные шпионы!

Что-то оборвалось у меня внутри. Я не обучался таким делам и, наверное, с самого начала навлек на себя подозрения. Мне нечего было сказать, и в его глазах я прочитал смертный приговор.

— Да, мы заходили туда! — закричала Крис. — И я сейчас расскажу вам, что мы там нашли.

— Мне некогда слушать вашу болтовню.

Голос Реджелина казался сотканным из льда и тьмы.

— С этой минуты я считаю вас арестованными.

— Нет уж, послушайте меня! — взвизгнула Киска. — Это касается и вас, марсиан. Ваши гости вовсе не те, за кого себя выдают. Они не земляне и не марсиане.

Она говорила быстро и путано, резко и судорожно бросая фразы.

Лицо Реджелина оставалось по-прежнему бесстрастным, но пронзительный голос свидетельствовал о сильном волнении.

— Клятва и честь обязывают меня подчиняться вышестоящему начальству. И я представлю им подробный доклад об этом инциденте.

Взглянув на меня, он добавил с ноткой великодушия:

— Тем не менее я буду просить их о снисхождении.

— Неужели вы ничего не поняли? — в ярости закричала Крис. — Да вы просто идиот!

Реджелин повернулся к охраннику и холодно прорычал:

— Зурдет агри.

Он велел увести нас прочь.

Мы сидели в спальне Крис. Она рыдала и прижимала к себе Элис. А я смотрел, как умирает день. Потом Киска утерла слезы и, все еще всхлипывая, повернулась ко мне.

— Прости, — сказала она. — Я втянула тебя в такое дерьмо.

— Не надо извиняться, — ответил я. — Ты сделала все как надо.

Конечно, я врал, но мне хотелось немного ее успокоить.

Один часовой стоял под окном, другой — за дверью; путей для побега не осталось. Я обнял Крис за плечи, и мы сидели так, пока не сгустилась темнота. Около десяти часов вечера дверь открылась. Адъютант Реджелина жестом приказал нам следовать за ним. Мы спустились в гостиную, где нас со всех сторон окружили охранники.

Хэл и Дзуга сидели за столом, Реджелин стоял у окна, а четверо солдат-марсиан напряженно застыли у стены. Желтоватый свет торшера навевал мысли о покое и тепле, но в комнате Царила кладбищенская тишина.

Дзуга повернулся ко мне; его старческий голос задрожал от печали и усталости.

— Севни Реджелин рассказал мне неприятную историю, — тихо произнес он.

— Вам не надо было этого делать, — добавил Хэл, сочувственно покачав головой. — На его лысом черепе заиграли блики света. — Теперь вашему положению не позавидуешь.

— По законам военного времени таких, как вы, без суда приговаривают к смерти, — продолжал Дзуга. — Завтра мы отправим вас в штаб. Конечно, вы можете рассчитывать на снисхождение, но лично я сомневаюсь в этом.

— Еще бы! — с сарказмом воскликнула Крис. — Вы теперь ни за что не оставите нас в живых. Если мы расскажем о вас властям, это будет означать конец для всей вашей шайки. Поэтому вы бросите наши трупы в первой же канаве!

— Миссис Хоторн, я бы вас попросил… — начал Реджелин.

— Можете считать себя покойником, — сказала она ему. — Вы знаете столько же, сколько и мы. Они вас тоже пригласили в штаб, не так ли?

— Мне приказано сопровождать вас, чтобы дать свидетельские показания, — ответил он.

— Этого вам никогда не позволят, — сказала Крис.

— Ваши выводы лишь плод больного воображения, — произнес Дзуга. — Да, иногда мы используем шифры и коды, а в данный момент в нашем снаряжении имеются экспериментальные образцы нового оружия, но ваши Нелепые предположения… это, знаете ли, слишком…

Он махнул рукой, отдавая приказ на ваннзару. Нас, видимо, хотели отвести обратно наверх и запереть там до утра.

Я обычно тяжеловат на юмор, но в тот миг в порыве отчаяния мне удалось выдавить из себя ехидную колкость.

— Вот тут вы плохо сыграли, инспектор, — с усмешкой сказал я. — Ни один марсианский аристократ не отправил бы пленников голодными в постель.

— Ах, мы совсем забыли об этом, — воскликнул Хэл. — Вы получите еду немного позже.

На меня накатило огромное спокойствие. «Ладно, допустим, я передернул с выводами, поверил в совершенно дикую гипотезу, но…

А что мы, собственно говоря, теряем?»

Все предметы в комнате приобрели сверхъестественную четкость. Одним скользящим мимолетным взглядом я быстро оценил ситуацию. У дальней стены стояли четверо вооруженных марсиан, но они не понимали по-английски, а значит, не знали, о чем идет разговор, и, следовательно, не ожидали никаких проблем; торшер находился в трех шагах от меня, чуть дальше сидел Дзуга; французские окна в шести футах открывали путь на лужайку — прямо в темноту. У космонавтов довольно быстрая реакция.

Я захныкал, пустил слюну и раболепно приблизился к Дзуге, с любопытством подметив презрительное выражение, промелькнувшее на лице Реджелина.

— Сэр, мы просто ошиблись, — скулил я. — У нас сдали нервы, и мы загладим свою вину…

— Что сделано, то сделано, — оборвал он меня.

Я схватил торшер и ткнул им, как копьем, прямо ему в лицо. Лампа разбилась, полыхнула дуга разряда, и нас окутала темнота.

— Крис, в окно! — закричал я. — В окно!

Метнувшись вперед, я столкнулся во мраке с чем-то твердым. Реджелин! Мой кулак угодил ему в живот. Он хрюкнул, но успел обхватить меня руками, и мы повалились на пол.

— Беги, Киска! — кричал я. — Беги!

К нам подбежали охранники. Два луча карманных фонарей заплясали по потолку и стенам. И в их свете мы увидели ужасную картину. Дзуга больше не был марсианином.

Он принял свой собственный облик!

Глава 5

Чужак в полубессознательном состоянии растянулся в кресле и стонал. Такие стоны не могли исходить из горла человека или марсианина. Я заметил, что черная форма туго обтянула его внезапно потолстевшее, расплывшееся тело; в треснувших швах виднелась бледная мягкая кожа. На морде торчало огромное рыло, подбородка не было, а на макушке вздымался мясистый гребень. Существо походило скорее на какое-то животное. Электрический разряд разбитой лампы опалил выпиравший лоб, и выпуклые бесцветные глаза таращились на нас из-под пятна обожженной плоти.

Когда луч фонаря настиг меня, я все еще прижимал Реджелина к полу. Солдат пролаял приказ, который я запомнил еще со времен войны. Все кончено — теперь не убежать. Медленно отпустив марсианина, я поднял руки вверх.

Кто-то включил верхний свет. Я увидел Крис, которую держал один из охранников. Парень с трудом отбивался от ее кулаков, ногтей и зубов. Под растрепанными золотистыми волосами виднелось разъяренное личико, стройная грудь вздымалась и опадала от быстрого дыхания. Пусть наша попытка не удалась, но мы боролись до конца…

На миг все замерли, рассматривая тварь, которая скорчилась в кресле. Один из солдат прошептал проклятие, другой осенил себя двойным полумесяцем. В комнате слышалось лишь наше тяжелое дыхание. Из открытых окон доносились звуки ночи.

Хэл в облике небольшого, лысого и упитанного человека с железным спокойствием стоял в стороне.

— Как жаль, — сказал он. — Вы вмешались в дела государственной важности.

Открылась дверь, ведущая в северное, крыло. Марсиане услышали шум в гостиной и вышли посмотреть, что случилось. Хэл прокричал им команду на ваннзару, и солдаты поспешно скрылись на своей половине.

— Но вы тоже один из них, — сказал я.

Он кивнул. Его усмешка напоминала обнаженный клинок.

— Конечно. Мы являемся экспериментальными образцами. Последнее достижение марсианских лабораторий.

Тонкая рука Реджелина потянулась к кобуре.

— Не делайте глупостей, — прошипел Хэл. — Я ваш вышестоящий офицер.

Севни отдернул руку.

Мой ум набирал такие обороты, каких я от него не ожидал. Холодные и ясные мысли проносились, как молнии в небе.

— Хватит заливать, Хэл, — сказал я, но даже в моем напускном спокойствии чувствовалась смутная неуверенность. — Вы такой же марсианин, как и я.

Его глаза сузились, словно он действительно был человеком.

— Немедленно отправляйтесь в свою комнату, — зарычал он.

Я повернулся к Реджелину и сказал:

— Они говорили между собой на языке, которого нет на наших планетах. Они хранят записи с неизвестным шрифтом. У них есть оружие, которого не делают на Марсе. Если бы этих существ создали на Марсе, они стали бы военной тайной высочайшего ранга. И их бы не отправили шляться по этой планете, где с ними может произойти какой-нибудь несчастный случай.

— А вот нас отправили! — огрызнулся Хэл. — Севни, посадите этих землян под арест.

— Если вы сделаете это, — сказал я Реджелину, — то заплатите за ошибку собственной планетой; и к тому же вас тоже убьют.

Охрана по-прежнему держала меня на мушке. Солдаты недоуменно посматривали друг на друга, ожидая приказов.

— Севни! — вскричал Хэл. — Вспомните вашу клятву.

— Клятву верности Архату, — добавил я. — А не пришельцам, которые пробрались в ваши ряды.

Реджелин молчал. Мне показалось, что прошла целая вечность. Его немного вытянутое лицо ничего не выражало, но золотые глаза сверкали огнем. Все ждали от него решения.

Я взглянул на тварь, которая прежде звалась Дзугой ай Замудрингом. Она… Нет, униформа расползалась, и теперь я видел, что это самец. Он начал приходить в себя. Безобразное существо немного выпрямилось. Из пасти вырывалось тяжелое дыхание. Кожа без малейших признаков растительности подрагивала, как белый студень; на круглом звероподобном лице выделялись выпученные глаза. Огромная черепная коробка придавала голове ни с чем не сравнимый вид. Зубы и когти отсутствовали, на каждой руке имелось по семь шишковатых пальцев, а квадратное тело напоминало резиновую куклу без костей. Ростом он был примерно с меня, но, конечно, гораздо шире.

Реджелин вздохнул, вытащил револьвер и отдал солдатам какой-то приказ. Те с заметным удовольствием навели автоматы на Хэла и Дзугу.

— Вы еще пожалеете об этом, севни, — холодно пообещал Хэл.

— Я вынужден связаться со штабом, — ответил Реджелиц. — Вы и… ваш друг находитесь под арестом. — Он повернулся к нам: — Что касается вас, земляне, то до особого распоряжения вы должны оставаться в пределах дома на виду у моих людей. Прошу простить меня, я обязан немедленно доложить о происшедшем.

— А я повторяю, это важная государственная тайна! — закричал Хэл.

— Мой рапорт будет адресован непосредственно коменданту континента, — ответил Реджелин. — Со своей стороны обещаю, что больше вас никто не увидит.

Пленников отвели на верхний этаж и заперли в спальне. Их охраняли четверо солдат. Реджелин дал Дзуге какую-то мазь от ожогов, а потом с моей помощью перенес чемодан чужаков в гостиную. Мы осмотрели каждый предмет.

— Вполне возможно, Хэл прав, и нас расстреляют за чрезмерное любопытство, — спокойно сказал Реджелин. — Тем не менее… — Он с поклоном извинился перед нами. — Прошу прощения за прежнее недоразумение. Вы оказались более дальновидными, чем я.

Крис импульсивно сжала его руку. Марсианин тяжело вздох-пул, отвернулся и ушел в северное крыло.

На всякий случай мы отвели Элис к Гусам, затем вернулись ^в гостиную, немного перекусили и, забыв о сне и усталости, начали ждать. Разговор не клеился; каждый думал о своем.

Около полуночи к нам присоединился Реджелин. Он сел напротив нас; в его глазах сквозило уныние.

— Мне удалось выйти на закрытую линию связи с комендантом. Со мной говорил сам Руани дзу Варек. Он приказал соблюдать абсолютную секретность и пообещал немедленно отправить к нам оперативную группу.

— А он не говорил о том, что это какой-то марсианский проект? — спросил я.

— Нет, не говорил. И это очень странно.

Крис задумчиво посмотрела на Реджелина.

— Если ваш звонок поднял его с постели, нет ничего странного в том, что он немного растерялся, — сказала она. — Наверное, поэтому он и не справился с ролью. Совсем чуть-чуть, но не справился.

Марсианин сжал кулаки.

— Что вы этим хотите сказать?

— Вы сами прекрасно знаете, что я хочу сказать, — жестко ответила она. — Пришельцы умеют принимать любой облик и вид, поэтому, проникая в эшелоны власти, они могут занимать самые высокие государственные посты.

— Эта пара инспекторов не такие уж и важные персоны, — возразил марсианин.

— Скорее всего, они вели наблюдение для своих собственных нужд, — сказала Киска. — Или просто хотели убедиться, насколько успешно продвигаются их военные планы.

— Их военные планы?

— Ах, черт! — воскликнул я. — А ведь все совпадает, верно? Никому не нужная война. Две миролюбивые цивилизации, доведенные до безумия чередой досадных инцидентов. Неумелые действия с обеих сторон, которые привели к долгой, кровавой бойне и почти уничтожили население наших планет. Да, я думаю, они уже несколько десятилетий контролируют правительства Земли и Марса.

— Хорошо, — согласился Реджелин. — Допустим, это действительно пришельцы, которые в обличье марсиан и землян подчинили себе весь цвет наших миров. Но зачем им тогда уничтожать наши расы, — вернее, заставлять нас воевать друг с другом?

— Не знаю. Возможно, они хотят ослабить нас перед вторжением. И может быть, армада с альфы Центавра находится уже в пути.

— О нет! В этом нет смысла! Ваши логические построения просто нелепы.

Марсианин вскочил и нервно зашагал по комнате.

— Поймите, чтобы организовать межзвездное вторжение, раса должна развить свою технологию настолько, что ей уже не понадобится никого завоевывать.

Почувствовав внезапную усталость, я откинулся на спинку кресла и вяло произнес:

— Ладно, пусть будет по-вашему. Но я могу предсказать дальнейшие события. Оперативный отряд передаст вам приказ освободить двух этих тварей. К тому времени Дзуга снова станет Дзугой. Нас троих и ваших четверых охранников ликвидируют, и больше никто не услышит об этом деле.

От непреклонности Реджелина не осталось и следа.

— Я не могу не подчиниться приказам, — застонал он.

— Ну конечно, — со злостью сказала Крис. — И поэтому мы все должны умереть.

— В таком случае отпустите хотя бы нас, — настаивал я. — Дайте нам машину, и мы уберемсяотсюда.

— Мне надо подумать, — хрипло произнес он. — Я еще не решил, что буду делать.

Он снова зашагал по гостиной. Каблуки его ботинок глухо стучали по ковру.

Я склонился к Крис и прошептал, что собираюсь напасть на Реджелина, — связав его, мы могли бы бежать. Я совсем забыл о прекрасном слухе марсиан. Он взглянул на меня с вымученной улыбкой и сказал:

— Не стоит.

Еще через какое-то время, приняв окончательное решение, Реджелин успокоился и расправил плечи.

— В этом деле я на вашей стороне.

Киска подбежала к нему и поцеловала в щеку. Я крепко пожал его руку.

— Только не обольщайтесь, — быстро добавил он. — Прежде всего я марсианин. Если Хэл говорит правду, меня расстреляют как мятежника, но еще до этого нам, по всей видимости, придется забрать несколько жизней. Тем не менее я не могу рисковать — и даже десяток смертей мало что значит в сравнении с той опасностью, которая грозит Марсу изнутри.

Мы наметили несколько планов, но все они не шли дальше бегства; о дальнейших шагах мы еще не думали. Крис вышла из Дома, чтобы взять Элис, а я за это время собрал кое-что из необходимых вещей, уделив основное внимание продуктам. Реджелин приказал подготовить свою персональную машину и передал мне большой сверток банкнотов. Потом мы поднялись Наверх и прошли по коридору к комнате гостей.

Реджелин отправил охранников отдыхать. Возможно, он поступал слишком жестоко, бросая солдат на произвол судьбы, но в любой момент они могли повернуть оружие против нас, поэтому выбора у него не было. Открыв дверь, мы вошли в спальню, и я включил свет.

Хэл по-прежнему сохранял вид человека, а Дзуга восстанавливал марсианский облик. Они вскочили с постелей и замерли, завороженно поглядывая на наше оружие.

— Сейчас вы расскажете нам правду, — сурово произнес Реджелин. — Всю правду.

Лицо Хэла покрыла краска гнева.

— Я уже сделал это, — ответил он.

— Мне доводилось изучать биологию, и я знаю, что революционный переворот в вооружении не происходит за одну ночь, — заявил Реджелин. — Я не верю, что вас создали в какой-то марсианской лаборатории. Вы прилетели из внешнего пространства?

Хэл молча покачал головой. Я понял, что здесь без силы не обойтись, и приготовился выбивать из них ответы. Не знаю, дошел бы я до пыток или нет, но мы опоздали с расспросами.

Как только я двинулся к Хэлу, Реджелин поднял руку.

— Подождите! Я что-то слышу.

Вскоре мы тоже услышали ровный рев ракеты, который, разрывая небо, стремительно приближался к нам. Оперативная группа из штаба!

Но нет… они не могли добраться сюда так быстро. Наверное, Руани позвонил в ближайший гарнизон и потребовал отправить к нам боевой корабль. Видимо, он действительно воспринимал нас как смертельную опасность…

Мы прострелили пришельцам головы, без сожаления избавившись от пары убийц, уничтожавших оба наших мира. Я надеялся, что в момент смерти они изменят свой облик, но с трупами на полу ничего не происходило. «Они даже умирали, как люди», — подумал я с мрачной усмешкой.

— Надо спешить! — закричала Крис.

Реджелин швырнул на пол лист бумаги с отчетом о полученных сведениях. Мы понимали, что это, скорее всего, окажется бесполезным и отряд враждебных пришельцев избавится от всех свидетелей и улик. Но если Хэл сказал правду, документ мог стать некоторым оправданием нашего бунта, и в этом случае власти сохранили бы нам жизни. А может быть, и нет.

Мы с грохотом спустились по лестнице и побежали по аллее. У ворот нас поджидало вытянутое черное яйцо — марсианская машина, оборудованная дизельным двигателем. Крис с малышкой разместились на заднем сиденье, Реджелин и я устроились впереди. Он позволил мне сесть за руль, и мы выехали из усадьбы.

— Куда теперь? — спросил марсианин.

— Попытаем счастья в Олбани, — ответил я. — Нам надо переждать ночь в какой-нибудь дыре.

Мотор взревел. Стрелка спидометра на приборной панели доползла до отметки 200 — двести марсианских миль в час. Ветер с ревом хлестал лобовое стекло, но я слышал безутешный плач Элис и монотонное бормотание Крис, которая успокаивала малышку на заднем сиденье.

Реджелин склонился ко мне.

— С утра за нами начнется охота, — сказал он. — Им известен номер моей машины.

Я кивнул:

— Мы избавимся от нее в Олбани.

Через несколько минут показались окраины города. Я сбросил скорость, и машина с тихим рокотом помчалась по пустынным улицам. Свет луны заслоняли высокие здания; уличные фонари не горели — Земля пыталась сберечь те жалкие крохи энергии, которые у нее еще оставались.

Я остановился на какой-то темной улочке, и мы вышли в ночь. Наши шаги на безлюдных тротуарах звучали громкой гулкой дробью. Мы специально выбрали этот унылый и неприглядный район, в котором обитало все отребье города. Я знал здесь одну гостиницу с довольно сомнительной репутацией, и вскоре мы остановились перед ее тускло-голубой неоновой вывеской. Мои спутники остались на улице, а я вошел в фойе, стараясь зарыться до носа в шейный платок, чтобы скрыть большую часть лица. Сонный клерк поднял голову.

— Что надо?

— Номер на ночь, — невнятно произнес я. — И если можно, побыстрее — меня замучило кровотечение из носа.

Перед тем как войти сюда, я порезал руку и вымочил шейный платок в крови.

Клерк потребовал четверть миллиона, я отсчитал ему задаток и понес чемодан со всем нашим имуществом по темной скрипучей лестнице к потертой двери с номером 18, который он процедил мне сквозь зубы. Заперев дверь изнутри, я спустился вниз по пожарной лестнице и помог остальным подняться в комнату. Киска и Элис тут же заснули на кровати, мы с Реджелином устроились в креслах, но вскоре я сполз вниз и растянулся на грязном полу. Странно, а ведь до этого мне почти не хотелось спать.

Ранним утром мы открыли банку бобов на завтрак и стали обсуждать свое положение.

— К этому времени по всей стране объявлен розыск, — сказал Реджелин. — У вас есть какой-нибудь план действий?

— Надо идти к тем, кому мы можем доверять, — ответил я. — Нам нельзя ограничиться беседой с простым шерифом, марсианским офицером или не имеющими влияния чиновниками. Даже если нам поверят, что уже само по себе маловероятно, сообщение пойдет по инстанциям, и, значит, вскоре его перехватит враг. — Я почесал щетину на подбородке. — Мне бы очень хотелось повидаться с Рафаэлем Торресом. Он мой старый друг, и я знаю, что на него можно положиться. Как полковник служб наблюдения ООН, он имел многочисленные связи с высшими марсианскими чинами. Да, Торрес мог бы здорово нам помочь, но, к огромному сожалению, он находится сейчас в Бразилии.

— А если мы пошлем ему письмо? — спросила Крис.

— Которое обязательно вскроет почтовая служба? Нет, этот вариант отпадает, если только мы не найдем верного человека, который мог бы отправиться в Бразилию и передать письмо ему лично в руки.

Реджелин нахмурился:

— Мне кажется, я могу поручиться за севни Юита дзу Талазана. Он работает в нашем разведуправлении и имеет гораздо большее влияние, чем ваш Торрес. Но он не поверит такой фантастической истории без обоснованных доказательств. Впрочем, я бы и сам не поверил.

— Но если севни Юит работает в марсианском ЦРУ, он, скорее всего, находится в расположении общевойскового штаба Северной Америки, — удрученно произнес я. — С такой же вероятностью он может быть сейчас в той же самой Бразилии. А до штаба полторы тысячи миль.

— Тем не менее…

— Мамуля, я еще хочу кушать, — сказала Элис.

Ее голосок спустил меня на землю и напомнил, в какой чертовски неловкой ситуации мы все оказались.

Обоснованное доказательство. Лучшим доказательством будет только одно — пришелец. Если мы убьем его, он должен сохранить свой облик, хотя, возможно, анатомическое вскрытие выявит какие-то отличия даже у трупа. Хотелось бы мне знать, сколько их теперь на Земле. Неужели любой из нас, землян, может оказаться существом из другой звездной системы? Любой первый встречный — владелец кафе, служащий на станции «Скорой помощи», полицейский на углу или мальчик с велосипедом.

Нет, такого не может быть. Они принимают наш облик по необходимости и в основном заменяют собой руководящий состав — офицеров, титулованных лиц, политиков, крупных бизнесменов и администраторов на ключевых постах. Общество — это огромная машина, и, чтобы контролировать ее, они занимают наиболее важные позиции.

Я интуитивно подозревал, что их численность не так и велика; тем не менее в данный момент они могли отдавать любые приказы, настраивая против нас и людей, и марсиан.

Но в таком случае… пришельцы сосредоточили свои силы в крупных штабах и в наиболее важных службах. И если мы явимся в крепость Руани дзу Варека, он почти наверняка окажется нашим врагом. Значит, нам надо пробраться в Миннеаполис, а заодно сбить со следа погоню, в которой будет участвовать вся страна.

По крайней мере, там нас не ждут. По логике мы должны отправиться на север — в леса. Кроме того, в Миннеаполисе работает Юит, друг Реджелина.

Я поднялся с грязного пола и сказал, что мне пора идти.

Глава 6

Транспорт я взял на себя — Крис и Реджелин были бы слишком заметны в этом районе. Пока марсианин развлекал Киску рассказами о своей семье, я вышел из номера и спустился вниз. Простой костюм широкого покроя оставлял мое лицо открытым, а великолепная погода на улице не давала повода надеть плащ с капюшоном. Мне приходилось полагаться только на то, что большинство людей по своей природе невнимательны. Наверное, поэтому, проходя через фойе, я почувствовал, как по спине пробежали мурашки.

За стойкой суетился новый клерк. Мне не понравился его настороженный взгляд, и я на всякий случай пробурчал через плечо, что вернусь после завтрака. Не хватало еще, чтобы он по ошибке вселил кого-нибудь в мою комнату.

Прежде я довольно часто приезжал сюда, чтобы покутить и на пару часов забыться от горьких дум о смысле жизни и нашем поражении. Перебирая в памяти знакомые улочки, я вспомнил, что рядом с гостиницей находится небольшой гараж, где продавались подержанные машины. Мне еще не доводилось беседовать с его владельцем, но по слухам я знал, что этот молодой парень когда-то воевал в космосе, а теперь, лишившись руки, носил протез. Я застал его в самый разгар работы — он занимался сваркой. Кроме нас, в ангаре никого не было, и у меня даже вырвался вздох облегчения.

Он выпрямился, взглянул мне в лицо, и в его глазах я узнал прищур космонавта, который появляется у всех, кто побывал рядом с заревом лазерных сопел.

— Что вам угодно? — с вызовом и злостью спросил он меня.

— Мне бы хотелось купить небольшой грузовик.

В его взгляде появилось удивление, а чуть позже и затаенная радость. Очевидно, дела у парня стояли на твердом нуле.

— У меня есть пара хороших машин, — ответил он. — Можем выйти и взглянуть, если хотите.

Когда мы выбирались из тени ангара и солнце осветило мое лицо, его глаза превратились в колючие буравчики. Я почти читал его мысли, пока он вспоминал приметы: пять футов одиннадцать дюймов, коренастого телосложения, коричневые волосы, серые глаза, курносый нос, раздвоенный подбородок… Награда…

— В какой части служили?

Мне с трудом удавалось сохранять спокойный тон.

— Сам-то я из Шестой.

— «Шаровые молнии», — тихо ответил он.

— Значит, из Девятой. Хорошая флотилия. Мы вместе сражались на Второй орбите.

— Там я и потерял свой плавник, — произнес он. — А вам, я смотрю… повезло.

— Не очень. И, честно говоря, если я еще немного задержусь в городе, мне вообще будет крышка. Но есть еще хорошие места. И мы еще можем кое-что сделать, чтобы помочь Земле подняться на ноги.

— Возможно, — сказал он с сомнением. — Хотелось бы на это посмотреть, но у меня жена и детишки. Так что мне лучше не дразнить марсиан.

— Да, некоторые так и делают, — согласился я. — Но мудрый человек, которому хотелось бы увидеть лучшие дни, может попридержать свой рот на замке и не ввязываться в чужие дела. Нет ничего хуже жадных подлецов. И тех, кто продает других за награду. Меня зовут Робинсон.

Он усмехнулся:

— Хорошо, мистер Робинсон. Я продам свой фургончик подешевле. Но запомните, он не увезет вас слишком далеко. Теперь не только бензин, но и уголь достать невозможно.

— Ничего, как-нибудь выкрутимся. Я просто обычный парень, которому захотелось поскитаться по свету. И такой, знаете, обычный, что люди часто даже не помнят, как я выгляжу.

— Да, ваше лицо легко забыть. А вот, кстати, и машина…

Мы покончили с делом довольно быстро; битый старый пикап с брезентовым верхом обошелся мне в приемлемую сумму, хотя эта покупка нанесла по нашим финансам сокрушительный удар. Я сгоряча пожал ему руку и почувствовал в своей ладони твердую прохладу пластиковой клешни.

— Удачи вам, мистер Робинсон, — сказал он на прощание.

Я подъехал к гостинице и остановился в подворотне за кирпичным зданием. Место казалось безлюдным, никто за мной не наблюдал, но в любую минуту в окне могла появиться голова будущего свидетеля. Я тихо свистнул, мои спутники спустились вниз по пожарной лестнице и спрятались в фургоне, после чего мне оставалось лишь забрать чемодан и расплатиться за ночлег.

Когда мы выехали из Олбани и помчались в направлении Рочестера, я почувствовал себя заново рожденным. По обе стороны дороги мелькали зеленые поля, старые высокие деревья и дома, омытые солнечным светом. Высоко над головой простиралось голубое небо Земли, и меня распирало от восторга и счастья.

Страдающий одышкой старый пикап вряд ли довез бы нас в Рочестер до темноты, но меня это вполне устраивало. Мы все равно не пробрались бы в Миннеаполис по автомагистралям. Отсутствие горючего, механические поломки и оккупационная полиция, пущенная по нашему следу, — все это делало дальний переезд почти невозможным. Но мы выбрали другой маршрут.

Я сделал небольшую остановку, и остальные пересели ко мне в кабину. Реджелин надел шляпу и один из моих костюмов. На первый взгляд он вполне мог сойти за обычного земного человека. Между мной и марсианином сидела Крис, на ее коленях свернулась калачиком Элис. Нас можно было принять за семью местных фермеров, — вернее, я надеялся на это.

— Мамуля, а куда мы едем? — спросила девочка.

Ветер врывался в окно и ерошил ее прекрасные светлые волосы. Большие зеленые глаза удивленно смотрели на мир, который в этом возрасте прекрасен, как сказка.

— Мы отправились в долгое путешествие, миленькая, — нежно ответила Киска.

— А я могу взять с собой Гоппи?

— Конечно, — ответила Крис. — Куда же мы без него?

Реджелин улыбнулся.

— Кто этот Гоппи? — спросил он. — Твоя кукла?

— О нет, — ответила Элис. — Гоппи— это такое чудовище. У него есть крылья! Он прилетает ко мне, садится на кровать и болтает о всяких вещах. Я всегда зову Гоппи к себе, когда мне становится скучно или одиноко. А вы знаете каких-нибудь чудищ, мистер марсианин?

— Да, нескольких, — серьезно ответил Реджелин. — На Марсе и на Земле.

Крис покачала головой.

— Это какой-то кошмар, — прошептала она, — такой же затянувшийся, с погоней и кровью. А теперь мы едем прямо в паучье логово.

— Может быть, нам лучше оставить вас с ребенком в каком-нибудь укромном месте? — предложил Реджелин.

— А где это место? — со злостью спросил я его. — Кому мы можем доверять? Человек приютит их, а потом испугается и выдаст за награду или чтобы шкуру свою спасти. С развалом средств связи людям не хватает общения, они начинают совать свои носы в дела соседей. И если у кого-то появится незнакомая женщина с ребенком, они всегда будут на виду и станут темой общих сплетен.

Тот парень из гаража как бы совсем случайно рассказал мне о заявлении властей, которое вышло в эфир на рассвете, а затем периодически повторялось по радио и телевидению. Нас троих, живых или мертвых, разыскивали за мятеж, убийство и заговор. Нас представили психически ненормальными больными с маниакальной идеей, на которую никто не должен обращать внимания. За любую информацию предлагалась значительная награда — сто миллионов долларов ООН, которые при желании могли быть переведены в твердую валюту Марса. Вскоре на каждом углу появятся объявления и афиши с нашими фотографиями и приметами.

Крис тихо присвистнула, услышав эту новость.

— Значит, они решили выставить нас психами! — На ее лице появилась обиженная улыбка. — Никогда не думала, что буду так много стоить для кого-то.

— Для меня ты еще дороже, Крис.

Я похлопал ее по руке, и она как-то странно взглянула на меня.

Лицо Реджелина исказилось в гримасе отчаяния.

— Когда моя семья услышит об этом…

Он покачал головой и погрузился в тяжелое раздумье.

Ближе к вечеру мы услышали сирену. Проезжая через небольшой городок, я увидел, как из переулка выскочила и помчалась за нами полицейская машина. Мое сердце неистово застучало.

— Пригнитесь! — закричал я. — Пригнитесь и не высовывайтесь!

Крис и Элис сползли на пол. Реджелин распластался на сиденье. Я накрыл его одеялом и положил рядом с собой пистолет. Сирена завыла громче, синяя яйцеобразная машина начала прижимать меня к обочине.

Я остановился и выглянул в окно, рассматривая мужчину, который выбрался из автомобиля. Его напарник в кабине нацелил на меня пистолет-пулемет. Оба полицейских оказались из наших — простые симпатичные парни с зеленых долин Земли. Мой голос прозвучал слишком напряженно:

— Что случилось, офицер? Я нарушил правила движения?

— Мы проверяем все машины. Таков приказ.

Он склонился к окну, дуло его револьвера почти касалось моего виска.

— Постарайтесь держать обе руки на рулевом колесе.

— Да за кого вы меня принимаете…

Он взглянул мне в лицо, и я увидел, как отвисла его нижняя челюсть.

— Ну-ка, выходи, — тихо произнес он. — И выходи с поднятыми руками.

— Но я не…

— Мы вынуждены задержать вас до выяснения личности. Руки на голову, мистер, и быстро из машины!

Мое терпение лопнуло.

— Что, офицер? — спросил я тусклым голосом. — Выслуживаешься перед марсианами?

— Так это точно вы…

Они упустили свой шанс. Я действовал, не задумываясь. Моя левая рука молниеносно опустилась на его револьвер, отвела ствол в сторону и обхватила запястье; правая рука приподняла пистолет. Я выстрелил, и его голова разлетелась на куски прямо передо мной.

В тот же миг из-под одеяла выбрался Реджелин. Бросившись ко мне на колени, он несколько раз выстрелил в парня, который сидел в полицейской машине. Тот огрызнулся короткой очередью, а затем упал на сиденье и медленно сполз на пол. Если пуля от «магнума» попадает в цель, одним трупом на свете становится больше.

Мы вышли из машины. Вокруг нас раскинулись пустые поля. Сквозь небольшую рощу белыми пятнами проглядывали дома; солнечный свет казался слишком ярким и горячим; на дороге виднелись кровь и брызги мозгов. А где-то совсем рядом чирикал дрозд.

— Простите меня, парни, — прошептал я мертвым полицейским. — Простите, если можете.

Крис плакала — без истерики, но тихо и безнадежно. Она прижимала голову дочери к груди, чтобы Элис не видела кровавого зрелища. Реджелин и я усадили мертвых в машину и вытолкали ее на обочину. Марсианин тщательно вытер с меня размозженную плоть, мы перенесли боеприпасы в наш пикап и отправились в путь.

Чуть позже Крис взглянула на меня и коснулась ладонью моего рта. Ее холодные пальцы немного дрожали.

— Дейв, ты ранен? — спросила она. — У тебя течет кровь.

— Наверное, слишком сильно прикусил губу, — ответил я сухим, невыразительным голосом.

— Это не убийство, Дэвид, — сказал Реджелин. — Это война!

В первый раз он назвал меня по имени.

— Сомневаюсь, что здесь есть какая-то разница, — проворчал я.

Мы свернули с шоссе и помчались по пыльной сельской дороге, пламеневшей красными искрами в лучах заходящего солнца. Реджи и я почти не говорили, а Крис все время о чем-то шепталась с Элис, стараясь поддерживать у малышки хорошее настроение. Когда вокруг стемнело, мы остановились перекусить, а затем снова двинулись в путь.

Озеро Онтарио тихо серебрилось под луной, синеватую тьму нарушала лишь рябь холодного света. Волны лениво вылизывали берег, а над головой величаво сияли звезды.

— Мне приходилось бывать в этом районе, — сказал я друзьям. — Скоро начнутся курортные поселки. А не так далеко находится кемпинг с яхт-клубом.

Мы с грохотом въехали в засыпавший городок — небольшое местечко, где под деревьями виднелись пластиковые коттеджи и газоны, сверкавшие росой в молочном лунном свете. В некоторых окнах мелькали огоньки керосиновых ламп; у властей Земли не хватало ни времени, ни средств, чтобы восстановить электростанции; это, очевидно, были дома постоянных жителей. Мы свернули в гавань и с удовольствием размяли кости после долгой езды в маленькой тесной кабине. Мышцы живота по-прежнему побаливали от напряжения.

Прогуливаясь по настилам доков, я выбрал для нас яхту — красивое судно, которым, видимо, очень гордился бывший владелец. Мне даже стало его немного жаль.

Пока Крис и Реджелин делали необходимые приготовления, я отогнал пикап из города и выбрал тихое место у пустого дома, где заросшая травой лужайка плавно спускалась к озеру. Переключив управление на автоматический режим, я направил машину в воду и выскочил из кабины. Если мой приятель из гаража позаботился о починке водоотталкивающего экрана, то до остановки двигателя пикап мог уйти на порядочную глубину. И к тому времени, когда кому-то удастся проследить наш путь — а похитителей яхты не обязательно посчитают сошедшими с ума убийцами, — все следы и улики исчезнут.

Я вернулся в яхт-клуб и взобрался на судно. Мы отчалили от берега, поймали в парус бриз, задувавший с суши, и отправились в плавание.

— Могу я узнать, куда вы нас повезете? — спросил Реджелин.

— Прямо в Дулут, — ответил я, — если только канал Святого Лаврентия не пострадал при бомбардировке. На озерах теперь почти нет движения, а значит, не будет ненужных встреч, да и о горючем не надо беспокоиться.

Мне досталась первая вахта. Крис и Элис заняли единственную койку в каюте. Реджелин завернулся в одеяло, лег на полу и тут же заснул. Несмотря на напускную браваду, он здорово Сдал — земная гравитация изматывала его до предела. Я сидел у румпеля, перебирая в одиночестве мысли, образы и воспоминания. Прошло около часа, потом дверь небольшой каюты открылась. Крис тихо вышла на палубу и села рядом со мной.

— Не могу заснуть, — сказала она. — Ты не хочешь поговорить со мной, Дейв? Я чувствую себя ужасно тоскливо.

— Давай поговорим, — согласился я.

Она посмотрела на небо, где, сунув нос под лапу, дремала Большая Медведица, где туманность Андромеды казалась невообразимо далеким завитком серебра и среди созвездий бледной рекой струились скопления солнц галактического пояса.

— Интересно, с какой звезды они прилетели? — прошептала она.

— Об этом можно только гадать, — ответил я. — Вселенная такая большая.

— Большая и холодная, — поежившись, добавила она.

Я обнял ее за талию и притянул поближе к себе.

— За себя-то я не боюсь, — ответила она жалобным и тоненьким голосом — голосом ребенка, в котором чувствовался стон непонятной боли. — Слишком много пришлось пережить за последний год, чтобы бояться судьбы и смерти. Но Элис… она все, что у меня осталось.

Мне захотелось взять ее на руки.

— Знаешь, Крис. Я тоже не герой. Но не мы заварили эту кашу. И если честно, то я не столько спасаю Землю, сколько собственную голову. Боюсь, что Реджелин среди нас троих единственный альтруист.

— Он… хороший, — сказала она. — Я даже не знала, что марсиане могут быть такими чуткими людьми. — В ее голосе вдруг послышалась ярость. — Но эти твари рассорили два наших мира! Это они заставили нас убивать друг друга.

— Возможно, им просто некуда деться, и они пошли на это ради жен и детей, — ответил я. — Война всегда была мерзким и пакостным делом.

Крис удивленно посмотрела на меня и спросила:

— А в тебе когда-нибудь просыпается ненависть?

Я только пожал плечами:

— Конечно. Но мне удается отогнать ее прочь. Побывав в космосе, человек меняется. О чем там только не передумаешь… И вещи больше не выглядят такими простыми, как тебе бы этого хотелось.

— Дейв, если бы каким-то чудом мы добились успеха… если этих чудовищ можно каким-то образом разоблачить и победить… что тогда?

— Не знаю. Мне кажется, Марс упростил бы для нас условия мира. Они, конечно, не отказались бы сразу от контроля за ситуацией, но дали бы нам возможность отстроиться. А через несколько лет два наших мира могли бы организовать межпланетный союз типа ООН. По крайней мере, появилась бы какая-то надежда.

— А ты… что делал бы ты?

— Так сразу и не скажешь. Скорее всего, пошел бы в ракетостроение. Ты даже не представляешь себе, какая это огромная область для исследований и развития. А возможно, я бы вернулся домой и попробовал писать по-настоящему. Мне очень хочется поведать людям о тех мыслях, которые одолевают человека среди звезд, и рассказать всю историю космоса.

— А ты хотел бы когда-нибудь иметь семью?

— Да, — прошептал я и заставил себя рассмеяться. — Если хочешь, можем вместе подумать над этим.

— Знаешь… — Она замолчала, а затем тихо и очень нежно добавила: — Мне кажется, я бы не возражала.

Вскочив на ноги, я едва не врезался головой в конец румпеля, который выпустил из рук.

Наверное, не стоит описывать все детали нашего путешествия. Это была странная и невыразимо счастливая интерлюдия. Солнце, дождь и ветер, сияние озер, зеленые леса на берегах, а вокруг, словно крепостные стены, — безмолвие и одиночество… Нам приходилось экономить запасы еды, мы жались друг к другу от холода и сырости во время дождей, нас трепали колючие ветра, но радость зарождавшейся любви дарила веру и силы. Нас швыряло на волнах, страх сжимал сердца при виде редких самолетов над головой, и каждый день приносил все новые и новые неудобства, но нам хотелось, чтобы это плавание длилось вечно.

Реджелин тактично притворялся слепым и глухим и большую часть времени проводил с Элис, развлекая ее играми. Иногда он присоединялся к нашим разговорам, но чаще Крис и я оставались вдвоем. Мы вспоминали прошлое, и годы юности проносились перед нами — такие же яркие и нереальные, как солнечный свет или унесенные ветром облака. Нашу жизнь с двух концов сжимала тьма безысходности, но мы жили этими краткими мгновениями, мы держали их в руках, и они казались нам вечностью.

Через две недели плавание подошло к концу, мы посадили судно на прибрежную гальку у северных пляжей Дулута и побрели по берегу к лесу. Нам пришлось спать на сосновых ветках, в густой чаще, где ветер всю ночь шептался с деревьями. Птица счастья вырвалась из рук, и на следующий день мы отправились в новую столицу Северной Америки.

Глава 7

Дулут стал оживленным портом, но после разрушения Чикаго он не выдерживал нагрузки, и верхние среднезападные города, избежавшие бомбардировок, все равно были обречены на скорое вымирание. Мы обошли порт стороной и начали пробираться в глубь страны, путешествуя по пустым дорогам и ночным полям, пока над нами сияли безжалостные звезды. Днем мы прятались в рощах, стогах сена и пшеничных полях. В отличие от восточных районов, фермеры здесь почти не страдали от беженцев из городов. Мне без труда удавалось выпрашивать у них еду для нашей группы — со своими запасами мы расправились еще на яхте.

Сиамская пара Миннеаполис — Сент-Пол приобрела после третьей мировой войны исключительное значение и превратилась в транспортный узел для быстро набиравших силу воздушных перевозок; однако уже через десяток лет технология сделала такие центры ненужными, и сдвоенный город, с второстепенным космопортом и причудливым промышленным комплексом, остался величавым пережитком прошлого. Учитывая его уцелевшие строения и выгодное местоположение в центре охраны, марсиане решили разместить в Миннеаполисе свой континентальный штаб. Крис и я здесь прежде не бывали, но Реджелин знал город довольно хорошо, поэтому, несмотря на мрачный юмор ситуации, мы полагались теперь на его руководство.

Переход от Верхнего озера к Сент-Полу занял неделю. Мы остановились в небольшой роще, чтобы привести себя в порядок, помыться и постирать в реке нейлоновую одежду. Вскоре Крис и я выглядели, как обычная городская пара. Достав из своего узла форму, Реджелин полдня драил и высушивал еб, пока пластиковая ткань, с засиявшим серебром на черной поверхности, не стала соответствовать его понятиям о воинской опрятности.

— Сейчас мы временно рассредоточимся, — сказал он. — Если кто-нибудь из нас не дойдет до места встречи, остальные должны продолжать борьбу.

В его словах звучала решимость, в шестипалом рукопожатии чувствовалась твердость намерений. Я восхищался им, поскольку самого меня переполняла тупая безнадежная боязнь, или, вернее, разбитая вдребезги храбрость, которая толкала вперед лишь потому, что ничего другого не оставалось.

Присев в высокой траве, мы следили за его фигурой, уверенно шагавшей по шоссе. Чуть позже с севера показался марсианский грузовик; Реджелин жестом приказал водителю остановиться и хладнокровно залез в кабину. Ему не требовалось никаких объяснений, если только там, конечно, не находился другой офицер.

— Счастливчик, — прошептал я.

— До тех пор, пока его кто-нибудь не узнает, — ответила Киска.

Мы отправились в путь на закате — мужчина, женщина и ребенок. К полуночи нам удалось добраться до темной Линдел-авеню в северном жилом районе города. На углу Бродвея царило оживление: из нескольких открытых баров раздавалась музыка, время от времени по улице проезжали машины. Мое сердце дрогнуло, когда я увидел марсианина, стоявшего на углу с блокнотом в руках. Крис втянула меня в темную подворотню; ее рука в моей ладони казалась кусочком льда.

— Давай обойдем квартал вокруг, — прошептала она.

— Нет, от всех не спрячешься, — ответил я сквозь зубы. — Он следит за порядком, и это, видимо, ему уже надоело. Скорее всего, парень записывает номера машин. Идем.

Мы прошли мимо него. Желтые глаза безразлично скользнули по нашим фигурам, и постовой снова перевел взгляд на дорогу. Для необученного марсианина все люди выгладят на одно лицо. Вот мы и решили полагаться на этот факт.

Кто нам только ни встречался на пути: по улицам шагали патрули, группа пьяных наемников горланила одну из своих непонятных баллад, мимо нас со скучающим лицом прошел молодой солдат. Всего в нескольких шагах проносились машины и грузовики, рычали огромные бронированные чудовища, стволы которых напоминали рога. Временами над головой с ревом пролетали самолеты и, подвывая, шли на посадку. А когда мы оказались в районе железнодорожной станции, я увидел марсианских солдат, сновавших среди домов, в которых размещались военные казармы. С каждой минутой их становилось все больше и больше. Мне не передать своих чувств, возникших при виде этого странного зрелища, — нечеловеческие головы в шлемах, высокие худые фигуры, а вокруг потрепанная жеманная невзрачность небольшого провинциального города. И эта картина стала для меня символом всей оккупации.

Мы свернули на Седьмую улицу и, ориентируясь по иллюминации деловой части города, прошли через опрятный район многосемейных домов. Я знал, что вскоре здесь появятся трущобы.

Станция располагалась на сравнительно небольшой площади и занимала около десяти кварталов, ограниченных складами, дешевыми гостиницами и фабриками. Реджелин назначил встречу в гостинице «Космопорт», которая находилась всего в трех кварталах от общевойскового штаба. Мы вошли в темный вестибюль и направились к стойке.

— Комнату на двоих, — сказал я.

Разбуженный клерк сонно приподнял голову и, с трудом различая меня, ворчливо ответил:

— Прошу прощения, мистер, но наше заведение забито под завязку. Сами понимаете, кругом одни марсиане.

— Ну вот, — с кривой усмешкой прошептала Крис. — Опять непредвиденное осложнение.

— Послушайте, — возмутился я, — мы только что приехали из Де-Мойна и едва не валимся с ног. Мы обошли уже несколько гостиниц, и нам везде отвечают отказом. У меня жена и ребенок— поимейте сердце!

— А я вам говорю, у нас перебор, — сердито ответил клерк. — Даже ванные заняты.

На стойке передо мной лежал журнал регистрации. Я быстро взглянул на список жильцов и выбрал первую попавшуюся фамилию — Фред Геллерт из Дулута.

— Ну и чудеса! Да ведь здесь живет мой старый приятель! Кто бы мог подумать!

От усталости мой возглас прозвучал слишком невыразительно, но я попытался скрасить это улыбкой.

— Мистер Геллерт, видите? Если бы я знал, что он живет у вас, нам не пришлось бы таскаться по улицам ночью. Он потеснится, можете не сомневаться.

— Это проблемы вашего друга, — пожимая плечами, ответил клерк.

Его безразличие казалось почти осязаемым — еще одна сломанная душа на лике униженной Земли.

— Ключа на доске нет, значит, он в номере.

— Тоща мы пойдем посмотрим. И знаете…

Я положил на стойку несколько оставшихся тысячедолларовых купюр.

— Меня зовут Робинсон. Джеймс Робинсон. Я позвоню вам сверху, если мы договоримся. И не забудьте вписать мое имя на номер Геллерта. Видите ли, я ожидаю одного посетителя.

В каждом коридоре стояло по три-четыре группы марсиан, но отступать было поздно. Не смея поднять глаза, мы быстро поднялись на третий этаж. Я заметил, что здесь в основном живут солдаты срочной службы — рядовые и сержанты. Высший офицерский состав занимал большие отели, а офицеры среднего звена размещались в частных домах. Я видел спокойные, почти флегматичные лица охотников и крестьян со дна высохших морей и каменистых холмов. Мы слышали обрывки их песен, похожих на жалобный плач и причитания.

В какой-то момент коридор опустел, мы остались одни, и я громко постучал в дверь Фреда Геллерта.

— Дейв, — зашептала Киска, — не сходи с ума. Он нас не впустит, а лишний шум привлечет к нам внимание…

— Мы договорились с Реджи встретиться в этой гостинице, — раздраженно ответил я. — И теперь уже поздно что-нибудь менять. Если он не боится в открытую ходить по городу, то и нам не мешало бы…

— Да? Кто там? — раздался брюзгливый полусонный голос. Дверь со скрипом отворилась. — Эй, черт бы вас побрал! Что вы себе позволяете?

Я молча вошел в номер, и мой пистолет уперся в живот Фреда Геллерта. Крис закрыла дверь и, с тревогой посматривая на нас, усадила дочку на кровать.

— Только без криков и шума, — сказал я ему. — Мне не хотелось бы вас убивать, но, если потребуется, я сделаю это, не задумываясь.

Он удивленно щурил на меня глаза. Ничем не примечательный мужчина — небольшого роста, полный, с всклокоченными волосами песочного цвета, которые растрепались после сна. На розовом полушарии живота широко распахнулась пижама. Однако, судя по тому, как быстро он пришел в себя, от него можно было ожидать внезапных и решительных действий.

— Неужели это вы? — воскликнул он. — Тот самый Дэвид Арнфельд!

— Тот самый, — ответил я, кивнув головой. — Мы проведем здесь всю ночь. Возможно, ваша комната понадобится нам и утром. Вас никто не тронет при условии, что вы не будете создавать проблем. Если вы хотите сходить в туалет, то лучше сделать это сейчас, потому что мы на какое-то время вас свяжем и вставим кляп.

Разорвав простыню на полосы, я старательно связал нашего пленника, тщательно проверил узлы и уложил его в углу комнаты — освободиться он не мог. Крис позвонила клерку, а затем переодела Элис. Они забрались в постель и заснули.

Я прикрыл глаза, но забытье не приходило — сказывалось напряжение последних часов. И тогда, сев рядом с Геллертом, я рассказал ему всю историю, не ожидая веры, не ожидая помощи. Мне просто хотелось, чтобы люди узнали правду о пришельцах, чтобы они разнесли эту весть по свету, и, может быть, тогда какие-то слухи о них сохранились бы и после нашей смерти. В какой-то миг мне захотелось узнать, почему он оказался в городе, — скорее всего, ему достался один из тех жирных постов, которые марсиане предлагали людям, — но я почувствовал себя слишком усталым, чтобы задавать вопросы и выведывать планы. Липкие пальцы сна закрыли мне веки, и я задремал.

Меня разбудил стук в дверь; сон растекся, как пролитая вода. Сжимая в руке пистолет, я выглянул в коридор. Там стоял Реджелин, высокий и черный на фоне тусклого света. Я втащил его в комнату и растолкал Крис, смягчив ее ворчание легким поцелуем. Реджи пристроил свою длинную фигуру в кресле, устало вздохнул и вопросительно взглянул на связанного Геллерта, Я объяснил ему нашу ситуацию.

— Хорошая работа, — сказал он, и на секунду его лицо скривилось в усмешке. — Что касается моих приключений, дела складываются довольно неплохо. Здесь так много марсиан, что мне оставалось лишь смешаться с толпой. Я отправился прямо в Фошей Тауэр, где располагается штаб национальной армии, и просмотрел там адресную книгу. Потом мне удалось поболтать с милой девушкой у коммутатора, которой польстило внимание марсианского офицера. Мы немного погуляли, выпили кофе, и я получил приличную информацию о руководящем составе.

Крис нахмурила брови.

— Вы меня начинаете удивлять, — сказала она.

— Да, оказывается не все ваши соплеменники питают к нам ненависть, — ответил Реджелин. — Те, кто не очень сильно пострадал от войны и ее последствий, а сейчас получили хорошую работу и паек, справедливо решили, что с нами можно как-то уживаться… Тем не менее мне повезло, что никто из землян обычно не может отличить одного марсианина от другого. — Он склонился вперед и сцепил руки. — Итак, мы хотели найти марсианского офицера, который оказался бы пришельцем и которого мы могли бы захватить для демонстрации и доказательства. Мне кажется, я обнаружил возможную жертву. Йоак Аландзу ай Кромта, адъютант коменданта Руани, заведует архивом и отчетами инспекционных пар. В его распоряжении находится вся штабная документация регулярных оккупационных властей. Короче говоря, он получает всю информацию с этого континента и помогает соотносить ее с данными, которые поступают из остальных частей планеты. Это очень выгодная для пришельцев должность. Чуть позже я узнал, что Аландзу очень молчаливый и неприветливый офицер, который никогда не отдыхает или, возможно, отдыхает только в своем кругу; причем о судьбе его предшественников никто ничего не знает — а это показалось мне решающим аргументом. Моя новая подружка разузнала для меня его координаты — люкс под номером 1847 в отделе «Нью Дикмен». У него есть телохранитель, который, без всяких сомнений, тоже является пришельцем. Но у нас есть преимущество — они не ожидают нападения.

— Мы отловим их и позвоним твоему другу Юиту, чтобы он приехал взглянуть на доказательства, — с воодушевлением произнес я. — Пока все идет хорошо. А как мы заставим Аландзу изменить свой облик?

— Как?.. — На губах Реджелина промелькнула легкая усмешка. — Ты можешь еще раз ткнуть лампу в его лицо.

Я ощутил дрожь азарта. На страх и сомнения не оставалось времени. Подарив Киске долгий поцелуй, я вышел вслед за Реджелином из комнаты. Мы выбрались на улицу, и, следуя нашему уговору, он зашагал немного впереди.

Время близилось к трем часам ночи. Темнота и молчание, как безмолвный океан, накрыли город. Несколько фонарей, словно одноглазые великаны, сияли на Хенепит-авеню, изредка по ее пустой полосе проносились машины, а вдали, почти на грани видимости, в пятнах света мелькнула пара марсианских патрульных. У меня появилось ощущение чего-то огромного вокруг, и казалось, что спавший город, этот единый монолитный организм, вдруг сжался от страшного кошмара и почти готов издать отчаянный вопль, с которым придет пробуждение.

Вскоре мы увидели тускло-голубое сияние «Нью Дикмена», до которого оставалось полквартала. Свет неоновых огней поблескивал на шлемах двух солдат, охранявших вход отеля. Небрежно отмахнувшись в ответ на приветствие, Реджелин прошел мимо них и исчез внутри. В такой темноте узнать его было невозможно. Надвинув шляпу, я прокрался по Хенепит, а затем свернул в туннель, который заканчивался на стоянке заднего двора. Стоянка наверняка охранялась, но выбирать не приходилось. Я вошел во внутренний двор отеля.

— Эй, ты! Стоять на месте!

Команду произнесли с неописуемым акцентом. Я обернулся и увидел двух солдат, которые подходили ко мне. Судя по автоматам, болтавшимся на боку, они ничего не подозревали — да и что мог означать для них один бродяга? Я двинулся к ним, покачиваясь, словно пьяный, и, когда высокие черные силуэты в металлических шлемах оказались рядом, мое тело сжалось, как пружина.

— Вы меня? Что надо, парни? — спросил я хриплым голосом и еще раз покачнулся. — Мне приказано везти енерала. Енерал велел приготовить машину, а он шутить не любит…

— Тебе уходить, — приказал ближний из них.

Очевидно, он знал по-английски несколько слов. Солдат схватил меня за руку и попытался оттащить обратно к въездным воротам.

— Уходить… давай-давай.

Я нанес удар; ребро моей ладони врезалось в его горло — а это смертельный прием, если вы имеете какой-то навык. Он со всхлипом упал и с шумом распластался на асфальте. Я сделал Другому подсечку, толкнул его в грудь и, когда охранник повалился на землю, добил его ударом ботинка в висок. Мне не хотелось их убивать, но в таких делах ничего наперед не скажешь.

Я побежал. Если кто-нибудь из марсиан услышал шум, через несколько секунд здесь появятся солдаты. Пара охранников у туннеля теперь не в том состоянии, чтобы говорить или тыкать пальцем в мою сторону. И нападение на них, скорее всего, посчитают бессмысленным актом мщения, — вернее, мне хотелось надеяться на это.

Проскользнув между машинами, я добрался до пожарной лестницы, затем, подпрыгнув, уцепился за нижние ступени и полез вверх. С мимолетным юмором висельника мне подумалось, что где-то в душе у меня кроется необъяснимая тяга к пожарным лестницам. Но на этот раз я не поднимался по ступеням, как принято говорить в народе, а плавно перетекал по ним.

Когда мне удалось добраться до седьмого этажа, внизу началась какая-то суета. Я замер; к тому же мне все равно требовалось перевести дыхание и унять боль в легких. Луч фонаря скользнул по пролету, на котором я лежал. Тело сжалось в ожидании раздирающего шквала пуль, но меня спасли темная одежда и неподвижная поза.

Планируя операцию, мы не договаривались о времени. Сначала в люкс под номером 1847 должен войти Реджелин, потом я… а что дальше? Мне предстояло стать второй волной атаки — на случай, если это понадобится. Я лежал, прижимаясь к мокрому от росы железу, и думал о том, что мое участие в общем-то бессмысленно. Если Реджи удастся войти в номер, можно считать, что мы свое дело сделали. И вряд ли Аландзу что-то заподозрит, когда голос марсианина окликнет его и сообщит о срочном донесении. Пришелец откроет дверь и увидит перед собой ствол оружия… Но вот потом, если помощь не подоспеет вовремя, возможно, придется принимать бой. И тогда потребуюсь я.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем суматоха внизу начала утихать. Я встал на четвереньки и полез дальше, надеясь, что марсиане в пылу суеты не услышат тихого поскрипывания ступеней. Восемь, девять, десять… Неужели только десятый этаж? А если я сбился со счета? С моих уст слетело беззвучное проклятие.

Семнадцать, восемнадцать. Мои колени были ободраны и стерты до крови. Я открыл дверь и шагнул в тускло освещенный коридор. Комната рядом со мной имела номер 1823, — значит, я не ошибся в счете.

Я крался на цыпочках по пустому коридору, изредка посматривая на двери с номерами. Вот сюда, теперь за угол… У порога люкса с номером 1847 виднелась тонкая серебристая полоска света. Видимо, Реджелин уже там и держит чужаков под прицелом. Наверное, он волнуется и гадает о причинах моей задержки.

Я замер. Тело подрагивало, нервы едва не лопались от напряжения. Во мне зародилось кошмарное предчувствие, но для мелодрам не оставалось времени. Хотя постой-ка, мистер Арнфельд… а зачем же рисковать?

Как можно тише я прокрался мимо двери, пару раз свернул за угол и отыскал пожарную лестницу на восточной стороне. Она располагалась на боковой стене и спускалась прямо к подъездной дорожке. Я заметил широкий карниз, который проходил под окнами вокруг всего здания, — очевидно, он предназначался для моющих машин. Засунув пистолет за пояс, я выбрался на выступ, прижался к стене и начал медленно продвигаться вперед. Странно, но эта акробатика действовала успокаивающе — меня окружала густая тьма, и, кроме собственной неловкости, бояться было нечего. А для космонавта такие карнизы и высота — не слишком важное дело.

Обогнув угол, я увидел нужное мне окно, которое ярко светилось в ночи. Мне оставалось лишь подползти к нему поближе, вытянуть шею и быстро заглянуть в комнату.

Клянусь, сначала я подумал, что Реджелин сюда еще не добрался. А войти в номер мог только он — услышав человеческий голос, чужак заподозрил бы неладное. Но потом я увидел его. Он стоял с поднятыми руками, без оружия, и в грудь целились четыре ствола.

Кроме Реджи в комнате находились четыре марсианина, а вернее, четыре пришельца. И я почти не сомневался в их истинном происхождении.

Они каким-то образом узнали о наших планах. Но кто их предупредил? И так быстро! Я вцепился пальцами в раму: под ногами тихо посвистывал ветер. Что делать? Что делать?

Если я ворвусь туда, как пехотинец ООН, и с криком «Руки вверх!» попытаюсь освободить Реджелина, они успеют пристрелить не только его, но и меня, а мне не уложить их всех за одну секунду. На какой-то миг меня охватил страх, мне захотелось вернуться к Киске и убежать с ней, убежать куда-нибудь далеко-далеко.

Нет, они все равно не сойдут со следа и будут вести охоту, пока не перебьют нас до последнего. А это не займет у них много времени. Скрипнув зубами, я вытащил оружие, перевел его на автоматический режим, а затем, пригнувшись, уцепился левой рукой за подоконник и начал стрелять прямо сквозь стекло.

Грохот поднялся, как в день Страшного Суда. Я видел, как они падали, словно жалкие марионетки, которым без предупреждения обрезали ниточки. Истерзанная плоть и куски костей разлетались в стороны. Я перемахнул через подоконник и растянулся на полу.

— Вот так, приятель! — мрачно произнес Реджелин. — Когда я вошел, они уже ждали меня. Эти парни не дали мне и пальцем шевельнуть. Какое невероятное невезение… Фред Геллерт оказался чужаком!

Время поджимало, и я даже не успел подумать о Крис и Элис, которые остались в одной комнате с монстром. Надо было уходить. Но Реджелин кое-что просчитал, пока стоял, вскинув руки над головой. Видимо, он все-таки таил в душе слабую надежду, что я приду и спасу его. Реджи открыл дверь в спальню и указал мне на кровать. Я забрался под нее. Он тоже затаился в этой комнате.

Через секунду дверь в номер выломали. Я лежал, напряженно прислушиваясь к топоту тяжелых сапог и встревоженным крикам марсиан.

В гостиной собралась целая толпа — толпа возбужденных марсиан. И тогда Реджелин с безумной дерзостью вырвал наш шанс — единственный из тысячи. Он вышел из спальни и смешался с толпой.

— Здесь тоже никого нет, — услышал я его голос. — Наверное, убийца удрал через окно.

Он начал отдавать приказы: «Вы трое обеспечиваете наблюдение за пожарными лестницами», «Вы немедленно должны позвонить в военную полицию», «Вам я доверяю передать сообщение в главное управление», «Остальным очистить помещение, вы можете затоптать следы; я сам буду охранять место происшествия».

Невероятно, но это сработало. Хотя, возможно, здесь нет ничего странного. Марсиане мало чем отличаются от нас: произошло убийство; толпа слишком возбуждена, чтобы о чем-то думать; и вдруг появляется офицер высшего эшелона; а таким уверенным мог быть только тот, кто знал, что делать. Короче, через пару минут мы остались одни.

Я выполз из-под кровати и увидел, что Реджи выворачивает карманы ординарца Аландзу.

— Вот они, — сказал он. — Ключи от его машины. Она где-то внизу, на стоянке.

Мы вылезли в окно и, пренебрегая опасностью, быстро перебрались по карнизу к пожарной лестнице, которая выходила на задний двор. Реджелин проворно спускался вниз, и я едва поспевал за ним. У самой земли его окликнули несколько голосов.

— На лестнице никого нет, — ответил он. — Эй, помогите мне спуститься… Немедленно проведите меня к машине Йоака Аландзу. Он приказал мне подогнать машину к выходу.

Солдаты не знали толком, кого убили наверху, а приказ офицера являлся для них непререкаемым законом. Время тащилось с черепашьей скоростью. Пока Реджелин открывал машину и выезжал из гаража, каждая секунда казалась мне последним мгновением жизни. Он приказал охранникам осмотреть выездные ворота, солдаты побежали туда и вскоре затерялись в темноте. Реджи притормозил возле лестницы. Я спрыгнул вниз, приземлился на ноги и, нырнув на переднее сиденье, тут же перекатился на пол. Машина плавно двинулась вперед.

— А теперь подумаем о Крис, — спокойно произнес Реджелин. — Если только она все еще в той комнате.

«И если она вообще еще жива», — подумал я.

Глава 8

Отчаяние толкало нас на огромный риск, но мы почти ничего не теряли. Наш разум действовал теперь в основном на подсознательном уровне, и его умозаключения спускали тетиву туго натянутого осознания. Нас больше не останавливали доводы логики — мы просто спасали свои жизни.

Проскочив несколько кварталов, машина проехала мимо «Космопорта» и свернула за угол. Здание выглядело темным и безопасным — ни света на этажах, ни солдат, толпившихся у входа. Хотя, возможно, нас поджидали в засаде. Реджелин обогнул квартал и остановился перед гостиницей. Я вылез и побежал к подъезду. Едва освещенный вестибюль оказался пустым, даже клерк ушел спать. Я медленно поднимался по лестнице, но вокруг меня клубились лишь призрачные тени воображаемых врагов.

«А ведь в этом есть какой-то смысл», — подумал я сквозь гул, заполнявший мою голову. Предположим, Геллерт — чужак, который в человеческом облике выполнял для своей расы какую-то работу: шпионил за людьми, участвовал в наших тайных собраниях, заседал в законодательных органах или просто наблюдал за ходом событий. В любом случае он не захочет раскрывать перед марсианами свое истинное лицо. И надо отдать ему должное — он действовал дерзко и хладнокровно.

Сначала пришелец выдал себя за беспомощного, пленника, узнал все наши планы, а затем избавился от пут и, сломив сопротивление Крис, позвонил по телефону Аландзу, чтобы предупредить того об опасности. Он остался с Крис и малышкой, за которыми должны были приехать его сородичи. Чужак полагал, что после предупреждения Аландзу и охрана уберут нас с дороги. И черт возьми, им почти удалось это сделать.

Я остановился перед дверью, оценивая ситуацию, — пустой коридор, безмолвное здание, тишина, сгустившаяся вокруг, но внутри комнаты горел свет. Сжав в правой руке тяжелый пистолет, я тихо вставил ключ в замок и, резко повернув его, ворвался внутрь.

Монстр обернулся и встретил меня свистящим проклятием. Мельком взглянув на оружие в его руке, я вывернул ему запястье и изо всех сил ткнул стволом в звериное рыло. От удара у меня даже заныли мышцы. Я увидел кровь. Геллерт застонал от боли, встряхнул уродливой головой и попытался высвободить руку с оружием. Я треснул его рукояткой пистолета по запястью и одновременно ударил коленом в живот. Геллерт отшатнулся. Вырвав у него странное оружие, я подпрыгнул и нанес удар ногой в челюсть. Чужак тихо взвыл и, пару раз дернувшись, рухнул на пол.

Киска бросилась в мои объятия и отчаянно зарыдала.

— Он вдруг уменьшился, — объясняла она, всхлипывая. — Он сделался тоньше.

Я взглянул на полосы ткани, которыми несколько часов назад связал нашего пленника. Да, его гибкое тело выскользнуло из веревок, а затем он напал и одолел безоружную Киску.

Элис вцепилась в меня, ухватилась за ноги и тоже плакала.

— Папочка, папочка!

Я поднял малышку, поцеловал ее в мокрое испуганное личико и отдал матери. Представляю, какой ужас пришлось пережить ребенку!

Какое-то время наши взгляды были прикованы к двери, но любопытных на этот раз не оказалось. Во время схватки Геллерт и я старались не шуметь — мы оба не хотели привлекать к себе излишнее внимание. Но если какой-то марсианин и услышал грохот упавшего тела, он, скорее всего, решил, что это не его дело, и вернулся к своим сновидениям. А мне… о Боже, мне удалось поймать чужака!

Я несколько раз ударил ногой по тяжело вздымавшимся бокам.

— Вставай! Вставай, или я пристрелю тебя на этом самом месте!

Геллерт, пошатываясь, встал на ноги. Он… нет, она, придерживая порванную мятую пижаму, привалилась к стене. Я засунул за пояс ее оружие и махнул пистолетом в сторону двери.

— Вперед.

Она медленно вышла в коридор. Я настороженно рассматривал ее короткую, толстую и довольно мощную фигуру — те же гибкие резиноподобные члены, как у самца, который представлялся Дзугой; парик, слетевший с головы, оголил мясистый гребень; небольшие пигментные пятна, которые придавали нижней челюсти вид бритого мужского подбородка, уже успели превратиться в бесцветную кожу, но брови, ресницы и светлые волоски на теле, наклеенные с удивительным мастерством, выглядели по-прежнему безукоризненно. Она едва передвигала ноги, раз за разом вытирая семипалой рукой окровавленное рыло.

— Реджи ждет нас на улице, — шепнул я Киске. — Мы отвезем эту тварь в дом Юита, как и планировали. А потом он обеспечит нам защиту до тех пор, пока не закончится расследование.

Мы спустились по лестнице и вышли на тротуар. Так уж случилось, что именно в этот момент мимо проезжала полицейская машина. Ее прожектор ослепил меня. Луч скользнул было в сторону и снова возвратился к нам. Я услышал, как в ночной тишине громко прозвучало марсианское проклятие:

— Кевранянтсу!

— В машину!

Я подтолкнул Крис, и она, схватив Элис, бросилась бежать. Моя пленница мгновенно повернулась ко мне и, ухватившись за руку, в которой я держал оружие, нанесла сильный удар в лицо. Я прыгнул на нее, подмял под себя верткое и крепкое тело, но во время драки выронил пистолет.

Раздался выстрел, потом еще один и еще. Завыла сирена. Я потащил разъяренную тварь к машине. Крис перегнулась через спинку переднего сиденья, открыла заднюю дверь, и я, сжав горло пришельца, сделал отчаянный рывок. Мы повалились на заднее сиденье, машина помчалась вперед, и я услышал треск пулеметной очереди.

Мы продолжали бороться, нанося удары ногами и руками и пытаясь придушить друг друга. Реджелин свернул на Седьмую улицу. Луч прожектора из полицейской машины тянулся к нам, как длинный светящийся палец. Погоня не отставала, и их пулемет не прекращал свой лай. Я продолжал избивать «фрау» Геллерт, молотя кулаками резиноподобное лицо. Рука на моем горле сжималась все крепче. Я впился зубами в ее запястье и едва не прокусил руку до кости.

Крис снова перегнулась через спинку сиденья и нащупала в темноте наши сцепившиеся тела. Она сдавила гребень на голове пришельца и рванула его на себя. Геллерт взвыла от боли, ее голова дернулась вверх, и в этот момент мой кулак врезался в толстое горло. Она выпустила когти и начала царапать меня.

Машина с визгом свернула за угол. Мы неслись по Линдел на скорости двести миль в час, дома смутными пятнами пролетали мимо. Нас занесло, выбросило на газон, и Реджи чудом удалось справиться с управлением. Полиция упорно мчалась следом, отстав всего на пятьдесят ярдов. Кто-то из них, склонившись к приборной доске, запрашивал по рации помощь.

Еще один удар, второй, третий. Внезапно Геллерт отключилась. Я лежал рядом с ней, с трудом переводя дыхание, и липкая тьма заливала мое меркнувшее сознание.

Придя в себя, я вскарабкался на сиденье и, прижав ногами тело Геллерт, осторожно ощупал свою голову.

— Эта тварь у меня на прицеле, — сказала Крис.

Я увидел в ее руках револьвер Реджелина, который она направила в сторону монстра.

Машину тряхнуло, разрывы пулеметной очереди заплясали на сфере защитного поля. Мы знали, что долго нам не продержаться. Рано или поздно шальная пуля найдет свой путь к бензобаку или шинам. Кроме того, они могли послать против нас вертолеты, а от их шквального огня не защитит никакая сфера. Я заставил себя встряхнуться и начал понемногу приходить в себя.

— Может быть, нам лучше сдаться… — Рев мотора и свист рассекаемого воздуха приглушали голос Реджелина, но я понял каждое слово. — У нас теперь есть чужак, и лучшего доказательства не придумаешь.

Почувствовав под ногами слабое шевеление, я взглянул вниз и в свете прожектора, озарившего кабину, увидел лицо Фреда Геллерта. Гребень исчез… и теперь этот маленький неказистый землянин не представлял для марсиан никакого интереса.

— А ну, изменяйся назад! — пронзительно закричала Крис. — Меняйся назад, черт бы тебя побрал, или я всажу в твой живот всю обойму.

— Вы думаете, это меня как-то тревожит? — ответил хриплый голос.

Машина застучала и начала дёргаться. Оружие чужака за моим поясом неприятно врезалось в живот.

— Возможно, у нас есть шанс, — устало произнес я. — Не знаю, на что способна эта штука, но мы можем попробовать.

Тем более у нас нет другого оружия, чтобы отделаться от погони.

Реджелин мрачно кивнул:

— Тогда приготовься стрелять. Я подпущу их сбоку.

Он немного снизил скорость, и черная вытянутая машина военной полиции начала приближаться. Я пригнулся у окна. Тяжелое прохладное оружие казалось ужасно неудобным для моих пяти пальцев, но и здесь имелась своя спусковая кнопка. Геллерт выругался и попытался сесть.

— Лучше не делай этого! — крикнула ему Киска.

Полицейские больше не стреляли, но два грозных пулеметных ствола держали нас под прицелом. Я навел на них оружие и нажал на кнопку.

Не было ни шума, ни отдачи, и все же полицейская машина вдруг рассыпалась на части. Я увидел клуб дыма и пара, затем огненную вспышку; воздух наполнился мелкими кусочками стали. А потом между капотом и багажником осталась только груда горящих обломков. Реджелин надавил педаль газа и снова повел машину на полной скорости.

Мы услышали над головой оглушительный свист и, взглянув вверх, увидели снижавшийся вертолет. Я высунулся из окна навстречу ревущему ветру и выстрелил еще раз. Вертолет взорвался, и на нас посыпался град обломков.

— Так им и надо, — сурово проворчала Крис. — Поехали дальше.

Мы решили на время отказаться от поисков Юита. Возвращаться в город не имело смысла. Позади бушевало потревоженное осиное гнездо, и оставалось только бежать.

Окраины скрылись из виду; мимо окон проносились поля и холмы. Реджелин свернул на какую-то боковую дорогу, и мы, как снаряд, помчались на север по пыльному гравию.

— Крис, ты можешь доверить нашего пленника мне, — сказал я. По мере нашего бегства из моих мышц как будто выходила сила. И казалось, прошла тысяча лет с тех пор, как я ел и спал, миллионы лет с тех пор, как я знал мир без страха. — Дай мне только револьвер.

Мы усадили Геллерта на полу в дальнем углу от меня. Крис перебралась на заднее сиденье и, рыдая, вытерла кровь с моего лица и поцарапанного тела. Я прижал ее к себе, и нам стало немного получше.

Вскоре наступил рассвет. В небе клубились тучи, и пелена Дождя поглотила солнце. Видимость все больше ухудшалась, погода словно играла нам на руку, а мы к тому времени очень нуждались в помощи. Через час или около того Реджелин обнаружил брошенную ферму.

На севере страны теперь их было много — заросшие травой дворы; поля, где пробивалась тонкая поросль будущего леса; разрушенные дома и постройки. Но эта ферма имела довольно приличный сарай. Мы въехали в осевшие ворота, заглушили мотор и вышли из машины. Мои ноги дрожали и подгибались.

— Вы с Крис и Элис можете спать в машине, — предложил Реджелин. В его голосе чувствовались усталость и безнадежная тоска. — Мы останемся здесь до наступления ночи.

Элис захныкала и прижалась к матери. Ее всю трясло. Киска поднесла мою руку ко лбу ребенка. У малышки поднялась температура и участился пульс. Крис с мольбой смотрела на меня, в ее запавших глазах кричало горе.

— Элис заболела, — прошептала она. — Что же теперь делать?

— Ждать, — ответили. — Ничего другого пока не остается.

— Без еды, без лекарства, без надежды…

Она сгорбилась и отвернулась от меня, унося девочку на руках. Мое лицо задрожало.

Холодный сарай наполняла сырость, в воздухе пахло плесенью. За стенами, скрывая ельник и превращая дорогу в грязь, лил непрерывный дождь. Реджелин начал кашлять — еще надсаднее, чем я.

Мы сели на солому. Геллерт скорчился в нескольких шагах от нас и бесстрастно разглядывал наши лица. Я направил револьвер прямо ему в лоб, чтобы выстрелить при первой необходимости.

— Итак, — начал Реджелин, — что мы будем делать?

— Не знаю, — ответил я. — На самом деле не знаю.

Дождь громко барабанил по крыше. Вода сочилась через дыры и капала на грязный пол.

Реджелин вдруг улыбнулся и сказал:

— За чашку зардака я, наверное, отдал бы свой титул и всю родословную. А если бы мне предложили еще и блюдо рузана, они могли бы забрать и мою правую руку.

— Бекон и яйца, гренки и кофе, — добавил я.

Мы постепенно приходили в себя. Голод притупил усталость, боль в мышцах превратилась в пульсировавшие спазмы, оцепенение прошло, и в голове прояснилось. Ко мне вернулась решительность.

— Не так все плохо, — сказал я. — Мы еще живы, по-прежнему свободны, и к тому же у нас есть пленник, пусть даже пока не ясно, как вернуть ему истинный облик. Но я уверен, мы что-нибудь придумаем.

Глаза Реджелина сузились, и он направил свои антенны на Геллерта.

— А ведь и верно, — холодно согласился он. — Мы могли бы устроить ему допрос.

На псевдочеловеческом лице промелькнула улыбка.

— Если вы думаете, что я боюсь вас… — начал Геллерт.

— Слушайте, вы! — не выдержав, закричал я. — Мы не садисты. И у нас нет желания пытать вас. Но в нашем положении уже не до щепетильности.

— В моем положении тоже, — спокойно ответил Геллерт.

— Почему бы вам, по крайней мере, не открыть нам своего настоящего имени? — спросил Реджелин почти небрежным тоном.

Пришелец пожал плечами:

— Если хотите, можете называть меня Радифь л’ал Кесшуб.

Это самое похожее сочетание, которое мне удалось подобрать для тех непередаваемых слогов. Когда Геллерт произносил их, я заметил, что его горло внезапно сжалось, — человеческие голосовые связки не справились бы с подобными звуками.

— Давайте договоримся, — предложил я. — Нам уже известно, что вы прилетели со звезд и что ваши соплеменники, используя особые свойства, проникли в правительственные органы обеих планет. Вам удалось стравить два мира и развязать войну, из которой только вы вышли победителями. Мы можем предположить, что вас сравнительно мало; иначе с таким оружием, как ваш пистолет, вы могли бы открыто объявить о своей власти. Как видите, у нас уже есть основополагающие факты, и, выясняя детали, мы просто хотим удовлетворить свое любопытство.

— Ничем помочь не могу, — угрюмо ответила Радифь.

— Взять, к примеру, это оружие… — продолжал я, повертев неуклюжий предмет в руке. — Как оно работает?

— Неужели вы думаете, что я выдам вам военные секреты моего народа?

— Не такой уж это и большой секрет, как вы думаете. — Просто странно, какими холодными и ясными стали мои мысли. — Я даже могу вкратце описать принцип действия вашего оружия. Создавая механизмы без трущихся частей, Земля и Марс экспериментировали с субмолярными полями. Мне довелось просматривать результаты рассекреченных опытов. По теории, каждую часть таких механизмов должно было защищать компактное силовое поле. И оно действовало так же бесшумно и без отдачи, как эта штука. Если подобное поле сфокусировать в плотный луч и направить его на некий предмет, оно будет воздействовать на внутримолекулярные силы и передавать молекулам свою энергию. Сохраняя механический момент, они с огромной силой разлетятся в стороны, во всех направлениях, но, если оружие хорошо отлажено, выброс материи будет происходить в основном в перпендикулярной плоскости к силовому лучу. Теоретически объект, по которому наносится удар, расщепляется на молекулы и атомы, то есть превращается в газовое облако; но на практике он просто разваливается на небольшие куски. Молекулярные связи невероятно сильны, поэтому части разлетаются не так далеко друг от друга, всего на несколько дюймов, но при этом не возникает никакого шума. Объект просто распадается на несколько фрагментов.

Радифь хранила молчание.

— Зачем вы затеяли все это? — мягко спросил Реджелин. — Разве мы представляем для вас какую-то угрозу?

— Вы существуете! И этого достаточно, — ответила Радифь.

Она говорила без ненависти и злобы. Мне даже показалось, что в ее голосе промелькнуло смутное сожаление. Поэтому я решил еще раз взять инициативу на себя.

— Я ни за что не поверю, что ваша группа является авангардом сил межзвездного вторжения. Возможно, логика и допускает такую операцию, но возникает вопрос мотива. Нет ни одной причины, по которой высокоразвитая цивилизация стала бы покорять другие культуры и народы. Гораздо легче представить, что некой расе потребовалась планета для обитания. Но в таком случае вы выбрали бы кого-нибудь другого, а не два наших мощных мира. Вы ограничились бы более отсталыми расами, с примитивной технологией и вооружением, не так ли?

Короче говоря, я сомневаюсь, что это вторжение или подготовка к нему. Мне кажется, вы представляете собой небольшую группу, которая, действуя на свой страх и риск, совершает нечто вроде пиратского набега. И вы напали на нас только потому, что у вас не было другого выхода; иначе вы имели бы дело с какими-нибудь дикарями и варварами. Так по какой же причине вы ввязались в эту грязную историю?

Ответа не последовало. Мне очень не хотелось применять допрос третьей степени; к тому же я боялся, что наши расспросы ни к чему не приведут.

— Я до сих пор не могу понять, почему Дзуга принял свой естественный облик, когда ты его ударил, — задумчиво произнес Реджелин. — На других это никак не действовало. Ты и сам знаешь — в них вонзались пули, мы били их и даже убивали, но они не изменялись. Возможно, твое нападение на Дзугу оказало какое-то особое воздействие.

Меня осенила догадка.

— А если ожог? Он ведь обгорел, помнишь?

— Вполне вероятно, но я сомневаюсь в этом. Во время войны раскаленный металл встречался на каждом шагу, но о пришельцах так ничего и не узнали. Кроме того, не забывай — пуля, попадая в тело, вызывает значительный ожог.

— Тогда…

В небе сверкнула молния, и раскаты грома заполнили дрогнувший сарай.

— Электрический удар!

— Ну конечно! — вскричал Реджелин. — Я думаю, это правильный ответ. Кстати, мы можем запросто его проверить.

Радифь вздрогнула и неловко шевельнулась.

— Можете делать что хотите, — с усмешкой сказала она. — Но вы только зря потеряете время.

— А нам все равно больше делать нечего, — мягко ответил Реджелин.

Он взял охрану пленницы на себя, а я осмотрел багажник машины и нашел марсианский фонарь с мощной батареей в 12,3 вольта. Вывернув линзу, лампу и отражатель, я прикрепил футляр с источником питания к трехфутовой жерди, которую вытащил из просевшей крыши сарая. Присоединив к клеммам батареи оголенные провода, я вывел их на торец палки и закрепил таким образом, чтобы кончики проволоки торчали на несколько дюймов. Стоило мне коснуться их и нажать на кнопку, как я почувствовал укус электрического тока… Не очень сильный, но тем не менее…

— Подойдите ко мне! — приказал я.

Радифь зарычала и отпрянула. Реджелин, наставив на нее револьвер, повторил приказ. Я загнал ее в угол и ткнул концом жерди.

Наша догадка подтвердилась — тело резко осело и разбухло, лицо будто оплавилось, на голом, в миг изменившемся черепе появился гребень. Она прокричала проклятие, но быстро пришла в себя и вновь начала принимать человеческий облик. Я еще раз ткнул в нее кончиком проводов, а затем ударил палкой по рукам, когда она попыталась ухватиться за жердь. Радифь зашипела и, приняв свой звериный вид, перестала сопротивляться.

Я повернулся и с триумфом взглянул на Реджелина.

— Вот так! Теперь мы можем подтвердить свой рассказ. И эта простая проверка выявит каждого из них.

— Гм-м, да, — произнес Реджелин, глубокомысленно посматривая на врага. — Насколько я понимаю, сложные элементы гистологии и даже внутренние органы не могут изменяться так быстро, как внешний облик. Верно?

Радифь как-то сникла и, сев на солому, закрыла лицо руками. Надо воздать ей должное — она долго и отважно оказывала нам сопротивление, но сила была на нашей стороне, и дальнейшее неповиновение могло окончиться для нее очень печально.

— Да, — прошептала она. — Мы можем приспосабливать дыхательную систему к широкому диапазону различных атмосфер, но, если вы расчлените брюшную полость кого-нибудь из нас или исследуете под микроскопом мозг и некоторые клетки, вашему взору предстанет то неизменное, что отличает нас от землян и марсиан.

— Значит, нам помогут и рентгеновские лучи, — воскликнул Реджелин. — Еще один тест!

— Но все военнообязанные в наших армиях проходят флюорографирование, — возразил я.

— Да, но не забывай, что чужаки занимали высшие офицерские посты. Они без труда проходили медицинские комиссии у тех докторов, которых предварительно заменили своими собратьями. Единственная опасность состояла в том, что кто-то мог погибнуть в бою или во время несчастного случая. Но они посчитали этот риск незначительным. Да и кому бы понадобился доскональный осмотр и экспертиза изорванных кусков кишечника?

Я взглянул на нашу пленницу, которая съежилась у моих ног.

— Откуда вы прилетели, Радифь?

Она опустила голову и тихо ответила:

— С Сириуса.

— Но почему к нам? Что вам от нас нужно?

— Это началось очень давно, — сказала она. — Около двухсот лет назад или более того. В системе Сириуса существовали четыре разумные расы. Они достигли примерно такого же уровня развития, что и вы, — пусть ваши миры в чем-то обогнали их, а в чем-то отстали, в целом уровень один и тот же. Однажды в системе началась великая война. Жители Ша-Эба слыли знатоками биологии и достигли таких результатов, о которых вы в Солнечной системе не можете даже мечтать. С помощью искусственных мутаций им удалось создать нас, и основным предназначением нашего вида стали шпионаж и внедрение в ряды противника.

Я покачал головой, пораженный громадностью происходящего. Меня восхищал этот величественный путь от Сириуса длиною в девять световых лет по черной бесконечности открытого космоса; я всем сердцем принимал идею других рас и цивилизаций, изолированных в этой огромной бездне мрака; но более всего меня впечатляло достижение Ша-Эба. Я довольно хорошо знал биологию и понимал, что требовалось для создания таких протеиновых существ: пигментационные клетки, подвижные ткани, фантастическая система подачи кальция, чтобы за несколько секунд воспроизводить необходимые кости и зубы (их, скорее всего, заблаговременно размещали вокруг хрящевой структуры, а в самом хряще, очевидно, находились клетки, запасавшие кальций). А если добавить к этому разработку искусственной нервной системы, которая вплоть до мелочей могла бы управлять невообразимо сложными преобразованиями.

Неудивительно, что удар током нарушил равновесие отлаженной программы. Я склонялся к мысли, что их нервная система функционировала с помощью электрических импульсов. Но тогда оставалось только гадать, как им удавалось сохранять стабильный облик при всех других воздействиях.

— Сколько времени потребовалось для создания вашей расы? — спросил я Радифь.

— Не знаю, — угрюмо ответила она. — Возможно, около десяти лет. Наши творцы использовали стимуляторы роста. К тому же они могли манипулировать отдельными генами. Но мы знаем об их науке не больше вашего. — Она вздохнула. — Благодаря нам и с помощью хитроумного вооружения планета Ша-Эб победила в великой войне. В системе Сириуса установился мир. И мы, раса меняющих лик, стали никому не нужной обузой. Нас боялись и ненавидели, нам создавали невыносимые условия и запрещали принимать облик других существ, которые прошли естественный путь развития. Как будто любая форма жизни не порождается одними и теми же силами! В конце концов нам запретили иметь детей и обрекли нашу расу на вымирание.

Тогда мы тайно собрались вместе и попытались захватить власть на Ша-Эбе, используя свои способности к перевоплощению. Попытка не удалась, и многих из нас перебили. Но кучке храбрецов удалось захватить огромный звездолет, который планировалось использовать для изучения планет других солнечных систем. И мы, все те, кому удалось остаться в живых, бежали от своих создателей. Наш лидер избрал ваше солнце, так как астрономы Сириуса утверждали, что вокруг одиночных звезд вращается много планет. Он считал, что это увеличит наши шансы на успех и мы найдем новую родину. Полет длился почти сто лет. Чтобы растянуть скудные запасы воды и пищи, большинство из нас проводили время в анабиозе. — Она мрачно рассмеялась. — Вам может показаться странным, что я говорю не о «себе», а о «нас». Моих сородичей создавали в лабораториях, и я для вас «существо из пробирки». Но мы, таховвы, считаем себя расой разумных существ — существ, которым не нашлось места в этой Вселенной.

Пятьдесят лет назад наш корабль вошел в пределы вашей Солнечной системы. Тайно исследовав ее, мы обнаружили, что только Земля и Марс пригодны для заселения; на остальных планетах нам пришлось бы жить в скафандрах из стали и пластика, без солнца и ветра, среди мертвого металла, без клочка земли, который мы могли бы назвать своим. Принимая облик местных жителей, наши разведчики годами изучали ваши миры. И мы поняли, что снова будем лишними. Да, нам могли оказать помощь и даже выделить для обитания несколько небольших резерваций, но не более того. И опять появились бы подозрения, непрерывный контроль и затаенный страх — кто бы стал доверять чужакам? А нам хотелось обрести планету, которую мы могли бы считать своей. Планету, где каждый из нас чувствовал бы себя хозяином и мог принимать свой естественный облик; планету, где мы могли бы вынашивать детей и воспитывать их свободными жителями родного мира. Вам не понять наше стремление к свободе — у вас все это есть. А нам с первых дней предназначено судьбой оставаться пасынками, лишенными собственности.

Некоторые предлагали продолжить полет, другие хотели открыто заявить о себе, но окончательно все решила тайная битва за будущее расы — битва по нашим собственным правилам. На огромном звездолете, который мы оставили на орбите за Плутоном, имелось мощное оружие. Заставив Землю и Марс вести изнурительную войну и ослабив мощь обеих планет, мы могли бы затем расправиться с вами поодиночке.

Мне не хочется описывать подробности прошедших пятидесяти лет. Я думаю, вы можете обо всем догадаться сами. Несколько тысяч моих соплеменников, не жалея времени и сил, проникали во все сферы общественной жизни. Работа велась на обеих планетах. Мы выявляли тех, кто занимал ответственные посты на самом высоком уровне, внедряли в их охрану своих людей, а затем уничтожали вместе с семьями, и каждому из них требовалась замена. Нас катастрофически не хватало. К тому же приходилось создавать и охранять тайные места, где воспитывались дети, рожденные в эти тревожные годы. И наши малыши, не успев повзрослеть, уже получали задания и принимали участие в процессе освоения территорий. Я сама родила несколько детей и с тех пор их больше не видела. А такое пережить нелегко.

Голос Радифи затих. Дождь по-прежнему барабанил по дырявой крыше, и маленькие ручейки на грязном полу, причудливо извиваясь, исчезали во мраке сарая.

— И вот вам удалось сломить сопротивление Земли, — тихо констатировал я. — Не совсем, ведь мы еще можем восстановиться, если получим шанс, но все идет к тому, что Марс превратит нас в беспомощных слабаков. А что вы намерены сделать с Марсом?

Она не ответила.

Реджелин хрипло рассмеялся.

— Мы побеждены, — сказал он. — Побеждены изгоями!

— Это не новость для истории, — ответил я. — Вспомни великий Рим: готы бежали от гуннов, а тех, в свою очередь, вышибли из Китая. Только эти… таховвы… оказались более расторопными. Они бросили нам кость раздора, и мы перегрызли друг другу глотки.

— Но их так мало, — процедил сквозь зубы Реджелин. — Так мало, и они настолько разбросаны. Теперь мы знаем, что искать, и могли бы выявить каждого из них. Но мы по-прежнему бессильны перед ними. Это какое-то сумасшествие.

— Давай еще раз переберем все варианты, — предложил я. — Допустим, звонок Юиту по междугородной связи? Нет, все линии под их контролем. Может быть, письмо? Но мне кажется, что за всеми служащими почтовых отделений наблюдают по мониторам. Проскочить в город нам пока не удастся. Значит, надо придумать что-то еще. И мы найдем, найдем это решение.

Меня встревожил громкий плач Элис. Я подошел к машине. Крис прижимала девочку к груди. И тоже плакала. Элис что-то лепетала. Я не мог понять ее слов: это был бред.

Глава 9

Едва стемнело, мы отправились в путь. Двигались наугад, направление не имело значения — лишь бы найти людей, врача, какую-нибудь помощь. Около десяти часов вечера нам повстречался небольшой поселок — несколько домов, неказистый универмаг, банк, скупка сельхозпродуктов. Реджелин остановился, я подошел к дому, в окнах которого горел свет, и постучал в дверь. На порог вышел мужчина. Стараясь держаться в тени, я спросил его, где можно найти доктора.

— У меня небольшая травма, — объяснил я. — Заплутал в лесу, упал и повредил руку.

Мужчина прищурился, пытаясь разглядеть меня.

— А сами вы откуда? — спросил он.

Я подумал, что новости здесь довольно скудные, почта ходит нерегулярно, а по телевизору работает только один марсианский канал — вот ему и интересно.

— Так, иду себе по дороге. Побывал в Дулуте, но там нет никакой работы, поэтому я двинулся дальше.

— О, вы прошли долгий путь.

Я почти читал его мысли: «Этот парень может оказаться вором: возможно, он уже что-то украл».

— У меня есть дядя в Северной Дакоте, который примет меня, если я только к нему доберусь. Скажите, где мне найти доктора?

— Это через два дома. Его зовут Хансен, Билл Хансен.

— Спасибо.

Я медленно пошел в указанном направлении, надеясь, что не выдал себя каким-нибудь неверным словом. Меня немного тревожил мой восточный акцент, хотя годы, проведенные в космосе, сделали его почти незаметным.

Особняк доктора встретил нас темными окнами. Реджелин остановил машину у дороги, в густом мраке высоких деревьев. Я поднялся на крыльцо и постучал. Мне так хотелось, чтобы он оказался дома.

На руках у меня хныкала Элис. Ее глаза посветлели и стали пустыми. Она больше не узнавала меня.

Над головой открылось окно.

— Кто там? — раздался звучный и требовательный голос пожилого человека.

— Пациент, — ответил я как можно тише. — Несчастный случай, доктор.

— Ладно. Сейчас спущусь.

В поселке имелось электричество, и это казалось необычным. Им, наверное, удалось приспособить к генератору мотор, который работал на древесном угле. Свет из открывшейся двери ослепил меня, я переступил через порог, вошел в прихожую, и дверь за мной закрылась.

Хансен молча рассматривал меня. В его облике чувствовалось аристократическое благородство, седая шевелюра подчеркивала тонкие черты худощавого морщинистого лица, а за старомодными очками лучились добротой голубые и немного строгие глаза. Он подтянул пижамные штаны и вопросительно кивнул.

— Малышка заболела, — пояснил я. — Около двенадцати часов назад поднялась температура, а теперь начался бред.

— Гм-м.

Он бережно взял Элис на руки и понес ее в гостиную.

— Вы не могли бы погасить свет в коридоре? Нам разрешается включать только одну лампу зараз.

Уложив девочку на кушетку, доктор открыл сумку. Я стоял в дверях, наблюдая за ним, но мысли мои уносились к Крис, которая сейчас сидела где-то в темноте и крепко держала шестипалую руку Реджелина, потому что подбодрить ее было больше некому, абсолютно некому во всем этом мире.

Хансен закончил осмотр и повернулся ко мне.

— Как вы ее довели до такого состояния? — спросил он.

— А мой ответ будет иметь для вас значение?

— Конечно. Я же должен знать, что ей довелось испытать.

— Все верно, — согласился я, опуская руку в карман куртки, где лежал револьвер Реджелина. — Несколько недель девочка голодала и питалась тем, что нам удавалось достать. Последние два дня она вообще ничего не ела, потому что у нас не оставалось времени подумать о еде. Она пережила ужасный испуг полгода назад и совсем недавно. Все это время малышке приходилось спать урывками, а сегодняшний день она провела в холодном и сыром сарае. Вам этого достаточно?

Он долго смотрел на меня. Наверное, я и сам выглядел как ходячая смерть — грязный, небритый, истощенный, с черными кругами под глазами.

— Так вы мистер Арнфельд, — тихо прошептал он. — Теперь я все понимаю.

— Значит, вы тоже слышали об их предупреждении?

— Да уж как тут не услышать? Ваш побег стал национальным событием. Сегодня утром они передали сообщение, что ваша группа совершила новое убийство в Миннеаполисе. По мнению властей, вы направляетесь на север.

Я пожал плечами:

— Все верно. А как насчет девочки?

— Тяжелая форма гриппа, осложненная бронхиальным воспалением. И знаете… Люди, которые окажут помощь этому ребенку, будут расстреляны.

Он сказал это очень спокойно, без страха и злобы, но на его лице читалась тревога.

— Они не оставили нам выбора, — ответил я. — Те, что пошли по нашему следу, не станут заботиться о ней, разве что выкопают могилу.

— Ладно, — сказал доктор. — Кажется, я могу поставить ее на ноги. Пенициллина, к сожалению, нет, но у меня имеется хороший запас абиотина, а он помогал и в худших случаях. Однако ей потребуется абсолютный покой, хороший уход и нормальное питание, хотя бы на какое-то время.

— Но мы не в силах создать ей такие условия. Нам нельзя здесь оставаться. Я даже представить себе не могу, где мы тут будем прятаться.

— Да и я с трудом представляю это.

Он снова взял девочку на руки.

— Почему бы вам не пригласить ваших друзей в дом, пока я буду заниматься малышкой?

— Вы хотите позвонить шерифу? Тогда я вам сразу скажу: мы будем сражаться до последнего патрона. А на нашей совести и так уже достаточно трупов.

— Не валяйте дурака, мистер Арнфельд. Вы обратились ко мне за помощью? Так будьте любезны ее получить. Кроме того… — на этот раз он усмехнулся, — … мне бы хотелось услышать вашу историю.

Он понес Элис наверх, а я вышел из дома и привел своих друзей. Услышав наши шаги в прихожей, доктор выглянул из спальни и ошеломленно замер на лестничной площадке. Он уже не казался невозмутимым.

Конечно, мы представляли собой очень странную группу. Я выглядел, как обычный бродяга, но рядом стояла Крис, и ее гибкая фигура, распущенные золотистые волосы, усталое и все же удивительно прекрасное лицо навевали воспоминания о феях и сказочных принцессах. Позади нас возвышался Реджелин, на его темном неземном лице сияли янтарные глаза, а черная марсианская форма по-прежнему сохраняла безупречную опрятность. Впереди вразвалку шла Радифь, которую я держал на мушке, — она уткнулась рылом в отвисшую грудь, и свет лампы отражался в ее увенчанном гребнем черепе. На фоне этого тихого провинциального дома мы выглядели, как пришельцы из дикой потусторонней реальности.

Хансен сделал глубокий вздох.

— Прошу вас, проходите, — произнес он. — Располагайтесь в гостиной. Я скоро к вам спущусь. Вы не хотели бы, мэм, помочь мне с вашей девочкой?

Чуть не упав впопыхах, Крис взбежала по лестнице.

Их не было довольно долго, но, когда они спустились в гостиную, Хансен кивнул и улыбнулся мне.

— Я сделал ей первый укол, — сказал он. — Она тут же успокоилась, и теперь дела пойдут на поправку.

Его взгляд пробежал по нашим лицам.

— Смею заметить, что вам всем не мешало бы подкрепиться. Пойдемте на кухню, и я займусь ужином.

Пока доктор готовил еду, мы вкратце рассказали ему нашу историю. Как любой разумный человек, он не поверил бы ни слову, но рядом на полу, обхватив руками колени, сидела Радифь. Улыбка исчезла с ею лица, Хансен притих и задал лишь несколько вопросов, чтобы прояснить некоторые моменты. В конце концов он поджал губы и покачал головой:

— То, о чем вы говорите, просто ужасно.

— Вам не следует бояться, доктор, — внезапно вмешалась Радифь. — Вас вводят в заблуждение. На самом деле…

Я оборвал ее наполуслове и приказал изменить свой облик. Но она только усмехнулась в ответ.

— Если бы я могла. То, о чем вы говорите, абсолютно невозможно. — Радифь повернулась к Хансену: — Доктор, истина, в двух словах, такова. Я член экипажа исследовательского корабля, который несколько месяцев назад прилетел к вам с Сириуса. Мы вошли в контакт с правительством Марса, так как только оно в данный момент контролирует ситуацию и способно принимать эффективные решения…

— Она лжет! — пронзительно закричала Крис. — Эта дрянь хочет выставить нас сумасшедшими, а мы… мы…

— О нет, — спокойно возразила Радифь. — Эти люди абсолютно разумны. Но политическая ситуация несколько… необычная. Мы предложили правительству Марса присоединиться к межзвездному союзу, который уже объединяет дюжину цивилизаций, и Архон очень заинтересовался подобной возможностью. Однако одним из обязательных условий являлся отказ от жесткого суверенитета, и, поскольку это требование могло вызвать мощный протест оппозиции, Архон решил вести переговоры тайно, чтобы через какое-то время поставить общественность перед свершившимся фактом. Прослышав об этом, силы оппозиции попытались сорвать переговоры. Они хотели похитить несколько членов нашей группы для дальнейшей дискредитации. Но их план не удался, и после серии отвратительных убийств они пленили только меня.

Хансен спокойно осмотрел нас всех.

— А почему им помогают земляне? — спросил он.

Где-то вдалеке заухала сова, и ее крик в ночной тишине казался зловещим знамением.

Радифь пожала плечами:

— Я и сама не понимаю, особенно если учесть, что данное соглашение пойдет Земле только на пользу. Если бы Солнечная система вошла в наш союз, у Марса больше не было бы причин бояться могущества Земли, а значит, порабощение вашей расы потеряло бы свою актуальность. Лично мне кажется, что этих людей купили, пообещав им большую награду.

Ее наглая ложь заставила меня взреветь от ярости.

— Хансен! Я сражался за Землю с шестнадцатилетнего возраста.

— Говорить можно все что угодно, — парировала Радифь. — Да, забрали в армию, и что из этого? В любом случае он бы не отвертелся от службы.

Какой кошмар! Что делать, как убедить старика? Как заставить его понять? Мы не могли остаться здесь даже на день — если запереть доктора в доме, это сразу заметят соседи; если выпустить — он выдаст нас властям. И мы не могли таскать его с собой, даже ради здоровья Элис… Что же теперь делать?

Затянувшееся молчание нарушил хриплый смех Реджелина.

— Аклан тубат! — вскричал он. — О Радифь! Я восхищен вашей попыткой опорочить нас. — Он склонился над ней и холодно спросил: — Итак, вы утверждаете, что не можете менять форму? Вы готовы еще раз подтвердить, что мы лжем?

— Конечно, — ответила Радифь. — Доктор Хансен, вы же медик и понимаете…

Реджелин метнулся вперед. Ударом ноги он отбросил ее к стене, а затем подтащил к плите. Схватив и вывернув левой рукой запястье Радифи, он молниеносно снял с плиты ковш с закипавшей водой и поднес к ее ладони.

Все произошло так быстро, что реакция пришельца была чисто рефлекторной. Отдернувшись от ковша, рука удлинилась, стала тонкой и необычайно длинной. Радифь зарычала и тут же восстановила свой облик.

— Доктор, — запричитала она. — Все верно, мы иногда можем менять форму тела…

— Не надо оправданий, — произнес Хансен. — Вы сделали все, что могли.

Облегченно вздохнув, мы прошли в гостиную. Наши усталые тела почти растекались в широких и удобных креслах. Сцепив руки за спиной, Хансен мерил комнату шагами, упорно пытаясь придумать для нас какой-нибудь план.

— Обычная полиция не поможет, — рассуждал он вслух. — Как им и положено, они доложат о происшествии в главный штаб марсиан, а чуть позже пришельцы уничтожат всех свидетелей заодно с вами. Если же копы сохранят это дело в тайне, им все равно не удастся наладить контакт с теми, от кого зависит принятие решений.

Комендант континента наверняка окажется чужаком, а значит, настоящие марсианские офицеры, узнавшие о заговоре пришельцев, будут объявлены участниками государственного переворота или мятежа. Их тихо уберут, и офицеры других штабов на Земле, Луне и Марсе узнают правду лишь в тот момент, когда любое сопротивление будет бесполезно. Все, что нужно пришельцам, так это время.

— Нам может помочь только Юит дзу Талазан, — сказал Реджелин. — Его ранг недостаточно высок, так что его вряд ли заменили, поэтому я уверен, что он настоящий марсианин; в то же время это очень смелый и способный офицер. Если нам удастся его убедить…

— Хорошо, — сказал Хансен. — Я могу передать ему от вас весточку. Не знаю, как вы это сделаете, но попросите его приехать к вам, — возможно, даже с какими-то доверенными коллегами. Только обязательно предупредите вашего друга о соблюдении строжайшей секретности. Если он откликнется на просьбу, вы покажете ему эту… Радифь. Я думаю, он отправит вас куда-нибудь в безопасное место, а сам предпримет необходимые действия.

— Неужели вы надеетесь, что я еще раз куплюсь на ваш трюк? — с усмешкой спросила Радифь. — Тогда мне вас просто жаль!

— О, есть много других способов, — спокойно ответил Хансен. — Ваш метаболизм, по-видимому, во многом подобен нашему, если не считать особенности управления клеточным уровнем. Я почти уверен, что скополамин или нечто схожее окажет на вас прекрасное воздействие. В самом крайнем случае можно вызвать инсулиновый шок, который на все сто процентов спровоцирует у вас видоизменяющие конвульсии.

Радифь отшатнулась и потупила взгляд. Во всем ее облике чувствовалась безнадежная тоска. Я не хотел бы быть на ее месте — в плену у заклятых врагов, которым нечего терять.

Потерев лоб над поникшими от усталости антеннами, Реджелин задумчиво посмотрел на доктора.

— Хорошо, я напишу Юиту письмо, поясню ему суть ситуации и попрошу ради нашей старой дружбы приехать и убедиться во всем самому. Конечно, он сделает это — даже в том случае, если не поверит мне. Он такой. Но как вручить ему послание и при этом обеспечить секретность?

— Мне придется остаться здесь, — ответил Хансен, — но я могу устроить такую доставку. Неподалеку живет молодой паренек, который иногда выполняет мои поручения. Ему не сидится на месте, и он с огромным удовольствием поедет хоть на край света. Я расскажу ему, что ночью через поселок проезжали марсиане, которые разыскивали вас. Кстати, это объяснит появление машины — а ее наверняка кто-нибудь заметил. Так вот, я скажу парню, что слышал от марсиан о раздаче пенициллина, которую организует Юит. Короче говоря, мой гонец повезет письмо, а уж что я ему наплету, одному только Богу известно.

Я почувствовал прилив язвительного раздражения, но поспешно взял себя в руки и сказал:

— Юит работает в разведуправлении, и марсиане тут же обнаружат ваш обман.

— Они ничего не узнают. Эта история предназначается только для моего парня, и я попрошу его никому о ней не рассказывать. Если кто-то из марсиан начнет приставать к нему с расспросами, он всегда может сослаться на то, что является информатором. А таких, мне кажется, среди людей сейчас хватает. Каждому хочется жить, но некоторым хочется жить хорошо.

— Унвен! — согласился Реджелин, и его глаза сверкнули. — Думаю, вы на верном пути, доктор. Мне кажется, нам надо остановиться на вашем предложении!

— Тогда все в порядке. Вот стол. Можете садиться и писать письмо.

Когда высокая фигура Реджелина неуклюже согнулась над низким журнальным столиком, доктор Хансен повернулся ко мне.

— Вы и сами понимаете, что вам нельзя здесь оставаться, — сказал он. — Я не могу укрыть у себя всю вашу компанию, а в поселке найдется немало людей, которые с радостью донесут на вас за награду. Поэтому вам лучше всего затаиться в каком-нибудь безлюдном месте. Юит может сначала приехать ко мне, а я провожу его к вашему убежищу.

— Возражений нет, — ответил я. — Вот только куда нам идти?

На лице доктора появилась хитрая улыбка.

— Как вы смотрите на то, чтобы немного отдохнуть и отъесться? Почему бы вам не провести несколько дней на рыбалке? У меня есть домик в сотне миль отсюда — это местечко называется Эроухед. Будьте покойны, ближе чем на двадцать миль вы в этой глуши никого не найдете. Да там сам Бог велел сидеть и прятаться.

— А Элис? — воскликнула Киска.

— Она останется здесь. Со мной девочка будет в большей безопасности. А ребенка я спрячу без труда. Обещаю вам, что позабочусь о ней и поставлю на ноги.

Крис покорно кивнула и закрыла лицо руками.

— Вам понадобится еда, — напомнил Хансен. — Я тут запасся всякими консервами, а в погребе у меня есть зелень и овощи. Помогите мне погрузить это в вашу машину.

— Но вам же самому надо есть… — смущенно пробормотал я.

— Как-нибудь проживу. А теперь вперед — вам пора уходить.

Очень тихо и по возможности незаметно, чтобы не разбудить соседей в ближайших домах, мы перенесли в машину несколько коробок и пакетов.

— Этого вам хватит на пару недель, — переводя дух, сказал мне Хансен. — А чтобы поэкономить запасы, вы можете ловить рыбу. Для северян такое озеро в диковинку.

Мы вернулись в дом, и он нарисовал мне маршрут. Я сложил бумажку и сказал:

— Доктор, мне нечем отблагодарить вас.

— Вот и не надо, — ворчливо ответил доктор.

Реджелин запечатал письмо и написал пару адресов, по которым можно было найти Юита. Крис встала, поднялась на несколько ступеней и жалобно посмотрела на меня.

— Дейв, ты не мог бы пойти со мной?

А потом мы молча стояли с Элис. Девочка мирно спала, и я отметил про себя, что теперь она выглядит менее возбужденно. Киска склонилась и поцеловала малышку.

— До встречи, деточка, — прошептала она. — Я люблю тебя больше всех на свете.

Мы спустились в гостиную. Реджелин почтительно поклонился Хансену и в знак уважения отдал марсианский салют. Крис и я без слов пожали старику руку. Потом мы загнали Радифь в машину и тронулись в путь.

Пару раз Реджелин проскакивал нужный поворот и терял направление, а однажды мы едва не запаниковали, когда над нами пролетел вертолет. Услышав шум винтов, Реджелин тут же свернул с дороги под сень густого леса. Решив, что нас все же заметили, мы приготовились к обороне, но вертолет промчался мимо. А когда перед самым рассветом мы добрались до места, в баке осталось лишь пара капель горючего.

— Дальше мы уже не уедем, — сказал Реджелин.

— Я и не жалею об этом, — ответила Крис.

Она стояла под высокими деревьями, в листве которых запутался ветер, и полной грудью вдыхала воздух, пропитанный озерной свежестью.

Мы загнали машину в дровяной сарай, который стоял во дворе. Я открыл ключом дверь, и вся наша группа вошла в опрятный, мило обставленный коттедж, состоявший из кухни и четырех комнат. Реджелин и я наблюдали за Радифью до рассвета, а Киска заснула, как уставший ребенок.

Восход пришел в короне света. Длинная трава у дома сверкала от росы, а за редкой изгородью из елей, бука и сумаха серебрилось покрытое рябью озеро. Пахло свежестью, зеленой листвой, иголками, лесным мхом, водой и солнцем.

После завтрака я еще раз осмотрел сарай, примыкавший к дому. Мне понравились его крепкие стены и бетонированный пол — такой сарайчик и бульдозером не свернешь. Я вывел из него машину, подогнал ее к дому и спрятал под срубленными ветками, а затем, втащив в сарай раскладушку и кое-какие постельные принадлежности, привел туда Радифь.

Она села на раскладушку и, изменив форму лица, изобразила улыбку. Я понял, что она оценила мои старания, хотя улыбка у нее получилась ужасной.

— А тут не так и плохо, — сказала она.

— Мы не можем держать вас все время на мушке, — ответил я. — Вы будете находиться здесь, пока не приедет Юит. Я думаю, это займет около недели, так как посланник Хансена поедет в город на телеге. Питание мы вам гарантируем. Возможно, вы хотите получить несколько книг? В домике есть небольшая библиотека.

— О нет, — с усмешкой сказала она. — Мы, таховвы, созданы не для того, чтобы сидеть и размышлять о смысле жизни. Но я благодарю вас.

— Мне очень жаль, что вы так непреклонно настроены на покорение миров. Возможно, ваша раса не такая и злобная. Если бы вы пришли к нам открыто, мы не оставили бы вас в беде.

— И в покое, не так ли? — со злостью спросила она. — Милостыня и надзор — вот и все, на что бы вас тогда хватило.

— Тем не менее вы могли бы жить, растить детей и развивать свою культуру. Даже сейчас еще не все потеряно. Откажитесь от претензий на мировое господство, и мы вернем ситуацию назад.

— Нам это пока ни к чему.

— Да, боюсь, вы этого не сделаете. Радифь, вы не могли бы рассказать мне еще что-нибудь о себе и своем народе?

— Нет. И прошу вас уйти.

Я запер дверь сарая на висячий замок и вернулся в дом. Мне хотелось спать, но нервное напряжение не позволяло расслабиться. У моего марсианского приятеля таких проблем не существовало, и его длинные ноги уже торчали за пределами койки. Крис сказала, что хочет навести в доме порядок, а затем со спокойной душой отправиться на озеро и как следует выкупаться.

— Оставь мне первую половину дела, а себе возьми вторую, — предложил я.

Киска скорчила гримасу и неодобрительно покачала головой:

— Дейв, твое благородство начинает утомлять.

Холодная вода была прозрачной как стекло. Она обжигала кожу, разгоняла по жилам кровь, и Крис смеялась — впервые за все это время. Мы выскочили на берег, легли на траву и подставили продрогшие тела горячему солнцу. Казалось немного странным, что больше не надо прятаться и ждать наступления темноты.

— Интересно, как там сейчас Элис? — задумчиво сказала Киска.

— С ней все в порядке, — ответил я. — Конечно, она скучает по тебе, но Хансен очень милый старичок. И если нам повезет, ты снова увидишь ее через пару недель.

— Или никогда… О нет, лучше не думать об этом.

Она тряхнула головой, и золотистые волосы взметнулись сияющей волной. Я сжал ее ладонь и нежно коснулся чуть влажных мягких губ. Она ответила на поцелуй с внезапной дикой страстью.

После обеда мы с Реджи нашли под навесом лодку и, взяв рыболовные снасти доктора, отправились на озеро. Нас восхищал этот широкий простор, окольцованный лесом, это высокое небо над головой и покой, который царил всюду. Мы поймали щуку и с десяток окуней; Крис к этому времени отыскала заросли голубики, поэтому ужин у нас получился превосходный.

На следующее утро Крис пожаловалась, что ее измучили кошмары. Она не могла вспомнить смысл видений, но чувство опасности осталось. Мне хотелось разведать окрестности, и я предложил ей прогуляться вокруг озера. Мы прошли мимо нескольких дачных домиков, но все они оказались пустыми. И неудивительно — такие удаленные от цивилизации места стали в наши дни почти недоступны. Крис и я о многом успели поговорить в пятнистой тени деревьев, но мне бы не хотелось повторять здесь эти вещи. А потом она прошептала:

— Зачем же нам ждать, Дейв? Может быть, у нас нет будущего. Может быть, мы завтра умрем. Так зачем же ждать?

Мы вернулись на закате. Реджелин сидел на крыльце и читал какую-то книгу. Увидев, что мы идем рука об руку, он лукаво усмехнулся и, прочистив горло, сказал:

— Я должен вам напомнить, что Земля в данный момент находится под юрисдикцией марсиан, а следовательно, подчиняется их законам. В нашем административном кодексе есть пункт, о котором вы, возможно, не слышали. Например, я как офицер наделен полномочиями выдавать разрешение на брак. Вас это интересует?

— А как же! — радостно воскликнул я.

Киска подбежала к Реджи и поцеловала его в щеку.

Никто из нас не помнил, как должна проходить церемония бракосочетания, но мы провели ее как могли. Потом Реджелин произнес слова марсианского ритуала и специально для нас перевел их на английский язык. В стенах дачного домика под небом Земли они звучали странно и порой не к месту, но их наполняла строгость языческой красоты, которую я никогда не забуду. Мы устроили свадебный ужин и открыли бутылку дешевого вина, которую Хансен положил в одну из коробок. А чуть позже Реджелин признался нам, что всегда мечтал порыбачить под лунным светом, и теперь ему не хотелось упустить свой шанс.

Наш медовый месяц имел горьковатый привкус, но мы старались не думать об этом слишком много. В преддверии смерти и тьмы он приобрел какую-то запредельную сладость. И боюсь, что мы совсем забыли о Реджелине, хотя в этом отчасти была и его вина — он всеми силами старался держаться в стороне. «Киска, милая моя, если ты когда-нибудь прочитаешь эти строки, вспомни эти дни и ночи. И знай, я всегда любил тебя. Всегда».

Иногда у меня находилось время и для других занятий. В первую очередь я, конечно, изучил и опробовал оружие с Сириуса. Мои догадки подтвердились: оно оказалось сверхмощной компактной версией резонатора Колсона, который мог проецировать на расстояние созданное им силовое поле. Зарядом являлся виток какой-то проволоки, который на дюйм проникал в пусковую камеру и после выстрела бесследно исчезал. Проволока, надо полагать, содержала сплав, который находился в аномальном энергетическом состоянии, но я понятия не имею, из чего он производился и каким образом удерживался в таком метастабильном состоянии. На рукоятке имелся регулятор, фиксировавший ширину силового луча. Широкий луч охватывал большую площадь, но действовал менее эффективно; однако, разрушая клеточные ядра, он мог убивать без шума и внешних признаков насилия. Узкий луч предназначался для резкого и мощного разряда, который действовал даже на сравнительно больших расстояниях. При ширине разреза в несколько атомов он насквозь рассекал любой предмет, никак не влияя на то, что не попадало в прицел. Прекрасное многофункциональное оружие! Его принципы могли бы найти применение во многих областях мирной индустрии. И жаль, что этого не произошло.

Нас все чаще тревожила судьба парня, посланного Хансеном. Любая неудача грозила неминуемой смертью, и мы на всякий случай начали возводить вокруг дома оборонительные рубежи. Помирать — так с честью, чтобы каждая жизнь дорого обошлась врагу.

Сняв с угнанной машины тяжелый пулемет, мы установили его у передней двери за баррикадой из мешков и ящиков, наполненных землей. Все ставни на окнах закрывались изнутри, поэтому мне оставалось лишь вырезать в них узкие амбразуры — единственным исключением стало маленькое окошко кухни. На случай атаки мы разработали план обороны. Один из нас занимал позицию у пулемета и прикрывал подходы со стороны озера; второй защищал две спальные комнаты в задней части дома, в то время как третий мог отдыхать на кухне, готовить еду или спать, а в случае подозрительных передвижений в этом секторе предупреждать об опасности и вести стрельбу на поражение.

Среди вещей Крис нашла шариковую ручку и этот старый блокнот. (Может быть, он принадлежал когда-то ребенку Хансена? Не знаю. И скорее всего, не узнаю никогда.) Проводя за дневником по нескольку часов в день, я описывал все, что случилось с нами до этого времени. Если мы, несмотря на все наши усилия, потерпим поражение, я запрячу эту тетрадь; пусть она откроет правду тому, кто случайно наткнется на нее, и, возможно, он продолжит наш труд. Я понимаю, что глупо надеяться на это, но все же…

А теперь мне осталось дописать конец. Я только что закончил Дежурство и мог бы поспать, но не хочу. Развязка была близка, и меня душит злость, когда я пишу об этом. Ладно, надо собраться с мыслями и закончить рассказ.

Прошло девять дней с тех пор, как мы обосновались у озера. Я сидел на берегу, радуясь теплу вечернего солнца, и вдруг заметил рядом с собой длинную тень Реджелина.

— Привет, старина, — сказал он. — Удрал от жены?

— По-моему, ты читаешь слишком много английских романов, — ответил я. — На самом деле Крис выгнала меня из дома; сказала, что ей надо помыть волосы, и, видишь ли, ее будет смущать мой взгляд, к которому она еще не привыкла.

Он растянулся рядом со мной на траве.

— Интересно, почему Юит так задерживается?

— Не знаю, — ответил я. — Видимо, у него есть свои несложные дела. Кроме того, он должен позаботиться о прикрытии. Чтобы сохранить поездку в тайне, ему нужно придумать повод, какое-то мнимое задание.

Сам того не желая, я подумал о реальном положении вещей и нахмурил брови.

— Пусть даже так… — согласился Реджелин и вдруг, резко приподняв голову, уставился в западную часть неба. — Ты слышишь?

— Что? — удивленно спросил я.

До меня доносились лишь шелест листвы и тихий плеск волн, которые лениво накатывали на берег.

— Самолет… Быстрее! В укрытие!

Мы вскочили на ноги, побежали и почти добрались до крыльца, когда я услышал над собой чудовищный грохот, от которого запрыгало сердце. Самолет, марсианский разведчик, промчался почти над крышей и через секунду, скользнув над озером, скрылся за далеким лесом.

Крис выбежала к нам и бросилась в мои объятия.

— Что это? Что? — шептала она. — Что они задумали?

— Успокойся, милая. Скорее всего, это просто совпадение, — ответил я и через ее плечо обменялся с Реджелином мрачными взглядами. Конечно, Юит не стал бы посылать сюда самолет-разведчик, и не было ни одной причины, по которой местечко Эроухед могло вызвать интерес у оккупационных властей.

Марсианин отозвал меня в сторону.

— Мне это абсолютно не нравится, — сказал он. — Я вот думаю, может быть, одному-двум из нас убраться отсюда подальше на случай, если…

Я покачал головой:

— Это не имеет смысла, Реджи. Если Юит появится, все образуется само собой. Но если на наш след вышли враги, от них уже не убежать. Рано или поздно они расправятся с каждым из нас. — Я сжал кулаки. — Мне надоело убегать. Пусть все закончится сейчас — раз и навсегда.

Он одобрительно кивнул, и я вернулся к Киске. Время шло, а мы сидели на крыльце и, взявшись за руки, молчали. Солнце садилось все ниже и ниже, по земле расползались вытянутые тени. И когда часа через три из рощи выбежал Реджелин, мне стало ясно, что наши худшие предчувствия сбылись.

— Я слышу шум мотора, — закричал он. — К нам приближается машина.

— Вот и хорошо… — Я встал и потянулся, чтобы расслабить напряженные мышцы. — Так или иначе, но нашим скитаниям пришел конец.

Пригладив ладонью волосы Крис, я кивнул, и мы вошли в дом. Реджелин остался на крыльце, положив рядом с собой автомат.

Из-за живой изгороди появился новенький автомобиль — той же марки, что и у Аландзу, но более утяжеленный и оснащенный мощными пулеметами. Подъехав к дому, машина остановилась. Посмотрев через амбразуру в ставне, я увидел полдюжины марсиан. Один из них — высокий, в черной униформе — вылез из машины.

— Реджелин! — прокричал он. — Реджелин дзу Корутан!

— Это Юит! — воскликнул наш друг, но в его голосе чувствовалось разочарование.

Он перешел на ваннзару и произнес речь, о которой мы договорились заранее:

— Я рад, что ты пришел, мой старый товарищ. Нам есть что показать тебе, но пока это можешь увидеть только ты. Попроси остальных оставаться на местах и войди в наш дом.

Последовал решительный ответ, и Реджелин перевел нам его содержание:

— Он отказывается. Юит говорит, что даже теперь он сомневается в нашем рассказе и боится, что мы попытаемся убить его. Он требует, чтобы мы вышли к ним сами.

— А больше они ничего не хотят? — со злостью проворчала Киска.

Они какое-то время спорили и торговались. Наконец Реджелин сказал:

— Я согласился, что он войдет внутрь в сопровождении двух товарищей. Будьте готовы… ко всему.

— Иди в спальню, Крис, — прошептал я. — Оставь дверь полуоткрытой. Будешь нас прикрывать.

Она кивнула и ушла. Я остался ждать. От ног к голове пробежала холодная волна предчувствия.

Реджелин пропустил в дом троих марсиан. Нацелив на нас револьверы, они настороженно осмотрели комнату и убедились, что у меня нет никакого оружия. А когда Реджелин прислонил автомат к стене, офицеры немного расслабились и заулыбались. О чем-то быстро говоря, Реджи повел их за собой на кухню.

Юит с гордым видом прошел мимо меня. Я быстро вытащил из тайника палку с батареей и, нажав на кнопку, коснулся проводами его руки. Он взревел. Лицо марсианина превратилось в звериное рыло. Я набросился на чужака и ударил его плечом.

Мы упали на пол, ругаясь и выкручивая друг другу руки. Реджелин отскочил в сторону, и тут загрохотал револьвер Киски. Оба других офицера, получив ранения, пытались открыть ответный огонь, но Крис добила их серией метких выстрелов.

Придушив пришельца, который выдавал себя за Юита, я уселся ему на грудь и смял кулаком заостренное ухо. Его тело так и осталось наполовину марсианским. Из разбитой пасти струилась кровь, он хрипел и отплевывался розовой пеной. Я услышал приглушенный треск — это Реджи выстрелил из расщепителя материи и разнес их машину в куски.

Вонзив в живот противника острое колено, я обхватил руками его толстую шею и колотил чужака головой об пол. Через какое-то время он затих. Я присел над ним, со всхлипами втягивая воздух. Во дворе раздалась автоматная очередь; по стенам дома защелкали пули.

— Дейв, Дейв, Дейв!

Крис склонилась надо мной. По ее лицу текли слезы.

— Дейв, с тобой все нормально?

— Да, — прошептал я и прижал ее к себе. — Все нормально, Киска.

Реджелин отошел от окна и мрачно взглянул на меня.

— Я прикончил одного вместе с их машиной. Осталось только двое, но они прячутся где-то в кустах. Приготовься к обороне.

Когда псевдо-Юит зашевелился и начал стонать, мне пришлось затащить его на кухню и открыть дверь в сарай. Чужак покорно присоединился к Радифи. Я запер дверь на ключ и вернулся в гостиную, чтобы подобрать оружие.

Солнце опустилось к самому горизонту, и озеро засияло золотыми бликами. Я слышал, как на деревьях пели птицы, — очевидно, их не испугала наша перестрелка. Враги пока не появлялись.

Крис обыскала тела убитых офицеров и разложила наши трофеи на столе. К нашему оружию прибавилось три револьвера и два расщепителя материи. А эти штуки могли нам здорово пригодиться.

— Пора занимать позиции, — устало напомнил я.

— Неужели это конец? — сквозь слезы прошептала Киска.

Она покачала головой; худенькие плечи сгорбились от тяжести беспросветного отчаяния.

— После всех наших усилий, лишений и бед мы потерпели поражение. Они нас нашли. Что же теперь делать?

— Мы должны продолжить наш бой, — воскликнул марсианин. — Я из клана Реджелин дзу, и в нашем роде не сдаются!

— Если нам удастся продержаться достаточно долго, ситуация может измениться, — поддержал я его.

Мы ждали атаки до самой темноты. Когда меня подменила Крис, я прошел на кухню и открыл дверь сарая. Две приземистые фигуры метнулись ко мне из мрака. Мы наглухо заколотили досками наружную дверь, поэтому единственной дорогой к спасению стал путь через кухню. Движением автомата я отогнал их прочь.

— Какое твое настоящее имя, чужак? Мы не хотим называть тебя Юитом. Реджелин считал его лучшим другом.

— Меня зовут Насир, — прозвучал сердитый ответ из густого мрака. — А теперь послушайте меня. Я советую вам сдаться. Вы оказались в безвыходной ситуации.

— Но мы еще живы. И если вы так добры, то удовлетворите мое любопытство. Скажите, как вы нас нашли?

— С самого начала ни у кого из нас не вызывало сомнений, что вы попытаетесь связаться с каким-нибудь высшим должностным лицом. Мы проверили всех фронтовых друзей Реджелина и, выделив среди них Юита, произвели его замену. Потом пришло ваше сообщение. Отыскав доктора Хансена, мы ввели в его кровь наркотик и задали несколько вопросов.

— Я так думаю, Юит и Хансен мертвы?

— Конечно, — прозвучал безразличный ответ. — То же самое произойдет и с вами, если вы не пожелаете сдаться.

— А ребенок? Тот, который жил у Хансена?

— У нас не было причин наносить девочке какой-то вред. Она ничего не знает.

— Ну хотя бы за это спасибо.

Я закрыл дверь и, вернувшись к друзьям, рассказал им последние новости.

— Мы могли бы выскользнуть отсюда, пока они не сомкнули кольцо, — предложил Реджелин.

— Могу поспорить, что они уже окружили нас, — ответил я. — Для них это слишком большая игра, и пришельцы не будут рисковать. Пока я вижу только один выход — когда они пойдут в атаку, мы дадим им решительный отпор, а затем попытаемся прорваться. Возможно, в пылу сражения кому-то из нас удастся ускользнуть.

Мы ждали.

Около полуночи подъехала еще одна машина, а за ней подкатил легкий танк. Черная броня тускло поблескивала в лунном свете. Крис только что заснула, но ее пришлось разбудить. Мы, выжидая, прильнули к амбразурам. Из машины вышли три чужака и, подняв над головой белый флаг, направились к нам по мокрой траве. Они даже не потрудились изменить свой облик. От нас на переговоры вышел Реджелин.

— Если вы не сдадитесь, — сказал пришелец, — мы уничтожим вас. Танк одним снарядом разнесет ваш дом на куски.

— Тогда почему вы не расстреляли нас до сих пор? — холодно спросил Реджелин.

— Только из-за пленника или пленников, которые могут находиться в этом доме. Мы готовы обменять их у вас. Ваши жизни за их жизни.

— Мы не верим вашим обещаниям, — ответил Реджелин. — Но даже если они и правдивы, я не могу представить себе жизнь в плену. Уходите.

Таховвы удалились. Я навел на цель расщепитель материи и выстрелил. Машина и танк находились за пределами эффективного поражения. Сузив луч до тонкой иглы, я сделал еще один выстрел и прочертил линию на бронированном боку танка. Его мотор взревел, боевая машина быстро отъехала назад. Мой выстрел в сторону пушки оказался более удачным — длинный ствол упал на землю.

Меня охватила волна дикой радости.

— Где же теперь ваши снаряды? — закричал я. — Что? Взяли?

— По местам! — прокричал из темноты Реджелин. — Я слышу шаги солдат. Они приближаются со всех сторон!

Глава 10

Таховвы наступали молчаливой волной, стремительно возникая из темноты и бросаясь к стенам домика. Мы установили расщепители материи в режим широкого луча и сминали ряд за рядом. Я видел, как их разрывало на части, взрывало изнутри, разбрызгивало по сторонам. Под карнизом росла груда тел, а они все шли и шли. За моей спиной, у переднего входа, за ревущим пулеметом пригнулся Реджелин.

Пули с треском впивались в стены, словно мощный град. Время от времени из тьмы вырывались языки огня. Они пытались поджечь бревна из огнемета. Но пропитанные химическим составом доски не желали поддаваться и защищали не хуже бетона. Мы удерживали таховвов на расстоянии, выкашивая их лучами, расстреливая почти в упор, и они наконец отступили. Вокруг остались только тишина, свет звезд, кровь и роса.

Я не увидел Сириус среди других созвездий, но мне подумалось, что он сияет в небесах, как зловещий глаз. Зачем они сделали это? Внутри меня бушевала ярость. Зачем они отправили их к нам?

— Я думаю, это будет хорошим уроком для пришельцев, — сказала Крис.

В густой темноте дома голос Киски казался маленьким и дрожащим.

— Мне кажется, они оставят нас в покое.

— Может быть, и так, — мягко ответил я. — Иди немного поспи, дорогая.

— А мне интересно… — задумчиво произнес Реджелин.

Я взглянул на дверной проем и отыскал его темный силуэт, проступавший на фоне звезд и облаков.

— Интересно, почему они решились на этот штурм? Мы нанесли им огромный урон. Последняя атака стала причиной гибели многих таховвов. А в Солнечной системе их не так и много, чтобы они могли столь безрассудно жертвовать своими сородичами. Почему они не забросали нас бомбами или снарядами?

— Думаю, мне удастся ответить на твой вопрос, — сказал я. — Любой снаряд или бомба превратят это место в руины. От нас и мокрого пятна не останется. А как они тогда узнают, все здесь мы или нет? Они же понимают, что, ожидая Юита, мы могли разделиться, и, значит, один из нас по-прежнему будет угрозой… Они до сих пор не знают, сколько людей нам удалось убедить в своей истории. Таховвы захотят проверить наличие Других свидетелей, поэтому они сделают все возможное, чтобы сохранить одного из нас в живых для допроса.

— Звучит разумно. Но они не будут жертвовать собой до бесконечности. В конце концов они нанесут ответный удар или Устроят бомбардировку с воздуха.

— Да. И прежде чем это произойдет, кто-то из нас должен уйти, чтобы разнести правду о пришельцах. Конечно, нам надо было сделать это чуть раньше, но… теперь уже ничего не изменишь.

Длинная ночь тянулась нескончаемо долго. Мы слышали, как они передвигались по периметру, — трещали кусты, шумели моторы, время от времени раздавались хриплые гортанные фразы.

— Похоже, они пригнали сюда целую армию, — сказал Реджелин. — Мои поздравления, командор!

— Я мог бы скромно обойтись и без них, уважаемый севни.

На рассвете появились самолеты. Пара боевых машин вырвалась из облака и понеслась к нам, нацеливая носовые пушки.

Пока они шли в пике перед заходом на атаку, мы, выбежав на порог, расстреливали их из расщепителей материи. Один самолет разнесло в воздухе. Носовая часть врезалась в землю, а крылья и хвост рухнули на поляну в лесу. Второй истребитель резко повело в сторону, и, оставляя за собой шлейф черного дыма, он исчез из поля зрения. Наши стены изрешетило осколками выпущенных снарядов, но дом по-прежнему держался крепко.

На какой-то момент ситуация зашла в тупик. Им не удавалось приблизиться и разрушить стены снарядами малой мощности, бронетехникой или расщепителями — наше оружие не позволяло этого. А взорвав дом прямым попаданием, они уничтожили бы все улики. Но рано или поздно эта дилемма будет решена: они могли сбросить рядом несколько бомб и вызвать у нас тяжелую контузию. Они могли просто заморить нас голодом.

— Но эти методы им не помогут, — сказал я за завтраком. — Мы попытаемся прорваться.

После бессонной ночи мозги едва ворочались, и я почти ничего не соображал.

— Если бы нам удалось спровоцировать их атаку, кто-то из нас в суматохе мог бы проскользнуть сквозь кольцо блокады…

— Надо подождать до темноты, — бесстрастно ответил Реджелин. — А вот чем мы займемся до этого времени?

Киска взглянула на меня и напомнила:

— Мы совсем забыли о пленных…

Прим-Интеллект нахмурился. Из тетради вырвали страницу. Почему?

Впрочем, ее могли вырвать по множеству простых причин — например, чтобы вытереть кровь, зажечь огонь или что-нибудь подобное. Но ему не понравился этот факт с утерянной страницей.

Дэвид Арнфельд и Реджелин дзу Корутан мертвы. Кристин Хоторн находится в плену под жестким наблюдением. Прошло три недели, и, видимо, других свидетелей действительно нет. Женщина отвечала на вопросы с такой истерической готовностью, что им даже не пришлось применять наркотические вещества — а этот вид допроса очень утомительный и требует много времени. Хотя было бы мудрее сделать это.

Бегло просмотрев окончание дневника, Прим-Интеллект решил, что утерянная страница как-то связана с пленными, которых ликвидировали из предосторожности, — во всяком случае, так утверждает Хоторн. Тела Радифи и Насира опознать не удалось; скорее всего, их расщепленная плоть смешалась с разорванными останками трупов, усеявших дом при последней атаке таховвов. А может быть, Арнфельд не захотел оставлять в своих записях мерзкие подробности неправедного убийства.

…появлялись из леса, выпуская из бронированных дверей все новых и новых чужаков. Наши стволы раскалились, смерть косила врагов целыми рядами, но они упорно продвигались вперед. Через несколько секунд таховвы прорвались к передней двери.

Пулемет Реджелина замолк, марсианин бросился в дом, спасаясь от брошенной гранаты. Она разорвалась с ужасным грохотом, накрыв комнату стальными осколками. Я нырнул под стол, сминая лучом расщепителя вбегавших в гостиную солдат. А в спальне, за моей спиной, Крис расстреливала из автомата саперов, которые повторно пытались подорвать заднюю стену. Весь дом дрожал, по стенам ползли струйки дыма.

И вдруг все кончилось. Они снова отступили, оставив нам зловещую тишину. Дом был завален обломками рухнувшей мебели, испятнан клочьями погибших существ. Да, мы отогнали врага, но отныне нам предстояло жить среди всего этого ужаса.

Реджелин сел, прижимая к груди левую руку. Я подошел к нему и дрожащими пальцами перевязал глубокую рану. Рука почти не действовала, но он еще мог держать оружие. Реджи устало улыбнулся и побрел на кухню, чтобы немного вздремнуть на раскладушке.

— На этот раз им почти удалось прорваться, — сказал я Крис. — Прости, моя радость, что я втравил тебя в такое дерьмо.

— Нет, это я втянула тебя… помнишь?

Она хотела рассмеяться, но у нее ничего не получилось. Милое лицо покрывали полоски грязи, тело сотрясала непрерывная Дрожь, которую она никак не могла остановить.

— Потерпи, — сказал я. — Скоро все это кончится. Скорее всего, они заставят нас сдаться. Сопротивление бесполезно.

— Нет, — ответила она. — Нам надо стоять до конца. Лучше умереть, сражаясь, чем жить в одной из их камер. Но я надеюсь, что они отпустят Элис. И может быть, кто-то ее приютит.

— Конечно, — с жаром согласился я. — Они отправят малышку в приют для сирот. Можешь не волноваться — об Элис позаботятся, и все будет хорошо.

— Мне бы хотелось… — Ее голос стал таким тихим, что я едва разбирал слова. — Я хочу тебя, Дейв. И мне хотелось бы иметь от тебя детей.

Наши губы слились в поцелуе. Послеполуденное солнце ярко светило сквозь выломанную дверь и осыпало блестящими искрами ее золотистые волосы. А потом мы оставили друг друга и разошлись по своим постам.

Под самый вечер, помахивая над головой белым флагом, к нам пожаловал таховва. Реджелин и я вышли на крыльцо. Крис осталась внутри, чтобы приглядывать за тылами, но она могла слышать весь наш разговор.

Пришелец спокойно сел на землю, и его странная фигура на фоне безмятежного земного леса казалась фрагментом чудовищного кошмара.

— Ваше упрямство неблагоразумно, — сухо сказал он. — Теперь уже никто не придет вам на помощь.

— Только не будьте слишком уверены в этом, — ответил Реджелин.

— Если вы хотите сказать, что успели распространить о нас информацию и мы не знаем о ваших контактах…

Его голос перешел в напряженный шепот и затих.

Реджелин пожал плечами.

— Можете думать все что угодно, — сказал он.

— Послушайте, — предложил я, — мы могли бы устроить обмен. Дайте нам самолет и какое-то время на взлет, а мы вам тогда…

— Прошу вас, давайте не говорить друг другу лишних слов, — с усмешкой сказал чужак. — Я должен признать, Арнфельд, мы восхищаемся вами и вашими друзьями. Мы не питаем к вам ненависти и лишь скорбим, что вы не на нашей стороне. Но необходимость подталкивает нас к предъявлению неприятного ультиматума.

— И какого?..

— У нас находится ребенок миссис Хоторн. Мы привезли малышку Элис сюда. Если вы не согласитесь сдаться, нам придется убить эту девочку.

Я услышал позади себя тяжелый стон. У меня закружилась голова.

Таховва махнул рукой. Из-за деревьев вышел еще один чужак. Он держал на руках Элис. Я видел, как девочка отбивалась и плакала.

— Сколько… — Горло перехватил спазм, и мне с трудом удалось произнести: — Сколько времени вы даете нам на размышления?

— Мы ждем ответа завтра на рассвете, — ответил он без всякой злобы.

Таховва повернулся и пошел прочь. Солдат снова скрылся за деревьями. Вокруг нас остались только трупы, кровь и жужжащие мухи.

Я вернулся в дом, обнял Крис, но горе превратило ее в камень.

Темнеет, а я все пишу эти последние строки. За стенами сгущается холодная северная ночь, на озере гаснут последние блики, все тише и тише шепот засыпающих деревьев. Фонарь на столе едва освещает страницы. Я сижу в южной спальной, Реджелин охраняет передний вход, Крис спит на кухне — если только она действительно спит.

Никому из нас не хочется видеть остальных — великое одиночество смерти уже наложило печать на наши сердца.

И нет никакой нужды караулить подступы к дому. Я думаю, таховвы сдержат свое слово. Зачем им обманывать нас? В принципе, они уже одержали победу. Но старая привычка заставляет нас держаться начеку. Мозг давно опустел — остались только привычки.

Когда таховва ушел, мы попытались обсудить ситуацию, но разговора не получилось. Киска плакала; ее трясло, из груди вырывались сухие, рвущие душу рыдания. Я попытался успокоить ее, но она вырвалась и оттолкнула меня.

— К чему все это? — спрашивала она нас снова и снова. — Нам конец! И все равно пришлось бы сдаться.

Реджелин покачал головой.

— Но только не живыми, — ответил он.

— А как же Элис? Они убьют ее. Они приведут малышку под наши же окна и перережут ей горло.

— Простите меня, Крис, — сказал марсианин. — Но тогда они уничтожат оба наших мира! Я не могу позволить, чтобы из-за одного ребенка…

— Да, сто раз да, если бы оставалась малейшая надежда! — закричала она хриплым от ярости голосом. — Но у нас нет ни одного шанса!

Лицо Реджелина помрачнело. Он замкнулся в твердыню гордости и холодно покачал головой. Я слышал о нерушимом кодексе чести марсианских воинов и знал, что Реджелин, впитавший эти правила вместе с молоком матери, никогда не сдастся живым.

— Им известно только обо мне и Реджи, — сказал я. — Но они ничего не знают о тебе, Крис. Они тебя не видели. И если мы двое сдадимся, ты можешь уйти ночью в лес…

— Откуда мне знать, что вы сдержите слово и не навяжете им новый бой!

Ее недоверие оскорбило меня до глубины души.

— Я никогда не предал бы нашей любви.

— Они все равно узнают! — закричала она. — Они будут допрашивать вас и узнают, что я на свободе.

— Но они не станут убивать из-за этого Элис, — сказал Реджелин. — Их законы войны полны коварства, но к своим заклятым врагам они относятся с благородством.

— Нет, я не могу, — хрипло ответила она. — Я не могу уйти и оставить девочку в их руках.

Реджелин взглянул на меня.

— Тоща это сделает один из нас, — твердо сказал он. — Дэвид, ты умный и ловкий человек. На твоем теле нет ран, и ты менее заметен на Земле. Если повезет, ты мог бы добраться до Торреса.

— Да, видимо, это единственный вариант, — печально произнес я.

— Дейв… нет! — яростно закричала Крис.

— Да! — ответил я, отводя от нее свой взгляд. — Прости, но другого выхода нет.

Она смотрела на меня очень долго. Потом Крис повернулась, ушла на кухню и закрыла за собой дверь. С тех пор я ее не видел.

Сейчас, наверное, полночь. Вскоре Реджи проберется в рощу,откроет огонь и привлечет к себе внимание. Пока он будет отстреливаться и менять позиции, я попытаюсь проскользнуть кольцо осады. Шансы так малы, что надежды почти нет, но мы должны пойти на этот последний шаг. Крис будет ждать здесь. Когда они придут сюда, она сдастся в плен. Я надеюсь, что, несмотря на мое бегство, таховвы оставят девочку в покое и Крис не будет думать обо мне слишком плохо.

Теперь надо спрятать эти записи. Я уже отодрал доску в полу, под которую хочу положить тетрадь. Может быть, кто-то через несколько лет наткнется на нее и узнает правду. Может быть…

Наверное, боги сейчас смеются надо мной. Но надежда умирает последней.

Эпилог

Прим-Интеллект отложил в сторону потрепанную и грязную тетрадь. Он прислушался к тишине, которая клубилась вокруг, а затем встал и медленно подошел к окну.

Там, далеко внизу, на объятых ночью окраинах Сан-Паулу виднелась высокая башня Генштаба марсианских оккупационных сил. Редкие и тусклые огни лишь подчеркивали необъятность пространства, а где-то дальше, во тьме, земля уходила за кромку мира. Его тайное управление казалось крохотным жуком, севшим на плечо огромного мира.

«Да, — подумал он, — надо поймать этого Торреса. Придет утро, и я отдам приказ».

Он вздохнул. Как груба и безжалостна война! Иногда ему даже хотелось, чтобы в тот знаменательный день их лидеры избрали другое решение. Но отныне поступь таховвов слышна на этом пути, и назад не свернуть. Он приведет свой народ к намеченной славной цели.

«Жаль, что мне не довелось узнать Арнфельда и Реджелина поближе, — подумал он. — Узнать как друзей. Интересно, о чем они думали в последние секунды жизни?»

А о чем тогда думала Кристин Хоторн? Она любила их обоих. И все же эта женщина взяла расщепитель материи, тайком выскользнула из кухни и расстреляла их в упор, прежде чем они успели ее остановить. Потом она с визгом и рыданиями побежала к таховвам, подняла шум, и весть о ее поступке собрала всех солдат. Она не только испортила вкус победы, она заставила нас содрогнуться.

И какой ужас ей пришлось пережить! Хотя, скорее всего, он по-прежнему терзает ее сердце. От ее мужа и друга почти ничего не осталось: искромсанные головы с едва различимыми лицами, об остальном просто неприятно вспоминать. Но ей хотелось спасти ребенка.

«Наверное, лучше всего отправить девочку в сиротский приют, — подумал он. — А ее мать мы убьем ночью, когда женщина забудется тревожным сном. Хотя не знаю. Может быть, еще раз допросить ее?»

О, горькая победа. Дневник не сообщил ничего нового, но он подтвердил показания Кристин Хоторн. А значит, факт существования таховвов снова скрыт за семью печатями, и долгая погоня завершена. Можно возвращаться к прерванной работе. Начало положено, все этапы определены — сначала марсиане ослабят Землю, затем таховвы подорвут изнутри индустрию марсиан, потом открытое заявление и, наконец, провозглашение истинных повелителей двух миров. Прим-Интеллект с усмешкой подумал о том, что будущие поколения сделают его национальным героем. Неужели каждый полководец в зените славы и победы доверял тишине свои сомнения и страхи? И ту вину, которая разъедала душу?

Тихий перезвон колокольчиков вывел его из размышлений и вернул к реальности.

— Му-афин челбакиш! — выругался Прим-Интеллект, отметив свое нервное перенапряжение. Он повернулся к панели управления и прокричал: — Хоун! Войдите.

Дверь открылась, и владыка Солнечной системы с удивлением уставился на ствол пистолета.

Он медленно поднял голову. На него смотрел человек — изможденное лицо, пылающий взор, давно нечесаные волосы и перекошенный от ярости рот. Сердце Прим-Интеллекта гулко забилось. Он отступил к стене и поднял руки, прикрывая грудь.

— Где она? — закричал Дэвид Арнфельд. — Где моя жена?

Позади него появилось несколько марсиан, одетых в черную форму, и около десятка вооруженных землян. Группа людей, проникших в управление, быстро рассеялась по коридорам. Арнфельд подошел к таховву почти вплотную и ткнул его стволом в живот.

— Где Кристин Хоторн?

— Лучше отвечайте ему, — посоветовал Реджелин дзу Корутан. — Он сейчас не в том настроении, чтобы шутить.

— Камера… камера двадцать семь, — прошептал Прим-Интеллект, чувствуя себя, как в кошмарном сне. — Она… и ребенок… их никто не трогал.

Арнфельд резко повернулся к офицеру из марсианского Генштаба и сделал ему знак рукой.

— Вы пойдете со мной. Покажете дорогу.

Они исчезли в коридоре.

В кабинет вошли еще несколько марсиан и среди них Йоак Дзугет ай Валказан, помощник коменданта Земли, которого таховвы считали неопасным. Он подошел к пульту управления и тут же начал обзванивать секции огромного здания, отдавая по селектору краткие приказы.

Прим-Интеллект забился в угол и ошеломленно рассматривал Реджелина.

— Как вам это удалось? — тихо спросил он.

Марсианин ответил не сразу. В одной руке он сжимал расщепитель материи, а другой, перевязанной до локтя, перелистывал дневник Арнфельда.

— Я вижу, вы нашли эту тетрадь, — с усмешкой сказал он. — Интересный сувенир, правда? Так вот, здесь все и написано, — вернее, почти все. Я могу подтвердить каждое слово. А когда Дэвид заканчивал последние строки, он был просто в отчаянии. Можете не сомневаться, в записях нет никакого обмана.

Дзугет удовлетворенно взглянул на офицеров.

— Захват здания завершен, — сказал он. — Командующий уже в пути. Я вызвал его и сообщил о чрезвычайной ситуации.

Верховный главнокомандующий марсианских сил на планете Земля, он же великий дархиш расы таховвов, с минуты на минуту мог оказаться в ловушке! Прим-Интеллект с трудом удержался от крика.

— Сейчас вы подпишете несколько секретных указаний для континентального штаба, — сказал ему Реджелин. — Тексты уже подготовлены. Не пройдет и месяца, как мы свергнем власть таховвов на Земле и Луне. Ваши сородичи на Марсе ничего не заподозрят. И тогда мы подумаем о следующем шаге.

— Но как вам это удалось? — повторил пришелец безжизненным голосом.

— А вы еще не догадались? — с удивлением воскликнул Реджелин. — Дэвид рассказал нам о своем плане, мы с ним спрятались за обломками мебели, а Крис, убежав на кухню, открыла сарай и вступила в переговоры с Радифью и… как там его? — Насиром. Она сказала им, что готова на предательство, так как наше безрассудство может привести к смерти ее дочери. Еще она сказала, что у нее на нас не поднимается рука. Крис освободила пленников и даже дала им пару револьверов, предупредив, что мы очень подозрительны и хорошо вооружены. Естественно, таховвы приняли наш облик, надели одежду, которую принесла Крис, и отправились к нам. Чтобы мы ничего не поняли, мой двойник пошел через спальную к Дэвиду, а его Двойник — через дверь кухни ко мне. Но, как вы понимаете, мы это и планировали. У таховвов было оружие, и они хотели нас убить, поэтому мы расстреляли их без всякого сожаления. Расщепители материи превратили тела в кровавое месиво!

Потом Крис разыграла истерику, побежала к вам, и ее визг отвлек внимание солдат. Дэвид и я воспользовались моментом и спрятались в темном сарае. Когда ваши офицеры закончили обыск дома и проверку показаний рыдавшей Крис, мы дождались удобного момента и ускользнули в лес.

Опознав «наши» тела, вы успокоились и потеряли бдительность, поэтому мы действовали почти без помех. Дэвид отправился в Дулут и скрывался там. Мне же удалось проникнуть на служебный самолет в Сан-Паулу. Прилетев сюда, я связался с Торресом, а через него и с Дзугетом. Мы похитили для доказательства штабного офицера, в котором заподозрили таховва, и, когда допрос подтвердил мои слова, группа доверенных людей доставила к нам Дэвида и организовала этот мятеж.

Прим-Интеллект, владыка Солнечной системы, медленно поднял голову. Его глаза молили о пощаде.

МИР БЕЗ ЗВЕЗД ^(роман)

Потерпевшего крушение астронавта Хьюга Валланда из романа «Мир без звёзд» поддерживает только память об оставленной на Земле любви.

Глава 1

Восходил Бог на западе, и солнце скрылось за горизонтом. Только несколько облаков еще пламенели над верхушками деревьев на востоке на фоне пурпурных сумерек, но и этот свет уходил, пока не стал, как эхо над Озером Безмолвия, и тогда Его бледная слава воссияла для обожания.

Но не вся Стая могла сегодня почтить Его. Стая собралась на кряже возле логовищ, и, когда засверкали пальцы передней руки Бога, Стая завыла. Но долго Ему еще было восходить, пока не поднимется Он столь высоко, что вся Его сущность выйдет из-за горизонта. А мужчины должны охотиться, и женщины — стряпать, и молодежь — собирать, чтобы не погибли от голода верные. И больше того, и хуже того, если вся Стая останется здесь, столь далеко от родных холмов, то привлечет внимание айчунов из морских пучин, а тогда, ночь или не ночь, те могут выслать военный флот Стада… конечно, если то, что прибыло недавно в огне и громе, и не есть порождение самого врага. Я-Кела, Единый, привел с собой несколько храбрых учеников, чтобы выяснить это. Но прежде он отстоит свою вахту почитания от имени всего своего народа.

Медленно, постепенно поднимался Бог в небо. Я-Кела припал у Искривленной Скалы и запел. И пел он Приветствие, и пел Восславление, и пел Силу. И погасли последние угли заката, и не было ничего в пустом небе, кроме Бога, и ангелов, и трех планет, и Бог простер сияющую дорожку по Озеру Безмолвия до самых береговых камышей. Тиха и прохладна была ночь. Порывы бриза приносили запах влаги, всплескивала рыба, выводил свою одинокую однотонную жалобу крылатый, шелестел тростник, и отвечал ему шелестом кустарник на берегу, но более никто не разделял темноту мира с Я-Келой и Богом.

Он остановился отдохнуть и перекусить. Глотка охрипла, и шершавой была скала под перепончатыми лапами и хвостом, и наваливалась на него усталость. «Да, — подумал он, — я постарел. Но все же я — Единый Стаи». Дальний рокот насторожил его. Не барабаны ли это? Не так уж невозможно, что Стадо выйдет на добычу этой ночью. Хотя это и редкость. Глубинные дьяволы боялись Бога, и их почитатели тоже. «Всего лишь двурог, — решил он, — там, в Умбрийных Болотах».

Он снова посмотрел на запад и удивился, как сияет тело Бога перед его глазами. «Я, должно быть, задремал, — в панике подумал он. — Что ж это может значить, как не то, что я и в самом деле стар?» Он пропел все пропущенные заклинания и проделал ритуальные жесты, спеша, чтобы никто не заметил его промаха. Ему снова вспомнились легенды, в которых говорилось о существах, что давным-давно спустились с неба и вернулись — в дневное Стадо или в ночную Стаю — кто может знать, кроме Бога и глубинных дьяволов? И не таковы ли те неизвестные пришельцы, встреченные подле Огненной Главы, те, кого он должен сейчас разыскивать? И еще более обычного нуждался ныне в защите от странностей мир. «И я взываю к Тебе, мы взываем к Тебе, о Ты, что низвергаешь солнце, взойди, взойди, взойди…»

Глава 2

Давно когда-то и далеко слыхал я новую песню. Я тогда вернулся в Город.

Обитатели Ландомара, как и все, кто занимается колонизацией планет, хотели природы и простора. Иначе какой смысл оставаться на дне гравитационного колодца? Да и эта причина не очень-то логична — в конце концов, свои оставшиеся от обезьян инстинкты большинство нашей братии могло бы удовлетворить случайными визитами на поверхность какой-нибудь планеты или просто прокруткой мультисенсорной ленты — однако я думаю, что гены иногда дают о себе знать, и их владелец привязывается к какому-нибудь клочку земли. Так что, если уж кто-то найдет пригодный для обитания, но все же необитаемый мир (что по статистике бывает редко, если учесть, сколько звезд во Вселенной), он, собрав отряд из тех, кто разделяет те же чувства, объявляет планету своей. Я не знаю, усиливается инстинкт селекцией или просто передается от родителей, но как бы там ни было, через некоторое время мы имеем рассеянное по планете население, которое не хочет, чтобы чужаки строили у них космопорт.

А космопорты необходимы. Теоретически это, может быть, ниоткуда не следует, поскольку один пункт в пространстве ничуть не дальше другого. Но практически любой распространяющейся расе они нужны. Прежде всего не стоит делать слишком большие перепады энергии между соседними станциями в каскаде. В случае по-настоящему отдаленных галактик это очевидно: туда можно добраться, но медленно — не удается выдержать среднюю относительную скорость, равную достаточно большой доле с. А преодоление энергетической разницы между, скажем, внутренней и внешней частями спирального рукава за один прыжок довольно-таки много требует горючего.

И потом, нужна база для наблюдений. Надо точно определять цель следующего прыжка и характер ее перемещения в пространстве. В третьих, нужны доки, пакгаузы, склады. Их-то можно построить где угодно, но, поскольку по первым двум причинам выдвинутые базы все равно нужны, они вскоре начинают выполнять и третью функцию.

И в четвертых: рекреация, место отдыха, место гульбы и хвастовства, место, где космонавт может расслабиться. Даже старый космический волк бывает счастлив, когда вокруг него не полностью искусственная среда.

На Ландомаре жители были поумнее, чем на других мирах, которые я мог бы назвать. На своей планете они нам строиться не позволили, но против орбитального спутника не возражали. Мы могли заходить в их деревни и на фермы, охотиться у них в лесах и водить корабли у них в океанах. Против наших денег они тоже ничего не имели. А Город рос, и мы могли им предложить все больше и больше товаров, и к нам начинала приходить молодежь из их селений, сначала в гости, а потом и для работы. Старики поварчивали, пока мы точным социодинамическим расчетом не доказали им, что их спокойствию на планете ничто не угрожает. Максимум, что может случиться, — на планете будет несколько островков с предприятиями, работающими на космос. Как оно и вышло.

Мне пришлось там провести несколько дней, занимаясь ремонтом, изотопами и прочим в этом роде. Еще я хотел завербовать канонира, но не вышло. Те немногие, что ко мне обратились, не подходили для этой работы. Один там был, правда, по профессии охотник, но психограф показал, что ему слишком нравится убивать. От всего этого я устал и был не в духе. А то, что Венли заболела, тоже радости не прибавляло. Ничего серьезного, но к моему возвращению девочка уже вырастет, а я хотел бы сохранить воспоминания о ее счастливом детстве.

Так что я здорово постарался рвануть с места. Двигатель лодки взвыл, и она боднула небо. Ландомар превратился в блестящий, окутанный облаками щит, слегка голубеющий на черном фоне. Потом перед глазами стал подниматься Город.

Спутник нельзя надстраивать беспорядочно, потому что тогда он начнет выплясывать при вращении, как пьяный. Но Город уже существовал несколько столетий и разрастался так, что даже старики Ландомара не могли не признать его рост органичным. Я сам еще помнил первоначальную безрадостную металлическую скорлупу. Теперь же над парапетами вздымались башни, сияли купола и иллюминаторы, а галактические туманности были перечеркнуты мемориалом. Я видел корабли в доках и лодки у причалов и, насколько это вообще возможно для космонавта (кроме Хьюга Валланда), чувствовал, что я дома.

Через шлюз я прошел быстрее, чем требовало бы строгое соблюдение правил безопасности, и только попросил робомеханика посмотреть, что там за нерегулярность в гамма-ритмах пилота лодки. Наплевав на все формальности, я вышел из зоны доков и отправился с толпами людей по эстакадам и залам к дому Литы.

Она живет в зоне высокой гравитации с видом на космос. Это дорого, но ее мужья могут позволить себе платить каждый свою долю. Не то чтобы она их подбирала по этому принципу, Лита не из таких, но красивая и разумная. женщина всегда привлекает мужчин с возможностями. Из всех портовых жен она у меня самая любимая.

Я уже спешил вдоль последнего коридора. Он был пуст. Пол пружинил под ногами получше знаменитых лужаек Ландомара, и громче обычного гудел вентилятор. На стенах переливались серые с зеленым узоры, очень уместно оттеняя легкую грусть, то предвестие тоски по дому, что всегда присутствует как контрапункт в радостной теме возвращения.

И такая же была музыка: она захватила меня, хотя я и не сразу осознал ее присутствие. Кто-то играл на омнисоноре, и играл непривычно хорошо. Звучала архаическая мелодия, подобная шуму моря, но на фоне звона струн, и к ней мягко присоединялся мужской голос:

Мэри О’Мира, капельки звезд наполнили

пепельным светом цветы,

Твое имя шепча и в листве лепеча,

ветер спешит с высоты,

Вся эта ночь — это ты.

Я вышел в зал вдоль закругленной внешней стены спутника и увидел его. Он сидел в нише рядом с дверью Литы и был хорошо виден, подсвеченный восходящей луной через широкий иллюминатор. Пальцы небрежно бродили по струнам инструмента, лежавшего у него на коленях, а он с полузакрытыми глазами пел про себя:

Из тени корабль вернется домой,

звездою мелькнет над холмом,

Ветер вздохнет и слегка колыхнет звезды

над старым прудом,

Любимая, это твой дом.

Сделав паузу для вдоха, он заметил меня. На его лице промелькнуло выражение, которого я не уловил, и сменилось дружеской улыбкой.

— Привет! — сказал он со странным мягким акцентом. — Извините за шум.

— Рад вас видеть, сэр, — ответил я с протокольной вежливостью.

— Я тут коротал время, — сказал он, — в ожидании капитана Аргёнса.

— К вашим услугам, — поклонился я.

Он вытянулся во весь рост, что было немало, и протянул мускулистую руку. Вот уж что, без сомнения, старомодно! Но я протянул в ответ свою и воспользовался моментом, чтобы его рассмотреть.

Он не выделялся одеждой: голубая блуза, белые брюки, мягкие полуботинки. На широких плечах блестели кометы мастерского звания. Но сам он принадлежал к довольно редкому типу: светлая кожа, каменно-резкие черты лица, коротко стриженые желтые волосы и полыхающие голубым огнем глаза.

— Хьюг Валланд, — сказал он. — С «Леди Лары».

— Фелип Аргенс, — механически ответил я, даже не стараясь скрыть удивление. Я достаточно стар, чтобы знать, что человек с подобным именем должен быть куда старше.

— Слыхал, вы канонира ищете.

— Ну, вообще-то да. — Я не удивился. С корабля на корабль слухи летят мгновенно. — Интересуетесь?

— Да, сэр. «Леди» опять становится на прикол, так что шкипер не возражает, если я прерву контракт. Я так понял, что вы к Земле.

— В конце концов, — согласился я. — Хотя и не сразу, быть может.

— Это ничего. Главное, что мы туда попадем.

Я быстро прикидывал. Если этот человек служил на «Леди», у него должно быть личное дело и можно поговорить с его сослуживцами. Это лучше психографа. Хотя он и так смотрелся неплохо.

— Отлично, давайте поговорим, — сказал я. — А почему вы не вошли и не подождали в доме? Жена была бы рада…

— Вроде бы у нее болен ребенок. Я не был уверен, что ей захочется принимать гостя.

Он мне все больше и больше нравился.

Дверь растворилась, и Лита встретила нас.

— Как Венли? — спросил я после представлений.

— Капризничает, — ответила Лита. — Я ее возила в клинику, и там подтвердили неовирус.

Волноваться тут нечего, с поддерживающей терапией ничего страшного. Но в таком приграничном поселке, каким был Город, не на чем было создать молекулу для быстрого лечения болезней от подобных внеземных мутирующих вирусов. Лет через двадцать в возрасте оптимальной взрослости девочка пройдет антитанатик, и тогда ее клетки будут автоматически отбрасывать любую враждебную нуклеиновую кислоту. А пока что моя маленькая девочка должна рассчитывать на ту хилую защиту, что дала ей природа. И выздоровление пойдет медленно.

Она спала. Я взглянул на покрытое сыпью круглое личико и вернулся к остальным. Валланд развлекал Литу историями из своего последнего рейса. Им пришлось стараться не уронить свой престиж в глазах представителей культуры, где утонченная поэзия считалась вершиной искусства, и потому Валланд познакомил их с лимериком.

Глядя, как смеется Лита, я немножко позавидовал, даже почувствовал укол ревности. Не в полном смысле — Лита ведет себя так достойно, что не бывает неловкостей даже тогда, когда в порту находятся одновременно двое ее мужей. Нет, я просто позавидовал его искусству непринужденной приятной беседы.

Когда же мы пригласили его к обеду, он согласился с такой изысканной учтивостью, какой давно уже не встретишь.

Пока Лита программировала кухонную машинерию, мы прошли к бару. Из окна открывался вид на космос, огромный и лишенный формы. Взгляд терялся в бесконечности.

— Канонир мне нужен на всякий случай, — объяснил я ему. — Мы будем иметь дело с технологически развитой расой, о которой не знаем практически ничего. Но мы не ожидаем битвы, так что нам, по сути, нужен человек, который сможет выполнять обязанности второго помощника. Если у вас есть еще и базовая ксенологическая подготовка, это вообще идеально.

— Думаю, что я вам подойду, — ответил он. — Формального обучения я не проходил, но столько в этом всем варился, что мог бы и сам основать академию. Я же в космосе уже целую вечность. Но вы можете спросить у людей с «Леди Лары» или прокрутить меня на психографе.

Похоже, что удача взглянула в мою сторону. Правда…

— Вы можете передумать, когда узнаете, куда направляется «Метеор», — предупредил я его. — Или вы уже знаете?

— Нет. Я знаю, что у вас очень длинный прыжок, а потом вы идете к Земле. Ничего больше никто из вашей команды не разболтал. — Он хмыкнул. — Я так понимаю, что на ранних этапах контакта, когда есть возможность снять сливки, вы предпочли бы обойтись без конкуренции.

— Мне все равно придется вам сказать и верить вам, как брату по гильдии. Мы идем к внешникам.

— Это за пределы галактики? Что-то вроде М-31?

— Нет, не так далеко. Место, куда мы направляемся, более изолировано. В межгалактическом пространстве.

Валланд откинулся в кресле, положил ногу на ногу и повертел в мозолистых пальцах ножку бокала. Я предложил ему сигарилло, но он отказался и вынул из кармана своей блузы трубку — еще один архаизм. Я закурил и продолжил:

— Между галактиками, как вы знаете, тоже есть звезды. Тусклые красные карлики, разбросанные так далеко, что здешние места — просто столпотворение по сравнению с тамошними. И все же это звезды. До сих пор никто не ставил себе целью их детальное исследование. Нам ведь понадобятся миллионы лет даже на один наш Млечный Путь, не говоря обо всех его сестрах-галактиках. Но вот недавно кто-то из межгалактических жителей установил с нами контакт. Может быть, торговля с ними окажется выгодной, и, во всяком случае, мы хотели бы посмотреть. Если что-нибудь получится, то несколько лет нам придется налаживать бизнес.

— Понимаю. — Он выпустил клуб дыма. — Звучит интересно. Но потом вы направляетесь на Землю?

— Да. Один из тамошних универсариев — совладелец «Метеора», и они хотят получить непосредственный доклад. — Я пожал плечами. — Хотя бы наука еще жива на Земле, если ничего больше там нет.

— Да нет, есть, — не согласился он. — Земля всегда будет Домом Людей.

— Послушайте, — прямо спросил я, — если вам так уж надо на Землю, почему просто не купить билет?

— Спешки нет. — Его спокойствие было непоколебимо. — Если бы надо было, я бы так и сделал. Однако переход через такую энергетическую щель обходится недешево. С тем же успехом я могу на этом путешествии еще и заработать.

Я не стал допытываться дальше. Давить на человека — не лучший способ его узнать. А мне надо знать свой экипаж, иначе годы могут принести ненужные сюрпризы.

Лита организовала прекрасный обед. Мы с наслаждением его ели, ведя обычного типа разговоры — что там стало со стариной Джарудом; куда девался Кло; вот, говорят, встретили самую негуманоидную расу из всех, что были известны; и никогда не заводитесь в азартные игры со стонками; а правда ли, что придумали машину, которая…

И в это время вошла Венли, изо всех сил стараясь не заплакать.

— Папочка! — Она бросилась ко мне. — У меня в голове плохие сны!

— Запусти гипнопульсер, Лита, — попросил я. Проведя вне Города столько лет, я отвык обращаться с детьми, но почувствовал ее боль как свою.

Лита приподнялась в кресле.

— Извините, хозяюшка, — сказал Валланд как бы между прочим. — А что, если мы перед тем, как положить ее спать, прогоним дурные сны?

Лита засомневалась — это было видно по ее лицу.

— Я в этом немножко понимаю, — продолжал Валланд так же ненавязчиво. — Своих у меня нет, но я наблюдал, как это делают другие. Иди сюда, юная леди.

Он протянул руки, и я передал ему Венли.

Валланд откинулся в кресле, оставив еду подогреваться на тарелке, и усадил девочку к себе на колени.

— Что, милая, — спросил он ее, — что за сон?

Она была в таком возрасте, когда дети стесняются чужих, но ему она почему-то сразу стала рассказывать про пузырчатое чудовище, которое во сне хотело на нее сесть.

— Ну, — сказал он, — я знаю, кто нам поможет. Сейчас мы его попросим.

— А кто это? — Глаза у нее стали круглыми.

— Один такой по имени Тор. У него красная борода, он ездит в фургоне, запряженном козлами — это такие животные с рогами и длинными-предлинными бакенбардами, — и колеса фургона гремят, как гром. Ты слышала когда-нибудь гром? Это как будто лодка очень быстро стартует. И еще у Тора есть молот, который он мечет в троллей. Я думаю, что этот пузырчатый тип против него не выстоит.

Я открыл было рот, поскольку с точки зрения семантики все это казалось мне неправильным, но Лита остановила меня, положив свою руку на мою. Я проследил за ее взглядом и увидел, что девочка перестала дрожать.

— А Тор придет, если мы его попросим? — спросила она чуть слышно.

— Конечно, — ответил Валланд. — Я ему когда-то оказал услугу. Помог выиграть спор с электростатическим генератором. А пока давай я тебе про него расскажу.

Потом я узнал, что он рассказал историю, восходящую к столь давним дням Земли, что даже книги о них забыли. Но Венли в экстазе хлопала в ладоши, когда Тор поднимал обвивавшую мир змею. Лита смеялась, и я вместе с ней.

Наконец Валланд отнес Венли обратно в постель, прихватил свой омнисонор и спел ей песню. Баллада оказалась столь же древней — его собственный перевод, — но она сделала то, что нужно, и, пока он перечислял все те невозможные вещи, которые должен был проделать пьяный моряк, моя дочь заснула без всяких машин.

Мы вернулись к столу.

— Простите, что я так встрял, — сказал Валланд. — Вам, наверное, стоило бы меня одернуть.

— Ни за что! — Глаза у Литы сияли. — Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь делал это лучше.

— Спасибо. Я сам несколько инфантилен, наверное, поэтому… Да, я хотел уже раньше сказать, что такого бифштекса еще не едал.

Мы перешли к бренди с содовой. У Валланда оказалось эпическое умение пить. Боюсь, что мы с Литой здорово набрались к этому моменту, но думаю, мы бы не пожалели на следующий день, если бы наша идея сработала. Мы переглянулись, она кивнула, и мы предложили нашему гостю полное гостеприимство.

На него алкоголь не оказал действия, разве что немножко возвеселил. А тут он и в самом деле покраснел.

— Нет, — сказал он. — Миллион благодарностей, но я снял койку в районе доков. Лучше бы мне туда добраться.

Лите это не очень понравилось. Ей досталась от Бога обычная доля человеческого тщеславия, и ее самолюбие было несколько ущемлено. Он тоже это заметил. Встав с места, он склонился над ее рукой.

— Вы поймите меня, — сказал он с непостижимой мягкостью, — я ведь из давних-давних времен. Антитанатик придумали в мое время — видите, как давно это было. Я летел на первом звездном корабле. И привычки у меня поэтому средневековые. Я не сужу обычаи людей — это их дело. Но у меня только одна девушка, и она на Земле.

— Ах вот как, — сказала Лита, — не слишком ли вы тогда надолго ее покинули?

Он улыбнулся:

— Да уж наверное. Зачем же, по-вашему, хочу я вернуться?

— Прежде всего я не понимаю, зачем вы уехали.

Валланд не обиделся.

— Земля — это не место для мужчины в наше время. Для Мэри подходит, а для меня — нет. Это было честно по отношению к нам обоим. Мы часто встречались и считали, что никогда это нам не надоест. Время от времени, помню… Ну ладно, до свидания, и благодарю вас еще раз.

И все равно его отношение к этому показалось мне странным. Надо будет подробнее поговорить с его нынешним капитаном. С неуравновешенным человеком лучше не оказываться между двух галактик.

С другой стороны, каждый из нас несколько эксцентричен, в том или ином смысле. Это приходит вместе с бессмертием. Иногда кто-нибудь из нас даже слегка сходит с ума. Если не хватает духу вычеркнуть что-то из памяти при разгрузке, то это «что-то» может вырасти до полной несоразмерности. Вот у меня было… но это к делу не относится.

Но вот чему мы за наши столетия научились — это терпению. И может быть, именно его у Хьюга Валланда чуть больше, чем у других.

Глава 3

На борту «Метеора» нас было девять, и в случае надобности мы могли подменять друг друга. На такое большое судно это было не очень много. Но в долгом путешествии нужно место, чтобы не сидеть друг у друга на голове, и к тому же мы, разумеется, собирались взять много груза.

— Хотя, может быть, и не в этот раз, — объяснил я Валланду и Йо Рорну. Только эти двое еще не летали со мной — я завербовал их в срочном порядке на Ландомаре по причинам, которые к делу не относятся. Чтобы не задерживаться, я не стал вдаваться в разговоре с ними в детальные объяснения до старта. Теперь же сделать это было необходимо — чтобы изучить то немногое, что мы знали о нашей цели, им потребуется несколько дней.

Мы сидели, втроем в моей командирской каюте, курили и пили кофе. Постоянное ускорение в одно g давало устойчивое ощущение веса, и слышалась непрестанная пульсация двигателе, та, которая в конце концов пробирает человека насквозь. На экране было видно солнце Ландомара, постепенно уменьшающееся в размерах, и галактика в виде пятен и клочьев сияния на полнеба. Это была звездная карта, и вектор, который мы хотели построить, шел почти параллельно ее обрезу. В иллюминаторе зияла пустота, здесь и там перемежаемая туманными силуэтами иных звездных континентов.

— Гм, да, не похоже, что мы найдем много чего полезного на планете, где дышат водородом да пьют жидкий аммиак, — кивнул Валланд. — Мне, по крайней мере, еще не доводилось.

— А зачем мы тогда туда собрались? — задал вопрос Рорн. Это был высокий, темноволосый, мрачный человек, предпочитавший помалкивать про себя, не сказавший нам даже, в какой части космоса он родился. На психографе он выдал едва уловимую нестабильность, но приборы показали, что он хороший электронщик, да еще у него были рекомендации с последнего места службы. Он загасил сигарету и закурил другую. — Пусть бы кто-то с подобной же планеты вел бы дела с… как вы их назвали?

— Я тоже не могу этого произнести, — ответил я. — Давайте назовем их внешниками.

Рорн взглянул исподлобья:

— Так можно назвать любую внегалактическую расу.

— Да нет, не любую, — мягко вмешался Валланд. — Встречали когда-нибудь туземцев с планеты Кастора?

— Слыхал о них, — ответил я. — Высокие, тонкие, очень древняя культура, неимоверное чувство собственного достоинства. Верно?

— Ага. Когда я там был, мы их называли головоногими.

— Будьте добры держаться темы! — рявкнул Рорн.

— Ладно, — сказал я. — Мы хотим получить от внешников прежде всего знания. Вдохновение, идеи, виды искусства, возможно, что-то новое в физике или химии или какой-нибудь другой науке. Никогда не знаешь заранее. В любом случае они должны быть хорошо знакомы с межгалактическими звездами, и, может быть, они направят нас к планетам, сотрудничество с которыми будет для нас выгодней. Согласно тем сведениям, которые они к данному моменту сообщили, в их собственной системе одна такая планета есть.

Валланд поглядел в черноту иллюминатора.

— Они должны сильно отличаться от всего, что мы уже видели, — пробормотал он. — Мы даже не можем вообразить, насколько они отличаются.

— Верно, — согласился я. — Их разумнее всего рассматривать просто как носителей того знания, что у них есть.

Я прокашлялся, прочищая горло.

— Соберись, Йо, — сказал Валланд. — Старик напяливает лекционный доспех.

Рорн сменил отсутствующий вид на оскорбленный. Я не обратил внимания.

— Галактики образовались в процессе сгущения огромных водородных облаков. Но между ними нет чистого вакуума. Тем более не было его вначале, когда Вселенная еще не слишком расширилась. Поэтому между протогалактиками были меньшие скопления газов, ставшие впоследствии звездными кластерами. Звездные гиганты в таких кластерах стали вскоре сверхновыми, обогащая межзвездную среду. Родились солнца второго и третьего поколений.

Но потом кластеры распались. Это произошло из-за гравитационного воздействия галактик. И рассеяние материи стало слишком большим, что препятствовало продолжению образования звезд. Яркие звезды выгорели. Но красные карлики все еще существуют. Например, звезды типа М существуют больше пятидесяти миллиардов лет.

— Извините! — раздраженно прервал Рорн. — Мы с Валландом знаем элементарную астрофизику. — Он повернулся к канониру: — Верно?.

— Зато теперь я начинаю понимать ее смысл, — спокойно сказал Валланд. На его лице отразился интерес, он забыл затягиваться и зажал трубку в кулаке. — Звезды настолько далеки друг от друга, что без большого телескопа от одной другой не видно. Бедны металлом, потому что рано окончилось обогащение от сверхновой. И старые — очень старые.

— Верно, — сказал я. — И то же верно насчет планет. Почти что без железа, меди, урана и всего, что так облегчило нам развитие промышленности. Но легкие элементы существуют, и существует жизнь. И существует разум.

Я не знаю, каким образом внешники смогли выйти из каменного века. Это как раз то, что мы в числе прочего и должны выяснить. Можно строить предположения. Они могли экспериментировать с электростатикой, с вольтовым столбом, с керамикой. В конце концов они могли постичь и электродинамику — допустим, керамические трубки с электролитами в роли проводников. И наконец, они могли научиться извлекать из руд легкие металлы вроде алюминия и магния. Но для этого им должны были понадобиться многие миллионы лет цивилизации.

— Интересно, что они смогли узнать на этом пути? — задумчиво спросил Валланд. — Да, теперь я понимаю, зачем мы туда идем.

— Даже после открытия техники межзвездного прыжка они странствовали вне галактик, — продолжал я. — Они не могли бы выдержать радиации. Там, где они живут, нет естественной радиоактивности, достойной упоминания, — ну, может быть, чуть-чуть чего-то вроде калия-40. Их солнце не испускает сколько-нибудь заметного количества заряженных частиц. Галактического магнитного поля, ускоряющего космические лучи, нет. И сверхновых тоже нет.

— Так, может быть, им свойственно естественное бессмертие? — предположил Валланд.

— Сомневаюсь, — ответил я. — Верно, мы нагружены большей радиацией. Но ведь и обычный квантовый процесс тоже меняет клетки. И вирусы, и химические агенты, и Q-фактор, и вообще все, что только у них в мире может найтись.

— Так они изобрели антитанатик? — спросил Рорн.

— Не знаю, — ответил я. — Если нет, то это ценная вещь, которую мы могли бы им предложить. Надеюсь.

Я увидел, как Валланд скривил губы, — он меня понял. Космонавты об этом много не говорят, но есть расы, такие же разумные и способные страдать, как и мы, которым никто не дал средства от старения. Это в большинстве случаев очень тяжелая работа: разработать синтетический вирус, который не атакует клетки организма, а уничтожает все, что не соответствует генетическому коду хозяина. Если биохимия слишком отличается от того, что мы знаем, — ну что ж, приходится оставлять такие планеты в покое.

— Будем держаться фактов, — поспешно добавил я. — В конце концов внешники добрались до края галактики под хорошей радиационной защитой. Вышло так, что первым миром, на котором мы с ними установили контакт, оказалась Зара. У нашей компании там фактория.

Мы до сих пор не знаем, сколько миров они посетили до того. В нашей собственной галактике миров более ста миллиардов, и большинство из них обитаемые. Я сомневаюсь, что мы когда-нибудь увидим их все. И там могут оказаться цивилизации не слабее нашей, в двух шагах от дома. А мы совершаем прыжки за Андромеду!

(Последнее соображение я как-то позже в этом рейсе высказал Хьюгу Валланду. «Это не удивительно, — ответил он. — Всегда так было. Испанцы стали селиться на Филиппинах раньше, чем определили береговую линию Америки. Люди оказались на Луне раньше, чем на дне впадины Минданао». Тогда я его не совсем понял, но с тех пор прочитал кое-что по истории Дома Людей.)

— Зара, — скривился Рорн: — Не очень себе представляю…

— Это не удивительно, — ответил Валланд. — Там брось палкой — попадешь в планету. Хотя не знаю, зачем человеку швыряться палками в планету, которая ему ничего дурного не сделала.

— Она того же типа, что и родная планета внешников, — сказал я. — Я имею в виду Зару. Холод, водородно-гелиевая атмосфера и прочее. С нашей факторией они установили контакт потому, что это был единственный комплекс машинной культуры на всей поверхности. Сначала у них были обычные лингвистические трудности, но потом начали общаться. Вот изображение.

Я включил проектор и показал изображение этого существа с разных сторон. Оно не более отличалось от человека, чем многие из моих друзей: приземистое, покрытое чешуей тело, с причудливой губчатой головой; в одной из нескольких рук зажато что-то блестящее.

— На самом деле, — продолжал я, — преодолеть лингвистический барьер оказалось сложнее обычного. Чего и следовало ожидать, учитывая, сколь различны наши среды обитания. Поэтому у нас не так уж много информации, да и большая часть той, что есть, нуждается в осторожном подходе. Однако мы в разумной степени уверены, что они не настолько глупы, чтобы быть враждебными, и что они хотят развивать эти новые контакты. Внутри галактики они сильно связаны своими защитными радиационными экранами, поэтому они пригласили нас к себе. Наш агент известил компанию, компания заинтересовалась — и вот, сэры, мы здесь.

— Вот как? Они дали нам координаты своей родной системы? — спросил Валланд.

— Очевидно, — ответил я. — Пространственные координаты, вектор скорости, элементы орбиты и прочие данные о каждой планете своей звезды.

— Это ж должна была быть чертова уйма работы — переводить из их системы в нашу.

— Может быть. В отчете фактора было мало подробностей, поэтому я не могу сказать с уверенностью. Он слишком торопился известить руководство и отправить внешников обратно, пока конкуренты о них не прослышали. Но он пообещал им вскоре отправить экспедицию. Это мы.

— Частная компания вместо официальных органов? — дернул головой Рорн.

— Да не бери в голову, — сказал Валланд. — Какому из миллионов правительств ты предоставил бы право контакта? Космос слишком большая штука, чтобы позволять иметь с ним дело кому-нибудь, кроме частных лиц.

— Будут и другие, — быстро сказал я. Немножко споров во время рейса — хорошая штука. Они не дают людям скучать и поддерживают тонус, но их должно быть именно немножко. — Мы не сможем долго хранить секрет, даже если захотим. Кроме того, мы помимо интересов коммерции представляем еще и Универсарий Нордамерика.

— Итак, джентльмены, перед вами записи и таблицы данных…

Глава 4

Корабль улетал от галактики.

Мы должны были держать высокую относительную скорость. Медленно ползли дни, солнце Ландомара съежилось до звезды, и все равно не было заметно перемен в облике галактики. После взлета у нас было мало работы — все делали роботы. Мы разговаривали, читали, проводили тренировки, у каждого было какое-то хобби, время от времени устраивали вечеринки. Большинство из нас достаточно времени прожили в космосе, чтобы привыкнуть к монотонности. Она, в конце концов, только внешняя. А как бы там ни было, после двух или трех прожитых столетий человеку есть о чем подумать, и рейс предоставляет для этого отличные возможности.

Меня несколько беспокоил Йо Рорн. Он всегда был угрюм и неприветлив. Но впрочем, ничего серьезного.

Некоторую озабоченность вызывал у меня и Энвер Смет, наш химик. Ему было всего-то тридцать лет, и двадцать пять из них он провел под теплым крылышком своих родителей на Арви — буколической патриархальной планете вроде Ландомара. Потом он вырвался из-под опеки и поступил в Космическую академию на Айроне, но это тоже нельзя назвать большим жизненным опытом. Я был его первым капитаном, а наш рейс — первым продолжительным путешествием. В конце концов, надо парню с чего-то начать, а он был в приличной форме.

Очень скоро он стал почитателем Хьюга Валланда. И понятно почему. Мальчик встретил большого, порывистого, по-настоящему крутого и в то же время добродушного мужика, который всюду побывал и все умел — да и к тому же имел почти три тысячи лет от роду. О нациях Дома Людей, ставших уже давно мифом, он говорил как о своих знакомых, он летал ни больше, ни меньше как с самим Яношеком — и плюс ко всему тому он так пел баллады, как Смет осмеливался только мечтать когда-нибудь научиться. Валланд хорошо понял эту ситуацию, воздерживаясь от эксплуатации или покровительства и только время от времени скармливая Смету разумный совет.

Тем временем подоспела Капитанская Гулянка. Через двадцать четыре часа мы должны были совершить прыжок. Перед этим невозможно не чувствовать напряжения. И согласно хорошему обычаю, когда все остальное сделано, команда собирается чуть-чуть расслабиться.

Мы съели роскошный обед, подняли традиционные тосты и уселись выпить по-серьезному. Спустя некоторое время салон вопил. Ален Гальмер, Чу Брен, Гальт Урдуга и Йо Рорн сгрудились в углу возле пары взлетающих костей. Остальные устроили бешеные танцы на палубе, а Валланд задавалритм на своем омнисоноре под непристойные слова, пока пот не потек ручьями по лицам, и даже древняя песенка «Почему бы тебе не стать симпатичной девчонкой» показалась опять смешной.

Ты не боись крутого поворота,

Девчонке только ясно дай понять:

Такая космонавтская работа —

Вселенную погуще населять!

— Их-хо! — Мы похватали стаканы и дружно выпили.

Смет упал на то сиденье, где расположился Валланд.

— Никогда раньше этой песенки не слышал, — сказал он, тяжело дыша.

— Услышишь еще, — ответил Валланд, растягивая гласные, чуть ли не нараспев. — Песня с прежних времен. — И после паузы добавил: — Честно говоря, это я ее сочинил, лет этак пять сотен тому.

— Не знал раньше, — сказал я. — Впрочем, я тебе верю.

— Да уж конечно. — Смет попытался изобразить победительную улыбку. — При том опыте, который у тебя в твои годы есть на этот счет, Хьюг, верно?

— Н-ну… вообще-то да. — Веселое настроение оставило Валланда. Он резко, почти залпом допил коктейль.

— Воспоминания о женщинах, — сказал Смет с мечтательной улыбкой, — вот уж что, наверное, не станешь выкидывать при ревизии.

Валланд налил себе еще.

Я вспомнил эпизод у Литы и решил, что лучше отвлечь этого парнишку от моего канонира.

— На самом деле, — сказал я, — это как раз наиболее вероятные кандидаты на выброс из всех.

— Ты шутишь! — воскликнул Смет.

— Нисколько. Все по-настоящему хорошее, девушки, к которым ты и в самом деле был неравнодушен, — эти остаются. Но после тысячи случайных встреч тысяча первая не представляет ничего особенного.

— Что скажешь, Хьюг? — обратился к нему Смет. — Ты здесь самый старший. Может быть, самый старший среди живых. Что ты скажешь?

Валланд пожал плечами и вернулся к нам.

— Шкипер прав, — кратко сказал он. Он сел и невидящим взглядом уставился в недоступную нам даль.

Я чувствовал, что должен что-то сказать, пока не случилось неприятности, но ничего, кроме банальностей, на ум не шло.

— Послушай, Энвер, — сказал я Смету, — невозможно тащить с собой все воспоминания, что накопятся у тебя за столетие или два. Такая масса данных тебя просто утопит. Это вид сумасшествия, от которого нет лекарства. Так что время от времени тебе приходится обращаться к машине и принимать решение, без каких блоков памяти ты можешь обойтись, и именно эти конкретные молекулы РНК будут нейтрализованы. Но это надо делать осторожно, иначе могут появиться большие провалы, разрушающие личность. Необходимо сохранить образ прошлого в целом и его важнейшие детали. В то же время некоторые вещи надо отметать беспощадно, иначе сам себя загонишь под невыносимые комплексы. Поэтому никогда не оставляй тривиальных воспоминаний и не переоценивай никакой вид опыта, никаких идей, ничего вообще. Понятно?

— Более или менее, — хмыкнул Смет. — Я лучше пойду сыграю в кости.

Валланд все так же сидел один и крепко пил. Меня заинтересовало, что же с ним происходит, к тому же я устал и был довольно сильно пьян, и потому я оставался на том же сиденье. Вдруг его мощная фигура встряхнулась, и он повернулся ко мне:

— Да нет, шкипер, я не импотент и не гомосек. Все гораздо проще. Я полюбил один раз и на всю жизнь, в молодости. И она меня любит. Нам друг друга достаточно, и больше нам не надо. Понимаешь?

По нему не было заметно, но он был здорово пьян.

— Думаю, что понимаю, — осторожно сказал я. — Хотя, честно говоря, не мог бы сказать, что я это чувствую.

— Да уж наверное. Бессмертие и межзвездные путешествия изменили мир полностью. Не обязательно к худшему. Я не берусь судить. — Он задумался. — Может быть, если бы я остался на Земле, мы с Мэри тоже расстались бы. Возможно. А так мои странствия — ну, скажем, сохраняют меня свежим. Потом я вернусь и расскажу ей все, что со мной было.

Он снова взялся за омнисонор, прижал несколько клавиш и вполголоса запел мелодию, которую я слышал раньше:

Я песню пою о Мэри О’Мира,

о звездах в ее глазах,

Я память несу сквозь Вселенную всю

о светлых ее волосах,

О наших счастливых часах.

«Ну что ж, — подумал я с присущей мне оригинальностью, — все люди разные».

Глава 5

Мы были готовы к прыжку.

Все системы настроены, все наблюдения и обсчеты выполнены, каждый человек на своем посту. Я прошел на мостик, застегнул противоперегрузочные ремни и стал смотреть на часы. Точное время не слишком важно при выполнении прыжка — ошибка в положении, вызванная задержкой на несколько минут, мала по сравнению с обычными ошибками в исходных данных расчетов. Но из соображений психологии лучше не отклоняться от плана. Нажать кнопку — это все, что человеку остается сделать.

Никакого предчувствия у меня не было, но, пока я ждал, во мне поднялось какое-то напряжение. Сам акт ожидания напоминает, что где-то что-то может пойти не так, что это уже не раз бывало, что наше бессмертие не абсолютно, поскольку рано или поздно при каком-то стечении обстоятельств ты будешь убит.

Чего больше всего боится капитан космического корабля, так это оказаться после прыжка в одной точке пространства с каким-нибудь твердым телом. В этом случае атомы слипаются, и корабль испаряется в ядерном взрыве. Это, конечно, глупый страх. Для надежности ты набираешь код так, чтобы выпрыгнуть подальше от той звезды, к которой идешь, и вне плоскости эклиптики. Вероятность того, что там окажется скала, ничтожна. В нашем же случае, напомнил я себе, место вообще идеальное. Мы даже не должны поймать значительной радиации: там, вдали от галактики, вряд ли найдется хотя бы водород, с которым наши атомы могли бы взаимодействовать.

И все-таки это прыжок в двести тридцать тысяч световых лет.

При этом я не понимаю принципа межзвездных прыжков. Да, разумеется, я изучал математику. И популярное объяснение я могу изложить не хуже всякого другого: «Астрономы показали, что гравитационные силы, будучи слабыми и распространяясь со скоростью света, недостаточны для объединения Вселенной. Новая теория постулирует, что пространство обладает внутренним единством, при котором каждая точка эквивалентна любой другой. Одно местоположение отличается от другого лишь n-мерными координатами присутствующей в нем массы. Эти координаты определяют конфигурацию материально-энергетического поля, которое может быть изменено искусственно. Если такое изменение произведено, то фактическая масса совершает мгновенный переход в соответствующую другую точку пространства. При этом сохраняется энергия, а масса сохраняет импульс — по отношению ко всем галактикам, — который она имела до совершения этого перехода, с приращением, соответствующим разности гравитационных потенциалов».

И все равно для меня это звучит как набор магических чисел.

Впрочем, много что выглядит волшебством. Первобытные племена считают, что, если съесть человека, обретешь его качества. Но вот, например, можно выдрессировать животное, убить его, извлечь из его мозга РНК и ввести другому животному, и это другое животное приобретет навыки убитого.

Часы показали Момент Один. Я вырубил двигатели. Теперь мы летели по инерции, исчезла тяжесть, и я почувствовал на себе молчание как чью-то руку.

Глядя на хаотическую красоту, сиявшую на звездной карте, я подумал: «Прощай, галактика. Я тебя увижу снова во всей твоей целостности, но увижу такой, какой ты была четверть миллиона лет назад».

Время ползло к Моменту Два. Я отстегнул ремень безопасности и положил палец в перчатке на красную кнопку.

В наушниках была полная тишина. Все молчали.

Время.

Слишком страшен был шок. Я даже не среагировал.

Черноты не было. Был огромный спиральный фон и сияющая перед нами тусклая красная звезда. И заполняющая экран планета.

И это видение росло со скоростью километров в секунду и падало на нас — или мы на него. Половина планеты была темна, половина занята каким-то ландшафтом, отблескивающим водой под кровавыми отсветами дня. У нас не было шансов настроить прыжковое устройство и исчезнуть, не было шансов ни на что, кроме взгляда в лицо Смерти. Мой шлем наполнил вопль — и это был мой собственный голос.

И вдруг через него лезвием прорубился голос Хьюга Валланда. Он выкрикнул ту команду, которую должен был отдать я:

— Пилоты! Реверс и газ, во имя Господа!

Это выбросило меня из ступора. Взглянув на дальномер и радар, я оценил расстояния и скорости и выкрикнул свою команду. Двигатель загремел. Планета повернулась у меня над головой. Перегрузка вдавила обратно в кресло и навалилась на грудь. Перед глазами замелькали искры, и я потерял сознание.

У нас была слишком большая скорость, и погасить ее за оставшееся время не удалось бы. Но часть ее мы смогли сбросить за те несколько минут, что оставались до удара об атмосферу, и мы не упали прямо вниз, а вошли под острым углом.

При такой скорости мы срикошетировали по атмосфере, как брошенный камешек прыгает по воде. Нас сотрясал удар за ударом. Металл визжал. Обзорные экраны погасли. Вся эта масса корабля никогда не предназначалась для приземления. Корабль должен был оставаться на орбите и для посадки на планету использовать две шлюпки. Но сейчас корабль спускался вниз.

Каким-то образом Брен и Гальмер добрались до пилотского пульта. Каким-то образом они справились с управлением и сумели посадить корабль так, что только расплавилась и вскипела внешняя обшивка. Когда разрушился и замолчал главный двигатель, они смогли использовать рулевые. Когда и эти один за другим выходили из строя, они использовали те, что остались. Наконец не осталось ничего, и мы упали. Но к тому времени мы уже были так низко и так снизили скорость, что у людей появился шанс выжить.

Я слышал глухие удары, скрежет металла и треск стальных конструкций. Я чувствовал, как невыносимый жар плавильного горна проникает в скафандр, как трескаются губы и ноздри превращаются в русла пересохших рек. Внизу я увидел воду и напрягся, но тут же вспомнил, что этого делать нельзя. «Расслабься и свободно лети, пусть противоперегрузочное кресло и скафандр примут удар на себя».

Удар.

Я медленно приходил в себя. Рот был полон крови, она измазала лицевой щиток, и я ничего не видел, тем более что один глаз заплыл. Во всем теле стучали молоты, а левой руки я не чувствовал. Я подумал, как в бреду, что не может же быть так, что проломлен череп и мозги наружу…

Экипаж!

Ничего не было слышно, кроме моего собственного прерывистого дыхания. Но наверное, я кричал, хотя система коммуникаций вышла из строя. «Я должен пойти и посмотреть. Я должен найти своих людей».

Я не мог даже стиснуть зубы от той боли, что причиняло мне движение. Для этого надо было владеть своим телом лучше, чем я в тот момент был способен. Не знаю, сколько минут я, скуля и похныкивая, выбирался ощупью наружу. Наконец мне удалось выбраться на покореженную и покосившуюся палубу. Там я и лежал, не в силах сделать следующий шаг.

Корабль был мертв. Экраны погасли, вентиляторы не вертелись, свет не горел, и только самосветящиеся панели освещали коридор. В их смутном зеленоватом свете я хромал, спотыкаясь и скользя, по коридорам, выкрикивая имена.

Прошел приличный кусок вечности, пока в одном из переходов мне не встретилась человеческая фигура. Не совсем человеческая: двуногое туловище и гротескная стеклянная голова, но голос из радиотелефона принадлежал Хьюгу Валланду.

— Это вы, шкипер?

Я дохромал до него и всхлипнул.

— Нам повезло, — сказал он мне. — Я тут осмотрелся. Если бы мы упали в море, это был бы конец. Вся задняя секция затоплена. Мы бы потонули. Но вроде бы нос над поверхностью.

— Как остальные? — решился спросить я.

— В машинном отделении не нашел никого, — безрадостно ответил он. — Я прошел в воду с фонарем, но ничего не увидел, никаких следов, просто большая, наполовину проплавленная дыра в борту. Наверное, их оторвало с главным реактором. Это уже двое.

(Я хотел бы назвать здесь их имена: Морн Криснан и Роли Блакс. Хорошие были ребята.)

Валланд вздохнул:

— И похоже, что молодой Смет тоже долго не протянет.

«Семь человек, — подумал я. — Раненых и контуженных, на разбитом корабле на планете, где буквально все может оказаться смертельным».

— Сам я легко отделался, — продолжал Валланд. — Вы не пройдете к остальным, шкипер? Они в салоне. Я бы высунулся посмотреть из люка. Потом доложу.

Комната, где мы собрались, стала пещерой. Светящаяся панель, вырванная из гнезда, была в ней единственным источником света. От нее по искривленным стенам разбегались огромные тени. Сталактитами свисали обломки балок. В полумраке были видны поникшие человеческие фигуры в скафандрах. Я отметил по судовой роли: Брен, Гальмер, Урдуга, Рорн. И конечно, Смет. Он еще оставался с нами.

Он даже еще был более или менее в сознании. Его положили на скамью, стараясь устроить поудобнее. Я заглянул под его шлем. При теперешнем освещении лицо казалось зеленым, и зеленоватая кровь пузырилась на губах черного рта. Но глаза были белые-белые. Я включил его радио и услышал булькающее дыхание.

Ко мне подошел Рорн.

— Он готов, — сказал Рорн без выражения. — У него привязные ремни вырвались из гнезд, и его ударило о стену. Обломки ребер в легких и сломанный позвоночник.

— Откуда ты знаешь? — огрызнулся я. — Ведь скафандр-то не поврежден.

На темном лице Рорна сверкнули зубы.

— Капитан, — сказал он. — Я помогал нести парнишку сюда. Когда он очнулся, мы его попросили сказать, что он чувствует, и попробовать пошевелить руками и ногами. Достаточно на него посмотреть.

— Мама, мама… — забулькало у меня в наушниках.

Вернулся Валланд.

— Посадочные шлюпки смяты. По их отсеку пришелся главный удар. Да, мы отсюда не скоро выберемся.

— Что там снаружи? — спросил я.

— Мы на озере. Другого берега не видно. Но там, где мы, довольно мелко, и в двух километрах суша. Можно добраться на плоту.

— А зачем? — взорвался Рорн.

— Я тут видел какое-то прыгающее водное животное, — ответил Валланд. — Значит, здесь есть жизнь. Похоже, что жизнь нашего типа — белки в водных растворах, хотя нельзя ожидать, что она окажется съедобной.

Он немножко постоял, размышляя, и добавил:

— Я догадываюсь, что произошло. Помните, внешники сказали, что в их системе есть планета с термальной зоной, где вода в жидком состоянии? Самая внутренняя, и с такой массой и плотностью, что на ее поверхности тяжесть должна быть порядка двух третей стандартной земной? Похоже, что это она и есть.

Я только теперь заметил. Каждое движение давалось с таким трудом, что ощущалась только боль, но и в самом деле я был легче, чем раньше. Может быть, поэтому мне удавалось удержаться на ногах.

— Внешники дали нам информацию об этой планете своей звезды, — продолжал Валланд. — Я не знаю, кто именно так сильно ошибся. Это связано с языковыми трудностями, а агент на Заре торопился передать сообщение. Я полагаю, что внешники его не поняли. Они решили, что мы прежде всего хотим высадиться здесь, потому что условия для нас здесь лучше, они даже решили, что мы собираемся прямо приземляться. Поэтому они дали нам цифры и формулы как раз для этого. А мы решили, что они нам дают координаты точки, удаленной на безопасное расстояние от солнца, удобной для выхода из прыжка, и скормили это компьютеру.

Он развел руками.

— Я могу и ошибиться, — сказал Валланд. — Может быть, фактор и не виноват. Может быть, какая-то дубина сидит в нашем центральном офисе. Но факт остается фактом — ведь прыгаешь не вслепую прямо к звезде, а пользуешься формулой, учитывающей ее движение. Мы взяли не ту формулу.

— И что нам теперь со всем этим делать? — фыркнул Рорн.

— Выжить, — сказал Валланд.

— Да ну? Если мы даже не знаем, годится ли этот воздух для дыхания? Мы можем проверить, будет ли в нем что-нибудь гореть — есть ли кислород. А другие газы? А споры, или… а, ну его! — Рорн отвернулся.

— Это все правда, — признал Валланд.

Он повернулся и посмотрел вниз на Смета.

— Нам все равно придется его расстегнуть, чтобы посмотреть, можем ли мы парню помочь, — сказал он. — И у нас нет времени — у него нет времени — на сравнение воздуха с атмосферой Земли. Так что…

Он стал на одно колено и приблизил лицевой щиток к шлему раненого.

— Энвер, — негромко позвал он, — Энвер, ты меня слышишь?

— Да… Да… больно!

Я с трудом заставил себя слушать.

Валланд взял Смета за руку.

— Снять с тебя скафандр? — спросил он.

— Мне только тридцать лет! — взвизгнул Смет. — Всего тридцать. А тебе — три тысячи!

— Заткнись. — Валланд говорил по-прежнему мягко, но это слово щелкнуло, как бич. — Ты ведь мужчина.

Смет судорожно перевел дыхание и сказал:

— Давай, Хьюг.

Валланд позвал на помощь Урдугу. Они вынули переломанное тело из скафандра бережней, чем мать распеленывает младенца. Какой-то материей они обтерли кровь и перебинтовали раны. Смет прожил еще три часа.

Дома, или вообще в цивилизованном месте, даже на борту этого корабля, если бы он не был разрушен, мы могли бы его спасти. У нас не было регенератора тканей, но были хирургические инструменты и оборудование. Мы попробовали использовать то, что удалось найти среди обломков. Память об этой попытке я сотру при первой же ревизии.

Под конец Смет попросил Валланда ему спеть. К этому времени мы все уже сняли скафандры. Воздух был горяч и влажен, наполнен странными запахами. Слышно было, как чавкает над погружающимися отсеками озеро.

Валланд достал свой омнисонор. Инструмент остался невредимым, а вот биогенетический стимулятор разбился вдребезги.

— Что тебе спеть? — спросил он.

— Вот эту… с таким приятным мотивом… про твою девушку дома.

Я заметил, как Валланд слегка замялся. И ответил:

— А как же. Вот, слушай.

Я притаился в покосившейся по-сумасшедшему комнате и слушал.

Пусть песню, что спел я,

уносит на крыльях

немолкнущий звездный прибой.

Пусть ветер услышит,

пусть ветер

подхватит ее над соленой водой.

Вернусь я и буду с тобой.

На этом куплете Смет закатил глаза и затих.

Мы опустили тело за борт и приготовились к выходу. За эти часы те, у кого не было другой работы, провели инвентаризацию, чтобы не сидеть без дела. У нас еще оставалось довольно много инструментов, кое-какое оружие, одежда, лекарства, сублимированные рационы из НЗ, противоперегрузочная камера и всякая всячина. Самое главное, что пищевой генератор остался неповрежденным. Мы не собирались использовать его, если не придется задерживаться у внешников, поэтому он не был расконсервирован и не пострадал. При свете аккумуляторных фонарей (пока не сели аккумуляторы) рабочая команда собрала надувной плот. Теперь можно было переправить вещи на берег.

— Выживем, — сказал Валланд.

Я высунулся из люка и посмотрел на берег. Солнце стояло низко, но сейчас оно всходило — большой рдеющий уголь, градус и девятнадцать минут в диаметре, и такой тусклый, что можно было не щурясь смотреть на него в темно-пурпуровом небе. В вечных сумерках покоилась суша, еле видная на таком расстоянии человеческому глазу — громоздящаяся кверху чернота над алым блеском озера. Над нами, хрипло каркая, пронеслась стая тварей с кожистыми крыльями. Душен и влажен был тропический воздух. Рука уже начала срастаться, и я ею владел, но мешала нервная дрожь.

— Не уверен, что мне этого хочется, — буркнул я.

Валланд смачно выругался.

— Что тебе десяток лет? Выбраться из этой мешанины вот так хватит.

Я уставился на него:

— Ты серьезно? Думаешь, что есть возможность?

Он встряхнул своей желтой шевелюрой и с надменностью, в которой сам не отдавал себе отчета, ответил:

— А как же. Мэри О’Мира меня ждет.

Глава 6

Солнце опускалось медленно, почти незаметно. Целые дни были наполнены дневным светом. Но, понимая, что ночь будет не менее длинна и очень темна, мы загоняли себя, стараясь быстрее обустроить лагерь.

Мы расположились на небольшом мысу, приподнятом на несколько метров над водой, и потому более или менее сухом. Дальше местность переходила в гряду низких холмов. Холмы были покрыты лесом, и осенний бунт бронзового и желтого цветов заливал этот лес, хотя и скрадывался скудным освещением. И те же оттенки преобладали в низкой растительности, напоминавшей траву, на открытых равнинах между лесом и водой, и среди чего-то, похожего на тростник, что росло в прибрежной грязи. Но не то чтобы здесь был сезон листопада — ведь у планеты почти не было наклона оси. Просто на планете красного карлика фотосинтез не мог строиться на хлорофилле.

Дикой жизни мы видели много, а слышали еще больше — множество звуков долетало из северных болот, хотя они быстро умирали в разреженном воздухе. Но у нас оставался только один химический аппарат, и с его помощью можно было выполнить лишь несколько простых тестов. Они показали отсутствие определенных аминокислот, витаминов и прочего, чего мы, собственно, и ожидали — местную пищу есть не придется. Так что мы жили на сублимированных пайках, пока не удалось запустить пищевой синтезатор.

Это была наиболее трудная работа из всех. Надо было соединить все эти широкие плоские баки со множеством насосов и змеевиков охлаждения, их простерилизовать, заполнить дистиллированной водой, засеять культурами, организовать фильтрацию наружного воздуха, загерметизировать от случайного возможного загрязнения из внешней среды. Тогда фито- и зоопланктон начинает бурно размножаться до достижения равновесных концентраций. Генетические коды видов планктона подобраны так, чтобы биомасса содержала все необходимые элементы питания человека. По мере надобности можно время от времени откачать несколько кило, возмещая расход воды, откачанную биомассу приготовить со специями и вкусовыми добавками и съесть. (При необходимости без вкусовых добавок можно обойтись — по вкусу биомасса похожа на вареные сморчки.) Отходы вашей собственной жизнедеятельности через узел переработки подаются снова в бак, и на нем вырастает новый планктон. Цикл не стопроцентно эффективен, но на удивление близок к этому. Хорошая конструкция нуждается лишь в нескольких килограммах исходного материала ежегодно, а у нас было достаточно на целое столетие — благословен будь закон Гильдии, требующий такой экипировки для каждого корабля!

Просто как дверь. Это если есть машины для тяжелой работы, и машины для контроля качества, и дождь не идет половину всего времени, и вы привыкли к воздуху и к температуре, и нервы у вас не натянуты, как проволока, выискиванием чудовищ, которые, как подсказывает инстинкт, затаились неподалеку, и если еще не спрашивать себя все время, есть ли хоть какой-то смысл в этой отчаянной борьбе за жизнь.

Нам пришлось собрать небольшой термоядерный генератор, а место под баки выравнивать лопатами вручную, и строить укрытие и частокол, и изучить планету быстрее, чем она откроет новый способ нас прикончить.

Что до опасностей, то хищники нас не атаковали. Несколько раз мы видели каких-то перепончатолапых гигантов. Они держались поодаль. Очевидно, мы для них пахли несъедобно, и несомненно, несъедобными и были. Но на Рорна и Гальмера напала во время их наблюдательной вахты какая-то рогатая тварь втрое больше человека. Они ей выдали по полному заряду лучевых ружей, и она все не подыхала и не подыхала, а шла на них, пока не упала, не дойдя метра, а когда они уходили, она еще долго пыталась за ними ползти. Брен чуть не утонул в трясине. Ее тут было полно, и она была хорошо прикрыта растениями. Урдуга прошел вблизи чего-то, похожего на лиану, и она его схватила. Присоски не пробили кожи, но освободиться он тоже не мог. Мне пришлось ее разрубать. Разумеется, поодиночке мы не ходили. Хоть у нас и были гирокомпасы и портативные рации, страшно было заблудиться в этих бесформенных болотах. Временами в отдаленных кустарниках прокрадывались какие-то двуногие силуэты. Они исчезали раньше, чем мы успевали навести оптику, но Гальмер утверждал, что у одного из них видел копье. А без главного реактора тяжелое оружие корабля было мертво. У нас было только личное оружие — и все.

Микробы — на. этот риск приходилось идти. Ко всем вирусам у нас должен был быть иммунитет, и все шансы были за то, что местные бактерии и простейшие эту систему иммунитета тоже не пробьют. Но наверняка этого никогда не знаешь, и иногда думалось — а в самом ли деле боль во всем теле вызвана всего лишь усталостью? Пока мы не построили хижину, трудно было уснуть из-за постоянного света и непрерывных дождей.

Но, несмотря на напряжение, а может быть, именно благодаря ему, ссор у нас не возникало — кроме того случая, когда я велел Брену и Гальмеру выполнить замеры. Я хотел точно знать силу тяжести, давление воздуха, влажность, напряженность магнитного поля, радиус горизонта, период вращения, линии солнечного спектра и вообще все, что могло быть определено снятыми с корабля приборами.

— Зачем сейчас? — спросил Рорн. Мы сидели в укрытии, пережидая очередной порыв бури, барабанящей по крыше. Рорн выдохся и перепачкался, но не больше других. — Мы только-только начали вбивать частокол, а это работа тяжелая.

— Сбор информации не менее важен, — ответил я. — Чем скорее мы поймем, где находимся, тем раньше сможем составить хоть какой-то осмысленный план.

— Хорошо, а почему тогда эти двое? — У Рорна задергались губы. Свет мы еще не оборудовали, и висящий под потолком фонарь отбрасывал на его лицо тень, скрывавшую глаза, и казалось, что из темноты на меня смотрит череп. — Давайте по очереди, а то шляться с маятником и часами — не бей лежачего работа.

— Ладно, — сказал Брен. — Так будет по-честному.

— Вето, — сказал я. — Вы, ребята, тренировались в навигации и планетографии и сделаете эту работу быстрее и лучше других.

— Да и к тому же, — добавил Валланд, — они ведь не будут все время заняты. Между прояснениями мы их можем пристроить к настоящей тяжелой работе. — Он усмехнулся. — Вот, например, заставить этот чертов планктон по вкусу походить на бифштекс.

— Не напоминал бы! — Рорн скрипнул зубами. — И так в дерьме сидим и барахтаемся без толку.

— А как ты предлагаешь из него вылезать? — резко спросил я его. Металлические стены хижины загремели под порывом ветра.

— Ты-то сам что думаешь? Как нам отсюда выбираться?

— Самый простой путь, — сказал Урдуга, — починить радиопередатчик, который может послать сигнал внешникам.

— Это если они пользуются радио, — возразил Рорн. — Мы ведь уже не пользуемся, только для переговоров в скафандрах. Они, наверное, тоже передают электронные образы через гиперпространство. И наш сигнал они просто не заметят — если даже тебе удастся построить межпланетный передатчик голыми руками.

— У нас есть инструменты и детали, — сказал Валланд. — А может быть, удастся починить шлюпку. Рассмотрим все возможности. Не кипятись, Йо. Как построим пивоварню, так жить станет веселей.

— А если ты, Рорн, не хочешь с нами работать, — добавил Урдуга, — так вся планета перед тобой, и никто тебя не держит.

— Стоп! — крикнул я. — Если мы друг с другом перегрыземся, нам конец. Хьюг, может, споешь?

— Ладно, если вы это выдержите. — Валланд достал омнисонор и начал еще одну переведенную им когда-то старинную балладу о давних днях Земли. Что-то там было о доме, о матери, о каких-то героических деяниях. Однако нашей оборванной, голодной и усталой команде больше пришелся по нраву «Незаконнорожденный король». Только Рорн не подпевал и не смеялся, но, по крайней мере, своего неудовольствия не выражал.

Через несколько стандартных дней Брен и Гальмер собрали довольно много информации. Красное солнце было еще высоко, но на фотоэкране их телескопа можно было распознать другие галактики и привязать к ним наше местонахождение. Лазерным датчиком и осциллографом удалось точно измерить скорость движения солнца по небосклону. В тихую погоду они определили радиус горизонта, там, где озеро скрывалось вдали на западе. Краткость года облегчила определение орбиты планеты и так далее и тому подобное. Когда мы объединили эту информацию со скудными сведениями, полученными от внешников (они когда-то посещали этот мир, но интересовались им не больше, чем земляне — планетой Солнце-1), и проанализировали на основании общих принципов, стало возможно достаточно точно обрисовать ситуацию.

Мы находились в средних северных широтах планеты с диаметром на три процента больше земного. Этот размер не должен был вызвать удивления. У тусклых звезд мощность излучения, препятствующая концентрации больших масс из исходного пылевого облака, недостаточна. Нас не удивила также и масса, равная 0,655 стандартной. В очень старых системах, сформированных на ранних этапах существования Вселенной, мало тяжелых элементов, таких, как железо. У планеты не было металлического ядра, и легкие породы доходили до центра. Это означало малый удельный вес и отсутствие магнитного поля.

Спутников у планеты тоже не было. Этому мешала солнечная гравитация. Эта же сила в течение миллиардов лет тормозила вращение планеты, пока та не оказалась обращенной внутрь одним и тем же полушарием. Но приливы в воде и атмосфере действовали, и потому планета приобрела медленное обратное вращение. Складываясь с годичным циклом, составлявшим девяносто четыре с половиной земных дня, это вращение давало период обращения планеты вокруг оси в сорок четыре земных дня: три недели света, три недели темноты.

Планета, лишенная ядра, была лишена и тектонических или горообразовательных сил — по крайней мере таких, о которых стоило бы говорить. Когда образовавшиеся от искривления поверхности горы были разрушены эрозией, новые не возникли. Хотя больших океанических впадин тоже не было, нам повезло, что мы упали на эту влажную землю: лучше места мы бы все равно не нашли, а большая часть этого мира наверняка была покрыта водой.

Общая радиация, которую получала планета, была лишь немного меньше, чем у Земли, но она вся лежала в красной и инфракрасной части спектра. Длина волны, на которую приходился максимум излучения, была около 6600 ангстрем — почти на грани видимого спектра. Поэтому так парило вокруг. Ультрафиолета практически не было, и мы нуждались в искусственном освещении не меньше, чем наш планктон. Заряженных частиц красный карлик также испускал мало.

Будучи весьма древней (пятнадцать миллиардов лет по скромной оценке), планета имела достаточно воды, а атмосферное давление на уровне моря было как на Земле в горах.

Если на планете есть атмосфера, гидросфера и инфракрасная печка в небе, то первичные растворы могут породить жизнь и в отсутствие радиоактивности. Просто на это уйдет больше времени. Раз мы могли дышать, значит, фотосинтезирующие растения здесь были. Очевидно, они использовали ферментные процессы низкого уровня, как уже отмечалось в подобных случаях в солнечных системах галактики.

То же и с животными. При более низком энергетическом уровне биохимии, чем у нас, они были ничуть не менее активны. Добыв и отпрепарировав несколько экземпляров, мы обнаружили развитые множественные сердца, охватывающие их легкие и еще какие-то органы, о назначении которых даже не догадывались. Эволюция в конце концов порождает все, что только можно придумать.

В том числе разум. Солнце уже тронуло край озера, когда Урдуга закричал, подзывая нас к себе. Из лагеря трудно было хорошо рассмотреть корабль, разве что через очки. А их в этом климате носить было неудобно. К тому же их элементы, преобразующие инфракрасный свет в видимый, были не вечны. Так что мы их снимали при всяком удобном случае. Но тут мы их, как по команде, нацепили и уставились на «Метеор».

Там, в огневом отсвете водной поверхности, плыли четыре каноэ. Выгнутые носы длинных лодок поднимались высоко над водой, и в них было по двенадцать как минимум гребцов в каждой. Против солнца было трудно разглядеть, но заметно было, что эти существа чуть меньше человека, прямоходящие, с мощными ногами и хвостом. Спустив на воду плот, мы поплыли к ним, но они поспешили прочь и скоро исчезли в сумерках.

Я встречал уже тысячи разумных рас, но каждая новая раса — это эпоха. Звезды, планеты, биологические системы классифицируются по категориям, но разумы — нет, и никогда не знаешь, с какой странностью встретишься на сей раз. И хотя эта первая встреча со Стадом не принесла практически никакого результата, я счел своим долгом о ней упомянуть.

Какие разговоры были после этого в лагере — можете вообразить сами.

Глава 7

В этот вечер галактика взошла сразу после заката. Несмотря на ее приличный угловой диаметр — двадцать два градуса по главной оси, — через семьдесят тысяч парсек невооруженным глазом она была видна, как бледный призрак. Днем она была бы невидима. Если не считать супергигантов, что казались крохотными искорками в галактике, наша ночь была лишена звезд и того рассеянного света, что бывает у планет с более активными солнцами. Чуть-чуть был заметен зодиакальный свет, но это помогало мало. Чтобы продолжать работать, нам приходилось использовать светящиеся панели, фонари, огонь и инфракрасные очки.

Тем временем работа, подошла к решающей фазе. Генератор работал, в планктонных баках выращивалась пища, вокруг лагеря вырастал частокол заостренных бревен. Мы продолжали понемногу обустраиваться. Но больше нельзя было прятаться от вопроса: что делать, чтобы освободиться?

Да и выйдет ли? Я предвидел, каков будет результат, если нам не удастся. Когда зубы сотрутся до десен — а биогенных аппаратов у нас нет, — мы сможем изготовить протезы. Если монотонность жизни станет невыносимой, можно начать строительство или организовать исследовательские экспедиции. Но когда накопится слишком много неотревизованных битов памяти, мы понемногу сойдем с ума.

Заснуть не удавалось. В укрытии было жарко и воняло потом. Койки стояли вплотную. Брен храпел. Моя рука уже зажила (действие бессмертной костной и мышечной ткани), но иногда побаливала. В конце концов я встал и вышел наружу.

Внешние огни были погашены. Нет смысла привлекать чужое внимание во время отдыха. Между хижиной и частоколом лежал темный провал, время от времени озаряемый голубоватым отсветом, когда излучатель активировал планктон. Мягко задувал ветер, теплый и противно мокрый, наполненный миазмами болота. В кожухе урчал генератор, где-то вдали протрубил какой-то зверь, шелестел озерный прибой в растениях, которые мы прозвали камышом.

И еще один слышался звук: омнисонор Валланда. Были часы его вахты. Сегодня он не пел, а его пальцы выводили какую-то легкую мелодию, повествующую о мире и покое. Я на ощупь пробрался к грубо сколоченной сторожевой башне, на которой он сидел, готовый включить свет и навести оружие.

Он уловил мое появление.

— Кто это?

— Я. Не возражаешь, если я с тобой посижу?

— Нет. Рад компании. От такого сидения на часах чувствуешь себя одиноким.

Я взобрался на платформу и сел на скамейку рядом с ним. Инфракрасных очков я не взял, и он казался мне просто большой тенью. Небо было чистым, только в нескольких облачках отражалось мерцание галактики. На озере тоже дрожал ее отсвет, но на берегу все поглощала ночь, и я был почти слеп.

Огромная и прекрасная, она еле выходила из-за горизонта и казалась от этого еще больше. Я видел ее рукава, обвивающие ядро… а вот завиток, где зародились люди… хотя если бы я мог сейчас увидеть человека, то это была бы полуголая обезьяна, крадущаяся по лесам Земли… Еще были видны три мерцающие точки, которые, как мы теперь знали, были планетами.

— Что это за мелодию ты играл? — спросил я.

— Это из Карла Нильсена. Вряд ли ты о нем слышал. Был такой композитор на Земле, еще до меня. Он был в моде, когда я был молод.

— Ты после трех тысячелетий еще помнишь такие подробности? — удивился я.

— Да, понимаешь, я это держу из-за Мэри, — ответил Валланд. — Да и Земля не очень меняется, а я туда возвращаюсь, так что я это храню. Более поздние воспоминания я сбрасываю.

Я подумал, что, может быть, из-за этого он, при его способностях, все еще не командует кораблем. Ему тогда пришлось бы совершать прыжки между звезд туда, куда приказывают, а не куда хочется. Я, например, не знаю, когда я теперь снова увижу Литу и Венли, если вернусь в галактику. Компания старается, чтобы работники не засиживались на одном месте, так что пятьдесят лет — вполне реальный срок. А Валланд хочет возвращаться домой гораздо чаще.

— Похоже, что она стоящая девушка, твоя Мэри, — сказал я.

— Это да, — почти шепнул он одновременно с легким порывом ветра.

— Вы женаты?

— Не официально, — засмеялся Валланд. — Видно, шкипер, что ты родился после Исхода. Мэри — девушка прежних обычаев и приняла бы мое имя, если бы…

Он оборвал свою речь.

— Понимаешь, — сказал я, поскольку считал, что в ночи чужого мира это вполне подходящая тема, — ты нам никогда не показывал ее портрета. А практически каждый таскает с собой альбомы с образами своих женщин.

— Без надобности, — кратко ответил он. — У меня в голове портрет получше всех этих стереомультиков.

Напряжение оставило его, он рассмеялся:

— Кроме того, она однажды сказала — это было еще тогда, когда в брюках были боковые карманы, — так она сказала, что не так уж это романтично — носить ее портрет возле, — он сделал паузу, — возле сердца.

— Однако ты пробудил мое любопытство. Ты не обидишься, если я спрошу, как она выглядит?

— Да я всегда рад о ней поговорить. Только беда, что словами такого не передашь. Потому-то я и сложил песню. Честно говоря, переделал из одной старинной шведской.

— Шведской? Я что-то не помню такой планеты — Шведа.

— Да нет, Швеция, Сверигия — это такая была страна на Земле, когда на Земле были страны. Там жил приятный народ, хотя и малость грубоватый. Я и сам отчасти швед.

Валланд замолчал. Так холодно мерцала над нами галактика, что я почувствовал необходимость что-то сказать.

— Так как же выглядит Мэри?

— Ах да. Ну, она высокая, у нее упругая походка, она много смеется, а волосы у нее так сияют на солнце… Нет, прости. Словами не опишешь.

— Что ж, я буду счастлив познакомиться с этой леди, — сказал я, — если мы доберемся до Земли.

— Доберемся, — сказал Валланд. — Как-нибудь.

Он протянул руку — как массивную жердь на фоне облаков:

— Вон та планета, оранжевая. Это должен быть мир внешников. Нам достаточно добраться только дотуда.

— Двести тридцать тысяч световых лет за одно мгновение, — с досадой сказал я, — а несколько миллионов километров уже никак.

— Вселенная как была большой, так и осталась, — ответил он. — Она не стала меньше оттого, что мы ее перепрыгнули.

Через минуту он добавил:

— Но до мира внешников, я думаю, доберемся. Чем больше я прикидываю, чем мы располагаем, тем больше уверен, что среди обломков двух шлюпок и одного корабля можно набрать достаточно деталей и смастерить одно исправное судно. Нет смысла пытаться собрать аппарат для прыжка через пространство. Это просто груда лома, и нам его не починить, даже если бы мы знали как. И этим путем нам не послать сигнал внешникам.

— Я, честно говоря, скептически оцениваю и наши шансы на постройку межпланетного мазера.

— Это мы могли бы сделать, между прочим, — сказал Валланд. — Точно так же, как могли бы поставить какие-то сигнальные маяки на окружающей территории, на случай, если кто-нибудь прилетит нас искать. Но Йо был прав тогда, в разговоре. Вряд ли у внешников на планете найдется подходящий радиоприемник. А шансы на посылку спасательной партии — слишком много пройдет времени, пока кто-нибудь догадается, куда мы девались, и можно пари держать, что этого так и не случится. Слишком мало сведений, чтобы что-то делать, да и те запутанные.

Итак, я полагаю, что наш единственный стоящий шанс — добраться до внешников самим. Нам не нужен какой-нибудь очень уж экстравагантный корабль. Что-нибудь на одного человека для единственного рейса, и даже без радиационной защиты. Я прикинул. Я ведь сам инженер, причем в различных областях, так что я знаю, о чем говорю. Электростанция почти не повреждена. В данных ремонтного робота на борту корабля полный набор спецификаций, и мы можем их изменить для наших целей. Неисправные механические инструменты можно починить или сделать самим.

Конечно, конечно, работа трудная и долгая. Там, где нужна точность — сборка панелей управления или регулировка сервомеханизмов, — будет работа похлеще ювелирной. Но при наличии терпения — сделаем.

— Ну да! — возразил я. — Ты не учитываешь, что есть еще проблема простой физической силы. Шесть человек не могут перетащить на руках тонны металла. Нам понадобятся краны, и еще — ну можешь сам составить список. Нам придется начинать эту работу с такого нуля кораблестроения, что даже подумать страшно.

Понимаешь, Хьюг, у нас просто нет столько человеко-лет. Если мы до того не сойдем с ума от переполнения памяти, мы напоремся на нехватку микроэлементов, которые будут вымываться из планктонных баков. И не говори мне, что с этим мы можем что-нибудь сделать.

— Может быть, и нет, — признал Валланд. — Я никогда не утверждал, что мы сможем завести полноценную биомолекулярную промышленность. Но ты кое-что просмотрел, шкипер. Это верно, что полдюжины людей — слишком маленькая рабочая команда для строительства космического корабля, даже при использовании каннибализма, однако… Эй!

Он вскочил на ноги.

— Что там? — спросил я встревоженно.

— Шш! Там что-то есть. Приближаются медленно и осторожно. Но они двуногие и что-то несут в руках. Давай их не спугнем.

Валланд шагнул к лестнице и протянул мне очки.

— На, надень. Прикрой меня, только не зажигай свет. Наш свет может им здорово резать глаза. Я возьму факел. С огнем они, наверное, знакомы.

Я вглядывался во мрак. Тени в стране теней…

— Похоже, что они вооружены, — пробормотал я.

— Уж конечно. А ты бы на их месте как поступил? Но я не думаю, что они меня заколют, если их не провоцировать.

Валланд засмеялся совсем мальчишечьим смехом.

— Смотри, — сказал он, — я только заговорил о черте, а он уж высунул пару таких рогов, каких и Отелло у себя не подозревал!

Его мифологические аллюзии я не понял, но их смысл был ясен.Сердце у меня забилось чаще.

Есть такая старая игра: показываешь кому-нибудь картинку с изображением негуманоида и просишь человека его описать. Ксенологическими координатами пользоваться нельзя — только словами. Неопытный игрок быстро скатывается к аналогиям. Как Валланд, который просто шутки ради заметил, что азкаты напоминают перепончатолапых кенгуру ростом чуть пониже человека, с человеческими руками и серой безволосой шкурой, с бульдожьей мордой, ослиными ушами и глазами величиной с Круглую Башню. Это все, конечно, абсолютно непонятно для девяноста девяти из ста человек, которые никогда не были на Земле и никогда не слышали об этих животных, из которых тем более многие вымерли.

Я лично считаю, что эта игра глупая. Для меня вполне достаточно охарактеризовать этих существ как прямоходящих, приспособленных к жизни в мире воды и болот. Я мог бы упомянуть огромные желтые глаза, видящие чуть-чуть в том диапазоне частот, который мы называем красным, а в основном воспринимающие инфракрасное излучение — поэтому они вполне могут видеть ночью. Я мог бы сказать, что эти существа лишены ноздрей, которые заменены закрывающимися щелями около ушей, что придает голосу ворчливый оттенок. Также существенной характеристикой является бочкообразная грудь, выдающая метаболизм с большим потреблением кислорода, чем у нас, имеющим преимущество в виде железосодержащего гемоглобина. Еще имеет смысл отметить, что эти виды состоят из представителей двух полов, они живородящие и гомеотермные, хотя и не млекопитающие в техническом смысле этого слова.

Вообще говоря, мне безразлично, что вы себе представите. Народ определяется уровнем развития техники, науки, искусства и образом жизни.

Что касается техники, то наши гости-охотники находились на уровне развитого палеолита. Их оружием служили копья, томагавки, ножи и духовые ружья. Камень, кость и дерево были тщательно обработаны и украшены орнаментом. Ходили они обнаженными, если не считать чего-то вроде кожаной перевязи, на которой висела сумка, а также инструменты и оружие. Правда, у старейшего из них, который казался предводителем, была на голове татуировка, изображающая галактику.

Их семантика, к нашему облегчению, не очень отличалась от человеческой. Этих людей было легче понять, чем внешников, — по крайней мере, так мы думали. Например, у них были индивидуальные имена, они делали жесты, подобные тем, которые делают люди, желающие воспользоваться языком знаков. Когда мы принесли подарки — стальной нож для предводителя я-Келы и куски пластмассы и прочей дребедени для остальных, они завопили и заплясали от удовольствия. Они тоже принесли подарки — продукты своего ручного труда, которые мы приняли с подобающим уважением. Через несколько часов они поставили нас в затруднительное положение, когда трое азкатов, скользнувших ранее в лес, вернулись с добытой ими дичью и предложили ее нам. Они, несомненно, ожидали, что мы станем ее есть, а мы понятия не имели, как отказаться от этой отравы. Ситуацию разрешил Валланд: он облил тушу горючим и возложил на кучу хвороста. Наши гости сразу поняли аллегорию: так чужестранцы, показавшие, что пришли из галактики, приняли дар.

— На самом деле, — заметил мне Валланд, — они толковые ребята. Они наверняка наблюдали за нами из леса и только потом послали делегацию. Я полагаю, что они ждали восхода галактики: она для них что-то вроде Бога, и при ней они меньше опасались нашей мана — дурного глаза. А теперь, когда они убедились, что мы никакого вреда не замышляем, они очень стараются пообщаться.

Я-Кела, по крайней мере, старался, и так же поступал Валланд. Большая часть остальных охотников вскоре отбыла отнести весть домой. Люди и негуманоиды собирались группами при свете костра, рисовали картинки и жестикулировали. Рорн жаловался на темноту на территории лагеря. Я подтвердил запрет на свет.

— Ты же видел, что они прячутся от нашего освещения. Нам не надо, чтобы они уходили. Они, быть может, наша рабочая сила.

— В самом деле? — сказал Рорн. — А чем ты им заплатишь?

— Металлом. Ты только подумай, сколько тысяч ножей, пил и топоров мы сможем сделать из обломков корабля. И посмотри, как принял я-Кела тот клинок, что мы ему подарили. Я заметил, как он его держит и возносит ему песнопения.

— Теория хороша. Только знаешь, капитан, я ведь тоже имел дело с первобытными. Они, вообще говоря, цивилизованному человеку не помощники. Им не хватает целеустремленности, настойчивости, порядка и даже способностей к обучению.

— Как твоим пещерным предкам, Йо? — подколол его Ур-дуга.

Рорн вспыхнул:

— Как хотите, можете называть это первобытной культурой, но я сказал правду.

— Из правил бывают исключения, — сказал я. — Посмотрим.

Чувствуя, как растет надежда, я начал планировать организацию работ. Прежде всего надо было наладить освещение на борту «Метеора». Потом, используя космические скафандры как подводные, заделать самые большие пробоины корпуса, герметизировать оставшиеся отсеки, откачать воду и доставить корабль к берегу. После этого построить сухой док или какую-то похожую конструкцию. Провести полную инвентаризацию и выяснить наши возможности в смысле строительства и составить конкретные планы, а потом… работа казалась бесконечной. При свете факелов и электрического фонаря мы спустили плот и поплыли к кораблю.

Валланд остался на берегу, общаясь с я-Келой. Эта работа казалась не очень трудной, и Рорн снова запротестовал.

— А мне на… что справедливо, а что нет, — бросил я ему через плечо. — Кто-то должен все свое время изучать язык, и у Хьюга на это больше способностей, чем если таких двух дуба-рей, как ты, вместе сложить.

И это была правда. Из своего омнисонора Валланд мог извлекать звуки, недоступные человеческому голосу, и скоро он научился изображать все фонемы языка азкатов. А для того чтобы объединять их в осмысленные фразы, нужно было скорее поэтическое, нежели лингвистическое чутье.

И я не слишком удивился, когда через несколько земных дней Хьюг сказал, что я-Кела и его охотники собираются домой и хотят прихватить его с собой. Он согласен нанести визит. Я согласился — а что мне оставалось?

Глава 8

Я-Кела, осторожный лесовик, не спешил с умозаключениями. Может быть, он не так понял те несколько слов и жестов, которые мог изобразить незнакомец по имени я-Валланд? Может быть, этот я-Валланд и не объявлял себя посланцем Бога?

Потому что он был на удивление слаб. Когда он снял свою маску вроде рыбьей морды, он оказался так же слеп ночью, как любой глубинный дьявол. Лишенный хвоста и перепонок, он неуклюже ковылял по болоту, а когда надо было переплывать участки воды, он становился еще более неповоротлив и быстро уставал. Да и еще должен был привязывать к бревну и толкать перед собой то, что тащил в мешке у себя за спиной. Еще можно было понять, что он не владеет речью Стаи — язык Бога должен быть благороднее, — но он и самых простых вещей не знал, и его просто нельзя было в лес пускать. Может быть, была магическая причина у того, что он не касался обычной еды, а открывал какие-то пакеты с пылью, заливал ее водой, отчего она взбухала, а потом варил себе из этого еду. Но зачем было пропускать даже обыкновенную воду через какие-то соединенные трубой бутылки, превращая ее в пар, вместо того чтобы просто пить?

Я-Элтох, один из тех четырех, что сопровождали его на обратном пути, как-то буркнул:

— Чудной он. Почуднее любого из Стада. А что ты скажешь о той огромной штуке, на которой он прибыл и которая застряла в Озере Безмолвия? Насколько уверен ты, что он не придуман глубинными дьяволами и не ловушка для нас?

— Если так, то очень умное оказалось Стадо, — сказал я-Кела, — ибо наши наблюдатели видели, как обратились в бегство их каноэ, когда чужие попытались к ним подойти. И ты знаешь, что пленники сказали нам под пыткой, что глубинные дьяволы ничего общего не имели с теми, кто много поколений тому назад пришел с неба. Зачем же тогда будет враг изображать их сейчас? — Он сделал знак воздуха.

Я — Единый Стаи. И я решил, что мы должны разыскать чужаков, ибо они могут быть от Бога. И если я ошибся, то это моя душа будет ввергнута в страдание, но своей рукой я всажу первое копье в я-Валланда.

Он надеялся, что этого не случится. Эта здоровенная уродливая тварь была очень по-своему симпатична, а музыка, которую он творил, была даже важнее подаренного им лезвия. Он после долгих попыток объяснил, что та мелодия, которую он чаще всего творит, — это просто песнь для его женщины. И все же, когда слышались эти ноты, по коже я-Келы пробегала дрожь. Великая магия была в этой песне.

На каждой стоянке они учились языку друг друга. Я-Валланд умело руководил этими уроками. Когда они добрались до логовищ, он уже мог как-то объясняться.

Приятно было оказаться снова в краю холмов. Бойцы Стада редко заходили в эту страну протяженных кряжей и сумеречных долин, шумных рек и молчаливых лесов. Я-Кела чувствовал приносимый ветром запах гнезд нинла, слышал дальний рев вышедших на охоту курахов, видел дрожащее сияние Бога над Крэгдалем и сам залаял, созывая свой народ. Они — охотники Стаи — выскользнули из лесистых долин и покрывавших холмы кустов, подобно тонким струйкам, и стеклись к пещерам, где обитала Стая.

Я-Кела взял я-Валланда в свое логово. Его тетка, су-Лулка, приняла гостя и приготовила ему ложе. Его жена и молодняк напугались и держались в тени, но так и полагалось. И теперь я-Кела начал обучать пришельца так же упорно и неотступно, как упорно и неотступно преследуют на охоте однорога, пока не загонят. И когда Бог поднялся в небе, можно было уже говорить о серьезных вещах. Разговор шел, спотыкаясь, с кучей недоразумений, но все же шел.

Самый важный вопрос трудно было поставить и еще труднее получить ответ. Я-Валланд честно пытался ответить, но его слова друг другу противоречили. Да, он от Бога. Нет, он не от Бога. Наконец он перехватил инициативу и стал задавать вопросы сам. Я-Кела отвечал на них, надеясь, что после этого что-нибудь прояснится и легче будет потом задавать вопросы самому.

— Бог есть Прародитель, Единый Мира. Все остальные меньше Его. Мы молимся лишь Богу, и Он приказывает нам, — так говорил я-Кела, показывая и жестикулируя. Он вернулся ко входу в пещеру и снова присел на хвост. Большой костер отбрасывал дымный отсвет на разрисованные стены, но для я-Валлан-да света казалось недостаточно.

Глубинные дьяволы — враги Бога. Они отвергают Его, и так же поступает Стадо, что им служит. Но мы знаем, что мы правы, возвеличивая Богд: ибо Он не правит нашими жизнями. Он лишь требует от нас почитания и правильной жизни. И еще Он освещает для нас ночи, когда Он встает после заката солнца.

И тогда глубинные дьяволы плохо видят, — и пробормотал: — Почти так же плохо, как и ты, мой друг(?) — враг(?).

Вслух же он громко сказал:

— Те из Стада, что нам удавалось захватить во время их вылазок, говорили, что глубинные дьяволы сотворили мир и правят им. Что правда, то правда — они могут дать тебе много удивительного и прекрасного. Но плата за это — свобода.

— Значит, Стадо — это народ, похожий на вас? — спросил я-Валланд.

— И да, и нет. Многие из них на нас похожи, и уже много поколений мы знаем, что иногда азкаты, захваченные Стадом, используются на племя. Но другие совсем не похожи на членов нашей Стаи или любой другой Стаи, и все они мыслят не так, как мы. Они боятся Бога, даже когда солнце выходит на небо и скрывает Его, и они почитают глубинных дьяволов.

Этот короткий разговор занял, однако, все время между двумя снами. Потом я-Кела был должен заняться разрешением споров в своем народе, ибо он был Единый Стаи. Тем временем я-Валланд учился языку у су-Лулки, су-Исс и других старых и мудрых женщин.

Теперь он лучше мог изъясняться и сказал следующее:

— Мы упали с неба, где охотится наша Стая. Вернуться мы не можем, пока не починим лодку. Это работа на много лет, и для нее нужно много рук. Мы заплатим за нее вещами — такими ножами, как мы дали тебе, инструментами, что облегчат ваш труд, и научим вас тому, что вам неизвестно.

— А чем тем временем будет кормиться Стая? — спросил я-Кела.

— Мы дадим вам оружие, которое у нас есть, и всего несколько охотников смогут прокормить всю Стаю. А кроме того, мы прогоним тех врагов, что вас беспокоят.

«А вот в этом я сомневаюсь, — подумал я-Кела. — В вашем лагере ты показал нам чудесное оружие, но сильнее ли оно того, которое есть у глубинных дьяволов? Не знаю. Может быть, и ты не знаешь».

Но он сказал только:

— Это хорошо, но не таков наш древний путь. Вы уйдете, а у нас останется подросший молодняк, не овладевший искусством жизни, и что тогда?

— Ты чертовски сообразительный парень, ты это знаешь? — сказал я-Валланд на своем собственном языке. И ответил:

— Это тоже надо учесть. Если мы хорошо все продумаем, то голодных лет не должно быть, поскольку заработанные вами инструменты и оружие прокормят вас до тех пор, пока старые пути жизни не будут освоены вновь. И возможно еще — хотя я не могу обещать, — что наш народ захочет вернуться и торговать с твоим.

Он подался вперед, и в его глазах блеснул отсвет костра, а музыкальный предмет у него на коленях говорил, как сам Бог.

— Начать мы все равно должны, я-Кела. Найди мне несколько разумных молодых мужчин, что захотят пойти со мной и работать за такие ножи, как у тебя. А через год мы посмотрим, хорошо ли это для нас и для вас.

— Грр-м. — Я-Кела задумчиво почесал рыло. — Твои слова звучат хорошо. Но давай я сначала подумаю, а потом уже передам твои слова Стае.

И тут, незадолго до времени сна, я-Валланд стал говорить в коробочку, что была у него с собой. Коробочка ему отвечала, как часто уже бывало и раньше. Но в этот раз я-Кела увидел, как он вдруг напрягся, голос у него стал резким, а в запахе появилась горькая струйка.

— Что случилось? — спросил Единый, держа руку на рукояти ножа.

Я-Валланд прикусил губу.

— Отчего бы мне тебе и не сказать, — произнес он. — Я знаю, что у тебя остались там наблюдатели, и они тебе передадут, как только доберутся до барабанов. У лагеря моих друзей появились какие-то суда, и некоторые из тех, кто на них приплыл, подошли к частоколу для разговора..

— Стадо не говорит на языке Стаи, — сказал я-Кела. На его коже выступила влага. — Некоторые из них выучили этот язык. Но из твоего народа никто, кроме тебя, больше нескольких слов не знает. Какой же может быть разговор?

Я-Валланд довольно долго молчал. Угасающий огонь выбрасывал язычки пламени. Их отсветы выхватывали из темноты женщин и детей, испуганно сгрудившихся в глубине пещеры.

— Не знаю, — наконец сказал я-Валланд. — Но мне лучше бы вернуться сразу. Ты дашь мне проводника?

Я-Кела прыгнул ко входу в пещеру и коротко гавкнул, призывая на помощь.

— Ты лжешь! — прошипел он. — Я понимал, что ты что-то держишь за спиной. И ты не уйдешь, пока мы не вырвем всей правды из твоей глубинно-дьявольской пасти.

Я-Валланд вряд ли понял все слова. Но он поднялся на ноги, огромный и чужой, и схватился за висевшее у него на поясе оружие.

Глава 9

Уходя всей командой к кораблю, мы всегда оставляли часового на сторожевой башне. Из того, что нам сообщил по радио Валланд — хорошо, что у нас в снаряжении были портативные рации! — можно было предположить, что нападение каких-то противников азкатов не так уж невероятно. Он пока еще не очень много о них узнал — только что они относятся к совсем другой культуре и что это им, скорее всего, принадлежали каноэ, виденные нами на закате.

Без сомнения, азкаты были предубеждены. Они ведь были… нет, просто охотниками и собирателями их нельзя было назвать. Стаю лишь с натяжкой можно было считать эквивалентом земного племени, и Валланд подозревал, что здесь задействованы гораздо более тонкие понятия. Он даже еще не знал точно такой элементарной вещи, как значение слова «азкат». Это понятие относилось ко всем Стаям, делившим между собой права охоты на холмах и рыболовства на берегах озера, говорившим на одном языке и ведущим один и тот же образ жизни. Но было ли правильным переводом этого термина «люди холмов», как он думал вначале, или «свободный народ», или «народ галактического бога», или что-то еще? Может быть, это слово имело и эти, и еще какие-нибудь значения?

Как бы там ни было, шкилы, как называл их иногда я-Кела, охотились временами на азкатов, а в прошлом именно они прогнали Стаи с прибрежных островов дальнего края Озера Безмолвия. Эти факты, а также подробности, которые удалось добыть Валланду в процессе напряженного труда установления контакта, предполагали более развитое общество, возможно, сельскохозяйственную культуру, распространяющуюся за счет вытеснения дикарей. И это наводило меня на мысль, не подойдут ли нам шкилы больше азкатов. Но с другой стороны, они могли бы повести себя враждебно по тысяче самых разных причин. И мы не хотели полагаться на случайность. Человек на сторожевой башне с оружием и прожектором мог отбить нападение и прикрыть высадку остальных на берег.

Шкилы прибыли во время моей вахты. Галактика была скрыта за теплым моросящим дождем; в оптику я видел только клубы пара, поднимающиеся из-за стен нашего лагеря. Я мог сколько угодно сыпать проклятиями по поводу худой крыши, и этим я и занимался, когда раздалась возбужденная скороговорка по радио с корабля. Наконец-то положение прояснилось! Появился большой отряд аборигенов в нескольких каноэ, сопровождавших двухкорпусную галеру, и они хотели разговаривать. И по крайней мере один из них говорил на языке внешников!

Я не позволял себе надеяться, что у внешников до сих пор сохранялся форпост на этой планете, столь для них бесполезной и опасной. Но у меня чуть голова не закружилась от этой новости. Я согласился, чтобы в наше расположение вошли с рабочей командой двое или трое пришельцев. Опасаясь хитрости, мы никого в башню не впустили и, перед тем как ввести наших гостей в хижину, заперли ворота.

Я стоял весь промокший, слушая шум дождя по крыше, окруженный своими людьми в тесной хижине, и смотрел на появившееся передо мной чудо.

Наших гостей было трое. Один был похож на уже виденных нами азкатов, хотя и был одет в белый балахон из растительного волокна и высокую белую шляпу. Он держал посох с закругленной рукоятью, как древний епископ, и стоило ему шевельнуть пальцем, как остальные кидались выполнять его команду со всех ног. Другой был великан ростом в добрых двести сорок сантиметров. У него были непропорционально мощные и развитые руки и ноги при очень маленькой голове. Одет он был в корсет из чешуйчатой кожи, в руке держал обитый сыромятной кожей щит. Свое оружие он, по нашему настоянию, оставил у входа в хижину. Третий, должно быть, по контрасту, был карликом, также одетым, но в серое. Он шел с закрытыми глазами, и я не сразу понял, что он слепой.

Первый из команды довольно хладнокровно обвел рукой своих спутников, как будто разговор с инопланетными Робинзонами был ежедневной рутиной.

— Ниао, — сказал он. Я так понял, что это было самоназвание его народа. Потом, показав себе на грудь, добавил: — Гиани.

— Фелип Аргенс, — сказал я, чтобы не отставать от него. Представил своих товарищей и сказал: — Люди.

— Это мы ему уже сообщили, — сказал Урдуга мне на ухо. — Он стоял на носу галеры и что-то долго говорил. Но ведь вы, капитан, лучше знаете речь внешников, чем любой из нас.

По крайней мере, я должен был. Я изучил, помимо того что подвергся электростимуляции, все, что по этому поводу знали на Заре. Нельзя было, конечно, с уверенностью считать, что именно на этом языке разговаривают между собой внешники. Это мог быть всего лишь искусственный код, подобный многим другим, которые я знал, разработанным для установления быстрого контакта с теми, кто не был совершенно уж безнадежно чужд по складу своего разума. Однако сейчас это не играло роли, поскольку Гиани из народа ниао также им владел.

Прошу всех садиться, — предложил я. — Что мы им можем предложить? Лучше всего не из еды или питья. Подарки. Найдите кто-нибудь несколько приличных сувениров. И Бога ради, принесите виски!

У нас еще оставалось немножко драгоценного алкоголя, и он меня успокоил. Я забыл про дождь и жару снаружи и сосредоточился на разговоре.

Предстоящую работу вряд ли можно было назвать легкой. В этом языке жестов и звуков ни у кого из нас не было достаточного словарного запаса, а того, что понимали бы обе стороны, оказалось и того меньше. Кроме того, народ Гиани познакомился с этим языком на столетия раньше моего, а язык за это время изменился. Можно сказать, что мы говорили на разных диалектах. И наконец, язык, столь чуждый по происхождению как моей, так и его расе, фильтровался через разные типы культур и тел, различия в инстинктах которых мне еще только предстояло узнать.

В результате я мог не больше выяснить в разговоре с Гиани, чем Валланд в разговорах с я-Келой. Мне удалось только сообщить:

— Мы пришли с неба. Мы не враги вам. Мы всего лишь потерпели крушение и нуждаемся в помощи, а потом мы уйдем. Вы ведь встречали других, непохожих на нас, но тоже пришедших с неба?

— Мне говорили о таких существах, — ответил Гиани. — Но это было до моего рождения и в далеких местах.

Похоже было на правду. На ранних стадиях развития космических путешествий внешники не могли миновать планету своей системы. Найдя на ней разумную жизнь, они должны были основать там базу для ведения исследовательских работ — пока не открыли гиперпространственный прыжок и не оставили этот мир ради более интересных и гостеприимных. И если бы база все еще была здесь, это было бы невероятной удачей.

Но как мог быть сохранен язык после их отлета много земных столетий назад? И как Гиани попал сюда к нам, за сотни или тысячи километров? Я пытался выспросить это у Пгани, но из-за лингвистических трудностей мы друг друга не поняли. Он пытался мне объяснить, что айчуны это умеют. Айчуны послали за нами их отряд, и его поставили командиром, потому что он из тех ниао, что хранят небесную речь. Каждый раз, произнося это название — «айчуны», он склонял голову. И точно так же вел себя слепой карлик. Великан стоял неподвижно, и только глаза его все время двигались.

— Правящий класс, — предположил Брен. — Теократы?

— Может быть, — сказал я. — У меня такое впечатление, что более того. — И, обращаясь к Гиани, добавил: — Мы рады будем познакомиться с айчунами и поднести им подарки. И мы рады будем встретиться со всем твоим народом.

Он неожиданно возмутился. Я не должен путать айчунов и ниао. Это неправильно. Это очень плохо.

Я извинился за свое невежество.

Гиани успокоился.

— Вы увидите айчунов, — сказал он. — Вы с нами поедете к ним.

— Хорошо, мы отправим одного-двух, — согласился я. Приходилось рисковать.

— Нет. Все. Так они приказали.

Я не был уверен, что последнее слово значило безусловный приказ, а не приглашение, и попытался объяснить, что мы не можем оставить лагерь, Гиани что-то гавкнул гиганту, и тот выступил вперед. Я услышал, как вылетают пистолеты из кобур за моей спиной.

— Легче! — Я вскочил на ноги. — Хочешь начать войну?

Гиани махнул рукой, и этот бык отошел назад. Мы посмотрели друг на друга, он и я; в наступившей тишине яснее стал шум дождя. Карлик не вмешивался.

Я прокашлялся.

— Ты должен знать, что у тех, кто с неба, сила велика. А если ты этого и не знаешь, то айчунам это известно. Мы не хотим биться. Но мы будем, если ты станешь требовать того, что невозможно. Разве все ниао пришли сюда? Конечно, нет. Точно так же и мы не можем уйти все вместе с тобой. Но мы будем рады в знак нашей дружбы послать одного или двух.

Когда мне удалось это объяснить (на что потребовалось время), Гиани повернулся к карлику и что-то сказал на своем языке. На слепом лице отразилось что-то вроде боли. Ответ был таким тихим, что его трудно было расслышать. Гиани сложил руки и поклонился почти до земли, а потом снова обратился ко мне.

— Да будет так, — сказал он. — Мы возьмем двоих из вас. Два каноэ останутся здесь на страже. Их экипажи могут ловить рыбу для пропитания. Вы к ним не должны обращаться.

— Что тут за бардак происходит? — прошептал Урду га мне в спину.

Я посмотрел на карлика (он дрожал всем телом) и ничего не ответил. Он явно не был предводителем отряда. Но я видал разные виды телепатии у разных цивилизаций. Таких, как он, я не видел, но все же…

— Думаешь, стоит идти, капитан? — спросил Гальмер.

— Думаю, у нас не очень широкий выбор, — ответил я, стараясь, чтобы мой голос звучал обычно. Но в душе я испугался. — Мы здесь должны пробыть долго, и нужно узнать, с чем предстоит иметь дело.

— У них могут быть хорошие намерения — в отличие от манер, — сказал Брен.

— Верно, — сказал я. — Могут быть.

Дождь булькал по размокшей земле.

Гиани и его эскорт с нетерпением ждали, а мы обсуждали процедуру. Наши представители должны были быть доставлены на другой берег, где у ниао был приграничный поселок. Из разговоров Валланда с я-Келой мы знали, что озеро велико — внутреннее море. Но на этих быстроходных лодках мы должны были пересечь его за пару стандартных дней. Радиоконтакт мог оказаться возможным, но этого могло и не случиться. С Валландом он был, но он ушел не так далеко. Ионосфера планеты резко ослабляла сигнал, и нужен был очень чувствительный приемник.

Я должен был отправиться как лучше всех владеющий языком внешников. Мне нужен был напарник — как для того, чтобы прикрыть спину, если я попаду в ситуацию похуже, чем у Валланда, так и для демонстрации нашей доброй воли. Добровольцем вызвался каждый (а как еще он мог поступить на глазах у других?), и я выбрал Йо Рорна. Он не был моим идеалом компаньона в путешествии, но его могли заменить совместно Валланд и Брен, а Урдугу никто не мог заменить при ремонте двигателя, и никто, кроме Гальмера, не знал все входы и выходы системы управления.

Мы стали собирать снаряжение — вроде того, что взял с собой Валланд. Спальные мешки, пластиковая палатка, приспособления для приготовления пищи и дистилляции воды, сублимированная провизия, аптечка, бластеры и заряды, радио, запасные аккумуляторы, ручной мини-генератор для их подзарядки, вспышки, инфракрасные очки, одежда…

Раздался сигнал вызова. Я протолкался к приемнику и сел.

— Алло? — завопил я.

— Это я, — сказал ослабленный динамиком голос Валланда. — Просто докладываю. Кажется, здесь у нас все на мази. Что там у вас?

Я рассказал.

Он присвистнул.

— Похоже, что Стадо вас обнаружило.

— Что нас обнаружило?

— Шкилы. Вы помните. Я решил, что лучше всего это переводится словом «Стадо». Как, вы сказали, они себя называют?

— Ниао. И над ними есть еще кто-то, кого они называют айчуны.

— Ага. Это, я думаю, глубинные дьяволы. Опять-таки мой перевод азкатского слова, означающего нечто вроде «носитель зла из глубины». Только я считал, что глубинные дьяволы — это что-то вроде языческих богов, по контрасту с местной религией, где галактика — единственный — остерегайтесь подделок! — настоящий Бог.

Небрежность его речи не гармонировала с серьезным тоном. Я внезапно осознал, что такой поворот событий очень для него опасен. За напряжением последних часов, когда мы сопротивлялись настояниям Гиани, мы просто забыли, что наш товарищ находился среди народа, ненавидящего и боящегося тех, с кем я должен был отбыть.

И наверняка у Стаи были наблюдатели на краю диких мест.

— Мы не можем уклониться от путешествия, — сказал я. — Но мы можем затянуть с отправкой, пока ты не вернешься.

— Ладно, попробую. Подожди немножко.

Потом послышались какие-то противные звуки.

— Хьюг! — крикнул я. — Хьюг, ты здесь?

Дождь перестал, и в хижине сгустилась тишина. Гиани через карлика связывался со своими неизвестными хозяевами. Я сидел и ругался.

Наконец раздался почти беззвучный голос Валланда:

— Ситуация здорово быстро обостряется. Я-Кела заподозрил предательство. Он позвал своих ребят и хотел порасспросить меня — я думаю, это вежливое название. Я дал понять, что могу проложить себе дорогу пистолетом. Он на это ответил, что в конце концов мне придется уснуть и тогда он меня захватит. Я на это возразил, что я прямо сейчас пойду к лагерю и, уж во всяком случае, ему придется побегать за свои деньги. «А теперь послушай, друг, — сказал я ему, — Мои люди не знают ничего о глубинных дьяволах. Может быть, их обманули. Если так, то я тебя прошу помочь мне их выручить, и мы могли бы вместе ударить очень крепко. Но допустим худшее: мой народ решил сотрудничать с глубинными дьяволами, если те предложили сделку получше. Тогда я тебе полезнее в виде заложника, чем в виде трупа». И он успокоился. Теперь он хочет прочесть мне что-то вроде лекции на тему о том, какие глубинные дьяволы плохие.

— Попробуй объяснить ему идею нейтралитета, — сказал я. — Хьюг, ты уверен, что у тебя все нормально?

— Нет, — ответил он. — А ты про себя уверен?

Я попробовал ответить, но слова застряли в горле.

— Мы оба малость влипли, — сказал Валланд, — и меня не удивит, если ты влип хуже. Я-Кела поклялся своим Богом, что не тронет меня, пока я чист. Я даже не буду пленником в полном смысле слова, скорее гостем, которому не разрешено уйти. Я думаю, что он от этого не отступит. Свой пистолет я ему уже отдал, и теперь он позволил мне закончить разговор, прежде чем наложит секвестр на рацию. Так что какое-то время я буду в безопасности. Ты давай вперед и выясни, что это там за айчуны такие. Когда вернешься, поговорим.

Я попытался вообразить, как это должно быть — стоять в пещере, полной волков, и положиться, как на единственное оружие, на силу чьего-то обещания. И не смог.

Глава 10

Галера быстро неслась по воде. Кроме скрипа и плеска весел слышен был только задающий ритм барабан и время от времени поданная вполголоса команда. На мой вкус, было слишком тихо. Факелы освещали смонтированную на двух корпусах палубу. Но мы с Рорном, стоя у ограждения, смотрели во мрак. Даже через инфракрасные очки видна была только галактика и ее волнообразное сияние. Сопровождающие нас каноэ вышли из пределов видимости.

На заостренном лице Рорна играли тени и отблески.

— Мы столкнулись с чем-то более сильным, чем ты думаешь, — сказал он.

Я положил руку на рукоять пистолета. Ее изгиб меня успокоил.

— Почему так? — спросил я.

— Лодки, что пришли первыми и ушли. Они должны были быть из того места, куда мы сейчас направляемся. Как там оно называется?

— Кажется, Прасио.

— Они, конечно, наткнулись на нас случайно, в поисках рыбы или чего-то в этом роде. Их команды — это были обычные не специализированные ниао, мы это видели. Но они не взяли на себя ответственность пойти на контакт. Нет, они побыстрее вернулись в Прасио. Как ты знаешь, обычно в такой технико-географической ситуации инстинкты гуманоидов ведут к индивидуализму.

Я кивнул. Тирания теряет стабильность, если простенькая лодочка может уйти от военного корабля и если есть необжитые места, куда могут уйти недовольные. Те ниао уклонились от встречи не из страха. Их охота на азкатов доказывала обратное. Значит, ниао нравилось быть слугами.

— И тем не менее, — продолжал Рорн, прибытие вот этой делегации заняло какое-то время. Значит, ее надо было организовать. Согласовать. Это, в свою очередь, означает связь с каким-то удаленным центром.

— Но ведь у них телепатия, и все должно происходить быстро.

— К этому я и веду. Хозяева обсудили ситуацию и приготовились к контакту с нами. К тому же они очень долго сохраняли язык внешников и перенесли его так далеко. Вот по этим признакам я могу судить, что мы где-то на окраине очень большой и очень старой империи.

Я удивился. Мне казалось, что Рорн не способен к таким логическим рассуждениям.

— Как бы там ни было, как рабочая гипотеза вполне годится, — сказал я. — Что ж, если удастся получить их помощь, будет хорошо. У них больше нужных нам ресурсов и умения, чем у Стаи. Конечно, сначала мы должны будем выцарапать Хьюга обратно в лагерь.

Рорн сплюнул.

— Ты его невзлюбил, что ли? — спросил я.

— Ага. Трепливый олух.

— Мы все в одной команде, — напомнил я.

— Да знаю я, знаю. Но если окажется, что мы можем спастись только без него — все мы, — оставив его на произвол судьбы, моя совесть не помешает мне принять решение.

— А как бы тебе понравилось оказаться на другом конце этой философии? — оборвал я его. — Мы вместе выйдем на орбиту — или вместе гробанемся!

Рорн сдал назад:

— Так я же не имел в виду..: вы не думайте, капитан, что я вот…

Гиани, в своем балахоне и шляпе, похожий на призрака, подплыл к нам и сказал:

— Я думаю, что вам интересно посмотреть корабль.

Мы оба с облегчением восприняли его вмешательство, и к тому же нам действительно было интересно, так что мы пошли за ним по палубе. Отведенная нам каюта была почти пуста. Каюты других, Гиани и остальных ниао того же ранга, сочетали простоту меблировки с изысканностью росписи и резьбы, в которой замечалось повторение одного и того же элемента: сложный узел, что-то вроде двойной свастики, а поверх него — круг. Я спросил о его значении.

Гиани низко поклонился.

— Узел — эмблема айчунов.

— А вот это?

Он начертил знак на своей груди.

— Солнечный диск, укрощающий миачо.

Несколько минут спустя я заметил, что рулевые и наблюдатели носят широкие шляпы с тем же орнаментом. Я спросил, зачем это, и Гиани ответил, что это защита от миачо.

Рорн быстро сообразил. Он показал на спираль в небе:

— Вот это?

— Да, — ответил Гиани. — Его бесчинство велико, когда при нем нет солнца. Мы не стали бы сегодня плыть через воду, если бы не приказали айчуны.

«Так, — подумал я. — Богазкатов — что-то вроде демона для ниао. А почитаемые у ниао айчуны — это и есть глубинные дьяволы Стаи».

Гиани явно спешил отправить нас вниз. Корпус, как и все судно, был построен на совесть. Конечно, без металла — каркас и деревянный настил на клею, скрепленные деревянными же шплинтами. Строительство должно было быть очень трудоемким. Гиани признался, что это — единственный корабль на озере. В остальном для рыбной ловли и для сдерживания дикарей достаточно одних каноэ. Однако на океанах, добавил он, ходят целые флоты. При виде тех искусно обработанных предметов из керамики и пластика, которые он мне показывал, я готов был ему поверить.

Более всего меня интересовал экипаж. Гребцы работали посменно на хорошо проветриваемой и освещенной фонарями палубе. Все они были одинаковы: короткие ноги, непропорционально большие руки и плечи, маленькие недоразвитые хвосты. На борту было еще несколько бойцов, похожих на того колосса, что мы уже видели. На наши вопросы Гиани ответил, что есть и другие виды ниао, например погонщики или крестьяне. Он же принадлежал к породе интеллектуалов.

— Вы размножаетесь только внутри своего класса? — спросил я.

— Такого закона, разумеется, нет, — сказал Гиани. — Но кто захочет жить с кем-то совсем чужеродным или породить потомство, которое неизвестно куда применить? Другое дело, если айчуны прикажут. Иногда они проводят гибридизацию, но это для блага всех ниао.

Когда до меня дошло, что он сказал именно это, и я передал его слова Рорну, мой компаньон отреагировал на нашем языке:

— Сейчас этот механизм отлажен, но лишь благодаря селекционной работе в течение многих поколений. Но кто начал этот процесс? И как? — Его передернуло.

Я не ответил. Есть на свете расы с такими общественными инстинктами, что евгеника просто вросла в их культуру. Но у гуманоидных рас это никогда не держалось долго. Слишком силен был бунт индивидуальности, и в конце концов бунтовщики набирали достаточно силы, чтобы изменить режим или покончить с ним.

Итак, возможно, что у аборигенов этой планеты тип разума совсем не гуманоидный?

Да нет, ведь есть еще и азкаты.

Несмотря на жару, у нас прошел мороз по коже. Под палубой было темно, как в пещере, освещенной неровным светом одной лампы. Мы извинились и вернулись в свою каюту. В ней был только один подсвечник, но мы прилепили запасные свечи расплавленным воском прямо к полу.

Рорн сел на свой спальный мешок, обхватив колени и положив на них подбородок. Глядя на меня, он сказал:

— Мне это не нравится.

— Ситуация необычная, — согласился я, — но не обязательно угрожающая. Припомни, что внешники предложили нам устроить здесь базу.

— Они думали, что мы прибудем с полной экипировкой. А мы беспомощны.

Я внимательно на него посмотрел. Он дрожал. А ведь до сих пор он вел себя очень разумно.

— Не впадай в панику, — предупредил я его. — Помни: самое худшее, что может нас ждать, — всего лишь смерть.

— Не уверен. Я об этом думал. Айчуны, кто бы они ни были, не имеют развитой техники — металла не хватает. Но в биологии и психологии они продвинулись далеко. Смотри, как они привычно используют телепатию, которая так ненадежно работает у людей. Подумай, как они управляли этими ниао в течение поколений, пока послушание не вошло в хромосомы. Так не могут ли они так же поступить с нами?

— Даже и думать противно. Но мы попробуем сопротивляться.

— Мне это труднее, чем тебе.

— Это почему?

Он поднял глаза. Черты его лица обтянулись и заострились.

— Расскажу. Мне не хотелось, но приходится: иначе ты подумаешь, что я трус. Просто я знаю, как страшно вторжение в разум, а ты не знаешь.

Я сел рядом с ним и стал ждать. Он перевел дыхание и быстро, без интонаций, заговорил, глядя прямо перед собой:

— Сбой при ревизии памяти. Это считается невозможным, но в моем случае так и было. Я был в районе Границы Бета. Новая планета с новым медицинским центром. Они еще не знали, что у пыльцы местных растений есть психотропные свойства. Я прошел в машину, как обычно, сосредоточился и… и потерял контроль. Техники не сразу заметили, что тут что-то не так. А когда они спохватились и остановили процесс… — нет, я не все забыл. Но остались какие-то разрозненные фрагменты, недостаточные для существования личности. Это было хуже полной амнезии. А заставить себя стереть все и начать с чистого листа я не мог. Это было бы как самоубийство.

— А когда это было? — спросил я, когда он остановился, судорожно глотая воздух.

— Сорок с чем-то лет назад. Мне пришлось как-то себя восстанавливать. И с тех пор мир не совсем такой, как должен быть. Всякие мелочи вдруг вырастают до кошмаров, и вообще… — Он ударил кулаком по палубе: — Ты можешь себе вообразить, что значит пройти через такое второй раз?

— Я тебе сочувствую, — сказал я.

Он выпрямился. К нему вернулась его привычная отчужденность.

— Сомневаюсь, капитан. Только гораздо более близкие люди могут сочувствовать беде другого. Так, по крайней мере, говорит мой опыт. А я много времени посвятил наблюдениям подобного рода. Теперь я об этом больше говорить не хочу, а если ты кому-нибудь расскажешь, я тебя убью. Однако советую: следи, как бы тебе в мозг не залезли!

Глава 11

Мы прибыли в Прасио в темноте и в темноте высадились, так что я помню только факелы, тени, странный печальный звук рога где-то в ночи. Потом я видел город при свете дня, да и другие города, на него похожие, а когда я стал в состоянии задавать более осмысленные вопросы, я стал получать более содержательные ответы от ниао. Я тогда многое от них узнал, и никогда и нигде не встречал я более странного сообщества.

Это, впрочем, для ксенологических архивов. Здесь же я должен сказать, что Прасио не был городом в том смысле, что его населяла община, связанная взаимными интересами, с общими обычаями и традициями. Прасио — это было просто название той части береговой линии, где находились причалы. Поэтому было удобно держать поблизости мастерские, с расположенными вокруг напоминающими иглу домами ниао. В обширном и влажном сельскохозяйственном регионе за Озером Безмолвия, вплоть до океана, поселения были иными. И даже дальше, поскольку были ниао, выведенные для выращивания водорослей на океанском шельфе.

А Стая в пещерах, пленником которой был Валланд, представляла собой настоящую общину. Потом мы узнали, что в других частях этого мира есть другие дикари, ведущие такую же жизнь. Некоторые из них развились уже до этапа строительства деревень. Ниао, которые казались цивилизованными, ничего такого не имели. Они были Стадом, а стада не создают наций.

И боги тоже.

Наша галера не пошла к пристани. Мы причалили к сооружению, возведенному поодаль от берега: квадратное, массивное каменное строение, нависающее над нами в темноте, как грозовая туча. Фонари выхватывали из тьмы фигуры солдат-ниао, охраняющих стены. Они были одеты в доспехи и шлемы, вооружены ножами, пиками, луками, пращами и стояли, как будто сами были из камня. Гиани и еще трое его коллег-писцов (я их так назвал по аналогии с писцами в Древнем Египте) вывели нас с корабля в такой глубокой тишине, что трап у нас под ногами, казалось, грохотал. За нами поспешал слепой карлик. Все они почтительно поклонились воротам.

— Что это? — спросил я.

— Этот дом содержится для айчунов, когда им угодно почтить нас своим присутствием, — сказал Гиани почти беззвучно. — Вам оказана честь. Не меньше чем двое из них пришли на вас посмотреть.

Входя, я кинул последний взгляд на галактику. Она всегда раньше казалась мне отчужденной — красива, но далека и безразлична. Сейчас же она была моей единственной связью с миром.

Вдоль всего мокрого, гулкого, уходящего вниз холла горели лампы. Не было ни мебели, ни орнаментов — просто большие серые блоки. Арка входа вела в комнату. Она была обширна и очень скудно освещена, так что я ничего не видел и надел инфракрасные очки. Большую часть пола занимал бассейн. Я заключил, что это место соединяется с озером подводным каналом.

В воде лежали глубинные дьяволы.

Описание их наружности отвечало бы любой расе амфибий. Перепончатые лапы, тела примерно вдвое длиннее и в несколько раз массивнее человеческого. На слизистых головах прежде всего заметны были глаза: не так велики, как у двуногих, но светятся потрясающе красивым халцедоновым светом. Позвоночник в процессе эволюции изменился так, что на суше они могли сидеть. И по-моему, на передних конечностях из внутренних костей развились пальцы: я заметил нечто вроде кисти с четырьмя неуклюжими отростками.

Из моря нечасто выходит разумная жизнь. Но при определенных обстоятельствах, это случается. Самый знаменитый пример — дельфины на Земле. Если бы они приобрели возможность выходить на сушу и бродитьпо ней, пусть и неуклюже, кто знает, чем они могли бы стать? Я полагаю, что изменение среды, в результате которого появились айчуны, случилось миллиарды лет назад. По мере того как гидросфера планеты сокращалась — это происходило невообразимо медленно под таким холодным солнцем, но стоит вспомнить, насколько стар был сам этот мир, — все больше и больше выступала суша. При таком медленном изменении виды, завоевывавшие эту сушу шаг за шагом, не были видоизмененными рыбами, как на Земле. Они уже дышали воздухом, имели активный метаболизм и развитую нервную систему. Изменение условий вызывало дальнейшее развитие — для этого не нужна была жесткая радиация, квантовые тепловые процессы делают то же самое, хотя и медленнее. И наконец, появились на свет айчуны.

Я думаю, что здесь тоже раньше был спутник, близко расположенный и большой, пока возмущения от солнца, очень сильные в такой непосредственной близости, не оторвали его от планеты. А может быть, айчуны развились в те времена, когда планета была всегда повернута к солнцу одной стороной: их глаза не были приспособлены к теперешним долгим ночам. У более молодых видов оптический аппарат эволюционировал, а эти обходились огнем для освещения. Может быть, поэтому они ненавидели галактику и боялись ее. Днем она не была видна, зато ночами она правила тьмой.

Однако это вопросы для палеонтологов, тем более что все происходило давно, и очевидцев не осталось.

Для нас с Йо Рорном гораздо больше значило, что они скажут. Но они не стали говорить прямо. Как бы то ни было, а использовать язык внешников для них тоже было не очень просто. Карлик открыл рот, задвигал руками и заговорил:

— Через посредство этого существа мы обращаемся к вам, поскольку мы уже давно следим за вами издали. Вы из той же породы, что прибывшие сюда много лет назад в поисках места и говорившие, будто они пришли сверху, так?

— Мы не одной с ними крови, — ответил я, слыша, как пульсирует кровь у меня в ушах. — Но вы, и мы, и они, так же как и ниао, — мыслящие существа. Мы думаем, что эта общность значит больше, чем разница телесных форм.

Гиани угрожающе зашипел:

— Ты что, забыл, с кем разговариваешь?

— Простите, если я вас обидел, — сказал я, гадая, какой из местных обычаев я нарушил. — Поскольку вы слышали наши разговоры с вашими… вашими слугами, вы знаете, что мы не знакомы со здешними традициями и нуждаемся в помощи. Взамен мы предлагаем нашу дружбу и вознаграждение.

— Продолжайте говорить, — приказали айчуны.

Они задавали мне весьма изощренные вопросы. Из того, что внешники, очевидно, им говорили, они забыли мало. Я объяснил, откуда мы взялись, я рассказывал о галактике, о том, как она велика и далека, о миллионах миров и обитающих в них могущественных расах… но почему раболепствовали перед ними эти писцы вместе с безвольным карликом?

У Рорна на лбу выступил пот.

— Не то ты им говоришь, — сказал он.

— Сам знаю. А что надо им сказать?

Я положил руку на пистолет, то есть попытался положить, но рука не слушалась. Как будто мышцы заснули. Я выругался и собрался. Рука резко дернулась и сжала рукоять.

Овладев своими нервами, я сказал:

— Вы пытаетесь мной управлять. Во-первых, это недружественный акт, а во-вторых, у вас не получится. Наши разумы слишком различны.

Какой-то частью сознания я подумал, что они пробовали этот трюк с внешниками и потерпели полную неудачу с мозгами, работающими на водороде и аммиаке. Попытку, скорее всего, даже и не заметили, иначе нас бы предупредили. Айчуны отступили, скрыли свою истинную природу, как подводную часть айсберга, и создали впечатление безобидных первобытных существ. Народ со всепланетной культурой, основанной на телепатии, на это способен.

С нами они не дали себе труда скрывать. Они хорошо знали, что за нас некому мстить. А карлик монотонно бубнил:

— Тех, кто приходил раньше, мы отпустили, а вам незачем свободно шататься по миру. Не бойтесь. Ваша потенциальная полезность признана. Пока вы будете подчиняться, вам не причинят вреда. Когда вы состаритесь, о вас будут заботиться, как о всяком старом и верном ниао.

Мы с Рорном сдвинулись спина к спине. Писцы отодвинулись в темный угол. Один из глубинных дьяволов приподнялся, и на его шкуре заблестели отсветы. Карлик говорил:

— Мы думаем, что у нас были причины создавать в начале мира существ, подобных вам и тем, другим. Жизнь на суше, там, где она остается без наблюдения, часто развивается неправильно. Наверное, вы и сами не помните своей древней истории. Тем не менее вам будет приказано по крайней мере воздержаться от произнесения лжи. Ибо мы теперь верим, что вас создали не случайно, а намеренно.

Вдруг Рорн захныкал:

— Они влезли в мой мозг. Влезли, я их чувствую.

— Заткнись и будь готов стрелять, — сказал я ему.

Я и сам это почувствовал. Пожалуй, это самое точное слово — влезли. Какие-то незваные образы, побуждения, вспышки ужаса и злости, блаженства и похоти, окостенение в мышцах, пот и испарина. Но ощущение не было таким уж сильным — не больше, чем при легком опьянении. Я повторял сам себе вновь и вновь: «Эти бестии излучают энергию, известную нашим ученым уже сотни лет. Они хотят вызвать у меня в мозгу соответствующие образы. Но я — из другого биологического вида. И мои нейроны работают не так, как у них. И я не дам им шанса разобраться, как именно. И всегда стоит помнить, какие бы ни рассказывали страшные истории, нельзя «захватить управление» человеком, который не теряет присутствия духа. Это невозможно физически. Ты лучше знаешь свою нервную систему и крепче с ней связан, чем кто бы то ни было другой».

Я стиснул зубы и начал задавать вопросы.

И вдруг беспорядок у меня в голове прекратился. Наверное, по контрасту я почувствовал такую способность к самоконтролю, как никогда прежде. Я мог стоять и разговаривать часами. Все это время Рорн молча стоял у меня за спиной.

Глубинные дьяволы отвечали мне с холодной откровенностью. Нет смысла приводить здесь нашу дискуссию как таковую. Деталей я не помню. И разумеется, наша конференция часто прерывалась объяснениями какого-нибудь термина, рассуждениями, прояснявшими тот или иной вопрос. Эти двое из бассейна на меня не давили. Они не имели привычки спешить. А кроме того, я постепенно понял, что они заинтересованы. Они ненавидели нас не больше, чем мы могли бы ненавидеть парочку диких существ, пойманных для изучения и, возможно, для приручения.

По крайней мере, они не питали к нам осознанной ненависти. Что там в подсознании, я не знаю. В конце концов, мы угрожали самому их существованию.

Понимаете, они ведь были богами.

Но только потому, что ниао им поклонялись. Я не думаю, что ниао это делали в том человеческом понимании, в котором азкаты поклонялись галактике. Ниао были преданы айчунам, как собака — человеку, они были выведены для этого, но, если не считать нескольких почтительных жестов, они не проводили никаких церемоний. Да и сами айчуны не имели религии, если понимать под этим веру в сверхъестественные силы.

Они просто считали свой мир единственным, всей Вселенной, а себя — его создателями.

Идея не была сумасшедшей. На их планете мало было явлений, которые внушают благоговение, — как звезды, например, или вулканы. Айчуны прожили на своей планете уже больше миллиарда лет, по моей прикидке. От естественных врагов избавились раньше, чем началась письменная история. Эмпирических знаний накопилось много, но настоящая наука, несмотря на это, не развилась. Между собой они не ссорились, поделили мир и ограничивали свое размножение. Жизнь поколения полностью повторялась в следующем. Культура была достаточно сложной, и разум не атрофировался, но изменения шли так медленно, что оставались даже неисследованные пространства планеты. Очень поздно началось их движение в район Озера Безмолвия — и не как поход пионеров, а медленными, рассчитанными шагами. Это был статичный мир.

Отдельные айчуны могли стать жертвами несчастных случаев, состариться, умереть. Неважно. Они верили в перевоплощение. И потому было вполне естественно предположить, что много лет назад именно они и создали Вселенную. Это было аналогично тому строительству и выведению пород, которым они занимались сейчас. И потом, как они считали, они сделали несколько случайных ошибок — из-за которых в космосе появляются неуправляемые элементы.

А кроме того, разве они не добавили в мир разумную расу уже в исторические времена?

Добавили. Не вижу причин этому не верить. Испытывая затруднения на суше, они одомашнили подходящее прямоходящее животное и за полмиллиона примерно стандартных земных лет вывели породу разумных и умелых существ. Это было последнее большое достижение их застывшего сообщества. И теперь ниао делали за них все то, что они не могли сделать сами.

Конечно, разум — не простая штука. Без использования молекулярной биологии избавиться от диких генов в популяции не удается. И какие-то ниао по тем или иным причинам уходили на новые территории и оставались без хозяина. И тут стремление к независимости быстро вырывалось из-под спуда. Инстинкт преданности сохранялся, порождая религию и взаимную привязанность. В результате возникали азкаты и другие культуры — одичавшие.

Айчуны не тревожились. Они мыслили миллионами лет. Своих ниао они не стремились распространять быстро, чтобы держать процесс под постоянным контролем. Пядь за пядью, по мере расширения сельскохозяйственных угодий, дикари будут вытеснены с лица планеты. Сейчас они не представляли никакой угрозы.

Внешники же, а теперь и мы — наоборот. Не то чтобы мы сами претендовали на эту жалкую планетку. Но самое наше существование было оскорблением. Наша претензия на приход из других миров невообразимо большой и сложной Вселенной стояла поперек горла мифологии, имевшей заслуженный возраст уже во времена динозавров. Наши машины, наше оружие, такие простые вещи, как стальные ножи, здесь были невообразимы и, конечно же, не могли быть повторены. Своим существованием мы выносили смертный приговор целой культуре.

Внешники здесь были так недолго, что айчуны испытали лишь легкое потрясение. Но то, чему их научили, они сохранили. Теперь здесь оказались мы, еще одна иная раса. Но теперь чужаков было мало, и они были уязвимы. Если нас удастся поставить под ярмо, значит, мы ниже их. И тогда айчуны смогут убедить себя, что такие чужаки тоже были созданы ими в далеком прошлом, дабы изобрести все эти вещи, которые сейчас преподносят своим богам.

Я спорил. Я пытался показать им, насколько смешна эта схема. Я сказал, что мы не сможем дать им больше железа, чем у нас на корабле, а если мы создадим для них растения, извлекающие легкие металлы, они все равно будут очень сильно ограничены их запасами; что если мой народ захочет создать здесь базу, то ни хрена все айчуны вместе взятые с этим поделать не смогут, а вот если они будут с нами сотрудничать, мы можем предложить им великую награду…

Бесполезно. Такие понятия были вне их поля зрения.

Они не были глупцами или безумцами. Просто они отличались от нас.

— Давно посеянное нами семя дало нам плод, — произнес голос карлика. — Мы займем ваш лагерь и поставим вас на работу.

— А вот черта с два! — Я выхватил пистолет. Их разумы не пытались меня остановить.

Я выпустил луч в воздух. Ниао завыли и прикрыли глаза. Айчуны нырнули.

— Видели? — крикнул я. — Мы можем убить вас и все ваше Стадо. Возьмем лодку и поплывем обратно. Наши друзья не откроют вам ворота, а их оружие сожжет вас издали. Мы не хотим драться, но если придется, то умрете вы!

Чьи-то пальцы сомкнулись у меня на запястье, и рука зажала мою руку. Пистолет вылетел и ударился о камень. От толчка я споткнулся. Судорожно повернувшись, я увидел Йо Рорна.

Его пистолет смотрел прямо на меня.

— Стой спокойно, — сказал Рорн.

— Какого хаоса! — Я шагнул к нему.

— Остановись! Я не хочу тебя сжигать, — он говорил спокойно, а лицо, обрамленное тьмой, оставалось безмятежным. — Ты проиграл.

Глава 12

Когда мы возвращались, галактика стояла высоко и уже бледнела в первых проблесках рассвета. Мне пока еще были нужны инфракрасные очки, и в них Озеро Безмолвия казалось серым, как лед, и слегка рябило на слабом ветру. Воздух становился прохладнее. Я стоял на палубе галеры, смотрел на сопровождающие нас каноэ, и, когда я видел, как спокойно и деловито работают ниао, меня пробирал страх.

Под палубами в баке с водой покоились два айчуна. Они собирались после занятия нашего лагеря провести осмотр на месте. Через своих телепатов они держали связь со всеми своими товарищами по всей планете. И против моего экипажа сейчас шел не этот маленький флот, а вся планета.

— Нет, — сказал Рорн, — они не влезли мне внутрь и не дергают за ниточки. Я делаю то, чего хочу сам.

Я не мог прямо смотреть в его безмятежные глаза. Эти глубинные дьяволы оказались умными чертями, подумал я. Почувствовав его слабость, они оставили меня в покое, отвлекли мое внимание разговором и все эти часы изучали Рорна. Они не то чтобы опрокинули всю его защиту. Он бы это заметил и позвал бы меня на помощь. Вместо этого они изучали его реакцию на слабые импульсы, один, другой, пока не поняли его настолько хорошо, что смогли… А что они смогли? Я спросил его.

— Им здорово повезло, что ты взял с собой меня, а не кого-нибудь другого, — сказал Рорн безразличным голосом. — Они не могут работать с хорошо развитой личностью. Они признались, что даже пойманного дикаря нельзя укротить, пока его не сломят физически. А мы, люди, еще меньше доступны для них, чем любой азкат. Но у меня не было достаточно хорошо организованного эго. Я был просто сгустком отдельных импульсов и плохо понятых воспоминаний. Галактическая цивилизация мало что могла мне предложить.

— А что они тебе дали?

— Целостность. Я в гармонии с этим миром.

— Как хороший, послушный раб?

— Оскорбительные слова не приблизят тебя к пониманию. Мне показали нечто великое, прекрасное, спокойное и полное мира. Потом убрали. Я понял намек: мне это вернут, если я к ним присоединюсь.

— Итак, ты перестал быть человеком, — сказал я.

— Без сомнения. А что пользы оставаться человеком? Да, через сто или больше лет я бы снова откристаллизовался в подобную вам форму. Но очень хилую и второсортную, тем более по сравнению с тем, что у меня есть сейчас.

Что он действует вполне свободно, я не верил. Когда айчуны пробили его слабое сопротивление, им удалось исследовать его нейронные пути, и они в конце концов нашли, как непосредственно стимулировать его центр удовольствия. (Я бы им этого не позволил, и ни один нормальный человек тоже — сначала пришлось бы разрушить его личность чем-то вроде сенсорной депривации.) Однако говорить об этом Рорну не было смысла.

У меня во рту стоял кислый вкус поражения.

— А зачем ты взял на себя труд мне это объяснять? — спросил я.

— Они сказали, что так надо. Они хотят, чтобы вы с ними сотрудничали.

Я сделал последнюю попытку:

— Постарайся подумать. Твои мыслительные способности еще не очень повреждены, надеюсь.

— Наоборот, — улыбнулся он. — Ты себе представить не можешь, как это раскрепощает мысль — быть в безопасности и больше не подвергаться оскорблениям.

— Так думай, прах тебя побери! Я тебе не буду напоминать, что все остальные рвутся домой, что у них там все — от семей и друзей до нормального желтого солнца. Тебе это все равно. Но ты же будешь жить здесь столетиями, накапливая воспоминания. Лишенный возможности их разгрузки, ты просто сойдешь с ума.

— Нет. Они мне помогут лучше любой машины.

— Они же не боги! Они не всесильны, они не умеют делать сотой доли того, что умеем мы. Да каждый из нас уже пережил десятки таких, как они.

— Я им это сказал. Они говорят, что это очень увеличивает нашу ценность в их глазах. Они не завидуют, потому что они возрождаются.

— Ты что, веришь в эту ахинею?

— Символическая истина не обязана быть истиной научной. По крайней мере, как раса они куда древнее таких поденок, как мы.

—. Но ведь они даже в психологии, в менталистике примитивны. Они ведь не разговаривают с тобой непосредственно, разум к разуму?

Он покачал головой.

— Я так думаю, что нет, — продолжал я. — А в нашем мире есть люди, которые это могут. Если это то, что тебе нужно, так там это будет лучше.

— Я их однажды пробовал. Не то. Не то, что здесь.

— Конечно, — жестко сказал я, — там тебе не предлагали снова стать ребенком во чреве матери. Тебе не предлагали свое могущество самозваные боги. Тебе не лудили мозги ложью. Терапевты только старались помочь тебе стать самим собой.

Его спокойствие было непоколебимо.

— Наверное, в глубине души мне этого не хотелось. Пойми, ради Бога, я не желаю тебе зла. В сущности, я тебя люблю. Я люблю все сущее во Вселенной, а раньше это было мне недоступно.

Он остановился и продолжал бесцветным голосом:

— Я тебе все это объяснял, чтобы ты осознал свое поражение и не делал ничего такого, что могло бы тебе повредить. Нам, людям, предстоит играть в этом мире важную роль.

Он повернулся и пошел прочь.

Мою рацию, разумеется, конфисковали. Рорн по своей связался с лагерем и доложил как раз то, что наши ребята хотели услышать. Ниао — цивилизованный народ, они будут рады выделить нам рабочих в обмен на то, чему мы можем их научить. Краткое пребывание внешников разбудило их жажду прогресса. Я остался у них, чтобы обсудить подробности, и со мной обращаются как с императором. Азкатов легко будет уговорить освободить Валланда. Рорн приведет первую рабочую команду — большую, для тяжелых восстановительных работ.

Когда в виду показался дикий берег Озера Безмолвия, меня отвели вниз. Привязанный там к стойке, я слышал обрывки происходившего на берегу. Первые радостные приветствия с берега и на берег, швартовка, открытые ворота, мирное поведение, пока не усыпили все возможные подозрения, сигнал, и на каждого человека набросились по три-четыре ниао, подобравшиеся к этому моменту достаточно близко. Я слышал, как айчуны прошлепали мимо меня к спуску на берег. А я сидел в темноте и слушал дождь.

Наконец какой-то солдат спустился отвязать меня. Я взвалил свой рюкзак на плечо и пошел за ним по этой лестнице Иакова в каноэ, через хлещущий и слепящий дождь к берегу. Уже наступил день, и копья дождя в воде окрасились как бы кровью. Мои инфракрасные очки заливало бурей, я сдвинул их на лоб и вперился в красный мрак. Нашего космолета не было видно. Возвышение, где мы построились, громоздилось неясной массой слева от меня. Кроме моего гигантского стража и нескольких гребцов каноэ, не было видно никого. Мы двинулись. Мои сапоги чавкали по грязи.

«Ну что ж, — подумал я, — надежда еще не умерла. Когда от нас долго ничего не услышат, компания пошлет другую экспедицию. Они меньше примут на веру и не потерпят крушения. Через какое-то время на этой планете найдут базу людей. В конце концов они выяснят нашу судьбу или догадаются о ней, увидев то, что айчуны заставят нас сделать для них.

Только эти глубинные дьяволы, пользуясь советами Рорна, что-нибудь придумают. И после того как мы для них что-то сделаем, найдут время устроить нам хорошую промывку мозгов, превратив всех в Рорнов».

Я споткнулся. Конвоир ткнул меня твердым пальцем.

Я взорвался от бешеной злости. Резко повернувшись, я выхватил нож из его ножен и полоснул. Кремневое лезвие было острее стали. Руку, что тянулась меня схватить, оно просто перерезало. При вспышке молнии блеснула желтая кровь.

Стражник взревел. Я бросился бежать. Он за мной. Его перепончатые лапы не вязли в грязи, и он летел огромными шагами. Догнав, он попытался меня схватить. Я увернулся. Он махнул хвостом и сбил меня с ног.

По глазам хлестал дождь. Стражник возвышался надо мной неимоверной тушей. Я видел, как он наклоняется снова меня схватить. Но он наклонялся все ниже и ниже, ноги подогнулись, и он упал на брюхо рядом со мной. Его сердца привыкли перекачивать много лишенной гемоглобина крови и выкачали его насухо за несколько секунд.

Экипаж лодки брал меня в кольцо. Они могли бы меня захватить, но эти ниао были выведены для мирной работы. Я выпрямился и рубанул ножом воздух. Они брызнули в стороны, а я побежал.

Оглянувшись, я увидел, что один побежал докладывать, а остальные держатся на расстоянии и не отстают. Раздался раскат грома, и я на время оглох. Потом снова засвистел ветер и зашлепал дождь. Рюкзак тянул назад, горло горело от частого дыхания.

Ниао от меня не отстанут. По их крикам солдаты догадаются, где нас искать. Я не лесной житель, тем более на чужой планете. Я — обитатель чистых звездных пространств, которых мне больше не видать. От погони мне не избавиться даже в самой густой чаще, которая как раз сейчас начиналась впереди.

Я посмотрел на каменный нож. Это выход. Засунув его за пояс, я двинулся дальше.

За мной сомкнулся лес. Мой космос сузился до стволов, листьев, ветвей, хлещущих меня по лицу, лиан, хватающих за лодыжки, пока я пробирался через топь. Зрение было здесь бесполезно. В ноздри лез запах болотной гнили, где-то кричали какие-то звери. Они шли за мной.

Нет… это были голоса ниао. Они выли. И в ответ раздался вой, похожий на волчий. Я задержал рвущееся из груди дыхание. Меня вдруг осенило, что Стая наверняка продолжала подозрительно за нами наблюдать. При всем этом страхе и ярости я должен был помнить и не терять надежды.

Когда азкаты меня окружили, только тогда я их заметил — тени в полумраке. Оружие они держали в руках, и дождь не успел еще смыть с него следы только что устроенной бойни.

Я собрал свой скудный словарный запас их языка и прохрипел:

— Мы уходить. Шкил приходить. Ходить. Я-Валланд.

— Да, — ответил один из них. — Быстро.

Гнали они безжалостно. У меня остались лишь обрывки воспоминаний об этой гонке в холмах. Помню красное солнце в пурпурном небе, помню скалы и деревья возле логовищ. Меня встретил Хьюг Валланд. Он имел вполне приличный вид, но уже давно не укорачивал волос. На нем выросла большая солнечно-желтая борода, и он стоял величественный, как Бог.

— Добро пожаловать, шкипер! — донесся до меня его голос. — Пошли, умоешься, а потом выпить и пожевать чего-нибудь. Господи, у тебя вид, как у Сатаны с похмелья.

Я упал в его объятия.

Проснулся я на ложе из ветвей и шкур в разрисованной пещере. Местная женщина принесла мне миску супа, сваренного из моего рациона. Она что-то провыла наружу, и в пещеру вошел Валланд.

— Ну и как ты?

— Живой, — буркнул я.

— Ага, могу себе вообразить. Разбитый, усталый и голодный. Но ничего с тобой серьезного не случилось, насколько я вижу, и нам много есть о чем поговорить.

Он посадил меня на моем ложе и дал стимулятор из своей аптечки. Я почувствовал прилив сил и какую-то отстраненную ясность и силу мысли.

Мимо силуэта сидящего по-турецки Валланда я посмотрел сквозь тьму пещеры наружу. Там явно было какое-то шевеление. Пробегали рысью туда и сюда вооруженные мужчины, дым лагерных костров поднимался к небу, слышались лающие команды и выкрики.

— А рассказал бы ты мне, что все-таки случилось, — сказал Валланд.

Когда я закончил, он удивленно присвистнул.

— Не думал, что глубинные дьяволы настолько его обработали..

Валланд вытащил трубку, набил и, морщась, раскурил.

— У нас мало времени, — заметил он. — Табак вот-вот кончится.

— Я больше думаю насчет еды, — сказал я. — Я помню, сколько ты взял с собой и сколько нес я. Между нами говоря, мы дотянем только до захода солнца.

— Угу. Я просто пытался изложить ту же мысль более мягко. — Он замолчал и какое-то время только затягивался. — Барабаны передали весть о том, что Стадо вошло в лагерь, и о том, что ты на пути к нам. Вот лучше ты ничего сделать не мог, шкипер. Я-Кела не смог бы меня защитить, если бы Стая решила, что вы продались врагу. А так я связался с Рорном по радио. Он очень откровенно мне объяснил, как он перешел к глубинным дьяволам — поскольку он уже знал, что мне известно о твоем бегстве. Он сказал, что я должен убежать от Стаи, а он пошлет отряд мне навстречу. Я ему сказал, куда он может засунуть себе этот отряд, и мы с ним больше не говорили. Я-то думал, что он переметнулся в припадке помешательства и не понимал, что с ним случилось на самом деле. Бедный дурак.

Действие лекарства кончалось, и я почувствовал приступ отчаяния.

— Теперь нам остается только умирать. Что мы еще можем сделать?

— А что ты имел в виду, когда бежал?

— Ничего конкретного. Может быть, умереть свободным.

Валланд хмыкнул:

— Не будь романтиком. У тебя для этого морда не та. Цель игры — выжить, добраться обратно к людям и к нашему барахлу. На Земле ждет Мэри О’Мира.

Последняя фраза прозвучала мягко, но что-то в ней заставило меня сесть на ложе. «Господь создатель, — подумал я, — неужто женщина может наделить человека такой силой?»

— Расслабься, — сказал Валланд. — Прямо сейчас нам ничего не сделать.

— А я думал, ты что-то готовил, — сказал я.

— Уж конечно. Я перестал быть пленником, как только я-Кела сказал Стае, что мои соплеменники стали жертвой глубинных дьяволов. Он-то сам готов был мне поверить уже и без того.

Потом, когда я лучше познакомился с азкатами, мне рассказали, что Валланд был на той охоте, когда однорог прорвал цепь копейщиков и сбил с ног Единого. Но раньше, чем зверь смог бы пригвоздить его к земле, на нем бульдогом повис Валланд. Конечно, ему помогла привычка к более высокой гравитации, и все же я сомневаюсь, чтобы многие могли поступить так, как Валланд.

— Проблема была в том, чтобы убедить их, что борьба не безнадежна, — говорил мне Валланд. — Им и сейчас еще нелегко в это поверить. Они, бывало, выигрывали стычки со Стадом, но проигрывали войны. Однако я выложил на стол туза. Я им сказал: «Стадо перешло озеро. Около корабля они построят форпост. Потом для его обеспечения перевезут крестьян и фермеров. Если мы их сейчас отсюда не выбросим, то эти земли для охоты вы тоже потеряете».

Он выпустил клуб дыма, как огнедышащий дракон.

— И мы в принципе договорились с другими Стаями, что надо собраться вместе и атаковать, пока дело не зашло слишком далеко.

— Дикари каменного века против лучевых ружей?

— Ну, не так безнадежно. Я, бывало, служил солдатом там и сям и кое в чем разбираюсь. Рорн не сможет дать лучевые ружья ни в чьи руки, кроме человеческих. Он покажет солдатам Стада, как ими пользоваться. Однако ты сам понимаешь, что это будут за стрелки без тренировки. У Кортеса тоже было современное оружие и солдаты куда дисциплинированнее ацтеков, но, когда индейцы как следует разозлились, они вышвырнули его из Мехико. — Валланд задумчиво добавил: — Он вернулся потом, поддержанный испанской военной мощью. Мы должны это предотвратить.

— И что ты предполагаешь делать?

— В данный момент я занят вдалбливанием в местные головы понятия единого командования и действия по плану. Эта работа куда тяжелее битвы.

— Но послушай, Хьюг, Стаи могут превосходить Стадо численностью, но идти на штурм придется по открытому пространству. И как бы ни были плохи лучевые стрелки, но они положат всех. Я уже не говорю о стрелах — лучники у Стада хороши.

— А кто сказал, что мы пойдем на штурм? По крайней мере, что это будет главной операцией? У меня есть план, и он должен быть для глубинных дьяволов неожиданным. Все, что ты мне рассказал, полностью совпадает с тем, что знает о них я-Кела, и это, похоже, значит, что читать мысли они не умеют. Если бы умели, не надо было бы передавать слова через этих транслирующих уродцев. Глубинные дьяволы прочли эмоциональную структуру Рорна и смогли его изменить. Но это на нижнем уровне, на уровне желез. Что он думает или что думаем мы, они знать не могут.

— Наши люди у них заложниками, — напомнил я. — Я не говорю о пищевых баках и всем остальном, без чего нам не выжить.

— А я не забыл. — Он говорил мягко и не настойчиво. — У них будет шанс, так же как и у нас. Потому что разве есть им что терять? Если мы ворвемся…

Тень загородила устье пещеры, и вошел я-Кела. Он приветствовал меня с учтивостью, свойственной дикарям в любой части Вселенной, а потом обратился к Валланду. Я не мог понять его речи, но он был взволнован.

Валланд кивнул.

— Извини, — сказал он мне. — Дела.

— Что случилось?

— А, обыкновенная глупая случайность, которая всегда где-нибудь да произойдет. Вожаки некоторых Стай решили, что им мои предложения не нравятся. Если партизанская тактика «бей-беги» годилась для дедушки, то для них она тоже хороша, и к чертовой матери эту иностранную чушь насчет единства и распределения задач. Я-Кела не может их уговорить, придется мне. Если кого-нибудь отпустить домой, остальные разбегутся в тот же миг.

— Ты думаешь, тебе удастся их остановить? — засомневался я, потому что сам кое-что знал о политике и о гордости.

— Я только этим и занимаюсь с тех пор, как мы начали. А теперь отдохни, силы тебе еще понадобятся.

Валланд вышел вслед за я-Келой — для этого ему пришлось нагнуться.

Я лежал, проклиная свою слабость, которая мешала мне пойти с ним. Раздалось шарканье многих ног; Валланд впоследствии сказал мне, что был вынужден определенный логический довод подчеркнуть кулаком. В тот момент я слышал только горны и барабан. Я слышал человеческий голос, вознесшийся в песне, и некоторые из этих песен я помнил — «Звездно-полосатое знамя», «Марсельеза», «Марш тысяч» — песни, выкованные куда более воинственной расой, чем все, которые видел этот мир. Потом он отложил инструмент, и у меня волосы встали дыбом: Стая взвыла. Они не понимали языка, им была чужда идея армии, но они почуяли могучее волшебство и пойдут за ним, пока жив волшебник.

Глава 13

Мы вышли на берег намного южнее нашей цели. К тому времени нас с Валландом довольно сильно поджимало время: порошковой еды оставалось всего ничего. И еще нас беспокоило, что случилось с нашими друзьями в течение этих земных дней плена? Однако приходилось ждать погоды.

Но при здешнем климате это много времени не заняло. За дождем наступил туман. Стая разделилась. Немногие пошли с Валландом, чуть больше осталось со мной, но основная часть во главе с я-Келой пошла через лес.

Я отвечал за водную часть операции. Я-Кела был моим лейтенантом. Еще он был моим переводчиком, потому что он один из немногих понимал мой ломаный азкатский — я не мог помочь себе омнисонором. В том, что касалось экипажей, он был еще и командиром — у меня не было престижа Валланда. Однако в нашей операции лежал ключ ко всей стратегии. Стаи держали на озере долбленки. Они пользовались ими только для рыбной ловли, и никто не ожидал, что они, сколько бы их ни было, атакуют военный флот.

Мы пробирались через холодные и мокрые облака, красные, как дым костра. Почти ничего не видя, я скорчился на дне своей долбленки, а шестеро гребцов увлекали лодку вперед. Азкаты видели лучше и могли держать направление и строй. Но даже для них видимость ограничивалась несколькими метрами. И для наших противников тоже.

Я не воин. Я терпеть не могу кровопролития, и у меня ком подкатывал к горлу, когда я представлял себе, что вскоре начнется. И все же этот час, что длился переход, я не слишком боялся. Лучше умереть в бою, чем от голода. Я собирался сражаться за места и людей, которых я любил. Время тянулось медленно, но, когда переход закончился, казалось, что прошли минуты.

— Мы на месте, — шепнул мне в ухо я-Этох. — Я это вижу.

— Тогда ждем на воде. — По моим часам еще оставалось время до момента атаки. Ждать было тяжело. Мы не были уверены, что какая-нибудь лодка с нетерпеливыми охотниками не подставит себя под выстрел и не выдаст нас. Нам предстояло брать крепость, и успех зависел от согласованности не меньше, чем от внезапности. Настало время, и я выкрикнул команду.

Мы рванулись вперед. Передо мной возник космолет, огромный и мокро отсвечивающий в тумане. Возле лестницы, построенной нами под нависшим над водой люком, стояли два каноэ. Их гребцы при виде нас завизжали и рванулись прочь.

Я схватился за перекладину. Я-Этох перескочил через меня к открытому люку. Солдат Стада высунулся с копьем. За моей спиной вздохнуло духовое ружье, гигант взвыл, подпрыгнул и упал в озеро с плеском. Я-Этох, вертя томагавк, нырнул внутрь.

За ним ворвались мои товарищи, расчищая путь. Последним вошел я. Наш экипаж должен был быть первым, потому что только я мог провести отряд по кораблю. И мое знание не позволяло рисковать моей особой в захвате плацдарма.

Хотя мне тоже пришлось навоеваться. Трое из Стаи лежали на палубе, пронзенные прибежавшими по тревоге солдатами. Я-Этох, размахивая топором и приплясывая, сражался с двумя огромными силуэтами. Один из них заметил меня и попытался ударить. Валланд сделал для меня новую штуку — арбалет. Он был уже взведен, я нацелил его и нажал спуск. Болт свистнул, и коридор загудел от падения тяжелого тела.

Все больше наших прибывало на борт. Они окружили меня живой стеной. Я заряжал и стрелял как только мог быстро. Результат был не очень значителен, но я подстрелил двух рабочих ниао, полезших в схватку. Вокруг нас бушевали нож, топор и копье. Эхо от воплей гудело в металлических коридорах.

Мы должны были продержаться только несколько минут, пока не подойдут основные силы охотников. На корабле не было охраны — никто не предвидел такого маневра с нашей стороны. Когда были сражены последние воины, рабочие ниао побросали инструменты, служившие им оружием. Я пытался удержать своих от бойни, но слишком много накопилось старых неоплаченных счетов.

Ко мне подошел я-Этох, шлепая по крови.

— Я вижу большую лодку, — сказал он пронзительным голосом.

— Не подпускать, но разрешать нашим лодкам ее атаковать, — приказал я. Так как защищать надо было одну дверь силами примерно пятидесяти азкатов, трудностей не ожидалось. Небольшую группу я повел на нижнюю палубу, где мы начинали спасательную операцию до прибытия ниао.

Работа была остановлена. Айчунов корабль как таковой не интересовал. Рабочие команды снимали весь металл для более прозаических нужд.

Но здесь был Урдуга, спешно привязанный, когда началась битва. Я разрезал веревки, и он заплакал от радости.

— Как ты здесь? — спросил я.

— Хреново. Они нас не обижали — я имею в виду физически. Но они нас все еще — изучают, что ли, чтобы точно понять, что с нами сделать. Я очень их просил направить меня сюда руководителем работ. — Он посмотрел вокруг затравленными глазами. — Мне удалось пока не допустить серьезных повреждений.

— Нам, нужно все сделать, — сказал я. — Наш план предусматривает, что мы должны отвлечь на себя большую часть сил с озера. Тоща ударят наши с берега. И ребята Хьюга должны взять верх раньше, чем противник разрушит наше оборудование жизнеобеспечения. Что нам делать с военным кораблем?

Урдуга задрал голову и взвыл от восторга, как стая азкатов:

— Этим займусь я!

Оставив его в лаборатории, я пошел наверх посмотреть, как идет битва. Галера стояла поодаль, еле видная в тумане, на палубе сгрудились солдаты. Те из наших экипажей, что не поднялись с нами в звездолет, предусмотрительно отошли подальше. До сих пор наша схема сработала. Рорн должен был понять, что эту атаку организовали мы с Валландом. Должен он был понять и то, мы надеялись, что у нас хватит ума не лезть в прямую атаку против лучевого оружия, а постараться использовать «Метеор» как аргумент в переговорах. От него следовало ожидать попытки осадить нас в корабле.

Валланд не мог больше медлить. А если этот набитый воинами корабль пойдет к нему навстречу…

Мимо меня свистнула стрела. Я нырнул обратно в люк.

— Что дальше? — спросил я-Этох. Охотники сжимали оружие и подрагивали хвостами. Они могли не подпустить галеру ближе, чем на выстрел, но и сами были блокированы кораблем. А среди стен они нервничали.

— Ждать.

— Как звери в капкане?

— Ждать! Ты веришь я-Валланду или нет?

Это его слегка успокоило, но все же следующие несколько минут были ужасны. Я и сам был близок к истерике, когда в сопровождении нескольких ребят из Стаи появился Урдуга с грузом бутылок.

Он всмотрелся в серую муть:

— Надо заманить их поближе.

Я объяснил это я-Этоху. Он повернулся к своим:

— На выход!

Повел их он сам — вниз по лестнице под градом стрел. Скатившись в воду, они поплыли к лодкам. На галере протрубил рог. Весла дернулись и легли на воду. Она двинулась к нам. Теперь, когда Стая сделала такую отчаянную глупость — ввязалась в битву на воде, воины могли отбить звездолет, а потом, не торопясь, разобраться со всей нашей флотилией.

Урдуга зажег фитили. Я помог ему швырять бутылки. В них была в основном смесь жидких углеводородов, но для некоторых нашелся термит.

По палубе пробежал огонь. Солдаты, горя заживо и дико вопя, бросались за борт и попадали под стрелы с долбленок. До лестницы добрались единицы, и с ними поработали наши с духовыми ружьями.

Колосс в броне, не потерявший хладнокровия и храбрости, выкрикнул команду. Весла снова ударили, и галера пошла к берегу. Но через корпус уже пробивалось красное пламя. Галеру сопровождали долбленки и пловцы. Если Стадо доберется до берега, там его легко перебьют.

Издалека раздался волчий вой. Я-Кела увидел огонь и ударил из леса. Лучи энергии вспыхнули в тумане молниями. Они нашли своих жертв. Но задачей я-Келы было лишь отвлечь защитников…

…Пока Хьюг Валланд с отборными воинами незаметно, по-пластунски, подползли к частоколу.

Мы строили хорошо. Пока таран валил бы бревно, защитники хладнокровно перестреляли бы нападающих сверху. Но Хьюг пожертвовал один из своих пистолетных зарядов. Дерево от них не горит, но вода в клетках древесины, превращаясь в пар, разрывает его в клочья. Через минуту Валланд был внутри.

Он сразу бросился к пищевым бакам. Солдаты и рабочие пытались преградить ему путь. В пистолете кончились заряды, но он схватил топор, а за ним бежали его охотники. Захватив позицию, они стали в круг и стояли насмерть.

И смерть не замедлила бы, поскольку и после понесенных потерь гарнизон многократно превосходил их численно и облайал лучевым оружием. Однако они дали шанс я-Келе. Одним броском он и его люди преодолели расстояние до незащищенной теперь стены и ворвались в брешь.

Именно так — сто люди.

После этого битва была недолгой. Стадо потерпело поражение. Подробности не важны. Важно то, что было потом. Об этом я тоже расскажу. Это было тогда, когда мы потеряли все, что выиграли.

Пробиваясь через затухающую битву, Валланд повел группу азкатов к нашему укрытию. Дверь была заперта. Под его кулаком задрожали стены.

— Открывай!

Тихий голос Рорна ответил:

— Поосторожнее. Брен с Гальмером здесь и у меня на мушке. Я могу спустить курок.

Валланд отступил от двери. Его бойцы напряглись и приготовили оружие. Напряжение сгущалось, как туман.

— Давай поговорим, — сказал Валланд, помедлив. — Я не хочу тебе зла, Йо.

— И я тебе тоже. Если я тебя впущу, мы сможем нормально поговорить?

— Конечно.

— Тоща минутку.

Сквозь красный полумрак, все еще наполненный боевыми выкриками и звуками ударов, Валланд услышал слова языка внешников. Им ответил дребезжащий дискант.

И его азкаты тоже услышали. Пронесся звук, похожий на стон, они отпрянули, и я-Кела не смог скрыть потрясения:

— Это карлик. Я знаю, как они разговаривают. Но наши разведчики не видели никого из них.

Он вцепился в руку Валланда:

— А ты знал? И не сказал нам?

На самом деле, должен был бы признать Валланд, так оно и было. Омнисонора у него с собой не было, но он постарался передать презрительную интонацию голосом:

— Ты боишься глубинных дьяволов, даже когда они разбиты?

— Это тебе не шкилы. Они не такие. Они не умирают.

— Возможно, когда-нибудь проверим.

Валланд как-то сумел заставить их стоять на месте, пока разговор за дверью не кончился и в ней не приоткрылась щель.

Там стоял слепой телепат. За ним клубилась чернота. Раздался скрипучий голос Рорна:

— Заходи один, Валланд.

Канонир вошел, и карлик закрыл дверь.

Рорн сделал свет ярче, чтобы было видно. Гальмер и Брен лежали на двух скамьях, связанные по рукам и по ногам. Два солдата-ниао стояли возле большой деревянной ванны с водой. Они стояли пригнувшись, оружие наготове, зубы оскалены. Рядом с ними стоял Рорн. Его лучевой пистолет смотрел Валланду в живот. На его лице тоже читалось напряжение, но — может быть, потому, что свет падал не на него, — под этим напряжением угадывалась все та же безмятежность.

Валланд взглянул на своих товарищей.

— Как вы, парни?

— Нормально, — ответил Гальмер.

Брен сплюнул:

— Хьюг, не давай этому таракану использовать нас против тебя. Я согласен, чтобы он меня застрелил, если ты после с ним разберешься.

Рорн улыбнулся без видимой злобы и напомнил:

— Без их умения тебе никогда не построить спасательный корабль, Хьюг. А другого пути с этой планеты нет. Внешники оставили только несколько предметов, и их давно разобрали на части айчуны. По тому, что мы здесь узнали, я убедился, что внешники не используют радио, и лазерной вспышки они тоже не заметят, и… да неважно. Эти люди тебе нужны.

— Хотя бы ради них самих, — согласился Валланд. Он прислонил топор к столу и сложил руки на груди. — Но не могу поверить, что ты сможешь убить своих собратьев-людей, Йо.

— Не по своей воле. Только в случае крайней необходимости и ради любви и служения им. Но сейчас Они заложники. И они уйдут с нами.

— А это, как ты сам понимаешь, для нас не годится. Мы их никогда больше не увидим. — Валланд бросил взгляд на пленников. — Не люблю театральности, но для краткости: что вы предпочитаете — рабство или смерть?

У них на лицах выступила испарина.

— Мог бы и не спрашивать, — отрезал Гальмер.

Брен кивнул.

— Сам видишь, — сказал Валланд Рорну. — Их жизнью и свободой ты можешь выкупить свой уход, но это и все.

Рорн заколебался. Из ванны раздался плеск, и на поверхность высунулись две большие головы. Две пары халцедоновых глаз уставились на Валланда. Он не отвел взгляда.

Айчуны заговорили с ними через своего карлика. За прошедшие несколько земных дней Рорн настолько овладел языком внешников, что пользовался им теперь свободно, — вот что дает разуму освобождение от внутренних конфликтов, и можно даже подумать, что цена того стоит.

— Ты понимаешь, что они говорят, Хьюг? — спросил он. — Не очень? Они говорят…

Он прервал себя:

— Ты знаешь, кто они?

— Шкипер мне рассказывал, — ответил Валланд.

— Он предубежден. Они… Они хорошие, они мудрые — да нет, словами не передашь. Они ушли настолько дальше нас, насколько мы ушли дальше обезьян.

— Я не уверен, что это так уж далеко, — пожал плечами Валланд. — Ладно, чего они хотят?

— Вы нанесли им серьезные потери. Последний эпизод окончательно доказывает, что они не могут мириться с нами на свободе, как мы не можем мириться с патогенными бактериями. Но они не собираются нас уничтожать, как сделали бы люди. Они могут предложить нам больше, чем мы могли бы когда-нибудь найти, или узнать, или почувствовать сами.

— Это как тебе? — спросил Валланд. — Извини, но я к этому отношусь саркастически. Поэтому я отвечаю — нет. Мы можем отпустить их и тебя в обмен на наших друзей. И если после этого вы оставите нас в покое, мы вас тоже не тронем.

Рорн перевел. Айчуны не торопились с ответом. Они вообще никогда не торопились. Потом:

— Ответ отрицательный, — сказал Рорн. — Они не боятся смерти. Они возрождаются — они бессмертны в таком смысле, в котором мы никогда не будем.

— Ты клюнул на эту наживку?

— Это безразлично. Я тоже не боюсь, не боюсь больше ничего. Но подумай. Верна их вера или нет, неважно. Важно то, что они ее придерживаются. Отобрав у тебя этих людей, путем пленения или смерти, они тебя победят. Ради этого они готовы пойти на сокращение срока пары воплощений.

— Да уж парой они не отделаются, — скупо улыбнулся Валланд.

— Ты понимаешь, что это значит? — сказал Рорн с придыханием. — Ты выступаешь не против двух личностей, а против целого мира! На своих условиях ты здесь не выиграешь. Но брось свою гордость. Ты не более чем обезьянка, кричащая о своей важности с верхушки дерева. Брось, рассуди разумно, прими их руководство — это и будет истинной победой.

— Избавь меня от проповедей, Йо. Меня девушка ждет на Земле. У остальных тоже есть любимые, где бы ни были, и их любовь не слабее твоей. И мы скорее умрем, чем изменим своей любви. Я черт знает сколько уже прожил, и я видел, что ненависть не порождает конфликтов, которые нельзя было бы уладить. Люди, ненавидящие друг друга, могут пойти на компромисс. Но любовь против любви — это другое.

Валланд постоял, сминая рукой бороду и погрузившись в раздумье. Битва снаружи закончилась. Хижину заполнила тишина, в которой слышались только звуки людского дыхания, странный плеск айчунов в ванне, постукивание древка копья по полу. Жара и вонь плыли в воздухе.

Наконец Валланд вздохнул, поднял голову и сказал негромко, но внятно:

— На меня ты согласен?

— Что? — Рорн вылупился на него.

— Это нападение организовал я, как тебе известно. Я человек скромный, но сомневаюсь, чтобы без меня мой отряд представлял для вас военную угрозу. Если тебе нужен заложник, то почему бы тебе не взять меня вместо этих людей.

— Хьюг, не надо! — выкрикнул Гальмер.

— Мы не можем позволить себе героизма, — сказал ему Валланд. — Меня вы можете заменить. А мне, быть может, удастся уговорить их заключить мир. Ты сам берешься?

Брен рванулся в своих путах, и в упавшем на его лицо свете стали видны глубокие морщины.

— Ты не знаешь, что они такое!

Валланд не обратил внимания.

— Итак? — сказал он Рорну.

— Я… я не знаю. — Последовало совещание. — Они должны это обдумать.

— Отлично, — сказал Валланд. — Я оставлю вас одних обсудить мое предложение.

Он пошел к двери.

— Стой! — крикнул Рорн. Солдат бросился следом.

Валланд остановился, повернулся и спокойно сказал:

— Я в любом случае должен предупредить тех, кто снаружи, и доказать им, что это мое предложение. Иначе на вас набросятся, как только вы выйдете за порог. Я вернусь через два-три часа и узнаю, что вы решили. Согласен?

Они молча выпустили его из комнаты.

Глава 14

Вкус победы во рту я-Келы обернулся тухлятиной. По Стаям пробежало слово: когда Бог сошел с неба, здесь появились настоящие глубинные дьяволы. Сам я-Валланд не мог им противостоять, он покинул взятый с боем дом без тех, кого хотел спасти. И как бы ни был чужд нам его род, видно, и даже по запаху чуется, какой ужас охватил его и его товарищей. Над нами горит день. Лучше бы скрыться в чащу лесов.

И многие уже так и сделали. И все больше и больше шли за ними, подхватив снаряжение и исчезая в тумане. Мало говорилось слов, но то, что было сказано, звучало как первый вздох ветра перед ураганом.

Он и сам был бы рад уйти. Но я-Валланд попросил, и он использовал остатки своего авторитета, чтобы удержать на месте свою Стаю. Их оставалась сотня или меньше, и они расселись в кружок вокруг захваченных пленников. Никто пока не осмеливался убрать трупы, и они просвечивали сквозь редкую траву, покачивались в камышах, а в вышине нетерпеливо кружились стервятники.

Я-Валланд, я-Аргенс и я-Урдуга что-то обсуждали на своем языке, и он больше не казался языком Бога. Я-Кела ждал, покачиваясь на хвосте и на пятках, чувствуя, как наваливаются на него старость и усталость. Ему дали понять, что я-Валланд должен уйти с глубинными дьяволами как выкуп за свободу двух своих друзей. Но что значили все остальные без него? Похоже, что и они чувствовали то же самое, поскольку разговор становился резче, пока я-Валланд не оборвал его и не перестал слушать.

И тогда он обратился к Единому, захватив свой музыкодел. Послышались азкатские слова:

— Не теряй мужества, друг мой. Мы не преуспели, как хотели, но еще далеко до конца охоты.

— Мы выдохлись в долгой погоне, — ответил я-Кела, — и бычьи рога склонились пронзить нас. Кто может противостоять глубинным дьяволам, кроме Бога, Который защищает мир?

— Я не собираюсь долго оставаться у врага, — сказал я-Валланд.

— Они все чаще и чаще хватают пленников. И никто еще не вернулся. И старые истории говорят, что иногда в боях захватывали тех, кто когда-то был в Стае. Они так менялись, что оставалось только их убить без мучений.

— Меня не постигнет такая судьба, если ты меня не оставишь.

— За мною был тебе долг крови, — сказал я-Кела, — но он уплачен кровью тех, кто был мне дорог.

— Ты еще не уплатил долг своему народу, — резко сказал я-Валланд.

Я-Кела бросил на него взгляд и выпрямился, чтобы его глаза оказались ближе к глазам я-Валланда.

— Что значит эта новая загадка?

— Нечто такое, что ты — даивсеазкаты — должны наконец понять. Иначе вы обречены. Если поймете — у вас есть надежда, и более чем надежда, потому что если свободный народ знает цену свободы и готов эту цену платить, победить его нельзя.

По шкуре я-Келы прошел холодок.

— Ты дашь нам новое волшебство?

— Лучше, чем волшебство. Идею. — Я-Валланд подыскивал слова. — Послушай историю.

Далеко в небе, откуда я родом, были две страны. Одну называли Европа, и там жили такие люди, как я. Другую — Америка, и там жили люди другого племени, их звали индейцами. Люди из Европы переплыли воду и стали захватывать землю Америки. Индейцы были охотниками. И что бы они ни делали, они не могли выстоять против европейцев, которые были не только фермерами, как ниао, но и владели новым оружием. И постепенно европейцы забрали у индейцев всю Америку.

Я-Кела шагнул назад и поднял топор:

— Так твой народ вроде Стада?

Товарищи я-Валланда схватились за свое огненное оружие, отбитое обратно у врага. Он махнул им рукой, протянул пустые ладони и сказал:

— В некотором отношении — да. В других — нет. Например, индейцы почитали существ, в чем-то похожих на глубинных дьяволов, а европейцы поклонялись Богу. Я хочу дать тебе урок. У тебя хватит мужества его выслушать?

Я-Кела с трудом сказал «да». Опустить топор было труднее, чем рвануться под огонь и стрелы.

— Дело в том, — продолжал я-Валланд, — что индейцы не должны были потерпеть поражение. В ранние дни они превосходили европейцев числом. Они были хозяевами дикой природы. Они быстро добыли такое же оружие, как у захватчиков. Правду говоря, они много раз оказывались лучше в бою и нанесли много поражений врагу.

— Отчего же они проиграли?

— Причин было несколько. Но самая главная — одна. Им бывало достаточно выиграть одну битву. Они считали, что один кусок земли с дичью и рыбными реками ничем не лучше другого. Они сражались лишь ради чести и славы. И когда какую-нибудь территорию захватывали враги и покрывали ее поселками и фермами, индейцы в лучшем случае совершали набеги на окраины. И редко бывало, чтобы они насмерть отстаивали свою землю, потому что там были могилы отцов, как это делали европейцы.

И еще, я-Кела, они не были едины в бою. Если одна из Стай бывала разбита, другим Стаям до этого не было дела. Некоторые даже помогали европейцам против своих сородичей. И никто не думал о том, чтобы собрать всю Америку воедино под одним советом. Никто не планировал на поколения вперед, жертвуя жизнью и имуществом ради свободы внуков. А европейцы так поступали. И поэтому они захватили Америку. Ты понял, чему это учит?

Я-Кела склонил голову:

— Урок тяжел.

— Я не думаю, что азкаты его скоро выучат, — сказал я-Валланд. — Но если ты за свою жизнь его усвоишь и научишь горсточку других, это может оказаться достаточным. — Он помолчал и добавил: — И может быть, так я уплачу часть того долга крови, что завещали мне предки.

— При чем тут это все, — крикнул в отчаянии я-Кела, — если ты уходишь?

— А при том, что надо смотреть вперед и действовать ради общей цели. Не довольствуйся отдельной победой, как у нас сегодня, и не падай духом при поражении, как у нас сегодня. Я иду на риск продать свою душу дьяволу, и я не отчаиваюсь. Будь и ты таким. Бог не оставил тебя.

— Погляди в небо и скажи это снова, — горько сказал я-Кела.

— Да будет так. Иди сюда.

Я-Валланд провел его в строение, хотя он и испугался этого молчаливого запертого дома. Там стояли какие-то таинственные инструменты, которые я-Кела видел в прошлый раз.

— Повезло, что мы не хотели загромождать этим барахлом жилую комнату, — произнес я-Валланд. Он взял один из инструментов — трубу на треноге — и вынес ее на воздух.

— Смотри, — сказал он, — это называется фотоэкранный телескоп. Допустим, что где-то есть очень горячий костер. Брось в него маленький уголек, и ты его не увидишь, ибо угли костра скроют его своим сиянием. Но положи его туда, где темно, и он сверкнет ярко. Правда?

— Правда, — сказал я-Кела. Им начинало овладевать любопытство. Даже сам вид волшебных инструментов поднял его дух.

— Этот телескоп имеет силу отделять маленькое сияние от большого, — сказал я-Валланд. Он спросил что-то у своих друзей и посмотрел в странные листы, покрытые диковинными значками, а потом задрал трубу в небо. — Я покажу тебе небо — далекую его часть, — каким оно бывает тогда, когда наступает ночь. Смотри.

Он коснулся винтов. Гладкая плоская пластина в ящике потемнела. На ней горела только яркая звездочка в середине.

— Это не там, где должна быть планета Орокш? — спросил я-Валланд. Я-Кела молча кивнул. Он, Единый Стаи, был хорошо знаком с небесами.

— Ладно, найди мне другую, — продолжал я-Валланд. Я-Кела показал рукой на невидимый Илиакан — если он там, конечно, есть, мелькнула мысль. Я-Валланд навел туда трубу.

— Хм, не совсем правильно. Вот здесь. — Он подвинул трубу, и еще одна медленная искорка вплыла на пластину. — Видишь?

— Вижу, — тихо сказал я-Кела.

— Теперь посмотрим пониже на восток.

Я-Кела судорожно выдохнул, упал на четвереньки и пропел первые строки Приветствия. Над ним сиял Бог. Я-Валланд подкрутил ручку, и Бог засверкал ярче, чем видели Его когда-нибудь глаза смертного.

— Он все еще на небе, — сказал я-Валланд. — Вы это и сами могли бы знать, если бы вы не отрицали, что солнце может затмить Его. Но подумай, это ведь не значит, что Он меньше солнца. Далекий пожар виден куда хуже факела в руке. Не бойся глубинных дьяволов, Бог все еще с тобой.

Я-Кела скрючился на мокрой земле и всхлипнул.

Я-Валланд поднял его и сказал:

— Я только прошу тебя быть таким же храбрым, каким ты был сегодня. У нас мало времени, я должен вернуться в дом. Давай составим план. Потом ты приведешь тех мужчин, которых ты выберешь, чтобы они увидели то, что видел ты. И будь готов ко всему, что может случиться.

Он посмотрел на своих товарищей. Показав им зубы — жест, который, как я-Кела понял, означал у этой породы веселье, — он сказал на своем языке:

— Спорить могу, что сегодня эту штуку впервые использовали в религиозных целях. Интересно, согласится ли изготовитель поделиться с нами доходами?

— Хьюг, — сказал я-Аргенс, — я не знаю, герой ты или сатана.

Я-Валланд пожал плечами:

— Ни то, ни это. Просто фанатик, по известным тебе причинам.

Глава 15

Нам удалось выторговать меньше, чем мы рассчитывали. Мы должны были освободить всех пленников ниао. И я должен был отправиться вместе с Валландом заложником.

В обмен мы получали Брена и Гальмера и сохраняли отбитое нами оружие. Рорн явно был доволен.

— Он-то с нами и торговался, — заметил Валланд. — Айчуны о войне или политике ничего знать не могут. Вот они и тешат себя мыслью, что создали его как раз для этой цели.

Мы были лидерами, и без нас союз азкатов должен был вскоре распасться, и тогда оставшихся трех человек можно было бы захватить без труда. Естественно, Рорн выдал нам фальшивку, что в Прасио мы будем договариваться дальше, а мы, естественно, притворились, что приняли ее всерьез, не столько из-за логики, сколько уступая побуждению принимать желаемое за действительное.

Безоружные и нагруженные собственным снаряжением жизнеобеспечения и запасом свежей еды, мы прошли из хижины по коридору в сопровождении конвоя солдат, державшего ножи у нас под ребрами. Погода слегка прояснилась, хотя на горизонте уже громоздились черно-синие груды грозовых облаков и вспыхивали молнии.

Айчуны шли впереди. На суше они были грузными, неуклюжими и все же почему-то страшными. Нас провожала небольшая группа: Урдуга, Брен, Гальмер и горсточка азкатов. Они испуганно жались друг к другу. На фоне пустынного ландшафта наш лагерь казался совсем крохотным.

На берегу стояли каноэ и несколько долбленок Стаи. Рорн посмотрел на них тяжелым взглядом:

— Это все, что у вас есть?

— Да, — ответил я. — Конечно, сколько-то их где-то дрейфует без экипажей, и многие, наверное, в панике сбежали домой.

— Мы здорово будем перегружены.

Рорн заговорил со своими хозяевами. Над водой полетела беззвучная передача.

— Нам навстречу выйдет отряд из Прасио, и часть народу перейдет к ним. Но это займет много часов.

— А можно взять одну или две брошенные лодки, — предложил Валланд. — Надеюсь. Не хотелось бы сидеть, как сельди в бочке, тем более когда сельди такие волосатые.

Он глубоко вздохнул:

— Эхе-хе! Даже воздух в турецких банях покажется свежим после такого рейса с тобой в одной каюте.

— Тебя никто сюда силой не тащил, — сказал ему Рорн.

— А мне просто любопытно стало, понимаешь?

Каноэ были длинными и очень остойчивыми, даже после того как мы их заполнили от киля до борта. Конечно, перегрузка сильно снизила их скорость. Айчуны, для которых места было с избытком, могли легко уйти от своего сопровождения. Но мы держались вместе. Песня рулевых смешалась с шумом ветра, волн и отдаленных раскатов грома, весла ударили, и мы пошли через озеро. Последнее, что я видел на берегу, были освобожденные нами люди, молча стоящие среди камышей и смотревшие нам вслед.

Мы, три человека, оказались в одном каноэ. Я этого не ожидал, но Рорн хотел поговорить. Мы устроились поудобнее (насколько это было возможно) на носу, так что другие пассажиры лишь давили на нас с боков. Они не разговаривали и почти не двигались — только перевязать рану или смениться у весел. Их боги от них удалились, но они были ошеломлены всем случившимся. Когда мы миновали «Метеор», многие сделали знак от нечистой силы.

— Чего ты не взял омнисонор, Хьюг? — спросил Рорн.

— Я не в голосе, — буркнул Валланд.

— Он полезен для общения.

— Есть язык внешников.

— И тем не менее…

— Да черт бы тебя побрал! — взорвался Валланд. — Я на этом инструменте сложил песню для Мэри О’Мира, и ты думаешь, я стану его использовать для разговора с твоими вонючими хозяевами?

— Не надо эмоций, — сказал Рорн. — У айчунов не меньше прав на защиту своей культуры, чем у любого другого. Вы им и так много сделали вреда.

«Что ж, — подумал я, — мне жаль, что погиб старик Гиани. Он был вполне достойным субъектом — на свой лад».

— Мы не хотели никому вредить, — ответил Валланд. — Оставили бы нас в покое, ничего и не случилось бы.

— Да ну? А ваше влияние на дикарей? Вы планировали их организовать, дать им новую технику, новые понятия. А ведь они — враги. Они бы стали гораздо опаснее для ниао. И потом, как бы ни были хороши твои намерения, можешь ли ты гарантировать, что люди не придут в этот мир?

— Нет, — сказал Валланд, — и мне на это наплевать. В твоем рассуждении о самозащите культуры столько же смысла, сколько в бурчании живота. Конечно, каждый имеет право защищаться от нападения — что мы и делали. Но его право отгораживаться от новых идей происходит только от возможности это делать. Если это получается, хорошо. Это доказывает, что у него есть что-то получше, чем так называемые прогрессивные понятия. А если нет, то тем хуже для него.

— Другими словами, — подколол его Рорн, — сила есть право.

— Я этого не говорил. Всегда есть хорошие или дурные способы. И если кто-то не хочет играть в игру, он должен иметь право на выход. И только тогда его поддержат те, кто хочет остаться в игре.

Валланд начал снимать сапоги и рубашку.

— Святой Иуда, до чего жарко! Я бы не отказался от грозового душа прямо здесь.

— Айчуны были древней расой уже тогда, когда мы еще не стали млекопитающими, — сказал Рорн. — И ты посмеешь сказать, что ты мудрее их?

— Теоретико-историческая концепция «Райский сад», — про себя сказал Валланд.

— Что?

— Часто слыхал на Земле, когда там еще шло брожение. Люди говорили, что все идет неправильно, а все потому, что отступили от добрых старых проверенных дедовских заповедей и путей. Я всегда думал: если эти пути так уж хороши, то почему от них прежде всего и отказываются?

— Ты имеешь в виду, — вмешался я, — что, если бы глубинные дьяволы действительно нас превосходили, им бы нечего было нас бояться?

— Верно, — сказал Валланд. — Кроме того, если уж речь о самоопределении и подобных материях, что имеет с этого Стадо?

По лицу Рорна мелькнула тень раздражения. Я вспомнил, как он, бывало, психовал и кидался на любого из нас, и мне стало его жалко. Как будто я увидел призрак.

— Теоретизируй сколько хочешь. Но факт, что айчуны показали вам сейчас, кто из вас выше.

— Они получили временный тактический перевес, — возразил Валланд. — Посмотрим, что будет дальше. А что ты конкретно собираешься делать?

— Помешать основанию базы на этой планете, — спокойно сказал Рорн. — Ия думаю, не силой. Есть способы получше. Мы убедим будущих визитеров, что планета для них бесполезна. У меня есть идеи на этот счет.

— Да, ты этим глубинным дьяволам нужен, — согласился я. — Но как они поддержат твою жизнь? У тебя с собой походный рацион. Что ты будешь делать, когда он кончится?

— Пищевые баки в лагере остались нетронутыми, — заметил Рорн. — Ваши друзья не откажутся кормить вас, даже если это будет значить кормить заодно и меня.

«Пока не придет время и ты не захватишь все себе силой», — подумал я.

— А почему бы тебе тоже не раздеться, шкипер, пока ты еще не сварился? — спросил Валланд.

Я осознал, что жара давит на меня, как мокрая толстая шерсть. Крепнущий бриз с севера почти не приносил облегчения. Он сбивал нас с прямого курса, или это мне казалось из-за облаков, — скрывавших солнце, по которому мы ориентировались. Я ощупал сам себя и понял, что мышцы слишком напряжены. «Судороги мне только не хватало, — подумал я сквозь нарастающий шум в ушах. — Места, чтобы вытянуться по-настоящему, здесь нет, но несколько изометрических упражнений помогут».

— Заставляет вспомнить Высокую Сьерру, — пробормотал Валланд.

— Что вспомнить? — спросил я. Все что угодно, лишь бы забыть, что я нахожусь здесь и вскоре, очень возможно, буду мертв. Но я не понял, обращался он ко мне или говорил сам с собой. Он смотрел в даль озера, в полумрак дня и надвигающийся шторм и почти пел.

— Горы такие на Земле. Там еще сохранились нетронутые места. Мы с Мэри там однажды бродили. Тоща почти уже изобрели антитанатик, и все знали, что вот-вот он появится и никто из живущих уже не состарится. Странные это были недели. Я вспоминаю их, и они как будто нереальные. Так тихо стало в мире. Люди стали так осторожны, зная, чем они рискуют. Предчувствие было растворено в самом воздухе. Пока раса людей ждала — это было похоже на пробуждение после спада лихорадки. Все человечество готовилось избавиться от болезней — ужаса прошлых веков. Раньше ты смотрел на маленькую девочку — вот как твоя — и думал, что не пройдет и столетия, как этот комочек счастья будет слепой уродиной, в страданиях призывающей смерть. И вот это кончалось. Людям надо было к этому привыкнуть.

Мы с Мэри были молоды. Мы не могли тихо сидеть и ждать. Мы хотели показать самим себе, что у нас есть жизнь, достойная бессмертия. Что же, нам теперь проводить столетие за столетием, осторожничая и всего остерегаясь? И в конце концов большинство людей разделило эти чувства и двинулось к звездам. Но сначала так поступили мы. Или, скорее, Мэри — она сама из таких и меня заставила почувствовать то же, что и она.

И мы отправились в Сьерру, и там высадились, и начали странствия. День за днем, и солнце над головой, и ветер в ветвях сосен, и мы дошли до альпийских лугов и смотрели вниз на крутые голубые склоны, и играли в снежки на перевале, и на одной ночевке у озера видели одновременный восход Луны и Юпитера, когда они отбросили две ровнейшие дорожки, и красивее их были только глаза Мэри.

Но это не было просто развлечение. Для нее, а потому и для меня, это было вроде паломничества. Ведь эти места любили и другие. Но их взяла смерть, и они никогда не придут обратно. Мы делали это за них. Мы поклялись тогда друг другу, что никогда не забудем своих мертвых.

Валланд чуть-чуть улыбнулся:

— О Господи, как же мы были молоды!

Рорн открыл было рот, и я ощетинился заранее. Сколько можно выносить его проповеди? И в этот миг раздался голос с головного каноэ:

— Я-о-о-о-о айее! Айее!

Плотно набитые в нашей лодке ниао зашевелились и стали выглядывать вперед через головы своих товарищей. Солдаты положили руки на оружие. Гребцы перестали грести. Я слышал шум ветра; ветер крепчал. Белые барашки шлепали по корпусу нашего судна, и оно покачивалось. Сдвинув очки на глаза, я тоже посмотрел вперед.

Мгла несколько рассеялась, и я увидел другое каноэ Стада в нескольких километрах к западу. Оно болталось на воде без признаков жизни. Но с каноэ айчунов закричал карлик, и его слова подхватили гиганты.

— Что они говорят? — спросил Валланд.

— Там наши, в той лодке, — ответил Рорн. — Испуганные… похоже, раненые*.. Я еще не очень много знаю слов ниао. Айчуны исследуют их мысли.

«Мысли они читать-то и не умеют, — мелькнуло у меня в мозгу. — Однако они достаточно уже могли изучить людей, чтобы уметь определять эмоциональные образы. Если они возьмутся за меня, что они увидят?»

Я старался подавить смесь страха, ярости и надежды, обуревавшие меня в тот момент. С тем же успехом я мог бы приказать грозе перестать.

— Очевидно, спасшиеся после битвы, — заметил Валланд. — Должно быть, раненые и обессиленные не могут добраться домой.

Раздалась команда, и наша лодка сменила направление.

— Что ж, лишняя лодка позволит уменьшить давку у нас.

Умеют ли айчуны отличать Стадо от Стаи чисто ментально?

Я думал, что нет. Видовых различий не было. Телепатия айчунов должна была действовать только на близких расстояниях и неточно, иначе зачем бы им было действовать через карликов? Если ты делаешь себе инструмент, то для той работы, которую без него сделать не можешь. И другую работу он тоже не сделает. Карлики были специализированы. Они не стали бы следить или предупреждать, если их не попросить специально. В течение миллионов и миллионов лет здесь никогда не был нужен радар ни в каком виде, и благодаря всемогуществу глубинных дьяволов не нужно было знание военных хитростей.

На этом Валланд построил свою стратегию, и это срабатывало, пока дело не касалось Рорна. Мы могли только надеяться, что получится и дальше.

Айчуны наверняка отметили гнев и ужас на борту каноэ. Это было вполне естественно после битвы. Что же касается эмоций моих или Валланда — нам-то чего было приходить в возбуждение?

— Заткни глотку, собака! — рявкнул я на Рорна.

— Что за притча? — Он замигал на меня.

— Не говори «наши»! Они не наши. И не твои. Ты своих продал!

Я неуклюже на него замахнулся. Он отбил мою руку. Стоявший за ним солдат отодвинул меня копьем. Валланд взял меня за руку:

— Спокойней, шкипер. — И Рорну: — Не то чтобы я был не согласен.

Он добавил пару сочных оскорблений.

— Тихо! — сказал Рорн, пригладив свои растрепанные ветром волосы. — Я с вами поговорю, когда вы придете в себя.

От его хозяев долетел вопрос. Он ответил на языке внешников. Я примерно понял, что он говорил: «Ничего страшного. Заложники проявляют неразумие».

Мы с Валландом обменялись взглядами. Нельзя было показывать свое облегчение. Это тоже могли заметить.

— А что ты от нас ожидал, сука? Да я бы тебе кишки выпустил!

— Я сказал «тихо». Не будете слушаться — придется наказать.

Мы пестовали в себе жажду мести, как комнатный цветок. Каноэ ползли вперед. Вот один ниао поднялся в дальнем — ох и далеком же! — каноэ и помахал рукой. Это, несомненно, был солдат, и сильно изуродованный. Я не задумывался о том, какими средствами его заставили сотрудничать. «Это не моя идея и не Хьюга, — сказал я про себя, пытаясь оправдаться в собственных глазах. — Выдумка я-Келы, скорее всего. Чего же ожидать от столько перестрадавшего народа?»

Если до того время шло медленно, теперь оно просто остановилось. Лодки медленно сходились, как гипербола с асимптотой. Я уже наполовину потерял рассудок, когда Валланд повелительно заорал мне:

— Смотри!

И в тот же момент прозвучал приказ. Весла остановились. Кто-то заподозрил неладное.

— Пошли!

Я вскочил на ноги. Мы были не так близко, чтобы перепрыгнуть в дрейфующую лодку. Я знал, что сгрудившиеся тела в ней выглядят так же, как и прочие ниао. Но быть может…

Раненый солдат упал.

Рорн вцепился в меня. Поврежденной рукой я отбил его руки, а кулак здоровой руки врезался ему в нос. Удар отдался в моих костях. В Валланда полетело копье. Он отступил в сторону и нырнул за борт. Я за ним.

Вода была теплая и мутно-красная. Я задержал дыхание и заработал руками и ногами изо всех сил. Когда я выныривал, судно Рорна все еще было почти у меня над головой.

Стрелы взрезали волны. Я снова нырнул и поплыл наугад.

Азкаты в лодке вскочили, схватились за весла и отчаянно начали грести нам навстречу. Это была идея Валланда: ненадежная, но любой шанс надо было использовать, чтобы с нами не сделали того, что с Рорном.

Пока противник был занят переговорами в хижине, большую часть лодок ниао унесли и спрятали. Осталось немного — не так мало, чтобы это казалось невероятным, но достаточно мало, чтобы они были перегружены и двигались медленно. Одна из них ушла вперед с небольшим экипажем и я-Келой в роли капитана.

У наших людей на берегу был компас, отмечавший курс айчунов. Наспех проинструктированный, я-Кела был снабжен таким же прибором и рацией. Брен, Гальмер и Урдуга объяснили ему, где залечь и ждать. И его бойцам дали пару лучевых пистолетов.

Их заряды вспыхнули завесой молний. Вода закипела — на спуск жали неумелые стрелки. И все же флотилия айчунов подалась назад.

Но враг не отступил. Четыре огромные фигуры бросились в воду и поплыли. Эти солдаты, привычные к водной планете, могли добраться до нас раньше я-Келы. Они могли отволочь нас обратно — или в крайнем случае убить. Мои силы были на исходе — я плохой пловец.

Валланд, по человеческим меркам, был хорошим пловцом. Мощным кролем он сравнялся со мной за минуту.

— Загребай воду, — выдохнул он. — Экономь энергию. Она еще понадобится.

— Нам конец, — прохрипел я.

— Или да, или нет. Но лучше так.

Ближайший солдат рванулся ко мне, но Валланд перехватил его. Они сцепились и ушли в глубину.

В меня вцепилась рука. Я взглянул в разинутое рыло, бессильно попытался вырваться и погрузился. В голове стоял грохот. Я отрешенно подумал: «Вдохни воду, идиот. Вдохни и умри свободным». Но рефлекс не давал этого сделать. Я кашлял, плевался и пытался вывернуться.

Мое лицо снова было на воздухе. Меня тащили на буксире. Рядом появился Валланд. Своему противнику он сломал шею. Сейчас он дважды ударил. Солдат завопил и отпустил меня.

Валланду пришлось меня поддерживать. Оставшаяся пара солдат приближалась по окрашенным кровью волнам. Валланд мог действовать только ногами. Они стали обходить его с двух сторон. Я увидел, как поднялся кинжал.

Потом вода наполнилась телами и оружием.

Команда я-Келы тоже состояла из хороших пловцов. Полдюжины их бросились в воду, как только увидели наш прыжок. Опередив свое каноэ, они подплыли к нам. Их товарищи не очень отстали, и, хотя стрелки не решались стрелять рядом с нами, они могли не подпускать подкрепления противника.

Схватки я не видел. Меня охватила тьма.

Потом я лежал в каноэ, блевал, кашлял и плакал. Это была не просто реакция. Меня еще и тошнило. Бог галактики, кто бы ты ни был, неужели мы должны все убивать и убивать, пока не переполнится чаша терпения Вселенной и она не исчезнет в коллапсе?

Худшее было впереди. Я рад, что был тогда лишь наполовину в сознании. Лзкаты с радостными воплями бросились в погоню за айчунами. Скоро мы подошли на расстояние выстрела для снайпера вроде Валланда. Один из айчунов бросился в воду и ушел вглубь, но Валланд подождал, пока он всплывет за воздухом, и пристрелил и его.

Над нами ревел шторм. Солнце скрылось за черными тучами, слепили молнии, гром раскалывал небо, и по моему голому телу хлестнули первые плети дождя. Поверх прицела я взглянул на лодку Йо Рорна, за которой мы теперь гнались, чтобы отобрать наше снаряжение. Рорн вскочил и закричал, и такое страдание было в этом крике, что, когда топор солдата раскроил ему череп, это было почти что к лучшему.

Валланд тяжело опустился рядом со мной. По его щекам и бороде скатывались капли воды, как слезы.

— Я этого не хотел, — мрачно сказал он. — Они сошли с ума, когда увидели, что мы убили их богов. Их обуяла жажда мести, а под рукой был только он.

Лодки рассеялись и уходили. Ту, за которой мы гнались, экипаж оставил.

— За это спасибо, — сказал Валланд. — Не будет больше бойни… Ты ведь тоже был одним из нас, Йо.

— Но зачем ты убил айчунов? — еле выговорил я. Моя слабость еще не прошла. — Мы ведь были в безопасности. Зачем?

— Мы не были в безопасности. И еще очень долго не будем. А я дал понять каждому, кто этим интересуется, что их можно победить, как и всякого другого. Нам нужно все, что работает на нас.

Он встряхнулся.

— Ладно, что сделано, то сделано. Нам надо или быть беспощадными, или сдаваться прямо сейчас. Есть, конечно, пределы, за которые выходить нельзя, но мы еще к ним близко не подошли. А сейчас бы тебе, шкипер, поспать, и тогда станет получше. Поехали домой.

Глава 16

День застыл в полудне. Мы отдыхали, восстанавливали силы и отсыпались. Тем не менее, когда мы вышли из нашего лагеря и увидели озеро, горящее красным в пурпурных сумерках, возникло ощущение заката. На всю местность легла великая тишь. Ниже по берегу мерцали костры Стаи я-Келы. Большая часть членов Стаи после оглушительного празднования победы на озере вернулась домой, в леса, но я-Кела и еще несколько его соплеменников остались с нами. Мы собирались пойти к ним и составить планы.

Сразу за воротами мы остановились. Валланд, Брен, Галь-мер, Урдуга и я — крохотная кучка.

То, о чем думали все, Гальмер сказал вслух:

— Ты и в самом деле веришь, что у нас есть шанс?

— Ну конечно, — сказал Валланд. Его оживленность бросала вызов дикому и суровому ландшафту. — Мы отбили обратно наш лагерь. Ничего из того, без чего нам не обойтись, не разрушено. У нас есть союзники. Сынок, если мы не попадем домой, значит, мы этого не заслуживаем!

— А противник, Хьюг? Айчуны! Они ведь не примут поражение, как спортсмены. Они пойдут на нас, а против всей планеты нам не выстоять.

— Свои трудности у нас есть, — согласился Валланд. — Но ты подумай сам. Мы показали Стае, что глубинных дьяволов можно побеждать. После этого они пойдут за нами в пламя сверхновой, если с ними правильно обращаться — а я теперь знаю как.

Его взгляд упал на широкий водный простор.

— Расстояние — хорошая защита. Нападающий растягивает линии коммуникаций, и они становятся тоньше. Лесные племена могут их перерезать. Хотя я не собираюсь сидеть и ждать. Мы скоро сами кое-что предпримем. Мы сожжем Прасио, опустошим его окрестности и прогоним Стадо обратно к морю. Глубинные дьяволы не привыкли быстро действовать. Им понадобится время, чтобы прийти в себя и организовать контратаку. Но к тому времени мы будем готовы.

— И все же, — сказал я, — это война. А когда мы будем работать?

— Это не наша война, — ответил Валланд. — В основном она касается Стай. Мы им обеспечим руководство, новые виды оружия, разумную тактику, понятие о стратегии. Этого, я думаю, будет достаточно. Ты подумай, вряд ли в Стаде такая уж чертова уйма солдат. Глубинным дьяволам их не было нужно много, а времени вывести целую орду у них не будет — тем более что им ее не прокормить. Нет, большинство будет свободно для работы — мы и те, кто будет нам помогать.

Помолчав минуту, он добавил:

— И в любом случае это не будет война на уничтожение. Наша сторона будет довольствоваться удержанием этой территории, может быть, захочет еще отбить часть захваченных ранее, но Стаи не завоевывают мир. И если глубинные дьяволы не безнадежно глупы, они примут эти условия, раз уж им утерли нос. А тогда мы пятеро займемся, наконец, настоящим делом.

Брен вздохнул. Он все никак не мог избавиться от переживаний плена.

— Это если нас не убьют в случайной стычке. Если мы останемся верны своей цели, а будет неудивительно, если мы так устанем, что просто на все плюнем.

Валланд расправил плечи. Свет окрасил медью его волосы. Огромный на фоне неба, он сказал:

— Нет, не плюнем. Мы все время будем помнить, что наша цель — вернуться домой.

Он повернулся и пошел, широко шагая, к лагерным кострам я-Келы. На ходу он коснулся клавиш омнисонора, и раздалась песня:

Все громче чуть слышно звучавшая песня и

громче мой голос живой,

Шаги ты заслышишь все ближе и ближе,

они уже рядом с тобой,

Я снова вернулся домой.

Мы пошли за ним. Мы построили космическую шлюпку и получили помощь внешников. Это заняло сорок лет.

Глава 17

(Все предыдущее опубликовано капитаном Гильдии Фелипом Аргенсом в его автобиографии. Редактором посмертного издания среди его вещей была найдена дополнительная запись.)

ЗЕМЛЯ — МИР СПОКОЙНЫЙ

Да, конечно, здесь ветры гуляют в огромных лесах, возродившихся после того, как там осталось мало людей, здесь кричат птицы и ревут водопады, здесь океаны мощной волной устремляются за луной два раза в сутки. В городках при космопортах полно развлечений, а университарии и прочие образовательные центры блещут юными дарованиями из всех краев галактики. Нет, эта планета никак не музей. Она цветет, и больше всего процветают наука и образование.

Но у нее слишком много в прошлом. Здесь не строят нового, здесь сохраняют прежнее. Это неплохо. Традиции нам нужны. Даже с узко практической точки зрения полезно знать, что, если оставишь свою собственность на Земле на попечение нескольких роботов и вернешься через пять сотен лет, не обнаружишь никаких изменений. И когда сюда прилетают авантюристы со звезд, даже они ведут себя тихо.

Мы с Хьюгом Валландом расстались в Ниорке. Брен, Гальмер и Урдуга откололись раньше. Я же должен был доложить, а его ждала девушка, и потому мы вместе отправились на «Лунной королеве». Он не вдавался в обсуждение своих планов, но я предположил, что его встретят при приземлении парома.

— Да нет, — сказал он. — У нас так не принято. Слушай, а что, если нам как следует сегодня погудеть на прощальном ужине? Я знаю ресторан, за право быть приготовленными в котором спорят лучшие куски мяса.

Он не обманул. Вина тоже было много и хорошего. В теплой атмосфере за бренди и сигарами я спросил его, планирует ли он долгий отпуск, как я сам.

— Да нет, наверное. Мы, понимаешь, и так долго были прикованы к одной планете, а у меня еще есть целая вселенная таких мест, которых я не видел. А потом и таких, которых еще никто не видел.

— Ты собираешься податься к исследователям? — Я поднял брови. — А я рассчитывал, что мы с тобой еще полетаем вместе.

На его массивном лице обозначилась улыбка:

— Шкипер, ты классный парень. Только не думаешь ли ты, что нам всем лучше разбежаться на пару столетий?

— Может быть.

Я был разочарован. Честно говоря, мы столько прожили в тесноте, которая любого, кроме бессмертного, видящего перспективу лет, могла бы довести до убийства. Мы вместе дрались и вместе работали, вместе смеялись и пели, вместе надеялись, и это он нас всех вдохновлял и поддерживал. Навязанная нам война — отличное лекарство от монотонности жизни, любил повторять Валланд, но, если бы не он, мы бы не победили. Мне не хотелось его терять.

— Но ты еще здесь побудешь?

— Конечно! Как ты думаешь, что меня сюда привело?

— Мэри О’Мира. — Я кивнул. — Вот это, должно быть, девушка! Когда ты меня представишь?

Впервые я увидел, как он уходит от ответа.

— Да, ты понимаешь… Это не так-то просто. Я бы рад, но она не очень любит гостей. Ты уж прости меня. Давай еще по коньячку?

Я на него не давил. Мы в галактике и за ее пределами научились не лезть в чужие дела. Конечно, я строил догадки. У каждого бессмертного свои странности. У него — эта фантастическая моногамия, которая нас и спасла. А что у нее?

Валланд снова компанейски улыбнулся, рассказал пару свежих, услышанных им анекдотов, и мы с ним попрощались в приподнятом настроении.

Через несколько дней после этого я был в универсариуме. Ученые хотели знать все подробности о планете нашей вынужденной посадки. Они собирались послать туда миссию, которая могла бы работать на коммерческой базе, основанной нашей компанией. И до того, как умрет культура айчунов — когда им придется смириться с реальностью и стать одной из многих рас космоса, — они хотели ее изучить.

Покончив с этим делом, я вернулся в Ниорк по делам компании. Гильдия неожиданно решила, что наши наниматели должны нам премию за пережитые нами трудности. Неприветливый главный бухгалтер сообщил мне сумму (объяснившую его недовольство) и провел через все формальности.

— Каждая выплата должна быть вручена непосредственно получателю, — заявил он. — Столько планет и столько людей, что Гильдия больше не доверяет почте. Я связался со всеми остальными, но мастера Валланда по указанному им адресу не обнаружил. Он останавливался в гостинице в городе и выбыл, не указав куда.

— Конечно, поехал к своей девушке, — сказал я. — Мы вообще-то планировали увидеться, но не очень скоро.

— Вы не могли бы его найти? Честно говоря, ваша ассоциация мне несколько надоела напоминаниями об этом деле.

Я задумался. Хьюгу будут куда полезнее эти деньги сейчас, чем накануне отбытия в новый рейс. Время от времени он кое-что говорил о Мэри О’Мира, но, собрав это все вместе, я удивился, как мало получилось.

— Ладно, я все равно сейчас болтаюсь, так что попробую его разыскать.

Я это делал не только для него, но и для себя. Для компании я был не героем, а капитаном, потерявшим корабль. И я хотел загладить это впечатление, а то на следующие пятьдесят лет быть бы мне капитаном какого-нибудь заштатного парома.

Я вышел на улицу Там было тихо. Машины проезжали редко, пешеходов был мало. Стены высоких башен заросли плющом и мхом. Солнце сияло вовсю — солнце Дома Людей, — и это лишь подчеркивало тишину.

«Сопоставим факты, — сказал я сам себе. — Она живет — как там оно называется — на побережье Мэн. Исторический, но микроскопических размеров городок. Он никогда не говорил, какой именно, но их не может быть много. Надо свериться со службой данных, потом съездить и проверить. Мне в любом случае не повредит поездка на природу».

Так оно и вышло. Поисковый робот нашел только один вариант. Я взял напрокат флиттер и отправился на север. Эту часть континента поглотили леса, и я летел над сплошной зеленью километр за километром. До места назначения я добрался уже в сумерки.

Эту деревню построили тогда, когда люди впервые пересекли омывающий ее фундаменты океан. Сначала это был городок лесорубов и китобоев. Потом люди ушли на запад, потом к звездам, и сейчас здесь было не больше двухсот человек: те странные люди, преданные родовым связям, которые еще меньше, чем даже на Ландомаре, интересуются внешними мирами и используют свое бессмертие, чтобы все глубже и глубже пускать корни в Землю.

Я поставил флиттер на площадке, где других машин не было, и пошел вниз по склону холма в город. За мной оставалась березовая роща. В сумерках светились стволы, в воздухе плыл аромат березовых листьев. Передо мной стояло несколько домиков с черепичными крышами и украшенными мозаикой стенами, их окна сияли желтым. А за ними плескалось море, и на небо выходили первые звезды.

Прохожий подсказал мне, как найти дом гражданского руководителя. По его имени — Том Салтонстолл — можно было только догадываться, насколько он стар. Я нашел его на террасе, в кресле-качалке, с трубкой, а его единственная жена готовила обед. Он приветствовал меня со сдержанной вежливостью. Что-то в нем было особенное, и через минуту я понял что: он выглядел так же молодо, как и я, но его манеры напоминали тех существ (я встречал таких), которым не удалось привить бессмертие, и они умерли.

— Вам нужен Хьюг Валланд? Разумеется, нам он известен. — Руководитель всмотрелся в меня сквозь сумрак и добавил,взвешивая каждое слово: — Весьма достойный сочлен.

— Полностью разделяю ваше мнение! Я был капитаном в его последнем рейсе. Не рассказывал ли он вам, что случилось?

— Немножко рассказывал. — Салтонстолл взглянул с облегчением. — Тоща вы понимаете… Простите, капитан Аргене, я не сразу вспомнил ваше имя. Мне следует пройти курс освежения памяти. Он хорошо о вас отзывался, сэр. Счастлив с вами познакомиться.

Он старомодно пожал мне руку.

— Не окажете ли вы нам честь с нами отобедать?

— Благодарю вас, но я должен найти Хьюга. Где он?

— Его дом находится на следующей улице вниз, третий от угла налево. Но в такой вечер вы его там не найдете. Он вернется поздно.

Ага! Я внутренне усмехнулся. На востоке разгоралось зарево встающей луны.

Лучше бы мне было остаться и поговорить с руководителем и его женой, но я не ожидал ничего, кроме местных сплетен, а они заранее нагоняли на меня скуку. Сославшись на усталость, я вернулся к своему флиттеру. Там была навесная койка, душ и запас еды. Завтра пойду к Валланду.

Но после ужина мне не сиделось на месте. Мультисенсорная программа, которую я поймал, была не для космонавтов. Взошла луна, перекинув изломанный мост над водами и окрасив серебром березы. Трещали цикады, и это был единственный звук под теми немногими звездами, которые не затмила луна. Дом Людей. Как бы далеко ни уходили мы от него, соль его вод и ритм его приливов навеки в нашей крови. Мне захотелось пройтись.

Каменистая дорожка вилась к вершине холма, песок тихо поскрипывал у меня под ногами. Вблизи леса слышнее стал запах зеленой листвы. На высокую траву ложилась роса. Невидимое в наступившей темноте, разговаривало море за деревней.

И в этом говоре возникла другая нота. Я будто ослеп и снова оказался в призрачном мире, озаренном странным красным мерцанием, где только эти струны и этот голос поддерживали во мне волю для битвы.

— Хьюг! — крикнул я и бросился вперед.

Он меня не слышал. Я обогнул рощу и понял, куда попал, как раз когда он заканчивал. Последний куплет, который он никогда нам не пел.

И снова засни, коль проснешься во тьме,

и да будет спокоен твой сон.

Пока на земле расцветают цветы

и вертится звезд колесо,

Да будет спокоен твой сон.

Я вжался в чащу и обругал себя последними словами. Он прошел мимо меня к своему дому так же гордо, как он шел тогда, когда наша вновь построенная лодка впервые взлетела в небо.

Подождав, я пошел дальше. Впереди меня стояло небольшое здание со шпилем, белеющее под луной. И так же белели цветники и каменные плиты. Я искал, пока не нашел. Он наверняка был неоднократно восстановлен после столетий выветривания, но надпись не изменилась, даже стиль букв и написание дат сохранились. Написано было немного:

Мэри О’Мира

2018–2037.

Мне хочется верить, что, встретив Хьюга наутро, я ничем себя не выдал.

САМОДЕЛЬНАЯ РАКЕТА ^{(повесть)}

В пародийной повести «Самодельная ракета» капитан Сироп, чтобы выбраться из гущи межпланетного конфликта, строит корабль… из пивных бутылок.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Кнуд Аксель Сироп

Этот рассудительный датчанин спал со своим велосипедом всего несколько ночей. Остальные он спал со своим звездолетом.

Сармишкиду фон Химмельшмидт

Марсианин по рождению и немец по профессии, этот бармен носит уникальные lederhosen ^[255] с шестью брючинами.

Эмили Крофт

Всей душой преданная классическим танцам, она не признает lederhosen, а также прочей одежды.

Рори Макконнелл

Далекая отчизна была единственной любовью майора — пока он не увидел Эмили.

Генерал Бич-Устрашающий-Зловредных-Англов О’Тул Командующий Экспедиционными войсками трилистника^[256], известный своим людям как БУЗА, для краткости.

Твикхаммер

Из юридической конторы с изобилующим повторами названием, он страдал от недостатка индивидуальности.

Глава 1

— «Меркурианская девчонка» космолинии «Черная сфера» из города Ангуклуккакок, Венерианская империя, просит разрешения на посадку и разгрузку.

— Ага. Конечно, — сказал плечистый рыжий парень на видеоэкране. — Венерианская собственность, да? А под каким флагом вы идете?

Капитан Дхан Гопал Радхакришнан, изумленно мигнув кроткими карими очами, ответил:

— Под панамским, разумеется.

— И там был ваш последний порт захода?

— Нет, мы идем через Венеру. Но послушайте, какое отношение это имеет…

— Дайте подумать, дайте подумать. — Человек на экране потер гигантской ладонью веснушчатую картошку носа.

Парень был молодой и добродушный на вид; но с каких это пор портовики на Гренделе — да и вообще на любом астероиде английского скопления — носят такую ярко-зеленую форму?

— И могу я узнать, какой груз вы привезли сюда? — спросил портовик. Акцент у него был явно не грендельский. Йорк? Шотландия? Нет. Скорее Нью-Белфаст. Дома, на Земле, капитан Радхакришнан много лет прожил в Виктории, в провинции Британская Колумбия, и на досуге изучал разные диалекты английского. Ну да ладно…

— Тысяча ящиков пива «Nashornbrau»^[257] и шесть десятитонных бочек его же, ящики с попкорном и сухими солеными крендельками, все для пивного погребка «Верхний Гейдельберг», — ответил капитан. — И конечно же, грузы для других портов, в том числе экзогенные эмбрионы домашнего скота для Аламо. Все наши грузы имеют право беспошлинного провоза через промежуточные территории.

— Конечно. Конечно. — Молодой человек решительно кивнул. — Тогда все в порядке. Включите опознавательный сигнал и следуйте за лучом наземного управления посадкой к причалу номер десять.

Капитан Радхакришнан подтвердил прием и вырубил связь, озабоченно поправляя монокль. Что-то тут не так. Ей-Богу, не так. Развернув пульт управления к своему помощнику, капитан включил селектор и вызвал машинное отделение.

— Говорит капитанский мостик, — сказал он. — Мистер Сироп, вы имеете какое-нибудь представление о том, что здесь творится?

Кнуд Аксель Сироп, главный и единственный инженер на «Меркурианской девчонке», вздрогнул и обернулся. Он раскладывал солитер и как раз собирался смухлевать.

— Никаково, шкипер, совершенно никаково, — пробормотал он, засовывая пивную бутылку под кучу ветоши. Ручной ворон Клаус бросил на него косой циничный взгляд со своего насеста на топливной трубе, но, как ни странно, промолчал.

— Вы не слышали мой разговор с портовиком?

Герр Сироп возмущенно вскочил и даже втянул объемистый живот.

— У меня своей рапоты хватает! Я пыл санят, как марсианин во время случки. Кокта наконец хосяева поставят нам новый спинор номер четыре? Мне каштую вахту прихотится склеивать наш шевательной ресинкой и опматывать проволокой!

— Когда эта старая ржавая калоша заработает достаточно, чтобы оправдать расходы, — вздохнул голос Радхакришнана. — Вы не хуже меня знаете, что она еле-еле себя окупает. Но я хотел поговорить с вами о портовике. Послушайте, у него жуткий ирландский акцент, а форма — я такой не видал никогда!

— Хм. — Герр Сироп потер свою блестящую лысую макушку и почесал в затылке, окаймленном бахромой темных волос. Дунул в светлые моржовые усы, мигнул водянистыми голубыми глазами и, наконец, решился: — Мошет, он ис кэльсково^[258] скопления? Вы, наверное, там никокта не пывали, а я пыл как-то рас. Оно сейчас сплишается с анклийским скоплением. Мошет, он перепрался сюта и получил рапоту?

— Но форма…

— Сначит, они опять ее поменяли. Кто в состоянии услетить са всеми этими мелкими странами в Поясе?

— М-м-м… Что ж, возможно. Возможно. Хотя все равно, странно это… Ну да ладно, неважно. Вы правы, это неважно. Продолжайте нести вахту. Приготовьтесь к сближению и посадке. Маневры начнутся через десять минут.

— Ja^[259], ja, ja, — пробурчал герр Сироп.

Вытащив из-под ветоши бутылку, он прикончил ее и сунул в мусоропровод, вытолкнувший ее в космос. Прежде чем вызвать своего помощника, мистера Шаббиша, датчанин надел поверх летней рубашки синий китель и водрузил на голову офицерскую фуражку. Форма была такой же поношенной и выцветшей, как и само судно; возможно, даже больше, ибо корабль все-таки время от времени драили, латали и подкрашивали.

Длинный, тупорылый, битый метеоритами, весь в заплатах и ржавых потеках от множества разных атмосфер, звездолет сошел с орбиты и направился, снижаясь по спирали, к астероиду. Первым, что потеряла «Девчонка», был внушительный шлейф из пивных бутылок. Вторым было терпение ее экипажа, ибо старенький компенсатор во время торможения вдруг сдурел, и люди с марсианами на собственной шкуре почувствовали, как внутреннее гирогравитационное поле колеблется по синусоиде между 0,5 и 1,7 земными g.

Неудобства этой болтанки заставили экипаж забыть об опасности, которую она создавала для посадки. Садиться на терраподобные планетки нелегко даже при самых благоприятных условиях. Гирогравитационные генераторы, расположенные в центре планетоида, не способны увеличить потенциальную энергию Вселенной, они лишь удерживают атмосферную оболочку. И поэтому их поле гетеродинировано таким образом, что сила тяжести на расстоянии 2000 километров от поверхности планетки везде одинакова и равна одному g; зато дальше, на протяжении буквально одного километра, искусственная гравитация падает практически до нуля, и все, что остается, это сила притяжения массы астероида. Пересечь такую границу — задача не из простых. Положение усугубляется еще и взаимодействием силы торможения корабля с силой притяжения генераторов планетоида. Когда же экипаж вдобавок ко всему неожиданно подвергается воздействию ритмичных колебаний веса, плавная посадка становится абсолютно невозможной.

Итак, достигнув пограничной высоты, «Девчонка» взбрыкнула, перекувырнулась, несколько раз подпрыгнула и, содрогаясь, во всю прыть помчалась вниз. Заскрежетав о стальной причал и вызвав оскомину у антиподов Гренделя, судно затряслось — и наконец остановилось, постепенно перестав стенать.

— Fanden i helvede!^[260] — заорал герр Сироп в переговорное устройство. — Что это са посатка, я вас спрашиваю? Пиво тряхнули так, что оно вот-вот всорвется!

— Sacre bleu!^[261] — добавил Клаус, хлопая облезлыми черными крыльями. — Teufelschwanzchen und Schwefel!^[262] Проклятье, черт побери!

— Ну-ну, мистер Сироп, — успокаивающим тоном проговорил капитан Радхакришнан. — Ну-ну-ну. В конце концов, мой дорогой друг, никоим образом не желая вас обидеть, не могу не заметить, что поведение внутреннего поля было несколько… несколько неожиданным. Да-да. Вот именно — неожиданным. Кстати говоря, только что кок доложил, что у него приступ морской болезни, — первый случай морской болезни в истории астронавтики, между прочим.

Герр Сироп, у которого упала и разбилась любимая трубка, был не в настроении выслушивать критику. Грозно отдав мистеру Шаббишу приказ выпустить из компенсатора все кишки, раз уж невозможно это сделать с его изготовителем, инженер решительно потопал по гулким коридорам к капитанскому мостику и вихрем ворвался в дверь, так что она хлопнулась о стенку и заходила ходуном.

— Дружище, дорогой мой! — воскликнул капитан. — Послушайте! Я вас умоляю! Что они о нас подумают?

— Кто, так ево растак, потумает?

— Портовики и… э-э… другие джентльмены. — Радхакришнан указал на главный иллюминатор, суетливо приводя в порядок свой тюрбан и китель. — Это что-то неслыханное. Я не понимаю. Но они настаивают, чтобы мы оставались на борту, пока… Господи, как по-вашему, можно хоть чем-нибудь вывести эти пятна с моих галунов?

Кнуд Аксель Сироп уставился в иллюминатор. За небольшой посадочной площадкой открывался чарующий вид на зеленые долины, аккуратные живые изгороди, домики и коттеджи, светлую гравиевую дорогу. А на горизонте, круто изгибающемся и близком, виднелся единственный город Гренделя; с высоты капитанского мостика просматривались очертания крыш и двойной шпиль собора Святого Георгия. Государственный флаг Соединенного королевства реял под синими небесами, более темными, чем на Земле. В небесах сияло далекое крохотное

Солнце и несколько ярких звезд. Грендель был типичным мелким английским астероидом, мирно дожидающимся сезона отпусков и наплыва туристов из Бриартона, Йорка, Шотландии, Холма, Нью-Винчестера и других графств.

Но что это? На флагштоке космопорта развевается чужой флаг — белый с зеленым трилистником и арфой! Двое направляющихся к кораблю человек одеты в военную форму цвета клевера, на ногах у них сапоги, а на портупее — оружие. Люди в такой же форме вышагивают вдоль проволочного забора, другие сидят возле пулеметов. Неподалеку у пристани стоит звездолет, почти такой же старый и обшарпанный, как «Девчонка», но значительно больших размеров. И… и…

— Pest og forbandelse! — воскликнул герр Сироп.

— Что? — Капитан Радхакришнан обратил к нему встревоженный взор.

— Чума и проклятье, — вежливо перевел инженер.

— Да? Где?

— Там, — показал герр Сироп. — Этот старый корапль. Вы не витите? Там орутийная пашня!

— Но… послуша… Боже милостивый! — пробормотал капитан.

По металлу загремели сапоги, их грохот приближался к капитанскому мостику вместе со струей прохладного воздуха. Через пару мгновений рыжий верзила вошел в рубку. За ним маячил очень высокий, очень тощий и очень хмурый мужчина средних лет.

— С добрым вас утречком! — прогудел молодой, отдав честь. — Майор Рори Макконнелл, Экспедиционные войска Лиги ирредентистов^[263] тр-р-рилистника к вашим услугам!

— Что?! — выдохнул Радхакришнан, открыв в изумлении рот и всплеснув руками. — То есть… То есть… Послушайте, что происходит? Началась война? Или она началась? То есть, я хочу сказать… — Он заблеял тоненьким голосочком: — Мы не получали такой информации, но, с другой стороны, мы в пути уже несколько недель и…

— Нет-нет! — Майор Рори Макконнелл смущенно сдвинул назад потрепанную фуражку. — Нет, ваше превосходительство, это не война. Скорее акт справедливости.

Тощий, как циркуль, человек высунул вперед свой длинный нос.

— Наверное, я должен объяснить, — резко бросил он. — Поскольку я здесь командую. Это действительно акт справедливого возмездия за то, что с нами сотворили коварные англы в день святого Матфея сорок лет тому назад. — Его черные глаза зажглись фанатичным огнем. — Короче говоря, дабы удовлетворить законные требования гэльского народа, взыскующего возмездия за ничем не спровоцированную и позорную агрессию англов Английского — простите за тавтологию — королевства… Короче говоря, этот астероид оккупирован нашими войсками. — Тощий щелкнул каблуками и поклонился. — Позвольте представиться: генерал Бич-Устрашающий-Зловредных-Англов О'Тул, Лига ирредентистов трилистника…

— Ja, ja, — прервал его герр Сироп, по-прежнему жаждавший выплеснуть на кого-нибудь свое раздражение. — Это я уше слышал. Я такше слышал, что Лика трилистника — всево лишь отна ис политических партий кэльсково скопления.

Бич-Устрашающий-Зловредных-Англов О’Тул поморщился:

— Гэльской республики, если вы не против.

— Сначит, вы восклавляете флипустьерскую экспетицию, ja? А мы-то тут при чем?

— Ну, — сказал Рори Макконнелл, явно чувствуя себя не в своей тарелке, — мне очень жаль, господа, но факт остается фактом: вы не можете покинуть астероид.

— Что? — вскричал капитан Радхакришнан. — Не можем покинуть? Что вы имеете в виду, сэр? — Капитан встал, вытянувшись во все свои метр шестьдесят. — Это венерианский корабль, позвольте вам напомнить, к тому же идущий под земным флагом и следующий… э-э… вполне законным курсом! Вот именно — законным курсом. Вы не можете нас задержать!

Макконнелл хлопнул тяжелой пятерней по пистолету.

— Не можем? — спросил он, просияв улыбкой.

— Но… послушайте! Нет, вы послушайте, дорогой мой! У нас же расписание! Нас ждут в Аламо, вы ведь знаете, и если мы там не появимся…

— Да. Все верно. Мы это предусмотрели. — Генерал О’Тул прищурился и ткнул костлявым пальцем в сторону инженера. — Вы! Как ваше имя?

— Я Кнут Аксель Сироп ис Симмерпеле, остров Ланкеланн, — возмущенно отозвался датчанин, — и я намереваюсь свясаться с татским посольством в…

— Мистер — кто?! — прервал его Макконнелл.

— Сироп!

Это, кстати говоря, весьма достойная датская фамилия, хотя, как и не менее достойная фамилия Старпер, она порой неправильно интерпретируется иностранцами.

— Я свяшусь с консульством в Нью-Винчестере, дa, клянусь Иутой, я и в Тару соопщу, в кэльскую столицу…

— В Темру, — снова поморщившись, поправил его О’Тул.

— Видите ли, — сказал Радхакришнан, нервно поправляя монокль, — мы обязаны доставить груз в Аламо к строго определенному сроку, иначе нам придется платить штраф, и тогда…

— Молчать! — рявкнул О’Тул, вытянув палец в сторону землян. — Значит, вы идете с Венеры? Что ж, как военный комендант данного оккупированного астероида, я назначаю себя начальником медицинской службы и подозреваю, что вы — переносчики чумы в горошек!

— В корошек! — взревел герр Сироп. Красная волна гнева, поднявшись от его волосатой груди, достигла лысины, и та засияла, словно сигнальный огонь маяка. — Ты, тлинноносый сын шветского политика, во всей империи вот уше тватцать пять лет не пыло ни отного случая чумы в корошек!

— Возможно, — отрывисто бросил О’Тул. — Однако по законам международного права начальник медицинской службы обязан упечь в карантин любое судно с подозрением на инфекционное заболевание. Я подозреваю чуму в горошек и посему объявляю карантин на всем астероиде.

— Но-о… — простонал Радхакришнан.

— Думаю, шести недель будет достаточно, — прибавил О’Тул, немного смягчившись. — А пока вы можете беспрепятственно передвигаться по астероиду и…

— Шесть недель нас погубят!

— Сожалею, сэр, — ответил Макконнелл. И просиял: — Но вы не отчаивайтесь! Вы погибнете за правое дело: за воссоединение гэльской расы!

Глава 2

Яростно дымя трубкой, которую наверняка бы запретило любое управление по борьбе со смогом, Кнуд Аксель Сироп въехал на велосипеде в город Грендель. Внимание датчанина не привлекали ни очаровательные соломенные и черепичные крыши, ни наполовину деревянные тюдоровские фасады, ни висячие вывески. Впрочем, все это предназначалось для туристов, ибо основные доходы Гренделю приносила сезонная торговля. Зато от внимания датчанина не ускользнула необычная тишина. Вместо веселой предсезонной сутолоки он увидел лишь домашних хозяек, спешащих с поджатыми губами в зеленную лавку, да кучку угрюмых игроков в дротики во дворе «Короны и замка».

По улицам то и дело проходили группы вооруженных гэлов и проезжали грузовики с трилистниками на борту. Оккупационные войска, похоже, состояли большей частью из совсем молоденьких парнишек-непрофессионалов. Форма у них была самодельная, вооружение представляло собой дикую смесь охотничьих ружей и украденных с ракет гранатометов, честь офицерам солдаты отдавали когда хотели, а идея пройтись по улице в ногу никому даже не приходила в голову.

И тем не менее на Гренделе было около тысячи оккупантов, и за их бесшабашной расхристанностью угадывалась недюжинная боеспособность.

Герр Сироп остановился возле доски официальных объявлений на рыночной площади. Раздвигая листья плюща, инженер пробежал глазами заметку о приеме в саду у викария трехмесячной давности, пожелтелый плакат, в котором лорд-мэр Гренделя предлагал подавать заявки на строительство болотной деревни подле Хеоротских холмов, и наконец нашел то, что искал. Объявление было написано от руки, яркими синими и зелеными чернилами. Вот что в нем говорилось:

Сим доводится до сведения каждого, что сорок земных лет тому назад, когда планетоидные скопления Гэльской республики и Английского королевства в последний раз сблизились друг с другом, астероид, называемый англами Лейке, но на самом деле ставший известным благодаря гэльскому первооткрывателю Майклу Бойну, который назвал его Лейиш, дрейфовал между двумя скоплениями по своей собственной асимметричной орбите. Геологоразведочная экспедиция англов, высадившись на Лейише, нашла там богатые залежи празеодима и объявила астероид собственностью короля Иакова IV. Гэльская республика выразила протест против незаконного захвата и послала боевой корабль, дабы изгнать английских захватчиков, но обнаружила возле астероида два боевых корабля, присланных королем Иаковом IV. Не поддавшись на провокацию, миролюбивая Гэльская республика отозвала свой корабль. Вышеуказанные захватчики установили на Лейише мощный гирогравитационный генератор и изменили орбиту астероида, направив его к остальным планетоидам английского скопления. И с тех пор Лейиш оккупирован и эксплуатируется коварными англами.

Гэльская республика подала официальный иск во Всемирный суд, указав, что Майкл Бойн, гэльский гражданин, первым высадился на астероиде. Смехотворные аргументы англов, утверждающих, что Войн не подал официальной заявки на астероид и даже не попытался определить его потенциальную ценность, неприемлемы для любого здравомыслящего человека. Но Всемирный суд, очевидно, подкупленный золотом Стюартов, так и не удосужился за сорок лет вынести решение.

Теперь, когда гэльское и английское скопления вновь сближаются в космосе, Экспедиционные войска Лиги ирредентистов трилистника решили внести ясность в этот вопрос. Лига — патриотическая организация, не имеющая, правда, в данный момент поддержки в собственном правительстве, надеется заслужить его одобрение, как только победно завершит свою миссию. Так что Экспедиционные войска Лиги ирредентистов трилистника никоим образом не являются пиратскими, а действуют в рамках международных законов военного времени и Женевской конвенции. Оккупация астероида Грендель — первый и необходимый шаг, предпринятый Экспедиционными войсками Лиги ирредентистов трилистника для возвращения Лейиша гэлам.

Призываем все население к сотрудничеству с оккупационными властями. Личные и имущественные права граждан будут уважаться, если только не вступят в противоречие с законными правами властей, то есть с нашими правами. Все оружие и средства связи должны быть сданы властям для конфискации. Попытки покинуть Грендель или связаться с другими планетами будут караться по законам военного времени. Еще раз напоминаем гражданам Гренделя: Экспедиционные войска Лиги ирредентистов трилистника находятся здесь на законном основании, и обращаться с ними должно с надлежащим почтением.

Erin go bragh!^[264]

Генерал

Бич-Устрашающий-Зловредных-Англов О'Тул,

командующий ЭВЛИТ

Подписал:

сержант первого класса

Даниел О'Флаэрти

— Ах, — сказал герр Сироп, — так!

И, мрачно нажимая на педали, покатил дальше. Эти ребята, похоже, шутить не намерены.

Хотя он порой и выходил из себя, Кнуд Аксель Сироп не был человеком вспыльчивым. Он отмахал уже свое кулаками — и в Сан-Паулу, и в Адском порту, и в Юпитерианских доках; теперь его больше привлекали кружка пива да партия в картишки в дружеском кругу. Портовые девицы могли дождаться от него разве что отеческой улыбки и не совсем отеческого шлепка; в Симмербеле его ждала жена Инга — хорошая жена, особенно если не обращать внимания на ее навязчивую идею, что без колючего шарфа вокруг шеи герр Сироп непременно схватит пневмонию. Свое неодобрение по поводу несметного количества мелких государств, выросших как грибы по всей Солнечной системе после того, как гирогравитационные устройства позволили создавать на астероидах терраподобные условия, Инга выражала более бурно и открыто, чем ее супруг; но он разделял ее чувства, хотя и на свой, мягкий и терпимый лад. Дома лучше.

Но иногда же человек имеет право рассердиться! Например, когда эти скупердяи, венерианские хозяева, с весами вместо сердец и задниц, заставляют его мучиться со спинором, который следовало заменить еще пять лет назад! Но что, спрашивается, он может сделать? Осталось всего несколько причалов, доступных для старых судов со старыми командами, куда можно пришвартоваться без всех этих новомодных приспособлений. Если «Меркурианскую девчонку» спишут на берег, придется и ему, Кнуду Акселю Сиропу, последовать за ней. Конечно, в дверь к нему тут же постучит симпатичный работник социального обеспечения и предложит симпатичную земную работенку — к примеру, третьим помощником на фабрике пищевых дрожжей, — и Инга каждый день будет кутать ему шею симпатичным шарфом. Герр Сироп содрогнулся и с силой нажал на педали.

Кабачок, в который спешил инженер, находился на краю улицы Фладден Филд. Грендельцы отнюдь не стремились к воссозданию исключительно и только атмосферы английских кафе. Погребок «Верхний Гейдельберг» был расположен между турецким ресторанчиком «Пилав» и салуном-пиццерией «Последний шанс Петра». Герр Сироп прислонил велосипед к стене и толкнул дубовую дверь с изображением легендарного Гамбринуса.

Помещение было длинное, с низким потолком и закопченными стропилами. Грубые деревянные столы, скамьи, полутьма и свечи; вдоль стен — большие пивные бочки; скрещенные сабли над рядами глиняных кружек, возвещающих миру, что «Gutes Bier und junge Weiber sind die besten Zeitvertreiber»^[265]. Ho погребок был пуст. Конечно, еще не вечер, но тишина была уж очень зловещей. Стюартовские легитимисты, основавшие английское скопление, никогда не признавали временных табу родины-матери.

Герр Сироп, широко расставив крепкие ноги, огляделся кругом.

— Эй! — позвал он. — Эй, кто-нипуть! Кте вы, херр Пахманн?

Во тьме за стойкой послышался шорох, и оттуда выкатился марсианин. Для своей расы он был довольно высок — серый безволосый купол его головоторса доходил инженеру до пояса, — а четыре ходовых щупальца бежали по полу с непривычной для землянина резвостью. Два ручных щупальца марсианина лихорадочно извивались, толстый плоский нос подрагивал под огромным лбом, широкий безгубый рот что-то бессвязно лепетал, а выпученные глаза то и дело закатывались, выражая душевные страдания. Когда марсианин подошел поближе, герр Сироп заметил, что он как-то умудрился втиснуть себя в вышитую рубашку и lederhosen. Купол головоторса венчала тирольская шапочка.

— Ach! — пропищал марсианин. — Wer da? Wilkommen, mein дорогой друг, sitzen^[266] сюда и…

— Gud bevare’s!^[267] — воскликнул инженер, подхватывая свою трубку, выпавшую изо pta. — Что тут творится? Кте старый Ханс Пахманн?

— Ach, герр Бахманн ушел на пению, — ответил марсианин. — Я откупил его der бизнес. То есть, прошу прощения, я хотел сказать, что der бизнес я у него откупирен. — Марсианин остановился напротив гостя, протягивая три бескостных пальца. — Меня зовут Сармишкиду. То есть Сармишкиду фон Химмельшмидт. Садитесь и чувствуйте себя gemutlich^[268].

— А я Кнут Аксель Сироп с «Меркурианской тевчонки».

— A-а, с корабля, который привозит мне пиво? Или привозил? Давайте-ка выпьем! — Марсианин юркнул к стойке, схватил две глиняные кружки, вернулся и взгромоздился на скамью напротив севшего за стол землянина. — Prosit!^[269]

Марсианин, выставляющий кому-то пиво, был самым удивительным событием дня. Но и то сказать, невооруженным глазом было видно, что Сармишкиду фон Химмельшмидт сильно расстроен. Трепыхаясь всем телом и хлопая, как опахалом, слоновьими ушами, он принялся набивать табаком тирольскую трубку.

— Как вас укорастило купить этот покрепок? — спросил герр Сироп, надеясь привести хозяина в чувство.

— Ach! Я приехал сюда в годичный отпуск — на один Утту-год, то есть марсианский год. Я профессор математики в Энлилуралумском университете. — Поскольку каждый житель Энлилуралума занимал какую-нибудь должность в университете, в основном на факультете математики, герр Сироп не очень впечатлился. — В то время погребок был доходным местечком. Экстраполировав возможности, я соблазнился предложением герра Бахманна и выкупил кабачок. Я вложил в него все свои сбережения и даже взял ссуду под залог на Утту…

— Ах-ах! — сочувственно заахал герр Сироп, ибо даже жестокосердые хозяева космолинии «Черная сфера» в подметки не годились марсианским банкирам. Те просто наслаждались возможностью лишить кого-нибудь права выкупа. Эта процедура сопровождалась целой церемонией: клерки, пританцовывая, разбрасывали аннулированные чеки, в то время как хор вицепрезидентов исполнял литанию. — А нынче тоходы уше не те, верно?

— Доходы практически находятся на асимптотическом нуле, — простонал Сармишкиду. — Оккупация, сами понимаете. Мы отрезаны от остальной Вселенной. А туристский сезон начинается через две недели! Гэлы же собираются тут пробыть как минимум шесть недель и за это время наверняка повернут планетоид на новую орбиту, удаленную от торговых путей, а то и вовсе разрушат его в борьбе за Лейке! Из-за этой неопределенности вся местная торговля пошла прахом. Ach, es ist ganz schrecklich!^[270] Я разорен!

— Но если я правильно помню, — сказал озадаченно герр Сироп, — Нью-Винчестер, анклийская столица, нахотится всево в тесяти тысячах километров отсюта! Почему они не прислали поевой корапль?

— Они не знают! — простонал Сармишкиду, погружая лицо в высокую пивную кружку. — То есть, прошу прощения, я хотел сказать — они не знают, что вытворяют здесь эти оголтелые охламоны. В межсезонье к нам редко заходят суда. Der гэлы высадились всего четыре дня назад. Захватили der Rundfunk, то есть радио, и стали посылать обычные сообщения, как будто ничего не случилось. Ваш корабль — первый за время der вторжения.

— И восмошно, послетний, — помрачнел герр Сироп. — Они вытумали какую-то крякву про чуму и саперли нас в карантин.

— Ach so!^[271] — Сармишкиду горестно прикрыл ладонью глаза. — Тогда я точно разорен! Гэлы только и ждали такого предлога. Теперь они могут послать в Нью-Винчестер радиограмму, будто бы от лица der настоящей медицинской службы, и заявить, что на астероиде карантин из-за подозрений на чуму. И естественно, никто сюда не прилетит за шесть недель: кому охота сидеть в карантине или, не дай Бог, заразиться! Ваших хозяев тоже предупредят, и они не станут выяснять, куда вы подевались. Так что полтора месяца гэлы будут делать здесь что захотят. А хотят они разрушить Грендель!

— Мой капитан все еще спорит с кэльским кенералом, — сказал герр Сироп. — Я веть простой иншенер. Но я пришел сюта, чтопы посмотреть, что мошно претпринять. Пусть таше мы понесем упытки, не тоставив вовремя крус в Аламо, но мы натеялись, что нам саплатят хотя пы са пиво. Нет?

— Gott in Himmel!^[272] Но я же рассчитывал на туристский сезон! Откуда мне взять деньги?

— Этово я и поялся, — сказал герр Сироп.

Он сидел, потягивая пиво, курил и пытался себя убедить, что работа помощника на дрожжевой фабрике совсем не так уж плоха. Внутреннее «я» обозвало его лгуном.

Дверь отворилась, впустив в погребок солнечный луч; послышались быстрые легкие шаги. Женский голос крикнул:

— Радуйтесь!

Герр Сироп неуклюже встал. Девушка, спускавшаяся по лестнице, была достойна вставания: юная, стройная, в блестящем шлеме золотых волос, с огромными голубыми глазами, вздернутым носиком, длинными ногами и прочими аксессуарами великолепной формы. Ее внешности ничуть не вредило то, что — при полном отсутствии косметики — на ней были коротенькая белая туника, сандалии, лавровый венок на голове, и больше ничего.

— Радуйтесь! — воскликнула она еще раз и разразилась слезами.

— Ну-ну, — беспомощно сказал герр Сироп. — Ну-ну, фрекен… э-э… мисс… не нато так, минуточку!

Марсианин подбежал к девушке.

— Все nicht^[273] так плохо, Эмили, — просвистел он, встав на кончики щупалец, чтобы погладить ее по плечу. — Успокойся! Вспомни Эпикура.

— Плевала я на Эпикура! — прорыдала девушка, пряча в ладонях лицо.

— Утис эпойсеи сои барейас хейрас^[274], — храбро промолвил Сармишкиду.

— Да, — всхлипнула девушка, — д-да, конечно. По крайней мере, я так надеюсь. — Она вытерла глаза лавровым листком. — Извините меня. Просто все это… так…

— Да, — сказал марсианин. — Ситуация, несомненно, подпадает под аристотелевское определение трагедии. Я подсчитал свои убытки — пятьдесят фунтов стерлингов, четыре шиллинга и полтора пенса в день.

Заплаканная, но все равно прекрасная, девушка повернулась к герру Сиропу.

— Простите меня, сэр, — сказала она с дрожью в голосе. — Эта ситуация на Гренделе, понимаете? Она такая… такая перевозбужденная. — Девушка нахмурилась и тронула пальчиком нижнюю губку. — Нет, это не то слово. Боже, какой варварский язык! Я хочу сказать — из-за этой ситуации мы все так перенервничали!

— Хм, — вмешался Сармишкиду. — Мисс Эмили Крофт, позвольте представить вам мистера… э-э…

— Сиропа, — сказал герр Сироп, протягивая слегка запачканную машинным маслом ладонь.

— Радуйтесь, — вежливо ответила девушка. — Элленикос?

— Gesundheit^[275], — ответил герр Сироп.

Мисс Эмили Крофт вздрогнула, потом вздохнула.

— Я спросила: говорите ли вы по-гречески? — пояснила она. — Я имею в виду — на афинском греческом диалекте.

— Нет, я, к сошалению, не коворю ни по-фински, ни по-кречески, — признался герр Сироп.

— Понимаете, — сказала мисс Крофт, — я дунканистка, хотя папа очень сердится. Он у меня викарий, а я единственная дунканистка на Гренделе. Мистер Сармишкиду — извините, я хотела сказать герр фон Химмельшмидт — говорит со мной по-гречески, и мне это помогает, хотя я не всегда одобряю те отрывки, что он выбирает для цитирования. — Она покраснела.

— С каких это пор марсианин коворит по-кречески? — спросил инженер, стараясь не отрываться от земли.

— Я нашел знание греческого алфавита полезным для изучения земных математических трактатов, — объяснил Сармишкиду. — А потом, освоив алфавит, выучил также грамматику с лексикой. В конце концов, время — деньги, а мой час, как я подсчитал, стоит пять фунтов, и таким образом, используя знания, усвоенные для одной цели, как первый шаг для овладения знаниями в другой области, я сэкономил время обучения стоимостью почти…

— Но я боюсь, что герр фон Химмельшмидт не является последователем идей неоклассического просвещения, — перебила марсианина Эмили Крофт, — основоположниками которого были Айседора и Реймонд Дункан. К сожалению, герра фон Химмельшмидта интересуют только… — она опять зарделась, — …наименее похвальные отрывки из Аристофана.

— Да, они похабные, — подтвердил Сармишкиду, искоса поглядывая на девушку.

— И знаете, только вы не подумайте, что у меня есть какие-то расовые предрассудки, — продолжала Эмили, — но нельзя отрицать, что герр фон Химмельшмидт… э-э… в общем, не создан для классических танцев.

— Это верно, — согласился герр Сироп, внимательно изучив наружность марсианина. — Ваша правта, мисс.

— Вас они, наверное, тоже не интересуют? — с надеждой заглянув ему в глаза, спросила девушка.

Герр Сироп потер лысину, дунул в висячие усы, глянул вниз на свое брюшко и ботинки двенадцатого размера.

— Классические танцы танцуют посиком? — осведомился он.

— Да, босиком. На утренней росе, увенчавшись виноградными гроздьями!

— Этово я и поялся, — вздохнул герр Сироп. — Нет, плакотарю вас.

— Ну что ж… — Голова у девушки слегка поникла.

— Но в плясовой я не так уш плох, — предложил герр Сироп. ^

— Нет, благодарю вас, — сказала мисс Крофт.

— Мошет, вы присятете с нами и выпьете пива?

— Зевес всемогущий, нет! — Она состроила гримаску. — Как вы можете? Я хочу сказать — ведь от этой ужасной жидкости печень обезызвествляется!

— Мисс Крофт пьет только der чистую родниковую воду и ест der фруктен, — довольно хмуро проговорил Сармишкиду фон Химмельшмидт.

— Но в самом деле, мистер Сироп, — сказала девушка, — ведь это куда более естественно, чем поедать сырое мясо и… Я хочу сказать, даже если бы у нас не было никаких других оснований, мы бы сразу поняли, какие варвары эти гэлы: стоит только посмотреть на ту гадость, которую они пьют, да еще бекон с картошкой и… Нет, ну в самом деле!

Герр Сироп, не убежденный, сел поближе к своей пивной кружке. Эмили уселась на стол и отщипнула несколько виноградин из вазы с фруктами, галантно протянутой мистером Сармишкиду. Затем марсианин вернулся к своему собственному пиву, трубке и тарелке с солеными сухими крендельками.

— Вы, случайно, не снаете, что на уме у этих сумасшетших кэлов? — спросил герр Сироп.

Девушка опять погрустнела.

— Я как раз из-за них сюда и пришла, мистер Сармишкиду, — сказала она. Ее прелестная нижняя губка задрожала. — Этот ужасный майор Макконнелл! Ну, помните, тот рыжий верзила… Он все время со мной заговаривает!

— Боюсь, — начал марсианин, — в мою компетенцию не входит…

— Но он остановил меня на улице прямо сейчас! Он… он поклонился и… и предложил мне… предложил… О нет! — Эмили, дрожа, спрятала лицо в ладонях.

— Что претлошил?! — взревел герр Сироп, охваченный рыцарским негодованием.

— Он предложил мне пойти… пойти с ним… в кино!

— Ах так! И что там сейчас покасывают? — заинтересовался герр Сироп.

— Откуда мне знать? Уж точно не Эсхила. И даже не Еврипида! — Эмили подняла зарумянившееся личико и дала волю гневу: — Я думала, мистер Сармишкиду, мы же с вами друзья, правда, и нам, грекам, надо держаться вместе, вот я и хотела вас попросить: не могли бы вы просто отказаться продавать ему виски? Так бы мы преподали хороший урок этим варварам… и, может быть, они вообще уберутся отсюда домой, если не смогут купить виски, а у майора Макконнелла к тому же печень не превратится в известку.

— Стоит только черта помянуть!.. — прогудел добродушный бас. Тяжелые сапоги загремели по лестнице, и майор Рори Макконнелл спустился в погребок, явив взорам присутствующих все свои рыжеволосые 200 сантиметров. — Плесни-ка мне капельку виски, малыш! Или нет… Тащи сюда всю бутылку, потом подсчитаешь, сколько я выхлебал. Сегодня такой счастливый день!

— Не смейте! — воскликнула Эмили, вскочив со стола.

— Aber^[276], aber, дорогая, он платит по четыре шиллинга за глоток! — сказал Сармишкиду, торопливо сползая со скамьи.

Майор Макконнелл, обернувшись к девушке, отвесил ей длинный цветистый комплимент.

— Клянусь честью! — вострубил он. — Не может день быть несчастливым, пока среди нас есть такая colleen^[277]! Господь, бесспорно, был в прекрасном настроении, когда она родилась: наверное, его любимый ангелочек выиграл в тот день приз за обаяние, ибо ни разу в жизни, клянусь честью, мне не приходилось встречать букета прелестей более пленительного, даже в далекой отчизне, куда я паломничество совершал!

— Теперь вы видите, до чего доводят людей мясо и спиртное? — спросила Эмили, обращаясь к герру Сиропу. — Они превращаются в таких мужланов! Я хочу сказать: они так грохочут сапогами, что слышно аж за два километра.

Макконнелл неуклюже приземлился на скамью, поставил на пол огромные ступни, завершающие устрашающих размеров ноги, и подмигнул землянину.

— Сама она, конечно, не ходит, а порхает, как пташка, — согласился он с критикой, — но зато не слишком обременяет себя одежкой. Когда она станет моей женой, ей придется маленько прикрыться, но пока что — пускай себе. Уж больно приятный для глаза вид!

— Вашей женой?! — взвизгнула Эмили. — Но… но… — После жестокой внутренней борьбы она продолжила спокойным тоном: — Я ничего вам не скажу, майор Макконнелл, но мой ответ вы найдете в «Лягушках» Аристофана, строка…

— А вот и бутылка! — провозгласил Сармишкиду, возвратившись с плоской бутылью, на которой красовалась этикетка: «Роза Каллахана, Трали 125». — Und^[278] предупреждаю вас, — добавил он, подозрительно скосив на гэла круглые, как шарики, глаза, — что, Когда дело дойдет до оплаты, я подсчитаю все, что вы выпьете, методом сравнительного баланса.

— Да будет так! — Макконнелл откупорил бутылку и поднял ее. — Во славу Господа и в честь Ирландии! — Майор поймал взгляд герра Сиропа и учтиво добавил: — Skaal!^[279]

Датчанин нехотя поднял пивную кружку.

— Грех не отметить такой день! — радостно рокотал майор. — Сегодня я узнал в инженерной части, что ребята испытали нашу новую установку: работает как зверь! Через три недели, говорят, будет совсем готова.

— Ох! — выдохнула Эмили и ретировалась в темный угол за большую пивную бочку. Даже Сармишкиду, похоже, всерьез разволновался.

— Какой такой сверь? О чем вы коворите? — требовательно спросил герр Сироп.

— Ну, это совсем просто, — ответил майор. — Мы прекрасно знаем, что редкий на Земле празеодим чрезвычайно ценен, поскольку он необходим для гогэ-генератора. Теперь, когда этот астероид…

— Ja, я читал прокламацию. Но сачем вы высатились стесь? Если кэлам нушен Лейке, почему пы вам, как поряточным лютям, не атаковать ево и не оставить в покое мое несчастное сутно?

Макконнелл нахмурился.

— Это было бы по-мужски, — признал он. — Но у меня на родине к власти пришла оппозиционная партия, гэльские социалисты, — чтоб их трусливые душонки сгорели в аду! — а они ни за что не пошлют флот к Лейишу, поскольку англы выставили там вооруженные заслоны на случай прямой атаки, и, учитывая этот подлый акт агрессии, нашей республике приходится быть начеку, дабы никто не мог сказать, будто мы первыми начали войну.

Майор вновь хлебнул из горлышка и разразился еще более длинной речью. Герр Сироп извлек из нее, что Лига трилистника, вторая влиятельная политическая партия гэльского скопления, отдавала предпочтение более, активной внешней политике, хотя лидеры Лиги тоже не решались на открытую схватку санглийским флотом. Однако Бич-Устрашающий-Зловредных-Англов О’Тул был экстремистом даже для Лиги. Он собрал людей, оружие, оборудование и пустился в авантюру на свой страх и риск. Для начала он решил оккупировать Грендель. Планетоид не оказал сопротивления: единственным вооруженным представителем власти здесь был пожилой констебль с дубинкой. Естественно, было крайне важно сохранить оккупацию в тайне от остальной Вселенной, поскольку один боевой катер любых вооруженных сил разбил бы Экспедиционные войска Лиги ирредентистов трилистника наголову. Прибытие «Меркурианской девчонки» и возможность объявить карантин праздновались сейчас во всех тавернах Гренделя как бесспорное свидетельство самоличного вмешательства в события славного святого Патрика.

Что же до перспективных планов — да, они у гэлов были, и еще какие. Как на любом терраподобном астероиде, на Гренделе был установлен гирогравитационный генератор минимальной мощности, способный обеспечить планетке 24-часовой период обращения (раньше он составлял всего лишь три часа, что вносило невероятную путаницу в ритуал чаепития) и ускорение силы тяжести 980 см/с², достаточное для того, чтобы удержать атмосферу. То есть поддерживать равную земной гравитацию, подогревать железную массу так, чтобы компенсировать удаленность от Солнца, и снабжать колонистов электричеством — вот и все, на что была рассчитана грендельская атомно-энергетическая станция.

Ребята О’Тула приволокли с собой гэгэ-генератор куда большей мощности. Установленный в массовом центре астероида и соответственно настроенный, он был способен сдвинуть всю планетку с орбиты.

— Мы подкатим на Гренделе к Лейишу! — кричал Макконнелл. — С тяжелой артиллерией! Ну, как вам это понравится, мальчик мой? Долго ли продержится английский флот против боевого корабля таких-то размеров? А? Ха-ха! Выпьем за восстановление гэлов в правах, грубо и насильственно попранных неспровоцированной агрессией!

— По-моему, анклийский флот просто скинет на вас тве-три атомные помпы, а потом высатит тесант, — задумчиво проговорил герр Сироп.

— И поубивает своих собственных граждан? — возразил Макконнелл. — Нет, даже англы не такие подонки. Им ничего другого не останется, как убраться восвояси. И, клянусь честью, когда мы вернемся домой с бедным заплутавшим Лейишем и запустим его на прежнюю орбиту в гэльском скоплении планет…

— Я тумал, ево орпита исначально отличалась от остальных орпит вашего скопления.

— Вот именно, сэр. Впервые с сотворения мира Лейиш обретет предназначенную ему Создателем орбиту! Ну, а потом все гэлы перейдут на нашу сторону, трусливый социалистический кабинет падет, и победный прилив вознесет Лигу трилистника к власти, а ваш покорный слуга станет министром астронавтики, ибо этот портфель обещал мне в награду за помощь будущий премьер-министр О’Тул. И тогда вы увидите, как корабли гэльских астронавтов вспарывают неизведанные глубины космоса, и я буду их главным шкипером!

— Gudbevare’s, — сказал герр Сироп.

Макконнелл встал и с медвежьей грацией поклонился Эмили, которая взяв себя в руки вернулась на свет Божий.

— Конечно, Грендель мы тогда Англии вернем, — сказал майор, — но его бесценное сокровище останется с нами: сорванная роза Стюартов украсит собою поле трилистников.

Девушка, приподняв одну бровку, холодно спросила:

— Правильно ли я поняла вас, мистер? Вы действительно намерены держать меня при себе как щит против английского флота?

Макконнелл покраснел.

— Мы вынуждены использовать таким образом ваш народ, и эта необходимость терзает души всех истинных гэлов, — сказал он. — И не будь мы уверены, что ни один мирный житель Гренделя не пострадает, мы ни за что бы не высадились здесь! — Он вдруг расплылся в улыбке. — Но, клянусь честью, мы правильно поступили! Ведь иначе я никогда бы не увидел ваше прелестное личико.

Эмили отвернулась и топнула ножкой.

— А также ваши прелестные ножки, — простодушно продолжал Макконнелл, — и ваши прелестные… э-э-э… Давайте выпьем, мистер Сироп! Выпьем за торжество справедливости и за всех невинно обиженных!

— Типа меня, например, — пробурчал инженер.

Девушка стремительно повернулась к майору.

— Но мирные жители пострадают! — закричала она. — Неужели вы не понимаете? Сколько раз я пыталась вам втолковать, мой отец пытался, все грендельцы пытались, но вы словно оглохли! С тех пор как наши страны сближались на расстояние, доступное для контактов, прошло сорок лет. Вы же просто не знаете, как изменилась обстановка в Англии! Вы полагаете, что можете утащить у нас Лейке и наше правительство скорее проглотит fait accompli^[280], чем начнет войну, — то есть поступит так, как в свое время поступили вы сами. Не надейтесь! Старый король Иаков умер десять лет назад. Король Чарльз молод и горяч, а премьер-министр уверяет, что он потомок сэра Уинстона Черчилля: с ними такой номер не пройдет! Я хочу сказать, вашему правительству придется откреститься от вас и вернуть Лейке — или же начнется межпланетная война!

— Не думаю, acushla^[281], не думаю, — сказал Макконнелл. — Вы не должны забивать свою хорошенькую головку такими мыслями.

— А по-моему, она права, — заметил герр Сироц. — Я частенько пываю в Анклии.

— Что ж, если англы хотят войны, — весело заявил Макконнелл, — они ее получат!

— Но из-за вас погибнет так много невинных людей! — запротестовала Эмили. — Бомба может разрушить даже греческий театр на Шотландских холмах! И ради чего? Ради горстки денег и горы амбиций!

— Ja, вы губите мой бизнес, — проскрипел Сармишкиду.

— И мой. Мое несчастное сутно, — сказал герр Сироп, почти со слезами в голосе.

— Ну-ну-ну, дружище, тут вы, по-моему, загнули! — проговорил Макконнелл. — Что с вашим судном сделается? Посидите здесь месяца два, отдохнете…

— Мы весем крус — эмприоны прахманских пыков в эксокенных камерах, — сказал герр Сироп. — Эти эмприоны все время растут. — Датчанин грохнул кружкой по столу. — Скоро они вырастут в телят, клянусь Иутой! У нас нет лишнего места, а то Аламо путь неплиский. Если нас сатершат стесь толыпе чем на тве-три нетели…

— Брахманские быки! О нет! — прошептал Макконнелл.

— Ja, — сказал герр Сироп. — Телята путут раскуливать по всей планете! Мы не смошем отвести их в Аламо, и нам притется платить штраф.

— Да, но… — Макконнелл неловко заерзал. — Мне, конечно, очень жаль, но… Когда все закончится, вы сможете потребовать возмещения убытков в Темре. Я уверен, что правительство О’Тула… Ох, черт! — Он осекся. — Где, вы сказали, живут ваши хозяева?

— В Ангуклуккакоке, на Венере.

— Н-да… — Майор Макконнелл потупил взор, словно мальчишка, застигнутый с банкой варенья. — Ну, я-то лично ничего не вижу плохого в том, что все ангуклуккакокские венериане обратились в христианство в прошлом столетии, но, правду сказать, О’Тул — ревностный католик и…

— Ну и что? — вмешалась Эмили. — В чем проблема? Я хочу сказать, если его хозяева…

— Они баптисты, — вздохнул Рори Макконнелл.

— Ох! — тихо проронила Эмили.

Макконнелл вскочил на ноги. Могучая длань хлопнула по столу с такой силой, что пивные кружки подпрыгнули.

— Да, мне очень жаль, да! — гаркнул майор. Сармишкиду вздрогнул и свернул уши в трубочку. — Я никому не желаю зла, лично я… Мы только выполняем свой долг перед родной страной и… и… и зачем вы испортили все веселье и превратили его в горе, боль и слезы?!

Он развернулся и вихрем устремился к выходу.

— Деньги! — возопил Сармишкиду своим слабеньким писклявым голоском. — Деньги, ты, неопределенная частная производная!

Макконнелл выхватил бумажник, не глядя швырнул на пол пятифунтовую бумажку и взлетел по лестнице, шагая через три ступеньки. Дверь с треском хлопнула ему вослед.

Глава 3

Солнце уже клонилось к закату, когда Кнуд Аксель Сироп, выписывая кренделя, ехал по бетону космопорта. Инженер провел в «Верхнем Гейдельберге» несколько часов, отчасти потому, что заняться все равно было нечем, отчасти же потому, что мисс Эмили Крофт — когда у нее высохли слезы — оказалась очень приятной компанией, даже для степенного женатого мужчины из Симмербеле. Не то чтобы его и впрямь интересовали дунканистские принципы в ее изложении, но герру Сиропу удалось уговорить девушку продемонстрировать классические танцы. Зрелище оказалось восхитительным, особенно когда инженеру удалось побороть первое разочарование, вызванное тем, что в классических танцах не оказалось соблазнительных вихляний задом, и когда он сумел абстрагироваться от аккомпанемента Сармишкиду, игравшего на лире и свирели.

— Du skal faa min sofacykel naar jeg doer, — печально напевал герр Сироп.

— И что бы это могло значить? — спросил зеленоформенный караульный, стоявший на посту у «Меркурианской девчонки».

— Восьми сепе мой старенький велосипет, кокта я умру, — перевел всегда готовый услужить герр Сироп. И продолжал: — Потому что послетний километр мне помошет проехать святой Петр. Восьми сепе мой старенький велосипет, кокта я умру.

— О! — довольно холодно отозвался караульный.

Герр Сироп прислонил велосипед к причалу.

— Это современная версия, — пояснил он. — А воошце-то песенка восхотит к временам тритцатилетней войны.

— О!

— Ее пели войска Кустава Атольфа, кокта… — Что-то подсказало герру Сиропу, что его маленький экскурс в историю не нашел благодарной аудитории. Он не без труда сфокусировал глаза на обшарпанном корпусе, возвышавшемся над ними. — Почему там нет света? — спросил он. — Неушели весь эки-паш еще в короте?

— Чего не знаю, того не знаю, — откликнулся караульный, чуть-чуть оттаяв. Он поднял свою винтовку и принялся прочищать зубы штыком. — Тут черт-те что творилось, begorra^[282]! Ваш шкипер, ну, маленький такой, с тряпкой на голове, с нашим генералом О’Тулом грызлись полдня. В конце концов генерал вышвырнул шкипера из рубки, тот приперся сюда и застукал наших ребят, когда они собрались унести ваше корабельное радио. Но, сэр, вы же понимаете, мы не можем позволить вам жить на борту и оставить там аппаратуру, чтобы вы связались с Нью-Винчестером и вызвали на наши головы проклятых королевских солдат! Так нет же! Этот грустный смуглый человечек ни за что не хотел проявить благоразумие. Он разозлился, развопился, созвал весь экипаж и увел его за собой. А теперь скажите мне, сэр, по совести, ну разве так можно?

Кнуд Аксель Сироп нахмурился, выудил из кармана трубку и набил ее, утрамбовав мозолистым пальцем табак. «Капитан Радхакришнан, — подумал инженер, — бесспорно, наикротчайший в мире человек; но порой на него находит. Он перегревается — да-да, вот именно, перегревается, как паровой котел, без всяких внешних признаков, а потом наступает критический момент — и пар. неудержимо вырывается наружу, и последствия сего ведомы только Господу, а также Богу».

— О-хо-хо! — вздохнул инженер. — Наверное, нато кому-то тресвому, вроте меня, поехать и посмотреть, чтопы они чево-нипуть не натворили.

Он сунул трубку под усы, пыхнул ею и вновь взобрался на велосипед. От космопорта отходили четыре дороги, одна из них вела к городу, — значит, остаются три. Какая же из них? Так, минуточку. Вряд ли экипаж просто побежал куда глаза глядят. У них определенно была какая-то цель. Что за цель? А что может заставить войска Лиги трилистника убраться отсюда? Саботаж их новой установки! А к гэгэ-генераторам астероида ведет вот эта дорога.

Герр Сироп, проворно нажимая на педали, устремился вперед. Пока он ехал через Коутсуолдские горы (высотой не больше 500 метров), сгустились сумерки, и тьму Шервудского леса освещала теперь лишь передняя фара велосипеда. Но вскоре лес кончился, впереди показались поля, укутанные голубым покрывалом тумана, достаточно, впрочем, прозрачного, чтобы различить коттеджи фермеров, и стога сена, и… и… Датчанин бешено нажал на педали.

Экипаж «Девчонки» стоял на дороге, размахивая самым невероятным ассортиментом гаечных ключей, кувалд и ломов, какой только доводилось видеть герру Сиропу. Между космолетчиками затесалось с полдюжины молодых грендельских крестьян, вооруженных вилами и косами. Вся банда смотрела, как капитан Радхакришнан увещевает пару йоменов, которые пропалывали мотыгами капустные грядки у дороги, а теперь стояли, опершись на свои орудия труда. Герр Сироп, пыхтя и отдуваясь, подъехал поближе и услышал голос одного из йоменов:

— Не, парень, дудки! Никуда я с вами не пойду.

— Но послушайте! — взвизгнул капитан Радхакришнан, подпрыгивая на месте, вращая в воздухе гаечным ключом и посверкивая стеклом монокля. Монокль выпал; капитан подхватил его и сунул обратно в глаз. — Неужели вы такие трусы? Ведь стоит нам вывести из строя их гэгэ, и гэлы тут же умотаются отсюда! Мы сделаем это за десять минут, как только снимем охрану!

— Вооруженную пулеметами, — сказал фермер.

— Ага, — кивнул его товарищ. — И кастетами. Они нас замочат.

— Но где ваш патриотизм? — возопил капитан Радхакришнан. — Вообразите себя тиграми! Напрягите мускулы, разогрейте кровь, спрячьте свои благодушные физиономии под маской свирепой ярости и так далее!

Тут герр Сироп наконец до них доехал.

— Вы с ума сошли? — сурово спросил он.

— Ах! — Капитан Радхакришнан обернулся к нему и просиял. — Вас-то нам и не хватало! Пошли, оставим этих презренных трусов! Вперед! _

— Но… — простонал герр Сироп.

Его помощник мистер Шаббиш ткнул в него щупальцем и подмигнул.

— Я соорудил молотовский коктейль, шеф! Не волнуйтесь, мы их сделаем.

В воздухе витал густой и какой-то знакомый запах. Герр Сироп потянул носом. Ну конечно! Ирландское виски. Космолетчики наверняка весь день пропьянствовали с портовыми караульными. То-то они так воинственно настроены!

— Мисс Крофт права, — пробормотал датчанин. — По крайней мере, в отношении виски. Оно опысвествляет печень.

Он зашагал рядом с галдящей командой Радхакришнана, ведя свой велосипед в поводу и пытаясь придумать, как остановить бунтовщиков.

Красноречие никогда не принадлежало к числу достоинств инженера. Может, позаимствовать какую-нибудь выразительную фразу из великих поэтов прошлого, чтобы привести этих чокнутых в чувство? Но на ум приходила почему-то только «Песнь смерти» Рагнара Лодброка, сплошь состоящая из строк типа «Где мечи со свистом рассекали шлемы» и явно не подходящая к случаю.

В сумерках сквозь купы деревьев проглянул фасад энергостанции. И вдруг воздух взвихрился, и над головами идущих скользнул маленький флаер. Он завис на мгновение, потом снизился и полоснул пулеметной очередью. Раздался безбожно громкий треск, трассирующие пули засверкали, словно метеориты.

— О Господи! — воскликнул капитан Радхакришнан.

— Стоять! загремел усиленный мегафоном голос. — Стоять и не двигаться! Сейчас мы с вами разберемся, omadhauns^[283] английские!

— Ик! — сказал мистер Шаббиш.

Герр Сироп поглядел по сторонам и убедился, что никто не ранен. Когда флаер сел и оттуда высыпало такое количество рослых кельтов, какое, по мнению инженера, не могло вместиться даже в звездолет, герр Сироп выключил переднюю велосипедную фару и бочком-бочком выбрался из внезапно притихшей мятежной толпы. Скорчившись за живой изгородью, он услышал, как оглушительно взревел один из кельтов:

— И что, интересно, вам здесь понадобилось? Генерал О’Тул запретил шляться вокруг энергостанции.

— Мы просто гуляли, — сказал присмиревший капитан Радхакришнан.

— Конечно, конечно. А кувалдами ловили свежий воздух, ясное дело!

Герр Сироп крадучись залез на велосипед и поехал той же дорогой назад. Слова гремели ему вслед:

— Пускай сам разбирается с этим базаром, ребята! А ну, бросай оружие! Круго-ом! Марш!

Датчанин прибавил скорость. Он никому и ничем не поможет, если будет прохлаждаться в грендельской каталажке, поедая тушеное мясо с овощами.

Хотя, подумал он угрюмо, пока что от него и на свободе не было особого толку.

Вокруг сгущалась ночь. Сквозь жидкую атмосферу ослепительно горели холодные звезды. Юпитер, удаленный всего на несколько миллионов километров, сиял так ярко, что грендельские деревья отбрасывали тень. Галилеевы спутники были видны невооруженным глазом. Быстрая зеленая луна, повисев над крутым близким горизонтом, скользнула к Арию — одному из соседних английских астероидов, — вращаясь вместе со своими товарками вокруг общего гравитационного центра по результирующей орбите. До Ныо-Винчестера, казалось, рукой подать. Если приглядеться повнимательнее, можно было различить между созвездиями и другие планетки. Гэльская республика была еще слишком далеко, чтобы увидеть ее без телескопа, но она непрерывно приближалась. Через два месяца сближение достигнет максимума и скопления окажутся в миллионе километров друг от друга.

Герр Сироп, немножко книжный червь по натуре, подумал не без иронии: интересно, что сказали бы о современной астрополитике Клаузевиц или Халфорд Маккиндер? Нерушимые соглашения хороша для стран, всегда остающихся на месте; но, если вы заключаете договор с государством, которое через год окажется по ту сторону Солнца, с этим волей-неволей приходится считаться. Альянсы порой зависят от лунных фаз, а некоторые союзы действительны только каждый второй август и…

И все это никоим образом не помогает решить проблему, грозящую обернуться пусть и недолгой, но кровавой межпланетной войной, в результате которой и «Меркурианская девчонка», и пивной погребок «Верхний Гейдельберг» обратятся в прах.

Вернувшись в космопорт, герр Сироп застал там кучу народу и ослепительное сияние прожекторов. Взад-вперед сновали, рыча, тягачи, груженные оборудованием, мешками с цементом и бригадами рабочих. Гэлы вкалывали круглые сутки, чтобы поскорее сдвинуть Грендель с орбиты. Инженер спешился, прошел мимо подозрительно зыркнувшего часового, подошел к трапу и стал карабкаться наверх.

Беспечно насвистывая какой-то мотивчик, он лез по лестнице к люку, стараясь убедить самого себя, что против него нет никаких улик. Он просто покатался для моциона, вот и все. Кто докажет обратное?

Звездолет был удручающе громадным и пустым. Ботинки датчанина застучали так гулко, что он подпрыгнул (чем только усугубил ситуацию) и нервно осмотрел темные углы. Не было никакого смысла оставаться на борту; в гостинице куда веселее, да и цены там сейчас несезонные. Но герр Сироп слишком долго был космолетчиком, чтобы оставить корабль без присмотра. Вытащив из грузового трюма ящик «Nashornbrau» — поскольку заказчик все равно отказался забирать товар, — инженер отволок его в свою личную каюту радом с машинным отделением.

Клаус уставился на него с койки злобным черным глазом.

— Goddag^[284], — сказал ворон.

— Goddag, — вздрогнув, ответил герр Сироп. Вежливое приветствие из уст Клауса было настолько непривычным, что казалось почти зловещим.

— Fanden hage dig!^[285] — завопила птица. — Chameau!^[286] Пошел на хрен, подонок! Vaya al Diablo!^[287]

— Ну, то-то! — с облегчением вздохнул герр Сироп. — Так пы срасу и скасал!

Он уселся на койку, сковырнул пробку и присосался к горлышку. Клаус прыгнул к нему и сунул клюв в карман пиджака в поисках соленых крендельков. Герр Сироп рассеянно погладил птицу.

Он думал о том, действительно ли Клаус — мутант. А что, очень даже возможно! На каждом судне жила какая-нибудь зверюшка — кошка, или попугай, или ящерица, или аглопендер, — в чью задачу входило расправляться с насекомыми и прочими мелкими тварями, испытывать на себе подозрительную атмосферу и составлять людям компанию. Клаус был представителем четвертого поколения воронов-космонавтов; в истории его предков чего только не было, в том числе и радиация, космическая и атомная. Конечно, земные вороны всегда обладали способностью к разговору, но словарь Клауса был фантастическим и к тому же непрерывно расширялся. И опять-таки, разве можно объяснить случайностью то, что из любого языка он выбирал для своего лексикона одну лишь площадную брань?

Н-да… Но есть вопросы и более неотложные. Например: как послать сообщение в Нью-Винчестер? Радиоаппаратуру из «Девчонки» выдернули с потрохами. Соорудить тайком передатчик из оставшихся деталей? Нет, О’Тул не такой дурак, он наверняка конфисковал все радиодетали, включая радар.

И все-таки, если пораскинуть мозгами… До Нью-Винчестера всего несколько тысяч километров. Искровой осциллятор, питающийся от судовой силовой установки, мог бы послать на такое расстояние SOS, даже если учесть, что сила ненаправленной передачи обратно пропорциональна квадрату расстояния. Собрать осциллятор нетрудно, в машинном отделении полно всякого барахла. Но на это потребуется время. А позволит ли О’Тул Кнуду Акселю Сиропу спокойно трудиться день за днем на арестованном судне? Нет, не позволит.

Ну конечно, если бы был какой-нибудь законный повод — тогда дело другое. В конце концов, такой повод можно и придумать, а под его прикрытием смастерить передатчик Маркони… Да только среди гэлов наверняка есть неплохие инженеры, и будет весьма странно, если один из них не наведается с инспекцией на «Девчонку». Такому проверяющему ведь не скажешь, что передатчик — это дрилспрейл для гипванглевского камита!

Герр Сироп откупорил еще одну бутылку и набил трубку свежим табаком. Гэлы, надо отдать им должное, ребята упорные: стоит показать им кончик нити, и они не отступят, пока не размотают весь клубок. Обмозговывая проблему передатчика битый час, если не два, герр Сироп пришел к выводу, что единственный шанс смастерить передатчик — это заняться каким-нибудь таким ремонтом, в который гэльские инженеры не станут совать свои носы. То есть нужен совершенно реальный предлог, чтобы…

Где-то около полуночи герр Сироп вышел из каюты и отправился в машинное отделение. Радостно напевая себе под нос, он открыл компенсатор внутреннего поля, доставивший экипажу столько неприятностей при посадке…

— Хм-хм-хм… посмотрим… все правильно, перегорел силовой контур, его очень просто заменить… Там-ти-там-ти-там.

Герр Сироп вставил контур с таким импедансом, чтобы разбалансировать всю цепь, закоротил еще два контура, обрызгал переменный конденсатор жидким пластиком, вырвал горсть проводов и спустил их в унитаз, а последние пару часов провел возле двух больших ректификационных труб, наполненных газом: вскрыл их, напустил туда табачного дыма и снова задраил. Покончив с делами, он вернулся к своей койке, разделся и взял с полки «Критику» Канта почитать перед сном.

— Карр, карр, карр! — проворчал Клаус. — Чистейший идиотизм, черт меня подери! Pokker!^[288] Pokker!

Глава 4

Утренние расспросы позволили датчанину установить, что офис военнокомандующего гэлов находится на реквизированном чердаке в центре города, над лавкой древностей мисс Теркелл. С опаской поглядывая на полку, уставленную злобного вида фарфоровыми псами, герр Сироп подошел к винтовой лестнице — такой узкой, что он еле втиснулся между перилами и стенкой, — и принялся карабкаться наверх. Едва он одолел полпути, как в живот ему уткнулся маленький кругленький человечек, сбегавший по ступеням вниз.

— Однако! — воскликнул человечек, возмущенно поправляя пенсне и поднимая упавший портфель. — Будьте любезны, сейчас же спуститесь вниз и уступите мне дорогу!

— А почему пы вам не уступить ее мне? — спросил герр Сироп, бывший не в духе.

— Мой дорогой товарищ, — сказал человечек, — право преимущественного прохода в аналогичной ситуации было совершенно однозначно доказано в деле «Гуч против Терпенхоу», заслушанном в суде присяжных в Холме в 2098 году, не говоря уже о…

Герр Сироп сдался и отступил.

— Выатвокат? — спросил он.

— Вы хотите сказать — поверенный? Да, я Твикхаммер из «Стоунфренд, Стоунфренд, Твикхаммер, Твикхаммер, Твикхаммер, Твикхаммер и Стоунфренд», Линкольнский Судебный Инн^[289]. Моя визитка, сэр. — Человечек задрал голову. — Послушайте, а вы, часом, не один из тех космолетчиков, что прибыли вчера?

— Ja. Я как рас хотел выяснить…

— Даже и не пытайтесь, сэр, даже и не пытайтесь. Звери — вот они кто, эти оккупанты, звери в зеленых мундирах. Когда я услыхал об аресте членов вашего экипажа, я сразу решил, что их негоже оставлять без официальной защиты, и отправился к этому типу — О’Тулу. «Отпустите их, сэр, — потребовал я, — отпустите сию же минуту под разумный залог, иначе я буду вынужден прислать вам повестку в суд за нарушение habeas corpus^[290]». — Мистер Твикхаммер побагровел. — И знаете, что мне ответил О’Тул? Что он мне посоветовал сделать с моей повесткой? Нет, вы не можете даже представить себе, что он сказал! Он сказал…

— Я могу представить, ja, — прервал ею герр Сироп.

Поскольку они опять очутились в пределах слышимости мисс Теркелл и фарфоровых псов, герр Сироп был избавлен от излишне откровенных подробностей.

— Боюсь, вашим друзьям придется сидеть в темнице до конца оккупации, — сказал мистер Твикхаммер. — Это произвол, сэр. Конечно, я персонально убедился в том, что условия содержания там довольно сносные, но все равно — не могу не сказать… — Он поклонился. — Добрый день, сэр!

Мисс Теркелл, жадно глядя на герра Сиропа из угла своего пустынного магазина, предложила:

— Если вам не нравятся эти собачки, сэр, у меня есть хорошенькие абажурчики с надписью «Грендельский сувенир».

— Нет, но- все равно спасипо са претлошение, — ответил герр Сироп и поспешил вверх по лесенке. Мысль о том, что мог бы сотворить боевой топор со всеми этими дрезденскими пастушками и Венерой с циферблатом на животе, заставила его с сожалением вспомнить о забытых обычаях далеких предков-берсерков.

Часовой, которому положено было стоять у дверей офиса, любовался, высунувшись в окно, молодыми грендельскими леди, проплывавшими по улице в свободных летних платьях, развеваемых свежим утренним ветерком. Герр Сироп, решив не отвлекать его, проскользнул через приемную и зашел в кабинет.

Генерал Бич-Устрашающий-Зловредных-Англов О’Тул взглянул на него, оторвавшись от кипы бумаг на столе. Лицо его окаменело. Наконец он буркнул:

— Явились, значит. И кто вас сюда звал?

— Ja, — согласился герр Сироп, усаживаясь в кресло.

— Если вы явились просить за своих дружков-буянов, не теряйте времени зря. Я не выпущу их, пока Лейиш не будет свободным.

— От Шаннона до моря?

— Говорит Шан ван Во! — автоматически проревел О’Тул следующую строку баллады. Спохватился, щелкнул челюстями, захлопнув их, как мышеловку, и вперил в гостя свирепый взор.

— Э-э… — Герр Сироп собрался с духом и пошел в атаку. — У нас на сутне неполатки. Внутренний компенсатор парахлит так, что летать невосмошно. Рас уш вы сатершали нас тут, вы толшны посволить нам саняться ремонтом.

— Ах должен? — прорычал О’Тул, грозно сверкая глазами.

— Ja, сокласно Лунной конвенции, люпое вышетшее ис строя сутно имеет право на ремонт. Вы ше не хотите, чтопы вас насывали варваром, нарушающим мештунаротные саконы?

Генерал О’Тул, прорычав нечто нечленораздельное, перешел в контрнаступление:

— Но ваш экипаж первым нарушил закон! Ваши друзья, которые обязаны были хранить нейтралитет, вели себя как мятежники. Я имею полное право не выпускать их, что бы ни стряслось с вашим судном, пока не кончится чрезвычайное положение.

Герр Сироп вздохнул. Ничего иного он и не ожидал.

— Но ко мне у вас, натеюсь, нет претенсий? — спросил он. — Я и плиско к месту мятеша вчера не потхотил. Поэтому вам притется расрешить мне саняться ремонтом, нет?

О’Тул выпятил костлявый подбородок.

— О том, что ремонт вообще необходим, мне известно только с ваших слов.

— Я снал, что вы так скашете, поэтому, преште чем итти к вам, попросил вашево иншенера осмотреть наш компенсатор и проверить ево. — Герр Сироп вытащил из кармана бланк ЭВЛИТ. — Он тал мне это.

О’Тул, сощурясь на зеленый листок, прочел:

Тому, кого это касается.

В общем, я самолично проверил компенсатор внутреннего поля звездолета «Меркурианская девчонка» и пропустил его через все тесты, какие только существуют на свете. Сим удостоверяю, что никогда в жизни не видал такой раздолбанной аппаратуры. Удостоверяю также, что, на мой взгляд, в компенсатор вселился дьявол и изгнать его не может никто, кроме отца Келли.

Шеймус О’Баньон,

инженер, полковник ЭВЛИТ

— Хм, — проворчал О’Тул. — Ну что ж, ладно.

— Натеюсь, вы понимаете, что мне неопхотимо потнять сутно и вывести ево на орпиту са претелы поля притяшения Крентеля? — спросил герр Сироп. — Тля точной калипровки аппарата мне нушно состояние невесомости.

— Да, конечно! — О’Тул выбросил вперед руку, ткнув обвиняющим перстом почти в самые усы датчанина. — Вы поднимете корабль и отправитесь прямиком к Ныо-Винчестеру!

Герр Сироп подавил в себе инстинктивное желание укусить.

— Вы веть мошете послать на сутно охрану, — сказал он. — Нескольких солтат, ничево не смыслящих в технике, а потому не очень нушных вам стесь.

— Хм, — сказал О’Тул. — Хм-хм-хм. — Он бросил на датчанина злобный взгляд. — Мне от вас одни сплошные неприятности, — пожаловался он, — и я нутром чую, что вы задумали еще какую-то каверау. Нет, я вам не позволю! Клянусь башмаками Бороиме Бриана^[291], здесь, на земле, останетесь вы!

Герр Сироп пожал плечами.

— Латно, — сказал он, — если вы хотите, чтопы вся Солнечная система уснала впослетствии, как вы наплевали на Лунную конвенцию и не посволили старику-космолетчику починить свое сутно, на что он имеет саконное право… Ja, наверное, Кэльской респуплике и впрямь все равно, что тумают о ее цивилисованности трукие страны.

— Черт бы тебя побрал с твоим занудством! — взвыл О’Тул. — Ну, погоди, голубчик! Ты хочешь космических законов — сейчас ты их получишь.

Его пальцы забарабанили по кнопкам селектора.

— Капитана Фланагана, срочно! Говорю тебе, дубина, соедини меня с Фланаганом, капитаном корабля «Dies IRA»^[292] Экспедиционных войск Лиги ирредентистов трилистника!

Обменявшись с капитаном оживленными репликами на гэльском, О’Тул выключил селектор и торжествующе посмотрел на герра Сиропа.

— Я проконсультировался по поводу космических законов, — прорычал он. — Это верно, что вы имеете право вывести судно на орбиту, если ему необходим ремонт. Но я имею право разместить на борту охрану для защиты своих законных интересов; а охрана имеет право отказаться подвергать свою жизнь опасности на судне, лишенном экипажа. Особенно после того как я на законном основании распоряжусь снять с корабля все спасательные шлюпки, а также радио и реактивные движки из скафандров вдобавок к судовому радио и радару, которые я уже изъял. Таким образом, по закону я не могу позволить вам подняться на орбиту с моими охранниками, если на судне не будет экипажа хотя бы в количестве трех человек. А весь ваш экипаж сидит в тюряге, где я имею полное право держать его вплоть до завершения военных действий. Ха-ха, мистер космический законник, и как вам это нравится?

Глава 5

Герр Сироп прислонил велосипед к стене «Верхнего Гейдельберга» и потопал вниз по лестнице. Сармишкиду фон Химмельшмидт, подтянув кожаные штаны, засеменил навстречу гостю.

— Gruss Got!^[293] — пропищал он. — И что мы сегодня будем пить?

— Цианистый калий со льтом, — угрюмо проговорил инженер, опускаясь на скамью. — Расве что вы смошете найти мне пару космолетчиков.

— Зачем? — осведомился бармен, подсаживаясь к датчанину с двумя кружками пива.

Герр Сироп объяснил. Поскольку он все равно должен был кому-то довериться, инженер решил, что Сармишкиду не проболтается, и поведал ему о своем намерении построить искровой передатчик и послать сигнал королю Чарльзу.

— Ach! — присвистнул бармен. — So! Значит, вы пытаетесь как-то исправить ситуацию, угрожающую моему бизнесу. — Ив приливе чувств воскликнул: — Да хранит вас Господь, герр Сироп! Вы такой герой, что я с вас даже денег не возьму за эту кружку пива!

— Спасипо, — буркнул датчанин. — А теперь скашите, кте мне найти твух потхотящих человек.

— Хм-м-м. Этот вопрос не так легко поддается логическому анализу. — Сармишкиду потер свободным щупальцем нос. — Совершенно очевидно, что проблему необходимо аксиоматизировать. Итак, imprimis^[294], на Гренделе нет в данный момент квалифицированных английских космолетчиков. Никакого агентства межастероидных космолиний на Гренделе тоже нет. Secundus^[295], хотя среди населения астероида не наблюдается активных коллаборационистских элементов, характер его, то есть населения, распределения по н-дименсионной психоматематической пространственной фазе предполагает определенные трудности в поиске подходящих человеческих особей. Жители Гренделя в большинстве своем фермеры, механики und so weiter^[296], довольно смелые, но не имеющие достаточно воображения, чтобы поверить в возможность успеха вашего плана; другая часть населения, занимающаяся обслуживанием туристов, всей своей жизнью плохо подготовлена к участию в рискованных предприятиях. А те немногие, кто обладает и смелостью, и воображением, несдержанны в речах и как пить дать проболтаются…

— Ja, ja, ja, — сказал герр Сироп. — И все-таки на этом астероите несколько тысяч человек. Срети них не мошет не найтись хотя пы твух, котовых и спосопных… э-э-э… сраситься са свопоту.

— Я готова! — раздался чистый юный голос у двери, и Эмили Крофт, увенчанная виноградными листьями, легкой поступью спустилась по ступенькам.

Герр Сироп вздрогнул.

— Что вы стесь телаете? — спросил он.

— Я увидела ваш велосипед, — сказала девушка, — и вы вчера показались мне таким близким по духу, что я захотела… — Она замялась, глядя вниз на свои аккуратные ножки, обутые в сандалии, и покусывая пикантно изогнутую губку. — Я хочу сказать, несмотря на то что вы едите пумперникели с этим ужасным лимбургским сыром, вместо здоровой пищи вроде чернослива и других натуральных продуктов, вы проявили такой живой интерес к классическим танцам, что я подумала…

Светлые глаза герра Сиропа изучили сверху донизу весь ансамбль изящных изгибов и выпуклостей, пусть даже недостаточно объемный на его вкус, но, несомненно, один из самых привлекательных на многие миллионы километров пространства, и датчанин ласково ответил:

— Ja. Мне это очень интересно, и я натеюсь, что вы покашете мне кое-что еще… э-э… — Он покраснел. Эмили тоже покраснела. — Я имею в виту, мисс Крофт, мне ретко прихотилось витеть такое… В ошцем, описательно, но только попосше. А сейчас, пошалуйста, оставьте нас. Мне нушно посекретничать с херром фон Химмельшмиттом.

По телу Эмили пробежала дрожь.

— Я слышала, о чем вы говорили, — прошептала она, широко распахнув глаза.

— Насчет освопоштения Крентеля? — с надеждой спросил герр Сироп.

Его надежда тут же исполнилась.

— Да! — сказала она, задрожав опять. — Вы и правда считаете, что это возможно?

Герр Сироп шумно выдохнул в усы.

— Ja, я тумаю, у нас есть шанс. — Он потер о штанину ногти на правой руке, критически оглядел их и, не удовлетворившись полировкой, потер еще раз. — У меня есть свой ме-тот, — добавил он с загадочным видом.

— Но это же чудесно! — пропела Эмили, танцующей походкой подбежав к нему и схватив его за руку. — Что я могу для вас сделать? — выдохнула она прямо ему в ухо.

— Что? Вы? Нет, вам нушно просто потоштать, пока мы…

— О нет! Ну в самом деле! Я хочу сказать, мистер Сироп, я знаю все-все про шпионов, и про революции, и про межпланетные заговоры и прочие штучки. Я, кстати, нашла техническую ошибку в «Невесте паука» и написала о ней автору, а он прислал мне в ответ замечательное письмо, в котором признал мою правоту, — он, как выяснилось, не читал той книги, что я цитировала. Понимаете, там был один старик и молодой парень, и вот этот старик изобрел смертоносный луч и…

— Послушайте, — сказал герр Сироп, — нам не нушны никакие смертоносные лучи. Нам нушно просто стелать кое-что втайне от парней с трилистниками. А теперь пеките томой и потоштите, пока все кончится.

Лицо у Эмили затуманилось. Она тихонько всхлипнула.

— Вы мне не доверяете, — обвинила она датчанина.

— Но я этово не коворил, я скасал только…

— Вы такой же, как и все остальные. — Она склонила золотистую головку и потерла кулачком глаза. — Все вы! Вы все считаете меня чокнутой, вы верите этим жутким сплетням о личной жизни мисс Дункан, вы все хотите обезызвествить мою печень, а когда доходит до серьезного дела, вы просто прогоняете меня, как будто я какой-то безмозглый попугай, совершеннейший попка-дурак и…

— Я не коворил, что вы совершеннейший попка! — вскричал герр Сироп. Потом умолк и задумался. — Хотя, — пробормотал он немного погодя, — она у вас тействительно…

— …и смеетесь за моей спиной и… и… И-и-ы-ы-ы! — Эмили подавила рыдания, подняла голову и повернулась к лестнице. — Не беспокойтесь, — сказала она безутешно. — Я уйду. Я знаю, что мешаю вам. Я хочу сказать: извините, я не хотела.

— Но… Pokker, мисс Крофт, я ше только…

— Минуточку! — пискнул Сармишкиду. — Пожалуйста! Погодите один кратчайший отрезок времени, пожалуйста. У меня есть идея.

— Да? — Эмили, сделав пируэт, улыбнулась, словно солнышко во время дождя.

— Я думаю, — сказал Сармишкиду, — мы должны довериться молодой леди. Возможно, ее осмотрительность и небезгранична, но патриотизм заставит ее быть осторожной. И хотя за время моего присутствия на Гренделе мисс Крофт не поощряла ухаживаний местных молодых людей, у нее, без сомнения, гораздо более широкий круг знакомых, нежели у нас с вами, двоих чужеземцев. Так что она сможет порекомендовать нам подходящие кандидатуры. Ну, разве не гениальная идея?

— Клянусь Иутой, ja! — воскликнул герр Сироп. — Исвините меня, мисс Крофт. Вы и впрямь мошете нам помочь. Сатитесь, пошалуйста, с юта и выпейте чистейшей ротниковой воты.

Эмили восторженно слушала, пока он излагал свой план. А затем вскочила, прыгнула к герру Сиропу на колени и горячо его обняла.

— Эй! — сказал он, хватая выпавшую изо рта трубку, осыпавшую тлеющими угольками его пиджак. — Эй! Это, конечно, очень приятно, но…

— У вас есть команда, старенький вы дурачок! — сказала ему Эмили. — Это я.

— Вы?

— И герр фон Химмельшмидт, разумеется. — Девушка улыбнулась марсианину.

— Я-а-а? — в ужасе пискнул Сармишкиду.

Эмили снова вскочила на ноги.

— Ну конечно! — защебетала она. — Конечно! Неужели вы не понимаете? Вы все равно не найдете здесь настоящих космолетчиков. Я хочу сказать, автомеханик или шеф-повар вряд ли помогут вам смастерить передатчик, так зачем же разглашать наш секрет? Мы с мистером Сармишкиду сможем подать вам гаечный или вилочный ключ, или абак, или как там называется этот длинный вычислительный инструмент, не хуже мистера Гроггинса из кондитерской лавки, а если мы захотим посекретничать, то сможем поговорить друг с другом по-гречески. И я прекрасно умею заваривать чай, даже мама это признает, хотя сама я чай не пью, потому что он плохо действует на почки или что-то еще, но я возьму с собой сушеные абрикосы, бананы и яблоки, и только представьте себе, как разозлится этот ужасный майор Макконнелл, когда узнает, как мы его провели! Быть может, тогда он поймет наконец, что для мозгов крайне вредны виски с беконом, и откажется от них и начнет упражняться в классических танцах, потому что на самом-то деле он жутко пластичный, понимаете…

— О-о-о! — сказал Сармишкиду. — Нет, погодите, погодите, ach, погодите минуточку! Мы с вами не космолетчики, и О’Тул не примет нас в качестве экипажа!

— Я тумал оп этом, — сказал герр Сироп. — И сверился со свотом саконов. В чресвычайных опстоятельствах — типа наших — высший по сванию офицер, оставшийся на сутне — то есть я, — мошет веять сепе в помощь неквалифицированный персонал и присвоить ему статус космолетчиков, тействительный то конца чресвычайки. О’Тулу притется липо посволить мне потнять сутно с вами, липо выпустить твух моих товарищей.

— Значит, вы возьмете нас с собой? — радостно вскрикнула Эмили.

Герр Сироп пожал плечами. По крайней мере, на такой экипаж хотя бы приятно посмотреть.

— Конечно, — сказал он. — Топро пошаловать!

Глаза у Сармишкиду забегали по сторонам.

— Я лучше останусь здесь. Мне нужно присматривать за моим бизнесом.

— Вздор! — заявила Эмили. — Если я туда пойду, нам не обойтись без марсианина-сопровождающего — не потому, что я не доверяю мистеру Сиропу, нет, он действительно чудесный старый джентльмен… Ох, извините, мистер Сироп, я не хотела вас обидеть… Я хочу сказать, мне придется идти на корабль, не спрашивая разрешения у папочки, он все равно не разрешит, но зачем же огорчать его еще больше, ведь даже если я освобожу Грендель, то испорчу себе репутацию! Я хочу сказать, вы же знаете, он викарий, ему и так нелегко было смириться с моей дунканистской верой, когда я вернулась из Уилберфорса, из школы мисс Каррутерс для избранных молодых леди, хотя про дунканизм я услыхала не в школе, а на лекции в городском зале, который посещала, и… И ваш пивной бизнес, мистер Сармишкиду, не будет стоить и ломаного гроша, если мы не выпроводим отсюда гэлов до начала туристского сезона, так что будьте умничкой и пойдемте с нами, пожалуйста, иначе я попрошу всех своих знакомых молодых людей никогда больше не приходить к вам в погребок.

Сармишкиду застонал.

Глава 6

Герр Сироп остановил велосипед, и герр фон Химмельшмидт расслабил щупальца, обвивавшиеся вокруг багажника. Маленькое яркое солнце сияло сквозь маленькие яркие облака над космопортом Гренделя, дул теплый ветерок, и даже старая «Девчонка» выглядела не такой унылой, как обычно. Неподалеку разворачивался грузовик, увозя очередную порцию гэльских солдат на работу с гэгэ-генератором, и как бы ни хотелось кое-кому выпроводить их отсюда поскорее, невозможно было не признать, что их молодые голоса звучали на диво хорошо.

— Ochone!^{href="#n_297" title="">[297]} — пели они. — Ochone! В Ольстере плач и стон. Ochone! Ochone! Рыдают лорды и леди. Прощайтесь с героем, второго такого не будет уже никогда! Эй, Пэдди, взгляни на ту colleen: где рыцарь ее, где любимый храбрец? Он сражен! Увы мне! Ochone!

Караульный у причала преградил винтовкой дорогу герру Сиропу.

— Стой! — сказал он.

— Что? — не понял инженер.

— Стрелять буду! — объяснил караульный.

— Что это сначит? — возмутился герр Сироп. — Я имею право пройти на сутно! У меня есть письменное расрешение вашево кенерала, черт попери! Он посволил мне потнять сутно в космос!

— Все может быть, — сказал часовой, поднимая винтовку, — а только у меня свой приказ. Мне велено не доверять вам и не пускать на борт, пока не прибудет вся ваша команда и представитель Лиги трилистника.

— Ну, если все тело только в этом, — с облегчением вздохнул герр Сироп, — то вот итет мисс Крофт, а рятом с ней какой-то кэл.

Провожаемая стихающим шквалом восторженных свистов, Эмили с негодующим видом торопливо шагала по бетону. В руках у нее была внушительная корзинка для пикника, которую старался вырвать из девичьих ручек зеленоформенный эскортирующий. Эмили не давала корзинку, топала ножкой и пыталась оторваться от эскорта. К сожалению, он был такой огромный, что поспевал за ней, почти бегущей, шествуя неторопливым, прогулочным, шагом.

Сармишкиду прищурился.

— Чтоб мне провалиться в искривленное риманово пространство, — сказал он наконец, — если это не майор Макконнелл!

Сердце у герра Сиропа с глухим стуком упало вниз.

— Всем привет! — загудел молодой великан. — И примите мои поздравления, сэр: вы выбрали прелестнейшую команду, когда-либо поднимавшуюся в небо! Хотя, правду говоря, она могла бы быть чуточку подружелюбнее. Но когда мы окажемся среди звезд, кто знает, как все обернется?

— Вы ше не хотите скасать, что путете нашей охраной? — полузадушенно прохрипел герр Сироп.

— Да, хочу. А что, разве я не похож на охранника? — просиял Рори Макконнелл, похлопав по автоматическому пистолету в кобуре на поясе, по автомату, висящему на груди, и по винтовке, пристегнутой к пятидесятикилограммовому походному вещмешку.

— Но вы веть нушны стесь, внису!

— Не так уж и нужен. Работа организована, все идет по расписанию. — Макконнелл подмигнул. — И, клянусь честью, когда я услыхал, какую команду вы себе подобрали, я сразу понял, где мое место. Вот уже пять лет, если не больше, моя старушка-мама в Кар-Дубе умоляет меня жениться, дабы усладить ее старость внучатами. Так что я просто выполняю свой сыновний долг. — Он доверительно ткнул герра Сиропа пальцем.

Когда инженера подняли, отряхнули от пыли и принесли извинения, он возразил:

— Но ваш шеф, О’Тул — он снает, что вы стесь? По-моему, он не отоприт ваше решение.

— О’Тул немного фанатик, — признал Макконнелл. — Но он дал мне это назначение, когда я попросил. Как вы понимаете, сэр, у него неспокойно на сердце при мысли о том, что вы выйдете на орбиту и сможете помешать его планам. Поэтому чем быстрее вы закончите ремонт и вернетесь на Грендель, тем лучше для него. И пусть по специальности я больше пилот и штурман, чем инженер, но в космосе вся команда должна быть хотя бы отчасти взаимозаменяемой, так что я смогу оказать вам вполне квалифицированную помощь. У меня достаточно опыта работы с гэгэ, чтобы в точности понять, что вы делаете.

— Гак! — сказал Сармишкиду.

— Что? — спросил Макконнелл.

— Я сказал «гак», — с достоинством ответил Сармишкиду, — и именно это я и хотел сказать.

— Все на борт! — гаркнул гэл и взлетел по трапу, перескакивая через две ступеньки.

Эмили обернулась.

— Я ничего не могла поделать, — прошептала она, побледнев. — Он был тверд как скала. Я хочу сказать, я даже побила его кулаками по груди изо всех сил, но он только усмехнулся, вы ведь не можете не признать, что он силен, как Геракл, и если бы только он согласился поучиться классическим танцам, чтобы исправить свою походку, то стал бы почти совершенством. — Она зарделась. — Я имею в виду в физическом смысле, разумеется. Но что я хотела спросить: мы ведь не сдадимся, правда?

Нет, — мрачно сказал герр Сироп. — Мы толшны попытаться. Втрук та потвернется какой-нипуть шанс. Пошли.

Он взял свой велосипед за раму и потащил его на судно. Ни один датчанин не чувствует себя собою без велосипеда, хотя это неправда, что все они спят со своими машинами. Не все — процентов десять, не больше.

Герр Сироп собирался сам вывести «Девчонку» на орбиту, ибо управлять звездолетом ему было не впервой. Но Макконнелл проделал это столь виртуозно, что даже переход из гэгэ-поля к свободному падению прошел совершенно гладко. Когда судно легло на орбиту, герр Сироп на скорую руку приладил к двигателю реверсивный механизм, чтобы создать внутри корабля силу тяжести. По инструкции это было не положено, поскольку парализовало двигатель, и, конечно же, саморегулироваться, как настоящий компенсатор, такое временное приспособление не могло. Но район был очищен от метеоритов, так что никакая опасность извне кораблю не угрожала; к тому же, хотя ни космолетчики, ни уроженцы астероидов ничего не имеют против невесомости per se^[298], сила тяжести облегчает работу. Кто не трудился в условиях свободного падения, отряхивая куски расплавленного припоя со своей физиономии и глядя, как выпущенная из рук отвертка весело уплывает куда ей вздумается, тот не познал до конца всей извращенности материи.

— Мы выключим тяку, кокта сахотим проверить компенсатор, — сказал герр Сироп.

Рори Макконнелл оглядел захламленное машинное отделение и прилегающую к нему мастерскую.

— Завидую я вам, — сказал он с искренней печалью. — Мое настоящее место на звездолете, а не в строю с барабанами и винтовками.

— Э-э… ja. — Герр Сироп пребывал в нерешительности. — Снаете, я не вишу смысла вам тут утруштаться. Вы мошете оставить меня и… хм… ja… — Его вдруг осенило: — И пойти поковорить с мисс Крофт!

— О, я с ней поговорю, обязательно, — усмехнулся Макконнелл. — Но я не собираюсь бить баклуши, пока вы будете трудиться в поте лица. Нет, я тоже попотею вместе с вами над этим компенсатором, папаша. — Он приподнял рыжую бровь и многозначительно сверкнул синим глазом. — Не хочу обижать вас беспочвенными обвинениями, но я не удивлюсь, если, предоставленный самому себе, вы вообще не будете заниматься ремонтом. Кое-кто может даже заподозрить — не дай Бог! — что вы вместо этого займетесь сборкой радиопередатчика, чтобы послать сигнал его проклятому величеству. Но мы заткнем сплетникам рот: мы запрем все электродетали в шкафу, и я сам буду здесь работать и спать. Да? — Он дружески хлопнул герра Сиропа по спине.

— Gott in Himmel! — возопил Сармишкиду из коридора. — Что у вас там взорвалось?

На «Девчонке» установили условную смену дня и ночи. После ужина, приготовленного ею собственноручно, Эмили Крофт поднялась на капитанский мостик, пока Сармишкиду мыл тарелки, одновременно протирая на камбузе пол. Девушка подошла к иллюминатору и застыла, глядя в космос. Испытывая на себе всего лишь слабенькую естественную силу притяжения астероида, звездолет вращался по более чем 100-часовой орбите. На таком расстоянии астероид выглядел симпатичной полусферой, хотя и не очень правильной. На темной половине планетки то и дело вспыхивали огоньки в коттеджах и деревушках, глянцево поблескивало озеро Альфреда Великого. Город, с его игрушечной церковкой, еле различимой невооруженным глазом, с его красными крышами, слившимися в одно пятно, лежал безмятежно чуть западнее линии захода солнца. Время чаепития, подумала сентиментально Эмили. Булочки и мармелад у камина, папа с мамой, скрывающие свое беспокойство за непокорную дочь. А на дневной половине — просторные поля и леса под лентами бегущих облаков, яркая зелень болот, Коутсуолд и шелестящий внизу Шервудский лес. Грендель медленно вращался в хрустальной черноте, усыпанной звездами, такими бессчетными и льдисто-прекрасными, что на глаза у Эмили навернулись слезы.

Когда вид в иллюминаторе замутился и поплыл, девушка закусила губку. Плакать — это не по-британски. И даже не по-дункански. И тут она обнаружила, что слезы выступили из-за дыма, клубящегося над трубкой герра Сиропа.

Инженер, проскользнув в дверь, закрыл ее за собой и прошипел:

— Тс-с!

— Сами вы тс-с! — огрызнулась Эмили. И добавила с раскаянием: — Ах, извините. Дурное настроение. Не знаю, что и думать.

— Ja. Я и сам не в тухе.

— Может, это из-за воды? Она ведь хранится в цистернах, да? Я хочу сказать, она ведь не бьет, пузырясь, из какого-нибудь замшелого источника, правда?

— Правта.

— Я так и думала. Наверное, это все из-за воды. Я хочу сказать: почему все так перемешалось в душе — вроде и грустно и в то же время не грустно совсем? Вы понимаете, что я хочу сказать? Боюсь, я сама не понимаю.

— Мисс Крофт! — заявил герр Сироп. — У нас неприятности.

— О! Вы хотите сказать — из-за Ро… из-за майора МакКоннелла?

— Ja. Он происвел тщательную инвентарисацию. Стащил все инструменты и электротетали в шкаф и тершит ключи при сепе. Как мы теперь смастерим перетатчик?

— О, чтоб он провалился, этот майор Макконнелл! — воскликнула Эмили. — Я хочу сказать, чтоб он провалился на самом деле!

— Вы — моя послетняя натешта, — сказал герр Сироп. — Все теперь сависит от вас.

— О! — Эмили просияла. — Но это же замечательно! Я хочу сказать, я боялась, что мне здесь будет скучно, что мне придется просто сидеть и ждать, пока вы… И простите меня, но ваш корабль не очень эстетичен; я хочу сказать, здесь все выкрашено белой краской и кругом сплошные часы, и циферблаты, и еще эти штуковины, как бишь их?.. И я не нашла ни одной нормальной книги, только какие-то фолианты типа «Юпитерианской межзвездной лоции с эфемеридами» и еще журнал «Картинки для мужчин», где леди изображены совсем не в классических позах, то есть… — Она смутилась. — О чем это я? Ах да, вы хотели, чтобы я… Но это же колоссально! Просто здорово! — Она запрыгала от радости, туника ее вспорхнула, словно бабочка, а венок съехал набок. Потом она схватила герра Сиропа за руки. — Что я могу сделать? Вы хотите перевести какое-нибудь секретное сообщение на греческий?

— Нет, — сказал инженер. — Не сейчас. Э-э-э… — Он уставился в пол, залившись краской и ковыряя ковер квадратным носком ботинка. — Витите ли, мисс Крофт, если пы вам уталось как-то отвлечь Макконнелла от рапоты нат компенсатором… санять ево мысли чем-то труким, чтопы он не крутился все время в мастерской… Токта я потопрал пы ключи, стащил ис шкафа неопхотимые тетали и привел в исполнение наш план. Но тля этово нушно исолировать Макконнелла — переключить ево внимание на что-нипуть трукое.

— Понятно, — сказала Эмили, тронув пальчиком щеку. — Дайте подумать. Чем бы его заинтересовать? Он любит поговорить про звездолеты — мечтает стать межзвездным разведчиком, когда все это кончится, и, знаете, он говорит об этом с таким искренним воодушевлением, ну прямо как ребенок, меня так и тянет взъерошить ему волосы… — Она осеклась. — Нет. Не пойдет. Я хочу сказать, единственный, кто может поговорить с ним о звездолетах, это вы сами.

— Поюсь, я не совсем в ево вкусе, — многозначительно промолвил герр Сироп.

— Я хочу сказать, вы не сможете отвлекать его, потому что именно вам нужно будет работать у него за спиной, — продолжала Эмили. — Дайте подумать. Что же еще? А, вспомнила! Как-то майор Макконнелл обмолвился, что любит покер. Это такая карточная игра. А мистер Сармишкиду увлекается пермутациями. Так что, вероятно, они смогли бы…

— Поюсь, что Сармишкиту тоше не совсем в ево вкусе. — Герр Сироп нахмурился. — Кстати, тля молотой лети, такой сертитой на этово сумасшетшево кэла, вы слишком хорошо осветомлены о его пристрастиях.

Лицо у Эмили вспыхнуло.

— Только не вздумайте назвать меня коллаборационист-кой! — крикнула она. — Когда захватчики высадились на Гренделе, я надела фригийский колпак и пошла по улицам с флагом, призывая грендельских мужчин примкнуть ко мне и вышвырнуть оккупантов вон. Но никто не откликнулся. Они сказали, что у них нет никакого оружия, кроме дробовиков. Как будто это имеет хоть какое-нибудь значение!

— Это имеет сначение, — примиряюще проговорил герр Сироп.

— Что же до общения с майором Макконнеллом — а что я могла поделать? Я хочу сказать, О’Тул назначил его офицером по связи с нами, грендельцами, потому что даже О’Тул вынужден был признать, что у Рори море обаяния, и, естественно, Рори многое приходилось обсуждать с моим отцом, одним из наиболее авторитетных граждан Гренделя, он же у меня викарий, вы знаете. А когда майор приходил к нам в дом, он был гостем, хоть и врагом, а никто из Крофтов не позволяет себе быть невежливым с гостем с тех пор, как сэр Хардман Крофт указал на дверь пуританскому констеблю в 1657 году. Я хочу сказать — это просто не принято. Конечно же, мне пришлось быть с ним любезной. И у него действительно очень приятный мелодичный голос, а любой дунканист высоко ценит музыкальность, но это еще не значит, что я коллаборационистка, потому что я возглавила бы атаку на их звездолет в любую минуту, если бы хоть кто-нибудь согласился мне помочь. А если я не хочу, чтобы кто-то из гэлов пострадал, так просто оттого, что думаю об их ни в чем не повинных родителях и… и возлюбленных, и вообще!

— О! — сказал герр Сироп.

Трубка у него потухла. Он усердно принялся раскуривать ее заново.

— Ну что ш, мисс, — сказал он, — в таком случае вы помошете нам и постараетесь отвлечь мысли майора от ремонта, верно? Это ваш патриотический толк. Просто-поощрите-ево-не-мношко-потому-что-он-в-вас-влюплен, о’кей? Спокойной ночи. — И, скрывая свое свекольное лицо за клубами дыма, герр Сироп удалился.

Эмили смотрела ему вслед.

— Боже праведный! — прошептала она. — Я хочу сказать — в самом деле?

Глаза ее вновь обратились к Гренделю и звездам.

— Нет, не может быть, — решила она. — Это обыкновенная лесть. Макрос логос^[299], если точнее.

Никто не ответил ей, но через минуту в коридоре загремели шаги и проникновенный бас осведомился:

— Эмили, вы здесь?

— О Боже! — воскликнула девушка, оглядываясь в поисках зеркала. Удовольствовавшись, за неимением оного, полированной хромированной поверхностью, Эмили поправила венок и золотистые волосы под ним. Она не позволит чужестранцу увидеть английскую леди растрепанной, и, честно говоря, она пожалела об отсутствии на корабле губной помады, интуитивно чувствуя, что воздержание от косметики вовсе не присуще истинным последователям дунканизма.

Рори Макконнелл появился в дверях, упершись плечами в дверные косяки и пригнув голову под притолокой.

— Ах, macushla^[300], наконец-то я вас нашел, — сказал он. — Поговорите немножко с усталым человеком, чтобы я смог уснуть, а? Я два часа копался в этой дьявольской машине, ничего не понял, ничего не сделал и теперь нуждаюсь в утешении.

Эмили обнаружила, что дышит так тяжко, будто пробежала длинную дистанцию. «Прекрати! — выбранила она себя. — Это все гипервентиляция. Неудивительно, что чувствуешь такую слабость и головокружение».

Гэл склонился над ней. В кои-то веки он не усмехался — он улыбался, и было просто нечестно, что у варвара может быть такая нежная улыбка.

— Я и не думал, — пробормотал он, — что биение жилки на чьей-то шейке может быть таким обворожительным.

— Сегодня хорошая погода, не правда ли? — сказала Эмили, поскольку ничего другого ей в голову не пришло.

— Погода в космосе всегда хорошая, разве что чуточку монотонная, по-моему, — усмехнулся Макконнелл. Он обошел вокруг пилотского кресла и встал рядом с девушкой. Рыжие волоски тыльной стороны ладони майора щекотнули голое бедро Эмили; она сглотнула и уцепилась за кресло, чтобы не упасть.

В конце концов, ее долг — отвлечь его. Она была уверена, что даже Айседора Дункан, чистая и безгрешная, ее бы не осудила.

Макконнелл протянул длинную руку и выключил на мостике свет, так что они остались стоять в мягком мерцании Гренделя, посреди миллиона звезд.

— Этого достаточно, чтобы заставить человека поверить в судьбу, — сказал майор.

— Да? — спросила Эмили. Голос у нее дрогнул, и она снова выругала себя. — Я хочу сказать — чего достаточно?

— Пересечь космическое пространство — и найти на другом конце света мечту своей жизни, то есть вас. Ибо, признаюсь вам — и только вам одной, — мне на самом деле совершенно все равно, кому принадлежит этот дурацкий Лейиш. Я пошел за О’Тулом потому, что Макконнеллы никогда не уклонялись от рискованных авантюр… Arrah!^[301] Как же это вам удается вытягивать из меня правду, в которой я не смел признаться даже самому себе? О, я, конечно, горжусь возможностью послужить своей стране, но я не думаю, будто захват Лейиша — такое великое и святое деяние, каким его пытается представить О’Тул. В общем, я присоединился к нему скорее импульсивно, чем осознанно, дорогая, и тем не менее нашел свою судьбу. Потому что судьба моя — это вы, моя несравненная прелесть!

Сердце у Эмили забилось как бешеное. Она крепко прижала руки к груди, потому что одна из них так и норовила скользнуть в широкую ладонь майора.

— О! — шепнула девушка пересохшими губами. — Я хочу сказать — вы серьезно?

— Да. И мне жаль, что наше появление на Гренделе расстроило вас. Но я надеюсь, мы сумеем это исправить. Ведь у нас впереди пятьдесят, а то и шестьдесят лет совместной жизни!

— Э-э…да, — сказала Эмили.

— Что?! — взревел Макконнелл. Резко повернувшись, он обхватил девушку за талию и диким взором уставился в ее глаза. — Мне послышалось, или вы сказали «да»?

— Я… я… я… Нет, пожалуйста, выслушайте меня! — простонала Эмили, упираясь ему в грудь кулачками. — Отпустите!

Я хочу сказать… я только хотела сказать, если Лейиш вам действительно безразличен и если вы действительно думаете, что ради него не стоит воевать… — Она глубоко вздохнула и попыталась улыбнуться. Самое время его отвлечь, как велел мистер Сироп. — И если вам действительно хочется сделать мне приятное, Р-р-ро… майор Макконнелл, помогите нам прямо сейчас! Позвольте нам сделать этот искровой оскуллятор, или как он там называется, чтобы позвать на помощь Нью-Вин-честер, и все будет прекрасно, и… я хочу сказать…

Руки его упали вдоль тела, рот сжался в прямую линию. Майор отвернулся от девушки, облокотился на пульт управления и уставился на созвездия.

— Нет, — сказал он. — Я присягал на верность войскам Лиги трилистника. Если я предам своих товарищей, гореть мне в геенне огненной всю жизнь как презренному изменнику. Я никогда себе такого не прощу.

Эмили облизала губы. «Должен быть какой-то способ отвлечь его, — лихорадочно подумала она. — Прекрасная леди-агент из «Сына паука» заманила сэра Фредерика Бантона в свою спальню, дав возможность Осьминогу стащить секретные Документы из кабинета врага…» Эмили стояла оцепенев, не в силах решиться, пока в голове не всплыли воспоминания о картинах случайного атомного взрыва на Каллисто и его последствиях. А ведь такое могут сотворить сознательно, в том числе и с малыми детьми, если начнется война.

Девушка тихонько подошла сзади к Макконнеллу, прильнула щекой к его спине и обняла руками за пояс.

— О Рори! — сказала она.

— Что? — Он опять повернулся — так стремительно, что Эмили, не успев отцепиться, крутанулась вместе с ним. — Где вы? — заорал майор.

— Здесь, — сказала девушка, появляясь у него из-за спины.

Она оперлась на его руку — ей еще не доводилось встречать таких мужчин, способных принять на одну руку весь ее вес и даже не шелохнуться, — и заглянула ему в глаза.

— О Рори! — попробовала она еще раз.

— Что вы хотите этим сказать? — К ее разочарованию, он не сжал ее в объятиях, а напряженно застыл, не отрывая от нее взгляда.

— Рори! — повторила она. Затем, почувствовав, что монолог ее как-то уж слишком немногословен, торопливо выпалила: — Давайте просто забудем обо всех этих ужасных вещах. Я хочу сказать, давайте просто останемся здесь, и я вам расскажу про дунканизм и… я хочу сказать, не ходите обратно в мастерскую, пожалуйста!

— Значит, вы будете удерживать меня здесь, пока старый Сироп не сварганит передатчик? — отрывисто спросил он. — И что вы предложите мне, кроме разговора?

— Все что угодно! — сказала Эмили, машинально повторив ответ прекрасной леди-агента сэру Фредерику, поскольку в собственном ее мозгу был сплошной сумбур.

— Все что угодно, вот как?

Его рука внезапно выскользнула из-под Эмили, и девушка упала на пол как подкошенная. Зеленый мундир вздымался над ней, уходя все выше, и выше, и выше, и голос был подобен пушечному выстрелу:

— Вот, значит, какую игру вы затеяли? Вы, значит, полагаете, что я продам честь Макконнеллов за… за… Да знал бы я, кто вы на самом деле, я бы на вас второй раз и не взглянул при третьей встрече! Подумать только: и я хотел, чтобы вы стали матерью моих сыновей!

— Нет! — крикнула Эмили, садясь. Ее собственный голос показался ей чужим и далеким, словно он доносился с какой-то звезды. — Нет, Рори, когда я сказала «все что угодно», я не имела в виду все что угодно! Я просто…

— Это неважно! — прорычал он и ушел с мостика. Дверь с треском захлопнулась за ним.

Глава 7

Кнуд Аксель Сироп остановился на мгновение в коридоре, ведущем на корму. Перед ним была переборка с тремя дверьми: средняя вела в машинное отделение, правая — в мастерскую, а левая — в маленькую личную каюту инженера. В боковых помещениях были также внутренние двери, выходящие в машинное отделение. В нынешней ситуации плаща и шпаги без них, конечно, было бы надежнее.

Впрочем, гэл застрянет на мостике как минимум на несколько часов, это уж точно. Герр Сироп вздохнул не без зависти и вошел в центральную дверь.

— Авврк, — проворчал Клаус, вылетев из каюты, — Nom d’un nom d’une vache!^[302] Schweinhund!^[303] Ссукиссын!

— Вот именно, — сказал герр Сироп.

Заглянув в крохотную душевую за главным конвертером энергии, он выудил из самодельного холодильника бутылку пива. Клаус нетерпеливо ходил по реостату. Герр Сироп покрошил ему сухой кренделек и налил в блюдечко пива. Ворон окунул в жидкость клюв, потом запрокинул черную голову, распушил перья и завопил:

— Gaudeamus igitur!^[304]

— Тавай, — согласился герр Сироп.

Он осмотрел запертый шкаф. Сделать дубликат ключа для американского автоматического замка будет не так-то просто: понадобятся специальные инструменты и немалая сноровка. Заперев все наружные двери, инженер отправился в мастерскую, выбрал себе орудия труда и вернулся. Так, сначала попробуем сунуть в замок проволочку…

Центральная дверь затрещала под ударом, достойным буйвола. Сквозь тяжелый металл с изоляцией донесся свирепый рык:

— Открывай, старый мошенник, или я взломаю внешние люки и заставлю тебя подышать пустотой!

— Клянусь Юпитером! — пробормотал герр Сироп.

Он подбежал к двери, отпер ее и уткнулся в Рори Макконнелла. Тот, просверлив датчанина взглядом сверху вниз, зарычал:

— Опять, значит, взялись за свои фокусы! Подсунули мне, значит, смазливую мордашку с длинными ногами, а сами… Ar-r-rah! Пошел вон отсюда!

— Но-о-о… — простонал герр Сироп. — Но расве вы не расковариваете с мисс Крофт?

— Разговаривал, — ответил Макконнелл. — И больше я этой ошибки не повторю. Скажите ей, пусть прибережет свои чары для других дураков. Я пошел спать. — Он сорвал с себя всю амуницию, бросил ее рядом с вещмешком и уселся на пол. — Вон отсюда! — рявкнул он, стаскивая сапог. Лицо его пылало. — Завтра я, возможно, смогу смотреть на вас, а сейчас уходите!

— Вот те на! — сказал герр Сироп.

— А, наплевать! — заявил Клаус, употребив, правда, другое слово.

Герр Сироп подобрал инструменты и ретировался в мастерскую. Вспомнив через минуту о своем пиве, он высунул голову в дверь. Макконнелл запустил в него сапогом. Герр Сироп закрыл дверь и побрел в трюм производить очередную реквизицию.

Возвращаясь с добычей, он заглянул в кают-компанию и увидел там Эмили. Уронив голову на стол, девушка содрогалась от рыданий. Поодаль в углу сидел Сармишкиду, дымил тирольской трубкой и что-то вычислял.

— Вот те на! — беспомощно повторил герр Сироп.

— Вы не могли бы утешить ее? — спросил Сармишкиду, скосив на него выпуклые глаза. — Я пытался, но меня постигла неудача.

Герр Сироп отхлебнул для храбрости.

— Видите ли, — пояснил марсианин, — ее всхлипы меня отвлекают. — Он глубоко втянул в себя дым и разразился тирадой: — Я думаю, что, затащив меня сюда и лишив средств к существованию и того скромного уюта, который значил так много для бедного одинокого изгнанника, живущего среди чужих людей и находящего утешение лишь в таблице эллиптических интегралов, — я думаю, что, затащив меня так безжалостно в бескрайнюю космическую бездну, к тому же, как теперь выясняется, совершенно напрасно, — я думаю, что она могла бы хотя бы не действовать мне на нервы своими рыданиями!

— Ну, ну! — сказал герр Сироп, погладив девушку по плечу.

— И-и-и-ы-ы! — ответила Эмили.

— Ну, ну, ну, — продолжал герр Сироп.

Девушка подняла на него заплаканные глаза и жалобно прорыдала:

— Подите к черту!

— Что происошло мешту вами и кэлом?

Немного удивленная, Эмили со всхлипом ответила:

— Ничего особенного. Разве что в прошлом году наш мэр, мистер Кэлл, попросил меня организовать картофельный конкурс между грендельскими леди во время уборки урожая… Ох! Вы хотели сказать — гэлом? — Она опять уронила лицо в ладони. — И-и-и-ы-ы-ы!

— Насколько я понимаю, она попыталась его соблазнить и потерпела фиаско, — сказал Сармишкиду. — Естественно, ее профессиональная гордость уязвлена.

Эмили вскочила на ноги.

— Профессиональная? Что вы имеете в виду?! — взвизгнула она.

— Warum^[305] вы так разволновались? — Перепуганный Сармишкиду укрылся за маской дойче бармена. — Я просто имел в виду вашу женскую гордость. Все девушки — женщины по профессии, nicht war^[306]? Шутка. Ха-ха! — добавил он, чтобы ни у кого не осталось сомнений.

— Ия вовсе не пыталась его… его… О-о-о! — Эмили вылетела из кают-компании, сопровождаемая фейерверком греческих фраз.

— Что она коворит? — спросил изумленно герр Сироп.

Герр фон Химмельшмидт побледнел.

— Лучше не спрашивайте! — сказал он. — Я и не знал, что она знакома с этим изданием Аристофана.

— Все пропало! — мрачно заявил инженер. — Не снаю, что и притумать.

— Хм-м-м… — промычал Сармишкиду. — Враг, конечно, вооружен, а мы нет. С другой стороны, он один, а нас трое, и если бы нам удалось застать его безоружным, тогда…

— Токта?

— Тогда… Я не знаю, что тогда. — Сармишкиду задумался. — Ведь он один стоит пятерых таких, как мы. — Марсианин возмущенно стукнул ладонью по столу. Поскольку ладонь была бескостной, шлепок получился не очень эффектным. — Это нечестно с его стороны! — пискнул он. — Набрасываться так на нас!

Герр Сироп оцепенел, пораженный какой-то мыслью.

— Unlautere Wettbewerb^[307], — не унимался Сармишкиду.

— Снаете… — прошептал инженер.

— Что?

— Мне не хотелось пы этово телать. Так нечестно. Я снаю, что так нечестно. Но, пыть мошет, кэл уше уснул?

Сармишкиду, похоже, уловил его идею.

— Да, таким образом лемма получила бы элегантное решение, — пробормотал марсианин. — Он наверняка уснул.

— А что касается орушия, то в мастерской полно инструментов. Каечные ключи, молотки, проволока…

— Паяльные лампы, — с воодушевлением добавил Сармишкиду, — ножовки, серная кислота…

— Эй, не увлекайтесь! Минуточку! Я не хочу ево упивать! Просто оклушить немношко, чтопы он не проснулся, пока мы путем ево свясывать, вот и все. — Герр Сироп вскочил, выпрямив спину. — Пошли!

— Удачи вам! — сказал Сармишкиду, возвращаясь к своим вычислениям.

— Что?.. Но… Эй, расве вы не присоетинитесь ко мне?

Сармишкиду взглянул на него.

— Вперед! — взвизгнул он. — Вспомни викингов! Вспомни Густава Адольфа! Вспомни короля Христиана, как он стоял у высокой мачты, весь в дыму и пару! Кровь героев течет в твоих жилах. Ступай! Ступай за славой!

Вдохновленный, герр Сироп бросился к двери. Там он немного притормозил и спросил с надеждой:

— А вы не хотите немношечко славы сепе?

Сармишкиду выпустил колечко дыма и записал очередное уравнение.

— Я по натуре интеллектуал, — ответил он.

Герр Сироп вздохнул и побрел по коридору. Решимость не покидала его, пока он не очутился в мастерской и не выбрал в полутьме большой трубный ключ. Тут инженер заколебался.

Звуки размеренного дыхания убедили его в том, что майор Макконнелл спит рядом за стенкой.

— Я не хочу ево упивать, — повторил герр Сироп. — Но я моку утарить ево слишком сильно. — Он содрогнулся. — Или слишком слапо. Лучше сначала схотить в трюм и происве-сти еще отну реквисицию… Хотя нет. Пора!

Отдуваясь в усы и утирая с лысины пот, потомок викингов на цыпочках вошел в машинное отделение.

Рори Макконнелл был бы почти неразличим в потемках, если бы не его блестящая синтетическая пижама, затканная крохотными трилистниками. Тело гэла, развалившееся на раскладушке, казалось, простирается во мгле до бесконечности, не говоря уже о том, что на такие плечи и заросли на груди имела право разве что горилла. Герр Сироп скорчился, дрожа, возле массивной рыжей головы, прищурился, прицеливаясь, чтобы попасть прямо за ухом, и поднял свое оружие.

Послышался металлический щелчок. Тусклый свет замерцал на стволе пистолета. Дуло уткнулось герру Сиропу в нос. Он испустил истошный вопль и побил олимпийский рекорд по прыжкам в высоту с четверенек.

Рори Макконнелл хохотнул.

— Я крепко сплю, когда никто не подкрадывается ко мне, как змея, — сказал он. — Но я часто охотился в диких лесах и умею просыпаться, когда надо. Спокойной ночи, мистер Сироп.

— Спокойной ночи, — прошептал Кнуд Аксель Сироп.

Краснея, он вышел в мастерскую. Постоял там в нерешительности, сгорая со стыда при мысли о том, что придется возвращаться в каюту мимо Макконнелла, и в то же время пылая гневом при мысли об окольном пути. Чтоб ему пусто было, проклятому гэлу! До инженера вновь донеслись звуки размеренного сонного дыхания. Он со злостью швырнул трубный ключ на полку. Такой лязг пробудил бы венерианина от летней спячки, но гэл даже не шелохнулся. И это был самый жестокий удар.

Топая ботинками, хлопая дверьми и пиная на ходу стенные панели — что ни в коей мере не нарушило спокойного ритма работы легких Рори Макконнелла, — герр Сироп отправился в свою каюту обходной дорогой. Включив свет, он вытянул указательный палец в сторону Клауса. Ворон спрыгнул с «Избранных произведений» Эленшлегера и уселся на палец.

— Клаус! — сказал герр Сироп, правда, не слишком громко. — Повторяй за мной. Макконнелл паршивец. Макконнелл некотяй. Макконнелл ест червей. По пятницам. Макконнелл…

…продолжал спокойно спать.

Герр Сироп понял, что ему тоже пора на покой. Грубо отозвавшись напоследок о пижаме майора Макконнелла и велев Клаусу запомнить эту фразу тоже, он разделся и влез в ночную рубашку в полосочку. Полчаса, растянувшись на койке, он усердно считал слонов, пока не сообразил, что сон от него далек, как никогда.

— Satan og saa^[308], — пробурчал инженер, включая свет, и потянулся рукой за книгой. Ему попалась поэтическая антология. Он открыл ее и прочел: «…Незримая работа дрожжей жизни». — О Поше! — простонал он. — Трошши!

Целую минуту герр Сироп, добрейший по натуре человек, предавался кровожадным фантазиям, в которых превращал судовой атомный реактор в нечто вроде научно-фантастического бластера и сжигал Макконнелла дотла. Затем он решил, что это непрактично, зато вполне можно сходить и реквизировать ящик светлого пива, чтобы наконец уснуть. Или по крайней мере, провести ночную вахту более приятным образом. И тут же, сунув ноги во внушительных размеров шлепанцы, герр Сироп вышел в коридор.

Эмили Крофт подпрыгнула.

— Ой! — взвизгнула она, запахивая халат.

Инженер немного повеселел, успев заметить, что вкусы Эмили относительно ночного одеяния не выходят за рамки того, чем одарила ее матушка-природа.

— Что, несомненно, сначительно красивее селеного клевера, — пробормотал датчанин.

— Ох! Вы меня напугали. — Девушка моргнула. — Что вы сказали?

— Этот мошенник, — герр Сироп указал большим пальцем на дверь, ведущую в машинное отделение, — спит в пле-стящей пишаме, сплошь расшитой трилистниками.

— О Боже! — сказала Эмили. — Надеюсь, его будущая жена сумеет объяснить ему… — Она прервалась и залилась румянцем. — Я хочу сказать, если найдется такая дура, которая выйдет замуж за этого болвана.

— Сомневаюсь! — прорычал датчанин. — Тершу пари, что он храпит!

— Он не храпит! — Эмили топнула ножкой.

— Ах так! — сказал герр Сироп. — Стало пыть, вы потслушивали?

— Я просто решила совершить моцион в надежде побороть проклятую бессонницу, — искренне ответила мисс Крофт. — И сюда забрела чисто случайно. Я хочу сказать, если кто-то может спать, как чурбан бесчувственный, после того как… — Лицо ее затуманилось, предвещая грозу. — Я хочу сказать — как он мог?!

— Но теперь-то он вам песрасличен, правта?

— Конечно! Чтоб он сгнил, я хочу сказать, развалился на части! Нет, я вообще-то не хочу этого сказать, потому что, видите ли, хоть он и ужасный хам, но он все-таки человек, и я бы просто хотела его проучить, то есть научить его больше думать об окружающих и не заваливаться спать, как будто ничего не случилось, потому что я видела, что ему было больно, и, если бы он только дал мне возможность все объяснить, я… А, ладно, это неважно! — Эмили сжала кулачки и снова топнула ножкой. — Вот так бы взяла да и заперла его здесь, пока он спит! Тоща бы он понял, что у других людей тоже есть чувства, даже если у него самого их нету!

Нижняя челюсть у герра Сиропа, клацнув, отвисла.

Эмили широко распахнула глаза и поднесла к губам дрожащую ручку.

— Ох! — сказала она. — Что-то не так?

— Чтоп я стох! — прошептал герр Сироп. — Чтоп я стох и помер!

— Нет, нет, все не так уж плохо! Я хочу сказать: я знаю, что мы попали в жуткий переплет и все такое, но на самом деле…

— Нет! Я все понял! Я снаю, как нам скинуть треклятово кэла с нашей шеи!

— Что?

— Ja, ja, ja, все так просто, что я котов открутить свою старую трухлявую пашку са то, что не тотумался то этово раньше! Слушайте, веть пока он там, в машинном оттелении, он путет спать как сурок то самово сутново тня! Нет? О’кей, я сапру все твери, там их только три — эта, клавная, еще отна, ветущая в мою каюту, и третья — в мастерскую. Я сапру их, приварю — и он в ловушке!

Эмили ахнула. Потом прильнула к нему и поцеловала.

— Силы непесные! — прошептал герр Сироп слабеющим голосом. Его глазные яблоки влезли наконец обратно в глазницы, и он облизал губы. — Плакотарю вас, вы очень топры.

— Вы замечательный! — радостно воскликнула Эмили, стряхивая волоски усов со своего носа. И вдруг: — Нет! Нет, мы не можем. Я хочу сказать, он будет там вместе с двигателями, и если он их выключит…

— Все о’кей. Кенераторы и прочие механисмы откорошены экранами, а ключи от них я сапрал. — Герр Сироп вбежал в мастерскую. — Против листовой опшивки ево орушие путет пессильно. — Инженер выбрал сварочную горелку, включил ее и проверил ток пламени. — Так. Пошалуйста, тайте мне вон ту маску и перетник. И рукавицы. И не смотрите на оконь.

Он осторожно закрыл боковую дверь. На мгновение ему стало страшно. А вдруг, не дай Бог, Макконнелл проснется? Не то чтобы датчанин боялся расправы, но этот проклятый гэл был такой здоровенный, ну просто до неприличия! Однако даже вонь горящей краски, вынудившая Эмили закашляться и отступить в коридор, не смогла разбудить майора.

Герр Сироп воткнул шнур горелки в удлинитель и поспешил в коридор.

— Там-ти-там-ти-там, — напевал он, атакуя центральную дверь. — Как там пыло в этой старой американской песенке? Капитану Тшон Хенри скасал: «Я всево лишь простой человек, но пока я трам-пам-что-то-там, я умру с чем-то-там-трам-па-пам! Витит Пох, я умру с трам-па-пам-тари-рам!»

Губы у Эмили задрожали.

— Не по душе мне все это, — сказала она. — Я хочу сказать, он ведь такой душка. Ах нет, конечно! Я хочу сказать, он болван, но… но не совсем болван, просто у него никогда не было возможности… Ну, в общем, вы понимаете, что я хочу сказать! А теперь он будет сидеть там взаперти, один-одинешенек, много дней подряд…

Герр Сироп на мгновение прервался.

— Вы смошете коворить с ним по селектору, — предложил он.

— Что?! — Она вздернула носик. — С этим хамом? Пускай посидит там в одиночке! Может статься, тогда он поймет, что во Вселенной есть и другие люди, кроме него!

Герр Сироп зашел в свою каюту и начал закрывать внутреннюю дверь.

— Макконнелл — три буквы с ушами! — пронзительно крикнул Клаус.

— Ничего подобного! — возмутилась Эмили, покраснев.

В темноте машинного отделения послышался шорох.

— Ну что там за шум? — недовольно пробасил знакомый голос. — Вам мало, что вы разбили мне сердце, — вы хотите отнять у меня еще и сон, мое последнее прибежище?

— Прошу прощения, — сказал герр Сироп и закрыл дверь.

— Эй, вы там! — взревел Макконнелл, вскакивая с раскладушки. По металлической палубе пробежала дрожь. — Чем вы там занимаетесь?

— Лошитесь опратно в постельку! — посоветовал герр Сироп. — Спокойной ночки! — Хрипловатому баритону инженера вторило гудение горелки. От двери по каюте разлетались горячие искры. — Паю-паюшки-паю, тепе песенку спою!

— Ага! — Макконнелл устремился к двери. — Так вы, значит, решили меня замуровать, подлые английские каратели! Это мы еще посмотрим!

— Осторожно! — взвизгнула Эмили. — Осторожно, Рори! Там горячо!

Поток гэльских ругательств, заставивший Клауса благоговейно разинуть клюв, не оставлял сомнений в том, что Макконнелл уже успел в этом убедиться. Герр Сироп водил струей горелки вверх-вниз и поперек. За дверью затрещала автоматная очередь, но «Девчонка», хоть и старенькая, сработана была на совесть, так что все пули майора отскакивали рикошетом.

— Не надо! — взмолилась Эмили. — Рори, не надо! Вы убьете себя! Ах, Рори, будьте же благоразумны!

Герр Сироп выключил горелку, сдвинул назад маску и с нескрываемым самодовольством оглядел дымящиеся швы.

— Ну вот! — сказал он. — Котово!

Клаус что-то заверещал. Инженер обернулся — и увидел, как одеяло на его койке занялось огнем. Эмили прильнула к двери и закричала сквозь дым и шипение пены, повалившей из огнетушителя:

— Рори, Рори! С вами все в порядке, Рори?

— Ода, я жив, — проворчал голос за переборкой. — Вам, конечно, приятнее уморить меня голодом, чем просто пристрелить по-человечески, да?

— О ма Диа!^[309] — выдохнула девушка. — Мне это и в голову не пришло!

— Так я вам и поверил! Расскажите об этом королевским десантникам.

— Погодите минуточку! — взмолилась она. — Одну минуточку, я сейчас вас выпущу! Клянусь вам, Рори, я никогда… Осторожнее, мне надо взрезать этой штуковиной дверь…

Герр Сироп бросил огнетушитель и схватил девушку за руку, сжимавшую сварочную горелку.

— Что вы телаете? — завопил инженер.

— Я должна его освободить! — крикнула Эмили. — Мы должны! Он умрет там от голода и жажды!

Герр Сироп смерил ее долгим взглядом.

— Сначит, вам ево шиснь тороше шисней тех тысяч лютей, что покипнут, если начнется война? — спросил он сурово.

— Да… нет… Ох, я не знаю! — прорыдала девушка, вырывая руку и пиная датчанина ногами. — Мы должны его выпустить, вот и все!

— Потоштите, прошу вас! Я все протумал, не пойтесь! В каштом отсеке есть вентиляционные трупы тиаметром около тесяти сантиметров. Мы открутим кте-нипуть решетку и кинем ему несколько панок консервов. И консервный нош, расумеется. Ничево с ним не случится, если поситит немноко на холотных попах и пиве. Там у нево и душевая комнатка есть, и таше колота карт, по-моему. С ним все путет о’кей.

— Господь милосердный, благодарю тебя! — прошептала девушка. И, прижавшись лицом к двери, крикнула: — Вы слышали, Рори? Мы будем бросать вам еду через вентилятор. И не волнуйтесь, вам не придется сидеть на холодных бобах. Я хочу сказать, я буду готовить вам вкусные горячие обеды и заворачивать так аккуратно, что вы получите их целехонькими. Я совсем неплохая повариха, Рори, честное слово, я вам докажу. Кстати — а бритва у вас есть? Если нет, я найду какую-нибудь. Я хочу сказать, вы же не захотите выйти оттуда заросшим, то есть… Ну, в общем, это неважно!

— Да? — прорычал пленник. — Да, я все слышал. — Он внезапно разразился смехом. — Ах, дорогая, это очень великодушно с вашей стороны, но бритва мне не понадобится. Вы выпустите меня через денек-другой как миленькие!

Герр Сироп вздрогнул и взглянул на дверь.

— С какой это стати? — спросил он.

— Все очень просто. Ваши спасательные шлюпки остались на Гренделе, и даже со скафандров сняты реактивные движки, не говоря уже о радио и радаре. А все электрооборудование находится здесь, у меня! Как и двигатели, кстати. Вы не сможете позвать на помощь короля, вы даже не сможете вернуться на Грендель, не выпустив меня отсюда. Так что, я думаю, вы откроете мне двери уже через несколько часов — как только эта простая мысль дойдет до ваших квадратных извилин! Ха-ха-ха!

— Det var some fanden, — сказал инженер.

— Что?

— Черт снает что вы несете! Мне нато потумать он этом. — И герр Сироп, путаясь в ночной рубашке, обвивавшейся вокруг его волосатых голеней, вылетел из каюты. Забытый на полу огнетушитель довольно пофыркивал, выплевывая пену.

— О Боже! — Эмили заломила руки. — Ну почему нам так не везет?

Ей ответил голос Макконнелла:

— Не волнуйтесь, macushla, я слышал, как вы испугались за мою жизнь, — и это в тот момент, когда вы думали, что одержали верх. А потому я смиренно прошу у вас прощения за все, что наговорил сегодня вечером. Вы сыграли со мной неплохую шутку, заперев меня здесь, и пусть даже она не удалась, мы вспомним ее еще не раз и посмеемся долгими зимними вечерами!

— О Рори! — выдохнула Эмили, припав щекой к двери.

— О Эмили! — выдохнул Макконнелл с той стороны.

— Рори! —прошептала девушка, закрывая глаза. Незамеченная пена легонько сползла ей на ухо.

Глава 8

Сармишкиду, проскользнув в трюм номер три, застал там герра Сиропа, мрачно сидевшего за огромной пивной бочкой. В одной руке у датчанина была кружка, в другой — затычка от бочки. Клаус, взгромоздившись на полку, бормотал:

— Будь проклят Рори Макконнелл. Будь проклят любой, кто не проклинает Рори Макконнелла. Будь проклят любой, кто не просидел всю ночь, проклиная Рори Макконнелла.

— Вот вы где! — сказал марсианин. — Ваш завтрак остыл.

— Я не хочу никакой савтрак, — пробурчал герр Сироп, опорожнив кружку и наливая ее по новой.

— Даже после вашей давешней победы?

— Что толку от попеты, если от нее никакого толку? Я сапер ево в машинном оттелении, jo^[310], и теперь мы не мошем ствинуть сутно с орпиты. Витите ли, реверсивный механисм, который я установил тля внутренней тяки, саперт вместе с кэлом, а пока я этот механисм не сниму, мы не тронемся с места. Так что улететь к Ныо-Винчестеру мы не в состоянии. А кроме тово, в машинном оттелении остались все электротетали.

— Я никогда не опошлял математику попытками практического применения, — благочестиво произнес Сармишкиду, — но я изучал электромагнитную теорию, и если проинтегрировать уравнения Максвелла, то выходит, что вы вполне можете, выдернув там-сям несколько проводов и взяв в мастерской металлическую пластинку, соорудить осциллятор.

— Конечно, — сказал герр Сироп. — Это проще просто-во. Но не сапывайте, что то Нью-Винчестера тесять тысяч километров. Маленькая лапораторная мотель, рассчитанная на 220 вольт, не смошет перетать сикнал на это расстояние. Во всяком случае, такой сикнал, чтопы он не сатерялся в космических шумах. У меня есть и пол ее мощные патареи. Расрятив отну ис них, мы мокли пы послать сильный сикнал — сильный, но кратковременный. Трутно натеяться, что именно в этот момент кто-то на столичном астероите настроится на прием именно нашей частоты. Вот и получается, что пес опрасцовых исмерительных припоров, сапертых с Макконнеллом, я не смоку послать SOS на тех частотах, которые опычно слушают ратиолюпители Нью-Винчестера.

Он вздохнул.

— Нет, я всю ночь ломал сепе голову, пытаясь что-нипуть притумать, но тщетно. Чтопы послать такой сикнал SOS, который услышат наверняка, мне нушен хороший капель, хороший импетанс, эталонный кенератор частоты и так талее — словом, все то, на чем ситит сейчас Макконнелл. А чтопы посылать сикналы на расных частотах в натеште на то, что хоть отин ис них поймают, мне нушен сутовой кенератор, на котором тоше ситит Макконнелл.

— Да ну? — обрадовался Сармишкиду. — Но там ведь несколько тысяч вольт, разве нет?

— Я вырасился фикурально, черт восьми! — Герр Сироп поднес к губам пивную кружку, привычным жестом приподнял усы и задергал адамовым яблоком.

Сармишкиду, свернув ходовые щупальца, плюхнулся голово-торсом на пол. Помахал ушами, повращал глазами и возмущенно заявил:

— Но мы же не можем так просто сдаться! Вот оно, все это прекрасное пиво, которое я мог бы продать с пятидесятипроцентной прибылью, даже если попкорн с крендельками раздавать вообще задаром. А какая здесь от него польза? Никакой!

— Ну, я пы так не скасал, — ответил герр Сироп и нацедил еще одну кружку. — Только мне не нравится, что оно такое касированное, — пожаловался он. — Я ше вам не американец какой-нипуть! Оно чересчур сильно пьет в колову.

— Я специально такое заказал, — признался марсианин. — Чем больше бьет в голову, тем больше профит. Я не могу себе позволить выбрасывать деньги на ветер.

— У вас слишком мноко рук и слишком мало сертца, — сказал герр Сироп. — Са это я посволю вам вымыть мою каюту, а то она вся покрыта сасохшей пеной. А если нам опять понатопится окнетушитель, я просто восьму путылку вашево чересчур касированново пива, потрясу ее, отниму палец от кор-лышка и… Ну конечно! — воскликнул датчанин. — Кокта я выпущу весь ваш С0₂, меня отпросит насат!

— Если вам так не нравится мое пиво, — сказал Сармишкиду, полуприкрыв глаза, — можете отдать мне свою кружку.

— Тействие и противотействие, — сказал герр Сироп.

— Что?

— Третий сакон Ньютона.

— Да, да, да, но какое отношение он имеет…

— Пиво. Я выстреливаю пивом ис корлышка вперет — и меня отпрасывает всат!

— В какой зад? Вы же говорили про бутылку!

— Ja, ja, ja, ja.

— Weiss’ nicht wie gut ich dir bin?^[311] — пропел марсианин.

— To есть, — сказал герр Сироп, строго погрозив ему пальцем, — путылка — это нечто вроте ракеты. Эй, но веть она мокла пы таше… мокла пы…

Он умолк. Кружка выпала у него из руки, и пиво расплескалось по полу.

— Пивоубивец! — крикнул Клаус.

— Но, дорогая, — сказал Рори Макконнелл по селектору, — я не люблю сушеные абрикосы!

— Ах, перестаньте! — ответила Эмили Крофт из кухни. — Зато вы будете здоровы, как никогда!

— У меня такое чувство, будто я весь протух. Не столько от скуки, радость моя, потому что я не скучаю, пока могу слышать ваш чудесный голосок, но, кроме гимнастики, мне тут абсолютно нечем заняться, а гимнастика всегда наводила на меня тоску.

— Как я вас понимаю! — сказала Эмили. — Все эти топливные трубы и прочие штуки не оставляют места для классических танцев, да? Ах вы, бедняжечка!

— Я отдал бы бурую свиноматку своей матушки за одну прогулку под дождем вместе с вами, macushla!

— Ну, если вы дадите слово не мешать нам, милый, мы выпустим вас сию же минуту.

— Нет. Вы прекрасно знаете, что я присягал на верность Лиге и за нее сражаться буду до конца! До победы или поражения. И сколько же времени нужно старому omadhaun’y Сиропу, чтобы сообразить, что на сей раз он проиграл? Я здесь торчу уже почти неделю. А в мастерской день и ночь какая-то возня, и черт меня побери, если я понимаю, что там творится! Выпустите меня, любимая! Я никому не причиню зла. Я только поцелую ваши сладкие губки, а потом мы все вместе вернемся на Грендель, и я никому ничего не скажу. Естественно, кроме того, что я завоевал прекраснейшую девушку Галактики!

— Я бы хотела, но немоту, — вздохнула Эмили. — Но я бы так хотела! О Дион, уязвивший мне сердце безумной любовью!

— Кто такой этот Дион? — взревел майор Макконнелл.

— Не тревожьтесь о нем, дорогой. Это всего лишь цитата. В переводе, разумеется. Но что я хочу сказать: мистер Сироп и мистер Сармишкиду сейчас очень заняты, поэтому вам осталось томиться недолго, клянусь, еще денек-другой, и у них все будет готово, и они смогут… О! Я же обещала об этом не говорить! Но я хочу сказать, дорогой, что, хотя я останусь с вами, мне нельзя будет выпустить вас сразу, возможно, даже придется подождать еще один день, но я позабочусь о вас и буду готовить вам вкусные обеды и… Да, — продолжала Эмили с легкой дрожью в голосе, — я даже не буду больше кормить вас сушеными фруктами, потому что они у меня кончились; честно говоря, я уже несколько дней отдавала вам свои последние запасы, а сама питалась солониной и пивом, и, должна признать, на вкус они гораздо лучше, чем мне помнилось, так что если вы будете настаивать на обезызвествлении своей печени, когда мы поженимся, я, пожалуй, к вам присоединюсь, и, клянусь вам, дорогой, ни с кем другим я не стала бы обезызвествлять свою печень с таким удовольствием! Честное слово.

— Что все это значит? — Рори Макконнелл отступил от двери и напружинил мышцы. — Вы хотите сказать — они не просто возятся там в мастерской, у них есть какой-то план?

— Я не должна была вам говорить. Пожалуйста, любовь моя, честное слово, я поклялась хранить все в тайне, а теперь мне пора идти. Я должна им помочь. Я уже научилась приваривать всякие трубки и другие штучки, и, знаете, милый, это ужасно интересно. Я хочу сказать, когда я работаю сварочной горелкой, мне приходится надевать маску, очень похожую на классическую драматическую маску, и я стою там и декламирую стихи из «Агамемнона», как будто на афинской сцене, и, знаете, я думаю, когда все это кончится и мы поженимся, мы устроим у себя в саду настоящий греческий театрик, и я поставлю всю трилогию «Орестея» — в оригинале, разумеется, — со сварочными горелками вместо факелов! Пока!

Эмили послала в селектор воздушный поцелуй и удалилась. Рори Макконнелл уселся верхом на экран, закрывающий генератор, и яростно погрузился в раздумья.

Глава 9

Первая в истории человечества ракета на пивном топливе стояла под деррик-краном возле главного грузового люка.

Конструкция получилась не так чтобы очень эстетичная, но с этим герру Сиропу пришлось смириться. Используя для тяжелых работ небольшой передвижной подъемник, инженер соединил легкой рамой четыре десятитонные бочки «Nashornbrau» днище к днищу. Затычки из бочек были вынуты, а отверстия заткнуты простыми электроуправляемыми клапанами Вентури. Из боков каждой бочки торчали Г-образные выхлопные трубы, с помощью которых датчанин надеялся корректировать курс и контролировать вращение ракеты. Кроме того, он засунул в бочки, тщательно замазав просверленные дыры, стержни и проволоки с электромешалками на концах. А чтобы сбрасывать опустевшую тару в космос, установил специальные автоматические реле. Необходимой — кстати, в небольших количествах — энергией ракету снабжали сверхмощные батареи, прикрепленные к самому переднему днищу.

Перед батареями располагалась кабина — выкрашенный черной краской ящик двух метров в ширину и трех — в длину. Вставленные по бокам листы прозрачного пластика выполняли роль иллюминаторов. Из крыши торчали торс и шлем скафандра, подвижно закрепленного в люке. Рядом с ним из кабины выходила небольшая труба с двумя эластичными диафрагмами, через которую можно было просунуть инструменты, не теряя драгоценного воздуха. Саму же кабину герр Сироп склеил из картонных ящиков, бывших ранее тарой для бутылок с пивом, и укрепил легкой металлической рамой.

— Что нам нушно в такой ситуации, чтопы топраться то Нью-Винчестера? — важно рассуждал герр Сироп в присутствии своего компаньона. — Атомный твикатель? Нет, конечно, потому что нам нато преотолеть совсем ничтошную силу притяшения. Оптекаемая форма? Тоше нет, поскольку стесь нет востуха. И осопой прочности от нашей конструкции не трепуется, ипо ей не притется испытывать никаково напряшения, кроме весьма несначительного ускорения. А слетовательно, картонные ящики ис-пот пива вполне спосопны вытершать твух-трех человек.

Термосащита нам тоше ни к чему, потому что Солнце талеко, а наши тела накреваются и охлапггаются крайне метленно. Если внутри станет слишком шарко, мы просто откроем на минутку трупу и выпустим лишнюю влаку в космос; а если самерснем, посаимствуем немноко энеркии ис электропатарей тля опогрева.

Клавное, что нам неопхотимо, это востух. Но и ево нам нато немноко, веть я в основном путу ситеть в скафантре, а вы марсианин. Пары кислоротных паллонов нам хватит с испытком; ja, еще понатопится химический поклотитель уклекислово каса и вотяных паров. А тля полново комфорта восьмем с сопой несколько путылочек пива и сухие крентельки.

Что касается самово полета, то я проверил силу выпроса теплово и вспененново пива в вакууме: ее вполне тостаточно, чтопы соопщить нам скорость около трехсот километров в час. Тля опретеления курса сахватим с сопой таплицы эфемерит и локарифмическую линейку. Кроме тово, я на всякий случай поставил в капину свой велосипет и присоетинил к нему само-тельный кенератор с выпрямителем — обыкновенный электромоторчик, рапотающий наопорот. Так что если патареи сятут слишком сильно, мы смошем их потсарятить. Мы таше смошем смастерить примитивный осциллятор — с малым ратиусом тействия, ja, но сато перетающий на расных частотах и при этом не истогдающий патареи, и кокта мы потлетим к Нью-Винчестеру поплише, то пошлем сикнал SOS. Нас услышат, пришлют корапль — и тело в шляпе!

На практике все было не так уж просто, но за годы, проведенные на борту «Меркурианской девчонки», герр Сироп поднаторел в импровизациях и всякого рода изобретениях на скорую руку. И теперь, усталый, грязный, но довольный, он курил заслуженную трубку и любовался своим творением. Оставалось лишь немного подождать, пока электроспирали, обвивавшие бочки и подключенные к судовой силовой установке, разогреют пиво до нужной кондиции, а также пока «Девчонка» достигнет на орбите самой удобной точки, чтобы направить ракету прямиком к намеченной цели. Стартовать намечалось часа через два.

— Э-э… Может, все-таки надо было испытать ее хоть разок? — нерешительно спросил Сармишкиду.

— Нет, я так не тумаю, — ответил герр Сироп. — Во-первых, прикрепить еще отну почку не так-то просто. А во-вторых, мы уше нетелю не свясывались с Крентелем, и, если О’Тул что-то сапотосрит и увитит в телескоп нашу ракету, рыскающую вокрук «Тевчонки», он срасу ше вышлет катер с солтатами. Поэтому лучше не рисковать с экспериментальным полетом.

— Но если, не дай Бог, с ракетой что-то случится?

— Токта я несколько часов протершусь в скафантре, а вы — в вакууме. Эмили путет наплютать са нами в телескоп. В крайнем случае она выпустит Макконнелла, и он нас спасет.

— А что, если он не сможет нас найти? Или если авария произойдет на расстоянии, недоступном для телескопа? Космос — место просторное.

— Я претпочел пы не опсуштать потопные перспективы, — несколько надменно проговорил герр Сироп.

Сармишкиду передернуло:

— И кто бы мог подумать, что честному бизнесмену придется… Donnerwetter! Was ist das?^[312]

Оглушительный треск потряс корабль подобно землетрясению. Герра Сиропа сбило с ног. Палуба под ним дрожала, как в лихорадке. Инженер рывком встал на ноги и метнулся к выходу.

— Это на корме! — прокричал он.

Проскочив через люк, герр Сироп поднялся по лесенке и выбежал в главный коридор. Эмили Крофт, в фартучке, повязанном поверх классического пеплума, и со сковородкой в руке, выглянула из кухни.

— О Боже! — крикнула она. — Я уронила пирог, который готовила для Рори! Что там за шум?

— Я тоше хотел пы это снать! — Инженер помчался по коридору к корме. В нос ему ударил слабый, но едкий запах. — Поюсь, что-то стряслось в машинном оттелении! — пробормотал он на бегу.

— В машинном… Рори! — взвизгнула девушка.

— Я здесь, macushla! — ответил ей радостный бас, и гигантская фигура, увенчанная рыжей копной, вывалилась из люка, ведущего на корму.

Рори Макконнелл, засунув большие пальцы за пояс и широко расставив обутые в сапоги ножищи, усмехался во весь рот, белевший на черной от копоти физиономии. Герр Сироп застыл на месте, по-жабьи выпучив глаза. Зеленый мундир гэла был изодран в клочья, из носа сочилась кровь, но белозубая усмешка на черном лице сияла просто ослепительно, глаза горели высоковольтной синевой, а обнаженный торс оказался еще более мускулистым, чем можно было себе представить.

— Так, так, так! — веселился майор. — Вот мы и снова вместе! Эмили, любовь моя, я нижайше прошу прощения за причиненный ущерб, но мне не терпелось поскорее увидеть тебя воочию!

— Что вы там натворили? — простонал герр Сироп.

— Да ничего особенного, сэр. У меня были патроны, и консервный нож, и зубы, и еще кое-какие инструменты, а потому я просто вытряхнул порох, набил им пустую пивную бутылку, вставил фитиль и взорвал одну из этих чертовых дверей. А теперь вы мне покажете, чем вы тут занимались всю неделю, после чего мы все вместе вернемся на зеленые холмы Гренделя.

— О-о-ох! — сказал герр Сирой.

Макконнелл затрясся от хохота. Стены в коридоре подхватили его смех и тоже затряслись. Майор заглянул в расширенные глаза своей возлюбленной и раскрыл ей объятия.

— Могу я рассчитывать на поцелуй в знак закрепления нашей помолвки? — спросил он.

— О… да… Прости меня, любимый! — Эмили бросилась к нему. — Прости! — выдохнула она, разразившись слезами и треснув его сковородкой по голове.

Макконнелл зашатался, поскользнулся и вальсирующей походкой описал полукруг.

— Бегите! — вскрикнула Эмили. — Скорей!

Герр Сироп застыл как завороженный. Затем, преодолев оцепенение, выругался, развернулся и помчался обратно по коридору. Добежав до лестницы, он столкнулся с неуклюже карабкавшимся вверх марсианином.

— Что там стряслось? — спросил Сармишкиду.

Герр Сироп подхватил его под мышку и поскакал вниз.

— Эй! — возопил марсианин. — Отпустите меня! Bist du ganz geistegestort?^[313] Что это значит, сэр? Уруш нергатар шалму ишкадан! Сйю же минуту! Versteh’st du?^[314]

Рори Макконнелл прислонился на миг к переборке. Глаза его прояснились. Испустив хриплый рык, он бросился в погоню за инженером. Эмили подставила ему изящную подножку. Майор рухнул.

— Пожалуйста! — всхлипнула она. — Пожалуйста, милый, не вынуждай меня это делать!

— Но они же сбегут! — проревел Макконнелл, поднимаясь на ноги. Эмили стукнула его сковородкой. Он опустился на четвереньки. Девушка в отчаянии склонилась над ним и поцеловала побитую макушку. Майор распрямился, как пружина. Эмили стукнула его еще раз.

— Какой ты жестокий! — прорыдала она.

Дверь люка закрылась за герром Сиропом. Он тут же включил систему разгрузки.

— Нато поскорее упираться отсюта! — задыхаясь, промолвил он. — Пока кэл не вырулил всю энеркию.

— Какой кэл? — возмущенно осведомился Сармишкиду.

— Наш! — пояснил герр Сироп, подбегая к пивной ракете.

— Ах наш! — Сармишкиду поспешил за инженером.

Герр Сироп забрался на вершину конструкции и поднял подвижно закрепленный скафандр. Сармишкиду взлетел за ним, как обезумевший осьминог. Датчанин пихнул его в кабину, бросил кругом прощальный взгляд и тоже спустился в ящик. Закрепив скафандр на место, он наконец уселся на пол и перевел дух.

Единственным светильником в кабине была передняя велосипедная фара. Она освещала велосипед с прикрепленным к заднему колесу генератором; штаны от скафандра, восседающие на ящике с пивом; кучку навигационных приборов — таблицы, карандаши, логарифмическую линейку и блокнот; ящик с инструментами; два кислородных баллона и поглотитель СО₂ и Н₂О вместе с электровентилятором; наскоро приляпанные рычаги, с помощью которых инженер надеялся управлять полетом; Сармишкиду, распластавшегося на ящике с крендельками, и, наконец, Клауса, нагло ворующего из пачки попкорн. А также, естественно, самого датчанина.

Кабина, прямо скажем, была набита под завязку.

Воздушная помпа с урчанием начала высасывать из отсека воздух. Герр Сироп увидел, как за окнами сгустилась тьма, ибо флюоресцентный свет прекратил рассеиваться. А затем огромный люк открылся, словно по мановению волшебной палочки, и металлическая рама засверкала в звёздном сиянии.

— Тершись! — крикнул инженер. — Поехали!

Деррик-кран изучил ракетку круглыми фотоэлектрическими глазами, схватил четырьмя клешнями, приподнял и осторожненько выпихнул в люк, который мгновенно закрылся с таким видом, будто благополучно избавился от кучи мусора. Поскольку снаружи не было никакой машины, чтобы принять ракету, она перевернулась вверх тормашками, отлетела на несколько метров от «Меркурианской девчонки» и поплыла за ней по орбите, вращаясь вокруг трех осей одновременно.

Герр Сироп сглотнул. Переход к невесомости был безобразно резким, и звезды, кружащиеся за окном, вызывали тошноту. Желудок у инженера нехорошо завибрировал. Сармишкиду стонал, уцепившись за ящик с крендельками всеми шестью щупальцами и прикрыв ушами глаза. Клаус верещал, кувыркаясь посреди кабины и тщетно пытаясь взлететь. Герр Сироп потянулся к рычагам управления, но ухватиться за них не сумел. Сармишкиду, приоткрыв один больной глаз, пробормотал: «Бредовая дерьмовая хреновая сила Кориолиса». Герр Сироп с силой сжал зубы, прикусив заодно усы, поморщился, выплюнул их и сделал еще одну попытку. На сей раз ему удалось уцепиться за рычаг и дернуть его.

Облако моментально замерзшей пивной пены выплыло из боковой трубки. После нескольких неудачных попыток герр Сироп остановил-таки вращение ракеты и осмотрелся. Он висел в черноте, посреди ослепительных звезд. Справа по борту громадным месяцем горбился Грендель. «Меркурианская девчонка», похожая на длинную ржавую шпульку, плыла слева. Солнце, крохотное, но тем не менее яркое для человеческого глаза, заливало светом лысину инженера, проникая сквозь шлем скафандра.

Датчанин резко сглотнул, чтобы напомнить желудку, кто здесь хозяин, и начал обдумывать дальнейший курс. Сармишкиду злобно взирал на Клауса, который, зажмурив глаза и нахохлившись, отчаянно вцепился когтями в голову марсианина.

Герр Сироп продолжал размышлять. Разумнее всего было бы подождать еще немного, чтобы стартовать к Нью-Винчестеру с наиболее выгодной точки орбиты; но Макконнелл ждать не будет. К тому же любые преимущества старта с оптимальной точки все равно будут сведены на нет фантастической неуправляемостью самой ракеты. А потому лучше просто положиться на Бога. Инженер решительно взялся за рычаги.

Тихое урчание наполнило кабину, когда бочка первой ступени выпустила в космос свои пары. Сидящие почувствовали даже слабое давление, постепенно усиливавшееся по мере уменьшения массы. Направление стартового рывка не было абсолютно точным, и, естественно, сбалансирована вся конструкция была на авось, так что ракета опять попыталась закрутиться юлой. Руководствуясь показаниями собственного желудка и парочки примитивных измерительных приборов, герр Сироп пресек эту тенденцию с помощью боковых выхлопов.

И так, стреляя во все стороны белой пивной пеной, ракета-курьер медленно поплыла по вихляющей спирали в направлении Нью-Винчестера.

Глава 10

— О, дорогой, ненаглядный, любимый, — причитала Эмили, поглаживая голову Рори Макконнелла, — прости меня!

— Я люблю тебя тоже, — сказал гэл, садясь, — но, если ты не перестанешь бить меня по черепу, мне придется на время тебя запереть.

— Обещаю… обещаю… Нет, я не могу-этого вынести! Любовь моя… — Эмили повисла на руке встающего майора. — Позволь им улететь! Я хочу сказать, они сбежали, и ты не мог им помешать — так почему бы нам не подождать их здесь и… Ну, я хочу сказать, в самом деле!

— Что ты хочешь сказать?

Эмили покраснела и потупила глазки.

— Если ты не понял, — чопорно сказала она, — то я объяснять тебе это уж точно не стану.

Макконнелл тоже покраснел.

А затем решительно направился в сторону мостика. Девушка побежала за ним. Он обернулся:

— Скажи мне только, на чем они удрали, и, возможно, я признаю себя побежденным.

Но когда Эмили проинформировала его, майор отрывисто хохотнул и заявил:

— Что ж, лихо придумано! Однако, имея в своем распоряжении рейсовое судно, я не могу просто так поднять кверху лапки. Мне искренне жаль, но шансов у них ноль без палочки.

Говоря это, Макконнелл уже обозревал в телескоп окрестности. И вскоре обнаружил ракету, хотя она казалась всего лишь песчинкой в сияющей звездами тьме. Майор нахмурился, пожевал губу и пробормотал себе под нос:

— Чтобы снять реверсивный механизм, нужно время, а я не такой уж опытный инженер. За это время ракета удерет еще дальше, и найти ее будет трудно. Если спуститься на Грендель за подмогой, то ухлопаешь несколько часов, пока пробьешься к самому и соберешь команду, я-то наши порядки знаю. А несколько часов — это слишком долго. Выходит, придется мне самому отправляться в погоню. Acushla, надеюсь, ты не сочтешь это предательством, если я попрошу тебя приготовить мне бутерброд или шесть и открыть бутылочку пива, пока я работаю.

Макконнеллу потребовался целый час, чтобы заставить двигатели заработать. Поскольку компенсатор по-прежнему бездействовал, сила тяжести сразу исчезла. Майор вплыл в каюту, утирая пот со лба, и улыбнулся Эмили.

— Пристегнись, моя грендельская роза, ибо мне придется маневрировать, и я не хочу, чтобы твоя чудесная кожа покрылась синяками. Проклятье! Пошли вон!

Последние фразы были адресованы каплям пота, которые он только что стряхнул со лба. Судорожно разгоняя руками облако крошечных шариков, Макконнелл оттолкнулся ногой от стены и стрелой вылетел в дверь.

Вернувшись на мостик, он уселся в кресло перед пультом управления, пристегнулся, тронул рычаги и услышал, как заурчали моторы.

— Ты готова, дорогая? — спросил он по селектору.

— Нет еще, любовь моя, — ответил ему голосок Эмили. — Одну минуточку, пожалуйста.

— Только одну! — предупредил Макконнелл, сощурясь в телескоп. Ему нипочем не удалось бы обнаружить ракету, если бы не пивные пары, которые превратились в космосе в морозное облачко. Майор увидел только призрачную туманность, но этого было достаточно, чтобы пуститься в погоню. Он приблизится к беглецам на расстояние сотни километров, решил майор, и тогда…

— Ты готова, золотко мое?

— Нет еще, любимый. Еще секундочку.

Макконнелл нетерпеливо забарабанил пальцами по пульту. «Меркурианская девчонка» продолжала свое медленное кружение вокруг Гренделя. Голова у майора немного гудела.

— Дорога-а-ая! Поспеши! Мы опа-а-аздываем!

— Ох, еще одну секундочку, всего одну! Милый, ты должен усвоить на будущее: когда мы будем куда-нибудь собираться после свадьбы, имей в виду, что любая девушка хочет выглядеть как можно лучше, а на это нужно время. Я хочу сказать, все эти платья и косметика, конечно, не совсем классические, но я, пожалуй, поступлюсь своими принципами ради тебя, чтобы ты мог мною гордиться, и если я могу есть твои любимые блюда, хоть они и ненатуральные, то ты тем более можешь подождать немного и дать мне возможность привести себя в порядок и…

— У мужчины в этой жизни есть только две альтернативы, — мрачно сказал сам себе Макконнелл. — Он может остаться целомудренным или же смириться с тем, что десять процентов его жизни уйдут на ожидание женщины. — Майор бросил нетерпеливый взгляд на хронометр. — Мы уже опоздали! — рявкнул он. — Мне придется рассчитать другую траекторию, чтобы сойти с орбиты и…

— Ну, так рассчитай, кто тебе мешает? Я хочу сказать, вместо того чтобы сидеть там и ворчать на меня, почему бы тебе не заняться чем-нибудь полезным, то есть поработать, к примеру, на своем компьютере… или как его там называют!

Макконнелл насторожился.

— Эмили! — процедил он сквозь зубы. — Ты ведь не задерживаешь меня нарочно, правда?

— Рори, как ты мог? Просто потому, что девушке нужно…

Рассчитав новую траекторию, майор заявил:

— У тебя осталось ровно шестьдесят секунд для подготовки к ускорению.

— Но Рори!

— Пятьдесят секунд.

— Но я хочу сказать, в самом деле!..

— Сорок секунд.

— Ну хорошо, хорошо. Я даже не сержусь на тебя, любовь моя, честное слово. Я хочу сказать, чтоб ты знал: девушки просто обожают таких мужчин, как ты, то есть настоящих мужчин. Ты даже не представляешь, как мне надоели эти ужасные типы с их вечным «Да, дорогая!» — они же вылитые римляне! Римляне времен империи, я хочу сказать. Римляне-республиканцы были по крайней мере мужественными, хотя, конечно, они были варвары и к тому же бородатые. Но что я хочу сказать, Рори, ведь я полюбила тебя так сильно именно потому, что…

Минут через пять майор Макконнелл сообразил наконец, что происходит. Испустив сдавленный рык, он забарабанил по клавишам компьютера, еще раз скорректировал траекторию с учетом потерянного времени, ввел данные в автопилот и врубил главный двигатель.

«Девчонка» повернулась в заданном направлении, и сила тяжести, равная земной, усадила майора в кресло. Разгоняться сильнее было ни к чему; максимальное ускорение, которое способна развить эта пивная посудина, наверняка не превышает метра в секунду за секунду, а когда он ее догонит, то придется уравнивать скорости, что в одиночку проделать не так-то просто. Майор увидел, как Грендель скользнул в правом иллюминаторе вниз и пропал из виду. Слегка сбросив скорость, Макконнелл одновременно направил судно на двадцать три градуса «вверх», и «Меркурианская девчонка», взяв след герра Сиропа, поплыла по плавной дуге вдогонку.

— Ну все, теперь этой сказочке конец, — пробормотал Рори Макконнелл. — И, клянусь честью, вы были достойным противником, мистер Сироп, и я с удовольствием встречусь с вами за дружеским столом в пивном погребке после освобождения гэльского Лейи… Эй!

В первое мгновение ему показалось, что какой-то остряк-самоучка выдернул из-под него кресло. Майор непроизвольно напряг мышцы, падая на пол… Он падал, падал, пока до него, наконец, не дошло, что это свободное падение.

— Что за чертовщина? — взревел Макконнелл, глядя на светящиеся приборы, которые прямо на глазах потухли.

В иллюминатор тут же уставились звезды. Майор судорожно вцепился в свою упряжь. Вентиляционная система, испустив последний вздох, заглохла. Воцарилась зловещая тишина.

— Эмили! — крикнул майор. — Эмили, где ты?

Нет ответа. Макконнелл на ощупь нашел переключатель селектора. Раздался механический щелчок — и больше ничего; электричество не поступало в сеть.

Натыкаясь на стены и выделывая неуклюжие кульбиты, пережив несколько самых черных минут в своей жизни, майор добрался-таки до машинного отделения. Оно походило на пещеру. Макконнелл осторожно вплыл в нее, маша перед носом невидимой рукой, чтобы разогнать выдыхаемый углекислый газ. Биение собственного сердца гулко и жутко отдавалось у него в ушах. Где-то за дверью тут должен быть фонарик — но где?

— Матерь Божья! — простонал майор. — Неужели мы попали прямо в лапы к дьяволу?

Во тьме послышался какой-то шорох.

— Что это? — заорал Макконнелл. — Кто там? Где вы? Отвечайте, не то я сейчас из вас все кишки выпущу и… — И он продолжил, не скупясь на выражения, которые подсказывала ему разгоряченная гэльская кровь.

— Рори! — прервал его обиженный женский голос из бездны. — Если ты собираешься разговаривать со мной подобным образом, лучше закрой рот и не открывай его до тех пор, пока не сможешь сказать все это по-гречески, как подобает настоящему джентльмену! Нет, ну честное слово!

— Ты здесь? Дорогая, ты здесь?

— Я обещала, — продолжала девушка, — не бить тебя больше, и я свое слово не нарушу ни за что на свете, но мне же надо было что-то сделать, правда, милый? Я хочу сказать, если бы я сдалась, ты бы сам меня запрезирал. Это не по-британски.

— Что ты сделала?

После долгой паузы Эмили тихо проронила:

— Не знаю.

— Как это? — взорвался Макконнелл.

— Я просто подошла к панели управления — или как ее там называют — и стала нажимать на выключатели. Я хочу сказать, ты же не думаешь, будто я знаю, для чего предназначены все эти рычаги и кнопки, верно? Я действительно не знаю. Но зато, — радостно добавила Эмили, — я умею спрягать греческие глаголы.

— О… нет! — простонал Макконнелл, ощупью пробираясь к невидимой панели. Где же она, черт побери?

— Кроме того, я умею готовить, — заявила Эмили. — И шить. А еще я ужасно люблю детей.

Герр Сироп, взглянув на свои примитивные счетчики, заметил, что первый топливный бак опустел. Нажав на рычажок, управляющий сбросом, инженер влез в скафандр, дабы убедиться, что реле сработали. Приглядевшись сквозь круглый шлем, он увидел, что одно реле заклинило и бочка по-прежнему на месте. Герр Сироп, предусмотревший такую возможность, велел Сармишкиду подать ему через трубу несколько разъемных железных стержней. Неуклюже шевеля пальцами скафандра, инженер прикрутил стержни друг к дружке, чтобы достать палкой до крайней бочки и скинуть ее в космос.

Тут ему в голову пришло, что гораздо удобнее было бы хранить инструменты в ящике, прикрепленном к корпусу извне. Но умная мысля, как известно, приходит опосля, когда модель уже проходит испытания.

Он посмотрел вдаль, за корму. «Меркурианская девчонка» была видна невооруженным глазом, хотя и не очень отчетливо, Она по-прежнему плыла по орбите, но датчанин понимал, что это ненадолго. Ну что ж. Делай что можешь, и будь что будет. Герр Сироп спустился в кабину. Клаус отрабатывал технику полета в невесомости, склевывая капельки пива из воздуха; он то и дело сталкивался с пустой пивной бутылкой, но, похоже, был вполне доволен жизнью.

— Сейчас снова начнем напирать ускорение, — сказал герр Сироп. — Тайте мне кренделек.

Пена стрельнула из второй бочки. Ракета завертелась, как бешеная. Потеря бочки, естественно, нарушила всю балансировку. Герр Сироп управился с вращением и упорно продолжил путь. Вторая бочка тоже опустела и была сброшена без проблем. Инженер откупорил третью и опять вернулся в скафандр.

Чуть погодя к нему наверх залез Сармишкиду, что-то возбужденно пища.

— Что? — не понял герр Сироп.

— Там — за нами — ваш корабль — und он приближается verdammten^[315] быстро!

Аккуратно пристегнув свою суженую к креслу рядышком с пилотским, Рори Макконнелл возобновил погоню. Он потерял уже два часа, и, пока «Девчонка» дрейфовала без управления, она, естественно, сошла с курса. Майору пришлось вернуться назад и начать поиски заново. Примерно полчаса он маневрировал в напряженной тиши.

— Вот они! — сказал он наконец.

— Где? — спросила Эмили.

— В телескопе, — ответил Макконнелл. Его досада уже улеглась, и он сжал руку возлюбленной. — Все, игра окончена. Через десять минут они будут у меня на борту.

Туманное облако росло в иллюминаторе так быстро, что майор забеспокоился насчет правильности своих расчетов. Он явно слишком разогнался; придется пройти мимо беглецов, притормозить, а затем возвратиться.

И вдруг — трах! бах! Зубы у майора клацнули, сердце на мгновение остановилось, заледенев от страха.

— Что это было? — спросила Эмили.

Ему не хотелось пугать ее, но он заставил себя прошептать внезапно пересохшими, непослушными губами:

— Думаю, метеорит. И, судя по звуку, такой большой и быстрый, что вполне мог раздолбать целый отсек. — Воздеть глаза к небесам в условиях невесомости — довольно сложная задача, но майор с ней почти что справился. — Святой Патрик, и так-то ты обращаешься со своим верным сыном?

«Девчонка» стремглав пронеслась мимо пивной ракеты. Майор отстегнул свою упряжь.

— Приборы не показывают повреждений, но, возможно, они сами испорчены, — пробормотал Макконнелл. — А поскольку экипажа у нас нет, мне придется проверить все самому. Слава Богу, хоть мостик не задело. — Он кивнул в сторону носового платка, висевшего в воздухе; майор специально отключил на мгновение вентиляцию, чтобы убедиться, что платок не подхватит струей выходящего воздуха. — Если где-то начнется утечка, моя радость, люки автоматически закроются, так что несколько часов ты будешь в полной безопасности.

— А ты? — вскричала она, побледнев. — А ты как же?

— Я надену скафандр. — Майор наклонился и поцеловал ее. — Мне нужно идти, дорогая. Я должен что-то предпринять, чтобы поврежденный отсек не снесло ко всем чертям. Я вернусь, как только смогу, любимая.

Странное дело, но, пока он плыл по коридору к корме, ему не встретилось ни одного автоматически задраенного люка, и свиста выходящего в пустоту воздуха тоже не было слышно. Озадаченный и несколько даже растерянный, Рори Макконнелл добрался до машинного отделения, где и закончил внутренний осмотр. Вытащив из вещмешка свой личный скафандр нестандартных размеров, майор с трудом облачился в него (ибо задача эта для одного человека почти непосильная), подплыл к ближайшему люку и выбрался наружу.

Жуткое безмолвие объяло его, и только намагниченные подошвы удерживали скафандр на корпусе судна, летевшего среди равнодушных созвездий. Резкость нерассеянного солнечного света и абсолютная чернота теней сбивали с толку непривычный человеческий глаз. Увидев гоблина, Макконнелл истово перекрестился и лишь потом сообразил, что это топливный резервуар; а ведь майор был опытным космолетчиком.

Битый час он осматривал корпус, но так и не нашел пробоины. Только в носовой части была малюсенькая дырочка, трудно сказать, давно или недавно пробитая. Однако метеорит ударил с таким дьявольским лязгом, что должен был как минимум расколоть корпус на две половинки. Что ж, святой Патрик, наверное, все-таки был на стреме. Макконнелл вернулся на судно, выбрался из скафандра, успокоил Эмили и начал сбавлять скорость.

Прошло почти два часа, прежде чем ему удалось вернуться на место столкновения. Ракета-беглянка пропала из виду напрочь. Прекратив пивные выбросы, она превратилась в черную точку, неразличимую на черном фоне. Придется рассчитать ее вероятную траекторию и… Майор застонал.

Что-то проплыло мимо него в телескопе. Что за черт? Макконнелл рванул судно вперед и ахнул.

— Ах ты, ссук… — Он поспешно переключился на гэльский.

— Что там такое, свет очей моих? — поинтересовалась Эмили.

Макконнелл стукнул головой о приборную панель.

— Пара обручей и разбитые в щепу доски, — промычал он. — О нет, нет, нет!

— Но что же тут такого? Я хочу сказать, это неудивительно, если вспомнить, из чего герр Сироп соорудил свою ракету!

— Вот именно! — рассвирепел Макконнелл. — Вот из-за чего я чуть было не получил инфаркт и потерял бесценных два часа, если не больше, и… Вот он, наш метеорит! Пустая пивная бочка! О, какое унижение!

Глава 11

Герр Сироп прекратил выброс из последней бочки и со вздохом вернулся в состояние невесомости.

— Полетим по инерции, — сказал он. — По крайней мере, пока. Нушно оставить немноко топлива тля маневров.

— Каких маневров? — уныло спросил герр фон Химмельшмидт. — Не знаю, почему der звездолет промчался мимо нас, но скоро он вернется und отманеврирует нас в кутузку.

— Ну, а пока, мошет, ульем времечко? — Герр Сироп вытащил из пиджака засаленную колоду карт и многозначительно ее перетасовал.

— Прекратить их тасовать! — возмутился Сармишкиду. — Сейчас не время для праздных забав!

— А тля чево сейчас время, по-вашему?

— Ну-у… хм… Нет, не то. Может… Хотя нет… Первая ставка — по шиллингу?

Часа через четыре, когда герр Сироп получил долговую расписку на несколько фунтов стерлингов, а Сармишкиду разнился, как возмущенная волынка, инженер заметил, что в кабине сильно стемнело. Счетчик подтвердил, что батареи почти разряжены. Датчанин объяснил своему спутнику ситуацию и спросил:

— Хотите первым покрутить петали, или сначала я?

— Это вы мне? — Сармишкиду лениво взмахнул ухом. — С чего, интересно, вы взяли, что эволюция подготовила мою расу к езде на велосипеде?

— Ну… Я тумал… То есть…

— Оно и видно, что думали. Одно слово — датчанин!

— Satan i helvede! — пробормотал герр Сироп, подплыл к велосипеду и принялся за работу. — И что опитнее всево, — проворчал он, — веть никто не поверит, что я топрался от Крентеля до Нью-Винчестера на велосипете!

Медленно и величественно накренившись, ракета начала вращаться против часовой стрелки.

— Вон они! — воскликнул Рори Макконнелл.

— О Боже! — сказала Эмили Крофт.

Пивная ракета промелькнула в переднем иллюминаторе. Усталость многочасовых поисков с майора как рукой сняло.

— Вперед! — возбужденно крикнул он. — Ату его! Ату! Ату!

Однако через пару мгновений ему пришлось убедиться в том, что человеческий глаз не в состоянии конкурировать с радаром при определении расстояний в космосе.

— Тьфу ты! — сказал майор. — Перелет.

Пролетев еще километров десять, он притормозил, развернул громоздкое судно и осторожно направил его к цели. И вдруг увидел, как в шлеме скафандра появилась голова, бросила на него свирепый взгляд и снова исчезла. Ракета плюнула пеной и скрылась из виду.

Макконнелл пустился вдогонку, пристроился беглянке в хвост, почти уравняв скорости, и уставился на свою добычу.

— Удрать от меня у них силенок не хватит, — задумчиво прогудел майор. — Я буду идти за ними по пятам до самого… — Он осекся.

— До самого Нью-Винчестера? — спросила Эмили невинным тоном.

— Но… Я хочу сказать… Будь они неладны! — Майор впился усталыми глазами в бочку с ящиком, ныряющую среди звезд. — Но я же выиграл! — заорал он, стукнув по пульту кулаком. — У меня рейсовое судно в сто раз больших размеров и… и… Они должны сдаться! Так нечестно!

— Да, но без радио ты не сможешь им об этом сообщить! — вкрадчиво сказала Эмили. Потом наклонилась к майору и погладила его по щеке. — Ну-ну! Я пошутила, извини. Я и правда люблю тебя и вовсе не хочу поддразнивать, но, честно говоря, ты немного зациклился на этой ракете. Я хочу сказать — хорошего понемножку, разве нет?

— Нет, если в тебе течет гэльская кровь! — Макконнелл до боли сжал челюсти. — Я поймаю их в грузовой люк, вот что я сделаю!

Поскольку система управления погрузкой находилась не на мостике, а в машинном отделении, Макконнелл, расстегнув ремни, мрачно поплыл на корму. Откачал из главного погрузочного шлюза воздух, раскрыл настежь люк. Он заглотит эту паршивую ракету целиком и…

Невесомость исчезла. Майор свалился на палубу.

— Эмили! — взвыл Макконнелл, поднимаясь и утирая под носом кровь. — Эмили, оставь пульт в покое!

Троекратная перегрузка чудовищной тяжестью придавила его к полу. Майор добрел, пошатываясь, до мостика, доволокся до панели управления и дернул за рычаг. Эмили, распластавшаяся в кресле и задыхающаяся, умудрилась изобразить невинную улыбку.

— Я души в тебе не чаю, ты самое прекрасное создание во Вселенной, но сейчас мне больше всего хочется перекинуть тебя через колено и трахнуть пару раз по заднице!

— Выбирай выражения, Рори! — поправила его дочь викария. — Ты можешь всыпать мне по заднице до посинения, если угодно, но я не люблю double-entendres^[316].

— Ох, помолчи, несносный ангел мой! — прорычал майор, уставясь в телескоп налитыми кровью глазами. Ракета опять пропала из виду, естественно.

Через полчаса он ее обнаружил, по-прежнему упрямо ползущую к Нью-Винчестеру. Столичный астероид англов стал заметно ярче.

— Ну ладно, мы еще посмотрим, кто кого, — пробурчал Макконнелл.

Он обогнал ракету, притормозил прямо перед ней, почти уравнял скорости, оставив своей добыче преимущество в несколько километров в час, и повернулся к ней боком. Насколько можно было судить по показаниям приборов, ракета была нацелена теперь прямехонько в зев грузового люка.

Герр Сироп фыркнул пеной из боковой Г-образной трубы, проскочил под днищем «Девчонки» и спокойно продолжил свой путь.

— Ar-r-rah!

Пивные брызги осели на пластике иллюминатора. Майорпопробовал еще раз.

И еще раз.

И еще.

— Все без толку, — выдохнул он наконец. — Ему от меня увернуться — раз плюнуть. Единственное, что я могу, это протаранить его — и дело с концом. Arrah! Пропади он пропадом! Он же знает, что я не убийца!

— Ну в самом деле, дорогой, — сказала Эмили, — пора уже тебе угомониться и признать, что он победил.

— Черта с два! — Макконнелл задумался. Затем глаза его вновь загорелись огнем. — Ага! Придумал! Подъемный кран! Мне придется перетащить пульт управления погрузкой и монитор на мостик, чтобы видеть, что я делаю. И тогда я подойду к ним еще раз, высуну из люка стрелу с захватами и втащу их на борт!

— Рори! — сказала Эмили. — Ты зануда.

— Я гэл, клянусь всеми святыми! — Макконнелл потер заросшую рыжей щетиной щеку. — Но на это уйдет несколько часов, и я опять потеряю ракету. Ты сумеешь удержать «Девчонку» на курсе, единственная моя?

— Я? — Девушка широко раскрыла голубые глаза и запротестовала: — Но, дорогой, ты же сам велел мне оставить пульт в покое, и я действительно в этом совсем не разбираюсь. Я хочу сказать, с моей стороны было бы противозаконно пытаться управлять звездолетом — и к тому же небезопасно. Я хочу сказать, меден пратто^[317].

— Ну конечно! Как я мог забыть, что твое преданное сердечко не способно на предательство, черт бы его побрал! Но ты должна мне пообещать не притрагиваться больше к пульту управления, иначе я буду вынужден разбить свое собственное сердце и привязать тебя к креслу.

— О, я обещаю, дорогой. Я готова пообещать тебе все что угодно — в разумных пределах, разумеется.

— А в эти пределы, естественно, умещается только то, что совпадает с твоими желаниями. Ну да ладно.

Рори Макконнелл вздохнул, поцеловал мечту своей жизни и отправился работать. Ракета-беглянка, стреляя пивом, медленно, но неуклонно перемещалась на другую орбиту — не очень отличавшуюся от прежней, но время и притяжение далекого Солнца должны были сделать свое дело.

Генерал Бич-Устрашающий-Зловредных-Англов О’Тул поднял изможденное лицо и сурово воззрился на юного караульного, пробившегося к нему в кабинет.

— Ну? — грозно спросил генерал.

— Прошу прощения, сэр, но…

— Отдай мне честь, салага желторотая! — взорвался О’Тул. — Что это за армия, будь она неладна, в которой рядовой, встречая на улице капитана, хлопает его по плечу и говорит: «Пэдди, свинтус ты этакий, с добрым тебя утречком, и, если у тебя есть свободная минутка, я почту за честь выставить тебе кружку темного вон в той таверне»? Что это за армия, я тебя спрашиваю!

— Знаете, сэр, — сказал караульный, в котором взыграл знаменитый кельтский дух противоречия, — у нас замечательная и высокодисциплинированная армия, и боевой дух в ней исключительно высок! Хотя, правду сказать, мой собственный начальник-капитан, помещичий сынок с надменной рожей, не снимет шляпу даже перед самой святой Бригиттой, если эта прекрасная colleen войдет к нему в дверь!

— Боевой дух, говоришь! — взревел О’Тул, спрыгивая с кресла. — Боевой дух — это палка о двух концах, идиот! Откуда, по-твоему, взяться боевому духу у офицеров или даже у меня самого, если мои собственные подчиненные говорят мне в лицо: «Старый БУЗА», не давая себе труда произнести каждую букву в отдельности, между тем как я в жизни не брал в рот спиртного, в том числе и этой проклятой бузы! Я требую к себе уважения, begorra, или, по крайней мере, объяснений!

— Ты хочешь объяснений — так я тебе их дам, сэр генерал, старая ты дева в штанах! — заорал караульный, грохнув кулаком по столу. — Твоя постная рожа — вот что всему причиной, и если ты ни капли в рот не берешь, так это потому, что от одного взгляда на тебя любая самогонка скиснет! А теперь, если желаете выслушать мои предложения по укреплению дисциплины в этой армии…

Следующие полчаса они провели за приятнейшей беседой. Наконец охрипший от речей караульный дружески распрощался с генералом и удалился.

Через пять минут в приемной послышался шум потасовки. До генерала донесся вопль часового:

— Ты не можешь идти к самому без предварительной записи!

И голос караульного:

— Я записался еще за час до рассвета, когда пришел сюда в первый раз и пытался пробиться сквозь ваши бюрократические рогатки!

Шум усилился. Дверь, ведущая в кабинет, сорвалась с петель, и караульный швырнул в проем часового.

— Прошу прощения, сэр, — сказал он, тяжело дыша, держась рукой за разбитую щеку и мстительно припечатав часового к полу сапогом, — но я как раз вспомнил, зачем хотел вас увидеть.

— Ты у меня посидишь на губе, бунтовщик и мерзавец. несчастный! — заорал О’Тул. — Капрал! Арестуйте этого человека!

— Именно такое отношение я и подверг критике пять минут тому назад, — заявил солдат. — Из-за вас и вам подобных офицеров на войне не осталось никакого веселья! Ты, гриб сушеный, да если бы ты возглавлял тот рейд в Куалнге, Бурый бык до сих пор бы жевал свою жвачку на лугу!^[318] А теперь послушайте меня…

И пока четверо подоспевших часовых тащили его через приемную, он не переставал орать:

— Хорошо же! Вы об этом еще пожалеете, сэр генерал! Я не скажу вам свою новость! Ни словечка не скажу о том, что я увидал в телескоп за час до рассвета, — вернее, чего не увидал, — и вы не узнаете о том, что венерианский корабль сошел с орбиты, до тех пор пока он не приведет сюда весь английский флот! И пускай приводит, мне это до лампочки!

Генерал Бич-Устрашающий-Зловредных-Англов, разинув рот, уставился в синее грендельское небо.

Глава 12

Изнуренный, дрожащий от недосыпа и усталости, Рори Макконнелл плыл по коридору к капитанскому мостику. Эмили остановила его возле кухни — выспавшаяся, свеженькая и прекрасная до безобразия.

— Постой, любовь моя, — сказала она. — Ты все закончил? Заходи сюда, я приготовила тебе чашечку чаю.

— Не хочу никакого чаю, — буркнул майор.

— Но, дорогой мой, так нельзя! Ты совсем отогдал, одна кожа да кости остались… Ох, и эти бедные руки со стертыми в кровь костяшками! Иди сюда, будь умничкой, сядь и выпей чашечку чаю. Я хочу сказать — не иди, а плыви, и пить тебе, конечно, придется из этой дурацкой соски, но все равно. Твоя ракета никуда не денется.

— Еще как денется, — упрямо заявил Макконнелл. — Она уже ближе к королю, чем к Гренделю.

— Но десять-то минут ты можешь отдохнуть! — возмутилась Эмили. — Ты пренебрегаешь не только своим здоровьем, но и мною. Ты вообще забыл о моем существовании. Все эти часы я слышу по селектору одну только ругань. Я хочу сказать, я предполагаю, что это ругань, судя по интонации, потому что я ведь не понимаю по-гэльски. Тебе придется меня научить, когда мы поженимся, а я научу тебя греческому. Мне кажется, между этими языками есть какое-то родство. — Она прижалась щекой к обнаженной груди майора. — Как между мною и тобой… О Боже! — Она отпрянула, стирая со щеки машинное масло.

В конце концов Рори Макконнелл позволил себя уговорить. Только на десять минуточек. Полчаса спустя, сильно посвежевший, он добрался до мостика и врубил двигатели.

Грендель выглядел теперь тусклым грошиком среди звезд. Зато Нью-Винчестер разбух и превратился в большой золотистозеленый полумесяц. Вокруг него как пить дать шныряют патрульные корабли… Макконнелл отогнал от себя неприятную мысль и занялся поиском.

После всего упущенного времени это было непросто. Космос большой, и в нем способна затеряться даже самая огромная бочка. А поскольку герр Сироп слегка изменил плоскость орбиты — в чем майор убедился примерно после часа бесплодных поисков, — сектор, в котором могла находиться ракета, был просто необъятным. Более того: пока этот черный ящик будет дрейфовать без ускорения, его не заметишь, даже если он пролетит у тебя прямо под носом.

Прошел еще час.

— Бедняжечка, — сказала Эмили, взъерошив рыжие кудри майора. — Как же ты устал!

Нью-Винчестер продолжал расти. Города его казались размытыми пятнышками на дивном гобелене лесов и колосящихся полей; королевская автомагистраль тянулась темной ниточкой под мягкой облачной вуалью.

— Скоро ему придется себя обнаружить, — бормотал майор, не отрываясь от телескопа. — Пивной выброс настолько слаб…

— Насколько я помню, пиво у мистера Сармишкиду довольно сильное, — возразила Эмили.

Макконнелл рассмеялся:

— Надо было Сиропу заправиться ирландским виски! Но я имел в виду, любовь моя, что в такой развалюхе он не сможет точно рассчитать траекторию, поэтому ему придется корректировать курс. А при его черепашьей скорости выброс потребуется солидный, так что… Эй! Вот она!

В иллюминаторе появилось туманное облачко — призрачное и далекое-далекое. Пальцы Макконнелла запорхали над контрольной панелью. Звездолет повернулся и прыгнул вперед. Стрела подъемного крана, высунувшись из грузового люка, хищно растопырила когтистые захваты.

И вдруг — вспышка!

Судорожно хватая ртом воздух, Макконнелл увидел, как огненное пятно разлетается в клочья перед его полуослепшими глазами. Через мгновение в иллюминаторе опять была только тьма и созвездия.

— Что за черт? — изумленно выдохнул майор. — Где-то поблизости был английский корабль? Или у этого старого осла есть пушка? Стреляли же явно в нас!

«Девчонка» пролетела в нескольких километрах от пивной ракеты. Майор, лихорадочно обшаривая пространство, узрел в телескопе большой звездолет.

— Наш корабль! — чуть не задохнулся Макконнелл. — Наш собственный гэльский корабль!

Грузовое судно с орудийной башней не выстрелило еще раз, боясь привлечь к себе внимание англов. Оно подошло поближе и неуклюже попыталось уравнять скорости, чтобы напасть на «Меркурианскую девчонку».

— Пошли вон! — заорал Макконнелл. — Пошли вон отсюда, идиоты! Вам нужен не я, вам нужен старый Сироп! Прочь с дороги! — Он избежал неминуемого столкновения, резко рванув «Девчонку» назад. И тут до майора дошло. — Но откуда же им знать, что это я здесь на борту? — спросил он сам себя.

— Может, с помощью телепатии? — ехидно предположила Эмили.

— Они не знают. Они наверняка даже не заметили пивную ракету, готов поклясться! Значит, они хотят протаранить нас или взять на абордаж и… Прочь с дороги ты, шотландское отродье!

Гэльский звездолет бросился вперед, словно акула. Макконнеллу ничего не оставалось, как снова дать задний ход. Нью-Винчестер в иллюминаторе съежился и отлетел во мглу.

Майор в сердцах треснул ладонью по панели.

— А у меня нет даже радио, чтобы их предупредить, — простонал он. — Мне придется позволить им взять нас на абордаж и объяснить ситуацию. — Он заскрипел зубами. — И если я хоть немного знаю наше командование, на это уйдет по меньшей мере еще час.

Эмили улыбнулась. «Меркурианская девчонка» продолжала удаляться от цели.

— Я тумаю, мы уше в претелах слышимости. Мошно начинать перетачу, — сказал герр Сироп.

Ракета, исчерпав почти все топливные запасы, снова плыла по инерции. Нью-Винчестер был уже совсем близко. Если бы какое-нибудь патрульное судно заметило ракету! Но надеяться на это не приходилось. Герр Сироп вздохнул, моргнул слезящимися, но победно горящими глазами и нажал на рычажок осциллятора.

Ничего не произошло.

— Кте искра? — жалобно спросил инженер.

— Не знаю, — ответил Сармишкиду. — Я думал, вызнаете.

— Проклятье! — крикнул Клаус.

Герр Сироп со сдавленным рычанием нажал еще несколько раз. По-прежнему безрезультатно.

— Все пыло о’кей, кокта я проверял ево на сутне! — простонал датчанин. — Конечно, я не мок проверить как слетует, иначе кэлы пы нас сасекли, но веть он рапотал! Что с ним такое стряслорь?

— Поскольку большая часть нашей передающей аппаратуры находится снаружи, рядом с батареями, там, очевидно, что-то разладилось, — сказал Сармишкиду. — Провод отошел от контакта или что-нибудь в этом роде.

Герр Сироп выругался, влез в скафандр и попытался разглядеть повреждение. Но части осциллятора были не только недоступны — они были невидимы из шлема. Еще одно упущение в сооруженной наспех конструкции. Можно было; конечно, надеть скафандр целиком и попробовать произвести ремонт, но тогда кабина вместе с беднягой Клаусом лишится кислорода и…

— Ох, Иута! — сказал инженер.

Сесть на Нью-Винчестер нечего было и мечтать. Пива в бочке осталось так мало, что скорректировать курс уже не удастся. Они будут плыть и плыть, пока не кончится воздух, если только раньше их не подберет противник… Герр Сироп взглянул за корму и ахнул. Противник, похоже, именно это и собирался сделать.

Полчаса назад, когда инженер увидел, как два управляемых гэлами судна, наскакивая друг на дружку, удалились прочь, он довольно усмехнулся в усы. Но теперь один из звездолетов — да, это была родная «Девчонка», — со стрелой подъемного крана, высунутой из бокового люка, неумолимо приближался вновь.

Сердце у герра Сиропа упало. Ну что ж, он хотя бы попытался. А мог ведь и сразу сдаться. В конце концов, жизнь на дрожжевой фабрике — это тоже жизнь.

Ну уж нет! Боже упаси!

Герр Сироп спустился обратно в кабину.

— Пыстро! — завопил он. — Тайте мне попкорн!

— Что? — разинул рот Сармишкиду.

— Просуньте черес трупу пачку с попкорном, а потом, ровно на отну минуту — полный вперет!

Сармишкиду пожал всеми своими щупальцами, но повиновался. Парочка быстрых выбросов унесла ракету прочь от корабля. Рука герра Сиропа в перчатке скафандра сжала пачку, просунутую через диафрагму трубы, и в тот самый миг, когда ракета прыгнула вперед, инженер швырнул пачку назад.

Попкорн стремительно унесся навстречу «Девчонке». Под воздействием вакуума кукуруза взорвала картонную упаковку и разбухла, как и положено, в белые пушистые комочки.

Один из древнейших способов ведения космического боя — это кинуть в лицо преследующему врагу пригоршню тяжелых предметов, типа шарикоподшипников, например. Кроме того, в космосе есть и естественные метеориты. А при космических скоростях столкновение даже с небольшим объектом чревато серьезной опасностью для экипажа. Рори Макконнелл, внезапно увидев летящие прямо на него белые сфероиды, инстинктивно свернул в сторону.

Ему почти удалось избежать столкновения, хотя несколько сфероидов все же стукнулись в иллюминатор. Но они не пробили толстый пластик — они просто рассыпались. Лишь через несколько минут майор с отвращением понял, что они собой представляли. И тут из темноты опять вынырнул гэльский звездолет и лег на орбиту рядом с «Девчонкой» с явным намерением остановить ее и выяснить наконец, что там происходит. Объяснения с начальством украли у майора еще добрых полчаса.

— Времени на починку осциллятора уше не осталось, — сказал герр Сироп. — Похоше, труково выхота у нас нет.

Сармишкиду усердно трудился, разукрашивая ящик из-под крендельков герметичной замазкой.

— Надеюсь, птица выживет, — отозвался он.

— Я тоше натеюсь, — сказал герр Сироп. — Я швырну ящик вместе с кислоротным паллоном как мошно сильнее. Мы пройтем совсем рятом с краем атмосферной ополочки астероита, так что в пустоте Клаусу притется пропыть нетолко, и кислорота ему толшно хватить. А при утаре о востух ящик раскроется, и Клаус вылетит ис нево.

Ракета тихонько заурчала, фыркая последними пенными брызгами и приближаясь к Нью-Винчестеру. В кабине стала ощущаться хоть и слабенькая, но такая необходимая для работы сила тяжести. Сармишкиду покончил с герметизацией ящика и воткнул в него трубку от одного из кислородных баллонов.

— А теперь послушай меня, Клаус, — проговорил герр Сироп. — Я привясал саписку к твоей лапе, но, насколько я тепя снаю, ты сорвешь ее и проклотишь, етва окашешься на свопоте. Отнако, опять ше, насколько я тепя снаю, ты прямиком отправишься в плишайшую пивнушку. Поэтому повторяй са мной: «На помощь! На помощь! Крентель сахвачен кэлами!»

— Макконнелл — подлец, — сказал Клаус.

— Нет, нет! «На помощь! Крентель сахвачен кэламй!»

— Макконнелл мухлюет в карты, — сказал Клаус. — Макконнелл — трезвенник. Макконнелл — пенсне на носу человечества. Макконнелл…

— Нет, нет, нет!

— Нет, нет, нет! — согласился Клаус.

— Послушай! — Герр Сироп сделал глубокий вдох. — Послушай меня, Клаус. Пошалуйста, скаши, как я прошу. Ну, скаши: «На помощь! Крентель сахвачен кэлами!»

— Никогда! — крикнул ворон.

— Нам надо поторопиться, — решительно сказал Сармишкиду.

Он сунул негодующего ворона в ящик и задраил крышку. Герр Сироп между тем влез в скафандр — на сей раз целиком, то есть в штаны тоже. Как следует провентилировав легкие, чтобы легче перенести пустоту, марсианин открепил скафандр от люка. Герр Сироп плюхнулся в кабину. Воздух устремился наружу. Инженер пихнул кислородный баллон вместе с ящиком Клауса в дыру.

Нью-Винчестер был уже так близко, что занимал почти полнеба. Сквозь перистые облачка проглядывали города, деревушки и сады. Герр Сироп вздохнул с тоской, изо всех сил оттолкнул ящик с вороном и проводил его взглядом. Немного погодя астероид начал уменьшаться в размерах. Ракета удалялась по долгой орбите в холодные глубины космоса.

— Ну латно, — сказал герр Сироп. — Пускай теперь кэ-лы нас потпирают.

Сказал он это сам себе: радио в скафандре не было, а Сармишкиду свернулся в клубок. Задраивать люк не было никакого смысла — второй кислородный баллон давно опустел.

— Никокта пы не потумал, что путущее твух косутарств мошет зависеть от отной старой вороны, — вздохнул герр Сироп.

Глава 13

— Ц-ц-ц! — участливо зацокал Рори Макконнелл. — Так, значит, ваш передатчик не сработал?

— Нет, — процедил герр Сироп. Вокруг носа у него залегли синие тени. Много жутких часов провел инженер во вращающихся останках своей ракеты; когда «Меркурианская девчонка» его подобрала, запас кислорода в скафандре уже подходил к концу.

— Так, значит, ваша бедная старая птица потерялась?

— Ее унесло, кокта прорвалась проклатка, я ше вам говорил. — Герр Сироп взял предложенную сигару и блаженно откинулся на спинку гравитационного кресла. Компенсатор на судне по-прежнему не работал, и «Меркурианская девчонка» с гэльским экипажем на борту возвращалась к Гренделю с ускорением в четверть земной силы тяжести.

— Выходит, все ваши старания пропали даром? — В голосе Макконнелла не было злорадства — разве что сочувствия могло быть чуть поменьше.

— Похоше на то, — неуверенно согласился герр Сироп, подумав о Клаусе. Ворон, без сомнения, сразу же начнет искать человеческого общества; но что он передаст людям, кроме сплошного потока брани? Слишком поздно до инженера дошло, что нужно было уснастить сообщение о захватчиках парочкой забористых ругательств.

— Что ж, вы были отважным противником, и я обещаю каждый день навещать вас в каталажке на Гренделе, — сказал Макконнелл, хлопнув инженера по плечу. — Потому что, боюсь, генерал велит на время посадить вас за решетку. Он был, мягко говоря, немного раздражен. А точнее — рвал и метал. Он даже хотел оставить вас дрейфовать на орбите, и мне пришлось с ним немного повздорить, после чего меня разжаловали в рядовые. — Макконнелл задумчиво потер свои громадные костяшки, вспомнив о дискуссии с генералом. — Но я настоял на своем. О’Тул несколько часов назад отбыл на другом корабле, а мне позволил остаться на «Девчонке» и подобрать вас. Правда, я не решился близко подходить к английской столице, поэтому мне пришлось подождать, пока вас отнесет подальше, чтобы не угодить в лапы патрульным. А после столь долгой задержки отыскать вас было непросто. Мы чуть было не опоздали, верно?

— Ja, — поежился герр Сироп, поднося ко рту бутылку ирландского виски.

— Но все хорошо, что хорошо кончается, хотя эта фраза и принадлежит англичанину, — усмехнулся Макконнелл, сжимая руку Эмили. Она загадочно улыбнулась в ответ. — Потому что я снова стану майором, как только гнев, который застит генералу глаза, улетучится, и он поймет, что без меня ему не обойтись. А потом мы освободим Лейиш, а потом мы с Эмили обвенчаемся, а потом… Ну, в общем… — Он смущенно кашлянул. Эмили зарделась.

— Ja, — возмущенно пропищал Сармишкиду. — Счастливая концовка, да? Мой бизнес погибнет, und я угожу в тюрягу, und, возможно, начнется война, und этот Dummkopf^[319] Шалмуаннусар заявит, что доказал теорему субунитарной связности раньше меня, как будто публикация имеет что-нибудь общее с приоритетом… Ха!

— О Боже! — сочувственно проронила Эмили.

— О моя богиня! — сказал Макконнелл.

— О ненаглядный мой! — эхом откликнулась Эмили, потеряв всякий интерес к Сармишкиду.

— О моя сизокрылая голубка! — прошептал Макконнелл.

Герр Сироп еле подавил внезапный приступ тошноты.

Звякнул колокольчик. Макконнелл поднялся.

— Это сигнал! — объявил он. — Мы подходим к Гренделю, и мое присутствие необходимо на капитанском мостике. Несколько бесконечных минут — и я снова увижу тебя, моя единственная.

— До встречи, возлюбленный мой, — выдохнула девушка. Герр Сироп скрипнул зубами. Но как только гэл удалился, поведение Эмили тут же переменилось. Она с тревогой склонилась к инженеру и спросила: — Как вы думаете, нам удалось? Я хочу сказать — вам удалось?

— Сомневаюсь, — вздохнул датчанин. — Все теперь сависит от Клауса. — Инженер объяснил девушке, что произошло. — Таше если претполошить, что он повторит мои слова, я сомневаюсь, чтопы анкличане поверили ворону, тем полее неснакомому.

— Что ж… — Эмили прикусила губку. — Мы старались, верно? Но если война все-таки грянет — между родиной Рори и моей… Нет! Я не хочу об этом думать! — И она потерла глаза маленькими кулачками.

Нескомпенсированная перегрузка придавила герра Сиропа к креслу. Наконец моторы заглохли; нормальная сила тяжести подтвердила, что «Меркурианская девчонка» вновь пришвартовалась к грендельскому причалу.

— Я иду к Рори! — сказала Эмили и выбежала из кают-компании.

Герр Сироп закурил сигару и принялся ждать, когда за ним придут и отведут в темницу. Первым делом он там отоспится — будет спать сорок часов подряд, мрачно подумал инженер. Шли минуты. Сармишкиду задумчиво сидел, обвившись похожими на спагетти щупальцами. На судне было поразительно тихо, из коридора не доносилось ни звука. Пожав плечами, герр Сироп встал, вышел из кают-компании, добрался до открытого пассажирского люка и йоглядел на космопорт.

Сигара выпала у него изо рта.

Вместо гэльского флага на флагштоке опять реял британский стяг. Люди в зеленой форме угрюмо брели вереницей мимо кучи собственного оружия. Грузовики неутомимо подвозили пленных со всех сторон. Один за другим арестанты поднимались на борт военного транспортного звездолета, причаленного неподалеку, сопровождаемые свистом и улюлюканьем — а подчас и безутешным «аи revoir»^[320] — грендельской толпы, собравшейся за проволочным забором. Отряд солдат в красных мундирах винтовками подгонял пленников к трапу, и тени от гигантских пушек британского крейсера «Неприветливый», ложась на бетон, довершали картину.

— Клянусь Иутой! — воскликнул герр Сироп.

Пошатываясь, он спустился на землю. Бойкий молодой офицер, глянув на него в монокль, отдал честь и протянул приветственно руку.

— Мистер Сироп? Как я понимаю, вы были на борту? Ваш ворон, сэр!

— Ад и проклятье! — сказал Клаус, прыгая с запястья англа на плечо к датчанину.

— Лично я предпочитаю соколов, — сказал молодой человек.

— Вы прилетели! — прошептал герр Сироп. — Вы прилетели сюта!

— Мы прилетели несколько часов назад. Хоп — ив дамки! Никакого сопротивления, если не считать… э-э… — Офицер покраснел. — Я хочу сказать, эта молодая леди в довольно… э-э… смелом наряде… так страстно вцепилась в рыжего гэла!.. Вы знаете их, не так ли? Она утверждает, что ее отец — местный викарий, а гэл — ее жених, и она пойдет с ним на край света, и, честное слово, сэр, я понятия не имею, что мне с ними делать: то ли эвакуировать вместе с пленными, то ли позволить остаться здесь, то ли… черт его знает!

Герр Сироп отвел глаза.

— Телайте что хотите, — сказал он. — По-моему, им все равно.

— Похоже, вы правы, — вздохнул офицер.

— Как вы уснали про вторшение? Неушели ворон все-таки перетал мое соопщение?

— Какое сообщение?

— Засунь себе в зад! — звонко выкрикнул Клаус.

— Нет, нет, не это, — поспешно возразил герр Сироп.

— Мой дорогой сэр, — сказал офицер, — когда расколотый кислородный баллон с надписью «Меркурианская девчонка» свалился с небес на поле — а между тем нам радировали, будто судно стоит в карантине, — и когда эта черная птица залетела к фермеру в окошко и стащила со стола лепешку, весьма нелестно отзываясь при том о некоем майоре Макконнелле… Фермер, естественно, позвонил в полицию, полицейские позвонили в Нью-Скотленд-Ярд, а Ярд связался с армейской разведкой и… Я хочу сказать, все сразу стало ясно, понимаете?

— Ja, — тихо ответил герр Сироп. — Наверное. — Он замялся, но все же продолжил: — Что вы сопираетесь телать с кэлами? Они вели сепя вполне прилично. Очень пы не хотелось, чтопы их посатили са решетку!

— О, не волнуйтесь об этом, сэр! Я хочу сказать, положение-то у нас довольно щекотливое, верно? Нам же не хочется признавать, что банда неоперившихся экстремистов украла у нас из-под носа целое графство, понимаете? Конечно, замять сей факт вряд ли удастся, но мы вовсе не стремимся оповещать о нем всю Солнечную систему. Что же до гэльского правительства, то оно не станет раздувать конфликт. Вы ведь знаете, гэльские социалисты — парни миролюбивые. А рекламная шумиха вокруг оппозиционной партии им и подавно ни к чему, так что поддерживать эту сумасбродную выходку они не будут. Но и наказывать за нее, учитывая настроения гэльских граждан, тоже не решатся. Понимаете?

Ситуация и впрямь чертовски щекотливая. Деликатная. Мы можем только препроводить этих сорвиголов домой, где их пожурят немного да и отпустят. А затем, я более чем уверен, Гэльская республика беспрекословно выплатит компенсацию за причиненный ущерб по каждому предъявленному иску. Ваше судно, очевидно, получит кругленькую сумму, а?

В этот момент Сармишкиду фон Химмельшмидт добрался наконец до подножия трапа.

— Я вчиню им иск на несколько тысяч фунтов! — пропищал он возмущенно. — Или даже миллионов! Посудите сами: за время оккупации я потерял свой бизнес, приносивший мне пятьсот фунтов в день — для простоты округлим их до тысячи — да еще плюс…

— Успокойтесь, дорогой мой, успокойтесь! — Офицер поправил монокль. — Все не так уж плохо. Честное слово, ну вы поймите: даже если официально факт оккупации не будет признан, слухи-то все равно поползут. Да народ просто валом повалит поглазеть на астероид, где приключилась такая захватывающая история! Я сам привезу сюда свою супругу в отпуск. Драма плаща и кинжала — людям же такое только давай! Клянусь Юпитером, у вас отбоя не будет от туристов!

— Хм-м-м… — Сармишкиду задумчиво подергал себя за нос. В выпуклом глазу зажегся азартный огонек. — Хм-м-м… Н-да. Атмосфера межпланетного заговора, зловещие шпионы, двойные агенты, прекрасные женщины, крадущие секретные документы… Н-да. И я знаю один погребок, подходящий для создания такой атмосферы. Хм-м… Придется, правда, слегка изменить интерьер. К черту Gemutlichkeit ^[321]! Я хочу, чтоб у моей таверны была неопределенная репутация. Да, вот именно — неопределенная. — Марсианин встрепенулся и картинно протянул вперед щупальце. — Джентльмены, позвольте представиться: перед вами хозяин пивного погребка «Верхний Гейзенберг^[322]»!

ВОЛНА МЫСЛИ ^(роман)

Странные вещи творятся на Земле…

Проснувшись в один прекрасный день, люди начинают обнаруживать в себе необыкновенные интеллектуальные способности: в голову лезут какие-то новые идеи, изобретения, старые проблемы решаются влёт. Животные тоже начинают умнеть: дикие выбираются из расставленных ловушек, домашние открывают двери загонов и вырываются на волю. Что произошло?

Именно это предстоит выяснить героям романа, тем более с их новыми умственными способностями задача существенно облегчается…

Глава 1

Ловушка сработала на закате. Пока красноватый свет заходящего солнца еще не померк, кролик кружил по ней, тычась в стенки, но вскоре страх и отчаяние взяли верх, и он, дрожа, забился в угол. Когда пришла ночь и на небе появились звезды, он продолжал сидеть на том же месте, боясь шелохнуться. Однако стоило взойти луне, отразившейся холодным светом в его огромных глазах, как кролик повел головой и стал всматриваться в тонувший во мраке лес.

Зрительный аппарат кролика был устроен так, что сфокусировать взгляд на предметах, находящихся рядом, ему было крайне сложно, и все же через какое-то время он вдруг ясно различил вход в ловушку. Стоило ему войти вовнутрь, как тяжелая деревянная дверца скользнула вниз, перекрыв ему дорогу назад. В призрачном лунном свете все казалось ему нереальным. Кролик внутренне напрягся и, вновь увидев перед собой падающую дверцу, тихо пискнул от ужаса. Теперь эта твердая темная дверца была прямо перед его носом, из-за нее слышалось дыхание леса. Она была вверху и вместе с тем была внизу — с такого рода двойственностью «теперь-тогда» кролик сталкивался впервые.

Луна поднималась все выше в усеянном звездами небе. Где-то совсем рядом заухала сова, и кролик мгновенно застыл, ощутив спиной движение ее призрачных крыльев. Недоумение и страх слышались в совином крике, он исполнился новой, неведомой прежде боли. Вновь стало тихо. Еле приметные привычные ночные шорохи и запахи окружали кролика. Он так и сидел, глядя на дверцу, раз за разом вспоминая ее падение.

Начинало сереть. Луна уже клонилась к горизонту.

Кролик, вероятно, даже немного всплакнул на свой кроличий манер. В тусклом свете занимающегося утра среди серых стволов деревьев ясно вырисовывались прутья западни. Дверца, в отличие от стенок, имела и поперечину.

Кролик медленно двинулся к выходу. Оказавшись возле решетки, отсекшей ему путь назад, он испуганно съежился. Решетка пахла человеком. Кролик уперся в нее мордочкой и почувствовал, как ему на нос упали холодные капельки росы. Решетчатая дверца не поддавалась. И все же совсем недавно она упала вниз.

Припав к земле, кролик уперся в нижний край поперечины и попытался распрямиться. Решетка дрогнула. От возбуждения дыхание кролика стало шумным и частым. Он напрягся изо всех сил, отчего решетка скользнула вверх по своим направляющим, и он, юркнув в возникшую щель, вновь оказался на свободе.

Кролик на мгновение даже ошалел, но тут за его спиной раздался стук вернувшейся на место дверцы, и он стремглав понесся к лесу.

Арчи Брок, занимавшийся корчевкой пней на северной делянке, здорово припозднился. Господин Россман хотел, чтобы эта работа была закончена уже к среде, так, чтобы он мог побыстрее распахать свое новое поле. За срочность он пообещал Броку дополнительную плату. Арчи взял с собой обед и работал дотемна. Три мили, отделявшие его от дома, он должен был отмахать пешком — ни «джип», ни трактор ему не доверяли.

Он чувствовал себя изрядно усталым, и если о чем-то и думал, то разве что о пиве. Мысли приходили и уходили сами, он не звал, но и не гнал их. По обеим сторонам дороги темнел лес. Деревья отбрасывали на посеребренную лунным светом просеку длинные тени. Стрекотали сверчки, раз или два заухала сова. Будь у него ружье, он бы с ней вмиг разобрался, иначе она могла перетаскать у них всех цыплят. Охотиться господин Россман ему разрешил.

Сегодня с его головой творилось что-то странное. Обычно он шел себе и шел, и всякие разные мысли ему особенно не досаждали, но сейчас — наверное, не без влияния луны — ему в голову лезла всякая всячина. Слова возникали в голове сами собой, словно кто-то говорил их. Он подумал о мягкой постели и о том, как славно было бы возвращаться с работы не пешком, а на машине. Впрочем, окажись он за рулем, он тут же куда-нибудь влетел бы, — в этом Арчи Брок не сомневался. Странное дело, вроде бы все так просто — верти баранку, да не засыпай за рулем, и только, — так нет же, все куда сложнее.

Лесная тишь нарушалась лишь звуком его шагов. Он сделал глубокий вдох, набрав полные легкие прохладного ночного воздуха, и задрал голову вверх. Сегодня звезды были особенно большими и яркими.

Новая, вернее, давно забытая мысль пришла ему на ум. Кто-то сказал, что Солнце и звезды — это одно и то же, просто звезды находятся куда дальше. Прежде подобные вещи его нисколько не волновали, но сейчас эта идея буквально ошеломила его. Если это правда, если звезды действительно такие же большие, как солнце, то сколько же до них километров!

Он остановился как вкопанный, почувствовав, как по спине его пробежал холодок. Бог ты мой! Как далеко находятся все эти звезды!

Земля у него под ногами в тот же миг уменьшилась до размеров жалкого камешка, который несся по бескрайней темени мира. Огромные, пышущие жаром светила окружали его. До них было так далеко, что ему почему-то захотелось плакать.

Арчи Брок бегом понесся домой.

Мальчик проснулся рано, хотя стояло лето и в школе не было занятий, а до завтрака была еще уйма времени. Улочка и город за окнами в лучах утреннего солнца казались чистыми и опрятными. Если бы не грузовик, прогромыхавший по мостовой, и не человек в синей рабочей робе, уверенным шагом направлявшийся к маслобойне, сжимая под мышкой судок с обедом, можно было бы подумать, что мир вымер. Отец уже ушел на работу, мать, приготовив завтрак, должна была вновь прилечь на часок, как это обычно и бывало, сестра еще спала. Мальчик был предоставлен самому себе.

Они с другом собирались отправиться на рыбалку, но прежде он хотел заняться моделью. Быстренько умывшись, он стащил из буфета булку и поспешил вернуться в свою комнату, где его ждал полный всевозможных вещей стол. Самолет должен был выйти красавцем — это была «Падающая Звезда» с углекислотным патроном в качестве двигателя. Но как ни странно, он уже не казался мальчику таким уж замечательным, как это было прошедшим вечером. Теперь он мечтал о настоящем реактивном двигателе.

Он вздохнул, отставил модель в сторону и положил перед собой лист бумаги. Ему было десять лет, но он очень любил играть с числами, особенно после того, как один из учителей рассказал ему об алгебре. Некоторые из его одноклассников стали дразнить его за это любимчиком, но он быстро научил их уму-разуму. Что до алгебры, то она оказалась куда интересней тех таблиц умножения, которые они зубрили в школе, — в ней буквы и числа словно оживали. Помимо прочего, учитель сказал ему и о том, что человек, мечтающий построить ракету, должен прежде всего научиться математике.

Он нарисовал несколько графиков. Различным графикам соответствовали разные типы уравнений. Мальчику это казалось очень забавным. x=ky+c — всегда прямая; x²+y²=c — всегда круг. А если сделать один из иксов равным трем, а не двум? Что при этом произойдет с игреком? Об этом он еще никогда не задумывался!

Он сосредоточенно высунул язык и крепко сжал карандаш в руке. За иксом и игреком можно следить — немножко меняешь одну переменную, и тогда…

Он уже был на пороге открытия дифференциального исчисления, когда вдруг мать позвала его завтракать.

Глава 2

Питер Коринф вышел из-под душа, продолжая напевать что-то бравурное. Шейла стояла у плиты и жарила яичницу с беконом. Взъерошив ее мягкие каштановые волосы, он поцеловал ее в шею, и она, повернувшись к нему, улыбнулась.

— Сама как ангел, — улыбнулся Питер, — а готовит как…

— Пит, ты никогда…

— Не умел найти нужных слов, — закончил он за Шейлу. — Эта истина стара как мир, моя дорогая. — Он склонился над сковородкой и, принюхавшись, блаженно застонал. — У меня такое чувство, что сегодня один из тех редких дней, когда все идет как надо. Впрочем, за хубрис,^[323] боги нашлют на меня Немезиду.^[324] Явится Ата^[325] и неряха Герти спалит оборудование.

— Хубрис, Немезида, Ата. — Шейла нахмурила свой лобик. — Эти слова я слышала от тебя и раньше. Что они значат, Пит?

Он зажмурился. Они были женаты вот уже два года, но он все еще был влюблен в свою жену — когда Пит видел Шейлу, внутри у него все буквально переворачивалось. Она была доброй, веселой, красивой, она прекрасно готовила, но, при всем при том, она не принадлежала к интеллектуалам. Когда к ним в гости приходили его друзья, она садилась где-нибудь в сторонке и весь вечер молчала.

— Почему ты об этом спрашиваешь? — осведомился он.

— Мне просто интересно, — ответила Шейла.

Он отправился в спальню и, оставив дверь открытой, стал излагать ей основы греческой драмы. Одновременно с этим он одевался. В такое ясное утро говорить на столь мрачную тему было достаточно странно, однако она слушала его очень внимательно и даже время от времени задавала какие-то вопросы. Когда Пит вернулся в кухню, Шейла с улыбкой подошла к нему.

— Физик ты мой несчастный, — сказала она. — И как это ты умудряешься так пачкаться? Костюм только что из чистки, а глядя на тебя, можно подумать, что ты чинил в нем машину.

Она поправила ему галстук и одернула пиджак. Пит пригладил рукой непокорные темные волосы и сел за стол. Пар, поднимавшийся из кофейника, затуманил стекла его очков. Сняв их, он принялся вытирать стекла галстуком. Его худое лицо со сломанным носом без очков казалось совсем другим — так он выглядел заметно моложе, как раз на свои тридцать три года.

— Едва я проснулся, я тут же все понял, — сказал Пит, намазывая масло на гренок. — Видишь, какое у меня развитое подсознание?

— Ты что — решил-таки эту свою проблему? — поинтересовалась Шейла.

Он кивнул, продолжая напряженно думать о чем-то своем. Шейла успела привыкнуть к этому — обычно, о чем бы ни шла речь, он ограничивался краткими «да» и «нет», произносившимися всегда кстати, хотя сам Пит при этом был всецело погружен в себя. Его работа представлялась ей чем-то таинственным. Ему же казалось, что Шейла живет в каком-то детском мире — ярком, странном и невразумительном.

— Я хочу создать фазовый анализатор межмолекулярных резонансных связей в кристаллических структурах, — сказал он. — Впрочем, сейчас это не важно. Просто в течение вот уже нескольких недель я ломаю себе голову над одной схемой, но у меня, увы, ничего не выходит. И вот сегодня утром мне в голову пришла одна замечательная идея. Видишь ли…

Взор его затуманился. Он продолжал есть, но делал это скорее по инерции. Шейла добродушно рассмеялась.

— Возможно, я задержусь, — сказал он, стоя уже в дверях. — Если идея подтвердится, я буду работать до тех пор, пока… Впрочем, я тебе в любом случае позвоню.

— Хорошо, милый. Удачи тебе.

Он ушел, но Шейла так и стояла, улыбаясь ему вслед. Пит был… — ей повезло с ним, этим было сказано все. Особенно отчетливо она почувствовала это именно сейчас. Этим утром все казалось ей необычайно ясным и прозрачным, словно она вновь оказалась в Западных горах, столь горячо любимых ее мужем.

Тихонько напевая про себя, она стала мыть посуду и убирать в квартире. Ей вдруг вспомнилось ее детство, маленький городок в Пенсильвании, школа бухгалтеров, офис их нью-йоркских знакомых, куда четыре года тому назад она поступила на работу… Господи — и как так можно было жить! Бесконечная череда вечеринок и поклонников, все без умолку трещат, все всё знают наперед, невозможно ни на минуту расслабиться… Зато потом, после того как она порвала с Биллом, считавшим ее глупышкой, она вышла за Пита. Ее устраивало и его отношение к жизни, и он сам — скромный тихий человечек.

«Я становлюсь жуткой занудой, — подумала Шейла. — И это, наверное, даже хорошо».

Она превратилась в обыкновенную домохозяйку, которая время от времени встречается с друзьями, чтобы немного поболтать и расслабиться, изредка ходит в церковь, пока ее неверующий супруг нежится в постели, проводит отпуска в Новой Англии или в Скалистых горах, собирается в скором времени обзавестись ребенком… что еще нужно человеку? Ее прежние друзья подняли бы на смех такой образ жизни, отмеченный буржуазностью и исполненный скуки, забывая о том, что их собственная жизнь отличается от жизни «буржуа» разве что набором понятий и ритмом, лишь отдаляющими ее от реальности.

Шейла изумленно затрясла головой. Над подобными вещами она никогда не задумывалась. Даже мысли ее странным образом изменились, они казались ей чужими.

Она покончила с домашней работой и осмотрелась по сторонам. Обычно перед ленчем она отдыхала, читая какой-нибудь дешевый детектив, после этого шла в магазины, гуляла по парку или заходила к одной из подруг, затем надо было готовить ужин и встречать Пита. Но сегодня…

Она взяла со стола книжку в мягкой цветастой обложке, но тут же, раздумав, положила ее обратно и направилась к битком набитой книгами полке Пита. Достав с нее потрепанный томик «Лорда Джима»,^[326] она села в кресло. Когда она оторвала глаза от книги, день уже начинал клониться к вечеру.

Коринф встретился с Феликсом Мандельбаумом в лифте. Они были друзьями, что случается с соседями нечасто. Шейла, выросшая в маленьком провинциальном городке, быстро перезнакомилась едва ли не со всем домом. Мандельбаумы жили на их этаже. Сара являла собой идеальную хаусфрау — полненькую, тихую, скромную, приятную и вместе с тем совершенно бесцветную. Муж был прямой противоположностью ей.

Феликс Мандельбаум родился пятьдесят лет назад в шумном и грязном нижнем Ист-Сайде; жизнь била его все эти годы, но он при случае с удовольствием давал ей ответного пинка. Он успел сменить множество профессий — от странствующего сборщика фруктов до классного механика и станочника. Во время войны он оказался за океаном, что способствовало не только раскрытию его таланта к языкам, но и научило его общению с самыми разными людьми. Тогда же началась и его карьера профсоюзного лидера. Он начинал с рядового члена профсоюза «Индустриальные рабочие мира» и собственным трудом добился своего нынешнего относительно высокого положения. Официально он значился исполнительным секретарем местного профсоюза, на деле же он был известным специалистом вулаживании трудовых споров, с чьим мнением считались и в национальных советах. В молодости он увлекался радикальными идеями, что позволяло ему — как он любил выражаться — видеть радикализм изнутри. Теперь же он стал завзятым консерватором, защищавшим устои общества, — правда, клиентам этот его консерватизм обходился недешево. Он был самоучкой, хотя ему и нельзя было отказать в известной образованности или, скорее, начитанности. Из всех знакомых Коринфа в проворности он уступал разве что Нэту Льюису. Пита это очень забавляло.

— Привет, — сказал он. — Что-то ты сегодня припозднился.

— Я бы этого не сказал. — Мандельбаум говорил так же, как говорят все жители Нью-Йорка, — резко и отрывисто. Это был небольшой жилистый седобородый человечек с крупными грубоватыми чертами лица и живыми темными глазами. — Сегодня утром мне в голову пришла замечательная идея, — в этом-то все и дело. План реорганизации. Поразительно, что до этого еще никто не додумался. Канцелярские работы сократятся вдвое. Я составлял схему.

Коринф недоверчиво покачал головой:

— Феликс, американцы так привыкли к разного рода бумагам, что не отдадут ни единого листочка.

— Ты не видел европейцев, — пробурчал в ответ Мандельбаум.

— Удивительно, — усмехнулся Коринф. — Удивительно, что эта идея пришла тебе в голову именно сегодня утром. (В следующий раз расскажи мне об этом поподробнее, — ты меня заинтриговал.) Сегодня я проснулся с готовым решением проблемы, которая мучила меня с месяц.

— Да? — Мандельбаум словно оценивал услышанное, вертел его перед собой, пробовал на ощупь. В конце концов он решил, что факт этот слишком малозначителен, чтобы обращать на него внимание. — Странно.

Лифт остановился, и они направились каждый в свою сторону. Коринф, как обычно, поехал на подземке. Машину он не приобретал, полагая, что она не окупит связанных с ней затрат. Оказавшись в вагоне, он тут же заметил, что там куда тише, чем обычно. Люди, казалось, никуда не спешили и вели себя на удивление учтиво, они были погружены в задумчивость. Он было заволновался и даже стал заглядывать в газеты, пытаясь понять, что же не так, но в них не было ничего сенсационного, разве что материал о собаке, которая неведомо как раскрыла холодильник, вытащила оттуда мясо и тут же была уличена в этом. Кроме этого газеты писали о локальных войнах в разных концах мира, о забастовке, о демонстрации коммунистов в Риме и об автомобильной аварии, в которой погибло четыре человека.

Он вышел в нижнем Манхэттене и, слегка прихрамывая, направился к Институту Россмана, — идти нужно было всего три квартала. В свое время он попал в аварию, при этом пострадали его нос и правое колено. Последнее обстоятельство позволило ему избегнуть службы в армии, хотя своеобразным эквивалентом армейской службы можно было считать участие в Манхэттенском проекте, к которому он был привлечен сразу же по окончании колледжа.

При этом воспоминании он поморщился. Хиросима и Нагасаки лежали тяжелым грузом и на его совести. Сразу после войны он ушел оттуда, и не только потому, что хотел продолжить учебу или сменить затхлую атмосферу правительственного учреждения на нищую вольницу академического института, — это было бегство, вызванное нежеланием участвовать в преступлении. Потом последовали союз ученых-атомщиков, движение всемирных федералистов, партия прогресса… Все отличалось крайней несерьезностью, да и не могло быть иным, ибо строилось на клише, подобных тем, которыми было принято говорить о советской угрозе. Позднее он понял это и сам, лишний раз оценив прозорливость ученых, отказывавшихся играть в эти игры.

Впрочем, был ли его нынешний уход в исследовательскую работу, где для политики попросту не находилось места, где все обращались в безвольных потухших демократов, более разумным? Нэйтан Льюис, присвоивший себе титул реакционера, являлся председателем местного отделения республиканской партии, что не мешало ему быть законченным пессимистом, ни при каких обстоятельствах не терявшим бодрости духа, — он постоянно с кем-то или с чем-то боролся; Феликс Мандельбаум был не менее реалистичным, чем постоянный оппонент Питера Льюис, он тоже был полон сил и надежд и даже мечтал о создании подлинной Американской Рабочей партии. Рядом с ними Коринф чувствовал себя едва ли не ничтожеством.

И ведь при этом я куда моложе их!

Он вздохнул. С ним происходило что-то не то. Мысли так и лезли ему в голову, возникая словно ниоткуда. Давно забытые образы и идеи, связываясь в новые цепочки, ни на мгновение не оставляли его в покое. И это именно в тот день, когда он, кажется, нашел решение своей проблемы.

Тут же навязчивый поток мыслей прекратился. Это тоже было необычно. Питер воспрянул духом.

Институт Россмана, громада из камня и стекла, занимал добрых полквартала, на фоне своих более старых соседей он казался архитектурным шедевром. Для ученых это был подлинный рай. Сюда стягивались все способные люди, где бы они прежде ни жили и в каких бы областях ни работали, причем влекла их отнюдь не оплата, но, единственно, возможность беспрепятственно проводить свои исследования, имея в своем распоряжении первоклассное оборудование, чего не было ни в правительственных учреждениях, ни в промышленности, ни во многих университетах. Разумеется, без политики и злословия не обошлось и здесь, хотя роль их и была сведена к минимуму. Институт Перспективных Разработок был куда более открытым, динамичным и демократичным, чем любое другое подобное заведение. Некогда Льюис в разговоре с Мандельбаумом привел его как одно из доказательств того спорного положения, что привилегированный класс нуждается в культуре.

— Неужели вы считаете, что правительство станет выбрасывать деньги на ветер, и при этом предоставит институт самому себе?

— Конечно же нет. Достаточно вспомнить Брукхейвен.^[327]

Обычно Мандельбаум был куда находчивее.

Коринф кивнул девушке, стоявшей у газетного киоска в холле института, поздоровался с парой знакомых и лишний раз посетовал на медлительность лифта.

— Седьмой, — сказал он автоматически, едва перед ним раскрылась кабина.

— Мне бы этого не знать, доктор Коринф, — усмехнулся лифтер. — Вы здесь работаете… минуточку… Да, — вы здесь работаете уже шесть лет. Верно?

Физик прикрыл глаза. Лифтер был неотъемлемой частью института. Они обменялись обычными любезностями, не имевшими ровным счетом никакого смысла. И вдруг Коринф увидел в лифтере человеческое существо, уникальный живой организм, частицу огромной безличной целокупности мира, имеющую собственное сердце… «Что это со мной? — изумился он. — Почему я вдруг об этом подумал?»

— Знаете, сэр, — заговорил лифтер. — Вот что я подумал. Сегодня утром просыпаюсь и тут же понимаю, что мне чего-то сильно не хватает… Работа, пенсия — все это хорошо, но их одних мало, понимаете? — Он на миг замолчал, выпуская из кабины пассажира, выходившего на третьем этаже. — Кому я завидую, так это вам. Вы занимаетесь настоящим делом.

Лифт остановился на седьмом этаже.

— Но ведь вы при желании смогли бы посещать вечерние курсы, не так ли? — спросил Коринф.

— Возможно, я так и поступлю, сэр. Если вы будете столь любезны, что порекомендуете… Впрочем, об этом мы поговорим в другой раз. Мне надо спешить.

Двери бесшумно закрылись, и Коринф направился к своей лаборатории.

У него было два сотрудника, Иохансон и Грюневальд, два молодых энергичных человека, мечтавших со временем получить в свое распоряжение такие же лаборатории. И тот и другой уже сидели за своими столами. Коринф повесил пальто на вешалку.

— Доброе утро.

— Привет.

— Утро доброе.

— Ты знаешь, Пит, — начал Грюневальд, стоило шефу занять свое место. — Кажется, я понял, как должна выглядеть эта схема…

— И ты, Брут… — пробормотал Коринф, усаживаясь на стул. — Ну что ж, давай поговорим.

Находка Грюневальда и его собственная идея походили друг на друга как две капли воды. Иохансон, который обычно молчал, на сей раз принимал в обсуждении живейшее участие. Не прошло и получаса, как они стали покрывать бумагу таинственными символами электронных устройств и элементов, пытаясь начертать искомую схему.

Вполне возможно, институт вовсе не был пустой прихотью Россмана, хотя, имея такой банковский счет, можно было стать и альтруистом. Чистая наука способствует прогрессу промышленности. Россман нажил свое состояние на производстве легких металлов, его предприятия занимались и обогащением руды, и выработкой готового продукта. Помимо этого он занимался и дюжиной иных проектов. Официально он практически отошел от дел, хотя все нити оставались в его руках. Даже бактериология могла принести существенную прибыль — не так давно в институте была закончена работа по экстракции нефти из сланцев. Перспективной была и тема Коринфа — исследование межмолекулярных связей в кристаллах, она могла существенно повлиять на развитие металлургии. Грюневальд уже довольно потирал руки, предвосхищая ту известность, которую им должна принести эта разработка. К обеду ими была составлена система дифференциальных уравнений в частных производных, которую в их машинное время следовало ввести в компьютер. После этого все занялись разработкой схем устройства.

Зазвонил телефон. Это был Льюис, приглашавший их отобедать вместе.

— У меня такая запарка, ты даже не представляешь… — ответил Коринф. — Наверное, я попрошу, чтобы мне принесли парочку сандвичей…

— Либо я поступлю так же, как и ты, либо мы куда-нибудь зарулим, — перебил Льюис. — Давай — говори, что я должен делать.

— Ладно, ладно… Буфет устроит?

— Если ты хочешь набить себе брюхо, то да. — Льюис предпочитал трехчасовые пиршества с вином и скрипками, к которым он привык в Вене, где он жил до аншлюса.^[328] — В час жду тебя там. Народ к этому времени уже схлынет.

— Договорились.

Коринф повесил трубку и с прежним экстазом взялся за работу. Когда он посмотрел на часы, была уже половина второго. Сыпля проклятиями, он ринулся вниз.

Льюис уже садился за стол, когда перед ним вырос Коринф, державший в руках поднос.

— По твоему тону я сразу понял, что ты опоздаешь, — сказал Льюис. — Что будешь брать? Обычный набор: захлебнувшиеся в снятом молоке мышата, филе морского ежа, печеный повар… Н-да…

Он морщась отхлебнул кофе.

Льюис, невысокий коренастый человек сорока восьми лет от роду, был несколько полноват и лыс. Из-за очков в тонкой оправе на Питера смотрели его умные проницательные глаза. Он был душой любой компании, правда, восемь лет, проведенных им в Европе, сильно повлияли на его вкусы и пристрастия. Теперь он говорил, что ходить в рестораны его заставляют чисто гастрономические интересы.

— Льюис, — сказал Коринф с заносчивостью новообращенного, — тебе явно нужно жениться.

— Когда-то я считал так же. Ветреная юность миновала, и нужно было как-то устраиваться в этой жизни. Но… Но теперь говорить об этом поздно. — Он набросился на жаркое и, набив полный рот, продолжил: — Теперь меня больше интересуют исторические аспекты биологии.

— Ты говорил, что у тебя возникли какие-то проблемы…

— Главным образом это касается моих ассистентов. Сегодня все какие-то нервные. Юный Робертс носится с дичайшими идеями… Впрочем, такова уж моя работа. Я уже говорил тебе о ее сути? Я занимаюсь изучением нервных клеток — нейронов. Пытаюсь сохранять им жизнь в различных искусственных средах и наблюдаю за тем, как изменяются в зависимости от внешних условий их электрические свойства. Работая с живой тканью, мы в основном используем технику Линдберга-Каррела. Все шло более или менее неплохо, но сегодня при проведении стандартных замеров мы вдруг получили совершенно иные результаты. Я стал проверять все образцы — один за другим. Оказалось, что изменились они все!

Коринф изумленно вскинул брови и какое-то время жевал молча.

— Может быть, что-то не так с аппаратурой?

— Я бы этого не сказал. Все осталось прежним — изменились лишь клетки. Сдвиг не большой, но вполне заметный. — Льюис оживился и заговорил совсем иным тоном. — Ты знаешь, как работают нейроны? Как цифровая вычислительная машина. Она стимулируется… э-э-э… раздражителем, срабатывает и на какое-то время теряет активность. Сигнал при этом передается следующему нейрону нерва, который ведет себя точно так же — срабатывает и на какое-то время отключается. И вот, оказывается, эта картина в одночасье изменилась. Время инактивации стало на сколько-то там микросекунд меньше, понимаешь? Это означает, что система как целое стала реагировать на стимулы куда быстрее. Увеличилась и интенсивность передаваемого сигнала.

Коринф на мгновение задумался и, растягивая слова, ответил:

— Вполне возможно, ты столкнулся с чем-то действительно серьезным…

— В чем причина столь замечательного эффекта? Среда, аппаратура — все такое, же, как вчера. Тут одно из двух — либо я кандидат на получение Нобелевской премии, либо — небрежный экспериментатор!

Очень медленно, словно боясь говорить об этом вслух, Коринф произнес:

— Странно, что это случилось именно сегодня…

— Что?

Коринф поведал ему о собственных успехах.

— Более чем странно… — согласился биолог. — И гроз в последнее время не было, — это я к тому, что озон стимулирует умственную деятельность. Впрочем, мои культуры находятся под стеклом…

Глаза Льюиса странно блеснули. Коринф оторвал взгляд от стола.

— Смотри-ка, и Хельга сюда пожаловала! Интересно, отчего она сегодня так поздно? Эй, привет!

Он поднялся на ноги и жестом пригласил Хельгу Арнульфсен сесть за их столик. Взяв свой поднос, она направилась в их сторону.

Это была высокая, стройная, интересная женщина с собранными в тугой узел длинными светлыми волосами. Она была бы еще привлекательнее, если бы не ее необыкновенная энергия и совершенно неженская жесткость. За годы, прошедшие со времени окончания войны, она сильно изменилась. Когда Коринф проходил в Миннесоте докторантуру, она изучала там же журналистику. Часто они проводили время вместе, хотя уже и тогда Коринф не мог думать ни о чем ином кроме своей работы, что не помешало ему серьезно увлечься совсем иной особой. Потом они переписывались, и он помог ей устроиться секретаршей в Институт. С той поры прошло всего два года, а Хельга уже была старшим референтом, причем справлялась она со своей работой блестяще.

— Ох! Ну и денек! — Быстрым движением руки она пригладила волосы, после чего, посмотрев на Коринфа, устало улыбнулась. — Все, кого ни возьми, вдруг оказались в незавидном положении. При этом крайняя, как всегда, я. Герти стала выкидывать фокус за фокусом…

— Что?! — испуганно спросил Коринф. Он очень рассчитывал на то, что большой компьютер решит систему уравнений в этот же день. — Что произошло?

— Это знают только Бог… и Герти. Но нам они ничего не скажут. Утром Алланби запустил тестовую программу, и она вдруг не прошла. Речь идет о каких-то мелочах, но и их вполне достаточно, чтобы свести все вычисления на нет. Он возится с ней с тех самых пор, пытаясь отыскать неисправность, но пока это ему не удается… Мне же придется заново составлять все расписания!

— Странное дело, — пробубнил Льюис.

— Что-то непонятное происходит и с другой аппаратурой, — в первую очередь, речь идет об отделах физических и химических исследований. Поляриметр Мюркисона дает ошибку… в целую десятую процента!

— Да ну! — Льюис подался вперед, от изумления у него отвисла челюсть. — Так, может, это не нейроны, а аппаратура? Нет, нет, это невозможно… Слишком уж заметный скачок… Хотя, если все инструменты врут…

Он выругался по-немецки, хотя глаза его сияли по-прежнему.

— И еще. Сегодня всех вдруг будто осенило, — продолжила Хельга. — У всех какие-то там новые идеи, всем нужна центрифуга и все такое прочее. Когда я напомнила им, что существует определенная очередность, они меня чуть не съели!

— Говоришь, все это случилось именно сегодня? — Коринф отодвинул от себя десерт и достал из кармана пачку сигарет. — «Все удивительней и удивительней», — сказала Алиса. — Глаза его вдруг расширились, а рука, чиркнувшая спичкой по коробку, едва заметно дрогнула. — А что, если это…

— Явление глобальное? — продолжил Льюис с едва скрываемым волнением. — Может, так оно и есть… Хорошо бы с этим разобраться.

— О чем это вы? — удивленно спросила Хельга.

— Это мы о своем…

Пока она ела, Коринф успел рассказать ей обо всем. Льюис все это время сидел молча, задумчиво покуривая сигару.

— Гм-м… — Хельга принялась нервно постукивать пальцами по столу. Ногти свои она не красила. — Звучит любопытно. Все нервные клетки, включая и те, из которых состоит наш мозг, стали функционировать… быстрее, так?

— Все еще серьезней, — попробовал усмехнуться Коринф. — Что-то произошло на более глубоком уровне… Электрохимический феномен? Я полагаю, лучше не гадать, а заняться изучением этой проблемы вплотную.

— Да. Я предоставляю это право тебе. — Хельга закурила. — Не мне ломать голову над подобными проблемами — у меня и без того хватает дел. — Она посмотрела на Коринфа с нежной улыбкой, которой удостаивались очень немногие. — Да, а как поживает Шейла?

— Все в порядке. Как ты?

— Нормально.

Она сказала это совершенно безразличным тоном.

— Ты обязательно должна побывать у нас в гостях. — Он пытался поддержать вежливый разговор, хотя уже не мог думать ни о чем, кроме новой проблемы. — Давненько тебя не было. Можешь прийти не одна.

— Ты имеешь в виду Джима? На прошлой неделе я дала ему отставку. Сама же я зайду непременно. — Она встала из-за стола. — Ну что — по местам?.. До встречи.

Она направилась к столику кассира. Коринф — неожиданно для себя — пробормотал вслух, проводив ее взглядом:

— Интересно, почему ей не везет с мужчинами? Она ведь и собой хороша, и достаточно умна…

— Она этого не хочет, — хмыкнул в ответ Льюис.

— Да, похоже на то… А ведь в Миннеаполисе она была совсем другой. Что с ней могло стрястись? Льюис пожал плечами.

— Думаю, тебе это известно, — сказал Коринф. — Ты почему-то всегда понимал женщин лучше. И ты ей нравишься больше всех прочих.

— Нам обоим нравится музыка, — буркнул в ответ Льюис. По его мнению, в ней после 1900 года не было создано ничего сколь-нибудь значимого. — И мы оба умеем держать язык за зубами.

— Ладно, ладно, — засмеялся Коринф, поднимаясь из-за стола. — Пойду-ка я в лабораторию. Конечно, жаль расставаться с фазовым анализатором, но эта новая проблема… — Он сделал небольшую паузу. — Слушай, а почему бы не разделить эту работу между всеми? Каждый сделает что-то свое, понимаешь? Тогда мы быстро со всем этим разберемся.

Льюис молча кивнул и последовал за Коринфом.

К вечеру результат уже был известен. Едва Коринф взглянул на цифры, он почувствовал, как все у него внутри похолодело. Он вдруг почувствовал себя крошечным и ничтожным.

Изменились все электромагнитные явления.

Речь шла о каких-то долях процента, но это было уже неважно. То обстоятельство, что физические константы изменились, обращало в прах сотни теорий. Проблема в силу своей тонкости была достаточно сложной. Как узнать истинное значение тех или иных величин, если известно, что средства измерения тоже изменились, поскольку их характеристики определяются интересующими нас величинами?

И все же существовали пути решения проблемы. В этом мире нет ничего абсолютного, все существует во взаимосвязи — одни величины определяются другими, другие — третьими, и так далее. Важно именно это.

Коринф занимался определением электрических постоянных. Для металлов они оставались такими же или почти такими же, однако у изоляторов существенно изменились удельное сопротивление и диэлектрическая проницаемость — они стали чуть-чуть ближе к проводникам.

Лишь в сложных прецизионных устройствах, таких, как компьютер «Герти», изменение электромагнитных характеристик могло привести к сколь-нибудь заметным проявлениям. И все же самым сложным и самым сбалансированным устройством, известным человеку, был не компьютер, а живая клетка. Самыми же развитыми клетками были нейроны коры головного мозга. Здесь изменения были просто явными. Незначительные электрические импульсы, представляющие работу нейрона — активность чувств, моторные реакции, мысли, — распространялись быстрее и имели большую величину.

Изменения могли только начинаться.

Хельга поежилась.

— Ух как выпить хочется, — пробормотала она.

— Я знаю здесь один бар, — отозвался Льюис. — Я составлю вам компанию, а потом снова вернусь на работу. Ты как. Пит?

— Я иду домой, — ответил физик. — Желаю весело провести время.

Последние слова Коринф произнес еле слышно. Он спустился вниз и вышел из Института, даже не заметив того, что в холле уже не горит свет. Другим происходящее все еще представлялось чем-то замечательным, он же не мог удержаться от мысли о том, что Вселенная одним небрежным движением подвела человека к последней грани… Интересно, что могло произойти при этом с прочими живыми телами, с жизнью как таковой?

На этот час они сделали все, что было в их силах. Они провели все возможные замеры. Хельга связалась с вашингтонским Бюро стандартов и известила их о полученных результатах. В ответ ей сказали, что подобные же сообщения были получены Бюро и от других институтов, находящихся в разных частях страны. «Завтра, — подумал Коринф. — По-настоящему они поймут это завтра».

На улице — а это был все тот же Нью-Йорк — в этот вечерний час все было как и всегда, разве что несколько потише. Он купил на углу газету и тут же кинулся ее просматривать. Может быть, он ошибается? Или же все-таки нечто едва уловимое проникло и на страницы газет, ничуть не смутив бдительных редакторов, изменившихся вместе со всем миром? Ни о чем сколь-нибудь значимом речь в газете не шла — событие было слишком грандиозным для того, чтобы за столь краткое время возможно было оценить его масштаб; не изменился и мир — он рушился, снедаемый войнами, волнениями, подозрениями, страхами, ненавистью и алчностью, — он был смертельно болен.

Коринф поймал себя на том, что он уже минут десять просматривает первую полосу «Таймс». Он сунул газету в карман и поспешил к подземке.

Глава 3

Всюду происходило что-то неладное. Утром исполненный негодования крик заставил Арчи Брока броситься к курятнику. Там он увидел Стэна Уилмера, в одной руке тот держал ведерко с кормом, другой — грозил небесам.

— Ты только посмотри! — крикнул Уилмер. — Полюбуйся! Брок просунул голову за дверцу курятника и присвистнул от изумления. Все было перевернуто вверх дном. Пара окровавленных мертвых птиц неуклюже распласталась на полу, несколько курочек нервно кудахтало на насестах. Куда подевались остальные куры, можно было только гадать.

— Похоже, кто-то забыл закрыть дверцу, а ночью сюда пожаловали лисы, — сказал Брок.

— Да. — Уилмер нервно сглотнул. — Какой-то сукин… Брок вспомнил о том, что курятником занимался сам Уилмер, но решил не говорить об этом вслух. Тот, видимо, подумав о том же, на мгновение осекся, но тут же, нахмурившись, продолжил:

— Не знаю… Вечером, прежде чем отправиться спать, я как обычно зашел и сюда… Все было нормально — могу в этом поклясться, — и дверца была закрыта, и крючок накинут. Я работаю здесь уже пять лет, но никогда ничего подобного со мной не случалось.

— Может быть, дверцу открыли попозже? Уже после того, как стемнело?

— Да. Похититель кур… Странно, что собаки при этом не залаяли — как только поблизости появляется какой-нибудь человек, они тут же начинают тявкать. — Уилмер нервно пожал плечами. — И все-таки кто-то ведь ее должен был открыть.

— А потом сюда пришли лисы. — Брок носком ноги перевернул одну из мертвых птиц. — Их скорее всего вспугнули собаки.

— После чего курочки разбрелись по лесу… Чтобы их собрать, нужно не меньше недели — если, конечно, они уцелеют. Вот напасть, так напасть!

Уилмер помчался неведомо куда, забыв прикрыть дверцу курятника. Брок сделал это за него, поражаясь собственной осмотрительности и здравомыслию.

Он вздохнул и вернулся к работе. Сегодня все животные вели себя как-то беспокойно. Арчи чувствовал, что и с его головой что-то явно не так. С тех пор как ему в голову стала лезть всякая всячина, прошло уже две ночи. Должно быть, в округе ходила какая-то эпидемия — что-нибудь вроде лихорадки.

Он решил в ближайшие дни поговорить об этом со сведущими людьми. Работы сегодня у него было предостаточно — нужно было распахать только что расчищенную от леса северную делянку. Трактора были заняты на культивации, поэтому пахать он должен был на лошадках.

Ему это нравилось. Брок любил животных и ладил с ними куда лучше, чем с людьми. Конечно, последние годы его никто не обижал, но прежде, когда он был ребенком, его дразнили дети, потом у него возникали неприятности, связанные с машинами, а однажды он испугал двух девочек и его побил брат одной из них… С тех пор прошло уже много лет. Теперь господин Россман говорил ему, что можно делать, а чего нельзя, — он как бы опекал его, — и тут же все неприятности исчезли сами собой. Теперь он мог запросто пойти в таверну и попить там пива вместе со всеми.

С минуту он стоял на месте, поражаясь собственным мыслям и той боли, которую они ему причиняли. «Со мной все в порядке, — подумал он. — Хотя и не умник, зато не слабак. Господин Россман сказал, что я у него лучший работник».

Он пожал плечами и направился к конюшне. Арчи был молодым человеком среднего роста, крепким и мускулистым, с крупными чертами лица и круглой головой с рыжими волосами, остриженными под «ежик». Синяя его роба была сильно поношенной, но чистой; госпожа Берген, жена старшего управляющего, в доме которого снимал комнату Арчи, следила за тем, чтобы их постоялец выглядел прилично.

В просторной конюшне царил полумрак, пахло лошадьми и сеном. Стоило Арчи набросить сбрую на коренастых першеронов, как они тут же начали пофыркивать и бить копытами. Это было странно — прежде лошадок отличало крайнее спокойствие.

— Ну, ну, что ты… Успокойся, Том… Тпру! Джерри, полегче! Они немного присмирели, и он вывел их наружу. Привязав лошадей к столбу, Арчи отправился в сарай за плугом.

Вокруг него, резвясь, носилась его собака по кличке Джо — высокий ирландский сеттер, шерсть которого на солнце отливала золотом и медью. Конечно, на самом деле Джо принадлежал господину Россману, но сильнее всего он был привязан именно к Броку, в обязанности которого входила и забота об этой собаке.

— Что ты, дружок, что ты… А ну-ка перестань! Слышишь? Что это с тобой сегодня?

Отсюда было видно все поместье: с одной стороны — фермы, с другой — укрывшиеся зеленью деревьев домики для наемных работников, за ними — леса, раскинувшиеся на многие и многие акры. Меж этой частью поместья и огромным белым домом, в котором жил хозяин всех здешних земель, были и луга, и сады, и огороды. Что до самого дома, то он теперь был практически пуст — дочери господина Россмана повыходили замуж, а его жена умерла. Сам господин Россман сейчас был здесь — он приезжал сюда, на север штата Нью-Йорк, в основном для того, чтобы ухаживать за своими цветами. Брок никак не мог взять в толк, для чего могут быть нужны такому миллионеру, как господин Россман, все эти розы. Конечно, со старыми людьми случается и не такое, и все же…

Ворота сарая со скрипом отворились, и Брок выкатил наружу тяжеленный плуг. «Не многим такое под силу», — подумал он с гордостью. Заметив, как застыли лошади при виде плуга, Брок усмехнулся. Эти твари были на удивление ленивы и при малейшей возможности пытались увильнуть от работы.

Он подвел плуг к столбу, повернул дышло и запряг лошадей. После этого одним ловким движением он отвязал поводья от столба, уселся на плуг и, стегнув лошадей по их широким спинам, скомандовал:

— Но-о!

Лошади стояли на месте, лениво перебирая ногами.

— Вы что — оглохли?! Но-о!!!

Том начал пятиться.

— Тпру! Тпру!

Свободным концом вожжей Брок сильно огрел коня по спине. Том захрапел и ударил своим огромным копытом по дышлу. То сломалось, словно спичка.

Долгое время Брок сидел на месте, не в силах вымолвить ни слова. Наконец он затряс своей рыжей головой и пробормотал:

— Это случайность… Случайность.

Все звуки разом стихли. Брок вспомнил о том, что в сарае лежит еще одно — запасное — дышло. Прихватив новое дышло и парочку инструментов, он вернулся к упряжке и стал снимать разбитую оглоблю.

— Стойте! Стойте! Эй!!!

Брок удивленно поднял глаза, и тут же слуха его достиг безумный визг и рев. Мимо него промчалась огромная черная свинья, за ней — другая, третья… Свиньи сбежали из свинарника!

— Джо! — закричал он, несколько удивившись быстроте своей реакции. — Останови их, Джо! Гони их назад!

Собака поняла все с полуслова и молнией устремилась вслед за свиньями. Обогнав ту, что бежала впереди, она стала кусать ее, отчего свинья с ревом повернула назад и с такой же скоростью устремилась в обратном направлении. Джо побежал за следующей свиньей. Со стороны загона выбежал Стэн Уилмер. Лицо его было белее снега.

Брок перекрыл путь еще одной свинье. С четвертым животным его постигла неудача — свинья, торжествующе хрюкая, скрылась в лесу. Через несколько минут большинство свиней было уже в загоне, улизнуть удалось немногим.

Уилмер никак не мог отдышаться. Голос его от волнения стал хриплым.

— Я все это видел своими собственными глазами, — прохрипел он. ~ Боже, какой ужас! Это ведь невозможно! Брок перевел дух и отер пот с лица.

— Ты слышишь?! — Уилмер схватил его за руку. — Я видел все это собственными глазами! Свиньи сами открыли ворота!

— Да ну?!

От изумления у Брока отвисла челюсть.

— Я же говорю — я сам это видел! Одна из них встала на задние ноги и мордой сняла крючок! Это сделала именно свинья! А все остальные стояли рядом с ней и ждали, когда загон откроется! Понял?

Из-за деревьев появился Джо. Он гнал перед собой жалостно повизгивающую свинью. Видно было, что та сдалась, — она покорно бежала прямиком к воротам загона. Уилмер приоткрыл ворота, пропуская ее вовнутрь.

— Хороший мальчик, хороший! — сказал Брок, потрепав сеттера по шелковистой голове. — Умный пес!

— Уж, слишком он у тебя умный. — Уилмер прищурился. — Он когда-нибудь этим занимался?

— Наверняка, — ответил Брок без тени сомнения. Джо тем временем вновь понесся к лесу.

— Опять отправился охотиться за свиньями. — В голосе Уилмера слышались нотки ужаса.

— Конечно. Он ведь у нас умница.

— Надо бы поговорить об этом с Биллом Бергеном… Уилмер зашагал прочь. Посмотрев ему вслед, Брок пожал своими широкими плечами и вновь занялся делом. К тому времени как он приладил новое дышло, Джо пригнал к загону еще двух свиней и теперь сидел возле ворот.

— Хороший, — похвалил собаку Брок, — я попрошу, чтобы тебе за это косточку дали…

Он перезапряг Тома и Джерри, которые, казалось, были очень довольны происходящим.

— Ладно, бездельники, — отдохнули и хватит… Но-о!

Лошади медленно попятились назад.

— Эй!!! — изумленно воскликнул Брок.

На этот раз дышло осталось цело. Двигаясь очень медленно, кони наступили на плуг, и под их тяжестью резец лопнул. Брок почувствовал, что еще немного, и он сойдет с ума.

— Нет… — еле слышно пробормотал он.

Когда Уилмер узнал о том, как вели себя лошади, у него едва не случился припадок. Берген стоял рядом, фальшиво посвистывая.

— Даже не знаю… — Он почесал свою рыжеватую голову. — Значит, так. Все работы, связанные с животными — разумеется, кроме дойки и кормления, — мы временно прекращаем. Все ворота запираем на замки и нанимаем кого-нибудь для того, чтобы следить за внешней оградой… Старику я доложу обо всем.

— Мне бы ружьишко не помешало, — сказал Уилмер.

— Ну что ж, с этим спорить я не стану, — согласно кивнул Берген.

Арчи Броку было поручено наблюдать за четырехмильной лесной границей владений Россмана. Он с удовольствием отправился туда, прихватив с собой ошалевшего от счастья Джо.

Как тихо было в лесу! Сквозь недвижные зеленые ветви то тут, то там пробивались яркие лучики солнца. Сквозь просветы в кронах деревьев виднелось голубое небо, на котором в этот день не было ни облачка. Ветер совершенно стих. Кроме хруста веточек под его ногами и тихого шелеста раздвигаемых им трав, в лесу не было слышно ни звука. Птицы почему-то смолкли, белки куда-то скрылись, овцы, любившие пастись на здешних полянах, ушли в лесную чащу. Этот зеленый мир, казалось, чего-то ждал, к чему-то готовился.

Может быть, скоро начнется гроза?

Он покачал головой. Легко представить, как испугаются люди, если животные вдруг поумнеют. Люди держат их взаперти, кастрируют, заставляют работать, убивают, снимают с них шкуры, едят их. Если животные станут умными, они этого уже не допустят. Взять Тома и Джерри. Они всегда были на редкость покладистыми, зато теперь…

Стоп! Может быть, умнее стали и люди? Последние два дня они были куда разговорчивее, чем обычно, и говорили они не только о погоде и соседях, но и рассуждали о том, кто победит на предстоящих выборах и в чем состоят преимущества автомобилей с задним расположением двигателя. Конечно, разговоры на подобные темы велись и прежде, но они случались куда реже и не вызывали такого интереса. Госпожа Берген, которая прежде только и знала, что смотреть телевизор, неожиданно стала читать журнал, что тоже было необычно.

«Я тоже становлюсь умнее!»

Эта мысль поразила его как удар грома. Он долго стоял на месте, боясь шелохнуться. Джо подбежал к нему и стал удивленно обнюхивать его руку.

«Я становлюсь умнее!»

В этом можно было не сомневаться. Он вспоминал и говорил странные, чуждые ему прежде вещи. Умнел не только он — умнел весь мир.

«Я умею читать, — сказал Брок самому себе. — Хотя и не очень хорошо. Они научили меня ал-фа-виту — я умею читать комиксы. Может быть, теперь я пойму и настоящую книгу?»

В книгах содержались ответы на вопросы, которые возникли у него так внезапно, речь в них шла о солнце, луне и звездах, о том, почему бывают зима и лето, для чего нужны президенты и отчего случаются войны, о том, кто живет на обратной стороне Земли, и…

Он затряс головой, не в силах совладать с той странной, неведомой ему силой, которая заставляла его удивляться, заставляла спрашивать, искать. Он никогда ничем не интересовался. Нечто происходило и тут же забывалось. Так было всегда. «Но… — Он изумленно посмотрел на собственные руки. — Кто я? Что я здесь делаю?»

Внутри у него все словно кипело. Он прислонился лбом к прохладному стволу дерева, слушая, как в ушах стучит кровь.

«Боже, пусть так будет. Пусть я стану таким, как другие…»

Наконец ему удалось справиться с собой и он направился дальше, проверяя, как ему и было сказано, состояние ограды.

Вечером, покончив с делами, он надел чистый костюм и пошел к большому дому. Господин Россман сидел на веранде, покуривая трубку и перелистывая своими тонкими пальцами толстенную книгу. Брок скромно остановился в сторонке и, сняв с головы кепку, стал терпеливо ждать, когда его заметит хозяин.

— О, привет, Арчи, — подняв глаза от книги, удивленно протянул Россман. — Как у тебя дела?

— Все хорошо, спасибо большое. — Брок мял в руках кепку, переминаясь с ноги на ногу. — Можно с вами поговорить?

— Разумеется. Поднимайся сюда. — Господин Россман отложил в сторону книгу. — Присаживайся.

— Нет, нет, спасибо. Я… — Брок облизнул внезапно пересохшие губы. — Мне у вас надо кое о чем спросить.

— Можешь не стесняться, Арчи, — я слушаю. — Господин Россман, расслабившись, откинулся на спинку кресла. Он был высоким худощавым человеком с тонкими чертами лица, принявшего в эту минуту несколько горделивое выражение, и с совершенно седыми волосами. Родители Брока когда-то снимали у него жилье. Когда стало понятно, что их сыну в этой жизни надеяться особенно не на что, он взял мальчика под свою опеку. — У тебя все в порядке?

— М-м-м… Я хотел бы поговорить о том, что недавно произошло… Об этом самом изменении.

— Что? — Россман нахмурился. — Каком таком изменении?

— Вы знаете. Животные стали умными и непослушными.

— Ах это… — Россман выпустил изо рта целое облако дыма. — Скажи мне, Арчи, а ты в себе никаких изменений не ощущаешь?

— Да, то есть… ну да, — наверное, да… Россман с пониманием закивал:

— Ну конечно же… В противном случае ты не пришел бы сюда…

— Что происходит, господин Россман? Что случилось?

— Я не знаю. Арчи. Этого никто не знает. — Старик вздохнул. Сумерки быстро сгущались. — Почему ты решил, будто что-то не так? Может быть, все как раз так?

— Выходит, вы не знаете…

— Нет. Этого не знает никто. — Бледная, исчерченная синими жилками рука Россмана коснулась газеты, лежавшей на столе. — Они ограничиваются неясными намеками. Но скрыть ничего невозможно. Я уверен, им известно куда больше, но правительство, опасаясь паники, ограничивает свободу информации… — Он зло усмехнулся. — Словно можно скрыть то, что охватило весь мир! Там, в Вашингтоне, они будут упорствовать до последнего!

— Но, господин Россман… — Брок воздел руки к небу, но тут же бессильно опустил их. — Что мы можем сделать?

— Мы должны ждать. Ждать и быть начеку. Скоро я отправлюсь в город. Мне самому хотелось бы понять происходящее… Эти мои умники в Институте должны были…

— Вы уезжаете?!

Россман улыбнулся и утвердительно кивнул:

— Бедный Арчи. Как ужасно быть беспомощным, правда? Иногда мне кажется, что люди боятся смерти именно по этой причине — от нее невозможно уйти, она неизбежна! Впрочем, и фатализм — всего лишь попытка уйти от этих мыслей… Мы несколько отвлеклись от темы, не так ли?

Он долго курил молча. Летний сумрак наполнился стрекотаньем насекомых и шорохом трав.

— Да, — сказал он наконец. — Это чувствую даже я. И это не слишком-то приятно… Я говорю не о нервозности и не о ночных кошмарах — их, я полагаю, можно объяснить физиологией, — я имею в виду мысли… Я привык считать себя неплохим мыслителем — и в смысле сообразительности, и в смысле логики. Теперь же во мне появилось нечто такое, чего я совершенно не понимаю. Порой вся моя жизнь начинает казаться мне немощным бессмысленным карабканьем. И все же я считаю, что близким и стране я всегда служил верой и правдой и кое-что для них все-таки сделал. — Он вновь заулыбался. — Надеюсь, мне удастся увидеть конец всего этого… Как это должно быть интересно!

На глаза Брока навернулись слезы.

— Что я должен буду делать?

— Делать? Жить. Проживать день за днем. Разве человек способен на что-то иное? — Россман поднялся из кресла и положил руку Броку на плечо. — И еще — всегда думай. Ты и твои мысли должны оставаться здесь, они должны касаться земного, иначе они обратятся в ничто. Ни в коем случае не уступай права мыслить другим, пусть тебе и предложат совершить за тебя все твои ошибки. Мне пришлось сыграть в твоей жизни роль феодала, Арчи, но похоже, необходимости в этом уже нет.

Брок не понял и половины обращенных к нему слов, однако сделал для себя вывод, что ничего особенно страшного с миром не происходит.

— Я вот что хотел… — смущенным тоном сказал Арчи. — Можно взять у вас какие-нибудь книги? Может быть, я теперь и читать смогу.

— Конечно, Арчи, конечно! Идем в библиотеку. Посмотрим, с чего тебе лучше будет начать…

Глава 4

Подборка отдельных заголовков номера «Нью-Йорк таймс» от двадцать третьего июня:

ПРЕЗИДЕНТ НЕ ВИДИТ ОПАСНОСТИ В «МОЗГОВОМ» УСКОРЕНИИ

«СПОКОЙНО ОТПРАВЛЯЙТЕСЬ НА РАБОТУ, — СОВЕТУЮТ В БЕЛОМ ДОМЕ. — НИЧЕГО СТРАШНОГО С НАМИ НЕ ПРОИСХОДИТ».

Американские ученые работают над проблемой — скоро ответ будет найден

ФОНДОВУЮ БИРЖУ ЛИХОРАДИТ — ВЗГЛЯД С УОЛЛ-СТРИТ

Спад торговой активности приведет к краху рынка ценных бумаг

Америке угрожает рецессия — мнение специалиста

ВОЕННЫЙ МЯТЕЖ В КИТАЕ

КОММУНИСТИЧЕСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО ОБЪЯВЛЯЕТ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

В ЛОС-АНДЖЕЛЕСЕ ОСНОВАНА НОВАЯ РЕЛИГИЯ

Сойер объявляет себя «Третьим Ваалом» перед тысячами собравшихся

ФЕССЕНДЕН ТРЕБУЕТ СОЗДАТЬ МИРОВОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО

Дебаты в Сенате: изоляционистская позиция Айовы

ПО МНЕНИЮ ДЖОНСОНА, МИРОВОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО НЕ СПРАВИТСЯ С СУЩЕСТВУЮЩИМИ ПРОБЛЕМАМИ

СЕНАТОР ОТ ШТАТА ОРЕГОН ТРЕБУЕТ ВОЗВРАТА К ПРОШЛОМУ

Бунт в приюте для слабоумных

АЛАБАМСКИЙ БЕСПРЕДЕЛ

Конференция.

Все работали допоздна; встреча, которую устраивал у себя Коринф, началась только в десять. Шейла, как и обычно, приготовила сандвичи и кофе и, сев в уголке, стала тихо беседовать с Сарой Мандельбаум. Время от времени они поглядывали на своих супругов, как ни в чем не бывало игравших в шахматы. Чувствовалось, что обе изрядно напуганы.

Так хорошо, как сейчас, Коринф не играл еще никогда. Раньше они с Мандельбаумом играли примерно на равных, при этом если физик играл неспешные хорошо продуманные партии, то профсоюзный деятель больше полагался на неожиданные импровизации. Однако сегодня молодой человек был слишком рассеян. Он вынашивал замыслы, которые поразили бы своей глубиной и самого Капабланку, но Мандельбаум при этом умудрялся прорываться через линии обороны противника, срывая его расчеты самым что ни на есть варварским образом. Наконец Коринф со вздохом отсел от стола.

— Я сдаюсь, — сказал он. — Через семь ходов мне будет мат.

— Не совсем так… — Мандельбаум указал своим кривым пальцем на королевского слона. — Если ты походишь им сюда, а потом…

— Да, да — ты прав… Это уже неважно. У меня, честно говоря, нет настроения играть. Куда Нэт запропастился?

— Придет. Можешь не волноваться.

Мандельбаум пересел в кресло и принялся набивать табаком свою трубку.

— Не понимаю, как ты можешь сидеть, в то время как…

— В то время как рушится мир? Послушай, Пит, сколько себя помню, это происходило всегда. Сказать, что сейчас что-то существенно изменилось, я не могу, — как говорится, пушки еще не заговорили.

— Они могут сделать это в любую минуту. — Коринф, заложив руки за спину, подошел к окну. Город был полон огней. — Феликс, неужели ты не понимаешь, что этот новый фактор в корнеизменит всю нашу жизнь, если, конечно, мы выживем… Определенный тип людей строил это общество для себя. Теперь человек стал другим, понимаешь?

— Очень в этом сомневаюсь. — Мандельбаум чиркнул спичкой о подошву своего башмака, и та, громко зашипев, вспыхнула ярким пламенем. — Мы все те же скоты, что и прежде.

— Каким был твой Ай-Кью до сдвига?

— Понятия не имею.

— Неужели тебя никогда не тестировали?

— Ну почему же. Куда бы я ни поступал на работу, наниматели всегда интересовались моим интеллектом. Меня же результат тестирования никогда особенно не волновал. Сам посуди — что в нем особенного?

— Это еще как сказать. Тест выявляет умение оперировать данными, абстрагироваться от избыточной…

— При этом предполагается, что ты белый, принадлежащий к евро-американской культурной традиции. Тест создавался для представителей именно этой культуры. Бушмену из Калахари казалось бы странным то обстоятельство, что здесь не выявляется способность тестируемого отыскивать воду. Для него это куда важнее умения манипулировать числами. Я не хочу преуменьшать роли визуализации и логических способностей в формировании личности как целого, но у меня нет и твоей трогательной веры в то, что все определяется ими, а не чем-то иным. Человек Не столь тривиален. Какой-нибудь механик может оказаться куда более жизнеспособным типом, чем, скажем, твои математики.

— Смотря о каких условиях будет идти речь.

— Это положение справедливо для любых условий. Способность к адаптации, выносливость, быстрота реакции — этим определяется все.

— Я думаю, большую роль играет доброта… — робко промолвила Шейла.

— Это уже роскошь, увы… Хотя именно подобная роскошь и делает нас людьми, — сказал Мандельбаум. — Доброта по отношению к кому? Порой человек должен отбрасывать сдержанность и давать волю инстинктам. Иногда войны становятся необходимостью.

— Будь люди чуточку разумнее, их бы не существовало… — возразил Коринф. — Если бы Гитлера остановили уже на Рейне, разве началась бы вторая мировая война? С ним бы справилась одна дивизия. Политики же были настолько глупы, что…

— Они здесь ни при чем. Существовали причины, по которым посылать туда дивизию было… м-м-м… не слишком-то удобно. Девяносто девять процентов человечества вне зависимости от умственных способностей предпочитает удобное разумному, при этом о последствиях своих поступков люди, как правило, предпочитают не думать. Так уж мы устроены. Если мы вспомним о том, сколько ненависти и предрассудков заключено в этом мире, о том, что люди, как правило, относятся к ним либо с безразличием, либо даже пытаются извлечь из них какую-то выгоду, мы поразимся не существованию войн, но их редкости. — Голос его исполнился горечи. — Может быть, так называемые практичные люди, то есть те, кто способен к адаптации, правы? Может быть, самое моральное для меня — думать прежде всего о себе, о жене и о маленьком кривоногом Хасане? Один из моих сыновей так и поступил. Сейчас он живет в Чикаго. Он изменил фамилию и форму своего носа. И не то чтобы он стеснялся своих родителей, нет… Просто он избавил свою семью от массы оскорблений и неприятностей. И я, право слово, не знаю — восхищаться ли его изворотливостью или же обвинять его в бесхребетности.

— Мы ушли от темы нашего разговора, — несколько растерянно сказал Коринф. — Сегодня мы собираемся для того, чтобы постараться понять, что же происходит с нами и с миром. — Он покачал головой. — Мой Ай-Кью за неделю увеличился со 160 до 200. Мне в голову приходят вещи, которые были немыслимы для меня прежде. Профессиональные проблемы обратились в сущий пустяк. Но при этом в голове царит дикий хаос. Меня стали посещать диковиннейшие мысли, и некоторые из них явно носят нездоровый характер. Я стал нервным, словно котенок, — пугаюсь собственной тени и боюсь неведомо чего! То и дело я вижу какие-то гротескные картины — как в страшном сне.

— Просто ты пока не привык к своему новому мозгу, — сказала Сара.

— Я чувствую примерно то же, что и Пит, — тихо пробормотала Шейла. — Мне все это как-то не нравится.

Сара развела руками и недоуменно покачала головой:

— А мне так даже и забавно.

— Все определяется личностной основой, которая не подвержена изменениям, — хмыкнул Мандельбаум. — Сара всегда была человеком достаточно приземленным. Ты просто не принимаешь свой новый разум всерьез, либхен. Для тебя абстрактное мышление — пустая забава. Действительно, к домашней работе оно не имеет никакого отношения. — Он сделал несколько затяжек и, сощурившись, продолжил: — Со мной, Пит, тоже происходит нечто подобное, но я гоню от себя всю эту чушь. Почти все эти вещи как-то связаны с физиологией, а мне сейчас, сам понимаешь, не до нее. Происходит что-то немыслимое. Теперь каждый член профсоюза идет прямиком к нам и начинает объяснять, что же нам следует делать. Приходит, скажем, представитель союза электриков и говорит, что электрики, мол, должны начать забастовку и не прекращать ее до той поры, пока власть в стране не перейдет им в руки! В меня на другой день даже выстрелили из дробовика!

— Что?

Все изумленно уставились на Мандельбаума. Тот фыркнул и пожал плечами:

— К счастью, стрелок был никудышным. Что до темы нашего разговора… Кто-то сбрендил, кто-то растерялся, большинство же просто напугано! Люди, пытающиеся подобно мне как-то удержать эту ситуацию, как-то совладать с нею, только наживают себе врагов. Они стали задумываться почаще, да вот думают они, к сожалению, не о том.

— Верно, — согласился Коринф. — Средний человек… — Его прервал звонок в дверь. — Должно быть, это они. Входите.

В дверях появилась Хельга Арнульфсен. За ее стройной фигурой угадывалось дородное тело Нэйтана Льюиса. Хельга выглядела такой же спокойной и сдержанной, как и всегда, однако под глазами у нее появились тени.

— Не весело, да? — спросила Шейла с участием. Хельга изобразила на лице некое подобие улыбки.

— Кошмары мучают.

— Меня тоже.

При этих словах Шейла содрогнулась.

— Нет, куда это вы своего психолога подевали? — поинтересовался Коринф.

— В последнюю минуту он раздумал идти с нами, — ответил Льюис. — Он изобрел какой-то новый тест и сейчас не желает думать ни о чем другом. Что до его партнера, то тот наблюдает за тем, как крысы выбираются из лабиринта. Только не надо из-за этого расстраиваться — нам и без них найдется о чем поговорить. — Из всех присутствующих вполне владеть собой удавалось только Льюису — он был слишком увлечен внезапно открывшимися перспективами, чтобы думать о собственных проблемах. Он подошел к столику и взял сандвич. — М-м-м, как вкусно… Шейла, бросала бы ты свою нынешнюю, пресную, как вода, жизнь и шла бы замуж за меня!

— Сменить воду на пиво — так? — робко улыбнулась Шейла.

— Не в бровь, а в глаз! Я смотрю, ты тоже стала другой! Но ты меня явно недооцениваешь — следует говорить не о пиве, а о шотландском виски!

— Перейдем к делу, — произнес мрачным тоном Коринф. — Мы собрались здесь не с какой-то определенной целью. Просто мне представляется, что совместное обсуждение известной всем вам темы позволит нам лучше осознать происходящее и, возможно, приведет нас хоть к каким-то идеям…

Льюис уселся за стол.

— Я смотрю, правительство уже не отрицает того факта, что происходит что-то необычное, — сказал он, кивком головы указав на лежавшую перед ним газету. — Я думаю, иного выхода у них попросту не было… Но от этого паника вряд ли уляжется. Люди напуганы, они не знают, что их может ждать в следующую минуту… Когда я направлялся сюда, я увидел человека, носившегося по улице и кричавшего о том, что наступил конец света. В Центральном парке творилось что-то несусветное. Возле одного из баров скандалили пьяницы, и их уже никто не останавливал. Потом завыли пожарные сирены — где-то за Квинз большой пожар.

Хельга закурила сигарету и, прикрыв глаза, вздохнула.

— Джон Россман уже в Вашингтоне, — сказала она и тут же добавила, обращаясь к Мандельбаумам: — Он появился в Институте пару дней назад, засадил наших умников за исследование этого феномена и, получив некие результаты, которые держатся в секрете, вылетел в столицу. Если кто и сможет разобраться с этой историей, так это он.

— Я не стал бы называть происходящее «историей», — хмыкнул Мандельбаум. — Эти мелочи, которые испытывает каждый из нас, свидетельствуют о каком-то значительном сдвиге. Но составить некую цельную картину происходящего, я думаю, вряд ли возможно.

— Всему свое время, — едва ли не радостно изрек Льюис, взяв со столика чашечку кофе и еще один сандвич. — Я нисколько не сомневаюсь в том, что в течение ближайшей недели события примут еще более интересный оборот.

— Не подлежит сомнению… — Коринф поднялся из кресла и принялся расхаживать по комнате из стороны в сторону. — Не подлежит сомнению то, что изменения продолжаются. Процесс идет. Насколько можно судить по показаниям наших лучших приборов, которые, как вы знаете, сами подвержены определенным изменениям, он начинает ускоряться.

— Точность измерений достаточно невысока, но мне кажется, следует говорить о гиперболической зависимости… — кивнул Льюис. — Таким образом, друзья, мы находимся в самом начале пути. Если так будет продолжаться и дальше, на той неделе наш Ай-Кью будет уже где-то в районе четырехсот.

Они долго сидели молча. Коринф непроизвольно сжал руки в кулаки, Шейла, странно всхлипнув, поспешила к нему и повисла у мужа на плече. Мандельбаум, нахмурившись, обдумывал услышанное и пускал кольца дыма, одной рукой он обнимал безутешную Сару, и она была ему за это очень благодарна. Хельга сидела совершенно неподвижно, лицо ее при этом не выражало ровным счетом ничего. Под ними и вокруг них шумел город.

— И что же теперь будет? — спросила с дрожью в голосе Шейла. Она буквально тряслась от страха. — Что будет со всеми нами?

— Это знает только Бог, — мягко ответил Льюис.

— А не можем ли мы меняться до бесконечности? — поинтересовалась Сара.

— Нет, — покачал головой Льюис. — Не можем. Все определяется возможностями нейронных цепочек. Предельные скорость и уровень сигнала заданы самой физической структурой клетки. Если мы превысим их, то нас будут ждать безумие, идиотизм и, наконец, смерть.

— И на сколько же нас еще может хватить? — поинтересовался практичный Мандельбаум.

— Понятия не имею. Сущность наблюдаемого изменения и устройство клетки изучены нами крайне слабо. Что до Ай-Кью, то о нем можно говорить только до определенного момента. Говорить о том, что Ай-Кью равно четыремстам, уже абсурдно — при таких показателях разум уже перестает быть разумом, он обращается во что-то другое.

Коринф был слишком увлечен собственными исследованиями, для того чтобы интересоваться успехами группы Льюиса. О том, что ситуация может оказаться столь ужасной, он даже не подозревал.

— Давайте забудем о конечных результатах, — вмешалась в разговор Хельга. — С этим мы все равно ничего не можем поделать. Сегодня важно другое — как сохранить нашу цивилизацию? Не сегодня-завтра возникнет вопрос — что нам есть?

Коринф, справившись с волнением, утвердительно кивнул:

— Все продолжает идти своим чередом только благодаря социальной инерции. Люди по большей части все еще придерживаются своих старых обычаев и привычек. Однако продолжение…

— Вчера из Института уволились дворник и лифтер, — перебила Коринфа Хельга. — Прежняя работа их больше не устраивает — она слишком монотонна. Что будет с нами, когда все дворники, мусорщики, землекопы и рабочие конвейеров уйдут с работы?

— Вряд ли это сделают все, — не согласился Мандельбаум. Выколотив трубку, он взял в руки чашечку кофе. — Кто-то побоится, у кого-то хватит здравого смысла не делать этого, и так далее. Все не так просто. Я согласен с тем, что мы вступаем в тяжелый переходный период — люди бросают работу, они насмерть перепуганы, они сходят с ума… В этих условиях нам не обойтись без организации, которая помогла бы нам пережить ближайшие несколько месяцев. Профсоюзы могли бы стать ее ядром. Именно над этим я сейчас и работаю. Когда все будет проговорено и согласовано, я выйду со своим предложением в муниципалитет.

Какое-то время все молчали. Посмотрев на Льюиса, Хельга спросила:

— Вы представляете себе, что может быть причиной того, что происходит в мире?

— Идей у нас превеликое множество, — ответил биолог. — Одна другой лучше. Думаю, через какое-то время все станет ясно.

— Это физическое явление затронуло, по меньшей мере, всю Солнечную систему, — заявил Коринф. — Этот результат получен астрономами, которые провели ряд спектроскопических исследований. Вполне возможно, что солнце, совершающее движение вокруг центра Галактики, попало в некое силовое поле… Да, от общей теории относительности отказываться пока не стоит! О чем это я? Ах да… Теоретически более вероятной представляется несколько иная ситуация, при которой мы вышли из силового поля, замедлявшего скорость света и таким образом воздействовавшего на все электромагнитные и электрохимические процессы.

— Иными словами, — медленно выговорил Мандельбаум, — мы, что называется, вернулись к норме? Вся наша прежняя жизнь проходила в ненормальных условиях, так?

— Вполне возможно. Да вот только для нас прежние условия были единственно нормальными. Мы — их порождение. Знаете, что бывает с глубоководными рыбами, когда их вытаскивают на поверхность? Их разрывает изнутри.

— Н-да! Приятная перспектива — ничего не скажешь!

— Мне кажется, что смерти я особенно не боюсь, — тихо промолвила Шейла. — Но меняться так, как сейчас…

— Держите себя под жестким контролем — только и всего! — сказал Льюис неожиданно резко. — Я нисколько не сомневаюсь в том, что нынешняя неуравновешенность многих сведет с ума. Не окажитесь в их числе.

Он стряхнул пепел с сигареты и — теперь уже совершенно бесстрастно — продолжил:

— Нашей лаборатории удалось кое-что выяснить. Как сказал Пит, речь идет о физическом явлении — появлении или исчезновении некоего силового поля, влияющего на электронные взаимодействия. В количественном выражении эффект этот достаточно скромен. Обычные химические реакции идут практически так же, как и прежде — в сфере неорганики ничего необычного не происходит. Но чем сложнее и развитее структура, тем большим должен быть и эффект, верно?

Вы, вероятно, обратили внимание на то, что в последнее время вы стали более энергичными. Занявшись изучением основных метаболических процессов, мы обнаружили, что определенное их ускорение действительно присутствует. Ускорились и ваши моторные реакции, хотя вы сами не замечаете этого, поскольку изменилось и ваше субъективное чувство времени. Иными словами, наблюдается незначительное изменение ряда соматических функций мышечной, железистой и сосудистой систем, заставляющее нас нервничать. Однако, если не произойдет ничего более кардинального, мы быстро привыкнем к этому.

Самые высокоорганизованные клетки — нейроны, и в первую очередь нейроны коры головного мозга, претерпели самые существенные изменения. Ускорилась работа всех систем восприятия — это показывают объективные наблюдения. Наверняка вы стали читать быстрее — верно? Время реакции на любой раздражитель стало существенно меньшим.

— Я слышала о том же от Джонса, — холодно подтвердила Хельга. — Это тут же сказалось на статистике дорожных происшествий. На прошлой неделе их число значительно сократилось. Если у людей становится лучше реакция, они лучше управляют машиной, — здесь нет ничего удивительного.

— Как же, как же… — покачал головой Льюис. — Им быстро надоест езда со скоростью шестьдесят миль в час, и они станут гонять куда быстрее. Аварий больше не станет, но зато последствия их будут теперь совсем иными.

— Но если люди поумнели, — вмешалась в разговор Шейла, — они поймут, что…

— К сожалению, на это надеяться не приходится. — Мандельбаум отрицательно покачал головой. — Человек как таковой не изменился, верно? Умные люди делают глупости ничуть не реже, чем прочие. Блистательный ученый может нисколько не заботиться о своем здоровье, или покровительствовать спиритуалистам, или…

— Или голосовать за демократов, — усмехнулся Льюис. — Все правильно, Феликс. Со временем возросшие потенции разума не могут не повлиять на всю структуру личности, но пока мы будем иметь дело с прежними слабостью, невежеством, предвзятостью, ограниченностью и непомерными амбициями. У них появилось больше силы, энергии и хитроумия, способного оправдать все что угодно — было бы на то желание. Именно это, а не что-то иное ведет человечество к гибели, — Голос Льюиса исполнился неожиданной силы. — Однако позвольте мне вернуться к главной теме нашего разговора. Самая высокоорганизованная материя на свете это, конечно же, человеческий мозг — «серое вещество» или, если угодно, «вместилище сознания». Он чувствует наличие или — если теория Пита верна — отсутствие названного поля как ничто иное на Земле. Он стимулирован куда сильнее прочих частей человеческого организма. Возможно, вы не слишком отчетливо представляете себе, насколько сложным образованием является человеческий мозг. Все прочее рядом с ним кажется не сложнее детского конструктора. Потенциальных межнейронных связей здесь во много раз больше, чем атомов во Вселенной — их количество выражается единицей с несколькими миллионами нулей. Соответственно, нет ничего удивительного в том, что незначительное изменение электрохимических законов, которое практически никак не сказывается на соматике, вызывает радикальные изменения в сознании человека. Вспомните о том, как влияют на человека небольшие дозы алкоголя или наркотиков, и сопоставьте это с нынешней ситуацией. По-настоящему любопытный вопрос состоит в том, может ли столь сбалансированная функция, как мышление, пережить подобный скачок.

Он говорил об этом без тени страха, глаза его возбужденно блистали из-за толстых стекол очков. Его интересовал сам феномен и ничего более. Коринф легко мог представить, как тот слабеющей рукой фиксирует основные моменты процесса собственного умирания.

— Ладно, — вздохнул физик, — поживем — увидим.

— Как это у тебя язык поворачивается такое говорить?! — возмутилась Шейла. — Нужно что-то делать, а не сидеть сложа руки!

— Милая моя, — усмехнулась Хельга. — Неужели ты действительно считаешь, что мы способны что-то изменить?

Глава 5

Подборка отдельных заголовков номера «Нью-Йорк таймс» от тридцатого июня:

ПРОЦЕСС ИЗМЕНЕНИЙ ЗАМЕДЛЯЕТСЯ

Упадок налицо — последствия необратимы

ТЕОРИЯ РЭЙЕДЕРА МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ ВЕРНОЙ

ЕДИНАЯ ТЕОРИЯ ПОЛЯ СОЗДАНА

РЭЙЕДЕР И ЭЙНШТЕЙН. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ МЕЖЗВЕЗДНЫХ ПЕРЕЛЕТОВ

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО ГОТОВО УЙТИ В ОТСТАВКУ

ПРЕЗИДЕНТ ПРИЗЫВАЕТ МЕСТНЫЕ ВЛАСТИ К БЛАГОРАЗУМИЮ

НОВЫЙ ЛИДЕР ПРОФСОЮЗОВ НЬЮ-ЙОРКА МАНДЕЛЬБАУМ ГОТОВ К СОТРУДНИЧЕСТВУ С ВЛАСТЯМИ

Революции в странах советского блока Запрет на публикацию новостей — организованное сопротивление растет

ВОЗМОЖНО, РЕВОЛЮЦИОНЕРАМИ ИСПОЛЬЗУЕТСЯ НОВОЕ ОРУЖИЕ И НОВАЯ ТАКТИКА

МИРОВОЙ ЭКОНОМИЧЕСКИЙ КРИЗИС УГЛУБЛЯЕТСЯ

Голодные бунты в Париже, Дублине, Риме, Гонконге

ФЛОТ НА ГРАНИ ГИБЕЛИ — МАССОВОЕ УВОЛЬНЕНИЕ ПОРТОВЫХ РАБОЧИХ

ЛОС-АНДЖЕЛЕС: КУЛЬТ «ТРЕТЬЕГО ВААЛА» ШИРИТСЯ

Национальная гвардия деморализована — ключевые позиции в руках фанатиков — уличные бои продолжаются

НЬЮ-ЙОРКСКИЙ МУНИЦИПАЛИТЕТ ПРОТИВ СЕКТАНТОВ

Убивший смотрителя тигр сбежал из зоопарка Бронкса

ПОЛИЦИЯ НАЧАЛА ОХОТУ НА ХИЩНИКА

Власти рассматривают вопрос об отстреле всех потенциально опасных животных

ГАРЛЕМ — УГРОЗА НОВЫХ СТОЛКНОВЕНИЙ НА РАСОВОЙ ПОЧВЕ

Шеф полиции: «Вчерашние события — только начало».

Панические настроения усиливаются

ЧЕЛОВЕК ИЗМЕНИЛСЯ «ДО НЕУЗНАВАЕМОСТИ» — МНЕНИЕ ПСИХИАТРА

Кирнс из Беллевью: «Непредсказуемость последствий нейронного ускорения делает невозможным не только контроль».

На следующий день газета уже не вышла — на складе кончилась бумага.

То, что Броку доверили присматривать за поместьем, казалось ему довольно-таки странным. Но странных вещей в эти дни и без того было предостаточно.

Сначала уехал господин Россман. Затем, буквально на следующий день, на Стэна Уилмера напали свиньи. Едва он вошел в загон, чтобы покормить их, как они с визгом дружно набросились на него и, сбив с ног, принялись топтать своими могучими ногами. После того как он пристрелил парочку свиней, они оставили его в покое и, сокрушив изгородь, исчезли в лесу. Уилмер был изранен настолько серьезно, что его пришлось отправить в госпиталь, при этом он поклялся, что ни за что на свете не вернется назад. В тот же день уволились и оба работника.

Брок был слишком погружен в себя, слишком увлечен духом перемен, для того чтобы обращать на это внимание. Почти все время он был предоставлен самому себе — все работы, кроме жизненно важных, были приостановлены на неопределенное время. Он присматривал за животными, поил и кормил их, ни на минуту не расставаясь с пистолетом, висевшим у него на поясе. Как и прежде, его неразлучным спутником был Джо. Все остальное время Брок посвящал чтению или же просто сидел, подперев голову руками, и думал.

Билл Берген пригласил его к себе через пару дней после истории со свиньями. Внешне управляющий ничуть не изменился. Тот же высокий, рыжеватый, нескорый на слова человек с непременной зубочисткой во рту. Казалось, что теперь он стал говорить еще медленнее.

— Знаешь, Арчи, — с трудом выговорил Берген, — Смит тоже уволился.

Брок, опустив глаза, переминался с ноги на ногу.

— Сказал, что хочет поступить в колледж. Как я его ни отговаривал — все впустую. — В голосе Бергена слышалась известная толика презрения. — Вот идиот… Через месяц никаких колледжей не останется. Теперь, стало быть, нас здесь осталось четверо: мы с женой, Фосс и ты.

— Да, негусто… — промямлил Брок, чувствуя, что не сказать ничего нельзя.

— Сейчас со всей работой может справиться и один человек, — сказал Берген. — Хорошо, что сейчас лето… Кони и коровы могут пастись сколько угодно, и хлев чистить не надо.

— А как быть с урожаем?

— Что тут поделаешь? Лучше об этом и не задумываться. Брок поднял глаза. Берген всегда был лучшим здешним работником, и слышать из его уст такое было по меньшей мере странно.

— Слушай, Арчи, ты, наверное, поумнел, как и все остальные, верно? — спросил Берген. — Я так полагаю, ты теперь пришел к норме, — разумеется, я говорю о прежней норме… И это еще не все — скоро ты станешь еще умнее.

Брок почувствовал, как его лицо запылало жаром.

— Прости, я вовсе не хотел тебя обидеть. Ты хороший человек. — Какое-то время он сидел, бесцельно перебирая бумаги, лежавшие на столе. Наконец Берген поднял глаза на Брока. — Слушай, Арчи, теперь ты будешь здесь самым главным.

— Что?

— Я тоже уезжаю.

— Но, Билл, как же…

— Все нормально, Арчи. — Берген поднялся на ноги. — Ты ведь знаешь, моей жене всегда хотелось попутешествовать, мне, признаться, тоже было о чем призадуматься. Объяснить тебе все это я вряд ли сумею, но это и неважно… Мы отправляемся на запад на нашей машине.

— Но, но… господин Россман — он ведь рассчитывает…

— Я полагаю, существуют более важные вещи, чем проблемы, связанные с поместьем Россмана, — бесстрастно ответил Берген. — Ты вполне сможешь управиться с ним независимо от того, останется здесь Фосс или уедет.

Изумление и ужас сменились презрением:

— Ты что — боишься животных?

— Да ты что. Арчи… В любом случае ты умнее их, и у тебя помимо прочего есть руки. Револьвер элементарно решает все проблемы. — Берген подошел к окну. Стоял ясный ветреный день, лучи солнца играли в шумевших листвой ветвях деревьев. — На самом деле эта ферма сейчас безопаснее любого другого места. Если система производства и распределения продовольствия рухнет, что в нынешних условиях вполне вероятно, тебя это в любом случае не коснется. Что касается меня и моей жены… Мы уже не молоды, понимаешь? Всю свою жизнь я был честным, прямым и совестливым человеком. Но мне ужасно жаль, что все эти годы я прожил зря.

Он отвернулся.

— Прощай, Арчи.

Это была команда.

Брок вышел во двор, покачивая головой и сокрушенно вздыхая. Джо жалобно заскулил и ткнулся носом ему в ладонь. Брок погладил его по золотистой шерстке и сел на скамейку.

«Проблема в том, — подумал он, — что умнее стали не только я, и не только животные, но и все остальные… О том, что сейчас происходит в голове Билла Бергена, знает только Бог».

Эта мысль повергла его в ужас. Новые немыслимые доселе возможности разума казались ему теперь чем-то пугающим. Он боялся даже думать о том, как же сейчас должны чувствовать себя нормальные люди, кем они теперь стали…

Понять это было трудно. Богом Берген, конечно же, не стал. Глаза его не сверкали нечеловеческим блеском, голос не ревел, он не строил двигателей, извергавших пламя, и не возводил башен до небес. Это был все тот же высокий сутулый человек с усталостью во взгляде. Он не изменился, как не изменился и мир.

Деревья были такими же зелеными, за кустами роз щебетала пташка, на спинке скамейки сидела кобальтово-синяя муха.

Броку вдруг смутно вспомнилась церковная служба, пару раз виденная им в детстве. Конец света — небеса разверзаются, и ангелы изливают на сотрясающуюся землю свой гнев. А потом придет Бог и будет судить сынов человеческих. Ему вдруг показалось, что он слышит стук огромных копыт. Он напряженно замер, но тут же понял, что это шумят на ветру ветви деревьев.

Самым страшным было именно это. Небеса молчали. Земля, как и прежде, носилась по темной безмолвной бездне — происходящее на ее поверхности никак не отразилось на ее судьбах.

Все было лишено смысла.

Брок посмотрел на свои изношенные туфли и на сильные волосатые руки, которые он держал между колен. Они казались ему совершенно чужими, руками какого-то другого человека. «Господи, — подумал он, — что это со мной?»

Он схватил Джо за гривастую шею и прижал его к себе. Ему вдруг захотелось, чтобы рядом с ним была какая-то женщина, которая могла бы поговорить с ним, утешить его, развеять его одиночество в этом огромном мире.

От волнения лицо его покрылось холодным потом. Он поднялся со скамейки и направился к дому Бергенов. Теперь этот дом принадлежал ему.

Фосс был совсем молодым парнишкой, приехавшим сюда из города. Он, что называется, не блистал умом, и поэтому не мог найти для себя никакой другой работы. Услышав, что в его крохотную комнатку кто-то вошел, он оторвал глаза от книги.

— Билл уезжает, — сказал Брок.

— Я знаю. Что будем теперь делать?

Фосс был перепуган не на шутку. Он был готов работать под любым началом, только бы не брать на себя никакой ответственности. Берген, очевидно, предвидел это.

— Ничего дурного в том, что мы остаемся здесь, нет, — сказал Брок. — Просто надо как-то пережить это время, и только.

— Но ведь животные…

— У тебя ведь есть ружье, верно? Они прекрасно все это понимают. Надо быть осторожным, запирать за собой все двери и лишний раз не обижать их…

— Я к этим проклятым тварям теперь и близко не подойду, — мрачно буркнул в ответ Фосс.

— Это мы еще посмотрим.

Достав из холодильника две банки пива, Брок открыл их.

— Послушай, я понимаю больше твоего, и…

— А я сильнее тебя. Если тебе что-то не нравится, можешь уходить отсюда. Лично я решил остаться.

Брок дал одну из банок Фоссу и, сделав пару глотков, спокойно заметил;

— Послушай, я животных понимаю прекрасно. Главное в них — сила привычки. Они болтаются поблизости, потому что не знают ничего другого, к тому же здесь их кормят… И еще — они привыкли относиться к человеку с уважением. Это не какие-нибудь лесные медведи или волки. Единственно, с кем могут быть проблемы, так это со свиньями. В городе сейчас, по-моему, куда опаснее.

— Это еще почему?

Фосс явно сдался. Он отложил книгу в сторону и взял со стола банку с пивом. Брок взглянул на обложку. Это была «Ночь страсти» в дешевом издании. Судя по всему, Фосс особенно не поумнел или же просто не хотел думать.

— Ты забываешь о людях, — ответил Брок. — Один Бог знает, что теперь может прийти им в голову.

Он включил приемник. Передавали новости, которые, впрочем, особенно не интересовали Брока. В основном речь шла о новых возможностях мозга, однако понять что-либо было решительно невозможно. В голосе диктора слышался потаенный ужас.

После обеда Брок решил сходить на разведку в лес — он надеялся разыскать свиней и понять, в каком те настроении. От них можно было ожидать чего угодно. Свиньи всегда были куда умнее, чем то думали люди. Они могли сообразить, что теперь ферму охраняет всего два человека, и, соблазнившись обилием хранящихся здесь кормов, могли напасть на них с Фоссом.

Фосса он с собой не позвал: с одной стороны, тот бы все равно отказался, с другой — ферму нельзя было оставлять без охраны. Брок и Джо вышли за ограду и направились к лесу, занимавшему площадь в шестьсот акров.

— Под зеленым пологом леса царил полумрак. То тут, то там то и дело слышались шорохи. Брок старался идти тихо, держа ружье под мышкой и легко раздвигая молодую поросль. Обычно в лесу было великое множество белок, теперь же он не видел ни единой — и это тоже было странно. Похоже, они решили, что от человека с ружьем лучше держаться подальше, как когда-то это сделали вороны. При мысли о том, сколько глаз может наблюдать за ним, Броку стало немного не по себе. Того, о чем могут думать при этом лесные обитатели, он не знал, да и не хотел знать, ему и так было страшно. Джо не бегал по лесу, как он это делал обычно, но постоянно жался к ногам Брока.

Неведомо откуда взявшаяся ветка больно хлестнула его по лицу. Брок поежился. Может быть, деревья теперь тоже стали разумными? Может быть, теперь против человека поднимется весь мир?

Нет… Уже в следующее мгновение он взял себя в руки и спокойно зашагал дальше. Поумнеть может только то, что вообще может думать. У деревьев нет мозга. У насекомых, кажется, тоже — надо будет проверить, благо библиотека господина Россмана позволяет это сделать.

Хорошо, что он умеет хранить спокойствие — никогда и ни от чего не возбуждается. Даже все эти перемены его не смутили. Главное — все делать постепенно. Проживаешь день за днем и только, наперед ничего не загадываешь.

Внезапно кусты перед ним раздвинулись, и из них выглянула свинья. Это был старый черный хряк — он стоял на тропе, явно не желая пропускать Брока. Ничего холоднее его глаз Брок еще не видел. Джо зарычал и ощетинился. Брок навел ствол на злобного хряка и замер. Так, недвижно, они стояли довольно-таки долго. Наконец хряк презрительно хрюкнул и, сойдя с тропы, исчез в кустах. От волнения Брок даже взмок.

Он ходил по лесу еще пару часов, но не заметил больше ничего особенного. Вернувшись назад, он надолго задумался. Да, всем было понятно, что животные изменились, но насколько — этого не знал уже никто. В любом случае теперь с ними нужно было держать ухо востро.

— Вот что я думаю, — сказал Фосс, стоило Броку войти в дом. — Может быть, нам стоит съехаться с другим фермером? От Ралфа Мартинсона тоже ушел работник — ему люди нужны.

— Я остаюсь.

Фосс холодно посмотрел на него:

— Тебе не хочется вновь играть роль идиота? Брок вздрогнул, но взяв себя в руки совершенно спокойным тоном ответил:

— Считай как тебе угодно — меня это не волнует.

— Я не собираюсь торчать здесь вечно.

— Тебя об этом никто и не просит. Идем, пора коров доить.

— Дурень, что мы будем делать с молоком от тридцати коров? Трактора с маслобойни не было уже три дня.

— М-м-м… Н-да, ты, пожалуй, прав… Но я что-нибудь все равно придумаю. Что до коров, то не доить их просто нельзя.

— Больно ты умным стал, — буркнул Фосс, но все же направился вслед за Броком к коровнику.

Выдоить тридцать коров, даже если у тебя есть электрические доилки, не так-то просто. Брок решил постепенно перестать доить их, с каждым разом уменьшая количество надаиваемого молока. На это нужно было немалое время, пока же коровы нервничали и вели себя крайне неспокойно.

Выйдя во двор, он взял в руки вилы и стал бросать сено овцам, стоявшим в загоне. Он уже перебросал половину сена, когда вдруг услышал безумный лай Джо. Он резко обернулся и увидел приближавшегося к нему огромного голштинского быка.

«Он на свободе!»

Брок схватился было за рукоятку пистолета, но тут же, решив, что эта игрушка ему на сей раз не поможет, вновь взял в руки вилы. Бык фыркнул и закрутил своей безрогой головой.

— Погоди, приятель…

Брок медленно пошел к нему навстречу, облизывая пересохшие губы. Он слышал гулкие удары собственного сердца.

— Ступай на место, дружище… Слышишь?

Джо, ощерившись, встал рядом со своим хозяином. Бык опустил голову и пошел в атаку.

Брок окаменел. Монстр, казалось, занимал уже полнеба.

Брок ударил быка в горло и тут же понял, что нужно было целить в глаза. Вилы выпали из его рук, и он отлетел далеко в сторону от сильного удара в грудь. В следующий миг чудовище уже было над ним, оно пыталось пронзить его рогами, но те, к счастью, были обрезаны.

Внезапно бык взревел от боли — это Джо вцепился в его правую ляжку. Бык тяжело развернулся, задев копытом ребра Брока. Тот, дотянувшись до пистолета, выстрелил. Бык побежал. Брок заставил себя подняться на ноги и, вспрыгнув ему на спину и приставив пистолет быку за ухо, выстрелил еще раз. Тот как подкошенный рухнул на колени и через мгновение испустил дух.

Когда Брок пришел в себя, он увидел над собой Фосса.

— Ты цел. Арчи? Цел?

Фосс помог Броку подняться на ноги и повел его к дому. После глотка спиртного ему стало полегче.

— Все в порядке, — пробормотал он. — Все кости целы, это главное.

— Все. — Похоже, Фосс испугался сильнее, чем сам Брок. — Решено, мы уезжаем.

Тот отрицательно покачал своей рыжей головой:

— Нет.

— Ты что, сошел с ума? Торчать здесь в одиночку, когда все эти твари посходили с ума, когда все пошло прахом… Ты в своем уме. Арчи?

— Я остаюсь.

— А я — нет! И я хочу, чтобы мы ушли отсюда вместе! Джо тихо зарычал.

— Нет, — повторил Брок, почувствовав вдруг немыслимую усталость. — Хочешь — иди, только меня не трогай. Со мной все в порядке.

— Слушай…

— Часть скота я отгоню завтра Мартинсону — если, конечно, он ему понадобится. С остальными коровами я разберусь сам.

Фосс какое-то время пытался спорить, но вскоре, сдавшись, уселся в «джип» и уехал прочь. Брок заулыбался неведомо чему.

Он подошел к загону, в котором до последнего времени жил бык. Ворота были выломаны мощным расчетливым ударом. Изгороди, созданные для того, чтобы удерживать тупых скотов, явно не были рассчитаны на разумных тварей.

— Чтобы похоронить этого гиганта, понадобится бульдозер, — проворчал Брок. Все последнее время он говорил с Джо так, словно тот был человеком. — Сделаем это завтра. А сейчас поужинаем, почитаем книги и послушаем музыку. Здесь теперь нас всего двое — ты да я.

Глава 6

Коринф понимал, что город — это организм, но он никак не мог предположить, что равновесие его окажется столь хрупким и ненадежным. Утратив свое прежнее равновесное состояние, Нью-Йорк стремительно несся навстречу гибели.

Работало всего несколько линий подземки, так называемая аварийная сеть, поддерживавшаяся в рабочем состоянии группкой энтузиастов своего дела, ни в какую не хотевших расставаться со своей работой. Пустые темные станции поражали немыслимой прежде грязью, колеса вагонов пронзительно скрипели, поселяя в сердце смертельную тоску. Коринф стал ходить на работу пешком, стараясь не обращать особого внимания на грязь, царящую на улицах.

Воспоминания пятидневной давности:

Дороги запружены, стальная баррикада в десять миль длиной, рев клаксонов и крики, повсюду отворяются окна — нечем дышать, слепая паника, толпа, пытающаяся покинуть умирающий город, средняя скорость — пять миль в час.

Две машины сцепляются бамперами, водители бьют друг друга до тех пор, пока их лица не превращаются в кровавое месиво. Полицейские вертолеты застыли над улицами беспомощными чудовищными мухами. Печально сознавать, что многократно усилившийся разум бессилен изменить природу людей.

Те, кто решил остаться; а таких было, наверное, три четверти городского населения, пытались как-то выжить и в этих условиях. Вступил в действие закон о жесткой экономии газа, воды и электроэнергии. Какое-то снабжение города продуктами питания пока сохранялось, но цены были таковы, что купить что-либо стало практически невозможно. В любую минуту, ситуация в городе могла окончательно выйти из-под контроля.

Воспоминания трехдневной давности:

Второй бунт в Гарлеме, страх перед будущим и горькая память о прошлом переполняют сердца, разум уже не в силах совладать сам с собой. Зарево бушующих повсюду пожаров в ночном небе. Тысячи потных черных лиц, тысячи тел, одетых в лохмотья, — черные толпы, безумствующие на улицах. Блеск ножа, вонзившегося в чье-то горло. Рев пламени и вой толпы. Визг женщины, упавшей под ноги многотысячной процессии. Перегретый колышущийся воздух. Снующие по небу вертолеты. И, наконец, утро — пустынные улицы, горечь белесого дыма, плач…

И все же город пока был жив. Пока…

Оборванный мужчина с всклокоченной бородой обращался с речью к собравшейся на углу толпе. Несколько десятков человек слушали его необычайно внимательно. Коринф прислушался:

— …Все это происходит с нами только потому, что мы, предав забвению вековечные устои, доверились ученым, всем этим высоколобым… Жизнь наша имеет смысл только пред тем Единым, в котором все мы — одно, которое одно — все. Слушайте, я принес вам весть…

Коринф вздрогнул и поспешил свернуть за угол. Уж не посланник ли это Третьего Ваала? Впрочем, вопрос этот его интересовал лишь постольку поскольку. Нигде поблизости не было ни единого полицейского, которому бы он мог сообщить о том, что происходит за углом. Если эта новая религия обретет достаточное количество приверженцев, беды не миновать. Увидев женщину, входившую в католическую церковь, что стояла неподалеку, Коринф несколько успокоился.

Из-за угла на дикой скорости вырулило такси, тут же скрывшееся в клубах пыли. По другой стороне ехала машина, пассажир которой сжимал в руках дробовик. Повсюду царил страх. Практически все магазины были закрыты, работала только бакалейная лавка, владелец которой был вооружен пистолетом. Возле грязного парадного многоквартирного дома сидел старик, читавший кантовскую «Критику чистого разума», для которого, казалось, в мире кроме этой книги ничего не осталось.

— Господин, вот уже два дня как я ничего не ел. Коринф посмотрел на мужчину, вышедшего из-за дерева.

— Мне очень жаль, — сказал он, — но у меня всего десять долларов. Только-только на обед, сами понимаете.

— Я никак не могу найти работу…

— Отправляйтесь в муниципалитет, дружище. Они вам и работу предложат, и накормят. Им люди очень нужны. В ответ раздалось презрительное:

— В эту контору? Мести улицы, собирать мусор и развозить продукты? Да я лучше сдохну, чем туда пойду!

— Что ж, тогда подыхайте, — хмыкнул Коринф, ускорив шаг. Револьвер приятно оттягивал ему карман. От таких людей, как этот прохожий, можно было ждать чего угодно, Коринф знал это по опыту.

И разве можно было рассчитывать на что-то иное? Типичный американец, работающий на заводе или в офисе, обладает скорее не разумом, но набором вербальных рефлексов, он способен думать только о хлебе насущном, все прочее замещается телевизором. Американский Образ Жизни диктует все его потребности и желания — автомобиль новой марки, модная одежда и прочее. Еще до начала сдвига сознания многими ощущалась бессмысленность и пустота западной цивилизации, люди смутно осознавали то, что помимо эфемерного «я» в жизни должно присутствовать нечто куда большее и куда более реальное, при этом понималось и то, что общество движется совершенно в ином направлении.

И тут, практически в одночасье, человеческое сознание достигло немыслимых высот. Перед человеком раскрылся целый мир поразительных по своей глубине мыслей, образов и идей. Он сполна осознал всю мелочность и бессмысленность своей жизни, тривиальность совершаемых им дел, узость и абсурдность своих верований и убеждений, и — и он отверг их.

Разумеется, так поступили далеко не все и даже не большинство, но этого количества людей тем не менее оказалось достаточно, для того чтобы поставить под сомнение само существование технологической цивилизации. Если шахтеры перестанут добывать уголь, сталелитейщики и механики останутся не у дел, как бы им ни хотелось при этом продолжать свою работу. Добавьте сюда всевозможные проявления разгулявшихся эмоций, и картина станет более или менее полной.

По улице шла голая женщина с корзинкой. Видимо, после долгих раздумий она пришла к выводу, что носить летом одежду нелепо, полиции же сейчас было совсем не до нее. Этот факт сам по себе не был таким уж страшным, но он позволял судить об общем состоянии умов. Коринф поежился. Любое общество основывается на системе достаточно произвольных законов и ограничений. Названная произвольность была внезапно осознана слишком большим количеством людей, которые, не задумываясь, приступили к ее искоренению.

Возле двери, раскачиваясь из стороны в сторону, сидел юноша. Коринф остановился.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— Мне страшно. — Глаза его горели. — Я только что все понял… Я — один.

Коринф хотел было что-то сказать, но тут юноша разразился целой речью:

— Все, что я знаю, все, что меня составляет, находится здесь — в моей голове. Для меня существует только то, что мне ведомо. И еще — в один прекрасный день я умру. — Из уголка его рта потекла слюна. — Наступит бесконечная беспросветная ночь, меня уже не будет, как не будет и всего остального. Возможно, вам будет представляться, что вы все еще существуете, хотя, возможно, вы — не более чем плод моей фантазии… Абсолютная пустота, в которой ничего не будет — и не будет уже никогда!

Из глаз юноши потекли слезы. Коринф вздохнул и зашагал прочь.

Безумие — вот что может привести мир к катастрофе.Для миллионов людей ноша разума может оказаться непосильной. Они не смогут вместить его, не смогут совладать с ним и, как следствие, сойдут с ума.

На улице стояла жара, но Коринф почувствовал, что внутри у него все похолодело.

На общем фоне Институт походил на тихую гавань. Когда Коринф вошел вовнутрь, он увидел сидевшего на вахте человека — рядом с его стулом лежал автомат, на коленях — какой-то химический трактат. Охранник спокойно посмотрел на Коринфа.

— Привет.

— Что-нибудь случилось, Джим?

— Пока что нет. Но от этих бродяг и фанатиков можно ждать чего угодно.

Коринф кивнул, чувствуя, что начинает потихоньку приходить в себя. В мире еще оставались здравомыслящие люди, которые не воспаряли к облакам, едва завидев звезды, но продолжали заниматься своим делом.

Лифтом теперь управлял семилетний мальчик, сын одного из сотрудников Института. Все школы к этому времени уже были закрыты.

— Здрасьте, сэр! — радостно поприветствовал он Коринфа. — Я вас как раз дожидаюсь. Откуда Максвелл взял эти самые уравнения?

— Что? — Взгляд Коринфа упал на книгу, лежавшую на сиденье. — О, я вижу, ты решил заняться радио… С Кадогана начинать сложно, ты должен найти…

— Я смотрел принципиальные схемы, господин Коринф, и хотел понять, как все эти устройства работают. А у Кадогана об этом ни слова — одни формулы.

Коринф посоветовал мальчику прочесть учебник по векторному анализу.

— Когда закончишь — поговорим. Понял?

Он улыбнулся и сошел на своем седьмом этаже. Однако стоило ему оказаться одному в пустом коридоре, как улыбка тут же сползла с его лица — радоваться было нечему.

Льюис поджидал его в лаборатории.

— Поздно, — буркнул он.

— Шейла, — ответил Коринф.

Можно было подумать, что они говорят на новом, неведомом прежде людям языке. Когда твой разум становится вчетверо развитее, достаточно одного слова или жеста, для того чтобы тебя могли понять твои знакомые, — они скажут им больше, чем все правила английской грамматики, вместе взятые.

— Что-то ты сегодня припозднился, — хотел сказать Льюис. — У тебя все в порядке?

— Все дело в Шейле, — ответил Коринф. — Знаешь, Нэт, мне не нравится то, что происходит с ней в последнее время. Но что я могу с этим сделать? Психологию людей понять стало невозможно — она слишком быстро меняется. Мы стали чуждыми друг другу, друг другу и самим себе… Это ужасно.

Льюис подошел к двери.

— Идем. Россман здесь. Он хочет посовещаться с нами.

Они вышли в коридор, оставив Иохансона и Грюневальда в лаборатории — те занимались определением постоянных и перекалибровкой инструментов, пытаясь восстановить то грандиозное по важности основание, без которого наука перестает быть наукой.

Во всем здании занимались примерно тем же — изучали преобразившиеся лики своих дисциплин: химии, кибернетики, биологии и, более всего, психологии. Сделать нужно было так много, что люди буквально забывали обо всем остальном, даже о сне.

Руководители отделов собрались за одним длинным столом в главном конференц-зале Института. Во главе стола восседал сам Россман, высокий, худощавый, седовласый; суровое его лицо казалось застывшей маской. Справа от него сидела Хельга Арнульфсен, слева — Феликс Мандельбаум. Коринф было удивился тому, что на совещании присутствует профсоюзный деятель, но тут же понял, что тот представляет здесь городские власти.

— Добрый день, джентльмены. — Россман старался неукоснительно следовать всем требованиям этикета, и это никому не казалось смешным, все понимали, что это отчаянная попытка опереться на что-то реальное, что-то хорошо известное всем и каждому. — Займите свои места.

Похоже, что собрались все, и Россман тут же перешел к делу:

— Я только что вернулся из Вашингтона. Я собрал вас вместе для того, чтобы мы — вы и я — могли поделиться информацией и идеями. Я в общих чертах попытаюсь представить вам целостную картину происходящего, вы же объясните те или иные феномены с научных позиций. Такое обсуждение даст нам возможность разумной координации наших действий.

— Что касается объяснений, — заметил Льюис, — то нам, сотрудникам Института, представляется достаточно близкой к истине теория доктора Коринфа. В ней постулируется наличие силового поля с заметным электромагнитным потенциалом, генерируемого гиромагнитными явлениями в атомных ядрах, находящихся вблизи центра Галактики. Оно образует некий конус, имеющий в нашей части Галактики сколько-то световых лет в поперечнике. Эффект, производимый этим полем, заключается в том, что оно замедляет некоторые электромагнитные и электрохимические процессы, не последнее место среди которых занимает активность определенных типов нейронов. Мы полагаем, что Солнечная система, вращаясь вокруг галактического центра, много миллионов лет тому назад — примерно в меловой период ~ вошла в это поле. Вне всяких сомнений, многие виды, жившие в то время, должны были вымереть, однако жизнь как таковая все-таки продолжилась. При этом компенсировать наложенную извне силу могла только нервная система. В каком-то смысле все формы живого на момент, предшествующий сдвигу, уже обладали всей полнотой возможного для них развития.

— Я понял, — кивнул Россман. — Теперь Солнце и планеты вышли из этого поля.

— Да. Оно должно было иметь достаточно четко очерченную границу, ведь сдвиг произошел всего за несколько дней. Ширина края поля — от области с нормальной интенсивностью до области, в которой интенсивность равна нулю, — составляет, судя по всему, не более десяти миллионов миль. Можно считать, что мы из него уже вышли — вот уже несколько дней физические постоянные не изменяются.

— Чего, увы, не скажешь о наших головах, — мрачно буркнул Мандельбаум.

— Я это знаю, — тут же отреагировал Льюис. — Об этом мы поговорим немного попозже. Выход Земли из поля-ингибитора не мог не сопровождаться резкой активизацией работы мозга у всех обладающих им форм живого, ибо демпфирующая его работу сила исчезла.

Естественно, резкое исчезновение этого воздействия вызвало чрезвычайный дисбаланс. Нервная система в настоящее время стремится к обретению нового равновесного состояния, чем и объясняется нынешняя нервозность и неустроенность. Физически мозг приспособлен к одной скорости или набору скоростей нейронных сигналов; теперь, при сохранении прежней физической структуры, эта скорость вдруг возросла. Говоря простым языком, привыкнуть к этому нам будет весьма непросто.

— Почему же мы не умерли до сих пор? — спросил химик Грахович. — Ведь и сердце, и все остальное должны работать теперь куда интенсивнее, верно?

— Вегетативная нервная система не претерпела значительных изменений, — ответил Льюис. — Видимо, все определялось типом клеток. Как вы, наверное, знаете, существует множество видов нервных клеток, но существенно изменились лишь те, что составляют кору головного мозга. Скорость на деле увеличилась на доли процента, но процессы, связанные с работой сознания, настолько тонки, что это тут же отразилось на наших мыслях.

— Но сможем ли мы выжить?

— Да. Я уверен в том, что большинству людей удастся справиться с подобным воздействием. Конечно, многие сойдут с ума, но причины этого будут уже не гистологическими, а чисто психологическими.

— А если мы вновь окажемся в подобном поле? — поинтересовался Россман.

— Вряд ли, — отозвался Коринф. — Теоретически в Галактике возможно существование только одного такого поля. Солнце совершает свой оборот вокруг галактического центра за двести миллионов лет. Должна пройти как минимум половина этого времени, чтобы у нас могла появиться причина для беспокойства. Так что поглупеем мы еще не скоро.

— Гм… Все понятно, джентльмены… Благодарю вас. — Россман склонился над столом, сцепив свои тонкие пальцы. — Теперь пришла очередь говорить мне, но, увы, порадовать вас я вряд ли смогу. Вашингтон превратился в сумасшедший дом. Многие ключевые фигуры уже оставили свои посты. Они, похоже, решили, что в жизни есть и более важные вещи, чем надзор за соблюдением тех или иных законов…

— Я, пожалуй, готов согласиться с ними, — мрачно усмехнулся Льюис.

— Да, вы правы. Но, джентльмены, давайте посмотрим в лицо фактам. Нынешняя система далека от совершенства, но за одну ночь ее не изменишь!

— А что слышно из-за океана? — поинтересовался математик Веллер. — Как дела у России?

— Напади они на нас, мы не смогли бы оказать им сопротивления, — ответил Россман. — Но по данным разведки, у советского режима хватает своих проблем. — Он вздохнул. — Давайте уж будем последовательными, джентльмены. Вашингтон стремительно теряет свое влияние: указы и воззвания президента никого не трогают, реальной власти у него практически не осталось. Многие регионы формально живут по законам военного времени, ибо находятся на грани гражданской войны. Потребна реорганизация власти, основанная на самоуправлении. Вот, собственно, и все, что я хотел вам сообщить…

— Здесь, в Нью-Йорке, мы уже вплотную занялись решением этой проблемы, — сказал Мандельбаум. Он выглядел крайне усталым, ибо теперь отдавал работе все дни и ночи. — Нам удалось найти общий язык с профсоюзами. Будут приняты все меры для доставки и распределения продовольствия. Возможно, нам удастся сколотить из добровольцев отряд милиции, который займется поддержанием порядка в городе. Он повернулся к Россману:

— Вы — умелый организатор. Все, чем вы занимались до последнего времени, пошло прахом — разумеется, не по вашей вине… Нам предстоит решать совершенно иные задачи. Готовы ли вы помочь нам?

— Разумеется, — кивнул старик. — Институт же…

— Он будет работать так же, как и прежде. Если мы не поймем происшедшего, мы не будем знать того, как вести себя в будущем. Дел, я полагаю, хватит на всех.

Они принялись обсуждать организационные детали. Коринф молчал, ибо думал совсем о другом — его тревожило состояние Шейлы. Этой ночью ее опять мучили кошмары.

Глава 7

Колдун Вато, сидевший перед своей хижиной, рисовал на земле непонятные фигуры, что-то бормоча себе под нос. Мванци, попытавшись отвлечься от лязга оружия и грохота боевых барабанов, прислушался:

— …закон подобия, выраженный в форме «а» и «не-а»… Тем самым эта форма магии подпадает под закон всеобщей каузальности, однако открытым остается вопрос о ее отношении к закону влияний…

Мванци изумленно вытаращил глаза, но решил не трогать старика — пусть себе болтает. У Мванци на плече висело ружье, и поэтому все остальное его мало трогало. Если что-то и поможет им исполнить заветную мечту, это будут ружья, но никак не заговоры.

Черный человек должен быть свободен! Пусть белые угнетатели убираются за море! Он слышал эти слова с детства, они впитались в его плоть и кровь, они стали смыслом его жизни. Но только теперь у них появилась возможность сбросить с себя это ненавистное ярмо…

В отличие от своих собратьев, Мванци ничуть не опасался того, что поселилось в его душе. Он моментально обуздал силы сознания, подчинив их своей железной воле так же, как он подчинил себе соплеменников. Весть, посланная им, моментально облетела все окрестные земли — от джунглей Конго до степей юга, — и в сердцах измученных, разуверившихся людей вновь шевельнулась надежда. Настало время действовать. Пока белый человек не пришел в себя, они — сотня некогда конфликтовавших племен, собранных воедино его гением, — могли в два счета справиться с ним и завоевать вожделенную свободу! План действий Слон Мванци держал в тайне от всех.

Под грохот барабанов, продолжавших свой нескончаемый разговор, он двинулся к опушке тропического леса, уверенно раздвигая руками густые заросли тростника. Какая-то тень метнулась вниз и замерла, ожидая его. Умные коричневые глаза смотрели на него с невыразимой тоской.

— Собрал ли ты лесных братьев? — спросил Мванци.

— Они скоро придут, — ответила обезьяна.

Мванци в голову пришла совершенно замечательная идея. Все прочее — организация, план выступления, стратегия — рядом с ней казалось ничем. Она состояла в следующем: если душа человека стала такой большой, значит, большими стали и души животных. Его догадка скоро подтвердилась. Слоны совершили ряд дьявольски хитроумных нападений на соседние фермы. Тогда же Мванци стал работать для создания языка, который был бы понятен животным, поймав для проведения опытов шимпанзе. Мванци всегда считал, что обезьяны мало в чем уступают людям. Сегодня за их содействие он готов был дать им очень и очень многое, памятуя о том, что они тоже были африканцами.

— Лесной брат, скажи своим людям, что они должны быть готовы.

— Не все они хотят этого, о, полевой брат! Сначала их надо немножко побить, а на это понадобится время!

— Времени у нас в обрез. Используйте барабаны, как я учил вас. Пошлите этот приказ — пусть они начинают сбор.

— Все будет так, как вы прикажете! Когда наступит полнолуние, дети леса будут уже здесь. Они будут вооружены ножами, трубками для отравленных стрел и ассегаями.^[329]

— Лесной брат, ты обрадовал меня. Ступай же к своим барабанщикам!

Обезьяна проворно вскарабкалась на дерево и в следующее мгновение исчезла в его густой кроне. На спине у нее висело ружье.

Коринф, зевая, отодвинул бумаги в сторону и встал из-за стола. Он не сказал ни единого слова, но ассистентам его, склонившимся над приборами, все было ясно и так.

(Идет оно все к черту. У меня уже голова раскалывается. Отправлюсь-ка я домой.)

Иохансон еле заметно двинул рукой, подразумевая следующее:

(А я, пожалуй, еще здесь побуду, шеф. С этим устройством пока все идет как надо.)

Грюневальд кивнул в знак согласия.

Коринф автоматически потянулся за сигаретой, но карман его был пуст. В эти дни табака нельзя было сыскать днем с огнем. Коринф все еще надеялся на то, что мир вновь станет управляемым, но день ото дня его надежда слабела. Что сейчас творилось за пределами города? Несколько радиостанций — профессиональных и любительских — образовывали тоненькую сеть, связывающую воедино Западную Европу, обе Америки и побережье Тихого океана. Прочие земли и страны погрузились в непроницаемую мглу, хотя время от времени оттуда и поступали сообщения о беспорядках, разгуле насилия и прочих подобных вещах.

Вчера Мандельбаум посоветовал ему постоянно быть начеку. Миссионеры Третьего Ваала, несмотря на все предпринятые властями меры предосторожности, сумели проникнуть в город и уже успели обратить в свою веру массу горожан. Новая религия представляла собой чисто оргиастический культ, основанный на лютой ненависти к логике, науке и вообще к любым проявлениям разумного начала. Ненависть эта распространялась и на их носителей.

Коринф шел по темному коридору. Электричество приходилось экономить — продолжало работать всего несколько электростанций, управлявшихся и охранявшихся добровольцами. Лифт теперь работал только днем — все семь этажей Коринфу пришлось пройти пешком. Его вдруг охватила непонятная тоска, но тут он заметил, что в кабинете Хельги горит свет. Он на миг задумался, но уже в следующее мгновение постучал в дверь.

— Войдите.

Он вошел в ее кабинет. Хельга сидела за заваленным бумагами столом и что-то писала. Использовавшиеся ею для этого значки были совершенно непонятны ему, вероятнее всего, они были ее собственным изобретением. Она выглядела такой же привлекательной, как и всегда, но взгляд ее был необычно усталым.

— Привет, Пит, — сказала она. Улыбка ее, несмотря на усталость, была теплой. — Как ты?

Коринф произнес пару слов, сопроводив их двумя или тремя жестами. Все прочее Хельга, прекрасно знавшая его, воссоздала сама.

(— О, лучше не бывает. Но ты-то что здесь делаешь? Я полагал, что вы с Феликсом решаете проблемы создания новой власти.)

(— Так оно и есть, — подтвердила она. — Но ты знаешь, мне здесь работается лучше, чем дома. Кстати, ты не знаешь, кто занял мое прежнее место?)

(— Билли Сондерс. Ему всего десять лет, но он очень сообразительный. Конечно, лучше было бы прибегнуть к услугам какого-нибудь взрослого слабоумного, на этой работе и физических нагрузок достаточно.)

(— Вряд ли. Работы сейчас немного. В отличие от прочего мира, вам, ребята, удалось найти общий язык!)

— Боюсь, что ходить в такую даль теперь небезопасно. — Коринф смущенно переступил с ноги на ногу. — Давай я провожу тебя домой?

— В этом нет необходимости. — Она сказала это таким тоном, что Коринф вдруг понял — она любит его…

«Обострились все наши чувства. Мне никогда не приходило в голову, что эмоциональная жизнь человека может быть связана с его мозгом. Мы стали куда чувствительнее любого животного».

— Садись, — предложила Хельга, откинувшись на спинку кресла. — Отдохни немного.

Он усмехнулся и опустился в кресло.

— Жаль, пива нет, — сказал Коринф. (Помнишь, как было прежде?)

— Какими мы тогда были наивными… Жаль этого времени — такого уже не будет никогда. Молодому поколению нас не понять, они никак не могут взять в толк, почему мы так любим вспоминать о прошлом.

Волосы Хельги отсвечивали золотом. Установилось молчание.

— Как продвигается твоя работа? — спросила она, чувствуя, что молчание становится невыносимым.

— Достаточно успешно. Я связался по коротковолновой станции с Рэйедером, который, как ты знаешь, живет в Англии. Несмотря на все доставшиеся на их долю испытания, они все же уцелели. Ряд их биохимиков работал с ферментами и получил любопытные результаты. Они надеются, что к концу года они смогут полностью обеспечить себя питанием, — ими возводится завод по производству синтетической пищи. Информация, которую сообщил мне Рэйедер, прекрасно укладывается в концепцию поля-ингибитора. Кстати, я засадил Иохансона и Грюневальда за разработку аппарата, который будет генерировать такое же поле, но, естественно, в куда меньших масштабах. Если нам это удастся, мы тем самым докажем состоятельность нашей теории. Тогда Нэт получит возможность детально изучить влияние поля на биологические структуры. Что касается меня самого, то я собираюсь заняться дальнейшей проработкой квантово-релятивистской общей механики Рэйедера совместно с принципом всеобщей взаимосвязи.

— Что тобой движет? Обычное любопытство?

— Можешь поверить, я руководствуюсь чисто практическими интересами. Мы можем найти способ получения атомной энергии из любого материала путем прямого расщепления ядер, тогда разом разрешатся все энергетические проблемы. Возможно, нам удастся преодолеть и световую скорость, тогда расстояние до звезд…

— Понимаю. Ты говоришь о новых мирах. При желании мы бы могли вернуться и в это твое ингибирующее поле, с тем чтобы опять поглупеть. Наверное, это сделало бы нас счастливее. Нет, нет, конечно же я понимаю, что тебе этого не хочется! — Хельга открыла ящик стола и вынула из него измятую пачку сигарет. — Курить не бросил?

— Господи! Откуда они у тебя?!

— Это тайна. — Она протянула ему зажженную спичку и после этого прикурила от нее сама.

Какое-то время они молча курили. Оба прекрасно понимали, что происходит в душе у другого.

— И все же я бы проводил тебя до дома, — не выдержал Коринф. — Там сейчас небезопасно. Банды пророка…

— Хорошо, — согласилась Хельга. — Хотя у меня есть машина, а у тебя нет.

— От меня до тебя — пара кварталов, да и район наш безопасный.

Патрулировать весь город власти не имели возможности, все силы были сосредоточены на некоторых ключевых трассах и районах.

Коринф снял очки и принялся протирать стекла.

— Я до сих пор этого не понимаю… — сказал он. — Человеческие взаимоотношения были для меня загадкой и прежде, теперь же и вовсе… Чем можно объяснить столь неожиданный возврат к животному состоянию заметной части человечества? Ведь эти люди, кажется, должны были стать разумней? Почему они не понимают того…

— Они этого не хотят. — Хельга сделала глубокую затяжку. — Мы сейчас не станем говорить о сумасшедших, которых тоже немало. Согласись, что ум иметь мало, надо иметь и достойную тему для размышления. Миллионы, вернее, сотни миллионов людей, которым прежде не приходило на ум ничего сколь-нибудь значимого, вдруг получили в свое распоряжение мощнейший мыслительный агрегат — мозг, наделенный новыми свойствами. Они не могут не мыслить, но разве у них есть для этого разумное основание? Они верны прежним предрассудками суевериям, они испытывают те же ужас, ненависть и жажду. Пришедшая к ним неведомо откуда ментальная энергия используется ими для достижения прежних низменных целей. Когда Третий Ваал предлагает этим перепуганным, вконец запутавшимся людям некую панацею от всех их бед, он играет наверняка — они верят ему, потому что им этого хочется. Он предлагает им сбросить ненавистное ярмо разума и забыться в эмоциональной оргии. Это неизбежно, Питер, хотя, конечно, долго длиться подобное не может.

— Н-да… Сейчас мой Ай-Кью приближается уже к пятистам, но при этом я отдаю себе отчет в том, что особенно уповать на разум нам теперь не приходится… Увы, это так.

Коринф поморщился и затушил сигарету. Хельга собрала бумаги и, положив их в ящик стола, спросила:

— Ну что — идем?

— Да уж пора… Скоро полночь. Боюсь, Шейла будет волноваться. Пройдя через пустынный холл и попрощавшись с охранниками, они вышли на улицу. На стоянке, освещавшейся одной-единственной лампой, стояла одинокая машина Хельги. Хельга села за руль и осторожно повела автомобиль по совершенно неосвещенным городским улицам.

— Как бы мне хотелось, — еле слышно прошептала она, — оказаться где-нибудь в горах. Далеко-далеко отсюда.

Он кивнул, с тоской вспомнив открытый горизонт и небо, усыпанное звездами…

Банда напала на них так неожиданно, что они даже не пытались бежать от нее. Только что они ехали по совершенно пустым улицам и вдруг перед ними была уже огромная толпа, в первых рядах которой стояли люди с фонариками. Хельга поспешила нажать на тормоз, и тут же машину со всех сторон окружили люди.

— Смерть ученым! — заревела толпа дружно и тут же подхватила песню:

Если хочешь, чтобы сердце

Пламенем пылало,

Посвяти себя служенью

Третьего Ваала.

Из-за домов поднялась стена пламени, отсвечивавшая красным…

Коринф мгновенно понял, что беснующейся толпе удалось прорвать линии обороны, выстроенные патрульными вокруг этого охраняемого района, они могли уничтожить его, прежде чем властям удалось бы прислать сюда подкрепление.

В окне водителя появилось бородатое грязное лицо.

— Баба! У него же там баба!

Коринф, не раздумывая, выхватил из кармана пистолет и выстрелил. Бородач завалился на спину, толпа же возбужденно завыла.

Коринф неимоверным усилием сумел открыть дверцу машины со своей стороны и тут же почувствовал, что его хватают за ноги. Он снял очки, решив, что носить их в сложившихся обстоятельствах небезопасно, и, прокашлявшись, обратился к толпе:

— Слушайте меня! Слушайте меня, люди Ваала! Рядом с его головой просвистела пуля.

— Слушайте, что вам скажет Третий Ваал!

— Пусть скажет! — раздалось из толпы. — Давайте его послушаем!

— Молнии, громы и град бомб! — закричал Коринф. — Пейте, ешьте и услаждайте себя, ибо последний день близок! Разве вы не слышите, как дрожит земля у вас под ногами? Ученые взорвали большую атомную бомбу! Мы должны истребить их, прежде чем наш мир обрушится под тяжестью их открытий! С кем вы — с нами или с ними?

Толпа опешила, чувствуя, что происходит что-то неожиданное и важное. Люди ждали, что он скажет им дальше. Коринф вздохнул и, не думая особенно о смысле сказанного, продолжил:

— Грабьте, рушьте, убивайте! Даешь винные погреба! Пламя, только пламя способно очистить наш мир от всей этой нечисти! За мной, братья! Я знаю, где они прячутся! За мной!

— Смерть ученым! — вновь поползло по толпе, заполнившей собой весь Манхэттен.

— Они там! — истошно завопил Коринф, взобравшись на крышу автомобиля и указывая рукой в направлении Бруклина. — Они нашли прибежище там! Я видел их атомные бомбы собственными глазами, о, люди Ваала! Я говорю вам — конец мира близок! К вам я послан самим Ваалом — я его полномочный представитель! Да поразит меня гром, если это не так!

Хельга нажала на кнопку клаксона. От его звуков толпа пришла в еще большее неистовство и, не разбирая дороги, потекла в указанном посланником Ваала направлении, круша все, что попадалось ей на пути.

Коринф спрыгнул с крыши автомобиля, дрожа от волнения.

— Поезжай за ними, — шепнул он Хельге. — Иначе они заподозрят что-то недоброе.

— Я понимаю, Пит… — Хельга помогла ему сесть в машину и, включив фары, поехала вслед за многотысячной толпой, время от времени подгоняя ее оглушительными сигналами клаксона. Вскоре с неба послышался стрекот десятков вертолетов.

— Теперь — уходим, — прохрипел Коринф.

Хельга кивнула и, развернув машину, нажала на газ. Толпа, которую полицейские вертолеты потчевали слезоточивым газом, тут же осталась далеко позади.

Хельга остановила машину перед домом Коринфа.

— Приехали.

— Я же хотел тебя проводить, — робко пробормотал Коринф.

— Ты это уже сделал. Если бы не ты, они бы от того района камня на камне не оставили. — Слабая улыбка тронула ее губы. — Это было просто замечательно. Пит. Кто бы знал, что ты на такое способен…

— Для меня это было такой же неожиданностью, — усмехнулся Коринф.

— Наверное, ты ошибся со специальностью. Но, как говорится, лучше поздно, чем никогда… — Немного помедлив, Хельга добавила: — Ну да ладно — спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответил Коринф.

Она наклонилась вперед и хотела было что-то сказать, поддавшись мгновенному порыву чувств, но тут же здравый смысл взял свое, и она только грустно покачала головой. Хлопнула дверца. Хельга вздохнула и поехала домой.

Коринф проводил ее машину взглядом и, постояв еще с минуту, вошел в дом.

Глава 8

Припасов оставалось уже немного — продукты для себя, корма и соль для оставшихся животных. Электричества не было, пользоваться же керосинкой Брок почему-то не хотел. Он решил, что ему нужно съездить в город.

— Джо, оставайся здесь, — сказал он собаке. — Я скоро вернусь.

Собака утвердительно кивнула. Пес освоил английский на удивление быстро; Брок, привыкший разговаривать с ним вслух, решил в ближайшем будущем всерьез заняться собачьим образованием.

— Ты уж присматривай за порядком, Джо, — добавил Брок, с опаской посмотрев на лесную опушку.

Подогнав к цистерне с бензином видавший виды зеленый пикап, Брок заправил его под завязку и после этого выехал на проселок. Утро выдалось прохладным, воздух пах дождем, горизонт был затянут мутной дымкой. Он ехал, не уставая поражаться царившему повсюду запустению. Да, за эти два месяца мир стал совсем иным… Возможно, так же пусто теперь было и в городе.

Он вырулил на мощенное камнем шоссе и прибавил газу. Брок давненько не видел людей, но нисколько не страдал от этого. Жаловаться было не на что, хотя, конечно же, работы хватало. Все свободное время он посвящал чтению и раздумьям. По прежним стандартам Брок уже тянул на гения высшей пробы. Он флегматично отдался жизни анахорета, ничуть не тяготясь своим одиночеством.

Пару дней назад он решил заглянуть к Мартинсону, своему ближайшему соседу, но оказалось, что дом последнего пуст, а окна и двери его заколочены. Эта картина вызвала у Брока столь тягостное чувство, что он решил больше не бывать у соседей.

Он переехал через виадук и оказался в городе. На улицах не было видно ни души, но дома казались обитаемыми, хотя магазины по большей части были закрыты. Пустые их витрины выглядели зловеще. Брок поежился.

Он остановился возле супермаркета «А&Р». Как и прежде, товаров в магазине хватало, однако ценников возле них уже не было. Человек, сидевший за стойкой, ничуть не походил на продавца — скорее это был мыслитель.

Брок направился к нему, поражаясь громкости собственных шагов.

— М-м-м… Простите, пожалуйста… — сказал он мягко. Человек поднял на него глаза и, узнав, заулыбался.

— А, Арчи, привет… — Он говорил, странно растягивая слова. — Как жизнь?

— Все хорошо, спасибо, — боясь поднять глаза, ответил Брок. — Я вот чего… Хочу, значит, что-нибудь купить.

— Да неужели? — В голосе послышался холодок. — Мне очень жаль, но теперь деньги для нас ничего не значат.

— Понятно… — Брок расправил плечи и заставил себя посмотреть в лицо собеседнику. — Пожалуй, я знаю, в чем дело… Правительства как такового больше нет, верно?

— Не совсем. Просто оно потеряло какое-либо значение, — только и всего. — Человек покачал головой. — Вначале мы столкнулись с рядом серьезных проблем, но потом нам удалось справиться с ними. Рациональная организация работы — вот и весь наш секрет. Теперь дела идут лучше некуда. Того, что мы получали извне, у нас, естественно, нет, но при необходимости мы сможем существовать и автономно.

— У вас что — социалистическая экономика?

— Видишь ли, Арчи, — усмехнулся человек, — этот термин не совсем удачен, поскольку социализм тоже основан на идее собственности. Но что может означать понятие собственности? То, что ты волен распоряжаться с принадлежащей тебе вещью по своему усмотрению. Если следовать такому определению, то под понятие собственности подпадают очень и очень немногие вещи. Тем самым оно имеет скорее символическое значение. Человек говорит себе — «мой дом», «моя земля», иначе он не будет чувствовать себя в безопасности. Понятие «мой» является символом определенного состояния сознания, с которым связаны ощущения собственной состоятельности и неуязвимости. Человек реагирует на символ — только и всего. Теперь такого рода самообман стал невозможным, более того, он стал ненужным, хотя прежде он как ничто иное помогал человеку восстанавливать эмоциональное равновесие. Теперь уже нет нужды связывать свою жизнь с каким-то определенным участком земли, ибо это нецелесообразно экономически. Большинство здешних фермеров перебрались сюда, в город, благо свободного жилья здесь теперь предостаточно.

— И теперь вы обрабатываете землю сообща?

— Я бы выразился иначе. Люди, обладающие способностями к механике, сконструировали несколько устройств, выполняющих за нас практически всю работу. Чего только нельзя сделать из ржавой рухляди, если у тебя есть голова!

Мы на сегодняшний день справились со всеми проблемами. Те, кому что-то не понравилось, разъехались, оставшиеся занялись активным переустройством разнообразных аспектов нашей жизни, приводя их в соответствие нашему новому сознанию. Одним словом, в своем будущем мы уверены.

— Но что же вы реально делаете?

— Боюсь, что объяснить это тебе будет очень непросто, — со вздохом ответил человек.

Брок посмотрел в сторону и надолго замолчал.

— Дело вот в чем, — сказал он наконец неожиданно хриплым голосом. — В усадьбе Россмана кроме меня никого не осталось, а припасы уже подходят к концу. Помимо прочего мне нужны помощники для уборки урожая. Может, поможете?

— Если ты пожелаешь вступить в наше сообщество, местечко для тебя, я думаю, найдется.

— Нет, мне нужно только…

— А я бы тебе советовал вступить в союз с нами. Арчи. Без помощи общины ты не обойдешься. Вдобавок ко всему здесь теперь стало небезопасно. Сюда незадолго до того, как все это стало происходить, приехал цирк. Так вот, диким животным удалось бежать из клеток. Многие из них до сих пор остаются на свободе.

Брок опешил от неожиданности.

— Хорошенькое дельце — ничего не скажешь, — с трудом выговорил он.

— Вот именно, — человек изобразил на лице нечто вроде улыбки. — Понимаешь, мы и сами об этом не сразу узнали — у нас и без того забот хватало. А о том, что звери могут поумнеть, тоже никто как-то не подумал. Кому-то из них удалось выбраться из клетки, и он тут же поспешил освободить всех остальных — в этом теперь можно не сомневаться. Одно время по городу бродил тигр, но после того, как он загрыз парочку ребят, его и след простыл. Куда он мог подеваться, никому не ведомо. Там были и слоны, и… Впрочем, и этого достаточно — оставаться одному теперь небезопасно, Арчи. — Он сделал выразительную паузу. — К тому же тамошние угодья тебе пахать не перепахать. Вступай в нашу общину — не пожалеешь.

— К черту вашу общину! — внезапно не выдержал Брок. — Мне нужна помощь и больше ничего. Если хотите, можете взять в качестве платы часть собранного урожая. Если уж у вас такие замечательные машины, для вас это все равно никакого труда не составит.

— Тебе надо говорить не со мной, — ответил человек. — Я подобными вещами не занимаюсь. Решения принимает Совет и Ассоциация. Но боюсь, в твоем случае. Арчи, ответ будет звучать так: или все, или ничего. Насильно тебя никто в общину загонять не будет, но благотворительностью мы тоже не станем заниматься. Этого символа теперь тоже не существует. Если ты хочешь включиться в тотальную экономическую систему, либеральнее которой свет еще не видел, мы найдем для тебя подходящее место.

— Короче говоря, — прохрипел Брок, — я, подобно домашнему животному, буду выполнять отведенную мне работу. Если же я не соглашусь с этой ролью, вы потеряете ко мне интерес, так? — Он резко развернулся. — Нет уж — увольте.

Он вышел из магазина и быстрым шагом направился к грузовику. Его трясло от негодования. Больше всего он был расстроен тем, что в конечном итоге человек этот был прав. В роли парии рассчитывать ему было действительно не на что. Раньше, когда он был слабоумным, его бы устроила любая роль, но теперь — теперь он хотел быть независимым.

Машина со скрипом завелась. Черт с ними, он как-нибудь обойдется и без посторонней помощи. Уж лучше быть диким зверем, чем послушным чужой воле ослом.

Назад он гнал как безумный. На лугу он увидел странную машину, косившую и тут же скирдовавшую сено, за работой которой, скучая, наблюдал какой-то человек. Когда они обзаведутся достаточным количеством материалов, они поставят на его место робота. Брок хмыкнул и покачал головой. Ну и что из того? У него, в конце концов, тоже есть руки.

Дальше дорога шла через лесок. Броку показалось, что за деревьями промелькнуло что-то огромное, но он не был уверен в этом.

Подъехав к поместью, он несколько подуспокоился и даже стал строить определенные планы на будущее. От коров он будет получать молоко, масло и, возможно, сыр. Куры — если, конечно, ему удастся их вернуть — будут нести ему яйца. Можно будет время от времени охотиться на овечек — вернее, не на овечек, а на этих проклятых свиней. Коптильня в поместье имеется, так что и с мясом особых проблем не предвидится. Он сможет запасти достаточное количество сена, зерна и кукурузы, чтобы спокойно пережить зиму, при этом Тому и Джерри тоже придется изрядно попотеть. Если же ему удастся смастерить ручную мельницу, то можно будет разжиться и мукой и начать печь хлеб. Одежды, обуви и инструментов было более чем достаточно. Главной проблемой оставалась соль, но, по слухам, милях в ста от поместья можно найти лизунец, так что и эта проблема имела решение. Еще нужно побеспокоиться о дровах, но это уже совсем просто.

Работы у него будет, что называется, невпроворот, и делать он будет ее в одиночку, полагаясь только на собственные силы. Впрочем, люди всегда так и жили — в любом случае это не смертельно.

Теперь в его распоряжении совершенно новый мозг. Осталось направить его в нужную сторону — пусть он планирует работы и изобретает всякие разные приспособления и устройства, которые смогут облегчить ему жизнь. Бояться совершенно нечего.

Он расправил плечи и прибавил газу, горя желанием приступить к работе, едва вернувшись домой.

Но стоило ему съехать на проселок, как из леса послышались знакомые звуки: треск веток, визг и похрюкивание. «Свиньи! — молнией промелькнуло у него в голове. — Свиньи видели, как я уезжал!»

Он даже не догадался захватить с собою ружье.

Брок ругнулся и поехал прямиком к ферме. Там царил полнейший хаос. Ворота амбара были выломаны, свиньи, к этому времени уже успевшие объесться, валялись в просыпавшихся из мешков кормах, иные из них, однако, спешили оттащить мешки поближе к лесу. Здесь же находился и бык, которого появление Арчи мгновенно привело в неистовство. К восторгу собравшихся коров, он грозно заревел и раздул ноздри. В сторонке лежала парочка раздавленных овец, все прочие, по всей видимости, разбежались. Что касается собаки…

— Джо! — закричал Брок. — Где ты, дружище?

Накрапывал дождик, вся округа была объята туманом. Щетина мокрого старого хряка отливала стальным блеском. Грозно посмотрев на приближающийся грузовик, он поднял голову и призывно завизжал.

Брок ехал прямо на него. Грузовик оставался его единственным оружием. В последний момент хряк отскочил в сторону, дав Броку возможность подъехать к амбару. В тот же миг на грузовик со всех сторон набросились свиньи. Бык опустил голову и грозно заревел.

С крыши инкубатора послышался яростный лай Джо. Пес истекал кровью, но, похоже, раны, полученные им в схватке, не были серьезными. Умудрившись неведомо как забраться на эту крышу, Джо спас себе жизнь.

Брок сдал немного назад, развернулся и направил машину на злобно повизгивающих животных. Он не успел набрать нужной скорости, и атака его по этой причине ни к чему не привела — свиньи успели разбежаться в стороны. В тот же миг в атаку пошел бык.

Брок даже не успел толком испугаться — удар пришелся прямо по кабине. От сильного сотрясения у Брока буквально потемнело в глазах.

Бык покачнулся, но все же устоял на ногах, грузовику же пришел конец. Свиньи моментально поняли это и, возбужденно повизгивая, полезли на подножку…

Брок приподнял сиденье и извлек из-под него тяжелый гаечный ключ с длинной ручкой.

— Ничего, ничего, — пробормотал он. — Попробуйте только сюда сунуться.

Из-за деревьев вышла огромная серая тень высотой до неба. Бык поднял голову и озадаченно фыркнул. Свиньи прекратили атаку, и на миг установилась полная тишина.

И тут, словно гром среди ясного неба, прогремел выстрел. Старый хряк принялся кружить на месте, визжа от боли. Второй выстрел ранил быка. Тот, решив не испытывать судьбу, тут же унесся в лес.

«Слон, — изумленно подумал Брок. — Ко мне на помощь пришел слон…»

Огромная серая тень медленно двинулась по направлению к свиньям. Те стали нехотя отходить, глаза их наполнились злобой и ужасом. Наподдав своей огромной ногой испускавшему дух хряку, слон вдруг перешел на удивительно грациозный бег. Свиньи бросились врассыпную.

Брока била крупная дрожь. Когда наконец он выбрался из кабины, так и не выпуская из рук гаечного ключа, слон стоял уже возле сеновала, меланхолично набивая свою утробу. Перед Броком выросли две лохматых тени.

Джо, тихо тявкнув, захромал навстречу своему хозяину, ошарашенно смотревшему в глаза шимпанзе, который держал в лапах ружье.

— Хорошо, — выдавил из себя Брок, чувствуя, что лоб его покрылся холодными капельками пота. — Хорошо, как ты скажешь, так все и будет. Чего ты хочешь?

Шимпанзе посмотрел на него долгим взглядом. Это был самец, рядом с ним стояла и самка. Брок вспомнил о том, что тропические обезьяны в этой климатической зоне чувствуют себя не очень уверенно, — он прочел об этом в какой-то книге. Скорее всего обезьяны сбежали из цирка, заодно прихватив с собой ружье и слона.

Шимпанзе дрожал. Не сводя взгляда с человека, он медленно опустил ружье на землю, подошел к Броку и дернул его за полу пиджака.

— Ты меня понимаешь? — спросил Брок, который к этому времени чувствовал себя уже слишком усталым, для того чтобы поражаться фантастичности этой сцены. — Ты понимаешь по-английски?

Ответа не последовало, но обезьяна все так же продолжала тянуть его за пиджак. Наконец она отпустила его и, указав своей длиннопалой рукой на себя и на свою подругу, вновь потянулась к его поле.

— Так. — Брок старался говорить как можно мягче. — Кажется, я тебя понял. Вам страшно, и без человеческой помощи не обойтись, но при этом вам не хотелось бы вновь оказаться в клетке. Верно?

Ни слова в ответ. Но обезьяньи глаза все так же молили его о чем-то.

— Хорошо, — вздохнул Брок. — Вы пришли сюда очень вовремя и выручили меня из беды. Убивать меня вы не стали, хотя сделать это ничего не стоило. Что ж, будем считать, что вы двое и слон станете моими помощниками и… и… впрочем, и так все понятно.

Он снял пиджак и отдал его шимпанзе. Обезьяна довольно забормотала и тут же натянула пиджак на себя. Он сидел на ней не очень ладно, и Брок не удержался от смеха.

— Хорошо. Чему быть, того не миновать. Будем считать, что все мы отныне — дикие звери. Договорились? Идем в дом, что-нибудь перекусим.

Глава 9

Владимир Иванович Панюшкин стоял под деревом, с ветвей которого то и дело срывались тяжелые капли, падавшие ему на шлем и сбегавшие по плащу. Плащ был превосходный — он снял его с полковника, убитого во время последнего сражения, — вода стекала с него как с гуся. То, что его драные башмаки промокли насквозь, не имело особого значения.

С вершины холма хорошо просматривалась долина и опушка леса, все остальное было скрыто пеленой дождя. Нигде не было видно ничего подозрительного, однако инструмент указывал на то, что где-то рядом находятся части Красной Армии.

Он вновь взглянул на шкалу прибора, находившегося в руках у священника. Стекло сильно запотело, однако было видно, что стрелка постоянно подергивается. Панюшкин не понимал принципа работы прибора, собранного священником из трофейного приемника, но уже не раз убеждался в точности его показаний.

— До них отсюда километров десять будет, не меньше. Слышите, Владимир Иванович? — И борода, и грубая ряса священника промокли насквозь. — Они ходят вокруг, оставаясь на прежнем расстоянии от нас. Что и говорить — Бог нас хранит.

Панюшкин, который был материалистом, пожал плечами. Когда речь шла о борьбе с советской властью, о расхождениях в вере можно было не думать — у священника и у него была одна общая цель.

— Может быть, все обстоит иначе, — ответил он. — Думаю, пришло время посоветоваться с Федором Александровичем.

— Нельзя так часто беспокоить его, сын мой, — возразил священник. — Он и так слишком устал.

— А мы разве не устали? — бесстрастно отмел возраженияПанюшкин. — Это очень важная в стратегическом отношении операция. Если нам удастся пробиться к Кировограду, Украина окажется отрезанной от всей страны, и это даст шанс на победу украинским националистам.

Он тихонько насвистел несколько нот. Теперь языком стала и музыка. Успех освободительного движения в советской империи во многом зависел от подобных маленьких секретов.

Из кустов, в которых притаился отряд Панюшкина, вылез экстрасенс. Это был щуплый мальчик лет четырнадцати с отсутствующим взором. Священник обратил внимание на лихорадочный румянец, которым горело его лицо, и, перекрестившись, помолился о мальчике. Тот явно был на пределе сил. Впрочем, коль уж пришел срок пасть режиму безбожников, все подобные жертвы были оправданы. Без таких людей, как этот мальчик, сейчас было не обойтись. Они образовывали надежную незаметную сеть, связывавшую всех борцов воедино, от Риги и до Владивостока. О таких шпионах, как эти, прежде можно было только мечтать. Большинство же людей по-прежнему сохраняло верность режиму, соответственно нужно было искать нетрадиционные способы борьбы с ним.

Люди могут ненавидеть свое правительство и одновременно поддерживать его, понимая, что все недовольные будут рано или поздно уничтожены. Если же разом поднимется весь народ — пусть это даже будет мирная акция гражданского неповиновения, — правительство вынуждено будет отступить. Если же оно окажется оторванным от своих корней — страны и народа, — его сможет свалить и миллион вооруженных людей.

— Там красные, — сказал Панюшкин, махнув рукой по направлению к лесу. — Вы не подскажете нам, Федор Александрович, что они собираются предпринять?

Мальчик присел на корточки и закрыл глаза. Панюшкин не сводил с него глаз. Быть связанным разом с десятью тысячами экстрасенсов, разбросанных по всему континенту, судя по всему, было очень непросто. Заглядывать же в душу людей, тебе незнакомых, куда как сложнее. И все же сейчас без этого было не обойтись.

— Они — они о нас знают. — Казалось, голос мальчика доносился откуда-то издалека. — Они… У них есть приборы. Их металл нас видит! Они… Это — смерть! Они пошлют смерть!

Он резко раскрыл глаза и тут же, совершенно ослабев, лег на траву. Священник присел возле мальчика и, покачав головой, с укоризной посмотрел на Панюшкина.

— Управляемые снаряды! — Командир резко развернулся. — Значит, теперь и у них есть детекторы, подобные нашим. Ну что, батюшка, разве зря мы его позвали? Пора уходить отсюда. Не ровен час, с неба что-нибудь посыплется.

Оставив на прежнем месте массу металлических предметов, по которым на них и наводились вражеские приборы, отряд вышел в поход. Пока враг будет обстреливать ракетами место их прежней дислокации, они постараются напасть на него с тыла.

Командир не знал, помогает им Бог или нет, но в исходе боя практически не сомневался.

Не успел Феликс Мандельбаум занять свое кресло, как из селектора прозвучало: «Гэнтри». Судя по тону секретарши, речь шла о чем-то важном.

Гэнтри… Человека с такой фамилией встречать ему еще не приходилось. Он вздохнул и посмотрел в окно. Прохлада утренней тени все еще заливала собой улицы, однако уже теперь было понятно, что день будет жарким.

Внизу, под окнами офиса, стоял танк, защищавший здание муниципалитета. Волна насилия начинала потихоньку спадать, после бесславного ареста «пророка» культ Третьего Ваала практически за неделю сошел на нет. Численность и опытность милиционеров росли день ото дня, что позволяло властям справляться с орудовавшими в городе бандами. В Нью-Йорке установилось определенное спокойствие. При этом никто не имел ни малейшего представления о том, что творится за его пределами. Впрочем, в том, что горожанам предстоит пережить еще очень и очень многое, можно было не сомневаться.

Мандельбаум откинулся на спинку кресла и заставил себя расслабиться. Ему и поныне удавалось производить впечатление донельзя энергичного человека, хотя на самом деле он не чувствовал ничего кроме усталости. Слишком много дел, слишком краткий сон… Он нажал на кнопку звонка, извещая секретаршу о том, что посетитель может войти.

Гэнтри оказался высоким костлявым человеком. Дорогой добротный костюм сидел на нем мешком. Говор выдавал северянина.

— Говорят, теперь вы стали единовластным правителем этого города.

— Не совсем так, — ответил Мандельбаум, улыбнувшись. — Я — генеральный уполномоченный по улаживанию конфликтов, и только.

— Правильно. Но, поскольку нынешнее время сплошь состоит из конфликтов, вы, по сути, превратились в босса.

В словах посетителя чувствовалось что-то агрессивное, хотя по-своему он был действительно прав. Мэр, как и прежде, занимался рутинными организационными вопросами; Мандельбаум же, как человек куда более гибкий, был координатором тысячи различных программ, тем самым определяя всю текущую политику городских властей. Вновь созданный городской совет практически всегда поддерживал принятые им решения, что свидетельствовало о его влиянии.

— Присаживайтесь, — пригласил гостя Мандельбаум. — Что у вас?

Его неугомонный ум уже дал ответ на этот вопрос — сейчас Мандельбаум просто тянул время.

— Я представляю овощеводов восьми округов. Меня послали к вам с одной целью. Мы хотим знать, по какому праву вы нас обираете?

— Обираем? — переспросил Мандельбаум невинным голоском.

— Вы прекрасно все понимаете. Когда мы отказались от оплаты нашей продукции долларами, нам предложили какие-то расписки. Когда мы отказались и от них, они сказали, что заберут наш урожай силой.

— Знаю, знаю, — закивал головой Мандельбаум. — У нас работает масса невоспитанных людей. Мне очень жаль. Гэнтри прищурился:

— Надеюсь, они на прицел наших не брали? У нас ведь, сами понимаете, тоже пушек хватает.

— Может, у вас есть и танки? Или, скажем, самолеты? — Сделав небольшую паузу, Мандельбаум продолжил: — Послушайте, господин Гэнтри, в городе осталось на сегодняшний день шесть или семь миллионов человек. Если мы не обеспечим их питанием, начнется голод, верно? Вы хотите, чтобы семь миллионов ни в чем не повинных мужчин, женщин и детей погибли голодной смертью, в то время как ваша ассоциация не знает, куда ей девать излишки продукции? Разумеется, нет. Вы ведь такие же люди. Поступить так вам не позволит элементарная человеческая совесть.

— Не знаю, что вам и сказать, — мрачно отозвался Гэнтри. — После того, что сделала эта банда, когда она месяц назад покинула город…

— Поверьте, городские власти делали все, что было в их силах, чтобы остановить этих людей. Разумеется, вышло далеко не все, поскольку подобной паники не было еще никогда, но — в общем и целом — нам удалось удержать горожан на месте. В противном случае они действительно смели бы вас… — Мандельбаум сплел пальцы и бесстрастно продолжил: — Будь вы действительно чудовищами, вы уморили бы нас голодом. Но события в этом случае приняли бы иной оборот. Рано или поздно горожане ринулись бы на ваши земли, и тогда всему пришел бы конец.

— Все верно. — Гэнтри незаметно для себя самого из нападающей стороны превратился в сторону обороняющуюся. — Не подумайте, что мы хотим каких-то там конфликтов или беспорядков… Понимаете, все очень просто… Мы кормим вас, вы же нам за это не платите. Вы берете все даром. Что такое расписка? Что на нее можно купить, скажите?

— Сейчас ничего, — искренне признался Мандельбаум. — Но поверьте мне — это не наша вина. Здешние люди хотят работать. Нужна более четкая организация производства, не более. Когда все встанет на свои места, расписки обратятся в одежду и технику. Если же вы перестанете кормить нас, то о какой плате может идти тогда речь?

— Все это уже говорилось на собрании ассоциации, — ответил Гэнтри. — Но где гарантия того, что вы выполните взятые на себя обязательства?

— Господин Гэнтри, вы же понимаете, что подобное сотрудничество нам выгодно. Ради его сохранения мы даже готовы ввести в городской совет вашего полномочного представителя. Если это произойдет, у вас, по крайней мере, исчезнет превратное впечатление о том, что здесь происходит.

— Гм-м-м… — Гэнтри вновь сощурил глаза, на сей раз задумавшись. — Какое количество наших людей могло бы участвовать в работе совета?

Какое-то время они торговались, в результате чего была достигнута договоренность о предоставлении четырех мест в городском собрании фермерам, которые обладали бы правом вето при решении вопросов, связанных с аграрной политикой. Мандельбаум не сомневался в том, что фермеры примут его предложение, — они должны были воспринять его как свою победу.

Он усмехнулся. В чем же состояла эта победа? Право вето практически ничего не значило, ибо аграрная политика была известна заранее. Город, штат и вся страна были заинтересованы в воссоединении столь обширных территорий. Совокупный долг фермерам мог так и остаться долгом, общество менялось столь стремительно, что в скором времени города как таковые могли совершенно исчезнуть с лица Земли. Но и это в создавшихся условиях ничего не значило. Речь теперь шла о выживании человечества как вида.

— Норт и Морган, — послышалось из селектора. Мандельбаум вздохнул. С этими сладить было куда сложнее. Портовый босс и безумный политик-теоретик обладали не только изрядными амбициями, но и серьезной поддержкой. В любом случае разговаривать с ними с позиций силы было неразумно. Он поднялся из-за стола, чтобы засвидетельствовать свое почтение столь высоким посетителям.

Порт был дородным детиной с лицом, заплывшим жиром, Морган был заметно потоньше. В отличие от спутника, он был совершенно лыс. Войдя в кабинет, гости посмотрели сначала друг на друга, затем вопросительно уставились на Мандельбаума. Норт прорычал:

— Это еще что за новости? Я хотел говорить с вами наедине, но вместо этого вы принимаете нас одновременно. Потрудитесь объяснить эту странность.

— Прошу прощения, — пробормотал Мандельбаум. — Произошла какая-то путаница. Может быть, вы оба все-таки присядете? Возможно, нам как-то удастся поговорить и в этом… составе?

— Что значит «как-то»? — взорвался Морган. — Мне и моим последователям невыносимо больно смотреть на то, как нынешними властями попираются и игнорируются основные принципы динапсихизма! Я предупреждаю вас, если в ближайшее время вы не измените своего…

Норт оттер Моргана в сторону.

— Послушайте. В нью-йоркском порту мертвым грузом торчит добрая сотня судов, в то время как восточное побережье и Европа только и мечтают о том, чтобы сбыть произведенные ими товары на сторону. Мои ребята больше не хотят мириться с таким положением.

— О Европе в последнее время мало что слышно, — сказал Мандельбаум извиняющимся тоном. — Что касается возможности торговли с восточным побережьем, то и до этого у нас пока руки не дошли. Во-первых, чем мы будем торговать? Чем мы будем заправлять эти суда? Мне очень жаль, но…

Дальше Мандельбаум продолжил уже про себя: «Но при ваших аппетитах на это никаких средств не хватит…»

— Причина всех бед в тупой ограниченности, — заявил Морган. — Как я уже не раз доказывал, социальная интеграция на основе психологических тенденций, открытых мною, устранит…

«А твоя беда в том, что ты жаждешь власти. Слишком многие сейчас ищут панацею от всех этих бед, универсальный ответ на все эти вопросы… Ты говоришь умные слова, и они считают тебя умным человеком. Определенный тип людей, как и прежде, мечтает о человеке на белом коне, но на сей раз — с книгой под мышкой. Ты и Ленин!»

— Простите, — сказал он вслух. — Что вы можете предложить, господин Норт?

— Нью-Йорк строился как порт, и он будет таковым еще не один год. Мы хотим только одного — работники порта должны иметь свою долю в приносимой им прибыли. Это было бы справедливо.

«Иными словами, ты тоже стремишься к власти…» Вслух, задумчиво:

— В том, что вы оба говорите, есть некая толика истины, я с этим нисколько не спорю. Но вы ведь понимаете — мы не можем решить разом все проблемы. Что касается вас, то точек соприкосновения у вас куда больше, чем может показаться на первый взгляд. Почему бы вам не подготовить совместную программу, учитывающую интересы всех сторон? В этом случае мне будет проще выносить ваши предложения на совет, понимаете?

Бледные щеки Моргана внезапно зарумянились.

— Эти потные скоты… Норт сжал руки в кулаки.

— Но, но, — полегче на поворотах, дружище!

— Вам обоим хочется видеть у власти сильное правительство, верно? — вмешался Мандельбаум. — Мне кажется, что временные союзы…

«Гм-м-м… — Одна и та же мысль зажглась в глазах его собеседников. Вызвать ее к жизни оказалось несложным делом. — Если мы объединимся, мы, пожалуй, сможем… Потом останется только избавиться от этого…»

Обсуждение длилось еще какое-то время, после чего и Норт, и Морган вышли из кабинета. В их глазах Мандельбаум читал едва ли не презрение: и как это он не слышал о таком принципе — «разделяй и властвуй»?

Он вздохнул с огорчением. Люди остались такими же, как и прежде, просто мечтатели стали возводить куда более высокие воздушные замки, а жулики еще тверже усвоили единственный доступный им язык — язык наживы.

Бесконечно продолжаться это не может. Пройдет всего несколько месяцев, и не останется ни Портов, ни Морганов. Изменения, происходящие в них самих и во всем человечестве, просто уничтожат их, обратив их малость в никчемность… Пока же они все еще оставались опасными хищниками и с ними нельзя было не считаться.

Он снял трубку и вызвал линию связи, услугами которой здесь мог пользоваться только он.

— Бауэре? Как идут твои дела? Знаешь, я только что расстался с динапсихистом и этим жуликом, что командует всем портом. Вероятно, они в скором будущем выступят с идеей создания какого-нибудь Народного фронта… Все для того, чтобы получить какое-то количество мест в городском собрании, а потом взять власть силой. Эдакий дворцовый или, если хочешь, государственный переворот… Да, да. Оповестите об этом наших агентов и там, и там. Мне нужны будут развернутые отчеты. С помощью тех же агентов мы постараемся столкнуть их лбами… Да, альянс такой же непрочный, как и все остальные. Достаточно небольшого усилия, чтобы они развязали друг против друга войну. После того как милиция разберется с теми, кто останется в живых, мы начнем кампанию, призывающую граждан к здравому смыслу… Разумеется, я постараюсь рассчитать все наперед…

Он положил трубку и какое-то время сидел с выражением скорби на лице. Он только что подписал смертный приговор множеству людей, мало чем отличавшихся от всех прочих… Но у него не было иного выхода. Тем самым он спасал жизнь и независимость миллионов своих сограждан.

— Охо-хо… Попробуй усиди на таком месте, — пробормотал Мандельбаум, взглянув на расписание приемов. До прихода представителя Олбани^[330] оставался еще час. С ним разговор тоже обещал быть весьма непростым. Город ежедневно нарушал законы страны и штата — иначе он не смог бы существовать, — и это приводило губернатора в ярость. Он хотел вернуть себе прежние полномочия, что на деле было не так уж и глупо, однако время для этого явно еще не пришло. Впрочем, прежние формы правления теперь имели примерно такое же значение, как и арианские споры. Проблема состояла в ином — как убедить в этом представителя Олбани.

Пока же в его распоряжении был целый час. Долю секунды он выбирал, чем ему следует заняться — новой системой рационирования или изучением возможностей установления порядка в Джерси. В этот момент к нему поступила сводка о снабжении водой Нью-Йорка.

Глава 10

В лаборатории царил полумрак. Призрачный голубоватый свет пульсировал, освещая катушки и бесстрастные шкалы приборов. Лицо Грюневальда, склонившегося над устройством, казалось мертвенно-бледным.

— Да, — пробормотал он, — похоже, мы не ошиблись. Он щелкнул главным переключателем, после чего свечение прекратилось. Грюневальд не отрывал глаз от крысы, мирно спавшей между катушками. Тончайшие проводки, отходившие от ее выбритого тела, соединялись с приборами, возле которых стояли Иохансон и Льюис. Льюис кивнул:

— Реакция нейронов стала другой, — Он коснулся регуляторов осциллоскопа. — Причем крутизна кривой именно такая, какую мы ожидали. Все верно. Вы генерировали ингибирующее поле.

Нужно было провести еще целый ряд испытаний и исследовать феномен более детально, но этим уже могли заняться и ассистенты. Основная проблема была решена.

Грюневальд осторожно извлек из устройства крысу и стал вынимать из ее тельца электроды.

— Бедный крысак, — хмыкнул он. — Не знаю, хорошо ли мы поступили по отношению к нему…

Коринф, все это время сидевший на стуле, тут же поднял на него глаза.

— На что ему этот самый интеллект? — не унимался Грюневальд. — Для того, чтобы осознать весь ужас той ситуации, в которой он оказался? А нам он зачем?

— Ты бы хотел вернуться назад? — поинтересовался. Коринф.

— Да. — Скуластое белое лицо Грюневальда приняло неожиданно резкое выражение. — Да, хотел бы. Быть слишком умным или слишком проницательным трудно… И вообще — наверное, это плохо.

— А может… — прошептал Коринф, — может, только на этих путях мы и сможем что-то обрести. Новая цивилизация — и не только технология, но и вся ее система ценностей, все ее мечты и надежды — будет строиться не одно поколение. Мы — дикари, мы еще не знаем самих себя, мы не знаем, какой должна быть наша жизнь. Понятно одно — наука это еще не жизнь.

— Нет, — вмешался в разговор Льюис. — Но ученые, как и все творческие люди, смогли сохранить здравость ума, это факт. У них есть цель жизни — нечто внешнее по отношению к ним, чему они готовы отдать самих себя. — Его лицо озарилось улыбкой. — И еще, Пит. Я, как старый сенсуалист, буквально очарован открывшимися возможностями. Конечно же, сейчас я не могу послушать музыку, но, в конце концов, есть и такие вещи как вино и хорошая кухня. Мое восприятие настолько обострилось, что я стал чувствовать немыслимые прежде нюансы.

Разговор был достаточно странным — почти полное отсутствие слов и масса жестов, сопровождающихся различными выражениями лица и глаз.

— Ну что ж, — выдохнул Иохансон. — Поле-ингибитор у нас уже есть. Теперь дело за вами, неврологами. Вы должны изучить проблему влияния его на живые организмы, иначе мы не узнаем, что может ждать нас в будущем.

— Все правильно, — ответил Льюис. — В данный момент я имею косвенное отношение к данной проблеме, выступая исключительно в роли советчика. Этой темой могли бы заняться Бронзини и Макандрюс. Сейчас я в основном имею дело с отделом психологии. Это и интересней, и насущней. Я занимаюсь неврологически-кибернетическим аспектом данной проблемы.

— Наша прежняя психология практически не имеет смысла, — кивнул Коринф. — Мы изменились настолько, что уже не способны понять мотивацию собственных поступков. Почему я почти все время провожу здесь, вместо того чтобы сидеть дома и помогать Шейле, которая никак не может прийти в себя? Я ничего не могу с этим поделать, я должен исследовать это новое поле, но… Для того чтобы начать все сначала, и при этом оставаться в пределах рационального, мы должны понять новую динамику человека… Что касается меня, то теперь, когда нам удалось генерировать это поле, я займусь существенно иной проблемой. Россман хочет, чтобы я принял участие в его космическом проекте.

— Насколько я понимаю, речь идет о сверхсветовых скоростях?

— Все правильно. Этот принцип основан на одном из аспектов волновой механики, о котором до сдвига никто и не подозревал. Мы намерены генерировать пси-волну, которая… Впрочем, для того чтобы говорить на эту тему, вам придется познакомиться с тензорным анализом и матричной алгеброй. Пока все работы в этом направлении сводятся к планированию — мы ждем, когда появятся нужные люди и материалы. Как только мы выстроим этот корабль, мы сможем легко передвигаться в пределах нашей Галактики.

Линии сошлись.

— Убежать от себя, — сказал Грюневальд. — Для этого сбежать в космические дали.

Какое-то время все четверо сидели молча, размышляя над сказанным. Наконец Коринф поднялся со стула.

— Я иду домой, — сказал он хриплым голосом. Он спускался по лестнице, чувствуя, что в голове его происходит что-то невообразимое — множество мыслей сплелись в один чудовищный узел. Больше всего он думал о Шейле, но в его сознании звучало и имя Хельги, что тут же сменялось потоком диаграмм и уравнений, обращаемых в ничто ледяными безбрежными пространствами, в которых затерялась крупинка Земли… В то же время какая-то часть его сознания бесстрастно наблюдала за всем этим хаосом, словно учась тому, как следует использовать свои новые потенции.

Язык. Сотрудники Института, хорошо знавшие друг друга, спонтанно выработали новую систему коммуникативных символов, в которой значение имел каждый жест. Это значение автоматически улавливалось слушателем и — так же автоматически — получало в его сознании многоуровневое истолкование. В каком-то смысле язык этот был чрезмерно эффективным, ибо выявлял то, что не всегда было ведомо самому человеку. Вероятно, люди будущего были бы нагими не только телесно, но и духовно. Подобная перспектива Коринфа нисколько не радовала.

Но ведь были он и Шейла… Для посторонних людей их разговоры казались бы чем-то, по меньшей мере, странным. И таких миниатюрных групп на земле существовало великое множество. Их участники создавали только им одним присущие диалекты, определявшиеся спецификой их личного опыта, который отличал их от всего прочего человечества. Мир как целое требовал какого-то иного языка.

Телепатия? Теперь можно было не сомневаться в том, что она действительно существует, пусть этой способностью обладают и не все. Когда в мире станет поспокойнее, можно будет всерьез заняться проблемами экстрасенсорного восприятия. Сколько нужно будет сделать, и как коротка человеческая жизнь!

Коринф поежился. Боязнь смерти считается характерной особенностью подростков, но, в каком-то смысле, все люди вновь обратились в подростков или даже в детей…

Вне всяких сомнений, в течение нескольких лет биологи должны найти средства, позволяющие увеличить продолжительность человеческой жизни. Может быть, человек сможет жить несколько столетий. Но хорошо ли это?

Он вышел на улицу и направился к автомобилю, переданному в его распоряжение самим Россманом. «Теперь, по крайней мере, не будет проблем с парковкой, — подумал он, усаживаясь за руль. — Такого движения, как раньше, здесь уже не будет».

Нью-Йорка тоже не будет. Большие города были несостоятельны экономически. Сам он приехал сюда из маленького городка. Он любил горы, лес и море. И все же представить будущий мир без перенаселенного, шумного, безумного, жестокого, бесчеловечного, блистательного Нью-Йорка Коринф не мог.

Ночь была жаркой и душной. Впереди, за темными громадами зданий с потухшими паутинками неоновой рекламы, беззвучно сверкали зарницы. Земля жаждала дождя. Фары его машины с трудом раздвигали липкую непроглядную темень.

За прошедшую неделю машин на улицах заметно поприбавилось. Город постепенно начинал приходить в себя. Война двух банд, Портовиков и Динапсихистов, подавленная пару недель назад, была последней крупной вспышкой насилия. Продовольственные пайки все еще оставались скромными, но люди уже начинали выходить на работу, начинали осваивать новую жизнь.

Коринф оставил машину на стоянке за домом и, обогнув угол, подошел к своему парадному. Недавно энергоуправление подключило их лифт к сети, что было большим облегчением для всех жильцов дома. Подниматься на пятнадцатый этаж было занятием весьма малоприятным.

«Я надеюсь…» Он подумал о Шейле, но оставил эту мысль. Бедняжка дошла до ручки, она плохо спала, ее постоянно мучали кошмары… Он надеялся, что его работа не разлучит их. Шейле нельзя было оставаться одной. Нужно было найти ей хоть какую-то работу, где она смогла бы общаться с людьми.

На их лестничной площадке было темно, но сквозь щель под дверью его квартиры виднелся свет. Час был уже очень поздний. Значит, она не смогла уснуть и сегодня.

Он толкнул дверь. Она была заперта. Он тихонько постучал, но, услышав из-за двери что-то вроде сдавленного крика, постучал уже куда более решительно. Шейла открыла так резко, что он едва устоял на ногах.

— Пит, Пит, Пит!!!

Она прижалась к нему, дрожа от ужаса. Он обнял ее и вновь поразился тому, как она похудела за последние недели. Когда Шейла подняла на него глаза, он увидел, что она плачет.

— Что случилось? — спросил он дрогнувшим голосом.

— Нервы.

Она завела его в квартиру и заперла дверь. В ночной рубашке, на которую был наспех наброшен халат, она выглядела удивительно молодо. Глаза же ее были исполнены усталости и вековой скорби.

— И не жарко тебе в халате? — осторожно спросил он.

— Мне холодно, — ответила Шейла дрожащим голосом. Коринф вздохнул и, усевшись в мягкое кресло, посадил Шейлу себе на колени. Он почувствовал, что ее трясет.

— Это скверно, — сказал он. — Хуже тебе еще не было, верно?

— Если бы ты сейчас не пришел, я не знаю, что со мною бы сталось, — пролепетала Шейла в ответ.

Они стали говорить друг с другом, сплетая слова и жесты, молчание и память, которые могли принадлежать только им и больше никому на свете.

— Я слишком много думаю, — сказала она. — Мы все теперь этим страдаем. (Помоги мне, любимый! Со всех сторон я окружена тьмою, лишь ты сможешь вывести меня отсюда!)

— Тебе нужно к этому как-то привыкнуть, — ответил он мрачно. (Как я могу помочь тебе? Я пытаюсь обнять тебя, но чувствую, что тебя здесь нет…)

— У тебя есть сила, — сказала Шейла, заплакав. — Дай мне хоть частичку ее! (Как только я пытаюсь уснуть, меня начинают мучить кошмары. Когда я не сплю, мир и люди кажутся мне чем-то пустым и холодным. И так будет всегда. Я не в силах вынести этого.)

Усталость, безнадежность…

— Я вовсе не такой уж и сильный. Просто как-то живу и только. Так же следует поступить и тебе.

— Обними меня покрепче, Пит… обними меня покрепче… — Шейла заплакала в голос и прижалась к нему так, словно он был щитом, защищавшим ее от тьмы, вовне и внутри, и от того, что являлось ей оттуда. — Не отпускай меня!

— Шейла, — сказал он. (Любимая: жена, госпожа, друг.) — Шейла, ты должна взять себя в руки. Все дело в том, что твои мысли обрели неизведанную тобой прежде силу. И не только мысли — ты чувствуешь, видишь, грезишь уже иначе, понимаешь? Только и всего.

— Но от этого я становлюсь совсем другой! — В голосе ее явственно зазвучал страх смерти. Она пыталась бороться с ним, но избрала для этого странное оружие — тоску по ушедшему. — Куда исчез наш мир? Где теперь наши надежды, планы, мечты?

— Их, действительно, не вернешь, — сказал он со вздохом. (Пустота, беспросветность.) — Приходится довольствоваться тем, что у нас осталось.

— Я знаю, знаю… Но я так не могу! — По ее щекам побежали слезы. — Пит, я больше расстраиваюсь из-за тебя, понимаешь? (Может быть, я больше никогда не смогу полюбить тебя так, как прежде.)

Он старался держать себя в руках.

— Отказ считать реальность реальностью ведет к безумию. Понимаешь? Если ты сойдешь с ума… — Невообразимо. — Ты все равно останешься…. в ней.

Коринф чувствовал, что еще немного, и он сдастся. Интересно, смогут ли инженеры будущего латать человеческие души?

Глава 11

Лето кончилось, и солнце повернуло на зиму. Теплым сентябрьским вечером Мандельбаум и Россман, сидя возле окна, тихо беседовали. Комната была не освещена, в ней царила ночь. Под ними сверкал огнями Манхэттен. Зрелище было лишено великолепия и шика прежней иллюминации — это светились окна миллионов квартир. Небо над их головами тоже едва заметно светилось, но увидеть это мог далеко не каждый. Вершина Эмпайр-Стейт-Билдинг была увенчана сияющей сферой, озарявшей округу и наполнявшей воздух запахом озона. Мужчины мирно покуривали — с табаком проблем больше не было. В темной комнате были видны только два этих огонька — трубка Мандельбаума и сигарета Россмана. Мужчины готовились к смерти.

— Жена, — сказал Россман с легким упреком. Это означало:

(Не понимаю, почему вы не можете сказать об этом своей жене, почему вы не можете провести с ней эту ночь. Возможно, это последняя ночь в вашей жизни.)

— Работа, город, время. — Древнее как мир пожатие плечами, скорбный тон. — (У каждого из нас есть свое дело — она работает в центре реабилитации, я — здесь, в оборонном ведомстве Мы не известили об этом и горожан, этого не сделали ни вы, ни я, ни прочие люди из числа тех, кто знает… Так будет лучше — не правда ли?) «Мы не можем эвакуировать их, их просто некуда отправить. Попытайся мы это сделать, противник тут же запустил бы свои ракеты. Теперь остается только ждать — либо город погибнет, либо защита все-таки сработает…» (Я не хочу лишний раз нервировать майне либхен. Ей и без того хватает переживаний — и я, и дети, и внуки… Нет, пусть уж все будет так, как будет. Конечно же, мне хотелось бы, чтобы в этот час вся наша семья собралась вместе: Сара, я, все остальные…) — Мандельбаум вновь набил свою трубку табаком.

(Люди из Брукхейвена полагают, что поле способно предотвратить распространение как взрывной волны, так и радиации.) «Наши люди тайно работали над этим в течение целого месяца. Города, которые могут подвергнуться ударам с воздуха, взяты под охрану. Мы надеемся на то, что она окажется надежной». (Но это достаточно проблематично. Остается надеяться на то, что защита нам не понадобится.)

— Что тогда? «Нам известно, что Советы имеют на вооружении межконтинентальные ракеты с атомными боеголовками. Известно и то, что они находятся в отчаянном положении. В стране началась очередная революция, которую всячески поддерживают американские власти. По всей вероятности, русские предпримут отчаянную попытку уничтожить нас, и, скорее всего, атака будет предпринята именно этой ночью. Если атака закончится неудачей, им придет конец — на сей раз они поставили на карту все. Все свои ресурсы они бросили на создание этих ракет».

— В борьбе с нами они расточат последние свои силы, что позволит мятежникам взять власть в стране в свои руки. Диктатура обречена.

— Но что придет ей на смену?

— Этого я не знаю. Эти ракеты представляются мне последней предсмертной судорогой примитивного хищного человека. Кажется, вы первым назвали двадцатый век «эрой дурных манер»? Прежде мы были глупы — фантастически глупы! Теперь этому, кажется, приходит конец.

— Так же, как и всему остальному. — Россман затушил окурок и тут же достал из пачки новую сигарету. На мгновение пламя спички осветило его изможденное лицо. — Да, похоже, будущее ничем не будет походить на прошлое. Возможно, общество как таковое сохранится, но оно обретет какой-то иной, неведомый нам смысл. Скорее всего оно обратится в чисто абстрактное ментальное понятие, выражающее на уровне символов совокупность межличностных связей. И все же обретение новых потенций вовсе не исключает возможности появления сообществ разных типов, в том числе и таких, которые будут основаны на негативистской идеологии.

— Гм. — Мандельбаум продул свою трубку. — Конечно, нам придется начинать с начала буквально все, и при этом мы не можем не совершать ошибок, но вероятность этого достаточно невелика. Вы же, я смотрю, последовательный пессимист.

— Еще бы. Я рожден эпохой, которая у меня на глазах пришла к концу, погрязнув в крови и безумии. Даже до 1914 года было уже очевидно, что мир движется к концу. На моем месте любой бы стал пессимистом. Мне кажется, что я прав. Вследствие того, что произошло с миром, человек вновь оказался отброшенным в состояние варварства… Или даже не так — у варваров есть хоть какие-то ценности… Человек же обратился в животное.

Мандельбаум кивком головы показал на светящиеся окна домов:

— По-вашему, это животные?

— Муравьи и бобры тоже неплохо соображают в инженерном деле. «Вернее, соображали. Интересно, что сейчас поделывают бобры?» Материальные памятники не так уж и значимы. Они создаются только благодаря социальной первооснове — знаниям, традициям, поиску. Это следствия, но никак не причины… Мы же совершенно лишились этой основы. И не то чтобы мы вдруг стали забывчивыми, нет. Просто старое основание уже не устраивает нас. Выживание и комфорт — ни о чем ином мы прежде не задумывались. Возьмем, к примеру, вашу жизнь. Как вы ее оцениваете теперь? Гордитесь ли вы и поныне своими былыми достижениями и успехами? Это же просто сплошная нелепица! Вы испытываете удовольствие, читая классические романы? Вас интересует искусство? Цивилизация прошлого, с ее наукой, искусством, верованиями и взглядами, стала столь неорганичной нам, что мы отказались от принадлежности к ней. Мы более не цивилизованы. У нас нет ни целей, ни стремлений, ни потребности в творческом самовыражении — у нас нет ничего!

— Я бы этого не сказал, — хмыкнул Мандельбаум. — У меня дел столько, что на много лет вперед хватит. Сейчас мы должны решить ряд глобальных проблем: экономика, политика, медицина, контроль за приростом народонаселения, охрана среды… Решить все это крайне непросто — с этим, я думаю, вы спорить не станете.

— И что же потом? — стоял на своем Россман. — Что мы будем делать, когда все названные проблемы будут решены? Что будут делать наши потомки? Чем они будут жить?

— Найдут чем.

— Не знаю… Создание нового миропорядка — задача грандиозная, но вполне выполнимая. Это вопрос времени. Но что последует за этим? Человек вступит в застойную эпоху, которая продлится вечность? Разве это жизнь?

— Наука…

— Да. Кому-кому, а ученым будет чем занять себя. Но большая часть физиков, из числа тех, с которыми мне доводилось общаться, уверена в том, что сфера науки достаточно ограничена. Они исходят из того, что множество поддающихся расшифровке естественных законов и феноменов должно быть конечным; их совокупность составляет некую единую теорию, к обретению которой мы уже близки. Это положение, конечно же, спорно, но считать его лишенным смысла нельзя. Помимо прочего, я очень сомневаюсь в том, что в скором будущем все люди займутся наукой.

Мандельбаум смотрел на темное небо. «Какая тихая сегодня ночь…» Ему вдруг живо представились Сара и их дети.

— Хорошо. Тогда что вы скажете об искусстве? Нам предстоит создать новую живопись, скульптуру, музыку, литературу, архитектуру, какие-то новые, неведомые нам прежде формы искусства.

— Все это при условии построения нами здорового общества. (Искусство, как показывает история, всегда имело тенденцию к вырождению или же к имитации прошлого. Его должно что-то питать — само по себе оно существовать не может. И, опять-таки, мой друг, вряд ли все люди станут художниками…)

— Нет? (А если каждый человек будет разом и художником, и ученым, и философом, и…)

— Как и прежде, нужны будут лидеры, стимулы и символы. (Если меня спросят, чего нам больше всего сейчас не хватает, я уверенно отвечу: символа. У нас нет мифа, нет мечты… «Человек — мера всех вещей». С этим спорить невозможно. Но если эта мера становится несоизмеримой ни с чем, что тогда?)

— Мы мало чем отличаемся от тех людей, которыми были еще вчера. — Мандельбаум неопределенным жестом указал на темнеющий вверху небесный свод. (Нас ждет целый мир, вся Вселенная.)

— Думаю, вы нашли начало ответа, — согласился Россман. (Земля теперь слишком мала для нас. Вселенная же дает нам потребный для развития стимул, о котором я только что вел речь. Впрочем, не знаю, будет ли этого достаточно…)

Раздался тихий звонок — это ожил аппарат дальней связи, стоявший возле Мандельбаума. Тот щелкнул переключателем, почувствовав вдруг смертельную усталость.

Аппарат выдал сообщение: «но сведениям космической разведки, на Урале произведен боевой пуск ракет. Четыре ракеты, нацеленные на Нью-Йорк, должны поразить цель через десять минут».

— Десять минут! — присвистнул от изумления Россман. — Должно быть, они создали для этой цели атомные двигатели!

— Несомненно. — Мандельбаум набрал номер Центра Защиты, находившегося в Эмпайр-Стейт-Билдинг. — За дело, мальчики. У нас осталось десять минут.

— Сколько их?

— Четыре. Полагаю, все они оснащены водородно-литиевыми боеголовками.

— Говорите, четыре? Принято, босс. Пожелайте нам удачи.

— Удачи? — криво усмехнулся Мандельбаум, вешая трубку. Горожане считали, что шар, установленный на небоскребе, призван служить украшением их города. Когда же шар запылал ослепительным голубоватым пламенем, озарив своим сиянием все небо, и на крышах окрестных зданий завыли сирены, люди начали понимать, что причины его появления куда как серьезней. Мандельбаум представил себе отцов семейств, прижимающих к себе насмерть перепуганных жен и детей. «Они станут молиться? Вряд ли… если в будущем и останется религия, она будет свободна от анимизма… Может быть, они исполнятся боевого духа? Нет. С этим мифом тоже покончено. Впадут в панику? Без этого, видно, не обойдется… Россман во многом прав. Человеку в его Судный День не остается ничего иного, как только кричать от страха или пытаться прикрыть собою своих ближних. И все они умирают зазря — так же, как они и жили… Если человек грозит кулаком небесам, это всего лишь рефлекс, но никак не протест против зла, царящего в мире… Пустота… Полнейшая пустота… Нам действительно нужны новые символы».

Поднявшись из кресла, Россман подошел к шкафчику и достал из него бутылку.

— Бургундское урожая сорок второго года, — сказал он. (Может, выпьем?)

— Конечно. Кто был бы против? — ответил Мандельбаум. К вину он относился с прохладцей, но сейчас не мог не выручить друга. Россман был совершенно спокоен, но чувствовалось, что ему чего-то не хватает. Вероятно, ему хотелось уйти из жизни, как подобает настоящему джентльмену. Он продолжал хранить верность старым символам.

Россман разлил вино в хрустальные бокалы и не без изящества передал один из них Мандельбауму. Чокнувшись, они выпили. Россман вновь сел в кресло. Он пил вино маленькими глотками.

— На свадьбе мы тоже пили бургундское, — сказал он.

— Ладно, не будем плакать, — отозвался Мандельбаум. — Экран нас спасет. Такая же сила удерживает ядра атомов, не давая им распадаться на части. В мире нет ничего сильнее ее.

— Я хочу выпить за здоровье примитивного человека, — сказал Россман. (Вы правы. Это его последняя судорога. И все-таки ему нельзя было отказать и в известном благородстве.)

— Да, — кивнул Мандельбаум. (Помимо прочего, он был очень изобретателен в военном деле.)

— Эти ракеты… (Они не столь просты, как это кажется. Прекрасные сверкающие ракеты, созданные руками человека… Сколько столетий должно было пройти, чтобы возможным стало их появление… То, что сейчас они несут с собой смерть, — простая случайность.)

(Позвольте с вами не согласиться.) Мандельбаум тихонько кашлянул.

На стене висели часы со светящимся циферблатом. Секундная стрелка, которая, казалось, еле ползла, сделала один оборот, другой, третий… Мандельбаум и Россман молча попивали бургундское. Каждый думал о своем.

И тут все небо внезапно вспыхнуло огнем, сияние которого было нестерпимым. Мандельбаум выронил бокал из рук и, прикрыв глаза, стал считать вспышки. Одна, две, три, четыре… Грохот отразился глухим эхом от городских стен, и тут же вновь стало тихо. По пустынным улицам загулял было ветерок, но и он вскоре затих.

— Порядок, — пробормотал Мандельбаум. Экран сработал, город остался цел, жизнь продолжалась. Он набрал номер муниципалитета. — Алло? У вас все в порядке? Смотрите, чтобы в городе после этого не началась паника. Слышите?

Россман сидел в своем кресле совершенно недвижно. Бокал с недопитым бургундским так и стоял на подлокотнике.

Глава 12

Коринф вздохнул и отложил лист с вычислениями в сторону. Через приоткрытое окно до него долетал городской шум. Стоял октябрь, и на улице было уже зябко. Он поежился, выудил из кармана сигарету и закурил.

«Звездолеты… В Брукхейвене построен первый космический корабль».

Его участие в проекте ограничивалось расчетом внутриядерных напряжений в силовом поле, генерируемом приводом корабля. Задача эта была достаточно сложной, но не настолько важной, чтобы без ее решения не могли обойтись создатели звездолета. Только сегодня ему удалось побывать в космическом центре — он наблюдал за тем, как собирается корпус корабля, поражающего воображение изяществом своих форм. Все его части — двигатель, обшивка, люки, иллюминаторы, приборные доски — были настоящими произведениями инженерного искусства, каких еще никогда не видел мир. Сознавать, что ты тоже принимаешь участие в этом проекте, было очень приятно.

Только…

Он негромко ругнулся, затушил сигарету о край переполненной пепельницы и поднялся на ноги. Вечер не сулил ничего хорошего — ему обязательно нужно было увидеться с Хельгой.

Он шел знакомыми коридорами по привычно оживленному Институту. Теперь они работали круглые сутки. Тысячи пробужденных разумов стремились расширить горизонты познания, не зная ни устали, ни покоя. Он завидовал юным техникам. Они были сильными, цельными, целеустремленными натурами, будущее могло принадлежать им и только им, и они это прекрасно понимали. В свои тридцать три года Коринф чувствовал себя едва ли не стариком.

Хельга вновь вернулась на свое прежнее место. Теперь, когда все нормализовалось, с ее работой мог справиться далеко не каждый, у нее же был опыт и желание работать. Коринф считал, что она слишком уж ревностно относится к исполнению своих обязанностей, что немало смущало его, ибо он понимал, что эта ее ретивость во многом связана с ним. Она никогда не уходила с работы раньше его, понимая, что он может зайти к ней, пусть случалось подобное и не слишком часто.

Он постучал. Из динамика, висевшего над дверью, прозвучало решительное:

— Войдите!

Он вошел в кабинет и вновь — уже в который раз — поразился живости глаз Хельги.

— Может, сходим куда-нибудь поужинать? Она вопросительно подняла брови, и он поспешил объясниться:

— Сегодняшний вечер Шейла проводит с госпожой Мандельбаум. У нее — я имею в виду Сару — есть какое-то чутье, присущее иным простым женщинам и совершенно недоступное мужчинам. Она умеет успокаивать Шейлу как никто другой. Я же сегоднясовершенно свободен.

— Все понятно. — Хельга стала собирать бумаги, лежавшие на столе. Ее офис всегда отличался безупречным порядком, можно было подумать, что здесь работает машина. — И куда же мы отправимся?

— Ты же знаешь, я последнее время нигде не бываю.

— Ну что ж. Тогда я предлагаю отправиться к Роджерсу. Новый ночной клуб для нового человека. — Улыбка ее была достаточно невеселой. — По крайней мере, еда там вполне приличная.

Он вошел в маленькую ванную, примыкавшую к кабинету Хельги, и, встав перед зеркалом, стал приводить в порядок одежду и волосы. Когда он вернулся в кабинет, Хельга уже успела собраться. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы запечатлеть в сознании ее цельный образ, что прежде было совершенно немыслимо. Они больше не могли скрывать друг от друга своих чувств, да и не пытались делать этого. Он внимал своим чувствам смиренно и робко, она относилась к ним как к данности. Он нуждался в человеке, который понимал бы его и при этом был бы сильнее, чтобы он мог с ним поговорить, мог призанять у него сил… Ему казалось, что она только отдает, а он только берет, но, несмотря на это, он не мог прервать этих отношений.

Она взяла его под руку, и они вышли на улицу. Свежий студеный воздух пах осенью и морем. Ветер нес по тротуару увядшие листья. Лужицы подернулись ледком.

— Пойдем пешком, — сказала Хельга, знавшая о его любви к прогулкам. — Здесь недалеко.

Он кивнул, и она повела его по пустынным улицам. Ночь нависала, над каменными громадами Манхэттена огромной черной тучей. Город был пуст, редкие пешеходы и машины, встреченные ими на пути, только усиливали это ощущение. Таким теперь был не только Нью-Йорк…

— Как у Шейлы с работой? — спросила вдруг Хельга. Коринф подыскал для Шейлы работу в реабилитационном центре, надеясь, что так ей будет легче жить. В ответ Коринф только пожал плечами. Он подставил лицо ветру, гулявшему между домами. Хельга поняла, что пока ей лучше помолчать.

Над кафе Роджерса висела скромная неоновая вывеска. Едва они вошли вовнутрь, как их залило голубоватое сияние, источник которого оставался невидимым. Создавалось ощущение, что светится сам воздух. «Здорово, — подумал Коринф. — Как это они умудрились такое сделать?» Он на мгновение задумался и тут же понял, на каком принципе может быть основан этот эффект. Вероятно, какому-то инженеру внезапно пришла в голову идея стать ресторатором.

Столики здесь были расставлены куда реже, чем это было принято в прошлом. Коринф обратил внимание и на то, что они образуют спираль, которая в среднем минимизирует расстояния, проходимые официантом в его движении меж столиками и кухней. Официант, однако, так и не появился, вместо него к столику на мягких резиновых колесах подъехал робот, предложивший им грифельную доску и перо, для того чтобы они могли сделать заказ.

Мясных блюд в меню практически не было — снабжение города продуктами все еще оставляло желать лучшего, — они заказали сою под белым соусом и аперитив.

Они подняли бокалы. Хельга смотрела на Коринфа испытующе.

— Будем.

— Будем, — ответила она. И тут же задумчиво продолжила: — Боюсь, наши потомки не поймут наших предков. Блистательное наследие варваров покажется им чем-то скотским… Когда я начинаю думать о будущем, мне становится как-то не по себе.

— Значит, и тебе тоже… — пробормотал Коринф. Он понимал, что она говорит все это, только чтобы помочь ему…

В зале появился небольшой оркестр. Лица исполнителей были знакомы Коринфу — прежде все трое были знаменитыми на весь мир музыкантами. Они вынесли несколько старых инструментов — струнные, деревянные духовые, трубу — и парочку инструментов, изобретенных совсем недавно. Филармоний пока не существовало, и музыканты были рады уже и тому, что у них вообще есть возможность играть, пусть даже и в ресторане.

Коринф взглянул на посетителей, сидевших за соседними столиками. Это были самые обычные люди: рабочие с мозолистыми руками, узкоплечие клерки, лысеющие профессора. Старые разграничения остались в прошлом — всем этим людям приходилось начинать свою жизнь сызнова. Исчезла и строгость в одежде, внешняя сторона с каждым днем значила все меньше и меньше.

Дирижера у оркестра не было. Музыканты импровизировали, умудряясь при этом сохранять слаженность исполнения. Музыка была достаточно холодной, от нее веяло льдом и темными водами северных морей, вздохам струнных сопутствовал сложный изощренный ритм. Коринф, забыв обо всем на свете, попробовал собраться с мыслями. Время от времени отдельные аккорды трогали потаенные струны его души, извлекая из них то одни, то другие чувства. Его пальцы сильнее сжали бокал. В пространстве между столиками появились танцующие фигуры — каждый двигался по-своему, не обращая на соседей ни малейшего внимания. Прежде подобные вечеринки назывались «джем-сейшн», впрочем, об этом наверняка уже никто не помнил. Очередной эксперимент, подумалось Коринфу. Все человечество теперь только тем и занимается, что экспериментирует, — линия горизонта исчезла, и каждый волен делать то, что ему угодно.

Повернувшись к Хельге, он поразился взгляду ее синих глаз. Она смотрела на него неотрывно. Он решил заговорить на какую-нибудь нейтральную тему, надеясь скрыть свои истинные чувства, хотя и отдавал себе отчет в том, что для этого они слишком хорошо знают друг друга. Достаточно было жеста или неприметного движения глаз или губ, и все, что было у тебя на душе, тут же становилось известным собеседнику.

— Работа? — спросил Коринф вслух, (Как тебе работается последние дни?)

— Нормально, — ответила она бесстрастным тоном. (У нас теперь не работа, а сплошной подвиг. Трудно придумать что-нибудь интереснее, но мне, признаться, сейчас немного не до того…)

— Хорошо, что мы сейчас вместе. (Ты мне нужна. Когда мне плохо, мне необходимо, чтобы кто-то был рядом.)

(Я всегда буду где-то неподалеку), — ответили ему ее глаза. «Опасная тема. Нужно перевести разговор на что-то другое». Он поспешил обратиться к Хельге с вопросом:

— Как тебе нравится здешняя музыка? Кажется, они близки к обретению музыкальной формы, приемлемой для нового слушателя… Ты не находишь?

— Не знаю. — Хельга пожала плечами. — Признаться, мне больше нравятся старые мастера. Они человечнее.

— Ты полагаешь, что мы остались людьми?

— Да. Мы всегда будем оставаться собой. Любовь и ненависть, страх и отвага, смех и слезы — они будут с нами всегда.

— Но разве не могут стать иными и они? — спросил Коринф не без любопытства.

— Возможно, в этом ты прав… Верить в то, во что мне хочется верить, стало почти невозможно.

Он кивнул, она же едва заметно улыбнулась.

(Мы с тобой знаем об этом, правда? Все всё знают…)

Он вздохнул и сжал руки в кулаки.

— Порой мне хочется… Впрочем, не будем… «На самом деле я люблю Шейлу».

(Слишком поздно, да, Пит? — спросили глаза. — Мы с тобой опоздали…)

— Потанцуем? (Лучше забыться…)

— Конечно. (С радостью, с радостью!)

Они покинули свой столик и направились к танцующим. Стоило Коринфу взять Хельгу за талию, как им овладело странное чувство. «Может быть, я вижу в ней собственную мать?» Впрочем, сейчас это не имело никакого значения. Музыка подхватила его с новой силой, он чувствовал ее пульсацию всем телом. Он был весьма посредственным танцором и поэтому позволил Хельге вести танец, поражаясь тому, какую радость могут доставлять обычные ритмические движения. На миг ему даже захотелось стать варваром, танцующим перед своими идолами и изъясняющим им скорбь, переполняющую его сердце…

Нет, об этом можно было думать раньше. Он был порождением цивилизации и оставался таковым до сих пор — уж слишком давно он родился… И вообще, как может чувствовать себя человек, на глазах у которого сходит с ума его жена?

«Любовь, когда б с судьбою ты была в ладах…» Какое детство! Ужас!

Музыка замолкла, и они вновь вернулись за свой столик. Робот подал закуски. Коринф помог сесть Хельге, сел сам и с тоской посмотрел на стоявшее перед ним блюдо. Хельга, как и прежде, не сводила с него глаз.

— Шейла? — спросила она. (Ей что — опять стало хуже?)

— Нет. (Спасибо за участие.) — Коринф нахмурился. — (Работа помогает ей коротать время, и не более. Она постоянно о чем-то думает, у нее начались какие-то видения по ночам…)

«Моя ж ты боль!»

— Но почему? (Ты, я и большая часть человечества — все мы смогли приспособиться. Мы уже успокоились, нам кажется, что так, как сейчас, было всегда. Она казалась мне куда уравновешеннее большинства людей, и тут — такое…)

— Ее подсознание… (Оно вышло из-под контроля сознания. Она понимает это и сама, но от этого ее состояние только становится хуже…)

— Она просто не способна совладать с силами собственного разума.

Их глаза встретились.

«Мы лишены прежней невинности. Мы лишились всего того, чем обладали прежде… нагие и одинокие…»

Хельга подняла голову. (И все-таки нужно смотреть правде в глаза и при этом как-то жить.) «Но как быть с этим страшным одиночеством?»

(Я стал слишком зависимым от тебя. Нэт и Феликс с головой ушли в свою работу. Шейла лишилась сил — слишком долго она сражалась сама с собой. Осталась только ты, но мне жаль тебя…)

(Я не возражаю против этой роли.) «Теперь я ясно вижу — ничего другого у меня нет. Только ты».

Их руки потянулись через стол друг к другу… Хельга покачала головой и убрала руку со стола.

— Господи… (Когда бы мы знали самих себя! Если бы у нас была реальная действенная психиатрия!)

(Когда-нибудь мы узнаем все.) Пытаясь успокоить:

— А как твоя работа?

— По-моему, неплохо. (Мы сможем достать до звезд еще до прихода весны. Но что нам звезды? Зачем они нам?) — Коринф уставился на свой бокал с вином. — Я немного опьянел. Слишком много говорю.

— Что ты, милый. Он взглянул на нее:

— Хельга, почему бы тебе не выйти замуж? Найди себе кого-нибудь. Не можешь же ты вечно вытягивать меня из этого ада… Она отрицательно покачала головой.

— Забудь обо мне, Хельга, — прошептал Коринф.

— Скажи, а ты мог бы забыть о Шейле? — ответила она вопросом на вопрос.

Робот, подъехав к их столику, убрал тарелки с закусками и поставил на стол главное блюдо. Коринф полагал, что аппетит после таких разговоров у него обязательно пропадет, однако еда оказалась куда вкуснее, чем он ожидал. Процесс принятия пищи может быть такой же компенсацией, как фантазии, пьянство, работа и тому подобное.

(Ты должен выдержать все, — сказали ему глаза Хельги. — Что бы ни встретилось на твоем пути… При этом ты должен сохранять здравость ума, иначе ты перестанешь быть человеком.)

Через полминуты она произнесла вслух:

— Пит, хочешь полететь? (На звездолете.)

— Что?

Он посмотрел на нее с таким странным выражением на лице, что Хельга не смогла удержаться от смеха. Взяв себя в руки она тут же продолжила с прежней серьезностью:

— Он рассчитан на двух членов экипажа. (В основном им будут управлять роботы. Нэт Льюис хочет оставить за собой одно из мест. Он биолог и, по его мнению, проблемы биологии…)

Его голос дрогнул от волнения:

— Я и не знал, что ты имеешь к этому отношение…

— Официально я здесь ни при чем. (Но, коль Скоро это чисто институтский проект, я могу выбрать на эту роль любого квалифицированного человека. Нэт понял это моментально.) — Они обменялись улыбками. — Но без физика там, разумеется, не обойтись. (Ты прекрасно знаком с проектом и, помимо прочего, принимал в нем самое деятельное участие.)

— Но… — Он покачал головой. — Конечно, мне бы этого хотелось… («Хотелось» — даже не то слово. За право стать членом экипажа звездолета я бы поступился чем угодно… даже возможностью стать бессмертным. Когда я был совсем еще ребенком, по ночам я любил смотреть на звезды, на восход Луны, на Марс, который казался мне похожим на красный глаз…) Но ведь я не один. Со мною живет Шейла. Так что, Хельга, я подожду до следующего раза.

— Путешествие будет недолгим, — возразила Хельга. (Я думаю, на то, чтобы облететь ближайшие к нам звезды, достаточно будет пары недель. За это время можно будет решить все астрономические вопросы, планируемые на этот полет, и испытать двигатель во всех возможных режимах. Полагаю, полет не будет слишком опасным, — в противном случае я бы ни за что не допустила твоего участия в нем.) «Когда я смотрю на небо, мне становится холодно». (Мне кажется, что ты просто обязан воспользоваться этим шансом, если только хочешь сохранить разум. Ты в плохом состоянии. Пит. Тебе нужно найти что-то такое, что превышает уровень твоих сегодняшних проблем, что выходит за рамки нашего жалкого мира.) — Она заулыбалась. — Может быть, так ты сможешь прийти к Богу.

— Но я ведь-уже сказал… Шейла…

— Полет состоится только через несколько месяцев. (За это время может произойти многое. Я знаю, что происходит сейчас в психиатрии. Появилось сразу несколько перспективных направлений.) — Она легко коснулась его руки.

— Подумай над моим предложением, Пит.

— Обязательно, — сказал он хрипло.

Он понимал, что во многом это ее предложение объясняется искренним желанием Хельги помочь ему выбраться из морока и ужаса его нынешней жизни. Но это уже было неважно. Слова ее возымели свое действие моментально. Стоило им выйти на улицу, как он поднял глаза к небу.

«Звезды! Бог ты мой, — звезды!!!»

Глава 13

В этом году снег выпал очень рано. Однажды утром Брок вышел из дома и увидел, что весь мир стал белым.

Какое-то время он стоял, глядя на занесенные снегом поля, холмы и дороги, на отливавшие голубизной дали. Он словно впервые видел зиму — недвижные черные ветви деревьев, засыпанные снегом крыши, разукрашенные морозом окна, ворону, сидевшую, печально нахохлившись, на телеграфном столбе. «А ведь и действительно — по-настоящему я ее вижу впервые…»

После того как выпал снег, воздух заметно потеплел, хотя мороз все еще пощипывал лицо. Брок ударил в ладоши, шумно вздохнул и сказал вслух:

— Ну что, Джо. Пожалуй, ближайшие полгода нам придется сидеть здесь. Это же надо — снег на Благодарение! Я не удивлюсь, если такое же случится и на Пасху.

Собака посмотрела на него умными глазами. Она поняла почти все, но ответить Арчи все равно не могла. Наконец инстинкт взял свое, и она принялась носиться по ферме, своим лаем пробуждая от сна ее обитателей.

Маленькая фигурка, одетая, наверное, в дюжину одежек, выйдя из дома, тут же съежилась и поспешила к Броку.

— Холодно, — прошамкала она. — Холодно, холодно, холодно!

— Боюсь, Мехитабель, что скоро станет еще холоднее, — ответил Брок, погладив шимпанзе по голове. Он все еще опасался, что обезьяны не смогут пережить зиму. Все, зависящее от него, он уже сделал — на улице обезьяны больше не работали, он же нашил им массу всевозможной одежды. И все же легкие обезьян явно не были приспособлены к такому климату.

Он очень надеялся на то, что они смогут выжить. Несмотря на всю присущую им леность и непостоянство, обезьяны трудились буквально героически — если бы не они, Брок вряд ли успел бы подготовиться к зиме. Более того — животные успели стать его друзьями. Совместными усилиями они выработали особый диалект, на котором мог говорить не только он, но и обезьяны, и это позволяло им полноценно общаться друг с другом. Конечно, обезьяны были существами бесхитростными и ограничивались простейшими фразами, однако и этого было достаточно, чтобы Брок не чувствовал себя одиноким. Когда обезьяны оказывались в гимнастическом зале, устроенном Броком специально для них, он не мог наблюдать без смеха за их проказами. А смеяться теперь приходилось редко.

Как ни странно, Мехитабель лучше справлялась с работой на ферме, супругу же ее, Джимми, больше удавались готовка и уборка дома. Впрочем, особого значения это не имело — в любом случае оба шимпанзе были на редкость сообразительными и умелыми помощниками.

Брок пересек двор, оставляя за собой глубокие следы, и открыл дверь хлева. Стоило ему войти внутрь, как он ощутил тепло и специфический резкий запах коровника. Мехитабель, не мешкая, приступила к работе — ей предстояло разнести сено и фураж по загонам, в которых ее ожидали четырнадцать коров, две лошади и огромная слониха Джамбо. Брок же занялся дойкой.

Оставшийся на ферме скот совершенно смирился со своим положением. Брок вздохнул. Животные абсолютно доверяли ему, считая его чем-то вроде бога, он же должен был нарушить этот мир, воспользовавшись их доверием. Откладывать задуманное на потом было бессмысленно, от этого исполнение его стало бы еще более сложным делом.

Дверь хлева вновь скрипнула. By-By взял стульчик для дойки и присоединился к Броку. Он, не сказав ни слова, продолжил работу, ничего необычного в этом не было. Брок полагал, что Ву-Ву не способен произносить членораздельные звуки, что и позволило ему назвать пришельца столь странным именем.

Этот слабоумный приплелся сюда за несколько недель до этого, — он был оборван, грязен и голоден. Скорее всего он сбежал из какого-то сумасшедшего дома — маленький коренастый горбун неопределенного возраста, со страшным лицом и пустыми глазами. Интеллект Ву-Ву, вне всяких сомнений, тоже претерпел существенные изменения, но это не помогло ему стать — ни физически, ни умственно — нормальным человеком.

Его приходу никто особенно не обрадовался. Основные работы, связанные с уборкой урожая, к тому времени были уже закончены, появление же еще одного едока означало, что он, в известном смысле, будет объедать других. Завидев его, Джимми схватился за нож и прорычал:

— Я убью его, босс.

— Нет, — остановил его Брок. — Нельзя быть таким жестоким.

— Мне это ровным счетом ничего не стоит, — ухмыльнулся Джимми, пробуя лезвие ножа подушечкой большого пальца. Он был на удивление прост.

— Нет. Спешить с этим мы в любом случае не станем, — устало улыбнулся Брок. Он постоянно чувствовал себя усталым, не имея ни минуты свободного времени на то, чтобы хоть как-то передохнуть. «Все мы — заблудшие овцы, которым приходится жить в этом недобром мире…» Через какое-то время он добавил:

— Дрова-то у нас некому рубить, верно?

Ву-Ву быстро прижился в доме, правда, для этого Джимми пришлось пару раз отлупить его палкой, дабы раз и навсегда отучить его от дурных привычек. Глядя на Ву-Ву, Брок понимал, что таких идиотов, до которых теперь никому нет и дела, не один и не два. Когда-нибудь они могли бы собраться вместе и устроить что-то вроде коммуны, и…

Собственно, почему бы и нет? Он был один как перст, отчего ему порой даже не хотелось жить. Таких, как он, не было во всем этом холодном, занесенном снегом мире, все его нынешние труды имели только одну не стоящую того цель — продлить его жалкую, никому не нужную жизнь. Он уже изнемог от одиночества.

Покончив с дойкой, он выгнал животных во двор, чтобы те могли хоть немного размяться. Вода в баке покрылась корочкой льда, но Джамбо разбила ее своим хоботом, после чего к баку потянулись и остальные животные. Днем ему нужно было сходить со слонихой к пожарному водоему, чтобы та принесла сюда пару канистр с водой. Толстая кожа Джамбо местами поросла длинным волосом, что было для Брока, ничего не знавшего о слонах, полной неожиданностью.

Он направился к стогу, стоявшему за изгородью, предназначавшейся специально для овец. Он боялся, что овцы в один прекрасный день порвут проволочную изгородь, и поэтому выстроил здесь настоящий дощатый забор. Однако овцы к этому времени уже и не думали бежать от него. Строительство забора было воспринято ими как очередной каприз их бога… Брок покачал головой, подумав о том, что сейчас может твориться в узких головах овечек.

Даже до сдвига каждая овца обладала своим характером. Всего их было сорок, и Брок прекрасно знал повадки каждой. Резкая, сообразительная Джорджина, как всегда, гоняла робкую Психею, толстая старая Мария-Антуанетта меланхолично жевала, стоя на месте, Джозефина носилась кругами по снегу, старый круторогий баран Наполеон являл собой воплощенное высокомерие… Как он мог поднять на них руку?

И все-таки иного выхода не было. Он, Джо и Ву-Ву, к сожалению, не могли питаться сеном; грубо смолотой муки, яблок и овощей им тоже было мало. Джимми и Мехитабель тоже не отказались бы от мясного бульона. У них разом появились бы и мясо, и жир, и шкура. Оставалось понять, кто же должен стать его жертвой.

Ему не очень-то нравилась Джорджина, но убить ее он не мог, — она была породистой овцой, без которой он не представлял будущего стада. Резвушка Джозефина, ласковая Мария, кокетка Марджи, скромница Джерри и отважная Элинор — кого из своих друзей он должен был съесть первым?

«Лучше бы ты заткнулся, — сказал он самому себе. — Ты ведь все обдумал заранее».

Он подозвал к себе Джо и открыл ворота загона. Овцы, закончив трапезу, направились к сараю, в котором они проводили зиму, то и дело с любопытством поглядывая на Брока.

— Джо, пригони сюда Психею, — сказал он.

Собака молнией понеслась исполнять приказание. Из курятника вышла Мехитабель. В руке она сжимала нож.

Джо подтолкнул Психею в направлении ворот, и она удивленно уставилась на него, совершенно не понимая, чего от нее хотят. Пес залаял и несильно куснул ее за ляжку. Психея изумилась еще больше и покорно направилась к выходу из загона. Подойдя к стоявшему возле ворот Броку, она остановилась.

— Идем, моя хорошая, — сказал он. — Сюда.

Он закрыл ворота и запер их на замок. Джо тем временем погнал Психею за курятник, где ее не смогли бы увидеть другие овцы.

Свиньи всегда понимали, к чему их готовят хозяева, и поэтому те даже и не пытались скрывать этого, закалывая свиней на глазах У их братьев и сестер. Овцы же ни о чем не подозревали. Исчезновение из стада нескольких овечек не вызвало бы у них ни малейшего беспокойства. Если человек и дальше хотел питаться мясом животных, ему следовало бы создать в их среде некий культ, в котором главную роль играли бы жертвоприношения…

От этой мысли Брока передернуло. Роль Молоха ему в любом случае не нравилась. Человек и без того создание насквозь греховное.

— Иди сюда, Психея, — сказал он.

Она остановилась, молча глядя на него. Брок снял перчатки, и она стала лизать ему руки своим теплым мягким язычком. Брок почесал у нее за ушами, и она тихонько заблеяла.

Внезапно он понял всю трагичность участи животных. Интеллект был чужд им так же, как и прежде. Человек обладает такими орудиями, как руки и речь, которые были неразрывно связаны с деятельностью его разума, — он сам, в известном смысле, был его порождением. Внезапно обрушившееся на него знание не смогло раздавить его, ибо интеллект по самой своей природе свободен от ограниченности.

Все прочие твари постоянно находились в состоянии гармонии, ведомые по жизни инстинктами, в ритме того большого мира, в котором они жили; они были разумны ровно настолько, насколько это требовалось им для выживания. Они были немы, но не ведали этого, они не терзались одиночеством, ничего не ждали, ни к чему не стремились. И вот теперь они внезапно оказались ввергнутыми в эту неведомую им прежде стихию, для жизни в которой они просто не были предназначены. Они понимали, что с ними что-то не так, но, как и прежде, не имели в своем распоряжении ничего, кроме инстинктов.

От этих мыслей Броку стало не по себе. Он тяжело вздохнул и, бросившись на ничего не подозревавшую овечку, сбил ее с ног, перевернул на спину и прижал ее голову к земле, подставив нежную шейку под удар обезьяны. За миг до того, как ее глаза померкли, она посмотрела на него взглядом, исполненным немой мольбы и ужаса.

— Разберитесь… — Брок с трудом поднялся с колен. — Разберитесь с ней сами, Мехитабель. Пусть Ву-Ву тебе поможет. У меня есть другая работа.

Он медленно побрел прочь, несказанно удивив своим поведением Джо и Мехитабель. Они никак не могли взять в толк, и чего это их хозяин плачет?

Глава 14

Когда пророк появился в деревне, Юань Као был занят работой. Стояла зима, повсюду, насколько хватал глаз, земля была покрыта снегом, однако весна была уже не за горами, а это означало, что скоро нужно было приступать к распашке земли. К этому времени быки все как один разбежались, таскать плуги теперь могли разве что женщины и дети. Юань Као думал над тем, как облегчить их труд. Он был занят разборкой трактора, оставшегося им в наследство от коммунистов, когда над деревней разнеслась весть о том, что со стороны поля к ним приближается незнакомец.

Юань Као вздохнул и решил оставить работу на потом. Спотыкаясь, он направился в угол темной кузни, накинул на плечи синий ватник и взял ружье с несколькими оставшимися патронами. Ружье это уже давно служило ему верой и правдой, он прихватил его с собой, когда в армии случился мятеж и все солдаты поспешили разойтись по домам. Одно время от бандитов и коммунистов буквально проходу не было. Привычка относиться к незнакомым людям с недоверием была сильна и по сей день. Людей со стороны они видели редко, в последний раз это был человек, прилетевший к ним на сверкающем аэроплане только для того, чтобы сказать, что к власти в стране пришло новое правительство, которое сделает всех людей свободными. После этого человек улетел туда, где заседало это самое правительство, а они так и остались в своей деревне, продолжая жить так же, как и прежде.

Соседи, дрожа от холода, стояли на улице. Одни были вооружены ружьями, другие — ножами и вилами, третьи — дубьем. Над ними клубилось облачко белесого пара. Еще дальше, возле своих домов, стояли женщины, дети и старики, готовые в любую минуту скрыться за дверью.

Юань Као бросил взгляд на приближающегося незнакомца.

— Он один, — хмыкнул он, — и оружия при себе у него нет.

— Он едет верхом на осле и ведет за собой другого осла, видишь? — сказал один из соседей.

Это было действительно странно. Кто мог управиться с животными после великого скачка? Юань Као стало не по себе.

Незнакомец, подъехавший уже совсем близко, оказался стариком. Он заулыбался, и крестьяне один за другим стали опускать свои ружья. Еще более странным обстоятельством было то, что он был одет по-летнему легко. Подъехав поближе, старик поздоровался. Толпа молчала, но глаза ее говорили красноречивее всяких слов.

— Меня зовут Ю Ши, — сказал старик. — Я принес вам весть, дарующую надежду.

— Добро пожаловать, уважаемый, — учтиво поклонившись гостю, сказал Юань Као. — Можете чувствовать себя здесь как дома. Пойдемте побыстрее в тепло — я представляю, как вы измерзлись.

— Ничего подобного, — ответил старик, улыбнувшись. — Это тоже связано с моей вестью. Человеку не нужна теплая одежда — он не боится холода. Человек, облаченный в знание, не мерзнет.

Он слез с осла и продолжил:

— Таких, как я, много. Наш учитель послал нас в мир, чтобы мы смогли одарить этим знанием и вас. Мы очень надеемся на то, что кто-то из вас тоже станет пророком.

— И чему же вы учите? — спросил Юань Као.

— Правильному использованию сил разума, — ответил Ю Ши. — Мой наставник был ученым в Фуаньчжоу. Когда произошел великий скачок, он понял, что все это связано с внутренним человеком, и стал искать средства, позволяющие наилучшим образом использовать эти силы… Мы находимся в самом начале пути, но нам уже есть что сказать всему человечеству.

— Да, уважаемый, нам теперь думается лучше, чем прежде, это любой может подтвердить, — закивал головой Юань Као.

— И все-таки, я надеюсь, мои слова не покажутся вам совсем уж пустыми. Подумайте о том, как часто телесные скорби побеждаются разумом и волей. Человек может выжить даже там, где сдохнут самые сильные и выносливые звери. Так было раньше. Подумайте же, на что мы можем быть способны теперь!

— Да, — сказал Юань Као с поклоном, — мы видим, что ты уже властвуешь над холодом.

— Такие морозы, как сегодняшний, не страшны человеку, который знает, как должна двигаться его кровь. Это пустяк. — Ю Ши пожал плечами. — Возвысившийся разум способен творить с телом многое. Я могу показать вам, как останавливать кровотечение и снимать боль. Но есть множество вещей, которые заинтересуют вас не меньше: знание языка животных и способ установить с ними дружеские отношения; умение вспоминать все, когда-либо слышанное и виденное; искоренение всех чувств и желаний, признанных разумом негодными; умение говорить с другими, не прибегая к помощи слов; постоянное видение реальности такой, какая она есть, без ухода в бесплодные фантазии…

— Уважаемый, но стоим ли мы того, чтобы возобладать всеми этими сокровищами, о которых ты нам поведал? — пробормотал Юань Као. — Нижайше просим тебя отобедать с нами и оставаться здесь столько, сколько будет угодно твоей душе.

Это был великий день в истории деревни. Юань Као не сомневался, что скоро новое учение преобразит весь мир. Как ему хотелось увидеть, каким он, мир, станет лет через десять!

За иллюминаторами во мраке первозданной ночи сверкали миллионы холодных звезд. Огромный Орион, Млечный Путь, застывший светлою рекой, — все ледяное и безмолвное.

Космос походил на бескрайний океан, по которому плыл их крошечный кораблик. Земное солнце давно скрылось в безбрежности небес, остались только ночь, безмолвие и невыразимая краса звезд. Глядя на них, Питер Коринф чувствовал всю разобщенность звездных миров, отделенных друг от друга чудовищными расстояниями. Это заставляло замирать его сердце. Миры, один другого великолепнее, следовали за мирами, но каждый из них был ничтожен по сравнению с тем, что его окружало…

«Может быть, так ты сможешь прийти к Богу…»

Да, наверное, так оно и есть… По крайней мере, за собственные пределы он уже вышел.

Коринф отошел от иллюминатора, с радостью вернувшись в замкнутую ограниченность кабины звездолета. Льюис следил за показаниями приборов, сжимая в зубах потухшую сигару. Глядя на его лицо, можно было подумать, что ничего особенного с ними не происходит, но Коринф точно знал, что холодное дыхание космоса коснулось и его сердца.

Биолог время от времени едва заметно кивал головой. (Работает, как часы. Пси-генератор, иллюминаторы, искусственная система гравитации, вентиляция, сервомеханизмы — кораблик, что надо, — ничего не скажешь.)

Коринф сел в кресло, откинувшись на его спинку и обхватив руками колено. Бросок к звездам был настоящим триумфом человечества и, возможно, величайшим событием в его истории. Человек теперь имел куда больше шансов выжить, он уже не был столь зависим от своей маленькой планеты. Впрочем, сказать, что Коринф торжествовал, было бы преувеличением — событие было слишком масштабным, для того чтобы сейчас его возможно было как-то оценивать.

Конечно же, Коринф всегда понимал, что пространство бесконечно, но это знание было в нем мертвым, бесцветным, условным — десять в такой-то степени и только… Теперь это знание обратилось в часть его самого. Он стал жить в нем и уже никогда не мог обратиться в того человека, которым был прежде.

Движимый силами, недоступными обычным ракетам, корабль преодолевал все эйнштейновские пределы скорости. Впрочем, понятие «скорость» в его случае теряло всяческий смысл, скорее здесь нужно было говорить о некоем взаимодействии корабля и массы всей Вселенной. Изменение его положения в пространстве описывалось формулами совершенно нового раздела математики, специально разработанного применительно к этому случаю. Корабль генерировал собственное псевдогравитационное поле, «горючим» ему служила масса — любая масса, расщеплявшаяся в энергию, что давало выход что-то около девяти, умноженного на десять в двадцатой эрг на грамм. Иллюминаторы на деле были экранами, автоматически компенсировавшими как эффект Доплера, так и аберрации, что позволяло пилотам видеть то, что в любом ином случае оставалось бы невидимым. Половина оборудования корабля была создана специально для того, чтобы кормить, поить и защищать самый драгоценный из его грузов — людей.

Несмотря на то что создатели звездолета прорабатывали его конструкцию в деталях, он не производил впечатления чего-то законченного. Спеша за несколько месяцев завершить то, к чему человечество шло тысячелетия, создатели корабля решили не обременять себя установкой дополнительных компьютеров и роботов, которые могли бы обеспечить автоматическое управление полетом. Пилоты, с их новым мощным интеллектом, вполне справлялись с возникавшими в ходе полета задачами; так, им ничего не стоило решить уравнение в частных производных — и притом, высокого порядка — с той же скоростью, с какой его решали компьютеры последних моделей. Новому человечеству Нужен был свой фронтир, потому-то земные инженеры так спешили с завершением строительства звездолета. Следующий корабль должен был стать уже совсем другим, при этом решающую роль в его разработке должен был сыграть опыт, полученный во время первого полета.

— Космическое излучение существенно не меняется, — сказал Льюис. Ряд инструментов корабля был установлен над его обшивкой, за пределами защитного силового поля. (Стало быть, теория звездообразования может оказаться несостоятельной.)

Коринф кивнул. Пространство на протяжении всего времени полета было буквально пронизано потоками заряженных частиц, летевших неведомо откуда и неведомо куда. Существовали ли у этих потоков определенные источники, или же они были одной из составных частей космоса, наподобие звезд и туманностей? Как профессионал, Коринф не мог не интересоваться этой проблемой.

— На мой взгляд, — отозвался он, — даже непродолжительные полеты, за время которых мы способны исследовать крайне незначительную область пространства, покажут полную несостоятельность нынешних астрофизических теорий. (Нам придется приступить к созданию совершенно новой космологии.)

— Точно так же, как и биологии, — перебил его Льюис. (После того, что произошло со всеми нами, я неоднократно задумывался о природе жизни, и сейчас я близок к признанию возможности существования ее форм, основанных не на углероде, но на чем-то ином.) — Впрочем, поживем — увидим. Какие замечательные слова: «поживем — увидим». Даже на освоение Солнечной системы должны были уйти десятилетия. «Шейла» — сентиментальный Коринф назвал корабль именем своей жены — во время пробного полета успела побывать на Луне. Настоящее же ее путешествие началось с полета к Венере, во время которого они спустились в ее атмосферу и сделали облет планеты, после чего курс был взят на Марс, где была совершена краткая остановка; там Льюис, к собственному восторгу, обнаружил своеобразную флору, чудом приспособившуюся к суровым местным условиям. После этого корабль покинул пределы Солнечной системы, и на все это у них ушла всего неделя! Затем они должны были оставить позади созвездие Геркулеса, с тем чтобы достигнуть края ингибирующего поля и собрать о нем новые данные; потом следовал перелет к альфе Центавра с целью проверки, имеется ли у ближайшей соседки Солнца планетная система. Домой они должны были вернуться уже через месяц!

«Когда мы вернемся, зима уже будет на исходе…»

Когда они улетали, в Северном полушарии Земли все еще стояла зима. То памятное утро было холодным и темным. Низкие облака, проплывавшие по небу цвета стали, походили на рваные дымы. Громада Брукхейвена, занесенная снегом, еле виднелась в утренней мгле, город и вовсе скрылся из виду.

Провожавших было немного. Чета Мандельбаумов в старой поношенной одежде, худощавый, прямой, как палка, Россман, ближайшие друзья, коллеги из лабораторий и мастерских.

Хельга была одета в роскошную шубу. Ее светлые волосы были собраны в тугой узел, на котором крошечными бриллиантами поблескивали снежинки. Та холодность, с которой она прощалась с Коринфом, говорила о том, что Хельга с трудом владеет собой и может разрыдаться в любую минуту. Коринф молча пожал ей руку и, оставив ее с Льюисом, направился вместе с Шейлой на другую сторону корабля.

В своем скромном зимнем пальтишке Шейла казалась крошечной и хрупкой. С худенького личика на него смотрели огромные глаза. В последнее время она была на удивление тихой и задумчивой, хотя прежние страхи все еще не оставляли ее. Он держал ее за руки, поражаясь тонкости ее запястий.

— Не следовало бы мне бросать тебя, милая… — сказал Коринф с напускной небрежностью.

— Ничего. Ты скоро вернешься, — ответила голосом, напрочь лишенным эмоций, Шейла. Она перестала пользоваться косметикой, и Коринф не мог не заметить того, какими бледными стали ее губы. — Надеюсь, за это время мне станет получше.

Он кивнул. Психиатр Кирнс был прекрасным человеком, с умом, острым, словно бритва. Он не спорил с тем, что его терапия носила чисто экспериментальный характер, ибо она была основана на погружении пациентов в неведомые глубины их нового сознания, однако тут же напоминал, что в ряде случаев подобная практика позволяла ему получать потрясающие результаты. Он был резким противником таких варварских методов воздействия на психику, как оперативное вмешательство и электрошок. Его метод был основан на допущении, что временное лишение человека привычных для него связей делает возможным его «перепрограммирование», имеющее целью дальнейшую его реабилитацию.

(— Сдвиг вызвал беспрецедентный психический шок во всех организмах, имеющих нервную систему, — говорил доктор Кирнс. — Счастливчики — волевые, решительные, побуждаемые к действию внешними причинами, но не интроспекцией, имеющие привычку к напряженным раздумьям — перешли в новое качество сравнительно безболезненно, хотя, я нисколько не сомневаюсь в этом, психические шрамы, вызванные этой катастрофой, будут сопровождать нас до могильной доски. Те же, кому повезло меньше, заработали на этом деле приличный невроз, который в ряде случаев тут же перерос в психоз. Ваша супруга, доктор Коринф, — позвольте уж быть с вами откровенным до конца — находится на грани сумасшествия. Ее прежняя жизнь, устроенная и не требующая сколь-нибудь напряженной интеллектуальной деятельности, не смогла подготовить ее к столь радикальным переменам в ней самой. То, что у нее не было детей, о которых она могла бы заботиться, вкупе с тепличными условиями жизни, не предполагавшими борьбы за существование, усугубило и без того тяжелую ситуацию. Прежние установки, компенсаторные реакции, забывчивость, помогавшая нам выходить из сложных ситуаций, и самообман, которыми грешили мы все, мгновенно потеряли всяческий смысл и значение. Ничего другого Шейла не нашла. Тревога, вызванная болезненной симптоматикой, только усиливает эту симптоматику — здесь мы опять-таки имеем дело с неким порочным кругом… и все же, пожалуй, я смогу помочь ей. Со временем же можно будет говорить и о полном излечении… Вы спросите — когда именно? На это я ничего не смогу вам ответить. Скорее всего это произойдет в ближайшие год, два. Вы видите сами, какими шагами сегодня движется наука. Так что, я думаю, рано или поздно ваша жена вновь станет уравновешенным и счастливым человеком.)

— Ладно… Внезапный ужас в ее глазах.

— Пит, милый, ты береги себя, слышишь? Ты непременно должен ко мне вернуться!

— Как же иначе, — ответил он, попробовав улыбнуться. (— Я думаю, лучшего нельзя было и желать, доктор Коринф. То, что вы отправитесь в экспедицию, прекрасно. Пусть уж лучше она переживает из-за вас. В противном случае она общалась бы с фантомами, порождаемыми ее собственным сознанием. Это событие может переориентировать ее внимание с внутреннего мира на мир внешний, в котором она и должна жить. Кстати говоря, к интровертам я бы ее не отнес…)

Снежный вихрь на миг скрыл их от посторонних глаз. Он поцеловал Шейлу в холодные дрожащие губы.

Земля под ногами звенела, казалось, вся планета была скована холодом. Над их головами с шумом пролетела трансатлантическая ракета, направлявшаяся в Европу с некоей миссией, вызванной к жизни новым мировым порядком. Коринф смахнул с волос Шейлы снежинки и невесело усмехнулся.

Глаза, губы, руки его говорили ей:

— Когда я вернусь домой — как славно, когда тебе есть куда вернуться, — я надеюсь найти тебя здоровой и счастливой. Мы заведем робота, который станет делать за тебя всю домашнюю работу, чтобы она не мешала нам — тебе и мне.

Думал же он при этом об ином: «Любимая? Жди меня, как ты ждала меня всегда. Ты — весь мой мир. Пусть же между нами никогда не будет тьмы, о, дитя света. Мы либо вместе, либо нас нет…»

— Я постараюсь, Пит, — прошептала она. Он коснулся рукой ее лица. — Пит, мой хороший…

Из-за корабля раздался голос Льюиса:

— Посадка заканчивается!

Все понимали, что прощаться Коринфу и Шейле непросто. Добравшись до люка шлюзной камеры, физик еще раз обернулся и помахал рукой Шейле. Она осталась далеко внизу — маленькая фигурка посреди бескрайней снежной пустыни.

Солнце превратилось в одну из множества звезд, пусть пока и самую яркую. Они находились в районе орбиты Сатурна. Созвездия при этом нисколько не изменились — расстояние, которое преодолел корабль, было ничтожным по сравнению с расстоянием до них. Огромное кольцо Млечного Пути и спирали других галактик были для них такими же далекими, как и для пещерного человека, впервые поднявшего глаза к небу. Не было ни времени, ни расстояния — лишь беспредельность, лишь безбрежность.

«Шейла» осторожно продвигалась вперед, сейчас скорость ее была существенно меньше световой. Они должны были достичь границы ингибирующего поля и запустить в область его повышенной напряженности телеметрические ракеты.

Льюис, шутливо поругиваясь, стоял возле клетки с крысами, которых в скором будущем ожидало еще одно, на сей раз последнее, космическое путешествие. Своими глазами-бусинками они смотрели на него так, что впору было разрыдаться.

— Вот бедолаги, — хмыкнул Льюис. — Когда на них смотрю, чувствую себя последней сволочью. — Он довольно хохотнул. — Впрочем, я чувствую это постоянно.

Коринф промолчал. Он смотрел на звезды.

— Главная твоя проблема, — сказал Льюис, плюхнувшись в соседнее кресло, — состоит в том, что ты слишком серьезно относишься к жизни. В этом смысле тебя не смог исправить даже этот самый сдвиг. Что до меня — естественно, по определению, я совершенен! — то я плакал и страдал не меньше твоего, но при этом всегда находились и такие вещи, которые дико меня смешили, понимаешь? Если Бог действительно существует, а в последнее время я все больше склоняюсь к этой мысли, то Честертон, скорее всего, прав, когда он включает чувство юмора в число Его атрибутов. — Льюисприщелкнул языком. — Бедный старый Честертон! Жаль, что он не дожил до эпохи перемен. Чего бы только он тогда не понаписал!

Его монолог прервал вой сигнальной сирены. Они замерли и тут же заметили, что красная сигнальная лампа начала часто мигать. Ими внезапно овладела странная сонливость. Коринф схватился за подлокотники своего кресла и затряс головой.

— Поле… Мы вошли в зону… — Льюис щелкнул каким-то тумблером панели управления. Голос его стал звучать неожиданно глухо. — Уноси нас отсюда, да поживее…

«Обратный ход!»

Увы, все было не так просто. Поле, в котором они вновь оказались, было реальным. Коринф вновь затряс головой, пытаясь справиться с приступом тошноты.

«Нужно включить это… Или то…»

Он беспомощно смотрел на приборную доску. Стрелка перешла через красную отметку, означавшую скорость света, и поползла дальше. Корабль ускорялся, хотя в намерения Коринфа это явно не входило.

«Что теперь делать?»

Льюис покачал головой. На его широком лице появились капельки пота.

— Хорошо бы срулить куда в сторону, — прохрипел он. — По касательной…

При работе с пси-энергией не существует ничего постоянного. Все изменчиво, все является функцией множества компонентов, зависящих как от градиентов ее потенциала, так и друг от друга. «Вперед» и «назад» являются здесь понятиями весьма и весьма условными. Помимо принципа неопределенности существуют такие вещи, как хаотическое движение электронов и многое подобное, степень сложности чего настолько высока, что благодаря ей стало возможным появление звезд, планет и людей, наделенных способностью мыслить. В мозгу Коринфа разом возникла целая цепочка уравнений.

Головокружение прекратилось. Коринф с ужасом посмотрел на Льюиса.

— Мы ошиблись, — пробормотал он. — Границы поля не настолько размыты, как нам это казалось.

— Но ведь Земля выходила из него несколько дней, при этом относительная скорость…

— Значит, мы оказались в другой части конуса… Возможно также, что интенсивность этого поля меняется со временем. При этом…

Коринф вдруг заметил, что Льюис смотрит на него, разинув рот.

— Что? — спросил он, еле ворочая языком.

— Я говорю… Минуточку…

Коринфу вдруг стало страшно. Он произнес всего несколько слов, дополнив их набором жестов, однако Льюис уже не смог понять их значения.

«Он и не мог этого сделать!» Оба они успели заметно поглупеть.

Коринф облизнул пересохшие губы и внятно, на обычном английском, повторил сказанное.

— Да, да, конечно, — только и смог выдавить из себя Льюис.

Коринф почувствовал, что с его головой творится что-то неладное, у него возникло такое ощущение, будто мысли слиплись в один жуткий ком. Он стремительно падал в бездну, из которой совсем недавно с таким трудом выбирался, он вновь превращался в получеловека-полуживотное.

Он был ошеломлен этим открытием. Они неожиданно для себя вернулись в поле, совсем недавно оставленное Землей, они становились такими же, какими были прежде. Корабль же погружался в него все глубже и глубже, напряженность поля с каждой минутой росла. Теперь они были лишены интеллекта, без помощи которого управлять их кораблем было попросту невозможно.

«При постройке следующего корабля нужно будет учесть и такую возможность, — подумал Коринф. — Иначе что прикажешь делать в ситуациях, подобных этой?»

Он посмотрел в иллюминатор.

«Мы не знаем ни конфигурации, ни протяженности этого поля. Если мы действительно движемся по касательной к полю, в скором времени мы покинем его. В противном случае мы можем провести здесь и сотню лет…»

Он уронил голову на грудь и вдруг заплакал, словно ребенок.

Тьма становилась все гуще.

Глава 15

Дом этот находился на Лонг-Айленде, он стоял на самом берегу. Некогда он был частью большой усадьбы и поэтому был окружен высокой стеной, за которой росли деревья.

Роджер Кирнс остановил машину под аркой. Стоило ему выйти из нее, как он мгновенно озяб. Не было ни ветерка. С серых низких небес крупными хлопьями шел мокрый снег, таявший на асфальте. Кирнс уже начинал терять надежду на то, что когда-нибудь в этом Богом забытом мире наступит весна.

Он тяжело вздохнул и позвонил в дверь. Его ждала неотложная работа — нужно было переговорить с пациенткой.

Ему открыла Шейла Коринф. Она была все такой же худенькой, с детского личика на него смотрели большие темные глаза. В последнее время она уже не только не дрожала, но даже следила за своими одеждой и прической.

— Привет, — сказал улыбаясь Кирнс. — Как сегодня вы себя чувствуете?

— Все хорошо… — Она старалась не смотреть ему в глаза. — Может быть, войдете?

Она повела его по коридору, который по указанию Кирнса был подреставрирован и перекрашен так, чтобы у его пациентки не было лишних поводов к печали. Шейла жила в этом доме совсем одна, при этом она в любую минуту могла воспользоваться услугами служанки — приятной пожилой женщины, которая в прошлом была идиоткой. Имея такого мужа, как Коринф, Шейла была вправе рассчитывать на подобное обхождение.

Они вошли в гостиную. В камине мирно потрескивали дрова, за окном шумело вечно беспокойное море.

— Присаживайтесь, — сказала Шейла тихо. Она опустилась в глубокое кресло и застыла, глядя в окно. Кирнс взглянул туда же. Каким грозным сегодня было море! Оно грозно ревело, сокрушая все, что попадалось ему на пути, подтачивая твердь мира хищными зубами времени. Серые могучие валы с белыми барашками пены неслись к берегу неистовыми обезумевшими скакунами.

Кирнс вздохнул и открыл свой портфель.

— Я принес для вас кое-какие книги, — сказал он. — Это работы по психологии. Вы, помнится, говорили, что вам это интересно.

— Верно. Спасибо вам большое.

Голос ее оставался таким же бесцветным.

— Разумеется, к настоящему времени они безнадежно устарели, — продолжал Кирнс. — И все-таки они помогут вам уяснить для себя основные принципы психологии. Вы можете попробовать приложить их к себе — в любом случае это будет интересно… Возможно, вы даже поймете, в чем состоит ваше заболевание.

— Возможно, — согласилась Шейла. — Мне теперь думается куда как лучше. Я стала понимать, как холоден мир и как жалки мы, люди… — Она испуганно застыла. — Уж лучше бы я ничего не понимала!

— Когда вы сможете управлять своими мыслями, вы будете рады тому, что к вам пришла эта сила, — сказал Кирнс вкрадчиво.

— Как бы я хотела вновь оказаться в прежнем мире!

— Он был жестоким. Уж лучше не вспоминать о нем. Она кивнула и еле слышно прошептала:

— Солдатик, в твоих глазах тьма, волосы смерзлись, тело застыло… Пусть будет темно — к чему теперь свет? — Не успел Кирнс обеспокоенно нахмуриться, как она уже совсем другим тоном громко продолжила:

— Это было время наших надежд и нашей любви. Тогда были такие маленькие-маленькие кафе, помните? Кафе… Люди смеются, музыка и танцы, пиво, сандвичи с сыром, парусные лодки, остатки пирога, разговоры о налогах, шутки… Тогда мы были вдвоем. Где Пит теперь?

— Он скоро вернется, — поспешил ответить Кирнс, памятуя о том, что звездолет задерживается уже на две недели, но не желая лишний раз дергать Шейлу. — С ним все в полном порядке. Мы должны думать о вас, а не о нем.

— Да. — Она нахмурила брови. — Они приходят ко мне до сих пор. Я об этих призраках… Слова, звучащие ниоткуда… Порой они почти осмысленны.

— Вы могли бы произнести их вслух?

— Я не знаю. Этот дом находится на Лонг-Айленде, длинном-предлинном, долгом-предолгом… Где же ты, Пит?

Кирнс вздохнул с облегчением. Эта ассоциация его не тревожила. А что она сказала в прошлый раз?.. «Черное время нависло глыбой мертвого света, под ней же…» Может быть, ей действительно лучше быть одной?

В этом он уверен не был. Мир за последнее время слишком изменился. Разум шизофреников проник в такие дали, какие психиатрам еще и не снились. И все же ему казалось, что Шейле стало получше.

— Я знаю, с ними лучше не играть, — сказала она вдруг. — Это опасно. Если вести их за собой, они слушаются, но им это не нравится.

— Я рад, что вы это понимаете, — сказал он. — Что вам следует делать, так это упражнять свой мозг. Считайте его таким же орудием, как мускулы, — послушное вашей воле, необходимое для жизни орудие, понимаете? Помимо прочего, вам придется выполнить все заданные мной упражнения — как логические, так и семантические.

— Я их уже выполнила, — усмехнулась Шейла. — Триумфальное открытие очевидного.

— Ну и ну, — рассмеялся Кирнс, — я смотрю, мы уже и шутить стали!

— Почему бы и нет… И все же — где Пит?

Он ушел от вопроса и стал проверять ее ассоциативные способности. Диагностическая ценность этого теста практически равнялась нулю — каждый раз слова получали различные коннотации. И все же через какое-то время он надеялся выявить подлежащий этим внешним проявлениям поведенческий тип. Новая n-мерная конформная техника выглядела многообещающе.

— Ну что ж, мне пора идти, — сказал он наконец и, погладив Шейлу по руке, поднялся из кресла. — Все будет хорошо. Не забывайте об одной важной вещи. Если вы почувствуете, что вам нужна помощь или… скажем, вы вдруг заскучаете, без всякого стеснения звоните мне…

Шейла так и продолжала сидеть в своем кресле. Проводив Кирнса взглядом, она облегченно вздохнула.

«Доктор Фелл, вы мне не нравитесь. Вы похожи на бульдога, который искусал меня несколько столетий назад. Но вас так легко обмануть!»

У нее в голове зазвучала старинная песня:

Ах, он умер, госпожа,

Он — холодный прах;

В головах зеленый дерн,

Камешек в ногах.^[331]

«Нет, — сказала она бесплотному голосу. — Уходи». Море шумело и ярилось, снег становился все гуще и гуще. Ей казалось, что мир сошелся над ней холодным свинцовым сводом.

— Пит, — прошептала она. — Пит, родной, я без тебя больше не могу! Пожалуйста, вернись, Пит! Вернись!

Глава 16

Корабль резко вышел из поля. Следующие несколько минут для них были ужасными.

— Где мы?

Из иллюминаторов на них смотрели незнакомые созвездия. Тишина была такой, что они слышали звук собственного дыхания.

— Не знаю, — простонал Льюис. — Мне это неинтересно. Я спать хочу.

Он пошатываясь пересек узкую кабину и плюхнулся на койку. Коринф проводил его взглядом и вновь уставился на звезды.

«Как это замечательно, — подумал он. — Мы снова свободны. Наш разум обрел прежнюю силу…»

Его тело содрогнулось от внезапно пронзившей его боли. Жизнь не приспособлена к подобным изменениям: внезапный возврат к прежнему полусознательному существованию и через несколько недель столь же неожиданное обретение сознательности, когда нервная система работает в совершенно ином режиме… Так можно и умереть.

«Все уже позади, но корабль наш продолжает лететь вперед. С каждым мгновением мы удаляемся все дальше и дальше от Земли. Нужно срочно менять курс!»

Он сидел, вцепившись в подлокотники кресла, пытаясь справиться с подступившей внезапно тошнотой.

«Покойно и неспешно, — приказал он себе. — Сердце бьется спокойно и ровно, мышцы расслаблены. Пусть жизнь обретет свой прежний мерный ход. Спокойно. Покойно и неспешно…»

Он вспомнил о Шейле и тут же обрел внутреннюю опору, позволившую ему противостоять хаосу мыслей и чувств. Он попытался выправить ритм дыхания, и через какое-то время это ему удалось. Сердце стало биться реже, тошнота прекратилась, дрожь исчезла, видение прояснилось. Питер Коринф вновь чувствовал себя самим собой.

Он поднялся из кресла и, почувствовав запах рвоты, включил устройство, очищающее кабину от грязи любого рода. Он подошел поближе к иллюминатору и стал изучать картину звездного неба. Пока они оставались в пределах поля, корабль мог не единожды изменить и скорость, и направление движения; они могли находиться в любой части рукава Галактики, но…

Да, он вдруг ясно различил призрачное свечение Магеллановых облаков; темная область, судя по всему, была Угольным Мешком, за нею он увидел огромную туманность Андромеды… Солнце находилось где-то там. Для того чтобы добраться до его окрестностей, им нужно никак не меньше трех недель, при этом корабль должен двигаться с максимальной скоростью. На поиски этого ничем не примечательного желтого карлика у них могла уйти не одна неделя. Таким образом, домой они могли вернуться не раньше чем через месяц!

Как бы ему ни хотелось оказаться там пораньше, сделать с этим что-либо было просто невозможно. Эмоции, как психофизиологические состояния, следовало взять под контроль разума. Коринф мысленно изгнал из себя нетерпение и печаль, всячески желая исполниться покоя и твердости… Настроив себя должным образом, он направился к приборной доске и с ходу решил сложную навигационную задачу — разумеется, в пределах имеющихся данных. Несколькими уверенными движениями руки он остановил корабль, заставил его развернуться и, направив его в нужном направлении, включил маршевую скорость.

Льюис все еще был в бессознательном состоянии. Коринф решил его не трогать. Пусть проспится — потом легче будет. К тому же физику хотелось хоть какое-то время побыть одному.

Ему вспомнились ужасные бесконечные недели, проведенные ими в поле. Там время, прожитое вне его, казалось сном и ему, и Льюису. Они уже не могли вспомнить ни того, о чем они думали, ни того, что они чувствовали, ибо, в известном смысле, они утратили подлинную свою самость. Мысленные построения, благодаря которым стало возможным преображение мира и строительство звездолета, были уже недоступны их интеллекту. Прошло совсем немного времени, и они погрузились в полнейшую апатию, вызванную, прежде всего, отчаянием. Им оставалось уповать только на случай.

«Да, — подумал Коринф, мозг которого при этом продолжал решать массу различных задач, — нам посчастливилось выбраться из этой дыры».

Он сидел, поражаясь величию окружающего его мира. Мысль о том, что он летит домой, что он находится в здравом уме и добром здравии, вызвала у него чувство довольства. Покой, пришедший по его велению, защищал его лучше любой брони. Он мог при желании выйти из этого состояния, и это было еще более замечательно.

Подобный феномен можно было предвидеть. Вне всяких сомнений, многие земляне уже успели сделать для себя то же самое открытие, но при существующей системе обмена информацией открытие это еще не стало предметом всеобщего достояния. Вся история человека, в некотором смысле, была нескончаемой борьбой инстинктов и интеллекта, физиологических ритмов организма и сознательно выработанных моделей поведения. Разум наконец-то восторжествовал.

Для него все произошло в мгновение ока — шок, вызванный возвратом к полноценной активности нервной системы, привел и к этому изменению. Оно ожидало и других, но там все должно происходить иначе — плавнее, постепеннее. Впрочем, это было уже не принципиально.

Человеческая природа и общество теперь должны измениться до неузнаваемости. У человека должны сохраниться какие-то мотивации своих действий, он должен сберечь какие-то стремления и желания, но теперь сможет выбирать их сознательно. Его личность — в определенных ее аспектах — должна автоматически реагировать на ту или иную ситуацию, подвергая ее интеллектуальному осмыслению. Нет, конечно же, он не станет роботом, но это будет уже совершенно другой человек. С развитием новых техник психосоматические заболевания должны исчезнуть, органические поражения станут чем-то куда менее значимым, исчезнет понятие боли как таковое, отпадет потребность в докторах и так далее.

Может быть, человеку могла покориться и смерть?

Нет, до этого было далеко. Он, как и прежде, был существом ограниченным и во времени, и в пространстве. В противном случае он не выдержал бы тяжести собственного опыта… И все же теперь человек мог рассчитывать на многовековую жизнь, в которой не будет места старости и дряхлости.

Человек изменчивый — человек многоликий — человек интеллектуальный!

Звезда эта походила на Солнце — чуть побольше, чуть краснее, но, в общем и целом, — все очень похоже. У нее была и своя система планет, одна из которых была похожа на Землю. Коринф вывел корабль на ее орбиту и вылетел на ночную сторону.

Детекторы стали изучать поверхность планеты. Радиация не превышала естественного уровня, что говорило о неумении жителей производить атомную энергию. Города были расцвечены огнями, по дорогам сплошным потоком двигались машины, работали радиостанции, вся планета была связана единой коммуникационной сетью. Магнитофоны записывали голоса дикторов, с тем чтобы специалисты впоследствии смогли заняться анализом местного языка.

Обитатели планеты оказались гуманоидами, двуногими млекопитающими, отличавшимися от человека тем, что они были шестипалы, покрыты зеленоватой шерстью и имели иное строение черепа. Толпы, гулявшие по улицам, почему-то заставляли вспомнить о старом Нью-Йорке. Форма жизни несколько отличалась от земной, но проявления ее были поразительно знакомыми.

Интеллект, новый тип разума, человек не одинок в просторах пространства — времени… Когда-нибудь все это станет приметой новой эпохи. Пока же они лишь подтверждали ряд ранее высказывавшихся гипотез. Коринфу понравились обитатели этой планеты, он искренне желал им добра, пусть для него они были лишь одним из местных видов фауны, или, говоря проще, животными.

— Они, пожалуй, поразумнее, чем мы. Я говорю о нашем прошлом, — сказал Льюис. — Нигде не видно ни войн, ни оружия. Возможно, они переросли этот недуг прежде, чем вступили в машинную стадию развития.

— Возможно, дело в ином. На этой планете осталось всего одно государство, — хмыкнул Коринф. — Один из населявших планету народов, разбив всех своих недругов, стал владыкой этого мира. Для того чтобы решить эту проблему, нам пришлось бы немного задержаться, чего лично я делать не хочу…

Льюис пожал плечами:

— Я тебя понимаю. Давай разок облетим дневную сторону и будем двигать дальше.

Несмотря на растущее с каждым часом самообладание, Коринфу не терпелось поскорее вернуться домой. Льюис же отстаивал идею, согласно которой на пути домой они должны были продолжать исследования. Задержка на две-три недели ничего не значила, полученная же в ходе исследований информация могла оказаться очень ценной.

Через несколько часов после спуска корабля в верхние слои атмосферы они вновь взяли курс к звездам. Планета стала стремительно уменьшаться, столь же быстро исчезло и ее солнце. Где-то далеко позади остался целый мир — жизнь, эволюция, века истории, борение, слава, рок, грезы и страхи, ненависть и любовь, надежда и страсть — мир, населенный миллиардами разумных существ. Все ухнуло в чудовищную бездну, все исчезло в непроглядном мраке.

Коринф почувствовал, как по спине его побежали мурашки. Космос был слишком огромным. Сколь бы быстро ни передвигались звездные корабли людей, сколь бы далеко они ни устремлялись, за сотни и тысячи веков они — в масштабах космоса — практически не смогли бы сдвинуться с места, застыв на веки вечные в великом безмолвии. Даже то, что для Галактики было бы крошечной пылинкой, уже не поддавалось осознанию, — о чем-то большем говорить было тем более бессмысленно. Пройди хоть миллион лет, знание об этой галактической крохе все равно не будет сколь-нибудь полным; тем же островам звезд, которые лежали за ее пределами, так и суждено было остаться чем-то неведомым людям, стремись те к ним хоть до самого скончания мира.

Это знание подействовало на него благотворно, надев узду здорового смирения на его ставший не в меру ретивым разум. Важно знать, что тебя всегда будет ожидать нечто новое, нечто неизведанное, огромностью своей превосходящее все и вся. Осознание этой убийственной беспредельности сплотит людей и, возможно, сделает их добрее… Льюис негромко пробурчал:

— Стало быть, из девятнадцати исследованных нами планет четырнадцать оказались не только обитаемыми, но еще и населенными разумными существами…

Коринф разом вспомнил все увиденное им за эти дни: горы, моря и леса разных планет, жизнь в пору ее блистательного расцвета и унылое выживание. Перед ним прошел фантастический хоровод существ и цивилизаций. Прыгающие хвостатые варвары, завывавшие среди болотных кочек; изящные сребролицые создания, выращивавшие для непонятных целей гигантские цветы; мир, слепивший вспышками ядерных разрывов, сметавших народ за народом; цивилизация кентавров, научившихся делать ракеты и мечтавших о межзвездных путешествиях; чудовищные твари, дышавшие водородом, что жили на огромной отравленной планете, размеры которой определили появление трех различных видов разумной жизни; цивилизация двуногих существ, чрезвычайно похожих на людей, со столь жесткой организацией и специализацией, что место мысли в ней занял навык, вследствие чего это сообщество превратилось в некое подобие муравейника; носатые твари, жившие среди странных растений, обеспечивавших их всем необходимым; цивилизация существ, презревших богатство и власть и отдавшихся занятиям искусством. Их было много, и все они были невообразимо странными, но Коринфу казалось, что у них есть что-то общее, хотя он и не мог ясно понять, что же именно.

Ему помог Льюис:

— Я уверен, иные из этих рас куда старше нашей. Но при этом, Пит, ни у одной из них интеллектуальный уровень не превосходит уровня землян до сдвига. Ты понимаешь, что это значит?

— Так… Девятнадцать планет… Звезд в Галактике несколько сот миллиардов, теоретически у большей их части должны иметься планетные системы… И что же дальше?

— Подумай хорошенько! Мы вправе предположить, что при обычных условиях эволюции интеллект, достигнув определенного уровня, прекращает свое развитие. Как ты знаешь, ни одна из этих звезд не находилась в ингибирующем поле… Здесь все сходится. Современный человек по сути мало чем отличается от давних своих предков. Это универсальное свойство разумных существ — не приспосабливаться к условиям среды обитания, но приспосабливать их к себе. Конечным результатом подобной модели поведения должно быть создание достаточно устойчивой среды, отвечающей поставленным требованиям. Примером этого могут быть и иглу эскимоса, и квартира обитателя Нью-Йорка, оснащенная кондиционерами. Машинная технология, к которой рано или поздно приходит практически любая цивилизация, позволяет обеспечить еще большую стабильность внешних условий. Медицина и сельское хозяйство обеспечивают при этом биологическую стабильность. Короче говоря, после того как нация достигает Ай-Кью порядка ста или ста пятидесяти, стимул к ее дальнейшему развитию исчезает. Коринф, соглашаясь, кивнул:

— Со временем возникает и искусственный мозг, ему передоверяют решение всех задач, с которыми не в состоянии справиться сами его создатели, — это компьютеры, вычислительные устройства и так далее… Кажется, я понимаю, куда ты клонишь.

— Этим все не исчерпывается, — покачал головой Льюис. — Как ты, наверное, знаешь, структура нервной системы имеет собственные ограничения. Мозг не может быть больше определенных размеров, ибо, в противном случае, нейронные связи стали бы слишком длинными и, следовательно, неэффективными. Как только мы вернемся домой, я займусь этой темой, если, конечно, за время моего отсутствия ею не занялся кто-то другой. Земля — это совершенно особый случай. Появление ингибирующего поля привело к существенным биохимическим изменениям всех форм земной жизни. Несомненно, нам тоже поставлены определенные пределы, но они куда шире обычных, ибо мы, в каком-то смысле, отличаемся от всех прочих разумных существ. Вполне вероятно, мы — самая разумная раса в Галактике.

— М-м-м… Может, и так… Но ты не должен забывать о том, что в этом поле успели побывать не только мы.

— Разумеется. Многие и поныне находятся в нем. Одни входят, другие выходят… Господи, как мне жаль обитателей этих планет! Они оказываются отброшенными на уровень неразумных скотов, что в ряде случаев не может не привести к их вымиранию. Земле в этом смысле повезло — она вошла в поле прежде, чем на ней появилась разумная жизнь.

— Но таких планет должно быть немало.

— Возможно, — согласился Льюис. — Мы можем предположить, что существуют расы, достигшие нашего уровня тысячи лет назад. Если это так, то мы рано или поздно встретимся с ними, хотя в силу гигантской протяженности Галактики это может произойти и очень нескоро. Мы должны прекрасно ужиться с ними. — Льюис усмехнулся. — Интеллект и логическое мышление, заняв ведущие позиции, делают физический аспект чем-то второстепенным, подчиненным. Встреться мы с представителями другой цивилизации, мы нашли бы их чрезвычайно похожими на нас самих, какими бы ни были при этом наши физические отличия. Ты вполне мог бы сработаться с каким-нибудь… гигантским пауком.

Коринф пожал плечами:

— У меня нет против этого особых возражений.

— Еще бы они у тебя были! Это ведь так здорово! Мы уже начинаем тяготиться своим одиночеством во Вселенной. — Льюис вздохнул. — И все же. Пит, давай будем смотреть на вещи реалистически. Количество разумных видов, которым могло повезти так же, как и нам, крайне невелико. Это десятки или, в лучшем случае, сотни, понимаешь? Разум, подобный нашему, — вещь чрезвычайно редкая.

Он перевел взгляд на звезды.

— И все же, возможно, это одиночество чем-то компенсируется. Мне кажется, я начинаю понимать, куда должен направить свои силы сверхразумный человек… Вряд ли происшедшее с нами было простой случайностью… Я бы предпочел говорить скорее об определенной причине или, если угодно, о Боге…

Коринф рассеянно кивнул. Он напряженно всматривался в носовой иллюминатор, надеясь найти на нем планету по имени Земля.

Глава 17

Весна в этом году была поздней. И все же воздух в конце концов прогрелся, а деревья робко выпустили первые листочки. Усидеть в такой день в кабинете было невозможно, но положение обязывало Мандельбаума оставаться на рабочем месте, пусть он и мечтал оказаться на какой-нибудь площадке для гольфа. Мандельбаум был главным администратором большого региона, в который входили территории бывших штатов Нью-Йорк, Нью-Джерси и Новой Англии. Дел у него было по горло.

Он мечтал о том времени, когда они смогут наладить производство силовых экранов, управляющих погодой. После этого он мог бы со спокойной совестью отбыть куда-нибудь за город… Пока же он нужен был здесь. Нью-Йорк умирал, он потерял и экономическое, и социальное значение, каждый день его покидали сотни людей. Умирал, но не умер — жителей в нем было еще предостаточно.

Он вошел в офис, кивнул персоналу и направился прямиком в свой кабинет. На столе, как и обычно, лежала кипа всевозможных сообщений и извещений. Не успел он присесть, как зазвонил телефон. Видимо, речь шла о чем-то серьезном — раз секретарша решила не предварять разговор сообщением о личности звонившего.

— Алло?

— Уильям Джером. — Это говорил управляющий строительством возводившейся на Лонг-Айленде пищевой фабрики. Прежде он был обычным инженером-строителем, теперь же стремительно пошел вверх. — Мне нужен дельный совет. Проблема межличностных отношений. Вы — идеальный советчик.

Слова его звучали как-то нескладно, но с новым всемирным языком проблем хватало у всех, в том числе и у Мандельбаума.

Структура нового языка была чрезвычайно логичной и свободной от всякого рода излишеств. В скором времени он мог стать универсальным международным языком деловых людей и ученых. Поэты пока продолжали говорить каждый по-своему — им унификация не грозила.

Мандельбаум нахмурился. Джером решал крайне важную задачу. Нужно было как-то прокормить два миллиарда людей, строительство же пищевых фабрик позволило бы дать им всем синтетическую пищу, вполне отвечающую физиологическим потребностям человека, пусть гурманы и стали бы воротить от нее носы.

— Что там у вас? — спросил Мандельбаум. — Опять проблемы с Форт-Ноксом?

Золото использовалось теперь только в промышленных целях благодаря своей инертности и высокой проводимости. Джерому оно требовалось для прокладки общих шин и покрытия внутренних поверхностей камер реактора.

— Нет, они наконец-то возобновили поставки. Проблема в работниках. Они уже вручили мне петицию, неровен час начнется забастовка.

— Что им нужно? Увеличение зарплаты?

В голосе Мандельбаума чувствовалась ирония. Проблема денег так и не была решена до конца, хотя в мире все большее распространение начинала получать система условных «человеко-часов». Мандельбаум пока пользовался собственной системой расписок, обменивавшихся на товары и услуги. Размер зарплаты, вернее, ее денежное выражение не значили ровным счетом ничего.

— Нет. Этим они уже переболели. Теперь их не устраивает то, что их рабочий день длится шесть часов. Конечно, месить бетон и заколачивать гвозди — работа не самая интересная. Я им объяснил, что в скором времени ею будут заниматься роботы, но рабочие хотят, чтобы это произошло уже сейчас. Они согласны пойти даже на снижение жизненного уровня, а все это пустое философствование! Им, мол, досуг нужен!

Мандельбаум ухмыльнулся:

— Как же без этого? Главное для вас, Билл, как-то удержать людей на работе.

— Но как?

— А что, если вы оснастите строительную площадку громкоговорителями, по которым будут транслироваться лекции? Нет, лучше не так. Дайте каждому работнику по карманному приемнику, чтобы у них оставалась возможность выбора — либо лекции, либо музыка, либо что-то еще. Я позвоню на радио, попрошу организовать серию лучевых трансляций.

— Радиотрансляций?

— Да, но не совсем обычных, иначе они могли бы слушать их и дома. Эти программы будут идти в рабочее время и транслироваться только на строительную площадку.

— Здорово! — рассмеялся Джером. — Это должно сработать! — Они попрощались. Мандельбаум достал из кармана трубку и принялся набивать ее табаком, одновременно просматривая лежавшие на столе бумаги. Если бы все решалось так просто… Тут еще и эта проблема переселения… Все, включая его собаку, хотели жить на природе. Особых трудностей с транспортом и связью теперь не было. Конечно, возникнет масса хлопот, связанных с переездом, обустройством и выправлением бумаг на владение землей. Решить все эти проблемы разом…

— О'Баньон, — раздалось из селектора.

— Да? Впрочем, все правильно. Я ему, кажется, сам назначил это время. Пусть войдет.

До сдвига Брайан О'Баньон был обычным полицейским, в переходный период служил в милиции, теперь же стал руководителем местного отделения службы Наблюдателей. Это был рослый рыжеволосый ирландец, в устах которого новый язык звучал особенно странно.

— Мне не хватает людей, — сказал он. — Работы снова поприбавилось.

Мандельбаум принялся задумчиво раскуривать трубку. Служба Наблюдателей была его детищем, хотя подобные же службы сейчас создавались в разных концах мира, чему способствовала поддержка этой идеи мировым правительством. Для того чтобы общество могло нормально функционировать, необходимо постоянно отслеживать его состояние, располагать достоверной информацией, иначе оно перестанет существовать как единое целое, что приведет к нежелательным последствиям. Наблюдатели собирали информацию разными способами, самым простым и эффективным из которых являлся обычный разговор с прохожими, который завязывался как бы невзначай. Для того чтобы прийти впоследствии к определенным выводам, достаточно было элементарной логики и умения сопоставлять информацию.

— Для того чтобы набрать и обучить людей, потребуется какое-то время, Брайан, — сказал Мандельбаум. — Где ты предполагаешь их использовать?

— Во-первых, нужно продолжать надзор за слабоумными. Я бы туда приставил еще парочку ребят. Работа эта не из легких. Выявить, направить куда следует — это, я вам скажу, совсем не просто! Сейчас слабоумными образован ряд маленьких колоний. За ними тоже нужно надзирать, а вдобавок — еще и охранять от посторонних. Рано или поздно нужно будет решить эту проблему кардинально, а это уже связано с тем, что собираемся делать в будущем мы сами. Правильно я говорю? Понимаешь, у меня такое ощущение, что мы на что-то такое напали. Это неким образом касается и Нью-Йорка.

Мандельбаум кашлянул.

— И что же это такое, Брайан?

— Не знаю. Возможно, тут нет ничего криминального. Но это что-то очень серьезное. Я получал подобную информацию и из других стран. Научное оборудование и материалы уходят окольными путями неведомо куда…

— Да? Нужно потребовать от ученых, чтобы они представили отчеты о своей деятельности в последние месяцы.

— В этом нет смысла… Кстати, шведским Наблюдателям удалось кое-что выяснить. В Стокгольме некий человек стал интересоваться электронными лампами специфического назначения. Производитель объяснил ему, что вся партия ушла в одни руки. Этот человек стал искать покупателя и выяснил, что это был агент, работавший на каких-то третьих лиц. Наблюдатели заинтересовались этим вопросом и провели проверку всех лабораторий страны. Ни одна из них таких ламп не получала, из чего можно было сделать вывод, что они ушли куда-то за границу. Они обратились к своим коллегам в других странах и вскоре выяснили, что они попали в Айдлвайд.^[332] От этого мне тут же поплохело, и я попытался выяснить дальнейшую судьбу ламп, но, увы, здесь след обрывался… Я начал интересоваться подобными случаями и выяснил, что теперь такое не редкость. В Австралии бесследно пропали некоторые части звездолета, в Бельгийском Конго — груз урана. Возможно, ничего серьезного за этим не стоит, но если речь идет о каком-то рядовом научном проекте, то к чему вся эта секретность? Чтобы разобраться с этим досконально, мне потребуются помощники. Если честно, то мне эта история очень даже не нравится.

Мандельбаум кивнул. Если кто-то вздумал поупражняться в нуклеонике, кончиться это может плохо для всех. Возможно, речь действительно идет о чем-то крайне серьезном.

— Надеюсь, вы с этой проблемой разберетесь… Удачи вам.

Глава 18

Раннее лето — робкая нежная зелень обратилась пышной листвою, расцвеченной лучами солнца, шумящей на ветру. С час назад прошел дождь; свежий ветерок до сих пор срывал с крон деревьев холодные капли. Над пустынными улицами сновали воробьиные стайки. Омытые дождем мирные здания четко вырисовывались на фоне ослепительно голубого неба, свет утреннего солнца отражался тысячами окон.

Город казался сонным. Время от времени по улицам проходили люди — мужчины и женщины, — одетые кто во что горазд. Никто никуда не спешил — суета и сутолока остались где-то в прошлом. Изредка мимо молчаливых небоскребов проезжали машины. От двигателей внутреннего сгорания люди уже отказались — в воздухе не было ни дыма, ни гари. Как ни странно, это был обычный будний день. Будни теперь ничем не отличались от выходных.

Каблучки Шейлы громко стучали. Их стаккато действовало ей на нервы, однако она не замедляла шага — ей нужно было спешить.

Группа мальчишек, которым было лет по десять, выбежала из пустого магазина и понеслась вдоль по улице. Они бежали молча, и это было страшно. Дети перестали быть детьми.

От станции до Института путь был неблизким, она могла бы сэкономить силы, воспользовавшись услугами подземки. Но от одной мысли о том, что придется заходить в железную клеть, где кроме нее будут находиться какие-то другие преобразившиеся люди, ее бросало в дрожь. На улицах она чувствовала себя куда как увереннее. Город уже отслужил свое, теперь он умирал; дома, окружавшие ее со всех сторон, мало чем отличались от диких скал. Она была одна — одна-одинешенька.

По улице пронеслась огромная тень. Она подняла глаза и увидела огромную металлическую сигару, бесшумно исчезнувшую за небоскребами. Наверное, они научились управлять силами гравитации. Ну и что из того?

Она прошла мимо двух мужчин, сидевших у порога дома. До нее долетели обрывки их разговора:

— …эстетику морской звезды, — все изменилось.

Всплеск рук.

— Видерзеен!^[333]

Вздох.

— Отвергнуть: макрокосм, нон-эго, энтропию. Все чрез человека — антропоморфно.

Шейла ускорила шаг.

Здание Института было обшарпаннее гигантов Пятой авеню, хотя, в отличие от этих небоскребов, оно все еще служило прежней цели — от них же веяло склепом. Шейла вошла в холл. Там не было ни души, лишь в углу пофыркивало и подмигивало странное устройство, собранное из светящихся трубок. Шейла было направилась к лифту, но, мгновенно раздумав, поспешила к лестнице. Кто его знает, во что они могли превратить за это время лифт — может быть, он стал автоматическим или управляемым силой мысли, или еще что похуже.

Она добралась до седьмого этажа почти не запыхавшись. Коридор был таким же, как и прежде, — людям, работавшим здесь, хватало других, более важных, проблем. Что исчезло, так это старые люминесцентные лампы, висевшие прежде на стенах. Теперь коридор освещался как-то иначе — то ли светился воздух, то ли стены — понять было невозможно.

Она остановилась перед дверью старой лаборатории Пита и испуганно поежилась. «Глупая, — сказала она самой себе, — ведь не съедят же они тебя, в самом деле. Интересно, чем они теперь занимаются?»

Она вздохнула, расправила плечи и робко постучала в дверь.

— Войдите, — услышала она через какое-то время. Шейла повернула дверную ручку и вошла в лабораторию.

Здесь почти ничего не изменилось. Понять это было невозможно. Часть аппаратуры пылилась в углу, на трех подвинутых друг к другу столах было собрано какое-то устройство. Сказать, было оно здесь прежде или нет, Шейла не могла — на подобные вещи она не обращала внимания. Комната же была такой же, как всегда. Распахнутые окна, а за ними — голубое небо, доки, склады… На стене висел видавший виды пиджак, в воздухе пахло резиной и озоном. На столе Пита лежала стопка потрепанных справочников, возле которой стояла настольная зажигалка, подаренная ему Шейлой на Рождество давным-давно. Здесь же стояла пустая пепельница. Кресло было слегка отодвинуто от стола — можно было подумать, что его владелец на минуту куда-то отлучился.

Грюневальд поднял глаза и близоруко прищурился. Он выглядел очень усталым и сутулился сильнее, чем прежде. Возле него сидел неизвестный Шейле молодой темноволосый человек.

Грюневальд неуклюже всплеснул руками. (Да это же госпожа Коринф! Вот так сюрприз. Заходите, заходите.)

Молодой человек негромко кашлянул.

— (Это) — Джим Манзелли, — сказал Грюневальд, кивнув в его сторону. (Он мне помогает. Джим, это) — госпожа Коринф, (супруга моего бывшего босса.)

Манзелли кивнул. Краткое (Рад с вами познакомиться.) Глаза фанатика.

Грюневальд поднялся со своего места и направился к ней, вытирая платком грязные руки.

— Что (вас сюда привело?)

Она отвечала боязливо и негромко;

— (Хотела) посмотреть (как тут у вас дела.) Долго (я вам мешать) не буду.

Глаза, нервный перебор пальцами — мольба о пощаде. Грюневальд посмотрел ей в лицо, и Шейла тут же поняла, что он почувствовал. Испуг. «Как ты похудела! И с нервами у тебя явно что-то не то — посмотри на свои руки. — Сострадание. — Бедная ты бедная, и как же ты все это пережила!» Тут же вежливое:

— (Надеюсь,) болезнь (уже в прошлом?) Шейла кивнула.

— (А куда подевался) Иохансон? — спросила она. — (Без него — впрочем, так же, как и без Пита, — лаборатория не лаборатория.)

— (Он сейчас работает где-то) в Африке. (Работы у нас теперь столько, что особенно не расслабишься. Все это так внезапно.) (И так жестоко!) Утвердительно кивает:

— (Да.)

Глаза на Манзелли — вопросительно.

Манзелли испытующе посмотрел на Шейлу. Она смущенно потупилась, Грюневальд же смерил своего коллегу укоризненным взглядом.

— Лонг-Айленд я покинула (только) сегодня. — Улыбка, полная горести, и столь же горестный вздох. — (Они считают, что мне там делать уже нечего, что все нормально… Во всяком случае, им теперь уже не до меня.)

По лицу Грюневальда пробежала тень.

— (Вы что — зашли к нам попрощаться?)

— (И сама не знаю. Вдруг) потянуло сюда… (Он ведь здесь провел столько времени…)

И тут же, но уже с мольбою в голосе:

— Он ведь погиб, правда? Пожатие плечами, сожаления.

— (Трудно сказать. Корабль должен был вернуться несколько месяцев тому назад. Ясно одно — случилось что-то серьезное. Возможно, корабль попал в) ингибирующее поле. (Вероятность этого весьма велика.)

Шейла подошла к рабочему столу Пита и погладила спинку его кресла.

Грюневальд кашлянул.

— Решили оставить цивилизованный мир? Она молча кивнула в ответ. «Он для меня слишком велик и холоден, и чужд».

— (А как вы насчет того, чтобы) заняться работой? Шейла покачала головой. (Для таких, как я, работы нет. Я в этих ваших делах ничего не понимаю, да и не хочу понимать.) Она еле заметно улыбнулась и спрятала зажигалку в свою сумочку.

Грюневальд и Манзелли вновь переглянулись. Манзелли утвердительно кивнул головой.

— (Мы здесь) занимаемся работой, (которая, возможно, вас заинтересует), — сказал Грюневальд. «Вернет вам надежду… вернет ваше вчера…»

Обращенные к нему карие глаза смотрели в никуда. Лицо ее казалось натянутой на костяк белой бумагой, раскрашенной каким-нибудь китайским художником, не забывшим прорисовать голубоватые жилки на висках и на тонких нежных запястьях.

Он пустился в объяснения. Со времени запуска корабля о поле-ингибиторе удалось узнать много нового. Генерировать его искусственно и изучать его влияние на различные объекты возможно было уже и тогда, теперь же Грюневальд и Манзелли готовились повторить этот же эксперимент, но в куда больших масштабах. Аппарат будет достаточно компактным — не больше нескольких тонн весом. В первый момент для создания поля потребуется энергия ядерного дезинтегратора, затем же для его поддержания достаточно будет солнечной энергии, питающей приемные батареи.

Проект этот никем не курировался и нигде не был заявлен. Каждый ученый теперь был волен заниматься чем угодно, тем более что с материалами и оборудованием проблем больше не существовало — их поисками и доставкой занималась теперь специально созданная для этого небольшая организация. То,чем Грюневальд и Манзелли занимались в Институте, строго контролировалось властями, устройство же свое они собирали где-то совсем в другом месте. Ученые целыми днями торчали на работе, и поэтому заподозрить их в чем-то подобном было невозможно. По крайней мере, именно так считал сам Грюневальд.

Шейла слушала его достаточно невнимательно, продолжая думать о чем-то своем.

— Но зачем это все? — поразилась она. — Что вы хотите сделать?

Манзелли зловеще усмехнулся:

— (Неужели не понятно? Мы хотим) создать орбитальную космическую станцию (на высоте в несколько тысяч миль над поверхностью Земли.) В ней будет находиться несколько мощных генераторов поля. (Мы вернем человечество в его) вчерашний день.

Шейла не отреагировала на это никак — ни криком, ни смехом, ни вздохом. Она спокойно кивнула, словно речь шла о чем-то совсем уж тривиальном.

(Разве можно оставаться здравым, отказавшись от реальности?) — спросили глаза Грюневальда.

— (Какой реальности?) — ответил ему ее взгляд. Манзелли пожал плечами. Он видел по ней, что об услышанном Шейла никому не скажет, все остальное было неважно. Грюневальд, вероятно, надеялся, что от радости она подскочит до потолка, но он просчитался.

Шейла подошла к странному устройству, место которому было явно не здесь, а где-нибудь в клинике. Операционный стол с широкими ремнями, коробка со шприцами и ампулами, непонятная штуковина, установленная в изголовье.

— Что это? — спросила она.

По ее тону можно было понять, что она уже разгадала истинное назначение устройства, но физики были слишком увлечены собственными мыслями, для того чтобы обратить на это внимание.

— Модифицированный аппарат для проведения электрошоковой терапии, — ответил Грюневальд. Он объяснил, что в первые недели после сдвига делались попытки изучения функциональных аспектов мышления, для чего у животных последовательно выжигались различные участки коры головного мозга, после чего следовали комплексные исследования и замеры. Подобная практика быстро изжила себя как негуманная и малоэффективная. — (Я полагал, что вы были в курсе.) Эти исследования начались еще при Пите. (Видели бы вы, как он против них) протестовал! (Неужели он с вами об этом не говорил?)

Шейла рассеянно кивнула.

— Сдвиг (сделал) людей жестокими, — сказал Манзелли. — (Теперь о них и этого) уже не скажешь. (Они просто перестали быть людьми. Интеллект стоил людям любви. Любви и надежды. Мы хотим, чтобы люди вновь стали самими собой.)

Шейла отвернулась от страшного черного аппарата.

— До свидания, — сказала она.

— Я… Послушайте… — Грюневальд старался не смотреть ей в глаза. — Вы только не пропадайте, хорошо? (Время от времени напоминайте о себе — вдруг Пит вернется.)

Она холодно улыбнулась.

— (Он уже никогда не вернется. Прощайте.) Она вышла из лаборатории и направилась вдоль по коридору. Рядом с лестницей она обнаружила туалет, на котором уже не было привычных «М» или «Ж», — Запад давно отказался от этой смехотворной щепетильности. Шейла вошла внутрь и подошла к зеркалу. Оттуда на нее смотрело худое заострившееся лицо в обрамлении длинных нечесаных волос. Она достала из сумочки расческу и — несказанно удивляясь самой себе — стала расчесывать непокорные пряди. После этого она спустилась на первый этаж здания.

Дверь в директорский офис была приоткрыта — по коридору гулял ветерок. Из приемной слышался негромкий стрекот каких-то машин, выполнявших, по всей видимости, рутинную канцелярскую работу. Шейла прошла через просторную комнату и постучала в распахнутую дверь самого директорского кабинета.

Хельга Арнульфсен подняла глаза от стола. Шейла заметила, что она тоже сильно похудела, глаза, некогда искрившиеся задором и энергией, стали тусклыми и бесцветными. Теперь она одевалась куда свободнее, чем прежде, — от былой чопорности не осталось и следа. И все же это была прежняя сильная и уверенная в себе Хельга.

— Кого я вижу! Шейла!!!

— Привет.

— Заходи. (Давай-давай — присаживайся. Я тебя целую вечность не видела.)

Хельга вышла из-за стола и, улыбнувшись, пожала Шейле руку. Пальцы ее при этом были холодными как лед.

Она нажала кнопку, и дверь бесшумно закрылась.

— (Теперь нам никто не помешает. Если дверь моего кабинета закрыта, значит, я чем-то занята — все это прекрасно знают.)

Она села в кресло, стоявшее напротив Шейлы, положив ногу на ногу, на мужской манер.

— Я так рада (тебя видеть, ты даже себе этого не представляешь! Надеюсь, со здоровьем у тебя теперь все в порядке?) «Бедняжка, как ты плохо выглядишь…»

— Я… — Шейла нервно задвигала руками и уже в следующий миг сделала вид, что ищет что-то в сумочке. — Я… (И зачем только я сюда пришла?)

Глаза: (Тому причиной Пит.)

Кивок: (Да. Да, должно быть, так оно и есть. Порой я думала… Ведь мы обе любили его — правда?)

— А он думал только о тебе… — сказала Хельга бесцветным голосом. «Как ты его измучила… Ты бы знала, как он из-за тебя страдал…» «Я знаю. Как все это больно…»

— (И все же уже тогда) он стал другим, — ответила Шейла. — (Он слишком изменился, как и весь наш мир… Я пыталась удержать его, а он ускользал из рук, словно его уносило само время…) Я потеряла его прежде, чем он умер.

— Нет. Он был с тобой — он всегда был только с тобой, — сказала, передернув плечами, Хельга. — Что касается этой истории, могу сказать одно: жизнь тем не менее продолжает идти своим чередом (пусть она и кажется нам теперь такой ущербной. Мы, как и прежде, дышим, едим, пьем, ходим на работу — иного выхода у нас попросту нет.)

— Ты — сильный человек, — сказала Шейла. — (Я на такое не способна.)

— Я стараюсь держаться, — кивнула Хельга.

— Ты можешь жить надеждой.

— Наверное, ты права.

Шейла улыбнулась, но не сказала вслух ни слова. — (И все же Я счастливее тебя. Со мной всегда мое вчера — ты понимаешь?)

— Они могут вернуться в любой момент, — вздохнула Хельга. — (Никто не знает, что с ними произошло на самом деле. У тебя есть силы ждать?)

— Нет, — уверенно ответила Шейла. — Вернуться могут только их тела, но не они сами. (Не Пит. Он стал совсем другим, какою мне не стать. Я не хочу быть ему в тягость.)

Хельга положила руку на плечо Шейле. Каким оно было худым! Она чувствовала все его косточки.

— Постой, — сказала она. — Терапия (рано или поздно сможет поставить все на свое место. Пройдет всего несколько лет, и ты вновь) станешь нормальной.

— Я так не считаю.

Холодные голубые глаза исполнились едва уловимого презрения. «Как же ты думаешь жить в будущем? Неужели ты считаешь, что можно оставаться такой же, живя в новом мире?»

— Тебе остается одно — ждать. Не станешь же ты кончать с собой…

— Я об этом и не говорю. (Остаются горы, ущелья, реки, луна и солнце, и высокие зимние звезды…) Я найду чем жить.

— (Я связывалась с Кирнсом.) Кирнс считает, что дело идет на поправку.

— Разумеется. — «Я научилась скрывать свои истинные чувства. Уж слишком много соглядатаев в этом новом мире». — Оставим эти разговоры, Хельга. Я пришла сюда только для того, чтобы попрощаться. До свидания.

— Куда (ты собираешься отправиться? Мне нужно знать это — вдруг он вернется.)

— Я напишу (в случае чего.)

— Можешь передать информацию через экстрасенсов. (Почты как таковой больше не существует.)

«Как — и почты уже нет? Когда я была совсем маленькой девочкой, к нам приходил старенький такой почтальон — господин Барнвельдт. Он еще смешно шаркал… И всегда у него в кармане находилась для меня конфетка…»

— Слушай, что-то я проголодалась, — сказала вдруг Хельга. — (Почему бы нам не пообедать где-нибудь) вместе?

— (Нет, спасибо. Что-то не хочется.) — Шейла поднялась из кресла. — Прощай, Хельга.

— Что значит «прощай», Шейла? Мы еще не раз увидимся, только ты уже будешь здорова. С тобой все будет в порядке, можешь не сомневаться.

— Да, — кивнула Шейла. — Со мной все будет в порядке. И все-таки прощай.

Она вышла из кабинета и поспешила покинуть здание Института. Людей к этому времени на улицах стало заметно побольше. Шейла пересекла улицу и скрылась за неприметной дверью.

Ей совсем не было грустно. Она не чувствовала ничего — ни печали, ни тоски, ни смущения — все они в один миг куда-то запропали. Время от времени в ее сознании возникали неясные зыбкие тени, но она уже нисколько их не боялась, более того, ей было их жалко. Бедные призраки! Жить им осталось совсем недолго…

Она увидела на другой стороне улицы Хельгу — та спешила к кафе. Сейчас она пообедает и вновь понесется на свою работу, чтобы заниматься там неведомо чем. Шейла улыбнулась и покачала головой. «Ох, Хельга, несчастная ж ты труженица…»

Через минуту из дверей Института вышли Грюневальд и Манзелли, ни на минуту не прерывавшие своей беседы. Шейла почувствовала, что сердце ее забилось чаще. Ладони ее от волнения вспотели. Подождав, пока мужчины скроются из виду, она перебежала через улицу и вновь вошла в институтские двери.

Ее каблучки громко стучали по каменным ступеням. Пока она добралась до седьмого этажа, с нее сошло семь потов, но вызвано это было не столько усталостью, сколько волнением. Ей понадобилась примерно минута, для того чтобы полностью прийти в себя. После этого она побежала к дверям физической лаборатории.

Дверь была приоткрыта. Она на миг застыла, глядя на монтируемую ими установку. Грюневальд говорил ей о каких-то безумных планах… Что он тогда сказал?.. Впрочем, неважно. Всему этому не суждено свершиться. Он, Манзелли и вся эта банда рецидивистов посходили с ума.

«А я?» Сил, по крайней мере, у нее сейчас было хоть отбавляй, хотя выполнить задуманное в каком-то смысле было труднее, чем выстрелить самому себе в висок.

Аппарат для шокотерапии, стоявший возле операционного стола, походил на экзотическое животное, покрытое броней. Нет, не зря она просила Кирнса приносить ей книги по психологии и психиатрии… Бедный Кирнс! Как он расстроится, когда узнает, что она все это время обманывала его!

Машина загудела, начав медленно прогреваться. Шейла достала из сумочки небольшой пакет. Шприц, игла, обезболивающее, электродная паста, шнур, один конец которого она должна привязать к выключателю, а другой — взять в зубы, чтобы подключить питание, таймер… Если все пройдет нормально, она в конце процедуры будет уже без сознания, питание должно будет отключиться автоматически.

А если что-нибудь будет не так? Тогда ее мозг изжарится прямо в черепушке. Ну и что из этого?

Улыбнувшись, она выглянула в окно и тут же сделала себе укол. Прощайте солнце, синее небо, тучки, дождь, крик перелетных птиц… Спасибо вам за все.

Сорвав с себя одежду, она легла на операционный стол и стала закреплять холодные, как лед, электроды. Она продумала все до малейших деталей — когда все электроды были прикреплены, а ремни затянуты, она подсунула свободную правую руку под ремень, шедший поперек стола. Теперь она не могла и пошелохнуться.

Наркотик уже начал действовать. Ей смертельно хотелось спать…

Она вздохнула и потянула зубами шнур. И —

ГРОХОТ И ПЛАМЯ — КЛОЧЬЯ РАЗЛЕТАЮЩЕЙСЯ ТЬМЫ…

ВДРЕБЕЗГИ — НЕСТЕРПИМЫЙ СВЕТ ОТОВСЮДУ БОЛЬНО МНЕ БОЛЬНО МНЕ БОЛЬНО

Глава 19

— Алло, Земля! Питер Коринф запрашивает Землю с борта звездолета номер один! Мы летим домой!

Жужжание и треск космических помех, голоса звезд. Земля сверкает в ночи голубым бриллиантом, крохотная жемчужина Луны, Солнце, объятое неугасимым пламенем…

— Алло, Земля! Выходите на связь. Вы слышите меня, Земля?

Клик-клик, — космические голоса.

«Здравствуй, Шейла!»

Планета росла на глазах. Корабль слегка потряхивало. Коринф почувствовал, что его тоже бьет крупная дрожь, но решил, что на сей раз самовнушение было бы излишним — пусть все будет так, как есть.

— Алло, Земля, — вновь сказал он в микрофон. Корабль двигался непривычно медленно. — Алло, Земля, вы меня слышите? Говорит звездолет номер один. Мы возвращаемся домой.

Льюис пробурчал что-то невразумительное. Смысл сказанного сводился примерно к следующему:

— Может, они уже и забыли о таких вещах, как радио… За эти месяцы могло…

Коринф покачал головой:

— Я уверен в том, что какие-то мониторы продолжают свою работу… — Он вновь повернулся к микрофону. — Земля, Земля, почему не выходите на связь? Земля, вы меня слышите?

— Если нас и поймает какой-нибудь пятилетний радиолюбитель из России, Индии или Африки, на то, чтобы ответить, ему понадобится какое-то время. Так что не спеши. Расслабься.

— Ох уж это время! — Коринф поднялся со своего кресла. — Вероятно, ты прав… До спуска остается всего несколько часов. Мне хотелось, чтобы нам устроили настоящий прием.

— Дюжина лимфьордских устриц, залитых лимонным соком, — мечтательно произнес Льюис. — Рейнское вино урожая тридцать седьмого года… Молодые креветки под майонезом, копченый угорь с омлетом и ломтиком ржаного хлеба, лучок…

Коринф заулыбался, хотя думал сейчас только о Шейле. Как приятно было сидеть, говоря ни о чем, ожидая той минуты, когда вновь можно будет ступить на землю… Всю дорогу домой они о чем-то беспрестанно спорили, боясь замолчать даже на минуту, боясь вспомнить о холодном темном безмолвии, окружавшем их со всех сторон. Теперь же они стремительно возвращались к жизни, словно почувствовав тепло родного дома.

— Алло, звездолет номер один!

От неожиданности они вздрогнули. Голос, слышавшийся из динамика, смешивался с треском и шумом Солнца и звезд, но это был настоящий человеческий голос. Они были дома.

— Слушай! — потрясенно пробормотал Льюис. — Да он же говорит с бруклинским акцентом!

— Алло, звездолет номер один. Вас вызывает Нью-Йорк. Вы меня слышите?

— Да, — прохрипел Коринф, почувствовав, что у него пересохло в горле.

— Еле с вами связался, — послышалось через какое-то время. — Нужно было учесть эффект Доплера — вы несетесь прямо как угорелые! Впрочем, все это неважно… Примите мои поздравления! С вами все в порядке?

— Все нормально, — ответил Льюис. — Были кой-какие проблемы, но теперь все это уже в прошлом. Мы целы и невредимы и надеемся, что нам организуют достойную встречу. — Он на миг замолк. — Кстати, а как там у вас, на Земле?

— Более или менее. Думаю, вы нашу планету теперь не узнаете. Все меняется так стремительно, что даже дурно от этого становится. Мы уже и говорим не по-английски — вы можете себе это представить? Что с вами стряслось?

— Об этом попозже, — отрезал Коринф. — А как дела… у наших коллег?

— Думаю, неплохо. Это не мой уровень. Я работаю техником в Брукхейвене. Вы, я так полагаю, совершите посадку где-то здесь?

— Да. — Коринф мгновенно решил сложную систему дифференциальных уравнений. — Это произойдет через шесть часов.

— Хорошо. Я думаю, мы… — Сигнал внезапно пропал, из динамиков вновь раздавался только треск.

— Алло, Нью-Йорк, вас не слышно, — сказал Коринф.

— Брось ты это дело, — фыркнул Льюис. — Выключай рацию.

— Но…

— Мы уже столько ждали, что и эти шесть часов как-нибудь перетерпим. Нечего ерундой заниматься.

— М-да, пожалуй, ты прав… — Коринф вновь взял микрофон в руку. — Алло, Нью-Йорк. Алло, Земля. Говорит звездолет номер один. Сеанс связи окончен. Прием и конец связи.

Какое-то время Коринф сидел молча.

— С кем бы я сейчас действительно хотел поговорить, так это с Шейлой, — наконец сказал он.

— Скоро наговоришься вдоволь, — отозвался Льюис. — Мне кажется, сейчас надо думать о другом. Что-то мне эта тряска не нравится — раньше с кораблем такого не было. Мало ли что с ним может случиться…

— Я думаю, это связано с усталостными эффектами на кристаллическом уровне, — буркнул Коринф в ответ. — Ладно, будем считать, твоя взяла.

Он вновь занял место за приборной доской.

Земля росла с каждой минутой. Им, привыкшим преодолевать за час световые годы, теперешняя скорость казалась черепашьей — она не превышала нескольких сот миль в секунду. Однако совершать точные маневры на больших скоростях они пока не умели, подобные задачи были бы по плечу только новому кораблю. При невиданных темпах технического прогресса, ставших возможными в последнее время, следующий корабль мог стать подлинным чудом, воплощенным совершенством. Инженерное дело вот-вот должно было достигнуть пределов, поставленных самой природой. После этого человеческий разум мог устремиться на освоение каких-то иных сфер. Коринф едва ли не с нежностью посмотрел на растущую голубую планету. Ave atque vale!^[334]

Серп Земли превратился в затянутый облаками светлый диск. Они вылетали на дневную сторону. Вскоре стал слышен свист рассекаемого воздуха. Они пролетели над залитым лунным светом Тихим океаном и оказались над Сьерра-Невадой. Под ними лежала Америка — зеленая, огромная и прекрасная. Только что под ними промелькнула серебристая нить Миссисипи, и вот уже над морем показались небоскребы Манхэттена.

Сердце Коринфа было готово выскочить из груди. «Успокойся, — сказал он самому себе. — Успокойся и жди… Теперь спешить некуда…» Он повел корабль к взлетной площадке, находившейся в Брукхейвене, и увидел внизу сверкающий шпиль. Значит, они уже приступили к постройке нового звездолета.

Корабль дернулся. Они были уже на Земле. Льюис щелкнул тумблером, отключив двигатели звездолета. Через мгновение они замолкли, и от этого у Коринфа зазвенело в ушах — он так привык к постоянному гулу работающих двигателей, что для него они стали неотъемлемой частью реальности.

— Идем!

Льюис не успел подняться на ноги, как Коринф уже начал возиться с хитроумным запором шлюзовой камеры. Сначала в сторону отошла внутренняя дверь, затем — внешняя. Воздух запах морем.

«Шейла! Где Шейла?» Он стремительно съехал на люльке вниз, сошел на землю, оступился и упал, но тут же снова был на ногах. Корпус стоявшей за ним ракеты был покрыт трещинами, раковинами и странными кристаллическими наростами.

К нему подошел Феликс Мандельбаум. Он выглядел постаревшим и очень усталым. Мандельбаум молча взял Коринфа за руки.

— Где Шейла? — прошептал Коринф. — Где она? Мандельбаум покачал головой. Теперь вниз стал спускаться и Льюис, он делал это куда осторожнее. Россман направился к нему, стараясь при этом не смотреть на Коринфа. За ним шли другие встречающие — все это были сотрудники Брукхейвенской лаборатории.

Коринф почувствовал, как к его горлу подкатил ком.

— Она что — умерла? — спросил он тихо. Ветерок что-то нашептывал ему на ухо, играя с прядями его волос.

— Нет, — ответил Мандельбаум. — Сумасшедшей ее тоже не назовешь. Но… — Он тяжело вздохнул и покачал головой. — Нет, не могу…

Коринф замер.

— Ну! Ну говори же!!!

— Это случилось шесть недель тому назад, — продолжил Мандельбаум. — Я думаю, справиться с собой она уже была не в силах. Она смогла пробраться к установке для электрошоковой терапии.

Коринф кивнул.

— Она уничтожила собственный мозг, — закончил он за Мандельбаума.

— Нет. Не совсем так, хотя все могло кончиться и этим. — Мандельбаум взял физика под руку. — Можно сказать так: это та Шейла, которую ты знал прежде, еще до того, как Земля вышла из этого поля.

Свежий морской ветерок как ни в чем не бывало продолжал играть с Коринфом. Он был ни жив ни мертв.

— Идем, Пит, — сказал Мандельбаум. — Я тебя к ней отведу. Коринф покорно последовал за ним.

Психиатр Кирнс встретил их в Бельвью. Лицо его ничего не выражало, но было видно, что он ничего не стыдится и ни о чем не жалеет, впрочем, Коринф и не винил его. Человек, не располагавший сколь-нибудь достоверным знанием, поставил не на ту карту и ошибся — только и всего. Так уж устроен мир — с этим ничего не поделаешь.

— Она обманула меня, — сказал Кирнс. — Мне все время казалось, что ей становится лучше. Я и предположить не мог, что больной человек до такой степени может контролировать себя. И второе, — я недооценил степень ее страданий. Мы как-то приспособились к жизни с новым сознанием; что могут чувствовать при этом те, кому это не удалось, остается для нас тайной.

«Темные бьют крыла, а она совсем одна. Сгущается мгла, а она — она совсем одна…»

— Она сделала это в ненормальном состоянии? — спросил Коринф еле слышно.

— А что такое «нормальное состояние»? Возможно, она сделала именно то, что ей и следовало сделать. Стоило ли излечиваться, для того чтобы влачить подобное существование?

— И к чему же все это привело?

— Дров она наломала преизрядно… Помимо прочего, она с началом конвульсий сломала себе несколько костей. Если бы люди вернулись туда немного попозже, могло бы быть всякое. — Кирнс положил руку на плечо Коринфу. — Объем уничтоженной ткани ничтожен, но, должен признать, речь идет о самом чувствительном отделе мозга.

— Феликс говорил, что… ей стало лучше. Это правда?

— Да, конечно… — Кирнс смущенно улыбнулся. — Мы теперь достаточно хорошо представляем, как устроена психика прежнего человека. Я пользуюсь троичным методом, разработанным уже после сдвига Гравенштейном и Делагардом. Символическая переоценка, кибернетическая нейрология и соматические координирующие упражнения. Здоровой ткани было достаточно, для того чтобы мы могли передать ей функции поврежденного участка. Как только мы совладаем с психозом, она будет практически здоровой. У нас она пробудет месяца три — не больше. — Он шумно вздохнул. — В результате она станет нормальным здоровым человеком, разумеется, по прежним меркам… Ее Ай-Кью будет на уровне ста пятидесяти.

— Я понимаю, — кивнул Коринф. — А возможно ли будет… совершенно реабилитировать ее?

— Прежде чем мы научимся восстанавливать нервную ткань, пройдут, по меньшей мере, годы… Вы, наверное, знаете, — она не регенерирует даже при искусственной стимуляции. Для того чтобы обычная клетка превратилась в клетку мозга, потребовались миллионы лет эволюции. Не забывайте и о том, что прежде всего нам придется реконструировать генетический набор пациентки… Но и в этом случае… особых надежд на успех нет.

— Я понимаю.

— Вы могли бы с ней повидаться. Ей уже сообщили о том, что вы живы.

— И как же она на это отреагировала?

— Разумеется, она расплакалась. Это хороший признак. Вы можете провести у нее с полчаса. Разумеется, если она не перевозбудится…

Кирнс назвал Коринфу номер палаты и удалился в свой кабинет. Коринф поднялся на лифте на нужный этаж и пошел вдоль по коридору, в котором стоял запах умытых дождем роз. Дверь в палату Шейлы была приоткрыта. Немного помедлив, он заглянул вовнутрь. Взору его предстала лесная беседка, окруженная папоротниками и деревьями, откуда-то издалека слышалось щебетанье птиц и шум водопада. В воздухе пахло землей и свежей зеленью. Мир насквозь иллюзорный и исполненный покоя…

Он вошел в палату и направился к кровати, стоявшей под расцвеченной лучами солнца ивой.

— Здравствуй, родная.

Самым поразительным было то, что она нисколько не изменилась. Точно так же она выглядела и в год их женитьбы — молодая, красивая, с мягкими вьющимися волосами, оттеняющими несколько бледноватое лицо, и блестящими живыми глазами. В своей белой ночной рубашке она походила на подростка.

— Пит, — прошептала Шейла.

Склонившись над ней, он поцеловал ее в губы. Она ответила ему слабым вялым поцелуем. Коринф заметил, что у нее на руке нет обручального кольца.

— Ты живой… — Она сказала это с оттенком изумления в голосе. — Ты все-таки вернулся.

— Я вернулся к тебе, Шейла, — сказал Коринф, усаживаясь рядом с нею.

Она отрицательно покачала головой:

— Нет.

— Я люблю тебя, — пробормотал Коринф.

— Я тоже… — Ее голос звучал очень тихо, словно издалека, взгляд же был усталым и сонным. — Поэтому я так и поступила.

У Коринфа бешено заколотилось сердце и тут же заломило в висках.

— Ты знаешь, я тебя не очень хорошо… помню, — пробормотала Шейла. — Похоже, что-то случилось с памятью. — Она вдруг улыбнулась. — Какой ты стал худой, Пит! И какой черствый… Теперь все черствые.

— Нет, — ответил он. — Все только и делают, что заботятся о тебе.

— Все теперь выглядит иначе, чем прежде. Все такое незнакомое… И ты уже не тот Пит, которым был прежде. — Она села и заговорила погромче. — Пит умер во время сдвига. Я видела, как он умирал. Ты хороший человек, и мне грустно видеть тебя, но — но ты не Пит.

— Успокойся, любимая.

— Я не смогу жить вместе с тобой, — продолжила она. — И я не хочу, чтобы мы были в тягость друг другу… Поэтому я туда и вернулась. Ты даже и представить себе не можешь, как там хорошо! Одиноко, но хорошо. Здесь царит мир, ты понимаешь?

— Ты мне нужна, — сказал он.

— Нет. Не надо мне лгать. Разве ты не понимаешь, что в этом уже нет необходимости? — Шейла улыбнулась из своего дальнего далека. — Ты сидишь передо мной, и лицо у тебя такое же, как у Пита, но ты не Пит, слышишь? И все же я желаю тебе всего самого хорошего…

Только тогда он понял, чего она от него хочет. Ему стало так горько, как никогда в жизни. Он опустился на колени возле се ложа и горько заплакал. Шейла же пыталась утешить его как могла, но у нее ничего не выходило.

Глава 20

Где-то посреди Тихого океана, недалеко от экватора, есть островок, совершенно забытый людьми. Ни старые морские пути, ни новейшие трансатлантические авиалинии здесь не проходят. Единственное, что есть на этом атолле, это — солнце, ветер и крик чаек.

В своей истории островок знавал и людей, но это продолжалось недолго. Медленно возводили его в своем слепом упорстве коралловые полипы; сменявшие друг друга день и ночь обратили его жесткую поверхность в некое подобие почвы, со временем волны принесли сюда и семена растений, в том числе и кокосовые орехи. Пальмам, росшим здесь, была уже не одна сотня лет. И вот однажды на горизонте замаячило каноэ.

Это были полинезийцы, высокие смуглые люди, странствовавшие по миру в поисках прекрасной Гаваики. Солнце и морская соль оставили на них свой неизгладимый след; без тени страха люди эти пускались в далекие плавания, преодолевая тысячи миль безвестных океанских просторов с несказанной легкостью, вели же их звезды и великие морские течения. Все дальше и дальше направляли гребцы свои лодки — тохиха, хиоха, итоки, итоки!

Когда они вытащили свое каноэ на берег, они принесли жертву Нану, у которого были акульи зубы, вплели в свои длинные волосы цветы гибискуса и стали танцевать на берегу. Они нашли новый остров, который оказался таким хорошим.

Они уплыли, но на следующий год или через год-другой — ибо у океана нет берегов, а у времени пределов — вернулись сюда вместе с другими, прихватив с собой свиней и женщин. В эту ночь на берегу запылали высокие костры. Через какое-то время на острове появилась деревушка. В волнах прибоя с визгом играли смуглые нагие дети, рыболовы бродили с острогами по лагуне. Все были довольны и счастливы. Продолжалось это недолго — лет сто или, может быть, двести. После этого на острове появились первые бледнолицые.

Их большие каноэ с белыми парусами подплывали к острову всего несколько раз, но и этого оказалось достаточно, для того чтобы наградить местных жителей оспой, туберкулезом и корью. Скоро аборигенов осталось совсем немного. У них появился стойкий иммунитет к болезням, которыми болели белые, чему немало способствовало то обстоятельство, что в жилах большинства из них теперь текла и кровь бледнолицых. На смену болезням пришли плантаторы, занимавшиеся заготовкой копры, религия, свободные длинные платья и международные конференции, на которых решался вопрос, кому именно принадлежит этот атолл — Лондону, Берлину или Вашингтону — большим деревням на другом краю Земли.

В конце концов modus vivendi^[335] был все же выработан — это относилось и к копре, и к христианству, и к табаку, и к торговым судам. К этому времени подуспокоились и островитяне, в жилах которых текла кровь разных рас. Когда один из туземцев, которому в силу странного стечения обстоятельств удалось получить образование в Америке, стал с тоской вспоминать о прошлом своего народа, его тут же подняли на смех. О том, что происходило на острове, прежде чем туда пришли белые люди, туземцам рассказывали миссионеры, которых трудно было считать людьми незаинтересованными.

Затем в одном из офисов, находившихся на другом конце света, снова вспомнили об этом острове. Из него решено было сделать то ли военно-морскую базу, то ли полигон для испытаний новых видов оружия. Белые люди почти все время воевали, если у них и случались перерывы, они использовали их для подготовки к новым войнам. Как бы то ни было, но всех людей тут же вывезли кого куда, так что остаток своих дней они должны были провести в тоскливом ожидании возвращения домой. Никто не обращал на них ни малейшего внимания, ибо остров должен был служить делу защиты свободы всего человечества. В таких случаях, что называется, не до лирики. Белые люди понастроили новых домов и распугали своими кораблями чаек.

И тут, по какой-то неведомой причине, люди вновь ушли с острова. Скорее всего это было как-то связано с поражением одной из сторон в войне или с экономическими неурядицами. Ветер, дождь и лианы стали полноправными хозяевами атолла и тут же приступили к разрушению того, что оставили после себя люди.

В течение нескольких столетий люди всячески противостояли дождю, солнцу, ветру и даже звездам, самим своим наличием нарушая стройную гармонию мироздания. Теперь они ушли. Прибой яростно бросался на атолл, невидимые глазу холодные океанические течения подтачивали его снизу, но упрямые полипы продолжали свой труд. Остров мог простоять еще не один миллион лет. Днем в водах лагуны играла рыба, в небе над атоллом кружили крикливые чайки, разрастались деревья и бамбуковые заросли. Ночью в свете луны все стихало, лишь бежали на берег неугомонные волны, да бороздила прибрежные воды огромная акула, оставлявшая за собой длинный светящийся след.

Самолет стал медленно снижаться. Невидимые пальцы радара ощупывали землю, пока наконец не обнаружили то, что искали.

— Сюда… Все в порядке. Площадка хорошая.

Самолет остановился на краю прогалины. Из него вышли два человека.

Их встречали. В ночной темноте лица были не видны. Человек, говоривший с явным австралийским акцентом, стал представлять гостей:

— Доктор Грюневальд, доктор Манзелли. Позвольте представить вам майора Росовского… Это Шри Рамавастар, а это наш уважаемый Хуанг Пу-И…

Процедура знакомства затянулась — возле взлетной полосы стояло десятка два людей. Среди них были и два американца.

Совсем недавно подобное было бы вряд ли возможно — здесь собрались вместе: русский офицер, индийский мистик, французский философ и богослов, ирландский политик, китайский коммунист, австралийский инженер, шведский бизнесмен и так далее. В этом заговоре, казалось, участвовали люди со всех концов земли. Они давно перестали быть сами собой, и общим знаменателем для всех них была тоска по утраченному.

— Я привез контрольную аппаратуру, — сказал Грюневальд. — Как с грузом?

— Все здесь. Мы можем начать хоть сейчас, — ответил ему ирландец.

Грюневальд взглянул на часы:

— До полуночи осталась пара часов. Мы сумеем подготовиться за это время?

— Пожалуй, да, — сказал в ответ русский. — Практически все уже в сборе.

По пути к берегу он указал на что-то гигантское и черное, лежавшее на поверхности залитой лунным светом лагуны. Он и его товарищ разжились пароходом несколько месяцев назад, однако уже успели оснастить его такими машинами, которые позволяли им управляться с этой махиной вдвоем, без посторонней помощи. Это входило в их задачи, ибо им приходилось много плавать по миру. Они прошли Балтику, чтобы взять груз в Швеции, посетили Францию, Италию, Египет и Индию и только после этого прибыли на атолл. Последние дни работы по сборке корабля и его груза пошли быстрым ходом.

Волны шумели и неистовствовали, взметая белую пену к звездам. Песок и мертвые кораллы скрипели под ногами, пальмы и заросли бамбука тихо шелестели, где-то высоко в кронах деревьев то и дело орал попугай. Иных звуков здесь не было — мир, объятый сном, безмолвствовал.

Недалеко от кромки воды виднелись развалины бараков, среди которых буйно разрослись лианы. Грюневальд чувствовал пьянящий аромат цветов и запах гниющей древесины, от которых у него кружилась голова. За бараками стояли несколько палаток, появившихся совсем недавно, за ними же высилась махина космического корабля.

Он был красив и изящен — блистающая в лунном свете колонна серого льда, устремленная ввысь. Грюневальд, глядя на него, испытывал смешанные чувства: неистовую радость завоевателя, восторг влюбленного, увидевшего вдруг предмет своего обожания, тихую скорбь умудренного жизнью человека, столкнувшегося в очередной раз с чем-то неизмеримо большим его самого.

Он взглянул на Манзелли.

— Я завидую тебе, дружище, — сказал он просто. В космос должны были отправиться несколько человек, которым предстояло вывести корабль на околоземную орбиту и запустить генератор ингибирующего поля, который был установлен на его борту. Все эти люди были смертниками — у заговорщиков не было ни времени, ни возможности, для того чтобы, оснастить корабль спускаемым аппаратом.

Грюневальд чувствовал, что времени осталось в обрез. Скоро другие люди должны были завершить монтаж нового звездолета, — постройка космических кораблей началась уже во всем мире. Если не остановить их сейчас, потом они окажутся бессильными что-то изменить — человечество уже никогда не сможет стать самим собой, обрести свой прежний лик. Провал этой попытки означал бы провал всего дела.

— Надеюсь, еще до восхода солнца весь мир вздохнет с облегчением, — сказал он.

— Увы, это не так, — возразил трезво мыслящий австралиец. — Толпа впала в полное безумие. Пока они поймут, что мы спасли их, пройдет немало времени.

Ничего, времени у них будет предостаточно. Космический корабль был оснащен средствами защиты, которые позволяли ему оставаться целым и невредимым, по крайней мере, столетие, что бы при этом ни пытались предпринимать люди, чей интеллект был бы уже куда менее развитым. Роботы смогли бы отразить любую атаку с Земли. Человеку как виду давалась еще одна возможность оценить свое прошлое и определить свое отношение к будущему.

Другие участники проекта занимались драгоценным грузом, прибывшим из Америки. После того как все ящики оказались выгруженными на землю, Грюневальд и Манзелли приступили к их распаковке. Кто-то включил прожектор, и вскоре они увлеклись своим занятием настолько, что совершенно забыли и о луне, и о море, окружавшем их со всех сторон.

Не заметили они и огромной серебристой сигары, бесшумно повисшей у них над головами. Они обратили на нее внимание только после того, как оттуда раздался усиленный динамиками голос, исполненный крайнего сожаления и печали:

— Мне жаль расстраивать вас, но вам придется отказаться от своей затеи.

Грюневальд испуганно вскинул голову и тут же застыл, потрясенный видом стальной сигары. Русский моментально выхватил пистолет и выпустил в небо всю обойму. Птицы, до этого мирно спавшие на пальмах, подняли невообразимый шум.

Манзелли выругался и, резко развернувшись, ринулся в космический корабль, который имел на вооружении такие орудия, против которых не устояла бы никакая броня. Заметив, что орудийная башня задвигалась, направляя ствол в небо, Грюневальд, не раздумывая, бросился на землю. Это орудие стреляло ядерными снарядами!

Из парившего над ними корабля неожиданно вырвался тонкий ослепительно белый луч, направленный точно на башню. Металл мгновенно раскалился добела и, расплавившись, стал проваливаться вовнутрь. Острие луча тем временем прошлось по всему звездолету заговорщиков, на миг задержавшись там, где находились его маршевые двигатели. Сталь плавилась, обдавая стоявших на земле людей жаром.

«Гигантская атомно-водородная горелка, — промелькнуло в сознании Грюневальда. — Теперь мы не сможем взлететь…»

Обшивка изуродованного космического корабля стала светиться красным. Швед завопил и, сорвав с пальца кольцо, отбросил его в сторону. Из корабля с дикими криками выскочил Манзелли. Луч уже погас, красное свечение стало бледнеть. Люди ошарашенно смотрели на свое детище, не в силах вымолвить ни слова, лишь изредка тишину нарушали всхлипывания Манзелли.

Вражеский корабль — теперь они видели, что это настоящий звездолет, — как и прежде, неподвижно висел у них над головами. От него отделился небольшой антигравитационный плотик, который стал медленно спускаться на землю.

Грюневальд сделал шаг вперед и вновь замер.

— Феликс, — пробормотал он упавшим голосом. — Пит, Хельга…

Мандельбаум кивнул. В лучах прожектора лицо его казалось немного зловещим. Он оставался на плотике, пока три молчаливых рослых человека, которые в прежнем мире работали детективами, собирали оружие, лежавшее у ног заговорщиков — еще минуту назад оно было настолько горячим, что его невозможно было удержать в руках. Заметив, что полиция справилась со своей работой, он сошел с плотика на землю, за ним последовали Коринф и Хельга.

— В любом случае мы не позволили бы вам полететь туда с этим… — В голосе Мандельбаума слышалась крайняя усталость. Он покачал головой. — Наблюдатели вели вас едва ли не с самого начала. Вас выдала ваша собственная секретность.

— Тогда почему вы позволили делу зайти так далеко? — спросил австралиец с усмешкой.

— Отчасти, чтобы предотвратить какие-то иные, более страшные злодеяния, отчасти для того, чтобы собрать всех единомышленников в одном месте, — спокойно ответил Мандельбаум. — Мы появились как раз вовремя.

— Как это подло, — воскликнул француз. — Подобное хладнокровие прежде было просто немыслимо! Вам осталось сделать то, что велит вам ваш новый интеллект — расстрелять нас на месте, и дело с концом!

— Ну зачем же, — пожал плечами Мандельбаум. — Если уж говорить начистоту, то мы воздействовали на вас не только полем, вызывающим разогрев металла, но и полем, замедляющим химические реакции, иначе ваши патроны наделали бы немало бед. Как вы, очевидно, понимаете, нам нужно прежде всего выяснить, кто стоит за вами. И еще — вы умны, энергичны и мужественны. Это стоит многого. Не ваша вина, что вследствие перехода вы сошли с ума.

— Сошли с ума?! — Русский сплюнул и покачал головой. — Это вы нас-то считаете сумасшедшими?

— Видите ли, — сказал Мандельбаум, — чем, как не мегаломанией, можно объяснить вашу уверенность в том, что вы вправе решать судьбу всего человечества? Если вами двигали по-настоящему серьезные причины, нужно было обнародовать свои соображения, не так ли?

— Мир ослеп! — с достоинством ответствовал индус. — Он уже не может воспринять истину. Некогда я сподобился видения Всевышнего, но теперь оно невозможно. Я, в отличие от вас, это понимаю…

— Это явление вполне объяснимо, — спокойно ответил Мандельбаум. — Ваш разум стал развитым настолько, что вы уже не можете впадать в транс, который был характерен для вас прежде. Вы же с этим никак не можете примириться.

Индус презрительно фыркнул.

Грюневальд посмотрел на Коринфа.

— Пит, а я ведь считал тебя своим другом, — пробормотал он. — Я полагал, после того, что случилось с Шейлой, ты поймешь…

— К тому, что здесь происходит, он имеет косвенное отношение, — перебила Грюневальда Хельга. Она сделала шаг вперед и взяла Коринфа за руку. — Тобой занималась я. Пит присутствует здесь только как физик. Он изучит ваш аппарат и попробует понять — возможно ли его использование в каких-то иных, отличных от ваших, целях.

«Трудотерапия — ох, Пит, Пит, как же тебе трудно…» Коринф покачал головой и заговорил с необычной для него горячностью:

— Я не нуждаюсь в оправданиях. Знай я, что вы готовите миру, я поступил бы так же, как Хельга. Только подумай, во что превратилась бы Шейла, вернись все на круги своя.

— Вас подлечат, — улыбнулся Мандельбаум. — Ваш случай вряд ли можно отнести к категории тяжелых, так что, думаю, лечение будет непродолжительным.

— Уж лучше убейте меня сразу! — воскликнул австралиец. Манзелли все еще плакал, вернее, рыдал, словно, ребенок.

— Как вы не понимаете? — спросил француз. — Неужели то, к чему пришёл человек в прошлой своей жизни, ничего не стоит? Ведь он, помимо прочего, пришел и к Богу! Неужели вы хотите обратить Бога в персонаж бабушкиных сказок? Что вы дадите людям взамен? Человек привык работать, обеспечивая тем свое существование, отдыхать, отдаваясь каким-то простым радостям, и так далее. Вы же хотите обратить его в счетную машину с уравнениями вместо души!

Мандельбаум пожал плечами.

— Сдвиг придумал не я, — сказал он. — Если вы действительно верите в Бога, вам надо принять происшедшее как осуществление Его воли. Он заставил людей сделать шаг вперед.

— Это движение представляется шагом вперед только интеллекту, — заметил француз. — Для близорукого напыщенного профессора прогресс сводится именно к этому, и ни к чему более.

— Неужели я похож на профессора? — буркнул Мандельбаум. — Когда вы стали читать свои первые книжки о красотах природы, я уже клепал железо. Вы писали работы о грехе, гордыне и о борьбе с ними, мне же тем временем разбивали в кровь лицо громилы, нанятые компанией. Вы очень любили простого рабочего человека, но вы ни за что на свете не пригласили бы его к себе на обед, или я ошибаюсь? Когда они взяли малютку Жан-Пьера, который до войны учился на богословском факультете, они не услышали от него ни слова, что позволило уйти от преследования всем остальным. Вы же так и сидели в Штатах, протирая штаны и занимаясь написанием своих трактатов. Скажите, милейший, почему вы никогда не делали того, о чем писали?

Былая усталость моментально оставила Мандельбаума, стоило ему оказаться в родной стихии. Голос его, внезапно исполнившийся силы, гремел так, словно он вновь выступал перед рабочими на митинге.

— Главная проблема каждого из вас состоит в том, что вы боитесь смотреть в лицо реальности. Вместо того чтобы попытаться повлиять определенным образом на будущее, вы пытаетесь спрятаться в прошлом, которого, заметьте, на деле никогда не было. Прежние иллюзии уходят, новые создаются, вернее, создавались.

— Вы включаете в это число американскую идею «прогресса»? — усмехнулся китаец.

— Почему бы и нет? Она ужев прошлом, среди прочей древней рухляди, вместе с глупостью, алчностью и самодовольством. Несомненно, все наше прошлое осталось там, позади. Я не оспариваю и того, что это страшно и несправедливо. Но скажите мне, — почему вы считаете, что человек не сможет прийти к новому равновесному состоянию? Вы полагаете, что мы не сможем создать новой культуры с характерными только для нее красотой, радостью и богатством? Что мы, едва вылупившись из нашего кокона, должны вернуться обратно? Вы считаете, что люди, исполненные сил и надежд на будущее, люди, живущие в сегодняшнем мире, захотят вернуться назад? Я заявляю вам — вы ошибаетесь — кроме вас этого не хочет никто! То, что вы держали все в глубочайшей тайне, Может означать лишь одно — вы понимали это, как никто другой! Что мог предложить прежний мир девяноста процентам его населения? Тяжкий труд, невежество, болезни, войну, гнет, нужду, страх — и так от рождения до смерти! Если вам посчастливилось родиться в богатой стране, вы будете сравнительно сыты и, возможно, получите в свое распоряжение несколько ярких игрушек, но при этом вы будете лишены и надежды, и видения, и цели. Тот факт, что одна цивилизация за другой бесследно исчезали в бездне времен, говорит о том, что мы по самой своей природе всегда были варварами. Теперь у нас появилась возможность повернуть колесо истории и оказаться в совершенно ином месте — где именно — никто сейчас не знает, да и не может знать! Важно одно — мы должны держать глаза открытыми, а не закрывать их, как это предлагаете сделать вы! — Мандельбаум перевел дух и, повернувшись к детективам, буркнул:

— Заберите их, ребята.

Заговорщиков завели на плот, причем сделано это было достаточно тактично. Плот стал медленно подниматься вверх, к приемному шлюзу звездолета.

Мандельбаум проводил его взглядом и вновь уставился на диковинное устройство, лежавшее на земле.

— Какой, однако, героизм, — сказал он, качая головой. — Глупо, но мужественно. Хорошие ребята, — ничего не скажешь. Надеюсь, их быстро приведут к норме.

Коринф криво усмехнулся:

— Да. Ведь мы же абсолютно правы… Мандельбаум захихикал:

— Прошу прощения за свое импровизированное выступление. Старая привычка — ничего не смог с этим поделать. Хотя, полагаю, человеческая раса избавится от подобных вещей уже в ближайшее время. Привычки, условности, мораль и все прочее.

Физик посерьезнел.

— Какого-то рода мораль должна существовать, иначе человек перестанет быть человеком.

— Разумеется! Куда мы без нее? Я имею в виду крестовые походы, объявление иноверцев еретиками, помещение недовольных в концлагеря и тому подобное. Больше личного и меньше социального — вот о чем я говорю! — Мандельбаум зевнул и потянулся так, что захрустели все его кости. Плотик вновь опускался вниз. — Столько лететь и так скучно закончить — даже пострелять не дали. Я за то, чтобы немного поспать. С этой железякой мы сможем разобраться и утром. Согласен?

— Не знаю… — ответил Коринф. — Я слишком устал. (Мне нужно подумать.) Пойду прогуляюсь по берегу.

— Хорошо, — улыбнувшись ответил Мандельбаум. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Коринф повернулся и пошел к морю, Хельга молча последовала за ним.

Они оставили джунгли позади и вышли на песок, который в свете луны казался покрытым инеем. За рифом ревели волны, то тут, то там вода время от времени начинала фосфоресцировать. Высоко вверху мерцали огромные звезды. Коринф почувствовал свежее, пахнущее солью дыхание моря. За его спиной тихо шелестели кронами деревья, под ногами еле слышно поскрипывал песок. Он чувствовал все это с поразительной ясностью, все, что составляло его самого, вдруг исчезло — остались лишь образы окружающего мира.

Он посмотрел на Хельгу, которая так и держала его за руку. Распущенные светлые ее волосы развевались на ветру, и от этого она казалась еще более прекрасной. Тени их сливались. Она стояла так близко к нему, что он слышал звук ее дыхания.

Им не нужно было говорить. Они прекрасно понимали друг друга и без слов, столь многое было пережито и прожито ими вместе. С ними говорило море, взметавшее огромные валы, что ударяли в коралловый риф раз за разом и раз за разом отступали назад. Ветерок пошумливал и посвистывал в высоком небе.

Гравитация

(солнце, луна, звезды, поразительное единство, именуемое пространством — временем)

+ Кориолисовы силы

(а планета все кружится, все кружится, нанизывая мили и годы)

+ Жидкостное трение

(океаны, вздыбившиеся волнами, полные течений и водоворотов, ярящиеся в узких проливах, бросающиеся на скалы)

+ Разность температур

(свет солнца, теплый дождь, мороз и тьма, тучи, туманы, ветер, буря…)

+ Вулканизм

(жар в планетных недрах, подвижка гигантских каменных масс, дым и лава, образование новых гор с шапками снега на склонах)

+ Химические реакции

(темную набухшую почву животворит отработанный воздух, пестрота пород — красное, синее, охристое, жизнь, грезы, смерть, новое рождение — надежды новые…)

РАВНЯЕТСЯ

Нашему миру, замечу, — прекрасному.

И все же он чувствовал себя усталым и одиноким, и тогда он повернулся к стоявшей возле него женщине.

— Легко, — сказал он вслух. (Все было так легко для нас и для них. Те люди были ведомы святым духом. Все должно было закончиться иначе. Огонь и ярость, ярь, уничтожение всего и вся и непомерная гордыня человека.)

— Нет, — ответила она. — Так было лучше. — Спокойно, тихо. (Сострадание и помощь. Теперь мы перестали быть зверьми, нам скалить зубы не пристало.)

«Да. Это — будущее. Забудь о том, что волновало твою кровь прежде».

— Но что ждет нас завтра? — спросил он. (У наших ног обломки старого мира. Мы стоим пред пустотою, которую предстоит наполнить нам самим. И здесь нам никто уже не поможет.)

— А как же судьба? (Бог, рок, дерзанье?)

— Возможно, и они всему причиной, — кивнул Коринф. — Но как бы то ни было, в итоге мы получили в свое распоряжение весь этот мир.

Она не стала задавать ему главного вопроса, понимая, что для ответа на него нужна немалая смелость. Имеем ли мы право воспользоваться этим или же нужно согласиться с Грюневальдом и предпочесть всему бессмысленную жестокость случая, холодную однозначность причинных связей, воду жиденьких мыслей в ступе разума?

— Не надо думать, что будет какой-то определенный момент торжественного принятия нами своей судьбы, — сказал он ей. — Мы никому не будем навязывать своей воли — нет! Мы будем незримыми проводниками и охранителями свободы. Построение новой цивилизации — вот к чему мы должны стремиться!

«Овеликая судьба! О славный удел! Разве можно печалиться в такую ночь? Но почему-то у меня в глазах стоят слезы…»

Она заставила себя сказать то, о чем просто не имела права молчать:

— Несколько дней назад Шейлу выписали из больницы. «Мой милый, я скорблю вместе с тобой…»

— Да, — кивнул он. — Это произошло у меня на глазах. (Она вела себя, словно малое дитя. Протянула руки к солнцу и засмеялась.)

— Она нашла ответ на свой вопрос, теперь очередь за тобой. Его разум играл с прошлым так, как играет с костью собака.

— Она и не подозревала, что я за ней наблюдаю… «Это было утром — ясным холодным утром. Красный лист клена слетел ей на голову и застрял в ее косах. Когда-то она любила украшать себя цветами — я это помню».

— Она уже стала забывать меня…

— Ты просил Кирнса помочь ей забыть о тебе, — сказала она. — Это самый смелый поступок, на который ты только мог решиться. Для того чтобы быть действительно добрым, потребно мужество. Но скажи, хватит ли у тебя сил на то, чтобы быть добрым к самому себе?

— Нет, — тут же ответил он. — Я по-прежнему люблю ее и не хочу ничего иного. Прости меня, Хельга, но это так.

— За Шейлой будет вестись наблюдение, — сказала она. ~ Она, разумеется, об этом и не подозревает. Наблюдатели будут следить за каждым ее шагом и направят ее в нужную сторону. К северу от города есть одна многообещающая колония… слабоумных. Недавно мы смогли помочь им, причем они этого даже не заметили. Колонией руководит один хороший человек — сильный, но спокойный. На роль основательницы рода Шейла подходит прекрасно, думаю, ты с этим не станешь спорить…

Он промолчал.

— Пит, — прошептала она, — что же ты медлишь? Я — твоя…

— Понимаешь, Хельга. Все может измениться… Вдруг ты захочешь меня оставить? Понимаешь…

— Ты ведь знаешь, пока я тебе нужна, я тебя не оставлю! Пит, поверь, ты тоже стал бояться жизни как огня!

На сей раз тишина установилась надолго, лишь море и ветер сохраняли дар речи. Луна была уже возле самого горизонта, свет ее теперь казался им нестерпимо ярким. Коринф отвернулся в сторону и расправил плечи.

— Помоги мне! — пробормотал он, взяв Хельгу за руки. — Я не могу быть один, понимаешь? Помоги мне, Хельга!

«Слова утратили всякий смысл. Есть вещи, о которых не расскажешь».

Их разумы встретились и, слившись воедино, устремились ввысь.

«К любви, нежности и славе, пока смерть не разлучит нас».

Древняя, старая как мир история, лучше которой в мире не было и не будет. Все как надо — море, звезды и полный диск луны в придачу.

Глава 21

Вновь пришла осень, в воздухе запахло зимой. Опавшие листья лежали грудами под голыми черными деревьями, ветер то и дело начинал играть с ними, перенося с места на место. Все стало серым, лишь кое-где все еще виднелись желтые, бронзовые и алые пятна чудом сохранившейся листвы.

По небу в южном направлении потянулись огромные стаи диких гусей. На сей раз птиц было куда больше, чем обычно. Брок решил, что это связано с тем, что охотников теперь стало поменьше. Гусиный крик был исполнен надсады и скорби, — птицы дружно горевали о чем-то таком, чего не дано знать людям. Небо стало белесым, солнце — по-прежнему яркое — уже не грело, но лишь освещало пустынные земные просторы. Ветер раскачивал верхушки деревьев и ворошил шумливую листву. Он пах снегом.

Брок вышел из главного здания усадьбы, шурша жухлой травой. По пятам за ним следовал Джо. Из сарая слышались удары молота по наковальне — Мехитабель и Мэк трудились не покладая рук над созданием газификатора для древесного угля. Запасы бензина подходили к концу, поэтому их энтузиазм можно было только приветствовать. Часть народа ушла в город, другие отсыпались после сытного воскресного обеда. Нигде не было ни души.

Брок хотел было войти в сарай и немного поболтать с Мехитабель, но, вспомнив, что она была за собеседник, передумал. Помимо прочего, он не хотел мешать и работе. Он решил немного прогуляться по лесу. День уже клонился к вечеру, сидеть же в такую погоду дома ему как-то не хотелось.

Рядом с одним из коттеджей он заметил Эллу Мэй. Она смотрела куда-то в сторону и тихо хихикала.

— Приветик, — пролепетала Элла.

— Здравствуй, здравствуй… — ответил он на ее приветствие. — Как у тебя дела?

— О, все прямо прекрасно! Может, войдешь? У меня сейчас никого.

— Нет, нет, спасибо, — замотал он головой. — Мне изгородь надо чинить.

— А можно я пойду с тобой? — покраснев, спросила Элла.

— Лучше не надо. Ты же знаешь, там водятся свиньи. Лучше с ними не встречаться, ты же понимаешь.

Глаза Эллы Мэй наполнились слезами, и она печально склонила свою безобразную голову.

— Ты со мной никогда и минутки побыть не хочешь! — сказала она с упреком.

— Понимаешь, все как-то не до того, — поспешил ответить ей Брок. — Я постоянно чем-то занят и конца-края этому не предвидится.

Брок поспешил ретироваться.

«Надо бы ей мужа подыскать, — подумал Брок. — Таких, как она, сегодня хоть пруд пруди. Иначе она так и будет за мной ходить».

Он криво улыбнулся. Быть главным — работа тяжелая и неблагодарная. Кем только он не был — командиром, судьей, учителем, врачом, исповедником — теперь, похоже, настало время быть и сватом.

Он наклонился и потрепал голову Джо своей большой заскорузлой рукой. Собака лизнула его ладонь и радостно завиляла хвостом. Порой человеку становится так одиноко, что ему не могут помочь и такие верные друзья, как Джо. В этот день, наполненный ветром, ярким светом и шелестом летящих листьев, когда земля прощалась со своим летним домом, чтобы вступить на неведомую дорожку, ему было тяжело, как никогда — одиночество перестало быть чувством и стало острой мучительной болью.

«Нет, так нельзя» — мысленно одернул себя Брок.

— Джо, дружище, — пойдем пройдемся.

Собака неожиданно приняла стойку, уставившись куда-то в небо. Брок поднял глаза — зависший над ними металлический предмет сверкал так, что на него было больно смотреть.

«Воздушный корабль! Он приземляется!»

В лицо ему дохнуло холодным ветром, и в тот же миг он услышал рев двигателей диковинного летательного аппарата. Сердце его готово было выскочить из груди. Брок поежился.

«Главное — спокойствие. Ничего страшного не происходит. Это просто один из Них. Он кусаться не станет. Если нас до сих пор не трогали, то теперь-то и подавно не тронут…»

Медленно, словно упавший с дерева лист, корабль опустился на землю. Формой он походил на яйцо, при этом у него не было видно ни крыльев, ни какого-либо подобия двигателя. Брок направился к месту посадки, чувствуя, что ноги отказываются служить ему. На поясе у него висела кобура с пистолетом, но от этого он должен был выглядеть еще смешнее — малое, неразумное дитя, да и только…

В душе его вдруг шевельнулось что-то странное. «Уж пусть они принимают нас такими, какие мы есть на самом деле. Я не стану лезть из кожи вон, чтобы ублажить какого-то там туриста».

Боковая поверхность корабля засветилась, и из него вышел человек. Он прошел сквозь стену! Брок, однако, тут же почувствовал что-то вроде разочарования — в незнакомце не было ничего необычного. Склонный к полноте человек среднего роста с маловыразительным лицом, одетый в твидовый спортивный костюм. Стоило Броку подойти поближе, как он заулыбался.

— Здравствуйте!

— Здрасте…

Брок смущенно потупился. Джо, тут же почувствовав, что с его хозяином что-то не так, тихонько зарычал. Незнакомец протянул Броку руку.

— Меня зовут Льюис. Нэт Льюис из Нью-Йорка. Вы уж извините меня за это вторжение — меня прислал сюда господин Россман. Он чувствует себя не лучшим образом, иначе он прилетел бы сюда сам.

Услышав имя Россмана, Брок подал незнакомцу руку. Если тот знаком с его бывшим хозяином, значит, все не так уж плохо. Господин Россман всегда был в высшей степени порядочным и приличным человеком. Брок заставил себя посмотреть в глаза собеседнику и назвал собственное имя.

— Я уже и так узнал вас, — ответил Льюис. — Россман мне вас описывал. Он хотел узнать, как у вас идут дела. Только не подумайте, что он вновь хочет завладеть этой собственностью, нет. Им движет обычное любопытство или, точнее, дружеская заинтересованность. Я работаю в его Институте и, честно говоря, немало заинтересован происходящим здесь и сам.

Брок пришел к заключению, что Льюис человек неплохой. Достаточно было того, что он говорил с ним, как с равным.

— Насколько я знаю, вы проделали титаническую работу, — сказал Льюис.

— Не знаю, что вы имеете в виду… Я… Мы… — Брок смущенно замолчал.

— Понимаете, за вами, начиная с какого-то времени, велось едва ли не постоянное наблюдение. Конечно, у нас хватало и собственных проблем, но вы тем не менее всегда были нам небезынтересны. Позвольте предложить вам сигару?

— М-м-м… Спасибо.

Брок с благодарностью принял сигару, но раскуривать ее наотрез отказался. Сам он не курил, но мог подарить ее кому-то из знакомых. Он с удивлением отметил, что зажигалка Льюиса не тухнет на ветру.

— Вы наверняка заметили, что все окрестные города опустели, — сказал Льюис, сделав глубокую затяжку.

— Да, — кивнул Брок. — С той поры прошло уже несколько месяцев. Мы там порой бываем — берем кому что надо.

— Все правильно. На самом деле при желании вы могли бы поселиться в любом из них. Комитет по делам колонии принял решение отселить от вас всех соседей, с тем чтобы они не могли помешать вам. Люди против этого не возражали — на нынешней стадии развития им совершенно безразлично, где жить — здесь или в каком-то другом месте. — Льюис вздохнул. — Это одна из наших потерь — для нас совершенно исчезло понятие родины. Мы больше не привязаны к земле…

Это признание подействовало на Брока успокаивающе. Конечно, Льюис мог просто подыграть ему, но даже и в этом случае Брок был благодарен ему…

— Те же, кто решил остаться здесь, получали поддержку. Мы помогали им выйти на вас, причем делали все так, что они и не догадывались об этом. Мы действовали, что называется, ненавязчиво. Если вы не станете возражать, мы будем продолжать эту практику и в будущем. У вас появятся новые рабочие руки, у них — дом и чувство безопасности.

— Очень мило с вашей стороны, — пробормотал Брок.

— Что вы… Сказанное мною не означает, что мы делаем за вас вашу работу и охраняем вас от всех бед. Нет, главное происходит, конечно же, у вас. Мы — как бы это сказать попонятней — время от времени предоставляем вам некие возможности, которые могут использоваться вами. Только и всего. Ни о каком грубом вмешательстве не может быть и речи.

— Я понимаю.

— На большее мы и не способны. Дел у нас слишком много, а нас, увы, слишком мало. И еще. В каком-то смысле наши и ваши пути здесь расходятся: дальше вы пойдете своей, а мы своей дорогой. Но, прощаясь, мы должны пожелать друг другу счастливого пути, верно?

Брок улыбнулся. Конечно же, он не хотел оказаться под пятой у всесильных богов, так же как он не хотел оказаться и под их опекой. Льюис не стал распространяться на тему, в чем именно состояло различие меж ними, но в нем не чувствовалось ни малейшего превосходства. Льюис держался с ним на равных.

Гость внезапно услышал удары молота, доносившиеся из сарая, и вопросительно посмотрел на Брока.

— Там работают шимпанзе и один идиот. Они пытаются сделать агрегат, который позволил бы нам раз и навсегда разрешить все проблемы с топливом, — пояснил Брок. Слово «идиот» к этому времени совершенно утратило негативный оттенок. — Вообще-то, сегодня у нас выходной, но они, как видите, решили потрудиться.

— Сколько вас здесь всего?

— Десять мужчин и шесть женщин в возрасте от пятнадцати до… примерно шестидесяти. Ментальное развитие — начиная имбецилами и кончая идиотами. У нас уже родилась и пара детишек. Конечно, трудно сказать, где кончается человек и начинается животное. Обезьяны или, скажем, Джо куда сообразительнее и полезнее имбецилов. — Джо, явно польщенный этой похвалой, изящно завилял хвостом. — Я решил не делать различия меж теми и другими — каждый делает то, на что он способен, в остальном же все примерно равны.

— Вы, однако, играете здесь роль руководителя, так?

— Пожалуй, что так. Они сами поручили мне эту роль. Я здесь далеко не самый умный, но наши, так сказать, интеллектуалы оказались людьми совершенно бесхарактерными.

Льюис кивнул:

— Такое случается частенько. Одного интеллекта маловато — необходимы собранность, воля и элементарное умение принимать решения и, что не менее важно, доводить их до конца. — Он взглянул на своего рослого собеседника. — Вы — прирожденный лидер. Вам это известно?

— Да ну что вы! Я делаю то, что в моих силах, и только…

— Именно это и делает вас лидером, — усмехнулся Льюис, окидывая взглядом округу. — Вы построили что-то сказочное, иначе и не скажешь.

— Нет, — признался Брок. — Все обстоит совсем иначе. Льюис посмотрел на него, удивленно подняв брови, однако не проронил ни слова.

— Давайте будем смотреть правде в глаза, — сказал Брок. — Когда-нибудь эти люди, возможно, и будут счастливы, пока же мы озабочены проблемами выживания — что называется, не до жиру. Среди нас немало уродов, остается нерешенной и проблема убийства животных… Всего сразу и не скажешь.

— Скажите, вы женаты? — поинтересовался Льюис. — Вы уж меня простите, все дело в том, что мой вопрос вызван отнюдь не праздным любопытством.

— Нет. Я так и не нашел для себя пары. Помимо прочего, у меня столько дел, что о таких вещах я даже не думаю.

— Все понятно…

Льюис надолго замолчал. Тем временем они подошли к амбару и, не договариваясь, уселись на скамеечку, стоявшую возле него. Джо плюхнулся у их ног, ни на миг не спуская с них своих живых коричневых глаз.

Льюис затушил сигару и вновь заговорил. Он смотрел прямо перед собой.

— Вы и ваши животные нашли оптимальный выход из создавшейся ситуации, — сказал он задумчиво. — Пока, надо признать, дела в мире идут не очень-то гладко. Скажите мне, вы хотели бы вернуться в прошлое?

— Нет. Мне бы этого не хотелось, — покачал головой Брок.

— Я так и думал. Вы приняли эту новую реальность со всеми ее безграничными возможностями и стали, что называется, подгонять ее под себя. Тем же самым занята сейчас и та часть человечества, которую я здесь представляю. Вполне возможно, вы сумели достигнуть большего, чем мы. Я этого не знаю и, видимо, так никогда и не узнаю — человеческий век для этого слишком короток… Мне хочется сказать вам одну важную вещь. Я побывал в космосе, я летал к далеким звездам, то же самое уже успели проделать и другие. Мы нашли, что Галактика полна жизни, и при этом жизни, похожей на ту, что мы видели прежде здесь, на Земле: множество форм, множество цивилизаций, но ничего сколь-нибудь близкого к человеку. Средний Ай-Кью космоса равен примерно ста. Конечно, я могу ошибаться, но, скорее всего, дело обстоит именно так. Возникает вопрос, для чего нужны так называемому нормальному человечеству все эти силы разума? Где новый окрыленный разум сможет найти соперника себе под стать? Я думаю, единственный ответ на этот вопрос звучит так: в мире звезд. Только не подумайте, что я говорю о создании какой-то галактической империи. Жажда завоеваний — пустое ребячество, уже и теперь оставленное нами. Мы не будем брать на себя и роль «ангелов», пестующих незрелые цивилизации, взращивающих их до «взрослого» состояния, нет. Всего этого не будет. Мы будем заняты сами собой, собственной цивилизацией, которая распространится по всей Галактике и будет иметь какие-то свойственные именно ей цели, надежды и задачи. Люди при этом будут оставаться людьми. Я думаю, у этой цивилизации будет своя величественная задача, которая будет состоять в объединении жизни, рассеянной по всему миру, результатом чего станет немыслимая прежде гармония мироздания. Мы не будем ни богами, ни даже наставниками. Мы будем дарить возможность, свершаться же все будет уже не нами, но самими обитателями планет, миллионами сознательных существ, способных подобно нам любить и бороться, смеяться и скорбеть. Нет, мы не станем олицетворением Судьбы, скорее мы будем персонификацией Удачи или даже самой Любви…

Льюис довольно улыбнулся и покачал головой:

— Не обращайте на меня внимания, — что-то я не в меру разболтался. Как говорится, осенний воздух пьянит, подобно вину… — Он повернулся к Броку. — Мы, наш подвид, скорее всего не останемся здесь, на Земле.

Брок молча кивнул. Картина, открытая ему, была слишком грандиозной, для того чтобы он мог так сразу осознать ее.

— Вы ничуть не пострадаете, — сказал Льюис. — Через несколько лет, когда все будет готово, мы просто исчезнем в небесах. Земля останется вам — вам и животным. Вы будете вольны делать с ней все что угодно — ваша судьба будет в ваших руках. Порой вас будет выручать элементарное везение, но это будет нечасто.

— Спасибо, — еле слышно пробормотал Брок.

— Не надо благодарить ни меня, ни кого-то еще. Такова логика событий — только и всего. Что до меня, то я искренне желаю вам всего самого лучшего. — Льюис поднялся со скамейки и направился к своему кораблю. — Мне пора. В начале нашего разговора я был не совсем честен. Россман не посылал меня к вам, меня привело сюда отнюдь не его любопытство. Я хотел полететь сюда сам по вполне определенной причине… Видите ли, я хочу, чтобы вы приняли в свою колонию еще одного члена. — Брок изумленно уставился на Льюиса. Тот, остановившись возле своего корабля, продолжил:

— Это одна моя хорошая знакомая. История ее достаточно трагична, рано или поздно она расскажет вам ее сама. От себя же замечу: она — замечательный человек, мы — те, кто так или иначе был знаком с ней, — хотим, чтобы она была счастлива.

Металл обшивки корабля вновь засветился. Льюис пожал Броку руку.

— Всего хорошего, — сказал он за миг до того, как исчезнуть внутри. Прошло еще одно мгновение, и корабль исчез за горизонтом.

Брок вздохнул и посмотрел на здание усадьбы. Солнце уже заходило, чувствовалось, что ночь будет холодной. Сегодня им придется развести огонь в камине. Если действительно появится новенькая, они достанут из погреба остатки эля и попросят Джимми немного побренчать на гитаре. Песни, которые они пели, были грубоватыми и безыскусными, но им нельзя было отказать в искренности и своеобразной красоте.

Он посмотрел на дорогу, и сердце его замерло. Она была невысокой и стройной, красивое юное лицо окаймляли бронзовые пряди длинных волос. Чувствовалось, что на дорогах она провела уже не один день — об этом говорил и загар на ее лице, и обтрепанная одежда. Она стояла совершенно неподвижно. Брок сломя голову бросился навстречу ей, однако, подбежав поближе, напрочь забыл то, о чем хотел ей сказать.

— Здравствуйте, — сказала она робко. Он неловко кивнул в ответ. Ему и в голову не приходило, что к нему вот так, запросто, можно обратиться.

— Я слышала, что здесь можно найти прибежище.

— Все правильно. Вы издалека пришли?

— Из Нью-Йорка. — Она поежилась то ли от холода, то ли от того, что ей вспомнилось что-то страшное. — Меня зовут Шейла.

— А я — Арчи. Арчи Брок.

Он пожал предложенную ему крепкую руку. Она явно доверяла ему. Чувствовалось, что она обладает недюжинным умом и сильной волей.

— Можете чувствовать себя здесь как дома, — сказал Брок. — Появление новых колонистов для нас всегда событие. Но предупреждаю — многое покажется вам странным, и еще — здесь каждый обязан работать, это закон.

— Я таких вещей не боюсь, — ответила она. — Не боялась и не боюсь.

Он взял у нее тяжелый рюкзак и направился к дому. Запад окрасился алым и золотым.

— Я очень рад знакомству с вами, мисс… Как, говорите, вас зовут?

— Шейла, — ответила она. — Просто Шейла. Они шли по дороге бок о бок, по пятам за ними следовали собака и ветер. Они шли к дому.

СУМЕРЕЧНЫЙ МИР ^(роман)

Время — вскоре после Большой Ядерной Встряски: во всем мире руины, голод, варварство. Худшая беда из всех — остаточная радиация, вызывающая все увеличивающееся количество неправильных новорожденных. Число мутантов растет, и их способности выше человеческих. Среди нормальных людей зреет идея об их уничтожении…

Если мутанты хотят выжить и стать продолжателями человеческого рода, они должны найти способ покинуть разрушенную землю.

Пролог

На ткацком станке мировых перемен

Богини сплетают судьбы гобелен.

Отныне узор не стереть, не подправить.

Вагнер. Зигфрид

Глава 1

С высоты в десяток миль земля едва проглядывала сквозь облака. Она мелькала мутными зеленовато-коричневыми пятнами, склеп стратосферы вытягивался до бесконечности, и, несмотря на вой пульсировавшего двигателя, вокруг простиралась безмятежная тишина, которую не мог потревожить ни один человек. Взглянув вниз, Хью Драммонд увидел Миссисипи, мерцавшую, как сказочный меч, и ее плавный изгиб вписался в контуры реки, отмеченные на его карте. Холмы и море, солнце, ветер и дождь — они не изменились. Тысячелетиям медленных лет не удалось оставить на них свой след, как и яркой, но краткой вспышке человечества.

Хотя там, далеко внизу, особенно в тех местах, где когда-то находились города…

Человек в стратолете тихо выругался; суставы пальцев на клавиатуре управления побелели от напряжения. Его крупная мускулистая фигура с трудом помещалась в тесной загроможденной кабине. И хотя ему не исполнилось сорока, нити седины уже посеребрили темные волосы, плечи сгорбились от горя, задирая вверх поношенную летную куртку, а усталость покрыла невзрачное лицо сетью глубоких морщин. Бессонные ночи превратили глазные впадины в черный омут. Но взгляд пылал огнем, и было что-то ужасное в этом отблеске отчаяния. Слишком многое ему пришлось повидать, и после долгих битв за жизнь в его облике появилась обреченность, ставшая ныне обычной для всех людей погибающего мира.

Наследник веков, уныло подумал он.

Драммонд механически выполнил вираж, корректируя курс по естественным ориентирам. Он почти не пользовался видеокамерами и мощным биноклем. Его раздражала безжалостная четкость изображений — все эти широкие мелкие кратеры и стекловидные уступы, которые отражали солнечный свет с настойчивым и пустым блеском змеиного глаза… все эти взбитые в пену, взорванные и разоренные земли вокруг. Но районы смерти выглядели гораздо хуже: скрученные стволы голых деревьев, вихри песка и разбросанные скелеты, над которыми по ночам сияло гибельное голубое зарево. Бомбы стали кошмаром, примчавшимся на крыльях огня и страха; они сотрясли планету, разрушив ее города. Но их зло не шло ни в какое сравнение с радиоактивной пылью.

Он пролетал над поселками и небольшими городами. Большинство из них опустело — пыль, чума и экономический крах сделали их непригодными для жизни. В других местах еще теплилась жизнь, особенно на Среднем Западе, где люди вели отчаянную борьбу за возврат к агрокультуре, но насекомые и болезни растений сводили ее почти на нет…

Драммонд пожал плечами. За два года полетов над язвами искалеченной планеты он мог бы привыкнуть к таким картинам. Хотя Соединенным Штатам, можно сказать, повезло — не то что Европе…

Der Untergang des Abendlandes^[336], мрачно подумал он. Шпенглер и лучшие умы человечества предвидели крах цивилизации, подточенной червем противоречий. Но они не могли представить себе ада атомных бомб, бомб с радиоактивной пылью, бомб с бактериями, бомб с зараженной плесенью — бомб, которые подобно саранче пожирали живое, проносясь над трепещущим миром. Все эти пророки прежних времен даже не догадывались о том, что на самом деле означает гибель разума на Земле.

Драммонд встряхнул головой, отгоняя навязчивые мысли. Он устал от них. Он жил с ними два последних года, которые казались длиннее двух вечностей. К тому же стратолет достиг желанной цели.

Заметив под собой столицу Соединенных Штатов, Драммонд перевел машину в пике, и ревущий мотор понес крылатую каплю по долгой дуге к заостренному кряжу. После того как братскую могилу Вашингтона навеки затопили воды Потомака, этот небольшой поселок на склоне Каскадных гор стал считаться главным городом страны. По правде говоря, новая столица переживала период эмбрионального развития, и разбежавшиеся по всей стране чиновники лишь иногда напоминали о себе по радио или через авиапочту. Как бы там ни было, крохотный Тейлор в штате Орегон ничем не отличался от других уцелевших городов, но именно здесь по воле случая размешался нервный центр искалеченной, но все еще живой страны.

Драммонд подумал о сотне ракет, нацеленных в него из зеленых проплешин склона и горных расщелин. По его спине пробежал холодок, и он торопливо передал свои позывные. Когда небольшой самолет мог нести с собой смерть всему городу, под подозрение попадали даже птицы. И хотя отныне не существовало внешней угрозы и каждый понимал, что безвредный маленький городок, в общем-то, никому не нужен, напуганные люди больше не хотели рисковать, да и войну никто не объявлял официально законченной. Впрочем, такая неопределенность могла затянуться надолго. На повестке дня стоял вопрос личного выживания. А о переговорах просто забыли.

Узкополосный передатчик принес осторожный ответ:

— Эй, на борту. Вам придется садиться на улицу. Вы справитесь?

Между рядами деревянных домов тянулась узкая пыльная дорожка, но хороший пилот на отличной машине мог творить настоящие чудеса.

— Да, — ответил он четким и громким голосом, от которого уже успел немного отвыкнуть.

Сбросив скорость на спиральном спуске, стратолет плавно заскользил мимо крыш. Рев мотора сменился тихим свистом рассекаемого воздуха. Колеса коснулись грунта. Драммонд нажал на тормоза, и машина, подпрыгнув пару раз на ухабах, резко остановилась.

Тишина оглушила его, как крепкий боковой удар. Беспощадное солнце, раскалив докрасна медь небес, обливало светом невозмутимые горы и одинаково убогие ряды «временных» жилищ, которые казались в этот час абсолютно необитаемыми.

Вот и мой дом! Хью Драммонд откинул купол кабины и засмеялся резким лающим смехом, в котором не чувствовалось ни радости, ни юмора.

Он заметил нескольких зевак, которые выглядывали из дверных проемов и жались к стенам домов. Они выглядели сытыми и хорошо одетыми. Многие носили форму, и на первый взгляд казалось, что у них есть какие-то цели и надежды. Да, это была столица США — столица страны, которой повезло больше остальных.

— Эй, ты! Вылезай!

Властный голос вывел пилота из задумчивого состояния, к которому тот привык за долгие месяцы одиночества. Драммонд взглянул вниз на бригаду механиков, которыми руководил мрачный мужчина в форме капитана ВВС.

— Ах да… конечно, — кивнув, согласился пилот. — Вы хотите укрыть машину. Вам надо освободить посадочную полосу.

— Хватит болтать, идиот! Вылезай из кабины! В любую минуту над нами может пролететь самолет, и тебя заметят.

— Но у вас имеется отличная система обнаружения, — возразил Драммонд, перекидывая ноги через край кабины. — Разве может кто-то остаться незамеченным? Да и налетов, насколько я знаю, больше не было. Война закончилась.

— Хотелось бы верить в это, только кто ты такой, чтобы трепать здесь языком? Давай проваливай отсюда!

Механики подцепили стратолет к электрокару и потащили машину по улице. Драммонд с тоской посмотрел им вслед. Еще бы! Он считал эту кабину своим домом. Сколько дней и ночей… Даже представить трудно.

Железная птица замерла перед зданием, которое укрыли камуфляжной сетью. Передняя панель с окнами и дверьми откатилась в сторону. Драммонд заметил бетонный скат, ведущий вниз, и огромное, похожее на пещеру пространство. Свет изнутри отражался от ровных серебристых рядов боевых самолетов.

— Да я смотрю, у вас тут полный порядок, — сказал он капитану. — Но эта техника вам долго еще не понадобится. И, возможно, ее время уже прошло. К тому же большая часть бомб переносится ракетоносителями. Впрочем, ладно.

Он расстегнул молнию куртки и достал из кармана трубку. Ворот распахнулся, и стали видны знаки различия на его плечах.

— О-о! Прошу прощения, полковник! — воскликнул капитан. — Я не знал…

— Все нормально. Мне пришлось отказаться от формы. В тех местах, откуда я прилетел, американцы не очень популярны.

Драммонд нахмурился и начал набивать трубку. Спасая жизнь, он не раз пользовался кольтом, а то и пулеметами стратолета, и теперь об этом не хотелось даже вспоминать. Он с наслаждением вдохнул густой табачный дым, и тот немного заглушил горький привкус разочарования.

— В случае вашего прибытия, сэр, генерал Робинсон просил, чтобы вас немедленно привели к нему, — доложил капитан. — Нам вот сюда… Прошу следовать за мной.

Они шли по улице, взбивая сапогами фонтанчики едкой пыли. Драммонд вертел головой и не переставал удивляться. Он улетел почти сразу после войны — тех двух месяцев Рагнарока^[337], которые закончились сами собой, когда обе враждующие стороны распались на мелкие формирования и уже не могли обеспечить доставку бомб. Остатки сил ушли на сохранение порядка, на борьбу с голодом и чумой, которые пустились в галоп по их отечеству. В то тяжелое время Соединенные Штаты, потеряв города, задыхались в мятежной анархии, и с тех пор его объединяло с родиной лишь несколько кратких выходов на связь, пока станция космической связи находилась еще в рабочем состоянии. За этот срок они добились потрясающих результатов. Он не знал размеров прогресса, но само существование какого-то подобия столицы было вполне достаточным доказательством.

Генерал Робинсон… Драммонд нахмурил брови, и на его усталом лице проявились глубокие морщины. Он ничего не слышал об этом человеке. Ему казалось, что его должен принять президент, пославший самых отважных и надежных людей в полет над разрушенным миром. Хотя, возможно, остальные пилоты представили необходимые сведения… Нет, только он один побывал в Восточной Европе и Западной Азии. В этом нет никаких сомнений.

Двое солдат охраняли вход в барак, который выглядел обычным складом. Вот только к чему теперь склады, если в них нечего хранить? Драммонд вошел в прохладный полусумрак вестибюля. Заглянув в одну из открытых дверей, он увидел капрала, который печатал на пишущей машинке. Драммонд заморгал. Это казалось почти невероятным. Архивы, пухлые папки, секретари… Неужели они не исчезли вместе со всем миром два года назад? Земля катилась в темную пропасть средневековья, и в спокойном стуке пишущей машинки чувствовалось что-то неправильное… неверное. Это не соответствовало духу времени.

Капитан предупредительно открыл перед ним дверь, и, шагнув в комнату, Драммонд внезапно ощутил огромную усталость. Он отсалютовал человеку, сидевшему за столом, хотя рука казалась просто неподъемной.

— Вольно, полковник, вольно, — добродушно ответил Робинсон, и на его округлом лице засияла улыбка.

Несмотря на погоны с пятью большими звездами, он не носил ни галстука, ни мундира; его крепкая фигура излучала удивительную уверенность и спокойствие. А судя по положению дел на сегодняшний день, он действительно знал, что делать.

— Садитесь, Драммонд.

Генерал указал на кресло, и пилот буквально рухнул на мягкое сиденье. Его изумленный взгляд блуждал по комнате. Роскошная обстановка кабинета выглядела почти довоенной.

Довоенной… Слово, как меч, разрубило историю пополам и затуманило прошлое, превратив его в смутное золотое зарево за пеленою гари и черного, с красным отливом дыма. Прошло лишь два года. Только два года! Но здравый ум терял свой смысл в огне кошмарных изменений, и, может быть, поэтому Драммонд почти не помнил Барбару и детей. Их облик тонул в потоке лиц — истощенных, безумных или мертвых. Боль, нужда и скребущая душу ненависть превратили их в звериные маски, и его горе давно растворилось в печали мира, оставив вместо чувств холодную логику машины.

— Вы выглядите очень усталым, — сказал Робинсон.

— Да… Да, сэр.

— Давайте отбросим формальности. Я ими не увлекаюсь. Нам предстоит большая работа, а в эти дни для дипломатии может просто не оказаться времени.

— Да, прошу прощения. Я пролетел Северный полюс, повернул на запад и с тех пор ни на миг не сомкнул глаз… Тяжелое время. Но мне бы хотелось задать вам вопрос, если вы, конечно, позволите.

Уловив в голосе Драммонда нотки нерешительности, генерал улыбнулся и решил помочь ему.

— Вы хотите спросить, кто я такой? Отвечаю: я — президент, по должности, по званию, со всеми вытекающими обстоятельствами. Кстати, не хотите ли немного выпить?

Робинсон достал из ящика стола пузатую бутылку. Спиртное с приятным бульканьем полилось в стаканы.

— Виски десятилетней выдержки. Когда мы разберемся с бутылкой, мой адъютант приготовит вам настоящую горячую ванну. Гамбай!^[338]

Драммонд решил, что генерал выучил этот тост во время второй мировой войны, сражаясь на той половине мира. Это было очень давно, в дни его молодости, когда войны еще приносили победы.

Огненная жидкость встряхнула пилота, сон отступил, и в пустом желудке разлилось приятное тепло. Голос Робинсона вдруг зазвучал неестественно четко:

— Да, теперь во главе государства стою я. Мои предшественники сделали ошибку, пытаясь склеить разбитые куски и придать державе ее прежний порядочный вид. Их бесконечные скитания ни к чему не привели, а подхваченная где-то болезнь унесла не только президента, но и весь кабинет, став причиной гибели многих других людей. О всенародных выборах можно было только мечтать. Мы положились на естественный ход событий и отдали власть в руки военных, потому что других организованных сил в стране больше нет. Сначала за старшего остался Бергер, но он надышался радиоактивной пыли и, узнав об этом, застрелился. Командование принял я. И могу сказать, что пока мне везет.

— Понимаю.

— Впрочем, какая разница? Несколько дюжин новых смертей — не так и много на фоне гибели безымянных миллионов.

— И вы, конечно, надеетесь на дальнейшее везение? Вопрос грубоватый и прямой, но слова — не бомбы.

— Да, надеюсь, — решительно ответил Робинсон. — Мы научены опытом и многое поняли за последнее время. Первым делом нам пришлось рассредоточить армию, расквартировав ее в небольших населенных пунктах на ключевых позициях по всей стране. Чтобы остановить волну эпидемий, мы наложили временный запрет на передвижения между городами, выделив лишь абсолютно критические ситуации, при которых следует соблюдать тщательно продуманные меры предосторожности. Вы и сами понимаете, что густонаселенные районы становились бы раем для болезнетворных бактерий. Лекарства не помогали, но при отсутствии новых жертв и переносчиков микробы, пожирая своих хозяев, погибали естественной смертью. Мы по-прежнему осторожны в вопросах миграции, но можно сказать, что разгул чумы остался позади.

— А кто-нибудь из других пилотов вернулся? В нашу группу входило несколько человек, и каждого из нас отправили посмотреть, что случилось с миром.

— Один прилетел из Южной Америки. Их ситуация похожа на нашу, но им не хватает крепкой организации, и они все больше увязают в анархии. До сих пор вернулись только вы двое, и думаю, ждать больше некого.

Генерал был прав. Оставалось лишь удивляться тому, что кто-то еще довел эту миссию до конца. Узнав, что бомба, сброшенная на Сент-Луис, погребла в атомном котле всю его семью, Драммонд вызвался добровольцем. Его сердце сгорело от тоски, и он без раздумий отправился на поиски смерти. Он искал ее долго, без страха и гнева и, возможно, поэтому выжил.

— Вампотребуется время, чтобы написать подробный отчет, — сказал Робинсон. — Не могли бы вы в двух словах рассказать о том, что увидели?

Драммонд пожал плечами:

— Войне конец. Все взорвано. Европа захлебнулась в пучине дикости. Она попала в тиски между Америкой и Азией. Бомбы сыпались с обеих сторон. И когда система распределения рухнула, а урожай уничтожили насекомые-паразиты, перенаселенность европейских городов довершила все остальное. Выжили немногие, но они превратились в голодных свирепых животных. Судя по тому, что я видел в России, русским удалось взять ситуацию под жесткий контроль. В их стране образовалось четыре независимых региона, и, хотя им досталось гораздо больше нашего, реорганизация экономики идет полным ходом. Во многих местах меня встречали враждебно. Я не долетел до Индии и Китая, но в России мне довелось услышать немало слухов. И теперь я знаю наверняка — мир разбит на такие мелкие куски, что война уже невозможна.

— Значит, настало время выходить из укрытий? И мы действительно можем начинать свое возрождение? — тихо спросил Робинсон. — А знаете, Драммонд, я верю, что это последняя война. Ужас гибели нашего мира оставит в памяти людей такой глубокий шрам, что отныне человечество никогда о нем не забудет.

— Неужели вы думаете, что люди прозреют и станут друг другу братьями?

— О нет! Конечно, я не так наивен. Пусть наша страна и сохранила общность нации, но война привела к ужасной задержке в развитии культуры. Нам никогда не оправиться от ее последствий. И все же мы снова стоим на ногах! — Генерал встал и взглянул на часы. — Юбилей. Тысяча восемьсот часов моего правления. Полковник, нам пора отправляться домой.

— Домой?

— Конечно. Я беру вас с собой. Сказать по правде, вы выглядите как настоящий зомби. Вам нужен месяц полноценного отдыха с хорошим уходом, чистыми простынями и домашней стряпней. Моя жена будет рада такому гостю. К тому же мы почти не видим новых лиц. И раз нам придется работать вместе, я рад, что вы будете у меня под рукой. У нас страшная нехватка специалистов.

Они вышли на улицу в сопровождении адъютанта. Драммонд чувствовал, что тело готово развалиться на части от усталости. Подумать только — они шли домой… После двух лет полета над разрушенными городами, над рваными кратерами и испятнанным кровью снегом, после холодных ночей под хрупкими навесами, после голода и смерти.

— Ваш стратолет — бесценное приобретение для столицы, — признался генерал. — В наши дни самолет с атомным двигателем встречается реже, чем зубы у курицы.

Он мрачно хохотнул, и в его смехе зазвенели холодные нотки.

— Мне даже трудно представить — два года полета без дозаправки! Кстати, у вас были какие-то аварии, неисправности?

— Случалось и такое, но мне хватало запасных частей. Да и стоило ли рассказывать о безумных днях и ночах, когда каторжный труд сливался с отчаянием и импровизацией, пока голод, жажда и чума выслеживали каждого, кто смел оставаться в тех гибельных местах. А когда подошли к концу съестные припасы, добыча еды превратилась в главную проблему и опасность. Он вспомнил, как дрался зимой за объедки, как вырывал из зубов маньяка костлявую птицу, которую ему удалось подстрелить. В памяти всплыла перестрелка из-за дохлой лошади, которую он нашел на свалке. А сколько раз ему приходилось сражаться за мясо с его собственных костей. Как он ненавидел себя тогда. Он ненавидел эту падаль, из-за которой гибли люди, и, если бы бродягам тогда повезло, Драммонд без сожаления и печали отдал бы им свою жизнь. Он просто выполнял задание, и это задание вбирало в себя все, что у него оставалось. Именно поэтому он старался выполнить его любой ценой.

И вот теперь работа завершена. Он может отдохнуть. Драммонд с ужасом отмахнулся от этой мысли. Отдых даст время на воспоминания, а там лишь руины и безликие трупы. Но, возможно, и ему найдется дело в гигантской программе восстановления разрушенной страны. Все может быть.

— Нам сюда, — сказал Робинсон.

Драммонд даже заморгал от удивления. Перед ним стояла машина, раскрашенная в камуфляжные пятна. За рулем сидел солдат… Ну надо же! Машина! И в довольно приличном виде.

— Мы запустили несколько нефтяных скважин и открыли небольшой заводик по очистке нефтепродуктов, — объяснил генерал. — Парк общественного транспорта сравнительно невелик, поэтому газа и горючего нам пока хватает.

Они сели на заднее сиденье. Адъютант устроился рядом с Водителем и положил на колени автомат. Машина помчалась по горной дороге.

— Куда мы едем? — спросил Драммонд с легким недоумением.

Робинсон улыбнулся.

— Между нами говоря, я, наверное, самый счастливый человек на Земле, — ответил он. — Мне принадлежит небольшой коттедж на берегу озера в нескольких милях отсюда. Моя жена отправилась туда перед самой войной и оказалась на полгода отрезанной от всего мира, пока я не перенес в Тейлор свою канцелярию. Так что у меня теперь есть собственный дом.

— О-о! Тогда вам действительно повезло, — сказал Драммонд. Он смотрел в окно, но почти не замечал веселой зелени деревьев, в которой скакали солнечные зайчики. Пилот вдруг поднял голову и хрипло спросил:

— А что стало со страной? Только честно, если можно.

— Какое-то время дела шли очень тяжело. Чертовски тяжело, — ответил генерал. — Когда города превратились в пылающие руины, наш транспорт, связь и системы распределения перестали существовать. Экономика развалилась на части за два-три месяца. А потом начались пыльные бури и чума. Люди уходили в сельскую глубинку, но фермеры и жители поселков отказывались принимать все новые и новые потоки голодных беженцев. Страну захлестнуло насилие. Полиция исчезла вместе с городами, осталась только армия, но она не могла навести порядок на таком огромном пространстве. Мы едва сдерживали натиск врага, чьи войска, переброшенные через полюс, вели захват северных территории. И мы не можем разделаться с ними до сих пор. По всей стране скитаются банды, голодные и отчаявшиеся изгнанники, поставившие себя вне закона. Тысячи американцев вынуждены заниматься разбоем, потому что ничего другого им просто не остается. И именно поэтому мы сейчас едем с охраной, хотя ни одна из банд сюда пока не забредала.

Насекомые и ядовитая плесень почти уничтожили наши зерновые, и в первую зиму люди пережили жестокий голод. Мы перепробовали на паразитах все современные методы, дело повисло на волоске, но на следующий год нам удалось создать небольшой запас продуктов. Конечно, без отлаженной системы перевозок мы спасли лишь некоторых. У фермерских хозяйств по-прежнему огромные проблемы, и, честно говоря, эти жуки еще долго будут для нас серьезной угрозой. Как мне хотелось бы иметь исследовательский центр, оборудованный не хуже тех лабораторий, в которых этих тварей создавали. Но мы выкрутимся, полковник. Мы победим.

— Вы говорили о перевозках… — Драммонд почесал подбородок. — А как насчет железных дорог? Или фургонов, запряженных лошадьми?

— После войны в стране осталось несколько действующих железных дорог, но в отместку за действия наших диверсионных групп вражеские подразделения подорвали туннели и мосты. Что касается лошадей, их не так и много. Большую часть животных и скота забили на мясо в ту первую зиму. Мне удалось выкупить у окрестных фермеров около дюжины уцелевших коней. Теперь они находятся на моем участке, и я надеюсь увеличить их поголовье, чтобы как-то сохранить породу. — Робинсон печально усмехнулся. — Пока мы не разведем их в достаточном количестве, фермерам придется работать вместо лошадей.

— А дальше?

— Мы пережили худшее. Несмотря на деятельность бандитских формирований, войска контролируют ситуацию в стране. Горожане более или менее накормлены и размещены во временных жилищах. У нас есть мастерские по ремонту машин, мы открыли в поселках небольшие заводы, и они уже сейчас могут удержать экономику от дальнейшего спада. Следующим шагом будет развитие промышленности и укрепление достигнутых рубежей. Я думаю, лет через пять или шесть мы снова сплотим людей, а это позволит провести всеобщие выборы и отказаться от военного положения. Нас ждет большая работа — работа на благо людей и отечества.

Машина остановилась. Водитель посигналил, отгоняя корову, которая преградила дорогу. Худое неухоженное животное испуганно скрылось в кустах. Сзади неуклюже семенил теленок.

— Дикая, — объяснил Робинсон. — За два последних года большую часть зверья перебили на пищу. Но многие животные бежали с разоренных ферм, когда их хозяева погибли от рук мародеров или от чумы.

Он заметил напряженный взгляд Драммонда. Пилот смотрел на ноги теленка, которые были вполовину меньше нормальной длины.

— Мутант, — сказал генерал. — Теперь таких животных много — последствия облучения. Да что там животные… Если бы вы только знали, сколько детей сейчас рождается с отклонениями. — Он нахмурился, и печаль затуманила его глаза. — Откровенно говоря, это самая худшая из наших проблем.

Машина проехала рощу и остановилась на берегу озера. Здесь царили мир и покой. Вечернее солнце превращало тихие воды в расплавленное золото, шелестели листвою деревья, а дальше отвесной стеной вздымались величественные горы. В тени огромных сосен стоял небольшой дом, и женщина на крыльце уже поджидала гостей.

Как в то лето с Барбарой, подумал Драммонд и, прошептав проклятие, вышел из машины. То лето осталось в прошлом. Оно лишь в памяти и никогда не повторится! Забудь о нем, забудь!

Он заметил нескольких солдат, которые охраняли территорию от случайных мародеров. Под ногами росли странные, похожие на маргаритки цветы, с огромными красными бутонами. В ветвях дерева мелькнула белка. Драммонд увидел маленькую плоскую мордочку, которая выглядела как лицо человека.

Он взошел на крыльцо, и Робинсон представил его «прекрасной женушке Элейн». Молодая симпатичная женщина с сочувствием взглянула на измученное лицо Драммонда. Он заметил, что она беременна, и в нем шевельнулось смутное восхищение ее верой в жизнь, верой в счастливое будущее.

Его провели внутрь, и впервые за два года он принял горячую ванну. А потом в честь героя устроили ужин, но пилота так разморило, что он заснул за столом, и генералу пришлось укладывать его в постель.

Глава 2

Наступила реакция, и Драммонд около недели провел в бреду, почти не осознавая ни себя, ни других. И все же удивительно, на что способны хорошая еда и сон. Однажды вечером, вернувшись домой, Робинсон застал Драммонда за работой. Склонившись над столом, тот что-то писал неразборчивым почерком.

— Разбираю записи и данные аэросъемки, — объяснил он. — Думаю, я смогу представить отчет в течение месяца.

— Вот и хорошо. Не торопитесь. Робинсон устало опустился в кресло:

— Остальной мир подождет. Этим вы можете заниматься от случая к случаю. Я же хочу попросить вас присоединиться к моему штату служащих для выполнения очень важного задания.

— Хорошо. А в чем оно будет заключаться?

— Мне трудно сказать вам что-то определенное. Да и о какой определенности можно говорить, когда мы имеем лишь несколько специалистов и жалкие крохи необходимого оборудования. Давайте остановимся на том, что вашей основной задачей будет организация переписи населения страны.

— Что?

Робинсон криво усмехнулся:

— Я постараюсь выделить вам несколько помощников, но в основном руководство ляжет на вас. — Он склонился вперед и доверительно сказал: — Сейчас это один из насущных вопросов. В принципе работа мало чем отличается от вашего предыдущего задания — тот же облет, как в Центральной Евразии, но с более полным сбором данных. Драммонд, мы должны знать все!

Он вытащил карту из ящика стола и развернул ее перед полковником.

— Взгляните, это Соединенные Штаты. Все известные нам необитаемые районы я отметил красным цветом. Его пальцы очертили безобразные рваные пятна.

— Таких мест очень много, и, конечно же, кое-где мы их еще не нашли. Армейские посты я обозначил синими иксами. Как видите, их мало, и они разбросаны по всей стране вблизи густонаселенных территорий. Наших сил катастрофически не хватает. Пока нам удается обеспечить защиту только тех регионов, где проживают зажиточные законопослушные граждане. Бандиты, диверсионные группы и бездомные беженцы по-прежнему совершают налеты, грабят поселки и фермы, скрываясь от правительственных войск в лесной глуши или в зонах интенсивного излучения. И что хуже всего — они разносят чуму. Нам не одолеть их, пока мы не восстановим порядок в стране, а этого так просто не сделаешь. Смешно сказать, но сил армии не хватит даже для того, чтобы запустить в ход феодальную систему. Чума распространяется в войсках, как степной огонь.

Мы должны знать точные цифры. Сколько людей осталось в живых? Половина, треть, четверть или жалкие проценты? Мы должны знать, куда они разбрелись, где осели и каковы их средства пропитания. Только в этом случае наша система товарообмена окажется дееспособной. Мы должны взять на учет все мастерские и лаборатории малых городов, выявить сохранившиеся библиотеки, чтобы спасти бесценные творения культуры, прежде чем грабители, огонь и погода превратят их в пепел и гниль. А как важно знать местонахождение людей, которые могли бы помочь восстановлению страны. Где сейчас доктора, инженеры и ученые, бежавшие из городов? К тому же нам надо определить базы бандформирований, чтобы позже провести облавы. Мы… Черт возьми, я могу продолжать этот перечень дел бесконечно.

Получив информацию по каждой позиции, мы составим генеральный план перераспределения людских ресурсов, который даст нам перспективы развития сельского хозяйства, промышленности и остальных отраслей экономики. Мы вернем власть гражданского самоуправления, возобновим связь между городами и откроем регулярные транспортные линии. И тогда, полковник, наша нация снова станет на ноги!

— Понимаю, — кивнул Драммонд. — До сих пор основная задача заключалась в выживании и сохранении того, что осталось. Теперь у вас появилась возможность дальнейшего развития. Осталось узнать, куда и как направить силы.

— Совершенно верно.

Робинсон скрутил сигарету и мрачно покачал головой:

— Табак теперь дороже золота. Мне досталось немного, но о качестве говорить не приходится — мерзкий, как и вся наша жизнь. Господи, эта война была сплошным безумием!

— Все войны одинаковы, — бесстрастно ответил Драммонд. — Но технология убийств вышла за разумные пределы, и мы просто перерезали друг другу глотки. Пройдет время, и люди снова начнут колотиться лбами о стену. Робинсон, нам нельзя возвращаться к старым порядкам. Мы должны начать новый путь развития — путь здравого ума.

— Да. И это потребует…

Дверь на кухню открылась, и в комнату заглянул адъютант. Они услышали веселый грохот тарелок, в ноздри ударил запах вкусной еды. Робинсон придвинулся ближе и понизил голос:

— Я хочу сказать вам нечто такое, чего не должна знать Элейн. Она… Ее не надо волновать. Драммонд, вы видели наших лошадей?

— Да, однажды видел. Вы имеете в виду жеребят?

— Вот именно. За последний год у одиннадцати кобыл появилось пять жеребят. Двое из них оказались настолько уродливыми, что умерли на первой неделе. Третий протянул лишь месяц. У одного из оставшихся раздвоенные копыта и почти нет зубов. Пятый выглядит нормально… пока. Один из одиннадцати, Драммонд!

— Возможно, эти лошади находились какое-то время в зоне радиоактивного заражения?

— В общем-то радиация сейчас везде «повышенная», — сказал Робинсон. — Если вы подразумеваете районы интенсивного излучения, то я думаю, они могли находиться там. Некоторых из них пригнали сюда издалека. Мне говорили, что одного жеребца поймали у самых окраин Портленда. — Генерал нахмурился и тихо произнес: — Будь он единственным с измененными генами, это почти не проявилось бы в первом потомстве, понимаете? Но в случае наших жеребят все мутации шли по убывающей Менделя^[339]. Любая преобладающая черта должна была стать общей для всех жеребят… хотя бы у трех животных из пяти. Однако факты ставят в тупик — ни один из них не похож на других.

— Гм-м… Я почти не смыслю в генетике, — ответил Драммонд, — но ученые утверждают, что жесткое излучение — а вернее, производимые им вторичные частицы — может вызвать мутации. Я знаю, что такие случаи редки и обычно составляют несколько определенных категорий. Согласно экспериментам довоенных лет, радиоактивность почти не влияет на скорость мутационных изменений, особенно среди млекопитающих.

— Это они тогда так думали! — Робинсон тяжело вздохнул, и в его глазах промелькнул испуг. — Неужели вы не видели животных и растений? Их стало меньше обычного… Впрочем, я не берусь это утверждать. По нашим отчетам, почти половина убитых или замеченных животных имела какие-то несоответствия — либо снаружи, либо внутри.

Драммонд набил трубку и сделал пару глубоких затяжек, надеясь вернуть потерянное спокойствие.

— Если я правильно понял университетский курс биологии, — тихо сказал он, — большинство мутантов нежизнеспособны. Иначе говоря, путей в стороны много, но дорога к цели одна. Радиация обычно стерилизует животных, но в некоторых случаях она может способствовать генетическим изменениям. Основная масса мутаций вызывает такие несоответствия, что любая особь, наделенная ими, погибает в эмбриональном периоде или сразу же после рождения. Остальная часть мутантов проявляет незначительные, сходные от случая к случаю изменения или различные уродства, замедляющие развитие организма. В некоторых редких эпизодах может получиться нечто действительно достойное, но и тогда мутант не сможет считаться полноправным членом своего вида. Любая благоприятная мутация влечет частичную или полную потерю других основных функций жизнедеятельности.

— Ваших знаний вполне достаточно, — произнес генерал. — Во время переписи населения вам необходимо отыскать как можно больше генетиков и ученых, имевших какое-то отношение к проблемам мутаций. Мы пригласим их в наш центр, в столицу. Но вашей главной задачей, о которой помимо вас и меня будут осведомлены лишь два моих помощника, вашей основной и совершенно секретной работой станет выявление человеческих мутантов.

У Драммонда пересохло в горле, и он с трудом прошептал:

— Вы считаете, таких будет много?

— Да. Но мы не знаем их точного числа и мест обитания. К нам поступают сведения о семьях, которые живут недалеко от армейских постов и довольно часто бывают в гарнизонах — а это только несколько тысяч человек. Статистика отчетов говорит о том, что рождаемость снизилась наполовину по отношению к довоенной. И большая часть рожденных детей имеет явную патологию.

— Большая часть…

— Да. Конечно, при сильных отклонениях дети погибают, или их отправляют в институт, организованный нами в Аллеганских горах. Но что делать с остальными, если их родители занимаются укрывательством? Дети с деформированными, недоразвитыми или отсутствующими органами, дети с перекрученным кишечником, хвостами или чем-то еще более гадким… Все верно, нам досталась тяжелая доля, но они же могут выжить! И они будут потом размножаться!

— А любой нормальный на вид ребенок может иметь какой-то незаметный выверт или черту, которая не будет проявляться годами, — добавил Драммонд. — И даже самые нормальные дети могут нести в себе черты дегенерации, которые перейдут к их потомкам… О Боже! — Его восклицание больше походило на проклятие. — Но в чем причина? Многие люди находились вдали от взрывов атомных бомб и никогда не приближались к зонам интенсивного излучения.

— Да, наверное, есть и такие, — согласился Робинсон, — хотя основная доля беженцев приходится на горожан. Не забывайте, в тот первый год вся страна находилась в движении. Люди проходили по самым опасным местам и не знали этого. А ветер развеял радиоактивную пыль по всему свету. И каждому из нас придется глотать ее еще четверть века. Она будет активной несколько десятилетий. Теперь приплюсуем сюда повальную неразборчивость в связях, которая при полном отсутствии предохранительных средств бытует с тех пор и поныне. В таких условиях мутации будут распространяться сами по себе.

— Но я не понимаю, почему они так многочисленны, — воскликнул Драммонд. — Даже здесь, в горах…

— В общем-то я и сам не знаю, откуда они тут берутся. Возможно, птицы и животные перебрались сюда из других мест. Наш район абсолютно безвредный. Ближайшая зона заражения находится в трехстах милях отсюда, и нас разделяют горы. Конечно, уровень радиации немного повышен, но мой штатный биолог говорит, что его недостаточно для преобразования генов и возникновения мутаций. Он показывал мне результаты довоенных экспериментов. Я думаю, таких островков с нормальными условиями окажется довольно много. Мы должны их отыскать. Но где-то…

— Суп готов! — прокричала Элейн.

Она вышла из кухни, втолкнув в столовую тележку с тарелками и кастрюлями. Мужчины встали. Драммонд взглянул на Робинсона и быстро прошептал:

— Я достану вам эту информацию. Мы составим карту безопасных мест и зон мутаций. Мы устроим перепись населения и ресурсов. Вы получите все необходимые данные. Но что будет дальше, генерал?

— Пока я хочу знать правду, — ответил Робинсон. — Я хочу знать всю правду.

Глава 3

На севере лютовала зима. Огромное серое небо казалось замерзшей твердью, которая нависла над простершимися внизу белыми равнинами. Последние три года морозы наступали рано и длились до самого лета. Коллоидная пыль, поднятая в атмосферу взрывами бомб, ослабила прохождение солнечных лучей всего лишь на два-три процента, но эти проценты привели к ужасным последствиям. Сейсмические бомбы, вызвав серию мощных землетрясений, нарушили геологическую стабильность континентов. В результате сдвига пластов в разломе Сан-Андреас половина Калифорнии ушла под воду, и этот страшный катаклизм только добавил пыли в атмосферу.

В памяти Драммонда всплыл полузабытый миф. Fimbulwinter. Предзнаменование богов. Но нет, мы выжили. Хотя наши потомки, возможно, уже никогда не будут людьми…

Большая часть населения ушла на юг. Волны миграции вызвали голод и болезни. Грабежи, убийства и вооруженные столкновения превратились в нормальные явления жизни. Поэтому в выигрыше остались те, кто не поддался панике, а вцепился в свой кусок земли и уберег урожай от паразитов.

Самолет Драммонда скользил над огромными воронками с каймой почерневших руин. Когда-то здесь шумели города Сент-Пол и Миннеаполис — два близнеца, два потерянных мира. Уровень радиоактивности был по-прежнему высок, снег таял, и впадины кратеров казались пустыми глазницами черепа. Драммонд вздохнул и отвернулся. Он становился бесчувственным к смерти, которая витала теперь везде и всюду.

Стальная птица мчалась навстречу зловещим сумеркам, проносясь над бесконечными белыми полями. Выгоревшие остовы ферм, развалины разграбленных поселков и мертвая зараженная земля… Но он слышал рассказы странников о большом поселении у канадской границы и уже несколько дней пытался его найти.

Драммонду многое удалось за последние шесть месяцев. Он сплотил приданных ему людей в команду, обеспечил пилотов прекрасными машинами и, загрузив помощников работой, отправился в дальний поиск.

Конечно, они не могли охватить всю страну. С такими силами это было невозможно. Они выбирали районы почти наугад, их несколько самолетов не знали покоя, хотя в задачу группы входило лишь воссоздание общей картины условий, своего рода поперечный разрез современной жизни. Его пилоты проникали в самую удаленную глушь — на холмы, в прерии и леса. Они налаживали контакты с разбросанными поселениями или встречались с шайками изгоев. Такие встречи проходили по-разному, но всегда оставляли в душе тяжелый осадок. Многие радовались и плакали при виде самолета, воспринимая его как символ закона и порядка, как символ того, что они уже называли старыми временами. Но иногда возникали проблемы, и пилотов встречали с подозрением, настороженно или с открытой враждебностью. Во многих замкнутых колониях люди считали, что во всех их бедах виновато только правительство. А как-то раз эскадрилье удалось спланировать и провести блистательное сражение с кочевой бандой, которая наводила ужас на всю округу. Но именно теперь, после предварительных мер, им предстояло сделать главное — восстановить свое государство.

Предварительные меры… Звучит банально, но сколько сил ушло на эту огромную работу. Какой ценой дался им этот перечень реальных и насущных дел, которые могла взять на себя страна. Драммонд собрал все необходимые данные. Его люди составили из отдельных фактов целостную картину: несмотря на Дефицит пленки они провели аэрофотосъемку; с помощью опроса, наблюдений и поиска нашли многих специалистов. В их блокнотах, на графиках и в стенографической вязи таилась истина, которую оставалось теперь выявить и использовать на благо людей.

«Слетаю еще в одно место и отправлюсь домой», — подумал Драммонд. Он говорил себе это, возможно, в тысячный раз. Его сознание, соскальзывая в привычную борозду, описывало все тот же круг и не находило пути из тупика. «Да, Робинсону не понравятся мои слова. Может быть, и неплохо, что тебя уже нет на белом свете. Ты ушла с детьми так быстро, прилично и безболезненно, что даже не заметила своей смерти. А вот другим не повезло. И этот мир больше никогда не будет нашим».

Он увидел наконец то место, которое искал — скопление домов у замерзших берегов Лесного озера. Его самолет приземлился на белый снег. Истории об этом поселении имели много темных мест и не слишком радовали, но Драммонд полагался на свой опыт. Кроме того, он уже передал в центр полученную информацию. А остальное его мало волновало.

К тому времени когда самолет, скользнув на лыжах по поляне, остановился у окраины поселка, вокруг него собралась шумная толпа местных жителей. В сгущающихся сумерках люди выглядели заросшими дикарями, одетыми в лохмотья из обрывков тряпок и шкур, которые им удалось раздобыть. Бородатые угрюмые мужчины сжимали в руках дубины, ножи и винтовки. Спрыгнув на снег, Драммонд демонстративно протянул к ним пустые ладони.

— Привет, — сказал он. — Я к вам как друг.

— А вам лучше им и оказаться, — прорычал большой человек, который, очевидно, был их вожаком. — Кто вы, откуда и зачем?

— Во-первых, я хочу вас сразу предупредить, что мой напарник на другом самолете знает ваши координаты, — спокойно солгал Драммонд. — Если я не вернусь в установленное время, он прилетит сюда с бомбами. Но мы не намерены причинять вам какой-то вред или вмешиваться в ваши дела. Я, Хью Драммонд из армии Соединенных Штатов, прилетел к вам только для того, чтобы рассказать о нашей стране, которая по-прежнему существует.

Люди медленно осмысливали сказанное. Судя по оружию в руках, к правительству они относились враждебно, но его самолет вызывал у них почти благоговение.

— А вы надолго к нам? — осторожно спросил вожак.

— На ночь, если вы дадите мне приют. Я готов заплатить за ночлег. — Он вытащил из кармана небольшой мешочек. — Табак. Их глаза заблестели, и вожак торопливо сказал:

— Вы остановитесь у меня. Идемте в дом. Драммонд отдал ему кисет и пошел по тропе в окружении возбужденных людей. Конечно, ему не хотелось расставаться с таким бесценным богатством, но этого требовала работа, а ради нее он мог бы отдать и жизнь. Получив табак, вожак смягчился. Поднеся к носу мешочек с коричневыми комочками, он жадно вдохнул аромат и доверительно сказал:

— Дымить корой или травой — это просто ужасно.

— Нет ничего хуже, — согласился Драммонд.

Он поднял воротник куртки и, вздрогнув, пригнулся под напором холодного колючего ветра, который принесли с собою сумерки.

— А все-таки зачем вы сюда прилетели? — спросил кто-то из толпы.

— Да так, посмотреть, как идут дела. Мы снова создаем правительство и хотим наладить нормальную жизнь. Поэтому нам надо знать, где теперь живут люди, что им нужно и тому подобное.

— Плевать мы хотели на твое правительство, — проворчала одна из женщин. — Это оно втравило нас в такое дерьмо.

— Война есть война. Мы никого не просили на нас нападать. Драммонд мысленно перекрестился. По правде говоря, он и сам не знал, кто нес ответственность за гибель мира. Обе стороны, одержимые взаимным страхом, увязли в разногласиях и довели друг друга до истерии. Вспоминая ту панику и слепую агрессию в верхах, он все больше склонялся к мысли, что первые ракеты были выпущены с территории Соединенных Штатов. Но тех, кто знал истину, уже не было в живых.

— Это кара Божья за наши грехи, — послышался из темноты старческий голос.

Люди притихли. Хруст снега под каблуками казался скрипучим смехом, словно сама земля хохотала над этими словами.

— И разве не предсказаны Библией чума и огни смерти, ракеты и людская боль? Разве не живем мы в последние дни перед концом света?

— Все может быть.

Драммонд даже обрадовался, когда они остановились перед длинным низким домом. Он и раньше причислял доводы религии к категории легковоспламеняющихся веществ, но в эти времена и при таких условиях они мгновенно превращались в динамит.

Его ввели в уютный дом с незатейливой обстановкой и просторными комнатами. Следом входили люди. Они жались к стенам, рассаживаясь на полу, теснились возле гостя. Их подозрительность отступила под натиском любопытства: человек, прилетевший на самолете, казался им сказочным чудом.

Драммонд чинно осмотрелся, отмечая про себя каждую интересную деталь. Три женщины у очага — это означало возврат к внебрачному сожительству. Вполне закономерное явление при послевоенной нехватке мужчин и власти сильной руки. Украшения и утварь, добротные инструменты и прекрасное оружие — все это подтверждало услышанные им истории. Он не мог бы назвать поселок бандитским лагерем, но, когда наступали тяжелые времена, местные жители устраивали засады на бродячих торговцев и совершали набеги на ближайшие города. Их боялись и уважали по всей округе; к ним обращались за помощью и защитой. Впрочем, ничего странного — по таким правилам жила почти вся страна.

На полу, вылизывая щенят, лежала собака. Три маленьких веселых комочка — один без малейших признаков шерсти, другой без ушей, а третий имел на лапках по восемь коготков. Среди набежавшей детворы Драммонд заметил и тех, кто родился во время войны. Добрую четверть из них представляли уроды.

Он вздохнул и сел на предложенный стул. С природой не поспоришь. Драммонд встречал мутантов везде, но то, что он нашел их здесь, в самом удаленном от ядерных воронок и радиоактивной пыли месте, стало последним звеном, последним доказательством, в котором он нуждался.

Теперь требовалось наладить дружеские отношения и незаметно перевести разговор на численность населения, на условия жизни и прошлый урожай — на те вопросы, которые интересовали его больше всего. Сложив непослушные губы в печальную улыбку, он вытащил из кармана флягу.

— Настоящая хлебная водка, джентльмены. Кто хочет глоток?

— Мы… Мы! — на разные лады затянуло около дюжины голосов.

Фляга пошла по кругу. Мужчины тянули руки, ругались и с жадностью хватали ее круглые бока.

Какой же противной тогда должна быть их брага, с тоской подумал Драммонд.

Вожак окриком восстановил порядок, и одна из женщин, сняв с глинобитной печи котелок с едой, поставила его перед гостем.

— А теперь похлебайте нашей болтушки, — с долей радушия сказал хозяин. — Меня зовут Сэм Бакмен.

— Рад познакомиться, Сэм.

Драммонд крепко сжал волосатую руку, стараясь показать вожаку, что он не какой-нибудь там дохляк и хитроумный пройдоха из столицы.

— Ну а какая теперь жизнь в других местах? — спросил кто-то из задних рядов. — Давненько мы ничего не слышали.

— Откровенно говоря, вы не пропустили ничего особенного, — ответил Драммонд, набрасываясь на еду.

Суп действительно оказался вкусным… сравнительно вкусным.

Утерев ладонью рот, Драммонд вкратце обрисовал ситуацию.

— Так что вы устроились лучше многих, — закончил он свой рассказ.

— Да. Наверное, вы правы. — Сэм Бакмен задумчиво почесал спутанную бороду.

— Ах, черт, что бы я только не дал за бритву! Вот вы нас хвалите, а ведь мы начинали с нуля. В то время каждому хватало горя и бед. Я тогда вел хозяйство на своем участке. Мне удалось сберечь несколько початков кукурузы, немного пшеницы и ячменя, хотя всю зиму я буквально загибался от голода. А весной мою ферму разграбила шайка голодных беженцев, и я ушел сюда. Можно сказать, что мне повезло — я набрел на пустую ферму, обжился здесь и начал вести хозяйство заново.

Драммонд сомневался, что ферма была пустой, но он знал, что не имеет права судить этих людей. Жажда жизни сильнее любого закона.

— Потом сюда пришли другие, — вспоминая, рассказывал вожак. — Мы объединились, отстроили поселок, распахали поля. А что делать? Человек не может жить только для самого себя… Разве справишься в одиночку с жуками и прочей нечистью, когда зерно вырастает в невесть что и кругом вас жмут бандиты и воры? Пусть их здесь не много, но прошлой зимой мы положили на снег пару вражеских отрядов.

Он даже покраснел от гордости, но на Драммонда его слова не произвели большого впечатления. Горстка голодных и замерзших новобранцев вряд ли представляла собой серьезную опасность — безусые мальчишки, потерянные или брошенные в чужой враждебной стране, без веры в себя, без надежды на возвращение домой.

— Со временем ситуация начала улучшаться, — продолжал Бакмен. — В принципе, можно сказать, что мы выкрутились из этой переделки. — Он замолчал, нахмурился и мрачно осмотрел своих людей. — Эх, если бы только не эти уроды…

— Каждому да воздается по заслугам его! — запричитал вдруг старик, в глазах которого светилось безумие. — И каждое дитя да будет уродом, как любое растение, животное и мелкая тварь. Ибо пришел в наш мир Сатана, и на всех ныне печать его.

— Заткнись!

Огромный Бакмен вскочил со стула и схватил старика за тощую шею.

— Заткнись, или я размозжу твою лживую голову. Пусть мой сын слеп, но он чист перед Богом!

— И мой… И мой тоже…

По комнате пронесся шквал сердитых и испуганных голосов.

— А я вам говорю, это Божья кара! — пронзительно закричала молодая женщина. — Не сегодня-завтра разверзнется земля и настанет конец света. Готовьтесь ко второму пришествию!

— И ты тоже заткнись, Мэг Шмидт! — зарычал Бакмен. В его глазах появился дикий блеск, огромные руки угрожающе качнулись, массивная фигура нависла над тщедушной женщиной.

— Закрой свою лоханку, Мэг, и держи ее на замке. Я здесь хозяин, и, если тебе что-то не нравится, можешь проваливать отсюда. Но знай, я до сих пор не верю, что твой странный ребенок утонул в озере случайно.

Отступив на шаг, женщина поджала губы и потупила взгляд. Комнату наполнила хрупкая тишина, сквозь которую прорвался насмешливый вой ветра. Один из малышей заплакал. У него были две головы.

Бакмен медленно повернулся к Драммонду, который тихо сидел у стены.

— Теперь вы поняли? — мрачно сказал он. — Вот так мы и живем. Не знаю, может, это и есть проклятие Бога. Может быть, миру действительно конец? Иначе отчего детей рождается все меньше и меньше и почти каждый из них урод? Сколько это будет продолжаться? Неужели всегда? Может быть, нам лучше убивать их в надежде на то, что когда-нибудь родятся нормальные дети? О Господи! Что происходит с этим миром? Что делать? Подскажи!

Драммонд встал. Его душа стонала от пустоты и усталости, и казалось, что на плечи давит тяжесть нескольких веков. О, как часто он видел эту панику в глазах людей, как часто слышал этот вопль отчаяния.

— Только не убивайте их! — воскликнул он. — Это будет худшее из убийств, которое не принесет вам добра. Дети рождаются такими из-за бомб, и вам не остановить колеса судьбы. Каждый ребенок — это Божий дар, и будет лучше, если вы примете уготованное вам со смирением и достоинством.

Глава 4

Для стратолета с атомным двигателем путь от Миннесоты до Орегона — не очень большое расстояние. Драммонд приземлился в Тейлоре около полудня. На этот раз его никто не торопил, а машина так и осталась стоять на открытой площадке. Чуть выше на склоне горы виднелись следы земляных работ, где город намеревался разместить новое летное поле. Люди преодолевали ужас перед небом. Но у них появился новый страх, от которого не спрятаться, не скрыться — страх, с которым им придется жить.

Драммонд свернул на главную улицу и по обледеневшему тротуару направился к главному управлению. На холодном ветру руки и ноги казались деревянными, а лютый мороз, продираясь сквозь куртку и брюки, вгрызался в тело до костей. Но внутри помещений было не лучше. Запасы горючего подходили к концу, и отопительные системы превращались в легенду.

Робинсон ждал полковника в вестибюле и, увидев его, торопливо бросился навстречу:

— Вы вернулись!

Он еще больше похудел и выглядел лет на десять старше. В каждом его движении чувствовалась какая-то нервозность. Генерал сгорал от нетерпения и не мог удержаться от вопросов:

— Ну как там? Что скажете, полковник? Драммонд вытащил пухлую записную книжку.

— Все необходимые данные находятся здесь, — ответил он бесстрастно. — Они еще не сведены в таблицы, но вы получите полное представление о демографической ситуации.

Робинсон схватил его под локоть и повел в кабинет. Полковник чувствовал, как дрожала рука генерала. Он с благодарностью принял стакан виски, и после пары формальных фраз они приступили к делу.

— Это огромная и важная работа, Драммонд, — произнес Робинсон. — Когда мы закончим воссоединение страны, я представлю вас к награде. Остальные поисковые группы тоже прибыли?

— Нет. Им предстоит продолжить съемку местности. Работы хватит на несколько лет. В настоящее время я могу представить вам лишь общий обзор ситуации. Но, честно говоря, и его вполне достаточно.

Драммонд отвел глаза, и Робинсон тут же заметил это. Его насторожили двусмысленные фразы и напряженный взгляд полковника.

— Неужели все так… плохо? — с дрожью прошептал он.

— Очень плохо. Судя по делам, страна восстанавливает порядок и начинает новую жизнь. Но в биологическом аспекте мы прошли перекресток эволюции и свернули не на ту дорогу.

— Что вы этим хотите сказать? Я не понимаю, о чем вы говорите!

И тогда Драммонд выложил все, жестко и без прикрас. Каждая фраза — как удар штыка.

— В сравнении с данными довоенных лет уровень рождаемости снизился почти наполовину. Семьдесят пять процентов новорожденных являются мутантами, причем две трети из них жизнеспособны и, по всей вероятности, не будут иметь проблем с размножением. В число здоровых детей пока входят и те мутанты, чьи отклонения проявятся в более зрелом возрасте. Как вы сами понимаете, поверхностный осмотр не позволяет определить внутреннюю патологию и видоизменения генов. Но хуже всего то, что мы не нашли ни одной безопасной зоны. Вот такие дела, командир.

— Я это подозревал, — сказал Робинсон после долгого молчания и кивнул. Вид у генерала был такой, будто его оглушили мощным ударом. Робинсон тяжело вздохнул и попытался успокоиться.

— А причины…

— Они очевидны.

— Да, вы говорили. Люди прошли через зараженные зоны.

— Нет, не совсем так. Это объясняет лишь некоторые случаи — если вообще что-нибудь объясняет. Судя по результатам довоенных экспериментов, краткое облучение не может стать причиной мутации, особенно при таком низком уровне радиации.

— Какая разница? Факт есть факт, и этого достаточно. Мы должны решить, что нам теперь делать.

— И как можно быстрее, — согласился Драммонд. — Цивилизация гибнет. Пока мы еще сохраняем наше культурное единство, но этому скоро придет конец. Если каждое рождение будет приносить уродов, люди начнут сходить с ума. Их разум и без того подточен болью войны и страхом перед будущим. Но разочарование в детях и крушение семьи затронут глубинные инстинкты. Это приведет к убийствам младенцев. Многие уже сейчас впадают в отчаяние. Корни общества заражены раковой опухолью. Поэтому мы должны действовать незамедлительно.

— Но как? Как?! — вскричал Робинсон и смущенно перевел взгляд на дрожащие руки.

— Не знаю. Это решать вам. В прежние времена я бы предложил общеобразовательную кампанию, но при отсутствии средств связи и телевидения она невозможна. Вы можете ускорить программу по объединению страны. Может быть, попытаться… Нет, не знаю.

Драммонд пожал плечами и начал набивать трубку. Запасы табака подошли к концу, но, вместо того чтобы растянуть их на пару-тройку дней, он решил отдать предпочтение обычной порции.

— А ведь это еще не все, — задумчиво произнес полковник. — Мы не знаем, что будет через поколение или два. Возможно, мутанты создадут свое собственное общество. И когда их количество превысит численность людей, они начнут прибирать к рукам льготы и преимущества. Если мы пустим ситуацию на самотек, то одному лишь Богу известно, куда она нас заведет. Такого еще на белом свете не было. Не вписавшись в стандарты эволюции, наша раса погибнет как вид. Мы вымрем как динозавры и мамонты. А представьте, что мутанты начнут междоусобную войну или набросятся на людей. Скрещивание различных пород может породить еще худших уродцев, особенно в период усиления негативных видоизменений. И если мы хотим хоть как-то повлиять на дальнейшее развитие истории, нам надо действовать, генерал, и действовать быстро. Иначе снежный ком превратится в неуправляемую лавину.

— Да, вы правы. Мы должны действовать быстро. И жестко! Робинсон откинулся на спинку кресла. К нему вновь возвращалось былое самообладание, но в глазах по-прежнему стоял испуг.

— Мы проведем мобилизацию! — воскликнул он. — У нас есть люди, оружие и дисциплина. Они не в силах нам сопротивляться.

Драммонд почувствовал, как его горло сжалось во внезапном спазме страха.

— Что вы задумали? — хрипло спросил он.

— Расовую войну. Все мутанты и их родители будут стерилизованы. Прямо там, где их найдут! Без всяких разговоров!

— Вы сошли с ума! — Вскочив на ноги, Драммонд схватил генерала за плечи и как следует встряхнул его. — Неужеливы… Нет, это невозможно! Вы хотите поднять мятеж, начать гражданскую войну и привести мир к окончательной катастрофе?

— Если мы будем, действовать осторожно, ситуация останется под контролем. — На лбу генерала выступили капли пота. — Мне это нравится еще меньше, чем вам, полковник. Но у нас нет выбора. Либо смертельный бой, либо гибель человеческой расы. Нормальные дети стали слишком редким явлением.

Он, задыхаясь, поднялся.

— Нет и дня, чтобы я не думал о мутантах. Все аспекты вопроса ясны, и ваши данные лишь подтверждают мои подозрения. Зло необходимо вырвать с корнем. Поймите, Драммонд, эволюция действует очень медленно. Жизнь не предназначена для таких встрясок и перемен. Если мы не спасем породу настоящих людей, ее уничтожат мутанты. Изменения будут продолжаться, и они будут продолжаться бесконечно, пока не наступит окончательное вырождение.

Страна огромна, и при таком количестве людей регрессивные отклонения поначалу останутся незаметными, но потом мутации начнут проявляться, и ими будет отмечен каждый. В результате люди просто перестанут существовать. Подтверждением этому могут служить циклы увеличения числа крыс и леммингов. Истребив мутантов, мы спасем нашу расу. А это можно сделать без лишней грубости — небольшой укол, несколько таблеток, и они уже никогда не будут иметь детей. Стерилизация необходима. — Его голос сорвался на крик: — И мы начнем проводить ее незамедлительно!

Драммонд наотмашь ударил его по щеке. Робинсон судорожно вздохнул, упал в кресло и заплакал. Это было ужаснее всего.

— У вас нервный срыв, генерал, — сказал Драммонд. — Последние шесть месяцев вы только и думали над этим. Ночи без сна, вопросы, на которые нет ответа, сложная ситуация в стране — все это лишило вас сил. Вы потеряли перспективу. — Немного помолчав, он добавил: — Нам нельзя становиться на путь насилия. Жесткие меры только ускорят гибель цивилизации, которая и без того трещит по швам и вот-вот готова рухнуть. Ввергнув страну в безумную бойню мутантов, мы никогда не добьемся победы. Да, пока нас больше. Но нашему поколению не удержать всего континента, не говоря уже о планете. Однажды мы уже говорили на эту тему. Отныне нам предстоит забыть о силовых методах контроля. Тем более что они не несут с собой никакого решения. Неужели мы отбросим урок трехлетней давности, который показал нам истинное лицо войны? Я понимаю ваш страх перед будущим страны, но это не повод для расового самоубийства.

Робинсон молчал.

— В любом случае борьба с мутантами к добру не приведет, — сказал полковник. — Их будет рождаться все больше и больше. Яд разлит повсюду, и в любой нормальной семье может появиться ребенок с отклонениями. Мы должны смириться с этим. Мы должны привыкнуть к мутантам И принять их в общество. Только тогда новая раса проявит к нам такую же терпимость в будущем.

— Прошу прощения.

Робинсон вытер слезы, и на его мертвенно-бледном лице застыла маска хладнокровного спокойствия.

— Прошу прощения. Я впал в истерику. Вы правы. Просто какое-то помрачение. Последние ночи меня мучает бессонница, но стоит заснуть, как тут же приходят кошмары, и снова волнения, нервы, тревога… Да, полковник, мне понятна ваша точка зрения. И я с ней согласен.

— Вот и хорошо. Откровенно говоря, меня беспокоит состояние вашего здоровья — три года без отдыха, груз ответственности за всю страну, а тут еще и это. Но давайте забудем об инциденте. Тем более что небольшая разрядка нужна иногда каждому из нас. Если вы не против, мы могли бы заняться поиском решения.

— Да, конечно.

Робинсон плеснул виски в два стакана и сделал несколько судорожных глотков. Потом беспокойно зашагал по комнате, все больше ускоряя шаг.

— Дайте подумать… Значит, остается только евгеника^[340]. Вложив все силы и средства, мы могли бы сплотить нацию за какие-нибудь десять лет. А потом… Конечно, я понимаю, что нам не удержать мутантов от размножения, но мы можем создать законы о льготах для людей и максимально поощрять рождение здоровых детей. Ученые утверждают, что радикальные патологии вызовут межвидовую стерильность, а значит, большая часть мутантов так или иначе будет поставлена на грань вымирания. При верной законодательной системе люди вернут свое превосходство за какие-то три-четыре поколения.

Драммонд нахмурился. Его встревожила необоснованная агрессивность генерала. Это совершенно не походило на умного и уравновешенного Робинсона. Психологи говорят, что человек не замечает только того, чего подсознательно боится. Но в данном случае дело касалось самых насущных проблем страны.

— Ваш план обречен на провал, — жестко сказал полковник. — Во-первых, вам не удастся навязать народу принуждение. Во-вторых, вы начинаете повторять заблуждения фашизма и идеи Herrenvolk^[341] — мутанты хуже нас, мутанты должны занять свое место… Для внедрения таких идей в народные массы вам потребуется развитое тоталитарное государство. В-третьих, это все равно ни к чему не приведет, поскольку остальная часть мира, возможно, за редкими исключениями, отвергнет ваш призыв к контролю за рождаемостью. А мы сейчас не в том положении, чтобы влиять на внутреннюю политику других стран. И такая ситуация может длиться еще несколько поколений. Если мы начнем дискриминацию мутантов, их собратья на других континентах могут затаить на нас обиду и, когда их силы и сплоченность достаточно окрепнут, на нас набросится весь мир.

— Слишком много допущений, полковник. Откуда вам знать, что эти сотни или тысячи различных видов начнут объединяться? Они похожи друг на друга еще меньше, чем на нас. Возможно, нам даже удастся стравить их в смертельной войне.

— Может быть, и удастся. Но это вернет нас на старый путь предательства и насилия, на дорогу в ад. Если мы будем называть мутантами всех, кто чем-то отличается от обычных людей, если мы будем выделять их в отдельный класс, они вскоре начнут воспринимать свою обособленность, а это обернется ненавистью и бунтом против «истинной расы». Поэтому — нет и еще раз нет! Единственной разумной мерой, или способом выживания, является полный отказ от классовых предрассудков и расовой ненависти. Каждый человек должен чувствовать себя индивидуальностью, частью своей страны и всей планеты. К тому же в нашем положении любые классификации просто смертельны. Люди должны научиться жить вместе, и мы с вами можем помочь им в этом. — Драммонд улыбнулся: — Надеюсь, моя проповедь вас не очень обидела?

— Да бросьте, полковник. Теперь не до обид.

— Тогда мне остается еще раз напомнить, что дискриминация мутантов бесполезна и принесет нам только вред. Стабильность генофонда нарушена — на Земле больше нет здоровых людей. А значит, число детей, рожденных с патологией, будет увеличиваться с каждым годом. Через пять-шесть поколений чистая человеческая раса перестанет существовать. — Да, вы правы. Нашей первоочередной задачей станет выживание людей, способных давать здоровое потомство. Мы переправим их в безопасные места, где нет радиации и пыли. Пусть эта популяция будет очень малочисленной, но она станет популяцией нормальных людей!

— А я вам говорю, что это невозможно! — рявкнул Драммонд. — Нет больше безопасных мест. Ни одного во всем мире!

Робинсон перестал шагать и, повернувшись к Драммонду, взглянул на него как на врага.

— Что вы тут несете? — внезапно закричал он. — Откуда вы можете это знать?

Драммонд рассказал ему о поселении у канадской границы.

— Как будто вы этого и сами не знали, — скептически добавил он. — Неужели ваши физики не докладывают вам об уровне радиации? Неужели об этом молчат ваши доктора, инженеры и тот генетик, которого я отыскал? Судя по вашим познаниям в биологии, они провели с вами немало времени. И я уверен, что каждый из них убеждал вас в одном и том же!

Робинсон упрямо покачал головой:

— Все это чушь! Вы просто не понимаете. Число мутаций не может быть таким большим.

— Хорошо, допустим, я ничего не понимаю. Но почему бы вам, несчастному глупцу, не осмотреться вокруг? Вы только взгляните на растения и животных! Неужели здесь ни у кого не рождались дети?

— В том-то и дело, что нет. Роды стали редким явлением, и в медицинском центре города на учете лишь несколько беременных женщин. — Лицо Робинсона дрогнуло и сморщилось. — Не сегодня-завтра Элейн должна родить. Она уже в госпитале. Вы, наверное, не знаете, но все наши дети умерли от чумы два года назад. Этот ребенок — моя единственная надежда. И я хочу, чтобы он вырос в правильном мире — без мутантов и бомб. Вы и я… наша дорога закончена. Мы старое поколение — поколение тех, кто разрушил мир. Но мы должны отстроить его заново, а затем уйти и оставить все нашим детям. Я хочу сделать планету пригодной для жизни, потому что здесь останется мой ребенок, понимаете? Вы понимаете меня?

И Драммонд действительно понял. Какое-то время он молча смотрел на генерала. В его груди вскипали нежная жалость и доброта. Скуластое лицо смягчилось, глубокие морщины разгладились, и он тихо прошептал:

— Да, теперь я понимаю. Так вот откуда эта фантастическая выносливость и желание построить здоровый мир. Вот почему вы чуть не сошли с ума, когда возникла проблема с мутантами. Вот почему вы не можете смириться. — Он обнял друга, а затем слегка подтолкнул его к двери. — Пойдемте навестим Элейн. Узнаем, как ее дела. И не забудьте — по пути нам надо где-то достать цветов.

Глава 5

Едва они вышли на улицу, мороз вцепился в их лица колючими пальцами. Под ногами сухо похрустывал снег. Он почернел от сажи и пыли, но небо над головой было удивительно чистым и голубым. Изо рта и ноздрей дымком вырывалось дыхание. Со строительной площадки доносились голоса людей, и нависавшие скалы вторили им слабым эхом.

— А может быть, нам улететь на другую планету? — внезапно спросил Робинсон и тут же сам ответил на свой вопрос: — Но у нас для этого нет сил и средств. К тому же все остальные планеты не пригодны для жилья. Остается одно — отстроить нашу Землю. Отыскав несколько безопасных мест — а я верю, что их достаточно много, — мы переселим туда здоровых людей и будем ждать, пока период мутаций не закончится. Главное, выжить, а отстроиться всегда успеем.

— Но безопасных мест больше нет, — напомнил Драммонд. — Ему не хотелось спорить, и он сменил тему разговора: — А что предлагает ваш генетик? Какой выход из ситуации видит биологическая наука?

— По правде говоря, он ничего не знает. Его область науки, видите ли, до сих пор не изучена. Поэтому он может только Делать научные предположения.

— И все равно я считаю, что единственным решением проблемы будет принятие мутантов в наше общество на равных правах. Мы должны забыть о насилии. Каждый из нас землянин независимо от того, как он выглядит. — Немного помолчав, Драммонд добавил: — Забавно… Мы считали доброту и смирение довольно непрактичными в общении, но теперь они становятся основными требованиями для сохранения жизни. Как жаль, что мы не поняли этого раньше и нам потребовались миллионы жертв, чтобы признать такую простую истину. Вот только удастся ли нам убедить в своей правоте остальную часть мира?

В окне одного из домов они увидели цветы в горшочках. Робинсон купил их за последние крохи табака. По дороге в госпиталь он часто останавливался и переводил дух. Его лицо раскраснелось. На висках блестели замерзшие капельки пота.

Медицинский центр располагался в самом большом здании города, и его оборудование славилось по всей стране. Когда они вошли в просторный холл, к ним навстречу поспешила медицинская сестра.

— А я только что хотела отправить за вами, генерал, — сказала она. — Роды уже начались.

— Элейн… Как ее самочувствие?

— Пока все идет хорошо. Прошу вас, подождите, здесь. Драммонд опустился в кресло и молча взглянул на Робинсона. Тот нервно прохаживался вдоль стены.

«Бедный малый, — подумал он. — Почему мужчины так забавны в своем ожидании? Только не стоит смеяться над этим. Вспомни себя, когда ты ждал вестей о Барбаре…»

— Вы знаете, я так рад, что мы достали им обезболивающие средства, — зашептал генерал. — Они здорово помогают… А Элейн такая слабая…

— С ней все будет в порядке.

«Эх, приятель, — подумал Драммонд, — тебе бы сейчас не об этом волноваться…»

— А вы не в курсе… Как долго это длится? Сколько надо ждать?

— Трудно сказать наверняка. В каждом случае по-разному. Вам надо немного расслабиться.

Драммонд расстегнул куртку и достал кисет. Он наполнил свою трубку табаком и со вздохом передал ее генералу. Это был последний табак, но для друга ничего не жалко.

— Покурите. Обычно помогает.

— Спасибо, — ответил Робинсон и шумно запыхтел. Время медленно уползало в прошлое, минуты казались часами, и Драммонд с тревогой думал о том, как ему вести себя, если это случится. Конечно, он тоже надеялся на лучшее, на данные статистики не предполагали легкого исхода. И все же он не психиатр. Пусть все идет своим чередом.

А потом их ожидание закончилось. К ним вышел доктор. Марлевая повязка и халат придавали его фигуре загадочный Ж непроницаемый вид. Робинсон застыл перед ним как статуя.

— Я знаю, вы храбрый мужчина, — сказал доктор мрачно, снимая повязку с лица. — Вам потребуется все ваше мужество.

— Она… — Его голос почти не походил на человеческий.

— С вашей женой все в порядке. Но вот ребенок… Сестра принесла небольшой комочек, завернутый в пеленки. Это был мальчик. Но вместо рук от плеча тянулись мягкие и гибкие щупальца.

Робинсон взглянул на ребенка, и что-то в нем сломалось. Его лицо побелело. В поисках поддержки он повернулся к полковнику. Драммонд видел многих мутантов и знал, что это не самый худший случай. Ему даже удалось немного успокоить убитого горем отца.

— Он подрастет и научится пользоваться этими… руками. Возможно, в чем-то поможет хирургия. Но самое главное — ваш мальчик будет жить. На самом деле это не уродство. А при определенном типе работ он даже будет иметь некоторые преимущества. Если у него нет других отклонений, можете считать, что у вас родился здоровый парень.

— Других отклонений, — прошептал Робинсон. — Как вы можете такое говорить?

— Это вы еще не можете. Но у вас хватит мужества, генерал… у вас и Элейн. Вдвоем вы с этим справитесь.

Да, вдвоем всегда легче, подумал Драммонд и быстро добавил:

— Я знаю, почему вы не понимали этой проблемы. Вы не хотели ее понимать. Внутри вас находился психологический блок, подавлявший любые факты, с которыми вы не смели соприкасаться. Ребенок стал для вас символом последней надежды. Вы не могли допустить, что он окажется мутантом, поэтому ваше подсознание отметало любые разумные рассуждения на тему мутаций.

Но истина всплыла на поверхность, и вы поняли, что в этом мире больше нет безопасных мест. Их нет нигде. Это может подтвердить огромное число мутантов, рожденных в первом поколении. Большинство из них проявляет регрессивные отклонения, а это значит, что оба родителя имели предрасположенность к таким изменениям еще до зачатия ребенка. Но генетические изменения возникают Чрезвычайно редко, если только мы не будем причислять к ним тупиковые линии эволюции — например четырехлепестковый клевер или альбиносов.

Вы только подумайте, сколько же таких изменений должно произойти, чтобы всего за четыре года у значительной части всех мужчин и женщин Земли возникли согласованные пары одинаковых отклонений. А сколько их вообще в генах каждого из родителей? Люди просто отдают то, что собрали после войны.

И нам остается лишь сожалеть о том, что мы не знали этого раньше. А теперь… Теперь слишком поздно.

— Пыль… — прошептал генерал.

— Да, радиоактивная пыль — коллоиды, появившиеся во время атомных бомбардировок; обычная пыль и обычный воздух, перешедшие в нестабильные изотопные формы. Три года ветер разносит этот яд над миром. Его концентрация не слишком высока, хотя и относительно близка к порогу безопасности. Именно поэтому мы наблюдаем небывалую вспышку раковых заболеваний. Этот яд везде. Каждый вдох, каждая крошка хлеба и глоток воды, каждый ком глины, по которому мы прошли, буквально пронизаны радиацией. Она в стратосфере и под землей. От нее не убежать даже на звезды, поскольку она уже внутри нас.

До ядерной войны мутации встречались редко. Заряженные частицы, проносясь сквозь тело с неимоверной быстротой, почти не затрагивали структуру генов, поэтому их электромагнитное воздействие не вызывало химических изменений. К тому же облученные хромосомы заменялись при воспроизведении новыми и здоровыми. В наше время любой предмет является источником заряженных частиц и гамма-лучей. Причем многие гены уже сами по себе содержат радиоактивные атомы.

Даже в условиях сравнительно низкой радиации почти все половые клетки организма видоизменяются, и при воспроизводстве одна из них дает толчок рождению мутанта. Вот почему мы, наблюдаем регрессивные черты уже в первом поколении людей постьядерной эры. Теперь от этого никто не застрахован и безопасных мест больше нет.

— Генетики утверждают, что мы могли бы сохранить какое-то число настоящих людей, — вяло откликнулся генерал.

— Честно говоря, я им не очень верю. Конечно, радиоактивность невелика и будет уменьшаться сама по себе. Но прежде чем она превратится в маловажный фактор, пройдет от пятидесяти до ста лет, а к тому времени «чистая раса» окажется незначительным меньшинством. И у ее представителей по-прежнему будут видоизмененные гены, не нашедшие пока сходной пары и ожидающие возможности проявления.

— Вы правы. Наука нам уже не поможет. Ей удалось лишь довести нашу расу до вымирания.

— Я этого не говорил. Раса сама довела себя до гибели, но наука здесь ни при чем. Ею просто злоупотребили. Если не считать психологических основ, наша культура во всем опирается на науку. Используя ее, мы можем сделать последний и решительный шаг. И только в этом случае люди или их потомки продолжат свое существование.

Драммонд проводил Робинсона до палаты и мягко подтолкнул его к двери.

— Вы устали, измучены переживаниями и готовы сдаться, — сказал он. — Завтра все будет выглядеть по-другому. Идите взгляните на Элейн и передайте ей от меня привет. Вам надо как следует отдохнуть. Впереди нас ждет огромная работа. И знаете, генерал, я по-прежнему считаю, что у вас отличный малыш.

А потом пожилой мужчина, временно исполнявший обязанности президента Соединенных Штатов, тихо постучал в дверь и шагнул в комнату. Хью Драммонд проводил его взглядом, торопливо вышел на улицу и, на ходу застегивая молнию куртки, растворился в холодных сумерках.

Цепь логики

Брат принесет брату яд и проклятие,

И сыновья сестер расторгнут узы родства,

И более не станет человек щадить другого человека,

Тягость накроет мир, прибудет блуд и распутство,

Век топора и меча расколет щиты,

Век бурь и волков закончится гибелью мира.

Старшая Эдда

Глава 1

Мальчика почти всегда окружало одиночество, и даже среди детей или во время разговоров с ними ему казалось, что он стоит на дальнем краю пропасти, к которому еще не подвели мостов. Его единственным другом был тощий серый пес со странной шишковатой головой и свирепым нравом. Их часто видели на безлюдных окраинах, где они бесцельно бродили по равнинам, заросшим густым лесом, или по высоким обрывистым холмам, которые на многие мили тянулись вдоль реки. И теперь, когда они шли по гребню скалы на фоне кровавых бликов пламеневшего заката, их облик пробуждал в душе какое-то смутное чувство — худенький, оборванный большеголовый мальчишка казался гномом из страшной легенды, а лохматое неуклюжее животное, семенившее за ним по пятам, походило на существо из ада.

Родерик Вэйн увидел их именно так. Возвращаясь домой, он заметил сына на другой стороне реки и громко позвал мальчишку. Тот остановился, медленно повернулся к отцу, и в его глазах застыло изумленное любопытство. Вэйн с болью узнал этот взгляд, хотя на фоне багрового неба Аларик выглядел лишь темным уродливым пятном. И он знал, что сын будет смотреть на него долго-долго, словно не узнавая, словно стараясь присмотреться и вспомнить лицо… чужака. Старая печаль захлестнула сердце, но Вэйн позвал его еще раз:

— Эй, малыш, иди сюда!

День в мастерской выдался трудный, и Родерик устал. Починка машин — это, конечно, не уроки математики в саутвэлском колледже, но на развалинах мира выбирать не приходилось, и, чтобы выжить, люди соглашались на все. По сравнению с другими ему еще повезло — так что грех жаловаться.

В давние времена река пересекала территорию колледжа, и каждый вечер после классной работы он прогуливался вдоль берега, попыхивая трубкой, помахивая тростью и размышляя о чем-нибудь хорошем, например о застывших вершинах красоты современной квантовой механики или о том, что Карен приготовит на ужин — да, именно об этих двух вещах, которые только на первый взгляд казались несоотносимыми. В такие тихие летние сумерки он забывал о тревогах и планах на завтра — для них и так хватало времени. Он неторопливо шел по извилистым аллеям, вдыхая табачный дым и прохладный вечерний воздух. В воде отражались кроны старых высоких деревьев, а закат разливал по небу медь и расплавленное золото. Иногда ему удавалось остаться наедине с рекой и далекими звездами. Но чаще с широких и ровных лужаек доносились голоса студентов, которые радостно приветствовали всеми любимого и уважаемого профессора Вэйна.

С тех пор прошло шестнадцать лет, и эти чудные воспоминания уже покрылись пеленой забвения. В памяти остался лишь злой, непередаваемо ужасный кошмар войны, который за пару месяцев стер с лица Земли каждый мало-мальски важный город. А потом потянулась череда страданий и бед — болезни, голод, грабежи, невыносимый труд и горе, искорежившее человеческие судьбы. Все это скрыло за собой счастливые прежние дни, будто смыв их потоком стремительных событий. И отныне территория колледжа превратилась в пустошь с почерневшими развалинами, где в высокой траве темнеют туши коров и пустые строения, проливая кирпичные слезы, таращат слепые окна на могилы людей.

Города исчезли, мировая культура сгорела в огне братоубийственных сражений, и больше не было нужды в профессорах. Тихий студенческий городок в сельской глубинке Среднего Запала захлестнула волна удушливой коммунистической диктатуры, которая жесткой рукой защищала все, что осталось в этих местах. И наступили страшные времена, когда каждого пришлого встречали пулей, а со всех сторон подступали кочевые банды и озверевшие от голода мародеры.

Но чума прошла стороной, и даже в ту первую зиму большая часть населения выжила благодаря собранным заранее запасам злы. Трактора и комбайны ценились на вес золота. Когда горючее кончилось, их начали переделывать в машины, приводимые в движение лошадьми, быками и людьми. Техников и механиков отчаянно не хватало. Вэйна определили в мастерскую по ремонту машин, и он, к общему удивлению, стал настоящим знатоком своего дела. Никто не мог так ловко распотрошить бесполезный автомобиль и добыть из него запасные части для бесценных комбайнов. За этот талант его прозвали Каннибалом и повысили до управляющего мастерской.

Но годы шли, и ситуация все больше менялась к лучшему. Диктатуру отменили. Саутвэл снова стал частью страны. Но здесь по-прежнему не нуждались в профессорах, а для идущего на убыль числа подростков вполне хватало обычных учителей. Вэйн остался начальником ремонтной мастерской. И вот теперь, устав до дрожи в руках, он брел домой в залатанном засаленном халате. И который раз вид сына, его странный долгий взгляд пробуждали старую печаль и мрачные мысли.

Аларик Вэйн перебежал мост и присоединился к отцу. Они создавали странный контраст — высокий сутулый мужчина с седыми волосами и удлиненным морщинистым лицом, а рядом тощий оборванный мальчишка, слишком маленький для своих четырнадцати лет, с большой головой, насаженной на нелепое короткое тельце, которое казалось несоразмерным с длинными и тонкими ногами. В путанице взъерошенных каштановых волос его лицо выглядело тонким вытянутым овалом; в огромных светло-голубых глазах застыла безмятежная пустота.

— Где ты бегал, сынок? — печально спросил Вэйн.

На самом деле он не ожидал ответа, и его действительно не последовало. Аларик редко разговаривал, и иногда казалось, что он просто не слышит большей части вопросов. Сын смотрел вперед, словно ослепшее создание, но даже при всем его неуклюжем виде в мальчике чувствовалась какая-то необыкновенная привлекательность.

Губы Вэйна скривились в жалкой улыбке, разум заполнила бесконечная усталость. Вот оно — наше будущее. Люди решили оставить мутантам право на жизнь, они смирились с их расовым существованием, признав дом и семью наивысшей привилегией каждого гражданина. Никто не знал, к чему это приведет, и люди боялись задумываться о будущем.

Они поднялись на холм и пошли по улице. Между плитками мостовой росла трава, в зарослях сорняков стояли полуразрушенные дома. Чуть дальше начинался необитаемый район. В сравнении с довоенным временем население сократилось наполовину. Стерильность, болезни и стычки с бандитами нанесли городу непоправимый ущерб, несмотря на новую волну переселенцев, после того как власти сняли ограничения на въезд.

Саутвэл вновь приобрел ухоженный вид, в нем появились черты средневековья. По улицам со скрипом катили фургоны, запряженные лошадьми. Женщины в грубых домотканых платьях спешили на рынок. Вечернюю мглу рассеивали факелы и самодельные фонари. В окнах домов сияли теплые отблески свечей.

На мостовой среди собак, лошадей и крупного скота играли дети. Мимо Вэйнов пробежала стайка чумазых мальчишек — вполне нормальных по старым стандартам и слишком нормальных в своей крикливой злобе:

— Мути! Мути! Мутант, а-ха-ха-ха-ха!

Скорее всего Аларик их просто не заметил, но свирепый пес ощетинился и зарычал на ребят. В сумерках его огромная бугристая голова лишь издали напоминала собачью и выглядела чертовски жутко. Маленькие пуговки глаз пылали красным огнем.

Потом им встретилась еще одна группа детей — таких же грязных и оборванных, как первые. Мутанты. Ни одной одинаковой пары. Звериные лица, похожие на страшные маски. Пальцем меньше, пальцем больше. Беспалые ступни и копыта, покрытые ороговевшей кожей; изогнутые спины и нелепая раскоряченная хромота. Визгливая скороговорка карликов. Толстопузые гиганты по семь футов в высоту при своих шести годочках. Бородатые семилетки. А многие и похуже того.

Однако некоторые из них вообще не имели явных отклонений. И хотя большая часть мутантов выглядела довольно неприятно, их патология не влияла на дееспособность и выживание — во всяком случае не в этой группе. Двое или трое казались вполне нормальными. Их внутренние отличия обнаружили по чистой случайности. Вэйн полагал, что большинство так называемых чистых детей тоже имели мутационные, до сих пор не вскрытые различия, которым предстояло проявиться позже. Впрочем, не каждое отклонение являлось уродством. Например, чрезмерно длинные ноги или ускоренный метаболизм помимо неудобств давали массу преимуществ.

Дети Саутвэла — да и всего мира, если верить слухам, — делились на две категории. Существовала и третья группа, но ее почти никогда не принимали в расчет. В нее входили безнадежно искалеченные мутанты, рожденные с такими умственными и телесными отклонениями, что их жизнь длилась не более десятка лет.

Вэйн помнил ужас и отчаяние, когда после войны почти каждый рожденный ребенок нес отпечаток явной патологии. Люди шли на аборты, убивали детей и устраивали погромы. Потом все понемногу улеглось. Родители смирились с тем, что в трех случаях из четырех их дитя окажется мутантом. Но в глубине души они верили, что ребенок будет настоящим, «чистым», и если не в этот раз, то в следующий. Многие отказывались от «неудачных» детей и отдавали их в приюты. Хотя иногда — правда, очень редко — мутации вызывали благоприятные изменения.

Вэйн таких ребят не видел. В народе ходило немало слухов о мутантах-суперменах, но он сомневался, что в этих удивительных историях есть хоть доля истины. У хаоса тысячи путей, но только некоторые из них вели к созданию жизни. Тем не менее он знал многих детей, у которых бесспорно хорошие приобретения сопровождались потерей чего-то другого — например глухого Мартина с его бесподобным орлиным зрением.

Увидев этого мальчишку в компании других мути, Вэйн кивнул ему, и тот помахал в ответ. Остальные намеренно его не замечали. Мутанты избегали взрослых людей, а порою ненавидели их или питали к ним подозрение. И у них были на то основания. Это первое поколение зарождавшейся расы подвергалось безжалостной травле. Их оскорбляли и избивали — причем не только «нормальные» дети, но и «нормальные» взрослые. Теперь же, когда основная часть их гонителей повзрослела и мути стали большинством среди детей, обоюдная неприязнь и разногласия свелись к угрозам, дворовым дракам и разбитым окнам. Мутанты вдруг поняли, что Земля в конце концов достанется им, и, затаив обиду, решили немного подождать. Смерть и старость людей превратились в их союзников.

Но Аларик… Старая боль уколола сердце. Конечно, мальчик — мутант. Когда они отстроили госпиталь и запустили рентгеновскую установку, снимки показали, что внутренние органы мальчика находятся в перевернутом зеркальном положении. В общем-то ничего особенного — такое случалось и до войны. Но потом у него появились черты слабоумия. Он почти не говорил, а если и говорил, то очень плохо. Аларика исключили из начальной школы за неуспеваемость, и это окончательно отдалило его от окружающего мира. Все-таки странно… Сын много читал, причем с потрясающей скоростью, и Вэйну часто казалось, что мальчик переворачивает страницы просто от безделья. Малыш без устали возился с приборами, которые Родерик перетащил домой из брошенных лабораторий колледжа. Он собирал из проводов и деталей замысловатые конструкции, но им недоставало смысла и цели. А еще, время от времени, Аларик произносил до странности умные и многозначительные замечания, хотя скорее всего они лишь казались такими, и несчастные родители выдавали желаемое за действительное.

Аларик был всем, что у них осталось. Маленький Айк, рожденный перед самой войной, умер от голода в первую зиму. А после Ала Карен никак не могла забеременеть — радиоактивность оказывала на многих людей медленное стерилизующее воздействие. И все же грех жаловаться… Ал хороший мальчик — воспитанный, послушный, очень застенчивый и душевный. У него нет восприимчивости к цветам, но не всем же рождаться художниками.

Карен встретила их у порога. Взглянув на ее оживленное радостное лицо, Вэйн почувствовал прилив сил и отголосок забытого счастья.

— Приветствую вас, джентльмены! — закричала она. — Вы еще не слышали новость?

— Нет. А какую? — спросил Вэйн.

— Сегодня к нам прилетел правительственный самолет. И скоро наш город войдет в систему регулярных воздушных перевозок!

— Ты шутишь!

— Честное слово! Я слышала это от пилота, а он не меньше чем полковник. После обеда мне понадобилось сходить на рынок, и, когда он приземлился, я как раз проходила мимо поля. Ну как тут удержаться и не поговорить?

— Действительно, как тут удержаться? — повторил Вэйн, любуясь женой.

— Ах ты, дразнилка! Но слушай дальше. После того как набежала толпа зевак вроде меня и появился мэр, пилот объявил об открытии авиалинии. Я сама два месяца работала на расчистке посадочной полосы, но, честно говоря, мне не очень верилось, что мы когда-нибудь будем называть ее аэропортом. И все же наша мечта сбылась. Мы верили, работали не покладая рук, и она исполнилась. Отныне город будет получать одежду, горючее, машины, продукты… Хотя вряд ли — продукты, я думаю, нам придется отправлять самим. Кстати, о еде — суп там не выкипит?

Ужин получился на славу — все было просто, но со вкусом. Вэйн яростно набросился на еду. Его челюсти перемалывали пищу, а ум — беспокойные мысли.

— Меня не перестают удивлять нелепые повороты нашей цивилизации, — проворчал он, отодвигая пустую тарелку. — Сначала она вознеслась, как глиняный колосс, затем рухнула в отвратительной войне, и нам пришлось начинать почти с самого начала. Но люди сохранили накопленные знания. У нас остались машины и необходимое оборудование, а значит, мы можем отстроить страну, минуя тупики и промежуточные этапы. Пусть исчезли железные дороги и скоростные магистрали — их заменит национальная сеть воздушных линий. Пройдет десяток лет, и мы пересядем с лошадей и велосипедов в кабины личных самолетов.

— А главное — мы больше не будем в изоляции, — с энтузиазмом отозвалась Карен. — В нынешнем году это уже четвертый контакт с внешним миром. Даже не верится, что мы снова станем частью мира.

— М-м-м, вернее, частью его остатков, а это не так и много. Мне говорили, что от Европы и большей части Азии почти ничего не осталось, а Африка и Индокитай скатились на грань дикости.

— Ты только представь себе, какой любопытной будет новая культура, — мечтательно сказала Карен. — Маленькие города и поселки, связанные воздушными линиями. Я думаю, люди откажутся от гигантских индустриальных центров. Как странно… Маленькие города, а между ними огромное пространство дикой природы.

— Да, — согласился Вэйн. — Но я не стал бы строить сейчас какие-то предположения. Конечно, мы можем констатировать небольшое улучшение: во многих поселениях люди восстановили быт и хозяйство; чума, жуки и болезни растений почти побеждены; армия отогнала бандитов на далекий юг. Девять лет назад правительство отменило военное положение. Соединенные Штаты и Канада подписали пакт об объединении, а всенародным голосованием на пост президента избрали Хью Драммонда.

— О мой всеведущий! Я это тоже знаю. К чему ты ведешь?

— Несмотря на все эти достижения, у нас впереди еще долгий путь. Юг страны затопила варварская анархия. Изредка властям удается выходить на связь с городами Латинской Америки, России и Китая, Австралии, Южной Африки и другими регионами мира. Данные этих контактов подтверждают, что Северная Америка превратилась в маленький остров цивилизации, который со всех сторон окружен океаном дикости. К чему приведет такая ситуация? И что принесет Земле ее молодое племя? Сие тайна, покрытая мраком. Вот поэтому я против воздушных замков и предположений.

Карен натолкнулась на пустую синеву отстраненного взгляда Аларика, и ее губы задрожали.

— А вдруг они действительно создадут свою расу… суперменов, — прошептала она.

— Это невероятно, милая, хотя я согласен, что мечты и слухи о них могут создать величайшую легенду послевоенного времени. Ты же знаешь, сколько теперь рецессивных генов в каждом человеке, и отныне их проявления непредсказуемы. Пройдет несколько поколений, и на Земле не останется семьи без мутантов. Некоторые изменения могут оказаться благоприятными, но их доля так мала, что ею можно пренебречь. Только Богу известно, каким будет конечный результат. Несомненно одно — люди исчезнут с лица планеты.

— А если мутанты оставят за собой это слово и назовутся людьми?

— Вполне возможно. Но оно потеряет тот смысл, который мы вкладываем в него сейчас.

— И все же по теории вероятности в одном человеке могут проявиться несколько благоприятных изменений, — настаивала Карен. — Скажи, разве он не будет тогда суперменом?

— А почему ты не учитываешь объединения неблагоприятных черт? Нет, дорогая, твой супермен в природе невозможен. Да и что такое супермен? Пуленепробиваемый организм с моторчиком в тысячу лошадиных сил? Или макроцефал, который изъясняется па языке символической логики? Конечно, я понимаю, что ты имеешь в виду какое-то богоподобное существо, более прекрасное и возвышенное, чем остальные люди. И я согласен с тобой, что некоторые изменения в человеческой природе могли бы оказаться желанными, хотя и не всегда необходимыми. Но любой психолог скажет тебе, что ни один гомо сапиенс так и не достиг пределов своего потенциала, не говоря уже о понимании резервов человеческого организма. Людям необходимо воспитание, а не эволюция. Как бы там ни было, мы выбрали для спора плохую тему, — грустно заключил Вэйн. — Раса гомо сапиенс уничтожила себя. И теперь людьми будут мутанты.

— Да… наверное, так. Положить тебе еще кусочек мяса? После ужина Вэйн устроился в своем кресле. О табаке и газетах оставалось только мечтать, а правительство не торопилось выполнять обещание относительно новых радиостанций и телестудий. Тем не менее у него имелась огромная библиотека из собственных книг и тех, которые он спас, унеся из колледжа. Кое-что, конечно, уже потеряло свою актуальность, но большинство из них не принадлежало времени. Он открыл потрепанный том и взглянул на строки, знакомые с детства:

При всем при том, при всем при том,

Могу вам предсказать я:

Настанет день, когда кругом

Все люди станут братья.^[342]

«О, как бы мне этого хотелось. Как часто я мечтал об этом дне! И даже если Берне прав, подойдут ли к мутантам слова простого пахаря? Лучше посмотрим, что скажет другой старый пьяница…»

Пируем в доме канувших во тьму,

И лето вновь к зениту своему

Бежит, но ведь и мы с земного ложа

Уйдем и станем новым ложем — но кому?^[343]

Он перевел взгляд на Аларика. Мальчик растянулся на полу рядом с полукругом из раскрытых книг. Он что-то быстро выискивал то в одной из них, то в другой, самозабвенно листая страницы. Пустую синеву в глазах сменило непонятное голубое мерцание. Вэйн взглянул на книги: «Теория функций», «Ядерная механика», «Руководство по химии и физике», «Принципы психологии», «Термодинамика», «Ракетостроение», «Введение в биохимию»… Разве можно усвоить такой материал, перелистывая страницы и чередуя тексты разных книг? Этого не могли бы сделать даже величайшие гении в истории человечества. А какой бессмысленный набор… Он так и знал — просто Аларику нравится переворачивать страницы. Неужели мальчик действительно… слабоумный?

«Ладно, я просто устал. Наверное, лучше всего пойти в постель, — подумал он. — Завтра воскресенье. Можно устроить себе выходной и как следует выспаться».

Глава 2

В банде Ричарда Хаммера насчитывалось около пятидесяти мужчин и с десяток женщин, таких же тощих, хитрых и злых. Отряд медленно продвигался вдоль реки. Люди шепотом проклинали острые камни, которые впивались в босые ступни. Обломок луны над головой едва просвечивал сквозь облака. Вода бурлила на скользких порогах, и неверный лунный свет превращал ее в черную жидкую смолу. Холодный ветер шуршал и посвистывал в листве, как зловещий дух ночи. Где-то далеко залаяла собака, и, словно в ответ, в какой-то полумиле от них замычала одичавшая корова. Сырая и темная ночь ожидала зла и кровавой жертвы.

— Дик! Еще долго, Дик?

Хаммер обернулся на тихий оклик и хмуро взглянул на смутные фигуры шагавших за ним людей.

— Всем молчать, — прорычал он. — Никто не должен говорить во время перехода.

— Я буду говорить, когда захочу, — раздался из темноты наглый и громкий голос.

Хаммер сгорбился и, разглядывая смельчака, хищно выставил вперед освещенное луной лицо, которое почти полностью скрывали всклокоченные волосы.

— Я здесь начальник, — тихо напомнил он. — И если ты, сосунок, решил оспаривать власть, мы можем разобраться прямо на этом месте.

На его плече висело единственное в банде ружье, а в кармашках пояса имелось несколько патронов, но даже с ножом и дубиной, а то и просто зубами и ногтями Хаммер мог прикончить в бою любого. И только поэтому он остался в живых, несмотря на вереницу лет, отмеченных голодом, убийствами и бесконечными скитаниями. Он знал, что в банде долго не живут и главарь всегда остается первым кандидатом к покойники. Он знал, что зависть — лучший повод для убийства, а нож заносит тот, кто ближе всего. Хаммер выжил в этой гонке только потому, что забыл о доверии и покос, о жалости к себе и другим.

— Ладно, успокойся, — сердито уступил его соперник. — Я просто устал и голоден, а мы все идем и идем.

— Скоро сделаем привал, — пообещал главарь. — Я уже знаю эти места. А теперь вперед… и чтобы тихо!

Они шли дальше, почти на ощупь, смыкая от усталости глаза, и вперед их гнал только голод, проевший животы до позвоночника. После долгого перехода в несколько сотен миль по выжженным южным землям им было до злости непросто проходить ночами мимо богатых северных ферм, довольствуясь горстью кукурузных початков или парой украденных кур. Но Хаммер хотел проскочить к городу незаметно, поэтому он без лишних слов наводил порядок в отряде и вел его дальше. Никто не знал о плане главаря, но банда понимала, что эта вылазка в глубь мирной цивилизованной страны не обойдется без сражений. А значит, будут грабежи и добыча, шептались люди с волчьим нутром.

Когда Хаммер сделал привал, луна почти опустилась к горизонту. Бандиты поднялись на высокий холм, чтобы взглянуть на темную массу в двух милях от них. И они увидели город.

— Теперь всем спать, — сказал главарь. — Удар нанесем перед самым рассветом. Мы возьмем там все — еду, дома, женщин и выпивку! А может, и больше этого, парни!

Люди валились с ног от усталости. Они не могли думать ни о чем другом, кроме сна. Бандиты растянулись на земле, словно стая диких животных. Лохмотья из кожи и домотканого полотна едва прикрывали их тощие тела. Вооружение составляли ножи, дубины, косы и топоры, но иногда встречались копья и луки. Повернувшись к спящему городу, Хаммер сел на кусок скалы. В темноте его огромная фигура напоминала бородатую гориллу. К нему присоединились два его верных помощника — жилистые молодые парни, от которых на милю несло кровью и жестокостью.

— Ладно, Дик, выкладывай, что за идея, — проворчал один из них. — Не зря же мы перлись сюда как придурки. Если тебе нужны жратва и бабы, то их хватало и там, откуда мы пришли. Что ты задумал?

— Много чего, парни, — ответилХаммер. — А теперь закройте рты и не поднимайте шума. Я объясню свой план. Этот город даст нам кое-что побольше, чем неделю кормежки, покоя и загулов. Он даст нам… дом.

— Дом! — прошептал другой бандит. В его холодных глазах появился дикий отстраненный блеск. — Дом! — повторил он. — Это слово — как из другого мира. Слишком давно я его не произносил…

— Мне довелось жить здесь перед войной, — с тихим вздохом продолжал Хаммер. — А когда все пошло ко дну, меня забрали в армию. В нашем подразделении вспыхнула чума, и те, кто не умер в первую неделю, ушли в холмы. Я отправился на юг. Страна полным ходом катилась под откос, и мне показалось, что лучше идти туда, где тепло. Но слишком многие думали так же.

— Ты рассказывал эту байку уже тысячу раз.

— Знаю, милый, знаю… А что ты хочешь? Тому, кто прошел через такое дерьмо, этого не забыть уже никогда. И я помню, как умирали люди… как их жрала чума. Но потом все понемногу улеглось, и дела пошли на поправку. Мне понравилось одно местечко, я обосновался там и завел хозяйство.

Собака снова залаяла — на этот раз гораздо ближе. Ее жуткий лай превратился в мрачное рычание. В прежнем мире таких звуков не было. Они появились после того, как начались мутации.

— Эта зверюга разбудит весь вонючий город, — проворчал один из бандитов.

— Людям нравится спокойная жизнь, и они быстро забывают уроки прошлого, — сказал Хаммер. — Вы только посмотрите, как они здесь привыкли к миру и порядку. Никакой охраны. Повсюду отдельные фермы. А там нам приходилось сражаться за каждый клочок земли. А когда поля зазеленели, на нас свалились жуки и прочая нечисть, чуть позже наводнение смыло скот, дома, запасы… и я снова подался в банду. С тех пор мне часто вспоминались старый дом и тихий Саутвэл, его прекрасные пастбища и умеренный климат. Судя по слухам и рассказам, вся эта часть страны жила почти как раньше. И поэтому я решил вернуться.

Свет луны скользнул по лицу Хаммера. В холодной тьме блеснул оскал его зубов.

— Ладно, босс, ты всегда любил потрепаться. Может быть, поднатужишься и перейдешь к делу?

— А это и есть дело, малыш. Городок отрезан от всего мира — ни железных дорог, ни телефона. Если мы захватим его, наши парни позаботятся об окрестных фермах. Мы заткнем рот каждому, и соседние поселения ничего не узнают. Но слушайте дальше… Вы и сами заметили, что здесь бывают представители правительства. В кукурузе всего несколько жуков — значит, кто-то должен опылять посевы. Вчера мы видели пролетевший самолет. И мне кажется, они тут частые гости.

Его помощники тревожно поморщились. Один прошептал:

— Я не хочу иметь дел с правительством. Они нас попросту повесят.

— Если дотянутся! На самом деле это власть слабаков. Они даже не пытались прорваться на юг, и лишь пару раз трусливо сунули туда свой нос. Я так полагаю, что все правительство сидит в том городе, о котором мы слышали. И этот город находится где-то в Орегоне. Но мы узнаем подробности от тех, кого захватим. Они все расскажут!

Слушайте внимательно, ребята! По каким-то причинам правительство хочет наладить связь с Саутвэлом. Машин и дорог не хватает, поэтому они используют самолеты. А значит, рано или поздно один из них приземлится в этом городке. Пилот вылезет из кабины, и самолет станет нашим. Я еще не забыл, как сидеть за штурвалом. Мы слетаем в Орегон и, приземлившись в столице, прихватим с собой какую-нибудь большую «шишку», а то и самого президента. Пилот расскажет нам все — куда садиться, где кого искать. Их самолеты примелькались, шума от них мало, к тому же никто не ожидает такой заварухи. Если их вояки заметят нас, они подумают, что прилетел кое-кто из своих.

Вот так, парни. Мы захватим большую «шишку» и узнаем, где хранятся атомные бомбы. Наверняка у них под боком есть какой-то запас, и нашему заложнику придется сделать все, чтобы мы их получили. А если ему наплевать на свою жизнь, мы возьмем его семью, чтобы жена и дети замолвили за нас словечко. Так или иначе, бомбы будут наши. По городу расползутся слухи, страна потеряет доверие к власти, и правительство пошлют ко всем чертям. Мы перетащим сюда бомбы и оружие, объявим эту территорию своей и станем хозяевами Саутвэла — князьями, баронами… королями! А позже наши люди отправятся на завоевание других земель. И ни одно правительство нас уже не остановит.

Хаммер вскочил. Он уже видел в воображении картины великого похода. И, конечно же, в глубине души он знал, что его предназначение не в грабежах и разбоях. Закаленный болью и горем, после долгой битвы за жизнь, Хаммер видел себя победителем — Александром… Наполеоном. Он действительно хотел сделать свою страну великой и мощной державой. Что касается других… Слишком долго в его судьбе «другие» означали «врагов», и плевать он хотел на остальную половину мира.

— Больше не будет голода, — тихо шептали его губы. — больше не будет замерзших от стужи и промокших под дождем. Люди узнают покой. Никто не будет прятаться и убегать. Мы остановим это вечное бегство в никуда. Наши дети перестанут умирать от голода. Они будут расти такими, какими их задумал Господь — свободными и счастливыми. Эх, парни! Мы построим собственное будущее… И я уже вижу прекрасные высокие города под мирным и добрым солнцем.

Его помощники неловко шевельнулись. После десяти лет общения они привыкли к странным перепадам настроения своего грозного главаря. Восторженные речи и огромные амбиции Хам-мера не вмещались в рамки мышления этих парней, но внушали им ужас и благоговейный трепет. На юге о ловкости и дерзости Хаммера ходили легенды, и даже враги уважали его за удачу. К тому же план казался простым и выполнимым.

Размышляя о будущем, они обычно мечтали о хорошем богатом доме с большим гаремом и грудами барахла. Но свержение правительства было настоящим делом, за которое не жалко отдать и жизнь. Им с детства твердили, что во всех болезнях и бедах, во всей их горькой судьбе виновато только правительство. Потом оно стало их врагом. Оно убивало лучших друзей, лишало добычи, загоняло в трудовые лагеря. Правительство мешало жить, натравливая на них всех и каждого. И оно никогда не оставит их в покое… наедине с этой милой зеленой землей.

По если они сделают это… Если у них появится оружие… Собака, бродившая вокруг стоянки бандитов, мелькала в пятнах лунного света, как бесформенная призрачная тень. Издав короткий тоскливый вой, пес медленно спустился по склону холма и помчался к засыпавшему городу.

Глава 3

Аларик Вэйн проснулся от скребущих звуков. Затуманенное сознание прорвалось сквозь пелену сна, и мальчик открыл глаза. Лунный свет, вливаясь в окно, мерцал на корешках разбросанных книг и серебрил сталь приборов, расставленных на полу у стены. А там, за окном, начиналась черно-белая фантазия, в которую превращался мир под чарами высоких звезд.

И вот пришло пробуждение. Выскользнув из кровати, Аларик подбежал к окну и взглянул в прорезь ставня. Его пес, царапая стену, просился внутрь. Животное нервничало и казалось возбужденным. Мальчик раскрыл ставни, и пес быстро перескочил через подоконник.

Тихо заскулив, собака дернула Аларика за штанину пижамы, фыркнула в сторону юга и встряхнулась. Большие светлые глаза мальчишки засверкали в лучах сияющей луны, но маска из косых теней закрыла детское лицо, и на виду остались только три морщинки, выдававшие серьезную озабоченность.

Ему надо… надо… подумать!

Пес предупреждал об опасности с юга. Но мутация, изменившая мозг животного, лишь обозначила зачатки разума, и верный друг во многом по-прежнему оставался собакой. Он не мог понимать или сопоставлять события, выходившие за грань элементарного уровня. Три года назад, заметив у щенка определенные задатки, Аларик занялся его обучением, и постепенно между ними установилось частичное взаимопонимание. До этого времени они просто помогали друг другу — охотились, совершали дальние походы или убегали от диких собак. Но теперь пришла настоящая опасность. Там, за городом, в южном направлении, появились плохие люди — вот и все, что могла сообщить собака. И этого хватило бы для любого нормального человека. Но Аларик не был нормальным.

Он стоял, подрагивая от усилий. Тонкие пальцы судорожно сжимали голову, как бы вминая в череп выползавший от напряжения мозг. Что все это значит? Как ему поступить?

Опасность оформилась в образ, он замкнул на нее цепь приставных инстинктов и начал ждать подсказки. Первый импульс пришел от шайки «чистых» детей, которые договаривались избить мутанта. Второй появился от стаи диких собак, а третий — от следа медведя. Первое решение: с тех пор как численность людей уменьшилась, хищные звери совсем обнаглели — надо бежать. А потом, будто в конвульсиях внутренней борьбы, мозг извергнул старое решение: бежать должен весь город — личное бегство поможет.

Надо думать… думать! Есть опасность, от которой нельзя убежать. Что делать в этом случае? Ум ощупывал мглу неопределенности, но зацепок не хватало, и череп начинал заполняться безумным звоном разомкнутых логических цепей.

Разум не дал ответа, однако на помощь пришли инстинкты. Словно почувствовав беду, они собрались в могучий темный вал и в конце концов прорвались сквозь бурю сознания.

Вот это да! Какая простота! Аларик расслабился, в глазах блеснул восторг от восхитительного и конкретного решения. Оно оказалось таким же ясным, как и любое элементарное приложение теории трех тел. Если нельзя избежать опасности, с ней надо сражаться!

Сражение, разрушение… Да, что-то придется разрушить. Надо немедленно отправляться на электростанцию. Там недавно закончили ремонт генераторов, а значит, он найдет все, что ему необходимо.

Аларик быстро оделся и, взглянув на луну, подсчитал оставшееся время. До рассвета оставалось несколько часов. Он сам не чал, откуда пришло это знание. Но мальчик не сомневался, что враг устроит налет перед самым рассветом. Любая задержка грозила бедой! Он выпрыгнул в окно и побежал по улице. Следом мчалась огромная собака. Пятна лунного света лишь подчеркивали пустоту и безмолвие улиц.

В принципе, город мог запустить электростанцию в любое время. Все оборудование и измерительные приборы находились на своих местах. Однако для уборки урожая потребовалось несколько очень важных механизмов, с помощью которых осуществлялась подзарядка аккумуляторов, и с освещением решили подождать.

Темное здание у реки походило на тушу великана, а окно, подсвеченное изнутри масляной лампой, казалось единственным глазом циклопа. Сбоку, срываясь вниз с бетонной дамбы, шумела вода. Сразу после войны турбины вышли из строя, провода и части генераторов растащили по домам, а кое-что использовали для починки зерноуборочных машин. И вот совсем недавно правительство призвало народ к восстановлению хозяйства, и Саутвэл получил все необходимое для запуска гидроэлектростанции. По такому случаю город даже устроил праздник, а мэр сказал, что после долгого падения в пропасть это еще один шаг вверх по лестнице развития.

Аларик постучал в дверь и громко закричал. Внутри раздался звук скрипнувшего стула и послышалось медленное шарканье ног — настолько медленное, что могло довести до бешенства. Все еще задыхаясь от быстрого бега, мальчик нервно переминался на ступенях. Нет времени, нет времени!

Дверь со скрипом отворилась, и ночной сторож, близоруко щурясь, уставился на Аларика. Старик разбил очки еще во время бомбардировок и с тех пор никак не мог достать новые.

— Ты кто, мальчик? — спросил он. — Что тебе нужно? Аларик нетерпеливо проскользнул мимо него и побежал на склад. Он знал, где лежали необходимые вещи, но работа предстояла долгая, а времени оставалось ужасно мало.

— Сюда нельзя… Эй, ты! — с негодованием закричал сторож и, прихрамывая, направился к нему. — Придурковатый мути. Ты в игры со мной собрался играть?

Аларик стряхнул с плеча цепкую руку старика и жестом подозвал собаку. Пес зарычал, шерсть на загривке встала дыбом, и сторож поспешно отступил назад.

— Эй, на помощь! — закричал он хриплым голосом. — На помощь! Грабят!

Откуда-то из глубины разума, почти инстинктивно, пришли слова.

— З-заткнись, — сказал Аларик, — или пес убьет т-тебя.

Он не шутил.

Животное рявкнуло басом и, роняя слюну, злобно лязгнуло клыками. Сторож медленно опустился на стул. Кровь отхлынула от его лица. Собака села перед ним и удовлетворенно зевнула.

Складская дверь оказалась запертой. Аларик схватил тяжелый гаечный ключ и, просунув его в широкую щель, отжал панель двери. Потом вбежал в небольшую комнату, быстро осмотрелся и начал отбирать материалы.

Вот эти провода… пару индикаторов… несколько трубок… батареи. Быстрее! Надо торопиться!

Втащив груду железок в операционный зал, он сел на корточки перед огромными генераторами, от которых исходило монотонное гудение, и, словно маленький гном-оборванец, принялся за работу. Сторож с тревогой и изумлением смотрел на размытый контур его фигуры. А пес бдительно следил за стариком, с угрюмой злобой надеясь, что тот попытается сделать какую-то гадость… Аларик был единственным, кто его понимал и любил, и ради этого мальчика он перекусал бы весь мир.

Над домами, полями и страной тускло замерцал холодный рассвет, но едва он сверкнул на глади быстрой реки, как вернулась глубокая тьма. Люди Хаммера пробуждались с чуткостью животных. В утренней мгле, среди клочьев сырого тумана, послышались стоны, проклятия и шепот. Рваная одежда потяжелела от росы и влаги. Голод рвал душу — о, как хотелось есть! — и они, дрожа от холода, смотрели на неподвижное пятно конечной цели. Во рту набиралась слюна, глаза блестели похотью.

— Эта страна прекрасна, — шептал Хаммер, — и лучшей земли не найдешь. На полях колосится урожай, белый туман стелется над рекой, а та сверкает, как лезвие ножа… Это моя земля! — Его голос окреп. — Джо! — крикнул главарь. — Возьмешь двадцать парней и обойдешь город с севера. Когда пройдете мимо главной дороги, оставь несколько человек на окраинах и на мосту через речку; остальных поведешь на главную площадь. Бак, твои пятнадцать человек пойдут с запада. Войдешь в город одновременно с Джо, расставишь ребят по периметру, а пару человек пристроишь в том большом здании на Пятой улице. Насколько я помню, ты еще не разучился читать таблички на домах? Когда все сделаешь, присоединишься к Джо. Остальные отправятся прямо на север. Всем соблюдать тишину. Любой, кто встретится на пути, должен быть оглушен или убит. Будьте готовы к бою, но сами в драку не лезьте. А теперь расходимся!

Две первые группы спустились вниз по склону холма и исчезли в туманной мгле. Хаммер немного подождал. Он заранее поделил банду на отряды, во главе которых поставил своих помощников, но лучшие люди остались с ним, в его штурмовой бригаде. Он приказал им построиться и произнес короткую речь. Тихий голос впивался в туман как холодный клинок.

— Судя по тому, что я видел здесь и в других местах, они не ожидают ничего подобного. Их давно никто не тревожил. Да им и в голову не могло прийти, что какой-то банде хватит наглости и ума прорваться с дальнего юга на их жирные земли. Тут нет патрулей, и на весь район наберется, возможно, лишь несколько полицейских, которые дрыхнут сейчас в теплых кроватках. У нас не будет никаких проблем. Все оружие находится в полицейском управлении. Это здание станет нашей первой целью. Получив оружие, мы получим и город. Но я откручу голову любому, кто начнет пальбу без моего приказа. Кто-то из горожан мог приберечь винтовку или ружье, и, если мы сдуру попрем на них, они отправят нас прямо к чертям на сковородку.

По рядам истощенных оборванцев пробежал тихий ропот. Сверкнули свирепые глаза. В тусклом румянце первых солнечных лучей блеснули ножи и топоры. Цепкие пальцы сжимали копья и луки Эти люди прошли через многое, и здесь не было трепета нетерпения или безумной бесконтрольной жажды крови. Они не рвались в бой, но и не страшились смерти. Шестнадцать послевоенных лет и злая судьба научили их терпению. Они умели ждать.

Хаммер никогда не пользовался часами. Он чувствовал ситуацию нутром, и этот дар не раз спасал ему жизнь. Каким-то внутренним зрением он видел, как остальные группы приближались к окраинам города. Главарь поднял руку, отдавая сигнал, и, передернув затвор винтовки, начал спускаться с холма.

Белый туман стелился по земле, скрадывая топот босых ног. Вокруг звенела предутренняя тишина. Мокрая трава хлестала голени и икры. Вдалеке замычала привязанная корова, и крик петуха встретил алые стяги рассвета. Но тишина вернулась вновь. Обреченный город по-прежнему спал.

Они вышли на треснувший бетон центральной магистрали и снова ощутили забытое чувство чего-то прочного и стабильного под ногами. Вскоре начали встречаться брошенные разграбленные дома. Хаммер отметил, что в грозные годы чумы и беспредела Саутвэл, как и другие города, сжался в компактное обороноспособное ядро, но с тех пор так и не разросся до прежних пределов.

Какая беспечность — ни одной укрепленной заставы. Они возьмут этот город без труда. И пусть их всего лишь горстка в сравнении с численностью горожан — они компенсируют разницу напором, внезапностью и жестокой расправой. На краю обитаемого района Хаммер остановился, назначил шестерых бойцов на патрулирование территории, а затем повел остальных к центру города. Банда перешла на медленный шаг, чувства обострились, каждый нерв и мускул напрягся для броска вперед или прыжка в сторону.

Из переулка послышался стук копыт. Хаммер сделал знак лучнику, и тот с усмешкой вложил стрелу в тетиву. Обогнув угол дома, на улицу выехал конный полицейский. Особого впечатления он не производил — револьвер и тусклое пятно полицейского значка были единственными знаками отличия. Его одолевала дремота, и он спешил в участок, чтобы доложить об окончании дежурства и отправиться домой. А его жена, наверное, уже готовила завтрак.

Тетива натянулась, издала глухой вибрирующий звук, и громкий стон расколол тишину. Стрела попала в грудь. Седок вывалился из седла. На его лице появилось и застыло такое нелепое удивление, что пара бандитов захохотали. Хаммер выругался. Лошадь отпрянула в сторону, заржала и, в панике переходя на галоп, поскакала по улице. Эхо от стука копыт забилось между стенами, словно треск боевых барабанов.

Какой-то мужчина выглянул в окно. Он сонно потер глаза, но, заметив вооруженных топорами оборванцев, вздрогнул и попытался закричать. Стрела оборвала короткий возглас. Из горла вылетел булькающий звук, который тут же перешел в сиплое шипение.

— Корявый Зуб и Мекс, идите в этот дом и прикончите остальных! — приказал Хаммер. Сам того не осознавая, он сделал величественный жест рукой. — Вы пятеро будете разбираться со всеми, кто нас заметит. Остальные, вперед!

Отбросив излишнюю осторожность, но стараясь не поднимать шума, они побежали по улице. Город во многом изменился, однако общая планировка осталась той же. Лицо Хаммера исказила мрачная усмешка. Он прекрасно помнил это полицейское управление — в былые времена его таскали туда чуть ли не каждый субботний вечер.

Пробежав квартал, они приблизились к участку. Все та же мощеная площадь, все то же здание, потемневшее от времени. Вот только не было больше лепных украшений и вместо машин перед входом стояли запряженные лошади. Из приоткрытой двери проглядывала полоска света.

Бандиты ворвались внутрь. Дежурный сержант и пара других парней, моргая от изумления, таращились на винтовку Хаммера. Их руки медленно поднялись вверх. Бандиты веером рассыпались о коротким коридорам, осматривая каждый утолок и заглядывая в каждую комнату. Раздались крики и быстрый топот. Короткий резкий лай револьвера сменился шумом драки.

Снаружи послышалось ржание и стук копыт. Грохнул выстрел, и один из бандитов, стоявший на стреме у двери, упал. Подскочив к окну, Хаммер выбил прикладом стекло и открыл стрельбу по конным полицейским. Он насчитал не меньше полудюжины всадников, которые, вернувшись с постов, стали свидетелями захвата их участка.

Он понимал, что сейчас не до точности, главное — протянуть время, пока не кончатся патроны. Первый выстрел ушел «в молоко», вторым он подстрелил лошадь. Третья пуля высекла искру, задев столб осветительного фонаря. Полицейские открыли ответный огонь. Им явно не хватало выдержки и меткости. Однако пара пуль просвистела в опасной близости от головы, разнеся крестовину рамы и оставив на стене за спиной Хаммера два темных пятна.

— Эй, Дик! Мы здесь!

Из коридора выбежали несколько парней. Он увидел в их руках оружие, которое они несли, как что-то святое и прекрасное.

— Босс, это для тебя!

Хаммер схватил протянутый автомат и передернул затвор. От долгой очереди занемели пальцы. Кавалеристы рассеялись по переулкам, оставляя мертвых и раненых. Страх гнал их прочь — прямо в лапы остальных групп! Хаммер радостно захохотал.

— Мы захватили все здание, — задыхаясь доложил один из его людей. — Боба ранили в руку, и я видел, как они подстрелили Тони и Маленького Джека. Но город наш!

— Хорошо. Проследи, чтобы этих ублюдков закрыли в камерах. Пусть ребята возьмут оружие и лошадей. Надо поднять весь город. Сгоняйте людей на главную площадь. За попытку к бегству и неповиновение расстреливать на месте. Но будьте осторожны. Возможно, кто-то начнет отстреливаться, а нам сейчас проблемы не нужны. Мы должны сохранить каждого из наших бойцов. Март, Родж и Одноухий, держите участок и присматривайте за ранеными. Сэмбо и Путзи — вы пойдете со мной. Я отправлюсь на площадь и объявлю горожанам, что власть переменилась!

Глава 4

На улице послышался шум — звуки бегства и паники, громкие выстрелы, проклятия и крики. То здесь, то там раздавались автоматные очереди. Родерик Вэйн, задыхаясь и обливаясь потом, пытался выбраться из мрачного кошмара. Господи, какой сон! Ужасное напоминание о мрачных временах…

Но это не сон!

В дверь заколотили — заколотили ногами. Грубый голос с южным акцентом закричал:

— А ну открывай! Открывай, зараза! Именем закона! Раздался хохот, похожий на волчий визг. Потом наступила гнетущая тишина. Выпрыгнув из постели, Вэйн почувствовал какое-то странное спокойствие, и его удивило то, что он не дрожит, не носится по комнате в слепой панике и не бормочет невнятных оправданий.

— Ал! Карсн! Поднимайтесь! — хрипло прокричал он. — Оставайтесь внутри, в задней комнате. Я выйду посмотреть, что случилось.

Вспомнив об оружии, он побежал в гостиную. Пару лет назад, когда кончились патроны, Вэйн повесил винтовку на стену как сувенир, но в былые времена ему приходилось убивать из нее людей.

«Неужели все повторится снова? — подумал он. — Господи, только не это!»

Каркасный брус расщепился и треснул. Перепрыгнув через упавшую дверь, в комнату ворвался мужчина. Увидев пистолет в его руке, Вэйн отбросил бесполезную винтовку. Он помнил такие одетые в лохмотья фигуры, этих заросших волосами мужчин, палец которых всегда на спусковом крючке. В город ворвались бандиты.

— Эй, умник, — кивнул оборванец. — Еще секунда, и я придушу тебя. Быстро на улицу.

— Что происходит? — насилуя непослушные губы, прохрипел Вэйн.

— Вываливай на улицу!

Родерик медленно пошел вперед, моля небо, чтобы бандит последовал за ним — подальше от Карен и Ала.

— Берите, что хотите, — сказал он, стараясь не сорваться и не зарыдать. — Хотите, я покажу, где лежит серебро? В дом вбежал еще один вооруженный мужчина.

— Кто-нибудь выходил отсюда? — спросил он.

— Я только что выломал дверь, — ответил первый. — Это мой дом. Иди и ищи себе другую кормушку.

Он повернулся к Вэйну и ударил его кулаком в живот.

— Тебе же сказали — проваливай… Иди на главную площадь. Вэйн отшатнулся, ловя ртом воздух, побрел к двери. Почти теряя сознание от потрясения и боли, он спустился по ступеням и прислонился к стене.

— Род!

Вэйн обернулся, и из его груди вырвался вздох облегчения. Выглянув из-за угла дома, Карен поманила его к себе. Несмотря на бледность, ее лицо оставалось спокойным и невозмутимым.

— С тобой все в порядке, Род? — тихо спросила она.

— Да… Да… А ты как?

— Я услышала их разговор и вылезла в окно. Только знаешь, Род… Ал исчез.

— Исчез?!

Вэйн почувствовал, как по телу прокатилась волна неконтролируемой дрожи. Ал, малыш… Пусть мальчик мутант, но прежде всего он их ребенок. Чуть позже к нему пришло понимание, и Вэйн немного расслабился.

— Просто он убежал. С ним все в порядке, Карсн. Мальчик знает, где прятаться… Это знают все мутанты.

В его уме промелькнула мрачная мысль, что в следующем поколении это узнают все «чистые» дети.

— Род, что им от нас нужно? Зачем они пришли? Оборванный бродяга погрозил им кулаком и махнул рукой в сторону площади. Они покорно побрели по улице.

— Я думаю, город захватили бандиты, — тихо сказал Вэйн.

— Бандиты?

Он почувствовал, какой холодной стала се ладонь.

— Тогда нам надо бежать, милый! Прямо сейчас!

— Боюсь, что это невозможно, — хрипло ответил он. — Здесь действует хорошо обученная банда, и их главарь хитер как лиса. По-видимому, они пришли с юга и, пользуясь неожиданностью, перебили всю полицию… Тот человек угрожал мне пистолетом Эда Хэли — я узнал оружие по рукоятке. И они наверняка окружили город. Этот тип, который выгнал меня из дома, приказал идти на главную площадь. А значит, они перекрыли пути отхода и теперь сомкнули кольцо. — Он быстро осмотрелся вокруг. — В любом случае нам сейчас не убежать.

Они смешались с толпой ошеломленных горожан, которые испуганно шли к площади под охраной вооруженных бандитов. Многих выдернули из постелей. Голые тела прикрывали пижамы и ночные рубашки. Эта обнаженность придавала людям еще более беспомощный вид, а вялое шарканье ног дополняло картину. Захватчики действовали нагло и быстро. Они переходили от дома к дому, осматривали помещения и выгоняли сонных горожан на улицы. Все делалось жестко и без лишних уговоров.

Время от времени раздавалась стрельба, звучали короткие и резкие выстрелы, которые вскоре обрывала верная пуля, удар ножа или дубины. И лишь пара семей плотным огнем удерживала врагов на расстоянии. Но Вэйн видел, как горящие стрелы впивались в крыши их домов.

Он вздрогнул, сжал руку Карен и зашептал:

— Мы должны выбраться отсюда как можно быстрее. Надо сделать все, что в наших силах. Пока их сдерживают порядок и дисциплина, но, когда город будет полностью под их контролем, начнутся грабежи, насилие и убийства. Да ты и сама знаешь.

— Если они останутся здесь, об этом узнают правительственные войска, — ответила шепотом Карен. — Пилот сказал, что мы можем считать воздушную линию открытой.

— Меня это тоже беспокоит. Бандиты должны понимать, что долго им в городе не продержаться. Зачем же тогда они пришли сюда? Почему они не грабили дальние фермы? Ладно… Поживем — увидим.

Люди группами выходили на площадь и собирались у памятника, который возвышался в центре. Их молчаливая толпа в своей пугливой медлительности напоминала стадо коров на скотном дворе. По бокам, подгоняя людей и отпуская едкие замечания, выстроились две цепочки бандитов. Старый памятник представлял собой гранитную колонну с каменной скамьей в ее основании. На этой скамье сидел человек.

Вэйн не узнал бородатого гиганта, но Карен, сжав ладонь мужа, тихо шепнула:

— Ой, Род, это же… Хаммер! Ричард Хаммер!

— Ну да?

— Ты разве не помнишь? Он работал механиком на станции обслуживания. Мы всегда пользовались его услугами. Однажды я помяла крыло машины, и он выправил дефект так, что ты даже не заметил.

Услышав шепот, главарь поднял голову и осмотрел их лица. Народу собралось немного, и лучи раннего солнца превратили волосы Карен в ослепительно золотой ореол.

— Да это же миссис Вэйн, — прорычал он. — Как делишки, дорогуша?

— Здра… Здравствуйте.

— Смотри-ка, муженек тоже здесь. Выжил, значит. Да, Вэйн, тебе всегда везло.

Профессор раздвинул толпу плечом и начал пробираться вперед, как вдруг от приступа страха у него подкосились ноги.

— Хаммер… что происходит? — выдавил он из себя.

— Ничего особенного. Просто я захватил власть в этом городе, и вы можете приветствовать своего нового хозяина.

— Значит, вы…

Слова застряли в горле. Вэйн с трудом подавил нараставшую панику и, переведя дыхание, сделал еще одну попытку:

— Я так понимаю, вы стали вожаком этой группы людей и привели их сюда, чтобы разграбить город. Но вы должны знать, мистер Хаммер — это вам с рук не сойдет. Нас связывает со столицей регулярная авиалиния, и правительство вскоре обо всем узнает.

Хаммер мрачно усмехнулся:

— Плевать я хотел на твое правительство. И мы не намерены оставаться здесь вечно. Я собрал народ для того, чтобы разобраться по-хорошему. Мы не хотим никого убивать. Но если тебя это действительно интересует, то слушай…

Хаммер вкратце обрисовал свой дальнейший план.

— Вы сошли с ума! — вскричал Вэйн. — Это невозможно!

— Случалось и менее возможное, мой друг. От вас до юга рукой подать, но вы зажрались и потеряли бдительность. А что тогда говорить о правительстве, которое сидит в Орегоне? Мы возьмем его голыми руками!

— Допустим, вам это удастся, мистер Хаммер. Но неужели вы не понимаете, что только усилия правительства удерживают цивилизацию от окончательного распада? Вы отбросите нас на тысячелетия в прошлое.

— Ну и что из этого? — с усмешкой воскликнул бандит и злобно сплюнул под ноги профессора. — Запомни, Вэйн — не тебе меня учить. Я уже достаточно наслушался речей о законе, порядке и человечности. Ты опоздал на пятнадцать лет. А разве не ты и тебе подобные объявили нас вне закона? Разве не вы прогоняли нас прочь, когда мы, умирая от голода, просили помощи и поддержки. Вы спровадили нас на юг, а затем, захватив себе жирные куски, заговорили о цивилизации и гуманности. Все эти годы, Вэйн, мы шли от смерти к смерти. Нас выкашивали болезни и голод. Но те, кто остался в живых, стали твердыми как сталь!

— Земля — она и на юге земля. Вы тоже могли бы осесть и вести хозяйство, — со злостью ответил Вэйн. — Кто вам мешал перебить бандитов и выращивать свой хлеб?

— Слишком много людей подалось на юг, — огрызнулся Хаммер. — На каждого фермера по тысяче горожан. И что мы могли сделать без земли, без машин и опыта? А когда народ захотел вернуться, вы показали зубы и вышвырнули нас прочь. Впрочем, я вам не судья. Вы тоже хотели жить. Но теперь, Вэйн, пришел наш черед. Так что заткнись и слушай мои приказы.

Он перевел взгляд на Карен и улыбнулся. От этой улыбки повеяло лютым холодом. Он давно забыл о том, что такое радость и теплота души.

— А ты, я смотрю, все хорошеешь, — с ухмылкой сказал Хаммер. — Ах, как долго я мечтал об этом…

Площадь быстро заполнялась людьми. На лицах большинства горожан по-прежнему читалось недоумение. Многие плакали, молились и жаловались. Кто-то пытался втереться в милость к пришлым оборванцам. Остальные ругались, шептали угрозы или молча следили за ходом событий. Но все они были заложниками банды — пойманными, беспомощными и послушными жертвами.

Услышав шум, Ричард Хаммер обернулся. Не обращая внимания на падающих людей, сквозь толпу продирался всадник на лошади.

— Что случилось? — спросил главарь. В его словах чувствовалась лихая удаль. Он победил — этот город шипел и скулил у его ног. А больше тревожиться не о чем.

— Мне кажется, у нас начались проблемы! — прокричал верховой бандит. — Там у реки… Половины отряда Джо как не бывало.

— Гм-м? Неужели нарвались на спиртное?

— Не похоже… Эй! А это что такое?

Хаммер завертел головой. Толпа закрывала ему обзор, и он почти ничего не видел. Но боги победы трубили в фанфары над его огромной косматой головой, от триумфа распирало грудь и хотелось делать какие-то глупости. Хаммер вскочил на скамью и взглянул в направлении реки. Потом усмехнулся, потом захохотал и даже завопил от радости.

— Вы только посмотрите, парни. Какой-то сумасшедший мути… Нет, вы только посмотрите на него!

Толпа немного расступилась, и Вэйн оказался в передних рядах на этом участке улицы. Его сердце гулко заколотилось о ребра. Какой-то миг он не смел поверить своим глазам. А потом из груди вырвался крик…

— Аларик!

Мальчик медленно приближался к площади. В его руках покачивалось какое-то фантастическое переплетение из проводов, катушек и трубок, которые он торопливо припаял и приварил друг к другу. Вся эта конструкция соединялась с большой катушкой кабеля, привязанного к спине мула. Кабель тянулся вдоль улицы и уходил куда-то вдаль — скорее всего к электростанции.

Но зачем это Алу? Ценный кабель считался неприкосновенным и предназначался для электрификации аэропорта. А эти детали из дорогих и редких приборов? Зачем он их только трогал… И для чего? Для чего?

— Эй, гаденыш! — глумливо закричал Хаммер. — Что ты там тащишь?

Аларик молча приближался. Его тонкие черты лица исказились от напряжения. Странные синие глаза искрились, как кристаллики льда, и в них не было ничего человеческого. Приподняв свою ношу, он повращал пару дисков.

— А это, случайно, не оружие? — тревожно спросил бандит, срывая винтовку с плеча.

— Нет! — закричал Вэйн и сделал неловкий прыжок. Хаммер небрежно нанес удар, сбивая профессора с ног. Бандит прижал было приклад к плечу, но, так и не закончив движения, вдруг начал падать с лошади. Вэйн неуклюже перевернулся на спину и, стряхнув с себя зыбкую пелену ужаса, увидел, как тело мужчины взорвалось.

Падавшего бандита окутало облако белого пара; кости, плоть и череп с треском разлетелись в стороны, а потом сверкнула ослепительная вспышка. Винтовка, раскаленная до вишнево-красного цвета, отлетела к стене дома. Детонация патронов превратила се в полоску сладковатого дыма. Но еще до того как останки упали наземь, по периметру площади пронесся светло-синий луч, и там, где стояли вооруженные бандиты, в небо взвились столбики пара, черный дым и кровавые клочья.

Крики горожан переросли в рев голодной стаи. В нем смешался ужас и триумф. Люди набросились на уцелевших бандитов. Рассвирепевшая толпа тянула тысячи рук, закостеневшие пальцы впивались в тело, глаза и волосы. Некоторым оборванцам повезло — их просто забили до смерти.

Хаммер взревел и оттолкнул подбежавших людей. Лошадь, потерявшая всадника, встала на дыбы. Отбиваясь от наступавших смельчаков, Хаммер пробился к испуганному животному. Он вскочил в седло, проревел проклятие и пустил коня в галоп. Горожане разбежались в стороны — подальше от копыт.

Ему почти удалось уйти. Хаммер был на краю площади, когда человек, брата которого убили бандиты, метнулся навстречу, схватил лошадь под уздцы и повис на ней. А затем около дюжины мужчин взяли главаря под стражу.

Несколько бандитов убежали, а остальных, уцелевших в кровавой бойне, повесили тем же вечером. Никто и слова не сказал о суде, присяжных и обвинении. Хаммер попросил не завязывать ему глаза, и его просьбу исполнили. Вокруг него суетились люди — кто-то пристраивал на шее веревку, другие тащили табурет. А он смотрел на сиявшую под солнцем реку, на поросшие лесом холмы, на прекрасные широкие поля, обещавшие хороший урожай.

Вэйн не участвовал в казни. У него хватало своих проблем.

Глава 5

После праздника, банкетов и речей город приступил к восстановлению оборонительных рубежей и укреплению сил безопасности. В то же время в доме Родерика Вэйна состоялось некое подобие заключительной конференции. Он и Карен устроились у камина, смущенного и напуганного Аларика усадили напротив. Здесь же присутствовал представитель правительства — худощавый интеллигентный мужчина, который выглядел гораздо старше своих лет. Его звали Робертом Бондом, и он являлся доверенным лицом самого президента. В углу, до половины скрытый тенью, лежал косматый пес, похожий на тролля. Он не сводил с чужака угрюмых красных глаз и изредка издавал предупреждающее рычание.

— Вы уже слышали официальный отчет, — сказал Вэйн. — Аларика считают ученым-самоучкой. Горя желанием уничтожить бандитов, он не только изобрел новейшее оружие, но и сделал его. Жители города стольким ему обязаны, что никто не обратил внимание на Попа Хэнсома — сторожа электростанции. А ведь мальчик обошелся с ним довольно грубо. Хотя люди привыкли ожидать от гениев каких-то странностей.

— Должен признаться, со многими из них все так и есть, — слегка усмехнувшись, ответил Бонд.

— И все же в случае с Алариком нельзя говорить о странности и эксцентричности. Я согласен, это просто прекрасно, что он сохранил жизни многих людей. Налет бандитов показал нам, чего могут стоить благодушие и беспечность. Но истинная ценность события в другом. Люди поняли, что мутанты представляют собой неотъемлемую часть общества и их уникальные качества могут принести огромную пользу. — Вэйн тяжело вздохнул и почесал подбородок. — Однако вы должны знать, что Ал не гений и не ученый-самоучка. В данной ситуации он вел себя как настоящий слабоумный.

— Но изобрести такой аппарат…

— Да, теперь все называют его чуть ли не Робин Гудом. Ах, как мило — создавая оружие, он работал всю ночь, а потом рисковал жизнью и спасал добропорядочных граждан. Ради этого можно простить небольшое насилие и воровство. Однако Аларик рассказал мне, что за несколько часов до нападения его предупредила собака — именно поэтому он и отправился на электростанцию. Неужели вы не понимаете? Если бы мальчик сообщил об этом мне или полицейским, город мог бы подготовиться к набегу бандитов. Мы ликвидировали бы их плохо вооруженные группы, не потеряв при этом ни одного человека.

Ошеломленный Бойд поднял голову и взглянул в пустую синеву огромных глаз Аларика.

— Почему же ты… этого не сделал? — тихо спросил представитель президента.

Мальчик повернулся к нему, медленно сосредоточиваясь. Его лицо сморщилось от усилий. Он должен… За день до этого отец говорил, что надо отвечать на такой вопрос. Ах да…

— Я… не… д-додумался, с-сэр, — неуверенно произнес он.

— Ты не додумался? Этого просто не может быть!

Бойд изумленно всплеснул руками и обратился к Вэйну:

— Простите меня, но в таком случае ваш мальчик — безумный гений.

— Нет, — мягко ответила Карен. — Вернее, не в обычном смысле слова. Вы имеете в виду людей, которые, проявляя гениальность в чем-то одном, слабоумны во всех других отношениях. Я учила в школе детей и немного знаю психологию. Вчера Ал выполнил несколько тестов, с которыми я работала когда-то на занятиях, — вопросы науки, навыки в механической сборке, ускоренное чтение, понятливость. Результаты поразительны — его гениальность распространяется на слишком многие сферы.

— Тогда вы загнали меня в тупик, — сказал Бойд. — Кто же он, по-вашему?

— Мутант, — ответила Карен.

— А как насчет оружия?

— Аларик пытался объяснить мне его устройство, но мы не поняли друг друга, — признался Вэйн. — Тот экземпляр сгорел от перегрузки и превратился в кучу расплавленного хлама. После осмотра тех деталей, которые мне удалось собрать, можно сделать вывод, что оружие проецировало мощный луч очень сложной волновой структуры и этот луч вызывал резонанс в каких-то важных органических соединениях. Расщепление молекул и телесных коллоидов высвободило потрясающую энергию, которая привела к разрушению тел. Знаете, я даже рад, что не разбираюсь в этом. В мире и так слишком много оружия.

— Гм-м, как официальное лицо я не согласен с вами. Но, честно говоря, мне тоже по душе такой исход. В любом случае изобретатель по-прежнему с нами… Наш маленький гений.

— Для создания таких изобретений необходимо нечто большее, чем гениальность, — ответил Вэйн. — Человек не может не ошибаться. Нельзя воплотить идею в металл сразу и до мельчайших подробностей — пусть даже вам дана вся необходимая документация, книги, справочники и тексты. Я знаю, что характеристики циклов и физические постоянные Аларик взял из квантовой механики. Но и величайший гений в мире потратил бы несколько месяцев, а то и лет, разрабатывая теорию и аналитические предпосылки. Потом потребовалось бы время на реализацию идеи, появилась бы масса неучтенных, но взаимосвязанных мелких факторов. Он шел бы от одной ошибки к другой. Чтобы освоить инженерный процесс и отладить его до винтика, пришлось бы построить десятки моделей, провести сотни проб и экспериментов. — Вэйн откашлялся и подвел итог: — Несмотря на бессвязную речь, Аларик рассказал мне очень интересную вещь. Самым трудным для него в тот момент оказался выбор действия. Он не знал, как действовать при встрече с опасностью. Когда же мальчик решил остановиться на оружии, ему потребовалось две минуты, чтобы разработать проект этой дьявольской машины. И хотя детали не во всем отвечали необходимым требованиям, его первая модель была почти совершенной. Он просто знал, как и из чего ее собирать.

Бойд заставил себя расслабиться. Он вдруг понял, что боится смотреть на эту маленькую большеголовую фигуру. В нем проснулся древний страх — страх человека перед неизвестным.

— Но как это ему удалось? — вяло поинтересовался он.

— Мы с Карен провели целое расследование, и то, что рассказал нам маленький Ал, позволяет сделать кое-какие предположения. Они довольно странные, поэтому их можно объяснить только иносказательно. Но сначала я попрошу вас ответить на один вопрос. Скажите, как думает человек?

— Как думает? Ну… он думает… логично. Человек следует нити логики.

— Вот именно! Нити! — воскликнул Вэйн. — Его разум опутан цепями логики. Вся наша психическая деятельность, начиная с математики и кончая эмоциональными переживаниями, пронизана логикой. Мы думаем, переходя от предпосылок к выводу. Одно ведет к другому — по шагу за раз.

Огромные успехи физики и математики объясняются тем, что эти науки имеют дело с простейшими концепциями, которые затем упрощаются еще больше. Например, три закона Ньютона о движении не предполагают, что на тело действует огромный спектр различных взаимозависимых сил. Физика ограничивается только одним набором воздействия, причем его составляющие рассматриваются по одной за раз, словно они независимы друг от друга. На самом деле в природе таких случаев не существует. Всегда будет трение, гравитация, радиация, какие-то иные влияния и помехи. Физику спасает только то, что внешниевоздействия, как правило, невелики и ими можно пренебречь.

Вэйн чувствовал себя до странности хорошо и радостно. Он снова мог читать кому-то лекцию. У него опять были слушатели, которые ловили каждое его слово.

— Давайте разберем частный случай. Вам известна проблема двух тел в астрономии? Итак, даны два тела; массы, скорость и расстояние известны. С помощью законов движения и гравитации нам надо определить их положение в любой момент времени, как в прошлом, так и в будущем. Эта задача решена давным-давно. Ученые считают ее элементарно простой. Но вот с проблемой трех небесных тел происходит совершенно другая история. При трех наборах взаимозависимых сил задача оказалась настолько сложной, что общего решения так и не нашли. Как мне известно, рассмотрено лишь несколько частных случаев. А что тогда говорить о взаимодействии многих тел?

В контексте биологических наук упрощения вообще недопустимы. В психологии и социологии все факты должны рассматриваться в совокупности. Живой организм — это неописуемо сложный набор взаимодействий, начиная с самого низкого субатомного уровня и кончая великим многообразием Вселенной, частью которой он является. И в подобном случае одноцепочечные аналитические методы не действуют. Несмотря на поддержку мощных статистических систем, эти науки почти целиком эмпиричны, а социология пока так и не оправдала своего названия.

Давайте возьмем предыдущий пример. Если мне предстоит решить задачу о взаимодействии трех тел, я должен сначала рассмотреть особый случай, где одно из трех тел имеет нулевую массу. А теперь представьте, что мы с вами анализируем влияние южноазиатской внешней политики на внутренние дела Америки в довоенные годы. Разве мы можем игнорировать обратный случай или пренебрегать существованием других стран мира? Но эта сеть взаимоотношений постоянно меняется, и мы должны мгновенно оценивать каждое из таких изменении. Ни одна из существующих символических систем не приспособлена к подобному виду деятельности. Таким образом, любой полученный нами результат будет качественным по своей оценке, а не количественным и предсказуемым. Вы понимаете ход моих рассуждений?

— Кажется, понимаю, — ответил Бонд. — Но ведь и обычные люди могут одновременно думать о двух и более вещах.

— Да, могут, — согласилась Карен. — Мы можем рассматривать это как пример разделенного внимания, где каждая часть ума следует своей собственной нити рассуждения. Вполне нормальное явление, хотя, будучи доведенным до крайности, оно перерастает в шизофрению.

— Так, значит, вы меня поняли, — удовлетворенно сказал Вэйн. — Видите ли, у наших обезьяноподобных и человекообразных предков не было надобности рассматривать мир как целое. Они имели дело только с непосредственным окружением и сиюминутными событиями. Конечно, у каждого из нас есть способность к совокупной оценке ситуации, но мы ее почти никогда не используем. Существует такой школьный тест, где ребенка просят визуализировать в воображении ряд кирпичей, которые не касаются друг друга. В среднем нормальные дети говорят о шести-семи кирпичах. Аларик утверждает, что может видеть любое число, и я ему верю. Я верю ему, потому что он мутант.

— Видимо, сказались какие-то изменения в структуре мозга, — добавила Карен. — Рентгеновские лучи не показали физической патологии, и я думаю, что мутация скорее всего затронула тончайший уровень клеток.

— Ал вообще не думал, когда изобретал оружие, — сказал Вэйн. — Вернее, не думал в обычном смысле слова. Научные принципы, законы и параметры соотнесены в его сознании с координатами какого-то внутреннего пространства. Поставив перед собой задачу, он свел координаты вместе и получил ответ. Очевидно, клетки человеческого тела резонируют на определенные волновые формы. Ал подытожил необходимые и создал оружие, которое могло воспроизвести такую частоту. И хотя это тоже работа ума, она не имеет никакого отношения к тому, что мы называем размышлением. Для него такие действия просты и почти элементарны, тем не менее он не додумался предупредить людей о бандитах или обратиться за помощью.

— Теперь мне все ясно, — воскликнул Бойд. — Основой наших рассуждений являются цепи логики, а его процесс мышления имеет какое-то подобие с решетчатой структурой.

— Да, что-то в этом роде.

— Мистер Вэйн, вам не кажется… что мы тоже способны на такое?

Бывший профессор математики задумчиво потер подбородок.

— Честно говоря, не знаю, — ответил он. — Разум во многом зависит от обучения и воспитания, то есть от культуры и окружающих людей. Можно сказать, что гении и слабоумные проявляют здесь большую самостоятельность. В каком-то отношении они тоже мутанты. История знала многих людей, которые имели склонность к пространственному осмыслению проблем — например, Юлий Цезарь, Наполеон или Никола Тесла. Как математику, мне часто приходилось сталкиваться со сложными вариациями данных. Возможно, это тоже как-то повлияло на Ала. Но лишь мутация могла создать абсолютно новое качество, для которого, по всей вероятности, понадобился новый набор генов. Мы не знаем, насколько огромны или ничтожно малы возникшие изменения. Ясно одно — это мутация.

Несмотря на многовековую приверженность людей к линейной логике, мы можем заметить в нашей культуре некоторые зачатки пространственного мышления. Например, ученые-семантики имеют свой нон-элементарный принцип; физики и математики отдают предпочтение объединению в целое и лишь изредка пользуются операциями присоединения. Прекрасным примером может служить обобщенное исчисление векторов и тензоров. Но знаете, чего здесь не хватает? Естественности! До этих вещей доходили медленно и упорно — в течение многих столетий.

Ал родился таким. Он от рождения обладал пространственным мышлением. Но, как и в случае других мутантов, этот дар сопутствовал потере других качеств, в том числе и потере простой прямолинейной логики людей, которая ему абсолютно не свойственна. Он не гений. Он ребенок — пусть даже с пространственным мышлением. Ему не понятны принципы логики, по он лучше других разбирается в вопросах нон-элементаризма. Я убежден, что мы можем научить Ала другому типу мышления, но вряд ли он освоит его выше элементарного уровня.

— Тут есть еще одна тонкость, — добавила Карен. Ее взгляд задержался на снявшей лампе, которую включили сегодня в первый раз за шестнадцать лет.

— Род прав, — при правильном обучении Ал может усвоить основы логики. По крайней мере, он будет понимать людей и общаться с ними. Его вид мышления не имеет отношения к простым проблемам повседневной жизни. Но мальчика можно научить справляться с ними так же, как мы обучаем нормальных детей неестественным делам типа алгебры и физики. Может быть… Может быть, потом он тоже научит нас каким-то непостижимым вещам.

Бонд кивнул и покашлял.

— Я думаю, это вполне возможно, — сказал он. — В столице есть психиатры, логопеды и другие специалисты. Кстати, доктор Вэйн, если бы мы знали о вашем ученом звании, вас давно бы уже пригласили в наш научный центр. И отныне можете считать, что вы получили такое приглашение. Обучив Аларика общению с людьми, вы могли бы привлечь его к своей работе и создать новую биологическую или социальную математику. И, может быть, тогда нам удалось бы построить первую в истории разумную цивилизацию.

— Мне очень хотелось бы надеяться на это, — прошептал Вэйн. — И я верю, что это возможно. Спасибо, мистер Бонд. — Он устало улыбнулся: — Послушай, Карен, ты все-таки получила своего супермена — величайшего гения, которого когда-либо видел мир. Если ему сейчас не создать тепличных условий для роста и не обучить основам логического мышления, он просто не выживет в нашем мире. Боюсь, что этот тип суперменов не будет отличаться большой выживаемостью.

— Знаешь, Род, — шепотом ответила Карен, — пусть он не такой, как все, но он наш сын.

Она погладила мальчика по голове, и тот застенчиво улыбнулся.

Дети фортуны

Вот мы пришли к палатам конунга,

Мы обездолены, отданы в рабство;

Холод нас мучит, и ноги ест грязь,

Мы жернов вращаем: нам плохо у Фроди!

В руки бы дали крепкие древки,

Мечи обагренные! Фроди, проснись!

Фроди, проснись, если хочешь ты слышать

Старые песни и древние саги!

От палат на восток я вижу пламя —

То весть о войне, знак это вещий;

Войско героев скоро придет,

Князя палаты пламя охватит.

Ты потеряешь Хлейдра престол,

Червонные кольца и камень волшебный.

Девы, беритесь за рукоять жернова —

Нам здесь не согреться кровью сраженных^[344].

Песнь о Гротти (примерно 10 в. н. э.)

Глава 1

Стрела вылетела из-за кустов так неожиданно, что Колли заметил ее в самый последний момент. Он рефлекторно отпрыгнул, и стальной наконечник с тупым звуком впился в дерево. Второй прыжок вознес его на двенадцать футов вверх — туда, где кипело море листвы и солнечного света. Пальцы уцепились за ветвь. Колли подтянулся и перекинул ногу через сук. Прильнув к коре, он перевел дыхание и посмотрел вниз.

Из густой поросли вышли двое мужчин, одетых в старые потрепанные джинсы и рубашки из дубленой оленьей кожи. Босые ноги мягко ступали по лесному ковру. Оказавшись на поляне, они начали изумленно озираться вокруг. Первый — крупный индеец с седыми волосами — выглядел слишком старым для мути, но второй — молодой, возможно, лет шестнадцати — имел на каждой руке по три пальца. У парня был лук, старик держал копье, и у обоих за поясами виднелись ножи.

Колли знал, что от них так просто не уйти, но времени на прятки не оставалось. Он прыгнул вниз и, падая, выдернул из пожен короткий меч. От удара о землю заныли ноги и клацнули зубы. Одним быстрым движением он вонзил лезвие в живот лучника.

Юноша закричал, выронил оружие и, удивленно моргая, вцепился руками в кровавую рану. Его спутник отступил на шаг и взмахнул копьем. Острый наконечник разорвал рубашку и оцарапал плечо. Вырвав меч из оседавшего тела, Колли отбежал шагов на десять. Глаза индейца удивленно расширились. Он выставил копье перед собой и приготовился к обороне. Колли, пританцовывая, обошел вокруг него, выискивая слабое место. Индеец издал свирепый клич и, подзадорив себя, метнул копье. Он вложил в бросок все свое мастерство и все свои силы, но Колли успел увернуться.

Верткий соперник пригнулся к земле, стремительно бросился вперед и вонзил меч в грудь старика. Индеец потянулся за ножом, вяло занес его для удара, но Колли без труда отвел руку в сторону и, сломив сопротивление, закончил бой. Ему не понравилось убивать и еще больше не понравилось смотреть, как умирают люди.

Он вытащил клинок из тела и, переведя дыхание, склонился над поверженными врагами. Удары сердца гулко отдавались в ушах. Колли резко выпрямился и прислушался. На фоне ровного шелеста листвы до него донесся далекий трескучий хохот сойки. Сквозь кроны деревьев проглядывало небо, которое казалось неописуемо голубым на зеленом полотне лесного свода. Огромное царство теней и солнечного света наполняли таинственные шорохи и неясные очертания, но людей поблизости не было — это Колли знал наверняка.

Он медленно воткнул меч в землю, а затем протер его рукавом. В душе разрасталась тревога. Когда же они последний раз сражались с мародерами? Почти три года назад. Неужели где-то недалеко остановилась крупная банда? Или он просто столкнулся с парой заблудившихся странников? Теперь об этом не узнать. Его противники лежали на земле, их невидящие глаза смотрели в никуда, а на ранах уже жужжали мухи.

Колли поежился. Прежде ему не доводилось убивать людей. И у него даже не возникало такого желания.

«Интересно, — подумал он, — вырвет меня после этого или нет? А впрочем, какая чушь. При чем здесь рвота? Теперь они только мертвые тела на упавшей листве, и скоро земля приберет их к себе, оставив лишь белые кости». Эти люди означали для него опасность. Они таили зло. Они могли оказаться бандитами. Он должен рассказать о них городу и как можно быстрее.

Колли поднял оружие и осмотрел ножи. Грубый примитив — холодная ковка из стальных полос. Лук и стрелы сравнительно хорошие, но у них в городе такие вещи делали гораздо лучше. Однако кузнец может взять их на перековку, и тогда Колли перепадет цент, а то и два. Колли сунул ножи за пояс, забросил колчан за спину и поднял копье. Короткий меч мягко вошел в кожаные ножны.

Честно говоря, отправляясь на эту прогулку, он хотел лишь отыскать логово рыси. В прошлом месяце она несколько раз забиралась в овчарню, и с тех пор ее поисками занимались лучшие охотники города. Зверь почти не оставлял следов и казался слишком ловким для обычного животного — тоже, наверное, мути. Но теперь с рысью можно подождать.

Колли отвернулся от мертвецов и быстрой трусцой направился в сторону дома. Ему предстояло одолеть около десяти миль, а это почти час пути. Деревья теснились плотной стеной, но он без труда находил дорогу.

Ноги тихо ступали по мягкому грунту. Мышцы напряглись, чувства обострились до предела. Здесь могли скрываться чужаки. Но Колли не боялся их. Он мог бы уйти от любого преследования.

Высокий древний лес тянулся вдоль западных откосов Реки Далеких Ветров и уходил в неизвестные дали. Колли сбежал в лощину и свернул на северо-запад. Рыхлая почва приглушала звуки шагов; кусты недовольно похрустывали, когда он продирался сквозь них; над головой шелестел высокий свод ветвей. Пятна солнечного света и лесные тени сплетали дивные узоры, которые можно увидеть только раз в жизни, а сиреневый мрак впереди казался центром вечности.

Колли бежал, сохраняя ровное дыхание. Недавно ему исполнилось двадцать четыре года… а может быть, двадцать три или двадцать пять — этого точно никто не знал. На первый взгляд он ничем не отличался от обычных людей. Домотканая одежда скрывала странное телосложение, а смуглое вытянутое лицо выглядело довольно симпатичным. Но при пристальном осмотре в глаза бросались слишком уж длинные ноги, короткое тело и мощная широкая грудь. Это едва заметное нарушение пропорций придавало ему забавный и немного игривый вид.

Дорогу перебежал пушистый упитанный кролик. Колли почти не разглядел его, но все же заметил, что у зверька нет привычных длинных ушей — большие, круглые, похожие на блюдца уши придавали ему сходство с мышью. И был ли у него хвост?

Впрочем, удивляться нечему. Из всех живых существ, которых видел Колли, добрую половину составляли мутанты. Хотя по-настоящему уродливые мути встречались только среди людей. В животном царстве слабаков ожидала смерть. Колли привык оценивать жизнь по стандартам своего поколения, и эти стандарты во многом отличались от взглядов «прежних дней».

Выбравшись на длинный пологий склон, который уходил к далекой реке, он быстро преодолел три мили открытого пространства. Когда-то здесь бушевал лесной пожар. Старики говорили, что после войны пожары пылали годами и их никто не тушил. Леса отступили, обнажив клинья выжженной земли. И лишь теперь они начинали понемногу возвращаться на прежние границы. А вот люди ушли навсегда. По всей округе осталось чуть меньше тысячи жителей.

На середине склона показалась серая полоска магистрали. Она потрескалась и заросла травой. Весенние ручьи прорыли в ней каверны провалов. Интересно, как выглядели эти места до войны? Старики рассказывали о бесконечных потоках машин, но Колли не представлял себе такой картины.

Погорелую пустошь заполняла новая поросль. Колли заметил молодое деревце, которое отличалось от всего, что он видел раньше. Длинные, как у ивы, ветви зеленели широкими разлапистыми листьями папоротника. А вот на этой поляне он проводил в детстве долгие часы, отыскивая четырехлистный клевер. В прежние дни четвертый листик считался чудом, приносившим счастье. Теперь это обычное явление, однако счастья в мире не прибавилось.

По другую сторону пожарища начинались пахотные земли. Колли отыскал узкую тропу, которая петляла среди полей пшеницы. Пробежав чуть больше мили, он заметил неладное. В такое время на землях коммуны обычно работали люди. Но сегодня на всем пути через поля он не встретил ни одного человека.

Ни одного!

Неужели на город напали бандиты?

Сердце громко заколотилось, и он побежал изо всех сил. Тропа раскручивалась бесконечной лентой, солнце припекало, и ветер шептал колосьям о своей любви. Высоко над головой звенели птичьи трели. Старые мокасины взбивали фонтанчики пыли. Колли начал задыхаться, но не потому что бежал, а от испуга.

Боже на небесах, неужели это действительно бандиты? Неужели они опять напали на их город? Со старых времен дошло немало историй, но кое-что он запомнил и сам — грабежи, поджоги и крики детей, утопавшие в лающем хохоте. Там, в его памяти, бушевало пламя и расползался дым, чернели развалины и белели черепа. Господи, только не это!

Он взобрался на вершину холма и испуганно осмотрел поселок. Тот мирно нежился на солнце, разбросав в стороны полоски некрашеных домов. На пустынных улицах стояло несколько фургонов, у столбов топтались привязанные кони. Колли облегченно вздохнул.

Но где же люди?

Торопливо сбежав вниз, он оказался на окраине города. Несколько лет назад убрали частокол, но крайние дома по-прежнему служили линией, укреплений. Так и не встретив людей, Колли свернул на главную улицу, вспугнув ненароком двухвостого кота. Приблизившись к центру, он услышал шум голосов и громкие крики. Каким бы ни было событие, собравшее народ на рыночной площади, в мерном ропоте толпы не чувствовалось паники и тревоги. Он облегченно улыбнулся и обогнул последнее здание.

Широкая площадь бурлила людьми. Сюда пришли все жители города — от мала до велика. Взгляд Колли пробежал по фигурам бородатых мужчин, одетых в свободные куртки охотников и пахарей. Кое-кто имел при себе винтовки; вооружение остальных составляли ножи и короткие мечи. Тут же мелькали цветастые платья и самодельные шляпки женщин. Среди взрослых сновали дети — кто в одежде, кто без нее. Он видел такую картину сотни раз во время общих сходов. Но теперь в ней появилось нечто новое. Его взгляд застыл на незнакомой машине, вокруг которой толпились люди.

В лучах вечернего солнца большой металлический предмет казался сияющей стрекозой. Над толпой протянулись длинные тонкие крылья… Нет, лопасти! И это вертолет! О Боже, вертолет!

Колли осмотрелся и, заметив рядом пятнадцатилетнего парня, схватил его за руку:

— Эй, Джо, что здесь происходит?

Мальчишка повернул к нему возбужденное лицо.

— Колли, где ты был?! — задыхаясь от восторга, закричал он. — Вот здорово! А они там тебя все ищут.

— Меня? — Колли удивленно отступил на шаг. — Ты шутишь, Джо?

— Да-да, тебя и никого другого. Эти люди прилетели из Орегона. Они выполняют правительственное задание. И их главный сказал, что он ищет прыгуна, о котором они услышали в соседнем городе…

Колли не стал больше ждать и начал медленно пробираться сквозь толпу. Джо с тоской посмотрел ему вслед и налег на колеса своей примитивной коляски, пытаясь найти место, с которого открывался бы лучший обзор. Ему не повезло — он родился без ног.

Глава 2

У вертолета стояли двое мужчин. Пилот оказался худым молчаливым пареньком в военной форме. Из кобуры на его поясе выглядывала рукоятка автоматического пистолета. Второму перевалило за сорок, хотя он выглядел намного старше. Его фигуру облегал строгий изысканный костюм. И неизвестно, что больше вызывало восхищение у горожан — одежда чужаков или чудесная воздушная машина, которая могла парить под самыми небесами. Судя по возгласам и взглядам, предпочтение вес же отдавалось одежде. Плотный эластичный материал, его высочайшее качество, цвета, вырезы и невидимые швы — все это казалось абсолютным совершенством для молодежи и пробуждало милые, почти забытые воспоминания у стариков. В их поселке давно уже не видели довоенной одежды, а та, что когда-то имелась, превратилась теперь в оборванное тряпье.

Солнце клонилось за вершину горы. В окнах начинали зажигаться свечи. Теплый ветер раздувал густые тени и гнал их вниз по склонам тихих печальных холмов. Из бескрайнего леса донесся слабый крик совы, а чуть позже раздался унылый вой одичавшей собаки. Ночь и тишина вступали в свои права.

Вполне естественно, что прием почетных гостей проводили в доме мэра. По такому случаю в длинной мрачной столовой зажгли камин, и веселый огонь, потрескивая, бросал дрожащий свет на тусклые картины, клыкастые пасти чучел и скудную корявую мебель. Старшие дети суетились вокруг стола, подавая блюда. На домотканую скатерть выставляли рыбу, оленину и суп, картофель, черный хлеб, масло и самый лучший сидр, который нашелся в городе. Жена мэра — необъятная, рыхлая ворчливая карга — на глазах превратилась в смиренное радушное создание и в присутствии дородного мужа за весь вечер не произнесла ни одного худого слова. Колли чувствовал себя ужасно неловко — о нем еще никогда не говорили так много. Праздничная одежда сжимала горло и грудь. Он робко сидел на краешке стула и покорно слушал мэра Джонсона.

— Да, джентльмены, мы неплохо устроились. Лет пять после войны жизнь казалась сплошным кошмаром, но, как я слышал, такое творилось везде. В ту пору поселок совсем опустел. Многие из нынешних жителей пришли сюда позже. Мы даже приютили несколько вражеских солдат, которые годами скитались вокруг, выпрашивая хлеб и одежду. По совести говоря, они оказались неплохими ребятами. Мы поднакопили оружия и силы, дали отпор бандитам, отогнали дикое зверье и снова начали растить зерно. Пасли скот, охотились — да вы и сами знаете. Пришлось переходить на все свое. Мы ведь до сих пор так живем, хотя и ведем небольшую торговлю с другими поселениями. Случалось, и беда приходила — то засухи, то ливни, то мор, то недород. А однажды всех наших овец слизнула какая-то чертова болезнь — наверное, одна из тех, которую занесли при бомбежке.

— Вряд ли, — ответил правительственный посланник Темпл. — Те искусственные бациллы свирепствовали недолго. Я думаю, во всем виновата мутация какой-нибудь обычной болезни. Такое, знаете ли, происходит время от времени.

— Одним словом, Господь защитил наш маленький город. В общем-то жить можно. Хотя, откровенно говоря, нужда большая, и во многом. Как бы там ни было, мы заботимся о наших мути. В других местах этого нет, я знаю, — мрачно добавил он.

Темпл вздохнул:

— Вы правы. Кое-где еще убивают детей. Недавно по стране прокатилась волна мятежей. Мутантам устраивали погромы. Но это ничего не изменит. Новое поколение имеет право на жизнь. И вскоре мы станем свидетелями зарождающейся расы. Ход событий можно замедлить, но сам процесс уже необратим.

— А мы долго голову не ломали, — сказал Джонсон. — У нас для каждого нашлась работа. Глупые мути роют землю, собирают жуков на полях или валят лес. Уродики работают ткачами, плотниками и тому подобное. У нас тут родилась девочка без глаз, так из нее получилась портниха — лучше некуда.

— Я рад за вас, — прошептал Темпл.

— Здесь почти нет моей заслуги, — сказал Джонсон, раздуваясь от гордости. — Просто нам не нравится то, что происходит в других местах. Мы решили придерживаться демократии. Люди зовут меня мэром, но я тут что-то вроде судьи, председателя на городских собраниях или вожака во время стычек с бандюгами. Вот и все.

— Кстати, Колли… Э-э, Джим, — добавил он, — можешь не беспокоиться о тех дикарях, которых ты сегодня встретил. Я послал наших следопытов, и они не заметили никаких признаков боевого отряда. Скорее всего это была просто пара бродяг.

Темпл печально улыбнулся.

— Мистер Коллингвуд, мы едва не совершили свое путешествие зря, — сказал он. — Если бы вас убили…

Колли почесал ногу, поерзал на стуле и виновато отвел глаза.

— Вы еще не объяснили, зачем вам понадобился наш парень, — заметил Джонсон. — Я-то надеялся, что вы прилетели наладить регулярную связь, торговлю и воздушное сообщение… Черт, мы даже не голосовали на выборах.

— Зато вы не платите налогов, — ответил Темпл. — А это в наше время не так и плохо. Конечно, мы ведем работу по восстановлению и объединению страны. И к вам обязательно прилетят наши сотрудники. Но, по правде говоря, вы прекрасно обошлись бы и без цивилизации.

Мэр прищурился и внимательно осмотрел собеседника. Жизнь научила его уму и терпению.

— Мне не совсем ясны ваши намеки, сэр, — проворчал он.

— Хорошо, не будем темнить, — ответил Темпл. — Мне очень понравилось ваше отношение к мутантам, и я могу сказать вам правду. Но мои слова должны остаться в пределах этой комнаты.

— Можете быть в этом уверены, — заверил его Джонсон. Он взял из корзинки огромное яблоко и впился в него зубами.

— Наша скороспелка. Не хотите попробовать? Мутационная порода с запахом каштана.

Темпл покачал головой и начал рассказ:

— Страну опять захлестнуло насилие. Многие люди относятся к мутантам со страхом и отвращением. Это не раз приводило к убийствам, судам Линча и ужасным расправам. Я уверен, что вам тоже известны такие истории. Мы пытаемся восстановить порядок, но у нас не хватает людей и ресурсов. Нам просто не вытянуть организацию полиции на всем континенте. Основная доля средств идет на воссоздание индустрии в наиболее перспективных регионах страны. Остальные территории находятся на голодном пайке, и люди там едва сводят концы с концами. От Юкатана до Рио-Гранде разбросано несколько тысяч мелких поселений, похожих на ваш городок. Война их почти не коснулась, но развал экономики и транспортных систем отрезал людей от мира. Выжили те, кто вернулся к сельскому хозяйству и обеспечил себя собственными ресурсами. Многим из них угрожают хорошо вооруженные банды, и некоторым городам приходится содержать свои армии. Сначала мы помогали им всем, чем могли. И у правительства хватило бы средств на дальнейшие поставки. Однако мы свернули субсидии, оставив несчастных на произвол судьбы.

В комнате воцарилась тишина. И только в камине весело потрескивали дрова.

— Но почему это происходит? — спросил Джонсон.

— Потому что по всей стране начались убийства мутантов, и правительство не может сдержать эту вспышку социальной истерии. Однако история показала, что при угрозе извне поселения забывают о внутренних раздорах и тогда начинают ценить каждого человека — мутант он или не мутант. При виде врага люди вдруг понимают, что им невыгодно проводить дискриминацию своих сограждан, поскольку для работы и сражений нужна каждая пара рук. Да, мы оставили города без поддержки. Но люди перестали устраивать погромы. И мутантов все чаще принимают в общество.

Джонсон мрачно откашлялся. Ему не понравились слова столичного гостя — в некотором роде они звучали как оскорбление.

— Если вы уже поели, джентльмены, мы могли бы перейти в гостиную, — холодно произнес он.

До войны этот дом принадлежал зажиточной семье, но время прошлось по нему своими жерновами. На голых стенах виднелись грязные подтеки, пол трещал, а старая покосившаяся мебель несла на себе следы неумелой починки. Единственной хорошей вещью было резное кресло. Темпл замер, завороженно разглядывая бесподобное произведение искусств.

— Какое мастерство, — прошептал он.

— Это сделал наш одноглазый Билл, — немного успокоившись, ответил Джонсон. — Тоже мути… На вид настоящий циклоп, но с деревом ладит, как Бог.

Темпл предложил ему сигарету, и враждебность мэра тут же рассеялась. Он с благоговением принял подарок.

— Господи! Табак! — прошептал растроганный хозяин. — Я не видел его лет десять или двенадцать. Впрочем, тогда мне всучили какую-то дрянь.

— Боюсь, нам до сих пор не удалось добиться довоенного качества, — с улыбкой ответил Темпл.

Он повернулся к Колли, который робко сидел в углу.

— Мы прилетели за вами, мистер Коллингвуд. Юноша покраснел от смущения и усилием воли заставил себя заглянуть в глаза Темпла.

— Зачем? — спросил он.

— Это долгая история, — ответил чиновник. — Мы хотели бы взять вас в Тейлор… в столицу.

— О-го-го…

— Если вы только сами захотите, — поспешно добавил Темпл.

— Но…

— Послушайте, мистер Коллингвуд, мне говорили о вас как о мутанте с удивительными способностями.

— Нет, это неправда, — забормотал Колли, нервно сжимая дрожащие руки. — Я просто бегаю быстрее других… прыгаю довольно высоко и, если надо, задерживаю дыхание. Вот и все.

— Этого достаточно! У вас нет проблем со здоровьем? Вы ничем не больны?

Колли промолчал, и вместо него ответил Джонсон:

— С ним все в порядке. Ему повезло.

— Зря вы считаете это удачей, — с усмешкой произнес Темпл. — Около семидесяти пяти процентов новорожденных, в том или ином отношении, являются мутантами, и, хотя радиоактивность постепенно уменьшается, процент таких рождений растет, а не идет на убыль. Дело в том, что многие мутанты достигли половой зрелости, и их видоизмененные гены начинают находить себе соответственные пары. Впрочем, речь сейчас не об этом.

Вы и сами знаете, что большая часть мутаций вполне безвредна или, по крайней мере, не вызывает серьезных проблем. Чаще всего встречаются просто какие-нибудь бессмысленные деформации тела. В основном это неблагоприятные изменения. И удивляться тут нечему — случайные отклонения, как правило, оказываются худшими, а не лучшими.

Фактически все мутации можно отнести либо к патологии, либо к безвредным изменениям, которые не оказывают влияния на деятельность человека. Число благоприятных мутаций бесконечно мало. Я думаю, что во всем мире не наберется и пятисот тысяч подобных случаев. Вы, мистер Коллингвуд, один из этих немногих. Таких, как вы, чертовски мало.

— Допустим, что так, — хрипло отозвался Колли. — И что из этого?

— Сначала позвольте задать вам несколько вопросов, — сказал Темпл. — У вас есть семья, иждивенцы или близкие родственники, о которых вам надо заботиться?

— Нет, — ответил Колли. — У меня нет семьи. Моя мать умерла несколько лет назад. Она вынашивала еще одного ребенка, но мути оказался слишком большим… — Юноша замолчал. Его кулаки судорожно сжались.

— Прошу прощения, — прошептал Темпл.

— Отец утонул в ту весну, когда разлилось половодье, — продолжал Колли. — У меня есть две сестры, но они вышли замуж. Так что я один.

— У нас катастрофически не хватает женщин, — добавил мэр Джонсон. — Не так легко теперь молодым парням отыскать себе жену. Я давно присматривался к Колли, думал отдать за него свою Жанет. Она у меня нормальная, но ей едва исполнилось тринадцать, и, наверное, лучше подождать каких-нибудь два-три года.

— Так, значит, вас ничто не связывает? — спросил Темпл. — И при желании вы могли бы улететь со мной?

— Я думаю, мог бы, — ответил Колли, преодолев смущение. — Вот только зачем?

— Мы хотим собрать всех супермутантов вместе, — сказал Темпл. — Мы не можем позволить, чтобы жизнь уникальных людей зависела от каких-то несчастных случаев. Да взять хотя бы сегодняшний инцидент — вас едва не убили лесные бродяги. И это в то время, когда вся страна нуждается в вашей наследственности…

Колли запылал румянцем, а Джонсон, заливаясь хохотом, захлопал себя по ляжкам.

— Эй, парень, да никак тебя выбрали в жеребцы-производители! — закричал он.

— Нет-нет! Вы меня не так поняли, — возмутился Темпл и нахмурил брови. — Мы дадим вам дом. У вас появится возможность получить образование, и вы будете абсолютно свободным человеком. Поверьте, если вам захочется уехать домой, вас никто не станет задерживать. Конечно, какое-то время вам придется проходить медицинский осмотр, но я думаю, пара недель — не такой уж и долгий срок. Если вас заинтересовало мое предложение, мы можем поговорить об этом позже.

Колли поднял голову и взглянул на человека из столицы. У него вдруг захватило дух от тех возможностей, которые раскрыла перед ним судьба.

Джонсон деликатно прочистил горло и застенчиво сказал:

— Мистер Темпл, я хотел бы попросить вас об одолжении… Моему мальчику шесть лет, и он страдает от болей в руке. Это очень сильные боли. Конечно, во время приступов он держится молодцом, но у меня сердце кровью обливается, когда я смотрю на его мучения. Может быть, ваши доктора…

— Прошу прощения, — мягко ответил Темпл, — но я не могу взять его с собой. Однако в ближайшее время мы планируем отправить в ваш район несколько медицинских групп…

Остального Колли не слышал. Кровь ударила в голову, в ушах зашумело. Господи! Он полетит в Тейлор! Он увидит главный город Северной Америки… А это цивилизация… Мир!

Огромный мир!

Глава 3

Под ними медленно проплывали высокие и пустынные горы — Тетоны, Джексон-Хоул, хребет Биттеррут. Он видел долины и сияющие реки, зеленые и прекрасные леса. Потом до самого горизонта протянулись возделанные поля, и Колли отвернулся от иллюминатора.

Кабину заполнил рокот мотора. Он казался не очень громким, но отдавался везде — в ушах, в мышцах, в костях. Пилот сказал, что они полетят со скоростью около сотни миль в час — фантастика, в которую невозможно было поверить. Впрочем, он и не верил. К тому же земля внизу менялась довольно медленно.

— Когда мы прилетим в Тейлор? — спросил он.

— Через несколько часов, — ответил Темпл. — Я думаю, к вечеру уже будем там.

Колли беспокойно заерзал на сиденье. Он не привык к таким стесненным условиям, хотя мог на спор пересидеть в засаде любого.

— И вы совершили этот полет ради меня?

— Конечно, — ответил Темпл. — Вам нет цены, Колли. Я говорю об этом вполне серьезно.

— Но такие вещи может делать каждый.

— К сожалению, нет. Поверьте, юноша, вас никто не собирается обманывать.

Колли ошеломленно покачал головой. Все это походило на сон, и еще вчера он выслеживал рысь.

— Как вы меня нашли? — спросил он, преодолев застенчивость. — Это большая страна, а мы почти не имели дел с людьми из других поселений.

— Молва летит на крыльях, — ответил Темпл. — Охотники, торговцы и бродяги разносят слухи по всей стране. Людям приедается однообразная жизнь, и они с удовольствием слушают интересные рассказы. Наше правительство организовало несколько инспекционных групп, которые совершают облет поселений. Мы встречаемся с горожанами, говорим о ситуации в государстве, выслушиваем просьбы и жалобы. И это приносит огромную пользу. Узнав нужды и потребности людей, правительство может оказать им реальную помощь. Кроме того, сбор данных позволяет вести статистику, следить за численностью населения и составлять перспективные планы. Помимо прочего, наши группы интересуются рассказами о супермутантах. Услышав такие истории, они тут же начинают выискивать их источник. — Темпл вздохнул. — Обычно подтверждается лишь сотая часть слухов. Реальные сведения искажаются; люди выдают желаемое за действительное, а иногда кто-то просто сочиняет красивую легенду. Правдивые истории встречаются редко. Но они выводят на настоящих супермутантов. И одна из них привела нас к вам.

Смущенный услышанным, Колли молчал. Ему не хотелось говорить на эту тему.

— Скажите, а как там у вас? — спросил он. — Я имею в виду те места, откуда вы прилетели? Там, где живет правительство. Темпл засмеялся:

— Мой ответ займет много времени. Колли. Вы, наверное, знаете, что нам удалось объединить почти всю Северную Америку, за исключением Мексики, которая пожелала сохранить независимость. И хотя жители вашего города почти полностью лишены поддержки со стороны правительства, официально они тоже считаются гражданами страны. Люди живут с каждым годом все лучше и лучше. Еды хватает. Мы наладили выпуск новых машин, а в некоторых местах восстановили дороги и междугородные телефонные линии. Самолеты и вертолеты осуществляют связь с дальними поселениями. У нас по-прежнему свободная страна, хотя, наверное, и не такая, какой она была прежде. Я думаю, вам у нас понравится.

— А как насчет остального мира? На что похожи теперь другие страны?

Темпл открыл дверцу металлического шкафчика и достал толстый атлас.

— Тут собраны данные аэрофотосъемки, — сказал он. — Сейчас мы посмотрим карту мира. Вот Северная Америка, здесь находится Мексика, а ниже…

— Я все это знаю, — воскликнул Колли, шутливо надувая щеки. — Нас заставляли ходить в школу, а там учили не только письму и чтению, но и географии.

— Да, — задумчиво произнес Темпл, — грамотность еще не умерла. Несмотря на войну и лишения, люди сохранили книги. А пока есть книги, будут и знания, хотя в таких маленьких городах, как ваш, Колли, им трудно найти применение.

— По книгам жизнь не узнаешь, — ответил Колли. — В них нет реальных вещей, которые можно использовать на деле. Ну где, например, написано, как сделать оружие? Я помню, самый затертый том в нашей городской библиотеке назывался «Руководство для бойскаутов». Книги мало чему учили. До всего приходилось доходить своим умом.

— Я знаю. Так происходит повсюду. Наша цивилизация ушла от своих истоков. Она превратила народ в скопище маленьких винтиков, из которых складывался гигантский механизм государства, и, когда тот сломался, жизни людей потеряли свой смысл. Мы пережили ужасную войну, но я уверен, что к ней нас подтолкнула та самая глубинная ненависть, которую люди подсознательно затаили против общества… Простите, Колли. Кажется, я заболтался. Вы хотели узнать, что стало с миром?

Латинская Америка добилась неплохих результатов. Однако в процессе восстановления экономики некоторые страны изменили свои границы. Бразилия, Аргентина, Венесуэла и Мексика поглотили остальные государства. Их правительства в основном существуют только на бумаге, поэтому мы не поддерживаем с ними дипломатических отношений. По прогнозам социологов, дальнейшее развитие индустрии и сельского хозяйства вызовет создание хорошо организованных властных структур. А значит, через несколько лет они станут нашими лучшими друзьями.

Страны Тихого океана почти не пострадали в последней войне. И хотя Австралия и Новая Зеландия по-прежнему вызывают некоторое беспокойство, в этом регионе формируется мощное объединение, которое называет себя Южным тихоокеанским союзом. В Индийском океане основная власть сосредоточена на Малайской архипелаге.

Ближний Восток погружен в анархию, однако Турция, захватив южные территории России, почти восстановила границы старой Оттоманской империи. К счастью, турки ведут себя теперь гораздо цивилизованнее, чем в прошлом. Северная Африка в основном зависит от арабских и берберских эмиратов. О культуре тут говорить не приходится — сплошное варварство. Южную Африку захватили негры. Они основали огромное государство, которое протянулось от Кейптауна до Конго. Страна технологически отсталая, и, судя по слухам, которые доходят до нас, люди живут там в кошмарных условиях.

Европа лежит в руинах. Небольшие племена и поселения влачат убогое полуголодное существование. Некогда грозная Россия сохранила свои границы на Балтике, но она теперь довольно слаба и зажата между сильной Сибирью и Украиной. Большую часть Индии захватили афганские моджахеды. Остальная ее часть находится в каком-то подвешенном состоянии. Китай раскололся на воинствующие провинции, большинство из которых почти не отличаются от вашего поселения, мистер Коллингвуд. Теперь немного о Сибири.

Темпл помрачнел и откашлялся.

— После развала прежней России Сибирь объявила себя независимым государством: Она почти не пострадала в войне, сохранив огромные природные ресурсы и прекрасно развитую индустрию. Ее населяют мужественные энергичные люди, и благодаря их усилиям эта страна быстро набирает силу. Откровенно говоря, нам за ними не угнаться. Сибирь захватила Маньчжурию, Монголию и Корею. Япония и некоторые части Северного Китая постепенно превращаются в ее колонии. Мы о них почти ничего не знаем. Межнациональные отношения оставляют желать лучшего, но пока ясно одно — этим государством руководит безжалостная группа людей во главе с неким Ханом… Впрочем, я вас, наверное, уже утомил. В любом случае на первый раз достаточно.

Колли притих. Многое из услышанного осталось непонятным, но общий смысл он уловил. Картины развала и гибели стран не произвели на него большого впечатления — он и сам вырос на руинах цивилизации. Но Колли впервые понял истинные размеры происходящего. И его напугал этот странный и опасный мир.

Ему захотелось вернуться домой, убежать куда-нибудь на холмы, в леса. Ему захотелось забыть о мире, который теперь ревел вокруг. Но вертолет уносил его все дальше и дальше. И было поздно что-то менять…

По старым стандартам Тейлор считался бы небольшим городком, и даже сегодня имелись куда более крупные населенные пункты. Но Колли он показался огромным — колонны домов разбегались в стороны и отступали далеко назад, вокруг неслись стальные потоки транспорта, и по паутине улиц спешили гудевшие толпы. Гудки, мигавшие вывески и шум сливались в одну гуманную пелену. Все казалось новым, ярким и блестящим. И неудивительно, подумалось ему. Большую часть города построили за последние тридцать лет. Маленький поселок на склоне Каскадных гор превратился в мощный индустриальный центр и стал сердцем всего континента.

Колли даже обрадовался, что они приземлились не в городе, а на выступе горы, который нависал над огнями столицы. У самого края теснилось несколько строений. Их возвели совсем недавно — это чувствовалось по блеску ярко окрашенных крыш. Чуть дальше начинался поселок, тянулись газоны и сады, тенистые аллеи и небольшие коттеджи. На другом краю утеса возвышалась каменная стена, а за ней темнело узкое мрачное ущелье. Одним словом, ему здесь понравилось.

Вертолет опустился на площадку, и Темпл повел Колли в большое здание. Как и большинство других строений, оно состояло из множества закругленных линий, плоских панелей и огромных окон, сверкавших гладким тонированным пластиком. Внутри царил покой. Они проходили мимо женщин, склонившихся над мониторами, мимо серьезных администраторов, и Колли здоровался со всеми, кто встречался на пути. Люди останавливались, недоуменно смотрели на него, а затем с улыбкой спешили по своим делам.

Темпл привел его в большую столовую и заказал обед.

— Успокойтесь,Колли, — сказал он. — Здесь вас будут окружать только друзья.

— И все эти люди питаются только тут? — спросил юноша.

— Если им так хочется. Многие готовят пищу в своих домах, но некоторые предпочитают ходить в столовую. Вам надо запомнить одно — обслуживающий персонал предназначен только для того, чтобы помогать таким, как вы. Это поселок супермутантов, и только они здесь настоящие хозяева.

— Но я тут еще не свой… И, честно говоря, мне не верится, что я могу вам как-то пригодиться.

— Вас привезли сюда, чтобы уберечь от опасностей. Вам нечего бояться, Колли. Если вы решите вернуться домой, мы поймем ваши чувства и никаких задержек не будет.

— Хм-м.

Колли почувствовал легкое сомнение. А впрочем, какого черта? Он с аппетитом набросился на еду, которая оказалась вкусной и хорошей.

Потом его отвели в кабинет доктора, где с ним вытворяли всякие непонятные вещи.

— Полное обследование займет около недели, — сказал доктор. — Мы хотим проверить все, что только можно. Но пока я могу назвать вас вполне здоровым человеком.

Колли смущенно покраснел и рассердился на себя за это.

— Мне тоже не нравятся уколы и таблетки, но вам придется немного потерпеть, — сказал Темпл, когда они вышли из здания. — Сейчас мы зайдем в лабораторию, у вас возьмут анализы, и я вас отпущу. Остальную часть дня вы можете использовать по своему усмотрению. Познакомьтесь с соседями, попросите их показать наши достопримечательности. Можете сходить в кино или на танцы — развлечений хватает. Я думаю, вам здесь понравится.

Сумерки наступили почти мгновенно. Огромный город, раскинувшийся внизу, лениво раскрыл свои тысячи глаз, и те засияли, подмигивая, угасая и вновь загораясь, как звезды, упавшие с неба. Синева над головой окрасилась мягкими вечерними красками. Колли развел руки в стороны и вдохнул воздух полной грудью. Ему здесь чертовски нравилось.

Под ногами зашуршал гравий. Они проходили мимо освещенных веранд небольших симпатичных коттеджей.

— Мы собрали здесь около сотни супермутантов, — сказал Темпл. — Поселок рассчитан на пятьсот обитателей. Потом надо будет либо достраивать его, либо создавать что-то новое. И я надеюсь, такое время все же придет. Прошу прощения, мне хотелось бы взглянуть на номер… Да, все верно. Это ваш дом. Возьмите ключ. Смелее, юноша, смелее. Открывайте замок, входите, чувствуйте себя хозяином.

Внутри оказалось довольно мило и уютно. Темпл переходил из комнаты в комнату, показывая, как управляться с различными приспособлениями. А Колли только затылок чесал и удивлялся всем этим премудростям.

— Утром вы получите одежду, которая будет соответствовать современной моде, — сказал Темпл. — Ее подготовят сегодня вечером по вашим меркам. Теперь о деньгах — вот сумма на первые расходы. Если вам потребуется еще, просто подойдите ко мне и скажите об этом.

Колли обиженно поджал губы.

— Послушайте, — воскликнул он, — мне не надо вашей милостыни.

— Это не милостыня. И поймите, юноша, вы нам очень нужны. Я вам даже передать не могу, как вы нам нужны. Поэтому можете требовать любую сумму.

Подойдя к двери, Темпл остановился и сказал:

— Теперь разрешите откланяться. Возможно, какое-то время мы не увидимся. Мне предстоит выполнить серьезное задание, и я не знаю, насколько оно может затянуться. Если вы что-то захотите узнать или вам понадобится наша помощь, смело идите в центральное здание и обращайтесь к любому администратору. Удачи вам, молодой человек.

Когда Темпл ушел. Колли почувствовал себя до странности неуютно. Он остался один с этим огромным незнакомым миром. Юноша бесцельно прошелся по комнате, осматривая мебель и предметы. Больше всего ему понравился цветной телевизор. Но его пугали все эти малопонятные чудеса. Он выключил широкий экран на стене и сел в кресло, которое тут же приняло форму его тела.

— Вот же, черт! — выругался Колли. — Я уже начинаю тосковать по дому.

Глава 4

Услышав стук в дверь, он вскочил. На экране входного монитора маячила фигура незнакомца. Рука потянулась к поясу за ножом, но Колли вспомнил, что положил его в дорожную сумку — Темпл утверждал, что люди в столице ходят без оружия.

— Войдите! — крикнул он.

Уловив дрожь в своем голосе. Колли взвыл от ярости, и мимолетная вспышка гнева вернула ему утраченную твердость.

— Войдите!

До этого он видел негров только на картинках. Высокий парень в красивом элегантном костюме закрыл за собой дверь и смущенно остановился у порога.

— Привет. Я Джо Гэммони, — сказал он низким густым басом.

— Ага, а я Джим Коллингвуд. Они пожали друг другу руки.

— Я гляжу, вроде новенький приехал; жена говорит, давай в Юсти пригласим — вот я и пришел. Пойдем, с ребятами познакомишься. Это ничего, что я к тебе так запросто?

— Наверное, нормально. И спасибо за приглашение. Большое спасибо. — Колли вспомнил, что у него в секретере есть бар. — Может быть, хочешь немного выпить?

— Думаю, не откажусь. Наливай.

Гэммони взял бокал и с усмешкой осушил его одним громадным глотком.

— Вот так-то, парень. Ты идешь или нет? — Он неторопливо прислонился к стене и сунул руки в карманы брюк. — Слушай, Джим, ты веди себя немного посвободнее. Будь как дома. Ребята могут задать пару вопросов. Так ты не смущайся, ладно?

— Ладно.

— Вот и хорошо. Тогда я расскажу тебе о себе. Год назад меня привезли из Вирджинии — из такой же лесной глуши, как и тебя. У меня нашли… В общем, это называется кинестезией — идеальное чувство равновесия и направления. Я не могу ни потеряться, ни заблудиться. Как пошел в шесть месяцев, так с тех пор и иду по прямой — вот такие дела. Наверное, поэтому и кривоногий. — Он тихо засмеялся. — Когда меня научили управлять самолетом, у всех глаза повылезали из орбит. Мне не надо ни приборов, ни компасов. Когда я в полете, все получается само собой — легко и быстро. Сейчас наши ученые думают, как использовать мои способности. Да и пусть себе думают, правда?

Колли тоже рассказал свою историю, и Гэммони глубокомысленно кивнул.

— Да, ты отличаешься от обычных людей еще больше, чем я, — сказал он. — У меня просто маленькие изменения в башке — как парни говорят, пара лишних болтов — но у тебя другие кости и мышцы… а возможно, отличия найдутся даже в легких и крови. Только не волнуйся — они все обнаружат. И могу поспорить, таких, как ты, в мире больше нет. Ладно, Джим, пошли… Или как ты говоришь? Колли? Пойдем, я познакомлю тебя с ребятами.

Они зашли в соседний коттедж. Жена Гэммони оказалась милой негритянкой, у юбки которой крутилась пара маленьких, будто прилипших к ней детишек.

— Вот, посмотри на эту мелочь. Видишь? — спросил гордый отец. — Совсем не похожи на меня, правда? Я думаю, у них какая-то рецессивная мутация.

Да, этот парень многому научился за год, подумал Колли. Гэммони показался ему очень смышленым и умным человеком.

Небольшой мужчина с проницательным взглядом представился как Эйб Фейнберг из Иллинойса. Дополнительные фаланги на пальцах придавали его тонкой ладони вид гибкого мягкого щупальца.

— У меня очень развитое чувство осязания, — говорил он, — и я могу манипулировать маленькими, почти невидимыми предметами. Мне нравится тонкая ювелирная работа, и мой предел — частицы величиною в несколько микрон.

Колли поднял голову и увидел рослого белокурого красавца. При своих шести с половиной футах роста тот имел невероятно широкие плечи.

— Миша Иванович, — представился он. — Они находить меня два года назад в России. Да, эти люди искать нас по всему миру. А я очень сильный, как конь. — Он усмехнулся. — Но они не знать, как меня использовать. Я не такой сильный, как трактор.

Стройная симпатичная девушка с каштановыми волосами сказала, что она Луис Гренфил из Онтарио.

— Необычный слух: слышу в ультра- и инфразвуковом диапазонах, к тому же лучше других различаю звуковые тона. Конечно, я могла бы писать музыку, но какая от нее будет польза? Все равно никто не услышит ее нюансов.

За Луис ухаживал сухопарый парень с всклокоченной копной волос.

— Том О'Нил, — представился он. — Меня отыскали в Ирландии. Это из-за моих глаз. Телескопическое зрение. Причем на обычном расстоянии я вижу вполне нормально. В нашем поселке жили и другие люди с таким зрением, но они не захотели перебираться сюда. Да и сила у них не та — чуть меньше ста футов, так уже надевают очки.

Маленький и пухлый Александр Аракелян из Калифорнии предложил Колли ударить его кулаком.

— Смелей, Колли. Бей, сколько хочешь. Это мне не повредит. Колли молниеносно нанес удар и, промахнувшись, едва не свалился на пол.

— Прости, друг. Честно говоря, не ожидал, что ты нападешь так быстро. А ведь ты почти достал меня — вернее, мог достать. Ученые говорят, что это сверхбыстрое восприятие и мгновенная реакция. Видишь ли, в моих нервных клетках произошли какие-то изменения, но наши медики до сих пор не понимают, какие именно.

Людей собралось много — примерно две дюжины человек. Они разбрелись по дому и образовали несколько небольших групп. Колли понял, что с первого раза всех имен ему не запомнить. Он сел с бокалом в руке и, лениво посматривая по сторонам, попытался определить черты, объединявшие всех этих людей.

Во-первых: молодость. Шел двадцать девятый послевоенный год, и предельный возраст обитателей поселка не превышал двадцати восьми лет. Самому младшему минуло пятнадцать.

Во-вторых: все казались довольно нормальными. Любой из них выглядел как вполне обычный человек, и если не приглядываться, отличия оставались почти незаметными. Единственным исключением был парень, который мог выполнять в уме любые вычисления — его глаза лучились ярко-красным светом. Из всех присутствовавших людей самым разговорчивым оказался Эйб Фейнберг. Он объяснил, что благоприятная мутация — это просто довесок к обычным способностям человека. Его гибкие тонкие пальцы могли выполнять любую ювелирную работу, но такая ограниченная специализация приводила к вялости и потере сил, то есть лишала его других благоприятных качеств. Нечто подобное происходило и с теми людьми, которые рождались с комплексом плохих и хороших черт — взять, к примеру, калек, наделенных слухом мисс Гренфил, или неимоверно сильных, но слабоумных идиотов. Однако Колли таких в расчет не брал.

В-третьих: о них заботились и им хорошо платили. Каждый мог при желании получить образование или работу. Однако их трудовая деятельность неизменно ограничивалась условиями дома, мастерской или лаборатории — никакого риска, никаких выходов за территорию поселка.

В-четвертых: ни один из них не чувствовал себя счастливым.

Когда вечеринка перевалила за половину и спиртное растворило барьеры разобщенности. Колли заметил у гостей какую-то смутную, почти неразличимую печаль. Она проскальзывала в мимолетных нотках фраз, в каком-нибудь случайном слове или саркастическом замечании. Его встревожила эта общая угнетенность, и он решил во что бы то ни стало докопаться до ее причин.

Сев рядом с Фейнбергом и Ивановичем, Колли деликатно прервал их разговор и смущенно попросил объяснений.

— Мне показалось, что с вами здесь обходятся довольно мило, — сказал он в конце концов. — Откуда же эта тоска?

— Да, с нами здесь обходятся мило. Я с этим согласен, — ответил Фейнберг. Он немного перепил, его щеки порозовели, речь стала быстрой и неразборчивой. — Мы счастливы как сукины дети. Как рожденные в пурпуре.

— Наверное, мне не следовало об этом спрашивать. Простите. Я простой охотник и фермер.

— Они тебя всему научат. Колли. Но это тебе не поможет. Ты и Миша во многом похожи. Вас в любой момент можно заменить машинами, и машины будут работать намного лучше. — Фейнберг вытащил сигарету и, прикурив, небрежно затянулся. — На самом деле это наша общая проблема. Вот спроси меня, на кой черт мы тут собрались? Да, меня поставили на сборку микроэлементов. Да, я стараюсь изо всех сил и прекрасно справляюсь с работой. Ну и что? Они могли бы собрать простой робот-автомат, и все. Но добрые дяди захотели сделать Фейнберга счастливым. Они дали ему верстак. Они загрузили его работой — лишь бы он поменьше думал.

— Давайте думать позитивно, — вмешался в разговор Иванович. — Я таскать обломки скал и махать кувалдой, но что в этом плохого? Неужели лучше жить в маленькой лесной деревушке и голодать по триста дней в году?

— Значит, если тебе набить желудок… — Фейнберг замолчал и мрачно посмотрел на свой бокал. — Уезжай домой, Колли, — внезапно сказал он. — Скажи им, что тебе здесь надоело. Возвращайся туда, где бегают олени и козы, копайся в земле, гоняй медведей и расти своих детей. Здесь ты никому не нужен.

Колли обиделся, и Эйб, заметив это, положил руку на его плечо.

— Я советую от чистого сердца, парень. Ты мне понравился, и я не хочу, чтобы тебя завертело в этой чертовой мельнице.

— Но что тут происходит? — спросил Колли. — Что тебе здесь не нравится?

— Видишь ли, в моем случае это философский протест. Хотя здесь от многого с души воротит. Поговори с Джо Гэммони или с другими. Он женился на простой девушке, задолго до того, как его нашли. Когда он приехал сюда, они попытались разбить его семью. На что только не шли — подумать страшно! Спроси у Джо, спроси, как они старались отделаться от нее. Конечно, обошлось без злодейств и преступлений. Ничего противоправного. Разве что совсем чуть-чуть. Да и как можно, джентльмены? Мы же не подлые злодеи из Сибири. Просто им хотелось уложить Джо на другую супермутантку. Они не смогли смириться с тем, что он тратит свою драгоценную сперму на обычную женщину. Хотя некоторым из нас такие эксперименты нравятся. Ты можешь здесь отлично повеселиться. Если не веришь мне, можешь спросить у Миши.

Русский печально усмехнулся. Фейнберг пригладил волосы и продолжил:

— Однажды они привели ко мне девушку. Она тоже живет в поселке, и у нее такая же кинестезия, как у Гэммони. Они решили усилить эту способность и уговорили ее родить первого ребенка от Джо, а второго от меня — хотели создать помесь из наших качеств. Логика простая: берем парня, у которого вместо головы калькулятор, объединяем его с мозгом Аларика Вэйна и получаем на выходе интеллект суперинженера. Понимаешь? Вот только Джо оказался верным мужем и католиком, а я — глупым упрямцем. Мне хотелось найти свою даму сердца, с которой я мог бы жить нормальной жизнью.

Эх, что я говорю? Где теперь эта нормальная жизнь? Разве нормально, когда тебе дают работу только для того, чтобы чем-нибудь занять? Разве нормально провести всю свою жизнь в этих чертовых горах, встречая одних и тех же людей, выслушивая одни и те же сплетни? Я согласен, у нас подобралась неплохая компания; и не будь этих мелких ссор и раздоров, здесь был бы настоящий рай. Но черт возьми! Там, за горой и стенами, целый мир! А мы не смеем даже спуститься в город и выпить рюмку в простом вонючем баре. Ты еще не знаешь почему? Потому что нас могут линчевать! Американцы никогда не любили привилегий, если не получали их сами. И даже сейчас, когда я оказался у самой кормушки, они мне не нравятся. Они мне не нужны! Мой народ веками сражался за право на свободу, и я буду считать себя последней скотиной, если примкну к новой расе господ.

Ты спроси себя. Колли. Спроси, что такое супермен? Что означает благоприятная мутация? На каком основании выбрали именно тебя? Что хорошего в каждом из нас?

А что хорошего в их мерзкой программе? Черт бы их побрал! Мы все полны видоизмененных генов, как и каждая тварь, живущая на Земле. И мы не решим насущных проблем, спаривая супермутантов. Нам никогда не удастся вырастить искусственного супермена. Неужели не ясно, что от нас будут рождаться такие же искалеченные идиоты, как и от всех остальных?

Они ссылаются на Ницше, который якобы предрек появление суперменов. Но, судя по их словам, они никогда не читали Ницше. Поверь мне, Колли, он имел в виду совершенно другое. Бернард Шоу — да! Это настоящий предтеча суперменов. В нем есть ум, острота и гуманность. Но он потерял глубину. Он катился под гору и в то же время наотрез отвергал научный подход. И так поступают многие из нас. Возможно, потому, что мы нелюди. Мы смотрим на мир другими глазами. Мы хладнокровны, как ящерицы. И, кроме того, люди не любят рассуждать. Им нравится выполнять приказы. Потому что проще жить по заветам великого отца — и если у них не находится такого, они его создают. Они сами порождают его!

Около полуночи Колли ушел домой. Он чувствовал себя усталым и опустошенным. Слишком много всего довелось ему услышать и увидеть в этот день. Мир перестал быть уютным гнездом и уже никогда не будет таким, как прежде, как бы этого ни хотелось. Колли лег в постель, но заснуть ему удалось не скоро.

Глава 5

Администратор вздохнул и пожал плечами:

— Я не могу придумать для вас такой работы, где пригодились бы ваши уникальные способности. Но вы получили хорошее образование. Почему бы вам не заняться технологией машиностроения?

Колли смущенно почесал затылок:

— Мне говорили, что где-то во Флориде ныряльщики добывают губку. А я могу задерживать дыхание на несколько минут.

— Правительство поощряет этот вид промысла только для того, чтобы поддержать местный рынок, — мягко ответил администратор. — Синтетические губки гораздо лучше. Боюсь, мы не найдем для вас вакансии в торговых экспедициях.

— Я понимаю. Просто предложил на всякий случай. А если мне устроиться в группу разведчиков? Я мог бы поддерживать связь с удаленными поселениями.

— Прошу прощения, но мы вам этого не позволим. Слишком большой риск.

Колли рассердился:

— Послушайте, мистер. Я свободный гражданин! И я могу идти, куда захочу.

— Мы не собираемся вас задерживать, — ответил администратор. — Но мы можем отказать вам в работе. — Он улыбнулся: — Давайте не будем спорить. Я отказываю вам для вашей же пользы. Мы просто хотим создать вам безопасные и благоприятные условия.

— Хорошо…

Колли уступил. Он не привык спорить. В их поселении существовало правило — либо помалкивай, либо делай шаг вперед; другого выбора обычно не оставалось.

— Наверное, вы правы. Я еще подумаю над этим.

— Можете думать сколько угодно, — ответил администратор. — А вам не хотелось бы посещать занятия в колледже? Мы собираем новую группу… Три часа в день — не так уж и много.

— Знаете… Я думаю, да. Спасибо.

И Колли торопливо ушел.

Он уныло побрел домой. Черт бы их всех побрал. Эйб Фейнберг был прав. А что делать? Вернуться домой… после всех его бравых и восторженных слов? Это его не привлекало. К тому же, если он заявит о своем уходе, они начнут спорить, обманывать или извиняться. Они всегда найдут способ, чтобы задержать его. Колли топнул ногой и сжал кулаки. Они поймали его в свою паутину — тонкую, шелковую и липкую.

Поднимаясь на крыльцо, он заметил Мишу Ивановича, который проходил мимо. Русский гигант что-то весело насвистывал себе под нос.

— Эй, — окликнул его Колли, — не хочешь пропустить со мной стаканчик?

— Я готов, — ответил Иванович, сворачивая к дому. — У меня есть проблемы говорить по-английски.

Они вошли в коттедж, оставив дверь приоткрытой. Теплый летний ветерок разгонял дремотную жару. Колли достал два бокала и налил виски.

— Я тут, наверное, сопьюсь, — сказал он после третьей порции. — И мне никогда не попасть в тот город под горой.

— Я там бывал, — сказал Иванович. — Мы ходить в бары и большие магазины.

— А давай еще раз пойдем туда!

Кроткое лицо Ивановича затуманилось печалью.

— Нам там не обрадуются.

— Черт возьми, мы свободные люди или нет? — вскричал Колли и направился к двери. — Если ты не пойдешь со мной, я отправлюсь туда один.

— Хорошо. Со мной у тебя не быть столько неприятностей. Пока они спускались по тропе, солнце начало клониться к горизонту. Колли хотелось побежать. Он мог бы добраться до цели за несколько минут, но ему приходилось подстраиваться под медленную походку неуклюжего друга. Когда они спустились с горы, город изменился — он вырос, раздался вширь, превратился в тысячи высоких домов. Мимо проносились машины. Их размытые овалы сияли металлом и пластиком. А вокруг шагали столько людей, сколько Колли не видел за всю свою жизнь. Он протрезвел, под сердцем засосала смутная тревога. Где-то внутри появилось чувство, что они совершают большую ошибку. Но ему не хотелось отступать. Повернуть назад, когда до города рукой подать? Нет, это уж слишком.

— Мы ждать автобус, — сказал русский, опускаясь на бордюрный камень.

Вскоре рядом остановилась длинная серая машина. Они забрались внутрь и заняли места. Колли осмотрелся. В салоне сидело около двадцати пассажиров, и все они выглядели как простые, обычные горожане. Он заметил пару мутантов — юношу с бугристым, почти собачьим лицом и совершенно лысого подростка. Колли прошептал молитву и поблагодарил Бога за свои гены. Да, если бы он походил на таких уродливых людей…

Как странно. Это таинственное «я» молчало в нем несколько лет, и еще пару дней назад он о нем просто не догадывался. Что же поселилось вдруг в его черепе? Что смотрело на мир его глазами, навеки став пленником… Колли с содроганием отбросил эту мысль.

Он даже не заметил, как автобус подъехал к конечной остановке.

— Здесь надо выходить, — сказал Иванович. — Я это место узнавать.

Когда они расплачивались за проезд, Колли отчаянно завидовал безмятежности русского. Но чуть позже все эти чувства смыла волна удивления.

Чтобы уменьшить проблемы с транспортом, город планировали сделать децентрализованным, поэтому здания в большинстве случаев не превышали тридцати этажей. Но Колли они казались высокими, как горы. Словно в застывшем водопаде, отвесные стены, ярус за ярусом, поднимались на головокружительную высоту, и там, наверху, на ошеломляюще тонких шпилях в вечерней мгле помигивали и сияли крохотные лампы. А вокруг ревел огромный город — торопливые безликие толпы, радуга одежд, десятки тысяч каблуков, выстукивавших дробь на твердом асфальте, протяжный низкий рокот транспорта и голоса, голоса, голоса. Колли придвинулся к Ивановичу и покорно пошел за ним следом.

Они вошли в таверну. По одну сторону длинного, тускло освещенного зала располагались кабинки, по другую находилась стойка бара. На стенах чувственно двигались «живые картинки», в углу мерцал телевизор. Народу было полно. Люди возвращались с работы и заходили на огонек, чтобы пропустить стаканчик-другой. Смех, шум и болтовня вскипали, как бушующее море.

Легко раздвигая грудью толпу, Иванович протолкался к бару. Когда он постучал по стойке кулаком, на подносе запрыгали стаканы.

— Два водка, — сказал он. — И по кружке пива.

Потягивая огненный напиток. Колли осторожно осматривался вокруг. На первый взгляд здесь было неописуемо весело — почти так же, как на праздниках в их поселке. Но, присмотревшись, он увидел усталые лица и отчаянную скуку в глазах. Колли прислушался к хриплым голосам, к мрачной брани и вялым шуткам. И он понял, что здесь тоже нет ни одного счастливого человека.

Но почему так происходит? У этих людей есть еда и хорошая одежда; они выглядят гораздо лучше тех, кого он знал. Им не надо носить оружие. У них есть удобные дома и прекрасные лекарства, которые поставят на ноги при любой болезни. И кому как не Колли знать о прелестях жизни на природе. Он испытал их на себе — тяжелый труд, уроки терпения, дождь и снег, изматывающий ветер, голод, болезни и смерть близких. Какой же злой червь гложет этих людей? Что угнетает этих мужчин и женщин?

Кто-то похлопал его по плечу. Он оглянулся и увидел плотного мужчину средних лет. Тот слегка покачивался и приглаживал загнувшуюся полу мятого пиджака. Лицо мужчины покраснело, нижняя губа воинственно выпятилась.

— Ты с этим парнем? — спросил он, ткнув пальцем в широкую спину Ивановича.

— Что? Да.

Колли почувствовал, как в животе начинает набухать комок страха.

— С холма приперлись, что ли?

Колли помнил предостережения своих новых знакомых, но слова срывались с языка сами собой.

— Да, — ответил он. — Мы просто хотели… Мы хотели спуститься в город и найти друзей.

— Друзей?! — Пьяница всплеснул руками. — А ты разве слышал о дружбе хозяина и раба? Я вкалываю весь день. Я прихожу домой высунув язык и тут же валюсь спать. С меня дерут налоги, как шкуру с козла, и все эти деньги потом тратят на вас, ублюдков!

Иванович повернулся к нему и сузил глаза.

— Нам не надо никаких неприятностей, — сказал он.

— Да, могу поспорить, что не надо. А зачем они тебе? Ты и так получишь все, что захочешь. Вы живете, как короли. А теперь еще пришли к нам, в наши трущобы. Что? Захотели бросить нам кость за то, что мы так долго вас терпели?

— Они с холма… Супермутанты… Слишком хороши для нас…

К ним начали приближаться другие люди. Вокруг смыкалось кольцо искаженных злобой лиц. Глаза пылали ненавистью и гневом. Колли напрягся; по всему телу пробежала нервная дрожь. Бармен склонился к ним через стойку:

— Эй, парни, вам лучше уйти. Я не хочу здесь лишних разборок.

Иванович зарычал. Из глубины его горла вырвался дикий утробный рев:

— Мы иметь такое же право быть здесь, как все!

— Какие еще права! — закричал пьяница и захохотал с надсадным неприятным хрипом. — Что ты мелешь, урод? Тебе сказали, проваливай — вот и иди!

— Моих детей на холм не взяли, — сказал кто-то из толпы. — Они для них недостаточно хороши. А чем мой волосатик хуже этих идиотов?

— Да, я им не подошел, — согласился мутант, вытирая ладонью покрытое волосами лицо. — Они не знают, как меня использовать. Я гожусь только для того, чтобы прислуживать этим сукиным детям.

— Пойдем отсюда, — прошептал Колли, дергая русского за рукав. — Пойдем отсюда, Миша. Нам надо уходить.

— Ладно, мы уйдем, — угрюмо согласился разъяренный Иванович.

Он вытянул мускулистую руку и оттолкнул в сторону троих мужчин. И тогда началась драка.

Колли увидел мелькнувший кулак, и его лицо словно взорвалось от боли. Он сослепу нанес удар, угодив кому-то в плечо. Толпа взревела и двинулась вперед.

Прокричав проклятие, Иванович схватил за шиворот двух нападавших и с размаху столкнул их головами. Брызнула кровь. Русский отшвырнул оглушенные жертвы в толпу. Десятки рук тянулись к нему, разрывая одежду. Он рванулся вперед, раздавая удары налево и направо, вминая головы в шеи и разбрасывая людей, как тряпичные куклы.

Колли пришел в себя и отпрыгнул к стойке. К нему метнулось несколько человек, и он отогнал их мощными пинками. Двое, пошатываясь и утирая кровь, пытались протиснуться в задние ряды, но толпа гнала их перед собой. Колли ударил в ближайшее лицо, и тут же кто-то попал ему в живот. Колли охнул, задохнулся от боли и обмяк. Ему сделали подсечку, и он едва удержался на ногах. Здесь дрались насмерть. Люди, опьяненные ненавистью и спиртным, забыли о пощаде. Колли втянул воздух через разбитые губы, пригнулся и приготовился отдать свою жизнь по самой дорогой цене.

— Всем назад! — взревел Иванович.

Широко расставив ноги, он свирепо осматривал толпу. Перед ним лежали три бездыханных тела. Люди ворчливо и неохотно расходились в стороны.

Заверещала сирена. В проходе появились солдаты в голубой форме. Расчищая дубинками дорогу, они торопливо продирались через толпу подвыпивших людей.

— В сторону, в сторону! Просим всех разойтись по своим местам!

Колли стоял, едва переводя дыхание. Он смотрел в окно, и там, на серой стене противоположного дома сияла неоновая вывеска. Она вспыхивала и вспыхивала, пульсируя, как голодный удав, сплетенный из цветных полосок света. Его начинало тошнить. И виноват был не алкоголь и не боль от ударов. Это рвалась наружу тоска — неудержимая волна одиночества из глубин души, которую переполняло горе.

Они ненавидели его! Огромный мир плевал ему в лицо, ревел и топал ногами. Он вертелся кувырком, перемалывая его зубами, пачкая ядом ненависти. Колли хотелось бежать отсюда, бежать до тех пор, пока не окажется дома. Ему хотелось плакать и кричать.

— Вы арестованы, — произнес один из полицейских. — Сейчас вас доставят в участок. Стоять спокойно, я сказал!

Когда они вышли на улицу. Колли увидел автомобиль, стоявший у обочины. Какой-то мужчина, забравшись на капот, с интересом разглядывал толпу у входа в заведение. Рядом с ним сидела собака. Парень как парень — стройная фигура, длинная куртка и серая шляпа. Скользнув по нему взглядом, Колли пригляделся к собаке. Огромное лохматое животное тряхнуло шишковатой головой и неуклюже поднялось на мощные черные лапы. Собака-мутант.

Глава 6

Здание конгресса находилось в центре города. В кольце парков и садов высокая башня казалась воплощением мечты. Изящные барельефы украшали каждый ярус этажей, а на тонком шпиле, вознесенном в самое поднебесье, реяло знамя Североамериканского союза. Чуть выше колоннады главного входа над глобусом Земли простирал свои крылья белый голубь свободы. Местные остряки называли здание «колокольней». Знамя было для них «тряпкой», а символ сира — «засранцем». Они не понимали тоски уходящего поколения, с задумчивой грустью подумал Аларик Вэйн.

Он поднялся по длинному пролету лестницы. Охрана, отсалютовав, без слов пропустила его и собаку. В конце мраморного коридора странная пара вошла в автоматический лифт и поднялась в конференц-зал, который располагался на десятом этаже. Вэйн нащупал в кармане мятую пачку, прикурил сигарету и сделал несколько нервных затяжек. В нем снова вскипела напряженность. Он знал, что его здесь ценят. К нему благоволили и ловили каждое его слово. Но при встрече с этими людьми он всегда испытывал страх. Что же им сказать, чтобы они поняли его план? Аларик вздохнул и, опустив руку, погладил бесформенную голову собаки.

Да, ему хотелось нравиться людям. Ему хотелось стать простым парнем в большой компании, которого дружески хлопают по плечу и которому рассказывают смешные анекдоты. Это желание нравиться вызывало страх. Однако понимание причин не избавляло от последствий. Вэйн боялся людей. Однажды он обратился к психиатру. Но какой психиатр мог помочь человеку, мозг которого отличался от всего, что когда-либо встречалось на Земле?

Увидев его, охранник, стоявший у двери, отдал честь и щелкнул каблуками. Вэйн вздрогнул и, кивнув, прошел мимо солдата.

Несмотря на странный мозг, Аларик внешне ничем не отличался от любого нормального человека: средний рост, стройная, немного неуклюжая фигура, тонкие черты лица, взъерошенные каштановые волосы и большие светло-синие глаза. Костюм и куртка маскировали короткое туловище и длинные ноги. Пропорции его тела не совпадали с общепринятыми нормами, но эти различия были почти незаметными. Тем не менее Вэйн воспринимал свой необычный облик как клеймо, как уродливый штрих, который бросался в глаза всем и каждому.

Дверь автоматически открылась, и он прошел в просторный освещенный зал. Сквозь дальнюю стену из прозрачного пластика просматривались горы, сияющий город и наплывающая ночь. Несколько человек прохаживались у двери, еще около полудюжины сидели вокруг большого стола. Они ожидали его. Эти люди, возраст которых колебался от сорока до пятидесяти или даже до шестидесяти, управляли огромным континентом. Они представляли власть. Но сейчас они ожидали его.

Роберт Бонд, президент Северной Америки, поднял усталое лицо и взглянул на вошедшего Вэйна.

— Здравствуйте, Аларик, — сказал он.

Его невыразительный голос казался чем-то обеспокоенным. Другие тоже кивали и шептали приветствия: начальник штаба Нейсон; лидер правящей партии конгресса Рэморез; министр иностранных дел Винкельрайд; министр здоровья и генетики де Гайз; их секретари и помощники — Каннингхэм, Маккена, Джованни.

Вэйн вздохнул и кивнул. Его губы шевельнулись, но слова не шли, словно какая-то преграда в горле мешала им прорваться наружу.

— Я… я…

Он закрыл рот и попытался сконцентрироваться. Они терпеливо ждали, давно привыкнув к его дефектам речи.

— Извините за оп-поздание. В центре города начались беспорядки, и я ос-с-становился, чтобы п-проследить за ситуацией. Дело в том, что нападению п-подвергся один из обитателей нашего холма.

— Да?

Де Гайз склонился вперед. В его голосе чувствовалось волнение.

— Кто это был? Чем все закончилось?

— Тот большой русский. Его зовут Иванович. Сами понимаете — бар, пьяная драка… Так что прошу прощения.

Вэйн раздраженно сжал пальцы в кулак. Черт… Наверное, ему никогда не привыкнуть к обычной речи. Пусть его ум работает не так, как у них, но он должен… он должен научиться выражать свои мысли доходчиво. Аларик помолчал, вытягивая новую нить из паутины мыслей.

— Кажется, никто не пострадал. Полиция арестовала участников драки. Это произошло в баре недалеко от центра города.

Де Гайз холодно усмехнулся:

— Пусть он посидит до утра, а потом мы заберем его под залог. Большой бык! Теперь он поймет, что значит шляться по городу.

— Мне это не нравится, — сказал Рэморез. — Знаю, что надоел вам своими предостережениями, но так больше не может продолжаться, господа. Мы совершаем огромную ошибку. Выделив особый класс привилегированных людей, мы насильно пытаемся внедрить его в демократическое общество.

— Тем не менее этот класс существует, и тут ничего не поделаешь, — пожав плечами, ответил Бонд.

— Если потребуется, мы можем изменить структуру общества, — сказал Нейсон. — Целостность человеческой расы неизмеримо важнее частной формы гражданского правления.

— А я в этом абсолютно не уверен, — парировал Рэморез.

— Черт бы вас побрал, джентльмены, — огрызнулся Нейсон, — если не будет расы людей, не будет и правительства.

— Мы уже обсуждали этот вопрос, — сказал Бойд. — Сегодня на повестке дня другая тема. Если только наш гость не предложит нам что-то новое…

Он взглянул на Вэйна, но мутант покачал головой и застенчиво улыбнулся:

— Прошу прощения. Мне очень хотелось бы разработать для вас идеальное политическое решение, однако я не так силен в человеческих взаимоотношениях. Мой разум функционирует по другим законам. И должен признаться, мне проще рассчитывать электронные и потенциальные поля, чем анализировать общественное мнение.

— Это общая черта нашего времени. И именно поэтому тридцать лет назад мы переступили запретную грань, — сказал Бойд. — Именно поэтому мир стоит перед новой опасностью, которая может означать гибель всего человечества.

Вэйн взглянул на него и удивленно поднял брови. Его невинные, по-детски чистые глаза наполнились тревогой и недоумением.

— Что-то случилось? — спросил он. — Я так давно не слышал никаких новостей.

«Да, ты долго жил вдали от всех, — подумал Бойд. — Ты заточил себя в уединённом гнезде на скалах континентального разлома. Ты спрятался от мира, который не хочет тебя понимать. И временами ты сходишь с Синая и даришь нам, как добрый волшебник, одно из своих чудес — атомный мотор, лучевой передатчик энергии или полное математическое описание теории спонтанных турбулентностей. Ты создал сотни вещей, каждая из которых обогатила цивилизацию. Но тебя не интересуют люди. Тебе по душе одиночество. Почему же ты не хочешь объединиться с нами?»

Президент откашлялся и произнес:

— Кризис еще не наступил. Я думаю, у нас есть в запасе гремя. Сибиряки осторожны и постараются свести риск к минимуму. Но мы знаем, что они разрабатывают новое секретное оружие. Это только часть их долговременной программы, целью которой является уничтожение нашей страны и завоевание мирового господства.

Он взял указку и подошел к огромной карте, которая висела на стене под портретом его предшественника — великого президента Драммонда.

— Геополитические факторы жизни почти не изменились. Любая страна, объединившая против нас регион Евразии и Африки, превратит Америку в удаленный остров, на который потом набросится весь мир. И Сибирь работает в этом направлении.

— А если построить на Луне военные базы? — предложил Вэйн. — Тогда мы могли бы угрожать им ударом из к-к-космоса.

— Не забывайте, у них там тоже есть свои базы.

— Вы хотите сказать, они их уже п-построили? — удивленно вскричал Вэйн.

— Неужели вы этого не знали? — раздраженно спросил Бойд, но тут же взял себя в руки. — Да, они осваивают Луну около пятнадцати лет. Мы не так сильны, чтобы помешать им создавать космические базы. Конечно, два набора баз могли бы компенсировать друг друга, а в случае войны они бы просто занялись обоюдным уничтожением. Может быть, вы что-нибудь придумаете на этот счет?

— В принципе, можно разработать противоракетный силовой экран, — сказал Вэйн. — Знаете, я подумаю.

Участники заседания выслушали его обещание с нарочитой небрежностью, но Нейсон не удержался от восторженного проклятия. Они привыкли ожидать от Вэйна невозможного — невозможно хорошего или невозможно плохого.

Молчание затянулось, и начальник штаба попытался разрядить обстановку.

— Откровенно говоря, мне не очень нравится, что вы живете там, на этой чертовой горе, — сказал Нейсон. — Вы создали прекрасную систему обороны, но я думаю, сибиряков она не остановит. Разрешите мне хотя бы организовать охрану территории.

Вэйн молча смотрел на свои руки. Он не мог заставить себя произнести ответ, но они поняли, что это отказ.

Де Гайз выпятил острый подбородок:

— Во всяком случае, вы могли бы жить на холме — в моей колонии. Я прошу прощения, что вмешиваюсь в вашу личную жизнь, но вам давно пора обзавестись семьей и детьми. Или дайте нам хотя бы вытяжку половых клеток. Ваши хромосомы уникальны. Надеюсь, вы не хотите унести их с собой в могилу.

Вэйн покраснел. Собака сердито зарычала. Юноша закусил губу, но нашел в себе силы для ответа.

— Н-н-нет!

Возглас получился слишком резким.

Де Гайз немного помолчал и шепотом извинился.

— Мы попросили вас прийти сюда для того, чтобы обсудить марсианский проект, — торопливо вмешался Бонд. — Нас заинтересовала возможность полета на Марс.

— Марс… Да-да. Я послал вам чертежи космического корабля. Вы их получили?

— Мы получили весь ваш отчет. Но почему вы хотите отправиться на другую планету? В обосновании это не указано.

Вэйн удивленно поднял голову.

— А разве вам не ясно? — спросил он. — Полет на Марс решит проблему с мутантами. Радиация по-прежнему окружает каждого из нас, и это будет длиться десятилетиями. Нам не остановить видоизменения генов, и наследственность людей станет еще более непредсказуемой.

Аларик говорил теперь быстро и без запинок. Он перешел к теме, которая ему нравилась, — к большой, сложной и совершенно безличной теме.

— Перед войной ученые утверждали, что радиоактивное излучение не может быть причиной многочисленных мутаций. Они проводили эксперименты с млекопитающими, и уровень сопротивляемости организма генетическим изменениям казался им относительно высоким. Судя по их расчетам, наша ситуация с мутантами предполагала бы такой уровень радиации, при котором дальнейшая жизнь на Земле вообще невозможна.

Ученые не учли всеобъемлющего распространения радиации. Она оказалась везде — в частицах пыли, в молекулах воздуха, в потребляемой пище и воде. Ее уровень не слишком высок, чтобы нанести серьезный вред большинству живых организмов, но она теперь в каждом теле, в каждой клетке и даже в самой протоплазме. Не удивительно, что нуклеопротеины в генах просто сошли с ума.

Бонд поднял руку, пытаясь остановить затянувшееся вступление, но странный ум Вэйна ушел в свой собственный неведомый мир, глаза лучились голубоватой пустотой, и он не замечал ничего вокруг. Президент со вздохом откинулся на спинку кресла и смирился с предстоящей лекцией о всем очевидных вещах. Они уже привыкли к менторской манере речи. Вэйн всегда начинал с элементарных вещей, а затем охватывал всю тему целиком. Но его фразам недоставало логической связанности, он перескакивал с темы на тему, и тогда уже никто не понимал, о чем он говорил.

— В данный момент мы разрабатываем прибор, который позволит нам наблюдать структуру генов. Работа идет полным ходом, и я верю, что вскоре мы добьемся значительных результатов. К сожалению, все это требует времени, и проблема настолько огромна, что исследования могут затянуться на несколько поколений. Мы столкнулись с огромными трудностями. Например, принцип неопределенности Гейзенберга накладывает на работу целый ряд теоретических ограничений, которые нам придется как-то обходить. Тем не менее главной бедой остается время. Жизнь на Земле задыхается от неимоверного количества искаженных генов. Пока проявляется только малая их часть, но мутантов рождается все больше и больше.

В следующие несколько лет я предвижу резкое снижение рождаемости. И если нам не удастся приостановить стерилизующее действие рецессивных изменений, человечество подойдет к грани полного вымирания. Война и ее последствия нарушили тонкое равновесие экологии. Ее сотрясает вихрь хаоса, и силы природы уже не могут поддерживать жизнь на Земле. Скажите, что произойдет с людьми, если, допустим, вымрут бактерии, Производящие азот? А сколько лет осталось до исчезновения высших форм жизни? Нам необходимо найти решение проблемы сейчас, иначе мы не сделаем этого никогда.

Ситуация почти безвыходная — радиация везде. С годами ее интенсивность ослабевает, но уровень настолько высокий, что она по-прежнему осложняет положение. Поэтому стабилизации не предвидится. Темпы рождаемости замедляются даже среди мутантов. Как мы можем изучать генетику при таких условиях? Но самым радужным прогнозам, люди обретут контроль над своей наследственностью только через сотню лет. Но к тому времени на Земле уже никого не останется. Кто же будет пользоваться нашими достижениями?

Мы пытались строить герметически закрытые лаборатории. Это нам не удалось — от радиоактивности не избавиться. Даже под землей она настолько велика, что не помогают ни герметизация, ни дегазация. Любые точные исследования попросту невозможны. Кроме того, нам не обойтись без длительного изучения некоторых образцов. А где их хранить? Вы представляете, какой огромный исследовательский комплекс пришлось бы изолировать от внешней среды? Сначала мы планировали создать колонию на Луне. В принципе эта идея выполнима, но на практике она не выдерживает критики — слишком сложно создавать наЛуне дееспособную систему самообеспечения и слишком накладно поддерживать ее ресурсами Земли. Ко всему прочему я узнал сегодня о существовании вражеских баз, а они наверняка будут создавать нам лишние сложности.

До сих пор ни один проект не выходил за пределы системы Земля — Луна. Я предлагаю нарушить эту традицию. Как мы знаем из астрономии, Венера не подходит для освоения. Она еще хуже, чем Луна. Марс тоже не слишком гостеприимный, но у него есть несколько преимуществ. Содержание кислорода в атмосфере таково, что при использовании соответствующих компрессоров люди могли бы обеспечить себе необходимый запас. Воды там немного — вероятно, большая ее часть содержится в минералах, зато мы имеем неописуемое изобилие тяжелых металлов, чего не скажешь о Луне. Съемка со спутников подтвердила наличие простейших жизненных форм — а значит, мы получим ценный материал для генетических исследований… Возможно, некоторые из мхов и растений окажутся съедобными. Что же касается холода, то при нашей атомной энергетике я считаю эту проблему вполне разрешимой. Топлива для ракеты потребуется немного — чуть больше, чем для полета на Луну. И, конечно, не последним доводом является величина планеты. Я убежден, что на Марсе можно создавать самостоятельные, независимые от Земли колонии.

Давайте посмотрим, что нам это даст. Во-первых, соответствующие лабораторные условия. Во-вторых, колонисты перестанут мутировать, и, если исследования себя не оправдают, мы просто обеспечим людей более хорошими условиями для выживания. В-третьих, колонистов можно подбирать по определенным параметрам, и это будет естественным завершением ваших экспериментов по евгенике. В данном случае вы не только избежите тех унизительных моментов, которые провоцирует ваша нынешняя политика селекции, но и сохраните свою захромавшую на обе ноги научную программу.

Вэйн замолчал. Де Гайз мрачно кивнул.

— Я знал, что этим закончится, — сказал он. — Даже если бы на обитателей холма не нападали толпы, к ним все равно чувствовали бы злобу и отвращение. Но разве у нас есть другой выбор, спрошу я вас?

— Хм-м… Марс, — задумчиво произнес Винкельрайд и посмотрел в окно на потемневшее небо. — У меня есть информация, что правительство Сибири рассматривает аналогичный проект. Я считаю, что мы должны запустить космический корабль первыми.

Каннингхэм прочистил горло.

— Мои инженеры уже просмотрели ваши чертежи, — сказал он, — и у нас появилось несколько вопросов. Отсутствие инструментов и контрольно-измерительных приборов…

— Понимаю вас, — ответил Вэйн. — Все верно. Я знал, что надо торопиться, и поэтому конструировал очень простой летательный аппарат. Функции многих приборов, необходимых для полета, возьмет на себя команда.

— Команда?

— Речь идет о супермутантах. Обитателях холма. А я буду у них капитаном.

На Вэйна обрушился поток возражений.

Бонд внимательно следил за спором, но участия в нем не принимал. Он знал, за кем останется победа. Подойдя к окну, он взглянул на огоньки, мигавшие в ночи, и ему вспомнились летние вечера давно забытой довоенной эпохи. Бойд вспомнил кафе «Флорес», суету толпы и бокал в руке — бокал аперитива, который он не пил, а лишь подносил к губам. Сумерки превращали город в сказку, мимо столиков проходили люди — тысячи лиц, тысячи судеб. А рядом сидела девушка-финка, которая училась на том же курсе, и они улыбались друг другу, потому что вокруг шумел Париж, потому что они были молодыми и им принадлежал весь мир.

Забавно, как часто он вспоминает этот год. Тот год и статую Крылатой Победы. Ему нравилось приходить в Лувр, когда дворец открывался по вечерам. Он медленно поднимался по длинному пролету ступеней, а над головой, сияя в лучах прожекторов, Победа расправляла крылья. И он видел это застывшее движение, он слышал вой ветра, неистовый рев труб и величественный шелест крыльев.

Нет-нет, сказал себе Бойд. Все гораздо проще — порыв морского ветра, обычная статуя и прожектор. Что еще могло кричать и струиться вокруг триумфа обреченных?

Прах к праху, пыль к пыли. Я воскрешаю и жизнь, сказал Господь. И нет больше девушки-финки, нет Парижа и Ники Самофракийской. Наступила ночь.

Глава 7

Гордыня: Аларик — победитель; Вэйн — телега, фургон, стремление и дорога к неизвестному. Итог: повозка, которая несет победителя за грань небес. Лжепобедитель. Пустышка.

Какая пустота внутри. Какое одиночество. Вечное одиночество! Но не будет больше плача в темноте, потому что ночь разобьется в реве дюз и сгорит в реактивном пламени…

… и слезы, к которым он привык, — их тоже больше не будет.

Ворчун — добрый старый пес… Он пытался помочь и понять. Но у него мало что получалось. Им не хватало полного взаимопонимания (потому что взаимопонимание — основная функция, которая отличает человека от других животных). И все же, общаясь с ним, Аларик переставал бояться.

А победитель боялся, даже оставаясь наедине с самим собой. Он понимал, что у него нет врагов. Он знал, что люди желают ему только добра. Но они его не понимали. Они не могли его понять, и ему приходилось делать усилия и говорить их словами.

Жалость к себе: червь, вцепившийся в собственный хвост. Хватит думать об этом. Они уже перешли к сборке двигателя.

Энергия расщепления: как жаль, что никто не может оценить красоту его матрицы уравнений.

Они как бронзовые золотистые листья, взвившиеся в вихре красного пламени. Они, как ветер из темной бездны, как озноб, который холодит щеки, руки и грудь.

— Мистер Вэйн?

— Да…

Как его зовут? Они говорили о нем однажды. Ах да.

— Что вам угодно, мистер Коллингвуд?

— Я долго думал над вашим предложением. И знаете… Мне бы очень хотелось оказаться на этом корабле.

— Спасибо за поддержку. Я рад, что вы будете с нами.

— Сначала мне ваша идея показалась бредом. Я собирался возвращаться домой и уже укладывал вещи. И тут до меня дошло, что это мой последний шанс, последняя возможность сделать что-то действительно полезное. — Как сияют его глаза! — И я надеюсь, это будет интересно!

— Хорошо, мистер Коллингвуд. Во время полета вы будете выполнять обязанности помощника инженера. И вам н-не м-мешало бы…

— Подготовиться? Будьте уверены, мистер Вэйн. Весной я заканчиваю курс. Мне вот только хотелось узнать — почему надо улетать так быстро? Через год Марс будет гораздо ближе…

— Да, он будет ближе. Но план заключается в том, чтобы пройти рядом с Солнцем и получить дополнительное ускорение. Используя энергию притяжения нашего светила, мы сэкономим не только время, но и топливо. Как видите, достоинства маневра оправдывают риск.

Вот такой ответ. А для тех людей, которые останутся здесь, он подготовил толстый том таблиц, графиков и математических выкладок, хотя все это можно найти в его чудесной матрице уравнений.

«Жаль, что они не понимают. У них другой образ мышления — поэтапный, линейный, разнесенный во времени. Огромная сеть взаимосвязанных и одновременных факторов не имеет для них смысла. Они не улавливают потрясающего единства всех событий. Люди прикованы к этой сети. Они едва передвигаются от одной ячейки к другой, и общая картина ускользает от их взора.

Но они заметили мою ошибку. Видимо, при разборке узловых сочленений не хватило концентрации, и незамеченный фрагмент остался затерянным в бесконечности неизвестного. Им удалось ухватить этот кусок. Они удержали его и сделали своим. Безмерность не напугала их. Они отвергли ее, едва коснувшись хаоса рассудком.

Космический корабль: синтез уравнений, диаграмм и блестящего металла. Почему потенциальные поля и абстрактные математические выражения кажутся ему более реальными, чем ветер, земля и далекое солнце?

Анализ ситуации: они рассказывали об одной девушке. Нам необходим ее слух. Принимая звуки в инфра- и ультразвуковом диапазонах, она могла бы анализировать вибрационные составляющие действующего двигателя, а значит, отпала бы нужда в приборе…

— который пришлось бы проектировать, создавать, настраивать, переделывать, перенастраивать (а время несется галопом, как дикая лошадь);

— который пришлось бы сопрягать с массивным компьютером (мы же обойдемся простым человеческим мозгом — двумя фунтами влажной губчатой ткани);

— который потребовал бы новых уравнений, беглых набросков и чертежей… (О нет! Слишком многое еще нуждается в доработке).

…но, будь альтернатива, я бы ни за что не взял ее в полет. Семь мужчин и одна незамужняя женщина — ахи, вздохи и лукавое жеманство… Почему люди не ведут себя так же разумно, как электронные приборы?»

А ведь победитель боится женщин. Его сердце закрыто для чувств. Хотя многие сочли бы за честь разделить с ним ложе и без колебаний пошли бы следом, помани он их пальцем. Но у женщин странные глаза. Интересно, о чем они думают наедине с собой?

Белый снег искрился под солнцем, горные вершины отбрасывали голубые тени, и высокое небо казалось твердым непробиваемым куполом.

— Здравствуйте, мистер Фейнберг. Как идут дела?

— Все прекрасно, мистер Вэйн. Скоро закончим. Честно говоря, я не ожидал, что объем работ окажется таким большим. Мы только что завершили сборку корпуса, а сами знаете, какой точности требует стыковка пластин. Но мы управились как надо — можете не беспокоиться. До Марса доберемся без проблем. — Его лицо светилось от радости. — Вы даже представить не можете, что означает для меня этот полет! Я ведь хотел вернуться домой. Так бы и собирал всю жизнь какие-то безделушки, которые не имели бы для меня никакой ценности. А теперь я работаю от всей души.

Вот так из холодной стали и голых уравнений они воплощали свою мечту. Страна напряженно ожидала старта. Им пришлось создать специальное учреждение, где опытные профессионалы отказывались от услуг тех, кто хотел быть зачисленным в команду. А в паре тихих кабинетов уже знали день, когда ракета поднимется на хвост и, сверкнув столбами огня, умчится в небо громовой стрелой. И кто-то уже писал торжественные речи о гордых сыновьях Земли и твердой поступи разума.

Капитан Вэйн, пилоты О'Нил, Аракелян и Гэммони, инженеры Фейнберг, Коллингвуд и Гренфил, младший помощник Иванович — их имена на века сохранятся в истории. Хотя они летели на Марс по велению души — их не заботили награды и памятные записи. За несколько месяцев тренировок экипаж сплотился в настоящую команду. Их принял даже Ворчун… хотя это еще не повод для его участия в экспедиции. Конечно, Вэйну хотелось взять пса с собой. Но здесь следовало учесть массу и аппетит животного.

(Старая дружба. Привычка размышлять вслух, беседуя с собакой о непостижимом. Благодаря изменениям в мозгу Ворчун научился понимать его слова, желания и мысли. «Мы многое потеряем, расставшись друг с другом. Но тогда зачем расставаться? Пусть он полетит как талисман — как талисман, приносящий счастье».)

Среди просевших снежных проталин бежали ручьи, на темной земле сияли лужи, покрытые мелкой рябью и кусочками льда. Холодный ветер срывался с вершин и разносил по всей округе тревожные крики возвращавшихся птиц.

— Установка прошла испытание на все сто процентов. Не думаю, что у нас возникнут с ней какие-то проблемы, но на всякий случай проверьте таймер номер три.

— Будет сделано, мистер Аракелян. Мы скоро перейдем на следующий блок.

— Вызывает Джонни Кривоножка. Алекс, укладывай свою сумку и иди сюда… Добрый день, мистер Вэйн. Да-да, все хорошо.

«Я мог бы называть их по именам, но меня останавливает какой-то внутренний страх. Кто знает, как они отнесутся к этому? Пока я веду себя с ними официально, они вынуждены отвечать мне тем же. Хотя в формальных отношениях есть доля безопасности. Это как хорошая маска».

Первую ступень ракетоносителя покрасили в ярко-зеленый цвет — цвет весны, который оживил и украсил голые темные сопла.

— Вот и все, Ал. Завтра старт.

— Да, господин президент. Завтра в полночь.

— Если вы не вернетесь в течение года, мы отправим поисковую группу.

Старик волновался. Иначе он не говорил бы об этом снова.

— Я думаю, до такого не дойдет. Но нам может потребоваться несколько дополнительных месяцев. Не волнуйтесь. Если мы выбьемся из графика, отклонение будет небольшим, и я без труда рассчитаю новую орбиту.

— Знаешь, мне иногда кажется, что ты хочешь там остаться.

— А что? Марс имеет свои преимущества.

Прошел день, и наступил долгожданный час. Вспугнув ночную темноту, на поле засияли прожектора и фары. Стофутовая колонна корабля тянулась вверх — к невидимым звездам. Машины ревели, скрежетали тросы, вокруг разносились крики людей. Секундная стрелка описывала круги, минутная — все ближе подползала к полуночи. Желанный миг настал. «Отныне мы всегда будем жить настоящим. Это трудно понять пространственным умом. Но я обречен пробираться к истине на ощупь — слишком долго меня воспитывали люди с иной конфигурацией психики». Последнее рукопожатие. Слова президента:

— Я не буду произносить прощальные речи. Вы и сами знаете, как мы к вам относимся, парни.

Двери с шипением закрылись. Атомный двигатель взвыл, разогревая реактор. Защелкали реле. Металл замкнул их в себе, как громадная холодная утроба.

— Раз, два, три! Проверка! Проверка! Раз, два, три! Энергетические ячейки создали потенциальные поля, те замкнулись на единую матрицу Вселенной, выделив в континууме пространства короткую дугу орбиты. Расчет уравнений подтвердил ее соответствие. Но пространство и время — относительные концепции. Энергетическая связь корабля и Вселенной включала в себя Солнце, Землю и Марс. Она могла измениться в любую секунду.

— Пост номер один готов.

— Пост номер два готов.

— Пост номер три готов.

— Общая готовность. Все управление на ключ… Ну, парни, держитесь. Четыре секунды до старта, три, две…

«Спокойно, Ворчун, спокойно. Прижмись ко мне, и пусть гигантская лапа придавит тебя к подушке амортизатора. Просто лежи и жди».

— Старт!

Рев, грохот, пронзительный визг, а потом давление и тьма, взметнувшаяся клочьями перед глазами… и сердце, готовое выскочить из груди.

Энергетическая потребность равна интегралу гравитационной функции, взятой в интервале от уровня Земли до бесконечности.

Глава 8

За обзорными экранами повисла ночь, и холодную тьму до самого края вечности заполнили колючие сверкающие звезды. Почувствовав нервную дрожь. Колли отвернулся и тяжело вздохнул. Иногда в горах, морозными зимними ночами, он смотрел на яркое, усыпанное звездами небо, но оно никогда не было таким холодным и безжалостным, как теперь. Отныне все казалось другим. Корабль превратился в скорлупку из металла и пластика, пространство стало бездной между двумя мирами, а Земля и Луна уменьшились до двойной звезды — янтарной и голубой. Высокие горы и широкие равнины, великие моря и бушевавшие океаны сократились до крохотных светлых точек.

Дюзы гудели, их вибрация отдавалась тупой непрерывной дрожью в каждой частичке тела. Колли закрыл глаза, и назойливый гул понес его к Солнцу, которое им скоро предстоит обогнуть. Его швырнуло в море беспокойных снов. Огромные волны из пустоты и звезд ревели и вздыхали, рассказывая о вечном одиночестве. Нет, человеку здесь не выжить, шептали они. Это место не для него.

Он проснулся и увидел Луис, стоявшую в узком проходе между сектором жилых кают и машинным отделением. Она смотрела на обзорный экран, но думала о другом — скорее всего о Земле, — и звезды напрасно подмигивали ей озорными огоньками.

— Привет, — смущенно сказал Колли.

— А-а, это ты, — обернувшись, ответила она. — Как дела? Глупый вопрос, когда живешь бок о бок, когда на виду у одних и тех же людей ты дышишь, ешь, спишь и работаешь, а когда ты начинаешь забывать, что означает слово «уединение», этот вопрос вызывает раздражение и гнев. В первую неделю полета произошло несколько ссор, но они не вызвали серьезных последствий. Колли мало общался с другими членами экипажа. Во время разговоров он робел и замыкался в себе.

— Как мои дела? Нормально, — ответил он, пытаясь улыбнуться. — А я смотрю, ты тоже не жалуешься. Хотя тяжело, наверное — одна среди семи мужиков.

— Конечно, нелегко, — согласилась она, — и с каждым днем все труднее и труднее. Мне кажется, я сделала ошибку, когда согласилась на этот полет.

— Неужели капитан Вэйн не подумал о таких вещах…

— Вэйн!

Очевидно, Колли задел ее больное место. Она даже затопала ногами от возмущения.

— Только и слышишь — Вэйн, Вэйн, непогрешимый Вэйн. Ах, Вэйн — супермутант! Ах, Вэйн — непревзойденный гений. Но почему никто не замечает, что он просто слепой идиот? Стоит с ним поговорить, и тут же становится ясно, что он совершенно не разбирается в людях. Неужели вы не понимаете, что он взял в полет только тех, кто соответствовал его кораблю? Ему плевать на наши чувства. Он видит в нас только винтики и болты для своих механизмов!

Словно защищаясь от потока ее слов, Колли поднял руку к лицу. На миг он почувствовал отголосок той страсти, которая бушевала в ней.

— Успокойся, — прошептал он. — Прошу тебя, Луис. Успокойся.

Она умолкла, прислонившись к стене, и потупила взор.

— Прости меня, Колли.

— Тебе надо отдохнуть. Ты выглядишь очень усталой.

— Какой тут отдых. Здесь слишком шумно.

— Да… Наверное, этот рев тебя просто оглушает.

— Дело не в громкости, — ответила она. — Я могла бы привыкнуть к ней, так же как и ты. Но для тебя эти звуки превратились в фон, такой же постоянный, как и сам корпус. А я слышу все нюансы. Там возникла небольшая вибрация, здесь изменился тон, где-то выше появился свист и потрескивание. Я сижу и ломаю голову, что все это значит, чем закончится и не разлетимся ли мы ко всем чертям до самых дальних уголков Вселенной. Этот рев не бывает одним и тем же. И я не могу к нему привыкнуть!

— Представляю, каково тебе, — с сочувствием сказал он.

— И еще этот Том… Да ты и сам знаешь, я ему немного нравлюсь, но… Миша тоже начинает на меня посматривать, и я словно между двух огней. А другие… Как долго они будут относиться ко мне по-дружески? Я совсем растерялась. И меня это пугает. Колли.

В поисках утешения она вцепилась в его рукав — так по-детски и доверчиво, что он без задней мысли обнял ее за плечи и накрыл маленькую нежную ладонь своей рукой.

— Когда мы доберемся до Марса, все займутся делом и оставят тебя в покое, — сказал он.

— Почему ты согласился лететь? — неожиданно спросила она.

— Не знаю, — сказал он. — Наверное, по тем же причинам, что и остальные. Я просто был восхищен таким огромным и стоящим делом. Но теперь пришла тоска, и я начинаю понимать, что мое место на Земле.

— Ты мне нравишься, Колли, — импульсивно сказала она. — В тебе есть что-то такое… не знаю… не могу сказать. Мы все теперь чуть-чуть разочарованы. И у каждого на этом корабле есть свои сомнения, слабости и страхи. Но ты… Ты лучше всех. Ты как будто из другого, какого-то светлого мира.

Его лицо вспыхнуло румянцем.

— Я тоже боюсь, — прошептал он, отводя глаза в сторону.

— Это здоровый испуг. Ты…

Кто-то вышел из рубки, и на трапе послышались шаги. Колли повернулся и увидел мрачное лицо О'Нила. На миг у него появилось желание отдернуть руки от Луис — она не его девушка, и их могли неправильно понять — но он преодолел свой страх.

— Привет, Том, — сказал он.

Рот ирландца скривился.

— Привет, — ответил он и тихо добавил: — Значит, и ты тоже?

— Что «тоже»? — уклоняясь от прямого ответа, переспросил Колли.

О'Нил вздохнул:

— Ладно, забудем. Не выношу этих сцен.

Луис бросила на него холодный взгляд.

— Кстати, для информации, — сказала она. — Я стою тут с Колли только потому, что он единственный, с кем можно говорить и не тревожиться о последствиях.

— Ты могла бы делать это с Джо Гэммони… или с собакой. — О'Нил усмехнулся. Но даже сквозь грохот дюз в его тихом смехе слышались злость и печаль. — Ладно, ребята, шутки в сторону. Я искал вас по делу. Шефу что-то не понравилось в вибрациях двигателя. Он не может уловить точную причину, но уверен, что есть какая-то неисправность.

— Все приборы в норме, — возразил Колли. — Конечно, при таком типе двигателя ни в чем нельзя быть уверенным, но… — Он замолчал, почувствовав холодную волну, которая прокатилась по спине.

Луис нахмурила брови.

— Я не совсем уверена, — смущенно сказала она, — но в шуме двигателя действительно появился какой-то новый рисунок. Он возник недавно, и мне трудно сказать, в чем причина. Первый раз я услышала его возле контрольного стенда. Мне показалось, что со стороны дюз доносится слабый ультразвуковой гул. Проверка показала норму, но гул стал громче, и сейчас к нему прибавилось резкое шипение…

— Мы первые в этом уголке космоса, — мягко ответил О'Нил. — Еще никто не забирался так далеко.

Колли судорожно сглотнул и, отогнав минутную слабость, торопливо заговорил:

— Я видел траекторию нашей орбиты. Если мы сейчас остановим двигатель, он нам больше не понадобится… Мы окажемся настолько близко к Солнцу, что уже никогда не вырвемся из его объятий. Пройдет несколько дней, и корабль сгорит в протуберанцах солнечной короны.

Они молча смотрели друг на друга. Вокруг вибрировали металлические стены, и сквозь фильтры обзорных экранов дышала огнем огромная звезда.

— Вэйн провел анализ звуков и сопоставил их с показаниями приборов, — мрачно сказал О'Нил. — Но его слух ограничен обычным диапазоном. Ему не хватает данных. А ты, Луис, можешь слышать все. Ты должна помочь ему и описать полную картину.

Она уныло взглянула на Колли и печально сказала:

— Я же говорила тебе. Вэйн использует нас вместо приборов и датчиков. Он считает нас частями своей машины, а мы люди. Люди!

— Ладно, Луис, — оборвал ее О'Нил. — Командиру требуется твое описание звукового спектра. И сейчас твой дар может выручить каждого из нас. Кстати, Колли, ты не мог бы поговорить с Эйбом? Возможно, он что-нибудь заметил.

Колли кивнул и отправился в заднюю надстройку. Пройдя узкий коридор, который напоминал ему крысиную нору, он вошел в небольшое машинное отделение, где находился пульт управления атомным двигателем. На задней стене мерцали созвездия приборов и индикаторов. Экраны мониторов выдавали текущую информацию. Эйб Фейнберг удивленно взглянул на вошедшего и со скрипом развернул вращающееся кресло.

— Что ты сюда приперся? — добродушно спросил он. — У тебя еще три часа до смены.

Колли объяснил ситуацию, и Фейнберг нахмурился.

— Мне тоже не понравился этот визг. Я думал, он идет из измерителя ионного потока. Но что бы там ни говорила Луис, потенциальные поля сохраняют стабильность, и причин для паники нет.

Он открыл ящик стола и вытащил схемы двигателя. В свое время Колли изучал их до рези в глазах и теперь без проблем разбирался в путанице сложнейших механизмов. Там, за бронированной плитой стены, в особом водяном кожухе, находился ядерный реактор. Из гигантских баков в пусковую камеру автоматически подавалась вода; она нагревалась и нагнеталась в струи, которые распылялись под воздействием мощного электрического поля. Положительные и отрицательные ионы, создавая модулированную волну, поступали в систему дюз, и их выброс регулировался потенциальными полями. Фактически каждую дюзу в каком-то отношении можно было считать линейным ускорителем. В принципе, конструкция не отличалась сложностью, но разветвленная система контроля и тысячи взаимосвязанных узлов делали ее сложной для понимания. И, пожалуй, только Вэйн мог судить о ситуации в целом.

— Знаешь, а ведь этот дребезг действительно идет от дюз. Фейнберг хмыкнул и покачал головой:

— Луис говорит, что он нарастает. Но я не могу понять причины. Что могло его вызвать? И к чему все это приведет?

— К довольно забавной смерти, — прошептал Колли. — К маленькой вспышке на Солнце или чему-то в этом роде. — Он печально улыбнулся. — А мне бы этого очень не хотелось.

Фейнберг бросил на него сердитый взгляд.

— Хватит хныкать. Колли, — сказал он. — Я понимаю, что иногда неприятности могут довести человека до предела, но давай лучше вспомним, что мы люди. Мы люди — а значит, надо бороться до конца и не забивать себе голову дурными мыслями о смерти.

Колли задержал дыхание и прислушался к равномерному пыхтению дюз. Из-за переборки доносились шумы, монотонный гул и потрескивание разрядов. В какой-то миг ему показалось, что он услышал жалобный скрежещущий вой. Нет, это просто игра воображения, сказал он себе. А если вой все же есть? Что он мог бы означать?

Люди и корабль. Они стали частью друг друга — тем неразрывным единством, которое требовало наличия всех и каждого из них. Они мчались к звездам на маленькой шаровой молнии, и на далекой Земле уже никто не различит в вечернем небе живую затерянную искорку с восемью мутантами на борту. Колли впервые понял, на какой огромный риск пошел Аларик Вэйн. Он понял, каким диким и безрассудным трюком оказался полет на Марс. Но почему на эту авантюру согласились правители Америки? Неужели они сошли с ума и перепутали Вэйна с Богом?

Да, их миссия важна для страны, но идти на такой риск… Колли почувствовал гнев на этого молчаливого человека, который беспечно забросил их к самому Солнцу. А если он сумасшедший? Если его вообще не волнует то, что может случиться с ними?

И тут Колли неожиданно понял, что Вэйн действительно ни о чем не беспокоился. Вернее, почти ни о чем.

Это объясняло многое. Но в душе остался неприятный осадок.

В тревожных раздумьях прошел час, за ним еще один. А потом спокойный голос капитана попросил всех собраться в комнату отдыха. На борту назревала критическая ситуация.

Они в шутку окрестили это помещение салуном. Прижимаясь к вибрирующим стенам и вдыхая пот друг друга, экипаж с трудом разместился в небольшой, скромно обставленной комнате. Аларик Вэйн стоял у дальнего входа, а у его ног лежала огромная черная собака. Мрачное лицо капитана стало бледнее обычного. Под спутанной челкой каштановых волос сияли большие глаза, которые смотрели куда-то за спины подчиненных. Вэйн заговорил. Слова лились торопливым потоком:

— Мисс Гренфил описала мне образ сверхзвуковых вибраций, вызванных неисправностью двигателя. Звуки быстро изменяются, но собранные данные позволяют прояснить характер проблемы. При расчете орбиты мы не учли подобной ситуации, но я напомню вам, что никто не пролетал так близко от Солнца. «Да, — подумал Колли, — мы оказались здесь первыми». В комнате было жарко и душно. Его рубашка стала мокрой от пота и прилипла к спине.

— Астрономы давно предполагали, что излучаемая Солнцем энергия имеет резкие пики на определенных участках спектра. — Сухой и бесстрастный голос капитана напоминал о лекциях в тихих аудиториях колледжа. — Именно эти пики интенсивности и стали причиной неполадок двигателя. Активность Солнца вызывает сильную эмиссию заряженных частиц, которые, вылетая на значительное расстояние, чуть позже вновь возвращаются в корону звезды. Они оказывают непрерывное воздействие на корпус корабля, в результате чего происходит вторичная эмиссия. Уровень ее невелик, механический ущерб минимален, но частицы влияют на электронные поля, управляющие потоками ионов. Отклонения незначительные, и все же небольшой процент положительных ионов бомбардирует стенки дюз. Некоторые из них, потеряв на теневой стороне энергию и скорость, присоединяют к себе электроны потоков солнечной радиации. Это приводит к налипанию, и на отражателях дюз образуется ледяная корка. Дальнейшее испарение уменьшает тягу, и мы теряем скорость. Но главная беда в том, что дюзы могут скоро прогореть.

Комнату заполнила тревожная тишина.

Я… Я…

Вэйн отвернулся и откашлялся.

— Я прошу прощения у вас за то, что не учел подобного хода событий.

— Все нормально, капитан, — сказал Иванович. — Вы сами говорить — всего знать нельзя.

— Вопрос в другом, — добавил Аракелян. — Что нам теперь делать?

— Что бы мы ни придумали, действовать надо быстро, — хрипло затараторил Фейнберг. — В этом секторе пространства нам не обойтись без постоянного ускорения. Если скорость снизится, силы инерции будет недостаточно, и мы свалимся на Солнце.

— А если вращать корабль? — предложил Гэммони. — Развернемся по оси, подставим дюзы Солнцу, и лед растает.

— Этого не сделать при включенном двигателе, — возразил Аракелян. — Нам придется останавливать реактор и проводить сложные маневры с лазерными пушками. Разворот туда, разворот обратно, и еще неизвестно, как быстро растает лед. Мы потеряем огромное количество времени.

— Я продумал этот вопрос, — сказал Вэйн. — Нам надо остановить двигатель и очистить дюзы от налипшей корки. На теневой стороне мы закрепим соленоид, который будет изменять направление солнечных ионов. Работа простая, но ее требуется сделать очень быстро. При значительной потере ускорения мы начнем приближаться к Солнцу. По предварительным данным, мы можем отключить двигатель только на двадцать четыре часа.

И снова наступило молчание.

— Ладно, парни! — рявкнул Гэммони. — Надо спешить. И нечего тут сидеть с открытыми ртами.

В группу по очистке дюз назначили Колли, Аракеляна и О'Нила. Остальная часть экипажа занималась установкой отклоняющего соленоида. Проклиная себя за медлительность. Колли влез в узкий и неуклюжий скафандр. На Марсе предполагалось использовать более простые костюмы, но вблизи Солнца требовалась толстая броня из особых тяжелых сплавов. Когда щелкнули замки шлема, он пережил краткий приступ клаустрофобии. Паника быстро утихла, но чувство тревоги осталось. Ноздри заполнил запах масла и резины.

Тонкие руки Фейнберга пробежали по соединениям и зажимам. Он тщательно проверил баллоны, помпы и системы охлаждения.

— Надо спешить, — заворчал Аракелян. — Черт с ней, с этой проверкой.

В наушниках шлема его голос казался резким и металлическим.

Фейнберг поднес ко рту запястье, на котором крепился микрофон, и хладнокровно ответил:

— Успокойся, парень. Вы идете в ад. Зачем же искушать судьбу?

Они вышли в воздушный шлюз и подождали, пока помпы не откачали воздух. Над головой светилась лампа индикатора, которая указывала на наличие кислорода, и Колли смотрел, как убывает ее свет. Дверь открылась, за силуэтами его спутников разверзлась звездная тьма.

— Норма, — сказал О'Нил. — Все чисто.

Когда они выбрались на корпус, двигатель отключили. Желудок полетел куда-то в газовую область. Колли судорожно сглотнул, и ему пришлось закусить губу, чтобы преодолеть накатившую тошноту. Он начал падать, и это было бесконечное падение в черное и ужасное небо, которое простерлось вверху и внизу, которое навалилось на него со всех сторон, пытаясь оторвать беззащитное тело от корпуса корабля. Колли рухнул на колени, вцепился в гладкий металл и со всхлипом втянул воздух в легкие.

— Спокойно, — произнес Аракелян, похлопав его по плечу. — Не дрейфь, приятель. Все это ерунда.

Колли проглотил набежавшую слюну. В ушах отдавался стук сердца. Вокруг него сияла безбрежная пучина звезд. Все трое перебрались на теневую сторону, но за круглым боком корабля по-прежнему взмывали вверх огненные языки красно-белого пламени. Они рвались из пекла, в которое падал их корабль. Они слепили глаза. Колли покачнулся и крепко прижал магнитные подошвы к корпусу. Пальцы на ногах импульсивно подогнулись. Яркие отблески мешали смотреть. Он различал лишь очертания скафандров и узкую полосу корпуса, которая казалась дорожкой пылавшего белого огня.

— Все нормально, парни, — сказал Аракелян. В его голосе чувствовалось напряженное спокойствие. Да и как же иначе? У него был опыт полета на Луну. — Теперь медленнее, ребята. Держите корпус между собой и Солнцем. Если понадобится заглянуть за край, опускайте светофильтры. Иначе ослепнете на неделю, а то и навсегда. При ходьбе прочно ставьте ногу на корпус и только потом поднимайте вторую. Если вы сделаете прыжок и оторветесь от корпуса, вас не вернет даже Господь Бог — так и улетите в открытый космос. Поэтому без спешки, парни. У нас в запасе есть несколько часов, а это куча времени. Теперь за мной и следите за каждым шагом.

Взявшись за руки и шаркая подошвами, они побрели к корме. Колли покачивало при ходьбе, но он этого не чувствовал — просто на смотровой пластине шлема раскачивались звезды. При отсутствии притяжения жидкость в каналах полушарий мозга начинает вести себя по другим законам, поэтому головокружение может вызвать даже самое небольшое движение. Колли никак не мог привыкнуть к карусели внутри своего мозга. Он чувствовал постоянную дурноту и все больше боялся, что его стошнит в скафандр. К тому же он не знал, встала нога на корпус или еще нет. В сполохах огня приходилось полагаться на интуицию. Однажды О'Нил сделал неверный шаг и плавно поплыл к звездам, но Аракелян спокойно поймал его за руку и притянул назад.

Приблизившись к огромным дюзам, они опустились на корпус и по-пластунски поползли к горловинам. Аракелян установил магнитную опору, и они привязались к ней тонкими тросами. Почувствовав себя увереннее, Колли перегнулся через острый край и взглянул на отражатель ближней дюзы. Мощный луч фонаря осветил тусклую поверхность, тонкие полоски швов и широкие пятна льда, похожие на темные подтеки грязи.

Осмотрев соседнюю дюзу, Аракелян помахал ему рукой. Колли услышал его искаженный помехами голос:

— Да. Я разглядел там какой-то лед. Довольно тонкий слой, но думаю, все проблемы из-за него. — Он опустил вниз жесткий трос, на конце которого крепилась щетка. — Черт возьми! Я чувствую себя настоящим трубочистом. Ладно, парни, хватайте свои швабры, и за дело!

Колли повис в темноте, проталкивая трос вперед и подтаскивая его обратно. Каждый раз, когда он упирался щеткой в отражатель, тело съезжало назад, и ему приходилось подтягиваться, зависая над краем дюзы почти до пояса. Аракелян, распластавшийся у самой солнечной стороны, казался пылающим факелом, свет которого слепил глаза. Колли задыхался в тесном неповоротливом скафандре. Господи! Как долго это будет продолжаться?

И лишь значительно позже, включив лебедку, Аракелян опустился на тросе вниз и проверил каждый отражатель в отдельности. Большую часть льда они сбили, а пара боковых разворотов корабля могла удалить оставшиеся небольшие куски. Алекс выбрался из последней дюзы и устало уселся на краю.

— Думаю, порядок, — сказал он хриплым голосом. Они медленно отползли назад, отвязали крепления и начали пробираться к шлюзу. Усталость взяла свое, они потеряли бдительность и на обратном пути стали излишне уверенными и торопливыми. На этот раз они не держались за руки. А в черепе у Колли по-прежнему бурлила пустота.

Он даже не понял, что сделал неверный шаг. Внезапно фигура О'Нила в бронированном скафандре медленно поплыла вниз, и Колли, взглянув под ноги, отчаянно закричал. Он махал руками, и звезды, качнувшись сначала в одну сторону, а затем в другую, завертелись сияющим колесом. Глаза резануло огнем раскаленного Солнца.

— На помощь!

Все происходило медленно, как в кошмарном сне. За минуту Колли отнесло всего лишь на какой-то ярд. Он кувыркался, вращался и закрывал руками обзорную панель, пытаясь защитить глаза от света, терзавшего мозг. Под ним проплывали то звезды, то корпус корабля. Крик эхом отдавался в шлеме. Он вытянул руки к фигурам друзей и еще раз закричал. Звезды, перемигиваясь друг с другом, затягивали его в огромную молчаливую бездну.

— Хватай меня за ногу! — закричал О'Нил.

Он по-лягушачьи оттолкнулся от корпуса, и Аракелян, вознеся молитву о прочности магнитных подков, схватил его за голени. Ирландец пролетел мимо. Их разделял какой-то фут, но они разминулись. Колли даже показалось, что за темной маской светофильтра он заметил разочарованное лицо.

— Алекс, качни меня немного!

О'Нил вытянулся во всю длину.

— Давай! Давай же, ради Бога!

Колли снова опалило огнем светила. На фоне миллионов колючих и холодных звезд Солнце казалось малиново-желтым спрутом с тысячью протянутых щупалец. Корабль удалялся все дальше и дальше. Рукавица О'Нила скользнула по его бедру, и они снова разошлись в стороны. Аракелян взревел и сделал еще одну попытку.

На сей раз перчатки шлепнули его по ботинку. Затаив дыхание, Колли ждал, когда долговязая фигура ирландца подплывет к нему поближе. Захват был ненадежным, инерция вращения вот-вот могла разорвать эту слабую связь, и тогда в его жизни осталось бы только медленное и ужасное падение — падение к центру Солнца.

А еще между ним и О'Нилом стояла Луис. Ирландец любил ее и, наверное, считал Колли самым ненужным человеком на борту. Ему ничего не стоило разжать немного руки, а чуть позже с горечью сказать, что в последний момент не хватило дюйма, что не удержал, не сумел дотянуться. Колли крепко сжал зубы я закрыл глаза.

Мягкий удар отозвался горячей волной надежды. Руки ирландца, скользнув по лодыжке Колли, поднялись к бедру. Потом обхватили талию, крепко сжали запястье, а потом… потом ноги стукнулись о металл. Колли покачнулся, присел на корточки и, со всхлипом переводя дыхание, погладил поверхность корабля. Он снова чувствовал себя его частью.

— О Иисус… О Боже! — шептал Аракелян. — Больше не делай этого, я тебя прошу.

Казалось, что горло забило песком. Тело сотрясала нервная дрожь. Но Колли удалось прошептать извинения.

— Да брось ты. Это могло случиться с каждым, — сказал О'Нил.

Когда они вернулись в пропускной шлюз и сняли скафандры, Колли взглянул ирландцу в глаза и сжал его широкую ладонь. Они долго смотрели друг на друга.

— Я обязан тебе жизнью. Спасибо, друг.

— Не за что, — ответил О'Нил. — Абсолютно не за что.

Глава 9

Марс заполнил половину неба. Стоило повернуться к экранам на этой стороне, как лица окрашивались оттенками красновато-янтарного зарева. Взгляд Колли пробегал вдоль линии каменистых холмов, проскакивал железные пустыни и полярные болота, а затем скользнул по тонкой шероховатой полосе экваториальных карликовых лесов. Он с трепетом следил за очертаниями огромной пыльной бури, которая красным лохматым пятном проносилась через тысячи квадратных миль бесплодного пространства. Неужели они действительно добрались до другой планеты? Неужели этот мир окажется таким же твердым и реальным, как холмы Земли? А Земля превратилась в маленькую далекую звезду…

Космический корабль повис на временной орбите. До поверхности Марса оставалось несколько тысяч миль. Телеметрические зонды проводили сбор первичной информации, работали видеокамеры, чьи объективы обладали фантастической разрешающей способностью; жужжали и посвистывали спектроскопы, термоизмерители и самописцы, на создание которых Чиапарелли и Лоувел потратили жизни. Корабль парил в невесомости, и тишина, наступившая после рева маневренных двигателей, казалась неестественной и пронизанной неким таинственным смыслом. Люди неосознанно перешли на шепот, а тихое гудение кондиционеров стало тревожным и надоедливо громким.

Колли услышал звонкий голос Фейнберга:

— А ведь ученые думали об этом несколько веков. Возможно, на Марсе кислорода больше, чем показали анализаторы космических станций, но его все равно недостаточно, чтобы свободно дышать. Температура варьируется от умеренного холода до жуткого мороза. Поверхность довольно плоская — преобладают низкие горы и холмы. Относительно развитая растительность существует благодаря сложному симбиозу многих видов, но здесь нет ничего похожего на земные леса и луга. В полярных районах имеется несколько мелких озер. В остальных местах — скалы, сушь и пустыни. Никаких признаков разумной жизни или крупных животных. Тем не менее я уверен, что мы найдем здесь каких-нибудь небольших тварей. Одним словом. Марс — это мрачное местечко, но чему быть — того не миновать.

— И все равно тут лучше, чем на Луне, — сказал Аракелян. — Вот увидите, мы найдем здесь много преимуществ.

— Эту планету можно колонизировать, — сказал Вэйн. — Я знал это с самого начала.

Фейнберг подготавливал карту. Земные астрономы предоставили им координатную систему, аппаратура корабля собрала все необходимые данные, но работа предстояла огромная. Состояние невесомости создавало дополнительные трудности. Бумага, инструменты и карандаши все время уплывали за пределы досягаемости.

Чтобы не мешать Эйбу, Колли выбрался из комнаты и, отталкиваясь от стен руками, поплыл по коридору в комнату отдыха. В салуне шла игра в покер. Иванович, Гэммони и Луис Гренфил отчаянно резались в карты.

— Привет, — проворчал Джо. — Можешь подсаживаться. Денег они с собой не брали — да и что с ними здесь делать! — но все играли в долг, и за недели полета суммы набегали значительные.

— Только смотри — не проиграй последнюю рубашку.

— Ему-то бояться нечего, — усмехнулся Иванович. — Другое дело, если это случится с Луис.

Девушка вспыхнула, прикусила губу, но ничего не сказала. Колли даже немного рассердился. Черт возьми! Этот Миша никогда не знает меры. А Луис хорошая девушка, и не надо над ней так шутить. После того первого разговора они часто проводили время вместе — говорили о доме, о детстве, о будущем. А ирландец впал в молчаливую тоску.

Колли подавил раздражение и проглотил слова, которые вертелись на языке. Теперь не до ссор, хотя с некоторых пор определенные лица начали вызывать отвращение. К тому же во всей этой ситуации было что-то неправильное — добравшись до другой планеты, исполнив самую заветную мечту человечества, они сидели, мусолили потрепанные карты и подкалывали друг друга плоскими шутками.

А какого черта им еще делать? Трубить в фанфары и произносить героические речи? Но люди выросли же из этих штанов. Последняя война сделала их взрослыми. Хотя как знать… Над Землей нависла темная ночь кошмарных перемен, и только Богу известно, настанет ли утро.

Колли отбросил эти навязчивые мысли и, зацепившись ногой за крепление переборки, повис над столом. Взяв из-под зажима лист бумаги и магнитный карандаш, он написал долговую расписку на пятьсот долларов, поставил подпись и прикрепил листок на липкую ленту, подколотую к стене. — Ладно, — сказал он. — Сдавай…

Оседлав реактивные струи огня и пробудив громовыми раскатами порыжевшие долины,корабль спускался из царства ночи и звезд. Гэммони, О'Нил и Аракелян склонились над пультом управления. Их необычные чувства заменяли отсутствовавшие приборы. Три пары рук, порхая по клавиатуре, исполняли единую симфонию посадки. Ревевшие дюзы подняли пыльную бурю, обзорные экраны заволокло пеленой, и Колли на миг подумал, что ракета утонет в море песка и навеки останется погребенной в коварной пустыне.

Но три опоры нащупали твердый грунт, одну из них подтянули, уравновешивая корабль, а затем реактор заглох и наступила тишина. Они прилетели.

Никто не произнес ни слова. Острота момента наложила на уста печать молчания. Луис придвинулась к Колли, их пальцы сплелись, и по телу прокатилась волна покоя. Люди выбирались из амортизационных кресел и растерянно смотрели друг на друга, а вокруг сгущалась тишина.

На мостик вышел Вэйн. Его голос по-прежнему оставался бесстрастным, но в нем больше не чувствовалось былого равнодушия.

— Конечная остановка. Пассажиры могут выходить.

Экипаж без лишних слов начал надевать облегченные скафандры. Эта жестковатая герметичная одежда с подвижными соединениями и прозрачным шлемом заполнялась обогащенной кислородом смесью, подаваемой при давлении в десять фунтов. Специалисты предусмотрели многие из возможных критических ситуаций. Пластик алого цвета светился в темноте, помогая найти человека, затерявшегося в ночной пустыне. Внутренняя прокладка из термопленки создавала необходимую температуру, а небольшой, но мощный ротационный насос, всасывая марсианский воздух, сгущал и подогревал его до требуемой кондиции. Тем не менее для дыхания обычно использовались кислородные баллоны, которые крепились на спине.

С помощью лучевых приемников, установленных на плечевых сегментах, энергия корабля передавалась в скафандры. Кроме того, они осуществляли радиосвязь и излучали импульсы, по которым определялось местонахождение каждого члена экипажа. Вес оснастки компенсировался ослабленной силой марсианского притяжения, поэтому люди чувствовали себя довольно свободно.

Дальность действия энергетического луча позволяла отходить от корабля на значительное расстояние.

Все отступили на шаг, предоставляя капитану право выйти первым, но он, похоже, не заметил этого жеста. Вэйн выбрался из шлюза и не спеша спустился по трапу. Следом за ним неуклюже засеменил Ворчун, ужасно смешной в своем собачьем скафандре. Колли взглянул вниз. Вид двух маленьких одиноких фигур еще больше подчеркивал пустоту и необъятность рыжевато-коричневой пустыни, разлинованной ржавыми полосами.

Сделав первые шаги по поверхности, он остановился, и его захлестнул водоворот чувств и мыслей. За ним возвышалась стальная колонна корабля. Над головой простиралось темно-синее небо, которое у горизонта приобретало холодный зеленоватый оттенок. Под ногами поскрипывал плотно утрамбованный песок, и вокруг, куда бы он ни посмотрел, тянулись огромные дюны. На их создание ушло несколько миллионов лет. Тихий ветер поднимал над острыми вершинами легкую завесу песка, в низинах змеились желтые, золотисто-коричневые и серовато-зеленые наносы. Местами виднелись острые скалы, расцвеченные пятнами минеральных отложений. Их тени впивались в пустыню длинными черными ножами.

В разреженном воздухе выпуклая линия горизонта казалась очень близкой и приподнятой кверху, словно неприветливая планета смыкала вокруг них свои стены. Небольшой и бледный диск Солнца клонился на запад, омывая тусклым светом пустой и холодный мир. И даже днем на небе виднелась рваная дуга Млечного Пути и сияло несколько ярких звезд. Но Земли среди них не было, и от этого тоска Колли становилась еще сильнее.

Ему не нравилась такая тишина. Жужжание компрессора, стук сердца и звуки дыхания, словно навязчивый фон, поглотили все, что могло оказаться приветствием Марса. Он напрягся, стараясь уловить песню ветра, который прилетел к ним из немыслимо далеких мест этого мертвого мира. Но Марс могла услышать только Луис. Он повернулся к ней, их глаза за стеклами шлемов встретились, и они улыбнулись друг другу с какой-то жалкой обреченностью.

— Эй, смотрите!

Голос О'Нила звучал в наушниках немного уныло.

— Там кусты или деревья…

— Марсианский аналог тропических джунглей, — усмехнулся Аракелян. — Ладно, кто пойдет со мной на разведку?

Растянувшись в длинную цепь и оставив одного из членов экипажа у корабля, они побрели через пески. Эта мера предосторожности показалась Колли смешной и нелепой. В мире, где нет диких зверей и воинственных аборигенов, людям угрожала сама природа — древний, сильный и терпеливый соперник. Марс мог разорвать скафандр и высосать воздух из шлема. Перепад давления превратил бы легкие в розовую слизь и красные клочья, а холод заморозил бы кровь. Пустыня могла иссушить человека голодом и жаждой, занести медленно наступавшими песками и на тысячи лет скрыть под собой его мумифицированный труп. Но им предстояло покорить этот мир. Роща занимала лишь несколько акров. Низкие изогнутые деревья с серой корой и листьями, похожими на зонты тускло-зеленого цвета, переплетались с сухими и длинными лианами, увешанными пучками белого мха. Картину дополняли рыжие пятна лишайника и твердые ноздреватые отростки. Ни одно растение не походило на земные формы — к такому сюрреалистическому кошмару надо привыкать постепенно.

Тем не менее они обнаружили жизнь. Здесь, в ржавой пыли, среди песчаных холмов, под небесами, не знавшими дождя, в миллионах миль от любимой и прекрасной Земли, к скупому солнцу тянулась упрямая поросль. Колли с благоговением коснулся жесткой серой коры. Жизнь так хрупка — она лишь краткая вспышка в необъятном цикле неорганической Вселенной. Но ее упорство не знает границ. Она сражается за свое место под солнцем и, потеряв корни в одном мире, тянется к другим планетам, добиваясь того, на что прежде не хватало духа. Это корявое маленькое деревце стало их путеводной звездой — символом веры и надежды.

— Надо взять образцы. Мы проведем молекулярный анализ и попытаемся определить жизненный цикл растений.

Казалось, что голос Фейнберга приходил с другого края планеты.

— Этим займется наша научная группа, — кивнув, ответил Вэйн. — Остальные приступят к оборудованию лагеря. Работы много, и лучше закончить ее поскорее.

Они вернулись к кораблю. Никто не требовал отдыха и выходных дней. Все понимали, что работу нужно начинать немедленно. Но тем вечером на праздничном столе появилось несколько изысканных блюд и пара бутылок старого вина. Команда устроила маленький пир. При пониженном атмосферном давлении глоток вина не повредил бы никому. Вэйн и О'Нил казались угрюмыми и чем-то озабоченными, но остальные смеялись, пели и поднимали бокалы в ответ на тост Луис, который потом повторялся весь праздничный вечер.

— Да, джентльмены — мы сделали это!

Глава 10

Проходили дни и ночи; бледный морозный свет над древними холмами и клубившейся пылью сменялся блеском и мерцанием сотен тысяч звезд на темном кристалле высокого небосвода; а затем вновь тянулись долгие часы работы, усилий и надежд. Слишком многое предстояло сделать. Не хватало инструментов и машин. Люди чуть ли не ползком возвращались на корабль, глотали скудный паек и, упав на кровати, забывались тревожным сном.

Иногда Колли казалось, что он навеки заключен в холодные и липкие стены зловонной тюрьмы своего скафандра; высокие горы Земли превратились в сказочный сон, увиденный однажды сотни лет назад; остались только мозоли, красная пыль и лопата в руках. Он знал, что они на Марсе лишь несколько недель, но утомленный разум отказывался верить в этот факт.

Трое исследователей — Вэйн, Аракелян и Фейнберг — изучали экологию. Они препарировали образцы, проводили анализы и составляли теоретические выкладки. Выясняя химический состав и взаимосвязи, научная группа создавала полную картину многостороннего симбиоза, который поддерживал жизнь небольших карликовых рощ и степных лугов лишайника. Луис Гренфил взяла на себя обязанности повара, прачки и кладовщика. Остальные строили базу, и даже марсианская гравитация не могла облегчить эту нечеловеческую работу.

Фундамент и стены медленно поднимались ввысь. Конфигурацию корабля спланировали таким образом, что большую часть его переборок и несущих конструкций можно было изъять и превратить в герметичные помещения. Оставшийся скелет содержал лишь минимум того, что требовалось для полета на Землю, а груз состоял из разборных частей, которые теперь предстояло собрать. Учитывая нехватку строительных материалов, Порт-Драммонд решили разместить под грунтом, выкопав котлован и накрыв его куполом. Оборудование выгрузили по периметру корабля, и площадка для складирования заняла несколько акров. Блеск гладкого голого металла на серо-коричневой поверхности Марса стал первым следом человеческой деятельности.

Пройдет несколько месяцев, и следующая экспедиция доставит утварь, которая заполнит построенные подвалы. Корабли привезут людей, работа наберет обороты, а потом будут новые корабли и новые люди… О Боже на небесах! Сколько времени понадобится для того, чтобы обосноваться в этом крохотном поселении за пятьдесят миллионов миль от дома?

Несмотря на невыносимые условия, Колли и Иванович чувствовали себя по сравнению с другими довольно неплохо. Русского выручала огромная сила, а парня с холмов спасали особые легкие и необычная система кровообращения. Конечно, он тоже уставал, но ему не приходилось шататься от кислородного голодания и ловить ртом воздух. Однако в отличие от Ивановича Колли проявлял к работе интерес. Он воспринимал ее как проблему. Он сражался с ней. И, возможно, поэтому товарищи выбрали его старшим в строительной бригаде.

Да, черт возьми, он видел в этом вызов. На их стороне были низкая гравитация и рыхлый грунт, но тот же песок постоянно осыпался и проседал, а сухой воздух превращал изготовление бетона в целую трагедию. Перед тем как он затвердевал, вездесущая пыль высасывала из него половину воды, в результате чего состав получался хрупким и через несколько дней разрушался от эрозии и разницы температур. Чтобы защитить бетон от пересыхания, приходилось устанавливать вокруг него пластиковую опалубку, а это отнимало уйму сил и времени. Какие-то крохотные и подлые жучки облюбовали изоляцию силовых кабелей. Они объедали ее с неимоверной скоростью, поэтому каждую соединительную линию требовалось прятать в бетонных перекрытиях. Затем неожиданно закончился цемент, и начались долгие поиски его заменителя. В конце концов на одном из отвалов обнаружили аналог глины — вещество, которое смешивалось с водой и обжигалось в кирпичи.

Несмотря на жесткие ограничения, воды катастрофически не хватало. Чуть позже они научились извлекать ее из полостей стволов определенного вида деревьев. За водой охотились и бледные, быстро растущие корешки, обладавшие потрясающей способностью находить любую трубу и контейнер с жидкостью. Они без труда вспарывали бронированную сталь баков и наносили огромный ущерб. Раз в две недели экипаж устраивал коллективную карательную экспедицию, уничтожая эти растения на несколько миль вокруг. Трубы прокладывались в открытых туннелях, и их приходилось осматривать каждый день. Проблемам не было конца.

Но база медленно поднималась вверх и углублялась вниз. Они построили два десятка подвальных помещений, установили на куполе плиты солнечных батарей и экранировали шахту ядерной электростанции, которую намечалось доставить следующим кораблем. Бригада подготовила помещения для будущих лабораторий, складов и огромной оранжереи, которая помимо возобновления кислорода должна была снабжать станцию свежими продуктами. Крохотное строение почти терялось среди тускло-коричневых холмов безмерного мира. Оно казалось слабым, беззащитным и простым, но люди считали его своим убежищем, они считали его будущим домом.

Иногда, устало разгибая спину и окидывая взглядом контуры базы, Колли чувствовал отголосок того первого порыва гордости, который он пережил после посадки на Марс. Закрыв глаза, он размышлял о том, каким будет Порт-Драммонд через сотню лет, и перед ним вставал высокий белый город, а вместо пустыни вокруг зеленели поля.

Ничто не предвещало беды. Люди подготовились к любым капризам негостеприимного Марса, но они даже не могли представить себе, что здесь, в такой непомерной дали, их потревожат старые заклятые враги. И все же это произошло — внезапно и трагически.

Колли взглянул на заходящее солнце и остановил работы. Еще немного, и, разбросав по небу звезды, наступит ночь.

— Думаю, пора и передохнуть, — сказал он.

Собака, тянувшая брус, прицепленный к упряжке, остановилась и села, ожидая, когда ее отвяжут. Колли не переставал удивляться уму этого животного. Пес работал вместе с людьми, выполняя простые поручения, и ему не надо было повторять дважды одних и тех же слов. Но в облике Ворчуна проглядывало что-то жуткое, и никто не решался погладить его или назвать дружком.

Люди начали собирать инструменты и заносить их внутрь помещений. Горький опыт показал, что внезапная пыльная буря могла занести песком любую оставленную вещь. Неповоротливые гротескные фигуры казались черными на фоне неба. Их узкие длинные тени потянулись к кораблю. Миша на миг задержался и, укрепив последнее соединение трубы, вперевалку зашагал за остальными. Колли с тоской осмотрел холмы. Ему не терпелось узнать, что скрывает за собой бесплодный горизонт. Наверное, все те же дюны и скалы. Это Марс. Здесь нет золотых замков и прекрасных принцесс. Это мир пустоты, и, чтобы заполнить ее, человек должен принести сюда свои собственные сказки и грезы.

Что-то мелькнуло вдали, отразив последние лучи вечернего солнца. Заметив резкий металлический блеск, Колли прищурился и пригнулся. На секунду ему показалось, что он увидел какой-то перемещающийся предмет. Неужели животное?

Нет, просто померещилось, подумал он и пошел к трапу. Вокруг него сомкнулись ненавистные стены корабля. Вдохнув спертый воздух, он сморщил нос и покачал головой. Сняв костюм и повесив его в шкаф, Колли влез в крошечный предбанник и начал ждать своей очереди, чтобы омыть губкой грязное и вспотевшее тело. Впереди него стоял Фейнберг, который возбужденно рассказывал угрюмому О'Нилу о своем замечательном открытии.

— Да, черт возьми, растения получают кислород прямо из скал. Я еще не знаю, какие органические катализаторы участвуют в этом процессе, но благодаря им кислород вступает в свободную химическую связь. При небольшой селекции мы можем вырастить для нашей колонии потрясающий гибрид — растение, которое будет очищать железную руду, выделять кислород и при всем этом иметь съедобные клубни. Сейчас мы пытаемся определить генетическую структуру и законы наследственности. Их хромосомный набор отличается от всего, что я видел на Земле, и, откровенно говоря, мне не очень верится, что он будет соответствовать шкале Менделя.

Колли обтерся губкой, надел корабельную одежду и отправился в столовую. Команда хмуро посматривала на тарелки. Люди так устали, что им уже не хотелось разговаривать. Да и зачем говорить, когда знаешь любой ответ своего собеседника?

Луис вынесла из крохотного камбуза большую чашу с тушеным мясом. Колли не сводил с девушки глаз. Он считал ее единственным прекрасным существом на всей планете. Милое личико пылало от жара небольшой печи, глаза сияли, а нежные каштановые волосы завивались у плеч игривыми колечками. С каким наслаждением он провел бы рукой по этим чудесным локонам. Но он не мог… и не смел. Возможно, позже, когда они вернутся на Землю… Где-нибудь на другой стороне вечности…

— М-м-м, — замурлыкал он. — Пахнет превосходно, кок. Луис пощелкала пальцем по воображаемым счетам и, напустив на себя строгий вид, сообщила:

— Ты произнес эту фразу девяносто седьмой раз.

— Хорошо, — ответил он. — Тогда я скажу кое-что еще.

— Сорок три раза.

— Ладно, ладно. Сдаюсь. Ты просто прекрасна.

— Пятьдесят первый случай необоснованной лести. Она поставила перед ним тарелку. Ирландец хмуро взглянул на них и отвернулся. Колли почувствовал укол совести и, чтобы замять ситуацию, перевел разговор на другую тему.

— По пути на корабль я заметил какой-то предмет. Он блестел, как что-то металлическое. А когда я входил в шлюз, отблеск повторился, причем с той же западной стороны.

— О, наконец-то нас нашли марсиане, — пошутил Фейнберг.

— Ты не шутишь, Колли?

Заинтересовалась только Луис. Остальные молча ковырялись в своих тарелках.

— Что бы это могло быть? А вдруг там озеро?

— Ерунда, — ответил Гэммони. — Мы уже составили карту района, и в том направлении, кроме дюн, ничего нет. Скорее всего он увидел отблеск от скалы.

В любое другое время его сообщение вызвало бы спор или длительное обсуждение. Но ужин подошел к концу, усталость взяла свое, и о странном отблеске забыли.

Перед сном Колли почувствовал какое-то смутное беспокойство. Большая часть команды разбрелась по койкам. Вэйн и Фейнберг уединились в маленькой лаборатории. Аракелян и О'Нил сонно передвигали шахматные фигуры. А тревога не давала Колли покоя.

— Пойду пройдусь, — сказал он, поднимаясь с постели.

— Смотри, не потеряйся в этой чертовой пустыне, — проворчал Аракелян.

— В такую светлую ночь и слепой не заблудится, — отмахнувшись, ответил Колли.

Луис отложила микровизор и подняла голову. На борту имелась прекрасно укомплектованная фильмотека, которая при сравнительно малом весе насчитывала несколько тысяч кассет, и девушка в свободное время любила поплакать над мелодрамой или сериалами о чистой и преданной любви.

— Ты не против, если я пойду с тобой? — спросила она. Сердце Колли подпрыгнуло и забилось сильнее.

— Буду только рад, — ответил он.

Ирландец яростно оттолкнул от себя шахматную доску.

— Я признаю, что проиграл, — прошипел он сквозь зубы. — Пойду спать.

Бедный парень, подумал Колли. Он даже не может скрыть своих чувств.

В его сожалении не было ни самодовольства, ни хвастовства. Но жалость вскоре рассеялась в потоке собственных эмоций.

Когда они с Луис вышли на трап, ночь залила их сиянием холодных звезд. Пустыня казалась темным морем, ее края исчезали в безмерности сверкавшего неба, а застывшие волны дюн засыпали в бархатных объятиях неподвижного безмолвия. Шорох шагов и поскрипывание утрамбованного песка громко отдавались в ушах. Едва они сошли с трапа, он нежно сжал ее ладонь в своей руке.

— Как бы мне хотелось пройтись с тобой под звездным небом без скафандров, и чтобы вместо песка под нашими ногами стелилась трава.

— Почему? — спросила она.

— Ты сама знаешь почему, — ответил он.

— Так тоже неплохо.

— Луис…

— Нет, Колли, — сказала она. — Мы не можем позволить себе личные отношения. Здесь им не место. Ой, ты только посмотри на небо! Какой чудесный вид!

Он закусил губу и почувствовал, как пылает его лицо. Вот так всегда. Однажды они остались совсем одни, и он попытался ее поцеловать. Но Луис не разрешила ему сделать это. Она даже не хотела говорить об их будущем и о том, что они будут делать на Земле. Хотя, возможно, она была права.

В полумраке пустыни лицо Луис казалось подсвеченным изнутри. Он скользнул взглядом по изгибу ее щек, по выпуклым линиям носа и губ. Он видел отблеск звезд в ее глазах, но их отделяли друг от друга скафандры. «Вот же черт, — подумал Колли. — Я никогда больше не полечу сюда. И лучше бы я остался дома».

Вокруг них сомкнулась тишина. Они вышли на окраину лагеря и, не говоря ни слова, стали разглядывать далекие звезды и по-волчьи серую пустыню. Колли хотел пойти дальше, но Луис поймала его за руку и притянула к себе.

— Стой на месте, — прошептала она.

Он замер, удивленно уставившись на нее. Она вдруг пригнулась. Ее голова в прозрачном шлеме медленно поворачивалась из стороны в сторону, и свет звезд поблескивал на завитках волос. Она к чему-то прислушивалась.

— Что случилось, Луис?

— Тихо, — шепнула она. — Тихо… Там кто-то есть. Он хотел поднести руку к уху, но перчатка глухо ударилась о шлем. Колли ничего не слышал — ни звука, ни шороха, лишь тихое хриплое дыхание и стук сердца. Луис настойчиво сжала его ладонь.

— Кто-то пробрался на стройку… какое-то животное… Пошли!

— Нет! — сказал он, отталкивая ее. — Это дело для мужчины.

Перебегая от одной тени к другой, Колли помчался к темному силуэту базы. Тело свыклось с неуклюжим скафандром, и он снова чувствовал себя идущим по следу. Впереди протянулось открытое освещенное пространство. Он сделал рывок, сердце отозвалось тревожным стуком, и перчатки внутри стали мокрыми от пота. Хотя какого дьявола… На Марсе нет больших животных!

И тут он тоже услышал тихое бормотание, какой-то шум и глухое постукивание, которые раздавались среди каркасов из сваренных балок. Колли перешел на шаг, а затем лег на живот и пополз вперед вдоль низкой стены.

Люди!

Он разглядел четыре темные фигуры, которые, спрятавшись в тени большого упаковочного ящика, наблюдали за кораблем. Чужаки! На фоне светлых полос металла и листов пластика они казались лишь смутными пятнами, но Колли понял, что это чужаки. И еще он заметил блеснувший ствол оружия.

В животе появился холодный тяжелый комок. Сознание захлестнуло потоком тревожных мыслей. Как долго они следят за кораблем? Неужели эти люди видели, как он и Луис сходили по трапу? Что им нужно? И кто они такие? Чужаки вели себя очень осторожно. Выбравшись из укрытия, они перебежали в тень и направились к высокой серой колонне корабля.

В глубине сознания застучал тревожный молоточек. «Если это друзья, то почему они крадутся в ночной темноте? Неужели враги… О Боже! А мы здесь совершенно одни!»

Он рванулся им наперерез, и вперед его погнало не мужество и не безрассудство, а холодное полуинстинктивное понимание, что теперь уже нечего терять. Колли переключился на общий вызов и крикнул Луис, что она должна предупредить остальных. Приблизившись к врагам, он в одном длинном прыжке вылетел из темноты и бросился к ним.

Заметив его появление, чужаки развернулись. У каждого из них имелось оружие, и, чтобы лишить их возможности выстрелить, Колли решил смешаться с ними. Он знал, что мышцы, кулаки и зубы в этой ситуации не помогут — броню их скафандров могла пробить только пуля. Обхватив руками одного из врагов и отбиваясь ногами от остальных, он начал звать на помощь.

Они выкатились из тени, и, скользнув взглядом по фигуре противника. Колли увидел плоское узкоглазое лицо. Монгол, подумал он. Сибиряки! А потом пара гигантских рук рывком оторвала его от врага и подняла в воздух.

Он повис, отбиваясь ногами от гиганта, который не уступал по силе Мише Ивановичу. Под стеклом шлема виднелось бородатое лицо. Колли кожей чувствовал, что в него направлено несколько стволов. Он немного развернулся и ударил обеими ногами в воздушную помпу на спине силача. С третьего раза корпус насоса смялся, воздушный патрубок треснул, и сибиряк, заорав, швырнул его на землю.

Колли сгруппировался, упал на четвереньки, и, когда ошеломление от удара прошло, он прыгнул на человека с винтовкой и ударил его головой в живот. Они покатились кувырком. Улучив момент, Колли вырвал винтовку и метнулся в сторону.

Он выстрелил и тут же пожалел об этом. Автоматная очередь прошила стежками огня темное полотно ночи. Фонтанчики пыли поскакали ему навстречу. Он отпрянул и скатился по склону вырытого карьера. Сибиряки бросились за ним и, остановившись на краю откоса, открыли беспорядочный огонь. Колли быстро отпрыгнул в густую тень, припал к насыпи и выстрелил в ближайшую фигуру. Один из четырех врагов закричал. Из пробитого костюма вырвалась струя пара. В лютом холоде кислород превращался в легкую белую дымку. Человек покачнулся и упал в карьер.

Откатившись за земляную насыпь, Колли ждал дальнейших действий врага. Когда же подоспеет помощь? Вэйн не верил, что они найдут на Марсе крупных диких зверей, тем не менее на борту имелся небольшой арсенал оружия. Интересно, почему сибиряки перестали стрелять?

Поток свинца взбил пыль в паре шагов от него. Враги заходили с другой стороны. Колли выстрелил в неясный силуэт, вскарабкался на насыпь и побежал к нависшей плите. Он петлял и делал зигзаги, а позади чавкали и посвистывали пули.

Со стороны корабля открыли огонь, и автоматная очередь принесла спасение. Он увидел, как упала еще одна фигура. Двое уцелевших сибиряков начали отступать. Они побежали по склону дюны, удаляясь все дальше и дальше. Не прошло и минуты, как ночь пожрала их одним глотком.

Колли упал на четвереньки, втягивая воздух в натруженные легкие. Он задыхался, его колотила дрожь. Волна страха затуманила сознание, и ум погрузился в тьму.

Видимо, он отключился всего на минуту или две. Открыв глаза, Колли увидел над собой фигуру Луис. На ее плече висел автомат.

— Колли, — едва переведя дух, прошептала она. — Колли, с тобой все в порядке?

— Да… Наверное…

Она помогла ему сесть. К его изумлению, он все еще жил. Костюм был цел и невредим, и Колли по-прежнему мог дышать, видеть, слышать и двигаться. Но он чувствовал, что силы покидают его, маленькими струйками вытекая из тела.

— Я… в порядке. А где остальные?

— Они скоро будут здесь. Сам знаешь, сколько времени нужно для того, чтобы забраться в эти чертовы костюмы. Я при бежала к ним, предупредила об опасности, а потом взяла эту пушку и вернулась к тебе.

— Ты замечательная девушка.

В голове расползалась пустота, но Колли преодолел подступившую слабость.

— Ты не поможешь мне встать?

Он поднялся, цепляясь за нее, и они медленно побрели к кораблю.

«Несколько хороших глотков кислорода, и все пройдет, — успокаивал он себя. — Пара вздохов во все легкие, и я почувствую себя лучше. Надо же! Я жив! Кто бы мог подумать?»

Они остановились рядом с гигантским семифутовым телом. Окоченевший сибиряк лежал на песке, и в льдинках его глаз отражался свет холодных звезд. Патрубок лопнул, кислород иссяк, и он задохнулся. А еще был тот, который упал в карьер — когда холод проник в разорванный костюм, его кровь застыла, и глазные яблоки вывалились наружу. Никто из них уже не скажет ни слова — никогда не скажет.

Колли склонился над сибиряком. К скафандру гиганта крепился массивный ствол базуки, рядом виднелась обойма реактивных снарядов.

— Что они задумали? — со всхлипом спросила Луис. Теперь, когда им больше не угрожала непосредственная опасность, она плакала, не стыдясь своих слез.

— Зачем все это, Колли?

— Чтобы пробить дыру в нашем корабле, — спокойно ответил он. — Самый быстрый способ расправиться с нами.

— Но зачем?

Она прижалась к нему, и каким-то таинственным нервом он почувствовал сквозь толстый пластик костюмов ее мягкое и теплое тело. Подавив дрожь, накатившую на него, он пожал плечами и криво усмехнулся:

— Зачем? Наверное, мы им не очень нравимся.

Глава 11

Аларик Вэйн стоял, наблюдая за командой. К тесноте и духоте, к тяжелому дыханию людей прибавилось новое — комнату заполнил страх. Почувствовав острый запах испуга, собака ощетинилась и показала зубы. Экипаж молчал. Все ждали, что скажет капитан. Яркий верхний свет отбрасывал на их глаза и щеки темные пятна теней, и Вэйну казалось, что на него смотрит шеренга черепов. Они ждали его решения… Они ждали от него каких-то слов.

— Я… я…

Он перебирал в уме фразы и мысли, но все они были пустыми и неважными.

— Я н-не знаю, что с-сказать. Это для меня такая же н-неожиданность, как и для вас. Д-да, неожиданность.

— Нам надо решить, что мы будем делать дальше, — воскликнул Фейнберг.

— А они точно сибиряки? — спросил Гэммони. Он все еще не мог поверить в происходящее.

— Да, — ответил Иванович. — На их снаряжении российские штампы.

— И один из погибших оказался азиатом, — добавил Фейнберг. — Так что это наши друзья из Сибири, можешь не сомневаться. Но откуда они взялись? — Не услышав никаких предположений, он ответил сам: — Очевидно, сибиряки тоже послали свою экспедицию. Они послали ее немногим раньше или немногим позже нас — все зависит от выбранной орбиты и ускорения — но в любом случае эти ребята прилетели позже нас. Я склоняюсь к мысли, что они приземлились всего лишь несколько дней назад.

— Откуда тебе это известно? — спросил О'Нил.

— Они знают о расположении нашей базы. А это говорит о том, что сибиряки засекли нас при облете планеты, когда проводили предварительные исследования. Решив избавиться от конкурентов, они не стали терять времени и тут же предприняли первую попытку. Диверсанты пришли пешком — значит, их корабль или корабли находятся не так далеко от нашего лагеря.

— Возможно, они приехали на вездеходе или какой-то машине, — осмелился добавить Колли.

— Учитывая стоимость каждого фунта массы, я не верю, что у них есть вездеход, — ответил Фейнберг. — К тому же помимо лучевых приемников мы нашли на трупах батареи индивидуального обогрева, а это говорит о том, что они действительно пришли пешком. Между прочим, лучевые приемники сибиряков абсолютно идентичны нашим. Очевидно, их шпионы — или агенты разведки, если вам так больше нравится, — похитили у нас секрет энергопитания по лучу. И я не удивлюсь, если они строили свой космический корабль по чертежам и планам, взятым из сейфов американских военных ведомств. Сибиряки знали о нашем полете все — вплоть до даты вылета и предполагаемого места посадки.

— Но мы и не скрывали эту информацию, — заметил Вэйн.

— Согласен, — сказал Фейнберг. — Тем не менее они стартовали почти одновременно с нами, и это нельзя объяснить простым совпадением. Черт возьми! Возможно, они полетели сюда только для того, чтобы ликвидировать нас!

— Но зачем? — вскричал Вэйн, и на его лице появилось странное беспомощное выражение. — Зачем им это нужно?

— Мы не нравимся их правительству, — ответил Аракелян, — и они захотели выбить нас отсюда. К тому же сибиряки могут теперь завладеть всем нашим оборудованием и установками. Мы подвезли сюда кучу материалов, хорошо поработали, и они решили воспользоваться всем этим, чтобы создать свою собственную марсианскую колонию.

— Здесь хватило бы места для всех, — сказала Луис. — Великий Боже, неужели мы перенесем эти глупые споры даже сюда?

— По каким-то причинам сибиряки хотят объявить монополию на Марс, — продолжал Аракелян. — И пока не важно, почему они ведут себя подобным образом. В счет идет каждая минута, и мы должны обдумать наши дальнейшие действия.

— Нам лучше убраться отсюда ко всем чертям, — сказал О'Нил. — Если они заранее готовились к ликвидации нашей экспедиции, у них есть все преимущества. Давайте вернемся домой, пока еще возможно. Мы доложим обо всем правительству, и оно предпримет ответные меры.

Иванович тряхнул головой, и в его голубых глазах вспыхнула ярость.

— Нет! — взревел он. — Надо дать им их собственную таблетку. Почему нам надо улетать? Неужели мы трусы? О'Нил покраснел.

— Зря ты так обо мне думаешь! — огрызнулся он. — Я просто предложил самое разумное решение.

— Ладно, парни, хватит, — вмешался Аракелян. — Никто здесь не считает тебя трусом, Том. И лично я во многом согласен с тобой. В данный момент информация важнее, чем героизм.

— Если они завладеют нашей базой, у них появится преимущество во времени, — с вызовом произнес Фейнберг. — Сибиряки построят здесь свои укрепления, и нам уже никогда не вернуться назад. Не потащим же мы сюда танки и боевые корабли?

— Надо подождать… Надо просто подождать! Аларик Вэйн поднял вверх тонкую ладонь. Казалось, он требовал тишины.

— Чисто экономически… — Капитан замолчал и, глубоко вдохнув спертый воздух, продолжал: — Мне кажется, что нам лучше какое-то время оставаться здесь — по крайней мере неделю или две. Теперь мы знаем о грозящей опасности. Давайте подумаем об обороне. Я могу построить коллоидный резонатор, который однажды уже показал себя в деле. Подобного оружия нет во всем мире, и оно станет для них полной неожиданностью. Мне не верится, что сибиряки привезли с собой летательные аппараты, а космические корабли не предназначены для бомбометания. То есть мы действительно можем остановить их и дать решительный отпор.

О'Нил угрюмо усмехнулся.

— Давайте рассмотрим и другую возможность, — сказал он. — Что, если мы сами покончим с ними?

— Я не представляю себе, как это можно сделать, — тихо ответил Вэйн. — Нас только восемь, а их наверняка гораздо больше. Мой резонатор имеет ограничения в зоне охвата. Мне придется вносить изменения в конструкцию и увеличивать дальность действия. — Он говорил так, как будто извинялся. — Я не маг и не волшебник. Я не могу вытащить из шляпы непобедимое оружие. Ситуация требует анализа, и мы нуждаемся в дополнительной информации.

— Надо выслать разведчиков, — поддержал его Гэммони. — Это придется сделать в любой случае. И я прошу записать меня первым.

Вэйн покачал головой.

— Нам не нужны добровольцы, — ответил он. — Каждый член группы должен соответствовать своему предназначению.

Колли украдкой взглянул на Луис. Она смотрела на капитана, и ее губы кривились в злой усмешке. Он знал, о чем она думала — о людях, которых считали винтиками большой машины.

— Это очень опасное задание, — предупредил Аракелян. — Я думаю, они будут ждать нашей ответной вылазки.

— Но территория очень велика, — возразил Вэйн. — В том направлении, куда убежали лазутчики, она довольно холмистая, а значит, у наших людей будут неограниченные возможности для маневра. Мистер Коллингвуд, у вас особая наследственность и большой опыт охотника, поэтому вы единственный, кто может возглавить группу разведчиков.

Колли кивнул, не смея выразить согласие словами. Он тоже был напуган, и ему совершенно не хотелось идти туда, где их ждали вооруженные люди. Но если без этого не обойтись…

— Вам будут помогать трое, — продолжал Вэйн. — Мистер Иванович возьмет основную часть груза во время дальнего похода; телескопическое зрение мистера О'Нила заменит вам бинокль, отблеск которого может выдать группу; а мисс Гренфил, с ее чудесным слухом, различит любую засаду и прочие хитрости врага. Остальная часть экипажа займется обороной.

— Эй, минутку. Подождите!

О'Нил растолкал других и шагнул вперед:

— Вы не можете посылать туда Луис…

— Все верно, Том, — тихо сказала она. — Я сама хочу пойти с вами.

— Но… Мне кажется…

— Мистер О'Нил, вы же слышали ответ мисс Гренфил, — холодно произнес Вэйн. — Что же касается вас, мистер Коллингвуд, я не могу дать вам каких-то особых инструкций. Постарайтесь сделать все, что в ваших силах. И помните: вы должны сохранить свои жизни любой ценой. Каждый из вас представляет собой одну восьмую часть нашей боевой мощи, поэтому не полагайтесь на безрассудный риск. Сейчас разведчики отправятся спать, а мы позаботимся о вашем снаряжении.

Вот так, подумал Колли. Просто и без лишних эмоций. Никаких сомнений и тревог.

Марсианский рассвет был почти неуловим — холодная молочная пелена расползлась по небу, а затем совершенно неожиданно наступил роковой день прощания. Когда Колли вышел на трап, ржавая пустыня уже протянула щупальца дюн до самого горизонта. Сердце дрогнуло от тоски по земным рассветам, и ему на миг почудилось, что он снова стоит в высокой траве, покрытой капельками росы, а вокруг на высоких деревьях щебечут птицы. Он тряхнул головой, отгоняя видение, и кивнул остальным.

— Вперед, и с Богом.

Четыре фигуры, облаченные в неуклюжие скафандры, пошли через пустыню на запад. Остальные стояли на верхней площадке трапа и смотрели им вслед до тех пор, пока маленький отряд не скрылся из виду.

Колли молча прокручивал ситуацию, оценивая преимущества и недостатки. Силовой луч действовал только в зоне прямой видимости. Когда корабль останется за линией горизонта, они перейдут на индивидуальные источники питания, подзарядка которых будет осуществляться с помощью малогабаритных солнечных батарей. Каждый разведчик нес запас еды и воды. В огромный рюкзак Ивановича они сложили оружие и самые тяжелые вещи. В целях безопасности Колли выбрал маршрут вдоль края карликового леса. Поход планировали на шесть дней — три дня туда, три дня обратно. Сибиряки расположились где-то неподалеку — все говорило о том, что до их лагеря не больше двух дней пути.

Опытный взгляд охотника без труда различал следы убежавших сибиряков. При таком безветрии отпечатки на песке исчезали медленно. Почти не осознавая этого, он запоминал ориентиры, следил за положением солнца и самых ярких звезд. Для неопытного глаза Марс выглядел неизменным — все те же кроваво-красные дюны, цветные полосы руды на запыленных скалах и низкие заросли корявых растений. За крутыми оврагами поднимались низкие холмы, а дальше снова начинались дюны, сухой песок и острые скалы. Но Колли знал, как найти дорогу назад.

Чуть позже ирландец завел разговор. Голоса, проходя через микрофоны, атмосферу и наушники, наполнялись резким металлическим дребезгом.

— Неужели сибиряки не подумали о том, что мы можем нанести им ответный визит?

— Наверняка подумали, — пожав плечами, ответил Колли. — И, будь здесь густые заросли, они могли бы сбить нас со следа. Но на такой открытой местности это просто невозможно.

— А если им все же удастся ускользнуть? Пройдут они, к примеру, по голым скалам, и ищи их тогда свищи.

— Они шли по этому пути туда и обратно. Видишь, здесь две цепочки следов. Потеряв одну из них, мы всегда можем отыскать другую. Очевидно, сибиряки не успели составить карты и, плохо ориентируясь в пустыне, решили воспользоваться обычным компасом. Я уверен, что они добирались в наш лагерь по прямой линии. Следы ведут на северо-запад. Мы без труда найдем их корабль.

Луис закусила губу.

— Наверное, я что-то не понимаю, — прошептала она. — Этот мир и так враждебен к людям. Зачем же еще сражаться друг с другом?

— Они первые начали, — сказал Иванович.

— Да, но я думаю, что это болезнь всего человечества. Почему мы никак не научимся жить в мире?

— Некоторые люди не хотят, да и просто не могут делать это, — ответил Колли. — А других без хорошей дубины такому не научить.

— Нет, тут все гораздо сложнее, — возразил О'Нил. — Мы сейчас пытаемся нанести ответный удар в целях самообороны. Но именно таким образом и начинается каждая война. Скажите, кто-нибудь из вас подумал о том, почему они напали на нас первыми? Мы считаем их убийцами и кровожадными чудовищами. А они обычные люди, и у них тоже есть высокая цель, ради которой они сражаются за Марс, за свой народ и, возможно, за всю Вселенную. Тот, кто не может защитить свои идеалы и ценности, просто нежизнеспособен и должен выйти из игры.

— И что же тогда делать? — с отчаянием спросила Луис. — Рвать друг другу глотки, пока не наступит конец света?

— Нам надо изменить свои идеалы, — ответил ирландец. — Мы должны дать человечеству одну великую цель.

— Вряд ли такое возможно, — проворчал Колли. — На Земле больше нет единой расы людей.

— И все же, друзья мои, это обязательно надо сделать, — сказал О'Нил.

Он отрешенно смотрел куда-то вдаль, и на его лице сияла мечтательная улыбка.

Колли пожал плечами и молча повел отряд вперед. Корабль исчез за горизонтом. Они остались одни среди скал, коричневых дюн и мертвой тишины.

Любые физиологические процессы становились на Марсе фантастически сложными. Питаться приходилось холодной едой, извлекаемой из герметично закрытых контейнеров. В каждом шлеме имелось отверстие с клапаном, и при приеме пищи оно соединялось с особым патрубком пищевого контейнера, или «сундука с едой», как язвительно называл его Колли. Потребление воды ограничивалось строго выверенным рационом, а емкости с жидкостью располагались на спине и по бокам скафандра. Для удовлетворения естественных нужд люди уходили за дюну и пользовались специальным приспособлением, которое предохраняло костюмы от потери воздуха и тепла.

Щетина и пот тоже вносили свою долю дискомфорта — кожа неимоверно чесалась, а добраться до нее было невозможно. Дыхание зависело от запаса кислорода, от состояния вентилей и насосов. Любая поломка механизмов и приспособлений скафандра означала смерть. Там, на территории лагеря, они в любой момент могли бросить все дела и подняться на борт корабля, но здесь, в пустыне, им не оставалось ничего другого, как только идти вперед. Все это доводило их до безумия. Они шептали проклятия и скрипели зубами. Они сражались с собой, стараясь подавить беспричинную злобу, а она росла и росла и снова выходила из-под контроля.

— Мы никогда не освоим эту планету, — со вздохом произнес Колли. — Она слишком велика для нас. И людям здесь не прижиться.

— Главное — начать, — ответил О'Нил. — К тому же у нас нет другого выбора.

— На бумаге и словах колонизация Марса выглядит прекрасно. Но нам не перевезти сюда столько людей, техники и материалов. Куда проще обосноваться на Южном полюсе.

— Мы бы так и сделали, — сказал О'Нил. — Но Антарктида тоже стала радиоактивной. Единственная надежда на Марс. И мы должны завоевать планету во что бы то ни стало.

— Как? Выкапывая ямы в песке?

— Это только начало. А потом колония разрастется и выйдет из своих убежищ. Мы начнем изменять земные и марсианские растения. Люди научатся выращивать органику и водоросли, они адаптируют свои биохимические процессы, и колония перейдет на самообеспечение. Пройдут годы, в атмосфере увеличится содержание кислорода — а его запасы в грунтовых полостях несметны — здесь появятся вода и углекислый газ. К тому времени колонисты привыкнут к местным условиям, и в отличие от землян им уже не потребуется так много кислорода и тепла. Упорное движение вперед, десятилетия усилий и труда приведут людей к победе, и уже через пятьсот или тысячу лет эти пустыни превратятся в цветущие сады. Когда есть цель, для человека нет ничего невозможного. Научных знаний нам хватает. Опыт и технику приобретем в процессе работы. Осталось вложить труд и деньги. Но прежде всего — труд.

— Деньги? — удивленно спросил Колли. — Того, что необходимо для освоения Марса, мы не купим ни в одной стране Земли. А здесь, как видишь, деньги не нужны.

— Они нужны всегда, — ответил О'Нил. — Деньги — это символ человеческих усилий. Приколонизации Марса людям придется отказаться от всего, что накоплено веками. Чтобы хоть как-то возместить такую огромную потерю, мы должны обеспечить колонистов деньгами. Вопрос простой, но от него зависит существование нашей расы. Именно здесь нам предстоит создавать научные станции и вести эксперименты со стабильным набором хромосом марсианской флоры. Именно здесь мы должны раскрыть тайны генетики и наследственности. Да, возможно, это невыполнимая задача. И может случиться так, что экология Земли развалится ко всем чертям, пощадив лишь самые примитивные формы жизни. Но у нас останется Марс. У нас останутся колонии. Придет день, и люди вернутся на родную планету, чтобы посеять на ней ростки новой жизни. — Он печально покачал головой и тихо добавил: — Деньги нужны, но жизнь за них не купишь.

«Как странно, — подумал Колли. — Я никогда не замечал у Тома этого патриотизма и веры в людей. Иногда я чувствую себя перед ним мальчишкой».

— Знаешь, Том, — сказал он ирландцу, — мне нравятся твои слова. И я во многом согласен с тобой. Но когда мы вернемся домой… и если мы действительно вернемся домой, я больше никогда не покину Землю.

— А я вернусь сюда, — тихо ответил О'Нил. — Конечно, на Земле сейчас гораздо лучше, но Марс — это надежда людей.

Луис долго смотрела на него. Потом перевела взгляд на Колли и вновь взглянула на Тома.

— Сначала нам надо решить небольшой вопрос с сибиряками, — напомнила она.

Они разбили лагерь в ложбине между двумя дюнами. Мужчины вырыли неглубокую яму и натянули палатку из тяжелой прочной ткани. Она походила на спальный мешок и выглядела довольно ненадежным убежищем. Оставалось надеяться, что тепло четырех человеческих тел, прижавшихся друг к другу, заменит им термопластик костюмов и сохранит запас энергии переносных аккумуляторов.

Настала ночь, мороз окреп и превратился в жестокую безжалостную стужу. Пар от их дыхания стал густым; на низком потолке нарос слой ноздреватого льда. По инструкции им полагалось на рассвете соскоблить его в пищевой контейнер и использовать для дальнейших нужд.

Колли проснулся от того, что от холода у него свело судорогой ноги. Ему хотелось забраться в костюм и включить обогрев на полную мощность, но, прикусив губу, он подавил возникшее желание. Боль нарастала, и он чувствовал себя таким несчастным, что почти забыл о Луис, которая лежала рядом.

Глава 12

Колли лежал на животе и, выглядывая из-за двух зазубренных обломков скалы, осматривал длинный каменистый склон, который вел к вражескому логову. Чтобы избежать отблесков от металлических частей скафандров, отряд обошел лагерь по кругу, оставив позади себя вечернее солнце. Огромные тени, словно потоки черной лавы, сползали с холма и надвигались на две ракеты, каждая из которых была намного больше их собственного корабля. Они стояли посреди небольшой долины, вцепившись пальцами опор в голую поверхность железной пустоши.

Вокруг кораблей патрулировали две темные фигуры, рядом возвышались блиндажи, построенные из камней, и на их стенах поблескивали стволы пулеметов. На открытой площадке находилось несколько полусобранных механизмов, но, судя по тому, что никаких строительных работ не велось, их вытащили наружу только для того, чтобы освободить побольше места в кораблях.

— Да, — прошептал О'Нил, подползая к Колли. — Они прилетели сюда, чтобы завладеть нашей базой.

— Но теперь они поняли, что это не так легко, — сказал Колли. — Интересно, что у них теперь на уме?

— Трудно сказать. Конечно, можно предполагать штурм нашей базы, но весь мир знает, на что способен Аларик Вэйн. А их здесь не больше двадцати человек.

Ирландец пристально осматривал склон холма и вражескую территорию. Зрение мутанта позволяло ему видеть детали, которые ускользали от взгляда Колли.

— Ты начальник, тебе и решать, — наконец сказал О'Нил. — По-моему, мы узнали все, что могли, а с такого расстояния Луис ничего не услышит. Кроме того, она не понимает по-русски ни слова.

— Безопаснее всего обстрелять их прямо отсюда, но тогда мы потеряем элемент неожиданности и они успеют нанести контрудар. А мне хотелось бы подкрасться к ним с той реактивной пушкой, которую мы прихватили у их парня. Они планировали уничтожить наш корабль, так почему нам не ответить тем же? И тогда мы могли бы забыть о сибиряках, а заодно получить их припасы и оборудование.

— Они не так глупы, — предупредил О'Нил. — Вся территория охраняется сигнализацией. Я заметил пару темных пятен, и мне кажется, что они зарыли там датчики ультрафиолетового излучения. Стоит пересечь любой из невидимых лучей, как с нами тут же расправятся снайперы.

— М-м-да. Хотя послушай, Том… Эти лучи должны проходить у самого грунта. Очевидно, они ожидали, что мы будем подползать к ним на животах.

— А мы вместо этого начнем прыгать, да? Чтобы в конце концов сесть на кое-что горяченькое.

— Не так и долго пробить дыры в обоих кораблях. А потом из них начнет выходить воздух, и ребятам будет уже не до нас. Я могу перенести туда эту пушку за несколько секунд. Они же не знают, на какую скорость я способен.

Ирландец бросил на него быстрый удивленный взгляд.

— Ты действительно решил расправиться с ними любой ценой? — шепотом спросил он.

— А что тут такого? Мне просто хочется вернуться домой, — с усмешкой сказал Колли. — Там, откуда я родом, мы не пускали слюни, жалея врагов.

Он повернулся к Луис, и она положила руку на его плечо.

— Подумай лучше, Колли, — сказала девушка. — Они же не идиоты. Я уверена, что сибиряки выставили наружные посты. И у каждого из них в руках будет автомат.

— Да, ты права, — согласился он. — И вот как мы поступим. У нас тоже есть оружие, а в такой разреженной атмосфере абсолютной тишины не требуется. Том и Миша возьмут автоматы и подползут к их лагерю с другой стороны. Они завяжут перестрелку с охраной, а я в это время постараюсь преодолеть барьер ультрафиолетового излучателя. Думаю, мне удастся подобраться к ним, не привлекая особого внимания. Через минуту или две после того, как парни откроют огонь, я перепрыгну через лучевой барьер, подбегу поближе и выпущу три-четыре снаряда по кораблям.

— А я? — спросила она.

— Ты останешься здесь.

— Ах, значит, так! Как дошло до дела, женщину долой…

— Не надо споров, милая. Если эта затея окончится провалом, кто-то должен рассказать остальным о нашей гибели.

Она долго смотрела ему в глаза. Колли попытался успокоить ее улыбкой, но Луис со вздохом отвернулась. Он жестом дал знак ирландцу, и они отползли подальше от лагеря.

Весь следующий час отряд планировал боевую операцию, О'Нил начертил на песке план местности, указал посты и расположение датчиков. Они уточнили направление атаки, обговорили детали и торопливо проглотили паек. Колли почти не ел. Тревога сдавила грудь и горло. Тело сотрясала мелкая дрожь. «Признайся, парень, — говорил он себе. — Ты боишься идти туда. Ты весь перепотел от страха».

Ночь наступила так быстро, словно кто-то выключил свет. О'Нил вернулся с наблюдательного поста и сообщил, что охрана у кораблей осталась прежней. Сибиряки неплохо разбирались в стратегии боя — их позиции были просто великолепными, и каждый из двух часовых мог простреливать свой полукруг долины. Но крутые холмы подступали со всех сторон, разбрасывая черные тени, и Колли надеялся, что ему удастся прокрасться по этим темным пятнам до стен одного из блиндажей. Глушитель ослабит звуки выстрелов, а за толстой броней корпуса их вообще никто не услышит. На трапах нет ни огонька, экипажи отправились спать, и теперь пришла пора пожелать им спокойной ночи.

Колли облизал пересохшие губы. Он отдал бы сейчас полжизни за глоток виски.

— Ладно, я пошел. Дайте мне пятнадцать минут и начинайте заходить им в тыл. Удачи вам, парни.

Иванович закряхтел, что-то зашептал себе под нос, и О'Нил быстро похлопал его по плечу. Луис подошла и встала рядом с ними. Колли видел, как дрожат ее губы.

— Храни вас Господь, — прошептала она, и они соприкоснулись шлемами.

Представив этот жест со стороны. Колли мрачно усмехнулся, но вдруг почувствовал в груди странное и доброе тепло. Он повернулся и ушел в темноту.

Ноги соскальзывали с острых камней. Он пригнулся и пробежал по склону еще несколько ярдов, направляясь к дальнему концу долины. Колли преодолел овраг, быстро взобрался на дюну и неподвижно замер на песчаном гребне, стараясь умерить стук сердца, который громом отдавался в ушах. Несколько минут он посматривал по сторонам, выискивая все, что могло шевелиться. Звезды над головой казались такими огромными, что Колли чувствовал себя маленькой, ничтожной букашкой, расплющенной под линзой холодного неба. Он тряхнул головой и настроился на задание.

А задание простое — бить так, чтобы воздух вылетал из груди и кровь струилась из разбитых носов. Он знал, что придется убивать людей, которых никогда не видел. Он знал, что там, на Земле, многих сибиряков ждут жены и дети. Но война есть война, и выживает сильнейший.

Камни хрустели под ногами, песок скрипел, и каждый звук казался таким неестественно громким, что оставалось лишь удивляться, как этот шум не разбудил еще всю планету. Колли чудилось, что базука на его спине превратилась в башню, которая задевала звезды, и он не понимал, почему охранники не замечали шагавший к ним небоскреб. Корабли поблескивали, как одетые в доспехи чудовища — два огнедышащих дракона, которым удалось пересечь пространство между мирами. Жаль, что придется уничтожить такое совершенство.

Да, он не сомневался в успешном завершении операции. Реактивные снаряды пробьют стальные корпуса и оставят огромные дыры, которые уже ничем не заделаешь. Три-четыре точных попадания, и весь воздух выйдет наружу. Люди задохнутся, так и не добежав до своих скафандров. Позавчера утром капитан Вэйн показал им, как действует эта штука. О Боже, неужели прошло только два дня? До полета на Марс Колли держал в руках лишь лук да самодельные мушкеты. Урок капитана произвел на него огромное впечатление.

Он незаметно переполз в пятно черноты и выбрался на самый трудный участок. О'Нил объяснил ему, где находится ультрафиолетовый барьер, но здесь могли оказаться и другие ловушки. Колли считал пустяком предстоящий прыжок на шесть футов в высоту и тридцать ярдов в длину, и его не смущали непривычные марсианские условия. Пока он тревожился только о Томе и Мише. Они ничего не смыслили в разведке. Кроме того, им приходилось тащить пулемет, а это не самое легкое оружие в мире. Колли с тоской подумал о том, что его жизнь теперь зависела от людей, которые могли подвести.

Ладно, не стоит об этом…

Он почти взобрался на небольшой холм, где сибиряки установили систему сигнализации. Колли вытянулся плашмя и осмотрелся. Его исцарапанный грязный скафандр слился с мрачным ландшафтом. Впереди, на стене блиндажа, он заметил ствол пулемета, который поблескивал в лунном свете. Мышцы напряглись, потребность в действии стала почти неудержимой. Почему они медлят? И что могло их там задержать?

Он припал к земле и до хруста сжал челюсти, ожидая начала атаки.

Вспышка прожектора была как удар. Луч резанул по глазам, и Колли, вскрикнув, прикрыл лицо рукой. Пулемет затявкал, взбивая вокруг фонтанчики пыли. Приподнявшись на четвереньки, он попытался убежать. Луч прожектора и пули не отставали, А над долиной, словно глас архангела в день Страшного суда, разносился голос, усиленный мощными динамиками:

— Сдавайтесь! Сдавайтесь, или вас убьют! Вы проиграли!

Задыхаясь от напряжения, Колли упал на песок. Он знал, что пулю не обгонишь. Стрельба тут же утихла. Вытянув руку, он попытался снять базуку, но предупредительный огонь прочертил перед ним полоску темных пятен.

Луч бил с носовой части одного из кораблей. За кругом белого сияния чернела тьма. На какой-то миг ему показалось, что он заметил метание других лучей. А потом пришли они. Из густой черноты появились две большие фигуры, и, увидев оружие, нацеленное в его живот, Колли торопливо поднял руки.

Один из сибиряков ткнул пальцем в сторону кораблей. Второй, прикрывая напарника, зашел сбоку. Подавив рвавшиеся наружу сухие рыдания, Колли покорно зашагал навстречу судьбе.

Подойдя к трапу, он присоединился к Ивановичу и О'Нилу. Их охраняли несколько вооруженных людей. Русский ругался.

Его лицо исказилось от ярости и ошеломления. Ирландец молчал. Он стоял в тени, и Колли видел только темное стекло шлема, но даже через толстую ткань костюма в глаза бросались поднятые вверх плечи.

— Они погнались за Луис, — прошептал О'Нил. — Сибиряки выслали за ней целый отряд.

— Но как они узнали…

— Не имею понятия. Да разве теперь это важно?

Через несколько минут девушку подвели к кораблю. Она едва передвигала ноги и с трудом переводила дыхание. Видимо, Луис пыталась убежать, но они ее догнали. У одного из преследователей были неестественно длинные ноги.

Мужчина жестом показал на выдвинутый трап. Они поднялись по ступенькам и вошли в воздушный шлюз. Внутренняя поверхность шлема запотела, Колли потерял ориентацию и вместо двери сослепу ткнулся в стену. К нему протянулось несколько рук, и кто-то начал открывать застежки его костюма.

Он оттолкнул от себя непрошеных помощников и гордо произнес:

— Я разденусь сам.

Представ перед врагами в одном нижнем белье, Колли почувствовал стыд и странную беспомощность. Вокруг собралась добрая дюжина людей, одетых почти так же, как и их пленники. Взревев, как медведь, Иванович сжал кулаки. В ответ послышался смех, и вперед вышел смуглый гигант, превосходивший Мишу по всем параметрам. Позади первой пары рук у него виднелась вторая.

Колли вышел из оцепенения только тогда, когда его повели по лабиринту коротких коридоров. Он осмотрелся. Те же металлические стены, что и на их корабле, но на родном судне эту скупую обнаженность оживляла настенная роспись, которой увлекался Фейнберг. Экипаж сибиряков состоял наполовину из белых и наполовину из азиатов. У каждого имелось личное оружие. Он увидел нескольких мутантов — их выдавали длинные ноги, странные пропорции тел, удвоенное количество рук и гибкие пальцы с дополнительными суставами. Но большинство изменений, конечно, не проявлялось внешне. Очевидно, команду набирали из супермутантов — по примеру американской экспедиции. Кроме резких отличий Колли разглядел множество нейтральных аномалий, которые не относились ни к плохим, ни к хорошим качествам: лысые черепа, странно расположенные уши и носы, а у одного из сибиряков были длинные перепончатые ступни. Казалось, что они вообще не замечают этой патологии, а возможно, она действительно не имела для них значения.

Пленных провели по небольшому трапу в маленькую прихожую. При виде их часовой, стоявший у двери, взял автомат наперевес и застыл по стойке «смирно». Кто-то отдал резкий приказ, и большая часть команды поспешила удалиться. С пленными остались только двое — четырехрукий гигант и монголоид, чьи быстрые и ловкие движения говорили о неимоверно быстрой реакции. Часовой постучал и, получив ответ, осторожно открыл дверь. Колли смело прошел в комнату первым.

Они оказались в маленькой рубке. Стол и шкаф придавали помещению вид старомодного кабинета. Возле каждого иллюминатора стоял штатив с прожектором, на полу змеились провода, и почти все свободное пространство занимала электронная аппаратура, о назначении которой Колли мог только догадываться. За столом сидели капитан корабля и, по всей вероятности, руководитель всей сибирской экспедиции.

Он мягко улыбнулся и сказал:

— Прошу вас, входите. Если хотите, можете присаживаться, по тогда вам придется устраиваться на полу. Позвольте представиться. Полковник Белинский из Сибирского ханства.

Глава 13

Колли молча взглянул на врага, который стал полновластным хозяином их судеб. Полковнику было около сорока, однако бритая голова и широкое лицо делали его человеком без возраста. Он вел себя довольно непринужденно, но его коренастую фигуру облегала безупречная серо-зеленая форма. Небольшие голубые глаза казались добрыми и дружелюбными, а в очертаниях рта проглядывала утонченная чувственность. Он говорил по-английски с каким-то странным механическим совершенством — без малейших признаков акцента и выразительности.

— Мне кажется, я уже знаю ваши имена, — сказал он после небольшой паузы. — Коллингвуд, О'Нил, Гренфил и Иванович, не так ли? Впрочем, я предполагал, что Вэйн пошлет именно вас. Устраивайтесь поудобнее, господа. И поверьте, вам здесь ничто не угрожает.

Колли медленно опустился на корточки и уселся на пол. Ошеломление рассеялось, и вместе с нахлынувшей дрожью пришло понимание, что с ними случилась невообразимая катастрофа. Но ему все же удалось наполнить фразу нотками сарказма.

— Поверить вам? После того как вы пытались уничтожить нас?

— О нет, — с усмешкой ответил Белинский. — На этой планете вы единственные, кто думает об убийстве. А наши люди хотели просто вывести ваш корабль из строя. Вы обязательно вышли бы для внешнего осмотра, и они захватили бы вас в плен. Ни о каком уничтожении даже речи не шло. Ваши гены сейчас дороже золота, и потеря любого из вас равносильна преступлению против человечества. Тем не менее мы убьем вас всех, если это понадобится, — мягко закончил полковник. — Хотя искренне надеюсь, что такой необходимости не возникнет.

— Но зачем? — вскричал О'Нил. — Зачем нам вообще воевать? Если вы хотите создать здесь колонию — пожалуйста, работайте. Мы и не подумаем вам мешать.

— Структура наших взаимоотношений определяется вопросами национальной политики, — ответил Белинский. — Я бы даже, сказал, что это проблема философского характера. Но сначала мне хотелось бы предостеречь вас от большой ошибки — не считайте нас идиотами. Когда мои люди вернулись и доложили о неудаче, я понял, что нам следует ожидать гостей. Просчитать ход ваших мыслей было несложно. И как видите, мы неплохо подготовились. — Он жестом указал на прожектора. — У нас на борту есть человек, чей слух не хуже вашего, мисс Гренфил, — продолжал полковник. — Мы установили в долине и на склонах приемную аппаратуру, чтобы этот юноша мог услышать любой звук в пределах километра. Вооруженные люди в скафандрах находились в воздушных шлюзах и ждали моего сигнала, а несколько человек, снабженных приборами ночного видения, наводили на каждого из вас прожектора. Так что поймать вас оказалось проще пареной репы.

— Да, — согласился Колли, опуская голову. — Проще некуда. Он привел отряд прямо в ловушку. Ему верили, его считали великим следопытом, охотником и знатоком своего дела. А он ввалился сюда, как медведь, и попал в капкан. Колли сжал кулаки, и на глаза навернулись слезы обиды. Он не оправдал их надежд. Он не соответствовал этому миру. И он отдал бы сейчас полжизни, чтобы улететь домой.

— Теперь мы займемся вашими коллегами, — сказал Белинский. — У нас есть несколько вариантов дальнейшего взаимодействия. Мы привезли с собой оружие, которое может пробить броню корпуса с относительно большого расстояния. Когда появятся несколько пробоин, вашим коллегам придется сдаться в плен. Но мне по душе другой и более надежный метод, который не повлечет за собой уничтожения столь дорогого оборудования.

Луис прижалась спиной к стене. Ее нервы не выдержали, и она закричала:

— Что вы задумали? Почему вы так поступаете с нами? Мы не представляем для вас никакой угрозы. Неужели вам не хватило войны? Неужели вы не знаете, во что превращается наша Земля?

— Теперь немного поздно обсуждать этот вопрос, — спокойно ответил Белинский. — И все же, я думаю, история доказала, что два абсолютно разных мировоззрения не могут существовать в одном пространстве слишком долго. Рано или поздно кто-то начинает главенствовать, и тогда уже не обойтись без насилия и жестокости. Мы все столкнулись с проблемой мутантов, но наше ханство, в отличие от вас, выбрало верный и единственно правильный путь. Многим людям он показался трудным и сложным. И мы знаем, что слабые и безвольные жертвы войны потянутся к легкому и лживому пути Запада. Им не понять циничного обмана. Им не понять, что ваши полумеры приведут человечество к бессмысленной гибели. Но это понимаем мы. И, значит, путь Запада будет отброшен.

О'Нил угрюмо хмыкнул. В уголках его рта заплясали бугорки мышц.

— Кажется, я слышал эту песенку и раньше, — сказал он хриплым голосом. — А что предлагает взамен правительство Сибири?

— Оно предлагает взглянуть на факты, — ответил Белинский. — Взглянуть на факты и понять, что вся эволюция пошла иным путем. Да, мне тоже хотелось бы другого исхода. И я согласен, что последняя война была глупостью, которая едва не довела мир до самоубийства. Любые причины, породившие ее, не стоят и гроша по сравнению с полным исчезновением человечества. Тем не менее война нанесла свой удар. Наследственность людей нарушена, и нет ни шанса на то, что нам удастся восстановить ее прежнюю форму. Это страшная и бесспорная истина. Но мы можем сохранить ростки разумной жизни. Мы можем сберечь ее семена и взрастить богатый урожай. А для этого надо собрать всех тех, у кого остались хорошие гены. Пусть они будут даже немного видоизмененными — в великом море уродов и калек это уже неважно. Вы и сами сделали несколько попыток в этом направлении, но законы вашего общества обрекли их на полный провал. Здесь нужен другой подход, и без принудительных мер нам просто не обойтись.

— Другими словами, — тихо произнес О'Нил, — вы хотите возродить старую систему хозяев и рабов. Небольшая клика аристократов и огромная масса вырождающихся крепостных.

— Ваши слова пронизаны эмоциями, — сказал Белинский. — Тем не менее мы считаем, что лучшим решением является контролируемая эволюция избранных особей. К сожалению, такая система не предполагает демократии.

Он взглянул на тьму марсианской ночи, и внезапно его лицо исказилось злобой.

— Я часто вспоминаю довоенные годы. Вы можете смеяться надо мной, но я готов жизнь отдать за то, чтобы вернуть эти добрые старые времена. А их больше не будет. Хоть голову расшиби — все равно не будет. — Он повернулся к пленникам и быстро добавил: — Хан понимает, насколько важны в данный момент исследования в области генетики и колонизация Марса. Но мы знаем, что ваш взгляд на проблему ошибочен. Он может привести лишь к гибели человечества, поэтому мы не намерены отдавать вам эту планету.

Одна военная база, оснащенная для отражения атак из открытого пространства, может удержать Марс от ваших новых домогательств — ситуация и приоритеты в космосе останутся прежними. Само собой разумеется, Америка не знает, что мы полетели сюда, и исчезновение вашего корабля будет считаться мрачной тайной века. Наши лучшие социологи, экономисты и математики рассчитали, что ваша страна может пойти еще на две подобные попытки, а потом от Марса откажутся, и в качестве альтернативы будет избрана Луна. На ней, конечно, не так удобно, но, по крайней мере, она ближе к Земле.

— Послушайте, — сказала Луис, и в ее голосе прозвучала безнадежная мольба, — вы просто ослепли от своей идеологии. Мы знаем факты не хуже вас. Вы говорите о ложных путях и взглядах, но это плод вашего больного воображения. Мы просто изучаем новые данные. И наши генетические исследования могли бы привести к изменению всей ситуации.

Белинский печально улыбнулся.

— Поверьте мне, ученые нашего ханства внимательно изучили ваш подход, — ответил он. — Мы установили, что вероятность успеха слишком мала, чтобы оправдывать такую огромную потерю времени, материалов, труда и интеллектуальных усилий. За те же капиталовложения мы можем получить более весомый результат, и для этого надо следовать нашему простому, но верному пути. А человечество, как вы знаете, одно. Национальный суверенитет — это только безумный миф, и мы не позволим другим государствам растрачивать на фантастические проекты столь необходимые нам ресурсы и интеллектуальную мощь, которые принадлежат всему человечеству.

— Пусть у нас ничего не получится, — сказал О'Нил, — пусть наши усилия окажутся напрасными, но мы будем чувствовать себя свободными людьми. А какой толк в выживании расы, если человечество превратится в муравейник, где даже хозяева будут рабами?

— Вот видите, — сказал Белинский. — Я же говорил, что мы не сходимся в основах философии. И мы никогда не поймем друг друга, потому что фундаментом ваших рассуждений являются эмоции, а не рациональное мышление. — Он покачал головой и добавил: — Я нахожу что-то возвышенное и светлое в стремлении выжить любой ценой, и мне противно ваше безнравственное цепляние за абстрактные символы. Запомните, если люди исчезнут с лица Земли, все ваши духовные ценности потеряют смысл. Они превратятся в прах, в ничто.

Иванович поднял косматую голову и задал по-русски какой-то вопрос. Белинский ответил на английском языке:

— Вы хотите знать о своей дальнейшей судьбе? Она будет прекрасной. И я повторяю — пока вы будете вести себя в определенных рамках и воздерживаться от дурного поведения, вашим жизням ничто не угрожает. Мы гарантируем вам хорошее обращение. Когда же наши ракеты вернутся в Сибирь, вас примут там с большими почестями…

— Как производителей новой породы! — огрызнулся Колли.

— Вполне возможно, — с усмешкой ответил Белинский. — А что? У вас есть какие-то возражения на этот счет? — Полковник встал из-за стола и презрительно осмотрел своих пленников.

— Теперь я должен пожелать вам спокойной ночи, — сказал он. — Если у вас появятся просьбы и пожелания, можете смело изложить их охране. Все наши люди говорят по-русски, а это родной язык одного из ваших коллег.

Их провели по трапу в навигационный зал, а затем через пару комнат, где вплотную друг к другу стояли койки. Пройдя вереницу коридоров, они оказались в средней части корабля. Услужливый азиат с поклоном пригласил их в просторную комнату. Едва они вошли, металлическая дверь захлопнулась, и ее звонкий стук стал последним аккордом былой свободы.

Луис осмотрелась, и в ее глазах появилось удивление.

— Вот это да! — присвистнув, прошептала она. — Нас поместили в номере люкс.

— Господи, какая роскошь! — ошеломленно произнес О'Нил. — Я ничего не понимаю. Их экипаж спит вповалку, а они выделил нам самые лучшие комнаты. — Он задумчиво приподнял одну бровь. — Неужели они летели на Марс только для того, чтобы выловить нас? Вы знаете, я начинаю верить, что в Сибири мы могли бы стать сливками общества и вести довольно-таки сладкую жизнь.

— Да, — ответил Колли. — Наверное, могли бы. Тюрьма состояла из четырех небольших комнат и крошечной ванной, но после стесненных условий американского корабля это пространство и богатая прекрасная обстановка просто поражали воображение. Пленники с восхищением осматривали легкие откидные кровати, полированные столы и бархатные кресла. Их приводили в восторг пушистые ковры на полу и декорированной освещение. Колли отыскал микровизор и прекрасную коллекцию фильмокниг на английском языке. На полках секретера лежали настольные игры. В шкафах висела нарядная и чистая одежда. Он подошел и осмотрел стальную дверь, которая вела в коридор. На уровне лица находилось смотровое окошко, изнутри его наполовину прикрывала металлическая задвижка. Заглянув в небольшую щель, он увидел охранника, который лениво прогуливался у двери. Заметив пристальный взгляд пленника, часовой повернулся к окну и замер в учтивом ожидании. Колли резко закрыл задвижку.

— А почему бы нам не воспользоваться их добротой? — степенно сказал Иванович. — Луис, если хочешь, можешь принять ванну первой.

Она кивнула, взяла одежду из шкафа и вошла в кабинку. Из-за двери донесся визг восхищения.

— Да тут есть даже душ!

— Вот черт! Неужели они могут позволить себе такую роскошь? — с удивлением спросил Колли.

— Видимо, они очищают использованную воду и используют ее повторно, — ответил О'Нил.

Он беспокойно заходил по комнате.

— Они устроили для нас загон с позолоченной оградой. Представляешь, сколько все это весит и стоит? Конечно, у них не было такого груза техники и материалов, как у нас, К тому же они летели на двух кораблях. Но мне почему-то кажется, что их сейчас не больше пятнадцати человек. Кроме того, они, очевидно, планируют оставить здесь небольшую группу и второй корабль для охраны и освоения нашей базы. — Его худое лицо напряглось, и он вонзил кулак в открытую ладонь. — О святые угодники! Колли, Миша, если бы нам удалось удрать и рассказать обо всем капитану Вэйну… Мы могли бы одержать победу!

— Да, конечно, — согласился Колли. — Но как нам удрать?

— Пока не знаю, — небрежно ответил О'Нил. И все же мы должны это сделать. Должны! По крайней мере, один из нас.

Он осмотрел своих собратьев по несчастью. Те разлеглись на кроватях, вытянув ноги, нывшие от усталости.

— Если только вы не хотите остаться здесь, — тихо добавил ирландец. — Наверное, в Сибири ценят хорошую породу, и жизнь жеребца-производителя не так уж плоха.

— Поговорим об этом завтра, — сказал Колли, отводя взгляд от мрачного лица, пылавшего фанатической яростью.

У него не осталось сил на споры. У него даже не осталось сил на мысли. Он хотел одного — помыться, вернуться в постель и уснуть, уснуть на целую неделю.

Глава 14

Охранник принес завтрак. Его прикрывал второй сибиряк, который стоял у двери. Пища ничем не отличалась от их собственного рациона, но она была горячей, и, расправившись со своей порцией, Колли ощутил неизъяснимое блаженство. Несмотря на долгий сон, в теле по-прежнему чувствовалась какая-то слабость. Однако настроение улучшилось, и, когда охранники ушли. Колли по-дружески подмигнул О'Нилу. Тот сердито вскочил и зашагал по комнате. Миша зевнул, завалился на постель и оглушительно захрапел. Луис тихо сидела на краю кровати и смотрела на ирландца, который никак не мог успокоиться. О'Нил сделал последний круг по комнате и подошел к Колли.

— Черт возьми! Мы должны бежать отсюда! Нам надо предупредить остальных во что бы то ни стало!

— Я согласен. Но как? — Колли зевнул и потянулся. — Слушай, Том, мы на корабле, где полным-полно вооруженных людей. Нам придется идти по пустыне, а значит, нужны скафандры — причем не любые, а наши личные, выполненные по индивидуальным меркам. Вот и расскажи нам, как мы их достанем.

— Так, значит, ты уже… сдался.

— Нет. Но я пытаюсь думать трезво, — ответил Колли. «Ты лжешь, — сказал он себе. — На самом деле ты ни о чем еще не думал».

О'Нил взглянул ему в лицо и хрипло закричал:

— Я смотрю, тебя не смущает мысль о сотне женщин, которых будут подкладывать в твою постель. А как насчет Луис… Девушка отвернулась.

— Том, не надо, — сказала она.

Колли прикусил губу. Об этом он не подумал. У женщин действительно все по-другому.

— Скорее всего они будут выращивать детей искусственным способом, — смущенно сказал он, пытаясь сменить тему. — Кто-то мне рассказывал о таких опытах.

— Эктогенетика… Да, думаю, ее развивают сейчас полным ходом. — О'Нил устало опустился в кресло. — Только нам это не поможет. Как будто ты не понимаешь, зачем мы им нужны!

Колли молчал, подыскивая ответ. Он знал, что ирландец прав. И ему тоже многое не нравилось в обществе сибиряков. Но они превратили мутантов в привилегированный класс. И такое положение могло сохраняться несколько поколений. Ему предлагали стать одним из великих. Он снова оказался бы на Земле, на зеленой прекрасной Земле, где над головой высокое небо, где есть летние ночи, осенний листопад и тихий нежный шум дождя. О, как ему хотелось вернуться на родную планету.

Луис подняла голову, и свет скользнул по бронзе ее волос. Колли вздрогнул, увидев на ее лице выражение неподдельного ужаса.

Он открыл рот:

— Том…

О'Нил напряженно пригнулся вперед.

— Да? Ты что-то хотел сказать?

Внезапно Колли ощутил мимолетную дрожь. Как они могли забыть? Сибиряки наверняка постарались оснастить эти комнаты хитроумной аппаратурой прослушивания.

— Нет-нет, просто еще одна глупая мысль, — сказал он. — Все это бесполезно. Мы должны смириться, Том. Клетка слишком крепка, чтобы ее сломать.

Только не перестарайся, напомнил он себе.

— Возможно, когда мы прилетим на Землю, у нас появится такая возможность. Но пока я не вижу выхода.

— Нет! — закричал О'Нил. — Наш единственный шанс здесь! На Марсе!

Колли встал и подошел к нему.

— Хорошо, тогда придумай какой-нибудь стоящий план, — раздраженно ответил он. — Но до тех пор пока он у тебя не появится, оставь меня в покое.

Колли открыл секретер и начал перебирать предметы, лежавшие на полках.

— Давайте лучше сыграем в бридж, — предложил он. — Если мы разбудим Мишу, нас как раз будет четверо. Тут есть чем записывать очки?

Луис взглянула на него с внезапным пониманием.

— Нет, — ответила она. — Ни карандаша, ни бумаги. Я уже все проверила.

— Как жалко. Может быть, сыграем в шашки. Том?

Он сжал запястье ирландца и пальцем нарисовал на его ладони букву «О». Сначала О'Нил хотел отдернуть руку, но потом удивленно уставился на палец Колли. И тот нарисовал «С» и «Т».

Ирландец кивнул.

Колли продолжал: О-Р-О-Ж-Н-О (пауза) Н-А-С (пауза) М-О-Г-У-Т (пауза) П-О-Д-С-Л-У-Ш-И-В-А-Т-Ь.

— Черт с тобой, — сказал О'Нил. — Давай сыграем.

Его голос немного дрожал, но это было почти незаметно.

— Шашки так шашки.

— Между прочим, я люблю подсказывать и давать всякие советы, — весело отозвалась Луис и подсела к ним поближе.

Какая она умная и милая, подумал Колли. Боже, какое изящество.

— Тогда вообще молчи, — сказал он. — Шашки — это дело серьезное.

Он вытащил доску и на всякий случай расставил шашки так, словно они уже сыграли половину партии. А потом они начали писать. Стол имел полированную поверхность, и после небольшой практики им удавалось передавать сообщения довольно быстро. Иногда Колли путал и пропускал слова, но в целом фразы читались легко, особенно когда они начали писать крупными буквами.

Колли: Я с вами до последнего. Но как нам освободиться?

О'Нил: Ты прав по поводу наших скафандров. Надо придумать план их захвата.

Луис: А если разоружить охранника и заставить его отвести нас к воздушному шлюзу?

О'Нил: Нет. Они могут применить слезоточивый газ. На поиск решения ушло несколько часов. Время от времени, чтобы отвести возможные подозрения, они говорили о чем-нибудь вслух или обменивались пустяковыми замечаниями. Колли знал, что настоящий план не рождается мгновенно — он выковывается в спорах и совместных усилиях. Тем не менее шансы на удачу были ничтожно малы. Потом к ним присоединился отоспавшийся Иванович, и они вкратце растолковали ему суть дела. Миша с трудом улавливал смысл невидимого письма. Колли приходилось по нескольку раз писать одни и те же фразы. Но в конце концов гигант понял замысел побега, и им оставалось лишь дождаться удобного случая.

После обеда они затеяли вялую игру в бридж, и тут в дверь постучали. О'Нил вскочил со стула. Его карты рассыпались по полу.

— Войдите! — закричал он высоким дрожащим голосом.

— Спокойно, Том, — прошептала Луис и потянула его за рукав. — Лучше помалкивай, ладно? У тебя же все на лице написано.

Щелкнул замок, и дверь открылась. В сопровождении вооруженного охранника в комнату вошел Белинский.

— Мне захотелось узнать, как вы тут устроились, — с улыбкой сказал он. — Может быть, появились какие-нибудь просьбы?

— Знаете, полковник…

Колли поскреб подбородок и быстро отвел взгляд от проницательных голубых глаз сибиряка.

— Должен признаться, что вы произвели на нас впечатление. Мы здесь чувствуем себя просто превосходно.

— А можно вас кое о чем спросить? — оборвала его Луис и нервно облизала губы. — Я хотела бы узнать обо всей ситуации в целом. Например, о том, как вы собираетесь обойтись с нашими коллегами.

— Охотно отвечу на ваш вопрос. Мы хотим взять их живыми, но при условии, что наши потери будут минимальными.

Полковник сел в кресло и скрестил мускулистые ноги.

— Группа захвата почти готова отправиться в путь. У нас есть все необходимые средства устрашения, но думаю, ваши друзья не дураки и примут наши условия капитуляции без пальбы и ненужных жертв.

— А что потом? — спросил Колли. — Когда мы полетим на Землю?

— Нам придется проделать кое-какую работу в вашем лагере, и она потребует определенного времени, — сказал сибиряк. — Мы планируем оставить здесь несколько человек для охраны базы и поддержания порядка. Они подождут прибытия следующего корабля. Но вы лично можете ожидать отправки на Землю в течение двух месяцев.

— И до тех пор вы намерены держать нас взаперти? Мне уже надоело жить в клетке, — с яростью выпалил О'Нил. — Неужели вы не можете пойти на какие-то уступки?

— Вас я попрошу сохранять благоразумие, — холодно ответил Белинский. — Впереди у нас гигантская работа, и вы, обладая необычными способностями, могли бы внести свой вклад на благо общего дела. Если вы готовы забыть о наших политических разногласиях, мы гарантируем вам не только уступки, но и любое содействие. Конечно, небольшая доля ограничений останется, но их полностью компенсируют те привилегии, которые вы получите на Земле.

— Ладно, — сказал Колли. — Мы здесь, как овцы на пиру у волков, поэтому нет смысла спорить. Белинский тихо засмеялся.

— Мне очень хотелось бы сделать для вас что-нибудь приятное, — сказал он через какое-то время. — Если у вас появилась какая-то просьба, прошу вас, говорите, не стесняясь. Мы постараемся ее выполнить.

Сердце тревожно забилось. Колли почувствовал, как тело сжалось в одном огромном спазме напряжения, который враг просто не мог не заметить. Мысли гремели в голове тревожными раскатами грома, и казалось, что их должен был слышать каждый человек, который находился в этой комнате. Голос звучал удаленно и глухо, словно говорил не он, а кто-то другой.

— Хорошо, что вы напомнили об этом. У нас тут появилась небольшая просьба.

— Да?

— Вы не могли бы разрешить нам выходить наружу? Понимаете, мы привыкли к нагрузкам. И мне просто невыносимо сидеть в этом замкнутом пространстве.

Белинский всплеснул руками:

— Мистер Коллингвуд, неужели вы считаете меня отъявленным идиотом?

— Тогда поступайте, как знаете, — разочарованно ответил Колли. — Если вы так боитесь нас, то, наверное, нам действительно лучше оставаться здесь.

— Нам пришлось бы охранять вас во время прогулок, а у моих людей и без этого дел невпроворот, — оправдываясь, ответил Белинский. — Впрочем, вы, видимо, догадывались, каким будет мой ответ.

Это не входило в план, но все же…

— Черт возьми, — воскликнул Колли, — вы можете связать нас, опутать веревками… Делайте что угодно, но дайте нам немного размять ноги.

— Хм-м. Ладно.

Белинский отдал резкий приказ на русском языке, затем вновь повернулся к пленникам.

— Думаю, мы выделим вам по часу в день. Но прогуливаться вы будете вокруг кораблей.

— Вот и хорошо.

Небрежный тон требовал невероятных усилий, и Колли чувствовал себя выжатой долькой лимона. Он даже не смел взглянуть на остальных.

— Мы все вам очень признательны.

— Желаю хорошо провести время, — мягко ответил Белинский.

Он встал и вышел из комнаты. Дверь за ним закрылась. О'Нил склонился над столом и начал вычерчивать буквы: Ты придумал, что нам делать?

Колли: Еще нет. Но, может быть, нам удастся совершить побег.

Луис: Вся надежда на тебя. Только ты сможешь убежать от них.

Колли: Я-то могу, но это поставит твою жизнь под угрозу. Луис, я хочу вернуться вместе с тобой.

Она отвернулась. Колли робко склонился к ней и поцеловал в щеку. Она вздохнула, отошла от стола и села на свою кровать.

Дверь снова открылась. Они увидели четверых охранников в скафандрах. Чуть позже им принесли их собственные марсианские костюмы.

Переодевшись в пропахшее потом нижнее белье, Колли осмотрел свой скафандр. На спине остался только один кислородный баллон. Белинский не хотел рисковать. Ни один человек не мог бы достичь зоны действия их лучевой станции, имея один кислородный баллон. С таким запасом воздуха ему не добраться до родного корабля, как бы быстро он ни двигался. Тут не хватит даже двух баллонов.

Это просто невозможно!

Колли поежился, натягивая жесткую ткань на тело. Серией заученных движений он проверил каждый из элементов костюма: насос, источник питания, соединительные клеммы термопластика. Все оказалось на своих местах. Система жизнеобеспечения действовала нормально, но вряд ли сибиряки ставили его аккумулятор на подзарядку. И все равно без воды, без солнечных батарей, без компаса…

Они медленно пошли по металлическим переходам. Дверь воздушного шлюза открылась, и перед ними раскинулось темное марсианское небо. Спускаясь по трапу, Колли быстро осмотрелся по сторонам. На краю долины он увидел дюжину маленьких фигур. Люди собирали легкую передвижную пушку. Очевидно, она предназначалась для штурма их корабля. Рядом стоял небольшой тягач, который должен был доставить оружие и фургон со снарядами к американской базе. При удачном попадании снаряд мог разрушить ядерный реактор, и тогда экипажу поврежденной ракеты пришлось бы сдаться на милость победителя.

Колли спустился на твердый грунт и остановился, поджидая остальных. Один из охранников направил на него ствол автомата. Колли еще раз осмотрелся, прикидывая варианты побега. Его внимание привлек высокий холм на северной стороне долины. Обрывистый склон рассекала рваная рана глубокого оврага. Какое-то внутреннее чутье заставило его выбрать именно этот сложный и опасный путь.

— Пошли, — сказал О'Нил.

Свет далекого слабого солнца отражался от купола шлема, и тусклый отблеск скрывал его лицо. Приемник придавал голосу Тома тоскливые дрожащие нотки, и Колли благодарил судьбу за это стечение обстоятельств — ирландец показал себя плохим актером. Вот и сейчас он бубнил под нос какую-то чушь.

— Мы пойдем круг за кругом, спускаясь в ад. И снова найдем все те же круги, которым не будет конца…

Они шагали вокруг кораблей, медленно и настойчиво повторяя избранный маршрут. Охранники шли следом, отстав на несколько ярдов. При каждом новом обходе Колли незаметно расширял радиус круга на пять-шесть футов. Холодныйпот покрывал спину, стекая по рукам и ладоням. Через какие-нибудь три минуты это вспотевшее тело могло превратиться в замерзший и высохший труп.

Он не знал, насколько хорошо сибиряки продумали их охрану. Оставалось надеяться на импровизацию и силу Ивановича. Русский замыкал цепочку пленных и находился теперь справа от Колли, то есть ближе к кораблю.

И снова северный край лагеря начал медленно приближаться, а ракеты остались за спиной. На дальнем конце долины у полусобранной пушки суетились люди. Охранники о чем-то трепались друг с другом и изредка заливались веселым смехом. Колли в сотый раз говорил себе, что надо подождать. Пусть эта ежедневная прогулка станет обычным делом, и тогда их перестанут подозревать. Но для ожиданий не осталось времени. Его вообще не осталось. Через неделю сибиряки расстреляют корабль и, сломив сопротивление американцев, отпразднуют победу.

Он собрался с силами и закричал:

— Начали!

Страх исчез в нараставшей волне решимости. Колли сделал гигантский прыжок и оказался слева от охранника. Отведя ствол в сторону, он ухватился двумя руками за автомат и попытался вырвать оружие. Азиат не уступал, и тогда Колли ударил его ногой в живот.

Сибиряк упал, задохнувшись от боли. Не удержав равновесия, Колли повалился на него. Над головой засвистели пули. О'Нил прыгнул на стрелявшего охранника, а Иванович подмял под себя двух других конвоиров.

Азиат отчаянно извивался и отбивался ногами. Перекатившись на бок, Колли выкрутил руку противника и налег на нее всем телом. Он почувствовал, как хрустнула кость. Схватив автомат, Колли быстро передернул затвор и почти в упор выстрелил в шлем сибиряка.

Рядом свистели пули, они шлепались в песок, и казалось, что идет свинцовый дождь. Времени оставалось в обрез. Он перевернул убитого азиата на живот. Из разбитого шлема сочилась кровь, струи пара с шипением вырывались из широкого отверстия. Колли сорвал с зажимов кислородный баллон, но удержать его в одной руке было невозможно — мешали конфигурация и вес. Он отбросил автомат, вскочил на ноги и побежал.

Если Миша удержит их хотя бы на пару минут… и если он сам не получит пулю вдогонку, они утрут сибирякам носы и вырвут свой крохотный единственный шанс. В противном случае он погибнет храброй и дурацкой смертью.

О'Нил распластался на земле. Охранник уложил его на лопатки, но ирландец не выпускал его из своих объятий. Луис свернулась калачиком на песке. Она ничем не могла помочь, а свист пуль над головой едва не лишил ее чувств. Иванович добрался до блиндажа и, оглушив щуплого противника, овладел пулеметом.

А потом его будто чем-то ударило, и резкий толчок принес клубившуюся тьму. Он пошатнулся, опустился на одно колено и дал очередь по уцелевшим охранникам. Сибиряки, встревоженные возникшей перестрелкой, бросили работу и побежали к кораблям. Иванович припал к земле и, прорычав проклятие, открыл по ним огонь.

Боли не чувствовалось, но там, куда пришелся удар, нарастало оцепенение. В голове шумело и немного ломило виски. Как после стакана водки, с усмешкой шепнул он себе. Фигуры врагов раздваивались, а затем снова приобретали четкие очертания, и казалось, весь мир дрожал, расплывался в стороны и мутился рябью. Как будто смотришь из-под воды, подумалось ему. И он увидел перед собой зеленоватый омут той маленькой речушки на далекой Земле.

Гигант встряхнул головой и осмотрел испятнанный кровью скафандр. Из рваных дыр, оставленных автоматной очередью, вырывались белые струйки пара. «Неужели это я?» — с удивлением подумал он. Но никто другой не вынес бы этого так долго. Сердце рвалось из груди, с губ стекала кровавая слюна, и перед меркнувшим взором струилась вода Земли, которая наполняла его счастьем и утешением. Он уперся коленом в марсианский песок и повел длинной очередью по темному мареву пустыни.

Надо задержать их любой ценой. Пусть Колли убежит подальше, думал он. Вот только не помню, зачем мы все это задумали. И какого черта… нам… не сиделось дома…

А потом над ним зажужжали гигантские пчелы — огромный рой, заполнивший все вокруг. Они сонно гудели, пролетая над полями дикого клевера, и мир пьянел от солнца и пения птиц. Он лежал на траве под высоким деревом, в объятиях ветра и солнечного света, он лежал, упиваясь запахом трав, а вокруг миллионы и миллионы пчел уносили на лапках мед… вжжж… вжжжж. А потом по полю пробежали кони, и на их мокрых боках, как на глади прохладной воды, струились алые лучи заката. Как он любил этот чистый и приятный запах степных коней. Как он любил эту жизнь…

«Мама, милая, позволь опустить буйную голову на твои колени, пригладь рукой непокорные волосы, дай мне немного поспать. Ох, и напился же я». Белый свет померк в его глазах. И видно, скоро появятся звезды.

Глава 15

Оставив позади кроваво-красный обрыв, Колли остановился и негнущимися затекшими руками вставил кислородный баллон в гнездо. Теперь у него их было два. Он перекрыл клапан подачи кислорода, переходя на смесь из марсианского воздуха, которую подкачивал и сгущал насос. Через несколько минут, обливаясь потом, он уменьшил мощность обогрева и, немного передохнув, побежал по дну глубокого оврага.

Треск и свист пуль остались позади, но он знал, что сражение еще не закончено. И пока Миша будет прикрывать его отход, погони опасаться нечего. Однако Колли понимал, что этот бой не мог продолжаться слишком долго. Боже, взмолился он. Великий Господи, пусть Миша останется жив. Сколько раз я ему говорил, чтобы он не рисковал, и все впустую…

Но потом его охватила тревога за Луис, и он забыл о русском и ирландце. «А вдруг ее найдет шальная пуля и, вспоров скафандр, оборвет драгоценную жизнь? Неужели она теперь лежит на песке, истекая и кашляя кровью? Если Луис умрет и они закроют ее глаза, то нет смысла бежать и звать на помощь, нет смысла жить, и пусть лучше меня занесет песком марсианская буря. Я люблю эту девушку, — думал он. — Как я ее люблю!»

И тогда, отбросив разум и боль, он превратился в бегущую машину.

Колли преодолел пологий склон, усыпанный галькой, и выбрался на плоскогорье, где до самого горизонта раскинулась холмистая равнина. Он быстро оглянулся через плечо. Корабли и долину скрывала гряда огромных камней, но Колли знал, что до вражеского лагеря не больше мили — а пули на Марсе летят далеко. Можно сделать отчаянный рывок, вложив в него все силы, но тогда ему не одолеть большого расстояния. Надо успокоиться, надо бежать длинными прыжками. Пусть ярды и мили скользят под ногами буро-коричневой лентой.

Колли решил сделать круг. Один из сибиряков не уступал ему в силе и мог нагнать его на прямом отрезке пути. Да и в любом случае пришлось бы уходить от погони. А потом, сбив со следа их свору, он отправится к родному кораблю… если только не будет поздно и хватит запаса кислорода. И еще он мог потеряться в этих марсианских песках, блуждая среди дюн до самой смерти.

Жесткая поступь шагов вызывала в теле неприятное ощущение. Сердце забилось быстрее. Легкие пересохли. От разреженного воздуха кружилась голова. Он неохотно включил подачу кислорода.

Воздушный насос начал подвывать, готовый вот-вот остановиться. Задержав дыхание, Колли перешел на воздух из баллона. Кто-то из сибиряков догадался отключить луч подпитки его скафандра. Теперь приходилось рассчитывать только на себя и свой автономный запас.

Интересно, мрачно подумал он, насколько хватит этого баллона. А впрочем, потерпи, приятель. Скоро ты это узнаешь.

Еще раз оглянувшись, он увидел небольшие фигурки, которые быстро взбирались по склону на плоскогорье. Очевидно, они заметили его или нашли на песке следы. Усилием воли Колли заставил себя сохранять спокойный и ровный бег.

Он должен был сбить их со следа. Впереди возвышалось хаотическое нагромождение скал. Прозрачный воздух скрадывал расстояние, и казалось, что огромные камни находятся совсем близко. Колли даже выругался про себя. Черт возьми! Такое впечатление, что они убегают от него. Ноги жестко вонзались в мягкий грунт и взбивали мелкую пыль, которая медленно оседала.

Внезапно каменный вал оказался рядом. Он без труда взобрался на ближайший валун и бросил быстрый взгляд через плечо. Сибиряки отставали. Колли знал, что им не угнаться за ним. Но на длинной дистанции, имея дополнительные кислородные баллоны, они могли взять свое и догнать беглеца.

Если только они меня найдут!

Он начал прыгать со скалы на скалу. Обнаружив широкую щель между двумя заостренными глыбами, Колли быстро спустился в узкий проход, перелез через огромный камень и начал пробираться к краю гряды. Мышцы дрожали от напряжения, сердце едва не выпрыгивало из груди.

Россыпь скал неожиданно закончилась, и впереди, за небольшой полосой марсианских зарослей, до горизонта простиралась унылая пустыня. Он остановился, перевел дыхание и прыгнул с последнего валуна в сплетение бледно-зеленых растений. С милю или около того, пригибаясь и стараясь не оставлять следов. Колли крался среди кустов и корявых деревьев. Добравшись до края карликового леса, он позволил себе немного отдохнуть и осмотреться. Позади никого не было. Колли видел только скалы и песок. Впереди его поджидала безмолвная пустыня. Она мерцала и пузырилась хребтами дюн, раскачиваясь, как потревоженная топь. Или это у него мутилось в глазах?

А теперь надо пробежать две-три мили, не оставляя следов, сказал он себе. Пусть потом сибиряки чешут свои затылки и бороды.

Колли определил направление по солнцу и огромными прыжками помчался вперед. Песок мелькал под ногами и проносился мимо блестящей красно-коричневой рекой. Временами с вершин холмов он видел линию горизонта, но она всегда оставалась на том конце застывшего моря. Дюны вздымали свои валы с ужасным и тоскливым однообразием, будто пытаясь сбить человека с пути, закружить и наполнить его отчаянием.

Если я потеряю направление, думал Колли, пески занесут меня на тысячи лет и археологи будущего назовут мои бренные останки неразрешимой загадкой истории.

Его начинала мучить жажда. Он попытался отогнать это чувство. Позволив пленным прогулку, сибиряки предусмотрительно опустошили емкости их скафандров, и патрубок для подачи воды оказался таким же сухим, как песок и марсианское небо.

А значит, надо спешить. Надо бежать и бежать — все быстрее и быстрее.

Никто другой не выдержал бы такой марафон. Но Колли доверял своим уникальным способностям. Он надеялся, что сильные ноги унесут его от беды, а мощные легкие и кровь, запасавшая кислород, помогут протянуть весь путь на двух баллонах. Сомнения пришли потом — намного позже.

Прыжок и еще прыжок, короткая пробежка… Он все больше ощущал свою неповоротливость. Ткань и пластик скафандра мешали движениям — не сильно, но вполне заметно. Соединения и муфты давно нуждались в смазке. И вот такая мелочь могла стоить теперь ему жизни.

Что-то мелькнуло на склоне дюны — какое-то крошечное животное с окраской под цвет пустыни. Тварь испугалась и убежала прочь. И он тоже бежит от врага. Он тоже напуган до смерти. И его враги напуганы до смерти. И весь космос наполнен страхом. Поэтому надо бежать! Поэтому он бежал и бежал.

Солнце клонилось к западу. Колли замедлил бег и остановился на пару минут. У него начинала побаливать селезенка. Повернув голову, он взглянул на индикатор кислородного баллона. Стрелка приближалась к нулю. Усталость навалилась на плечи. Ему хотелось сесть, дать покой ногам, но он медленно пошел вперед, стараясь сохранять подвижность мышц.

Как же могло приключиться, что он оказался здесь, в этой фантастической передряге? И стоило ли прилетать на другую планету, чтобы потом бежать по пустыне от собственной смерти? Какая невероятная чушь! Почему это должно было произойти именно с ним? Такое всегда случалось лишь с другими людьми. Всегда находился кто-то другой, кому полагалось убегать, падать и лежать, ожидая кончины. И Колли вдруг понял, что он тоже смертей, и холодный озноб прокатился по шее и плечам, будто смерть пощекотала его своими ледяными пальцами.

Закат. Он снова бежал в полную силу. Над головой сияли яркие звезды, их становилось все больше и больше, но это сверкавшее кружево лишь издали напоминало земной небосвод. Он не узнавал большинства созвездий — сказывалась другая широта. Желанный Орион и путеводная Большая Медведица остались на другой половине мира. Он бежал, продираясь сквозь густую тишину, ноги выбивали звонкую дрожь на твердой, как железо, поверхности, и звезды, лениво перемигиваясь, освещали чудовищно огромную и безмолвную пустыню. О, как они высоки и недосягаемы! Как далека родная Земля! Небо казалось бездонной черной бездной. И будто вечность прошла с тех пор, как они с Луис шагали под этой необъятной высью и его рука сжимала ее ладонь.

Холод все больше пробирался под костюм. Колли сотрясала дрожь, и даже бег не давал согреться. Наверное, для мути с инфракрасным зрением он выглядел бы как факел, пылавший среди темного замерзшего ландшафта. Он ненадолго включил обогреватель. Испарения тела превратились в густой туман, который заползал из скафандра в шлем. Будь у него поглотитель пара, он выдыхал бы воздух в широкий нагубник, и на стенках фильтра осаждались бы капельки воды. Они стекали бы тоненькими струйками в металлический стакан, покрывая дно, заполняя его на четверть, потом до половины… О Боже, он мог бы пить воду! Понимая, что началось удушье, он открыл клапан и сделал продувку воздуха. Струя из шлема поднялась над головой серебристо-белым облачком, как маленький призрак темной марсианской ночи. Облачко начало исчезать. Оно таяло и пропадало, словно его всасывали в себя колючие холодные созвездия.

А потом кончился кислород. Сердце дико забилось. Колли невольно запаниковал, но тут же взял себя в руки. Торопливо отбросив пустой цилиндр, он присоединил воздушный патрубок к другому баллону, сделал несколько глубоких вдохов и снова перекрыл клапан. Кислород обжигал и пьянил бодрящей нежной свежестью. В ноздри ударил запах чистого металла.

Он бежал среди низких холмов, преодолевая крутые склоны, зубастые вершины и коварные трещины, прикрытые тьмой. Одно неловкое падение, рывок, и острые камни порвут его костюм, а потом холодная ночь, как голодный вампир, набросится на скорчившееся тело… Колли еще раз взглянул на звезды. Корабль находился где-то впереди. Но как легко ошибиться на несколько миль, оставить базу в стороне за линией горизонта и бежать, бежать по безбрежным пескам, пока не остановится сердце.

И даже если он на правильном пути, все шансы против него. Во время бега расход кислорода увеличивается в несколько раз. Значит, к утру второй баллон иссякнет. Колли замедлил шаг, пробираясь через гигантский оползень и обходя торчавшие обломки скал. Господи, как медленно! Он должен идти быстрее… намного быстрее. Враги могли отыскать его следы. Они могли послать отряд наперерез — по той прямой тропе, которая соединяла два лагеря. Они пойдут на все, чтобы опередить его и заткнуть ему рот. А теперь сибирякам помогали жажда, холод и кончавшийся кислород.

Дальше, дальше, дальше. Сердце стонало в тисках одиночества и тоски. Он чувствовал себя последним человеком на руинах мертвого и разрушенного мира. Камни под ногами белели, как черепа. Черные дюны раскачивались, вызывая головокружение. Волны усталой дремоты накатывали на разум и закрывали глаза. Колли выругался и встряхнулся, пытаясь собрать остатки сил. Если он заснет, ему конец.

Погоня, пустыня, холод, жажда и удушье. Теперь к этому списку прибавился новый фактор — он сам.

Сколько еще осталось идти? А сколько он прошел? Колли начал считать шаги, но быстро сбился со счета. Он оступился, упал на живот и, зарыдав, остался лежать на песке.

Вставай! Вставай, ради Бога! Мышцы тела болели, наливаясь тяжелым оцепенением. Ему хотелось забыться и отдохнуть. Ему хотелось погрузиться в воду. И вдруг под тонкой пеленой ума сверкнул безбрежный океан — такой же теплый, добрый и древний, как голубая Земля. Скользя по глади волн, ветер сонно насвистывал тихую песню, и Колли казалось, что он медленно опускается в темную и бездонную глубину, навстречу покою и сну.

Сознание тонуло в оглушительном грохоте волн, и блики солнца играли на белой пене. Звезды завертелись в веселом вихре, и там, на фоне дрожавших созвездий, он увидел холодную улыбку смерти. Ему хотелось закричать. Ему хотелось заплакать. Но ледяная рука уже стерла с лица и рот и глаза.

О Боже, он едва не задохнулся… Колли открыл клапан подачи кислорода и втянул в легкие бодрящий воздух. Еще миг, и он потерял бы сознание. А может быть, он уже его потерял… Звезды перестали дрожать и снова превратились в яркие колючие точки. Он поднялся и взглянул на линию горизонта, куда спускался мостик Млечного Пути.

Колли почти не чувствовал ног. Они двигались сами по себе. Ясность в голове пошла на убыль, и, цепляясь за ее остатки, он остановился, чтобы осмотреть звезды и определить направление. Его больше не волновало, дойдет он до корабля или нет.

На востоке начинало светлеть. Изумрудная зелень расползалась все выше и выше. А потом на грани мира, возвещая о наступлении нового дня, вспыхнуло усохшее солнце. Сколько же еще идти?

Он шел тяжело и медленно, пригнувшись вперед и безвольно опустив руки. Однажды, вынырнув из забытья и придя в себя, Колли заметил, что у него изо рта вываливается взбухший язык. Помогая пересохшими губами, он с трудом втянул его обратно. Песчаные дюны превратились в мелкую рябь. Пустыня беспокойно мерцала, и ему казалось, что он бредет по воде. Издалека доносился ровный шум прибоя.

Индикатор воздуха замер на нулевой отметке. Колли включил воздушную помпу, перевел ее на питание от аккумулятора и отбросил в пыль пустой баллон. Насос едва позволял дышать, сухой воздух раздражал гортань; нос и горло обжигала колющая боль. Он попробовал бежать, но упал на песок и долго не мог собраться с силами, чтобы встать и пойти дальше. После этого он только шел.

Он шел все дальше и дальше.

Солнце слепило глаза и прожигало мозг. Колли перестал проверять направление. Он все больше пригибался к земле и брел наугад, закрыв глаза. Иногда его голова рывком поднималась, но кругом по-прежнему была пустыня.

Хотя подожди… О Боже!

Он увидел яркий блеск металла. Корабль! Сквозь алый туман и оцепенение в глубины забытья пробился лучик удивления. Неужели он все-таки нашел дорогу назад? Но память высохла от жажды, и Колли никак не мог вспомнить, зачем он сюда шел.

Воздушный насос зашипел и перешел на холостые обороты. Сел аккумулятор, подумал он, не совсем понимая смысл этих слов. Значит, они все же не ставили его на подзарядку. Он с тоской взглянул на далекую ракету. Она не приближалась ни на шаг. И вокруг ни одной живой души.

«А ты хотел кого-то увидеть?» — рассеянно спросил он себя. Колли шагнул вперед и упал. Он медленно поднялся и снова упал.

«Не сдавайся, парень, — тихо шептал он себе. — Ползи, пока хватит сил. Закуси губу и ползи…»

Насос с тихим свистом заглох. И Колли уже не чувствовал холода, который пробирался в скафандр. Корабль исчез в клочковатой тьме. Но человек не сдавался — он продолжал ползти вперед.

А потом чернота сгустилась, заполнила весь мир и ударила его в лицо. По телу пробежала волна конвульсий, и Колли погрузился в огромный океан.

Глава 16

Крючок дернулся и впился в плоть, раздирая мясо. Ты чувствуешь резкий рывок и, удивляясь тому, что еще жив, погружаешься в беспросветный сон. Но нить извне не дает покоя, она тянет вверх — все выше и выше.

Солнечный свет пылает огнем на жидком небосводе. Ты почти видишь чудовищную фигуру Рыбака, но мозг тонет в серой мгле, с единственным цветным пятном твоей кровавой раны, и, ослепнув от ужаса, ты понимаешь, что Рыбак вытаскивает тебя вверх, к испепеляющему свету солнца.

Ты напрягаешь силы и, одолев это мощное притяжение к небу, уносишься назад в глубины моря. Но голову, а потом и все тело снова разворачивает назад, и ты опять чувствуешь яростный рывок. Тело сгибается в дугу, плавники и хвост взбивают прохладную воду и сонный полумрак, но с каждым поворотом катушки леска подтягивается вверх, и вся твоя душа становится одним огромным и отчаянным НЕТ.

И снова вверх, дергаясь и вырываясь, сражаясь с болью и желая вернуться в темную глубину. Крюк впился в тело, впереди — зловещий свет. Рыбак заговорил, но между тобой и им протянулись миллионы миль. Слова превращаются в гулкое эхо, и оно заполняет огромные просторы пустой Вселенной. Сражаясь за жизнь и сходя с ума от страха, ты выплываешь на поверхность. Сухой воздух терзает воспаленное горло; свет кажется жаром ревущего пламени. А затем, сметая с неба миллионы любопытных звезд, до тебя доносится голос Рыбака:

— Он приходит в себя.

Ты слышишь визгливый скрип старого колеса времени и под раскаты грома приходишь в себя, от жгучей боли кусая собственный хвост. Леска ослабла, и мозг скользит в приятную тьму. О, отродье ночи и первобытной сырости, в судорогах вдыхающее воздух жизни! Крюк в твоем рту, как живая тварь. Ты можешь извергнуть собственные кишки, но крюк по-прежнему останется здесь. Леска вздрагивает, и тело взлетает в ужасное небо.

Тебя поймал Рыбак, и теперь впереди лишь боль и бесцельные метания, метания, метания, пока не иссякнут силы и леска не вытащит тебя на берег. А потом ты затрепещешь в прибрежной грязи, и океан отхлынет от тебя, унося вдаль великие воды. Он вытечет из мозга, нервов и костей, и ты снова станешь собой, но где-то на донышке черепа останется ожидание смерти. И океан тоже будет ждать тебя, темнея в глубине сознания.

Ты лежишь без сил, с тоской провожая обрывки доброго мрака, и на тебя смотрит ужасное лицо Рыбака.

— Колли, с тобой все в порядке?

Голос Вэйна был мягким и нежным, как женская рука.

— Д-д-да.

Колли осмотрелся вокруг. Голова казалась неподъемной — он мог лишь слегка поворачивать се на подушке. Легкий всплеск любопытства вернул былую ясность, и мысли понеслись, как крылатые кони, безудержно выскакивая на поверхность ума, омытого долгим дождем.

— Неужели я все же… дошел?

— Да, черт возьми, ты почти дошел, — проворчал Фейнберг. — Но в паре миль от корабля ты едва не отдал концы. Если бы мы не вели наблюдение… Одним словом, эта пустыня могла стать твоей могилой. И когда ребята притащили тебя сюда, ты мало чем отличался от трупа.

— Нам пришлось обойтись с тобой довольно грубо, — запинаясь, произнес Вэйн. — Плазма, наркотики… Так что я прошу прощения. Мы хотели как можно быстрее привести тебя в чувство и оставить при этом в живых.

— Да, я понимаю.

С губ Колли срывался тихий шепот, но в абсолютном безмолвии корабля они без труда разбирали его слова.

— Надо спешить.

— А что такое? — с тревогой спросил Аракелян. — Что с вами случилось?

Колли вкратце рассказал им о плене и бегстве. События казались далекими и почти нереальными, словно все происходило с кем-то другим, а не с ним.

Выслушав его, они мрачно переглянулись друг с другом.

— Спасибо, парень, — сказал Фейнберг. — Теперь тебе надо отдохнуть. Ты это заслужил.

Они ушли. Колли лежал и отрешенно смотрел в потолок.

Мысли исчезли, осталось блаженство и вялость. Веки закрывались и снова открывались в приятной дреме. Но потом накатила боль. Он почувствовал жгучую резь в пересохших легких и горле. Он вдруг понял, как устали его мышцы. Колли потянулся к емкости с водой и едва поднес ее к губам. Он лежал и пил воду, посасывая резиновый мундштук, предназначенный для условий невесомости. Как ребенок с соской, подумал он со слабой улыбкой. Вода не унимала боль, но он чувствовал, как возвращались силы. Время и сон творили чудеса, и Колли все больше обретал контроль над телом.

В комнату вошел Фейнберг.

— Как дела, парень?

— Наверное, хорошо, — ответил Колли.

— Думаю, больших проблем у тебя не будет. Несколько обмороженных мест, кое-какие последствия обезвоживания и кислородного голодания, но на следующей неделе ты будешь у нас как новенький.

— Если мы только доживем до следующей недели.

— Да, этот вопрос довольно спорный. Вполне вероятно, что друзья-сибиряки уже подтаскивают к нам свою пушку. А наши средства обороны рассчитаны только на небольшое расстояние. Но мы попытаемся что-нибудь придумать.

— Слушай, ты не поможешь мне сесть?

— Если только с тобой все нормально. Кстати, ты мог бы дать нам несколько полезных советов. Давай сделаем так — я принесу тебе суп, а потом мы устроим у твоей кровати консилиум. Кому-то из нас придется вести наблюдение. Но мы включим селекторную связь, и в совете вождей примет участие каждый.

Через полчаса к нему пришли Фейнберг и Вэйн. Гэммони и Аракелян несли дежурство у мощных телескопов, расположенных в верхней части корабля. Лица людей выглядели усталыми и напряженными. Колли понял, что судьба их здесь тоже не баловала.

— Они знают о нас почти все, — сказал Аракелян по внутренней связи. — Мы еще готовились к полету, а их шпионы уже собирали сведения. И они хорошо подготовились к этой охоте.

— В таком случае нам остается лишь одно, — добавил Фейнберг. — Убраться от них подальше и вернуться на Землю.

— Но Луис… Миша и Том… — вскричал Колли. — А я надеюсь, что они еще живы.

— Только не надо считать нас трусами и предателями, — хмуро произнес Фейнберг. — Пойми, если мы будем играть в донкихотов, нам не удастся предупредить правительство. А это угроза для всей нашей страны. Нас осталось пятеро, и ты почти не в счет. У нас есть пара автоматов и резонатор Вэйна, который действует только на шестьдесят футов. Как же, черт возьми, мы будем с ними сражаться?

Капитан кивнул. Странно, но он был похож скорее на обиженного ребенка, чем на руководителя экспедиции.

— Я не вижу другого решения, — тихо прошептал он. — Если бы у нас был самолет… Но его нет.

— У нас есть космический корабль, — возразил по селектору Гэммони.

— Ладно, парни, мы же знаем, что он лишен маневренности, — напомнил Аракелян. — Прямо вверх, прямо вниз — вот и все, на что он способен в гравитационном поле.

— Эй, послушайте… — Колли попытался сесть, но острая боль впилась в мышцы тела, и он со стоном повалился на подушки. — У них нет никакой защиты против атаки с воздуха. Мы можем посадить корабль прямо на ракеты сибиряков. Мы можем сжечь их дюзами!

— О нет! Только не это! — воскликнул Фейнберг. — Тогда мы поджарим и наших ребят.

— Да, я не подумал о таком исходе, — с гримасой согласился Колли.

— Нет, подождите… — Рот Вэйна вытянулся в тонкую линию. — Это очень логичный ход. Мы пожертвуем тремя жизнями, но спасем великое и огромное дело. — Капитан быстро опустил голову. Его кулаки сжимались и разжимались. — Не слушайте меня, — добавил он. — Я прошу прощения.

— Мне этот план тоже не нравится, — сказал Гэммони. — Мы можем повредить наш корабль. К тому же маневры при спуске потребуют времени, и сибиряки, заметив нас, успеют взлететь в пространство.

— Эх, будь у нас тяжелая артиллерия… — со вздохом проворчал Аракелян. — Мы могли бы сесть прямо в их лагере. И тогда бы им пришлось сдаться.

— Вряд ли, — ответил Колли. — Их полковник — крутой мужик!

— Ну и пусть. Мы пробили бы по дырке в каждом корпусе, и все! Вы и сами знаете, что воздух выйдет не сразу. Они успели бы надеть скафандры… А потом им пришлось бы с нами подружиться. — Аракелян мрачно усмехнулся. — Жаль, что этой мечте никогда не сбыться. У нас нет такого оружия.

— Подождите… Подождите, — воскликнул Вэйн, вскакивая на ноги. — В его голубых глазах появился странный блеск. — Почему это у нас его нет?

Тишина оседала густым и плотным облаком. Все молча смотрели на капитана, и Аларик знал, что они снова ждут от него чуда, будто он действительно непобедимый супермен и великий маг, готовый вытащить кролика из шляпы. Он боялся не оправдать их надежд, и страх заставил его заикаться. Какое-то время с губ срывались только невнятные звуки. Он знал, что его лицо сморщилось. Тело дрожало от усилий и негодования. Ему хотелось убежать. Ему хотелось спрятаться в темном углу. Но он знал, что это теперь не поможет.

— Я сделаю такое оружие, — медленно произнес Вэйн. Из динамика раздался голос Гэммони. Они почти видели, как он недоверчиво покачал головой:

— Ладно, парни, я согласен с вашим планом. Но надеюсь, вы не развалите нашу старушку на куски?

Глава 17

Колли проспал до самого утра, а затем, закусив губу и опираясь на Аракеляна, поднялся по трапу в рубку управления. Этот день решал все — либо они умрут, либо планета останется за ними. В деле мог пригодиться каждый, и поэтому он тоже пришел сюда.

Фейнберг находился в инженерном отсеке. Гэммони и Аракелян, пристегнув ремни пилотских кресел, склонились над клавиатурой пульта. Колли занял место у обзорного экрана. Рядом, поглаживая собаку, сидел Вэйн. На его коленях лежала небольшая безобразная штука, торопливо собранная из трубок, спиралей и каких-то измерительных приборов. От клемм питания тянулся мощный кабель, который уходил к главному энергощиту. И казалось невероятным, что эта груда железок и есть их оружие — последняя и зыбкая надежда.

Двигатель взревел. Вой дюз, отдаваясь в корпусе мелкой вибрацией, заставлял людей сжимать зубы и наполнял сердца необъяснимым ужасом. Ультразвук, подумал Колли и попытался расслабиться. Но страх, оседлав сознание, скакал по нервам яростным галопом. Ландшафт за линзой обзорного экрана казался мрачной и зловещей картиной. Вся эта пустыня, с унылыми дюнами, пылью и иглами скал, все это пространство, покрытое минеральными венами, напоминало темный обескровленный труп, обезображенный пятнами смерти.

«Но мы построим здесь свое будущее, — подумал он в мимолетном порыве вдохновения. — Пусть этот дикий мир наполнен холодом и пустотой, в нем есть удивительная и запредельная красота. И даже в самые темные ночи на марсианском небе столько звезд, сколько никогда не увидишь на Земле. Пройдут годы, и однажды здесь расцветут сады и зазеленеют поля».

На фоне работавшего двигателя человеческие голоса стали тусклыми и безликими. Начиналась процедура взлета.

«Пост номер один готов, пост номер два готов, пост номер три готов…»

Пальцы пилотов пробежали по клавиатуре пульта, скользнув мимо вспыхивавших и угасавших индикаторов. Их движения выглядели удивительно красивыми. Голова Гэммони склонилась набок. Он прикрыл глаза, и его собственные чувства превратились в компас корабля.

«Пять секунд до взлета, четыре, три…»

Корабль поднялся на хвосте огня. Удары плазмы отдавались в теле. Колли увидел, как пустыня вдруг рухнула вниз, и на экране осталось только небо. Они двигались с ускорением, равным удвоенной силе марсианского притяжения. При огромной массе корабля этот режим буквально пожирал их запасы горючего, но они медленно поднимались в небо, сохраняя требуемую скорость. Вэйн сказал, что, если расход топлива окажется чрезмерным, они восполнят его содержимым баков двух сибирских ракет. Конечно, мечтать не вредно, но… Колли знал, что в случае поражения Белинский постарается взорвать все три корабля, а будь у него такая возможность, он не пожалел бы и планету. Колли представил себе жизнь на Марсе без ракет и надежды, когда, урезав рацион до минимума и не найдя никаких съедобных растений, они будут голодать и умирать, проклиная небо, которое не сулило спасения.

Рев двигателя заполнил корабль и черепную коробку. Отвернувшись от экрана. Колли увидел большую карту, на которой он отметил координаты вражеского лагеря. Рядом на экране радара высвечивалось положение их корабля, но этот монитор закрывали спины пилотов. Время от времени Аракелян посматривал на карту и экран, его пальцы мелькали на клавишах пульта в унисон с движениями Гэммони. Pas de deux из балета «Надежда человечества». А может быть, лучше «Гибель человечества»?

Гэммони слегка кивнул и что-то сказал в ларингофон — пилотов и Фейнберга объединяла прямая линия общей связи. Эти три человека управляли огромной и невероятно сложной машиной. Три маленьких комочка серого вещества превратились в мозг и сердце стальной махины. Внезапно космический корабль наклонился и заскользил вперед.

Еще вчера они посчитали бы этот маневр невозможным, и он действительно мог оказаться таким. Ракеты создаются для свободного пространства, и этот огромный кит был рожден для плавания в потоках гравитационных сил. Он не мог парить в воздухе, как птица или самолет. Проще рыбу заставить гулять по суше. Попытка горизонтального полета в атмосфере граничила с безумием. Чуть ниже наклон, и ракета врежется в пустыню, от которой ее отделяла одна-единственная миля; маленькая трещина по шву, и корабль скроет облако выходящего кислорода, а команда задохнется, не сходя со своих мест; любой встречный ветер или буря, и он разлетится на куски, которые можно будет собирать по всему полушарию. Но они пошли на этот риск. Они не стали подниматься в открытый космос, а затем, меняя орбиту, опускаться в лагерь врага. Это заняло бы слишком много времени. К тому же такой прыжок не гарантировал точности. Они решили сделать невозможное… или разбиться о поверхность Марса.

Но и среди рыб есть такие, которые могут ползать по земле.

Колли украдкой осмотрелся вокруг. Пилоты перестали быть людьми, они превратились в механизмы корабля. Гэммони стал балансом, Аракелян — скоростью, тонкие пальцы Фейнберга удерживали вздрагивающий корабль на грани падения. (Еще чуть-чуть, но не больше, иначе судно качнется вниз и воткнется носом в красный песок… Теперь эту кнопочку! Тихо, крошка, спокойно, спокойно, еще легче…)

Вэйн расслабленно откинулся на спинку кресла. В его глазах светился мир и покой. Он наслаждался точностью и красотой этой сложной взаимосвязи сил и масс. Именно так он представлял себе простые реалии жизни и смерти. Собака жалась к нему. Угрюмая злоба пса сменилась нежным доверием.

Эта победа будет чем-то новым в истории, подумал Колли. Конечно, их отчаянный полет войдет в нее отдельным эпизодом, но она не будет выкована на крови, железе и коварстве. Ее основой станут терпение, знание и мечта, упорная работа и светлая вера в жизнь. В конце концов, они сражались не с Сибирью. Перед ними стояла Вселенная, которая никогда не предназначалась для людей. И только объединив усилия и осознав своего главного врага, человечество могло отвоевать себе место под солнцем.

Вокруг него бушевал неистовый грохот. Колли взглянул на капитана и увидел его довольную улыбку. Вэйн показал на несколько маленьких точек, которые появились на экране радара. С его губ сорвались слова:

— Отряд сибиряков.

Да, скорее всего это они — люди полковника Белинского, тянувшие через пески свое нелепое оружие. И сейчас, раскрыв рты от изумления, они смотрели вверх на пролетавшую ракету, которую им полагалось уничтожить. Чуть позже, с руганью и тревогой, они развернут колеса и начнут надрывный путь назад, в их обреченный лагерь. Но когда они придут туда, дело будет сделано и исход битвы определен.

Стараясь отделаться от липкого страха, Колли взглянул на небо. Над головой простиралась полуночная синева — цвет безмятежности и далекой красоты. По правде говоря, Марс не такой уж и плохой мир. Если бы Луис согласилась стать его женой, они могли бы вернуться сюда. Они бы вместе создавали колонию, растили детей и любили друг друга. Человек счастлив только тогда, когда у него есть великая цель и его труд кому-то нужен.

Внезапно корабль накренился слишком сильно и заскользил навстречу пустыне. Колли ударился головой о стену и вцепился в подлокотники кресла. Он понял, что это конец, и горло сжалось от спазма отчаяния. Но ракета выровнялась и, взревев, помчалась по куполу небес.

А потом, потом, потом, разбрызгивая струи огня, они начали спускаться вниз. Наступил решающий момент.

Пыль осела. Сначала проявились очертания высоких сибирских кораблей, затем Колли увидел знакомые холмы и до смешного маленькие контуры машин и механизмов. Да, враг такого от них не ожидал. Они нагрянули как гром с ясного неба, и сибиряки не успели взлететь. На разогрев двигателей требовалось время, а его у противника не оказалось. Они застали врага врасплох, а значит, битва уже наполовину выиграна — если только сибиряки не придержали в резерве какого-то неизвестного оружия.

Реактор умолк, корабль вздрогнул и прочно встал на опоры. Гэммони и Аракелян откинулись на спинки кресел. Их руки подрагивали от напряжения, по щекам и шеям катились капельки пота. Посадка была завершена.

В лагере все замерло. Перед ними, поблескивая в солнечном свете, стояли два корабля, а вокруг раскинулась пустая безлюдная долина. Вэйн расстегнул ремни и подошел к радиопередатчику. Переключив настройку на волну международной связи, он поднес микрофон к губам и спокойно произнес:

— Капитан Вэйн вызывает на связь полковника Белинского. Капитан Вэйн из Союза Северной Америки вызывает сибирскую экспедицию. Смелее, смелее, Сибирь!

Колли встряхнул головой. Шум двигателя оглушил его. В ушах все еще звенели отголоски рева мощных дюз. Он освободился от ремней и, поднявшись с кресла, почувствовал бесконтрольную дрожь. Как странно, что Вэйн так спокоен.

Приемник гудел и трещал. И вдруг на фоне завывавших помех раздался резкий бесстрастный голос:

— Белинский слушает.

Колли даже подпрыгнул от неожиданности. Он почти видел этого приземистого мужчину с гордой осанкой. Он знал, что полковник стоит сейчас у обзорного экрана и искоса посматривает на их корабль. Враг умел скрывать свои чувства и страх — все та же холодная усмешка, все то же надменное презрение на губах. И именно так он встретит свою смерть.

— У вас в плену находятся трое членов нашего экипажа, — сказал Вэйн. — Если вы их немедленно освободите, мы согласимся вступить с вами в переговоры.

— У нас осталось только двое ваших людей, — ответил Белинский. — Мистер Иванович погиб, прикрывая бегство Коллингвуда.

Миша убит?! Миша — шумный весельчак и добрый товарищ. Он нашел свою смерть на этой пыльной планете, и мы уже никогда не услышим его звонкий смех. Колли почувствовал, как на глаза набежали слезы.

— В таком случае отпустите остальных, — холодно произнес Аларик Вэйн.

— К моему сожалению, я вынужден отказать вам в просьбе, — без всякой злобы ответил Белинский. — Они останутся нашими заложниками.

— Если вы не освободите их, мы уничтожим вас, — сказал Вэйн.

— А чем? — спросил полковник. — Насколько мне известно, у вас нет артиллерии. Мы немного посидим, поболтаем с вами и подождем прибытия нашей штурмовой группы. Если вы так умны, как о вас говорят, подумайте лучше о своем положении.

Лицо Вэйна превратилось в говорящую маску. Скорее всего, он воспринимал Белинского как некую деталь, которая испортилась и нарушала работу всего механизма.

— Я не намерен перекидываться словами, — сказал он. — Но обещаю, что ваши корабли останутся здесь на вечной стоянке. Вам известно, кто я такой. И у вас осталась ровно минута, чтобы сложить оружие и сдаться.

Ответа не последовало. Вэйн вздохнул и взял в руки резонатор.

— Колли, где находится помещение для арестованных? — спросил он.

— Вон там — в средней части корабля. Но их могли перевести в другое место.

— Будем надеяться, что они этого не сделали, — ответил Вэйн. — Доля риска есть, но тут уже ничего не поделаешь.

Он щелкнул переключателем, резонатор зажужжал и начал нагреваться.

Колли с ужасом подумал, что этот луч может уничтожить Луис. Отгоняя кошмарное видение, он затряс головой и конвульсивно взмахнул руками.

Оба сибирских корабля спустили трапы. Из воздушного шлюза флагманской ракеты вышли три человека в легких марсианских костюмах. Один из них нес базуку.

Резонатор начал светиться. В глубине кварцевой трубки разрасталось голубое сияние.

— Если мы не поспешим, они пробьют наш корпус, — сказал Колли.

— Я знаю, — ответил Вэйн и снова повернулся к радиопередатчику: — Белинский?

— Да?

— Сообщаю вам, что время кончилось. Вы готовы сдаться?

— Нет.

— Прощайте, полковник, — произнес он с ноткой сожаления. Капитан подошел к иллюминатору и со вздохом поднял резонатор.

— Когда-то я уже использовал его, — сказал он. — Отвратительное зрелище. Меня потом несколько лет мучили кошмары. Но что поделаешь…

Он повернул диск, фокусируя прибор, а затем нажал на пусковую кнопку.

Один из людей на трапе взлетел в воздух и превратился в огромный фонтан огня и дыма. Другой упал на песок — его шлем разлетелся в куски от взорвавшегося мозга. Третий попытался убежать. Маленькая фигурка походила на мотылька с опаленными крыльями. Ему почти удалось выбраться из пламени горевшего трапа, но Вэйн втоптал его в черное облако дыма.

Из-под стальных опор взметнулись струи огня. Сибиряки, решившись на взлет, прогревали двигатели. Вэйн сменил фокусировку и провел невидимым лучом по ближнему кораблю. Ракета развалилась на две части. В воздухе повисло облако пыли и замерзавшего пара. А дюзы по-прежнему изрыгали огонь, и их некому было заглушить.

Из приемника донесся разгневанный голос полковника:

— Вы просто мерзкие убийцы… О, как я ненавижу вас, мутантов! Напоминаю, у нас находятся ваши люди. И они умрут, если вы…

— Нет, умереть придется вам, — сказал Вэйн. — Нас слишком мало, чтобы брать вашу ракету на абордаж. Так вы согласны сдаться?

— Нет! — гордо ответил Белинский.

Вэйн направил резонатор на флагманский корабль и разрезал его чуть выше средней части. И снова наступила тишина. Марсианский ветер медленно сносил в сторону черный дым — дым, в который превратились люди.

Глава 18

Струя резака с шипением угасла, но стальная дверь раскалилась докрасна, и к ней было не притронуться. Быстро обмотав руку тряпками, Колли с разбегу навалился на массивное полотно. Дверь дрогнула и открылась.

— Луис, — прошептал он.

Ему хотелось броситься вперед и прижать девушку к груди, но руки безвольно повисли. Она стояла в объятиях О'Нила и с изумлением смотрела на его почерневший от гари шлем.

Колли тяжело вздохнул и устало произнес:

— Я рад, что вы живы, ребята.

В комнату вползал густой и едкий дым, который заполнял всю уцелевшую часть корабля. Ирландец надсадно закашлялся.

— О Боже! Скорее выводите нас отсюда, — прошипел он. — Меня сейчас стошнит. Ну, парни, вы их и разделали! Что это за штука,которую вы использовали?

— Не знаю и знать не хочу, — ответил Гэммони, поднимая с пола резак.

Они быстро влезли в скафандры и вышли наружу. Луис подошла к Колли и сжала его ладонь.

— Значит, ты все-таки дошел, — сказала она. — Это просто чудо.

— Да, наверное, — ответил он. — Но теперь уже все позади. Он неуклюже переминался с ноги на ногу. Солнечный свет отражался от шлема девушки, слепил глаза, и Колли все время отводил взгляд в сторону.

— Ты живая, вот и ладно. Сейчас это самое главное. О'Нил гордо осматривал останки вражеского лагеря.

— Жаль, что вам не удалось захватить их корабли. Один дым! Пустили такое богатство на ветер. При их горючем, запасах и оборудовании мы могли бы расширить нашу базу вдвое. Впрочем, и сейчас не все потеряно. Мы перевезем их барахло в наш лагерь, а остальное пусть подождет до следующей экспедиции.

Он вдруг нахмурил брови и повернулся к ним:

— А вы знаете, что они выслали штурмовую группу?

— Да. И их отряд теперь возвращается, — ответил Колли. — Но у сибиряков нет выбора. Мы устроим им засаду на холмах, в нескольких милях отсюда. Думаю, они сдадутся в плен. Я очень надеюсь на это… Не очень приятно, знаете ли, смотреть на гибель людей. Здесь остались в живых только двое парней, которые охраняли вашу камеру. Они заперлись в соседнем помещении… И один из них все время плачет.

Мы можем взять в плен и остальных, — продолжал он. — Но я не доверяю им. Нам лучше закрыть их внутри этого непригодного корабля. Тут хватит и еды и воздуха. Мы оставим им все, кроме инструментов, оружия и оборудования. Пусть они сидят и ждут, когда прилетят другие американские корабли.

О'Нил хмыкнул, и его исхудавшее меланхолическое лицо скривилось в усмешке.

— Когда наш Союз узнает о диверсии, на марсианский проект бросят все силы. И как сказал покойный полковник, одна колония в случае необходимости может удержать всю планету. Хотя я думаю, что после этих событий Сибирское ханство потеряет былую спесь. О Господи! Хоть раз все закончилось как надо!

— Нет, — возразила Луис. — Еще ничего не закончилось. Мы только начинаем наш путь! — Ее маленькая рука в перчатке скользнула в ладонь О'Нила, и она улыбнулась ему.

— Это только начало, — повторила Луис. Ирландец выглядел до глупого счастливым. Он повернулся к Колли и спросил:

— Ты не согласишься стать свидетелем на нашей свадьбе?

— На свадьбе?

Он ничего не понимал. Известие обрушилось на него, как удар молнии.

— Понимаешь… Когда нас заперли там и нам уже не на что было надеяться… В общем, она согласилась.

— На семьдесят седьмом предложении руки и сердца, — добавила она и засмеялась.

Девушка смотрела на О'Нила с нежностью и теплотой.

— Да? Я рад за вас, — удалось прошептать Колли. Ему пришлось откашляться пару раз. — Конечно, Том. Я буду вашим свидетелем. Мы устроим для вас настоящую свадьбу. И… и… пришлем свои поздравления.

Он пробормотал извинения, отвернулся и быстро ушел. Предстояло собрать оружие и подготовиться к засаде. Работы хватало. Ее всегда хватало. Но он больше не мог оставаться здесь… рядом с любимой, которая вдруг стала чужой. Ему хотелось побыть наедине и подумать о том, как жить дальше.

Колли забрался на высокую скалу, которая гордо и одиноко возвышалась над долиной. Его окружали тишина и покой, и во все стороны простиралась бесконечная пустыня, которая притягивала взгляд своим величием и строгой красотой.

«Как переменчивы женщины, — думал он. — Неужели она меня не любила? А возможно, Луис только использовала меня, чтобы возбудить в нем ревность?»

«Ничего страшного, — успокаивал себя Колли. — Будут и другие. Так уж получилось, что Луис оказалась единственной женщиной на унылой и мрачной планете — вот мы все в нее и влюбились».

Но он знал, что это только отговорки и даже через год ему не забыть о своей первой и такой неудачной любви.

Ладно, какого черта! Год — это не так и долго, когда впереди целая вечность. И в его жизни будет Земля, просторная, прекрасная и зеленая. В его жизни будет Марс, где люди начнут создавать новую расу. Жизнь продолжается. И в каком-то смысле ему даже повезло.

Колли вздохнул и пожал плечами. Пора приниматься за работу — прямо сейчас. Он встал и пошел по склону к кораблям. А там уже трудились дети фортуны.

У подножия скалы марсианское небо казалось более темным. Он увидел даже несколько ярких звезд. Но солнце по-прежнему стояло высоко, наполняя долину сумеречным светом.

Эпилог

Орна из Нилдо был очень обходительным хозяином, и ему хотелось, чтобы его гость увидел все местные достопримечательности. На Ганимеде их не так и много, но зрелище полуночного неба стоило любой дороги. Он помог Дэниверу надеть гибкий скафандр, а сам облачился в утепленный костюм и натянул маску. Они всплыли вверх по гравитационной шахте, выбрались из защитного поля многосегментной двери и оказались на поверхности.

Конечно, Дэнивер уже видел это на фотографиях и в видеофильмах. Но реальность заставила его замереть от восхищения. Юпитер в полной фазе выглядел огромным янтарным кругом, раскрашенным фиолетовыми и бледно-красными полосами, между которыми переливалось неисчислимое множество других, более тонких оттенков. Почти касаясь горизонта, он подсвечивал скалы и крутые откосы, придавая им вид экзотических слитков золота. Замерзшее озеро превратилось в чашу, наполненную до краев ослепительным сиянием. Свет гигантской планеты, озаряя пространство, затмевал собою звезды, и лишь несколько самых ярких из них пылали на другой половине неба подобно рассыпанным алмазам. Но какой бы абсолютной ни казалась тишина, вокруг ощущалось какое-то неуловимое томление, словно тихая песня далеких звезд находила отклик в самых заповедных уголках души.

Воздав должное величию незабываемого зрелища, Дэнивер взглянул на запястье, где рядом с часами крепился электронный термометр. Светящиеся цифры едва проступали сквозь узоры изморози, но он без труда разглядел показания шкалы.

— Сто градусов ниже нуля.

Дэнивер понимал неуместность своего замечания, но он выбрал его для контраста — в противовес всему тому, что его окружало — ибо драгоценный камень блестит лучше всего на черном фоне.

— Я думал, будет хуже.

— Мы установили под корой Ганимеда новый реактор, — ответил Орна. — Он обогревает окружающую среду настолько быстро, что люди, приезжающие к нам, не перестают удивляться изменениям. Но чтобы сделать планету пригодной для жилья, придется подождать, по крайней мере, еще одно столетие, и, когда мы завершим наше дело, я буду седым и дряхлым стариком. Жаль, что нельзя преобразить такую большую луну или малую планету за одну ночь. И все же я помню ее в дни моего детства. Тогда здесь не было даже гидросферы, и люди только начинали выпускать кислород на поверхность. — Безбрежность пространства наполняла его гордостью и восторгом. Он повернулся к гостю и удовлетворенно улыбнулся: — А я не думал, что это произведет на тебя такое впечатление. К тому же ты прилетел с самой роскошной планеты нашей системы. — Он вытянул руку к звездам. По его перчатке струился холодный темно-желтый свет. — Видишь ту зеленую звезду? Да, ту, что у самого Лео. Это твой дом.

— Мы, марсиане, питаем огромное уважение к таким проектам, как ваш, — сказал Дэнивер. — Неужели ты думаешь, что наш мир создавался по-другому?

— Но с тех пор прошло столько лет.

— И все же мы не забыли.

Они снова замолчали. Впрочем, их беседы всегда отличались немногословностью. Чуткому разуму хватало жеста, краткой фразы или восклицания, прозвучавшего в безмерном контексте ночи.

Раса по-прежнему сохраняла тенденцию к соматическим изменениям, которые определялись условиями окружающего мира, и неудивительно, что тела двух друзей абсолютно не походили друг на друга. Но размеры, форма и метаболические потребности давно перестали иметь для людей какое-то социальное значение.

Холод усилился. Несмотря на гибкий скафандр и надежную защиту, Дэнивер почувствовал жестокий напор безжалостной стихии. Он поежился, и Орна, заметив это, тут же корректно предложил:

— Если хочешь, мы можем вернуться под купол.

— Нет, спасибо. Пока еще нет.

Гость повернулся к планете-гиганту. Ослепительный свет ударил в глаза, и на какой-то миг его сознание погрузилось в Юпитер, став частью огромного космического тела, а значит, и всей Вселенной. Да, ему нравились встречи и философские беседы о создании новых миров, но сюда его влекло именно это необъяснимое чувство духовного слияния с космосом.

Он с трудом оторвал взгляд от чарующей картины и почувствовал печаль — ту самую печаль, которая всегда приходит вслед за трансцендентным переживанием. Его лицо помрачнело, и он тихо сказал:

— Когда-то там тоже бурлила жизнь.

— Что?

Орна взобрался на голую скалу и подошел поближе. Звуки его шагов прозвучали в разреженной атмосфере неожиданно громко.

— Я о Земле. — Взгляд Дэнивера скользнул по небу, но он так и не нашел планету, о которой говорил. — Несколько лет назад мне довелось побывать там в качестве эксперта одной из археологических экспедиций.

— Неужели? А я думал, эта область науки уже исчерпала себя. Сколько веков вы, марсиане, уже копаетесь на Земле?

— Немногим меньше, чем жили там древние люди. С тех пор прошло около миллиона лет. Недавно мы нашли кремневые наконечники и керамические сосуды. Слой раскопок указывал на то, что они принадлежали последним жителям Земли. Это наиболее поздние находки, и они датируются едва ли не тем же столетием, что и Заключительная война. А значит, планета была по-прежнему обитаема, и ее население принимало участие в переселении на Марс.

— Это когда земная биосфера начала разрушаться?

— Да. Мы можем судить о тех событиях только приблизительно. Но некоторые документы сохранились, и просто страшно подумать, каким малочисленным оказался Великий исход. Если бы не Аларик Вэйн, создание самодостаточной экологии на Марсе затянулось бы как минимум на десятилетие, и тогда разумная жизнь в нашей Солнечной системе просто перестала бы существовать.

— Я много читал об этом. Марсианский проект зависел от мирного решения племенных разногласий и межнациональных споров. Для строительства кораблей и колонизации планеты требовалось задействовать все ресурсы Земли. Но древние люди сделали почти невозможное — они спасли остатки жизни и в конце концов вернули себе доброе имя.

Дэнивер покачал головой и криво усмехнулся:

— Я представляю, сколько насилия и интриг сопровождало эти преобразования. В ту пору история еще не знала подобных критических моментов. Мы почему-то всегда вспоминаем только о той сравнительно малой группе людей, которых так или иначе посчитали биологически пригодными к переселению на Марс. Но мы стыдливо предпочли забыть о многолетней трагедии искалеченного большинства, которое осталось брошенным на верную гибель. И все же именно эти первые колонисты Марса стали прародителями современной человекообразной жизни. А на воссоздание стабильной генетической структуры ушло несколько тысячелетий. — Он осмотрел зазубренные пики гор и отыскал родную планету. — Наверное, поэтому я и не согласен с пословицей, что все происходит к лучшему. Не будь той ужасной войны и ее последствий, мы могли бы жить на Земле, среди цветущих садов и необъятных полей, а наши ракеты летали бы к далеким звездам.

— Но тогда не существовало бы нас, — прозаично ответил Орна.

Дэнивер засмеялся:

— Ты прав. Общий ход событий не так и плох, если он завершился тем, что мы сейчас наблюдаем. Но слушай дальше. Программа по восстановлению земной экологии предполагала строительство нового водохранилища. Я полетел туда, чтобы исследовать участок суши, подлежащий затоплению. Да-да, не улыбайся. Мы еще увидим этот мир в цветении. — Внезапно его голос зазвучал тише. — И все же я не могу забыть ту вещь, которую нашел в руинах. Ты только представь себе. Я стоял в пустыне, безрадостнее которой не сыскать на всем белом свете. Меркурий тоже бесплоден, но с Землей ему не сравниться. На всей планете осталось лишь несколько примитивных растений, да и те, чтобы выжить, превратились в подобие колючей проволоки. А ветер носился вокруг древних развалин, и резкий солнечный свет изливался на нас потоками прожигавшего насквозь безразличия.

Мне попалась на глаза небольшая коробка — маленький плоский предмет из прозрачного сплава, который пощадили ржавчина и время. Я поднял ее и открыл крышку. Внутри лежали какие-то ценные и памятные вещи — монеты, ордена, ключи и прочая мелочь, — которые, очевидно, принадлежали мужчине. Среди них я нашел продолговатый лист плотной бумаги. На одной стороне виднелись тусклые фрагменты цветной фотографии, которая почти не сохранилась; на другой — темнели расплывшиеся строки письма, вполне пригодные для расшифровки. По-видимому, это послание имело большое значение для получателя, и поэтому он его сохранил.

Тень луны легла на поверхность Юпитера и медленно поползла по огромному кругу. Ночь шептала свою неслышную повесть, и камни тихо пощелкивали в железной хватке нараставшего холода. Орна ждал.

— В свое время я потратил несколько часов на изучение древних языков, — помолчав, произнес Дэнивер, — и теперь почти жалею об этом. Я стоял на развалинах мира посреди древней искалеченной планеты, и ветер, будто насмехаясь надо мной, бил в лицо и пытался вырвать из рук пожелтевшую открытку. Меня никто не подгонял. Я мог бы отнести ее на базу и прочитать текст в спокойной обстановке. Но мне хотелось ощутить ауру давно минувших лет. Мне хотелось просканировать письмо всей той гаммой чувств, которую мы развили в себе в течение сотен поколений.

И я сделал это! Сообщение предназначалось некоему Хью Драммонду — очевидно, мужчине. Место отправления называлось Сент-Луис, штат Миссури, а дата на несколько дней предшествовала началу Заключительной войны. Текст был простой и ясный:

Мой милый. У нас все хорошо. Быстрее заканчивай свои дела. Я знаю, что твоя работа важная, и мне не хотелось бы торопить тебя и надоедать своими просьбами. Но я и дети соскучились по тебе. Мы любим тебя сильно-сильно. И я молю Бога, чтобы ты не перенес наш праздник, который мы задумали провести вместе, наедине друг с другом. Удачи и счастья в новом году! Пока, моя любовь, до встречи! Твоя Барбара.

— Мне кажется, это самое раннее из найденных личных писем, — сказал Орна. — Но я никогда раньше не слышал о твоей находке. Впрочем, тут нечему удивляться. Жизнь на границе — не сахар, и мы совсем закопались в собственных делах.

— Жизнь на границе… Какие прекрасные слова, — задумчиво прошептал Дэнивер. — И все же я чувствую печаль… Да, древние люди совершили подвиг. Они выжили на границе эпох, и в благодарность за это мы назвали себя «гомо супериори», но нам никогда не узнать о тех, кто мог бы оказаться на нашем месте.

— Теперь немного поздно для таких размышлений, — напомнил Орна.

— Да, — поежившись, согласился Дэнивер. — Думаю, нам пора возвращаться.

ОПЕРАЦИЯ «ХАОС» ^(роман)

На Земле царствует магия, ожили сказочные и мифические Создания — феи, лешие, гномы, драконы. Здесь ведьмы служат в ВВС, оборотни работают инженерами, а ФБР борется с демонами.

Немногим удается привлечь к себе внимание Князя Тьмы. Но капитан Стивен Матучек, раз за разом расстраивающий планы Врага, вынужден спуститься за своей похищенной дочерью в Ад. Помогут ли ему силы волка-оборотня?…

Эй, там, привет!

Если вы существуете — привет!

Мы можем никогда не узнать, есть ли вы. Это всего лишь отчаянный эксперимент, проверка дикой гипотезы. Но это еще и наша обязанность.

Я сейчас лежу, наполовину погруженный в странный сон, едва осознавая окружающий мир. Именно мне предложили сделать попытку докричаться сквозь потоки времени и пространства — потому что случившееся со мной много лет назад оставило следы во мне, где-то в самой глуби; именно поэтому было решено, что мое мысленное послание имеет больше шансов добраться до вас, если оно вообще может дойти куда-либо.

Нельзя сказать, чтобы шансы эти были слишком уж хороши. Моя заурядная натура подавляет ту небольшую странную силу, ту ману, что таится внутри моей души. Да и в любом случае вполне может быть, что я передаю свои мысли — и скорее всего так оно и есть — просто в никуда.

Идея о существовании многих параллельных времен — всего лишь философская идея; предполагается, что может существовать одновременно сколько угодно самостоятельных вселенных и одни из них полностью чужды друг другу, а некоторые различаются лишь в мелочах… Почему я мыслю во сне на этом языке? Это не мой родной язык. Подготовка к эксперименту ввергла меня в странное состояние. Черт побери, когда я проснусь завтра, я буду, конечно, самим собой — но не совсем… а вот сейчас я — это точно я… Но есть ли эти миры — где генерал Ли выиграл битву при Геттисберге, а Наполеон — при Ватерлоо; миры, где культ бога Митры победил христианство во времена Римской империи; миры, в которых Рима вообще не существовало; миры, где совсем иные животные, не похожие на человека, обрели разумную душу — или в которых вовсе нет разума; миры, все законы природы которых ничуть не похожи на наши, где возможно то, о чем мы и помыслить не умеем, но где недостижимо то, что с легкостью дается нам…

Впрочем, мне объяснили, что в основании этой гипотезы лежит не одна лишь философская идея. Есть кое-какие намеки в современной физике, слишком непонятные для меня. Есть странные случаи появления или исчезновения людей, или того и другого одновременно, и эти факты заставляют предполагать, что иной раз материальные тела способны спонтанно переноситься сквозь потоки времени — Бенджамин Батурст, Гаспар Хаузер… Со мной и моими близкими тоже произошло подобное, хотя, конечно, тут несколько иное дело. Но именно в моем приключении — причина сегодняшней попытки.

Видите ли, если параллельные миры существуют, они должны конечно, опираться на некое общее для всех фундаментальное основание; в противном случае все наши гипотезы оказались бы недоступными для проверки, а потому и не имеющими смысла. Но если миры эти произошли из одного источника, если они созданы по сходным матрицам, у них в определенном смысле должна быть и общая судьба. И какие бы конкретные формы они ни принимали, война между Законом и Хаосом наверняка пронизывает каждый из них.

Мы здесь кое-чему научились. И мы должны послать вам наше знание и наше предостережение.

Для вас, таящихся где-то в неизвестности, все это может показаться не более чем сном. Мне иной раз и самому так кажется, хотя я вспоминаю о реальных событиях. Мы сомневаемся, что вы — кто угодно из тех, до кого мы сможем докричаться, — сумеете ответить, если даже захотите. Ведь если бы вы могли — мы давно уже получили бы хоть какое-то сообщение из иных миров. Так что просто обдумайте то, что услышите. И спросите себя, может ли всего лишь пригрезиться подобное.

Мы не имеем ни малейшего представления, на что вы можете быть похожи, мы лишь предполагаем, что наш зов не уходит в вакуум. Но, наверное, ваш мир не полностью чужд нашему, ведь тогда связь между нами была бы невозможна. Разве можно общаться с_абсолютно чужеродными существами? Нет, вы должны быть такими же людьми, с развитой культурой и технологией. Вы тоже должны помнить Галилея, Ньютона, Лавуазье, Ватта; и есть даже шанс, что и вы — американцы. Но в каком-то пункте дороги мы разошлись. Был ли у вас Эйнштейн? А если был — чем он занялся после первых своих работ, после исследований броуновского движения молекул, после создания специальной теории относительности? Такие вопросы можно задавать бесконечно.

И, само собой, вы можете задать нам такие же вопросы. Так что я просто расскажу вам свою историю — пусть даже она прозвучит немного нескладно (трудно рассуждать связно, будучи погруженным в такие сонные сумерки, как те, в которых сейчас плаваю я). Без сомнения, вы услышите и то, что вам самим хорошо известно. Если вы давно знаете, как работает электрический генератор или как закончилась первая мировая война — ну потерпите. Лучше излишек информации, чем ее полное отсутствие. Ведь то, что я должен сказать, жизненно важно для вас.

Если вы вообще существуете.

С чего же начать? Полагаю, для меня все закрутилось во время второй мировой войны, хотя, конечно, корни проблемы лежат гораздо глубже; ведь это борьба такая же старая, как сам мир…

Глава 1

Либо нам отчаянно не повезло, либо их разведка работала куда лучше, чем нам казалось, — но в результате вылазки, предпринятой врагом, мы были отброшены назад, а наша погодная защита разметана подчистую. Сразу возникли проблемы с пополнением, и мы неделями не имели ни малейшей возможности передохнуть, а тем временем враг захватил контроль над погодой. Наш единственный специалист по выживанию, майор Джексон, делал все, чтобы с помощью оставшихся в его распоряжении элементалей защитить нас от молний; иначе, пожалуй, они могли бы произвести немалое опустошение в наших рядах. Да к тому же начался дождь.

Ничего не может быть более обескураживающего, чем холодный ливень, не прекращающийся неделю напролет. Земля превратилась в жидкое месиво; оно заползало в башмаки, облепляло их снаружи, и вы едва могли вытащить ноги из грязи… Форма превратилась в мокрую тряпку, прилипшую к покрытой мурашками коже, паек пропитывался влагой, винтовки требовали постоянного внимания, и капли дождя ежеминутно колотили по шлему, доводя до одурения. Нет, никогда не забыть тех бесконечных дней прополаскивания и отступлений; даже и десять лет спустя дождливая и ветреная погода способна будет ввергнуть вас в глубочайшую депрессию.

Думаю, единственным утешением нам тогда служила мысль, что во время дождя нас не могут атаковать с воздуха. Конечно, в те моменты, когда враг намеревался устроить воздушный налет, облачный покров снимался — но наши метлы взлетали и двигались куда быстрее, чем их ковры. Тем временем мы упорно тащились вперед — вся наша дивизия вместе со вспомогательными войсками; в частности, с нами шли укротители… гордость американской армии, превратившаяся в компанию мокрых и несчастных людей и драконов, плетущихся по Орегонским холмам.

Я неторопливо шел через лагерь. Вода стекала с палаток и булькала в окопах. Наши часовые, само собой, были одеты в плащи-невидимки, классические тарнкаппены, однако я отлично видел следы ног в грязи и слышал хлюпанье вытягиваемых из жижи ботинок и непрерывные однообразные ругательства.

Я миновал взлетно-посадочную полосу; воздушная группа разбила бивак рядом с нами, чтобы в случае необходимости оказать поддержку. Двое мужчин стояли на страже-возле разборного ангара, не слишком заботясь о том, чтобы сохранять невидимость. Их голубые форменные френчи выглядели такими же грязными и промокшими, как мой оливковый китель, но эти ребята все же были тщательно выбриты, а их знаки различия — крылатые метлы и шарики «глаз, отводящих зло», — блистали свежей полировкой. Часовые отсалютовали мне, и я небрежно поднял руку в ответ. Esprit de corps^[345]…

За ангаром виднелся наш арсенал. Там парни возвели укрытия для своих бестий, и я мог видеть лишь пар, струящийся сквозь щели, и чувствовать отчаянную вонь рептилий. Драконы ненавидят дождь, и их погонщикам приходилось тратить чертову уйму времени на то, чтобы управиться со своими подопечными.

Неподалеку расположилась группа психологических атак — на их территории, в загоне, шипели и извивались василиски, пытавшиеся укусить кормивших их солдат. Лично я всегда сомневался в пользе этого подразделения. Ведь нужно подвести василиска чуть ли не вплотную к человеку — чтобы василиск мог взглянуть ему прямо в глаза, и лишь тогда противник окаменеет; а шлемы и формы из алюминиевой фольги, которые защищают погонщиков, представляют собой отличную мишень для снайперов врага. Кроме того, когда углерод человеческого тела превращается в кремний, выделяются радиоактивные изотопы, и вы вполне можете схватить дозу, так что медикам придется пользовать вас суслом святого Иоанна, собранным в безлунную ночь на кладбище.

Да, кстати, на тот случай, если вам это неизвестно: кремация не просто отмерла как обычай. Указом министерства национальной безопасности она признана незаконной. Теперь у нас множество старомодных кладбищ. В общем, век науки еще раз урезал наши свободы.

Миновав компанию техников, управлявших группой зомби, копающих новые дренажные траншеи, я подошел к большой палатке генерала Ванбруга. Часовой, увидев значок разведкорпуса — священное слово из четырех букв — и полоски на моих погонах, отдал мне честь и впустил в палатку. Я прошагал прямиком к столу и поднял руку:

— Капитан Матучек явился, сэр.

Ванбруг хмуро глянул на меня из-под лохматых седых бровей. Генерал был здоровенным мужиком, с лицом, похожим на выветренную скалу; и хотя в армию он был призван из запаса — мы все любили нашего заслуженного генерала.

— Вольно, — сказал он. — Садись. Погоди немножко.

Я нашел складной стул и устроился на нем. Возле стола уже сидели двое незнакомых мне людей. Одним из них был пухлый мужчина с круглым красным лицом; на его форме красовались майорские погоны и знаки службы связи — хрустальные шары. А второй была молодая женщина. Несмотря на всю мою усталость, я встряхнулся и уставился на нее. Она того стоила — высокая, зеленоглазая, рыжеволосая, с точеным высокоскулым лицом и с фигурой слишком хорошей для того, чтобы напяливать на нее военную форму — будь то форма женского вспомогательного корпуса либо какая-то другая. Капитанские нашивки, кавалерийские колеса в петлицах… ну, не колеса, а слейпниры, если быть точным.

— Майор Харриган, — проворчал генерал. — Капитан Грэйлок. Капитан Матучек. Ну, к делу.

Он расстелил на столе перед нами карту. Наклонившись, я всмотрелся в нее. На карте были обозначены и наши, и вражеские позиции. Противник все еще удерживал Тихоокеанское побережье — от Аляски до центральной части Орегона, хотя это уже было и не то, что год назад; битва на Миссисипи в корне изменила обстановку.

— Итак, — сказал Ванбруг, — я обрисую вам обстановку в целом. Задание весьма опасное, вы можете и отказаться, но я хочу, чтобы вы знали, насколько это важно.

Насчет «отказаться» или «согласиться», честно говоря, я просто ничего не знал. Мы были в армии, война шла нешуточная, и в принципе я просто не имел права отказываться от любого задания. Хотя, конечно, в тот момент, когда Сарацинский калифат напал на нас, я был вполне преуспевающим голливудским актером… И больше всего на свете мне хотелось вернуться к той спокойной жизни — но это могло произойти лишь после окончания войны.

— Как видите, мы заметно их потеснили, — сказал генерал. — А на оккупированных территориях жители поднимают восстания при малейшей возможности. Британцы организовали партизанские отряды и вооружили их — пока сами готовятся к переброске через пролив. Русские успешно надвигаются с севера. Но решающий удар должны нанести мы — прорвать линию фронта и заставить сарацин окончательно отступить. И если мы добьемся успеха — война закончится в этом году. А в противном случае, пожалуй, затянется еще года на три.

Я это знал. Вся армия знала это. Официальных сообщений еще не поступало, но каким-то образом всегда чувствуется, если готовится крупный прорыв.

Короткий, толстый палец генерала ползал по карте.

— Девятая бронедивизия — здесь, двенадцатая воздушная — здесь… четырнадцатая кавалерийская, тут — саламандры, напротив тех позиций, где, как нам известно, они сконцентрировали своих огнедышащих. Морская пехота готова высадиться возле Сиэтла, и теперь у наших моряков вывелось достаточно кракенов^[346] для хорошей драки. Один славный удар — и мы заставим их уносить ноги.

Майор Харриган фыркнул в бороду и уныло уставился на хрустальный шар. Шар был туманным, непрозрачным; неприятель создавал помехи для наших кристаллов, так что проку в них сейчас не было никакого — хотя, само собой, и мы в долгу не оставались. Капитан Грэйлок нетерпеливо постукивала по столу отлично наманикюренными ноготками. Она выглядела такой чистенькой, такой накрахмаленной и самоуверенной, что в конце концов я решил — капитан мне не нравится. Ну, по крайней мере — не нравится сейчас, когда на моем подбородке красуется трехдневная щетина.

— Но, похоже, что-то идет не так, сэр? — осмелился предположить я.

— Точно, черт побери, — ответил генерал. — Дело в Т роллбурге.

Я кивнул. Сарацины удерживали этот город; он являлся ключевой позицией, и засевший там противник не давал нам пройти к Салему и Портланду.

— Насколько я понял, сэр, мы намерены захватить его? — неуверенно произнес я.

Ванбруг нахмурился.

— Это задача сорок пятой дивизии, — буркнул он. — Но если они потерпят неудачу, враг сможет сделать вылазку против девятой дивизии, отрезать ее — и устроить полный беспорядок. А теперь вот еще майор Харриган и капитан Грэйлок явились, чтобы сообщить — гарнизон Троллбурга обзавелся ифритом!

Я присвистнул, чувствуя, как по моей спине пробежал холодок. Калифат всегда слишком беспечно относился к использованию Особых сил… это, кстати, было одной из причин, по которым остальной мусульманский мир считал сарацин еретиками и ненавидел их так же сильно, как мы, — но мне и в голову не могло прийти, что они способны зайти так далеко, что они готовы сломать печать Соломона. А ифрит, вырвавшийся на свободу, может учинить такие разрушения, что и вообразить невозможно.

— Надеюсь, он у них только один, — прошептал я.

— Да, второго нет, — сказала капитан Грэйлок. Голос у нее был низкий и, пожалуй, звучал бы приятно, если бы леди говорила не так энергично. — Они долго тралили Красное море в надежде отыскать еще одну бутыль Соломона, но, похоже, эта была последней.

— И одной за глаза хватит, — сказал я, стараясь говорить как можно спокойнее. — Как вы об этом узнали?

— Мы приписаны к четырнадцатой дивизии, — без всякой надобности пояснила капитан Грэйлок.

Я это и сам понял — хотя, надо сказать, кавалерийский значок меня удивил, — ведь ездить на единорогах соглашались, как правило, только школьные учительницы с кислыми физиономиями и тому подобная публика.

— Ну, я-то всего лишь офицер связи, — торопливо сказал майор Харриган. — Я езжу только на метле.

Я усмехнулся. Ни один американский мужчина, если он не носит духовный сан, ни за что не признается, что умеет управлять единорогом. Майор заметил мою усмешку и покраснел от злости.

Грэйлок продолжила, четко произнося слова, ровно и без выражения:

— Нам повезло, мы захватили в плен сарацинского офицера — во время небольшой вылазки. Я его допросила.

— Они вообще-то довольно молчаливы, эти знатные сыны… э-э… сыны пустыни, — сказал я. В общем и целом я поддерживал Женевскую конвенцию о военнопленных, и мне не нравилась мысль об ее излишнем нарушении — даже если наш противник не был так же точен в ее соблюдении.

— О, никакой жестокости! — сказала Грэйлок. — Мы его неплохо устроили, отлично кормили. Просто в какой-то момент, когда кусок еды был уже у него в горле, я превратила его в свинину. Он тут же сломался и рассказал все, что знал.

Я расхохотался, и генерал Ванбруг хихикнул; но лицо капитана Грэйлок оставалось бесстрастным. Конечно, органо-органические превращения, требующие всего лишь перестановки молекул — без изменения атомов вещества, — не представляют собой риска, поскольку не сопровождаются излучением, но зато требуют блестящего знания химии. Это, кстати, было одной из причин, по которым пехота люто ненавидела технические части: они просто завидовали людям, способным превратить походный паек в отличный бифштекс или французское жаркое. А армейским квартирмейстерам хватало забот и с тем, чтобы просто наворожить достаточное количество еды; им было не до деликатесов.

— Ну хорошо, вы узнали, что в Троллбурге держат ифрита, — сказал генерал. — А какие там еще силы?

— Там лишь небольшой дивизион, сэр. И если обезвредить демона — можно будет без труда захватить город, — сказал Харриган.

— Да, понимаю. — Генерал покосился в мою сторону. — Ну что, капитан, играете с нами? Если поможете проделать этот фокус — считайте, Серебряная звезда… простите, я хотел сказать — Бронзовая.

— Ну-у… — промямлил я. Конечно, меня бы больше заинтересовало продвижение по службе — но и орден, в конце концов, не помешает. И тем не менее… были у меня и более серьезные причины для сомнений. — Сэр, я черт знает как мало знаю обо всем этом… я чуть не завалил экзамен по демонологии в колледже.

— Это я беру на себя, — сказала Грэйлок.

— Вы! — Захлопнув рот, открывшийся от изумления, я замолчал, не найдя что сказать.

— Я была ведущей ведьмой в агентстве Сокровенных тайн в Нью-Йорке, до самого начала войны, — холодно сообщила она. (Теперь я понял, где она нахваталась таких манер: она была типичной деловой девицей из столицы. Я таких терпеть не мог.) — Я знаю все, что только можно знать об управлении демонами. Ваша задача — благополучно доставить меня на место и помочь вернуться.

— Да-а, — едва смог выговорить я. — Да, только и всего!

Ванбруг откашлялся. Ему совсем не по душе было отправлять женщину с таким заданием, но время поджимало, и выбора просто не оставалось.

— Капитан Матучек — один из лучших наших вервольфов, — польстил он мне.

«Ave Caesar, morituri te salutant!»^[347], — подумал я. Нет, во-обще-то я подумал немножко иначе, но это неважно. Я придумаю фразочку получше после того, как меня прикончат.

Если быть точным — я не боялся. Во-первых, на меня были наложены чары, отгоняющие страх; а во-вторых, я считал, что шансов у меня ничуть не меньше, чем у тех пехотинцев, которые попадают под обстрел. Да к тому же генерал Ванбруг не стал бы рисковать личным составом, отправляя людей на задание, которое сам счел бы невыполнимым. Но я испытывал куда меньший оптимизм, нежели генерал.

— Я полагаю, два адепта сумеют прорваться сквозь их посты, — продолжил генерал. — А уж на той стороне вам придется импровизировать, исходя из ситуации. И если вы сумеете обезвредить монстра, мы атакуем завтра в полдень. — И мрачно закончил: — А если я не получу к рассвету хороших известий, мне придется перегруппировать войска и начать отступление, чтобы спасти то, что можно… Ладно, вот тут подробная топографическая карта города ц окрестностей…

Он не стал тратить время понапрасну и спрашивать, в самом ли деле я добровольно иду на это задание.

Глава 2

Мы с капитаном Грэйлок пришли в палатку, которую я делил с еще двумя офицерами. Сквозь холодные косые струи дождя уже подбиралась темнота. До палатки мы дошли молча, тяжело шлепая по грязи. Мои товарищи по жилью были на дежурстве, так что мы могли поговорить наедине. Я зажег огонек святого Эльма и сел прямо на влажные доски, настланные на земле.

— Садитесь, — сказал я девушке, указывая на наш единственный складной стул.

Это была одушевленная вещица, которую мы купили в Сан-Франциско; стул был не слишком сообразителен, однако справлялся с тем, чтобы таскать наши вещевые мешки, и подходил, когда его звали. Он немного покряхтел, осваиваясь с незнакомым весом, и снова уснул.

Грэйлок достала пачку «Уингза» и вопросительно глянула на меня. Я благодарно кивнул, и сигарета порхнула к моим губам. Вообще-то в полевых условиях я предпочитаю «Лаки»: само-загорающийся табак удобен тогда, когда ваши спички могут отсыреть. Но когда я был штатским человеком — и мог себе это позволить, — я выбирал «Филип-Моррис», потому что крохотный эльф в красной курточке, сидящий в пачке, может заодно смешать вам коктейль.

Какое-то время мы курили, прислушиваясь к шуму дождя.

— Ну, — сказал я наконец, — полагаю, у вас есть какой-то транспорт?

— Моя личная метла, — ответила Грэйлок. — Я не люблю армейские «виллисы». Ну, и в любое время я могу взять «кадиллак». Хотя всегда увеличиваю его мощность.

— И у вас при себе необходимые снадобья и порошки, и что там еще положено?

— Только мел. Материальные вещества не слишком-то влияют на мощных демонов.

— Вот как? А зачем тогда восковая печать на бутыли Соломона?

— Но ведь ифрита удерживает не воск, а сама печать. Главное тут — чары; по сути, это просто вера ифрита в запрет. — Она глубоко затянулась дымом, и я залюбовался изысканными линиями ее щек. — Сегодня ночью у нас есть шанс проверить одну теорию.

— Ну ладно, и все же вам понадобится пистолет с серебряными пулями; у них ведь тоже есть оборотни, и вам это известно. Я возьму «сорок пятый» и несколько гранат.

— Как насчет водяного пистолета?

Я нахмурился. Мысль об использовании святой воды в качестве оружия всегда казалась мне святотатственной, хотя священники и считали это позволительным при схватках с тварями из Нижнего мира.

— Пользы не будет, — сказал я. — У мусульман нет сходного ритуала, а потому, естественно, они и не используют такие существа, которыми можно управлять при помощи святой воды. Да, не забыть мою магическую вспышку… Вот и все.

В палатку просунулся большой нос Айка Абрамса.

— Может, вы и леди капитан хотите перекусить, сэр? — спросил он.

— А почему бы и нет! — воскликнул я, подумав, что незаг чем тратить последний вечер в Мидгарде на то, чтобы торчать в очереди у кухонного раздаточного окна. Когда Айк исчез, я объяснил девушке: — Айк — не военнообязанный, но мы были друзьями в Голливуде… он служил реквизитором, когда я играл в «Зове пустыни» и «Серебряном вожде», а теперь любезно помогает мне. Он принесет нам ужин сюда.

— Знаете, — заметила она, — это, на мой взгляд, одна из положительных сторон века технологий… Вам известно, что в этой стране был очень распространен антисемитизм? И не только среди чокнутых иоаннитов; нет, среди самых обычных благополучных обывателей.

— В самом деле?

— В самом деле. Особенно почему-то было крепким убеждение в том, что иудеи — трусы и что их никогда не увидишь там, где опасно. Ну а теперь, когда большинство из них соблюдают запрет их религии на чары, а ортодоксы вообще не могут пользоваться никакой магией, очень многие из них служат в пехоте и в рейнджерах, и это просто нельзя игнорировать.

Мне лично давно надоели комиксы, герои-супермены в которых носили однообразные иудейские имена — как будто англосаксонских имен просто не осталось! — но девушка сделала очень верное замечание. А значит, она не была просто автоматом, зарабатывающим деньги… далеко нет!

— Чем вы занимались до войны? — спросил я просто так, чтобы заглушить непрерывный шум дождя.

— Я же вам говорила, — огрызнулась она, мгновенно рассердившись. — Я работала в агентстве Сокровенных тайн. Роклама, связи с общественностью и все такое.

— Ох, ладно, — сказал я. — В Голливуде тоже все — сплошная липа, так что не мне над вами насмехаться.

Но ведь в голливудской липе моей вины не было. Все эти типы с Мэдисон-авеню причиняли мне сплошные огорчения. Они использовали настоящее Искусство, чтобы рекламировать самонадеянных ничтожеств или чтобы продавать товар, главным достоинством которого было полное сходство с аналогичным товаром другой фирмы. Компания «Искусство магии» не раз терпела крах — например, когда пытались научить русалок пускать фонтаны или запихать юных саламандр в стеклянные трубки для освещения Бродвея… но я и теперь думал, что можно было бы найти лучшее применение для говорящей бумаги, нежели прославление духов «Ма Chere». Конечно, духи очень хорошие — но кому неизвестны почтовые инструкции?..

— Вы просто не понимаете, — сказала она. — Это часть нашей экономики… часть социального устройства. Неужели вы всерьез думаете, что обычный провинциальный оборотень способен починить… ну, скажем, машину для поливки газонов? Нет, конечно, — он просто выпустит водных элементалей и затопит половину городишки — если в машину не заложены ограничительные чары. А мы в агентстве как раз тем и занимались, что внушали гидрам уважение к нашим символам. Я ведь вам говорила, тут главное — психосоматическое влияние; но с этими существами можно управиться, несмотря на их силу. Иной раз мне приходилось гоняться за ними в акваланге!

Я посмотрел на нее куда более уважительно. С тех пор как человечество научилось преодолевать разрушительное влияние холодного железа и началась эра магии — мир весьма нуждался в отчаянных, дерзких людях- И, похоже, эта девушка была как раз из таких.

Абрамс принес две тарелки с едой. Выглядел Абрамс грустно, и я бы хотел пригласить его посидеть с нами — если бы нам не нужно было обсудить детали секретной миссии.

Капитан Грэйлок превратила кофе в мартини — не слишком сухой, а неаппетитную кашу — в отличные бифштексы; и это был мой лучший ужин за последний месяц. После бренди девушка немного расслабилась, и я понял, что ее жестокая деловитость — просто форма самозащиты; ведь ей приходилось иметь дело со всякими типами… и мы стали звать друг друга по имени — Стивен и Вирджиния. Но вот стемнело — и нам пришлось отправляться в путь.

Глава 3

Вы можете подумать, что это чистое безумие — посылать всего двух человек (один из которых — женщина) во вражеские расположения с заданием, подобным нашему. Тут бы следовало вызвать бригаду рейнджеров — по меньшей мере. Но в наши дни благодаря науке война очень изменилась — так же как промышленность, медицина, да и просто обычная наша жизнь. Но, конечно, предприятие наше было отчаянным — однако не из тех, в которых может дать результаты численное превосходство.

Видите ли, несмотря на то что практически любой человек может научиться незатейливой ворожбе, с помощью которой он управится с модернизированной метлой, или пылесосом, или револьверным станком — лишь немногие становятся истинными адептами. Тут недостаточно многолетней учебы и практики, тут нужен прирожденный талант. Это то же самое, что быть человекозверем, оборотнем: если у вас есть необходимые хромосомы, вы оборачиваетесь в родственное вам животное почти инстинктивно; а в противном случае вы можете трансформироваться лишь с помощью сил, направленных на вас извне.

Мои друзья-ученыеобъясняли мне, что Искусство магии чем-то сродни теории неопределенностей Кантора. При некоторых условиях часть равна целому, и так далее. Одна хорошая ведьма может справиться с делом — а большее число людей просто увеличит риск обнаружения; тем самым подвергнется опасности слишком ценный персонал. Поэтому Ванбруг был абсолютно прав, отправляя нас вдвоем.

Да, в армейских правилах заложен здравый смысл — беда лишь в том, что иногда вам приходится испытывать его действие на себе.

Мы с Вирджинией переоделись, повернувшись друг к другу спиной. Она надела брюки и походную куртку, а я — эластичный костюм, который не помешал бы мне, обернись я волком. Мы надели шлемы, обвешались оружием и взглянули друг на друга. Даже в мешковатом зеленом костюме девушка выглядела отлично.

— Ну, — ровным голосом сказал я, — отправляемся?

Разумеется, я не испытывал страха. На каждого новобранца налагают специальные военные чары против страха. Но мне все же не нравилось то, что нам предстояло сделать.

— Чем скорее, тем лучше, — ответила она. Подойдя к выходу из палатки, девушка свистнула.

Откуда-то сверху спланировала метла и приземлилась точно перед Вирджинией. Несмотря на модную отделку хромом, метла была просто отличной. Сиденья из вспененной резины, противоударное устройство, удобное заднее сиденье — все это ничуть не напоминало армейский транспорт. Помощником Вирджинии оказался гигантский кот, похожий на пушистый сгусток мрака — с недобрыми желтыми глазами. Он выгнул спину и негодующе фыркнул. От дождя кота прикрывали особые чары — но ему не нравился чертовски сырой воздух.

Вирджиния пощекотала его под подбородком.

— Ох, Свартальф, — сказала она. — Хороший котик, умница мой, принц тьмы… если мы переживем эту ночь, ты будешь спать на подушках, мягких, как облака, и лакать сливки из золотой чашки.

Кот вздернул уши и замурлыкал басом.

Я устроился на заднем сиденье, вдел ноги в стремена и откинулся назад. Девушка села впереди и напевно забормотала чары, управляющие метлой. Метла со свистом рванулась вверх, земля исчезла из виду, лагерь растворился во тьме. Но мы оба обладали ведьмовским зрением — по сути, это инфракрасное видение, — так что не нуждались в фарах.

Поднявшись над облаками, мы увидели гигантский свод, усыпанный звездами; а внизу бурлила тусклая белизна. Я приметил и парочку П-56, патрулирующих неподалеку; они были нагружены до отказа автоматическими ружьями. Мы оставили их позади и помчались на север. Я пристроил на коленях автоматическую винтовку Браунинга и сидел неподвижно, слушая свист рассекаемого воздуха. Далеко внизу, в густой тени холмов, я отметил вспышки артиллерийской дуэли. Но вспышки были слишком частыми… никто не смог бы с такой скоростью бросать чары, запускающие и взрывающие снаряд. Я припомнил доходившие до меня слухи о том, что генерал Элктрик разработал систему, позволяющую произносить нужные формулы за микросекунды…

Троллбург находился всего в нескольких милях от наших позиций. Я увидел впереди бесформенную, мрачную громаду города. Вот где пригодилось бы атомное оружие! Но пока в Тибете вращались антиядерные молитвенные колеса, атомная бомба оставалась лишь научной фантастикой. Я почувствовал, как напряглись мои мышцы. Вирджиния плавно направила метлу вниз.

Мы приземлились в небольшой роще. Девушка обернулась ко мне.

— Их заставы должны быть где-то поблизости, — прошептала она. — Я побоялась опускаться прямо в городе, на крыши — нас слишком легко могли заметить. Придется нам начать отсюда.

Я кивнул:

— Хорошо. Дай мне минутку.

Я направил на себя магическую вспышку. Трудно поверить, что еще каких-то десять лет назад трансформация полностью зависела от полнолуния! А потом Вайнер доказал, что вся суть процесса в том, чтобы направить поляризованную волну определенной длины на шишковидную железу — и корпорация «Полароид» сделала очередной миллион долларов или около того, запустив в производство «линзу оборотня». Да, в нашем ужасном и прекрасном веке жить нелегко — но я не захотел бы жить в другое время.

Меня охватили знакомые ощущения: вибрация, короткое пьянящее головокружение и почти экстатическая мгновенная боль… Атомы менялись местами, создавая новые молекулы, нервы прорастали в новых направлениях, кости на долю секунды стали текучими, мускулы обвисли… А потом я стабилизировался в другом обличье, встряхнулся, просунул хвост в клапан облегающих штанов и обнюхал руку Вирджинии.

Она потрепала мою шею, пониже шлема.

— Хороший мальчик, — шепнула она. — Давай, вперед!

Я повернулся — и растворился в кустах.

Многие писатели пытались изобразить, как чувствует себя оборотень, — и все они потерпели неудачу, потому что в человеческом языке просто нет нужных слов. Мое зрение потеряло прежнюю остроту, звезды надо мной превратились в размытые пятна, и мир стал выглядеть бесцветным и плоским. Но зато я слышал все так резко, что ночь казалась мне наполненной грохотом, я улавливал даже ультразвук; и целое море запахов заполнило мои ноздри — запахи травы и жидкой грязи, горячая сладкая струйка запаха полевой мыши, пробежавшей неподалеку… резкий чистый запах машинного масла и ружей, дух табака… О бедное глупое человечество, не способное ощутить всю красоту этого мира!

Труднее всего при обращении сохранить психологические характеристики человека. Я стал волком — с волчьими нервами, железами, инстинктами, и мой интеллект — высокий для волка — все, же был ограничен. Я помнил о цели, которую преследовал как человек, но теперь она казалась мне нереальной, надуманной. И мне пришлось приложить всю мою тренированную волю, чтобы делать то, что нужно, — вместо того чтобы пуститься в погоню за первым попавшимся кроликом. Нечего и удивляться тому, что в былые времена оборотни имели никудышную репутацию, — и лишь постепенно люди осознали, что нужно учитывать изменения в ходе мыслей при обращении, и оборотням стали с детства прививать необходимые привычки.

Как человек я весил сто восемьдесят фунтов, и, поскольку при обращении масса полностью сохраняется, я был весьма крупным волком. Но я легко скользил между кустами, через поляны и овражки и казался просто еще одной тенью. И лишь при входе в город я почуял человека.

Мех на моей спине поднялся дыбом, я распластался в траве — и замер, ожидая. Мимо шел часовой. Это был высокий бородатый тип с золотыми серьгами в ушах — серьги слабо поблескивали в свете звезд. Тюрбан, обернутый вокруг шлема, казался на фоне Млечного Пути чудовищно большим.

Я пропустил его мимо и стал красться следом — пока не увидел следующего часового. Они расположились вокруг всего Троллбурга; под надзором каждого из них была дуга около ста ярдов длиной, и они шагали туда-сюда, встречаясь на границах своих участков. Непросто будет…

До моего слуха донесся новый звук. Я припал к земле. В небо проплыла одна из летающих крепостей противника. Я увидел двоих солдат и пару автоматических ружей. Ковер летел низко, неторопливо, описывая круги. Да, Троллбург охранялся хорошо.

Но как бы то ни было, нам с Вирджинией необходимо прорваться сквозь пикеты… И как мне хотелось в тот момент, чтобы трансформация не лишала меня способности рассуждать по-человечески! Волчья натура побуждала меня просто прыгнуть на ближайшего человека — но тогда на меня набросится весь гарнизон…

Стоп… может, как раз это и нужно?

Я метнулся назад, в заросли. Кот Свартальф цапнул меня когтями и тут же взлетел на дерево. Вирджиния Грэйлок вскочила, схватившись за пистолет, но тут же расслабилась и нервно засмеялась. Я, конечно, мог и сам справиться с магической вспышкой, висящей у меня на шее, но у Вирджинии это вышло быстрее.

— Ну? — спросила она, когда я вновь стал человеком. — Что ты узнал?

Я описал ситуацию и увидел, как девушка нахмурилась и плотно сжала губы. Ну, надо сказать, ее губы были слишком хороши для этого.

— Ничего хорошего, — задумчиво сказала она. — Я как раз и боялась чего-то в этом роде.

— Послушай, — сказал я, — ты ведь сможешь быстро отыскать этого ифрита?

— О да! В Конго я научилась магии поиска. А в чем дело?

— Я нападу на одного из стражей, устрою большой шум и отвлеку их внимание. Ты сможешь незаметно пересечь линию постов, а в городе наденешь тарнкаппен…

Она покачала рыжей головой:

— Я не взяла плащ-невидимку. Их поисковые системы ничуть не хуже наших, так что в нем нет смысла.

— М-м-м… да, пожалуй, ты права. Ну, все равно, ты сможешь в темноте проскользнуть к дому, где прячут ифрита. А уж там — действуй по ситуации.

— Я боялась, что нам придется поступить именно так, — сказала она. И добавила с удивившей меня мягкостью: — Но, Стив, ведь ты подвергаешь себя большой опасности…

— Нет, если они не подстрелят меня серебряной пулей. Но ведь большинство их зарядов из простого свинца! Они используют схему заряда «один к десяти»— из серебра у них лишь каждая десятая пуля. А значит, у меня девяносто шансов из ста благополучно добраться домой.

— Ты лжец, — сказала она. — Но храбрый лжец.

Но это совсем не было храбростью. Можно, конечно, воодушевляться, размышляя о долине Фордж, или Аламо, или холмах Сан-Юан, или о Касабланке, где наша армия остановила три дивизии «пантер» фон Огерхауса из Африканского корпуса — но лишь когда вы сами сидите в тепле и уюте. Однако на меня были наложены военные чары, снимающие страх, хотя и они не избавляли от холодного кома где-то в животе. Но я не видел другой возможности выполнить задание; а если наша попытка провалится — меня ждет трибунал.

— Я им пооткусываю ноги, если они вздумают за мной погнаться, — объяснил я Вирджинии. — А когда я их хорошенько встряхну — постараюсь присоединиться к тебе.

— Хорошо. — Внезапно она поднялась на цыпочки и поцеловала меня, едва коснувшись моей щеки губами.

Мгновение-другое я молча смотрел на нее. Потом, чуть замявшись, спросил:

— Что ты делаешь вечером в субботу?

Она рассмеялась:

— Забудь об этом, Стив! Я служу в кавалерии!

— Да, но война ведь — не навсегда!

Я беспечно усмехнулся, и ее взгляд вдруг изменился. Да, нападение — лучшая из возможных тактик.

Мы обсудили детали операции, насколько это было возможно. Вирджинии предстояла нелегкая задача: скорее всего, ифрита хорошо охраняли, да и сам он представлял немалую опасность. Так что у нас обоих было не слишком много шансов встретить рассвет.

Я снова обернулся волком и лизнул руку девушки. Она взъерошила мою шерсть — и я скользнул во тьму.

Я выбрал того часового, что стоял на шоссе, — но по обе стороны дороги тоже должны стоять солдаты… Да, я увидел людей поодаль, справа и слева от моей жертвы; они медленно шагали взад-вперед. Я притаился за пеньком, ожидая, когда часовой подойдет ближе.

И вот я прыгнул. Я успел заметить глаза и белые зубы на бородатом лице, я услышал крик и, налетев на часового, почуял вонь отчаянного страха. Он упал на спину, молотя руками, — и я вцепился в его горло. Мои челюсти сомкнулись, и мой язык ощутил горячую соль крови.

Я знал, что его крик услышали другие стражи. Два ближайших сарацина бросились на помощь. Я выпустил кишки первому из нападавших и сцепился со вторым.

Он выстрелил. Пуля обожгла меня, заставив пошатнуться. Но сарацин явно не знал, как обращаться с вервольфами. Ему следовало бы стрелять без передышки, пока не дойдет очередь до серебряной пули; ему следовало оттолкнуть меня, может быть, ткнуть штыком, лишь бы выпустить нужный заряд. А он просто бросился на меня, призывая своего еретического Аллаха.

Моя простреленная мышца мгновенно сомкнулась, срастаясь, — и я бросился на сарацина. Увернувшись от штыка и от прицела, я ударил его — довольно сильно, чтобы он выронил оружие, но недостаточно для того, чтобы сбить его с ног. Он устоял, схватил меня за шею и приподнял.

Я двинул его задней лапой по лодыжке. Он, продолжая держать меня, упал навзничь — и я оказался в наилучшей для ближнего боя позиции. Крутанув головой, я стряхнул его руку и рванул ее зубами.

Но не успел я окончательно расправиться с ним, как на меня навалились еще трое. Но до чего же паршиво тренировали этих ребят! Я вырвался из свалки, в которой участвовало уже с полдюжины сарацин, и очутился на свободе.

В запахе горячих тел и крови я уловил слабую струйку аромата «Шанели № 5», и что-то внутри меня засмеялось. Мимо места схватки промчалась Вирджиния, ведя метлу в футе над землей, — и очутилась в Троллбурге. Теперь мне нужно было уйти от погони — и не дать серебряной пуле настичь меня при этом.

Я взвыл, насмехаясь над людьми, высыпавшими из ближайших домов, и, прежде чем помчаться в поле, позволил им как следует разглядеть меня. Я бежал легко и не слишком быстро, чтобы они не потеряли меня из виду; я бросался из стороны в сторону, чтобы не дать им возможности прицелиться. Сарацины бежали за мной, спотыкаясь и вопя.

Конечно, они восприняли случившееся как обычную диверсионную вылазку. Теперь сарацины заменят пострадавшие пикеты, гарнизон насторожится… но ведь наверняка никто, кроме нескольких старших офицеров, не знает о существовании ифрита, и никому в голову не приходит, что мы могли раздобыть такие сведения. А значит, у них нет особых причин беспокоиться и они не подозревают о наших подлинных планах. Так что, может быть, нам и удастся завершить операцию…

Что-то внезапно пронеслось над моей головой… Один из их чертовых ковров. Он спикировал на меня, как коршун, и ружья выплюнули огонь. Я бросился к ближайшей купе деревьев.

Еще несколько мгновений, и я укроюсь в роще…

Но у меня не оказалось этих мгновений. Я услышал за спиной тяжелый топот, уловил едкий запах… Тигр-оборотень несся следом за мной.

На мгновение я вспомнил своего проводника по Аляске. Он тоже был оборотнем — белым медведем. Если бы он мог очутиться здесь!.. Я развернулся навстречу тигру.

Это был очень крупный тигр и весил по меньшей мере пятьсот фунтов. Глаза его пылали, как раскаленные угли, огромные клыки сверкали… он взмахнул лапой такой величины, что она могла бы переломить мою спину, как сухую былинку. Я налетел на него, рванул зубами и отскочил назад, прежде чем он успел меня ударить.

Краем уха я слышал, как сквозь кусты ломятся сарацины, ищущие нас. Тигр прыгнул. Я увернулся и помчался к зарослям. Может быть, мне удастся укрыться… Он яростно топал следом, громко рыча.

Между двумя гигантскими дубами я увидел щель, слишком узкую для тигра, и поспешил к ней. Но она оказалась слишком узкой и для меня. И меньше чем через секунду я застрял в ней — а тигр настиг меня. В моих глазах вспыхнули огни — и наступила тьма.

Глава 4

Я плыл в нище и в никогда. Мое тело отделилось от меня — или я от него. Но как я мог думать о бесконечной и вечной тьме, и холоде, и пустоте, когда у меня не было чувств? Как мог я чувствовать отчаяние, если был лишь точкой в пространстве и времени?.. И даже меньше, чем точкой, а вокруг не было ничего — ничего, что можно любить, или ненавидеть, или бояться, или желать на пути неизвестно куда. Смерть была бы меньшим наказанием, потому что сейчас я был единственным, что вообще существовало.

И от этого я отчаялся.

Но через мгновение, или через квадрильон лет, или спустя и то и другое — я кое-что понял. Я был во власти Великого Солипсиста. Беспомощный и ничего не понимающий, я уловил его эгоизм — такой беспредельный, что он не оставлял даже маленького местечка для надежды. Я закружился в водовороте мыслей — таких непонятных, таких чужих, таких огромных для меня, что я словно окунулся в волны ледяного океана…

…опасен, именно этот…он и те двое… каким-то образом он может стать смертельной опасностью… не сейчас (презрительно), когда рухнули их планы… нет, позже, когда они осуществят другое намерение, и эта война станет в сравнении с ним сущей мелочью… почему-то от них исходит волна опасности… если бы я мог рассмотреть будущее!., их нужно отвлечь, уничтожить, что-то сделать с ними, пока угроза не стала реальностью…но я не могу создать для них опасность… может быть, они будут убиты во время войны… если нет, я должен помнить о них — и попытаться позже… сейчас у меня слишком много дел, мне нужно помочь прорасти тем семенам, что я посеял в мире… птенец противника не пролетит над моими полями, их сторожат голодные вороны и коршуны… (и — с бесконечной ненавистью) да, ты попадешься в мои капканы, птенчик… и есть лишь Один, Кто сможет освободить тебя!

И так велика была сила злорадства в последних словах, что я внезапно освободился.

Глава 5

Я открыл глаза. Какое-то время меня не отпускал бесконечный ужас. Но меня спасла физическая боль, отогнавшая эти воспоминания куда-то вглубь, туда, где живут давние ночные кошмары. Лишь мелькнула мысль, что все это, наверное, было кратким безумием.

Природный оборотень — в его зверином обличье — совсем не так неуязвим, как это кажется большинству людей. Если даже оставить в стороне серебро (биохимический яд для метаболизма в промежуточном состоянии) — существуют и проклятия, способные остановить работу жизненно важных органов, а значит, и жизнь; и утрата какой-то части тела тоже может стать необратимой, если поблизости не окажется хирурга, чтобы пришить ее обратно, пока не погибли клетки… ну и так далее, и так далее. Но мы, оборотни, все-таки, безусловно, крепкие ребята. Мне достался удар, который, похоже, сломал мою шею. Но спинной мозг не был полностью разорван, и рана зажила с обычной для звериного облика скоростью.

Плохо было лишь то, что сарацины схватили меня и воспользовались магической вспышкой, чтобы вернуть мне человеческий облик, прежде чем раны окончательно зарубцевались. И теперь у меня отчаянно болела голова и мучила тошнота.

— Встать! — Чей-то ботинок ткнул меня в ребра.

Я с трудом поднялся. Они забрали все, что у меня было при себе, включая и магическую вспышку. Не меньше двух десятков сарацин направили на меня свои ружья. Преобразовавшийся тигр стоял рядом. Это был человек почти семи футов ростом и чудовищно жирный. Преодолевая головную боль, я присмотрелся к нему и увидел, что он носит знак эмира, который в те дни был скорее воинским званием, нежели титулом, и все же представлял немалую значимость.

— Идем! — скомандовал он и пошел вперед. Я с трудом потащился следом за ним.

Я видел ковры сарацин, кружащие в небе, слышал завывание их оборотней, отыскивающих следы других американцев. Но я слишком плохо себя чувствовал, чтобы интересоваться всем этим.

Мы вошли в город и зашагали к центру, и наши шаги гулко звучали на пустынных улицах. Троллбург был небольшим городком; наверное, до войны в нем обитали около пяти тысяч жителей. Но сейчас на улицах никого не было видно. Я заметил лишь несколько сарацинских батарей; стволы орудий смотрели в небо… с громыханием протащился дракон, изрыгающий огонь, с бронированным паланкином на спине. И никаких следов гражданского населения. Но я знал, куда оно подевалось. Симпатичные женщины находились в офицерских гаремах, а все остальные либо перебиты, либо сидят под стражей в ожидании того дня, когда их погрузят на корабли и повезут продавать в рабство.

Когда мы добрались до отеля, в котором расположилась вражеская штаб-квартира, головная боль у меня поутихла, сознание прояснилось. Но в этом были и положительные, и отрицательные стороны. Мы поднялись по лестнице и вошли в один из гостиничных номеров. Мне было велено встать у стола, за который уселся эмир. Полдюжины стражей выстроились вдоль стен, а молодой паша из разведкорпуса сел неподалеку от эмира.

Эмир обратил к паше огромное лицо и что-то сказал ему — мне показалось, он говорил о том, что ему пришлось лично ловить меня. Потом эмир уставился на меня. Его глаза были бледно-зелеными, как у тигра.

— Итак, — заговорил он на хорошем английском, — мы вам зададим несколько вопросов. Пожалуйста, назовите свое имя.

Я машинально произнес, что я — Шерринфорд Микрофт, капитан армии Соединенных Штатов, и назвал воинский номер.

— Но это ведь не настоящее ваше имя, не так ли?

— Разумеется, нет, — ответил я. — Я знаю Женевскую конвенцию — вы не сможете навести на меня чары имени. Шерринфорд Микрофт — мой официальный псевдоним.

— Калифат не подписывал Женевскую конвенцию, — вежливо произнес эмир. — И во время газавата, священной войны, жесткие меры иной раз просто необходимы. С какой целью был предпринят ваш рейд?

— Не вижу необходимости отвечать на этот вопрос, — сказал я. Мое молчание помогало тянуть время — а оно так нужно было Вирджинии… но все равно времени было маловато.

— Мы можем заставить вас ответить, — сказал эмир.

Если бы это была сцена из Кинофильма, то я, пожалуй, ответил бы ему, что просто ходил собирать маргаритки, и продолжал бы острить, пока сарацины не притащили бы в кабинет какое-нибудь орудие пытки, вроде пальцедробилки. Но я ответил совершенно примитивно.

— Ладно, — сказал я, — я ходил на разведку.

— Один?

— Нет, со мной было еще несколько человек. Надеюсь, им удалось ускользнуть. Пусть пошарят в кустах, поохотятся…

— Вы лжете, — бесстрастно произнес эмир.

— Если вы мне не верите — я тут ни при чем.

Он прищурился.

— Я скоро буду точно знать, говорите ли вы правду, — сказал он. — Если вы солгали — молите бога Иблиса о милосердии.

Что я мог поделать? Я чуть вздрогнул, пот выступил на моей коже… Эмир расхохотался. Смех у него был очень неприятный — похожий на утробное рычание где-то в глубине жирного горла… словно тигр забавлялся со своей добычей.

— Подумайте как следует, — посоветовал он и занялся бумагами, лежавшими на столе.

В комнате наступила полная тишина. Стражи стояли совершенно неподвижно, словно отлитые из бронзы. Молодой офицер задремал, кивая тюрбаном. За спиной эмира в большое окно заглядывала ночь. Слышно было лишь тиканье часов да еще шуршание бумаги. Но эти звуки только подчеркивали тишину.

Я устал, у меня болела голова, во рту появился отвратительный привкус, и очень хотелось пить. Но приходилось стоять, что при моем состоянии меня особенно утомляло. Я подумал, что, если уж эмир поднял такой шум из-за одного-единственного пленника, — он, похоже, здорово чем-то напуган. Это делало честь американским войскам, но лично меня ничуть не утешало.

Я осторожно огляделся по сторонам. Особо рассматривать было нечего — обычная обстановка гостиничного номера. Но стол эмира загромождала масса предметов: тут был хрустальный шар —^; бесполезный, поскольку наши глушители продолжали работать, — нарядный кубок резного стекла, явно украденный в чьем-то доме, несколько хрустальных бокалов, кварцевая шкатулка для сигар и графин, наполненный, похоже, недурным «скочем». Судя по всему, эмиру нравился хрусталь.

Эмир небрежно шевельнул рукой — шкатулка открылась, из нее выскочила «гавана», подлетела к губам эмира и зажглась. Ползли минуты; пепельница время от времени вспархивала, чтобы подобрать пепел. Нетрудно было понять, что все вещи, окружавшие эмира, были соответствующим образом заговорены и обладали способностью легко двигаться. Что ж, эмир нуждался в подобном удобстве — он ведь был чрезвычайно жирным для того, чтобы оборачиваться в огромного тигра.

В номере было очень тихо. Сквозь окно на нас таращились звезды. И мне было неприятно видеть стандартные огоньки святого Эльма на сарацинских тюрбанах…

Но вот в моем мозгу слабо зашевелилась идея. Я еще не знал, как ее осуществить, но время шло — и я начал составлять кое-какие чары.

Наверное, прошло с полчаса — хотя мне показалось, что минула по меньшей мере половина столетия, — когда дверь наконец открылась и вошел фенек, маленькая ушастая лисичка африканских пустынь. Фенек забрался в большой стенной шкаф — для превращения ему требовалась темнота, — эмир проводил его взглядом. Парень, вышедший из шкафа, оказался карликом ростом в один фут. Он распростерся перед эмиром и торопливо что-то пробормотал высоким, чуть дрожащим голосом.

— Ясно, — сказал эмир. И медленно обернулся ко мне: — Итак, из доклада ясно, что ничьих следов, кроме ваших, не обнаружено. Вы солгали.

— А разве я вам не объяснял? — удивился я, чувствуя, как у меня пересохло в горле. — Мы использовали сов и летучих мышей. Волк был один, это я.

— Угомонитесь, — сказал он без всякого выражения. — Я не хуже вас знаю, что среди летучих мышей оборотнями бывают только вампиры, а они… как это у вас называется? Что-то вроде пятой колонны в любой армии.

Да, он был прав. И, между прочим, всякие штабные генералы постоянно приставали к нам с вопросом, почему мы не организуем боевую единицу из дракул. Ответ всегда звучал одинаково: цни слишком легкомысленны и слабосильны; они не выносят солнечного света; если им не давать постоянно свежую кровь, они вполне способны наброситься на своих же товарищей; их нельзя использовать в непосредственной близости от итальянских частей. Я обругал себя за собственные слова, но я просто слишком одурел, чтобы как следует соображать.

— Я уверен, вы что-то скрываете, — продолжал эмир.

Он шевельнул пальцем — стакан подлетел к графину, наполнился «скочем», впорхнул в руку эмира, и эмир принялся не спеша прихлебывать спиртное. Сарацинский калифат исповедовал еретическое отношение к спиртному; сарацины утверждали, что пророк, запретив пить вино, ничего не сказал о пиве, джине, виски, бренди, роме и тминной водке.

— Нам придется применить более строгие меры, — сказал наконец эмир. — Я надеялся избежать их. — Он кивнул своим стражам.

Двое схватили меня за руки. Паша принялся меня бить. Он явно был специалистом в этом деле. Фенек-оборотень не отрывал от меня жадного взгляда; эмир, попыхивая сигарой, продолжал листать бумаги. После нескольких мучительных минут эмир отдал приказ — меня оставили в покое и даже дали стул, что оказалось весьма кстати.

Я сел, тяжело дыша. Эмир оглядел меня с сожалением.

— Мне очень неприятно, — сказал он. — Поверьте, я не люблю подобного. — И, как ни странно, я ему поверил. — Позвольте выразить надежду, что вы образумитесь до того, как вам будет причинен непоправимый вред. Ну а пока… хотите сигару?

Старые штучки, допрос третьей степени. Сначала избить человека — потом проявить доброту. Вы бы удивились, если бы узнали, как часто люди впадают от этого в умиление и ломаются.

— Мы хотим узнать все о ваших частях и планах, — сказал эмир. — Если вы начнете сотрудничать с нами и примете истинную веру, то сможете занять у нас весьма высокое положение. Калифату нужны смелые люди. — Он улыбнулся: — После войны вы сможете, если захотите, набрать гарем из актрис Голливуда.

— А если я не стану доносчиком… — пробормотал я.

Он развел руками:

— Тогда вам не понадобится гарем. Выбор за вами.

— Дайте подумать, — сказал я. — Это нелегко.

— Пожалуйста, думайте, — вежливо ответил он и вернулся к бумагам.

Я устроился на стуле как можно удобнее, затягиваясь дымом и постепенно восстанавливая силы. Армейские чары можно снять, если только я добровольно дам на это согласие, чего я делать не собирался. Я уставился на окно за спиной эмира. Второй этаж… не так уж и высоко.

Конечно, я мог и разбиться. Но это лучше того, что мне предстояло здесь.

Я стал составлять чары, которые мог бы прочесть вслух достаточно быстро. Для этого нужно знать один из сокровенных языков — латынь, греческий, классический арабский, санскрит, древненорвежский и так далее — на этом строится вся наука. Параестественные силы неохотно откликаются на обычную речь. Но в повседневной жизни постоянно приходится управлять разными мелочами, и, конечно, я не был новичком в этом деле.

К тому же я достаточно хорошо знал один эзотерический диалект. Трудно сказать, сработает ли это сейчас, но можно попытаться.

Я напряг мускулы и как бы случайно переменил позу. Потом протянул руку к пепельнице, чтобы стряхнуть пепел с сигары, — к ее кончику прилип пепел с сигары эмира.

Найдя наконец не слишком удачные рифмы, я поднес сигару к губам и тихо произнес:

Пепел — вниз упади,

Уголь — путь свой найди,

По дуге полети,

Прямо в глаз попади!

Я закрыл правый глаз и поднес тлеющий кончик сигары почти к самому веку.

Сигара эмира взлетела — и ткнулась в его правый глаз.

Он заорал и упал на спину вместе с креслом. Я вскочил и одним прыжком очутился возле фенека. Свернув его подлую шею, я сорвал с оборотня магическую вспышку.

Стражи взвыли и бросились ко мне. Я перепрыгнул через стол, прихватив по пути графин, и оседлал эмира. Одурев от боли, он колотил и царапал меня, а я, размахивая графином, выкрикивал:

Ну-ка, стекла, вперед!

Первым цель кто найдет —

Первым в кость попадет?

Ну-ка, стекла, в полет!

Закончив, я запустил в стражей графином. Стихи, конечно, были никудышные, и они не сработали бы, если бы все предметы, окружавшие эмира, не были одушевлены. Но стекло оказалось очень послушным… и вслед за графином в стражей полетели хрустальный шар, пепельница, кубок, стаканы, шкатулка для сигар и оконные стекла. Воздух наполнился летящим стеклом.

Я не стал задерживаться, чтобы увидеть результаты, а просто мгновенно выскочил в окно. Я приземлился на тротуар — тут же поднялся и бросился бежать.

Глава 6

Возле гостиницы было множество солдат — и вслед мне градом посыпались пули. Я побил все рекорды, промчавшись до ближайшего переулка с невероятной скоростью. Ночное зрение помогло мне найти разбитое окно в одном из домов, и я проскользнул в него. Притаившись за подоконником, я слушал, как погоня несется мимо.

В задней комнате разгромленной бакалейной лавки, куда я попал, было темно. Я обернулся, повесил на шею магическую вспышку, направил ее на себя — и сменил обличье. Солдаты вернутся через минуту-другую, а мне совсем не хотелось нарваться на серебряную пулю.

Став волком, я быстро нашел второй выход. Задняя дверь была полуоткрыта. Я выбрался во двор, заваленный старыми упаковочными ящиками, и спрятался среди них, изо всех сил стараясь сдержать тяжелое звериное дыхание, пока сарацины рыскали вокруг.

Когда они наконец удалились, я попытался обдумать ситуацию. Конечно, прежде всего мне хотелось как можно скорее удрать отсюда. Наверное, я мог это сделать, потому что формально моя задача была уже выполнена. Однако дело пока не завершилось полностью, и Вирджиния оставалась наедине с ифритом — если вообще была еще жива… и…

Когда я попытался вспомнить девушку, воображение нарисовало мне волчицу с ароматным мехом. Я сердито встряхнул головой. Крайняя усталость подавляла мой разум, высвобождая животные инстинкты. Надо поскорее что-нибудь предпринять.

Я побежал, описывая круги. Городские запахи сбивали меня с толку, но вскоре я все же уловил слабую струйку сернистой вони и помчался следом за ней, стараясь держаться в тени. Однако меня все же заметили дважды — но почему-то не окликнули. Должно быть, приняли за своего. Запах серы становился все сильнее.

Ифрита держали в здании суда — солидном, крепком доме. Я миновал небольшой парк, разбитый перед ним, принюхался — и бросился прямиком ко входу. На верхних ступенях валялись четыре вражеских солдата с перерезанными глотками, а у самой двери стояла метла. В рукоятке метлы скрывался двенадцатидюймовый нож на пружине — и Вирджиния использовала его…

Человеческая сторона моей натуры, склонная иной раз к романтизму, ужаснулась, но волк радостно ухмыльнулся. Я толкнул дверь. Вирджиния, похоже, отперла ее чарами — да так и оставила. Я сунул в щель нос — и чуть не лишился его, потому что Свартальф не сразу меня узнал. Он нервно взмахнул хвостом, когда я вошел и направился через вестибюль. Едкая сернистая вонь текла с верхнего этажа. Я поднялся по темной лестнице.

Сквозь щель в одной из дверей сочился свет. Я приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Вирджиния была там. Она опустила шторы и зажгла огоньки святого Эльма. Девушка все еще занималась приготовлениями; мельком взглянув на меня, она продолжала напевать заклинания. Я устроился возле двери и стал наблюдать.

Вирджиния начертила на полу обычные фигуры — пятиугольник в семиугольнике, а внутри их — звезду Давида. Соломонова бутыль стояла в центре. Особого впечатления она не производила — обычная бутыль Клейна с изогнутой ручкой, старая, потрепанная временем. На горлышке виднелась печать Соломона. Вирджиния распустила волосы, и они рыжим облаком окружили ее бледное прекрасное лицо.

Волчья сторона моей личности задала вопрос: а почему бы не схватить этот глиняный черепок и не удрать с ним подальше отсюда? Человеческая половина напомнила, что эмир, без сомнения, принял меры предосторожности на сей счет и сможет издали откупорить бутыль, если ее кто-то попытается унести. Мы должны лишить демона возможности действовать… каким-то образом… но в наших войсках было не слишком много специалистов, разбирающихся в натуре подобных демонов.

Вирджиния закончила произносить магические формулы, вытащила из бутылки пробку и выпрыгнула за пределы начерченных на полу фигур. Из бутылки вырвались клубы дыма — ифрит выскочил наружу. Я поджал хвост и зарычал. Вирджиния тоже испугалась, хотя и старалась не подавать виду; но я уловил запах адреналина.

Чтобы не стукнуться о потолок, ифриту пришлось согнуться чуть ли не вдвое. Это было чудовище серого цвета, голое, более или менее похожее на человека, но с крыльями, рогами, длинными ушами, клыками, торчащими из пасти, и с глазами, похожими на раскаленный янтарь. Главными в ифрите были сила, подвижность и почти полная физическая неуязвимость. Если бы он вырвался на свободу, ему бы ничего не стоило отбить любую атаку генерала Ванбруга, разрушить любые укрепления и разнести все вокруг. Он может опустошить все побережье, и управиться с ним тогда будет нелегко. Но сарацин это не тревожило. Они, конечно, наложили на ифрита заклятие (или собирались это сделать), и он в обмен на свободу остался бы их слугой.

Ифрит проревел что-то по-арабски. Каждое слово сопровождалось клубом дыма, валившего из пасти демона. Рядом с полураскрытыми крыльями, похожими на крылья летучей мыши, Вирджиния казалась совсем крошечной. И голос ее прозвучал совсем не так холодно и спокойно, как ей самой того хотелось бы:

— Говори по-английски, Марид. Неужели ты так необразован?

Демон негодующе фыркнул:

— О ты, отродье бабуина! — (Мне показалось, что мои барабанные перепонки вот-вот лопнут.) — О бледная и бесцветная язычница, которую я могу переломить самым маленьким из своих пальцев, подойди поближе, если осмелишься!

Я здорово перепугался — не того, что он вырвется за пределы магической фигуры, а того, что поднимет слишком сильный шум. Ведь его могли услышать за добрую милю!

— Потише, проклятый Богом! — ответила Вирджиния.

Демон едва заметно вздрогнул. Как и большинство порождений ада, он не выносил, когда при нем упоминались святые имена, но для настоящего воздействия на демона с помощью таких имен нужны особые условия, которые здесь воспроизвести невозможно. Вирджиния подбоченилась и, вскинув голову, встретилась взглядом с пылающими глазами демона.

— Сулейман-ибн-Давид, да пребудет он в мире, не стал бы заключать тебя в бутыль без особой причины. А потому вернись в свою тюрьму и никогда больше не выходи оттуда, иначе гнев Небес падет на тебя!

Ифрит презрительно скривился.

— Мне известно, что мудрейший Соломон умер три тысячи лет назад, — возразил он. — Долго, очень долго я сидел, скорчившись, в этой узкой клетке, я, прежде бушевавший на свободе — и на земле, и в небе, и теперь я наконец освобожден и могу отомстить ничтожным сынам Адама! — Он ткнулся в невидимый барьер, однако Вирджиния установила стену мощностью в несколько миллионов психических единиц. Ее нельзя было проломить, ее мог снять лишь адепт магии. — О ты, бесстыдная, с непокрытой головой, с волосами цвета ада, знай, что я — Рашид Могучий, славный своей силой, сокрушитель скал! Войди сюда, поборемся!

Я продвинулся ближе к девушке, и шерсть у меня на загривке встала дыбом. На мою голову легла холодная рука.

— Параноидальный тип, — шепнула Вирджиния. — Большинство из этих созданий Нижнего мира — психопаты. И глуп к тому же. Единственная возможность для нас — обман. Чарами его не угомонить. Но… — И она продолжила громко, обращаясь к ифриту: — Заткнись, Рашид, и послушай меня. Я принадлежу к твоей расе, и потрудись относиться ко мне с должным почтением.

— Ты?! — Ифрит разразился ухающим хохотом. — Ты — из племени Маридов? Ты, рыболицее ничтожество? Зайди сюда, и я тебе покажу… — Остальное прозвучало весьма выразительно, однако джентльмен не может повторить это вслух.

— Слушай! — прикрикнула девушка. — Внимай каждому моему слову!

Она начертила в воздухе знак и пробормотала формулу. Я узнал самозаклятие против лжи в частной беседе. Наши суды его не признают — это нарушение пятой поправки к Конституции, однако в других странах оно используется при дознании.

И демон тоже узнал формулу. Похоже, сарацинский адепт, обучавший его английскому, заодно сообщил ифриту кое-какие сведения о современном мире. Демон притих и сосредоточился.

Вирджиния выразительно произнесла:

— Я не могу сказать ничего, кроме правды. Ты согласен, что имя и вещь — одно и то же?

— Д-д-да, — пробурчал ифрит. — Это все знают.

Я почувствовал, что девушка чуть расслабилась. Первый барьер взят! Ифрит не знал современной научной магии. Имя, конечно, состоит в родстве с предметом, и эта связь лежит в основе именных чар… однако уже в нашем столетии Корзибски доказал, что слово и обозначаемый им предмет не полностью идентичны.

— Очень хорошо, — сказала девушка. — Мое имя — Джинни.

Ифрит изумленно уставился на нее:

— Ты в самом деле владеешь Искусством?

— Да. Ну, теперь ты будешь меня слушать? Я пришла, чтобы дать тебе совет, как джинн джинну. Ты видишь, я владею Силами, но использую их для службы Аллаху, всемогущему, всезнающему, всемилостивому.

Демон раскалился от злости, но, признав в ней равную себе, изо всех сил старался соблюдать приличия. Она ведь не могла солгать, сказав, что хочет дать ему совет. Но ему и в голову не пришло то, что она не добавила — «хороший» совет.

— Так продолжай же, коли тебе так хочется, — прорычал он. — Но известно ль тебе, что завтра я уничтожу войско язычников? — И, не удержавшись, он начал хвастать: — О, я помчусь на них, и растопчу, и сломлю их, и выпущу им кишки, и сдеру с них кожу! Они узнают, какова сила Рашида Яркокрылого, огненного, безжалостного, мудрого…

Вирджиния выслушала все эти определения, потом мягко сказала:

— Но, Рашид, зачем тебе все это делать? Ты не заслужишь так ничего, кроме ненависти.

В громыхающем басе демона послышались вдруг хнычущие нотки.

— О, в твоих словах — истина! Весь мир ненавидит меня. Все устраивают против меня заговоры. Если бы не помощь грязных предателей, Соломону никогда не удалось бы запереть меня! И все мои замыслы всегда пресекались злобными завистниками… О, но завтра настанет день расплаты!

Вирджиния твердой рукой достала сигарету, прикурила и пустила дым в ифрита.

— Да как ты можешь доверять эмиру и его прислужникам? — сказала она. — Он тоже твой враг. Он хочет наложить на тебя лапу. А потом, когда ты сделаешь то, что ему нужно, запрет тебя снова в бутыль!

— Что?.. Что?..

Ифрит раздулся так, что невидимый барьер затрещал. Из ноздрей демона вылетели молнии. Ничего подобного до сих пор просто не приходило ему в голову; его племя не отличается особой сообразительностью. А Вирджиния была опытным психологом и знала, как следовать параноидной логике.

— Разве ты забыл о вражде, преследовавшей тебя всю твою долгую жизнь? — быстро продолжила Вирджиния. — Припомни, Рашид! Разве грубая злоба и зависть — не первое, что приходит тебе в голову?

— О… да! — Демон кивнул волосатой головой и жалобно забасил: — В тот день, когда я вылупился из яйца… о, крыло моей матери ударило меня так, что я завертелся на месте!

— Может, это была лишь случайность? — предположила Вирджиния.

— Нет! Она любила только моего старшего брата… оболтуса!

Вирджиния села на пол по-турецки.

— Расскажи мне обо всем, — попросила она, и в ее голосе демон услышал сочувствие.

Я ощутил, как мощная сила, плескавшаяся внутри невидимого барьера, немного успокоилась. Ифрит, согнув мощные ноги, сел на корточки, прикрыл глаза и погрузился в потоки тысячелетней памяти. Вирджиния вела его, бросая намеки то там, то тут. Я не понимал, какова ее цель, и думал, что незачем половину ночи заниматься психоанализом с подобным монстром, но…

— Ай, едва я разменял третье столетие, как упал в яму, которую мои враги, должно быть, нарочно выкопали для меня!

— Уверена, ты мог легко взлететь из нее, — пробормотала Вирджиния.

Ифрит выпучил глаза. Лицо его скривилось, покрывшись отвратительными морщинами.

— Это была огромная яма, я же сказал!

— А может, это было озеро? — поинтересовалась Джинни.

— Нет! — Ифрит-загремел крыльями. — Ни черта подобного… там было темно и сыро, но… нет, не слишком сыро, но там было жутко холодно…

Я начал смутно догадываться, к чему клонила девушка. Она опустила длинные ресницы, чтобы прикрыть вспыхнувший в глазах огонь. Даже волчьими мозгами я мог понять, какое потрясение испытал воздушный демон, которого едва не утопили, и как страшно было ему вспоминать пар, в который превращалось его огненное дыхание, и как он старается выбросить это событие из памяти. Но какая в том польза Вирджинии?..

В комнату с шипением ворвался Свартальф и резко затормозил около меня. Глаза кота бешено сверкали, шерсть стояла дыбом. Он что-то профырчал и рванул за дверь, и я следом за ним.

Внизу, в вестибюле, раздавались голоса. Выглянув за дверь, ведущую на площадку, я увидел несколько солдат. Они, похоже, проходили мимо, услыхали шум, вошли — и увидели убитых стражей; теперь, должно быть, они послали за подкреплением.

Что бы там ни пыталась сделать Джинни, ей нужно время. Я одним прыжком вылетел за дверь и сцепился с сарацинами. Мы превратились в галдящую кучу. Они чуть не задавили меня, но я пустил в ход клыки и вырвался. А потом над нами пролетел на метле Свартальф, разя кинжалом направо и налево.

Мы с котом перетащили сарацинское оружие в глубь вестибюля, к лестнице, и уселись вожидании. Я прикинул, что лучше мне остаться пока волком, дабы избежать многих опасностей, — хотя я и лишал себя удобства пользования человеческими руками и оружием. Свартальф задумчиво разглядывал пистолет-пулемет, потом прислонил его к стене и улегся рядом с ним.

Я сидел совершенно спокойно. Каждая минута, протекающая в ожидании неминуемой атаки, работала на Джинни. Я положил голову на лапы и задремал. Но уже очень скоро до моего слуха донесся топот кованых башмаков по тротуару.

Наверное, там была добрая сотня солдат. Я видел темную движущуюся массу, отблески звезд на металле оружия. Солдаты потоптались снаружи, разглядывая убитых стражей. Внезапно они загикали и бросились по ступеням в вестибюль.

Свартальф подобрался и нажал на курок пистолета. Отдача бросила его через весь вестибюль, и он, ругаясь, перевернулся через голову — но парочку солдат все же уложил. Я встретил остальных в дверном проеме.

Шлеп, цап, кланг… прыжок туда, прыжок обратно… рвать их, кромсать, насмешливо воя! После короткой атаки они отступили, оставив с полдюжины убитых и раненых.

Я вгляделся сквозь стекло и увидел моего приятеля эмира. Поперек лица у него красовалась повязка, прикрывающая глаз, но двигался он куда энергичнее, чем я мог ожидать. По его команде несколько небольших групп солдат направились в разные стороны. Ясно было, что они попытаются проникнуть в здание через окна и другие двери.

Я вдруг взвыл, сообразив, что мы оставили метлу снаружи. Теперь никому из нас не сбежать отсюда, даже Джинни! Но, услышав звон разбившихся стекол и лязг затворов винтовок, я разозлился так, что забыл все остальное.

Свартальф оказался на редкость сообразительным котом. Он снова схватился за пистолет-пулемет и, хотя ему не так-то легко было управляться с оружием, умудрился перестрелять лампочки. И мы с ним отступили к лестнице, ведущей наверх.

Сарацинам пришлось идти в атаку в полной темноте — а они, как и большинство людей, почти ничего не видели без света. Я позволил им потоптаться вокруг, но первый же, который попытался вступить на лестницу, был мгновенно и бесшумно убит. Второй успел взвизгнуть. И вся толпа повалила следом за ним.

В темноте они не могли стрелять без риска уложить своих. Обезумев от ярости, они кидались на меня с ятаганами, которые я терпеть не мог. Свартальф отыскивал ноги сарацин, а я рвал их зубами — вжик, цап, клац, Аллах Акбар и зубы в ночи!

Лестница была достаточно узкой, и нам удавалось удерживать ее, да и раненые сарацины валялись под ногами, однако мне приходилось понемногу отступать — просто из-за того, что на меня давила масса в сотню храбрых воинов. Если бы я не уступал, то в конце концов кто-то из них мог бы схватить меня, а уж тогда навалилась бы сразу дюжина. А так с каждым потерянным футом мы отправляли в рай к гуриям по нескольку субъектов.

Я не слишком хорошо помню эту схватку. Такое не запомнить. Но прошло, должно быть, не меньше двадцати минут, прежде чем они со злобным рычанием откатились назад. Сам эмир стоял у подножия лестницы, хлеща хвостом и морща полосатую шкуру.

Я устало встряхнулся и собрался с силами для последнего раунда. Одноглазый тигр медленно направился вверх по ступеням. Свартальф шипел и плевался — а потом вдруг молнией метнулся по перилам, мимо громадной кошки— и исчез в темноте. Ну почему бы ему и не подумать о собственной шкуре…

Мы сошлись уже почти нос к носу, когда эмир поднял лапу, когти на которой напоминали острые мечи, и ударил. Я как-то Увернулся и бросился к его глотке. Моя пасть наполнилась мягкой шерстью, но я повис на эмире и упорно старался вгрызться глубже.

Он заревел и встряхнул головой так, что я заболтался из стороны в сторону, словно язык колокольчика. Закрыв глаза, я изо всex сил стиснул зубы. Эмир двинул меня когтями по ребрам. Я вертелся во все стороны, но зубы не разжимал. Тогда он со всего маху упал на меня, ею челюсти щелкнули, и острая боль пронзила мой хвост. Я поневоле взвыл.

Он сбросил меня и прижал одной лапой, занеся вторую, намереваясь сломать мне спину. Но я, обезумев от боли, как-то вывернулся и прыгнул вверх по лестнице. Его единственный глаз горел, глядя на меня, — но я вырвал этот глаз!

Как он заорал! От удара его лапы я взлетел и врезался в перила. Я упал, почти бездыханный, а ослепший тигр крушил все в бешеной ярости. Звериная натура полностью поглотила человека, и он бросился вниз, сея опустошение в рядах своих собственных солдат.

Над местом схватки с жужжанием пронеслась метла. Старина Свартальф! Он удрал лишь для того, чтобы забрать наше транспортное средство. Я видел, как он пролетел к двери, за которой скрывался ифрит, — и, пошатываясь, встал, чтобы встретить следующую волну сарацин.

Но они пока еще пытались управиться со своим боссом. Я глубоко вдохнул и замер, наблюдая, принюхиваясь, вслушиваясь. Мой хвост жгло, как огнем. Половины его как не бывало.

Наверху забормотал пистолет-пулемет. Я услышал, как забулькала кровь в легких эмира. Он был не из тех, кого легко прикончить. «Ну, теперь-то тебе конец, Стив Матучек, — подумала моя человеческая часть. — Теперь-то они сделают то, что должны были сделать с самого начала, — встанут напротив тебя и начнут поливать огнем, пока тебя не достанет серебряная пуля».

Эмир наконец упал и испустил последний вздох. Я ждал, когда его люди вспомнят обо мне.

На площадку вылетела Джинни, верхом на метле. Мне показалось, что голос девушки донесся до меня из невероятной дали:

— Стив! Быстро! Сюда!

Я изумленно встряхнул головой, пытаясь понять, в чем дело. Я слишком устал, устал до одурения. Она сунула пальцы в рот и свистнула. Это привело меня в чувство.

Джинни бросила меня к себе на колени и держала изо всех сил, пока Свартальф управлял метлой. Снизу палили наугад. Мы вылетели через окно второго этажа и взвились в небо.

Внезапно на нас напал ковер. Свартальф выгнул спину дугой и нажал на ускоритель. Мы рванули вперед, оставив врага далеко-далеко, — и я потерял сознание.

Глава 7

Очнувшись, я обнаружил, что лежу на госпитальной койке. Снаружи был ясный день; от теплой влажной земли поднимался пар. Я застонал, и стоявший неподалеку врач обернулся.

— Привет, герой! — сказал он. — Лучше вам пока не двигаться. Как вы себя чувствуете?

Я наконец пришел в себя.

— Что со мной? — шепотом спросил я. (Само собой, медики вернули мне человеческий облик.)

— Ничего особенно страшного, учитывая обстоятельства. В вашу рану проникла инфекция — стафилококк; он поражает и людей, и зверей… но мы этих паразитов выгнали, у нас теперь есть новая антибиотическая техника. Ну а в остальном — шок, потеря крови, да еще самое обычное переутомление. Через недельку-другую будете в полном порядке.

Я лежал, и мои мысли скользили, ни на чем особенно не задерживаясь… в основном я думал о том, какой вкусный мне дали бульон. Но меня заинтересовало и другое. Полевые госпитали не могут таскать за собой громоздкое оборудование, необходимое для того, чтобы втыкать булавки в модели бактерий. Зачастую у них нет даже больших манекенов, на которых хирурги делают симпатические операции. А тут — стафилококк…

— О какой это технике вы говорите? — спросил я.

— У одного из наших парней — «дурной глаз». И он смотрит на микробы в микроскоп.

Я не стал расспрашивать дальше, зная, что смогу обо всем прочесть в «Ридерз Дайджесте» — они наверняка будут мусолить эту тему еще не один месяц. Но еще кое-что меня мучило.

— А нападение… атака началась?

— Ата… О! Это было уже два дня назад. Все это время мы вас держали под асфоделью. Мы отбросили сарацин по всей линии фронта. Последнее, что я слышал, — они миновали границу штата Вашингтон и продолжают отступать.

Я вздохнул и погрузился в сон.

Джинни явилась на следующий день; на ее плече восседал Свартальф. Когда девушка откинула клапан палатки, внутрь ворвались солнечные лучи и превратили ее волосы в горячую бронзу.

— Привет, капитан Матучек! — сказала она. — Я заглянула узнать, как вы тут.

Я приподнялся на локте и свистнул, подзывая сигарету, которую она мне предложила. А потом сказал:

— Оставь формальности, Джинни. Хоть мы и не на свидании были той ночью, но все-таки, кажется, мы уже достаточно хорошо знакомы.

— Да. — Она села на край койки и взъерошила мои волосы. Свартальф мурлыкал — и мне тоже захотелось мурлыкнуть.

— Как там дела с ифритом? спросил я наконец.

— Сидит в бутылке. — Девушка усмехнулась. — Сомневаюсь, чтобы кому-то теперь удалось выманить его оттуда — ну если, конечно, кому-то вообще этого захочется.

— Но как ты этого добилась?

— Простейшее применение принципов папы Фрейда. Если об этом когда-нибудь напишут, все фрейдисты и юнгисты накинутся на меня… но это сработало. Я позволила ему погрузиться в воспоминания, освободить воображение — и быстро обнаружила, что он страдает комплексом гидрофобии — он боится воды… но это не водобоязнь в смысле бешенства, это комплекс пирата…

— Можешь меня звать Пиратом, — проворчал я. — Но если назовешь меня Фидо — не забудь почесать за ухом.

Она чуть порозовела и продолжила:

— Ну а когда я нашла ключ к его личности, то просто сыграла на этой фобии. Я напомнила ему, что вода — весьма распространенная субстанция и уничтожить ее слишком трудно. Он пугался все сильнее и сильнее. А когда я сообщила ему, что все животные ткани, включая и его собственные, почти на восемьдесят процентов состоят из воды, — это был конец. Он нырнул в бутылку и впал в кататонию. — Немного помолчав, она задумчиво добавила: — Мне бы хотелось поставить эту бутылку на свой камин… но, пожалуй, несчастный ифрит просто окаменел. В общем, я написала небольшую инструкцию по военному применению принципов психоанализа.

— Разве нам не хватает без этого ужасов — бомбы, драконы, болезни, насылаемые эльфами? — сказал я, слегка содрогнувшись.

Бедные, незатейливые существа-элементали, подумал я… они-то считают себя ужасно жестокими и зловредными, но им стоило бы поучиться у человеческой расы.

Что касается меня, то, конечно, я прекрасно понимал, какие могут возникнуть сложности, обзаведись я женой-ведьмой, но…

— Сядь-ка поближе…

Она послушалась.

Я сохранил не слишком много воспоминаний о войне. Это было отвратительное время, и лучше всего — постараться его забыть. Но кое-что навсегда осталось при мне, вопреки всем усилиям лучших хирургов-косметологов. Когда я становлюсь волком — у меня куцый хвост, а когда я человек — мне очень не нравится сидеть в сырую погоду.

Черт знает как достался мне орден Пурпурного Сердца!..

Глава 8

Пришел момент для одного из отступлений. Я постараюсь разделаться с ним поскорее. У нас с Джинни было много куда более интересного, чем те эпизоды, когда мы сталкивались с Врагом. Ведь главное в человеческой жизни — отнюдь не борьба и не опасность, и не мелодрама; человек просто живет, и работает, и получает удовольствие от своего дела; он отдыхает и влюбляется, и шутит, и пускается в маленькие безобидные приключения.

Но ни к чему рассказывать вам о мелких событиях нашей жизни. Вам и своих забот хватает. Более того, наши дела касаются только нас, и никого больше.

А вот дела серьезные вас должны интересовать. Ведь Враг рода человеческого — и ваш враг.

Поэтому — позвольте мне в этом отступлении очертить общий ход событий. Годится?

Первый период занимает около двух лет. Сначала, еще несколько месяцев, мы с Джинни оставались на армейской службе, хотя нам и не доводилось уже принимать участия в сражениях. И нам почти не приходилось видеться, что было для меня самым неприятным. Нас развели служебные дела.

Война, правда, не затянулась. Персов вышибли из калифата. Сам калифат рассыпался, как разбитое зеркало, — там начались революции, мятежи, религиозный раскол, вендетты, бандитизм… в общем, калифат капитулировал. Америке и ее союзникам не пришлось вторгаться на вражескую территорию. В том просто не было нужды. Но без оккупации все же не обошлось — только с другой целью. Необходимо было остановить голод и страшные эпидемии, разразившиеся на многих территориях. И наши с Джинни особые таланты заставили нас мотаться по всему миру — но, к сожалению, не вместе.

Наши почтовые расходы были ужасающи. И я улучил-таки момент, чтобы сделать ей официальное предложение; но, хотя се ответ прозвучал мягко и нежно, она ответила отнюдь не «да». Джинни осиротела в раннем детстве и всю жизнь нуждалась в тепле — и обладала сама огромными его запасами, — но ей пришлось спрятаться в скорлупу деловой жесткой женщины, чтобы защититься от душевных травм. И она не намеревалась выходить замуж до тех пор, пока не убедилась бы, что этот брак — на всю жизнь.

Я вышел в отставку немного раньше Джинни и отправился домой — чтобы попытаться восстановить то, что разрушила война. Соединенные Штаты изменились на удивление мало. Хотя захватчики добрались почти до середины страны, на большинстве территорий они пробыли слишком недолго и были в то время слишком заняты схватками с нашими войсками, стараясь причинить какой-то особый вред… им было не до разрушений, и пострадали всерьез лишь немногие города. Гражданское правительство не отставало от армии и сразу же принималось за работу по восстановлению. Да и сама по себе наша цивилизация оказалась надежной и основательной. Развитая технология, конечно, может и сама по себе причинить немалые опустошения — но она же умеет и воссоздавать погибшее.

Таким образом, я вернулся в страну, которая, если забыть о нехватке многих вещей, выглядела вполне знакомой. То есть внешне, я хочу сказать. Но в самих людях появилось что-то новое. Наверное, все случившееся потрясло их гораздо сильнее, чем они сами понимали, и значительная часть населения утратила душевное равновесие. И лишь благодаря невесть откуда взявшимся многочисленным шутам страна избежала социального взрыва. Вдруг появилось множество демагогов, самозваных проповедников, тайных некромантов, чудных обрядов в религии, политике и науке, новые течения в диетологии и образе жизни и Бог знает что еще, и все это сражалось между собой. И некоторые новшества зловеще разрастались — как церковь иоаннитов, о которой я расскажу подробнее потом.

Во всяком случае, возникновение этой церкви не стало революционным событием, нет. Те из нас, кто не был склонен к фанатизму — а таких было большинство, помните об этом, — просто не замечали ее. Мы занимались тем, что следовали естественному ходу вещей — работали, мечтали о возрождении страны; нам хватало ежедневных забот.

Я вернулся в Голливуд, чтобы снова играть роли вервольфов. Но меня постигло разочарование. Было не слишком приятно нацеплять фальшивый пучок шерсти на укоротившийся хвост — неприятно и для меня, и для студии. Режиссеры оставались недовольны моей игрой — и я сам тоже. Например, несмотря на мои искренние попытки, я уже не мог полностью войти в роль в таких сценариях, как «Дракула», «Франкенштейн», «Человек-волк», «Встреча с Парацельсом». Не то чтобы мне стали неинтересны простые развлечения, нет; но во мне родилось и зрело желание заняться чем-то более серьезным.

Да и студия начала намекать мне об уходе. Наверное, лишь мои военные награды отсрочили кризис. Но героев в те дни хватало с избытком. Кроме того, любому известно, что воинская храбрость — это наполовину результат тренировки и дисциплины, а наполовину — результат действия чар, уничтожающих страх; и чары эти снимаются, когда человек уходит в отставку, потому что лицу гражданскому необходима некоторая робость. И я ничем не отличался от других, обладая лишь естественной степенью мужества.

К тому времени демобилизовалась и Джинни. И явилась прямиком ко мне в гости. Увы, это была лишь встреча друзей. На мои вновь и вновь повторяемые предложения она отвечала одно: «Не сейчас, Стив, милый… давай сначала посмотрим, какими мы станем в обычной жизни… разве ты не понимаешь?» — но я уже видел, что скоро все переменится.

В один из тех дней мы всерьез заговорили о будущем. Джинни заставила меня понять, чего же я хочу на самом деле: а я хотел изучать силы огня и воздуха, чтобы в конце концов создать антигравитационные чары настолько мощные, что они смогли бы донести человека до других планет. Я и в самом деле давно хотел стать инженером. Но в юности у меня не было средств для образования, а потом меня заметили на сцене любительского театра — и одно повлекло за собой другое… Как и большинство людей, я просто плыл по жизни, не сопротивляясь ее течению.

А вот Джинни была совсем другой. Но и ей теперь хотелось заняться чем-то новым. Ее с радостью приняли бы вновь в агентство, но она не знала еще, хочется ли ей работать в большой организации. Возможно, если бы она открыла собственное консультативное бюро, это дало бы ей возможность осуществить кое-какие идеи… Но для такого рода деятельности ей нужно было более серьезно изучить Искусство магии, а самый очевидный путь к этому вел через получение степени доктора философии.

И… хорошо подумав, взвесив наши возможности и наши стремления, мы решили, что можем позволить себе продолжить образование.

Исход дела решился сам собой — когда после непродолжительной переписки университет Трисмегистуса предложил Джинни должность инструктора (поскольку она уже получила в Конго степень магистра Искусств); само собой, там Джинни могла продолжить учебу. Я обратился в тот же университет с просьбой о приеме на инженерный факультет — и был зачислен. И несколькими неделями позже Стивен Матучек и Голливудская студия, обменявшись любезностями, расстались; и он вместе с Вирджинией Грэйлок сел на борт суперковра, держащего курс на Средний Запад.

Поначалу все шло как нельзя лучше. Мы нашли приличные недорогие комнаты, не слишком далеко друг от друга. Занятия были очень интересными. Почти все свободное время мы проводили вместе. Неприязнь Джинни к ранним бракам понемногу таяла, и я надеялся, что к Рождеству она уже примет мое предложение, а после весенних экзаменов мы обвенчаемся.

Но тут нас настиг удар. Прямо под ложечку.

Мы не знали, что в целом неплохой университет возглавляло некое напыщенное ничтожество по имени Бент Мальциус; его главным достижением являлось воспитание целой толпы подхалимов. Любая сказанная им глупость исполнялась. Но, как правило, все это не слишком беспокоило тех, кто непосредственно не касался дел правления, — или беспокоило только изредка. Однако за год до нашего поступления в университет Мальциус издал указ, гласящий, что весь преподавательский персонал без исключения обязан подвергнуться заклятию, которое вынуждало повиноваться любому университетскому правилу на все время контракта.

Лишь несколько человек пытались серьезно возражать против этого. Но ведь правила университета в основном были стандартными, а жалованье — высоким; к тому же новое ограничение направлено было в основном против излишне непокорных, излишне заносчивых — и против крайнего нигилизма, растущего в последнее время не только в студенческой среде, но и среди преподавателей. Джинни просто не вникала во все это.

Мы находились в университете всего пару недель, когда кто-то заметил, что мы постоянно бываем вместе, — и донес начальству. Джинни вызвали к президенту. Он показал ей ее собственный отпечаток пальца, стоящий под правилами университета, — но ведь Джинни не потрудилась их прочесть!

А в них было написано, что студенты и преподаватели, в том числе и инструкторы, не имеют права назначать друг другу свидания.

В тот вечер у нас с Джинни состоялся довольно мрачный разговор.

Естественно, на следующий день я ворвался в кабинет Мальциуса, расшвыряв по дороге клерков и секретарей, чтобы поговорить с нашим руководителем. Но все оказалось бесполезно. Мальциус не намеревался ради нас пересматривать текст. «Дурной прецедент, мистер Матучек, дурной прецедент!» Впав в бешенство, я согласился, что у нас и вправду дурной президент. Такие правила нужно уничтожать полностью, раз уж нельзя сделать из них исключений. Ведь для меня не имел смысла даже перевод в другое учебное заведение — потому что правила учитывали и это.

Мне казалось, что единственное решение для меня — вообще бросить учебу, поскольку контракт Джинни заканчивался в июне. Но Джинни и слышать не хотела об этом. Потерять целый год? Кто я, в конце концов, волк или мышь? Мы здорово поскандалили прямо на публике.

А ведь если встречаться лишь случайно либо по делам официальным — не так-то легко поцеловать и приласкать девушку!

О, разумеется, мы остались «добрыми друзьями» и виделись в курилке, в буфете, на лекциях… воистину сладкая жизнь! И хотя я знал, что холодная логика Джинни была лишь формой самозащиты, мне не удавалось прорвать этот барьер… но ведь мы оставались людьми! Когда ей приходилось время от времени встречаться по разным делам со своими холостыми коллегами, Джинни хотела, чтобы на их месте оказался я… а я бродил вокруг, болтая то с одной девушкой, то с другой…

Вот так обстояли наши дела к ноябрю.

Глава 9

Небо заполнили метлы, и полиция теряла голову, пытаясь управлять движением. Игры в честь Дня встречи выпускников всегда собирали необъятную толпу, испытывающую невероятный подъем духа. Я этого настроения не разделял. Свой потрепанный довоенный «шевви» я припарковал возле огромного «линкольна» в две драконьи силы — с небесно-голубыми рукоятками, полиэтиленовой соломой и орущим радио. Владелец «линкольна» окинул меня презрительным взглядом, а я перед его носом занял свободную подставку. Спешившись, я спрятал в карман рунный ключ и уныло, не торопясь стал пробираться сквозь толпу.

Бюро погоды как следует позаботилось о ночи игр. Воздух наполняла острая, живительная прохлада; на тротуарах шуршали сухие листья. Над темным студенческим городком висела полная луна, похожая на большую желтую тыкву. Я думал о полях и лесах Среднего Запада, о влажном запахе земли, о текучих туманах далеко за городом, и моя волчья половина стремилась туда, поохотиться на кроликов. Но при соответствующей тренировке оборотень способен полностью контролировать свои инстинкты, и поляризованный свет полной луны вызывает у него лишь слабое покалывание в теле.

Что касается меня, то мои инстинкты в тот момент были полностью подавлены мыслями. Джинни, моя милая! Ей бы следовало сейчас идти рядом со мной, подставив лицо ветру, чтобы ее длинные волосы развевались и потрескивали от легкого морозца; но моей единственной подружкой была незаконная фляжка в заднем кармане. Так какого черта я вообще потащился на эти игры?

Проходя мимо молитвенного дома студенческого землячества, я на минутку прислушался к идущей там службе. Трисмегистус был основан уже после рождения современной науки, и его планировка отразила этот факт. Самым большим зданием был языковой факультет, поскольку экзотические языки необходимы для составления наиболее сильных заклятий и чар… именно поэтому сюда приезжало множество африканцев и азиатов — они изучали американский сленг; но было и два английских отделения: одно — для колледжа магии, второе — для инженеров поэтики. Рядом расположилось здание факультета терио-антропологии, где занимались оборотнями; тут частенько случались интересные выставки, посвященные зарубежной технике: в этом месяце, например, была выставка эскимосская, в честь визита знаменитого шамана, доктора Айнигалака. Зоологический факультет находился в сторонке и был тщательно огорожен пятиугольником, поскольку многие из обитавших там длинноногих бестий были не слишком приятными соседями. Медицинская школа имела отличный новенький исследовательский центр, бывший собственностью Рокфеллеровского фонда, — именно в этом центре рождались такие потрясающие открытия, как полароидовские линзы-фильтры, благодаря которым люди, обладающие «дурным глазом», могут вести нормальную жизнь.

Миновав аллею и большую лужайку, я дошел до маленького закопченного здания факультета физических наук как раз в тот момент, когда по ступеням спускался доктор Грисволд, окликнувший меня. Это был невысокий морщинистый человек с козлиной бородкой и добрыми голубыми глазами. В глубине этих глаз таилась постоянная обида; доктор был похож на ребенка, не понимающего, почему никто не интересуется его игрушками.

— А, мистер Матучек! — сказал он. — Вы идете на игры?

Я кивнул, не слишком приветливо, но он потащился следом за мной, и мне поневоле пришлось быть вежливым. Но это не значит, что я старался понравиться ему как профессору. Я, правда, посещал его лекции по химии и физике, но это были факультативы. Нет, я просто не в силах был резко оборвать милого, одинокого старикашку.

— Я тоже туда, — продолжал он. — Насколько я знаю, капитаны болельщиков затеяли какое-то эффектное представление в перерыве.

— Вот как?

Он склонил голову набок и по-птичьи глянул на меня:

— Если у вас какие-то проблемы, мистер Матучек… если я могу чем-то помочь… я всегда рад, вы знаете.

— Все прекрасно, — соврал я. — Но все равно, спасибо, сэр.

— Должно быть, не слишком легко зрелому человеку учиться вместе с хихикающим молодняком, — сказал он. — Я помню, как вы мне помогли… э-э… при том неприятном инциденте в прошлом месяце. Поверьте, мистер Матучек, я вам весьма признателен.

— Ох, черт, о чем тут говорить? Я сюда приехал, чтобы получить образование…

И чтобы быть с Вирджинией Грэйлок. Но сейчас это невозможно. Но совсем ни к чему было взваливать мои проблемы на плечи старого профессора. У него и своих забот хватало.

Грисволд вздохнул — возможно, он почувствовал, как я отдалился от него.

— Я часто ощущаю себя совершенно бесполезным, — сказал он.

— Вы не правы, сэр, — искренне возразил я. — Разве… ну, скажем, алхимия — может обойтись без знания ядерной физики? Ведь тогда вы можете или получить радиоактивный изотоп, который убьет вас, или просто взорвете половину округа!

— Конечно, конечно! Вы-то это понимаете. Вы кое-что знаете о жизни… ну, по правде говоря, куда больше, чем знаю я. Но студенты… ну, полагаю, это вполне естественно. Им хочется произнести несколько слов, сделать несколько пассов — и получить все, что хочется, не напрягаясь над санскритской грамматикой или периодической таблицей. Им и в голову не приходит, что ничто не дается даром.

— Придет. Когда подрастут.

— Даже администрация… в этом университете просто не понимает необходимости физики как науки. В Калифорнии, например, физики получили философский камень в биллион вольт, а здесь… — Грисволд передернул плечами. — Извините. Я поддался жалости к самому себе.

Мы уже дошли до стадиона. Я протянул контролеру свой билет, но отказался от предложенных мне очков ночного видения, потому что сохранил армейское ведьмовское зрение. Мое место находилось на тридцатой линии, между свеженькой первокурсницей и старым выпускником, постоянно бурчащим что-то себе под нос. Мимо пробежал одушевленный поднос, и я прихватил горячую сосиску, а заодно взял напрокат хрустальный шар. Но совсем не для того, чтобы следить за подробностями игры. Я побормотал над шаром, всмотрелся в него — и увидел Джинни.

Она сидела на линии пятьдесят, на противоположной стороне; черный кот Свартальф развалился на ее коленях, ее волосы выделялись на фоне серого окружения огненным рыжим пятном. Джинни была прирожденной ведьмой, и ее знание было старше и сильнее современного Искусства магии — но и в этом Искусстве она была адептом… Даже сейчас, когда я видел ее в дешевом хрустальном шаре, с большого расстояния, — мое сердце бешено колотилось.

Рядом с ней сидел доктор Алан Аберкромби, ассистент профессора сравнительной магии — холеный интересный блондин, герой дамских чаепитий. Он старательно ухаживал за Джинни — в то время как я мучился в одиночестве.

В полном одиночестве… Впрочем, думаю, Свартальф счел бы мою мораль не более устойчивой, чем его собственная. Конечно, я старался хранить верность, но когда вы оставляете свою метлу на залитой лунным светом тропинке и вас встречает милое пушистое существо… и круглые желтые глаза светятся во тьме… как тут устоишь? В общем, я всячески старался избегать прогулок и проводил вечера за книгами или наливаясь пивом.

Вот так-то… Я вздрогнул от порыва холодного ветра и поплотнее закутался в куртку. В воздухе ощущалось что-то неприятное… возможно, дело просто в моем плохом настроении, подумал я, но все же мне чудилась близкая опасность.

Выпускник, сидевший рядом со мной, чуть не оглушил меня, заорав во всю глотку, когда на поле появились команды. Команда Трисмегистуса — «Грифоны», команда Альбертус-Магнуса — «Крылатые Драконы». Самые старые из выпускников всегда говорили, что никак не могут привыкнуть к зрелищу этих тварей. Очевидно, до начала века магии в команды входили динозавры? Но Искусство по сути своей интеллектуально и задает особый тон в спорте…

И в этой игре было много интересного. «Грифоны» левитировали, а их крохотный защитник обернулся пеликаном. Душанович, превратившись в кондора, схватил его, заработав очки для наших. Андревски стал здоровенным оленем и удерживал противника довольно долго. А Пилсудский, поймав мяч, превратился в кенгуру. Он отлично работал ногами и уворачивался от перехвата (у парня был еще и тарнкаппен, плащ-невидимка, но следы его ног были хорошо видны), а потом отдал мяч Мстиславу. Драконы кружили над ним, ожидая, что Мстислав обернется вороном, чтобы добраться до ворот, но он отбил их встречные чары (отчего рядом с ним сверкнула молния) и превратился в свинью… густо смазанную салом! (Конечно, это все были простенькие и веселые трансформации, и чары для них нужны были несложные — совсем не похожие на те грозные и ужасные слова, которые мне пришлось услыхать перед рассветом…)

Чуть позже ошибка в игре отбросила нас на пятнадцать ярдов назад: Доминго нечаянно наступил на счетчик очков, бегавший по полю; тот мгновенно засвистел и выкрикнул несколько имен «Драконов». Но в общем никакой беды не случилось, а чуть позже противник тоже схлопотал пенальти — когда Торссон от волнения метнул грозовую молнию. К концу первого периода счет был 13:6 в пользу Трисмегистуса, и толпа зрителей от избытка чувств готова была взлететь в воздух вместе со скамейками.

Я сдвинул шляпу на затылок, одарил крикуна, сидевшего рядом, язвительным взглядом и уставился в хрустальный шар. Джинни веселилась куда больше, чем я; она прыгала и кричала, совсем, похоже, не замечая, что Аберкромби держал руку на ее плече. А может, она ничего не имела против?.. Я достал из кармана фляжку и основательно к ней приложился.

На поле выбежала веселая команда шутов. Их инструменты выделывали в воздухе антраша, гудя и барабаня, в то время как шуты совершали традиционный марш к Королеве студенческого городка. Мне говорили, что обычно она выезжает навстречу им на единороге, но в этом году почему-то единорог отсутствовал.

Вдруг волосы на моем затылке встали дыбом и я почувствовал, как меня захватывает слепой порыв — инстинкт превращения в зверя… Я едва успел остановиться и вернуть свое человеческое естество… меня пробрал озноб. Воздух насыщала опасность. Неужели никто этого не чувствует?

Я направил хрустальный шар на веселую команду, отыскивая источник, едва слыша вопли болельщиков…

Алеф-гимел-долет-бу!

Номин-домин-хау-ву!

Размягчим мы их огнем,

И булавками проткнем!

И с победою уйдем!

Макилрайт!..

— Эй, мистер, что-то не в порядке? — Первокурсница отпрянула от меня, и я осознал, что рычу.

— О, ничего… надеюсь. — Собрав волю в кулак, я заставил свое лицо остаться лицом человека.

Полноватый блондин, которого я приметил в команде болельщиков, с виду совсем не казался опасным, но вдруг что-то молнией мелькнуло в моем мозгу… Я ведь прежде имел с ним дело, и…

Я его не выдал в тот раз — но ведь именно он чуть не уничтожил химический кабинет Грисволда. Этот парень учился на подготовительном отделении медицинского колледжа; он совсем не был злым человеком, но в нем самым неудачным образом сочетались способности к магическому Искусству — и полная безответственность. Студенты-медики вообще всегда славились склонностью к шуткам, но шуткам безобидным, вроде той, когда в девичью спальню запускали вальсирующий скелет. И этот блондин стремился быть похожим на своих коллег.

В тот день Грисволд демонстрировал действие катализаторов, а Макилрайт, пробормотав заклятие-каламбур, заставил выскочить из пробирки кота. Вот только он ошибся в количественной части заклятия, и вместо кота в лаборатории появился саблезубый тигр. Поскольку заклятие было несерьезным, тигр хромал и здорово кренился на правый борт — и тем не менее зверь получился злобный, и могла начаться паника. Я бросился в кладовую, обернулся волком и выгнал зверя в окно, а потом загнал на дерево, где он и сидел, пока не явились специалисты из департамента по изгнанию бесов.

Я знал, кто устроил все это, и, отведя Макилрайта в сторону, предупредил его, что, если он еще раз устроит безобразия во время занятий, я ему отгрызу голову в самом буквальном смысле. Шутки вещь хорошая, но не за счет студентов, которые в самом деле хотят чему-то научиться, и не за счет престарелого анахронизма, который изо всех сил старается их научить.

— НАЧАЛИ!..

Предводитель команды шутов взмахнул рукой, и в воздухе рассыпались мелкие цветные огоньки, тут же соединившиеся в длинный язык пламени. Пламя взметнулось выше человеческого роста, переливаясь красным, голубым, желтым, окруженное роем искр… Прищурившись, я всмотрелся в него — и различил в центре огненной ауры гибкий раскаленный силуэт, похожий на ящерицу.

Первокурсница рядом со мной жалобно пискнула. Выпускник с другой стороны потрясенно пробормотал:

— Что это? Демон?

— Нет, это огненная элементаль, — буркнул я. — Саламандра. Чертовски опасная штука, особенно если рядом много дураков.

Я не отводил взгляда от поля, где огненная фигура принялась танцевать, кувыркаться, прыгать, что-то при этом бормоча и выпуская длинные огненные языки. Да, конечно, вокруг поля стояли пожарные в полной готовности и делали пассы, чтобы обезопасить огненную тварь. Похоже, все было в порядке. Я слегка дрожащими руками достал сигарету. И все же ничего хорошего нет в том, чтобы вызывать детей Локи, бога разрушения… и запах опасности все сильнее мучил меня.

Представление выглядело отлично… Я взглянул в хрустальный шар. Аберкромби аплодировал. Но брови Джинни встревоженно сдвинулись над длинными зелеными глазами. Ей все это нравилось не больше, чем мне. Я снова направил шар на Макилрайта, великого шутника Макилрайта…

Наверное, я был единственным зрителем, понявшим, что случилось. Блондин взмахнул дирижерской палочкой. Огненная тварь выпустила крылья. Толстый пожарный, беспрерывно делающий пассы, выглядел совершенно естественной целью для дурацкой шутки.

— И-и-эх!..

Пожарный взмыл вверх. Саламандра заколыхалась… и в то же мгновение стремительно выросла, вытянулась, став выше стен, окружающих стадион. Мелькнула ослепительная вспышка, тут же ставшая расплывчатым пятном — и тварь исчезла.

Моя сигарета превратилась в сгусток пламени. Я отшвырнул ее. И тут же, совершенно машинально, выхватил из кармана фляжку и выбросил. Она уже раскалилась так, что я обжег пальцы; и тут же алкоголь вспыхнул голубым огнем. Толпа зрителей вопила, бросая сигареты, хлопая себя по карманам, где вспыхивали спички, швыряя на землю емкости со спиртным. Королева студенческого городка завизжала: ее тонкое платье занялось огнем. Она успела сбросить его, прежде чем получила серьезные ожоги, и с плачем побежала через поле. При других обстоятельствах это могло показаться интересным.

Саламандра материализовалась в воротах, которые тут же задымились; тварь рычала, источая нестерпимый жар, спаливший траву вокруг. К ней бросился пожарный, выкрикивая истребляющие заклятия. Из пасти саламандры вырвался длинный язык огня, до меня донеслось насмешливое фырканье — и тварь снова исчезла.

Конферансье, которому следовало бы попытаться успокоить зрителей, заорал: саламандра возникла прямо перед его носом. И этот крик послужил сигналом к началу всеобщей паники. Единым движением пять тысяч человек бросились к выходу, Давя и топча друг друга, ослепшие и потерявшие разум от страха, охваченные лишь желанием спастись.

Я перемахнул через скамьи и через чьи-то головы и очутился на поле. Мой рев перекрыл вопли толпы:

— Джинни! Джинни, сюда! Здесь безопасно!

Конечно, она не могла услышать меня в этом гаме, но и сама сообразила, куда бежать, и выскочила на поле, таща за руку перепуганного Аберкромби. Мы встали в центре панического водоворота. Джинни достала из сумочки складную волшебную палочку.

Из клеток вырвались кипящие грифоны. Именно кипящие, я не ошибся; саламандра возникла рядом с их клетками и, резвясь, опустилась на водопроводные трубы.

Завыли сирены, и в небе над нами пролетели полицейские метлы; полиция пыталась остановить паническое бегство. Огненная элементаль на мгновение коснулась одной из метел. Полицейский спикировал вниз, спрыгнул с метлы — а метла, охваченная огнем, свалилась на траву.

— Черт побери! — воскликнул Аберкромби. — Саламандра вырвалась на свободу!

— Наконец-то заметили, — огрызнулся я. — Джинни, ты ведьма… ты можешь что-то сделать?

— Я могу уничтожить эту тварь, если она постоит на одном месте, пока я прочту заклятие, — ответила Джинни. Растрепанные рыжие волосы падали на ее бледное лицо, на плечи, укрытые меховой накидкой. — Это наш единственный шанс… ограничительные чары разбиты, и тварь это знает!

Тут я увидел неподалеку на поле нашего приятеля Макилрайта и, подойдя к нему, схватил за шиворот.

— Твоя работа?! — рявкнул я.

— Да я ничего такого не делал! — заскулил он, стуча зубами.

— Не мели чушь! Я видел!

Он рухнул на траву.

— Я же просто хотел пошутить, — захныкал он. — Я же не знал…

Да, подумал я мрачно, это чистая правда. Он не знал. В том-то и сложности нашего Искусства: опасность исходит из любой силы, используемой человеком, будь то огонь, или динамит, или атомная энергия, или чары. И любой болван может научиться начинать какой-то процесс — ведь при поступлении в колледж он сдает экзамены на третью степень владения чарами… Но далеко не всегда можно с легкостью прекратить начавшееся.

В Трисмегистусе, как и в других университетах, студенческие шалости иной раз превращались в серьезную проблему. Конечно, как правило, они были безобидны — вроде проникновения в женские спальни в плаще-невидимке после вечернего звона и выманивания в окно девичьего белья. Иной раз случались по-настоящему смешные выходки — например, однажды студенты оживили статую одного из бывших — и весьма уважаемых — президентов университета и заставили ее маршировать по городу, распевая непристойные куплеты. А бывали и неумные шутки, как в том случае, когда сопляки превратили декана Хорнсби в камень и целых три дня никто этого не замечал.

Но сегодняшний случай был из ряда вон. Саламандра могла поджечь весь город.

Я повернулся к пожарному, суетившемуся неподалеку; он пытался привлечь внимание полицейских, пролетавших над нами. Но в тусклом переливчатом свете всадники не замечали его сигналов.

— Что вы задумали? — спросил я.

— Я обязан добраться до начальства и доложить, — хрипло ответил он. — И нам, я так думаю, понадобится водная элементаль.

— Я имею опыт обращения с гидрами, — сказала Джинни. — Пожалуй, мне стоит отправиться с вами.

— И мне, — тут же заявил я.

Аберкромби сердито взглянул на меня:

— Вы-mo тут при чем?

— Я оборотень! — рыкнул я. — И в волчьем обличье мне не слишком страшен огонь. А это может пригодиться.

— Прекрасно, Стив!

Джинни улыбнулась мне — старой знакомой улыбкой… Не сдержавшись, я схватил ее в объятия и поцеловал.

Джинни не стала тратить энергию на пощечину. Нет, я напоролся на апперкот, сбивший меня с ног.

— Не позволено! — отрезала Джинни.

Ох, эти трижды чертовы служебные чары! Я видел, что в глубине глаз Джинни таится страдание, но ее разум был вынужден повиноваться правилам Мальциуса.

— Здесь… э-э… неподходящее место для женщины, — забормотал Аберкромби. — Для такой очаровательной леди, как вы… Позвольте мне проводить вас домой!

— У меня есть дело, — нетерпеливо бросила она. — Ка- кого черта эти копы не откликаются? Нам нужно выбраться отсюда!

— Ну, тогда и я отправлюсь с вами, — заявил Аберкромби. — Я кое-что понимаю в заклятиях и проклятиях, хотя… хе-хе… подобные пустяки никогда меня не интересовали.

Даже в такой момент, когда вокруг буйствовала толпа и силы ада вырвались на свободу, я был рад отметить, что Джинни не обращает ни малейшего внимания на знаменитого чаровника Аберкромби. Она угрюмо нахмурилась и огляделась по сторонам. Возле ближайших скамей сидела на земле Королева, завернутая в чье-то пальто. Джинни усмехнулась и взмахнула рукой. Королева сбросила пальто и подбежала к нам. Через тридцать секунд рядом приземлились сразу три полицейские метлы. Пожарный отдал распоряжение, и вся наша компания взлетела над стадионом.

Даже за время нашего короткого перелета я успел заметить три пылающих здания. Саламандра вырвалась в город!

Глава 10

Мы собрались в полицейском участке — измученные, закопченные, почти отчаявшиеся. Там уже находились шеф пожарных и шеф районной полиции; за пультом связи сидел молодой офицер с обезумевшими глазами. Джинни по дороге заскочила домой и явилась на собственной метле, со Свартальфом на плече и с «Руководством по алхимии и метафизике» под мышкой. Аберкромби запугивал и без того трясущегося Макилрайта, пока я не разогнал их по сторонам.

— Моя обязанность… — начал Аберкромби. — Я, как вам известно, инспектор-проктор!..

Наверное, в студенческих городках и в самом деле необходим проктор — чтобы студенты не наколдовывали спиртное прямо в общежитиях и не протаскивали к себе нимф. И, конечно, время от времени кто-то являлся на экзамены с подсказчиком в кармане, чтобы тот шепотом читал шпаргалки… И тем не менее я никогда не любил профессиональных доносчиков.

— Разберетесь с ним позже, — сказал я и вытолкал студента за дверь. — Сначала — саламандра.

В комнату ворвался раздраженныйпрезидент Мальциус.

— Что все это значит? — требовательно спросил он. Пенсне подпрыгнуло над его толстыми щеками. — Позвольте сообщить, сэр, что я как раз был занят подготовкой весьма важных адресов! Завтра тотем Льва устраивает ленч, и…

— Ну, если еще будут какие-то ленчи, — хмуро перебил Мальциуса вызвавший его полицейский. — У нас тут саламандра болтается на свободе.

— Сала… Нет! Это не по правилам! Такое определенно запрещено, и…

Человек, сидевший у пульта связи, обернулся и сказал:

— Она только что подожгла методистскую церковь на Фотинс-Элм. А мы задействовали уже все наши силы!

— Это невозможно! — завопил Мальциус. — Демон не может приблизиться к церкви!

— Какой идиот назначил вас на эту должность? — в бешенстве рявкнула Джинни. — Саламандра — не демон! Это элементаль! — Взяв себя в руки, девушка продолжила ледяным тоном: — Мы не можем слишком рассчитывать на гидр в борьбе с саламандрой, но надо все-таки вызвать одну — она поможет тушить пожары. Конечно, гидра будет все время отставать, но по крайней мере мы спасем город от полного разрушения.

— Если саламандра не станет слишком сильной, — вмешался Аберкромби. Он был очень бледен и говорил сквозь зубы. — Тогда она испарит гидру.

— Ну так вызывайте две водные элементали, — запинаясь, сказал Мальциус. — Вызовите сотню! Я готов позволить нарушение правил, чтобы…

— Тут есть свои ограничения, сэр, — пояснил Аберкромби. — Способность к повиновению у элементали уменьшается при увеличении массы. И в этом городе вряд ли найдутся адепты, способные справиться одновременно более чем с тремя элементалями. И если мы вызовем четыре — мы затопим город, а саламандра просто сбежит куда-нибудь.

— Алан… — Джинни положила свою книгу на стол и торопливо листала страницы. Аберкромби заглянул в руководство через плечо Джинни, не забыв при этом небрежно положить руку на талию девушки. Мне пришлось проглотить такие прекрасные ругательства!.. — Алан, можешь ты для начала вызвать одну гидру и заставить ее просто гасить огонь в городе?

— Разумеется, и самую великолепную! — улыбнулся Аберкромби. — Ха, элементарная задачка с элементалью!

Джинни настороженно глянула на него.

— Гидры могут откалывать фокусы не хуже, чем огненные и воздушные твари, — предостерегла она. — Тут недостаточно знать теорию.

— Ну, у меня есть кое-какой опыт, — хвастливо заявил Аберкромби. — Во время войны… Когда все это кончится, я приглашу вас к себе — мы немножко выпьем, и я расскажу вам о том случае. — И он коснулся губами ее щеки.

— Мистер Матучек! — взвизгнул Мальциус. — Будьте так любезны, спрячьте клыки!

Я встряхнулся и постарался подавить гнев, действовавший на меня с такой же силой, как лунный свет.

— Слушайте-ка, — заговорил шеф полиции. — Я должен знать, что вы собираетесь делать. Кто устроил неприятности? Ваши же, длинноволосики. Я не хочу, чтобы вы натворили еще что похуже.

Поглядывая на Джинни и красавчика Алана, которые наконец-то занялись делом, я вздохнул и свистнул, подзывая сигарету.

— Давайте я вам объясню, — предложил я. — Я во время войны имел возможность немножко разобраться в подобных штуках. Элементали — это совсем не то что демоны. Некоторые из демонов существуют вполне самостоятельно, как вы или я. А элементаль — всего лишь часть базовой силы; в данном случае основная сила — огонь, или, более точно, — энергия. Саламандра оторвалась от базовой энергетической матрицы и приобрела временную самостоятельность, но адепты заставят ее вернуться к основе.

— Хм?

— Ну, это как пламя. Пламя существует потенциально, пока кто-то не зажжет огонь, и возвращается в потенциальное состояние, когда вы, например, заливаете дрова в камине водой. И то мгновение, когда вы поджигаете полено, отличается от следующего мгновения, когда пламя охватывает дерево. Сами по себе элементали не слишком рвутся на свободу. Но если уж случайно освобождаются, то стремятся остаться в этом мире и набраться силы.

— Но как эта тварь сумела поджечь церковь?

— Да ведь у нее нет души, это чисто физическая сила. Любая подлинная индивидуальность, человеческая или иная, находится под определенным давлением… э-э… морального порядка. У демонов аллергия к святым символам. Человек, совершающий дурные поступки, постоянно помнит о том, что в другом мире ему придется за них ответить. Но чего бояться огню? А саламандра и есть просто… ну, большой огонь. Он ограничен лишь физическими законами природы и параприроды.

— Ох… так как же вы с ней справитесь?

— С ней может справиться гидра соответствующей массы, они бы взаимно аннигилировались… Земля может похоронить огонь, воздух может задушить его… Проблема в том, что огонь — самая подвижная из стихий; он может ускользнуть, прежде чем другие стихии сумеют причинить ему существенный вред. Так что нам остаются лишь уничтожающие заклятия. Но их необходимо произнести в присутствии саламандры, и нужно на это не меньше двух минут.

— Да-а… а когда эта тварь услышит ваши слова, она вас сожжет или просто смоет. Очень хорошо. Так что же делать-то?

— Не знаю, шеф, — сказал я. — Только все это похоже на поцелуй бешеной собаки. — Я сильно затянулся и тут же прищелкнул языком. — Но действовать нужно быстро. Каждый пожар, устроенный этой тварью, делает ее сильнее, она вбирает в себя энергию. Конечно, у нее есть предел… в соответствии с законом кубического объема — но пока она до него доберется, она станет такой могучей, что людям с ней будет не справиться.

— А потом что будет?

— Гибель богов… Ну нет, конечно. Просто придется вызвать элементалей соответствующей силы, вроде гидр. Но подумайте о сложностях контроля над ними, о возможных разрушениях… Пожалуй, сарацины покажутся в сравнении с этим сущей ерундой.

Джинни наконец отошла от стола. Аберкромби принялся мелком чертить на полу пентаграмму, предоставив бормочущему что-то Мальциусу стерилизовать перочинный нож с помощью спички. (Суть была в том, чтобы раздобыть каплю чьей-нибудь крови; она могла в данный момент заменить традиционные магические порошки, поскольку содержала те же самые протеины.) Джинни взяла меня за руку.

— Стив, у нас нет времени, чтобы собрать местных адептов и организовать их, — сказала она. — Пожалуй, не успеют подойти и силы полиции штата или Национальной гвардии. Кто знает, что выкинет саламандра, пока здешние офицеры зовут кого-то на помощь? Мы, то есть ты и я, по крайней мере можем пойти по ее следу — нам грозит меньшая опасность, чем другим. Согласен?

— Само собой, — ответил я. — Она не сможет слишком навредить мне, когда я приму волчье обличье… ну, я надеюсь, если я буду достаточно осторожен.

— Тогда пошли.

Когда мы выходили за дверь, я одарил Аберкромби нахальным взглядом. Он как раз расцарапал себе запястье и принялся напевать чары. Я ощутил, как помещение вдруг наполнилось влажным ветром.

На улице по-прежнему стояла холодная осенняя ночь, луна висела высоко в небе. Крыши домов вырисовывались темными острыми силуэтами на фоне зарева пожаров, пылающих по меньшей мере в дюжине точек; где-то завывали пожарные сирены. Над нашими головами, на фоне блеклых, безразличных ко всему звезд словно несся вихрь сухих листьев: это люди на своих метлах удирали из горящего города.

Свартальф устроился спереди на «кадиллаке» Джинни, а я сел на заднее сиденье. И мы понеслись в небо.

Внизу раздался хлопок, тьму прорезала мгновенная голубая вспышка — и полицейский участок погрузился во тьму. На Улицу хлынул стремительный поток воды, в котором, как поплавок, подпрыгивал президент Мальциус.

— Чертов сатана! — воскликнул я. — Теперь-то что случилось?!

Свартальф заставил метлу спуститься пониже.

— Ох, этот идиот! — простонала Джинни. — Он позволил гидре выскочить прямо через пол… кратчайшим путем!

Она сделала несколько пассов волшебной палочкой. Ревущий поток поутих, съежился, постепенно превращаясь в каплевидное тело футов десять в высоту, поблескивающее в лунном свете. Из дверей участка выскочил Аберкромби и, хлюпая ногами по грязи, повел гидру к месту ближайшего пожара.

Я расхохотался.

— Да, — сказал я, — тебе стоит навестить его и послушать байки о его обширном опыте.

— Тебе бы только лягнуть того, кто споткнулся, — огрызнулась Джинни. — Тебе тоже случалось давать маху, Стив Матучек.

Свартальф снова направил метлу вверх, и мы понеслись над каминными трубами. Охо-хо, думал я, да неужели она влюбилась в это чучело? Красивый профиль, гладкая речь, частые встречи… Меня затошнило от этой мысли, и я принялся оглядываться по сторонам в поисках саламандры.

— Там! — крикнула Джинни, заглушив свист рассекаемого воздуха. Свартальф взмахнул хвостом и зашипел.

Район университета отличался старомодным благородством: учебные и жилые здания соединялись между собой псевдоготическими галереями резного дерева, и лишь кое-где между изысканными строениями были вкраплены современные дома. И все это начинало весело пылать; не меньше двух десятков красных звездочек уже мигали в темноте. Спустившись ниже, мы увидели, как одна из этих звезд превратилась в белую струйку пара. Должно быть, гидра уже действовала здесь. У меня мелькнула еретическая мысль, что саламандра делает доброе дело, уничтожая все эти архитектурные уродства. Но дело касалось еще и человеческих жизней…

Высоченная и ужасная, элементаль колыхалась над зданием, которое она теперь пожирала. Она уже удвоилась в размерах, а сердцевина ее горела таким пожаром, что на нее невозможно было смотреть. Языки пламени вились над ее узкой головой.

Свартальф нажал на тормоз, и мы повисли в нескольких ярдах от твари, футах в двадцати над землей — как раз на уровне разинутой голодной пасти. Джинни приподнялась на стременах и начала произносить заклятие; голос ее почти терялся в грохоте проваливающейся крыши.

— О Индра, Абадонна, Люцифер, Молох, Локи…

Тварь услышала. Испуганные глаза устремились в нашу сторону, и саламандра спрыгнула…

Свартальф пискнул, когда его усы опалило жаром — хотя ничего страшного с ними и не случилось, — и, резко вывернув метлу, помчался прочь. Саламандра взвыла во весь голос — словно заревела сразу сотня лесных пожаров. Но тут же я почувствовал, как исчез жар, паливший мою спину, — и тварь материализовалась прямо перед нами.

— Туда! — закричал я, вытянув руку. — Вон туда!

Я закрыл руками лицо Джинни, спрятав свое собственное за ее спиной, когда мы прямо сквозь стеклянную панель вломились в пивной бар «Гарден». Язык пламени рванулся следом за нами, отскочил назад, и саламандра бешено запрыгала по ту сторону двери.

Мы соскочили с метлы и огляделись. Таверна была пуста; в темноте мигали отсветы огня. Я увидел на стойке почти полный стакан пива и залпом осушил его.

— Мог бы и мне предложить, — сказала Джинни. — Алан обязательно поступил бы так. — Прежде чем я успел разобраться, издевается ли она надо мной или просто шутит, Джинни продолжила торопливым шепотом: — Она пока не пытается сбежать. Она набралась сил… уверенности… она хочет убить нас!

Но даже в тот момент мне очень хотелось сказать, что рыжий локон, упавший на ее лоб, очарователен… Однако вряд ли Джинни одобрила бы подобное отступление.

— Она не может войти сюда, — тяжело вздохнув, сказал я. — Ничего она не сможет сделать, разве что расплавить здание, раскалив под ним почву, — а на это уйдет много времени. Пока мы в безопасности.

— Почему… о, конечно. Бар огражден холодным железом. Мне говорили, все университетские пивнушки имеют металлический каркас.

— Да, — подтвердил я, всматриваясь через разбитое стекло на улицу. Саламандра в это мгновение заглянула внутрь, и у меня перед глазами запрыгали искры. — Это делается для того, чтобы посетители не добавляли градусов в пиво… Быстрее, произноси заклятие!

Джинни покачала головой:

— Она просто отбежит подальше, чтобы не слышать. Может, попробуешь побеседовать с ней, заговорить ей зубы…

Джинни подошла к окну. Саламандра изогнулась, припала к земле и зашипела. Я стоял рядом с моей девушкой, чувствуя себя глупым и бесполезным. Свартальф, лакавший пролитое на прилавок пиво, скосил на нас глаза и усмехнулся.

— Эгей, дитя света! — окликнула Джинни.

По спине саламандры пробежала дрожь. Тварь нервно хлестнула хвостом, и дерево на другой стороне улицы вспыхнуло. Я не могу описать голос саламандры: это было потрескивание, мычание, шипение огня, обретшего мозг и горло.

— Дочь Евы, что можешь ты сказать такой, как я?

— Именем Творца я велю тебе вернуться туда, где тебе надлежит быть, и прекратить тревожить мир.

— Хо… хо-хо-хо! — Тварь присела на ляжки (асфальт под ней пузырился) и разразилась ухающим смехом, задрав голову. — Ты велишь мне, воспламеняющей!

— В самом малом из моих пальцев таится такая сила, которая может обратить тебя в ничтожную искру, если я отпущу ее на свободу. Остановись и повинуйся, или тебя ждет нечто худшее, нежели просто возвращение к первооснове!

Мне кажется, на какое-то мгновение саламандра искренне удивилась.

— Сильнее меня? — Тут она взвыла так, что таверна затряслась. — Ты смеешь утверждать, что есть нечто сильнее огня? Сильнее, чем я, решившая пожрать землю?

— Сильнее и прекраснее. Подумай. Ты ведь даже не можешь войти в этот дом. Вода может погасить тебя. Земля может задушить тебя. Лишь воздух поддерживает в тебе жизнь. Лучше тебе сейчас уступить…

Я вспомнил ночь ифрита. Должно быть, Джинни задумала тот же трюк — прощупать психику существа, бешено рвущегося сейчас в дверь… но что она рассчитывала там отыскать?

— Прекраснее меня! — Хвост саламандры бешено лупил по мостовой. От него разлетались шаровые молнии и каскады искр — красных, голубых, желтых, словно фейерверк в День четвертого июля. Мне вдруг подумалось о ребенке, в раздражении топающем ногой по полу. — Прекраснее меня! Сильнее! Ты смеешь сказать… Ха-а-а… — Раскаленные зубы сверкнули в пасти, изрыгающей пламя. — Посмотрим, как прекрасна будешь ты сама, когда превратишься в головешку!

Узкая голова твари метнулась к стеклянному фасаду. Саламандра не могла одолеть барьер из холодного железа, но она принялась со свистом втягивать воздух через разбитое окно. Помещение наполнилось жаром, словно идущим из раскаленного горна, и я отскочил назад.

— Бог мой… она хочет вытянуть весь кислород… Оставайтесь здесь! — Я прыгнул к двери. Джинни взвизгнула, но я едва слышал ее: «Нет» — когда выскакивал наружу.

Меня облил лунный свет, холодный, колющий. Я припал к горячему тротуару и содрогнулся, когда мое тело изменило форму.

Я стал волком, и таким волком, которого мой враг не мог убить… я надеялся. Мой куцый хвост уперся в брюки, и я вспомнил, что бывают и такие раны, которые не залечиваются даже в зверином облике.

Брюки! Черт бы их побрал! От возбуждения я забыл о них. Вы вообще представляете, как должен чувствовать себя волк в брюках, рубашке, нижнем белье?..

Я принялся действовать носом и зубами. Подтяжки соскользнули и запутались вокруг задних лап. Галстук завязался, похоже, вечным узлом, а пиджак зацепился за брюки…

Взбесившись, я извернулся и клыками разодрал всю одежду в клочья. Саламандра заметила меня. Ее хвост хлестнул меня по спине. На мгновение меня пронзила жгучая боль, шерсть и ткань одежды вспыхнули… но это лишь помогло мне освободиться от всего, что было на мне надето. Подвижные молекулы моего тела в считанные секунды восстановились. А саламандра уже отвернулась, считая, что со мной покончено. Едва соображая, что делаю, я схватил зубами один из своих башмаков, бросил его на раскаленную пятку саламандры и ударил по нему обеими передними лапами.

Тварь замычала и резко развернулась, чтобы снова атаковать меня. Она разинула пасть так широко, что вполне могла бы перекусить меня пополам. Я отскочил в сторону. Тварь помедлила, оценивая расстояние между нами, исчезла — и материализовалась прямо передо мной.

На этот раз мне не удалось ускользнуть. Сбитый с ног, я вдохнул пламя, сжигавшее мою плоть. И от боли потерял сознание.

Глава 11

Лицо, смотревшее на меня, не нарушило одиночества и отстраненности — лицо, о котором я могу сказать лишь то, что оно было огромным, а его глаза казались глазами трупа. Но вообще-то я не видел его и не чувствовал холода, глубокого и пронзительного, более жестокого, чем все, что я знал когда-либо, — не видел с того момента, как в моем мозгу зазвучал голос, идущий сквозь не-пространство и не-время и потрясший чувства, которых я не имел. И это было концом надежд и концом борьбы…

«Гордись, Стивен. Мне пришлось самому заняться твоей гибелью и гибелью твоих помощников. Для этого мне пришлось самому вложить в голову дурака идею шутки; как известно, лишь такой путь безопасен для нас в вашем мире, и эту работу я не смог доверить своим приспешникам. Но простой физический вред, причиняемый людям, не есть подлинная задача — хотя все служит конечной цели разрушения; и, конечно, мои маневры, направленные на то, чтобы привести вас двоих к гибели, могут дорого обойтись, если вдруг вызовут ответные действия Другой Стороны. Но время идет, и чем ближе некий момент — тем яснее, что вы представляете для нас опасность. Мне не дано знать, когда нам следует ожидать этого момента и каковы признаки его приближения; но я знаю, что вас к тому времени быть не должно».

Пожалуй, я мог бы и испугаться его — будь он чем-то более осязаемым, нежели точка среди ничего.

«И еще, — гудело во мне звоном набата, — и еще, Стивен, знай — тебе не обязательно умирать. Я предчувствую, что та женщина, Вирджиния, может быть худшим врагом, нежели ты. Да, да, я предвижу, что, лишившись ее, ты перестанешь представлять угрозу Плану; но она опасна и без тебя, а уж вдвоем вы слишком сильны. Почему это так — я лишь гадаю. Но отметим, что у нее есть умение и Дар; отметим, что она не попадалась в ловушку дважды, как ты; отметим сильный дух, живущий в ней. Желание отомстить за тебя может заставить ее заглянуть под поверхность явлений, отыскивая суть. Или она пойдет еще каким-то путем… Не знаю. Но я вижу — хотя ты и сгорел, она вовсе не сломлена до конца. Хочешь ли ты жить, и жить хорошо, Стивен?»

Нечто вроде слабейшего отблеска отдаленнейшей звезды мелькнуло во мне: «И что же я должен сделать?..»

«Служить мне. Принять мои идеи. Саламандра отпустит тебя, прежде чем раны станут неизлечимыми. А когда они закроются — тебе не нужно будет ничего делать… просто жить, долго и счастливо. А сейчас — сейчас ты вызовешь женщину наружу и отвлечешь ее, пока саламандра не возникнет прямо перед ней, как возникла перед тобой. Если ты откажешься — вернешься обратно как раз к тому моменту, когда сгоришь заживо».

Вирджиния была лишь чем-то неопредоленно-далеким, и у меня не было языка, чтобы сказать «да» или «нет». Но Вирджиния была смыслом моей жизни, и я знал это даже тогда, когда тонул в безысходной муке; и все это превратилось в беспредельную ярость и в беспредельную ненависть, и я вырвался из безвременья…, и вспышкой моих чувств он был выброшен в пустоту, из которой явился.

Глава 12

Думаю, я начал бороться именно из-за того, что ярость превысила муку. Мне говорили, что саламандра села на меня — и я вцепился зубами в ее зад с бешеной силой, не разжав клыки даже тогда, когда тварь вскочила. Но боль была так сильна, что кроме этой боли я ничего не помню.

Тогда саламандра исчезла. Улица сразу стала казаться очень темной, несмотря на лунный свет и отдаленные красные сполохи над горящими домами; было тихо, лишь изредка доносилось потрескивание огня пожаров. Когда мое тело восстановилось настолько, что начало действовать обоняние, я прежде всего почуял острый запах дыма.

Это заняло несколько минут. Несожженных тканей осталось все же достаточно, чтобы по образцам их ДНК воссоздалось остальное. Наконец я осознал, что моя голова лежит на коленях Джинни. Джинни гладила меня и плакала. Я лизнул ее руку — с трудом, потому что мой язык был подобен пересохшей подошве. Будь я человеком, я не спешил бы изменить позу. Но в облике волка, обладая лишь волчьими инстинктами, я увернулся от ее объятий и сел, хрипло тявкнув.

— Стив… о милостивый Творец, Стив, ты спас нам жизнь! — прошептала Джинни. — Еще пара минут, и мы бы просто задохнулись. У меня до сих пор в горле дерет.

Стуча по полу когтями, подошел Свартальф; вид у него был настолько самодовольный, насколько это возможно для кота с подпаленными усами. Он мяукнул. Джинни нервно рассмеялась и пояснила:

— Ты ему должен пинту сливок или что-нибудь в этом роде. Он ради тебя рисковал шкурой — точно так же, как ты ради нас. Ну, по крайней мере, именно он придумал, как спасти тебя.

Я насторожил уши.

— Он умудрился открыть кран на бочке с пивом, — сказала Джинни. — Я наполняла кувшин за кувшином и выплескивала их на саламандру. Ее это встревожило, она передвинулась — и ты смог пустить в ход клыки. — Джинни ухватила меня за загривок. — Но какое это было зрелище, когда ты висел на ней!

Пиво!.. Я с трудом поднялся на ноги и вернулся в бар. Джинни и Свартальф пошли следом за мной, не понимая, в чем Дело, пока я, поскуливая, не ткнулся мордой в ближайший стакан.

— О, ясно! — воскликнула Джинни, щелкнув пальцами. — Ты умираешь от жажды. Да нет, ты вообще пересох до полусмерти.

Она налила мне кварту пива. Я выхлебал его в один присест и потребовал еще. Но Джинни покачала головой:

— Хотя ты и заставил саламандру сбежать, но дело еще не закончено. Так что пей воду.

Мой звериный метаболизм почти мгновенно перераспределил жидкость в организме, и здоровье полностью вернулось ко мне. И первой вполне отчетливой мыслью была та, что незачем тратить хорошее пиво на борьбу с элементалью. Но тут же я решил, что использование любых подручных средств — основное условие победы.

Во всем есть своя отрицательная сторона. Оборотень имеет повышенную физическую сопротивляемость — но мозг его по существу своему звериный, в нем сохраняется лишь верхний слой человеческой личности. Или, проще говоря, в виде волка я был очень глупым человеком. У меня хватало ума лишь на то, чтобы сообразить — лучше поскорее вернуть себе человеческий облик… так что я выбежал за дверь, чтобы меня коснулись лунные лучи.

Вы когда-нибудь видели, как хихикает кот?..

— Ох, черт!.. — взвизгнул я и начал снова оборачиваться волком.

— Стой, стой! — сказала Джинни, давясь от смеха. — Если тебя так уж тревожит моя девичья стыдливость, возьми это!

Она бросила мне изрядно пообгоревшую, но вполне еще пригодную для практических целей меховую шубку. Сомневаюсь, что кто-то когда-то одевался быстрее, чем я в тот момент. Шубка здорово жала в плечах, но была достаточно длинной… если я двигался осторожно. И хотя ночной ветерок холодил мне ноги, лицо мое горело, почти как саламандра.

И это было одной из причин, по которым я просто забыл о посетившем меня видении. Другой причиной была угрожавшая нам опасность — живая и слишком горячая. Кроме того, физическая боль, сопровождавшая возрождение моего сознания, размыла память о невещественном опыте — и, пожалуй, это и было главным. Боль стерла все. Ну и мне просто не хотелось думать об этом.

Но, между прочим, я отметил для себя, что уже дважды меня посещали подобные фантомы, в те моменты, когда я терял сознание. Может, мне следует показаться психиатру? Нет, это было бы глупо. Наверное, это просто реакция на травму.

И я выбросил все из головы.

— Куда мы теперь? — спросил я. — Чертова тварь может оказаться где угодно.

— Думаю, она будет болтаться вокруг студенческого городка, — сказала Джинни. — Там для нее обширное пастбище, а она не слишком сообразительна. Идемте.

Она принесла из глубины бара свою метлу, и мы вылетели на улицу.

— До сих пор, — сказал я, — мы просто даром теряли время.

— Н-ну нет, не совсем. Я поняла ход ее мыслей. Я не могу, конечно, сказать точно, как это выглядит в ее воображении… Но элементаль можно отлить фактически по любому шаблону. Похоже, капитан команды болельщиков вложил в нее знание английского и примитивный интеллект. Добавь сюда непостоянную природу огня — и что ты получишь? Ребенка.

— Та еще деточка, — буркнул я, натягивая шубку пониже.

— Но, Стив, это очень важно! Саламандра обладает детскими чертами характера. Непредусмотрительность, беспечность, неспособность задуматься… Умная саламандра залегла бы где-нибудь, постепенно копя силы. И она бы понимала, что нельзя сжечь всю планету, — да если бы и не понимала, все равно ей бы это не пришло в голову. Потому что в таком случае откуда бы ей взять кислород? И не забывай еще о ее безмерном тщеславии. Она же впала в безумную ярость, когда я заявила, что есть силы более мощные и более прекрасные, чем она, — к тому же на красоте она, похоже, помешалась еще крепче, нежели на силе.

И она не способна подолгу удерживать внимание на чем-то. Ей бы следовало сначала уничтожить тебя… или начать с нас со Свартальфом, чтобы обеспечить себе тылы. Но она раздробила усилия. А ведь она вполне могла воспользоваться своими зубами, когда ты ее укусил, или просто потерпеть боль секунду-другую и окончательно раздавить тебя… — Голос Джинни прервался, но она справилась с собой и торопливо продолжила: — То есть она может удерживать в поле внимания лишь что-то одно, пусть это несущественная мелочь, и при этом не замечает важности целого. — Джинни задумчиво кивнула. Ее длинные волосы, раздуваемые ветром, коснулись моего лица. — Не знаю пока, как именно — но я должна найти точку опоры именно в ее психологии.

Мое собственное тщеславие, наверное, не уступало тщеславию саламандры.

— Нельзя сказать, что я был несущественной мелочью, — проворчал я.

Джинни улыбнулась и, обернувшись, коснулась пальцами моей щеки.

— Да, Стив, конечно. Я тоже так думаю, и теперь я знаю, что ты будешь хорошим мужем.

От этих слов я просто растаял, хотя и не совсем понял, что она имела в виду.

Мы заметили внизу саламандру, поджигавшую здание театра, но она ускользнула почти в то же самое мгновение и возникла в миле от нас, возле медицинского исследовательского центра. Стеклянные кирпичи не спешили загораться. Когда мы приблизились к твари, она дерзко пнула стену центра, свалив ее, — и снова исчезла. Невежественная и импульсивная… дитя… отродье ада!

Пролетая над студенческим городком, мы увидели свет в административном корпусе.

— Наверное, они там устроили штаб-квартиру, — сказала Джинни. — Давай-ка доложим обстановку.

Свартальф повел метлу к лужайке перед зданием; спешившись, он важно зашагал ко входу впереди нас.

Двери охранял взвод полицейских, вооруженных огнетушителями.

— Эй, стоп! — Полицейский встал у нас на пути. — Куда это вы?

— На собрание, — коротко ответила Джинни, приглаживая растрепанные локоны.

— Да? — Глаза полицейского остановились на мне. — Как раз подходящий для этого костюмчик, а? Ха-ха-ха!

С меня было довольно. Я обернулся волком и спустил с него штаны. Он схватился за дубинку, но Джинни превратила ее в маленького боа-констриктора. Я снова стал человеком; мы предоставили полицейским самим решать свои проблемы и вошли в холл.

Зал собраний был набит до отказа. Мальциус собрал сюда всех профессоров. Когда мы входили, до меня донеслось:

— …позорно. Власти просто не желают меня слушать. Господа, мы обязаны отстоять честь университета. — Мальциус заморгал, когда вошли Джинни и Свартальф, а при виде меня залился темным пурпуром; я шествовал во всем блеске, едва прикрытый норковой шубкой. — Мистер Матучек!..

— Он со мной, — бросила Джинни. — Пока вы тут сидели, мы сражались с саламандрой.

— Но, возможно, в этом деле нужна не простая сила мускулов, даже если это мускулы оборотня, — с улыбкой произнес доктор Алан Аберкромби. — Насколько я понимаю, мистер Матучек не ради шутки остался без брюк.

Аберкромби, как и Мальциус, сменил промокшую одежду на неизменный твидовый костюм. Джинни одарила доктора ледяным взглядом.

— Я-то думала, вы управляете гидрой, — сказала она.

— О, у нас достаточно адептов, чтобы управляться с тремя гидрами разом, — ответил он. — Простенькая работа. Мой долг — быть здесь. Мы готовимся взять огонь под свой контроль…

— Если саламандра не устроит за это время массу новых пожаров, — огрызнулась Джинни. — А каждый пожар делает ее больше и сильнее, пока вы тут сидите и любуетесь собой!

— Ну, дорогая… — рассмеялся он.

Я сжал зубы так, что они заныли. Джинни явно улыбнулась ему в ответ.

— Порядок, порядок! — призвал президент Мальциус. — Пожалуйста, сядьте, мисс Грэйлок. Вы хотели бы что-то обсудить?

— Да. Я теперь понимаю саламандру. — Джинни села в конце стола. Это оказался последний свободный стул, так что мне пришлось пристроиться позади и мучиться мыслью, что на шубке слишком мало пуговиц.

— Понимаете достаточно для того, чтобы ее уничтожить? — спросил профессор ван Линден, алхимик.

— Нет. Но мне ясен ход ее мысли.

— Нам куда более интересен ход ее действий, — сказал ван Линден. — Очевидно, прежде всего нам необходимо выяснить, как ей удается перемещаться с места на место с такой скоростью…

— Ох, но это так просто, — пискнул было Грисволд, но его заглушил сочный бас ван Линдена:

— А это, разумеется, зависит от всем известного родства между огнем и ртутью. Поскольку в наши дни в каждом доме есть по меньшей мере один термометр…

— Мой дорогой сэр, — вмешался Витторио, астролог. — При всем моем уважении к вам — позвольте заметить, что вы говорите полнейшую чушь. Это просто вопрос соединения Меркурия и Нептуна в Скорпионе…

— Вы не правы, сэр! — возгласил ван Линден. — Абсолютно не правы! Позвольте продемонстрировать вам «Искусство магии»…

Он огляделся по сторонам в поисках книги, но она куда-то задевалась, и ему пришлось пробормотать чару-приманку, чтобы найти ее. Тем временем Витторио завопил:

— Нет, нет-нет! Это соединение плюс восход Урана… я могу легко доказать… — Он подбежал к грифельной доске и начал чертить диаграмму.

— Ох, это уж слишком! — фыркнул Джаспер, метафизик. — Просто не понимаю, как вы оба можете так заблуждаться. Как я доказал в докладе, который читал на последнем межфакультетском семинаре, существенное свойство матрицы…

— Это опровергнуто десять лет назад! — рявкнул ван Линден. — Влечение…

— …если Уран…

— …вы не понимаете…

Я протянул руку к Грисволду и дернул его за рукав. Он отошел со мной в сторонку.

— Ладно, так как же передвигается эта тварь? — спросил я.

— Ох… это из области волновой механики, — шепотом пояснил он. — В соответствии с принципом неопределенности Гейзенберга фотон имеет лишь ограниченную возможность существования в одной точке пространства. Саламандра использует дифракционный процесс, чтобы изменять пространственные координаты, при этом минуя промежуточные расстояния — как электрон при квантовом переходе — хотя, если быть точным, аналогия не совсем верна…

— Неважно, — вздохнул я. — Это совещание — просто бессмыслица. Не лучше ли нам…

— Заняться настоящим делом, — поддержал меня Аберкромби, подошедший к нам.

Джинни тоже стояла рядом. Страсти вокруг нас накалялись. Ван Линден подбил глаз Витторио, а Джаспер швырял мел в них обоих. Наша небольшая компания направилась к двери.

— Я уже нашел решение проблемы, — заявил Аберкромби. — Но мне понадобится помощь. Заклятие трансформации! Мы превратим саламандру во что-нибудь такое, с чем будет гораздо легче управиться.

— Это опасно, — сказала Джинни. — Вам понадобятся по-настоящему мощные Т-чары, а у них бывает сильная отдача. И последствия могут оказаться непредсказуемыми.

Аберкромби выпрямился с видом оскорбленного достоинства.

— Ради вас, дорогая, никакой риск не покажется излишним.

Джинни одарила его восхищенным взглядом. Нужно было обладать немалой храбростью, чтобы решиться на применение первичных рун.

— Что ж, идемте, — сказала она. — Я помогу.

Грисволд схватил меня за руку.

— Мне это не нравится, мистер Матучек, — сообщил он. — Искусство магии слишком многовариантно. Нельзя забывать о том, что оно базируется на законах природы, и главный тут — закон количества!

— Да, — с несчастным видом откликнулся я. — Ну и что?

Я потащился следом за Джинни и Аберкромби, которые на ходу заглядывали в карманный справочник. Грисволд шагал рядом со мной, а Свартальф сделал не слишком вежливый жест хвостом. Но Джинни и профессор не заметили этого.

Мы миновали разгневанных, но усмиренных полицейских. Факультет естественных наук находился совсем рядом. Мы вошли в его гулкую темноту.

Нашей целью была лаборатория для занятий первого курса — длинная комната, заставленная скамьями для студентов, полками с книгами, — и очень тихая, пустырная сейчас. Грисволд включил свет, и Аберкромби огляделся по сторонам.

— Но нам придется заманить сюда саламандру, — сказал он. — Мы ничего не сможем сделать, если она не будет присутствовать.

— Начинайте и будьте наготове, — сказала Джинни. — Я знаю, как завлечь эту тварь. — Она выставила на стол несколько пробирок с разноцветными порошками и начертила на полу ряд символов.

— Что ты задумала? — спросил я.

— Ох, не мешай, — огрызнулась она. Меня это задело, хотя я и понимал, что Джинни просто пытается одолеть усталость и отчаяние. — Конечно, я сыграю на ее тщеславии. У меня наготове несколько римских свечей, шутих и еще кое-что… мы их подожжем, и она обязательно явится посмотреть и доказать, что она может устроить фейерверк и получше.

Мы с Грисволдом отошли в угол. Начиналась большая игра. Я был по-настоящему испуган, да и тощие коленки старого ученого тоже откровенно дрожали. Даже Джинни… да, на ее гладком лбу выступил пот. Если все это не сработает, нам придется туго: отдача от первичных рун может запросто прикончить нас. К тому же у нас не было времени выяснить, не стала ли саламандра слишком сильной для трансформации.

Ведьма приготовила огненные забавы и, подойдя к окну, выглянула наружу. И вот началось: шипящие голубые и красные шары рванулись в небо, рассыпая потоки золотых искр…

Аберкромби закончил рисовать свои диаграммы. И, улыбаясь, повернулся к нам.

— Отлично, — сказал он. — Все под контролем. Я намерен обратить энергию саламандры в материю. Е равно mс², вы знаете. Матучек, пожалуйста, зажгите горелку и поставьте на нее мензурку с водой. Грисволд, погасите эти огни, включите вместо них полароидовский светильник. Нам нужен поляризованный свет.

Мы повиновались, хотя мне противно было видеть, как старый уважаемый человек хлопочет, словно лаборант, выполняя распоряжения этого раздутого ничтожества.

— Вы уверены, что это сработает? — спросил я.

— Разумеется! — просиял он. — У меня есть некоторый опыт. Во время войны я служил квартирмейстером.

— Да, но превращать грязь в походный паек — не то же самое, что трансформировать монстра, — возразил я. — Чтоб вас с вашим опытом!..

И тут вдруг, припомнив, как он управлялся с гидрой, я осознал ужасную правду. Аберкромби был так самоуверен и бесстрашен лишь потому… да, потому, что знал слишком мало!

Я словно окаменел на несколько мгновений. Грисволд с несчастным видом перебирал образцы металлов. Он как-то использовал их, чтобы продемонстрировать первокурсникам химические свойства… о Боже, кажется, это было миллион лет назад!

— Джинни! — Я, чуть не споткнувшись на ровном месте, шагнул к Джинни, запускавшей в темный воздух сверкающие радуги. — Джинни, любимая, остановись…

Тр-р-рах!

Саламандра очутилась в лаборатории.

Я, почти ослепнув, шарахнулся в сторону.

Саламандра чудовищно выросла, заполнила собой противоположный конец комнаты — и скамьи рядом с ней тут же начали дымиться.

— А, вот как! — Голос огня чуть не порвал наши барабанные перепонки. Свартальф взлетел на самую высокую полку и опрокинул на хулиганку несколько бутылей с кислотой. Но саламандра и не заметила этого. — Так это вы, мокрые надоедливые паразиты, вы пытаетесь превзойти меня!

Аберкромби и Джинни взмахнули волшебными палочками и выкрикнули короткое заклятие трансформации.

Затаившись в углу, я видел сквозь струи воняющего серой дыма, как Джинни пошатнулась и тут же отпрыгнула в сторону. Должно быть, она ощутила отдачу. Потом раздался взрыв, и воздух наполнился летящими во все стороны осколками стекла.

Грисволд оказался прикрыт моим телом, а со мной чары ничего не могли сделать — разве что превратить в волка. Джинни, упав на колени, согнулась за скамьей, наполовину оглушенная… но невредимая, невредимая, да воздастся вечная хвала силам добра! Свартальф… на стеллаже сидел, жалобно подвывая, маленький песик-пекинес. Аберкромби исчез, зато к дверям торопливо ковылял шимпанзе в твидовом костюме.

Перед носом обезьяны пронесся порыв пламени. Шимпанзе взвыл и вскарабкался по трубе парового отопления. Саламандра выгнула спину дугой и разразилась ухающим смехом.

— Вы хотели обмануть меня? Могучую меня, ужасную меня, прекрасную меня? Ха, ваше колдовство отскочило от меня, как капля воды от горячей сковородки! А я, я — я та сковородка, на которой поджаритесь вы!

Почему-то ее низкопробная мелодраматичность не казалась такой уж глупой. Потому что перед нами стояло тщеславное, глупое существо с детской психикой, способное превратить в пепел и людей, и их дома…

В лучах полароидовской лампы я мигом вернулся к человеческому облику и встал. Грисволд открыл водопроводный кран и, прижав его пальцем, пустил в саламандру струйку воды. Тварь зашипела. Да, вода все же раздражала ее, но у нас под рукой было слишком мало жидкости, чтобы залить саламандру, для этого уже понадобилось бы целое озеро… Тварь повернула голову и разинула пасть, нацелившись на Грисволда.

Сплошное тщеславие…

Я одним прыжком очутился возле газовой горелки, на которой до сих пор кипела бесполезная мензурка с водой. Воздух в лаборатории помутнел от жара, пот ручьем стекал по моей спине. Нет, не могу сказать, что меня озарила гениальная догадка, — я действовал чисто инстинктивно, повинуясь вспышке памяти.

— Убей нас! — рявкнул я. — Убей, если осмелишься. Наш слуга сильнее тебя. И он будет тебя преследовать до конца творения.

— Твой слуга? — Языки пламени сопровождали слова.

— Да… наш слуга, тот огонь, который не боится воды!

Саламандра, рыча, шагнула ко мне. Она все же не была еще настолько могущественна, что ее перестало смущать упоминание о воде.

— А ну, где он? Показывай! Давай!

— Наш слуга… маленький, но сильный, — сварливым тоном бормотал я. — Ярче тебя, и куда прекраснее, и влажные элементы не могут причинить ему вреда. — Я схватил банку с образцами металлов и щипцы. — Хватит ли у тебя храбрости взглянуть на него?

Саламандра ощетинилась:

— Хватит ли у меня храбрости? Лучше спроси, осмелится ли он противостоять мне?

Я мельком бросил взгляд в сторону. Джинни уже поднялась и схватила волшебную палочку. Девушка еще едва дышала, но глаза ее уже воинственно прищурились.

В лаборатории стало очень тихо. И потрескивание огня, обезьянье бормотание Аберкромби, негодующее повизгивание Свартальфа лишь подчеркивали тяжесть этой тишины. Я взял щипцами полоску окиси магния и поднес ее к пламени горелки.

Образец вспыхнул бело-голубым химическим светом, и мне пришлось отвернуться, чтобы не ослепнуть. Саламандре было далеко до этого злобного сияния. Я увидел, как тварь, пытаясь скрыть испуг, кичливо раздулась.

— Взирай! — И я поднял горящую полоску. За моей спиной Джинни быстро произнесла: «О Индра, Абадонна, Люцифер…»

Детский ум, способный сосредоточиваться лишь на одном предмете… но надолго ли? Я должен был удерживать ее внимание все те сто двадцать секунд, что необходимы были Джинни.

— Огонь, — нервно сказала саламандра. — Просто еще один огонь, просто маленький кусочек той силы, от которой произошла и я.

— А вот так ты умеешь, поджигательница?

Я окунул горящий образец в мензурку с водой. Над водой вспухли клубы пара, вода кипела и булькала — но металл продолжал гореть!

— Неплохо, неплохо, — одобрительно прошептал Грисволд.

— Киик-иик-иик! — сказал Аберкромби.

— У! — сказал Свартальф.

— Это фокус! — завизжала саламандра. — Это невозможно! Если даже я не умею… Нет!

— Стоять на месте! — рявкнул я в наилучшей армейской манере. — Ты все еще сомневаешься, что мой слуга найдет тебя, где бы ты ни спряталась?

— Я убью это маленькое чудовище!

— Валяй, дубина! — согласился я. — Не хочешь ли устроить дуэль на дне океана?

Резкий свист на мгновение перекрыл шум, поднявшийся в лаборатории. К окнам подлетели полицейские на метлах.

— Я тебе покажу, я тебе…

Рев саламандры стал похож на рыдание. Я нырнул под скамью, толкнув туда же Грисволда. Гейзер пламени вспыхнул на том месте, где я только что стоял.

— Мяу, мяу! — крикнул я. — Не можешь ты меня поймать! Драная кошка!

Свартальф мрачно уставился на меня.

Пол задрожал, когда элементаль погналась за мной — она не пыталась обойти скамьи, она просто прожигала себе путь сквозь них. Меня опалил страшный жар. Я чуть не потерял сознание.

Но все уже было кончено. Джинни торжествующе выкрикнула: «Аминь!» — и воздух с грохотом сомкнулся в том месте, где только что находилась саламандра.

Я, пошатываясь, поднялся на ноги. Джинни мгновенно очутилась в моих объятиях. В лабораторию ворвалась полиция, и Грисволд нервно требовал, чтобы сюда немедленно вызвали пожарных, иначе все здание превратится в угли. Аберкромби выскочил в окно, а Свартальф спрыгнул со стеллажа. Вот только он забыл, что пекинесы далеко не так проворны, как коты… и праведный гнев Свартальфа отразился в выпученных глазах пса.

Глава 13

Снаружи, на лужайке перед зданием, было прохладно и тихо. Мы сели на покрытую росой траву, посмотрели вокруг, взглянули на луну — и просто радовались тому, что живы.

Служебные чары разделяли нас, но в глазах Джинни светилась нежность. Мы едва замечали, как мимо нас пробегали люди, кричавшие, что саламандра исчезла, и как церковные колокола понесли ту же весть к небу.

Но в конце концов наше внимание привлек лай Свартальфа. Джинни хихикнула.

— Бедняжка! Я тебе верну твой вид, как только смогу, но сейчас — потерпи, есть дело болееважное. Идем, Стив.

Свартальф так и сел на месте. Наверное, его до глубины души потрясла мысль, что может быть дело более важное, нежели возвращение ему кошачьего облика.

На полпути нас встретил доктор Мальциус. Лунный свет, просачиваясь сквозь листву вяза, падал на его лицо и отражался в стеклах пенсне.

— Моя дорогая мисс Грэйлок, — начал он, — правда ли то, что вы сумели избавить общество от опасности? Вы заслуживаете поощрения. Примите мои поздравления. Анналы славы университета, коего я имею честь быть президентом…

Джинни, подбоченившись, уставилась на него ледяными глазами.

— Честь победы принадлежит мистеру Матучеку и доктору Грисволду, — заявила она. — И я намерена известить об этом прессу. И, без сомнения, вы найдете необходимым предоставить доктору Грисволду более подходящие условия для работы.

— Ох, что вы… — забормотал топтавшийся неподалеку ученый. — Это же…

— Помолчите, простофиля, — шикнула на него Джинни. И продолжила громко: — Лишь благодаря его смелой недальновидной приверженности изучению законов природы… ну, дальше вы сами придумаете, Мальциус. И не думаю, что вы будете слишком уж популярны, если продолжите морить голодом его факультет.

— Ох… ну конечно… в конце концов… — Президент отчасти пришел в себя. — Я уже размышлял об этом. Вообще-то намеревался вынести этот вопрос на обсуждение на следующем заседании Совета.

— Я вам напомню о нем, — сказала Джинни. — Дальше. Насчет идиотского запрета каких-либо отношений между студентами и преподавателями. Мистер Матучек скоро станет моим мужем…

Ух!.. У меня перехватило дыхание.

— Но, дорогая мисс Грэйлок, — забормотал Мальциус. — Приличия… правила… к тому же он слишком нескромен!

Лишь тут я с ужасом понял, что во всей этой суматохе где-то потерял шубку Джинни.

К нам подошли двое копов, таща брыкающуюся волосатую. фигуру. Третий полицейский нес одежду, которую растерял шимпанзе.

— Вы уж нас извините, мисс Грэйлок, — благоговейным тоном произнес один из копов. — Но мы тут поймали мартышку…

— А, да! — Джинни рассмеялась. — Нам нужно бы вернуть ему человеческий облик… но не сейчас. Стиву его штаны куда нужнее.

Я нырнул в брюки быстрее, чем перепуганная змея прячется в норку. Джинни снова повернулась к Мальциусу, сияя ангельской улыбкой.

— Бедный доктор Аберкромби, — сказала она со вздохом. — Вот что случается, когда связываешься с параестественными силами. Я уверена, сэр, у вас нет правила, запрещающего сотрудникам университета проводить исследования?

— Ох, нет, конечно! — потрясенно воскликнул президент. — Разумеется, нет! Напротив! Мы всячески поощряем публикации…

— Я так и думала. Ну, я намерена провести одно интересное исследование в области трансформаций. Но — признаю, тут есть кое-какая опасность. Чары могут дать отдачу, как в случае с доктором Аберкромби. — Джинни подняла волшебную палочку и задумчиво уставилась в траву. — Возможно, даже… да, есть такая возможность… что вы превратитесь в обезьяну, дорогой доктор Мальциус. Или, например, в червя. Длинного и скользкого. Но ведь это не может остановить развитие науки, верно?

— Что? Но…

— Но, естественно, — промурлыкала ведьма, — если мне будет позволено обвенчаться с моим женихом, у меня просто не останется времени на другое.

Мальциус изверг целый фонтан слов, но в итоге признал свое поражение. Наконец он, спотыкаясь, побрел прочь, и последние отблески гаснущих пожаров осветили его утратившую величественность фигуру.

Джинни повернулась ко мне.

— До завтрашнего дня правило официально не отменят, — сказала она. — Ну а завтра… как ты думаешь, можем мы прогулять парочку лекций?

— Киик-киик-иик! — сказал доктор Алан Аберкромби.

Тут появился Свартальф, полный негодования, и загнал профессора на дерево.

Глава 14

Пришло время для краткого отступления. Мы с Джинни отлично завершили первый учебный год. Джинни гордилась моими успехами в шаманистике и магии чисел и помогала мне одолеть некоторые трудности тайных языков. (Грисволд тоже помогал мне — когда я разбирался в электронике.) Джинни пересмотрела свои планы на будущее — с учетом того, что мы собирались пожениться в июне.

Вы можете подумать, что бывшая высокооплачиваемая ведьма из Нью-Йорка ни в коем случае не могла сохранить невинность. Конечно, в определенном смысле Джинни была весьма искушенной особой. Однако — если даже и не учитывать ее твердое намерение сохранить чистоту для будущего мужа — она еще и специализировалась в тех областях Искусства магии, для которых необходима девственность. Такие специалисты, будучи весьма редкими, получали повышенные гонорары.

А теперь моя огненно-ледяная девушка становилась обычной новобрачной. Но стоило ли из-за этого тревожиться? Через год она приобретет новые знания, которые вполне компенсируют ее замужество.

Мы, конечно, не могли полностью скрыть от средств массовой информации свою роль в изгнании саламандры. Но при горячем участии Мальциуса, трубившего на весь свет, как команда университета спасла наш замечательный город, мы умудрились избежать излишнего внимания. Грисволд был ошеломлен тем, что ему вдруг стали воздавать почести, которых, как он считал, он не заслуживал, и в то же время негодовал из-за того, что нам с Джинни досталось мало почета. Но мы сумели убедить его, что ему полезно быть на виду, так как это приносит пользу его лабораториям — их начали модернизировать… ну а нам все это не нужно, поскольку мешает нашей личной жизни. Кроме того, если мы хотим добиться отмены глупых правил и создать в Трисмегистусе сносные условия существования, лучше подыгрывать Мальциусу и не напоминать ему, как он праздновал труса.

В общем, зима и весна были чудесными и полными ожиданий. Я мог бы пропустить многое, но… но мне так хочется вспомнить еще раз некоторые моменты!..

— Нет, — сказал я деловому партнеру моей невесты. — Ты не поедешь с нами в свадебное путешествие.

Он закатил глаза и негодующе заявил:

— Мня-а-у!..

— Ты прекрасно проведешь этот месяц здесь, в квартире, — твердо произнес я. — Комендант обещал кормить тебя каждый вечер, когда станет приносить молоко для домового. И не забывай, что ты не должен охотиться на домового. После того как ты три раза кряду устраивал тут погоню за ним, Маленький народец стал подсахаривать мартини нам с Джинни!

Свартальф самодовольно крутанул хвостом и сверкнул желтыми глазами. Но вообще-то я понимал, почему он так относится к домовому: с точки зрения кота, существо ростом с мышь, юркое, как мышь, не может, черт побери, ожидать, что с ним будут обращаться иначе, чем с мышью.

— Он, между прочим, приходит сюда не только вытирать пыль, — напомнил я Свартальфу, — но еще и приводить в порядок твою туалетную коробку. Ты можешь без нас гулять или летать на венике, но домового трогать не смей, грубиян! Если я при возвращении узнаю, что ты снова за ним гонялся, я обернусь волком и устрою тебе головомойку. Понятно?

Свартальф обиженно дернул хвостом.

В гостиную вошла Вирджиния Грэйлок, которая через несколько нестерпимо долгих часов должна была стать миссис Стивен Матучек. Меня настолько захватило зрелище высокой гибкой фигуры в белом платье, аристократических черт лица и огненно-рыжих волос, спадающих на плечи, что голос Джинни я воспринял лишь как симфонический аккомпанемент к увиденному. Ей пришлось повторить:

— Дорогой, ты действительно уверен, что мы не можем взять его с собой? Это заденет его чувства.

Я опомнился.

— Его чувства — из закаленной стали. Я как-нибудь выдержу, если он полезет в нашу кровать, когда мы вернемся, ну… до известной степени… но пятнадцать фунтов черной кошатины на моем животе во время медового месяца — это слишком. Тем более что он предпочитает твой живот.

Джинни вспыхнула:

— Мне будет не хватать моего помощника, после стольких-то лет! Ну, если он обещает вести себя хорошо…

Свартальф, стоявший перед нами на столе, потерся о бедро Джинни и мурлыкнул. Я бы тоже не прочь, подумал я. Однако я не собирался отступать.

— Нет, он просто не способен вести себя прилично, — сказал я. — А тебе он не понадобится. Мы намерены забыть обо всем мире, и о работе тоже. Ведь так? Я не собирался ни корпеть над книгами, ни навещать друзей-оборотней — даже ту семью койотов из Акапулько, которая нас приглашала. Мы будем только вдвоем, и никаких кисонек…

Я прикусил язык, но Джинни не обратила внимания на мои слова, продолжая ласково гладить Свартальфа.

— Хорошо, дорогой, — вздохнув, сказала она. И, не удержавшись, съязвила: — Радуйся семейной жизни, пока можешь!

— Я намерен радоваться ей всю жизнь! — хвастливо сообщил я.

Джинни вскинула голову:

— Всю жизнь? — и торопливо добавила: — Нам лучше отправляться. Все уже уложено.

— Вперед, супруга! — согласился я. Она показала мне язык. Я погладил Свартальфа. — Пока, приятель! Надеюсь, не завидуешь?

Он увернулся от моей руки и сказал, что, пожалуй, нет. Джинни крепко обняла его на прощание, подхватила меня под руку и потащила за дверь.

Сюда, в квартиру на третьем этаже дома, расположенного неподалеку от университета Трисмегистуса, мы должны были вернуться после медового месяца. Наше венчание было скромным, в церкви присутствовали лишь несколько близких друзей; потом состоялся скромный ленч в доме одного из знакомых — и мы распрощались со всеми.

Друзья Джинни в Нью-Йорке и мои старые голливудские приятели имели деньги. И, сбросившись, несколько человек подарили нам персидский ковер. Подарок, конечно, был потрясающий — но где вы видели молодую пару, которой не понравилась бы роскошь?

Ковер ждал нас у дома. Весь багаж был уже сложен в его задней части. Мы уютно устроились на подушках, набитых искусственной морской пеной. Джинни промурлыкала слова команды. Мы взлетели так мягко, что я и не заметил, как мы очутились в воздухе. Ковер, конечно, летел не так стремительно, как спортивные метлы, но три драконьи силы, таящиеся в нем, вынесли нас за пределы города в считанные минуты.

Под нами раскинулись необъятные зеленые равнины Среднего Запада, то тут, то там пересеченные серебряными лентами рек; но мы были только вдвоем среди птиц и облаков. Защитный экран укрывал нас от ветра. Джинни сбросила платье, под которым оказался купальник. Теперь-то я понял теорию транзисторов: отсутствие материи, безусловно, так же существенно, как и ее присутствие. Мы загорали по пути на юг; а в сумерках остановились, чтобы поужинать в прелестном маленьком ресторанчике в Озарксе, но в метлотеле решили не ночевать. А вместо этого полетели дальше. Ковер был мягким, теплым, уютным… Я начал было поднимать вверх, но Джинни сказала, что лучше лететь чуть ниже, там будет теплее. И она оказалась права. В небе роились звезды, а потом взошла огромная южная луна и поглотила большую их часть… и ветерок что-то тихо напевал, и снизу из темноты доносился хор цикад… а остальное — не ваше дело.

Глава 15

Я знал совершенно точно, куда мы направляемся. Мой армейский друг, Ян Фернандес, сумел неплохо использовать свой военный опыт. Он служил в секторе пропаганды и написал массу блестящих сценариев. А теперь, вместо того чтобы сочинять ночные кошмары, которые засылались врагу, он занимался популярными сериями снов, и его наниматели платили ему в соответствии с его талантом. Сны Фернандеса любили все, кроме психоаналитиков, но они вообще уже отживали свое, после того как были найдены научные способы изгнания бесов из одержимых. И вот в прошлом году Фернандес построил загородный дом в стране своих предков. Домик этот располагался на побережье Соноры, в уединеннейшей точке Мидгарда — ив одной из прекраснейших. Фернандес предложил мне пожить в нем этот месяц, и мы с Джинни соответственно назначили дату венчания.

Мы приблизились к дому на следующий день в полдень. На западе лежал Калифорнийский залив, сверкающий бело-голубыми тонами. Прибой набегал на широкий песчаный пляж, за ним громоздились утесы, а вдали, на востоке, простирались равнины — сухие, окаменевшие, мрачные. Дом Фернандеса, стоявший на высоком берегу, над обрывом, окружала зелень.

Джинни захлопала в ладоши.

— Ох! Я просто поверить не могу!

— Ты же с востока, откуда тебе знать, как велика страна! — самодовольно сказал я.

Джинни прикрылась ладошкой от солнца и всмотрелась в даль.

— А там что такое, вон там?

Я сначала просто уставился на ее указующий палец, но потом опомнился. На вершине утеса — примерно в миле к северу от дома Фернандеса и на несколько сот футов выше — полуразрушенные стены окружали нечто вроде груды камней; там же торчала мрачная башня, похожая на сухую корягу.

— JIa Фортасела, — сказал я. — Испанская постройка семнадцатого века. Какому-то дону взбрело в голову, что он может извлечь прибыль из этой местности. Он воздвиг тут замок, привез из Кастилии жену. Но все получилось не так, как он рассчитывал, и вскоре все пришло в запустение.

— Мы сможем осмотреть эти развалины?

— Если тебе захочется.

Джинни положила руку на мое плечо.

— Стив, что-то не в порядке?

— Ох… нет, просто мне не нравится Фортасела. Даже днем и в человеческом обличье я чую, там что-то не так. И я там бывал после наступления темноты, в волчьем обличье — так там просто воняло. Не в буквальном смысле, не в физическом… Ох, да ну его!

Джинни рассудительно сказала:

— Но ведь в те времена испанцы держали в рабстве индусов, не так ли? Полагаю, в замке скопилось много человеческих страданий.

— И оставили осадок. Да, наверное. Но, черт побери, это было так давно! Конечно, мы туда пойдем. И сами руины живописны, и вид оттуда открывается невероятно величественный.

— Но если тебя всерьез тревожат привидения…

— Забудь об этом, дорогая! Я не суеверен.

А потом мы приземлились возле дома и в самом деле обо всем забыли.

Дом был выстроен в монастырском стиле — белые стены, красная черепичная крыша, закрытый двор с фонтаном… Но там был еще и сад, полный зелени и цветов — красных, пурпурных, золотых… И мы были совсем одни. В саду работали элементали земли и воды, так что в управляющем и садовнике дом не нуждался; другие элементали поддерживали ровную температуру в самом доме, а еще на дом были наложены очень дорогие чары чистоты. Поскольку Джинни временно выбыла из игры как маг, она взялась за приготовление мексиканского ленча из тех припасов, что мы привезли с собой. Джинни была так прекрасна в коротком домашнем сарафанчике и фартуке, что у меня не хватило духу сказать, что готовить она совсем не умеет. А потом Джинни просто визжала от восторга, глядя на грязные тарелки, которые сами полетели обратно на кухню и принялись плескаться в мыльной воде.

— Вот это автоматика! — кричала Джинни.

Днем мы купались и загорали, а перед закатом поднялись по ступеням, высеченным в скале, — назад, домой, и я приготовил бифштексы на древесном угле. Потом мы вышли в патио, из которого открывался вид на море. Там мы уселись в шезлонги и сидели, держась за руки и глядя на высыпавшие в небе звезды.

— Давай превратимся в лунном свете и устроим хорошую прогулку, — предложил я. — Из тебя выйдет восхитительная волчица!

Она покачала головой:

— Я не могу, Стив.

— Уверен, можешь. Конечно, тебе понадобятся Т-чары, но…

— Не в этом дело. У тебя есть гены оборотня, и все, что тебе нужно, — это поляризованный свет. Но для меня это серьезная трансформация, и… я не знаю… я не ощущаю в себе сил для этого. Я даже не помню формул. Похоже, я утратила все способности. Все мои знания разлетелись, как пух, я и сама не ожидала… Мне придется пройти курсы обучения самым элементарным вещам. А сейчас — лишь профессионал мог бы обернуть меня волчицей.

Я вздохнул. Мне так хотелось надеть волчью личину! Вам не понять всего богатства мира, пока вы не ощутите его кроме человеческих еще и звериными чувствами — а ведь Джинни была частью этого мира… А, ладно!..

— Хорошо, — сказал я. — Займемся этим позже, когда ты снова станешь адептом.

— Конечно. Мне очень жаль, милый. Но если тебе хочется побегать по окрестностям в волчьей шкуре — валяй!

— Без тебя — нет.

Джинни хихикнула:

— Да, ведь ты можешь нахвататься блох!

Она наклонилась ко мне, чтобы поцеловать в ухо, — и вдруг мы услыхали шаги.

Я встал, бормоча под нос нечто совсем не похожее на приветствие. Кто-то шел по извилистой тропинке. «Какого черта?» — подумал я. Неужели это человек из деревни, что в десяти милях отсюда? Но… мой нос, ничего не учуявший по волчьим меркам, внезапно уловил слабый запах, который мне здорово не понравился. Хотя его нельзя было назвать неприятным: напротив, в нем была некая острота, благодаря которой красота Джинни, полускрытая тьмой, стала вдруг яркой до нестерпимости. И все же я внутренне ощетинился.

Я шагнул навстречу незнакомцу, вошедшему в наше патио. Это был мексиканец среднего роста — гораздо ниже меня. Он двигался так изящно, так бесшумно, что я подумал, не кугуар ли он? Темный плащ поверх безупречного белою костюма, гибкое тело… Шляпа с широкими полями делала его лицо невидимым; но вот он снял головной убор и поклонился. Из окна на него упал свет. Я никогда не видел более интересного мужчины: высокие скулы, греческий нос, твердый подбородок, широко расставленные глаза зеленовато-серого цвета с золотыми искрами производили впечатление. Его кожа была белее, чем кожа моей жены; гладкие светлые волосы имели пепельный оттенок. Я подумал, что он, наверное, настоящий, коренной мексиканец.

— Buenas noches, senor, — резко сказал я. — Pardon, pero no hablamos espanol^[348]. — Это была не совсем правда, но мне вовсе не хотелось заниматься светской болтовней.

Голос, ответивший мне, был то ли тенором, то ли контральто — я не мог решить; но, во всяком случае, звучал он очень музыкально.

— О, добрый сэр, ручаюсь — я смог бы говорить на любом языке, если нужно. Умоляю простить меня, но я издали увидел, что в доме появился свет, и, подумав, что вернулся хозяин, пришел с визитом как сосед.

Он произносил слова на древний лад и странно строил фразы. А гласные в его речи звучали на шведский манер, хотя шведского ритма в предложениях не было. Но прежде всего меня удивил сам смысл его слов.

— Сосед?..

— Мы с сестрой обрели жилище в том древнем замке.

— Что? Но… ох. — Я замолчал. Фернандес не упоминал ни о чем подобном, но он и сам не был здесь уже несколько месяцев. А Форталеса и прилегающие к нему земли принадлежали мексиканскому правительству. — Вы купили его?

— Несколько помещений в замке оказались вполне удобным обиталищем для нас, — ускользнул он от ответа. — Меня нарекли Амарисом Маледикто. — Полные, но безупречно очерченные губы гостя сложились в очаровательную улыбку. И если бы не запах, тревоживший меня, этот человек покорил бы меня. — Вы и ваша прекрасная леди — гости сеньора Фернандеса? Счастлив познакомиться.

— Мы на время сняли дом. — В голосе Джинни прозвучало что-то по-детски беспомощное. Я украдкой глянул на нее и увидел, что она во все глаза смотрит на гостя. — Мы… мы… Вирджиния. Стивен и Вирджиния… Матучек. — Я вдруг с холодным недоумением и довольно злобно подумал, что она могла бы представиться и несколько иначе. — Очень любезно с вашей стороны, что вы зашли к нам. Ваша… ваша сестра… она с вами?

— Нет, — ответил Маледикто. — И, по правде говоря, хотя она и обрадуется вашему обществу, но, пожалуй, и позавидует вашей красоте.

Как ни странно, его слова, обращенные к чужой жене, не казались ни наглыми, ни фальшивыми — а лишь искренними… но, может, виноваты были мягкая ночь, звезды, утесы?.. В полутьме патио я увидел, как вспыхнула Джинни. Она опустила глаза, ее ресницы затрепетали, и она смущенно пробормотала:

— Вы так любезны… да… не хотите ли сесть?

Он снова поклонился и плавно опустился в шезлонг. Я дернул Джинни за платье, отвел ее к дому и бешено прошипел:

— Какого черта, о чем ты думаешь? Теперь нам от него так просто не отделаться!

Она вырвала руку гневным жестом, так хорошо знакомым мне по нашим прежним ссорам, и вернулась к незваному гостю.

— У нас есть немного коньяку, сеньор Маледикто, — сказала она, одарив его лучшей из своих улыбок, и ее губы чуть вздрогнули. — Я принесу. И, может быть, вы не откажетесь от сигары? Стив привез несколько «перфекторов».

Она умчалась в дом, а я сел рядом с гостем. Несколько мгновений я от бешенства просто не мог вымолвить ни слова. Маледикто заговорил первым.

— Изумительная девушка, сэр. Достойная самого чистого восхищения.

— Она моя жена, — прорычал я. — И мы приехали сюда отдохнуть.

— О, не сомневаюсь! — Его тихий смешок слился с мягким мурлыканьем волн. Он сидел в тени, и я видел лишь его расплывчатый силуэт; но я не сомневался, что он следит за мной. — Я все понимаю и не намерен слишком испытывать ваше терпение. Возможно, потом вам доставит удовольствие встреча с моей сестрой…

— Я не играю в бридж.

— Бридж?.. О да… конечно, вспомнил. Это новая игра в карты. — Он небрежно взмахнул рукой. — Нет, сэр, у нас нет намерения навязывать свое общество. На самом деле мы вообще не можем явиться туда, где нет желания видеть нас, пусть даже невысказанного. Просто… что мы можем узнать, не выходя из нашего жилища, если не станем навещать соседей?.. И могу ли я быть таким грубым, чтобы не откликнуться на гостеприимство вашей леди? Но я не задержусь, сэр.

Что ж, он говорил настолько вежливо и мягко, что мой гнев поутих. Конечно, мне не нравился Маледикто, но неприязнь моя смягчилась, когда я поразмыслил над ее причинами. Просто мне не по душе пришелся третий в нашей компании. Да и в самом госте было нечто — может быть, запах? — из-за чего я желал Джинни, как никогда.

Но ярость заново вспыхнула во мне, когда Джинни вернулась с коньяком и принялась вертеться возле Маледикто, болтая чересчур громко, смеясь слишком часто и настаивая, чтобы они с сестрой завтра явились к обеду. Я едва сдерживался, слушая их беседу. Гость говорил складно, остроумно и не ответил ни на один мой вопрос о нем самом. Я мысленно повторял слова, которые намеревался сказать Джинни после его ухода…

Наконец он поднялся.

— Я не должен больше мешать вам, — сказал он. — Кроме того, отсюда к Форталесе ведет слишком крутая тропинка, а я не слишком хорошо ее знаю. Мне придется идти медленно, чтобы не сбиться с пути.

— Ох! Но ведь это опасно! — Джинни повернулась ко мне. — Стив, ты должен проводить его.

— Я не позволю вам так утруждать себя из-за меня, — промурлыкал Маледикто.

— Но это самое малое, что мы можем для вас сделать. Я настаиваю, Амарис! Стив, это не займет у тебя много времени. Ты же говорил, что хочешь погулять под луной, — ну а луна как раз восходит.

— Ладно, ладно! — огрызнулся я, даже не пытаясь быть любезным. Конечно, на обратном пути я мог обернуться волком и немного сбросить напряжение. А если начну спорить с ней сейчас, то, как я чувствовал, наша вторая ночь может превратиться в скандальный Армагеддон. — Идемте!

Он поцеловал Джинни руку. Джинни попрощалась с ним мягким, нежным голосом — словно влюбленная школьница. У Маледикто был фонарик; его луч прыгал перед нами, выхватывая из тьмы камни и кусты полыни. Лунный свет все ярче заливал восточные склоны холмов. Я чувствовал, как он вливается в меня, покалывая нервы. Какое-то время мы шагали молча, и в тишине раздавался лишь скрип гравия под нашими ногами.

— Вы не захватили с собой фонарик, сэр, — наконец сказал Маледикто. Почему я промолчал, не упомянув о своей способности видеть ночью, — не знаю… и не сказал о том, что я — оборотень, которому во втором обличье фонари просто ни к чему? — Ну, возьмете мой, когда будете возвращаться, — продолжал он. — Здесь есть очень опасные участки пути.

Это я и без него знал. Обычный человек мог здесь заплутаться даже при полной луне. Тропинка была заросшей, едва заметной, и под ногами постоянно подворачивались камни. А сбившись с дороги, можно было бродить вокруг до рассвета… или, что более вероятно, можно было просто разбиться, сорвавшись где-нибудь с обрыва.

— А завтра вечером я приду за ним. — Маледикто радостно вздохнул. — Ах, сэр, какая редкая удача — ваш приезд! Новобрачных всегда переполняет любовь, а Сибелита томилась жаждой так же долго, как и Амарис.

— Ваша сестра? — спросил я.

— Да. Не хотите ли повидаться с ней сегодня?

— Нет.

Мы снова замолчали. Мы спустились в узкую мрачную лощину, окруженную скалами, и наш дом пропал из виду. На дне лощины смутно поблескивала вода, противоположный склон освещали лунные лучи, над головами едва виднелись ставшие вдруг невероятно далекими звезды… Разрушенные стены Форталесы нависли над нами, венчая утес наподобие острых зубцов древней короны. Казалось, мы с Маледикто остались последними живыми людьми во всем Мидгарде.

Вдруг Маледикто остановился. Его фонарик погас.

— Доброй ночи, сеньор Матучек! — воскликнул он. Его смех, злобный и прекрасный, разнесся по лощине.

— Что?! — Я недоверчиво вгляделся в навалившуюся на меня темноту. — Какого черта, вы о чем? Мы же не дошли до замка!

— Да. Если угодно — можете идти к нему. И если сумеете.

Я услышал, как он зашагал обратно по тропинке. Но камешки не скрипели под его ногами. Он шел мягко и быстро, словно крадущийся к добыче зверь.

Он шел к дому, где осталась Джинни.

На какое-то мгновение я словно окаменел. Я слышал каждое движение воздуха, шорох сухой полыни, далекие вздохи океана… А потом бешеный удар моего сердца заглушил все.

— Джинни! — закричал я.

Я сорвался с места и побежал. Под ногу мне подвернулся камень, и я растянулся на земле, ободрав руки. Но тут же вскочил и полез вверх по склону лощины, проклиная все на свете, продираясь сквозь кустарник и кактусы.

И снова зацепился за что-то ногой и упал. На этот раз я здорово ударился головой о валун. Я не поранился всерьез, но боль была очень сильной, из глаз посыпались искры, и минуту-другую я лежал, наполовину оглушенный.

И тут я ощутил чье-то присутствие в ночи.

И сквозь безнадежное одиночество, проникшее от этого существа в самую глубину моей души, я ощутил напряженное ожидание.

…теперь — успешно, с третьей попытки… оба они, он — мертв, она — развращена… а потом она будет страдать от раскаяния… перестанет угрожать мне, ведь до сих пор от них исходила угроза… наконец-то безопасность…

И тогда меня пронзила мысль, куда более страшная, чем боль: Маледикто не мог сам так повлиять на Джинни, он не настолько силен, чтобы сломить ее любовь, и гордость, и стыдливость… нет, сам искуситель в его лице преследовал мою любимую…

Не знаю, что замышляли силы зла. Но мгновенное видение: Джинни наедине с Маледикто — освободило меня от всего… от боли, от усталости и даже от воспоминания об усмехающемся Наблюдателе. Я взвыл от ярости и отчаяния, вскочил и бросился бежать.

Я словно стал берсеркером. Я совсем не осознавал, что делаю. Конечно, так и было задумано — что я свалюсь с какого-то утеса и расшибусь насмерть. Но полузвериные инстинкты и рефлексы… я так полагаю… спасли меня.

Вскоре я совсем задохнулся и умерил шаг. И эта вынужденная остановка вернула мне здравомыслие.

Я огляделся по сторонам — и не увидел ни замка, ни дома. Я заблудился.

Глава 16

Мой взгляд скользнул вниз по обрыву. Там смутно поблескивало море. Разум окончательно вернулся ко мне. Маледикто ловко устранил меня с пути и почти убил меня: будь я обычным человеком, а не тренированным оборотнем, Маледикто преуспел бы. Но я умел немного больше, чем он догадывался, — например, видеть в темноте. Я пробормотал соответствующую формулу и почувствовал, как меняется сетчатка глаза. В ту же секунду я увидел все на многие мили вокруг. Конечно, я различал все не слишком четко: человеческая сетчатка не может уверенно воспринимать инфракрасные волны… однако я разобрался в местности и понял, где нахожусь. И направился прямиком к дому.

Но я двигался ужасающе медленно. А Маледикто шел гораздо быстрее, чем человек.

Но вот наконец над холмами взошла почти полная луна.

Я обернулся волком, не успев даже как следует осознать этого. Я не стал задерживаться, чтобы раздеться, а на ходу сорвал с себя одежду и понес ее в зубах. На мне остались лишь эластичные шорты. И я стрелой помчался к дому. Если вы думаете, что огромный волк с куцым хвостом должен выглядеть в шортах смешно, то вы, наверное, правы, — но мне в тот момент было все безразлично.

Волчьи глаза видят не слишком далеко. Но я чуял свой собственный след, проложенный в измятой траве и сломанных кустах. Я отыскал тропинку и нашел другой запах. Теперь я понял, что скрывалось в нем.

Маледикто был демоном.

Мне не приходилось прежде сталкиваться именно с таким представителем адского племени, и мой волчий мозг не мог угадать, каковы свойства этого демона. Тем более я не догадывался, что ему может быть нужно от Джинни. В моем мозгу хватало места лишь для ненависти.

Наконец вдали показался дом. Я домчался до него и прыгнул через заборчик в патио. Там никого не оказалось. Но окно спальни, выходящее на море, было открыто. Я одним махом влетел внутрь.

Он держал ее в объятиях. Она еще отталкивала его, сопротивлялась, но глаза ее были закрыты и силы иссякли.

— Нет, — шептала Джинни. — Нет, помогите, не надо, Амарис, Амарис, Амарис…

Ее руки потянулись к его горлу, но соскользнули на плечи… Они замерли, прижавшись друг к другу в полутьме.

Я взвыл и вцепился в него зубами.

Ею кровь совсем не была похожа на человеческую. Она пьянила, как вино, она жгла и пела во мне. Я не осмелился укусить его еще раз. Еще одна капля этой крови — и я, пожалуй, улегся бы у его ног, как собака, умоляя погладить меня. Я обернулся человеком.

Трансформация заняла всего миг; Маледикто успел лишь отпустить Джинни и обернуться. И, несмотря на все его удивление, он не попытался напасть на меня. Лунный луч осветил его волшебные черты, сверкнул золотом в его глазах… он рассмеялся.

Я попытался ударить его кулаком. Но — бедная, медлительная человеческая плоть, ей ли состязаться с быстрым, как ртуть, порождением Мрака? Маледикто скользнул в сторону. И я угодил в стену, костяшки моих пальцев онемели от боли.

Его музыкальный смех раздался за моей спиной.

— И такое бедное, убогое ничтожество заслуживает такой прекрасной женщины, как ты? Одно слово, Вирджиния, — и я прогоню его в собачью конуру!

— Стив… — Вирджиния скорчилась в углу, не пытаясь подойти ко мне.

Я, шатаясь, поднялся на ноги. Маледикто, усмехнувшись, обнял Джинни за талию и привлек к себе. Она содрогнулась и снова попыталась оттолкнуть его. Он поцеловал ее, и Джинни, жалобно вскрикнув, перестала сопротивляться. Я бросился в атаку. Маледикто небрежно взмахнул свободной рукой — и я полетел на пол. Он поставил ногу на мою голову и как следует прижал.

— Мне совсем не хочется ломать твои кости, — сказал он. — Но если ты не станешь относиться с уважением к желаниям леди…

— Желаниям?!.. — Джинни вырвалась из его объятий. — Боже всемилостивый! — закричала она. — Убирайся!

Маледикто хихикнул.

— Мне положено бежать при звуке святых имен, если моя жертва произносит их с полной искренностью, — пробормотал он. — Но ты хочешь, чтобы я остался здесь. Тебя неодолимо тянет ко мне, Вирджиния.

Она схватила вазу и запустила в него. Он ловко поймал ее, разбил об меня и пошел к окну.

— Увы, теперь чары уже развеялись, — сказал он. — Однако не тревожься, дорогая. Я вернусь в надлежащий час.

Его тело на мгновение словно покрылось рябью — и он исчез за окном. Я бросился следом. Патио, залитое лунным светом, было пустым.

Я сел и обхватил голову руками. Джинни, рыдая, опустилась рядом со мной. Прошло довольно мною времени. Наконец я встал, зажег свет, отыскал сигарету и повалился на край кровати. Джинни села ко мне на колени, но я не прикоснулся к ней.

— Что это было такое? — спросил я.

— Инкубус. — Голова Джинни была опущена, и я увидел лишь огненные волосы, падающие ей на спину. Когда мы ушли, она надела свой самый легкий кружевной пеньюар… для кого? Голос ее звучал жалобно и едва слышно. — Он… это… оно, должно быть, поселилось в руинах. Испанцы завезли… Может быть, именно из-за него им пришлось уйти…

Я глубоко затянулся дымом.

— Почему о нем ничего неизвестно? — Я просто размышлял вслух, тупо и медленно. — Ох, да, конечно. Должно быть, у него очень ограниченная зона действия. Семейная вражда и проклятия давно искоренены, и он вынужден пребывать в доме и на землях этого старого дона…Ас тех пор никто не забредал в замок после наступления темноты.

— Пока мы… — Шепот Джинни был едва различим.

— Ну, Джон и его жена, их гости… — Я ожесточенно курил. — Ты ведьма. Ты разбираешься в этом. Мне известно лишь то, что инкубус — эротический демон. Объясни, почему он никогда не тревожил Фернандесов?

Джинни снова начала всхлипывать, задыхаясь от горя. Я подумал, что ее отчаяние вызвано еще и тем, что прежние колдовские умения оставили ее. Но я продолжил, пожалуй, слишком безжалостно:

— Поскольку демон, как я полагаю, говорил правду насчет святых символов, защищающих тех людей, которые действительно желают защиты… можно предположить, что он не способен дотянуться до Джона и его жены. Они добрые католики. Когда они приезжают сюда, то вешают распятие в каждой из комнат. И ни один из них не испытывает желание быть неверным другому.

Джинни вскинула голову и бешено уставилась на меня.

— Неужели ты подумал, что я…

— Ох, нет, не сознательно. Если бы мы додумались повесить в доме кресты, когда приехали, или заказали бы мессу, мы тоже были бы в безопасности. И могли никогда не узнать, что поблизости обитает инкубус. Но нам было о чем подумать кроме этого, а теперь уже слишком поздно. Наверное, ты подсознательно развлекалась идеей, что маленькие каникулы от строгой моногамии никому не принесут вреда…

— Стив!.. — Она встала, ноги явно плохо повиновались ей. — В наш медовый месяц! Как ты мог сказать такое!..

— Мог и сказал. — Я затушил сигарету, желая, чтобы вместо пепельницы передо мной очутилась физиономия Маледикто. — А как иначе он мог наложить на тебя чары?

— Но ты… Стив… Стив, я люблю тебя! Только тебя!

— Ладно, лучше разверни ковер, — вздохнул я. — Лети в… ну, по-моему, из крупных городов ближе всего Гуаямас; там должна быть полицейская часть по уничтожению дьяволов. Сообщи им обо всем и попроси помощи. Насколько я помню курс демонологии, он теперь будет преследовать тебя всюду, раз уж ты попала под его влияние.

— Но ничего же не случилось! — Она закричала так, словно я ее ударил… но ведь по сути именно это я и сделал.

— На этот раз — да. А потом? Конечно, если бы ты не потеряла свои магические силы, ты легко отшвырнула бы любого демона простым очистительным заклятием — но твои силы исчезли. И пока ты их не восстановишь, ты нуждаешься в защите специалистов — постоянно, кроме тех часов, что ты будешь находиться в церкви. В противном случае… — Я встал.

— Стив!

Она вцепилась в меня холодными пальцами. Я стряхнул их — я просто одурел от бешенства, от того, что Маледикто ранил мое мужское достоинство и чуть не соблазнил мою жену.

— Стив, что ты задумал?

— Пожалуй, я и сам смогу от него отделаться.

— Ты не можешь! Ты не чернокнижник, а он — демон!

— Я вервольф. Это будет недурная схватка.

Я отправился в ванную, чтобы зализать раны. Они были ерундовыми, если не считать распухших суставов пальцев. Джинни пыталась мне помочь, но я резким жестом отослал ее.

Я знаю, что вел себя безрассудно. Меня просто переполняли боль и ярость. Я весьма смутно представлял себе, что же я намерен делать в Форталесе, куда, очевидно, должен вернуться Маледикто. В облике волка я буду таким же стремительным и сильным, как он. Конечно, я не осмелюсь пустить в ход зубы… но если я сумею обернуться человеком в нужный момент и воспользоваться техникой рукопашного боя, которой обучился в армии… План был самым нелепым из всех вообразимых, но мой собственный демон гнал меня вперед.

Джинни почувствовала все; уж настолько-то она оставалась ведьмой, если, конечно, это не было чисто врожденной способностью. В безжалостно ярком свете огней святого Эльма она выглядела невероятно бледной; она дрожала и задыхалась, но немного спустя кивнула:

— Если ты считаешь, что должен… Но мы отправимся вместе.

— Нет! — Рев вырвался из моей глотки совершенно непроизвольно. — Отправляйся за помощью, тебе говорят! Что, мало нам неприятностей? Оставь меня в покое, пока я не разберусь, хочу ли я вообще возвращаться!

На мгновение ее взгляд остановился на мне. Надеюсь, я никогда больше не увижу таких глаз… Потом она вышла из комнаты.

Я выскочил в патио и стал волком. Зловоние демона висело в воздухе. И я понесся к замку.

Глава 17

Земля ослепительно сияла в лунном свете. Я чуял запахи пыли, шалфея, кактусов, издали доносился острый аромат водорослей и соли; я слышал писк летучих мышей, топот удирающих перепуганных кроликов; мою кожу покалывало от ощущений, которые не опишешь человеческими словами. И я не испытывал той муки, которая терзала меня во втором обличье. В зверином мозгу осталось лишь острое, непреодолимое желание убийства. Это было похоже на новое рождение. Насколько мне известно, многие психиатры добивались неплохих результатов, временно обращая своих пациентов в животных.

Вскоре передо мной выросла старая полуразрушенная башня; ее силуэт четко обрисовался в лунном свете. Каждый мой нерв натянулся до предела перед атакой. Я вошел в развалившиеся ворота. Двор замка был пуст. Веками здесь никто не проходил; ветер нес сюда песок, сорняки пробились сквозь плиты, обломки камней стен валялись там и тут. В центре возвышалась гора кирпича, бывшая когда-то зданием. Под ним располагались подвалы. Я осмотрел все вокруг в поисках логова инкубуса.

Я зарычал, вызывая его на дуэль.

В проеме двери, ведущей в башню, послышался шорох и показалась белая фигура. Мое сердце подпрыгнуло, я прижался к земле. Если я сумею с первого броска перервать ему яремную вену, то неважно будет, что я наглотаюсь ядовитой крови, все равно он погибнет…

Раздался нежный мягкий смех. Девушка сделала еще шаг, и лунный свет облил ее.

— Добрый вечер, прекрасный гость, — сказала она. — Я и не надеялась на такую удачу.

Ее аромат наполнил мои вены и легкие. Я зарычал, но мой рык тут же обернулся жалобным повизгиванием. Я завилял обрубком хвоста. Она подошла ко мне и почесала за ухом. Я лизнул ее руку; вкус ее кожи ошеломил меня. В глубинах сознания мелькнула мысль, что оставаться волком — ни к чему… меня охватила дрожь превращения. Я стал человеком.

Девушка была так же высока и потрясающе хороша, как Амарис, и у нее было такое же немного странное, с острыми чертами лицо и светящиеся в лунных лучах глаза. Ее светлые волосы, похожие на облако, падали до самой талии, а платье явно ткал слишком скупой паук, и сквозь него просвечивала фигура… о, я даже и пытаться не стану описывать ее. Но, наверное, большая часть очарования таилась в движениях…

— Сибелита… полагаю? — прохрипел я.

— А ты — Стивен. — Нежная рука коснулась моих пальцев. — Ах, добро пожаловать!

Я облизнул губы:

— Э-э… ваш брат дома?

Она прижалась ко мне.

— Разве это важно?

— Я… ух… — Я с ужасом подумал, что мне придется объяснять леди, зачем я явился сюда — убить ее брата… Ну, в конце концов, как-нибудь… — Послушайте, — брякнул я. — Вы, он… вы должны оставить нас в покое!

Сибелита согласно улыбнулась:

— Ах, Стивен, твое горе — мое горе. Но неужели нет в твоем сердце ни капли жалости к нам? Знаешь, в чем главная суть нашей беды? В нас каждый элемент существует сам по себе — огонь желания, ветер порыва… вода капризов и тьма, рожденная глубинами Земли, — и, будучи такими, мы обречены таиться в этих руинах, как крысы, и выть в пустые небеса, и голодать, голодать — три сотни лет подряд! А если ты голодаешь и умираешь от жажды и вдруг рядом появляются двое, излучающие любовь, — неужели ты не попросишь, чтобы тебе бросили несколько крошек с их пиршественного стола?

Я пробормотал что-то насчет ошибочных представлений…

— Ведь это не злоба, — умоляюще произнесла она. Она прижалась ко мне крепче, положив руки на мои плечи, и ее пышная грудь коснулась меня. — Нас гонит нужда. В конце концов, Стивен, вы, смертные, не совершенны. Если бы вы были святыми в своих мыслях — ни один демон не смог бы приблизиться к вам. Нас притягивает лишь то, что подобно нам самим.

— Ну-у… да, — задыхаясь, пробормотал я. — Пожалуй, тут что-то есть… да.

Сибелита снова рассмеялась:

— Но — взгляни, прекрасный юноша! Вот я, стою перед тобой в лунном свете, и в моих объятиях — прекраснейший из обнаженных мужчин в мире…

— Ох, Боже!.. — Я вспомнил, что на мне надеты лишь трусы.

Но Сибелита не отскочила в сторону — значит, мои слова не были восприняты ею как молитва.

— …и мы рассуждаем о метафизике! О, не красней! — Сибелита отступила на шаг. — Я не хочу иметь преимуществ. Это не по-дружески. Пусть мы будем одеты одинаково.

Она щелкнула пальцами, и ее платье исчезло. Нельзя сказать, что от этого много изменилось — если, конечно, не считать моральной стороны вопроса.

— А теперь идем, идем, милый… Мой волк, ты мой первый оборотень… я жду чуда, я не хочу терять времени… Идем!

Она снова прижалась ко мне. Не знаю, что заставило меня ответить на ее поцелуй. Это было похоже на ливень розовых лепестков…

Но откуда-то из глубины сознания всплыло внезапно…

— Нет! — крикнул я. — Я женат!

На этот раз смех Сибелиты прозвучал не так приятно и музыкально.

— Ха! Да неужели ты думаешь, что Амарис не знает, что ты оставил жену в одиночестве?

Я чуть не задохнулся.

— Теперь это уже случилось, — проворковала она. — А то, что сделано, — сделано! Не порицай свою жену. Она простая смертная. Мог ли ты ожидать другого?

На мгновение перед моими глазами встала ужасная картина. А потом, едва осознавая, что делаю, я обнял Сибелиту и прижал к себе. Я так крепко поцеловал ее, что почувствовал на губах вкус крови демона…

— Идем же, — простонала она. — Любимый, любимый, унеси меня в башню…

Я подхватил ее на руки и понес через двор.

— Стив!..

Голос Джинни прорезал меня, как нож.

Я выронил свою ношу. Сибелита шлепнулась на попку, и у нее вырвалось несколько не слишкомвежливых слов. Я уставился на Джинни. Она неслась ко мне на нашем персидском ковре, ее рыжие волосы развевались над обнаженными плечами… и я понял, что она — единственная женщина, которая мне нужна.

Сибелита встала. В лунном свете она выглядела бледной и прекрасной. Но мне она больше не была нужна. Пошла бы она к черту!..

Она усмехнулась, глядя на Джинни, и раскрыла мне объятия. Я сказал: «Защищайся!» — и обернулся волком.

От первого моего броска Сибелита увернулась. Вскрик Джинни донесся до меня, словно из другого мира. Все мое внимание сосредоточилось на суккубе. Тело Сибелиты подернулось рябью, стало серым — и вдруг она превратилась в волка. В волчицу… Волчица бесстыдно усмехнулась, и ее женственность, ее запах ударили меня, как дубиной…

Но я не поддался. Я бросился к ней, метя в горло. Мы покатились, сцепившись. Она была сильной и подвижной, однако не владела техникой ближнего боя. А я и в волчьем обличье умел нанести удар дзюдо. И я добрался до ее глотки.

Кровь демона имела сладкий и ужасный вкус. Но теперь она не возбудила во мне желания. Слишком сильны были Любовь к моей жене и Ненависть к существу, с которым я сражался. Или, выражаясь научно, мои железы выделяли достаточно тестостерона и адреналина, чтобы уничтожить гормоны суккуба.

И я убил ее.

А в последнюю долю секунды я услышал — но не ушами — визг отлетающей нечестивой души. И почувствовал — но не нервами — завихрение пространства-времени, когда она пыталась изменить математическую формулу функции Шредингера, падая в Нижний континуум, к которому принадлежала, и стремясь оставить мне вместо себя обменную массу. Но мои клыки действовали быстро и безжалостно. Тело умерло, и демон перестал существовать.

Задыхаясь, я лег на землю. Тело демона корчилось, изменяясь: оно стало мужчиной, потом женщиной, потом рогатым и хвостатым сатаноидом. Потом последние связующие силы иссякли, и оно превратилось в газ.

Понемногу я пришел в себя. Я лежал на милых коленях Джинни. Все вокруг заливал прохладный лунный свет, звезды добродушно поглядывали на замок, ставший отныне простой грудой камней… Джинни смеялась, всхлипывала, гладила меня…

Я обернулся человеком и обнял ее.

— Все в порядке, дорогая, — сказал я. — Все в порядке. Я ее прикончил. Теперь очередь за Амарисом.

— Что?.. — Ее мокрое лицо прижалось к моей щеке. — Разве ты не п-понял? Но ты должен!

— А?..

— Да… Кое-что из моих знаний вернулось ко мне… когда ты ушел. — Она судорожно вздохнула. — Инкубусы и суккубы — одно и то же. Они меняют свой пол в зависимости… в зависимости от… ну, в общем — Амарис и эта шлюха — одно существо.

— Ты хочешь сказать, она не… он не… ты не.

Я испустил вопль, который зарегистрировали сейсмографы в Калифорний. И это была самая пылкая из благодарственных молитв, какую наш Творец когда-либо слышал от меня.

Нет, речь шла не о том, чтобы прощать что-то моей любимой… прощать было нечего, и эта мысль словно сбросила гору с моих плеч.

— Стив! — воскликнула Джинни. — Я тоже люблю тебя, но ребра-то у меня не стальные!

— Значит, все кончено? — пробормотал я. И, помолчав, добавил: — Более того… мы, кажется, вообще вышли из игры.

— О чем это ты? — спросила она, сияя.

— Да так… — сказал я. — Похоже, мы получили хороший урок. Оба мы в подсознании не лучше любого среднего обывателя.

Мгновенный холод охватил меня. Я подумал: «Но ни один средний человек не подошел бы так близко к краю пропасти, как мы… на второй день после свадьбы! Да и мы сами… Нет, против нас выступал не мелкий демон. И мы не случайно оказались предметом его охоты. Кто-то другой хотел нашего падения».

Теперь-то я уверен, что злая сила была совсем рядом в тот момент и наблюдала за нами. Но сама она не могла поразить нас. А поблизости не оказалось другого помощника, да и мы были слишком сильны духом и могли противостоять чему угодно. Не было смысла пытаться заново пробудить в нас ревность и подозрительность; мы были свободны от них, насколько может быть вообще свободен простой смертный.

Но ушла ли та злая сила, оставила ли нас?..

Этого я не знал. Я знал лишь, что ночь вдруг стала великолепной, и любовь к Джинни заполнила всего меня, не оставив места для чего-либо другого… и когда много позже я вспоминал ту стычку на утесе у моря, она казалась мне похожей на любую другую схватку; но я не совсем шутил, говоря: «Надо же, каждый крепкий удар по черепку вызывает у меня одну и ту же галлюцинацию!..»

А тогда, среди развалин, я посмотрел на Джинни, прижал ее к себе и сказал… хрипло, едва произнося слова:

— Милая, теперь я знаю, как ты дорога мне… но зачем ты так рисковала? Ты же не знала, что ждет тебя здесь… я просил тебя укрыться в безопасном месте…

Взъерошенная голова Джинни потерлась о мое плечо.

— И я знаю, как ты дорог мне… прекрасное чувство!

Мы уселись на ковер.

— Домой, Джеймс! — приказал я. И когда Джеймс уже поднялся в воздух, добавил: — Ох, представляю, как ты устала!

— Ну, не слишком. Хотя я здорово взвинчена… нет, Бог ты мой, я слишком счастлива! — Она сжала мою руку. — Но ты, бедняжка…

— Я-то себя прекрасно чувствую, — усмехнулся я. — А завтра мы сможем спать допоздна.

— Мистер Матучек! О чем это вы думаете?

— О том же, о чем и вы, миссис Матучек.

В темноте было не разобрать, но, по-моему, Джинни покраснела.

— Очень хорошо, сэр. Кажется, я вас поняла.

Так оно и было.

Глава 18

Когда мы вернулись домой после медового месяца, то в ожидании начала занятий в университете взялись за временную работу. Как и у большинства новобрачных, у нас были денежные трудности — ничего серьезного, но нам, например, пришлось продать ковер, когда выяснилось, что Джинни ждет ребенка. А в остальном в первые два года брака мы вели не слишком интересную жизнь — если не считать тех часов, когда мы оставались вдвоем.

В один прекрасный день сиделка подвела меня к кровати, на которой лежала моя любимая. Джинни выглядела бледной и обессиленной после того, что ей пришлось перенести. Ее рыжие волосы разметались по подушке, но, хотя от усталости она то и дело опускала веки, глаза ее никогда еще не сверкали такой яркой зеленью.

Я наклонился и как можно осторожнее поцеловал ее.

— Привет! — прошептала она.

— Как ты? — Ничего более глупого я просто не мог сказать.

— Прекрасно. — Она вгляделась в меня и вдруг усмехнулась. — Но тебя, похоже, полезно было бы уложить в постель.

Ну, вообще-то, некоторые акушеры и в самом деле укладывают в постель отцов, когда рождаются их дети. Но наш доктор придерживался общепринятого мнения и считал, что я принесу куда больше пользы своей жене, если буду обливаться потом в комнате ожидания. В последние месяцы я тщательно изучал этот вопрос, так что стал чем-то вроде признанного авторитета. Первые роды для такой высокой, худощавой женщины, как Джинни, — почти всегда тяжкое испытание. Но Джинни смотрела в будущее с обычным своим спокойствием и даже отказалась тратить деньги на очень дорогие руны, предсказывающие пол ребенка, — так что мы держали про запас два имени.

— Как тебе понравилась наша дочка? — спросила она.

— Она великолепна!

— Лжец, — хихикнула Джинни. — Не было еще на свете мужчины, который не пришел бы в ужас при виде сморщенного комочка красной протоплазмы, который он породил на свет. — Рука Джинни потянулась ко мне. — Но она будет очаровательной, Стив. Ей просто некуда деваться. Ведь мы так любим друг друга…

Я напомнил себе, что нельзя вопить во всю глотку в этой палате. Меня выручила сиделка, которая решительно сказала:

— Думаю, мистер Матучек, вашей жене лучше отдохнуть. Да и доктору Ашману хотелось бы поскорее управиться с делами и пойти домой.

Доктор ждал меня в своем кабинете. Когда я вошел в звуконепроницаемую дверь, сиделка, закрыв ее за мной, запечатала вход восковой печатью со звездой Давида. Это был очень современный госпиталь, и тут принимались все необходимые меры предосторожности. Томас Ашман был седым здоровенным мужчиной, шести с лишним футов роста, со свободными манерами; сейчас он выглядел утомленным. Я заметил, что под хирургическим халатом, расписанным знаками зодиака, на нем были надеты белые брюки и футболка — и, конечно же, амулеты.

Мы пожали друг другу руки.

— Все в порядке, — заверил он меня. — Я уже получил результат лабораторной проверки. Вы, конечно, понимаете, что раз с материнской стороны нет генов оборотня, то и ни один из ваших детей настоящим оборотнем не будет. Но девочка унаследовала ваши гены в рецессиве, а потому будет легко откликаться на чары трансформации. Это немалое преимущество, особенно если она со временем пойдет по стопам матери. Но это значит также, что следует принять особые меры предосторожности — потому что она более подвержена влиянию параестественных сил, чем большинство людей.

Я кивнул. На нашу с Джинни долю выпало слишком много приключений, которые нам совсем не нравились…

— Если удачно ее просватаете, ваши внучата будут настоящими вервольфами, — пошутил Ашман.

— Ну, если она пойдет в матушку, — сказал я, — то помоги Господь тем несчастным парнишкам, которые вздумают за ней ухаживать!.. Что ж, доктор, мы оба уже устали, так не лучше ли поскорее заняться свидетельством о рождении?

— Конечно. — Он сел за стол. На пергаменте уже были начертаны имена родителей, место и дата рождения и номер свидетельства. — Как вы ее назовете?

— Валерия.

— Да, я так и думал, что ваша жена выберет что-то в этом роде. Это ведь ее идея, правда? Есть и второе имя?

— Да… Мэри. Это в честь моей матери.

— Хорошая мысль. Это имя может дать ей неплохое убежище — если, конечно, она не предпочтет какую-нибудь модную кличку. А такое случается. — Он занес имена в пергамент, расписался и протянул мне документ. Потом, куда более торжественно, взял первичное свидетельство, на котором стояли отпечатки пальцев младенца. — А подлинное имя?

— Виктрикс.

— Хм?..

— Джинни всегда нравилось это сочетание. Валерия Виктрикс. Последний Римский легион в Британии.

Или, как говорила Джинни в те моменты, когда бывала совершенно серьезна, последний легион, противостоявший силам Хаоса…

Ашман пожал плечами:

— Ну, главное, чтобы ребенку не пришлось им воспользоваться.

— Надеюсь, никогда не придется!

— Да, тут подразумеваются неприятные сюрпризы, — согласился доктор. — Но не тревожьтесь. Я повидал слишком много молодых мужей, до того перепуганных тем, что им пришлось перенести, что они начинали воображать всякие ужасы. Но ведь на деле-то это просто одна из разумных предосторожностей, вроде вакцинации.

— Я знаю, — сказал я. — Жаль, что такого не делали в то время, когда я родился.

Конечно, вряд ли кто-то стал бы использовать именные часы против рядового горожанина, однако… в моей жизни было уже слишком много неожиданностей, и мне приходилось постоянно поддерживать защитные чары… и не всегда это помогало. А медицинская наука достигла настоящего прогресса в этом вопросе.

Ашман окунул орлиное перо в чернила, приготовленные из дубового орешка.

— Птицы крылья укроют от дождя, дерево укроет от молнии, — напевно заговорил доктор, — и под их защитой, и под защитой Бога ты, дитя сегодняшнего дня, получаешь подлинное имя, известное на всей земле лишь твоим родителям и твоему врачу; и ты узнаешь его, когда достигнешь нужных лет: Виктрикс. Ты понесешь его с честью и на счастье, до конца твоих дней. Аминь. — Записав имя, Ашман присыпал чернила песком и встал. — Этот документ будет храниться у меня, — сказал он. И тут же добавил: — Ну, теперь все.

Мы еще раз пожали друг другу руки.

— Мне очень жаль, что вам пришлось встретить ее в несвятой час, — сказал я.

— Мы, медики, ко всему привычны, — ответил он. И тут сонливость слетела с него. Он серьезно взглянул на меня. — Кроме того, в данном случае я и ожидал этого.

— То есть?..

— Мне приходилось кое-что слышать о вас и вашей жене, — пояснил Ашман. — Я внимательно следил… Даже несколько раз бросил руны. Может быть, вы этого и не знаете, но ваш ребенок был зачат в день зимнего солнцестояния. И даже если оставить в стороне ее необычную наследственность — в девочке есть что-то… я не мог разобраться. Но я был почти уверен, что она родится именно этой ночью — потому что луна вошла в ее знак зодиака… Я намерен наблюдать за вашей малышкой, мистер Матучек, и с большим вниманием, и полагаю, вам нужно принять особые меры предосторожности… Ну, спокойной ночи.

Глава 19

В следующие три года в нашей жизни ничего примечательного не произошло. Во всяком случае, со стороны может показаться именно так. Но для нас открылся огромный новый мир, который к тому же постоянно совался под ноги.

Начать с того, что Валерия явилась на свет неожиданно для нас. Когда мы потом провели расследование, то выяснили, что Свартальф снова устроил охоту за домовым, и тот подменил таблетки Джинни аспирином. Лишь гораздо позже мне пришло в голову, что это могло быть не простой случайностью. Некие Силы упорно направляли нас в нужную им сторону.

Поначалу Джинни предполагала, что мы будем следовать нашему генеральному плану — как только малышка достаточно подрастет, чтобы ее можно было оставлять с няней. И Джинни рассчитывала получить степень доктора Сокровенных наук, и ей уже предлагали отличные должности… Но когда дочка и вправду поселилась в нашем доме — ее мама и думать забыла об эмансипации. Мы не могли позволить, чтобы посторонний человек влиял на Валерию! Только не теперь, когда она учится улыбаться, когда она ползает вокруг, когда ее птичье щебетанье превращается в настоящий смех… после, после!

Я полностью соглашался с Джинни. Но это означало, что на время, если не навсегда, нам придется забыть о том, к чему мы стремились: стать парой молодых специалистов, с приличным доходом, и заниматься интересными делами в компании интересных людей. Я заикнулся было о том, чтобы вернуться в Голливуд, но Джинни и слушать не захотела. «Неужели тебе могло прийти в голову, — заявила она, — что я хочу иметь мужем посредственного актера на ролях вроде Серебряного Шефа, когда ты можешь стать чертовски хорошим инженером?» Ну, вообще-то я считал себя совсем неплохим актером; но в целом ее слова на меня здорово подействовали.

Новоиспеченный бакалавр точных наук едва ли может рассчитывать на участие в сложных и интересных разработках, особенно когда он гораздо старше своих коллег. Я должен был начинать с того, что подвернется под руку. Но, по счастью, — как мы тогда думали, — дела обернулись на редкость удачно.

Корпорация «Скриотроник» принадлежала к тем фирмам, что начали свое бурное развитие после войны; она выпускала различное оборудование и инструменты. Корпорация занималась не только производством, но и исследовательской работой; именно в исследовательский отдел меня и пригласили работать. Это и само по себе было чудесно, но еще и давало мне возможность сделать первый шаг к главной цели. Более того, администрация компании поощряла сотрудников проводить самостоятельные исследования — за приличное жалованье. Все складывалось совсем неплохо. И, кроме того, Барни Старласон был мне не только боссом, но и хорошим другом.

Главным недостатком новой жизни оказалось то, что мы были вынуждены пребывать в довольно скучном городке и терпеть жуткие зимы Крайнего Запада. Но мы купили уютный современный дом… и мы были вместе, и у нас была Валерия. Это были славные годы. Пусть даже без волнующих событий.

Да, время было хорошее — особенно если учесть, что происходило тогда в мире. Мне кажется, человечество всегда болело страстью самоуничтожения — и всегда будет ею болеть. Ну, во всяком случае, некоторые периоды истории заставляют вспомнить старое китайское проклятие: «Чтоб тебе жить в эпоху перемен!»

Мы с Джинни совсем не обращали внимания на пропагандистскую болтовню о том, что теперь, после победы над злобным калифатом, нас ждут вечный мир и вечное счастье. Мы знали, что любая война оставляет слишком тяжелое наследство. И знали, что прошедшая война — не причина болезни мира, а всего лишь ее симптом. Враг не смог бы завоевать половину земного шара и большую часть Соединенных Штатов, если бы не произошло раскола внутри христианских церквей. В конце концов, калифат был лишь еретической ветвью мусульманства и не имел отношения к истинным последователям учения Аллаха.

Казалось, после всего случившегося следует ожидать, что люди извлекут из войны должный урок, забудут о религиозных распрях и примутся за восстановление разрушенного. И в особенности мы ожидали дискредитации и падения церкви иоаннитов. Конечно, ее представители тоже сражались с калифатом и даже играли ведущую роль в движении сопротивления на оккупированных территориях… Но разве не эта церковь привела к расколу и ослаблению нашу цивилизацию еще до начала войны — бросив вызов старым вероисповеданиям? Разве не ее пример способствовал развитию безумных идей калифата на Среднем Востоке?

Но теперь я знаю, что ожидать от людей разумного поведения — бессмысленно.

Тем более что угроза не была заметна сразу, а назревала постепенно. Сначала лишь немногие пытались предостеречь общество. Они указывали, что иоанниты заняли ключевые посты в политике многих стран, и эти страны стали проявлять к нам откровенную неприязнь; однако вопреки этому иоанниты приобретали все больше сторонников в Соединенных Штатах. Но мы не прислушались к их словам. Мы были слишком заняты послевоенным строительством, своей личной жизнью. И считали тех, кто пытался поднять шум, реакционерами и потенциальными тиранами (ну, кое-кто из них, наверное, и вправду был таким). Да, говорили мы, возможно, идеи иоаннитской церкви и безумны слегка, но разве первая поправка к Конституции не гарантирует свободу вероисповедания? Возможно, из-за иоаннитов Петрова церковь и испытывает какие-то трудности — но разве это не ее собственные проблемы? Да и вообще, в наш век науки рассуждать о коварной, неуловимой опасности, исходящей от философско-религиозной системы… системы, утверждающей свое миролюбие, пожалуй, даже энергичнее, чем квакеры, ставящие любовь к ближнему превыше всего… ну, наше материалистическое, светское общество, пожалуй, лишь выигрывает, соприкоснувшись с идеями иоаннитов.

Таким образом, влияние иоаннитов разрасталось. А потом началась фаза активных действий; и почему-то мирные демонстрации все чаще и чаще превращались в общественные беспорядки, и все больше и больше случалось скандалов, и все выглядело более и более бессмысленным, и студенческие волнения парализовывали одно учебное заведение за другим, и вполне умные люди один за другим повторяли, что пора нарушить безнадежно прогнивший порядок вещей, а на развалинах построить рай любви… а большинство из нас — то вечное большинство, которое хочет лишь, чтобы его оставили в покое и дали растить свой собственный сад, — просто гадали, что происходит и не развалится ли наша страна в одночасье.

Но это ведь случилось совсем не в одночасье.

Глава 20

В этот июньский день я рано вернулся домой. Улица наша была тихой и спокойной; на ней росли старые огромные вязы; дома, окруженные газонами и лужайками, грелись на солнце. Мне навстречу попались несколько местных леди, везущих корзинки с покупками в багажниках своих метел и одного-двух наследников на детских сиденьях. Наш район был популярен среди молодых супружеских пар, делающих карьеру. Здесь жили в основном деловые люди с прехорошенькими женами, в теплую погоду одевавшимися более чем легко. Но вид дам ничуть не улучшил моего настроения.

Я летел домой, преисполненный гнева. Однако все на нашей улочке выглядело так мирно… Вот уже показалась крыша моего дома. Там меня ждали Джинни и Вэл. А мы с Барни разработали план, который должен был уже сегодня вечером помочь нам разобраться с нашими проблемами. Перспектива действия взбодрила меня. Да и в конце концов, я был дома!

Я влетел прямиком в открытый гараж, спешился и повесил свой «шевви» рядом с «фольксбесеном» Джинни. Когда я вышел из гаража и направился ко входной двери, нечто вроде пушечного ядра пронеслось в воздухе и врезалось в меня.

— Папуля! Папуля!

Я крепко обнял свою наследницу, расцеловав золотистые кудри и огромные голубые глаза. На Вэл был надет ее херувимский костюмчик, и мне пришлось быть осторожным, чтобы не помять крылышки. Но ведь малышке позволялось летать лишь на длинной привязи и под присмотром Джинни… какого же черта она оказалась одна?

Ох! Из-за угла дома вылетел на венике Свартальф. Он выгнул спину, распушил хвост и ругался от всей души. Очевидно, Джинни оставила его надзирать за девочкой. Свартальф обычно неплохо справлялся с этим делом… но Вэл увидела папу.

— Ну, хватит! — со смехом сказал я. — Довольно. Идем-ка поругаем маму.

— Поедем верхом на свинке?

К прошлому дню рождения Вэл я решил сделать ей особенный подарок и не пожалел денег на дорогие чары… Девочке очень нравится играть со мной, когда я оборачиваюсь волком, думал я, — ну а что она скажет о свинке, большущей, толстой и расписанной цветочками, — разве не забавно будет кататься на ней?.. Наше местное общество до сих пор обсуждало мою выходку.

— Нет, милая, — сказал я. — Ты нашалила, и силы воздуха должны тебя наказать.

Я схватил ее за лодыжки и, пока она брыкалась и визжала, пропел:

Взлетел птенец — вверх, вверх,

А потом упал — вниз, брык!..

Мы вошли в гостиную, и тут же появилась Джинни, оставив за собой открытой дверь в кухню. Я понял, почему Вэл осталась под присмотром Свартальфа в часы полета, — Джинни занималась стиркой. За три года у нас накопилось немало одежды, но мы не могли позволить себе покупку самостирающихся вещей. Поэтому Джинни приходилось оживлять каждый предмет по отдельности и следить, чтобы они не позавязывались узлами или не натворили еще чего-либо, пока полощутся в мыльной воде, выжимаются и маршируют взад-вперед, чтобы просушиться. И, уж конечно, подобный парад представлял слишком сильный соблазн для ребенка, и Джинни пришлось оставить девочку с котом.

Мне все-таки показалось, что Джинни проявила беспечность, доверив малышку своему помощнику. До сих пор она занималась стиркой, когда Вэл спала. Конечно, Свартальф вполне заслуживал доверия и обычно неплохо справлялся со своими обязанностями. Но, несмотря на все его параестественные способности, он все же оставался просто большим черным котом, и ему скучновато было выполнять простые ежедневные дела… Но потом я подумал — да какого черта, ведь с тех пор как Джинни перестала быть практикующей ведьмой, у бедняги так мало развлечений… по соседству нет ни собаки, ни другого кота, который решился бы подраться с ним; и, кроме того, Джинни всегда знает, что делает, и…

— …и я просто идиот, потому что стою тут, разинув рот! — сказал я, обнимая Джинни.

Она была одета так же, как женщины, встреченные мною по дороге домой, но будь она среди них — я бы ни одной просто не заметил.

Джинни ответила на мой поцелуй. Это она умела!..

— Кто такой «тодиот»? — поинтересовалась Вэл. И, подумав, добавила: — Ну, папуля — хороший «тодиот».

Свартальф взмахнул хвостом и окинул меня скептическим взглядом.

Я чуть ослабил объятия. Джинни запустила пальцы в мои волосы.

— Ну-у, — промурлыкала она, — что случилось, тигр?

— Папуля — волк, — поправила ее Вэл.

— Ну, сегодня можете звать меня тигром, — сказал я, чувствуя себя счастливее с каждой минутой.

Джинни хитро скосила глаза:

— Отлично, киска…

— Эй, погоди…

Джинни пожала плечами. Рыжие волосы струились по ним водопадом.

— Ладно, если ты настаиваешь — будешь Хромым Вором из Вайнунги.

Вэл строго взглянула на нас.

— Эй, когда у вас головы путаются — выставляйте их на солнышко, чтоб погрелись! — заявила она.

Мне понадобилось время, чтобы разобраться в ее логике и распутать херувимский костюмчик; и лишь когда наш отпрыск был усажен на полу в гостиной с хрустальным шаром, по которому шел мультфильм, я вышел в кухню, где Джинни принялась уже готовить ужин, и мы наконец смогли поговорить.

— Почему ты так рано вернулся? — спросила Джинни.

— Как ты посмотришь на то, чтобы нынче вечером снова надеть старые мундиры? — ответил я вопросом.

— В каком смысле?

— Матучек и Грэйлок… нет, Матучек и Матучек — специальные уполномоченные по улаживанию нестандартных конфликтов! Имеют лицензию на борьбу с нечестивцами!

Она оставила работу и внимательно посмотрела на меня:

— К чему ты ведешь, Стив?

— Посмотри новости, скоро они начнутся, — сказал я. — Теперь вокруг нас не просто пикеты. Они вторглись на территорию фирмы. Заблокировали все двери. Нашему персоналу пришлось выбираться через световой люк, и снизу в них швыряли камнями.

Несмотря на удивление и негодование, Джинни в общем прохладно отнеслась к событиям, происходящим за пределами нашего дома.

— Почему вы не вызвали полицию?

— Конечно, мы ее вызвали. И полиция выполнит нашу просьбу, если мы того потребуем. Но мы там подумали — может быть, найдется более рациональная идея? Демонстранты уже стали явными правонарушителями: окна в здании побиты, стены оклеены непристойными лозунгами, ну, и все такое. Юридически тут все ясно. Однако есть и проблемы. Они ведь так и рвутся стать мучениками. И будут сопротивляться любой попытке разогнать их. Как при той потасовке в Нью-Йорке, месяц назад. А многие из этих типчиков — студенты. Представляешь заголовки? «Полицейские жестоко разгоняют юных идеалистов!», «Дубинки и военные заклятия — против мирных демонстрантов!» И не забывай, тут еще одна существенная сложность. Наша корпорация производит немало полицейского и защитного вооружения, вроде светящихся родимых пятен и очков, предохраняющих от взгляда василиска. И мы заключили контракт на изготовление еще кой-чего. А полиция и армия стоят на службе государственной церкви. А государственная церковь есть зло. Следовательно, наша корпорация должна быть уничтожена.

— Quod erat demonstrandum^[349]… — вздохнула Джинни.

— Шеф заявил, что официальная попытка выставить вторгшихся может привести к кровопролитию, и тогда вспыхнут беспорядки в университете и на Мерлин-авеню… и кто знает, к чему все это приведет. Он предложил нам оставить работу до конца недели — может, все само собой утрясется. Ну, работу нам все равно пришлось бы бросить. Большинство наших людей заявили, что при таком положении вещей они просто боятся быть на рабочем месте.

В глазах Джинни сверкнуло затаенное бешенство.

— Если вы сдадитесь, они примутся за следующих по своему списку.

— Ты это понимаешь, — сказал я, — и мы в корпорации это понимаем. Но не забывай об эффекте мученичества. Эти проповедники-иоанниты готовы совершить любую ханжескую церемонию… им главное — пролить невинную кровь, и они приравняют ее к крови жертвенного агнца. В нашей стране полным-полно честных простофиль, гадающих сейчас — а может, и вправду Петрова церковь идет неверным путем, раз уж ее представители применяют насилие против членов церкви Любви? Кроме того, не забывай, дорогая, насилие никогда не срабатывало, если возникало гражданское неповиновение.

— Вернешься и расскажешь об этом, когда заговорят ружья, — сказала Джинни.

— Да, верно. Но разве мы хотим, чтобы правительство устроило резню? Уж скорее я сам стану иоаннитом. В общем — наша корпорация не может обратиться к полиции с просьбой очистить территорию и защитить ее собственность.

Джинни бросила на меня быстрый взгляд:

— Что-то не заметно, чтобы ты из-за этого выглядел слишком несчастным.

Я рассмеялся:

— Ты права. Мы с Барни долго ломали над этим голову и наконец кое-что родили. Так что теперь я искренне наслаждаюсь. Мы в последнее время что-то уж очень однообразно существуем. Потому-то я и спрашиваю — не хочешь ли принять участие в нашей забаве?

— Сегодня вечером?

— Да. Чем скорее, тем лучше. Вот уложим спать нашу юную красавицу, и я тебе все расскажу подробно.

Улыбка исчезла с лица Джинни.

— Я не уверена, что вот так сразу смогу отыскать няню. Сейчас последняя неделя экзаменов в высшей школе…

— Ну а если и не найдешь — как насчет Свартальфа? — предложил я. — Там тебе помощник не понадобится, а он вполне справится с элементарными делами, посторожит малышку и сможет сбегать и позвать соседей, если у нее заурчит в животике…

— Она может проснуться и позвать нас, — не слишком уверенным тоном возразила Джинни.

Но я окончательно убедил ее, напомнив, что для чего-то же мы купили охранителя сна — в тот короткий период, когда у Вэл вдруг начались ночные кошмары. Оловянный солдатик не зря стоял возле детской кроватки; он всегда готов был пустить в ход свой мушкет и отогнать любое приснившееся девочке страшное чучело. Конечно, никто из нас не думал, что подобные безделушки могут заменить любовь и внимание родителей, но все же кое-какую пользу они приносили.

Джинни согласилась. Я видел, как она загорелась. Хотя она и согласилась временно исполнять роль домохозяйки, но… можно ли запрячь в телегу скаковую лошадь?

И вот так-то мы и подготовили путь к прорыву адских сил — в самом буквальном смысле.

Глава 21

Ночь настала безлунная, и сквозь легкий туман едва виднелись звезды. Едва уложив Вэл, мы с Джинни собрались выйти из дома. Одинаково одетые — в черные свитера и черные брюки — мы взлетели над городом, не включая фар. Мы оба обладали ночным зрением и не нуждались в огнях, чтобы добраться до территории корпорации (хотя, конечно, и нарушали тем самым правила полетов). Мы летели к индустриальному району, а под нами светились окна домов. Город внизу выглядел куда более пустым и темным, чем это обычно бывало в такой час. В торговых центрах и складах я не заметил ни огонька. Наверное, Маленький народец не упустил возможности, чтобы устроить отличную пирушку и позаглядывать в окна, пока люди отсутствовали. Впрочем, их скорее всего тоже напугали предстоящие события.

Толпа собралась на территории нашей корпорации. Само здание светилось беспокойным светом. Когда мы приблизились, ветерок донес до меня запахи — свежесть и сладость, и фимиам, и электрическая резкость параестественной энергии… Волосы встали дыбом у меня на затылке. Мне бы не хотелось сейчас стать волком и ощутить удар этих ароматов.

Замощенная территория вокруг главного здания была запружена людьми. Там был еще и небольшой садик, в котором в хорошую погоду наши рабочие с удовольствием проводили время ленча, — теперь от него осталось лишь обширное пятно грязи, усыпанное окурками. На глаз оценив толпу, я решил, что тут собралось не меньше пятисот человек; они блокировали все подступы, кроме воздушных. В целом толпа была спокойна, лишь кое-где переходили с места на место отдельные фигуры. До нас донеслись гул голосов и шарканье ног.

Возле гаражей стояла небольшая группа работников компании; те, кто был свободен от дежурства, устраивались перекусить или дремали в гамаках. И все они держались на почтительном расстоянии от переносного алтаря в другом конце двора.

Я присвистнул.

— А их здорово прибавилось после моего ухода, — сказал я.

Джинни крепче обхватила меня за талию.

У алтаря священник-иоаннит служил молебен. Даже с такой высоты мы различали его в толпе: белая ряса, поза парящего орла, в которой он мог находиться часами… над алтарем возвышался мрачный крест святого Антония, на алтаре располагались четыре священных талисмана: чаша, жезл, меч и круг. Два служителя размахивали кадилами, дым из которых делал воздух сладким и почему-то прохладным.

— Чего он добивается? — пробормотал я.

Я никогда не давал себе труда узнать что-либо толком о новой церкви. Да и о старых тоже, честно говоря. Нет, конечно, мы с Джинни прекрасно знали о новейших научных открытиях, доказывающих существование Творца и таких вещей, как абсолютное зло, искупление и загробная жизнь. Но нам казалось, что все эти знания слишком отрывочны, а Бог имеет слишком много возможностей ограничить вмешательство человека в его дела, и потому вполне могли называть себя унитариями.

— Не знаю, — ответила Джинни мрачным голосом. — Я читала, что публиковалось, об их обрядах и доктринах, но это лишь верхушка айсберга… к тому же я занималась этим очень давно. Ну, в любом случае ты должен стать причастником… нет, гораздо больше, посвященным, даже высшим адептом, прежде чем узнаешь, что в действительности означают их молитвы.

Я напрягся.

— Он может навести на нас злые чары?

Из-за тревоги мое зрение обострилось, и я смог, невзирая на весьма тусклое освещение, рассмотреть довольно обширную площадь. Около двух десятков крепких полисменов в голубой форме стояли на постах вокруг здания. Похоже, им уже здорово надоело терпеть насмешки иоаннитов. И скорее всего большинство из них принадлежали к традиционной церкви. Наверное, они ничего не имели бы против ареста представителей другой веры, утверждавших, что их собственная вера изжила себя. — Нет, — ответил я сам себе. — Этого он не может сделать — или копы в один момент охладят его пыл. Может, он предает нас анафеме? Это он вправе сделать, учитывая свободу религиозных действий… Но наводить чары, призывать магические силы, чтобы причинить вред…

Джинни прервала мои размышления вслух.

— Беда в том, — сказала она, — что, имея дело с этими гностиками, никогда не знаешь, где у них кончается молитва и начинается заклятие. Давай-ка не станем ломать над этим голову раньше срока. Мне не нравится, как сегодня пахнет поток времени.

Я кивнул и повел метлу к главному зданию. Иоаннит не слишком меня беспокоил. Скорее всего он использовал свои эзотерические штучки просто для поддержания духа демонстрации. Разве иоанниты не утверждали, что их доктрина — доктрина универсального добра? Так, значит, они и не нуждаются в насилии, ведь они стоят выше всего земного? «День Старого Завета, день Отца — был днем силы и страха; день Нового Завета, день Сына — был днем искупления; день Евангелия от Иоанна, день Святого Духа — будет днем любви и раскрытых тайн». Ну, сейчас это было неважно.

Полиция перекрыла воздушное движение над зоной конфликта, разрешив летать лишь тем, кто жил в этом районе. Решение было вполне разумным. Далеко не вся толпа, собравшаяся внизу, состояла из убежденных иоаннитов. Для многих идея презрения к грешной матери была не более чем модным лозунгом разрушителей мира. Но эта идея не нравилась тоже многим — и они могли не устоять перед искушением и, пролетая над толпой, сбросить на нее парочку бутылок с коктейлем Молотова.

Конечно, мы с Джинни могли настоять на нашем праве официально пересечь эту территорию, если понадобится — то и с эскортом. Но это могло спровоцировать взрыв, которого мы хотели избежать. В общем, лучше всего нам было проскочить незамеченными — ни друзьями, ни врагами. Однако мы успели слегка утратить десантную квалификацию, и потому маневр потребовал от нас полной сосредоточенности.

Все вышло удачно. Наша метла скользнула в открытый световой люк и через него — в гараж. Гараж представлял собой колодец, пронизывающий здание от крыши до первого этажа. Вообще-то служащие обычно входили и выходили через двери. Но этим вечером двери были перекрыты с обеих сторон: снаружи — толпой, изнутри — защитными полями, которые мог разорвать лишь опытный маг.

Техники Пинкертона не успели достаточно быстро наложить все заклятия, и в результате все стекла на первом этаже были разбиты. Сквозь дыры доносились приглушенное бормотание и отдаленный напев священника. Ставя в угол метлу, я шепнул на ухо Джинни:

— Знаешь, я рад, что к ним явился священник. А то они весь день распевали частушки.

— Бедняжка. — Она сжала мою руку.

Мы пробрались сквозь сумрачный холл и поднялись наверх, в исследовательский сектор. Он был ярко освещен. Но наши шаги звучали слишком громко в пустоте. Наконец мы добрались до кабинета Барни Старласона.

Он встал из-за стола.

— Вирджиния! — прогрохотал гигант. — Какая приятная неожиданность! — И, поколебавшись, добавил: — Но… э… тут есть некоторый риск…

— Не трать время понапрасну, Стив мне все рассказал, — ответила она. — И я полагаю, вам не помешает лишний маг.

— Уж конечно, не помешает.

Я видел, что добродушное лицо Барни исказилось от усталости. Но он не напрасно настаивал днем, чтобы я отправился домой и немного отдохнул. Это было вызвано практическими соображениями: если бы дела обернулись так, что нас бы атаковали, мне, конечно, пришлось бы обернуться волком и держать оборону до прибытия полицейских сил. Но сам Барни оставался на месте в компании нескольких добровольных помощников.

Он был нужен — не столько как специалист, сколько как отличный руководитель и организатор.

— Стив объяснил тебе план наших действий? — спросил он. — Ну, тебе понятно, что мы слишком боимся за наше оборудование, у нас есть слишком дорогие и сложные аппараты. Даже если эти хулиганы и не сломают их окончательно — представь, сколько времени уйдет на простую настройку! Наладь-ка заново рамки лозоискателей, гадальные карты! Вообще-то я надеюсь, что мы надежно защищены экранами, и все же… свежий взгляд не помешает. Попозже загляни в лаборатории, может, заметишь какие-то упущения.

— Хорошо. — Джинни бывала здесь достаточно часто, и ей хорошо были знакомы все наши помещения. — И я поищу то, что мне нужно, спрошу у ребят в алхимическом секторе. — Она помолчала. — Пожалуй, вам предстоит нелегкая работенка.

— Да, но я намерен предоставить толпе еще один шанс, — сказал Барни. — А если уж они слишком разбушуются, то Стиву лучше находиться поблизости.

— А мне почему-то кажется, что ты и сам за себя постоять сможешь, — фыркнул я.

— Ну, вообще-то ты прав, — сказал Барни. — Но не забывай о юридической стороне вопроса. Я ведь не владелец лабораторий, я лишь руководитель работ. И мы тут действуем по собственной инициативе — после того как дирекция согласилась на несколько дней распустить служащих. Так что Джек Робертс мог лишь втайне, в частном порядке одобрить наш план. Кроме того, будь мы даже владельцами, мы все равно не смогли бы использовать наступательные заклятия против правонарушителей — это же все равно что использовать огнестрельное оружие. Все, что нам доступно, — это не приносящая никому вреда защита ради сохранения жизни и собственности.

— Ну, если нам будет грозить серьезная опасность…

— Вот как раз это мы и хотим предотвратить, — напомнил Барни. — И, учитывая требования закона, я должен при многих свидетелях разъяснить, что мы намерены делать. Чтобы все они слышали!

Я пожал плечами и снял верхнюю одежду. Под ней на мне было эластичное трико, которое не помешало бы мне действовать в волчьем обличье и не позволило бы арестовать меня за нарушения приличий в виде человека. Магическая вспышка висела у меня на шее, как толстенький круглый амулет. Джинни крепко поцеловала меня.

— Береги себя, тигр! — шепнула она.

Но у нее не было серьезных причин для беспокойства. Осаждающая сторона не имела оружия и могла действовать лишь ногами и кулаками… ну, возможно, у кого-то и была пронесенная тайком дубинка или что-то в этом роде, но оборотню ли бояться таких мелочей? Лишь нож, пуля или крепкие клыки могли причинить мне серьезный вред — при определенных условиях, вроде тех, при которых я во время войны потерял хвост. Да и в любом случае вероятность стычки невелика. Что хулиганы могут противопоставить нам? Да и зачем? Ведь на них тогда сразу набросится полиция; конечно, превратись они в мучеников — это принесло бы им немалую выгоду… ну, наш план как раз и был направлен против этого. Однако голос Джинни звучал все же не слишком спокойно, и, пока мы с Барни шли по коридору, она провожала нас взглядом.

Барни вдруг сказал: «Погоди-ка…» — и, завернув в кладовую, вышел оттуда с большим одеялом, которое повесил на руку.

— Если тебе понадобится обернуться волком, — пояснил он, — мы тебя закроем от света.

— Зачем? — удивился я. — Солнце давно зашло, а огни святого Эльма не помешают.

— Огни изменились с того момента, как там начал болтать их проповедник. Я проверил по спектроскопу. В их лучах появилось слишком много ультрафиолета — 3500 ангстрем, если хочешь знать точно, — а это может создать для тебя проблемы. Не пришлось бы нам вообще применить наступательные чары…

— Но мы не можем!

— Конечно, не можем, это лишь болтовня… я просто объясняю… В общем, это они думают, что мы применим заклятия, и принимают свои меры. Когда они заметили защитные поля, то какие-то сумасшедшие из толпы решили, что это нам понадобилось для того, чтобы самим не пострадать от наступления, и нашлись дураки, которые им поверили. Таким образом наша корпорация стала им вдвойне врагом. — Он покачал головой: — Поверь, Стив, эти демонстранты действуют, как марионетки, но ими руководит кто-то поумнее и поэнергичнее.

— Ты уверен, что именно священник усиливает напряжение?

— Да. Они там все магистры, их духовенство… это часть их подготовки. Хотел бы я знать, чему еще они обучаются в своих тихих кельях. В общем, попытаемся поговорить с ним.

— А он действительно из посвященных? — усомнился я. — По уставу иоаннитов, в политику можно вмешиваться лишь в качестве частного лица, но не представителя церкви.

— Знаю, — сказал Барни. — А я — император Нортон.

— Нет, в самом деле! — настаивал я. — Конечно, все их теории на первый взгляд слишком просты, а потому и не похожи на правду. Но мы-то все равно ничего не знаем… так, ощущаем рябь на поверхности, нечто в атмосфере, людскую неприязнь…

Но мы добрались уже до главного входа, украшенного цветными стеклянными панелями. Они были разбиты — так же, как и окна, но вход преграждали наши защитные чары. Конечно, нам они не помешали. Мы вышли наружу и очутились прямо перед толпой.

Дальше мы не могли сделать ни шагу. Ступени, ведущие ко входу, были плотно забиты людьми. В первое мгновение они нас даже и не заметили. Барни похлопал по плечу какого-то юнца с жиденькой бороденкой.

— Извините, — бросил он с высоты своего роста, — вы позволите?

Он выдернул из немытой руки плакат на длинном древке, повесил поверх картона одеяло и замахал этим импровизированным флагом в знак перемирия. Одеяло было ядовито-зеленым.

Через толпу пронеслось нечтовроде тяжелого вздоха, нечто вроде первого порыва ветра перед штормом. Я увидел лица, лица, лица… и на ступенях рядом со мной, и внизу… море лиц, теряющихся во тьме, заливавшей площадку перед зданием, куда не падал свет огоньков святого Эльма. И не думаю, что лишь из-за невнимательности и предубежденности эти лица показались мне зловеще одинаковыми.

Вам, конечно, немало приходилось слышать о длинноволосых молодых людях и коротко стриженных девушках — немытых, в обтрепанной одежде. Именно они преобладали в толпе. Но я заметил и привычных седобородых радикалов, и университетских прихлебателей, и обычных хулиганов, и безработных вандалов; но были и истинно верующие, и просто случайная публика. Меня испугало то, что в толпе я заметил и чистеньких, хорошо одетых юношей и девушек, тоже горящих жаждой разрушения. Были и такие, которые заглянули сюда из чистого любопытства, а теперь прониклись настроением толпы. Но ведь все они — высокие и низенькие, толстые и худенькие, богатые, бедные или обладающие средним состоянием, умные, тупые или ни то ни се, гетеросексуалы, гомосексуалы или кто еще там бывает, способные в одних делах и ничего не соображающие в других, интересующиеся чем-то и скучающие из-за чего-то — все они, что-то помнящие, о чем-то мечтающие, на что-то надеющиеся, чего-то боящиеся и что-то любящие — все они имели душу…

И все-таки прежде всего в глаза бросалось их сходство между собой.

Многие держали плакаты с цитатами из Евангелия от Иоанна, у других были в руках простенькие лозунги типа «Возлюби ближнего своего» или просто «Любовь!» Но были и надписи куда менее благожелательные:

«ДЕМАТЕРИАЛИЗУЕМ МАТЕРИАЛИСТОВ!»

«РЫДАЙТЕ, ОРУЖЕЙНИКИ!»

«ВЫ СНАБЖАЕТЕ ПОЛИЦИЮ РОГАМИ ДЬЯВОЛА!»

«УБЕЙ УБИЙЦУ,

ВОЗНЕНАВИДЬ НЕНАВИДЯЩЕГО,

УНИЧТОЖЬ УНИЧТОЖИТЕЛЯ!»

«РАЗНЕСЕМ ЭТУ ЛАВОЧКУ!»

И в лицах — хуже того, в мозгах — людей, державших эти плакаты, не было ничего, кроме лозунгов…

Не поймите меня неправильно. Я совсем не осуждаю ту молодежь, которая испытывает настоятельную потребность побунтовать против существующего порядка вещей, пусть даже этот порядок обеспечивает им сытую и легкую жизнь. Нет, через это проходит каждый, и очень жаль, что, став взрослым и умудренным опытом, человек, как правило, просто забывает обо всем. Да и государственная церковь частенько бывает нестерпимо самодовольной, и ее ханжески протянутая рука, случается, вдруг оказывается покрытой пятнами крови.

Но все же… все же… эта церковь была единственной, стоявшей между нами — и Темным веком, и лишь она могла противостоять возникновению другой и, возможно, куда худшей государственной церкви. И незачем обманывать себя. Свобода — отличная вещь, пока она не превращается для кого-то в свободу врываться в наш дом, убивать, грабить, насиловать и порабощать ваших близких. Потому что тогда вы будете лишь рады появлению некоего всадника, обещающего вам вернуть старые добрые времена, и вы сами вручите ему кнут и меч.

Так неужели мы были не правы, решив предотвратить ненужную схватку? Каким бы несовершенным ни был наш замысел, он сработал; и это был именно наш выбор… возможно, и мы не понимали происходящего полностью, но все же мы разбирались во всем лучше тех, кто не прошел, подобно нам, многих испытаний.

Вам не дождаться — ни за что не дождаться — улучшений мира, придуманных теоретиками в розовых очках, которые рассчитывают одним махом уничтожить все наше мучительное прошлое; не помогут и догматики, произносящие высокопарные слова о реформах, подобных тем, что были хороши два поколения или два века назад; не спасут и университетские самоуверенные невежды, полагающие, что знают ответ на любой вопрос из тех, над которыми бились Хаммурапи, Конфуций, Аристотель, Платон, Марк Аврелий, Фома Аквинский, Гоббс, Локк, Вольтер, Джефферсон, Линкольн и тысячи других, сходя с ума и страдая.

Но довольно об этом. Я не из интеллектуалов; я просто размышляю для себя. И мне тяжело было видеть вполне благонамеренных людей, которых чья-то воля толкала по задуманному ею пути.

Глава 22

Подавленный вздох толпы перешел в гортанное ворчание, а потом в рык. Ближайшие к нам парни шагнули вперед. Барни взмахнул «флагом».

— Подождите! — прогромыхал он своим жутким басом, перекрывшим все другие звуки. — Перемирие! Давайте все обсудим! Пусть ваш лидер подойдет сюда!

— Не о чем нам с вами говорить, убийцы! — завизжала прыщавая девица, бросаясь ко мне и замахиваясь своим плакатом. Я успел прочесть: «МИР И БРАТСТВО» — но тут же мне пришлось защищать свой череп от удара этим «миром». Кто-то в толпе начал скандировать, и все больше и больше голосов подхватывало: «Провалитесь к Диотрефесу, провалитесь к Диотрефесу…»

Меня охватила тревога. Хотя Диотрефес едва ли упоминался в Третьем послании, иоанниты наших дней превратили его в символ всего, что противостояло их движению. (Но можно было не сомневаться, что для их посвященных и адептов это имя значило и еще что-то.) Но большинство не давали себе труда вникнуть в тайный смысл. Для них Диотрефес стал просто именем ненавистной власти или вообще всего того, что им лично мешало. Ну, в истории существовало много слов, заставлявших толпу впадать в экстаз разрушения.

Я вырвал у девицы плакат, одновременно прикрывая лицо от ее острых ногтей, и потянулся к магической вспышке. Но внезапно все изменилось. Раздался звон колокольчика. Послышался чей-то голос. И гомон толпы затих.

— Мир! Наполните сердца любовью, дети мои! Святой Дух — рядом с вами!

Нападавшие отступили. Толпа отодвинулась назад. Некоторые встали на колени. Сотни глоток издали единый стон, прозвучавший, как песнь экстаза. Я взглянул наверх и увидел священника.

Он летел, стоя на пьедестале распятия, в одной руке держа колокольчик, а вторую положив на перекладину креста; таким образом получалось, что Христос как бы влечет за собой священника. Ничего более странного мне видеть не приходилось; а представители других церквей, пожалуй, назвали бы святотатством такое использование образа богочеловека — ведь с помощью антигравитационных чар распятие летало, как обычная метла. И все же спектакль в целом производил сверхъестественное впечатление. Он словно олицетворял Нечто, таящееся в сути гностицизма.

До сих пор я считал, что «невысказанные тайны» иоаннитов — не более чем пустая болтовня. Но в этот вечер я понял, что это не так. Я ощущал присутствие не просто параестествен-ных сил, но чего-то еще. Я это чувствовал каждым нервом оборотня. И мне вовсе не думалось, что эта Сила исходит с небес. Но тогда — откуда?..

Когда священник приземлился рядом с нами, он оказался вполне обычным человеком — невысоким и тощим; одеяние сидело на нем не слишком хорошо, на курносом носу красовались очки, а волосенки были такими жиденькими, что тонзуру, выбритую на макушке, едва можно было различить.

Сначала он обернулся к толпе.

— Позвольте мне поговорить с этими джентльменами, — сказал он странным чарующим голосом. — Поговорить с позиций любви, а не ненависти — и тогда, возможно, правое дело восторжествует. Кто не познал любви, тот не познал Бога, ибо Бог есть любовь.

— Аминь!.. — прокатилось по толпе.

После этого маленький человечек повернулся к нам — и я вдруг понял, что он и в самом деле верит тому, что говорит. Но святая цитата не прогнала неприятного ощущения. К тому же наш Враг слишком хорошо умеет проникать в доверчивые души… и все-таки моя неприязнь к священнику поубавилась.

Он улыбнулся и смешно закивал головой.

— Добрый вечер, — сказал он. — Я — посвященный пятого класса, Мармиадон, к вашим услугам.

— Это… э-э… ваше духовное имя? — спросил Барни.

— Ну, разумеется. Старое имя — первое, что следует отбросить, подходя к Великим Вратам. Но я не боюсь злых чар, если вы это имеете в виду, сэр.

— Нет, я не о том. — Барни представил нас, хотя это явно было ненужной условностью, ведь здесь и так все знали, кто мы такие. — Мы надеемся, что нам удастся утрясти этот небольшой конфликт.

Мармиадон просиял:

— Прекрасно! Замечательно! Я не являюсь официальным представителем, как вы понимаете. К демонстрации призывал Комитет национальной справедливости. Но я буду счастлив послужить в качестве посредника.

— Беда в том, — сказал Барни, — что мы не можем удовлетворить основные ваши требования. Мы, конечно, ничего не имеем против мира во всем мире и глобального разоружения, сами понимаете; но это работа для дипломатов, мы тут ни при чем. И точно так же лишь президент и Конгресс могут решить, нужно ли выводить наши войска из некоторых стран, а деньги потратить на социальное благосостояние собственного народа. И амнистией для мятежников занимаемся не мы, а правительства штатов. И мы не можем ввести в школах курс гностической философии и истории. Что же касается выравнивания доходов, постепенной ликвидации материализма, лицемерия и несправедливости… ну, тут нужна по меньшей мере поправка к Конституции.

— Однако вы можете использовать ваше отнюдь не малое влияние, чтобы приблизить все эти события, — сказал Мармиадон. — Например, можете пожертвовать кое-что комитету образования — и добиться, чтобы другие тоже внесли туда деньги. Вы можете настоять на выдвижении достойных кандидатов и помочь в финансировании избирательной кампании. Вы можете позволить нашим проповедникам выступать на территории кампании. Вы можете прекратить дела с теми торговцами, которые не следуют нашим идеям. — Он вознес вверх руки. — И такими деяниями, дети мои, вы можете помочь собственному спасению и избежать вечного проклятия!

— Ну, возможно; хотя пастор Карлслунд из лютеранской церкви, пожалуй, даст мне другие наставления, — сказал Барни. — В любом случае ваш список слишком велик, за один день такое не делается.

— Допускаю, допускаю. — Мармиадон горел возбуждением. — Но шаг за шагом мы приблизимся к цели. «Когда вы видите свет — поверьте в него, и вы станете детьми света!» Сегодняшнее обсуждение — лишь начало!

— Но, к сожалению, — сказал Барни, — вы хотите, чтобы мы разорвали уже подписанные контракты. Вы хотите, чтобы мы нарушили свое слово и подвели людей, которые нам доверяют.

Мармиадон увял. Потом, выпрямившись во весь свой небольшой рост, твердо взглянул на нас и заявил:

— Стоящие перед вами солдаты Святого Духа требуют, чтобы вы прекратили производство оружия для армии, зарубежных угнетателей и для полиции — врага свободы. Сейчас мы хотим только этого — ни больше ни меньше. И это обсуждению не подлежит.

— Понимаю. Другого я и не ожидал, — сказал Барни. — Но мне бы хотелось сейчас, при свидетелях, разъяснить ситуацию простым и доступным языком. Я намерен предостеречь вас.

Те, что стояли рядом с нами, обернулись назад и зашипели, призывая к молчанию, — и шипение прокатилось по толпе, а я ощутил, как снова возросло напряжение.

— Если вы намерены применить насилие к тем, кто пришел, чтобы убедить вас, — заявил Мармиадон, — они либо вынуждены будут обратиться к закону, либо получат последнее доказательство того, что закон служит деньгам… а они есть творение Сатаны.

— Ох, нет, нет! — сказал Барни. — Мы совсем не злодеи, верите вы нам или нет. Но вы злоупотребляете нашим терпением. Вы вмешиваетесь в нашу работу, вы создаете у нас нехватку рабочих рук, вы мешаете нам закончить заказ в срок. И мы просто обязаны приложить все усилия, чтобы выполнить свои обязательства по контракту. Нам необходимо провести некий эксперимент. Не исключено, что вы при этом подвергнетесь опасности. И ради вас самих прошу — уйдите с нашей территории.

Мармиадон рассерженно вскинул голову:

— Если вы думаете, что сможете нас выгнать с помощью смертельно опасных чар…

— Ничего подобного! Я вам могу точно сказать, что мы собираемся делать. Мы сейчас как раз обдумываем новый метод транспортировки жидких грузов. Но мы не можем продолжить работу, пока не наладим как следует контроль за безопасностью. Если наша система не сработает, те, кто не защищен, могут пострадать. — Барни повысил голос, хотя мы знали, что несколько полицейских офицеров давно уже настроили совиные уши и не пропускают ни слова. — Я вам приказываю, я вас предупреждаю, я вас умоляю — перестаньте безобразничать и уйдите с территории, принадлежащей компании. У вас в распоряжении полчаса.

Мы попятились и нырнули в дверь, прежде чем снаружи разразился вой. Нам вслед понеслись ругательства, проклятия, насмешки, непристойности… но мы не стали их слушать, а просто ушли в центральную алхимическую лабораторию.

Дюжина ученых, техников и служащих, выбранных Барни среди добровольцев, уже собрались там. Они курили, варили кофе на газовых горелках, негромко переговаривались. Когда мы вошли, нас встретили бодрыми восклицаниями. Вся группа наблюдала за переговорами с помощью коротковолнового хрустального шара. Я отыскал Айка Абрамса. Еще со времени войны я знал его как отличного парня и помог найти работу здесь.

— Все готово? — спросил я.

Он энергично кивнул:

— По мне, капитан, так лучше не бывает. Зачем так долго ждать?

Я внимательно посмотрел на него:

— Тебе не слишком нравятся те типы, верно?

Он огрызнулся — словно плюнул:

— А вам бы они понравились, будь вы на моем месте?

«И на твоем месте, — подумал я, — и на чьем-либо еще… но в особенности, конечно, — на месте Айка».

Будучи рационалистом, я всегда питал отвращение к иррациональному, лежащему в основе гностицизма. А будь я набожным христианином, у меня был бы другой счет к церкви иоаннитов: ведь она вообразила себя наследницей всех церквей и отрицала за ними право на дальнейшее существование. Хуже того, их тайное учение, похоже, утверждало, что милости Божией будет лишено едва ли не все человечество… И рационалисты, и верующие могли в равной степени возмущаться тем, как иоанниты исказили Евангелие от Иоанна — едва ли не самую прекрасную и загадочную книгу Священного Писания.

Но если вы иудей — иоанниты готовы выдирать из Писания фразы наугад и швырять в вас текстами вроде этого: «И многие обманщики являлись в мир, говоря, что Иисус Христос не являлся во плоти. И такой обманщик есть антихрист». И вы видите, как постепенно вокруг вас вновь нарастает древний кошмар антисемитизма.

Слегка смутившись, я повернулся к Биллу Харди, нашему главному лекарю, сидевшему на лабораторном столе.

— Много зелья вы приготовили? — спросил я.

— Около пятидесяти галлонов.

— Ого! И без алхимии?

— Абсолютно без! Чистые, честные молекулярные взаимодействия по Парацельсу — и все! Но — признаю, нам повезло, что под рукой оказалось достаточно основных компонентов.

Я содрогнулся, припомнив образец, который он представил нам, когда мы еще только обсуждали наш замысел.

— Откуда они взялись?

— Ну, продуктовый отдел имеет… имел кое-какие крупные заказы, — пояснил Харди. — Маслобойням, например, нужно было кое-что, чтобы предотвратить прогоркание масла. Ты же знаешь, как это делается, — ты в лабораторных условиях останавливаешь ненужную реакцию, а потом бросаешь симпатические чары, чтобы получить тот же эффект на многих тоннах продукта. Потом был правительственный заказ — попытка контроля за размножением скунсов в западных штатах, и… — Он умолк, потому что вошла Джинни.

Ее глаза блестели. Она держала волшебную палочку, как валькирия — меч.

— Все готово, мальчики!

— Что ж, пошли.

Барни тяжело поднялся. Все мы следом за ним направились к контейнерам. Это были обычные фляги в один галлон — в таких обычно продается краска, — но на винтовых пробках красовались печати Соломона; и я подсознательно ощутил пара-естественную энергию, окружающую их. Казалось, кто-то хочет помешать ученым погрузить фляги на тележки и увезти из лаборатории.

Айк и его помощники пошли со мной в мой сектор. Там находились собранные мной приспособления. Они не производили особого впечатления. Правду говоря, это было просто чудовищное переплетение веревок, проволоки и проводов, опутывавших электрогенератор, работавший на бензине.

Чтобы наладить всю эту конструкцию, я убрал собственные магнитные экраны генератора. Но мы получили то, что хотели: свободную массу холодного железа; никакие чары не могли сработать в непосредственной близости от нее. Мне помогал Айк, и сейчас он снова был рядом — ведь нужно было поднять это сооружение наверх.

Без сомнения, Айку иной раз хотелось бы, чтобы люди так и не узнали, как уничтожать силы, сдерживающие развитие параестественных способностей. Нет, Айк не был ортодоксом; его вера не запрещала ему вообще иметь дело с чем-либо, относящимся к магии. Но не был он и реформистом или неохасидом. Он был обычным консервативным иудеем; он мог пользоваться вещами, которые кто-то другой заставлял повиноваться, но не мог сам применить какое-либо колдовство.

В гараже уже был подготовлен необходимый такелаж. Часть наших людей поднялась на плоскую крышу. Джинни запускала в воздух канистры. Они подпрыгивали, избегая зоны действия поля генератора, который мы установили возле светового люка. Из-за генератора мы больше не могли воспользоваться нашими метлами. Так что я, отправив генератор наверх, вынужден был сам подниматься по веревочной лестнице.

— Готовы? — спросил Барни.

В бледном мигающем свете я увидел, что его лицо сияло довольством. Но ведь если наша затея не удастся, отвечать за все последствия придется ему…

Я проверил все.

— Да, готовы… Но сначала давай осмотримся.

Мы с Джинни подошли к парапету крыши. Внизу роилась толпа, обернув к нам ненавидящие лица, размахивая плакатами. Все глаза следили за парящими контейнерами, и все понимали, что развязка близка. Посвященный Мармиадон, похоже, налаживал возле алтаря защитное поле. До меня донеслись непонятные слова: «Гелихомар Мабон Сарух Джефута Эннунас Сасионос…» Воздух кипел и потрескивал от насыщавшей его энергии. Огоньки святого Эльма засветились ярче. Я почуял грозовой запах озона.

Моя любимая грустно улыбнулась:

— Как бы все это понравилось Свартальфу!

Барни, тяжело шагая, подошел к нам.

— Пора начинать, — сказал он. — Но я дам им последний шанс. — И он выкрикнул те же предостережения, что и прежде. Визг толпы заглушил его слова. В стены полетели камни и всякая дрянь. — Ладно, — прорычал Барни. — Запускай!

Я вернулся к генератору и запустил мотор, не замкнув цепи. Генератор заворчал и затрясся, испуская отвратительную вонь. Я порадовался тому, что наше общество сумело избежать зависимости от двигателей внутреннего сгорания. Мне как-то приходилось видеть штуки, которые назывались «автомобили», — их построили около 1990 года, незадолго до первых полетов на метле. Поверьте, музей, где они хранятся, — самая настоящая комната ужасов!

Звонкий оклик Джинни вернул меня к происходящему. Джинни направляла канистры в нужные точки. Мне теперь не было их видно, поскольку они парили в десяти футах над толпой. Джинни взмахнула волшебной палочкой. Я повернул главный рубильник.

Нет, мы не воспользовались чарами; чтобы очистить территорию компании. Мы воспользовались отсутствием чар. Электрический импульс, ударивший по виткам генератора, спровоцировал выброс магнетической энергии, способной уничтожить любые чары — наши и противника — в радиусе по меньшей мере в сотню ярдов.

Все предметы, которые могли быть испорчены заклятием, мы заранее спрятали в особом защищенном помещении. И мы дважды предупредили толпу, что проводим эксперимент с жидкостью, которая может оказаться опасной. Ни один закон не мог вынудить нас добавить, что эта жидкость находилась в специальных флягах, которые взрываются и разбрызгивают свое содержимое в тот момент, когда исчезает защитное поле.

Наверное, мы даже слишком перестраховались… решив не причинить ни малейшего реального вреда нарушителям нашего спокойствия. В контейнерах не было абсолютно ничего опасного. А те компоненты, которые могли обладать слабой токсичностью, присутствовали в смеси в таких малых количествах, что о них и упоминать не стоило. Мы просто смешали вместе такие вещи, как бутил меркаптан, масляная кислота, метанол, скатол, воняющий фекалиями, кадаврин, путрескин, добавивший к букету запах гнили… ну а связующее вещество обладало сильными проникающими свойствами: стоило нескольким каплям смеси упасть на вашу кожу, и вонь продержалась бы неделю, а то и две…

Сначала до меня донеслись вопли и визг. Это был момент торжествующего злорадства. А потом до крыши добралась и вонь… Я забыл надеть респиратор, а мой нос, даже в человеческом облике, обладал слишком высокой чувствительностью. Легкая струйка «аромата» заставила меня задохнуться и рвануть к другому концу крыши. Воняло скунсом, протухшим маслом, сгнившей спаржей, тухлятиной, лимбургским сыром и машинной смазкой… нет, этого не передать. Я едва успел натянуть маску; еще секунда, и меня бы вывернуло наизнанку.

— Бедняжка Стив!

Рядом со мной стояла Джинни.

— Они ушли? — едва смог выговорить я.

— Да! Вместе с полицейскими… а если мы не поспешим — то и с половиной местного населения.

Я слегка расслабился. Мы ведь не были заранее уверены — разбегутся ли хулиганы, или ворвутся в здание, горя местью… Но теперь я понимал, что последнее было просто невозможно. Наши химики поработали лучше, чем я мог вообразить.

Я весело подумал, что ответный визит нам не угрожает. Конечно, если вас арестовывают или разбивают вам голову за идею, то вы герой, и ваш пример вдохновляет других. Но если вы оказываетесь в таком положении, что ваши друзья не могут подойти к вам достаточно близко, чтобы вас услышать, — какая идея это выдержит?

Я схватил Джинни в объятия и попытался поцеловать — но забыл о респираторе. Джинни рассмеялась.

— Пойду-ка я лучше помогу Барни и остальным заговорить молекулы, пока они не разлетелись по округе, — сказала она. — Выключи свою адскую машину и заэкранируй ее.

— Ух, да, — буркнул я. — Нам же нужно, чтобы утром весь персонал вернулся на работу!

Мы занимались делами еще пару часов. А потом Барни достал несколько бутылочек, и мы чуть не до рассвета праздновали победу. Небо на востоке уже начало розоветь, когда мы с Джинни вскарабкались на нашу метлу и скомандовали: «Домой, Джеймс!»

Нас овевал прохладный ветерок, над нами раскинулось необъятное небо…

— Знаешь что? — сказал я, обернувшись через плечо. — Я тебя люблю.

— Мр-р-р… — Она наклонилась вперед и потерлась щекой о мою спину. Руки ее блуждали по моему телу…

— Бесстыдница! — заявил я.

— Тебе нравятся не такие, как я?

— Ну уж нет, — сказал я. — Только могла бы и подождать немножко. Я все-таки сижу впереди… и как бы мне ни хотелось заняться распутством, ничего не выйдет.

— О, почему бы и нет? — мечтательно пробормотала она. — На метле… забыл?

— Нет. Но, черт побери, это же местная линия, и через несколько минут вокруг будет масса народу… да и зачем, когда мы совсем рядом с уютной спальней?

— Верно. Мне нравится эта идея. Уединение собственного дома… Наддай жару, Джеймс!

Метла помчалась с бешеной скоростью.

Я был слишком возбужден миновавшими событиями, и Джинни первой уловила след параестественных сил. Я же почувствовал, как ее голова оторвалась от моей спины, и ощутил напряжение Джинни и то, как ее пальцы вцепились в мою рубашку.

— Какого черта?! — воскликнул я.

— Тс-с!.. — выдохнула она.

Мы молча понеслись дальше. Под нами темнел город. Наконец Джинни заговорила — и в ее голосе послышалась растерянность.

— Я бы сказала, мне не нравится запах потока времени. Что-то не так…

У меня что-то перевернулось внутри, словно я начал превращаться в волка. Я не был большим специалистом в магии — я владел лишь стандартной ворожбой, да еще кое-чему научился в армии и по ходу инженерной работы — но у оборотней есть врожденный инстинкт опасности. И вскоре я тоже понял.

Все вокруг насыщал отвратительный ужас.

И когда мы начали снижаться, мы поняли, что источник его — в нашем доме.

Мы бросили метлу на лужайке перед домом. Я отпер дверь и ворвался внутрь.

— Вэл! — заорал я, проносясь по темным комнатам. — Свартальф!

Ни один из замков не был взломан, ни одно из стекол не было разбито, сталь и камни, охраняющие параестественные входы, оставались на своих местах. Но стулья были перевернуты, вазы, упавшие с опрокинутых столов, разбиты, и пятна крови покрывали стены, пол, ковры — во всем доме…

Мы вбежали в спальню дочки. И когда увидели ее, спокойно спящую в кроватке, схватились за руки и всхлипнули.

Но наконец Джинни спросила:

— Где же Свартальф? Что тут произошло?

— Я поищу, — сказал я. — Ему придется ответить…

— Да… — Джинни вытерла мокрые глаза. Но вот она обвела взглядом разгромленную детскую и снова насторожилась. — Почему она не проснулась? — В голосе Джинни прозвучали незнакомые мне нотки.

Я бросился на поиски. Свартальфа я нашел в кухне. Его кровь залила линолеум. Несмотря на то что все его кости были явно переломаны и во многих местах на теле зияли глубокие раны, он еще дышал. Но не успел я как следует осмотреть его, как крик Джинни заставил меня стремительно вернуться в детскую.

Она держала девочку на руках. Голубые глаза тупо глянули на меня из-под спутанных золотых кудрей. Лицо Джинни казалось невероятно бледным.

— С ней что-то не так, — сказала Джинни. — Не знаю что — но она какая-то странная.

Я застыл на мгновение, чувствуя, как рушится мир вокруг меня. Потом пошел в кладовую. Уже почти совсем рассвело, а мне нужна была темнота. Я снял верхнюю одежду и направил на себя магическую вспышку. Превратившись, я подошел к жене и дочке. И принюхался.

А потом сел и завыл.

Джинни положила в кроватку существо, которое держала на руках. И стояла совершенно неподвижно, пока я вновь превращался в человека.

— Я звоню в полицию, — словно со стороны услышал я собственный голос. — Эта штука — не Вэл. Это вообще не человек.

Глава 23

Видите ли, я, пожалуй, не слишком отчетливо помню последующие часы.

В полдень мы сидели в моем кабинете. Шеф местной полиции почти сразу решил, что дело — не в его компетенции, и заставил нас позвонить в ФБР. И теперь их специалисты дюйм за дюймом исследовали дом и сад. Нам оставалось лишь не мешать им. Я сидел на кушетке, Джинни — на краешке вращающегося стула. Время от времени один из нас вскакивал и принимался нервно шагать взад-вперед, что-то бессмысленно бормоча. Воздух был полон дыма, пепельницы набиты окурками. В голове у меня звенело. Взгляд Джинни был обращен внутрь. Солнечный свет, трава, деревья за окном — все казалось нереальным.

— Тебе необходимо перекусить, — сказал я неизвестно когда. — Поддержать силы.

— Тебе тоже, — ответила она, не глядя на меня и едва ли осознав мои слова.

— Я не голоден.

— Я тоже.

Ужас не отпускал нас…

Зуммер телефона заставил нас вскочить.

— Вызывает доктор Ашман, сказал телефон. — Хотите ответить?

— Господи, конечно, да! — вырвалось у меня. — Визуальная связь!

Словно обезумев, я, вместо того чтобы сосредоточиться на том, что скажет мне человек, первым встретивший Вэл в этом мире, задумался о принципах телефонной связи. Симпатические вибрации, когда вызывающий и отвечающий ворожат над одним и тем же номером… плюс чары на стекле, если вы хотите увидеть собеседника… частичное оживление аппарата, чтобы сигнал вызова доходил быстрее… Рука Джинни встряхнула меня, вернув к холодной реальности.

Лицо Ашмана выглядело таким же измученным, как и лицо Джинни.

— Вирджиния, Стив… — сказал он. — Мы получили первый результат.

Я попытался что-то произнести в ответ, но не смог.

— Ты был прав, — сказал Ашман. — Это гомункулус.

— Почему вы так долго с этим разбирались? — спросила Джинни. Голос ее не дрожал больше, она говорила резко и хрипло.

— Случай беспрецедентный. Рассказы о детях, подброшенных феями, всегда считались легендами. У нас нет никаких данных, подтверждающих что-либо в этом роде или объясняющих мотивы, по которым нечеловеческие силы могли бы украсть ребенка… и нет сведений о том, как они могли бы это сделать, если учесть, что родители принимают обычные меры предосторожности… и, конечно, непонятно, зачем таким похитителям оставлять взамен некое чучело… — Он вздохнул. — В общем, ничего мы не знаем.

— Но что вы обнаружили? — Твердость, с какой Джинни задала вопрос, заставила меня внимательно посмотреть на жену.

— Со мной работали полицейский врач, криминалист и еще специалист по патологиям из университета, — объяснил Ашман. — Или это я работал с ними. Я ведь всего лишь семейный врач. Нам понадобилось несколько часов, чтобы убедиться в неправильности первого предположения — что это Валерия, но она зачарована. Поймите, это отличная копия. Но ее мозг пуст — энцефалограмма дает практически прямую линию. И она… это… не реагировало ни на какие терапевтические команды… и в конце концов мы поняли, что это — лишь имитация. Конечно, Стив, ты нам сразу сказал об этом, но мы подумали, что ты просто впал в истерику. Извини. Для полного доказательства необходимы факты. Например, соотношение солей в крови, по которому можно выяснить, имеет ли создатель гомункулуса отношение к океану… К окончательному выводу мы пришли, сделав существу инъекцию радиоактивной святой воды. Метаболизм гомункулуса даже отдаленно не напоминает человеческий.

Сухой тон доктора подействовал на нас. Кошмар начал понемногу приобретать определенные очертания. В моих мозгах что-то зашевелилось, отыскивая зацепку.

— А что сейчас происходит с подменышем? — спросил я.

— Полагаю, им займутся власти, в надежде… в надежде кое-что выяснить с его помощью, — сказал Ашман. — Не стоит ненавидеть бедняжку. Это просто несчастное существо, созданное с какой-то злобной целью, но само по себе ни в чем не виноватое.

— Не тратьте время на сожаления, — раздраженно бросила Джинни. — Доктор, есть какие-нибудь соображения по поводу того, где нам искать Вэл?

— Нет. Мне очень жаль. Я ведь всего лишь медик. Если я могу что-то для вас сделать — скажите.

— Кое-что можете, и прямо сейчас, — сказала Джинни. — Вы ведь слышали, что мой помощник был тяжело ранен, пытаясь защитить Вэл? Он в ветеринарной клинике, но я хочу, чтобы и вы тоже осмотрели его.

Ашман удивился:

— Что? Но… послушайте, я не умею лечить животных, тем более если даже специалисты в затруднении.

— Не то… Свартальф поправится. Но у ветеринаров нет дорогого оборудования, которое есть в госпиталях. А мне нужно, чтобы он встал на ноги к ночи. Используйте любые руны и лекарства, какие только сможете раздобыть. Деньги тут не имеют значения.

— Погоди-ка… — начал было я, вспомнив, какие нынче цены в медицине.

Джинни оборвала меня:

— Счета оплатит компания или правительство. Скорее, правительство. Здесь мы столкнулись с чем-то необычным. И нужно быть готовым к любой неожиданности. — Она резко выпрямилась. Несмотря на покрасневшие глаза и растрепанные волосы, это была снова капитан Грэйлок из кавалерии Соединенных Штатов. — Я не шучу, доктор. Подумайте, что может таиться за вашим открытием. Свартальф мог бы объяснить мне, с чем встретился… но пока он без сознания, он ничего не скажет. Да и в любом случае он всегда был слишком хорошим помощником для меня, и мне и впредь понадобится его помощь.

Ашман мгновение-другое подумал.

— Хорошо, — сказал он в конце концов.

Он уже собирался прервать связь, когда дверь кабинета открылась.

— Задержитесь! — приказал чей-то голос.

Я мгновенно обернулся.

И увидел темное тяжелое лицо и крупное тяжелое тело Роберта Сверкающего Ножа. Глава местного отделения ФБР поменял стандартный костюм на рабочую одежду. Головной убор с перьями, казалось, упирается в потолок; погремушки из сушеных тыкв, висящие на набедренной повязке, побрякивали при каждом движении; на коже Роберта красовались рисунки — буревестники, солнечные диски и Бог знает что еще… и так же было разрисовано одеяло, накинутое на его плечи.

— Вы подслушивали! — обвиняющим тоном произнес я.

Он кивнул:

— Не мог упустить такую возможность, мистер Матучек. Доктор Ашман, вы обязаны соблюдать полную секретность. Ничто не должно дойти до сплетников-шаманов и болтливых домохозяек — из тех, что приходят к вам на консультацию.

Джинни взорвалась:

— Послушайте, вы!..

— Вашего кота приведут в порядок, — резко прервал ее Сверкающий Нож. — Сомневаюсь, что от него будет какая-то польза, но мы не вправе упускать даже самый крохотный шанс. Все счета оплатит Дядя Сэм… и доктор Ашман может включиться в дело. Но я проверю тех, кто лечит кошку; я должен быть уверен, что им не станет известно больше, чем необходимо. Подождите у себя в кабинете, доктор. Мои люди прибудут к вам в течение часа.

Эскулап ощетинился:

— И сколько времени понадобится вашим людям, чтобы убедиться, что те специалисты, которых я предлагаю, — отличные американские парни?

— Очень мало. Вы бы удивились, если бы знали, сколько нам уже известно о каждом… И вы можете очень удивиться, если узнаете, сколько неприятностей бывает у того, кто начинает настаивать на своих правах и хочет поделиться с прессой и всеми своими друзьями тем, что ему известно. — Сверкающий Нож сардонически улыбнулся. — Но я уверен, сэр, мои предостережения просто излишни. Вы осмотрительный человек, и вы патриот. До свидания.

Телефонный аппарат понял его и сбросил чары.

— Не возражаете, если я закрою окна? — спросил Сверкающий Нож и закрыл их, не дожидаясь ответа. — Любители подслушивать наизобрели в наши дни массу мудреных приспособлений.

Но дверь в кабинет он оставил приоткрытой; мы слышали, как его люди ходят по дому, обмениваясь замечаниями и пошучивая.

— Сядьте, пожалуйста, — сказал он. Сам Сверкающий Нож прислонился к книжному стеллажу и внимательно посмотрел на нас.

Джинни взяла себя в руки — я ощутил, с каким усилием ей это далось.

— А вы тут не слишком своевольничаете? — спросила она.

— Нас оправдывают обстоятельства, миссис Матучек.

Джинни крепко сжала губы и кивнула.

— Так в чем все-таки дело? — умоляющим тоном спросил я.

Выражение лица Сверкающего Ножа изменилось, утратив жесткость.

— Мы убедились в том, что ваша жена подозревала с самого начала, — сказал он с таким сочувствием, что я призадумался: а нет ли у него самого дочки? — Ваша жена ведьма и могла догадаться… но мы теперь разобрались досконально. Это не обычное похищение.

— Да уж, конечно!..

— Погодите. В строгом смысле это вообще не похищение… впрочем, в моем ведомстве не слишком разбираются в юридических терминах такого рода. Но, как и говорила ваша жена, это дело касается национальной безопасности. Я должен связаться с Вашингтоном, и решать будут они. В конечном итоге это решит сам президент. А пока мы должны соблюдать осторожность.

Я переводил взгляд с него на Джинни и обратно, и меня вновь охватывал ужас, не имеющий очертаний, нечто похожее на ночной кошмар, с которым невозможно сразиться…

— Продолжайте, — прошептал я.

Сверкающий Нож скривил губы и заговорил ровным тоном:

— Мы установили, что вся кровь в доме — кошачья. А вот что касается царапин и вмятин вокруг — они оставлены чем-то, что мы не могли определить. Это не принадлежит к естественным или параестественным силам. И уж поверьте, наши специалисты в этом разбираются. Но главное — в дом никто не входил — ни одним из путей, какие мы в состоянии обнаружить… а в этом мы тоже знаем толк. Ничто не разбито, ничто не взломано, не нарушено. Никак не задеты охраняющие знаки и предметы; их поля работают на полную силу. То есть никто не пробирался в дом сквозь каминные трубы, не просачивался сквозь трещины, не проходил сквозь стены, никто не вынуждал кота впустить его в дом. Тот факт, что никто из соседей ничего не заметил и не насторожился, тоже немаловажен. Не забывайте, как чутки ведьмы и как внимательны сторожевые собаки. Любое недоброжелательное параестественное существо переполошило бы эту улицу на три квартала в обе стороны. Но лишь одни из ваших соседей, Делакорты, слышали нечто вроде звуков кошачьей драки. — Он помолчал и наконец закончил: — Уверен, мы далеко не все знаем о магических силах. Но мы знаем достаточно для того, чтобы сказать с уверенностью: никакая враждебная магическая сила не входила в ваш дом.

— Тогда кто же? — закричал я.

Но вместо Сверкающего Ножа ответила Джинни:

— Это был кто-то из пространства ада.

— Ну, теоретически это могло быть в равной степени и существо из пространства небес, — сказал Сверкающий Нож, резко усмехнувшись. — Но психологически… духовно… это невозможно. Похититель принадлежал к породе дьяволов.

Джинни наклонилась вперед. Глаза ее полузакрылись, кожа на лице натянулась, и она заговорила как бы в полусне:

— Подменыш отлично подтверждает вашу догадку, не так ли? Мы знаем, что ни один предмет не может быть перемещен из одного пространственно-временного континуума в другой без нарушения основных законов физики. Психические влияния — да, это может быть. Видения, соблазны, испытания и прочее. Принцип неопределенности это допускает. Но не реальный объект. И если вы хотите перенести его из соответствующего пространства в ваше, вы должны заместить его идентичной массой сходной конфигурации. Вы помните, Виллегас предполагал, что именно по этой причине ангелы на земле имеют более или менее антропоморфные очертания.

Сверкающий Нож встревоженно глянул на нее.

— Сейчас не время неуважительно отзываться о высших силах, — пробормотал он.

— Я ничего такого не имела в виду, — возразила Джинни все тем же сонным голосом. — Творец может все. Но его слуги ограничены в возможностях. И, пожалуй, им частенько бывает проще позволить материи принять ту форму, к которой она сама стремится, чем решать проблему атомной перестройки тканей, чтобы эту форму как-то изменить. А обитатели Нижнего континуума и вовсе этого не могут. Они не творящие личности. Ну, по крайней мере, так утверждает Петрова церковь. Но, насколько я знаю, церковь иоаннитов включает в рассуждения по этому вопросу элементы манихейской ереси… Демон мог проникнуть из своего пространства в наше через точку, находящуюся внутри этого дома. Поскольку его собственная форма хаотична, он не мог использовать для трансформации ничего, кроме мусора, пыли, всякого хлама… И когда он выполнил свое задание, он предположительно вернул все это на места, чтобы обеспечить себе возвращение. Но следы должны были остаться. Мистер Сверкающий Нож, вам бы следовало подвергнуть лабораторному анализу содержимое мусорного ведра, кошачьего ящика и так далее.

Представитель ФБР кивнул:

— Да, мы об этом подумали и обнаружили, что содержимое этих емкостей находится в гомогенном состоянии. Если вы при данных обстоятельствах можете сообразить, что это значит…

Джинни широко раскрыла глаза. И в ее голосе зазвучала сталь:

— Наша дочь в аду, сэр. И мы намерены ее вернуть.

Я подумал о Валерии — она одна-одинешенька среди жестоких шумных существ, в безымянном искривленном пространстве, и она зовет папу и маму, которые не могут прийти ей на помощь… Я тяжело сел на кровать, и голос моей любимой донесся до меня словно через необъятную пучину:

— Не будем тратить время на бесполезные эмоции. Я скажу, как я представляю себе события… поправьте меня, если я ошибусь. Демон — а возможно, и не один, но я предпочитаю говорить в единственном числе — проник в наш космос в виде рассеянной массы, но тут же собрался в единый ком. Благодаря простейшей трансформации он принял желаемую форму. Тот факт, что ни сам наш Враг, ни его прислужники не способны к творчеству (в этом Петрова церковь, конечно же, права), не послужил препятствием. Он просто позаимствовал увиденную форму. И то, что вы не сумели эту форму определить, ничего не значит. Это могло быть создание из малоизвестного мифа, или кем-то воображенное существо, или даже тварь с другой планеты. У нас не слишком набожный дом. Для нас было бы лицемерием, к тому же бесполезным, если бы мы держали в доме религиозные символы, которые нам не слишком нравятся. Кроме того, насколько я могу судить по своему опыту общения с одним-двумя демонами, мы и ожидать не могли, что подобное произойдет в доме обычных горожан. Подобные факты просто неизвестны. Так что даже последний условный барьер отсутствовал.

Демону всего-то и нужно, что несколько фунтов массы. И с ним могло бы справиться любое человеческое существо или хотя бы задержать его до прибытия сил департамента борьбы с демонами. Но именно этой ночью людей в доме не оказалось. Свартальф говорить не умеет, да у него, скорее всего, и возможности не было позвать на помощь. Возможно, он оказался даже тяжелее, сильнее демона — однако не мог противостоять твари, состоящей из сплошных зубов, клыков, шипов и роговых пластин, а когда Свартальф упал без сил, демон унес нашу Вэл в Нижний континуум. Обменная же масса по необходимости приняла форму девочки. Я права?

Сверкающий Нож кивнул:

— Думаю, да.

— И что вы намерены предпринять?

— Честно говоря, в данный момент мы можем сделать очень немного или вообще ничего. У нас нет улик, мы не знаем мотивов.

— Вам ведь все известно о прошлой ночи. Мы нажили серьезных врагов. А я склонна верить утверждению иоаннитов, что их адепты обладают тайным знанием. Эзотеризм ведь всегда ассоциировался скорее с Нижним миром, чем с небесами. И я бы сказала, что расследование нужно начинать с их собора.

Даже сквозь боевую раскраску на лице Сверкающего Ножа видно было, что он огорчен.

— Я уже объяснял вам, миссис Матучек, это дело слишком серьезное, чтобы предпринимать что-то без очень веских доказательств. Слишком все неустойчиво. Вам ли этого не знать? Ну и, кроме того, это вторжение может оказаться чем-то гораздо большим и гораздо худшим, чем похищение ребенка.

Я дернулся:

— Да чего уж хуже!

Сверкающий Нож не обратил на меня внимания; он пытался воздействовать на Джинни как на более опасную персону.

— Мы же практически ничего не знаем о пространстве ада. Я нарушаю требования безопасности, говоря с вами об этом, но я просто думаю, что вы и без того уже знаете правду, вам достаточно обрывков беспорядочной информации… лишь немногие из гражданских чародеев имеют доступ к точным сведениям. Армия делала несколько попыток проникнуть туда — и преуспела не больше, чем институт Фаустатридцать лет назад. Люди после пребывания там в течение всего нескольких минут возвращались в состоянии тяжелейшего психического шока и были совершенно не в состоянии рассказать, что с ними произошло. А регистрирующая аппаратура выдавала полную бессмыслицу.

— Значит, вы не учли гипотезу Никельсона, — сказала Джинни.

— Это что такое?

— Он утверждал, что пространство ада обладает неэвклидовой геометрией, неимоверно подвижно в сравнении с нашим, так что его геометрия еще и меняется при переходе с места на место.

— Да-да, мне говорили, что военные исследователи решили… — Он вдруг заметил торжествующий блеск в глазах Джинни. — Черт! Вы мне просто подстроили ловушку! — И с прежней непреклонностью продолжил: — Ладно. Вы понимаете, что мы не можем действовать наугад, когда неизвестные нам силы вторгаются в наш мир по неизвестным причинам. Последствия могут оказаться просто ужасающими. Я намерен доложить обо всем директору нашего департамента, а он, я уверен, доложит президенту — а тот, я и в этом уверен, прикажет нам проявить максимум бдительности, но ни во что не вмешиваться, пока у нас не появится достаточно данных.

— А как насчет нас со Стивом?

— И вы тоже… Не забывайте, с вами могут вступить в переговоры.

— Сомневаюсь. Какой выкуп может понадобиться демону?

— Хозяину демона…

— Я же говорю вам — пошарьте у иоаннитов.

— Пошарим. Мы пошарим везде, где только можно, имеет это смысл или нет. Но нужно время.

— А Валерия пока — в аду.

— Если хотите, чтобы к вам пришел священник… в нашем ведомстве есть священнослужители всех конфессий. Я могу прислать такого, какого вам хочется.

Рыжая голова качнулась:

— Нет, спасибо. Но попросите их помолиться за нашу дочь. Это не повредит. Хотя и не думаю, чтобы помогло. Нет, нам вообще никто не может помочь. Все, чего мы хотим, — получить возможность отправиться за девочкой.

Мое сердце подпрыгнуло. Оцепенение свалилось с меня. Я встал.

Сверкающий Нож подобрался.

— Я не могу этого допустить. Конечно, вам обоим приходилось в прошлом выполнять чрезвычайно сложные задания, но сейчас ставки слишком высоки, и любителям в этом деле не место. Думайте обо мне, что хотите. Если вас это хоть в какой-то мере утешит — скажу, что мне это тоже причиняет боль. Но я не могу позволить, чтобы вы подвергали опасности самих себя и общественные интересы. Так что вы останетесь здесь. Под охраной.

— Вы… — Я чуть не прыгнул на него. Джинни удержала меня.

— Спокойно, Стив, — решительно произнесла она. — Не создавай ненужных проблем. Нам с тобой необходимо перекусить и немного поспать, вообще побыть в тишине — прежде чем мы сможем подумать обо всем по-настоящему.

Сверкающий Нож улыбнулся.

— Спасибо, — сказал он. — Я был уверен, что вы поведете себя разумно. Я скажу там, чтобы поспешили с осмотром кухни, так что скоро вы сможете поесть.

Я закрыл за ним дверь. Меня трясло от бешенства.

— Что за фарс? — взорвался я. — Если он думает, что мы будем сидеть и ждать, пока стадо тупых бюрократов…

— Тс-с! — Она прижалась губами к моему уху. — Он думает, что его дурацкая охрана может нам помешать!..

— Ох! — Впервые за все это время я рассмеялся. Вряд ли мой смех прозвучал слишком музыкально — но зато он кое-что значил…

Глава 24

Это вряд ли можно было назвать настоящим домашним арестом. Хорошо воспитанный молодой человек, устроившийся в нашем доме, старался помочь, чем мог. Но все же он дал понять, что, если мы попытаемся выйти без разрешения из дома или передать кому-то сообщение, он мгновенно обвинит нас в неповиновении и из соображений национальной безопасности потребует более строгого надзора.

И он был неплохим чернокнижником. Агенты ФБР почти всегда имеют ученую степень по колдовству или магии чисел. Но за ужином Джинни настолько очаровала его, что выудила из парнишки все, что он знал. Как ей это удалось, я так и не понял.

Конечно, она не набрасывала чары в техническом смысле. Но магия, которую она использовала, была того сорта, перед которой не может устоять ни один мужчина из плоти и крови. Мне казалось просто невероятным, что она может вот так сидеть, беспечно болтая, блистая остроумием, строя глазки и поощряя его к рассказам о его былых подвигах… когда каждый угол нашего дома кричал о том, что Валерия исчезла.

Мы с Джинни, сославшись на усталость, рано ушли к себе. Но на деле мы уже отдохнули и были готовы к действию.

— Он неплохо владеет магией, — пробормотала моя любимая, когда мы укрылись в темной тишине спальни. — Но у него нет практики в ворожбе. Его совсем нетрудно обмануть. Достань плащ-невидимку.

Я понял ее замысел. И после многих часов напряжения меня вдруг охватило холодное веселье. Я снял обычную одежду, натянул трико оборотня, а сверху — неприметный костюмчик. Когда я выносил из кладовки тарнкаппен — давным-давно висевший без употребления, превратившийся во что-то вроде военного сувенира, — она подошла ко мне и обняла.

— Милый, будь осторожен! — Голос ее прозвучал странно, и я ощутил соль на ее губах.

Она должна была оставаться дома, чтобы ослабить возможные подозрения, и быть готовой вступить в переговоры о выкупе, если такое вообще могло случиться. Ей доставалась более тяжелая работа….

Я накинул на себя плащ. От капюшона пахло пылью, и крохотные точки, сквозь которые просвечивала моя одежда, указывали на места, где к плащу приложила свои усилия моль. Но какого черта, ведь плащ нужен был лишь для того, чтобы выскользнуть из дома и немного позже (как мы надеялись) вернуться снова. В наши дни вокруг развелось слишком много контрагентов, чтобы можно было использовать тарнкаппен для серьезной работы. И уж конечно, сторожащий нас агент имел специальное оборудование, чтобы засечь невидимый объект, окажись тот слишком близко.

Джинни начала делать пассы и нараспев произносить магические формулы. Все, что нам могло понадобиться, она принесла в спальню понемногу, в течение дня — под тем предлогом, что хочет защитить нас обоих от возможных враждебных влияний. Агент ФБР с восхищением одобрял любое ее действие.

Следующий этап нашего плана был предельно ясен. Хотя земной магнетизм был слишком слаб, чтобы полностью уничтожить влияние пара естественных сил, он все же ослаблял их и к тому же добавлял собственные флуктуации. Таким образом, обычный магический датчик, не предназначенный для регистрации слабых волн, не отмечал небольших колебаний. А Джинни ко всему добавила обманные чары. И несильное поле плаща-невидимки, таким образом, должно было остаться незамеченным, и я мог удрать. А когда я вернусь, Джинни снимет маскировку.

В теории все это очень просто. На практике нужна очень высокая квалификация, чтобы проделать подобное, не задев охранные чары и не подняв переполоха. Но чего не знал бедняга из ФБР, так это того, что кроме опыта и оборудования у Джинни был Дар.

По ее сигналу я выскользнул в окно. Ночной воздух был холодным и влажным; роса поблескивала на лужайке в приглушенном свете уличных фонарей… до меня донесся собачий лай. Похоже, собака уловила запах моего плаща. И, кроме того, все вокруг наверняка находилось под наблюдением… да, мое ночное зрение помогло мне увидеть человека, таящегося в тени под вязами, на другой стороне улицы… Я торопливо и осторожно зашагал по середине мостовой — так я меньше рисковал потревожить сторожевых тварей или охранные поля.

Пройдя несколько кварталов, я завернул к местной начальной школе и, сняв тарнкаппен, спрятал его в мусорный бак рядом с игровой площадкой. А дальше я отправился вполне открыто, как обычный горожанин, идущий по своим делам. Я лишь старался не попасться случайно на глаза знакомым. Из первой же телефонной кабины я позвонил домой Барни Старласону. Он сказал, чтобы я приходил немедленно. Я не стал брать такси, а сел на обычный городской ковер, рассудив, что в толпе пассажиров легче затеряться.

Барни открыл дверь. Из холла на мое лицо упал мягкий свет. Барни присвистнул:

— Я догадывался, конечно, что тебе сегодня досталось, Стив… но не до такой же степени! В чем дело?

— Нас не должны слышать твои родные, — предупредил я.

Он тут же повернулся и повел меня в свой кабинет. Указав мне на кожаное кресло, он запер дверь и налил нам изрядные порции «скоча», а потом сел напротив.

— Ну?

Я рассказал ему все. Никогда прежде я не видел такой боли и такого гнева на его лице.

— Ох, нет! — выдохнул он.

Потом, встряхнувшись, словно медведь перед дракой, он спросил:

— Чем я могу тебе помочь?

— Ну, прежде всего — одолжи мне метлу.

— Погоди-ка, — сказал он. — Мне кажется, ты слишком спешишь. Объясни, куда ты направляешься?

— В Силоам, а там посмотрю, что удастся выяснить.

— Я так и думал. — Кресло скрипнуло под мощным телом Барни. — Стив, это никуда не годится. Вломиться в собор иоаннитов, а то и попытаться выбить признание из какого-то их священника… нет. Ты только создашь для себя и Джинни ненужные проблемы — и это в такой момент, когда вам нужны все ваши силы. ФБР проведет расследование, и проведет его профессионально. А ты можешь по неопытности уничтожить улики, если они вообще существуют. Ну и добавь моральные соображения. Ты ведь не мог согласиться вчера с тем, чтобы толпа действовала по тем законам, какие ей нравятся. А как насчет твоего права действовать как вздумается?

Я отпил глоток виски, чувствуя, как по телу разливается тепло.

— У нас с Джинни было время подумать, — сказал я. — И мы ожидали подобных возражений. Позволь, я отвечу по порядку. Я не хочу говорить красиво — но могут ли у нас быть еще большие неприятности? Что можно добавить к бесконечности? — Я должен был остановиться, чтобы глотнуть еще спиртного. — Сколько ни прибавляй, получишь ту же бесконечность. А что касается профессионализма ФБР — ну и мы ведь не собираемся переть напролом… поверь, у нас есть мозги. И хотя среди иоаннитов наверняка давным-давно есть агенты контрразведки и ФБР ведет досье на их лидеров — нам это едва ли поможет. Даже генеральный прокурор не мог бы запретить им нарушать американские традиции…

— Они вправе иметь собственные взгляды, — сказал Барни. — Да и в их проповедях есть кое-что, я согласен. Наше общество и вправду слишком полюбило материальные блага, слишком увлеклось охотой за деньгами и удовольствиями, поглощено сексуальными забавами без любви, оно слишком бездушно к тем, кому не повезло…

— Барни, — рявкнул я, — ты пытаешься сбить меня со следа и остудить, но это бессмысленно. Или ты мне поможешь, или я пойду в другое место.

Он вздохнул, достал из кармана трубку и принялся набивать ее.

— Хорошо, продолжим. Если фэбээровцы не могут найти доказательств, что священноначалие иоаннитов замешано в незаконных делишках, разве это обязательно доказывает, что представители церкви просто слишком умны?.. А может, они просто ни в чем не виноваты?

— Ну, гностики постоянно хвастают, что обладают знаниями и силами, недоступными никому другому, — сказал я. — И из-за них все чаще и чаще происходят общественные беспорядки — а главное, кто еще может иметь отношение к тому, что случилось? Может быть, они лишь невольно виновны — это я могу допустить; но они с этим связаны. — Я наклонился вперед и продолжил: — Послушай, Барни! Сверкающий Нож признал, что тут нельзя спешить. А Вашингтон держит его на еще более коротком поводке… Завтра, без сомнения, его агенты начнут беседы с иоаннитами. Но, само собой, ничего не узнают. А чтобы получить ордер на обыск в церкви, нужны слишком серьезные улики и обвинения, особенно когда такое множество людей относятся к их проповедям как к Божьему откровению, а сам по себе их храм представляет собой лабиринт, в котором не заблудятся лишь посвященные. Ну а даже если бы ордер и был получен — что можно там откопать? Это ведь не стандартная работенка. Там неприменимы обычные пробы на некромантию и так далее. Скорее всего, фэбээровцев бы пригласили осмотреть помещения — и оказалось бы, что ничего недозволенного в храме просто нет.

— Хорошо, а на что рассчитываешь ты? — спросил Барни.

— Возможно, и я ничего не найду, — сказал я. — Но я намерен действовать сейчас, а не через неделю; и мне не помешают никакие правила и общественное мнение… и я обладаю способностью и опытом, чтобы разбираться в темных и запутанных вещах; и еще — иоанниты не ожидают меня; и если там вообще можно что-то отыскать — у меня больше шансов сделать это.

Барни мрачно уставился в угол.

— А что касается моральной стороны дела, — заявил я, — ты можешь быть спокоен. Я совсем не намерен использовать жестокие методы, как спецагенты из триллеров. И, несмотря на опасения Сверкающего Ножа, я совершенно не верю, что могу спровоцировать вторжение сил Нижнего мира. Это привело бы ко вмешательству небес, а Враг едва ли позволит себе подобную конфронтацию. А вообще, Барни, как ты думаешь — что хуже: нарушение права собственности, или прав личности, или, может быть, даже оскорбление гробниц… или ребенок в аду?

Барни поставил стакан на край стола.

— Ты выиграл! — вырвалось у него. И тут же он удивленно добавил: — Неужели я уже все выпил?

— Приканчивай мою порцию, — сказал я. — А мне пора.

Мы встали.

— Оружие нужно? — спросил он.

Я покачал головой:

— Не смешивай это дело с уголовщиной. Тем более я там, скорее всего, столкнусь с тем, против чего оружие бессильно. — Я счел излишним добавлять, что у меня припасен охотничий нож, а в облике волка я имею полную пасть недурного вооружения. — Так, теперь вот что. Я к тебе заходил, этого не скроешь, если они возьмутся расследовать. Но — потом я вернулся тайком и стащил твою метлу.

Он кивнул.

— Ладно, и лучше тебе взять «плимут», — сказал он. — Он, конечно, не такой быстрый, как новомодные спортивные штучки, зато слушается очень тихих команд, и его на днях настраивали. — Он немного подумал. — Ну а я пока займусь исследованием вопроса. Вилл Харди… Дженис Венсел, из научной библиотеки… хм, мы можем подключить и доктора Ашмана, и, пожалуй, профессора Грисволда из университета, а? Ну и еще кое-кого из тех, кто умеет помалкивать и рад будет помочь. По крайней мере, мы соберем все имеющиеся данные о Нижнем континууме. Составим уравнения, чтобы определить все варианты подхода к решению, прогоним их через вычислитель, отбросим неработающие идей… в общем, дела хватит.

Что можно сказать такому парню, кроме спасибо?

Глава 25

То, что главный храм церкви иоаннитов располагался не в Чикаго, не в Милуоки, вообще ни в одном из крупных городов, а в сотне миль от нашего скромного городишки, уже определенным образом характеризовало их. Выбор места символизировал то, что гностики отвергают земное зло и что спасение может быть достигнуто лишь через тайные обряды и оккультные знания. Эта церковь, в отличие от церкви Петра, совсем не стремилась вам навстречу.

Но это лишь видимость, думал я, и видимость фальшивая. Гностицизм всегда был не тем, чем казался.

Однако именно их загадочность, бесконечные покровы, скрывающие суть, и бесконечные лабиринты привлекали такое множество людей. Классические церкви старались сделать свою теологию понятной. Они разъясняли смысл каждой мистерии, вполне разумно добавляя при этом, что обычным смертным все равно останутся недоступными многие замыслы Творца. Они заявляли, что этот мир создан Богом для нас и, следовательно, в основе своей хорош; однако несовершенство человеческой натуры приводит ко многим проблемам, и наша задача — исправить положение вещей.

Но ведь во всем этом не было никакой романтики! И вот появились иоанниты и воззвали к детским грезам, живущим в каждом из нас; они предложили открыть секреты, недоступные черни, — и сделать нас всемогущими. Я всегда относился к этой идее с презрением и насмешкой, но, похоже, за ней что-то скрывалось… И все же нельзя было объяснить влияние новой церкви лишь этим.

У меня было время подумать, пока я летел над ночными полями, где лишь изредка светились огни фермерских домов и маленьких деревушек — такие же далекие, как звезды над головой. Порывы встречного ветра становились все холоднее. Но этот холодный ветер словно разрывал паутину, залепившую мой мозг, и я начинал понимать, как мало в действительности знаю и как много по лености душевной принимал на веру. И я вспоминал забытые факты и видел, как они складываются в общую картину… Старательно и упорно я пересматривал все, что было мне известно о церкви иоаннитов — со дня ее основания.

Вправду ли этот безумный культ, нашедший отклик в душе западного человека, существовал лишь в последние несколько десятков лет? Или он действительно был таким древним, как утверждали представители иоаннитов, — и основан был самим Христом?

Другие церкви твердо отвечали: «Нет». Без сомнения, католики, православные и протестанты не были так едины во мнении, как церковь Петра. Но общий смысл их учений не слишком различался. Они по-разному интерпретировали наставления, данные Иисусом ученикам, но соглашались в том, что Петр играл особую роль. И неважно, какие разногласия возникали между церквами, в том числе и по вопросу о значимости каждого из апостолов, — все равно двенадцать оставались неизменными.

Но все же… все же… есть одна непонятная страница в Евангелии иоаннитов. «И тогда Петр, обернувшись, увидел того ученика, которого любил Иисус, и тот шел следом; и этот ученик возлежал на груди Иисуса во время вечери и спрашивал: «Который из нас предаст Тебя?» Петр, видя его, спросил: «Что будет этот делать?» Иисус говорит: «Если я захочу, чтобы он остался, пока я не вернусь, тебе что? Следуй за мной». И смутились другие ученики от сказанного, решив, что этот ученик не умрет. Но Иисус сказал: «Нет, я не это говорил, я говорил: если я захочу, чтобы он остался, пока я не вернусь, тебе что?» Тот ученик рассказал обо всем и записал; и мы знаем, что его свидетельство — истинно».

Я никогда не мог этого понять и уверен, никто из специалистов по Священному Писанию этого тоже не понимал, что бы они ни утверждали. И, разумеется, нередко эти слова трактовались так, что Иисус говорил о чем-то, понятном лишь одному Иоанну… здесь якобы таилось нечто, неизвестное другим церквам, входящим в Петрову церковь или существующим параллельно с нею, и это нечто было окончательным Словом Божьим, ведущим праведным путем. Современная церковь иоаннитов, конечно, возникла уже в нашем столетии, но те идеи, о которых они заявляли во весь голос, подспудно зрели уже две тысячи лет назад.

И связь подобных идей с удаленностью от мира была просто неизбежной. Какие бы ярлыки ни клеили на гностицизм, он оставался все той же ересью, вспыхивающей в истории время от времени. И ее первоначальная форма, и все последующие вариации всегда были одним и тем же: попыткой сплавить христианство с восточными мистическими культами, неоплатонизмом и колдовством. Путь гностицизма можно проследить вплоть до имени Симона Магуса, упомянутого в восьмой части Деяний Апостолов; имя это всегда приводило в ужас православных. Современные иоанниты вели себя вдвойне дерзко, восстановив древнее имя своей философии, заявляя, что это не заблуждение, а высшая правда, и утверждали, что Симон Магус — не нечестивец, а пророк.

А если они правы? Может быть, человечество и в самом деле стоит на пороге царства Любви? Я не знал этого; откуда мне было знать? Но, оставив в стороне эмоции и поработав мозгами, я решил, что догмат иоаннитов — фальшивка. И он получил такое широкое признание лишь благодаря тяге человека к иррациональному.

И таким образом возникли общины правдоискателей, поселившихся вместе для того, чтобы отправлять свои обряды и медитировать, и в чьи дела никто посторонний не имел права вмешиваться. Из общин отправлялись в свет пилигримы, нуждавшиеся в ночлеге и пище. Нуждались в деньгах и священники, проповедники, служители… Храмы (это более точное название, чем «собор», но иоанниты настаивали именно на последнем слове, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к христианству) тоже не могли обойтись без дохода, и, как правило, им доставались недурные пожертвования… а возле первоначальной общины постепенно вырастал городок, вроде Силоама, к которому я направлялся.

Все так просто. Так банально. И зачем я занялся систематизацией сведений, которые известны любому читателю газет? Лишь затем, чтобы не думать о Валерии? Нет. Чтобы перепутанные, обрывочные факты привести в относительный порядок.

Но там было что-то еще, скрытое под поверхностью… было ли это иллюзией, или более глубоким пониманием? Но пониманием — чего? Мне припомнилась нетерпимость иоаннитов, их любовь к скандалам. Я подумал об их искренних заверениях, что адепты церкви иоаннитов владеют силами, которые никто и вообразить себе не может, и что силы эти растут год от года. Я вспомнил истории, которые рассказывали иные из вероотступников; они не слишком далеко продвинулись по иерархической лестнице, и вдруг что-то испугало их… нет, ничего противозаконного, безнравственного, вообще сомнительного; просто им почудилось нечто уродливое, отвратительное — но не настолько явное, чтобы этим заинтересовалась печать. И я подумал о гностической теологии, о той ее части, которая была доступна широкой публике: жуткая путаница откровений и логики и отождествление их демиурга с Богом Ветхого Завета и Сатаной.

Я подумал об антихристе.

Но тут я, будучи, как я уже упоминал, агностиком, остановился. Мне всегда казалось, что Всемогущий не стал бы действовать подобным образом, потому что это не имеет смысла.

Впереди мелькнули огни — далеко, по ту сторону степи. Я порадовался тому, что путешествие подходит к концу, и неважно, что будет дальше. Меня слишком измучили собственные мысли.

Силоам был обычным городком, состоящим из обычных домов с двориками. Внизу, под главной воздушной линией, красовалась светящаяся реклама, сообщающая, что «Лайон-клуб» устраивает собрания по четвергам, в ресторане «Горшок Кобольда». В городке имелись пара небольших фабрик, начальная школа, высшая школа, пожарная часть, грязноватый неухоженный парк, отель и множество станций обслуживания. В деловой части городка располагались магазины, одно-два кафе, банк, кабинеты врача и дантиста над аптекой… обычная американская провинция.

И из-за того, что сам городок был таким милым и простым, все остальное здесь казалось леденяще чужим. Не было еще и полуночи, а улицы словно вымерли. Центр казался пустыней. Ни случайных прохожих, ни молодых парочек, лишь изредка в свете редких уличных фонарей мелькала летящая метла… да еще кое-где я заметил фигуры в балахонах с капюшонами. Дома словно ушли в себя, завернувшись в тени. Даже если их обитатели и не спали, не похоже было, чтобы они смотрели фильмы в кристаллах, или играли в карты, или занимались любовью — скорее они изучали сакральные тексты, надеясь обрести более высокую духовную степень, большую силу и уверенность в спасении.

А центром городка был собор. Он взлетал над комплексом похожих на коробки строений, окружавших его, над самим городком, над равниной… Он казался неописуемо огромным. Его плоские белые стены все поднимались и поднимались вверх, с трудом добираясь до крыши, которую венчал обширный центральный купол. Окна издали казались крошечными шляпками гвоздей, вбитых рядами вдоль каждого этажа. Внизу я увидел два огромных витража, довольно мрачных по цвету; рисунки на них могли озадачить кого угодно. С западной стороны — изображение Мандалы, с восточной — Божьего ока. И еще с западной стороны возвышалась башня; на фотографиях прежде всего бросаются в глаза ее простота и суровость, но, когда я увидел ее, подлетая к храму, мне показалось, что она достает до самых звезд.

Внутри здания горел слабый свет, пробиваясь сквозь цветные стекла. Я услышал ритмичное пение; низкие мужские голоса прорывались сквозь летящие холодные голоса женщин. Мне непонятен был мотив этой музыки, и язык гимна не был земным языком.

…Хелфиос Аларита арбар Нениото мелито Тарасунт,

Чанадос умиа Тейрура Марада селисо…

Пение было таким громким, что, пожалуй, доносилось до самых окраин городка. И гимн никогда не прерывался. Это был вечный хор. Священники, служители, пилигримы всегда были готовы занять место любого из шестисот поющих, если тот уставал. Я просто не мог представить, каково это — жить под аккомпанемент круглосуточного рыдания. Впрочем, жители Силоама, даже если они не были иоаннитами, наверное, просто уже не замечали эти звуки. Но гимн проникал в мысли, сны и, в конце концов, в душу…

Я не могу объяснить то странное ощущение, которое все сильнее охватывало меня, когда я приближался к храму. Это была некая неправильность… или, наоборот, правота, которой я просто не мог понять?

У ворот стоял симпатичный молодой парень; его похожие на паклю волосы и голубые глаза, его доброжелательность напоминали о старой доброй Америке Уолта Уитмена. Когда я припарковал свою метлу и подошел к нему, он спросил:

— Хотите войти? — Потом, с добродушным любопытством разглядев меня, поинтересовался: — Вы ведь не из причастников, верно?

— Н-нет, — ответил я, чуть насторожившись.

Он хихикнул:

— Думаете, как это я узнал, да? Ну, они ждут, когда Мэри пропоет, а уж потом входят.

— Извините, я…

— Нормально! Никто ничего не скажет, если вы шуметь не будете. Ну, теоретически вы же все равно прокляты. Только я не очень-то в это верю, понимаете? Моя девушка — из методистов. Я должен дослужиться до красной ленты, тогда мне разрешат на ней жениться, только я все равно не верю, что она сгорит в аду. — Тут он сообразил, что, пожалуй, болтает лишнее, и поспешно сменил тему: — А что это вы так поздно? Туристы обычно приезжают днем.

Я решил, что этот парень — не слишком важная персона и не более фанатик, чем обычный христианин любой конфессии… короче, скромный представитель большинства, какого вы найдете в любой организации, в любой стране. Но ответ у меня был наготове.

— Я просто путешествую, блуждаю с места на место, — сказал я. — А в этом городе у меня назначена встреча завтра утром. Я немного задержался по дороге и, как видите, добрался сюда лишь к вечеру. Но у вас такой знаменитый хор, что я просто должен был его услышать.

— Спасибо! — Он протянул мне листок бумаги. — Вы знаете правила? Входите через центральную дверь. Садитесь в этом… в углу для зрителей. Не шуметь, не делать снимков. Когда захотите уйти — выбирайтесь тихонечко, тем же путем.

Я кивнул и прошел в ворота. Вспомогательные здания стояли квадратом вокруг вымощенного двора, в центре которого и располагался собор. Во дворе я увидел нескольких монахов в балахонах с капюшонами, так плотно укрывавших их фигуры и лица, что мужчин едва можно было отличить от женщин. Я вспомнил о том, что нигде в мире ни разу не случалось скандала из-за того, что монахи разных полов у иоаннитов жили вместе. Но, конечно, они не были просто посвященными в сан; они были посвященными. Они годами умерщвляли плоть, тренировали душу, напрягая ум над тем, что их книги называли Божественным откровением, а неверующие — претенциозной чушью, а кое-кто из верующих других церквей — скрытым дьяволизмом…

Да ну их к черту, подумал я, лучше мне заняться своим делом. И не обращать внимания на печальные фигуры, с шорохом скользящие мимо. И постараться не замечать давящую массу собора и голоса поющих, которые становились все громче, заполняя собой ночь. И отвлечься от непонятного страха, доводящего чувства оборотня до болезненной остроты. Да, меня словно кололи иголками, и холод пробегал по ребрам, и странные запахи щекотали нос… Нет, говорил я себе, во всем виноваты легкий туман и неумолчная музыка. Но Валерия — в аду.

Я остановился там, где свет был чуть поярче, и прочел данную мне сторожем листовку. В ней, после вежливого приветствия, перечислялись правила, уже изложенные мне привратником. С обратной стороны находился план центрального нефа собора, и ничего больше — хотя каждому было ясно, что и с южной, и с северной стороны от него располагалось множество помещений, да еще и башня. И не являлось секретом существование подземных этажей. Они использовались для ряда церемоний — по крайней мере часть из них. Но больше о них ничего не говорилось. Однако чем выше продвигался человек по иерархической лестнице, тем больше он узнавал… но лишь адепты могли войти в главное святилище, и лишь они знали, какой в нем заложен смысл.

Я поднялся по ступеням к собору. Два дюжих монаха стояли по обе стороны огромной распахнутой двери. Они не шевельнулись, но их глаза обшарили меня. За дверью располагался длинный вестибюль с низким потолком и белыми стенами; он был совершенно пуст, если не считать купели со святой водой. Ко мне подошла монахиня и указала на левый вход в собственно собор. Вторая, стоявшая возле ящика с надписью «Пожертвования», сверлила меня взглядом до тех пор, пока я не подошел и не опустил в прорезь пару долларов. И все вместе — пение, ладан, пристальные взгляды, ощущение странной неуловимой силы — заставляло меня быть в постоянном напряжении.

Я вошел в боковой неф и обнаружил, что я — один-единственный человек в секции, отгороженной веревками от остального помещения и явно предназначенной для зрителей. Минуту-другую я стоял, пораженный величественным зрелищем, открывшимся мне, а потом сел на скамью. Потом я потратил несколько минут, пытаясь понять смысл убранства собора, но потерпел поражение.

Собор производил странное впечатление. В нем не было никаких украшений, вы видели лишь белую геометрию стен, колонн и сводов, и взгляду не за что было зацепиться… вы словно оказывались в безграничной, бесконечной пустоте. Лишь над алтарем светилось Божье око, и над хорами — Мандала, но оба изображения в густых сумерках казались нереальными и далекими, как луна; а мигающие кое-где огоньки свечей были похожи на звезды. Все внутренние пропорции здания, изгибы, повороты стен, пересечения плоскостей — все служило тому, чтобы создать впечатление бесконечной запутанной огромности. С полдюжины верующих затерялись на скамьях. Эта церковь была создана для того, чтобы человек чувствовал себя здесь ничем.

У алтаря находились священник и два служителя, одетые в белые мантии посвященных. С того места, где я находился, помощники выглядели совсем крошечными, но священник почему-то карликом не казался. Он стоял, широко раскинув руки, — и я вдруг испугался его. Но ведь он вообще не двигался, не молился… просто стоял. Дым ладана наполнил мои легкие. Надо мной звучал монотонный душераздирающий хор. В жизни я не чувствовал себя таким растерянным!.

Наконец я заставил себя отвести взгляд от алтаря и принялся рассматривать все вокруг, словно передо мной была вражеская крепость, в которую мне было необходимо проникнуть; впрочем, это действительно было так. Я ощущал, что здесь скрывается враг, и меня не слишком интересовало, виновен ли он в том, что случилось с моей маленькой дочуркой. Но мысль о Вэл пробудила во мне ярость, и отчаянная храбрость вернулась ко мне. Мое ночное зрение не могло здесь помочь: на всем лежали защитные чары. Но постепенно я привык к полумраку, и все мои способности обострились до предела.

Сектор, предназначенный для зрителей, был самым дальним от алтаря и располагался в глубине левого нефа. Справа от меня находились ряды сидений, слева — проход вдоль северной стены. Хоры нависали надо мной, как грозовая туча. Впереди, там, где заканчивались скамьи, огромный экран, покрытый загадочными рисунками, укрывал от взгляда большую часть трансепта.

Я подумал, что, сидя тут, вряд ли узнаю, как проникнуть во внутренние помещения.

Мимо меня, мягко ступая, прошел монах. Поверх рясы на нем был надет длинный стихарь, разрисованный каббалистическими символами. На полпути к трансепту он остановился перед канделябром с множеством ветвей, зажег свечу и на несколько минут распростерся ниц. Затем встал, низко поклонился и пошел в мою сторону.

Подобные стихари я видел в каком-то из популярных изданий — в них всегда бывали одеты хористы. Похоже, этот монах, сменившись на своем певческом посту, решил лишний раз приобщиться к благодати, прежде чем уйти и снять хористскую униформу. Когда монах прошел мимо меня, я повернулся, чтобы проследить, куда он пойдет. Скамьи для зрителей занимали не так уж много места под хорами, а дальше, до самой стены, тянулось пустое пространство. Балкон хора бросал такую густую тень, что я едва рассмотрел, что монах скрылся за дверью, находившейся в ближайшем от меня углу.

Меня осенила идея. Я замер, внутренне напрягшись, как волк перед прыжком, и осторожно обвел взглядом все видимое пространство. Никто не обращал на меня внимания. Может быть, хористам, так же, как и верующим, сидящим вдали от меня на скамьях, вообще не было меня видно; уголок для туристов располагался таким образом, чтобы праздные зеваки как можно меньше досаждали прихожанам. Сквозь гул хора я слышал мягкие шаги монаха — но не услыхал, чтобы в замке поворачивался ключ… Я мог пройти следом.

А потом что?.. Я не знал, да это и не слишком меня заботило. Если меня застукают сразу — ну, изображу из себя любопытного дурака. Меня могут обругать и выгнать, и я предприму тогда следующую попытку. А если мне удастся проникнуть в глубину здания — ну, я сам ищу риска.

Я выждал триста миллионов микросекунд, ощутив каждую из них. У монаха было достаточно времени, чтобы удалиться от двери. Потом я осторожно опустился на колени и склонялся все ниже и ниже, пока не скрылся за спинкой скамьи. Никто не обратил на это внимания.

Пора! Я не торопясь пробрался на четвереньках в нужный мне угол. Встав на ноги, огляделся. Адепт-священник стоял, словно мрачный идол, его помощники, держа четыре священных предмета, двигались вокруг него по запутанным траекториям, хор пел, какой-то верующий, осенив себя крестным знамением, вышел через южный проход. Я подождал еще немного и взялся за дверную ручку. Она показалась мне странной на ощупь. Я очень медленно повернул ее и легонько толкнул дверь… дверь с легким треском приоткрылась. Ничего не случилось. Заглянув внутрь, я увидел лишь тусклые голубые лампы.

Я вошел.

Это было нечто вроде передней. Большая тяжелая занавеска отделяла ее от другой части помещения, в которой тоже никого не было. Но вряд ли так могло продолжаться долго. Я огляделся. Из комнаты вело три выхода, каждый из которых прикрывала штора. Второй из этих выходов вел на винтовую лестницу, по которой можно было подняться на хоры. За третьей шторой скрывался коридор. Сама комната была заставлена вешалками со стихарями. Очевидно, сюда заходили певцы и, надев стихари, поднимались наверх, а потом возвращались этим же путем. Если учесть, что хор состоял из шестисот одного певца, в это помещение заходили довольно часто. Хотя, возможно, ночью участники хора сменялись реже, потому что по ночам пели тренированные служители, а не энтузиасты из верующих. Но все же мне было лучше не задерживаться здесь.

Я вполне мог припрятать в этой комнате верхнюю одежду, которая помешала бы мне в волчьем обличье. Но если бы кто-нибудь увидел меня в эластичных шортах, босиком — это трудновато было бы списать на излишнее простодушие. Ну что ж…

Спрятав за поясом охотничий нож, я вошел в коридор.

Глава 26

Коридор вел в глубь здания; по обе его стороны располагались двери, за которыми скорее всего находились самые обычные офисы. Большинство дверей было закрыто; лампы в коридоре едва светились. На матовых стеклах дверей красовались надписи вроде: «1–2, Сактинос, Почтовая пропаганда». За иными из дверей горел свет. Откуда-то доносился стук пишущей машинки. На фоне беспрерывного заунывного пения этот звук показался мне зловещим, как стук челюстей скелета.

Я не имел определенного плана. Я лишь предполагал, что Мармиадон, священник, руководивший демонстрацией на территории нашей компании, получал указания именно отсюда. И он должен был вернуться сюда, чтобы попросить собратьев избавить его от вони. Сложные чары, слишком дорогие для среднего человека, могли бы очистить его куда быстрее, чем это произошло бы естественным путем. Ну, во всяком случае, он был единственной зацепкой… а иначе мне пришлось бы без всякого смысла рыскать по этому кроличьему садку много-много дней.

Я дошел до лестницы, ведущей и вверх, и вниз. Рядом с ней на стене висел указатель. Я ожидал чего-то в этом роде. Сюда ведь наверняка приходило много частных лиц и священников из других иоаннитских церквей. Кабинет Мармиадона числился под номером 413. Что ж, он ведь был посвященным пятой ступени, то есть приближался уже к званию адепта, и естественно было, что он имел свой кабинет в главном храме, в отличие от простых капелланов или миссионеров. Но я понятия не имел, в чем заключались его основные обязанности.

Я осторожно, на цыпочках, поднялся по ступеням. На площадке третьего этажа я увидел кованую решетку, перегораживающую коридор. Это меня не удивило — я ведь добрался до офицерской территории. Но перелезть через решетку большого труда не составляло. Я, правда, не стал этого делать и лишь мельком заглянул в коридор — он ничем с виду не отличался от того, что был внизу, но мою кожу вдруг начало покалывать от избытка в воздухе странной энергии.

Четвертый этаж выглядел сурово. Кирпичные стены, голые и мрачные, освещались лампами в форме Чаши Грааля, свисающими с потолка на цепочках. Воздух насыщали странные, резкие запахи мускуса и курений. Кабинеты на этом этаже, похоже, были куда больше тех, что находились ниже, потому что расстояние между дверями было совсем другим. На этих дверях вместо номеров висели таблички с именами.

Одна из дверей, расположенных между мною и моей целью, была открыта. Из нее лился неожиданно яркий свет. Я замер и, наклонившись, заглянул в комнату, где увидел множество полок с книгами. Некоторые книги выглядели древними, но в большинстве там стояли современные тома — да, я узнал «Руководство по алхимии и метафизике», «Энциклопедию Сокровенных искусств», заметил и полное собрание «Памяти»… что ж, ученые нуждаются в соответствующих библиотеках, хотя, судя по книгам, здесь велись странные исследования. И мне просто не повезло, что именно сегодня кто-то допоздна задержался за работой.

Я прижался к косяку и рискнул заглянуть в глубь комнаты. Там находился лишь один человек. Он был огромный, крупнее, чем Барни Старласон, но очень старый; лысый череп и безбородое лицо вполне могли принадлежать мумии Рамзеса. Его внушительное тело обтягивала мантия адепта. Перед ним на столе лежала раскрытая книга, но старик не смотрел в нее. Его глубоко посаженные глаза смотрели в стену, в то время как пальцы бегали по страницам. Я понял, что он слеп. Но книга тем не менее была написана не шрифтом Брайля.

Свет в библиотеке, очевидно, зажигался автоматически — или же такое яркое освещение было включено из-за того, что где-то за полками скрывался другой работающий. Я проскользнул мимо двери.

Кабинет Мармиадона был несколькими ярдами дальше. Под именем и званием на табличке было написано: «Четвертый помощник звонаря». Вряд ли это значило, что Мармиадон и в самом деле дергал за веревки колокола… или все-таки дергал? Дверь была заперта. Мне бы, конечно, не составило труда открыть замок с помощью ножа или просто, отвинтив шурупы, вынуть его из двери. Но следовало подождать, пока я останусь один. А тем временем я мог бы осмотреться…

— Кто тут?

Я резко обернулся. Адепт стоял в коридоре, у входа в библиотеку. Он опирался на пасторального вида посох; но голос старика гремел с такой силой, что я усомнился — вправду ли он нуждается в опоре. Я испугался. Ведь маг-адепт может обладать колоссальной силой…

— Незнакомец, кто ты? — вновь прозвучал мощный бас.

Я облизнул пересохшие губы.

— Сэр… ваше преосвященство…

Он поднял посох и ткнул им в мою сторону. Набалдашник посоха имел форму специфического креста иоаннитов. Ясно было, что это не просто символ, что в руках адепта — волшебная палочка.

— От тебя исходит угроза, — провозгласил адепт. — Я чую это сквозь тьму. Назови себя!

Я прикоснулся к ножу, спрятанному за поясом, к магической вспышке, висящей на шее… эти вещи были сейчас совершенно бесполезны, однако стоило моим пальцам ощутить их, как они превратились в талисманы, — я успокоился, воля и разум вернулись ко мне. В мыслях пронеслось: может, это и к лучшему, что меня заметили и мне не пришлось самому приставать к кому-то с вопросами… Пусть он силен, этот старый сукин сын, но ведь он простой смертный. И как бы велики ни были его силы, он не может увидеть меня, как я вижу его…

И все же мне пришлось старательно откашляться, прежде чем я смог заговорить, — и мои собственные слова странно прозвучали в моих ушах:

— Я… я прошу ваше преосвященство простить меня… Вы меня напугали… Вы не откажете в любезности… я ищу посвященного Мармиадона.

Адепт опустил посох. Но не сдвинулся с места. Неживые, неподвижные глаза уставились в пространство рядом со мной… уж лучше бы он и в самом деле смотрел на меня.

— Что за дело у тебя к нему?

— Извините, ваше преосвященство, но это дело секретное и безотлагательное. Как ваше преосвященство уже заметило, я… э-э… не совсем обычный посланец. Но меня прислали в связи с… э-э… неприятностями во время той демонстрации. Похоже, дело может оказаться более серьезным, чем показалось с первого взгляда.

— Это я знаю, и знал уже к тому времени, как он вернулся. Я вычислил… выяснил… ну, довольно. Просто этот камень может вызвать лавину.

Меня вдруг охватило жуткое, пугающее ощущение, что его слова обращены вовсе не ко мне, а к кому-то совсем другому. И почему этот случай так встревожил адепта? Но у меня не было времени на размышления.

— Значит, ваше преосвященство поймет, почему я так спешу и почему не могу нарушить клятву молчания, даже перед лицом вашего преосвященства. Если бы вы сказали, где я могу найти Мармиадона…

— Падшие души не могут находиться рядом со своими братьями. Гнев Светоносца пал на него за его плохую работу, и он должен каяться в одиночестве. Ты не увидишь его, пока он не очистится. — И вдруг рявкнул: — Отвечай! Откуда ты пришел, чего добиваешься, почему твое присутствие рождает чувство опасности?

— Я… я не знаю… — пробормотал я.

— Ты не из посвященных.

— Послушайте, ваше преосвященство… если вы… если бы он… Ну, может быть, тут какая-то путаница. Мой начальник приказал мне встретиться с Мармиадоном. Там, у входа, мнесказали, что я найду его здесь, и дали ключ. — Я и не надеялся, что мне удастся так вдохновенно солгать. Нужно усиливать путаницу. Нужно воспользоваться его удивлением. — Может, они просто ошиблись.

— Да. Естественно, низшим клирикам ни о чем не рассказывали. И все же…

Адепт нахмурился.

— Если бы ваше преосвященство объяснило мне, куда пойти, с кем поговорить, я бы перестал надоедать ему.

Он решился.

— Иди в ночной секретариат, комната 107. Спроси посвященного шестого класса Хесатоуба. Из тех, кого можно найти в этот час, он единственный достаточно осведомлен в фактах по делу Матучека, чтобы дать тебе какой-то совет.

Дело Матучека?!

Я пробормотал слова благодарности и отправился восвояси, испытывая желание помчаться со всех ног и чувствуя спиной взгляд его слепых глаз. Добравшись до решетчатых ворот, перекрывающих коридор, я остановился, чтобы унять дрожь.

Я знал, что у меня мало времени. Конечно, адепт был стар, но из ума не выжил. И он вполне мог позвонить брату Хесатоубу… Так что, если я не хочу потерять шанс кое-что выяснить, я должен поспешить.

Но куда мне идти в этом лабиринте? Как? Что искать? Не следовало ли мне признать, что вся эта затея — чистая бессмыслица, и удрать домой?

Нет! Пока оставалась хоть малейшая возможность что-то выяснить, я должен идти вперед. Мысли мои пришли в движение. Без сомнения, основная часть храмовых строений предназначалась для рядовых священников… Но древние религиозные мистерии, как правило, совершаются глубоко под землей. И не следует ли мне поискать Мармиадона в склепах?..

Я слегка усмехнулся. Руководители Мармиадона не стали облегчать ему покаяние, избавив беднягу от запаха. И этот же запах, кстати, мог послужить одной из причин к тому, чтобы упрятать провинившегося поглубже под землю, откуда вонь не донесется до чужих носов.

Человеческих носов.

Я вернулся на первый этаж. А оттуда поспешно принялся спускаться вниз. Вокруг никого не было. В такой поздний час маги работали, но остальные скорее всего уже разошлись по домам.

Я спустился на два этажа вниз; тут находились склады. В одном из коридоров я заметил монахиню, моющую пол. Обязанность? Или искупление греха? Возможно, самоуничижение?.. Она меня не видела.

Но вот я в очередной раз наткнулся на запертые ворота. За ними ступени уходили вниз гораздо круче и представляли собой грубо высеченные в природном камне узенькие площадки. Я углублялся теперь в скалу. Воздух пропитался сыростью и холодом. Современные светильники исчезли. На стенах, далеко друг от друга, были укреплены канделябры со свечами. Свечи мерцали, оплывая из-за того, что снизу тянуло сквозняком. Наконец я совсем перестал слышать звук хора. А ступени шли все вниз и вниз.

И снова вниз.

Но вот наконец мои ноги коснулись дна подземелья. Голубые редкие огоньки бросали слабый свет на сталактиты и сталагмиты, выступающие из беспокойной тьмы. Сами огни горели в Руках Славы, укрепленных над входами в несколько туннелей. Я знал, что иерархи иоаннитов имели специальную лицензию от полиции на использование этих устройств, якобы необходимых им для научных исследований. Но что это были за исследования?.. Из одного туннеля до меня донесся плеск подземной реки; из другого тянуло запахом ладана, струился слабый свет, доносился негромкий бормочущий голос. Молитва, ночное бдение, магический обряд?.. Я не стал останавливаться и выяснять. Я торопливо сбросил с себя верхнюю одежду, ботинки и носки и положил их за камень. Нож я заткнул за пояс эластичных шортов.

Направив на себя луч магической вспышки, я обернулся волком, стараясь покрепче вбить в уменьшившийся мозг свою цель, чтобы использовать звериные чувства и силу для ее достижения.

И при этом я заметил, что какая-то сила мешает моему превращению. Мне понадобилось на него вдвое больше времени, чем обычно… Да, здесь властвовали чары, можно было не сомневаться. Пожалуй, не имей я нужного набора хромосом, я и вовсе не смог бы сменить обличье.

Но — неважно. Я снова стал волком!

Тусклое освещение перестало представлять для меня помеху. Волки не зависят от зрения так, как люди. Уши, ноги, язык, каждый волосок на моем теле, да еще и нос — все улавливало недоступные другому сведения… Подземелье стало понятным, утратив запутанность.

И… да, слабый, но слишком знакомый запах донесся из одного из туннелей, это была незабываемая вонь… Я подавил желание испустить охотничий вопль и помчался в нужном направлении.

Глава 27

Туннель был длинным, извилистым, его часто пересекали поперечные ходы. Не обладай я звериным чутьем, я быстро заблудился бы. Лишь кое-где в туннеле мерцали огни в Руках Славы, укрепленных над кельями, выдолбленными в скале. Широкой публике иоанниты объясняли, что каждый кандидат в посвященные должен провести в этом подземелье сутки, а самые набожные нередко спускаются сюда по собственному желанию. Будто бы душе приносят пользу молитва и медитация в полном уединении. Но я ощущал здесь какое-то непонятное скрытое влияние, неявную силу… И иные из запахов заставляли шерсть на моем загривке подниматься дыбом.

Но постепенно все запахи потонули в той вони, по следу которой я шел. У волков желудки покрепче человеческих, однако меня начало тошнить. И когда я наконец достиг источника миазмов, я задержал дыхание, прежде чем заглянуть в келью.

Тусклый голубой свет, испускаемый пальцами Руки, укрепленной над входом, давал возможность хотя и с трудом, но разглядеть внутренность пещерки. Мармиадон спал, свернувшись на соломенном тюфяке. Его ряса была очень грязной, и лицо — тоже. Рядом со священником я увидел канистру с водой, сухари, чашку, библию иоаннитов и свечу. Должно быть, Мармиадон выходил из кельи лишь в туалет. Впрочем, если бы он и не выходил, разница была бы незаметна.

Я отошел от входа и обернулся человеком. В таком облике я ничуть не больше страдал от вони; тем более что теперь мне помогал разум. А сам Мармиадон, похоже, уже и не замечал запаха.

Я вошел в его обиталище, присел на корточки и потряс священника. Другую руку я держал на рукоятке ножа.

— Эй, просыпайся!

Он с трудом очнулся, увидел меня и задохнулся от ужаса. Должно быть, я представлял собой мрачное зрелище: черное трико, голые руки и ноги, безжалостный взгляд… Впрочем, сам Мармиадон в этом мертвенном свете выглядел не лучше. Прежде чем он успел вскрикнуть, я зажал ему рот ладонью, ощутив колючую щетину на мягких, обвислых щеках.

— Тихо! — ровным голосом сказал я. — Или я тебе выпущу кишки.

Он согласно заморгал, и я отпустил его.

— М-мистер Матучек… — прошептал он, пятясь назад, пока наконец не уперся в стену.

Я кивнул:

— Мне нужно с вами поговорить.

— Я… как… Бога ради, о чем?!

— О том, как вернуть мою дочь домой невредимой.

Мармиадон начертил в воздухе крест и еще какие-то символы.

— Вы одержимый?.. — Но, взглянув на меня, сам же и ответил на свой вопрос: — Нет. Могу сказать…

— Я не марионетка дьявола, — огрызнулся я. — И я не псих. Рассказывайте.

— Н-но… мне нечего сказать! Ваша дочь? Что с ней? Я не знал, что у вас есть дочь.

Я отшатнулся. Он явно не лгал.

— А? — только и смог произнести я.

Он немного успокоился, нашарил очки, лежавшие рядом с ним, надел их, уселся на тюфяк и внимательно посмотрел на меня.

— Я говорю чистую правду, — произнес он. — Откуда мне знать что-то о вашей семье? И как мог кто-то из ваших родных очутиться здесь?

— Да так, что вы объявили себя моим врагом! — сказал я со вновь вспыхнувшим гневом.

Он покачал головой.

— Мы не враги людям. Да и как бы это могло быть? Наша церковь — церковь Любви. — Я усмехнулся. Он опустил глаза. — Ну, — чуть запнувшись, продолжил он, — конечно, все мы сыны Адама. И грешим, как любой другой. Признаю, я действительно впал в бешенство, когда вы вылили это… проделали такое… над невинными…

Я выхватил нож.

— Не мелите вздора! Единственное невинное существо, пострадавшее в этой мерзкой истории, — трехлетняя девочка, которую похитили силы ада!

Он разинул рот и выпучил глаза.

— Ну, выкладывайте! — рявкнул я.

Какое-то время он не мог произнести ни слова. Потом в ужасе пробормотал:

— Нет! Это невозможно! Я бы никогда, никогда…

— А как насчет ваших приятелей-священников? Кто-то из них?..

— Никто! Могу поклясться! Такого не могло быть! — Я пощекотал его горло кончиком ножа. Он задрожал. — Пожалуйста… Позвольте хоть узнать, что случилось! Позвольте помочь вам!

Я убрал нож, сел, потер лоб… Что-то тут было не так.

— Слушайте, — сказал я, — вы сделали все, чтобы разбить мою жизнь. И если меня лишили главного, смысла моего существования, — что я должен думать? Вам придется здорово постараться, чтобы убедить меня в своей невиновности.

Священник судорожно сглотнул.

— Я… да, конечно. Я никому не желал вреда. То, что вы делаете, — грех… вы вредите себе и других тянете за собой.

— Не отвлекайтесь, — приказал я. — Говорите о фактах. Вас тогда послали специально, чтобы подстрекать демонстрантов.

— Нет! Нет… я просто был в списке волонтеров. И когда подвернулся случай, я оказался среди тех, кому позволили пойти… Но не для… не для того, чтобы сделать то, о чем вы говорите… нет, просто для духовного руководства, помощи… ну и для того, чтобы защитить людей от злых чар… ничего больше! Это вы напали на нас!

— Да, конечно. Это мы устроили пикеты, а когда они не помогли — это мы организовали беспорядки, блокаду, побили стекла… ух! А вы действовали как частное лицо, так что, когда вы потерпели неудачу, ваши руководители пожурили вас, и теперь вы занимаетесь обычными своими делами.

— Я здесь во искупление греха гнева, — сказал он.

Легкая дрожь пробежала по моей спине. Кажется, мы добрались до главного…

— Вас бы не отправили сюда просто за то, что вы обозлились, — сказал я. — Что вы сделали на самом деле?

Его черты вновь исказил страх. Он умоляюще протянул руки:

— Пожалуйста, я не… Нет. — Я достал нож и опять приставил его к горлу Мармиадона. Он закрыл глаза и торопливо забормотал: — Я пришел в ярость из-за вашего упрямства, и я наложил проклятие на всю вашу группу… я не знаю, как адепты узнали об этом, но у адептов особые способности… когда я вернулся сюда, мне пришлось расплачиваться за мой грех. Мне сказали, что последствия могут оказаться слишком серьезными. И ничего больше. Неужели действительно так случилось?

— Как посмотреть. И что это за проклятие?

— Проклятие Мабона. Это не чары. Вы ведь понимаете разницу, верно? Чары приводят в действие параестественные силы, тут используются законы магии. Они взывают к нечеловеческим существам, или… Это то же самое, что воспользоваться ружьем, или каким-то инструментом, или свистком подозвать собаку… Молитва — это совсем другое дело. Она обращена к Высшему и к его когорте. А проклятие — не что иное, как формула, обращенная к ним же, это просьба… ну, всыпать кому-то как следует. Если те силы считают допустимым выполнить просьбу — они так и делают…

— Повторите текст проклятия.

— О нет! Это опасно!

— Но ведь текст сам по себе не может причинить вреда?

— Разве вы не понимаете? Священники-иоанниты — совсем не то что служители Петровой церкви! Мы идем путем новых откровений, мы обладаем особыми знаниями о Божественном промысле, и слова, которые мы произносим, обладают собственной силой. Я не могу сказать, что случится, если я их произнесу, даже без какой-либо цели, просто вот в таких необычных условиях.

Я подумал, что это очень похоже на правду. В древнем мире гностицизм тем и занимался, что искал тайных знаний и скрытой в них силы, такой силы, которая превзошла бы самого Бога. Без сомнения, Мармиадон совершенно искренне отрицал, что его церковь восстановила старинную концепцию зла. Но ведь Мармиадон не был адептом; сокровенные тайны не были открыты ему. И я неохотно признался самому себе, что он, похоже, не мог сознательно пожелать зла, потому что был совсем неплохим парнем…

Что ж, подумал я, нужно разобраться в этой идее. Допустим, основатели современного гностицизма совершили кое-какие открытия и таким образом обрели неизвестные прежде способности, а в результате решили, что могут влиять непосредственно на Творца. Допустим далее, что они ошибались… или были обмануты… потому что сама мысль, что простые смертные могут повлиять на Всемогущего, неразумна. К какому выводу это приводит? А вот к какому: понимают или нет это сами иоанниты, но их благословения и проклятия на самом деле не молитвы, а особо тонкие и мощные чары.

— Я могу показать вам текст… — предложил Мармиадон. — Прочтите его сами. Он не секретный.

— Ладно, — согласился я.

Мармиадон зажег свечу и открыл книгу. Мне приходилось и раньше видеть библию иоаннитов, но ни разу не хватило духа прочесть ее. Насколько я знал, она представляла собой смесь из текстов Ветхого Завета (отчасти измененных так, что даже язычники вроде меня сочли бы это богохульством), страниц Нового Завета с добавлением частей Апокрифов, и еще чего-то, совершенно неизвестного специалистам по священным текстам разных религий. Дрожащий палец Мармиадона указал на нужный абзац. Я напряг глаза, всматриваясь в мелкий шрифт.

«Свят, свят, свят. Именем семи штормов. О Мабон, великий и правый, ангел Святого Духа, следящий за фиалами гнева и тайнами бездонной преисподней, приди мне на помощь, заставь опечалиться тех, кто причинил мне зло, дабы познали они раскаяние и отчаяние. Этими словами призываю тебя, Хелифомар Мабон Сарух Джефута Эннунас Сацион. Аминь. Аминь. Аминь».

Я закрыл книгу.

— Мне не нравятся такие заклинания, — медленно произнес я.

— О, вы можете прочесть это вслух, — брякнул Мармиа-дон. — Да и любой причастник нашей церкви может, и ничего не случится. Но я-то — звонарь… Призванный, вы так это называете. Конечно, не слишком высокого ранга и не обладаю особыми умениями; и все же мне кое-что даровано…

— Ах вот оно что! — Внезапно тошнотворная истина окончательно открылась мне. — Ваше обычное занятие — вызов демонов и управление ими!..

— Нет, не демонов! Нет-нет! В основном это обычные пара-естественные существа. Иной раз удается вызвать кого-то из младших ангелов.

— То есть вы хотите сказать, что они себя называют ангелами.

— Но это так и есть!

— Неважно. Значит, все так и случилось… Вы говорите, что обезумели до того, что вслух произнесли это проклятие, черную молитву против нас. А я утверждаю, что — сознательно или нет — вы навели чары. Поскольку их не зафиксировал ни один датчик, то ясно, что это чары, неизвестные науке. Призыв к кому-то из другого мира. Что ж, похоже, вы, иоанниты, открыли туннель в иное измерение. Большинство из вас верят, что это — небеса. А я убежден, что вас просто дурачат; на самом деле это — ад.

— Нет!.. — простонал он.

— Не забывайте, у меня есть причины. Ведь моего ребенка утащили силы ада.

— Нет, она не могла там очутиться!

— На ваш призыв откликнулся демон. Так уж случилось, что именно наш дом оказался беззащитным перед его вторжением. И месть пала именно на нас.

Мармиадон распрямил хилые плечи:

— Сэр, я не могу отрицать, что ваше дитя исчезло. Но если ее похитили… из-за моего необдуманного поступка… вам нечего бояться!

— Нечего, когда малышка в аду? Даже если предположить, что я смогу вернуть ее сию минуту, кто скажет, что могло там с ней случиться?

— Нет, клянусь, бояться нечего! — Мармиадон осторожно коснулся моих пальцев, стиснутых на рукоятке ножа. — Если бы даже она очутилась в Нижнем континууме, операция по ее возвращению включила бы темпоральную фазу. Вы понимаете, что я имею в виду? Я не обучался таким вещам, но наши адепты это умеют, и их задача — учить посвященных, начиная с четвертой ступени… К сожалению, я не силен в математике. Но я знаю, что область ада имеет особую, очень сложную геометрию пространства-времени. И было бы нетрудно вернуть вашу дочь как раз в тот момент, когда она там появилась.

Я выронил нож. В голове у меня загудело.

— Это правда?..

— Да. Я сказал вам больше, чем позволено…

Я закрыл лицо руками. И почувствовал, как сквозь пальцы просочились слезы.

— …но я хочу помочь вам, мистер Матучек. Я раскаиваюсь в своем гневе.

Я взглянул на него и увидел, что он тоже плачет.

Через минуту-другую мы вернулись к делу.

— Конечно, я не должен вводить вас в заблуждение, — заявил Мармиадон. — Когда я сказал, что нетрудно будет вернуть вашу дочь в соответствующую минуту, я не имел в виду, что тут вообще нет никаких трудностей. На самом-то деле эти трудности могут преодолеть лишь наши высшие адепты. Сейчас нет в живых ни одного такого геометра, который мог бы самостоятельно отыскать путь в тех измерениях. Но, к счастью, такой вопрос и не может возникнуть. Я просто хотел вас успокоить, чтобы вы смогли выслушать мои соображения о случившемся. Может быть, вашу дочь действительно забрали в ответ на мое проклятие. Этим можно объяснить и то, что мое руководство оказалось столь недовольно мной… Но если это и так — она под защитой ангелов.

— Докажите, — потребовали.

— Попробую. Я, правда, снова нарушу правила, к тому же я несу наказание во искупление греха, а вы — вообще неверующий… И все же я попытаюсь вызвать ангела. — Он робко улыбнулся мне. — Кто знает? Если вы отречетесь от заблуждений, ваша девочка может вернуться к вам в то же мгновение. Человек ваших способностей был бы отличным новообращенным! Может, в том и состояла цель Господа?

Мне не слишком понравилась идея призыва неведомой силы. Честно говоря, меня от нее просто морозом продрало. Конечно, Мармиадон мог думать, что тот, кого он призовет, явится с небес — но я так не считал. Однако я давно был готов к встрече с кем угодно.

— Валяйте!

Он открыл свою библию на какой-то странице. Опустившись на колени, Мармиадон принялся ритмично напевать, голос его то повышался, то падал, и мне это действовало на нервы.

По туннелю пронесся ветер. Огни не погасли, но перед моим взглядом начала сгущаться тьма, словно я умирал… и вот я остался один в свистящем мраке. И ночь была непонятной и бесконечной, и страх оставил меня, но вместо него пришло внезапно абсолютное отчаяние. Вам не понять такого беспредельного горя… я и сам подобного не испытывал, даже когда исчезла Валерия, даже когда умерла моя мать… я утратил даже проблеск надежды, я смотрел в пустоту, где не было ничего — ни любви, ни радости, ни чести… да их и быть не могло, а я был пуст, и я был последним существом сотворенною мира.

Но вот где-то далеко-далеко вспыхнул огонек. Он двигался ко мне — искра, звезда, солнце… Я увидел огромное неподвижное лицо, взглянул в мертвые глаза; и грохочущий голос ворвался в мой мозг:

— Час настал! Ты сладил с ифритом, саламандрой, инкубусом. Но это не было моей волей или моими планами, Стивен. Я предвидел, что ты будешь одним из моих жесточайших врагов в этом круге творения, ты будешь опасностью, способной нарушить мои новейшие замыслы. Я лишь не знаю, что побуждает тебя мешать мне: бездумный призыв одного дурака или бездумное повиновение другого. Но теперь ты задумал ворваться в мой собственный дом! Поосторожнее, Стивен! Я не могу сам тронуть тебя, но у меня есть могучие слуги, куда сильнее тех, что ты встречал до сих пор. И если ты и дальше будешь идти против меня, ты придешь к собственной гибели. Возвращайся домой, прими свою утрату смиренно, как приличествует сыну Адама; произведи на свет других детей, прекрати вмешиваться в чужие дела, займись своими собственными. И тогда ты будешь доволен всем, и здоров, и богат, и дни твои на земле будут долгими. Но это лишь в том случае, если ты примиришься со мной. А если нет — ты будешь повергнут вместе с теми, кого ты любишь. Бойся меня!

Лицо исчезло, голос утих, тьма растаяла. Я, чуть дыша и обливаясь потом, глупо уставился на Мармиадона. Он сиял и потирал руки. До меня с трудом дошли его слова:

— Ну вот! Разве я не был прав? Вы рады? Разве он был не великолепен? На вашем месте я бы пал на колени и благодарил Господа за его милость!

— А-а-а?.. — вырвалось у меня.

— Ангел, ангел!

Я встряхнулся, чувствуя себя так, словно выскочил из-под водопада. Слова Мармиадона доносились до меня будто из неведомой дали. Но мозги мои работали, хотя как-то механически. И почти невольно я произнес:

— Наверное, я видел другую сторону явления… что произошло с вами?

— О, я видел голову, увенчанную короной, я видел сверкающие крылья! — почти запел он в экстазе. — Ваше дитя в безопасности. И будет возвращено вам, если вы покаетесь. И, будучи благословенной в своей земной жизни, она впоследствии станет одной из святых истинной церкви.

Да, пронеслось у меня в голове, это, пожалуй, первый случай, когда Враг использует в своих целях человека, искренне верящего, что он служит Богу…

— А вы что видели? — спросил Мармиадон.

Стоило ли рассказывать ему об увиденном? Пожалуй, нет. Какая могла быть в том польза?.. Но тут наше внимание привлекли звук приближающихся шагов, голоса…

— А если его здесь нет?

— Подождем несколько часов.

— В такой-то одежонке?

— С Божьей помощью, брат.

Я напрягся. К келье шли двое; судя по мягкому звуку шагов, это были монахи в сандалиях. Должно быть, адепт, встреченный мною наверху, всерьез проникся подозрениями; или же заклинания Мармиадона и вызванный ими эффект были где-то зафиксированы; или и то и другое вместе. Если меня поймают… но я уже был предупрежден. И мои знания не имели смысла, если я не сумею вырваться отсюда и донести домой информацию, благодаря которой можно спасти Вэл.

Я направил на себя магическую вспышку. Пока я обращался, Мармиадон жалобно хныкал. Хорошо, что я слишком спешил. В облике волка я обладал и волчьими страстями и вполне мог вцепиться ему в глотку. Но я выскользнул из кельи.

Двое монахов не видели меня в полумраке, пока я не очутился совсем рядом. Монахи оказались здоровенными мужиками. У одного в руках была палка, у другого — «сорок пятый калибр». Я метнулся в ноги тому, который держал пистолет, сбив его, как кеглю. Его приятель огрел меня по ребрам дубиной. От боли я на мгновение ослабел. Похоже, он сломал мне несколько костей. Но они срослись почти мгновенно, как у любого оборотня. Пистолет рявкнул несколько раз подряд. Пули просвистели до отвращения близко. Если среди них есть серебряная, ее удар мог остановить меня навсегда. Но я должен был уйти!

Я помчался вверх по ступеням. Монахи остались позади. Но в храме уже поднялась тревога, и сквозь хор слышались удары колоколов. Может, у моих преследователей был с собой переговорный шар? Продукция нашей корпорации? Я ворвался в коридор первого этажа. Где-то должен быть другой выход, кроме центрального, но где он — я не знал. Я мчался с бешеной скоростью. Прежде чем кто-либо из ночных дежурных успел выглянуть за дверь своего офиса, я уже был в комнате, где за занавеской висели стихари хористов.

Церковь бурлила. Я осторожно приоткрыл дверь и выглянул из гардеробной. Хор продолжал петь. Но по нефу бегали люди, что-то крича. Более того, двое монахов торопливо закрывали дверь в вестибюль. Я не мог выйти.

По коридору зашлепали чьи-то сандалии. Иоанниты не знали, какой из путей я выбрал в их лабиринте, и потому шарили вокруг наугад. И кто-то вполне мог заглянуть в эту комнату.

Наконец я инстинктивно нашел нужную тактику. Нажал передней лапой на выключатель магической вспышки. Слабое голубое освещение не помешало превращению в человека. Потом я схватил стихарь и натянул его через голову. Он оказался длинным, почти до пят. Правда, я был босиком, но вряд ли кто-то мог это заметить.

С рекордной скоростью взлетев по лестнице, ведущей на хоры, я остановился в арке входа, чтобы разобраться в обстановке. Мужчины и женщины располагались группами в соответствии с голосами. В руках они держали тексты гимнов. Запасные книжки лежали на столе у входа. Вид с хоров — на алтарь и на купол храма — открывался захватывающий, но я не стал им любоваться. Выбрав точку, где мне следовало встать, я взял книжку и торжественно шагнул вперед.

При нормальной обстановке ничего бы у меня не вышло. Но обстановка совсем не была нормальной. Хор тоже волновался, внимание певцов привлекала суета внизу. Я пристроился к группе баритонов и открыл книжку на той же странице, что и сосед.

«Мефноунос Чемиас Ароура Маридон Элисон», — пел человек, стоявший рядом со мной. Беда в том, что я-то никогда не бывал на репетициях, проводившихся для прихожан, желавших петь в хоре. И даже не мог произнести многие из тех слов, что видел на странице. Я лишь мычал, повторяя мелодию.

Сосед глянул в мою сторону. Это был толстый, важного вида священник. Я попытался изобразить улыбку. «Татис Этелелам Техео адосия Русар», — выразительно пропел он.

Я, ухватившись за знакомую мелодию, напоминавшую одну из старых песенок, рискнул. Как можно более нечетко выговаривая слова, я уставился в книгу и запел:

Моряк сказал мне, прежде чем умер:

«Не знаю, где mom бастард лежит…»

В гуле хора и шуме, доносящемся снизу, это сошло. Клирик отвел от меня глаза и продолжил пение гимна, а я — старательно пел «Большое Красное Колесо».

В общем, целый час я изображал из себя хориста. Я решил, что этого времени достаточно для неопытного певца и он может потом уйти. Но и со своего места в хоре я прислушивался и присматривался к тому, как идут поиски, а точнее — охота на меня. Размеры и запутанность строения были мне на руку: я мог быть где угодно. Разумеется, при поисках использовались и чары. Но маги не могли узнать обо мне больше, чем рассказал им Мармиадон. А меня прикрывали защитные чары, наложенные Джинни, лучшей ведьмой в гильдии. Так что выследить и опознать меня было не так-то легко, даже для всемогущих адептов.

И все же это не могло тянуться слишком долго. Если я не выберусь в ближайшее время, меня убьют или сделают что еще похуже. Но часть моей души веселилась, видя опасность. Дело в том, что угроза пробуждала во мне все скрытые возможности, и теперь я просто отбросил от себя воспоминание о видении ада, посетившем меня в склепе Мармиадона. Главное — я был жив, и я был готов убить любого, кто встал бы между мной и моими любимыми.

Через какое-то время двери главного входа снова открылись, хотя возле них и остались на страже двое монахов. Наконец я решил, что мне делать дальше. Покинув хор и сняв стихарь, я вновь обернулся волком. Северный коридор был теперь пуст, к счастью для тех иоаннитов, которые могли бы мне там встретиться. Похоже, что, установив охрану у каждого из выходов, монахи слегка поостыли. Разумеется, охота продолжалась, но теперь она велась тихо и систематически, не нарушая религиозную атмосферу. Лишь благодаря звериному чутью я избежал встречи с патрулями, пока отыскивал окно, которым мог бы воспользоваться. На нижних этажах в комнатах были люди либо же двери оказывались запертыми. И только на шестом этаже я нашел окно в стене коридора. Чтобы выпрыгнуть в него, нужна была решимость — или отчаяние. Боль, которую причинили мне разбитые стекла, не шла ни в какое сравнение с той болью, которую я испытал, грохнувшись на бетонную площадку внизу.

Но я был оборотнем. А раны оказались не смертельными. Порезы на шкуре затянулись и срослись. Конечно, я потерял немало крови и чувствовал слабость и головокружение; но хороший кусок мяса должен был поправить дело.

Ночь была темной; высоко в небе едва заметно мерцали звезды. К тому же я был уверен, что привратнику вряд ли сообщили многое. Руководство иоаннитов наверняка хотело бы замять дело и не поднимать лишнего шума. Я зубами содрал с себя остатки одежды, постарался как следует припрятать магическую вспышку в густой шерсти и побежал к воротам, через которые вошел в храм.

— Эй, собачка, привет! — сказал мой юный приятель-привратник. — Ты откуда здесь взялась?

Я покорно позволил ему потрепать меня за уши и отправился восвояси.

В нижней части Силоама я совершил еще одно преступление, разбив еще одно окно, на сей раз — в бакалейной лавке. Я вполне мог позже, анонимно, возместить владельцу убытки. Кроме нескольких фунтов мяса, которые я нашел там и съел, я нуждался еще и в каком-то средстве транспорта; однако, превратившись снова в человека, я не только очутился без гроша, но и был совершенно голым. Я позвонил Барни.

— Приезжай забери меня, — сказал я. — Я буду в волчьем обличье, в одном из этих мест, — И я перечислил ему с полдюжины возможных точек, на тот случай, если погоня переместится за пределы собора.

— Ас моей метлой что случилось? — спросил он.

— Мне пришлось оставить ее на стоянке, — объяснил я. — Ты сможешь забрать ее завтра.

— Горю нетерпением, хочу обо всем услышать.

— Ну, у нас вся ночь впереди, расскажу…

Глава 28

Прокравшись домой, я первым делом подробно доложил Джинни обо всем происшедшем. Я просто оцепенел от усталости, но Джинни настояла на том, чтобы я немедленно все рассказал. Мы разговаривали в спальне, шепотом. Вопросы Джинни помогли мне восстановить даже те детали картины, которые сразу просто ускользнули от меня. Уже поднималось солнце, когда она заставила меня перекусить и позволила уснуть. И я проспал целые сутки.

Нашему приятелю-фэбээровцу Джинни объяснила мою сонливость нервной реакцией на события, что было, впрочем, не совсем ложью. Она также сумела убедить и этого парня, и его непосредственного начальника (Сверкающий Рож отправился в Вашингтон), что, если они хотят сохранить все дело в секрете, им лучше не держать нас под таким плотным колпаком. Наши соседи уже заметили, что происходит что-то неладное. И вскоре и они, и тем более наши близкие друзья и сослуживцы начнут проявлять активное любопытство.

В результате, когда миссис Делакорт приземлилась на нашей лужайке, чтобы одолжить у Джинни немного серы, мы представили ей фэбээровца как моего кузена Луиса, а отсутствие Вэл объяснили тем, что девочку отправили в гости за город, пока идет следствие по ограблению. Мне позволили отправиться на службу, Джинни — по магазинам. И нам сообщили номер, по которому следует звонить в случае, если кто-то явится требовать выкуп за малышку. Но о тех людях, которые тенью следовали за мной и Джинни, не было упомянуто ни словом. Впрочем, за нами следили отличные специалисты; и если бы не наша собственная высокая квалификация, мы бы их и не заметили.

Таким образом, на третье утро после событий я уже явился в корпорацию. Барни Старласона предупредили заранее. Он подобрал мне такое дело, которым я мог заниматься, не выходя из своего кабинета… Вообще-то ничем я не занимался, просто шагал взад-вперед, курил до одурения, пил кофе… и ждал некоей конференции, которая должна была начаться после ленча. Я знал, что на деле представляла собой эта конференция. И когда по интеркому меня пригласили прийти, я был уже настолько взвинчен, что чуть было не послал говорившего куда подальше, но спохватился и вышел из кабинета.

Конференц-зал находился наверху. Он был хорошо защищен от прослушивания. Барни уже возвышался за столом; в зубах у него торчала сигара, воротник рубашки был расстегнут. В зале собралась команда из одиннадцати человек — мы хотели быть уверенными, что не приютили Иуду. Кроме Барни, я хорошо знал троих из присутствующих: Грисволда, Харди и Дженис Венсел; и еще мне приходилось встречаться с доктором Нобу, метафизиком. Остальные были мне незнакомы. Один из них оказался Чарльзом Хагом, отставным адмиралом, специалистом по разведке; вторым был математик по фамилии Фалькенберг, а третьим — пастор Карлслунд из церкви, в которую ходил Барни. Все выглядели усталыми. Они трудились, как рабы на галерах, до последней минуты. Здесь присутствовали и еще двое, с виду совсем неприметные; у одного из них была огромная сумка для образцов, которую он водрузил на стол.

Прежде чем представить их, Барни сделал несколько пассов и сказал:

— Все в порядке, защитное поле работает на полную силу. Так что вы можете присоединиться к нам. — Он взглянул на меня и усмехнулся. — Стив, позволь представить тебе мистера Смита и мистера Брауна, представляющих компанию, чье предложение мы и намерены сегодня обсудить.

Чары видимости растаяли, и огненные волосы Джинни вспыхнули в лучах солнца, падающих в окно. Доктор Ашман открыл сумку. Оттуда выскочил Свартальф — здоровый, огромный, черный и высокомерный, как всегда, он выгнул спину, разминая застывшие мышцы. И выбранил нас:

— Мя-я-ау!

А потом уселся возле Джинни и принялся умываться.

— Как вы это организовали? — спросил адмирал с профессиональным интересом.

Джинни пожала плечами:

— Очень просто. Барни связался с доктором Ашманом, и доктор отменил свой прием, отправился в ветеринарную лечебницу и стащил оттуда Свартальфа. Свартальф, когда нужно, может очень тихо сидеть в сумке. Мы убедились, что за доктором нет «хвоста»… — Свартальф элегантно взмахнул собственным хвостищем. — Я тем временем пошла в город. У Перельмана сегодня распродажа, а в такой толпе затеряться — легче не бывает, и кто в подобной обстановке заметит небольшое колдовство? Я изменила внешность, встретилась с доктором Ашманом и переделала его тоже. — Свартальф задумчиво оглядел доктора. — И мы пошли сюда. Барни точно знал, когда мы явимся, и ослабил защитное поле так, чтобы с нас не слетела маскировка.

Она открыла свою сумочку, которая до этого выглядела как портфель, достала зеркальце и тщательно исследовала свою внешность. Лицо Джинни было почти не подкрашено, и одета она была в очень скромное платье, и вы едва ли приняли бы ее за ведьму высочайшего класса, если бы не увидели, что еще лежит в ее сумочке…

— Что ж, к делу, — сказал Барни. — Все уже знают о том, что ты выяснил, Стив. И если добавить собранные тобой факты к тому, что уже было известно, и взглянуть на все с научной точки зрения — это настоящий переворот. — Он помолчал. — Но давайте начнем с тех политических неприятностей, в которые мы впутались.

— Или с религиозных, — сказала Дженис Венсел.

— В данном случае, — сказал пастор Карлслунд, — разница невелика.

— Если церковь иоаннитов и в самом деле ведет происхождение от дьявола… — скривился Грисволд. — Противно думать об этом. Я не согласен с их догматами, но утверждать, что они рождены не ошибкой, а сознательным злом, значило бы зайти слишком далеко. Вы уверены, мистер Матучек, что действительно встретились с самим Врагом?

— Ну, по крайней мере, с одним из его высочайших слуг, — сказал я. — Или нижайших, как вам будет угодно. И не в первый раз. И все мои прежние видения и испытания теперь сложились в единую картину.

— Я хотел сказать… вы ведь были в стрессовой ситуации. Если бы это оказалось галлюцинацией — кто бы удивился? То есть это вполне возможно.

— Если иоанниты не нарушали закона, — резко вмешалась моя жена, — то почему они молчат? Они узнали Стива. И у них было время, чтобы связаться с ним или подать жалобу по официальным каналам. Но ведь ничего подобного не произошло! Барни послал человека, чтобы забрать метлу, — и тому не задали ни единого вопроса! Я бы сказала, они не могут позволить себе риск расследования.

— Может быть, они пытаются вернуть вашу дочь по своим параестественным ходам, — не слишком уверенно предположил Харди.

Адмирал Чарльз фыркнул:

— Куда какой шанс! Я не сомневаюсь, что Враг хотел бы, чтобы этот случай был забыт. Но как это сделать? Вы сказали, мистер Матучек, что он мог бы вернуть ее в то самое мгновение, когда она появится в аду, — изумительно, да. Однако я не могу представить, чтобы он изменил прошлое и заставил вас забыть дни, проведенные без дочери, и те важные открытия, которые вы сделали.

— Он может потребовать молчания в качестве выкупа, — сказал Харди.

— Кто из людей пошел бы на такую сделку? — заметил адмирал.

Карлслунд кивнул:

— В любом случае с Нижним миром нельзя заключать договоры. Контракт предполагает взаимное согласие и намерение выжидать условленные сроки. Но дьявол не способен на честность и будет уверен, что и человек постарается обжулить его в свою очередь.

— К тому же, — сказал Чарльз, — он ничего не выиграет, отпустив ее, наоборот — он потеряет ценного заложника.

Ашман с болью в голосе произнес:

— Он уже немало преуспел в расколе сил добра. Ведь наша встреча сейчас — это действие наперекор правительству, настоящий заговор. Что тут хорошего?

— Наверное, вам кажется, что мы с чистой совестью можем оставить это дело на Дядю Сэма и довериться ему целиком и полностью? — Эти слова вырвались у меня почти невольно.

— Ну а каковы наши силы в сравнении с силами государства? — сказал Ашман. — И какое мы имеем право скрывать полученные сведения? Это ведь жизненно важно для всего общества!

— Позвольте мне ответить на ваш вопрос, — сказал Барни. — У меня есть кое-какие связи в Вашингтоне, да и адмирал Чарльз подтвердит мою догадку. Суть в следующем: дело о похищении ребенка официально закрыто. Шеф нашего местного отделения ФБР — парень сообразительный. Он сразу увидел, к чему может привести такой случай, в смысле политики, и действовал в соответствии с ожидаемыми указаниями. И он их получил. Все сводится к двум основным пунктам. Первое: о пространстве ада почти ничего не известно. И ваш случай — один из немногих, а в определенном смысле и единственный, когда мы видим прямое физическое вторжение с территории демонов. И никто не знает, к чему это может привести или предвестием чего служит. При таких обстоятельствах без крайней осторожности не обойтись. В госдепартаменте пришли к мысли, что видимая часть этого события может слишком отличаться от его подлинной сущности. В министерстве обороны решили, что лучше ни во что не вмешиваться, пока не будет больше данных или пока не увеличатся военные ассигнования. Президент, кабинет министров и лидеры Конгресса наверняка тоже согласятся с тем, что лучше притихнуть на время. И заодно решено было придержать факты, чтобы не возбуждать общественное мнение. Ну а второе — сама церковь иоаннитов. У нас демократическая страна. И множество честных избирателей принадлежат к этой церкви или просто считают ее вполне безобидной. Вспомните, какой ужасный шум поднялся, когда министерство внутренних дел решило чуть-чуть покопаться в делах этой церкви. И при настоящем положении вещей тех, кто попытается доказать, что церковь иоаннитов связана с силами Нижнего мира, мгновенно обвинят в дискредитации религии, подрыве общественных устоев и натравливании людей друг на друга. А уж чего меньше всего хочется администрации — при нынешнем щекотливом положении дел, — так это заниматься «ниспровержением основ» и утихомиривать беспорядки. Секретность же даст тишину, спокойствие и время.

Барни встал, чтобы заново раскурить сигару. В комнате было очень тихо. Солнечные лучи едва пробивались сквозь слои дыма. Мы с Джинни обменялись отчаянными взглядами. Вчера мне пришлось спуститься в подвал, чтобы заменить сгоревший предохранитель. Джинни пошла со мной, потому что в эти дни мы почти не разлучались. В подвале на одной из полок лежали вещицы, ставшие уже ненужными Валерии, но которые мы почему-то не выбросили. Самонаполняющаяся бутылочка для молока, зубное кольцо Ауробуса, крылатая учебная ложка, маленький горшок, над которым в нужный момент вспыхивала радуга… Мы стремительно вернулись наверх и попросили нашего стража заменить предохранитель.

Джинни стиснула кулаки. Свартальф мягко потерся о ее плечо, не требуя взаимного внимания.

— А вывод таков, — продолжил Барни, — что, есть у правительства ресурсы или их нет, все равно оно не станет действовать в ближайшее время, а может быть, и никогда. А потому мы вправе и даже обязаны предпринять все, что в наших силах. Видите ли, доктор, в строгом смысле слова мы не делаем ничего противозаконного. Официально Стив не находится под арестом. И он может выходить из своего дома, в тарнкаппене или без него, через окно или через дверь — никому не докладывая. Мне никто не может запретить одолжить ему метлу. Собор иоаннитов открыт для публики. Если же Стив забрел во внутреннюю часть здания в поисках кого-то, кто мог бы предоставить ему нужную информацию, он в худшем случае совершил гражданское правонарушение. Пусть иерархи иоаннитов проклянут его, если им так хочется. Но не забывайте, он может обвинить их в преступном намерении. Никто не вправе использовать смертельно опасное оружие для обычной защиты права собственности, а на него напали с дубиной и в него стреляли.

Ну а поскольку не было совершено никакого преступления, то и нельзя никого из нас обвинить в соучастии. И поскольку мы не замышляем никакого преступления, то нас нельзя обвинить и в заговоре. Нет никакого закона, связывающего нам руки сейчас, а если они и появятся позже — так Конституция запрещает использовать какой бы то ни было закон задним числом.

— Хм-м, — задумчиво произнес доктор Ашман.

— Что же касается утаивания жизненно важной информации, — сказал Барни, — то мы вовсе не намерены этого делать. Мы внимательно исследуем все, что узнали, и как добропорядочные граждане, не желающие, чтобы их за что-то порицали, присмотрим за тем, чтобы все попало в надлежащие руки.

— Но зачем так спешить? — сдержанно спросил Ашман. — Если девочку можно вернуть в тот самый момент, когда она появится там… не лучше ли будет для нее, если мы позволим правительству действовать пусть медленно, зато наверняка — вместо того чтобы самим бросаться в дело очертя голову?

Лицо адмирала Чарльза помрачнело.

— Честно говоря, — сказал он, — если не будет второго сходного инцидента, я не думаю, чтобы администрация вообще начала действовать. Она ведь позволяет, чтобы в неприятельских странах грабили, арестовывали и убивали американцев — даже в военной форме; и всего лишь выражает протест по этому поводу… Как вы думаете, что скажут в Госдепартаменте, если им предложить отправиться не куда-нибудь, а в ад — ради спасения одной маленькой девочки? Мне очень жаль, мистер Матучек, но дела обстоят именно так.

— Да пусть себе обстоят как угодно, — торопливо вмешался Фалькенберг, увидевший, как зловеще изменилось лицо Джинни. — Насколько я понял… э-э… противник сейчас немного растерян. Мистер Матучек здорово испугал кого-то. Очевидно… э-э… Враг нарушил определенные запреты, оказывая иоаннитам прямую помощь, дав совет или информацию. Но, может быть, он счел это неразумным, учитывая, что такие действия могут повлечь прямое вмешательство небес… но в любом случае — магистры иоаннитов способнына многое. Однако они не всесведущи и не всемогущи. Они не могут точно выяснить, что нам известно и что мы намерены предпринять. Но дайте им время — и они во всем разберутся и, чтобы восстановить нарушенное равновесие, возведут новые барьеры на нашем пути, а может быть, и начнут контрманевр.

Джинни обвела всех бешеным взглядом:

— Что бы вы все тут ни решили, мы со Стивом не можем ждать.

— Верно, черт побери! — вырвалось у меня.

Свартальф прижал уши, сверкнул клыками; шерсть на его спине поднялась дыбом.

— Вот видите? — обратился Барни к присутствующим. — Я их знаю. Вам их не остановить, даже упрятав за решетку. Пришлось бы просто убить их… Так что же, позволим им угробить себя или лучше поможем, как сумеем?

Все разом заговорили, размахивая руками, но громче всех прозвучал голос Дженис Венсел:

— Джинни, я с тобой, у меня тоже есть дети!

Постепенно все взгляды обернулись к Ашману. Он покраснел и сказал:

— Я не собираюсь давить на вас. Не забывайте, все это свалилось на меня слишком внезапно. И я обязан был высказать все возражения, какие пришли мне в голову. И я не верю, что, если мы начнем поощрять родителей Валерии к самоубийству, это принесет девочке какую-то пользу.

— Это вы о чем? — спросил Барни.

— Разве я неправильно вас понял? Ведь вы намерены отправить Стивена и Вирджинию — моих пациентов — в адскую вселенную?

Меня пробрал холод. Я был готов к действию, я стремился действовать; но слова доктора словно бросили меня в пропасть. Сердце мое трепыхнулось. Я посмотрел на Джинни. Она кивнула.

Присутствующие, кажется, просто пришли в ужас от предположения Ашмана. Но я едва слышал чужие голоса… Наконец все умолкли.

— Прошу всех извинить меня, — заговорил наконец Барни. Голос его звучал низко и размеренно, как вечерний колокол. — Я поставил перед всеми вами одну задачу: собрать и сличить всю наличную информацию о Нижнем континууме с точки зрения возможности спасательной операции. Вы это проделали просто блестяще. Когда вы получили дополнительные сведения, раздобытые Стивом, вы и их использовали для умозрительного построения на тему прорыва в другое измерение и поиска подходящего метода. Но вы были слишком заняты, чтобы подумать о смысле этих расчетов, или же воображали, что все это — далекая перспектива, что пока мы находимся на стадии гипотезы: мы, дескать, ищем возможности, которые когда-нибудь потом помогут нам преодолеть барьер… Что ж, я не разубеждал вас. Но мы с миссис Матучек обсудили кое-что… я представил ей полную картину наших знаний, и мы набросали план кампании. — Барни слегка поклонился в сторону Ашмана. — Поздравляю, доктор. Вы чрезвычайно проницательны.

Джинни давно все решила, мельком подумал я, и никому не сказала ни слова, даже мне… и лишь теперь раскрыла свой замысел, решив, что момент подходящий. Интересно, приходилось ли другим мужьям переживать подобные сюрпризы?..

Джинни подняла руку.

— Дело вот в чем, — сказала она тем самым армейским голосом, какой я слышал при нашей первой встрече. — Маленькая квалифицированная группа имеет шанс на успех. В отличие от группы большой и не слишком умелой. И маленькая группа сумеет пробраться дальше, чем армия или институт Фауста, — ведь их команды мгновенно отступили.

— Смерть, безумие или вторжение в ад — со всеми вытекающими последствиями… — прошептал Ашман. — Вы уверены, что Стив готов к этому?

— Настолько готов, что я не стану и пытаться остановить его.

Это помогло мне восстановить душевное равновесие. Я вовсе не был бесчувствен к восхищенным взглядам… Но предпочел промолчать и лишь слушал Джинни.

— Стив, я и Свартальф — лучшая команда, какую только можно найти. И если вообще у кого-то есть шанс проделать весь этот фокус, так только у нас. А вы поможете нам подготовиться и потом вернуться обратно. Если же нам не удастся вернуться — вы сохраните все знания, потому что они слишком важны. Да, я согласна — в целом это куда серьезнее, чем наша личная проблема. И как раз поэтому вы должны нам помочь. Чтобы вашим детям и внукам достался мир, в котором стоило бы жить. — Она умолкла и заглянула в сумочку. — Ч-черт, — сказала она, — у меня сигареты кончились.

Из всех протянутых к ней пачек она выбрала мою. Наши руки на мгновение соприкоснулись. Ашман сидел неподвижно, уставясь на собственные руки. Внезапно он выпрямился и сказал:

— Ладно, извините. Но вы должны признать, что моя реакция была вполне естественной. Вы действительно подходящая группа. И если вы думаете, что сумеете проникнуть в ад и вернуться обратно, — наверное, так оно и есть, и я вас поддержу. Могу я спросить, в чем, собственно, заключается план?

Барни слегка расслабился.

— Конечно, — сказал он. — Тем более что все должны его знать.

Он притушил окурок сигары и тут же закурил новую.

— Позвольте мне сначала изложить все очень кратко, — сказал он. — А потом эксперты могут внести коррективы и уточнения в соответствии со своими знаниями. Наша Вселенная имеет простую и понятную геометрию пространства-времени, если не считать неких странных точек вроде ядер звезд типа белых карликов. Демоны могут проникать в наш мир без особых трудностей — по сути, они могут устраивать разные фокусы с протяженностью и хронологией, что в прежние времена создавало им репутацию сверхличностей. Они умеют это потому, что их собственное пространство невероятно запутанно и подвижно. Современная наука выяснила, как попасть в тот мир, но не знает, как вернуть путешественника невредимым и в здравом уме.

Стив выяснил, что мы можем попасть в любую точку времени ада, если найдем способ, и это открывает нам дверь, или сдвигает нас с мертвой точки, или дает что-то, чего мы пока не можем понять. И еще мы знаем, что отношения между нашим миром и Нижним континуумом могут быть описаны математически. Доктор Фалькенберг составил ряд уравнений и начал решать их для разных условий. Доктор Грисволд разбирается, каким образом результаты этих решений могут соответствовать законам физики, а Билл Харди рассматривает тот же вопрос с точки зрения химии и атомистики, и так далее. Конечно, они едва приступили к работе и их выводы не могут быть проверены экспериментально. Но по крайней мере они уже дали возможность доктору Нобу как метафизику и мне как инженеру-практику составить ряд чар. Мы закончили их сегодня утром. Они могут защитить экспедицию в пространстве ада и помогут им быстро вернуться назад. А это уже больше, чем имели предыдущие экспедиции.

— Этого недостаточно, — возразил Чарльз. — У вас ведь нет полного описания вселенной ада — впрочем, такого описания и для нашей-то Вселенной не существует… и вы совершенно не в состоянии предсказать, каким безумным образом изменяются там все метрики в разных точках.

— Верно, — согласился Барни.

— Так что защита, действующая в одной точке, может оказаться совершенно бесполезной в другой.

— Да, но если пространственно-временная конфигурация будет математически описана как единый путь, то и чары можно соответственно изменить.

— Что? Но это немыслимая задача! Ни один из смертных…

— Правильно, — сказала Джинни.

Мы все уставились на нее.

— То, что Стив узнал в подземельях, было первым ключом, — сказала Джинни. — И еще ваше замечание, адмирал. Ни один смертный сделать этого не в состоянии. Но ведь величайшие геометры умерли.

У всех одновременно вырвался нервный вздох…

Глава 29

Наладив соответствующие чары личин и запихав негодующего Свартальфа в сумку для образцов, наш комитет расселся на ковре, принадлежащем компании. Было уже около четырех. Конечно, наш фэбээровец проникнется подозрениями, если я не вернусь домой к шести, но тут уж я ничего не мог поделать.

Сначала мы приземлились возле церкви святого Олафа, и пастор Карлслунд отправился за нужными ему вещами. Дженис Венсел, сидевшая позади нас, наклонилась вперед и пробормотала:

— Боюсь, я не слишком разбираюсь в подобных вещах, но разве призыв к святым — подходящее занятие для лютеран? Мне казалось, что этим занимаются католики.

На конференции этот вопрос вообще не возникал. Пастор лишь упомянул о различии между молитвой — просьбой, обращенной к Всевышнему, — и чарами, которые используются лишь для того, чтобы облегчить путь куда бы то ни было; и еще говорилось об обращении к царству мертвых при желании вызвать дух ушедшего.

— Не думаю, чтобы тут была какая-то разница, — сказала Джинни. — Что такое душа? Никто не знает. Конечно, есть доказательства того, что она существует, но разрозненные, и в эксперименте проверить их невозможно. Впрочем, и большинство параестественных явлений тоже непроверяемы.

— Но это не мешает их практическому использованию, — вмешался доктор Нобу. — К тому же параестественные силы, в отличие от сил физических, таких, как гравитация или электромагнетизм, не ограничены скоростью света. Следовательно, в принципе они могут переносить энергию из любой части пространства в любую. И потому исчезающе малое, слабое воздействие может дать неопределенно сильный ответ. Поэтому для контроля над параестественными силами важнее понимать их качественное значение, чем количественное. И мы, после всего лишь трех дней изучения возможных вариантов течения времени в пространстве ада, уже отчасти уверены, что наши новые чары сработают… Но что касается души, я склонен верить, что она скорее имеет характер сверхъестественного явления, чем параестественного.

— Нет, — сказала Джинни. — Я считаю, что душа — это энергетическая структура внутри параполей. Ее создает тело, но она переживает свою матрицу. Освободившись, она свободно движется между разными пространствами. И если она, лишившись тела, по каким-то причинам блуждает в этом мире, разве это не привидение? А если она вселяется во вновь оплодотворенную клетку, разве это не инкарнация? А если Творец позволяет ей приблизиться к нему, разве это не спасение? Но если ее больше привлекает дьявол — разве это не проклятие?

— Ох, Боже! — вырвалось у Дженис.

Джинни нервно рассмеялась.

Барни, сидевший на водительском месте, обернулся.

— Что касается твоего вопроса, Дженис, — сказал он. — Да, у лютеран нет обычая вызывать святых. Но мы ведь и не отрицаем, что они иной раз являются к нам. Может, католический священник или рабби неохасидов и лучше знают, как именно обращаться за помощью. Но я не мог за такое короткое время найти кого-то, кому мог бы полностью довериться, а Джима Карлслунда я знаю уже много лет… О, вот и вы, пастор…

Пастор взобрался на ковер, держа охапку церковных принадлежностей.

После этого мы направились к Трисмегистусу. Золотые лучи солнца лежали на знакомых лужайках, рощццах, зданиях… Сейчас в городке почти никого не было; здесь царила тишина, и таким далеким казался водоворот городской жизни. Можно было подумать, что прошли века с тех пор, как мы с Джинни учились тут, — это было в другом цикле творения. Я посмотрел на Джинни, но не сумел ничего прочесть на ее лице.

Неподалеку зашумели крылья, нас обогнал ворон. Предзнаменование? Он сделал над нами круг, когда мы приземлялись, а потом исчез из виду.

Мы вошли в здание факультета физических наук. Коридоры и лестничные клетки были полутемными и пустынными, наши шаги эхом отдавались в тишине. Мы выбрали это здание именно потому, что сейчас оно было совершенно пустым, и потому, что у Грисволда были ключи от всех лабораторий и кладовых. Карлслунд мог устроить тут походную часовню, и никто снаружи этого не заметил бы. Кроме того, Джинни и Барни решили, что религиозная часть нашего предприятия — дело второстепенное.

Конечно, нам нужен был пастор как человек, чей призыв к святым не имел бы никакого оттенка личной заинтересованности, потому что иначе святые могли просто не откликнуться. Они и вообще-то редко откликаются на призывы в наши дни, особенно если учесть количество этих призывов. Всевышний ожидает, что мы сами решим свои проблемы. И в основном мы полагались на свои знания — что, кстати, заодно повышало нашу уверенность в том, что мы все же добьемся какого-то ответа, — и считали, что сумеем прорваться на территорию Врага. Мы надеялись, что вмешательство ада в земные дела было слишком серьезным, чтобы остаться незамеченным небесами.

И еще в моей голове время от времени мелькало — а если нам запретят нашу попытку?..

Для вызова святых мы выбрали лабораторию берклианской философии. Она располагалась в большом новом крыле, великолепно оборудованном, — это крыло пристроили к старому обшарпанному зданию факультета Грисволда после истории с саламандрой. Здесь теперь старшекурсники и аспиранты учились применять параестественные силы в естественно-научных исследованиях. В лабораториях находилось все мыслимое оборудование. В центральном лекционном зале стояли удобные рабочие скамьи; свет падал через серовато-зеленые стекла готических окон. На темно-синем потолке знаки зодиака окружали изображение золотого атома Бора…

Грисволд отпер дверь лаборатории. Джинни сняла чары личин и выпустила из сумки Свартальфа. Кот направился в угол, мерно размахивая хвостом. Карлслунд постелил на скамью алтарный покров, поставил распятие, колокольчик, чашу, освященные хлеб и вино. Все остальные в это время работали под руководством Барни. Мы установили защитное поле, наладили чары против подслушивания — в общем, все как обычно. А потом стали готовиться открыть ворота между двумя мирами.

Конечно, это всего лишь привычное выражение, не раскрывающее сути действия. Разумеется, на самом деле никаких ворот нет, имеется в виду передача воздействия из одного континуума в другой, и основано тут все не на технике, а на знании и умении. А те реальные предметы, которые мы использовали, — библия, открытая на соответствующей странице, семисвечник с длинными свечами, зажженными с помощью огнива и кресала, рог с водой Иордана, Пифагорейская арфа, — были скорее символическими, чем симпатическими.

Я хочу еще раз подчеркнуть то, что не так хорошо известно многим, как следовало бы, и из-за незнания чего широко распространился гностицизм. Догматы Петровой церкви в этом вопросе совпадают с догматами развитых нехристианских религий и с современными научными знаниями. Вы не можете вынудить небеса к чему бы то ни было. Они слишком велики. Да, вы можете попытаться как-то привлечь их внимание, но вы не получите никакого результата, если на то не будет дозволения Всевышнего. Это примерно то же самое, как если бы младенец, хватая вас за брюки, пытался заставить вас изменить путь.

Наша молитва — это всего лишь горячая просьба о чем-то, но ведь Бог уже прочел наше желание в наших сердцах. Просто в молитве мы вслух подтверждаем наше желание, формулируем его. Сходным образом чары обращены к какому-то духу, который решил явиться на землю. Но на деле дух не нуждается в нашей помощи для перехода в наш мир. Чары нужны лишь для того, чтобы к нам явился именно тот дух, который способен совершить определенные, необходимые нам действия.

Ад — это совершенно другое дело. В физических терминах мы можем сказать, что это мир, который базируется на энергии более низкого уровня, чем энергия нашей Вселенной. Если же использовать термины спиритуализма, то мы скажем, что Враг и его прислужники не заинтересованы ни в чем, кроме разрушения. И мы, безусловно, можем проникнуть в Нижний мир и воздействовать на него простыми силами колдовства — если, конечно, у нас будет достаточно этих сил….

Формулы, с помощью которых мы пытаемся добиться помощи небес, не являются общеизвестными, но не принадлежат и к тайному знанию. Их можно найти в соответствующих научных трудах. Чары, которые мы использовали для прорыва в ад, — это уже совсем иное. Я ни за что не стану их публиковать. Но вы и сами можете догадаться, что они включали в себя инверсию священного ритуала, и мы использовали ряд вещей: одно из апокрифичных Евангелий, факел, розу ветров, прах мумии, тринадцать капель крови и меч. Но я не стану клясться, что это полный список.

Мы не рассчитывали сразу добиться победы, мы лишь демонстрировали свои намерения. И, кроме того, Джинни нуждалась в этих действиях, чтобы более глубоко изучить обстановку и применить свою тренированную интуицию для уточнения нашего плана.

Карлслунд зазвонил в колокольчик, подзывая нас. Мы собрались возле импровизированного алтаря.

— Сначала я должен освятить его и провести как можно более полную службу, — сообщил пастор.

Я взглянул на часы — было уже около пяти часов. Но я не осмелился возразить. Уважение пастора к священнодействию было для нас жизненно важным.

Он раскрыл молитвенник, и служба началась. Я испытывал странное чувство. Я уже говорил, что никогда не считал один набор догматов предпочтительнее другого или просто лучше честного агностицизма. И, лишь изредка бывая в церкви, я считал, что епископальные спектакли пышнее прочих, только и всего. Но тут… Сначала мне захотелось шепнуть Джинни: «У нас настоящее тайное богослужение!» — однако очень быстро желание шутить оставило меня. Простые слова ритуала наполнили душу миром и удивлением, невыразимым в слове. «Так вот что такое религия, — подумал я, — это обращение к Богу, это стремление к нему всей душой…» Не то чтобы я мгновенно стал новообращенным, нет; но я почувствовал, что Творец помнит о нас.

— Помолимся! — сказал пастор. — «Отче наш, иже еси на небесах…»

Раздался стук в дверь.

Сначала я его просто не расслышал. Но стук повторялся снова и снова, и сквозь толстую дверь едва слышно донеслось:

— Доктор Грисволд! Вы здесь? Вам звонят. Мистер Нож, из ФБР. Говорит, что-то срочное.

Меня словно током ударило. Настроение пропало. Джинни вскинула голову и сжала в руке молитвенник так, словно это было оружие. Карлслунд сбился с тона.

Грисволд на цыпочках подбежал к двери и сказал сторожу, или кто уж там был нашим трагическим вестником:

— Скажите ему, я провожу эксперимент и не могу выйти. Спросите номер, и я ему позвоню через час или около того.

Благослови вас Бог, хотелось мне сказать профессору; но при этом еще что-то мелькнуло в уме… «Да будет воля Твоя»… но в чем состоит Твоя воля? Неужели люди — лишь марионетки в жестоком спектакле?

Нет, Бог не может захотеть расстроить наши планы. Он не может допустить, чтобы маленькая девочка осталась в аду.

Однако он еще и не то допускает. Читайте полицейские отчеты…

Однако жертвы преступлений умирают и обретают покой. По крайней мере, так утверждает церковь. Но откуда церковь это знает? Может быть, вообще не существует ничего, кроме взаимодействия слепых сил; а может быть, Нижний мир и небеса — одно и то же; или… Нет, это просто отчаяние. Действуй, Матучек. Не сдавайся. Пой: «Вперед, Христово воинство!..» Если нынешний план не сработает, придумаем что-нибудь еще.

Наконец служба закончилась. Карлслунд обеспокоенно сказал:

— Не уверен, что мы чего-то достигли. Было нарушено настроение, утрачена почтительность.

Харди вдруг заявил:

— Ваша церковь на первое место ставит веру, пастор. Но мы, католики, не отрицаем и действие.

Карлслунд вздохнул:

— Ну… хорошо. Мы можем попытаться. Какого рода помощь вам необходима?

Мы с Барни и Джинни обменялись растерянными взглядами. Я только теперь понял, что в суете об этом никто не подумал.

Барни откашлялся.

— В общем, идея такова… — начал он. — Мы предположили, что первоклассные математики, покинув этот мир, могли продолжать свои исследования, совершенствовали и расширяли свои знания. И нам нужен человек, который был первооткрывателем неэвклидовой геометрии.

— Законченную систему создал Риман, — сказал Фалькенберг. — Но он опирался на исследования других математиков, таких, как Гамильтон, а позже последователи Римана развивали его идеи. Мы не знаем, как далеко зашел в своих работах несравненный Гаусс, потому что он опубликовал лишь фрагменты своих размышлений. В целом я, пожалуй, предпочел бы Лобачевского. Он первым доказал, что геометрия может быть непротиворечивой системой и без признания аксиомы о параллельных прямых. Около 1830 или 1840 года, по-моему, хотя я и не слишком силен в истории математики. Но вся эта область исследований берет начало в работах Лобачевского.

— Ну, с него и начнем, — решил Барни. — Но не будем забывать, что мы не знаем — удастся ли нам заручиться поддержкой именно его души. На всякий случай попросим и других, — добавил он и повернулся к Фалькенбергу: — Вы с пастором займитесь этим, а мы пока наладим чары.

Это заняло какое-то время, и мы, произнося нужные слова, совершая пассы и концентрируя волю, чувствовали, как в точке прорыва в иное пространство скапливается непонятная энергия. Да, это были не простенькие чары «на каждый день», это был высший пилотаж.

Вокруг нас все сгущались и сгущались неведомо откуда взявшиеся тени, пока окна не стали казаться бледными фонарями в плотных объятиях ночи. Семь свечей горели, не светя. Символы над нашими головами засияли, мифическое небо пришло в движение. Огоньки святого Эльма кружились над нашими поднятыми руками, над волшебной палочкой Джинни, потрескивали в шерсти Свартальфа, стоявшего на плечах ведьмы… Арфа заиграла сама собой, струны издавали протяжную музыку сфер. Я переходил с места на место, почти ничего не видя, как один из семерых слепцов, медленно идущих к могиле… но вот до меня донесся чей-то крик: «Aleph»… а потом — «Zain».

Мы замерли, арфа умолкла, нас окружила необъятная тишина, знаки зодиака над нашими головами кружились все быстрее и быстрее, пока не слились в сплошное кольцо. Свет неведомо откуда падал на пастора. Он, воздев руки, стоял перед алтарем.

— Услышь нас, Боже, с небес, где ты пребываешь, — взывал пастор. — Тебе известны наши желания; позволь им осуществиться, умоляем тебя. Брось свой взор на этого мужчину, Стивена, и на эту женщину, Вирджинию, готовых прорваться в ад, если им это будет дозволено. Они готовы сразиться с твоими врагами и спасти невинное дитя из темницы, в которую ввергли его презренные. Мы молим тебя дать им проводника и советника на пути сквозь безумие ада. Если мы не достойны помощи ангела, мы молим тебя позволить явиться в этот мир твоему слуге Николаю Ивановичу Лобачевскому или кому-либо другому, обладающему знаниями, нужными нам. Об этом мы молимся во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

И снова наступила тишина.

Потом вдруг крест на алтаре ярко засветился, и прозвучала одинокая пронзительная нота, и меня охватила радость, смутно напомнившая мне первое счастье первой любви… Но тут же вокруг нас раздался шум, похожий на гул сильного ветра. Свечи погасли, окна потемнели, мы пошатнулись, потому что пол под нами вздрогнул. Свартальф взвизгнул.

— Джинни! — услышал я собственный крик.

И одновременно на меня нахлынули образы, воспоминания… луковичные купола, бескрайние равнины, раскисшие проселки между крошечными деревушками, состоящими из покосившихся изб под соломенными крышами, топот лошадиных копыт, звяканье сабель, висящих на поясах всадников, ледяные зимы, оттепели, сверкание талых вод, стаи птиц, солнце на зелени листвы, беспорядочные груды книг… и лица, лица… женщина, бывшая моей женой, сын, умерший совсем юным, половина Казани в зареве пожаров, год холеры, письмо из Геттингена, любовь, поражения, слепота, надвигающаяся день за днем… и все это было не моим.

Удар грома едва не оглушил нас. Ветер утих, тьма отступила, исчезло чувство давящей силы. Мы, изумленные и озадаченные, смотрели друг на друга. Джинни бросилась ко мне.

— Д-дар-линг… — прохрипел я. — Нет, любимая… — И вновь в моем мозгу завертелся калейдоскоп.

Свартальф, выгнув спину, стоял на скамье; кот был в явной панике. Его губы, горло, язык судорожно кривились, издавая совсем не кошачьи звуки. Свартальф пытался говорить!

— Что случилось? — проревел Барни.

Глава 30

Первой опомнилась Джинни. Она кивком подозвала тех, кто стоял поближе.

— Карлслунд, Харди, помогите Стиву, — резко сказала она. — Доктор, взгляните на него.

Я слышал лишь обрывки ее слов, сквозь хаос, наполнивший мой мозг. Друзья поддержали меня. Я добрался до кресла, свалился в него и едва отдышался.

К счастью, мое психическое расстройство было недолгим. Воспоминания о чужих землях, других временах оставили меня. Они напугали меня, потому что были слишком странными, и я не мог с ними справиться. В моем мозгу звучали чужие слова, но я понимал их смысл… Постепенно я пришел в себя. И тут же услышал в собственном мозгу чужую мысль, четкую, но пронизанную состраданием:

— Я прошу простить меня, сэр. Меня тоже смутило перевоплощение. У меня не было времени осознать те изменения, что произошли за многие сотни лет, которые я провел в иных областях. Но я уверен, через несколько минут я усвою нужные основы знаний и мы достигнем взаимопонимания. Я искренне сожалею, что мне пришлось вторгнуться в ваши мысли, и я постараюсь свести к минимуму помехи. И могу добавить, с полным уважением, что, если я и узнаю подробности вашей личной жизни, вас это не должно тревожить, ведь я давным-давно существую вне грешного тела.

Внезапно я понял: Лобачевский!

— К вашим услугам, сэр. Ах да, Стивен Матучек. Надеюсь, вы будете так любезны, что простите мне невольное вторжение?

В моем сознании медленно потекли два потока памяти. Часть меня вновь насторожилась. Я отстранил Ашмана, бросив: «Я в порядке», и внимательно разглядел окружающее.

Свартальф находился в жуткой истерике, и к нему было опасно приближаться. Джинни набрала воды в таз и выплеснула ее на кота. Он взвыл, соскочил на пол, метнулся в угол и припал к полу, сверкая глазами.

— Бедная киска, — ласково сказала Джинни. — Извини, но я была вынуждена сделать это. — Она отыскала полотенце. — Иди ко мне, я тебя вытру.

Кот позволил ей приблизиться. Джинни присела рядом с ним на корточки и принялась вытирать его шубку.

— В него что, бес вселился? — спросил Чарльз.

Джинни взглянула на него.

— Хороший вопрос, адмирал, — сказала она. — Кто-то в него точно вселился. Душ немного встряхнул его. Естественные кошачьи рефлексы взяли верх, и вселившийся дух перестал доминировать. Но он все еще здесь. Как только он приспособится к новому телу, я попытаюсь помочь ему сделать то, для чего он явился.

— Но кто это?

— Не знаю. Но лучше нам пока запереть его.

Я встал.

— Нет, погоди! — сказал я. — Я могу выяснить. — Глаза всех присутствующих уставились на меня. — Видите ли… э-э… в меня вселился Лобачевский.

— Что?! — воскликнул Карлслунд. — Его душа — в вашем теле… Не может быть! Святые никогда…

Я, отстранив его, подошел к Джинни, опустился на колени рядом с ней и, взяв голову Свартальфа в ладони, сказал:

— Расслабься. Никто не хочет тебе вреда. Мой гость думает — он понимает, что случилось. Понимаешь? Николай Иванович Лобачевский, он вселился в меня. А вы кто?

Мышцы кота вздулись, клыки обнажились, и отчаянный вопль пронесся по комнате. Со Свартальфом чуть вновь не случился припадок.

«Сэр, умоляю, успокойтесь! — пронеслась во мне чужая мысль. — Он не враждебен, я бы почувствовал это. Он просто смущен тем, что произошло, и у него в распоряжении лишь кошачий мозг. И, похоже, он не знает вашего языка. Могу я попытаться поговорить с ним?»

Русские слова полетели с моих губ. Свартальф насторожился, потом я почувствовал, как он расслабился в моих руках. Он выглядел так, словно прислушивался к шуршанию мыши в норке. Когда я умолк, он потряс головой и мяукнул.

«Значит, он и не моей национальности. Но, похоже, он уловил наши намерения».

«Но послушайте, — подумал я, — вы же понимаете меня, используя мое знание английского языка. Свартальф тоже знает английский. Почему же его… гость… не может действовать так же, как вы?»

«Я объяснил вам, сэр, мозг животного не равен мозгу человека. В нем вообще нет структур, рождающих речь. Явившаяся душа вынуждена использовать каждую клетку коры, чтобы сохранять разум. Но он может свободно использовать свой прежний опыт земной жизни благодаря огромным возможностям, заложенным даже в таком небольшом мозгу млекопитающего. Только нам придется использовать тот язык, который он знал прежде».

Я подумал: «Понимаю. Но не нужно недооценивать Свартальфа. За его спиной стоит длинный ряд предков — помощников ведьм, куда более сообразительных, чем обычные коты. И чары, окружающие его всю его жизнь, тоже должны были возыметь свой эффект».

— Великолепно. Sprechen Sie Deutsch?

Свартальф энергично кивнул.

— Мя-оу! — сообщил он с немецким акцентом.

— Guten Tag, gnadiger Herr. Ich bin der Mathematiker Nikolai Iwanowitsch Lobatschewski, quondam Oberpfarrer zu der Kasans Universitat in Russland. Je suis votre tres humble serviteur, Monsieur^[350]. — Последнюю фразу Лобачевский произнес по-французски, как того требовали правила вежливости девятнадцатого столетия.

— Мр-р-р! — сказал Свартальф, жестом указывая на пол.

Джинни уставилась на него расширенными от изумления глазами.

— Он хочет что-то написать, — сказала она. — Свартальф, послушай! Не сердись. Не бойся. Позволь ему делать то, что он хочет. Не сопротивляйся, помоги ему. Когда все это кончится, ты получишь столько сливок и сардин, сколько сможешь съесть. Обещаю! Хороший котик!

Она почесала его под подбородком. Вряд ли это было подходящим жестом, если учесть вселившуюся в кота душу, но это помогло, потому что в конце концов Свартальф замурлыкал.

Пока Джинни и Грисволд занимались приготовлениями, я сосредоточился на том, чтобы наладить отношения с Лобачевским. Остальные просто стояли вокруг, потрясенные происшедшим и совершенно не представляя, что нам всем делать дальше. Частью сознания я слышал их голоса.

Чарльз: Черт знает что, в жизни не слышал о подобном явлении святых!

Карлслунд: Адмирал, прошу вас!

Дженис: Ну это же правда! Им бы не следовало врываться в чужие тела, как… как это делают демоны!

Грисволд: Возможно, они были просто вынуждены. Мы ведь не позаботились о том, чтобы приготовить обменную массу для переноса материи из одного континуума в другой.

Карлслунд: Но ведь они не демоны. И им никогда прежде не нужно было являться в этот мир.

Барни: Ох! Давайте подумаем как следует. Дух или мысль могут свободно путешествовать между вселенными. Наверное, поэтому святые всегда выглядят лишь призраками, лишенными тела.

Карлслунд: Иногда они весьма телесны.

Нобу: Наверное, это происходит в тех случаях, когда святые используют какую-то массу для формирования тела. Например, атомы воздуха, пыль, минералы дают возможность раздобыть необходимое. Не забывайте, что они, насколько нам известно, представляют собой духи небес, так сказать, приближенные к Творцу. И они черпают новые способности и новую духовность непосредственно, так сказать, из источника силы и творения.

Чарльз: Но тогда их ничто не должно тревожить.

— Господа, — сказало мое тело, выступая вперед. — Я прошу вас быть снисходительными. Я еще не привык думать с помощью данного мозга. Прошу, не забывайте — он совсем не похож на тот, которым я обладал в свое время. И я еще не вник в детали той проблемы, которая вынудила вас обратиться за помощью. Наконец, очутившись в человеческом теле, я не более чем вы способен разобраться в личности того джентльмена, который вселился в кота. Я уверен, что знаю цель его появления, но лучше нам подождать, если позволите, пока у нас будет больше данных, а уж потом делать выводы.

— Ox, — сказал Барни с тяжелым вздохом. — Как ты себя чувствуешь, Стив?

— Неплохо, — ответил я. — И с каждой минутой лучше.

Я, безусловно, поскромничал. Как только мы с Лобачевским познакомились, я ощутил, как мои собственные чувства и мысли становятся мощными и мудрыми, как никогда прежде, я даже и вообразить бы не смог такого…

Конечно, я не мог разделить с ним опыт загробной жизни, равно как и его святость. Мой смертный мозг и несовершенная душа не способны были достичь его высот. Но я ощущал силу и обаяние его личности. Вообразите лучшего из ваших старых друзей — и вы получите отдаленное представление о том, на что это было похоже.

— Мы сейчас будем готовы, — сказала Джинни.

Они с Грисволдом положили на скамью планшетку для спиритических сеансов, на которой удобно писать кошачьей лапой. Джинни уселась на краю скамьи, скрестив ноги, красоту очертаний которых заметил и мой гость и тут же с помощью моего мозга составил уравнение, описывающее их линии. Свартальф занял позицию возле планшетки, а я встал рядом, чтобы задавать вопросы.

Планшетка двигалась в полной тишине, нарушаемой лишь нашим дыханием. Кусок мела под воздействием симпатических чар выводил крупные буквы на черном фоне:

«IСН BIN JANOS BOLYAI VON UNGARN»^[351].

— Больяй! — задохнулся Фалькенберг. — Боже, я совсем забыл о нем! Без сомнения, он… но как…

— Enchante, Monsieur, — сказал Лобачевский с поклоном. — Dies ist fiir mich eine grosse Ehre. Ihrer Werke sind eine Inspiration fiir alles^[352].

Ни Больяй, ни Свартальф не позволили превзойти себя в вежливости. Они встали на задние лапы, прижали переднюю лапу к сердцу, раскланялись, потом отдали честь по-военному, затем вновь взялись за планшетку и принялись строка за строкой нанизывать цветистые французские комплименты.

— Да кто он такой? — прошипел за моей спиной Чарльз.

— Я… я не знаю его биографии, — тоже шепотом ответил Фалькенберг. — Но помню, он был первой звездой новой геометрии.

— Я поищу в библиотеке, — предложил Грисволд. — Похоже, их взаимные любезности затянутся.

— Да, — согласилась Джинни и придвинулась к моему уху. — Ты не мог бы поторопить их немножко? Нам с тобой давным-давно следовало быть дома. А тот телефонный звонок может привести к неприятностям.

Я объяснил это Лобачевскому, Лобачевский — Больяю, а тот, написав «ABER NATURLICH»^[353], потом заверил — весьма многословно — что как имперский офицер он знает, что такое решительные действия, и готов вновь стать солдатом, если это необходимо, тем более что две такие очаровательные леди, пребывая в затруднении, положились на его честь, каковую честь он пронес через все поля сражений незапятнанной, и неважно, что он давно покинул этот мир…

Я вовсе не хотел насмехаться над великим человеком. Он был единственным среди нас, кому приходилось мыслить при помощи кошачьего мозга. Из-за этого его обычные человеческие недостатки и слабости выглядели преувеличенными, и ему трудно было должным образом проявить свой интеллект и рыцарство. А он был истинным рыцарем, как мы поняли, прочитав статьи о нем, которые Грисволд отыскал в энциклопедии и в книге по истории математики. Мы занялись этими статьями, пока Больяй вел изысканную беседу с Лобачевским.

Янош Больяй родился в Венгрии, в 1802 году, когда Венгрия была всего лишь провинцией Австрийской империи. Его отец, известный математик, близкий друг Гаусса, научил его вычислениям и аналитической механике, когда Больяю еще не исполнилось и тринадцати, и отправил сына учиться в Королевское инженерное училище в Вене, когда тому стукнуло пятнадцать. К двадцати годам Янош стал офицером инженерных войск и прославился как хороший скрипач и отличный фехтовальщик, с которым лучше не встречаться на дуэли. В 1823 году он послал отцу набросок своей работы «Абсолютные истины науки о пространстве». В то время как Гаусс уже излагал подобные соображения в общем, философском плане — не известном в то время Больяю, — молодой венгр создал первую тщательную разработку основ неэвклидовой геометрии, первое настоящее доказательство того, что пространство логически не обязано повиноваться ряду аксиом, таким, как аксиома о параллельных прямых.

К сожалению, труд Больяя не был опубликован до 1833 года, да и тогда вышел лишь как приложение к двухтомному изданию работ его отца; и, будучи написан на латыни, носил чудовищно длинное название. Но к тому времени Лобачевский независимо пришел к аналогичным выводам. И Больяй остался незамеченным.

Похоже, это его обескуражило. Он поселился в том же городе, где жил его отец — преподаватель колледжа, и умер в 1860 году. На период его жизни пришелся рост венгерского национализма, восстание Кошута в 1848 году, его подавление и последовавший за ним гнет реакции; но в статьях ничего не говорилось о политических взглядах Больяя. Он видел конец военного положения в 1857 году, расцвет либерализма; но его страна достигла полной национальной независимости лишь семь лет спустя после его смерти. Мне было интересно: не оставался ли Больяй все это время в родных краях, в виде духа?

О Лобачевском мы нашли гораздо больше сведений. Он родился в Нижнем Новгороде в 1793 году^[354]. Его мать овдовела, когда ему исполнилось семь лет. Она переехала в Казань и растила своих сыновей как джентльменов, хотя и впадала временами в крайнюю бедность. Мальчики, победив на конкурсе, получили стипендию для обучения в гимназии — Николаю тогда было восемь. В четырнадцатилетием возрасте он уже поступил в местный университет, закончил его в восемнадцать, в двадцать один был назначен ассистентом профессора, а к двадцати трем сам достиг профессорского звания. Вскоре после этого он был назначен попечителем библиотеки и музея. Это была нелегкая работа — и библиотека, и музей были запущены, находились в полном беспорядке; и за весьма невысокую плату Лобачевскому приходилось тяжело трудиться, вплоть до того, что он сам занимался физической работой, разбирая книги и экспонаты. Но через несколько лет он превратил этот музей в предмет российской гордости. Кстати, при царе Александре Лобачевскому было предложено следить за политическими настроениями студентов, и он сумел удовлетворить требования правительства, не шпионя и не донося. Молодежь обожала его.

В 1827 году он стал ректором, главой университета. Лобачевский расширил университет, в том числе и буквально: он настолько хорошо разбирался в архитектуре, что сам спроектировал ряд новых построек. В 1830 году, когда разразилась холера, он сделал все, чтобы в академическом городке смертность была минимальной, — он буквально принуждал людей соблюдать требования санитарии, вопреки тем средневековым мерам, которые применялись в остальной Казани. Потом был пожар, уничтоживший половину города. Новая обсерватория, лучшие из зданий университета сгорели. Но Лобачевский спас инструменты и книги и двумя годами позже восстановил все утраченное.

Уже в 1826 году он занялся неэвклидовой геометрией. Но Казань для Европы была все равно что Канзас. Новое слово добиралось до европейских ученых с раздражающей неторопливостью. Но все же добиралось. И когда Гаусс узнал о новой теории, на него она произвела такое впечатление, что Лобачевский в 1842 году был принят в Королевское научное общество Геттингена.

То ли из-за нелюбви к иностранцам, то ли из простой зависти, но в 1846 году Лобачевского сняли с поста ректора. Ему позволили читать лекции, только и всего. И он углубился в математические исследования. Его зрение все ухудшалось. Его сын умер. Но он продолжал размышлять, обдумывая и диктуя «Пангеометрию», увенчавшую его жизнь. И в 1856 году, вскоре после окончания этого труда, он умер.

Конечно, он был святым!

— Нет, Стивен Павлович, вы меня переоцениваете. Я ошибался и грешил больше других, уверен. Но беспредельна милость Господня. Я был… нет, это невозможно объяснить. Скажем так, мне было позволено учиться дальше.

Доска заполнилась текстом. Дженис взялась за резинку, и мел вновь забегал по черному полю, поскрипывая. Для тех, кто знал французский — в котором то и дело встречались русские и венгерские слова, да еще и немецкие, — постепенно становилось ясно, что же произошло. Но лишь я полностью понимал случившееся, разделив это понимание с Лобачевским. И меня все больше раздражала необходимость переводить все на американский. Время работало против нас…

Лобачевский понял меня. Час был поздний, опасность слишком велика. И он стал задавать вопросы более коротко, отрывисто, вынуждая Больяя к кратким же ответам.

Но наконец я созвал всех остальных. Кроме Джинни, остававшейся эффектной при любых обстоятельствах, и Свартальфа, сидящего у ее ног и смотрящего на всех глазами, полными человеческой мысли, посмотреть было не на кого. Усталые, вспотевшие, без галстуков, с растрепанными волосами… Наверное, я сам выглядел даже хуже других. Я охрип, и одна щека у меня нервно дергалась. Тот факт, что святая душа избрала мое тело для своего пребывания на земле, не ослабил моей боли, страха, опасений…

— Теперь все прояснилось, — сказал я. — Мы совершили ошибку. Бог не дает персональных приказов ангелам и святым, ну, по крайней мере, ради нас. Пастор, судя по форме его просьбы, понимал это. Но все мы — нет; мы воображали себя куда более важными персонами, нежели мы есть.

Лобачевский поправил меня:

— Нет, для него важен каждый. Но свобода необходима, даже для зла. И, более того, есть некоторые правила… ну, скажем, реальной политики. Не знаю, есть ли аналог этому на земле. Грубо говоря, ни Бог, ни Разрушитель не хотят спровоцировать новый Армагеддон. Уже две тысячи лет они избегают… э-э… вторжения на территории друг друга. И эту политику никто не намерен менять.

— Но все же наш призыв был услышан. Лобачевский — полночинный святой. Ему нельзя было запретить явиться к нам, но нельзя было и заставить. Но он не может сопровождать нас в ад. Если же он и отправится с нами, то лишь как наблюдатель, скрытый в теле смертного. Ему очень жаль, но это единственно возможный вариант. Если мы там свернем себе шею, он не сможет помочь нашим душам спастись. Каждый дух идет лишь своим собственным путем… ну, неважно. Больяй — это другое дело. Он тоже услыхал наш призыв — ведь наша молитва была составлена так, что вполне могла относиться и к нему. Он еще не достиг полной святости. Он сказал, что находился в чистилище. Мы представляем себе это место как некую область, где человек может… точнее, душа может исправиться, улучшить себя. В любом случае, хотя он был и не на небесах, но не был и проклят. И на него не наложен запрет на участие в борьбе. И это для него шанс совершить хороший поступок. Он оценил содержание нашей просьбы, в том числе и то, что мы не высказывали вслух, и тоже выбрал меня для вселения. Но Лобачевский, будучи более сильной и святой душой и не зная, конечно, о намерениях Больяя, прибыл на долю секунды раньше и занял мое тело.

Я умолк, чтобы прикурить сигарету. Но вообще-то я предпочел бы галлон крепкого сидра. Горло мое пересохло, как проселок жарким летом.

— Очевидно, подобные ситуации регулируются какими-то правилами, — сказал я. — Только не спрашивайте меня почему; хотя я уверен, что они имеют смысл, — ну, например, необходимо защитить смертное тело от избыточного потрясения и напряжения. Одно тело — одна дополнительная душа. Больяй не обладает способностью сотворить временное реальное тело из того, что может найтись под рукой, как вы недавно предположили, доктор Нобу. Скорее всего, он не смог бы использовать органический материал, даже если бы мы приготовили его заранее. Он мог заявить о себе, лишь вселившись в живое тело. Есть и еще одно правило: душа не может перемещаться из тела в тело. Она во все время своего пребывания здесь остается в том, в которое попала сразу. Больяю пришлось принять мгновенное решение. Мое тело было уже занято. Чувство приличия не позволило Больяю войти в тело женщины. И не было смысла вселяться в любого из вас, ведь вы не будете принимать участия в экспедиции. Но из подтекста молитвы Больяй понял, что есть и третий участник операции, и он — мужского пола. И математик внедрился в него. Больяй всегда был слишком тороплив. И он слишком поздно понял* что очутился в теле Свартальфа.

Барни пожал квадратными плечами:

— Выходит, наш проект ни к чему не привел?

— Почему же? — возразили. — С ведьмовской помощью Джинни… используя кошачий мозг на всю мощь, Больяй думает, он сможет действовать. В своей загробной жизни он далеко продвинулся в знании геометрии разных континуумов, исследуя неведомые нам планы бытия. И ему нравится идея налета на ад.

Свартальф взмахнул хвостом, насторожил уши и сверкнул глазами.

— Тогда — за дело! — крикнула Джинни. — Вперед!

— Да, пожалуй, — сказал я. Моя решительность не угасла, но энтузиазма у меня поубавилось. Мне мешали знания Лобачевского. — Я чувствую, развязка близка. Враг сделает все, чтобы помешать нам. Он направит против нас коварнейшие, могущественные силы.

— Да, — кивнул Карлслунд. — Да-да.

Джинни замерла, когда я сказал:

— Доктор Грисволд, может быть, вам лучше позвонить Ножу?

Маленький ученый согласился:

— Я позвоню из своего кабинета. Но мы можем подключить и сюда переносную линию, аудиовидеоаппарат.

Мы все Слишком устали, чтобы разбираться, насколько законно такое подключение; впрочем, я подумал, что это вполне допустимо, мы ведь не собирались заниматься шпионажем.

Мы ждали несколько минут. Я прижимал Джинни к себе. Вся наша группа чувствовала себя крайне усталой, лишь Больяй не терял бодрости духа. Он заставил Свартальфа обойти всю лабораторию, исследуя ее с пылким интересом. Разумеется, теперь Больяй познал куда больше любого смертного в области математики и других наук; но он хотел разобраться, насколько далеко продвинулись мы. И он пришел в восторг, когда Дженис отыскала для него экземпляр «Национальной географии».

Телефонный аппарат ожил. Мы увидели Грисволда, и… У меня перехватило дыхание. Сверкающий Нож и в самом деле вернулся из Вашингтона.

— Мне очень жаль, что я заставил вас ждать, — сказал профессор. — Но я просто не мог освободиться раньше. Чем могу быть вам полезен?

Фэбээровец назвал себя и предъявил служебный значок.

— Я пытаюсь связаться с мистером и миссис Матучек. Вы ведь их знаете, не так ли?

— Да, о да… только я не видел их в последнее время. — Грисволд был никудышным лжецом.

Лицо Сверкающего Ножа окаменело.

— Прошу вас, сэр, выслушайте меня внимательно. Я вернулся сегодня днем из поездки в Вашингтон, как раз по их делу. Дело это слишком серьезное. Я переговорил с моими подчиненными и узнал, что миссис Матучек исчезла. Ее муж какое-то время провел в конференц-зале, защищенном от надзора. Никто не видел, чтобы он покидал здание корпорации в конце рабочего дня. Я послал человека, чтобы отыскать мистера Мату чека, но его не нашли. У нас есть изображения тех, кто входил в здание корпорации, и в криминальной лаборатории выяснили, что вы были одним из членов конференции. Вы уверены, что Матучеки сейчас не на территории вашего факультета?

— Н-нет. Нет. А зачем они вам? Вы их обвиняете в каком-то преступлении?

— Нет, если они впредь будут вести себя хорошо. У меня есть предписание — удерживать их от определенных действий, которые они могут предпринять… Если же кто-либо будет им содействовать, он тоже подвергнется риску ареста.

Грисволд рассвирепел. Преодолев свою застенчивость, он зашипел:

— Честно говоря, сэр, я возмущен вашим вмешательством. Да и в любом случае вы обязаны запастись ордером, если уж вам так хочется применить силу. А до тех пор они не обязаны вам подчиняться, равно как и те, кто захочет им помочь.

— Верно. Но вы не станете возражать, если я осмотрю ваш факультет? Они могут быть где-то там… без вашего ведома.

— Я буду возражать, сэр. Вы этого не сделаете.

— Будьте рассудительны, доктор Грисволд. Кроме всего прочего, я обязан защитить их от них же самих.

— Именно из-за подобных утверждений я и не доверяю нынешней администрации. Всего доброго, сэр.

— Нет, погодите! — Сверкающий Нож по-прежнему говорил мягким тоном, однако в выражении его лица ошибиться было невозможно. — Вы ведь не владелец здания.

— Я за него отвечаю. Трисмегистус — частное учебное заведение. Я могу использовать данную мне свободу действий и запретить вход сюда вам и вашим… вашим прихлебателям.

— Не сможете, если они прибудут с ордером, профессор.

— Так раздобудьте его! — И Грисволд сбросил чары.

Мы все переглянулись.

— Надолго ли?.. — сказал я.

Барни передернул плечами.

— Минут на тридцать. ФБР умеет действовать быстро.

— Можем мы смыться незаметно? — спросила Джинни.

— Я бы и пытаться не стал. Наверняка вокруг торчат люди Сверкающего Ножа. Я думаю, он сейчас отступил ненадолго лишь потому, что не знает, чем мы тут занимаемся… а он привык действовать очень осторожно.

Джинни выпрямилась:

— Отлично. Тогда мы отправляемся прямиком к черту! — На ее губах мелькнула слабая улыбка. — Прямо в ад. Не будем упускать шанс. Не будем ждать другой подходящей минуты.

— А? — вырвалось у Барни так, словно его ударили под ложечку. — Нет! Ты и в самом деле сумасшедшая! Без подготовки, без соответствующей техники…

— Сейчас соберем что-нибудь здесь, — сказала Джинни. — Больяй даст нам совет, да и Лобачевский — пока мы здесь. Мы можем выиграть за счет внезапности. У демонических сил не будет времени организовать нападение на нас. А раз мы окажемся вне пределов американской юрисдикции, что сможет сделать нам Сверкающий Нож? И он не сможет тронуть вас, поскольку тогда возникнет угроза нашей жизни. Это было бы просто убийством, осмелься он арестовать вас! Кроме того, я подозреваю, что втайне он на нашей стороне и ему не слишком нравятся его обязанности. Он может даже предложить вам помощь. — Она подошла к Барни, взяла его здоровенную ручищу и заглянула в лицо. — Не останавливай нас, старина, — просительно сказала она. — Ты нам нужен.

Больно было видеть, как мучается Барни. Но он взял себя в руки и принялся отдавать распоряжения. Вся наша команда окунулась в работу.

В лабораторию вошел Грисволд.

— Вы… ох! Вы не можете отправиться прямо сейчас!

— Мы не можем не отправиться, — возразил я.

— Но вы… вы не обедали! Вы ослабеете, и… Ладно, я знаю, что мне вас не остановить. Тут у нас в исследовательской лаборатории есть холодильник, мы обычно держим в нем замороженные продукты, на случай, если заработаемся допоздна. Посмотрю, что можно приготовить.

Вот так и вышло, что мы отправились штурмовать ад второпях: на Джинни надели плотную куртку Дженис, на меня — полупальто Барни со множеством карманов (кое-как укоротив рукава); причем карманы эти раздулись от сандвичей с арахисовым маслом, банок с рыбными консервами для Свартальфа и четырех жестянок пива.

Глава 31

Кое-какое оборудование мы все же прихватили, и в первую очередь — рабочий комплект Джинни. Было с нами и свидетельство о рождении Валерии, которое принес доктор Ашман. Собственно, доктора Ашмана и пригласили в нашу команду именно потому, что только он мог объяснить, как пользоваться этим свидетельством. До поры до времени Джинни держала свидетельство в сумочке, прикрепленной к запястью.

Никто, включая и наших геометров, не знал, что сработает, а что не сработает в аду. Лобачевский мог сказать наверняка лишь то, что святые символы там такой силы, как здесь. Эти символы черпают энергию от Высшего, а основное свойство обитателей ада — неспособность любить. Но мы можем извлечь некоторую пользу из языческих символов. Элементы чести и правосудия, заложенные в этих символах, разумеется, ничего не значат там, куда мы отправляемся, но элементы силы и умиротворения могут подействовать; и хотя уже многие века минули с тех пор, как эти символы служили своим богам, их сила — мана — далеко не потеряна.

Джинни всегда носила совиную лапку как знак того, что она — ведьма с лицензией. Грисволд отыскал миниатюрную нефритовую бляшку, сделанную ацтеками, — на ней был вырезан ухмыляющийся крылатый змей; эту бляшку я повесил на грудь, рядом с магической вспышкой. Чуть смущаясь под взглядом пастора Карлслунда, Барни выудил откуда-то серебряную подвеску в виде молотка — копию с молота викингов. Молоток принадлежал его жене, но Барни сам носил эту вещицу — «вместо кроличьей лапки» — с того момента, как начались все наши неприятности; и теперь он надел ее на шею Свартальфа.

Метательное оружие не слишком подходило для того, чтобы тащить его с собой. Конечно, мы с Джинни были неплохими стрелками в эвклидовом пространстве нашей Вселенной. Но если траектория полета снаряда непредсказуема, лучше об этом оружии и не вспоминать. Мы пристегнули мечи. У Джинни был тонкий современный клинок Солингена, вообще-то предназначенный для ритуалов, но острый и годный для хорошей драки.

Я вооружился мечом потяжелее и постарше; он заключал в себе магическую силу и происходил от абордажной сабли, когда-то плававшей на корабле Декатура.

В нашей экспедиции вполне мог стать проблемой обычный воздух. Ад — место заведомо грязное. В кладовой мы отыскали акваланги, которые использовались для подводных исследований. Когда вам приходится иметь дело с русалками или другими водяными существами, далеко не всегда удается отыскать мага иди ведьму, которые держат в помощниках подходящее животное вроде тюленя, и потому маски специальных аквалангов были так устроены, чтобы их можно было подогнать для любого зверя. Так что для Свартальфа акваланг нашелся. И еще я прихватил маленькую маску с запасным баллоном кислорода — для Валерии.

На том наши сборы и кончились. Будь у нас больше времени, мы бы могли подготовиться лучше. Мы бы могли, например, отправиться верхом на драконе, а не на метлах; а уж на дракона можно было бы нагрузить несколько тонн оборудования и припасов на все случаи жизни. Впрочем, армия, при всем своем снаряжении, все же не сумела прорваться в ад. А у нас имелись новые знания и уникальный проводник. И это могло сыграть нам на руку.

Пока мы нагружались, Барни и Нобу заканчивали приготовления к переброске нас в другое пространство. Собственно, они уже закончили, но в последнюю минуту я попросил сделать кое-что еще.

На Полу в центре лаборатории были начерчены магические фигуры, которые я не могу описать. Они заключались в пентаграмму, по контуру которой стояли освященные свечи. Гигантский колокол, укрепленный на блоке, висел над центром фигуры; его можно было опустить в любое мгновение. Колокол был подвешен на тот случай, если в качестве обменной массы из ада к нам прорвется нечто живое, газообразное или вообще представляющее какую-либо опасность.

— Когда мы отправимся, — сказал я, — добавьте туда несколько фунтов вещества, если в эти фигуры не слишком опасно заходить.

— Что? — удивленно переспросил Барни. — Но зачем?

— Если кто-то за нами следом явится сюда, — сказал я, — мы его поймаем. Из диаграмм оно выскочить не сможет. А вы держите наготове чары, чтобы оно не удрало обратно. Я ведь не знаю, что мы там обнаружим. Вдруг это будет нечто, представляющее научную ценность? Да и всему нашему обществу не помешают лишние знания об аде. Может быть, конечно, мы никаких трофеев не раздобудем. Но лучше быть наготове.

— Хорошо. Но похоже на рассуждения сумасшедшего. — Барни вытер глаза. — Черт, у меня, должно быть, на что-то аллергия.

Однако когда мы прощались, не у одной Дженис были мокрые глаза. А в моем мозгу прозвучало серьезно:

«Больше я не могу помогать вам, Стивен Павлович, Вирджиния Вильямовна, Янош Фаркасович и кот, у которого есть и собственная душа. Теперь я становлюсь лишь наблюдателем и регистратором, ради собственной любознательности. Я никак не обременю вас, ничем не помешаю. Вы просто не заметите моего присутствия. Отправляйтесь с Богом».

Я почувствовал, как он удаляется из моего сознания куда-то в глубь мозга. И вскоре он превратился лишь в нечто доброе и хорошее, случившееся со мной пару часов назад. Впрочем, нет. Я подозреваю, что спокойствие, не покидавшее меня во все время нашего предприятия, держалось на его неосознаваемом присутствии. Он ведь не мог перестать быть самим собой.

Держа наши метлы, мы с Джинни рука об руку вошли в центр магических фигур. Свартальф шествовал впереди. Мы с Джинни поцеловались и шепотом пожелали друг другу удачи, после чего натянули маски. Наши друзья прочли чары. Вновь вокруг нас сгустилась тьма, собралась энергия, загремел гром и сверкнула молния. Я крепко обхватил своих спутников, чтобы нас не разметало в стороны. Сквозь нарастающий шум я слышал, как моя ведьма вслух читала пергамент, на котором стояло имя Виктрикс, чтобы свидетельство о рождении девочки привело нас прямо к ней сквозь дьявольское пространство-время.

Комната, мир, звезды и вся Вселенная начали вращаться, а мы стояли в центре вихря. Все вертелось быстрее и быстрее, пока не слилось в нечто неразличимое. Мы слышали лишь рев, похожий на рев водопада. Последний проблеск света умчался с бешеной скоростью; а мы окунулись в вечность. И был ураган, и был страх… и мы не смогли бы пройти сквозь все это, если бы нас не вело имя Валерии Виктрикс.

Глава 32

Должно быть, я потерял сознание на минуту или на тысячелетие. И внезапно очнулся, когда наш полет закончился и мы прибыли.

Неизвестно куда.

Я прижал Джинни к себе. Мы осмотрели друг друга, но не нашли никаких ран. Свартальф тоже был в полном порядке. И он не требовал внимания к себе, как обычно. Больяй заставил его отправиться на разведку, и Свартальф крадучись пошел по расширяющейся окружности.

Я осторожно снял маску. Дул пронизывающий ветер, воздух был отчаянно холодным — но чистым… даже стерильным.

Стерильность. Это оказалось основным качеством того места, куда мы попали. Небо здесь было абсолютно и бесконечно черным, но при этом мы каким-то образом видели звезды и уродливо тлеющие планеты, движущиеся по хаотическим линиям; они почему-то казались точками еще более глубокой тьмы — это было не отсутствие, а отрицание света. Мы стояли на голой равнине, твердой, серой и плоской, как бетон; однообразие не нарушалось ничем, кроме рассыпанной кое-где гальки и валунов безобразных очертаний. Свет — тусклый, бесцветный, невыразительный — шел снизу, от почвы. Взгляду не за что было зацепиться. К тому же равнина не имела горизонта; она тянулась бесконечно. Все было безжизненно; лишь ветер, свистящий и завывающий, создавал ощущение движения.

Я подумал, что, хотя мне и пришлось повидать в жизни немало неприятного, ничто не было таким отвратительным, как этот пейзаж… Нет. Видывал я кое-что и похуже. Пустую кроватку моей дочери…

Джинни тоже сняла маску, оставив ее висеть на груди, и резко передернула плечами. Ветер облепил платье вокруг ее тела.

— Я-то б-была готова защищаться от пламени, — сказала Джинни. Ее слова прозвучали как исторически значимая фраза.

— Данте описывал седьмой круг ада как место весьма холодное, — ответил я. — Похоже, он и в самом деле кое-что знал. Где же это мы?

— Понятия не имею. Если чары имени подействовали, вкупе со всем остальным, то мы — на той же планете… если, конечно, слово «планета» тут применимо, — где и Вэл.

— Но все здесь не похоже на то, о чем сообщали предыдущие экспедиции.

— Да. Но и наш переход был другим. Мы использовали совсем иные ритуалы и проскользнули сквозь время, как сквозь воронку. Вернуться будет легче.

Свартальф исчез за большим камнем. Мне это не понравилось.

— Kommen Sie zuriick! — крикнул я. — Retournez vous!^[355]

Лишь в этот момент, не слишком-то и удивившись, я понял, что Лобачевский, готовя нас к путешествию, вложил в мою голову знание основ немецкого и французского языков. Бог мой, еще и русского!

— Мнеоу-рр! — раздалось в ответ.

Я обернулся. Кот появился с противоположной стороны.

— Что за штучки? — воскликнул я.

— Искривленное пространство, — сказала Джинни. — Смотри!

Свартальф старался идти прямо, но тем не менее двигался так, словно был здорово пьян.

— Видишь, даже на таком коротком расстоянии заметна кривизна линий. Что же будет через милю-другую?

Я огляделся по сторонам.

— Но все выглядит нормально.

— Оно и есть в норме, пока ты стоишь на месте. Бр-р-р! Надо бы немного согреться!

Она достала из сумочки складную волшебную палочку. Звезда на ее конце не сверкала в этой атмосфере; она лишь тлела янтарным светом. Но все же она согрела воздух вокруг нас, даже слишком; мы начали потеть. Я решил, что вселенная ада подвержена слишком высокой степени энтропии — или глубокому термодинамическому распаду, и даже небольшое воздействие приводит к очень сильной реакции.

Свартальф наконец добрался до нас. Я, неуверенно вглядываясь в равнину, пробормотал:

— Пока что мы не встретили сопротивления. Почему?

— На нашей стороне два фактора, — сказала Джинни. — Первое — по-настоящему эффективные чары переноса. Их влияние все еще чувствуется. Они охраняют нас, отчасти выравнивают местные флуктуации, делают местность похожей на наш мир. Второе — демоны знали заранее, куда и когда должны были прибыть предыдущие экспедиции. У них было в запасе достаточно времени, чтобы подготовить свои мерзкие фокусы. А мы опередили противника. — Джинни отбросила со лба локон и добавила категоричным тоном: — Думаю, проблемы нас еще ожидают, как только мы отправимся в путь.

— А мы отправимся?

— Разумеется. Зачем похитители оставили проход в этой пустынной точке? Затем, чтобы мы не смогли приземлиться сразу там, где нам нужно. Помолчи, пока я разберусь в направлении.

Держа перед собой пергамент с именем Виктрикс, Джинни произнесла магические формулы, и лоза недвусмысленно указала в нужную нам сторону. Поисковый шар оставался затуманенным, и мы не могли определить расстояние или узнать, что нас ждет впереди. Это пространство-время было слишком чужим.

Мы перекусили, напились, отдохнули несколько минут и отправились в путь. Впереди летела Джинни, а на седельной луке перед ней — Свартальф; я летел чуть сзади, справа. Метлы плохо слушались, поворачивали вяло; лобовые экраны разбились, оставив нас без защиты от сильного ветра. Но все же мы двигались вперед.

И при этом мы буквально видели кривизну пространства. Мои руки на рукоятках управления, Свартальф, великолепная фигура Джинни, камни внизу — все словно покрылось рябью, все волновалось, то сужаясь, то расширяясь, карикатурно меняя очертания. Твердая почва внизу казалась трясиной, собирающейся в капли, которые вытягивались вверх, отрывались и исчезали. Звуки тоже менялись: то как будто играла волынка, то разражалась дикая какофония визга, жужжания, свиста; и все это отдаленно напоминало чью-то речь, почти можно было разобрать отдельные угрожающие слова, произносимые на таких низких нотах, что они улавливались скорее не слухом, а всем телом и вызывали страх.

— Не обращай внимания! — крикнул я. — Это просто оптические эффекты, Доплер… — Но мои слова не могли одолеть окружающий нас шум.

Внезапно моя любимая стала удаляться от меня. Ее несло, словно сухой лист. Я попытался повернуть за ней, но меня отшвырнул порыв ветра, выжимавший слезы из глаз. И чем сильнее я давил на руль, тем скорее мы отдалялись друг от друга.

— Больяй, помоги! — закричал я в никуда. И меня поглотило одиночество.

Я летел вниз по длинной пологой кривой. Метла не могла сойти с этой линии. Что ж, мельком подумал я, вряд ли я спикирую слишком резко, скорее я смогу выровнять метлу…

Но линия валунов, к которой меня несло, оказалась вдруг горной грядой, и я не мог ее миновать… Ветер выл и хохотал вокруг меня, и встряхивал метлу. Дергая рычаги, я бормотал заклинания, но все, чего мне удалось добиться, — так это свалиться на землю, не долетев до скал.

Каким-то образом я пролетел многие тысячи миль — то есть должно было быть так, ведь иначе я увидел бы эти горные пики на голой равнине? — и Джинни исчезла, Вэл исчезла, и я готов был к смерти, но не утратил надежды.

— Мяу-ау-ау! — донеслось до меня сквозь шум.

Я резко обернулся. Джинни! Ее волосы пылали огнем. Звезда на ее волшебной палочке сверкнула, словно Сириус. Больяй пользовался лапами Свартальфа, чтобы управлять метлой; желтые глаза и белые клыки сверкали, и выражение его морды напоминало оскал пантеры.

Они приземлились рядом со мной. Джинни наклонилась ко мне, наши пальцы встретились, наши чувства объединились, Я смотрел, что делает кот, и повторял его движения. Если бы мы вот так управляли метлами дома, то мгновенно бы разбились. Но здесь мы лишь скользнули чуть в сторону и принялись набирать высоту.

Как объяснить все это? Представьте, что вы — Флатландер, мифическое существо (если вообще какое-то существо можно назвать мифическим), и вы находитесь в мире двух измерений, всего двух. Вы живете в поверхности. Да, именно в ней. Если эта поверхность плоская, то ее геометрия повинуется эвклидовым законам, которые мы учили в школе: параллельные не пересекаются, кратчайшее расстояние между двумя точками — прямая линия, сумма углов треугольника равна ста восьмидесяти градусам, и так далее. Ну а теперь вообразите, что некий трехмерный гигант выдернул вас оттуда и запихнул в поверхность совершенно иных очертаний. Например, это может быть сфера. Вы сразу обнаружите, что пространство вокруг вас изменилось до неузнаваемости. В сфере вам придется использовать такие термины, как параллели и меридианы, что означает — они имеют ограниченную длину; от одной точки к другой вам придется добираться по кругу; сумма углов будет меняться, но всегда окажется больше ста восьмидесяти градусов… Вполне можно сойти с ума. Ну а если это будет конус, гиперболоид, лента Мебиуса или вообще неизвестно что?..

Ну а теперь представьте планету, состоящую из воды, которую к тому же постоянно будоражат штормы и которую вообще не сдерживают обычные законы физики. В любой точке поверхность может иметь любую форму, которая к тому же ни мгновение не остается неизменной. Добавьте к двум измерениям третье, расширьте их до четырех, включив сюда временную ось, а может, и не одну — подобное допускают некоторые философии; еще прибавьте гиперпространство, в котором действуют параестественные силы; отдайте все это во власть хаоса и ненависти… и вы получите отдаленное представление о пространстве ада.

И в какой-то момент мы попали в дивергентную точку — в точку раздвоения, и Джинни пролетела по одну сторону этой точки, а я — по другую, и наши пути разошлись, следуя линиям пространства. Моя попытка догнать Джинни была более чем бесполезной; я лишь натянул линии пространства, как тетиву лука. И в результате попал в гигантскую пространственную складку, в которой вполне мог бы блуждать до скончания века.

Ни один смертный не сумел бы вырваться из этой ловушки. Но Больяй уже не был смертным. К его гениальности добавились знания и мастерство, обретенные за более чем век свободы от милого нам, но ограничивающего нас тела. А тело Свартальфа из ловушки превратилось в инструмент, к тому же его тесная взаимосвязь с Джинни дала математику возможность использовать еще и ресурсы ведьмы. Больяй мгновенно осмотрел местность, мысленно составил и решил уравнения, описывающие ее, вычислил все ее свойства, разобрался, какие очертания она может принять в будущем… и все это он проделал за доли секунды. И помчался сквозь бурно изменяющееся пространство.

Он победил. И он запел песнь черного кота, насладившегося блудом и дракой. Мы перевалили через горы и помчались к нашей цели.

Это был непростой полет. Мы должны были сохранять предельное внимание и быть готовыми к ежесекундному изменению пространства. Мы нередко делали ошибки, которые могли довести нас до беды. Я утратил контакт с Джинни и снова чуть не заблудился; в какой-то момент уклон пространства чуть не заставил нас столкнуться; то нас вынуждала кружиться искаженная гравитация; то мы врезались в складку пространства, не сумев вовремя свернуть… ну, все я просто не могу перечислить. Да я и не замечал многого, поскольку был слишком занят управлением.

И все же мы двигались куда быстрее, чем рассчитывали, — потому что Больяй вычислил, как перескакивать через изгибы времени. Оглушительный грохот и омерзительные зрелища стали мешать нам меньше, когда мы принялись совершать плавные прыжки от метрики к метрике. Кроме того, мир вокруг становился стабильнее. Кто-то, или что-то, хотел, чтобы район его логовища не страдал излишней подвижностью.

Наконец мы смогли рассмотреть ландшафт. До сих пор наше внимание было занято лишь самим полетом. Мы увидели, что равнина превратилась в скалы, в мили и мили беспорядочно наваленных камней, между которыми зияли бездонные пропасти; кое-где разливались озера лавы, по поверхности которой скользили языки пламени и от которой поднималась такая вонь, что нам пришлось поспешно натянуть маски, чтобы не задохнуться. Но все это осталось позади, и мы продвигались с относительной легкостью. Теперь от нас уже не требовалось такого внимания, как прежде. Когда Джинни достала наблюдательный шар, он, хотя и слабо, но засветился, и мы увидели, что цель близка.

Я выпустил руку Джинни — не потому, что мне этого хотелось, а просто потому, что наши руки стали чудовищно изгибаться над каким-то из очередных провалов в пространстве.

Какое-то время мы летели в тишине, наблюдая за окружающим.

В тишине… Воющий ветер остался где-то позади; мы слышали лишь свист рассекаемого воздуха. До нас донеслась кладбищенская вонь, и мы задохнулись от ее теплой, слизистой сырости, но это можно было стерпеть. Небо оставалось черным, с более чем черными звездами. Время от времени огромный, шишковатый метеорит медленно проплывал над нашими головами, двигаясь лишь чуть быстрее нас, оставляя след в пустой атмосфере, и исчезал где-то в этом мире без горизонта. А иногда внизу вдруг пышно расцветали огни святого Эльма.

Свет в основном исходил от почвы — мрачный, неживой. Мы добрались до необъятного болота. Лужи, протоки, небольшие озерца тянулись, насколько мог видеть глаз; там, где вода не покрыта была грязной пеной, она чуть заметно светилась. Кое-где виднелись тонкие, кривые, сучковатые деревья с перепутанными ветвями — но все они были мертвыми. Береговая линия густо заросла камышом. Местами стелился желтый туман.

Далеко впереди мы увидели отсвет ржаво-красного беспокойного пламени, падающий на облака. Внезапно очередная конвульсия пространства бросила нас вверх.

И тут же нахлынули звуки — визг, бой барабанов, вой труб… В центре острова, возникшего перед нами, горел огонь, высоко вздымались его рыжие языки, острые, как нож живодера. В белом сердце огня корчились и визжали какие-то существа, но рассмотреть их не было возможности — я мог лишь заметить нечто черное и изломанное, напоминающее богомола. Когда эти существа увидели нас, их визг усилился, зазвучав, как рев прибоя, и громче стал бой барабанов… С безлистных деревьев взлетела стая птиц. Они были похожи на кондоров, только вместо птичьих голов у них были голые черепа.

Свартальф вызывающе фыркнул. Наши метлы прибавили скорости, и птицы остались позади. Мы снова услышали бой барабанов — далеко-далеко впереди.

Джинни наклонилась ко мне, и я постарался подлететь как можно ближе.

— Если я не ошибаюсь, — сказала она, — барабаны сообщают о нашем маршруте.

Моя левая рука сжалась на рукояти меча.

— Что будем делать?

— Повернем. Попробуем зайти с другой стороны. Только быстро.

Мы рванулись с бешеной скоростью, и вскоре болотная вонь осталась позади, а воздух стал намного холоднее. Когда мы миновали длинный ряд дольменов, вновь поднялся ветер. Внизу мы увидели бесплодный торфяник. Там сражались две армии. Должно быть, они бились уже не один век, потому что на многих воинах были кольчуги и шлемы, а иные были одеты в шкуры или грубые домотканые рубахи; их оружием были мечи, копья и топоры. Мы услышали звон железа, топот ног, смачные удары топоров, вонзающихся в плоть; но ни криков, ни труб, ни даже шума дыхания. Устало, безнадежно мертвые воины вели свою бесконечную войну.

Миновав их, мы снова повернули. Под нами проплыл лес виселиц и река, текущая со странным звуком, похожим на рыдание; от реки поднимался тошнотворный теплый, соленый запах. Нас чуть не отравила жаркая вонь сети дорог, по которым неслись механические экипажи. Мы пересекли гряду холмов, изуродованных траншеями и кратерами разработок. Потом холмы превратились в очередную горную гряду, настолько высокую, что нам пришлось надеть маски, поднявшись над ней; взлетая над горными склонами, мы были вынуждены постоянно уворачиваться от летящих сверху камней.

А за грядой открылась новая равнина, усыпанная валунами; конца этой равнины не было видно. На ней — так далеко, что казались игрушечными, — возвышались черные башни. Наблюдательный шар в руках Джинни ярко вспыхнул, волшебная палочка качнулась.

— О Геката! — крикнула Джинни. — Мы добрались!

Глава 33

Ветер все еще был очень холодным, он завывал в наших ушах, донося до нас запах горячей серы и влажного железа. Наши метлы летели почти вплотную.

Мы вглядывались в шар, который держала Джинни. Свартальф Больяй тоже, вытянув шею, заглянул в него. На этом участке пространства геометрия не слишком отличалась от нашей, родной, и гадательное и поисковое оборудование работало вполне сносно. Джинни направила шар на замок. Он был очень темного цвета и чудовищных размеров и очертаний. Впрочем, имел ли он очертания? Он растянулся на плоскости, он вздымался вверх, и его отдельные части объединяла лишь их уродливость. Над главной башней торчал кривой шпиль, кое-как прилепленный к разбухшему, прыщеватому куполу; каменный козырек нависал над непропорциональными воротами… это было несколько квадратных миль беспорядочного нагромождения камней, кишащих диковинными дьяволами.

Мы попытались с помощью шара посмотреть сквозь стены, однако ничего у нас не вышло. Тут бурлило слишком много злобных сил. Но все же кое-что мы разглядели, хотя и смутно. Даже не разглядели, а ощутили… и от этого ощущения Джинни громко вскрикнула, а я до крови прикусил губы. Мы погасили шар и обнялись, чтобы утихомирить дрожь.

— Нельзя этого допустить, — сказала наконец Джинни, освобождаясь от моих объятий. — Но у нас очень мало времени.

Джинни вновь оживила поисковик — с помощью чар предвидения. В нашем мире они редко срабатывали, но Лобачевский высказал предположение, что текучие измерения Нижнего континуума скорее позволят этим чарам действовать, чем стабильные характеристики нашего мира. Изображение в шаре прояснилось, стало четким. Здания, похожие на уродливые нагромождения плит, и кривые башни окружали двор в форме неправильного семиугольника. В середине двора стоял маленький неуклюжий дом, без окон, лишь с единственной дверью. Над его крышей торчал безобразный черный шпиль, напоминавший поганку, перевернутую вверх ногами.

Внутрь этого здания мы тоже не смогли заглянуть — по той же причине, что и прежде. Впрочем, дом казался пустым. Но меня вдруг охватило подозрение, что он представляет собой нечто вроде дьявольской часовни.

— Недвусмысленные и четкие указания, — сказала Джинни. — Это значит, она прибудет сюда, и скоро. Нам необходимо поскорее придумать, что делать.

— Да и двигаться надо бы побыстрее, — сказал я. — Можешь ты показать в шаре общую картину вокруг этого места?

Она кивнула. Картина в шаре изменилась, превратившись в панораму сверху. Я обратил внимание, как беспокойна толпа. Неужели эти демоны всегда ведут себя так неистово? Едва ли. Мы сфокусировали шар на одной из групп демонов. Там не было и двух похожих; тщеславие нашло свое место в аду. Тела демонов покрывали то шипы, то иглы, то пластины, как у динозавров; кто-то был похож на краба с крохотными скалящимися головками на месте клешней; промелькнула свинья с крыльями, потом — нечто вроде постоянно меняющей очертания капли… голый мужчина со змеей на месте фаллоса, с лицом на брюхе… карлик на длинных, тонких, как карандаши, ножках… а то и вовсе нечто неописуемое. Но мое внимание привлекло в основном то, что почти все демоны были вооружены. Хотя у них и не было огнестрельного оружия, но все же с их средневековыми мечами и топорами лучше было не сталкиваться.

Шар показывал одно скопление демонов за другим. Беспорядок везде был просто невероятным. Никакой дисциплины, не было даже видимости обдуманных действий — демоны просто метались с места на место, визжали, толкались, огрызались и то и дело принимались драться между собой. Но тем не менее толпа все увеличивалась, и оружия у демонов все прибавлялось.

— Вот как, они насторожились, — сказал я. — Барабаны…

— Не думаю, чтобы они знали точно, чего ожидать, — напряженным тоном произнесла Джинни. — И они не охраняют специально то место, которое нам нужно. Разве Враг не намекнул им о наших замыслах?

— Похоже, он не может лично вмешиваться в это дело — как и Лобачевский, и по сходным причинам. В крайнем случае он мог намекнуть своим прихвостням, что от нас можно ожидать неприятностей. Но они не знают, что мы действительно способны сделать то, что делаем. Да еще мы выиграли во времени.

— К тому же дьявольские силы глупы, — сказала Джинни. — Зло никогда не обладало ни умом, ни способностью творить. Они получили весть, что возможно вторжение, — и посмотри, что тут творится!

— И все-таки нельзя их недооценивать. Идиот тоже может убить, — задумчиво сказал я. — Если не возражаешь, давай сделаем вот что. Рванем напрямую. Конечно, они нас увидят — но мы постараемся проскочить как можно быстрее. Метлы здесь хорошо подчиняются. Через двор мы лететь не можем, они нас перехватят. Посмотри, вон там, слева — перед этим их дворцом… колонны, похожие на кишки. Мы можем зайти с той стороны — и к двери. Ты займешься параестественной защитой, а я буду охранять вход, пока ты не подготовишь все к возвращению. И в тот момент, когда Вэл появится, ты сразу ее схватишь. Годится?

— Да. Ох, Стив… — На глазах Джинни выступили слезы. — Я люблю тебя.

Мы в последний раз поцеловались. В небе ада. И бросились в атаку.

Ветер взвыл в наших ушах. Мрачный ландшафт внизу закружился. Я услышал, как торжествующе мяукнул Свартальф, и ответил ему воинственным воплем. От страха и следа не осталось. Прочь с дороги, легионы тьмы, мы пришли за нашей малышкой!

Они заметили нас. Карканье и визг достигли наших ушей. В воздухе замелькали крылатые демоны. Несколько сотен крыльев закрыли закопченные звезды. Вряд ли они знали, что собираются делать с нами. А мы все приближались и приближались. Замок вырастал перед нами, как горная гряда, через которую мы перебирались недавно.

Джинни пришлось приложить все свои силы, чтобы уберечь нас от злобного колдовства. Стрелы молний разбивались о созданное ею защитное поле, в нескольких ярдах от нас, и мы лишь слышали гром и запах озона. Ядовитые облака клубились вокруг, окружая нас, но и они рассеивались, натолкнувшись на защиту. Я не сомневался, что поле отбрасывало и проклятия, видения, и все, что могли наслать демоны.

Усилие истощило ведьму. Я мельком заметил, как побледнело и осунулось ее лицо… но она продолжала энергично взмахивать волшебной палочкой, а ее губы шевелились, произнося магические формулы. Свартальф рычал, сидя впереди, — метлу вел Больяй. Но оба они не могли держаться слишком долго.

Однако волна заклинаний сделала нас недоступными физическому воздействию — и дьявольские твари наконец это поняли, и штурм прекратился. Последним к нам подлетел орел ростом с лошадь, с крокодильей головой.

Мой меч был уже обнажен. Я приподнялся на стременах.

— Ни шиша у тебя не выйдет! — рявкнул я и ударил.

Древняя сила проснулась в лезвии. И меч ударил дьявола с такой мощью, что я чуть не вылетел из седла. Кровь хлынула из отсеченного крыла. Дьявол завопил и исчез.

Чуть позже летучий змей попытался обвиться вокруг моей правой руки, но я схватил его за шею, прежде чем он успел пустить в ход клыки. Будучи человеком, я все же оставался и волком — я просто оторвал ему голову.

Вразнобой загудели рога. Стая, хлопая крыльями, каркая и воняя, отступила в обычном беспорядке. Наша стратегия сработала. Но теперь демоны намеревались защитить дворец.

Мы следовали за ними, ярдах в ста. Главное здание было уже почти невидимо за хлопающими крыльями и грязными телами. Я взмахнул мечом, словно давая сигнал. Мы резко повернули направо и метнулись вниз. Вопящая толпа кинулась следом.

Мы приземлились с резким толчком. Здание, к которому мы прорвались, казалось в сумерках просто кучей камней. Не покидая седла, я потянулся к противной на ощупь ручке. Дверь с треском распахнулась, и мы влетели внутрь.

Внутри была одна-единственная комната со стенами и полом из неровных камней. Она была не слишком велика по площади, но потолка в ней не было — она уходила вверх бесконечной тьмой башни. В комнате находился лишь алтарь, из которого бросала тусклый свет Рука Славы. Рисунки на полу и предметы, находящиеся возле алтаря, были сходными с теми, которые мы использовали для переброски в это пространство.

Мое сердце вздрогнуло. «Вэл!» — вскрикнул я. Джинни ухватилась за меня, чтобы остановить, но ей не удалось бы это сделать, если бы мне под ноги не сунулся Свартальф.

— Не трогай это! — задохнувшись, крикнула Джинни. — Не передвигай! Это подменыш!

Я глубоко вздохнул, приходя в себя. Конечно, конечно же… Но мне этого было не вынести… пухленькое тельце, лежащее перед алтарем, золотые локоны и пустые, пустые глаза… И еще странно было видеть это полуживое существо, с которым уже пришлось повидаться в нашем доме… а рядом с ним лежала кучка обменной массы: пыль, содержимое кошачьего ящика, сырые бумажные полотенца, жестянка из-под супа «Кэмпбелл»…

Дьявольский гарнизон начал приземляться во дворе. Я захлопнул дверь и задвинул засов. Засов был крепкий и мог выдержать несколько минут.

Джинни принялась за дело, а я попытался мысленно реконструировать события… Безусловно, похититель ребенка был чрезвычайно злобен даже по меркам ада. Он услышал проклятие Мармиадона. Конечно, его должны были услышать многие, но никто не представлял, что можно сделать, чтобы осуществить его. Лишь одна тварь заметила нашу уязвимость. И, вообразив, что может заслужить честь и славу, принялась действовать, не спрося совета у кого-нибудь из тех демонов, которые способны мыслить. Кто-то из вышестоящих мог запретить ему похищать ребенка. Ведь выходка глупого демона давала возможность раскрыть связь между адом и церковью иоаннитов и таким образом подвергала опасности весь план подрыва религии и общества, который вынашивал Враг с того момента, как сумел ввести в заблуждение первого из неогностиков.

Будучи изрядно тупоголовым, этот мелкий бес мог решить проблему перемещения физического тела из одного пространства в другое лишь путем обмена на сходную массу. Он, должно быть, появился в нашем доме, когда Валерия спала, внимательно рассмотрел ее, потом вернулся обратно, придал куску мяса форму тела девочки и отправился за своей добычей. Хотя первая часть операции заняла лишь несколько секунд, демон все же разбудил Свартальфа. И когда тварь появилась в доме во второй раз, Свартальф напал на нее.

И именно сейчас в нашей Вселенной должна была идти борьба, и кровь Свартальфа лилась рекой… У меня перехватило горло. Я наклонился к коту.

— Если бы не ты, мы бы явились сюда слишком поздно, — прошептал я. — Они тебе за это спасибо не скажут.

Очень осторожно я погладил блестящую черную голову. Свартальф раздраженно скосил глаза. Обстановка явно не усилила в нем склонности к сантиментам. Кроме того, это ведь были пока что уши не только кота, но еще и Яноша Больяя.

Джинни чертила мелом диаграммы по всей окружности комнаты, для защиты от демонских чар. Это требовало осторожности, потому что нельзя было задевать алтарь, эмблемы и вообще что-либо. Иначе демон не смог бы вернуться. Если же похититель обнаружит, что чары не срабатывают и он не может добраться со своей жертвой до ада, одному Господу известно, что произойдет. То есть, конечно, он покинет наш дом и подменыш займет место Валерии, но куда тогда отправится дьявольская тварь? Мы не могли позволить этого.

Шум снаружи усилился — топот, лязг, рев, бормотание, птичий гам, мычание… Дверь затряслась под ударами кулаков, ног, копыт. Мне следовало быть готовым к трансформации в любой момент. Я снял маску, сбросил верхнюю одежду, а куртку Барни намотал на руку.

Прямо сквозь стену в помещение вплыла вдруг шестифутовая пасть, полная острых зубов. Я вскрикнул. Свартальф зашипел. Джинни схватила волшебную палочку и выкрикнула уничтожающее заклятие. Пасть растаяла. Но Джинни еще не раз пришлось отрываться от дела, чтобы отражать подобные атаки.

Джинни пришлось возвести дополнительные магические укрепления, прежде чем она смогла взяться за чары, подготавливающие наше возвращение домой. Этот ритуал прерывать было уже нельзя, иначе тонкая нить, связывающая нас с лабораторией на земле, могла оборваться. Установив первоначальный контакт, Джинни должна была затем поддерживать баланс сил и по мере возможности наращивать энергию для нашего переноса. Но из-за постоянных помех дело шло туго.

Гам снаружи внезапно утих. Я услышал чей-то голос, отрывисто отдающий приказы. Судя по глухим ударам и отдельным долетевшим до меня словам, демоны вооружились дубинами. Потом они приблизились к двери — иначали колотить в нее.

Я отступил в сторону. После третьего мощного удара дверь разлетелась в щепки. Я увидел демона, сидящего верхом на бревне. Демон был похож на таракана ростом с человека. Я ударил его мечом. Прежде чем свалиться на землю, обе половинки пытались еще размахивать лапами и царапаться. Они загородили путь чудищу с оленьими рогами, и я легко расправился с ним.

Остальные оттащили бревно, перекрывающее узкий вход. Два убитых демона остались лежать у порога. Во тьме снаружи мне не видна была вся толпа, лишь мелькали тени — но шум оставался оглушающим, а вонь — тошнотворной.

Вперед выскочила горилла на человеческих ногах. Она размахивала топором. Ударом каратэ я выбросил гориллу наружу. Она с такой силой грохнулась на камни, что во все стороны полетели осколки.

Следующей была тварь с мечом и щитом. Мы пару минут обменивались ударами. Демон дрался неплохо. Но я парировал удары. Звон металла перекрывал гам, во тьму летели искры. Я запыхался. Он нажимал. Внезапно меня-осенило. Когда он сделал очередной выпад, я, пригнувшись, ударил снизу — и выбил у него оружие. Тут же схватив его, я сунул меч между ног демона и резко повернул. Он повалился на спину — и я убил его.

Новый кандидат нашелся далеко не сразу. Толпа демонов толкалась у входа, мешая друг другу. Мое сердце бешено колотилось, и я понял, что больше не выдержу. То есть в человеческом обличье. Но в виде волка я буду менее уязвим. Я отложил меч и направил на себя магическую вспышку.

И тут же я обнаружил, что трансформация идет медленно и мучительно. Несколько мгновений я беспомощно корчился между двумя формами. Демон с петушиной головой весело закудахтал и рванулся вперед, размахивая длинным ножом. Даже оборотень не может уцелеть, если его разрежут пополам. Но тут мимо меня промчался Свартальф и, прыгнув на демона, вцепился ему в глаза.

Став волком, я снова занял свой пост. Кот вернулся в комнату. Да, я превратился вовремя. Дьявольский гарнизон додумался наконец до того, что можно попробовать достать меня издали. В воздухе засвистели камни, ножи и все, что только подворачивалось демонам под руку. Конечно, большинство предметов пролетало мимо цели. Ад — не самое подходящее место для того, чтобы использовать метательное оружие. Но кое-что все-таки попало в меня, не причинив, впрочем, серьезного вреда.

Но вот, впав в самую настоящую истерику, демоны бросились на штурм. Они пихались, орали, падали, топтали друг друга в дикой неразберихе. Они просто могли задавить меня массой, пока Джинни закончила бы свое дело и смогла прийти мне на помощь. Но Джинни уже управилась с основной частью работы, и демоны были отброшены.

У входа осталась гора мертвых тел и раненых бесов. Я сел, вывалив язык и жадно глотая воздух. Джинни взъерошила мою шерсть, то ли смеясь, то ли плача. Демонские когти задели ее; из царапин сочилась кровь, а платье превратилось в боевые лохмотья. Но помощь Свартальфа оказалась нелишней, и противникам не удалось серьезно ранить Джинни. Я оглянулся — и увидел, что кот играет с оторванным хвостом демона.

Но я увидел и кое-что другое, куда более важное. Паутина линий на полу начала мягко светиться. Да, на нас можно было воздействовать физически, но магическая защита была куда крепче, и, чтобы сломить ее, демонам понадобилось бы немало времени и сил…

— Стив, Стив… — прошептала Джинни, напряженно выпрямляясь. — Мне лучше заняться подготовкой возвращения…

— Halt! — прозвучало вдруг из тьмы. Это был хриплый голос, в котором звучал сверхъестественный ритм и ощущались ярость и слепая сила. — Waffenstillstand! Parlamentieren Sie mit uns^[356].

Демоны, даже тяжело раненные и до этого момента громко стонавшие, затихли. Постепенно воцарилась полная тишина, и все демоны, какие только были в состоянии, уползли во тьму. Я понял, что заговорил их хозяин, владелец замка… явно занимающий высокое положение в иерархии зла, раз его команде подчинялись безумные злобные твари.

По плитам двора застучали башмаки. Шеф демонов предстал перед нами. Его внешность удивила меня. Он казался человеком, но таким, которого совершенно невозможно запомнить. Он был среднего роста или чуть ниже, узкоплечий, с простым, чуть полноватым лицом; на верхней губе красовались маленькие усики, похожие на щетку, на лоб падала прядь темных волос… Одет он был в нечто вроде коричневой военной формы. Но зачем он повязал на руку красную ленту с древним и уважаемым знаком свастики?..

Свартальф прекратил игру и ощетинился. Сквозь вонь дьяволов я уловил запах страха Джинни. Да, стоило взглянуть в глаза этого демона, и его лицо сразу переставало казаться ординарным. Но Джинни взяла себя в руки и, уставившись в точку, расположенную чуть выше головы демона, высокомерно поинтересовалась:

— Was willst du?^[357]

Сама Джинни почти не знала немецкого. Но, поскольку душа Больяя находилась в Свартальфе, Джинни могла воспользоваться его знаниями благодаря своей тесной связи с помощником-котом. (Но почему этот демон решил говорить по-немецки? Эту загадку мне так и не удалось разгадать.) Я сохранил достаточно человеческих способностей, чтобы следить за их беседой.

— Я могу задать вам тот же вопрос, — ответил Враг. Хотя он и держался вполне вежливо, тон его был категоричным. — Вы вторглись на нашу территорию. Вы насмехались над нашими законами. Вы убили и покалечили множество храбрых воинов, которые лишь пытались защитить себя. Вы осквернили Дом Соединения своим мерзким присутствием. Что вы скажете в свое оправдание?

— Мы пришли, чтобы забрать то, что принадлежит нам.

— Вот как? И что же это?

Я предостерегающе зарычал, но Джинни не нуждалась в предостережениях.

— Если я вам скажу, вы можете помешать нам, — заявила она. — Но можете быть уверены, мы не собираемся здесь задерживаться. Вскоре мы выполним свою миссию. — На лбу Джинни поблескивал пот. — Я… я полагаю, будет лучше для обеих сторон, если вы ненадолго оставите нас одних.

Он топнул ногой:

— Я должен знать! Я требую, чтобы вы объяснили! Это мое право!

— У сумасшедших не бывает никаких прав, — сказала Джинни. — Подумайте. Вы не можете прорваться сквозь нашу магическую защиту и не можете разрушить ее. Вы только потеряете массу слуг. Не думаю, чтобы ваш главный хозяин одобрил бессмысленную трату ресурсов.

Он развел руками. Голос его зазвучал ниже.

— Но я не признаю поражения. По мне, поражения просто не существует. И если случается неудача, то лишь из-за предателей, бьющих в спину. — Он раскачивался, словно в трансе, и произносил слова чуть нараспев. — Мы разобьем железное кольцо. Мы накажем преступников, кишащих вокруг. Мы добьемся победы. Никаких уступок! Никаких компромиссов! Нас ведет рок!

Толпа монстров поняла намек и восторженно взвыла. Джинни сказала:

— Если у вас есть какое-то предложение — мы слушаем. Если нет — уходите. У меня много работы.

Его лицо исказилось, но он овладел собой и произнес:

— Я бы предпочел не разрушать здание. Слишком много усилий и колдовства вложено в эти камни. Сдайтесь добровольно, и я обещаю вам достойное обращение.

— Да чего стоит ваше слово?

— Мы могли бы обсудить, например, какие земные блага ждут тех, кто становится на нужную сторону…

Свартальф громко мяукнул. Джинни резко обернулась. Я тоже бросил взгляд назад, потому что уловил новый запах. В центре магических фигур материализовался похититель, держа на руках Валерию.

Малышка еще не совсем проснулась. Ресницы ее затрепетали, она повернула головку и потерла кулачком глаза.

— Папуля? — пробормотала она сонным голосом. — Ма?

Тварь, державшая девочку, весила, пожалуй, меньше, чем Вэл. Тело демона покрывали броневые пластинки, на спине — гребень; ноги и по-обезьяньи длинные руки заканчивались острыми когтями. Головка была крошечной, черты физиономии — расплывчатыми, неопределенными. Демон был изрядно изукрашен царапинами, из которых сочилась кровь. Когда он увидел, кто его ожидает, губы его отвисли, придав физиономии совершенно идиотское выражение.

Он взвыл по-английски: «Босс, помоги!» — и, выпустив Валерию, попытался удрать. Свартальф загородил ему дорогу. Демон замахнулся, Свартальф увернулся… но тут вмешалась Джинни. Она топнула ногой. Я услышал хруст. Демон взвыл.

Я замер на своем посту. Хозяин замка попытался пройти мимо меня. Я вцепился в его ногу и вырвал кусок икры. На вкус его кровь была похожа на человеческую. Он отступил, смешавшись с толпой своих ужаснувшихся помощников. Но в их воплях я различил его крик:

— Я отомщу за это! Я пущу в ход секретное оружие! Пусть даже Дом будет разрушен! Наша честь требует удовлетворения! Мое терпение истощилось!

Я собрался с силами, изготовившись для новой схватки. И кое-кто из демонов уже почти добрался до меня. Но барон сумел угомонить свою орду; его властный голос заглушил их визг и бормотание. Как и говорила Джинни, он не мог позволить себе бесполезно терять бойцов.

Я подумал — как мог подумать волк: «Хорошо, что он не догадывается, что на сей раз могло обойтись без потерь…»

Потому что теперь Джинни не смогла бы помочь мне. Торопливо обняв дочку, она вверила ее заботам Свартальфа. Помощник — и, без сомнения, математик тоже — принялся развлекать девочку, грациозно танцуя, мурлыча; а потом он стал играть с ней в «ладушки». Я слышал чудесный смех, похожий на серебряный колокольчик, на весеннюю капель… Но я слышал также и голос Джинни, напевающий магические формулы.

Ей необходимо было около пяти минут, чтобы установить надежный контакт с домом, и лишь тогда она смогла бы позволить себе передышку. А потом ей нужно было еще время, чтобы точно определить конфигурацию и векторы параестественных энергетических полей. И лишь после этого мы могли отправиться в обратный путь!

Шум в темноте усилился. Кто-то швырнул камень — не целясь, просто из ненависти. Я стоял в дверях и гадал, достанет ли Джинни времени.

Воздух наполнил жуткий грохот. Земля под ногами задрожала. Демоны шарахнулись во тьму. Страх сжал мои внутренности. В жизни мне не приходилось делать ничего более трудного, чем держать оборону в аду…

Замок встряхнуло до самого основания. Со стен сорвались плиты и полетели вниз. Сквозь щели вырвались языки пламени. Я едва не задохнулся от дыма. Но дым растаял, сменившись запахом древней плесени. «…in nomine Potestatis, fiat ianua…» — торопливо напевала ведьма за моей спиной.

Над замком встал гигант.

Он был выше любого из шпилей этой крепости, под которой он пролежал немало лет. Его темный силуэт закрыл звезды ада. Подняв ногу, гигант одним ударом смахнул наружную стену. Взметнулись вихри пыли, сверкнула молния. Со сморщенной шкуры чудища посыпались камни, грязь… На этой шкуре росли грибы, светящиеся мертвенно-бледным светом, в ней копошились черви… и черви же кишели в пустых глазницах. От вони, хлынувшей вниз, перехватывало дыхание. Гигант был мертв, но им двигала демонская сила.

«…saeculi aeternitatis…»

Джинни не умолкала, пока не смогла сделать небольшую передышку без опасности нарушить чары. Но теперь она подошла ко мне и опустилась на колени рядом.

— Ох, милый! — прошептала она. — Мы почти уже прорвались!

Я потянулся к магической вспышке. Гигант ворочал головой из стороны в сторону, словно мог что-то видеть. Но вот безглазое лицо обернулось к нам. Я повернул выключатель и стал человеком. Гигант поднял ногу. Тот, кто управлял им, старался причинять как можно меньше разрушений замку. И заставлял чудище передвигаться медленно и осторожно.

Я крепко прижал к себе мою любимую. Вторая моя любимая смеялась, играя с котом. Зачем их тревожить?..

— У нас совсем нет шансов?

— Я… нет времени… поле первой ступени установлено, н-но… плоти пока не прорваться, если я не… не закончу… я люблю тебя!

Я потянулся за мечом Декатура, сверкающим под Рукой Славы. Что ж, подумал я, мы добрались до конца света и тут мы погибнем. Но, может быть, наши души спасутся…

Души!..

Я схватил Джинни за плечи и резко повернул к себе.

— Мы можем послать за помощью, — вырвалось у меня. — Не к смертным и не к ангелам, раз уж им запрещено сюда соваться… но ты уже установила контакт… наверное, нужно добавить совсем немного… Ведь должны быть какие-то существа, не принадлежащие небу, но и не друзья ада…

Глаза Джинни вспыхнули. Она выпрямилась, взмахнула волшебной палочкой, как мечом, и громко произнесла несколько фраз.

Гигант ступил во двор. Те демоны, что не попали под его огромные ступни, с воплями ужаса помчались в стороны. Пальцы гиганта обхватили башню.

Не знаю, на каком языке произносила Джинни свои заклинания, но закончила она их по-английски:

— Вы, кто знает о человеке и о его Враге-Хаосе, взываю к вам и говорю вам — путь с земли открыт!

Часовня затряслась. Со стен посыпались камни, внутрь и наружу. Башня исчезла. Ее отломил гигант. Мы увидели мрачные созвездия. Гигант сунул руку в пролом, ощупью отыскивая нас.

И тут явились наши спасители.

Я не знаю, кем или чем они были. Возможно, их внешность была лишь иллюзией. И я не уверен, что они явились именно с тех сторон света, как это мне показалось, потому что компас в аду показывал несусветную чушь. Может быть, на призыв Джинни откликнулись существа — из нашей Вселенной или из какой-то другой, — которые просто рады были возможности устроить налет на владения Врага. Джинни построила мост, которым они смогли воспользоваться, хотя для физических тел он был слишком хрупким. В любом случае я предполагаю, что высокая степень энтропии пространства ада сделала возможным то, что для параестественных сил было бы невозможно в других местах.

В общем, объясняйте, как хотите. А я увидел вот что.

На западе появилась женщина с королевской осанкой, в бело-голубом одеянии. Глаза ее были серыми, лицо сияло ледяной красотой. Темные косы, уложенные в прическу, прикрывал шлем с гребнем. В правой руке она держала копье, конец которого светился лазурью; на правом ее плече сидела сова. В левой руке женщины был длинный щит, на котором изображалось искаженное гневом лицо женщины со змеями вместо волос.

С юга к нам направлялся гигантский змей. Его глаза были подобны солнцам, его зубы были, как белые ножи. Плюмаж из радужных перьев покачивался на его голове, сверкая каплями дождя, который следовал за змеем. Чешуйки шкуры алели кораллами, щитки на брюхе сияли золотом. Его длинное тело свивалось и развивалось стремительно, как молния.

С севера примчался на колеснице, запряженной двумя козами, огромный мужчина. Он крепко стоял в повозке — рыжебородый, в шлеме и кольчуге, в железных перчатках, со стальным поясом. Он правил левой рукой, а в правой держал молот с короткой рукояткой. За его спиной развевался плащ. Грохот его колесницы взлетал к небу. Он засмеялся, взмахнул молотом и швырнул его. Там, где молот упал, вспыхнуло пламя и раздался гром; а молот вернулся к воину.

Каждая из этих теней была так высока, что, казалось, упирается головой в небесный свод. Весь ад задрожал при их появлении. Демоны бросились врассыпную. Сбежал и их хозяин, и тогда иссякли силы гиганта. Он свалился, разбив в пыль половину замка. Но явившиеся души не стали тратить на него время, а бросились в погоню за дьяволами. Не думаю, что многим удалось удрать.

У нас не было времени наблюдать за схваткой. Джинни закончила читать чары переноса и схватила Валерию. Я прицепил меч Декатура рядом со своим — черта с два я бы оставил его здесь! — и взял на руки Свартальфа. И подобрал с пола демона-похитителя. У него была сломана нога.

— Босс, не бейте меня! Я все скажу, все, что вы хотите! — захныкал он. Зло не обладает чувством чести.

Джинни произнесла последние слова, сделала последние пассы. И мы помчались домой.

Глава 34

Но тут уже не было ничего общего с нашим предыдущим переносом. Мы возвращались в родной мир. Космические силы не сопротивлялись теперь — наоборот, они нам помогали. Мы пережили момент головокружения — и прибыли на место.

Команда Барни ждала нас в лаборатории. Они все отскочили: кто всхлипывал, кто выкрикивал слова благодарственной молитвы — а мы тем временем отдувались под накрывшим нас колоколом. В этом мире мы отсутствовали около двух часов. А может, и в аду прошло не больше времени? Мы не знали, потому что наши часы остановились во время первого переноса. А нам казалось, что миновали века. Но я взглянул на Валерию и Джинни — и почувствовал себя так, словно мы не разлучались ни на секунду.

Малышка хлопала огромными голубыми глазами, удивленно оглядываясь по сторонам. Меня вдруг пронзила ужасная мысль: а что, если жуткие события, свидетелем которых она оказалась, ранили ее на всю жизнь? Я испуганно наклонился к ней:

— Ты в порядке, сладкая моя?

— О-ох, папуля! — радостно улыбнулась она. — Как забавно было! Мы будем еще так играть?

Я прижал дочку к себе. Она вдруг забеспокоилась и заявила:

— Я проголодалась!

На демона я не обращал внимания. Когда колокол подняли, он попытался уползти, но не смог одолеть границу пентаграммы; к тому же Барни наложил чары, о которых я просил перед нашим отбытием. Сверкающий Нож раздобыл за это время ордер и ждал нас вместе со своими людьми. Он вошел в лабораторию и поднял демона за здоровую ногу. Уродливая фигура задергалась в руке фэбээровца.

— Босс, не уроните меня, босс! — завизжал демон. — Я все скажу!

Позже мы узнали, что на нашем месте в лаборатории появилась обменная масса из ада — камни, грязь и прочее. Среди других элементов там обнаружились первичная сера, смола и чистый углеводород. Харди и Грисволд не пожалели времени, сооружая из всего этого неплохую взрывчатку, добавив еще и кое-какие земные вещества. Даже если бы какая-то часть этой смеси не обменялась, для нас это опасности не представляло. Вся команда занималась поиском бутылок с сильной кислотой, патронов, бритвенных лезвий и прочего в этом роде. Потом Барни пристроил туда фотоэлемент, который должен был поджечь всю кучу в тот момент, когда она покинет нашу Вселенную. В общем, в какой бы части ада все это ни очутилось, не думаю, чтобы тамошние обитатели порадовались.

И, конечно, подменыш исчез из детской клиники, как только Валерия вернулась домой. Бедное существо, я очень надеюсь, что ему было позволено умереть.

Я не сразу смог осмыслить и осознать происшедшее. Мы с Джинни, убедившись, что наша дочь в безопасности, просто бросились в объятия друг друга. Наш поцелуй прервался лишь при звуке ликующего возгласа, наполненного такой радостью, что мы никогда в жизни не забудем его:

— Свободен! О Отец!

И когда мы, опомнившись, посмотрели на окружающее разумными глазами — Свартальф был уже просто Свартальфом.

Вежливый голос внутри меня произнес:

— Да, это деяние сделало Яноша Больяя святым и приблизило его к Богу. Я рад за него. А как счастливы должны быть вы, мои друзья, выиграв эту схватку! Валерия Стефановна в безопасности, и враги Всемогущего посрамлены! — И он добавил застенчиво: — Честно говоря, у меня есть и личные причины радоваться. То, что я увидел в нашем путешествии, породило некие премилые новые идеи. Тщательная теоретическая разработка их…

Я почувствовал желание, которое Лобачевский не решился высказать, и пробормотал:

— Вы хотели бы немного задержаться тут?

— Ну… честно говоря, да. На несколько дней, а потом я уж просто вынужден буду вернуться. Но было бы просто замечательно, если бы мне удалось заняться этими открытиями — не в качестве души, а с помощью смертного тела. Но я умоляю вас, уважаемый друг, — поспешно добавил он, — не воспринимайте это как требование! Вы и ваша подруга пережили много опасностей, тягот, страха… Вам, наверное, хочется отпраздновать вашу победу. Поверьте, я никогда не позволю себе бестактности…

Я влюбленно и чуть тоскливо посмотрел на Джинни и подумал в ответ: «Я знаю, о чем это вы, Ник, и я просто горю желанием устроить праздник и намерен праздновать, с небольшими перерывами, всю нашу оставшуюся жизнь. Но вы забыли, что телесные возможности ограничены… Кроме того, я хочу увидеть ваши идеи опубликованными в соответствующих журналах. Это может принести пользу всем нам».

Вот так и вышло, что, хотя нашей экспедицией руководил по сути Больяй, Лобачевский первым опубликовал свои наблюдения.

Глава 35

Нет, нас ожидала совсем не счастливая жизнь.

Вам нравится быть известным? Вам нравится бесконечная суета вокруг вас? Любой репортеришка считает себя вправе гоняться за вами, от вас требуют интервью для кристалловидения, вам каждый день приносят тонну писем, вас преследуют охотники за автографами, вас донимают воинственные пьяницы, вам без конца звонят, в ваш дом вламываются незнакомые люди, вас не оставляют в покое поклонники… К счастью, мы последовали умному совету и не стали церемониться с представителями властей. В результате я достиг положения куда более высокого и прочного, чем мог надеяться, а Джинни обзавелась собственной студией, о которой давно мечтала; да и не слиш-ком-то долго мы были «новостью номер один». А тем временем Валерия подросла, у нее появились поклонники, но, на мой взгляд, ни один из них не был достоин ее. Впрочем, мне говорили, что так думают все отцы. И у меня не было лишнего времени, чтобы слишком раздражаться по этому поводу, потому что у нас появились другие дети.

Но вот что касается церкви иоаннитов… да, это была история! Публичные признания демона привели к падению этой церкви. Была проведена проверка консерваторов из правительства, поддерживающих иоаннитов, но они оказались невиновны. Потом из остатков церкви образовалась секта, в которой выдающуюся роль играл наш старый знакомый, Мармиадон; эта секта пытается проповедовать Евангелие Любви. Ну, поскольку гностицизм и тайный дьяволизм отжили свое, то, пожалуй, святой Петр или добрый и мягкий святой Иоанн едва ли могут иметь что-то против этого Евангелия.

Лобачевский, прежде чем вернуться на небеса, доказал несколько теорем, в которых я ничего не понял. Но мне объяснили, что с их помощью можно удвоить силу тех чар, которые разработали Барни и его помощники в те далекие ужасные часы. Наш приятель Боб Сверкающий Нож приложил немало усилий к распространению этих новых знаний. И теперь не только правительство Соединенных Штатов знает, как прорваться в ад, буде в том возникнет причина. Конечно, земные армии не могут надеяться на полную победу, однако они могут создать большие неприятности для демонских сил, и небесам просто придется уже вмешаться… В результате же мы можем не опасаться еще одного открытого нападения с территории Врага. Но со стороны людей… это другое дело; ведь мы по-прежнему остаемся поддающимися соблазну, испорченными, капризными и подлыми. Но, я думаю, если мы не станем забывать о чести и будем держать сухими наши магические порошки, то нам не грозит больше испытаний, чем мы можем вынести.

Оглядываясь назад, я иной раз и сам не верю, что все это случилось на самом деле и что все это проделали рыжеволосая ведьма, вервольф с куцым хвостом и важный черный кот. А потом я вспоминаю, что Враг не понимает шуток. Зато Бог, я уверен, любит посмеяться.

ТАНЦОВЩИЦА ИЗ АТЛАНТИДЫ ^(роман)

При аварии машины времени трое человек из разных эпох — Олег Васильевич из древнего Новгорода, гунн Улдин из донских степей и Данкен Рид, плывший на пароходе по Тихому океану — оказываются перенесены в далёкое прошлое, в эпоху минойской цивилизации, которой грозит гибель от извержения вулкана…

И семь Ангелов, имеющие семь труб, приготовились трубить.

Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела.

Второй Ангел вострубил, и как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море; и третья часть моря сделалась кровью.

И умерла третья часть одушевленных тварей, живущих в море, и третья часть судов погибла.

Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод.

Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки.

Четвертый Ангел вострубил, и поражена была третья часть солнца и третья часть луны и третья часть звезд, так что затмилась третья часть их, и третья часть дня не светла была — так, как и ночи.

Откровение Святого Иоанна Богослова Гл. 8, 6—13

Где вы, созвездия славных героев,

Рудры сыны на конях, ослепляющих взоры?

Тайну рождения их никто из смертных не знает.

Ведомо это только героям самим.

Словно орлы, распростершие шумные крылья,

Рвутся в битву они, озаряя друг друга сияньем.

Мудрый знает причину присущего им совершенства:

Вымя свое дала им Пришти когда-то.

Кто остановит могучих воинов, воинов Рудры,

Выбравших путь, ведущий их к славе бессмертной?

Память в веках сохранится о храбрых героях,

Пусть по мощи не равных, но равных в своей красоте.

Ригведа, VII, гимн 56

Глава 1

— Сегодня полнолуние, — сказал он. — Поднимемся на палубу. Там такая красота!

— Нет, я устала, — ответила она. — А ты иди. Я лучше посижу тут.

Данкен Рид принудил себя посмотреть прямо в лицо жене и сказал:

— Я думал, это будет наше путешествие.

Памела вздохнула:

— Конечно, дорогой. Но попозже. Не сердись. Мне страшно жаль, что я плохо переношу море, но что же делать? И до нынешнего вечера погода держалась такая скверная! Да, таблетки гасили тошноту, но нормально я себя все еще не чувствую.

Он продолжал смотреть на нее. Полтора десятка лет назад, когда они поженились, фигура у нее была пышноватая. Затем полнота стала проклятием ее жизни, всяческие диеты — нескончаемой мукой. Он много раз пытался убеждать: «Чем так расстраиваться, больше упражняйся физически. А главное, помни: ты по-прежнему чертовски привлекательная женщина!» И он не кривил душой — чудесный цвет лица, волнистые каштановые волосы, правильные черты, нежные губы. Но все реже и реже ему удавалось сохранять убедительность.

— Видимо, я напрасно решил взять каюту на теплоходе… — Он уловил горечь в своем тоне и понял, что она тоже ее уловила.

— Но ты же знал, что пойти с тобой на яхте я не могла бы, — возразила она. — Или с рюкзаком за спиной, или… — Голова ее поникла, голос стал тише. — Пожалуйста, не будем ссориться…

Он отвел глаза. Его взгляд скользнул по безликому комфорту каюты и остановился на фотографии их детей на шкафчике.

— А может быть, имеет смысл? — сказал он медленно. — Тут ведь не надо опасаться, что они услышат. Так почему бы нам наконец не обсудить все откровенно?

— Что — «все»? — В ее голосе мелькнул испуг, и на миг ее безупречный костюм и макияж показались ему рыцарской броней. — О чем ты?

— Я… — попытался ответить он. — Я не могу подобрать слов. Ничего конкретного. Стычки из-за дурацких пустяков, раздражение, с которым мы давно свыклись — то есть думали, что свыклись. Я… э… надеялся, что эта поездка… я же говорил тебе… станет вторым медовым месяцем… — Он безнадежно запутался.

Ему хотелось крикнуть: «Мы просто утрачиваем интерес друг к другу! Но почему? Ведь не физически — во всяком случае до такой степени. Мне же всего сорок, а тебе тридцать девять, и нам бывает вместе удивительно хорошо. И тогда кажется, что так будет еще очень долго. Но подобные минуты неуклонно становятся все более редкими. Я был очень занят, а ты, возможно, скучала, хотя и вносила столько энергии в домашние дела. После ужина я читаю у себя в кабинете, а ты сидишь перед телевизором в гостиной. Потом первый, кого сморит сон, вежливо желает доброй ночи второму и уходит спать.

Почему, Пам, ты не хочешь подняться со мной на палубу? Какой ночью любви могла бы стать эта ночь! Нет, страсть меня не так уж томит, но я хотел бы томиться — томиться по тебе, если бы ты мне позволила!»

— Ну извини! — повторила она и погладила его по голове. (Знать бы, насколько искренней была эта ласка!) — Я правда устала.

— От меня? — против воли спросил он.

— Нет, нет, нет! Этого никогда не будет! — Она встала и обняла его. Он погладил ее по спине. До чего механичными были оба эти движения!

— А ведь какими романтичными мы были! — сказал он. — Помнишь? Только что поженились, без гроша и справлялись со всем!

— Мне еле-еле сводить концы с концами в этой ужасной квартире романтичным не казалось! — Она оборвала фразу и опустила руки. — Погоди, я надену пальто, милый.

— Только не из… из чувства долга! — возразил он, понимая, что выбрал не тот ответ, но не зная, что следовало бы ответить.

— Я передумала, и пройтись мне будет полезно! — Ее улыбка была очень веселой. — Здесь душно, и вентилятор гудит так громко!

— Пожалуйста, не надо. Я понимаю. Тебе лучше отдохнуть. — Он повернулся к встроенному шкафу и торопливо извлек пальто. — К тому же я хочу размять ноги и буду ходить быстро. Тебе это не понравится. — Он вышел, старательно не глядя на ее лицо.

На палубе он действительно совсем загнал себя, обходя ее снова и снова. Он было дошел до форпика, но обнаружил там целующуюся парочку и не стал ее тревожить. Потом почувствовал себя спокойнее и остановился у борта покурить.

Ветер, дождь, туман и толчея весенних высоких волн северной части Тихого океана остались позади. Воздух был прохладным, легкий бриз дышал всеми неизъяснимыми запахами моря, а небо было безоблачным, и, хотя луна светила ярко, он никогда еще не видел столько звезд, мерцающих в прозрачной черноте. На воде лежала колышущаяся световая дорожка — гребни волн в ней рассыпались искрами, а ложбины между ними тускло сияли, как расплавленный обсидиан. Они плескались, эти волны, и катились, и шипели, и лепетали — такие тихие в своей необъятности, — и поглощали вибрацию машин, вызывая лишь легкое подрагивание корпуса и палубы.

Трубка раскурилась, и Рид прикрыл чашечку ладонью, чтобы согреть руку и сердце. Море всегда дарило ему душевный мир. Прекрасное и нечеловеческое. Прекрасное именно потому, что нечеловеческое? Он попытался приобщить Пам к этому чувству, но ей не нравилась и поэзия Робинсона Джефферса.

Он поглядел на луну, повисшую низко над горизонтом. «Четыре человека оставили на тебе свои следы, а для тебя хоть что-нибудь изменилось?» — подумал он. Какое ребячество! Он посмотрел прямо вперед. Но впереди маячила словно бы нескончаемая война. А позади, дома — словно бесконечная спираль ненависти и страха, и еще Марк, и Том (как с высоты десятилетнего возраста он гордо потребовал называть себя), и крохотулька Битси. И так мало времени лелеять их, прежде чем им придется вступить в мир, ломающийся у них под ногами. Перед всем этим какую важность представляют двое людей среднего достатка на грани пожилого возраста? Разве что ту, которую придает закон обратной пропорциональности?

Губы Рида насмешливо изогнулись вокруг мундштука. Жаль, подумал он, что нельзя свести статику и динамику человеческого бытия к аккуратненьким векторам или выработать уравнение противоборствующих сил в браке. Дым едкой волной прокатывался по его языку и небу.

— Добрый вечер, сэр!

Обернувшись, Рид узнал облитую лунным светом фигуру — Майк Стоктон, третий механик. На борту грузопассажирского судна знакомства крепнут быстро. Однако со Стоктоном он встречался довольно редко.

— А! Здравствуйте! — сказал он машинально. — Приятный вечер, не так ли?

— Отличный. Ничего, если я постою с вами? Через несколько минут моя вахта.

«Неужели я так одинок, что это замечают все? — подумал Рид и сразу же одернул себя: — Брось! Ты того гляди расхнычешься. Поболтать с посторонним человеком тебе совсем не вредно!»

— Ну конечно! — сказал он вслух. — Как по-вашему, погода удержится?

— По мнению синоптиков, да. До самой Иокогамы, если нам повезет. А вы и ваша супруга надолго в Японию?

— Месяца на два. Назад мы полетим.

«У Джека с Барбарой ребятам будет неплохо, — подумал Рид. — Но когда мы войдем в дверь, и Битси увидит папулю, и побежит на толстых ножонках, протягивая ручонки и смеясь…»

— Я знаю Японию настолько, что завидую вам. — Стоктон посмотрел на Рида, словно и правда по-дружески завидовал ему.

Увидел он долговязого, крупнокостного, широкоплечего шестифутового верзилу, длинноголового, с рубленым лицом, торчащим носом, тяжелым подбородком, с густыми черными бровями над серыми глазами и рыжеватыми волосами, в уже немодном свитере с высоким воротником под пальто. Даже в смокинге, который ему иногда приходилось надевать, после того как Памела тщательнейшим образом приводила костюм в порядок, у Рида все равно был помятый вид.

— Ну, для меня это деловая поездка. Я — возможно, вы помните? — архитектор. И недавно уволился, чтобы с партнером открыть свою фирму.

Памеле не нравилось, что он рискует. Но ей еще меньше нравилась унылая полунищета первых лет их семейной жизни, когда он отказался от содержания, которое предложили выплачивать им ее родители. Но она выдержала, и теперь они были более чем обеспечены, и если его попытка стать независимым потерпит неудачу (хотя он, черт побери, этого не допустит!), ему будет нетрудно снова устроиться в какую-нибудь фирму.

— Учитывая сильнейшее японское влияние на архитектуру жилых домов, — продолжал Рид, — я покручусь ради… ну, да ладно… ради озарения у ее источников. Главным образом в провинциальных деревушках.

Пам может и взвыть. Она любит комфорт… Нет! Что за мерзкая привычка быть к ней несправедливым! Она ж отправлялась с ним в поход, а потом просила прощения за то, что все портила, с кротостью, от которой у него сердце сжималось, и в конце концов перестала его сопровождать. А он ради нее пытался с таким же упорством заинтересоваться бриджем, ее добровольной работой в молодежном центре и в больнице? Или хотя бы ее любимыми телевизионными программами?

— Вы ведь из Сиэтла, мистер Рид? — спросил Стоктон. — Я сам оттуда.

— Я там всего пять лет. А перед этим пожил после армии в Чикаго. Еще раньше — Висконсин и прочее, и прочее — типичная американская история.

Рид спохватился, что распространяется на тему, которая никакого интереса для его собеседника представлять не может. Для него такое поведение было редкостью. Уж скорее он отличался замкнутостью, разве что рюмка виски или пара банок пива развязывали ему язык. Но сейчас он старался уйти от своих мыслей. Ну и что? Раз уж он стряхнул путы пресвитерианских догматов, внушенных ему в детстве, то к чему сохранять сопряженную с ними совесть?

— Э… Я однажды побывал в Сиэтле, и он мне понравился, — продолжал Рид почти смущенно. — Но более или менее приличную работу мне тогда удалось найти только в Чикаго. Не город, а бетонное чудовище! И, как говорится, там необходимо носить очки, даже если зрение у вас отличное, — не то кто-нибудь прикарманит ваши глазные яблоки.

Ему вспоминались мягкие дружелюбные люди, белокрылые яхты в Пюджет-Саунде, снежная вершина Маунт-Рейнер, высокая и чистая среди плывущих облаков, девственные леса в двух часах езды на машине. Для Пам, естественно, Чикаго был домом. Вернее, Эванстон, а это все-таки немножко другое. Но после Чикаго, когда он наконец нашел настоящую работу в Сиэтле и они переехали туда, она почувствовала себя в глухом захолустье, где небо обычно затягивали свинцовые тучи и погода сводилась к дождю, или к туману, или к дождю, или к снегу, или к дождю… А он, радостно ожидая следующего солнечного водопада, не замечал, как дождь ее выматывает.

— Да, нам повезло, что мы живем там, — сказал Стоктон. — Ну конечно, не считая этих средневековых антиалкогольных законов.

Рид засмеялся:

— Да уж! Ни один средневековый монарх не рискнул бы ввести столь варварские законы против алкоголя.

И только настроение у него чуть-чуть поднялось, как Стоктон сказал:

— Ну, мне пора в машинное отделение. Приятно было поболтать. — И исчез.

Рид вздохнул, уперся локтями в поручень и запыхтел трубкой. Ночное небо бормотало: «тшш, тшш, тшш». Возможно, завтра Пам повеселеет. Вот он и будет надеяться на это. И на то, что Япония действительно окажется той волшебной сказкой, которую сулят рекламные проспекты. А дальше…

Дальше? В его мозгу по прихотливой ассоциации возник образ глобуса. Помимо отличного пространственного воображения, для человека его профессии совершенно обязательного, он обладал еще и редкой памятью. Ему ничего не стоило протянуть прямую за Иокогаму, если бы теплоход следовал дальше. Но это был порт назначения. Владельцы такой ошибки не допустили бы. Ведь тогда этот курс привел бы их к Юго-Восточной Азии. Трудно осознать, что там в эту самую минуту люди убивают и калечат других людей, чьи имена они так никогда и не узнают. Будь прокляты идеологии! Когда эти мучения кончатся? Или всегда каждый год был трагичным, и так будет до скончания века? Риду вспомнился другой молодой человек, который погиб на другой войне, после окончания которой уже завершилась жизнь целого нового поколения, — он и написанные им строки о том, как раз зимним утром родилась любовь с нежными руками — и все было хорошо. И зажгла в сердце гордость, и умерла в нем. В тот же зимний день. И сказать больше нечего.

Однако Руперт Брук сумел это сказать. Спасибо за него, отец! Преподаватель английской литературы в маленьком колледже на Среднем Западе не мог обеспечить детей деньгами — и потому Рид, сам их зарабатывая, потратил лишний год, чтобы получить диплом. Но он дал своим детям упрямую веру в вечные истины, ненасытную любознательность, любовь к книгам — быть может, слишком большую любовь, кравшую время, которое следовало отдавать Памеле… Ну, хватит самоедства, решил Рид. Еще пройтись по палубе два-три раза… Возможно, она уже уснула, и он тоже ляжет…

Рид крепче сжал в зубах трубку и выпрямился.

И смерч засосал его в черный грохот. Он не успел вскрикнуть, как был уже вырван из своего мира.

Глава 2

Там, где Днепр сворачивал на восток, степь сменялась каменистой грядой и река прорывалась сквозь нее, гремя на порогах и пенными каскадами устремляясь вниз. Тут ладью приходилось облегчать и вести бечевой, а в некоторых местах так и перетаскивать по берегу на катках, а груз переносить. В прошлые времена место это было самым опасным на всем ежегодном пути: поблизости устраивали засады печенеги и внезапно налетали на корабельщиков, когда те брели по берегу и не могли толком защищаться, грабили их товары, а тех, кто имел несчастье остаться в живых, уводили с собой и продавали на невольничьих рынках. Олегу Владимировичу в юности удалось побывать в такой стычке, но по милости Божьей русские тогда прогнали врагов, многих перебили — чтобы остальным было кого оплакивать, а каких покрепче — взяли в полон продать в Константинополе.

Дела пошли куда лучше с тех пор, как великий князь Ярослав — муж великий, хоть и хромец! — разгромил язычников. Бой он им дал у ворот Киева и проучил их знатно — вороны так набивали зобы, что взлететь не могли, — и ни один печенег больше носа не смеет показать в его владения. Олег тоже бился в тот преславный день — в первый раз попробовал тогда настоящей войны. Тринадцать лет назад, и он — семнадцатилетний увалень с первым пушком на щеках. Потом случилось и с литовцами переведаться, а уж после участвовал он в злополучном морском походе на столицу греческой империи. Однако был Олег Владимирович все-таки купцом и недолюбливал военные свары, мешавшие торговать (кабацкие драки не в счет: они помогают отвести душу, лишь бы вовремя уйти, пока не явились стражники). Хорошо, что греки тоже смотрят на вещи разумно и, отразив русских, скоро опять начали торговать с ними.

— Да! — сказал он чаше с квасом, которую держал в руке. — Мир и братская любовь куда как хороши для торговли! И ведь то же проповедовал Спаситель наш, когда ходил по грешной земле.

Он стоял на обрыве, откуда хорошо видел и реку, и ладьи. Ему, хозяину, неуместно было тянуть бечеву или перетаскивать тюки. У него теперь было три ладьи — не худо для паренька, который в лаптях обходил ловушки в северных лесах. Его кормчие сами за всем приглядят. Впрочем, дозорных выставить не мешало. Нападения разбойничьих шаек никто не ждал, однако на юге меха, шкуры, янтарь, перетопленное сало и воск можно продать с большой прибылью, а потому какие-нибудь бродяги, глядь, и сговорились разок попытать счастья.

— Твое здоровье, Катерина Борисовна, — сказал Олег, поднимая чашу. Чаша была дорожная — деревянная, но оправленная в серебро, чтобы все видели, что у себя в Новгороде он не последний человек.

Но, глотая кисловатую жидкость, он думал не о жене, а если на то пошло, и не о рабынях и прислужницах, а о хитрой плутовке, с которой познакомился в прошлом году по ту сторону моря. Найдет ли он Зою и теперь? Если так, то будет еще одна причина перезимовать в Константинополе, где он намеревался завести новые связи среди чужеземных купцов, живущих там. Хотя Зоя… хм… Несколько месяцев с Зоей обойдутся недешево!

В медвяных травах гудели пчелы, васильки синевой соперничали с небесным куполом, струившим солнечные лучи. Внизу под обрывом его люди хлопотали вокруг расписных ладей с высоко задранным носом наподобие лебедя и дракона. Небось, ждут не дождутся Черного моря — убирай весла, ставь парус и лежи себе полеживай, пока ветер несет тебя вперед. Про течения и не вспоминают — это пусть хозяин мучается от страха, как бы не случилось какой беды. Их крики и ругань разносились далеко окрест, сливаясь с ревом батюшки Днепра. А тут на высоком обрыве было тихо и очень жарко: по ребрам у него струился пот, впитываясь в стеганую поддевку под кольчугой, от которой начинали ныть плечи. Но высоко-высоко в небе пел жаворонок, и радостные трели летели к земле, а навстречу им поднималось мягкое жужжание пчел…

Олег улыбнулся всему, что поджидало его в нескончаемых завтра.

И смерч засосал его.

Зимы здесь были не такие свирепые, как на равнинах, по которым кочевали предки Улдина, нападая на все новых и новых врагов. Здесь лишь в редкий год выпадало много снега и не надо было мазать салом лицо, чтобы его не обморозило. Однако все равно много овец погибало бы от бескормицы и зимних бурь, если бы он не объезжал склоны и не заботился о них — особенно когдаподходила пора окота.

За Улдином следовали только шесть человек, включая двух рабов без оружия. Остготы бежали в римские пределы, где радушной встречи ждать не следовало. Некоторые, конечно, остались — убитые и те, кого, взяв в плен, побоями научили покорности. Последние три года гунны жили в мире, осваиваясь на недавно завоеванных землях.

Сейчас земли эти белели под низкими серыми тучами. Кое-где торчали оголенные деревья. Только остатки разграбленных и сожженных хижин напоминали об обитавших тут земледельцах. Изгороди пошли на топливо, злаки сменились дикими травами. На резком ветру дыхание вырывалось клубами пара. Копыта низкорослых косматых лошадок погружались в снег и цокали о замерзшую землю. Поскрипывали седла, позвякивала сбруя.

Октар, сын Улдина, нагнал отца. По годам ему, пожалуй, было рановато ездить одному — ведь и его отец был еще очень молод, — однако он пошел в свою мать аланку не только светлой кожей, но и ростом. Она была первой женщиной Улдина, рабыней, которую, ему подарил отец, когда он вошел в возраст, чтобы переспать с нею. В конце концов на празднике Солнца он проиграл ее человеку из другого племени и не знал, что с нею сталось дальше, хотя порой и думал об этом — но без особого интереса.

— Мы успеем добраться до стойбища, если поторопимся, — с важностью сказал мальчик. Улдин приподнял плеть, и Октар поспешно добавил: —…высокочтимый родитель.

— Торопиться мы не будем, — ответил Улдин. — Я не стану изнурять коней, чтобы ты лег спать в теплой юрте. Мы разложим седельные сумки у… — Он прикинул с быстротой и точностью кочевника, — у Свалки костей.

Глаза Октара широко раскрылись, и он судорожно сглотнул. Улдин испустил смешок, напоминавший хриплый лай.

— Как? Боишься готских костей, разбросанных волками? Если они живые не смогли нам противостоять, кто же будет страшиться их тощих духов? Скажешь им: «Кыш!» — Он мотнул головой назад, и Октар отъехал к остальным.

Сказать правду, Улдин и сам был бы рад добраться до стойбища. Объезжать склоны в такое время года было невесело. Летом все племя кочевало следом за стадами, и после дневных трудов или охоты мужчина почти всегда мог вернуться к себе домой. Это было хорошо: скрип запряженных волами повозок, запахи дыма, жареного мяса, лошадей, людского пота, навоза и мочи в центре огромного круга колышущихся трав под гигантским небом, где парили ястребы. Шум, смех, обжорство, а с наступлением темноты — сборище у костров, треск огня, лица надежных друзей, вырванные из коварного мрака взметнувшимся языком жаркого пламени. И разговоры — то серьезные беседы, то похвальба, а может, в поучение молодежи и сказание о славных днях, когда сама Поднебесная империя боялась гуннов. Или же забористая непристойная песня во всю глотку под удары барабанов и завывание дудок — и мужчины уже притопывают в такт, становясь в круг. И кумыс — чаша за чашей заквашенного кобыльего молока, пока мужчина не становится жеребцом и не уходит в юрту к своим женщинам… Да, кабы не грозы (Улдин сотворил знамение против злых духов, которому его научил шаман во время инициаций), лучше лета времени не было бы и добраться сегодня же до дома значило бы уже вкусить немножко летних радостей.

Но никаких послаблений допускать было нельзя. В лучшем случае это нарушит порядок, а племя, где нарушается порядок, уже не племя. Улдин вытащил из-под седла палочку с зарубками, обозначавшими величину его стад, и сделал вид, будто внимательно ее рассматривает.

Не так уж мало. Но не так уж и много. Он был не старейшиной рода, а всего лишь главой семьи. Столько-то младших сыновей и им подобных, а также их люди поклялись ему в верности. Еще ему принадлежали его собственные дети, жены, наложницы, наемники, рабы, лошади, скот, овцы, собаки, повозки, всякое снаряжение и награбленная добыча.

Добыча! Его доля, пока гунны расправлялись с аланами к востоку от реки Дон, была невелика. Ведь в те дни он был еще юнцом и только изучал искусство войны. Разграбление остготских земель принесло ему кое-какое богатство. Ну а теперь, когда вокруг такие пастбища, надо обменять серебро и шелк на скот — пусть естественный прирост приносит ему единственное надежное богатство.

Но его взгляд обратился на запад. За этой всхолмленной равниной, как он слышал, лежали горы, а за горами жили римляне, которые, говорят, свои улицы мостят золотом. Там человек может завоевать себе владения, по величине не уступающие владениям предков, так чтобы люди и тысячу лет спустя трепетали при звуке его имени.

Нет, до того времени Улдину не дожить. Гунны предпримут новые завоевания, только когда число их станет слишком большим. Конечно, совсем без битв умение воевать позабудется и племена станут легкой добычей врагов. Вот почему вестготов и их соседей они будут часто тревожить набегами, которые принесут двойную пользу.

«Погоди! — сказал он себе. — Почитай духов и предков, будь верен главе рода и выполняй его волю, как требуешь от домашних, чтобы они выполняли твою волю, мудро веди свои дела. А тогда, кто знает, чего ты не достигнешь?»

И смерч засосал его.

Опять Эрисса решила подняться на вершину совсем одна.

Она не знала, почему ее влечет туда. Шепот Богини? Или же если это слишком дерзкая мысль, то некий дух? Однако ни разу во время таких паломничеств ее не посещали видения. И, может быть, это лишь желание побыть наедине с луной, с солнцем, звездами, ветрами, расстояниями и памятью. В такие дни дом, Дагонидаже — да, даже ее леса и луга, даже сладкая тирания ее детей превращались в тяжкие цепи рабства, которые необходимо было сбросить. Такой безжалостной казалась гнавшая ее сила, что она редко сомневалась в ее божественности. Да-да, конечно, это обряд очищения, и она должна снова и снова повторять его, пока не станет достойной воссоединения, обещанного ей двадцать четыре года назад.

— Завтра на заре я уйду, — сказала она Дагону.

Хотя он давно убедился, что возражать бесполезно, но все-таки заметил с обычной своей мягкостью:

— Но ведь как раз может вернуться Девкалион.

И при мысли о высоком мореходе, ее старшем сыне, сердце у нее сжалось. Слезы обожгли глаза. На Малате он жил теперь меньше, чем вдали от него, а когда возвращался на остров, то почти все дни, как заведено в этом мире, проводил дома со своей красивой женой и детьми или с молодыми друзьями. Только он становится все больше похожим на своего отца…

Жгучие слезы напомнили ей о том, как заботился Дагон о мальчике, который не был его сыном. Конечно, для него великая честь иметь пасынком сына Бога. Однако он был с ним ласковее, чем повелевал долг. Эрисса улыбнулась и поцеловала мужа.

— Если он вернется, налей ему за меня чашу кипрского вина! — сказала она.

Ночью Дагон жадно искал ее, зная, что возвратится она через много дней. Другие женщины его не влекли. (Ну, наверно, в чужеземных портах он иногда искал их — ведь торговые плавания длятся так долго! Да она и сама в его отсутствие иногда принимала мужчин. Но когда он перестал ходить в море и занялся посредничеством, им было довольно друг друга.) И теперь она старалась отвечать, но мысли уносились к горе Атабирис, к тому, что случилось четверть века назад.

Она проснулась даже раньше рабов. Пошарив в темноте, вытащила головню из очага и зажгла светильник. Потом совершила омовение. Холод воды быстрее погнал кровь по ее жилам. Затем она облеклась в надлежащие одежды и лишь тогда, опустившись на колени перед домашним алтарем, совершила положенный обряд и вознесла моления. Дагон сам, своими золотыми руками изваял Богиню и Двойную Секиру. В мерцании светильника Владычица, держа в объятиях Сына, выглядела живой, дышащей, словно Ее ниша была окном, распахнутым в безграничные просторы.

Свершив долг благочестия, Эрисса начала собираться в путь. Сбросив длинную юбку и блузу с широким вырезом, она надела тунику и крепкие сандалии. Волосы заколола тугим узлом, а к поясу прицепила нож и сумку с припасами. Она съела ломоть хлеба с куском сыра и запила его вином, разведенным водой. Тихонько, чтобы не разбудить их, она заглянула в две комнаты, где спали ее дети от Дагона — два мальчика, две девочки. Старшей семнадцать, уже почти невеста. (О Дева Бритомартис! Ей самой было столько же, когда Бог сошел к ней!) И пухленький трехлетний младший — милый сонный запах! Только отойдя от дома, она вспомнила, что не простилась с мужем.

На западе в синих глубинах еще кое-где светились звезды, но восток побледнел, блестела роса, щебетали птицы. Ее дом стоял совсем близко к портовому городу, но крутой склон и густые рощи маслин, инжирных и гранатовых деревьев скрывали от глаз все, кроме ее собственных угодий.

Дагон не одобрил ее выбор.

— Лучше жить в городе внутри стен. С каждым годом морские разбойники множатся. Здесь нам никто не поможет защищаться.

Она засмеялась, но не весело, а с горечью, положившей конец спору.

— После того, что нам пришлось пережить, милый, стоит ли бояться кучки трусливых псов?

А потом — он ведь был тряпкой, горожанином, способным сладить с женщиной, только поставив ее по закону ниже себя, — она добавила:

— Мы построим крепкий дом и будем брать в работники только сильных мужчин, способных сражаться. Тогда мы сумеем отразить любое нападение, пока на сигнальный дым не подоспеет подмога. А мне, чтобы выращивать священных быков, нужны обширные угодья.

Оставив дом и службы позади, она свернула на тропу, ведущую в сторону от моря через луга, где пасся ее скот. Коровы дремали в курящейся туманной дымкой траве или спокойно подставляли вымя неуклюже бодающимся телятам. Под платаном, верхние ветки которого уже ловили лучи пока еще невидимого солнца, стоял Отец Минотавр. Она замедлила шаг, любуясь его величавыми рогами. По его шкуре узором рассыпались пятна, точно по дерну в лесу в солнечный день. Могучие мышцы перекатывались под ней, точно морская зыбь в тихую погоду. О Священный! Внутри у нее все заныло от желания танцевать с ним.

Нет! Бог, зачавший Девкалиона, отнял у нее право танцевать в честь Богини, а время, унеся ее юную гибкость и быстроту, отняло у нее право жены и матери танцевать, обучая своих детей.

Но в остальном ее тело оставалось молодым, она шла быстрым размашистым шагом, и камешки хрустели под ее сандалиями.

Там, где начиналось безлюдье, ее узнал свинопас и опустился на колени. Она благословила его, но не остановилась. Строго говоря, у нее не было права благословлять — ведь жрицей она не стала и просто слыла ворожеей, умеющей врачевать, предсказывать будущее и творить белые чары. Поэтому ей дозволялось поступать как заблагорассудится — уходить одной далеко от дома в одежде горца, не вызывая возмущения добропорядочных людей, но святостью она не обладала.

Однако ворожея тоже причастна божественным силам, и Эрисса помогла малатийцам возродить некоторые священные церемонии — ведь в юности она танцевала с быками в честь Владычицы и хотя не похвалялась тем, что была избранницей Бога, но отрицать это нужным не считала, и почти все ей верили. Так что она была не простой деревенской знахаркой.

Почтение, которое с годами она внушала все больше, способствовало Дагону в его делах. Эрисса весело усмехнулась.

Ее мышцы напрягались и расслаблялись, напрягались и расслаблялись, уводя ее все дальше от моря, все выше в горы. Вскоре она уже добралась до древнего соснового бора. На этой высоте под этими душистыми ветвями осенняя прохлада стала знобкой. В полдень Эрисса села перекусить там, где стремительный ручей образовал широкую заводь. Она легко могла бы поймать руками рыбу и съесть ее сырой, но она шла к святилищу Богини и не могла отнимать жизнь.

До своей цели она добралась в сумерках — до пещеры на верхнем склоне самой высокой горы на Малате. Неподалеку в хижине жила жрица-предсказательница. Эрисса принесла ей в дар подвеску из северного янтаря с жучком, навеки заключенным в нем. Египетский символ обладал могучими свойствами, и потому дар был очень ценным. В благодарность жрица не просто дала Эриссе обычное разрешение вознести молитвы перед тремя изваяниями у входа в пещеру — перед Бритомартис, Девой, перед Реей, Матерью, перед Диктинной, Помнящей и Предвидящей, но проводила ее за Завесу к источнику и его Тайне.

В хижине было много съестных припасов — подношений сельских жителей. Когда они поели, предсказательница расположилась поболтать, но Эрисса не пожелала, а так как и в ней жила Сила, принуждать ее не следовало, и они рано легли спать.

Встала Эрисса тоже спозаранку и перед зарей была уже на вершине.

Там в одиночестве среди безмолвия и блеска новорожденного утра она смогла дать волю слезам.

У ее ног склон круто уходил вниз уступами, скалистыми обрывами, мощными и темными в обрамлении зелени сосен, которые далеко-далеко внизу сменялись пестротой полей и садов. А вверху простиралось ничем не заслоненное небо, где плавал орел, чьи крылья отливали золотом в юном свете Астерия, солнца, Сына. Воздух был прохладным, терпким от шафрана и тмина, легкий ветерок сдувал волосы с увлажнившегося лба. Вокруг острова смыкалось море, синее, зеленое, вдали темно-лиловое, все в полосках сверкающей пены. На северо-запад уходили другие острова, точно белогрудые корабли. На севере дыбилась Азия, все еще в дымке ночных сновидений. Но на юге вставала вершина Иды, где родился Астерий… о Кефт, прекрасный и потерянный навсегда!

И ни единого следа Хариа-ти-эйа. Миру ее больше никогда не видеть.

— Бог Данкен! — рыдала Эрисса, протягивая к небесам руку с комком земли. — Когда ты снова призовешь меня к себе?

И смерч засосал ее.

Они стояли на сожженной солнцем земле. Каменистая, бурая, изрезанная овражками равнина, кое-где поросшая колючим кустарником. Южный горизонт тонул в жарком колеблющемся мареве. На севере пустыня смыкалась с водной гладью, сверкавшей, как полированное серебро, под безжалостным белым блеском, в котором кружили три стервятника.

Они посмотрели на землю, друг на друга. И закричали.

Глава 3

В тот вневременной миг, когда Рида затянуло и унесло, все его существо в ужасе вопияло: «Нет-нет! Только не инсульт, когда я еще молод!» И тут же он отшатнулся от пустыни, которая заполнила его глаза, уши, легкие. Но отступать было некуда: пустыня была повсюду вокруг… В голове вспыхивали слова: «Я сплю! Я брежу! Я умер, и я в аду!»

Гремел ветер, раскаленный, сухой, как кожа мумии, и песчинки, шелестя, обдирали лицо.

В его голос врезались другие голоса, и он рывком обрел сознание. Трое! Светлобородый мужчина в остроконечном шлеме и кольчуге; приземистый всадник в кожаной куртке и меховой шапке на вздыбившейся низкорослой лошадке; высокая худощавая женщина в белом платье до колен. И Данкен Рид. Они, дрожа, стояли шагах в десяти — пятнадцати друг от друга и от неподвижного нечто.

Нечто… Сужающийся к одному концу цилиндр ярдов десяти в длину, с наибольшим диаметром около четырех ярдов, отливающий медным блеском, совершенно гладкий и ничем не примечательный. Разве? Над его поверхностью переливалось радужное сияние, не позволяя точно определить его очертания.

Всадник справился со своей лошадью и сразу же отцепил привешенный к седлу двурогий лук, выхватил стрелу из колчана рядом и натянул тетиву. Светловолосый взревел и занес топор, женщина обнажила нож из красноватого металла. Рид отчаянно пытался стряхнуть с себя этот кошмар, смутно заметив, что ноги его напряглись, готовясь к бегству.

Но тут мечущиеся глаза женщины задержались на нем. Она закричала, но уже по-иному, не с ужасом, а… как?.. Уронила нож и кинулась к нему.

— Э-эй! — услышал Рид свой осипший голос, бормочущий тихо и нелепо. — Я… Я не знаю… Кто вы? Где мы?

Она добежала до него, обхватила обеими руками и прижала рот к его рту с таким исступлением, что его губы раздвинулись. Он пошатнулся и едва не упал. Ее слезы смыли кровь и соленой влагой смочили его язык. Она всхлипывала и бормотала слова, которые он не понимал, хотя среди них словно бы повторялось его имя, что было уже пределом безумия. Мгновение спустя, когда он не обнял ее и не поцеловал в ответ, она упала на колени. Собранные в узел волосы полуночной черноты рассыпались и скрыли ее потупленное лицо.

Рид с недоумением уставился на мужчин. Они уставились на него. Видимо, пока женщина обнимала его, они чуть-чуть успокоились, решив, что, быть может, немедленная гибель им не угрожает. Бородач опустил топор, а всадник снял стрелу с тетивы.

Наступило молчание. Только свистел ветер и всхлипывала женщина.

Рид трижды глубоко вздохнул. Сердце у него еще колотилось, но не так неистово. Дрожь улеглась. И он обрел способность думать. Одно это было уже спасением.

Неведомое, наступая на него со всех сторон, удивительно обострило его восприятие. Очнувшийся мозг начал фиксировать факты. Сухая жара; солнце почти в зените раскаленного добела небосвода; спекшаяся земля, на которой лишь кое-где уцелели колючие кусты и пучки травы; несущаяся в воздухе пыль; неподалеку берег моря или огромного озера. Все это было незнакомым и непонятным, но все это существовало.

Как и женщина у его ног. Он увидел, что платье ее как будто сшито из домотканого полотна, а канва синевой обязана какой-то растительной краске. Он увидел, что ее сандалии сделаны из кожи, только из кожи, и удерживаются на ногах кожаной шнуровкой, немного не доходящей до колен. Он увидел свежую пыль и старые пятна, которые нетрудно было вывести с помощью химических средств. Она цеплялась за его ботинки. Он ощутил прикосновение ее рук и заметил, что кисти и ступни у нее большие, но красивой формы, ногти короткие, без следов лака, а на левом запястье надет широкий серебряный браслет с бирюзой, искусной работы, но совсем не такой, какие изготовляют для продажи туристам индейцы навахо.

Он не помнил другого такого детального сна — детального до последней пылинки. И все оставалось на месте. Он посмотрел на пучок травы — и пучок не превратился в жабу. В происходящем не замечалось ни ускорения, ни прерывистости. Все развивалось секунда за секундой, и каждая секунда была логичным продолжением предыдущей.

Реальное время?

А может ли присниться, будто ты видишь сон в реальности?

Но что бы ни случилось, действуя разумно, он ничего испортить не может. И, подняв руки ладонями вперед, Рид принудил себя улыбнуться обоим мужчинам.

Субъект в кольчуге не улыбнулся в ответ, но его нахмуренный лоб чуть-чуть разгладился, и он подошел ближе, держа топор руками в рукавицах наклонно перед собой и широко раздвинув локти. Шагах в трех от Рида он остановился, сдвинув ступни под прямым углом и слегка согнув колени. Он не актер, подумал архитектор. Он знает, как рубить этой штуковиной. Иначе он встал бы в позу дровосека, как сделал бы я до того, как увидел его. И оружие это побывало в деле — а то откуда бы эта зазубрина на лезвии и вон та царапина? Но где я уже видел такой боевой топор?

По его спине забегали мурашки. На Байонском гобелене, запечатлевшем битву при Гастингсе, именно такие топоры держали саксы.

Бородач что-то бурчал, видимо, задавая вопросы. Его язык звучал столь же чуждо, как язык женщины… Нет, не совсем. В нем чудилось что-то призрачно знакомое. Наверно, он был родственным какому-то из языков, которые ему доводилось слышать в кинотеатрах, где шли иностранные фильмы, или пока он отбывал военную службу в Европе. Бородач сердито указал на непонятный цилиндр.

У Рида так пересохло во рту, что он с трудом выговаривал слова:

— Извините, я… я сам тут впервые. Вы говорите по-английски? Parlez-vous francais? Habla usted espanol? Sprechen sie Deutsch?^[358]

Это были языки, на которых он мог бы кое-как объясниться, но у бородача его вопросы никакого отклика не вызвали. Однако он, видимо, понял, что Рид такая же жертва, как и он сам. Хлопнув себя по груди, он объявил:

— Олег Владимирович, новгородец.

Он повторил это несколько раз, и Рид наконец разобрал отдельные слова. Они его ошарашили.

— Рус-ски? — произнес он, запинаясь, и тоже повторил несколько раз. В конце концов Олег кивнул:

— Да! Я, да! Новгородец. Подвластный князю Ярославу.

Рид с недоумением замотал головой.

— Советски? — спросил он затем.

Олег попытался ответить, но не сумел.

Рид обошел женщину и, настороженно приглянувшись, написал на песке «СССР» и посмотрел на Олега, вопросительно подняв бровь. Эти буквы кириллицы в мире знали все, а Советы претендовали на практически стопроцентную грамотность своих граждан. Однако Олег ограничился пожатием плеч и чисто славянским жестом развел руками.

Американец выпрямился. Они внимательно оглядели друг друга.

Одеяние Олега было настолько странным, что мешало воспринять его как просто человека. Конический с острием шлем был надет на достигавший плеч стеганый капюшон с нашитыми снаружи мелкими колечками. Кольчуга без рукавов из более крупных колец доставала почти до колен. Под ней был стеганый балахон, надетый поверх белой льняной рубахи. В такой убийственной жаре! Темное железо поблескивало от пота, стекавшего со лба Олега. К усаженному медными бляхами поясу были подвешены кинжал и кожаный кошель. Синие холщовые штаны были заправлены в яркие красно-зеленые сапоги. Рукавицы были тоже кожаными с раструбами и медными полосками на тыльной стороне.

На вид ему было лет тридцать. Высокий, широкоплечий и мускулистый. Довольно большой живот и несколько обвислые щеки не сглаживали впечатления огромной силы. Голова у него была круглой, как и курносое лицо. Густые золотистые усы и борода прятали рот и подбородок. Красная задубелая кожа подчеркивала зеленоватую голубизну глаз под косматыми пшеничными бровями.

— По-моему… вы… хороший человек, — сказал Рид, понимая, как это глупо.

Олег ткнул в него пальцем, несомненно, требуя, чтобы он назвал свое имя. Воспоминание о разговоре с механиком Стоктоном — Господи, ведь еще и получаса не прошло! И посреди океана! — хлестнуло Рида почти физической болью. Он пошатнулся, все вокруг заплясало.

— Данкен! — пробормотал он.

— Данкен! — Женщина вскочила и кинулась к нему. Он оперся на нее, ожидая, чтобы все пришло в равновесие.

— Данкен! — ворковала она, полусмеясь, полуплача. — Каанкхаш, Данкен.

На них упала тень. Олег мгновенно встал в боевую позу. Всадник подъехал к ним, вновь натягивая тетиву. Выражение на его лице ничего хорошего не предвещало. Почему-то это ободрило Рида.

— Легче, приятель, — сказал он, полагаясь на тон голоса, улыбку, поднятые ладони. — Мы против тебя ничего не замышляем! — Он похлопал себя по груди, произнес свое имя, потом назвал Олега. Но прежде чем он успел спросить женщину, очень красивую, как он заметил только теперь, она сама сказала: «Эрисса!» — и сказала с вызовом.

Всадник продолжал их разглядывать.

Ни он, ни его лошадь внушительного впечатления не производили. Низкорослый конек смахивал на мустанга… нет, морда другая. А походил он на тарпана, дикую лошадь Центральной Азии: бурая масть, косматость. Грива и хвост переплетены шнурками с синими кисточками. Нехолощеный жеребчик, без сомнения, быстрый и выносливый, но не для выставки. Не подкован, уздечка самая примитивная, седло высокое спереди и сзади с короткими стременами. С седла свисают полный колчан, свернутый аркан, засаленный войлочный мешок и кожаная фляга.

На всаднике были неказистые войлочные сапоги, широкие штаны из грубой серой ткани, завязанные у щиколоток и немыслимо грязные. Поверх войлочной рубахи, которую можно было учуять с пяти шагов, на нем была длинная кожаная куртка, стянутая поясом в талии, и круглая меховая шапка на голове. Кроме лука вооружен он был ножом и подобием сабли.

Он отличался могучим телосложением, но почти карликовым ростом — не больше пяти футов трех дюймов. Он был кривоног и волосат. Но, как потом выяснил Рид, голову он брил, оставляя только пучок на макушке и по пучку за ушами, в которые были продеты золотые кольца. Лицо его настолько исполосовали шрамы, что усы и борода почти не росли. Шрамы, видно, служили своего рода татуировкой, так как образовывали правильные петли. Черты лица были грубыми — крупный изогнутый нос с глубоким вырезом ноздрей, высокие скулы, скошенный лоб, глаза-щелочки, словно выдубленная оливково-смуглая кожа. В целом он походил больше на армянина или на турка, чем на монгола.

Олег буркнул в усы:

— Не печенег. — И спросил резко: — Половец? Булгарин?

Всадник прицелился в него. Рид увидел, что лук его сделан из роговых пластин, и вспомнил прочитанную где-то справку, что стрела, пущенная из такого лука, пробивает почти любую броню.

— Э-эй! — воскликнул он. — Полегче!

Всадник свирепо уставился на него, но он снова назвал их имена, а затем указал на цилиндр, изобразил растерянное недоумение, включив в него и Олега с Эриссой.

Всадник сделал выбор.

— Улдин, чки ата Гюнчен, — сказал он. — Улдин. Ул-дин. — Потом, тыча грязным пальцем в остальных, он разобрался в их именах. Наконец снова указал на себя — все еще держа тетиву натянутой — и разразился гортанными звуками.

Первым его понял Олег и повторил тот же жест.

— Олег Владимирович, — сказал он. — Новгородец. — Потом ткнул пальцем и спросил: — Данкен?

Кто ты? Нет, не как личность, но к какому народу ты принадлежишь. Вот оно что!

Ответ Эриссы «кефтиу» поставил остальных в тупик, как, впрочем, ставил остальных в тупик ответ каждого из них.

Она же была словно удивлена и обижена, что Рид никак не отозвался на ее слова, и пошла за своим ножом. Рид увидел, что нож бронзовый. А наконечник стрелы был железным. Снаряжение Олега было либо тоже из простого железа, либо из скверной стали с малым добавлением углерода, а внимательно всмотревшись, он обнаружил, что каждое колечко, каждая заклепка на нем были ручной работы. Улдин закончил свою речь:

— …гунн.

В его произношении это слово прозвучало для Рида непривычно и все-таки ошеломило.

— Гунн? — Он судорожно глотнул, и Улдин кивнул с холодной усмешкой. — Ат… Аттила? — Улдин никак не отозвался, а Олег подергивал себя за бороду, словно стараясь припомнить что-то. Однако имя это ему, видимо, говорило очень мало — а Эриссе совсем ничего.

Русский, который явно считает, что тот факт, что он из Новгорода, гораздо важнее его национальности; гунн, который не знает имени Аттилы; кефтиу, которая, откуда бы она ни была, с тревожным обожанием смотрит на… на американца, переброшенного с севера Тихого океана в пустыню, где никто из них явно не слышал об Америке… Рида осенила догадка.

Но она не могла быть верной. Не должна…

Эрисса стояла к нему ближе остальных, он повернулся к ней, и она взяла его руки в свои. Он почувствовал, что ее сотрясает дрожь.

Она была ниже его на каких-то три дюйма и, значит, на редкость высокой, если принадлежала к какой-либо средиземноморской расе, о чем свидетельствовала ее внешность. Худощавая, хотя полная в бедрах и с крепкой грудью, достаточно, чтобы удовлетворить вкус любого мужчины. К тому же длинноногая, с лебединой шеей и гордо посаженной головой. Голова эта была долихоцефальной, но с широким лбом и округлыми щеками, сужающаяся к подбородку. Классический прямой нос, пухлые подвижные губы, чуть широковатый для классических канонов рот. Изогнутые дугой брови и черные ресницы обрамляли большие блестящие глаза — карие, хотя цвет этот был изменчивым, становясь то зеленым, то свинцово-серым. Черные волосы, густые и волнистые, падали ей на спину. Прядь надо лбом была совсем белой. Загорелая, чуть обрызнутая веснушками кожа выглядела гладкой и нежной — лишь несколько морщинок на лбу и у глаз да легкая суховатость указывали на возраст, близкий к его собственному, решил он.

Но ходила она как юная девушка… нет, как балерина, как Данилова, как Таллищева, как леопард.

Его губы опять дрогнули в улыбке. Она, словно отбросив свои страдания и преклонение, робко улыбнулась в ответ.

— Кха-кха! — громко откашлялся Олег, и Рид, выпустив руки Эриссы, обменялся рукопожатием с русским, а затем протянул руку гунну, который после некоторого колебания встряхнул ее. Жестами Рид предложил им обменяться рукопожатиями между собой.

— Дружба! — объявил он громко, потому что в этой пустыне даже просто звук человеческого голоса был уже объяснением. — Мы попали в какую-то невероятную ловушку, мы хотим вернуться домой и будем держаться вместе. Так?

Он посмотрел на цилиндр. Прошла минута, пока он собирался с духом. Свистел ветер, стучало его сердце.

— Эта штука забросила нас сюда, — сказал он и зашагал к цилиндру.

Они замялись. Он помахал, подзывая их. Эрисса словно скользнула к нему по воздуху. Он знаком указал, чтобы она шла позади него. Олег буркнул, что тут не без колдовства, и пошел за ней. Казалось, он вот-вот растечется в лужу пота. Улдин последовал за ними на некотором расстоянии. Рид решил, что гунн — воин-профессионал и думает не о героизме, а о том, чтобы занять наиболее выгодную позицию для стрельбы из лука. А впрочем, Олег ведь был вооружен только для рукопашного боя.

Под подошвами Рида скрипел пыльный песок. Пальто не давало ему дышать. Он сбросил его. За цилиндром пустыня тянулась до далекого горизонта в смутном мареве и танцующих завихрениях пыли. Таким же смутным выглядел и цилиндр, окутанный перламутровым сиянием.

«Это машина! — сказал себе Рид свирепо. — А я здесь единственный человек века машин, и только у меня есть шанс хоть как-то разобраться с ней!

Но велик ли этот шанс?

Битси. Пам. Марк. Том. Отец. Мама. Сестры, братья. Фил Мейер и наша новорожденная фирма. Сиэтл, Пюджент-Саунд. Проливы. Лесистые острова и горы. Ванкувер, смешная старомодная Виктория, мост Золотые Ворота, стены, взмывающие от роттердамской набережной, собор в Солсбери. Полубревенчатая сказка Рикевира со щипцовой крышей, крытая соломой хижина на картине Хокусая и все те дома, которые он собирался построить… Почему человек узнает, как богат этот мир, только стоя на краю гибели?

Пам, Памела, Памлет, как я называл тебя одно время, вспомнишь ли ты, что за всей внешней шелухой я любил тебя?

Правда ли это или я ломаюсь перед собой?

Неважно. Я уже почти дошел до машины…

Машины времени?

Чушь. Дурацкие выдумки. Невозможно физически, математически, логически. Я сам доказал это в курсовой работе по философии науки.

Я прекрасно помню, каким тонким аналитиком ощущал себя в двадцать один год, а теперь знаю, каково очутиться без малейшего предупреждения в жуткой пустыне и подходить к аппарату, недоступному для воображения. А за спиной у меня средневековый русский, и гунн, родившийся задолго до Аттилы, и женщина из времени и места, не упоминавшихся ни в одной из книг, которые я читал, тратя время, которое мог бы отдать Памеле».

Внезапно перламутровое сияние завихрилось, стянулось в спираль, сосредоточилось на одной точке металлической поверхности. Точка начала расширяться, превратилась в круг, открылась в сумрачную лиловатость, пронизанную звездными искрами. Оттуда вышел человек.

На то, чтобы рассмотреть его, у Рида была секунда. Невысокий, плотного сложения, медно-красная кожа, черная шапочка бархатистых волос, широкоскулое, но красиво вылепленное лицо. Спектрально белый балахон и прозрачные сапоги. В руках он держал два одинаковых полушария из сверкающего металла, около двух футов в поперечнике с крохотными кнопками, пластинками и выключателями.

Он пошатывался, вид у него был страшный, а одежду пятнали следы рвоты. Рид остановился как вкопанный.

— Сэр… — начал он, поднимая руки ладонями вверх.

Человек пошатнулся и упал. Изо рта и ноздрей хлынула кровь, мгновенно впитываясь в песок. Вход в цилиндр позади него закрылся.

Глава 4

— Господи! Что, если пилот умер! — Упав на колени, Рид легонько ощупал неподвижное тело. Грудная клетка приподнималась и опадала, но лишь чуть-чуть и с грозной частотой. Кожа обжигала сильнее, чем песок пустыни вокруг.

К нему присоединилась Эрисса. Лицо у нее было самозабвенно сосредоточенным. Напевая про себя что-то вроде заклинания, она ощупала меднокожего человека с несомненной сноровкой, оттянула веко, вгляделась в зрачок, пощупала пульс, соизмеряя его с ритмом своего песнопения, вздернула балахон к плечам и разрезала плотно облегающий комбинезон под ним, проверяя, нет ли переломов или других повреждений. Мужчины с тревогой ждали. Она встала, посмотрела по сторонам и указала на овражек.

— Ага! Перенесите его в тень, — истолковал Рид ее жест. — Ну и сами укроемся от солнца.

Тут он вспомнил, что английский здесь не знает никто, но они и сами поняли. Олег отдал боевой топор Эриссе, легко под-пял пилота на руки и понес. Она вытащила из выреза туники амулет — золотой брелок, висевший на ремешке, обвивавшем ее шею, прикоснулась амулетом к оружию и лишь тогда с некоторым почтением понесла его за русским.

Рид попытался рассмотреть цилиндр поближе. На расстоянии двух-трех шагов от него, где начиналось перламутровое мерцание, его что-то остановило. Словно он наткнулся на резиновое полотнище, которое было растянулось под нажимом, но с каждым дюймом становилось все более тугим. Защитное энергетическое поле, подумал он. Ничего удивительного в подобных обстоятельствах. Лучше держаться от него подальше… возможно облучение… хм-м-м… Пожалуй, нет, ведь пилот… Но как попасть внутрь? Без него нам туда не проникнуть.

Рид подобрал полушария. Их внутренняя полость выглядела много сложнее наружной поверхности. Единственным более или менее понятным были тройные перекрещивающиеся ленты, напоминающие завязки шлемов. Так, может быть, это аппараты связи, которые надеваются на голову? Он отнес их в овражек. По пути он увидел свою выпавшую у него изо рта трубку и подобрал ее. Даже в Судный День человек заботится о мелочах. Крутые стенки овражка загораживали от ветра, а кое-где и отбрасывали тень. Олег уложил пилота (так Рид продолжал называть бесчувственного человека) в наиболее широкой полоске тени. Но она оказалась недостаточной, и Рид с Эриссой нарезали палок, воткнули их в землю и накрыли пальто, соорудив подобие тента. Олег сбросил шлем, кольчугу, стеганую поддевку и испустил вздох облегчения. Улдин разнуздал конька, привязал к кусту на краю оврага и укрыл попоной, которую вытащил из-под седла. Сумку и флягу он принес с собой и предложил поделиться их содержимым с остальными. Вяленое мясо никого пока не прельстило, но молочный напиток, хотя он был кислым и явно опьяняющим, оказался просто спасительным.

Потом им оставалось только скорчиться в скудной тени под склоном и терпеливо ждать. Эрисса часто подходила поглядеть на пилота. Олег и Улдин по очереди взбирались по крутому осыпающемуся откосу, осматривались по сторонам и возвращались, отрицательно покачивая головой. Рид был погружен в мысли — но потом не сумел вспомнить ни одной из них, а только ощущение, что Эрисса не сводит с него глаз.

Солнце медленно сползало к западу. Тени в овражке удлинялись, сливались в одну. Четверо подняли лица в полосках пыли и засохшего пота с покрасневшими глазами и запекшимися губами, подставляя их первому дыханию прохлады.

Пилот зашевелился и что-то сказал. Они подбежали к нему.

Он задергал руками и ногами, пытаясь сесть. Эрисса хотела его уложить. Он вырвался.

— Ментатор… — прохрипел он, и еще какие-то слова, напоминавшие испанские, но звучавшие гораздо мягче. Он рвотно закашлялся. Из носа снова потекла кровь. Эрисса прижала к его ноздрям обрывок платка, который ей дал Рид, и знаками показала Олегу, чтобы он приподнял раненого, а сама помогла ему проглотить немного напитка, который Улдин называл кумысом.

— Погодите! — Рид побежал к тому месту, где недавно сидел, и принес полушария. Пилот с усилием, но настойчиво закивал, и Эрисса нахмурилась. Пилот потянулся к полушариям. Рид нагнулся, чтобы помочь ему, и Эрисса отступила, ясно показывая, что ставит решения американца выше собственных.

«Черт, правильно ли я поступаю? — мелькнуло у него в голове. — Он ведь еле жив, горит в жару, и ему любое напряжение опасно. Но если он не сможет вернуться в машину, это верный конец для всех нас!»

Пилот дрожащими пальцами копался внутри шлемов. Потом один надел себе на голову. Под сверкающим металлическим куполом его провалившиеся глаза и измазанное кровью и пылью лицо выглядели совсем уж жутко. Он откинулся на грудь Олега и сделал знак Риду надеть второй шлем. Американец послушался. У пилота еле хватило силы нажать кнопку на своем шлеме — самую большую прямо надо лбом. Рука слабо упала, но пальцы зашевелились, указывая на Рида. Архитектор собрал остатки мужества. Будь готов ко всему, сказал он себе. И держись, сынок, держись! Он нажал на центральную кнопку.

Нарастающее жужжание. Но, видимо, у него в мозгу, потому что остальные явно ничего не слышали. И вообще это не был физический звук, передающийся слуховыми нервами. У него закружилась голова, и он сел. Но причиной могло быть просто перенапряжение после всех этих тяжелых часов.

Пилоту было заметно хуже. Он задергался, застонал, закрыл глаза и весь обмяк. Словно шлем был вампиром, высасывающим из него жизнь. Эрисса несмело опустилась возле него на колени, но не прикасалась к нему.

Когда по часам Рида миновало десять минут, жужжание замерло. Кнопки на обоих шлемах выпрыгнули. Головокружение прошло. Видимо, шлемы выполнили какую-то операцию и выключились. Пилот лежал почти без сознания. Когда Рид снял шлем, Эрисса освободила от шлема своего пациента и уложила его на землю. Нагнувшись над ним, она прислушивалась к его прерывистому дыханию и следила за жилкой, бьющейся на его шее.

Наконец он открыл глаза и что-то зашептал. Эрисса наклонилась к его губам, нахмурилась и поманила Рида. Он не понял, чем может помочь, но подошел. Смутный взгляд пилота остановился на нем, стал настойчивым.

— Кто… вы? — прохрипел пересохший рот. — Откуда вы и из когда?

Американизированный английский!

— Скорее, — настаивал голос. — Мне… недолго. Ради вас же. Вы знаете… ментатор? Этот аппарат?

— Нет, — с благоговейным ужасом ответил Рид. — Передатчик языков?

— Да. Сканирует центр речи в мозгу. Мозг — информационный банк. Сканер извлекает языковую информацию… передает ее воспринимающему мозгу. Безвредно… хотя и стресс… для воспринимающего… поскольку происходит… запечатление.

— Так лучше бы вы передали свой язык мне!

— Нет. Слишком сложно. Вы бы не знали, как… оперировать многими понятиями. Научите вон того дикаря с татуированным лицом таким словам, как… как «паровая машина»… и вы не сможете разговаривать с ним еще многие дни… недели, пока он не усвоит идею… паровой машины, имею я в виду. Но вы могли бы… сразу… поговорить с ним о лошадях. — Пилот помолчал, собираясь с силами. — А у меня нет на это времени.

На заднем плане Олег осенял себя крестными знамениями справа налево и бормотал русские молитвы. Улдин отошел подальше и взмахивал руками, возможно, оберегая себя от колдовских чар. Эрисса бесстрашно оставалась рядом с Ридом, хотя и прижала амулет к губам. С удивлением он заметил, что амулет имеет форму двойной секиры.

— Вы из будущего? — спросил Рид.

Губы пилота тронула улыбка.

— Мы все оттуда. Я Сахир. Из… не помню, какой была исходная дата вашего календаря… Была… есть… будет. Я отправился с… а, да!., с Гавайских островов… в… анахро… скажем, в пространственно-временном корабле. Мы направлялись в… доисторическую Африку. Проточеловек. Мы… примерно, антропологи… были. Можно еще попить?

— Конечно! — Рид и Эрисса помогли ему.

— А-ах! — Сахир откинулся на спину. — Мне чуть легче. Но это ненадолго. И я должен говорить, пока могу. Вас я определил как из индустриализированной эры. А это уже кое-что. Назовитесь, пожалуйста.

— Данкен Рид. Американец. Из тысяча девятьсот семидесятого года. Последняя треть двадцатого века… Ну, мы недавно впервые высадили людей на Луну и обладаем атомной энергией… э… двадцать пять лет.

— Ах так. Понятно. Незадолго до Века… нет, не скажу. Ведь вы можете вернуться. И вернетесь, если я сумею помочь. И вам лучше не знать, что приближается. Я страшно сожалею о случившемся. Кто ваши друзья?

— Блондин, по-моему, из Древней России. Низенький говорит, что он гунн… если я не ошибаюсь. А женщина. я ничего не понял.

— Хм! Да. Мы сможем… вы сможете узнать точнее, использовав ментатор. Шлемы настроены на сканирование и запечатление. Только не спутайте, какой для чего. Для сканирования выберите наиболее раннего… по-видимому, это она. Так пусть станет источником вашего общего языка. Так практичнее, понимаете? Мы лишь ненамного раньше и южнее… места, где… аппарат засосал последнего. Я уже почти затормозил… к тому моменту… Ранняя модель. Считалась застрахованной… от энергетических воздействий. Для искривления континуума нужна колоссальная концентрация энергии. Для возвращения… собрали бы ядерный генератор, который придан… Естественно, снаружи аппарата, потому что выход энергии в мегатонном диапазоне…

Сахир перебирал пальцами складки балахона. Голова его перекатилась набок, глаза двигались из стороны в сторону. Голос стал еле слышным. Ненадолго обретенные силы истекали из него, точно вино из треснувшей чаши, но он продолжал шептать с трагичной торопливостью:

— Поля искривления… в пути изолированы, под контролем, не должны взаимодействовать с окружающей материей… но какая-то неисправность. Дефект. Вскоре после старта приборы телепатировали, что мы захватили постороннее тело… Я сразу дал команду остановиться… но инерция… Мы захватывали только высших животных, людей, лошадь, потому что контроль, приборы, все настроено на энергию мысли… И тут в пространстве-времени мы прошли слишком близко к… к чудовищному выбросу энергии… Не знаю к какой, но к страшной катастрофе в этом дальнем прошлом. Курс был задан с самого начала, понимаете? Мы и должны были пройти рядом для подзарядки… но все определял компьютер… И когда мы почти затормозили, нарушение изоляции… я уже говорил? Взаимодействие с нашим полем искривления. Наши внутренние энергокибернеты замкнуло. Радиационная волна… странно, что я еще жив… товарищ погиб… меня оглушило… Пришел в себя, решил выйти к вам, но…

Сахир попытался приподнять руки. Рид взял их в свои. Ощущение было такое, словно он держит тлеющий пергамент.

— Слушай… — надрывно хрипел Сахир. — Этот взрыв, обвал… что бы это ни было… произойдет здесь… и в ближайшем будущем. Через год или меньше. Слушай. Экспедиций во времени мало… будет мало. Всегда. Энергия обходится слишком дорого… и… опасно для среды… Но для такого… должны быть наблюдатели. Понял? Найдите их,назовитесь, заручитесь помощью… может, и для меня…

— Но как? — еле выговорил Рид.

— Сперва… отнесите меня в аппарат. Он разбит… но медикаменты… Они вернутся сквозь время в этот день… на помощь… обязательно… — Сахир дернулся, словно в него ударила молния. — Ниа! — вскрикнул он. — Фабор, Тео, ниа, ниа!

Он замер. Глаза закатились, челюсть отвисла. Рид попробовал искусственное дыхание рот ко рту, массаж сердца. Ничто не помогло.

Глава 5

Ночь принесла холод и сверкание звезд. Смутно мерцало море. Ни прилива с отливом, ни прибоя, но на пляж накатывались пологие волны, шурша и постукивая камешками. Суша, дыбясь, уходила к югу. Там, где вставали холмы, в созвездия вписывались горбы черноты, слышалось пронзительное тявканье… Шакалы, решил Рид.

Когда Сахира уложили в овражке и завалили комьями глины и камнями — копать было нечем, — Рид подумал, не собрать ли сухих веток для костра. Поджечь их можно его зажигалкой. Улдин, полагая, что огонь придется высекать огнивом, которое было при нем, возразил:

— А зачем? У нас с тобой есть верхняя одежда. Эриссе я дам попону. У Олега стеганая поддевка. А… повозка шамана… она ведь светится? Так для чего царапать руки о колючки?

— Большая вода рядом не даст воздуху сильно остыть, — сказал Олег как опытный мореход.

Рид решил, что зажигалку имеет смысл поберечь для крайних случаев — или для табака в кисете. Хотя курить, пока какого-нибудь питья не будет вдоволь, он не решался.

Море… Да, конечно, море, хоть оно и соленое, немного поможет и тут. Он читал книгу Алена Бомбара: можно некоторое время жить, если часто пить морскую воду по небольшому глотку. И можно изготовить какую-нибудь рыболовную снасть. Но в конечном счете — и ждать этого не так уж долго — они все равно погибнут, если кто-то не придет им на помощь.

Сияние, одевавшее машину времени, колебалось, окрашенное мягкими пастельными тонами. Омерзительная красота, не подпускающая к воде, пище, крову, лекарствам, инструментам, оружию внутри. Сияние бессмысленно освещало пустыню на несколько ярдов вокруг. Сахир знал, как войти в аппарат. Но Сахир лежит, окостенев, под камнями и ждет, когда до него доберутся шакалы. Риду было очень жаль человека, полного благих намерений и хотевшего жить не меньше всякого другого, и жаль его товарища, чей сожженный радиацией труп лежит внутри аппарата, который погубил их всех. Но жалость была абстрактной. Он ведь не знал их как живых людей. А сам он, и эти трое с ним, ждут либо спасения, либо более долгой и мучительной смерти.

Олег богатырски зевнул:

— Ну и денек! Заплутались мы во времени, как веришь ты, Данкен, или нас унес злой Лихо, как думаю я? Так или не так, а я ложусь спать. Авось мне приснятся такие благочестивые сны, что ангелы отнесут меня к моей женушке.

— Так, значит, ты заступишь на вторую или третью стражу? — спросил Улдин.

— Нет. Я сплю в кольчуге с топором в руке и в шлеме на голове. Что толку завидеть врага издали?

— Чтобы приготовиться к бою, безмозглая туша! Или спрятаться, если враг слишком силен! — рявкнул Улдин, и Рид подумал, что вопреки грязи, жиру на лице, вони и шрамам гунн очень похож на служаку-капитана, которого он знавал в армии. Русский заворчал, но согласился.

— Давайте первым буду я, — предложил Рид. — Все равно я спать пока не смогу.

— Слишком много думаешь! — пробурчал Улдин. — Мужчина от этого слабеет. Ну да как хочешь. Значит, ты, потом я, потом Олег.

— А я? — спросила Эрисса.

Улдин только посмотрел на нее, но и этого вполне хватило, чтобы выразить его мнение о том, кто поручит женщине караульную службу. Он вышел из освещенного круга и вгляделся в звездные небеса.

— Не мое небо, — сказал он. — Звезды к северу я вам назову, но что-то в них не то. Ладно, Данкен! Видишь вон ту яркую совсем низко на востоке? Разбуди меня, когда она поднимется вот настолько. — О геометрии он, несомненно, понятия не имел, но рука его указала угол точно в шестьдесят градусов.

Раскачивающейся походкой он направился туда, где был привязан его конек, растянулся на земле и сразу же заснул.

Олег встал на колени, обнажил голову и, перекрестившись, произнес молитву на своем древнерусском. И тоже заснул без всякого труда.

«Завидую им! — подумал Рид. — Интеллект… нет, не воображай о себе слишком много!.. Привычка все облекать в слова имеет свои недостатки».

Усталость словно набила его тело камнями, а голову — песком. Почти весь улдиновский жумыс ушел на то, чтобы запить вяленое мясо, которым они поужинали. Остатки следовало приберечь. Во рту у Рида пересохло, кожа, обожженная солнцем, горела, но его знобило от холода. Пожалуй, следует несколько раз обойти лагерь, чтобы согреться.

— Я ухожу, Данкен, и скоро вернусь, — сказала Эрисса.

— Только не уходи далеко, — предостерег он.

— Нет. От тебя — нет.

Он смотрел ей вслед, пока она не растворилась во мраке, и только тогда начал обход. Нет, не то чтобы он в нее влюбился… в таких-то обстоятельствах! Но что за женщина! И какая в ней тайна!

У потерпевших времекрушение не нашлось часа спокойно поговорить. Потрясение первых минут, появление Сахира, его смерть, изматывающая жара, жажда, передача языка совсем их измучили. Хорошо еще, что они успели с этим последним до заката.

Рид последовал совету Сахира. Бронзовый нож и наивное удивление при виде железных изделий ясно показывали, что Эрисса была захвачена последней и, следовательно, вообще принадлежит этой эре, а потому источником общего языка он сделал ее. Она с такой же охотой надела шлем, как выполняла все остальные его распоряжения. Он убедился, что восприятие языка с помощью ментатора действительно было мучительным процессом: тошнота, головная боль и затемнение мыслей, похожие на заключительную фазу перепоя, но сопровождающиеся изматывающими судорогами. Несомненно, в сахировском будущем этот процесс происходил много медленнее и безболезненнее.

И, без всяких сомнений, такое зверское его ускорение приблизило смерть пилота. Но выбора не было, и Рид полностью пришел в себя после недолгой дремоты.

Олег и Улдин сначала наотрез отказались даже близко подойти к шлемам. Но затем русский увидел, что Эрисса и американец свободно разговаривают друг с другом. Тогда он сам нахлобучил на себя шлем. Улдин последовал его примеру, возможно, просто желая показать, что он не трус.

Быстро сгустились южные сумерки, все они обессилели и говорили лишь о самом необходимом и неотложном.

Рид начал обход. Слышал он только похрустывание от собственных шагов да тявканье вдали, и одиночество с ним разделяли только звезды и холод. Он не думал, что до утра им может угрожать какая-либо опасность. Однако Улдин поступил правильно, настояв на поочередном дежурстве. Преодолевая тяжесть, мозг Рида начал функционировать.

«Где мы? КОГДА мы?

Экспедиция Сахира покинула Гавайи в… где-то в будущем, — рассуждал Рид. — Скажем, через тысячу лет в будущем. Их аппарат, двигаясь назад во времени, соприкасался с сушей и водой на поверхности планеты.

Зачем? Ну, предположим, соприкосновение с поверхностью необходимо для координирования. Земля движется в пространстве, а абсолютных ориентиров в пространстве нет. Предположим, они не рискуют оторваться, чтобы не потерять контакта (притяжения?) и не очутиться в пустоте между вон теми звездами?

Моя курсовая — икс тысячелетий в будущем, два десятка лет назад по моей, теперь сдвоившейся, линии жизни, миллион лет назад по моему субъективному ощущению в припадке ночного отчаяния — моя курсовая доказывала, что путешествие во времени невозможно по ряду причин, и в том числе из-за того, что оно потребовало бы энергии больше бесконечного ее количества. Очевидно, тут я ошибся. Очевидно, определенное количество энергии — огромное ее сосредоточение в малом пространстве и на краткий срок, но притом ограниченное ее количество — все же способно каким-то образом воздействовать на параметры континуума, и этот аппарат может перебрасываться… через земной шар, взад и вперед через века.

Этот переброс сопровождался поломкой. Утечкой. Аппарат двигался сквозь пространство-время, окруженный… э… полем, притягивавшим животных, с которыми соприкасалось.

Почему только животных, причем высших, вместе с тем, что непосредственно к ним прилегало, как одежда, например? Почему не деревья, камни, воду, воздух, почву? М-м, да… Сахир упомянул причину. Я не успел разобраться в ней, он был в полусознании, почти бредил, но раз уж он ее коснулся… да! Техника его эры — или во всяком случае машины пространства-времени — контролируется мыслительной энергией. Телепатия, включая телепатических роботов, если верить таким фантазиям. Сам я склонен предположить усиление нервных токов. Но каким бы ни было объяснение, факты указывают, что аппарат взаимодействует только с материей, которая сама пронизана электромагнитными волнами мозга.

Возможно, это сделано для страховки: при утечке энергии машина, остановившись, не окажется погребенной в толще земли. И высших животных всегда относительно мало. А требуется, чтобы такое животное оказалось в данной точке пространства в данный момент времени, когда через нее проходит аппарат пространства-времени… Хм! Возможно, мы набрали всяких мелких грызунов, птиц и еще всякой живности, и они разбежались, прежде чем мы успели их заметить. Именно они должны становиться жертвами чаще всего. Захват людей должен быть редкостью. Возможно, это единственный случай.

(Почему это случилось именно со мной? Вероятно, вопрос, который рано или поздно задают себе все люди!)

Сахир сказал, что неполадки были зарегистрированы приборами, и он начал тормозить. Из-за… инерции они не смогли остановиться в точке, где подобрали меня, а полетели дальше, подбирая Олега, Улдина и Эриссу.

К несчастью, когда они почти уже остановились и были готовы замереть в пространстве и начать двигаться вперед во времени обычным порядком, их поразил заряд концентрированной энергии. При обычных обстоятельствах они просто проследовали бы дальше, но при изъяне в изоляции сокрушающие силы (вероятно, точнее было бы сказать, что силы эти порождало искривление пространства-времени) вступили во взаимодействие с энергетическим полем, и высвобожденная энергия пронизала оболочку смертоносными рентгеновскими лучами.

Поврежденный временной аппарат оказался в районе какого-то катаклизма в результате невероятного совпадения.

Хм-хм! Погоди-ка! А что, если хрононавты или, вернее, их компьютеры всегда прокладывали курс вдоль подобных катастроф, если это оказывалось удобным? Полностью исправный аппарат, наверно, просто подзарядился бы от взрыва водородной бомбы, или при ударе огромного метеорита о земную поверхность, или от любого сходного явления. Такая подзарядка удешевляет запуск и, следовательно, позволяет устраивать путешествия во времени чаще, чем при любых других условиях.

Знали ли Сахир и его товарищ, что они несутся навстречу гибели, попытались ли они повернуть аппарат и потерпели неудачу? Или забыли обо всем в диком хаосе последних минут? (Мне кажется, транзитное время внутри аппарата относительно коротко. Мы, находясь снаружи, пережили лишь минуту мрака, кружения и грохота.)

Итак, мы заброшены сюда безвозвратно, разве что отыщем других будущников. Или они отыщут нас. Вероятно, если мы останемся здесь, в конце концов сюда прибудет спасательная экспедиция.

Но прибудет ли? Как близко могут они осуществлять свои прыжки во времени, когда для каждого требуется генератор, который, без сомнения, сам себя уничтожает, просто своим же излучением в ходе его применения?

Но неужели будущники не предпримут хотя бы попытки? Хотя бы для проверки, не повлияет ли появление в прошлом этого аппарата настолько, что оно изменится и тем уничтожит их?

А оно изменится? Может ли оно измениться? Вывод моей курсовой, возможно, останется верным — понятие изменения прошлого содержит противоречие в предпосылке. «И пишет перст, а написав…» Подозреваю, что присутствие аппарата здесь и сейчас, как и наше, является частью того, что происходит. Я подозреваю, что эта ночь существовала «всегда».

Ибо что мы можем сделать? Скорее всего, мы погибнем через несколько дней. Шакалы уничтожат наши кости. Может быть, местное племя, если в этом бесплодном краю кто-то все-таки обитает, будет какое-то время поклоняться сияющему аппарату. Но в конце концов его батареи, или аккумуляторы, или еще что-то истощатся. Силовое поле перестанет мерцать и исчезнет. Незащищенный металл проржавеет и рассыплется, или его растаскают по кускам для местных кузниц. И непонятное нечто, когда-то лежавшее здесь, превратится в легенду, а через несколько поколений будет забыто.

Пам! Что ты подумаешь, когда я так и не вернусь в нашу каюту?

Что я случайно упал за борт? Думаю, что так. И хочу, чтобы было так. Черт! Черт! Черт! Почему я не увеличил сумму своей страховки?»

— Данкен!

Вернулась Эрисса. Рид взглянул на свои часы. Она отсутствовала больше часа. Значит, естественные потребности тут ни при чем.

— Я молилась, — просто сказала она. — А потом сотворила чары, приносящие удачу. Хотя я и знаю, что ты нас спасешь.

Гортанный язык, который она называла «кефтиу», звучал в ее устах очень мягко. Голос у нее был мелодичный, и она его не повышала. Рид понятия не имел, как называли ее язык в его эру — если были открыты хоть какие-то его следы. Его попытки обнаружить какие-либо аналогии затруднялись тем, что он, как и Олег с Улдином, воспринял сразу два языка, на которых она говорила с одинаковой легкостью, а также кое-какие познания в еще нескольких…

Он знал название второго языка, не кефтиу, как знал названия «инглиш» или «эспаньоль». Он мог произнести это название, как понимал все ее слова в стремительных, точно пулеметные очереди, фразах. Он мог написать слова — у этого языка существовала письменность, система упрощенных иероглифов, хотя письменность кефтиу имела заметно более сложную и тщательно разработанную систему. Но ему не удавалось изобразить их с помощью латинского алфавита, чтобы сравнить с написанными английскими словами. А потому владение этим языком и умение его назвать — что-то вроде а-хей-ие — не помогло ему определить, для кого он был родным.

Эрисса предпочитала кефтиу, Рид отложил рассмотрение неродственного языка, каким бы важным он, возможно, ни был в этой эре. Тем более что кефтиу задал ему нелегкую задачу. Не будучи лингвистом, он все же определил его как позиционный и частично агглютинативный, то есть очень непохожий на своего соперника, отличавшегося богатством флексий.

Возможно, просто чтобы поддержать разговор, Эрисса задала ему вопрос, который в буквальном переводе прозвучал бы так:

— Какой неведомой природы этот драгоценный лунный камень, подобный принадлежащему Нашей Владычице, который ты (во имя ее?) носишь?

Но внутреннее его ухо услышало:

— Скажи, пожалуйста, что это такое? Красивое, точно браслет Богини?

Он показал ей часы. Она благоговейно прикоснулась к ним.

— Прежде у тебя этого не было, — пробормотала она.

— Прежде? — Он уставился на нее, но разглядеть что-нибудь в тусклых отблесках между черных теней было трудно. — Ты ведешь себя так, словно давно меня знаешь, — медленно сказал он.

— Ну конечно! Данкен! Данкен! Ты не мог забыть… — Она высунула руку из-под вонючей попоны, в которую, морщась, была вынуждена завернуться поверх легкой туники. Ее пальцы скользнули по его щеке. — Или чары пали и на тебя? — Ее голова поникла. — Чародейка заставила меня забыть так много! И тебя тоже?

Он засунул руки в карманы пальто и судорожно сжал свою, такую привычную трубку. Дыхание клубами пара вырывалось у него изо рта, и он рассердился, что теряет влагу.

— Эрисса, — сказал он устало, — я не больше тебя знаю, что происходит и что происходило. Я сказал то, что узнал от Сахира, — мы заплутались во времени. А это страшно.

— Не понимаю… — Она вся дрожала. — Ты поклялся мне, что мы снова встретимся, но я не думала, что это случится, когда дракон унесет меня в страну смерти. — Она выпрямилась. — Так вот почему? — спросила она, вновь оживая. — Ты предвидел это и явился спасти ту, которая никогда не переставала любить тебя.

Он вздохнул.

— Это слишком глубокие воды, чтобы переправиться через них, когда мы еще не начали строить корабль, — сказал он и тут же узнал пословицу кефтиу. — Я пуст. И не могу ничего сообразить далее… далее тех немногих очевидных фактов, которые мы, четверо, можем собрать между собой.

Он помолчал, подыскивая слова, но голова у него варила, и сам по себе кефтиу его не затруднял.

— Во-первых, — сказал он, — мы должны установить, где находимся и в каком году.

— В каком году? Так ведь, Данкен, прошло двадцать четыре года с тех пор, как мы в прошлый раз были с тобой вместе при гибели мира.

— Гибели… чего?

— Когда гора разорвалась, и пламя хаоса вырвалось наружу, и море набросилось на кефтиу, которые были так счастливы, и пожрало их. — Эрисса достала свою двойную секиру, свой амулет, и обвела им вокруг себя.

Рид помутился в уме. «Господи, — бормотало у него в мозгу, — так выброс энергии уже произошел? Мы прибыли после него, а не перед ним? Тогда нам отсюда не вырваться… никогда…»

— Ты дрожишь, Данкен! — Эрисса положила руки ему на плечи. — Пойдем. Я тебя поддержу.

— Нет, спасибо. Не надо. — Он постоял, стараясь овладеть собой.

Какое-то недоразумение. Сахир совершенно твердо говорил о гигантской катастрофе где-то по соседству и в будущем по отношению к этой ночи. Бесполезно пытаться распутать весь клубок за час. Узелок за узелком, не торопясь, систематически — вот единственный способ. Родина Эриссы географически находится не очень далеко, так? Согласно Сахиру, да, недалеко. Отлично! Начнем с нее.

— Скажи мне, откуда ты? — спросил Рид.

— Что? — Она засмеялась. — Ну… После того как мы расстались, я побывала во многих местах. Теперь я живу на острове Малат. А прежде… о, во многих местах, и всегда тосковала по родине, где ты меня нашел.

— По чему? Где? Скажи ее название. Где ты была тогда.

Она покачала головой. И даже в мутной тьме он увидел, как всколыхнулись волны ее волос.

— Но ты же знаешь, Данкен, — произнесла она с недоумением.

— Все-таки назови ее, — настом он.

— Ну, Хариа-ти-эйя. — Страна Столпа, мысленно перевел Рид, а Эрисса продолжала, стараясь говорить яснее, раз уж он так странно ничего не понимал: — А на материке ее называли Атлантида.

Глава 6

Утреннее пробуждение было странным. Оно затворило путь к спасению из невероятного сна. В далекое, фантастическое, неясно, существующее ли, превратился двадцатый век.

— Съезжу на разведку, пока мой конь еще служит мне, — объявил Улдин и ускакал. Вид у него был не такой изнуренный, как у его товарищей по несчастью. Возможно, потому что его лицо с самого начала выглядело жутковатым. Тем временем остальные решили укрыться в море. Они соорудили каркас из палок, перевязав его ремешками, которые Олег нарезал из своего пояса, а потом накрыли одеждой, чтобы как-то заслониться и от прямых лучей солнца, и от слепящего их отражения от поверхности воды, в которую они намеревались погрузиться по горло.

Когда тент уже можно было установить, Эрисса сняла сандалии и тунику. Олег охнул.

— Что с тобой? — спросила она простодушно.

— Ты… женщина… и… ну… — Свекольный загар не позволял увидеть, покраснел ли русский. Внезапно он засмеялся. — Ну, если ты такая баба, то это еще не самый скверный день в моей жизни.

Эрисса гордо выпрямилась:

— Ты о чем? Убери руки!

— Она из другого народа, чем ты, Олег, — вмешался Рид. — У них нагота зазорной не считается.

Но сам он стеснялся раздеться в ее присутствии. Крепкое, гибкое ее тело, почти не изменившееся и после рождения детей, было самым красивым из всех, какие ему доводилось видеть.

— Ну так отвернись, девка, пока я не войду в воду поглубже, — пробурчал Олег.

Омывшись, наслаждаясь прохладой, они почувствовали себя лучше. Даже жажда стала менее мучительной. Олег не слишком охотно последовал примеру Эриссы, которая по совету Рида отпила один-два глотка морской воды.

— Ты не думай, я не верю, — сказал он. — Так мы только быстрее отдадим Богу душу. Но если от этого сейчас нам немножко силы прибавится, так, может, святые пошлют нам помощь. Эй, вы там, слышите меня? — крикнул он в небо. — Золотую чашу всю в драгоценных камнях пожертвую храму святого Бориса! Шесть алтарных покровов лучшего шелка, расшитых жемчугом для Пресвятой Девы. — Он помолчал. — Лучше я повторю еще раз по-русски и по-ромейски. Ну и по-варяжски тоже.

— Твои святые еще и не родились даже! — не удержался Рид, но, когда Олег переменился в лице, добавил с раскаянием: — Ну, ведь я могу и ошибаться! — Какой смысл напоминать, что Христос — а если на то пошло, то, наверно, и Авраам — был тоже где-то в будущем. Он повернулся к Эриссе:

— После сна у меня в голове прояснилось, — сказал он. — Я попробую хорошенько обдумать все, что нам известно.

«И постараюсь не замечать того, что вижу сквозь воду», — виновато добавил он про себя.

Рид тщательно расспросил их обоих, надолго умолкая и обдумывая ответы. Они смотрели на него с почтением. В отличие от Улдина. Но и тот, однако, прежде чем уехать, соблаговолил ответить на несколько ключевых вопросов.

Олег оказался богатейшим источником информации. Рид пришел к выводу, что грубоватая простоватость русского во многом была обезоруживающей личиной, скрывавшей изощренный ум. Киевское государство выгодно отличалось от многих современных ему западноевропейских захолустий. Восемь миллионов человек обитали на территории, превосходившей размерами Соединенные Штаты к востоку от Миссисипи и очень богатой природными ресурсами, которые эксплуатировались умно и расчетливо. Торговля с Византией велась широко и постоянно, причем с товарами оттуда приходило и знакомство с византийским искусством и идеями. Люди, принадлежавшие к высшим русским сословиям, которые состояли более из богатых купцов, чем из военной знати, были грамотными, осведомленными в событиях не только на родине, но и в чужих краях. Они жили в домах с печами и застекленными окнами, ели золотыми и серебряными ложками с расставленных на роскошных скатертях блюд всевозможные яства, включая и такие редкости, как апельсины, лимоны и сахар. Собаки в дома не допускались, а обитали в специальных конурах, обычно под наблюдением конюха-венгра, который ходил и за лошадьми. Киев в особенности был космополитическим приютом десятков различных национальностей; правление князей не было деспотическим, и народные собрания, особенно в Новгороде, обладали столькими вольностями, что дело иной раз доходило до потасовок.

Главное же, Олег мог совершенно точно указать свое положение в пространстве и времени: восточная излучина Днепра, начало 1050 года нашей эры.

Улдин не столь определенно сослался на недавнее завоевание земель остготов после сокрушения аланов и упомянул об алчных замыслах против Римской империи дальше на западе. Интерес к истории (благодарение Богу за цепкую память!) помог Риду определить, где был подхвачен гунн: Украина в сотне-другой миль от Крыма к северо-западу. Время — последняя треть четвертого века нашей эры.

Эрисса, несмотря на ее горячее желание помочь, оставалась темной загадкой. Название острова, с которого ее подхватили, Малат, было дано ему кефтиу, главными его обитателями. Рид не нашел ему английского эквивалента — как не догадался бы, что названия Осло и Христиания носил один и тот же город, не знай он об этом из справочников.

Загадку ее родины, Атлантиды, он пока отложил. Затонувший материк? Чистейший миф — геологически невозможный, во всяком случае в последний миллион лет. Однако употребленное ею название в такой мере несло те же коннотации — прекрасный и счастливый край, который море забрало себе, — что шлем придал ему почти нарицательный смысл… Она сказала, что ее Атлантида исчезла. Где она поселилась потом? Может быть, разгадку подскажет язык другого народа, также ей известный?

— Родхос, — ответила она, и он сразу понял. А несколько дополнительных вопросов о его расположении относительно материка положили конец всяким сомнениям. Родос!

Рид зажмурился и вновь представил себе глобус. Было логичным предположить, что машина в пространстве-времени двигалась географически наиболее прямым курсом. Предположение это подтверждалось тем, что Гавайи, местоположение теплохода в северной части Тихого океана, излучина Днепра, юг Украины и Родос находились примерно на одном огромном круге.

«Ладно, — подумал Рид с нарастающим жгучим волнением. — Проложи линию дальше. Какой берег будет следующим?

Западный Египет или Восточная Ливия, если я верно помню».

Он открыл глаза. И встретил взгляд карих глаз Эриссы. И на мгновение почти утонул в них. Но заставил себя оторваться от созерцания красоты и сказал:

— По-моему, я вычислил, где мы!

— О Данкен! — Она встала на колени и обняла его. Усталый, изнемогающий от жажды, голодный, на краю гибели, он ощутил, как к нему прильнули ее груди, а губы коснулись его губ.

Олег кашлянул. Эрисса отпустила Рида, и он попробовал объяснить. На это ушла минута, потому что для Эриссы Египет был «Хем» — по ее словам, так страну называли и ее обитатели, и кефтиу. Когда же она разобралась в том, что говорил Рид, то помрачнела.

— Да, ахейцы говорят «Эйгиптос». Так мало в вашем мире осталось воспоминаний о моем бедном народе?

— Египет… — Олег подергал себя за бороду. — Да, похоже, если судить по тому, что я слышал от корабельщиков, плавающих туда. Сам я дальше Иерусалима не бывал.

Он посмотрел на самодельный тент и на небо над ним.

— Совершал паломничество! — напомнил он святым в вышине. — Сарацины чинили всякие помехи и досады. Я привез домой флягу воды из Иордана и в Киеве пожертвовал ее собору святой Софии, который выстроил князь Ярослав Мудрый.

Эрисса повеселела:

— Значит, нас могут спасти! Все лето в Египет и из Египта плавают корабли. — И тут же вновь приуныла и вздрогнула от мучительных воспоминаний. — Моряки могут подсобрать нас, чтобы потом продать в рабство!

Рид погладил ее по колену.

— У меня есть для них в запасе две-три штучки, — сказал он с уверенностью, которой не чувствовал, — просто чтобы она снова ободрилась.

«Погоди-ка! — мелькнула у него мысль. — Если она знает что-то о Египте своего времени, это может указать на дату. Конечно, в хронологии династий я не силен — а это, конечно, времена фараонов — и все же…»

Отвлекшись, он начал мысленно составлять график движения аппарата будущников — пройденных расстояний и времени. Если эра Сахира находилась в нескольких столетиях за его собственным временем, а Эриссы — за несколько тысячелетий до Христа, получалась кривая, сходная с половиной петли гистерезиса. Нет ли в этом особого смысла? Не тут ли объяснение эффекта «инерции»? Неважно, неважно…

— Ий-я-а! — Они высунули головы из-под тента на этот крик. Улдин на мохнатом коньке застыл над обрывом, окаймлявшим пляж. Он яростно махал саблей. Они выскочили из воды, торопливо натянули одежду и вскарабкались по неровному горячему склону.

Гунн был в бешенстве. Он плюнул им под ноги.

— Валяетесь в жиже, точно свиньи! И называете себя мужчинами? Вы двое?

Олег ухватил топор поудобнее, Эрисса сжала рукоятку ножа. Рид сглотнул, подумав: «Не мне негодовать. Я робкая личность, заика, гражданин, который только голосует, держась подальше от политики, муж, который тихонько уходит, когда назревает ссора с женой…»

И все-таки он посмотрел в лицо за сеткой шрамов.

— Лучше нам поддержать бодрость духа и тела, Улдин, чем бегать наподобие тараканов. Я потратил это время на то, чтобы разобраться в фактах, и теперь мы знаем, где находимся и чего можем ожидать.

Лицо гунна утратило всякое выражение. После паузы он сказал:

— Про то, что ты шаман, я от тебя не слышал, Данкен, да и не верю этому. Но, может, у тебя мудрости побольше, чем я думал. Ссориться не надо, надо готовиться. Я увидел вдалеке людей. Они идут в эту сторону. Пешие, тощие, оборванные, но с оружием, и мне они не понравились. Если на заре к ним на стоянку прибежал пастушонок и сказал, что видел вчера ночью сокровище и оно сверкало, а охраняют его всего четверо, то они идут сюда.

— Хм! — буркнул Олег. — И скоро их ждать?

— Могли бы добраться к полудню. Но, думается мне, они остановятся переждать самую жару. Так что ждать их надо к вечеру.

— Отлично. Значит, пока можно не париться в поддевке. Попробуем уйти?

Рид покачал головой.

— Далеко мы не уйдем, — сказал он. — Сбить их со следа мы можем, но пустыня нас убьет. Останемся тут и посмотрим, не договоримся ли с туземцами.

— Когда тебе перережут глотку, договариваться будет трудно! — засмеялся Улдин. — Собирайте свое добро. Если мы уйдем по воде, то следов не оставим.

— Вы считаете, что их нельзя урезонить? — спросил Рид.

Олег и Улдин уставились на него.

— Никак нельзя, — ответил русский. — Это же кочевники пустыни!

— Так запугаем их. По-моему, лучше остаться тут и посмотреть, что удастся сделать, чем уйти, чтобы погибнуть через четыре-пять мучительных дней.

Улдин хлопнул себя по бедру. Хлопок прозвучал, как пистолетный выстрел.

— В путь! — приказал он.

— Нет, — ответил Рид.

Эрисса взяла его за руку.

— Вы двое идите, если испугались, — сказала она презрительно. — Мы останемся тут.

Олег почесал косматую грудь.

— Ну-у… — промямлил он. — Ну-у, и я, пожалуй, с вами. Может, вы и правы.

Улдин оглядел их с леденящим презрением. Они, не дрогнув, стояли перед его конем.

— Вы не оставили мне выбора, — проворчал гунн. — Ну и что ты задумал?

«Выкладывай или заткнись! — подумал Рид. — Что, если так рождаются вожди?»

— Я устрою зрелище, которое может внушить им почтение, — сказал он. — У нас есть небесная повозка и… вот, например, это. — Он вытащил зажигалку. Взметнувшийся язычок пламени вызвал удивленные восклицания. — Ну и на случай, если нам придется дать бой, надо подумать об обороне. Это обдумайте вы, Олег и Улдин. Думается мне, конный воин и лучник в железных доспехах без единого удара обратят в бегство шайку голодных оборванцев. Эрисса, мы соберем хворост для сигнального костра, если вдруг покажется корабль.

Но когда они отошли, она сказала ему:

— Я все больше сомневаюсь, разумно ли это, Данкен. Кормчий может побояться подойти к берегу. Решит, что костер разожгли для приманки. А если и подойдет к берегу, то захватит нас, ограбит, а потом продаст в рабство. Может, нам следует уповать на Богиню и на наше умение уговорить жителей пустыни, чтобы они проводили нас в Египет? Морские пути становятся все более и более опасными, с тех пор как сильная рука миноса уже не угрожает пиратам.

— Минос! — воскликнул он, ошеломленный открытием того, где и когда он находится:

Он хотел было спросить ее… кефтиу — ну да! Обитатели Кефта, обитатели большого острова в Великом море между Египтом и землями, которые завоевали ахейцы, — Крита! И второй ее язык — ахейский, который пришлось выучивать всем, кто соприкасался с чужеземцами, теперь, когда эти варвары заполонили Эгейское море и по надменности своей не желали учить язык, на котором разговаривали в великолепном Кноссе и на погибшей Атлантиде.

«Ахейский язык!» — мелькнуло в сознании Рида. О греческом он знал не больше среднего образованного американца второй половины двадцатого века, но и этого было достаточно, чтобы он установил, какой еще язык выучил. Он заглянул за систему алфавита, который еще не выработался, ощутил самую сущность и понял, что ахейский был предком классического древнегреческого.

Оттуда пришло и название «Атлантида» — «Земля Столпа», «Гайа Атлантис» в переводе.

— Корабль! — взревел Олег.

Корабль для своей эпохи был большим — девяносто футов в длину. И когда не было попутного ветра, его гнали вперед пятьдесят весел. Черный просмоленный корпус был широк в центральной части («Торговый, — объяснила Эрисса, — военные, те узкие»), с закругленной кормой и с носом, вертикально встающим над водой.

Нос и корма одинаково были снабжены настилами, защищены плетеными планширями и украшены резными раскрашенными столбами в форме лошадиной головы и рыбьего хвоста. Два огромных нарисованных глаза смотрели вперед. Между скамьями гребцов, тянувшихся от борта к борту, были положены доски, так что людям не приходилось ступать по уложенному на дне грузу. Мачта была опущена, рей и парус привязаны в развилках двух стоек — одна на корме, другая на носу. Киль и на мелководье едва касался песка. Корабль застыл.

Большинство моряков остались на судне, готовые ко всему. Солнце ослепительно вспыхивало на бронзовых наконечниках копий. Но вообще металла было немного. На квадратных щитах десяток заклепок закреплял несколько слоев очищенной от волос коровьей шкуры на деревянной раме. Простые матросы либо носили нечто вроде кожаного жилета поверх туники, такой же, как на Эриссе, или вообще не были ничем защищены.

Великолепным исключением были Диорей, начальник, и семь молодых людей, сошедших с ним на берег. Они могли позволить себе все самое лучшее. Нехватка меди и олова составляла экономическую опору военной аристократии, управлявшей в Бронзовом веке большей частью тогдашнего мира. В шлемах с пышными панашами, в изукрашенных нагрудниках, с медными бляхами на щитах и кожаными ремнями, свисавшими ниже их юбочек, в поножах, с широкими мечами в отделанных золотом ножнах, в плащах из алых, синих, шафранных тканей, они словно сошли со страниц «Илиады».

«Не сошли, а еще сойдут!» — с некоторым ужасом подумал Рид. В свое время он выяснил, что Троя была сильным и процветающим городом-государством, но сейчас перед ним стояли ахейцы — данайцы, агривяне, эллины, предки Агамемнона и Одиссея.

Они были высоки, светлокожи, с длинными черепами. Их собственные предки явились с севера не так уж много поколений тому назад. Каштановые волосы были для них обычными, золотистые и рыжие — не такими уж редкими. Они отпускали их до плеч, а те, кто уже носил бороду и усы (процент юношей был очень велик), предпочитали стиль, который позже назовут ван-дейковским. Они держались с почти бессознательной надменностью прирожденных воинов.

— Ого! — сказал Диорей. — Странно. Поистине странно.

Потерпевшие времекрушение решили не запутывать и без того неправдоподобную историю подробностями о путешествии во времени, которые они сами — кроме американца — в любом случае толком не понимали. Хватало и того, что их сюда привез из родных краев на огненной колеснице чародей, который затем умер, только-только показав им волшебные шлемы, обучающие чужим наречиям. Диорей приказал раскидать камни, прикрывавшие труп, осмотрел его и распорядился похоронить как полагается.

Он прищелкнул языком.

— Порази меня громом Зевс, неслыханная история! — Он нарочито растягивал слова быстрого аттического диалекта. — Не знаю, можно ли взять вас на корабль. Право, не знаю. А вдруг вы навлекли на себя гнев кого-нибудь из богов?

— Но… но… — Рид растерянно показал на ментатор. — Мы преподнесем его в дар вашему царю.

Диорей скосил глаза. Он был ниже ростом и смуглее большинства своих подчиненных, поседевший, но крепкий, быстрый, с глазами, как серое зимнее небо, на остром морщинистом лице.

— Я бы рад. Клянусь сосками Афродиты, я бы рад. И особенно тебя, почтенный… — Он кивнул Олегу, — тебя, одетого в чужеземное железо. До нас доходили слухи, что в земле хеттской научились обрабатывать железо, но Великий царь хранит эту тайну для себя. Может, вам известно?. А! Мы могли бы о многом потолковать. Но что поделаешь, если Посейдон — наш господин. А он бывает гневен, Посейдон, в эту пору, когда близко осеннее равноденствие с его бурями. — Хитроватый взгляд перешел на Улдина, который так и не спешился. — А ты, почтеннейший, что ездишь на спине лошади, а не сзади, в колеснице, я бы отдал жирного вола, лишь бы узнать, зачем тебе это. Неужто в битве ты не свалишься наземь? И ты хочешь взять лошадь с собой на корабль!

— Я с ней не расстанусь! — отрезал Улдин.

— Но ведь кони посвящены Посейдону, не правда ли? — быстро вмешался Рид.

— Верно, верно, да только куда же ее поместить? У нас ведь уже есть парочка овец да голубки, отыскивающие землю. А плыть до дома нам не один день, знаете ли. И еще скажу вам между нами, что плавали мы не одной торговли ради. Так-то так, да не так. Нет-нет, мы приставали в Аварисе и торговали, и люди мои отдыхали в харчевнях за мясной похлебкой, верно, верно. Только кое-кто из нас сплавал дальше по реке в Мемфис, столицу их, если знаете, со словечком от моего царевича, и вот я везу ему словечко в ответ. И рискнуть, что я ею не довезу, никак невозможно: я ведь служил царской семье и мужем, и мальчиком, когда мой царевич еще не родился.

— Так ты и будешь поджаривать нас на солнце весь день, пока сюда не явятся кочевники? — завопил Улдин.

— Успокойся, — сказал ему Олег и посмотрел на Диорея с выражением не менее хитрым, чем у ахейца. — Это правда, что мы доставим тебе лишние хлопоты, достопочтеннейший, — произнес он вкрадчиво. — Я об этом очень сожалею. Но не примешь ли ты… подарок, как заведено между благородными мужами, не иначе? Малое воздаяние за великодушную щедрость, с какой ты открыл для нас сосуд с водой. Не дозволишь показать тебе и твоему царю, что мы не нищие?

Говоря, он запустил руку в свой кошель. В воздухе блеснули золотые монеты и тотчас исчезли в ловких пальцах Диорея.

— Сразу видно, что вы благородного сословия, — невозмутимо объявил ахеец. — И одно это обязывает меня помочь вам насколько в моих силах. Взойдите же на корабль, прошу вас. Прошу! Да, лошадь… Почтеннейший, если ты согласишься здесь, на берегу, принести ее в жертву Посейдону, дабы плавание наше закончилось благополучно, то выберешь любую из моего табуна. В том я клянусь.

Улдин заворчал, но уступил. Диорей гостеприимным жестом указал на корабль.

— Сначала на Родос, — сказала Эрисса ликующе. — Данкен, Данкен, ты увидишь нашего сына!

Растерянности Рида и ее радости Диорей быстро положил конец.

— Боясь, что нет. Я выполняю поручение царевича Тесея и не могу свернуть с пути. Покинув дельту Нила, мы отклонились так далеко на запад по причине…

— Из страха перед морскими разбойниками среди Эгейских островов! — перебила она с горечью.

— Что? Какие разбойники? Или солнце напекло тебе голову? Не обижайся, госпожа. Я знаю, как высоко ставят женщин на Крите, а ты в юности, уж верно, танцевала со священными быками, а? Иначе откуда бы у тебя такая осанка! Да-да. Ну а морские разбойники откуда же? Или, по-твоему, мы в тирренских водах? Просто при таком ветре нам лучше всего пройти к западу от Крита, а потом мимо Пелопоннеса до Афин. А уж оттуда ты легко доберешься до Родоса. Самое позднее в начале следующей весны.

Разочарование ее не смягчило.

— Ты говоришь так, словно минос и его военные корабли все еще сохраняют мир на море для честных людей! — Голос у нее стал ядовитым.

— Госпожа, тебе надо поскорее взойти на корабль и отдохнуть в тени, — сказал Диорей все с тем же добродушием. — Последний раз, когда я был в Кноссе, куда мы доставили кое-какой груз на пути в Египет в этом же плавании всего месяц назад, минос сидел в Лабиринте, а его портовые досмотрщики, как всегда, жирели, забирая его часть.

Эрисса побелела.

— И жаль, что так! — проворчал юноша, стоявший рядом с Диореем. — Отец Зевс, долго ли нам терпеть его ярмо?

На лицах его товарищей был тот же гнев.

Глава 7

Первые часы на корабле были райскими. Рид, оглушенный всем, что он испытал и пережил за последние сутки (ничего подобного он и вообразить не мог, так как ни один автор исторических романов не в силах был дать ему этого ощущения подлинности), только к середине следующего дня наконец обнаружил, что корабль, правда, не был адом, но не более того.

Накормленный (солонина, порей, грубый ржаной хлеб, вино, смешанное с водой), овеваемый прохладным бризом, ерошившим ему волосы под ласковым ясным небом, в окружении мириадов солнечных искр, играющих тысячей оттенков подвижной синевы на белоснежных шапках пены, он сидел у борта и вспоминал гомеровское описание нескончаемых смеющихся волн. Они были меньше океанских, резвее и совсем близко от него под низким планширем. Он видел каждую морщинку, каждое завихрение и заново дивился тому, каким сложным и непрерывно меняющимся произведением искусства была каждая волна.

Корабль плыл, взрезая воду, оставляя пенный след за кормой. Палубы покачивались в медлительном ритме, дерево скрипело, звенели канаты, иногда раздавался хлопок — г- парус отзывался на перемену в ветре или в волнах. Воздух, свежий, бодрящий, был напоен запахом нагретой солнцем смолы, озоном, соленостью. На корме у рулевых весел как юные боги стояли два силача — судно такого размера имело два рулевых весла.

Их товарищи сидели, вольготно развалясь, либо спали под скамьями (совершенно нагие, подложив под голову свернутую тунику, но чаще закутавшись в овчину). Теснота была страшная. Однако плавание редко длилось несколько суток подряд — как правило, корабли шли вдоль берегов и каждый вечер приставали в удобном для ночлега месте.

Взгляды моряков то и дело с любопытством и страхом обращались на пассажиров. Кто знает, что за люди? Долгое время никто, кроме Диорея и его знатных помощников, не решался заговорить с ними, ограничившись невнятным приветствием. Моряки вполголоса разговаривали между собой, чем-то занимались и тишком творили знамения против дурного глаза, совершенно те же, какие наблюдал Рид, когда через тысячи лет служил в армии и, получив отпуск, путешествовал по Средиземноморью. Ну да ничего. Они преодолеют робость, убедившись, что ничего страшного не происходит. А он плывет в Афины!

Но не в те Афины, которые любит, напомнил он себе. Храмы на Акрополе, Башня Ветров, колоннада Зевса Олимпийского, уютные крохотные кафе с их долмадами, и джезвами, и крепким узо, роскошные магазины, сумасшедшие таксисты, старухи в черном, продавцы жареных кукурузных початков, веселые мужчины, у которых обязательно оказывался родственник в Бруклине, — забудь все это, потому что не осмеливаешься помнить. И забудь Аристотеля, Перикла, Эсхила, победу при Марафоне, осаду Трои и самого Гомера. Ничего этого не существует. Разве что в каких-либо племенных песнопениях есть строки, которые когда-нибудь потомвойдут в эпическую поэму и сохранятся для грядущих поколений через века и века после того, как их творцы обратились в прах. А остальное — лишь призраки… Нет, даже не призраки, а видение, стирающийся в памяти сон.

Ты плывешь в Афины царевича Тесея.

Что-то сохранится и до твоих дней. В детстве ты будешь замирать от восторга, читая, как герой по имени Тесей сразил чудовищного Минотавра… На него упала тень.

…Минотавра, которому служила Эрисса.

Она села рядом с ним, не обращая внимания на моряков, которые, потеснившись, чтобы освободить им место, поглядывали на них. Взятый у кого-то плащ она не набросила поверх туники, а прикрепила к поясу, соорудив подобие юбки.

— Зачем? — спросил Рид, указывая на плащ.

— Лучше закутаться, точно ахеянка, — глухо ответила она на кефтиу и, пожав плечами, устремила взгляд на горизонт.

— Чудесно, правда? — сказал он, неуклюже пытаясь подбодрить ее. — Теперь я понимаю, почему Афродита родилась из морской пены.

— Что? — Ее глаза, обретшие цвет тусклого нефрита, обратились на него. — О чем ты говоришь?

— Но ведь ахейцы, они же… — смущенно пробормотал он. — Разве они не верят, что Богиня… любви… вышла из моря у берегов Кипра?

— Афродита? — насмешливо сказала она. — С коровьими сосками и задницей, как два бочонка? Сучка, что вечно в течке?

Рид с тревогой посмотрел на моряков у нее за спиной. Ведь вполне вероятно, что многие из них понимают критский язык. Но, видимо, в поющем воздухе никто ничего не расслышал.

— Но Богиня — да. В своей ипостаси Бритомартис, Девы, она вышла из моря, — сказала Эрисса.

Наверно, подумал он, ахейцы сохранили… сохранят чудесный миф и свяжут его с тем, что пока всего лишь примитивный символ плодородия… После падения Крита.

Эрисса ударила кулаком по перилам.

— Море принадлежит Ей… и нам! — вскричала она. — Какие чары заставили тебя забыть, Данкен?

— Но я уже говорил, что я такой же смертный, как ты, и в более тяжелом положении, — сказал он в отчаянии. — И стараюсь понять, что произошло с нами. Ты сама вернулась во времени…

— Ш-ш-ш! — Уже овладев собой, она положила руку ему на плечо и шепнула: — Не здесь. Как только представится случай. Но не здесь. Этот Диорей совсем не такой простак, каким прикидывается. Он следит, слушает, вынюхивает. И он — враг.

С приближением осенних бурь в море выходило все меньше судов, однако в первый же день они переговорили с двумя кораблями. Первый, выгребавший против ветра, был торговым и принадлежал жителю Кефта, хотя команда была собрана со всего Восточного Средиземноморья. Они шли из Пилоса со шкурами, которые надеялись выгодно обменять на ливанские кедры, с тем чтобы отвезти бревна в Египет, взять там за них стеклянную утварь и, возвратившись домой на остров Наксос, спокойно перезимовать там. Диорей объяснил своим гостям, что такие плавания стали выгодными с тех пор, как фараон Аменхотеп замирил свои сирийские владения. Второй, очень большой корабль, прошумел мимо, направляясь прямо к Аварису с грузом олова, выплавленного бриттами. Команда была даже еще более пестрой — трое-четверо моряков, насколько можно было заключить, глядя на них через несколько десятков ярдов волнующейся воды, были родом из северных областей Европы. Этот мир был на удивление более космополитичен, чем ему предстояло стать в дальнейшем ходе истории.

И один раз в отдалении Рид увидел объяснение такой свободы мореходства. Узкая галера располовинила горизонт. Несколько моряков Диорея выхватили ножи, угрожая ей. Другие ограничились непристойными жестами.

— Что это за корабль? — спросил Олег.

— Критская военная галера, — ответил Диорей. — Несет сторожевую службу.

— Для того чтобы помогать морякам, терпящим бедствие, — добавила Эрисса, — и укрощать морских разбойников и варваров.

— Для того чтобы угнетать тех, кто хочет быть свободным! — вскричал ахейский юноша.

— Без ссор! — скомандовал Диорей.

Юноша удалился на корму, Эрисса крепко сжала губы.

Едва стемнело, ветер стих, и корабль лег в дрейф под блистающими звездами. Глядя на них, Рид вспомнил, что и они не вечны.

— Скажи мне, — спросил он Эриссу, — какое созвездие возглавляет ваш Зодиак?

— Конечно, Телец. Бык Астерия, когда его пробуждает от смерти возрождающаяся весна. — Ее тон, вначале резкий, стал благоговейным. В смутном свете он увидел, что она поцеловала свой амулет и сотворила в сумерках знак креста — знак солнца.

«Прецессия равноденствия! — подумал он. — Я вернулся назад на две двенадцатые цикла в двадцать шесть тысяч лет. Ну, конечно, не с такой точностью». Он вздрогнул, хотя ночь была не очень холодной, и, забравшись под скамью, завернулся в овчину, которую ему одолжил Диорей.

На заре они опустили мачту, взялись за весла и паучком побежали под размеренный речитатив старшого «Рипапай! Рипапай!», поскрипывание и всплески весел по морю, сперва мерцающему голубизной, которая затем стала сапфировой и перешла в глубокую синеву. Олег сказал, что хочет поразмяться, и сел грести — по две смены подряд.

Это рассеяло настороженность моряков. Когда поднялся ветер (не такой попутный, как накануне, но Рид с удивлением увидел, как под него удавалось подставить неказистый на вид квадратный парус), они собрались вокруг русского, который сидел, болтая ногами на краю носового настила. Они угостили его неразбавленным вином и засыпали вопросами:

— Откуда ты, чужестранец? Какая она, твоя страна? Где ты побывал? На каких кораблях плавают в твоей стране? Этот твой панцирь, это оружие, они и правда железные? Но ведь железо никуда не годится, слишком ломкое, даже когда его удается выплавить из руды, а это, я слышал, дело почти невозможное. Так как же его добывают у вас? Эй, а бабы у вас какие? А вино? Или вы там пьете пиво, точно египтяне? — Смуглые лица вспыхивали белозубыми усмешками, тела двигались в пляске мышц, над синевой разносились смех и радостные голоса.

Неужели эти простодушные, веселые ребята, эти бывалые мореходы с умелыми руками были свирепыми дикарями, как утверждала Эрисса?

Она сидела ближе к корме в глубокой задумчивости. На той же скамье сидел Улдин. Они молчали. Гунн почти ни слова не сказал со вчерашнего дня, когда ему пришлось перегнуться через борт, а ахейцы хохотали у него за спиной. Морскую болезнь он одолел, но страдал от потери лица. Или за своей непроницаемой маской он корчился от ужаса? Бесконечная вода со всех сторон, по которой не поскачешь на коне!

Диорей развалился на настиле возле Олега, ковырял в зубах и больше помалкивал. Рид с некоторой тревогой устроился рядом, прислонился к планширю и подтянул колени к подбородку. Как бы русский под воздействием обильных возлияний не допустил какого-нибудь промаха! Олег был далеко не глуп, но после всего, что свалилось на него в столь короткий промежуток времени, соблазн расслабиться и позабыть про осторожность мог быть очень большим.

— Я из Руси, коли вы об этом спрашиваете! — Олег допил чашу и протянул ее, чтобы ему подлили. Его золотистые кудри выбились из-под повязки, глаза на красном толстощеком лице весело блестели. Он почесался под рубахой и рыгнул. — А про остальное не знаю. Давайте-ка я вам расскажу про эти земли, может, вы какие узнаете и скажете мне. Ну и мы разберемся с названиями.

Они устроились поудобнее, готовясь слушать. Он отхлебнул из вновь наполненной чаши и забасил:

— Начну с дальнего севера. Может, вы про те места слышали? Леса, леса, день едешь, два едешь, одни леса. Ну и поля, конечно. Да только в лесах этих можно всю жизнь проблуждать. Со мной раз чуть такое не приключилось, когда я был мальцом. Батюшка мой был купец, да разорился, когда сначала ляхи взяли Новгород, а потом Ярослав отбил его. Ну а после пошла у Ярослава война с родным братом, и уж тут торговать с югом и думать было нечего. Ну мы и ушли в леса, занялись охотой и звероловством. Вот я и научился, как по ним зимой ходить, можете мне поверить. У финнов есть… э… деревянные башмаки, чтобы не проваливаться в снег. Они колдуны. Научили меня, как выпевать попутный ветер, да только у меня не всегда это получается. Да и… э… христианину такое вовсе не положено.

Слушатели выразили недоумение, потому что для них его последние слова означали, что он был помазан священным маслом. Но, видимо, они решили, что его посвятили в тайны какого-то запретного культа.

— Потом мы все-таки вернулись. Настали хорошие времена, и я не могу пожаловаться на судьбу. А те денечки меня еще кое-чему научили! — Олег усмехнулся, выпил и погрозил им пальцем. — Торговля опять года на два прекратилась из-за нашей войны с Константинополем. Так я это время провел в норвежских землях? Король ихний — друг Руси. Одно время служил у Ярослава. На дочке его женился. Ну, в их краях я много связок пушнины добыл, и как в первый раз потом съездил в Константинополь, прибыль получил — о-го-го! Можете мне поверить!

— Ты про свою страну рассказывал, — напомнил кто-то из слушателей.

— A-а! Ну да, Новгород. Хотите верьте, хотите нет, а Новгород — большой порт, хотя от него до моря не близко. Пройдете на веслах из Финского залива вверх по Неве, а потом через Ладожское озеро, да вверх по Волхову к озеру Ильмень. И добро пожаловать! Конечно, дальше уж не поплывешь. Надо сперва по суше до Днепра добраться. А тогда до самого конца водой. Если не считать порогов. Киев на этой реке разбогател и разросся, можете мне поверить. Только я-то как был новгородец, так новгородцем и останусь. Там и меха, и янтарь добывать сподручнее. Ну, так, значит, по Днепру спускаетесь вы в Черное море и поворачиваете вдоль берега на юг к Константинополю. А это город, молодцы, так уж город! Царьград, одно слово.

— Погоди-ка, — медленно сказал Диорей. — А из моря, которое ты называешь Черным, нельзя ли выйти вот в это? Через два. коротких пролива с маленьким морем между ними?

Олег энергично закивал:

— Это ты верно сказал. А Константинополь стоит у внутреннего конца северного пролива.

— Но там никакого города нет! — возразил кто-то из матросов.

— Просто ты не знаешь, — высокомерно ответил Олег.

— Порази меня Зевс громом, я-то знаю! — рявкнул Диорей, внезапно посуровев. Сразу наступила тишина, нарушаемая только гудением паруса, и шипением пены, да жалобным блеянием овец в загончике под настилом. — Я по этим проливам не раз плавал! — отрезал Диорей. — Один раз до самой Колхиды добрался, что под горами Кавказа. И не только я туда плавал, а и многие другие ахейцы.

— Ты что же, с такими течениями справлялся на этой скорлупке? — воскликнул Олег. — Да я же борт могу кулаком пробить!

— Гостю не пристало рассказывать небылицы, — сурово сказал Диорей.

— Погоди! — начал Рид, протягивая руку, чтобы дернуть его за плечо.

Олег мотнул головой.

— Виноват. Много выпил. — Он заглянул в свою чашу. — Совсем забыл. Мы же попятились во времени. И Константинополь, небось, еще не построили. Но построят. Еще как построят! Я-то бывал там. И я знаю! — Он одним глотком допил чашу и бросил ее на колени соседа.

Диорей не шевельнулся. Его лицо не выражало ничего, точно чурбак. Слушатели внизу возбужденно переговаривались. Руки хватались за бронзовые ножи, пальцы чертили магические знаки.

— Олег! — сказал Рид. — Довольно!

— А что? — пробурчал русский. — Это же правда, так? Надо бы нам в оракулы пойти!

— Довольно! — повторил Рид. — Я же тебе рассказывал, откуда я. Ну так слушайся меня.

Олег закусил губу. Рид повернулся к Диорею. Подавляя грызущую тревогу, от которой по коже у него побежали мурашки, американец виновато ухмыльнулся.

— Мне следовало предостеречь тебя, почтеннейший, — сказал он. — Мой товарищ горазд на выдумки. Ну, и конечно, то, что произошло, всякого ошарашило бы.

— По-моему, такой разговор лучше пока отложить, — заметил Диорей. — До того, как мы будем в Афинах, во дворце. Так?

Глава 8

Атмосфера осталась дружественной. Моряки, видимо, пропустили мимо ушей непонятные намеки на путешествия во времени, сочтя их недоразумением, простительным для чужестранца из таких далеких краев, какими Олег позаботился нарисовать Русь и Византийскую империю. К тому же проклятие плавание не поразило: наоборот, попутный ветер держался дольше обычного. Рид не мог решить, в какой мере ахейцы верили новгородцу — да и гунну, после того как он немного смягчил свою угрюмость. Но кто не любит увлекательных историй? Моряки, со своей стороны, радовались, обретя новых слушателей, и пустились в описание торговых плаваний там, где несли дозор военные корабли миноса, грабежей и захвата рабов в других местах, охоты во внутренних областях своей страны на оленей, вепрей, зубров и львов, которые тогда еще водились в Европе. Не забыты были и стычки с дикими горцами, а также с другими городами-государствами ахейцев, и пьяные ссоры, и оргии. Со смаком вспоминались портовые гетеры и храмы в Азии, где девственница должна, отдаться первому мужчине, который ее пожелает, и лишь тогда получает право выйти замуж. Рассказы о богах, тенях умерших, невиданных чудовищах сопровождались страшными клятвами в истинности каждого слова.

Рид избегал разговоров о своем мире и старался узнать побольше об этом. Ахейцы были земледельцами, установил он. Даже цари ходили за плугом и плотничали. Самый бедный крестьянин обладал правами, которые ревниво оберегал. Среди буйной знати (людей настолько богатых, что они могли обзавестись полным комплектом военного снаряжения Бронзового века, что позволяло им легко справляться с простыми воинами) царь («верховный жрец-вождь», мысленно определил Рид) был всего лишь «первым среди равных». Женщины не считались равными мужчинам, как у кефтиу, — равенство, которое Диорей насмешливо назвал главенством куриц, — но их и не держали взаперти на их половине, как в классической Греции. У себя дома женщина была уважаемой хозяйкой.

Всего лишь несколько поколений назад и пока лишь в немногих своих государствах ахейцы начали постигать искусство мореходства. И Диорей был среди них исключением, ибо осмеливался несколько дней плыть напрямик, не видя берега, тогда как для кефтиу это было привычным. Зато его спутники были редкостными скотоводами и колесничими. Каждый из них великолепно разбирался в лошадях, и они часами обменивались мнениями и спорили с Улдином.

Они хранили нерушимую верность своей семье, своему племенному вождю и своему слову. Благородному мужу полагалось быть гостеприимным и щедрым во всю меру своих возможностей. Он был чистоплотен, опрятен и в хорошей физической форме. Он знал предания своего народа и законы; он ценил умение ремесленника, танцора, певца-поэта. Он смело смотрел в глаза несчастьям и смерти.

Из недостатков Рид назвал бы гордыню, которая в любой миг могла обернуться угрюмой обидой или смертельным вызовом; кровожадную любовь к битвам; абсолютную бесчувственность ко всякому низшему, — а низшими были все, кроме свободнорожденных ахейцев и особо влиятельных чужеземцев; а еще неуживчивость, побуждавшую их разделяться на соперничающие микрогосударства, которые в свою очередь не знали покоя от внутренних раздоров и гражданских войн, приводивших к дальнейшему их раздроблению.

— Есть причина, почему Крит верховенствует над нами, — заметил Диорей, стоя на носу рядом с Ридом и следя за полетом выпущенной голубки. — И, может, самая главная. Мы не способны все разом тянуть в одну сторону. Ну да, правда, Лабиринт этого нам ни за что не позволит. Большие города на материке — Микены, Тиринф и все прочие — так они продались. Критские товары, критские обычаи, критские обряды, критское то, критское се, пока человека не вывернет! Бот бы взяли и просто передались миносу! Так нет! Он хитер, и ему другое требуется. Он сохраняет их царей-блюдолизов, чтобы они сидели в совете с нашими, строили козни, подкупали и стравливали истинных ахейцев между собой. А когда кто-то задумывает вырваться на свободу, вот как мой царь Эгей, соглядатай из Микен или Тиринфа вынюхает и уползет донести в Кносс.

— А тогда что? — спросил Рид.

— Ну, тогда минос свистит своим военным кораблям, закрывает все порты и хватает корабли всех данников и — хрр! — «союзников», которые не послали ему воинов. Так что они посылают. И вот почему в будущем году еще семь юношей и семь девушек поплывут из Афин к Минотавру…

Диорей умолк, приложил руку козырьком над глазами, сощурился, а потом сказал небрежно:

— Вон он! Теперь и ты сумеешь разглядеть то, что видела птица. Вон там, на краю мира, видишь пятнышко? Вершина горы на Крите, не иначе, клянусь животом Афродиты.

Они обогнули огромный остров еще до заката. Над морем белели обрывы. За ними земля уходила вверх зелеными уступами. Волны бороздили корабли, многочисленные, как чайки, бороздившие небо. Эрисса стояла у перил и смотрела. Последние дни она ничем не выдавала печали. Но говорила только тогда, когда промолчать было нельзя, и все время сидела одна со своими мыслями. Рид подошел к ней.

Она не обернулась к нему. «Какие страхи и желание прячутся за этим гордым профилем?» — подумал он. И словно услышав его, она сказала тихо:

— Не беспокойся за меня, Данкен. Годы научили меня ждать.

К вечеру следующего дня из лиловых вод поднялся зубчатый Пелопоннес. Ни голых холмов, усеянных деревушками, ни множества теплоходов, которые помнил Рид. Темная зелень лесов, пустынное море, пустынное небо и тишина, в которой стук и плеск весел звучали слишком громко. Даже старшой, задававший темп гребцам, понизил голос. В воздухе веяло прохладой. Крылья пары журавлей в вышине вспыхивали закатным золотом.

Диорей указал на остров Кифер в нескольких милях от берега. Он выглядел точно так же, как берега материка.

— До Пирея два дня хода, а то и меньше, — сказал кормчий. — Но мы остановимся на ночлег тут, возблагодарим богов за легкое плавание, разомнем ноги и проспим ночь не в тесноте, так что можно будет ворочаться сколько душе угодно.

Пляж в небольшой бухте хранил следы былых ночлегов — закопченные кольца камней, обрывки веревок и другой пристойный мусор. Выше виднелась каменная гробница в форме улья, а напротив нее — грубо вырезанный деревянный бог, чьей наиболее примечательной чертой был фаллос. Тропинка уводила под деревья — к источнику, объяснил Диорей. Но в этот вечер весь пляж был в их распоряжении. Моряки посадили корабль на мель, сбросили с кормы якорь — большой камень, и, захватив с собой рулевые весла, зашлепали по воде на берег.

Выбравшись на пляж, Улдин зашатался.

— Это заколдованное место! — крикнул он, выхватил саблю и свирепо огляделся. — Земля тут качается под ногами!

— Скоро перестанет, — ухмыльнулся Олег. — Вот хорошее средство от этого! — И он побежал туда, где моряки разминали мышцы, бегая вперегонки, борясь, играя в чехарду и испуская боевые кличи. Диорей позволил им развлекаться полчаса, а потом приказал разбить лагерь, собрать хворост, разжечь костер.

Эрисса отошла к гробнице. Не тронув плаща, окутывавшего ее ниже пояса, она сняла тунику, обнажив грудь, сжала в руке амулет и опустилась на колени, молитвенно склонив голову, так что распущенные волосы закрыли ее лицо. Диорей помрачнел.

— Жаль, я не помешал ей! — шепнул он Риду. — Заметь я вовремя, так остановил бы ее.

— А что она делает?

— Молится о вещем сне, наверно. Я и сам хотел. Говорят, он на редкость силен, ну, муж, здесь погребенный. А теперь мне уже нельзя. Он может разгневаться, если его потревожат дважды в один вечер. А я бы часть жертвы посвятил ему! — Диорей хмуро подергал себя за бороду. — Знать бы, какую клятву она тут приносит! Это ведь не простая критянка, друг Данкен, и даже не простая сестра по обряду танца с быком. Что-то есть в ней особое. На твоем месте я бы держался от нее подальше.

Эрисса надела тунику и отошла в сторону. Казалось, она обрела внутреннее спокойствие. Рид не посмел заговорить с ней. Он все сильнее ощущал, каким чужим был для него ее мир.

Ночь наступила прежде, чем на углях костра успели поджарить овец, которых везли из Египта для этой стоянки. Жертвоприношение было недолгим, но впечатляющим зрелищем. Высокие мужчины чинно стояли в красных отблесках и скользящих тенях, подняв оружие в честь Гермеса, покровителя путников; Диорей звучно произнес молитву, а затем торжественно заколол овец, вырезал бедренные кости и, завернув их в жир, бросился в пламя под басистые возгласы «Ксарейс! Ксарейс! Ксарейс!», которые возносились к звездам вместе с дымом и гулкими ударами мечей о шлемы и бронзовые нагрудники.

Олег перекрестился. Улдин разрезал подушечку большого пальца и выдавил в костер несколько капель крови. Разглядеть в темноте Эриссу Рид не сумел.

Но она разделила последовавшую затем трапезу. Это было веселое обжорство. По кругу ходили бурдюки с вином. Потом встал кто-то из воинов, забряцал на лире и затянул героическое сказание:

…Во гневе восстал Гиппотус, горцев губитель

преславный,

Тот, что стоянки их сжег, мужчин же их

коршунам бросил,

А женщин и злато забрал с главою владыки Скедиона,

Тугой тетивой зазвеневши, стрела прямо

в цель полетела…

А его товарищи под его пение плясали на песке.

Когда они снова расселись у костра, встал Улдин.

— Я спою вам, — предложил он.

— А потом я! — заявил Олег. — Песню странника вдали от родного дома, от жены и детей, от батюшки Новгорода. — Он утер глаза и икнул.

— Моя песня о степях, — сказал Улдин. — О высоких травах, где весной точно кровь краснеют маки и новорожденные жеребята встают на тоненькие подгибающиеся ноги, а морды у них нежнее, чем щеки новорожденной девочки, но они уже видят тот день, когда, не зная усталости, поскачут к подножию радуги.

Он откинул голову и запел на своем языке. Мелодия и его голос оказались на удивление нежными.

Рид сел в отдалении от костра, чтобы лучше наблюдать происходящее. Внезапно его сильно дернули за рукав. Обернувшись, он различил неясную фигуру Эриссы. С екнувшим сердцем он поднялся и как мог незаметнее последовал за ней к тропке, держась в стороне от светлого круга, отбрасываемого костром.

Под деревьями было темно. Держась за руки, они ощупью пробрались вверх по склону и наконец, спотыкаясь, выбрались на прогалину. С трех сторон окруженная лесом, она уходила вниз к берегу. В небе плыла половина идущей на убыль луны. На теплоходе Рид перед сном часто любовался ею, но это было волшебство. Над пустыней океана она светила не так, как над водами, где правила Богиня Эриссы, — такими недвижными, что в их ночи отражались все звезды и бледный светильник спутницы Земли. Трава и камни тоже сверкали звездными россыпями росы. Воздух тут был теплее, чем на пляже, словно лес выдыхал тепло, которое впитал за день. Пахло влажной землей, листьями, чем-то пряным. Негромко прокричала сова. По мшистым камням журчал родник.

Эрисса вздохнула.

— На это я и надеялась, — сказала она тихо. — Найти место, священное от Ее близости, где мы сможем поговорить.

Рид страшился этого момента, но теперь вдруг понял ее покорность судьбе — не печальную и не радостную, но гордую, какой он и представить себе не мог.

Эрисса расстелила на траве свой плащ. Они сели лицом к роднику. Ее пальцы поглаживали бороду, уже покрывшую его щеки и подбородок. В лунном луче он увидел, как нежна ее улыбка.

— Каждый день ты все ближе к Данкену, которого я знала, — прошептала она.

— Расскажи мне о том, что было, — попросил он тоже шепотом.

Она покачала головой:

— Я сама не знаю. О конце я помню очень мало, только черепки, обрывки тумана: рука, утешающая меня, ласковые слова… и чародейка, чародейка, которая заставила меня заснуть и забыть… — Она снова вздохнула. — Быть может, из сострадания, если судить по тем ужасам, которые остались со мной. Я часто желала, чтобы то же покрывало было наброшено на случившееся потом.

Она до боли сжала его руку.

— Мы были в лодке, я и Дагон, думали добраться до восточных островов, найти приют в одной из колоний Кефта. Но сквозь тучи в молниях, сквозь дождь из пепла нельзя было разглядеть ни солнца, ни неба, а воды бушевали, обезумев от боли, которую им причинили. Потом завыл ветер и погнал нас, куда хотел. Мы только-только удерживались в лодке. Когда наконец стало потише, мы увидели корабль. Но это были троянцы, повернувшие домой, когда их окутала тьма. Они объявили нас пленниками и, когда добрались до Трои, продали в рабство.

Эрисса глубоко вздохнула. Какие бы силы она ни почерпнула, увидев Крит или воззвав к герою-оракулу, теперь вскрывались старые мучительные раны. Рид тоже утратил спокойствие духа и машинально вытащил трубку с кисетом.

— Возможно, толкнул его на это по доброте сердечной шаловливый мальчик, Сын Богини, — заметила Эрисса с неуверенным смешком.

К тому времени когда он объяснил, что намерен сделать, она уже могла говорить почти отвлеченно. Рид успокоил себя глотком благодетельного дыма и слушал, сплетя пальцы с ее пальцами.

— Купил меня Мидон. Он был ахейской крови — они силой и подкупами утвердились в Троаде, ты знаешь об этом? — но оказался не таким уж плохим господином. И Дагон был рядом.

Он всячески постарался понравиться Мидону, чтобы тот купил его вместе со мной, и стал у него писцом. Так что мы жили в одном доме. Я помню, как ты, Данкен, поручил меня Дагону, когда мы расставались. И ты все еще отрицаешь, что ты бог?

Когда родился Девкалион — твой сын, как я знала всем моим существом, — я дала ему это имя, потому что оно сходно с твоим, и потому что я поклялась, что и он тоже станет родоначальником целого народа^[359], — я не могла допустить, чтобы он вырос рабом. Я выжидала еще год, наблюдала, составляла планы, готовилась. Дагон тоже набрался терпения — ведь я убедила его, что так предначертано. Когда наконец мы бежали (я держала Девкалиона в объятиях), то не смогла задушить свою дочь от Мидона, как собиралась, — она лежала в колыбели такая крохотная! Надеюсь, он заботился о ней и она узнала хоть немного счастья.

Мы уплыли на лодке, которую давно припрятали и нагрузили провизией. Мы хотели добраться до Додеканеса кефтиу. Но ветер вновь был противным и погнал нас на север к берегам Фракии. Там мы нашли приют у диких горцев и прожили у них несколько лет. Приняли нас хорошо, потому что мы принесли им в дар вещи, которые увезли из Трои. А потом Дагон стал уважаемым человеком, потому что он умен и искусен во многих ремеслах кефтиу. А я, хотя на Атлантиде была не жрицей, но лишь танцевала с быками, научила их обрядам в честь Богини и Астерия, которые им понравились. Их ворожеи приняли меня в свой круг. От них кроме ворожбы я научилась искусству исцеления, неизвестному ни в Греции, ни на островах, — узнала свойства трав, способы лечения и наведения волшебного Сна. И благодаря этому меня почитают там, где я живу теперь. Значит, во Фракию нас забросил бог, не желавший нам зла. Так было предначертано судьбой, которую ты даровал мне.

Потом, немного разбогатев, мы смогли заплатить купцу с Родоса, чтобы он взял нас с собой. В его родном порту мы встретили моих дальних родственников, и они помогли нам устроиться. Так к нам наконец пришло благоденствие.

Но я уже не та девушка, которую ты любил, Данкен.

Наступило молчание. Пел родник. На призрачных крыльях между ними и луной пролетела сова. Рид сжимал свою теплую трубку и руку Эриссы.

— И я не тот Бог, которого помнишь ты, — сказал он наконец. — И никогда им не был.

— Возможно, в тебя вселился Бог, а потом исчез. Но мил ты не меньше.

Он положил трубку, повернулся к ней — какие бездонные сияющие глаза! — и сказал с силой:

— Постарайся понять! Мы все вернулись в прошлое. И ты тоже. Я убежден, что в эту самую минуту девушка, которой была ты, живет на еще не погибшей Атлантиде.

— И она не погибнет! — Ее голос зазвенел. — Вот почему мы присланы сюда, Данкен, — чтобы, зная грядущее, предупредить наших сородичей.

У него не хватило мужества ответить.

— Но как я тосковала по тебе! — Ее голос стал нежным. — Как томилась! Но я теперь слишком стара, любимый мой?

И словно кто-то другой ответил:

— Нет. Ты никогда не станешь старой.

А он подумал: «Да, о Господи! Хотя бы из милосердия. Нет, не лицемерь! Ты ведь раза два позволил себе, и Пам ничего не узнала… И, Господи, Пам родится только через три-четыре тысячи лет, а Эрисса здесь, и она прекрасна…»

Но и думал это вовсе не он, а незнакомый человек, изгнанник из реального «завтра». Он был тем, кто сказал то, что сказал.

Смеясь и плача, Эрисса прильнула к нему.

Глава 9

Эгей, царь Афин, прежде был сильным мужем. Время выбелило его волосы и бороду, сморщило мышцы на крупных костях, сделало глаза подслеповатыми и свело пальцы артритом. Но все равно на троне он восседал с прежним достоинством. И, взяв в руки две полусферы ментатора, не выдал страха.

Раб, с помощью ментатора научившийся говорить на кефтиу, катался по полу. Новые слова он выговаривал с трудом, потому что губы у него распухли и кровоточили от удара тупым концом копья, который заставил его преодолеть ужас перед чародейством, перестать кричать и вырываться. Воины — телохранители Эгея и случайные гости, всего человек пятьдесят, — стояли невозмутимо, но многие украдкой проводили языком по пересохшим губам или сощуривали глаза под вспотевшим лбом. Слуги и женщины робко жались к стенам. Почуяв страх, огромные собаки — мастиффы и волкодавы — принялись рычать.

— Драгоценный дар, — сказал царь.

— Мы уповаем, он хорошо послужит тебе, господин, — ответил Рид.

— Так и будет. Но сила его еще больше — он страж и знамение. Да будут эти шлемы храниться в храме Пифона. Через десять дней да будет устроено жертвоприношение в их честь, а затем три дня пиров и игр. Эти же четверо, принесшие дар, будут царскими гостями, о чем да узнает всяк. Пусть они получат подобающее жилище, одежды, красивых женщин и все, в чем еще могут нуждаться. Пусть все воздают им честь.

Эгей нагнулся пониже с мраморного трона, устланного львиной шкурой. Прищурившись, чтобы лучше видеть чужеземцев, он договорил не так торжественно:

— Вас, наверно, утомила дорога. Не хотите ли пойти в отведенные вам покои омыться, перекусить и соснуть? Вечером мы будем пировать с вами и выслушаем ваши рассказы во всех подробностях.

Его сын Тесей, сидевший чуть ниже, кивнул.

— Да будет так! — сказал он, однако лицо царевича осталось холодным, а взгляд настороженным.

Раб, ведавший дворцовым хозяйством, пригласил гостей следовать за собой. Покидая зал, Рид получил возможность получше его рассмотреть. Афины, небольшие, небогатые, расположенные вдали от центров мировой цивилизации, не могли похвастать каменными строениями, подобными микенским или тиринфским. Царский дворец на вершине Акрополя был деревянным. Но в этом веке, когда леса Греции еще не были сведены, дворец был возведен из огромных бревен. Массивные колонны поддерживали потолочные балки длиной около сотни футов. Ставни окон под потолком были распахнуты, впуская дневной свет, — как и дымоход в кровле из дранки. Но в зале царил сумрак. Висевшие за скамьями щиты и оружие уже отражали дрожащие лучи каменных светильников. Тем не менее меха, вышитые ткани, золотые и серебряные сосуды создавали впечатление варварской роскоши.

От зала отходили три крыла. В одном находились кладовые и помещения рабов, во втором обитали царская семья и ее свободные наследственные слуги, третье предназначалось для гостей. Комнаты, выходившие в коридор, были тесными каморками без дверей — их заменяла занавеска. Однако занавески были из плотной ткани и богато расшитые. Оштукатуренные стены были занавешены такими же тканями. Солома на кроватях была застелена овчинами и меховыми одеялами. Рядом с ритонами — глиняными кубками в форме рога — стояли большие сосуды с вином и водой. И в каждой каморке отвешивала поклон юная девушка.

Олег хлопнул в ладоши.

— Ого! Мне это место нравится, — захохотал он.

— Если нам не суждено вернуться, — согласился Улдин, — то стать воином Эгея будет не так уж плохо.

Раб-дворецкий указал Эриссе ее каморку.

— Э… мы с ней вместе, — сказал Рид. — И достаточно будет одной служанки! — последние слова он подчеркнул.

— Каждому по одной, господин! — ухмыльнулся дворецкий. — Таково приказание царя. Пусть спят вместе в свободной комнате. Гостей у нас мало: на суше время жатвы, а в море близки осенние бури.

Он был лысым иллирийцем, развязным, как все старые преданные слуги. «Да нет же! — внезапно подумал Рид. — Он раб и ведет себя, как заключенный, отбывающий пожизненный срок, когда его назначают старостой».

Служанки сказали, что сходят за обещанной одеждой. Не хотят ли они откушать? Не пожелают ли господин и госпожа пройти в баню, где их смиренные служительницы омоют их, разомнут им усталые члены и умастят благовониями?

— Потом, — сказала Эрисса. — Но так, чтобы мы были готовы явиться на пир царя… И царицы, — добавила она, потому что ахейские женщины не участвовали в пирах мужчин. — Сначала мы должны отдохнуть.

Когда они с Ридом остались одни, Эрисса обняла его, прижалась щекой к его плечу и грустно шепнула:

— Что нам делать?

— Не знаю, — ответил он в солнечный аромат ее волос. — До сих пор у нас не было выбора, верно? Возможно, мы окончим наши дни тут. Как справедливо заметили наши друзья, могло быть куда хуже.

Она так сильно сжала руки, что ногти впились ему в спину.

— Ты говоришь, не думая! Это же те, кто сжег… кто сожжет Кносс и уничтожит мир миноса, чтобы заняться морским разбоем!

Он ответил не сразу, потому что думал: «Вот ее точка зрения. А я не знаю. Ахейцы грубы и суровы, но ведь по-своему они прямодушны и честны, так? И как же человеческие жертвоприношения Минотавру?» Вслух он сказал:

— Ну, во всяком случае я устрою, чтобы ты вернулась во владения Кефта.

— Без тебя? — Она отошла от него, ее голос стал странным, а пристальный взгляд был устремлен прямо ему в глаза. — Так не будет, Данкен. Ты приедешь на Атлантиду, и будешь любить меня, и в Кноссе зачнешь нашего сына. Потом…

— Ш-ш-ш! — Он испуганно прижал ладонь к ее губам. Если никто другой, так Диорей, уж конечно, способен приставить соглядатаев к таинственным царским гостям, тем более что среди них есть знатная критянка. А сквозь занавеску на двери все прекрасно слышно. Слишком поздно Рид спохватился, что не использовал ментатор для того, чтобы они четверо могли говорить на языке, неизвестном тут. Гуннское наречие или старорусский отлично подошли бы для такой цели.

Но в пустыне им было не до того, а Диорей наверняка запретил бы чародейство на своем корабле. Да, конечно! Хотя бы просто потому, что не позволил бы тем, к кому относился с подозрением, приобрести подобное преимущество.

— Это… э… слишком священные предметы, чтобы обсуждать их тут, — сказал он вслух. — Позже мы найдем достойное место.

Эрисса кивнула:

— Да, я понимаю. Скоро… — Губы у нее скривились, она смигнула слезы. — Слишком скоро. Сколько времени ни потребуется, чтобы наша судьба постигла нас, все равно это будет слишком скоро. — Она увлекла его к ложу. — Ты не слишком устал? Пока мы вместе?

Рабыня, которая утром принесла им завтрак — остатки вчерашнего зажаренного целиком вола, — объявила:

— Царевич Тесей приглашает господина к себе, а царица просит госпожу провести день с ней и ее прислужницами.

Эрисса наморщила нос и жалобно поглядела на Рида. Ей предстоял скучный день, пусть даже прислужницы будут девушками из знатных семей, обучающимися домоводству под присмотром супруги Эгея. (Четвертой его супруги, которой, однако, скорее всего предстояло его пережить: он был уже слишком стар, чтобы свести ее в могилу ежегодными родами, начиная с четырнадцатилетнего возраста.) Рид сделал ей знак согласиться. К чему без нужды задевать обидчивых хозяев?

Тунику, плащ, сандалии и фригийскую шапку, в которые он облачился, прислал ему в подарок Тесей. Хотя ахейцы были высокими, мало кто из них достигал шести футов роста, такого обычного для сытых времен Рида. Однако царевич был пальца на два выше американца. Это удивило Рида, но он тут же понял, что причина удивления в прекрасных романах Мэри Рено, где Тесей изображается невысоким. Ну, она логически истолковала… истолкует легенду. Но в какой степени легенды отражают истину? И, кстати, действительно ли этот Эгей и этот Тесей соответствуют отцу и сыну легенды?

Должны соответствовать, безнадежно подумал Рид. Их имена связаны с падением Кносса и завоеванием Крита. А Кносс падет, и Крит будет завоеван в недалеком будущем, когда погибнет Атлантида.

Бронзовый меч, который он прицепил к поясу, был подарком Эгея — с овальным лезвием, отлично сбалансированный, прекрасный и смертоносный. Во всяком случае упрекнуть царя и царевича в скупости было нельзя.

Тесей ждал его в зале. Если не считать убиравших ее рабов, она после пиршественного веселья накануне казалась зияюще пустой и безмолвной. (Пылающие факелы, огонь, ревущий в центральном очаге, заглушающие этот рев песнопения, топот, лиры, флейты Пана и барабаны, крики и бахвальство, гремящие в дымном воздухе. Собаки с рычанием хватали кости, брошенные им с расставленных на козлах столов; слуги метались, следя, чтобы кубки не пустели… И все это время Тесей невозмутимо расспрашивал чужеземцев.)

— Радуйся, господин! — приветствовал его Рид.

— Радуйся! — Царевич поднял бугрящуюся мышцами руку. — Я подумал, что тебе, возможно, будет интересно посмотреть окрестности нашего города.

— Ты очень добр, господин. А… мои друзья?

— Диорей, начальник моих кораблей, пригласил воинов Улдина и Олега в свое поместье. Он обещал подарить им коней, а они, в свою очередь, обещали объяснить ему устройство седла с опорами для ног, которое привез с собой Улдин.

«И он выведает у них все, — подумал Рид, — а потом постарается разлучить их со мной и Эриссой… Стремена же были изобретены через доброе тысячелетие в будущем? По-моему, я где-то про это читал. Благодаря им появилась тяжелая конница. А вдруг они приспособятся к стременам здесь и сейчас, что тогда?

Можно ли изменить время? Должна ли критская Талассократия — морская держава, столь дорогая сердцу Эриссы, — погибнуть? Должен ли я покинуть ее тут ради своего рода кровосмешения с ней же, только юной?

Если же нет… не станет ли будущее иным, чем то, в котором жил я? Родится ли тогда моя Памела? И сам я?»

Он попытался вызвать в памяти облик жены и обнаружил, что затрудняется, хотя с той минуты, когда они расстались, прошло лишь несколько дней.

— Идем! — сказал Тесей и направился к выходу. Он был широкоплеч, как того требовал его рост, но ступал легко и пружиняще. Светлая кожа, светло-каштановые волосы и борода, прямой короткий нос, сочные губы — он был очень красив. Особенно поражали глаза, широко посаженные, янтарные, львиные глаза. Отправляясь за город, он сменил богато вышитое праздничное одеяние на серое из грубой шерсти. Однако волосы его охватывала все та же золотая повязка, и та же золотая брошь скрепляла тунику у горла. Не снял он и браслетов с широких запястий.

Задувал крепкий ветер, но он не предвещал осенней бури и гнал по небу не клочья серых туч, а пушистые облака. Их тени скользили по всему раскинувшемуся перед ними пейзажу от гор на севере и северо-западе до Саронического залива на западе. Там, на фоне зеленовато-синих волн в белых барашках, Рид различил лодочные сараи и вытащенные на песок корабли. Это был Пирей. Уводивший туда проселок бурой-лентой вился между сжатыми полями и тускло-зелеными маслиновыми рощами. Вся равнина Аттики была испещрена такими полями и рощами. В отдалении он увидел два больших окруженных службами дома, видимо, принадлежавших богатым людям, и многочисленные хижины мелких землевладельцев. Хижины эти по большей части были окружены дубами или платанами. Горы густо поросли лесом.

Нет, это была не его Греция.

Он обратил внимание на множество птиц в небе. Большинство он определил лишь примерно — разные дрозды, голуби, утки, цапли, ястребы, лебеди и вороны. Люди пока еще не нанесли природе непоправимого ущерба. По булыжникам двора скакали воробьи. Возле крутились собаки, но других привычных четвероногих и пернатых обитателей ферм — свиней, ослов, овец, коз, кур или гусей — видно не было. Однако работники деловито сновали между строениями, которые могли быть только загонами. Такое большое хозяйство требовало множества рабочих рук, которые без конца убирали, стряпали, мололи, пекли, варили пиво, пряли, ткали… Этими работами были заняты почти только женщины, и за изношенную юбку почти каждой цеплялся малыш — или играл в пыли у ее ног. Следующее поколение рабов! Однако были и чисто мужские занятия. Заглядывая в открытые двери строений, Рид определил кузницу, кожевню, гончарню с кругом, канатную мастерскую и плотницкую.

— Это рабы, господин? — спросил он.

— Не все, — ответил Тесей. — Вообще неразумно содержать вместе большое число несвободных мужчин. Мы их нанимаем. Главным образом афинян, но бывает, и чужеземцев, искусных в своем ремесле. — Он улыбнулся, но его улыбки словно дальше зубов не проникали. — Им не возбраняется брюхатить наших рабынь, так что все довольны.

Кроме, возможно, рабынь, подумал Рид. Особенно когда их подросших сыновей продают другим хозяевам.

Тесей насупился.

— Мы обязаны держать писца с Крита. Без всякой нужды. У нас хватает людей, умеющих писать, — людей, чьи предки обучили письму критян! Но минос требует от нас этого.

Чтобы следить за доходами и расходами, решил Рид. Отчасти для установления дани, а отчасти чтобы приглядывать за афинянами. Но как же это так? Ахейцы обзавелись письменностью раньше, чем она появилась на Крите? Чепуха какая-то.

Тесей оборвал свои сетования, чтобы не сказать лишнего.

— Я подумал, не поехать ли нам в. мой загородный дом, — предложил он. — По дороге можно увидеть очень много, а мне надо проследить, как продвигается обмолот и ссыпка зерна в житницы.

— Я буду очень рад, господин.

Конюшня в отличие от остальных строений была каменной — возможно, потому что лошади особенно ценились — их любили и оберегали от пожаров. Хотя лошади были более мелкими, чем в XX веке, выглядели они крепкими и выносливыми. Те, которым Тесей поглаживал морды, тихонько ржали и тыкались носом ему в ладонь.

— Запряги Брыкастого и Длиннохвостого в дорожную колесницу, — приказал он старшему конюху. — Нет, возничего не зови. Я сам буду править.

Наплоском днище колесницы за бронзовым передком и боками, украшенными выпуклыми фигурами, могли встать двое мужчин. Отправляясь на битву, Тесей в полном вооружении стоял бы позади почти нагого возничего и держал бы не вожжи, а щит и меч, рубя вражеских пехотинцев. Рид решил, что научиться этому искусству можно, только упражняясь с самого детства. У него самого все силы уходили на то, чтобы удерживаться на ногах в этой тяжелой двухколесной повозке без рессор.

Тесей щелкнул кнутом, и они загромыхали по дороге. Два колеса скрипели и грохотали. Хотя вращались они вместе с осью, лошади, видимо, тащили неуклюжую колесницу без особого напряжения. Тут Рид заметил примитивность сбруи, сводившейся к широкому ремню поперек груди, затруднявшему дыхание животного. А что, если Олег изготовит хомут?

Афины лепились по каменистым склонам Акрополя почти до самой вершины холма. По меркам того времени город был довольно большим — двадцать-тридцать тысяч жителей, хотя эта цифра могла оказаться и больше, если учитывать приходящих из внутренних областей полуострова и чужеземцев. (Он спросил у Тесея и получил в ответ насмешливо-удивленный взгляд. Ахейцы внимательно следили за очень многим, но вести счет людям им в голову не приходило.) Большая часть населенной территории лежала за пределами оборонительных стен, что указывало на быстрый рост города. Дома были глинобитные с плоской крышей, нередко в три-четыре этажа. Они теснились по сторонам немощеных кривых улочек, и тут Рид наконец увидел свиней, которые соперничали с дворнягами, огромными тараканами и тучами мух из-за отбросов, выкидываемых из домов.

— Дорогу! — гремел Тесей. — Дорогу!

И все расступались перед ним — воины, ремесленники, купцы, моряки, содержатели харчевен, лавочники, писцы, рабы, гетеры, мужние жены, дети, жрецы и только Богу известно, кто из тех, чьи движения и голоса оживляют городские улицы. В мозгу Рида запечатлевались выхваченные картинки. Женщина одной рукой придерживает на голове сосуд с водой, а другой приподнимает край одежды, переступая через лужу помоев. Тощий ослик с двумя вязанками хвороста на спине, которого немилосердно хлещет крестьянин. Лавка, хозяин которой расхваливает свой товар — сандалии. Другая лавка, где покупатель и продавец как раз завершили типично сложную сделку — столько-то другого товара в обмен и столько-то металла, взвешенного на весах. Медник за работой, забывший обо всем на свете, кроме своего молотка и тесла, которое выковал. Открытая дверь харчевни, и пьяный матрос, сочиняющий небылицы об опасностях, которые ему довелось пережить. Два голых мальчугана, играющих в игру, которая очень напоминала «классики». Дородный горожанин, окруженный молодыми рабами, оберегающими его от толчеи. Приземистый смуглый бородач в широком одеянии и остроконечной шапке без полей, видимо, из Малой Азии… Да нет! Здесь они называют ее просто «Азия»…

Колесница прогромыхала по площади, где стояло несколько деревянных храмов. Потом тут будет Ареопаг. Они выехали за ворота в городской стене — кладка была более грубой, чем в микенских развалинах, которые Рид однажды посетил. (Он невольно подумал, что пройдет какой-то срок после дней Памелы, и Сиэтл и Чикаго будут лежать в руинах, окутанные тишиной, которую нарушает лишь стрекотание кузнечиков.) За «предместьем» лошади свернули на ухабистую дорогу, и Тесей пустил их рысью.

Рид уцепился за поручень. Он уповал только, что коленные чашечки у него все-таки уцелеют и зубы останутся целы.

Тесей заметил его плачевное состояние и придержал лошадей. Они нетерпеливо зафыркали, но дальше пошли шагом. Царевич посмотрел по сторонам.

— Ты к этому, видно, не привык? — спросил он.

— Да, господин. Мы… путешествуем в нашей стране по-другому.

— Верхом?

— А? Да, конечно. И… э… в повозках, которые снабжены пружинами, чтобы смягчить толчки. — Рид слегка удивился, что в его запасе ахейских слов нашлась «пружина». Но, вдумавшись, понял, что сказал «металлические древки луков».

— Хм! — буркнул Тесей. — Это должно стоить очень дорого. И ведь их, наверно, хватает ненадолго?

— Мы пользуемся железом, господин. Железо и дешевле, и прочнее бронзы, если научиться его добывать и обрабатывать. И железная руда встречается много чаще, чем медная или оловянная.

— Да, так мне вчера сказал Олег, когда я рассматривал его доспехи. Ты знаешь секрет его добычи?

— Боюсь, что нет, господин. В моей стране это не секрет, но я-то занимаюсь совсем другим. Я… ну… планирую здания.

— А твои товарищи знают?

— Возможно. — Рид подумал, что при желании он мог бы экспериментальным путем научиться выплавлять железо. Основная идея заключалась в том, чтобы снабдить горн механическим поддувалом и получить пламя, достаточно жаркое, чтобы железо в руде расплавилось, а потом с помощью присадок превратить его в сталь. Вполне вероятно, что Олег в его эпоху видел, как это делается, и способен по памяти изготовить нужное оборудование.

Некоторое время они ехали молча. Колесница двигалась настолько медленно, что удерживать равновесие Риду было легко, однако толчки отдавались в ногах все так же болезненно. Стук колес теперь почти заглушался шумом ветра в платанах справа и слева от дороги. Он хлестал по щекам холодными руками и заставлял хлопать плащи. Стая ворон пробивалась навстречу ветру. На солнце их черное оперение блестело, как полированное, но затем тучка заволокла светило, и все вокруг сразу потемнело. Дым стлался по крыше глинобитной хижины. Женщины сгибались на пшеничном поле, срезая серпами колосья. Ветер прижимал их грубую коричневую одежду к бедрам. За ними шли двое мужчин, собиравших колосья в копны, и они порой подцепляли копьями задравшиеся подолы.

Тесей, небрежно держа вожжи в правой руке, повернулся и уставился на Рида янтарными глазами.

— Мне еще не приходилось слышать рассказа такого жуткого, как твой, — сказал он.

Американец криво улыбнулся:

— Мне самому было очень жутко.

— Смерч унес вас через весь мир из стран, таких отдаленных, что мы про них даже не слышали, в колеснице чародея… Ты правда веришь, что это случилось? Что вы не отмечены Роком?

— Я… не думаю… что это так, господин.

— Диорей доложил мне, что вы, четверо, как-то странно говорили, будто вы не только из других краев, но и из других времен. — Звучный голос оставался ровным, но безжалостно требовал ответа, а рука легла на рукоять меча. — Что это значит?

«Вот оно!» — сказал себе Рид. Во рту у него пересохло, но свой заранее отрепетированный ответ он произнес достаточно твердо.

— Мы сами плохо понимаем, господин. Подумай, как мы растерялись, да и до сих пор в себя до конца не пришли. И запутались в счете дней. Но и как же иначе, правда? В наших странах нет общего для них царствования или событий, от которых вести отсчет. И мне подумалось, что волшебная повозка, быть может, летела не только через расстояния, но и через годы. Я просто предположил такое, но я не знаю.

Отрицать наотрез он не решился. Слишком много намеков было обронено, да и дальше любой из них мог допустить обмолвку. Тесей и Диорей разбирались в тайне времени ровно столько же, сколько сам Рид, — везде и всегда тайна эта оставалась одинаковой. Им, привыкшим к изречениям оракулов, пророчествам и рассказам о неумолимых предопределениях Рока, идея хронокинеза не должна была представляться такой уж немыслимой.

Так почему же не объяснить им всю правду? Из-за Эриссы!

Голос Тесея стал жестче:

— Я бы не так тревожился, если бы ты не делил ложе с критянкой.

— Господин, — горячо сказал Рид, — она, как и все мы, была унесена по бессмысленной случайности.

— Так ты от нее откажешься?

— Нет, — ответил Рид. — Не могу! — Ему пришло в голову, что это так и есть. Он поспешил добавить: — Наши страдания связали нас прочными узами. Ведь ты, господин, не оттолкнул бы товарища? К тому же между вами и Критом теперь мир?

— Более или менее, — ответил Тесей. — Пока.

Он замер, погрузившись в свои мысли, а потом внезапно заговорил:

— Выслушай меня, гость мой Данкен. Я не хочу ни в чем умалить твою честь, но чужестранца, подобного тебе, легко обмануть. Так дай же я объясню тебе истинное положение вещей. А оно таково: Крит сидит в этой части Всемирного моря, как паук в паутине, и эллинам надоело быть мухами, которых ловят и высасывают досуха. Каждое наше царство, достижимое с моря, должно преклонять колени, платить дань, посылать заложников, держать лишь столько кораблей, сколько дозволяет минос, не предпринимая ни единого плавания, не дозволенного миносом. Нам нужна свобода.

— Прости чужестранца, господин, — рискнул Рид, — но ведь эта дань — лес, зерно, ремесленные изделия — думается мне, освобождает критян от других занятий и тем самым покупает вам защиту от морского разбоя, следовательно, более помогая вам, нежели препятствуя. Ведь так?

Тесей сердито фыркнул:

— Морским разбоем называет это минос. Но почему нашим юношам нельзя отличиться в бою и разбогатеть, взяв левантийский корабль, груженный золотом, или хеттский городишко? А потому что это причинило бы критянам неудобство в их торговле с этими странами, вот почему! — Он помолчал. — Или, например, почему моему отцу или мне не дозволяется объединить всю Аттику? Почему нельзя другим ахейским царям объединить их племена? Что не потребует большой крови. Но нет! Минос препятствует этому хитросплетением договоров — пусть «варвары» пребывают разделенными, а потому слабыми, — насмешливо закончил он, употребив слово, равносильное современному «непросвещенные туземцы».

— Равновесие сил… — начал Рид.

— А весы держит минос! Слушай! В горах на севере и на востоке отсюда обитают настоящие варвары. Они рыщут у наших пределов точно волки. Если мы, ахейцы, не объединимся, в конце концов они на нас нападут и победят. А где «сохранение цивилизации», когда свитки сгорают вместе с городами?.. Цивилизация! — продолжал Тесей после минутного молчания. — Или мы такие неотесанные чурбаны, что не можем соучаствовать в ней на равных правах? Это ведь аргивяне решили, что старые жреческие письмена, какие были приняты на Крите, слишком сложны и неудобны, а потому придумали новые, настолько удобные, что теперь, наверно, половина писцов в Кноссе — аргивяне.

Так вот ответ на загадку линейного письма А и линейного письма Б! У Рида слегка закружилась голова. Не греческое завоевание в дни Гомера — то есть пока еще не оно! — но просто использование удобного чужеземного новшества! Как Европа заимствовала цифры у арабов, обои у китайцев или байдарки у эскимосов. И не для того ли он сам плыл в Японию? Видимо, в Кноссе, да и в других критских городах жило немало ахейцев. Естественно, именно среди них находили писцов, искусных в линейном письме, и столь же естественно, что писцы предпочитали пользоваться родным языком, к которому были приспособлены письмена.

Потенциальная пятая колонна?

— Хотя сам я это высоко не ставлю, — продолжал Тесей. — Выдавливать значки на глиняных табличках или марать ими папирус — это не достойно мужчины.

— А что достойно, господин? — спросил Рид.

— Пахать, сеять, жать, строить, охотиться, плавать по морю, воевать, тешиться с женщинами, сделать свой дом надежным для родичей и оставить своим потомкам славное имя! А для нас, царей, еще и укреплять и защищать царство.

Одна из лошадей шарахнулась в сторону. Около минуты Тесей вожжами и кнутом усмирял понесшую было упряжку. После этого он держал вожжи в обеих руках, смотрел прямо перед собой и монотонно ронял слова, не поворачивая головы.

— Позволь, я расскажу тебе одну историю. Это не тайна. Лет пятьдесят назад каледонцы с союзниками отправились на юг Крита, разорили несколько городов, да так, что их и поныне не отстроили заново. Им это удалось потому, что они сохранили свои приготовления в тайне, и еще потому, что три миноса подряд были любителями наслаждений и не занимались военным флотом. К тому времени, видишь ли, лесов на Крите осталось мало, а потому бревна для кораблей приходилось возить издалека и, как ты догадываешься, урезая расходы на удовольствия и роскошь.

Затем флот был поручен новому начальнику. На следующий же год он сокрушил каледонцев с теми кораблями, которые у него были. А тут воцарился новый минос и помог Реаклею, этому начальнику, увеличить флот. Они порешили подчинить себе всех ахейцев, у которых были морские порты, позволявшие им покушаться на Талассократию. И они добились своего отчасти силой оружия, а отчасти стравливая нас между собой.

Так вот, двадцать семь лет назад мой отец Эгей попытался положить конец этой зависимости и объединить Аттику. Он поднял восстание. Оно было подавлено. Минос дозволил ему остаться царем-данником, чтобы избежать долгой войны, которая могла распространиться и на другие области. Однако условия его были очень жесткими. Так теперь каждые девять лет семь афинских мальчиков и семь девочек из самых знатных наших семей отправляются в Кносс и остаются там заложниками, пока не прибудут новые семеро и семь.

— Как? — спросил Рид. — Разве их… не приносят в жертву Минотавру?

Тесей повернул голову и взглянул на него.

— О чем ты говоришь? Минотавр — сам жертва. Неужто ты не понял всей хитрости этого плана? Заложники покидают Афины в самом впечатлительном возрасте. А на родину возвращаются взрослыми, готовыми участвовать в самых важных наших собраниях и возглавить самые влиятельные наши семьи — но до конца своих дней остаются выкрашенными в цвета Крита.

Вот так. Но уже тогда Диорей был хитрым советником. Без него мы не сумели бы добиться хотя бы таких условий. В те дни у моего отца не было живых сыновей, и, разумеется, сыновей моего дяди взяли в заложники первыми. Диорей уговорил моего отца поехать в Трезену, что на конце Арголидского полуострова. Тамошний царь был его родственником и давним союзником. Он согласился, чтобы мой отец тайно сочетался с его дочерью и зачал наследника. Вот так родился я.

Рид подумал, что в этом мире, где царства нередко разделялись непроходимой глушью и обмен вестями был затруднен, подобное действительно можно было скрыть.

— Я вырос в Трезене, — продолжал Тесей. — Они там тоже данники Крита, но так бедны, что редко видят критские корабли. Бедны? Нет, богаты мужами и мужеством! У меня еще не пробился на щеках первый пушок, а я уже помогал истреблять разбойников и опасных зверей в глухих местах полуострова.

Диорей часто навещал меня, а пять лет назад вернулся в Афины вместе со мной. Я потребовал, чтобы меня признали наследником. Мои двоюродные братья, критские прихлебатели, не хотели меня признать. Мои сторонники держали руки на мечах, а потом минос уже ничего сделать не мог.

Или не счел нужным, подумал Рид. Разве империи, озабоченные тем, как поддерживать мир у своих границ и на торговых путях, обращают внимание на династические споры среди подвластных и покорных племен? Пока не оказывается, что уже поздно, и им остается только сожалеть о своем попустительстве.

— Каковы твои намерения, господин? — Он решил, что может задать такой вопрос.

Тяжелые плечи под развевающимся плащом поднялись и опустились.

— Поступить наилучшим образом. Скажу тебе вот что, Данкен. Я не в таком уж полном неведении о том, что происходит в Талассократии. Я там бывал. И не только как царский сын, которого кормят медовыми словами и которому показывают только то, что придворные хотят ему показать. Нет. Я приезжал туда под разными именами — как торговец, как простой матрос. Я смотрел, слушал, знакомился с людьми, учился.

Тесей опять повернулся и устремил на Рида свои страшные глаза.

— Запомни, — сказал он, — я ни одного опасного слова сегодня не произнес. В Кноссе знают, что у нас на материке не все спокойно. И еще они знают, что им ничто не угрожает, пока число их военных кораблей будет больше, чем общее число кораблей, которые они разрешают иметь ахейцам. А потому позволяют нам ворчать. И даже порой бросают косточку-другую — как-никак мы способствуем процветанию их торговли, платим им дань, служим для них заслоном от горцев. Я ничего тебе не сказал сверх того, что критский посол и его писец во дворце слышали уже десятки раз, — ничего сверх того, что я высказал первому советнику миноса, когда посетил Кносс как царевич.

— Но я не стал бы доносить на тебя, господин, — возразил Рид, жалея, что ему не хватает дипломатичности.

— Видно, ты новичок в этой игре! — буркнул Тесей. — Кто знает, каковы твоя сила, твоя мудрость и тяготеющий над тобой Рок? Но я хочу, чтобы ты знал правду.

«Правду, какой видишь ее ты, — подумал Рид. — А это не та правда, которую видит Эрисса. Ну а я… я все еще слеп».

— Мне досаждает мысль о том, что тебе может нашептать твоя критская наложница, — сказал Тесей. — Или какой она может причинить тебе вред своими заклинаниями. Диорей предупредил меня, что она чародейка и ближе многих к Великой матери богов.

— Я… не знал, что ты… что ты почитаешь ее Богиню, господин.

Маска жесткого практичного политика исчезла с лица Тесея, точно солнце, скрывающееся за горизонтом пустыни. Его охватил первобытный ужас, и он прошептал:

— Она очень могущественна и очень стара. Если бы мне найти оракула, который сказал бы, что Она всего лишь супруга отца Зевса… Хой! — Он прикрикнул на лошадей и щелкнул кнутом над их спинами. — Вперед!

Колесница затряслась на ухабах.

Глава 10

Случай поговорить без свидетелей представился через три дня, когда Диорей вернулся в Афины с Олегом и Улдином. Эти три дня были для Рида нескончаемым вихрем впечатлений — зрелища, звуки, запахи, песни, рассказы, внезапные потрясающие открытия того, что на самом деле подразумевал этот миф или та поэтическая строка. И ночи… по молчаливому согласию они с Эриссой, шепчась на ложе, не упоминали о своей судьбе ни единым словом. На время тревога, культурный шок и даже тоска по дому отошли куда-то на задний план.

Русский и гунн чувствовали себя еще лучше. Олег не уставал говорить о тех новшествах, которые он может внести в очень многое, а особенно в кораблестроение и металлургию, и, следовательно, разбогатеть. С обычной своей угрюмостью Улдин выразил тоже почти энтузиазм. В Аттике оказалось множество быстрых норовистых лошадей как раз в том возрасте, когда их лучше всего объезжать под седло, а также и юношей, готовых испытать себя в искусстве конников, Дайте ему два-три года, сказал гунн, и он обучит конницу, которая сметет любого врага, когда отправится в завоевательный поход.

Все это говорилось в зале перед Эгеем, Тесеем, Диореем и военачальниками. Рид откашлялся.

— Вы думаете, мы уже никогда не вернемся в свои страны? — спросил он.

— А как? — возразил Улдин.

— Это необходимо обсудить. — Рид собрался с силами. — Господин мой царь, мы четверо должны многое решить между собой и, главное, — как можем мы выразить нашу благодарность тебе. Прийти к согласию будет нелегко, слишком уж мы не сходны меж собой. Боюсь, в многолюдий и шуме твоего дворца нам это не удастся. Ты не подумаешь о нас плохо, господин, если мы где-нибудь уединимся?

Эгей заколебался. Тесей нахмурился. Диорей улыбнулся и сказал вкрадчиво:

— Разрази меня громом Зевс, конечно, нет! Вот что! На завтра я приготовлю повозку с удобными сиденьями, запасом пищи и питья, и надежный воин отвезет вас, куда вы укажете. — Он поднял ладонь. — Нет, нет, не отказывайте мне, друзья. Что бы я ни сделал для тех, кто ходил со мной по морю, все будет мало. И неразумно покидать город с красивой женщиной, когда лишь двое из вас владеют мечом.

«Вот так! — подумал Рид угрюмо. — И все!»

Им никогда не позволят поговорить с глазу на глаз.

Но когда он сообщил про это Эриссе, она почему-то даже не огорчилась.

Осенняя погода оставалась удивительно приятной — бодрящий воздух, солнечные лучи, вспыхивающие золотом на высохшей траве, и начинающая бронзоветь и краснеть листва. В запряженной мулами повозке ехать действительно оказалось приятно. Возничий, дюжий молодой человек по имени Пенелей, говорил со своими пассажирами учтиво, но глаза его, когда он смотрел на них, были как две голубые льдинки. Рид не сомневался, что его приставили к ним не только из-за могучих мышц, но еще и потому, что он, видимо, отличался остротой слуха и знал кефтиу.

— Куда? — осведомился он, когда они, погромыхивая, выехали за ворота дворца.

— В какое-нибудь тихое место, — сказала Эрисса, опередив остальных. Там, где можно отдохнуть одним.

— Хм-м… Роща Перибойи? Мы доберемся туда как раз ко времени дневной трапезы. Если ты, госпожа, служишь Ей, как мне сказали, то сумеешь предупредить нас, чтобы мы ничем не оскорбили нимфу.

— Да-да! Прекрасно! — И Эрисса повернулась к Олегу. — Расскажи мне все про поместье Диорея! Ничего не упусти! Я все дни провела взаперти. О нет, милостивая царица была со мной очень ласкова, но обычаи ахейцев не сходны с обычаями Крита.

Рид понял, что она что-то придумала, и сердце у него забилось чаще.

Находить безобидные темы для разговора было нетрудно — запас сведений, которыми они могли поделиться друг с другом и о своих странах, и о днях, проведенных в Афинах, казался неисчерпаемым. Но даже если бы дело обстояло по-иному, Рид не сомневался, что Эрисса нашла бы выход. Она ничуть не кокетничала, но втягивала Олега, Улдина и Пенелея в разговор, задавая интересные вопросы и высказывая мнения, которые требовали новых ответов. («Если ваши корабли, Олег, настолько крепче наших, что… как ты сказал?.. варяги переплывали реку Океан, значит, ваше дерево тверже нашего, а гвозди и скобы вы делаете из железа, верно?») Выслушивая ответ, она наклонялась поближе к говорившему. И невозможно было не замечать ее классического лица, изменчивых, как море, глаз, полуоткрытых губ, поблескивающих между ними белых зубов, точеной шеи, вызолоченных солнцем волос и того, как ахейский плащ под ветром плотнее облегал ее груди и тонкую талию.

«Она знает мужчин, — думал Рид. — Ах, как она их знает!»

Священная роща оказалась порослью лавров, окружавших лужайку. В центре ее лежал большой валун, он, видимо, символизировал нимфу Перебойю, так как форма его отдаленно напоминала женский лобок. По одну сторону рощи тянулись посадки маслин, по другую простиралось ячменное поле. Вдали под солнцем простирался кряж Гиметта. Ветер терялся в деревьях, и листья их словно нашептывали колыбельную, засохшая трава была густой и теплой. Тут царили мир и тишина.

Эрисса опустилась на колени, произнесла молитву, разломила хлебец и половину положила на валун, чтобы нимфа могла покормить своих птиц.

Потом поднялась со словами:

— Мы тут желанные гости. Принесите наши припасы и вино из повозки. А ты, Пенелей, не снимешь ли ты шлем и нагрудник? Подойти сюда незаметно не сможет никто, а в присутствии нимфы не подобает носить оружие.

— Прошу у нее прощения, — ответил воин, который не слишком огорчился предлогу снять тяжелые доспехи и отдохнуть.

От скромного дружеского обеда они получили большое удовольствие.

— Ну а теперь пора и поговорить о делах, — сказал Улдин.

— Попозже, — ответила Эрисса. — Я придумала лучше. Нимфа к нам благосклонна, и если мы ляжем и уснем, она может ниспослать нам пророческий сон.

Пенелей приподнялся и снова сел.

— Я спать не хочу, — сказал он. — А кроме того, мой долг…

— Ну конечно. Но разве твой долг не требует, чтобы ты узнал для своего царя все, что сможешь, об этих странных делах? Ведь так?

— Хм-м-м… да.

— И она может быть к тебе милостивей, чем к нам. Это же твоя страна, а не наша. Наверно, она будет довольна, если ты почтишь ее просьбой ниспослать тебе совет. Идем же! — Эрисса взяла его за руку, легонько потянула, и он послушно встал. — Вот сюда, где солнце освещает камень. Сядь, откинься, почувствуй ее тепло. А теперь… — Она вынула спрятанное на груди бронзовое зеркальце. — А теперь глади на этот знак Богини. Матери всех нимф.

Она опустилась перед ним на колени. Он ошеломленно переводил взгляд с ее лица на блестящий диск и обратно.

— Нет, — прошептала она. — Смотри только на зеркало, Пенелей, и в нем ты увидишь то, что повелит Она. — Зеркальце в ее руке медленно поворачивалось.

«Боже ты мой!» — подумал Рид и отвел Олега с Улдином за камень.

— Что она делает? — с тревогой спросил русский.

— Ш-ш-ш! — прошипел Рид. — Садитесь и ни звука. Это священнодействие!

— Боюсь, языческое это дело. — Олег перекрестился. Однако вместе с гунном бесшумно опустился на землю.

Сквозь лепечущие листья пробивались солнечные лучи. Навстречу им словно курения поднималось благоухание сухой травы. В шиповнике гудели пчелы. Из-за камня доносился воркующий голос Эриссы.

Когда она вышла к ним из-за валуна, утреннее веселое оживление исчезло без следа. Она просто его сбросила. Лицо ее было одновременно и серьезным, и ликующим. Белая прядь в ее волосах выделялась на их темном фоне точно венец.

Рид вскочил.

— Тебе удалось? — спросил он.

Она кивнула.

— Он проснется, только когда я ему прикажу. А потом будет думать, что уснул вместе со всеми нами и увидел сон, который я ему нашептала. — Она пристально посмотрела на американца. — Я не знала, что тебе известен Сон.

— Так что это за колдовство? — с трудом выговорил Олег.

«Гипноз! — ответил про себя Рид. — Но только она владеет им куда искусней всех гипнотизеров моего века, о каких я только слышал. Видимо, все зависит от свойств личности».

— Это Сон, — ответила Олегу Эрисса. — Я навожу его на больных, чтобы облегчить их боль, и на одержимых, чтобы изгнать из них злых духов. Он не всегда наступает, когда я его навожу, но Пенелей человек простой, а я всю дорогу старалась его успокоить.

— Я видел, как шаманы делали то же, что ты, — кивнул Улдин. — Не бойся, Олег. Только вот я никак не думал, что когда-нибудь встречу шаманку!

— А теперь поговорим, — сказала Эрисса.

Ее суровость подействовала на Рида, как удар меча, — он вдруг понял, что на самом деле она не перепуганная жертва машины времени, не тоскующая по родному дому изгнанница, не пылкая и нежная любовница, которую он, как казалось, узнал до конца. Все это были лишь волны над морской глубиной. Она стала чужой той девочке, которая его помнила, — рабыня, вырвавшаяся на свободу, скиталица, сохранившая жизнь среди дикарей, хозяйка в доме, который сама создала, целительница, ворожея, жрица и пророчица. Внезапно его охватил благоговейный страх, словно ее троичная Богиня действительно спустилась сюда и воплотилась в ней.

— На что обречена Атлантида? — спросила она затем.

Рид нагнулся и налил себе вина, чтобы заглушить страх.

— Разве ты не помнишь? — пробормотал он.

— Конца не помню. Только месяцы до этого — твои и мои — на святом острове и в Кноссе. Они не забыты. Но я не стану говорить про то, что, как я знаю теперь, еще будет для тебя, каким было для меня. Это священно. А скажу вот что: я расспрашивала, какой сейчас год, и сложила годы, протекшие с тех пор, как нынешний минос воссел на престол, или со времени войны между Критом и Афинами. И я вычислила, что мы находимся в двадцати четырех годах до того дня, когда меня унесло с Родоса в Египет. Ты скоро покинешь это время, Данкен.

Красная кожа Олега посерела, Улдин замкнулся в прежней невозмутимости.

Рид отхлебнул едкого красного вина. Он не смотрел на Эриссу, а уставился на вершину Гиметта над деревьями.

— Что последнее ты помнишь ясно? — спросил он.

— Весной мы поехали в Кносс, мы, сестры по обряду. Я танцевала с быками. — Ее размеренный безразличный тон смягчился. — Потом появился ты, и мы… Но Тесей уже был там, и другие, кого я помню лишь очень смутно. Может быть, от счастья я ничего не замечала. И наше счастье все еще живет во мне… — Ее голос стал совсем тихим. — И будет жить, пока я жива, а тогда я возьму его с собой в дом Богини.

Вновь она преобразилась в вещунью на совете:

— Нам необходимо представить себе грядущее более ясно, чем позволяют мои туманные воспоминания о конце или рассказы о нем, которые я слышала позже. Что можешь рассказать ты?

Рид сжал чашу до боли в пальцах.

— Твоя Атлантида, — сказал он, — это вулканический остров примерно в шестидесяти милях к северу от Крита?

— Да. Мне кажется, название «Остров Столпа» ему дали из-за того, что над ним часто стоит столб дыма, вырывающийся из горы. Атлантида — это обитель ариадны, которая властвует над свершением обрядов и празднествами во всем царстве, как минос властвует над всеми человеческими делами.

Обитель ариадны? Так, значит, как и минос, это не имя, а титул? «Святейшая»?

— Я знаю, Атлантида сгинет в огне, пепле, буре и трясении земли, — сказала Эрисса.

— Значит, тебе известно все, что известно мне, или почти, — с горечью ответил Рид. — До моего века дошли лишь разрозненные обрывки. Для нас это случилось слишком давно.

Он прочел несколько научно-популярных книг о теориях и раскопках, которые начали вести серьезно только при его жизни. Несколько островков — Тира и совсем мелкие вокруг — Санторинская группа, примечательная лишь тем, что служит напоминанием о древнем вулканическом взрыве, перед которым бледнеет взрыв Кракатау. Однако в последнее время несколько ученых… — да, Ангелос Галанопулос и другие — выдвинули гипотезу… Если воссоздать праостров, то очертания его необыкновенно напомнят Атлантиду, какой ее описал Платон. Известно также, что под пеплом и лавой погребены древние стены. И город этот, возможно, сохранился даже лучше, чем Помпея — та его часть, которая уцелела в катастрофе.

Бесспорно, Платон стремился всего лишь придать занимательность своим диалогам «Тимей» и «Критий», расцветив их фантазией. Он ведь поместил свой погибший континент посреди океана — немыслимо большой и немыслимо далекий — Для того чтобы вести войну с Афинами. Однако есть основания полагать, что он опирался на устные сказания, на те смутные отблески Минойской империи, которыми пронизана классическая легенда.

Предположим, приводимые им цифры неверны. По его утверждению, история эта дошла до него от Солона, который услышал ее от египетского жреца, объяснившего, что он опирается на записи, сделанные на другом, более раннем языке. При переводе с египетского на греческий ничего не стоит увеличить числа выше ста вдесятеро, а время, отсчитываемое в месяцах, превратить в такое же число лет.

Логика вынуждала Платона поместить его Атлантиду за Геркулесовыми Столпами. В Средиземном море для нее просто не хватило бы места. Но отнимите заведомо придуманные внутренние области. Уменьшите на один порядок площадь города — и очертания приобретут сходство с Санторинской группой. Замените годы на месяцы, и дата гибели Атлантиды окажется где-то между 1500 и 1300 годами до нашей эры.

А это включает 1400 год до нашей эры (плюс-минус несколько десятилетий) — год, каким археологи датируют разрушение Кносса и падение Талассократии.

Не могу же я сказать ей, думал Рид, что прочитанное меня хоть и заинтересовало, но не настолько, чтобы поискать еще книги об этом, и уж тем более съездить туда!

— О чем вы говорите? — рявкнул Улдин.

— Мы знаем, что ее остров разрушится, — ответил Рид. — Это будет самым страшным, что когда-либо случалось в этой части мира. Гора лопнет, с неба посыплются камни и пепел, тьма разольется до самого Египта. Поднимутся волны, которые потопят критский флот, а другой защиты у Крита нет. Землетрясение разрушит города, и ахейцы смогут вступить в них победителями.

Они задумались в странном тихом покое священной рощи. Ветер замер, жужжали пчелы… Наконец Олег, насупив пшеничные брови так, что они почти заслонили глаза, спросил:

— А ахейские корабли почему не утонут?

— Так они будут дальше оттуда! — догадался Улдин.

— Нет, — возразила Эрисса. — За прошедшие годы я слышала много рассказов. Корабли захлестывали волны, швыряли на берег и разбивали в щепы. На берег Пелопоннеса и западный берег Азии обрушилась стена воды. Но афинский флот остался дел. Тесей до конца своих дней хвастал, как Посейдон защитил его.

Рид кивнул. Он кое-что знал о цунами.

— Вода поднималась под кораблями, но несла их на себе, — объяснил он. — В открытом море такая волна очень полога. Наверно, корабли критян находились в гавани или возле берегов, которые охраняли. И волна вышвырнула их на сушу.

— Как случается в сильном прибое, — пробормотал Олег, поеживаясь.

— Только в тысячу раз хуже, — сказал Рид.

— И когда это должно случиться? — спросил Улдин.

— В начале будущего года, — ответила Эрисса.

— Она говорит, что весной, — пояснил Рид, поскольку у русских календарь был другим, чем у нее, а гунны, возможно, вообще обходились без календаря.

— А-а! — помолчав, произнес Олег. — Значит, так.

Он шагнул к Эриссе и неуклюже погладил ее по плечу.

— Жаль мне твоих земляков, — сказал он. — А помочь никак нельзя?

— Кто может остановить злых духов? — возразил Улдин.

Эрисса смотрела куда-то вдаль.

— Но к нам духи были милостивы, — продолжал гунн. — Мы тут с теми, кто победит.

— Нет! — вспыхнула Эрисса. Стиснув кулаки, она поглядела на них. Ее глаза горели. — Так не будет! Мы можем предупредить миноса и ариадну. Пусть людей с Атлантиды и прибрежных городов увезут в безопасное место! Пусть флот выйдет в море… и заставит остаться в гавани проклятые афинские корабли. Тоща царство уцелеет.

— Кто нам поверит? — вздохнул Рид.

— И можно ли изменить грядущее? — спросил Олег таким же тихим потрясенным голосом. Рука его взметнулась, чертя кресты в воздухе.

Улдин вздернул плечи.

— А надо ли? — сказал он твердо.

— Как? — спросил Рид, растерявшись.

— А почему бы ахейцам и не победить? — сказал Улдин. — Люди они крепкие. И духи к ним милостивы. Какой полоумный пойдет против них?

— Замолчи! — пробасил Олег. — Ты говоришь опасные слова.

Эрисса сказала невозмутимо, как воплощение судьбы:

— Мы должны попытаться. И мы попытаемся, я знаю. — Она посмотрела на Рида. — Скоро и ты узнаешь.

— В любом случае, — сказал архитектор, — Атлантида хранит единственную нашу возможность вернуться домой.

Глава 11

Вечером хлынул дождь, принесенный бурей. Он хлестал по стенам, барабанил по кровле, бурлил между булыжниками. Ветер, завывая, стучал дверьми и ставнями. Глиняные жаровни в зале не могли справиться со знобящей сыростью, а факелы, светильники и огонь в очаге почти не отгоняли ночную тьму. Тени льнули к потолочным балкам, уродливо метались между воинами, которые, сидя на скамьях, беззвучно переговаривались и бросали тревожные взгляды на группу перед тронами.

Эгей кутался в овчину и молчал. Волю царя изъявляли Тесей, плотно сидевший справа от него, и Диорей, стоявший слева. Среди тех, кто стоял перед ними, Олег и Улдин тоже молчали.

Рид и Гафон ни о чем не сговаривались, они и виделись всего-то один раз, когда по требованию этикета странных чужеземцев представили Гласу миноса. Но едва критянин вошел в дверь и снял промокший плащ, его взгляд встретился со взглядом американца, и они сразу же стали союзниками.

— Какое дело ко мне оказалось столь неотложным, что нельзя было подождать с ним до утра? — спросил Гафон после церемонного обмена приветствиями.

Он говорил вежливо, но без почтительности, так как представлял здесь царя, которому Эгей платил дань. Не совсем правитель, но больше, чем посол, он наблюдал, он осведомлял Кносс обо всем, он следил, чтобы афиняне точно соблюдали все условия вассального договора. Внешность его была типичной для уроженца Крита — тонкие черты лица, большие черные глаза, фигура, сохраняющая юношескую стройность и в зрелые годы. Волнистые черные волосы ложились челкой на лоб, двумя заплетенными косицам» обрамляли уши и тщательно расчесанными прядями ниспадали на спину до пояса. Он не носил ни усов, ни бороды и был чисто выбрит — насколько позволяли щипчики и серповидная бронзовая бритва. Считаясь главным образом с погодой, а не с предубеждениями жителей материка, он сменил простую юбочку своих соотечественников на многоскладчатое одеяние, достигавшее лодыжек. Оно выглядело египетским — владения фараона и миноса давно поддерживали тесную связь.

Тесей наклонился вперед. Отблески огня легли на его рубленое лицо, отразившись в хищных глазах.

— Наши гости пожелали увидеть тебя безотлагательно, — заявил он резко. — Они рассказали нам о пророческом сне.

— Дело Богини не терпит промедления, — объявил Рид. (Эрисса научила его нужным формулам и сказала, что спешка придаст их рассказу убедительность.) Он поклонился Гафону. — Глас Владыки, ты слышал о том, как вихрь принес нас из наших разных стран. Мы не знаем, было ли то чародейство, шалость каких-то духов или же веление божества. Если верно последнее, то какого же? И что требуется от нас?

Сегодня утром мы уехали из города в поисках спокойного места, где могли бы обсудить все это. Возничий, которого нам дал царь, посоветовал выбрать рощу нимфы Перебойи. Там госпожа Эрисса по обряду кефтиу вознесла молитву Богине, которой служит. Вскоре нас сковал сон, длился он несколько часов, и нам было ниспослано видение. Пробудившись, мы убедились, что нас всех посетило одно сновидение — да, и нашего возничего тоже.

Олег переминался с ноги на ногу, то скрещивая руки на груди, то опуская их. Он ведь видел, как Эрисса внушала этот сон Пенелею. Улдин насмешливо скривил губы — или это просто отблески так легли на его испещренное шрамами лицо? В дымоход хлестнуло дождем, огонь в очаге зашипел и заметался, выкашливая волны сизого дыма.

Гафон сотворил знамение, оберегающее от злых духов. Однако взгляд его, устремленный на Рида, сохранял проницательность и не замутился суеверным ужасом, которой сквозил за усталостью и болью Эгея, сдерживаемой яростью Тесея и бдительной настороженностью Диорея.

— Несомненно, сон был ниспослан божеством, — сказал Грифон ровным голосом. — И что же вы увидели во сне?

— Как мы уже рассказали господам нашим здесь, — ответил Рид, — нам явилась женщина, одетая как высокорожденная критянка. Лица ее мы не видели либо не можем его вспомнить. В пальцах она сжимала по змее, их туловища вились вдоль ее рук… Она сказала шепотом, так что голос ее сливался с шипением змей: «Только чужеземцы из чужедальности обладают силой донести слово о том, что дома разделенные вновь воссоединятся, что море будет пронзено и оплодотворено в тот час, когда Бык сочетается с Совой, но горе тем, кто не услышит!»

В зале воцарилась тишина, только снаружи ревела буря. В эпоху, когда все верили, что и боги, и мертвые обращаются к людям с пророчествами, никого не удивило, что видение было ниспослано тем, кто уже был отмечен знаком судьбы. Однако слова оракула необходимо было истолковать тщательно и верно.

Рид и Эрисса не посмели выразиться яснее. Предсказания оракулов всегда были темными и двусмысленными. Диорей, наверно, обвинил бы их во лжи, если бы его воин не подтвердил, что они говорят правду. Но все равно у него могли остаться сомнения.

— Как ты истолкуешь это, Глас? — спросил Тесей.

— Как думают те, кому оно было ниспослано? — парировал миноец.

— Мы верим, что нам повелено отправиться в вашу страну, — заявил Рид. — Мы считаем — с полным уважением к нашим добрым хозяевам, — что обязаны предложить службу тому, кто властен и над ними.

— Если бы воля богов была такой, — возразил Тесей, — они привели бы за вами в Египет корабль с Крита.

— Но тогда бы чужестранцы не попали в Афины, — возразил Гафон. — А пророчество указывает, что им как будто предначертано… воссоединить разделенные дома… Недоброжелательство царило между нашими странами, и время не принесло улучшения. Эти люди явились из такой дали, что их нельзя заподозрить в пристрастиях, как было бы в ином случае. Они и правда могут стать посредниками, дабы воля богов осуществилась. Если Бык Кефта сочетается с Совой Афин, если молния Зевса оплодотворит воды Нашей Владычицы… Это указывает на союз. Может быть, на царственный брачный союз между Лабиринтом и Акрополем, который породит великого царя? Да, эти люди должны обязательно поехать в Кносс для дальнейших толкований. И немедленно. Осень еще не настолько взяла власть, чтобы добрый корабль с умелой командой не смог доставить их туда.

— А я говорю — нет! — внезапно крикнул Улдин.

«Подлец!» — свирепо подумал Рид. Но тут же его гнев угас.

Гунн ведь знал, что они обманывают, знал, что их цель — добраться до страны, чье падение предсказано. В роще он ожесточенно доказывал, что встать на сторону обреченных — да к тому же мореходов! — уже безумие, но добавить к этому еще и кощунство способны лишь те, в кого действительно вселились злые духи. Его удалось уговорить хотя бы хранить молчание, только когда Рид объяснил, что, не побывав на Атлантиде, они теряют последний шанс вернуться домой. Теперь страх, видимо, убедил его, что ради этого зыбкого шанса рисковать все-таки не следует.

— Но почему? — сердито спросил Олег у гунна.

— Я… ну… — Улдин выпрямился. — Ну, я обещал Диорею кое-что сделать для него. Или богам нужны нарушенные обещания?

— А действительно ли мы знаем их волю? — вмешался Тесей. — Пророчество может иметь смысл, обратный толкованию высокочтимого Гласа. Предостережение о беде, которую навлечет новое противоестественное сочетание! — В гуще его бороды весело блеснули зубы.

Гафон весь напрягся при этом прямом намеке на непристойную историю, которую рассказывали ахейцы о зачатии первого Минотавра.

— Мой государь не будет доволен, узнав, что предназначенное ему слово было сокрыто от него, точно пара шлемов, — заметил он.

Тупик. Каждая сторона хотела заполучить странных чужеземцев, их знания, которые обещали столько полезных новшеств, и их несомненно гигантскую ману. Но ни та ни другая не хотела открытой ссоры. Пока.

Диорей выступил вперед и вскинул руку. Его выдубленное лицо пошло складками от широкой улыбки.

— Господа мои, — сказал он, — и друзья! Вы согласитесь выслушать меня? — Царевич кивнул. — Я просто старый мореход и еще выращиваю коней, — продолжал Диорей. — Нет у меня ни ваших мудрых голов, ни ваших познаний. Но случается, что умный человек стоит у кормила, гадает о том, что его ждет впереди, и плывет неизвестно куда, пока тупоголовый его товарищ не взберется на мачту и не посмотрит, а что там впереди. Верно? — Он снова просиял улыбкой и зажестикулировал, подлаживаясь к зрителям. — Ну так вот, — протянул он под аккомпанемент дождя, стучащего ветра и шипящего пламени, — что мы видим тут? А видим мы,с одной стороны, что боги не против того, чтобы эти добрые люди жили среди нас, афинян, поскольку ничего дурного пока от этого не приключилось. Так? Но, с другой стороны, минос вправе увидеть их — если это не опасно, — и боги, быть может, нынче подали знак, чтобы они отправились в путь. Так мы полагаем. — Он лукаво приложил палец к ноздре. — Но знаем ли мы это твердо? В воде тут полно мелей, товарищи, а ветер дует с берега! Я скажу: гребите осторожно и почаще меряйте глубину… и ради Кефта, Глас Гафон.

— И что же ты предлагаешь? — нетерпеливо спросил миноец.

— Скажу напрямик, как неотесанный старый дурак. Давайте сначала узнаем, что думают те, кто знает о богах — и особенно о богах кефтиу — побольше нас. Я говорю про ариадну и ее совет на Атлантиде…

Тесей выпрямился и громко хлопнул себя ладонью по колену. Дыхание со свистом вырвалось между его губ. Рид не мог понять, почему царевич вдруг пришел в такой восторг.

— …и еще я хочу сказать, что опасно отсылать их всех вместе, да еще когда вот-вот начнется время бурь. Почему не послать одного, кто будет говорить за всех своих друзей, а в числе их, я надеюсь, можно назвать каждого, кто сейчас тут? И… думаю, все согласны, что лучше всего поехать Данкену? То есть я хочу сказать, что он самый мудрый среди них, не в обиду Олегу и Улдину. И не в обиду госпоже Эриссе, когда она узнает о моих словах. Ведь она не может знать более того, что известно ариадне. А Данкен явился к нам из самой дальней страны, он тот, кто сумел понять, что говорил умирающий чародей. Он умеет высекать огонь пальцами. Добавлю только, что они ищут у него объяснения тайн, и правильно делают. Так пусть же он будет говорить с ариадной на Атлантиде. Вдвоем они, уж конечно, поднимут этот запутавшийся якорь. Так?

— Так, клянусь Аресом! — не выдержал Тесей.

Гафон задумчиво кивнул. Несомненно, он счел это предложение компромиссом, который позволял афинянам оставить у себя заложников и использовать их знания, более практичные, чем мудрость Рида. Однако дело было очень важным, очень темным. Оно требовало осмотрительности, а духовная жизнь кефтиу была во власти ариадны.

Рид знал, что это было предопределено. Им вновь овладело ощущение неминуемости, как в ту ночь на Кифере. Но теперь он показался себе крохотной каплей дождя, которой играет ветер.

Они оставили светильник гореть. Смутное сияние ласкало Эриссу, словно его рука.

— Свет его придает мне юный вид? — прошептала она сквозь слезы.

Рид поцеловал ее в губы и в ямочку у горла. В холодной каморке она была такой теплой! По шелковистой коже, когда они прикасались друг к другу, пробегала легкая дрожь, от нее веяло благоуханием лужайки, посвященной нимфе.

— Ты прекрасна! — Вот единственное жалкое слово, которое он нашел.

— Уже завтра…

День прошел в приготовлениях к отплытию. Он и она провели его вместе — и пусть кто хочет думает, что хочет!

— В такое время года откладывать нельзя.

— Я знаю, знаю. Хотя ты мог бы. Тебе ведь не суждено погибнуть в море, Данкен. Ты благополучно доплывешь до Атлантиды. Ведь один раз ты уже доплыл! — Она спрятала лицо у него на груди, и он почувствовал, что оно влажно от слез. Ее волосы рассыпались по его груди и плечу. — Я стараюсь отнять у той девушки несколько дней? Да. Но это бесполезно. Ведь так? Ах, как я рада, что мы ничего не знаем о том, что случится с нами весной. Я бы этого не вынесла.

— Я верю, что ты способна вынести все, Эрисса.

Несколько минут она лежала, глубоко дыша. Потом приподнялась и, глядя на него сверху вниз, сказала:

— Но ведь не обязательно будет только чернота. Мы ведь даже можем спасти мой народ. Что, если мы лезвие, которым боги возвращают искривившейся судьбе ее правильную форму? Ты постараешься, Данкен, там, где ты будешь? Как я буду стараться здесь, ожидая твоего возвращения.

— Да, — обещал он. И в эту минуту был до конца честен.

Хотя и не верил, что им удастся спасти ее мир. А если бы они и были способны… если бы люди и правда могли сводить звезды с предначертанных путей, то он бы ни за что не обрек Битси остаться навеки нерожденной. И все-таки, все-таки неужели невообразимо, что в этой клетке времени вдруг отыщется незапертая дверь?

Эрисса мучительно старалась улыбнуться. И сумела.

— Тогда не будем больше сетовать, — сказала она. — Люби меня до зари.

Только с ней он узнал, что такое — любить.

Глава 12

Неясность ожидающей его судьбы не мешала Риду в изумлении предвкушать минуту, когда он ступит на берег погибшей Атлантиды.

Она вставала из моря, в этот день более зеленого, чем голубого, с белыми барашками, бегущими точно облачка в небе над ними. Почти круглый, чуть больше одиннадцати миль в поперечнике, остров поднимался из воды крутыми ярусами.

Обнаженный камень обрывов и отвесных скал был черным или тускло-красноватым с контрастной полосой бледной пемзы внизу. Надо всем вздымался конус горы в потеках бесплодной лавы, засыпанной пеплом. По склону к пока еще спящему кратеру вилась тропа. Над волнами довольно близко к берегу торчал еще один вулкан, много ниже.

На первый взгляд плоды человеческой деятельности живописностью не отличались. Определение, мелькнувшее в голове Рида, было «прелестно». Хранящие почву впадины были все в по-осеннему охристых лоскутах полей; но на склонах виднелось куда больше плодовых садов и рощ — маслины, инжир, яблони и виноградники, сверкавшие теперь золотом и багрянцем. А крутые склоны были оставлены травам, колючему душистому кустарнику и почти карликовым дубам и кипарисам, которым слишком тонкий слой почвы и соленые ветры не позволяли подняться во весь их рост. Рид с удивлением увидел на пастбищах не вездесущих коз, а стада крупного рыже-белого скота. Но тут же вспомнил, что это святой остров кефтиу и что Эрисса танцевала — танцует, сейчас танцует! — вот с этими круторогими быками.

Крестьянские хижины были разбросаны на большом расстоянии друг от друга. Они были такими же, как в Греции, да и по всему Средиземноморью — глинобитными, почти кубическими, с плоской кровлей. У многих были наружные лестницы, но окон в наружных стенах почти не было. Дом строился вокруг внутреннего дворика, где сосредоточивалась жизнь семьи. Однако жилища кефтиу отличались штукатуркой пастельных тонов и яркими узорами на стенах.

В прибрежных водах кишели рыбачьи лодки, но единственным мореходным судном был корабль Диорея. Темное облако над южным горизонтом обозначало Крит.

Рид плотнее запахнулся в плащ. И это — Атлантида?

Корабль прошел на веслах мимо островка, который между мысами, завершавшимися отвесными обрывами, охранял вход в бухту шириной в милю. Рид увидел, что большой вулкан поднимается из середины бухты. А затем понял, почему этого места легенды не забудут никогда.

Справа по носу на встающих из волн холмах раскинулся город. По величине он не уступал Афинам, но был спланирован куда тщательнее и радовал глаз пестротой красок. Стены вокруг не было — она не требовалась. У пристани было пусто — большую часть судов уже вытащили на берег, где им предстояло дожидаться весны. Рид заметил чуть дальше искусственно расширенный пляж, где днища перевернутых судов очищались и красились, однако многие уже лежали под навесами, готовые к зиме. Пара военных кораблей с кормой в форме рыбьего хвоста и носом, как орлиная шея, стояли у причала в боевой готовности, напоминая о могуществе царя морей.

Тут в укрытом от ветра сердце острова сверкающая синяя вода была спокойной, воздух теплым, бриз приятным. Воду бухты бороздили лодки под парусом. Яркая раскраска, женщины с детьми в числе пассажиров наводили на мысль, что это прогулочные яхты.

Диорей указал на Привратный остров:

— Нам, собственно, надо туда. Но прежде причалим у города и получим позволение посетить ариадну.

Рид кивнул. В святилища не впускают кого попало. Островок выглядел истинным произведением искусства. В садах на выровненных уступах еще цвели на клумбах цветы, соперничая бронзой и золотом с осенней листвой. Вершину увенчивал сложный комплекс зданий, высотой всего в два этажа, но обширных, сложенных из циклопических плит, выкрашенных белой краской. На этом фоне было выписано множество фигур: люди, быки, осьминоги, павлины, обезьяны, химеры — две процессии, танцуя, протянулись по сторонам главного входа к четырехугольным столбам справа и слева. Столбы были выкрашены в ярко-красный цвет. Эрисса как-то объяснила Риду, что колонна — это священный символ. Еще один символ был вделан в золото притолоки — двойная секира. Третья эмблема венчала крышу — пара огромных вызолоченных рогов.

— Долго нам придется ждать? — спросил Рид, про себя грустно удивляясь тому, как в самый разгар судьбоносных событий значительную часть времени поглощают житейские мелочи. Хотя все время плавания он был молчалив, терзаемый предчувствиями и подозрениями, избавиться от часов и часов пустой болтовни ему не удалось. (И ни единого серьезного разговора! Диорей искусно избегал их.)

— Нам? Нет, — ответил афинянин. — Как только она узнает, что мы прибыли от царевича Тесея.

То, что он назвал наследника, а не царя, заставило Рида внимательнее взглянуть на острое седобородое лицо.

— Так они добрые друзья? — резко спросил он.

Диорей неторопливо и со смаком сплюнул за борт.

— Ну, — сказал он по завершении этой операции, — они раза два встречались. Ты же знаешь, царевич много путешествовал. Ну и навещал ариадну. Было бы неучтиво, верно? А она не воротит нос от нас, ахейцев, как ты мог бы подумать, и нам это полезно. В жилах у нее течет и каледонская кровь, хотя родилась она в Кноссе. Да, думается, нас встретят хорошо.

У пристани собрались любопытные — ведь уже никто не ждал кораблей с материка. В толпе царило веселое оживление: на бронзовых лицах сверкали в улыбках зубы, энергично жестикулировали руки, слышался смех. И никаких признаков бедности. Атлантида, несомненно, богатела не только обычными способами, но и потому, что была местом паломничества. Впрочем, греки с заметной завистью говорили Риду, что все царство ми-носа находится в таком же цветущем состоянии.

Конечно, по нормам времени самого Рида, даже богатые тут жили очень скромно. Но в какой степени истинное благосостояние измеряется обилием всяких технических штучек? Плодородный остров в богатом море, мягкий климат, красивая природа, ни войны, ни даже ее угрозы — что еще нужно человеку?

Когда миноец трудился, то трудился усердно, нередко пренебрегая опасностями. Но его насущные потребности удовлетворялись скоро. Государство, получая пошлины, дань и доходы с царской собственности, от него ничего не требовало. И сколько он трудился, зависело лишь от того, каким количеством тогдашних предметов роскоши хотелось ему обзавестись. И он всегда оставлял себе достаточно времени для безделья, купания, занятий спортом, рыболовства, веселых пирушек, любви, религиозных обрядов и радости. Инстинктивно Рид почувствовал, что кефтиу в 1400 году до нашей эры располагали куда большим досугом, а возможно, и куда большей индивидуальной свободой, чем американцы в 1970 году нашей эры.

Начальник порта походил на Гафона, но носил типичный критский наряд — белая плотно обмотанная набедренная повязка, верх которой прикрывал бронзовый пояс, сапожки с обмотками, что-то вроде тюрбана на голове, ожерелье на шее, браслеты на запястьях и лодыжках. В руке он держал знак своей должности — жезл с двойной секирой наверху, а его тюрбан украшало павлинье перо. Другие мужчины одеты были примерно так же, но с меньшей изысканностью. Большинство обходилось без головных уборов, некоторые носили шапочки. Многие предпочитали башмаки или сандалии, а то и разгуливали босиком. Набедренные повязки пестрели узорами; пояса преимущественно были кожаными, а не металлическими, зато их носили и женщины, и даже дети, в остальном совершенно голые. Пояса эти обеспечивали осиную талию, модную у кефтиу. Только люди в годах давали свободу брюшку.

— Критские девки — одно загляденье, друг, что так, то так! — Диорей ткнул Рида локтем в бок и ухмыльнулся. — А? И чуть не любая ляжет на спину, если угостить ее медовыми словами или винцом, а то подарить какой-нибудь блестящий пустячок. Своим дочерям я не позволил бы так вольничать, но морякам такое на руку, а?

Костюм большинства женщин исчерпывался юбкой по лодыжку. Это были простолюдинки, которые несли кто припасы с рынка, кто выстиранную одежду, кто кувшин с водой, а кто и младенца. Но попадались среди них и модницы в юбках колоколом с оборками и в вышитых корсажах (иногда в блузе из тонкой ткани под ним, но чаще без нее), которые приподнимали, но не прятали груди. Они щеголяли множеством усаженных самоцветами украшений из меди, олова, бронзы, серебра, золота и янтаря и кокетливыми маленькими сандалиями и таким разнообразием шляп, каким во времена Рида могли похвастать разве что Елисейские поля в Париже. Румянили они и пудрили тальком не только лицо. Когда ахейские моряки выкрикивали по их адресу смачные приветствия, самые молоденькие принимались хихикать и махали им в ответ платочками.

Диорей с Ридом объяснили начальнику порта, что они прибыли с поручением к ариадне, и он поклонился.

— Конечно, почтеннейшие, — сказал он, — я тотчас отправлю лодку с вестником, и, полагаю, она примет вас завтра же. — Он внимательно посмотрел на Рида, явно недоумевая, что это за чужестранец. — А тем временем не окажете ли вы честь моему дому?

— От всего сердца благодарю тебя, — ответил Рид, и Диорей тоже принял приглашение, но без всякой радости, так как уже предвкушал буйный вечерок в приморской гостинице.

Тротуаров не было. По сторонам улиц теснились дома, отделенные от мостовой двумя рядами лавочек. Однако сами улицы были широкими, достаточно прямыми и вымощены хорошо отесанными плитами. Рыночную площадь украшала потрясающая мозаика с узором из осьминогов и лилий. В центре площади бил фонтан, возле которого играли детишки под присмотром матерей или нянек. Чистота поддерживалась с помощью сложной дренажной и канализационной системы. Царящая вокруг суета приводила на память афинскую, но казалась более упорядоченной, беззаботной и веселой. И тут можно было увидеть много такого, чего не знали ахейцы, не принявшие критскую цивилизацию, — лавки, торгующие товарами из таких дальних стран, как Британия, Испания, Эфиопия и Индия; рыночные писцы; зодчий, набрасывающий на папирусе дом, который брался построить; школа, из которой как раз высыпали ученики — мальчики и девочки вместе — со стилосами и восковыми табличками для домашних заданий, причем, словно бы, не только дети из зажиточных семей; слепой лирник с чашей для подаяний у ног, который в ожидании, не положат ли в чашу еды, играл и пел:

— Как шквал с дождем в сиянье дня,

Пронзенный копьями лучей,

Нес вихрь твоей любви меня.

Как шквал с дождем в сиянье дня,

Ты в памяти живешь, маня.

Вернись и снова гребни взбей,

Как шквал с дождем в сиянье дня,

Пронзенный копьями лучей.

Дом начальника порта был таким обширным, что ему для вентиляции потребовалось два внутренних дворика. Стены были расписаны фресками в живом и естественном критском стиле — животные, растения, морские волны. Полы из цемента с мелкими камешками были устланы циновками, и входившие снимали обувь у порога. Мебель привела бы Памелу в восторг: деревянные лари, кровати и кресла, каменные круглые столы; светильники, кувшины, жаровни самых разных форм и величины. Работа была изумительной, краски гармоничными. В нише стояла терракотовая статуэтка Богини в ее ипостаси Реи-Матери. Вся семья, совершив омовение перед обедом, опустилась на колени и испросила Ее благословения.

После угощений за столом Эгея Рид с особенным удовольствием ел превосходно приготовленные дары моря, овощи, пшеничный хлеб, козий сыр, медовые лепешки на десерт. Все это запивалось отличным вином. Застольная беседа была такой, которую поддерживает цивилизованный хозяин дома, интересующийся астрономией и естественной историей и сажающий за стол с гостями свою жену и детей. Никто не упился, и в отведенных им спальнях гостей не ждали рабыни. (Собственно говоря, хотя повсюду в Талассократии рабов было множество, на священную Атлантиду их ввозить запрещалось. И в служанки обычно брали дочерей бедных родителей. Они работали за стол и кров, но под конец наделялись приданым.)

Лежа на слишком короткой кровати, Рид не переставал удивляться тому, что от кефтиу, блюстителей порядка и мира, организаторов торговли, которая приносила благосостояние всюду, куда добирались их корабли, чистоплотных, дружелюбных, благовоспитанных, образованных, одаренных, человечных во всех смыслах слова, в памяти людской сохранился лишь чудовищный получеловек-полубык, пожиравший людей в жутком лабиринте. Но, подумал он, историю пишут победители и творят легенды тоже они.

Рид открыл глаза. Ради свежего воздуха он не стал закрывать дверь во внутренний дворик. Ночь была ясная, полная шепчущих звуков, усыпанная звездами. Но половину их черной громадой заслонял вулкан. И он начал дымить.

Лидра, ариадна Атлантиды, прикоснулась ко лбу Рида.

— Во имя Богини и Астерия будь благословен!

Церемониально приветствие прозвучало еще суше из-за настороженности, таившейся в ее глазах. Он поклонился.

— Прости чужестранца, госпожа, не знающего, как надлежит себя вести, — сказал он неловко.

В длинной, тускло освещенной комнате наступило молчание. В дальнем южном ее конце дверь, выходившая в световой колодец, была закрыта из-за дождя. Напротив зияла чернота — коридор, уходящий в глубину храма-дворца. Фреска на южной стене изображала все три ипостаси Богини-вместе — Дева, Мать, Старуха. На северной стене люди с орлиными головами и крыльями вели мертвых в судилище. В этих картинах был весь критский реализм без критской жизнерадостности. В мерцающих отблесках светильников фигуры, казалось, шевелились. Перед ними в унылой полутьме завивались дымки жаровен, благоухающие сандалом, но пощипывающие ноздри.

— Что же, садись, если хочешь! — Верховная жрица опустилась на подушки своего мраморного трона.

Рид сел на табурет у его подножия. Что дальше? Накануне его с Диореем приняли с церемониальной вежливостью. После двое прислужников повели американца знакомиться с той частью храма-дворца, куда допускались посторонние, а ариадна затворилась с афинянином на несколько часов. Вечером, когда они вернулись в дом начальника порта, Диорей уклонялся от прямого ответа. «Ей хотелось узнать, что нового случилось в наших местах. Ну а мне было приказано заручиться помощью святилища для смягчения некоторых условий договора. Например, нам надо бы увеличить число военных кораблей для защиты нашей торговли в Понте Эвксинском, куда критяне дозоров не посылают. Она примет тебя завтра наедине для беседы. Ну а теперь выпей-ка еще чашу, коли наш хозяин будет так любезен, и хватит говорить о делах».

Рид исподтишка посмотрел на Лидру. Ей, ему сказали, было под сорок. Высокая, чопорно прямая, худощавая до костлявости. Очень худое лицо, серо-голубые глаза, изогнутый нос, сурово сжатые губы, сильный подбородок. Каштановые волосы начинали тускнеть, груди обвисать, хотя она во многом сохранила фигуру танцовщицы с быком — фигуру своей юности. На ней была пышная юбка с высоким корсажем, высокий головной убор без полей, на руках — золотые змеиные браслеты, такие же, как на изображениях Реи. С плеч ниспадал серо-голубой плащ. Из-за своей ахейской туники и бороды Рид ощутил себя варваром…

Или ему не по себе потому, что он ей не доверяет? Перед отъездом он выбрал минуту спросить у Эриссы:

— До моего времени дошел рассказ о том, что ариадна… Одна из ариадн… помогла Тесею убить Минотавра. Что было на самом деле?

Эрисса пожала плечами:

— Я слышала… то есть услышу… будто он сговорился с ней. Твердо известно лишь, что после случившегося она помогла ему совершить жертвоприношение, а потом уплыла на его корабле. Но какой у нее был выбор? Ему она была нужна, чтобы придать завоеванию Кносса хоть какое-то подобие законности, и он мог ее принудить. В Афины она так и не попала. Он оставил ее со всеми, кто ее сопровождал, на острове Наксос. Там, отчаявшись, они отступили от чистой веры и создали тайный культ. Разве такое с ней обхождение не доказывает, что в заговор с ним она не вступала и была… и есть… и будет невинной?

— Но я слышал, что Тесей навещал Атлантиду несколько раз и между ними часто происходит обмен вестями.

Эрисса печально усмехнулась:

— А почему бы ему и не обхаживать духовную главу Талассократии? Ее дед и правда был каледонцем. Но не опасайся, что она станет служить какому-нибудь суетному делу. Еще почти девчонкой ей в пещере на горе Иокаста было видение. С тех пор она всегда называла себя невестой Астерия. Когда дни ее танцев с быками миновали, она принесла клятвы жрицы, — а среди них, не забывай, есть обет целомудрия — и служила Богине так истово, что ее избрали повелевать Храмом. Хотя она тогда была гораздо моложе всех, кто повелевал там до нее. Я хорошо помню, какой строгой она была, как сурово следила за выполнением всех обрядов и как бранила нас, сестер по обряду, за тщеславие, легкомыслие и распущенность. — Тон ее стал серьезным: — Твоя задача — убедить ее, что ты пришел с добром, а не со злом. И тебе будет нелегко, милый мой Данкен.

«Да, правда!» — подумал он теперь, глядя на беспощадное лицо.

— Это дела важные и касаются они того, что боги скрыли от смертных, — сказала Лидра. — Говорю я не о безделках вроде твоей подательницы огня, или железа, или умения ездить на спине лошади, о чем рассказывал Диорей. Это просто человеческие выдумки. Но вот лунный диск, который ты несешь на руке…

Накануне он показывал свои часы и заметил, с каким благоговейным страхом смотрели на них младшие жрицы. Хотя люди научились с помощью солнца и звезд отсчитывать такие короткие единицы времени, как часы, эти два лезвия, которые неумолимо срезали каждый наступающий миг, заставляли вспомнить Дищинну, Жницу. Он не упустил случая.

— Этот амулет, госпожа, не просто ведет счет времени, но еще и обладает пророческой силой. Я хотел преподнести его миносу, но теперь вижу, что место его здесь. — Он снял часы и вложил ей в руку. Ее пальцы судорожно сомкнулись вокруг них. — Пророческий сон был ниспослан нам, чужестранцам, не случайно. Я вижу впереди грозную опасность. И мне поручено предостеречь твой народ. Открыть это афинянам я не посмел.

Лидра положила часы и поднесла к губам священный талисман — двойную секиру.

— О чем ты? — спросила она глухо.

«Вот оно! — подумал Рид. — Что, если он сейчас уничтожит мир, из которого явился, как летнее солнце — утренний туман над рекой? Или он бессильно бьет крыльями в клетке времени?

Надеюсь, ни то и ни другое, думал он под грохочущий стук своего сердца. Я надеюсь обрести влияние, необходимое, чтобы сделать… то, что потребуется, лишь бы найти путешественников из будущего, когда они явятся, и с их помощью вернуться к моей жене и моим детям. А в обмен неужели мне не удастся спасти для Эриссы кусочек ее мира? Или хотя бы вернуть ее в тот мир, который она спасла для себя?

Это мой долг. Но, кажется, и мое желание».

— Госпожа! — торжественно произнес он пересохшими губами. — Мне были ниспосланы видения ужасов, видение гибели. Мне было показано, как гора Столпа разваливается на части с такой силой, что Атлантида погружается в море. Огромные волны топят флот, землетрясение рушит города, и царский остров становится добычей людей, которые выпускают на волю хаос.

Он мог бы добавить многое, что в свое время вычитал из книг, еще не написанных: жалкое восстановление под властью новых правителей, несомненно ахейцев, не желавших поддерживать мир ни на море, ни на суше. Далее, гомеровская эпоха. Но могут ли великолепные строки прославленных поэм на самом деле возместить десятилетия войн, пиратства, разбоя, насилий, резни, пожаров, нищеты и изобилия рабов на рынках? А затем — вторжение с севера, которое тревожит самого Тесея, — дикие дорийцы железным оружием сокрушат Бронзовый век с такой полнотой, что от наступивших затем темных столетий даже легенд почти не осталось.

Лидра, некоторое время молчавшая, наконец заговорила:

— Когда должно это случиться?

— В начале следующего года, госпожа. Если начать приготовления…

— Погоди! Бестолковые поиски спасения могут оказаться причиной гибели. Боги не раз прибегали к окольным путям, когда хотели уничтожить.

— Госпожа, я говорю лишь о том, что атлантидцам следует переехать на Крит, а жителям прибрежных городов удалиться подальше от моря. Нужно обезопасить флот…

Светлые глаза впивались в его лицо.

— Ты мог быть введен в заблуждение, — медленно произнесла она. — Враждебным божеством, или злой чародейкой, или просто горячкой. Или даже можешь лгать ради какой-то своей выгоды.

— Диорей, госпожа, наверно, рассказал тебе обо мне все.

— Как видно, не все. — Лидра подняла ладонь. — Погоди! Я тебя ни в чем не обвиняю. То, что я о тебе слышала, то, что я вижу в твоих глазах, внушает мне мысль, что ты, видимо, честен — в свою меру. Но велика ли она? Как по-твоему, неведомый? Нет, подобное решение требует приготовлений очищения, молитв, обращения к оракулам, обдумывания и розысков — таких глубоких, таких тщательных, на какие только способны смертные. Я не позволю торопить себя. По твоим же словам, у нас есть еще много месяцев, чтобы выбрать наиболее мудрый план действий. — С категоричностью, какую он наблюдал у редких мужчин, она докончила: — Ты останешься здесь, где в святилище нет доступа злому и где ты будешь рядом для дальнейших бесед. В крыле, назначенном для странствующих служителей Богини, тебе отведут удобный покой.

— Но, госпожа, — попытался возразить он, — мои друзья в Афинах…

— Пусть остаются там. Во всяком случае до тех пор, пока мы не узнаем побольше. Но не бойся за них. И в зимние месяцы я найду не один случай послать туда вестников, которые увидят и расскажут. — Ариадна изобразила улыбку. — Ты не пленник, человек издалека, — продолжала она. — Можешь свободно посещать большой остров, когда не будешь нужен здесь. Но я хочу, чтобы у тебя всегда был проводник… Дай подумать… Достаточно будет танцовщицы, сестры по обряду, молодой и веселой, чтобы разгонять твое уныние.

Рида удивило спокойствие, с каким она приняла его предостережение. Может быть, Диорей сумел выведать достаточно, чтобы заранее ее предупредить? Или она наделена нечеловеческим самообладанием? Голос Лидры оборвал нить его размышлений:

— Я говорю о послушнице из благородной семьи. Ее имя можно истолковать как предзнаменование. Потому что ее зовут так же, как женщину, твою спутницу, о которой мне говорили. Эрисса.

Глава 13

Бык наклонил голову, взрыл передней ногой землю и ринулся вперед. Он бежал по огороженному лугу все быстрее. Земля содрогалась и гудела под тяжестью его рыже-белой туши.

Девушка ждала в грациозной позе. Для церемонии она оделась, как юноша, — пояс, юбочка и мягкие сапожки. Темные волосы были заплетены в косу, чтобы прядь случайно не упала на глаза. Рид впился ногтями в ладонь.

Солнечный свет, падавший с белесого неба, отражался от трезубцев в руках стражников, которые в случае необходимости должны были прийти на помощь танцовщице. Они небрежно расположились за жердяной изгородью. А Рид под прохладным ветром, напоенным запахом сухих трав и майорана с горных лугов Атлантиды, чувствовал только запах собственного пота, который стекал каплями по его щекам, повисал на усах и делал солеными пересохшие губы, когда он проводил по ним языком.

Эти рога были нацелены на Эриссу.

Но ей ничто не угрожает, отчаянно убеждал он себя. Пока.

У него за спиной склоны уходили к морю, поблескивающему далеко внизу, — пожухлая трава, зеленые кусты, там и сям купы корявых деревьев. Перед ним был луг для репетиций, а за лугом обрывы, а у подножия обрывов — город, бухта, священный островок и еще один: чернота, вздымающаяся над искрящейся синевой, — вулкан. Над кратером стоял столб дыма, столь плотный, что он поднимался вертикально почти на тысячу футов, и только там ветер пригибал его, разметывал и уносил на юг в сторону невидимого Кносса.

Бык почти ударил девушку. Позади нее шестеро сестер по обряду закружились в быстром танце.

Эрисса прыгнула. Правая и левая рука ухватили левый и правый рог. Под кожей девушки заиграли мышцы. Рид, не веря глазам, смотрел, как она взметнулась всем телом, взмахнула ногами, устремленными в небо, разжала руки, сделала сальто, оттолкнулась носками от широкой спины, приземлилась с пируэтом и, пританцовывая, присоединилась к танцующим. А над рогами уже взвилась другая стройная фигурка.

— Эта хороша! — сказал стражник, кивая на Эриссу, и подмигнул Риду. — Но клятвы жрицы она не принесет, как пить дать. И у того, кто возляжет с ней, хлопот будет… Э-эй! — Он вспрыгнул на верхнюю жердь, готовый кинуться к быку, который с громким мычанием дернул головой и отбросил в сторону одну из танцовщиц. Товарищи прыгнули следом за ним.

Но тут к быку подбежала Эрисса, дернула его за ухо и упорхнула. Он повернулся к ней, нагибая голову. Она еще раз пролетела над ним. Танец возобновился. Стражники перевели дух и вернулись на прежнее место.

— Я уж думал, он озлился, — заметил тот, что заговаривал с Ридом прежде. — Но он просто во вкус вошел. Случается.

Рид с усилием вдохнул воздух. Колени у него подгибались.

— А часто… Вы многих… теряете? — прошептал он.

— Нет, очень редко. Да и те, кого заденет рог, обычно выздоравливают. То есть тут, на Атлантиде. Мальчики обучаются на Крите и, говорят, многие калечатся. Мальчишки ведь народ бесшабашный. Больше думают, как себя получше показать и самим прославиться, чем о том, как почтить богов должным образом. А вот девушки, девушки хотят, чтобы обряд в Ее честь был совершен безупречно, а потому всегда внимательны и соблюдают все правила.

Бык, который кидался на каждую танцовщицу, отделявшуюся от общей группы, замедлил бег и остановился. Бока у него влажно блестели, он хрипло дышал.

— Хватит! — решил распорядитель, взмахнул трезубцем И крикнул: — Все с луга! — Обернувшись к Риду, он объяснил: — Неприятности обычно случаются, когда бык устает. Играть он больше не хочет и рассвирепеет, если его начнут принуждать. А то просто позабудет, что ему положено делать.

Девушки легко перемахнули через изгородь. Бык зафыркал.

— Ворота пока не открывайте, пусть поостынет, — приказал распорядитель. Он равнодушно-внимательным взглядом обвел обнаженные юные груди и стройные ноги, тоже влажно блестевшие. — На сегодня хватит, малышки. Надевайте плащи, чтобы не простыть, и марш к лодке.

Они послушно накинули плащи и убежали, болтая и хихикая, как и положено в стайке двенадцати-тринадцатилетних девочек. Зато бык был опытным ветераном. Нельзя совместно обучать людей и животных, если ни те ни другие не знают, чего ожидать.

«Так вот в чем секрет минойской корриды! — подумал Рид. — Судя по тому, что я читал, никто в мое время не понимал, каким образом это было возможно. Значит, быков специально отбирали не за медлительность, как предположила Мэри Рено, а за сообразительность, и начинали тренировать еще телятами.

Тем не менее это опасно. Неверное движение, припадок ярости… Допускают к подготовке далеко не всех, кто мечтает о славе, наградах, влиянии. Нет, пролитая кровь — дурное предзнаменование. (Кроме крови лучшего быка, которого приносят в жертву после игр.) Вот в чем, видимо, причина — за каждым религиозным правилом кроется конкретное обоснование — почему девушкам не разрешается танцевать, когда у них менструации, и почему они должны оставаться девушками. Утренняя тошнота сыграет дурную шутку с быстротой и координированностью движений, за которые в мое время любая школа дзюдо присудила бы им черные пояса, так ведь? И в том же заключается объяснение, почему они тренируются тут, а юноши на Крите. Сведите вместе молодых, красивых, физически совершенных…»

— Ну как, понравилось? — с улыбкой спросила подошедшая Эрисса.

— Ничего подобного я никогда не видел, — ответил он с запинкой.

Она остановилась перед ним. Плащ у нее был перекинут через руку. Указания распорядителя ее не касались — она была опытной наставницей начинающих.

— Я пока не хочу возвращаться, — сказала она. — Стражники их отвезут. А мы с тобой потом наймем лодку. — Она отбросила за плечо упавшую на грудь косу. — Ариадна ведь велела мне быть твоей проводницей.

— Ты очень добра.

— Нет. С тобой интересно.

Он не мог отвести от нее глаз. Эрисса в семнадцать лет! Тоненькая, грациозная, еще не помеченная временем и горем, с распущенными волосами… Ее улыбка угасла. Краска разлилась по щекам, горлу, груди. Она набросила шерстяной плащ на плечи и закуталась в него.

— Почему ты так на меня смотришь?

— Прости, — пробормотал Рид. — Просто я… никогда еще не видел близко девушку, которая танцует с быками.

— А-а! — Она повеселела. — Я самая обыкновенная. Вот погоди, когда мы поедем весной в Кносс на празднества! — Она зашпилила плащ у горла. — Так идем?

Он зашагал рядом с ней.

— Ты живешь тут каждую зиму? — спросил он, чтобы прервать молчание. Ответ он уже знал от нее сорокалетней.

— Да. Помогаю обучать новеньких. И быков тоже. И сама разминаюсь после летнего безделья. Лето я провожу в Кноссе или в нашем загородном доме. А иногда мы даже путешествуем. Мой отец богатый человек, у него есть несколько кораблей, и если он плывет в какое-нибудь приятное место, то берет с собой нас, своих детей.

— Хм-м… А как он отнесся к тому, что ты захотела стать танцовщицей?

— Пришлось немножко подластиться к нему. Хуже было с матушкой. Хотя, конечно, родители не могут помешать, если ты решила. Зова, как Лидра, наша ариадна, я не слышала. Просто мне казалось это таким увлекательным, таким волнующим! Ты возмущен? Только не сомневайся: я очень счастлива, что служу нашей Владычице и Астерию. Но вот стать жрицей не хочу. Я хочу иметь много детей. И, знаешь, танцовщица знакомится со всеми завидными женихами Талассократии. Взять ее в жены такая честь, что она может выбрать любого. Наверно, этой весной я буду танцевать на празднике в последний раз… — Ее веселый щебет оборвался, она схватила его за руку. — Данкен, что с тобой? У тебя губы скривились, точно ты вот-вот заплачешь. Что случилось?

— Ничего! — буркнул он. — Вспомнил старое горе.

Она продолжала идти, не выпуская его руки. Никто на Атлантиде не осмелится причинить ей вред, подумал он. Огороженный луг остался далеко позади, тропа уводила их все ниже по склону. Ветер колыхал траву и кусты, вздыхал в древесных ветвях. Рид ощущал аромат ее тела, согретого солнцем, теплого, как солнечные лучи, припекавшие его спину, теплого, как пальцы, переплетенные с его пальцами.

— Расскажи мне о себе, — попросила она. — Ты, наверно, важный человек, если ариадна оставила тебя тут.

Лидра приказала ему молчать о предсказанной им катастрофе. Он был вынужден признать, что это пока имело смысл, — паника никому пользы не принесет. Она хотела бы скрыть и его чудесное появление в Египте, но он указал, что это невозможно. Слух успел распространиться по Афинам, и моряки Диорея, прежде чем отплыли, уж наверно, не преминули рассказать про такое в атлантидских харчевнях и веселых домах.

— Не думаю, что сам я так уж много значу, — ответил Рид своей спутнице. — Но я попал сюда издалека, таинственным образом и надеюсь получить совет от верховной жрицы.

Он рассказал ей свою официальную версию: ни намека на путешествие во времени, зато много об Америке. Она слушала с широко открытыми глазами. А он говорил и пытался вспомнить лицо Памелы. Но не мог и видел только лицо Эриссы. Юной Эриссы.

— Ты останешься здесь, пока я тебя не отпущу, — сказала Лидра.

— Но говорю же тебе, необходимо предупредить миноса, — возразил Рид.

— Твое слово будет значить для него больше моего? — холодно отрезала она. — Я еще не убеждена, что ты говоришь правду, изгнанник!

Да, подумал он, нормальному человеку трудно поверить в конец мира.

Они стояли на крыше храма в холодных сумерках. Металлически поблескивала бухта. Большой остров и город тонули в мутной мгле — до освещения улиц должны были пройти века и века. Но небо было освещено — тускло-багровыми отблесками на дыме, поднимающемся из вулкана. Иногда из его глотки вылетали снопы искр и слышалось подземное ворчание. Рид сказал:

— Разве все это не подтверждает истинность моих слов?

— Он и прежде говорил, — ответила ариадна. — Иногда он выплевывает камни, пепел, раскаленные скалы и гремит голос Астерия. Но торжественная процессия к вершине, молитвы, жертвоприношения, брошенные в его глубину, всегда его успокаивали. Неужто он разрушит святилище своей Матери, своей Невесты и Оплакивающей его?

Рид покосился на нее. Голову ей скрывал капюшон, на фоне темного неба смутно рисовался острый профиль, но он разглядел, что она смотрит в вулкан с напряжением, далеким от ее спокойного тона.

— Тревогу простых людей ты сможешь усыплять до последнего дня. Но свою тревогу?

— Я молюсь о ниспослании мне знака.

— Но какой будет вред, если ты отошлешь меня в Кносс?

— А какая польза? Слушай, чужеземец. Власть моя не над людьми, а над священными тайнами. Но это не. значит, будто мне не известно то, что происходит в Талассократии и в иных местах. Иначе как бы я могла достойно служить нашей Владычице? А потому, конечно, лучше тебя понимаю — если ты не солгал о том, откуда ты, — как опасно было бы последовать твоим советам. Увести людей и оставить города пустыми на много дней? Ты представь себе, что это значит — увести такие толпы, обеспечить их пищей и кровом, не позволить поддаться слепому страху перед грозящими ужасами, а потом смотреть, как они умирают сотнями и тысячами от какой-нибудь моровой язвы. Ведь во временных лагерях она обязательно поразит их. А флот тем временем далеко в море, рассеян на большие расстояния из страха, как бы корабли не разбились друг об друга, и, значит, бессилен. Но чужие корабли быстро доставят весть об этом на материк. И вдруг ахейцы вновь восстанут, заключат союз и нападут на наши берега? И тут, если твое пророчество окажется ложным, какая ярость во всем царстве, какие насмешки над храмом, над троном и даже над богами! А может быть, и мятеж, который сломает уже треснувшие опоры царства! Нет, то, на чем ты настаиваешь, требует многих размышлений.

Рид нахмурился. Доводы ее выглядели основательными.

— Именно поэтому нельзя долее откладывать начало приготовлений, — умоляюще сказал он. — Как мне доказать, что я говорю правду?

— А ты можешь найти доказательство?

— Ну… — Мысль эта пришла ему еще в Афинах, и он подробно обсудил ее с Олегом. — Да, могу. Если ты, госпожа, убедишь правителя города, а это-то, конечно, в твоих силах…

Вулкан снова заворчал.

Сарпедон, владелец небольшой верфи, единственной на Атлантиде, запустил пятерню в седые редеющие волосы.

— Уж не знаю, — сказал он. — У нас ведь тут не то, что в Кноссе или Тиринфе, знаешь ли. Мы больше чиним, а не строим. Да и то лишь лодки. — Он уставился на папирус, который Рид расстелил на столе. Потом провел пальцем по линиям чертежа. — Хотя… А нет! Материалы-то откуда взять?

— Правитель выдаст лес, бронзу, канаты и все, что еще потребуется, из царских хранилищ, — не отступал Рид. — Он только ждет твоего подтверждения, что построить такое судно можно. А построить его можно. Я видел такой корабль в бою.

Это было ложью — конечно, если не считать кинофильмов. (Мир кинофильмов, свет, вспыхивающий от поворота выключателя, моторы, небоскребы, космические ракеты, антибиотики, радиотелефоны, часовой прыжок по воздуху от Крита до Афин… Нереальный, фантастичный, стирающийся в памяти сон. Реальностью была эта захламленная комнатушка, этот человек в набедренной повязке, поклоняющийся быку, который есть солнце, скрип деревянных колес, цокот копыт неподкованного осла, доносящиеся с улицы — улицы погибшей Атлантиды. Реальностью была девушка, вцепившаяся ему в локоть и с замиранием сердца ждущая, какое еще новое чудо он сотворит.) Но он читал книги, и хотя кораблестроителем не был, как архитектор располагал достаточными инженерными знаниями для такой задачи.

— Угу-у! — протянул Сарпедон, подергивая себя за бороду. — А вообще-то интереснейшая штука.

— Я не понимаю, зачем она, — робко сказала Эрисса. — Прости, не понимаю.

— Сейчас корабль — это всего лишь средство добираться из одного места в другое, — объяснил Рид.

Она замигала. Ресницы у нее были длиннее и гуще, глаза более сияющие, чем они станут к сорока годам, когда начнется увядание.

— Но корабли так красивы! — воскликнула она. — И посвящены нашей Владычице Глубин Морских. — Вторая фраза была данью обычаям, а первая вырвалась из самого сердца.

— Ну а для войны? — Рид вздохнул. — Подумай сама. Камни из пращи, стрелы, дротики — вот все, чем ты угрожаешь врагу на море до того, как сцепишь его корабль со своим. А тогда — обычный рукопашный бой, точно такой же, как на суше, только в тесноте и на качающихся досках. — Он с неохотой перевел взгляд на Сарпедона. — Я не спорю, корабль, который я замыслил, потребует больше материалов для постройки, чем обычная галера, — сказал он хозяину верфи. — И особенно много бронзы для носа. Но ведь сила Крита всегда была в кораблях, а не в копьях, верно? Все, что пойдет на пользу военному флоту, сторицей вернет Талассократии любые расходы. Смотри. — Он постучал пальцем по чертежу. — Один только таран сулит верную победу. Ты знаешь, как тонки корпуса. Такой нос обладает особой прочностью. При ударе он утопит противника. И солдаты не нужны, только моряки. Подумай, сколько людей это сбережет! А раз такой корабль в морском бою может разбивать вражеские корабли один за другим, то их понадобится меньше, чем обычных галер. Значит, число военных кораблей можно будет сократить. И в целом материалов потребуется даже меньше.

— Но у нас же не осталось врагов, — с недоумением заметила Эрисса.

«Как бы не так!» — не сказал Рид. А сказал он следующее:

— Но вы принимаете меры, чтобы воспрепятствовать подготовке нападения. И рассылаете дозорные корабли против морских разбойников. Эти дозорные корабли оказывают помощь судам, терпящим бедствие, что полезно для торговли и тем самым для вашегопроцветания. И ведь немало кораблей плавает туда, где минос не управляет, а местные жители могут поддаться жадности. Правда? Ну хорошо, — продолжал он. — Такой длинный корпус обеспечивает быстроту. А это странное кормило и странная оснастка позволят плыть против ветра, если только он не очень свирепый, и дадут отдых гребцам — у вас ведь они очень устают, так как должны налегать на весла не только в тихую погоду. Значит, это корабль не только непобедимый, но способный плавать куда дальше любых из ваших. И опять-таки это значит, что для каждого данного плавания их потребуется меньше. А сбереженные материалы помогут сделать царство сильнее и богаче. Правитель весьма заинтересован, — закончил Рид. — Как и ариадна.

— Так и я тоже, — ответил Сарпедон. — Руки чешутся попробовать, клянусь хвостом Астерия… э… прошу прощения, сестра по обряду. Но я не могу обещать, выйдет ли толк. И работа даже в лучшем случае пойдет медленно. И не только потому, что у нас нет таких больших приспособлений, какие требуются. Главное, ты и представить себе не можешь, какой это закоснелый народ — и плотники, и парусники, ну, словом, все. Нам придется с дубинками над ними стоять, не иначе, чтобы они не начали на свой лад переделывать. Очень уж работа непривычная. И конечно, — добавил он рассудительно, — у нас будет много всяких промахов, трудностей с мелочами, которые заранее не предусмотреть. А моряки еще поупрямей будут. Ты их не заставишь переучиваться, как с кораблями обращаться. Так лучше тебе подобрать юношей, которым не терпится испробовать чего-нибудь новенького. Теперь, когда зима позакрывает торговые пути, таких в городе немало сыщется. Но на их обучение тоже уйдет время.

— Время у меня есть, — буркнул Рид.

Лидра его не отпустит. И ведь по-своему она права: какое-нибудь весомое доказательство его правдивости было необходимо. Правда, она как-то странно колебалась, прежде чем дать согласие на его план. Он продолжал:

— Правитель не требует от тебя ручательства, Сарпедон, что корабль этот будет таким, каким я его описал, а только чтобы все не оказалось впустую… Ну, чтобы он не утонул, едва будет спущен на воду, чтобы в случае необходимости его можно было перестроить во что-то более привычное. А это ты, конечно, способен сам определить, верно?

— Думается, могу, — пробормотал владелец верфи. — Думается, могу. Кое-что надо обсудить подробнее. Скажем, как уравновесить такой тяжелый нос. И еще мне нужна модель, чтобы разобраться с этими дурацкими парусами на носу и на корме. Однако… да, нам нужно будет еще потолковать.

— Отлично. Мы непременно договоримся.

— Как хорошо! — Эрисса обвила рукой талию Рида.

«Совсем не так хорошо, как я надеялся, — подумал он. — Однако поможет мне занять часы без тебя, краса моя, а это необходимо, не то я с ума сойду от всяких мыслей. Так я приобрету больше влияния, больше свободы, чем теперь, и, быть может, сумею убедить миноса спасти… то, что удастся. А главное, на борту такого вопиющего анахронизма меня заметят и спасут путешественники во времени, которые, возможно, прибудут для наблюдений за катастрофой. Нас с тобой на борту, Эрисса?»

Подошло Рождество.

Риду было трудно называть праздник зимнего солнцеворота иначе, во всяком случае мысленно. И вот Дева Бритомартис дала жизнь Астерию, которому предстояло умереть, чтобы воскреснуть весной, летом и все время сбора урожая царствовать со своей супругой Реей и наконец отступить и исчезнуть перед старухой Диктинной. У атлантидцев, думал Рид, было меньше причин ликовать в свой зимний праздник, чем у обитателей угрюмых северных стран. Но они жили в большой близости со своими богами и отмечали этот день процессиями, музыкой, танцами (после того как девушки кончали танец с быком на городской арене), обменом подарками и добрыми пожеланиями, а в заключение — пирами, которые нередко переходили в оргии. Радостные приготовления начинались еще за месяц.

Эрисса водила Рида повсюду, насколько позволяли ее обязанности и его дела на верфи. Его целью было подыскать подходящую команду для будущей галеры, однако в эти дни его и ее наперебой зазывали на чашу вина, на трапезу и для дружеской беседы в любые часы до поздней ночи. И причина заключалась не просто в том, что ее присутствие сулило удачу дому, который она посещала, а он был знаменитостью — и пользовался бы еще большей популярностью, не будь он таким замкнутым и склонным к грустным раздумьям. Просто атлантидцы радовались каждому новому человеку, каждой новости, как свойственно общительным, гостеприимным людям.

Часто он заражался веселостью своих хозяев и Эриссы. Может быть, отыщется способ спасти их, думал он. Постройка галеры продвигалась успешно и сама по себе была очень увлекательна. Так что, выпив несколько ритонов приятного вина, чувствуя на себе взгляд Эриссы, озаренной мягкими лучами светильников, дослушав рассказ старого морехода о том, как он плавал в Колхиду, на Оловянные острова, в Янтарное море… и как один раз буря пригнала его, черт побери, не иначе как в будущую Америку, где он три года строил новый корабль, когда ему наконец удалось заручиться помощью Раскрашенных Людей, и переплыл на нем реку Океан… Рид расслаблялся и, в свою очередь, начинал им рассказывать о собственной родине то, что им было легче всего понять.

А потом, когда они шли к своей лодке и факелы в их руках, брызгая смолой, то выхватывали Эриссу из ночного мрака, то снова погружали в тень, ему начинало казаться, что он и сам толком не понимает то, о чем рассказывал.

Следующий день после солнцеворота занялся ясный и тихий. В городе и крестьянских хижинах люди отсыпались после бурного празднования, на островке — от церемоний и обрядов. Рид, участие которого и в том и в другом было самым ограниченным, проснулся рано. Он вышел побродить по росистым тропинкам сада и увидел поджидавшую его Эриссу.

— Я надеялась, что ты выйдешь, — произнесла она еле слышно, и длинные ресницы опустились. — Сегодня… свободное время… для всех. И я подумала… я упаковала корзинку с едой… Я подумала, что мы могли бы…

Они направили лодку не в город, а дальше в известную ей бухточку. Им пришлось плыть в тени вулкана, но и он в этот день был спокоен. В прозрачной воде шныряли серебристые рыбки. Привязав лодку, они перешли через кряж — самый узкий на Атлантиде — и спустились к морю. Эрисса знала эти холмы не хуже, чем всех быков, которые в отдалении величественно дремали на совершенно безлюдных лугах возле набитых сеном кормушек. Тропа вывела их к заливчику на южном берегу, с трех сторон загороженному высокими обрывами. С четвертой до горизонта простиралась сверкающая синева. У берега вода была зеленой, золотистой и такой прозрачной, что видны были мелкие камешки на дне в десятке ярдах от песчаного пляжа, на который ласково накатывались маленькие волны. Ветра не было. Темные обрывы впивали солнечный свет и отражали его.

Эрисса расстелила скатерть, разложила на ней хлеб, сыр и яблоки, а потом поставила сосуд с вином и две чаши. На ней была простая юбка. Плащ и сандалии она сбросила — в этом укромном уголке было очень тепло.

— Какой вокруг мир, — сказала она.

Рид тяжело вздохнул, Эрисса посмотрела на него.

— Почему ты грустишь, Данкен? Потому что никогда не вернешься к себе домой? Но… — Он заметил, что она покраснела и наклонилась над скатертью, переставляя чаши. — Ты же можешь найти новый дом. Ведь правда?

— Нет, — ответил он.

Она испуганно посмотрела на него:

— Почему? Тебя ждет кто-то?

И он вдруг понял, что никогда не говорил с ней о Памеле.

— Я тебе не говорил… — пробормотал он. — Так приказала ариадна. Но я думаю… я знаю, что попал сюда не случайно.

— Ну конечно! — шепнула она. — Ведь ты был принесен по воздуху, а это чародейство…

Он не решился ничего добавить. Они молча смотрели друг на друга.

Он подумал: «О, находить объяснения несложно, и уж у Памелы (нечестно — у меня!) их набралось бы с десяток. Эта девушка созрела для любви, и тут являюсь я, таинственный и, следовательно, притягательный чужестранец. А я познакомился с ней, какой она будет, и влюбился так же, как влюблялся в прошлом — моем прошлом. Не слишком глубоко и ненадолго, так что это только оттеняло удовлетворение, которое я находил в браке с Памелой. Но как может любая женщина выстоять против девушки, какой она была? Да и любой мужчина тоже?»

Он подумал: «Внезапно у меня появилась новая цель — избавить ее от того, что пришлось перенести той Эриссе».

Он подумал: «Эти глаза, эти полуоткрытые губы! Она хочет, чтобы я поцеловал ее, она ждет. И она права. Но не больше… сегодня на большее я не осмелюсь, не осмелюсь сказать ей всю правду. Пока. Но ведь та Эрисса говорила, что мы… Но это в том будущем, от которого я должен ее оградить… Опять размышления! Я слишком много размышляю, я впустую растрачиваю эти дни на размышления».

Он наклонился к ней. Вверху пронзительно крикнула чайка. На ее крыльях вспыхнул солнечный свет.

Глава 14

— Да, у твоих друзей все хорошо, — сказал Диорей. — Они шлют тебе приветы.

Рид старался сдерживать раздражение. Они сидели вдвоем в дальнем помещении храма, куда американец увел афинянина, когда Лидра отпустила того после долгой беседы с глазу на глаз. Улыбка Диорея оставалась невозмутимо благодушной, он удобно развалился на каменной скамье.

— А чем они занимаются? — спросил Рид.

— Ну, Улдин объезжает лошадей и обучает юношей для своего конного отряда. Вернее, собирается. Тут много всяких помех, а главное, у него всего одно седло: говорит, что не нашел ни единого шорника, который справился бы с такой работой. Олег, хм-м… занялся постройкой корабля — как и ты, если дошедшие до меня слухи верны. Мне бы очень интересно было взглянуть, какой корабль заложил ты.

— Боюсь, это невозможно, — ответил Рид. — Государственная тайна.

Тут он солгал, но у него созрело намерение потребовать, чтобы строительство запретили посещать посторонним. Зачем способствовать врагу? А Тесей — враг, который разгромит солнечный мир Эриссы, если не удастся внести в историю благую поправку.

Нет, даже не это. Разве легенды и мифология через три-четыре тысячелетия спустя не обретут точно такую же форму, если минойский Крит просуществует чуть дольше? Совсем чуточку, всего лишь на жизненный срок девушки! Неужели просить этого у богов неразумно?

— Зачем ты приехал? — спросил он. — И с отборной командой?

Он узнал, что они были не простыми моряками, но царскими телохранителями, которые держались особняком и с атлантидцами даже не разговаривали.

— Ну, что касается второго, — неторопливо ответил Диорей, — так простые моряки зимой в море не пойдут. Слишком опасно. — И словно в подтверждение его слов завыл ветер и дождь принялся хлестать снаружи стены, внутри занавешенные богатыми тканями. — Олег говорит, что построит корабль на все времена года, но пока мы должны обходиться тем, что у нас есть, верно?

— Но ты не сказал мне, зачем ты приехал.

— И не скажу. Не могу. Прости, друг, но это дело не для посторонних ушей. И очень возможно, что ты еще не раз меня здесь увидишь. А скажу я тебе вот что: твое пророчество повелевает Афинам и Кноссу сблизиться. Отлично! Но вот как? Что это будет за союз и на чьих условиях? С какой стати миносу освобождать нас от дани и прежней зависимости? А зависть других? К каким сварам может привести она? И еще много такого же. Все надо обсудить, а государственные дела не вершатся у всех на глазах. Ну а раз ариадна расположена к Тесею, так ты, конечно, согласишься, что начать переговоры лучше с ней, верно? Скажем, они друг друга прощупывают. — Диорей ухмыльнулся. — И она еще в соку, мужчине есть что пощупать. И, кстати, я слышал, что сам ты тут обзавелся лакомым кусочком.

— Эрисса — сестра по обряду! — вспылил Рид.

— А кем была твоя возлюбленная с тем же именем, а? Мне начинает казаться, что тут все не так просто. И ведь ты меня про нее даже не спросил!

«Неужели я побоялся?» — подумал Рид, а вслух сказал:

— Ну, так как же она?

— Тоже неплохо. Сначала куксилась, а последнее время… Помнишь Пенелея? — Диорей ткнул Рида локтем и подмигнул. — Так она от него получает все, что ей требуется. Тебе же все равно, а?

— Да, — глухо ответил Рид.

Старшая Эрисса прошла через многие руки. Спасти он надеялся девушку.

— Нет, — ответила Лидра, — я не скажу тебе о моих переговорах с Тесеем. Твой вопрос дерзок.

— Но ведь Тесей тоже несет беду.

Она посмотрела на него с высоты своего трона.

За ее сухощавой фигурой и суровым лицом Судья Грифон ожидал мертвых.

— Откуда ты знаешь?

— Из… из пророческого видения.

— А как же тогда повеление искать союза? — Ее голос был резким, как щелканье бича. — Или ты солгал?

Светильники мерцали в холодной пустоте, где кроме них двоих шевелились только тени. Но за дверью ждали стражники. Невооруженные — на священный остров запрещалось привозить оружие. Однако четверо сильных мужчин без труда справятся с Данкеном Ридом.

— На Крите преступников отправляют в каменоломни, — сказала Лидра. — И живут они недолго. Да и рады, что недолго.

— Я не лгал… госпожа. И… и просил, чтобы ты приняла меня до отъезда Диорея потому лишь, ч-ч-то подозреваю его и его господина…

— Почему? Эгей восставал, но он теперь слабый старец. Тесей сразил своих двоюродных братьев, выросших на Крите, но с тех пор вел себя, как подобает верному клятвам царевичу. Таким же он будет и царем.

— Я слушал, что они, ахейцы… что они говорили…

— О да! Они ворчат, они бахвалятся, кое-кто, конечно, замышляет что-нибудь, но дальше? Тесей сумеет держать их в руках, и уж тем более если он хочет обрести в Талассократии более высокое место для себя и своего царства. — Лидра угрожающе ткнула пальцем в Рида. — Ты стараешься сеять раздор, чужестранец? Кому ты служишь?

Он подумал: «Придется сказать ей правду, как ни велик риск. Иного выхода нет».

— Госпожа, — начал он медленно, — я ни в чем тебе не солгал, хотя, правда, сказал не все. Но вспомни, прошу, что я тут совсем чужой. Мне нужно было разобраться в том, что здесь и как. Что хорошо, что дурно, где явное, где тайное. Убедиться, что ты сможешь поверить всему, в чем я тебе откроюсь. И этого я до сих пор не знаю. Но ты меня выслушаешь?

Она кивнула.

— Пророчествовать я способен потому, — сказал он, — что я из будущего.

— Как так? — Она нахмурилась, стараясь понять. Язык кефтиу не подходил для выражения таких идей. Однако она уловила суть быстрее, чем он ожидал. И, хотя сотворила священное знамение и поцеловала свой амулет, осталась странно спокойной. Может быть, для нее, живущей в мире мифов и тайн, это было просто еще одно чудо? — Да, — произнесла она негромко — теперь многое становится ясным.

Некоторое время она слушала молча, но потом перебила:

— Так Кносс и правда падет? И от Талассократии останутся только темные легенды? — Обернувшись, ариадна долго смотрела на изображение Судьи. — Ну что же, — почти прошептала она, — все преходяще.

Рид говорил о том, что считал главной задачей. Кое о чем он промолчал, и в первую очередь утаил, что две Эриссы были одной. Его пугали последствия, которыми могла обернуться для девушки его откровенность. Поэтому он просто не стал упоминать о времени, из которого явилась их спутница. Имя Эрисса было довольно распространенным, а у Лидры и без того хватало о чем подумать. Умолчал он и о том, что, согласно легенде, она предаст миноса и будет предана в свою очередь. Это было слишком оскорбительным, а потому опасным.

— Из твоих слов следует, — сказала Лидра глухим голосом, — что боги предназначили Тесею сокрушить морскую державу.

— Нет, госпожа. Полностью я уверен лишь в том, что через несколько месяцев вулкан уничтожит Атлантиду, что Крит будет завоеван и что, согласно легенде, какой-то Тесей убьет какое-то чудовище в Кноссе. Возможно, тут правда смешалась с вымыслом. Я уже убедился, что в легенде много лжи. Никогда не существовал Минотавр, полубык-получеловек, а просто ежегодно в жертву приносят священного быка. Зато афинских мальчиков и девочек в жертву не приносят, но, наоборот, окружают их всяческими заботами. Ариадна не дочь царя. Лабиринт — это не переплетение подземных коридоров, где заключен Минотавр, а главный дворец вашего царя-жреца, обитель Двойной Секиры. Я мог бы назвать еще много несоответствий. Но ты же поняла, зачем я все это говорю! Почему бы Талассократии и после гибели этого острова не просуществовать еще века и века?

— Если божественная воля сокрушит святыню святынь, значит, боги гневаются на народ миноса, — ответила Лидра негромко.

— Да, конечно, это может лишить людей мужества, — согласился Рид. — Но я клянусь, госпожа, что причины будут столь же естественными, как… как камень, случайно упавший на голову человека.

— Но это же значит, что ему было суждено погибнуть от камня!

Рид предостерег себя: «Ты имеешь дело с чуждым мироощущением. Не пытайся убеждать!» Вслух он сказал:

— Мы не можем быть уверены, что именно суждено Криту. Астерий повелел смертным храбро бороться до конца. Увезти людей с Атлантиды — вот как можем бороться мы.

Лидра сидела неподвижно, словно статуя, изваянная из того же мрамора, что и трон, и в тусклом мерцающем свете лицо ее казалось таким же белым.

— Воины с материка, — продолжал Рид, — могут захватить ваши покинутые города и горько пожалеют, когда придет гибель! Но мы должны предусмотреть и постараться предупредить такую возможность. Все — и старая легенда, и то, что мне довелось увидеть и услышать сейчас, — заставляет меня опасаться Тесея. — Он помолчал. — Вот почему, госпожа, я спросил, какую весть он прислал тебе.

Лидра продолжала хранить неподвижность и непроницаемость. Рид уже испугался, не дурно ли ей, но тут она наконец заговорила:

— Я дала клятву молчать. Ариадна не может нарушить свою клятву. Однако ты и сам можешь догадаться, что он… хотел бы улучшить свои отношения с Лабиринтом… и не прочь заручиться моим содействием.

— Диорей именно это и сказал мне, госпожа. Э… э… а ты не могла бы потомить его в неизвестности? Затянуть переговоры, помешать ему действовать, пока все не кончится?

— Данкен, ты был выслушан. Решать должна ариадна. И приму я тебя теперь нескоро.

Внезапно плечи Лидры поникли. Она провела ладонью по глазам и зашептала:

— Не так легко быть ариадной. Я думала… я поверила, когда в священном месте мне было ниспослано видение… Я верила, что удел жрицы — нескончаемое счастье и что верховная жрица живет в вечном сиянии Астерия. А вместо этого? Бесконечное совершение обрядов, одно и то же, одно и то же… Свары, мелкие интриги, старухи с седыми волосами на подбородке всегда рядом и от них некуда деваться, а девушки являются и танцуют с быками, и возвращаются домой, чтобы выйти замуж… — Она выпрямилась. — Довольно. Уходи. И ни слова о том, что было сказано между нами.

На следующий день они снова посетили свой заливчик.

— Давай искупаемся, — предложила Эрисса и, сбросив одежду, заплескалась в воде прежде, чем он успел ответить. Ее волосы черным веером колыхались над хрустальной прозрачностью, в которой белело ее тело. — Боишься, что холодно? — крикнула она и обрызгала его с головы до ног.

Какого черта? Он последовал за ней. Вода и правда была ледяной. Чтобы согреться, он принялся взбивать ее руками и ногами. Эрисса нырнула, ухватила его за щиколотку и утопила. Началась схватка под аккомпанемент смеха и отфыркивания.

Когда они вышли на пляж, ветер обжег их холодом.

— Я знаю средство от этого, — сказала Эрисса и кинулась в его объятия. Они упали на одеяло. Она злокозненно засмеялась. — А! Ты думаешь о средстве посильнее?

— Я… я ничего не могу поделать. О боги, как ты красива!

Она сказала очень серьезно и доверчиво:

— Я твоя, когда захочешь, Данкен.

Он думал: «Мне сорок, а ей семнадцать. Я американец, она минойка. Я из Атомного века, она — из Бронзового. Я женат, у меня есть дети, а она девственница. Я старый дурак, а она весна, которой до нее в моей жизни не было никогда».

— Для тебя это будет плохо, ведь так? — едва сумел выговорить он.

— Но что лучше? — Она прижалась к нему.

— Нет, погоди. Не шути. Тебе ведь придется расплачиваться, так?

— Ну… пока я тут и танцую, то считаюсь посвященной Богу. Только мне все равно! Мне все равно!

— Но мне нет. Лучше оденемся.

Он думал: «Мы должны стараться уцелеть. До каких пор?

Пока не узнаем, уцелеет ли ее страна. А потом, если уцелеет, останусь ли я тут? А если не уцелеет, увезу ли я ее с собой? Но сумею ли я? И имею ли право?»

Она надела юбку и тунику, и они снова сели на одеяло. Она прильнула к нему и принялась теребить его бороду.

— Ты же всегда печальный? Там внутри? Ведь правда? — спросила она.

— Мне кое-что известно о грядущем, — ответил он, не осмеливаясь говорить яснее. — И во мне живет боль.

— Бедный милый Бог! Нет, я верю, что ты Бог, пусть ты в этом не признаешься. — Неужели ты обречен переживать каждое горе дважды? Но почему не каждый счастливый час? Посмотри, небо синее, а вода зеленая, и песок напитан солнечным светом, и вот чаша вина… Нет, дай я поднесу ее к твоим губам. Я хочу, чтобы эта твоя рука обняла меня, а вот эта лежала вот тут…

Постройка корабля продвигалась, но ценой постоянных компромиссов — из-за предрассудков кефтиу и их потребностей, из-за ограниченных возможностей технологии их века, из-за того, что о некоторых аспектах гидродинамики Рид, как он убеждался на опыте, имел лишь самое слабое представление. В результате галера оказалась меньше размерами, не такой маневренной, а главное, не столько разительным анахронизмом, как он надеялся.

Тем не менее ему было чем гордиться. Длина около восьмидесяти футов, узкий корпус с килем из огромного выдолбленного бревна в основании. Приподнятая палуба с планширями, под которой располагались скамьи гребцов. Заостренный таран находился на ватерлинии, был обшит бронзой и укреплен тяжелыми брусьями. Двадцать весел по каждому борту разделялись шверцами, которые оказались более практичными, чем шверты или фальшкили. Для управления служил настоящий румпель. Две мачты с косыми парусами. Мачты были невысокие — так настоял Сарпедон и, возможно, вполне разумно, учитывая низкие борта, малый балласт и удары тараном в бою. Рид использовал гафели, чтобы увеличить площадь парусов — и кливера, и спинакера. Однако минойская ткань, неплотная, растягивающаяся, обвисающая, легко пропитывалась водой и не могла дать такого эффекта, как парусина или дакрон.

В результате ему самому пришлось учиться управлять своим детищем, пока он обучал этому свою команду. Но вскоре они уже выходили в учебные плавания каждый день, если позволяла погода. Команда состояла из тридцати сильных веселых юношей от семнадцати до двадцати с небольшим лет, влюбленных в эту новинку, твердо решивших научиться управлять своим кораблем так, чтобы выписывать петли вокруг посудин старых хрычей, которые ворчат на дурацкую заморскую выдумку. Теперь, когда они уже не нуждались в его наставлениях, Рид часто оставался на берегу с Эриссой. Их общее время истекало с неумолимой быстротой, к тому же один из его моряков, стройный юноша из благородной семьи, который глаз не мог оторвать от Эриссы, носил имя Дагон.

Однако в день заключительного испытания она взошла на борт вместе с Ридом. Предстояло проверить таран, после чего корабль мог быть освящен. Правитель предоставил им старую посудину, которую владелец продал, так сказать, на слом, сочтя невыгодным платить за починку, которую затем произвел Сарпедон. Выйти на корабле-цели в залив согласилась команда из завистливых юнцов и старых моряков-скептиков, которые решили посрамить глупых новаторов. Оба судна сопровождали лодки, готовясь подбирать тех, кто окажется в воде.

Погода была ясной, дул крепкий бриз, и белые барашки бежали и бежали мимо горы Столпа, над которой теперь почти все время стоял столб дыма, раздираемый на клочья веселым ветром. В небе тянулась стая аистов, возвращавшихся из Египта в родные северные края как вестники весны. Галера неслась, кренясь на волнах. Борта ее были ярко расписаны алыми и синими полосами, на парусах были вышиты дельфины. Шипела пена, поскрипывал корпус, пели снасти.

Эрисса, стоявшая рядом с Ридом на палубе у носа, захлопала в ладоши. Ветер развевал ее волосы, прижимал юбку к бедрам.

— Ой, посмотри! — вскричала она.

Галера как раз завершила поворот под перестук гиков, гафелей и блоков, описав полукруг перед носом старого корабля, который полз на веслах, поскольку ветер не задувал ему прямо в корму.

— Хватит ваших плясок! — донесся до них крик его кормчего. — Покажите себя в деле!

— Да, пожалуй, пора, — сказал Рид Сарпедону. — Мы ведь уже доказали, что зацепить нас крючьями им не успеть.

Они обменялись неуверенным взглядом. Юноши на веслах воинственно завопили.

Галера развернулась, паруса были опущены, мачты уложены, весла подняты. Команда корабля-цели с тревогой подняла собственные весла. Они знали, что происходило при столкновении. Оба корпуса ломались вместе с ребрами гребцов, не успевших отбежать от борта.

Рид ушел на корму.

— Ты помнишь учения? — сказал он кормчему. — Целься в центр, но немного отводи, не то мы с ними не расцепимся. Задача в том, чтобы пропороть обшивку и тут же отвернуть.

— Как бык медведя рогами, — засмеялась Эрисса.

— Да не будет это дурным предзнаменованием для тебя, госпожа! — сказал кормчий.

— Да сохранят ее боги! — отозвался Дагон со скамьи как раз под ними. Эрисса улыбнулась ему. Рид посмотрел на гибкую стройную фигуру юноши. А вот его фигура… нет, он неплохо сохранял форму. И ведь Эрисса сжимает его руку!

Галера заскользила по волнам. Напев старшого все учащался, вода бурлила и пенилась под веслами, и галера рвалась вперед. Внезапно цель оказалась до ужаса близкой. Как было приказано, старый корабль попытался уклониться, но руль с румпелем был настолько эффективнее двух рулевых весел, что спастись он не мог.

Команда Рида много раз отрабатывала этот маневр на сетях, подвешенных между двумя бревнами. Весла с внутренней стороны вскинулись вертикально, с внешней продолжали взрывать воду. Удар и треск оказались не такими сильными, как ожидал Рид. Отвалить удалось не без труда — тут явно требовалось побольше практики, — но в конце концов удалось осуществить и этот маневр. А корабль тем временем перевернулся и остался далеко в стороне. Деревянный, не нагруженный, он не утонул, и волны уже принялись разбивать днище, невысоко поднимавшееся над поверхностью. Победители испускали торжествующие вопли, побежденные не отзывались — они думали только о том, как побыстрее доплыть до лодок. Рид и Сарпедон тщательно осмотрели галеру.

— Никаких повреждений не видно! — объявил хозяин верфи. — Этот один корабль может разогнать целый флот. — Он облапил американца. — Что ты сотворил! Что ты сотворил!

К нему подбежала Эрисса.

— Нет, ты Бог! — всхлипнула она. Поцеловаться на людях они не посмели, но она опустилась на колени и обняла его ноги.

Вновь Атлантида кипела приготовлениями к празднику. На этот раз к важнейшему из всех. Воскресение Астерия знаменовало воскресение всего мира и всех мертвых в нем.

Сначала Бог должен умереть и быть оплаканным. За сорок дней до весеннего равноденствия кефтиу укрывали алтари, огораживали пещеры и родники, проносили по улицам три священных символа, перевернутых и закутанных в черную ткань, а сами рвали одежды, скрежетали зубами и молили Диктинну о милосердии. Затем тридцать дней большинство воздерживалось от мяса, вина и любовной близости, а в жилищах, не угасая, горели светильники, чтобы тени любимых умерших могли найти дорогу домой.

Нет, деловая жизнь не замирала. В конце концов суда уже начали выходить в плавания. И самые благочестивые кефтиу не могли подолгу корчить постные физиономии. А последние десять дней из этих сорока отдавались чудеснейшему празднику. Бог еще не покидал царства теней, не возвращался к своей Невесте, которая была ему матерью и бабушкой, но людское радостное предвкушение обеспечивало возвращение Бога.

Даже на священном островке под чинной торжественностью бурлило веселое возбуждение. Скоро корабль увезет девушек в Кносс танцевать с быками и юношами. Скоро-скоро! Эрисса ежедневно тренировала своих учениц. Рид стоял у изгороди и грыз ногти.

Почему Лидра все еще отказывается принять его? Не настолько же она занята! Бог свидетель, для Диорея у нее время находится в избытке, стоит афинянину прибыть с очередной вестью. Почему они никак не готовятся к эвакуации?

Когда Рид набрался смелости обратиться к ней с несколькими словами, понятными только ей и ему, она сказала, что советуется с миносом. И правда, корабли постоянно пересекали шестидесятимильный пролив с письмами, которые везли ее старые верные служители, все неграмотные, все умеющие молчать. Она сказала, что дело это обсуждается, она сказала… она сказала…

Тем временем вулкан выбрасывал дым, и все чаще и чаще — пламя. Мелкий пепел осаживался на луга. Иногда ночью можно было увидеть, как из жерла поднимается расплавленная лава, и утром на черных склонах появлялись новые гротескные наплывы, а из трещин вырывались белые клубы пара. Земля содрогалась, и воздух рокотал. В харчевнях люди толковали о предосторожностях, которые следовало принять на случай большого извержения. Но, как замечал Рид, никто ничего не делал. Естественно, они не представляли себе грядущий взрыв. Он и сам не мог его вообразить.

Если бы можно было их предостеречь!

Ну, в худшем случае недостатка в крепких мореходных лодках не будет. На острове почти у каждой семьи была такая лодка, и хватит двух-трех часов, чтобы загрузить ее провизией и выйти в море. Но долго оставаться в море они не могут, а он не знал точно, когда упадет топор, зато знал, что у него и Эриссы почти не осталось времени стоять на вершине холма, так тесно обнявшись, что Памела и дети не могли встать между ними. И она шепчет: «Мы поженимся сразу после праздника, мой милый, мой Бог!», а за его спиной ворчит вулкан и озаряет ее лицо, не позволяя забыть о себе.

Вновь пошел дождь, но тихий, как весенняя туманная дымка, пробуждая землю. Даже если бы он продлился до утра, то не помешал бы процессии девушек спуститься к кораблям, которые отвезут их на Крит. Но пока за его прохладой и влажными им рожденными запахами лежала непроницаемая ночь.

Лидра смотрела на Рида, осененная Судьей Грифоном. В мерцании светильников ее черное одеяние казалось еще одной тенью в зале, полной теней, а лицо выглядело пугающе белым. С высоты трона она произнесла:

— Я намеренно послала за тобой в столь поздний час, изгнанник. Нас здесь никто не услышит, кроме стражников за дверью.

Рид похолодел. Их не подслушают — дверь слишком толста. Но не настолько, чтобы стражники не услышали ее зова. А они преданы ей душой и телом.

— Госпожа, что ты задумала? — спросил он.

— А вот что, — ответила ариадна. — Ты думаешь, будто отплывешь завтра со своей взбалмошной Эриссой, верно? Но тому не бывать. Ты останешься здесь.

Внезапно он понял, что у его клетки нет дверей.

— Ты не был откровенен, — продолжала она. — Или ты воображал, что мы с Диореем не будем разговаривать о тех, с кем тебя нашли в Египте, и не поймем того, что ты стараешься скрыть об этой женщине? Тут замешаны сокровенные тайны. Но если ты не сказал всей правды, как же мы можем верить тебе в чем-либо? Как можем верить, что ты не враг избранника богов царевича Тесея?

— Госпожа! — услышал он собственный крик. — Тесей видит в тебе орудие. Едва ты перестанешь быть ему нужна, он тебя бросит!

— Замолчи, или тебе не жить! — взвизгнула она. — Стража! Стража!

Он понял, понял! Давным-давно в ее одиночество вторгнулся мужчина с львиными глазами и обещал ей то, на что никто другой не осмелился: он сделает ее своей царицей, если сможет, но для этого пусть помогает ему добиться падения ее царя…

«Отчего я не догадался? — мысленно стенал Рид. — Оттого, что не привык к дворцовым интригам… но, главное, оттого, что не хотел разрушить светлый маленький рай, который она позволила мне создать только для меня одного! — мысленно шептал он. Все стало ясно. Она передавала Диорею, а значит, и Тесею все, что ей говорил я, Лидра выполняла свое обещание — оказывала помощь метекам и недовольным на Крите. И схватила меня теперь, чтобы я не проговорился.

Сколько весенних ночей, пока ее послушницы грезили и шептались о юношах, которых им суждено встретить, сколько таких ночей, сколько лет молилась она о подобном случае? И каким богам?»

Глава 15

Корабли все прибывали и прибывали. Уже у пристаней Пирея не осталось места, и они бросали якоря в гавани. Среди них — и большой корабль Олега. На песок его можно было бы вытащить, хотя и с трудом, но русский старался как мог оградить свое детище от зевак, воров и болтунов. Матросы почти все жили в палатках на берегу и пешком ходили в Афины на поиски развлечений. Но каждый день в приморских лагерях оставалось много народа.

На кострах жарился нехитрый ужин, и дым завивался вокруг Эриссы, которая шла твердым шагом, не обращая внимания на непристойные шуточки, летевшие ей вслед. Несколько ахейцев попытались втянуть ее в разговор. Она прошла мимо, словно не замечая, но их взгляды жгли ей спину. Женщина — и миловидная! — идет надменно, без провожатых? Кто она, если не городская шлюха, явившаяся сюда подзаработать? Однако она пропускает мимо ушей все предложения! Так, может, ее ждет у себя в палатке не простой матрос? Только тут ведь никто из важных персон не живет! Они устроились в городе, в гостиницах, а самые знатные и во дворце… Воины пожимали плечами и возвращались к своим вертелам, игральным костям, состязаниям в беге и борьбе, к обычному бахвальству.

Она подошла к стоявшим у берега лодкам. Перевозчики, расположившиеся рядом, сразу оживились при ее приближении.

— Кто отвезет меня вон на тот корабль? — спросила она, указывая на творение Олега.

Взгляды обшаривали ее с головы до ног. В бородах влажно блестели зубы.

— Это для чего же? — спросил один насмешливо.

— Чем заплатишь? — засмеялся его товарищ.

— Моя лодка оттуда, — вмешался третий, — и я тебя отвезу, если отработаешь, договорились?

Эриссе вспомнились фракийские варвары, родосские горожане и еще многие. Она выпрямилась, раскрыла глаза так, что радужки оказались в белых кольцах, и усилием воли заставила себя побледнеть.

— Мое дело касается духов, — произнесла она ледяным голосом чародейки. — Уймитесь! — Она грозно указала пальцем. — Не то мужество ваше, коим вы более похваляетесь, нежели пользуетесь, почернеет и отвалится!

Они в ужасе попятились, дрожащими руками творя спасительные знамения. Она кивнула матросу Олега, и он едва не на четвереньках помог ей сесть в лодку, оттолкнулся и навалился на весла как бешеный, ни разу не подняв на нее глаз.

Эрисса подавила вздох. Как легко подчинить других, когда перестанешь бояться за себя!

В воде отразились красная физиономия Олега и вызолоченная солнцем борода. Он нагибался над бортом.

— Кого черт… Да это ты, Эрисса! Господи помилуй, я же тебя месяца два не видел! Добро пожаловать, добро пожаловать! Эй вы! — взревел он. — Спустите веревочную лестницу для госпожи.

Он отвел ее в каюту, усадил на койку, налил вина, которое по его приказанию принес матрос, и чокнулся чашей о ее чашу.

— Рад тебя видеть, девонька!

Каюта представляла собой тесный закуток, захламленный его вещами, и он сел на койку рядом с ней. Окошек не было, но в открытую дверь падал свет, позволяя рассмотреть его лицо. Было жарко. Она ощущала тепло, исходившее от его мохнатого, облаченного в тунику тела, впивала запах его пота. Волны пошлепывали по корпусу, и корабль плавно покачивался. Снаружи топали ноги, кричали голоса, скрипел такелаж — подготовка к выходу в море продолжалась и без его присмотра.

— Гляди веселее, а? — пробасил Олег. Эрисса схватила его свободную руку.

— Олег! Эти корабли, которые собирает Тесей, — куда они поплывут?

— Так ты же знаешь! Об этом объявляли. Поход за добычей в тирренские воды.

— Но это правда? Так неожиданно… столько союзников…

Он прищурился на нее с жалостью:

— А, понимаю! Боишься за Крит? Ну, послушай! Никто в Аттике, не говоря уж о прочих ахейцах, ни за что не решится напасть на земли под покровительством миноса. Они же не полоумные. Однако руки у них чешутся, и минос находит выгодным иной раз дать им волю — пусть-ка отведут душу на людях, от которых нельзя получить никакого товара, кроме рабов, и которые сами горазды разбойничать. Верно?

— Но именно в этот год!

Олег кивнул:

— Потому-то я и поддержал этот замысел, когда спросили мое мнение. Если и правда на берег придет огромная волна, как говорит Данкен, не хочу я, чтобы все эти добрые корабли разбились, а в особицу мой новый красавец драмой. Уйти с ними надо от греха подальше. До чего же мне не терпится показать Данкену мою работу! Помнишь, он говорил, что нам надо построить что-нибудь наиновейшее, чтобы колдуны-временщики нас заметили.

— Кто предупредил миноса о гибели Атлантиды? — сердито спросила Эрисса.

— Так ты же сама слышала, как Диорей рассказывал, что он видел и делал на Атлантиде. Данкен там почетный гость. Я подпоил парочку матросов Диорея для верности. Все правильно. Значит, он уже известил миноса. А тут в Афинах мы ничего знать не можем. Если критяне намерены оставить свои города пустыми, а флот рассеять по морю, они же не станут заранее всех об этом оповещать, так? Для чего напрашиваться на неприятности? Не удивлюсь, если Гафон по приказу миноса надудел Тесею в уши о совместном ахейском походе аж за Италию. Подальше от соблазна, ха-ха-ха!

— Так почему же я помню, что моя страна погибла в эту весну? — спросила она.

Олег погладил ее по волосам, точно отец.

— Может, ты не помнишь. Ты же сама говорила, что о времени, когда это произошло, помнишь неясно и отрывками.

— Зато все, что было потом, я помню очень ясно!

— Ну так, может, Господь передумал и отправил нас сюда, чтобы спасти Крит. — Олег перекрестился. — Нет, я ничего такого утверждать не дерзаю. Кто я? Жалкий грешник, думающий о честных барышах. Но служитель Божий как-то сказал мне, что людям дается выбор и до Страшного Суда никакая гибель заранее не назначается. А пока нам надлежит осмотрительно следовать путем, который мы избираем, проверяя каждый шаг.

Ладонь, скользившая по ее волосам, напомнила ей о новой седой пряди, которая вплелась в них за эту зиму. На Атлантиде эти кудри отливали черным глянцем, как полуночное небо.

— Не забывай одного, — сказал Олег. — Во всяком случае мы держали язык за зубами, и афиняне будущего не знают. Если они во что-то и поверили, так в то, что им лучше поддерживать с Кноссом хорошие отношения. И ведь Тесей не возглавит этот поход, хотя сам его подготовил. Какие еще тебе нужны доказательства? Думается, он решил занять воинственный дух ахейцев, пока сам будет в отъезде. Если бы он ждал, что Крит постигнет гибель, неужели бы сам, по своей воле отправился туда?

— Вот эта новость меня и напугала так, что я решила поговорить с тобой, Олег. — Эрисса уставилась на переборку. — Когда царевич объявил, что на этот раз сам отправится заложником…

Русский кивнул:

— Да. Я ведь тоже слышал предположения Данкена и встревожился. Но потом я подумал: во-первых, что сможет Тесей с разбойниками и недовольными, каких он сумеет собрать, что он сможет сделать в собственном городе миноса? Их всех перебьют, и только. Во-вторых, как я уже сказал, у него ведь нет причин полагать, что Лабиринту угрожают стихии. В-третьих, если он ищет признания в Талассократии, так есть ли для этого способ лучше? Несколько лет прожить там в почете — ведь они будут стараться заручиться его дружбой, пока он не вернется домой. В-четвертых, я опять-таки не удивлюсь, если на все это ему намекнул Гафон. Видишь ли, если Данкен предостерег миноса против Тесея, естественно, минос предпочтет, чтобы царевич жил в Лабиринте, где за ним будет легче следить. И в-пятых, девонька, флот в Тирренское море поведет вот этот драмой. На нем поплывет Диорей, так что я смогу следить за ним!

Он слегка обнял ее за плечи и добавил:

— Да, мы тут в опасном мире. Только мир ведь всегда был и всегда будет таким. Но, по-моему, у тебя есть причины приободриться.

Он был бы рад, если бы она осталась у него подольше, но когда Эриссе не удалось убедить его, что он ошибается, она заторопилась обратно. Возвращаясь в Афины, она свернула в придорожную кипарисовую рощу, чтобы выплакаться там. А потом пошла дальше, надеясь, что по ее лицу ничего нельзя будет заметить.

Управляя колесницей Диорея, своего начальника, Пенелей, как и другие воины, объезжал отдаленные хижины, созывая мужчин. Он вернулся на другой день после того, как Эрисса разговаривала с Олегом. С воплями радости катил он на Акрополь — стучали копыта, сверкала бронза, плащ от быстрой езды вился у него за спиной, а его полуголые прислужники бежали за ним в пыли. Эрисса стояла в толпе слуг, бросивших работу, чтобы посмотреть на это великолепное зрелище. Солнечный свет, отраженный его шлемом и нагрудником, ужалил ее глаза.

«Сегодня? — подумала она. — В эту самую ночь? Очень похоже. И Улдин вернулся угрюмей, чем раньше».

Она с какой-то особой ясностью воспринимала окружающее — тени между булыжниками, мухи над благоухающими навозными кучами у конюшни, серебристость дранки на крыше дворца, пронизанный солнцем курящийся дым, тявкающая собачонка, хитоны и туники вокруг, хотя те, на ком они были надеты, казались безликими тенями, а их говор — бессмысленным шумом. Ее мысли холодно парили над ними, наблюдая, взвешивая, сопоставляя. Но в сердце у нее властвовало ощущение Рока, родившееся зимой.

Накануне на какое-то мгновение в ней пробудилась надежда… Нет, она не сдастся. Она знает, что отъезд Тесея в Кносс узором вплетен в ткань судьбы. Ей не известно, как именно, не знает она, и какое отношение к происходящему может иметь ариадна. Ей не удалось убедить Олега, что эти двое сговорились. Несомненно, ее неудача — тоже часть узора, который продолжает ткать судьба. Но ей известно, что так или иначе она свидится с Данкеном перед концом. Ибо месяц за месяцем, вглядываясь в гладь зеркальца, бродя ощупью в тумане смутных воспоминаний, она узнала лицо, которое было среди тех, что окружали ее в тот последний миг, — свое собственное лицо.

Так, значит, она сама былачародейкой, изъявшей последние часы из воспоминаний, которым предстояло питать ее все дальнейшие годы?

Но почему она так поступит? И поступит ли? Где тут смысл? А вдруг это — единственная ниточка, потянув за которую, то есть отказавшись поступить так, она распутает весь клубок? Если бы она, отброшенная на четверть века назад в этот год, знала, что может в этом доме сказать себе юной…

Всю свою жизнь с Дагоном она расспрашивала путешественников, как и уцелевших кефтиу, что же, что произошло? Ей в ответ рассказывали разное, но основа почти всегда была одной. Не успели Тесей и остальные заложники прибыть в Кносс, как разразилось землетрясение и море уничтожило флот миноса. Тесей собрал отряд (утверждая, что так ему повелел оракул) и захватил разрушенную столицу. Вскоре к нему на помощь прибыли собственные корабли и корабли его союзников. Они уцелели, так как находились в открытом море. Покорив то, что осталось от главных городов Крита, он отправился домой, забрав с собой ариадну. Во многих историях упоминалось, что это, видимо, произошло не против ее воли.

В прошлом — ее прошлом, которое пока еще лежало в будущем, — Эрисса считала это неправдоподобным. Такое поведение не гармонировало с той Лидрой, которую она знала. К тому же на Наксосе Тесей доказал, что жрица для него ничего не значила. Бедная женщина кончила дни, приобщившись к тайному культу одной из тех темных древних религий, последователи которых предавались то оргиям, то самоистязаниям. Тесей в дальнейшем объединил под своей властью большую область.

А то, что конец его тоже был несчастливым, служило плохим утешением.

Эрисса кивнула. Узор вырисовывался все яснее. Он вырисовывался на протяжении зимы — ведь Диорей посещал Атлантиду. Значит, ариадна и правда помогала Тесею, как повествовали древние легенды, которые рассказывал ей Данкен. Несомненно, ее на это толкнули сведения, полученные из будущего.

Но заговорить об этом Эрисса не могла — ей бы просто перерезали горло. Олег же и Улдин почти все время отсутствовали, занятые своими делами, а когда возвращались ко двору, поговорить с ними наедине ей не удавалось. Повторить же хитрость, к которой она прибегла в роще Перебойи, было слишком опасно: во дворце к ней относились с большой подозрительностью.

Накануне, когда почти все придворные и воины покинули дворец, она воспользовалась случаем, чтобы добраться до Олега. Но ей не удалось втолковать русскому, каким образом сказочка, рассказанная тем, кто назвался изгнанником из дальнего будущего (и, бесспорно, имел в запасе немало удивительного), может оказать воздействие на людей, верящих в судьбу. Сам Олег не верил — это ему запрещал его странный бог. Тесей и Лидра — которым не хватало веры в их высокое и свободное предназначение — готовы были поставить все, что имели, жизнь афинского царского дома и сами Афины на безумную (с точки зрения Олега) уверенность, что все произойдет именно так, как следует. Но он-то знал, что и Тесей и Диорей люди столь же разумные и хладнокровные, как он сам, а потому отмахнулся от опасений Эриссы.

К тому же, хотя он оценил утонченную роскошь Крита и, возможно, не прочь был бы жить там, хотя он искренне привязался к ней, к Эриссе, что для него была ее родина? Если он не сумеет вернуться домой, то наладит для себя новую жизнь в Греции — и уже начал ее налаживать.

Постройка корабля, всякие хлопоты мешали ему думать об узоре судьбы. Эрисса же, втянутая в будничную жизнь ахейских женщин, располагала временем, чтобы размышлять, разбираться в кое-каких парадоксах и медленно ткать собственную паутину, нити которой ей скоро предстояло собрать воедино.

Да, очень возможно, что именно в эту ночь.

Пенелей пришел в их комнату после заката — раньше, чем она ожидала. Эрисса с улыбкой встала навстречу ему, разметав волосы по египетскому одеянию, которое он ей подарил.

— Я думала, ты останешься за чашей вина в зале, ведь ты едва вернулся, — сказала она.

Он захохотал. Светильник озарял его крупную мускулистую фигуру и лицо, немного раскрасневшееся от возлияний. Но глаза оставались ясными, а походка твердой. Лицо под золотистыми кудрями сохраняло мальчишескую округлость, бородка была шелковистой.

— Завтра я, может, посижу и подольше, — сказал он. — Но по тебе я соскучился больше, чем по пирушкам.

Они обнялись. Его руки и губы были уже не такими неуклюжими, как в первое время, а она прибегла ко всем известным ей уловкам. Но ее сердце леденил холод Рока. А если что-то ее и согревало, то лишь мысль, что этот путь приведет ее к Данкену.

— Не томи, нимфа, не томи меня! — гортанно произнес Пенелей.

Обычно она позволяла себе получать удовольствие от его объятий. Почему бы и нет? Отчасти — но только отчасти! — она ведь соблазнила Пенелея, чтобы заглушить грызущее ощущение неудовлетворенности, пока ей приходилось полупленни-цей ждать в Афинах. Вначале он страшился и благоговел. (Диорей, заметив, что происходит, всячески его поощрял — что может быть лучше, если преданный ему человек будет жить с этой женщиной и следить за ней, а в случае надобности то и положит конец ее козням. Хотя неизвестно, чего она ищет тут и какова ее сила, но, конечно, она чародейка и враждебна Афинам.) Позднее к Пенелею вернулась уверенность в себе, но на свой эгоистичный ахейский манер он оставался внимателен к ней. И был ей скорее приятен.

Но в эту ночь ей предстояло пустить в ход все свое искусство, оставаясь бесчувственной. Она должна ублажать его, пока им не овладеет тихая приятная дремота, и не дать этой дремоте перейти в естественный сон.

Светильник уже угасал, когда Эрисса приподнялась на локте.

— Отдохни, возлюбленный, — проворковала она и повторяла эти слова снова и снова, а ее пальцы медленно гладили его кожу. Когда же в его глазах, в которые она неотрывно глядела, появилось остекленение, она начала опускать и поднимать свои веки точно в такт биению его сердца.

Он быстро подчинился ей. Даже в священной роще навести на него Сон оказалось нетрудно. Именно это толкнуло ее остановить выбор на нем из всех неженатых воинов во дворце и соблазнить, едва она задумала свой план. И с каждым разом, когда она творила чары, делая вид, будто убаюкивает, снимает головную боль или навевает приятные сновидения, он подчинялся все быстрее и легче. У нее не возникало сомнений, что он выполняет все запреты, которые она не забывала каждый раз ему внушать: «Никому не рассказывай о том, что сейчас происходит между нами; это наша бесценная и святая тайна, и лучше забудь, что я не просто нашептываю тебе ласковые слова, — забудь до следующего раза!»

Теперь она смотрела на него в тускнеющем мерцающем свете. Лицо его было слишком сильным, чтобы полностью расслабиться, хотя что-то из него исчезло, исчезло из полузакрытых глаз. Но это нечто оставалось где-то близко. Оно затаилось во мраке черепа, подобно домашней змее, из тех, которых кефтиу прикармливали, веря, что это души умерших близких. Пройдут часы, змея пробудится и развернет кольца. Но на неверные звуки отзовется сразу и зашипит.

Во власти Сна человек верит и подчиняется тому, что ему говорят, — но до известного предела. Однако она полагала, что постоянное повторение ее приказов сдвинуло этот предел дальше обычного. Правда, человек во Сне никогда не сделает того, что наяву считает неправильным или опасным. Вот почему в эту ночь ей следовало быть осторожной, как никогда.

Масло в светильнике почти выгорело. Кошачьим движением Эрисса встала с постели и наполнила его. В комнате было жарко и душно от запахов масла, дыма и пьяного дыхания. За дверной занавеской прятались мрак и безмолвие.

Эрисса наклонилась над воином.

— Пенелей, — произнесла она тихим размеренным голосом, — ты знаешь, я твоя женщина, я хочу служить тебе и ничего более. Но ты знаешь, что я еще служу и Богине.

— Да, — ответил он глухим монотонным голосом, как всегда говорил под властью Сна.

— Выслушай меня, Пенелей! Богиня открыла мне, что божественному решению — Ее и Зевса — соединить наши народы в нерушимом союзе грозит опасность. Если свершится запретное, на них ляжет вечное проклятие. Поведай мне, что задумано, дабы я могла предостеречь.

С затаенным вниманием она ждала ответа в надежде, что Диорей ему доверился. Конечно же, не только царевич и начальник флота знают о подлинном плане, если он отличен от объявленного во всеуслышание. Пенелей, хотя и молод, отличался сдержанностью, а потому ему могли открыть правду, чтобы он внимательней следил за тем, что делает и что выведывает его наложница.

Ответы, которых она добивалась от него, еще усилили ощущение неизбежности. Лидра в сговоре с Тесеем, и всю зиму ее подручные втягивали в заговор недовольных в Кноссе и привозили туда своих людей; историю будущего узнали от слишком доверчивого Данкена Рида; пророческий сон в роще Перебойи перетолкован так: сама Богиня желает торжества Афин; решено захватить столицу и приказать флоту повернуть на Кефт; предусмотрены меры, как скрыть враждебные приготовления, если землетрясение не разрушит Лабиринт в предсказанное время; от миноса все скрыто; Данкена под каким-нибудь предлогом в нужный момент заключат под стражу…

Эрисса не позволила себе тратить время на горькие мысли. Да и многое она давно уже подозревала.

— Слушай! — сказала она. — Ты ведь помнишь, какие опасения внушил тебе чужеземец Улдин. Так узнай же: Посейдон разгневан неподобающим обращением с лошадьми — на посвященных ему животных ездят верхом точно на ослах! — и нашлет гибель на флот, если святотатство не прекратится раз и навсегда. В искупление Улдина должно убить. Но тайно, ибо, если объяснить причину, на Крит будут посланы вестники.

Она неторопливо повторяла одно и то же, кое-что добавляя, пока не почувствовала, что прочно запечатлела ложное убеждение в незащищенном рассудке. Заход луны и восход солнца приближались с каждым вздохом, но она знала, что снова увидит Данкена. Наконец она оставила Пенелея на ложе в темноте, а сама пошла «за господином твоим Диореем, чтобы мы вместе могли решить, что следует сделать».

Усыпанный камышом пол коридора холодил ее босые подошвы, огонек светильника отбрасывал причудливые тени. Комната гунна была немного дальше по коридору. Она вошла. Улдин храпел рядом с новой рабыней. Его первая уже должна была скоро родить. (У меня второго ребенка от Данкена не будет, мелькнула у Эриссы мысль, точно летучая мышь, кружащая в сумерках. Ведь родив моего последнего от Дагона, я, кажется, стала бесплодной. Ну да будь по-другому, я бы не сумела сделать здесь то, что сделала, так что мне следует утешиться мыслью о Девкалионе. Или же, когда все это кончится, Рея сжалится надо мной и ниспошлет…) Гунн по-прежнему брил голову, оставляя три длинные пряди, и по-варварски носил серьги. Грубое, испещренное шрамами лицо было безобразно. Но у кого еще искать помощи?

Эрисса потрясла его за плечо. Он мгновенно проснулся, и она, прижав ладонь к его губам, зашептала:

— Я навела на Пенелея Сон и узнала страшное!

Он кивнул и вышел следом за ней раздетый, однако сжимая свой железный меч.

В начале зимы, когда она еще жила одна, тоскуя по Данкену, ей вспомнилось, как Данкен упомянул, что в будущих веках дарийцы с севера победят афинян, потому что их железное оружие будет дешевым и доступным каждому, полное же бронзовое вооружение мог себе позволить только знатный человек. И потому позже она спросила Пенелея: «Мудро ли поступят военачальники, если позволят Улдину обучить конных лучников, как он намеревается? Стоит этому новшеству распространиться, и оно обречет на погибель военные колесницы, а с ними и государство, где главенствуют владыки колесниц. Разве не так?» Время от времени, пока он находился во власти Сна, она укрепляла в нем эту мысль.

На первый взгляд могло показаться, что она вбивает лишь маленький клинышек, однако он подействовал. Пенелей рассказал о пришедшей ему мысли Тесею, Диорею и другим, и они в свою очередь задумались. Нет, они не запретили Улдину продолжать обучение всадников, но под разными предлогами перестали оказывать ему содействие, до того как примут окончательное решение. Так что последнее время Улдин сидел без дела и копил злость.

И вот теперь от Пенелея, который принимал его за Диорея, гунн узнал о плане убить его. И не заподозрил, что Эрисса не просто заставила Пенелея открыть этот замысел, но прежде сама внушила воину эту мысль. Пенелею было приказано забыть о ее роли, а знакомство Улдина с искусством шаманов оставалось самым поверхностным.

— Ангх! — пробурчал он, а потом перевел глаза на нее (единственное движение на каменном лице) и спросил:

— Почему ты меня предостерегла?

— Еще я узнала, что они думают напасть на Крит, едва он будет ввергнут в хаос и останется без защиты. Нашим предостережениям не позволили достичь ушей миноса. Это мой народ, и я хочу спасти его! А добраться туда одна я не сумею.

— Да, мне с самого начала это плавание в Тирренском море казалось странным!

— Улдин, подумай еще вот о чем! — воскликнула Эрисса, схватив его за руку. — Тут у них есть причины бояться воинов вроде тебя. Поэтому они тянут время и мешают тебе. Крит, защищенный морем, так не поступит. Наоборот, он будет рад коннице, чтобы поддерживать порядок на материке. И тем более если ты явишься к ним как спаситель.

Он мгновенно принял решение.

— Ну хорошо. Может, ты ошибаешься, но если нет, то мешкать было бы глупо. Хотя умирает человек, только когда это назначено богами. — Блеснувшая усмешка сделала его лицо почти красивым. — К тому же плыть по морю мне придется куда ближе.

— Иди готовься, — сказала Эрисса.

Когда гунн ушел, она нагнулась к Пенелею и зашептала:

— Спи сладко, любовь моя. Все сделано, все хорошо. — Кончики ее пальцев, точно крылья бабочки, коснулись его век и закрыли их. — Спи подольше. Забудь, о чем мы говорили. Боги и осторожность равно запрещают, чтобы об этом узнал кто-нибудь еще, кроме твоего господина Диорея. Спи. Проснись освеженным. Меня не ищи. Меня послали с поручением. Спи крепко, Пенелей.

Его дыхание стало еще более ровным. Подчиняясь порыву, неожиданному для нее самой, она поцеловала его, потом начала поспешно собирать одежду, драгоценности, утварь, оружие, а также покрывала, чтобы увязать в них все это.

Вернулся Улдин в своей старой вонючей одежде. Он кивнул на ложе:

— Прикончить его?

— Нет! — Эрисса спохватилась, что ответила слишком громко. — Нет. Тогда они кинутся в погоню за нами много раньше. Следуй за мной!

Дворец и город они покинули без помех. Поскольку в Афинах было полно царских воинов, никто не счел нужным выставить часовых. Почти полный диск луны плыл в небе еще довольно высоко. (Когда так бывало в дни праздника Астерия, кефтиу считали это предзнаменованием особенно удачного года, припомнилось Эриссе. И ощущение, что она — лишь облеченное плотью оружие Рока, не помешало слезам обжечь ее глаза.) Перед ними лежала дорога в Пирей, пустая и серая между осеребренными полями и тенями деревьев с серебряными макушками. Звезд почти не было видно. Прохладный воздух хранил неподвижность. И звук их шагов казался очень громким. Понизив голос, они коротко обсудили, как поступить.

— Пешее хождение! — один раз с отвращением буркнул Улдин.

На пляже, где на песке лежали корабли и ценные грузы, стражники не спали. Улдин позволил Эриссе выбрать подходящую лодку — пятнадцать футов длиной с парусом и мачтой. Достаточно маленькую, чтобы в случае надобности он один мог грести или орудовать кормовым веслом, но и достаточно большую, чтобы доплыть на ней до Атлантиды. Надеялись они отчасти на попутный ветер и всецело — на умение Эриссы определять направление в открытом море.

Улдину пришлось покричать, прежде чем его требование предоставить им лодку с припасами было исполнено, но требовать он умел, а воины все еще считали, что он у царя в большой милости. Эрисса стояла в стороне, неузнаваемая в хитоне и плаще Пенелея. Сочиненная ею история о тайной вести, которую надо доставить безотлагательно, показалась настолько убедительной, что к Диорею за подтверждением посылать не стали. Ее это не удивило, как и не удивил ровный попутный ветер, который надул их парус, едва они вышли из бухты, Ведь она помнила, что после катастрофы эта самая лодка уносила ее с Дагоном в Трою.

На заре ветер затих. Лодка замерла в почти зеркальном море, простиравшемся темно-синей пеленой к розовеющему востоку. На западе вставали мрачные лесистые горы Арголиды, где в Трезене родился Тесей. Вдали за кормой низкой полосой тянулась Аттика. Кое-где виднелись бело-зеленые острова. Эрисса пошевелила кормовым веслом, ставшим бесполезным, и сбросила плащ, потому что с зарей воздух заметно теплел.

— Лучше перекусить сейчас, — сказала она. — Потом руки у нас будут заняты.

— Или свободны, — проворчал Улдин, сидевший у мачты. — На одной нашей силе мы далеко не уплывем. Когда снова подует ветер?

— Думаю, скоро. А потом нас ждут полуденное затишье, хороший ветер во вторую половину дня и вечером и почти безветренные ночи.

— Анкх! А флот отплывает завтра. Они пойдут на веслах и нагонят нас. И тот, кто первый заметит нашу лодку, наверно, захочет взглянуть на нее поближе.

— Но я же сказала, что мы зайдем за острова, а если понадобится, то и укроемся там. Мы увидим галеру прежде, чем нас с нее заметят.

— Значит, в лучшем случае нам плыть и плыть дни и дни. — Улдин почесал грудь, поймал вошь и раздавил ее между зубами. — И, может быть, встретить смерть в пути.

— Раз мне суждено свидеться с Данкеном, о чем я тебе давно говорила…

— Да только не сказала, что и я с ним свижусь! — Внезапно у нее захолонуло сердце: он вытащил кинжал и наставил острие на нее. — Слушай. Ты вещунья. И думается, плывем мы к твоему любовнику. Так что, сдается мне, ты меня заманила обманом, а то и чарами. И выбросишь, как изношенную пару штанов, чуть только я тебе не буду нужен.

— Нет, Улдин… я…

— Помолчи. Я могу попытать удачу и остаться с тобой или же повернуть и выдать тебя Тесею, чтобы они тебя убили, после того как выпытают все, что тебе известно, и поискать удачу с ним. Что мне выбрать?

Она собралась с духом. Она же знала! И, стиснув кулаки, тяжело дыша, ответила:

— Меня! Ты должен!

— Должен я делать только то, что обязан. А тебе я не обязан ничем. — Брови Улдина чуть разгладились. — Вот чего я хочу. Обменяться с тобой кровной клятвой. Верность до смерти — твоя мне, моя тебе именем всех наших богов, злых духов, предков, скрепленная надеждой на продолжение рода и нашей кровью, которую мы смешаем. Тогда я буду знать, что могу доверять тебе. Я никогда не слышал о такой клятве между мужчиной и женщиной. Но ты особая.

От облегчения ей чуть не стало дурно.

— Ну конечно, Улдин. С радостью.

Он ухмыльнулся:

— Особая-то особая, да не во всем. Не бойся, я не встану между тобой и тем, кого ты ищешь, когда ты его найдешь. Можем и это оговорить в клятве. Но пока мы много дней проведем в лодке вдвоем под угрозой, что в любой из них нас. убьют, а времени свободного, вот как сейчас, у нас будет хоть отбавляй. Так сделай меня счастливым.

Она уставилась на него и сказала умоляюще:

— Нет-нет!

— Как хочешь! — Он пожал плечами. — Это цена моей клятвы, ты же за свою тоже запросила цену!

Она попыталась вспомнить юную девушку, которая танцевала с быками и полюбила Бога. Но ничего не вспомнила. Дорога назад была слишком длинной.

«Ну что же, — подумала она. — Олег был прав: куда бы ни вела дорога, идти по ней надо шаг за шагом».

— Будь по-твоему, — сказала она вслух.

Глава 16

С Ридом обходились даже почтительно. Лидра объяснила стражам, что его преследуют видения — ложные и грозящие бедой, как она установила. О них он не должен говорить ни слова, а если попытается, пусть ему сразу заткнут рот кляпом. Но в остальном он должен оставаться в своем покое, и только. Вернувшись, она снимет с него заклятие.

Впрочем, поскольку паломников на острове не осталось, Рид мог свободно ходить по всему крылу, а под охраной — так и прогуливаться по саду. Оттуда он наблюдал, как корабли отплывали в Кносс.

Первой тронулась в путь галера ариадны — белая, широкая, со священными Рогами на носу, Столпом на середине и Двойной Секирой на корме. Он увидел весело толпившихся на палубе девушек и попытался высмотреть Эриссу — она будет грустной, тихой… Но расстояние оказалось слишком большим для уже немолодых глаз. Затем отчалили два сопровождающих военных корабля, а за ними потянулись корабли и лодки состоятельных атлантидцев, которые могли позволить себе такую поездку. Все они сверкали свежей краской и были украшены флажками. Цветочные гирлянды обвивали перила. Ветер доносил обрывки песен, вплетавшиеся в речитатив старших. На фоне черной горы краски казались особенно яркими.

Рид удивился, не заметив своей галеры с тараном, но тут же сообразил, что Лидра, конечно, нашла повод оставить команду на берегу. Появление такого корабля могло бы вызвать слишком много вопросов, а то и вынудить ахейский флот убраться восвояси.

Так что нас обоих оставили здесь, Дагон, подумал он.

Корабли прошли пролив и скрылись из виду. Это был первый день десятидневного праздника.

На второй день жрицы, оставшиеся в святилище, отправились на лодках в город для свершения обрядов. Рид увидел церемонию освящения рыбачьих лодок. Получив благословение, лодки отошли от берега, повернули и вновь направились к берегу, где им был оказан торжественный прием. Примерно в эти же минуты Эрисса должна была высадиться на Крите…

На третий день он увидел, как из города вышла процессия и начала подниматься по склону, а через несколько часов он смотрел, как процессия, извиваясь, возвращается в город с быками, под звуки музыки и с плясками. Страж, расположенный поболтать (из-за Рида он лишился возможности участвовать в празднестве, но ариадна растолковала ему, какую честь и заслугу он приобретает, присматривая за несчастным), объяснил, что это скромное подражание Великому Приглашению быков в Кносс. В эту ночь вулкан устроил фейерверк, страшный и великолепный, но на рассвете затих.

На четвертый день начались игры с быками. Им предстояло продолжаться до конца праздников. На Атлантиде участие в них принимали только девушки — наставницы и те сестры по обряду, которых сочли достаточно подготовленными. В большинстве городов зрелище было довольно скромным. Ведь все лучшие танцоры и танцовщицы Талассократии отправлялись в Кносс. Там в последний день юноши и девушки, признанные лучшими, будут танцевать с лучшим быком, которого минос затем принесет в жертву, и воскресший Астерий сочетается со своей Невестой, дабы породить себя же.

«Заслужит ли Эрисса гирлянду из священных лилий? — подумал Рид и вздрогнул. — Нет. Конец слишком близок. Я погибну вместе с Атлантидой, а она…

Эрисса уцелеет и обретет свободу».

Пятый день он почти весь пролежал на ложе, глядя в потолок и размышляя. «Чего я добился? Ничего. И принес только вред. Олег и Улдин хотя бы обладают практическими знаниями, полезными для этого века. Они сумеют устроить свою жизнь. А я?.. Я допустил, что все решения принимались за меня. Я самодовольно упивался тем, что я сын века науки, и, позволив заморочить себя, рассказал врагам ее народа именно то, что им было нужно знать. Это я повинен в падении Талассократии! Ужасы, которые суждено будет пережить моей Эриссе, исходная их причина — опять-таки я… Моей Эриссе? Я не сумел сделать счастливой мою законную жену. Но, разумеется, меня достало воспользоваться верой и тоской женщины, невинностью девушки! Атлантида, поторопись! Уйди поскорее на дно!»

На шестой день после бессонной ночи он вдруг понял, что пьеса до конца не доиграна. Он и Эрисса — юная Эрисса — еще должны встретиться, и свидетель Бог, который еще только будет сотворен, он в любом случае обязан сделать все, чтобы вернуться домой. Это его долг. Тут он осознал, что долг вовсе не только беспощадные требования, как он всегда считал, но и оружие защиты.

Значит, бежать! Но как? Он завел разговор с Белеем, добродушным стражником. А нельзя ли им все-таки посмотреть танцы с быками и, может быть, поднять ритоны на веселой пирушке?

— Нет, господин, ариадна отдала строгий приказ. Мне очень жаль, господин. Я и сам бы рад. У меня там жена и детишки. И очень грустят, что я не праздную с ними. Младшенькая, небось, плачет, где ее папочка. Ей два с половиной года, господин, а такая миленькая! А уж умница! Вот я тебе расскажу…

Ночью его разбудила Эрисса.

Ему снился сон. Он хотел построить противоатомное убежище, третья мировая война казалась неизбежной, а Атлантида была первоочередной целью, но Памела сказала, что такой расход они себе позволить не могут — необходимо заняться зубами Марка, а кроме того, где они найдут место для всех этих быков, которые ревели и старались забодать ту, чьего лица он не видел, а она вспрыгнула между рогами, которые были из железа и лязгали…

Рид сел на постели. Его глаза застлал черный мрак. Он подумал — воры — и попытался нащупать выключатель. Звуки в коридоре завершились глухим ударом об пол. Он был в храме Тройственной Богини, и его судьба свершалась.

— Данкен! — услышал он шепот. — Данкен, где ты?

Он сбросил ноги на холодный пол, ощупью двинулся вперед и ударился о табурет.

— Я здесь, — хрипло отозвался он. Комнаты тут имели настоящие двери. Он отворил свою и увидел дальше по коридору светильник в руке Эриссы.

Она кинулась бегом, и огонек чуть было не погас от быстроты ее движения. Но, остановившись перед ним, она сумела только выговорить «Данкен!» и медленно прикоснулась пальцами к его щеке. Она вся дрожала. На ней была грязная туника и нож у пояса. Волосы заплетены, как у сестер по обряду во время танца. На фоне сумрака вокруг резко выделялись седые пряди в ее волосах — прежняя и новая. Рид заметил, что она похудела. Лицо у нее было обветренным, на лбу и вокруг глаз появились новые морщинки.

Его тоже сотрясала дрожь. Перед глазами все кружилось. Эрисса свободной рукой обвила его шею и притянула голову к себе на грудь. Грудь была теплой и, казалось, благоухала, как у юной девушки, несмотря на резкий запах пота, рожденный физическим напряжением.

— Оденься! — приказала она. — Нам надо уйти, пока сюда кто-нибудь не вошел.

Отпустив его, она обернулась и вскрикнула. В полутьме Рид разглядел Улдина. Гунн скорчился над распростертым телом Велея. Кудри атлантидца слиплись от крови. Гунн ударил его рукоятью сабли по виску, а теперь подсунул колено ему под затылок и занес лезвие над его горлом.

— Нет! — Даже в такой миг Эрисса не забыла поставить светильник на пол, затем на том же движении повернулась, прыгнула и взмахнула ногой. Ее пятка ударила гунна в челюсть и опрокинула на пол. Зарычав, он вскочил на ноги и пригнулся для нападения.

— Нет! — повторила Эрисса, словно борясь с тошнотой. — Мы свяжем его, заткнем ему рот кляпом, спрячем в пустой комнате. Но убийство? Достаточно и того, что мы явились с оружием на Ее остров.

Улдин выпрямился. На миг оба застыли. Рид напряг колени и скользнул к ним, прикидывая, удастся ли ему поднырнуть под лезвие сабли. Но гунн опустил ее.

— Мы… обменялись… клятвой, — прохрипел он.

Поза Эриссы была позой танцовщицы, приготовившейся ускользнуть от рогов. Теперь она тоже выпрямилась.

— Я должна была тебя остановить, — объяснила она. — Я ведь предупредила, что убивать без прямой необходимости не дозволено. А кроме того, мы так только ускорим погоню. Нарежь полоски из его набедренной повязки и свяжи его покрепче. Данкен, ты сумеешь найти свою одежду без светильника?

Рид кивнул. Света, падающего в комнату через открытую дверь, будет достаточно. Улдин плюнул на бесчувственного Белея.

— Ладно, — сказал он. — Но помни, Эрисса, ты мне не вождь. Я дал клятву стоять за тебя, и только. — Он усмехнулся им обоим. — А теперь ты заполучила своего Данкена, и я больше не жеребец для твоей кобылы.

Она ахнула. Рид торопливо вернулся в свою комнату. Шаря в полутьме, он облачился в свой критский костюм — сапожки, обмотки, юбочку и шапку, подаренную ему здесь. А поверх них надел ахейскую тунику и плащ.

Вошла Эрисса. Он не сразу заметил в полутьме, что голова ее низко опущена.

— Данкен, — прошептала она. — Я должна была добраться сюда. Любой ценой.

— Ну конечно! — Они быстро поцеловались, но он подумал: скоро я увижу ее юную!

Когда они вышли в коридор, Улдин волок бесчувственного стража к открытой двери соседней комнаты. Рид остановился как вкопанный.

— Надо спешить, — сказала Эрисса.

— А нельзя нам взять его с собой? — спросил он. Они посмотрели на него с недоумением. — Дело в том… — Он запнулся. — Это хороший человек… и у него есть маленькая дочка… Нет, я понимаю…

Они вышли через боковую дверь на широкую лестницу. Обрамлявшие ее сфинксы смутно белели в лучах низкой луны, которые словно одели инеем спускающиеся к морю сады и дальние вершины. Озаряли они и бухту до подножия горы. На севере сверкала Большая Медведица, и Рид нашел Полярную звезду. Но в эту эпоху она еще не стала путеводной. Теплый воздух был неподвижен и напоен запахами весеннего пробуждения земли. Цвиркали цикады.

Рид легко представил себе, как Эрисса с Улдином проникли во дворец-храм. Охрана не ждала нападения, и на ночь в коридоре оставался один человек следить за комнатой пленника ариадны. Если бы тот попытался бежать, страж сумел бы его задержать, пока из внутреннего здания не подоспела бы подмога. Эрисса попросту открыла боковую незапертую дверь, заглянула в коридор и подозвала Велея. Она ведь хорошо знала и дворец, и порядки в нем, и нужные слова, чтобы обезоружить подозрения стража. А когда он подошел ближе, из-за ее спины на него выпрыгнул Улдин.

Эрисса задула светильник, который вряд ли принесла с собой. (Наверно, Белей взял его, направляясь к двери, и Эрисса успела выхватить из руки падающего стража светильник, прежде чем он разбился о плиты пола. У многих ли хватило бы сообразительности и быстроты для подобного?)

— Идем, — сказала она теперь. Рид ожидал, что она возьмет его за руку, но Эрисса пошла вперед. Улдин подтолкнул Рида и пошел сзади. По скрытым в смутной тьме дорожкам они спустились к морю — но не к пристани, а к небольшому пляжу, на котором лежала вытащенная на песок лодка.

— Столкни нас, Улдин, — негромко распорядилась Эрисса. — Данкен, ты поможешь мне грести? Он все время хлопает веслами по воде, а нам нужна тишина.

Так, значит, последние сотни ярдов она гребла одна!

Гунн, забираясь на борт, загремел опущенной мачтой, и Рид похолодел. Но никто их не окликнул, всюду царило безмолвие. Островок Богини по-прежнему дремал в священном покое. Весла чуть слышно поскрипывали, чуть слышно плескала вода под лопастями.

— Держи на середину бухты, — сказала Эрисса Улдину, чей черный силуэт вырисовывался на корме.

Когда они подняли весла, чтобы передохнуть под луной возле горы на черном зеркале воды, Эрисса сказала:

— Данкен, всю эту зиму… — Она прижалась к нему, а он подумал… В голове у него вихрем кружили разные мысли… Он заставил себя понять, что она вытерпела ради него, и пробудил вхебе всю нежность, на какую был способен.

Объятие длилось недолго. Улдин крякнул, и Эрисса высвободилась из рук Рида.

— Нам надо решить, что делать дальше, — сказала она прерывающимся голосом.

— Д-да. Обменяемся сведениями, — пробормотал Рид. — Что произошло?

Коротко, без обиняков она рассказала ему обо всем, что было, и кончила так:

— Мы причалили у города сегодня. Улдин остался в лодке. Так его сочли рабом-чужеземцем, которому запрещено осквернять священную землю Атлантиды. Не то начались бы расспросы. Я сошла на берег рассказать о бедствиях, которые мы претерпели на море, и купить за браслет приличную одежду. — Рид вновь напомнил себе, что это был мир без денег — слитки металлов более или менее служили стандартной мерой обмена, но употреблялись они не так уж часто… И слишком поздно подумал, что мог бы испробовать это новшество. — Я видела танцы! — Ему редко доводилось слышать столько страдания в человеческом голосе. Эрисса сглотнула и продолжала: — А потом, когда люди вышли праздновать на улицах, узнать, что случилось с тобой, было нетрудно. Вернее, узнать то, что было сообщено им. Ведь рассказ, будто ты ищешь уединения для благочестивых размышлений, мог быть только ложью. Но раз тебя оставили в храме, то находиться ты должен был в комнатах для паломников. Я знала, как пробраться туда, когда все уснут. В лодке я надела старую одежду, чтобы поберечь новую. И вот мы увезли тебя.

— Я бы не сумел, — пробормотал он. — И я был таким дураком, что проболтался. — Он был рад, что луна светит ему в спину и не освещает его лица. Когда он кончил говорить, Эрисса схватила его руку.

— Данкен, так было суждено. Откуда ты мог знать? Это я, я должна была догадаться… предостеречь, найти способ, чтобы мы бежали из Афин, прежде чем…

— Натяни узду! — буркнул Улдин. — А сейчас что нам делать?

— Плыть на Крит, — ответила Эрисса. — Я найду дом моих родителей, где… нам дадут приют. А мой отец пользовался… пользуется доверием во дворце.

По спине Рида пробежала дрожь, у него похолодели кончики пальцев.

— Нет, погодите… — сказал он. Его вдруг озарило. — На этой лодке мы доберемся туда только через несколько дней и с пустыми руками. Но вон там новая галера. И ее команда. Я знаю, где живет каждый. И у них нет причин не доверять мне. Галера будет говорить за нас, а может быть, и сразит Кефт… Поторопимся! — Его весло врезалось в воду. И почти сразу же — весло Эриссы. Она гребла точно в такт с ним. Вскоре у него заныли руки, дыхание стало прерывистым.

— Но храм помешает! — сказала Эрисса.

— Мы должны выйти в море до того, как в храме что-нибудь заподозрят, — пропыхтел Рид. — Дай подумать. — После некоторого молчания он продолжил: — Да, так! Один оповестит двоих, те тоже — и так далее. Они послушаются — во всяком случае придут на пристань. Ну а тот, с кого я начну, последует за нами, куда мы ни скажем, хоть на край света. Дагон…

Он замолчал — весло Эриссы на миг застыло в воздухе, но затем снова погрузилось в воду.

— Дагон! — сказала она. И это было все.

— С чего начнем? — спросил Улдин, и Рид объяснил свой план.

Они привязали лодку рядом с галерой и выбрались на берег. Нигде не было видно ни души. В лунном свете смутно белели дома, улицы были провалами черноты. Завывали собаки. Пробежав вверх по склону, Рид почувствовал, что у него подгибаются ноги, каждый вздох обжигал легкие. Но нельзя допустить, чтобы Эрисса заметила его слабость и… и этот мерзавец Улдин тоже.

— Ну вот! — Весь дрожа, он прислонился к глинобитной стене, стараясь справиться с головокружением. Улдин принялся стучать кулаками в дверь. Время тянулось нескончаемо долго.

Наконец, заскрипев, дверь приотворилась. Служанка сонно мигала, держа в руке светильник. Рид уже успел собраться с силами.

— Поторопись! — воскликнул он. — Мне необходимо увидеть твоего господина. И молодого господина. Сейчас же. Дело идет о жизни и смерти.

Она его узнала, но в страхе попятилась, и он удивился. Что в выражении его лица могло ее напугать? Ведь Эрисса и Улдин стояли чуть в стороне, куда лучи светильника не достигали.

— Да, господин. Сейчас же, господин. Войдите, пожалуйста, а я сбегаю сказать.

Она проводила их в атриум.

— Подождите здесь, господин. И госпожа с другим господином тоже.

Комната была красиво обставлена — в доме ведь жила богатая семья. Одну стену украшала прекрасная фреска с летящими журавлями, у другой перед статуей Богини горела свеча. Эрисса стояла, не двигаясь, Рид расхаживал взад и вперед, а Улдин присел на корточки. Потом Эрисса медленно опустилась на колени перед статуей. Она судорожно сжала руки — даже в мерцающем свете Рид увидел, как побелели ее ногти.

Вошли Дагон и его отец. Эрисса поднялась с колен. Вероятно, только Рид заметил прерывистость ее дыхания и краску, которая прихлынула к ее щекам и тотчас отхлынула. Но она хранила полную неподвижность, лицо ее было непроницаемым. Дагон посмотрел на нее, отвел глаза, снова посмотрел. Между его большими темными глазами под путаницей черных кудрей пролегла морщинка недоумения.

— Достопочтенный Данкен! — Отец Дагона поклонился. — Ты оказываешь честь нашему дому. Но что привело тебя сюда в столь необычный час?

— Причина странная и ужасная, — ответил Рид. — Нынче ночью Богиня прислала этих двоих, и они объяснили мне смысл моих частых снов.

Он импровизировал. Истина потребовала бы больше времени, чем было у них в распоряжении. Эрисса, знатная минойка, проживающая в Микенах, и Улдин, торговец с Понта Эвксинского, были встревожены вещими снами. Они обратились к одному оракулу и получили повеление отправиться на Атлантиду и предостеречь чужеземца, гостящего в храме, что ему должно поверить в свои сны. В доказательство грядущего бедствия им было сказано, что в пути они станут свидетелями человеческого жертвоприношения. Видимо, говорят они, подразумевалась гибель корабля, на котором они плыли, — погибли все, кто был на нем, и спаслись лишь они двое. Ахейский рыбак на острове, куда их вынесло море, отвез их сюда в лодке — что само по себе чудо! — но сказал, что не смеет выйти на священный берег. И когда они съездили за Ридом, рыбак тотчас уплыл.

Мешкать нельзя. Все, кто обладает светской или духовной властью, сейчас в Кноссе. Рид обязан известить их и миноса о предсказании как можно быстрее. Повеления ариадны утратили силу. Пусть на новую галеру погрузят провиант и соберут ее команду, чтобы незамедлительно отправиться в путь. Ибо сон предвещает, что Атлантида скоро погибнет среди огня и бушующих вод.

Пусть жители прервут празднование, пусть выйдут в море на всех кораблях и лодках, пусть ожидают там. Иначе они разделят участь тех моряков, которых разгневанные боги уже низвергли в пучину.

— Я… — Хозяин дома покачал головой. — Не знаю, чему и верить.

— И я не знал, — ответил Рид, — пока Богиня не послала мне этот последний знак.

Он сочинял и убеждал почти машинально, думая совсем о другом. Ведь он твердо знал, что доберется до Кносса, где его ждет юная Эрисса. Но теперь он взял себя в руки. Хозяин и его сын, разбуженная хозяйка дома, младшие дети и слуги, жавшиеся у дверей, обрели реальность: они могли любить, страдать и умереть. Он сказал Дагону:

— Крит тоже будет сильно разрушен. Но ведь ты поможешь мне спасти Эриссу?

— Да, о да! — Юноша бросился к двери бегом. Его остановил голос отца:

— Погоди! Дай мне подумать…

— Медлить нельзя, — ответил Дагон, но на мгновение задержался, глядя на Эриссу. — Ты похожа на нее, — сказал он.

— Мы с ней в родстве, — ответила она слабым голосом. — Поторопись!

Отправиться в путь до рассвета галера не могла. Но все равно собрать команду и доставить на борт необходимые припасы раньше не удалось бы. Провизию каждый принес из дома, воду взяли из городских цистерн. Так распорядился Рид, который не рискнул обратиться к начальнику порта. Он и без того обливался потом, пока его мальчики один за другим прибегали на пристань с факелом в одной руке (луна уже зашла за западный кряж), ведром или узлом в другой. Узел мог быть зажат под мышкой или вскинут на плечо. Когда они, громко топая, взбегали по сходням, пламя факелов стлалось по ветру, точно хвост кометы. На пристани собирались их близкие — водоворот неясных фигур в сумраке, тревожные голоса, которые становились все тревожнее, едва спрашивающие получали страшный ответ. На шум вышли обитатели ближайших домов. Однако большинство дверей оставалось запертыми — хорошо попраздновав, люди спят крепко.

Некоторые решили уехать немедленно, и немало суденышек отплыли даже раньше галеры. Но родители Дагона остались. Они решили до начала танцев с быками обходить дома, а тогда потребовать, чтобы обо всем объявили глашатаи. Нападение на Велея, когда о нем узнают, не слишком поможет делу, не говоря уж о светских и духовных властях, раздраженных тем, что все произошло у них за спиной. Но, может быть, пример ста с лишним горожан, которые уже доверились морю, окажется сильнее, чем… Может быть… может быть…

«Мы сделали здесь все, что было в наших силах, — думал Рид. — Будем предупреждать и в других местах. Нам предстоит проплыть шестьдесят миль, а скорость наша три-четыре узла. Афинская лодка, которую мы тащим на буксире, немного ее снижает, но это неважно, так как в любом случае мы доберемся туда ночью и должны будем ждать до утра».

Восток заметно побледнел. Корабельная команда отвязала канаты, и все заняли свои места.

Перед глазами Рида продолжали стоять родители Дагона — они махали им вслед, держась за руки; но тут он подумал: через сутки я увижу Эриссу!

Она подошла к нему, когда солнце уже поднялось высоко. Их окружало сияющее голубое утро — безоблачный небесный свод вверху, а внизу зыбкие сапфиры, лазурь, аметисты и бирюза среди белого кружева пены. Попутный ветер чуть накренял галеру, доски настила прогибались, как спина лошади, мчащейся галопом. Шипели волны у носа, поскрипывали и свистели снасти. Надутый спинакер заслонял солнце, но повсюду вокруг него яркие лучи высекали искры, мерцали и размягчали смолу, наполняя воздух ее терпким запахом. Два дельфина кружили рядом с галерой, словно играя с ней в салочки. Узкое‘обтекаемое тело устремлялось прямо на нее, а когда столкновение уже казалось неизбежным, дельфин уворачивался, изящно, точно танцуя с быком. Над мачтами хрипло перекликались чайки.

Впереди смутная дымка обозначала Крит. За кормой на горизонте треугольным пятном темнел конус горы Столпа — последний привет Атлантиды.

— Данкен!

Он обернулся. Как и он, она надела критский костюм. Ее волосы колыхались на ветру, который холодил его обнаженную грудь. Внезапно гребцы, отдыхающие на скамьях внизу, рулевой и два дозорных на мачтах отодвинулись в неизмеримую даль.

— Можно я постою тут с тобой? — спросила она.

— Эрисса, о боги! — Он притянул ее к себе. Они не поцеловались, но она положила голову ему на плечо.

— Я так по тебе тосковала! — прошептала она.

Ему нечего было ответить.

Она опустила руки и встала рядом с ним у перил.

— Страшно снова плыть на этом корабле, — сказала она. — После стольких лет! И не знаю, призрак ли это или я сама!

— На Кноссе тебе будет трудно, — сказал он.

— Да. Отец с матерью, наш дом, слуги… У нас была ручная обезьянка Баловник. Это я ее назвала… Но так суждено. И мне будет дано вновь свидеться с моими умершими. Не в-в-взыскана ли ямилостью судьбы? — Она вытерла глаза.

— И свидеться с самой собой, — сказал он.

— Да… — Она обеими руками схватила его за плечо и прильнула к нему. — Данкен, поверишь ли… Способен ли ты вообразить, что я ревную? Я страшилась, как ты посмотришь на меня, меня старую… Но ночью бодрствовать в доме моего отца, зная, что теперь, именно теперь я переживаю самые счастливые часы в моей жизни…

Гора развалилась.

Глава 17

Рида оповестил об этом вопль дозорного. Он резко повернул голову. Конус уже не торчал из моря. На его месте стремительно разрасталась жуткая стена ночи.

Секунду спустя их настигла первая взрывная волна. Невидимый кулак ударил в тело Рида и опрокинул на палубу. Галера качнулась, нос зарылся в воде, и через борт хлынул бешеный каскад. Рев был таким чудовищным, что из простого звука превратился в целую Вселенную, которая оказалась чудовищным молотом.

Галера выпрямилась, но продолжала качаться. А чернота все росла и уже заполонила половину небосвода. Несколько минут солнце светило тускло-красным светом, потом исчезло вовсе. Черноту прорезали зигзаги гигантских молний или целые их полотнища, отливающие свинцовой синевой. Раскаты грома сливались с агонизирующим ревом Атлантиды.

Рид заметил в небе раскаленную глыбу больше галеры, которая стремительно падала вниз. Одной рукой он вцепился в перила, другой схватил Эриссу. Глыба рухнула в море в полумиле от них. В неизмеримую вышину взметнулся огромный столб воды. Белый на фоне черной мглы, озаренный молнией, он рассыпался брызгами и рухнул вниз. Поднявшийся ветер разметывал стеклянные его осколки. Он рухнул, и море закипело. Рид увидел устремившуюся на них волну. Выше их мачт, с белым оскалом гребня, она обладала собственным голосом, словно рокотал товарный поезд. Он крикнул:

— Поверни ее носом. Навстречу! Не то конец!

Рев, грохот, гул, вой, свист поглотили его голос и выплюнули назад. В секунду сумасшедшей растерянности он сообразил, что кричал по-английски.

Но рулевой понял. Он навалился на румпель, и галера, раскачиваясь, отяжелевшая от залившей ее воды, все-таки успела повернуться вовремя. Но едва-едва. Вода бешеным потоком обрушилась на нее. Ослепленный, оглушенный, Рид судорожно стискивал пальцы, пока волна перекатывалась через него. Если нас не смоет, подумал он, мы захлебнемся прямо тут. Я задыхаюсь, ребра вот-вот треснут! Галера накренялась то вправо, то влево. Среди поломанных скамей лежала опрокинутая мачта. Следующая волна опрокинула вторую мачту.

Всюду вокруг сыпались раскаленные камни, и над морем поднимались струи пара. Один такой камень упал на палубу и покатился по ней, подпрыгивая, оставляя обугленные метки там, где соприкасался с досками. Юноша у румпеля отчаянно закричал. Услышать его было невозможно, но молния вырвала его из тьмы — открытый рот, растянутые веки, руки, вскинутые не то с мольбой, не то в попытке защититься. И тут камень накатился на него. Он был раздавлен, и следующая волна омыла то место, где он стоял.

Дозорные тоже исчезли. Рид разжал руки и пополз на корму. Кто-то должен был встать у руля. Эрисса спрыгнула к гребцам, которые застыли в ожидании. Он увидел, как она по пояс в воде била и царапала их, заставляя взяться за весла и за ведра, чтобы вычерпывать воду. Но ему некогда было смотреть по сторонам: румпель противился его усилиям, как взбесившийся конь.

Снова вулканический взрыв потряс воздух. И опять. И опять. Он был слишком оглушен, чтобы считать их или хотя бы думать о чем-либо, кроме того, что он должен держать нос навстречу волнам. Двое матросов выбрались на палубу с топорами и убрали обломки мачт. Заработали весла, и у галеры появились шансы уцелеть, которые увеличивались по мере того, как из нее вычерпывали воду и она обретала все большую маневренность.

Под черным небом вздымались черные волны, отливая медью при вспышках молний, когда каждая капля над гребнями словно застывала в полете. Удар грома на миг перекрывал нескончаемый рев, вой и свист, и возвращалась непроницаемая мгла. В воздухе стоял запах серы и ядовитых паров.

С неба посыпался пепел, и хлынул дождь. Гонимые ветром струи жалили, как стрелы, — и это была не чистая вода, а колючая жидкая грязь. Новый грохот и дробный треск возвестили о еще одном взрыве, но на этот раз они уступали громкостью реву бури.

К нему подошла Эрисса, подтянувшись на палубу, потому что все трапы были сломаны. Рид заметил ее, только когда она встала рядом с ним — сквозь грязный кислый дождь он не видел почти ничего. Нос был скрыт тьмой, и он управлял галерой, полагаясь на инстинкт и на те молнии, которые на миг разрывали эту тьму и оглушали его раскатами грома. Эрисса потеряла юбку, сбросила сандалии, и ее наготу прикрывали только волосы и облепивший ее пепел. Она положила ладонь на его руку, сжимавшую румпель, и почти прижала губы к его уху, но он лишь с трудом расслышал ее слова:

— Позволь, я помогу тебе.

— Спасибо! — Физически он в помощи не нуждался. Галера слушалась руля, а ветер и волны едва ли могли стать опаснее.

Но ему стало легче оттого, что она здесь с ним — здесь, на качающейся, захлестываемой дождем палубе.

Бу-ум! Он увидел белый освещенный молнией профиль Эриссы на фоне страшного неба. Она взглянула на него и посмотрела в сторону носа, словно думала только о том, как им плыть дальше. Снова все почернело, выл ветер, гремели волны, гром грохотал, словно колеса ахейской боевой колесницы.

Крит возник внезапно. Над бешеным кипением волн вдруг встали береговые обрывы. Рид навалился на румпель. Эрисса добавила свои усилия к его — снова румпель не поддавался и вырывался, превращая галеру в игрушку грозных течений.

— Так скоро! Не может быть! — воскликнула Эрисса. Голос ее терялся в реве, вое и шипении черного дождя.

— Нас несло цунами, — ответил он, не надеясь, что она расслышит. А, неважно! Необходимо было одно: отвернуть от этого берега. Бешеные потоки, которые уже исполосовали обрывы, унося с собой целые деревушки и их обитателей, теперь старались выбросить его корабль на рифы. Вновь вспыхнула молния, и Рид увидел вынесенную высоко на берег военную галеру, от которой успел остаться только остов.

Атлантида погрузилась в морскую пучину. Рид вдруг подумал о дочке Велея с грустной надеждой, что девочка погибла сразу же, даже не успев позвать отца. Морская империя миноса была сокрушена. Тесей и его разбойники, наверно, уже захватили разрушенный землетрясением Кносс. В тумане усталости и ноющей боли Рид с недоумением спросил себя: а ради чего продолжать борьбу?

Да ради того, что заставило бороться Эриссу, теперь дважды потерявшую свой народ. А может, просто из гордости, мелькнуло в его измученном мозгу: презреть манящий соблазн смерти и вести бой после Рагнарека^[360].

И они отвернули от грозных бурунов. Оставив Эриссу у румпеля, Рид спустился с палубы проверить свою команду. Кроме юноши, раздавленного раскаленным камнем, еще восьмерых смыло за борт. Несколько человек валялись без сознания между скамьями. Остальные гребли или отливали воду, как автоматы, глядя перед собой пустыми безнадежными глазами. Улдин скорчился у борта, укрыв лицо руками от сверкающих молний. Когда Рид потряс гунна за плечо, того стошнило.

Ну что же, тупо подумал Рид, отойдем на безопасное расстояние в море, соорудим плавучий якорь из паруса и реев, если буксируемой лодки окажется мало, и отдохнем. «Уснуть — и видеть сны»^[361]… Но какие?

Дым все еще чернил небо, но за ним склонялся к западу шар солнца цвета запекшейся крови. Крит маячил бесформенной туманной громадой на буро-сером краю видимости. Ветер стих, дождь кончился, воздух давил густотой и смрадом. Волны шлепали галеру, раскачивали ее и катились дальше. Вода была темной и почти вязкой от пепла.

На севере, где прежде была Атлантида, вздымалась кошмарная чернота. Молнии чертили на ней магические, тут же гаснущие знаки, но гром доносился сюда, как глухой непрерывный ропот.

Они все собрались на палубе: сорок один минойский юноша — нагие или в лохмотьях, скорчившиеся на коленях, чумазые, в кровоточащих царапинах, оставленных камнепадом, опустошенные не утомлением (несколько часов отдыха вернули силы молодым телам), а тем, что их Атлантида исчезла. Улдин сидел среди них на корточках. Он вздрагивал от каждой дальней зарницы и рокота, но лицо в шрамах хранило угрюмое упрямство. Перед ними в мокрых ахейских туниках стояли Рид и Эрисса.

Американец принуждал себя говорить:

— Нам было дано предвидеть гибель вашего родного острова и захват Кефта варварами. Мы пытались предупредить ваших близких и миноса, но потерпели полную неудачу — разве что лодки и корабли, вышедшие в море вместе с нами, все-таки уцелели. Так что нам делать теперь?

— А что нам осталось? — всхлипнув, спросил кто-то из юношей.

— Жизнь! — ответила Эрисса.

— Мы могли бы вернуться в Афины, — сказал Улдин. — Как бы то ни было…

Дагон вскочил и ударил его по губам. Улдин с ругательством выпрямился и обнажил саблю. В руках юношей засверкали ножи. Эрисса прыгнула к Улдину и повисла на его правой руке.

— Остановись! — закричала она. — Кровное братство!

— Не с ним! — процедил гунн сквозь зубы. Дагон приготовился к нападению, сжимая в кулаке нож.

— Нет, с ним! — презрительно возразила Эрисса. — Он греб, пока ты корчился и визжал, точно евнух.

Она отпустила его руку. Улдин словно сразу замкнулся в себе. Он, пошатываясь, отошел, опустился на корточки и больше не произнес ни слова.

Эрисса вернулась к Риду. В тусклом красноватом свете он увидел, что ноздри ее раздуваются. Она гордо откинула голову.

— Ты… ты не должна была, — пробормотал он. — Но я как всегда не успел.

Эрисса повернулась к гребцам.

— Не сдавайтесь! — сказала она. — Повсюду в этих водах на островах есть наши колонии. Им пришлось тяжело, но многие уцелели. Если мы больше не управляем морями, то можем управлять собственной жизнью, пока она длится. Мы найдем место — по-моему, для этого лучше всего подойдет Родос, — где сможем начать заново. Во имя Богини.

— Дряни, которая предала нас? — проворчал плачущий юноша.

Дагон осенил себя священным знамением и крикнул:

— Замолчи! Или тебе мало было Ее гнева?

— А что она может сделать хуже того, что сделала? — отозвался тот.

— По закону, — сказала Эрисса им всем, — люди должны отчитываться в своих поступках перед богами, но не боги перед людьми. Я не говорю, что это справедливо. Но сделать ничего нельзя. Лабиринт пал, и я не покину Богиню в час ее нужды.

Дагон отошел к борту и уставился сквозь мглу на Крит.

— Ну, так поплывем к Родосу, — сказал он. — Но прежде… там ведь твоя тезка, Эрисса…

Она кивнула:

— Там много дорогих нашему сердцу, а у нас тут много провизии и места. Как по-вашему, не попробовать ли нам спасти кого-нибудь?

— Столько, сколько сумеем, — ответил Дагон, и даже в этом тусклом свете Рид разглядел, как он покраснел. — Но раньше всех — девушку Эриссу.

Она положила руку ему на плечо и долго всматривалась в его лицо.

— Это сказал Дагон, — произнесла она с каким-то удивлением.

— Ты… — Рид переступил с ноги на ногу. — Т-т-ты думаешь, мы можем высадить на берег отряд? — проговорил он, заикаясь.

— Да, — ответила она с холодным спокойствием, отличавшим ее все последние часы. — Этот мыс мне знаком — мы можем добраться до гавани Кносса еще до вечера. Что бы сейчас ни делал Тесей, что бы он уже ни сделал, в городе, конечно, еще царит хаос. Вооруженные решительные люди проложат себе путь. — Большие устремленные на него глаза были того же прозрачного зеленоватого цвета, какой вновь зимой обретет море. — Ты знаешь, что так и будет.

Он кивнул. «Проиграть я могу, — мелькнула у него мысль, — только после того как вновь найду девушку, чей образ танцует среди этих похоронных туч. А потом… что же, потом нам уже не будет известно, чего нам ждать впереди».

Но он отвел Эриссу-женщину в сторону и зашептал:

— Ты в этом году не помнишь никого на Родосе, кто мог быть тобой?

— Нет, — ответила она.

— Но в таком случае?

— В таком случае живой я туда, наверно, не доберусь, — ответила она спокойно. — Или случится что-то еще. Ведь уже случилось что-то еще — во всяком случае тот Кносс, где, как я помнила, мы были с тобой вместе, больше нас не ожидает. Но неважно. Сделаем, что сможем, сначала для девушки… — Эрисса замолчала. — Странно думать, что сейчас я мучаюсь и мне нужна помощь. — Она глубоко вздохнула. — Сначала сделаем, что сможем, для нее и всех, кого найдем. А потом мы… ты и я… Как знать? Вдруг мы будем счастливы? Или сумеем терпеть…

Глава 18

От гавани мало что осталось: фундаменты зданий, обломки кораблей, изуродованные трупы, расшвырянные грузы, залитые грязью улицы. Пыль серой пеленой запорошила все недавно яркие стены. Солнце еле пробивалось сквозь мглу над высотами, где прежде стоял Кносс. Там клубился дым. Город горел.

Рид и Эрисса взяли с собой только шесть человек. Лишенной мачт галере были необходимы гребцы. Так к чему рисковать их жизнью на берегу? К тому же отряд побольше привлечет к себе внимание, а по своей малочисленности все равно не сумеет отразить нападение. Кроме Дагона и Улдина с ними были Ашкель, Тилиссон, Харай и Ризон. Полный набор доспехов они взять на борт не успели и теперь должны были обойтись нагрудниками. Оружие исчерпывалось мечами, ножами и парой коротких копий. Одно из них судорожно сжимал Рид — он знал, что меч и нож у него в руке будут и вовсе бесполезны.

Они причалили к свае, оставшейся от пристани, и кое-как перебрались через груды обломков. Отхлынувшие волны напитали землю водой, и на берегу они по лодыжки проваливались в липкую грязь, громко хлюпавшую под их сандалиями. В воздухе стояла густая пыль, забиваясь в ноздри и в рот. Пот, вызванный неестественно жаркой духотой, промывал канавки в налипшей на кожу грязи.

Вокруг было полное безлюдье. На следующий день Тесей; несомненно, пришлет сюда своих людей встретить ахейский флот. Но пока он, конечно, занят тем, чтобы навести в Кноссе хоть какой-то порядок.

— Он утвердился там, — сказала Эрисса. — Захватил Лабиринт и своей рукой убил миноса, нашего доброго старого миноса. Его воины всю ночь рыскали по городу, расправляясь с жителями, забирая многих для продажи в рабство. Назавтра он соберет своих сторонников среди обитателей острова и принесет в жертву быка для доказательства, что царь теперь он. Ариадна будет стоять рядом с ним. Так мне рассказывали много лет спустя люди, которые видели все это своими глазами. Сейчас эти сведения могут нам помочь.

— Да ладно! — буркнул Улдин. — Разве могло быть иначе? А не встречаться с его дозорами мы бы все равно постарались.

— Но если такой дозор встретится с нами, тем хуже для него, — проворчал Дагон.

— Сначала мы пойдем в твой дом, — сказал Рид Эриссе. — Заберем девушку и всех, кого найдем там. От них мы, наверно, узнаем поточнее, что происходит. А на обратном пути постараемся спасти и других.

«Только это нам по силам, — подумал он. — Подобрать тех или иных людей. Но как же так? Она говорила, что мы с ней… в доме ее отца в Кноссе, где еще царил мир… Так где же мы с ней?.. Как? Когда? Или время все-таки подвержено изменениям?

Уж лучше нет. Не то нас могут обнаружить и убить теперь же. Я бы ни за что не рискнул на эту вылазку, если бы не был уверен, что нам суждено спасти танцовщицу, а потом потерять ее».

Он посмотрел на Эриссу. В меркнущем свете ее фигура четко рисовалась на фоне полуобвалившейся стены. Она шла легко и упруго, словно навстречу быку. В ее медальном профиле ему почудилась безмятежность. Он подумал: она дерзнет!

Две-три мили дорога круто уходила вверх. Сюда цунами не достигли, и почти все платаны по ее сторонам уцелели, хотя некоторые были вывернуты с корнями и повсюду валялись обломанные сучья. За платанами по обеим сторонам прежде стояли хижины земледельцев и загородные дома богатых людей, но теперь все они лежали в развалинах. Тоскливо мычала корова — звала теленка? Кроме нее Рид нигде не видел ни единого живого существа. Впрочем, уже смеркалось и рассмотреть что-либо чуть дальше от дороги было трудно.

Однако Кносс он увидел издалека — рыжие и багряные отблески ложились на тучи, возвещая гибель столицы. А затем они увидели языки пламени — во многих местах над черными изломами развалин. Когда проваливалась крыша, взметывались вихри искр — словно над кратером вулкана. Маленький отряд Рида шел туда, и рев огня становился все слышнее, едкая вонь дыма все сильней.

Кносс не был укреплен. К чему береговые крепости подданным царя морей? А там, где полагалось быть городским воротам, дорога просто разветвлялась на несколько улиц. Столица была сходна с городом на Атлантиде, лишь заметно превосходя ее размерами. Эрисса указала острием копья на одну из улиц.

— Сюда, — сказала она.

Уже сомкнулся ночной мрак. Рид пробирался среди пляски теней, спотыкаясь об обломки, а иногда ощущая под ногой труп, укрытый темнотой. Сквозь треск огня иногда доносились пронзительные вопли. Он вглядывался в клубы дыма, но никого не увидел, если не считать женщины, которая сидела, раскачиваясь, на пороге дома. Она не отозвалась на его взгляд и продолжала смотреть прямо перед собой. Мужчина, лежавший рядом с ней, был убит мечом. Не замечала она и оседавшие на нее сажу и пыль.

Внезапно Дагон остановился.

— Быстрей! Сюда! — прошипел он, и секунду спустя они услышали то, что его юный слух уловил раньше, — тяжелые шаги, лязг металла. Пригнувшись в глубокой тени боковой улочки, они смотрели, как мимо проходит ахейский дозор. Только двое были в полном вооружении — колышущиеся плюмажи, сверкающие шлемы, ниспадающие с плеч плащи, нагрудники, щиты. Видимо, все это привезли на Крит тайно. Остальные семеро в обычной одежде были вооружены кто чем — мечами, короткими копьями, топорами, а кто-то держал пращу. Двое были критянами.

— Клянусь Астерием! Эти… предатели! — Меч Ашкеля угрожающе блеснул. Двое его товарищей с трудом помешали ему ринуться в бой. Дозор скрылся за углом.

— Наверно, больше нам они не встретятся, — сказала Эрисса. — У Тесея мало воинов. Все горе в том, что у нас не осталось никого сразиться с ними. Военачальники, которые могли бы собрать воинов, конечно, были сразу же застигнуты врасплох и убиты. А простые воины без начальников способны только убегать! — Она пошла дальше.

Вновь им пришлось смотреть на мертвецов и окаменевших от горя женщин. Раненые хрипло молили о помощи, и самым тяжким было проходить мимо, не отзываясь. Или самым тяжким было замечать убегающие тени — кноссцы считали их тоже грабителями, насильниками, охотниками за рабами…

Они вышли на площадь, и Эрисса остановилась.

— Вот мой дом! — В первый раз ее голос дрогнул.

Здания вокруг пострадали относительно мало. В дрожащем свете отдаленного пожара видны были трещины на фасадах, сорванные двери, стенная роспись, покрытая сажей и пылью, но стены выстояли, кровли не провалились. Рид с трудом разглядел, что стену дома, на который указывала Эрисса, украшала картина, изображавшая танец с быками на лугу среди лилий.

Эрисса схватила его за руку, и они пошли через площадь.

Внутри дома чернела ночь. Постучав тупым концом копья, заглянув внутрь в пустоту опустошения, Рид сказал медленно:

— Боюсь, тут никого нет. Дом, видимо, ограбили. Наверно, его обитатели бежали.

— Куда? — хрипло спросил Дагон.

— Я могу вам ответить, друзья, я могу вам ответить, — донеслось из глубины дома. — Погодите, я сейчас вам расскажу. Разделенное горе легче переносить.

Шаркая, к дверному проему приблизился морщинистый старик, он мигал подслеповатыми глазами. Эрисса ахнула:

— Балан!

— Да-да… А ты знаешь Балана? — спросил он. — Старого Балана, такого дряхлого, что его не стоило уводить для продажи… А хозяева-то отпустили его на покой, потому что он верно служил доброму господину долгие-долгие годы. Вот так-то. Дети прибегали ко мне, чтобы я им сказки сказывал… Никого не оставили, никого…

Эрисса уронила копье и обняла старика.

— Балан, милый ты мой! — произнесла она невнятно. — Помнишь Эриссу?

— Помню, как не помнить. И не забуду до конца моих дней, сколько их там ни осталось. Надеюсь только, что он будет с ней добр. Она ведь может его приворожить, знаешь ли. Ее же все любили. Только не знаю… нет, не знаю… Те, что пришли за ней, говорили что-то про него и про ариадну.

— За кем? — вскрикнул Дагон.

— Так за Эриссой же. Чуть земля кончила трястись, еще тьма стояла и ветры выли. Она рассказывала про человека, которого встретила на Атлантиде. Просто руки можно было греть у ее счастья… А тут землетрясение… а отец ее недужил, знаешь ли. Грудь у него болела. Совсем ослабел. И не мог идти. Ну, она и осталась с ним. А тут они выбили дверь и вошли. Их за ней прислали. Тесею, говорят, требуется Эрисса. А им требовались дорогие вещи и рабы. И они всего набрали, когда связали мою маленькую Эриссу, а она-то думала получить в награду гирлянду и сыграть свадьбу с чужеземцем, которого полюбила. Вот старого Балана они не увезли. И его господина тоже. Господин умер, сразу умер, чуть эти ахейцы ворвались в опочивальню и схватили госпожу… Сказали, что много за нее не получишь, но молоть зерно она еще может и не один год. Вот господин и умер. Лежит там. Я его обрядил, как положено. А теперь жду, чтобы пойти за ним. Я бы пошел с остальными, упрашивал воинов, чтобы меня с ними не разлучали, а они только хохотали. Вот и осталось бедняге Балану сидеть рядом с господином, дожидаясь своего часа…

Эрисса потрясла его за плечи.

— Куда их увели? — крикнула она.

— А? А? — Старик прищурился. — А ты на нее похожа. Да-да, — прошамкал он. — Но ты с ними не в родстве, верно? Я же всю их родню знал, всех до единого. Каждого двоюродного, каждого племянника, каждого младенчика по всей Талассократии. Когда они приезжали сюда гостить, уж непременно старику Балану все новости рассказывали, а я ничего не позабывал… Их заперли где-нибудь с другими пленными и охрану поставили. Боюсь, вам их не выручить.

— И Эриссу? — воскликнул Рид. — Ее тоже?

— Да нет же, нет! Или я вам не сказал? С ней по-другому вышло. Тесей, наш завоеватель… то есть царь Тесей, потребовал ее для себя. Он сразу послал за ней воинов, чтобы она не успела убежать. Они говорили, что проложили дорогу к нашему дому мечами. И были все в крови. Вот как торопились! А почему, не знаю. Всех остальных братьев, сестер, малолеток, слуг они забрали заодно с остальной добычей. Но приходили они за Эриссой. Так она, наверно, в Лабиринте. А теперь можно я вернусь к господину?

Гора Юктас, где был погребен Астерий, где в пещере Лидру посетило видение, черным горбом вырисовывалась на фоне туч. Они направлялись ко дворцу сверху — путь наиболее безопасный, — и Рид рассматривал озаренные пожаром ниже по склону циклопические стены, высокие колонны, широкие лестницы, занимающие огромную площадь, величественные даже в полуразрушенном виде. Во внутренних дворах кое-где рдели сторожевые костры.

— Мы с ума посходили, — проворчал Улдин. — Сами лезем в волчье логово, в норы, где проплутаем без толку до зари.

— Кровное братство! — ответила Эрисса. Балан отказался отправиться на галеру, и с той минуты она словно надела личину. Двигалась она с той же стремительной гибкостью, но ее лицо и голос вполне могли принадлежать медному великану Талосу, который, если верить легендам, некогда охранял Крит. — Я хорошо помню эти залы и переходы. И находить там дорогу нам будет легче, чем нашим врагам.

— Ради одной дуры, девчонки…

— Вернись на корабль, если боишься, — презрительно бросил Дагон.

— Да нет, я пойду с вами.

— Если она почему-то важна для Тесея, значит, не менее важна она и для нас, — заметил Тилиссон. — Ну и, может быть, мы сумеем убить парочку-другую ахейцев.

Они продолжали осторожно пробираться вниз по склону. Рид шел впереди с Эриссой. Он видел ее только как тень, как путеводный силуэт, но, наклоняясь поближе, касаясь туники из грубой шерсти, улавливая ее аромат среди дымного смрада, думал: она здесь. Она существует. Она не та девушка, которой была, но она та женщина, которой стала та девушка.

— Предстоит ли нам идти дальше? — шепнул он.

— Мы дошли до конца.

— Да? И именно так, как сейчас?

— Да. Я знаю теперь, что на самом деле произошло в эту ночь. Если мы не исполним своего долга, так, возможно, я больше не встречу тебя, Данкен. Возможно, у нас так и не будет тех минут, которые уже были нашими.

— Ну а опасность, которой мы подвергаем наших друзей?

— Они здесь во имя своего народа. Час этот не принадлежит только тебе и мне. Тилиссон сказал правду. Подумай сам! Зачем Тесей приказал разыскать эту девушку во что бы то ни стало? Потому что в ней тайна: ей суждено вернуться к самой себе. Он… и, наверно, Лидра… не может допустить, чтобы враг, обладающий неведомой Силой, остался на свободе. Но, захватив ее, они постараются, чтобы она послужила их целям, верно? А она ведь юная слабая девушка, Данкен, и может подчиниться их воле. Свободных кефтиу на малых островах можно покорить. Но если избранница Богини ускользнет от него, Тесей устрашится. Он удержит свою руку, удовольствуется объединением Аттики, а Эгейское море оставит в покое. — На миг в ней заговорило злорадство: — Да, он так оробеет, что не посмеет обратить веру в Богиню на пользу себе, как вознамерился. И бросит ариадну там, где она никому не сможет вредить.

— Ш-ш-ш! — предостерегающе шепнул Улдин.

По садовым дорожкам они пробирались ползком. За кустами Рид увидел ближайший костер. Он отбрасывал свет на плиты двора, на упавшую колонну и на ряд огромных глиняных сосудов для хранения зерна вдоль стены. У костра сидели двое ахейцев и пили. Царский раб то и дело подбегал наполнить их чаши. Для него мало что изменилось. Третий ахеец, видимо, нес сторожевую службу — он был в полном вооружении и стоял. Огненные блики играли на бронзе его доспехов. Он хохотал и перекидывался шутками со своими товарищами. Рид расслышал слова:

— …завтра или послезавтра прибудут корабли с подкреплениями, вот тогда и займемся розысками по-настоящему. Глядишь, Гиппомен, ты найдешь девчонку, которая от тебя сбежала…

В углу двора американец заметил двух спящих. Он прокрался совсем близко от них и увидел, что это критяне. Праздничные венки на их лбах увяли, осеняя остекленевшие глаза и глубокие раны на горле. Кровь их, прежде чем свернуться, успела разлиться большой лужей.

Прижимаясь к стене, Эрисса провела их к неохраняемому боковому входу. В коридоре было темно, как в могиле. Но вскоре они свернули в поперечный проход, где на порядочном расстоянии друг от друга горели светильники. От двери к двери на стенах радовались жизни быки, дельфины, пчелы, чайки, цветы, юноши, девушки — ну, словом, все, кому и чему доступна эта радость. Эрисса кивнула:

— Я так и думала! Уж ариадна позаботилась проложить нить света, чтобы враги не заплутались в парадных коридорах!

Тени вздымались и съеживались, точно насмешливые демоны, но воздух здесь был прохладный и живительно свежий. Они направились в ту часть дворца, где, по мнению Эриссы, скорее всего могли найти предмет своих поисков. Какое движение, какая суета, должно быть, царили в этих коридорах и помещениях всего день назад!

Из-за угла донесся голос, хлестнувший Рида, как удар хлыста. Тесей!

— Ну, дело сделано. Я не знал, смогу ли.

И Лидра:

— Но я ведь сказала, что мое присутствие укрепит тебя.

— Да. Я все время слышал твои молитвы. Но дозволено ли было испытывать наслаждение? А я испытывал. Куда большее, чем ожидал.

— Но впредь ты не станешь, ведь так? У тебя есть я!

— Ну довольно.

Рид рискнул заглянуть за угол. Десятках в двух шагах от угла у двери стояли два воина в доспехах, упираясь копьями в пол. Их щиты и мечи у пояса блестели в лучах светильника. По коридору удалялись Тесей с ариадной. Царевич был только в тунике, на боку покачивался меч. Его золотая грива, казалось, блестела ярче бронзы, и шел он походкой человека, завоевавшего больше, чем просто царство. Ариадна в одеянии критской жрицы цеплялась за его руку.

«Что происходит?» — подумал Рид с ледяным спокойствием.

— Быстрей! Убьем их! — шепнул Ашкель.

— Нет. Это сам Тесей, — ответила Эрисса. — И, значит, на его зов сразу сбегутся воины.

— Погибнуть, убивая Тесея… — Ризон поднял меч.

— Остановись. Мы здесь, чтобы спасти девушку! — напомнил Дагон. — Подождем, чтобы он со своими воинами ушел подальше.

Они замерли. И каждому казалось, что остальные слышат, как стучит его сердце.

— Идем! — приказала Эрисса.

Рид первым выбежал из-за угла. Ахеец охнул и метнул копье. Оно вонзилось Хараю в живот. Кровь забила фонтаном. Юноша упал, стараясь сдержать крик боли.

Рид взглянул на безбородое сереющее лицо и подумал (все происходило в каком-то замедленном темпе, и времени подумать хватало): кажется, рассечена артерия. Так лучше. Во всяком случае он избежал мучительной смерти от перитонита.

Второй ахеец выставил копье. Рид взмахнул своим, точно дубинкой, стараясь отбить нацеленный на него наконечник. Дерево стукнуло о дерево. Эрисса вцепилась в древко и повисла на нем. Ахеец выпустил копье и выхватил меч. Тилиссон метнулся к нему. Легким движением щита ахеец отклонил критское лезвие, а сам нанес удар сверху. Тилиссон отшатнулся, прижав к груди располосованную руку.

— Сюда! На помощь! На помощь! — кричали оба ахейца.

Улдин бросился к одному. Рассекая воздух, свистнула его сабля. Бронзовый меч промахивался — гунн прыгал из стороны в сторону, испуская пронзительный боевой клич, раздиравший уши. Подскочил Ризон и, обхватив щит обеими руками, оттянул его вниз. Улдин захохотал и взмахнул саблей. Голова ахейца покатилась по полу. И замерла, уставившись на собственное туловище. Длинные волосы сразу пропитались кровью. Наверно, в Афинах какая-то женщина, какие-то дети будут его оплакивать.

Дагон дрался со вторым ахейцем. Теперь к нему присоединились Улдин, Ризон и Ашкель. Ахеец отступал, отбиваясь мечом и щитом. Лязгал металл о металл, воздух с хрипом вырывался из легких. Дверь уже не охранялась.

Рид дернул ее. Она сразу открылась, и он вошел в комнату, которая, видимо, служила святилищем. Богиня в человеческий рост из слоновой кости, золота и серебра протягивала к ним руки с вьющимися змеями — душами умерших. Позади нее на стене был нарисован солнечный бык Астерий, справа — осьминог, обозначавший флот, слева — сноп пшеницы, символ мира и богатой жатвы. Перед алтарем горел единственный светильник. Рядом спиной к двери стояла на коленях юная Эрисса. Поникшее лицо скрывала волна черных волос. Под коленями была юбка, сорванная с нее руками, которые затем испещрили синяками ее груди.

— Эрисса! — Рид, спотыкаясь, подбежал к ней.

Но старшая Эрисса оттолкнула его, нагнулась и обняла девушку. В юном лице, прижатом к начинающему стареть, Рид увидел ту же пустоту, что и в лицах своих гребцов после взрыва Атлантиды. Она глядела на него, не узнавая.

— Что произошло? — умоляюще пробормотал он.

Старшая сказала:

— А как ты думаешь? Считалось, что ее судьба сплетена с твоей. Ее сила была в девственности. Тесей опасался их. И отнял. Думаю, ему посоветовала Лидра. Мы ведь знаем, что она ему помогала.

Рид подумал тупо: «Ну конечно… отцом ее первого сына был высокий светловолосый мужчина…»

Вопль и гулкий удар об пол возвестили конец боя за дверью. Поддерживая Эриссу, Эрисса сказала нежно:

— Идем, девочка. Часть твоей боли я исцелю.

Снаружи донеслись крики — воины в другой части дворца услышали шум.

Рид выглянул за дверь. Второй ахеец лежал мертвым на трупе Харая. Но вдали по коридору бежали воины — человек десять. А они все без доспехов, и Тилиссон ранен.

К двери подскочил Дагон.

— Быстрее! Мы их задержим. Отведите ее на корабль.

Улдин сплюнул:

— Иди с ними, критянин! Все уходите. Вам нужны все ваши силы. Я не пропущу их.

Эрисса с белыми прядями в волосах, поддерживая девушку, которая шла точно во сне, сказала:

— Цена слишком большая.

Афиняне остановились в нерешительности, собираясь с духом. Вероятно, до них доходили кое-какие слухи. И Рид понял: ради уцелевших кефтиу та, что танцевала с быками и еще остается носительницей Силы, не должна вновь попасть в руки их царевича.

Но они не трусы и вот-вот перейдут в нападение.

Улдин снова сплюнул:

— Гунн и десяток косолапых возничих! Неплохо. — Он посмотрел на Эриссу. — Я предпочел бы умереть в степи, где цветут васильки, при свете солнца верхом на коне, — сказал он. — Но ты сдержала свою часть клятвы. Прощай!

Он уже поднял щит убитого ахейца и теперь встал посредине коридора, подняв саблю.

— Чего вы ждете? — крикнул он и разразился градом непристойных насмешек.

Эрисса дернула Рида за тунику.

— Идем, — сказала она.

Увидев, что они уходят, афиняне двинулись вперед — четверо в ряд. Те, кто шел сзади, подняли копья. Улдин подпустил их совсем близко. Внезапно он присел, прикрывая голову щитом, и ударил по ноге, где между юбочкой и ремнями сандалии виднелась кожа. Раненый с воплем упал, а Улдин стремительно повернулся и подсек второго. О его щит зазвенели мечи. Он молниеносно выпрямился, опрокинув того, кто стоял перед ним, на соседа. Они упали, а сабля Улдина дважды опустилась. В него вонзилось копье, но он, казалось, даже не заметил и, ворвавшись между ними, рубил направо и налево. Потом они всем скопом навалились на него, но потребовалось еще немало времени, чтобы покончить с ним, и те, кто уцелел в этом бою, навсегда сохранили на память о нем то или иное увечье.

Галера вышла в море, увозя беженцев — тех, кого Рид и его товарищи повстречали на обратном пути. Искать других времени не было. За ними, наверно, уже гнались. У самого порта их заметил патруль, и они сражались, пятясь, — наносишь удар, отражаешь удар, снова пятишься в темноту, — пока не добрались до своей лодки. Там они остановились и отражали натиск ахейцев, пока с галеры не подплыло подкрепление и оставшиеся в меньшинстве враги не были изрублены на куски. Рид сохранял тупое безразличие. К тому же он понимал, что только так можно было перевезти кноссцев на галеру.

Отойдя от берега, они получили возможность передохнуть. В гавани царя морей не осталось ни единого корабля. Измученные, они легли в дрейф.

Поднимался ветер. К утру он, конечно, раздует пожары в городе в ревущую огненную стихию, следы буйства которой сохранятся и через три с лишним тысячи лет, когда начнутся раскопки Кносса. А ближайшие дни сулили бурю за бурей, пока атмосфера не вернется в обычное состояние. Однако до зари галера могла оставаться в дрейфе. Рид взял на себя обязанности вахтенного. Он знал, что в любом случае не уснет.

Он поднялся на палубу и встал на носу там, где стоял с Эриссой утром. (Утром? Меньше одного оборота Земли тому назад?!) На корме смутно чернели тела спящих моряков и беженцев. Кто-то ворочался, кто-то стонал во сне. Галера покачивалась под ударами волн, становившимися все более сильными, все более громкими. Ветер жаркими порывами налетал с юга, еще царапая кожу вулканическим пеплом, который кружил между Грецией и Египтом, пока наконец весь не осел на сушу и в море. Но ветер уже не дышал прежним смрадом.

Укрытая полоской парусной ткани, горела свеча. Юная Эрисса лежала на соломенном тюфяке. Старшая Эрисса одела ее. Она смотрела вверх, но Рид не мог решить, сознает ли она что-нибудь. Лицо у девушки было сонным. Женщина стояла над ней на коленях и, не замечая, как ветер треплет ее волосы и плащ, нежно ворковала:

— Спи, спи, спи. Все хорошо, деточка моя. Мы с тобой. Мы тебя любим.

— Данкен! — еле слышно произнесли губы, прежде как два розовых лепестка, а сейчас распухшие и кровоточащие от удара кулаком.

— Вот Данкен! — Женщина поманила, и Рид был вынужден подчиниться. Не мог же он помешать Эриссе создать то, что поможет ей остаться в живых два следующих десятилетия?

И все-таки было странно слушать, как она рассказывает про дни и ночи, которых не было и никогда не будет. И, может быть, к лучшему. Никакой реальности не дано быть настолько прекрасной.

Дагон не должен узнать правды и не узнает. Эрисса ему почти ничего не скажет. Он решит, что в эту ночь ее просто избили, а вот прежде на Атлантиде она и Бог, которого звали Данкен…

Сквозь насыщенные пеплом тучи пробились первые лучи зари. Эрисса отодвинулась от лица дремлющей девушки, встала и сказала с бесконечной усталостью:

— Мы еще не свободны.

— Что? — Он замигал. Его веки казались колючими, как ветер. Все его тело ныло от утомления.

— Она и Дагон еще должны уплыть на нашей лодке, ты знаешь сам, — сказала женщина с седыми прядями в волосах. — Иначе Тесей разыщет ее и использует для своих целей. Вот тогда наш выкуп будет уплачен. — Она внезапно подняла руку, указывая: — Посмотри!

Его взгляд скользнул мимо обрывов Крита на горизонте, по морю, катившему черные волны, и задержался на западе, там, откуда быстро приближался ахейский флот. Во главе плыл колосс, который мог быть только творением Олега.

Глава 19

Русский построил наиболее близкое подобие самого большого византийского корабля в его собственном веке. Вдвое длиннее и втрое выше галеры Рида, он нес две мачты с латинским парусным вооружением. Но ветер был противным, и драмой шел на ста веслах, расположенных в два яруса. Острый нос разбивал волны, точно они были судами противника. На носовой и кормовой палубах стояли две огромные катапульты. На длинных стрелах справа и слева над бортами висели каменные глыбы, чтобы сбрасывать их на врагов. В средней низкой части корабля по бортам были установлены щиты, чтобы защищать гребцов. Над скамьями толпились вооруженные воины.

— Тревога! — закричал Рид. — Проснитесь! Проснитесь!

Его команда с трудом выбиралась из вязкой трясины сна.

Только Дагон, казалось, сохранил энергию. Он подбежал к Риду с Эриссой.

— Что нам делать? — воскликнул он. — У них силы свежие, у этих псов. И они могут поставить паруса. Нам от них не уйти. А когда нас схватят… — Он посмотрел на спящую девушку и застонал.

— Мы пойдем прямо на большое судно, — ответил Рид. — Им командует мой друг, и он не станет сражаться с нами, едва узнает нас… То есть надеюсь, что не станет.

Женщина с седыми прядями закусила губу.

— А вы, молодые… Надо подумать. Не отходи от нее, Дагон.

Она отвела Рида в сторону.

— Что-нибудь случится не так, — прошептала она тоскливо.

— И я боюсь того же, — согласился он. — Но ведь выбора у нас нет, верно? И… вспомни, на что мы надеялись. Уж конечно, путешественники во времени, наблюдающие где-то неподалеку, заметят корабль, не принадлежащий этой эпохе, и приблизятся выяснить, в чем дело. Тем более что таких кораблей здесь теперь два. Причем тот бросается в глаза даже больше нашей галеры. Мы обязательно должны сблизиться с ним.

Он посмотрел вверх, но увидел только тучи, серые, бурые и черные. Ближе к югу они громоздились башнями, которые пронизывали молнии. Надвигалась новая буря… Но, естественно, у наблюдателей из будущего скорее всего есть средство оставаться невидимыми.

— Если нас не спасут… — начал он и запнулся.

— Тогда мы пройдем своим путем вместе… — Их взгляды обратились на юную пару у носа — на спящую с улыбкой девушку и на юношу, скорчившегося возле нее. — Или мы умрем, — докончила Эрисса. — Но они будут жить. Как бы то ни было, меня посетила удача. И молюсь, чтобы и для тебя это было удачей.

Весла пришли в движение. Перехватить драмой следовало прежде, чем какой-нибудь обычный корабль перехватит их галеру. Ахейские корабли плыли, не соблюдая никакого строя и далеко друг от друга, — идее настоящего военного флота теперь, когда единственный такой флот в мире был уничтожен, предстояло возродиться только через века и века. Тем не менее они не могли не заметить галеры столь непривычной формы, да к тому же и с несомненно минойской раскраской. А приблизившись, они увидят на борту кефтиу — законную дичь.

Палуба накренялась. Волны заплескивали через борта, обливая почти нагих гребцов, которым приходилось то и дело отталкивать растерянных мужчин, дрожащих женщин, плачущих детей. Свистел ветер, принося отзвуки далеких раскатов грома.

— Ты ведь не боишься, Данкен? — спросила Эрисса.

— Нет, — ответил он, с удивлением заметив, что сказал правду. И подумал: может быть, я научился храбрости у нее.

Драмой изменил курс. Видимо, его начальник тоже решил пойти на сближение. Моряки там суетились, что-то кричали, но ветер относил их голоса в сторону. И различить знакомые фигуры и лица было пока еще невозможно.

И тут…

— Господи! — крикнул Рид. — Они заряжают катапульты!

— Значит, мы погибнем! — пробормотала Эрисса сквозь стиснутые зубы. — Они увидели наш таран и струсили.

Пылающий шар — большой ком пакли, пропитанный смолой и подожженный, — полетел по широкой дуге, посланный афинской катапультой. Рид растерянно подумал: Олег попробовал открыть тайну греческого огня. И вот что получилось! А вслух он крикнул:

— Вперед! Надо сойтись с ним! Показать ему, что это мы…

Первые два шара с шипением погасли в море. Третий упал на палубу. Там находились только Рид с Дагоном, обе Эриссы и рулевой, который с воплем тут же спрыгнул вниз. Винить его Рид не мог: высушенные просмоленные доски вспыхнули, как порох. Американец тоже спрыгнул в хаос внизу.

— Гребите! Гребите! — заорал он. — Эй, кто-нибудь, помогите мне! — Он схватил ведро для вычерпывания, опустил в море и передал на палубу Эриссе-женщине.

Она выплеснула ведро на огонь, но крикнула:

— Все зря! Упал еще один, а ветер раздувает пламя.

— Тогда отправь молодых!

— Да-да. Проснись, Эрисса. Дагон, иди за мной!

Они пробрались на корму к Риду. Среди общего смятения лишь двое заметили, что он подтянул лодку к борту. Тилиссон протолкался к нему и сказал, стараясь перекричать шум:

— Но в ней мало местами…

Рид кивнул.

— Да. Поплывут в ней только они двое. — Он кивнул на молодую пару.

— Я? Брошу вас и сбегу? — заспорил Дагон.

Рид посмотрел ему в глаза.

— Ты не бежишь! — твердо сказал он. — Ты выполняешь важнейший долг, пусть и не знаешь какой. — Правой рукой он сжал руку юноши, левой обнял за плечи девушку, которая очнулась от дремоты и с ужасом смотрела вокруг, стараясь понять, что происходит. Над ним ревел огонь, пожирая палубу на носу. Беженцы прижимались кбортам и стонали.

— Эрисса, — сказал он девушке, — отправляйся в путь. Терпи. Знай, что в конце я позову тебя. — Он мог только поцеловать ее в лоб. — Дагон, всегда будь с ней! Прощайте!

Эрисса-женщина быстро обняла их. Они перебрались в лодку. Дагон по-прежнему не понимал, почему они не могут взять с собой еще кого-то. Но прежде чем он успел возразить, Рид отвязал чалку. Волны и ветер сразу же отогнали лодку от галеры. Она выглядела пугающе хрупкой в своем одиночестве. Дагон уже ставил мачту. Но тут дым пылающей палубы скрыл его и юную Эриссу.

— Ты начальник, — сказал Тилиссон, — но можно спросить, почему ты не позволил спастись больше никому?

— У меня есть на то причины, — ответил американец. Главной он не назвал: этим двоим, быть может, легче было бы умереть, чем оказаться в рабстве, вырваться из которого могли лишь самые дерзновенные.

Эрисса сказала странным голосом:

— Теперь мы свободны.

«Свободны умереть, — подумал Рид. — Мы отослали этих детей, не просто чтобы был сыгран последний, он же первый акт, и даже не для того, чтобы отнять у варваров талисман, который придал бы им смелость уничтожить остатки цивилизации. Мы отослали их, просто чтобы они остались жить. Галера обречена на гибель, а с ней скорее всего и мы. Но я тоже буду бороться до конца, Эрисса!»

— Идем! — сказал он Тилиссону. — Помоги мне навести порядок.

Криками, кулаками, пинками они восстановили подобие дисциплины. Кноссцы сгрудились в середине, атлантидцы взялись за весла, которые были привязаны к борту ремнями и потому волны их не унесли. Горящая галера начала набирать скорость.

— Поднимемся на нос, покажемся им, — сказал Рид Эриссе.

Они уже приближались к драмону. Сквозь дым и летящие по ветру брызги можно было различить лица. Диорей возле носовой катапульты отдает распоряжения, а Олег, черт побери, Олег стоит рядом с ним — могучий, в кольчуге. Рид вспрыгнул на носовой планширь и ухватился за штевень. Огонь за спиной жег ему спину.

— Олег! — завопил он. — Ты не узнаешь нас?

— Боже мой! — завопил в ответ Олег на родном языке. — Данкен! Эрисса! А я все думал… Стой, ребята! Спускай лодку, греби туда!

Рид увидел, как Диорей покачал головой. Он как будто услышал слова ахейца: «Они слишком опасны. Надо покончить с ними, пока возможно».

Олег взревел от возмущения и вскинул топор. Два воина бросились к нему, его топор свистнул в воздухе, они отступили. Диорей что-то крикнул остальным.

— Держись, мы сейчас! — закричал Рид, а потом обернулся к гребцам и к Ашкелю на корме с рулевым веслом, которым они наспех заменили румпель. — Наша последняя надежда! Протаранить это чудище, совладать с ними, захватить их лодки!

Ответом ему был дружный хриплый клич. Под чумазой потной кожей вздулись мышцы. Галера рванулась вперед. Рид оттащил Эриссу в более безопасное место.

Олег на драмоне пробился к Диорею. Афинянин выхватил меч и прыгнул на русского. Топор Олега вышиб меч из его рук. Секунду спустя косой удар топора по нагруднику сбросил Диорея в море. Бронзовые доспехи сразу утянули его под воду. Олег стремительно повернулся к воинам.

Галера врезалась в драмой под жуткий треск ломающихся весел. Таран пронзил борт. Огонь с носа галеры тут же перекинулся на палубу и снасти драмона. Рид ухватил абордажный крюк, раскрутил его над головой, зацепил борт и на руках вскарабкался по веревке. А в мозгу у него мелькнуло: обоим анахронизмам пришел конец. В этом веке ничего подобного больше никто не построит… Не раньше, чем ахейцы, аргивяне, данаи, дорийцы станут греками, сохранив в жилах и кровь древних мореходов кефтиу…

Из туч спустилось перламутровое сияние.

Глава 20

Смуглый любезный человек сказал:

— Нет, мы про вас ничего не знали. Наши сведения о том, как нас унесло из здесь-сейчас и как затем вы были спасены, лежат в нашем собственном будущем, вы понимаете? Экспедиции во времени организуются очень редко, и на посещение ближайшего прошлого энергию не тратят. Но вы не ошиблись, предположив, что эта катастрофа, почти уникальная геологически и приведшая к столь значительным последствиям, не могла не привлечь внимания наблюдателей. И верно рассчитали, что мы заметим два корабля-анахронизма и догадаемся о случившемся. Так ни в коем случае не думайте, будто вы — марионетки, повторяющие одно и то же. Вы сумели выжить, сумели спастись благодаря самим себе. Слабые погибли бы, глупцы так и остались бы в прошлом… Нет, мы глубоко сожалеем, но разыскивать лодку не можем — район слишком обширен, погода бурная, а наши средства ограничены. И если осмыслить все вместе взятое, хорошее вместе с дурным, то захотели бы вы отказаться от собственного прошлого, будь это возможно? Ведь оно рождает ваше будущее.

Ваших друзей с Атлантиды и из Кносса мы вернули на Крит в горы, куда завоеватели явятся еще не скоро. Воспоминания о вчерашнем дне стерты в их памяти. Им внушено, что они пытались бежать и потерпели кораблекрушение. Сделано это только для того, чтобы избавить их от ненужных страхов и сомнений, которые мешали бы им наладить свою жизнь заново. И тут опять вся честь принадлежит вам, потерпевшим времекрушение, так как вы обеспечили спасение и им. Благодаря вам археологи отыщут под лавой Санторина очень мало скелетов.

Ахейские моряки? Они практически ничего не видели. Как вам известно, приближаясь, мы затемнили сознание всех на борту. Через несколько минут они очнулись, и ближайшая галера успела подобрать их, прежде чем разбитый корабль пошел ко дну.

Однако остальной флот увидел явление разгневанных богов столь грозное, что Тесей, вернувшись в Афины, выбросит ментатор в море. А это весьма важно. Но гораздо важнее, что вы в самую минуту его торжества освободили девушку, которая для него была знамением победы над древней Матерью Богов. Утешьтесь же мыслью о том, что теперь он не только пощадит колонии Крита, но в целом будет неплохим царем, и микенская культура станет достойным порождением минойской и закваской культуры Эллады.

Естественно, мы очень благодарны вам за сообщение о поломке корабля пространства-времени. Он будет отремонтирован и возвращен в исходную точку. Да, вас тоже можно вернуть. Как раз потому, что контрольные поля не сработали, вызвав поломку, в вашем распоряжении (фигурально выражаясь) оказался туннель, оставленный аппаратом в континууме. Запущенный по нему аппарат вернет вас точно в ту точку — момент, в который вы были захвачены, поскольку весь процесс повторится в обратном порядке.

Ремонт потребует времени, так как наши возможности невелики. А вы перенесли тягчайшие испытания. Наша база находится на Черном море в достаточном отдалении от района бедствий. Если хотите, мы доставим вас туда отдохнуть, набраться сил и решить, как вы намерены распорядиться жизнью, которую обрели вновь.

Олег несколько заплетающимся языком сказал сентиментально:

— Последняя ночка вместе, а? Не стану вам ее портить. Ну да и все эти недели я вас не слишком допекал. А скучать по вас я буду, хотя и очень хочу вернуться домой.

Он по-медвежьи облапил их и побрел спать.

Эрисса и Рид остались одни. Экспедиция будущников обитала не в палатках, а в здании из арок — воздушных, многоцветных и неразрушимых, точно радуги. Они стояли на террасе над склоном, который уходил вниз к лесу, благоухающему запахами лета, осеребренному луной, и широкой тихой водной глади за ним. Вверху мерцали россыпи звезд. Пел соловей.

— Я, кажется, предпочел бы остаться, — неловко пробормотал Рид.

Она покачала головой:

— Мы ведь обсуждали это, милый. Изгнание и тебе и мне было бы слишком тяжко. А мысль о любви, которая ждет нас дома и которую мы предали бы?

— Все так бессмысленно! — сказал он, терзаясь из-за близкой разлуки. — Мы же только вновь замкнули круг, ничего не совершив. Единственно ты узнала, что основа твоей жизни была ложью.

— Да нет же, нет! — Эрисса положила руку ему на плечо и посмотрела на него с глубокой серьезностью и нежностью. — Неужели ты не понял и я должна тебе снова объяснять? Мы прожили эти пол года и, если встретили горе, обрели друг в друге радость, которая останется с нами до смерти. А наша победа? Ведь это же была победа, раз мы и те, о ком мы заботились, сумели пережить конец мира и даже спасти частицы этого мира для того, который придет ему на смену. Пусть у нас была лишь одна дорога, замкнувшаяся на себе же, но мы ее прошли. Теперь я вижу, что мы никогда не были рабами судьбы, ибо судьбу эту выковывала для нас наша воля. Я придумала для тебя сказку. Юным в страдании нужны сказки. Но я выросла из них, и правда все-таки лучше. Нет, Данкен, мне было больно, невыносимо больно. И я всем сердцем благодарю тебя. Ведь ты доказал мне, что Девкалион в самом деле мой любимый старший сын, что его жизнь — залог того, что ненависть кончается. А Дагон, мой муж? Теперь, лежа в его объятиях, я всегда буду помнить, как он оберегал ту девушку. И ты больше не мой Бог, ты мой любимый друг, а это гораздо больше. Но он — мой мужчина на всю мою жизнь.

Она помолчала, потом сказала медленно:

— Безоблачного счастья не существует. Но теперь я буду счастливее, чем раньше. И хотела бы, чтобы это было дано и тебе, Данкен.

Он поцеловал ее.

— Я верю, что будет так, — ответил он. — Ты исцелила меня от хромоты, о которой я даже не знал.

Она улыбнулась:

— Эта ночь принадлежит нам. Но, милый мой, с кем я скоро расстанусь, прежде еще раз скажи мне о том, что грядет.

— Через тысячу лет Афины воссияют славой, которая будет радовать человечество до конца его существования на Земле. И тайное семя этой славы — наследие твоего народа.

— Такое утешение помогает жить. Моя страна была тем, чем станет их страна. А теперь будем вдвоем, только вдвоем.

Он споткнулся, упал и минуту лежал на вибрирующей палубе, ожидая, пока пройдет головокружение.

Надо поскорее встать и уйти в нашу каюту, думал он. Пока меня кто-нибудь не увидел. Пусть я побрился, постригся и меня снабдили одеждой, имитирующей одежду, модную в эти годы двадцатого века, однако мне не легко было бы объяснить некоторые изменения в моей внешности!

Он встал и выпрямился. К нему вернулись силы и спокойствие. Вокруг мерцал и шуршал пеной Тихий океан. Он попытался сплести из лунного света образ Эриссы, но это было не легче, чем вспомнить недавний сон.

«А ведь она помогла мне обрести все! — подумал он. — Научила меня тому, что значит быть женщиной и, следовательно, что значит быть мужчиной».

Он спустился по трапу. Памела полусидела на своей койке, разделяя одиночество с детективным романом в мягкой обложке. Свет лампы озарял ее волосы и фотографии детей. Она подняла на него глаза.

— О! — сказала она робко. — Ты вернулся раньше, чем я ждала.

Рид улыбнулся ей. Он вспомнил, как раньше на палубе думал о поэте, который погиб молодым во имя бессмысленных причин, но прежде прожил столько, сколько дано немногим.

И я спокоен был вполне,

Меня не била дрожь,

Когда я видел, как ко мне

Ты через луг идешь.

И не догадывался я,

Мне не сказал другой,

Что и тогда, любовь моя,

Любовь была тобой.

Памела внимательно посмотрела на мужа и села прямо.

— Но на тебе же не твоя куртка, — сказала она. — И…

— Понимаешь, я разговорился с вахтенным, мне очень понравилась его куртка, ему — моя, так что мы обменялись, — объяснил он. — Вот взгляни! — Он снял куртку и бросил к ней на колени.

Она невольно принялась ее рассматривать, щупать незнакомую материю. А Рид тем временем снял все остальное, надел халат и под его прикрытием убрал имитации поглубже в ящик, чтобы потом выбросить за борт.

Памела опять подняла на него глаза и сказала удивленно:

— Данкен! Ты же похудел, а я и не замечала. И на лице складки.

— Неужели? — Он сел на койку рядом с ней и подсунул ладонь под ее подбородок. — Пора нам положить конец этому отчуждению. Берись за весла, товарищ! А если не умеешь грести, я тебя научу.

«Надо ее отвлечь, — думал он. — Я расскажу ей всю правду, но не сейчас. Она не поверит. Да и у нас есть вещи поважнее. Я ощущаю в себе столько нового! Понимание должного, дух, который не сдается, смелость радоваться жизни».

— О чем ты? — умоляюще спросила она.

— Я хочу сделать мою женщину счастливой, — ответил он.

ТРИ СЕРДЦА И ТРИ ЛЬВА ^(роман)

Хольгер Карлсен был родом из Дании. В юности он исколесил пол-Европы, затем добился стипендии в одном из американских университетов, после получения диплома устроился на неплохое место, но началась война, и Хольгерт отправился на родину, где, участвуя в действиях Движения сопротивления, пережил весьма неординарные приключения в мире мифов и древнеевропейских легенд…

Пролог

Теперь, через много лет, я имею право предать огласке эту историю. С Хольгером я познакомился лет двадцать назад, и тогда все было иным — и времена, и люди. Жизнерадостные парни, которым я читаю сегодня лекции, — отличные, разумеется, ребята, но мы с ними давно говорим на разных языках, и нет никакого смысла делать вид, будто мы можем понять друг друга. Поэтому я совсем не уверен, что эта история придется им по вкусу. Они гораздо рациональнее, чем были когда-то мы с Хольгером, и этим, на мой взгляд, сильно обедняют себя. Правда, им не привыкать к чудесам. Откройте любой научный журнал, любую газету, откройте собственное окно и спросите себя: обычна ли наша обыденность и не полна ли чудес повседневность?

Мне рассказ Хольгера кажется правдоподобным, хотя я и не настаиваю на его абсолютной истинности; так как не имею никаких тому доказательств. Но, публикуя его, я далек от мысли о скандальной славе. Просто мне кажется, что если он правдив, то из него можно извлечь кое-какие уроки, и, может быть, они кому-нибудь пригодятся. Если же — что вероятнее — он только сон или откровенная мистификация, то и в этом случае заслуживает огласки — хотя бы ради его оригинальной увлекательности.

Безусловно, достоверно то, что осенью далекого 1938 года в конструкторском бюро, где я служил, появился Хольгер Карлсен, и в течение последующих нескольких месяцев я имел возможность узнать его довольно хорошо.

Был он датчанином и, как большинство молодых скандинавов, нес по всему миру великое любопытство. В юности он исколесил пол-Европы — на велосипеде и пешком, позднее, исполненный традиционного для жителя его страны восхищения перед Соединенными Штатами, добился стипендии в одном из наших восточных университетов и стал осваивать профессию инженера. В летнее время он бороздил Северную Америку (в основном — «автостопом») и брался за любую подвернувшуюся работу. Он так полюбил нашу страну, что после получения диплома устроился на неплохое место и стал подумывать о натурализации.

Хольгер легко сходился с людьми и быстро превращал их в своих друзей. Симпатичный, спокойный, со здоровым чувством юмора и скромными запросами, он не был ханжой и довольно часто позволял себе отпускать поводья в датском ресторанчике. Он не слишком блистал как инженер, но вполне соответствовал занимаемой должности: его мозги были приспособлены больше к решению практических задач, чем к глубоким аналитическим рассуждениям. Короче говоря, его умственные способности я бы не назвал выдающимися. Чего нельзя было сказать о его внешних данных. Он был гигант — больше двух метров ростом — и в то же время так широк в плечах, что никто не называл его длинным. Разумеется, он играл в футбол и если бы не отдавал столько сил наукам, стал бы звездой университетской команды. Грубая лепка его лица — с широкими скулами и выдающимся подбородком — была неправильной, но выразительной. Добавьте очень светлые волосы и широко расставленные голубые глаза — и вы получите его точный портрет.

Ему бы побольше наглости, и он мог бы стать настоящим донжуаном. Однако какая-то робость удерживала его от желания умножать приключения этого рода.

Итак, Хольгер был славным, но в общем-то довольно заурядным парнем того типа, который многие определяют как «свой в доску».

Он делился со мной некоторыми подробностями своей биографии.

— Хочешь верь, хочешь нет, — сообщил он мне, усмехнувшись, — но я настоящий подкидыш. Да, да, ребенок, буквально подброшенный на крыльцо. Такие случаи в Дании очень редки. Полиция изо всех сил пыталась что-нибудь разнюхать, но у нее ничего не вышло. Мне было, наверное, всего несколько дней, когда меня нашли в одном из дворов в Хельсингоре. Это очень красивый городок, вы называете его Эльсинором, родиной Гамлета. Меня усыновила семья Карлсенов. И больше в моей жизни не было ничего примечательного.

Так казалось ему тогда.

Помню, как однажды я уговорил его пойти со мной на лекцию иностранного физика, одного из тех великолепных талантов, какие рождаются только в Великой Британии — ученого, философа, острослова, поэта, эссеиста, — словом, человека Возрождения, хотя и лишенного, может быть, печати гения. Он излагал новую космогоническую теорию. Лекция завершилась несколькими смелыми гипотезами о характере будущих научных открытий. В частности, лектор говорил, что, если теория относительности и квантовая механика доказывают, что не бывает наблюдения без участия, если логический позитивизм утверждает, что многие из известных сущностей всего лишь абстракции или результат общественного договора, если ученые твердят, что о многих способностях разума мы даже не подозреваем, то, может быть, многие старинные мифы и волшебные сказки имеют своим источником не суеверия, а что-то иное. Когда-то откровенно смеялись над шарлатанами, занимающимися гипнозом и телепатией. Кто скажет, сколько великих загадок было осмеяно без осмысления? Фактами магии и волшебства пестрит история любого народа, любой фольклор. Может быть, эти факты когда-нибудь будут поняты с точки зрения науки? В нашем мире великое множество загадок. А в других Вселенных? Принципы волновой механики уже сейчас позволяют допустить существование самостоятельной, параллельной нашему миру Вселенной. Докладчик именно так и выразился: «Совсем нетрудно вывести математическую формулу существования бесконечного количества параллельных миров. В каждом из них фундаментальные законы природы будут немного другими. Следовательно, где-то в бесконечно удаленной Вселенной должно существовать абсолютно все, что только можно и даже нельзя вообразить!»

Хольгер откровенно зевал на лекции, а когда после нее мы зашли пропустить по маленькой, иронично заметил:

— Эти математики так парят свои мозги, что в осадок у них, конечно, выпадает в конце концов метафизика.

— Ты употребил, хоть и сам этого не понял, именно то слово, что нужно, — не без ехидства заметил я.

— Это какое же?

— Метафизика. Дословно — до или после физики. Иными словами там, где заканчивается физика, с которой ты привык иметь дело и которую ты меряешь логарифмической линейкой, или там, где она еще не начиналась. Именно о метафизике и шла речь в лекции.

— Ха! — он прикончил виски и заказал еще. — Вижу, тебя эта тема волнует?

— Пожалуй, да. Что такое единицы физических мер? Это сущности или это условные знаки, которыми пользуемся, чтобы соотнести одно явление с другим? Что такое ты, Хольгер? Кто ты есть? Или, точнее, кто ты, где ты, когда ты есть?

— Я это я, я сижу здесь и в настоящий момент потребляю не совсем неприятную жидкость.

— Ты пребываешь в равновесии с данным континуумом, точнее, с рядом частных его проявлений. Я тоже — с тем же самым. Он для нас общий. Он представляет собой материальное воплощение определенных математических формул, связывающих воедино пространство, время, энергию. Некоторые из этих формул мы называем «законами природы». И потому строим на них целые науки, — физику, астрономию, химию…

— Хей-хо! — поднял он стакан. — Кончим умничать и начнем пить с умом!

Я махнул рукой. Хольгер больше не возвращался к этой теме, однако, думаю, этот разговор позднее сослужил ему неплохую службу. По крайней мере, льщу себя этой надеждой.

За океаном разразилась война, и поведение Хольгера изменилось. День ото дня он становился все более взвинченным. Твердые политические убеждения никогда не были его амплуа, но теперь он на каждом углу с горячностью, удивлявшей нас, стал твердить, что всей душой ненавидит фашизм. Когда же немцы вступили на территорию его страны, он несколько дней беспробудно пил.

Оккупация Дании протекала довольно спокойно. Правительство проглотило пилюлю и осталось на своем месте — единственное из всех европейских правительств. Просто объявило о своем нейтралитете под немецким протекторатом. Думаю, что этот выбор потребовал определенного мужества: благодаря сознательному унижению небольшой кучки политиков на протяжении нескольких лет удавалось удерживать оккупантов от жестоких, как во всех европейских странах, репрессий, особенно в отношении еврейского населения.

Хольгер, однако, буквально ошалел от радости, когда датский посол в США обратился к Белому Дому с призывом вторгнуться в Гренландию. К тому времени большинству из нас было очевидно, что Америка рано или поздно будет втянута в эту войну. Самым простым выходом для Хольгера было дождаться этого дня и немедленно встать в ряды ополченцев. Впрочем, он мог поступить еще проще — вступить в британскую армию или примкнуть к «Свободным норвежцам». В доверительных беседах со мной он часто повторял, что сам не поймет, почему не делает этого.

В 1941 году начали, однако, поступать известия, из которых можно было понять, что терпение Дании лопнуло. Дело еще не дошло до взрыва (который в конце концов прогремел в виде всеобщей забастовки, после чего немцы немедленно низложили короля и превратили страну в еще одну порабощенную провинцию), однако уже пошли в ход карабины и динамитные шашки.

Вопрос о возвращении домой стал для Хольгера своеобразной idea fix. Он обсуждал его так и эдак и никак не решался поставить точку. На принятие окончательного решения у него ушло много вечеров и пива. Наконец последовала капитуляция. После седьмой и последней, как говорят в Дании, Хольгер перестал быть американцем и укрепился в своем гражданском долге. Он уволился, мы устроили ему прощальную вечеринку, и на следующий день он уже всходил на борт судна, идущего в Швецию. Из Хельсинборга он добрался домой на пароме.

Некоторое время он старался держаться в тени, не без основания побаиваясь, что поначалу немцы будут держать его под особым контролем. Он получил место на заводе «Бурмейстер и Вайн», специализирующемся на производстве корабельных двигателей. В середине 1942 года он решил, что оккупанты уже вполне уверились в его лояльности, и присоединился к движению сопротивления. И тут оказалось, что его служба — настоящая золотая жила для диверсий и саботажа.

Не стану утомлять вас длинным перечнем его подвигов. Довольно сказать, что он работал на совесть. Их небольшая организация, в сотрудничестве с английской разведкой, действовала не менее успешно, чем эскадрилья бомбардировщиков. Во второй половине 1943 года они совершили самую дерзкую из своих акций.

Необходимо было вывезти из Дании некоего X. Союзникам был нужен его талант. Немцы, прекрасно осведомленные о способностях X., держали его под строжайшим надзором. Подпольщикам удалось, однако, вывести X. из дома и доставить в Зунд, где уже ждала лодка, приготовленная для отправки в Швецию… Оттуда он должен был попасть в Великобританию.

Наверно, навсегда останется тайной, пронюхало ли гестапо об этой засекреченной операции или ночной патруль наткнулся на пляже на группу подпольщиков совершенно случайно. Кто-то вскрикнул, кто-то спустил курок — завязался бой. Пляж был каменистым, плоским. Звезды и огни со шведского берега лили на него тусклый, но ровный свет. Лодка уже отчалила, и подпольщики решили вызвать огонь на себя, чтобы дать ей без помех добраться до цели. Откровенно говоря, на это было мало надежды. Лодка была неуклюжей и тихоходной. Тот факт, что ее так отчаянно прикрывали, говорил о ценности груза. Через несколько минут, в течение которых датчанам удастся в лучшем случае убить десяток солдат, немцы вломятся в ближайший дом и по телефону свяжутся со штабом оккупационных войск в Эльсиноре. И мощный патрульный катер перехватит беглецов прежде, чем они достигнут нейтральной территории. Но подпольщики сделали свой выбор. Пути к бегству не было.

Хольгер Карлсен понял, что сегодня умрет. Перед его внутренним взором пронеслись картины безмятежного прошлого, в котором было так много солнца, где кричали над головой чайки, а на крыльце дома, полного дорогих ему мелочей, стояли его приемные мать и отец… И почему-то он вспомнил старинный замок Кронборг, красную черепицу и высокие башни и покрытые патиной перила моста над зеркальной водой…

С раскаленным пистолетом в руке он укрылся за камнем и палил в темные расплывчатые силуэты. Вокруг свистели пули. Рядом раздался чей-то стон. Хольгер в очередной раз прицелился и выстрелил…

Мир вокруг взорвался ослепительной вспышкой, и упала тьма.

Глава 1

Когда он пришел в себя, все его ощущения сводились только к одному — адской головной боли. Потом стало медленно возвращаться зрение. Вскоре он смог различить, что странный предмет, маячащий в тумане перед его глазами, — это корявый древесный корень. Он шевельнулся — под ним зашелестели сухие листья. Ноздри щекотали запахи земли, мха, влаги.

— Где я нахожусь? — пробормотал он. — Что за черт!

Он сел. Потрогал голову и нащупал запекшуюся на волосах кровь. Должно быть, пуля только скользнула по черепу. Сантиметра на два ниже — и…!

Ладно, но что же случилось потом? Сейчас ясный день, он в диком лесу и вокруг никого. По-видимому, его товарищам удалось вырваться с побережья, и они вынесли его на плечах. А потом спрятали в этой чаще. Но почему они раздели его догола и бросили одного?

Он заставил себя подняться на ноги. Мышцы ломило, во рту было сухо и гадко. Подташнивало от голода. Голова разламывалась от боли. По бьющим сквозь кроны деревьев лучам он определил, что солнце уже в зените: утренний свет не имеет такого золотистого отблеска. Ого! Он провалялся без памяти часов двенадцать!

Рядом по пятнистому ковру из листьев и мха бежал ручей. Он наклонился и стал жадно пить. Потом умылся. Холодная вода несколько взбодрила его. Теперь он внимательно, пытаясь понять, где же он находится, осмотрелся по сторонам. Гриибский лес?

Нет, конечно, нет! Здесь настоящая чаща: огромные буки и ясени, наросты лишайника на стволах, буйные заросли боярышника, черный бурелом… В Дании со средневековья не осталось таких лесов.

Красной искрой взлетела на дерево белка. Пронеслась пара скворцов. Сквозь разрыв в листве он увидел ястреба, парящего высоко в небе. Разве в его стране еще остались ястребы?

До него вдруг дошло, что он совершенно наг. Что делать? Предположим, его товарищи имели самые веские причины на то, чтобы раздеть его и оставить здесь. Но тогда они не могли бросить его надолго… С другой стороны, не стряслось ли чего-нибудь с ними самими?

— Не дай Бог, тебе придется провести здесь еще ночь в таком виде, друг мой, — сказал он сам себе. — И еще очень хотелось бы знать, куда тебя занесло.

До его слуха донесся непонятный звук. Он прислушался. Звук повторился, и Хольгер узнал в нем лошадиное ржание. Он воспрянул духом. Значит, где-то поблизости ферма. Он уверенно двинулся вперед, в ту сторону, откуда донеслось ржание, продрался сквозь заросли кустарника и остановился в изумлении.

Таких лошадей он никогда не видел. На поляне стоял жеребец громадного роста — настоящий першерон, но изящного и благородного сложения. Черный и блестящий, как дождливая ночь. Уздечка украшена серебром. Поводья с бахромою. Седло тонкой кожи, с высокими луками. Белая шелковая попона с вытканными на ней черными орлами. Притороченный к седлу вьюк…

Хольгер протер глаза и подошел поближе.

— Все нормально, — произнес он, — кто-то питает слабость к костюмированным прогулкам верхом. Эй! Есть здесь кто-нибудь?

Конь потянулся к нему, встряхнул длинной гривой и радостно заржал. Потом подвинулся к Хольгеру и тепло фыркнул ему в щеку. Хольгер потрепал его по шее. Славный коняга. Что это у тебя на уздечке? На серебряной пластинке было выгравировано архаичным шрифтом: Папиллон. — Папиллон, — позвал Хольгер.

Конь снова заржал, откликаясь на свое имя, переступая с ноги на ногу, и ударил копытом.

— Значит, тебя зовут Папиллон? — Хольгер взлохматил коню гриву. — По-французски это бабочка, не правда ли? Удачная шутка — назвать Бабочкой такого зверюгу.

Его заинтересовал вьюк за седлом, он пощупал его и отогнул край ткани. Что за дьявол! Кольчуга!

— Эй! — крикнул он снова. — Есть тут кто? Выходи!

Тишина. Только прострекотала, издеваясь, сорока.

Оглянувшись вокруг, Хольгер заметил еще кое-что: к стволу дуба прислонен длинный шест со, стальным наконечником и защитной, как на шпаге, чашкой посредине. Копье? Ей-богу, настоящее турнирное копье!

Тот образ жизни, который вел Хольгер Карлсен во время войны превратил его в человека, не робеющего перед буквой закона, как большинство его соотечественников. И потому он, не медля более, снял с седла вьюк и развязал его. Он обнаружил там длинную, до колен, кольчугу, конический шлем с пурпурным плюмажем, стилет, кожаный пояс и толстый кафтан. Кроме того, несколько комплектов одежды: бриджи, рубахи с длинными рукавами, короткие туники и другие предметы старинного туалета. Часть одежды была из грубого крашеного полотна, другая — из обшитого мехом шелка. Разумеется, он уже не удивился, когда, обойдя коня, обнаружил висящие на седле щит и меч. Щит был прямоугольный, фута в четыре длиной, в новеньком полотняном чехле. Он снял чехол: стальная пластина на деревянной основе была с лазурным покрытием, и на ней — три красных сердца и три золотых льва.

Герб. Чей? Показалось, что он где-то его уже видел… Странно. Кто здесь собрался на карнавал? Он вытянул меч из ножен — длинный, двуручный, обоюдоострый, — с эфесом в форме креста. Низкоуглеродная сталь, профессионально определил он. Мда, так старательно не мастерят реквизит даже в кино. Странно. Он вспомнил мечи, которые видел в музеях. Средневековые предки не могли похвастать излишками роста. Этот же меч как будто был сделан специально по его мерке, а ведь его считали верзилой в двадцатом веке.

Папиллон заржал и попятился. Хольгер резко обернулся. И увидел медведя.

Здоровенный бурый медведь, по-видимому, заглянул сюда просто на шум. Он уставился на Хольгера Маленькими глазками, постоял с минуту и, удовлетворив любопытство, развернулся и убрался обратно в чащу.

Хольгер перевел дух. Сердце прыгало, как мячик.

— Не исключено, что где-то сохранился заповедный участок леса, — услышал он свой рассудительный голос. — Не исключено, что в нем сохранилось несколько ястребов. Но в Дании нет — это абсолютно исключено! — нет медведей!

Может быть, медведь сбежал из зоопарка? Бред!.. Скорее всего он сам свихнулся и у него начались галлюцинации. Или он видит сон… Нет, непохоже. Все слишком отчетливо и подробно: и пляска пылинок в луче, и запах лошадиного пота, и мха, и собственного тела. К черту! Как бы там ни было, во сне это или в бреду, все равно надо что-то предпринимать. В любой ситуации прежде всего нужно искать информацию и пищу, подумал он. Именно в такой последовательности — информацию и пищу.

Жеребец казался настроенным дружелюбно. Грех покушаться на чужую собственность, однако его нужда, безусловно, острее, чем у лица, которое так беспечно бросило здесь свое имущество. Прежде всего он оделся. Непривычный туалет требовал некоторой смекалки при облачении, однако все предметы, включая сапоги, странным образом оказались ему впору. Лишнюю одежду и оружие он снова упаковал и приторочил вьюк на прежнее место. Вставил ногу в стремя, уселся верхом. Конь фыркнул, сделал несколько шагов и вдруг остановился возле копья.

— Не думал, что лошади так умны, — вслух удивился Хольгер. — Ладно, намек понял.

Он поднял копье и поставил его концом на перекладину, свисавшую с седла рядом со стременем. Потом взял поводья левой рукой и чмокнул. Папиллон пошел.

Только проехав уже не меньше мили, Хольгер обратил внимание на то, что на удивление уверенно сидит в седле. Его опыт в верховой езде до сих пор исчерпывался несколькими неуклюжими попытками в прокатных пунктах. Он вспомнил даже свою шутку о том, что, если лошадь — это приспособление для сокращения расстояния, то проще сократить приспособление. Но откуда, скажите на милость, его внезапная симпатия к этому черному зверюге? Может быть, в его роду были ковбои?

Он предпринял попытку осмыслить технику езды, и сразу почувствовал себя неуклюжим деревенщиной. Папиллон фыркнул. Хольгер мог бы поклясться, что насмешливо. К черту! Подумаем о маршруте. Они продвигались по тропе, но лес вокруг был так густ, что езда верхом, да еще с копьем наперевес, была сильно затруднена.

Тропа шла на запад. Солнце клонилось к закату. На фоне багрового неба стволы деревьев казались обугленными. Нет, это невозможно: в маленькой Дании нет таких обширных заповедников! Или, пока он был без сознания, его переправили в Норвегию? В Лапландию? В Россию? К черту на кулички?.. Что ж, черепная травма могла лишить его сознания и на день, и на неделю, и на месяц… Нет, нет, для этого рана на голове слишком свежая. Он в сердцах сплюнул.

Но все его черные мысли вмиг испарились, стоило ему вспомнить о еде. Сейчас бы две… нет, три копченых трески и кружку холодного пива… Или по-американски — отбивную с косточкой в жареном луке…

Хольгер чуть не вылетел из седла: Папиллон резко встал на дыбы. Из-за темных стволов выступил лев. Хольгер остолбенел. Лев остановился, его хвост яростно заплясал по бокам. Раздался рев. Папиллон нервно загарцевал и стал рыть землю копытом. Хольгер заметил, что его рука сама подняла копье и направила его острием в свирепую морду.

Из глубины леса донесся протяжный волчий вой. Лев не торопился атаковать, а у Хольгера не было никакой охоты вести с ним дискуссию о правилах движения по лесным тропам. Зато Папиллон был настроен воинственно. Но Хольгер сильно натянул поводья и пустил сопротивляющегося жеребца по дуге влево, в обход льва. Когда лев остался сзади, Хольгер вытер рукой мокрый от пота лоб.

Они продолжали свой путь, и вскоре настала ночь. В голове у Хольгера как будто вертелась дикая карусель. Медведи, волки, львы… Где такие страны, чтобы эти звери жили бок о бок? В какой-нибудь глухой провинции Индии?.. Но в Индии, кажется, нет европейской флоры… Он попытался вспомнить что-нибудь из Киплинга, но ничего, кроме общих мест — «запад есть запад, восток есть восток» — не приходило в голову. Тут невидимая в темноте ветка хлестнула его по щеке, и весь Киплинг закончился чертыханьем.

— Кажется, эту ночь мы проведем с тобой под открытым небом, — сообщил он коню. — Давно об этом мечтал. А ты?

Папиллон — черная масса среди царства тьмы. _ уверенно шел вперед. До слуха Хольгера доносилось то уханье филина, то хриплый визг вдалеке, то жуткий вой… Что это?! Мерзкий хохот откуда-то прямо из-под копыт!

— Кто тут?! Кто это?!

Топот убегающих ног. Улетающий смех. Озноб по спине. Ладно, едем дальше. Ночи здесь довольно прохладные.

Внезапно небо над его головой взорвалось звездами. Хольгер не сразу сообразил, что они выехали из чащи на открытое место. Впереди мерцал огонек. Неужели жилье? Он пришпорил коня.

Когда огонь приблизился, Хольгер разглядел ветхое примитивное строение, стены которого были сплетены из ивовых прутьев и обмазаны глиной, а крыша покрыта дерном. Внутри горел огонь, светилось крохотное окошко без стекол. Хольгер остановил коня и облизал пересохшие губы. Сердце отчаянно, как будто он снова оказался лицом к лицу со львом, колотилось.

Самое разумное сейчас — остаться в седле. Он ударил в дверь древком копья. Дверь заскрипела и распахнулась. В дверном проеме на фоне тусклого света показалась черная сгорбленная фигура и каркнула скрипучим старушечьим голосом:

— Кто здесь? Кто пожаловал в гости к Матери Герде?

— Я, кажется, сбился с пути, — произнес Хольгер. — Не пустишь ли меня на ночлег?

— О, это рыцарь! Молодой и прекрасный рыцарь! Хотя Мать Герда совсем ослепла от старости, но хорошо видит, кто ночью стучит в ее дверь, хорошо видит! Сходи, сходи с коня, славный рыцарь, и располагай всем, чем богата бедная старуха, которая тебе искренне рада и которая в таких годах, когда нечего бояться греха, хотя и она знала другие времена, знала, знала… Но те времена кончились, увы, еще до того, как ты появился на свет, а теперь я совсем старуха, одинокая старуха, которая рада любой вести из большого мира, стучащейся к ней в дверь. Входи, отринь спасенья, входи, прошу тебя. Здесь, на краю света, ты не найдешь другого убежища.

Хольгер протиснулся в дверь. В хижине больше никого не было. Кажется, здесь он мог чувствовать себя в безопасности.

Глава 2

Он сел на табурет возле колченогого тесаного стола. Глаза ел дым, стелющийся под потолком и медленно улетучивающийся через дыру в крыше. Еще одна дверь вела из комнаты в конюшню, где в стойле уже стоял Папиллон. Земляной пол. В грубом каменном очаге пылает огонь. Когда глаза притерпелись к дыму, Хольгер заметил еще пару табуретов, соломенный тюфяк в углу, различную хозяйственную утварь, а также большого черного кота, сидящего на бог весть откуда взявшемся здесь красивом и дорогом сундуке. Его немигающие желтые глазищи неотступно следили за Хольгером. Старуха — Мать Герда — мешала какое-то варево в железном котле, висящем над очагом. Седые волосы грязными прядями свисали вдоль морщинистых впалых щек, нос торчал крючком, рот беспрестанно кривился в бессмысленной ухмылке, — вся она была горбатой, худой и дряхлой, а ветхое платье болталось на ней мешком. Но глаза, глаза ее блестели темным и твердым огнем.

— Не след, конечно, — приговаривала она, — мне, бедной полоумной старухе, доверять тайны или просто-напросто то, о чем лучше не болтать, первому встречному. Много тут бродит по краю света разного тайного люда — почем я знаю, может быть, ты рыцарь из Фейери, превратившийся в человека, чтобы проверить и наказать за болтовню мой любопытный язык? Однако, славный рыцарь, никак не может он удержаться, чтобы не спросить о том, как тебя величать. Нет, нет, не нужно настоящего имени, зачем открывать его такой старой никчемной нищенке, которая годится только на то, чтобы зря молоть языком, но хоть какое-то имя, чтобы я могла обращаться к тебе согласно приличиям и с надлежащим почтением.

— Хольгер Карлсен, — сказал он. Она буквально подпрыгнула, едва не опрокинув котел.

— Как? Как ты сказал, славный рыцарь?

В чем дело? Может, его разыскивают? Может, это какая-нибудь дикая окраина Германии? Он нащупал рукоятку стилета, который на всякий случай сунул за пояс.

— Хольгер Карлсен! Что тебя удивляет?

— Ох!.. Н-н-ничего, милостивый господин. — Мать Герда отвела глаза, и тут же вновь выстрелила в него зорким снайперским взглядом. — Только то, что и Хольгер, и Карл — это, прямо скажем, очень громкие имена, как ты и сам знаешь, однако, если говорить напрямик, я никогда не слыхивала, чтобы один из них был сыном другого, ибо их отцами, как известно, были Пепин Годфред и… или, точнее, я хотела сказать совсем другое… Конечно, в некотором смысле король — всегда отец своего вассала и…

— Я не имею отношения к этим джентльменам, — оборвал ее Хольгер. — Это случайное совпадение.

Она как будто успокоилась и выловила для него из котла кус вареного мяса. Он не заставил себя упрашивать и налег на еду, не мороча голову мыслями о заразе или отраве. Старуха выложила на стол хлеб и сыр, и он нарезал их стилетом. Венчала меню кружка исключительно хорошего пива. Когда он расправился со всем этим и отдышался, он сказал:

— Благодарю. Ты спасла меня от голодной смерти.

— Что ты, что ты, рыцарь, мне стыдно, что я подала тебе такую еду, тебе, который, конечно, не раз и не два делил трапезу с королями и герцогами под музыку и песни менестрелей, и хотя я совсем стара и не очень искусна, но в твою честь, если пожелаешь, тоже могла бы спеть и…

— У тебя отменное пиво, — поспешно прервал ее Хольгер. — Я никогда не пивал пива этого сорта. Кажется…

Он хотел сказать: «Кажется, местный пивной заводик просто чудом миновала громкая слава». Но старуха, хихикнув, перебила его:

— Ох, благородный сэр Хольгер, ты не простой рыцарь, и если ты даже и не из высшей знати, то человек ты опытный и проницательный. Мигом раскусил маленький фокус бедной старухи. И хотя добрые христиане вроде тебя чураются всякой магии и зовут ее измышлениями дьявола, но, по правде сказать, моя ворожба почти что то же самое, что и чудотворные деяния святых угодников, которые творят чудеса как для язычников, так и для христиан. Ты, конечно, должен понять, что здесь, на краю света, ну никак не обойтись без капельки магии — больше для защиты от сил Срединного Мира, чем ради барыша, и в своей милости ты не станешь требовать сжечь бедную, но добронравную старуху за то, что она поворожила над кружечкой пива, дабы оно лучше грело ее старые кости в холодные зимние ночи, в то время как столько могущественных волшебников, ничуть не опасаясь справедливой кары, у всех на виду прямо-таки торгуют черной магией…

«Так она, выходит, ведьма? — подумал Холь-гер. — А мне и в голову не пришло… Но что это она заговаривает мне зубы? И зачем без конца кривляется?» Он перестал слушать ее болтовню. Новая мысль поразила его. Он с удивлением прислушался к собственной речи. Он разговаривал со старухой на странном языке, твердом и звучном, похожем на старофранцузский с примесью немецкого. Вероятно, он сумел бы прочитать на нем какой-нибудь текст, с большим трудом, разумеется, однако никогда раньше не сумел бы говорить на нем с такой легкостью, с которой он на нем говорил. Странно. Значит, способ, с помощью которого он совершил путешествие в… неизвестно куда, вооружил его знанием местного диалекта.

Он никогда не увлекался чтивом вроде научной фантастики, однако цепь всех этих странных событий все больше наводила его на мысль, что в результате какого-то невероятного воздействия, он оказался в прошлом. Тут и эта убогая хижина, и старуха, которая восприняла его рыцарскую экипировку как нечто само собойразумеющееся, и этот язык, и безбрежный заповедный лес… Ну хорошо, предположим. Но что это за страна? В Скандинавии так не говорили. Германия? Франция? Англия?.. Но если он оказался в средневековой Европе, то что здесь делает лев? И что означают вырвавшиеся у старухи слова о стране Фейери?

Нет, эти вопросы нужно задавать не себе, а просто спросить напрямик.

— Мать Герда… — начал он.

— Да, благородный рыцарь? Каждое твое желание, которое я смогу выполнить, сделает моему дому честь, а потому только прикажи, а уж я расстараюсь на все, что в моих слабых силах, лишь бы ты остался доволен.

Она погладила кота, все так же пристально пялящегося на Хольгера.

— Можешь ты мне сказать, какой сейчас год?

— Ох, и дивные вопросы задаешь ты мне, славный рыцарь, хотя виной тому, может быть, рана на твоей голове, которую получил ты, конечно, в ужасной битве с каким-нибудь великаном или чудовищем-троллем, она, наверно, и замутила немного память моего благодетеля. Но, по правде сказать, хоть это и постыдно, признаюсь тебе, что счет годам я уже давно не веду, тем более, что это и невозможно здесь, на краю света, где…

— Ну ладно. А что это за страна? Чье это королевство?

— Воистину, славный рыцарь, ты задаешь вопросы, над которыми бились многие мудрецы, а уж сколько ратников из-за них перебило друг друга! Хе-хе! Уж не знаю, с каких времен спорят об этих границах человеческие цари и властелины Срединного Мира, сколько здесь бушевало войн и творилось всякого чернокнижья; могу только сказать, что и Фейери, и Империя претендуют на эти земли, но никто им не господин, хотя прав на них, конечно же, у людей больше: ведь только наш род здесь укоренился. Право на эти земли отстаивают и сарацины; ведь их Махоунд был родом из местных злых духов, как говорят. Что, Грималькин? — Она погладила по спине поднявшегося на лапы кота.

— Значит… — терпение Хольгера лопалось. — Где же могу я найти людей… ммм… христиан… которые смогут помочь мне? Где тут ближайший король, герцог или кто-нибудь в этом роде?

— Есть тут город, и не так уж до него далеко, всего несколько миль, — сказала старуха. — Однако я должна предостеречь тебя, рыцарь, что пространство здесь, как и время, пречудесно искривлено чернокнижьем, и часто бывает, что место, к которому ты направляешься, находится совсем рядом, а только вдруг или оно провалится, или посыплются на тебя всякие напасти, так что ты запутаешься и не будешь знать, какую тебе выбрать дорогу, и откуда ты шел…

Хольгер сдался и записал себе поражение. Либо перед ним сумасшедшая, либо ведьма его дурачит. В любом случае рассчитывать на полезную информацию не приходится.

— Однако если ты не побрезгуешь добрым советом, — внезапно произнесла Герда, — разумеется, не моим, потому что от такой рухляди уже никакого толку, и не Грималькина, который хоть и ужасно ловок, но от рождения нем, то можно попробовать такой добрый совет испросить, а вместе с тем разведать и способ, который выгнал бы из тебя порчу и вернул здоровье и память. Только не гневайся, ибо я хочу предложить тебе чуточку магии, а она у меня совсем белая… Или серая на худой конец, ты ведь и сам видишь, что я не могущественная волшебница, иначе разве ходила бы в этих лохмотьях и жила в такой развалюхе? Нет, дворец из чистого золота — вот что приличествовало бы мне, а тебе прислуживала бы сейчас челядь. Поэтому если я сейчас, по твоему повелению, вызову духа, маленького, совсем крошечного духа, то он поведает тебе обо всем, что тебя волнует и о чем напрасно пытать меня.

Хольгер поднял брови. Кажется, все ясно. Чокнутая. Лучше поддакивать, если он намерен провести ночь с нею наедине.

— Как пожелаешь, Мать Герда.

— Ты и впрямь, рыцарь, из неведомых стран, если даже не перекрестился. Только иные рыцари, хоть и сотворят крест, да зато уж потребуют, чтобы подали им самого Князя Тьмы, да с таким нетерпением, будто не жаль им своих горемычных душ, которым гореть за это вечно в адском огне. Конечно, они не такие уж праведники, однако для Империи и они пригодятся, коли других не сыщешь в этих Богом забытых краях. Ты не из таких, сэр Хольгер, так что как не задать тут вопрос: а не из Фейери ли ты в самом деле? Но молчу, молчу — попытаем счастья у духов, хотя должна тебя предостеречь, что они на редкость капризны и могут вообще ничего не ответить или ответить так, что понять это будет непросто.

Герда взялась за крышку сундука, и кот спрыгнул на пол. Она достала треногу и котелок, установила их и высыпала в котелок какой-то порошок из склянки. В ее руке появилась короткая палочка, выточенная, похоже, из черного дерева и слоновой кости. Бормоча что-то и бурно жестикулируя, она начертала палочкой на полу две концентрические окружности и вместе с котом встала между ними.

— Этот внутренний круг, — объяснила она, — для того, чтобы удержать духа, а внешний — чтобы не дать ему вырваться, ибо он может разбушеваться сверх меры, особенно, если вызов окажется для него нежеланным. И я должна просить тебя, рыцарь, не молиться и не творить крестное знамение, ибо в этом случае демон без промедления сгинет, причем в страшном гневе.

— Ладно, начинай, — сказал Хольгер.

Она затянула заунывный напев и стала приплясывать, не выходя из очерченного круга, и Хольгеру показалось, что он уже где-то слышал это странное пение. «Амен, амен…», — пела она. Слова тоже были знакомы. «Мало а нос либера сед…» Мурашки побежали по спине Хольгера. Латинские слова сменились каким-то кудахтаньем, в котором нельзя было разобрать ни единого слова. Потом она коснулась палочкой котла, и из него повалил густой белый дым. Клуб дыма рос и рос, но — фантастика!. — не выходил за пределы внутреннего круга.

— О Велиаал, Ваал Зебуб, Абуддон, Асмадей! — заклинала старуха. — Самиэль, Самиэль, Самиэль!

Дым стал густеть и окрасился в красный цвет, почти целиком скрыв от Хольгера фигуру старухи. Он привстал с табуретки. Ему показалось, что над котлом нависло нечто змееобразное, полупрозрачное… О небо! Он увидел, как вспыхнули пурпурные глаза и это нечто оформилось в человеческую фигуру!

Он не верил себе: существо из дыма заговорило свистящим шепотом, старуха отвечала ему на непонятном языке. Чревовещание? Галлюцинация, порожденная его утомленным мозгом? Конечно, галлюцинация, и ничего больше! Папиллон за стеной тревожно заржал и стал бить копытом. Хольгер случайно прикоснулся к стилету — лезвие было горячим. Значит, магия, рассудил он, возбуждает в металле циркуляционные токи?

Существо шелестело, ухало, корчилось. Хольгеру показалось, что их разговор со старухой длится уже целую вечность.

Наконец старуха подняла палочку и снова запела. Существо стало таять. Дым начал втягиваться обратно в котел. Хольгер сипло выругался и потянулся за пивом.

Когда дым полностью исчез в котле, старуха покинула круг, Ее лицо казалось бесстрастным, глаза были полуприкрыты. Однако от взгляда Хольгера не укрылось, что она вся дрожит. Кот, подняв хвост, выгибал спину и шипел.

— Престранный ответ, — пробормотала старуха. — Престранный ответ дал мне демон…

Хольгер с трудом выдавил из себя:

— Что он сказал?

— Он поведал… Самиэль поведал, что ты прибыл издалека, из такой дали, что человек мог бы идти и идти бесконечно, хоть до Судного дня, но никогда не достиг бы твоего дома. Так ли это?

— Так, — ответил Хольгер. — Да, я думаю, это так.

— И еще он поведал, что из катавасии, в которую ты угодил, выбраться сможешь ты только тогда, когда попадешь в Фейери. А значит, туда лежит тебе путь, сэр Хольгер. В Фейери.

Хольгеру это ничего не говорило.

— Не так страшна Фейери, как ее малюют, — хохотнула старуха. — И если уж вовсе начистоту, то сама я не из самых злейших врагов герцога Альфрика, самого сиятельного из всех рыцарей Фейери. Он немного чванлив, как и весь его род, но тебе он поможет, коли ты испросишь у него милости, — так поведал мне демон. А я сегодня похлопочу о проводнике, чтобы ты мог туда добраться без проволочек.

— Сколько это будет?.. — Хольгер запнулся, — Дело в том, что я не могу заплатить много.

— Совсем ничего, — махнула рукой старуха… — Может, зачтется при случае мне добрый поступок, когда покину я этот мир для мира иного. Притом, что может быть приятнее для бедной старухи, чем угодить такому красавцу? Эх, было времечко, да сплыло… Ну и ладно об этом. Дай-ка мне поглядеть твою рану, а после ступай в постель.

Хольгер, стиснув зубы, терпел, пока она промывала рану и накладывала компресс из трав, бормоча при этом заклинания. Он был так измучен, что готов был вытерпеть что угодно. Однако у него хватило благоразумия отказаться от предложения занять ее тюфяк: он предпочел охапку сена в конюшне, рядом с бдительным Папиллоном. Нельзя бесконечно искушать судьбу. И так его занесло, по меньшей мере, в диковинное место.

Глава 3

Хольгер проснулся и какое-то время лежал с закрытыми глазами, припоминая, что с ним произошло накануне. Потом вскочил на ноги и осмотрелся.

Итак, он провел ночь в конюшне. Допотопное сумрачное строение, пропитанное запахом навоза и сева. Черный конь, тянущий губы к его ладони… Он отряхнул одежду от приставшей соломы. Отворилась дверь, и полумрак прорезал луч солнца.

— Добрый день тебе, славный рыцарь, — пропела Мать Герда. — Вот уж кто спал сегодня сном праведника, как говорится, хотя я за свою жизнь видала не один десяток добрых людей, которых по ночам терзала бессонница, и людей подлых, от храпа которых ходила ходуном крыша. У меня рука не поднималась будить тебя. Иди, взгляни, что тебя поджидает.

Оказалось, его поджидала миска овсянки с хлебом, сыр, пиво и кусок недоваренной свинины. Холыера не нужно было долго упрашивать, но, расправившись с завтраком, он с тоской подумал о сигарете и кофе. К счастью, тяготы военного времени научили его довольствоваться малым. Он энергично умылся в корыте, стоящем на улице, и почувствовал себя совсем неплохо.

Когда он вернулся в хижину, оказалось, гостей в ней прибавилось. Правда, Хольгер обнаружил это только тогда, когда кто-то дернул его за штанину и прогудел низким басом:

— А вот и я!

Хольгер опустил глаза и увидел коренастого человечка с темным землистым лицом, ушами, как ручки пивной кружки, носом-туфлей и белой бородой.

Человечек был одет в коричневую куртку, такие же штаны, но при этом бос. Роста в нем не было и трех футов.

— Это Хуги, — сказала Мать Герда. — Он будет твоим проводником.

— Э-э-э… очень приятно, — отозвался Хольгер. Он взял карлика за руку и потряс ее, от чего тот просто остолбенел.

— Пора в путь! — весело воскликнула старука.

— Солнце уже высоко, а вас ожидает долгая дорога, чреватая напастями. Но не страшись их, сэр Хольгер. Лесной народ — а Хуги из их рода-племени — знает, как избегать нежелательных встреч.

— Она протянула ему холщовый мешок. — Я собрала тут немного мяса и хлеба и еще кой-чего: уж я-то знаю, как вы о себе заботитесь, благородные паладины, странствующие по белу свету и прославляющие имена своих дам. Разве помыслите вы о том, чтобы припасти что-нибудь на обед? Ах, будь я молодкой, я бы и сама об этом не думала, ибо когда мир цветет, то живот не в счет, только теперь, в мои годы, о чем другом еще и помнить бедной старухе?

— Спасибо, Мать Герда, — смущенно поблагодарил Хольгер.

Он шагнул к выходу, но Хуги неожиданно вцепился в его штанину.

— Ты что? — пробасил он. — Замыслил в лес ехать в одной рубашонке? В чащобе этой найдется немало лихих людей, которые будут рады-радешеньки проткнуть ножичком богатого путника.

Мать Герда ухмыльнулась и заковыляла к двери.

Хольгер распаковал свой тюк; и Хуги помог ему облачиться.

Толстый кафтан, кожаные наколенники. Потом кольчуга — звонкая и тяжелая. Ремни… Этот, кажется, на пояс, за него можно заткнуть стилет. Этот — через плечо, на нем висит меч. Пикейная шапочка, сверху шлем. Золоченые шпоры. Пурпурный плащ… Хольгер никак не мог решить: франтом или идиотом он сейчас выглядит?

— Доброго пути, сэр Хольгер, — напутствовала его Мать Герда, когда он вышел во двор.

Знать бы, как в этих краях принято выражать благодарность!

— Я… помяну тебя в своих молитвах, — промямлил он.

— Помяни, сэр Хольгер, помяни, — со смешком отозвалась старуха и скрылась в хижине. Хуги подтянул штаны.

— Идем, что ли? — буркнул он. — А то слов много, а дела мало. И если кому надо в Фейери, то ему давно пора быть в седле.

Хольгер вскарабкался на Папиллона и усадил карлика впереди.

— Едем туда, — указал тот рукой на восток. — Не будем мешкать, так денька за два-три доберемся до замка Альфрика.

Они тронулись, и вскоре вновь вступили в лес. Хижина старухи скрылась за деревьями. Тропа, возможно звериная, была довольно широкой и достаточно прямой. Шумела листва, распевали птицы, копыта стучали о землю, скрипели подпруги и позванивало железо. Воздух был чист и прозрачен.

Хольгер вспомнил о своей ране: голова не болела, старухины снадобья в самом деле оказались волшебными. Мда… Вся эта история, в которую его угораздило… Сосредоточимся. И порассуждаем. Итак, каким-то неведомым образом он перенесен в другое время, если не в другое пространство. Если это, конечно, не сон. Он находится в мире, в котором имеется по крайней мере одна настоящая ведьма, один натуральный гном и один некто по имени Самиэль — дух или демон, или что-то подобное. Не исключено, что в окружающем его мире это рядовые явления: Что из этого следует?

Рассуждать логично было совсем не просто. Нелепая ситуация, в которой он оказался, навязчивые мысли о доме и легкая паника (не останется ли он здесь навсегда?) — все это заставляло его мысли крутиться в какой-то дьявольской карусели. Перед его взором вставали, как наяву, изящные шпили Копенгагена, заросли вереска на берегу Ютландии, небоскребы Нью-Йорка и золотая дымка над Сан-Франциско, и вереница милых подружек, и миллион мелочей, которые окружали его в повседневной жизни. Ему хотелось кричать, звать на помощь, бежать со всех ног туда, где мирно стоит его дом… Нет, об этом лучше не думать. Не думать об этом! Будем думать о том, как приспособиться к изменившимся обстоятельствам. И если герцог из Фейери — будь это место хоть самой преисподней! — способен ему помочь, едем к герцогу! Хоть какая-то, но надежда. А пока остается благодарить судьбу хотя бы за то, что весь этот кошмарный бред каким-то чудом еще не помутил его разума.

Хольгер оглядел своего проводника.

— Я очень тебе благодарен, — сказал он. — Как я с тобой рассчитаюсь?

— О чем речь, — отвечал Хуги. — Я ведь стараюсь ради ведьмы. Не то, чтобы я был ее слугой. Мы, лесные, только подсобляем ей время от времени; дровишек подкинуть, воды там наносить или еще что по хозяйству. Не задаром, конечно. Слов нет, не шибко я ее, сову старую, праздную, однако пиво у нее хоть куда.

— Мне она показалась… весьма любезной…

— Да уж, язык-то у нее без костей, и стелет она мягче некуда, когда пожелает, — ухмыльнулся Хуги. — Вот так же охмурила она и младого сэра Магнуса, когда его сюда нелегкая занесла. Да ведь она якшается с черным искусством! Ловка она в нем, ловка, хоть и не больно сильна: вызвать пару демонов средней руки, да и те то соврут, то напутают, — вот и все, на что она способна. Помню, — вновь усмехнулся он, — как-то раз один крестьянин из Вестердейла залил ей сала за воротник, так она поклялась, что напустит на его хлеб спорынью. Да то ли он хлеб святой водой окропил, то ли ее ворожба была хилой, только кончилось все тем, что она тужилась-тужилась, кряхтела-кряхтела, да так ничего и не выворожила, разве что хлеба малость помяло градом. Вот господам из Срединного Мира она и спешит угождать, все чает, что ей от них хоть какая милость перепадет, да только до сих пор что-то не видать для нее корысти.

— Что же случилось с сэром Магнусом? — спросил Хольгер.

— Да много чего. А в конце концов его сожрал крокодил.

Потом они долго ехали молча. Хольгер прервал молчание первым и спросил, что представляет собой лесной народ и чем он занимается. Хуги охотно отвечал, что народ его живет в лесах, а леса тут бескрайние, что кормится грибами да орехами, да разной лесной всячиной, и что дружит с малым лесным зверьем кроликами и белками. Что нет у них способностей к магии, как у жителей Фейери, но зато нет и страха перед крестом и железом.

— А до всяких там войн и сражений, что не редкость в этих краях, нам и дела нет, — говорил он. — У нас свои правила, а на небесах и в аду, в Империи и Фейери — свои, как кому больше нравится. И пусть все эти господа друг друга в конце концов хоть перебьют, хоть перетопят, а у нас все как оно есть, так и останется. Чтоб их приподняло и треснуло!

Очевидно, подумал Хольгер, их раса за что-то сильно обижена и на людей, и на жителей Срединного Мира.

— Что-то я не понимаю, — усомнился он. — Если на Мать Герду положиться нельзя, то зачем мы по ее совету едем в Фейери?

— Вот именно, — пожал плечами Хуги. — Правда, я не сказал, что творит она одно только зло. Если нет у нее на тебя обиды, то отчего ж не помочь советом? Глядишь, и облагодетельствует тебя герцог Альфрик, коли развлечется загадкой, какую, сдается мне, ты ему загадаешь. Они там сами про себя наперед ничего сказать не могут. Живут в мерзости и потому в войне на стороне Темного Хаоса стоят.

Эти новые сведения для Хольгера ничего не прояснили. Пока что Фейери была для него единственной надеждой на возвращение, но в равной степени могло оказаться, что его загоняют в ловушку. Хотя зачем кому-то морочить себе голову и вредить неведомому чужестранцу, тем более, что у него ни гроша за душой?

— Хуги, — спросил он. — разве ты будешь рад, если я попаду в переделку?

— Зачем? Ты мне не враг. К тому же я вижу, что ты человек хороший, не то что некоторые, с которыми мне приходилось иметь дело. — Он сплюнул. — Что там у Герды на уме, мне до одного места. Говорю, что знаю, вот и все, мое дело маленькое. Тебе надо в Фейери — пожалуйста, я провожу.

— И чем это для меня кончится, тебе безразлично, так?

— Ага. Меня научили не совать нос в чужие дела.

Карлик явно имел в виду какую-то старую обиду. Сделать из него союзника, подумал Хольгер, будет не так уж сложно.

— По-моему, — сказал он, — в узелке что-то булькает. А у меня пересохло в горле. Остановимся.

Хуги облизнулся. Они развязали подаренный мешок и обнаружили несколько глиняных фляг. Хольгер открыл одну из них и протянул карлику. Хуги опешил. Однако чувство субординации оказалось слабее любви к пиву, и он, махнув рукой, поднял флягу и приложился к ней от всего сердца. Опорожнив ее наполовину, он с трудом оторвался, отрыгнул и протянул пиво Хольгеру.

Пустая фляга полетела в траву. Они двинулись дальше.

— Диковинные у тебя ма «еры, сэр Хольгер, — после долгого молчания произнес Хуги. — Ты, пожалуй, не из имперских рыцарей, но, вроде бы, и не сарацин.

— Да, — кивнул Хольгер. — Я из очень далекой страны. У меня на родине считается, что между людьми нет особенной разницы.

Глазки гнома удивленно сверкнули.

— Ужасные вещи ты говоришь. Кто же правит страной, где все равны — и господин, и простолюдин?

— Каждый имеет право голоса, когда нужно что-то решить.

— Быть того не может! Из этого выйдет одна болтовня и ни капли толку.

— У нас в этом деле порядочный опыт. Водишь ли, потомственные монархи слишком часто оказывались или глупцами, или садистами, или рохлями. В конце концов мы решили, что хуже без них не будет. В моей стране есть король, но он ничего не решает, а только как бы хранит традицию. А другие страны вообще избавились от королей.

— Хм! Престранные вещи… И, по правде говоря… Сдается мне… Уж не из сил ли ты Хаоса?

— Кстати, — сказал Хольгер. — Что такое Хаос? Мне почти ничего не известно о ваших странах. Ты не мог бы мне рассказать?

Гнома не пришлось долго упрашивать, но из щедрого потока его красноречия Хольгер выудил весьма скудные сведения: Хуги не блистал умом и вдобавок был закоренелым провинциалом. Главное, что определяло законы этого мира, была бесконечная война между изначальными силами Хаоса и Порядка. Но что это были за силы? Какова их природа? Во всяком случае, Хольгер понял, что на стороне Порядка в основном выступали люди. Правда, не все: некоторые из них, одни по недомыслию, другие — ведьмы и чернокнижники — из корысти, продались Хаосу. И наоборот, кое-кто из нелюдей поддерживал Порядок. Лагерь Хаоса составлял весь Срединный Мир, в который, как понял Хольгер, входили страны Фейери, Тролльхейм, а также страна великанов. Мир Порядка зиждился на принципах гармонии, любви и свободы, которые были ненавистны обитателям Срединного Мира. И потому они изо всех сил стремились разрушить Мир Порядка и подмять его под себя. Хаос не брезговал ничем, и особенно на руку ему были войны, которые люди вели между собой. Примером тому — война сарацинов и Империи.

Все это было для Хольгера мистикой и абракадаброй, но когда он пытался вытащить из Хуги более конкретные сведения, тот отвечал еще более туманно. Хольгер узнал лишь то, что земли людей, где правил Порядок, лежат на западе. Они разделены на Святую Империю христиан, страну сарацинов и отдельные королевства. Ближайшая страна Срединного Мира — Фейери — лежит к востоку, а тот район, где они находятся сейчас, — ничейный и спорный.

— В стародавние времена, — рассказывал Хуги, — сразу же после Упадка, почти везде царил Хаос. Ну, стали его теснить — шаг за шагом. Дальше всего оттеснили, когда пришел Избавитель, однако же до конца с ним совладать не смогли. А нынче ходят такие слухи, что Хаос опять силу набрал и большую войну готовит.

…Что тут вздор, а что истина, выяснить удастся не скоро. Во всяком случае, любопытно то, что у этого мира, кажется, много общего с миром Хольгера, так что они не могут не иметь каких-то связей. Очевидно, время от времени они как-то пересекаются, кто-то проваливается в параллельный мир, а потом возвращается с рассказами, которые затем превращаются в легенды и мифы. Выходит, для чудовищ из мифов здесь родина? Мда… Вообразив себе некоторых из них, Хольгер от всего сердца пожелал себе, чтобы эта догадка не подтвердилась.

Встреча с огнедышащим драконом или с великаном о трех головах — как бы они ни были интересны с точки зрения зоологии — вовсе ему не улыбалась.

— Ну и вот еще что, — сказал Хуги. — Крест свой нательный, если ты его носишь, и оружие железное придется тебе оставить за воротами. Также и молитв в замке нельзя читать. Господа из Фейери, конечно, против них бессильны, однако, коли ты к ним прибегнешь, они отомстят и способ отыщут, чтобы на тебя злые чары наслать.

Атеистам, кажется, здесь делать нечего. Хольгер был крещен в лютеранской церкви, но уже много лет не переступал порога храма.

Хуги продолжал болтать без умолку. Хольгер из вежливости поддакивал. В конце концов их беседа вылилась в обмен анекдотами, и Хольгер выложил все плоские остроты, какие смог припомнить. Хуги рычал от смеха.

На берегу живописного ручья они остановились пообедать. Хольгер сел на камень. Хуги неожиданно положил ему на плечо руку и сказал:

— Сэр рыцарь! Я хотел бы, если ты не против, кое-что тебе посоветовать.

Итак, тактика Хольгера увенчалась успехом.

— С удовольствием воспользуюсь твоим советом, — отвечал он.

— Я все думаю, как тебе быть. Может, ехать в Фейери, как насоветовала ведьма, а может, побыстрее повернуть в обратную сторону? И ничего путного придумать я не могу. Только одно: знаю я в здешнем лесу кое-кого, кто поумнее меня и кому все слухи-новости ведомы…

— Ты хочешь устроить мне с ним встречу?

— С ней, а не с ним. Первого встречного я бы, понятно, к ней не повел, в головах у них одна только похоть, а она это не жалует. Ты — другое дело… Да! Проведу тебя к ней!

— Спасибо, друг. Может, и я когда смогу тебе услужить.

— Пустяки, — буркнул Хуги. — Ты вот что… При ней поделикатнее, что ли…

Глава 4

Они повернули на север. Хуги разоткровенничался и теперь угощал Хольгера длинной вереницей воспоминаний о своих амурах с женщинами своего народа. Хольгер слушал вполуха, изображая восхищение, которого подвиги Хуги несомненно заслуживали бы, будь они правдой хотя бы наполовину.

Дорога стала подниматься вверх, лес поредел. По сторонам открывались поляны, залитые солнцем, напоенные ароматом полевых цветов, между деревьями дыбились серые валуны, порой лес расступался и открывался вид на синеющие вдали горы. Тропу то и дело пересекали ручейки, со звоном струящиеся в долину, украшенные миниатюрными радугами на перепадах. Срывались с ветвей, как изумрудные молнии, зимородки, высоко в небе парили ястребы и орлы, гомон диких гусей доносился из озерного камыша. Мелькнул заяц, тропу пересек олень, в — кустарнике фыркала медвежья парочка. Светлые тени белых облаков бежали, как волны, по цветущим лугам, ветерок освежал лицо. Путешествовать по этому краю было подлинным наслаждением. Даже тяжеловесная рыцарская экипировка уже не казалась Хольгеру обременительной и дурацкой.

А из глубин его подсознания всплывали туманные воспоминания о том, что в этих местах он когда-то уже бывал. Или это напомнило ему Альпы? Пожалуй, нет. Высокогорные луга в Норвегии? Тоже нет. И дело, кажется, не во внешнем сходстве. Он бывал именно здесь! Но эта мысль была настолько дикой, что он постарался отбросить ее.

И все-таки, если переход в этот мир вооружил его знанием неизвестного языка, то не исключено, что его мозги могут выкинуть и другие шутки. А может, в его теле просто оказалось чужое сознание? Он внимательно осмотрел свои ладони; крепкие длинные пальцы, ощупал нос, горбинку на котором оставил ему на память тот великий день, когда они разнесли команду политеха (счет 38:24). Нет, он это он. И, кстати, настоятельно нуждается в бритве.

Солнце уже клонилось к закату, когда они выехали на пологий берег обширного озера. Из камышей поднялась в воздух стая диких уток.

— Туточки, — сказал Хуги. — Уф! Мой бедный зад. — Он спрыгнул с коня и потер ягодицы.

Хольгер спешился. Стреноживать верного, как пес, Папиллона не было надобности, он только перебросил поводья на луку седла. Жеребец потянулся мордой к сочной траве.

— Надо ее подождать, — пробурчал Хуги. — У нее здесь гнездо. А коли ждать, быстрее получится, если промочить горло.

Хольгер извлек из мешка еще одну флягу.

— Ты мне так и не рассказал, кто она?

— Алианора-то? Дева она, лебедь, — ответил гном и сделал огромный глоток. — Летает себе по лесам и собирает наши слухи да новости — кто шепнет, кто крикнет. Мы тут все ее любим. Уф! Может, ведьма из старой Герды и никакая, но пиво у нее — как ни у кого другого.

Папиллон заржал. Хольгер обернулся и увидел гибкое пятнистое тело, скользящее к озеру. Леопард!

Мгновенье — и он уже, готовый к сражению, сжимал в руке меч.

— Не надо! Не надо! — Хуги попытался схватить его за руку. — Он мирный. Он не нападет, если его не трогать.

Леопард застыл и устремил на них холодный желтый взгляд. Хольгер вернул меч в ножны. Над головой зашумели большие крылья.

— Она, она! — закричал Хуги и принялся прыгать и размахивать руками. — Э-ге-гей! Давай сюда, к нам!

С неба упал лебедь. Такой огромный птицы Хольгер еще не видел. Лучи солнца золотили красивое оперение.

Хольгер неуверенно шагнул вперед, пытаясь сообразить, как принято представляться в подобных случаях. Птица взмахнула крыльями и отлетела в сторону.

— Не бойся, Алианора, не бойся! — выбежал вперед Хуги. — Это страсть какой благородный рыцарь, он хочет только кое-что у тебя спросить.

Лебедь встрепенулся, вытянул шею, раскинул крылья и поднялся во весь рост. И — Боже! — тело его прямо на глазах стало удлиняться, шея — укорачиваться, крылья — утончаться… Хольгер перекрестился.

И вот вместо лебедя перед ним стоит женщина!

Нет — девушка! Не старше восемнадцати лет: стройная и высокая, загорелая, с каштановыми волосами, свободно падающими на плечи, большими серыми глазами, нежным ртом и россыпью редких веснушек на вздернутом носике — загляденье! Хольгер понял, что нужно делать: он расстегнул шлем, снял его, сдернул шапочку и поклонился.

Она робко шагнула навстречу. Ее длинные ресницы дрогнули. Весь ее наряд состоял из короткой туники без рукавов, сшитой, казалось, из перьев и плотно облегающей тело. Босые ступни тонули в траве.

— Стало быть, это ты, Хуги, — произнесла она. В ее низком контральто звучал» те же, что и у Хуги, гортанные нотки. — Привет тебе. И тебе привет, сэр рыцарь, друг моего друга.

Леопард подошел к ней, сел и уставился на Хольгера подозрительным взглядом. Алианора улыбнулась и потрепала его по шее. Он потерся мордой о ее колено и заурчал, как дизельный двигатель.

— Этого длинного молодца звать сэром Хольгером, — объявил Хуги важно. — А ты, сэр рыцарь, понятное дело, видишь перед собой деву-лебедь. А потому пора подкрепиться. — И гном вновь приложился к фляге.

— Гм! — Хольгер не знал, что говорить. — Для меня большое счастье познакомиться с тобой, благородная госпожа.

Девушка явно продолжала его опасаться, и Хольгер решил, что следует вести себя как можно более учтиво.

— О нет, — улыбнулась она. — Это для меня счастье. Не часто я встречаюсь с людьми, а тем более с такими мужественными воинами.

Она не кокетничала — только соревновалась с ним в галантности.

— Так будем мы ужинать или нет? — подал голос Хуги. — У меня кишка к кишке прилипает.

Они расположились на траве. Алианора грызла черствый черный хлеб с таким же, как и гном, удовольствием. Ели молча. Солнце уже падало за лес, и тени стали такими длинными, словно старались дотянуться до противоположного горизонта. Когда все было съедено, Алианора обратилась к Хольгеру:

— Один человек ищет тебя, сэр рыцарь. Сарацин. Он твой друг?

— Что?.. Сарацин? — растерялся Хольгер. — Пожалуй… Я прибыл издалека и никого здесь не знаю… Ты, верно, ошиблась…

— Может быть, — улыбнулась Алианора. — А что привело тебя ко мне?

Хольгер кратко рассказал об истории с ведьмой и своих затруднениях. Девушка нахмурилась.

— Ты полагаешь, что мне лучше не встречаться с герцогом Альфриком?

— Этого я не сказала. В Фейери я никого не знаю. Кое с кем из Срединного Мира я знакома, но с теми, кто попроще, — с домовыми и кобольдами, и несколькими русалками.

Хольгер почесал затылок. Опять двадцать пять! Едва только он сумел убедить себя, что он в своем уме, что ситуация, в которой он очутился, хотя и выглядит фантастичной, но все же может быть научно объяснена, как они опять за свое: плетут о сверхъестественном с таким видом, словно говорят о соседе по лестничной клетке.

Хотя… Может, оно и впрямь по соседству с этой поляной! Ладно! Разве он не видел собственными глазами, как полчаса назад лебедь стал человеком?

Его смятение осталось незамеченным, но от этого он почему-то почувствовал себя чудовищно одиноким. Нет, не нужно проклятий. Или рыданий. Благоразумие — прежде всего. Он помедлил и спросил:

— Не могла бы ты подробнее рассказать мне о сарацине?

— Ах, о нем… — девушка, не отрываясь, наблюдала за полыхающей в закате гладью озера. В воздухе носились ласточки. — Сама я не видела его, но лес полон разговоров о нем. Кроты бормочут в своих норах, шепчутся барсуки, зимородки и вороны кричат об этом повсюду. Вот я и узнала, что уже не одну неделю кочует по здешним местам одинокий рыцарь, сарацин по оружию и внешности. И всех спрашивает о христианском рыцаре. Никто не знает, зачем он ищет его, только тот в его описаниях похож на тебя: гигант со светлыми волосами, верхом на черном коне, и герб у него… — Она взглянула на Папиллона. — Твой щит в чехле. Герб, о котором он говорит, — это три сердца и три льва.

Хольгер вздрогнул.

— Но я не знаю никакого сарацина! — воскликнул он. — Вообще никого здесь не знаю. Я попал сюда из таких мест, о которых вы не имеете и представления…

— Может, это враг, ищущий твоей смерти? — с интересом полюбопытствовал Хуги.

— Я сказал, что не знаю его! — с раздражением воскликнул Хольгер и спохватился. — Извините… Я не в своей тарелке…

Алианора тихо рассмеялась.

— Не в своей тарелке? Как смешно!

На всякий случай Хольгер отметил про себя, что банальности его мира могут сходить здесь за острословие.

Однако вернемся к сарацину. Кто он такой, черт побери! Единственным мусульманином, с которым он был знаком, был когда-то его сокурсник — робкий, маленький сириец в больших очках. Этот «сарацин» не пустится на его поиски, тем более, напялив на голову консервную банку.

Важно то, что его, Хольгера, путают с кем-то, у кого такой же конь и похожая внешность. И это может грозить неприятностями. Так что лучше держаться от сарацина подальше.

— Решено. Я еду в Фейери, — заявил он.

— Решено? — глухо переспросила Алианора. — А на чьей ты стороне — Хаоса или Порядка? Хольгер пожал плечами.

— Ответь, — настаивала она. — Я не умею предавать.

— Порядка, я полагаю, — подумав, ответил он. — Хотя что он здесь означает?

— Я почувствовала, — сказала Алианора, — Я ведь тоже из человеческого рода. И хотя сторонники Порядка порой и пьяницы, и невежи, но их дело все равно ближе мне, чем дело Хаоса. Я тоже решила — я еду с тобой, сэр рыцарь. Возможно, я принесу тебе пользу.

Хольгер собрался возразить, но она решительно подняла тонкую руку:

— Нет, нет, решено. Это не так уж опасно для меня: я умею летать.

Спускалась ночь, звездная и росистая. Хольгер снял с Папиллона попону и расстелил на землю. Алианора заявила, что будет спать на дереве, и удалилась. Хольгер лег. Звезды горели над головой. Он узнал знакомые созвездия: над ним было летнее небо Северной Европы. Однако, сколько отсюда миль до его дома? И разве это расстояние измерить в милях?

Тут он вспомнил, как перекрестился, когда увидел перевоплощение Алианоры. Почему он сделал это — впервые в жизни? Поддался общей атмосфере средневековья? Или это еще один из подарков неведомой силы, научившей его неизвестному языку и умению ездить верхом?.. Непостижимый мир, непостижимый путь…

Здесь не было комаров. Спасибо и на том. Хотя в качестве напоминания о доме можно было бы и потерпеть… Он поворочался и заснул.

Глава 5

Рано утром они пустились в путь уже втроем: Хольгер и Хуги верхом на Папиллоне, а над ними — Алианора, воплотившаяся в лебедя. Она то летела над их головами, то взмывала высоко вверх и кружила в небе, то исчезала далеко впереди за кронами деревьев, чтобы через минуту вновь показаться в небе над ними. Поднималось солнце, поднималось настроение у Хольгера. По крайней мере, теперь у него была цель и неплохая компания. Продвигаясь все дальше к востоку, к полудню они достигли самой высшей точки. Это была дикая, продуваемая всеми ветрами местность, усеянная острыми скалами, между которыми шумели водопады. Трава здесь была жесткой и редкой, а деревья — корявыми и низкорослыми. Хольгер осмотрел горизонт, и ему показалось, что на востоке разлита в воздухе какая-то странная темнота.

Тут Хуги затянул хриплым голосом песенку, изобилующую непристойностями. Не желая остаться в долгу, Хольгер в ответ спел «Шотландского старьевщика» и «Батар — король Англии», на ходу переводя их с легкостью, изумившей его самого. Карлик рычал от смеха. Когда Хольгер, войдя во вкус, начал было «Трех ювелиров», на них упала тень. Он поднял голову и увидел, что лебедь, с интересом прислушиваясь, парит над ними. Слова песенки, предназначенной отнюдь не для девичьих, ушей, застряли у него в горле.

— Эй, давай дальше! — пихнул его Хуги. — Песенка что надо! Ха!

— Я… забыл, что дальше, — промямлил Хольгер.

Он ужаснулся, представив, как посмотрит в глаза Алианоре, когда они остановятся на привал. Вскоре они действительно остановились на круглой полянке под скалой, в основании которой темнел вход в пещеру, заросший кустарником. И девушка, вновь в человеческом облике, подошла к нему летящей походкой…

— Дорога с тобой, сэр Хольгер, полна музыки, — улыбнулась она.

— Э-э-э… благодарю… — буркнул он.

— Как бы мне хотелось, чтобы ты вспомнил, что же приключилось дальше с этими золотых дел мастерами, — сказала она. — С твоей стороны просто жестоко оставить их на крыше.

Он искоса взглянул на нее и не увидел насмешки — только живой интерес. Понятно, в каком деликатном окружении она здесь росла… Но смелости допеть эту песенку до конца у него, конечно, не хватит.

— Я постараюсь вспомнить, — соврал он.

Вдруг кусты затрещали, и из пещеры вывалилось странное существо. С первого взгляда Хольгер решил, что перед ним какой-то безобразный мутант, но, присмотревшись, понял, что видит вполне нормального представителя еще одной здешней гуманоидной расы. Существо было несколько выше Ху-ги и значительно шире. Мощные руки свисали до колен. Голова была большой и круглой, с плоским носом, острыми ушами и словно прорезанным бритвой ртом. На серой коже не росло ни единого волоска.

— Ах, это Унрих! — воскликнула Алианора. — Я и не знала, что ты забираешься так высоко в горы.

— Ха! Труды наши ведут нас, — отвечал Унрих, оглядывая Хольгера пристальным взглядом своих круглых глаз. Из одежды на нем был только кожаный фартук. В руке он держал молоток. — Мы тут новую штольню бьем. Золото тут лежит, в оной горе.

— Унрих — гном, — объяснила Алианора. — Нас когда-то познакомили барсуки.

Вновь прибывший жаждал, конечно, услышать новости. Хольгеру пришлось рассказать свою историю с самого начала. Выслушав его, гном сердито сплюнул.

— К замку тому, куда вы поспешаете, мало кто приязнь питает, — сказал он. — А ныне особенно, когда Срединный Мир орды свои сзывает.

— Что верно, то верно, — поддакнул Хуги. — Хлеба-соли в альфриковском замке не жди.

— Слышал я, что эльфы и тролли временный союз заключили. А когда кланы оные воедино сбиваются, тут жди чего-то великого.

Алианора нахмурилась.

— Мне это не нравится, — сказала она. — Я тоже слышала, что черные маги без всякой опаски нарушают границы Империи и ведут себя так, будто бастион Порядка уже рухнул и препон для Хаоса нет.

— Бастион наш — святое заклятие, на Кортану наложенное, — подхватил гном. — Только ныне меч оный погребенный покоится в месте тайном и недоступном. А ежели его и сыскать, то кто его поднять на врага сможет?

Откуда Хольгеру знакомо это имя — Кортана?

Унрих полез в карман фартука и, к изумлению датчанина, достал грубо вырезанную трубку и мешочек с чем-то, очень похожим на табак. Ударив несколько раз куском кремня о железо, он высек огонь и глубоко затянулся. Хольгер проглотил слюну.

— Опять ты за эти фокусы с глотанием дыма, — пробурчал Хуги.

— Я это дело люблю, — степенно отвечал необычный гном.

— И правильно, — не выдержал Хольгер и процитировал: — Женщина — всего только женщина, а хорошая сигара — это ритуал.

— Никогда не видела, чтобы люди подражали демонам в этом, — подняла брови Алианора.

— Одолжи мне трубку, — предложил Хольгер гному. — И я покажу.

Тот скрылся в пещере и через минуту вернулся с большой вересковой трубкой. Хольгер набил ее, высек огонь и с наслаждением затянулся. Зелье было до чертиков крепким, но не хуже того, что курили в Дании во время войны. Хуги и Унрих захохотали. Алианора прыснула.

— Сколько ты хочешь за это? — спросил Хольгер. — Есть у меня на продажу епанча, так я готов обменять ее на эту трубку с кресалом и кисет табака.

— Идет, — поспешно кивнул Унрих. Хольгер понял, что продешевил.

— По справедливости ты мог бы добавить немного еды, — вмешалась Алианора.

— Ежели просишь об этом ты… — Унрих снова исчез в пещере.

— Вы, люди, непрактичная раса, — вздохнула Алианора.

И вот они снова в пути, разбогатевшие на несколько караваев хлеба, голову сыра и кусок ветчины.

Местность становилась все более дикой и мрачной. Странная темнота на востоке приближалась.

Под вечер они достигли соснового бора и остановились. Алианора рьяно взялась за сооружение шалаша. Хуги занялся ужином. Хольгер оказался не у дел. Впрочем, наблюдать за хлопотами девушки тоже было занятием, и не самым неприятным.

— Утром, — сказала она, когда опустились сумерки и они уселись вокруг костра, — мы войдем в Фейери. И положимся на судьбу.

— А почему там, на востоке, такая темень? — спросил наконец Хольгер.

Алианора взглянула на него с удивлением:

— Воистину прибыл ты издалека, или кто-то наложил на твою память заклятие, — сказала она. — Всем известно, что для фарисеев невыносим дневной свет, и потому царит у них вечный сумрак. — Ее лицо в свете костра сияло молодостью и красотой. — И если когда-нибудь победит Хаос, то этот сумрак на весь мир разойдется, и тогда уже никому не видать ни солнца, ни зеленой листвы, ни даже маленького цветка. Вижу, что ты и впрямь на стороне Порядка. — Она задумалась. — Но и в Фейери предивные красоты имеются.

Хольгер смотрел на нее сквозь языки пламени. Огонь искрами вспыхивал в ее глазах, сиял на волосах матовым блеском и рисовал тенями мягкие линии ее точеной фигуры.

— Не хочу совать нос в чужие дела, — произнес он, — но мне непонятно, почему такая красивая девушка живет в дикой глуши среди… среди чужих ей племен.

— О, в этом нет тайны, — отвечала она, глядя в огонь. — Гномы нашли меня в лесу еще младенцем. Наверно, я была дочерью какого-нибудь переселенца, и меня украли разбойники. В этих краях это обычное дело. Видимо, они хотели вырастить из меня прислужницу, только раздумали и бросили меня в чаще. Тогда гномы и лесные звери взялись за мое воспитание. Они были добрыми и мудрыми учителями и многому меня научили. А когда я выросла, они подарили мне этот наряд лебедя, который, говорят, когда-то принадлежал валькирии.

Благодаря его свойствам я, хоть и рождена человеком, могу превращаться, а потому чувствовать себя в безопасности. Меня не прельщают дымные человеческие селенья. Здесь у меня друзья и чистое небо. Вот и все.

Хольгер кивнул.

— А теперь ты расскажи о себе, — продолжала Алианора. — Где твой дом, как ты попал сюда, миновав и Срединный Мир, и земли людей. Это странно…

— Я сам бы хотел это знать, — отвечал Хольгер. В какой-то миг ему захотелось рассказать ей о себе все, но осторожность взяла верх. Скорее всего, она ничего не поймет. — Думаю, кто-то навел на меня чары. Я жил так далеко, что и слыхом не слыхивал о ваших землях. И вдруг в одно мгновение что-то перенесло меня к вам.

— Как называется твоя страна?

— Дания.

К его удивлению она воскликнула:

— Я слышала о твоем королевстве! Хотя оно лежит далеко, но идет о нем добрая слава.Христианская это страна, и лежит она на севере Империи, так?

— Э-э-э… Вряд ли это та самая Дания… Моя Дания находится… Находится… — ему не хотелось врать ей в глаза.

— Кажется мне, ты что-то скрываешь, — покачала она головой. — Что ж, на то твоя воля. Тут, в пограничье, не очень-то любопытничают. — Она зевнула. — Будем спать?

Ночь была свежей, и, заснув, она прижалась к нему, пытаясь согреться. Хольгер почти не спал, стуча зубами от холода и прислушиваясь к ее ровному дыханию. Невинный ребенок! Если случится так, что он не найдет дороги обратно…

Глава 6

Утром они двинулись дальше. Теперь дорога пошла под уклон, и Папиллон прибавил шагу. Хуги охал, когда копыта коня сбивали в бездну, над которой они мчались, шаткие валуны. Алианора кружила высоко в небе. Она нашла себе забаву, от которой у Хольгера кровь стыла в жилах: зависнув в воздухе, она меняла облик на человеческий, чтобы, в стремительном падении вниз, в последний момент вновь превратиться в лебедя. Правда, теперь у Хольгера была трубка, а значит, было чем успокоить нервы.

Дорога шла по сосновому бору, когда на них упал неожиданный полумрак. С каждым шагом он становился все гуще. Вдобавок оказалось, что его густота пропорциональна плотности, и им приходилось преодолевать странное сопротивление, как будто они двигались под водой. У Хольгера мурашки побежали по коже при мысли о том, что если так пойдет дальше, то вскоре им суждено очутиться в полной тьме посреди мира, кишащего оборотнями, троллями и еще бог весть какой гадостью. Его опасения рассеялись, когда, спустившись ниже, они выехали из леса и очутились в просторной долине. Здесь тоже не было солнца, но воздух был прозрачным и теплым. Повеяло ароматом цветов. Высокие травы колыхались под ветром. Хуги кашлянул и сказал:

— Вот мы и в Фейери.

Хольгер внимательно осмотрелся. Отсутствие солнца или иного видимого источника света на небе густой вечерней синевы создавало ощущение, что они оказались в подводном царстве. Среди высокой бледно-зеленой с серебристым отливом травы сверкали, как звезды, большие белые цветы. «Асфоделии», — подумал Хольгер, в который раз удивляясь своим неожиданным знаниям. Тут и там цвели кусты белых роз. То группами, то поодиночке по долине были рассеяны деревья — стройные и высокие, с молочно-белыми стволами и такими же, как травы, бледно-зелеными листьями. Листья тихо звенели под порывами ветерка. Неподалеку струился ручей, — не журчал, как обычный ручей, а в подлинном смысле слова вызванивал какую-то затейливую мелодию. Над водой стояла дымка, в которой играли цветные сполохи — белые, зеленые и голубые.

Папиллон фыркнул и заржал. Ему здесь не нравилось.

«Я уже видел это, — думал Хольгер. — Именно эту холодную, спокойную синеву над бледными деревьями и плавными холмами. Но где и когда? В каком краю еще так звенят листья и поет ручей? Может быть, однажды белой ночью в Дании, еще до войны? Не знаю, не помню…»

Они медленно продвигались вперед. В этом вечернем мире, лишенном теней, застыло, казалось, и само время: ландшафт менялся, но оставался неизменным, они ехали вперед, но оставались на месте… Вдруг лебедь камнем упал вниз, забил крыльями и превратился в Алианору.

— Я видела рыцаря, он скачет навстречу! — испуганно выдохнула она.

У Хольгера екнуло сердце. Но он постарался сказать как можно более небрежно:

— Отлично. Посмотрим.

Незнакомец выехал из-за холма. Под ним танцевал снежно-белый конь с длинной гривой и круто выгнутой шеей. Хольгеру он показался каким-то картинным: слишком длинные ноги, слишком маленькая голова. Всадник был закован в черные латы. Забрало шлема опущено, плюмаж из белых перьев летит по ветру. Щит тоже черный, без герба. Он остановился, поджидая Хольгера.

Когда датчанин приблизился, всадник опустил копье и произнес:

— Стой и отвечай.

Голос его звучал как из бочки. Хольгер натянул поводья.

— Я еду от ведьмы, которую звать Мать Герда, с известиями для герцога Альфрика.

— Прежде я хочу видеть твой герб, — произнес всадник. — Никто не въезжает сюда тайно.

Хольгер пожал плечами, снял с седла щит и взял его в левую руку. Хуги стащил чехол. Увидев герб, рыцарь дал коню шпоры и ринулся на Хольгера.

— Защищайся! — завизжал Хуги.

Папиллон отпрыгнул, всадник пронесся мимо. Остановив коня, он развернулся для новой атаки. Хольгер, подчиняясь неведомой силе, поднял, как во сне, копье, закрылся щитом и уперся ногами в стремена. Черный всадник мчался на него. Наконечник его копья был нацелен в грудь Хольгеру.

Они столкнулись с лязгом и грохотом. Эхо прокатилось по холмам. Своей нижней кромкой щит больно въехал Хольгеру в живот, но зато его копье каким-то чудом угодило противнику в голову. Незнакомец вылетел из седла.

Однако он тут же вскочил с ловкостью, невероятной для человека в тяжелых латах. Вылетая из ножен, свистнул меч. На размышления времени не было: Хольгер предоставил своему телу свободу. А оно, казалось, соскучилось по таким поединкам. Хольгер выхватил меч, ловко отразил удар и обрушил клинок на пернатый шлем. Противник пошатнулся, но устоял.

Меч создан для пешего боя, и потому Хольгер спрыгнул с коня, но, зацепившись шпорой за стремя, упал и опрокинулся на спину. Черный рыцарь бросился к нему. Хольгер ударил его обеими ногами — тот отлетел. Оба вскочили на ноги одновременно. Зазвенели мечи. Хольгер пытался попасть клинком в щель в доспехах. Его противник метил в незащищенные ноги. Предупредив низкий секущий удар, Хольгер выбил меч из руки врага. Тот мгновенно выхватил кинжал и снова бросился в атаку.

Широким мечом неудобно наносить колющие удары, но Хольгеру удалось прицелиться и вонзить острие в узкую щель между шлемом и железным воротником. Брызнули искры. Металлическая фигура пошатнулась, медленно опустилась на колени и с лязгом рухнула на траву.

Хольгер ошалело потряс гудящей, как колокол, головой. Белый конь галопом мчался на восток. «С докладом к герцогу», — подумал он. Тут Хуги заплясал с ликующим криком вокруг лежащего врага, а Алианора повисла на шее у Хольгера. Она смеялась и плакала, и восклицала, какой он могучий рыцарь и как он велик в бою.

«Это я-то? — подумал он. — Нет, это не я. Я ни черта не смыслю в поединке на копьях. Однако кто же тогда провел за меня этот бой?»

Алианора склонилась над поверженным рыцарем.

— Крови не видно, — сказала она испуганно. — Но он наверняка мертв, потому что для фарисеев рана, нанесенная железом, смертельна.

Тем временем Хольгер пытался проанализировать бой. Во-первых, спешиваться было нельзя. Коня можно было использовать с большей для себя выгодой. Кстати, почему жителей Фейери зовут фарисеями? Какое отношение они имеют к библейским фарисеям? Во-вторых, что они здесь используют вместо стали? Алюминиевые сплавы? Можно ли с помощью магии добывать из бокситов алюминий? Или они предпочитают сплавы берилла, магния, меди, никеля, хрома?.. Мысль о чернокнижнике-эльфе, сидящем за спектроскопом, заставила его рассмеяться и окончательно прийти в себя.

— Ну что ж! — весело воскликнул он. — Посмотрим, кто ты такой!

Он опустился на колени и откинул забрала шлема. Внутри ничего не было. Черная пустота.

Глава 7

Фейери казалась необитаемой: вокруг только леса и луга, не знавшие плуга. Хольгер спросил, чем занимаются здешние жители, и Хуги с готовностью отвечал, что в основном они маги и ратники и пропитание себе частью выколдовывают, а частью берут данью из других стран Срединного Мира. Кроме того, любят они охоту на диких зверей. А обслуга у них — кобольды, гоблины и другие второсортные расы. Болезни и старость им неведомы, однако, нет у них и души.

Хольгер вспомнил о пустых доспехах, лежащих в траве среди асфоделий, и содрогнулся. Нет, если он не хочет сойти здесь с ума, надо попробовать вникнуть в природные законы этого мира.

Здесь такие же звезды на небе, значит, перенос обошелся без космических путешествий. Законы физики и химии здесь, кажется, те же, однако они как-то сосуществуют с силами магии. Магия — что это значит? Допустим, это способность управлять материей с помощью энергии мысли. На земле такие вещи известны: телепатия, телекинез и тому подобное. Но в этом мире ментальные силы, кажется, главенствуют над природными… Что же из этого следует? Неизвестно.

Все-таки главное для него сейчас понять, где он. Может быть, он оказался в прошлом. Земли? Или это другая Земля, расположенная в той же точке пространства и времени. Но два объекта, одновременно занимающие один и тот же объем?.. Может, это не только другая Земля, но и другая Галактика? Вполне возможно и это. Но раз он сюда попал, между ними есть какая-то связь… Какая?

Нет, главное для него — это выжить, тем более, что кто-то определенно хочет смерти человека, носящего герб с тремя львами и тремя сердцами.

Вскоре они увидели замок. Белые стены поднимались на головокружительную высоту, остроконечные крыши венчали изящные маковки. Замок был точно из хрусталя: таким хрупким казался резной ажурный камень. Однако, приблизившись, Хольгер увидел, что при всей своей красоте это надежная крепость: стены массивны, а вокруг холма, на котором она стоит, вырыт глубокий ров. И — удивительно! — по рву несся стремительный прозрачный поток, не имевший видимых источников.

В отдалении виднелся еще один холм, поросший розовыми кустами. Над его вершиной висела шапка тумана.

— Холм Эльфов, — кивнул на него Хуги. — В его нутре эльфы свои нечестивые хороводы кружат, а при полной луне, бывает, безобразничают и прямо снаружи.

Поодаль, за холмами, темнела стена густого леса.

— А там, в Мрачной Пуще, фарисеи охотятся на грифонов да на мантикор.

Со стен замка пропели трубы. «Увидели нас», — подумал Хольгер и положил руку на рукоять меча. Алианора спикировала вниз и приняла человеческий облик.

— Ты, Алианора, и ты, Хуги… — сказал Хольгер. — Вы меня проводили, я вам благодарен. Однако теперь вам лучше вернуться…

— Нет, — решительно возразила Алианора. — Нет. Может быть, мы тебе еще пригодимся.

— Кто я вам? — попробовал убедить ее Хольгер. — Вы мне ничего не должны, а я и так уже ваш вечный должник.

— У меня предчувствие, — тихо сказала она. — Я уверена, что тебе выпал особенный жребий, и потому я должна оставаться с тобой.

— Я тоже, — буркнул Хуги без особого, впрочем, восторга. — Спросите кого хотите, и вам скажут, что Хуги никогда не праздновал труса.

Больше Хольгер не настаивал. Свой долг он исполнил: они могли отступить, но не сделали этого. И, честное слово, он очень рад, что не сделали.

Ворота замка открылись. Опустился мост. Снова пропели трубы. Показался отряд всадников: флажки и флаги, гербы и плюмажи, щетина копий, поднятых в небо. Всадники Фейери. Хольгер сжал копье.

В сумрачном свете яркие краски нарядов, казалось, светились: тлело золото, мерцал пурпур, фосфорицировала изумрудом зелень. Часть рыцарей была облачена в кольчуги с причудливой гравировкой, другие красовались в пышных нарядах и коронах. Всех без исключения обличал высокий рост и странная плавная грация. Печать холодной надменности лежала на лицах с высокими скулами. Белая кожа, длинные голубоватые волосы, у большинства — бородка или усы. Когда они подъехали ближе, Хольгер решил, что это племя слепых: в их глазах, налитых лазурью, не было зрачков. Но вскоре он убедился, что зрение у них не хуже, чем у него.

Предводитель отряда остановил коня и легко поклонился.

— Привет тебе, рыцарь, — произнес он. Его речь звучала как пение. — Мое имя Альфрик. Я герцог Альфарланда в королевстве Фейери. К нам сюда редко жалуют смертные гости.

— Привет тебе, герцог Альфрик, — отвечал Хольгер. — Меня послала к тебе ведьма по имени Мать Герда, верная, как я понял, служанка твоей милости. Только твоя мудрость, сказала она, сможет ответить на мучающие меня вопросы. Вот я и прибыл сюда, чтобы просить тебя о благосклонности и помощи.

— Я все понял и рад тебе, — пропел герцог. — Ты и слуги твои — мои гости отныне, располагайтесь и живите, сколько вам будет угодно. А я приложу все старания, чтобы в силу своих скромных возможностей помочь славному рыцари в его затруднениях.

Хольгер не сомневался в том, что существо, атаковавшее его на границе Фейери, состояло на службе у герцога. Его три сердца и три льва не пользовались здесь любовью. Оставался вопрос: догадывается ли Альфрик, что перед ним не тот, кого ему нужно убить?

— Благодарю тебя, твоя милость, — отвечал он.

— С болью в сердце должен просить тебя, — учтиво продолжал Альфрик, — чтобы оставил ты за стенами замка железо и крест — о прискорбная слабость моей расы! Но не опасайся: взамен тебе выдадут иное оружие.

— В твоем замке, о герцог, гостю нечего опасаться, — продолжал упражняться в светскости Хольгер.

— Я позабочусь о твоем оружии, Хольгер, — вступила в разговор Алианора. — Я останусь снаружи.

Красивые лица повернулись к ней.

— О, это та дева-лебедь, о которой мы столько слышали, — воскликнул герцог. — Нет, нет, прекрасная дева, плохим я буду хозяином, если не окажу тебе достойного гостеприимства.

Она покачала головой. Альфрик поднял брови.

— Ты отказываешься от приглашения?

— Отказываюсь, — отрезала Алианора.

— Я тоже останусь тут, — поспешно вставил Хуги.

— Нет, — возразила она. — Ты пойдешь с сэром Хольгером.

Хуги удрученно вздохнул, но промолчал. Альфрик пожал плечами.

— Что ж, не смею настаивать. — Он вновь повернулся к Хольгеру. — Итак, сэр рыцарь?

Хольгер сошел с коня и снял меч. Папиллон, кося глазом на чужих лошадей, заржал. Алианора взвалила на жеребца амуницию Хольгера и взяла поводья.

— Я буду ждать в лесу, — сухо сказала она. Хольгер проводил ее долгим взглядом.

Кортеж въехал в замок. Просторный двор украшали деревья, растущие в вазах, слух ласкали звон фонтанов и льющаяся откуда-то музыка, воздух был напоен ароматом роз. Живописной группой стояли у парадных дверей женщины Фейери. У него перехватило дыхание. О! Ради минутного взгляда на них стоило пересечь Галактику. Он поклонился, ошеломленный.

Альфрик подозвал маленького зеленого человечка.

— Он проводит тебя в покои, — сказал он Хольгеру. — А потом мы ждем тебя, рыцарь, к обеду.

Хольгер и семенящий за ним Хуги двинулись по лабиринту коридоров. Свет сочился прямо из стен. Проходя мимо распахнутых дверей в залы, Хольгер видел безумную роскошь убранства: все здесь было просто усыпано драгоценными камнями. «Выколдовывают из воздуха», — вспомнил он. Они поднялись по широкой винтовой лестнице, миновали просторный зал и оказались в апартаментах для гостей, состоящих из нескольких комнат. Каждая из них, без сомнения, поразила бы воображение даже автора «Тысячи и одной ночи». Гоблин поклонился им в пояс и ушел.

Хольгер стоял посреди немыслимого великолепия. Переливались, как перламутр, ковры. Стены были облицованы малахитом и яшмой и украшены золототкаными гобеленами. За окном цвел сад. Неподвижным светом горели светильники на потолке. Хуги застыл перед одним из гобеленов: изображения на нем менялось, как в замедленной съемке, развертывая причудливый и весьма фривольный сюжет.

— Сильная вещь, — оценил Хуги. — И обстановочка не из самых бедных. Только весь этот замок я не задумываясь отдал бы за свой старый дуб. Нечисто здесь, а?

— Без сомнения, — кивнул Хольгер.

Он прошел в ванную комнату и обнаружил все атрибуты цивилизации: проточную воду, мыло, ножницы, бритву и большое зеркало. И хотя все эти предметы имели вид не совсем привычный, в результате он покинул ванную заметно посвежевшим. На широкой кровати в спальне его уже ждала приготовленная кем-то смена платья: шелковая рубашка с длинными рукавами, пурпурный атласный камзол, карминные панталоны, короткая голубая пелерина, черные бархатные туфли — все прошитое золотой нитью, украшенное драгоценными камнями и отороченное мехом. Наряд сидел на нем как влитой. В углу спальни он обнаружил рыцарское снаряжение, в том числе и меч с круглым эфесом. Альфрик держал слово.

— Достойно и пышно предстанешь ты перед дамами, сэр Хольгер, — объявил Хуги. — И, глядишь, кого-то из них завоюешь. Они, говорят, против тут не бывают.

— Хотел бы я знать, с какой стати они так любезны, — сказал Хольгер.

— Чего не знаю, того не знаю. Может, это они расставляют силки. А может, Альфрику просто приятно тебе угодить. Не поймешь, что тут, в Фейери, у них на уме. Да они, пожалуй, и сами не знают толком, чего хотят.

Появился гоблин и почтительно известил, что обед подан. Хольгер последовал за ним. Вновь лабиринт коридоров, потом какой-то дымчато-голубой зал и наконец — трапезная. Назвать это помещение залом значило оскорбить его. Больше всего это смахивало на стадион. В центре стоял невероятных размеров стол, рыцари и дамы окружали его, как радуга. Вокруг хлопотали слуги, откуда-то лилась музыка, смех и веселые возгласы витали в воздухе.

Хольгера усадили по левую руку Альфрика, между герцогом и женщиной по имени Меривен. Впечатление, которое произвели на него ее лицо и фигура, было таким сильным, что он едва разобрал ее имя. Однако, усевшись, он предпринял мужественную попытку завязать с ней салонную беседу.

Она охотно отвечала на его более чем неуклюжие реплики. Прислушиваясь к разговорам вокруг, Хольгер отметил, что искусство беседы было здесь на высоте: ум, поэзия, остроумие, цинизм — все это виртуозное фехтование велось по правилам, которые были для него слишком сложны. Что ж, бессмертным, у которых нет иных забот, кроме охоты, магии и сражений, свойственно увлекаться софистикой. Каждому свое. Если бы еще у него не кружилась так голова от присутствия Меривен…

— В самом деле, — говорила она, обратив к нему лицо фантастической красоты, — ты отважный человек, рыцарь, коль дерзнул явиться сюда. А какой прекрасный и беспощадный удар нанес ты черному латнику — о, просто чудо!

— Ты видела? — изумился он.

— Да, я наблюдала — в Черный Колодец. Только не спрашивай меня, что это было, шутка или покушение. Молодым мужчинам, сэр Хольгер, не всегда полезно знать слишком много. Капелька сомнения избавляет от лишнего веса, — мелодично рассмеялась она. — Но скажи мне, зачем ты здесь?

— А разве дамам не вредит лишний вес?

— Насмешник! Но я рада, что ты здесь. Ничего, что я так говорю? Не слишком откровенно? Просто мне кажется, что между нами проскочила какая-то искра…

— Скорее, пробежала кошка, — усмехнулся. Хольгер.

Она улыбнулась. Хольгер чувствовал себя персонажем шекспировской драмы — с той разницей, что он должен был сочинять остроты сам, а обед, в отличие от запасов его остроумия, грозил никогда не кончиться.

Но в конце концов это произошло, все поднялись из-за стола и перешли в другой зал. Этот предназначался для танцев и был еще огромнее. К счастью, танцевать его не заставили.

Как только зазвучала музыка, герцог отозвал его в сторону.

— Не угодно ли пройти со мной, сэр рыцарь? — сказал он. — Нам лучше поговорить в спокойной обстановке и с глазу на глаз. Боюсь, что потом мне будет непросто украсть вас хоть на минутку у наших дам.

Они покинули зал и вышли в сад. В фонтане журчала вода, в кустах распевал соловей. Они неторопливо двинулись по тенистой аллее.

— Итак, в чем твои затруднения, сэр Ольгер? — нарушил молчание герцог.

Хольгер рассказал ему все без утайки. Альфрик внимательно слушал, время от времени переспрашивая о чем-нибудь и не выказывая ни малейшего удивления. Когда Хольгер закончил и умолк, герцог вынул из-за пояса стилет и в задумчивости стал крутить его в руках. Хольгер заметил выгравированную на белом надпись: «Пламенное Лезвие».

— Диковинная история, — произнес герцог. — Самая диковинная из всех, какие я когда-либо слышал.

— Но… ты сможешь мне помочь, благородный герцог?

— Не знаю, сэр Ольгер. Не знаю. Да, в пространстве много миров. Волшебники и астрологи давно это знают. Есть упоминания об этом и в некоторых древних манускриптах… Твой рассказ подтверждает также некоторые мои мысли… Я часто думал о другой Земле, такой, какую описал ты. Возможно, она и есть источник наших легенд и мифов, таких, как сказание о Барбароссе или эпосы о Цезаре, Наполеоне и других героях… — Альфрик задумчиво прочитал какие-то латинские стихи. Потом помолчал и продолжил: — Что я могу сделать для тебя, сэр Ольгер, так это вызвать духов, способных дать хороший совет. На это, правда, потребуется известное время, но зато может выйти толк. А пока мы сделаем все, что в наших силах, чтобы ты не мог упрекнуть нас в негостеприимстве.

— Я доставляю тебе так много хлопот, благородный герцог…

— Ничуть, — махнул рукой герцог. — Вы, смертные, не можете даже представить себе, какой скучной может быть жизнь, не имеющая конца, и с какой радостью приветствуем мы все, что обещает разнообразие. Но, мне кажется, тебя заждались на танцах. Приятного отдыха.

Он поклонился и ушел. Хольгер остался один. Черт возьми, как он ошибался, опасаясь козней Срединного Мира! Нет, фарисеи — образец человеколюбия! И разве можно отвечать на это чем-то другим?

Он вернулся в танцевальный зал. Меривен порхнула из толпы навстречу и взяла его за руку.

— Сама не знаю, что со мной, сэр рыцарь, — проворковала она, — но когда ты ушел, не сказав ни слова, мне стало так одиноко…

Волны музыки подхватили Хольгера. Увы, он не умел танцевать изящные церемонные танцы, какие танцевали вокруг, но Меривен мгновенно освоила па фокстрота, и вскоре Хольгер вынужден был признать, что у него никогда не было лучшей партнерши. Время потеряло для него смысл. Бал длился и длился… А потом они убежали в сад и пили вино из сказочного фонтана, и остаток несравненной ночи был блаженством, блаженством, блаженством…

Глава 8

В этой стране утро наступало тогда, когда тебе казалось, что ему пора наступить.

Хольгер спал долго и проснулся в прекрасном настроении. В спальне он был один. Вошел гоблин, неся поднос с завтраком. Хозяева прибегли, разумеется, к колдовству, чтобы угодить его вкусам: на подносе не было никакой континентальной ерунды, только добрый американский завтрак: яичница с ветчиной, тосты, гречишное печенье, кофе и апельсиновый сок.

Хуги появился тогда, когда он уже одевался. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

— Где ты был? — спросил Хольгер.

— О, я ночевал там в саду. Я подумал, что так будет лучше, ибо ты… хм… был занят. — Карлик уселся на стул — бурое пятно на золотом и пурпурном фоне. Он погладил бороду и сообщил: — Знай, что тебя хотят надуть. И мне это не по душе.

— Чепуха, — отмахнулся Хольгер. — Ты предубежден.

Он вспомнил, что условился сегодня ехать с Меривен на соколиную охоту.

— Они мастера себя преподнести в лучшем виде и заморочить кому хочешь голову вином да прелестными девами, гораздыми в услаждении, — пробурчал Хуги. — Только вот приязни между людьми и фарисеями никогда не бывало, а ныне, когда Хаос на войну подымается, тем более. И уж если я что говорю, то знаю. Я, покуда в саду лежал, много чего увидел. Ночью на самой высокой башне огонь пыхнул и демон в дыму умчался. От того такой смрад чернокнижный пошел, что у меня кровь в жилах застыла. А потом другой демон с востока примчался с воем, да в той же башне исчез. Сдается мне, герцог на подмогу ужасное чудовище вызвал.

— Вот и отлично, — улыбнулся Хольгер. — Он мне вечером обещал, что сделает это.

— Хаханьки, — бурчал Хуги. — В пасти льва, между прочим, хаханьки. А вот бросят твой труп воронам на поживу, так люди скажут, что Хуги не предостерег.

Хольгер оставил ворчуна-карлика, вышел из покоев и стал спускаться по лестнице. Возможно, он в чем-то прав. Все это действительно может оказаться красивой ловушкой. Может быть, они хотят усыпить его бдительность и продержать здесь до тех пор, пока не станет поздно… «Поздно для чего?» — удивился он собственным мыслям. Нет, вздор. Если бы они того пожелали, они давно могли бы проткнуть его стилетом или отравить. Вся его доблесть пока только в том, что он сумел одержать верх над одним из них. Но разве он справится с дюжиной?

Они не условились с Меривен насчет часа свидания — здесь никто, кажется, не считал времени. Хольгер вышел во двор и стал бесцельно слоняться, пока ему не пришла в голову мысль разыскать герцога и расспросить о продвижении своего дела. От раба-кобольда он узнал, что покои хозяина замка находятся на втором этаже северного крыла. Весело насвистывая, он взбежал, перепрыгивая через ступени, по лестнице.

Но не успел он одолеть лестницу до конца, как дверь наверху распахнулась и из нее появился герцог в сопровождении какой-то дамы. Хольгер видел ее только мгновение: дверь тотчас же захлопнулась, но и этого было довольно, чтобы буквально ошеломить его. Он увидел живую богиню… или просто женщину, немного более полную и высокую, чем остальные женщины Фейери… В ее длинных и темных, как ночь, волосах мерцала золотая диадема… Белое атласное платье ниспадало до пола… Лицо казалось выточенным из слоновой кости… Нос с царственной горбинкой… Надменность в уголках рта… О, герцогу повезло.

Герцог заметил Хольгера. В его глазах вспыхнул гнев, но он тотчас же сменил его на любезную улыбку.

— Добрый день, сэр Ольгер! Как самочувствие?

— Великолепное, благородный герцог, — поклонился Хольгер. — Надеюсь, и ты в добром здравии?

— Благодарю, да.

— А ты не слишком учтив, рыцарь, — послышалось за спиной Хольгера. — Где ты прятался от меня?

Меривен. Откуда она взялась? Она схватила Хольгера за руку и бесцеремонно потащила за собой:

— Пора на охоту, кони давно готовы! На охоту, рыцарь!

Они чудесно повеселились, пуская соколов, сбивая журавлей, диких павлинов и прочую птичью мелочь. Меривен без умолку болтала, и Хольгер весело хохотал в ответ на ее остроумные шутки. Но из головы у него не выходила эта женщина — подруга герцога. Он не мог отделаться от ощущения, что знал ее раньше!

Откуда ему известно, что у нее низкий голос и деспотичный нрав? Что порой она нежна, а порой жестока? Что все ее капризы и настроения — только круги на поверхности глубокой и темной воли? Откуда ему это известно?..

— Ты чем-то опечален, мой рыцарь? — Меривен положила руку на плечо Хольгера.

— О нет, только задумался.

— Фи! Как глупо! Всякая мысль — дитя заботы и мать печали. Сейчас мы прогоним ее прочь.

Она сорвала с дерева зеленую ветку, согнула ее в дугу и прошептала несколько слов. Ветка стала арфой. Меривен тронула струны и запела о любви.

Они уже выезжали из леса, когда Меривен схватила его за локоть.

— Смотри! — прошептала она. — Вон там! Видишь? Единорог! О, они редко забредают сюда…

Хольтер увидел, как за стволами деревьев мелькает удивительное и прекрасное животное. У него была белоснежная шерсть, а его рог обвивал побег плюща.

Но что это?.. Как будто бы кто-то шествует рядом с ним?

Меривен подобралась, как дикая кошка перед прыжком.

— Если нам удастся подкрасться поближе…

Она осторожно пустила коня по ковру из мха. Единорог повернул голову и увидел их. На миг он застыл, но уже в следующее мгновение исчез — только светлая молния мелькнула вдали. Красавица виртуозно выругалась. Хольгер молчал и переваривал увиденное. Померещилось ему или нет? Рядом с единорогом он увидел Алианору…

— Не повезло, — махнула рукой Меривен. — О, ты огорчился, мой рыцарь? Не стоит. Я соберу друзей, и мы устроим облаву на эту тварь.

Видение Алианоры смутило Хольгера. Она появилась как будто нарочно для того, чтобы напомнить ему об осторожности. И он хотел бы теперь поговорить с Хуги.

— Прости меня, благородная дама, — сказал он. — Я хотел бы принять ванну перед обедом.

— О, моя ванна достаточно велика для нас обоих. И удобна для кое-каких упражнений. У Хольгера вспыхнули уши.

— Но я хотел бы еще и вздремнуть немного, — стал отбиваться он. — Я должен быть в хорошей форме к вечеру…

Он удрал прежде, чем она смогла настоять на своем. Хуги был дома и спал, свернувшись калачиком. Хольгер потряс его за плечо.

— Сегодня утром я видел женщину, — нетерпеливо сообщил Хольгер, как только Хуги открыл глаза. — Кто она? — И он подробно описал встречу.

— Хм!.. — Хуги поскреб в затылке. — Сдается мне, что ты выследил саму королеву фей Моргану. Стало быть, это ее и вызвал сегодня ночью Альфрик с ее Авалона. Чую, готовится тут сатанинский шабаш.

Фея Моргана! Конечно, это она! Но откуда у него такая уверенность? Хуги упомянул об Авалоне… Откуда известно Хольгеру о том, что Авалон — это остров, на котором поют птицы и цветут розы, сверкают радуги и властвует волшебство?..

— Расскажи мне о ней, — попросил он.

— Ого, уж не решил ли ты и за ней приударить? Моргана — не для таких, как ты, да и не для таких, как Альфрик. Не задирай голову высоко, а то солнце глаза сожжет или луна разум высосет.

— Я просто хочу понять, зачем она здесь.

— Я о ней сам не слишком-то много знаю. Авалон, например, остров, он далеко в западном океане лежит, а про запад я знаю лишь то, что в старых легендах оказывается. Говорят, она сестра короля Артура, а тот был у бриттов последним великим королем. Только в ней, мол, и осталась ихняя кровь. Сказывают, что она самая великая ведьма и во всем христианском мире, и среди язычников, и даже в Срединном Мире равных ей нет. Смерти она не боится, а капризна и гневлива до крайности. Чью она сторону держит — Хаоса или Порядка, — неведомо. А, может, она как есть сама по себе. Говорят еще, что Артура она унесла, когда он лежал раненный до смерти, спрятала и выходила, да еще не настал срок ему в мир возвращаться. Может, все так, а может, и нет. Только для меня в этом радости никакой оказаться с ней под одной крышей.

«Дело ясное, что дело темное», — подумал Хольгер.

В спальню вошел гоблин.

— Его сиятельство герцог пир для слуг и челяди объявил, — сообщил он. — И ты, лесной гном, туда приглашен.

— Ха! — Хуги поскреб живот. — Благодарен я премного, однако… Нет у меня сегодня здоровья…

Гоблин удивленно поднял брови.

— Негоже тебе отказываться. Не любит этого герцог.

Хуги и Хольгер обменялись взглядами. Похоже на маневр: Хуги хотят на время устранить. Но отказываться в самом деле нельзя.

— Иди, Хуги, — сказал Хольгер. — Развлекись.

— Да? Ну что ж… ладно… Ты тут, без меня, это самое…

Хуги и гоблин ушли. Хольгер раскурил трубку и улегся в ванну. Кажется, вокруг него уже сплели паутину. Только без паники. Все равно предпринять ничего не удастся. Пока можно только ждать и делать вид, что ни о чем не подозреваешь. Может, обойдется?

На кровати его опять ждал новый наряд. Он оделся. Пуговицы и пряжки застегивались здесь сами. Едва он успел осмотреть себя в зеркале, как круглая дверная ручка превратилась в металлический рот и произнесла:

— Его сиятельство герцог просит позволения войти.

— О! — попятился Хольгер. — П-прошу… п-по-жалуйста.

Рабы, однако, входят без спроса. Своеобразный этикет.

Фарисей вошел, на его бледном тонком лице играла улыбка.

— Я с доброй вестью, — сказал он. — Я держал совет со многими. Похоже, у тебя есть шанс на возвращение домой.

— Не знаю, как благодарить тебя, милостивый герцог, — отвечал Хольгер.

— Какое-то время уйдет на сбор ингредиентов, необходимых для магического акта, — продолжал Альфрик. — Так что придется чуть-чуть подождать. Я приглашаю тебя сегодня принять участие в особом развлечении. Состоится пир в Холме Эльфов.

— О да, я видел этот холм…

Альфрик взял его за локоть.

— Тогда идем? Эти несколько часов будут упоительными. Эльфы, знают, как сделать человека счастливым.

Хольгер не чувствовал ни малейшего желания участвовать в оргии, но ответить отказом, конечно, не мог. Они спустились вниз. Во дворе шумел пестрый водоворот: обитатели замка готовились к походу в Холм. Альфрик подвел Хольгера к Меривен. Она взяла его под руку и заявила:

— Теперь ты от меня не сбежишь. Идем?

— А остальные?

— Вслед за нами. Мы будем первыми.

Хольгер насторожился. Однако, если это ловушка, то Меривен тоже попадет в нее. Выбора нет. Посмотрим.

Процессия потянулась сквозь ворота, через мост и дальше, по лугу, к холму, поросшему розовыми кустами. Хольгер шел впереди. Сзади гарцевали всадники, развевались знамена, музыканты дули в трубы, звенели струны лютен. Рыцари и дамы веселились, пешие танцевали. Вдруг вступила другая музыка. Она лилась от Холма, ее темные, сладкие звуки заполнили все существо Хольгера. Он взглянул на Меривен и почувствовал неодолимое влечение к ней. Она улыбнулась и прижалась к нему всем телом. Ветер бросил ему в лицо ее душистые светлые волосы, их запах пьянил, как вино. Холм разверзся. Он увидел волшебно мерцающий свет внутри. Музыка звала.

Вдруг раздался дробный стук копыт. Заржал конь, громко и гневно. Хольгер оглянулся. Со стороны леса мчалась верхом на Папиллоне Алианора, лицо ее было искажено ужасом.

— Нет! — кричала она. — Не ходи туда, Хольгер! Не-е-ет!

Глава 9

За спиной Хольгера разразился проклятиями Альфрик. Свистнула стрела. К счастью, мимо. Хольгер в растерянности остановился.

— В Холм! Тащите его в Холм! — рычал Альфрик.

Меривен вцепилась Хольгеру в руку и тянула к Холму. Еще трое фарисеев бросилось к ней на подмогу. Гнев и ярость захлестнули Хольгера. Он отшвырнул Меривен и шагнул им навстречу. Первого он встретил прямым левым, после которого тот рухнул, как сноп. Правый боковой уложил второго. Третий был верхом, и Хольгер попятился. Меривен вцепилась в его плащ. Вне себя от ярости, Хольгер схватил ее, поднял над головой и швырнул во всадника. Оба полетели на землю.

Тем временем три конных рыцаря окружили Алианору. Папиллон встал на дыбы, пронзительно заржал и ударом передних копыт свалил одного из врагов на землю. Развернувшись, он укусил коня под другим рыцарем. Бедное животное с ржанием унеслось в степь. Третий попытался ударить Алианору мечом, но она уклонилась и соскользнула на землю.

И попала прямо в объятия фарисея в бархатном камзоле! Он крепко схватил ее и радостно рассмеялся… Но миг — и вместо слабой девушки в его руках бился лебедь.

— О! — вскрикнул он, когда лебедь ударил его клювом в лоб. — Ой! — Удар крылом чуть не сломал ему скулу. — Ох-хо! — завопил он, когда клюв защемил его пальцы. Бросив птицу, он обратился в бегство.

Рыцари окружили Хольгера. Удары посыпались на него со всех сторон. Он угостил ближайшего противника ударом кулака, забрал у него меч и заработал им, как ветряная мельница. Меч был легче железного, но острый, как бритва. Кто-то попытался ударить его боевым топором. Свободной левой рукой Хольгер перехватил рукоять и вырвал оружие. Теперь он дрался обеими руками.

Папиллон атаковал толпу фарисеев с тыла. Лягаясь, кусаясь и сшибая врагов грудью, он прорвался к хозяину. Нога Хольгера нашла стремя. Он вскочил в седло. Жеребец понес его прочь.

Оглянувшись, Хольгер обнаружил погоню. Скакуны Фейери были резвее Папиллона, так что шансов уйти практически не было. Хольгер отбросил добытое в бою оружие и снял с луки седла собственные щит и меч. К сожалению, на то, чтобы облачиться в доспехи, упакованные во вьюк, времени не было.

Лебедь летел рядом. Внезапно белая птица сделала крутой вираж. С неба ударил орел. Хольгер взглянул вверх и ужаснулся: над ним кружила черная стая. Бог мой, фарисеи превращались в орлов! Что будет с Алианорой?.. Лебедь, отчаянно отбиваясь от пикирующих стервятников, устремился к лесу. Там она, превратившись в человека, сможет укрыться от орнитоморфов в густых зарослях. Но там ее настигнет земная погоня!..

Первый из преследователей уже нагонял Папиллона. Альфрик! На его лице, красиво обрамленном летящими по ветру серебристыми волосами, застыла усмешка.

— Мы убедились, что ты действительно непобедим, сэр Ольгер Датский! — крикнул он.

— Рад за вас, — буркнул Хольгер.

Его меч встретился с изогнутым мечом герцога. Мгновенно, не теряя ни секунды, Хольгер поддел острием своего меча меч герцога, сильно рванул и вырвал у врага оружие. Альфрик вскипел и бросил коня к Хольгеру. Его левая рука, быстрая, как змея, выстрелила вперед, и сильные пальцы сомкнулись на кисти Хольгера, сжимающей меч. Этот маневр понадобился ему для того, чтобы, задержав противника, успеть выхватить из-за пояса стилет.

Хольгер закрылся щитом и резко ударил железным ободом по руке, держащей стилет. Герцог вскрикнул. Его кожа задымилась. Хольгер почувствовал смрад жженой плоти. Белый конь диким галопом рванулся вперед. Святое небо, это — правда! Тела фарисеев не выносят прикосновения железа!

Он развернулся лицом к погоне и поднял меч.

— Идите, идите сюда, красавцы! — заорал он. — У меня найдется для каждого поцелуй!

Преследователи резко осадили; коней и разъехались в две стороны. Хольгер увидел бегущих к нему лучников. Дело дрянь! Издали они легко нашпигуют его стрелами. Придется брать на испуг.

— Йё-о-о-о! — завопил он, бросая Папиллона в атаку и размахивая мечом.

— Лучники не дрогнули, и вокруг него запели стрелы.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа!.. — вырвалось у него.

И вдруг фарисеи взвыли! Они бросились врассыпную, теряя оружие, как будто их разметал взрыв. Значит, и это — правда! Они не выносят молитв! Почему он не вспомнил об этом раньше?

Он расхохотался и крикнул:

— Хей-хо! Эй, вы! Серебро!

По слухам, серебра они тоже не любят. Слава Богу, от них отделались. Он повернул коня к лесу.

Что-то блеснуло в траве. Он ловко нагнулся и поднял стилет, потерянный герцогом. Стилет был самым обыкновенным, только очень легким. По лезвию бежала надпись: «Пламенное Лезвие». Поразмыслив, он решил, что стилет сгодится как сувенир, и сунул его за пояс.

Теперь надо найти Алианору. Он медленно проехал вдоль границы леса, выкрикивая ее имя. Тщетно. Радостное возбуждение сменилось тревогой. Если она убита… Ах, мерзкие твари! Что-то щиплет глаза… Он как-нибудь выкарабкается и один, но она была великолепной девчонкой и к тому же спасла ему жизнь. И чем он с ней расплатился? Пил, танцевал и валялся в постели, в то время как она спала в холодной росе…

— Алианора!!!

Нет ответа. Ветер улегся, опускался туман. Вокруг ни движения, ни звука. Он беспокойно подумал о том, что долго ему здесь оставаться нельзя. Замок совсем рядом, а фарисеи, конечно, не станут сидеть сложа руки. Они найдут кого-нибудь, кто не боится ни молитв, ни железа. Фею Моргану, например. Поэтому, если он хочет удрать, то надо поторопиться.

Он поехал вдоль кромки леса на запад, то и дело останавливаясь и выкликивая Алианору. Туман становился все гуще и гуще. Скоро он стал таким плотным, что заглушал стук копыт и затруднял дыхание. Капли влаги блестели на оружии и гриве коня. В радиусе двух метров ничего не было видно.

«Это фокусы фарисеев», — пришло ему в голову. Пеленают его туманом, как младенца. Он пустил Папиллона в галоп.

Впереди, среди серых клубов тумана, мелькнуло что-то белесое.

— Эй, — крикнул он. — Кто там? Стой на месте, или будет плохо!

В ответ — смех! Но — Боже! — не лживый смешок фарисеев, а прозрачный девичий смех.

— Это я, Хольгер. Я. Я никак не могла найти своего скакуна. Путь слишком долог, а у нас на троих всего один конь. Мои крылья, увы, устают.

Она показалась из тумана — стройная и прекрасная, в тунике из белых перьев. Под ней был белый единорог, несомненно, тот самый, которого встретили они с Меривен. Животное испуганно взглянуло на Хольгера умными сердоликовыми глазками. Из-за спины девушки выглянула бородатая физиономия карлика.

— Сначала я отыскала этого молодца, — объяснила Алианора, — а потом мы с ним вместе разыскивали скакуна. Пусть Хуги пересядет к тебе: мне стоило большого труда уговорить единорога нести на спине кого-нибудь кроме меня.

Хольгеру стало стыдно. Он совершенно забыл о Хуги. Разгневанный Альфрик, несомненно, жестоко расправился бы с ним. Он подхватил лесовика и усадил перед собой.

— Какие у вас планы? — спросил он.

— Какие еще планы, кроме как ударить в галоп и скорее из поганых этих мест удалиться, — заворчал Хуги. — Чем будем ближе мы к правильным землям, тем будем живее, и глядишь, еще и другим расскажем, из какой катавасии выбрались.

— Пожалуй. Но не собьемся ли мы в таком тумане с пути?

— Я буду иногда подниматься и определять направление, — предложила Алианора.

Они поскакали сквозь влажную, ватную мглу. Хольгер ехал и думал о том, сколь многим обязан он своим бескорыстным спутникам, и сколь эгоистично ведет себя сам, вовлекая их без конца в смертельно опасные приключения.

— Хуги, — спросил он, — а почему это так опасно — войти в Холм Эльфов?

— А ты не знаешь? Так вот для чего они меня от тебя умыкнули. Чтоб я предостеречь не успел… Ну так вот, время в Холме этом Эльфовом прескверные повадки имеет. Провел бы ты там одну только ночь в утехах, а вышел — здесь уже сто лет прошло. А они эти сто лет творили бы, чего пожелают, и то как раз, в чем ты для них поперек дороги стоишь.

Ого! Но из этого можно понять еще и то, что его персона в этом мире что-то значит. Вряд ли и Альфрик, и Фея Моргана могли так долго заблуждаться на его счет и путать с героем, под чьим гербом он невольно выступает. Похоже на то, что именно он, Хольгер Карлсен, сирота и полуэмигрант, стал почему-то крупной фигурой в здешней колдовской игре. Возможно, скачок в этот мир произвел в нем кардинальные изменения. Но какие?.. Ясно одно: силы Хаоса стремятся или привлечь его на свою сторону, или нейтрализовать. Сногсшибательное гостеприимство (Меривен, конечно, была включена в счет) было, вероятно, попыткой приручить его. Ему втирали очки, а тем временем Альфрик и Моргана держали совет. Скорее всего, они решили не рисковать и, пользуясь его неведением, засадить от греха подальше в Холм Эльфов лет на сто или двести.

Но почему ему просто не всадили нож в спину? Это было бы проще всего. Может быть, нападение пустого рыцаря и было такой попыткой? Когда дело не выгорело, Альфрик изменил тактику. Кстати, откуда вообще герцогу о нем известно? От Матери Герды, конечно. Демон, которого она вызвала, должен был рассказать ей о Хольгере нечто такое, после чего ведьма решила немедленно послать его к своим могучим друзьям в Фейери. С помощью магии она предупредила Альфрика. Но что именно мог рассказать ей демон? И еще: как теперь, когда коварство герцога не принесло плодов, а прямое нападение сорвалось, Срединный Мир попытается расправиться с ним?

Так или иначе, но возвращение домой пока что откладывается. Правда, вэтом мире есть не только черная, но и белая магия. Может быть, удастся договориться с кем-нибудь из белых волшебников?..

Из тумана грянул хохот — хриплый и оглушительный. Хольгер вздрогнул. Хуги закрыл уши ладонями. Захлопали огромные крылья. Кто это? Сквозь серую муть ничего не видно.

— Это, пожалуй, впереди, — прошептал Хольгер. — Повернем?

— Нет. — Алианора побледнела, но ее голос звучал твердо. — Это уловка: нас хотят сбить с дороги. Сейчас опаснее всего заблудиться.

— Ладно, — буркнул Хольгер. — Я пойду впереди.

Он пришпорил коня и обогнал единорога. Туман шипел, чавкал, стонал, хохотал и выл, серые тени бросались врассыпную из-под копыт, из серых клубов высовывались и кривлялись жуткие рожи. Хольгер твердо скакал вперед. Хуги, закрыв глаза и зажав уши, повторял, как заклинание:

— Я был обычным лесовиком… Я был примерным лесовиком. Я был обычным лесовиком…

Казалось, прошла вечность, прежде чем туман стал редеть. Папиллон и единорог почуяли солнце, пустились галопом и вырвались с радостным ржанием на солнечный свет. Страна полумрака осталась позади.

Близился вечер. Длинные тени от скал и высоких сосен легли на холмы, поросшие колючим кустарником. Свежий ветерок трепал конскую гриву. Неподалеку шумел водопад. Обычный прекрасный мир.

— После захода солнца фарисеи могут напасть опять, — сказала Алианора. — Но здесь их чары будут слабее, чем в Фейери.

Ее голос срывался от усталости. Хольгер чувствовал, что тоже вымотан до предела.

Не останавливаясь, они пустились дальше, чтобы до заката отъехать как можно дальше от границы Фейери. Потом разбили лагерь между сосен, на склоне холма. Хольгер срубил мечом две прямые ветки, сделал из них крест и воткнул в землю возле костра. Карлик принял свои, варварские методы предосторожности: выложил вокруг лагеря круг из камней и железных предметов, бормоча при этом какие-то заклинания.

— Теперь попробуем, — сказала Алианора, — продержаться ночь. — Она улыбнулась. — Я еще не успела сказать тебе, рыцарь, как прекрасен был твой бой с фарисеями. Ты был могуч и красив.

— Хм… мда… благодарю, — промямлил Хольгер. Он ничего не имел против комплиментов из уст очаровательной девушки, но… Чтобы скрыть смущение, он уселся и стал вертеть в руках трофейный стилет. Костяная ручка была снабжена большим, пожалуй, чересчур большим эфесом. Металл самого клинка был похож на магний. Но магний слишком мягок для клинка и к тому же легко воспламеняется. Почему Альфрик выбрал себе такой стилет?

Из тех скудных запасов, которые оставались у них, Алианора приготовила немудреный ужин. Опустилась ночь. Хольгер, которому выпало дежурить в третью смену, растянулся на мягкой подстилке из трав. От костра шел жар и лился мерцающий свет. Он мог позволить себе немного расслабиться. И хотя он запретил себе спать, веки сомкнулись сами собой…

Он проснулся и рывком сел. Алианора держала его за руку и, глядя в темноту, испуганно шептала:

— Ты слышишь? Слышишь? Там кто-то есть!

Он схватил меч и вскочил на ноги. Вокруг лагеря блуждали огоньки — множество чьих-то глаз. Над самым ухом раздался вой. Он вслепую махнул мечом. Ответом послужил мерзкий хохот.

— Во имя Отца и Сына… — воскликнул он, и был снова осмеян. Эти гости, кажется, обладали иммунитетом к молитве. Его глаза привыкли к темноте, и он различил блуждающие по границе лагеря тени. Таких мерзких чудовищ он никогда не видел.

Хуги скорчился возле костра и выбивал зубами барабанную дробь. Алианора, дрожа, прижималась к Хольгеру.

— Спокойствие, — сказал он.

— Это посланцы Фейери, — прошептала она. — Жители ночи. Они со всех сторон, Хольгер! Я не могу выдержать этого кошмара! — Она уткнулась лицом ему в грудь.

— Да, на конкурс красоты это мало похоже, — подтвердил он.

Странно, но он совершенно не чувствовал страха. Эти монстры уродливы сверх всякой меры, но кто заставляет любоваться ими?

— Они не могут к нам приблизиться, милая, — сказал он. — А если бы могли, то давно уже это бы сделали.

Алианора подняла на него глаза.

— Я видел плотины на реках. Если бы вода их прорвала, она смела бы все. Но никто не падал от этой мысли в обморок. Все знали, что плотина выдержит.

Про себя он подсчитывал, каков примерный коэффициент их безопасности. Несомненно, местные чародеи располагали чем-то вроде таблиц сопротивления материалов и могли бы дать точный ответ. Ему приходится полагаться на интуицию. И какое-то глубоко спрятанное в нем знание подсказывало, что лагерь под надежной защитой.

— Все будет хорошо, — произнес он. — Все будет хорошо. Они ничего нам не сделают, разве что помешают своими воплями выспаться.

Он осторожно поцеловал обращенное к нему лицо. Она неумело вернула поцелуй…

Глава 10

В конце концов враг отступил. По словам Хуги, эти твари поспешили забиться в свои норы до рассвета.

Значит, сделал вывод Хольгер, они боятся солнечного излучения. Скорее всего, ультрафиолетовых волн…

Стоп, стоп! Но ведь это объясняет загадку магниевого стилета! В случае крайней опасности, окажись герцог прижатым к стенке своими соперниками из Срединного Мира, он мог поджечь клинок. Широкая рукоятка защитила бы от огня руку, а другая рука могла бы полой плаща закрыть лицо… Враг, конечно, бежит. Ну что ж, это оружие может пригодиться.

Когда чудовища исчезли, друзья заснули как убитые. Через два или три часа Хольгер проснулся от холода и ужаснулся: он был совершенно голым! Полученное в Фейери платье исчезло! Довольно мелочно со стороны Альфрика.

К счастью, Алианора еще спала. Он поспешно натянул свои простые одежды. Поразмыслив, напялил сверху кольчугу.

После скромного завтрака они снова тронулись в путь.

— Куда мы теперь? — спросил Хольгер.

— Я знаю одного белого мага, — сообщила Алианора. — Он живет в городе Тарнберге. У него доброе сердце и обширные знания. Может быть, он сможет тебе помочь. Только, Хольгер, — она с нежностью произнесла его имя, — нам надо держаться ближе к человеческому жилью. Фейери так тебя не отпустит… Там, где люди, там церкви, а существа без души опасаются приближаться к ним.

— Конечно, — согласился Хольгер. — Но скажи, этот твой маг сможет достойно тягаться с такими мастерами, как Альфрик или фея Моргана?

— Если нет, то нам придется пробираться в Империю. Она далеко на западе, путь туда труден и небезопасен, но там тебя встретят с почестями. Со времен Карла не было у христиан равного тебе рыцаря.

— О каком Карле вы все говорите? — спросил наконец Хольгер.

— О том, конечно, кто основал Святую Империю — король Карл! Кто воздвиг твердыню христианства и вытеснил полчища сарацин обратно в Испанию. Не может быть, чтобы ты о нем ничего не знал!

— Э-э-э… — помялся Хольгер. — Может быть, и знал… Ты имеешь в виду Карла Великого?

— Ну да, — обрадовалась Алианора. — Многие зовут его так. Значит, ты его знаешь! О, говорят, его окружало много героев, но я знаю только историю Роланда. Этот рыцарь пал в Ронсельванском ущелье.

У Хольгера голова шла кругом. Значит, он все-таки в прошлом? Нет, это невозможно! Но, как ни крути, а Карл Великий — реальная историческая фигура!

Стоп! Если вспомнить то, что он знал из старофранцузского эпоса, то все сходится: магические страны и сарацины, девушка-лебедь и единорог, чернокнижье и Холм Эльфов, Роланд… Легенды средних веков. Неужели он самым немыслимым образом очутился в книге???

Нет-нет, это ни в какие ворота не лезет. Все-таки лучше считать, что это — иная Вселенная с особым пространственно-временным порядком и с собственными законами, отличными от земных. В конце концов математическая вероятность существования такой Вселенной, пусть даже по модели средневековой мифологии, вполне допустима.

Однако и тут не все ясно. Если здесь так много земных подобий, то, следовательно, он был перемещен не как попало, в какой-то чужой космос. Между этим и его миром, несомненно, есть связь. Ведь сходство между ними не ограничивается только астрономией и географией, но касается и истории.

Здешний Карл мог и не быть двойником земного, но очевидно, что в истории обоих миров они сыграли одинаковые роли. Может быть, сознание бардов, поэтов и пророков было тогда каким-то трансцендентальным образом настроено на волну восприятия этого мира?… Может быть. Но для него из этих рассуждений не следует ничего. Лучше попытаться выудить из мифологии какие-нибудь полезные сведения.

Например, Хуги говорил о Моргане как о сестре короля Артура. Того самого, конечно, Артура, который стоял во главе рыцарей Круглого Стола… Какая досада, что эти старинные легенды он читал только в детстве!

Они прошли уже немалый путь по выбранной Алианорой дороге. Она вела на северо-запад по гребню возвышенности. Отсюда во все стороны открывался прекрасный вид. Сзади стояло темное марево Фейери, впереди синели горы, через которые им предстояло пройти. В оврагах пенились и шумели ручьи. По бледному небу летели рваные облака.

Они выбрали удобную поляну и остановились пообедать. Хольгер, едва не поломав зубы о черствый, как камень, хлеб, сокрушенно вздохнул:

— Дорого бы я сейчас дал за хороший датский бутерброд. Знаете, как он делается? На слегка поджаренный хлеб намазывается масло, потом кладут тонкий ломтик сыра, несколько очищенных креветок и половинку яйца… О!..

— В придачу, ко всем своим достоинствам ты умеешь стряпать? — восхитилась Алианора.

— Ну, не так, чтобы очень… Но… Она села рядом и положила голову ему на плечо.

— Как только представится случай, я найду тебе все это, — с нежностью сказала она. — И мы закатим пир — пир только для нас двоих.

— Хе! — буркнул Хуги. — Пойду посмотрю, что это там за скалой.

— Куда ты? — смущенно воскликнул Хольгер, но карлик уже исчез.

— Хуги — деликатный и добрый лесовик, — улыбнулась Алианора и обвила руками шею Холь-гера. — Он знает, что бывают моменты, когда девушке хочется нежности.

— Но… — стушевался Хольгер. — Конечно… Ты изумительная девушка, но… Здесь?.. Впрочем, к черту! — И он решительно обнял ее.

— Ай! — взвизгнула Алианора.

Хуги свалился на нее неизвестно откуда.

— Дракон! — заорал он. — Дракон! Он летит сюда!

Хольгер вскочил, как ужаленный.

— Что? Где? Откуда?

— Дракон, дракон! — причитал Хуги. — Огнедышащий! Это Альфрик наслал его на нас! — Он обнял Хольгера, точнее, его ноги. — Спаси, спаси нас, великий рыцарь! Я знаю, рыцари всегда убивают драконов! Я знаю!

Папиллон заржал. Единорог подбежал к Алианоре, она вскочила на него, и в мгновение ока они скрылись из виду. Хольгер схватил Хуги в охапку, прыгнул на Папиллона и помчался вслед за Алианорой.

Вырвавшись на открытое место, они увидели дракона. Чудовище приближалось с юга и было уже на расстоянии около полумили. От грохота крыльев заложило уши. «Фюзеляж длиной футов пятьдесят», — оценил он, стараясь унять нервную дрожь. Пятьдесят футов панцирной чешуи, гигантская змеиная голова, пасть, способная в два приема проглотить всадника вместе с конем, перепончатые крылья, железные когти на мощных лапах… Папиллон, обезумев от ужаса, мчался, не уступая в скорости единорогу. Но дракон летел быстрее.

— Ой-ой-ой! — голосил Хуги. — Быть нам под жаренными! Быть нам печенными!

Дракон повис в небе высоко над ними и вошел в пике. Дым и пламя вырывались из открытой зубастой пасти. У них оставались считанные секунды. Хольгер лихорадочно пытался найти выход. Каков метаболизм этой твари? Почему она вообще летит, вопреки всем законам аэродинамики? В нос ударил запах горящей серы.

— Смотри! — донесся до него крик Алианоры, — Сюда! Здесь можно укрыться!

Она показала на узкий черный лаз в скале.

— Нет! — закричал Хольгер. — Только не туда! Это верная смерть!

Она непонимающе дернула плечами, но послушно повернула единорога. Первая волна жара окатила Хольгера. О господи! Если бы они влезли в эту дыру, дракон сжег бы их одним вздохом.

— Вода! Нам нужна вода! — заорал он.

Копыта коней стучали по каменному плато. Хольгер вытащил меч. На что он рассчитывает? Дракон превратит его в пепел вместе с мечом. Но, может быть, Алианора успеет спастись…

Они поскакали к краю плато. Немыслимо крутой склон вел вниз. Папиллон не заржал — захрипел от страха, но отчаянно ринулся вниз, ломая грудью густой кустарник. Они мчались почти кувырком, И вдруг оказались на берегу горной реки. Единорог прыгнул, Папиллон сиганул за ним, и они остановились как вкопанные посредине быстрого ледяного потока.

Дракон приземлился на берегу. Он выгнул спину и зашипел, как взбесившийся локомотив. «Боится воды!» — обрадовался Хольгер. Опять его подсознание шепнуло ему правильную подсказку.

— Все в воду! — скомандовал он и прыгнул первым. Мощное течение ударило в грудь, — Держитесь за хвосты коней. Если он станет атаковать, ныряйте.

Долго в этой ледяной воде им не выдержать. Но это их единственный шанс.

Дракон ударил крыльями, поднялся в воздух и завис над ними, закрыв все небо. В открытой пасти бушевало пламя. Хольгера осенило. Он бросил бесполезный меч в ножны, сдернул с головы шлем и зачерпнул воды. Дракон потянулся к нему мордой. Хольгер закрыл глаза левой рукой и вслепую плеснул водой.

Зашипел пар. Дракон взревел. У Хольгера лопались барабанные перепонки. Бронированное чудовище в панике било крыльями и полосовало огнем направо и налево. Хольгер выругался и влил полный до краев шлем прямо в кошмарную пасть.

Дракон оглушительно завизжал. Медленно и неуверенно, как слепой, он поднялся вверх и неуклюжими рывками полетел к югу. Они стояли и слушали, как умирает вдали грохот чудовищных крыльев. Когда дракон полностью скрылся из глаз, они выкарабкались на берег.

— Хольгер, Хольгер! — обняла его Алианора, смеясь и плача одновременно. — Ты лучший из рыцарей! Как ты это сделал, любимый? Как это тебе удалось, мой герой?

— О, ничего особенного, — сказал Хольгер, озабоченно трогая обожженную щеку. — Немного термодинамики.

— Это какая-то особая магия? — уважительно спросила она.

— Никакой магии, кроха. Если кто-то хочет изрыгать пламя, то ему придется как следует раскочегарить топку. Ну, а я плеснул в эту топку воды. И вышло что-то вроде взрыва парового котла. — Он небрежно махнул рукой. — Пустяк.

Глава 11

Они тронулись дальше и через несколько миль наткнулись на залитую солнцем и со всех сторон обнесенную скалами долину. Среди высоких трав мелодично звенел ручей, купались в солнечном свете тополя и буки. Стайка скворцов при появлении людей с шумом снялась с дерева и унеслась прочь. Лучшего места для отдыха, в котором все они так нуждались, нельзя было и желать. Алианора легла на траву и мгновенно уснула. Хуги уселся под куст и принялся стругать какую-то деревяшку. Хольгеру не сиделось.

— Пойду пройдусь, — сказал он. — Если что — кричи.

— Не опасно ли тебе удаляться от нас? — спросил гном, но тут же ответил себе: — Хотя кто осмелится покуситься на укротителя драконов?

Хольгер хмыкнул в ответ. Он сегодня, конечно, герой дня. Но причиной тому прежде всего благоприятное стечение обстоятельств. Он раскурил трубку и, насвистывая, двинулся по берегу ручья. Вокруг расстилался классический пасторальный пейзаж: луга, цветы, деревья, ручей. Щиплющие травку конь и единорог. Щебет птиц. Если бы не жгучая боль от ожога, он бы, конечно, тоже завалился под куст и помечтал о чем-то приятном. Однако многое требует серьезного обдумывания.

Надо наконец окончательно признать, что он является для этого мира чем-то вроде главного персонажа. Цепь кажущихся случайностей складывается в стройную систему. Не успел он появиться здесь, как тут же нашел одежду своего размера, оружие и преданного коня. Потом — переполох в Фейери при его появлении. При этом, несмотря на полное отсутствие у него боевого опыта, никому не удается его убить…

Лагерь скрылся из глаз. Он брел и рассуждал про себя. В чем суть конфликта между Порядком и Хаосом? Здесь явно кроется нечто большее, чем просто религиозный конфликт. Хаос и Порядок — терминология второго начала термодинамики, а оно говорит, что тепловая смерть Вселенной настанет при условии победы хаоса, или энтропии, над порядком. Стоп-стоп… Может быть, в этом ненормальном мире борьба природных сил приобрела одушевленную форму? И разве не то же самое, происходит на Земле? В самом деле, с чем он сражался, воюя с фашизмом, как не с древним кошмаром Хаоса? А здесь — обитатели Срединного Мира пытаются вернуть планету к первобытному Хаосу. По другую сторону баррикады стоит человеческая мораль, стремящаяся укрепить и расширить владения Порядка, безопасности, мира.

Это симметрическое рассуждение — показалось Хольгеру достаточно убедительным. Разница только в том, думал он, что в его родном мире естественные силы природы проявлены и осознаны в полной мере, а силы ментальные, магические — слабы и неуловимы. В этой Вселенной все наоборот. Но между этими двумя мирами существует некое единство, и потому в них обоих борьба Порядка и Хаоса имеет одновременные кульминации. Что касается силы, которая перенесла Хольгера из одного мира в другой, то здесь не обошлось, пожалуй, без божественного промысла… Хотя эти слова мало что объясняют.

И еще одно доказательство — странные знания, непонятные для него самого и приходящие в нужный момент на помощь из глубин подсознания. Этот Кортана, например. Кортана — меч, как сказал лесовик. В нем заключена магическая сила. Сейчас он надежно спрятан в неприступном и неведомом месте. Но почему Хольгер помнит, что когда-то держал этот меч в руке?

Он вошел в небольшую светлую рощицу, прошел ее насквозь и столкнулся нос к носу с феей Морганой.

Встреча была, как гром среди ясного неба. Сладкий гром, поражающий в сердце. Она шла к нему сквозь поток золотого света и зеленые волны листвы… Ее платье сверкало, как снег… И улыбка на тубах была, как расцветающая роза… И волосы были, как ночной водопад, отражающий звезды…

— Привет тебе, Хольгер, — услышал он ее чарующий голос. — Давно мы не виделись.

Видит Бог, он изо всех сил старался сохранить самообладание. Но она взяла его за руку и посмотрела глаза в глаза.

— Как одиноко мне было без тебя, — тихо сказала она.

— Без меня??? — сдавленно вскрикнул он.

— Конечно, а без кого же? Или обо мне ты тоже забыл? — Ее «ты» звучало как музыка. — Тьма была наложена на тебя, но как долго тебя не было, Хольгер… — Она весело рассмеялась: — Но что у тебя с лицом, мой милый? О, мало кто из мужей встречает огнедышащего дракона лицом к лицу. Позволь мне излечить тебя. — Она коснулась пальцами его обожженной щеки. Укол боли — и волдыри исчезли. — Вот и все. Тебе лучше?

Нет, ему не стало лучше. Его прошиб пот, а ворот рубахи стал почему-то тесен.

— В том мире ты набрался скверных привычек, — улыбнулась она, вынула у него изо рта трубку, вытряхнула ее и сунула в кисет на поясе. Но при этом ее рука задержалась на его бедре гораздо дольше, чем это бывает при случайном прикосновении. — Гадкий мальчик.

Ее игривость неожиданно отрезвила его. Ему всегда было не по себе, когда зрелые женщины сюсюкают и вульгарно кокетничают.

— Послушай-ка, — буркнул он. — Альфрик не раз пытался меня убить, а ты помогала ему. Что же тебе теперь от меня надо?

— Что может быть нужно женщине, истосковавшейся по мужчине? — в том же ключе продолжала она.

Она шагнула к нему, он отступил.

— Милый, я не знала, что это был ты, и помогала Альфрику в полном неведении. В ту самую минуту, когда мне стало известно о его предательстве, я поспешила сюда.

Хольгер стер пот со лба.

— Ты лжешь, — сказал он.

— Даже если так, милый, что из того? Слабому полу нужно прощать маленькие невинные хитрости, не так ли? Главное, что я в самом деле пришла сюда за тобой. Вернись.

— Куда? В мир Хаоса?

— А почему бы нет, милый? Что, собственно, в этом скучном Порядке так привлекает тебя? Я буду искренней, но будь до конца честным и ты. Почему, Хольгер, мой милый медведь, ты должен класть жизнь за неотесанное мужичье и толстобрюхое мещанство, когда все ослепительные Звезды Хаоса могут принадлежать тебе? С каких пор ты стал человеком, который ищет счастья в убогом мире, пропахшем навозом и дымом? Ты, который обращал в бегство легионы! Ты можешь зажигать солнца и лепить новые миры, если захочешь!

Ее голова легла ему на грудь.

— Нет, нет… — выдавил он. — Я не верю тебе…

— О скорбная перемена! Где тот мужчина, которого я обнимала на Авалоне? Ты забыл, как принесла я тебе в дар столетия своей любви и молодости! — Все это звучало до пошлости банально, но блеск ее темных глаз околдовывал Хольгера. — Я не зову тебя в ряды Хаоса, милый, во зачем тебе война с ним? Вернемся на Авалон, Хольгер! Вернемся на счастливый наш Авалон!

У Хольгера пропало желание противиться ей. Она искренна, подумал он. Пусть она хочет вывести его из игры накануне решающих битв, но вместе с тем она искренна в любви к нему. В конце концов, почему бы и нет? Он ничего не должен в этом мире ни Порядку, ни Хаосу. Зато ее объятия обещают так много….

— Мы не виделись вечность, — шептала она, — а когда встретились, ты даже не поцеловал меня…

— Это… — Он кашлянул. — Это нетрудно исправить…

Их губы встретились. Высокая теплая волна подняла Хольгера… Он уже не мог думать о чем-то другом, не мог и не хотел.

— О-о! — вздохнула она. — Мой повелитель! Еще… Целуй меня, целуй…

Он обнял ее, но боковым зрением заметил, как что-то мелькнуло в кустах. Он поднял голову и увидел Алианору верхом на единороге.

— Хо-о-ольгер! — звала она, не замечая их. — Хо-о-оль… О!

Единорог увидел Моргану, встал на дыбы и, сбросив всадницу, умчался прочь, негодующе фыркая. Алианора, вскочив, уставилась на них.

— Ну вот, теперь он ко мне не вернется, — ни к селу ни к городу пожаловалась она. — Видишь, что ты наделал. — Она всхлипнула.

Хольгер выпустил из объятий Моргану.

— Уберите с моих глаз эту деревенскую девку! — гневно крикнула королева фей.

У Алианоры мигом высохли слезы.

— Убирайся отсюда сама! — закричала она. — Оставь его в покое, мерзкая ведьма!

— Хольгер! Если эта недозрелая девица сейчас же не оставит нас!..

— Недозрелая?!. — задохнулась от возмущения Алианора. — Ты! Зато ты давно уже перезрела!

— Соплячка!

— Старуха!

Хольгер ошалело крутил головой.

— Какая ты храбрая, дева-лебедь! — воскликнула фея Моргана. — Или ты только что снесла особенно удачное яйцо?

— Для этого мне нужно бы поучиться кудахтать у старых квочек!

— Ах так, прекрасно! В облике курицы тебе это будет проще! — Королева ядовито улыбнулась и стала делать руками быстрые пассы.

— Эгей! — подскочил к ней Хольгер. — Без этих штучек!

Он не собирался делать этого, но плохо рассчитал дистанцию, и получилось так, что он грудью толкнул ее в плечо. Моргана покатилась по траве.

— Прошу прощения, — Хольгер протянул ей руку.

Она оттолкнула руку и быстро вскочила. Гнев стер все краски с ее лица — оно было холодным и бледным.

— Что ж, друзья, — произнесла она, — У вас своя дорога у меня своя. Но мы обязательно встретимся — Она неприятно хихикнула, взмахнула рукой и исчезла. Воздух с хлопком заполнил образовавшуюся пустоту.

Теперь Алианора разрыдалась по-настоящему, уткнувшись в ствол дерева и спрятав лицо в ладони. Хольгер подошел и тронул ее за плечо. Она стряхнула его руку.

— Уйди! — всхлипнула она. — Ступай к своей… своей ведьме… если она… тебе нравится…

Что толку было оправдываться?

— Иди, иди, — шмыгая носом, гнала его Алианора, — никто не заплачет… Сколько угодно…

Только женских слез Хольгеру и не хватало, Он крепко взял ее за плечи, развернул к себе в сказал:

— Слушай. У меня с ней ничего не было, понятно? И никогда не будет. Запомни это. А теперь скажи: пойдешь со мной, как взрослая, или тебя нести, как ребенка?

— Как взрослая! — Она выскользнула из его рук и побежала вперед.

Хольгер раскурил трубку и всю обратную дорогу пыхтел ею. К черту! К черту! Жаль только, что он опять ничего не помнит, а ведь в объятиях Морганы к нему стала возвращаться память. Жаль. Зато теперь все расставлено по своим местам: с сегодняшнего дня Моргана станет самым лютым его врагом.

И тут ничего не поделаешь.

А ему предстоит долгий путь. Он взял Алианору за руку, и они вышли к лагерю.

Глава 12

Этой ничью их не беспокоил никто. Но, по мнению Хуги, это могло означать только одно: им готовят что-то посерьезнее, чем балаган с жителями ночи. Хольгер разделял пессимизм карлика.

Они проснулись чуть свет и сразу пустились в путь. Теперь у них было только одно верховое животное на троих. Алианора, разумеется, могла бы сопровождать их по воздуху, но лебеди не умеют парить, а потому быстро устают. А Папиллон, несмотря на свою необычную силу и выносливость, не мог нести на спине тройной груз с прежней скоростью. До того, как они тронулись в путь, Алианора поднялась высоко в небо и с высоты выбрала удобный для них маршрут. К вечеру Хольгер надеялся достичь перевала, за которым она заметила первые следы человека — несколько уединенных ферм.

— Там, где живет хоть несколько человек, — объяснила она, — если, конечно, они не варвары и не преступники, мы обязательно найдем хоть клочок освященной земли или даже церковь. Там мы будем в безопасности.

— Если это так, — сказал Хольгер, — и каждая церковь — преграда для Срединного Мира, то как он может рассчитывать на захват этих земель?

— Во-первых, у них есть союзники среди существ, которые не боятся ни света дня, ни священных молитв. Это животные вроде вчерашнего дракона или злобные гномы, обладающие душой. Таких помощников у них, правда, мало, да и те слишком глупы, чтобы на них можно было всерьез положиться. Главная их опора — это люди, перешедшие на сторону Хаоса. Чернокнижники, ведьмы, разбойники и убийцы, язычники и дикари. Этим ничего не стоит осквернить священное место и уничтожить его защитников. И тогда на вытоптанную ими землю смогут опуститься голубые сумерки Срединного Мира. Каждый такой шаг будет теснить Порядок, а близость Хаоса — будить в людях страх, зло и жестокость.

Солнце уже село, когда они достигли наконец перевала. Лес остался внизу, вокруг были только голые камни с редкими пучками травы. Папиллон фыркнул и помотал головой.

— Бедный, бедный, — потрепала его по шее Алианора. — Тебе сегодня досталось. А в награду за труды — только жалкие сухие колючки.

Она нашла углубление в скале и налила туда воды из бурдюка. Хольгер дождался, когда конь утолит жажду, и тщательно вытер его попоной. Он уже перестал удивляться собственной сноровке в уходе за жеребцом, но никак не мог понять, откуда в нем столько нежности к этому бессловесному существу.

Они разбили лагерь, выложили магический круг и на скорую руку поужинали. И, предельно измученные, они наконец улеглись.

Однако заснуть Хольгеру не удавалось. Было очень холодно. Плащ, которым они с Алианорой укрылись, почти не грел, а чепрак из-под седла, служивший им подстилкой, не делал скалу ни теплее, ни мягче. Но настоящей причиной его бессонницы было не это. Причиной было доверчиво обнявшее его существо, сотканное из сонного тепла и спутанных волос. К таким искушениям он не привык. Он попробовал отвлечься, припоминая подробности романа с Меривен, но это только ухудшило дело. Хольгер поймал себя на мысли, что сейчас он, пожалуй, был бы не прочь очутиться в объятиях феи Морганы. «Значит, ты готов бросить Алианору после всего, что она для тебя сделала, мерзавец?» — возмутился его внутренний голос. Ну уж нет!

Благодарность и нежность толкнули его к ней. И прежде, чем он осознал, что творит, его рука скользнула под тунику из перьев и легла на упругую молодую грудь. Алианора пошевелилась и что-то пролепетала во сне. Хольгер замер. Чувства переполняли его. Он закинул голову к небу.

Звезды, как снег, замели небосвод. По положению Большой Медведицы он определил, что до рассвета каких-нибудь пара часов. Небо сияло, а на земле лежала кромешная тьма. Тускло мерцал костерок, выхватывая из темноты примостившегося на корточках возле огня Хуги. Силуэт огромной черной горы заслонял звезды на севере… Но… Откуда она взялась?! Там не было никакой горы!!!

Он вскочил. Мгновением позже земля дрогнула. Потом снова и снова… и снова… как будто ожил гигантский бубен. Гора дрожала, как лестница, по ступенькам которой поднимался чугунный гигант. Скалы лопались и с грохотом катились вниз. Хольгер выхватил меч.

Ступня величиной с человека пнула и разрушила магический круг. Алианора закричала от ужаса. Папиллон, дрожа, как лист, спрятался за спиной Хольгера. Хуги на четвереньках быстро-быстро улепетывал от ступни с огромными нестриженными ногтями.

Великан присел на корточки и корявыми, как дубовые ветви, пальцами разворошил костер. Огонь ярко вспыхнул и выхватил из темноты уродливую, коротконогую фигуру гиганта. Одеждой ему служили кое-как сшитые мохнатые шкуры, от которых шел резкий неприятный запах. Лицо великана, насколько его позволяли рассмотреть спутанная растрепанная шевелюра и лохматая борода, относилось к ярко выраженному акромегалическому типу, маленькие глазки прятались под карнизом мощных надбровных дуг, нос был коротким, скулы — острыми, а под толстыми губами сверкали устрашающей величины зубы.

— Прыгай на Папиллона, Хуги, — шепнул Хольгер. Первый страх миновал, и он лихорадочно обдумывал ситуацию. — Я задержу его настолько, насколько смогу. А ты улетай, Алианора!

— Я останусь с тобой, — услышал он в ответ.

— Как же это? — простонал Хуги. — Он же из Срединного Мира. Магический круг должен был остановить его!

— Он дождался минуты, — сказала Алианора, — когда у кого-то из нас родились мысли кощунственные и нечистые. Тогда святые знаки теряют свою магическую силу. — Она бросила негодующий взгляд на Хуги.

Хольгер почувствовал себя подлецом: виновным в греховных мыслях был, конечно, не Хуги.

— Говорите так, чтобы я вас мог слышать, — оглушительно протрубил великан.

Хольгер облизал пересохшие губы, шагнул вперед и сказал как можно громче и тверже:

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа приказываю тебе удалиться!

— Фу! — пренебрежительно фыркнул гигант. — Поздно, смертные. Вы сами разорвали круг добра грешными помыслами. Альфрик поведал мне, что я найду здесь лакомую добычу. Отдайте мне деву, а сами ступайте своей дорогой.

У Хольгера уже был готов сорваться с языка достойный ответ на это гнусное предложение, но он вовремя спохватился: формулировка была отнюдь не для девичьих ушей. Поэтому он молча стиснул зубы, размахнулся и нанес великану удар мечом. Тот охнул, резко отдернул руку и стал ею трясти, дуя на дымящуюся рану, нанесенную непереносимым железом.

— Постой! — вскричал он. — Поговорим!

Хольгер, едва не сбитый с ног децибелами, опустил меч. Дудки! Его не так просто взять голыми руками!

Густой бас, между тем, принялся вещать довольно миролюбивым голосом:

— Я прослышал, смертный, что ты великий рыцарь. Что ж, ты убедился, что меня ранит прикосновение железа. Однако не кажется ли тебе, что я мог бы обрушить на тебя скалы? Давай обойдемся без этого. Что ты скажешь о поединке более приятном? Я говорю о состязании в уме. Если ты победишь меня силой разума, я не стану чинить вам помех. И вдобавок наполню твой шлем золотом. — Он тряхнул увесистым мешком, висящим у пояса. — Но если проиграешь ты, то дева достанется мне. Идет?

— Нет! — отрезал Хольгер.

— Подожди, подожди, любимый, — с неожиданной горячностью схватила его за руку Алианора. — Я думаю, речь идет всего лишь о загадывании загадок.

Хольгер удивленно поднял брови. Великан кивнул.

— Да, правильно. Мы, Большой Народ, в родовых своих замках в бесконечно долгие ночи нашей северной родины год за годом, столетие за столетием совершенствуем свой разум, проводя блистательные турниры, загадывая и разгадывая загадки. Это я и предлагаю тебе. И если случится так, что я не отвечу на две из трех твоих загадок и позволю тебе уйти, мне не будет жаль потерянной девы. Ведь я стану богаче на две новые хорошие загадки. Итак? — Он с беспокойством оглянулся на восток. — Начнем?

— Соглашайся, соглашайся, Хольгер, — зашептала Алианора. — Я уверена, что ты победишь.

— Мне ничего не приходит в голову…

— Да что ты?.. — растерянно спросила она. — Совсем ничего?.. Тогда… Тогда знаешь что?.. Лучше тогда отдать ему меня. Честное слово. Он съест меня, вот и все. А ты должен жить. Это так важно для нашего мира. Ты не должен рисковать жизнью из-за такой пустышки, как я…

Хольгер лихорадочно рылся в памяти. «Четыре висят, четыре идут, два ведут, один погоняет…» Корова. Загадка Самсона филистимлянам. Пожалуй, можно наскрести еще что-то из классики… Но если великан, как он говорит, занимается этим делом уже не один век, то все классические загадки ему должны быть известны… Выдумать самому? Для этого его голова не приспособлена…

— Ну так что же? — прогудел великан и опять беспокойно оглянулся на восток. Хольгера озарило.

— Он что, не переносит солнечных лучей? — шепотом спросил он.

— Не переносит, — кивнула Алианора. — Солнечный свет превратит его в камень.

— Вот-вот! — вмешался Хуги. — И если ты сумеешь голову ему заморочить до того, что его рассвет застанет здесь, то нам, глядишь, вдобавок и золотой мешок достанется.

— Я слышала, — возразила Алианора, — что их сокровища проклятые, а человека, который на них польстится, ждет неминуемая погибель. О Хольгер, уже через час он вынужден будет бежать от рассвета. О неужели не сможешь ты продержаться ты, победитель дракона?

— Я… попробую… — выдавил Хольгер и повернулся к нетерпеливо ерзающему великану. — Я буду состязаться с тобой, — объявил он.

— Три загадки! — прогрохотал гигант. — И свяжи деву, чтобы она не могла улететь. Быстрее!

Хольгер не мог не подчиниться. Но, накручивая веревку на тонкие руки, он шепнул:

— Ты легко сбросишь путы, если дело примет дурной оборот.

— Нет, нет, я не убегу. Ведь тогда он обрушится на тебя…

О черт!

Великан подбросил в костер несколько сучьев.

— Начнем, рыцарь. Думаю, тебе лестно будет узнать, что сегодня ты имеешь честь состязаться с тем, кому принадлежит титул Мастера загадок девяти последних турниров. — Взглянув на Алианору, он облизнулся. — Лакомый для нас обоих приз.

Хольгеру стоило большого труда сдержаться и не ответить на ухмылку этого гиппопотама ударом меча.

— Ладно, — сказал он. — Первая загадка. Почему курица переходит через дорогу?

— Что-о? — разинул рот великан. Его огромные зубы блестели, как брусчатка после дождя. — Ты спрашиваешь об этом меня???

— Отвечай.

— Но ведь это вопрос для детей! Разумеется, чтобы оказаться на другой стороне!

— Неправильно, — покачал головой Хольгер.

— Врешь! — Великан вскочил на ноги. Хольгер предостерегающе поднял меч.

— У этой загадки есть остроумный и абсолютно правильный ответ. И ты должен найти именно его.

— Такого я еще не слышал, — пожаловался великан. Однако снова опустился на корточки и погладил бороду своей грязной лапой. — Почему курица переходит через дорогу? Зачем же еще, если не для того, чтобы оказаться на другой стороне? Какой во всем этом аллегорический смысл? Поставим вопрос так: что такое курица? И что такое дорога? — Он закрыл глаза и стал медленно раскачиваться.

Алианора восторженно улыбнулась Хольгеру.

Время тянулось медленно, ужасающе медленно. Сияли ледяные звезды. Дул холодный ветер. Наконец великан открыл глаза. Свет костра заплясал в них двумя красными кляксами.

— Я нашел ответ, — объявил громоподобный голос. — Загадка эта подобна той, с помощью которой Тхази победил Гротнира пятьсот лет назад. Так вот, смертный, курица — это жизнь, которую она должна перейти с обочины рождения на обочину смерти. И хотя на дороге много опасностей — повозки войны и мира, ухабы труда и грязь греха, а в вышине кружит ястреб, имя которому — Сатана, но курица идет и переходит через дорогу. Она сама не знает, почему это делает, разве что поля на той стороне кажутся ей зеленее, чем на этой. Она переходит, потому что так суждено нам всем, — высокопарно и самодовольно закончил он.

— Нет, — сказал Хольгер.

— Не-е-ет??? — вновь вскочил великан.

— Тебе явно не хватает смекалки, — усмехнулся датчанин.

— Мне?! — оскорбленно взревел гигант, вызвав этим небольшую лавину. — Мне?! Что ж, я готов сдаться. Послушаем твой ответ. Почему же курица переходит через дорогу?

— Потому что обходить ее слишком долго.

Повисло молчание, а потом великан разразился протестующими проклятиями. Так как единственной целью Хольгера было стремление выиграть время, его не слишком заботил вопрос о чистоте жанра. Еще полчаса они препирались по поводу понятий «загадка», «вопрос» и «ответ», и это тоже было ему на руку. Благословенны будьте, лекции по семантике! Один только пересказ теории значений Бертрана Рассела убил минут десять, не меньше.

В конце концов великан пожал плечами.

— Ладно, — зловеще произнес он. — Учти, что завтра ночью в случае чего я приду опять. Хотя в этом, может, и не окажется нужды. Давай свою вторую загадку!

Хольгер был готов:

— Ответь, что это такое: четыре ноги, желтые перья, живет в клетке, поет и весит четыреста килограммов?

Кулак великана ударил по земле так, что подпрыгнули камни. — Ты спрашиваешь о какой-то неслыханной химере! Это не загадка!

— Если загадка, — возразил Хольгер, — это вопрос, ответ на который можно найти путем логических рассуждений, то я задал тебе именно загадку. — Он украдкой взглянул на восток. Кажется, там чуть-чуть посветлело?

Великан фыркнул и погрузился в раздумья. Похоже, он не слишком сообразителен, подумал Хольгер. Датский школьник ответил бы за одну минуту, а этот бегемот будет думать часами. Великан раскачивался и бормотал себе под нос. Костер почти угас.

Хуги дернул Хольгера за штанину.

— Не забудь о золоте, — жадно прошептал он.

— И о том проклятье, которое на нем, — добавила Алианора.

Внезапно великан ожил.

— Готово, — прогромыхал он, потирая руки. — Я нашел ответ на твою загадку. Это две двухсоткилограммовые канарейки!

Хольгер чертыхнулся. Но всякий раз выигрывать невозможно.

— Отлично, Соломон. Третья загадка.

— Не называй меня Соломон. Баламорг — вот мое имя. Это грозное имя, и его навсегда запомнили вдовы и сироты и разнесенные мною в щепки бастионы. Называй меня моим именем.

— Видишь ли, там, откуда я родом, Соломон — это обращение, исполненное уважения. Поэтому… — И Хольгер пустился в длинные нелепые комментарии, которые съели еще минут десять бесконечного времени.

Но Баламорг решительно оборвал его:

— Последняя загадка! И поспеши, а то я без жалости раздавлю тебя!

— Ладно, ладно, горячиться не стоит. Скажи мне, что это такое: зеленого цвета, с колесом, растет возле дома.

У великана отвисла челюсть.

— Хо! Как?

Хольгер повторил.

— Какого дома? — уточнил гигант.

— Любого.

— Значит, растет? Вопрос о фантастических деревьях, на которых колеса растут, как плоды, нельзя считать настоящей загадкой!

Хольгер уселся и демонстративно принялся чистить ногти концом ножа. Ему пришло в голову, что горящий магниевый стилет может оказаться так же опасен для великана, как свет солнца. А может и не оказаться. Однако, если дело дойдет до битвы, не стоит забывать про Пылающее Лезвие. Он заметил, что силуэт великана, несмотря на то, что костер почти догорел, стал виден гораздо отчетливее.

— В моих краях такие загадки задают друг другу дети, — сказал он.

Это была чистая правда. Однако, уязвленное самолюбие заставило великана израсходовать еще несколько драгоценных минут на сопение и фырканье.

В конце концов он с сердитым ворчанием впал в свой обычный транс.

Небо на востоке медленно светлело. Каждая минута казалась вечностью.

Неожиданно великан встряхнулся, грохнул кулаком по земле и с досадой объявил:

— Сдаюсь. Солнце уже припекает, я должен екать убежище. Каков же ответ?

Хольгер поднялся на ноги.

— А почему я должен открыть его тебе?

— Потому что я так сказал! — Гигант поднялся во весь рост и прорычал: — Или я разорву сейчас деву на куски!

— Ладно, — сказал Хольгер. — Трава. Это трава.

— Трава? Но у травы нет колес!

— Я немного приврал, чтобы ты не догадался, — спокойно заявил Хольгер.

Баламорг взорвался от ярости. Ревущая гора мяса двинулась к рыцарю. Хольгер отскочил, стараясь держаться как можно дальше от Алианоры. Если он заставит ослепшего от злобы великана побегать за ним еще минут пять… хотя бы… разумеется, оставаясь при этом в живых…

— Кис-кис-кис! А ну, попробуй меня поймать!

И начались прыжки и финты, броски в сторону и катание по земле — и хлопки чудовищных лап в нескольких дюймах от тела. От этой гимнастики сердце Хольгера готово было выпрыгнуть из груди.

И вдруг — первый луч солнца упал на голову великана. Баламорг взвыл. Никогда и нигде не слышал Хольгер вопля, в котором было бы столько мужи и ужаса. Великан рухнул — и земля ухнула, как от взрыва. Великан выл, не переставая, и корчился, как гигантский червяк. Это было жуткое зрелище.

И вдруг вопль оборвался. В беспощадно ясных лучах солнца на том месте, где упал великан, лежала на земле удлиненная гранитная глыба с едва различимыми человеческими очертаниями. Лопнувшие шкуры лохмотьями свисали с нее. И это было последнее, что запечатлел взгляд Хольгера. Он упал и потерял сознание.

Когда он пришел в себя, его голова покоилась на коленях Алианоры. Солнце горело в ее волосах… солнце сияло в жемчуге ее слез…

Хуги скакал вокруг каменной глыбы.

— Злато, злато, злато! — горланил он. — Все они носят на поясе целый мешок! Быстрей рыцарь! Разрежь мешок, и мы станем богаче, чем короли!

Хольгер поднялся, и прихрамывая, направился к Хуги.

— Лучше не делать этого, — предупредила Алианора, — однако, любимый, как ты решишь, так и будет. В дороге нам не помешает несколько монет. Но только прошу тебя: — позволь мне нести это богатство: пусть проклятие падет на меня, только на меня.

Хольгер молча отодвинул Хуги и склонился над завязанной сумой, сшитой из грубой кожи. Несколько монет выпали из нее, и, ослепительно сверкая, лежали рядом. Огромное богатство…

Но что это за запах? Нет, не терпкий смрад кожи, а совсем другой — чистый и легкий, какой бывает после грозына рассвете… Озон? Да! Но откуда?

— Боже? — вырвалось у него.

Он подскочил, как ужаленный, бросился к Алианоре, подхватил ее на руки и помчался бегом к лагерю.

— Хуги! Бегом! Быстрей! Прочь отсюда! Ни к чему не прикасайся, если тебе дорога жизнь!

В одну минуту их пожитки оказались собранными, и Папиллон галопом помчал их на запад. Только когда тропа нырнула за высокий утес, Хольгер придержал жеребца. Хуги и Алианора немедленно потребовали объяснений. Он вынужден был на ходу сочинить им историю о внезапном видении ангела, предостерегающего от смертельной опасности.

Его авторитет не позволил им усомниться.

А какими еще словами, черт побери, он мог объяснить им подлинную суть дела? Он и сам был не очень силен в ядерной физике. Помнил только обрывки лекций об экспериментах Лоуренса и Резерфорда. И о лучевой болезни.

Басни о проклятии, наложенном на золото погибшего великана, оказались чистою правдой. При превращении атома углерода в атом кремния должны выделяться радиоактивные изотопы, а в данном случае речь шла о многих тоннах вещества распада.

Глава 13

Теперь дорога шла вниз. Через несколько часов в лесу, по которому они ехали, стали попадаться следы человеческой деятельности: пни от срубленных деревьев, кучи выкорчеванного кустарника и поляны, вытоптанные скотом. Наконец — даже некое подобие дороги, петляющей сквозь чащу. По словам Алианоры, по этой дороге они могли еще до вечера добраться до какого-то городка. Хольгер дремал в седле: ночное приключение вымотало его, а медленная езда и пение птиц так сладко баюкали.

Они миновали брошенный хутор. Все говорило о былой зажиточности хозяев: основательный и просторный дом из тесаных бревен, аккуратные соломенные крыши над амбаром и овчарней. Однако дом был пуст, из трубы не шел дым, а по безжизненному подворью неуклюже скакал ворон. Ворон посмотрел на путников, склонив голову набок, и насмешливо каркнул.

— По следам видно, — сказал Хуги, — что хозяин свое стадо в город угнал или еще куда по дороге. Хотел бы я знать, зачем?

К вечеру они выехали из леса на открытую местность. Вокруг колосились поля пшеницы. Солнце падало за кромку гор, и первые звезды робко теплились на востоке. Было еще достаточно светло, и Хольгер заметил впереди на дороге облако пыли. Он причмокнул, и уставший Папиллон сделал вид, что прибавил ходу. Алианора, гоняющая в небе голубей, опустилась на землю и приняла человеческий облик.

— Нет смысла беспокоить этих людей, — сказала она. — Они куда-то торопятся и явно чем-то встревожены.

Хуги потянул большим носом воздух.

— Гонят скотину за городские стены. Ух, и смердит! Всем на свете — и навозом, и псиной, и потом, да вдобавок чем-то совсем не людским…

Стадо остановилось, и они догнали его. Несколько овец отбилось и забрело в пшеницу. Пастухи и псы, безжалостно топча хлеб, выгоняли их на дорогу. Странно, подумал Хольгер. Не очень похоже на бережливых крестьян.

Папиллон остановился: дорогу путникам преградили всадники с копьями наперевес. Это были коренастые, светлокожие бородачи, одетые в простые полотняные кафтаны, схваченные ремнями. И хотя они производили впечатление флегматичных и миролюбивых людей, что-то в их голосах и движениях говорило о мрачной готовности к драке.

— Кто вы такие? — спросил один из них.

— Сэр Хольгер из Дании со своими друзьями, — объявил Хольгер. — Я прибыл с миром и хотел бы найти в городе еду и ночлег.

— Ольгер? — переспросил другой и почесал затылок. — Вроде я где-то это имя слыхал.

— Я прибыл издалека и проездом в ваших краях. Ты слышал не обо мне.

— Ладно, — сказал первый. — Стадо вот надо гнать. Приветствуем, значит, тебя, господин, в Лурвиле. Боюсь, что ты прибыл в недоброе время, но сэр Ив не откажет в гостеприимстве… Эй, ты там! — закричал он. — Вороти эту телку, а то она добежит до соседнего графства… Меня зовут Рауль, господин. Прости, что остановил тебя.

— Что у вас происходит? — спросила Алианора. — Зачем вы гоните скот за стены?

— Ну да, гоним, — кивнул Рауль. — Днем, значит, пасем его все сообща, а по сумеркам гоним в город. Нынче по ночам все, кто могут, за стены идут. Ни один храбрец, слышь, в одиночку за город ночью не сунется. Оборотень у нас шастает, вот так.

— Да ты что? — охнул Хуги. — Настоящий?

— Ну. В последние годы все у нас пошло наперекосяк. В каждом дворе беда на беде сидит. Нынешней весной, слышь, топор мой возьми да отскочи мне по ноге. А после и отца моего рубанул. Три недели — посевную как раз — пролежали мы с ним пластом, слышь. И в каждой семье такие страсти. Люди говорят, все оттого, что Срединный Мир подымается. Чернокнижье в силу входит. — Рауль перекрестился. — Но этот волк-оборотень самая худшая из всех наших напастей, Христос нас сохрани.

— А может, это обычный волк? — спросила Алианора. — Только более сильный и ловкий?

— Может, и так, — мрачно хмыкнул Рауль. — Однако как понять, чтобы простой волк столько ворот сломал и замков отворил? Да еще чтобы для потехи за один раз дюжину овец резал? А прошлой ночью, объясни мне, кто был? Пьер Большеног с женою Бертой дома, значит, сидели. Это в лесу, отсюда в трех милях. Ночью, значит. Тут он им окно выломал и ворвался. Из люльки дитя схватил — и бежать, Пьер его серпом, да только серп сквозь его ребра — как сквозь воду. Спасибо Берте: не растерялась и хватила его серебряной ложкой, из своего приданого, значит. Тут он и бросил дитя — слава Богу, не искалечил. И в то же окно утек. Вот, значит, какой это волк. Может, конечно, и простой.

— Нет, конечно, — согласилась Алианора.

Рауль плюнул на землю.

— Так что лучше мы поспим за стенами, пока эта нечисть не уберется. Пускай он себе рыщет на голом месте. А может, мы когда и найдем того, кто его шкуру носит, найдем да сожжем. Да-а-а, — протянул он, — для всех он — большое несчастье, и для нашего сэра Ива. Ведь его-то дочь Рембер как раз к путешествию на запад готовится, дабы, обвенчаться в Вене, значит, с третьим сыном макграфа.

— Наш господин, наверное, не сможет принять тебя, как положено, — добавил один из спутников Рауля. — Он теперь каждую ночь на крепостной стене. А госпожа Бланшфлор в постели: недуг у нее.

Хольгер подумал, что следовало бы предложить свои услуги для ночного дежурства, но после событий последней ночи и дня, проведенного в седле, он просто падал от усталости. Он кивнул крестьянам и тронул поводья.

Хольгер попросил рассказать подробнее об оборотнях, и вот что поведала Алианора.

— Есть два пути, с помощью которых человек может превращаться в животных. Первый — заклинания, обращенные на обычных людей. Именно таким образом превращаюсь в лебедя я. Другой путь — ужасный. Он для тех людей, которые рождаются с двойной природой. Они не прибегают к заклинаниям, но каждую ночь ими овладевает темное желание стать медведем или кабаном, или волком… В человеческом облике они могут быть мягкими и спокойными, но в зверином — они сеют смерть до тех пор, пока не удовлетворят свою жажду крови. Страх перед разоблачением заставляет их возвращаться в человеческий облик. Их нельзя победить, потому что раны заживают у них мгновенно. Только серебра боятся они и, видя серебряное оружие, убегают…

— Постой, но… Выходит, этот оборотень откуда-то пришел сюда?

— Не обязательно. Скорее всего, это кто-то из местных. Малая толика волчьей крови может долгие годы, а иногда даже всю жизнь дремать и оставаться скрытой от всех. Но в последнее время силы зла растут и могли разбудить спящего в ком-то демона. Оборотень, конечно, и сам должен быть очень испуган. Помоги ему Бог, если люди дознаются, кто это.

Во всем этом была своя, особая и обычная для этого мира логика. Вурдалак, по-видимому, был продуктом какого-то фокуса с генами. Если пропорции человеческих и волчьих генов были равны, тогда, вероятно, оборотень был оборотнем всегда, с младенчества, и его убивали в минуту, когда отец обнаруживал волчонка в колыбели собственного ребенка. Если пропорция была неравной, менять облик было сложнее. Обладатель такой наследственности мог носить в себе это проклятье, ничего не подозревая. Но только до того времени, пока не возрастала мощь магического дуновения со стороны Срединного Мира, благотворная для биологических и химических изменений в организме…

Сумерки стали уже такими плотными, что приходилось напрягать зрение, чтобы что-нибудь рассмотреть. Городок был обведен крепкой деревянной стеной с узким настилом сверху. По нему сегодня и будет совершать свой обход сэр. За стеной прятались одно- и двухэтажные деревянные домики. Узкие пыльные улочки были пропитаны запахом скота. Та, по которой они вошли в город, казалась немногим шире и прямее остальных.

Появление Хольгера привлекало к нему общее внимание. Женщины, дети, ремесленники в грязных одеждах — все с чадящими факелами в руках — провожали его любопытными и почтительными взглядами. Хольгер остановил коня рядом с крепким бородачом. Тот погладил бороду и представился:

— Кузнец Одо, господин. К твоим услугам.

— Эта дорога приведет ко двору вашего господина? — спросил Хольгер.

— Да, сэр рыцарь. Эй, Фродар, наш господин еще дома?

Юноша в потертых красных штанах и с мечом на поясе кивнул.

— Я оставил его минуту назад, уже полностью одетого и вооруженного. Он подкрепляется кружкой пива. Я его оруженосец, сэр рыцарь. Я провожу тебя: наш городок — настоящая головоломка.

Хольгер снял шлем и подставил потную голову под свежий ночной ветерок. На излишний комфорт здесь, конечно, рассчитывать не придется. Сэр Ив де Лурвиль, скорее всего, не очень богат, — провинциальный рыцарь с горсткой челяди, охраняющий этот край от разбойников и отправляющий обязанности судьи. Рауль едва не лопался от гордости, когда сообщал о свадьбе дочери своего господина с младшим сыном мелкого аристократа из западной провинции Империи.

Оруженосец двинулся вперед, подняв факел повыше. Хольгер пустил Папиллона следом. Едва они повернули в первую темную улочку, где-то рядом раздался ужасный женский крик.

Мгновенье — и шлем Хольгер а очутился на его голове, а обнаженный меч в руке. Папиллон развернулся. Люди на улице сбились в толпу, и тревожно галдели. Пылающие факелы лили пляшущий свет. Верхние этажи домов тонули в полумраке. Хольгер заметил, что и окна, и двери во всех домах плотно закрыты. В одном из этих запертых домов и кричала женщина.

Вдруг ставни одного из окон, запертые на железный засов, разлетелись вдребезги. Длинное, косматое туловище серо-стального цвета вылетело из распахнутого окна. Упав на землю, оно подняло голову. В ужасных челюстях бился младенец.

— Волк! — закричал кузнец. — Он в городе!

В окне показалась мать ребенка.

— Спасите! — завопила она. — Он вбежал через черный ход! Держите его, люди держите! Пусть Бог покарает вас, мужчины, что вы стоите?! Спасите мою Люси!

Папиллон рванулся вперед. Ребенок бился, и плакал. Хольгер ударил мечом, но волк оказался проворнее: со сверхъестественной быстротой он проскользнул под брюхом Папиллона и помчался по улице.

Оруженосец Фродар встал на его пути. Не замедляя хода, волк прыгнул и пролетел над его головой. Сейчас он нырнет в ближайший переулок — и все, его не найти.

Раздалось хлопанье крыльев: лебедь упал на землю перед волком и атаковал его, целя клювом в глаза. Волк прижал уши, отпрыгнул и метнулся к переулку. Алианора вновь оказалась у него на дороге. Она обрушилась на чудовище, как снежный буран. Главное — она задержала его.

А Хольгер уже был рядом. Теперь настал его черед. И хотя на таком расстоянии от факелов он различал только темный силуэт врага, он рубанул мечом — раз, другой… Он почувствовал, как меч рассекает плоть. Сверкнули глаза оборотня — зеленые, холодные, жуткие. Хольгер вновь поднял меч, и в слабом свете вспыхнувшего поодаль факела заметил, что на клинике нет ни капли крови. Железо не ранило оборотня.

Папиллон ударил копытом, опрокинул волка и стал топтать его. Неуязвимая косматая тень откатилась в сторону и исчезла в темноте. Брошенный ребенок остался лежать на земле, заливаясь слезами.

Прежде чем люди успели добежать к ним, Алианора снова была человеком. Она подняла с земли испачканную кровью и грязью девочку и прижала к груди.

— Ах, бедное дитя, маленькая моя, уже все хорошо. И ничего с тобой не случилось. Разве что несколько царапинок. Перепугалась, бедняжка? Зато теперь ты сможешь рассказывать своим детям, что лучший на свете рыцарь спас тебя. Вот ты уже и не плачешь…

Мужчина с окладистой черной бородой, очевидно, отец малютки, почти вырвал девочку из рук Алианоры, прижал к себе и вдруг, бурно рыдая упал на колени.

— Успокойся, — сказал Хольгер, — возьми себя в руки. Ребенок жив и невредим. Мне нужны люди с факелами. Ты, ты и ты, идите сюда. Мы должны схватить волка.

Часть мужчин, перекрестившись, отвернулась. Кузнец Одо потряс кулаком и мрачно спросил:

— Как мы это сделаем, рыцарь? Он не оставляет следов ни на земле, ни на камне. Он доберется до своего дома и снова станет одним из нас.

Хуги потянул Хольгера за рукав.

— Мы его выследим, если прикажешь, — сказал он. — У меня в носу прямо свербит от его смрада.

Хольгер принюхался.

— Я ощущаю только запах навоза и помойки.

— Да, но ты ведь не лесовик. Быстро, рыцарь, спусти-ка меня на землю, а я уж пойду по следу. Только смотри, держись ко мне поближе.

Хольгер поднял Алианору в седло и двинулся за Хуги. Фродар и Одо шли по обеим сторонам от него, высоко подняв факелы. Сзади, вооруженные ножами и палками, двигались самые отважные из городских жителей. Если мы его схватим, подумал Хольгер, нам понадобится силой удерживать его и попытаться связать. А там… Там будет видно.

Путь волка кружил по городу. Вскоре Хуги вывел их на рыночную площадь, мощенную брусчаткой.

— Запах острый, как горчица, — воскликнул он. — Никто на свете не смердит так, как оборотень, который недавно сменил обличье.

«Не результат ли это выделений каких-то желез?» — мелькнуло в голове Хольгера.

Они миновали площадь и двинулись по относительно широкой улице. В домах светились окна, но Хуги, не отвлекаясь по сторонам, вел их прямо и прямо — до тех пор, пока за спиной Хольгера не прозвучал испуганный голос Фродара:

— Нет! Только не дом моего господина!

Глава 14

Дом рыцаря выходил фасадом на прицерковную площадь. Кухня и конюшня стояли отдельно. Сам дом выглядел не слишком роскошно — деревянный, крытый соломой, он был немного просторнее, чем дачный домик в далекой Дании. Парадный вход был закрыт, из щелей в ставнях окон сочился свет. В конюшне надрывались псы. Хути подошел к двери, обитой железом.

— Волк вошел сюда, — сказал он.

— А мой господин и его семья там совсем одни! — Фродар подергал дверь. — На засове! Сэр Ив! Ты слышишь меня? Все ли в порядке?

— Одо, зайди за дом сзади, — приказал Хольгер. — А ты, Алианора, поднимись в воздух и следи сверху.

Он подъехал к двери и постучал в нее рукояткой меча. Кузнец с группой мужчин скрылся за углом. Хуги поспешил за ними. Отовсюду на площадь стал стекаться народ. В неверном свете факелов Хольгер узнал знакомые лица: пастухи с дороги. С копьем в руке к нему подошел Рауль.

Стук в дверь отзывался в доме эхом.

— Умерли они там, что ли? — вскричал Фродар. — Нужно взломать дверь! Люди, что вы стоите?!.

— Нет ли в доме черного хода? — спросил Хольгер. Кровь стучала в висках, но он не испытывал страха перед чудовищем. Он делал работу, для которой был призван.

Хуги протиснулся к нему сквозь толпу и дернул за стремя.

— Здесь других дверей нет, — сообщил он. — А все окна закрыты наглухо. Я все обнюхал: волк в доме, он не выходил. Теперь он от нас не уйдет.

Горожане притихли и ждали, готовые ко всему. Свет факела осветил испуганное лицо какой-то женщины, блеснул на мокром от пота лбу мужчины, отразился в обнаженном клинке. Над толпой щетинилось оружие — копья, топоры, косы, пики, цепы.

— Нет никого, — ответил Фродар. — Прислуга, как стемнеет, расходится по домам. На ночь остается только старый Николя, но он вот он, вместе с конюхами. Давай войдем, сэр рыцарь.

— Именно это я и хотел предложить. Разойдитесь немного.

Фродар и Рауль быстро и грубо оттеснили толпу. Хольгер похлопал Папиллона по шее и шепнул ему:

— Ну, мальчик, покажи им, чего мы стоим.

Конь разбежался — и передние копыта с грохотом ударили в дверь. Засов отлетел. Вход был свободен.

Хольгер въехал внутрь и оказался в длинном зале с глиняным полом, кое-где покрытым потрепанными циновками. Стены, вдоль которых тянулись лавки, были украшены охотничьими трофеями и оружием. Между стропилами колыхались запыленные боевые знамена. Свечи в канделябрах давали достаточно света для того, чтобы убедиться, что в помещении никого нет. Из толпы, ввалившейся вслед за Хольгером, донеслись яростные восклицания. Кто-то, закованный в сталь, вырвался вперед и поднял меч.

— Кто ты?! Что это за разбой?!

— Сэр Ив! — воскликнул Фродар. — Волк не причинил вам вреда?

— Какой волк? В чем дело, черт побери? Кто ты, рыцарь? Как ты объяснишь мне, что вломился в мой дом? Или ты такой-нибудь мой враг? Если нет, то клянусь Богом, ты сделал все для того, чтобы им стать!

Хольгер соскочил с коня и подошел к хозяину. Сэр Ив де Лурвиль был высоким худым мужчиной с апатичным лошадиным лицом и обвислыми серыми усами. Доспехи на нем были куда изысканнее, чем у Хольгера. Герб на его щите — черная волчья голова на фоне красных и серебряных полос — показался необычайно точно соответствующим ситуации. Кто-то из его предков мог быть стопроцентным оборотнем, и если все про это забыли, то герб сохранил память…

— Я сэр Хольгер из Дании. Я видел волка собственными глазами, я и множество других людей. Только благодаря милосердному провидению нам удалось спасти ребенка, которого он похитил. Он бежал. Его след привел нас сюда.

— Да! — воскликнул Хуги. — След ведет прямо в дом!

Ропот пробежал по толпе.

— Ты лжешь, карлик! Я просидел здесь весь вечер. Никакой зверь не вбегал сюда. — Сэр Ив ткнул мечом в сторону Хольгера. — И здесь нет никого, кроме моей больной жены и моих детей. И если кто-то решится сказать, что я лгу…

Роль смельчака была ему не по плечу: голос выдавал его растерянность. Ему ответил Рауль:

— Если все это так, сэр Ив, то оборотнем, значит, должен быть кто-то из твоих домашних.

— Что? — с гневом воскликнул рыцарь. — Видно, ты перетрудился сегодня, так что я прощаю тебе эти слова. Но кто еще осмелится сказать так, отправится на виселицу!

— Лесовик! — сказал сквозь слезы Фродар. — Ты уверен?

— Кому вы поверили! — загрохотал сэр Ив. — Этому недочеловечку и какому-то неизвестному с большой дороги? Разве не я все эти годы охранял вас от зла?

За его спиной возник юноша лет четырнадцати, щуплый и светловолосый. На голове его был шлем, в руках — щит и меч.

— Я здесь, отец! — звонко выкрикнул он и впился в Хольгер а зелеными злыми глазами. — Я, Ги, сын Ива де Лурвиля, хоть я еще не посвящен в рыцари, я обвиняю тебя во лжи и вызываю на бой.

Хольгер был тронут. Мальчик еще очень молод, но его храбрость делает ему честь.

«Не торопись делать выводы», — одернул он себя. Оборотень может производить самое выгодное впечатление до тех пор, пока его метаболизм не разбудит в нем жажду убийства. Он вздохнул и вложил меч в ножны.

— Я не хочу сражаться, — сказал он. — Если люди скажут, что не верят мне, я уйду.

Горожане беспокойно зашевелились. Многие спрятали глаза. Вдруг в дверях появился Одо: он расталкивал людей, прокладывая дорогу Алианоре.

— Дева-лебедь будет говорить! — крикнул он. — Дева-лебедь, которая спасла Люси! Тихо, вы, там, поберегите лбы, или они кое у кого треснут!

Наступила полная тишина, нарушаемая только лаем собак на улице. Хольгер заметил, как побелели костяшки пальцев Рауля, сжимающего копье. Какой-то коротышка в одеянии священника упал на колени, прижимая к груди распятие. Ги разинул рот. Сэр Ив отшатнулся, как человек, получивший удар в живот. Все взгляды были прикованы к Алианоре. Она стояла в центре зала, стройная и гибкая, и свет свечей мерцал в ее каштановых волосах.

— Кто-то из вас обо мне слышал, наверное, — начала она. — Я живу у озера Аррои. Не люблю хвалиться, но в городах, которые ближе к моему дому — в Тарнберге, Кромодню — вам расскажут, сколько заблудившихся детей я вывела из лесов и как заставила саму фею Меб снять заклятие с мельника Филиппа. Я знаю Хуги с детства и готова поручиться за него. А сэр Хольгер… Счастье для вас, что могущественнейший рыцарь, какого когда-либо знал мир, прибыл к вам именно в это время, чтобы освободить вас от волка, прежде чем тот успеет унести жизни многих. Будьте послушны ему — вот и все, что я вам хочу сказать.

Из толпы, ковыляя, вышел старик и, прищурив подслеповатые глазки, произнес в тишине:

— Ты что же хочешь сказать, что это — Защитник?

— Ну-ну… — попробовал возразить Хольгер, но старик продолжал:

— Защитник? Тот, кто вернется в час самой страшной напасти?.. Дед рассказывал мне эту легенду, но не говорил имени… Так это, выходит, ты, сэр рыцарь? Ты?

— Нет, — сказал Хольгер, но его никто не услышал. Все, казалось, заговорили сразу. Рауль с копьем наперевес рванулся вперед.

— Святое небо! Моим господином не будет тот, кто пожирает детей! — крикнул он.

Фродар взмахнул мечом, но без особого рвения. Удар пришелся по древку копья. Мгновением позже четверо мужчин уже прижимали оруженосца к полу.

Сэр Ив бросился на Хольгера. Датчанин едва успел выхватить меч и отразить удар. Ответным ударом он расколол щит сэра Ива. И следующим выбил у него меч. Двое горожан скрутили своему господину руки. Ги полез в атаку, но был остановлен пиками, целящими ему в грудь.

— Рауль, Одо, успокойте людей! — приказал Хольгер. — Не позволяйте никого обижать. Ты, ты и ты, — указал он на троих молодых горожан, — охраняйте вход. Никто не должен отсюда выйти. Хуги и Алианора, идите за мной.

Он вернул меч в ножны и зашагал в глубину дома. Перпендикулярно главному залу шел коридор с резными деревянными панелями. Хольгер отворил крайнюю дверь и вошел в комнату, увешанную шкурами и гобеленами, траченными молью. Пламя свечей освещало лежащую на просторном ложе женщину. Прямые светлые волосы, милое лицо, болезненный румянец на щеках. Она прижимала ко рту платок и надсадно кашляла. «Грипп», — определил Хольгер.

Рядом с кроватью сидела девушка лет семнадцати. Безукоризненная фигурка, длинные светлые волосы, голубые глаза, маленький вздернутый носик и изумительно красивые губы. Она была одета в простое одноцветное платье, перетянутое пояском с золотой пряжкой.

Хольгер поклонился.

— Благородная дама и благородная девица, прошу извинить меня за это вторжение. Меня принудили к нему обстоятельства.

— Мы знаем, — нервно ответила девушка. — Я все слышала.

— Я имею честь говорить с дочерью сэра Ива, не так ли?

— Да. Мое имя Рембер, А это моя мать Бланшфлор.

Упомянутая дама трубно высморкалась и со страхом взглянула на Хольгера. Рембер нервно ломала пальцы.

— Я не могу поверить тебе, рыцарь, — продолжала она. — Ты утверждаешь, что один из нас… хищный зверь…

— След ведет сюда, — сказал Хуги.

— Значит, никто из вас не видел, как оборотень вошел сюда? — уточнил Хольгер.

Бланшфлор покачала головой. Рембер пояснила:

— Мы все были в разных комнатах. Ги в своей, я в своей, а мать спала здесь. Двери были заперты. Отец сидел в зале. Когда я услышала шум, я прибежала сюда, чтобы успокоить мать.

— Тогда выходит, что оборотень — сэр Ив, — сказала Алианора.

— Нет-нет! Отец? — испугалась Рембер. Бланшфлор закрыла лицо руками. Хольгер повернулся к двери.

— Идем дальше, — скомандовал он..

Комната Ги располагалась под лестницей, ведущей в башню, а Рембер — напротив, в противоположном конце коридора. И та, и другая оказались обставленными в полном соответствии со вкусами и интересами девушки и юноши их круга и возраста. Во всех комнатах имелись окна, выходящие во двор. Запах оборотня, по словам Хуги, витал здесь повсюду. Зверь, по-видимому, наведывался в эту часть дома из ночи в ночь. Правда, из этого не следовало, что все непременно должны были видеть его: он мог проникать через окно, когда все спали.

— Кто-то из них троих, — пробормотала Алианора.

— Ну да, — подтвердил Хуги. — Только из четверых. Их мать тоже может быть оборотнем. Здоровье возвращается к нему, когда он меняет шкуру.

Помрачневший Хольгер вернулся в зал. Рауль и Одо навели здесь образцовый порядок. Горожане стояли вдоль стен, Папиллон сторожил вход, сэр Ив и Ги сидели в высоких креслах, привязанные ремнями. Фродар, тоже связанный, лежал на полу. Священник бормотал молитву.

— Ну? Что? — Рауль подбежал к Хольгеру. — Кто из них носит проклятье?

— Пока не знаем, — ответила за него Алианора.

Ги плюнул в сторону Хольгера.

— Когда я увидел тебя без шлема, то сразу подумал, что ты мало похож на рыцаря, — язвительно проговорил он. — А теперь, когда ты ворвался в покои беззащитных женщин, я знаю, что ты не рыцарь, наверняка.

В зал вошла Рембер. Подойдя к отцу, она поцеловала его в щеку, потом обвела взглядом зал и сказала:

— Вы все хуже зверей, вы, поднявшие руку на своего господина!

Одо покачал головой.

— Нет, девица, — сказал он. — Господин, который не заботится о своих людях, это не господин. У меня дома маленькие дети, и я не хочу, чтобы их сожрали живьем.

Рауль ударил копьем в пол.

— Волк должен умереть сегодня! — возвестил он. — Назови нам его имя, сэр Хольгер! Его или ее имя. Назови имя волка!

Хольгер промычал что-то невразумительное. От волнения у него пересохло во рту.

— Но мы не можем сказать! — воскликнул Хуги.

— Тогда… — Рауль обвел пленников пасмурным взглядом. — Может, зверь признается сам? Я обещаю ему легкую смерть: удар в сердце серебряным ножом.

— Обойдемся и железным, — продолжил Одо. — Ведь он в человеческом облике. Отвечайте. Я не хотел бы прибегать к пыткам.

— Если никто не признается, та придется умереть всем, — заключил Рауль. — Священник здесь — он исповедует.

Ги заскрипел зубами. Рембер окаменела. Из глубины дома донесся сухой кашель Бланшфлор. Ив, казалось, впал в забытье. Вдруг он тряхнул головой и сказал:

— Ладно. Это я оборотень.

— Нет! — крикнул Ги. — Это я!

Рембер усмехнулась.

— Они оба лгут. Настоящий оборотень — это я, добрые люди. Но не убивайте меня, ведь достаточно будет хорошенько меня стеречь — до тех пор, пока я не уеду отсюда к своему жениху в Вену. Там, далеко от Фейери, я буду за пределами сил, которые принуждают меня к превращениям.

— Не верьте ей! — крикнул Ги.

Ив затряс головой и замычал, как от зубной боли.

— Так дело не пойдет, — сказал Рауль. — Мы не можем допустить, чтобы оборотень ушел живым. Отец Вальдебрун, ты готов причастить членов этой семьи?

Хольгер достал меч и заслонил собой пленников.

— Пока я жив, здесь не прольется кровь невинного, — услышал он металлический голос, в котором с удивлением узнал свой собственный.

Кузнец Одо сжал кулаки.

— Я не хотел бы обижать тебя, сэр, но если это понадобится для блага моих детей, я это сделаю.

— Если ты Защитник, — Прозвучало в толпе, — то назови нам имя врага.

Снова настала напряженная тишина. Хольгер чувствовал, как сверлят его спину три пары глаз. Он должен найти ответ. Но как? Он не гений и не пророк, он всего лишь прагматик-инженер. Правда, теперь он не может, как когда-то раньше, дать голову на отсечение, что все на свете вопросы можно решить с помощью одного только здравого смысла. Однако… эту загадку, кажется, можно… Он не детектив, но и оборотень не профессиональный преступник. Вся ситуация разложима на логические конструкции… Внезапная догадка буквально ошеломила его.

— Да! Слава Богу, да! — воскликнул он.

— Что? Что? — оживилась толпа.

Хольгер начал говорить. Удивительным было то, что он и сам не знал, чем закончит свой монолог, но толпа, не замечая его неуверенности, впитывала каждое слово.

— Тот, кого мы сегодня ищем, — оборотень от рождения. Ему не нужно магической кожи, как например, Алианоре. А значит, одежда не может меняться вместе с ним, не так ли? Следовательно, на разбой он выходит голым. Фродар сказал мне за минуту до появления волка, что оставил своего господина в полном рыцарском облачении, пьющим пиво здесь, в доме. Но даже с посторонней помощью сэр Ив не смог бы в течение этих кратких минут снять с себя латы и оружие, которые и сейчас на нем, а затем облачиться в них снова. Следовательно, он не оборотень.

— Точно так же и Ги взял на себя вину только для того, чтобы выгородить кого-то другого. Он проговорился, сказав, что видел меня без шлема. А ведь сегодня я снимал шлем только однажды, когда спрашивал о дороге сюда. И надел его снова, когда началась суматоха. Волк не мог видеть меня без шлема. Он был в это время… точнее, она была внутри того дома. Она вбежала туда через заднюю дверь и выскочила в окно, закрытое ставнями. Думаю, что Ги видел меня с вершины башни над его комнатой. И, следовательно, его не было там, где мы видели волка.

— Что касается леди Бланшфлор… — он задумался. Как черт побери, объяснить им природу болезни, вызванной вирусами? — Леди Бланшфлор больна, и этой болезнью не болеют собаки и волки. И если бы она превратилась в волка, то мгновенно стала бы здоровой, но была бы, конечно, слишком слаба, чтобы вести себя так агрессивно и дерзко, К тому же, превратившись, она убивала бы вирус… то есть, демона, вызывающего болезнь, — и после обратного превращения оставалась бы здоровой. Но у нее жар и кашель. Думаю, ее нужно избавить от подозрений.

Рембер прижалась спиной к стене. Ее отец застонал и в мольбе протянул к ней руки.

— Нет… нет… нет… — стонал он.

Толпа свирепо заворчала и, выставив вперед копья и вилы, стала надвигаться на Рембер.

Девушка упала на четвереньки, черты ее лица стали стремительно искажаться.

— Рембер! — крикнул Хольгер. — Нет! Не нужно!.. Я не допущу!..

Рауль попытался достать ее копьем. Алианора бросилась к ней и обхватила руками текущее тело.

— Не нужно! — умоляла она. — Нет, сестра, вернись! Он спасет тебя, он обещает!..

Лязгнули клыки, пытаясь сомкнуться на ее плече. Алианора ловко сунула в пасть предплечье, и натянула губы волка на его клыки. Теперь он не мог ее укусить.

— Сестра! Сестра! Мы хотим тебе только добра!

Чтобы удержать толпу, Хольгер вынужден был пустить в ход кулаки. Несколько самых горячих оказались на полу — это успокоило остальных. Они остановились и замолчали, глядя исподлобья.

Хольгер обернулся к Рембер. Человеческий облик вернулся к ней, она, рыдая, прижималась к Алианоре.

— Я совсем не хочу этого! Я не хочу! Это накатывает само! Я боялась… Меня сожгут… Отец Вальдебрун, отчего я проклята? Теперь мне гореть в аду!.. О, дети так кричат!..

Хольгер обменялся взглядом со священником.

— Это болезнь, — сказал он. — Здесь нет ее злой воли. Что она может сделать…

Сэр Ив смотрел перед собой отсутствующим взглядом.

— Я подозревал, что это она, — пробормотал он. — Когда волк вбежал в дом, я знал, где Бланшфлор и Ги… Я запер дверь. Я хотел… Я думал, мне удастся ее удержать, а потом она уедет.

— Почему бы и нет? — вмешался Хольгер. — По-моему, это разумно. Если увезти ее достаточно далеко, влияние сил Срединного Мира ослабнет, и превращения прекратятся. До той поры ее нужно, конечно, хорошенько стеречь.

— Прольется свет и осветит ее душу, — мягко сказал священник. — Тогда ей потребуются воля и утешение.

— Честно говоря, — продолжал Хольгер, — она пока что не совершила ничего ужасного. Ее отец выплатит компенсацию тем, кто понес какой-либо ущерб, а также родителям раненых детей. Их было, кажется, всего двое? И отвезет ее в Вену как можно скорее. Я думаю, хватит и сотни миль, чтобы уйти от опасности. В Империи, конечно, обо всем этом знать не должны.

Рауль бросился к ногам сэра Ива, а Одо, сопя, стал возиться с узлами веревок.

— Господин, прости нас! — воскликнул пастух.

Ив слабо улыбнулся.

— Боюсь, что это я должен просить о прощении. И прежде всего — тебя, сэр Хольгер. Рембер подняла заплаканное лицо.

— За-заберите мен-ня отсюда, — всхлипнула она. — Я чувствую, как темнота возвращается; Заприте меня до рассвета… А завтра, сэр рыцарь, я смогу отблагодарить тебя… Ты спас мою душу.

Фродар повалился Хольгеру в ноги.

— Защитник вернулся! — слезливо закричал он.

— Только без этого, вздора, — отрезал датчанин. — Я завернул в ваш город ради куска мяса с хлебом. Или я могу рассчитывать еще и на глоток вина?

Глава 15

Популярность Хольгера стала такой, что он теперь не мог и шагу ступить, не будучи окружен толпой почитателей. Леди Бланшфлор заставила его благословить ее, и спустя несколько часов действительно оказалась совершенно здоровой. Она выздоровела бы и так: кризис уже миновал, но Хольгеру сразу стали мерещиться картины того, как он кочует по округе и врачует каждый приступ радикулита и фурункулеза.

Однако им надо было спешить к волшебнику-эксперту, пока фея Моргана не придумала новую чертовщину. Поэтому к вечеру следующего дня они оставили Лурвиль и двинулись дальше. Сэр Ив настоял, чтобы Алианора приняла от него в подарок верховую лошадь, и она с удовольствием дала себя уговорить. С таким же удовольствием они взяли бы и деньги, но ни один уважающий себя рыцарь не имел, увы, права коснуться этой низменной темы.

Следующие несколько дней были самыми приятными днями их путешествия. Путь лежал по холмам и долинам, сквозь прозрачные рощи. Они останавливались, где хотели, и позволяли себе долгие стоянки на берегах рек и озер, где ловили рыбу и наслаждались купанием. Время от времени мелькал в стороне бледный силуэт лесной нимфы, но Срединный Мир, казалось, просто забыл об их существовании.

Единственное, что смущало покой Хольгера, неправдоподобная естественность Алианоры. Трудно было найти более неунывающего и покладистого спутника, но привыкнуть к ее манере сбрасывать тунику при виде каждого водоема, пригодного для купания, он не мог. В придачу время от времени появлялись ее лесные приятели. Белку, принесшую в подарок орехи, еще можно было перенести, но когда в лагерь заявился лев и положил к ее ногам оленью тушу, нервы Хольгера дрогнули.

Однако главная проблема заключалась в ее отношении к нему. Черт побери, он не имел никаких серьезных намерений! Развлечения в стогу сена с кем-нибудь вроде Меривен — это совершенно другое. А он при первой же возможности намерен вернуться в свой мир, так что роман между ними заведомо обречен. Хольгер решил оставаться джентльменом до конца, но черт возьми, она ни на йоту не упрощала ему эту задачу и буквально льнула к нему.

Однажды вечером Хольгер отозвал Хуги в сторону. Последний час перед этим он желал спокойной ночи Алианоре, но эта процедура потребовала от него слишком много поцелуев и сил…

— Хуги, — сказал он, — ты знаешь все, что происходит между мной и Алианорой.

— А то как же! — хмыкнул гном. — Глаза-то у меня есть. Слишком долго, скажу я, жила она в дикости, среди зверья да лесного народа.

— Но… ты сам предупреждал меня, чтобы я вел себя с ней поприличнее.

— Тогда я тебя еще не знал. А теперь вижу, что дивно вы друг дружке подходите. Девке всегда парень нужен. Так что ты да она могли бы царить в лесах наших. А мы бы радовались.

— Значит, ты мне помочь не хочешь?

— Это я тебе не помогал? — обиделся Хуги. — Да не счесть, окольно раз я нарочно к вам затылком сидел или в лесу уходил, чтобы одних вас оставить.

— Мда… Помощник. Ладно.

Хольгер раскурил трубку и уныло уселся у костра. Он никогда не был донжуаном. И никак не мог взять в толк, почему в этом мире женщины бросаются в его объятия одна за другой. Меривен и Моргана преследовали самые низменные, цели, но почему обязательно с ним? Алианора же самым банальным образом влюбилась в него. Странно. Он не питал иллюзий относительно своей внешности.

По всей вероятности, в этом был виноват его двойник из этого мира. Он был здесь кем-то очень значительным. И хотя, наверное, неспроста из всех людей Земли был выбран именно Хольгер, тем более очень хотелось бы знать, кем был тот, кто носил в своем гербе три сердца и три льва?

Поразмышляем. На основании всего, чему он явился свидетелем, попробуем реконструировать эту личность. Прежде всего, он был могучим воином, что здесь особенно ценилось. Импульсивный и рассудительный одновременно. Искатель приключений. Не бабник, но и не святоша. Наверно, немного идеалист: Моргана проговорилась, что он защищал Порядок бескорыстно и мог бы получить больше от Хаоса. Он, должно быть, умел управляться с женщинами, иначе такая сильная и умная особа, как она, не затащила бы его на Авалон… Кстати, Авалон… Хольгер поднес к глазам правую руку. Эта самая рука покоилась на малахитовых перилах, выложенных серебром и рубинами. Солнце золотило волоски на пальцах… Серебро было теплее камня, а рубины пылали, как капли крови… Перила шли по краю обрыва над отвесной стеклянной скалой… Свет дробился в гротах на миллионы осколков, и его брызги — красные, желтые, фиолетовые — осыпались в море. А море было темным, с пурпурным отливом и поразительно белыми барашками волн… Авалон — плавучий остров, скрытый туманом магии…

Он посидел еще немного, глядя в огонь, и отправился спать.

Дней через семь они выехали на обширную равнину. На пологих склонах холмов колосились пшеница и рожь, на сочных пастбищах паслись лохматые лошаденки, коровы и овцы. В качестве строительного материала местные жители употребляли глину: все чаще они натыкались на домики с глиняными стенами. Домики то и дело сбивались в крохотные деревеньки. Время от времени у дороги вырастали деревянные замки с дубовыми заборами. Горы, через которые они перевалили, вместе с темной пеленой Фейери давно скрылись из глаз. Однако на севере Хольгер заметил зубчатую линию более мощной горной цепи. Она была едва различима отсюда. Три высокие снежные вершины как бы парили в воздухе, отделенные от своих оснований. Хуги сообщил, что за этими горами также лежит область Срединного Мира. Поэтому то, что мужчины здесь, даже работая в поле, не снимали оружия, не было странным. Также не удивил Хольгера и тот факт, что изощренная иерархическая система Империи была здесь упрощена и избавлена от лишних формальностей. Рыцари, в домах которых они ночевали в две последующие ночи, были неграмотны и не очень велеречивы, зато полны доброжелательства и интереса к новым людям.

На третий день пути по равнине, перед заходом солнца, они въехали в Тарнберг. По словам Алианоры, в восточной части герцогства это местечко более всего походило на город.

Но в городе было невесело. Барон и все его сыновья пали в битвах, с северными варварами, баронесса уехала к родственникам на запад, а наследники не спешили вступать во владение наследством. Упадок этой семьи был только фрагментом тех бедствий, которые постигли эти края за последние годы. Тарнбергом управлял неопытный совет горожан, годный разве только на то, чтобы следить за сменой караулов на городских стенах.

Въехав в ворота, Хольгер увидел перед собой прямую мощеную улицу, по которой бегали дети, собаки и свиньи.

Разнокалиберные деревянные и каменные дома стояли вплотную друг к другу. Улица утыкалась в церковь.

Папиллон продвигался сквозь толпу ремесленников и женщин, во все глаза рассматривающих Хольгера и отвешивающих ему неуклюжие поклоны.

— Хольгер натянул на щит чехол — реклама ему была не нужна. Здесь, оказывается, знали Алианору. Люди окликали ее:

— Эй, дева-лебедь, какие новости ты принесла?

— Что это за рыцарь с тобой?

— Что слышно в лесах, дева?

— А что с Шармеманом, а?

— Не видала моего кузена Эрсена?

— Что, Фейери продолжает копить силы? — взволнованно спросил кто-то.

Многие перекрестились.

— Может быть, лебедь, ты привела нового господина, который защитит нас?

Девушка отвечала натянутой улыбкой. Среди людей и каменных стен она чувствовала себя не в своей тарелке.

Наконец они очутились перед домом, который был, пожалуй, в городе самым ветхим. Над дверью висела вывеска. Хольгер прочитал:

МАРТИНУС ТРИСМЕГИСТУС

Магистр Магии

Заклинания. Чары. Предсказания.

Исцеления. Любовные напитки.

Благословения. Проклятия.

Всегда-полные-кошельки.

Особая скидка при крупных заказах

— Ого! — поднял он брови. — Смахивает на визитную карточку коммивояжера.

— О да! — поддакнула Алианора. — Он также городской аптекарь, дантист, писарь и ветеринар. Она ловко соскользнула на землю. Хольгер тоже спешился и привязал Папиллона к столбу перед входом. Тотчас как из-под земли на противоположной стороне улицы выросло несколько подозрительных личностей.

— Присмотришь за конем, Хути? — попросил Хольгер карлика.

— Зачем? — удивился тот. — Тому дураку, который замыслит украсть Папиллона, можно хоть сейчас спеть за упокой.

— Именно этого я и опасаюсь, — хмыкнул Хольгер.

Он взялся за ручку двери и остановился. Стоит ли рассказывать волшебнику все до конца? Алианора его хвалит, а больше, кажется, обращаться не к кому. Он распахнул дверь и вошел. Мелодично брякнул колокольчик. Темное и пыльное помещение было завалено самым диковинным хламом: склянки, колбы, ступы, перегонные кубы и реторты, огромные фолианты в кожаных переплетах, человеческие черепа, чучела животных и еще бог весть что — все в чудовищном беспорядке громоздилось на шкафах, столах, полках и просто на полу. Из угла зыркнула сова. Через комнату прошествовал белый кот.

— Иду, иду, благородные господа, — послышался тонкий голос. — Минуточку!

Откуда-то из глубин хлама появился, потирая руки, магистр Мартинус — маленький лысый человечек в застиранной черной хламиде, украшенной знаками Зодиака. Редкая бороденка казалась приклеенной, близорукие глазки непрерывно моргали, а на губах играла неуверенная улыбочка.

— Рад, рад приветствовать вас, господа! Надеюсь, вы в добром здравии? — Он прищурился. — О, никак это прелестная дева-лебедь? Входи, входи, моя дорогая. Или ты уже вошла?.. Ну да, разумеется, раз ты уже здесь, ты, конечно, уже вошла.

— У нас просьба, Мартинус, — взяла быка за рога Алианора. — Она может оказаться обременительной, но нам не к кому, кроме тебя, обратиться.

— Прекрасно, прекрасно! Я сделаю все, что смогу, все,что смогу, для тебя, дорогая дева-птица, и для твоего благородного спутника. Уверяю вас. Извините. — Мартинус подбежал к стене и смахнул пыль с висящего на ней пергамента. Пергамент уведомлял, что Мартинус сын Холофи достойно справился со всеми премудростями науки, выдержал экзаменационные испытания и удостоен титула магистра в области магических наук со всеми вытекающими последствиями.

— Я только боюсь, маэстро… — Хольгер хотел честно признаться, что у него нет ни гроша за душой, но чувствительный локоток Алианоры не позволил ему обнародовать эту глупость.

— Страшные тайны связаны с нашим делом, — поспешно подхватила она. — Ни один рядовой волшебник не в силах справиться с ними, и потому я привела этого рыцаря сразу к тебе.

Она одарила мага обольстительнейшей улыбкой.

— Прошу вас, прошу, — пригласил их Мартинус и засеменил в соседнюю комнату, такую же захламленную, как и передняя. Он убрал со стульев книги, освободил угол стола, сдул с него пыль, бормоча извинения и проклятья в адрес нерадивых слуг; потом хлопнул в ладоши и приказал:

— Вина! Подай нам вина и три кубка! — Подождал, прислушиваясь, и повторил: — Эй, ты там! Проснись! Вина, говорю я тебе! Вина и три кубка!

Хольгер осторожно сел на жалобно заскрипевший стул.

Алианора присела на краешек другого. Мартинус плюхнулся на свой, забросил ногу на ногу, переплел пальцы рук и деловито спросил:

— Итак? Итак, рыцарь, что у тебя за проблемы?

— Как тебе сказать… — начал Хольгер. — Вся эта история началась… Просто не знаю, с чего начать.

В этот момент в комнату вплыли по воздуху бутылка и три запыленных кубка.

— Наконец-то! — буркнул волшебник, когда бутылка приземлилась на стол. — Ну и времена! Невозможно, невозможно, поверите ли, подыскать порядочную прислугу! Возьмите этого духа. Крайне, крайне нерадив и невыносим! Когда я был молод, все было совершенно иначе. Тогда они знали свое место. А возьмите товар, с которым сегодня имеешь дело! Травы, мумии, растертые жабы… Разве это такой товар, который был раньше? А цены? — Он закатил глаза. — Ты не поверишь, дорогой рыцарь, но в последнее время…

Алианора кашлянула.

— Что? О, простите меня, — спохватился Мартинус. — Разболтался. Скверная привычка, скверная. — Он наполнил кубки. — Итак, продолжай, дорогой рыцарь, прошу тебя, продолжай. Рассказывай все как есть.

Хольгер вздохнул и рассказал все. Время от времени Мартинус перебивал его вопросами, цокал языком и теребил бородку в знак озабоченности. Когда Хольгер дошел до Матери Герды, волшебник покачал головой:

— Знаю, знаю эту особу. Ничего удивительного, что тебя взяли в такой оборот. Она давно заигрывает с черной магией. И, скажу я тебе, из-за таких вот невежественных кустарей-одиночек дипломированные профессионалы теряют доверие, а значит, и клиентуру. Но продолжай, продолжай, рыцарь.

Когда Хольгер закончил рассказ, Мартинус дернул себя за бороду и воскликнул:

— Удивительная история! И я думаю, рыцарь, твои догадки правильны. Ты попал в сердце каких-то действительно важных событий.

— Кто я такой? — спросил Хольгер. — Чей это герб — три сердца и три льва?

— Боюсь, что не знаю, сэр Хольгер, боюсь, что не знаю. Возможно, это герб какой-нибудь крупной фигуры из западных стран. Может, из Франции? Знаешь ли ты, что мир Порядка — человеческий мир — со всех сторон окружен доминионами Хаоса? Он — только остров в море Срединного Мира. На севере живут великаны, на юге — драконы. Здесь, в Тарнберге, восточная граница стран, населенных людьми. Рукой подать до Фейери и Тролльхейма. Чего ждать от них? Мы не знаем. Слухи идут быстро, но по дороге искажаются до неузнаваемости. Что тут говорить, если даже о человеческих страдах на Западе мы мало что знаем! Франция? Испания? Слухи, одни только слухи. Нет, я не могу ответить тебе, рыцарь. Наверно, владелец этого герба принадлежит к знатному роду. Но при чем тут ты? Нет, даже не стану спрашивать свои книги. Тем более, что у меня в библиотеке некоторый, знаете ли, беспорядок… Мда… Однако, — неожиданно перешел он на серьезный и значительный тон, — я думаю, мы можем сделать кое-какие выводы. Вероятно, рыцарь львов и сердец был для Хаоса слишком серьезным противником. Вероятно, он был одним из избранных, вроде Карла, Артура и им подобных. Я имею в виду избранность не праведника, но миссионера. Это тяжелая ноша. Рыцари Круглого Стола ушли в мир иной, Карл — тоже. Но на их место должны были прийти другие герои. Хаос понял это и решил опередить события и устранить возможных кандидатов. Предположим, за дело взялась Моргана. Она сблизилась с потенциальным героем, лишила его памяти, потом превратила в ребенка и отправила в другой мир в полной уверенности, что он не сумеет вернуться до тех пор, пока Хаос не одержит окончательной победы. Не могу понять, почему она попросту не убила его? Возможно, его жизнь охраняется силой более могущественной, чем сила феи Морганы. Во всяком случае ясно, что в момент, который был сочтен переломным, ты все-таки был возвращен обратно. Кто это сделал? Бог? Не думаю. При всем моем уважении к тебе. По-видимому, просто подействовал некий Мировой Закон, согласно которому в случае чрезвычайной нужды должен появиться герой! Должен! Понятно, что Срединный Мир во что бы то ни стало будет пытаться во всем воспрепятствовать ему.

Ему, или тебе, что, кажется, одно и то же. Вот так, — подытожил Мартинус. — Понятно, что это только догадки, мой дорогой рыцарь, только догадки. Гипотезы. Однако всеми известными нам факторами они подтверждаются, не так ли?

Хольгер сидел, понурившись. Влип. Кому понравится быть послушной фигуркой в чьей-то шахматной партии?

Нет, это не для него. Никто не может лишить его свободы воли. Мировой закон? К черту! Почему он должен считаться с чужими законами?

— К делу! — нетерпеливо воскликнул он. — Удается тебе вернуть меня обратно?

Алианора печально вздохнула.

Мартинус покачал головой.

— Нет, рыцарь. Боюсь, что эта задача мне не по плечу. И, думаю, она не по плечу кому бы то ни было, будь он человек или житель Срединного Мира. Если мои догадки верны, то ты не просто втянут в борьбу Порядка и Хаоса, но играешь в ней центральную роль. — Он вздохнул и продолжил: — Быть может, раньше, когда я был молод, нахален и весел, я попытался бы рискнуть. Если бы ты знал, каковы они — студенческие проделки студентов с факультета магии… Однако с тех пор утекло много воды, и я отдаю себе отчет… Боюсь, что от меня будет мало толку.

— Что же мне делать? — беспомощно спросил Хольгер. — Куда мне идти?

— Не знаю… Разве что… Искать меч Кортану. Он выкован из той же стали, что и Жуаез, Дурандаль, Эскалибр. По преданию, он освящен кем-то из отцов церкви. В руках правоверного владельца Кортане надлежало охранять христианский мир. Но меч был украден. Говорят, подданными феи Морганы. Она не в силах уничтожить его, но с помощью язычников-дикарей где-то спрятала.

— Я должен его найти?

— Это опасно, мой юный друг, это опасно. Однако больше мне в голову ничего не приходит. Знаешь что? — Мартинус хлопнул Хольгер а по колену. — Мы сделаем вот что! Моих сил и знаний — кстати, некоторые утверждают, что они весьма значительны — хватит на то, чтобы узнать, где спрятан меч. Да, да, так мы и поступим. Это будет наилучшим решением.

— Я безмерно тебе благодарна, — сказала Алианора.

Опасности были для нее пустым звуком. Главное, Хольгер задерживается в этом мире на неопределенный срок.

— Боюсь, что у меня тесновато, — сказал Мартинус. — Но в городе есть постоялый двор, где вы найдете все, что пожелаете. Передайте заодно хозяину, что я не забыл о его долге… Мда… Кстати, кстати… Может быть, ты хотел бы, рыцарь, избежать встречи с этим сарацином? У меня найдется все для полного преображения — по умеренной цене.

— С каким сарацином? — удивился Хольгер.

— Как? Я тебе не сказал? Ах, дырявая голова! Нужно записывать, все записывать. Так вот, тебя ищет какой-то сарацин. Он тоже сейчас в городе.

Глава 16

Мартинус порылся в своих фолиантах и развел руками: вернуть Хольгеру память он оказался не в силах. Зато с помощью нескольких пассов и вонючего дыма он снабдил датчанина новой внешностью. Взглянув в зеркало, Хольгер увидел, что кожа его лица потемнела, волосы и борода стали черными, а глаза из голубых превратились в карие.

— Раньше ты мне больше нравился, — вздохнула Алианора.

— Когда захочешь вернуть свой естественный облик, — сказал Мартинус, — воскликни: «Белгор Меланхус!» Или, возможно, Кортана сам развеет мои чары.

— Неплохо было бы поработать и над моим конем, — заметил Хольгер. — Он слишком бросается в глаза.

— Но-о-о… — запротестовал было Мартинус.

— Ну пожалуйста, — подлизалась Алианора.

— Ну, хорошо, хорошо. Введите его сюда. Но чтобы он вел себя тут пристойно.

Папиллон заполнил собой всю переднюю. Но в результате из дома вышел конь каштановой масти. Махнув рукой, Мартинус сам предложил изменить, по выбору Хольгера, и герб. Хольгер вспомнил Айвенго, и его щит тут же украсило вырванное дерево.

— Приходите завтра, и я сообщу все, что сумею узнать, — попрощался с ним волшебник. — Но не раньше, не раньше полудня. А то вы, странники, думаете, что если солнце уже взошло, то день, почитай, скоро кончится.

Они покинули дом чародея в сумерках. Темнота быстро сгущалась, и искать путь к постоялому двору им пришлось чуть ли не на ощупь. На пороге дома их встретил улыбающийся толстяк.

— Вы ищете ночлег! Прекрасно! У меня есть покои, в которых останавливались даже коронованные особы!

— Нам нужны две комнаты, — сказал Хольгер.

— Я могу спать на конюшне, — небрежно обронил Хуги.

— Две комнаты!

Толстяк кивнул. Они спешились. Алианора подошла к Хольгеру и тихо спросила:

— Зачем нам две комнаты? У костра мы спали бок о бок.

Ее волосы пахли солнцем.

— Здесь я не доверяю себе, — буркнул он.

Она захлопала в ладоши.

— Но это здорово!

— Что?!. Ну, нет! К черту! Две комнаты!

Хозяин опять кивнул и улыбнулся, но, улучив момент, когда на него никто не смотрел, выразительно постучал пальцем по лбу.

Он проводил их в комнаты, меблированные только кроватями, но довольно опрятные. До сих пор Хольгеру как-то удавалось обходиться без денег, но сейчас он с ужасом подумал о том, как он будет расплачиваться с хозяином. Алианору, разумеется, финансовые проблемы не интересовали. И еще об одном подумал Хольгер с тревогой. Каждая собака в этом городишке, разумеется, уже знала о его приезде. И все знали, конечно, что прибыл блондин, а у Мартинуса превратился в брюнета. Эти сведения с легкостью дойдут до сарацина. Он снял доспехи и переоделся в свою лучшую тунику. На всякий случай нацепил меч. Вышел из комнаты и наткнулся на Алианору. — Пойдем поужинаем? — неуверенно предложил он.

— Пойдем, — глухо ответила она и неожиданно схватила его за руку. — Хольгер! Я совсем не нравлюсь тебе?

— Да нет… Ты мне нравишься…

— Я знаю, я дикая и некрещеная… Дикая птица… Но я могу с этим проститься, Хольгер! Я могу стать обычной женщиной… дамой!

— Видишь ли… Ты прекрасно знаешь, Алианора, что я должен вернуться домой. Что ни говори, а это не мой мир, и в нем нет для меня места.

— А если тебе не удастся вернуться? — горячо прошептала она. — Если тебе придется остаться?

— Тогда… тогда это будет совсем другая история…

— Я не хочу, я не желаю, чтобы ты возвращался! Нет, нет, я буду, я буду изо всех сил помогать тебе, потому что ты… — Она отвернулась. — Почему жить так непросто? — пожаловалась она.

Он взял ее за руку, и они спустились по лестнице.

В обеденном зале постоялого двора пылал камин. Зал был узким и длинным, с низким и темным потолком. За большим общим столом сидел только один человек. При появлении Хольгера он вскочил и воскликнул: «Ожь!..» — но осекся.

— Простите, я обознался, благородные господа, — поклонился он. — Я принял тебя за другого, рыцарь. Еще раз прошу прощения.

Хольгер подвел Алианору к столу. Вероятно, это был тот самый сарацин, который искал его. Среднего роста, худощавый и гибкий, он выглядел весьма элегантно в своих просторных белых одеждах и красных башмачках с загнутыми носками. На поясе — кривая сабля, на голове — тюрбан с изумрудом и страусиным пером. Темное узкое лицо, орлиный нос, короткая аккуратная бородка и золотые серьги в ушах. Он двигался легко и гибко, как кошка, а говорил мягко и вежливо, но было понятно с первого взгляда, что в бою он мог оказаться опасным противником…

— Мы охотно извиняем тебя, — галантно ответил датчанин. — Осмелюсь представить тебе госпожу Алианору… де ля Форе. А я… хм… сэр Руперт из Граустарка.

— Боюсь, что ничего не слышал о твоих владениях, рыцарь, поскольку прибыл я с далекого юго-запада и в этих краях только гость. Сэр Карау, — представился он. — Некогда король Мавритании, к вашим услугам. Не соблаговолите ли разделить со мной трапезу?

— Охотно, сэр Карау, — без промедления согласился Хольгер. Король, готовый оплатить счет, был весьма кстати.

Они уселись. Необычный наряд Алианоры явно смущал Карау, и он старательно отводил глаза. Выбор меню он взял на себя, перепробовал все хозяйские вина, покритиковал их и указал, какой именно сорт подавать к тому или иному блюду. Хольгер не мог удержаться от замечания:

— Я полагал, что твоя религия, рыцарь, возбраняет употребление спиртного.

— Ты принимаешь меня за кого-то другого, сэр Руперт, — отозвался сарацин. — Я христианин, как и ты. Да, когда-то я сражался на стороне еретиков, пока справедливый и благородный рыцарь, одолевший меня в бою, с истинной щедростью не открыл мне света истинной веры. Но должен признаться, что оставайся я мусульманином, я не осмелился бы нанести оскорбление прекраснейшей из дам и не выпить за ее здоровье.

Ужин прошел под аккомпанемент приятной легкой беседы. Потом Алианора зевнула и отправилась спать. Карау и Хольгер уселись потверже: им предстояло главное — основательная мужская пьянка. И хотя Хольгер честно попытался от этого уклониться, сарацин настоял.

— Для меня истинное счастье оказаться в обществе человека, который умеет в равной степени сложить изысканный сонет и скрестить меч, — заявил он. — Такие встречи — большая редкость в этом диком краю. Поэтому прошу тебя не отказывать мне в любезности, рыцарь.

— Ты прав, это дикие края, — согласился Хольгер и с деланным равнодушием добавил: — Такого рыцаря, как ты, должна была привести сюда какая-то крайняя необходимость.

— Да, я ищу одного человека. — Зоркие глаза Карау встретились с глазами Хольгера. — Может быть, ты о нем слышал? Он высок и могуч, как ты, только со светлыми волосами и кожей. Под седлом у него черный конь, а в гербе он носит либо орла — чернь на серебре, либо три сердца и три льва — золото и багрец.

— Хм! — как можно равнодушнее хмыкнул Хольгер. — Мне кажется, что-то такое слышал… Как; ты говоришь, его имя, рыцарь?

— Я не назвал имени, — ответил Карау. — Пусть это имя будет таким, каково оно есть, да простишь ты мне эту скрытность. Дело в том, что у него много врагов, которые не замедлят напасть на него, как только прознают, где он находится.

— Он твой друг?

— Прости еще раз, но будет лучше, если и мои отношения с ним останутся тайной. О, это не значит, что я не доверяю тебе, сэр Руперт, но и у стен могут быть уши. А я здесь одинок, и не только в этой части света, но и вообще в вашем времени.

— Что-о-о???

Карау кинул на Хольгера изучающий взгляд.

— Вот об этом я могу рассказать без утайки. С человеком, которого я ищу, я познакомился несколько столетий назад. Но вскоре он куда-то исчез. Потом мы встретились снова, и он снова исчез. Потом мне стало ясно, что он появляется всегда в тот момент, когда прекрасной Франции начинает грозить опасность. Я долго искал его. Однажды во время странствий по морю шторм выбросил меня на берег плавучего острова И-Бразель, и я оказался в гостях в замке прекраснейшей из всех земных женщин. — Он грустно вздохнул. — Время имеет там свои законы. Говорят, оно ведет себя так же в Холме Эльфов и на острове Авалон. Для меня прошел один год, а здесь миновали столетия. Когда до меня дошли слухи о том, что поднимаются силы Срединного Мира, я воспользовался магическими знаниями моей госпожи и любимой и узнал, что битва разразится именно здесь, на восточных границах Империи. Я узнал также, что Ож… этот рыцарь, встречи с которым я так страстно желаю, будет вызван сюда высшими силами. И тогда под покровом ночи я сел на волшебный корабль и устремился прочь. На побережье купил коня, и вот я здесь. Но Господь еще не послал мне желанной встречи.

Карау одним глотком опорожнил кубок. Хольгер выпил свой. Вполне правдоподобный рассказ. Для этого мира, конечно. Но, может быть, это все ложь. Хотя сарацин производит впечатление искреннего человека. К тому же это смуглое сухое лицо кажется Хольгеру почему-то очень знакомым. Где-то, когда-то он знал Карау, но вопрос остается вопросом: кто он — друг или враг? От прямого ответа он уходит, и, значит, допытываться не стоит. То, что он отзывается о человеке, которого ищет, лестно, ничего не доказывает: рыцарский кодекс обязывает отдавать должное даже самым злейшим врагам.

— Я не хотел бы казаться назойливым, — учтиво произнес Карау, — но меня не может не томить любопытство: а что заставило тебя пуститься в путь по этим неспокойным землям? Твой Граустарк — где он?

— Немного южнее, — пробормотал Хольгер. — Я … я дал обет. Дева-лебедь любезно согласилась помочь мне его исполнить.

Карау согласно кивнул. Вряд ли он поверил Хольгеру, но расспрашивать больше не стал, а весело улыбнулся и предложил:

— Может быть, мы споем для веселья? Тебе, конечно, известно много баллад и песен, которые усладят слух скитальца, привыкший лишь к свисту ветра и вою волков.

— Давай попробуем, — обрадовался Хольгер перемене темы.

Они запели и, не оставляя кубков, горланили несколько часов подряд. Вечер кончился тем, что они, ревя на весь дом что-то из датского фольклора и поддерживая друг друга, с трудом одолели лестницу, крепко обнялись и разошлись по комнатам, горячо пожелав друг другу спокойной ночи.

Глава 17

На следующий день Хольгер проснулся с сильной головной болью. Был уже почти полдень. Алианора благоразумно молчала. Оставив лошадей под присмотром Хуги на постоялом дворе, они направились к дому Мартинуса. Хозяин проводил их подозрительным взглядом. Вероятно, у него был богатый опыт общения с постояльцами, имеющими пышное генеалогическое древо, но тощие кошельки.

Волшебник встретил их широкой улыбкой.

— О, я вижу, не раз, не раз ты вчера заглянул на дно кубка, мой юный друг, — засмеялся он и укоризненно покачал головой. — Что ж, весьма кстати у меня имеется эффективнейшее и очень дешевое снадобье, изгоняющее малярию, заражение крови; меланхолию, мозоли, ревматические боли, конъюнктивит, проказу и похмелье. Вот этот кубок. До дна, до дна… Чуть-чуть горчит… Ну что?

Мартинусовская панацея в самом деле оказалась волшебной. На таком снадобье Хольгер на Земле мог бы нажить целое состояние.

— Я не смог установить твою личность, сэр Хольгер, — печально сказал волшебник. — Все демоны, к которым я обращался, оставляли мой вопрос без ответа. Это может означать только одно: ты действительно помещен в центр событий. Враг, однако, не мог предусмотреть всего. Я связался с духом воздуха, вызвал на консультацию Ариэля и с их помощью сумел определить место, где захоронен меч Кортана. Это не так далеко отсюда, но путешествие туда не обещает быть удовольствием. Хольгер вскинул голову.

— Где?

Мартинус взглянул на Алианору.

— Ты знаешь о церкви святого Гриммина-на-Горе?

Она кивнула.

— Меч там. — Он погладил лысину. — Я от всего сердца, от всего сердца не советую тебе ехать туда, мой юный друг.

— Что это за место? — спросил Хольгер.

— Заброшенная церковь в горах. К северу отсюда. Несколько столетий назад ее возвели миссионеры ради обращения в христианскую веру тамошних варваров. Но она простояла недолго. Варвары перебили причт, а церковь превратили в руины. Говорят, их вождь осквернил святой алтарь человеческим жертвоприношением, поэтому церковь утратила святость и стала логовом злых духов. Теперь даже сами варвары боятся приблизиться к ней.

— Мда… — Хольгер поежился. Мартинус не шутил.

Зачем он вообще морочит себе голову? Ради возвращения домой? А что, собственно, так влечет его туда? Друзья, воспоминания, знакомые местечки… Но, положа руку на сердце, там нет ничего, о чем бы он по-настоящему тосковал. Там война и голод, продажность и бездуховность. Кроме того, вполне возможно, что, вернувшись, он очутится в том же месте и в той же минуте, из которых был вырван. То есть — на пляже под огнем гитлеровцев. И кто знает, не суждено ли ему сложить там голову?

К дьяволу! Тот мир чужд ему. Его место здесь, в этом мире, а тот — только ссылка, место изгнания. Здесь, со всех точек зрения, ему и лучше и проще…

Правда, здесь тоже — опасности и ловушки, И тоже нет никакой гарантии в том, что он останется жив.

Солнечный луч, пробив пыльное стекло, упал на волосы Алианоры и заставил их жарко вспыхнуть. Никогда и нигде не встречал он подобной девушки. Может, послать к черту все эти хитросплетения и удалиться с ней куда-нибудь… Неужели он не сумеет обеспечить ей сытую и спокойную жизнь? Чем не судьба — быть царем лесного народа? Или он не сможет выкроить себе удельное владение в этих ничейных землях? Или не устроится, если возникнет тяга к цивилизованной жизни, где-нибудь в центре Империи?..

Пожалуй. А дальше? Ведь Хаос поднимается на войну. Фарисеи стремятся продвинуть тьму во все земные пределы.

Увы, у него нет выбора. В такие времена у каждого честного человека нет выбора. Ему придется пройти этот путь до конца, найти меч и вручить его владельцу — или сражаться этим мечом самому, если выяснится, что владелец — он. А уж после того, если это «после» когда-нибудь наступит, решать, как все-таки вернуться домой.

Он тряхнул волосами.

— Я еду!

— Мы едем, — поправила Алианора.

— Как угодно, — тихо произнес Мартинус. — Я буду молиться за вас. Да поможет тебе Бог, рыцарь, ибо ради всех нас ты идешь туда. — Он вытер увлажнившиеся глаза, высморкался и сделал попытку улыбнуться. — Ну, хорошо. А теперь поговорим о счете. Перед таким небезопасным, путешествием ты, конечно, имеешь желание отрегулировать все такого рода дела.

За него ответила Алианора.

— У нас сейчас нет денег, — решительно сказала она. — Но я обещаю, что твой счет будет оплачен.

— Вот как? — опечалился Мартинус. — Я предпочел бы, чтобы у вас были деньги. Видите ли, видите ли, мое заведение не предоставляет кредита…

— Твоя реклама говорит о том, что ты умеешь набивать кошельки, — заметил Хольгер.

— Реклама, всего лишь реклама. Маленький яркий штришок для целостности композиции.

— Мой дорогой! — улыбнулась Алианора и взяла волшебника за руку. — Как ты можешь досаждать разговором о деньгах человеку, который призван спасти весь мир? Твоя помощь зачтется на небесах. Твое имя будет прославлено в песнях.

— Но этим не расплатишься с моими кредиторами, — попробовал воспротивиться Мартинус. Алианора погладила его по плечу.

— Разве сокровища на небе не стоят всех сокровищ земных?

— Э-э-э… В Священном писании есть слова, которые звучат примерно так же, но…

— Ах, дорогой друг! Благодарю тебя! Я знала, что ты все поймешь и согласишься. Благодарю тебя!

— Но… э-э-э… нельзя ли все же…

— Нет, нет, ни слова больше! Мы ни за что не согласимся принять от тебя помощь большую, чем та, которой ты уже одарил нас. До свидания, благородный человек! — Алианора чмокнула старика в щеку и, прежде чем Хольгер успел что-либо сообразить, вытолкала его за дверь.

«О женщины!» — только и подумал датчанин.

Возвратившись на постоялый двор, они увидели вышагивающего возле крыльца Карау. Увидев их, он поспешил навстречу.

— Ваш слуга-карлик проговорился, что вы собираетесь в путь? — осведомился он.

— Да, — ответил Хольгер и, заметив косой взгляд хозяина, добавил: — Быть может.

Карау погладил бороду длинными, украшенными перстнями пальцами.

— Не будет ли с моей стороны дерзостью задать вам вопрос: в какую сторону вы направляетесь?

— На север.

— В земли варваров? Несомненно, вас там ждут приключения, о которых будут сложены саги. Если, разумеется, хоть один их свидетель вернется домой.

— Я уже говорил тебе, рыцарь, что дал обет.

— О, прости меня, друг, — поклонился Карау. — Я не смею быть назойливым, но позволь мне дать тебе добрый совет. Когда хочешь сохранить тайну, не следует говорить загадками. Чем больше загадок, тем больше слухов. Кто-то скажет завтра, что ты поклялся убить тролля, хотя местные жители и уверены, что тролли бессмертны, кто-то — что сэр Руперт желает вызвать на поединок короля варваров. Но большинство, поскольку такова уж природа людей, будет уверено, что ты охотишься за сокровищем, спрятанным в этих краях. Будь уверен, люди с удовольствием перемоют все косточки и тебе, и твоей прекрасной спутнице. Сплетни, как гонцы, понесутся впереди вас. А кто-то, возможно, и пойдет по пятам… Тебе нужна легенда, и чем она будет невероятней, тем легче люди поверят в нее и оставят тебя в покое.

Алианора клюнула на это речистое дружелюбие.

— Но наша цель и впрямь необычна, — простодушно сообщила она. — Мы едем к проклятой церкви святого Гриммина.

— Я поклялся совершить паломничество в эти места, — попытался спасти положение Хольгер, — чтобы… чтобы спасти священные реликвии, которые, возможно, еще сохранились. Но я предпочитаю не распространяться на эту тему по той причине, что… это епитимья за проступок, о котором я не хотел бы…

— Вот как? Я еще раз прошу прощения. — Карау пристально взглянул в глаза Хольгера. — Но ты заронил во мне сомнение, рыцарь. Я не искал еще в тех краях того, кого я ищу. Это непростительная оплошность. Поэтому я прошу твоего позволения следовать вместе с тобой. Беседа с другом сокращает путь, а рука друга делает его безопаснее. К тому же признаюсь, что слушая тебя, я подумал, что, может быть, заслужу хоть малую Божью милость, если приду на помощь твоему священному обету.

Хольгер и Алианора обменялись взглядами.

— Но, — неуверенно отвечал Хольгер, — нам будут угрожать не только земные силы. Мы можем столкнуться с магией…

Карау улыбнулся и махнул рукой.

— Твой меч прямой, мой — изогнутый. Не все ли равно, как выглядит враг?

Хольгер колебался. Вне всяких сомнений, такой спутник может оказаться очень полезным. Однако нет ли у Карау каких-либо задних мыслей? Не может ли он оказаться агентом Хаоса? Он ведет себя странно: разыскивая одного, он почему-то набивается в спутники другому. Возможно, он заинтригован тайной Хольгера и рассчитывает на его секретную связь с объектом своих поисков. А если нет, то его желание исследовать северные предгорья выглядит правдоподобно…

— Я еще раз прошу удостоить меня чести сопровождать тебя, рыцарь, — продолжал настаивать сарацин. — Особенно — тебя, прекрасная дама. Я так пылко желаю этого, что, если вы окажете мне эту милость, я буду считать вас своими гостями с момента нашей встречи. И пожалуйста, не возражайте.

Он был вправе позволить себе иронию: финансовое положение Хольгера всем, кажется, бросалось в глаза. Рассчитывать на бескорыстие хозяина постоялого двора, конечно, не приходилось.

— Идет! — Хольгер протянул руку Карау. Тот пожал ее. — Значит — союз?

— И порукой ему — моя честь.

— И моя. — Хольгер вдруг ясно понял, что принял правильное решение. Карау будет надежным товарищем.

— Без дружбы за спиной стужа, — улыбнулся он.

Карау вздрогнул.

— Что? Где ты слышал эту пословицу?

— Нигде, просто пришло в голову. А в чем дело?

— Я знал человека, который любил ее повторять. И, скажу откровенно, это был тот, которого я ищу. — Он вновь пристально посмотрел в глаза Хольгеру. Потом отвел взгляд и переменил тему. — Думаю, самое время перекусить, а потом начать собираться. Не тронуться ли нам в путь завтра утром?

За трапезой он шутил, балагурил, пел и предавался рискованным воспоминаниям. Затем оба рыцаря проверили свое снаряжение. Доспехи Карау оказались надежными и изысканными: стальной панцирь с широкими наплечниками был испещрен замысловатой гравировкой, к круглому шлему крепилась железная сетка, защищающая шею, ноги закрывали железные наколенники. На его щите, в обрамлении красной полосы с золотыми лилиями, цвела серебряная шестиконечная звезда на голубом поле. С седла белой лошади свисал лук и колчан со стрелами.

Карау похвалил каштанового мерина Алианоры, но предложил обзавестись, еще и мулом, который повезет Хуги и запасы провизии. Потом он ушел в город и сделал на рынке массу всевозможных покупок.

Они рано легли спать, но Хольгер еще долго ворочался с боку на бок. Он думал о том, что, несмотря на все меры предосторожности, фея Моргана будет, конечно, знать все. И пойдет на все, чтобы им помешать.

Глава 18

Две первые ночи они останавливались на ночлег в деревенских домах. Хольгер, опасаясь невольных оговорок и разоблачения, старался держать язык за зубами, зато сарацин говорил за двоих. Он был галантен, остроумен, весел и уделял Алидноре так много внимания, что Хольгер становился все более угрюмым и молчаливым. Он не имел на Алианору никаких прав, у него не было даже права на ревность, но отчего-то он все чаще чувствовал ее болезненные уколы.

На третий день пути они оставили позади последнее человеческое селение и провели ночь в пастушьей хижине, хозяин которой не пожалел для них целой охапки жутких историй о нравах дикарей, наводящих ужас на местное население. Еще более страшные дела творили, по его словам, тролли, изредка наведывающиеся в пределы человеческого жилья.

И вот утром они вступили на землю, населенную каннибалами. Дорога вновь повела их сквозь горы, но куда более высокие и крутые, чем те, которые лежали на востоке. Алианора сообщила, что по другую сторону этих гор нет ничего, кроме холода, тьмы и льда, и только полярное сияние освещает глубокий мрак страны, принадлежащей великанам.

Конечной целью их путешествия было плоскогорье у подножья самой высокой горной гряды. Туда было не меньше семи дней пути по земле, полной смертельных опасностей.

Тропа вела их вверх — через скалы, изуродованные лавинами и изглоданные ветрами, по острым, как бритва, камням, вдоль ущелий, никогда не видевших солнца. Леса остались внизу, а здесь было нищее царство карликовых деревьев и жесткой сухой травы. По ночам на землю падали заморозки. Солнце было здесь бледным, а звезды — огромными и колючими. Им приходилось то и дело переправляться через ледяные реки, с ревом летящие между скал. Лошади напрягали все силы, чтобы справиться с бурным течением. Только Хуги удавалось выходить из переправ сухим — его ноги едва доходили до края тюков, на которых он восседал.

Карау сразу простыл, стал чихать и сморкаться, но упорно продолжал сопровождать их.

— Когда я вернусь домой, — мечтательно говорил он, — я улягусь на солнцепеке под цветущим деревом. Музыканты будут играть мне, а наложницы — класть в рот ягоды винограда. Но буду, конечно, заниматься и физическими упражнениями, чтобы сохранить форму — два раза в день крутить ручную мельницу и молоть кофе; А когда через несколько месяцев мне наскучит такая жизнь, я отправлюсь в новое странствие — далеко-далеко, в кофейню на другой улице.

— Кофе… — вздохнул Хольгер. У него уже вышел даже табак.

Время от времени Алианора превращалась в лебедя и улетала вперед, чтобы разведать путь. На четвертый день, когда она в очередной раз поднялась в воздух, Карау взглянул на Хольгера и сказал с необычной для него серьезностью:

— Несмотря на своеобразие ее одеяния, редко встретишь подобную красавицу.

— Я тоже так думаю, — согласился Хольгер.

— Прости мою дерзость, но Господь дал мне глаза, чтобы видеть. Она не принадлежит тебе, не так ли?

— Нет.

— С твоей стороны это просто глупость.

— Тб же самое и я говорю ему, — вмешался карлик. — Пречудное это изобретение — рыцарь. Обойдет всю землю, чтобы деву спасти, а после не знает, что ему с ней творить. Разве что отвезет ее домой да, набравшись смелости, упадет на колени, чтобы выпросить ленточку на рукав. Просто диво, что рыцари до сих пор еще все не повымирали.

В тот день Алианора вернулась к вечеру.

— Я видела церковь, — сообщила она. — Правда, издалека. На пути к ней два варварских поселения, а вокруг каждого — колья с человеческими черепами. Они там суетятся и возятся — похоже, что собираются в поход. — Она помолчала. — Я высмотрела дорогу для нас — вон через тот перевал. Там нет поселков, может быть, потому, что где-то в пещере обитает тролль. Но охотников мы повстречать можем. А они могут привести других.

Карау взял ее за руку.

— Если дело примет плохой оборот, — хмуро сказал он, — ты должна улетать не задумываясь. Мир обойдется без нас, но станет таким невеселым, если потеряет ту, которая его озаряет.

Она задумчиво покачала головой, но не сразу убрала руку. «Этот тип, — разозлился Хольгер, — просто профессионал!» Что он мог противопоставить цветистому красноречию сарацина? Чувствуя себя глубоко несчастным, Хольгер пришпорил коня и ускакал вперед. Вряд ли он сможет долго терпеть эти приемчики, хотя нельзя сказать, что Карау ловит рыбку в его пруду. Но должен же он, черт побери, знать место и время! А Алианора? Хороша, нечего сказать! Или она ничего не понимает? Дитя леса, святая простота? Самые избитые банальности и грубейшую лесть она принимает за глубокий ум и высокие чувства. Нет, Карау не должен так играть с невинным созданием. Кроме того, в таком сложном и опасном походе… Черт бы их всех побрал!

Сумерки застали их в вогнутом плоскогорье. Прямо за ним вздымались скалы, на которые предстояло карабкаться завтра. Их четкие черные силуэты, словно зубья гигантской пилы, отчетливо вырисовывались на фоне еще светлого неба. Белый пенистый водопад падал с лилового обрыва в красные закатные воды озера. Стая диких уток сорвалась с пологого берега при их приближении.

— Я и хотела, чтобы мы успели до ночи добраться сюда, — сказала Алианора. — Если мы забросим удочки на ночь, то на завтрак будет что-нибудь повкуснее, чем солонина.

Хуги потряс головой и фыркнул.

— Не знаю, не знаю. Эта страна вся провонялась нечистой силой, а в этом месте стоит такой смрад, какого я еще никогда не встречал.

Хольгер потянул носом воздух. Пахло сыростью и травой.

— А по-моему, все в порядке, — сказал он. — Тем более, до темноты нечего и мечтать добраться до другого берега.

— Мы можем вернуться, — предложил Карау.

— Ну уж нет! — фыркнул Хольгер. — Впрочем, если кому-то страшно…

Сарацин вспыхнул, едва удержавшись от ответа на оскорбление. Алианора поспешила вмешаться:

— Посмотрите, вон там, кажется, удобное и сухое место.

Мох под копытами лошадей хлюпал, как мокрая губка. Алианора указывала на огромный мшистый валун с плоской верхушкой, покрытый вверху тонким слоем дерна. В центре ветвился сухой кустарник — вполне подходящее топливо.

— Как будто специально для нас, — сказала Алианора.

Через несколько минут, разнуздав лошадей, Хольгер и Карау принялись за выкладывание магического круга, а Хуги, вооружившись топором, затеял войну с кустарником. Солнце уже закатывалось за холм. Полнеба было охвачено пламенем. Алианора раздула костер и вскочила на ноги.

— Пусть пока разгорается. Я пойду заброшу удочки.

— Нет, прошу тебя, останься, — Карау сидел на земле, скрестив ноги и подняв на нее глаза. Каким-то чудом его живописный наряд, несмотря на все тяготы путешествия, сохранял свою первозданную чистоту и элегантность.

— Ты не хочешь свежей рыбы на завтрак?

— Разумеется, хочу. Но что такое гастрономическое удовольствие по сравнению с тем наслаждением, которое дарит тебе присутствие красоты?

Девушка вспыхнула.

— Но я… — замялась она, — не очень понимаю тебя…

— Присядь, — похлопал он по земле ладонью. — В меру своего скромного поэтического таланта я постараюсь тебе все объяснить.

Она вопросительно взглянула на Хольгера. Он стиснул зубы и отвернулся.

— Я сам заброшу удочки! — буркнул он и, схватив снасти, слетел со скалы и зашагал к камышам. От желания оглянуться у него заболела шея. К тому времени, когда камыши скрыли их от него, его башмаки и штаны были мокрыми насквозь. «Перестань скулить, — уговаривал он себя. — Ты один виноват в том, что Алианора попала в силки этого прохвоста. Разве не ты оттолкнул ее?» Но беда была в том, что иначе он поступить не мог. Судьба играла им, как котенком.

«Посмотри на себя! — с презрением шептал он. — Ты пропах потом и измазался грязью. Сарацин — денди рядом с тобой. И нет ничего удивительного, что Алианора… К черту! Почему я должен страдать? Наоборот, прекрасно, что нашелся наконец тот, кто поможет тебе избавиться от ее любви. Проклятый камыш!»

Он яростно рубил камыши ножом. Меч он оставил в лагере. В зеркале озера отражались черные скалы и пурпур заката, бледный месяц и первая звездочка рядом с ним. Камыши волновались и что-то шептали. С гнилой коряги, прибившейся к берегу, плюхнулась в воду семейка лягушек. Хольгер разложил на коряге удочки и стал наживлять на крючки ломтики солонины.

Его знобило, замерзшие пальцы плохо слушались. Сгустившиеся сумерки заставляли напрягать зрение. «А ведь я мог бы сейчас блаженствовать на Авалоне, — вдруг подумал он. — Или, на худой конец, в Холме Эльфов. Неужели эта дева-лебедь действительно так наивна, чтобы не понимать, чем это может кончиться — разгуливать перед мужчиной почти нагишом? Черт бы побрал всех женщин на свете! Они годятся только для одного. Меривен, по крайней мере, осознавала это».

Рука дрогнула, и крючок впился в палец. Он вырвал его и разразился бешеной бранью.

За его спиной послышался смех. Он вздрогнул, обернулся и увидел перед собой обнаженную женщину. Он не успел ничего понять, как вокруг его шеи обвились нежные руки, силы оставили его и он начал проваливаться куда-то вниз. И воды озера сомкнулись над его головой.

Глава 19

Полузадушенный, он сделал попытку вырваться, но тело отказывалось повиноваться, а его воля куда-то исчезла. Через некоторое время он почувствовал, что его отпустили.

Он обмяк и сел. Невероятным образом он не испытывал ничего, похожего на удушье. Несколько минут он сидел, приходя в себя, неподвижно. Потом оглянулся по сторонам. Вокруг был белый речной песок. Там, где из песка торчали черные камни, колыхались длинные зеленые водоросли. Зеленый, странный, как будто люминесцентный свет позволял видеть все вокруг достаточно ясно. Из его рта вырвался рой пузырьков и умчался вверх, как рассыпанная ртуть. Слева выплыла рыбина, медленно проплыла мимо и исчезла в отдалении в зеленой мути. Он вскочил на ноги, рванулся вверх и, потеряв равновесие, стал падать. Тело ничего не весило. Падение было медленным, как в кошмаре. Каждое движение встречало упругое сопротивление воды.

— Приветствую тебя, сэр Ольгер, — услышал он. — Голос был прохладным и нежным. Он обернулся. Перед ним стояла женщина. Длинные зеленые волосы, как водоросли, клубились вокруг ее головы. На круглом лице с приплюснутым носом и чувственными губами светились желтые глаза. В ее теле читалась необыкновенная грация. «Грация рыбы», — подумал он.

— Кто… ты?..

— Не бойся, — засмеялась она. — Ты же не простолюдин, а благородный рыцарь. Еще раз приветствую тебя. — Она подплыла поближе, и он заметил, что длинные пальцы на ее ногах соединены перепонками, а ногти, как и губы, окрашены в зеленый цвет. Однако это почему-то не вызывало у Хольгера отвращения. — Прости меня за такое бесцеремонное приглашение. — Пузырьки, вылетающие из ее губ, цеплялись за волосы и сверкали, как бриллианты. — Я должна была воспользоваться тем кратким моментом, когда на тебе не было железа и ты проклинал Бога. Поверь, я не хотела тебя испугать.

— Где я, черт побери? — взорвался он.

— На дне моего озера. Я так одинока здесь. — Она взяла Хольгера за руку, и он вновь почувствовал, что стал беспомощным, как младенец, от прикосновения ее прохладных пальцев. — Не бойся, ты не утонешь, мои чары охраняют тебя.

Хольгер в самом деле не испытывал затруднений с дыханием. Он чувствовал себя так же, как обычно, разве что столб воды немного давил на грудь. Он попытался найти хоть какое-то научное решение этой загадки. По-видимому, магические силы создали вокруг его тела тончайшую, возможно, молекулярную пленку, проницаемую для кислорода и непроницаемую для воды… Впрочем, какая разница?! Как он выберется отсюда?

— Кто тебя послал? — резко спросил он.

— Никто, — усмехнулась она и грациозно изогнулась, подняв над головой руки. — Ты не представляешь, какая скука заедает нас, бессмертных и одиноких. Как, по-твоему, быть русалке, когда к берегу ее озера судьба приводит прекрасного молодого воина с глазами, как небо и волосами, как солнце? Она не может не полюбить его с первого взгляда.

Он насторожился. Глаза, как небо? Значит, она воспринимала его внешность такой, какой она была до превращения у Мартинуса? И, скажите на милость, откуда ей известно его имя?

— Тебя послала фея Моргана! — воскликнул он.

— Какая разница? — пожала она плечами. — Пойдем ко мне, мой дом рядом. Устроим пир. А потом… — Она соблазнительно улыбнулась.

— Моргана, конечно, следила за мной. Знала, что мы идем к озеру: потом с помощью чар устроила сцену ревности…

— О, разве тебе неизвестно, рыцарь, что ни один смертный не может быть зачарован, если он сам того не желает?

— Мне лучше знать, чего я желаю! Все, конечно, сделано по ее сценарию! Ну что ж, отлично! Сгинь, нечистая! — И Хольгер начертал рукой знак креста.

Русалка улыбнулась своей сонной и таинственной улыбкой и покачала головой. Ее волосы рассыпались по воде.

— Слишком поздно, рыцарь. Кто попал сюда, тому отсюда не выбраться. Хочешь знать правду? Пожалуйста. Да, ее высочество госпожа Авалона повелела мне караулить тебя и пленить, если представится случай. И держать тебя здесь велено до тех пор, пока она не пришлет за тобой. А это случится только после окончания войны, которая вот-вот начнется. — Она легла на воду и опять улыбнулась. — Но есть еще одна правда. И она в том, что я, Русель, рада, очень рада, чтоисполнила наказ. Я приложу все силы к тому, чтобы твое пребывание здесь оставило у тебя самые приятные воспоминания.

Хольгер с силой оттолкнулся от дна и мощными гребками устремился вверх, к поверхности озера. Русалка без видимых усилий с улыбкой плыла рядом. Никаких попыток удержать его. Но вдруг рядом мелькнула серая молния. Перед лицом щелкнула зубастая пасть. Перед ним повисла уродливая морда громадной щуки. Еще одна, нет, еще десять… сто щук окружило его со всех сторон. Одна из них цапнула его за палец. Острая боль и клубящаяся в воде кровь.

Он остановился. Русель взмахнула рукой, и щуки медленно отплыли от Хольгера и стали кружить поодаль.

Он был побежден и вернулся на дно. Русалка взяла его руку и поцеловала укушенный палец. Рана исчезла.

— Ты останешься здесь, сэр Ольгер, — ласково сказала она. — Ты оскорбишь меня, если снова попробуешь так невежливо убежать.

— Черт побери! — только и смог он произнести. Она рассмеялась и взъерошила его волосы.

— Фея Моргана, увы, заберет тебя у меня. Но до того времени ты мой пленник. И я сделаю твой плен наслаждением.

— Там остались мои друзья, — хмуро сказал он.

— Без тебя они не представляют для нас никакой угрозы. Кстати, — язвительно усмехнулась она, — когда зашло убийственное для меня солнце, я понаблюдала немного за поведением одной особы из твоей компании. Сдается мне, что дева-лебедь вскоре позволит, чтобы кто-то развеял ее печаль после твоего исчезновения. И если не в эту ночь, то наверняка в следующую.

Хольгер сжал кулаки. Сарацинский красавчик! А дева-птица? Куриные мозги! Клюнуть на такие приемчики!..

— Ладно, — буркнул он. — Где тут твой дом?

— О как ты обрадовал меня, прекрасный рыцарь! Пойдем. Какие яства я для тебя приготовила! Но главное — ты не можешь и вообразить, какие наслаждения ждут твое тело здесь, где оно свободно и невесомо.

— Можно себе представить, — буркнул Хольгер. — Идем?

— Разве ты не хочешь сначала снять эту ужасную одежду?

Он оглядел свой набрякший наряд и потянулся к пряжке пояса. Пальцы наткнулись на стилет Альфрика. Он на мгновение задумался, потом тряхнул головой и сказал:

— Потом. В доме. Может, она мне еще пригодится.

— Вот уж нет. Моргана разоденет тебя в меха и шелка. Но не будем, не будем думать о той минуте, когда ты должен будешь оставить меня! Идем!

Русалка умчалась вперед, как стрела. Неуклюже загребая, Хольгер последовал за ней. Она вернулась и со смехом закружила вокруг него. Щуки плыли следом. Их глаза блестели, как монеты.

Он ожидал увидеть коралловый дворец, но дом Русель оказался иным. Круг из белых камней был чем-то вроде фундамента, на котором стояли, нет, из которого росли стены — длинные, колышущиеся, коричневые и зеленые водоросли. Рыбы сновали сквозь них. Мелочь брызнула прочь при их появлении, а форель сбежалась и окружила Русель, искательно тычась мордами в ее ладони. Они прошли сквозь склизкую кисею… В доме было несколько комнат, выгороженных тем же способом. Русель ввела его в центральный зал. Здесь стоял каменный стол, инкрустированный перламутром и жемчугом и ломящийся от яств в золотой посуде. Вокруг стояли легкие изящные стулья из рыбьих костей.

— Хочу отметить, рыцарь, — улыбнулась русалка, — что, благодаря помощи королевы, мне удалось раздобыть для тебя даже такую редкость, как вино. — Она протянула ему круглый сосуд с узким горлышком, напоминающий реторту. — Нам придется пить прямо из этого, иначе вода испортит драгоценную жидкость. Выпьем за наше знакомство.

Они чокнулись. Вино было старым, густым и крепким.

Русалка села к нему на колени.

— О рыцарь, — промурлыкала она. — Чем мы займемся прежде? Едой или друг другом?

«От этого мне не отвертеться, — подумал Хольгер. — Придется провести с ней ночь. И попробовать усыпить ее бдительность, прежде чем снова попробовать удрать».

— Не так уж я голоден, — ответил он.

Она поцеловала его в губы и стала расстегивать его кафтан. Он снял пояс. Русель отпрянула — она увидела торчащий из ножен стилет.

— Не может быть! — воскликнула она. — Я почувствовала бы близость железа… Но это не?..

Она осторожно вытянула стилет и внимательно осмотрела.

— «Пламенное Лезвие». Необычное имя. Это из Фейери?

— Я взял его у герцога Альфрика, когда победил его в бою, — похвастал Хольгер.

— Ничего удивительного, благородный рыцарь. — Она потерлась щекой об его плечо. — Никому из смертных это не под силу, но ты — это ты. — Ее пальчик пробежал по лезвию. — Все, что у меня есть, сделано из золота. Хотя я не раз пыталась втолковать жрецам варваров, что хотела бы иметь бронзовый нож. Однако они так глупы, что никак не могут понять, что демону озера может быть нужен иногда острый нож. Считают, что золото больше мне подобает. У меня есть несколько кремниевых ножей, оставшихся со стародавних времен, но они уже совсем затупились.

— Тогда прими от меня этот стилет в подарок, — небрежно сказал Хольгер, стараясь скрыть от Русель внезапно охватившее его волнение. Кажется, он наткнулся на путь к спасению…

— О благодарю! Я сумею одарить тебя, добрый рыцарь, — промурлыкала она. Ее рука скользнула под кафтан. Хольгер делано нахмурился, пробуя пальцем лезвие.

— Не годится, он совсем тупой, — сказал он. — Надо бы его наточить. Но ведь ты не отпустишь меня ради этого на берег?

Она отрицательно покачала головой. Хольгер улыбнулся и небрежно отбросил нож.

— Как хочешь.

Его руки легли на ее плавные бедра. И его игра обманула ее! Она задумалась и сказала:

— Знаешь, среди кучи мусора, который натащили мне в дар, кажется, есть точило. Хочешь попробовать?

Потребовалась вся его выдержка, чтобы равнодушно ответить:

— Завтра.

Она отодвинулась.

— Нет, сейчас! — капризно сказала она.

Эту болезненную капризность и нетерпеливость он наблюдал у жителей Фейери. Она потянула его за руку.

— Пойдем, я покажу тебе свои сокровища.

С тем же снисходительным равнодушием он поддался.

— Варвары несут и несут мне дары, — со смехом рассказывала она. — Каждую весну приходят к озеру и бросают в воду всякую всячину, которая, по их мнению, должна мне понравиться. И кое-что мне действительно нравится. — Она раздвинула колышущуюся стену. — Это моя сокровищница. Сюда я переношу все их дары, вплоть до самых нелепых, над которыми можно только посмеяться на досуге.

Хольгеру бросились в глаза многочисленные человеческие кости. Русель выложила из них жуткую мозаику — на это, должно быть, ушло немало времени. В глазницах черепов сверкали драгоценные камни. Тут же высилась пирамида золотых и бронзовых кубков, посуды и украшений. В стороне беспорядочной кучей громоздилась масса разнообразной утвари, которую варвары сочли ценным для демона подношением (или таким образом они избавлялись от хлама?): размокшие церковные книги, хрустальный шар, челюсть дракона, сломанная статуэтка и великое множество мусора, потерявшего, в результате долгого пребывания под водой, всякую форму.

— Тебе, стало быть, приносят и человеческие жертвы? — с содроганием спросил Хольгер.

— Каждый год — юношу и девушку. Только не знаю, зачем. Я не тролль и не каннибал, чтобы потчевать меня таким угощением. Но они думают иначе. И к тому же наряжают этих бедняг в праздничные одежды. — Русель взглянула на него самым невинным взглядом.

«Существо без души», — подумал Хольгер.

Русалка запустила руку в середину кучи и выдернула из-под остального мусора допотопное точило. Деревянная рама казалась насквозь прогнившей, бронзовые детали окислились, но точильный круг отзывался на повороты рукоятки.

— Разве не смешные у меня игрушки? Выбирай что угодно. — Она обвела рукой свою сокровищницу. — Включая меня.

В этом могильнике Хольгеру было не по себе.

Но он сделал над собой усилие, изобразил улыбку и сказал:

— Я уже выбрал. Но сперва займемся стилетом. Ты можешь покрутить рукоятку?

В ее грациозном теле таилась невероятная сила. Она уперлась ногами в дно и так раскрутила точило, что образовался небольшой водоворот. Точило мощно и ровно гудело. Хольгер коснулся его стилетом.

Раздался неприятный скрежет. Откуда-то вновь появились щуки и уставились на него свирепыми мордами.

— Быстрее, — попросил он. — Если можно.

Точило завыло. Рама тряслась, от оси летели зеленые клочья. Господи, лишь бы эта рухлядь не развалилась!

Щуки буквально обнюхивали его. Русель не желала рисковать: у него в руках было оружие. Ее верные слуги за три минуты разденут его скелет до костей. А затея могла и провалиться. Но ведь и под водой предметы нагреваются от трения, а магний горит в воде…

— Может, достаточно? — взмолилась Русель. — Я устала.

— Еще чуть-чуть! — Он всем телом налег на стилет.

Вспышка света ударила его по глазам. Русалка закричала. Хольгер, закрыв глаза, стал размахивать перед собой стилетом. Одна из щук умудрилась все же цапнуть его за лодыжку, он пинком отшвырнул ее и, оттолкнувшись, рванулся вверх.

Ослепленная Русель осталась внизу. Она кричала, приказывая щукам атаковать. Но за Хольгером погналась только одна. Он взмахнул факелом — и она сбежала. Адские рыбы либо тоже не выдерживали ультрафиолета, либо власть Русель над ними ослабевала на расстоянии. Второе казалось более правдоподобным: любая магия теряла силу на расстоянии.

Он изо всех сил работал ногами и загребал свободной рукой. Быстрее вверх! Как будто из космической дали донесся до него голос русалки:

— Ольгер, Ольгер, зачем ты меня покидаешь? На суше тебя ждет смерть! Вернись, Ольгер! Ты узнаешь блаженство со мной…

Он греб изо всех сил.

Ее гнев словно толкнул его в грудь:

— Тогда — умри!

Вода хлынула ему в легкие. Чары были сняты. Он едва не выронил факел. Русель, окруженная сворой щук, догоняла его. Вверх, вверх! Мышцы деревенели, мутилось сознание… Вверх!

Он вынырнул и закашлялся, захлебнувшись обилием воздуха. Луна выстелила на воде светящуюся дорожку. Хольгер устремился к берегу. Вскоре ноги нащупали дно. Он опустил факел к поверхности воды и побежал. Свет горящего магния угас как раз тогда, когда он подбежал к камышам. Он выскочил из воды, споткнулся, упал, вскочил и помчался по черной раскисшей почве.

Потом, уже порядочно удалившись от озера, он снова споткнулся, но не стал подниматься. Сердце готово было выскочить из груди. Мокрая холодная одежда неприятно липла к телу. Он долго лежал, переводя дыхание, пока смертельная усталость не оставила его.

Глава 20

Лагерь не пришлось искать долго. Выделяясь на фоне лунного неба, черный валун торчал из земли, как корабль: ветер гнал облако, и это создавало иллюзию, что корабль плывет. К какому берегу его вынесет?

Хольгер вскарабкался на скалу. От костра оставалась только кучка багровых углей. Кони жались друг к другу. Карау стоял на краю, устремив взгляд на север. Ветер трепал его одежды. Лунный свет играл на обнаженном клинке.

К Хольгеру метнулась низкая тень, схватила его за штаны и разъяренно дернула.

— Куда ты пропал, человек? Мы тут сошли с ума! Почему от тебя так смердит нечистью? Почему ты мокрый? Что с тобой приключилось?

Карау обернулся. Из-под шлема сверкнули белки глаз. Увидев Хольгера, он молча поднял руку в знак приветствия и снова отвернулся, поглощенный созерцанием чего-то важного для него. Хольгер взглянул на север. Там, на краю долины, под вздымающимися к небу горами, мерцало бледно-красное зарево, словно кто-то жег там большой костер.

— Где Алианора? — испуганно спросил он.

— Полетела искать тебя, сэр Руперт, — ответил Карау простым и будничным тоном. — Когда ты исчез, она превратилась в лебедя и поднялась в небо, чтобы осмотреть долину сверху. Боюсь, что она полетела туда, на зарево. А я сомневаюсь, что в этих краях вокруг больших костров собираются добрые люди.

— И ты не остановил ее? — вскипел он. — Почему?

— Благородный рыцарь, — учтиво отвечал Карау, — как мог я остановить ее, если она поднялась в воздух прежде, чем я успел подняться с земли.

— Так оно и было, — встал на защиту Карау Хуги. — Лучше ты расскажи нам, где пропадал. Вижу, что враг сумел взять тебя в оборот.

Хольгер сел у костра, протянул ладони к огню и выложил спутникам историю своего пленения и бегства. Хуги поскреб бороду и подытожил:

— А что я говорил? Я не из тех, кто любит напоминать о своих словах, но я предупреждал, что это место нечистое. Так что в следующий раз не стоит отмахиваться от Хуги, как от назойливой мухи. У него тоже, конечно, бывают промашки, но куда реже, чем попадание в цель. А доказательство тому — и этот пример, и множество других историй из моей жизни, и только врожденная скромность не позволяет поведать вам о них. Но об одном случае — это тогда, когда я предупреждал бедного сэра Турольда, что в некоем гроте водится мантикора…

Карау все так же спокойно оборвал карлика:

— Все это говорит о том, сэр Руперт, что твоя миссия не укладывается в обычные рамки. Иначе откуда такое нагромождение препятствий?

Хольгер был слишком измучен, чтобы вновь городить какие-нибудь объяснения, и промолчал. Вместо ответа он занялся, своим платьем: снял и развесил мокрые тряпки вокруг костра и стал рыться в тюке в поисках сухого белья. Именно в этот момент над их головами раздалось хлопанье крыльев. Мелькнувший на фоне неба белый силуэт заставил его побить все рекорды по скоростному надеванию мокрых штанов.

Алианора приземлилась и приняла человеческий облик. Увидев Хольгерагона ойкнула и бросилась было к нему, но, что-то вспомнив, остановилась. Темнота скрадывала выражение ее лица.

— Итак, ты цел и невредим, — холодно произнесла она. — Я летала туда, на зарево. Там лысая гора и… — Ее голос дрогнул. Она взглянула на Карау, словно прося у него помощи. Тот снял епанчу и набросил на плечи Алианоре.

— И что увидела там самая храбрая и прекрасная из женщин? — тихо спросил он, заботливо оправляя епанчу на худеньких плечах.

— Они правят там шабаш. — Она всмотрелась в бездонную, безмолвную темноту., — Я никогда не видела шабаша, но это, конечно, он. Тринадцать мужчин, стоят полукругом у алтаря и перед ними лежит сломанный крест. Их одежды и украшения… Наверно, это вожди диких племен. Все они старые, очень старые, а в их лицах такое зло, что увидев их, я едва не упала на землю. Чудовища… Этот кошмар будет преследовать меня всю жизнь… Эти тринадцать стояли и смотрели на алтарь, а на нем в луже крови… — Она подавила стон. — В луже крови лежал младенец… с перерезанным горлом… А над алтарем росла, как снежный ком, мгла… Я повернулась и улетела. Это было не меньше часа назад… Но я не могла заставить себя вернуться к вам, пока ветер не выдул из меня ужаса…

Она упала на колени и спрятала лицо в ладонях. Карау тронул ее за плечо — она со стоном оттолкнула руку. Тогда подошел Хуги и погладил ее по голове. Алианора, плача, обняла его, и карлик стал ей что-то нашептывать.

Карау приблизился к Хольгеру и хмуро сказал:

— Значит, то, что я слышал в И-Бразеле, правда. Хаос стягивает силы. Хаос готовится к войне. — Он помолчал. — Несколько сотен лет назад мне случилось странствовать по этим местам. Здешние дикари и тогда были язычниками, но их вера была чище. Они не чтили дьявола и не ели человеческого мяса. Но испорченность сделала их игрушкой в руках врага человеческого рода. Их вождей приняли в темный круг, и теперь они готовы вести свои племена против жителей долин. Может быть, этот шабаш — один из их военных советов.

— Я тоже так думаю, — согласился с ним Хольгер.

Карау понял его ответ по-своему.

— Ты думаешь о многом, но прячешь свои мысли от нас, — на что-то намекнул он. — Впрочем, не будем. Сон принесет больше пользы, чем разговоры. Но в следующий раз я все же осмелюсь задать тебе несколько вопросов.

Нелегкий выдался день. Натянутые, как струны, нервы долго не давали Хольгеру заснуть. Наконец он впал в беспокойную дремоту, то просыпаясь и ворочаясь, то погружаясь в причудливый лабиринт сновидений. Такой сон утомлял больше, чем освежал, поэтому он даже обрадовался, когда Хуги потряс его за плечо: ему выпало дежурство перед рассветом.

Взошло солнце. Они торопливо позавтракали, оседлали лошадей и двинулись в путь, когда озеро еще дымилось ночным туманом. Вскоре оно скрылось из глаз. Дорога шла вверх. Становилось холодно, ветер гнал по небу свинцовые тучи. Последнее дерево осталось внизу, и только жесткая серебристая трава как-то скрашивала однообразие серого камня… Вершины крутых утесов заслоняли небо.

Указав на крутой и гладкий северный склон, Алианора сказала, что на плоскогорье им лучше всего взойти по нему. С воздуха она высмотрела удобную для восхождения расщелину. Другие, более пологие тропы проходили слишком близко от туземных селений.

Хуги поморщился и плюнул.

— Не удивительно, что даже варвары сторопятся этого склона, — проворчал он. — От него за милю смердит троллем, в нем, думаю, его нор и туннелей — как дыр в сыре.

Алианора нахмурилась. Хольгер попытался пошутить:

— На нашем боевом счету целый зверинец: ведьма, фарисеи, дракон, великан, оборотень и русалка. Что нам какой-то тролль?

— Я предпочел бы с ними со всеми разом столкнуться, чем со зверем из этой горы, — мрачно произнес Хуги. — Он рядом с великаном как росомаха с медведем. Не такой громадный, но яростный и свирепый без меры и страшно изворотливый. А жизни его лишить только удушением можно. Великанов-то немало от человеческих рук полегло, но, говорят, ни один рыцарь из схватки с троллем живым не вышел.

— Как же так? — нахмурился Карау. — Разве они не боятся железа?

— Боятся, конечно, жжет оно их, как тебя бы жгла раскаленная кочерга. Только от того он еще больше свирепеет и прет на врага. А раны — что? Он их потом залечит. — Хуги помолчал и вдохновенно продолжил: — Тролли, да будет вам известно, в родстве с гхоулами, выедающими мертвецов из гробов, и ежели священные вещи не очень сильны, то им они не страшны. Крест, например, против них годится, только если он чудотворный. Вот как. Мог бы я вам о них еще рассказать, да сам ничего не знаю, потому как тех, кто тролля видел и живым возвратился, почти что и нет на земле.

В Карау проснулся рыцарский кодекс.

— Тем больше чести убить его, — воскликнул он.

«Дудки, — подумал Хольгер. — Лучше остаться живым».

Около полудня, вынырнув из узкого ущелья, они увидели перед собой людоедов. Встречи никто не ждал. Хольгер с проклятьем натянул поводья. Страха не было — драться так драться.

Дикарей было около двух десятков. Они торопливо спускались по склону, но, заметив путешественников, взвыли, резко изменили маршрут и побежали к ним.

Высокий и уродливый предводитель бежал впереди всех. Его желтые волосы и борода были заплетены в косы, лицо размалевано красными и синими полосами, голову украшали бычьи рога и сноп ярких перьев. На плечах развевался короткий плащ из барсучьих шкур, бедра закрывала мохнатая юбка-килт.

Он кричал и размахивал стальным боевым топором.

Остальные были ему под стать. Сборище чучел, вооруженных топорами, копьями и мечами. У одного из них, почти голого, торчал на голове ржавый рыцарский шлем, другой дул в деревянную дуду, третий громыхал толстой железной цепью на шее, — и все они мчались на Хольгера.

— Назад! — крикнул Карау. — Бежим!

— Это нас не спасет, — возразил Хольгер. — .По таким камням человек передвигается быстрее лошади. Кроме того, у нас нет времени на игру в прятки.

Брошенное копье вонзилось в землю в нескольких метрах впереди них.

— Алианора! В воздух! — скомандовал Хольгер. — Там ты будешь в безопасности.

Она отрицательно покачала головой и подъехала к нему поближе.

— Оттуда ты сможешь помогать нам, — подсказал Карау.

Этот довод она приняла. Взмахнув белыми крыльями, лебедь взмыл вверх.

Превращение Алианоры ошеломило нападающих. Они остановились как вкопанные. Некоторые упали на колени, другие взвыли, третьи закрыли лица руками.

— Слава аллаху! — воскликнул Карау. — То есть… слава богу! Их испугала магия.

Белая птица спикировала на людоедов. Вождь вырвал лук из рук ближайшего воина и натянул тетиву. Лебедь едва успел увернуться. Вождь криками и пинками стал приводить своих людей в чувство.

— Ого! — скривился Хуги. — Этот наверняка принадлежит к черному кругу и, видно, магии не боится. Он их сейчас на нас натравит.

— Не похоже, что он очень уверен в себе, — спокойно, словно разговор происходит за обеденным столом, проговорил Карау и снял с плеча короткий, с двойным выгибом лук. — Еще бы один такой магический фокус…

Еще один фокус! Легко сказать. Хольгеру ничего не приходило в голову, кроме карточных фокусов… Хотя…

— Хуги! — бросил он. — Высеки мне огонь.

— Зачем?

— К черту вопросы! Огня!

Пока гном извлекал из мешочка на поясе кресало, Хольгер успел набить трубку. Когда трубка разгорелась как следует, крадущиеся к ним дикари были совсем близко. Уже можно было разглядеть шрам на лбу одного, костяную палочку в носу другого… Топот босых ног и сиплое дыхание… Хольгер глубоко затянулся и — выпустил клуб дыма.

Дикари застыли как статуи. Он курил с таким остервенением, что из глаз полились слезы, а из носа закапало. Ветра, к счастью, здесь не было. Варвары стояли, разинув рты и вытаращив глаза.

Выпустив очередное облако дыма, Хольгер поднял руку и заревел:

— У-у-у-у-у!!!

Врагов будто ветром сдуло. Склон усеяло брошенное в панике оружие, а через миг откуда-то из-за скал донесся удаляющийся вой.

Вождь, однако, остался. Один как перст. Хольгер вытащил меч: Вождь заскулил и тоже исчез. Карау пустил ему вслед стрелу, но промахнулся.

Алианора превратилась в девушку и, подбежав к Хольгеру, обняла его за ногу и запричитала:

— О Хольгер! О Хольгер!

Карау держался от смеха за живот.

— Ты гений! — хохотал он. — Просто гений! Руперт, как я тебя люблю!

Хольгер снисходительно усмехнулся. Откуда им знать, что это был плагиат и он просто обратился в очередной раз к классике, но не пересказывать же им «Янки при дворе короля Артура»? Довольно и того, что фокус удался.

— Поспешим, — сказал он. — Предводитель этих команчей вряд ли остановится на достигнутом.

Они тронулись. Хуги принялся рассуждать:

— Да, отвага из них улетучилась вместе с твоим дымом, рыцарь. Однако, слышал я, что они храбрые воины. В чем тут дело? Думаю, твоих малых чар испугались оттого, что навидались в последние времена таких мерзких и великих, что стало им самим тошно…

Хольгер тем временем размышлял, преднамеренна или случайна была эта встреча. Скорее всего, это дело рук Морганы. Узнав, что Русель не смогла его задержать, она ввела в игру свежие силы…

Карау прервал размышления Хольгера.

— Мне показалось, что наша прекрасная спутница, обращаясь к тебе, произнесла незнакомое мне имя, — сказал он.

— Разве? — вспыхнула Алианора. — Нет-нет, ты ослышался…

Карау поднял брови, но промолчал. Рыцарский кодекс не позволяет публично уличать даму во лжи.

А Алианора заторопилась отвлечь его внимание.

— Как скучно путешествовать среди голых скал, — тоном светской кокетки произнесла она. — Не развлечешь ли ты меня, рыцарь, рассказами о своих подвигах и приключениях? Ты совершил их так много и повествуешь с таким искусством..

— Хм!.. Разумеется. — Карау клюнул. Он приосанился, подкрутил ус, и его понесло. Такого вранья Хольгер еще никогда не слышал.

Но Алианора! Она слушала этот невероятный вздор с таким откровенным восторгом, что Холыгер в конце концов не выдержал, пнул ни в чем не повинного Папиллона и поскакал вперед.

Глава 21

К вечеру они достигли разлома в скале, к которому вела их Алианора. Дно расщелины устилали обломки скал. Подъем на плоскогорье, который они единодушно перенесли на утро, отнимет не меньше часа. Но, сказала Алианора, когда они поднимутся туда, им останется до цели совсем чуть-чуть, и дорога будет прямой и ровной.

У подножья скалы они обнаружили крохотную лужайку. В центре торчал грубый каменный истукан: когда-то здесь было капище варваров. Вероятно, тролль, запах которого заставлял морщиться Хуги, поселившись где-то поблизости, вынудил дикарей бросить своего идола на произвол судьбы. Благодаря этому площадка не была вытоптана и ее покрывал тонкий ковер жесткой травы.

Наступила ночь. Поднялся сильный ветер. Оранжевое пламя костра прижималось к земле, искры неслись по воздуху и гасли далеко в стороне. Черное небо было затянуто тучами, сквозь разрывы в них то и дело выкатывался круглый глаз полной луны. Из темноты неслись шорохи, вздохи, стоны…

Все были настолько измучены, что, кое-как перекусив, поспешили завернуться в одеяла и лечь. Хуги выпало первое дежурство. Вскоре он растолкал Хольгера и сразу же захрапел. Хольгер подбросил в костер дров, закутался в плащ и подсел ближе к огню.

Его друзья спали. Неверный свет костра освещал их неподвижные фигуры. Карау даже во сне не терял обычного, спокойствия и самоуверенности. Хуги свернулся вместе с одеялом в клубок, оставив — снаружи только трубно храпящий нос. Взгляд Хольгера остановился на Алианоре. Одеяло сползло с нее, она лежала на боку, свернувшись от холода калачиком и прижав к груди маленькие кулачки. Беззащитная и милая, как ребенок… Хольгер поднялся и поправил на ней одеяло. Поколебавшись, украдкой коснулся губами ее щеки. Она улыбнулась во сне.

Он вновь подсел к костру и глубоко задумался. Если он окажется втянутым в водоворот войны, то выдержит все испытания, какие ни пошлет ему Господь! Но она? Он не может позволить ей следовать за ним по кругам ада. Прогнать ее? Но откуда он возьмет силы от нее отказаться?..

Он сжал кулаки.

— Пусть черт поберет этот мир!

И услышал:

— Ольгер!

Он вскочил. Меч вылетел из ножен. Никого. Только мрак за дрожащей границей света. Щум ветра, шепот сухой травы, уханье филина вдалеке.

И снова:

— Ольгер!

— Кто здесь? — вполголоса спросил он.

Разбудить остальных?

— Ольгер, — вновь отозвался певучий голос. — Не тревожь спящих. Я хочу говорить только с тобой.

Он почувствовал странную истому. Фея Моргана вышла из темноты.

Костер красным светом облил ее длинное сказочное платье, красными искрами зажегся в темных глазах.

— Что тебе надо? — У него сел голос.

Она улыбнулась — роза расцвела на губах.

— Поговорить с тобой. Иди сюда.

— Нет. — Он потряс головой, отгоняя наваждение. — Этот трюк не пройдет. Я не переступлю круг.

— Тебе нечего опасаться. Те, кто сильнее тебя, сейчас далеко и готовятся к битве. — Она пожала плечами. — Что ж, мы можем поговорить и так.

— Что ты для меня опять приготовила? Еще одну шайку людоедов?

— Те, которых ты встретил сегодня, не причинили бы тебе ни малейшего вреда. Они должны были, не считаясь с потерями, захватить тебя в плен целым и невредимым. А потом доставить ко мне.

— А что было бы с моими друзьями?

— О, кто они для тебя, Ольгер? Ты знаешь их всего несколько дней. В них нет ничего, достойного твоего внимания. Ты должен уйти со мной. Хотя бы потому, что вождь, которого ты опозорил сегодня, в ярости и клянется, что или умрет, или съест твое сердце. Ты встретился с горсткой воинов, но сейчас он собрал остальных. Он рвет и мечет, и я не смогу удержать его.

— Разве не ты их наставник? Кто же научил их есть человечину!

Она поморщилась.

— Не я. Но ты прав, мои союзники: демоны и колдуны гор, которых призвал к себе Хаос. Это они насадили веру в дьявола. Я никого ничему не учила. Но хватит об этом! — Снова улыбка. — У нас с тобой есть другие темы. Мы знали настоящее счастье. И я верю, что мне удастся, вернуть его нам — и тебе, и себе.

— Счастье с тобой? Пустой звук! — холодно сказал Хольгер.

Он видел, что она говорит искренне. Но он тоже не притворялся. Влечение к ней, от которого он с таким трудом избавился тогда в роще, исчезло. Перед ним стояла чужая красивая женщина — и только.

— Ты никогда не отличался постоянством в любви. — Она продолжала улыбаться. — Когда-то ты взбунтовался даже против своего господина, самого Карла. В твоем лице он приобрел самого опасного соперника. И только твое великодушие положило конец вашему спору…

— И мы с ним стали союзниками, не так ли?

Моргана остановила взгляд на Алианоре и печально вздохнула.

— Теперь над тобою властвуют чары сильней моих… Мне… тяжело, Ольгер. Что ж, остается утешаться прошлым…

— У всех есть прошлое, кроме меня! — с непонятной горячностью бросил он. — Превратить меня в бессмысленного младенца и вышвырнуть за самые дальние рубежи мира — спасибо! Но я вернулся. Вопреки тебе. Благодаря власти, источник которой выше тебя и меня.

— Ты уже так много узнал? — удивилась она. — Но хочешь знать еще больше? Я могу вернуть тебе всю память.

— А чем я должен буду платить? Друзьями?

— Зачем? Я могу позаботиться и о том, чтобы с ними ничего не случилось. А твои намерения ведут к гибели всех вас.

— Почему я должен верить тебе?

— Позволь мне вернуть тебе память. Выйди из круга, чтобы я могла прибегнуть к чарам, которые рассеют твой мрак. И ты вспомнишь, какие клятвы давал мне.

Он внимательно посмотрел на нее. Она стояла — высокая, сильная, спокойная. Волосы черной волной лились из-под золотой короны. Но он чувствовал, что она напряжена как струна, которая вот-вот лопнет.

Почему могущественнейшая волшебница боится его?

Он стоял и думал. Дул ветер. Спали друзья. Чернело небо. Да, в ее руках могучие силы, и эти силы брошены против него. Но и в нем живет мощь, неподвластная ей. И она удерживает его от рокового шага за круг. Вся магия в мире не имеет теперь власти над ним. И даже прелести Морганы — ничто рядом с серыми озерами глаз и с каштановой копной волос… Ни одно заклинание не может победить это волшебство.

— В моем мире, — сказал он задумчиво, — ты только миф. Вот уж не думал, что буду сражаться с мифами.

— Там был не твой мир, — сказала она. — Там ты тоже легенда. Твое место здесь, рядом со мной. Он покачал головой.

— Оба эти мира — мои. И там, и тут, я везде на своем месте.

Ему стало не по себе. Ну, конечно! Почему он не понял этой очевиднейшей вещи раньше? Он сам — персонаж каролингско-артуровского круга. И было так, что он ребенком читал в книгах двадцатого века о своих собственных древних подвигах!

Но, если даже и так, его прошлое спрятано от него. Он мог быть легендарным героем, мог быть кумиром собственного детства, но заклятье Морганы стерло его память…

— Мне кажется, ты сам давно понял, что находишься сейчас в том мире, который больше тебе подобает, — сказала Моргана. — И тебе не хочется возвращаться в тот. — Она шагнула к самой границе круга и дотронулась до него. — Да, это правда, что оба мира идут к кульминации, а ты помещен в их центры и тут, и там. Однако, если ты вмешаешься в борьбу сил, о которых даже ничего не знаешь, ты, скорее всего, потерпишь поражение. Ты погибнешь. А если победишь, то станешь потом горько жалеть об этом. Сбрось с плеч эту ношу, Ольгер, и пребудь со мной, только со мной — в счастье. Еще не поздно!

Он усмехнулся.

— Ты слишком настойчиво уговариваешь меня. Значит, мои шансы на победу достаточно велики, — сказал он. — Ты сделала все от тебя зависящее, чтобы обмануть или пленить меня. Вероятно, следующим шагом ты изберешь мою смерть. Но я выбрал свой путь и не сверну с него.

«Что за высокопарный слог! — разозлился он. — Разве таковы в самом деле мои убеждения?»

Он устал. По-настоящему хочется только покоя. Где конец этому блужданию во мраке? Где то место, в котором он мог бы укрыться с Алианорой от жестокости того или этого мира? Нет, он не может позволить себе даже минутного отдыха. На карту поставлено слишком многое, и сколько людей погибнет, если он откажется от борьбы?

Моргана смотрела на него и молчала. В скалах завывал ветер.

— Все предопределено, — наконец нарушила она молчание. — Даже Карау нашел тебя. Великий Ткач плетет свой узор. Но ты зря так уверен в том, что никто не сможет порвать его нити.

В ее глазах блеснули слезы. Она приблизилась и поцеловала его — поцелуем легким, нежным и полным любви.

— Прощай, Ольгер, — сказала она. Повернулась и растаяла в темноте.

Он стоял как столб и дрожал от холода. Может быть, все-таки разбудить остальных? Нет, пусть поспят. Им не обязательно знать о том, что произошло. Их это не касается.

Он взглянул на небо, пытаясь определить по положению луны, не подошло ли его дежурство к концу. Небо было затянуто сплошной пеленой туч. Что ж, он может бодрствовать и до утра. Все равно ему не заснуть после этого…

Ветер крепчал. Сквозь его вой послышался грохот камней и звон металла…

— Хей!

Вождь каннибалов прыгнул в световой круг. За его спиной блеснули наконечники копий. Сколько их там — сотня? Две? Они прятались в засаде и ждали, когда фея Моргана покинет его!

— Подъем! — закричал он. — У нас гости!

Хуги, Алианора и Карау вскочили. Сарацин выхватил саблю и бросился к лошади, сломав йогой колышек, к которому были привязаны поводья. Алианора взвилась на своего коня. Двое дикарей с истошным воем помчались к ней. Один замахнулся копьем. Хуги — коричневый смерч — бросился ему в ноги. Оба упали. Хольгер обрушился на другого. Меч поднялся и опустился — и череп врага лопнул, как орех.

Тело упало на него, но он отшвырнул его с такой силой, что сбил с ног следующего нападающего. Кольчуга спасла его от мощного удара копьем в грудь. Он увидел перед собой вождя и попытался достать его мечом. Тот увернулся. Чьи-то руки сомкнулись на его шее. Он вспомнил о шпорах на сапогах, и сильно пнул ногой назад. Дикарь взвыл и отлетел в сторону.

Хольгер попятился, стараясь оказаться спиной к истукану. Здоровенный воин с татуировкой, изображающей дракона, ринулся на него. Хольгер рубанул — и голова дикаря покатилась с плеч. Кольцо врагов сжималось. Поверх их рогов и перьев Хольгер видел, как Карау гарцует на лошади и сыплет ударами своей кривой сабли.

Папиллон лягал дикарей, топтал и кусал, его грива и хвост развевались, как черные флаги.

Кто-то нырнул Хольгеру под руку и замахнулся ножом. Он отбил удар рукой. Хуги выкатился из темноты, дернул людоеда за ноги и свалил. Рыча, они покатились по земле.

Перед Хольгером вырос вождь. Его топор взлетел в воздух и обрушился на шлем Хольгера. «Великий Боже и Святой Георгий!» — услышал он собственный стон. Каким-то образом Хольгер отбил удар. Рядом с вождем встали два его воина. На шлем и кольчугу Хольгера обрушился град ударов. Он пошатнулся.

Вдруг за спиной вождя появился Карау. Его клинок запел в воздухе. Один из врагов с воплем схватился за плечо, глядя расширенными от ужаса глазами, как оно отваливается от тела. Хольгер ударил ногой — и другой враг отлетел в сторону. Вождь развернулся и атаковал сарацина. Они закружились в смертельном танце, обмениваясь ударами и проклятьями.

Лошадь Алианоры жалобно заржала и повалилась на землю. Белый лебедь взмыл в воздух, и через миг молнией упал вниз, целясь клювом в глаза врагов. Хольгер перевел дыхание. Кто-то пролаял приказ, и в него полетели копья. Забыв о ранах и усталости, датчанин бросился в атаку. Его меч летал, как коса. Папиллон вставал на дыбы во весь свой исполинский рост и крушил передними копытами черепа людоедов. Человек и конь размели врагов и вернулись к камню.

Из-под безжизненного тела своего противника выкарабкался Хуги и встал рядом с ними. Алианора приземлилась и обратилась в девушку. Карау осадил рядом коня. Хольгер сунул ногу в стремя и взлетел в седло. Пинком в зубы отшвырнул дикаря, вцепившегося ему в сапог. Снял с седла щит и надел его на левую руку. Протянул Алианоре руку с мечом. Она ухватила ее, и через миг сидела за спиной. Карау поднял в седло Хуги. Рыцари обменялись взглядами, кивнули друг другу и ринулись в битву.

Они рубили, кололи, кромсали. Потом внезапно вокруг них образовалась пустота. Враг отступил. Карау и Хольгер, тяжело дыша, вернулись к каменному истукану. Мечи были залиты кровью. В дымящихся лужах крови отражался огонь костра. Земля была устлана трупами врагов… Людоеды молча стояли поодаль, сливаясь в темную массу с проблесками стали. Хольгер увидел вождя: тот лишился своих рогов и перьев и теперь тяжело ковылял к своим людям.

Карау сверкнул улыбкой.

— Славная, славная битва! — воскликнул он. — Клянусь дланью пророка… Пророка Иисуса… Раньше я думал, сэр Руперт, что только один человек на земле способен биться так, как бился сегодня ты.

— И ты был сегодня на высоте, — ответил Хольгер. — Жаль только, что мы не прикончили их вождя. Сейчас он снова пошлет их на битву.

— Будь в их головах хоть немного мозгов, они бы давно изрешетили нас стрелами, — заметил Хуги.

Хольгер повернулся в седле, чтобы взглянуть на Алианору. Ее левая рука была в крови.

— Ты ранена? — ужаснулся он.

— Ничего страшного. — Она попыталась улыбнуться. — Стрела задела крыло.

Он осмотрел рану. В обычных условиях он назвал бы ее скверной, однако, принимая во внимание все обстоятельства, пожалуй, ничего страшного действительно не было. Он с облегчением вздохнул.

— Построю часовню Святому Себастьяну… в благодарность.

Алианора прижалась к нему.

— Есть более приятные способы вознести хвалу Богу, — шепнула она ему на ухо.

— Никто никогда уже ничего не построит, — вмешался Карау, — если мы сейчас же не уберемся отсюда. А если сейчас повернуть назад, сэр Руперт, я думаю, мы сумеем уйти от погони.

— Нет, — решительно сказал Хольгер. — Здесь путь к Святому Гриммину. Других дорог нет, а если есть, то, возможно, под еще более сильной охраной. Мы пойдем вперед.

— К ним в лапы? — воскликнул сарацин. — Карабкаться на эту осыпь в темноте, отбиваясь от сотни воинов? Уж не сошел ли ты с ума, рыцарь?

— Ты волен выбрать сам, — ледяным тоном ответил Хольгер. — А я еще этой ночью должен добраться до церкви.

Хуги остановил на Хольгере тоскливый взгляд. Ему стало не по себе.

— Что ты уставился? — буркнул Хольгер. — Да, мы можем здесь умереть, я знаю это не хуже тебя. Беги вместе с ним. Я пойду один.

— Ну уж нет.

Повисла пауза. Хольгер отчетливо услышал стук своего сердца. Наконец гном заговорил — хрипло и медленно:

— Уж коли зашел у тебя ум за разум и ты отступиться не хочешь, то я хоть немного твоей глупости своим умом послужу. Самому тебе ведомо, что через этот проход нам не пробиться. Есть, однако, другой путь наверх, и никто на нем мешать нам не будет. Я могу вход в берлогу тролля вынюхать, а мой нос говорит, что это где-то рядом. Наверняка много пещер идет к ней через скалу, а нам может и повезти. Может, тролль вылез куда-то или спит, или забрался в далекий угол и нас не учует. Может, конечно, и не повезет, однако другого выхода у нас нет. Ну так что?

Алианора за спиной Хольгера тяжело вздохнула.

— Карау, — сказал он, — забери Алианору и постарайся доставить ее в безопасное место. Хуги и я пойдем через пещеру тролля…

Девушка крепко обхватила его за пояс.

— Нет! — гневно оказала она. — Так легко тебе от меня не избавиться. Я иду с тобой!

— И я, — добавил Карау и сглотнул слюну. — Никогда еще не бегал я от опасности.

— Дурни! — фыркнул Хуги. — Кости ваши в этой норе белеть будут. Только не первые вы из тех рыцарей, которые сгинули потому, что гордыни в головах у них было много, а ума мало. Жаль одну только деву. Ну, поехали.

Глава 22

Хуги взялся быть проводником, поэтому они с Карау двинулись первыми. Перед глазами Хольгера болтался из стороны в сторону хвост лошади Карау с вплетенными в него голубыми и красными лентами. Внезапно Папиллон вздрогнул.

Они двигались на восток, вдоль темного склона, на котором прятались людоеды. Из темноты донесся пронзительный вой. Хольгер вовремя заметил летящее в него копье, подняли щит и отразил его. В ту же минуту в щит вонзилось три стрелы.

Хольгер пришпорил коня. Белая лошадь Карау и его просторные белые одежды маячили впереди мутным пятном. Папиллон оступился. Из-под копыт брызнули искры. Его окружал непроницаемый мрак. Какое-то шестое чувство подсказывало Хольгеру, что они движутся вдоль мощной скалы. Тяжесть камня, нависающего над головой, ощущалась почти физичёски.

Он оглянулся. Вождь людоедов размахивал выхваченным из костра поленом. Полено ярко вспыхнуло, и, подняв над головой топор, вождь что-то крикнул окружающим его воинам и бросился в погоню.

Очень скоро он нагнал осторожно ступающих лошадей. Хольгер заметил, что каннибалы, послушные приказу, бегут сзади, но без особого, как ему показалось, энтузиазма. С левой стороны была скала, и вождь забегал слева. Меч тут был бесполезен. Он подбежал к Папиллону и замахнулся топором, целя в бабку. Жеребец отпрыгнул, едва не сбросив своих седоков. Хольгер развернул его мордой к врагу.

Через минуту людоеды придут на помощь вождю, и все будет кончено.

— Алианора, держись! — крикнул Хольгер.

Он привстал в седле и резко наклонился вперед, пытаясь достать противника мечом. Тот отбил удар топором. Более проворный, чем человек на коне, людоед отпрыгнул. Размалеванное лицо с бородой, заплетенной в косички, скривилось в издевательской ухмылке.

Однако факел, который вождь держал в левой руке, оказался слишком близко к Хольгеру. Он ударил. Факел упал горящим концом на голую грудь людоеда. Дикарь завопил от боли. И прежде, чем он опомнился, Хольгер был уже рядом. На этот раз он не промахнулся. Сталь вошла в плоть, вождь отшатнулся и рухнул.

«Бедный сукин сын», — пожалел его Хольгер. Он вновь развернул Папиллона и направил его вслед за Карау, Бой отнял всего несколько секунд, Они продвигались в полной тьме. Людоеды, подгоняя себя криками, бежали следом, но не отваживались атаковать. В воздухе то и дело свистели стрелы.

— Сейчас они соберутся с духом и набросятся на нас, — крикнул Карау через плечо.

— Я так не думаю, — возразила Алианора, — Вы чувствуете запах?

Хольгер потянул носом воздух. Холодный ветер дул в лицо. Он всхлипывал и подвывал, развевал его епанчу и трепал плюмаж шлема. Но какой еще запах?

— Ух! — воскликнул Карау. — Вот это вонь!

Дикари дружно завыли. Хольгер, чье обоняние было испорчено табаком, был последним, кто почувствовал вонь. Дикари отказались от погони и остановились, не смея пересечь невидимую границу. Но уходить они не собирались. Они будут ждать в засаде до утра, чтобы убедиться, что враг не выбрался из западни.

Если холод имеет запах, то тролль пах именно так. Когда они оказались у входа впещеру, Хольгеру захотелось заткнуть нос.

Они остановились, и Алианора соскользнула на землю.

— Надо сделать факел, — сказала она. — Тут по земле разбросаны сухие ветки, наверно, тролль растерял их здесь, когда устраивал свое логово.

Она собрала пучок хвороста. Хуги высек огонь. Вспыхнуло пламя, и Хольгер увидел в скале дыру, диаметром метра в три, ведущую в полный мрак.

Все спешились. Алианора взяла поводья, а рыцари вышли вперед. Хуги поднял факел.

— Тронулись, — сказал Хольгер и облизал пересохшие губы.

— Надеюсь, мы когда-нибудь снова увидим звезды? — прошептала Алианора. Хуги взял ее за руку.

— Даже если мы встретимся с троллем, — сказал Карау, — наши мечи превратят его в крошево. По-моему, мы испугались бабушкиных сказок, друзья.

Он решительно двинулся к пещере и первым вошел в темноту.

Хольгер поспешил за ним. Его щит и меч стали громоздкими и тяжелыми. Рубашка липла к мокрой от пота спине, тело чесалось и ныло, словно вспомнив наконец о том, сколько оно сегодня получило ударов. Воздух в пещере был спертым, густым от запаха тролля и смрада гниющего мяса. Факел горел неровно, то почти затухая, то ярко вспыхивая. Уродливые тени плясали по горбатым стенам. Хольгер мог поклясться, что отчетливо видел высеченные в стенах лица, кривляющиеся в жутких гримасах. Пол пещеры был усыпан острыми каменными обломками и обглоданными костями животных. Алианора то и дело нагибалась, предусмотрительно подбирая с земли куски дерева и сухие ветки. Тишину нарушало только звонкое цоканье лошадиных подков, отзывающееся дробным эхом. Естественная пещера кончилась, дальше в скалу вел вырытый троллем туннель — по размерам почти такой же. Хольгер с содроганием подумал, что, если тролль вырыл такой туннель голыми руками…

Туннель был настоящим лабиринтом, и они кружили то вправо, то влево. Хольгер полностью потерял ориентацию: ему стало казаться, что они, спускаются все ниже и ниже и будут идти бесконечно — до центра земли. «Только без паники», — скомандовал он себе.

Туннель кончился, и все они оказались в огромном зале. Из него вело целых три выхода — все неизвестно куда, Хути жестом остановил их, В свете факела его лицо выглядело нелепой карикатурой, а огромная тень карлика плясала, как мрачное чудовище, готовое броситься на него.

Он внимательно наблюдал за грязным желтым пламенем, потом послюнявил палец и стал водить им по воздуху, и наконец опустился на колени и обнюхал пол. В конце концов он показал на левый туннель.

— Сюда, — буркнул он.

— Нет, — сказал Хольгер. — Разве ты не видишь, что здесь пол опускается вниз?

— Ничего не опускается. И не надо так громко.

— Ты с ума сошел! — возмутился Хольгер. — Любому дураку ясно…

Хуги зыркнул на него из-под кустистых бровей.

— Дураку, может, и ясно. Тут такое дело, что, может быть, ты и прав. Я-то голову на отсечение не дам. Только я думаю, что хорошая дорога через этот туннель ведет, а мне о подземельях ведомо побольше твоего. Так что решай, куда нам идти.

Хольгер кашлянул.

— Ладно, — сказал он. — Извини. Веди нас.

Хуги улыбнулся.

— Я всегда говорил, что ты не дурак.

Он нырнул в туннель. Остальные потянулись за ним.

Вскоре туннель стал забирать вверх. Хольгер не произнес ни слова, когда Хуги прошел мимо нескольких боковых пещер, даже не удостоив их взглядом. Однако вскоре они опять оказались перед такой же тройной развилкой, и карлик заколебался.

Проделав те же, что и в первый раз, манипуляции, он озабоченно заявил:

— Все о том говорит, что можем мы идти только средним путем, — только и смрад оттуда самый сильный несется.

— Как тебе удается уловить эту разницу? — с брезгливой гримасой спросил Карау.

— Видно, там его логово, — шепнула Алианора. Лошадь Карау фыркнула. В каменном мешке это прозвучало как выстрел. — Нет ли другой дороги в обход?

— Может, и есть, — неуверенно ответил Хуги. — Только искать ее времени много уйдет.

— А нам надо торопиться, — добавил Хольгер.

— Зачем? — спросил Карау.

— Есть причины, — ответил Хольгер. — Сейчас просто поверь мне на слово, ладно?

Сарацин, конечно, заслуживал полного доверия, но здесь было не место для долгих рассказов. Хольгер уже не сомневался в том, что меч Кортана имел фундаментальное для этого мира значение. Если бы дело касалось пустяка, враги не клали бы столько сил на то, чтобы воспрепятствовать ему.

Моргана без всякого труда могла добраться до церкви гораздо раньше него. Однако ей было не под силу перенести меч куда-то в другое место. Наверно, он был слишком тяжел для нее, а ее чары не действовали на столь священный предмет. Она могла прибегнуть к помощи других людей, как она это и сделала, когда похитила меч, но дикари испытывали ужас перед заклятой церковью и ни за что не осмелились бы приблизиться к ней, даже получив приказ от Королевы фей. А личные воины Морганы были заняты подготовкой войны с Империей в других странах мира.

Другое дело, если бы у нее было время. Она успела бы вызвать кого-то или… что более вероятно… бросила бы против Хольгера Мощь, против которой он был бы бессилен. До сего времени ему везло больше, чем он того заслуживал. Но он отдавал себе отчет в том, что из лап самых сильных ее союзников он бы, конечно, не выбрался. Только святой мог бы совладать с силами Тьмы, а до святости ему было ох как далеко.

Поэтому он должен был спешить.

Карау помолчал и сказал:

— Как пожелаешь, друг.

Хуги пожал плечами и двинулся вперед. Туннель, изгибаясь, пошел вверх, потом — вниз и снова вверх, ход отчаянно петлял, и становился то шире, то уже. Их осторожные шаги гремели, как колокол: «Мы здесь, тролль, мы здесь, тролль!»

Коридор стал таким узким, что они едва протискивались между каменными стенами. Впереди шел Хуги, за ним — Хольгер, потом — царил непроницаемый мрак, подкрашенный красным огнем факела. За спиной Хольгера Карау тихо сказал:

— Тягчайшим грехом ляжет на меня то, что позволил я такой прекрасной деве оказаться в этом зловещем месте. Бог мне этого не простит.

— Но я прощу, — отозвалась Алианора.

Сарацин засмеялся.

— О! Этого достаточно! И правда, моя госпожа, зачем нужны солнце или звезды, или луна, если рядом находишься ты?

— Прошу тебя, молчи. Мы слишком шумим.

— Что ж, я буду восклицать мысленно. Я буду славить красоту, прелесть, нежность и доброту, славить Алианору!

— О Карау…

Хольгер до боли закусил губу.

— Тихо там, сзади, — прошипел Хуги. — К самому логову приближаемся.

Лаз оборвался. Они очутились в огромном зале, таком огромном, что его потолок и противоположная сторона терялись во тьме. Пол устилал толстый слой веток, листвы, полусгнившей соломы и костей.

Над всем этим витал сладковатый запах смерти.

— Теперь тихо! — приказал Хуги. — Мне тут не нравится. Мы должны пройти это место тихо, на цыпочках. Выход, наверное, с той стороны.

Мусор трещал под ногами. Хольгер, спотыкаясь, брел по рыхлому ковру. Он ушиб ногу о пень. Ветка царапнула его щеку, метя в глаза. Под подошвами рассыпался человеческий позвоночник с остатками ребер. Лошади проваливались и негодующе фыркали.

Факел ярко вспыхнул. И в этот самый миг Хольгер всей кожей почувствовал ледяное дуновение.

— Мы не так далеко от выхода, — прошептал Хуги и вскрикнул: — Ай!

— Ай… — ответило эхо. — А-а-й… Из-под кучи сухой листвы выбирался тролль. Алианора взвизгнула. Хольгер успел подумать, что впервые услышал в ее голосе настоящий страх.

— Боже, храни нас! — пробормотал Карау.

Хуги согнулся и зарычал. Хольгер уронил меч, наклонился, поднял его и вновь уронил: ладони стали скользкими от пота.

Тролль, волоча ноги, брел к ним. Он был ростом метра два с половиной, если не больше: он сильно сутулился, его руки свисали до земли. Безволосая зеленая кожа висела складками, как будто была ему велика. Узкая трещина рта, висящий, как хобот, нос, черные дыры глаз.

— Хо-о-о!.. — Тролль улыбнулся улыбкой идиота и протянул руки к Карау. Тот вскрикнул и ударил саблей. Из раны вырвался дым. Но дебильная усмешка не покинула лица тролля. Он потянулся к сарацину другой рукой. Хольгер поднял меч и бросился в атаку.

Тролль размахнулся и ударил. Удар пришелся по щиту, он треснул, а датчанин полетел в груду сухой листвы. Несколько секунд он лежал без движения, переводя дыхание. Лошадь Карау обезумела от ужаса и с диким ржанием стояла на задних ногах. Алианора повисла на ней. Он увидел это прежде, чем вскочил на ноги. Потом он перевел взгляд на Карау.

Сарацин буквально танцевал на груде веток, служивших троллю постелью. Каким-то невероятным образом он умудрялся сохранять равновесие, и при этом его сабля не знала отдыха. Он нырял, отскакивал, уклонялся от неуклюжих ударов чудовища. Свистела сталь, и улыбка сверкала на темном лице. Каждый его удар оставлял на теле тролля ужасную рану. Но тролль только хрюкал в ответ. Карау целил по правой руке повыше запястья. В конце концов ему удалось отсечь кисть.

Он радостно рассмеялся.

— Одна есть! Посвети нам немного, Хуги!

Карлик воткнул факел в какую-то рогатку и бросился на помощь Алианоре. Папиллон кружил вокруг, выжидая удобный для нападения момент.

И он дождался. Тролль замахнулся на Карау левой рукой, и жеребец напал на него сзади. Копыта ударили в широкую спину, как в бубен. Тролль упал ничком, а Папиллон, не теряя времени, поднялся во весь свой устрашающий рост и обрушился вниз.

Череп тролля разлетелся вдребезги.

— О небо! — Карау перекрестился и, повернувшись к Хольгеру, весело сказал: — Все было не так уж плохо, а?

Хольгер взглянул на свой треснувший щит.

— Великолепно, — ответил он уныло. — Только я не особенно отличился.

Кобылу продолжала бить крупная дрожь, но она уже успокоилась настолько, что позволила Алианоре обнять ее за шею.

— Ну вот! А теперь поскорее уберемся отсюда, — подал голос Хуги. — А то у меня нос прямо наливается от этого смрада.

Хольгер кивнул.

— Выход где-то… О Боже!..

Отрубленная кисть тролля бежала по полу как огромный зеленый паук. Сначала по листьям потом по пню, цепляясь за кору ногтями, а потом по ветке — прямо к перерубленному запястью. Достигнув его, она мгновенно приросла на место Осколки черепа тролля катились по земле и соединялись в целое. Чудовище поднялось на ноги и вновь оскалило рот в жуткой усмешке. Пламя красными бликами заиграло на ужасных клыках.

Тролль пошел на Хольгера. Больше всего датчанину хотелось повернуться и пуститься наутек. Но бежать было некуда. Он в сердцах сплюнул и поднял меч. Когда тролль потянулся к нему, он ударил, вложив в удар всю свою силу.

Стальное лезвие зазвенело о твердую, как дуб, руку. Удар. Еще удар! Фонтаном била зеленая дымящаяся кровь. Казалось, меч раскалился и светится в темноте. Еще удар — и рука тролля была перерублена. Она отлетела в сторону, покатилась по ковру из листьев и тяжело поползла обратно.

Карау атаковал тролля справа. Его сабля ударила чудовище по груди и срезала целый пласт кожи. Кожа шмякнулась на землю и тут же с хлопающим звуком стала перемещаться к хозяину. Папиллон опять встал на дыбы и ударом передних копыт снес троллю половину лица. Челюсти упали ему под ноги и, подпрыгнув, сомкнулись на бабке. Жеребец громко заржал и стал кататься по земле, пытаясь избавиться от кошмарного врага, Карау не удалось уйти от очередного удара уцелевшей руки тролля — он пришелся по панцирю на животе. Сарацин отлетел на несколько метров, упал и не встал больше.

«Его действительно невозможно убить! — подущал Хольгер. — Ничего не скажешь, славное место для того, чтобы попрощаться с жизнью».

— Беги, Алианора! — крикнул он.

— Нет, — она подхватила факел и подбежала к обезумевшему Папиллону. — Спокойно! — крикнула она. — Я тебе помогу!

Тролль сгреб с земли свою левую руку и приставил ее на место. Он ухмылялся, казалось, даже уцелевшей половиной лица. Хольгер рубил мечом снова и снова, но самые глубокие раны затягивались мгновенно. Он отступил. Оглянулся на Алианору. Она опустилась на колени возле ноги Папиллона, пытаясь разжать мертвую хватку челюстей.

Случайно она приблизила факел к этому живому капкану. Челюсти разжались и упали на землю. Она испуганно вскочила.

— Хо-о-о, — произнес тролль. Он отвернулся от Хольгера, подошел к лежащим в мусоре челюстям и приставил их к лицу. Повернувшись, чтобы атаковать датчанина, он громко щелкнул зубами.

Алианора, закричав, ударила тролля факелом по спине. Монстр взревел и упал на четвереньки. На спине дымилась черная незаживающая полоса.

Хольгер понял, что делать.

— Огня! — крикнул он. — Разожги огонь! Мы сожжем его!

Алианора бросила факел на кучу соломы. Миг — и столб пламени поднялся к потолку. Едкий дым разъедал глаза, свербило в носу… «Но это чистый дым, — подумал Хольгер, — и чистый огонь, выжигающий смрад из могилы».

Он почувствовал прилив сил. Отрубленная кисть тролля пролетела почти полпещеры. Алианора схватила ее с пола. Кисть корчилась, пальцы извивались, как зеленые черви, пытаясь освободиться. Алианора швырнула ее в огонь. Кисть забилась в пламени. Ей удалось выкатиться из огня. Но, обугленная, она сжалась и замерла. Язык пламени лизнул ее — и все было кончено.

Тролль плаксиво завыл и замолотил руками как дубинами. Один из ударов выбил меч из руки Хольгера. Датчанин наклонился, чтобы подобрать его, и тут тролль обрушился на него всем телом. Ребра Хольгера затрещали. Полураздавленный, он не в силах был даже вздохнуть. Но атакованный Папиллоном тролль вынужден был оставить Хольгера. Тяжело дыша, поднялся на ноги Карау и без промедления бросился в бой. Папиллону удалось сбить чудовище с ног. Кривая сабля ударила монстра по ноге — еще, еще и еще раз, пока не отсекла ее прочь. Огонь перебрался уже на сухие ветки, его треск перешел в ровный гул, в пещере стало совсем светло. Алианора отчаянно боролась с отрубленной ногой тролля, пока, наконец, не сумела засунуть ее между пылающими бревнами.

Хольгер снова бросился в битву. Рука схватила его за щиколотку… кисть руки тролля, отрубленная Карау. Он оторвал ее и бросил в сторону костра. Каким-то образом она упала на безопасное место и быстро отползла, ища спасения под корявым пнем. Хуги нырнул за ней. Они покатились по полу — рука и гном.

Наконец у тролля была отсечена голова. Она щелкала зубами и брызгала слюной, когда Хольгер насаживал ее на острие меча, чтобы бросить в огонь. Но она выкатилась из костра и, пылая, покатилась к Алианоре. Хольгер снова вонзил в нее меч и, невзирая на то, что сталь могла потерять закалку, держал ее над огнем, пока она не обуглилась.

Оставалось туловище. Справиться с ним оказалось труднее всего. Сражаясь с оплетающими их, как змеи, слизкими кишками, Хольгер и Карау поволокли тяжелое, как будто налитое свинцом, тело к пылающему сердцу пещеры. Позже Хольгер уже не мог вспомнить, как они это сделали. Но им, будто, удалось сжечь и его.

У него в памяти запечатлелась последняя сцена этой безумной битвы. Окровавленный и оборванный Хуги бросил руку тролля в огонь, медленно опустился на землю и замер.

Алианора бросилась к нему.

— Он тяжело ранен! — крикнула она. Ее голос был едва слышен за ревом огня. Дым и жар мутили сознание. — Хуги! — кричала она. — Хуги!

— Надо быстрее выбираться отсюда, пока все это не стало сплошным адским пеклом! — прокричал Карау прямо в ухо Хольгеру. — Смотри, дым уходит в этот туннель! Там должен быть выход! Пусть Алианора несет карлика, а ты поможешь мне справиться с моей взбесившейся кобылой!

Общими усилиями им удалось успокоить насмерть перепуганное животное. Потом они из последних сил бежали по коридору, где каждый вздох сопровождался кашлем и болью в легких. Но в конце концов они оказались на поверхности.

Глава 23

«Мы выбрались», — тупо пробормотал про себя Хольгер. Сколько времени они провели под землей? Луна уже катилась по небосклону на запад.

Небо немного очистилось. Ветер разогнал тучи, и теперь метался по плоскогорью, поросшему жесткой травой, гнул к земле голые кусты и трепал кривые ветви низкорослых деревьев. Потусторонний свет луны и колючие искры звезд. Серый, как пепел, пейзаж.

Совсем рядом с ними плоскогорье обрывалось в бездонную пропасть, налитую чернотой. Вдалеке на севере мерещились снежные вершины — или только мерещились? Холод пронизывал до костей. Прихрамывая, подошел Карау. Взглянув на него, Хольгер подумал, что и сам выглядит, конечно, не лучше: оборванный, испачканный кровью, черный от дыма, с погнутым шлемом на голове и с закопченным мечом в руке. В свете луны сарацин казался призраком. Но тут луна нырнула в тучу, и упала тьма.

— Все живы? — прохрипел он. Шелестела трава. Карау тихо ответил:

— Боюсь, что для Хуги эта переделка кончилась плохо.

— Ну уж нет! — раздался голос, в котором звучали знакомые басовитые нотки. — Я сколько получил, столько и заплатил.

Луна опять вынырнула из-за туч. Хольгер опустился на колени рядом с Алианорой, склонившейся над лесовиком. Из его левого бока обильно сочилась кровь.

— Хуги, — прошептала Алианора, — ты не можешь умереть. Я не верю.

— Не огорчайся, дева, — пробормотал гном. — Этот рыцарь за меня расквитается.

В нереальном свете луны лицо карлика казалось вырезанным из старого, темного дерева. Ветер лохматил его бороду. На губах пузырилась кровь.

Хуги приподнял голову и погладил Алианору по руке.

— Ну-ну, не хнычь, — выдохнул он. — Пусть плачут женщины моей расы, у них для этого больше причин. Но тебя я любил… — Он судорожно вздохнул. — Дал бы я тебе пару добрых советов, да поздно… В голове моей слишком сильный шум стоит…

Его голова поникла.

Хольгер снял шлем.

— Аве, Мария… — начал он. Здесь, под пронзительным горным ветром, он не мог сделать для карлика большего. И он просил в молитве о милости и покое для души гнома, и закрыл ему глаза, и начертал над ним знак креста.

Потом вместе с Карау они выкопали мечами неглубокую могилу. Уложили в нее тело и засыпали его землей, и воздвигли пирамиду из диких камней. На верхушке этого надгробья Хольгер укрепил рукояткой вверх кинжал Хуги. Где-то поодаль завыли волки. Теперь они не смогут разрыть могилу.

Потом они перевязали раны друг другу.

— Мы понесли тяжелые потери, — подытожил Карау. От его привычной веселости не осталось и следа. — Мы потеряли друга, а также коня и мула с пожитками. Наши мечи зазубрены, а доспехи разбиты. Кроме того, Алианора не может взлететь, пока ее крыло… ее рука не заживет.

Хольгер смотрел на серый, угрюмый ландшафт. Ветер дул ему прямо в лицо.

— Это был мой обет, — сказал он. — И только я виноват в том, что принес вам столько страданий.

Сарацин ответил ему дружелюбным взглядом.

— Думаю, это был обет всех людей чести, — сказал он после минутного молчания.

— Я должен сказать тебе, сэр Карау. Борьба наша — борьба против самой Королевы фей Морганы. Она уже знает, что мы здесь. И, я уверен, уже призвала на помощь те силы Срединного Мира, против которых мы будем бессильны.

— Что ж, — ответил Карау. — Те, кто из Срединного Мира, умеют путешествовать быстро. Поэтому нам лучше не задерживаться. Только что нас там ждет, в церкви Святого Гриммина?

— Там конец моим поискам… кажется… и конец всем опасностям. Но, может быть, и нет…

Хольгер уже был готов объяснить Карау все до конца, но тот уже шел к своей лошади. Нельзя было терять ни секунды.

Алианора села на Папиллона позади Хольгера и крепко обвила руками его талию. Когда они тронулись, она оглянулась и помахала рукой тому, кто остался здесь навсегда.

Папиллон устал. Что было говорить о белой кобыле? Но они несли всадников, подковы звякали по камням, с сухим шепотом расступались травы. Луна, как прожектор, била в глаза Хольгеру.

Через какое-то время Алианора спросила:

— Скажи, там, у прохода, на нас напали случайно?

— Нет. — Он взглянул на Карау. Тот, казалось, дремал в седле. — Сначала пришла Моргана. И после нашего с ней разговора прислала туземцев.

— После разговора? И что она говорила? О чем?

— Так, ничего особенного… Хотела, чтобы я сдался.

— Я уверена, что не только этого. Когда-то она была твоей возлюбленной, правда?

— Да, — равнодушно ответил Хольгер.

— Она могла одарить тебя всем на свете.

— Я сказал ей, что хочу быть с тобой.

— О мой любимый! — шепнула она. — Я… Я…

Она всхлипнула.

— Что случилось? — спросил он.

— Ах, я сама не знаю. Я не имею права быть счастливой сейчас, после этого… но что я могу поделать?.. — Она вытерла слезы рукой.

— Но… — Хольгер запнулся. — Мне показалось, что ты и Карау…

— Ну что ты! Он очень милый, конечно. Но неужели ты мог подумать, мог поверить, что у меня в мыслях могло быть что-то другое, кроме одного — отвлечь его от твоей тайны? Но я рада, что смогла выдавить из тебя капельку ревности. Какая дура может променять тебя на кого-то другого?

Хольгер неотрывно глазел на Полярную звезду. Алианора глубоко вздохнула и обняла его за шею.

— Мы никогда не договаривались об этом, — сказала она твердо, — но знай, что если я когда-нибудь увижу, что ты ухаживаешь за дамой, рыцарь, тебе не поздоровится. Разумеется, если этой дамой буду не я.

Он резко натянул поводья.

— Карау! — крикнул он. — Проснись!

— Что такое? — Сарацин схватился за рукоять меча.

— Наши лошади, — ляпнул Хольгер совсем не то, что было у него на уме. — Они еле волочат ноги. Если мы дадим им часок отдохнуть, то потом сможем ехать много быстрее.

Сарацин подумал и ответил:

— Не знаю. Если к нам на хвост сядет погоня, наши кони еще покажут себя. Но, с другой стороны… — Он пожал плечами. — Пусть будет по-твоему.

Они спешились. Алианора обняла Хольгера за талию. Хольгер подарил сарацину улыбку, стараясь, чтобы она не показалась слишком самодовольной. Карау изумленно поднял брови, а потом широко улыбнулся в ответ.

— Желаю тебе успеха, дружище, — сказал он. Потом вытянулся на траве и, подложив руки под голову, стал насвистывать какой-то мотивчик.

Хольгер и Алианора взялись за руки и побрели прочь. Боли и усталости, как ни бывало. Он слышал, как бьется его сердце — не неистово и напряженно, а ровно и сильно, разгоняя кровь по всему телу. Они остановились и замерли, глядя друг другу в глаза.

Вокруг лежала каменная пустыня. Яркий свет луны и черные тени в камнях. Тучи со светлыми краями на небе. Россыпи звезд. Несмолкаемый плач ветра. Но он видел только Алианору — ее серебряный силуэт на фоне мировой ночи. Капли росы сверкали в ее волосах. Луны мерцали в зрачках…

— У нас может больше никогда не оказаться случая для разговора, — тихо сказала она.

— Да, может, — ответил он.

— Поэтому я скажу тебе: я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя.

— Мой любимый!.. — Она шагнула к нему, и он крепко прижал ее к груди.

— Каким я был глупцом. Сам не знал, чего я хочу. Я думал, что, когда все это кончится, я смогу уйти и покинуть тебя. Глупец… Прости…

Она подарила ему прощение — губами, руками, глазами.

— Если нам удастся выкарабкаться, — продолжал он, — мы уже не расстанемся. Мое место здесь. Рядом с тобой.

По ее щекам текли слезы, а в смехе журчало счастье.

— Не говори, не говори ничего…

И вновь поцелуй — как вознесение…

Крик сарацина оттолкнул их друг от друга. Его голос, порванный ветром, был едва слышен, но они различили:

— Сюда! Скорей! Охотники приближаются!..

Глава 24

Где-то вдали трубили рога. В их зловещем пении слышался голос ветра и моря, и биение огромных крыльев, и клекот орлов, и карканье воронов. Хольгер знал: это идут Дикие Охотники, и зверь, которого они травят, — это он сам.

Он взвился на Папиллона, на скаку подхватил Алианору и посадил позади себя. Карау уже умчался вперед. Белый конь и белый всадник летели в лунном свете, как бесплотные призраки. Звенели подковы. Они пригнулись к седлам. Скачка обещала быть долгой.

Луна мчалась по небу следом за ними. Камни стреляли из-под копыт, и сухие ветки трещали, как в пламени. Хольгер сросся с конем, и ритм мощных мышц Папиллона был его ритмом. Он слился с девушкой, обнимающей его талию, и память лебедя, уже летевшего здесь однажды, была его памятью. Звенело железо, скрипела кожа, ветер шумел в ушах.

Звезды текли по небу. Лебедь короной стоял в центре неба. Млечный Путь клубился, как дым. Большая Медведица гналась за Полярной звездой. Холодные звезды. На севере острым клинком пронзал небо пик, облитый лунным сиянием.

Галоп! Галоп! Пение рогов приближалось: и стонало, и плакало. Никогда еще Хольгер не слыхал такой скорби в звуке, каким звучали рога, в которые дули те, кто был проклят.

Сквозь свист ветра слышал он топот копыт и лай бессмертных псов. Еще ниже пригнулся он в седле. Тело качалось в ритме погони.

Быстрей, быстрей! По серой, как пепел, равнине, под тающими облаками и падающей луной — галоп, галоп! Скорбь Охотников лилась ему в сердце. Он тряхнул головой и напряг зрение, пытаясь различить желанную цель. Но перед ним была только пустыня, а за ней — ледяная гора.

Карау стал отставать. Его кобыла споткнулась, но он не дал ей упасть и пришпорил ее. Хольгеру казалось, что топот адской своры уже за спиной. Он услышал протяжный неистовый вой.

Он оглянулся, но летящие по ветру волосы Алианоры не позволили ему ничего рассмотреть. Ему послышался звон металла. Или это гремят подковы? Или это грохочут кости скелетов?

— Быстрей, быстрей, лучший из коней! Мчись, друг, мчись так, как до сих пор не мчался ни один конь, потому что вместе с тобой преследуют всех людей! Быстрей, родной, потому что это гонки со временем, потому что это состязание с ордами Хаоса! Пусть Бог поможет тебе и даст тебе силы для бега!

Его череп трещал от рева рогов. Копыта и лай, и грохот костей настигали его. Папиллон дрожал. Алианора из последних сил цеплялась за него слабеющими руками. Но они мчались, мчались, мчались…

Что за шпиль вырос перед ним — острая игла на фоне звездного неба? Церковь Святого Гриммина! Дикие Охотники с воем рванулись вперед. Забили огромные крылья, в глазах потемнело…

Великий Боже, даруй мне, недостойному, милость и помощь!

Стена выросла на пути. Папиллон подобрался и прыгнул.

Жеребец приземлился, и сильный толчок едва не выбросил их из седла. Карау мчался следом, но белая кобыла испугалась стены и остановилась, встав на дыбы и пронзительно заржав. Ее всадник, не раздумывая, скатился с нее, ухватился за край стены и одним прыжком оказался на другой стороне. Хольгер услышал предсмертный визг кобылы — короткий и страшный, а затем ее голос захлебнулся и смолк. Они стояли на церковном дворе. И вдруг все утихло. Даже ветер. Тишина ударила в уши, как крик.

Рука Алианоры покоилась в руке Хольгера. Он огляделся.

Мраморные надгробья, заросшие дикими травами и кустарником, кольцом окружали полуразрушенную глыбу церкви. Меж могилами под лунным светом стелился туман. Тянуло сыростью и запахом тления.

Чьи-то неровные шаги нарушили тишину. Шаги коня — старого и хромого, бредущего между кладбищенскими плитами. Шаги приближались: конь искал его, Хольгера. Язык прилип у него к гортани от страха: это брел к нему Адский Аргамак. Всякий, кто увидит его, умрет.

От него нельзя было ускакать на Папиллоне: надгробья торчали из земли, как зубы в акульей пасти. Карау взял повод и осторожно повел между ними коня. Шаги старого хромого коня стали громче — неуверенные и нетвердые, они упорно преследовали их.

Чем ближе они подходили к церкви, тем, казалось, плотнее становился туман. Он словно хотел спрятать храм от нежданных гостей. Колокольня давно рухнула, в крыше зияли дыры, пустые глазницы окон враждебно взирали на них.

Копыта Адского Аргамака цокали по гравию совсем рядом. Но они были уже у входа. Датчанин спешился и снял с седла Алианору. Подняв ее на руки, он взошел на полуразрушенное крыльцо.

— Пойдем с нами, — сказал Карау Папиллону и ввел его внутрь.

Они вошли и остановились. Луна посылала свой последний луч на алтарь. Высоко над алтарем висело распятие. Лик Христа в тернистой звездной короне… Хольгер опустился на колени. Карау и Алианора встали рядом.

И они услышали, что Адский Аргамак удаляется. И когда его усталые неровные шаги пропали в отдалении, подул легкий ветер и развеял туман. Нет, церковь нельзя разрушить, подумал Хольгер. Ее крыша — небо, а ее стены — свет. И она всегда стоит в центре мира.

Они поднялись с колен. Он обнял Алианору. Он нашел то, что искал, но ему было больно и тяжко. Он смотрел в ее глаза и падал в них, как в бездонную пропасть… как в небо…

Мягкий голос Карау вернул его на землю.

— Так что же на самом деле ты хотел здесь найти?

Он ответил не сразу. Приблизившись к алтарю, он увидел под ногами большую каменную плиту с железным кольцом.

— Это, — сказал он.

Он вытащил свой, уже ни к чему не пригодный меч и продел его в кольцо, как рычаг. Плита была чудовищно тяжела. Клинок выгнулся и готов был лопнуть.

— Помоги мне, — позвал он Карау.

Сарацин сунул свой меч в образовавшуюся щель. В тот же момент клинок Хольгера не выдержал и с треском сломался. Общими усилиями они приподняли плиту и перевернули ее. С глухим грохотом плита рухнула и раскололась на три куска.

Алианора схватила Хольгера за руку.

— Что это? — воскликнула она. Он поднял голову и услышал тяжелый рокот: шагали армии, трубили трубы, бряцало оружие.

— Это орды Хаоса двинулись на людей, — ответил он.

Он перевел глаза вниз, в открытый тайник. Бледный свет играл на лезвии огромного меча, ожидающего своего часа.

— Нам нечего бояться теперь, — сказал он. — Теперь им не сносить головы. А когда падут демоны, которых варвары чтут за богов, их армии отступят и рассеются.

— Скажи, кто ты? — прошептала Алианора.

— Еще не знаю, — сказал он. — Но скоро буду знать.

Он медлил. В нем оживала Великая Мощь, но Меч, который ждал его, требовал Великого Духа и Великой Надежды. И ему не хватало смелости взять в руку его тяжелую рукоять.

Он поднял лицо к Тому, кто был распят на кресте. А потом опустился на колени, а когда поднялся, то уже держал Меч.

— Это Кортана, — одними губами сказал Карау.

Хольгер чувствовал, как перерождается, переплавляется в тигле Небесного Огня все его существо. Память возвращалась к нему, и знание воскресало в нем.

Его друзья стояли рядом. Алианора прижималась к его плечу. Карау касался его руки. Папиллон шумно вздохнул в щеку.

— Что бы ни случилось со мной, друзья мои, вы должны жить, а любовь моя будет с вами всегда.

— Я нашел тебя, — сказал Карау. — Я нашел тебя, Ожье.

— Я люблю тебя, Хольгер, — сказала Алианора…

Ожье Датчанин, Хольгер Датский, которого старые французские хроники называют именем Ожье де Данэ, вскочил в седло. Датский герцог, которого еще в колыбели благосклонные к людям маги одарили силой, любовью и счастьем. Тот, кто был рядом с Великим Карлом и верой и правдой служил Христу и людям. Тот, кто одолел когда-то в бою короля Мавритании Карау, а потом стал его другом и странствовал с ним долгие годы плечом к плечу. Тот, кого любила Королева фей и кого, когда он состарился, забрала она на Авалон, чтобы вернуть ему молодость. Сотни лет он провел с ней там, пока язычники не посягнули на любимую Францию и он не вернулся, чтобы разгромить их. Тот, кто в час своего триумфа был похищен из мира и перенесен в неизвестность.

Одни говорили, что он вновь на Авалоне, где не имеет власти время, и ждет только часа, когда окажется в опасности Франция. Другие — что спит он под замком Кронборг и проснется, когда будет нужен Дании. Но никто и подумать не мог, что был он всего лишь человеком Земли с земными страстями и слабостями. Для всех он был только Защитником.

Он вышел из церкви на простор плоскогорья. И было так, что вместе с ним вышел в поход весь мир.

Эпилог

Сразу после окончания войны я получил письмо от Хольгера Карлсена, из которого узнал обо всем, что ему пришлось пережить во время войны. Потом долгое время я не имел от него никаких известий, до того самого дня, когда он вдруг два года назад появился в моем бюро.

Он сильно изменился, стал гораздо мужественнее и выглядел много старше. Впрочем, меня это не удивило: ведь он сражался в подполье. Он сообщил, что снова нашел работу в Америке.

— Работа так себе, — сказал он. — Просто чтобы заработать на жизнь. Главное для меня сейчас — старинные книги. Я уже нашел несколько интересных для меня фолиантов в Лондоне, Париже и Риме, но этого пока недостаточно.

— Это что-то новенькое! — удивился я — Ты стал библиофилом? Он усмехнулся.

— Не совсем так. При случае расскажу тебе поподробнее.

И он, сменив тему, стал расспрашивать меня о наших общих знакомых. Жизнь в Лондоне заметно исправила его акцент.

Случай представился довольно скоро. Думаю, он просто давно нуждался в ком-нибудь, кто готов был его доброжелательно выслушать. Он обратился в католическую веру (принимая во внимание его прежние отношения с церковью, я считаю этот факт веским доказательством достоверности его повествования), но исповедальня — не лучшее место для откровений такого рода.

— Хочешь верь, хочешь не верь, — сказал он в один прекрасный день, когда мы у меня дома коротали время за пивом и бутербродами, — но выслушай меня до конца, ладно?

Я кивнул. Он стал говорить и закончил свой рассказ только под утро. Я подошел к окну. — Улицы были пустынны, фонари едва тлели, на небе виднелось несколько редких звезд. Он налил себе пива и долго смотрел на стакан. Потом выпил.

— А как тебе удалось вернуться? — спросил я тихо. Он посмотрел на меня, как лунатик.

— Как во сне… Меня что-то выбросило из того мира, и я оказался в этом. Я скакал на Папиллоне, сломив сопротивление орд Хаоса и гоня их прочь. И вдруг увидел себя на пляже, в другом мире и в другое время. При этом я был совершенно наг. Мои рыцарские одежды остались в том мире, но прежние из которых меня вытряхнуло в первый раз, лежали рядом, Меня немного поцарапало, но совсем немного. Я лежал за тем же камнем. И вдруг мои движения приобрели невероятную быстроту и ловкость. Человеческое тело не может вырабатывать столько энергии. Врачи, правда, утверждают, что может — в условиях стресса. Какие-то адреналиновые фокусы. Во всяком случае, я вскочил и ворвался в толпу немцев прежде, чем они успели опомниться, вырвал у одного из них карабин и стал орудовать им, как дубиной. И вскоре все было кончено.

Он поморщился, видимо, вновь переживая эту варварскую сцену, но тут же заговорил снова:

— Эти два мира — а может быть, есть и еще — в сущности, одно целое. Или вообще один раздвоенный мир. В обоих велась одинаковая война. Здесь — с наци, там — со Срединным Миром, но велась и там, и здесь, — война Порядка с Хаосом — древней и ужасной силой, стремящейся к уничтожению человека и его творений. Я оказался нужен одновременно в обоих мирах и одновременно для Франции и для Дании. Поэтому Ожье и появился в обоих: так было предначертано. Здесь, в этом мире, его действия не были, конечно, столь колоритны: какой-то пляж и какой-то человек в лодке. Но бегство этого человека имело решающее значение. В свете того, что он потом совершил, легко догадаться, почему. В том мире я пробыл… несколько недель. А сюда вернулся в ту самую секунду, из которой был взят. Забавная штука — время.

— А что было потом? — спросил я. Он усмехнулся.

— Потом я изрядно помучился, пытаясь объяснить товарищам, зачем я разделся. К счастью, тогда было не до разговоров. А потом я был только Хольгером Карлсеном. И просто жил. — Он пожал плечами. — Я разогнал силы Хаоса там. Потом закончил свое дело здесь. Кризис в обоих мирах миновал, задание было выполнено, и равновесие восстановлено… И силы, которые могли бы бросить меня через пространство и время, уснули. И вот я живу здесь.

Он устало вздохнул.

— Я знаю, что ты сейчас думаешь. У Хольгера сдвиг по фазе. У Хольгера галлюцинации, нервное истощение и так далее. Не буду спорить. Спасибо и на том, что ты меня выслушал.

— Я не знаю, что и подумать, — ответил я. — Но скажи, зачем тебе книги?

— Не просто книги. Трактаты по магии. Моргана выслала меня в этот мир, так? — Вдруг его кулак с силой опустился на крышку стола. — И я найду способ, чтобы вернуться!

С тех пор я не видел его и не имел от него никаких вестей. Быть может, ему удалась перенестись в мир, о котором он говорил, — если он говорил правду. Я искренне надеюсь, что ему это удалось.

Но сейчас, похоже, над миром собирается новая буря. И, может статься, скоро придет время, когда нам снова понадобится Ожье Датчанин.

БУРЯ В ЛЕТНЮЮ НОЧЬ ^(роман)

Молодой рыцарь Руперт упрямо хранит верность королю Карлу в недобрый час поднятого Кромвелем мятежа. Но в мире, где живы Оберон и Титания, где сама земля готова подняться против тех, кто готов сковать ее железом и камнем — история может пойти по-иному, если у тех, кто творит ее, достанет сил.

Примечание: в романе упоминается Валерия Матучек, дочь главных героев «Операции «Хаос» и «Операции «Луна», а также Хольгер Карлсен, главный герой романа «Три сердца и три льва».

Глава 1

ГРОМ И МОЛНИЯ.

ВЕРЕСК В ОГНЕ

День был унылым и мрачным; противостоящие друг другу армии время от времени обменивались пушечными выстрелами. Но в остальном было тихо, словно и не шла война. Сначала принц Руперт ждал йоркширцев; потом он ждал наступления утра, чувствуя усиливающийся голод и мучаясь воспоминаниями о поражении.

К вечеру небо затянули иссиня-черные облака. Холодный ветер завывал и хихикал в кустах. Сумерки прорезали вспышки огня. «Теперь Господь пустил в ход собственную артиллерию», — мелькнуло в мыслях Руперта. Но вот сквозь вой ветра донесся другой звук — более глубокий и резкий. «Круглоголовые начали артобстрел. Похоже, решили, что шторм — добрый знак для них».

Принц пришпорил коня и поскакал вдоль рядов своих кавалеристов и мушкетеров в поисках нужного ему человека.

— Ветерок пахнет дракой! Эй, капеллан! — окликнул Руперт. — Пора прочесть молитву. — Ветер заглушал его слова. Развернув коня, чтобы отправиться обратно, принц сухо добавил: — Мы должны сделать все, что в наших силах.

Когда Руперт вернулся на командный пункт, его пес выбежал навстречу и, обнюхав башмаки принца, с жалобным видом завилял хвостом. Принц наклонился и погладил большую белую голову.

— Ну-ну, Бой, — пробормотал он, — ну-ну, успокойся, старина. За три года нас все-таки не разбили.

Но тут же душу Руперта пронзила боль. «Однако под Эйлсбери я не решился атаковать и при отступлении потерял четыре сотни человек — в снегу и на переправе… да, тогда была скверная погода — и сейчас тоже».

Началась служба. Принц, сняв шлем, положил его на седло. Белый плюмаж, эмблема Руперта, смутно виднелся в полумраке, вспыхивая лишь при свете молний. Принц едва слышал слова короткой молитвы: «…Великий Создатель, он знает, и Израиль будет знать; и Он убережет нас от бунта и от нарушения Божеских законов, ныне и присно…» Мысли Руперта постоянно возвращались к полю битвы.

Принц возглавлял Спасателей, расположенных слева, его отряд скрывался среди рвов и густых живых изгородей. Всадники Горинга находились на правом фланге. При свете вспышек там поблескивали кирасы, смутно виднелись светлые гривы коней, замершие в неподвижности копья и мушкеты. А за ними, как живые, притаились длинные стволы пушек; запальные шнуры, словно факелы, трепетали в руках солдат. Дальше белесой массой толпились Йоркширские Овечки. Всадников Бирона и ирландцев, стоявших в арьергарде, почти не было видно.

Руперт посмотрел в ту сторону, где располагались враги. Они занимали плавно вздымающийся склон холма, спрятавшись среди ржаных полей, почти уже готовых к жатве в тот момент, когда англичане, восставшие против англичан, принялись топтать их. Бунтовщиков поддерживали союзники — шотландцы; Руперт со своим отрядом стоял как раз напротив кавалерии пресвитериан. Левее, у подножия Фэрфакса, находились конники конгрегационалистов. Разведчики сообщали, что главной надеждой пуритан был отряд, возглавляемый самим Оливером Кромвелем… В сумерках Руперт мог разглядеть не слишком много. Возможно, бунтовщики и были вооружены хуже, чем королевские части, но зато их было слишком много.

Принц вздрогнул.

— Похоже, Круглоголовым ожидание на руку, — пробормотал он, не сознавая, что говорит вслух. — Холодная игра холодных душ…

— Ну, вы их переиграете, — послышался рядом голос, произносивший слова протяжно, на южный манер.

Обернувшись, Руперт увидел оборванного тощего всадника на таком же тощем коне.

— Потише, Уилл, служба идет, — сказал он, но тут же спохватился. — Впрочем, она уже кончилась.

Драгун хихикнул:

— Ну, мой лорд, теперь-то вы сможете пострелять вволю… ну, я хочу сказать, эти лысые башки теперь почуют, что такое Огненный Руперт, принц драгунов, да, сэр, я слыхал, их писаки так вас называют в своих подметных письмах.

На обеих сторонах полыхнули огни, грохнули пушечные выстрелы. Завывающий холодный ветер донес острый запах дыма, выкрики офицеров, ругательства солдат, визг раненого животного.

— Ты слишком много болтаешь, — сказал Руперт. — Не понимаю, почему я терплю тебя, разве что из-за того, что ты умеешь обращаться с животными.

Солдат передернул плечами:

— Что-то стрелять стали гуще и громче, мой лорд. Словно бы ружья спорят, и логика у них грубовата! Хорошо бы, если бы все эти ружья-пушки друг в друга целили, так ведь нет, норовят пристукнуть кого-нибудь вроде старины Уилла, и сдается мне, нашему брату здорово достанется. — Он снял с пояса кожаную фляжку. — Может, хотите согреться, ваше высочество, и вот что, не забудьте запастись подкрепляющим, когда мы будем реквизировать кое-что у пуритан. Тут можно не бояться — напитки у них адской крепости, но хороши. Кто первым успеет, тому и спиртяшки чистого достанется, лишь бы фляжек хватило.

— Ну довольно, — сказал Руперт. — Отправляйся на свой пост, шут.

Мгновение-другое солдат, наклонившись вперед, вглядывался в своего генерала, словно пытаясь как следует запомнить его черты.

Несмотря на его высокий рост, драгуну все же приходилось смотреть снизу вверх, потому что в Руперте было шесть футов и три дюйма; к тому же он обладал широкими плечами и атлетически сложенным телом. Черные локоныпадали на обветренное лицо и на плечи. Он не следовал моде Рыцарей носить бороду и был гладко выбрит. Из-за этого казался старше своих лет, поскольку суровость черт его лица слишком бросалась в глаза. Но принц был красив: ровные брови над карими глазами, прямой нос с высокой переносицей, полные губы и слегка раздвоенный подбородок. В речи Руперта слышался тяжеловатый датский акцент.

Принц нетерпеливо схватил шлем, надел его и застегнул ремешок. Солдат отступил в сумерки. Принц глянул вниз, на собаку.

— Присматривай за Малышом как следует! — крикнул он.

Небеса начали обстрел. Дождь хлынул водопадом, град колотил по железу и прыгал по земле, в свете молний окружающее на мгновения становилось похожим на гравюру, а гром сыпал проклятия на промокшие ружья.

Но вот шквал пронесся, а вслед за ним умчались и облака. Странный зеленоватый полусвет сочился с неба и из-за горизонта. И тогда армии пришли в движение.

Сабля Руперта взлетела в воздух. Из уст принца вырвалось:

«За Бога и короля!» — и клич этот повторили сотни глоток. Крики и топот копыт слились в сплошной гул; Руперт и его Спасатели бросились в атаку.

Как бешеный поток, они промчались сквозь ржаное поле, вверх по склону холма. На скаку принц мимоходом глянул вправо. Он заметил отряд, скакавший параллельно его всадникам, и тяжело вооруженный отряд врага, несущийся навстречу. Мгновенный страх охватил принца: «Бирон, этот дурак, оставил свои позиции и решил влезть в драку прямо сейчас…» Руперт задохнулся от возмущения глупостью шотландцев.

Рявкнули пистолеты. Ни Руперт, ни его отряд не обратили на них внимания. Мечи ударили по латам, рассекая вражескую плоть. На принца навалилась масса тел, окружив его; приподнявшись в стременах, Руперт врезался в них. Громыхала сталь, кричали люди, храпели и ржали кони, время от времени слышался звук трубы. Над кровавым побоищем развевались флаги короля и Парламента.

Руперт не мог видеть ход сражения в целом. Но в гуще шлемов и безумных лиц он видел знаки, которые ему нетрудно было прочесть. «Справа люди Горинга напирают, как и мой отряд. В такие мгновения этот хромой и хвастливый мерзавец становится отчаянным бойцом, и я готов любить его, как родного брата… О брат мой, Маврикий, неужели и ты сражаешься этой ночью?»

Снова и снова парламентаристы бросали новые силы на сторонников короля. На мгновение роялисты, столкнувшись с очередным резервным отрядом, пришли в замешательство.

Внезапно слева от Руперта с громким лаем выскочил из тьмы большой белый пес.

— Малыш! — вскрикнул принц. — Ты сбежал от грума? Иди сюда, Малыш, сюда!

В плотном строю вражеских солдат сверкнула вспышка, злобно рявкнул выстрел. Пес подскочил, взвизгнул и упал в грязь. Атакующие промчались над его неподвижным телом.

По щеке Руперта сползла слезинка. Сабля принца бешено врубилась в неприятеля. Шотландцы-парламентаристы дрогнули; Спасатели погнали их с холма и дальше через торфяник; сотня врагов полегла рядом с белым псом.

Руперт направил коня на гребень холма, чтобы взглянуть, как идет сражение на других участках.

Он оглядел поле боя.

Злобные волны людского моря бушевали вокруг, озаряемые вспышками выстрелов. Грохотали пушки, сухо щелкали мушкеты; ни на секунду не умолкали барабаны пуритан; гремел боевой клич Спасателей… Конь Руперта вздрагивал и тяжело дышал от усталости, а принц вглядывался в сумерки, пытаясь понять, что происходит.

«Круглоголовые разбили правый фланг роялистов, — решил наконец Руперт. — Они прижали нашу артиллерию и напирают в центре, и отряд Овечек истекает кровью на алтаре преданности…»

— Нам здорово досталось там, впереди, мы задыхаемся, — послышался рядом хриплый от усталости голос. Руперт резко обернулся.

— Тебе бы помолчать, — резко бросил он. — Ты не способен уследить даже за собакой!

Уилл тронул поводья, заставив лошадь отойти в сторону, но не слишком далеко.

— Ну, я не стану болтать по-пустому, ваше высочество, — сказал он. — Лучше просто исчезну.

Руперт тут же забыл о нем, яростно пытаясь собрать остатки своего отряда. Люди медленно подтягивались к принцу. Немалая часть отряда рассыпалась на протяжении многих миль, преследуемая пуританами. А те, кого Руперту удалось найти, были до глубины души потрясены тем, что им довелось увидеть в свете встающей луны.

Воины принца были привычны к кровавой резне. Но даже их поразило то, как действовали парламентаристы. Командир пуритан приказал не тратить время на стрельбу из пистолетов. Они просто врубались в гущу врагов, и их предводитель всегда мчался впереди.

И нынешней ночью он оказался в выигрыше. Одетый в камзол из буйволовой кожи, он упорно продвигался — не галопом, а неторопливой рысью, и его всадники плотным клином следовали за ним в гробовом молчании, похожие не на боевой отряд, а на мертвую машину, изобретенную Кромвелем.

— За Бога и короля! — крикнул Руперт. Голос его потонул в громе пушек. Лишь несколько голосов подхватили призыв принца, лишь малая кучка всадников последовала за ним.

Парламентаристы разбили их ряды, их мечи и топоры взлетали в воздух, разя Рыцарей.

Руперт вышиб из седла одного противника, другого… Он увидел, что его окружают, и попытался вырваться. В ледяном лунном свете он видел степь и гибель своего эскадрона. Латы Рыцарей сверкали, словно капли ртути. На принца со всех сторон напирали враги. Но принц избежал их, чтобы вновь собрать свой отряд и вновь бросить его в бой…

И это повторялось, и повторялось… но наконец силы иссякли.

В густом грязном месиве валялись разбитые лафеты, изломанные ружья, растянулись убитые… раненые молили пуритан о милосердии. Королевские силы были разбиты, север принадлежал парламентаристам.

Луна неторопливо плыла в серо-голубом небе, прячась иной раз за редкими облаками. На землю легли косые тени. Руперт и Уилл сидели на своих конях среди павших во время последней схватки. В сотне ярдах от них стояли кругом, направив на них оружие, всадники Круглоголовых.

— Сдается мне, куда умнее было бы, если бы мы вовремя унесли отсюда ноги, — едва дыша, пробормотал драгун. — Конечно, если бы мы сумели.

— И если бы мне удалось собрать достаточно людей, чтобы прикрыть отступление большинства… и мое бегство, — сказал Руперт.

Неподалеку от них находилась высокая деревянная изгородь. Сквозь дыры в ней виднелось бесконечное унылое поле бобов. Вдали можно было разглядеть отступавших с боем роялистов; Рыцари приближались к путанице изгородей и узких проулков, где им поневоле пришлось бы спешиться и схватиться с преследователями врукопашную… Принц повернул коня и дал ему шпоры.

— Ну, попробуй в последний раз, мой храбрец! Как бы мне хотелось, чтобы у тебя были крылья!

Измученное животное рванулось вперед. Но силы коня были на исходе. Изгородь смутно вырисовывалась в полутьме. Руперт вонзил шпоры в бока коня, и тот взвился в воздух. Но не смог перескочить на другую сторону.

Руперт, падая, высвободил ноги из стремян. Ударившись о землю, он покатился среди бобовых стеблей. Вскочил на ноги — и увидел, что его конь бьется в грязи. Одна из его ног была сломана.

Конь Уилла просто остановился перед барьером. Пуритане стремительно приближались. Возможно, они узнали белый плюмаж? Земля гудела под копытами их лошадей. Металл доспехов бросал ледяные отсветы.

Уилл соскочил на землю. Облако, укрывшее луну, на какое-то мгновение сделало драгуна невидимым. И даже стоя рядом с ним, невозможно было разглядеть, как он сорвал с себя знаки различия королевских войск и скользнул сквозь изгородь.

Руперт, слышавший его шаги, воскликнул:

— И ты бьешь меня ножом в спину! Я-то думал, что хоть ты предан как пес, хотя и не так умен, как Малыш, которому ты позволил погибнуть! Фарвелл, Уилл Фарвелл… прощай, бывший друг!..

Принц, вынув из ножен кинжал, склонился к своему боевому коню и оказал ему последнюю услугу. А потом выхватил меч.

Круглоголовые окружили принца. Он переводил взгляд с сабли на саблю, с пистолета на пистолет. Один из пуритан вгляделся в Руперта.

— Да это и в самом деле принц Руперт с Рейна! — выдохнул он.

И тут же он выпрямился и отдал честь.

— Ваше высочество, вы, наверное, не помните меня, — сказал он. — Я был одним из смиренных рыцарей при дворе в те времена, когда вы, совсем еще мальчиком, приезжали навестить короля, вашего дядюшку… он и теперь наш король, а мы — его любящие подданные, мы сражаемся лишь с его злобными и порочными советниками…

— Таким потоком слов можно сбить с ног, — заметил Руперт.

— Умоляю, ваше высочество, сдайтесь! Вам будут оказаны все подобающие почести. Руперт скривил губы:

— И меня не повезут, как труп, или как свинью, связанную для убоя? — На лицах пуритан, окружавших его, отразилось сдержанное веселье. Принц опустил меч, помедлил мгновение, а потом протянул оружие капитану пуритан. — Что ж, возьмите его, сэр Как-Вас-Там, до лучших времен. — Руперт резко вскинул голову. — В конце концов, нет бесчестья в том, чтобы проиграть такому, как Кромвель. Под буйволовой кожей ваших кафтанов скрываются воистину железные бока!

Глава 2

ЗАМОК, В ТРЕХ МИЛЯХ ОТ ЛИДСА,

ВЫШЕ ПО РЕКЕ

Хотя замок был построен не слишком давно, о чем ясно говорили современные кирпичи и черепица, он все же казался принадлежащим минувшим векам. Две сторожевые башни усиливали мрачное впечатление; рядом с мостом, перекинутым через крепостной ров, стояла пушка. Очевидно, владелец замка предвидел, что в Англию вернутся беспокойные времена. Совсем неподалеку от замка, справа, потемневшее от времени и заросшее плющом, стояло заброшенное ныне аббатство Киркстолл, мирное и печальное.

И замок, и аббатство окружал однообразный пейзаж. Газоны, беседки и цветочные клумбы красовались вокруг замка, спускаясь к реке, в которую смотрелись тисы и ивы. За главным строением тянулись сараи, конюшни, клетки для охотничьих птиц и небольшие коттеджи. А дальше простирались поля, на которых виднелись батраки, усердно работавшие вместе с женами и детьми. Однако лошади и ослы принадлежали хозяину замка. Одна из ферм выглядела заброшенной — видимо, прогоревший иомен был изгнан из этого хозяйства, а нового арендатора пока не нашлось. Далеко на севере вздымались к самому небу горы, и голубая дымка окутывала дикий лес.

Но на всем окружении лежала скорее печать будущего, чем прошлого. Из самого дальнего сарая к каменному мосту, перекинутому через реку, тянулись рельсы, убегающие на юг. Семафоры, похожие на скелеты, стояли в зоне видимости друг друга, словно охраняя железную дорогу. Слева можно было разглядеть шпили и колокольни Лидса, его стены, крыши, а почти вплотную к городу — дымы дюжины доменных печей, коптящих городок. Серые стены фабрик и многоквартирных домов расползались в разные стороны, окружая старый Лидс. Ветер доносил запахи горячего железа и дыма и шум работающих машин. С западной стороны, почти на горизонте, тянулись в небо дым и копоть, отмечавшие местоположение Брэдфорда.

Но здесь, возле замка, стояло прозрачное июньское утро. Солнечные лучи освещали легкие облачка, играли тысячами оттенков в бриллиантовой зелени травы и листьев, превращали в золото ржаные поля. Воздух насыщали ароматы цветов, земли и молодой зелени. С каждого дерева доносились птичьи трели.

Как только распахнулась парадная дверь замка, два мастиффа, сидящие на цепях рядом с оружейной пирамидой, разразились яростным лаем. Когда сэр Мэлэчи шагнул вперед, они умолкли, но продолжали скалить зубы и тихо рычать на незнакомого им Руперта. Позади него шагали четыре алебардщика, в шлемах и латах, с двуручными мечами и пистолетами у поясов. Висячий мост гудел под их ногами.

Пленник был разоружен и без лат. Одежда, которую он носил под кольчугой — рубаха из грубой ткани, лосины из сыромятной кожи, сапоги до колен, с ярким верхом, — была наскоро вычищена, так что почти незаметными стали пятна, оставленные травой, землей, потом и кровью. Волосы принца причесал и немного подстриг парикмахер.

Человеку среднего роста, шедшему рядом с принцем, приходилось поднимать голову, чтобы взглянуть в глаза Руперту. Он напряженно улыбнулся и четко произнес:

— Мне очень жаль, что ваше высочество прибывает в замок таким образом, как простая деревенщина. Но мы не ждали подобного гостя. И в этом доме нет ничего, что хотя бы отдаленно соответствовало вашему сану и званию.

— Неважно, — безразлично бросил Руперт.

— Нет, это важно, хотя бы для меня. Честь сэра Мэлэчи Шелгрейва требует, чтобы вам было оказано должное гостеприимство, достойное… — он перевел дыхание, — Руперта, принца и племянника нашего короля, урожденного графа Рейнского курфюршества, герцога Баварии и Кумберланда, графа Холдернесса, кавалера Ордена Подвязки, генерала королевских войск.

На какое-то мгновение благодушие оставило Руперта. Он сжал кулак, скривил губы, нахмурил брови, бешено уставясь на собеседника. Стражи торопливо схватились за оружие.

Шелгрейв остановился, всплеснул руками и воскликнул:

— О, прошу прощения, я сказал это совсем не в насмешку! Я лишь хотел показать, как тщательно я изучал личность нашего сильнейшего противника.

Пальцы Руперта разжались, руки бессильно упали. И снова ничего нельзя было прочесть на его лице. Круглоголовый вздохнул с облегчением.

— Сегодня из Лидса приедет отличный портной, — торопливо сказал Шелгрейв. — Он снимет с вас мерки, бросит всю другую работу и будет трудиться без сна и отдыха, пока вы не будете одеты, как подобает принцу, в бархат и шелк.

— Этого не нужно, — отозвался Руперт. — Я солдат, а не попугай.

Руперт повернулся к собеседнику; Шелгрейв встретил его взгляд, и на мгновение они замерли, глядя друг на друга.

Хозяину замка было под пятьдесят, однако он выглядел бодрым и подтянутым. Волосы давно покинули его куполообразный череп, оставив лишь небольшую бахрому над ушами; серые глаза постоянно моргали; кожа слегка обвисла под подбородком, но в остальном его желтоватое лицо выглядело неплохо, и никаких других следов время не оставило на нем. Одежда его отличалась пуританской строгостью и простотой покроя, хотя и была сшита из дорогих тканей. На поясе у него висели шпага и кожаная сумка.

— Ну, по крайней мере, ваше высочество нуждается в нескольких переменах одежды, — сказал он. — Я думаю, вы окажете любезность этому дому, оставшись в нем… предположим, на месяц.

Руперт не сдержал удивления:

— Так долго?

— Умоляю, лорд, рассудите сами, — проговорил Шелгрейв, направляясь дальше. Руперт старался идти не слишком быстро, хотя длинные ноги невольно уносили его вперед. Парламентарист, бросив на принца косой взгляд, продолжил: — Говорят, вы человек крайне прямолинейный. Могу ли и я говорить откровенно?

— А, можете. Я сыт по горло двуязыкими придворными, — огрызнулся Руперт.

Шелгрейв понимающе кивнул.

— Ну что ж, — начал он. — Ваше высочество и Маврикий, ваш брат… ну, в первую очередь речь о вас, конечно… в последние три года вы возглавляли наших врагов. Ваше имя пугало всех в Лондоне так же, как имя Люцифера. Без вас, живой молнии, армия нечестивцев — прошу прощения, — оставив короля, разбежится, как улетают при порывах освежающего ветра грозовые облака.

— С точки зрения короля, — резко бросил Руперт, — вы — не что иное, как мрачная и уродливая зима.

— Короля вводят в заблуждение.

— Ладно, продолжайте…

— Извините ли вы мое любопытство? — (Руперт коротко кивнул.) — Хотя я и не родился солдатом, подобно вам, в молодости я служил под началом Бекингема и был удостоен рыцарского звания. Среди многого другого я изучал и искусство ведения войны и прочел не только труды Цезаря и древних полководцев, но и хроники более поздних времен. У меня достаточно знаний, чтобы оценить ваше умение. Вас называют опрометчивым — однако почти всегда, принц, вы выигрываете битвы. И вы еще так молоды, и вам сопутствует удача! — Шелгрейв, моргая, взглянул на своего пленника. Того явно не тронула лесть. — И вот — битва при Марстон Муре… она поразила меня. Когда вы направились на север, чтобы начать осаду Йорка, вы обнаружили, что ваш противник имеет плохое снабжение, пребывает в унынии, расколот на секты и фракции и отнюдь не пользуется поддержкой жителей северных земель. Вы могли погнать врага, как волк гонит корову — пока он не свалится замертво. И я как раз и боялся, что вы поступите именно так. Но вместо того вы начали битву на местности, где все было против вас. Мне хотелось бы знать — почему?

— Я выполнял приказ, — хрипло ответил Руперт. — Больше мне нечего сказать.

— Это к чести вашего высочества, но… но бессмысленно, ведь нет секрета в том, что зависть и интриги кипят вокруг молодого иностранца, явившегося к королю, когда началась война. Кто из ваших противников придумал этот приказ, принц? Ни один из пуритан не сумел бы…

— Довольно! — Руперт снова остановился, словно при виде опасности.

Шелгрейв поклонился.

— Разумеется… Я лишь хотел объяснить, почему мне доставляет удовольствие ваше общество. Видите ли, вы бесценны для наших врагов и, следовательно, для нас тоже. То, что вы взяты в плен, — это милость Божья, позволяющая нам увидеть конец войны. Конечно, у роялистов есть еще силы… Двор сейчас в Оксфорде, недалеко от Лондона. И если, скажем, Маврикий организует налет, он может отбить вас. Но этого не должно случиться. Файрфакс это прекрасно понял. И он распорядился, чтобы вас доставили сюда в глубочайшей тайне, и здесь вы должны оставаться до тех пор, пока восточные районы не будут полностью очищены. А потом, без всякого волнения и риска, вы можете быть доставлены в Лондон.

— Для чего?

— Это решит Парламент.

Глубокие морщины легли возле губ Руперта.

— Воображаю себе…

Шелгрейв осторожно взял принца под локоть и повел по тропинке. Высокие кусты роз стояли по обеим сторонам, а под ними скромно синели анютины глазки; легкий ветерок был насыщен их ароматом. Солнечные лучи, пробравшись сквозь листву, золотыми пятнами падали вниз. Под ногами тихо поскрипывал гравий.

— Ваше высочество, оставьте грусть, — сказал Шелгрейв. — Вы здесь найдете немало удовольствий и забудете о борьбе. Конечно, вся домашняя прислуга и все, кого вы здесь можете встретить, дали клятву ни словом не упоминать о вашем присутствии, а моим людям можно доверять… Но хотя и под охраной, вы будете достаточно свободны в моих землях. — Он с виноватым видом вздохнул. — Я не осмелюсь позволить вам ездить верхом. Мне бы хотелось, но… Я страстный охотник, и вам понравятся мои лошади и борзые.

Кулаки Руперта снова на мгновение сжались.

— Но вы можете ловить рыбу, играть в мяч, делать, что вам вздумается, — пообещал Шелгрейв. — Я слыхал, у вас есть склонность к философии. Ну, я тоже ею интересуюсь. Вы найдете много интересных книг в моей библиотеке. Вы играете в шахматы? Я недурной игрок. По ночам, правда, боюсь, вам придется сидеть взаперти в ваших апартаментах, вон в той башне, довольно высоко. Но в вашем распоряжении будут инструменты… мне говорили, что вы отлично гравируете; и вы сможете выходить на крышу. Я часто провожу там бессонные ночи, наблюдая движение луны и звезд в небе. Приходите и вы! Я покажу вам тайны небес… — Голос Шелгрейва дрогнул, в глазах его мелькнул фанатизм. — И, может быть, небеса помогут вам встать на истинный путь!

Руперт энергично встряхнул головой:

— Истина не имеет отношения к вашей кислой и лицемерной вере.

Шелгрейв вспыхнул, но сумел взять себя в руки.

— Разве вы не воспитаны кальвинистом, мой лорд?

— Я старался быть настоящим протестантом, но я не способен отбросить все то хорошее, что было в прежние времена. Я охотнее слушаю службу, чем напыщенную проповедь; и я не думаю, что мои римские друзья прокляты, и не думаю, что преследовать иудеев — правильно. И я не стану вешать беспомощную старуху за колдовство. — И он добавил горько: — В тот день, когда мы взяли Личфилд, я был рад позволить его преданным защитникам сохранить свою честь. Но потом мы вошли в собор и увидели оскверняющие надписи на древних святынях… — Принц рубанул воздух ладонью. — Довольно об этом!

— Однако когда над миром встает солнце, — сказал Шелгрейв, — мы перестаем видеть милые маленькие звездочки… Но, впрочем, есть звезды, которые бесчестно светят в палатах тиранов! И как жаль, что вы сражаетесь за уходящую ночь!

— Я допускаю, что Якоб был не лучшим из королей…

— Он был наихудшим… Ужасные налоги, чтобы содержать роскошный двор, давление на купцов, в которых заложено семя будущего величия Англии, поддержка отсталых деревенских сквайров… таково наследство, от которого не захотел отказаться Карл. Хуже того, королева — католичка; паписты с легкостью проникли в Англию, а английская церковь погрязла в грехах. И те небольшие изменения, которых ждут свободнорожденные, давно ожидаемые реформы может дать только Парламент.

— Тут я не судья, — сказал Руперт. — Я просто предан королю. И еще… ваши люди так много болтают о свободе… — Он широким жестом показал на батраков, работающих на полях. — Насколько свободны вот они? О них не заботится их лорд. Зато вы свободны обречь их на нищету, выбросив на дымную фабрику.

Какое-то время они шли в молчании, и каждый старался совладать с собой. Наконец Шелгрейв заговорил прежним мягким тоном:

— Я думал, ваше высочество из тех философов, которые разбираются в искусстве механики.

— Да, — согласился Руперт. — Я люблю хорошие машины.

— А как вы относитесь к недавно изобретенным экипажам, которые движутся силой пара и тянут за собой поезд?

— У меня было слишком мало возможностей увидеть их, разве что издали, да и строители железных дорог в основном — пуритане. Мы как-то захватили один… э-э… локомотив, правильно?.. неподалеку от Шресбери, на той единственной линии, что ведет на запад. Я пришел в восхищение, но у меня не было времени как следует ознакомиться с ним. — Взгляд Руперта, словно невольно, то и дело возвращался к самому большому из сараев, куда уходили рельсы. Из трубы на крыше сарая поднимался дымок.

— Я люблю эти машины так же, как моих охотничьих лошадей, — сказал Шелгрейв. — Вскоре они смогут перевозить настоящие грузы. Пока они слишком малы и движутся едва ли быстрее лошадей, хотя и не знают усталости. Сейчас они в основном подвозят уголь для вечно голодных машин на фабриках и мануфактурах, где производятся ткани и скобяные изделия, и люди вроде меня стремятся построить все больше и больше таких фабрик… — И, чуть не задохнувшись от прилива энтузиазма, он продолжил: — Возможно, вы не понимаете, что мы делаем, ведь вы лишь мельком видели нашу страну. Но вы… но те, кто живет сегодня, увидят день, когда весь остров будет покрыт паутиной железных дорог, и локомотивы будут перевозить огромные партии товаров, да еще и пассажиров, и войска, оружие во время войн… день, когда главным станет не благородство предков, а количество фабрик и доменных печей!

— Возможно, — коротко произнес Руперт, рассеянно глядя на сарай.

Шелгрейв, заметив это, слегка улыбнулся, снова дотронулся до локтя принца и сказал:

— Это подъездная ветка для моего личного пользования. Я приказал постоянно поддерживать огонь, как вы, без сомнения, уже догадались, потому что надеялся, что зрелище поезда поднимет настроение вашего высочества, а может быть, вам даже захочется самому повести локомотив.

— Вы слишком добры, сэр Мэлэчи. — Голос Руперта потеплел.

— Тогда пойдемте, — предложил Шелгрейв. Рабочий распахнул дверь сарая, и принц, вместе с Шелгрейвом и стражниками, вошел в его полутьму.

Мгновением позже паровоз, тянущий за собой пассажирский вагон, повернул с Брэдфордской линии к замку сэра Мэлэчи. Когда он остановился, лакей в строгой ливрее соскочил с задней площадки вагона, чтобы открыть дверь купе и подать руку пассажирке. Но Дженифер Элайн не обратила на лакея внимания. Она выпрыгнула на платформу, огляделась вокруг и восторженно закричала:

— Наконец-то я дома!

Лакей поклонился. И он, и машинист искренне радовались, глядя на девушку.

— Добро пожаловать, мистрис Дженифер! — сказал лакей.

— Спасибо! — Она ласково сжала плечо слуги, но тот вежливо отступил на шаг. Девушка побежала на лужайку, окруженную кустами сирени, все еще влажными от утренней росы.

Она притянула к себе цветущие ветки, вдыхая их нежный аромат.

Ее горничная, покинувшая вагон куда более степенным образом, поспешила следом.

— Мистрис Дженифер! — воскликнула она. — Осторожнее! Вы промочите платье… — Горничная остановилась. — Ох, милая, да вы уже промокли!

— Как хорошо, что это тебя зовут Пруденс^[362], а не меня! — Рассмеявшись, девушка взглянула на мокрое платье и подбежала к горничной. — Прости свою ветреную птичку, пожалуйста, и тогда я постараюсь никогда не быть упрямой ослицей!

Пруденс в ответ лишь поджала губы.

Несмотря на одинаково строгие, чопорные черные платья с белой отделкой, молодая женщина и ее старшая костлявая подруга, казалось, принадлежали к разным расам. Дженифер была высокой, тонкой, как тростинка — но с пышной грудью, с быстрыми, энергичными движениями. Капюшон ее дорожного плаща упал на спину, открыв янтарного цвета косы. Большие зеленые глаза окружали густые ресницы, темные брови выгибались дугами; нос девушки был чуть вздернут, а полные мягкие губы контрастировали с четко очерченным подбородком и скулами.

— Я лишь ваша смиренная прислуга и компаньонка, — сказала Пруденс, склоняя голову, — и я давно служу сэру Мэлэчи и его супруге, которые ожидают, что я буду присматривать за вами должным образом. Моя обязанность — научить вас достойно вести себя.

— Я тебе весьма признательна, — сообщила Дженифер и торопливо добавила: — Теперь я действительно чувствую, что здесь — мой дом. Ты знаешь, как мне не хватало всего этого там, в Лондоне — и моря, и холмов… те долгие недели в Брэдфорде… — Она заторопилась, слова запрыгали, как горошины. — Эти годы, эта вечность среди пыли и копоти, дымного воздуха и грохочущих машин, и эти рабочие, шаркающие ногами, и невеселые дети со сморщенными личиками, стоящие у ткацких станков… и богатей, такие самодовольные…

— Поосторожнее, дитя, — перебила ее Пруденс. — Не говори ничего дурного о прогрессе.

— Извини. Я забыла. Да ведь и в Лидсе я видела то же самое. — Грустное выражение исчезло с лица Дженифер. Девушка повернулась так стремительно, что ее юбка обернулась вокруг ног, раскинула руки и воскликнула: — Здесь все так чудесно! Каждый лепесток светится, словно фонарик, паук ловит бриллианты в свою паутину, малиновка проносится, как метеор… — Она, пританцовывая, помчалась от кустов к деревьям, потом к цветочным клумбам, распевая на ходу:

Усталый век,

И гневный век,

Дождями исхлестан он.

Но мрак уйдет,

И солнце взойдет,

Станет мир, как зеленый газон.

Динь-дон, динь-дон, колокольчик звенит.

Нас с подругой лес зеленый манит.

— Потише, мистрис! Это уж слишком большая вольность! — предостерегла ее Пруденс. Но Дженифер не слышала слов компаньонки.

Пчелки, деревья,

Табор цыган —

Все веселятся с нами.

Птицы поют,

Ручьи бегут,

Мир они хором славят.

Динь-дон, динь-дон, колокольчик звенит.

Нас с подругой лес зеленый манит.

— Ей ведь всего семнадцать, — пояснила Пруденс, обращаясь к небу, и попыталась догнать девушку, не сбиваясь при этом на бег. — И старшие должны следить за тем, чтобы сатана не подсунул ей аппетитную приманку.

Ветерок принес

Ароматы роз,

В небе жаворонок парит.

Позвольте ж девице

Гулять без опаски,

Ведь в мире любовь царит.

Динь-дон, динь-дон…

Резкое пыхтение заглушило голос девушки. Дженифер умолкла и остановилась. Пруденс настигла ее. Вместе они уставились на сарай. Из его дверей вырвался и тут же растаял густой клуб дыма.

Рабочий в замасленной одежде вышел из дверей и распахнул их пошире. Из сарая, звякая и фыркая, выкатился локомотив.

Его черный паровой котел, почти десяти футов в длину, возвышался над огромными красными колесами. Из трубы валил дым, летели искры и пепел. Отчаянно звонил бронзовый колокольчик. На открытой платформе стояли четверо. Дженифер узнала сэра Мэлэчи Шелгрейва, машиниста и кочегара, бросавшего уголь в топку, — но четвертого человека она не знала: смуглого, необычайно высокого роста юношу, чей орлиный взгляд был сосредоточен на действиях машиниста; и еще Дженифер увидела сидящих на тендере паровоза четверых солдат. Локомотив тащил за собой дубовый вагон с высокой крышей. Сквозь свинцовые стекла можно было рассмотреть внутренность вагона, обставленного, как контора.

— Ох, дядя, ты собираешься на прогулку? — Дженифер снова пустилась бегом. — Можно и мне с тобой?

Шелгрейв похлопал машиниста по спине:

— Притормози-ка.

Паровоз пыхнул дымом и остановился. Кочегар сел и провел рукой по лбу, оставив светлый след на закопченной коже. Руперт по-прежнему смотрел на машиниста и задавал вопросы. Шелгрейв наклонился через поручни, окружавшие платформу.

— Привет, Дженифер, — сказал он. — Как дела в Брэдфорде?

— Просто ужасно, — ответила она. — Я так рада, что вернулась!

Шелгрейв погрозил ей пальцем.

— Ты не должна искать удовольствий, — назидательно произнес он. — Но ты должна на коленях благодарить Господа, победа которого дала тебе возможность вернуться сюда.

Руперт, услышав это, нахмурился и шагнул к Шелгрейву. Но тут он заметил девушку и поклонился.

— Ваше высочество, — сказал Шелгрейв, — позвольте представить вам мою племянницу и подопечную, высокочтимую Дженифер Элайн.

Дженифер залилась краской и присела в реверансе. Шелгрейв обратился к ней:

— Благодари за честь, ведь ты стоишь перед его высочеством Рупертом, племянником нашего короля, принцем Рейнским, герцогом…

Дженифер судорожно вздохнула и прижала ладонь к губам. Глаза ее стали огромными.

— Храни нас Господь, это Руперт! — взвизгнула Пруденс и упала без чувств.

Дженифер опустилась рядом с ней на колени.

— Она в обмороке, бедная старушка! — сказала девушка, положила седую голову к себе на колени и принялась обмахивать ее краем плаща. — Ну, ну, не надо бояться, — приговаривала она.

Ресницы Пруденс затрепетали, женщина издала негромкий стон. Мужчины расхохотались. Дженифер бешено уставилась на них.

— Нечего тут смеяться! — резко бросила она. — У нее есть причины для страха!

Руперт спрыгнул на землю, подошел к женщинам, присел рядом с ними на корточки и принялся растирать руки Пруденс.

— Увы, на самом-то деле никаких причин нет, — сказал он, язвительно скривив губы. — Я знаю, конечно, что в памфлетах меня называют Принцем-грабителем, князем разбойников, и так далее; и, без сомнения, вы были встревожены, когда до вас дошел слух, что я продвигаюсь к Йорку… — Он весело взглянул на девушку. — Но мне лишь однажды пришлось воевать с женщиной…

Дженифер изумленно уставилась на него.

— Я не знал, с кем сражаюсь, — пояснил принц. — В самом начале войны, с небольшим отрядом, я пытался захватить один повстанческий дом, но его защитники сражались отчаянно и сопротивлялись нам до тех пор, пока у них не иссяк порох. И лишь тогда я выяснил, что защитников было всего несколько человек, а командовала ими хозяйка поместья! Я предложил ее мужу присоединиться к нам, но он отказался. И я оставил их в покое, не тронув их имущества. Она заслужила это право. — Принц вздохнул. — Но вообще… да, мне часто приходилось реквизировать разное, как это принято во время войн на континенте, но — это было необходимо, для поддержки нашего дела. Когда мы победим, мы возместим стоимость реквизированного. — Он едва заметно улыбнулся. — А пока что я пленник, и совершенно безопасен.

— Вы говорите с таким благородством, лорд, — прошептала девушка. Краска отхлынула с ее щек, она побледнела.

Пруденс, пришедшая в себя, села и, расхрабрившись, принялась браниться.

— Безопасен, он?! Да он страшней Сатаны!

Руперт усмехнулся:

— Ну, позвольте дьяволу помочь вам встать на ноги.

Пруденс ничего не оставалось, как подчиниться. Но, встав, она тут же покачнулась.

— Ей нужна поддержка, — решила Дженифер. — Прошу прощения, сэр.

И она обняла горничную за плечи.

— Пусть она идет в дом, и ты с ней, — решил Шелгрейв. — Ваше высочество, не продолжить ли нам прогулку?

— До вечера, Дженифер Элайн, — сказал Руперт. Он взял руку девушки и поцеловал ее. Там, откуда принц прибыл, это было обычным проявлением вежливости; но у Дженифер подогнулись колени. И без того перепуганная Пруденс теснее прижалась к девушке, и обе женщины застыли, не сводя глаз с принца.

Руперт, не обратив внимания на подвесную лесенку, одним прыжком очутился на платформе паровоза. Поезд тронулся с места и, пыхтя, направился через мост и дальше на юг.

— Нам бы следовало уйти в дом, милая Дженифер, — едва слышно пробормотала Пруденс.

Девушка не отводила взгляда от удаляющегося паровозного дымка.

Пруденс насторожилась.

— Дженифер! — громко окликнула она. Девушка вздрогнула.

— Ох! — Она повернулась к компаньонке. — Да. Действительно. Я иду.

У перекидного моста она задержалась, чтобы приласкать сторожевых псов. Собаки отчаянно завиляли хвостами и принялись тыкаться влажными носами в ее юбку и облизывать ей руки.

— Вы слишком уж нежничаете с этими гадкими псами, — сердито заметила Пруденс. — Они опасны!

— Ну, только не для меня, — рассмеялась Дженифер, к которой уже вернулась вся ее живость. — Кто еще любит их? — Она почесала собак за ушами, погладила их. — Привет, Скулл! Ах ты, хороший Бонс!

— Это глупо — любить животных, — сказала Пруденс. Ее взгляд вернулся к рельсам и к удалявшемуся поезду. — А он — зверь из Апокалипсиса…

Дженифер направилась к дому. Горничная последовала за ней. Дворецкий закрыл за ними двери.

Глава 3

БАШНЯ-ОБСЕРВАТОРИЯ.

НОЧЬ

Руперт оторвался наконец от телескопа.

— Я и вправду видел луны Юпитера и горы на нашей собственной луне, — пробормотал он. — Как это странно…

— Вы не знали этого до сих пор? — спросил Шелгрейв.

— Я слышал об этом, конечно, — ответил Руперт. — Но у меня редко выпадало время подумать о подобных вещах, если не считать трех лет в Линце, когда я был в плену; да и тогда я слишком был занят другим. Да я и не видел телескопов такой силы. Я многое могу вам простить, сэр Мэлэчи, за то, что вы открыли передо мной небеса.

Он окинул взглядом небо и землю. Луна была уже в последней четверти, ее свет приглушал звезды, но планеты были неплохо видны. Серебристые лучи ложились на лужайки, далекие поля и холмы, подчеркивали черные купы деревьев; река в их свете казалась лентой живого серебра. Зато фонарь, висевший над входом в большой сарай, потускнел.

На крыше башни и на парапете находилось множество разнообразных инструментов. А неподалеку от телескопа, в тени, смутно поблескивали каски и кирасы стражей, той четверки, что охраняла пленника в ночное время. Можно было не сомневаться — солдаты весьма не одобряют астрономические забавы.

Тихая, теплая ночь пахла зеленью. Внизу стрекотали цикады.

Руперт, положив руки на влажные от росы камни парапета, взглянул вверх и медленно продолжил:

— Теперь я и в самом деле могу представить, как мы поднимемся на борт корабля, способного долететь до Солнца.

Шелгрейв нахмурился, хотя этого и нельзя было увидеть, поскольку широкие поля шляпы закрывали его лицо.

— Поосторожнее, — резко бросил он. — Хотя Господь и милостив к нам и позволяет нам услаждать наши измученные заботами и бессонницей души — что мне слишком хорошо известно, — наблюдая небесные явления, но и Сатана не дремлет, стараясь увлечь нас… Утверждение о движении Земли прямо противоречит Священному Писанию.

Руперт вздернул брови:

— Я не богослов, но я знавал вполне благочестивых людей, которые утверждали прямо противоположное. — Глаза принца нечаянно скользнули по стражникам, и Руперт невольно передернул плечами. — Не сомневаюсь, вы станете отрицать даже то, что Земля круглая.

— О нет, не стану! Это было известно уже в древние времена. Даже в языческой Британии, до прихода римлян, этот факт был признан.

Руперт откровенно заинтересовался:

— Как это?

— Но разве разгневанный Лир не воскликнул: «Разящий гром, расплющи шар земной!»^[363]? Я бы не осмелился утверждать, что великий историк говорит неправду.

— Мне давно хотелось в этом разобраться, — сказал принц. — На континенте так много записей и хроник сгорело во время нашествия римлян, что Шекспир остался чуть ли не единственным нашим источником… да есть немногое о более давних временах, о греках, первом королевстве Богемии, имевшей тогда выход к морю, или о прежней России… Но что записывал великий историк — факты или всего лишь легенды? Да и может ли подлинная правда пройти через испытания веками?

— Может, если она предназначена для избранного Богом народа, — торжественно произнес Шелгрейв. — Этот народ — англичане, а он — их историк.

В глазах Руперта сверкнула насмешка:

— Ну, я наполовину англичанин. Продолжайте.

Шелгрейв прошелся взад-вперед, сложив руки за спиной, и заговорил торопливо:

— Но разве вы не согласны с тем, что англичане избранный народ, ведь это видно из их национального характера, из языка, возвышенной речи благородных людей и простолюдинов… он существовал еще до того, как воздвигнуты были стены Трои, до Афин Тезея… А когда мы тщательно изучаем нашу английскую Библию, нетрудно увидеть, кем были наши предки: не кто иной, как одно из десяти племен Израиля! Их потомки в других местах смешались с местными племенами и почти утратили свою первоначальную природу, однако тут, в удаленной Британии, они остались сами собой, не смешиваясь с римлянами, саксонцами, датчанами — хотя, все они родственной нам крови. И хотя их много раз обманывали, как израильтян во времена Абрахама, они всегда хранили зерно истины, расцветшее в душе Великого Историка.

Руперт потер подбородок:

— Да, это может быть… Я однажды ночевал в его доме.

Шелгрейв резко выпрямился:

— Вы?!

— Да, около года назад. Королева незадолго до того вернулась в Англию с войском и деньгами. Я сопровождал ее до Оксфорда, где находился ее супруг-король. И так уж случилось, что я провел одну ночь в Стратфорде. Его внучка с мужем по-прежнему живут в том доме, и они оказали нам гостеприимство. На следующий день я помолился на его могиле.

Руперт снова посмотрел через парапет вниз. Перед ним лежали развалины аббатства. Принц указал на них.

— Если вы так уважаете старину, — сказал он, — почему вы стремитесь уничтожить былую славу подобных мест?

Шелгрейв подошел ближе. Голос пуританина прозвучал резко и хрипло:

— Мы восстановим истинную древность — вернем времена Иеговы-Громовержца и его Сына, изгнавшего менял из храма… и лишь Он один останется в душах людей. О мой лорд, я думал, вы были протестантом.

— Прежде всего я просто христианин, — заметил Руперт, стараясь говорить спокойно. — И вопреки всем ошибкам, те стены были оплотом правды.

— Когда закончится эта братоубийственная война, я разрушу их, сровняю с землей и поставлю там железные моторы.

— Варварство! Зачем?

— Чтобы изгнать тех духов, что время от времени являются туда и которых видят преданные им люди, бродящие в развалинах и вон в том лесу, — Шелгрейв указал вдаль. — Да, верно, римская церковь сначала была непорочна — в те времена, когда блаженный Августин проповедовал в Саксонии. Но явился Змий, вместе с ересью и язычеством — и сильнее всего его влияние сказалось в западных землях, где так называемые христиане кельты творили свои обряды в Ирландии, Уэльсе и в самом Гластонбери…

— Говорят, Гластонбери был Авалоном короля Артура.

— Если и так, то после Артура там все разложилось. И здесь произошло то же самое, и вскоре католики примирились с язычеством. Святые являлись весной, чтобы благословить поля — какая им была разница, кого считали святым? Танцы Мая и Морриса стали в конце концов просто непристойными, а вместо Рождества праздновали зимнее солнцестояние. Местные жители продолжали подносить молоко и зерно эльфам, а священники закрывали на это глаза… ох, да ведь они требовали уже, чтобы Пака произвели в христианские святые! — Шелгрейв вцепился в рукав Руперта. — Но не ошибитесь, — прошипел он, — все эти твари и вправду существуют, и ведьмы, и дьяволы, и Люцифер, они насмехаются над Творцом и строят ловушки ада… У меня есть одна немецкая книга, которую вам следует прочесть, — Malleus Maleficarum, в ней объясняется все, и рассказывается, с какими муками добывается правда, и лишь огонь и вода могут уничтожить зло, лишь веревка и перекладина — задушить его!

Руперт некоторое время молча разглядывал Шелгрейва, потом сказал:

— И вы еще изучаете астрономию! Думаю, мне лучше вернуться вниз, в мою камеру!

Глава 4

КОМНАТА В БАШНЕ

За стенами стоял серый день, солнце пряталось за низкими облаками, время от времени начинал моросить дождь. Коровы, пасшиеся на ближайшем выгоне, казались невероятно красными на фоне мокрой зеленой травы. Сквозь открытое окно в комнату проникала промозглая сырость, которой храбро противостоял стреляющий искрами огонь в очаге.

Конечно, назвав свою комнату камерой, Руперт был слишком энергичен в выражении. Это была широкая палата, удобно обставленная, устланная коврами. Но принц отодвинул в стороны большую часть обстановки, чтобы освободить место для рабочего стола. И теперь Руперт стоял возле него, осторожно ведя резцом по воску, наложенному на медную пластинку. Время от времени он брал кусок хлеба или мяса или делал глоток эля из стоящего рядом кубка.

Раздался стук в дверь, едва слышный сквозь ее дубово-металлическую толщу. Руперт раздраженно откликнулся. Но его раздражение растаяло, когда он увидел Дженифер. Один из стражей, стоявших на площадке лестницы, тут же занял пост вдверях.

— О, добро пожаловать, леди! Какой приятный сюрприз! — принц поклонился.

Хотя Руперт был одет в запятнанные кислотой рабочую блузу, бриджи и домашние туфли, а на девушке был хотя и темный и строгий, но очень дорогой наряд, принц выглядел более изысканным. Девушка вспыхнула, сжала руки и опустила глаза.

— Чем обязан вашему визиту? — спросил Руперт. И добавил с усмешкой: — И где ваша дуэнья?

— Я… я от нее сбежала, — прошептала Дженифер. — Она бы ни за что сюда не пошла.

— А, боится испачкать свои крахмальные юбки и свою непорочность в моей пропитанной серой берлоге? Бедная Пруденс! — Руперт громко расхохотался. — Но ведь и вы пришли сюда впервые с тех пор, как я заключен в этой башне, а прошло уже четыре недели! — Веселость принца угасла. Шагнув ближе к девушке, он осторожно сказал: — Вашему дядюшке это не слишком понравится, даже если он и ничего не скажет… ему давно не по душе то, что мы с вами слишком много гуляем вместе, играем в шашки и шахматы — и все это на глазах у всех. — Тут принц вспомнил о Круглоголовом, стоявшем в дверном проеме, и одарил его язвительным взглядом, добавив: — А впрочем, вас все равно охраняют.

— Но в том нет необходимости. — Дженифер говорила, уставясь на собственные пальцы. — Ваше высочество — человек чести. Я пришла… потому что вы давно не выходили… я боялась, что вы заболели. — Зеленые глаза внимательно глянули на Руперта. — Но у вас здоровый вид.

— Я здоров.

— Слава Богу… — Она произнесла эти слова так, словно молилась.

— Как мило с вашей стороны, что вы обо мне беспокоились. С того дня как зарядил дождь, за дверью просто нечего делать, и я занялся искусством, как я это делал когда-то в Линце, и я настолько увлекся делом, что мне не хотелось отрываться от него. — Руперт внимательно посмотрел на девушку. — Я только теперь понял, как мне не хватало вас.

— Ох… — Она нервно сглотнула. — Можно мне взглянуть, что вы делаете, ваше высочество?

— Это гравюра, изображающая святого Георгия и дракона, но это еще не победа, это сама схватка. — Дженифер следом за принцем подошла к столу. Ее нетренированный взгляд не мог разобраться в линиях на медной пластинке, и она посмотрела на рисунок, с которого делалась гравюра.

— Как это прекрасно, все как живое! — вздохнула она.

— И весьма современно, — сказал Руперт, усмехнувшись. — Ну, спасибо вам, Дженифер. — Он встряхнул головой, пытаясь сбросить уныние. — Может быть, посидите немного со мной, поболтаем?

Он придвинул к очагу два кресла. Девушка подождала, пока не сел принц, и лишь после того опустилась в кресло. Руперт улыбнулся, глядя на нее, и улыбка смягчила обычную суровость его черт.

— Во многом это место напоминает мне Линц, — заметил он. — Включая и присутствие прекрасной дамы.

Дженифер застыла. Огонь бросал отблески на ее лицо; голос девушки прозвучал едва ли громче треска искр в очаге:

— Кто это был? — И, помедлив немного, Дженифер смущенно добавила: — Простите мою бесцеремонность, лорд.

— Вам не за что просить прощения, моя леди. Хотя это странно… разве я не рассказывал вам о дочери графа Куфштайна? Вы так горячо расспрашивали меня о прошлом — а это лестно любому мужчине, — что я думал, вы знаете все подробности моей биографии.

— Нет, вы ничего не говорили о тех трех годах, когда вы были в плену в Австрии, — сказала девушка и наклонилась к принцу: — Я это понимаю. Сходство ситуаций… — Голос ее чуть дрогнул. — Так что не нужно мне рассказывать об этом, принц Руперт.

— Думаю, я бы с удовольствием рассказал, если вы не возражаете, — медленно произнес он.

— Тогда говорите.

Их глаза встретились. Но тут же Руперт перевел взгляд на огонь в очаге.

— Такое сердечное тепло, — задумчиво проговорил он, — для сына Ледяного короля…

— Ледяной король?..

— Вы не знали о его прозвище? — Руперт с легким удивлением посмотрел на Дженифер. — Да, моего отца звали именно так в то время, когда он правил в Богемии. Уверен, вы знаете, как Англию раздражала политика пфальцграфства.

— Я не слишком образованна, ваше высочество, — смущенно откликнулась Дженифер. — Вы же знаете, я выросла на диком и пустынном побережье в Корнуэлле. До четырнадцати лет я не училась в школе, а после того жила в монастыре, а в этой тюрьме немногому меня научили. — Она весело глянула на принца и хихикнула. — Только, пожалуйста, не повторите это при моем дядюшке Мэлэчи.

Руперт тоже рассмеялся и глянул в сторону стражников. Они находились достаточно далеко, чтобы можно было говорить без опаски, хотя и не слишком громко.

— Вы почти ничего не рассказывали о себе, — заметил Руперт.

Девушка глубоко вздохнула:

— Да ведь и рассказывать-то нечего, ваше высочество.

Принц очень серьезно посмотрел на нее.

— Дженифер, — сказал он, — вы так веселы и очаровательны, и… так заботливы, вы словно звезда, путеводная звезда. Сегодня я понял, что до сих пор принимал все это как нечто само собой разумеющееся. Я не думал, что задержусь здесь… — Заметив, как она поражена его словами, он кивнул: — Да. Из донесений ясно, что Рыцари повсюду проигрывают Круглоголовым. Вскоре дороги на Лондон будут свободны, и меня увезут… Ну, моя леди, если я для вас и вправду рыцарь, хотя и нахожусь на стороне ваших врагов — дайте мне что-нибудь на память, как это делалось в старые добрые времена… что-нибудь, маленький сувенир. И расскажите о себе, обо всей вашей жизни, с самого раннего детства. Неважно, если что-нибудь я уже знаю. — Он чуть скривил губы. — И напомните, в каком родстве вы состоите с Шелгрейвом?

То ли она покраснела, то ли это был отсвет огня из очага… Довольно долго Дженифер смотрела на пылающие поленья, потом вдруг резко повернулась к Руперту и сказала:

— Только если в ответ вы расскажете все о себе, принц.

— Справедливое условие, — ответил он, заставив себя улыбнуться; потом наклонился к девушке и положил руку на ее пальцы. Дженифер судорожно вздохнула и вцепилась в руку принца; слезы выступили у нее на глазах. Пуританин, стоявший у входа и не сводивший с нее глаз, обернулся назад и что-то негромко сказал своим товарищам.

Руперт отпустил руку Дженифер и откинулся на спинку кресла.

— Впрочем, вы проиграете, — сказал он. — Ведь я услышу нечто совершенно новое для меня, а вы… вам придется выслушать старую избитую историю.

— Но разве может состариться история подвигов?

Руперт поморщился.

— Начинайте! Леди — первая.

Дженифер неуверенно заговорила:

— Вы уже знаете — моя мать и тетушка были дочерьми Горацио Бинстока, йоркширского купца; он был конгрегационистом, но веселым и добрым человеком, а не упрямым реформатором. Моя тетушка вышла замуж за сэра Мэлэчи, но у них не было детей. Моя мать была моложе, не отличалась послушанием, и сбежала с Фрэнком Элайном, наполовину французом, наполовину корнуэлльцем, капитаном корабля… и католиком. Ее отец умер, и сэр Мэлэчи отомстил ей за ее неблагоразумный поступок, устроив так, что капитан лишился работы. После этого мои родители вернулись на родину отца, в маленькую деревушку на скалистом, поросшем диким лесом берегу, где он стал совладельцем рыболовного суденышка; иной раз он перевозил какие-то грузы, иной раз занимался контрабандой, похоже… — Дженифер робко взглянула на принца, но, увидев, что тот пристально смотрит на нее, тут же снова опустила глаза. — Я тем временем подросла… я была старшей из четверых детей. Я научилась лишь французскому языку — от отца и его друзей с той стороны канала. Когда мама умерла, мне — в десять лет — пришлось стать хозяйкой дома, присматривать за младшими и за отцом, а он стал много пить… Он утонул четыре года спустя, осенью. Боюсь, наша семья редко бывала в церкви; но все же священник был настолько добр, что написал в Лондон, моим дяде и тете. И они, будучи бездетными, взяли нас под опеку.

— И как вам с ними жилось?

— О, они были вполне добры — по крайней мере, с нами; но их слуги пребывали в вечном страхе. А мы… до того мы и не слыхали о такой пище, такой одежде, таких, домах. И мы учились писать, читать, и… нас учили истинной вере. Да, в Лондоне просто сказочная жизнь… ну, насколько я могла видеть…

— А где сейчас остальные дети?

— Остались в Лондоне, с миссис Шелгрейв, а сэр Мэлэчи в прошлом году отправился на север, у него там дела. Он, как и многие, боялся, что ужасный принц Руперт… вскоре доберется до Лондона… начнутся грабежи… Ну, он ошибался, теперь я вижу. Моя сестра еще совсем маленькая, братья — тоже; но мне, решил дядя, лучше перебраться сюда… из осторожности.

— Но, похоже, безопасность жены его не слишком беспокоит, — сухо заметил Руперт.

Круглоголовые у двери собрались в кружок, о чем-то посовещались, а потом один из них отправился вниз. Но принц и Дженифер не заметили этого.

— Вот и вся моя короткая жизнь, ваше высочество, — сказала девушка.

— Нет, это лишь голый скелет.

Она подняла голову. Огонь бросил алые блики на ее золотые волосы.

— Ваша очередь, мой лорд, — с вызовом сказала она. — Пока хватит и голого скелета, о плоти — позже… — Она умолкла, покраснела и закрыла лицо руками.

Руперт поспешил заговорить, чтобы помочь ей справиться со смущением:

— Ну, тогда я брошу свои кости, и посмотрим, что нам выпадет. Вы наверняка часто слыхали их стук и гадали на судьбу… Итак, моя матушка была дочерью короля Якоба и Анны Денмаркской. Она вышла замуж за Фредерика, курфюрста Рейнского пфальцграфства. Они были любящей парой… и родили тринадцать детей, несмотря на все невзгоды. Я — четвертый. Ну, когда протестанты в Праге выбросили императорского посланника из дворцового окна и предложили моему отцу занять трон Богемии, он согласился. Там я и родился. Потом имперская армия лишила его короны, и мои родители стали беглецами, пока не нашли приюта в Нидерландах, благодаря тому, что в венах моего отца текла кровь Вильяма Тихого. Его вдова и отпрыски тоже знавали невеселые времена. Я, вместе с моим братом Маврикием, довольно рано начал воевать, сначала за Фредерика-Генри, принца Оранского, потом, с помощью шведов, мы пытались восстановить курфюршество нашего старшего брата. Но там мне не повезло, и я провел три года в плену в Линце, у фон Куфштайна, пока мои друзья прилагали все усилия, чтобы освободить меня. — И, увидя, что девушка уже успокоилась, он добавил: — Но вам все это хорошо известно.

Собравшись с духом, Дженифер сказала:

— Нет, я ничего не знаю о той девушке.

— О, это была дочь Куфштайна, высокородная Сюзанна. Граф был добрым стариком, он любил меня и надеялся, что я присоединюсь к Римской церкви. В общем, пока он властвовал, мои цепи были не слишком тяжкими… если не считать того, что это были все-таки цепи — почти такими же, как здесь, и там тоже я встречался с прелестной девицей, о которой всегда буду вспоминать с любовью и уважением.

— Я не осмелюсь надеяться стать… новой Сюзанной.

— Вы будете жить в моей памяти, пока моя голова держится на плечах.

Дженифер резко выпрямилась:

— Что вы имеете в виду?

— Ничего, — смущенно ответил Руперт. — Это просто фраза.

— Фраза… ох, нет… вы такой серьезный человек… — Она встала. — Вы боитесь Парламента… но вы ошибаетесь!

Он тоже поднялся на ноги.

— Я не боюсь этих трусливых дворняжек, чем бы они там ни занимались, — сказал принц. — Но, будучи дворняжками, они рады укусить, когда уверены в своей безнаказанности, а я вполне заслужил их ненависть.

— Но вы — королевской крови, — дрожащим голосом произнесла Дженифер.

Руперт презрительно скривил губы:

— Однако эта банда послала на виселицу лорда Страффорда под совершенно надуманным предлогом и держит в тюрьме своего собственного лондонского архиепископа.:. нет, моя леди, я не совершу им на радость королевского самоубийства.

Девушка едва сдержала крик ужаса. Слезы хлынули из ее глаз. Она бросилась к принцу.

— Они не могут… вы… они не должны… Господь им не позволит…

Он осторожно, с непривычной для него нежностью обнял девушку.

— Нет, нет, — утешающе заговорил он. — Не тревожьтесь, малышка. Возможно, я слишком мрачно рассуждаю. — Он ласково погладил ее волосы. Дженифер крепче прижалась к нему.

Солдат у входа стукнул алебардой об пол. В комнату торопливо вошел сэр Мэлэчи.

— Что тут происходит? — прошипел он. — Что это за бесстыдство? — Он грубо схватил девушку за плечо. — Вавилонская блудница!

Руперт отшвырнул руку Шелгрейва с такой силой, что затрещала ткань рукава сэра Мэлэчи.

— Оставьте, сэр! — произнес принц сквозь сжатые зубы. — Если тут и есть чья-то вина, то лишь моя. Я говорил о вещах, которые слишком расстроили девушку.

Дженифер опустилась на пол, закрыв лицо руками. Руперт и Шелгрейв на какое-то время замерли, яростно глядя друг на друга. Наконец пуританин заявил:

— Я вынужден поверить вам, мой лорд, но должен также потребовать, чтобы она больше не виделась с вами, и надеюсь, что скоро вас здесь не будет.

— Я тоже, — рыкнул в ответ Руперт. Дженифер вздрогнула, подняла голову, с трудом поднялась на ноги и теперь стояла, сжав кулачки и задыхаясь от рыданий.

— Идем! — приказал ей Шелгрейв. Он развернулся и направился к двери.

Дженифер взглянула на Руперта невидящими глазами.

— Прощайте… — прошептала она. Немногим довелось слышать, чтобы принц говорил с такой нежностью:

— Удачи вам, прекрасная леди…

Оставшись один, принц подошел к окну и долго стоял там, глядя на дождь. Мысленно он обращался к Дженифер…

«Милая, добрая девушка… но — ох, как же она молода и беззащитна! Я едва ли на семь лет старше ее, но я так много сражался и странствовал, что нынче чувствую себя рядом с ней глубоким стариком, которого собираются обезглавить… Надеюсь, она найдет новую любовь, которая принесет ей безопасность, и родит много детей, похожих на нее саму, и лишь изредка будет вспоминать обо мне, и всегда — с улыбкой…

Возможно, и Мэри Вилльерс вспоминает обо мне в Оксфорде?

О герцогиня Ричмонд, я был твоим слугой… всего лишь слугой великолепной бабочки… и твой муж всегда был моим твердым сторонником… я не стыжусь этой дружбы, и неважно, что я ощущал страшную пустоту, находясь рядом с тобой…»

Принц выпрямился и негромко сказал:

— Настанет день, моя милая, когда мы попытаемся изобразить на воске небеса — о, они вовсе не оплакивают нас, как нам это кажется, они просто хнычут без причины… А колесо фортуны катится и катится, и где оно остановится — известно одному лишь Творцу…

Глава 5

АББАТСТВО КИРСТОЛЛ.

УТРО

Почти все старые стены аббатства сохранились. По ним вился плющ, сквозь плиты двора и пола пробивалась трава, грачи и летучие мыши были единственными прихожанами церкви. За небольшой группой строений возле церкви можно было укрыться от наблюдателей из замка.

Дженифер проскользнула в крытую аркаду. Листва и вьюнки вокруг нее поблескивали каплями росы, лужи отсвечивали металлическим блеском. Показались первые лучи солнца. Радостно пели птицы. Но ветерок, заставлявший кивать головки одуванчиков, был прохладным и сырым. Девушка вздрогнула и поспешила завернуть за угол трансепта, надеясь, что там будет теплее.

Она была очень бледна, под глазами вырисовывались темные круги. Взгляд ее блуждал от пустой колокольни к осыпающимся стенам келий. Она сказала вслух:

— Коноплянка и жаворонок говорят, что мы увидим, как растает мрак. Цветы раскрывают лепестки, радуясь свежести, но в моем сердце — дождь. Когда вчера я услыхала, как велика грозящая тебе беда, передо мной словно сверкнула молния ада… и загрохотал гром, и задул штормовой ветер, и все это длилось целую вечность… — Она вздохнула. — Но день должен настать, а буря утихнуть, а солнце прогнать облака за море. И все же душа человеческая одинока, а горе, как и любовь, может жить без конца. — Она грустно опустила голову. — Не будет края моей боли, и я должна всегда стоять и ждать под дождем. — Помолчав немного, она добавила: — Но даже смерть не заставит меня забыть любимого! Да, ты умеешь скрывать свои чувства! Я и не знала, как ты страдаешь от своих оков…

Шорох, раздавшийся позади, заставил ее резко обернуться.

— О! Кто здесь?

Человек, выскользнувший из-за стены, остановился достаточно далеко, чтобы не испугать девушку. Он был длинным и тощим, словно умирал от голода; глядя на девушку, он согнулся, пытаясь изобразить поклон.

— Уилл Фарвелл меня зовут, добрая мисс. — В скрипучем голосе слышался сильный южный акцент. — И вот сегодня наконец-то я могу с вами поговорить… Вы меня не бойтесь, мисс, я человек безвредный, и я уж очень надеюсь, вы послушаете, что я скажу.

Он потер свой огромный нос. Лоб и подбородок Уилла, словно напуганные размером этого носа, убегали назад. При улыбке открывались кривые зубы, крошечные светлые глазки постоянно моргали. Грязные светло-рыжие волосы торчали во все стороны. Кафтан был явно коротковат; бриджи сидели немного лучше; ботинки износились до дыр.

— Ты бродяга? — осторожно спросила девушка.

— Не совсем так, мисс. Я тут по делу… по важному делу. Это… вы ведь Дженифер Элайн, из дома Шелгрейва, верно?

— О! Но мне казалось, я знаю уже всех, кто живет по соседству…

— А, ну да, а меня не знаете, а? Да уж, надеюсь, меня тут мало кто видал. Но я хочу спросить, вы уж простите мою дерзость, мисс… — В его голосе внезапно послышалось напряжение. — Вы ведь друзья с принцем Рупертом, а?

Дженифер прислонилась к стене, и плющ зашуршал и осыпал девушку каплями воды. Дженифер закрыла глаза, снова их открыла и глубоко вздохнула.

— Ага, — кивнул Уилл Фарвелл. — Ну, я так и думал. Ладно, хорошо, я ему тоже друг, мисс. Ох, если бы вы знали, как я ждал этого… Я тут уж не один месяц шатаюсь в кустах. Вы часто с ним гуляете, а следом компания Круглоголовых… ух, как мне хотелось дать им хорошего пинка! Или с вами таскалась жердина с пучком на макушке…

— Пруденс! — Дженифер, не удержавшись, рассмеялась.

— Сейчас ее что-то не видно.

— Я сбежала от нее, чтобы побыть одной.

— Ну, мисс, нам сейчас не до всяких там Пруденс, нас время поджимает. Говорят, в восточных землях Рыцарей совсем разгромили, отогнали на юг, и дорога на Лондон свободна. Думаю, так оно и есть. Местные жители все замечают и знают обо всем прежде, чем всякие там господа разберутся в деле, местных ведь интересует, сколько еще полей вытопчут и скольких женщин… пощупают. Примите мое почтение, мисс, но ведь и вам не хочется, чтобы принца Руперта увезли в Тауэр, а уж я никак не думаю, чтобы этот пар-па-ламент стал медлить с решением…

— Нет!..

Дженифер вздрогнула, выпрямилась и бросилась к Уиллу. Схватив его за руки, она воскликнула:

— Ты можешь помочь ему?

Уилл усмехнулся:

— Мы можем, леди.

— Кто ты такой? Что ты тут делаешь? Боже милостивый…

— Ну, Бог у каждого свой. Я-то ведь был простым фермером-арендатором, а вот записался в драгуны, когда король поднял свое знамя, и я служил при принце Руперте, следил за его животными. Там их хватало — белый пес, обезьянка, всякое другое — пуритане-то болтали все время, что он не иначе как колдун и его приятели тоже чародеи, а он просто любит зверюшек… они ему настоящие друзья… ну, я, кажется, слишком много болтаю, а?

Дженифер оглянулась по сторонам:

— Да, меня могут хватиться в любую минуту и начать искать. Так что… не задерживай меня.

Уилл присел на корточки, вытер рукавом подходящий камень.

— Вы присядьте, мисс, и послушайте еще минутку, ради тех, кого мы любим — ради принца и короля.

«Короля? — удивленно подумала Дженифер. — Нет, король тут ни при чем, какое мне дело до этого шотландца и до свободы Англии… но Руперт…»

Она села, обхватив руками колени, и уставилась на Фарвелла. Он неуклюже прошелся взад-вперед и заговорил:

— Я ведь от отчаяния обратился к вам, добрая леди. У меня нету выбора… да и у вас никого нет, кроме меня, если вы и вправду хотите ему добра… Но мне уж приходилось слышать, какая вы добрая, веселая, просто не сравнить с той замороженной треской, что вас охраняет. Ну, и я сам следил за вами издали, когда вы гуляли с моим генералом, и… Да, на таком поле боя принцу всегда не хватало храбрости. — Уилл покачал головой и прищелкнул языком. — Добродетельные женщины всегда его смущали. А я все-таки замечал в вас кое-что… и подумал… — Он вдруг умолк, а потом воскликнул: — Эй, да я заставил вас покраснеть!

— Продолжай или уходи, — отрезала Дженифер.

— Вы уж меня простите, я ведь человек деревенский. Просто зная, как вы относитесь к Руперту… Ну, честно говоря, я-то пошел на войну, чтобы немножко отдохнуть от жены и ребятишек, у меня их десять, понимаете… нет, я их люблю, конечно, только многовато их… ну, и надо было подумать о том, как им расти, а им лучше расти при нашем короле и не забывать Старый Путь. Ну а потом я узнал Руперта… при Марстон Муре, он меня заметил.

Обида, прозвучавшая в голосе Уилла, заставила Дженифер выпрямиться и пристально взглянуть на собеседника.

— Он упоминал как-то о человеке, — осторожно сказала она, — который позволил его псу сбежать и погибнуть… а потом этот человек удрал.

Уилл взмахнул кулаком.

— Я тут не виноват! — хрипло выкрикнул он. — Это болван грум!.. Ну, я просто не успел объяснить все принцу, нас уже прижали здорово. А когда я увидел, что он попался в ловушку, я подумал, что лучше мне остаться на свободе и отправиться следом за ним. Как бы я ему помог, если бы и меня тоже схватили?

— Но как ты сумел проследить за ним? — удивленно спросила Дженифер.

Уилл пожал плечами:

— Мисс, я всю жизнь был браконьером и охотником, бродил от Мендиппских холмов до канала, от реки Эйвон до Эксмура — и окрестности Гластонбери я тоже знаю… ну, черт бы меня побрал, если бы я не сумел пройти следом за Круглоголовыми, от меня ни один их вздох не укрылся, мне что за зайцем гоняться, что за его высочеством… Ну, поначалу-то я просто шел с отрядом Круглоголовых, пока… — Он уныло склонил голову. — Пока они не убили одну женщину, бессмысленно так, жестоко…

Дженифер испуганно глянула на него:

— Какую женщину?

— Ну, за войском их много шло, хотя в основном там были честные солдатские жены. Ну а если даже женщина была и блудницей или ирландкой, она что, заслужила смерть? А у пуритан так — если кого обвинили в блуде, то они не тратят времени на разбирательство. — Уилл щелкнул пальцами. — Думаю, милорд Иисус им это попомнит в Судный День. Ну, и надеюсь, что принц Руперт освободится и задаст жару этим хитрым лицемерам.

Девушка, глядя прямо перед собой, тихо сказала:

— Не знаю, верить ли тебе… — Но тут же потребовала: — Ну, и что было дальше? Говори!

— Я держался все время поближе к палатке командиров, и как раз после того увидел, наутро, как они снаряжают карету под сильной охраной. Я и побежал за ней, по обочинам, чтобы меня никто не заметил.

— И ты сумел не отстать?

— Э, человек налегке может бежать как лошадь или как олень, если он к тому привык и у него хватает терпения. Я же не тащил за собой карету, и вообще ничего, кроме одежды да оружия, ну, и еще у меня было несколько пенни, хотя, конечно, Круглоголовые этих денежек не признают. И я видел, как принца доставили в этот замок, и подумал, что какое-то время они его здесь подержат. Так что мне надо было окопаться где-то поблизости и наблюдать, как пойдут дела. И вести себя тихо, как мышка.

— И где же ты жил?

— Да где попало. Имена называть не стану, однако в этих местах сторонники Стюарта множатся, как чертополох. Так что мне удавалось то переночевать на сеновале, то получить у задней двери тарелку бобов с беконом, а то и вовсе приласкать шуструю бабенку, у которой муж на войне… Конечно, мне приходилось быть настороже, не то что бродячим ремесленникам, они-то ходят открыто… И я слушал внимательно, знал все местные сплетни, обо всех!

— И о Руперте тоже! — Дженифер встала. — У тебя есть план? Что мы можем сделать, чтобы спасти его?

Уилл потоптался на месте, вглядываясь в девушку.

— Ну, это зависит от вас, мисс Элайн.

— Каким образом?!

— Ну, сначала разберемся, верно ли я все понимаю, — со вновь вспыхнувшим сомнением произнес Фарвелл. — Он, значит, заперт все время в своих комнатах, очень высоко, в астор… астро-но-мической башне, и под дверью у него всегда стражники… каждую ночь. Так? — (Дженифер кивнула.) — Днем он может гулять, не слишком далеко, но солдаты не выпускают его из виду. В такое время ничего мы сделать не сможем, а вот ночью нам пособят…

— Кто? Он так одинок!

— Ну, я сторонник Старого Пути, и иной раз мне приходилось встречаться с существами, совсем не похожими на меня, — многозначительно произнес Уилл. — Но сначала нам надо освободить его из-под запоров, так? У меня тут вот, под одеждой, хорошая веревка. Ее очень даже можно спрятать под вашей юбкой. Если вы сможете пробраться к Руперту и передать ее, он выберется через окно прямо сегодня ночью.

— О милосердный Христос! Мне запрещено видеть принца!

— Ну, я уверен, вы наберетесь нахальства и что-нибудь придумаете, вроде как вы там у него что-то потеряли, и сумеете заморочить головы стражникам, и передадите ему веревку. Ведь сумеете? Тут… кое-кто… говорил мне, что у вас хватит пороху на любое дело, да и вообще, что тут такого? Не страшнее школьной шалости!

— Ну… нет, это не так просто, Уилл. Да и собаки могут поднять шум…

— Не поднимут, если вы их успокоите. Так мне говорили.

На этот раз она очень долго смотрела на него — внимательно, настороженно. С листьев на камни падали со звоном капли. Облако закрыло солнце, и на несколько мгновений стало холодно.

— Кто говорил тебе? — спросила наконец Дженифер. Он спокойно встретил ее взгляд.

— Я мог бы сказать, что это был крестьянин, который знает, что вы дружите с четвероногими слугами; но я не стану лгать. Я просто вижу вас, мисс, и этого довольно, и я знаю, что вы найдете способ помочь ему, и будете ждать его внизу, и проводите его через мост, чтобы собаки молчали. Я-то не осмелюсь слишком близко подойти к замку. Так что вам придется проводить его до одного местечка в лесу. А уж там буду ждать я, с оружием, которое я раздобыл в Марстон Муре, и с парочкой реквизированных лошадок. И… наши друзья — мои, Руперта и ваши, если вы позволите им быть вашими друзьями… они тоже будут там. Больше я не могу ничего сказать, кроме того, что домой вы вернетесь спокойно, никто не причинит вам вреда по дороге.

Девушка жалобно взглянула на Фарвелла:

— Но моя честь…

— Никто не коснется вас иначе, чем по-братски. — Уилл хихикнул. — Да и не до того нам будет!

— Я имела в виду мой долг перед опекуном… и перед моей верой…

— У Руперта своя вера.

— А мне нужен Руперт, если даже я не нужна ему… — Дженифер расправила плечи и вскинула голову. Луч солнца сверкнул в ее волосах. — Что ж, пусть будет так, Уилл Фарвелл, и благослови тебя Господь! Побыстрее, расскажи мне в точности, что я должна сделать.

— Давайте-ка уйдем вон туда, в церковь… там нас наверняка никто не заметит, — предложил Фарвелл. — Мы ступаем на опасную дорожку — опасную для Англии, для Руперта и для нас с вами…

Дженифер кивнула и следом за Уиллом направилась к арке входа.

Глава 6

ВОЗЛЕ ЗАМКА.

НОЧЬ

Лучи полной луны серебрили темный замок и развалины. Блестела река, влажная трава; вдали вырисовывались поля и лес, взбирающийся на северные склоны холмов. Купол серовато-синего неба по краям украшали робкие звезды. Воздух был холодным, дул легкий ветерок, стояла глубокая тишина, нарушаемая лишь журчанием воды.

Дженифер стояла, положив руки на головы собак, и видела, как с крыши левой башни, словно змей, метнулась веревка, на мгновение вырисовалась на фоне созвездия Андромеды, а затем исчезла во тьме. Собаки почуяли страх девушки. Один из псов тихонько заскулил, второй громыхнул цепью. «Тише, тише, — неистово зашипела она. — Пожалейте меня, не шумите…»

На краю крыши показалась тень. Руперт скользнул на землю. Потом осторожно потянул веревку, свободно наброшенную на зубец башни, свернул ее и осторожно направился в сторону Дженифер, стараясь зря не тревожить собак. Веревка висела на его плече, как патронташ. Принц снова был одет в грубую одежду и высокие солдатские башмаки.

Дженифер бросилась в его объятия. Один из псов зарычал. Девушка торопливо высвободилась из рук Руперта, успев лишь погладить его волосы, и склонилась к собакам, успокаивая их. Руперт молча стоял рядом. Подняв лицо к небу, он усмехнулся, сверкнув зубами, и негромко произнес:

— Свободен, снова свободен! Замки сорваны! Черт меня побери, если я еще раз попаду в клетку!

Дженифер выпрямилась, взяла принца за руку и повела через мост. Никто не позаботился поставить тут стражу на ночь, ведь Рыцари уже были далеко. Под мостом зиял черный провал крепостного рва.

Они отошли от замка на несколько сот ярдов, и Руперт решил, что здесь уже можно говорить.

— Я сделал все точно так, как… ты… написала, — медленно сказал он. — Но дальше тебе идти не нужно, не стоит рисковать. Возвращайся. Я отправлюсь вперед и ни в одной из своих молитв не забуду упомянуть твое имя.

Под капюшоном, скрывавшим лицо Дженифер, едва можно было разглядеть, что она отрицательно качнула головой.

— Ты не должен идти один, пешком, без оружия. Я провожу тебя до нужного места, я знаю, где это, я бывала в этом лесу. Там ты найдешь помощника, ожидающего тебя.

— Что за помощник?

— Я ничего не знаю о нем, кроме того, что написала тебе в записке… и боюсь думать… Ох, ведь речь идет о твоей жизни! — И умоляюще добавила: — Руперт, если ты и вправду хочешь поблагодарить меня, позволь мне провести с тобой эти последние часы!

В холодном лунном свете нельзя было с уверенностью определить, вправду ли принц покраснел; он уставился в землю и сказал:

— Но ты очень рискуешь, Дженифер. Многим рискуешь.

Ответ Дженифер прозвучал твердо и уверенно.

— Нет, мой самый дорогой. Ты рискнул не только жизнью, но, возможно, и спасением души, а моя жизнь ничего не стоит рядом с твоим делом. — Она глубоко вздохнула. — Нам идти несколько миль. Вперед!

В ЛЕСУ

Лунный свет безмолвно плескался в листве, стекал по белым стволам берез, пробирался в таинственный мрак под дубами, круглыми пятнами ложился на землю. Грибы и анемоны выглядывали сквозь толстое одеяло прошлогодней листвы. Светились голубым поваленные стволы. Теплый воздух был пропитан ароматами земли и травы.

Оберон шагнул вперед. С его плеч свисал плащ, сотканный пауками; на тунике сверкали кристаллы… но, возможно, это были капли росы? Он поднес к губам рог и затрубил. Низкий призывный звук пронесся над лесом.

Оберон протрубил еще раз, еще… В ветвях замелькали светлячки, играя всеми цветами радуги. Когда они приблизились, стало видно, что это крошечные человечки — невероятно прекрасные, летящие на комариных крыльях.

Оберон опустил рог.

— Привет, жители Страны фей! — сказал он. — Где королева Титания?

Рой эльфов трепетал вокруг короля, взмахивая крылышками. Чуть спустя нежный голос ответил Оберону:

— Я недавно пролетала мимо нее, лорд Оберон, и слыхала, как королева говорила Паку, что она охотно отправилась бы на юг, если он составит ей компанию и оседлает пару ночных ветерков, что ей хочется умчаться от отравленных городов, унестись, как пушинка чертополоха — искать покоя в нашей любимой, покинутой Греции; она хотела бы знать, не найдем ли мы там покоя… чтобы не возвращаться больше в негодные северные края.

— Ох, мой лепесток! — вздохнул Оберон. — Если я позволю тебе отправиться в этот путь, то уже к рассвету ты узнаешь то, что и без того всем нам известно… — Его голос изменился. — Мне немедленно нужна королева Титания. Быстро, мчитесь во все стороны, догоните ее и верните, пусть встретится со мной у древнего стоячего камня. — И он мрачно добавил: — Ни в Греции, ни в каком-либо другом месте не осталось для нас надежды, и, если мы покинем этот пораженный мучительной болезнью остров, тоска загрызет нас, куда бы мы ни умчались. Нет, мы должны постараться остановить болезнь, пока она не слишком сильна. Да, у нас мало шансов на победу — но мне известны некие предзнаменования, и я ворожил, и чувствую, что наша судьба — в руках двух человек, которых я заманил сюда… Ну же, летите!

Он громко выкрикнул последние слова и взмахнул своим посохом. Звезда на конце посоха сверкнула. Внезапно подул ветер, застонал среди ветвей — и унес эльфов.

БАШНЯ-ОБСЕРВАТОРИЯ

Крышка люка распахнулась, и сэр Мэлэчи выбрался на крышу. Луна светила ярко, и в фонаре не было нужды. Но его желтый свет смягчал ледяное сияние, заливавшее все вокруг.

Поставив фонарь возле закутка, где хранились инструменты, Шелгрейв один за другим извлек телескоп, квадрант, астролябию, небесную сферу из бронзы и хрусталя, маленький рабочий столик, кронциркули, книги, звездные карты, тетрадь, чернильницу, перья… Последними были часы с маятником. Прежде чем подтянуть их гири, Шелгрейв водрузил на нос очки и проверил время по часам, которые извлек из кармана жилета.

«Почти полночь. Час ведьм, — подумал он и вздрогнул. — Я почти завидую суеверным папистам с их распятием. Но — нет. Никакие символы и идолы не могут служить защитой. Лишь милость Божия, дарованная избранным, может отогнать демонов, крадущихся в ночи».

Он опустился на колени, воздел руки и заговорил дрожащим голосом, обращаясь к небу:

— О Бог моих отцов, я, спотыкающийся грешник, умоляю Тебя о милости. Ты, Единый Всемогущий, видишь, как дьявол терзает мою душу. Он грязно хихикает в моих снах, он мучает меня бессонными ночами, и… он преследует меня!.. — Шелгрейв уронил голову, стукнул кулаками о каменную кровлю. — Почему я не могу забыть о тех давних годах, когда блуждал в адском мраке, в зловонных притонах, пьянствовал, играл в карты, богохульствовал, лодырничал — до той ночи, когда мой умирающий отец проклял меня, и тогда словно в одно мгновение унесло всю паутину с моих глаз? И почему этот давний покойник в последние годы так часто покидает свою могилу и пачкает своими сгнившими пальцами мои мысли… да, особенно с тех пор, как моя племянница попала под влияние?..

Какое-то время Шелгрейв молчал, потом снова поднял лицо вверх и заговорил более уверенно:

— Все предопределено Тобой, и каждое Твое решение — благо. Ты погрузил меня в это озеро огня, чтобы выгорела окалина, чтобы тверже стала моя сталь, дабы душа моя уподобилась мечу в Твоей войне… в священной войне, к которой Ты призвал нас, дабы покорить надменного короля, склонить его перед Твоей волей, сбросить идолов в пыль и завоевать весь мир — весь мир для избранных Тобой: возрожденных английских израильтян. — Он вскочил на ноги. — Я слышу Твой глас, Иегова-Громовержец! В моих руках есть сила для удара! — Он поднял вверх руки, скрючив пальцы, словно пытаясь схватить что-то. — Это Твоя воля, что я не сражаюсь сейчас, но ращу железные мускулы для будущей схватки… да, я это делаю, Всевышний! И я обещаю работать с двойным усердием, и я уничтожу низкую похоть!

Постояв несколько минут молча и немного успокоившись, Шелгрейв добавил:

— Этой ночью я потушу сжигающий меня огонь и смажу раны прохладным огнем целомудрия, изучая Твои звезды — пока не вернется сон или не придет рассвет.

И он принялся снимать чехол с треноги телескопа.

Глава 7

ПОЛЯНА В ЛЕСУ

Темные деревья с серебряными верхушками стеной стояли вокруг прогалины. Лунный свет падал на траву, маргаритки, первоцветы и примулы; роса превращала улиток в бриллианты. Почти в самой середине поляны возвышался каменный монолит в два человеческих роста высотой. Хотя за многие-многие годы ветры и лишайники оставили на нем свои следы, он все же не утратил строгого, сурового вида.

На краю поляны стояли две лошади. Это были обычные фермерские коняги, не нуждавшиеся в привязи. Они спокойно похрустывали травой.

Уилл Фарвелл сидел, прислонясь к камню, и подрезал ногти столовым ножом. Он был в потрепанной драгунской форме, хотя и без знаков отличия. На поясе у него висел кавалерийский меч. Он напевал себе под нос, отчаянно фальшивя:

Когда влюблен я был в тебя,

Дни напролет я распевал,

Смеялась ты, меня дразня,

И пряталась на сеновал.

Звезде нахально подмигнув,

Ночь напролет тебя искал,

Ни на минутку не заснув,

Тебя пощупать я мечтал.

Но вот однажды…

Тут он умолк. Сквозь подлесок, с громким шумом, на поляну выбрались Руперт и Дженифер. Одежда их была порвана сучьями, промокла от росы, но оба они выглядели бодро. И все же Дженифер тут же опустилась на траву. Руперт подошел к камню.

— Уилл! — крикнул он. — Ах ты, старый мошенник!

Он схватил Фарвелла и сжал его в объятиях с такой силой, что у того затрещали ребра.

— Ух! Ваше высочество совсем меня задавили. Да уж, за эти месяцы у Круглоголовых вы ничуть не ослабели. Уж, пожалуйста, поосторожнее, а то вы из меня лепешку сделаете. — Отдышавшись, он отступил на шаг, задрал голову, вгляделся в принца и спросил: — А что, Джен… мисс Дженифер объяснила вам все, да, в записке?

— О! — Руперт восхищенно взглянул на девушку. — Хотелось бы мне, чтобы все мои офицеры умели составлять такие краткие и точные донесения. Нашему делу это принесло бы немалую пользу. Она упомянула даже о том, что ты не виноват в смерти Малыша. Ну, я и так верю, что ты совсем не хотел этого… и не могу на тебя сердиться после того, что ты сделал для меня.

— Не сделал еще, только начал. До конца еще далеко, мой лорд. Поглядите-ка, я раздобыл для вас оружие, это с поля сражения. И еще я присмотрел двух лошадок, и сегодня прихватил их с собой, они, конечно, совсем не Пегасы, но кое-как нас повезут, а уж уздечки придется смастерить из той веревки, что вы принесли с собой. Я и хлеба прихватил, и сыра, правда, он чёрствоват немного, это мне дала одна симпатичная женщина… жаль только, что колбасу она держит под замком. А сколько денег принесла для нас леди?

— Эй, я и не думал… — Руперт повернулся к девушке. Она сняла с пояса кожаный кошелек.

— Увы, всего несколько флоринов. Дядя считает, что деньги мне не слишком нужны.

— Ну, мы раздобудем фураж по пути, — успокоил ее Руперт.

— Но нам придется пройти через половину Англии, и как раз по тем местам, где кишмя кишат наши неприятели! — возразил Фарвелл. — А уж весть о вашем побеге разнесется галопом, а то и побыстрее, да еще эти чертовы семафоры вдоль железных дорог, сейчас же начнут болтать… Можно не сомневаться, за вашу голову назначат хорошую цену. А человеку вашего роста скрыться нелегко!

— Мы должны попытаться… будем ехать по ночам…

— Да ведь если мы и доберемся до Рыцарей, что в том толку? Если слухи верны, так Кромвель со своими бандитами уже слишком сильно нас потрепал. Конечно, можно не сомневаться, вы снова соберете войско, мой лорд… только боюсь, теперь уже поздно, вы сможете только немножко отсрочить конец, вот и все.

Руперт помрачнел.

— Но что еще можно сделать? Честь требует защищать короля, служить ему!

— Ну, есть способы помочь ему по-настоящему, мой лорд. — Уилл взял принца за рукав. — Давайте-ка присядем рядышком с мисс Дженифер. Ей это тоже нужно слышать, мне так объяснили.

— Объяснили? — резко переспросил Руперт. — Кто?

— Вот об этом-то я и хочу рассказать вам и леди, если вы станете слушать.

Руперт некоторое время молча всматривался в Уилла, потом пожал плечами и направился к Дженифер. Когда он уселся на траву рядом с девушкой, та взяла его за руку. Он молча сжал ее пальцы. Уилл Фарвелл, волоча ноги, подошел и опустился возле них.

Склонившись вперед и неловко размахивая руками, Фарвелл заговорил с неожиданным пылом:

— Мой лорд и леди, я, конечно, христианин. Уж в это вы должны поверить, это так и есть. Ну конечно, я немало грешил, и пьянствовал, и воровал, и браконьерствовал, и даже не думал, что когда-нибудь исправлюсь… ну, если я когда и каялся, то лишь с похмелья, когда уж очень голова болела. Только я верю, что Иисус Христос — наш Спаситель, и он простит даже такого, как я. — Фарвелл глубоко вздохнул, прежде чем продолжить. — Но разве милость Божья не лежит на всем живущем? Ну, если уж плоть человеческая становится травой, то почему бы и траву не любить Господу? Он, я думаю, любит и рыб, и птиц, и всех тварей — все, что Он создал. Я-то думаю, что Он и дьяволов ада тоже любит, только они слишком гордые, чтобы откликнуться на Его любовь. — (Руперт вздрогнул и нахмурился.) — Ох да, мой лорд, это ересь, я знаю. Ну, я просто веду к тому, что много есть разных тварей, — он выразительно поднял палец, — разных, которые не совсем как бы люди… Я не об ангелах говорю, поймите, а о тех, которые живут с нами, на земле, хотя и не стареют, и у них есть сила, какой нет у нас. Ну конечно, у них нет бессмертной души, как у нас. Хотя тупицы вроде меня судить об этом не могут. Я только знаю про них, что многие, если не все они, желают нам добра, хотя иной раз и любят напроказить. Они хоть и некрещеные, но и не животные, и никогда не восстанут против Небес, понимаете? И если нет греха в том, чтобы заботиться о лошади или собаке, то почему грешно иметь друзей среди наших старых соседей, среди древних духов земли?

Дженифер сжалась и отшатнулась от Уилла. Принц отнесся к его словам более спокойно.

— Но они язычники! — воскликнула Дженифер, объятая страхом. — Они уведут твою душу в ад!

— Ну, кое-кто из них мог бы, не сомневаюсь; да ведь и среди людей такие найдутся. Только не думаю, что так уж плохо с ними дружить, может, и они плыли в Ноевом ковчеге вместе с людьми и прочими зверями? Если не грешно поставить блюдце молока для кошки, которая ловит для вас мышей, то отчего не проявить сердечность и к гоблину, который тоже кое в чем вам помогает? Ну конечно, все они живут в сторонке от людей…

Руперт шевельнулся.

— Так тебе приходилось с ними встречаться?

— Ну, изредка, лорд. Но моя семья всегда оказывала им должное уважение. И мы никогда не срубали дерево и не забивали скотину, не помолившись сначала и не попросив у них прощения…

Дженифер в ужасе уставилась на Уилла. Он виновато улыбнулся:

— Ну, мисс, ведь мы делим с ними нашу землю… — И обратился к Руперту: — Может, я и лишнего наболтал тут… Но когда мне приходилось видеть, как они танцуют и как звенит их музыка, это меня брало за сердце. Конечно, я никогда с ними не грешил… они мне нравятся, да только я не гожусь для фей. Неужто я так уж не прав, мой лорд, что считаю ихдрузьями?

— Продолжай, — тихо произнес Руперт.

— Ну, когда я пробирался сюда, я не слишком-то надеялся, что и вправду смогу помочь вам или королю, и больше всего мне хотелось отправиться домой, запереться там, чтобы не видеть этих мрачных чучел, Круглоголовых… а они еще проповедуют, подражают самому Христу!.. Ну, по дороге я забрел в лес, чтобы поймать кролика. И вот там-то кое-кто меня отыскал, и говорили со мной, говорили — пока не рассвело, а потом и на другую ночь… Ваше высочество, вот тогда-то я и набрался храбрости, чтобы попробовать спасти вас, и так я узнал, что мисс Дженифер может помочь нашему побегу. — (Дженифер закрыла лицо руками.) — А, короче говоря, вместе с ними я и придумал весь план. — Уилл встал. — В общем, мой лорд, я им пообещал, что вы придете сюда и выслушаете их. Это, конечно, было мое слово, не ваше, вы можете и отказаться, но, честно говоря, я не вижу причин, почему бы нам отказываться от их помощи. Очень вас прошу, выслушайте тех, кто хочет стать вашими друзьями!

Руперт тоже поднялся. Дженифер, держась за его руку, с трудом выпрямилась. Лицо принца было совершенно бесстрастным, когда он произнес:

— Я их выслушаю.

— Ох нет! — со слезами в голосе воскликнула девушка. — Ты рискуешь нашими душами!

Руперт взял ее за плечи, заглянул в глаза и мягко сказал:

— Это не так. Пуритане солгали тебе. Я читал труды Великого Историка. Не только в древности странные существа творили добро, лишь иной раз позволяя себе шалости, без которых феи просто не могут жить. Но и в более поздние времена… это признают и наиболее мудрые из христианских ученых. Даже искусство магии вполне законно, если используется в добрых целях. Припомни своих соседей в Корнуэлле. Разве они, как и Уилл, не следовали Старому Пути? — (Дженифер молча кивнула.) — А разве ты думала тогда, что они будут за это прокляты навек? — (Девушка медленно покачала головой.) — Значит, и нам ничто не грозит.

Дженифер, глядя на принца, улыбнулась сквозь слезы. Руперт повернулся к Фарвеллу:

— Ну, если не передумал, являй свое чудо!

— Твоя добрая воля уже привела нас сюда…

Эти слова, произнесенные нежным музыкальным голосом, заставили принца резко развернуться. Возле камня стояли двое. Они были высоки, сверхъестественно прекрасны, с лицами цвета слоновой кости. Глаза их светились внутренним светом. Высокие короны необычных очертаний отбрасывали лучи, в одеждах вспыхивали искры. Вокруг царственной пары кружили в воздухе крошечные крылатые существа.

У королевских ног сидел на корточках некто более крупный и крепкий, нежели парящие эльфы — это было мускулистое существо; впрочем, встань оно на ноги, оно едва бы достало макушкой до пояса Руперта. Круглая голова с растрепанными волосами; нос вздернут, уши оттопырены; глаза светятся веселой зеленью; одет в кожу и листья.

Уилл громко вскрикнул и отступил назад. Дженифер следом за ним скрылась в тени. Она крепко сжала руки, губы ее безмолвно шевелились. Руперт шагнул вперед. Встретившись взглядом с нечеловеческим существом, принц склонил голову и хрипло произнес:

— Я думаю, я говорю с королем Обероном?

— Это так, — ответил мужчина.

Принц поклонился женщине.

— И с королевой Титанией?

— Добро пожаловать в наше подмирное королевство, принц, — мелодичным голосом ответила она.

— Благодарю ваши величества. — Руперт с сомнением в голосе спросил: — Это правильный титул? Вам известно, что в последнее время я служил королю Карлу, и лишь он может освободить меня от данной ему клятвы, но в остальном я свободен… сохраняя лишь верность Господу.

Королевская пара не дрогнула и не растаяла при Святом имени. Дженифер слегка успокоилась. Уилл заметил это и улыбнулся девушке. Оба они не сводили глаз с поляны, где только Руперт и кони казались реальными существами.

— Ты видишь, мы прошли испытание, — прогудел карлик. — Хочешь ли еще раз нас проверить? Ну, могу перечислить для тебя святых и ангелов. Так, наскоро, кого вспомню… Вальбурга, Кнут, Кутберт, Канегонда, Матильда, Иеронимус, Мефодий, Клавдий…

— Помолчи, Пак, — приказал ему Оберон. — Будь посерьезней. — И, обращаясь к Руперту, произнес: — Извините его, принц. Нестареющие жители Страны фей живут, как перекати-поле, не укореняясь нигде, и потому не могут набраться мудрости, подобно смертным.

— Вы слишком льстите человечеству, ваше величество, — ответил Руперт.

Титания взмахнула белой рукой.

— Довольно! — попросила она. — Рассвет придет быстро, и мы станем бессильны, а тебя начнут преследовать. Поспешим же!

Оберон кивнул; корона его сверкнула.

— Верно. Но сначала я объясню тебе, принц Руперт, почему мы предлагаем тебе помощь. Это касается нас самих. Мы, эльфы, являемся духами живого мира, мы стражи, помощники, лекари природы, которая питает нас.

— Но вы иной раз плутоваты, иной раз страшны, — заметил человек.

— Да, но разве не таковы же земля и море, небо и огонь? Если бы в лесу не было лисиц и волков, кролики и олени просто сгрызли бы деревья… — Оберон помолчал и печально добавил: — Но человек травит их ядами, стреляет из ружей, ставит капканы… Это может привести к порядку, похожему на порядок кладбища, и вместо ароматов пастбищ к небу поднимутся зловоние и копоть. Это ли мечты Матери-Земли? Но Старый Путь может удержать человека от разрушения, и такой человек заслужил бы благословение эльфов.

— Если только это не будет возвратом к язычеству.

— В том нет необходимости. Мы видели народы и веры — их много было в прошлом, они являлись и уходили. От охотников на северных оленей в далеком прошлом — до бойцов на бронзовых колесницах, все мы родня, все мы произошли от семени Адама. Когда появилось холодное железо, наша жизнь стала труднее, ведь жадные железные клыки впились в дикие леса, противопоставляя нам грубую, мрачную силу, убивающую нас. Но после тревожных лет всегда приходит спокойствие. Крестьяне желают, чтобы их поля были тучными, чтобы любовь жила в их домах, чтобы росли дети и внуки и чтобы кто-то охранял их от демонов и злых духов… и они оказывают нам почтение за то, что мы выполняем свой долг.

Титания мягко заметила:

— В любви девушек и в смехе младенцев рождаются чудеса, изумительные, как тайная весна.

— Христианская вера, несмотря на то что теперь она очень изменилась, совсем не противоречит гармонии природы, — продолжил Оберон. — И если нам не поклоняются, как богам — чего мы никогда не хотели, — священники не отрицают нашего права на существование и позволяют людям жить в мире с нами и с землей. И сладок тогда людям колокольный звон…

— Вот только они изменяют имена… — пробормотал Пак.

Оберон и Руперт взглянули на него; Оберон нахмурился и торопливо продолжил:

— Когда Генрих Восьмой отказался от правил Римской церкви, для нас это была всего лишь политика смертных. Английская церковь не преследовала нас, не стремилась, уничтожить приверженцев Старого Пути. Но потом…

— Потом появились пуритане, — сказал Руперт, потому что Оберон надолго умолк.

— Да, верно. — Король взмахнул кулаком. Несмотря на высокий рост и внушительный вид, он казался до странности хрупким, почти прозрачным в лунных лучах. — Эта ледяная вера не знает ничего теплого; ей не по душе утешающие безобидные обряды, и она принялась их уничтожать; пуритане ненавидят все живое, они запрещают старые обычаи, праздники… простое веселье осуждается как вредная глупость; любовь мужчины и женщины объявлена непристойностью… а феи и Старый Путь названы врагами!

Дженифер нервно вздохнула, сжала кулачки и со слезами в голосе робко произнесла:

— О нет, сир, это не совсем так…

Похоже, ее слов просто никто не услышал. Руперт и Оберон задумались, застыв в неподвижности; Титания переводила сверкающий взгляд с одного на другого; зеленые, пурпурные, синие, рубиновые огоньки плясали в воздухе, освещая испуганные личики эльфов.

Уилл Фарвелл сжал локоть девушки. Пак бочком обошел поляну и подобрался к ним.

Наконец Руперт заговорил, обращаясь к королевской чете:

— Ваши величества не принадлежат к человеческой расе. Так какое же вам дело до богословских учений?

Оберон поплотнее завернулся в прозрачный плащ, похожий на белую паутину, и по поляне вдруг промчался прохладный ветерок. Король заговорил так тихо, что его едва можно было расслышать.

— Вера, которая не терпит любви к Матери-Земле, а смотрит на Землю как на врага, которого можно топтать, насиловать, калечить, вспарывать ему чрево, сдирать с него кожу, а потом хоронить под мостовыми, засыпать шлаком и мусором… вера, которая позволяет железным машинам рыскать среди могил… такая вера принесет гибель всем.

Он опустил голову и долго молчал. Потом заговорил снова.

— И настанет время, когда мы, вместе с чудесами, деревьями и водой, умрем. Уже и теперь копоть и железо сократили наши владения. Если каждый елейный священник ненавидит нас и старается изгнать… недолго мы сохраним свою силу. Нам не устоять перед их анафемой. Сначала Англия, потом весь мир… — В голосе Оберона внезапно послышалась решимость. — А дело вашего короля, знает он о том или нет, служит на пользу и в поддержку Старого Пути. Неважно, что было много ошибок… и несмотря на надменность короля и епископов, грязную алчность знати, неповоротливость иоменов и бюргеров, и на то, что множатся крупные и мелкие тираны… ведь это случается в любой стране… несмотря на все это, король нужен Старому Пути. А ты можешь помочь удержать чуму пуританизма, не дать ей расползтись по всему земному шару и сохранить Страну фей. — Он поднял руку. — Мои чары, мое волшебство, мои тайные источники показали мне слабое, неясное желание, родившееся в вас троих, хотя вы сами еще не осознали его. И потому мы помогли тебе сбежать, принц Руперт. И мы окажем тебе дальнейшую помощь и дадим совет, если ты его примешь. А потом мы исчезнем и будем ждать, удастся ли наш замысел.

Принц едва шевельнулся, но казалось — он отвесил королю глубокий поклон.

— Так было всегда, — прошептал принц. — Когда бросают подобный вызов, он потрясает до глубины души… Но король Артур в свое время принял его. Осмелюсь ли я отказаться?

— Но я, я боюсь! — почти прорыдала Дженифер. — Что это за ужасный сон? О Пресвятая Богородица, помоги мне проснуться!

Уилл осторожно обнял ее за плечи.

— Запугали вас до смерти, бедняжка, — пробормотал он хрипло. — Ну да ничего, вы скоро к этому привыкнете.

— Зачем они так много говорят? — пробурчал Пак. — Зачем тратить время на болтовню? Нас пытаются ткнуть мордой в землю! А Круглоголовые бреются, так что мы даже не можем схватить их за бороду в ответ или хорошенько щелкнуть по носу. Так что, — помолчав, добавил он, — будь поосторожнее, Руперт, принимая вызов, потому что у пуритан нос пронырливый. — Он поднял голову и взглянул на Дженифер. — Чую, тебе на самом деле нравится это приключеньице. — И он внезапно хлопнул ее по груди. — Ну что за дивные подушки!

Девушка отскочила в сторону, ахнула и влепила Паку пощечину. Он бешено уставился на нее. Но негодование избавило Дженифер от страха, и она снова посмотрела на Руперта. Принц не заметил маленького происшествия. Он говорил Оберону:

— Настолько, насколько это не противоречит вере и морали, сир… и здравому смыслу… я с благодарностью приму ваш совет.

Улыбка скользнула по губам Оберона.

— Без сомнения, ты вправе уточнить… — Но тут же король вновь стал серьезным. — Видишь ли, боюсь, что я предложу тебе отправиться на поиски, но где и что ты должен искать, я представляю лишь смутно. Король, королевское дело, ты — не сможете победить, если Земля не будет сражаться за вас. Но как может земля, ее простые почва, камни и вода, воздух и сама жизнь сопротивляться Железной Смерти?

Когда-то существовали слова и символы, полные мощи. Они были способны объединить первичные элементы при опасности, грозившей детям Матери-Земли. Но величайшие маги Севера давно обратились в прах, и никого не осталось, кроме слабых деревенских колдуний да тех жалких сил, которые сохранились в нашей Стране фей. — Оберон покачал головой, печально вздохнул. — Оракулы, которых мне удалось найти, невнятно говорили о некоем острове далеко на юге, в тех краях, куда я не могу заглянуть… они лежат к западу от Греции, в которой мы когда-то жили… об острове, где много лет назад поселился могучий смертный чародей…

— Великий Просперо? — вырвалось у Руперта.

— А, так ты читал древние хроники. — Оберон заколебался в лунном свете, как озеро под вздохом ветерка. — Да, думаю, речь шла о нем. Я не мог узнать точнее. Моим посыльным все равно туда не добраться. Вероятно, Просперо сделал свой остров невидимым, чтобы никто не смог отыскать его и использовать книги и инструменты мага для дурных целей; но он не предвидел, что его магия может понадобиться для добрых дел. Духи — друзья мага — ничего не знали о наших бедах. Вот если бы ты отыскал спрятанное чародеем…

— Если вы потерпели в том неудачу, — возразил Руперт, — могу ли я надеяться найти его книги?

Королева Титания выплыла вперед. Руперт опустился на одно колено.

— Я склоняюсь перед красотой! — воскликнул он. Королева улыбнулась и коснулась головы принца.

— Не поддавайся слабости, принц, — мягко сказала она. — Ты должен был читать в старых книгах, как я заставляю людей поглупеть. — И она весело глянула на Оберона. — Ну, впрочем, почему бы и нет…

Пак тихо заржал. Королева жестом приказала принцу встать. И вновь стала серьезной, как и король.

— У вас, смертных, есть силы, и вы знаете такое, что неведомо в Стране фей, — сказала она. — Например, у вас есть сила земной любви. — Печаль окрасила слова королевы. — Мы, бессмертные и переменчивые, тоже знаем нечто вроде любви… но это лишь удовольствие, как песня птицы или сладость цветка. Истинная человеческая любовь — не игра; временами она становится высокой трагедией. Она порождает штормы и сияние, неведомые нам, в ней — высшее благоговение и бессмертие.

Королева подняла руки. Внезапно на каждой из них вспыхнуло по кольцу. Одно было чуть побольше другого, но в остальном они выглядели одинаково: это были свернувшиеся серебряные змеи, кусавшие себя за хвост. Голову каждой змеи украшал драгоценный камень.

— Кольца, которые ты видишь, выкованы в Египте много веков назад последним колдуном древней земли, чтобы помочь знатной любящей паре. До тех пор пока каждый из любящих оставался верен своему обету, сияние колец вело их туда, где ждала удача: чем ближе была цель, тем ярче сверкали камни. — Королева вздохнула. — И сияние гаснет, если кто-то изменит или умрет. Ну, потом разными извилистыми путями кольца попали к нам, а мы не обладаем такими сильными чувствами, чтобы снова зажечь огонь… — И резко, быстро Титания продолжила: — Но ты смертей, принц! И с таким компасом ты можешь отыскать остров Просперо, а по пути кольцо укажет тебе, где искать помощь и укрытие. Правая рука нужна тебе для меча. Надень кольцо на левую.

Дженифер прижала руки к груди. Руперт заколебался. Он отступил на шаг и пробормотал:

— Но у меня нет…

Титания наклонилась вперед. Волосы, облаком окружившие лицо королевы, пахли тимьяном и розами.

— Это не Мэри Вилльерс? — прошептала она.

— Мэри никогда не была моей возлюбленной.

Дженифер оттолкнула Фарвелла и бросилась вперед, путаясь ногами в мокрой траве.

— Не смей колдовать над ним, ведьма! — закричала девушка.

Титания улыбнулась и повернулась к Оберону.

— Вот та девушка, с которой принц может обменяться клятвой, — сказала она.

Руперт схватил Дженифер за руку.

— Успокойся, они желают нам добра, — заговорил он, однако Дженифер, не слушая его, шагнула ближе к королеве и требовательно спросила:

— Что вы имеете в виду?

— Ты же слышала, о чем мы говорили, дитя, — ласково ответила Титания. — Возьмите каждый по кольцу, обменяйтесь ими, дайте обет верности, и тогда у принца будет факел, освещающий его путь.

Дженифер замерла, глядя на королеву, потом перевела взгляд на Руперта… потом уставилась на тени под деревьями. Луна уже спускалась, и воздух похолодел. Наконец девушка сказала:

— Я не могу дать ему то, что давно принадлежит ему.

Пак, сидящий под дубом рядышком с Фарвеллом, сообщил:

— Если он откажется обменяться кольцами с такой девушкой, он просто дурак, у него размягчение мозгов.

— Да, девушка отличная, — согласился человек. — И готова рискнуть.

Руперт, полуобернувшись, долго смотрел на Дженифер, а потом подошел к ней, взял за руку и заговорил нежно и осторожно:

— Милая, я не заслужил счастья обручиться с тобой. Да и клятва эта не была бы одобрена святой церковью…

Дженифер ответила коротко:

— Зато это будет навсегда.

— Не знаю… и ты не знаешь. Позволь напомнить тебе, что мы сразу же расстанемся… да и не нравится мне эта языческая церемония.

— Но… ты думаешь, если мы совершим обряд… это может помочь тебе?

Он кивнул:

— Я солдат, и, когда я решаюсь на атаку, я не упускаю ни одного шанса. Если ты и вправду хочешь ждать, пока я вернусь или когда погибну, и готова поклясться в верности — я сделаю то же самое для тебя. Ну а потом, если даст судьба, поговорим об остальном.

Она сказала сквозь слезы:

— Я буду жить надеждой…

— Встаньте на колени, дети, вот здесь, перед священным камнем, — приказал Оберон.

Они послушались, держа друг друга за руки. Король встал перед ними, и эльфы образовали светящееся кольцо вокруг его короны. Оберон положил руки на головы молодой пары.

— Именем дуба и пепла, и цветущего весной терна, именем ушедших и грядущих веков, именем земли и неба, именем звенящей воды и живого огня, именем жизни и смерти, клянитесь, что ваша клятва будет истинной клятвой.

Они оба произнесли, как во сне:

— Мы клянемся…

Титания подошла к королю.

— Наденьте кольца друг другу, — сказала она, и молодые повиновались. — Этим знаком связаны навсегда юноша и девушка, муж и жена, и свет колец будет помогать вам всю вашу жизнь.

Потом Оберон и Титания вместе воскликнули:

— Прощайте, удачи вам! И какими бы трудными ни были ваши пути, храните любовь, и вам будет сопутствовать удача.

Королевская чета и эльфы исчезли. Темнота нахлынула на поляну.

— Где ты, дорогой? — воскликнула Дженифер. — Я словно ослепла!

— Просто луна спряталась за деревья, — ответил принц. — Подожди немного, глаза привыкнут, и ты увидишь звезды.

Пак толкнул Уилла Фарвелла.

— Я, пожалуй, пойду, у меня дела, — сказал он. — Сдается мне, этой ночью еще кое-что произойдет.

— Нам с принцем тоже пора в путь, — заметил человек. — Как только хозяин замка обнаружит, что жилец смылся, не заплатив за постой… ну, к тому времени нам лучше быть как можно дальше отсюда. — В голосе Уилла зазвучало сомнение. — Что-то не слишком я доверяю этому колдовству. Девушка-то клялась от всего сердца, а вот он — не знаю… Да и не знаем мы, в какую сторону идти поначалу!

— Я бы сказал — на запад, там вы найдете корабль, — посоветовал Пак. И, помолчав, добавил: — А что касается гостиниц и прочего… Приятель, если вас уж очень прижмет и вам понадобится убежище, подумай вот о чем… Есть таверна под названием «Старый Феникс», ее никто не может увидеть, и никто не может в нее войти, если он не причастен как-то к магии. Она бродит с места на место, но, может, кольцо сумеет отыскать ее для вас… Ну, мне пора. Меня зовут. Пока! — И он исчез.

Глаза Уилла уже привыкли к темноте, и он нашел Руперта и Дженифер возле камня.

— Мне страшно думать о том, что тебе придется возвращаться одной, ты так устала. — В голосе принца звучала искренняя боль.

— Но ведь ничего другого не остается, — сказала девушка. — Я буду ждать тебя, молиться за тебя и всегда тебя любить, Руперт.

Они поцеловались. Дженифер исчезла в темноте под деревьями. Принц долго смотрел ей вслед, наконец встряхнулся и безжизненным тоном произнес:

— Что ж, друг, будем готовы к морскому путешествию и поспешим, пока не нагрянул шторм.

Глава 8

БУФЕТНАЯ В ЗАМКЕ

Стены красного кирпича ничем не были прикрыты, пол имел небольшой наклон к желобу, уходящему в ров. Над открытым очагом с вытяжным колпаком висел на мощном крюке большой котел, в котором грелась вода. Рядом с очагом лежала куча дров. Неподалеку располагался длинный кухонный стол. Вокруг виднелись кадки, бадьи; посуда загромождала высокие полки. Блеск меди, пестрота фаянса делали эту комнату самой веселой в замке.

Поздней ночью здесь было так холодно, что пар вырывался изо рта сэра Мэлэчи при дыхании. Сэр Мэлэчи Шелгрейв остановился, и стук его подошв умолк — но зато скрипнула открываемая дверь. Шелгрейв поднял фонарь, и вокруг заплясали чудовищные тени.

В буфетную с улицы вошла Дженифер. Увидя Шелгрейва, девушка судорожно вздохнула и отступила назад.

— Стой, грязнуля! — проревел Шелгрейв. — Стой на месте, или тебе не поздоровится!

Дженифер не то чтобы повиновалась — она просто замялась, переступая с ноги на ногу. Юбка девушки была промокшей, грязной и изорванной. Локоны, растрепанные и перепутанные, падали на лицо. Дженифер едва сдерживала рыдания.

Шелгрейв подался вперед, вглядываясь в нее.

— Я вижу, Господь не зря не позволил мне уснуть этой ночью, — прохрипел Шелгрейв. — Это было сделано для того, чтобы с вершины башни я мог увидеть, как ты крадешься через мост к заднему входу — уж наверное, ты нарочно оставила его открытым… давно ли? — И бешено выкрикнул: — Отвечай, блудница!

Дженифер дышала с трудом и не могла выговорить ни слова. Шелгрейв поставил фонарь на кухонный стол. Подойдя к девушке, он схватил ее за волосы, заставил поднять голову и другой рукой принялся хлестать ее по щекам. Голова Дженифер беспомощно моталась под ударами.

— Какого грязного свинопаса ты ходила искать? Ты валялась с ним в хлеву? Неблагодарная Иезабель, тебе не знать покоя, пока я не выбью из тебя правду!

— Я не сделала ничего плохого, — наконец сумела произнести Дженифер. — Я… клянусь Богом…

Он отпустил ее и выпрямился, широко расставив ноги и уперев руки в бедра. Поля шляпы бросали тень на его лицо, и можно было различить лишь сверкающие белки глаз.

— Ну, так в чем дело?

— Я тоже не могла уснуть… — отрывисто заговорила Дженифер. — Подумала, что прогулка поможет… я задумалась, не видела, куда иду… заблудилась…

— Девица отправилась гулять — одна, в темноте?! Продолжай!

Она умоляюще протянула к нему руки:

— Прошу вас, дядя, ради нашего родства…

На среднем пальце ее левой руки блеснул огонек. Шелгрейв вцепился в руку девушки. Он содрал кольцо с такой силой, что ободрал кожу племяннице. Дженифер, вскрикнув от боли, прижала палец к губам и затравленно взглянула на Шелгрейва.

— Кто дал тебе это? — прошипел наконец Шелгрейв. Он так и эдак поворачивал кольцо, разглядывая его. Камень переливался цветными огнями. Шелгрейв сорвался на визг: — Я не потерплю больше лжи!

Дженифер молча сжалась. Шелгрейв поднял ногу, словно собираясь пнуть племянницу. Она прижалась к стене, выставила руки, защищаясь, и ждала.

Сэр Мэлэчи взял себя в руки.

— Королевская вещица, — пробормотал он. — Это от принца Лжецов? — Он потрясение охнул. — Принц! Принц Руперт!.. — Шелгрейв резко развернулся и заорал: — Наффертон, проснись! Какой ты дворецкий, если дрыхнешь в постели, когда вокруг разверзается ад?! Наффертон, ко мне!

Эхо гулко разнеслось вокруг. Издали послышался лай проснувшихся собак.

Дворецкий, в ночной рубахе, торопливо вбежал через кухню.

— Немедленно беги к стражникам, что возле комнат принца Руперта, — приказал Шелгрейв. — Проверь, на месте ли он. Быстрее, пес!

— Да, сэр… — запинаясь, ответил дворецкий. — Но позвольте мне зажечь свечу от вашего фонаря. Там же смертная тьма!

— Пошевеливайся, иначе и в самом деле узнаешь, что такое смертная тьма, — рявкнул Шелгрейв, хватая с полки кухонный нож.

Отведя взгляд от Дженифер, Наффертон схватил тонкую свечу, зажег ее и исчез.

Шелгрейв уставился на девушку. Она, не отрываясь, смотрела, как он снова и снова пробует пальцем острие ножа. Губы Шелгрейва кривила злобная улыбка.

— Конечно, что же еще могло выгнать тебя ночью за дверь? — сказал он. — Ясно как день, что ты влюбилась в этого венценосного дьявола. И сегодня, вопреки моему приказу, ты ходила к нему!

— Но в том не было ничего плохого, дядя, нет! — В горле девушки пересохло, она говорила едва слышно. — Да и как могло что-то случиться? Я ведь не скрывала… Я честно объяснила стражникам, что потеряла где-то вещицу, оставшуюся на память о моей матушке. Я показывала ее принцу, давно, и подумала, что могла забыть ее в его комнате. Они впустили меня. Мы разговаривали с принцем на глазах у солдат, он помог мне осмотреть все вокруг, но мы ничего не нашли… и я тут же распрощалась с ним.

— А где-то в дальнем конце комнаты, за занавесями его кровати или просто за его широкой спиной, ты скрылась от взглядов солдат… он что, опустил колечко прямо в твой лиф? — Шелгрейв постучал по кольцу ножом. Нежный звон отчетливо послышался сквозь лай собак и шум за дверьми.

Дженифер едва держалась на ногах, дыхание с шумом вырывалось из ее груди. Но все же девушка вскинула голову и заговорила куда более уверенно, чем до сих пор:

— Да, вы угадали. Это на память… о его любви. Я хотела спрятать кольцо… но этой ночью не удержалась и оставила его на руке…

— Так вот как, предательница, — в бешенстве перебил ее Шелгрейв, — ты осквернила дом, давший тебе приют! Но тебе не удастся вынянчить здесь отродье дьявола! Блудница!

— Нет, нет! Боже спаси и сохрани! — Дженифер подавила крик, готовый сорваться с ее губ, но глаза ее вдруг сверкнули рысиной зеленью. — Я не грешила! И у меня есть законные права, — огрызнулась она. — Если хотите, поставьте меня перед судом. И не болтайте чепуху.

Шелгрейв отшвырнул нож, и тот со звоном запрыгал по кирпичам пола.

— У меня есть право опекуна, и, если ты впала в безумие, я могу раздеть тебя догола, связать и выпороть, дабы выбить из тебя внушенное дьяволом неповиновение.

За дверями послышался нарастающий шум, и Шелгрейв отвел взгляд от племянницы. В буфетную ворвался алебардщик. Факел, прихваченный им из башни, бросал алые отсветы на шлем, кирасу и на лицо, перекошенное ужасом. Позади него виднелся Наффертон, а дальше — другие слуги, разбуженные шумом. Они не осмелились войти в буфетную, лишь столпились снаружи.

— Сэр Мэлэчи, ваш пленник исчез! — выпалил солдат. Шелгрейва пробрало холодом.

— Ты уверен? — спросил он.

— Мы обшарили там каждый дюйм, как только услышали ваш приказ о проверке, — простонал солдат. — Другие продолжают поиски… но мы не видели никаких следов… Как он мог сбежать?! Мы не слыхали ни звука! Должно быть, он и в самом деле черный маг! Не иначе как летучие мыши унесли его!

— Прекрати выть, — оборвал его Шелгрейв. — Никакие дьяволы не устоят перед силой Господа!

— Но я… я грешен.

— Как любой человек. Иди разбуди всех, пусть будут готовы к погоне, подними и дневную стражу, и псаря. Мы отправимся через час.

— В темноте?

— Рассвет недалек. А для нас дорого каждое мгновение, пока не остыли следы. — Шелгрейв повернулся к Дженифер и прошептал: — Собаки понюхают твою вонь… или Руперта, если они смешались воедино. У нас достаточно вещей, которых касались вы оба. — И добавил громко: — Поспешите, вы там! Зажгите свет в доме, уложите еду, собирайтесь, как на волчью охоту. А ты, Наффертон, пришли сюда Пруденс Уиткомб… — Он задумался на мгновение. — И Сима, помощника конюха. — Слуги зашумели и засуетились, и Шелгрейв поднял руку, чтобы заставить их умолкнуть; потом грозно произнес: — Поосторожнее, вы все! Вы держали в секрете то, что дьявольский драгун был в этом замке. А теперь я вам велю, под страхом казни, молчать о том, что он сбежал. Весть о его побеге может ободрить бунтовщиков. Так что молчите, пока он не будет скован и увезен в Лондон.

Он хлопнул в ладоши, и слуги разбежались в разные стороны. Отовсюду послышался шум, дом осветился; Шелгрейв и Дженифер остались одни.

Он заговорил с ней почти грустным тоном:

— Не растравляй раны, которые ты нанесла мне, не пытайся утверждать, что ты не имеешь отношения к его побегу.

Она ответила так же печально:

— Что ж, это правда. Я применила военную хитрость. Я надеялась, что, спрятав кольцо и порванное платье, я сумею отсрочить открытие, и побег принца никак не свяжут со мной… Разве не сказал наш Господь, что мужчина и его жена должны помогать друг другу?

Шелгрейв вздрогнул:

— Что было между вами?

— Куда меньше, чем мне хотелось бы.

— Но как ты помогла ему? Ты совершила непростительный грех!

— Я просто спрятала под юбкой веревку и принесла ему, и еще передала записку, в которой объяснила, что успокою собак и провожу его в лес. Ничего больше.

— Думаю, это кольцо заставляет тебя лгать. Наверняка было что-то еще. И если ты откажешься поклясться на Библии…

Дженифер отчаянно затрясла головой.

— Нет?! Ну, тогда я должен предположить нечто куда более серьезное, нежели фантазия влюбленной сучки… тут пахнет колдовством. Это змеиное кольцо должно быть знаком Сатаны, а Руперт освободился не благодаря хитрости, а в результате черной магии. — Шелгрейв поднес руку к горлу девушки. — Если ты зашла слишком далеко по дороге, ведущей к аду, припомни, что говорится в Священном Писании: «Ведьме не позволяй жить».

Дженифер крепко зажмурила глаза, сжала кулаки… потом твердо взглянула на Шелгрейва и сказала:

— Я клянусь тебе именем Христа, я не ведьма. И больше я ничего говорить не стану.

— Ну, тебе придется передумать, — заявил Шелгрейв, оглядываясь. В дверях появился уродливый неопрятный парень, от которого несло навозом.

— Вы меня звали? — спросил он.

— А, Сим, — заметил Шелгрейв. — Я замечал, что ты неплохо справляешься с норовистыми лошадьми. Тут для тебя есть дело, которое тебе понравится. Подожди немного.

Ждать пришлось недолго, потому что вскоре появилась Пруденс. Несмотря на спешку, она была одета должным образом, и лишь непричесанные волосы выглядели явным нарушением правил приличия.

— Что случилось, сэр Мэлэчи? — спросила она уже у входа; потом, заметив Дженифер, торопливо подошла к ней, протягивая руки. — О бедная маленькая овечка! Что случилось с вами? И синяки на щеках…

— Помолчи, — перебил ее Шелгрейв. — Это не овечка, это зловредная коза, помогшая волку ускользнуть из клетки.

Пруденс зажала рот ладонью и вытаращила глаза. Сим хихикнул.

— Ну, вернуть его под замок — это мое дело, — сказал Шелгрейв. — А вы двое тем временем посторожите ее. Не смейте плохо с ней обращаться, но не выпускайте ее из спальни, чтобы она ни с кем не могла встретиться. Еду подавать как обычно, но спать она не должна ни минуты!

— Я не смогу этого сделать, пусть мне даже грозит ад! — протестующе воскликнула Пруденс.

— Ну, зато я смогу, — злобно произнес Сим.

— Ты слышал, что я сказал? Не причинять ей никакого вреда… пока. Но когда она начнет дремать — кричи, тряси ее, коли булавкой, лей воду ей на голову… — Тут он обратился к девушке: — Это наимягчайшее из известных мне наказаний. И мне бы хотелось, чтобы ты — если осмелишься, конечно, — благодарила Господа за то, что я так милосерден. — И резко закончил: — Вы оба, уведите ее. Я отправляюсь в погоню.

ПОЛЯНА В ЛЕСУ

Над плотной густой массой деревьев небо начинало светлеть, понемногу гася звезды. Трава, покрытая росой, отсвечивала сединой; стоячий камень казался отлитым из свинца. По поляне стлался легкий туман.

Но вдруг тишину нарушили далекий лай собак, крики людей, ржание лошадей. С треском и топотом приближалась погоня.

— Эгей, стоп! — закричал Шелгрейв, вырываясь на поляну. В лесу он потерял шляпу; его круглая лысина белела в темноте, как надгробный камень. — Собаки что-то совсем взбесились!

Гончие и вправду яростно рычали, прыгали и лаяли. Псарь, соскочив с лошади, принялся хлестать их кнутом. «Хей, хей!» — кричал он в общем шуме. Шелгрейв подскакал ближе. Псарь, посмотрев на него, сообщил:

— Они тут учуяли какой-то запах, который довел их до безумия.

— Демон! — донесся голос из толпы солдат. — Хоть бы небеса пожалели нас этой ночью!

— К дьяволам этого демона! — рявкнул Шелгрейв. — Здесь останавливался Руперт! — Конь Шелгрейва заржал и попятился. Шелгрейв натянул поводья и вонзил шпоры в конские бока, заставив того остановиться.

Псарь справился наконец со сворой. В ней была дюжина собак, в основном это были чистокровные гончие, и среди них — три шотландские борзые, с которыми непросто было обращаться. Такими же свирепыми были и лошади Круглоголовых, но в конце концов солдаты утихомирили их. Лишь один конь, без всадника в седле, продолжал бить копытами и ржать, пока чья-то рука в рукавице не схватила его за узду.

Солдаты едва видны были во тьме, лишь иной раз слабо поблескивали латы или оружие.

— Сэр Мэлэчи, — рискнул заговорить один из солдат, — уж слишком тяжело пробираться наугад сквозь темный лес…

— Там есть тропинка, — возразил Шелгрейв.

— Не везде. Да все равно, мы устали. Не лучше ли было бы дождаться восхода?

— Наша добыча не станет его ждать. — Внезапно Шелгрейв насторожился. — Что это за звук?

Зловещее громкое ржание раздалось над поляной. Туман сгустился, превратясь в чудовищные фигуры. Собаки завыли и сбились в кучу. Лошади снова заволновались. Резкий запах их пота смешался с кислой вонью солдатской амуниции.

— Боюсь, мы вторглись на запретную землю, — прошептал псарь. — Поглядите-ка туда! — Он ткнул пальцем вверх.

Над деревьями, тянущими ветви к Млечному Пути, мерцал тусклый голубой свет.

— Это огни святого Эльма, вестники смерти! Слышите? Совы ухают, вороны каркают — они голодны!

— Сэр Мэлэчи, вернемся домой! — взмолился кто-то из солдат. — Если еще не поздно…

Шелгрейв выхватил меч.

— Кто запретил посещать это место? — воскликнул он. — Какие-нибудь паршивые привидения? И чего вы боитесь больше — их мелких пакостей или гнева Господня, который падет на вас, если вы не исполните свой долг?! Вперед, трусливые дворняжки! След ведет отсюда!

Послышался быстро приближающийся звук охотничьего рога. Сырой воздух оставался неподвижным, но словно бы загудел ветер, в небе застучали копыта…

Хлыстом и шпорами Шелгрейв заставил коня подойти к краю поляны и ударил мечом по ветвям и кустам.

— Вот так я обойдусь со всякой поганью! — заорал он, перекрывая шум. — Вот так! Если Господь даст мне силы, я добьюсь своего!

Собаки, глядя на него, расхрабрились. Псарь взял двух псов на поводки и повел вокруг поляны в поисках следа. Но сам он то и дело опасливо поглядывал вверх, как и солдаты.

Шум в небе превратился в отчаянный грохот. В ушах у всех гудело и звенело от невидимого шторма, топота копыт и воя. И вот над вершинами деревьев появился всадник. Ясно видны были оленьи рога на его голове. Всадник загудел в рог, и звук этот проник в мозг и кровь солдат.

— Это Дикий Охотник! — взвизгнул один из солдат. Он вцепился в поводья, развернул присевшего коня и рванул в сторону дома.

Но Шелгрейв мгновенно очутился рядом с ним. Пришпорив свою лошадь, он схватил солдата за плечи и дернул. Круглоголовый вылетел из седла, грохнулся на землю, прокатился и тут же сел, изумленно вытаращив глаза.

Тем временем призрачный охотник исчез. Солдаты слышали удаляющийся шум охоты, но наконец до их ушей дошли и громкие насмешливые слова Шелгрейва:

— Ну, может, это и вправду был он — старое пугало для баб, старух и младенцев. Только не видно что-то, чтобы он мог причинить вред здоровым парням. Эй, вы меня слышите? Можно теперь не сомневаться, что Руперт вступил в сговор с силами ада, и его прислужники попытались сейчас встать нам поперек дороги. Но после того как мы разбили его при Марстон Муре и заставили разбежаться его бандитов… разве не ясно, что ад на самом деле бессилен? И все эти языческие духи слишком ничтожны, они могут лишь насылать бестолковые привидения. Не обращайте на них внимания, или прокляните их, если думаете, что они могут причинить вам неприятности. Но не смейте бояться их! — Он тронул коня с места, взмахнул мечом. — Собаки лают! Железнобокие, вперед! Еще до рассвета мы должны найти нашу добычу!

Солдаты слегка взбодрились и становились все храбрее по мере того, как затихал шум дикой охоты. Собаки взяли след и помчались по лесной тропе. Псарь и упавший на землю солдат вскочили в седла. Шелгрейв запел гимн войны. И вскоре хриплые голоса солдат поддержали его.

Глава 9

ГОРА НАД ДОЛИНОЙ

Когда Руперт и Уилл добрались до гребня горы, левый склон уже осветили солнечные лучи. Внизу пестрели солнечные пятна, тени и остатки утреннего тумана. Яркие зеленые пастбища украшались островками желтых и белых цветов. В нескольких милях от всадников виднелись два небольших коттеджа, полускрытые купами деревьев; неподалеку пастушонок, опершись на посох, вытаращил глаза на путешественников.

Позади, на севере, у самого горизонта, новые фабрики уже начинали пачкать небо дымами.

Руперт ударил пятками по ребрам лошади.

— Ну, вперед, дохлый иноходец! — сказал он, однако конь и не подумал трогаться с места.

— Мне, конечно, не нравятся лошадиные бунты, — заметил Фарвелл. — Но, хотя мое сердце рвется вперед, моя задница радуется отдыху. Королевство за седло!

Руперт расхохотался:

— Ну, если твоя задница хочет начать призыв к мятежу, держись от меня с подветренной стороны. И где то королевство, которое ты готов отдать?

— Ну, это то самое, которое мы едем завоевывать, может, оно и в Америке, но я бы туда доехал, будь у меня седло. А пока, мой лорд, приходится довольствоваться песенками жаворонков да сладкими запахами… хотя, что касается птичек, я бы предпочел их подстрелить, будь у меня ружье поменьше калибром… и мне бы куда больше нравилось путешествовать не с такими предосторожностями, как сейчас. Но вообще-то, сдается мне, самое время перекусить. Может, остановимся? — Уилл открыл засаленный кожаный мешок, висевший у него на поясе, и внимательно посмотрел на хлеб и сыр, лежавшие в нем.

Руперт кивнул с отсутствующим видом, занятый какими-то размышлениями.

— Если припомнить карту местности… — пробормотал он. — Вон там, прямо — Честер, примерно в сотне милях, или чуть меньше. Можно надеяться, что там остались еще наши друзья. А если нет — то все равно через него мы доберемся до Северного Уэльса, где народ хранит верность королю…

— Мой лорд! — воскликнул Уилл. — Внимание!

Руперт резко обернулся, схватившись за рукоятку меча.

— Что такое?

Фарвелл, откинув назад соломенные волосы, приложил ладонь к уху.

— Погоня. Борзые. Вы их слышите?

Сквозь шорох травы, шелест деревьев, песенку жаворонка едва слышались другие звуки.

— Возможно, какой-то сквайр охотится на лисицу, — сказал Руперт. В его голосе не слышалось ни малейшего волнения. — Или даже на оленя… ведь в наши дни любой шут может грабить короля.

— Может быть, — скептически откликнулся Уилл. — Вот только слишком уж они быстро приближаются. — Он ударил по шее лошади грубыми веревочными поводьями. — Лучше нам поискать какой-нибудь уютный уголок… Может, вон там?

— Разве мы спрячемся от собак? — возразил Руперт. — Ну, по крайней мере, они вынудят нас остановиться. Хэй! — И он пустил лошадь в галоп; Фарвелл последовал за принцем.

Вскоре охотники показались на гребне горы, в поле зрения принца и его спутника. В солнечных лучах вспыхнул металлический блеск.

— Это блестит оружие, — сказал Руперт.

Уилл стиснул руки. Его небритая физиономия перекосилась.

— Ох, Бог ты мой, генерал! Похоже, они хватились вас не позже чем через час после бегства!

— Да, похоже на то. Хотелось бы знать, как… — В глазах принца мелькнула боль. — Бедная Дженифер…

Через мгновение он встряхнулся и сказал негромко:

— Нет. Я должен надеяться на лучшее. Я ведь видел, с какой любовью всегда смотрел на нее ее дядя… лишь в этом он не лицемерил… Если он и накажет ее, он не будет слишком суров, я уверен.

— Зато не поцеремонится с нами, — заявил Фарвелл. — Что будем делать, сэр?

В Руперте мгновенно проснулся боец.

— Двинемся вперед, — сказал он. — Поищем такое место, где они не смогут взять нас живыми и где им придется немало заплатить за нас…

— Особенно за мой нос.

— …если нам не повезет. — Руперт, прищурившись от солнца, огляделся по сторонам, потом обратил внимание на долину внизу. Туман уже рассеялся, и стали ясно видны семафоры и железнодорожная ветка. — Вопреки твоему желанию, Уилл, я предпочитаю вот это направление, потому что там, возможно… Отправляемся вниз. Там больше возможностей укрыться, или…

Он пустил лошадь вниз по склону.

На какое-то время их преследователи скрылись из виду. Когда же они вновь появились, то очутились уже настолько близко, что можно было различить детали; отряд состоял из восьми человек в шлемах и латах, одного в темной пуританской одежде и одного в красном кафтане; человек в красном управлял сворой собак. Завидев впереди двоих всадников, он затрубил в охотничий рог.

— Да, это и вправду Шелгрейв, — проворчал Руперт. — Он догонит нас через несколько минут. Э-гей! — Выхватив меч, принц вонзил шпоры в тощие бока лошади, заставляя ее перейти в галоп. От всадника требовалось немалое умение, чтобы удержаться на неоседланной кляче. Уилл скакал позади, вцепившись в гриву своей коняги и колотя ее пятками что было сил. Склон закончился, они почти добрались до железной дороги. Но Круглоголовые не слишком отставали, они громко вопили, а псы заливались яростным лаем.

Внезапно послышалось странное уханье. Из-за поворота, скрытого откосом, милях в двух к югу от всадников, показался поезд.

Кольцо Руперта вспыхнуло ярким светом. Но принц не заметил этого.

Локомотив пыхал дымом, гудел, рассыпал искры — он выглядел мрачным черным чудищем в этом мирном ландшафте; но принцу показалось, что ничего более прекрасного он в жизни не видывал. За локомотивом громыхал тендер, а следом тащились полдюжины пустых открытых платформ. Должно быть, этот поезд подвозил уголь к фабрикам.

Конь Руперта захрапел и попятился.

— Ну-ну, безобразник! — похлопал его по холке принц. Ему удалось успокоить и подбодрить животное. — Ну, отлично, мой храбрец, отчаянный коняшка… — Оглянувшись через плечо, он увидел, что более темпераментная лошадь Уилла взбрыкивает и норовит встать на дыбы. Принцвесело крикнул: — Спасибо, приятель, что нашел для нас таких спокойных лошадок!

Уилл выругался, едва справившись с конем. И они помчались вперед. Принц, на глаз прикинув расстояние до рельсов, словно слился воедино с конем и достиг дороги за несколько ярдов до приближающегося поезда. Гравий скрежетал под копытами. Машинист что-то прокричал негодующе, но его слова нельзя было расслышать сквозь грохот и металлическое лязганье. Машинист потянул за шнур; раздался визгливый свисток. В этот момент лошадь Руперта споткнулась, но принц успел соскользнуть с нее. Жара, пар, вонь машинной смазки хлынули на Руперта. Он ухватился за поручень и одним прыжком вскочил на платформу локомотива.

Перепачканное сажей лицо машиниста исказилось гримасой ужаса. Кочегар оказался похрабрее и замахнулся на Руперта лопатой. Принц левой рукой выхватил ее. Он был почти на фут выше обоих противников. Его меч взлетел в воздух. Принц прокричал команду. Паровозная бригада тут же забралась в тендер и замерла там на куче угля. Съежившись и что-то бормоча, машинист и кочегар наблюдали, как принц управляется с рычагами, как регулирует давление и нажимает на тормоза.

Поезд замедлил ход. Уилл Фарвелл свалился с лошади и, спотыкаясь и путаясь ногами в траве, добрался до поезда. Когда он уже взбирался наверх, на него бросились гончие. Он выхватил саблю… кровь брызнула алым фонтаном, несколько собак упали на траву, остальные бросились в стороны, визжа и завывая. Круглоголовые тем временем пытались справиться с лошадьми, напуганными локомотивом.

— Быстрее, Уилл! — крикнул Руперт.

Драгун поднажал. На удивление скоро, несмотря на всю свою неуклюжесть, он догнал локомотив. Руперт махнул рукой машинисту и кочегару, и те, поняв его намерение, отскочили в сторону. Руперт перегнулся через поручень, схватил Фарвелла за руку и втащил его на платформу.

— Вот здесь топка, — сказал принц. — Хватай лопату и швыряй в нее уголь, словно за тобой гонится сам дьявол… если, конечно, хочешь остаться в живых.

Принц дернул за шнур, дав свисток, и зазвонил в колокол, чтобы еще сильнее напугать лошадей Круглоголовых. А потом взялся за рычаги, и локомотив начал набирать скорость. Уилл, прежде чем взяться за работу, показал «нос» преследователям.

Поезд был уже далеко, когда отряду Шелгрейва удалось восстановить порядок. Какое-то время солдаты молча глядели вслед локомотиву, и тишину нарушало лишь тяжелое дыхание лошадей. Собаки устало разлеглись в траве.

— Ну, сэр Мэлэчи, — сказал наконец псарь, — что мы теперь будем делать?

Шелгрейв выпрямился. Несмотря на бледность и моргающие глазки, он в этот момент выглядел куда более Железнобоким, чем его солдаты.

— Разумеется, мы передадим вперед сообщение! — рявкнул он. — А если это не сработает… Я потом решу. — Он пришпорил коня. Но тот был способен лишь идти неровным шагом.

У СЕМАФОРА

У второй семафорной станции Руперт остановил поезд. Семафор представлял собой высокий деревянный каркас, на котором крепились два крыла, выкрашенные в яркую полоску, с наконечниками из полированной меди. Крылья при помощи системы блоков и веревок соединялись с двумя лебедками, находящимися снизу, — они приводили в движение весь аппарат. Лебедки располагались под дощатым навесом, откуда сейчас и выбежал торопливо оператор. На семафорах служили обычно либо мальчишки, либо старики, получавшие нищенскую плату. Работа не требовала острого зрения, хотя семафоры и располагались довольно далеко друг от друга. Просто операторов снабжали подзорными трубами.

— Что-то не в порядке? — дрожащим голосом спросил старик. (Руперт с шумом спрыгнул на землю — огромный, окруженный облаком пыли и пара.) Оператор всмотрелся в него. — Нет, вы не машинист, на вас нет формы… у вас волосы до плеч… Боже, спаси и сохрани, да вы Рыцарь!

— Я не причиню тебе вреда, старик, если ты не будешь шуметь… — сказал Руперт. Он подошел к лебедкам, выхватил меч и рассек все веревки, а потом связал их в тугой запутанный узел. — Нам нужно, чтобы какое-то время связь не работала. Так что… да, и еще я заберу эту отличную подзорную трубу.

— Э, и еще шифровальную книгу! — добавил Уилл, стоявший на платформе локомотива и с опаской поглядывавший на пульт управления. — Она нам пригодится, ее можно бросить в топку. Держу пари, книжица будет поважнее веревок и даже подзорной трубы. Интересно, какие подачки кидают постномордые пуритане тем, кому охота тратить время на их литании?

Руперт усмехнулся:

— Видит Бог, у тебя есть голова на плечах!

— Это нарочно для того, чтобы помочь вашему делу, мой лорд. Но если мой кадык перестанет держать такую тяжелую башку, меня в момент повесят!

— И все-таки жечь книгу мы не станем, — решил Руперт. — Попозже, когда мы разрушим еще несколько звеньев связи, мы сможем отправить наше собственное сообщение. Я об этом подумаю.

Нанеся еще несколько ударов по блокам и веревкам и убедившись, что восстановить оборудование теперь невозможно — нужна полная его замена, Руперт вошел в кабинку оператора, взял толстую книгу и едва заметно улыбнулся, взглянув на титульный лист, где было указано, что печатник, выпустивший шифры, получил свое свидетельство несколько лет назад как «придворный книгоиздатель и торговец канцелярскими принадлежностями». Выйдя из кабинки, принц сказал:

— Будь добр, старик, дай трубу. Не бойся гнева твоих нанимателей. Ты же ничего не можешь поделать против нас.

— Это верно. И слава Богу, сэр. — Старик протянул принцу инструмент.

Руперт вздернул брови и внимательно посмотрел на маленькую сгорбленную фигурку в поношенной одежде.

— Так ты предан королю?

— Умоляю, не говорите так громко! — испуганно ответил оператор. — Ведь тогда меня выкинут отсюда, чтобы я умер с голоду… ну, это бы и неважно, мне все равно с тех пор, как моя Сара докашлялась до смерти… как я умолял, чтобы мне дали немножко угля, и я мог бы согреть ту конуру, в которой мы жили… но после выплаты налогов, да когда еще купишь немножко бобов — что остается?.. Нет, сэр, я боюсь не за себя. Наш с Сарой сын, наш единственный сын остался в живых, и его жена, и наши внучата… все они работают на фабрике да на путях в Брэдфорде, и что станется с ними? Они и так вечно голодны… — Старик попытался выпрямиться, чтобы встретить взгляд Руперта, но он слишком долго ходил согбенным… — Во времена моего детства все было по-другому, — продолжил он. — Я-то застал лучшие времена, и теперь проклинаю этот прогресс… Ну конечно, не скажешь, что наш сквайр был ангелом, нет, сэр. И не таким уж это было удовольствием — махать серпом от восхода до заката, пока коленки не задрожат, и нет сил удержать сынишку на руках… Но, сэр, мы принадлежали сквайру, и у нас были не только обязанности, но и права, восходящие еще ко временам графа Сиварда. Да, сквайр заставлял нас вертеть его жернова, загонять для него дичь, а уж если мы попадались на ловле его зайцев, нам задавали трепку, или на целый день запирали в чулан… Но, сэр, клянусь Богом, сквайр никогда не огораживал выгоны для скота и никогда никого не лишал дома, а его леди не оставляла без помощи больных и старых… да, сэр, храни Господь короля!

Уилл затоптался на месте.

— Ваше высочество, мы ведь не слишком еще далеко уехали, — напомнил он.

— Да. Разжигай огонь для нашего железного слона. — Руперт похлопал старика по тощему плечу, повернулся и вскочил на платформу локомотива. Застучала лопата Уилла, загудело пламя в топке, дернулись рычаги колес, и локомотив тронулся с места.

Старик-оператор, стоя под громадиной семафора, махал рукой, пока поезд не скрылся из глаз.

ДАЛЬШЕ К ЮГУ

Окрестности оставались холмистыми, но пастбища постепенно уступали место полям. Пшеница волновалась под легким ветерком; зелень лугов отливала изумрудом. Местами виднелись ряды косцов, за которыми шли женщины с граблями. Среди больших поместий здесь еще сохранились свободные фермы, с домами наполовину деревянными, наполовину кирпичными, и яблоневыми садами. На запад плыли огромные голубовато-белые облака.

Поезд с грохотом мчался вперед. Руперт внимательно следил за показаниями приборов и за рельсами. Его радовало ощущение скорости, биение мотора… Жар и дым казались веселым дыханием свободы. Ни земные, ни небесные силы не могли остановить движение. Принц громко рассмеялся и запел кавалерийскую песню, которую слышал во время войны на континенте, время от времени дергая шнур свистка.

Morgenrot,

Morgenrot,

Leuchtest mir zum frilhen Tod?

Bald wird die Trompete blasen.

Dann muss ich mem Leben lassen,

Ich und mancher Kamerad!

Уилл Фарвелл, набросав полную топку угля, тяжело вздохнул и отставил в сторону лопату. Потом дотронулся до руки принца.

— Послушайте, мой лорд… — Когда принц оглянулся, он продолжил, стараясь перекричать шум локомотива: — Может, я и некстати об этом, раз уж Господь послал нам этот кипящий чайник для спасения, только вот где мы возьмем для него огоньку, когда он все сожрет? Пожалуй, впереди нас ничего хорошего не ждет, одно гнездо бунтовщиков едва ли лучше другого…

— Верно. Ну, придумаем что-нибудь, я знаю местные дороги.

Уилл вытаращил глаза.

— Знаете? Ну, я никогда не верил россказням о том, что ваше высочество умеет разговаривать со зверьми, но сейчас… вам что, о дорогах местные мышки рассказали?

Руперт, поглядывая на пульт управления, объяснил:

— Видишь ли, я всегда интересовался искусством механики не меньше, чем искусством гравировки и алхимии. В этом мы с сэром Мэлэчи оказались похожи. И он был просто счастлив поговорить о том, что он уже сделал и что планирует. Без сомнения, он-то думал, что это может помочь обращению меня в его веру… — Взгляд принца стал темнее сажи, покрывшей его лицо.

— Ну да, — заметил Уилл, — а потом бы они во имя Духа Святого уморили вас голодом.

Руперт кивнул.

— Все может быть… Ну, — продолжил он, — среди многого другого Шелгрейв дал мне множество сведений о железных дорогах для его личных поездов и позволял водить паровоз, когда мне того хотелось — ну конечно, солдаты постоянно держали меня под прицелом. И мы много говорили о том, что делают сам Шелгрейв и его друзья-магнаты и на что надеются в будущем. Не могу отрицать, замыслы у них грандиозные. Я видел карты, расписания, счета за доставку грузов; и, естественно, я знакомился с подобными вещами раньше, когда готовил нашу военную кампанию. Железных дорог в Англии не так уж много, а полководец обязан иметь хорошую память. Короче говоря, я знаю всю эту паутину, как никто другой. Ну а если учесть, что лишь мне известно, какие участки путей взорвали Рыцари… даже Шелгрейву это неведомо.

— Так, значит, у генерала уже есть план? — Уилл поскреб щетинистый подбородок. — Глупый вопрос, да. У генералов всегда есть планы. Или наготове хитрость, или заговор, или еще что-нибудь в этом роде.

— Может быть, Господь посодействует нам… Я верю, он хочет нам помочь, ведь позволил же он строителям проложить эти дороги — как раз перед тем, как началась война… и мы можем обойти стороной такие опасные для нас большие города, как Манчестер или Шеффилд. Мы можем пополнить запасы угля и воды в Бакстоне, он уже недалеко. Вряд ли в это тревожное время тут ходит много поездов, так что я полагаю — на станции будет немного служилого люда, и мы вполне сможем с ним управиться. И нам необходимо еще передать вперед сообщение, а ему поверят только в том случае, если оно пойдет с крупного узла.

— Сообщение, сэр?..

— Ну да, мы просемафорим в Сток-Трент, там нам снова понадобится утолить голод и жажду этой железной скотины. Я передам, что мы едем со специальным заданием и что нам обязаны оказывать всяческую помощь, несмотря на нашу внешность. В Сток-Тренте мы свернем на линию, ведущую на запад. Та ветка, что идет к Честеру, разрушена, а даже если ее и восстановили — она в руках неприятеля. Но та, о которой я упомянул, заканчивается в Лланголене. Оттуда я рассчитываю отправиться на юг — там планировали провести дорогу, связывающую Уэльс, точнее, его угольные шахты, с мидлэндскими мануфактурами. Война остановила это строительство, и Лланголен остался маленькой станцией, мало кого интересующей… а Уэльс остался для короля.

— Мудро задумано, ваше высочество, — просиял Уилл. — Достойно завоевателя Повик-Бриджа, Эджхилла, Брентфорда, Бирмингема, Уайтбриджа — где вы разгромили неприятеля еще до завтрака, а потом спокойно вернулись к себе, чтобы закончить бритье… и еще Бристоль, Ньюмарк… — Внезапно у него перехватило в горле. — Ох, мой лорд, простите меня, я бы не хотел… ну, в общем… Ох, смотрите!!!

— В чем дело? — резко спросил Руперт. Уилл ткнул пальцем сквозь летящую вокруг золу. Далеко впереди виднелся плюмаж белого дыма; он быстро приближался. Руперт схватился за подзорную трубу.

— Ого, другой поезд на нашей линии! — проворчал он. Мускулы его напряглись, вздув рукава истрепанной, почерневшей рубахи. — Да, я боялся чего-то в этом роде… Но странно, что это случилось именно здесь. Впрочем, мы ведь идем вне расписания — хотя эта ветка сейчас почти не эксплуатируется…

Уилл плюнул на лопату.

— Ну, по крайней мере, мне не придется пока что махать тобой! — И тут же обратился к принцу. — Ваше высочество, я ведь… э-э… старый лесничий… если это можно так назвать… а вон там, сразу за ржаным полем, неплохой лесок, и, если мы туда быстренько отправимся, вряд ли мы кого-то встретим по пути.

— Э нет, ты не покинешь нашего преданного железного коня, верно ведь? А с тем, что наступает на нас, я сам разберусь. — Руперт расхохотался. — Кидай уголек! — И он вернулся к пульту управления.

Уилл, хотя и выглядел изрядно напуганным, принялся за работу.

— Ну, — пробурчал он, — если мы собираемся поиграть в Робина Гуда на мосту, то вам впору назваться Малюткой Джоном.

Машинист встречного поезда дал отчаянный свисток и резко затормозил. Паровоз, громыхая и скрежеща, остановился. Руперт остановил машину более плавно, и так, что скотосбрасыватели обоих поездов почти соприкоснулись.

— Ты кто такой, наглый бродяга, негодяй! — заорал машинист встречного поезда. — Какой ненормальный диспетчер отправил тебя сюда? Назад, осади назад!

Руперт ответил так же громко, но куда более спокойно:

— Мы ведь уже совсем рядом с Бакстоном. И будет куда лучше для нас обоих, если ты уступишь дорогу.

Дородный рыжеволосый машинист взмахнул кулаком; похожий на медведя кочегар повторил его жест.

— Болван! — закричал машинист. — Прочти надпись на моем котле: «Вестминстер, Бирмингем — Манчестер»! А ты, местная шушера, имеешь наглость просить, чтобы я вышел из расписания?!

— Ну, война оставила от вашей важной линии одни обломки. Веди себя разумно, дай задний ход. У меня дело куда более важное, чем доставка тканей или даже пива, если оно есть в твоих вагонах.

Машинист схватил гаечный ключ.

— Я тебе покажу важное дело!

— Ох, да неужели, приятель? — И Руперт взмахнул мечом. Он бросился вперед, как тигр, в мгновение ока перепрыгнул на встречный локомотив и встал, возвышаясь над машинистом и кочегаром, неторопливо размахивая грозным лезвием.

— Мне казалось, это было бы по-христиански, если бы ты сделал мне одолжение, — промурлыкал принц. Гаечный ключ и лопата кочегара с грохотом упали на пол. Паровозная бригада с разинутыми ртами уставилась на гиганта с мечом в руке. — Ну, если вам так уж противно оказывать мне любезность, что ж, я сам это сделаю, и даже позволю вам прокатиться в одном из ваших вагонов, правда, хорошенько запру дверь. Ну, спускайтесь вниз, да не пытайтесь удрать. У меня ноги подлиннее ваших, это нетрудно заметить.

Уилл снял запор с двери одного из багажных вагонов, открыл его и заглянул внутрь. После этого Руперт загнал пленников в вагон.

— Я так понял, мой лорд, что вы решили сменить поезд. — (Руперт кивнул.) — Прошу вас, одну минутку. Я хочу тут посмотреть… — Он заглянул в следующий вагон и издал радостный вопль. — Э, тут и в самом деле пиво, полные бочонки, настоящий темный эль! Пожалуй, мы не помрем от жажды, хотя, конечно, вполне можем уписаться!

— У нас пока что полные резервуар и тендер, — сказал Руперт. — До Стока, и даже дальше, мы могли бы и не останавливаться, но нам нужно послать сообщение. — Он погладил рукоять меча и ножны. — Итак, пока что удача с нами!

Через несколько минут пустой северный локомотив одиноко стоял на рельсах, глядя, как его южный собрат уверенно движется задом наперед.

Глава 10

БАКСТОН

Как и предполагал Руперт, маленький городок теперь был безлюден, в отличие от старых времен, когда туда приезжали люди ради его минеральных источников. Казалось, он дремлет среди высоких холмов, окружающих его, под небом, наполовину-закрытым белоснежными облаками: одна центральная широкая улица, застроенная роскошными старыми особняками, рыночная площадь с прелестным древним распятием в центре… Редкие дома стояли вдоль извилистых боковых переулков, и на востоке среди них красовался роскошный дворец, воздвигнутый в елизаветинские времена.

Железнодорожная станция располагалась на берегу реки Вай; там можно было качать воду прямо из реки и постоянно держать полными запасные резервуары. Здесь были и обычные бункеры для угля, маневровый парк, семафор, депо — все запущенное и посеревшее от пыли. Подведя локомотив к станции, Руперт скривился.

— Такое уродство, как здесь, сродни богохульству, — сказал он. — Неужели нельзя было разбить сад, как в других местах?

— Тут был прежде садик, мой лорд, — Уилл показал на заросшие сорняками грядки. — Только можно не сомневаться, что сюда прислали нового начальника — пуританина, а его мозги заняты вещами куда более высокими, чем цветочки и капуста. — Он присмотрелся к бочке, привязанной к скамье на платформе. — Не пора ли нам немножко заняться этой штукой? Это же просто стыд, мы просто употели, пока пристроили тут эту бочечку, и теперь просто смотрим на нее, а пиво внутри так и плещется!

— Лучше нам поискать что-нибудь съестное, — напомнил ему принц. — Или же продолжать путь, у нас слишком важное дело.

Он прикинул взглядом, как им выбраться через путаницу станционных путей к южной ветке. Его опыт машиниста был не слишком велик, а за локомотивом тащились шесть вагонов… Очень осторожно принц тронул поезд с места.

Из здания станции выбежал начальник, высокий костлявый человек с коротко подстриженными седыми волосами, в темной, мрачной одежде. Его лоб пересекал шрам. Начальник станции сильно хромал, но выглядел при этом весьма свирепым.

— Ветеран-Круглоголовый, вместо пенсии получил это местечко, — пробормотал Руперт, повернувшись к Уиллу. — Обращайся с ним, как с горящей петардой, если хочешь благополучно выбраться отсюда.

— Стоять! — закричал пуританин. — Что все это значит?

Руперт повиновался, локомотив выпустил струю пара и замер. Принц склонился через поручень и сказал:

— Ситуация ужасная. Бандиты.

— А… но у тебя папистские космы на голове!

— Нет, сэр, погодите… Да, я сражался за короля, но попал в плен и понял, что его дело — неправое, и я стал человеком сэра Мэлэчи Шелгрейва… вы слыхали это имя? Мы с товарищем ехали в вагоне, тайно — как стражи, но на нас напали грабители, к северу отсюда. Мы не ожидали их там встретить и слишком поздно заметили, что пути забаррикадированы. Прежде чем мы успели что-то предпринять, машинист и кочегар были убиты. Потом мы погнались за бандитами и расправились с ними, но вперед двигаться не могли, так что нам пришлось вернуться.

Пуританин не шелохнулся, слушая гладкую историю Руперта.

— В самом деле? — произнес он наконец. — Дурная новость. Позвольте мне взять книгу кодов и передать сообщение, немедленно. — И он, хромая, скрылся в станционном здании.

— Наблюдай отсюда, — шепнул принц Уиллу. — А я послежу за ним. — Он спрыгнул на вымощенную камнем дорожку вдоль путей и быстро направился к дому.

В дверях неожиданно показался начальник станции. На его поясе висел пистолет, а у плеча он держал короткоствольное ружье, целясь в принца.

— А ну, брось меч! — завизжал он. — Руки вверх, пока я не разнес вдребезги твои предательские мозги!

Руперт замер. Он видел, что палец пуританина напрягся на курке.

— Я это сделаю с большим удовольствием, Рыцарь! — сказал пуританин.

Руперт медленно поднял руки.

— Вы сильно ошибаетесь, сэр, — заговорил он, подумав: «Как бы это ружьишко не разнесло вдребезги все мои надежды…»

— Ну, это мы посмотрим, — последовал ответ. — Если соответствующие власти подтвердят, что ты честный человек, ты получишь свободу, но предосторожность никому еще не мешала. Но нынче чертовски много вокруг всяких бродяг, и хуже того — дезертиров-Рыцарей. И я думаю, вы двое как раз таковы. Но лучше быть повешенным завтра, чем застреленным сегодня, верно? — И он громко закричал: — Ты, на локомотиве! Дерни свисток, мне нужна помощь!

Уилл наклонился вперед, поднеся ладонь к уху.

— А? — сказал он. — Что?

— Дерни шнур свистка, ты, дохлятик! Или получишь очень горькую пилюлю после того, как я расправлюсь с твоим приятелем!

— Сэр, я совсем ничего не слышу, — сообщил Фарвелл неживым голосом, свойственным глухим. — Я вижу, вы чем-то взволнованы… Может, вы нас в чем-то подозреваете? Ну, я не могу вас винить, нет, не могу. Только мы-то шерифа не боимся. А я рад буду вам помочь, вы только скажите, чего вы хотите, ну, подойдите поближе, чтобы я мог расслышать.

Пуританин настороженно взглянул на Руперта.

— Стой на месте! — приказал он. И боком, не отводя дула ружья от принца, подобрался к локомотиву.

Уилл глупо ухмылялся, глядя на начальника станции.

— Вот, видите — я бросаю саблю, я вам верю, — сказал Уилл. Его сабля упала на камни, а Фарвелл еще сильнее склонился через поручень. — Пожалуйста, сэр, ближе и громче!

«Он что-то задумал, — сообразил Руперт. — Когда Круглоголовый подойдет совсем близко, я должен отвлечь его внимание».

— Эй, остерегись! — рявкнул принц во всю силу своих легких.

Пуританин вздрогнул и оглянулся, а Фарвелл в то же мгновение перескочил через поручень. Его башмаки ударили пуританина, и Уилл вместе с начальником станции покатились по камням. Ружье выстрелило.

Руперт метнулся к ним. Фарвелл и пуританин пытались задушить друг друга. Руперт, схватив Круглоголового за ухо, повернул его голову и ударил кулаком в подбородок. Пуританин свалился без чувств.

Уилл поднялся на ноги.

— Вот это ударчик! — выдохнул он. — Меня и то встряхнуло. Вы что, убили эту деревенщину?

— Нет, очнется… Но ты… — Руперт сжал тощие плечи Уилла. — Ох, Уилл, он ведь мог убить тебя!

— Да мне только малость усы подпалило, сэр, и все. — Он вздрогнул. — Вот дурак-то этот парень! Не понял, что ли, что мне-то лучше быть пристреленным прямо тут, чем потом качаться на веревке? — И усмехнулся. — Да уж, доставили мы ему хлопот!

Руперт оставался серьезным; все еще держа Уилла за плечи, он медленно произнес:

— Мой доблестный друг, не называй меня больше лордом. С этого дня и впредь будем на «ты».

— Чего? Ну… Что-то я не понимаю ваше высочество.

— Но разве это не по-английски? В Германии тоже так — если два человека крепко подружатся, они говорят друг другу «du» — «ты», а не «вы». Мне бы хотелось, чтобы между нами было так.

Драгун покраснел и переступил с ноги на ногу.

— Ну, вообще-то, сэр, это правильно… Мне вечно приходится ломать язык, говоря с вашим высочеством. Вот только…

Руперт нахмурился:

— Я этого хочу.

Фарвелл вытянулся по стойке «смирно».

— Да, сэр! Если вы… ты этого хочешь, так и будет. Ну, только я думаю, можно не выполнять приказ, если мы вдруг очутимся среди важных лордов вроде вашего… твоего высочества? — Он яростно потер нос. — Сэр, у нас ведь нет времени на болтовню. Выстрел кто-нибудь да услыхал, могут солдаты появиться.

Руперт кивнул:

— Ты прав. Забери свою саблю. Перезаряди ружье… наверняка там, на станции, есть и пули, и порох… а хозяина свяжем и втащим внутрь; если же сейчас кто-нибудь явится, скажем, что у нас срочное и секретное официальное дело. Но сомневаюсь, что тут есть большой отряд. И все же мы должны поспешить. Я отцеплю вагоны, разверну локомотив, передам по телеграфу сигнал о нашей специальной миссии… чтобы для нас был свободен путь, наготове припасы для людей и машины… а потом сломаю семафор. С Божьей помощью, за час управимся.

— Надеюсь, у нас найдется время промочить глотку, — сказал Уилл. — После такого-то часа мои кишки вовсе ссохнутся, а тут у нас отличный напиток. Немцы такого и не видали!

ГРАНИЦА ЧЕШИРА И ШРОПШИРА

Восточные области затянуло облаками, шел дождь. День был голубовато-серым; изредка сквозь плотные тучи прорывался солнечный луч, заставляя зелень лугов и листву вспыхивать, словно они вдруг освещались внутренним светом. Между холмами, становившимися все выше и круче, виднелись фермы да изредка — маленькие деревушки возле железной дороги. Завывание холодного ветра не могло заглушить даже пыхтение и лязг локомотива.

Уилл съежился, держа руки над огнем топки.

— Бр-р-р! — вырвалось у него. — Почему тут не устроены стены и крыша?

— Что, вроде кабины рулевого на корабле? — спросил Руперт.

— Ну а почему и нет?

— Деревянная кабина легко может загореться от искр из топки.

— А, ну да, а железная слишком дорого стоит. Куда дешевле сменить кочегара, когда он схватит лихорадку. Хотя пуритане-то наверняка говорят, что это сделано потому, что на открытом воздухе и характер укрепляется, и мораль!

Руперт прикрутил вентиль, регулирующий давление.

— Веселее, друг! До ночи мы должны добраться до Лланголена.

— Неужели нельзя подождать до завтра, а на ночь подыскать какую-нибудь сухую нору? А то, похоже, принц-курфюрст может заслужить прозвание мокрой крысы, если, конечно, не считать того, что у крыс куда больше здравого смысла.

Руперт покачал головой:

— В Бакстоне мы уже столкнулись с неожиданностью, и это чуть не кончилось плохо для нас. И не забывай, как подозрительно отнеслись к нам в Стоке…

— Ну, все-таки они нас неплохо загрузили. Один окорок чего стоит!

— …а ведь они получили наше сообщение. Если бы по всей округе не бродили захватчики Кромвеля, и просто трудно представить, что кто-то может проскочить мимо них, в Стоке нас, пожалуй, задержали бы для расследования обстоятельств. Так что… да ведь ты и сам видел сожженные дома. Знать бы, как далеко продвинулись Круглоголовые! Нас могут остановить где угодно, даже у самого Уэльса.

Уилл закрыл дверцу топки и встал.

— А разве вы не можете поспрошать свое кольцо? Руперт недоуменно посмотрел на него:

— Ты о чем?

Драгун ткнул пальцем в серебряного змея. Камень на его голове казался тусклым.

— Да кольцо, что дала вам королева Титания. Направьте его на любой дом, мимо которого мы проезжаем. Если там могут нам помочь, оно засветится. — Уилл поежился и чихнул. — Правда, а вдруг найдется для нас сухой приют на ночь, а то и хороший ужин с чарочкой доброго вина… Ну все равно вреда не будет, если попробовать, а? — Он отчаянно зевнул, едва не вывихнув челюсть. — Мы же со вчерашнего утра не отдыхали. Твое-то высочество молод и закален, как сталь, да неужто тебе не жаль старичка, который жуть как хочет вздремнуть и у которого глаза просто сами собой закрываются, а?

Руперт нахмурился, глядя на грани камня, и потер небритую щеку.

— Н-да… чем дальше мы от той лунной поляны, тем менее реальным мне все это кажется. Что на самом деле произошло там? И почему!

— Ну, зато колечко вполне реально светилось утром, и сработало, как маяк, когда мы увидели поезд, который нас выручил.

— В самом деле? Я не заметил.

— Зато я заметил, мой лорд. Может, это потому, что я-то спрятал бы такую штучку подальше, а ты — нет, вот я за ней и присматриваю…

— Ну что ж… увидим, кто из нас прав. Но насколько я могу повиноваться этой безделушке?

— Э, тоже увидим! Но вы же не станете его выбрасывать, верно?

Плечи Руперта чуть ссутулились от усталости, голос звучал хрипло:

— Я по-настоящему тебе благодарен, верный Уилл, тебе и… Дженифер… и, наверное, тем, другим… Не знаю, насколько можно им доверять. Они могут оказаться яркой приманкой, под которой — бездонная яма… Или же они — обманщики, заставившие нас броситься сломя голову неведомо куда… они ведь не люди. Да если у них и добрые намерения — все равно глуп тот, кто играет с огнем. И, может быть, еще большая глупость — ради мирской славы рисковать будущей жизнью… Фарвелл в ужасе уставился на него:

— Твое высочество, Руперт! Неужто вы позволили пуританам заморочить вам голову?

— Не в этом дело. — В голосе принца послышалось страдание. — Просто я не знаю, пойми… — Внезапно принц выпрямился. — Нет, знаю! Понимай, как знаешь, но это так: мы не можем сбиться с истинного пути, если мы помним Слово Божье и долг солдата.

— Очень прямой путь, лишь бы он не привел прямиком к поражению.

— Не бойся ловушек и трясин. Господь вознаградит за верное дело, если не лаврами на земле, так венцом на небе. Ну а пока — я дал клятву служить моему королю, и нечего гоняться за лунным лучом, когда король нуждается во мне. Мы должны отыскать его двор.

— Ну, скорее его нищенский лагерь… — буркнул Уилл.

Руперт не слышал его слов. Уилл пожал плечами и присел возле бочки с элем, чтобы открыть кран.

Ритмично постукивали колеса. Путь впереди лежал прямой, и не было необходимости в особом внимании. Руперт вертел кольцо, не сводя с него глаз. «Не следует ли мне отшвырнуть эту вещицу, словно кусочек адского огня? — размышлял он. — Нет… Это было бы трусостью, тем более что я ничего пока не знаю о нем. Недостойно рыцаря отвергнуть смиренный дар любви, протянутый той, которая не осмелилась ничего попросить в ответ… — Легкая улыбка тронула губы принца. — Она простая девушка, добрая и веселая… хотя и не дворянка, но… о, настоящая английская девушка! Я помню, как я, совсем юношей, впервые приехал на этот остров, желая остаться здесь навсегда. Пшеничные поля Англии, золотые под солнцем, как ее волосы, колосья, тяжелые, как ее косы… и душа Англии, как душа Дженифер, похожа не на яркого сверкающего мотылька, а скорее на юного ястреба, одиноко парящего на ветру… — Принц встряхнулся. — Ладно, довольно! Скорее всего я никогда больше ее не увижу. А если мы и встретимся, через много лет, мы будем очень вежливы друг с другом, и нам придется говорить в присутствии ее восьми или девяти пухленьких детишек… Надеюсь, ее супруг не станет искать благосклонности короля… если, конечно, король победит. Если король победит. Если…

Рельсы впереди круто поворачивали. Руперт вернулся к управлению.

ЛЛАНГОЛЕН

Над склонами гор виднелись последние отблески солнечных лучей. В миле над городком, на склоне холма, громоздились развалины крепости. Высокие крыши и шпили города вырисовывались в сумерках над рекой Ди. Ниже по реке располагалась железнодорожная станция, с которой открывался вид на древний арочный мост. Холодный ветерок доносил звон колоколов.

Въезд на окруженную стеной станцию освещали два огромных фонаря. Когда локомотив подъехал ближе, Уилл поинтересовался:

— Зачем это тут лампы, если вся западная линия вообще не используется?

— Наверное, все-таки используется, — ответил Руперт. — Если тут где-нибудь неподалеку появятся королевские отряды, они могут послать поезд за помощью в ближайшие пункты. Нам бы загрузить припасы, а потом свалиться в постель…

— Я согласен и на соломенный тюфяк в хлеву, ей-ей! — Уилл нагнулся, вглядываясь в полутьму. — Что-то незаметно, чтобы твое колечко светилось.

— А разве оно должно? Я думаю, оно должно реагировать лишь в случае сильной вражды или помощи при крайнем случае, а не при обычном спокойном отношении к нам. — Руперт на мгновение замер, прислушиваясь. — Ох нет, немыслимо, чтобы враг проник так далеко. Ну, на всякий случай — держи ружье наготове; тут еще у меня пистолет… Мы не сойдем с локомотива, если не будем полностью уверены… При необходимости я могу дать задний ход, и мы удерем прежде, чем они смогут организовать погоню.

Внимательно глядя по сторонам, принц остановил локомотив. На боковом пути стояли несколько темных вагонов. На платформе перед станционным зданием находились обычные ящики и бочки, стояла пара конных повозок для грузов. Людей видно не было. В окнах станции не светилось ни огонька.

— Э-гей! — окликнул Руперт. — Есть тут кто-нибудь?

Внезапно из дверей высыпало с полдюжины мушкетеров; они бросились в разные стороны, их шлемы и мечи сверкнули коротко в свете фонарей. Их капитан самоуверенно встал на виду.

— Стоять! — крикнул он. — Доложите, кто вы такие!

— Они нас издали заметили и были наготове, — пробормотал Фарвелл.

— А вы кто таков? — резко спросил Руперт.

— Конгрегационист генерала Кромвеля! — рявкнул капитан. — Ну, отвечай!

— Чтоб его дьявол забрал, с ним не договоришься, — прошипел Уилл.

— Встань между ним и мной, чтобы он не видел, что я делаю, — прошептал в ответ Руперт. — Я должен снова запустить мотор, а пока нужно говорить… А, хорошо, — произнес он вслух. — Мы не враги, это главное.

— И ты это утверждаешь, имея на башке такую прическу? — насмешливо бросил капитан.

Руперт, уловив в речи капитана датский акцент, тут же заговорил на сходный манер.

— Это уж так вышло, сэр. Мы приехали из Дании, чтобы изучить английские поезда. Мы испытывали эту вот машину, выехали из Сток-Трента, да вдруг увидели банду — и решили, что нужно поскорее удрать куда-нибудь. Так что мы очень рады, что попали к таким же людям, как в Сток-Тренте.

Тон капитана стал более любезным.

— Они там просто ничего не знали. Мы сюда пришли только сегодня. Семафоры не работают, а поезда не ходили, пока поблизости шли сражения. — Но все же настороженность не покинула капитана. — Ладно, спускайтесь. Я обязан задать вам кое-какие вопросы. Если вы честные люди, вам нечего бояться. Не сомневаюсь, сам генерал Кромвель захочет с вами поговорить.

— Один момент, пожалуйста, надо заглушить машину… А!

Руперт резко дал полный задний ход. Локомотив, лязгнув, тронулся с места.

Капитан заорал во всю глотку. Рявкнули мушкеты — из-за здания станции и из-за стоящих на боковом пути вагонов. Пули ударились о паровой котел и со свистом отлетели.

Два солдата выскочили из-за груды упакованных корзин. Они метнулись к повозкам и спрятались за ними. Уилл понял их намерение. Его ружье выбросило сноп рыжего пламени, клуб черного дыма и свинцовый привет. Но повозки защитили солдат. Они вытолкнули повозки на рельсы и победоносно замахали кулаками.

— Вот так вам, еретики! — заорал один из них.

— Ну, с этим мне ничего не поделать, — зло бросил Уилл, сжимая разряженное ружье. — И все же…

Тендер ударил по повозке. Деревянная рама треснула под железными колесами и застряла в них, мешая работе машины.

— Вперед, вперед, солдаты! — кричал капитан. — Окружайте их! Если не сдадутся — убейте!

Бесстрашные в своей вере — а может быть, просто не ожидая серьезного сопротивления, — Круглоголовые с обеих сторон полезли на локомотив. Руперт выхватил меч и одним ударом рассек веревки, удерживающие бочку с элем. Вторым ударом он снес верхушку бочки. Рукава рубахи вздулись над его напряженными мышцами. Принц поднял бочку и обрушил ее на пуритан.

Принц не был большим любителем пива. А Уилл в одиночку ненамного облегчил тридцатишестигаллонный бочонок. Так что вместе с весом самих дубовых досок вниз грохнулось около четырех сотен фунтов.

Клепки разлетелись, и на волю вырвался вулкан пива и пены. За грохотом последовали вопли, бульканье и приглушенные ругательства.

Меч был в руках Руперта еще до того, как бочонок разбился. Взмахнув клинком и крикнув: «En avant!», он врезался в пуритан — промокших, наполовину захлебнувшихся.

Большинство из них поспешило укрыться за локомотивом и тендером. Трое, более проворные, бросились к станционному зданию. Один, не использовавший свой мушкет при общем залпе, вскинул оружие — но Руперт выхватил пистолет и выстрелил в солдата. Он не нанес ему смертельной раны, однако солдат опустился на колени, схватившись за плечо.

— Уилл, ты — направо, я — налево, — скомандовал принц.

И мгновенно бросился в новую атаку. Меч сверкнул, выбив оружие у одного из Круглоголовых. Второй был тут же ранен в бедро. Уилл тем временем швырнул бесполезное ружье в физиономию своему противнику, так разбив тому нос, что солдат залился кровью.

Принц и Фарвелл обежали здание станции и скрылись в сумерках.

— Они соберутся с силами и погонятся за нами, — на бегу сказал Руперт. — Вызовут подкрепление, собак, если сумеют их достать, и отыщут проводников, вольных или невольных, но хорошо знающих эти места. Там, на холмах впереди, лес. Веди, Уилл.

— Тут нам одним знанием леса не обойтись, мой лорд, — ответил Фарвелл.

НА СКЛОНЕ ГОРЫ. НОЧЬ

Где-то в глубине густого мокрого леса звенел ручей. Но гораздо слышнее был треск и шум, с которым Руперт неуклюже ломился сквозь кусты, которые его товарищ миновал без единого шороха. Вдалеке слабо, но отчетливо разносился лай гончих.

— Dood ok ondergang! — тяжело дыша, пробормотал Руперт. — Я бы охотнее встретился с шеренгой шведских копьеносцев, чем с этими клыкастыми бестиями. Как ты отыскиваешь дорогу? Темно же, как в кишках у эфиопа!

— Найдешь, когда приспичит, — донесся из тьмы насмешливый ответ. В небе громыхнул гром. — Даже если сейчас пойдет дождь и смоет наши следы, все равно уже слишком поздно. Они недалеко, а мы слишком шумим, им и носы-то не понадобятся.

— Да, тут я виноват, — признал Руперт. Но тут же в нем взыграла гордость. — Я все-таки охотник, а не браконьер!

— Э, — фыркнул Уилл, — да ты не сможешь подкрасться к оленю и свалить его одним выстрелом. Нет, ты будешь гнаться за ним верхом на коне, пока он просто не свалится от усталости. Да еще будешь называть по-французски каждый его шаг, разве не правильно? Ладно, принц, припомни французский для своих шагов, нынче ночью это будет кстати!

Гнев, прозвучавший в голосе Фарвелла, заставил принца опомниться.

— Прости меня, — сказал он. — Я не хотел тебя обидеть… я просто хотел оправдать собственную неловкость.

— А-а… — Негодование Уилла угасло. — Ну, как я могу ругать человека такого большого и такого благородного? Я, сэр, испугался, только и всего — не за свою шкуру, нет, а за моих десятерых детишек в Сомерсете… ну, и за их матушку.

— Ты не можешь уйти от погони?

— Это ты не можешь уйти! Пошевеливайся! Нам надо завернуть вон туда, перейти ручей вброд, чтобы наш след оборвался… ну, и будем надеяться, что найдется белка, которая предложит нам свое гостеприимство… лишь бы это случилось вовремя. Эй! Всемогущий Боже! Глядите-ка!

На левой руке Руперта вспыхнул огонь. Алые, золотые, изумрудные, синие и фиолетовые лучи брызнули с граней камня, осветив худые небритые лица, спутанные волосы — яркий живой свет в ночи, слепящий глаза.

— Кольцо эльфов, — вырвалось из глотки Уилла. — Помощь рядом!..

— Или проклятие… — пробормотал Руперт. — Твой план и без того может спасти нас. А это… это совсем другое дело.

Вновь загремел гром. Ветер громче зашумел в листве, затрещали ветви деревьев.

— А, будет! — сказал Уилл. — Кавалеристы вроде нас с тобой душу держат в заднице, чего там терять? Но разве дьявол смог бы завербовать к себе в сержанты мисс Дженифер?

Руперт на мгновение замер, вглядываясь в светящийся камень, а потом ответил куда более спокойно:

— Да, ты прав. Мы пойдем туда, куда поведет кольцо. Им пришлось почти повернуть назад, по диагонали спускаясь по горному склону. При любом другом направлении свет кольца тускнел, так что ошибиться было невозможно. И все же сквозь гул надвигающегося шторма все слышнее и слышнее был лай приближающихся гончих.

«Но я верю Дженифер и полагаюсь на нее», — подумал Руперт и тут же сказал вслух:

— Наверное, кольцо просто показывает нам ту дорогу, которую мы сами пытались отыскать… если бы нам это удалось немного раньше!

— Похоже, удача и так уж неподалеку, — сказал Уилл. — Но магия явно тянет нас на запад. Да, Робин-Домовой говаривал мне, что такое случается… э, да вот и дождик начался!

Впереди сквозь листву просочился свет. И тут же полыхнула молния, гром разразился канонадой, и с неба хлынули потоки воды. Капли дождя были такими холодными, что обжигали кожу.

Деревья расступились, образовав широкую поляну. На ней стоял крытый дранкой дом, самый обычный дом в два этажа…

Руперт потрясение остановился.

— Откуда взяться дому в такой глуши? — воскликнул он.

— Ниоткуда, сэр. Да он тут и не задержится, — отозвался Уилл, увлекая принца вперед. Дождь хлестал водопадом. Перед массивной, обитой бронзой дверью они остановились. Над дверью был прикреплен живой куст; над ним качалась на ветру вывеска.

— Таверна, — крикнул Уилл, перекрывая рев грозы. — Э, погодите. Это что? Цветущий шиповник, в середине-то лета?

Руперт вгляделся в вывеску. При вспышках молний он увидел изображенную там птицу редкой красоты с пышным хохолком на голове; в клюве птица держала ветку гвоздичного дерева.

— Это феникс, накануне смерти и возрождения, — сказал принц. — Я никогда не слыхал такого названия…

— «Старый Феникс»! — выдохнул Уилл. — Да это та гостиница, о которой Пак говорил мне… неужели только вчера? Или уже целая жизнь прошла?

— Хэй-хэй! — послышалось позади. На поляну вырвался отряд людей с собаками.

— Круглоголовые! — Руперт выхватил меч. Уилл дернул его за рваный рукав.

— Погоди-ка, мой лорд, — благоговейным тоном произнес он.

— Вперед, вперед! — Командир пуритан размахивал своим мечом. — За ними, пока эта колдовская буря не смыла их след!

Преследователи проскакали через поляну и исчезли в темноте леса.

— Они нас не видели, — запинаясь, произнес Руперт. — И не заметили этот дом…

— Это работа кольца мисс Дженифер, — сообщил Фарвелл. — Ну, давай попробуем войти и посмотрим, не найдется ли там чего-нибудь выпить!

Он взялся за ручку двери, изображавшую собой слоновью голову. Дверь мягко, бесшумно открылась. Руперт вошел первым. Едва он переступил порог, как кольцо перестало пылать огнем, превратившись в обычную драгоценность. На этот раз его работа была закончена.

Глава 11

ПИВНАЯ В «СТАРОМ ФЕНИКСЕ»

Уилл плотно закрыл за собой дверь, и шум грозысразу утих. Фарвелл, держа руку на рукоятке сабли, настороженно огляделся; принц тоже не спешил делать следующий шаг.

Но комната, в которой они очутились, выглядела вполне мирно. Она была немного больше, чем обычные пивные при гостиницах, но не слишком велика. Массивные потолочные балки, тонкого рисунка дубовые доски пола и панелей, длинный стол в центре и маленькие столики вокруг, стулья с высокими спинками… все это было знакомым. В большом камине весело гудел и потрескивал огонь, брызгая искрами и испуская сосновый аромат. По обеим сторонам камина стояли несколько кресел, чьи спинки были украшены затейливой резьбой и инкрустацией из слоновой кости и чьи подушки несли на себе явные следы отдыха немалого числа людей.

Однако было здесь и много необычного для деревенской гостиницы — словно моряки всего мира оставляли тут свои сувениры. На каминной полке красовались огромные песочные часы и два семисвечника витого стекла. На стенах висели изящные канделябры. В их свете можно было рассмотреть многочисленные картины самых разнообразных стилей. Справа тянулась стойка бара из красного дерева, с медной подставкой для ног и на удивление современными насосами для пива; за стойкой красовались ряды полок, уставленных бутылками, бокалами и кружками. Дверь возле бара явно вела в кухню, откуда тянулись аппетитные запахи. Через открытую дверь в стене напротив входа нетрудно было рассмотреть коридор и лестницу, ведущую наверх. И вдоль этой же стены стояли высокие книжные полки, битком набитые книгами, возле них — письменный стол, на котором лежали бумага и перья и стояли два глобуса.

Руперт одним взглядом окинул комнату и обратил свое внимание на присутствующих. Их было не слишком много: барменша, мужчина и женщина в креслах у камина, еще пара — за одним из маленьких столиков. Их беседа прервалась, когда появились кавалеристы. Но никто не проявил тревоги или беспокойства; во взглядах, обращенных на Рыцаря, светился простой интерес.

Мужчина, сидевший у огня, вскочил и поспешил навстречу новым гостям.

— Добрый вечер, добрые сэры. Рад видеть вас, — приветствовал он их. В его глубоком и сочном голосе слышался легкий западный акцент.

Руперт испытующе взглянул на него.

— Вы… владелец «Старого Феникса»? — спросил он. Мужчина кивнул.

— Чего вы можете хотеть? — вопросительно произнес он и, подняв руку, улыбнулся. — Молчите, позвольте мне угадать. Вы прорывались сквозь дождь и шторм, вы умираете от голода и жажды, вы устали. Ванна, чистая сухая одежда, горячая еда, кружка пива, постель — а потом завтрак, прежде чем вы покинете нас.

Руперт все это время рассматривал его. Хозяин гостиницы был коренаст и немного полноват, но тем не менее подвижен и энергичен. Круглое, розовощекое лицо, курносый нос, глаза — ярко-карие. Чисто выбрит. В целом его внешность была бы совершенно неприметной, если бы не обширная лысина. Одежда его, хотя и явно дорогая, тоже не бросалась в глаза. Но все же что-то в нем заставляло вспомнить о Паке.

— Наши кошельки не слишком туго набиты, — предупредил его Руперт.

Хозяин протестующе воздел руки.

— Мы здесь не берем денег! — воскликнул он и, увидев изумление принца, рассмеялся. — Если золото фей превращается в осенние листья, попав в кошельки смертных, что может значить ваше золото для нас?

Руперт насторожился.

— Похоже, мы забрели в странное местечко, — шепнул он, обернувшись к Уиллу.

— Но здесь нет врагов, — ответил драгун, явно успокоенный всем увиденным.

— Нет для тех, кто ищет у нас спасения, — сказал хозяин. — И не бойтесь, что с вас потребуют какой-либо непристойной оплаты, как это случается в Венусберге. Моя единственная награда — встречи с разными людьми, меня интересуют миры и судьбы. И мне нравится видеть, как гости встречаются здесь, и слушать их рассказы. — Он серьезно добавил: — Я на самом деле не могу вмешиваться в чью-либо жизнь. Но… Вы, как я вижу, ускользнули от серьезной опасности. Если бы у вас был какой-то другой выход, вы не нашли бы этого убежища.

— Да, нам оставались ручей или верхушка дерева, — кивнул Уилл. — Ну, я предпочитаю постель в вашем доме. — Он повернулся к Руперту: — Не бойся. Ведь это ее рука привела нас сюда.

Принц встряхнулся.

— Ладно, — сказал он с напряженной улыбкой. — Может, скоро я привыкну иметь дело с троллями. — Он обратился к хозяину: — Я благодарен вам, и позвольте представиться. Я принц Руперт, изгнанный с Рейна, а это мой товарищ Уилл Фарвелл.

Хозяин поклонился.

— У меня много имен, — сказал он в ответ. — Называйте меня Трактирщиком. Идемте наверх. Вас ждут горячая вода, мыло, полотенца, щетки для волос и сухая одежда. Но вы должны будете оставить ее, когда отправитесь в путь утром; ваши собственные вещи к тому времени приведут в порядок. Мы обычно едим здесь, внизу, но вам принесут наверх ростбифы, чтобы вы могли поужинать вдвоем — вам ведь хочется именно этого. Но я надеюсь, что после ужина вы не уляжетесь сразу в постель.

— Нет, мы вернемся сюда… — Руперт вежливо раскланялся, глядя на присутствующих. — Чтобы познакомиться с другими вашими гостями.

Когда Трактирщик вел их мимо бара к лестнице, Уилл вдруг судорожно вздохнул, а Руперт чуть не споткнулся. Но совсем не из-за барменши — пухлой, коренастой, с седыми волосами, заколотыми в пучок, и очень похожей на хозяина трактира. Нет, просто они поймали взгляд женщины, сидевшей у камина.

— Ну и дамочка! — всхлипнул Уилл. — О-хо-хо!

— Кем бы она ни была, она не для таких, как ты, — предостерег его Руперт.

Должно быть, Трактирщик услышал их, потому что заметил, полуобернувшись:

— Вы познакомитесь со всеми чуть позже, вечером. К нам забредают иной раз мрачные личности, но такое случается редко. К нам приходят люди из разных миров, и каждый может уйти лишь в ту дверь, через которую вошел, и здесь он получит лишь отдых. Но, в общем — то, что происходит здесь, как бы и не происходит здесь, как бы и не происходит вовсе. И при том здесь царит свобода, от которой не слишком много выгоды. Прошу, входите.

Человек, сидевший за маленьким столом и державший в руке высокую пивную кружку, поглядел вслед новым гостям, а потом сделал основательный глоток.

— Э-хе — произнес он. — Detgaargodt. — Он обратился к молодой женщине, сидевшей напротив него. — Кто это могут быть такие?

— Не знаю. — Как и мужчина, она говорила на английском, но со странным акцентом. — Они похожи на… на людей Ренессанса? Только я не думала, что в те дни люди были такими высокими. Тот, что посмуглее, почти вашего роста и сложения.

Ее и в самом деле огромный собеседник был бы чрезвычайно красивым, если бы его не портил слегка сплющенный нос: коротко подстриженные золотые волосы, гладко выбритый подбородок, брюки и рубаха с открытым воротом из плотной коричневой ткани, много раз чиненные башмаки.

— Ну, — сказал он, — в разных мирах все может быть по-разному. Хотя в моей временной линии — я имею в виду ту, из которой начал свое путешествие, — гиганты существовали в разные эпохи, даже в средние века. Такие, как норвежский король Харольд Хаардрааде, который погиб в 1066 году, пытаясь завоевать Англию чуть раньше норманнов. Он был семи футов ростом.

— Да, в этом моя история сходна с вашей, — ответила девушка. — Наши миры вообще очень похожи, возможно, даже идентичны до… ну, примерно до 1990 года?

— Я уже объяснял вам, я не принадлежу к тому миру, из которого пришел.

Она похлопала его по руке.

— Я знаю. Не заводитесь из-за этого, Хольгер. Я же пытаюсь помочь вам.

Девушка была очень хорошенькой, высокой и гибкой, с подвижными чертами лица и голубыми глазами. Каштановые волосы с красноватым отливом едва прикрывали уши. Она была одета в зеленый брючный костюм, слева на груди — приколота брошка, изображающая сову.

— Если бы у нас было больше времени! — сказал он. — Чему я могу научиться за одну ночь?

— Ну, времени нет, верно. Однако я попытаюсь впихнуть в вашу голову как можно больше, прежде чем министр Бонифаций вежливо, но твердо отправит нас каждого своей дорогой.

— Но почему здесь можно провести лишь одну ночь?

— Разве это не очевидно? Чуть дольше — и возникнет опасность необратимых изменений. А так — это нейтральная земля. — Девушка глубоко вздохнула. — Предположите, всего лишь предположите, что я встретила бы здесь Авраама Линкольна… уверена, он вполне может явиться сюда… ну, мог бы… и если бы нам дали достаточно времени, я бы просто не удержалась и предупредила его, чтобы он не посещал театр Форда. Бог знает, как бы это изменило его мир. Возможно, возник бы новый континуум? Я не уверена, что это невозможно. И подозреваю, что даже сейчас мы с вами нарушаем правила.

— Вы очень добрая, — заметил он.

— Это все так забавно! — Она отхлебнула вина из своего бокала. — Но послушайте, когда те двое вернутся сюда, я хочу поговорить с ними. В конце концов, я исследователь. Так что пока давайте займемся делом. — Она встала. Он хотел сделать то же, но она жестом остановила его. — Сидите! Я взгляну, нет ли чего полезного на тех книжных полках.

Она отправилась через комнату. Хольгер тем временем вернулся к пиву. Женщина, сидевшая у камина, наклонилась вперед. Их взгляды встретились.

Женщина, щеголевато причесанная и увешанная драгоценностями, была одета в нечто вроде столы^[364] из полупрозрачной ткани, сквозь которую просвечивало роскошное тело. Она подняла руку к черным, как смоль, волосам, и одарила Хольгера огненной улыбкой.

— Ч-черт, — жалобно пробормотал он. — Хотелось бы мне поговорить с вами… Она тихо промурлыкала:

— Da mi basia mille.

— Det var som Fanden! Я забыл почти всю латынь, какую знал когда-то, кроме церковных выражений. — И медленно добавил: — Но разве тут нужен язык?

Он приподнялся. Его прежняя собеседница, отошедшая к книжным полкам, заметила это и окликнула его:

— Эй, поосторожнее, милый мальчик! Секс и математика несовместимы. Разве вы не слыхали об этом?

— Ох, ладно, Валерия, уж вы… я просто хотел быть вежливым…

— Ха, знаю я такую вежливость! Да вы ведь и сами говорили мне, что везде ищете свою истинную возлюбленную. Но вы хотите или вы не хотите кое-что узнать от меня?

— Конечно, хочу! — Хольгер шлепнулся обратно на стул. Отведя взгляд от женщины у камина, он принялся набивать трубку.

Валерия пробежала взглядом по книжным рядам. Здесь было огромное множество названий на переплетах всех цветов и форматов. Пальцы девушки мимоходом погладили звездный глобус, стоящий рядом, на письменном столе. Второй глобус представлял собой земную сферу.

Вернулся хозяин гостиницы. Подойдя к Хольгеру, он спросил:

— Vil Herren ikke gerne hal et Krus til?

— Jo, Tak, — ответил большой человек и поинтересовался: — А почему по-датски? Да, спасибо, я не откажусь от пива, герр Кроманд. В жизни не пробовал лучшего!

— Изрядный комплимент от человека вашей национальности, — улыбнулся Трактирщик и крикнул барменше: — Милая, джентльмену нужна еще пинта темного!

— Несу, несу! — откликнулась барменша. Она бодро протопала к Хольгеру, подала ему кружку с пивом и забрала пустую.

— А сами вы не хотите выпить? — спросил супругов датчанин.

— О, спасибо, сэр, но я должна присматривать за гостями, — ответила барменша. — Хотя, может, и глотну немножко попозже.

— Ну, и у меня немало обязанностей, — сказал хозяин. — Вот той леди сегодня совсем не с кем поговорить. Кроме того, мне кажется, вы заняты. Но когда сможете — присоединитесь к нам, а?

Он направился к женщине, сидевшей у камина, придвинул свое кресло поближе, поднял бокал в честь дамы и продолжил свой разговор с ней.

— Эге! — бормотала тем временем Валерия. — Ну и ну! Да тут все есть… Сокольников, «Введение в паратемпоральную математику»… — Она взяла одну из книг. — И «Руководство по алхимии и метафизике», мне даже не придется подниматься наверх за своим экземпляром… — Она прихватила еще два тома и взяла со стола бумагу и карандаши.

Вернувшись к Хольгеру, она опустилась на стул, бросив перед собеседником книги.

— Ну, слушайте, — потребовала девушка. — Я не могу научить вас всему, что знают в моем мире. Да вряд ли я и сама знаю так уж много. Впрочем, даже специалисты все еще не слишком разбираются в некоторых областях… Но теоремы, известные мне, позволяют мне путешествовать от континуума к континууму и даже попадать именно туда, куда и мне хочется.

Я считаю, что существуют некие межпространственные связи… ну, именно так я отыскала «Старого Феникса». А вы очутились здесь совершенно случайно, верно?

— Ну, — неуверенно ответил он, — по крайней мере, я тоже путешествовал…

— Ха! — насмешливо бросила она. — Но вы использовали чары средневековья — да еще разве что молитвенник. Вы можете так блуждать по линиям времени, пока не состаритесь. Впрочем, нет, не так долго — лишь до тех пор, пока вы встретитесь с чем-нибудь особо невероятным, или сложным, или подлым. Вам ведь уже случалось попадать в трудные ситуации, так? — Она постучала по книге. — Хорошо. Вы когда-то обучались техническим наукам. Вы разберетесь… Могли бы и сами догадаться, как сделать заклинание переноса, чтобы не блуждать наугад, а попадать в нужное место. — Она вздохнула. — Надеюсь, для начала, у вас хватит ума, чтобы схватить фундаментальные основы трансцендентального исчисления, поскольку без них не доказать нужных нам теорем, а если у вас не будет понимания, то и пользы они вам не принесут.

Хольгер потянулся к книге.

— Что ж, объясняйте, — покорно произнес он. — Но стоит ли тратить столько усилий ради постороннего человека?

— А, к черту, мы с вами похожи!

Валерия начала говорить и чертить диаграммы. Женщина у камина болтала с Трактирщиком-Бонифацием-Кромандом, хотя ее внимание постоянно отвлекалось. Барменша с неизбывным терпением ждала, когда кому-то еще захочется пива.

Глава 12

ПОЗЖЕ ВЕЧЕРОМ

Руперт и Уилл вошли в пивной зал — отмытые, посвежевшие; принц выступал с истинно царским величием, Фарвелл неуклюже тащился следом. На обоих — костюмы, покрой которых нельзя отнести ни к одному веку. Задержавшись у входа, Руперт окинул взглядом всех находящихся в зале.

Трактирщик кивнул ему, приглашая к камину.

— Добро пожаловать, гости! — воскликнул он. — Посидите с нами, отдохните, выпейте. Чего бы вам хотелось?

— Пива! — ответили оба в один голос. Хозяин хохотнул:

— Так я и думал.

Руперт подошел к камину.

— Вы очень добры, мастер Трактирщик, — сказал он.

— Нет, ваше высочество, я просто жирный и хитрый паук, плетущий тонкую паутину и скрывающий ее под каплями эля, вина и крепкой воды, и таким образом ловящий стаи живых существ — чтобы они кормили меня сказками и небылицами. — Хозяин сделал приглашающий жест, указывая на пустые кресла. — Присоединяйтесь к нам. О, но сначала я должен вас представить… — Он обратился к женщине: — Rupertus, films comitis palatini Rheni, et Guillermus, miles et famulus suus. — Он повернулся к мужчинам. — Это Клодия Пулчер, из Рима.

Уилл во все глаза уставился на женщину. Руперт выглядел ошарашенным.

— Клодия… муза Катулла? — запинаясь, произнес он. (Трактирщик кивнул.) — Но она умерла шестнадцать веков назад!

— Не в ее собственном мире, мой лорд. А сюда можно явиться из любого времени и страны, из любой складки реальности. Сюда может прийти тот, кто нашел дверь и принес с собой необычный рассказ, чтобы расплатиться. — Трактирщик подмигнул. — Она у нас частый гость, наша Клодия; сегодня она все хмурилась, пока не появились вы. Прошу, сэры, садитесь.

Руперт справился с удивлением, склонился над рукой женщины и поцеловал ее, сказав:

— Salve, domina; ad servitium tuum.

Она просияла улыбкой и промурлыкала в ответ:

— Oh! Loqueris latine?

Руперт пожал плечами.

— Aliquantulum, domina. — Слишком озадаченный, чтобы и дальше продираться сквозь латынь, тем более что его произношение и, без сомнения, грамматика слишком отличались от ее, он опустился в кресло рядом с Трактирщиком.

Подошла барменша с двумя полными до краев кружками. Подавая кружку Руперту, она присела в реверансе, говоря:

— Это для вас, ваше высочество.

Протянув же пиво Фарвеллу, она добавила куда более обыденным тоном:

— И вам тоже. Надеюсь, оно вам придется по вкусу.

— Спасибо, милая, — рассеянно произнес Руперт. Уилл придвинул кресло поближе к Клодии, хотя все внимание женщины было обращено на принца. Уилл, тараща глаза на даму, едва замечал, что за королевский напиток он глотает. Валерия толкнула Хольгера.

— Давайте-ка ненадолго присоединимся к ним, — предложила девушка.

— Да, перерыв не помешает, — согласился Хольгер. — Знаете, я в колледже чуть не завалил зачет по дифференциальным уравнениям, а тут вдруг вы на меня свалили все это…

Она внимательно посмотрела на него.

— Послушайте, приятель, — сказала она. — Учитывая ваше прошлое, вы должны бы знать, что Бог не счел нужным сделать нам одолжение, сотворив понятную Вселенную.

— А может, ее нужно понимать не так, как мы, — вздохнул он. — Ладно, идем. — Он сунул в рот трубку, прихватил свою кружку с пивом и не спеша направился к камину.

Клодия, так и не добившаяся ответа от Руперта, не обращая ни малейшего внимания на Валерию, огонь всех своих батарей направила на Хольгера. Он нервно сглотнул.

— Дюжина ресниц и влажный взгляд, — пробормотала Валерия и обратилась к Руперту и Уиллу: — Добрый вечер, джентльмены.

Принц встал и поклонился; но Уилл был слишком занят.

— Если позволите представиться… леди… — Голос принца замер.

Валерия улыбнулась:

— Что, никогда не видели женщин в брюках? Ну, извините. Я Валерия Матучек, из Соединенных Штатов Америки, если для вас это название что-нибудь значит. — Она протянула руку. Принц на мгновение заколебался, но решил, что нет беды в том, чтобы проявить обычную вежливость, хотя, возможно, дама ее и не заслужила… Он склонился и поцеловал руку Валерии. — Эй! — воскликнула девушка. — Знаете, вы первый человек в моей жизни, у которого это получается совершенно естественно!

Руперт выпрямился, поглядел на нее сверху вниз и сказал:

— Я не понимаю вас, очаровательная леди.

— Мы оба говорим с сильным акцентом, верно? Только ваш акцент похож на хольгеровский — да, это Хольгер Карлсен, из Денмарка, хотя он провел немало времени в моей стране, на разных гиперуровнях.

Два огромных мужчины пожали друг другу руки.

— Я Руперт, из Рейнского курфюршества, — сказал Рыцарь, стараясь быть любезным. — Моя бабушка датская принцесса Анна, супруга короля Шотландии и Англии, Якоба. Обе эти страны были в тесных дружеских отношениях с Денмарком, до времен Гамлета, если не дольше.

Хольгер вздернул брови.

— Гамлет?..

Валерия дернула его за рукав, заставив сесть, и сама заняла место напротив Руперта.

— Почему бы нам не обменяться информацией? — сказала она. — У нас для этого не так уж много времени, так что лучше поспешить, чем долго раздумывать. Вы сказали, вы из Рейнланда, Руперт?

— Лишь по происхождению, по крови… а кровь — не водица, как говорит пословица, и все же эти связи слишком слабы, чтобы я мог претендовать на что-либо, — сухо ответил принц. — В настоящее время я лишь племянник короля Карла и сражаюсь на его стороне против бунтовщиков. Я и мои друзья были разбиты в Уэльсе, нас преследовали пуритане и другие псы, но я получил помощь… проводника, приведшего меня сюда.

Валерия резко выпрямилась.

— Погодите-ка! Король Карл… пуритане… вы имеете в виду Круглоголовых? — (Он кивнул.) — Из какого вы времени! То есть… какой у вас там год, день, месяц?

— Ну-у… не могу сказать точно… август, а какое число… август тысяча шестьсот сорок четвертого…

— Ax! — торжествующе воскликнула девушка, стукнув кулачками по подлокотникам кресла. — Вы что-нибудь знаете о параллельных вселенных? Ничего, да? Ну ладно, послушайте, Руперт, я из Америки. Америку-то вы знаете? Та Америка, из которой я прибыла, — независимая страна. И… когда я оставила дом, там был 1974-год. Хольгер явился из 1950-го — но это не тот пятидесятый, в который родилась я.

Руперт смотрел на нее молча.

— Ну, для меня это слишком сложно, — заметил Фарвелл и повернулся к Клодии, явно бесившейся от того, что ни Руперт, ни Хольгер не обращали на нее ни малейшего внимания, и застенчиво спросил: — А для вас тоже? — Ее взгляд повернулся к Уиллу…

Трактирщик откинулся на спинку кресла, скрестил ноги, сплел пальцы, явно довольный. Огонь стал угасать. Из двери кухни шмыгнул гном и подбросил в камин несколько поленьев. Барменша подошла к сидящим, чтобы заменить пустые кружки на полные.

— Значит, вы из будущего, — сказал наконец Руперт, — а Клодия из давнего прошлого… и из разных стран?

— Не совсем так, — возразила Валерия. — Не уверена, что смогу изложить все достаточно четко, но попробую. Видите ли, тот мир, в котором родились вы, имеет определенные качества и свойства — нации, общественное устройство, прошлое и настоящее, свою географию и астрономию… и ваше будущее обусловлено всеми этими факторами. Верно? — (Руперт кивнул.) — Ну а теперь вообразите, что некое важное событие в прошлом закончилось не так, как в вашей истории. Какая-то битва проиграна, а не выиграна… ну, что-то в этом роде. Придумайте сами пример.

Замешательство Руперта сменилось любопытством. Он потер подбородок, глядя на Хольгера, и наконец сказал:

— Ну, скажем, принц Гамлет не погиб в результате мести, и Фортинбрас не стал датским королем, а на престол взошел сам Гамлет. Эта династия имела много родственных связей с Англией. И он мог бы прийти на помощь, когда нужно было низвергнуть Макбета, шотландского узурпатора. А укрепившись на острове, датчане могли потом и припомнить короля Канута… и справиться с Вильямом Норманом, когда он явился. Но поскольку в северных землях лишь Денмарк имел пушки, хотя и очень примитивные…

— Hvad for Pokker? — вырвалось у Хольгера.

— Спокойнее, — сказала Валерия. — Он же из другой пространственно-временной линии… хотелось бы мне знать… — Загоревшись энтузиазмом, она наклонилась вперед. — Давайте-ка поговорим о теории, прежде чем двинемся дальше, а, Руперт?

Уилл, наблюдая за тем, как его генерал напрягает мозги, продираясь сквозь новые понятия и представления, заметил, обращаясь к Клодии:

— Благодарю Бога за то, что я родился не для того, чтобы думать, — и коснулся своей кружкой бокала Клодии. Женщина взглянула на Уилла в упор и улыбнулась. Он задохнулся. — Вот не знал, что можно зашататься, сидя в кресле!

Валерия тем временем продолжала:

— Если вы можете представить историю, свернувшую в другую сторону в одной из ключевых точек, вы можете сделать и следующий шаг. Предположите, что обе возможности реализовались. В одном мире Гамлет умер молодым, в другом — он занял датский престол и остановил нашествие норманнов. Случилось и то и другое. Как, воспринимаете?

— Я не смею гадать о том, какие ограничения Творец мог наложить на свое творение, — выдохнул Руперт. — Но как это могло бы произойти?

— Две полноценные вселенные… два времени и пространства, со звездами, галактиками, бесчисленными планетами — и они различаются лишь в мелких деталях и, конечно, в том, что следует из тех или иных событий… Ну, не совсем так. Эти вселенные всегда имели различия, с самого начала. Кроме того, вселенных ведь не две… В моем мире никто не смог доказать, что их число ограничено… Вы можете представить вселенные, лежащие параллельно друг другу, как листы в книге. Это, конечно, не очень точный образ, но все же… Они занимают одно и то же пространство-время, разделяясь лишь измерениями…

— Погодите-ка, Валерия, — сказал Хольгер. — Имейте жалость. Похоже, вы скоро оставите меня за бортом, да и бедняга Руперт выглядит так, словно ему пора передохнуть.

Девушка рассмеялась:

— Извините. Вы правы. Но, Руперт, подумайте об этом. Множество различных миров. Какие-то из них очень похожи на ваш собственный, другие совершенно отличны. Даже законы природы могут быть разными. То, что возможно в одном мире, невозможно в другом, и наоборот. Вы следите за моей мыслью?

Руперт натянуто улыбнулся:

— Это похоже на марш через зыбучие пески, заросли ежевики — ночью, под дождем.

— Но если человек знает, как это сделать, он может путешествовать по этим мирам, — продолжила Валерия. — Соображаете?

Руперт сделал основательный глоток.

— Ну, хотя бы пиво здесь успокаивает и напоминает о доме, — сказал он, обращаясь к Трактирщику. — Хоть оно сладкое, как забытые мечты.

— Ну, я-то знаю кое-что еще слаще, моя сахарная, — прошептал Уилл, сжимая руку Клодии. Женщина, бросив взгляд на Руперта и Хольгера и убедившись, что им не до нее, пожала плечами и прикрыла глаза.

— А вы… кто по происхождению, мистрис… Матучек? — спросил Руперт. — Имя богемское, вроде моего.

— Я отовсюду сразу, — сказала она. — Хотя в данном случае это лишь слова. Но я не из вашего будущего. Сомневаюсь, чтобы ваш мир хоть отдаленно напоминал мой к тому времени, которое мне известно, — к 1974 году. И наверняка не похож на мир Хольгера.

Руперт взглянул на датчанина; Хольгер несколько раз пыхнул трубкой, прежде чем заговорил.

— Ну, видите ли, я — особый случай. Я принадлежу… я родился в мире, где миф о Каролингах — истинная правда. Ну, знаете, Роланд и Оливер, и все прочее.

— Вы слишком скромны, — заметила Валерия.

— Нет, просто мне не хочется пускаться в рассуждения, чтобы не запутать дело еще сильнее, — ответил Хольгер и снова обратился к Руперту: — Неважно, как именно, но я очутился на совершенно другой временной линии — такой, где не работает магия, кроме некоторых узких областей… ну, это тоже неважно. Я пытаюсь отыскать путь домой. Я знаю лишь заклинания, которые переносят меня сквозь пространственно-временные барьеры, но я не могу придать точного направления своим передвижениям. Ну, и после многих ошибок — в последний раз меня занесло прямо в лапы ацтекских богов, и я едва унес ноги — я поразмыслил над разными намеками и нащупал дорогу в эту гостиницу. На мое счастье, здесь оказалась мисс Матучек.

— Ну, я не верю, что это простое совпадение, — сказала Валерия. — Однако оставим это пока. Главное в том, Руперт, что Хольгер из двадцатого века, как и я — из века рационализма и индустрии, и у них западные страны демократичны, как и у нас. Только они разные… Например, в наших мирах США и Германия были по разные стороны во время первой мировой войны, а вот вторая мировая… а он потерялся именно во время этой войны… Они вели ее тоже против Германии, и еще Японии и Италии, но мои родители сражались с сарацинским Калифатом. Думаю, разница обусловлена параестественными силами. Либо они просто слишком слабы в мире Хольгера, как он сам думает, либо просто никто не додумался до того, как снять эффект воздействия холодного железа, как это произошло в моем мире около 1900 года.

— Ну, в любом случае, — сказал Хольгер, — в ее мире развивается наука и техника магии…

— Парафизики, — поправила Валерия. — Или искусства, если вам так больше нравится.

— Мне все равно. Но Валерия была так добра, что дала мне очень ценные подсказки. Возможно, она сумеет сделать это и для вас, мистер… герр… э-э… принц Руперт.

— Возможно, — с сомнением произнесла Валерия. — Но тут очень многое зависит от вашего прошлого и от вашей подготовки. Склонны ли вы к науке? Насколько вы знаете математику? Ну, многое тут важно… — Она подкрепилась глотком вина и добавила: — И, честно говоря, мне бы хотелось побольше узнать о вас. Я не имею в виду сознательные преступления, но вы можете служить делу, которому просто нельзя помогать.

— Да еще захочу ли я принять вашу помощь? — гневно ответил Руперт. — Чем вы тут занимаетесь, переодетая мужчиной?

Валерия улыбнулась:

— Воистину вы из другого мира! Впрочем, я не возражаю против объяснений, если вы в них нуждаетесь. У меня дома никого не удивит женщина в подобной одежде. И я путешествую по измерениям с научной целью, собираю материал для диссертации. В моем мире люди не так уж давно научились таким передвижениям, и мы все еще продолжаем собирать данные…

— Насколько законно у вас искусство чернокнижия? — резко спросил Руперт, и Валерия сдержанно ответила:

— Оно полностью в рамках закона.

— Погодите-ка, я, кажется, понял, что его беспокоит, — вмешался Хольгер. — Вспомните, Валерия, я говорил вам: в мире Каролингов эльфы в основном были врагами людей. Возможно, и в мире Руперта дело обстоит сходным образом?

Девушка задумалась ненадолго, потом кивнула принцу:

— Хорошо. Слушайте. Там, откуда я пришла, Искусству изначально не было присуще ни добро, ни зло. Это просто некие силы… Мы можем их использовать в любых целях, с умом или глупо, как всякий другой вид энергии. Мой отец — оборотень, моя мать — ведьма, и лучше их я не встречала людей в мире.

Руперту тоже понадобилось некоторое время на размышления.

— Что ж, прошу прощения, мистрис Матучек, — произнес наконец он. — Признаюсь, я кое-чем обязан королю Оберону. — (Валерия уставилась на него и замерла, вслушиваясь в каждое слово.) — Вот это кольцо я получил от него и его царственной супруги… и еще кое от кого… и кольцо привело меня сегодня в эту гостиницу. А до этого оно засияло, когда мы приблизились к поезду, который смогли захватить и который увез нас достаточно далеко от Йоркшира, к Уэльсу.

— Эй, погодите-ка! — запротестовал Хольгер. — Насчет Оберона мне кое-что известно, да, и об английской гражданской войне — тоже, и, припоминаю, мне приходилось читать и о принце Руперте, участвовавшем в ней, но… но при чем тут поезд?!

Валерия откинулась на спинку кресла. Голос девушки слегка дрогнул.

— Стойте! Тут какой-то парадокс. Дайте мне минутку, хорошо?

Она легко вскочила и принялась расхаживать взад-вперед; звук ее шагов смешался с потрескиванием и гудением огня в камине. Руперт следил за Валерией с напряжением во взгляде, Хольгер — изумленно, Трактирщик был явно доволен происходящим.

Уилл слегка подтолкнул Клодию.

— Сдается мне, тут у них разговор будет серьезный, и тебе это может здорово надоесть, — пробормотал он. — Ну, да мы с тобой говорим на одном языке, мы друг друга понимаем. Так что не сбежать ли нам отсюда, не объясниться поподробнее?

Валерия резко обернулась. Ее палец уставился на Руперта.

— Вы говорили о Гамлете и Макбете — так, словно они оба существовали в реальности, — воскликнула девушка. — Они были современниками… Вы сказали, что встретились с Обероном и… Титанией, конечно. Ну а Ромео и Джульетта жили в вашем мире? Король Лир? Фальстаф? Отелло? Вы упомянули о пушках во времена Гамлета. Бог ты мой, а что вы скажете о Виттенбергском университете? Существовали часы с маятником в дни Юлия Цезаря? Ричард Третий в самом деле был горбатым чудовищем? Богемия имела выход к морю? Колдовство действует в вашем мире?

В ответ на каждый стремительно заданный вопрос Руперт кивал.

— Ну хорошо, тогда… вам знакомо имя Вильяма Шекспира?

— Разумеется, — недоуменно сказал Руперт. — Он был Великим Историком.

— Вот оно! — Валерия повернулась к Хольгеру. — Если вы, вы начали путешествие из мира, где в песнях о Каролингах говорится чистая правда… почему бы не оказаться правдой тому, о чем рассказано в пьесах Шекспира? — Она запнулась. — Да, это можно представить, можно. Они, должно быть, в технологическом плане развились раньше, чем мой мир… их индустриальная революция начинается уже в семнадцатом столетии и, возможно, связана с пуританизмом… Ох, Руперт, нам о многом нужно поговорить!

Хольгер покачал головой.

— Думаю, мне лучше приняться за те книги, что вы мне дали, — сказал он.

— Разумеется. Бедняжка… чуть позже я помогу вам. — Она наклонилась и чмокнула его в лоб. — Но я просто обязана поговорить с Рупертом. Вы же понимаете? Мало того, что Шекспир всегда был моим богом, я еще и сочувствую Рыцарям. Может быть, это лишь школьная романтика, но в любом случае — результаты известных мне событий на родине Руперта должны быть иными. Я сомневаюсь, что он сумеет понять те инструкции, что я дала вам, но я подумаю, что можно предпринять исходя из его знаний. И я могу дать ему совет, как чуть-чуть повлиять на события, чтобы изменить исход к лучшему. Я чувствую, что просто обязана попытаться.

Уилл встал, Клодия тоже.

— Прошу прощения, лорд, — сказал драгун. — Я вам тут больше не нужен?

Руперту понадобилось не меньше секунды, чтобы сообразить, о чем речь. Потом он слегка усмехнулся, поднялся и поклонился.

— Я не вправе требовать твоего внимания, — весело сказал он. — Леди куда важнее принцев.

— Ну… только принцы командуют простыми людьми, — откликнулся Уилл недовольно, потому что Клодия тут же вытаращила глаза на Руперта.

Руперт хлопнул солдата по спине.

— А простой человек командует леди по ночам. Я буду занят беседой до самого утра. Усталость не остановит меня… и, надеюсь, не помешает тебе.

— Нет, сэр, мое решение твердое. — Уилл обнял женщину за талию. Она вздохнула, глядя на Руперта. Но Руперт уже отвернулся к Валерии и Хольгеру. Клодия прильнула к мужчине, который все-таки достался ей. И они ускользнули наверх.

Хольгер хихикнул и уткнулся в книгу. Валерия и Руперт вернулись к разговору. Трактирщик слушал…

Глава 13

В ЛЕСУ. УТРО

После дождя воздух в лесу бодрящий и чистый. Каждый листок повернулся навстречу солнцу. Проснулись птицы. Было тихо, безветренно.

Руперт и Уилл остановились у источника. Вода журчала и булькала в поросших травой берегах.

— Здесь достаточно сухо, чтобы можно было прилечь и не схватить насморка, — заметил Уилл. — Выспимся не хуже, чем в какой-нибудь летающей гостинице.

— Да? — Руперт улыбнулся, подавив зевок. — А ты там спал? Я разочарован — наверное, как и мистрис Пулчер.

— О, да нет же! Я и глаз не сомкнул ни на минутку, уж вы поверьте, — сонным голосом заявил Фарвелл. — Снова и снова… ох, и дивная кобыла! Жаль, что вам-то пришлось упражнять лишь язык. Вот я скажу…

Со внезапно вспыхнувшим раздражением Руперт рявкнул:

— Избавь меня от твоих пошлых историй! И будь доволен, что я провел время именно так, как я его провел. Это может помочь нам в дальнейшем.

— Извините, ваше высочество, — сказал Уилл. — Мне бы следовало помнить, что вы трудились всю ночь ради таких глупых баранов, как я. Ломали мозги, чтобы помочь шутам.

Руперт остыл.

— Неважно. И мне не следовало рычать на тебя. Но мы оба слишком устали. Два дня и ночь без отдыха! Наверняка в той гостинице действует какая-то магия, она придала нам сил. Но как только мы вышли оттуда… — Он сел на траву, и Уилл последовал его примеру. — О-ох! Ну, до завтрашнего полудня вряд ли кому удастся меня разбудить.

— А потом что мы будем делать?

— Отправимся к побережью. Тут до него миль пятьдесят или шестьдесят, но нам, конечно, придется двигаться осторожно. Думаю, мы получим кров, пищу и помощь у простых людей, любящих короля. Потом нужно переправиться через канал. В Голландии я раздобуду денег у моих родственников, и мы отправимся дальше на юг.

Сонливость слетела с Фарвелла.

— Так вы решили выполнить… план Оберона, да? И вы не намерены прямо сейчас искать королевский лагерь?

Руперт кивнул:

— Да. Те двое, в гостинице, говорили мне о таких ужасах, что у меня горло сжималось, я слова не мог сказать. Особенно много сообщила женщина… Конечно, ее история не в точности совпадает с нашей, насколько мы разобрались… но и не слишком отличается. И я был бы просто предателем, если бы не попытался использовать шанс против тех, кто сдирает шкуру с нашей земли.

— А что она нам пророчила?

Руперт вздрогнул:

— Нечто куда худшее, чем разгром Рыцарей. У них обезглавили самого короля…

Уилл испуганно разинул рот.

— Не может быть, мой лорд! — выдохнул он. — Как… а… короля?!

— Стюарты проиграли… Вообще-то те двое сказали мне, что цареубийство будет… было оправданно в их мире, иначе не наступили бы новые времена. Ну а потом последовали обычные вещи — террор, тирания, а те, кто утверждал, что говорит от лица народа, попирали этот народ. Но в Англии в конце концов была восстановлена законная монархия… — Руперт помолчал немного. — Марк… я не хочу ничего плохого сказать о принце Уэльском, он милый и приятный юноша. Но те годы, что он провел в изгнании, испортили его. Его властвование было бы веселым, но гибельным для страны. Возможна даже война с Данией… В их мире датчане разбили нас на море… — Руперт взмахнул кулаком. — Клянусь Божьим проклятием, ничего подобного не будет у нас, если я смогу этому помешать!

— И я, мой лорд, — тихо сказал Уилл. — А может быть, и Дженифер.

Руперт взглянул на свое кольцо.

— Как она там поживает? — грустно произнес он. — Надеюсь, неплохо. Конечно, ее могли наказать, но, уверен, это было не слишком строгое наказание, и теперь она отдыхает…

— И мы отдохнем, — заявил Фарвелл, растягиваясь на траве.

Руперт, погладив серебряного змея, обернувшегося вокруг его пальца, последовал примеру Уилла.

СПАЛЬНЯ ДЖЕНИФЕР

Эта комната была обставлена очень скромно. Несколько книг и наполовину законченных вышивок, ваза, в которую давно не ставили цветы, гравюра с изображением младенца Христа составляли все ее украшение; мебель самая простая, лишь комод, оставшийся тут со старых времен, украшала богатая резьба. Окна были открыты, и комната пылала августовской жарой.

Дженифер покачнулась… Пруденс подхватила ее, приговаривая дрожащим голосом:

— О, моя бедная овечка, бедная овечка, обопритесь на меня…

Девушка так вцепилась в руку Пруденс, что ногти оставили следы на коже компаньонки. Но при этом видно было, что сил у девушки осталось совсем немного. Волосы ее висели тусклыми прядями, кожа на лице натянулась; веки покраснели, и под глазами темнели круги; платье испачкалось и пропотело.

— Двигайся! — рявкнул солдат-Круглоголовый, стоявший позади женщин, и топнул ногой. — Пусть двигается! Если она остановится, то упадет!

— И уснет, — огрызнулась Пруденс через плечо. — Или потеряет сознание. А ты тогда начнешь орать и трясти ее, и обливать водой! И ты еще называешь себя мужчиной! — Она повернулась и плюнула ему под ноги.

— Ну, ты-то уж точно не женщина, старая карга, — возразил он. — Если бы не ты, эта ведьма давно бы сломалась!

Дженифер застонала и, пошатываясь, пошла вдоль стены, поддерживаемая компаньонкой.

— Ведьма? — яростно закричала Пруденс. — Да уж ты скоро и вправду встретишь ведьм, настоящих ведьм, — когда они утащат тебя в ад!

— Ну, сначала-то я посмотрю, как тебя вздернут, еще на этом свете, вместе с твоей хозяйкой, карга! Если бы сэр Мэлэчи не приказал, чтобы ты все время была здесь…

— Это потому, что ему известна твоя похотливость! И еще больше — его! — «Пруденс ткнула пальцем в сторону кровати. — Ваше ханжество…

Дженифер запнулась, и Пруденс едва успела подхватить девушку.

— Ей просто необходимо сесть!

— Но не спать! — сказал стражник. — Когда нам удастся избавиться от тебя, старуха…

— Как жаль, что моя плоть все же требует иногда отдыха! Я бы справилась с твоей кислой злобой, Джерсон!

Одеяло на кровати зашевелилось, и из-под него высунулась встрепанная голова помощника конюха.

— Эй, вроде как мистрис желает занять мой матрас? — насмешливо поинтересовался он.

Пруденс фыркнула, повернулась к ним спиной и помогла Дженифер сесть. Сим выбрался из постели, зевая и потягиваясь. Потом подошел к Дженифер и встал прямо перед ней.

— Что, может, моя леди готова говорить? — с ухмылкой поинтересовался он.

— Нет. — Голос девушки был чуть слышен.

— Ах, умоляю, не спешите с ответом! Мне так нравится эта работенка! Легкая и приятная, только и дел, что будить вас! — Взгляд Сима скользнул по синякам, покрывавшим руки и шею Дженифер, по ее изодранному платью. — А ведь вы можете задремать, когда вам захочется… — Он потянулся и зевнул. — Ну, только пока вы не рассказали все хозяину, поспать вам не удастся, хотя, конечно, завтрак и питье вам принесут вовремя.

Второй сторож кивнул и направился к двери. Он был уже у выхода, когда Дженифер бессильно упала в кресло, уронив голову. Сим заржал и схватил ее за волосы. Пруденс бросилась на него, как дикая кошка. Сим, хрюкнув, отшвырнул женщину в сторону и принялся хлестать пленницу по щекам.

— Проснись, проснись, смотри, какой сегодня отличный день! — вопил он. — А вечерком к тебе явится твой рогатый любовник, разве не так, ведьма? А ну-ка, говори, кто помог тебе наставить ему рога? Проснись, проснись!

— Не-ет, — простонала Дженифер. Сим отпустил девушку. Она упала на пол.

— Я расскажу, — пробормотала она. — Боже, дай мне уснуть, я все расскажу, только оставьте меня!

Пруденс опустилась рядом с ней на колени.

— Ну, побыстрее! — рявкнула она на Сима. — Зови твоего чертова хозяина!

Джерсон разинул рот, рывком распахнул дверь и затопал по коридору.

— Значит, сломалась наконец-то? — Сим прислонился к столбику полога у кровати и почесал нос.

— Ну а тебе придется теперь вернуться в ту кучу навоза, из которой ты вылез, — сказала Пруденс. — Христос милосердный, неужели может называться мужчиной тот, кто издевается над беспомощной девицей?

— Ну, помощники-то у нее есть, в аду! — заявил Сим. Дженифер всхлипнула, хотя слез у нее давно уже не было. В спальню торопливо вошел сэр Мэлэчи.

— Неужто упрямство сломлено наконец? — воскликнул он, усаживаясь в кресло рядом с девушкой. — Ты в самом деле готова признаться в своих гнусностях?

— Муки заставляют произносить слова, — сказала Пруденс. — Просто слова.

— Муки! — Шелгрейв взмахнул руками. — О чем это ты бормочешь? Разве я мучаю свою подопечную? Я никогда не пролью ни капли крови, которая связывает ее с моей женой. Но ради ее исправления, ради спасения ее души я приказал, чтобы ей не позволяли спать — и она могла бы как следует подумать о своем грехе и раскаяться; ничего более не было в моих мыслях. — Он обратился к Дженифер: — Ну, рассказывай, что же случилось на самом деле?

Она подняла измученное лицо.

— Если я смогу поспать…

— Разумеется, разумеется! Ты получишь все, что требуется твоему телу, и оно излечится после очищения души, когда ты освободишься от яда, текущего в твоих венах. Эй, не засыпай прямо сейчас! Ну! Поклянись на Библии, что скажешь правду, не утая ничего! Ты понимаешь? Тебе дается надежда на спасение!

— Понимаю… я думаю… не знаю, что я думаю, — хрипло прошептала она. — О, принесите Библию, дядя, я поклянусь на ней хотьсто раз! Хоть сто раз, если после того я смогу лечь и уснуть!

КАБИНЕТ ШЕЛГРЕЙВА

Это была большая комната, уставленная тяжелой мрачной мебелью. Книги, отличные картины, бюст Катона Старшего, камин ничуть не смягчали ее суровости. Сквозь открытые окна виднелось темнеющее небо и доносилась песенка кузнечика.

Хозяин кабинета сидел у письменного стола и что-то писал новомодным стальным пером при свете лампы со стеклом. Стук в дверь заставил его оторваться от дела.

— Входите! — крикнул он. Появился дворецкий и доложил:

— К вам преподобный Нобах Баркер, сэр, помощник пастора из нашей церкви в Лидсе.

— Я знаю, кто он такой, — сухо откликнулся Шелгрейв. — Нам с ним нужно будет поговорить… не позволяй никому мешать нам до ужина, будь то хоть сам генерал Кромвель!

Он встал навстречу гостю.

— Добро пожаловать, друг мой. Рад, что вы пришли.

— В вашей записке был намек на то, что дело весьма серьезное, — гнусаво ответил гость.

Хотя Баркер и был человеком достаточно молодым, он казался почти стариком благодаря сутулым плечам, круглой лысине, впалым щекам и шаркающей походке. Глаза его походили на серые ледышки. На фоне тускло-черного костюма белый шарф выглядел серым.

— Да, и я взываю к вам как к брату во Христе, — сказал Шелгрейв. — Конечно, я мог обратиться за помощью и к кому-нибудь другому, но вас я хорошо знаю и доверяю вам. Садитесь же, садитесь! Вот кофе, только что доставлен из Генуи… Вы предпочитаете с сахаром и сливками, насколько я помню.

— Давайте не будем тратить время на болтовню о мирских вещах, — ответил Баркер, устраиваясь на краешке кресла. Шелгрейв поджал губы.

— Болтовня помогает мне забыть о Дьяволе. Он подкрался слишком близко, и я должен сражаться с ним, в то время как мои глупые соперники ищут возможности досадить мне. Как мало существует людей, на которых я могу положиться! Моя собственная родственница…

— Кто? Дженифер? Я не видел ее в церкви в субботу. Мне сказали, что она нездорова.

— Да, и это отвратительная болезнь, вроде опухоли, которую нельзя вырезать самой острой бритвой. Но мой долг — попытаться излечить… ради страны и нашего святого дела. Но вы не знаете сути дела, Нобах. Я объясню.

Разлив кофе по чашкам, Шелгрейв уселся напротив своего гостя.

— Вы постоянно оказывали мне покровительство и всячески помогали мне с тех пор, как я начал проповедовать, — сказал Баркер. — И я признателен Господу за то, что он именно вас избрал орудием помощи такому недостойному, как я.

— Ну, пока я сделал немного, лишь помог вам подняться на одну ступеньку… Но в дальнейшем я постараюсь сделать больше. Однако в данный момент я ужасно нуждаюсь в вашей помощи.

— Вы ее получите, сэр Мэлэчи. Вы ее получите.

Шелгрейв так стиснул кофейную чашку, что суставы его пальцев побелели. Взгляд его впился в собеседника.

— Позвольте мне говорить прямо и откровенно, — сказал он. — Когда человек испытывает сильную боль или находится в опасности, ему не до игры в слова, для него главное — достичь цели… а мне сейчас и больно, и страшно… Я уже рассказывал вам, что главарь бандитов, принц Руперт, попал в плен и находился в моем доме в ожидании того дня, когда его можно будет отправить в Лондон. — (Баркер резко кивнул.) — Это говорит о том, что я полностью доверяю вам, Баркер. Из тех, кто служит в этом доме, ни один не осмелился бы проболтаться о принце, ведь его сумасшедший братец мог организовать налет, чтобы спасти Руперта… Ну так вот: принц сбежал.

— Боже милостивый, порази врагов наших, ассириян! — воскликнул Баркер, взмахивая рукой. Жест мог бы выглядеть вполне драматичным, если бы Баркер не держал в руке чашку с кофе, который выплеснулся ему прямо в лицо.

Шелгрейв не заметил этого.

— Хуже всего, — простонал он, — что он обольстил мою подопечную… да, Дженифер Элайн! Она помогла ему!

Баркер, доставший из рукава носовой платок, замер, не донеся его до лица.

— Вот как? О ужас!.. Но продолжайте же, бедняга. Расскажите все, все подробности, каждую деталь, чтобы я знал, как действовал Сатана, и мог дать вам совет. В чем тут состояла хитрость? Каким образом он одолел девицу? Как часто это случалось?

— О, если бы это было простое прелюбодеяние! Но — нет, она по-прежнему девица!

— А-ха! На итальянский манер? Продолжайте, продолжайте!

— Да нет же, говорю вам, это была не плотская похоть. Она поклялась на Библии, что они с Рупертом не касались друг друга, кроме одного-единственного поцелуя.

— О! — Баркер принялся вытираться.

— И я уверен — она говорит правду. Я хорошо знаю свою племянницу. Она благочестива, на свой полупапистский манер, и не стала бы лжесвидетельствовать… Ну конечно, ее долгое сопротивление было сломлено еще и тем, что ей не давали спать — это надежный метод, я уже испробовал его прежде. Если его правильно использовать, он надежнее пытки на колесе.

— И сохраняет здоровье, так что она испытает куда больше страха перед настоящим наказанием.

— Эй, стоп! — рыкнул Шелгрейв. — Ее они не повесят… Ладно. — Он взял себя в руки. — Я буду краток; позже, если захотите, сможете услышать все в подробностях. Похоже на то, что один из людей Руперта выследил его и убедил Дженифер помочь освободить принца; и этот человек действовал при поддержке тех языческих духов, эльфов и фей, что до сих пор бродят в наших лесах и развалинах. — Видя потрясение Баркера, Шелгрейв кивнул и продолжил: — Да, она назвала не кого иного, как Оберона и Титанию. И это действительно так, потому что, когда я с моими людьми отправился в погоню, нам изрядно докучали всякие фантомы. И хотя я сумел вырвать у Дженифер правду, Руперт остается на свободе. О нем не слышно ни слова — ни о том, что он снова в плену, ни о том, что он присоединился к нашим врагам. Но было бы опрометчиво утверждать, что вороны давно клюют его кости.

— Тогда где же он и его дьявольские легионы? — спросил Баркер, преодолев дрожь. — Нет… тот, кто прав, не должен бояться… Можно мне еще кофе?

Шелгрейв наполнил его чашку, потом встал, подошел к письменному столу и открыл один из ящиков, продолжая говорить.

— Демоны посоветовали ему искать магической помощи в Средиземном море и на его берегах. Дженифер не могла припомнить детали, она ведь почти неграмотна… И все же я полагаю, он направился именно в ту сторону. Если принц преуспеет, нас ждет нечто худшее, чем просто война… В качестве проводника ему дали кольцо, камень на котором начинает ярко светиться там, где принца ожидает помощь… можно не сомневаться, это горит огонь ада. Племяннице тоже дали такое кольцо, для тех же целей. — Шелгрейв натянуто улыбнулся. — Заметьте, как Господь может иной раз использовать инструменты Сатаны! Ведь именно кольцо помогло мне понять вину племянницы. Вот оно.

И Шелгрейв, держа в руке кольцо, шагнул к Баркеру. Баркер выронил чашку прямо себе на колени.

— О-о! — взвыл он. — Выбросьте эту страшную вещь, выбросьте ее!

— Мне казалось, вы храбрый человек, Нобах.

Богослов отчаянно покраснел.

— Извините. Но это был настолько неприятный и неожиданный сюрприз… Будто вы держали руку друга, а ее пальцы внезапно обратились в змей… — Он встал, и чашка грохнулась на пол. Уставясь на кольцо, Баркер пробормотал: — Оно выковано Вельзевулом, берегитесь его! Пусть поразит его молния Божьего гнева!

— Прошу вас, успокойтесь. — Шелгрейв отложил кольцо в сторону, взял гостя за плечи и заставил снова сесть в кресло. Стоя рядом, он торопливо заговорил: — Послушайте… мы с вами люди практичные, равно как и благочестивые. И мы знаем, где искать награду в этом мире. И если уж Господь дал нам в руки этот предмет, чтобы открыть грех и хитрость, — разве это не знак свыше? Разве не имел Он намерения помочь нам?

Баркер искоса глянул на Шелгрейва и произнес:

— У вас есть какой-то план, сэр Мэлэчи.

— Верно, и вы в нем занимаете главное место. Слушайте. Если Дженифер наденет кольцо, оно будет светиться, стоит ей приблизиться к цели… ну, могло бы светиться, если бы она путешествовала по своей воле. Я изучал магию, это необходимо, чтобы знать, как противостоять ей. Магия — слепое, механическое искусство, она не страшнее обычной пушки… В общем, разве не разумно было бы предположить, что оба кольца нацелены на одну и ту же точку? Значит, едва Руперт и Дженифер окажутся у Средиземного моря, кольца повлекут их, как мошек на свечу, к некоему месту… И если девушка будет постоянно под присмотром достойного человека… не забывающего о том, что Руперт — опасный беглец, и если у этого человека будет в распоряжении команда отчаянных солдат…

— Но Руперт — королевской крови, — возразил Баркер. — И, конечно, прежде всего он отправится в Голландию и соберет там немало сторонников…

— Я думал об этом, и сомневаюсь, что он так поступит, — сказал Шелгрейв. — Конечно, он может заехать туда за деньгами, хотя двор его матушки давно доведен до нищеты, после многих лет изгнания… Он может даже потратить некоторое время, пытаясь тайно собрать войска. Но все же я уверен, что следует отправить за ним небольшой, но решительный отряд.

Баркер нервно вздохнул:

— Чувствую, вы намерены просить именно меня возглавить такой отряд, Мэлэчи.

— Вы не ошиблись. Меня слишком хорошо знают, да у меня и слишком много дел, мое отсутствие будет скоро замечено. И мне еще потому нельзя уезжать, что я должен скрывать побег Руперта. Если из Лондона пришлют за ним раньше, чем мы его вновь поймаем, я смогу написать им, что принц болен и не в состоянии выехать. Ведь если в армию просочится весть о его побеге, это будет слишком сильным потрясением.

— А Парламент будет недоволен вами, — хитро заметил Баркер.

— Что ж, там действительно есть злопыхатели, которым страстно хочется свалить меня. Но им это не удастся; Господь поддержит меня. Кроме того, Дженифер… я хочу дать ей шанс искупить грех. Ведь если о ее злодеянии просочится слух в то время, как Руперт еще на свободе, мне, боюсь, не спасти ее от повешения… И потому, Нобах, я подумал о вас. Для вас это неплохая возможность.

Шелгрейв вперил пылающий взор в собеседника и продолжил напряженным голосом:

— Вы благочестивы, и силам ада не сбить вас с пути, и вы разбираетесь в темных путях ведовства, вас не одурачить чарами. Более того, вы мне как сын — сын, которым не благословил меня Господь; или… впрочем, оставим это. Если вы победите, для вас откроются все пути. И не исключено, что ваши проповеди покорят Европу.

Баркер облизнул губы.

— Но путешествие через всю страну, с вашей племянницей, — он откашлялся, — чтобы в конце концов встретиться… не просто с дьяволом, а — с ним!

— Вы же отправитесь не один, вас будут сопровождать восемь надежных стражей, — пообещал Шелгрейв. — Вы их знаете, это преданные и смелые люди. Это Райтус Джерсон и его младший брат, Свардлард; это Джабилах Браун, Гофорвард Микер, Инкриз Ватерман, Урия Прикетт, Нехемия Скуддер, Зераб Трокмортон — все надежные люди. Они схватят принца Руперта и доставят его назад, или же привезут к воротам Лондона его злобную голову. — После этих слов тусклые глаза Баркера вспыхнули. А Шелгрейв выкрикнул: — И подумайте, Нобах, какая слава достанется вам!

Глава 14

РЫБОЛОВНОЕ СУДНО

И небо, и вода отливали стальной серостью. Над головой плыли тяжелые синевато-черные облака, грозящие дождем. Холод, туман, пронзительный ветер… Суденышко то взлетало на гребни волны, то падало вниз. Один человек стоял у румпеля, другой — у поручней, неподалеку от Уилла и Руперта, сидевших на скамье возле входа в каюту. Оба они были одеты в потрепанные шерстяные пуловеры, причем пуловер принца отчаянно натягивался на груди и на плечах; но они остались в своих кавалерийских башмаках, не сменив их на рыбацкие суконные ступни.

Лавируя, суденышко продвигалось вперед, сопровождаемое скрипом снастей, гулом ветра, глухими ударами хлопающего паруса. В какой-то момент Уилл чуть не свалился со скамьи, но удержался и выругался:

— Чтоб тебе затонуть, кривобокая кляча! Ты что, хочешь выбросить меня за борт?

— Эй, не говори так! — предостерег его Руперт. — Ты что, в самом деле утонуть захотел? Пора бы знать, что с морем следует быть осторожным!

— Чем меньше я знаю о море, тем лучше я себя чувствую. Оно плюется, как бешеный пес! Надоела мне эта соленая пена!

Крепкий рыжеволосый человек, стоявший поодаль, усмехнулся:

— Радуйся, что не свалился от морской болезни, сержант! От нее, конечно, не умирают, но и лучше себя не чувствуют.

— Ох, но я и без того болен, капитан Прис!

— Ап-Рис, с вашего позволения. Оуэн Ап-Рис.

— Извините… Я и забыл, какие вы придирчивые, уэльсцы. Долго нам еще тут болтаться?

— Ну, остров Скилл мы уже миновали, так что если ветер продержится и погода не испортится, то — еще денек.

Руперт нахмурился.

— А тем временем нас может догнать военный корабль, — сказал он. — А военный флот принадлежит Круглоголовым…

— Об этом не беспокойтесь, ваше высочество, — успокоил его Ап-Рис. — Мой народ занимался контрабандой уже в те времена, когда Ной едва нашел гавань. Даже если нас накроют — ну и что? У нас двойное дно, и там найдется комнатка для вас и вашего парня, и никто вас не найдет.

— Ага, и будем мы там лежать, как селедка в сети, — пробормотал Уилл. — А потом еще и вонять будем рыбой.

Руперт не обратил внимания на его слова.

— Хочу еще раз напомнить вам, шкипер, — сказал он, — что я весьма признателен и благодарен вам и вашему сыну за то, что вы рискуете из-за нас — хотя я и предупреждал, что у изгнанников нет ничего, кроме родословной.

— Но я делаю это для короля, сэр; я даже думаю, что, когда он вернется на трон, ваше высочество напомнит ему о честных рыбаках, которые так мало зарабатывают и которым совсем не будет лишним разрешение торговать с заграницей…

— Разумеется, я это сделаю. А вам бы хотелось, чтобы вам снизили налоги, а то и совсем избавили вас от них?

Ап-Рис испуганно уставился на принца:

— Охрани нас святой Давид, нет, сэр, нет! Что будет с торговлей без налогов? Нет, пусть нам назначат любые налоги, пусть даже очень высокие, пусть… эй, что там такое?

— Судно впереди по курсу! — ответил второй рыбак.

Это был небольшой трехмачтовый корабль, идущий под двумя парусами. Полированный корпус судна украшала резьба. Над кормой развевалось яркое знамя.

— Это не военное, — сказал Ап-Рис. — Двухпалубный катер, иностранный.

Руперт кивнул.

— Серебряный щит, лазурный лев, стоящий на задних лапах… — сказал он. — Это флаг Туниса.

Уилл нервно вздохнул и попытался схватить принца за рукав, но не успел, потому что суденышко сильно качнуло, и Уилл шлепнулся на палубу. С трудом поднявшись, он заорал:

— Твое кольцо, Руперт! Све-ветится!

— Lieve hemel, — прошептал принц, взглянув на огненную радугу. — Должно быть, ты… это на пользу нашему делу… наверное, тот корабль направляется в нужные нам воды… Поворачивай! — взревел он. — Перехвати его!

— С бешеными датчанами лучше не спорить, — в испуге пробормотал Ап-Рис. — Слушаюсь, сэр!

Его сын повернул румпель. Суденышко легло на борт. Уилл с грохотом покатился через палубу, и его накрыло волной.

— Неужели нас еще мало вымочило? — жалобно проскулил он. — Чертово море, как ты мне надоело!

НА БОРТУ ТУНИССКОГО СУДНА

По веревочной лестнице Руперт поднялся на борт и перевалился через поручень. Уилл медленно полз следом, нагруженный ржавым оружием, ругаясь и проклиная все на свете. Рыбачья лодка, поймав ветер, рванулась на северо-запад. Руперт махнул вслед ей рукой и крикнул:

— Удачи, друзья! Доброго пути! Когда я вернусь, я сделаю все, чтобы у вас снова был король!

После этого он повернулся и огляделся. Матросы, бросив работу, столпились неподалеку и переговаривались на незнакомом языке. Это были смуглые бородатые люди, в свободных блузах до колен, подпоясанных кушаками, с засунутыми за них кривыми ножами. Европейцы-офицеры, одетые на сходный манер, носили длинные волосы, бороды и небольшие усы; у большинства на шее висели распятия. Среди них принц увидел и римского священника в черной рясе.

Руперт поклонился мужчине и женщине, стоявшим почти рядом с ним.

— Ваши милости оказали мне немалую любезность, — сказал он, — предоставив возможность добраться до ваших земель.

— Это самое малое, что мы могли сделать, и мы очень обрадовались, узнав ваше высочество, — ответила женщина, улыбаясь. Она была молода, и дорожный плащ не скрывал красоты ее фигуры и элегантности платья. На высокой прическе из эбеново-черных волос драгоценными булавками приколота кружевная мантилья, глаза тоже черные и блестящие, кожа оливкового оттенка. Девушка, стоявшая чуть поодаль, была тоже хороша собой, но ее затмевала красавица хозяйка.

Мужчина, стоявший слева от дамы, являл немалый контраст с ней. Одет он был богато, маленького роста, седой; казалось, его тонкие ноги едва держат туловище. Лицо с крючковатым носом позеленело — мужчина явно чувствовал себя очень плохо.

— Да, это большой сюрприз, — сказал он. В его речи акцент ощущался куда сильнее, чем в речи дамы.

— К сожалению, ваша милость, сейчас я совсем не в том положении, в каком был, когда мы с вами встречались в Оксфорде, — грустно произнес принц.

— Ну, по крайней мере, скоро вас оденут в соответствии с вашим саном, — пообещала дама и указала на девушку: — Моя горничная, Нина, прекрасно владеет иглой… Santa Maria! Que?

Руперт оглянулся. Через поручень перебирался Уилл. Принц рассмеялся.

— Это Уилл Фарвелл; он, конечно, бывает порой похож на кентавра — но он отнюдь не водяной, — и добавил серьезно: — Это он руководил моим спасением и ни разу не отступил перед трудностями.

— Ага, пока мы не попали в ту мокрую качалку, — проворчал драгун. Увидя, что он стоит перед знатными людьми, он стащил с головы шлем и вытер лоб. — Извините…

— Нам повезло, Уилл, — сказал Руперт, бросая украдкой взгляд на свое кольцо — но оно имело уже обычный вид. — Этот корабль везет домой посла его величества в Тунисе — герцога Картаджа, дона Германа Фердинанде Селестиана дель Монте де Кавиланес у Паломас…

— Уф-ф-ф! — выдохнул Уилл.

— И его прекрасную супругу, дону Белинду, — закончил Руперт.

— Ваше высочество, это наш капитан, дон Алонсо Мена, — сказала герцогиня, указывая на дородного человека, тут же отдавшего принцу морской салют.

Герцог, все это время боровшийся с тошнотой, прижал ладонь ко рту.

— Извините меня, — пробормотал он, — дела, неотложные дела, сэр… — и торопливо скрылся за дверью, ведущей в каюту.

Белинда вздохнула:

— Бедняга, он еще худший моряк, чем вы.

— Но почему вы пустились в плаванье в такую плохую погоду? — спросил Руперт. Женщина вздернула брови.

— Да разве в северных морях бывает хорошая погода? — Но тут же она стала серьезной. — Дело в том, что нам просто пришлось поторопиться. Мой лорд, предвидя подобную ситуацию, обратился в министерство и попросил прислать корабль, чтобы тот стоял наготове в доке и был в нашем распоряжении. И очень хорошо, что он так сделал, — женщина передернула плечами. — О, я, конечно, не могу сказать, что нашим жизням всерьез что-то угрожало, но… После того как бунтовщики выгнали короля Карла из Оксфорда и принялись гоняться за остатками его армии по всем окрестным землям — ну, посольство такой далекой страны, да еще и католической, стало предметом ненависти этих прокисших еретиков… Нам лучше было уехать и доложить дома, что происходит… Ox! — Взглянув в лицо Руперта, она схватила принца за руки и тревожно спросила: — Что с вами, ваше высочество? Вы нездоровы?

— Да… — хрипло ответил он. — Мой король… он разбит… неужели окончательно?

— Вы этого не знали?

— Я был в плену в последнее время, — напомнил он. — А сбежав, пробирался сквозь леса… туда не доходят новости.

— Думаю, это и есть настоящая причина, — горячо произнесла герцогиня. — Без руководства принца Руперта дело короля очутилось в слабых руках… Не следует ли нам повернуть назад? Мы можем доставить вас…

Он отрицательно покачал головой:

— Нет, благодарю, леди, но у меня есть очень важное дело, и мне просто необходимо оказаться в тех водах, куда вы направляетесь.

Герцогиня просияла.

— В таком случае — добро пожаловать на наш корабль, Руперт! — И тут же мягко добавила: — Могу ли я называть вас Рупертом, и не захотите ли вы звать меня просто Белиндой?

Принц никогда не отличался особой учтивостью. Покраснев, он ответил:

— Вы очень добры. Мне повезло.

— Нет, это мне повезло — ведь море принесло нам в дар такого замечательного спутника, о каком мы не смели и мечтать. Вы и не догадываетесь, наверное, как все мы, придворные дамы, завидовали Мэри Вилльерс, к которой вы были благосклонны… но так целомудренно благосклонны, ха! — Она укоряюще глянула на принца, затрепетав ресницами и томно улыбнувшись. — Но теперь вы принадлежите мне, на все время нашего путешествия! Идемте, я покажу вам вашу каюту. А позже… о, нам найдется о чем поговорить!

Ошеломленный принц отправился следом за герцогиней. Горничная шагнула было за ними, но донна Белинда едва заметно нахмурила брови и качнула головой. Девушка кивнула в ответ, отошла к поручням и встала там, глядя на воду.

Уилл Фарвелл бочком подобрался к ней. Капитан что-то скомандовал офицерам и матросам, и они разошлись.

Уилл откашлялся.

— Эгей! — начал он. — Знали бы вы, как мне надоел этот проклятый морской воздух, и одни только волны перед глазами… — Он окинул девушку восхищенным взглядом. Несмотря на скромное платье и темный плащ, пухленькая девушка производила очень приятное впечатление. — Ну, может, и не стоило бы плохо отзываться о море, пока плывешь по нему, да только куда приятнее смотреть на эдакую фигуристую фигурку, с которой можно прогуляться по палубе… Меня зовут…

— Я слышала ваше имя, сэр, — сказала она. — Вы — солдат, сопровождающий храброго принца.

— Ну, вы слыхали только самое начало… а?

— Меня зовут Нина Вальдес, я прислуга герцогини.

Они искоса глянули друг на друга и обменялись улыбками.

— Вы испанка, верно? Ну, я человек без предрассудков. Мужчина — это мужчина, а женщина — это женщина, и слава Богу за это.

— Но я не испанка, сэр. Я туниска.

Уилл запустил пальцы в сивые космы.

— Вот как? Ну, мне-то все равно, только я слыхал, будто в Тунисе живут мавры… А, ладно, чего там об этом думать? Лучше я вам расскажу кое-что о том, как мы с Рупертом… ну, я-то его зову просто Рупертом, конечно, не при посторонних, так вот, я вам расскажу, как мы стали почти что братьями… А что, в Тунисе все одеваются так вот, как ваша команда — не по-христиански?

— О сэр, ведь Тунис не так уж давно завоеван доном Хуаном из Австрии; он основал там королевство. Многие жители и до сих пор остаются язычниками-мусульманами, но у нас христианские законы, испанского происхождения. Это небольшое королевство, но наша королева Кларибель — дочь короля Неаполя, сэр.

— Зачем ты говоришь мне «сэр»? — сказал Уилл, накрывая ладонью пухленькую ручку девушки, лежащую на поручне. — Вполне достаточно просто Уилла, а, Нина?

К ним подошел боцман и окликнул Фарвелла:

— Эй, мы подыскали тебе местечко, иди взгляни.

Уилл раскланялся с Ниной.

— Сдается мне, — сказал он, — они вспомнят и о том, что не худо бы меня еще и накормить. Ну а уж на сытый-то желудок мы поговорим…

Нина хихикнула и провожала Фарвелла взглядом, пока тот не скрылся из виду.

Глава 15

ПАКЕТБОТ НА КАНАЛЕ

Это было широкое судно с уродливыми надстройками и короткими, толстыми мачтами. Паруса были свернуты, зато шлепали по воде грузные колеса, пыхтел и гремел мотор, сотрясая корпус судна, а из трубы валил дым. Белые меловые утесы таяли вдали, за кормой.

Дженифер стояла у поручней, глядя назад. Под темным капюшоном плаща лицо девушки казалось очень бледным, хотя вообще она поздоровела и в глазах ее светилась жизнь. Неподалеку от Дженифер расположились восемь ее стражей в грубой пуританской одежде — кто-то из них сидел на скамьях, другие шагали взад-вперед по палубе. Место, где все они находились, было частично отгорожено от остальной палубы одной из надстроек и тюками с палубным грузом.

«Прощай, милый Дувр, — подумала Дженифер. — Милый, хотя мне лишь мельком приходилось видеть тебя — из окошка кареты или из окна моей кельи в монастыре… но я ощущала запах соли, любовалась вязаными колпаками рыбаков, слышала стук их башмаков по мостовым, слышала английские голоса… и мне вспоминался Корнуэлл. О Руперт, когда ты впервые приехал сюда, юный и смелый, что заставило тебя полюбить нашу страну? Блеск королевского двора — или простые английские пейзажи…»

Рядом с Дженифер послышался робкий голос:

— Моя леди, вы грустите?..

Обернувшись, она увидела юношу, почти мальчика — он был одним из ее стражей.

— Тебе-то что за дело, Свардлард Джерсон? — резко откликнулась она.

Он отчаянно покраснел.

— Я… мне больно, моя леди… вы словно в клетке… — заикаясь, выговорил юноша, прижав руку к сердцу. — Но все-таки радостно видеть, что здоровье вернулось к вам…

— Вот только лишил меня здоровья не кто иной, как твой брат Райтус, — и она снова повернулась к нему спиной.

— О, умоляю вас… у него были добрые намерения… хотя я сам никогда бы…

— Теперь меня насильно везут на юг, и я ничем не занята — только ем и сплю, так почему бы и не нарастить немножко мяса на костях? А тревога и душевный голод — они внутри…

— О моя леди, одумайтесь! — умоляюще воскликнул юноша. — Вы едете сейчас, чтобы исправить… нет, не грех, клянусь — я не верю, что/ на вашей чистоте есть хоть крохотное пятнышко, но простую ошибку, которую вы совершили по незнанию, вас ведь просто обманули… И скоро вы обретете свободу. А пока — перед нами Франция, чудесная страна, говорят… вы ведь не видали ее прежде? Но я слышал, что в вас есть французская кровь…

— Эй, ты! — прикрикнул на юношу его старший брат. — Ты здесь для того, чтобы стеречь ее, а не заниматься дурацкой болтовней!

— О, в первый раз я рада слышать слова Райтуса Джерсона! — холодно произнесла Дженифер.

Свардлард отошел в сторону под насмешливыми взглядами солдат, сел на палубу, прислонясь спиной к кнехту, и обхватил руками колени.

Из-за каюты вышел Нобах Баркер с каким-то человеком. Незнакомец вполне мог сойти за Рыцаря — у него были длинные волосы, борода и усы, на поясе висел меч, а в руке он держал шляпу с белым плюмажем. Но одет он был слишком ярко и явно не принадлежал к аристократии. На его лице явно читалась вежливая скука.

— Что ж, мсье д'Артаньян, — заунывно говорил Баркер, — то, что вы видели в Англии, когда ездили туда с поручением короля Луи, всего лишь начало, семя, которое прорастет через несколько лет, когда мы построим новый Иерусалим. Тогда и ваш народ, воодушевленный примером, впитает истину пуританизма; и недалеко то время, когда два наших великих королевства отвоюют Святую Землю и очистят ее от турецкой нечисти.

— Возможно, возможно, — скептически бросил д'Артаньян. Но тут он заметил Дженифер и взбодрился. Девушка оглянулась и, поймав взгляд француза, слегка покраснела, но тут же снова уставилась на волны.

— И куда именно во Франции вы направляетесь? — спросил француз.

— В Марсель, — ответил Баркер и торопливо добавил: — Все наши бумаги в порядке.

— Но вы остановитесь в Париже? — Д'Артаньян не то чтобы поклонился в сторону девушки — она ведь не смотрела на него, но как бы вознамерился сделать это. — Я мог бы показать вашей… дочери… многие интересные места…

— О нет…

— Вполне респектабельные, и с нами будет пожилая дама!

— Она не моя дочь! Неужели я выгляжу таким старым? — (Д'Артаньян вопросительно вздернул брови.) — Она… лучше взгляните на наши документы. — Баркер наклонился поближе к французу и заговорил тихим доверительным тоном, не замечая, что Д'Артаньян, насколько мог, отворотил нос. — Ее дядюшка — мой близкий друг, знатный человек. Увы, девушка в последнее время страдает приступами безумия. За ней приходится постоянно присматривать, чтобы она не навредила сама себе, но в остальное время она вполне разумна — однако в любой момент может броситься бежать или начнет драться, обвиняя тех, кто ее любит, во всех смертных грехах… Вы понимаете? По совету врачей мы везем ее на юг, в надежде, что мягкий климат и морское путешествие послужат лекарством…

Француз осенил себя крестом.

— Mon Dieu! — В голосе его послышалось искреннее сочувствие. — Так молода и прекрасна! Как это печально… Adieu, monseieur. Я буду молиться за нее.

Он торопливо скрылся за каютой. Баркер проводил его злобным взглядом.

— Папистские молитвы — бессмысленный шум! — проворчал он. — Жаль, что никак не избежать встречи с этими ниневиянами! Придется крепиться, помня об Ионе.

Подойдя к Дженифер, Баркер сообщил:

— Нас навестила очень важная лягушка!

— От такого кислого лимона, как ты, даже лягушку перекосит! — огрызнулась Дженифер, по-прежнему глядя в воду.

Он вспыхнул:

— Новая наглость? Раскайся, пока не поздно!

Она демонстративно оглядела его.

— О, я сказала, не подумав. Ведь лимон дает здоровье людям, надолго уходящим в море. А ты — цинга, тебя никаким лимоном не вылечишь!

— Ну, ты об этом пожалеешь! — зарычал Баркер. — Когда мы поймаем Руперта, тебе достанется за твое своеволие!

— А с чего это ты взял, что я буду помогать тебе выслеживать его? — процедила она сквозь зубы. — Да и мое кольцо ты забрал…

— Чтобы ты не бросила его в море.

— О, я бы сделала это с удовольствием, или вместе со своей рукой сунула бы его в огонь! — Дженифер с силой ударила по поручню. — Ты не заставишь меня надеть его, чтобы найти дорогу!

— Заставлю, — ответил он. — Как только окажемся на юге Франции. И ты не сумеешь его сбросить, потому что тебя будут крепко держать за руки. Нет ничего легче! И никого это не удивит… ведь ты же сумасшедшая, с тобой и должны обращаться соответственно… — Он взял ее за руку. Девушка вздрогнула и попыталась освободиться, но он крепко сжал пальцы на ее запястье и продолжил визгливым голосом: — Уж поверь мне, мистрис Дженифер, мне и самому жаль, что приходится причинять тебе боль. Но когда ты исцелишься, я возблагодарю Господа. Как мне хочется, чтобы ты поскорее вернулась на путь истинный! И надеюсь, что ты окажешься достойна чести… когда я попрошу сэра Мэлэчи обручить нас. О, молчи! Ты должна надеяться на прощение, и я тоже надеюсь. Я буду повторять свою проповедь, пока не сломаю стену, воздвигнутую дьяволом в твоем уме! — Он глубоко вздохнул. — Дай мне только начать мои проповеди! Я вспомнил, ты дочь моряка. Тебе известны нужда и лишения, тяжелый труд. Взгляни на эти воды, на эти корабли, — он сделал величественный жест, — эти люди и паруса тоже боролись с ветрами и течениями, но появился мотор, и благодаря Господу родился прогресс, и пришел новый век, век очищающего железа, и люди тоже станут железными инструментами, подчиненными воле… Что случилось?

Послышались грохот и скрежет, и пакетбот, вздрогнув, остановился. Гребные колеса, шлепнув по воде в последний раз, замерли.

— Черт бы побрал этот манометр! — послышался рев. — Все на палубу! Наверх, мерзавцы! Поднять паруса, пока мы не врезались в кого-нибудь!

Дженифер одарила Баркера долгой сладчайшей улыбкой.

— Век железных людей, — протяжно произнесла она, — и деревянных мозгов!

Хихикнув, она отправилась к каюте. Ее стражи затопали следом.

КАЮТА РУПЕРТА

В Тунисском королевстве мавританская пышность явно победила испанскую суровость. Койка в каюте Руперта (под которой располагались шкафчики) была покрыта толстым ярким ковром. Откидные стол и стул украшали богатая резьба и инкрустация эмалью и слоновой костью; стул имел мягкое сиденье.

Сквозь открытое окно доносился шум волн и врывался мягкий соленый ветерок. Большой фонарь, висевший над головой и бросавший мягкий свет, чуть заметно покачивался.

Руперт читал книгу. Он был одет в шелковую рубашку, камзол черного бархата, отороченный горностаем, модные бриджи до колен с белыми чулками и лайковые комнатные туфли, расшитые жемчугом. За дверью послышался стук, принц поднял голову и крикнул: «Входите!»

Дверь открылась, и появилась герцогиня Белинда. В ее волосах мерцали рубины; рубины же украшали шею и пальцы женщины. Лиф ее облегающего пурпурного платья был низко вырезан. Руперт вскочил.

— Моя леди! — воскликнул он. — Что привело вас сюда?

— Мне стало стыдно, что вы все вечера проводите в одиночестве, — весело ответила она.

— Но я каждый день обедаю и ужинаю с вами и с его милостью… если он чувствует себя достаточно хорошо… да к тому же слишком поздно. Я думал, вы давно отдыхаете.

— Нет, как видите. И вы как-то говорили, что засиживаетесь подолгу… почему вы не спите? — Голос герцогини звучал слаще меда. Она подошла к принцу, взяла его за руку, заглянула в глаза. — Ваша каюта достаточно удобна? Впрочем, на корабле просто нет койки, подходящей вам по длине…

— Моя леди, солдат может спать где угодно. Да я и нуждаюсь в сне меньше, чем другие люди. И мне неловко, что помощнику капитана пришлось отдать мне свою каюту.

— Ха! Он должен считать за честь, что в его каюте поселился принц Руперт с Рейна… Поставь все сюда, Нина.

Горничная, появившаяся следом за герцогиней, водрузила на стол принесенный ею поднос — на нем красовались графин, хрустальные бокалы и засахаренные фрукты в изысканной вазе.

— Хорошо, — кивнула Белинда. — Можешь идти. Сегодня ты мне больше не понадобишься.

Девушка, явно довольная, присела в глубоком реверансе и поспешила из каюты.

— Мне кажется, через минуту она уже будет в объятиях вашего Уилла, — рассмеялась Белинда. — И, похоже, спать они не собираются.

— Но, моя леди… — смущенно пробормотал Руперт, — это… ну…

— О, не тревожьтесь, если вас смущают правила приличия. Мой супруг знает, где я, да и пришла-то я с его одобрения… просто сам он плохо переносит путешествие, и ему лучше оставаться в постели. И, взгляните — мы оставим дверь широко открытой… — Она не спеша подошла к двери, распахнула ее и закрепила крюком. — И все же мы будем наедине.

— Но зачем, моя леди?

— Ах, я ведь уже предлагала вам называть меня по имени, не так ли? Разве мы не друзья? Надеюсь, друзья, и хорошие… а не просто пара титулов.

Она уселась на диванчик, и принцу ничего не оставалось, как тоже сесть.

— Не разольете ли шерри? — спросила она. — Почему бы нам не выпить немного?

Принц повиновался. Белинда подняла свой бокал.

— A nuestra salud! — предложила она. Улыбка скользнула по губам принца.

— Что вы читаете, Руперт? — спросила женщина после того, как они чокнулись и отпили по глотку.

— Португальский отчет об исследовании Северной Америки, мне одолжил его капитан Мена.

— Я не знала, что вы читаете по-португальски.

— Ну, он нетруден, если уже знаешь латынь, испанский, французский, итальянский… — (Белинда восхищенно округлила глаза.) Принц откашлялся. — Здесь так чудесно описываются земли возле залива Генри Гудзона… Автор отчета жил в фактории, торговал мехами; но самым важным тут мне кажется то, что он наблюдал северные сияния, значит, до Северного магнитного полюса оттуда не так уж далеко. А местные жители прекрасно существуют при тех холодах, они отлично приспособились, и у них очень интересная культура и верования.

Белинда приложила холеную руку к щеке.

— Ах, Руперт! — вздохнула она. — Ваш ум охватывает целый мир!

— Но, моя леди… Белинда, я простой солдат. — Он сделал основательный глоток из бокала, чтобы скрыть смущение. — Так какое же дело заставило вас прийти?

Она надула губки.

— Любой другой мужчина на вашем месте спросил бы, кому из богов он обязан таким счастьем! — (Руперт покраснел.) Белинда хихикнула и погладила его по руке. — Но мне не хотелось бы, чтобы вы стали похожим на других. — Потом она продолжила уже серьезно: — Вы чуть-чуть рассказали нам о своей миссии… вы попали в плен под Марстон Муром, сбежали и теперь ищете нечто, способное помочь делу короля, и это нечто находится в водах между Европой и Африкой.

— Я не вправе сказать больше. — Принц посмотрел на кольцо и сжал кулак. — К тому же это все слишком фантастично, и надежда невелика.

— Ну, я не собираюсь принуждать вас к рассказу. Но вы не должны забывать, что у вас есть друзья… Мы с супругом рады помочь вам — ради победы короля и ради нашей собственной безопасности.

— Вы очень добры. Хотел бы я знать, случайно ли пересеклись наши пути. Но у меня есть и другие союзники, тайные, хотя силы их невелики… Впрочем, продолжайте, прошу вас.

— Вы побывали в Голландии, просили помощи у своей матери. — Белинда наклонилась к принцу. Свет фонаря позолотил ее волосы и лицо; тень упала на глубокое декольте. — Вас не смогли снабдить большой суммой, и все же вы отправились в путь, торопясь к цели — с единственным помощником и едва ли с парой шиллингов в кармане.

Руперт пожал плечами:

— Это смелость от отчаяния.

— Ваша смелость волнует меня. Но я уверена, вы не станете отказываться от помощи. — Она глубоко вздохнула. — Если бы я могла снарядить хороший отряд воинов и фрегат! Но это невозможно — мой супруг слишком мирный человек… И все же я убедила его предложить вам вот этот кошелек. Золото поможет вам в пути.

— Белинда, я… я не могу, — испуганно забормотал Руперт. — Я не смею…

— О, можете! — сердито воскликнула она. — Я предпочла бы, чтобы это был дар, но если вам угодно — назовем это займом. Король Карл сможет рассчитаться с нами, когда вы поможете ему вернуть корону. Вы обязаны, Руперт. Вы не можете отказаться.

Она схватила принца за руку, вложила кошелек в его пальцы и сжала их. Руперт сначала сопротивлялся, но потом перестал. Белинда выпустила его руку и послала принцу воздушный поцелуй.

— Вы мудрый человек, вы понимаете все на свете!

— У меня не хватает слов, чтобы поблагодарить вас.

— О, у вас есть такие слова! Это слова о вас, Руперт! Расскажите мне о своих приключениях, о своих победах… да вы ведь еще и художник, так, может, нарисуете мой портрет?

— Мне бы это доставило удовольствие.

Женщина повернула голову в одну сторону, в другую — изгибая шею и поводя плечами.

— С этой стороны? — мурлыкала она. — Или вот так? Мы должны испробовать разные варианты… ох!

Последнее восклицание прозвучало совсем не радостно. Принц, обернувшись, увидел герцога Германа в ночной рубахе и халате, остановившегося в дверях каюты. Вид у герцога был совсем больной. Он опирался на трость, но все же пытался улыбаться.

— Ваша милость! — Руперт вскочил и помог гостю добраться до стула. — Какой приятный сюрприз! Вы чувствуете себя лучше?

— Лучше, да, лучше. — Усевшись рядом с женой и подождав, пока принц сядет напротив, дипломат продолжал: — Да, да, благослови Господь эту прохладу… Когда мы доберемся до Туниса, я обещаю поставить пятьдесят свечей святому Антонию, он, вы знаете, жил в пустыне, очень далеко от воды… — Герцог благодушно подмигнул принцу. — Ну, вы покончили с делом?

Белинда кивнула.

— Моя благодарность не имеет границ, ваша милость, — сказал Руперт. — Позвольте налить вам вина.

— Нет-нет, — слабым голосом ответил герцог. — Мой желудок после последнего шторма, знаете ли, не очень уверенно себя чувствует, хе-хе. Ах, если бы снова стать молодым! Но скоро, увы, и вы поймете, что молодость проходит так быстро! Помню, однажды в Барселоне… в шестьсот двадцать девятом или в двадцать восьмом?.. наверное, в двадцать девятом, помню, тощая…

Руперт уселся поудобнее, приготовившись терпеливо слушать. Но Белинда прервала мужа, коснувшись его руки и мягко заметив:

— Дорогой, я так рада за тебя. Но ты должен беречься. Ты так легко простужаешься. Руперт, вы не закроете окно?

— Нет, не надо, — возразил герцог. — Пусть будет открыто. Прохладный воздух освежает, да. Хотя, конечно, теперь, когда моя леди напомнила мне, я как будто почувствовал небольшой озноб… и все же я старый вояка, хе-хе. Вы, конечно, совсем молодой кабальеро, и у вас было немало приключений, и еще будет, хе-хе, но позвольте, я расскажу…

— И ты, должно быть, проголодался, — сказала Белинда. — Возьми сливу в сахаре.

Она предложила ему самый приторный на вид фрукт. Герцог нервно сглотнул и отвел руку жены.

— Нет! Мой желудок… Пожалуй, стакан воды и сухой бисквит…

— Бисквитов почти не осталось, дорогой. И все же, Руперт, что бы он ни говорил — я должна настоять, чтобы вы закрыли окно, пусть будет жарко, но без сквозняка. Что же касается твоего питания, дорогой, я прослежу, чтобы тебя не пичкали бульоном и жидкой кашей, пожалуй, я велю повару приготовить… — Она очаровательно нахмурилась, задумавшись ненадолго, потом просияла улыбкой. — Да! Неплохо бы заказать баклажаны с луком, зажаренные в масле, под соусом из сыра и чеснока, и, конечно, побольше перца… Да, и полночь уже недалеко, ты поужинаешь свиной отбивной.

Герцог изменился в лице и схватился за живот.

— Нет… — едва слышно произнес он. Белинда не обратила на это внимания.

— Ах, мой лорд, — продолжила она, — а разве не восхитительно — зажарить картофель с перцем… это к свиной отбивной. Но можно сделать и запеканку из яиц, только нужно добавить в нее…

Герцог, шатаясь, поднялся на ноги. Руперт поспешил ему на помощь.

— Между прочим, — сказала Белинда, — при морской болезни очень помогает жевательный табак. Мы могли бы…

— Я… мне снова нехорошо… — Герцог покачнулся. Руперт поддержал его, взяв за локоть.

— Идемте, я помогу вам добраться до вашей каюты, — настойчиво сказал он.

— Нет-нет, оставьте… — Герцог попытался выпрямиться. — Мы… дель Монте де Кавиланес… старые вояки… — И он гордо удалился.

Руперт некоторое время стоял молча. Белинда прихлебывала вино.

— Боюсь, моя леди, вы были немного жестокосердны, — сказал наконец Руперт, не глядя на герцогиню.

— Намеренно, вы хотите сказать? Ох, я знаю, что делаю, — беззаботно призналась она. — Но не думайте обо мне слишком плохо. Когда меня выдали за герцога, он был старше моего отца… И все же — разве я не была ему хорошей подругой? Ну и разве вы не знаете, на какие хитрости пускаются старики, чтобы удержать жен, сохранить власть над ними, когда сами уже совсем бессильны?.. Впрочем, не так уж он бессилен, просто его утомило путешествие.

— Да, но…

— Прошу вас, сядьте. Вы обязаны немного развлечь меня, вы согласны? Допейте свой бокал, наполните его вновьи забудьте свою серьезность… я уверена, вы просто стараетесь выглядеть строгим, чтобы никто не угадал, что у вас доброе сердце.

Принц повиновался.

— Мне приходилось слышать, — сказала герцогиня, — что, когда вы получили свободу в Линце, вам посчастливилось отличиться перед самим императором и его егерями; вы простым дротиком убили дикого кабана… это правда?..

Глава 16

ВО ФРАНЦИИ

Под безоблачным небом пестрели крохотные сжатые поля, коричневатые стога сена, бледно-зеленые колонны тополей, фруктовые сады с красновато-желтой листвой, виноградники; далеко отстояли друг от друга домики фермеров, покрытые либо соломой, либо янтарного цвета черепицей. На полях работали крестьяне, одетые в блеклые синие блузы и сабо; их повозки и телеги, запряженные быками или ослами, были ярко раскрашены. Крепкие, коренастые крестьяне, на минутку опустив косы и серпы, поднимали головы, чтобы взглянуть на проезжающих.

Запахи горячей земли и лета почти заглушались пылью, поднятой копытами лошадей и колесами кареты, катящей на юг. На ее крыше громоздился багаж. Лошадьми правил человек в черной одежде и высокой шляпе; второй, одетый сходным образом, сидел на запятках кареты. Шестеро в штатском платье, но с мечами на поясах ехали верхом. Их выправка выдавала солдат.

Дженифер высунулась в окно кареты. Платье девушки пропылилось, лицо тоже было грязным.

— Что тебе там нужно? — резко спросил Нобах Баркер, сидевший напротив Дженифер. Он куда сильнее, чем девушка, страдал от жары и непрерывной тряски.

— Мне нужен глоток свежего воздуха, — огрызнулась она. — Что, и это тоже запрещено?

— Это неприлично, мистрис Элайн — когда девица выставляется на всеобщее обозрение.

Она недобро усмехнулась:

— Именно поэтому вы сидите в карете, ваше преподобие? Ну уж позволь мне быть до конца бесстыдной! Дай мне лошадь, чтобы я могла ехать верхом, а не задыхаться здесь!

— Нет. Сколько раз повторять? Почему я должен постоянно бранить тебя, как ребенка?

— Не нравится? Могу говорить с тобой так, словно я — собака!

— Потише! — взвизгнул он. — Ох, если бы я мог выпороть тебя вожжами, чтобы изгнать демона презрения, одолевшего тебя! Да, выпороть, чтобы ты рыдала и умоляла о прощении за свою наглость, которой нет предела!

— Предлагаю сделку, — сказала Дженифер. — Исчезни с моих глаз, и ты не услышишь от меня ни одного дурного слова.

— Нет. Твой опекун настрого приказал мне постоянно печься о твоей душе и неослабно трудиться ради твоего исправления. Мне думается, он ошибся, запретив телесное наказание; оно бы ослабило боль, мучающую меня. И все же я исполняю приказ, я повинуюсь. Ради спасения своенравной овечки я насилую себя. Убери голову из окна. Это приказ!

Дженифер не обратила на приказ никакого внимания. Высунувшись из кареты как можно дальше, она принялась махать рукой крестьянской девушке, пасущей гусей на обочине дороги.

— Привет, сестренка, привет! — закричала Дженифер. — Je suis ta soeur… Маленькая сестренка, свободная сестренка, помолись за меня, ведь я в тюрьме. Prie pour moi.

— Распущенность! Папизм! А ну, уберись из окна! — взорвался Баркер. Он схватил девушку за талию и потащил внутрь.

Дженифер развернулась и царапнула его ногтями по щеке. Баркер тут же выпустил ее и занялся кровоточащими царапинами. Чуть погодя Дженифер произнесла ледяным тоном:

— Предупреждаю тебя в последний раз, Баркер. Еще раз дотронешься до меня — останешься без глаз.

— Я… это дикость… насилие… ты и в самом деле сумасшедшая! — Он взял себя в руки. — Твой дядя дал мне власть самому выбирать способы выполнить задачу. Полагаю, сюда входит и подчинение плоти…

Дженифер вздохнула:

— Уж лучше я буду вести себя тихонько, чем позволю, чтобы ты прикоснулся ко мне.

Баркер попытался изобразить улыбку:

— Дитя, мне жаль тебя. В самом деле, ведь те муки, которые я терплю из-за тебя, приведут меня в рай небесный. Да, ты прекрасна снаружи, но ты испорчена внутри — и все же, если счистить ту грязь, которой испачкал тебя чернокнижник Руперт, откроется душа чистая, как едва выпавший снег.

— Ну, снег — штука холодная, и слишком быстро тает.

— Холодная? Ну… — Он достал из корзины бутылку. — Смотри, я плачу добром за зло, и предлагаю тебе воды — ведь такая жара…

— Я не стану пить из бутылки, к которой прикасались твои губы.

— Ты издеваешься надо мной, Дженифер, ты ранишь меня! — Он приложил руку к груди.

— А у меня от твоего вида живот болит!

Это добило Баркера. Встряхнув бутыль, он заявил:

— Может, и к лучшему, что ты отказалась. Воды почти нет. Пусть жажда, заставит тебя подумать.

Допив воду, Баркер глубоко вздохнул и заявил:

— Я продолжу беседу, которую ты так грубо прервала. Если ты еще помнишь, мы говорили о восемнадцатой главе книги Левит, где упоминается о грехе вожделения…

Дженифер демонстративно смотрела в окно.

— Итак, я разовью мысль… — Тут вдруг Баркер сунулся к другому окну и заорал: — Трокмортон! Там никаких заборов не видно впереди?

— Зеленая изгородь, в миле отсюда, — откликнулся возница.

— Подхлестни лошадей, а там остановишься. Дело Божье не может ждать. — Баркер снова сел на место. — Так на чем я остановился? Ах да… Мы — на земле развратных папистов, в стране, которая…

Дженифер перебила его:

— Хотя они и католики, они все-таки терпят протестантов.

— А! Католическая страна — лжива насквозь, тут нет свободы, а их праздники — просто позор… Трокмортон, нельзя ли поскорее, сколько раз повторять!

— Мы уже почти доехали, хозяин, — послышался ответ.

— Я тебя на каждой остановке предупреждала, — сказала Дженифер, — что французская еда — или напитки? — никак не сочетается с английской конституцией!

— Это происки Сатаны, он старается помешать мне, — заявил Баркер.

Карета остановилась. Лакей спрыгнул с запяток и распахнул дверцу. Баркер помчался за зеленую изгородь.

Дженифер неторопливо вышла из кареты, разминая мышцы после утомительной тряски. Она почти с симпатией взглянула на лакея: он мог бы сойти за статую, если бы не чихал время от времени. Но, по крайней мере, он не приставал к Дженифер с разговорами. И все же он был врагом Руперта. Остановившись в тени кареты, Дженифер с наслаждением потянулась, оглядываясь вокруг.

По гравию проскрипели чьи-то башмаки. Это Свардлард Джерсон спешился и подошел к девушке. Ведя коня на поводу, он остановился в ярде от Дженифер, переминаясь с ноги на ногу, и робко поклонился, когда девушка бросила на него взгляд. Его детские щеки пылали румянцем.

— Как вы себя чувствуете, мистрис Элайн? Могу я чем-нибудь вам помочь?

— Я устала до полусмерти, — ответила она. — И… дай-ка подумать… о, ты и вправду можешь оказать мне услугу.

— Все, что вам вздумается, моя леди!

— Эй, поосторожней! — рыкнул сидевший в седле Райту с Джерсон. — Ведьма может взять с тебя обещание предать!

— Ох нет, — сказала девушка. — Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь оказал благодеяние не только мне, но и всей вашей банде — выдернул бы язык Нобаха Баркера и затолкал ему поглубже в глотку.

Трое из Круглоголовых захохотали. Еще один хлопнул себя по ляжке и заметил:

— Славное намерение; но вот беда-то — язык у него до того скользкий, что за него и не уцепишься!

Райтус Джерсон нахмурился.

— Эй, поуважительней! — прикрикнул он. — Это наш священник! Кто бы нам прочел святую службу в этой земле Велиала?

Дженифер отошла на обочину дороги, присела на корточки и запустила пальцы в траву, пестревшую мелкими цветами.

— Здравствуйте, цветы Франции, — сказала девушка. — Я принесла вам привет от ваших английских кузенов…

И снова Дженифер услыхала робкие шаги — и поднялась навстречу Свардларду. Юноша пробормотал с несчастным видом:

— Не можете ли вы… позволить… ну хоть что-то сделать для вас? Мне так хочется видеть вас счастливой, мистрис.

Дженифер смягчилась.

— Ты очень добр, — негромко сказала она.

— Но кто бы сумел быть недобрым с вами? И я никогда не поверю, что вы одержимая. Демоны могут налетать на вашу душу, как мошки на огонь свечи — но они сгорят в вашем сиянии! И вы храбры, как лев, даже если и сбились с пути. Я так хочу помочь вам!

— Да, я чувствую, что ты желаешь мне добра, — ответила Дженифер. — Что ж, может быть… Ну, пока что мне хотелось бы выпить воды из твоей фляги.

— О, если бы это была не вода, а амброзия! — Он отстегнул от пояса кожаную флягу, дрожащей рукой открыл ее, обтер горлышко своим шейным платком и чуть не свалился с ног, когда с поклоном протягивал флягу девушке. Та сделала несколько жадных глотков.

Когда она вернула флягу Свардларду, юноша сначала уставился на кожаную бутыль, а потом, не удержавшись, поднес ее к губам и тоже сделал глоток. Вид у него при этом был такой, словно он причастился святых тайн.

Из-за живой изгороди показался Баркер. Теперь он шагал неторопливо, с достоинством.

— Ну, братья, не пора ли нам продолжить путь? — воззвал он. — Или лучше отдохнуть с полчасика? Наверное, лучше устроить передышку, чтобы все вы смогли послушать наставления, которые я прочту нашей заблудшей овечке.

— О Боже! — воскликнула Дженифер, обращаясь к небу. — Если Ты от меня отвернулся — я вполне Тебя понимаю!

Свардлард задохнулся от ужаса:

— Вы и вправду сходите с ума… как можете вы богохульствовать?!

Положив руку на рукоять меча, он четким шагом подошел к Баркеру.

— Перестаньте! — воскликнул юноша, обращаясь к священнику. — Разве вы не видите, что лишь причиняете вред? Довольно и того, что она лишена свободы и что ее заставляют делать то, что она считает предательством. Но заставлять ее еще и слушать ваши напыщенные речи!..

Его старший брат торопливо бросился к нему, крича:

— Ах ты, щенок, не смей нагличать!

Свардлард с отчаянным упрямством возразил:

— Это не наглость! Просто… ну, проповедовать можно по-разному. Те, кто с радостью прислушиваются к простым словам любви, что произносил Христос, — пугаются теологии… Ну, эта леди тверда, колотить ее именем Бога бессмысленно… так можно лишь вызвать в ней отвращение к святому имени.

— Какое красноречие! — насмешливо бросил Райтус. — Ты что, стал монахом?

Дженифер подошла и взяла юношу за руку.

— Он просто демонстрирует здравый смысл, — сказала она. — А вам и не догадаться? Вы его порицаете за то, что он смотрит на меня как на человека, а не как на вещь. Но с этих уст слетают слова, которые доходят до моих ушей.

Баркер закипел от негодования.

— Да как ты смеешь, нахальная девка… — начал было он, брызгая слюной.

— Эй, потише, сэр! — перебил его Райтус. — Я знаю своего брата… да и ее тоже. Может быть… Давайте-ка поговорим вон там, в сторонке.

Он спрыгнул на землю и увлек Баркера подальше от остальных. Они долго о чем-то шептались. Остальные Круглоголовые тем временем таращили глаза на юношу и девушку. Свардлард погрузился в унылое молчание, сам напуганный своей храбростью. Но Дженифер что-то шепнула ему — и он воспрянул духом и наполнился решимостью, как Маккавей.

Нобах Баркер и Райтус Джерсон вернулись. Священник откашлялся и заговорил:

— Мы решили сделать новую попытку. — Он повернулся к Свардларду. — Мой мальчик, попробуем назначить воспитателем тебя. Возможно, твоя мягкость и доброта растопят лед там, где бессильна логика. И если тебе удастся склонить ее к раскаянию, я скажу, что Господь зовет тебя в лоно церкви своей, и сам буду учить тебя проповедовать. Но если ты потерпишь неудачу…

— Ну, хуже-то не будет! — вмешалась Дженифер. — О Боже! Ты все-таки не бросил меня!..

— В общем, дальше мы поедем так, — не слишком радостно продолжил Баркер. — Вы по очереди будете давать ей своих лошадей, а сами будете ехать со мной в карете… — Он вдруг просиял. — И мы уж поговорим! Райтус Джерсон, ты, пожалуй, будешь первым. Я прочту тебе свою новую проповедь.

Дженифер и Свардлард не обращали внимания на священника. Они радостно смотрели друг на друга.

ТУНИССКИЙ КОРАБЛЬ

Руперт шел с кормы. Принц задумался, низко склонив голову — так, что длинные кудри почти скрыли его лицо. Но в средней части палубы его внимание вдруг привлекло одно из орудий. Принц остановился. Опытной рукой он провел по стволу, потом взял одно из лежавших рядом ядер.

Глухой шум заставил его насторожиться. На палубу опрокинулась крышка люка.

«Кто может быть сейчас в пороховом погребе?» — удивленно подумал принц и притаился за лафетом, наблюдая.

Из люка высунулась голова Уилла Фарвелла, повертелась туда-сюда и расплылась в улыбке.

— Никого нет, — тихонько сказал драгун. — Как я и думал. Выбирайся!

Он поднялся на палубу и встал рядом с люком, поправляя пояс. Следом за драгуном появилась горничная Нина — с растрепанной прической, в криво застегнутом платье.

— Не забудь подпоясаться, детка, — напомнил Уилл. Нина хихикнула.

Руперт выпрямился и шагнул вперед.

— Buenas tardes, — сказал он.

Нина взвизгнула. Уилл подпрыгнул на месте, но тут же разразился хохотом.

— Ох, мой лорд! Вы не забыли, что такое разведка! Ну, вы, наверное, помните и о нуждах простого солдата. — Он повернулся к смущенной девушке. — Не бойся, моя голубка, лети к себе, почисти перышки, и не забывай о том, что скоро мы снова встретимся.

Он шлепнул ее по заду. Нина бросила на Руперта отчасти опасливый, отчасти плутовской взгляд и убежала. Уилл водворил крышку люка на место.

Принц вздохнул и покачал головой.

— Как ты этого добиваешься? — спросил он.

— Да очень просто, сэр, — ответил драгун. — Или вас удивляет, как это я их добиваюсь, с моей-то рожей… да ведь это выдумки, что женщины ищут красоты в мужчинах, как мужчины ищут красоты в женщинах. Нет, мой генерал, им нужно внимание, им нужно уважение… да, внимание, а не красота, или высокое положение… они даже выгоды не ищут, да, сэр…

— Довольно болтать, — оборвал его Руперт. — Давно ты туда забрался?

— Так давно, что другим такое и не снилось, так она мне сказала, сэр…

— Заткнись, болван! — Руперт вздохнул и безнадежно махнул рукой. — А, ладно. Но я был крайне удивлен, обнаружив, что мой солдат занимается распутством в пороховом погребе.

Уилл заржал.

— Думаете, мы могли взорвать его? Ну, кто знает, она ведь девушка горячая! Но должен заметить, сэр, что запах пороха очень возбуждает женщин.

Руперт решил прекратить этот бессмысленный разговор.

— Ладно, иди отсюда, — резко сказал он и, когда Уилл исчез, задумчиво встал у поручней, глядя на воду.

«Ох, я и сам не новичок в этом деле, — думал он. — Я и сам грешил… и едва помню милую Мэри… Белинда… Дженифер… это лишь поиск плоти, голод тела… Но Дженифер… преданная, целомудренная, помолвленная со мной в языческом святилище… одна из благородных девиц, вроде тех, что воспел Сервантес… Да еще это кольцо. Куда оно меня приведет? Попаду ли я в лапы дьявола, или найду золото фей, которое улетит из моих рук, обернувшись осенними листьями? Что такое это кольцо, и что представляет собой та, что дала его мне? Белинда — вот истинно земная женщина. Но есть еще и Герман — давший мне убежище, доверяющий мне… ох! Я расчувствовался, как дитя. Неужели это такой уж тяжелый труд — соблюдать приличия? Впрочем, поживем — увидим…»

Глава 17

МАРСЕЛЬСКИЙ ПОРТ

Задыхаясь под полуденным солнцем, Дженифер шла между Нобахом Баркером и Свардлардом. Священник шагал слева. Он крепко держал девушку за запястье, так что кольцо, надетое на средний палец ее левой руки, было у него на виду. Свардлард поддерживал девушку с другой стороны. Он явно страдал даже сильнее, чем Дженифер — ее лицо просто застыло, не отражая ничего. Следом шагали эскорт в темной пуританской одежде и нанятый Баркером переводчик.

Матросы, грузчики, разносчики и прочая публика, мелькающая между портовыми строениями, таращили глаза на странную компанию.

Вдруг Баркер вскрикнул, и тут же эхом откликнулась Дженифер. Священник отшвырнул от себя руку девушки, словно его обожгло вспыхнувшим сиянием. Пуритане в ужасе уставились на кольцо.

Девушка бросилась бежать. Баркер, опомнившись, бессвязно крикнул что-то солдатам и помчался за ней. Солдаты, тяжело топая, пустились в погоню и через минуту схватили Дженифер.

Она царапалась, как дикая кошка, вырывалась изо всех сил, пинала Круглоголовых ногами, и немало пуританской крови пролилось, прежде чем девушку в изодранном платье удалось свалить на мостовую.

Вокруг собралась толпа негодующих французов. Свардлард опустился на колени возле девушки — она лежала, едва дыша, почти без сознания. Баркер тоже опустился рядом, пробормотал короткую молитву и взял Дженифер за левую руку. Камень слегка потускнел. Священник приподнял безвольно свисающую руку девушки — сияние усилилось. В этот момент неподалеку в порту находился лишь один корабль, стоявший на якоре. И, когда Баркер направил кольцо на это судно, камень засветился.

На лице Баркера отразилось торжество. Но он не забыл об осторожности и тут же прикрыл руку Дженифер складками ее юбки; потом поднялся и отдал распоряжение стражам.

КАЮТА НА ТУНИССКОМ КОРАБЛЕ

Эта каюта была гораздо больше и обставлена богаче, нежели та, что досталась принцу Руперту. По мягкому ковру нервно шагала взад-вперед герцогиня Белинда.

Открылась дверь, и герцогиня застыла на месте. Вошла Нина Вальдес.

— La senora?.. — начала было горничная, но Белинда перебила ее:

— Нет, говори по-английски, и потише. Закрой дверь на щеколду, иди сюда… Мне нужно поговорить с тобой кое о чем, и я не хочу, чтобы нас подслушали матросы.

— El duque… А господин герцог…

— Спит. — Белинда кивком указала на закрытую дверь смежного помещения.

— Ах, ну да… — Девушка выжидающе глянула на хозяйку. Белинда снова принялась мерить шагами каюту.

— Как бы ни было велико различие между нами, Нина, все же мы обе — дочери Евы. Я всегда доверяла тебе, и надеюсь, ты находишь меня вполне достойной уважения.

— О, моя леди всегда так добра и щедра… — В голосе Нины слышалось явное предвкушение подарка.

— И в отличие от многих, я никогда не вмешиваюсь в личную жизнь моих слуг. Это дело их совести и их проповедника. Но все же я не слепая. Ты давно стала женщиной, хотя и очень еще молода… похоже, сказывается мавританская кровь, что течет в тебе. Ты бываешь в таких местах, куда я не осмелюсь заглянуть, ты находишь приключения, о каких я могу лишь мечтать, и… скажи, я ведь не ошибаюсь — ты знаешь способы привлечь мужчину?

Девушка заколебалась на мгновение, но потом ответила:

— Ну, торговцы с Востока продают разные вещи, ваша милость…

— Приворотные зелья? — вырвалось у герцогини. Не слишком удивленная, Нина уклончиво произнесла:

— Я ничего об этом не знаю.

— Ох, оставь! — Белинда остановилась перед горничной и, собравшись с духом, продолжила: — Не подумай, что я хочу обидеть тебя, нет… Ты достаточно хороша собой, и, пожалуй, в большинстве случаев тебе нет нужды прибегать к хитростям, и все же… я еще в Англии замечала, что ты умудрялась выиграть у женщин стройных, светловолосых — хотя ты простая девушка, прислуга, иностранка, да еще и католичка… Но ты одерживала победу за победой. И ты сумела немало отложить на черный день, несмотря на то что англичане — народ холодный и скупой. Только не пойми меня неправильно! Я вовсе не порицаю тебя. И я совсем не намекаю на колдовство или что-то в этом роде, нет… но ведь существуют, наверное, какие-то духи… безобидные средства, вроде пудры, губной помады, румян…

Нина улыбнулась и, проглотив наживку, осторожно заговорила:

— Bueno… о, но это просто невозможно, чтобы моя прекрасная леди нуждалась в чем-то таком, ведь природа одарила ее так щедро…

— Но герцог стар, — сказала Белинда.

— Я понимаю, ваша милость. И… и было бы христианским поступком помочь ему обрести сына, правда?

— О, обещаю, этот поступок будет должным образом оценен!

— Я знаю, как добра моя леди. Но — увы! У меня нет магических средств, которые я могла бы предложить ей. Если сила иссякла…

— Желание возвращает силу.

Горничная кивнула:

— Восточные старушки готовят некий мускус… конечно, он не волшебный, но он возбуждает… — Девушка опустила ресницы. — Ну, насколько уж сильно возбуждает, я не знаю. Вряд ли он превращает мужчину в быка. Но… если есть хоть небольшое желание… он его усилит. Хотя, конечно, его милость уж очень старый, усталый человек… Вот если бы на его месте был мужчина помоложе…

— Я все это понимаю, — сказала Белинда. — Но разве не долг жены — попытаться?

Нина чуть заметно усмехнулась:

— Разумеется, моя леди.

— Так у тебя есть такое зелье?

Девушка довольно долго молчала, но наконец решилась.

— Есть мускус, изготовленный из трав, цветов и соков разных деревьев. Наверное, когда его готовят, читают какие-то заклинания, не знаю. У него сильный аромат. — Она вздохнула. — Увы, он очень, очень дорогой. Мне как-то удалось купить капельку, и не знаю, смогу ли я найти его еще где-нибудь…

— О, цена пусть тебя не тревожит, — прошептала Белинда. — Особенно если он поможет мне…

— О моя леди, умоляю, дайте мне подумать… я не уверена, что должна это делать, хотя, конечно, ваши желания для меня — закон.

Белинда кивнула:

— Вот именно. И лучше нам не медлить с делом.

Горничная сделала реверанс и вышла. Когда дверь закрылась за ней, герцогиня сказала самой себе:

— Похоже, скоро мне удастся глотнуть капельку блаженства…

В ГОСТИНИЦЕ

Вечерело, и в крохотной комнатушке едва можно было что-либо рассмотреть. Впрочем, тут и рассматривать было нечего. Между покрытыми плесенью стенами располагались лишь кровать, стул и умывальник. Со двора доносился стук копыт, грохот колес, голоса людей.

Дверь открылась. Чья-то рука втолкнула внутрь Дженифер.

— Сиди здесь, ведьма! — послышался визгливый голос Нобаха Баркера. Девушка споткнулась и чуть не упала.

— Сэр, грубость тут ни к чему! — воскликнул Свардлард, вошедший следом за Дженифер. Он поддержал девушку.

— Вот как? — огрызнулся Баркер. — Ты и сам видел, что она устроила, когда засветилось ее кольцо… кольцо, подаренное дьяволом! Не давать ей ужина! Если даже демон ее не оставит, так хоть буйство утихомирится!

Вскинув голову, Дженифер повернулась к Баркеру спиной.

— Ох, сэр, умоляю, позвольте мне заступиться за нее, — сказал Свардлард. — Возможно, я сумею помочь ей еще раз…

— Ты уже хвастал, что приручил ее… не далее, как сегодня, — фыркнул Баркер. — Ну, попытайся еще раз, если тебе хочется. А мы все отправимся ужинать, а потом и отдохнуть не помешает.

— Урия, ты останешься в коридоре, у двери, — приказал Райтус Джерсон. — Когда мы поедим, Инкриз тебя сменит. И нужно поставить пост во дворе. Кто знает, какие силы могут явиться ей на помощь? Первым будет Джабилах, после — я… Будь уверен, братишка, мы всегда придем тебе на помощь, если понадобится.

Баркер согласно кивнул, Свардлард остался в комнате, а все остальные вышли, закрыв дверь.

Дженифер встала у окна. Юноша подошел к ней и жалобно произнес:

— О, неужели они причинили вам сильную боль, моя леди? Но зачем вы пытались убежать от них? Вы лишь разозлили их. Я пытался уговорить их быть мягче… но они так испугались, когда кольцо вдруг засветилось, там, в порту… это чуть не свело их с ума. Как вы себя чувствуете?

— Телом я в порядке. Но если ты можешь пролить немного бальзама на мои душевные раны — говори…

— Не знаю… — Юноша был почти в отчаянии. — Нобах Баркер торжествует. Он ведь именно на это и надеялся — что кольцо укажет путь к нашей жертве. Потому-то вас и водили в доки… Если то, что ищет Руперт, находится где-то в море, на юге… И Баркер рассудил, что то судно, на которое указало ваше кольцо, должно быть важным звеном в наших поисках… оно стояло на якоре в заливе, это почтовое судно… Когда мы объяснили французской полиции, что у вас был просто эпилептический припадок, и толпа разошлась, мы нашли капитана. А вы все лежали без чувств…

Искренняя боль, прозвучавшая в голосе Свардларда, заставила Дженифер признаться:

— Да я больше притворялась, чтобы меня не трогали. Ну, рассказывай дальше!

— Капитан оказался и владельцем судна. Он запросил не слишком большую сумму и не стал допытываться, с какой целью мы его нанимаем. Баркера это воодушевило, он решил, что это хорошее предзнаменование. Но Баркер также узнал от одного английского агента, связанного с сэром Мэлэчи, что о Руперте до сих пор ничего не слышно. Так что вряд ли ему удалось собрать войско, и у нас есть все шансы изловить его, — торопливо закончил он.

— Ну, меня это не слишком радует, — с горечью сказала Дженифер.

— Ох, моя леди, — простонал Свардлард, — разве вы не понимаете, что мы — простые люди, мы любим нашу страну и не хотим, чтобы она погибла!

— Ох, Свардлард, — грустно сказала девушка, отвернувшись к окну. — Может быть, ты и прав. Я слишком невежественна, я просто дочь рыбака, и не мне судить о замыслах Господа. Что я могу о них знать?

Она повернулась к юноше, всмотрелась в его лицо, едва видное в густеющих сумерках, и сокрушенным тоном закончила:

— И мне очень жаль, что мое сердце так далеко отсюда!

Она положила руки ему на плечи — и внезапно ее кольцо запылало.

Юноша с криком отпрянул и прикрыл глаза ладонью. Но разноцветные лучи не обжигали, не ранили взгляд. Они светились мягко, как радуга.

— Добрый знак… О Руперт, неужели ты где-то рядом? — прошептала Дженифер, пряча кольцо в складках платья. И тут же она испуганно выглянула в окно. Но если даже кто-то и стоял там, вспышка была слишком короткой, и ее едва ли могли заметить. Дженифер поспешно отошла в дальний угол.

— Молчи, милый друг, прошу тебя, не зови на помощь!

Свардлард выхватил меч.

— Змей пробудился! — воскликнул он. — Что это значит?

— Ничего страшного. — По телу девушки внезапно пробежала дрожь. Она всмотрелась в Свардларда. — Подойди ко мне, Свардлард, — сказала она странным тоном. — Не бойся…

Он бросил меч в ножны и на негнущихся ногах подошел к девушке. Она медленно подняла левую руку. Когда пальцы Дженифер коснулись юноши, кольцо вновь запылало.

— Ты — моя удача! — сказала она. — Камень указывает на тебя!

Она осторожно сняла кольцо и спрятала в лиф.

— Я — ваша удача? Но как… Да, я готов отдать мою ничтожную жизнь за один час счастья для Дженифер, но вы упорствуете в своем горе…

— Думаю, кольцо просто отражает свет твоей души, — сказала девушка и схватила Свардларда за руки. — И это твой последний шанс.

— Последний — для чего, моя леди?

— Освободить меня.

— Нет!.. — Он сделал слабую попытку выдернуть руки, но Дженифер лишь крепче сжала их. — Это невозможно! Моя клятва, мой долг…

Она отпустила его.

— Да, действительно, — с сочувствием произнесла она. — Мне следовало это понять. Как бы мне хотелось, чтобы между нами не было стены!.. Ладно, спокойной ночи, милый Свардлард. Не забывай меня.

— Что вы задумали? — испуганно спросил он.

— Ты преданный человек и должен понимать, что такое преданность, — сказала она так, словно что-то объясняла маленькому ребенку. — Стал бы ты делать то, что принесет беду дорогому тебе человеку? Нет, конечно. Вот и я не стану этого делать.

— Но что вы можете…

— Из этого мира ведет много дверей, и единственный ключ к ним — решительность. Например, я могу случайно упасть за борт и утонуть… или могу позаимствовать у кого-нибудь на одну минутку острый кинжал… да просто уморить себя голодом. — Дженифер улыбнулась. — Не удастся одно — найду сотню других способов.

Он застыл от ужаса. Девушка осторожно погладила его по щеке.

— Не думай обо мне плохо из-за этого, милый. Когда-нибудь, когда и ты покинешь эту землю, мы, возможно, встретимся в раю и посмеемся вместе, вспоминая юность.

— Самоубийцу ждет ад, а не рай! — вырвалось у Свардларда.

— Думаю, не в таком случае.

— Но вы ошибаетесь!

— Ну, куда бы ни вела эта дверь, я ее открою, — вздохнула Дженифер. — Конечно, ключ к ней холоден и тяжел… но… Ладно, спокойной ночи. Иди, я хочу помолиться.

— Помолиться, чтобы окрепнуть в грехе? И не подумаю уходить!

Она резко бросила:

— Ну, если ты намерен навязывать мне свое присутствие, то хотя бы помолчи!

Она отошла к узкой кровати и опустилась возле нее на колени.

Какое-то время он молчал, глядя на девушку, а потом воскликнул:

— Нет, прекратите это, не пугайте меня, Дженифер! Я помогу вам… ох, да, помогу, помогу!

Он бросился на колени рядом с ней, закрыл лицо руками и неумело зарыдал.

Дженифер привлекла голову юноши к своей груди, погладила его волосы, что-то утешающе бормоча. Он затих.

— Я знала, что ты мне поможешь, — сказала наконец Дженифер. — И кольцо тут ни при чем.

— Но… пусть лучше я буду грешен… но ваша душа спасется… — запинаясь, ответил он.

— Говори потише, — предостерегла она его.

— Но как мне провести вас мимо стражей?..

— Я уже думала об этом, как любой пленник. Ты сейчас выйдешь и скажешь стражу, что я близка к раскаянию… это объяснит твои слезы… и что ты хочешь принести Библию, чтобы укрепить меня. Спрячь под своей одеждой костюм для меня — мы ведь с тобой почти одного роста. Я надену его… Потом — о, мы должны поспешить, пока не взошла луна! — я через окно выберусь во двор. Стражник стоит у входа, он меня не заметит. Темнота мне поможет. Ну, поспеши!

— Ради вас, моя леди! — немного напыщенно воскликнул он.

Дженифер проводила его взглядом.

— Ох, как мне тяжко из-за того, что приходится так бессердечно использовать его доброе сердце!

Где-то неподалеку зазвонили колокола.

«Это ангелы поют, — подумала девушка. — Дева Мария, здесь, в любимой Тобой Франции, услышишь ли ты мою исповедь?»

Она стиснула руки и склонила голову.

— Я выбрала его. Не знаю почему. Что знаю я о мужчинах? Сколько их я видела? Робкие сыновья рыбаков, подмастерья на улицах Лондона, во все глаза смотревшие на меня… Но разве я мечтала о принце? Теперь я сама себя боюсь. А кольцо говорит, что у меня есть шанс… Неужели помочь Руперту — смертный грех? Боюсь, это и вправду так. Но это мой грех, мой, а не его.

Она перекрестилась и замолчала.

Дверь открылась. Прежде чем Свардлард захлопнул ее вновь, Дженифер успела заметить стража, стоявшего в коридоре. Свардлард, запыхавшийся от спешки, поцеловал принесенную им книгу и положил ее на кровать.

— На мне два костюма, — сказал юноша. — Вы уж не пугайтесь, мне придется раздеться.

Она хихикнула.

Он достал из сумки, висевшей на поясе, башмаки для Дженифер и быстро принялся стягивать с себя куртку, рубашку, брюки… Потом он отвернулся и закрыл глаза ладонями, словно играя в прятки.

— Поверьте моей чести, леди, я не стану подглядывать, — смущенно произнес он.

Она рассмеялась и быстро чмокнула его прямо в губы, от чего Свардлард едва не свалился с ног.

— Ну, сейчас так темно, что ты все равно ничего не разглядишь.

Переодевшись, Дженифер сказала:

— Я придумала, как обезопасить тебя…

— Но разве я не пойду с вами? — испуганно спросил он.

— Лучше не надо. Нет, в самом деле. Кто знает, что меня ждет?.. Ну, и кроме того, твое отсутствие сразу заметят — ведь ты должен ночевать в одной комнате с другими солдатами, верно?.. Сразу возникнут подозрения, за нами бросятся в погоню. Нет, ты уйдешь и скажешь, что я тебя выгнала — и вела себя так, словно демон, обуявший меня, просто взбесился. Сразу ложись в постель, как будто ты в сильной печали. Конечно, утром тебя примутся допрашивать. Говори, что хочешь… но лучше всего будет сказать правду… но тверди, что я околдовала тебя и ты не понимал, что делаешь. Это им понравится, они поверят. Они будут винить себя за то, что оставили невинного мальчика с ведьмой.

— Да я и сам почти уже верю в это… — пробормотал мальчик.

«И я тоже, — подумала Дженифер. — Ведь никогда прежде мне не случалось ощущать такой головокружительной решимости, меня словно несет звенящий поток… и я ничего не боюсь».

— Но я не могу отпустить вас одну! — воскликнул Свардлард. — Куда вы пойдете? Кто защитит вас?

— Я отправлюсь прямиком в английское консульство. Скорее всего там я найду роялистов, особенно тут, в Марселе. Я немного говорю по-французски, так что расспросить о дороге сумею… Проклятье, как мужчины управляются со своей одеждой?! Все пуговки не с той стороны! Ты мне не поможешь? Да не дрожи ты так! А, разобралась… Ну, как я выгляжу?

Дженифер подошла к окну, откуда еще просачивались остатки дневного света, хотя на бледном небе уже поблескивали первые звездочки. Мужской костюм висел на девушке достаточно свободно, чтобы скрыть фигуру.

— Ваши волосы! — вдруг вскрикнул Свардлард. — Я забыл шляпу для вас!

— И не надо. Достань-ка свой кинжал. Не сомневаюсь, он достаточно острый.

— Что?! О нет, умоляю…

— Отрезай мои волосы, ну! Они отрастут снова. У живого человека волосы растут быстро. И вранье, что они растут на трупах, ну, режь, какая разница? Если меня поставят у позорного столба, они же все равно сгорят!

Юноша жалобно скривился, достал кинжал и принялся за дело.

Она встряхнула короткими, неровными локонами и усмехнулась.

— Ну вот, наконец-то и меня превратили в Круглоголового! Теперь мне нужно будет миновать стража во дворе… надеюсь, он не заговорит со мной. — Она подошла к окну, окинула взглядом крыши стоявших напротив домов — на них уже легли первые отблески серебра. — Надо спешить, луна вот-вот взойдет…

— И вы останетесь одна…

— Нет, со мной будет твоя любовь. Но не позволяй ей жить слишком долго. У тебя впереди целая жизнь. — Она крепко поцеловала его. — Прощай!

Свардлард помог ей взобраться на подоконник, потом, крепко держа за руки, опустил девушку вниз. Дженифер исчезла во тьме. Высунувшись из окна, Свардлард прислушался к стуку ее башмаков по камням двора. Не показалось ли ему, что Дженифер еще что-то шепнула на прощание?..

Глава 18

МАРСЕЛЬСКИЙ ПОРТ

Луна осветила восточные склоны холмов. Ее лучи посеребрили крыши и башни крепости, церкви, мачты и корабли; залив, раскинувшийся на западе, заискрился. Небо казалось не столько черным, сколько пурпурным. Между доками лежали густые тени. С севера дул ветерок, донося запахи смолы и рыбы; поскрипывали причальные тросы, волны тихо бились о корпуса судов.

Из-за складского строения с топотом вышел взвод стражников. Первый солдат нес фонарь, в неверном свете которого мерцали копья и латы. Но вот луч фонаря выхватил из тьмы тонкую фигурку в черной мешковатой одежде.

— Halte-la! — рявкнул командир. Фигурка замерла. Янтарные волосы, бледное лицо, белый воротник… Один из стражников шагнул вперед.

— Qui va la?

— Un anglais, — ответил ему высокий, чуть дрожащий голос, — du group qui a lone aujourd'hui ce bateau la. — Палец вытянулся в сторону суденышка, лежащего на воде неподалеку; на борту его был выставлен фонарь.

— Ah, oui. Je men souviens. Les parpaillots. — И с презрением в голосе командир закончил: — Cava, pase, garson!

Дженифер, не скрываясь больше, отвязала четырехвесельный ял и спрыгнула в него. Патруль принял ее за обычного мальчишку-посыльного и больше не интересовался ею. Вскоре шаги солдат затихли вдали. Дженифер потихоньку гребла, направляя ялик в залив.

Оказавшись достаточно далеко от берега, она бросила весла и заглянула в сумку, висевшую у нее на поясе. Оттуда брызнул свет.

«Кольцо продолжает сиять, — обрадованно подумала она. — Я так и думала… Эта лодка — моя удача… ветер несет меня на юг — туда, где Руперт! Эта ночь — самый прекрасный день для меня!»

Спрятав кольцо, Дженифер принялась за работу: ловко закрепила руль, установила мачту, подняла парус… Для нее это не было сложной работой, суденышко не отличалось величиной. Мысли девушки то и дело возвращались к Свардларду.

«Бедный доверчивый Свардлард, мне действительно очень жаль, что я подставила тебя под удар и солгала о своих планах… но ты ни за что не отпустил бы меня в море… на поиски Руперта, моего Руперта… Ничего не могу поделать с собой, я счастлива!»

Парус хлопнул и наполнился ветром. Ялик рванулся вперед. Дженифер села у румпеля.

«Ни еды на борту, ни капли воды, — подумала она, — и все же мне не страшно. Кольцо не предаст меня. Может, и придется немножко пострадать, но это неважно, я куда сильнее страдала без свободы…»

Она достала кольцо и надела его на палец, улыбаясь огненным лучам.

ТУНИССКИЙ КОРАБЛЬ

Корабль встал на якорь. Справа виден был холмистый берег и город, похожий на сон. Минареты, залитые лунным светом, напоминали зимний лес… но воздух был теплым и пряным. Сияло гладкой поверхностью эбеново-черное море, через которое луна перебросила серебряные дорожки.

Руперт стоял у поручня. Он смотрел прямо перед собой, погрузясь в глубокое раздумье.

«Вот мы и добрались до Туниса и утром войдем в порт. А что потом? Оракул, ведущий меня, при подходе к этим берегам засиял так ярко, что мне пришлось снять его с руки и спрятать… не значит ли это, что где-то рядом я найду то, что ищу? Но как? У меня будет судно, мне даст его герцог, и я отправлюсь к неведомому острову… вправду ли кольцо приведет меня туда?..»

Шелест шелка заставил принца обернуться. Он увидел Белинду. Она была в платье с глубоким вырезом. От ее волос и кожи исходит аромат роз и чего-то еще — непонятный, тревожащий запах…

— Вы… э-э… добрый вечер, — с трудом произнес Руперт. — Я… я думал, вы давно спите. Вы так нарядно одеты…

— Это в честь окончания нашего путешествия. Ну, в некотором смысле. — Она взглянула ему прямо в глаза. — Я должна изображать радость по этому поводу… но теперь я буду уже не путешественницей, а помнящей свой долг герцогиней…

— Ну, я-то всегда был принцем лишь по названию.

Белинда взяла его за руку.

— Но вы, как никто, заслужили титул, Руперт. Вы должны бы стать императором! Принц покраснел.

— Вы слишком любезны, — сказал он. — Вы всегда были добры ко мне. Мне было приятно путешествовать с вами…

— А я… что я могу сказать? — Она прижала его руку к своей груди. — Неужели вам так нужно снова искать опасности л трудности? Вы могли бы найти приют и убежище…

Он покачал головой:

— Мой король… и то, что я должен отыскать…

— Но что вы ищете, Руперт? — Она прильнула к принцу. — Нет, не говорите, если нельзя. — Она взяла руки Руперта и положила их себе на талию.

— Могу ли я довериться хоть одной душе? — хрипло прошептал он.

— Даже мне? — печально произнесла она. — Жаль, что вы мне не доверяете… если бы вы знали, как пусто в моем сердце и как бы мне хотелось заполнить эту пустоту…

Он попытался отодвинуться от нее, но ему это не удалось.

— Вы уже так помогли мне, Белинда…

— Лишь скажите, и я сделаю все, что в моих силах…

Она крепче прижалась к нему. Он, глядя поверх ее головы, сказал:

— Забывший о чести…

— Не мучьте, о, не мучьте меня больше, умоляю! — почти простонала она, обнимая его за шею.

— Белинда, лучше вам оставить меня…

— Прислушайся к зову плоти, забудь на минутку о долге…

Она выпустила его из объятий, взяла за руку и повлекла за собой. И принц, словно слепой за поводырем, шагнул следом.

В ЗАЛИВЕ

Земли не было видно. Ялик качался на волнах, освещаемый опускающейся к горизонту луной. Дженифер не спала; она немного замерзла, но, держась за руль, бодро напевала:

Рыбак уходит в морскую даль,

А девушка ждет и ждет.

Она не прячет свою печаль

И слезы открыто льет.

Глаз не отводит от синевы,

А чайки над ней кричат,

И ветер бросает:

«Увы, увы! Не знаю, где твой моряк».

Что дни, что ночи — ей все равно,

Лишь шторм пугает — беда!

И кровь бушует, но лишь одно

Твердит в молитвах всегда.

Но вот пришла наконец весна,

И ветер принес ответ —

В гуле его услыхала она

От милого друга привет.

Вернется он…

Дженифер умолкла на секунду и вдруг отчаянно вскрикнула. Камень на голове змея внезапно погас. И тут же суденышко качнулось, сменило курс, перестав слушаться руля… словно превратившись в беспомощную щепку, отданную на волю ветра и волн.

Глава 19

БИБЛИОТЕКА

Это была комната мавританской архитектуры со стрельчатыми окнами, золочеными арабесками на стенах и потолке, смутно видными сейчас в свете единственной свечи. Неясно вырисовывались стоящие вдоль стен шкафы, полные книг. На всем лежала пыль, в углах висела паутина и время от времени слышался шорох лапок пробегающей крысы. В одном из углов на высоком табурете сидел хранитель библиотеки, и его блуза и белая борода казались такими же пыльными и потрепанными временем, как все в этой комнате.

Свеча стояла на столе, за которым сидел Руперт. Вокруг него громоздились кипы книг и бумаг. На принце были комнатные туфли, короткие бриджи с чулками и рубаха с закатанными выше локтей рукавами. Было жарко, и от выступавшего пота размазывалась пыль, покрывавшая лицо и руки принца. Руперт был небрит и непричесан; глаза его покраснели и провалились. Он брал книгу за книгой, бегло просматривал, откладывал в сторону, принимался за следующие… Иной раз его внимание привлекала какая-то строка. Тогда он внимательно прочитывал ее, иной раз вслух, но чаще всего отрицательно качал головой или даже ругался.

Сопя и шаркая ногами, вошел Уилл Фарвелл. Он был в европейской одежде, но при сабле, а на ногах красовались кавалерийские сапоги. Фарвелл тащил поднос, уставленный тарелками с мясом, плоскими хлебцами, графинами с вином и водой.

— Генерал, — окликнул он, — генерал, это я!

Руперт не замечал его, пока драгун не водрузил поднос прямо у него перед носом. Тогда принц потер глаза, откинулся на спинку стула и рассеянно произнес:

— А, Уилл… что это такое?

— Это, — сообщил Фарвелл, подвигая поднос так, что тот полностью закрыл «Метаморфозы» Овидия, — это еда. На тот случай, если генерал забыл, напоминаю — это едят. Это мясо. И еще тут выпивка. Вы должны это съесть и выпить. Это приказ.

Руперт встряхнул головой:

— Я не голоден. — И возмущенно добавил: — Да и кто ты такой, чтобы мне приказывать?

Уилл развалился в кресле по другую сторону стола, закинул ногу на ногу и выразительно взмахнул рукой.

— Сэр, по законам военного времени долг превыше чина. Я,конечно, знаю свое место. Стратегия — не мое дело… да и тактика тоже. Но вот если мой командир торчит в этой бил-библиотеке, черт меня побери, я же просто обязан за ним присмотреть и заставить его отдохнуть! — На Уилла нашел ораторский стих. — Вы же человек, не ангел, и надо заботиться о своем животе, так что принимайтесь-ка за еду. Что толку сидеть за полночь на голодный желудок?

Легкая улыбка тронула губы Руперта.

— Да, в самом деле, уже поздно.

— Еще бы не поздно, чуть не утро уже! Э, если бы вы слыхали, что мне сказал дворецкий, когда я его вышиб из постели! Ну, я ему по-простому объяснил, что мне надо, правда, пришлось еще и саблю показать… ну, вот что я раздобыл. Очень прошу, съешь это!

Руперт снова потер глаза.

— Вообще-то идея недурна. Только болтаешь ты многовато.

— А потом ты отправишься спать.

— Нет. Хотя пока мои поиски были бесплодны, я должен продолжать.

— Да что ты ищешь-то? — спросил Фарвелл, наполняя бокал вином пополам с водой и подавая Руперту.

Принц сделал глоток, едва ли замечая, что делает.

— Я ищу путь к нашей цели, потому что из-за собственной глупости утратил компас, данный мне доверчивой рукой… — В голосе принца слышалось напряжение.

Уилл кивнул, глядя на кольцо; камень выглядел обычной драгоценностью.

— Да, я уж об этом думал. Прошлой ночью… герцогиня, э… А что, нельзя было?

Руперт отвернулся к темному окну.

— Я все время твердил себе… — вырвалось у него. — Насколько я вообще мог думать в том потоке вожделения, что вдруг нахлынул на меня… почему?.. Я напоминал себе о клятве, данной Дженифер, но говорил и то, что это бессмысленная помолвка, совершенная не по христианскому обряду… что это ловушка сил зла, и я могу заслужить проклятие… Но едва Белинда ушла от меня, вернувшись к человеку, который верил мне и которому я наставил рога… — Он закрыл лицо ладонью. — Я взглянул на потемневший камень, и моя душа тоже окаменела и словно умерла.

— Ох, генерал! Умоляю, будьте разумны! Может, ничего тут и нет страшного. Да и неужто вы думаете, что простой человеческий грех может потрясти небеса? Ну а потом — чего вы удивляетесь-то, герцогиня же попользовалась любовным зельем, вы и не могли устоять, да и не монах же вы…

— Избавь меня от твоих рассуждений, — сказал Руперт. — Уйди, я все же попытаюсь исправить последствия своей глупости.

— Только после того, как ты подкрепишься.

Руперт кивнул, взял хлеба и мяса и начал жевать.

— Вот так-то лучше, — одобрил Фарвелл. — Ну а если наш компас теперь не работает, стоит ли продолжать?

Руперт поморщился.

— Я могу попытаться… отыскать мою цель — остров Просперо — с помощью обычных средств. Конечно, шансы невелики, но что мне остается?

— Нам, мой лорд.

— Спасибо за преданность… хотя слова тут слишком слабы. То ли благодаря пище, то ли — моральной поддержке, но принц заговорил куда более уверенно:

— Я рассуждаю так. Шестьдесят лет назад миланский герцог Просперо и его дочь были схвачены братом герцога, возжелавшим власти. Их увезли в море — «за несколько лиг от берега», так написано у Великого Историка, и там оставили «в полусгнившем остове, не дав ни снастей, ни мачты; крысы давно сбежали с этого судна». Видимо, это был небольшой корабль, не лодка. Есть упоминание о том, что Просперо увез с собой свои книги по магии, которые принес ему Гонсало, обманув брата герцога. Наверное, суденышко долго дрейфовало по воле ветра и волн, постепенно погружаясь. Те небольшие знания магии, которыми уже обладал тогда Просперо, помогли ему благополучно достичь берега. Но, учитывая начальную точку и состояние судна, этот остров должен находиться не слишком далеко, где-нибудь между Италией и Испанией.

— Хм. — Уилл почесал затылок. — До сих пор ты мне об этом не говорил. Ну, впрочем, во время путешествия у меня и времени-то почти не было… ладно, неважно. А потом что случилось?

— Просперо и Миранда жили на этом острове, пока он, благодаря упорным занятиям, не стал могущественным колдуном, а она не превратилась в юную леди. Наконец удача улыбнулась Просперо, и его брат-предатель очутился неподалеку от острова… он плыл с послами на переговоры о браке дочери короля Неаполя с королем Туниса… С помощью своего искусства и служащих ему духов Просперо заставил корабль подойти к берегу и сыграл с братом несколько шуток, принудив того к раскаянию. Позже, простив брата, Просперо вернулся в Милан и выдал дочь замуж за наследного принца Неаполя. Больше Просперо не занимался колдовством, а свои книги он бросил на острове. — Руперт немного помолчал и закончил: — Оберон думал, что мы могли бы найти и использовать их.

Уилл содрогнулся, несмотря на жару.

— Опасную штуку мы ищем… Ну ладно. И ты уже знаешь, где может быть этот остров?

— Не точнее, чем я уже сказал… В западной части Средиземного моря не так уж много островов. И все же посыльные Оберона не сумели найти нужный. Поэтому я думаю, что Просперо сделал остров невидимым. Моряки видят там лишь волны — если не подойдут достаточно близко. Это может случаться время от времени, но во второй раз отыскать остров уже никто не сумеет.

— И ты роешься в этих книгах, чтобы найти хоть какой-то намек? — спросил Фарвелл. (Руперт кивнул.) — Ну, похоже, невелика пока что твоя добыча. И долго еще ты будешь этим заниматься?

— Ну, через неделю в библиотеке не останется книги, которую я не просмотрел бы.

— Да за неделю ты просто сдохнешь, если не будешь есть как следует. Ну да ладно, об этом я позабочусь. А что мы будем делать после?

— Я куплю судно. — Руперт стиснул кулаки. — На деньги Белинды… во искупление моего греха. Куплю маленькое суденышко, с которым мы сможем управиться вдвоем. Нам не нужны посторонние; в это время года море спокойно, мы обойдемся… Да и ни к чему рисковать, опасаться предательства. Мы будем искать, пока… — Он вдруг яростно набросился на еду.

— Ага, до скончания века, или пока короля Карла не разобьют окончательно, или пока сами не потонем, — сказал Уилл. — Да ты и сам говоришь — шансы невелики… Ну, может, Оберон и Титания бросили нас сюда как свою последнюю надежду, наугад… и вдруг им повезет? А заодно и нам. Ну а если нет… — Он пожал плечами. — Больше-то нам ничего не остается, верно?

ЯЛИК

Ялик медленно качался на волнах под безоблачным небом. Морская гладь расстилалась вокруг, словно зеленовато-синее стекло. На западе опускалась луна, на востоке чуть светлело — близился восход солнца. Воздух был прохладным, но ветра почти не было; парус бессильно обвис.

Дженифер сидела на корме. Руки ее покрывали ссадины, лицо было обожжено солнцем, губы пересохли, веки распухли и покраснели.

«Ночь в море, потом день, потом еще ночь, — думала она, — и вот уже снова рассвет… Увижу ли я следующие сумерки? Или жажда убьет меня? Но я не должна спать… Я должна держать курс, указанный кольцом… несмотря ни на что… Как пусто в голове! Не могу думать, словно череп набит песком. Я не знаю, где я, зачем… Мне нужно просто добраться до ближайшего берега, пока не поздно… а не тащиться вслед за датчанином, перстень которого, наверное, тоже умер… — Она подняла голову и медленно огляделась по сторонам. — Ох, где же мой разум? Как я могла хоть на минуту забыть… Если чары угасли, он сейчас сбит с толку и не знает дороги… все могло случиться… значит, я должна найти его… помочь ему… найти его… Если же мне это не удастся, я погибну в пути, как солдат».

Она чуть повернула руль, стараясь добиться того, чтобы легкий бриз наполнил парус.

Внезапно возникший неподалеку водоворот привлек ее внимание.

— А, это дельфин… — шепнула Дженифер и сказала чуть громче, едва ворочая пересохшим языком: — Привет тебе, мастер дельфин! Доброе утро! Подплывай ближе! Поиграй рядом со мной, помоги мне сохранить разум… Бог любит всех, и дельфинов тоже… ох!

Испуганно вскрикнув, девушка умолкла. Дельфин выскочил из воды, изогнулся в воздухе, рассыпав капли воды, сверкнувшие в первых лучах солнца, и превратился во что-то другое…

Дженифер отшатнулась. В середине ялика уселся некто… Послышался смех, похожий на звон крохотных серебряных колокольчиков, раздался мелодичный голос:

— Спасибо за приглашение, леди, я с удовольствием принимаю его. Извини, если я немножко испугал тебя, когда сбросил свой плащ. У меня их много… вот, например…

В воздух вспорхнула яркая голубая стрекоза.

— Или такой…

Он превратился в переливчатого голубя.

— А вот еще…

Над лодкой проплыл юноша — смуглый, золотоволосый, в короткой белой тунике, с лирой в руках, с крылышками на небольшом шлеме и сандалиях.

— Или это…

Он стал вдруг вихрем радостного света.

— Ну, и это тоже…

И он вернулся к тому облику, в котором появился на борту.

— Кто прислал тебя? — едва сумела выговорить Дженифер. — И откуда? Зачем?

— Неужели я такой страшный? — насмешливо спросил он. — Если хочешь — могу превратиться в горгону!

Она чуть успокоилась. В самом деле, неведомое существо выглядело прелестно: это был мальчик лет семи-восьми на вид, стройный и гибкий, в набедренной повязке; на его голове красовался венок из белых лилий. Личико покрывали веснушки, глаза огромные, васильковые… и малыш этот был не больше фута ростом. За его спиной сверкали крылья, как у бабочки.

Несмотря на крошечный рост мальчика, голос его звучал достаточно громко и отчетливо, Дженифер увидела, как на его личике отразилось беспокойство.

— Погоди-ка… ты, я вижу, уплыла слишком далеко и подобралась к некоему месту… случайно сюда не попадешь. Но потерпи чуть-чуть.

Он исчез. Дженифер вытаращила глаза и открыла рот, не в силах издать хоть звук. Оставленный без присмотра руль вильнул, нок-рея затрещала, и парус внезапно потерял ветер.

Перед девушкой возник прямо из воздуха лакей.

— Чай подан, миледи, — сказал он, ставя перед Дженифер поднос — и тут же вновь обернулся мальчишкой и весело расхохотался.

Дженифер уставилась на поднос и нервно вздохнула. Чайник китайского фарфора исходил паром; рядом с ним стояла изящная чашка; тут же девушка увидела тарелки с сыром, изюмом, печеньем; был тут и кувшин с молоком, и графин с водой — холодные, запотевшие… и простая фаянсовая кружка.

— Пей и ешь не спеша, осторожно, — предостерег эльф.

— Я знаю, — ответила Дженифер. — И не представляю, как благодарить тебя… О, ты не станешь возражать против молитвы?

— Нет, я к ней присоединюсь.

Успокоенная, девушка опустилась на колени, и малыш последовал ее примеру. Солнце тем временем окончательно взошло, и море засверкало под его лучами.

Наконец Дженифер осторожно принялась за еду. Ее спаситель устроился на скамье напротив и, болтая ногами, заговорил:

— Не сомневаюсь, что ты очень удивлена. Ну, так знай — я Ариэль, дух воздуха, и когда-то я служил Просперо на его острове — том самом, который ты ищешь; потом он отпустил меня. — Изумление во взгляде Дженифер вызвало в эльфе бурю веселья. — Я читаю твои мысли! Ха-ха! Не бойся, не бойся, на самом деле все куда проще. — Он вдруг стал серьезным. — Я знаю, что в Стране фей дела сейчас обстоят неважно. Правда, я много времени провел в одиночестве… но мой остров так хорош! Теперь же я должен помочь тебе и Оберону. А иначе может случиться так, что и мой островок растопчет враг, холодное железо разровняет мои холмы, вырвет лютики и маргаритки из умирающей плоти земли, а на ее костях воздвигнет фабрики…

— Это уже происходит в Англии, — грустно сказала Дженифер. — Руперт…

— Это еще что за имя? — фыркнул Ариэль. — Впрочем, имена могут иметь разные значения… Лучше бы его звали Эрнестом, конечно. А, неважно. Но уж очень тяжело звучит это имя, словно топают грубые башмаки… Твое мне нравится больше, Дженифер.

— Не смей говорить о нем плохо! — вспыхнула девушка.

— О, вот это мне тоже нравится! — улыбнулся Ариэль.

— Но… он жив, он здоров?

— Да.

— Слава Богу! — Если бы глаза Дженифер не высушили море и жажда, она бы заплакала.

Ариэль создал из воздуха сверкающий шарик и принялся играть им, давая девушке время успокоиться. Наконец он снова заговорил:

— Тебе известно, что силы фей невелики — это лишь иллюзии, привидения, невинные шутки… иной раз феи могут предсказать кое-что, если им удастся заглянуть в поток времени… могут дать двусмысленный совет…Ив твоем деле — я лишь наблюдатель, я не сумел бы помочь тебе, если бы ты сама не подобралась так близко к моему дому. И я не могу вырваться за те границы, что установил могучий Просперо. Я лишь могу показать, где он затопил свои книги, но достать их способны лишь руки смертного — сильные руки!

— Руперт?..

Ариэль скорчил рожицу.

— О нет, он по уши закопался в книги. Я не могу вытащить его оттуда — дворец, где находится принц, стоит на железном основании, укрытый от магических сил, которых очень боялся его строитель. — Видя, что Дженифер тут же упала духом, Ариэль добавил: — Но он и сам скоро выйдет оттуда. А пока — я хочу рассказать тебе о том парнишке, из-за которого ты так тревожишься — о том, что помог тебе порвать цепи и вырваться на свободу. Он вне опасности. Его товарищи решили, что ты воспользовалась его невинностью и околдовала юношу, — он усмехнулся, — а владелец этой лодки требует с них деньги, и немалую сумму, я уверен, так как стражники сообщили, что лодку украл пуританин, и он угрожает судом!

— Откуда тебе все это известно? — спросила Дженифер.

— Пока я летал за едой и питьем для тебя, я поймал в воздухе кое-какие намеки… И я, между прочим, принес тебе еще и бальзам для твоих ран и ожогов. — Он поднялся вверх и взмахнул руками. — Ну а теперь — пусть ветер примчится, попутный и сильный!

В воздухе послышался гул, вода заволновалась… Парус внезапно надулся, и ялик рванулся вперед.

Глава 20

ОСТРОВ

За уютными бухтами и березовыми рощами виднелись вдали высокие холмы. Их склоны украшали леса — сосны, лиственницы, можжевельник… Луга, раскинувшиеся под высоким небом, пестрели цветами. Ручьи, звеня, пробирались между заросшими мхом валунами. Воздух звенел от птичьих голосов.

Бальзам Ариэля оказался чудодейственным, и Дженифер чувствовала себя прекрасно. Она весело шагала по тропинке. Кроны высоких деревьев сплетали над ее головой зеленый свод. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву, бросали под ноги золотые пятна. Эльф весело кружил возле девушки. Время от времени он бросался в погоню за бабочкой, или принимался играть в пятнашки с малиновкой, или опускался в чашечку орхидеи, чтобы глотнуть капельку росы.

— Похоже, я умерла, — сказала наконец Дженифер. — Иначе как бы я могла попасть в рай?

— Нет, это земной остров, и ты вполне заслужила то, чтобы его увидеть. — Ариэль присел на плечо Дженифер. — Но ведь и весь мир мог бы стать Эдемом, если бы человек охранял его… И сам человек, живая плоть, есть главное чудо… Сейчас мы с тобой придем в пещеру великого Просперо, она вон там, на том склоне — это жилище мага и его дочери. Мы быстренько наведем там порядок и устроим для тебя постель из ветвей и травы. — Затрепетав крыльями, он продолжил: — Ты скоро поймешь, что жизнь на острове преинтересная. В каждом источнике вода имеет свой особый вкус, каждая ягодка винограда насыщена солнцем на свой манер, ароматы земли и дождя по-разному, впитывает каждый гриб… у диких яблок терпкий привкус, а груши мягки и сочны. А у многих растений тут просто нет имен. Наши крабы и омары болтают без передышки, восхваляя себя; устрицы гордо помалкивают — они чувствуют, что им хвастать ни к чему, они и так великолепны. Скоро созреют лесные орехи, а в ручьях водится форель. Я думаю, я…

— Минуточку, прошу тебя, — перебила его Дженифер. — Ты говоришь «мы», «наши»… здесь живет кто-то еще?

Ариэль улыбнулся:

— Да, это верно… да вот он, пришел встретить меня.

Дженифер оглянулась — и вскрикнула от испуга. Из-за поворота тропинки показалось странное существо, выглядевшее особенно уродливым на фоне прекрасного леса. Оно было похоже на человека очень маленького роста — на коротких ногах, сгорбленного, но с широкими плечами. Руки его свисали ниже колен, пальцы заканчивались кривыми черными когтями. Всклокоченные белые волосы не позволяли сразу разглядеть, как мала его голова. И у него почти не было ни лба, ни подбородка; глаза сидели в глубоких впадинах, и все лицо было слишком похоже на острую звериную морду, с плоским носом и широкой щелью рта. Кожа его имела желтоватый оттенок, а одежда состояла из одной лишь грязной набедренной повязки.

— Не бойтесь, — сказал Ариэль, — оба вы, не бойтесь друг друга!

Существо разинуло рот, выставив корявые обломки желтых клыков.

— Что это такое? — хрипло спросила оно. — Где ты нашел это привидение… — Но вдруг он отчаянно взвыл: — Миранда! — и бросился к ее ногам.

Дженифер вздрогнула, но сдержала себя и отпрянула. Монстр распростерся перед ней, ухватившись за лодыжки девушки, и зарыдал так, что Дженифер была потрясена.

— Это всего лишь Калибан, — объяснил ей Ариэль. — Он безопасен… ну, по крайней мере, пока я за ним присматриваю. Но должен признать, его слезы удивляют меня.

— Кто такой Калибан? — Дженифер сморщила нос, почуяв звериный запах.

— Это дитя ведьмы. Просперо нашел его совсем маленьким, научил говорить, вырастил, сделал своим слугой. Но Калибан оказался гадким, угрюмым, трусливым существом и в конце концов предал своего хозяина — хотя вскоре, подвыпив, проболтался о предательстве, а потом рыдал от раскаяния. Когда Просперо отпустил меня и уехал домой, он оставил это чучело здесь. Какой был смысл везти Калибана в Италию? Там он мог служить лишь предметом насмешек. Вот он и состарился на этом острове, в одиночестве; но время от времени я развлекаю его, строя миражи.

— Миранда, о Миранда! — проскрежетал монстр, поднимая залитое слезами лицо и глядя на Дженифер.

Ариэль отлетел в сторонку и всмотрелся в девушку.

— Нет, не похожа, — решил он. — Даже если отвлечься от одежды, стриженых волос и прочего — ты светлее, выше… а, понял. Она ведь была единственной девушкой, которую он видел, да еще и столько лет прошло…

Калибан, пошатываясь, встал. Он развел руки, глубоко вздохнул и ударил себя кулаками в грудь.

— Ты не Миранда? Неправда! Ариэль, это должна быть Миранда! Ты разбираешься в оттенках воздуха, но ты ничего не понимаешь в мечтах, эльф! Смотри, какие у нее кудри, какое тело! Слышишь, какая музыка в ее движениях? Э, тебе не понять, дух, как сладко она дышит!.. Не лги мне! Я не забыл, какова Миранда — вот она, настоящая, да, настоящая!..

Он запрыгал на месте, скаля на эльфа обломки клыков.

— Ты не уведешь отсюда новую Миранду! Ты, бессердечный насмешник! Спустись сюда, насекомое! Смотри, я могу проглотить тебя… хотя ты и противен, как зеленая муха!

— Калибан! — строго прикрикнул Ариэль. — Ты что-то разгорячился, как молоденький! — И добавил, обращаясь к испуганной Дженифер: — Ничего, сейчас он остынет.

Над тропинкой пронесся порыв ветра. Ариэль превратился в крохотное грозовое облако, из которого вырывались игрушечные молнии. Калибан взвыл, согнулся и закрыл голову руками. На него полился дождь с градом, молнии впивались в его кожу. Вреда они причинить не могли, но явно были достаточно болезненны, судя по тому, как дергался и скулил монстр.

— Не мучай его, перестань! — через минуту взмолилась Дженифер. — Он слишком стар для этого!

Ариэль вернулся к прежнему облику. Калибан лежал на тропинке, гнусаво всхлипывая.

— Ну, я его мягко поучил, — сказал эльф. — Мне приходилось обращаться с ним и похуже. — Заметив, что Калибан поднял голову и смотрит на него, Ариэль добавил: — Пожалуй, впервые за всю твою жизнь тебя пожалели. Тебе бы следовало поблагодарить леди за это.

Чудище поднялось на ноги.

— Да, да, — пробормотал Калибан жалобно. — О, Миранда всегда была великодушна. — Он попытался отвесить поклон. — Не бойся меня. Я сам тебя боюсь. Когда я был молод, а ты была первой Мирандой, я всегда пугался твоей нежности. Я буду каждый день прибирать в твоей пещере, и чистить посуду, и лежать, как сторожевой пес, у порога, а если захочешь — я покажу тебе свои ягодные поляны… все что угодно я сделаю для тебя, Миранда, только прикажи!

— Идемте, — сказал Ариэль. — Нужно привести в порядок пещеру.

СУДНО В МОРЕ

Это было одномачтовое суденышко, оснащенное кливером и треугольным латинским парусом и не такое послушное, как датские яхты, к которым привык Руперт. Ящики и бочонки загромождали все, едва оставляя место для двух человек.

Уилл Фарвелл сидел у руля. Руперт с астролябией расположился у левого борта. Внезапно судно вильнуло, и принц едва не упал. Хлопнул парус.

— Черт бы забрал твою лысину! — рявкнул Руперт. — Три дня прошло, а ты все еще не можешь удержать руль!

— Я что, виноват, что эта лодка вытворяет всякое! — огрызнулся Уилл. — Да и что толку, что ты колдуешь там над картами и книгами, все равно мы понятия не имеем, где сейчас находимся, и уж конечно, никакая черная магия не скажет тебе, где сейчас девчонка…

— Но ведь не она виновата в этом, а я, — вздохнул Руперт. — А что касается нашего местоположения… ну разве в Тунисе найдешь современные инструменты? А с тем, что у меня есть…

— Ха! Генерал, что-то я сомневаюсь, чтобы по части морских путешествий появилось что-нибудь новенькое со времен Содома и Гоморры… Говоришь, мы тут три дня болтаемся? Нет, целых три жизни!

— Я бы и трех жизней не пожалел… Да, мы можем и месяц потратить на поиски, а потом шторм выбросит нас на берег…

— Ну, тогда-то мы вернемся домой и будем сражаться? Дворецкий английского посла говорил мне, что король вряд ли продержится до Рождества. Куда ты тогда направишься? В Голландию?

— Что ж, голландцы спокойно относятся к любой религии, лишь бы она не мешала им торговать, — с отсутствующим видом произнес Руперт. — А потому, боюсь, машины наполнят их землю уже в ближайшие годы.

— Я слыхал, Голландия вся плоская, и еще мокрее, чем Англия. Это мне один датчанин рассказывал. Непонятно, почему голландцев не зовут лягушатниками, как французов? И там никогда не было колдунов.

— Были, — возразил Руперт. — И их колдовство живет поныне. Там были волшебники — такие, как Рембрандт ван Рейн…

— Э-гей! — заорал вдруг Уилл.

Инструмент выпал из рук принца.

В воздухе над ними сверкнула вспышка света, тут же превратившаяся в крошечного мальчишку с крыльями, как у бабочки; мальчик серебристо рассмеялся.

Фарвелл выпустил руль и схватился за меч. Руперт махнул на него рукой, требуя не вмешиваться.

— Кто ты такой, откуда? — спросил принц. — Ты не ангел… мы не заслужили этого: Но если ты демон — не забывай, что мы христиане, а если ты посыльный из Страны фей — взгляни на погасшую звезду на моем пальце. — Принц поднял вверх руку с кольцом. — Это лишь моя вина, но я прошу тебя, эльф, помоги нам — не ради меня, а ради моего короля!

— Ты и вправду принц Руперт с Рейна? — спросил эльф насмешливым тоном. — Она называет тебя молчаливым воином… но, по-моему, ты очень много болтаешь.

Руперт уронил руку и неуверенно переспросил:

— Она?..

— Дженифер Элайн… — Эльф весело посмотрел на потрясенного Руперта и продолжил уже серьезнее: — Она просила меня отыскать тебя и помочь добраться до острова, на котором она находится. Я — Ариэль, служивший когда-то великому Просперо.

— К ней?.. — едва выговорил Руперт. — К Дженифер?

Уилл наконец опомнился.

— Ну, вот и пришла к нам удача… да ведь Дженифер всегда была твоей удачей. — Он подскочил к Руперту и хлопнул его по спине. — Ну, спрашивай скорее, куда нам поворачивать и как заставить эту чертову штуковину двигаться побыстрее! Да если бы меня ждала такая девушка, я сам бы принялся дуть в паруса!

— Ox… — пробормотал Руперт. — Но… Но сначала мы должны вознести хвалу Господу.

— Сначала определитесь с курсом, — посоветовал Ариэль. — Я буду прилетать время от времени, чтобы направить вас, хотя вы и сами справитесь, теперь для вас будет дуть попутный ветер. К завтрашнему полудню вы доберетесь до острова и до Дженифер. — И вдруг он ехидно спросил: — А почему ты никогда не улыбаешься?

— Как она там? Я все время думал о ней, клянусь!

— Она сама расскажет тебе обо всем, обещаю. — Ариэль окинул Руперта долгим задумчивым взглядом и добавил: — И что она в тебе нашла? — Он тут же взмыл высоко в воздух и крикнул, указывая крошечной рукой: — Туда! Плывите вон туда! На этот раз вы не промахнетесь!

ОСТРОВ

В заливе на западной стороне острова море пылало в лучах заката. На берегу сразу за пляжем поднималась стена леса. Чуть дальше возвышался небольшой холм, поросший сиренью. Высоко над головами плыла лебединая стая.

Руперт бросил якорь на отмели, спрыгнул в воду и вброд дошел до берега, где ждала его Дженифер. Если не считать коротко обрезанных волос, в Дженифер уже не осталось и следа перенесенных тягот. Мужской костюм был как следует отстиран, и его мрачноватый вид смягчала гирлянда из ноготков. Девушка протягивала руки навстречу принцу, и по ее лицу текли слезы.

Ни принц, ни Дженифер не обращали внимания ни на порхающего вокруг Ариэля, ни на Калибана, сидящего неподалеку на корточках. Руперт склонился над девушкой и прошептал растерянно:

— Почему ты плачешь, любимая?

— Это от радости» только от радости, — робко ответила она. — Я счастлива так, что сердце мое едва выдерживает… оно может разорваться от счастья.

— О моя королева, я пришел к тебе, как нищий, просящий о милостыне, чтобы ты коснулась меня исцеляющей рукой. — Он опустился на колени. — У меня есть лишь лохмотья, оставшиеся от шутовского наряда гордости. Излечи меня, брось мне монетку из твоих сокровищ… ты ведь не пожалеешь для меня гроша?.. О, до сих пор слово «честь» было для меня лишь звуком, но теперь я понимаю, что такое истинное величие.

— О Руперт, встань, прошу тебя! — Она снова и снова нежно гладила его волосы. — В тебе смирения не больше, чем в самом солнце, да тебе оно и ни к чему… встань!

— Свет твоего кольца прожигает меня насквозь, — пробормотал принц.

— Прошу, прошу тебя, не заставляй меня снять его! Мне легче было бы отрезать руку. — Она попыталась рассмеяться. — Но если ты все же захочешь потребовать это колечко обратно, то бери вместе с ним и руку, и все остальное.

Руперт решился наконец подняться и крепко обнял девушку.

Калибан зарычал.

— Потише, потише, — предостерег его Ариэль. — Эта красавица не для таких, как ты.

Чудище отпрянуло назад.

— Я знаю, — пробурчал Калибан. И застенчиво добавил: — Она сегодня днем дотронулась до моей руки. Вот тут, в этом месте, смотри! Я принес ей апельсины… она улыбнулась и поблагодарила меня, а потом дотронулась до меня, вот тут. Я ушел и ревел целый час. Но… нет. Я ужасно стар, и уродлив, и грязен… Вообще-то со мной странные вещи происходят — не в этом крысином теле, оно тут ни при чем, нет, в моей душе…

Но тут из лодки выбрался Уилл, и внимание Калибана привлек новый объект.

— Ха-ха! — завопил он. — Да я тут не единственный уродец! Что это за чучело там идет, тощее, как спаржа, и с носом, как красный огурец?

Калибан боком подошел к Уиллу и ощетинился:

— Эй, поосторожнее тут, дворняжка! А то я тебе быстро выпущу кишки и понаделаю из них ремешков!

— Ну и гостеприимство! — пожаловался Уилл Ариэлю. — А я-то думал, мне помогут разгрузиться, — он подмигнул Калибану, — а то мне одному и не вытащить бочонок с бренди!

— Что? Бренди? — Калибан замер, разинув рот. — Ух… это огненная вода, вроде хереса? Это я помню… Добро пожаловать, друг, добро пожаловать, конечно, я тебе помогу! — Он заключил Уилла в объятия. — Мой язык жутко пересох, но бренди смоет с него песок! Ты уж прости, что я неуважительно отозвался о твоем прекрасном носе. Он потрясает, как горный пик, как закат солнца!

Ариэль вздохнул.

— Ну, эти нашли общий язык, — сказал он и посмотрел на Руперта и Дженифер, стоявших на тропинке, держась за руки. — Интересно, а эти двое заметили хоть что-нибудь?

ПЕЩЕРА ПРОСПЕРО

На полках стояли глиняные лампы причудливых очертаний, освещавшие неровные каменные стены, пол, усыпанный камышом, простую деревянную утварь и мебель и две постели, устроенные из ветвей можжевельника и сена. Вход прикрывала рогожная занавеска.

— Так мы можем проговорить и до самого рассвета, — сказал Руперт, стоявший с Дженифер возле двери. — Полночь давно миновала.

— Ну и что? — возразила Дженифер. — Вот только прохладно…

— Давай вернемся в пещеру. Тебе давно уже пора спать.

— О, я все равно не усну, я буду мечтать… и не проснусь ли я в могиле?

Отодвинув зашуршавшую занавеску, они вошли в пещеру. Руперту пришлось немного нагнуться, чтобы не удариться головой о потолок. Дженифер провела его туда, где из ветвей и травы были сооружены сиденья со спинками. Они сели, и девушка прильнула к принцу. Руперт обнял ее, но лицо его хранило серьезное, немного мрачное выражение.

— Ты и сама не понимаешь, как верно то, что ты сказала… Ведь с тобой рядом просто грешное тело. А тот Руперт, которого ты создала в мечтах… его просто не существует, это миф, туман…

Она нежно прижала пальцы к его губам.

— Перестань!

— Ты не понимаешь… грубая страсть испортила все…

— Но ты же не мраморная статуя! Это мрамор не может пасть жертвой страсти… но он и не движется, не страдает, не дарит цветы девушкам и не умеет заботиться о любимых… — Помолчав, она добавила: — И не мучай меня больше. Если ты считаешь, что хоть чем-то мне обязан, то давай поговорим о завтрашнем дне.

— Завтра… да… — Он расправил плечи. — Ты показала мне сломанный посох Просперо, который отыскал Калибан — по указаниям Ариэля и по твоему желанию… Но знаешь ли ты, как сделать его вновь целым?

Руперт не заметил, что при этих его словах на лице Дженифер мелькнуло разочарование; но девушка справилась с собой и ответила:

— Ответ на этот вопрос должен найтись в книгах Просперо, так говорит Ариэль, и он знает, где лежат эти книги. Когда он плавал под водой в виде светящейся рыбки, он нашел их — они лежат в песке, не слишком далеко от берега, и смотрят на них лишь осьминоги. Книги слишком тяжелы, и Ариэлю не поднять их… он даже не может обвязать их веревками, потому что песчинки, засыпавшие их, чересчур остры для него… а Калибан не может нырнуть за ними, там глубоко… Руперт кивнул:

— «И даже свинцовый лот не погрузится туда, где я захороню свои книги», — сказал колдун и сделал именно так. Я помню, это упоминается в хрониках. Но мне кажется, все же есть способ достать их.

— Ты думаешь только о своем долге, и ни о чем больше? — печально спросила Дженифер. — Ну скажи мне, что ты любишь меня так же, как я люблю тебя!..

— Что я люблю… — Руперт повернулся к ней. — Но я действительно люблю тебя, милая Дженифер!

— О Боже, а я и надеяться не смела… — прошептала она, прижав руки к груди, словно испугавшись, что ее сердце выпрыгнет наружу. — Ты и вправду сказал это… и назвал меня милой… ох, что-то у меня голова закружилась, и в ушах звенит… А я-то все время думала — он добр ко мне, но лишь по-братски, не больше…

— Но до сегодняшнего дня я и сам не понимал этого, — медленно произнес принц. — А если и понимал, то старался не думать, гнал от себя эту мысль — потому что я не так тверд духом, как ты. — Он крепче прижал к себе девушку. — Если ты выйдешь за меня замуж… возможно, это будет морганатический брак… Нет! Это будет брак перед Небесами! Ты должна стать матерью королей!

— Да не все ли равно, если дети будут нашими детьми?!

Он наклонился к девушке и поцеловал ее. Потрескивали огоньки в лампах, бормотал что-то ветер у порога пещеры… Оторвавшись наконец от губ Дженифер, Руперт сказал:

— Лучше нам все-таки лечь спать, чтобы набраться сил для завтрашнего дня, хотя теперь мне ни один день не будет казаться трудным, ведь ты рядом… Спокойной ночи, моя звезда!

Она изумленно глянула на него:

— Куда это ты собрался?

— На улицу…

— Но твоя постель здесь, — она показала в угол.

Покраснев, Руперт отодвинулся.

Она серьезно и нежно посмотрела ему в глаза:

— Я навеки твоя, всегда, в любое время…

Он отчаянно затряс головой:

— Я не сделаю ничего такого, что повредило бы чести моей Дженифер. Да, я часто ошибался, но я не хотел этого…

Девушка ласково поцеловала его и взъерошила ему волосы. Негромко рассмеявшись, она сказала:

— Прекрасно, я ценю твою скромность. Но мы погасим свет, прежде чем раздеться, и тут достаточно одеял для двоих, да между постелями не меньше ярда, сам видишь… а может, целая миля, лига, весь земной шар… Но я смогу дотянуться до тебя рукой.

Поколебавшись, он все же кивнул, улыбнувшись:

— Придется уступить.

Она обошла пещеру, гася лампы.

— Знаешь, я вдруг почувствовала, как сильно устала, — пожаловалась она. — Мне кажется, я умру, как только лягу… но это будет счастливая, счастливая смерть, я не заслужила ничего подобного…

Руперт не отрывал от нее глаз.

— «Закончены наши пиры, — негромко произнес он. — И актеры, как и предсказывал я, оказались лишь духами, а теперь растаяли в воздухе, в прозрачном воздухе; и, словно воздушный замок, рухнула заоблачная башня, и рассыпались великолепные дворцы, и торжественные храмы, и сам земной шар, да и все живущее на нем, и увяла ненужная пышность, не оставив мучительных воспоминаний… а мы остались, словно бездомные капли, и наши крохотные жизни — всего лишь сон…»

Дженифер остановилась, изумленная.

— Чьи это слова?

— Старого Просперо.

— Как это грустно и как прекрасно! Я никогда не слышала ничего подобного.

— И впредь не услышишь, если не примешься читать труды Великого Историка. Мы живем в смиренном и строгом веке, и язык наш беден и убог; мы просто каркаем, как вороны на пустынных зимних полях. — Руперт помолчал немного. — Ну, во всяком случае, так можно сказать обо мне. Но ты… нет, тебя не сравнишь с вороной, ты — словно ястреб, я уже думал как-то об этом… твое красноречие сродни стремительному полету. Я могу лишь поклоняться твоей проносящейся мимо тени.

— Нет, Руперт, мое оперение куда скромнее твоего.

Он искренне рассмеялся, а потом так же искренне зевнул.

— Ох, ладно, любимая, пора отдохнуть. И мир, и время не могут обойтись без ворон.

НЕДАЛЕКО ОТ БЕРЕГА

День был тихим, безветренным. Остров лежал под лазурным небом, словно огромный изумруд. В воздухе порхал Ариэль, весело махая яркими крылышками. Остальные работали, обливаясь потом.

Тартана покоилась на воде, не нуждаясь в якоре; паруса были убраны. К основанию мачты прикрепили прочный шест; от другого его конца тянулись веревки, перекинутые через блок. На этих веревках было подвешено странное сооружение: огромная просмоленная бочка без дна, внутри которой крепились к стенкам мешки с песком. Вес бочонка заставлял лодку слегка крениться.

— Стоп! — крикнул Ариэль. — Стоп! Оставьте ее здесь… нет, промахнулись. Назад… немножко назад… самую чуточку… вот, хватит! Теперь он висит правильно. Если учесть глубинное течение… да, он опустится там, где надо. — Эльф вернулся на судно и устроился на скамье, тревожно оглядывая всех. — Но я ведь не умею видеть будущего, друзья. И не знаю, выдержат ли обручи и клепки, или твои легкие и ребра, Руперт… вдруг ты останешься лежать погребенным на дне?

Руперт ответил взволнованным тоном:

— Но я отправляюсь туда в отличной компании: со мной мой Бог, молитвы моей леди… чего же мне бояться?

Принц был одет в одни лишь бриджи; на поясе у него висел нож. Руперт наклонился к Дженифер и поцеловал ее.

— Я скоро вернусь, с книгами в руках, — сказал он. — И, может быть, с жемчужиной для тебя.

— Мне нужен лишь ты… и ничего больше. Удачи тебе! — с трудом выговорила она. Руперт взялся за поручни.

— Ну, вперед!

— Хозяин, умоляю, позвольте мне туда отправиться! — воскликнул Уилл. — Вы нужны королю!

— Ему нужны лишь такие командиры, которые не посылают солдат на слишком опасные дела. — Руперт был уже в воде. — Ну, опускай! — крикнул он.

Уилл, скривив губы, повиновался. Калибан помогал ему. Они подвели бочку к поверхности воды. Руперт поднырнул под нее, махнув Дженифер рукой.

— Давай опускать, — вздохнул Уилл. — Чем скорее он доберется до дна, тем скорее мы сможем вытащить его обратно.

Лодка качнулась. Заскрипели снасти, затрещали блоки, и черная громада бочонка ушла вглубь, исчезнув из виду.

Дженифер перегнулась через поручни, пристально вглядываясь в воду.

— Вот теперь и поплакать можно, — сказала она, когда утихли последние волны, вызванные погружением, и беспомощно опустилась на дно лодки.

Ариэль порхнул к девушке.

— Все будет хорошо, — сказал он утешающим тоном. — В конце концов, герцог Просперо забросил свои книги не в бездонные пучины. Просто он боялся, как бы их не украли. Нашему другу нипочем такая глубина.

— Ты можешь в этом поклясться?

— Нет, — признался эльф.

Калибан, тоже желая утешить девушку, сделал неуклюжую попытку погладить ее по голове. Уилл перехватил его руку и рявкнул:

— Не лезь, безмозглый! Неужто ей и погоревать нельзя, не задохнувшись от твоей вони?

— О! Я не знаю, как помочь Миранде, не знаю! — Калибан сгорбился и сел на корме, рядом с Фарвеллом. — Если бы я мог! Если бы мог!

— А если бы я знал, как помочь моему принцу… — Уилл покачал головой. — Ну ладно, дурачок, не кисни, мы в одной лодке. Что ж, постараемся скрасить время ожидания.

Калибан просветлел.

— Бренди?

— Э нет, не сейчас. Нам с тобой понадобятся все наши силы. Зато вечерком, когда вернемся на берег — э, уж тут мы устроим языческую пляску вокруг бочонка с бренди! Ну а если… — Он уставился на сверкающую под солнцем воду. — Тогда тем более напьемся.

Калибан поскреб лохматый затылок.

— Я все-таки не понял, что это за штука. Ты говоришь, это водолазный колокол. Но я что-то не слыхал, чтобы он звонил.

Фарвелл хлопнул его по плечу.

— Это лишь название, понимаешь, навозная куча? Это похоже на колокол по форме, а вместо языка там болтается Руперт… — Он нервно вздохнул. — Ох, что-то мне не по себе… Конечно, мой принц узнал в Тунисе, как найти книги Просперо. Вот только эта чертова вода… Просперо мог бы спрятать свой сокровища и в другом месте, попроще. А что касается водолазного колокола — так это из последних выдумок, новомодная штучка. Я тебе объясню. Бочку просмолили, так что воздух из нее выйти не может, а мешки с песком потянут ее на дно. Когда принц найдет там то, что ему нужно, он эти мешки сбросит, и бочка поднимется наверх, к солнышку.

— И к Миранде, — нахмурился Калибан и тут же добавил с надеждой в голосе: — Но ведь воздуха-то там немного, а?

Может не хватить?

— Кто знает? — пожал плечами Фарвелл. — Кто знает, что там, в глубине, во тьме и холоде… и защитит ли Руперта колокол… и вернется ли он с книгами — живым…

Дженифер вскрикнула. Ариэль стремительно взлетел вверх. Фарвелл вскочил. Калибан жалобно заскулил. Вода неподалеку от лодки вскипела белой пеной, и на поверхность поднялась бочка.

— Руперт, Руперт! — через мгновение-другое закричала Дженифер. — Где он, почему его не видно? Я поплыву за ним…

Она попыталась сбросить одежду, но Уилл остановил ее:

— Нет, погодите, по-го-дите! Вон! Там!

Над водой показалась голова Руперта.

— Э, что-то он бледноват, — сказал Фарвелл. — Мастер, вы можете держаться за это? — Он схватил отпорный крюк и протянул принцу.

Руперт не слишком уверенно ухватился за него свободной рукой. В другой он крепко держал огромный том, в потертом кожаном переплете с бронзовыми застежками. Драгун подтянул принца поближе к борту, наклонился вниз и ухватил Руперта за волосы.

— Забери у него книгу, пока он ее не выронил! — крикнула Дженифер. — Это его беспокоит сейчас больше всего! — И тут же сама, склонившись через поручни, подхватила тяжелый том. Тем временем Уилл, рассыпая богохульства, с помощью Калибана втащил Руперта в лодку.

Принц бессильно упал на днище.

— Ох, как все болит… — простонал он. — Каждая мышца, каждый сустав… я шевельнуться не могу…

Ариэль опустился рядом с ним и быстро пробежал пальцами по скрюченному телу.

— Да, очень много воздуха внутри, — сказал эльф. — Он слишком быстро поднялся. Как же я мог не предвидеть этого? Чудо еще, что он вообще выбрался… ну, это судьба. — И тут же, улыбнувшись Дженифер, опустившейся на колени возле принца, добавил: — О, успокойся! Дух воздуха знает, как привести его в порядок, как излечить те внутренние повреждения, которые он мог получить. Несколько дней покоя, и он будет совершенно здоров и силен, как прежде. А теперь отойдите все в сторонку и дайте мне пропеть мои заклинания.

Охваченные благоговейным страхом, Дженифер, Уилл и Калибан отошли на корму. Уилл взял девушку за правую руку, Калибан — за левую, и все трое замерли в ожидании.

Глава 21

ВОЗЛЕ ПЕЩЕРЫ

Над утесами висела ущербная луна, серебря вершины деревьев. Изредка по небу пробегали торопливые облачка. Недалеко от входа в пещеру горел костер, ярко сверкая в кромешной тьме. Холодный ветер шелестел листвой. Время от времени раздавалось уханье совы.

Пламя плясало весело, выбрасывая вверх желтые и красные языки. Изредка раздавался громкий треск, и в воздух взлетал фонтан искр. В неровном свете видны были пятеро, стоявшие чуть в стороне. Руперт держал книгу; лицо принца бороздили глубокие морщины. Рядом с принцем стояла Дженифер, держа в руке посох выше ее самой; его половинки были скреплены ивовыми жгутами, связанными в затейливый узел. Набалдашник посоха, вырезанный в форме лотоса, слабо светился, вырывая из тьмы бледное лицо, расширенные глаза и полуоткрытые губы Дженифер. Ариэлъ расположился на валуне, погрузив пальцы в мох и сложив крылья, трепещущие под порывами ветра. Калибан сидел на корточках, похожий на темную каменную глыбу; Уилл Фарвелл, напоминающий живой скелет, устроился чуть позади монстра, стараясь ничем не выдать своего страха.

Руперт медленно произнес:

— Сейчас мы должны прочесть молитву, чтобы попросить у Господа благословения нашим делам и чтобы он дал нам разрешение использовать те силы, что я приобрел, изучая магию.

— И чтобы эти силы тебя не покинули, — пробормотал Уилл и добавил громче, обращаясь к своему военачальнику: — Принц, уверен ли ты, что это мудрый поступок? У тебя ведь было не так уж много времени, неделя или две, чтобы прочесть эту книгу. А старики, я слыхал, говаривали, что магия —вроде норовистого жеребца, так сразу ее не объездишь, тут нужно время и упорство, а иначе она может сбросить тебя прямиком в ад, особенно если ты при этом не отличаешься особым благочестием.

— Ад… — вздрогнул Калибан. — Ох-хо, что может быть холоднее ада?

Руперт нахмурился, оглянувшись на Фарвелла.

— Сколько раз повторять тебе — я знаю, что силы мои ничтожны, что я лишь наскоро пробежал тайные тексты, а они к тому же так сложны, переполнены древними словами и символами… Я расшифровал лишь немногие чары… с их помощью можно вызвать простых духов земли, которые способны быстро доставить нас домой… вот и все, что я знаю, если я знаю хотя бы это. Да и кто бы мог утверждать, что прочел все правильно, как бы ни старался? И все же этой ночью мы сделаем первую попытку, однако даже в случае ошибки вреда никому не будет. Спроси Ариэля. Он помогал мне в работе, и Дженифер поддерживала меня, пока ты безобразно пьянствовал.

— Он прав, — сказал эльф. — Но поспешим! Нам нужен лунный свет.

Руперт открыл книгу. Дженифер вздрогнула.

— Моя дорогая, ты боишься? — спросил принц. Она вскинула голову:

— С тобой рядом — нет. Руперт начал напевно читать:

— О, существа стремительные и невидимые, яркие, как огонь, неуловимые, как пепел, как запах трав и грибов, растущих в полутьме леса, где бы вы ни были сейчас и чем бы ни наслаждались, придите сюда, ко мне, и увидьте слова, вписанные в пентаграмму, начертанную в пыли, из которой восстала человеческая плоть, и будьте послушны, и повинуйтесь, во имя Господа. — Дженифер шагнула поближе и подала Руперту посох Просперо. Принц бронзовым наконечником посоха стал чертить в воздухе слова, произнося их вслух: — Adam Те Dageram, Amrtet Algar Algastna…

Заклинание было длинным, Руперт читал его несколько минут. Закончив, он закрыл книгу, передал ее Дженифер и воззвал:

— Вот задание, которое я возлагаю на вас: покажите нам три картины, четких и ясных, и пусть мы слышим каждое слово, что будет произноситься там… Первое: я хочу увидеть то поле в Англии, где недавно побывал Ариэль, и сказал, что там началась битва. Aleph.

Огонь костра заревел и взвился вверх, превратился в столб высотой с дерево, закружился кольцом, бросая бледные красные и голубые отблески…Ив этом огромном кольце, словно в окне, появилось изображение.

Там была та же самая ночь, под той же самой луной… а может быть, и ветер был тем же самым, он влек куда-то облака и посвистывал над пустошами. В темноте, окутавшей землю, поблескивала вода каналов и прудов; видна была и река, огибающая высокий холм, похожий на конус. Склоны этого холма поднимались естественными террасами, а вершину его венчала возведенная человеком башня, ныне разрушенная; ее силуэт резко выделялся на фоне соседних холмов. Неподалеку громоздились стены, крыши и шпили небольшого городка. Кое-где светились окна. Куда ярче был освещен лагерь армии, расположившейся на равнине в двух-трех милях от городка. Там можно было разглядеть пушки, повозки, лошадей, офицерские большие палатки, отблески копий и лат стражей.

— Ох, это Гластонбери! — вскрикнул Уилл. — Да, именно Гластонбери! Вон, взгляните — там Тор, любимый эльфами… аббатство… холм, где растет терн Якоба… Мой дом лежит вон в той стороне, совсем недалеко, и там моя Нелл… моя Нелл и все наши ребятишки, мои любимые малыши, а война совсем рядом с ними, а я далеко и ничем не могу им помочь! — Он опустился на колени, закрыл лицо корявыми ладонями и зарыдал, как тюлень.

Изображение увеличилось, как если бы наблюдатель резко снизился. Опустошенные земли пугали, как Апокалипсис. Страшные картины поплыли перед пятерыми…

Дженифер сжала кулачки, задохнувшись от ужаса, и прижалась к Руперту. Калибан, сидя на корточках, разинул рот и поднял лапу, словно желая ткнуть в картину — но не решаясь сделать это. Ариэль взлетел вверх, обернулся летучей мышью, и его крылья затрепетали в порывах ветра.

Гора мертвых тел лежала на испепеленной земле, залитой лунным светом. Чуть в сторонке лежал мальчишка-барабанщик… ветер шевелил его светлые локоны, а муравьи маршировали по его застывшему лицу. Ржала раненая лошадь, едва живой солдат умолял принести воды — но рядом не было никого, кто мог бы это сделать… Пушка бессмысленно разинула жерло; среди ядер, которым не суждено уже было очутиться в створе орудия, лежала оторванная человеческая голова. Чья-то открытая Библия лежала в грязи, и страницы ее покрывала кровь. Какой-то солдат с трудом ковылял вдоль дороги, волоча за собой кое-как перевязанную ногу; борода солдата покрылась сосульками от мороза. Воющий ветер словно пел псалом, взывая о милосердии.

— И это сделал человек! — воскликнул Ариэль, обращаясь к небесам. — Чем заслужил он такую кару?!

— Это война, а война всегда жестока, — сказал Руперт. — Но можно умереть и хуже, если живешь, как раб… Эй, а там что такое? Армия, на привале…

В кольце огня появился лагерь. Несколько человек сидели у костра — возможно, это были часовые, а возможно, они просто слишком измучились и не могли уснуть. Все небритые, грязные, на некоторых виднелись повязки; протягивая руки к тлеющим углям, они негромко переговаривались. Одеты они были в камзолы из буйволовой кожи и коротко острижены.

— Это парламентарии, — без выражения произнес Руперт. — Наши враги, наши злейшие враги…

Кольцо огня сжалось, вновь превратясь в столб, а потом став обычным пламенем костра. Дженифер коротко вскрикнула, Калибан хрюкнул от удивления, Уилл поднял мокрое от слез лицо, Ариэль спустился вниз.

Руперт оставался неподвижным.

— Вот и исчезла первая картина, мрачная, как наши мысли, — сказал он наконец. — Ну что ж, нам предстоит увидеть еще две. Выдержим и их.

Парящий в воздухе эльф всмотрелся в принца, на лице которого плясали отсветы огня.

— До чего же ты тверд духом… — сказал наконец Ариэль.

— Я солдат, — ответил Руперт и взмахнул посохом Просперо. — Теперь покажите нам совет наших главных врагов, — приказал он. — Если он не происходит в данный момент, покажите тот, что был последним. Beth.

И снова они вглядывались в центр огненного кольца… В нем появился лагерь пуритан — но это был еще вечер, не ночь. В небе светились янтарем последние отблески заката; луна едва показалась над горизонтом. Перед пятерыми наблюдателями возник сначала большой шатер, потом — его внутренность.

В свете лампы они увидели двоих, сидящих за небольшим столом, заваленным картами, депешами, записками. Один — вероятно, офицер Круглоголовых, судя по его красновато-коричневому камзолу и властным манерам. Это был крепкий человек. На его грубоватом лице немного странно выглядели усы и эспаньолка. Второй — в штатском; на коленях он держал высокую шляпу. Этот явно был старше собеседника, хотя и оставался подвижным и подтянутым. На его голове сияла обширная лысина; серые глаза постоянно мигали.

Дженифер снова вскрикнула:

— Это мой дядя… опекун!

— Шелгрейв! — рыкнул Руперт, но тут же взял себя в руки. — Не бойся его. Он далеко, и ты теперь не под его опекой, а под моей, отныне и навсегда. — Он поднял руку, призывая всех к молчанию. — Тише! Они о чем-то говорят.

Офицер, похожий на самого обычного сквайра, сказал:

— Разумеется, мы рады вас видеть, сэр Мэлэчи. Ваши мануфактуры и железные дороги так хорошо служат нашему делу, что мы можем не обращать слишком большого внимания на побег вашего пленника. — Он сухо улыбнулся. — Ну, в любом случае о нем до сих пор никто ничего не слышал, так что я подозреваю, что Горячий Руперт давным-давно валяется где-нибудь в канаве, с перерезанным горлом… да, пожалуй, он попался под руку какому-нибудь бандиту, и тот оказал нам услугу, избавив от лишних хлопот… Но, впрочем, что привело вас сюда, в такую даль, да еще и в самый день сражения?

Должно быть, Шелгрейв заранее подготовил свою речь, потому что заговорил он живо и гладко:

— То, что я должен сказать, генерал Кромвель, возможно, прозвучит странно, и может даже показаться граничащим с ересью. И тем не менее, умоляю, выслушайте меня и не забывайте при этом о Парламенте… — Он наклонился вперед. — Я готов объяснить и рассказать все с мельчайшими подробностями, и мои слова подтвердит священник с безупречной репутацией, также замешанный в это дело. Он приехал сюда со мной, но в данный момент, к несчастью, он плохо себя чувствует, его укачало по дороге. Но мы оба готовы дать показания о черной магии, использованной Рупертом. Вы и сами знаете, его всегда звали чернокнижником, и он водил дружбу с разными тварями… ну, все это правда, и более чем правда.

— Продолжайте, — коротко бросил Кромвель, потому что Шелгрейв вдруг умолк.

— Мы подадим вам, генерал, самый подробный отчет о том, как Руперт околдовал мою племянницу, мою подопечную — и склонил ее помочь побегу; и о том, как оба они получили ведьмовские перстни из рук лесных демонов; и как Руперт со своим соучастником сумел пересечь этот остров, скрывшись от охотничьих собак, и исчез; как позже оба они объявились в Тунисе в качестве гостей дворянина-паписта; и как они снова пропали, закупив предварительно кучу оборудования для неведомых целей… явно недобрых.

Кромвель прикоснулся к Библии, лежавшей на столе среди бумаг. Больше он ничем не выдал своего внимания.

— Продолжайте, — повторил генерал.

— И мы готовы подробно рассказать о том, как я обнаружил кольцо на пальце моей племянницы; как нам удалось вырвать у нее признание; как мы отправили ее на юг под присмотром священника, в сопровождении надежных солдат, в надежде перехватить Руперта; и как она заворожила одного невезучего юного парнишку, сбежала и, без сомнения, присоединилась к своему дьяволу-любовнику. Это долгая история, а время не терпит… особенно ваше время, генерал. Не примете ли вы это краткое изложение пока и не найдете ли вы возможность позже ознакомиться с подробностями?

— Я выслушаю вас.

— Все эти новости лишь недавно дошли до меня, когда солдаты, сопровождавшие мою племянницу, вернулись домой и когда пришло донесение от моего агента из Африки. А пока, в отсутствие Руперта, наша армия идет от победы к победе, громя силы сатаны…

— Поосторожнее, — бросил Кромвель. — Карл по-прежнему остается моим королем.

Шелгрейв отшатнулся.

— Но… простите, мой генерал… но разве не Карл Стюарт командует проклятым сонмом, с которым мы столкнулись сегодня и который разбили наголову? Разве он не укрылся за теми стенами на холме, и разве вы не намерены штурмовать их завтра?

Кулак Кромвеля тяжело лег на карту.

— Король — это одно, — сказал он. — А его злобные советники — другое… — Помолчав немного, он добавил: — В этом должен разобраться Парламент. Моя же задача здесь — разогнать последнее скопище сброда… Впрочем, тут остался невесть откуда собранный хлам, он разлетится при малейшем дуновении ветерка, нужен просто еще один удар… Да, еще одна атака — и Англия обретет мир. Но говорите же, сэр Мэлэчи.

— Не кажется ли вам крайне удивительным, мой генерал, что армия наших противников выбрала именно эти земли для своей последней стоянки? Кроме Тора и нескольких невысоких холмов, тут вокруг лежат совершенно плоские равнины, открытые, на них очень трудно обороняться. Почему они не отправились к Мендипской гряде или, еще лучше, к Уэльсу?

— Мы допрашивали об этом пленных офицеров. Они тоже удивлены и ничего не понимают. «Это была воля короля», — вот все, что они могут сказать. — Кромвель потер массивный подбородок. — Я думал… король ведь не слишком разбирается в войне, он мог выбрать это место потому, что здесь лежит знаменитый старинный город, центр роялизма, и отсюда ведут хорошие дороги на юг… конечно, это было ошибочным рассуждением.

— Хотелось бы мне знать, что натолкнуло его на эту мысль, — медленно произнес Шелгрейв. — Гластонбери… сердце древней Британии… старые церковные предания гласят, что именно здесь впервые на нашу землю ступило христианство, хотя и в ином, непривычном нам облике, когда Иосиф Аримафейский привез сюда святой Грааль и посох из терна, который с тех пор расцветал на каждое Рождество… и местные жители клянутся, что вот там, в развалинах аббатства, они видели в лунные ночи призрачных монахов, служивших мессу… Гластонбери, принадлежавший друидам до того, как сюда пришли христиане, да и то кельты предпочитали Рим… и еще говорят, что здесь находился Авалон короля Артура… куда переселились из других мест эльфы и феи, им и по сей день приносят тайные жертвы… Разве не странно, что король выбрал именно эти края, да еще и за два дня до равноденствия?

Кромвель нахмурился:

— Выражайтесь яснее, сэр.

— Я пытаюсь, генерал. Говорю же вам, я на личном опыте убедился, что принц Руперт — посланец Люцифера, он явился, чтобы помешать нам очистить эту землю от идолопоклонников и сатанистов. И теперь я точно выяснил, что принц жив. Не приведет ли он сюда легионы тьмы? — Шелгрейв схватил Кромвеля за рукав. — Именно это я и пытаюсь сказать вам, генерал: ударьте! Выпустите карающие молнии из ваших орудий, разбейте, разгоните, уничтожьте филистимлян! Пусть в этом прибежище троллей не останется ни короля, ни его священников, ни солдат, ни колдунов с ведьмами, вообще камня на камне, чтобы некому было встретить дьявола Руперта и прийти ему на помощь! Лишь тогда, должно быть, он сбежит в свое дымное логовище… — Голос Шелгрейва надломился, лицо сморщилось. — Сбежит вместе со своей сучкой, которую я называл когда-то моей чистой девой… — Но тут же сэр Мэлэчи взял себя в руки. — И тогда Англия будет спасена. Но вы не должны медлить.

Кромвель спокойно смотрел на него.

— Не в моих привычках бросаться в дело сломя голову, — сказал генерал. — У нас позади трудная битва, мои солдаты нуждаются в отдыхе. Завтра — да, завтра мы подойдем к городу. Ну а что касается демонов и магов, так их стрелы не страшны тем, кто закован в броню истинной веры.

Изображение в огненном кольце растаяло.

Уилл Фарвелл хихикнул.

— Наши легионы тьмы, а? Каково? — воскликнул он. — Это Калибан, что ли, наш легион? Так ведь они с Ариэлем останутся здесь. Сомневаюсь, что мой хозяин настолько искусен в магии, чтобы заставить их покинуть это местечко, это никому не по силам! Значит, мой лорд поведет за собой мощный отряд: драгуна без коня, меня то есть, да девицу в мальчишеском наряде!

— Хватит болтать, — сказал Руперт, стоявший недвижно, как отлитая из металла статуя. — Мы должны увидеть еще кое-что. — И снова взметнулся в воздух посох Просперо, набалдашник которого светился, как бледная звезда, над алыми сполохами костра. — Покажите мне моего короля. Это последний приказ. Gimel.

И вот в третий раз появилось огненное кольцо. В нем возникло изображение хорошо обставленной комнаты; из открытого окна открывался вид на Тор и Гластонбери. Вокруг стола сидели несколько человек — одни были одеты в нарядные, но потрепанные костюмы, другие — в простое солдатское платье, и все выглядели очень утомленными.

Взгляд Руперта сначала остановился на самом высоком и крупном из них.

— Мой брат… ох, Маврикий! — прошептал принц и тут же посмотрел на самого маленького. — Его величество…

Да, Карл был крохотным человечком, но, несмотря на свой рост, держался величественно, и даже сейчас его костюм был очень аккуратным. Руперт осмотрел остальных.

«Горинг, злодей… Дигби, вечный подхалим и прелюбодей… — мысленно перечислял он. — Эйтин, воплощенная алчность — что за дивные Рыцари! Я предпочел бы честного грубоватого Кромвеля. Неважно, что в этой борьбе мы по разные стороны… иначе союзники сейчас хуже врагов. Ну что ж, у нас есть мой дорогой Маврикий, и Уилл Легг, и мой горячо любимый, всегда добрый король…»

— Это твой брат? — спросила Дженифер. — Он очень хорош собой.

Он жестом попросил ее замолчать. До них донеслись голоса.

— Можно не сомневаться, утром они атакуют, — медленно говорил Маврикий. — Они прорвут нашу жалкую оборону, как они уже это делали, отбирая у нас город за городом. И Гластонбери скоро запылает в огне, как те корабли, что несли флаг Стюартов…

— Но почему ваше величество настояли, чтобы мы собрали войско именно здесь, на плоской равнине, где нас так легко разбить? — жалобным голосом спросил Эйтин.

Карл не обратил внимания на наглость, понимая, что она рождена отчаянием.

— Не знаю, — ответил он.

Все присутствующие уставились на него. Он сдержанно улыбнулся.

— Это было наитие… сон… ощущение… да, ощущение, что это — самое верное и здесь наша последняя надежда, — сказал король.

— Не иначе как ведьма наслала вам этот сон, ваше величество, — брякнул Дигби.

Карл медленно покачал головой:

— Нет, пуритане люто ненавидят даже самую невинную магию, и магия не терпит их, ведь пуритане не желают признавать даже того, что и эльфы созданы Богом… А если именно эльф позвал меня во сне? Я не отважусь думать, что это был голос кого-то из святых.

— Ну, что бы это ни было, нас оно завлекло к погибели, — сказал Горинг.

— Нет, погодите, вы несправедливы, — возразил Легг. — Не забывайте, сэры, мы не однажды держали совет между собой и согласились, что если Сомерсет и не лучший из вариантов, то другие места все равно хуже, да после Марстон Мура нам так или иначе приходится тяжко. Да и что мы проиграли, придя сюда?

— Войну! — бросил Эйтин. Горинг зловеще расхохотался:

— Ну, война все равно была уже проиграна. Мы сейчас похожи на привидения, болтающиеся в ожидании рассвета… холодного рассвета, и могилы, пожалуй, покажутся нам приятнее его.

— Что мы будем делать? — спросил король Карл. — Мне ненавистна мысль о сдаче, но еще ненавистнее — знать, что этот чудесный старый город может быть разгромлен, сожжен и бессмысленно разграблен.

— Но если ваше величество попадет в плен — что может быть хуже? — сказал Маврикий. Король поморщился:

— Ну сколько еще может вытерпеть мое жалкое тело?

— Пока вы живы и на свободе, наше дело тоже живет, — заявил Маврикий.

— Может быть, вы в свое время и не слишком стремились надеть корону, — добавил Легг, — но теперь вы — символ бесчисленных надежд.

Маврикий обвел взглядом сидящих за столом.

— Если даже мы потеряем Англию, мы не потеряем весь мир, — сказал он. — Мы еще можем переправить нашего короля через канал. Но тогда нам не следует задерживаться возле этого городка. Мы должны отправиться прежде, чем враги смогут что-либо предпринять. Впрочем, если мы окопаемся вон там, на вершине, — он указал рукой в окно, — мы сможем отбить атаку немалых сил.

— Ну а они начнут осаду, — фыркнул Эйтин. — И уморят нас голодом и жаждой.

Маврикий кивнул:

— Да. Но мы можем выиграть несколько дней, вы сами понимаете… может быть, для того, чтобы тайно увезти отсюда короля, а может, для того, чтобы поднять на борьбу крестьян и перерезать пути на юг… а может… не знаю. Скорее всего мы проиграем. Но если мы не будем ничего делать — мы проиграем куда скорее.

Взгляд Маврикия вернулся к королю. Король долго смотрел на свои лежащие на столе руки, потом наконец заговорил, вздохнув:

— Принц прав, но… глупо все это. Даже если крестьяне поднимутся и Господь допустит, чтобы они встали под наши знамена, разгром все равно неизбежен.

Он поднялся, подошел к окну и долго смотрел наружу, скрестив руки на груди.

— Настанут другие времена, — очень мягко сказал Карл. — Да, придут новые времена, друзья мои. Времена действий и побед. Мы должны верить в это. А сейчас… пустые, разбитые корабли лежат на дымящемся берегу, чернея остовами, и тени лежат на лицах изможденных вдов, идущих на улицу, чтобы накормить мрачных детей… и совсем скоро грубые, безжалостные победители украдут то малое, что осталось у них…

Видение исчезло, и костер погас.

Руперт крикнул во тьму:

— Мы должны оказаться в Англии, пока не поздно!

— Поздно — для чего? — спросил Ариэль.

— Для того, чтобы помочь ему — или умереть за него!

Глава 22

ОСТРОВ

Снова настала ночь, но она была мягче и теплее. Желтая луна ярко освещала холмы, лужайки, песчаные отмели… Воды залива загадочно мерцали. Пятеро стояли возле лодки, на которой приплыла Дженифер. Лодка все еще лежала на песке, но мачта на ней была установлена, а парус поднят.

— Настал час, и мы можем отправиться в полет, — сказал Руперт. — Что ж, поднимемся на борт. Какой сегодня длинный день!

— Но мне он показался слишком коротким, как последнее дыхание мира и счастья, в самом прекрасном из мест на земле, — сказала девушка.

В Руперте вспыхнула надежда.

— Так, может, ты все-таки останешься здесь, в безопасности, как я просил тебя?

— Отпустить тебя одного? — грустно рассмеялась она. — Нет, не получится.

— Боюсь, это просто необходимо — чтобы она отправилась с тобой, — сказал Ариэль. — Ты не слишком силен в искусстве магии, и те чары, что ты выучил, едва могут поднять корабль при лунном свете, а если Дженифер не будет на борту, твои надежды добраться до места еще уменьшатся. Вы и так едва успеете проделать весь путь до рассвета, а присутствие невинной девицы все-таки усиливает колдовство…

— Я и сам это знаю! — огрызнулся Руперт. — Довольно болтать… — Но тут же он опомнился. — Извини меня, Ариэль.

— Я хотел бы и дальше помогать тебе, принц, — сказал эльф, трепеща крыльями. — Но вдали от дома… в окружении холодного железа…

— Ты и так помог нам, и у меня не хватает слов, чтобы поблагодарить тебя. — Руперт с крайней осторожностью наклонился к Ариэлю и пожал крошечную ручку своими огромными пальцами.

— Ты следуешь Старому Пути, и меч твой обретет невиданную силу… тебе поможет весь живой мир, все, что растет и дышит. Удачи тебе!

— Прощайте…

— Прощайте!..

— Удачи вам!

Грустно и нежно прозвучали последние слова. Ариэль порхнул к Фарвеллу, коснулся его лба, а потом, подлетев к Дженифер, поцеловал ее.

— Ну, до свиданьица, — грубовато бросил драгун Калибану. — Наслаждайся тем бренди, что я тебе завещал!

Чудовище не слыхало его слов. Его жалобный, несчастный взгляд не отрывался от девушки; все тело Калибана вздрагивало от горестных рыданий.

— Ты больше никогда не вернешься сюда, Миранда? — задыхаясь, спросил он.

— Боюсь, я приду лишь в твои сны, — ответила она. Лунный луч осветил слезы, выступившие на ее глазах. — Но я всегда, всегда буду помнить о тебе, милый Калибан.

Она шагнула к монстру, поцеловала его и быстро поднялась в лодку. Принц уже стоял там, одной рукой он высоко поднимал посох Просперо, в другой руке держал открытую книгу. Как только Дженифер очутилась на борту, он воскликнул:

— Чары брошены! Невидимые течения понесут нас к цели. Zain. Прошу тебя, взлетай!

Бесшумно и очень плавно судно поднялось в воздух. Фарвелл глянул вниз, судорожно вздохнул, зажал глаза ладонями и, резко опустившись на дно лодки, скорчился там, словно желая стать как можно меньше. Дженифер на мгновение испугалась, но тут же пришла в себя и, склонясь через поручень, махала рукой оставшимся внизу, пока остров не скрылся из виду. Руперт стоял у мачты, указывая посохом на Полярную звезду.

Ариэль немного проводил лодку и вернулся на пляж. Калибан неподвижно сидел на песке.

— Эй, ты что, окаменел? — спросил эльф, но насмешка его прозвучала невесело.

— Она меня поцеловала, — прошептал Калибан.

— Ах! Ее сладкое дыхание вместе с ней скрылось уже за горизонтом!

— Ты не понимаешь, муха. Она меня поцеловала. Меня! — Калибан встряхнул нечесаной гривой и ссутулился. — Это было. Это есть. Это будет. Это всегда будет со мной, пока я не умру. Разве мне нужно что-нибудь еще? Как прекрасен мир, Ариэль!

— О да, понимаю… я очень рад за тебя. — Эльф хлопнул Калибана по спине. — Пошли отдохнем. Я тебе спою колыбельную про Дженифер.

Ариэль вспорхнул в воздух, Калибан, едва передвигая ноги, потащился следом за ним, и они скрылись в лесу.

ЛОДКА

Суденышко, раздув парус, скользило вперед и вперед. Его несло вызванное колдовством течение воздуха. Но вокруг было тихо, и лишь поскрипывание снастей нарушало покой небес. Они поднялись так высоко, что их охватил холод, а от дыхания рождались маленькие облачка. Внизу раскинулись необъятные просторы. Пурпурно-черный океан сливался с таким же небом; слева висела луна. Ее свет падал на раздутый парус.

Дженифер сидела у руля. Руперт стоял у поручня, глядя вперед. Фарвелл на скамье в середине лодки крепко вцепился в доску. Принц показал на серебряную нить, затейливо вьющуюся внизу.

— Это Дордонь, — сказал он. Голос принца в окружавшей их бесконечности прозвучал странно. — Мы доберемся до нашей цели еще до рассвета.

— Откуда тебе знать? — с любопытством поинтересовался Фарвелл.

— Я изучил не одну карту. Но как странно видеть землю сверху, когда она похожа на рисунок… Вот только на живой карте нет никаких границ.

— Ну, я-то готов расцеловать любую землю, пусть это будет хоть скотный двор, лишь бы нам опуститься туда поскорее! — Уилл с опаской оглянулся по сторонам. — Нет, только не подумайте, что я без должного уважения отношусь к этим самым силам, что тащат нас сейчас, нет, конечно же, нет! Вот только очень уж это непонятно — видеть вокруг одно небо, и ничего больше. Ну все равно я благодарю Бога за его милость к нам, аминь.

— Да, а когда мы приземлимся — совершенно безоружные, потому что магические силы и мечи-то наши едва сумели выдержать, им мешает железо… может быть, тогда ты решишь, что лететь куда спокойнее и приятнее, — насмешливо сказал Руперт. — А может быть, чудеса продолжатся… Но сейчас… может быть, святые и наслаждаются бесконечностью, для них это торжество и блаженство… но мы-то простые смертные.

Он шагнул к корме и опустился рядом с Дженифер.

— Не хочешь, чтобы я сменил тебя? — спросил он ласково. — Как ты себя чувствуешь?

— Просто замечательно — с того самого момента, когда очутилась рядом с тобой. — Она нежно улыбнулась принцу. Огромные глаза и посеребренные луной волосы делали девушку похожей на фею. Дженифер указала рукой в небо. — К тому же здесь я в окружении старых друзей. Смотри, вон Большая Медведица, она указывает путь тем, кто стремится вернуться на родину. А там поет Лира, а там Лебедь раскинул свои крылья через реку, звенящую, как серебро… а там Пегас, а там Дева ждет своего героя… и поднимается Орион, чтобы прошествовать через небеса… не так ли, как это делаешь ты?

Руперт помолчал, потом ответил хрипло:

— Нет, я Скорпион. Ты просто не замечаешь, что я до краев полон яда. Но я не слишком силен. Сумею ли я уберечь тебя?..

— Послушай, мне просто надоело слышать, что я слишком беспомощна! — вспыхнула Дженифер. Но тут же усмехнулась. — Впрочем, мне, конечно, не выдержать, если ты бросишь меня в жернова твоего долга и совести. Но когда мы обвенчаемся… ох, позволь же мне сейчас насладиться полетом, ведь потом синева дальних морей будет для меня светиться лишь в глазах наших малышей, и в их щебете мне будут слышаться мелодии Страны фей, а все мои приключения будут состоять в том, что я увижу, как растут наши дети… Когда мы обвенчаемся, я сделаю все, чтобы тебя не посещали грустные мысли…

Руперт обнял ее и крепко прижал к себе. Когда же он заговорил, голос его ощутимо дрожал.

— Ты слишком хороша для меня. Но — смотри, уже показались первые лучи солнца. Это рука Господа, указывающая нам путь.

Лодка стремительно скользила в угасающем свете луны.

НА ЛУГУ

По небу, неслись темные грозовые облака, и трава на лугу казалась почти такой же темной, как деревья. Заунывно гудел ветер, упали первые капли дождя, кусающие, как ледяные шершни. Звезды исчезли, и лишь последний лунный луч касался лодки. Она стремительно спустилась и упала на землю с глухим стуком. Парус хлопнул и обвис.

Голос Руперта перекрыл шум ветра:

— Дженифер, с тобой все в порядке?

— Да, если… если не считать того, что у меня зубы стучат от холода, — дрожащим голосом ответила она. — Да еще меня здорово встряхнуло…

— Мне пришлось поспешить с приземлением, — ответил он, ощупью отыскивая девушку в сгущающейся тьме. — Иначе мы бы оказались в ловушке за облаками, а луна, без которой мы не могли удержаться в воздухе, уже заходит.

— Где это мы? — послышался голос Фарвелла.

— К югу от Гластонбери, — ответил Руперт. — Точнее сказать не могу.

— Ха, а кто бы мог, в такую-то погоду? Тут темнее, чем в кишках у дьявола! И луна-то спряталась, и дождь-то начинается… в общем, добро пожаловать в Англию!

— Сможем ли мы найти какое-нибудь убежище? — спросила девушка.

Дождь хлынул водопадом.

— Нет, если будем брести наугад, — сказал Руперт, и его слова были чуть различимы сквозь гул льющейся с неба воды. — Но север — там, и мы должны отправиться в ту сторону. Ничего не поделаешь, будем шагать, пока не наткнемся на дорогу, идущую в нужном нам направлении. А уж у дороги найдутся и дома, хотя и неизвестно, каковы окажутся их жильцы… придется нам быть поосторожнее.

— Ну, если я не ошибаюсь в своих соседях-сомерсетцах, тут кругом наши друзья, — заверил его Уилл.

— Да, но если победители уже начали размещать тут свои войска на постой? Ладно, идем!

— Да, конечно, ты прав, как всегда… чертовски это у тебя неприятная привычка, Руперт — всегда быть правым. Но, знаешь, мне бы хотелось взглянуть на физиономию того фермера, который утром найдет на своем выгоне лодку!

ДОРОГА

Шторм утих вскоре после рассвета. Но с севера все еще дул резкий, холодный ветер, унося рваные темные облака и очищая низкое, стального цвета небо. Руперт, Дженифер и Уилл упорно шагали навстречу ветру, наклонив головы; все трое были забрызганы грязью. С их одежды стекала вода, прямо в бесконечные лужи. По одну сторону дороги тянулась живая изгородь, за ней — ровные осенние поля, коричневые и серые; кое-где виднелись одинокие деревья — ветер срывал с них последние сухие листья, оголяя кривые ветви. Пронеслась над головами стая жалобно кричащих грачей.

— Поганое время — осень, — сказал наконец Уилл. Его нос являл собой единственную яркую точку среди унылого ландшафта. — Ничего хуже я лично просто не знаю.

— Не в осени дело, — сказала Дженифер. — Просто выдался зловещий, страшный год… — Она попыталась улыбнуться. — Смотри, я опираюсь на волшебный посох Просперо, как на простую палку!

— Ага, а его главная книга лежит в моем мешке за спиной, а на ней преспокойно себя чувствуют свертки с едой, взятой на его острове… но до чего же тяжела эта книга! — Уилл поправил заплечный мешок. — А перекусить, кстати, никто не хочет? Нет? Ну, между прочим, я бы с удовольствием поменял все эти волшебные груши и роскошные гранаты на хорошую миску овсянки со сливками и медом, а моей сабле сейчас хочется рубануть по куску чедерского сыра, а не пробивать дорогу к славе.

— И ей не хочется отвоевать свободу и безопасность для твоих родных? — язвительно поинтересовался Руперт. Фарвелл поджал губы.

— Прошу вас, сэр, не надо об этом… Мне и без того слишком тяжело, когда я о своих думаю. Я себе все время твержу:

«Не бойся, ничего там не случилось с твоей женой и с твоими ребятишками», да, я так себе говорю, да только я все думаю, как бы там не появились Круглоголовые, да не рассердили бы чем-нибудь мою Нелл… Она, знаете, женщина большая, сильная, когда берется доить, коровы просто трясутся от страха… ну а что касается ее характера, тут уж… она же посшибает этих Круглоголовых, как кегли!

— Тихо! — вдруг сказал Руперт, поднимая руку. — Там, за поворотом, впереди — всадники… враг! — И он мгновенно выхватил меч из ножен.

Из-за поворота показались пятеро всадников. Среди них был толстый крестьянин средних лет, в длинной коричневой куртке, поношенных штанах, грязных ботинках и засаленной шляпе, восседавший на коренастой лошадке местной породы. Насчет остальных ошибиться было невозможно — это были Железнобокие. Едва они завидели компанию Руперта, как мгновенно разразились криками:

— Заблудившийся Рыцарь!.. Их двое! У них в плену мальчик-пуританин! Спасем его! Вперед!..

— Быстро, становимся спиной к изгороди! — приказал Руперт. — Дженифер, спрячься за меня!

Земля загудела под копытами, и грязь брызнула фонтанами во все стороны, когда пуритане пустили лошадей в галоп. Но Уилл Фарвелл не стал хвататься за саблю. Вместо этого он снял со спины тяжелый мешок и принялся раскручивать его над головой, держа за лямки. Руперт бросил на него изумленный взгляд, но времени, чтобы задавать вопросы, у принца не было. Командир пуритан оказался рядом с ним.

— Сдавайтесь, или мы вас прикончим! — заорал пуританин.

Руперт угрожающе выпрямился и взмахнул мечом. Пуританин ударил саблей, но меч Руперта встретил ее на полпути. Зазвенела сталь, посыпались искры. Сабля вылетела из руки пуританина и, сверкнув в воздухе, отлетела прочь. И прежде чем Круглоголовый сумел увернуться, левая рука Руперта ухватилась за его ногу. Сильный рывок — и Железнобокий вылетел из седла, запутавшись одной ногой в стремени. Его конь заржал и метнулся в сторону, таща пуританина за собой по грязи.

Уилл, раскрутив как следует мешок, метнул его. Он с огромной силой врезался в живот одного из солдат. Тот хрипло вскрикнул и согнулся пополам. Лишь теперь Уилл схватился за саблю.

Уилл и Руперт с двух сторон подбежали к третьему солдату, а четвертый тем временем достал из-за пояса пистолет. Но путь ему загородила Дженифер.

— Э-гей, парнишка, давай ко мне! — подбодрил ее пуританин.

— Конечно, к тебе, — согласилась Дженифер. — Познакомься-ка с моим посохом!

И она с размаху ударила его по руке посохом Просперо. Пуританин взвизгнул и выронил пистолет. Дженифер ткнула его посохом в нос. Солдат заревел от боли, из носа у него хлынула кровь.

Руперт и Уилл разоружили противников и забрали их коней. Принц вскочил в седло. Он поскакал за той лошадью, что умчалась в сторону, волоча за собой своего наездника, схватил ее за поводья, освободил запутавшегося солдата и вернулся к друзьям, ведя коня за собой. Изумленная жертва Дженифер даже не пыталась сопротивляться, когда Руперт потребовал отдать оружие и спешиться. Тот солдат, которому достался удар книгой Просперо, пришел в себя и, пришпорив коня, помчался на юг. Никто не стал преследовать его.

— О Дженифер! — воскликнул Руперт. — Ты не устаешь удивлять меня!

Он послал ей воздушный поцелуй. Дженифер, крепко сжав посох Просперо, просияла улыбкой.

— Ну, один сбежал, зато трое захвачены, — сказал Уилл. — Недурной улов.

Крестьянин все это время неподвижно сидел на своей лошади, разинув рот. Уилл рысцой подъехал к нему, схватил его лошадь за поводья и воскликнул:

— Ба, да это же мой сосед, Робин Следж!

Крестьянин похлопал глазами и наконец выговорил:

— Уилл Фарвелл… да ты с того света вернулся?

— Не совсем так. Ну, быстро, отвечай, как там мои родные и мой дом? Говори, пока я тебя не пристукнул!

— Ну, когда я их в последний раз видал, они были в порядке. Тебе повезло, ты построил дом в сторонке ото всех!

Уилл вытер вспотевший лоб, но заговорил весело:

— Предусмотрительность, Робин, всего лишь предусмотрительность! Когда я присматривал поле для аренды и заметил, сколько кроликов бегает в ваших огородах… ну ладно. Как это ты дошел до того, что оказался в такой плохой компании? — Он ткнул пальцем в сторону грязных, окровавленных пуритан.

— А, это разведчики, им нужен был провожатый, они высматривают все, что может показаться опасным Кромвелю… ну, высматривали, пока вы трое не появились.

— И ты помогаешь бунтовщикам, Робин! Ты?!

— Да ведь выбора-то у меня не было, — с горечью ответил Следж. — Два моих сына, Том и Нед, они же ушли с королем. Уж лучше я сделаю все, что смогу, лишь бы заслужить для них прощение, если они вообще в живых останутся.

Руперт подскакал ближе и остановился, прислушиваясь.

— Как идет война? — спросил он наконец.

— Похоже, дело к концу, сэр, — вздохнул Следж. — Последние преданные королю войска выбиты из Гластонбери, на Тор. Там, конечно, можно неплохо держать оборону… только вот этот Кромвель, командир бунтовщиков… Ну, я немного воевал, когда был молодым, а с тех пор немало приходилось мне пить пива в компании старых вояк… но никогда я не слыхал о таком, как этот Кромвель. Он словно взбесился, гоняясь за королем. А сейчас его войска обложили холм, а его орудия перестают стрелять только тогда, когда их передвигают поближе к королевским позициям… В общем, сэр, судя по тому, что я видел, я не дал бы королю и трех дней… и вряд ли ему удастся сбежать и остаться на свободе.

Руперт и Уилл обменялись взглядом.

Неожиданно принц сказал:

— Спасибо тебе, добрый человек, за твое сообщение. Ты сможешь повести эту компанию дальше после того, как я допрошу их как следует. Это не твоя вина, что мы оказались сильнее. — Он невесело рассмеялся. — Правда, дальше им придется отправиться пешком. Нам понадобятся их кони, а заодно и буйволовые кафтаны и все прочее. Ну, пусть погуляют, одетые лишь в собственную толстую шкуру. Они должны быть нам благодарны — ведь такие прогулки способствуют умерщвлению плоти, а значит, позволяют приобрести истинную святость!

Он отвернулся и направился к Дженифер.

Следж, проводив его взглядом, спросил:

— Это кто такой храбрый?

— Акробат, — брякнул Фарвелл.

— Кто-кто?!

— Это такой тип, который может пройти по проволоке, натянутой над адской пропастью. Ну-ка, давай отойдем в сторонку да поговорим, пока он делом занят.

Глава 23

ГЛАСТОНБЕРИ-ТОР

Армия Кромвеля расположилась по обе стороны холма. Но солдат почти невозможно было заметить. Они использовали все мыслимые укрытия: прятались в окопах и траншеях, за деревьями, за кустами и кочками. Они лежали и ждали, когда офицеры прикажут им наступать или защищаться. Мушкеты лишь изредка подавали голос. Это был час пушек.

И пушки гремели — ровно, мощно; они упорно били с позиций Круглоголовых. Их жерла выбрасывали огонь, снаряды со свистом рассекали воздух… снова и снова, снова и снова.

Сплошной завесой стоял дым, потому что к полудню ветер совершенно утих. Бледное солнце то появлялось, то снова скрывалось за холодными серыми клубами. Пользуясь холодной погодой, наступающие пустили в дело недавнее изобретение: надули горячим воздухом два больших шара и, привязав их на длинные веревки, запустили в воздух; шары взлетели выше холма, а в корзинах, подвешенных к ним, сидели наблюдатели с подзорными трубами и специальными инструментами. Они должны были засечь позиции артиллерии противника и подать сигнал флажками своим товарищам.

Королевские пушки отвечали на обстрел редко и неуверенно. На скаку Руперт сказал Уиллу и Дженифер:

— Похоже, нашим людям удалось втащить на вершину всего лишь несколько пушек. И можно не сомневаться, припасов у них тоже немного. Конечно, не так-то легко тащить артиллерийские орудия вверх по склону, если постоянно идет обстрел…

— Да, это дело нелегкое, — согласился Уилл. — А как мы прорвемся через их позиции?

— Подумаем, — Руперт криво улыбнулся. — И прорвемся.

— Жаль, что я раньше не додумался… мы с тобой могли ведь обрезать волосы!

— Ну, вряд ли это нам помогло бы… К тому же я думаю, мне лучше не менять внешность, так меня скорее узнают свои. Ну а пока мы должны обойтись одеждой Железнобоких и стараться выглядеть в ней, как будто она наша собственная.

— Ну, по тебе сразу видно, что костюм не твой, — пробормотала Дженифер.

— Да уж, мне противно, что я такой грязный и расхристанный, — признал Руперт. — И все же мы не должны казаться виноватыми, или робкими, или просто неуверенными… Это для нас смерть… или плен, что, пожалуй, еще хуже. Держитесь так, словно вы у себя дома. — Он сосредоточился. — Вперед!

Пальцы Дженифер изо всех сил сжали посох Просперо.

— Это было бы слишком жестоко, если бы ты… если бы любой из нас был убит своими же!

— Однако мы должны прорваться, и мы постараемся использовать любой, даже самый крошечный шанс… — Руперт натянул поводья. — Ну… вперед! Скачите за мной, ни слова не произносите и мгновенно повинуйтесь любой команде.

Выбравшись из чащи, они увидели три полевых орудия. Вокруг них лежали кучи ядер и мешки с порохом; но лошадей и повозки, очевидно, отвели куда-то в сторону, потому что видны были только орудийные расчеты. Каждую пушку обслуживало по два человека — они торопливо прочищали стволы, заряжали, наводили на цель, подносили огонь к фитилю, снова прочищали стволы, заряжали… В воздухе висел воздушный шар; наблюдатель, сидевший в корзине, сквозь подзорную трубу следил за позициями противника, держа наготове блокнот для вычислений — чтобы уточнять очередную точку прицела.

Руперт легким галопом направился к орудиям. В этот момент грохнул очередной выстрел; принц чуть не оглох, дым заполнил его ноздри, в голове загудело. Несмотря на холодную погоду, некоторые из солдат были раздеты до пояса. Их грязные тела блестели от пота.

«Эти солдатики возле орудий, должно быть, совсем оглохли, — подумал Руперт. — Они с ног до головы перемазаны пороховой пылью, а глаза у них красные, воспаленные… и как они должны были устать, стреляя вот так, час за часом, без передышки, не зная, когда их сменят, и сменят ли вообще… они упорно, методично, неустанно, с самыми честными намерениями стараются уничтожить своего короля…»

— Стоять! — закричал сверху наблюдатель. — Кто идет? К оружию, солдаты!

— Ну, там в корзинке совсем не старичок сидит, — пробормотал Уилл. — Очень уж голос визгливый!

Руперт остановился. Сидя в седле, он возвышался над солдатами, как башня. Ничем не выдав своего напряжения, принц ответил:

— Нас трое, мы разведчики… посланы вперед, осмотреть поле. С аэростатов заметили что-то похожее на огневую точку противника вон там… Приостановите стрельбу на минутку, пока мы доберемся до того холмика и посмотрим. Но будьте наготове, вдруг понадобится прикрыть наше отступление.

— Да, сэр, — козырнул молодой солдат. — Вы очень доблестные люди, вы так рискуете…

«Дженифер…» Руперт стиснул зубы.

— Я иду первым, — бросил он. — Уилл — замыкающий. Ну… вперед!

И он пришпорил коня.

Лошади вихрем помчались по каменистой почве, выбивая копытами искры; хриплое дыхание животных заглушало отдаленный гром пушек. Впереди неясно вырисовывались заросли кустов и невысоких деревьев. Кто прячется за ними, следя за приближающимися всадниками?

— «О Боже, милостивый Боже, — взмолился принц, — если уж королевским стрелкам суждено подстрелить кого-то, пусть это буду я, именно я, но только не она, не она!.. Язнаю, я верю, я надеюсь — наши друзья подождут, они не станут открывать огонь, просто от удивления, они захотят понять, куда несется безумная троица… ну а если все же… О Иисус, сохрани ее, не дай ей погибнуть!..»

— Не стреляйте, солдаты короля! — закричал он во всю силу своих мощных легких. — Стойте! Вернулся принц Руперт с Рейна!

На полном скаку он отстегнул и отшвырнул в сторону пуританский шлем, так плохо сидевший на его слишком большой голове, и вытащил из-за пазухи спрятанный там большой белый плюмаж, его извечный символ. Он взмахнул в воздухе плюмажем, а ветер разметал черные локоны принца — знакомые и памятные многим черные локоны.

Неподалеку свистнула пуля. Артиллеристы-пуритане сообразили наконец, что дело нечисто. Но расстояние было уже слишком велико, а из мушкетов они явно стрелять не слишком умели… Принц направил коня прямиком на кусты, и гибкие ветви яростно хлестнули по лошади и по всаднику, оставляя кровавые царапины.

И вдруг невесть откуда высыпали люди, на первый взгляд не слишком отличающиеся от врагов, оставленных Рупертом позади. Но они окружили его с громкими криками:

— Да это же принц Руперт! Принц Руперт вернулся! Эй, поскорее, помогите его друзьям, и отведем их к нашему королю!

В БАШНЕ

От часовни святого Михаила в Торе почти ничего не осталось. Крыша ее рухнула, проломы в стенах были куда шире, чем окна с выбитыми стеклами. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь облака, освещали руины. Слышался отдаленный грохот орудий. Но, несмотря на все разрушения, эти древние стены оставались последним оплотом и надеждой на свободу Британии.

Король, маленький и изящный, как фарфоровая статуэтка, стоял перед своими военачальниками и советниками. Все они были грязны, пропылены, перемазаны сажей и копотью, в изорванной одежде, пропитавшейся потом. И Карл выглядел таким же утомленным, как все остальные — лицо его осунулось, глаза провалились. Но он держался прямо, несмотря на усталость; и пыль на его спутанных волосах, аккуратной бородке, кружевах и потрепанном пурпурном бархате рыцарского платья выглядела почти как украшение, а повязка на лбу казалась короной.

Стражи, стоявшие у дверей, ударили о каменные плиты пола алебардами. Вошел принц Руперт, а за ним робко следовали Дженифер и Уилл Фарвелл, сопровождаемые толпой людей, возбужденно выкрикивавших радостную новость. Принц подошел к королю и опустился на одно колено; но даже когда Руперт стоял так, его голова находилась почти вровень с головой его царственного дядюшки.

— Ваше величество, я вернулся домой, чтобы служить вам, — сказал принц.

Выдержка изменила королю. Вздрогнув, он обнял племянника.

— Добро пожаловать, добро пожаловать, трижды добро пожаловать, Руперт! Но поднимись же. Ты сказал правду. Здесь твой дом, твой настоящий дом. — Он обратился к окружающим: — Радуйтесь, радуйтесь, друзья! Принц вернулся! Радуйтесь, пока еще у нас есть такая возможность!

Но кое-кто из придворных при виде принца отступил назад, не слишком довольный. Даже теперь, когда им, казалось бы, нечего было терять, они не могли скрыть своей нелюбви к яркой личности принца Руперта, обладавшего военными талантами, каких им не дал Бог. Лорд Эйтин суетливо направился к двери, бормоча:

— Эй, прочь отсюда, сброд! Не лезьте сюда, не лезьте! Убирайтесь на место, отправляйтесь на позиции! — И он махнул рукой сержантам, стоявшим на страже, чтобы те помогли ему выставить за дверь неугодных ему людей.

Тем временем остальные столпились вокруг Руперта. Маврикий бросился в объятия брата. Они колотили друг друга по спинам, от радости ругаясь по-датски, по-немецки, по-французски, и не слышали, как Уильям Легг сказал:

— Мы думали, вы давно погибли, принц. Но если уж небеса сохранили вам жизнь, несмотря на все, что мы слышали, — вы, должно быть, уже стали святым.

— Вы болтаете, как папистский проповедник, Легг, — рыкнул Эйтин. И тут же замахал руками на друзей Руперта: — Эй, марш! Убирайтесь отсюда!

— Э, нет, эти двое пришли со мной, — вмешался Руперт, локтем отталкивая Скотта, потерявшего дар речи от негодования. Повернувшись к королю, Руперт продолжил, говоря громко, чтобы заглушить ропот недоумения и смятения: — Ваше величество, если бы не эти двое, я был бы по-прежнему закован в цепи, а то и вовсе лежал бы бездыханный. Они набрались мужества не только для того, чтобы помочь мне обрести столь желанную, столь дорогую свободу, нет… они, в своей преданности, бесстрашно шагали все дальше и дальше в неведомое, не смущаясь тем, что их впереди ждали многие опасности. Может быть, то оружие, которое мне удалось раздобыть с их помощью, не обладает слишком уж большой силой в этом мире; но, ваше величество, королевское знамя будет вечно реять высоко и гордо, если его поддержат такие прекрасные души.

Дженифер схватила его за руку.

— О нет, Руперт, нет! — прошептала она в растерянности. — Мы лишь жалкие искры, а ты — кремень…

Уилл неловко переступил с ноги на ногу.

— Ну, это, ни к чему бы нас так уж восхвалять, — пробурчал он. — Мы же просто пустые пузыри, даже и меча не надо, чтобы мы лопнули…

Маврикий задумчиво почесал затылок:

— Я что-то не понял… из чего состряпана эта метафора?

Присутствующую знать и солдат охватило глубокое молчание. Грохот пушек вдали казался нереальным. Карл поднял руку.

— Если все это действительно так, — сказал он, обращаясь к своему племяннику, — молю тебя о чести: дай мне узнать имена этих достойных людей и кто они таковы.

И вновь дрогнула придворная выдержка короля, когда тот, что выглядел юношей, шагнул вперед и сделал реверанс. Руперт весело улыбнулся.

— Это не парнишка перед вами, ваше величество, — объяснил принц, — это высокочтимая девица, Дженифер Элайн, и она будет моей супругой перед Богом, если Бог позволит нам пережить эту войну. — И принц добавил вызывающим тоном: — Она не знатного происхождения, но никто более, чем она, не достоин звания принцессы. А Уилл Фарвелл, смиренный мелкий фермер, обладает таким сердцем… — он беглым взглядом окинул своих соперников, — что и у сотни герцогов не найдется подобного.

Карл, выслушав Руперта, на мгновение задумался, а потом тоже улыбнулся — добродушно и мягко. И обратился к двоим, стоявшим возле принца:

— Если это и вправду так… а Руперт всегда правдив… что ж, тогда — добро пожаловать в наш бедный дом, и жаль, что я не могу приветствовать вас в тронном зале… — Он поцеловал руку девушки. — Моя леди, если вдруг, случайно, у вас нет родственников-мужчин, не будет ли позволено мне повести вас к алтарю? — Дженифер вспыхнула от смущения и счастья. А король обратился к Уиллу: — А ты… принц назвал тебя Уильямом Фарвеллом, не так ли? Сейчас, пожалуй, не время говорить о звании пэра, поместьях и прочих земных благах и дарах. Но если ты поклянешься служить короне… это лишь формальность, и я уверен, ты прекрасно это понимаешь…

Смущенный ничуть не меньше, чем Дженифер, Уилл выпалил:

— Во имя Господа нашего Иисуса Христа, я всегда буду верен нашему королю!

— Тогда встань на колени.

Уилл повиновался. Карл вынул из ножен меч и коснулся лезвием плеч и головы Фарвелла.

— Скорее ради нашей чести, чем ради твоей, здесь, в этом святом и благословенном месте, мы нарекаем тебя рыцарем. Встань, сэр Уильям Фарвелл!

Дрожа и пошатываясь, Уилл поднялся.

— Это я-то? Рыцарь? Как сэр Ланселот? Да быть того не может! Быть не может! — Кадык Уилла подпрыгивал при каждом слове. — О, да что же Нелл моя скажет, когда такое услышит?! Ох, сир, вы уж меня простите, что-то я лопочу, как младенец!

Руперт, Маврикий, Легг и еще кто-то из придворных столпились вокруг Фарвелла, поздравляя его. Но Дженифер поспешила отвести Уилла в сторонку, держа его за руку, как любящая сестра, а Руперт остался с придворными и королем.

— Лорд, мне бы понадобились недели, чтобы рассказать обо всем, что я пережил, но я обойдусь минутами, — сказал принц. — Однако мне придется говорить об этом с вами наедине, и, может быть, еще при тех из ваших советников, которые умеют молчать… нет, лучше будет, если сначала лишь вы узнаете обо всем. Надеюсь, вы поверите моему рассказу и не воспылаете отвращением, а спокойно решите, что делать. А вам, джентльмены, — обратился он к остальным, — я пока скажу лишь одно: мы трое прорывались сюда вовсе не для того, чтобы умереть, но для того, чтобы доставить королю некое мощное тайное оружие, добытое нами в дальних странах. Не стану утверждать, что с его помощью мы обязательно выиграем битву. Скорее всего нас постигнет неудача. Но мы обязаны попытаться, доверясь милости Господа. — Постепенно голос принца креп, пока не заглушил голоса далеких пушек: — Что бы ни случилось, мы не должны сдаваться и не должны сидеть в осаде, ожидая, пока собаки-пуритане выгонят нас из норы. Мы мужчины, говорю я, а не барсуки, прячущиеся в земле. Так соберем все силы, что остались у нас, и нападем первыми. Может быть, мы сумеем прорваться через позиции врагов и доберемся до моря и найдем корабль, чтобы спасти нашего короля. А может быть, мы сумеем так встряхнуть противника, что он согласится на почетные для нас условия договора, и мы уйдем живыми и свободными, с прощением или в ссылку, по нашему выбору. Но, может быть, мы просто погибнем без особой пользы. Так что же? Если мы ничего не предпримем — мы погибнем; но если мы погибнем в борьбе — то хотя бы погибнем все вместе и с честью… а что может быть лучше для военного братства?

Маврикий зааплодировал. Несколько человек присоединились к нему. Младший принц резко шагнул вперед и полным благородства голосом произнес:

— Каково бы ни было твое оружие, Руперт, оно будет нашим! Твоя удача касается и нас тоже. Нет, мы не заползем в нору; теперь ты с нами, и мы каждую минуту будем помнить об этом. Ты и сам слышишь, как радостно кричат наши воины там, снаружи, возле башни! Одно твое слово стоит всех талантов Цезаря. И с тобой мы помчимся с этого холма, топча и сжигая наших врагов. На них обрушится ад, а твое имя поразит их, как молния. О король, в сумерках, когда утихнет оружейный огонь, я возьму несколько надежных людей и отправлюсь на разведку на равнину. Мы будем осторожны, мы обмотаем копыта коней тканью, и мы проскользнем мимо стражей в полутьме… ведь стражи пуритан — это простые деревенские парни и подмастерья, которых насильно поставили под ружье. Руперт помнит, как однажды мы… ну, сейчас это неважно. Мы рассыплемся в стороны, мы помчимся от дома к дому, от вересковых пустошей к холмам и лесу, и будем всем и всюду кричать лишь одно: «Принц Руперт вернулся! Тупая и злобная машина Кромвеля не сумела раздавить его! И если вы хотите обрести свободу, берите ваши охотничьи ружья, берите ваши серпы и косы, кирки и мотыги, поднимайте карающие цепы; спешите к древнему святому Тору и сражайтесь за ваши права! Хотя год и на исходе, явился Зеленый человек! А белый плюмаж Руперта развевается во имя короля!»

Карл, казалось, немного смутился и испугался; но внезапно силы вернулись к этому доблестному человеку, и он увидел, что его люди тоже воспрянули духом.

ПЕРЕД БАШНЕЙ СВЯТОГО МИХАИЛА

Остов башни возвышался, как скала, среди чахлой травы, темных зарослей ежевики, кустарника и деревьев. Луна едва поднялась, коснувшись холодными лучами реки, равнины, рвов и канав, далекой, но кажущейся странно близкой серовато-синей Мендипской гряды и плавно возвышающегося холма, именуемого Островом Авалон; этот холм венчал Гластонбери-Тор. Город, лежащий внизу, притаился во тьме; дальше, на равнине, кое-где светились красным сторожевые костры неприятеля. Изредка под звездами проплывали небольшие облачка; дул холодный ветер. Время от времени звучали выстрелы. Далеко на болотах кричала выпь.

Вспыхнул огонек, превратился в бушующее пламя, и в переливах красного, голубого и золотого послышалось гудение и треск искр. Между костром и полускрытой во тьме часовней стояли четверо. Трое из них так и не переоделись, лишь на Дженифер поверх бриджей было надето нечто вроде юбки, сооруженной наскоро из плаща. Руперт держал магическую книгу Просперо, в руке Дженифер был посох колдуна. У короля Карла была Библия. Уилл, с пустыми руками, стоял чуть в сторонке, похожий на пугало.

— Мы собрались здесь, — сказал принц Руперт в ночь, — чтобы обратиться с просьбой к Богу и тем подвластным ему силам, которые мы можем вызвать с помощью слабых чар, известных нам. Но боюсь, что лишь немногие и не слишком мощные духи откликнутся на тот призыв, что я осмеливаюсь произнести. И все же мы обязаны попытаться, ради безопасности нашего народа… прежде чем мы присоединимся к нашим отрядам в атаке, сэр Уильям и я…

— Я буду молиться за вас обоих, — печально прошептала Дженифер.

Руперт кивнул и посмотрел на короля.

— Ваше величество, — попросил он, — прочтите сначала молитву, а уж потом мы взмахнем волшебным посохом и мечами.

Глава 24

ПЕРЕД БАШНЕЙ СВЯТОГО МИХАИЛА

Руперт закончил напевное чтение заклинаний, закрыл книгу, высоко поднял посох и сказал, заглушая завывание ветра:

— Итак, мы призываем вас, духи нашей земли. Ваш король просит вас о помощи. Если для вас что-то значат священные узы, соединяющие короля, его народ и его землю, если вы с благоговением относитесь к тому, что приносит добро и стало обычным и любимым для людей, поднимитесь ради него в эту судную ночь!

Слова его замерли вдали. Костер полыхнул пламенем в последний раз и почти погас, лишь алые отблески тлеющих углей падали на людей. Облако набежало на луну. Звезды затуманились. Лишь ветер заунывно напевал, принося холод, пробирающий до костей.

После бесконечного молчания Карл спросил:

— Ничего?

— Ни звука, ни шороха… ничего, что подало бы нам надежду на помощь, — негромко ответил Руперт.

— Ну что ж, это была отчаянная попытка. Но должен признать, языческий аспект дела все-таки тревожил меня.

— Ну что ж, мы умрем, как истинные христиане, в этом можно не сомневаться. — Руперт выпрямился. — Пойду сейчас, заберу своего коня и оружие… кто знает, может быть, не все так безнадежно, и мы все же прорвем кольцо… — Он повернулся к Дженифер, и голос его зазвучал мягко и нежно: — Послушай, любимая… если я не вернусь, помни, что мои последние мысли были о тебе. И не забывай нашего плана — ты должна сделать все, чтобы оказаться в безопасности…

— На что мне жизнь без тебя? — едва слышно ответила она.

— Избавь меня от пытки, не заставляй думать, что ты будешь вечно горевать обо мне…

— Эй, погодите… — послышался голос. Король, принц и девушка резко обернулись на звук этого голоса, странного, нечеловеческого…

— Я думаю, дело еще не закончено, — сказал Уилл Фарвелл и неуверенно вышел вперед, туда, где на него упал свет тлеющих углей.

— Что с тобой происходит? — спросил Руперт. Уилл затряс головой.

— Я и сам хотел бы знать… — Он говорил, словно в полусне. — Ну, вроде как на меня что-то накатило, внезапно… нет, как будто сквозь меня прокатилось… как будто я дудка, а в меня кто-то как следует дунул… чтобы сыграть джигу для привидений.

Дженифер испуганно зажала рот ладонью, а другой рукой вцепилась в Руперта. Карл, глава английской протестантской церкви, перекрестился. Прошло не меньше минуты, прежде чем Руперт выдохнул:

— Он изменился… взгляните! Он уже не просто человек… или, вернее, он больше чем человек, он скорее та земля, к которой мы взывали о помощи, умоляя понять нас… О Уилл, что я сделал с тобой, друг мой?!

— Чары, брошенные тобой, оказались летящей искрой, — сказал Карл, вглядевшись в лицо бывшего арендатора и опускаясь на колени. — А в нем эту искру ожидал готовый вспыхнуть факел. Ведь это его родная земля, не так ли?

Уилл поднял руки к небу. Словно повинуясь этому жесту, угаснувший было костер запылал, вознося огонь все выше и выше, и вот Уилл, освещенный им, стал похож на горящий в ночи маяк. Облако, закрывавшее луну, умчалось прочь, туман, окутавший звезды, рассеялся…

Голос Уилла прогремел над холмом:

— Я — земля…

Но тут на мгновение вновь прорвалась человеческая сущность Уилла.

— Что-то ты сделал неправильно, мой генерал. Ну что может земля, чем она посодействует королю, знати, священникам, лордам… хотя, конечно, твой брат был прав, когда назвал тебя Зеленым человеком… Будь сильным, только и всего. Да, а тут, конечно, был кто-то, кто услышал твои заклинания…

И вновь чужой торжественный голос зазвучал из уст Уилла:

— Я вправе создать армию из тех сил, которые рождены мною, землей. Лишь во мне живет истинная сила, и лишь я могу даровать ее моим посыльным, дабы они донесли мой гнев до мира. Я есть ярость, гнев и жестокость — но я есть и любовь… Я — земля, и во мне живут добродетели и достоинства моих предков, их плоть возвращается к нам с новыми урожаями… и так все длится в неторопливо идущих веках, все повторяется с каждым весенним цветением, с каждым восходом луны, с каждым закатом солнца, заливающим алым пламенем темень лесов… человек за человеком смиренно терпят горести и печали, пока их жизнь не придет к концу и они не канут в безвестность. Их скрюченные от работы пальцы сделали меня тем, что я есть… не, дикой пустошью и не железной пустыней, а домом… домом для всех… и небеса и времена года помогали им. Их песни и те сказки, что они рассказывают у очага, едины и нераздельны с моими ветрами и дождями. И хотя и люди, и деревья постоянно умирают — дома, поля и леса продолжают существовать, и каждый вновь рожденный младенец или ягненок, и каждая вновь покрывшаяся листвой ветвь твердят снова и снова о нашем бессмертии.

И никому не связать меня кирпичом и сталью и не заставить моих истинных детей поклоняться бешеным проповедникам и их нелепым книгам. И если мистерия и радость принадлежат людям, я требую права на них для моих народов.

Я и смерть, и движение, и извечная жизнь. Во все времена я призываю к себе живущих, чтобы потом свершилось чудо нового воплощения, чудо новых рождений. И пусть продолжается любовь, пусть продолжаются мечты. И пусть каждую весну юноши украшают белыми венками дев, и танцуют летними ночами, и играют с шаловливыми эльфами, приносящими удачу в дом… И пусть те, кто охотятся на холмах, или ловят рыбу в звенящих реках, или с мечом в руке охраняют спящих, услышат звон колокола, говорящего им: «Эта земля — ваша!» — и восстанут. Час настал. Восстаньте! Я — земля. Я приказываю всему живому.

Пламя взвилось еще выше и, казалось, коснулось звезд. Гномы подкармливали огонь обломками деревьев, упавших от старости или от шторма. Над головами людей пролетел филин… два ворона… орел…

Тор застонал и раскрылся. Послышался звук охотничьих рогов. Над землей поплыли огромные тени, залаяли гончие псы.

— Идет настоящий Дикий Охотник, Гвин-ап-Нуд, и он ведет давно умерших язычников, — произнесло горло Уилла. — Их потревожил мой зов, но позже они обретут глубокий мир…

Чуть слышным голосом Руперт спросил:

— А там… кто эти великолепные всадники, со знаменем, на котором начертан крест, и чьи кольчуги и копья горят холодным огнем, как сама луна?

И прозвучал ответ:

— Это король Артур и рыцари Авалона.

— Во имя Господа, я должен идти за ними! Прощай!

Руперт стремительно обнял Дженифер. А тем временем из давно разрушенной часовни показалась процессия призрачных монахов, в длинных сутанах с капюшонами. Первый из них нес распятие, второй — потир. Монахи торжественно пели:

Dies irae, dies ilia,

Solvet saeclum in favilla…

Внизу, на равнине, затрубил олень, заревел красный бык, и огромный белый жеребец проскакал, грохоча копытами.

Руперт ушел. Дженифер и Карл встали рядом, и так, бок о бок, они смотрели на костер и на Уилла Фарвелла, наполненного силой земли…

— Ох, взгляни-ка, — запинаясь, проговорил король. — Там, среди искр и дыма… в костре… там видно… наши великолепные оборванные воины несутся вперед, как ураган… не только духи сплотились сегодня, но и простой народ… я не заслужил этого.

И вот видят они в кольце огня: скачет на боевом коне принц Руперт, с мечом и в латах, с белым плюмажем на шлеме, ведет воинов в атаку. Как сверкающий поток, бросаются они на орудийные расчеты противника.

И видят они: принц Маврикий во главе иоменов, фермеров, пастухов, землекопов и углекопов, шахтеров, ткачей и кожевников, фабричных рабочих, возчиков, бродяг и браконьеров мчится вперед — и те, кто спешит за ним, горят желанием отвоевать свободу для себя и помочь армии короля.

И видят они: на позициях пуритан трубят тревогу. Солдаты выскакивают из палаток и бегут к коновязям, где стоят оседланные кони. В небе скачет призрачная охота. Пуритане с криками разбегаются, видя ее — для них это явление ада…

И видят они: один из старших офицеров-парламентаристов, стоящий на постое в городке, слышит шум и вскакивает, протягивая руку к одежде. Маленький лохматый домовой появляется вдруг рядом с хозяйкой дома, подталкивает ее, тычет пальцем в офицера… Женщина кивает, хватает скалку и одним ударом укладывает офицера.

И видят они: Рыцари Руперта скачут прямиком на пушки Круглоголовых. Один из артиллеристов берет принца на прицел и зажигает спичку, чтобы поджечь фитиль. Но тут перед ним возникает призрачная дама. На ней нет ничего, кроме венка на голове. Она движется в стремительном танце. Артиллерист, задохнувшись, закрывает глаза руками. Женщина громко хохочет, а солдат в ужасе садится на землю. Королевская конница, гремя копытами, мчится мимо него.

И видят они: взвод мушкетеров-пуритан занимает позицию в стороне от главных сил, готовясь обстрелять атакующих. К ним приближаются монахи. Лица монахов скрыты капюшонами, но свечи в их руках горят ровно и ярко. Их пение заглушает шум битвы. Мушкетеры, взвыв, бросают оружие, намереваясь сбежать. Командир останавливает их и заставляет петь гимн, в надежде, что так им удастся остановить призрачную мессу. Но они уже не участвуют в сражении, и вскоре все оказываются в плену.

И видят они: отряд Руперта врезается в гущу противников.

И пуритане не в силах устоять перед ним. Руперт бьет пуритан, мелькают в воздухе сабли, мечи и копья, и вот уже множество убитых лежит на земле. А с флангов отряда Руперта встают, придя ему на помощь, огромные всадники в латах, похожие на стальные башни, рядом же с принцем — всадник с короной на голове. А над ними развевается сверкающее золотом знамя с изображением дракона. И бунтовщики понимают, что это король Артур вернулся в свои владения. И вспоминают, что на них лежит кровь британцев. Их командир бросает штандарт и начинает рыдать. А королевские всадники скачут мимо него…

И видят они: отряды Маврикия приближаются к Круглоголовым. Артиллерия пуритан готовится разметать их беспорядочную массу. Но вдруг над огневыми позициями воздух начинает темнеть. Он превращается в облако, из которого водопадом льет дождь; порох промокает, и стрелять пуритане уже не могут. А совсем рядом, в нескольких футах — чистое небо со сверкающими звездами. Крестьяне лавиной мчатся вперед.

И видят они: курьеры мчатся к дальним частям армии парламентаристов, чтобы передать приказ прийти на помощь. Отряд подкрепления приближается к реке. Они почти уже вступили на мост, как вдруг речные воды вздыбились. Река неистово кипит, бушует, покрываясь белой пеной — и, сорвав мост, уносит его прочь. Отрезанные от своих, солдаты вынуждены остаться на другом берегу, и позже, когда река входит в свое русло, их уничтожают…

И видят они: Руперт в гуще врагов без устали машет саблей, рассекая пуритан. Но их слишком много, а отряд принца невелик. Призрачные рыцари далеко… Но с другой стороны к месту схватки приближается Маврикий со своими людьми. В их сторону направляется отряд тяжелой кавалерии, презрительно глядя на сброд и намереваясь изрубить его в куски. Но воздух разрывает визг и вой; сверкают глаза, блестят клыки… волки и дикие коты, которых уж несколько поколений не видывали в местных лесах, вдруг бросаются на коней. Кони встают на дыбы, несут… Крестьяне бросаются врукопашную.

И видят они: небеса прорезает дождь метеоров. Земля дрожит под ногами.

И видят они: Кромвель скачет от отряда к отряду. Именем своего Бога, силой своей воли он заставляет их собраться и снова броситься в бой. Как железный идол, возвышается он в седле над своими кавалеристами и бросает их в новые и новые атаки. И кажется — ничто не может проломить эту стену. Но они начинают уставать. И все же Кромвель добивается того, что отступают они упорядоченно, в надежде, что придет день и час, когда они победят.

Но раздался шум, испугавший и потрясший их до глубины души. И взглянув на север, все увидели, что надвигается на них — медленно, неотвратимо, не по-человечески… Это был лес.

Дубы передвигали свои могучие корни; покачиваясь, шагали ясени, кусты терновника размахивали колючими ветвями… а за ними маршировали ели, прыгали лавровые кусты, скользили ползучие растения, с грохотом катились валуны… темная, тяжелая масса жизни… и ужас истекал от каждого листа.

И это был конец. Хотя Кромвель, надрываясь, кричал, что это всего лишь фантомы, его воинство не в силах оказалось выдержать подобное. Души пуритан сжались, съежились от страха, и они ударились в паническое бегство. Руперт, хотя и с трудом, удержал своих людей от погони.

И видят они: через несколько часов, разоружив и взяв под стражу тех бунтовщиков, что не умчались сломя голову, Руперт встретился с Кромвелем. Оба они были верхом. Обменявшись с Кромвелем несколькими вежливыми словами, Руперт принял у того меч.

В холодных лучах рассвета, зеленых и красных, осветивших на удивление обычный мир, принц поскакал к Гластонбери-Тору; поднявшись на вершину, он отсалютовал королю и сказал:

— Ваше величество, вы победили!

Уилл Фарвелл, словно прикованный стоявший возле костра, вздрогнул и поглядел на остывшие угли.

— А что случилось? — спросил он, растерянно вертя головой. — Я, похоже, задремал чуток. — И он чихнул.

Глава 25

ЛОНДОН

Гудели и звенели колокола, развевались знамена и флаги, когда король въезжал в свою столицу. Среди бесчисленных толп, высыпавших на улицу, немало было и таких людей, которые работали на парламентаристов и сражались за них. Но почти все они сейчас радовались тому, что война окончена и их братья вернулись домой. А над шумом и пестротой толпы сияло безоблачное небо. Легкий ветерок играл листвой в садах и парках.

Справа от короля Карла ехал принц Руперт, слева — принц Маврикий; за ними катил золоченый экипаж с королевской семьей, окруженный верховыми дворянами. А следом ехала карета с Дженифер Элайн и сэром Уильямом Фарвеллом. Дженифер среди всего этого великолепия выглядела растерянной. И сэр Уильям старался за двоих — улыбался и кланялся во все стороны, особо отмечая хорошеньких девушек. Дальше двигалась целая процессия — священнослужители, пэры, офицеры, послы и прочие благородные лица. Королевскую армию представляла почетная стража, сверкающая латами и горящим на солнце оружием, под развевающимися знаменами; пышногривые кони выступали медленно и торжественно. Но регулярные части не вошли в город, а у стражей не было огнестрельного оружия. «Мы не должны являться домой, как завоеватели, — сказал король. — Мы надеемся, что нас примут, как целителей…»

УАЙТХОЛЛ

Среди павлиньей пышности нарядов пэров и командующих резко выделялась простая одежда людей, стоящих перед троном. Это были представители разных городов Англии. Среди них можно было заметить шотландцев и ирландцев, державшихся чуть наособицу.

В полукруглые окна бил яркий солнечный свет, и, когда король Карл поднял руку, призывая к вниманию, драгоценные камни колец на его пальцах ярко вспыхнули.

— Вы уже знаете в целом то, что завтра мы намерены сообщить нашему народу и всему миру, — сказал король. — И все же позвольте нам, учтивости ради, кратко изложить вам все, дабы вы могли это обдумать. Мы вместе — король и простой народ — прошли жестокую школу, и нам розгами вколочен тот урок, что впервые прозвучал на горе Синайской. И теперь мы должны сделать свои выводы!

Это правда, что нельзя простить и забыть государственную измену. Нераскаявшиеся руководители мятежа — такие, как Кромвель, Шелгрейв и прочие — должны быть изгнаны, а их имения конфискованы и переданы небогатым, но преданным людям. А им придется отправиться в ссылку, или, если они захотят, для них будет снаряжен корабль, и они могут уехать в Новую Англию и там начать новую жизнь. Там им пригодилось бы их упорство.

Что же касается большинства, массы простых людей, им даруется прощение без всяких условий. Давайте примиримся друг с другом, отстроим наш дом, разрушенный понапрасну в гневе, и будем жить в любви и мире.

И в конце скажу, что и корона должна выполнить свой долг. Потому что и на короле, и на церкви, и на знати лежит доля вины. Не просто из-за глупости и безрассудства, но из стремления к тирании все старое и отжившее стояло на пути нового века, не желая прислушаться, не желая измениться… но есть вина и на парламенте, который из-за высокомерия, нетерпимости и торопливости способствовал началу нечестивой гражданской войны. Так давайте же соединимся, обретя новые мысли и новые взгляды. Пусть будет созван новый Парламент, и мы вместе с ним напишем новые законы, которые послужат расцвету нашей родины.

ДОМИК В СОМЕРСЕТЕ

Это было низкое маленькое строение, съежившееся под соломенной крышей, словно от холода. Над крышей вился дымок, уносимый легким ветром; вокруг дома на голой земле стояли кривые деревья, давно растерявшие последние листья. День был холодный и ясный.

В это серое и коричневое уныние, как молния, ворвался сэр Уильям Фарвелл. Свиньи и цыплята, бродившие по двору вокруг дома, рассыпались в стороны и попрятались, напуганные его стремительным появлением. Уилл спрыгнул с коня на кочки замерзшей грязи, бросил поводья на коновязь и заорал:

— Э-гей, детишки мои! Ваш папочка вернулся!

Из дома высыпала толпа малышей и закружилась вокруг него. Он сгреб их, двоих посадил к себе на плечи и важно направился к двери.

Дверь распахнулась. Появилась крупная женщина в старом, заплатанном платье. На мгновение у нее перехватило дыхание, на глазах выступили слезы. Но тут же она подбоченилась и шагнула вперед.

— Ну, здравствуй, моя Нелл! — робко улыбаясь, произнес Уилл.

— Чего хорошего скажешь? — резко спросила она.

— Да ведь я дома! Ну, не буду врать, что я так уж торопился сообщить тебе, что я цел и невредим, но вот ведь я приехал — из Лондона, издалека!

— Ну да, приехал, а потом опять отправишься шляться неведомо куда! — огрызнулась его супруга. — Куда тебя понесет в следующий раз? На ночную охоту за кроликами? Э, нет, Уилл Фарвелл, больше такому не бывать! Ты-то там, в городе, набивал свое брюхо, как хотел, держу пари; а у нас тут и крыша прохудилась, и торф кончается, и за вспашку поля заплатить нечем… и тут-то ты являешься! Ну, бездельничать больше ты не будешь, нет! Придется тебе взяться за настоящую работенку, кормить своих детишек!

— Но… но… но, дорогая моя! — заикаясь, вымолвил сэр Уильям. — Посмотри-ка лучше сюда, на мой пояс — видишь, тут висит кошелек? Так он полон золота! Мы нынче поужинаем хорошим куском мяса!

— Нет, если ты не съездишь за ним на рынок.

— Ладно, а что касается крыши, ну, и всего прочего, так мы скоро отсюда переберемся, в другой дом, получше этого! Ты просто не понимаешь! Я теперь — рыцарь! Новый сквайр! Вот уж соседи-сквайры удивятся, а?

— Хм-м… в самом деле? Значит, мне придется научиться разным таким манерам, как настоящей леди, и я буду приглашать на чай жену викария, и мне будут приносить подарки на Рождество?.. Ай-ай, а кто же будет делать за меня домашнюю работу? — Помолчав немного, Нелл заключила мужа в объятия и сообщила: — А тебе к лицу эти кошачьи усы, что ты отрастил.

В ЛЕСУ

Черный лес простирался на мили вокруг; лишь иногда посверкивали сосульки или совиные глаза. Но на холме было чуть светлее, здесь между деревьями лежал снег, отражавший лучи полной луны и множества звезд. Кристально чистый воздух обжигал холодом.

Привязав лошадей, Руперт и Дженифер поднялись на вершину холма. Принц обнял девушку, укрыв ее своим плащом.

— Ты не замерзла, дорогая? — спросил он, и голос его потерялся в звенящей тишине. Она крепко прижалась к нему.

— С тобой рядом всегда тепло.

— Мне тоже. Но поспешим, выполним нашу последнюю обязанность и вернемся к людям. Мы повидали уже достаточно необычного и непонятного. Но теперь, когда мы обвенчаны, я с радостью предпочту сладкую реальность, она слишком хороша, чтобы менять ее на сны.

Руперт поднял посох Просперо, который он нес, а Дженифер — книгу.

— Король Оберон и королева Титания! — громко произнес принц. — В последний раз мы просим вас явиться к нам. Во имя лунного волшебства, в канун Рождества, когда радость и веселье предвещают приход нового года, придите и возьмите то, что по праву принадлежит вам!

Вспыхнуло сияние, и перед принцем и Дженифер возникли правители Страны фей. В них виделось новое величие — или вернулось былое, — заставившее людей низко склониться перед царственной парой.

Но голос королевы зазвучал мягко и нежно:

— Приветствуем тебя, добрый Руперт, и тебя, прелестная Дженифер. Как радостно вновь встретиться с вами!

— Не только твой родственник-король, но и все наши подданные многим обязаны тебе, — сказал Оберон. — Мы зажгли в твою честь бесчисленные огни… Благодаря тебе живы и мы оба. И мы будем вспоминать о вас двоих каждую ночь в течение всей вашей жизни. А когда Господь призовет вас к себе, о вас будут слагать песни эльфы и феи, и каждую весну цветы будут подниматься на ваших могилах, и счастье и удача будут у ваших детей и внуков до тех пор, пока существует на земле добрая магия. Может быть, она не иссякнет и до Судного Дня?

— Мы тоже благодарны вам, искренне и глубоко, — ответил Руперт, потом, поколебавшись, тряхнул головой. — Хотя я не знаю… не знаю… Мне очень жаль, что мы должны расстаться. Но мы слишком земные, телесные, моя супруга и я, и у нас так много дел в мире смертных… Наши глаза не различают оттенков лунного луча; наши грубые уши не слышат песен летучих мышей; наши пальцы не чувствуют нежности росинки или шелка, спряденного пауком… мы не улавливаем аромата камней, нашим языкам недоступен вкус пушинок чертополоха… А потому мы считаем себя не вправе и дальше владеть кольцами фей… Мы хотим видеть простые, земные чудеса.

Дженифер взяла королеву за руку.

— Я думаю, вы всегда, вечно будете здесь, — сказала девушка.

Королева лишь улыбнулась в ответ.

— Возьмите назад кольца-змеи, что вы дали нам, — сказал Руперт, обращаясь к Оберону. — Возможно, настанет день, когда вы найдете человека, способного удержать это пламя…

— Или просто с кровью более холодной, чем у тебя, — перебила его Дженифер. — Я знаю, ты всегда хотел только одного — добиться меня!

По лицам короля и королевы скользнули веселые улыбки.

Но Руперт упрямо продолжал:

— И вы должны взять посох и книгу старого Просперо, чтобы хранить там, где вы сочтете нужным. И передавайте привет от нас Ариэлю.

— И Калибану, — негромко добавила Дженифер. — И… есть один юноша… только не ревнуй, Руперт… ваши величества должны знать, о ком я говорю… Мне бы хотелось, чтобы он поскорее встретил кого-то, кому смог бы отдать свое сердце, в обмен на горячую любовь… ведь так много на свете чудесных девушек!

— Милая девочка, мы не можем опекать живые сердца, — серьезно и мягко ответил Оберон, — так же как ничем не могут им помочь реки, холмы, небеса… — Он и королева взяли из рук молодых людей магические предметы. — Теперь — прощайте! — Оберон взмахнул посохом. — Идем, Титания!

И они исчезли, растворясь в сиянии зимней ночи. Довольно долго Руперт и Дженифер стояли молча, потом принц взял подругу за руку.

— Пора, любимая. Нужно вернуться домой до рассвета.

Эпилог

ПИВНАЯ В «СТАРОМ ФЕНИКСЕ»

Этим вечером тут собралось много гостей; одни сидели у очага, другие наслаждались отличной сдой и напитками, щедро потчуя Трактирщика своими рассказами. Валерия Матучек устроилась возле бара с кружкой в руке; отсюда ей хорошо было видно всех. Кое-кого она узнала: монаха в коричневой рясе, у ног которого лежал волк; жутко пьяного китайца из далекого прошлого, чья кисть легко бежала по бумаге, записывая стихи; тощего парня с лирой в руке; крупного добродушного блондина в высоких сапогах и сером кожаном костюме, с драгоценным браслетом на запястье; поджарого викторианца с трубкой и его хромого приятеля; веснушчатого глазастого мальчишку и негра в потрепанной крестьянской одежде… но остальные были ей незнакомы. А кое-кто из гостей вообще имел нечеловеческий облик.

Валерии хотелось услышать как можно больше, прежде чем гости отправятся каждый своей дорогой, и потому она поспешила закончить собственный рассказ:

— Да, я вернулась в этот континуум и некоторое время наблюдала, чтобы понять, сработало ли мое предупреждение. А до того я прочла много исторических книг, чтобы разобраться в прошлом. Очевидно, в этой временной линии романтикам удалось больше, чем где-либо еще. И… либо этот Карл Первый был очень мудрым человеком с самого начала, либо он поумнел от испытаний. — Она пожала плечами. — Я не знаю, к каким различиям все это приведет в будущем. В моей истории принц Руперт… ну, он не только изобрел новый способ книгопечатания, он вообще стал ученым, он помогал исследователям, основал Королевское научное общество… Однако не думаю, что в каком-либо из параллельных миров он мог бы довольствоваться уже сделанным, он человек вечного поиска. Теперь он строит новый мир, настоящий Новый Мир — с машинами и наукой… и в этом мире есть надежда, разум, свобода… Ладно. — Она допила свое пиво и протянула кружку барменше, чтобы та вновь ее наполнила. — Ничто не вечно, в любом случае. И мир никогда не приходит сам собой. Но Руперт выиграл несколько мирных лет, и их с Дженифер ожидает счастливая жизнь. А теперь я хочу послушать ваши истории. Надеюсь, мой рассказ вам понравился?

САГА О ХРОЛЬФЕ ЖЕРДИНКЕ ^(роман)

Моим любимым финским чародеям — Челси Куинн Ярбро и Эмилю Петадже.

В самый темный час Датской державы, когда брат пошел на брата, конунги Хроар и Хельги, отомстив за смерть отца, подчиняют себе своевольных ярлов, наводя ужас на соседей. Следующим на престол Лейдры воссядет Хрольф сын Хельги, чтобы не прервался идущий от самого Одина род. Ему суждено будет стать величайшим из Скъёльдунгов.

Однако проклятье отца переходит к сыну вместе с воинской славой. И сбывается страшное пророчество ведьмы, предсказывающее Хрольфу победу в проигранном бою. Герой гибнет, сраженный предательским ударом, но сага о нем продолжает жить…

Жить после жизни, прожитой как должно,

Память способна, и прах забвенья

До Сумерек Света имя не скроет,

Громкое славой имя героя.

Песнь о Бьярки.

О том, как была рассказана эта сага

Жил во времена короля Этельстана в Англии, в землях, называемых Датским Владением, человек по имени Эйвинд Рыжий. Его отец Свейн, сын Кольбейна переселился когда-то в Англию из Дании, но продолжал часто наведываться на родину по торговым делам. Возмужав, Эйвинд сначала стал помогать отцу в торговле, но как был он нравом беспокойней Свейна и искал себе чести, то в конце концов пошел служить королю. За несколько лет Эйвинд сумел возвыситься при дворе, а в битве при Брунанбурге так храбро сражался во главе своего отряда, что король Этельстан обещал ему свою нерушимую дружбу и пожелал, чтобы тот всегда находился при нем в королевских покоях. Но не уверен был Эйвинд, стоит ли ему до конца своих дней, жить при королевском дворе, а потому испросил королевского дозволения съездить сперва в свою отчизну.

Дома он застал своего отца Свейна готовым к очередному плаванью в Данию и отправился вместе с ним. В Дании их радушно принял вождь Сигурд сын Харальда. У него была дочь-красавица Гуннвор, и Эйвинд вскоре к ней посватался. Старики решили, что если Эйвинд и Гуннвор поженятся, то этот брак будет полезен обоим семействам, а потому Эйвинд, возвращаясь в Англию, взял с собой Гуннвор как свою невесту.

Ту зиму король проводил, разъезжая по стране, а Эйвинд должен был ему сопутствовать. Гуннвор отправилась вместе с ним. Вскоре она расположила к себе всех придворных дам тем, что могла немало поведать о чужих странах и дальних дорогах. Король Этельстан был холост, но все же прознал о Гуннвор, а главное, о ее сагах, в которых говорилось о давно прошедших днях. Призвал король Гуннвор в ту палату, где сидел со своими людьми, и упрекнул шутя:

— Ночи темны и долги, что же ты веселишь женщин, а меня не потешишь?

— Я только рассказываю им всякие истории, государь, — ответила Гуннвор.

— И те, слухи о которых дошли до меня, судя по всему, неплохи.

Гуннвор смутилась. Тут уж Эйвинду пришлось прийти ей на помощь:

— Государь, некоторые из этих историй знаю и я. Но, сдается мне, не пристало их рассказывать в этом обществе. — Он покосился на епископа, который сидел подле короля. — Это ведь языческие сказания.

Эйвинд не упомянул о том, что и сам он до сих пор оставляет приношения эльфам.

— Что с того, — сказал король Этельстан, — уж если среди моих друзей такой человек, как Эгаль сын Грима Лысого…

— Нет греха в том, чтобы слушать саги о наших предках, должно только помнить, что они жили во мраке заблужденья, — откликнулся епископ. — Кроме того, такие истории помогут нам лучше понять тех, кто до сих пор коснеет в язычестве, и тем привести их к истинной вере. — Помолчав, он задумчиво добавил: — Должен сознаться, юность свою я провел, обучаясь в чужих краях, так что знаю о вас, датчанах, меньше, чем другие жители Англии. Я был бы благодарен леди Гуннвор, если бы она согласилась кратко повторить то, о чем она уже поведала, прежде чем повести свой рассказ дальше.

Так в ту зиму Гуннвор провела множество вечеров, рассказывая двору короля Этельстана сагу о Хрольфе Жердинке.

Сказание о Фроди

1

В те далекие времена Датская держава была меньше, чем в наши дни — толькоостров Зеландия и несколько небольших островов вокруг. Кроме меловых утесов острова Мен на юге, Дания — равнинная страна, и ее холмы так же пологи, как покойно течение ее рек. К востоку от Датских земель, за проливом Зунд, лежит полуостров Сконе. В самой узкой части пролива — здесь его и ребенок переплывет — берега необыкновенно похожи друг на друга; говорят, это богиня Гефьон отпахала остров Зеландию от материка для себя самой и своего мужа Скъельда сына Одина. Но далее к северу, у Каттегата, берег Сконе постепенно повышается, превращаясь в гряду красноватых холмов.

Датские земли плодородны; воды, омывающие, их берега, кишат рыбой, тюленями и китами, когда стаи дичи взлетают с датских болот, кажется, что это поднялась черная туча, и, точно гром, гремит хлопанье тысяч крыльев: деревья датских лесов далеко разошлись по свету мачтами прекрасных кораблей. Такими же мачтовыми деревьями еще полны почти нетронутые леса Дании, леса, что до сих пор служат убежищем оленю и лосю, туру и зубру, волку и медведю. В стародавние времена эти пущи были еще более дремучими, чем ныне, отделяя непроходимой чащобой одно человечье жилье от другого и укрывая под своим пологом не только разбойников, но и эльфов, троллей и прочую нежить.

К северу от Сконе лежит земля гетов, которых в Англии называют гаутами. В те времена, о которых идет речь, это была независимая страна. Еще севернее — земля Свитьод, страна шведов, в те времена — самая большая и сильная из Северных стран. К западу от нее, за горами, расположено королевство Норвегия, но в те времена оно делилось на множество враждующих друг с другом мелких княжеств и племен. Между норвежцами и шведами живут финны. В основном это бродячие охотники и оленьи пастухи, а их язык совсем не похож ни на один из наших языков. Земли их богаты мехами, поэтому датчане, норвежцы и шведы то и дело нападают на финнов, стремясь обложить данью, несмотря на то что народ этот насчитывает множество колдунов.

Ежели теперь снова повернуть на юг, то к западу от Зеландии, за водами Большого Бельта, лежит остров Фюн. За Фюном — пролив Малый Бельт, который отделяет этот остров от полуострова Ютландня. Ютландские земли холмистей и суровей других земель, составляющих ныне Датскую державу. С севера на юг, от продутых ветрами побережий мыса Скаген до трясин, по которым человек ходит на ходулях точно журавель, до самого устья могучей реки Эльбы, простирается земля, давшая жизнь всем тем народам, что потом далеко разбрелись по свету — всяческим кимврам, тевтонам, вандалам, герулам, англам (по ним теперь зовется Англия), ютам, саксам и многим, многим другим.

Датские конунги, которые поначалу владели только Зеландией и Сконе, стремились покорить все эти буйные народы, не только затем, чтобы снискать могущество, богатство и славу, но и чтобы прекратить бесконечные набеги и войны. Иногда им случалось одержать победу в сраженье, тогда та или иная земля признавала их верховенство. Но вскоре мечи вновь покидали ножны, и кто-нибудь снова пускал красного петуха под кровли усадеб тех ярлов, которых конунг посадил управлять недавно завоеванными землями.

Кроме того, война рано или поздно начиналась из-за того, что братья королевской крови начинали враждовать между собой. Уж таковы они были, эти потомки Скъельда и Гефьон. В Англии говорят, что Скъельд — здесь его называют Скильд — попал в Данию так: Однажды волны пригнали к берегу лодку без весел. Она была до краев полна оружием, а кроме того, там, положив голову на пшеничный сноп, спал мальчик. Датчане сделали его своим конунгом, и когда он вырос, то стал истинно великим мужем, стал тем, кто дал стране мир и закон. Когда же он умер, опечаленный народ уложил его тело в богато нагруженную ладью и пустил ее по воле волн, чтобы Скъельд мог вернуться к тем неведомым берегам, от которых он когда-то пришел в Данию. Люди верили, что отцом Скъельда был Один. И, правду сказать, кровь Одноглазого Бога то и дело давала себя знать в потомках Скъельда, но каждый раз по-разному, так что иные из Скъельдунгов были мудрыми и терпеливыми вождями, иные — необузданными и алчными воинами, иные же слишком внимательно всматривались в тайны, на которые человеку лучше и вовсе не обращать взора.

Но еще больше, чем датские конунги, были привержены тайноведенью конунги земли Свитьод. Они происходили из рода Инглингов, потомков Фрейра, а ведь Фрейр — бог земли, а не неба, бог плодородия, которое вызывают из всепожирающей земной утробы теми же тайными обрядами, что и мертвецов. В Упсале, где был стол шведских конунгов, многие из них поклонялись зверям и чертили волшебные руны. Но в то же время в роду Инглингов было немало доблестных воинов, так что, когда Ивар Широкие Объятья прогнал их из Свитьод (это случилось не в те времена, о которых сейчас речь, а гораздо позже), один из мужей этого рода стал предком Харальда Прекрасноволосого, того самого, который объединил всю Норвегию под своей властью.

Между Скъельдунгами и Инглингами никогда не было дружбы, зато немало крови пролилось между ними. А еще лежала между ними земля гетов. Более малочисленные, чем их соседи, геты стремились быть в мире и с теми и с другими или, на худой конец, вести двойную игру. Но сами по себе гетские воины были далеко не самыми слабыми. Из их народа происходит тот славный муж, которого в Англии называют Беовульфом.

Так обстояли дела в те времена, когда Фроди Миротворец стал конунгом Дании. Множество разных историй рассказывают о нем и о том, как он, действуя то силой, то хитростью, достиг престола и затем установил такие законы, что мир воцарился по всей стране, да такой прочный, что, говорят, юная дева с полной торбой золота могла без страха пересечь всю Данию из конца в конец. Но и во Фроди была та же жадность, что и во всех Скъельдунгах, жадность, за которую изгнали некогда Хермода, его предка, с высокого престола в Лейдре в лесные дебри. Много есть преданий о гибели конунга Фроди, но скальдам больше всего нравится такое: Пришел корабль из Норвегии, привез на продажу невольников, горцев, захваченных в плен. Среди рабов выбрал для себя конунг Фроди двух юных дев огромного роста. Волосы были у них долгие, черные и спутанные, скулы — высокие, рот и нос — широкие, глаза — раскосые, а одеты они были в гнилые шкуры. Сами себя они называли — а голос у них был то твой гром — Фенья и Менья. Купцы рассказали Фроди, сколько людей погубили эти девы, прежде чем удалось их связать, рассказали и о том, что природа их не человечья, а происходят они из рода великанов-етунов. Мудрец пытался предостеречь конунга, говорил ему, что никогда бы не удалось схватить великанш, если бы на то не было воли Норн. Но не послушал конунг своего мудреца.

Была у конунга Фроди ручная мельница, звалась она Гротти. Откуда взялась та мельница, никто не знал — может, из одного из тех огромных дольменов, что стоят по всей Датской земле. (Кто сложил те дольмены — неизвестно, и самое имя тех людей давно забыто.) Некогда одна колдунья сказала конунгу, что эта мельница способна намолоть все, что ни пожелаешь, да только никому не под силу было сдвинуть верхний жернов с помощью дубовой рукояти. Вот и подумал конунг: может, девы-великанши справятся с этой работой.

И правда, хватило им на это сил. Запер их конунг Фроди в темном амбаре, где стояла чудесная мельница. Вот как поется в древней песне о том, что случилось дальше:

Вот появились^[365]

в палатах конунга

вещие девы

Фенья и Менья.

Фроди они,

Фридлейва сыну,

сильные девы,

отданы в рабство.

К мельнице их

подвели обеих,

жернов вращать

велели тяжелый.

Не дал им Фроди

на миг передышки,

пока они песню

ему не запели.

Начали песню,

прервали молчанье:

«Поставим-ка жернов,

камни поднимем!»

Дальше молоть

повелел он девам.

Пели, швыряя

вертящийся камень,

спали в тот час

челядинцы Фроди;

молвила Менья,

молоть продолжая:

«Намелем для Фроди

богатства немало,

сокровищ намелем

на жернове счастья:

в довольстве сидеть ему,

спать на пуху,

просыпаться счастливым:

славно мы мелем!

Никто здесь не должен

зло замышлять,

вред учинять иль

убийство готовить;

рубить не пристало

острым мечом

даже брата убийцу,

в узах лежащего!»

Он им сказал:

«Срок вам для сна —

пока куковать

не кончит кукушка

иль, замолчав,

опять не начнет!»

«Фроди, ты не был

достаточно мудр,

приязненный к людям,

рабынь покупая:

ты выбрал по силе,

судил по обличью,

да не проведал,

кто они родом.

Хрунгнир с отцом

храбрейшими были,

но Тъяцци мог с ними

в силе тягаться,

Иди и Аурнир

родичи наши,

етунов братья,

мы их продолженье.

Гротти не вышла б

из серого камня,

камень бы твердый

земли не покинул,

так не мололи

бы великанши,

когда б волшебства

не было в мельнице.

Мы девять зим,

подруги могучие,

в царстве подземном

росли и трудились:

нелегкое дело

девам досталось —

утесы и скалы

мы с места сдвигали.

Камни вздымали

на стену турсов так,

что вокруг

содрогалась земля,

так мы швырнули

вертящийся камень,

что впору мужам

лишь было схватить его.

За этим вослед мы,

вещие девы,

в Швеции вместе

вступали в сраженья:

рубили кольчуги,

щиты рассекали,

путь через войско себе пробивая.

Конунга свергли,

сражаясь за Готторма,

смелому князю

помочь мы смогли:

не было мира

до гибели Кнуи.

Так, дни за днями

мы доблестно бились,

что слава пошла

о сраженьях наших:

мы копьями там

кровь проливали,

мечи обагряли

вражеской кровью.

Вот мы пришли

к палатам конунга,

мы обездолены,

отданы в рабство:

холод нас мучит

и ноги ест грязь,

мы жернов вращаем,

нам плохо у Фроди!

Рукам дать покой бы,

жернов не двигать,

смолола я больше,

чем было мне сказано!

Нельзя дать покой

рукам, пока вдоволь

помола для Фроди

мы не намелем!

В руки бы дали

крепкие древки,

мечи обагренные!

Фроди, проснись!

Фроди, проснись,

если хочешь ты слышать

старые песни

и древние саги!

От палат на восток

вижу я пламя,

то весть о войне,

знак это вещий;

войско сюда

скоро приблизится,

князя палаты

пламя охватит.

Ты потеряешь

Лейдры престол,

червонные кольца

и камень волшебный.

Девы, беритесь за рычаги!

Нам здесь не согреться

кровью сраженных.

Сильно молоть

я постаралась,

видя грядущую

гибель для многих,

прочь с основанья,

в ободьях железных,

сброшена мельница,

мелем мы снова!

Мелем мы снова:

сын Ирсы местью

Фроди ответил

за гибель Хальфдана;

братом ее назван он

будет и сыном ее;

мы это знаем».

Девы мололи,

меряясь силами,

юные были,

как етуны в гневе,

балки тряслись,

основа слетела,

надвое жернов

тяжелый расколот.

Слово сказала

тогда исполинша:

«Мы Фроди смололи

славный помол;

вдосталь над жерновом

девы стояли».

В гневе Фенья и Менья накликали викингский набег на крепость конунга: так погиб конунг Фроди. По-разному рассказывают о том, что случилось дальше с этими великаншами, но все сходятся на том, что с этого времени пало на Скъельдунгов роковое проклятье.

После Фроди осталось трое сыновей: Хальфдан, Хроар и Скати. Разгорелась между братьями борьба из-за главенства. Конунги, как называют королей тех стран, что лежат за Северным морем, нередко имеют множество сыновей, и это стало настоящим проклятьем для их земель, ибо ни один сын не считает себя ниже другого, кем бы он ни был рожден: королевой ли, наложницей ли, рабыней ли, даже если он просто плод случайной встречи — все равно он всегда сумеет поднять людей, которые полагают, что они не останутся внакладе, если тот, кого они поддержали, победит.

В той распре удача сопутствовала Хальфдану. Он хоть и не успел состариться, но умер в своей постели. После него осталось двое сыновей. Старшего по деду назвали Фроди. Младший, родившийся после смерти Хальфдана, получил отцовское имя.

Я уже упоминала о ярлах. Ярлы — это совсем не то же самое, что эрлы, то есть графы, здесь, в Англии, хотя сам титул и звучит похоже. Нет, ярл — независимый вождь, уступающий властью только конунгу. Иногда конунг сажает его управлять какой-либо частью своей страны, иногда он сам становится независимым конунгом во всем, кроме титула. Именно так и случилось, когда Фроди и Хальфдан были еще малы. Эйнар, ярл земель, лежащих вокруг королевской столицы Лейдры, стал их опекуном.

Эйнар был муж благоразумный и вовсе не хотел, чтобы Датскую державу снова рвали на части в междоусобьях. Чтобы избежать этого, он заставил свободных землевладельцев-бондов, собравшихся на народное вече, называемое тингом, признать конунгами обоих братьев. Но править они стали порознь: Хальфдан — Зеландией, Фроди — Сконе.

Когда мальчики подросли, Эйнар ярл женил их. Хальфдан взял в жены Сигрид, дочь мелкого конунга с острова Фюн. Она родила ему троих детей, и все трое выжили. Старшей была дочь Сигню, которую, когда она вошла в должный возраст, выдали за Сэвиля, сына и наследника Эйнара. Сын Хроар был младше ее на пять лет, а второй сын, Хельги — младше Хроара еще на два года.

В те времена был обычай отдавать отпрысков знатной семьи на воспитание в дома людей попроще. Там они могли обрести те уменья, которые приличествуют юноше или деве; там они обзаводились друзьями. Хроара и Хельги взял на воспитание Регин сын Эрлинга, наместник того округа, в который входила столица датских конунгов Лейдра. Он полюбил своих воспитанников, точно это были его родные дети.

Хальфдан был добрый и веселый конунг, и народ любил его за щедрость и справедливость.

Зато его брат конунг Фроди был человеком суровым и алчным. Он женился на Боргхильд, дочери конунга саксов, которые жили на юге Ютландии. Так он приобрел союзников, которые, стоило им переплыть Балтийское море, наводили такой страх на шведов, что тем становилось не до нападений на его владенья. Боргхильд родила Фроди сына Ингъяльда, но сама умерла родами. Фроди, отослав сына на воспитание к своему тестю, продолжал править Сконе, но лелеял мечты о большем.

К тому времени как Эйнар ярл умер от старости, дела в Датской державе обстояли так: в Зеландии, на престоле в Лейдре, сидел конунг Хальфдан со своей королевой Сигрид. Народ его почитал, но так как сам он был не охотник до бранных трудов, то и не было при его дворе большой дружины, ведь рядом с миролюбивым конунгом не выпадет случай отличиться тем беспокойным молодцам, что ищут за морем добычи и славы. Его дочь Сигню была замужем за ярлом Сэвилем сыном Эйнара, а сыновья Хроар и Хельги, в ту пору еще совсем дети, жили у наместника Регина примерно в двадцати лигах от королевской столицы.

Тем временем в Сконе конунг Фроди готовил вторжение в Зеландию. Он вступил в тайный сговор со всеми недовольными в Дании, а также с вождями шведов, гаутов и ютов, так что вскоре мог выставить на поле боя огромное войско.

И так однажды его корабли внезапно пересекли Зунд, он развернул свое знамя и приказал трубить в боевые рога. Воины стекались к нему отовсюду. Слишком поздно пустил конунг Хальфдан боевую стрелу от хутора к хутору, собирая тех, кто хотел бы сразиться за него. Грабя и сжигая все на своем пути, Фроди шел от победы к победе. Вскоре он напал на войско Хальфдана и, опрокинув в полуночном бою его полки, собственноручно зарубил своего брата.

После этой победы Фроди созвал датских вождей на тинг и заставил их присягнуть ему. Среди тех, кто, спасая свою жизнь, положил руку на золотой венец конунгов и поклялся Ньердом, Фрейром и всемогущим Тором в вечной верности новому конунгу, был и Сэвиль ярл, муж Сигню дочери Хальфдана.

После тинга Фроди окончательно упрочил свое положение, женившись на вдове своего брата, Сигрид. Ей не оставалось ничего другого, как покориться завоевателю, но с горестным лицом взошла она к нему на ложе. После свадьбы Фроди послал за сыновьями Хальфдана. Он объявил, что желает позаботиться об их судьбе. Большинство полагало, что новый конунг позаботится о том, чтобы мальчикам перерезали горло, дабы они, выросши, не отомстили за своего отца.

2

Регина-наместника не было на этом тинге. Когда войско Хальфдана было разбито, он с немногими оставшимися в живых дружинниками пустился во весь опор к своей усадьбе. Регин понимал, что у него всего несколько дней, чтобы опередить Фроди.

— Нам не устоять против него, — сказал Регин, — а ведь я поклялся позаботиться о сыновьях Хальфдана.

— Что ты собираешься делать? — спросил в ответ один из воинов.

Регин сумрачно усмехнулся:

— Не то чтобы я не доверял тебе, парень, но, однако ж, тебе вовсе незачем знать об этом.

Регин был муж рослый, от многих непогод побурело его лицо и выцвели глаза, поседели борода и волосы, и хотя стал он с годами весьма дороден, но был все еще силен и ловок. Дети, которых ему родила его жена Аста, давно выросли и обзавелись своими семьями, так что они с женой были рады взять в свой дом Хроара и Хельги не только из чести воспитывать королевских сыновей.

Усадьба Регина стояла на берегу Исе-фьорда. Исе-фьорд — широкий, укрытый от моря залив, его берега зелены до самой кромки прибоя, а над водой не стихают крики уток, казарок, лебедей, чаек, куликов и прочей водяной дичи. Лес на его побережье уже и тогда почти весь свели, только к южному берегу залива подступала чаща. Но ближе к жилью еще оставались рощицы, в которых раздолье было мальчишкам да белкам. Среди полей виднелись обшитые тесом хутора под дерновыми кровлями, из дымников вился дымок, уносимый свежим морским ветром. Хороша была эта земля в тот летний день, когда под ярким солнцем и высокими облаками на ее нивах приветно колыхались колосья поспевающей ржи и пшеницы, ячменя и льна.

Хотя палаты Регина и не могли равняться с палатами конунга, все же их вычерненная стена целиком составляла одну из сторон мощеного двора усадьбы. Три другие стороны замыкали амбар, хлев, конюшня, мастерская и другие, меньшие по размерам, надворные постройки. На концах кровельных балок были вырезаны драконьи головы, отпугивающие по поверью злых троллей. К востоку от усадьбы зеленела роща, в которой вся округа с Регином во главе устраивала жертвоприношения богам.

Дорога от дома спускалась к ладейному сараю на берегу. По глади залива было разбросано несколько островов. На ближайшем к берегу, небольшом, густо поросшем лесом острове жил в одиночестве, если не считать двух большущих собак, старик по имени Вифиль.

Большинство местных жителей избегало его, ведь он был чужаком, молчуном и, как поговаривали, колдуном. Но Регин издавна был в дружбе со стариком.

— Если он действительно умеет завязать попутный ветер в мешок, почему бы мне не пользоваться его помощью? — посмеиваясь, бывало, говорил наместник. — Или, может быть, кто-то любит грести против ветра?

Кроме того, стоило людям заспорить о конунге Хальфдане, Вифиль всегда брал ею сторону, особенно если молодежь начинала ворчать из-за того, что конунг, дескать, совсем обленился. Время от времени Регин приглашал старика в гости, посылая за ним на лодке Хроара и Хельги.

Невеселым было на этот раз возвращение Регина в свою усадьбу. Мальчики, заслышав знакомый стук копыт, бросились было ему навстречу: крики, вопросы, похвальба так и рвались у них с языка. Но едва они взглянули на своего приемного отца, возгласы точно ножом отрезало. Вслед за мальчиками, в окружении челяди, из дому вышла Аста. Она только посмотрела на мужа, но ничего не сказала. Тишина наполнила долгие летние сумерки.

Наконец заскрипело седло, загремело железо — наместник спешился. Он стоял ссутулясь, пустые руки беспомощно повисли вдоль тела. Подоспевший батрак молча увел расседлывать его коня. Вдруг Хроар сжал кулаки и вскрикнул:

— Наш отец погиб! Неужели он погиб?

— Да, — Регин тяжело вздохнул. — Я видел, как был повержен его стяг. Фроди напал на наш лагерь врасплох, мы пытались сплотиться у костров, потом я бежал…

— Я бы не бросил отца в беде, — проговорил Хельги, давясь слезами, которые он не сумел сдержать.

— Мы ничего не могли поделать, — ответил ему Регин, — кроме того, я должен был подумать о вас, его сыновьях. На рассвете мы стали искать друг друга, мы, люди с Исе-фьорда. Один из наших раненых, который лежал на поле боя, а потом собрался с силами и уполз, рассказал нам, как Фроди убил связанного Хальфдана. — Помолчав, наместник добавил: — Сперва они разговаривали. Потом Фроди сказал, что ему придется сделать это, чтобы объединить королевство и восстановить его в тех границах, какие были во дни Фроди Миротворца, в честь которого он назван. Хальфдан ответил ему как должно. Надеюсь, и вы когда-нибудь встретите смерть не хуже.

Аста мяла в руках полотенце.

— Детки! — зарыдала она.

Регин тяжело кивнул. Ветер ерошил его взмокшие от пота волосы. Над головой с криком кружила чайка.

— Не думаю, чтобы Фроди, затравив рысь, оставил рысят в логове, — сказал он и пристально посмотрел на мальчиков.

Хроару минуло двенадцать зим. Хельги — десять. Тем не менее младший брат был выше ростом и шире в плечах, чем невысокий и хрупкий старший. У обоих выгоревшие на солнце волосы копной падали на плечи, на загорелых лицах уже проступала общая всем Скъельдунгам суровость, а большие глаза светились голубизной. Оба были одеты в кожаные куртки поверх серых домотканых рубах и суконные штаны. Хроар держал в руке палку, на которой только что вырезал руны, стараясь получше затвердить их, а у Хельги на поясе висели праща, кошель с камнями и охотничий нож.

— Я хотел бы… я мог бы лучше узнать отца, — прошептал Хроар.

— А я бы лучше отомстил за него, — проговорил Хельги, глотая слезы, но в его голосе прозвучало что-то недетское.

— Для этого вы должны выжить, — сказал Регин. — Мне не сберечь вас. Попытайся я оставить вас в этом доме, и мы все вместе сгорим в нем, после того как сюда придут люди Фроди. Лучше уж, чтобы мы, ваши друзья, выжили, потому что настанет день, когда мы вам пригодимся.

— Не могут же они прятаться по лесам как… как разбойники, — запричитала Аста.

Хельги вскинул голову:

— Мы прекрасно смогли бы жить и среди волков, приемная матушка.

— Может, и так. У волков, по крайней мере, нет мечей, — ответил Регин. — Ладно, я кое-что придумал, но об этом мы поговорим потом. — Он подошел к жене. — Дай-ка нам чего-нибудь поесть и глоток пива, а потом — спать. Боги всемогущие, как я хочу спать!

Ужин прошел в молчании.

Назавтра Регин встал до зари. Он подошел к постели, на которой братья спали вдвоем, разбудил их и знаком велел молчать. Мальчики тихо оделись и, выйдя из дому, спустились вслед за приемным отцом к берегу залива. Дело было в середине лета: под бледным небом, на котором слабо мерцало несколько звезд, морская гладь застыла как щит. Стараясь грести как можно тише, не громче плеска зыби, Регин медленно повез мальчиков на остров Вифиля.

Старик жил среди густой чащи, в крытой дерном землянке на северном краю острова. Едва они причалили, как из лесу, точно две черные тени, вылетели с устрашающим лаем охотничьи псы хозяина острова — Хопп и Хо, но, признав гостей, завиляли хвостами и принялись лизать им руки.

Недавно проснувшийся, Вифиль растапливал очаг посреди своей землянки. В ней было дымно и душно, в сумраке едва можно было различить небогатый скарб хозяина: нож, топор, сеть, костяные крючки для рыбной ловли, грубый стол из сланца, котел и, кроме того, дощечки с рунами и веревки, на которых были вывязаны непонятные узлы — с помощью этих дощечек и веревок Вифиль, по слухам, занимался колдовством. Старик выглядел куда как зловеще: высок ростом, седая долгая борода, поверх ветхой шерстяной одежды плащ, подбитый барсучьим мехом. Но глаза из-под мохнатых бровей смотрели по-доброму.

Регин поведал Вифилю обо всем, что произошло. Тот только согласно кивал, точно ему все было заранее известно.

— Надеюсь, ты сможешь укрыть мальчиков, — закончил наместник. — Я ума не приложу, как их иначе спасти.

Вифиль в задумчивости разгладил усы.

— Опасное это дело — идти супротив Фроди, — пробормотал он, но все же согласился помочь.

Регин на прощание обнял старика, сказал порывисто:

— Да будет с тобой удача!

— Сдается мне, что норны, стоявшие у колыбели этих мальчишек, напели им необычную судьбу, — ответил Вифиль.

Заря еще только занималась, а Регин уже торопливо возвращался домой. Весь этот день он объезжал берега Исе-фьорда, так чтобы все в округе могли его видеть. Пусть люди знают: Хроара и Хельги больше нет в его доме, он увез их, а куда — неизвестно.

Прежде чем спрятать детей в чаще, Вифиль накормил их хлебом, сыром и вяленой треской. В лесу у него был схорон, нечто вроде ямы, прикрытой ветвями и дерном, где он хранил мясо и молоко — было у него маленькое стадо. Лестницей служил наклонный еловый ствол, и по сучкам, как по ступенькам, можно было забраться в схорон. Старик вместе с мальчиками натаскал свежих ветвей, чтобы они полностью скрыли присутствие человека.

— Люди нового конунга станут, верно, обыскивать этот остров, — сказал Вифиль. — Этот Фроди — он не дурак, дознается, поди, что мы с вашим приемным отцом — старинные друзья. Может, конечно, и не найдут, коли вы будете хорониться, потому нельзя, чтобы кто-нибудь увидел вас на острове. Ну и я тоже… попробую сделать, что смогу.

Но что именно делал Вифиль в своей землянке и около дольмена, укрывшегося под сенью узловатых сосен, осталось для мальчиков тайной.

Вскоре Хельги и Хроар почти оправились от пережитого потрясения. Дети не умеют долго печалиться, а эти, кроме того, никогда не знали близко своего отца. Жизнь на острове пришлась мальчикам по душе. Пища, правда, была грубовата, но ведь молодым желудкам все нипочем, а спать на голой земле им доводилось во время охоты и прежде. Им нравилось даже то, что Вифиль почти всегда молчал, и они могли болтать друг с другом сколько душе угодно. Пока солнце стояло высоко, дети укрывались в чаще, рыская по ней вместе с псами старика, Хоппом и Хо, в поисках дичи и птичьих гнезд. Но после заката, белыми ночами им удавалось поплавать и даже портачить во фьорде. Иногда, когда они смотрели на усадьбу Регина на другом берегу пролива, им начинало казаться, что все их недавнее прошлое было лишь зыбким сном, который вот-вот растает.

Но спокойная жизнь продолжалась недолго. Когда попытки найти королевских сыновей во владениях Регина окончились ничем, конунг Фроди приказал своим воинам прочесать все королевство. В дальние земли и в ближние, на все стороны света — повсюду он разослал соглядатаев, посулив богатую награду за любое известие о своих племянниках и страшные казни тому, кто посмеет их укрывать. Но никто не сумел донести Фроди правду, только глаза королевы Сигрид все ярче блестели холодной насмешкой.

В конце концов Фроди решил, что дело нечисто, и послал за теми, кто сведущ в обращении с силами мрака.

3

Вскоре в королевских палатах Лейдры стали один за другим появляться гадалки и ведуны. Фроди приказал, чтобы они силой своей волшбы прочесали всю Данию до последнего островка, до последней шхеры. Но ведунам ничего не открылось.

Тогда Фроди сумел найти трех настоящих колдунов, таких, что не только владеют кое-какими заклинаниями да видят вещие сны, а таких, у которых волшебные зелья день и ночь кипят в ведьмином котле, таких, о которых в народе говорят: им по силам и ночной вихрь оседлать, им и мертвецы подвластны, и всякие твари еще пострашней мертвецов. Чаще всего такие колдуны были неприкаянными бродягами, от которых добрые люди старались держаться подальше. Едва колдуны появились во дворце, как слуги и рабы, зачуравшись, попрятались по углам, а самых смелых дружинников бросило в дрожь.

Но когда эта грозная троица вошла в королевскую палату, Фроди принял их очень радушно: усадил у очага напротив себя и приказал королеве собственноручно подать им мяса и пива.

— Прошли те дни, когда я служила за своим столом конунгам и витязям, — печально сказала королева (а была она женщиной рослой, и косы ее отливали медью). — Думала ли я тогда, что придется мне принимать как хозяйке тех, кто пришел вынюхивать, где укрылись мои сыновья, моя плоть и кровь.

Конунг холодно посмотрел на свою новую жену.

— Да, моя Сигрид, тебе придется им услужить, — только и сказал он ей в ответ, и королева покорилась.

Среди челяди, которой иной раз удавалось подслушать под дверьми королевской опочивальни, поговаривали, что Фроди смирил королеву не побоями, которые только бы разожгли ее упорство, а силой воли и искусством страсти. Фроди был настоящий Скъельдунг — крепкий, легкий на ногу, и, как ни опасен бывал в его руках меч, опасней меча было коварство конунга. Его лицо обрамляли прямые каштановые волосы и подстриженная борода, нос у него был с горбинкой, глаза смотрели неприветливо. Одевался конунг нарядно: в тот вечер на нем был зеленый, отделанный куньим мехом кафтан и красные штаны, заправленные в белые сафьяновые сапоги.

Фроди, убив предыдущего конунга датчан, поступил с Сигрид по закону: заплатил ей виру за убийство Хальфдана и, женившись, преподнес ей богатый брачный дар. Королева, которая со дня новой свадьбы все больше молчала и совсем перестала смеяться, все же надеялась постепенно смягчить своего сурового мужа. Датчанам новый конунг пришелся не по душе: он обложил их тяжкими податями, а судил так, что всякий приговор клонился к королевской выгоде. Но выхода не было — других Скьельлунгов, кроме Фроди, не осталось, и кто бы посмел гневить Одина, возведя на престол человека не из его рода?

Лица колдунов, этих нечесаных страшилищ в драных черных плащах, выдавали их финское происхождение. Когда трапеза наконец закончилась, они, повесив свои котелки над огнем, принялись чертить руны и выкрикивать бессвязные заклинания перед королевским троном, стоящим меж двух деревянных столбов. На правом был вырезан Один, отец всякого ведовства, на левом — Тор, но фигура Молотобойца почти потонула во мраке. Почудилось, где-то завыл волк, завизжал дикий кот, хотя никто давно не видал этих зверей у стен Лейдры. Колдуны без сил рухнули на лавки. Фроди продолжал бесстрастно ждать ответа.

Наконец самый седой и морщинистый колдун нарушил молчание:

— Государь, мы смогли понять только то, что мальчишки находятся не на материке и все же недалеко отсюда.

Король, поглаживая бороду, сказал задумчиво:

— Мы искали их вблизи и вдали. Что-то не верится мне, чтоб они были где-то неподалеку. Правда, теперь я припоминаю островки около того побережья, на котором стоит дом их приемного отца.

— Тогда прежде всего вели обыскать ближайший к берегу из этих островов, — посоветовал старший колдун. — На нем не живет никто, кроме одного бедняка, но над этим островом стоит такой туман, что мы так и не сумели заглянуть в его лачугу. И сдается нам, что он, этот бедняк, совсем не так прост, как кажется.

— Что ж, попробуем поискать, — ответил король. — Чудно, если станется, что мальчишек посмел укрыть от меня нищий рыбак.

В ту ночь под Исе-фьордом действительно поднялся густой туман. Вифиль проснулся до зари и сказал своим приемышам:

— Чужая мощь рыщет в округе, она уже приближается к нам. Я чувствовал ее в ночном мраке, я чувствую ее и теперь, в предрассветной мгле. Эй, вставайте, Хроар и Хельги, сыновья Хальфдана, и схоронитесь на этот день в моем лесу!

И дети поспешили исполнить его приказ.

Ополдень на морском берегу появился отряд королевской стражи и приказал Регину дать им лодки для переправы. Туман уже поднялся, солнце играло на шлемах и наконечниках копий. Неприветливо встретил Вифиль незваных гостей. И таким же угрюмым он оставался, пока стражники обшаривали остров. Воины так ничего и не нашли, хотя потратили на поиски не один час. На ночь Регину пришлось оставить их у себя. Но нельзя сказать, чтоб это был радушный прием.

Назавтра стражники возвратились в Лейдру и поведали конунгу о своей неудаче.

— За смертью вас посылать! — рявкнул Фроди. — Тот старик — ведьмак. Возвращайтесь и попробуйте застигнуть его врасплох.

Люди конунга снова нагрянули на остров. Вифиль показал им все, что они потребовали, и все равно стражникам пришлось убраться несолоно хлебавши, так и не напав на след своей дичи.

Тем временем колдуны поведали Фроди о том, что некая тайна сокрыта на том острове, недаром его окутала завеса, непроницаемая для их глаз. Когда же вдобавок к этому он выслушал рассказ вождя своей дружины, то сперва побледнел, потом побагровел, а потом, стукнув кулаком, заорал:

— Хватит мне терпеть шутки этой деревенщины! Завтра с утра я сам с ним разберусь!

В то утро Вифиль рано пробудился от тяжелого сна. Тревожно было у него на душе, когда он, подозвав к себе Хроара и Хельги, сказал им:

— Дело плохо, чую я, что сюда плывет ваш дядя Фроди, чтобы любой ценой добыть ваши головы. А я не уверен, удастся ли мне спасти, вас и на этот раз. — Вифиль тяжко задумался, запустив пятерню в бороду. — Если вы, как прежде, все время будете сидеть в схороне, он, пожалуй, найдет вас. Сегодня вам лучше укрыться в лесу да почаще перебегать с места на место. А как начнут прочесывать лес, тут уж бегите в схорон… Главное, будьте невдалеке от дома, чтобы слышать меня. Услышите, что я кличу собак — значит, вам пора хорониться.

Хроар угрюмо кивнул, на лбу у него выступили капли пота, Хельги улыбнулся: для него все это было только игрой в прятки.

Конунг пожаловал не верхом, а приплыл морем со стороны залива, который мы нынче зовем Роскильде-фьордом. На одной королевской ладье помещалось гораздо больше воинов, чем могли перевезти зараз все лодки Регина. Причалив, сошли дружинники на берег. Под сенью едва начавших желтеть деревьев стоял, опираясь на посох, Вифиль.

Пронзительный, холодный ветер вздымал плащи. Сверкали шлемы, звенели кольчуги.

— Взять его! — рявкнул Фроди. И тут же сильные воины скрутили старого рыбака и подвели его к конунгу.

Конунг, гневно взглянув на него, проговорил:

— Только не вздумай лгать, старый дурень! Говори живо, где мои племянники. Ибо мне ведомо, что ты их прячешь!

Вифиль пожал плечами:

— Привет тебе, государь. Где уж мне оправдаться от такого навета, коли теперь, когда твои люди схватили меня, мне даже свое стадо малое не уберечь от волков.

Едва дружинники рассыпались по небольшой просеке, ведущей к лесу, как Вифиль вдруг заорал что есть мочи:

— Эй, Хопп и Хо, на помощь!

— Кого ты кличешь? — спросил Фроди.

— Своих собачек, — смиренно ответил Вифиль. — Ищи, пока не наскучит. Только навряд ли ты найдешь здесь каких-нибудь королевичей. Правду сказать, не пойму я, с чего ты взял, что эдакий старый рыбак, как я, станет что-нибудь от тебя прятать.

Фроди приказал одному из своих воинов стеречь старика, а сам возглавил поиски. На этот раз им удалось найти схорон. Однако мальчики уже улизнули из него и укрылись на дереве.

На закате воины вернулись к рыбацкой хижине. Вифиль спокойно поджидал их.

Конунг, дрожа от гнева, сказал ему:

— Ты солгал мне, и я велю казнить тебя!

Рыбак спокойно встретил королевский взгляд и ответил:

— Сил тебе на это хватит, а правда тебе не нужна. Добудешь мою голову — значит, не зря ходил в поход. А иначе придется тебе возвращаться с пустыми руками.

Фроди сжал кулаки и оглянулся на воинов у себя за спиной. То, как он зарубил связанного Хальфдана, еще не изгладилось из их памяти. Прикажи он сейчас без видимых причин казнить беспомощного старика, и молва, справедливо заклеймив его жестокость, сделает сомнительной преданность в бою многих его новых подданных.

— Мне не за что казнить тебя, — проговорил Фроди сквозь зубы, — но, полагаю, оставляя тебя в живых, я совершаю ошибку.

Он круто развернулся и взошел на борт своей ладьи. Королевская дружина причалила к другому берегу пролива возле усадьбы Регина и осталась в ней на ночь. Конунг потребовал, чтобы Регин принес ему присягу, подобно тому, как это уже сделали другие датские вожди.

— Выбирать не приходится, — сказал Регин, — кроме моих владений я должен позаботиться о жене, детях, внуках. Так что будь по-твоему. Что же до твоего невысказанного вопроса, скажу тебе, как уже говорил твоим людям, я и в самом деле не знаю, где сыновья Хальфдана.

— Да уж, — усмехнулся конунг, — все так, где ж тебе знать, находятся ли они в сажени отсюда или чуть подальше.

Но больше он об этом разговоров не заводил. Фроди не хотел раздражать тамошний люд, который привык смотреть на Регина как на своего вождя.

Вифиль, увидев, куда направилась королевская ладья, сразу то ли понял, то ли почувствовал, что будет происходить дальше. Он позвал мальчиков и сказал им:

— Здесь вам больше оставаться нельзя. За этими местами будут следить особенно пристально, ведь здешний люд еще не отчаялся свергнуть Фроди. Сегодня ночью я перевезу вас через пролив. Идите не останавливаясь до тех пор, пока не покинете наши края.

— Куда ж нам идти? — спросил Хроар.

— Скажу, — ответил Вифиль. — Слыхал я, что Сэвиль ярл приходится вам зятем. Его челядь так велика, что никто не обратит внимания на новых людей в усадьбе. Но теперь он тоже присягнул новому конунгу, так что не вверяйтесь ему полностью, да и никому не вверяйтесь. Рысята всегда должны быть начеку.

4

Сэвиль и Сигню жили неподалеку от Хавена. Каждый год, когда начинался ход сельди, эта деревушка наполнялась рыбаками, теми, что шли Каттегатом на юг, и теми, что двигались на север из Балтики, следом за рыбаками устремлялись купцы, и скоро покрытый рыбачьими становьями берег уже гудел как улей. Кроме того, в Хавене круглый год стоял отряд береговой стражи, который выставлял дозоры по побережью, чтобы уберечь его от опустошительных набегов викингов. Так что велика была сила Сэвиля, и не тот он был человек, чтобы Фроди могло прийти в голову в чем-нибудь ущемить его или обидеть. Кроме того, конунг был теперь женат на матери Сигню и надеялся, что этот брак свяжет с ним ярла побережья прочными узами.

Когда англы впервые пришли в эту страну, которая теперь зовется Англией, их вожди, несомненно, стали строить свои палаты по образу тех, что были в Северных Землях. Теперь так уже не строят. Поэтому я сперва поведаю о том, как выглядели эти дома. Это были длинные деревянные сооружения, крытые дерном или соломой. Концы балок, поддерживавших кровлю, украшала причудливая резьба. Если палата была в два света, то по обводу стен устраивали галерею. Окна затягивали пергаменом, а кроме того, в непогоду закрывали ставнями. Вход в палату был через сени, в которых счищали грязь с сапог и оставляли верхнее платье. Если хозяин не страдал особой подозрительностью и не заставлял гостей оставлять оружие в тех же сенях, они брали его с собой и развешивали по стенам, так что блеск металла и яркая раскраска щитов помогали рассеивать сумрак, царивший в палате.

Пол был земляной, плотно утоптанный, его застилали камышом, можжевеловыми ветками или другой зеленью, и этот зеленый ковер часто меняли. Посреди палаты были выкопаны рвы для костров, их могло быть от одного до трех, и слуги все время поддерживали огонь, разнося хворост по всей палате. Вдоль стен стояли в два ряда большие деревянные колонны, поддерживающие галерею или, если ее не было, потолочные балки. Эти колонны были раскрашены и покрыты резьбой, изображающей богов, героев, чудищ и сплетенные лозы. Подле обшитых деревом стен стояли на земляных возвышениях — выше пола на локоть или два — скамьи. У одной из стен, чаще всего северной, посередине, между двумя меньшими по размеру столбами, почитаемыми за особую святыню, стояли троны вождя и его жены. Напротив входа помещалось сравнительно невысокое сиденье для самого почетного гостя. За скамьями на покрытых резьбой стенах висели, кроме оружия, шкуры и рога, освещаемые неверным светом факелов или сальных свечей.

Перед трапезой женщины и слуги расставляли перед скамьями козлы и накрывали их столешницами. Затем на эти столы разносили мясо и пиво. Их, боясь пожара, чаще всего варили в отдельной поварне. После трапезы столы убирали, и мужчины, выпив вдоволь, растягивались прямо в палате: знатные — на скамьях, простые дружинники — вокруг на полу.

На другом конце палаты были устроены постели для хозяина, хозяйки и самых почетных гостей, но они могли быть и в верхних горницах, и в особой светлице, которую строили поодаль от главной палаты. Это было небольшое одно- или двухэтажное здание: днем женщины собирались туда прясть и ткать, а ночью оно служило опочивальней для самых знатных, избавляя их как от храпа спящих, так и от подслушивания бодрствующих.

Двор вождя был окружен другими постройками, в том числе хижинами слуг, хлевами и мастерскими.Главная палата и службы, окруженные частоколом, образовывали что-то вроде маленького городка, по которому туда и сюда сновали мужчины, женщины, дети, бродила скотина, и все было полно болтовней, песнями, криками, звоном кузницы, шумом в пекарне и поварне, играми, плачем, смехом и всеми теми звуками, которые раздаются там, где живут люди.

В такой усадьбе, кроме ее хозяина, хозяйки и их детей, жили дружинники, принадлежащие к роду вождя, землепашцы, ремесленники, наемники, рабы, а кроме того, естественно, всякий пришлый люд. Заходили окрестные люди: купить или продать, поболтать или обсудить важные дела. Заезжали гости, приглашенные издалека на свадьбу или Йоль.^[366] Останавливались мимоидущие странники. Такой бродяга, то ли обнищавший, то ли нищий с рождения, всегда мог рассчитывать на кусок хлеба и место на сеновале ради доброго имени владельца усадьбы, а равно и ради вестей из далеких краев.

Именно такой и была усадьба, в которую отправились Хроар и Хельги. Вифиль дал им вволю припасов на дорогу, а пили они из то и дело встречавшихся ручьев. Но все же это был трудный и опасный путь. Недаром кроме пищи Вифиль снабдил их двумя плащами с капюшонами и подробными наставлениями.

Никто не обратил внимания на мальчиков в усадьбе Сэвиля, когда они добрели до нее и попросились переночевать. В тот год было немало бродяг из числа тех, кого дружинники Фроди повыгнали из дому, забирая себе в награду их наделы. Мальчики забились в самый темный угол, а с утра остались в усадьбе, помогая кормить коров и чистить хлева. Они хорошо помнили слова, что не раз повторял им Вифиль:

— Придет ваше время! Сперва подрастите, потом отомстите!

Через неделю старший пастух сказал, что ежели они хотят и дальше оставаться в усадьбе, то надо просить об этом самого ярла. В тот же вечер мальчики, дождавшись, когда ярл выпьет несколько рогов пива и придет в доброе расположение духа, подошли к нему. Они поплотней закутались в плащи, а капюшоны надвинули на глаза. В неверном свете костра ни Сэвиль, ни их вечно хлопочущая по хозяйству сестра Сигню не признали мальчиков. Да и немудрено, ведь им не доводилось видеть братьев с тех пор, как Регин взял их к себе. Так что ярл пожал плечами и сказал:

— Большого толку от вас, поди, не будет, но без куска хлеба я вас не оставлю.

Хельги вспыхнул и хотел было ответить ярлу, но Хроар вовремя успел сжать его руку. Они пробормотали слова благодарности, низко поклонились и ушли восвояси.

Так на три года братья остались в усадьбе Сэвиля.

Нечасто им пришлось видеть за эти три года ярла и его жену, разве только на троне или верхом на коне. Большую часть дня мальчики были заняты на самых грязных работах при стаде, в хлеву или на поле, так что даже спать им приходилось не в доме, а на сеновале или на лугу. Они по-прежнему хранили тайну своего происхождения. Хроар стал называть себя Храни, а Хельги — Хам, а о себе они если и рассказывали, то без большой охоты: дескать, после того как их отец, бедный хуторянин, погиб в сраженье, им пришлось покинуть родные места. Стоило им попасться кому-нибудь на глаза, как они сразу поплотней запахивали плащи.

Из-за этой привычки иные из батраков принимались, бывало, дразнить их: дескать, башка у вас кривая или грудь как у бабы, но мальчики молчали и терпеливо сносили насмешки. Только оставшись наедине, они могли поговорить о том, кем они когда-нибудь станут, или, гоняясь за дичью, остудить свою ярость, а если выпадал свободный час, братья учились владеть оружием, упражняясь с самодельными щитами из досок и палками вместо мечей.

За три года Хельги, которому к тому времени исполнилось тринадцать, сильно вытянулся. Пятнадцатилетний Хроар, худощавый и легкий на ногу, был меньше ростом, чем его младший брат, но гораздо разумней.

Все эти годы конунг Фроди мирно правил своей державой и почти избавился от опасений. Однажды он послал гонца к Сэвилю и Сигню, приглашая их на пир в честь середины зимы.

— Хроар, мы тоже отправимся туда, — сказал, прослышав об этом, Хельги и топнул ногой.

Хроар же не только не сумел отговорить его, но и сам, загоревшись от речей Хельги, принялся строить планы мести.

5

Сэвиль с женой отправились в дорогу в сопровождении двух десятков своих людей. Дворовые мальчишки, Хам и Храни, вцепились было ему в рукава и принялись умолять, чтобы он взял их с собой, но ярл, расхохотавшись, сказал:

— Конечно, не возьму.

Начался небольшой снегопад. Все застыло от холода под низким и серым, точно вытесанным из сланца, небом. Поля и деревья обнажились: крестьяне давно убрали урожай. Над голыми полями с глумливым карканьем кружилось воронье. Копыта и колеса гремели по промерзшей дороге. Единственным ярким пятном была дружина ярла. На всех его воинах посверкивали шлемы, а на многих и кольчуги, за плечами развевались плащи: у кого синий, у кого зеленый, у кого желтый, у кого красный. Это были все больше молодые здоровяки, и пар веселыми клубами вырывался у них изо рта. Их косматые лошадки резво бежали вперед.

Сигню ехала в расписном возке, украшенном резьбой, серебром и золотом, который тащила четверка коней крупной южной породы. Возком, в котором, кроме нее самой, было две служанки, припасы в дорогу и подарки, правил возница. Сигню была рослой женщиной, и ее красивое, как у всех Скъельлунгов, лицо украшали две янтарные косы. Она была одета в расшитое яркими узорами платье, а поверх него — в меховую шубу. Но глаза Сигню смотрели печально.

Медленно переезжая через древесные корни, возок Сигню плелся в конце поезда, и неудивительно, что она раньше, чем ее муж или кто-нибудь из его людей, услышала сзади какой-то шум. Оглянувшись, она увидела две странные фигуры, закутанные в драные, грязные плащи.

Поскольку из усадьбы забрали всех подходящих лошадей, Хаму и Храни пришлось поймать на выгоне двух необъезженных жеребят. Взнузданные веревкой, погоняемые терновой веткой, они, брыкаясь и бросаясь из стороны в сторону, кое-как везли мальчиков. Хам, погонявший своего коня криком, выглядел особенно забавно. Храни держался уверенней, но вдруг его лошадь сделала такой скачок, что капюшон слетел с головы наездника. Белокурые кудри рассыпались вокруг изможденного лица, на котором сквозь въевшуюся грязь и неопрятный юношеский пух перед Сигню вдруг проступили черты ее отца. Она вспомнила свои подозрения, бессознательно зародившиеся еще три года назад.

— Хроар! — Сигню вскрикнула, точно пораженная в грудь. — Но… но тогда другой — Хельги!

Хроар наконец справился со своим конем. Он снова накинул капюшон и обернулся к брату. Сигню, зарыдав, уронила голову.

По отряду пронеслась весть: что-то случилось с Сигню. Сэвиль, развернув коня, рысью поскакал назад. Это был смуглый, вилобородый человек, что называется, себе на уме. В возке, среди перепуганных служанок, рыдала его жена. Подскакав, он сразу спросил ее о том, что же произошло. Нет надобности обращаться к позднейшим пересказам, чтобы узнать ответ Сигню. В те времена знать всегда умела выразить свою мысль стихом, а Сигню к тому же унаследовала от предков скальдический дар. Она сказала такую вису:

Настигла смерть

Отпрыска Скъельдунгов.

Рухнул дуб,

Ветви осталися,

Без седел скачут

Братья любезные

За Сэвиля ратью,

На пир поспешающей.

Ярл на мгновение замер в седле, затем, уже тронув коня, сурово сказал, обращаясь к вознице и служанкам:

— Негоже, чтобы об этом великом известии узнали посторонние.

И ярл поскакал навстречу мальчикам. Они спешились из почтения к хозяину.

— Ступайте домой, щенки! — заревел он. — Следовало бы вас повесить! Нечего вам делать в свите благородного человека.

Ярл повернул коня и галопом понесся обратно.

— Если он думает… — разозлившись, начал Хельги.

Хроар прервал брата:

— Если ты подумаешь, братец, то сообразишь, что он просто хочет скрыть нас от своих спутников. Это не угроза, а предупреждение. Видишь, наша сестрица плачет, должно быть, она признала меня и сказала о том мужу. Вот он и не хочет, чтобы еще кто-нибудь узнал, кто мы такие.

— Хорошо, — согласился с братом Хельги, — но что нам теперь делать?

Правду сказать, у них с самого начала не было никакого определенного плана. Они просто надеялись пробраться ко двору своего врага и высмотреть там, что к чему. Вот если бы им только удалось подобраться к конунгу Фроди так, чтобы достать его ножом, до того как стража их опознает и убьет… но Хроар полагал, что все это пустые бредни.

— Давай спешимся, — предложил он младшему брату. — За наше неповиновение Сзвилю придется наказать нас, а не накажет, так чужим это сразу бросится в глаза. Все равно с этими клячами слишком много хлопот. Бросим их у ближайшей усадьбы и пойдем дальше пешком.

Так они и сделали. Когда наступили ранние зимние сумерки, Сэвиль и Сигню воспользовались гостеприимством одного из поселян. Их свита устроилась на ночлег в теплых спальных мешках. А Хроару и Хельги пришлось всю ночь дрожать от холода в лесной чаще.

Зато назавтра их ждал недальний путь. В тот год Фроди справлял Йоль не в Лейдре, а в одной из своих небольших усадеб к северу от Хавена. В те времена у конунгов было в обычае проводить часть года в разъездах по своим владеньям, чтобы, собирая слухи, выслушивая жалобы и творя суд, укреплять тем свою власть. Кроме того, их главные палаты нужно было время от времени приводить в порядок.

Та часть Зеландии, о которой сейчас идет речь — малозаселенный, продутый всеми ветрами край верещаников и песчаных дюн. Усадьба конунга стояла в пустынном месте: к северу простиралась серая по зиме вересковая пустошь, к югу — чернел голыми ветвями лес. Это было едва ли не единственное жилье на много миль вокруг. Большую часть года усадьба пустовала, если не считать нескольких слуг, которые должны были ее стеречь, а кроме того, пасти скот и, забив его к празднику, солить и коптить мясо к приезду гостей. Главная палата была одноэтажной с одним входом, а с другой стороны к ней примыкал сруб колодца.

Фроди Миротворец выбрал это место для усадьбы из-за того, что оно находилось посередине той земли, что была населена рыбаками с недальнего побережья, пахарями с вересковых пустошей, охотниками и углежогами из дремучих лесов; к тому же неподалеку росла роща, чьи дубы были выше всех деревьев в округе, а потому там всегда приносили жертвы богам. Это соседство освящало усадьбу, и когда ее владелец появлялся в ней, то возглавлял жертвоприношения.

Вот и Фроди, внук основателя усадьбы, решил на этот раз справить в ней Йоль. Этот праздник посвящен в первую очередь Тору, который защищает наш мир от великанов из страны вечного холода и мрака. Люди верят, что накануне Йоля тролли и злые духи получают власть над миром, но уже назавтра, после зимнего солнцестояния, день начинает прибывать и надежда возрождается.

Справляя Йоль, конунг рассчитывал потолковать с местными вождями, узнать их мысли и, хотя в душе он был человеком жадным, расположить их к себе щедростью. И вот заскрипели телеги: везут припасы, везут бочки меда и пива, везут дары для гостей — золотые запястья, оружие, меха, дорогое платье, упряжь и отделанные серебром рога для питья, стеклянные кубки и чеканную монету с далекого Юга. Загоны наполнились коровами, овцами и лошадьми, предназначенными для жертв и трапез. Наконец прибыл сам конунг с женой и со своими дружинниками.

Так как Фроди созвал на Йоль местных вождей с их людьми, то ему пришлось взять с собой меньше воинов, чем обычно. Кроме слуг с ним прибыли его берсерки и кое-кто из сыновей знати, состоявших у него на службе. Он выбрал тех, чье платье и повадка были поприглядней, а прочих распустил на праздник по домам. Как уже говорилось, к тому времени Фроди почувствовал себя на троне уверенней.

Вскоре стали съезжаться гости, и в усадьбе все закипело. Но так как она была невелика, многие из жителей той округи все же остались дома — кому охота проводить ночь накануне Йоля в шалаше.

Без приглашения явилось только несколько бродяг, которые так оголодали, что готовы были померзнуть ради куска мяса и кружки пива. Среди этих побирушек была и колдунья по имени Хейд. Когда Фроди услышал о ней, то приказал привести ее в палату.

6

Хроар и Хельги добрались до места после полудня, на час или два позже, чем отряд Сэвиля ярла. Они легко затерлись среди людей, толпившихся во дворе усадьбы. Из бочек уже вышибли дно; хлеб, сыр и окорока разложили так, чтобы каждый мог их отведать; в поварне целиком запекали быков — в холодном воздухе далеко разносился аромат жаркого. Мужчины хохотали и похвалялись друг перед другом; женщины сплетничали, внимательно разглядывая, кто во что одет; дети носились по двору, собаки лаяли.

Братья держались деревенскими дурачками, отчасти с непривычки к многолюдству и потому, что выпили кружку-другую пива на голодный желудок, а больше — чтобы скрыть, кто они такие и что им тут нужно. Они скакали, кувыркались, ходили на руках, болтая ногами в воздухе — словом, откалывали шутки одна глупее другой, стараясь вести себя как можно нелепее и шумливее, так что народ, глядя на них, веселился от души.

День, а в это время года это всего лишь сумерки между тьмой и тьмой, подходил к концу.

Гости устремились в палату. Фроди распорядился, чтобы оружие оставляли в сенях. В оправдание этой предосторожности конунг заявил, что на Йоль всегда много пьют, так что если бы вдруг вспыхнула ссора, а клинки оказались под рукой, то дело может легко кончиться кровью. На самом деле Фроди просто не доверял гостям, но, чтобы не нанести им смертельного оскорбления, он был вынужден разоружить и собственных воинов. Правда, люди, вооруженные только ножами, вряд ли отважились бы напасть на его дружинников, даже превосходя их числом — слишком опытными те были бойцами.

Сени сразу наполнились мерцанием стали. В самой же зале, несмотря на огонь, горевший в очагах, царил сумрак. Дымники были не полностью открыты, так что синий дым, сгущаясь под потолком, ел глаза и теснил дыхание.

Замешавшись в толпу гостей, мальчики внезапно замерли. Им бросился в глаза человек, сидевший рядом с Сигню на скамье для почетных гостей. Рослый, седой, просто одетый, он, должно быть, все время находился в палате.

— Регин! — радостно вскрикнул Хельги. — Приемный отец!

И он бросился к наместнику, но Хроар успел схватить его за полу.

— Стой, полоумный, — шепнул он брату. — Хочешь, чтобы нас убили?

Хельги сдался, но все же, не удержавшись, заплясал и запрыгал по зале. Хроару пришлось последовать за братом. Пробираясь среди толпившихся гостей, он поглядел на высокий помост, что едва виднелся в дыму, застилавшем залу, и увидел дядю и мать. Конунг наклонился вперед, о чем-то серьезно беседуя с нищей старухой, опиравшейся на крючковатый посох. Казалось, ничто, кроме этой беседы, не занимает его. Напротив конунга сидела Сигню, но ее муж еще не вышел к гостям. В кострах взметнулось пламя, разбрасывая разноцветные искры и разливая волны тепла. И тотчас среди горбатых теней золотом блеснули украшения на шее, в волосах и на руках Сигню. Она знаками подозвала к себе братьев.

Хроар подвел к ней Хельги. Они, пряча лица под капюшонами, остановились перед сестрой. Сигаю пригнулась к ним и прошептала:

— Уходите отсюда! Уходите! На что вы рассчитываете?

Хельги хотел ответить, но Хроар оттолкнул его. Незачем посторонним видеть, как жена ярла побережий о чем-то умоляет двух оборванцев-скоморохов. Братья пробрались на дальний конец залы и присели на корточки среди бродяг и псов, ожидавших подачки от конунга и его приближенных.

Праздник шел своим чередом. Еда и питье были хороши и обильны: столы ломились от мяса, лепешек и хлебов, от мисок с маслом и творогом; снующие слуга то и дело подливали в рога пиво и мед. Но веселья не было. Разговоры текли скучно и вяло. Только несколько юнцов, разойдясь, пригласили девиц испить с ними меду из одной чаши. Придворный скальд запел было свои висы, старые и новые, в честь конунга Фроди, но его голос, казалось, потерялся в дыму. Только огонь в кострах гудел, треща и воя над раскаленными добела углями.

Общее уныние, судя по всему, заразило и хозяина. Он сидел молчаливый, погруженный в себя, от него так и веяло ледяным холодом. Королева Сигрид в тоске ломала дрожащие пальцы.

В конце концов столы убрали. Конунг поднялся и начертил знак молота над большой серебряной чашей, перед тем как осушить ее одним духом. Затем настал черед поклониться богу плодородия Фрейру. В его честь в палату должны были внести золотого вепря, чтобы каждый, кто хочет, мог возложить на него руки и принести обеты.

Вместо этого Фроди тихо, почти не разжимая губ, сказал:

— Среди нас сейчас те, кто лжет и кто жаждет убийства. Если мы не покончим с ними, боги разгневаются, и в наступающем году нас ждут голод и беды.

Фроди умолк на мгновение, его глаза блеснули. Гости зашумели.

— Колдунья сказала мне, — продолжал он, — что чует близкую опасность и опасаться следует людей из моего рода. Вам ведомо, сколь долго я искал моих племянников. Я хотел погасить раздор, я хотел вернуть мир королевскому дому. Но они скрылись от меня. Зачем, если только не для мятежа и убийств? И кто еще здесь может желать мне зла, кроме этих двоих?

Я богато награжу любого, я прощу все, что делалось или замышлялось против меня, всякому, кто скажет мне, где скрываются Хроар и Хельги, сыновья Хальфдана.

Королева Сигрид пыталась сдержать слезы. Конунг Фроди оглядел залу, точно пытаясь различить что-то невидимое сквозь спустившийся мрак. Регин и Сэвиль ярл продолжали сидеть напротив него с ничего не выражающими, холодными лицами.

— Подойди ко мне, Хейд, — приказал конунг, — и скажи, что тебе нужно, чтобы открыть истину.

Старуха заковыляла к конунгу и, опершись на посох, прошептала что-то ему на ухо. Тени по стенам колыхались вослед ее лохмотьям, отсветы пламени играли на нечесаных космах.

Хроар и Хельги, притаившись среди зловонных нищих, сжимали черенки ножей. Собаки почуяли покрывшую их испарину и заворчали.

По приказу Фроди перепуганные рабы притащили треножник для ведовства. Это было высокое березовое сиденье на трех ногах из ясеня, вяза и боярышника. Хейд, установив треножник, взгромоздилась на него, как ворона на ветку, взмахнула иссохшими руками и забормотала.

Между троном конунга и почетным местом напротив не было ямы для очага. Фроди искоса взглянул на Сигню и Сэвиля. Ярл был неподвижней резных столбов, которые, казалось, колышутся в мерцанье огня, но его жена тяжело дышала, взор ее блуждал. Хейд умолкла.

— Ну, что ты увидела? — крикнул Фроди. — Я знаю, многое открыто тебе, и верю в твою удачу. Отвечай, колдунья!

Колдунья начала хватать воздух ртом, затем, точно очнувшись, провещала:

Я двоим

не доверяю

средь сидящих

у огня.

Конунг вздрогнул. Его рука сжала рукоять ножа.

— Ты говоришь о мальчишках или о тех, кто их укрывает? — спросил он.

Колдунья продолжала:

Я — о тех,

кто жил у Вифиля;

их он кликал точно псов:

Хопп и Хо.

Тут заговорила Сигню:

— Хорошо сказано, вещунья! Ты уже поведала больше, чем кто-либо ждал от тебя.

И, сняв с руки тяжелое золотое запястье, она кинула его в подол Хейд.

Старуха схватила золото.

— О ком это ты? — резко спросил Фроди.

Хейд перевела взгляд с Сигню на конунга:

— Прошу прощения, государь! Что за чушь я тут городила! Весь день сегодня сама не знаю, что говорю.

Сигню, измученная, дрожащая, встала, глотая слезы, чтобы покинуть пир. Фроди тоже вскочил со своего места и, грозя колдунье кулаком, крикнул:

— Не скажешь своей волей, так заговоришь под пыткой! Я так и не узнал, о ком это ты говорила. И куда вдруг отправилась Сигню? Сдается мне, что в этой зале волки сговорились с лисами.

— Позволь… позволь мне уйти, — запинаясь, пробормотала племянница конунга. — Я угорела от дыма.

Фроди пристально взглянул на Сигню. Сэвиль снова усадил жену подле себя.

— Я думаю, что она выпьет рог меда и почувствует себя лучше, — спокойно сказал ярл.

Он подозвал служанку, которая, стуча от страха зубами, торопливо наполнила рог. Сигню сделала большой глоток. В это мгновение Сэвиль, наклонившись к жене, притянул ее к себе и шепнул:

— Успокойся. Оставайся на месте. Многое может случиться, если этим мальчикам суждено спастись. Что бы ты ни делала, не показывай, о чем думаешь на самом деле. Пока мы все равно ничем не можем им помочь.

Между тем Фроди почти визжал:

— Говори правду, колдунья, или я растяну тебя на дыбе, а потом сожгу заживо.

Хейд сжалась от страха. Наконец, справившись с собой, она заговорила:

Здесь сидят

сыны Хальфдана,

Хроар и Хельги,

в добром здравье.

Фроди мстить

они решились,

— и добавила про себя: — Если какой-нибудь дурень не поторопится их остановить.

Затем, вскочив со скамьи, колдунья закудахтала дальше:

Смотрят грозно

Хам и Храни.

Возмужали

сыны конунга.

Среди людей Сэвиля поднялся шум и суматоха.

— Хам и Храни? — повторил Фроди. — Кто такие? Где они?

Но, назвав имена, колдунья тем самым предупредила братьев. Они, растолкав бродяг, пробрались к дверям и, среди общей сумятицы выскочив наружу, устремились к лесу.

— Кто-то убежал отсюда! — завопил один из попрошаек.

И следом сразу же раздался крик конунга:

— Догнать их!

Фроди и его воины бросились к выходу из палаты. Регин приподнялся со своего места и, хватаясь за стену, точно пьяный, сшиб с нее несколько факелов. Факелы упали и погасли. Вслед за ним то же стали делать и его люди. В палате сразу сгустился мрак. В темноте люди Регина стали натыкаться на людей Фроди, и к тому времени, когда порядок был восстановлен, мальчиков простыл и след. За стенами усадьбы простиралась морозная пустота.

Возвращаясь в палату, Фроди в бешенстве грыз усы. Сигрид и Сигню рыдали друг у друга в объятиях. Колдунья Хейд уже успела удрать, прихватив золотое запястье. Конунг точно не замечал всего, что происходит вокруг. Как только факелы разгорелись вновь, он заговорил, обращаясь к гостям, и сурово зазвучал его голос:

— Я снова их упустил. Здесь немало тех, кто связан с ними, но придет час, и я жестоко накажу предателей. А пока — пируйте и веселитесь, ведь вы же все рады тому, что мальчишкам опять удалось удрать.

— Государь, — начал Регин, громко икая, — ты не понял нас. Может, завтра нам повезет больше. А сегодня будем пить… как друзья… ибо кто знает, как долго норны позволят каждому из нас оставаться здесь?

И он закричал, чтобы скорее тащили пива. Потрясенные всем случившимся, воины конунга и большинство гостей налегли что было сил на хмельное. Но Регин, а за ним Сэвиль, которому Регин что-то шепнул, успели тайно приказать своим людям:

— Не напиваться с прочими. Быть начеку. Здесь, у чужих, всякое может случиться, а мы далеко от дома.

Шум и крики становились все громче, и хотя в них не было радости, они в конце концов побороли ночную тишину. Попойка продолжалась до тех пор, пока и воины и гости не повалились наземь, уснув один подле другого. Затем, едва Фроди с Сигрид отправились спать, Регин и Сэвиль, вместо того чтобы уложить своих людей на отведенное им место, вывели их из палаты в амбар, который хозяева застелили соломой и шкурами в ожидании гостей. А в палате слышался только звероподобный храп и треск гаснущих костров.

7

Тем временем ветер разогнал облака. Прижавшись друг к другу, дрожа от холода на лесной опушке, Хроар и Хельги глядели, как разгорается в небе Большая Медведица, как на хвосте Малой Медведицы дрожит Веретено Фрейи, которое мы называем Полярной звездой, как звезды заливают мир мертвенным, холодным светом, в котором четко чернеет усадьба конунга.

— Ничего нам не удалось, — сказал Хроар.

— Неправда, удалось, — возразил Хельги. — Теперь людям ведомо, что сыновья Хальфдана живы. Смотри! Смотри, вон там!

Какой-то человек, выехав верхом из стойла, пересекал пустошь, лежавшую между лесом и жильем. Сперва это была только точка на снегу, только доносившийся издали стук копыт. Но когда всадник подскакал ближе, братья узнали его.

— Регин! — вскрикнул Хельги.

Он бросился ему навстречу, Хроар устремился следом, крича:

— Приемный отец, нам так не хватало тебя!

Но наместник не ответил им. Повернув коня, он поскакал обратно к усадьбе. Мальчики потерянно смотрели ему вслед. Холод пробирал их до костей.

— Как же так? — прошептал Хроар, и слезы заблестели у него на щеках в мерцающем свете звезд. — Неужто он отказался от нас? Неужто поскакал донести о нас Фроди?

— Нет, никогда я в это не поверю, — возразил Хельги дрогнувшим голосом.

Регин снова повернул коня и снова поскакал к мальчикам.

Приблизившись, он выхватил меч, и мальчики увидели, что наместник хмурится. Регин взмахнул мечом, будто прорубался к ним сквозь вражеский строй. У Хроара от волнения перехватило горло. Хельги, растирая заледеневшие пальцы, прошептал:

— Я, кажется, понял, чего он хочет.

Регин вложил клинок в ножны, натянул поводья и опять медленно поскакал к усадьбе. Хельги сразу же потащил Хроара по следу Регина. Хроар только тихо приговаривал:

— Ничего не понимаю.

Хельги ответил ему дрожащим голосом:

— Приемный отец поступает так, чтобы не нарушить своей присяги конунгу Фроди. Он не может заговорить с нами, но старается нам помочь.

Они приблизились к усадьбе. Залаяли собаки, но никто не проснулся, и стража нигде не была выставлена. Регин исчез в тени деревьев, но мальчики услышали, как он произнес:

— Если бы я хотел отомстить конунгу Фроди, я бы поджег эту рощу.

Затем Регин пришпорил коня, перевел его в галоп и окончательно пропал из виду.

Братья заколебались.

— Поджечь священную рощу? — удивился Хроар. — Что бы это значило?

Хельги схватил брата за руку:

— Не саму рощу. Он советует поджечь деревья вокруг палаты, как можно ближе к ее дверям.

— Но как мы, слабые мальчики, справимся с такой мощью?

— Справимся! — огрызнулся Хельги. — Мы должны отважиться, если хотим отомстить Фроди за все обиды.

Хроар замолк на мгновение, потом медленно сказал:

— Да. Хорошо. Здесь собрались те, кто знает нас. Если мы раздуем огонь, то часть из них перейдет на нашу сторону в память о нашем отце и в надежде, что с нами им будет легче сговориться, чем с Фроди. Второй раз такой случай может и не представиться.

— Тогда пошли! — Хельги радостно засмеялся.

И братья, сдерживая нетерпение, стали со всем своим охотничьим искусством подкрадываться к дому. С отчаянно бьющимися сердцами они пробрались в палату.

В сенях поблескивало сваленное грудой оружие. В палате царила тьма, наполненная едким дымом, запахом пота и пьяным храпом. Костры едва тлели, и фигуры богов на столбах, подпиравших свод, терялись во мраке.

Дрожащими руками мальчики схватили военное снаряжение. Выскочив на улицу, они помогли друг другу натянуть стеганые рубахи и подшлемники, а поверх них кольчуги и шлемы, чей вес от возбуждения они едва почувствовали. Через мгновение меч был пристегнут к поясу, рука сжимала щит. Все пришлось им впору, хотя Хроару было пятнадцать, а Хельги — он был очень рослым для своих лет — только тринадцать.

— Мужское оружие! — У Хельги от счастья закружилась голова. — Теперь после трех лет рабства мы — свободные воины.

— Тихо, — одернул его Хроар, хотя и в его душе вспыхнула надежда.

Стараясь не шуметь, братья выволокли все оружие из сеней и сложили его снаружи. Затем снова скользнули в палату и на четвереньках стали пробираться среди храпящих тел. И хотя им то и дело приходилось замирать, когда кто-нибудь из спящих принимался ворочаться или бормотать во сне, уверенность не покидала их, ведь ни один мальчишка не в состоянии представить себе собственной гибели.

Подобравшись к очагу, каждый из братьев утащил из него по нескольку тлеющих головней, а Хельги одну даже схватил зубами. На обратном пути мальчики смогли убедиться, что все крепко спят, ведь никто их не заметил. Выбравшись из палаты, они сперва раздули огонь, размахивая головнями, а потом засунули их под карниз низкой кровли.

Сперва огонь никак не хотел заниматься. Хельги разразился божбой, но Хроар терпеливо раздувал огонь.

Наконец показалось пламя. Сперва это были тощие бледно-голубые язычки, птенцы Сурта, едва вылупившиеся из гнезда. Они трепетали под порывами холодного ветра, который, казалось, вот-вот их задует, и тоненько пели свою тихую песню. Но вот огонь утолил первый голод, вырос, ветер вдул в него новые силы: огонь поднялся, расправил свои яркие перья и громко затрещал. Сруб палаты был сложен из очень старых бревен. Мох в пазах высох. Сосновые кряжи жадно впитывали жар огня, как когда-то, еще деревьями в лесу, впитывали солнечный жар.

Хельги встал у выхода из палаты.

— Если в палате проснутся до того, как огонь перекроет путь, — сказал он, — придется постараться, чтобы суп не убежал. — И добавил, зажмурившись от дыма: — С той стороны дома — колодезный сруб. Надо бы поджечь и там.

— Что будет с нашей матерью? — вдруг вспомнил Хроар, который от волнения сперва совсем забыл о королеве Сигрид.

— Ну, воины всегда дозволяют женщинам, детям, рабам и прочим в таком роде свободно выходить из огня, — ответил Хельги. — Но…

Вдруг он резко обернулся. Со двора к ним двигался вооруженный отряд с Сэвилем во главе. Сэвиль, обернувшись, приказал воинам:

— Поддерживайте огонь и помогайте этим мальчикам — вы не присягали конунгу Фроди.

Воины бросились выполнять приказ, тем более что многие пришли уже с факелами. Часть воинов построилась вокруг братьев. Хельги не смог сдержать радостного возгласа. Хроар произнес, заикаясь:

— Государь наш ярл…

Сэвиль разгладил бороду.

— Сдается мне, что это ты когда-нибудь будешь моим государем… Храни, — пробормотал он.

— Там есть выход через сруб колодца.

— Регин позаботится об этом.

Оказывается, наместник тоже примкнул к ним. Огонь все разрастался, и вот уже его отблески заиграли на стали, выхватывая из мрака суровые лица воинов.

Скоро пожар охватил, все хоромы, но ни шум, ни жар не пробудили конунга Фроди.

Наконец он заворочался в своей постели. Поскольку ложе было коротко, спать приходилось полусидя. Зашуршав подстилкой, конунг закашлялся, потом сказал:

— Здесь душно и темно, как в могиле.

И с этими словами снова откинулся на спинку ложа. От очага на него повеяло жаром. Сигрид, проснувшись, спросила:

— Что случилось?

Конунг тяжело вздохнул, потом неожиданно закричал:

— Вставайте, просыпайтесь, люди конунга! Мне приснился сон, и он не предвещает ничего доброго.

Несмотря на то, что выпито было немало, дружинники конунга не забыли лечь спать рядом с ним, и теперь пробудились по первому зову.

— Что тебе приснилось, государь? — спросил один из них хриплым, как у тролля, голосом.

Фроди, задыхаясь, ответил:

— Сейчас расскажу. Мне приснилось, будто кто-то кричит: «Пришла пора отправляться домой, конунг, пришла пора, тебе и твоим людям». И тут кто-то другой мрачно спросил в ответ: «Где этот дом?» И снова я услышал крик (а кричали так близко, что, казалось, я ощущаю дыхание кричащего): «Домой, к Хель, к Хель!» И тут я проснулся.

— О-о-о, — застонала Сигрид.

Собаки, спавшие вместе с людьми в палате, тоже сперва ничего не почуяли, а потому не залаяли. Но теперь, при первом дуновении смерти, они пробудились и завыли.

Те, кто стоял снаружи, услышали шум в палате. Надо было усыпить подозрения жертв до того, как ловушка захлопнется. У Фроди в услужении было два умелых кузнеца, они были тезками: оба носили имя Вар, что значит «ловкий». И вот Регин (а это имя означает «дождь») прокричал:

На дворе нынче дождь (Регин)

и свирепые воины,

сыновья королевские,

пусть о том Фроди ведает.

Ловкий гвозди выковывал.

Ловкий шляпки приделывал,

вот и Ловкий для Ловкого

изловчиться старается.

Один из стражников проворчал:

— О чем, бишь, эти вирши? То ли дождь идет, то ли королевские кузнецы что-то затеяли…

— Ты что, не понял, что нас предупреждают? — сурово возразил Фроди. — Имей в виду, эти слова имеют не одно значение. Регин присягал мне, поэтому вынужден предупреждать меня об опасности. Да только он хитер и скрытен, как никто.

Те, кто размышлял над этой историей впоследствии, признавали, что Регин сдержал слово, сообщив о том, что Хроар — первый Ловкий — замыслил месть и осуществил ее вместе с Хельги — тоже Ловким, а Регин — третий Ловкий — предупредил об этом четвертого Ловкого, то есть самого Фроди. Но ведь наместник никогда не клялся в том, что не будет сообщать новости в виде загадок или что загадки эти можно будет легко разгадать.

Фроди не мог успокоиться, а потому вскоре встал. Накинув плащ прямо на голое тело, он вышел в сени и увидел, что кровля уже охвачена пламенем, что все оружие куда-то делось и что палата окружена вооруженными людьми. Тогда Фроди, поняв все с первого взгляда, твердо сказал:

— Кто командует этим поджогом?

Хельги и Хроар вышли из строя. Их юные лица были суровы.

— Мы, — ответил Хроар, — сыновья убитого тобой твоего брата Хальфдана.

— На каких условиях вы пойдете на мировую? — спросил Фроди. — Нехорошо, когда родичи только о том и думают, как бы убить друг друга.

Хельги, плюнув от злобы, ответил ему так:

— Никто не поверит тебе. Или, став нашим отчимом, ты не стремился погубить нас? Этой ночью ты заплатишь за все.

Уголек с горящей кровли упал на голову Фроди, опалив волосы. Он вернулся в палату, скликая своих воинов на бой.

У дружинников конунга не оказалось ни щитов, ни кольчуг и вообще никакого оружия, кроме ножей. И все же они стали готовиться к сраженью: подбросили хвороста в костры, чтобы стало светлей, и разломали скамьи на дубинки и тараны. Кое-кто из гостей принялся им, помогать, но большинство только болталось под ногами, бормоча и спьяну натыкаясь друг на друга.

Наконец воины конунга все вместе, насколько это позволял узкий дверной проем, бросились на прорыв. Большинство туг же полегло: кого проткнули копьем, кого зарубили мечом. Только нескольким из них удалось, вооружась скамьей, прорваться во двор. Их сразу окружили люди Сэвиля. Одним из прорвавшихся был берсерк, косматый великан, впавший в яростное безумие. На губах у него выступила пена, он с воем замахнулся столбом, одной из опор королевского трона, и бросился вперед, не обращая внимания на раны, которые покрывали его незащищенное тело. Его оружие обрушилось на шлем одного из воинов Сэвиля. Шлем раскололся со звоном: воин упал замертво.

Неожиданно Хельги, выбежав из строя воинов, все еще стерегущих дверь, бросился на берсерка.

— Нет! — вскрикнули в ужасе Сзвиль и Регин.

Но их воспитанник не стал слушать. Он изготовился к бою: ступни врозь, ноги полусогнуты и напряжены, туловище до глаз прикрыто щитом, меч лежит на плече. После трех лет упражнений с палками ему показалось, что это ожил его деревянный меч. Дубинка обрушилась вниз. Хельги, перенеся вес на правую ногу, отшатнулся. Удар только скользнул по краю щита, но и этого оказалось достаточно, чтобы Хельги зашатался, а его левое запястье потом болело еще много дней. Но он все же успел замахнуться мечом. Клинок просвистел над верхним краем щита и глубоко вонзился в шею берсерка. Кровь хлынула струей. Берсерк упал. Он еще дернулся пару раз, пытаясь встать, но вскоре затих, обливаясь кровью.

Сэвиль обнял Хельги:

— Это первый, это твой первый убитый враг!

Регин тем временем поспешил к обратной стороне дома.

Но Фроди не желал еще смириться с судьбой. Он взял жену за руку и сказал ей:

— Пойдем, может быть, еще можно выйти.

Они бросились к колодезному срубу. У дверей стоял Регин со своими людьми.

— Нам, Скъельдунгам, не суждено жить долго, — только и сказал Фроди и с этими словами вернулся в палату.

Пали последние из людей конунга. Огонь вздымался все выше, его языки пожирали кровлю. Вот уже занялись стены. Весь дом содрогался от жаркого пламени. Хельги закричал ломким мальчишеским голосом:

— Пусть женщины, и слуги, и всякий, кто друг сыновьям Хальфдана, выходит из дома. Быстрей, не то будет поздно.

Вышло несколько человек. Большая часть батраков, рабов и нищих спала не в главной палате, и теперь они перепуганно жались по темным углам усадьбы, куда не достигал свет пожарища. Некоторые, особенно из числа тех, кто не был приближенным Фроди, начали постепенно подходить ближе, приговаривая, что, дескать, давно ждут не дождутся этого радостного дня.

— Где моя мать? — забеспокоился Хроар.

В этот миг в дверях появилась Сигрид, окруженная столбами огня.

— Быстрей! — закричал Хельги.

Но Сигрид стояла, запахнувшись в плащ, и, не двигаясь с места, смотрела на сыновей.

Потом тихо, так, что ее голос был едва слышен сквозь рев пламени, сказала:

— Доброе дело вы совершили, Хроар и Хельги, и добра я желаю вам во всей вашей будущей жизни. Одному мужу я изменила, после того как он погиб, и не хочу, чтобы о вашей матери сказали, что другому она изменила, пока он был еще жив. — Сигрид возвела руки. — Я благословляю вас.

И с этими словами она вернулась обратно в палату.

Братья бросились было с криком за ней, но их успели схватить. Рухнула дверь, начала проваливаться крыша. Разлетевшиеся искры затмили звезды. И рыдания Хроара и Хельги заглушил все нарастающий рев пламени.

Сказание о братьях

1

Ярл и наместник увезли своих воспитанников в Лейдру. Там они созвали тинг и, когда народ собрался, объявили обо всем, что произошло. Стоя на высоком камне, мальчики видели, как вспыхнули на солнце вылетевшие из ножен мечи и как они со звоном разом грянули в щиты, когда толпа, собравшаяся на тинге, провозгласила их конунгами.

Они, в свою очередь, поклялись держаться старых законов, вершить правый суд и вернуть земли, которые захватили приспешники Фроди. Дабы отблагодарить своего зятя Сэвиля и воспитателя Регина, Хроари Хельги раздали им и их людям множество даров, ибо теперь они стали обладателями палат и сокровищницы датских конунгов.

После этого братья объехали всю Датскую державу вместе со своими опекунами и сильной дружиной. И везде их встречали как законных повелителей.

В дороге Хроар спросил Хельги, не хочет ли тот разделить владения так, чтобы один правил Зеландией, а другой — Сконе. Регин дернул себя за бороду и сказал:

— Сдастся мне, что в таком решении будет не много мудрости, особенно если вспомнить прошлое.

Хельги вспылил:

— Никогда я не подниму копья на брата. Мы будем жить вместе и все, что у нас есть, будем делить пополам.

Так они оба и остались в Лейдре. Сконе же решено было доверить надежному человеку. Братья попросили отправиться туда Сэвиля, и он, согласившись, переехал в Сконе с Сигню и детьми и долго правил той землей в мире. Часто он и его шурины ездили друг к другу в гости, но больше в нашей саге речи о нем не будет.

Новые конунги были совсем не похожи друг на друга. Хроар остался малорослым, но быстрым и ловким. Был он человек мягкий, спокойный, дружелюбный, в речах воздержанный и глубокомысленный. Хельги же, наоборот, вырос необычайно высоким и сильным, так что прослыл одним из самых могучих воинов в Дании. И ежели не гневался, то был буйно-весел, душа нараспашку, из тех, в чей дом человек заходит без стеснения, ибо знает, что не найдет там недостатка ни в еде, ни в питье, ни в веселье. Одевался он или проще последнего хуторянина, или в лучшие меха и сукна, и тогда уж золота на его запястьях и шее хватило бы на целый драконий клад. Был он горячая голова, человек с норовом, не терпящий возражений, да к тому же ни на одном совете не мог высидеть и часа.

Людям казалось, что Хроар пошел в отца, в Хальфдана, а Хельги — в дядю, воинственного Фроди, и они страшились разрыва между братьями. Но ничего такого не было и в помине, ибо всю свою жизнь они нерушимо любили друг друга. Первый год правления им пришлось провести в разъездах, знакомясь со своими владениями и принимая присягу от местных вождей, но потом, когда нужда в таких поездках прошла, Хроар смог спокойно поселиться в столице, постигая ремесло правителя, а Хельги принялся закалять себя в битвах и морских странствиях.

И это стало благом для всей страны. На следующий год, лишь только установилась погода, Хельги увел своих воинов в поход. Шайки грабителей и отряды викингов были истинным бичом Датской земли, и при Фроди это зло только разрослось. Хельги очистил от разбойников леса и морские пути, пройдя по ним с секирой и петлей, и землевладельцы благословили его имя. Сперва он совершал походы под предводительством опытных вожаков. А уже к осени стал обходиться без них.

Зиму он провел в сплошных пирах да в подготовке к походам следующего лета. Хельги решил, торгуя, воюя и разведывая земли, обойти вокруг Ютландии, Фюна и других датских островов.

После его отплытия к Хроару приехал Регин, ставший теперь ярлом, чтобы побеседовать со своим воспитанником с глазу на глаз.

— Мне нездоровится, — начал приемный отец конунга, — сердце все чаще болит и бьется, точно птица в клетке, а потому хотел бы я, прежде чем умру, забить еще одну крепкую сваю в основание дома Скьельдунгов.

Хроар сжал его руку. Они понимали друг друга без слов.

Регин продолжил:

— Я спрашивал в округе, посылал на поиски моих людей и нашел для тебя такую жену, которая не только принесет тебе большое приданое и сильных друзей, но и станет хозяйкой в твоем дому.

— Я всегда старался следовать твоим советам, — тихо ответил Хроар.

Его суженую звали Вальтйона. Она была дочерью Эгтйофа, ярла из Гаутланда, и близкая родня тамошнему конунгу. Хроару очень нужны были союзники в этой земле, которая лежала между его собственными владениями и владениями Инглингов.

Немало времени прошло в переговорах, в поездках сватов и посылке подарков, так что невеста приехала в Лейдру только перед Йолем. Это была крупная, красивая, умная девушка, с твердым, когда нужно, но добрым характером. Она иХроар зажили душа в душу.

Вскоре после того как их повенчали под знаком Тора, Регин умер, и его смерть стала для народа великим горем. Конунги похоронили своего воспитателя в ладье, полной дорогих даров, и насыпали над ним курган, который высоко вознесся над прибрежьем Исе-фьорда, точно желая увидеть то место, где упокоились кости старого Вифиля. Аста не надолго пережила своего мужа и тоже удостоилась от своих воспитанников богатых погребальных даров и немалого кургана.

— Придется теперь нам жить своим умом, — печально сказал Хроар.

— Ничего, если ум подведет, — ответил ему брат, — у нас есть еще наша сила.

— Наш прадед был куда как могуч, где нам до него, а ведь и он погиб.

Хроар принялся теребить свою едва начавшую пробиваться бородку. Братья были одни в верхних покоях. Каменный светильник едва разгонял мрак зимней ночи. Хроар продолжал:

— Когда-то в восточных краях мы уцелели благодаря Регину, но к западу, за Большим Бельтом, у нас мало родни.

— Ты хочешь сказать, что мне пора приискать себе жену?

— Да, нам пора вместе подумать об этом.

— Хм, сдается, рановато мне жениться.

— У Скъельдунгов это в обычае.

В течение нескольких месяцев Хроар пытался вновь завести этот разговор, но Хельги всякий раз останавливал его, а иногда просто пожимал плечами. И дело было вовсе не в том, что он робел перед женщинами. Нет, первым делом, как они после расправы над Фроди переселились в Лейдру, он залучил к себе на ложе рабыню. И с тех пор Хельги, если не уходил в море, редко спал один.

Как-то Хроар упрекнул брата:

— Твои внебрачные сыновья, борясь за власть, разорят державу.

Но Хельги ответил, посмеиваясь:

— Да ведь я ни одного из них не посадил к себе на колени и не дал ему имени. Ни одной девки я не держал при себе долго, а отсылал их обратно в работу, либо, если она была из свободных, домой с подарком, и делу конец.

— Ну так со временем тебе придется признать этих сыновей, не говоря уж о том, что будут же у тебя и законные дети.

— Посмотрим, — и Хельги, довольный собой, вышел из дома.

Однако же все-таки он задумался над словами старшего брата и в конце концов решил устроить свои брачные дела так, чтобы поразить весь свет и прославиться далеко за пределами Дании. Он тайком разослал разведчиков, а сам в открытую стал собирать суда и людей, обещая, что летний поход принесет им изрядное богатство.

И поскольку не было недостатка в младших сыновьях, которые решили сопутствовать Хельги, то, едва установилась погода, из Хавена в море вышел немалый флот.

Хроар, правда, возражал против этого похода, говоря, что вокруг и без того хватает викингов и разбойников. Но Хельги был непреклонен в своем решении.

— Люди не станут служить под нашими знаменами, если мы не поведем их к добыче, — сказал он.

Его корабли сперва пошли Зундом на юг, как будто стремясь к объявленной цели похода — южному побережью Балтики. Но когда дружина Хельги высадилась на берег острова Мен, он сказал своим капитанам, что теперь они повернут на запад. Едва он заявил об этом, кое-кто начал возражать ему, говоря, что это чересчур опасно. Но недовольным пришлось замолчать и подчиниться, несмотря на то, что Хельги — ему шел тогда шестнадцатый год — был еще очень молод.

2

Родина саксов — земли у основания Ютландского полуострова. Как и все прочие, кроме финнов, племена Северных Земель, они говорят на общепонятном языке. Когда со временем число саксов возросло, они, захватывая новые земли, начали расселяться и создавать свои королевства от Эльбы до Рейна, а потом, вместе с родственными им англами и ютами, и за морем, в Британии. Мало кто из них держался за старую родину.

Одно из таких королевств было на острове Альс, что лежит между Фленсбургом и Абенра-фьордом. Его владетели вели свой род от Одина и Фрейи, но в их жилах текла и вендская кровь. (Венды жили в восточных землях за Рудными горами, и их язык не сходствовал ни с датским, ни с финским.) Хотя вожди Альса и отличались доблестью, но их народ был малочислен, так что им приходилось присягать и платить дань конунгам Шлезвига.

Последнего из конунгов Альса звали Сигмунд. Он женился на дочери своего верховного конунга Хундинга. Она родила дочку, которую назвали Олоф, и вскоре умерла, так и не оставив мужу наследника. Может быть, поэтому Сигмунд воспитывал дочку как сына, брал ее с собой на охоту, учил владеть оружием, рассказывал о сраженьях, оставлял при себе, беседуя с мужчинами. Олоф выросла надменной и суровой, презирала женские рукоделия и, случалось, отправлялась в дорогу в кольчуге и покрыв голову шлемом, со щитом в руке, с мечом у бедра.

Ее отец тоже умер молодым. После его смерти дед Олоф, конунг Шлезвига Хундинг, убоявшись волнений, которые могли бы подорвать его власть, потребовал, чтобы жители Альса признали ее своей повелительницей. И поскольку саксам случалось доверять высшую власть женщине, а кроме того, старейшины согласились, что это лучше, чем смута, то так и было сделано.

Вскоре умер и Хундинг, и тогда смута началась уже в его владениях. Ловко натравливая противоборствующие стороны друг на друга, королева Олоф сумела добиться того, что стала сама себе хозяйкой. Она и не думала выходить замуж.

Ее считали самой завидной невестой во всех Северных Землях, да и остров ее был на диво удобен для войны и торговли, но всех, кто искал ее руки, она отсылала прочь и к тому же весьма бесцеремонно.

Собственные подданные Олоф не слишком любили ее, полагая, что она чересчур сурова и скаредна. Все же как королева она была не настолько плоха, чтобы восстать против нее, тем более что народ помнил о том, что Олоф — последняя в роду их собственных конунгов и к тому же находится под покровительством своих божественных предков.

Так обстояли дела на Альсе к тому времени, когда корабли Хельги подошли к его берегам.

Хельги знал, что королева обычно проводит лето на восточном побережье острова. Там, на берегу Малого Бельта, среди лесов была у нее небольшая усадьба: не палаты, а, скорее, охотничий домик. Здесь Олоф могла вволю охотиться, что очень любила, да к тому же в этих пустынных местах не было нужды в раздаче даров и пищи чужакам, чего она как раз терпеть не могла.

Дом стоял на обрыве, откуда далеко были видны берег и море, так что в случае опасности королева всегда легко могла послать морем за помощью или бежать в глубь острова. Хельги встал на якорь у острова Ли на другой стороне Бельта, дожидаясь, пока на море падет туман, обычный в это время года. Как только это случилось, его корабли один за другим украдкой, на веслах пошли через пролив. Промозглая туманная мгла была так плотна, что часто кормчий одного корабля не видел впередсмотрящего на носу другого. Корабли шли, связанные канатами. Сам конунг был на переднем. Лоцманом он взял местного рыбака, который досконально знал все рифы, течения, шхеры и бухты в тамошних водах. Они подошли ровно туда, куда стремились. Хельги, высадив войско на берег, поставил корабли на якорь под береговым обрывом.

Вечером туман неожиданно рассеялся — стали видны корабли и поблескивающая сталью кольчуг и копий толпа вооруженных людей, которые весело расположились на лесной опушке. Правда, в этом пока не было ничего угрожающего: на мачте передового корабля висел белый щит — знак мирных намерений пришельцев. И все же королева Олоф поняла, что окружена превосходящими силами.

Тем не менее посланников она встретила весьма высокомерно. Они же обратились к ней с такими словами:

— Хельги сын Хальфдана, конунг Дании, велел кланяться Олоф дочери Сигмунда, королеве Альса, и просить ее о гостеприимстве.

Ей не оставалось ничего другого, как передать, что она просит Хельги и его людей быть ее гостами.

И вот уже они подымаются по прибрежному откосу, входят во двор, эти юноши, неистовые, как морской ветер, гордые, как орлы. Олоф ждала их, сидя на своем высоком троне. Закат вызолотил гриву и мягкую бородку того, кто вошел и поприветствовал ее первым. И она и пришелец пристально вгляделись друг в друга.

Широкоплечий, широкогрудый, узкий в бедрах, горбоносый, крупная голова, крутой подбородок — Хельги был выше любого из рослых своих спутников. Ярко-голубые глаза на дочерна загорелом лице словно смеялись над королевой. Одет он был просто, и морская влага все еще капала с его куртки и плаща, но золотые запястья обвивали могучие руки, и рукоять меча тоже была выложена золотом.

Олоф была небольшого роста, но одежда не могла скрыть ни ее прекрасного стана, ни особого изящества движений, приобретенного благодаря охотничьим забавам. Круглолицая, широкоскулая, с крупным ртом, большие темно-карие глаза того же оттенка, что и курчавые волосы — в общем, эта девушка, немногим старше Хельги, была очень хороша собой. Надменно взглянув на гостя, она без охоты ответила на его приветствие.

— Я так много слышал о тебе, — весело сказал Хельги, — что решил проверить молву.

И с этими словами он без приглашения уселся рядом с королевой и велел слугам принести им пива.

— Приготовьте все так, чтобы наши гости ни в чем не испытывали нужды, — приказала Олоф своим людям.

Немало времени понадобилось слугам, чтобы наготовить на такую ораву нежданных гостей, но мед и пиво сразу потекли рекой. Датчане с шумом набились в королевские покои и принялись лапать женщин, пить и хвалиться прошлыми подвигами. Шум стоял такой, что Олоф и Хельги, хоть они и сидели рядом, приходилось едва не кричать, чтобы расслышать друг друга. Говорил в основном Хельги — говорил о себе — и чем больше пьянел, тем больше говорил.

Однако по лицу Олоф вовсе нельзя было заключить, что она чем-либо недовольна.

Когда наконец перешли к еде, Хельги сказал Олоф:

— Ты, верно, догадалась, что я приехал сюда вовсе не для того только, чтобы пировать; я хочу, чтобы сегодня вечером мы с тобой выпили наше свадебное пиво.

Олоф напряглась.

— Стоит ли так спешить, сударь мой? — спросила она.

— Нет, нет, — Хельги взмахнул бычьей костью, зажатой в руке. — Здесь довольно людей для свадьбы. Я обрету великую честь и пользу, если возьму в жены такую королеву, как ты. Потом можно будет освятить нашу свадьбу, обсудить размеры приданого и утренних даров и все остальное, но этой ночью мы ляжем с тобой в одну постель.

— Если бы мне было суждено выйти замуж, — ответила Олоф, сжимая черенок ножа так, что побелели костяшки пальцев, — я бы не желала иного мужа. Верю, что ты не истолкуешь эти слова к моему бесчестью.

Хельги смотрел на нее, не скрывая вожделения.

— Так-то лучше, чем чваниться зазря, и, клянусь, мы будем жить с тобой до тех пор, пока мне не надоест.

— Жаль, что здесь нет моих друзей. Что ж, будь по-твоему. Надеюсь, ты будешь обращаться со мной подобающим образом.

В ответ Хельги со смехом притянул Олоф к себе и, обняв на глазах у всех, прижал ее губы к своим.

Датчане веселились вовсю, саксы же, растерявшись, не знали, что делать, если не считать нескольких хихикающих девок, которых начали тискать по темным углам датские мореходы. Королева Олоф поднялась и, не обращая внимания на то, что платье ее испачкано, а волосы растрепаны, сказала как ни в чем не бывало:

— Выпьем же на свадьбе лучшее из того, что у нас есть. Открывайте бочки с вином!

Купцы с далекого юга иногда привозили вино в эти края. Но в других Северных Землях оно почти не было известно. Хельги, хлебнув вина, завопил от восторга. Олоф с улыбкой — в тусклом свете лучин эта улыбка, пожалуй, могла показаться искренней — принялась потчевать его вином и потчевала до глубокой ночи.

Никто, кроме самых верных из ее людей, не заметил, что она только делает вид, что пьет вместе с Хельги. Они по ее приказу вели себя точно так же.

В конце концов Хельги проревел, что пора ей в постель, а то как бы брачная ночь не превратилась в утро. Тогда те из датчан, кто еще мог стоять на ногах, с непристойными песнями и ужимками, с криками и воплями, взяв факелы, повели Олоф через двор в ее опочивальню. По обычаю северян невеста должна идти впереди.

Предполагается, что это убережет ее от злых духов, а грубые речи и песни даруют молодым любовь и чадородие. Но Олоф не ждали ни цветы, ни зеленые ветви, не было ни сговора, ни старых друзей вокруг, ни освящения брака, и не принесла она в жертву Фрейе свой девичий венок.

Провожатые вернулись за Хельги, но он на все их призывы только и сумел проворчать:

— Погоди, погоди, знаю я вас, небось решили вылакать все вино без меня.

Ночь уже близилась к рассвету, когда он, шатаясь, встал из-за стола. Немногие сумели встать вместе с ним.

Наконец воины, захлопнув за Хельги дверь опочивальни и проорав последние непристойные пожелания, шатаясь, побрели спать.

Только тусклый свет лучины мерцал в спальном покое.

— Раздевайся, — с этими словами Хельги принялся шарить в поисках королевы.

— Ложись, — пробормотала она ласково в ответ и, провожая его до постели, добавила: — Я скоро приду.

Хельги лег, а Олоф скользнула в сторону, точно хотела приготовиться к брачному ложу. Вскоре она услышала, как он захрапел.

Олоф, сжимая нож, в задумчивости стояла над Хельги. Как бы датчане ни перепились, все равно они были сильней ее немногочисленных слуг и рабов. Кроме того, если она убьет Хельги, его могучие родичи-Скъельдунги станут ее кровниками. Олоф уже решила, как ей поступить.

Одни говорят, что она воткнула в него сонную колючку, чтобы он не просыпался, другие — что в том не было нужды.

Она выскользнула в утренних сумерках под тускнеющими звездами из опочивальни к своим слугам. Выводить лошадь из конюшни было опасно, но среди слуг королевы был скороход, который со всех ног пустился бежать по лесной дороге. Когда тот доставил, что был должен, Олоф вернулась обратно с несколькими из своих людей.

— Стоит ли так поступать? — спросили они ее.

Королева гордо вскинула голову:

— Мне ли не заботиться о своей чести? За позор должно отмщать позором.

Люди королевы обрили Хельги бороду, остригли ему волосы, изваляли его в дегте, затем вместе с грудой мусора запихали в кожаный мешок, мешок завязали и стащили на берег.

На заре рабы Олоф по ее приказу разбудили, окатив холодной водой, датчан и сказали им, что Хельги уже на корабле и приказал подымать паруса, поскольку начался отлив и задул попутный ветер.

Похмельные датчане, с трудом понимая, где они находятся, начали спускаться к кораблям, но на берегу не нашли своего конунга. «Ну, значит, скоро придет», — подумали они в хмельной одури. Тут им на глаза попался здоровенный кожаный мешок. Решив выяснить, что в том мешке, они развязали завязки и увидели своего конунга в весьма плачевном состоянии. Сонная колючка, если только она вообще была, выпала, Хельги проснулся, и нерадостным было его пробуждение. Он был вне себя от бешенства.

Но тут с севера донеслось пение рогов, топот ног и копыт, звон железа и голоса. На фоне утреннего неба над береговым откосом показался отряд воинов, справиться с которым датчане были не в силах, тем более в их нынешней похмельной слабости. Пришлось подниматься на борт и уходить восвояси. Они едва могли грести. С берега еще долго доносились насмешки саксов, и, после того как берег Альса скрылся из виду, им все казалось, что чайки, летя за кораблями, продолжают глумиться над ними.

3

Молва далеко разнесла эту историю, и немало дивились люди тому, как сумела королева Олоф провести такого конунга, как Хельги сына Хальфдана. Жители Альса теперь благоговели перед своей королевой, так что она стала горда и гневлива сверх всякой меры. Правда, отныне она никогда не пускалась в дорогу без крепкой стражи.

Что же до Хельги, то он пребывал в столь мрачном настроении, что никто не смел ни обмолвиться о причинах этой мрачности в его присутствии, ни даже поднять на него глаза. Он, как и было сперва обещано, провел свой флот на Вендланд и, пройдя его с огнем и мечом, так неистовствовал в боях, что потряс и самых суровых среди своих воинов. Они выиграли все сраженья, и, когда наконец повернули к дому, их корабли были переполнены добычей и рабами. Но Хельги не выглядел довольным. Не успели корабли причалить в Хавене, как он, приказав их разгружать, в одиночестве ускакал прочь.

Тем временем слухи о случившемся на Альсе достигли Лейдры. Хроар, едва брат появился в столице, позвал его в свои палаты. Они поднялись в светлицу, чтобы поговорить друг с другом наедине.

— Я должен был бы приготовить пир в честь твоего возвращения, — мягко проговорил старший брат, — но, полагаю, в этом году ты предпочтешь без него обойтись.

— Да уж, я бы на него не пришел, — пробормотал в ответ Хельги, уткнувшись глазами в пол.

— Ничего, со временем ты все это переживешь.

Хельги вспыхнул:

— То, что случилось, опозорило всех нас.

— А из-за кого это случилось? — Хроар заговорил неожиданно жестко. — Кто довел нас до этого позора?

Хельги вскочил — казалось, еще немного, и он кинется на брата — но затем с проклятьями скатился по лестнице и выбежал из дома.

Ту зиму он провел, чуждаясь людей, был жесток с низшими, груб с высшими. Люди со страхом передавали друг другу, что, видно, в Хельги взыграла-таки черная кровь Скьельдунгов, а когда увидели, что он то и дело шепчется о чем-то с самыми преданными своими дружинниками, многие решили, что он затевает заговор вроде того, который когда-то устроил Фроди.

Но вот мрак начал уступать солнечному свету, снег дотек ручьями, прилетели журавли и ласточки. Хельги, казалось, стал спокойней. Его челядь знала, что он занят подготовкой какой-то затеи, но какой, о том он почти никому не говорил. И вот однажды ранним утром в начале лета исчезли и конунг Хельги, и самые верные из его людей, и самый быстрый корабль.

Подняли мачту, распустили парус, и корабль полетел с попутным ветром. А ветер выл, что твоя волынка, осыпал щеки холодными солеными поцелуями, ерошил волосы. По бортам с грохотом вздымались валы: на их гребнях закипала пена, сверху они были седыми, снизу — исчерна-синими, а солнечный луч, пробившись сквозь тучу, заставлял их вспыхивать зеленым огнем. Корабль перепрыгивал с волны на волну, только тали звенели да скрипел обитый моржовой кожей такелаж. Хельги встал у кормила, и, когда вдали скрылась из виду его земля, он, быть может, впервые за этот год улыбнулся.

Когда миновали Мен, Хельги велел украсить штевень своего корабля драконьей головой — знаком войны.

Теперь они пошли осторожней, стараясь, чтобы их не заметили с проплывающих мимо судов; дойдя до Малого Бельта, легли в дрейф и, только когда стемнело, при луне, на веслах двинулись курсом на север.

Еще до зари лоцман привел их в окруженную лесом бухточку в нескольких милях к югу от охотничьего домика Олоф. Хельги приказал вытащить корабль на берег и отправил лодку сторожить выход из бухты, чтобы враг не застиг их врасплох и не перекрыл путь к отступлению. Потом он позволил себе поспать несколько часов. Караульные слышали, как он смеялся во сне.

Проснувшись на заре, Хельги запасся провиантом и переоделся в нищенские лохмотья. Под ними он увязал за спиной меч и два кошеля с золотом и серебром.

Нелегок путь через чашу. Дубы и березы, ясени и лиственницы смыкают свои кроны, отбрасывая наземь пятнистую тень; тысячи птиц поют в ветвях, белки языками огня снуют по стволам; теплый воздух полнится запахами расцветающей земли. Но это вверху, а внизу подлесок стоит на пути стеной, цепляется за ноги, упирается в грудь, норовит выцарапать глаза, и треск сучьев звучит точно насмешка. Не диво, что часто от одного поселения до другого можно добраться только морем.

Но недаром Хельги был охотником: он умел отыскивать тропинки и пробираться по ним не хуже оленя. Скоро он уже был близок к цели. Припрятав меч в дупле и золото под кустом, Хельги вышел на дорогу неподалеку от охотничьего домика и принялся ждать.

Вскоре показался один из рабов королевы. Он тащил с хутора лукошко с яйцами для королевской кухни. Налетев на высокого незнакомца, раб невольно отпрянул. Хельги, показав ему, что безоружен, улыбнулся и начал так:

— Не бойся. Я человек бездомный, но безопасный.

Раба эта встреча не удивила. Шлезвиг терзали усобицы, так что вокруг было немало бродяг. А что он сумел попасть на остров, так ведь пролив — уже некуда.

— Как дела в ваших краях? — спросил его между тем незнакомец.

— Все тихо-мирно, — ответил, приободрившись, раб. — А как тебя кличут?

— Какая разница? Я — бедный батрак. Лучше погляди-ка сюда. Я ведь в этом лесу наткнулся на клад. Хочешь покажу?

Раб подумал, что страннику незачем нападать, кроме того, ежели что, так ведь у него есть крепкий посох. Он подошел и, увидев то, что лежало на земле, прикрытое листьями, почувствовал, как у него перехватило дыханье.

— Здорово! — только и сумел вымолвить раб. — Да кто ж такое здесь оставил? Может, конунг Хельги, когда он прошлый год приезжал к нашей королеве, а она посмеялась над ним?

— Ни о чем таком не знаю, — грубо прервал его бродяга. — А скажи ты мне, жадна ли ваша королева до золота?

— Ну, в этом с ней никто не потягается.

— Вот и я слыхал то же самое. Коли так, значит, ей по душе такие штуки, и она может наложить лапу на мое золото — ведь здесь ее владенья. Зачем же мне менять удачу на неудачу и прятать клад самому? Кто ж поверит, что бродяга вроде меня разбогател за час? Сочтут разбойником и отправят воронью на корм. Нет уж, пусть сама возьмет его, а мне выделит, сколько пожелает; так-то будет лучше. Ты как думаешь, соизволит она сама пожаловать за кладом?

— Сдается мне, что она решится, ежели сумеет прийти тайком, прихватив с собой пару воинов из тех, что помолчаливее.

— Я это к тому, что как бы это ей так прийти, — забормотал странник, — чтоб находка не наделала шума, а то прознают о ней ее ярлы и захотят даров да пиров, а королева-то, говорят, как раз этого и не любит. Слушай, я не желаю, чтобы с ней приходил еще кто-нибудь, кроме тебя. Она и ты, и все. Я-то ведь ничего не боюсь. — Помолчав, он продолжал: — Видишь кольцо с дорогим камнем: ты получишь его, если сумеешь привести сюда королеву без спутников. А на тебя она не разгневается, я сумею ее успокоить.

Сперва раб смутился, но потом решил, что незнакомцу ведомы еще какие-то клады и тот решил поторговаться о них с королевой без свидетелей. А уж гнев королевский таким бойким языком отвести — дело нехитрое. А потом он, раб, выкупит себя из рабства тем кольцом, да еще получит хутор в придачу.

Оставив бродягу стеречь клад, раб с бьющимся сердцем припустил к охотничьему домику. Там он, задыхаясь, рассказал Олоф о том, что отыскал огромный клад и, чтобы завладеть кладом, просит ее отправиться с ним, но никому о том не говорить, а то он боится злобы завистников.

Карие очи Олоф оценивающе смотрели на раба. На широких скулах королевы проступил румянец.

— Коли ты говоришь правду, — сказала она, — эта весть обернется для тебя удачей, коли лжешь — будет стоить тебе головы. Но ты всегда был предан мне, так что я тебе доверяю.

Олоф назначила рабу встречу под вечер, как только стемнеет. Когда пришло время, она встала, оделась и выскользнула из опочивальни. Стража высматривала только разбойничьи шайки и вражьи корабли, так что одиночке было нетрудно проскользнуть мимо нее. Под сенью залитых лунным светом дубов ее ждал раб. Он сразу же повел королеву во тьму лесной чащи.

Кошели лежали около небольшой прогалины. Лунный свет, пробившись сквозь листву, вспыхнул на лезвии обнаженного меча в руках у того, кто выступил ей навстречу из мрака.

— Приветствую тебя, королева Олоф. — Воин усмехнулся, не разжимая губ. — Помнишь ли ты Хельги сына Хальфдана?

Олоф вскрикнула и пустилась бежать, но Хельги догнал ее одним прыжком. Раб, всхлипывая, бросился было на него, замахнулся посохом, но Хельги выбил посох из его рук ударом меча.

— Я мог бы убить тебя, парень, — проговорил он так спокойно, точно не у него в руках в это время билась и царапалась женщина, — но, поскольку мы будем уже далеко, прежде чем ты сможешь вызвать подмогу, не стану этого делать. Так что мой тебе совет — убирайся-ка подобру-поздорову.

Раб что-то пробормотал в ужасе. Хельги, указывая мечом, продолжал:

— Там лежит то, что я тебе обещал.

Как ни был раб оглушен, он все-таки подобрал обещанное золото. И тут Хельги, замахнувшись на него мечом, рявкнул:

— Проваливай!

Раб бросился бежать, ломая кусты.

Хельги же, убирая меч в ножны, приказал Олоф:

— Тихо! — и, ударив ее по лицу так, что лязгнули зубы, добавил: — Ты что ж — думала, что я не отомщу тебе за твое предательство?

Олоф упала на колени, всхлипнула, потом поднялась и пробормотала:

— Конечно, я виновата перед тобой. Теперь… в возмещение… позволь мне стать твоей законной женой.

— Нет, так легко на этот раз тебе не отделаться. Ты отправишься на мой корабль и пробудешь там столько дней, сколько я пожелаю. За мое бесчестье тебе придется заплатить не меньшим.

Сперва Хельги, используя весовое охотничье умение, вел ее, запутывая след, но затем заросли стали такими густыми, что надобности в этом уже не стало. Ему даже не приходилось тащить Олоф. Только раз она попыталась бежать, но кусты, окружавшие оленью тропу, сами вцепились в нее.

Нелегок был их путь по ночной чаще: когда она наконец, спотыкаясь и едва дыша, прибрела в бухточку, где стоял корабль, ее ноги были сбиты в кровь, а платье обратилось в лохмотья почище лохмотьев Хельги.

Шумел прибой. Пел соловей. Низкая луна тянула над морем сверкающий мост, высвечивая черную драконью голову на носу вытащенного на берег корабля. Луна почти затмила звезды. Прохладный ветер доносил с моря запах водорослей.

Часовые, сидевшие у костерка, вскочили, увидев Хельги, и разразились приветствиями, так что скоро и остальные воины повылезли из спальных мешков и, сгрудившись вокруг своего предводителя, принялись хлопать его по спине и выражать свое одобрение грубыми криками.

Ухмыляясь, Хельги поднял Олоф на борт корабля и приказал раздеться. Ей пришлось проделать это на глазах у всей дружины.

Он указал ей на пространство под носовой палубой. Олоф залезла в непроглядную тьму этого закутка и легла на тюфяк, сжав кулаки. Хельги отправился следом.

На заре датчане пересекли Бельт и встали лагерем на пустынном острове Эре. Целую неделю они только и делали, что охотились, рыбачили, боролись, плавали, играли в кости, болтали или просто бездельничали. Конунг, когда не проводил время с королевой, принимал участие во всех забавах.

Олоф терпеливо сносила все: не плакала и молчала.

— Ты восхитительная женщина, Олоф, — шепнул ей на ухо Хельги однажды ночью. — Хотел бы я, чтобы все у нас сложилось по-другому.

Олоф оставалась безучастной. Он, взглянув на нее, продолжал:

— Думаю, ты просто холодна к мужчинам. Теперь же между нами все кончено.

— Не стоит обманывать самих себя, — ответила Олоф.

— Что ты сказала?

Но Олоф снова замолчала. В утреннем тумане пронзительно заверещала крачка. Хельги вздрогнул и, чтобы согреться, пододвинулся к Олоф. Но она лежала не шелохнувшись.

На следующий день датчане снова пересекли Бельт и высадили Олоф неподалеку от ее охотничьего домика. Никто не сказал ей на прощанье ни слова. Она, подобрав лохмотья, побрела по мелководью к берегу. Люди Хельги сразу взялись за весла. Королева, не оборачиваясь, устало брела к дому.

4

Тем же летом к конунгу Хроару в Лейдру прибыл его тесть, ярл Эгтйоф из Гаутланда. Причиной была кровная месть. Эгтйоф убил Хейдлейфа из рода Ульфингов, и теперь ему пришлось бежать от влиятельной родни убитого.

Хотя Хроар был молод, он не поспешил посылать военную стрелу от усадьбы к усадьбе, а сказал так:

— Неужто нам подымать наше войско для убийств и грабежей только для того, чтобы нажить новых смертельных врагов? Да и Инглингам в Упсале это не понравится! Кроме того, все наши неприятели в Гаутланде встанут на их сторону.

Хроар обратился за помощью к ярлу Сконе Сэвилю, который мог повлиять на Ульфингов, и тот сумел договориться о мире. Эгтйофу, правда, пришлось, не без помощи Хроара, заплатить немалую виру. После того сыграли пару свадеб, чтобы навечно закрепить мир между обоими родами.

— Ты мне очень помог, — сказал Эгтйоф, пожимая на прощанье руку зятя. — Надеюсь, когда-нибудь я или мои дети сможем отслужить тебе.

— Хорошо пожелание, нечего сказать, — улыбнулся Хроар. — Ведь для того, чтобы мне понадобилась помощь, я должен попасть в беду.

— Беды приносят славу, — ответил Эгтйоф.

— Есть ли слава краше и долговечнее той, что даст созидание родной земли? Вот работа, которой хватило бы не на одну жизнь: дать стране мир и обезопасить ее рубежи, расчистить поля, построить дома, спустить на воду корабли для торговли и промысла, установить хорошие законы и следить за тем, чтобы они выполнялись, ввести у себя чужеземные ремесла… Однако, родич, что-то я разболтался перед тобой, как на тинге.

Хельги вернулся из похода в прекрасном настроении и снова стал самим собой. Сперва он не упускал случая рассказать лишний раз о том, как отомстил королеве Олоф, но со временем перестал не только говорить, но и думать об этом приключении.

Но у королевы Олоф все было по-иному.

Она понимала, что люди догадываются о том, что с ней приключилось, и стоит слухам из Дании дойти до земли саксов, как рассеются и последние сомненья. Но Олоф умела быть сильной и не боялась молвы. Все же она избегала разговоров о той неделе, а когда узнала, что некий раб посплетничал о ней с одним из ее слуг, то приказала схватить обоих и за очернение королевского имени свободного задушить, а раба запороть до смерти. Она по-прежнему продолжала править страной так твердо и так разумно, что в народе говорили, что это во всем, кроме тела, настоящий конунг, а не королева.

Откуда им было знать о ее бессонных ночах, о том, как, оказавшись одна в лесной чаще, она кричит от отчаянья, воздев руки к небесам.

Но хуже всего ей пришлось, когда она поняла, что забеременела. Когда повитуха отказалась изгнать плод, Олоф сама решила, как ей быть дальше. Никогда она не позволит посмеяться над собой, никогда она не даст Хельги сыну Хальфдана лишний повод для злорадства! И королева объявила, что отплывает на материк, в Шлезвиг, чтобы объехать тамошние земли и самой попробовать замирить межродовую вражду, которая губит королевство.

Свое намерение ей удалось осуществить на славу: иногда она примиряла врагов, иногда выступала на чьей-нибудь стороне, и тогда ее маленькая, но отборная дружина легко склоняла чашу весов в нужную сторону. Никто не удивлялся тому, что время от времени королева исчезает: было известно, что ей приходится вести тайные переговоры с вождями.

Пышные шубы скрывали ее все более округлявшийся стан. А тем, кто что-то замечал, хватало ума держать язык за зубами.

Когда подошло время рожать, Олоф удалилась в выбранную заранее уединенную хижину. Воины окружили дом, но внутрь королева их не пустила, дескать, в нем и так тесно, а ей необходим покой для размышлений и, как она намекнула, колдовства. Стража, натянув палатки от дождя, мерзла в грязи у дымных костров, дышала на посиневшие от холода пальцы и старалась уберечь мечи от неизбежной ржавчины. Олоф отправилась в дом без свиты, с ней, кроме повитухи, остались только две старухи-служанки.

В бурную и темную ночь — град стучал в стены, деревья шумели под ветром — Олоф родила девочку.

— Кричи, — сказала повитуха, видя, как лицо роженицы покрывается потом. — Кричи, легче будет.

— Нет, — сквозь сжатые зубы ответила королева. — Не из-за чего.

Так как отца у новорожденной не было, повитуха, обмыв и перепеленав, положила ее на земляной пол возле материнской постели. В красноватом свете факелов Олоф смотрела на вопящее маленькое существо.

— Ты возьмешь ее к себе, госпожа? — спросила повитуха.

— Нет, ни за что я не дам ей свою грудь, — ответила Олоф, но, протестующе подняв руку, добавила: — Однако же не убивай ее. Она может пригодиться когда-нибудь, для чего-нибудь… Всякое может случиться.

— Тогда дай ей имя.

Олоф безразлично посмотрела вокруг, неожиданно ее взгляд остановился на охотничьей собаке, суке по кличке Ирса. Она усмехнулась, перевела глаза с собаки на младенца.

— Да, я, пожалуй, дам ей имя, — сказала она. — Пусть зовется Ирса.

И она снова опустилась на постель.

От этих слов повитуху и служанок бросило в дрожь.

Однако они подчинились воле королевы. Ее решение не было для них неожиданностью, недаром они заранее нашли кормилицу. Но когда Олоф, оправившись, снова была готова пуститься в путь, они все же попросили у нее распоряжений насчет Ирсы.

— Одно только слово кому-нибудь об этом отродье, и я вам не позавидую, — огрызнулась королева. — Захватите ее с собой в дорогу. Я подыщу ей дом, в котором ее воспитают, как принято воспитывать детей знати.

Вернувшись на Альс, она отыскала бедного хуторянина и отдала ему и его жене ребенка вместе с кое-какими подарками, сказав при этом, что девочку зовут Ирса, что она дочь ее верной рабыни, которая умерла родами, и чтобы они растили ее, как свою собственную.

С тех пор Олоф никогда не видела свою постылую дочь и никогда не любопытствовала о ней.

Прошли годы.

Дания расцветала и крепла. Братья-конунги трудились рука об руку. Хроар правил, державой, и чем мудрее он становился, тем больше старался для ее блага. Ему не только удалось сохранить уважение своих дружинников, но и приобрести их любовь. У них с Вальтйоной родилось трое детей, и все трое выжили: дочь Фрейвар и двое сыновей, Хродмунд и Хрерик, причем последний родился, когда супруги были уже немолоды. Это был настолько счастливый брак, что если Хроар и брал к себе на ложе иных женщин, то только находясь в долгой отлучке из дому.

Ему приходилось немало ездить, укрепляя государство сообразно своей воле. Ежегодно он объезжал тинги по всей стране, но не ленился выслушивать и отдельных людей. Хроар часто уезжал из дому, чтобы самому выяснить, все ли в порядке в разных концах его земли. Случилось ему ходить и за море под белым щитом мира, но чаще он принимал заморских гостей в одной из своих палат, внимательно прислушиваясь ко всему, что они скажут.

Люди охотно трудятся только тогда, когда знают, что их труд не станет добычей чужой жадности и жестокости, а потому Хроару приходилось то и дело вести войны. Впрочем, ратный труд он чаще всего поручал рвущемуся в бой Хельги.

Каждое лето младший из конунгов отправлялся на поиски сражений. Случалось ему, чтобы угодить дружине и привлечь в нее на время между севом и жатвой вольных землепашцев, совершать разбойничьи набеги. Однако чаще он обходил оборонным дозором побережья Дании. В первые годы своего совместного с братом правления Хельги усердно разорял викингские гнезда, преследовал разбойников и всех, кто осмеливался нарушать мир в стране.

А таких находилось немало, особенно среди соседей Датской державы, подстрекаемых то из шведских, то из саксонских земель. Когда же братья почувствовали себя уверенней в своих владениях, Хельги заставил пожалеть соседних вождей о тех бедах, что они причинили его землям. Если они по доброй воле не соглашались присягнуть Хельги на мече и заплатить подать хозяевам Лейдры, то им не стоило удивляться, если в один прекрасный день в их водах появлялись датские драккары, а с суши надвигалось войско в боевом порядке — красные щиты под черным стягом конунга Хельги.

Мало осталось вождей, которые отважились бы противостоять датской мощи, не нашлось и таких, которые сумели объединить свои силы — братья скоро научились доводить их междоусобные свары до кипения. Гром схваток радовал волков и воронов. Хельги приобрел немало новых шрамов и не однажды бывал ранен чуть не смертельно. Но каждый раз ему удавалось исцелиться, и каждый раз победа оставалась за ним.

За эти годы он опустошил Фюн и другие острова вокруг него. Хельги хвалился тем, что сумел покорить конунгов не меньше, чем женщин.

— А жениться-то ты собираешься? — спросил его как-то Хроар.

— Пока что нет, — Хельги пожал плечами. — К чему спешить? Однажды я пробовал посвататься, но это плохо кончилось. — Они посмеялись этому полузабытому случаю. — Я знаю, что ты тешишься мыслью связать меня браком с каким-нибудь сильным родом для своих собственных целей. Почему бы не держать меня в таком случае как приманку?

— Когда мы с тобой умрем…

— У тебя уже есть сын. Ты боишься, что мои отпрыски попытаются соперничать с ним? Этому не бывать. Слишком много у меня внебрачных детей, слишком мало я их ценю. На самом деле, Хроар, для дома Скьельдунгов будет гораздо лучше, если у меня никогда не будет королевы, чьи дети еще решат, пожалуй, что у них есть какие-то права на престол. Не горюй, давай лучше выпьем еще по рогу меда.

Братья даже зимой виделись нечасто, поэтому каждая их встреча была не только советом, но и пиром. Но после этого разговора Хроар покинул Лейдру.

Он вовсе не рассердился на Хельги. Ведь братья понимали друг друга с полуслова; например, однажды на пиру, который Хельги давал в честь возвращения Хроара, тот позволил себе сказать вот что:

— Похоже, что из нас двоих ты главней, недаром ты охраняешь древний престол датских конунгов. Эту честь я легко уступаю тебе и твоим наследникам, если они у тебя будут. Но в возмещение хочу получить твое запястье, ведь на него у меня не меньше прав, чем у тебя.

Те, кто слышал это, затаили дыхание. Они понимали, что Хроар мог говорить только об одном запястье. Это был не тот обычный золотой браслет, от которого с легкостью отламывают кусок, чтобы наградить скальда за песню или, скажем, воина за какую-нибудь услугу. Нет, это был толстый обруч, выкованный в виде змеи, которая, обвившись несколько раз сама вокруг себя, кусала свой хвост, а ее гранатовые глаза горели смертельным огнем. В предании говорится, что это было первое из тех сокровищ, которые Фенья и Менья намололи для Фроди Миротворца. Как бы то ни было, Скъельдунги долгие годы гордились им.

Хельги только весело улыбнулся и сказал в ответ:

— Нет ничего проще, брат. Бери его.

И все же у Хроара были серьезные причины для того, чтобы уехать. Два конунга не могли ужиться в одном городе, ведь у каждого были молодые задиристые дружинники: между ними то и дело вспыхивали поединки, которые иногда кончались гибелью одного из бойцов. И тогда не всегда удавалось предотвратить кровную месть между родами, которые, вместо того чтобы воевать с врагами Дании, сражались между собой.

Кроме того, местоположение Лейдры не устраивало Хроара. Говорят, что в старые годы фьорд доходил до самого города, расположенного в глубине острова. Ко времени нашей саги это уже было не так. От фьорда осталась только медленнотекущая протока. Нужна была новая гавань на берегу глубокого, открытого с моря залива, которая бы привлекла заморских купцов.

Хроар основал Роскильде в бухте, которую потом стали называть по городу. Этот город стал столицей королевства. Новую столицу построили недалеко от Лейдры, но все же на достаточном расстоянии, чтобы избежать возможных распрей. Во времена Хроара люди называли этот город Хроарскильде, Родник Хроара, потому что там бил чистый источник, чьи струй не только поили всю округу, но и почитались священными.

Конечно, новое поселение разрослось не сразу. Сперва были построены только королевские палаты с различными пристройками и жильем для дружинников, амбары да пристань для кораблей. К югу от построек простирались поля, к востоку — вересковые пустоши, на западе чернела дремучая чаща. И все же люди говорили, что не бывало жилища краше палат Хроара, с тех пор как Один пришел в Северные Земли. Палаты же были построены на диво: из лучшего леса, хитро украшенные резьбой и росписью. Концы балок, поддерживавших кровлю, украшали позолоченные ветвистые оленьи рога, ярко блестевшие на солнце, поэтому королевскую усадьбу прозвали «Оленем».

И вот на этот чудесный дом пала беда.

Быть может, это была злая судьба, быть может — гнев богов. Щедрые к людям, братья часто бывали невнимательны в служении асам и ванам. Конечно, они совершали все, что положено делать конунгам в праздник. Кроме того, Хельги, дабы снискать удачу, иногда приносил в жертву что-нибудь вроде петуха, но все-таки больше верил в свои собственные силы. Хроар же, когда ему случалось отвлечься от дел королевства и рода, больше думал о заморских знаниях, чем о том, как отблагодарить богов и предков.

Как бы то ни было, на «Оленя» пошла охота.

Жил некогда конунг по имени Хермод, один из худших в роду Скьельдунгов, который был изгнан за свою алчность и жестокость. Поселившись на болотах, он сошелся с троллихой и прижил с нею детей. Среди прочих от этого союза произошло чудище по имени Грендель, которое повадилось по ночам забираться в королевские палаты, утаскивать оттуда людей и пожирать их.

В Англии говорят, что это продолжалось двенадцать лет подряд. Но датчане полагают это неверным. Неужто такой витязь, как Хельги, не избавил бы своею брата от этой напасти? Можно предположить, что старший брат построив «Оленя» вскоре после того, как он сделал добро Эгтйофу, а младший — причинил зло Олоф. После этого Хроар прожил в этих палатах девять лет, и все это время братья трудились плечом к плечу. И их труды не пропали даром: датчанам жилось тогда так счастливо, как еще ни разу со времен Фроди Миротворца. Именно в это время неутомимый Хельги отправился в долгое плаванье к неведомым берегам. Он совершал походы то на запад в Англию, то на север — в Норвегию и Биармию, то на юго-восток по рекам Руси; там грабил, здесь торговал, и свежий ветер надувал ею паруса под все новыми небесами. Пролетело три года, прежде чем он привел свои корабли к родным берегам.

Скорей всего как раз в то время, когда приполз Грендель, Хельги не было в Дании. И вот палаты Хроара запустели на три года, а на челе их хозяина залегла забота.

Хроар ждал возвращения Хельги, понимая, что некому больше совладать с чудищем. Да ведь кто знает, может, давно уже белеют кости Хельги где-нибудь на чужбине, а потому Хроар принял помощь от сына Эгтйофа ярла, чей род он когда-то выручил из беды. Тот прислал ему из Гаутланда своего родича Бйовульфа, которого вы у себя в Англии называете Беовульф.

Всем ведомо сказание о том, как Бйовульф поймал Гренделя и оторвал ему лапу, как мать Гренделя пришла мстить за сына, как Бйовульф преследовал ее под водой, настиг и убил, чем и заслужил славу, которой не прейти до конца времен. Можно только добавить, что он отплыл к себе на родину незадолго до возвращения Хельги, который застал Данию полной славой заморского героя, так что о егособственных деяниях некому было и слушать.

Хельги достало мужества, чтобы не завидовать заслуженной славе Бйовульфа, но он с невольной грустью вспомнил о тех годах, когда тоже был молод. Между тем Хельги вовсе не был стариком — немногим более тридцати зим побелило мир с тех пор, как он впервые вступил в него — но в его глазах уже не было прежнего задора. Что с того, что люди теперь скажут о нем, дескать, Хельги сыну Хальфдана случилось в своих странствиях заплывать дальше, чем другим, если он еще мальчиком сумел свергнуть могучего конунга и юношей — отомстить славной королеве.

И, быть может, вспомнив молодость, Хельги решил следующим летом отправиться к берегам Альса. Он говорил, что хочет поразведать, что к чему в саксонских владеньях. Не может же, дескать, он наводить порядок в Северной Ютландии, не зная, как обстоят дела в Южной. Все это, без сомнения, было правдой. Однако уж не вспомнил ли Хельги, как он восторжествовал над королевой, и, кто знает, может ему примерещились ее карие волосы и стиснутые кулаки?

Он ничего не знал о существовании Ирсы. Да и никто не знал о ней, кроме ее матери-королевы Олоф, повитухи да двух старых служанок, которые давно померли. Хуторяне, которым ее отдали на воспитание, уже успели позабыть, что это не их родная дочь.

Их хутор стоял на севере Альса, у берега Абенра-фьорда. К югу простиралась вересковая пустошь, по которой там и тут были разбросаны купы невысоких, узловатых дубов и вечнозеленые моховиша, поросшие ивой, а дальше вставала непроходимая, если не считать нескольких тропок, чаща. К северу, за широкой полосой желтых дюн, поблескивало море: поглядишь налево — вдалеке виден материк, поглядишь направо — только волны, тучи да чайки. Не часто доводилось жителям этих краев видеть солнце — то дождь, то снег, то туман, то бесконечная зимняя ночь. Это была скудная, продутая всеми ветрами земля, на которой вдалеке друг от друга стояло несколько хуторов, ведь, чтобы прокормиться, каждой семье приходилось обрабатывать немало акров тощей земли, а что до разбойников, то здесь их вряд ли что-нибудь могло соблазнить.

Вот в этих местах и росла Ирса — дочь конунга Хельги и королевы Олоф.

Она знала о том, что она — приемыш. Об этом, собственно, можно было и не говорить, так мало в ней было сходства с ее приемными родителями и их собственными детьми. Однако в этом не было ничего необычного: отец мог утонуть, мать — помереть от чахотки, но сирота не оставалась без крова, ведь это была пара рабочих рук, никогда не лишних в хозяйстве. Ирса не много думала о своих родителях, о которых только и знала, что мать умерла рабыней, а об отце вообще никто ничего не слышал. Не думала она и о том, что за жребий ей выпал — счастливый или несчастливый. Когда потом она вспоминала эти годы, они всегда казались ей лучше, чем были, верно, на самом деле.

Между тем Ирсе с детства пришлось узнать, что такое тяжелый труд, что такое топор и тряпка, котел и коромысло, метелка и прялка — узнать все, что постепенно делает из девочки настоящую хуторянку. Но крестьянская жизнь состояла не только из ломоты в спине и сбитых в кровь ладоней, случалось Ирсе баюкать детей, собирать вместе с подружками-хохотушками орехи и ягоды, петь и мечтать, гоня хворостиной гусей на лужок.

Одежда крестьянских детей была сущие лохмотья из домотканого холста, грубого и серого; летом они ходили босиком, зимой, в лучшем случае — в деревянных башмаках и все же росли здоровыми, крепкими и не обращали внимания на погоду. Пища была грубой, да и той не всегда вдоволь. Круглый год они питались овсяной кашей, ржаным хлебом, луком да овечьим сыром, и в зависимости от времени года к этому удавалось добавить то свежую рыбу, то устриц, то бакланьи яйца, то грибы и ягоды. Вся семья жила в одной темной комнате, где кроме людей был еще загон для коз, гусей и свиней. Так и росла Ирса вместе с еще дюжиной детей своих приемных родителей в этой лачуге, которую скотина согревала своим дыханием (и отравляла своим запахом); и если она слышала, как отец с матерью возятся в углу, то не сомневалась — в будущем году снова жди прибавления в семье.

Ирса с детства знала, что такое страх. Случалось, когда отец с соседями уходил рыбачить в море, с севера налетала буря. Не вернись он домой или вернись одним из тех раздутых, объеденных угрями утопленников, которых море то и дело выносило на берег — это означало бы не только горе, но и голодную смерть или, в лучшем случае, долговое рабство, ведь помощи было ждать неоткуда. Великанша Ран злобно скалилась на дне морском; в омутах притаились водяницы; Баба Болотница варила туманы; домовой по ночам качался на коньке крыши, шуршал в соломенной кровле, словом, сделаешь что-нибудь не так — накличешь на себя беду. Подошли к берегу чужие корабли или к дому — чужие люди — беги, прячься в лес, ведь и у самой бедной девчонки есть то, на что могут позариться разбойники!

Но Ирса узнала также, что такое дружба и веселье, и не только дома, но и в соседском кругу. Конечно, соседи могли злословить и ссориться друг с другом по пустякам, а все-таки им приходилось вместе противостоять враждебному миру; и, кроме того, ведь было же для всех четыре общих праздника в году: Весеннее Благословение, Середина Лета, Жатва и Йоль — дни благоговения и радости.

Ирса знала, скоро она вырастет и, погуляв белыми ночами год-другой с окрестными парнями, выйдет за одного из них замуж и тогда уже как хозяйка дома будет потчевать соседей пивом, а домовому оставлять молоко.

Иногда дети видели, как вдалеке проходят корабли, которые никогда не причалят к их берегу (а вдруг все-таки причалят!), вздымаются весла или парус гордо поднят на мачте, и вот уже ничего не видно, только солнце блеснет на стали в последний раз — может, это конунг проплыл, может — бог, кто знает?

Зима несла с собой холод и мрак, зимой приходилось туже затягивать пояс, но ведь зимой было меньше работы, под лыжами скрипел снег, под коньками скользил лед, то-то раздолье для снежков и снеговиков, и время для старых добрых сказок. Весна приносила проливные дожди, боярышник в цвету и стаи птиц, возвращавшихся из неведомых стран. Лето — зелень, зелень повсюду, и головокружительные запахи, и гудение пчел, и потоки слепящего света, а потом приходила гроза, чудесная летняя гроза: трах! — мелькает молот Тора, бах! — и тролли сокрушены, и так до тех пор, пока колеса запряженной козами повозки бога-громовика не загрохочут прочь, скатываясь за окаем небес. Золотая осень щедро одаривала плодами — можно было до отвала набить живот; багрец покрывал верещаники; яркая луна полнолуния разливалась серебром на изморози и паутине и тянула дорожку по морю до самого края света; а где-то в вышине перекликались гусиные стаи…

Ирса никогда не могла понять, почему ее названные братья и сестра никогда не обращают внимания на всю эту красоту. Она любила их, но понимала, что она — совсем другой человек.

5

— Хотел бы я знать, как обстоят дела в тех краях, — сказал себе Хельги, — да только, сдается мне, там не слишком обрадуются, если я явлюсь под своим собственным именем.

Никто не сумел уговорить его не высаживаться на Альсе в одиночку. Хельги сошел на берег в памятной ему бухточке, приказав кораблю вернуться за ним через неделю.

Он не ожидал для себя никаких неприятностей. Кому вздумается нападать на такого детину, как он, тем более одетого в лохмотья. Кроме того, его посох был на самом деле древком копья, наконечник от которого он спрятал вместе с кинжалом под одеждой. Хельги весело попрощался со своими воинами и зашагал к лесу.

Его немного смутило известие о том, что королевы Олоф нет в ее охотничьем домике. Сторожа сперва встретили Хельги недружелюбно, но потом, услыхав его песни и сказки, подобрели, а один из батраков королевы напоил бродягу пивом и уложил спать на сеновале. Хельги сказал, что он бедняк из Химмерланда и ищет работу.

— Здесь ты ее вряд ли найдешь, — ответил его хозяин. — Вот если ты отправишься к северному берегу, то, пожалуй, тамошние рыбаки не откажутся от пары крепких рук, которые сумеют держать весла во время путины.

Хельги пожал плечами и последовал совету, поскольку все равно собирался разведать то побережье. Теперь, когда он покорил Фюн, ему нужны были сведенья об этой части Малого Бельта.

Как-то, пробираясь вдоль берега, он взобрался на высокую дюну и издали увидел девочку, бредущую вдоль воды. Ночью штормило, и теперь она искала плавник, янтарь и все, что могло выбросить море.

Хельги знал, что стоит ей увидеть его, как она бросится бежать к своей хижине, которую, хоть она и была укрыта за кривыми соснами, выдавал подымающийся к небу дымок. Хорошо бы, если она не слишком большая уродина, потолковать с ней наедине, но при этом не трогать, тогда ее родичи поймут, что он не желает им зла, а не то еще решат, пожалуй, что он разбойник или охотник за рабами.

Хельги, пригнувшись, спрятался за дюну, шаря глазами в поисках укрытий. Если двигаться перебежками от дерева к кустам, от кустов к валуну, затем, точно на охоте, проползти по вересковой пустоши, то он сможет незаметно подкрасться наперерез девчонке. Так Хельги и сделал. Но стоило ему взглянуть на нее сквозь дубовую поросль, как у него замерло сердце.

День был ветреный. Солнечные лучи то вспыхивали в волнах, прорываясь сквозь бегущие облака, то снова все накрывала густая тень. Волны, серые, зеленые, отливающие синей сталью, с грохотом накатывали на берег и, покрываясь белой пеной у скал, снова откатывались обратно. Вдали, теряясь в дымке, виднелся материк. Ветер срывал пену с волн, свистел в ветвях, шуршал в вереске. В небе с криком кружили чайки. Холодный, пропахший морской солью ветер ерошил волосы девочки, бредущей по песку среди бурых куч водорослей.

Она была стройной, но невысокой, не выше середины груди того, кто встал на ее пути. Домотканое платье прикрывало ее еще по-детски гибкую фигуру, тонкую талию, худенькие руки и ноги. Загар и копоть не могли скрыть белизну кожи. Широкое, высокоскулое лицо сужалось к небольшому, крепкому подбородку, большой рот мягких очертаний приоткрыт в белозубой улыбке, серо-голубые продолговатые глаза под изогнутыми бровями широко распахнуты. Волосы, украшенные венком из желтых одуванчиков, волной спадали до бедер, и солнечный луч вспыхивал на них золотом.

Хельги, не удержавшись от возгласа: «Ну и красотка!», шагнул навстречу девочке.

Та вскрикнула, отскочила от него и, выронив дрова, побежала. Он пустился за ней:

— Не бойся. Я ничего худого тебе не сделаю. Постой.

Но девочка бежала, не останавливаясь. Хельги, прибавив ходу, обогнал ее и бросился наперерез. Тогда девочка схватила палку и, шипя как дикая кошка, принялась колотить его. Ему понравилась такая отвага. Выставив руки, он сказал со смехом:

— Все, ты победила. Сдаюсь. Иди куда хочешь.

Девочка опустила палку, отдышалась. Незнакомый мужчина мог легко оглушить ее, но предпочел просто стоять и улыбаться. Что за силач, и какой красивый! Сразу видно, что не из здешних мозгляков. И лицо не хуже фигуры: нос орлиный, глаза голубые, грива льняных волос, а борода что твой пшеничный сноп. Среди золотистой шерсти, покрывавшей руки, белели многочисленные шрамы.

— Как зовут тебя, госпожа, — спросил незнакомец с чужеземным выговором, — и какого ты рода?

Девочка поглядела на дым, поднимавшийся над лесом.

— Я дочка здешнего хуторянина, — прошептала она так тихо, что ответ был едва слышен сквозь шум прибоя и свист ветра. — Да… я… то есть моя мать была рабыней, а звать меня Ирсой.

Он подошел к ней. Она стояла точно зачарованная, слыша только стук собственного сердца. Он взял ее руки в свои, тяжелые и горячие. Помолчал, потом задумчиво сказал:

— У тебя глаза не рабыни.

Они сели на песок, спиной к ветру, и стали разговаривать. Сначала ей и в голову не могло прийти, что незнакомца заинтересует ее повседневная жизнь.

— Кто ты? — спросила она, но мужчина, не отвечая, сказал:

— Расскажи мне лучше о себе, Ирса. В тебе есть что-то странное. Сколько тебе лет?

— Мне, я… я не считала, — удивилась девочка.

— Подумай.

Он начал загибать ей пальцы.

— Этот год, прошлый год…

Ему пришлось немало повозиться с ее пальцами, так что в конце концов она покраснела и почувствовала головокружение, но все-таки сообразила, что ей должно быть тринадцать или четырнадцать.

— Мне было столько же, когда… ладно, не важно, — сказал незнакомец, — видно, мы оба из тех, кто быстро взрослеет.

Они закусили сыром и сухарями из его котомки. Потом он обнял рукой ее стан, но она не отпрянула, а склонила голову ему на грудь.

Белая чайка, облитая солнцем, низко парила над их головами.

— Я влюбился в тебя по уши, — сказал Хельги.

— Ой нет, — выдохнула Ирса.

Он нехотя ухмыльнулся:

— Ты ведь дочка бедного хуторянина, отчего бы нищему бродяге не позабавиться с тобой?

Девочка в ужасе вскочила на ноги:

— Что? Нет, нет, нет!

Он навис над ней.

— Да, о да, — и, бережно обнимая, сказал: — Пойдем со мной, Ирса. Так надо. Видно, этого хотят норны.

Ирса зарыдала, прося пощады. Тогда, помедлив, Хельги сказал:

— Я мог бы взять тебя силой. Но твои слезы что-то разжалобили меня. Не многим женщинам довелось услышать от меня такие слова. А потому, прошу тебя, стань моей по своей доброй воле.

Ирса еще раз поглядела на него. Ей вспомнились неотесанные соседские увальни, и тут кровь ударила ей в голову. Смеясь и плача, она бросилась в объятия Хельги.

Они вместе нашли укрытие для него. Ей был ведом ключ, над которым деревья сомкнули свои кроны, а жаркое лето обратило траву в сено.

Хельги, привыкнув жить в лесу, не любил попадаться на глаза чужим людям. И Ирса каждый день приходила к нему сама и приносила с собой еду, которую, впрочем, ни один из них толком так и не распробовал. Дома заметили, что с Ирсой что-то происходит, но ей удавалось всякий раз ускользать от надзора. Да и надзора, правду сказать, особого не было: в тех краях никто бы не взял за себя девку, пока она не докажет, что ее чрево плодоносно.

В назначенный срок Хельги отправился в обратный путь, наказав Ирсе не бояться, когда появится корабль. Так что, когда его корабль действительно показался и местные жители бежали в страхе, она осталась на хуторе. Богато одетый воин сошел на берег и назвал себя перед Ирсой датским конунгом.

— Я бы не огорчилась, если бы ты оказался простым бродягой, — пролепетала, едва не теряя сознание, Ирса.

Потом она отыскала в лесу своих попрятавшихся приемных родителей и уговорила их вернуться обратно. Всех их Хельги щедро одарил, перед тем как уплыть прочь вместе с Ирсой.

Хельги должен был присоединиться к своим людям, которые ждали его на кораблях близ Фюна. Они бы не поняли его, если бы он отменил задуманный за год поход и из-за женщины остался на берегу. Так что Хельги пришлось уйти в море, но перед тем он отвез Ирсу к своему брату Хроару.

Им обоим, Хельги и Ирсе, нелегко дались несколько месяцев разлуки.

Королева Вальтйона сказала мужу:

— Сдается мне, что эта девочка значит для Хельги больше, чем его обычные подружки.

— Может быть. — Хроар нахмурился и дернул себя за бороду. — Если так, то плохо дело. Нашел себе рабье отродье с глухого хутора!

— Нет, что ты, она хорошая девочка, — ответила Вальтйона. — Пожалуй, чтобы не было от нее позора роду Скьельдунгов, мне следует ею заняться.

Немало всею надлежит знать настоящей госпоже: она должна вести хозяйство в большой усадьбе; быть искусной в ткачестве и пивоварении; блюсти себя в одежде, речах и повадке; ведать почитание богов и предков; помнить, кто друг ее мужу и кто недруг и как вести себя с тем и с другим. Конечно, Ирсе нелегко было все это усвоить сразу.

— Она старается, — говорила, бывало, Вальтйона Хроару. — Если бы я была такого низкого рода, у меня бы все получалось еще хуже.

Ирса — веселая душа — хоть и тосковала о Хельги, за работой пела, не умолкая. Она любила животных и охотно ходила за лошадьми, собаками и ловчими птицами, хотя охоты не терпела. Зато уж с лодкой управлялась не хуже любого мальчишки. Выросшая среди простого люда, готовая выслушать жалобу и помочь любому батраку и рабу, она относилась к ним куда добрей, чем Хроар и Вальтйона, а ведь они считались хорошими хозяевами.

— Она ведь, — сказала королева мужу, — испытала их работу на своей шкуре, так что у нее не легко сплутовать или залениться. И к тому же умеет обходиться без порки, только спросит совсем спокойно, уж не хочешь ли, мол, в услужение к кому-нибудь другому. Конечно, никто не хочет.

— Хм, мне и самому она начинает все больше нравиться, — ответил Хроар.

— Она из хорошего рода, — продолжала Вальтйона. — Не имеет значения, была или не была ее мать рабыней, как ей о том сказали. Даже если так, то это была высокородная женщина, которую похитили и продали в рабство. И, кто знает, может, ее отец был конунгом.

Когда Хельги вернулся домой, его встречала совсем другая Ирса. Ирса, одетая в тонкое полотно, меха и золото, с ключами от всей его усадьбы у пояса и любезным приветствием на устах, так что его точно громом поразило. Той же ночью, перед рассветом, он сказал ей, что она слишком хороша для наложницы, а потому он сделает ее своей королевой.

Так он и поступил. Об их свадебном пире толковали потом еще долгие годы.

Хроар же использовал свадьбу как предлог для встречи с вождями недавно покоренных островов. Пригласив вождей на пир, он подарками и ласковыми речами крепко связал их с домом Скъельдунгов.

— В конце концов, хоть этим мы обязаны Ирсе, — проворчал Хроар, обращаясь к жене.

— Ты сердит на нее за то, что она закрыла Хельги дорогу к более выгодным женитьбам? — спросила Вальтйона. — Но он может взять столько жен, сколько пожелает.

— Теперь ему не нужны другие, — ответил Хроар. — Он даже перестал брать себе новых наложниц. — И, улыбнувшись, добавил: — А, ладно, она мне самому по душе.

Ирса прилежно постигала все, что нужно знать жене конунга, и скоро люди в один голос заговорили о том, что хоть она и молода, но уже давно в Лейдре не бывало такой чудесной королевы. Заметили также, что и Хельги рядом с ней смягчил свой нрав. Он стал оставаться на лето в Дании, беря на себя часть забот Хроара. Менее терпеливый, чем брат, он был не менее справедлив. Многие были счастливы теперь доверить ему свои тяжбы, не без основания полагая, что он обсудит их дело с Ирсой, и она сумеет смягчить его непреклонность.

Она была еще очень молода, так что только на третьем году замужества родила сына.

Роды пришлись на канун Йоля и были долгими и трудными. Хельги сидел в своей палате, слушал скальда, беседовал со своими людьми. Но в речах его было мало смысла, слишком часто он прислушивался к тому, что делается на женской половине, пытаясь сквозь шум непогоды услышать стоны роженицы.

Наконец вошла повитуха. В сразу обрушившейся тишине слышно было только, как огонь трещит да ветер гуляет — она внесла сверток и положила его на землю рядом с конунгом. Хельги замер. По его лицу градом катился пот.

— Я принесла твоего сына, конунг Хельги, — сказала повитуха.

— Что с Ирсой? — прохрипел конунг.

— Надеюсь, что все будет хорошо, государь.

— Подай мне нашего сына.

Трясущимися руками Хельги положил сына к себе на колени.

Назавтра, уверившись в том, что Ирса выживет, он принес в жертву богам стадо быков и лошадей в священной роще и созвал народ на пир не хуже того, что был на его свадьбе. Своими руками Хельги окропил младенца водой и нарек ему имя Хрольф. Воины, которые прошли с ним в походах весь мир от края до края, грянули мечами в щиты, приветствуя королевича.

Ирса начала медленно поправляться. С тех пор детей у нее больше не было. Но они с Хельги по-прежнему были счастливы. И оба души не чаяли в своем Хрольфе. Мальчик рос некрупным, но красивым, веселым, легким на ногу и разумным.

То были годы мира для Дании. Но братья-конунги не спускали глаз с Гаутланда и Свитьод, где творились немалые дела.

Конунг гаутов Хуглейк, быть может, желая потягаться в славе с Хельги, повел свои боевые корабли мимо Ютландии и Земли Саксов в набег на Землю Франков. Но франки заманили его войско в западню, и он сложил в бою голову. Среди немногих спасшихся гаутов был и Бйовульф, который сумел в доспехах доплыть до своих кораблей. Печальным было его возвращение домой. За доблесть гауты хотели избрать его конунгом, но он отказался и поднял перед шитом сына Хуглейка Хардреда. Однако, когда умер сильнейший из вождей Эгтйоф, Бйовульф стал по существу правителем Гаутланда во всем, кроме титула.

Шведами тогда правил конунг Эгиль. Подобно другим Инглингам, он приносил щедрые жертвы богам и, кроме того, занимался, колдовством. Может, ему не удалось какое-нибудь заклинание, но, как бы то ни было, однажды бык, приготовленный для жертвоприношения, разорвал путы, расшвырял тела рабов, уже принесенные в жертву Одину, и скрылся в чаще. Долго он бродил по округе, наводя ужас на людей. Наконец конунг Эгиль вместе со своими ловчими отправился на охоту за ним в густом лесу он потерял из виду своих спутников и неожиданно налетел на быка. Конунг метнул копье. Бык рванулся вперед и, опрокинув коня, сбросил конунга на землю. Эгиль выхватил меч. Но бык успел ударить первым. Рог пронзил сердце конунга. Тут появились королевские ловчие и покончили со зверем. Тело Эгиля унесли в Упсалу, там его и похоронили.

У покойного конунга был брат по имени Оттар. И вот закипела борьба за власть между Али сыном Эгиля и Асмундом и Адильсом сыновьями Оттара. Война бушевала в Свитьод много лет. Наконец Асмунд пал, а побежденный Адильс бежал в Гаутланд. Конунг гаутов Хардред поддержал его. Но когда его войско вторглось в Свитьод, Али вновь одержал победу и Хардред погиб.

Наконец гауты, как они того давно хотели, выбрали своим конунгом Бйовульфа. Он обратился за поддержкой к своему родичу и другу Хроару. Тот послал войско, и наконец в битве на льду озера Венерн Али был убит. Адильс въехал в Упсалу и был провозглашен конунгом шведов.

Хроар и Бйовульф возлагали большие надежды на благодарность нового государя Свитьод. Адильс не был воинствен, зато больше, чем любой другой Инглинг, склонен к колдовству. Казалось, что, добившись своего, он не будет вмешиваться в чужие дела.

И все же братья Скьельдунги, помогая Адильсу, совершили, сами того не ведая, ошибку. Правда, не скоро им пришлось убедиться в этом. Пока же к ним подступили другие беды.

Месть королевы Олоф грянула вскоре после того, как минуло семь лет с того дня, как на пустынном берегу Хельги встретил Ирсу.

6

Бедному хуторянину не оставалось ничего другого, кроме как отыскать королеву Олоф и поведать ей, как пришел с моря чужой человек, назвался датским конунгом и увез с собой девочку, которую она оставила ему на воспитание. Слушая его, королева сидела неподвижно, только слабая улыбка кривила ее губы. И с этого дня она принялась с жадностью ловить всякую весть из Дании. Впрочем, новости доходили не быстро, ведь Олоф не подавала виду, что что-то произошло, и ее люди по-прежнему боялись упоминать при ней о Хельги сыне Хальфдана. Но так или иначе, она узнала, что он женился на некой Ирсе, чьи родители были неизвестны.

— Ты пожнешь горе и позор, Хельги, там, где сеешь радость и честь, — поклялась сама себе Олоф.

Время шло, но она все еще не могла решиться. Более того, она наслаждалась предвкушением беды, которая ожидала Хельги. Прежде всего ей надо было убедиться в том, что у Хельги не будет пути назад. Пока же она продолжала плести сети союзов с другими племенами саксов на юге и с ютами на севере. После того, что случилось с жителями островов, соседние вожди наконец поняли, что должны, если хотят сохранить свою свободу, держаться друг друга, и Олоф, не торопясь, трудилась над этой сетью до тех пор, пока не увидела, что даже жадность и сварливость мелких вождей не смогут ее разорвать.

В конце концов Олоф объявила, что отправляется в Данию для переговоров со Скьельдунгами. Народ обрадовался: грядущая война грозила торговым делам. У нее было только три корабля. Никому не показалось странным, что королева отплыла как раз тогда, когда Хроара и Хельги не было дома, поскольку они объезжали местные тинги. Ее люди решили, что она, верно, рассчитывает познакомиться с их королевами и расположить их к себе, чтобы те замолвили за нее слово перед своими мужьями.

Корабли саксов вошли в Роскильде-фьорд и встали к городским причалам. У пристаней молодой столицы уже вовсю сновали купцы. Они суетились около складов и пестрых лавок, выхваливая живой товар — мужчин, женщин, лошадей, собак, свиней, скот, и тут же, вместе с животными, детей: там продают девку, здесь чужеземца из франкской земли — шум, гам, мелькание красок. Город окружал высокий частокол со сторожевыми башнями по углам: на них поблескивали шлемы и кольчуги стражи, торчали колья с насаженными на них головами казненных разбойников. За стеной виднелись дерновые крыши множества домов, и сейчас, в летнюю пору, эти крыши цвели и зеленели. Пахнущий чабрецом дым подымался навстречу кружащимся, точно снежинки в пургу, крикливым чайкам.

Берега, поднимающиеся от сверкающих вод залива, были раскорчеваны, распаханы, возделаны и дышали богатством и миром. Высоко на холме, среди священной дубравы, языческий храм вздымал свои крытые гонтом кровли. Неподалеку, среди пристроек возвышался «Олень», палаты конунга, украшенные позолоченными оленьими рогами.

— Эти братцы неплохо устроились, — сказал королеве Олоф ее кормчий.

Она стояла на палубе, сжав кулаки — маленькая женщина в просоленном морем плаще: седина в волосах, резкие морщины на иссохшем лице, но спина не согнулась и взгляд не утратил надменности.

— Может, они еще пожалеют об этом, — сказала Олоф.

Она кликнула предводителя своей дружины и послала его в палаты на берегу. Он, и с ним несколько воинов, направился к «Оленю» — все в начищенных кольчугах, копья на плече, за спиной полощутся синие и красные пловце.

Олоф знала, что, когда Хельги был в отъезде, Ирса обыкновенно переезжала со своим сыном Хрольфом к Вальтйоне. Женщины любили друг друга. Кроме того, в Лейдре не было ничего подобного палатам Хроара.

Люди Олоф попросили дозволения побеседовать с Ирсой наедине. Она приняла их в горнице, и длинноволосые саксы немало напугали служанок, которые пряли вместе с ней.

— Добро пожаловать, — с улыбкой сказала Ирса. — С самого утра только и разговоров о том, что в нашу гавань вошли три корабля. Кто вы и откуда?

— Я прозываюсь Гудмундом, госпожа. — Манеры посланца были так же лишены вежества, как и его речи. При маленьком дворе Олоф не было того обхождения, что при датском дворе. — Я принес тебе поклон от моей госпожи.

И вождь назвал имя Олоф.

— Замечательно! — Хотя Ирса захлопала в ладоши, но в то же время покраснела от смущения не меньше любой из своих служанок. История о давних похождениях ее мужа на Альсе стала уже забываться, но все же она знала о ней. — Почему бы королеве Олоф не стать нашим другом? Конечно, конечно. Пусть она прибудет к нам. — Ирса обернулась к служанке: — Торхильд, собери на стол.

— Королева хотела бы поговорить с тобой, если ты соблаговолишь прийти к ней.

Ирса нахмурилась. Королева Вальтйона могла бы подсказать ей, как быть с этим странным приглашением, но Вальтйоны не было рядом. Ирса чувствовала, что ей надобно разобраться, что же все это значит Она принарядилась: надела белое платье, расшитое зелеными гроздьями и листьями, льняное покрывало, золотую цепь на шею и золотые запястья, сафьяновые сапожки с серебряными пряжками и алый плащ, украшенный горностаевым мехом. Потом вызвала свою конную стражу. Она чуть было не отправила саксов пешком, но в последний момент, решив, что нехорошо унижать воинов за позор их королевы, приказала оседлать коней и для них.

Так, среди звона и блеска, среди пестрых щитов и блестящих копий, двинулась Ирса навстречу своей судьбе.

Она спешилась у причала и, не дожидаясь, пока построится стража, легко вспорхнула на палубу корабля. Толпа, галдевшая на берегу, неожиданно смолкла. Сразу стало слышно, как кричат чайки, свистит ветер, шумят волны да скрипят снасти.

— Добро пожаловать в Данию, — тихо сказала Ирса. — Почему ты не хочешь пожаловать к нам в гости?

Но Олоф молчала, не в силах отвести от Ирсы глаз. За семь лет длинноногая девчонка с побережья стала женщиной. Невысокого роста, но стройная и гибкая, бронзововолосая, сероглазая, миловидная. Стоило ей улыбнуться, как на щеках появлялись прелестные ямочки. Даже сейчас она не могла по-настоящему рассердиться.

— Мне нечем отплатить за такую честь конунгу Хельги, — наконец ровным голосом сказала Олоф.

— Немного чести и я видела от тебя, покуда жила в твоей земле. — Ирса старалась говорить сдержанно, но это ей удавалось все меньше.

Она подвинулась к своей собеседнице, точно хотела схватить ее, и взволнованно спросила:

— Может быть, ты можешь рассказать мне о моем происхождении? Сдается мне, что оно не совсем такое, как я о том слышала…

И тогда улыбнулась королева Олоф:

— Да, дорогая. Я непременно расскажу тебе кое-что об этом. Я ведь и приехала-то сюда затем, чтобы ты узнала всю правду. — Олоф глубоко вздохнула. — Скажи мне, счастлива ли ты в своем замужестве?

Сбитая этим вопросом с толку, Ирса покраснела, но ответила не задумываясь:

— Да, конечно, как же мне не быть счастливой, когда мой муж такой смелый и прославленный конунг?

Тогда, вздрогнув от радости, Олоф громко, так что ее могли слышать не только на корабле, но и на пристани, произнесла такие слова:

— У тебя меньше оснований быть счастливой, чем ты полагаешь. Хельги — твой отец, а я — твоя мать.

Ирса закричала.

Она кричала, что это грязная ложь, что Хельги, защищая свою честь, спалит Альс дотла. Но Олоф было не сбить криком, слишком много лет она готовилась к этому разговору. Она привезла с собой как свидетельницу повитуху, которая принимала у нее роды и слышала, как было выбрано имя. Она привезла с собой даже череп той собаки, кличка которой стала именем Ирсы.

Датская стража увидела, как их королева с рыданьями рухнула на палубу, а саксонка стоит над ней, зло усмехаясь. Воины схватились было за оружие, но начальник стражи остановил их, пробормотав:

— Назад, назад, похоже, нам некого здесь убивать. О, помогите нам сегодня, боги!

Но только чайки кружили над поверженной Ирсой. Наконец она поднялась и, задыхаясь, проговорила:

— Нет человека хуже и бессердечней тебя, моя мать. Я никогда… никогда тебе этого не забуду.

— Ты можешь благодарить за это Хельги, — ответила Олоф.

И с этими словами она, ошеломив невольных зрителей, наклонилась к поверженной дочери, обняла и, прижав ее взлохмаченную голову к своей груди, проговорила:

— Вернись ко мне, Ирса. Вернись домой с честью, и я сделаю для тебя все, что смогу.

Ирса вырвалась из материнских объятий, помолчала, собираясь с силами, и спокойно сказала:

— Я не знаю выхода из этого положения, но здесь больше не останусь.

Потом, повернувшись, она сошла с корабля, села в седло и шагом поехала к дому. Ирса недаром была из рода Скьельдунгов.

Сага молчит о том, что сказала Ирса королеве Вальтйоне, что — сыну.

Молчит она и о том, что еще предприняла Олоф. Нет сомнений в том, что она еще не раз беседовала с дочерью и со всем красноречием опытной правительницы снова и снова убеждала ее вернуться на Альс. Правду сказать, если Ирса теряла мужа, где же еще ей было искать пристанища? Одинокая женщина — всегда лишь добыча. В то же время Олоф не приходилось мешкать. Вести о всем произошедшем уже дошли до Хельги, и он, загоняя лошадей, мчался к дому. Саксам пора было уходить. Чтобы беспрепятственно выйти в Каттегат, они должны были вовремя покинуть пролив, соединяющий Роскильде-фьорд и Исе-фьорд.

Немногое известно и о свидании Хельги и Ирсы. Должно быть, они беседовали с глазу на глаз, даже без маленького Хрольфа, чтобы его не напугали отцовский гнев и горе. Ирса, выслав прочь слуг и служанок, встретила мужа в той самой светлице, где была их опочивальня, где когда-то она, напевая, поджидала его за прялкой из похода, чтобы обрадовать вестью о том, что понесла.

Дверь светлицы выходила на галерею, откуда было видно все, что творилось в усадьбе и во дворе, а дальше взгляд падал на город и на залив, на зеленые луга, по которым ходили стада, на купы деревьев, на нивы, где наливался золотом урожай, на дымки, струящиеся от очагов, и — дальше — на древний дольмена на холме. В летнем небе громоздились снеговыми вершинами облака, парил ястреб, заливался жаворонок. Свет играл на выскобленном песком полу, мерцал на обшивке стен и резной мебели, падал на шкуру медведя, которого Хельги сам выследил и поднял на рогатину, чтобы укутать в его мех свою любимую. Сосновые сундуки, в которые Ирса складывала мужнины подарки — заморские наряды, пахли смолой.

Хельги, заикаясь, пробормотал:

— Бессердечная и дурная женщина твоя мать. Но пусть между нами все останется по-прежнему.

— Нет, нет, это невозможно. — Ирса с мольбой отстранилась от мужа, когда он попытался обнять ее. — Ты и я… Нет, Хельги, не будет блага в стране, чей конунг спит со своей дочерью.

Хельги ужаснулся: нет, пусть уж лучше беда падет на него одного. Неурожай, падеж скота, мор. Дания, ставшая добычей волков и воронов, резня и безумье, чужеземная секира, которая подрубит древо Скьельдунгов — нет, только не это.

— Ирса, — еще раз с трудом выговорил конунг, но ее уже не было в светлице.

Ирса поцеловала на прощанье сына, нашла перевозчика, и уже под дождем, в ночи лодка доставила ее на другой берег залива, на корабль ее матери.

7

Три года прожила Ирса на Альсе. Мать встретила ее спокойно, чтоб не сказать холодно. Ирса старалась больше времени проводить в одиночестве, да и на людях все молчала. Наименее несчастной она чувствовала себя, гребя на лодке, чем когда-то они немало тешились вместе с Хельги. Но даже тогда никто не слышал, чтобы она пела.

Владения королевы Олоф делали Ирсу лучшей из невест, но окрестные конунги не спешили со сватовством: боялись, что Хельги захочет забрать жену обратно или разгневается на того, кто станет ее новым мужем.

Между тем Хельги так ничего и не предпринял. Когда несчастье только случилось, он стал было убеждать Хроара собрать флот и дружину на поиски Ирсы, но брат резко его оборвал:

— Не дело ты говоришь и сам это знаешь. Стоит пойти походом на Альс, и против нас поднимется пол-Ютландии, а мы не готовы к такой войне. И ради чего воевать? Ради девчонки, твоей собственной дочери, которую тебе придется посадить под замок, чтобы она от тебя не сбежала. И, кроме того, боги отвернутся от нас, если она возвратится к тебе по твоей воле. Нет, не бывать тому!

Хельги был совершенно сломлен и опустошен, он подолгу не вставал с постели. Теперь это был печальный, грубый и почти всегда пьяный человек. Он пробовал брать женщин к себе на ложе, но его поразило бессилие — украдкой поговаривали, что сама богиня Фригг покарала его — а потом перестал и пробовать. Хельги построил себе хижину в лесной чаще и по неделям оставался в ней в полном одиночестве.

Хроар и Вальтйона стали растить Хрольфа. Казалось, проклятие, павшее на родителей, не затронуло его. В нем было что-то, что сразу располагало к нему самых сердитых служанок и самых суровых воинов. Он рос не только ловким, но и смышленым, любопытным мальчиком, из тех, которым непременно надо все знать — совсем таким, каким в этом возрасте был его дядя.

На третье лето после бегства Ирсы к берегам Альса подошли корабли под белым щитом на мачте. Никогда прежде не доводилось Олоф принимать такую большую и богатую дружину. Ее привел из Упсалы конунг шведов Адильс.

Олоф приняла его со всем возможным почетом, убрала покои для гостя лучшей своей утварью. Ирса была не столь любезна, а потому скоро удалилась в свои отдельные хоромы. В тот же вечер, когда Олоф и Адильс вместе пили в палате, он сказал ей:

— Я немало слышал о твоей дочери, и, вижу, молва не солгала ни о ее красоте, ни о том, из какого могучего рода она происходит. Госпожа, я хочу просить у тебя ее руки.

Олоф поблагодарила гостя за честь. Адильс был молод, высок ростом, широк в кости и дороден. Волосы и борода у него были долгие, янтарно-желтые и сальные. Он то и дело принимался теребить усы своими конопатыми пальцами. Меж широких румяных щек торчал длинный нос. И хотя его одежда из лучшего полотна и была расшита золотом, но она могла бы быть и почище. От конунга остро пахло чем-то кислым.

И все-таки в нем не было ничего смешного. Его голос грохотал, как прибой Северного моря. Маленькие, глубоко посаженные глазки холодно, не мигая смотрели из-под густых бровей. Все знали, что конунг шведов весьма сведущ в колдовстве. Подданные Адильса на себе испытали всю тяжесть его норова, жадного и угрюмого, но, несмотря на молодость, ему достало хитрости и коварства, чтобы справиться с ними. Свитьод была самым большим владением в Северных Землях, она тянулась от холмов Гаутланда до дремучих лесов Финляндии. Множество ярлов и племенных вождей платило Адильсу дань. Так что золота и воинов у него было уж никак не меньше, чем у Скьельдунгов.

— Сам знаешь, как с ней обстоит дело, — медленно проговорила Олоф. — Все же, если она сама согласится, я не скажу «нет».

— Не смею надеяться, сударыня моя, — ответил Адильс без тени улыбки.

И хотя ночь выдалась теплой и в очаге жарко горело пламя, Олоф слегка вздрогнула от его ответа.

Все же, думалось ей, заполучи она Адильса в союзники, ей нечего бояться ни Хельги, ни кого-нибудь другого.

Назавтра Адильс увидел Ирсу. Она сидела на лавке под ивой, что росла среди грядок с целебными травами, у порога ее палаты. Две служанки помогали ей шить плащ. Она держала совсем мало слуг, среди которых не было ни одного раба. И хотя жила она очень тихо, но наемных слуг находила без труда — все знали, что обходиться с ними будут по-доброму.

В этот раз, как и всегда, на Ирсе было простое платье без украшений. В рассеянном свете ее косы поблескивали рыжиной. Воздух, душный и неподвижный, был полон запахами пряных трав. Острый запах порея, купыря, полыни, грушанки, кислый — щавеля, горький — руты, сладкий — чабреца, резкий — кресс-салата. Пара ласточек, порхая, гонялась за комарами. Ирса подняла голову от шитья, заслышав, как скрипнул щебень под сапогом Адильса, и проговорила равнодушно:

— Доброе утро, сударь мой.

— Мы были лишены твоего общества вчера вечером на пиру, — басом отозвался Адильс.

— Я не охотница до веселья.

— Хотел бы преподнести тебе подарок. Вот…

Адильс вытащил ожерелье. Служанки так и ахнули. Эти пластины и кольца из блестящего золота, эти мерцающие самоцветы — ожерелье стоило не меньше боевого корабля.

— Благодарствую, сударь мой, — начала с беспокойством Ирса. — Ты слишком добр ко мне, но…

— Никаких «но».

Адильс уронил ожерелье Ирсе в подол, затем взмахом руки удалил служанок. Те, тут же отбежав в сторону, принялись болтать со стоящими поодаль дружинниками из свиты шведского конунга. Сам же он, присев рядом с Ирсой, заговорил так:

— Твоя мать — владетельная королева. Тебе бы не следовало жить так замкнуто.

— Я так живу по своей воле.

— Когда-то ты была счастливее.

Ирса побледнела.

— Это мое дело.

Адильс, повернувшись, уставился на нее своим леденящим взглядом:

— Нет, не так. То, как живет конунг или королева, касается всех их подданных. Недаром люди всегда хотят все знать о своих владыках. Ведь их жизнь зависит от нашей жизни.

Ирса попыталась отстраниться от Адильса, но так, чтобы не показаться оскорбленной или испуганной, и прошептала:

— Мне теперь это безразлично.

— Тебе не может быть безразлично твое происхождение, — тихо, но настойчиво проговорил в ответ Адильс.

— Чего ты хочешь, конунг Адильс?

— Чтобы ты стала моей женой, королева Ирса.

Ирса напряглась:

— Нет!

Губы Адильса чуть дрогнули в улыбке.

— Это был бы не такой уж плохой выбор для тебя.

Ирса ответила, краснея и дрожа:

— Это не мой выбор. Уж я-то знаю, что не хочу тебя.

— Ты пугаешь меня, Ирса.

Адильс оставался на удивление спокойным.

Она протянула его ожерелье:

— Уходи. Прошу тебя, уходи. — Ирса махнула рукой в сторону гнезда аистов на крыше. — Эти птицы приносят в дом счастье и детей. Всем, кроме меня. Зачем тебе бесплодная королева?

— Но ведь ты спишь здесь одна.

— И так будет всегда!

Адильс встал, всем своим неуклюжим телом закрывая ей путь к бегству.

— Верно, ты стала бесплодной, родив ребенка от того, от кого не должна была рожать, — сказал он резко. — А мне ты родишь других. Оказавшись между твоей матерью с ее саксонскими союзниками и тобой, когда ты станешь моей женой, Скъельдунги присмиреют.

Он вдавил ожерелье в ее ладонь.

— Кроме того, ты украсишь мой дом лучше, чем эта вещь.

Слова Адильса звучали совсем не так легко, как бывало говаривал Хельги: казалось, он составил и выучил их заранее.

— Мне не хотелось бы стать причиной раздоров и оскорбить… оскорбить великого конунга. — Ирсу прошиб пот, слезы подступили к глазам. — А теперь уходи. Уходи.

Адильс повернулся и спокойно ушел. Стоило ему отойти, как Ирса выронила ожерелье и, задыхаясь, рухнула на скамью.

Олоф, узнав о том, что произошло, навестила дочь в ее покоях. Солнце уже село. Стемнело. Ирса приказала зажечь светильники. В сумерках, заполнивших палату, мать и дочь казались друг другу тенями. В открытом из-за духоты окне мелькали летучие мыши, где-то ухала сова.

— Ты дура, Ирса, — резко сказала Олоф, — пустоголовая дура. Нет никого, кто бы мог сравниться с конунгом Адильсом.

— Для меня — был, — пробормотала в ответ дочь.

— Да, нечесаный пьяница, не вылезающий из своей конуры. — Олоф зло расхохоталась. — Ты, должно быть, слышала, во что превратился Хельги.

— Ты не упускаешь случая позлорадствовать.

— А ты, ты, Ирса, спала со своим собственным отцом, с тем, кто лишил меня девства. Тебя могла бы постигнуть кара богов, смерть или слепота. Вместо этого к тебе сватается самый могущественный государь в Северных Землях, дарит ожерелье прекрасное, как Брисингамен, а ты оставляешь это ожерелье валяться в пыли…

Ирса вскинула голову:

— Чтобы заполучить Брисингамен, Фрейя отдалась четырем грязным гномам.

— А тебе для этого нужно только законно и почетно выйти замуж за великого конунга. — Помолчав, Олоф продолжила: — Я никогда не желала мужчин, я испытывала к ним отвращение. Ты из другого теста. До меня доходили слухи, как вы жили там, в Дании, душа в душу,наглядеться друг на друга не могли: весь мир только и толковал о том, как ты была счастлива с Хельги. За годы, что ты пробыла здесь, я подметила, как ты то улыбаешься без причины, то обнимаешь при луне цветущую яблоню, то — не смей мне возражать! — заглядываешься на красивых парней. Ирса, тебе нужен мужчина.

— Этот мужчина мне не нужен.

— А я говорю — именно этот, несмотря на твой прежний блуд, которому ты предавалась, как та сука, в честь которой я тебя назвала: несмотря на то, что сегодня ты обошлась с Адильсом так, что он был бы вправе пойти на нас войной. Но ничего, Адильс терпелив. Это больше чем удача. Норны приблизились к тебе — твоя судьба стать королевой Свитьод.

Снова заухала сова. Ирса сжалась так, словно ночная птица охотилась за ней.

— А ведь твоя судьба может быть намного хуже, — не унималась Олоф. — И она будет такой, если твоя дурь перерастет в безумие. У меня нет наследника, Ирса. Жители Альса не защитят тебя. Что ты предпочитаешь: стать волей-неволей добычей викинга, наложницей какого-нибудь хищного ярла или госпожой в славной Упсале? Что, по-твоему, достойней женщины из рода Скъельдунгов?

— Нет, — молила Ирса, — нет, нет, нет!

— Если ты станешь его королевой, — продолжала Олоф, — Адильс позаботится и об этом владении. Он сможет после моей смерти посадить здесь ярла, сильного мужа, который сумеет охранить Альс. Иначе — подумай о детях твоих приемных родителей, о тех, что живут на северном побережье. Подумай о мертвых братьях, чьи глаза выклюют вороны, подумай о сестрах, которых чужеземцы уведут в рабство и приставят вертеть ручные мельницы. Они скажут, что твоя мать была права, дав тебе имя суки!

С этими словами Олоф встала и вышла. Ирса разрыдалась.

Назавтра, однако, Ирса выглядела спокойной. Когда Адильс пришел к ней, она вежливо поздоровалась с ним. Он снова преподнес ей много дорогих даров и украшений. Но Ирса промолчала о том, наденет ли она эти уборы как его жена.

Все же, после того как Адильс и Олоф две недели уговаривали Ирсу, она утомленно склонила голову и сказала:

— Да.

В тот день когда шведский флот вышел в море, увозя невесту своего конунга, Олоф долго смотрела с берега вослед кораблям. И только когда последний скрылся за горизонтом, крикнула, захохотав:

— Получай, Хельги!

Вскоре после этого Олоф умерла. Ее деяние убило ее.

8

Узнав о том, что случилось с Ирсой, конунг Хельги впал в еще большее уныние и совсем перестал выходить из своей хижины.

Когда он ставил ее в малонаселенной северной части Зеландии, то сам валил лес с таким ожесточением, будто разил врагов. В нескольких милях от его жилья был хутор, где при необходимости он покупал еду и пиво. Но не было случая, чтобы он приказал доставить ему припасы. Люди говорили, что это убежище призрака. За хижиной начиналось густое криволесье, сбоку к ней подступал мрачный курган, в котором древний народ соорудил каменную гробницу.

Окрестные леса были небогаты зверем: иногда попадались олени, но больше — зайцы, белки и другие пугливые зверьки, да еще из чащобы часто доносился волчий вой. Зато на болотах было столько дичи, что она могла крыльями затмить небо — ведь никто не отваживался охотиться в глубоких, затянутых зеленью топях. Немало хищных птиц кружило в поднебесье, разыскивая добычу или падаль: орлы, пустельги, сколы, ястребы, кречеты, коршуны, вороны, галки и множество иных. Хельги брал птенцов хищных птиц и пробовал приручать их, но у него ничего не выходило, видно, потому, что он вечно был пьян. Все же он любил подолгу валяться на спине в цветущем вереске, наблюдая, как большие птицы, раскинув крылья, парят в небе.

Но вот, лишив его и этой радости, надвинулась зима.

В канун Йоля разыгралась непогода. В Роскильде, в Лейдре, по всей Дании люди тесней жались друг к другу, подбрасывали дрова в пылающие очаги, заводили веселье, чтобы им как стеной оградить себя от тварей, что бродят во мраке. Хельги выпил бессчетное множество рогов с пивом, закусил сухарями с вяленой рыбой и, не погасив тусклый каменный светильник, повалился на ложе из соломы и медвежьих шкур.

Но через некоторое время он проснулся и, сев на ложе, вперил взгляд во мрак. Хижина выстыла, от глиняного пола тянуло холодом. Воющий за порогом ветер то и дело отыскивал незаконопаченную щель и, запуская в нее когти, пытался дотянуться до Хельги. Впрочем, его, кажется, разбудил какой-то другой звук, будто кто-то скребся и хныкал под дверью.

Может, зверь забрел? Голова у Хельги вдруг прояснилась, точно он пил не обычное пиво, а вкусил того меду, который, говорят, Один варит для своих полуночных гостей. Если можно спасти живое существо, не дело оставлять его за порогом, подумал он вдруг.

Поднявшись, Хельги взял светильник и, держась за заиндевевшую стену, добрался среди колеблющихся теней до двери, отпер ее и открыл. За дверью свистела метель. Что-то вроде бесформенной груды серых лохмотьев рухнуло, дрожа, на порог. Он наклонился, втащил бедолагу в дом, запер дверь и поднял светильник, чтобы получше разглядеть пришельца.

Это была худая — кожа да кости — девочка. Прямые черные волосы обрамляли ее лицо, от холода босые ноги распухли и зуб на зуб — а зубы были гнилые — не попадал. Она присела на корточки, обхватила себя тонкими, как прутья, посиневшими руками и застонала. Хельги прислушался и услышал:

— Ты поступил хорошо, конунг.

Хельги скривился, однако, поставив светильник на пол, в несколько шагов пересек хижину, выгреб охапку соломы из своей постели и кинул ее бродяжке со словами:

— Подгребай под себя, чтоб не мерзнуть.

— Нет, пусти меня в свою постель, — заскулила нищенка. — Я лягу с тобой, а иначе умру от холода.

Хельги нахмурился. Но делать нечего — гость есть гость — и он сказал лишь:

— Не очень-то мне бы этого хотелось. Но если по-другому никак, ложись, не раздеваясь, у меня в ногах. Вреда мне от этого не будет.

Он надеялся, что блохи и вши на нищенке вымерзли.

Точно мерзкий паук, гостья забралась на указанное ей место и натянула на себя шкуру. Хельги снова улегся на солому и вытянул ноги. Пусть бедная девушка хоть немного согреется о его ступни.

Но что это? Он не почувствовал прикосновения грязных лохмотьев или худых костей, нет, ощущение шелковистого жара пронзило все его существо.

Хельги сел, откинул с лица нечесаные космы. Перед ним лежала женщина в переливающейся рубашке. Никогда прежде не доводилось ему видеть такой красоты. Солома едва зашуршала, когда она с улыбкой приподнялась ему навстречу. Под прозрачной тканью рисовались спелые груди. Хельги показалось, что холод и зловоние его зимовья отступили, и он перенесся прямо в лето. Пряди чернее воронова крыла падали на странное, бледное лицо, овал которого был нечеловечески прекрасен, а немигающие глаза отливали золотом, как у сокола.

— Но… но ты… — Хельги охватил страх.

Он вскарабкался обратно на постель и сотворил знак молота. Женщина снова улыбнулась, и страх сразу покинул его. Хотя светильник едва мерцал, но сиянье, исходившее от гостьи, разогнало мрак. Казалось, что завывания ветра стали тише и глуше. Хельги с трясущимися руками приблизился к женщине.

Она проговорила — как пропела:

— Теперь я должна уйти. Ты спас меня от горькой беды, ибо на мне лежало заклятье моей мачехи. Я была у многих конунгов, но только у тебя, Хельги сын Хальфдана, достало отваги совершить то, что освободило меня.

— Нет в этом никакой отваги.

И Хельги схватил ее, чувствуя, как вздымается его мужское естество.

— Нет. — Гостья отстранила его движением руки и мягко проговорила: — Не должно тебе возлечь со мной. Я ухожу.

Но он только сильнее прижал ее к себе и ответил прерывающимся от счастья голосом:

— Ты вздумала ускользнуть от меня? Не бывать тому!

Женщина взяла Хельги за плечи, и он почувствовал ее всем своим телом.

— Ты сделал мне добро, Хельги, и я не хотела бы стать причиной бед твоего дома.

— Ты принесла мне столько счастья, что и сказать нельзя, — пробормотал Хельги. — И я сочетаюсь с тобой, не откладывая на потом. Этой же ночью…

Печалью подернулись соколиные очи.

— Воля твоя, государь…

И, не противясь более порыву страсти, она сняла рубашку и отдалась ему.

Часы летели за часами, вот уже и серый свет утра по-волчьи прокрался по белому безмолвию снегов, а Хельги все не мог оторваться от незнакомки, ибо его жаркая страсть превзошла все, что по силам обычному мужчине. Наконец, очнувшись от забытья, он увидел сквозь сумрак, что гостья стоит, склонившись над ним. Она была уже одета, но откуда взялись это зеленое платье и плащ, этот венок из алой рябины на ее челе? Женщина нагнулась к Хельги, приложила палец к его губам и тихо промолвила:

— Итак, ты исполнил свое желание, конунг. Этой ночью мы зачали с тобой дитя. Когда ты овладел мной, я пожелала тебе добра, а не зла. Сделай все, как я скажу, и тогда нам, быть может, удастся предотвратить злосчастье, которое ты посеял в моем чреве. Нашей дочери должно родиться на дне морском, ибо я из рода Ран. Жди ее в этот же день будущей зимой у твоих причалов. — Мука скривила ее губы. — А не сделаешь так, быть Скъельдунгам в беде.

Конунгу Хельги показалось, что с этими словами она ушла. Во всяком случае, когда он окончательно пришел в себя, ее уже и след простыл.

Хельги вышел в заснеженные поля: незнакомка мерещилась ему в каждой синей тени, в каждом отблеске льда. Кончился короткий зимний день, замерцали звезды, но и в ночи он все слышал ее шепот. Пусть это была не Ирса, все равно его сердце вырвалось из кровоточащей пустоты. Эта женщина-эльф налетела, как порыв весеннего ветра — предвестника скорого цветенья, который проносится, едва задержавшись в памяти.

Хельги почувствовал, что снова стал мужчиной. С песней на устах поскакал он в Лейдру.

Хроар делал, что мог, покуда его брат пребывал в отчаянье. И все же дела шли плохо. Во власти конунгов было немало земель, товаров и кораблей. Моряки и корабельщики не отваживались выходить в море без приказа, а приказы были редки. Но теперь Хельги снова все забрал в свои руки и быстро навел порядок. Он опять стал заниматься делами королевства, делами своего брата, невестки и своего сына Хрольфа.

И вот, занятый с утра до вечера (не только делами, но и женщинами), он позабыл, о чем просила его эльфийская возлюбленная. Немудрено — воспоминания о ней так не сходствовали со всем известным ему, что иногда Хельги думал: был то сон или явь? Но если сон, то кто послал его и что он значит? Эти размышления пугали его. Он гнал их прочь, снова окунаясь с головой в людские дела.

Случилось так, что только через три года, и как раз в канун Йоля, Хельги снова оказался один в своем доме у кургана.

Он думал, что это произошло случайно. Некий убийца, недавно объявленный вне закона, скрылся в тех местах и чинил зло окрестным хуторянам. Когда Хельги проезжал мимо, они обратились к нему за помощью.

— Устройте на него облаву, — посоветовал, смеясь, конунг, потом добавил: — Ладно, авось я с моими собаками сам его выслежу.

Так и произошло. Хельги настиг злодея и отрубил ему голову, чтобы показать людям. Между тем стемнело, и тут он набрел на свою хижину. Необитаемая в течение трех лет, она выглядела слишком мрачно, чтобы по доброй воле заночевать в ней. Но все же это было лучше, чем ничего, ибо эти стены сулили хоть какой-то приют.

Около полуночи Хельги проснулся от лая собак. Ночь была тихой и ясной. Звезды горели во мраке. Млечный Путь отливал морозным серебром, снега укутали могильный курган.

Вдруг трое мужчин и женщина подъехали верхом на призрачных, изменчивых, как водопад, конях. То были долгогривые, долгохвостые эльфийские кони, снег не скрипел — звенел под их копытами. Мужчины с лицами неземной красоты были в звонких кольчугах, на их одежде, на плащах, на вспыхивающих золотом украшений сапогах блуждали радужные переливы. А женщина… Хельги знал эту женщину.

Она наклонилась с седла. Хельги, в страхе выронив меч, принял из ее рук сверток, обернутый в тюленью шкуру.

— Конунг, твой род сполна заплатит за то, что ты не исполнил моей просьбы. Но благо будет тебе самому за то, что ты выручил меня из беды. Это наша дочь. Я назвала ее Скульд.

В мгновение ока кони умчали всадников прочь.

Больше Хельги никогда не видел свою эльфийскую возлюбленную. На руках у него спал младенец, чье имя Скульд значило «то, что должно случиться».

9

Снова печаль снизошла на Хельги. Он больше не дичился людей, не предавался пьянству, жил в Лейдре и занимался делами правления, но стал молчалив, никогда не смеялся, подолгу скакал в одиночестве верхом или часами просиживал, уставясь в огонь.

Хроар, подметив перемену в Хельги, весной пригласил его на жертвоприношенье в свою усадьбу «Олень». Весна была в тот год дружная и ранняя. Боярышник стоял в цвету, дороги просохли и небо полнилось птичьим пеньем в тот день, когда конунги выехали из капища вслед за повозкой Фрейи. Золотом блестел ковчег, в котором находился кумир богини, прекрасна собой была дама, избранная на следующий месяц оберегать его, венки украшали быков, запряженных в повозку, и венки украшали дев, которые, танцуя, вышли навстречу поезду из ворот Роскильде. Веселым песням парней вторило журчанье талых вод по канавам, деревья, чьи ветви богиня убрала первой зеленью, тянулись к небесам, к косым лучам солнца, прорвавшим высокие облака; стада коров красноватыми пятнами виднелись сквозь дымку, подымавшуюся от выгонов; ветерок, холодный и влажный, веял, полнясь запахами прорастающих трав.

Миновали непроглядные ночи, миновало затворничество в тесных домах. Снова на землю вернулся светлый день. Пробудилась новая жизнь: слышно было, как дышит земля. Пусть же кровь веселей струится в жилах, как сок в деревьях. Пусть мужчина не ленится снова и снова соединяться с женщиной, дабы Фрейя и эльфы не лишили плодородия чрево матери-земли! После того как священная повозка, выехав из Роскильде, увезла богиню в окрестные села, начался пир. По обычаю гости уходили с него рано, парами, мужчина и женщина — рука в руке — не только юнцы и юницы, но и самые степенные хозяева со своими женами.

Хельги был на пиру мрачен, если же к кому и обращался, то только к своему сыну Хрольфу, расспрашивая о его делах и затеях. В свои одиннадцать лет Хрольф был тоненьким, невысоким мальчиком. Стройный как олень, он с изяществом носил свой дорогой наряд. Темно-золотистые, с рыжиной волосы он унаследовал от отца, зато большие серые глаза под темными бровями — от Ирсы, и вообще немало материнского было в его лице, на котором, впрочем, выдавался крутой подбородок Скьельдунгов. Он охотно отвечал на вопросы. А если никто ни о чем не спрашивал, сидел спокойно, наблюдая за тем, что делают взрослые, и думая о чем-то своем.

Ночь после праздника Хельги провел на своем ложе в одиночестве.

Наутро его разыскал Хроар и предложил младшему брату проехаться верхом. Хельги, соглашаясь, коротко кивнул. Конюхи оседлали коней, и конунги легкой рысью выехали за ворота. Стража, поняв, что братьям нужно поговорить, приотстала.

Воды залива поблескивали на солнце, ветер посвистывал в зеленеющих ветвях. Высоко в небе тянулась стая аистов. Наконец Хроар заговорил:

— Я не собираюсь поучать тебя, Хельги. Но все же кое-кто назовет дурным знаком то, что ты, конунг, был так мрачен во время жертвоприношенья и пира, а после него не подарил ни одной женщине свое семя.

Хельги равнодушно вздохнул:

— Пусть их говорят.

— Ты рассказывал мне о том, как эльфийская женщина напророчила грядущие беды. Что ж, беды всегда приходят, не те, так другие, а что до тебя, так ведь тебе она, в конце концов, предсказала благо. Но вот девочка…

Тут Хельги обернулся и хрипло проговорил:

— Сейчас я тебе объясню, в чем тут дело. С тех пор как я увидел ее во второй раз и понял, что все, что произошло между нами — правда, с тех пор как я увидел нашу дочь, которая почти не плачет и смотрит так не по-детски… я вспоминаю Ирсу.

— Что? Я-то полагал, что ты о ней и думать забыл.

— Нет, я понял, что могу жить без нее. Но… не знаю… видно, эльфы способны творить что-то странное с нашим сердцем… быть может, я снова стал думать об Ирсе, потому что испугался того, что меня слишком волнует та, другая. И потом, мы ведь теперь снова вместе, я и Хрольф, а он сын Ирсы, и глаза у него совсем как у нее…

И, поникнув головой, Хельги пробормотал:

— Она уехала в Упсалу, хотя, как я слышал, без большой радости. А мне осталось только стариться в одиночестве в том доме, который когда-то был нашим общим.

Хроар внимательно посмотрел на брата. На лице Хельги проступили кости черепа, глубокие морщины избороздили кожу, волосы подернулись сединой. Хроар провел рукой по своей седеющей бороде и сказал в ответ:

— Все мы стареем.

— Неужто нам дано познать новые беды, прежде чем мы умрем? — голос Хельги звучал глухо.

— Нам еще немало предстоит совершить. — Хроар попытался улыбнуться. — Как бы то ни было, тебя нужно поздравить, ты ведь снискал благосклонность могучих сил…

Он внезапно умолк, ибо его спутник резко привстал в седле. Волос вздыбился от возбужденья на руках у Хельги, когда он, уставясь на брата, зашипел, как рысь.

— Что такое? — с беспокойством спросил Хроар.

Хельги вскинул сжатую в кулак руку. Металл зазвенел в его голосе:

— Клянусь Молотом! Ты прав! Неужто я должен провести в тоске остаток своих дней?

Но едва Хроар заговорил, что, мол, вот и хорошо, он рад это слышать, как его речь была прервана Хельги:

— Я отправлюсь в Упсалу и верну себе Ирсу!

— Что?! — Хроар сорвался на крик: — Нет!

— Да. Слушай. Я все время думал об этом, но только сейчас, после твоих слов, меня осенило… — Хельги схватил брата за руку с такой силой, что на ней отпечатались синяки. — Я, я снискал покровительство высокой силы, моя возлюбленная из рода Ран, Я стал отцом ее ребенка и тем возвысился сам. Неужто она допустит, чтобы беда постигла ее собственную дочь? Чего мне теперь бояться? Чего бояться тебе и всей Датской земле? Разве Хрольф был бы так хорош собой и так многообещающ, если бы в его происхождении заключался гибельный рок? Не было другой причины у нашей беды, кроме этой волчицы Олоф, но она умерла, чтоб ей больше не встать! — И он, воздев руки к небу, завопил: — Мы свободны!

— Нет человека, который был бы свободен от своей судьбы, — возразил Хроар.

Но Хельги, уже не слушая его, дал шпоры коню и пустился прочь сумасшедшим галопом.

Подготовка к плаванью началась без промедления и шла с бешеной скоростью. Хельги, пребывая все время в состоянии лихорадочного веселья, отметал любые возражения. Дружина, не помня себя от радости — ведь ее вождь снова ожил — была готова идти за ним хоть на край света. Те, кому случалось прежде бывать в Упсале, успели столько порассказать о ней, что едва кончился сев, как молодежь с хуторов валом повалила вербоваться в корабельные команды.

— Мы идем с миром, — объявил Хельги. — Если Адильс согласится выполнить мое желание, я предложу ему решить к его выгоде те несогласия, которые есть между нами, например в торговле янтарем. Если же нет… значит, Адильс поступит немудро.

Тщетно Хроар спорил с братом, говоря ему так:

— Бйовульф и я потратили много сил, да и людей положили немало, чтобы посадить на трон такого Инглинга, который не был бы нам врагом. Неужто ты хочешь теперь все это порушить только для того, чтобы потешить свою похоть?

— Какой вред может быть от этого бездельника? — насмешливо возражал Хельги. — Мы можем вдоль и поперек разграбить побережья его владений, а он даже не посмеет высунуть носа из-за кровавых камней своего жертвенника. — И, пожимая плечами, каждый раз добавлял: — Да как я смогу считать себя конунгом, если оставлю мою Ирсу у того, кто причиняет ей горе?

Все же однажды Хельги был застигнут врасплох. Как-то он и его сын Хрольф выехали на соколиную охоту. Когда их ловчие соколы добыли журавля, Хельги, улыбнувшись, сказал сыну:

— Вот также и я принесу тебе твою мать.

Вопрос мальчика «Неужто мертвой, как эта добыча?» привел его в замешательство.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Хельги.

— Мне говорили, что она покинула нас против твоей воли. Быть может, она не захочет и возвращаться.

Хельги застыл как вкопанный, потом проговорил сквозь зубы:

— Что ж, я должен дать ей возможность выбора.

Наедине с мужем королева Вальтйона высказала те же сомнения:

— Сколько я знаю Ирсу, Хельги этой повадкой ничего не добьется.

— Надеюсь, что только этим все дело и кончится. — Хроар был явно обеспокоен затеей своего брата.

— Ирса сделает все возможное, чтобы спасти его жизнь и честь.

— Но Адильс… никогда мне не нравился этот Адильс, как бы ни был он нам полезен. А то, что доводилось о нем слышать, не добавляет мне спокойствия.

Вальтйона невесело улыбнулась:

— Тебе все равно не удастся отговорить Хельги, так что не вбивай между вами клин. Лучше успокойся, устрой ему подобающие проводы да пожелай доброго пути.

10

Адильс сам редко покидал Упсалу. Но в таком обширном владенье, как Свитьод, населенном множеством племен со своими мелкими конунгами и вождями, то и дело вспыхивали неизбежные раздоры. Если эти племена не пытались сбросить ярмо податей или отложиться от Упсалы, то попросту нападали друг на друга. Так что для подавления этих мятежей и усобиц Адильсу приходилось держать немалую дружину. Среди его дружинников было и двенадцать берсерков.

Этих воинов называли так потому, что они часто бились без кольчуги, в одной нательной рубашке bare sark. Они были высоки ростом, сильны телом, уродливые, нечесаные, немытые, но надежные и отважные. В битвах на них нисходило безумье: на губах выступала пена, лица наливались кровью, они начинали выть, грызть край шита и бросались в бой, как разъяренные зубры. В такие минуты ни один обычный человек не мог устоять против них. Говорили, что тогда и железо не могло причинить им вреда. Но, по правде, дело было в том, что их раны, даже весьма тяжелые, почти не кровоточили и сразу затягивались. Когда же припадок ярости проходил, они сразу слабели, их начинала бить дрожь. Но это не имело большого значения, ибо к тому времени любой противник был мертв или бежал с поля боя.

Люди испытывали по отношению к берсеркам не только страх, но и отвращение. Именно это чувство, а не только их мощь позволяло им зачастую прорывать вражеский строй. И хотя конунг Адильс не первым из конунгов привлек берсерков к себе на службу, это в глазах многих порочило его, что, впрочем, Адильса совсем не волновало.

Зато его очень взволновало, когда (двенадцать берсерков и большая часть остальных воинов как раз отсутствовали) задыхающийся от скачки стражник доставил весть о том, что два десятка чужих кораблей прошли протокой из Балтики в озеро Меларен и уже пересекают его. Вскоре какой-то мальчишка принес послание от незваных гостей. Их флот встал при устье реки, перекрыв дорогу к бегству. Начальник флота поймал этого мальчика и, дав гривну серебра, наказал найти конунга в его палатах и передать ему вот что:

— Хельги, конунг датчан, пришел сюда с миром, дабы навестить своего союзника и побеседовать с ним об общих делах.

Королева Ирса стояла как раз рядом. Адильс обернулся к ней:

— Добро, — Адильс ухмыльнулся, потом спросил: — Как ты посоветуешь мне принять его?

Ирса застыла, чувствуя, как ее лицо сперва побелело, потом покраснело, и красные пятна начали заливать грудь и шею. Едва сдерживая слезы, она заговорила, стараясь оставаться спокойной:

— Решай сам. Ты знаешь, в прошлом… не было человека… перед которым я была бы в большем долгу.

Адильс принялся теребить усы, пыхтеть, ворчать про себя и наконец проговорил:

— Хорошо, коли так, мы примем его здесь как нашего гостя. Я пошлю гонца, который — хм, хм — сумеет, не обижая его, объяснить, что не следует ему — м-м-м — брать с собой всю свою рать.

Ирса повернулась и торопливо ушла.

А Адильс послал гонца к Хельги. Вслед за этим он тайком вызвал к себе надежного человека и отдал ему такой приказ:

— Поспеши туда, где сейчас мои берсерки и остальная дружина. Вели им немедля возвращаться в Упсалу. Пусть спрячутся в лесу подле города, так чтобы об этом не знал никто, кроме меня, и ждут моих приказаний.

Хельги решил, что понял намек, содержавшийся в приглашении конунга шведов, и потому сказал, усмехнувшись, своему главному кормчему:

— Правы те, кто зовет Адильса скупердяем! Сдается мне, что тех, кто останется стеречь корабли, ждет обед посытнее, чем тех, кто поедет в гости.

Кормчий нахмурился:

— А ежели он затевает предательство…

Но Хельги только презрительно фыркнул в ответ:

— Не думаю, чтобы его стоило бояться. Не забудь, мы знаем, что при нем нет его прославленных воинов. Так что Адильс не станет рисковать головой.

С этими словами Хельги повернулся и, дрожа от нетерпения, скомандовал:

— Сходи на берег!

Затем он и его кормчие сели на привезенных с собой лошадей. Вместе с всадниками выступила еще сотня пеших бойцов. Славное зрелище представлял собой этот отряд, двигаясь вдоль плавнотекущих вод реки Фюрис. Они шли по ее высокому, лесистому западному берегу, а на другом — равнинном, простирались богатые нивы. Сизая кольчуга, позолоченный шлем, алый плащ — гордо скакал Хельги во главе своего отряда. За ним, тоже верхом, двигался молодой воин с его знаменем в руках — ворон Одина, предка Скьельдунгов, на кроваво-красном поле. За всадниками, точно морская зыбь, покачивались, сверкая на солнце, копья пешей рати.

В ту ночь, хоть они и встали на постой в доме богатого хуторянина, Хельги спал мало. Он поднял свой отряд на утренней заре и повел его так быстро, что уже на вечерней они прибыли в Упсалу.

Когда датчане свернули с прибрежной дороги, то сперва увидели окружавший город частокол, который чернел на фоне закатного неба. Королевская стража, гремя доспехами, трубя в рога-луры, вышла из городских ворот им навстречу: в лучах закатного солнца круглые щиты стражников блестели, как луны. За воротами открывался большой, широко раскинувшийся город; по улицам спешили горожане, которые жили в деревянных, по большей части двухэтажных, добротных домах. В эти часы мрак уже начал затоплять узкие улицы, размывая очертания сновавших по ним людей. На улицах было полно свиней — священных животных Фрейра, прародителя Инглингов: они вовсю хрюкали, рылись в грязи, то и дело задевая прохожих щетинистыми боками.

В стороне от города, на холме вздымался самый большой храм в Северных Землях. Он был выстроен подобно другим таким же капищам: кровли громоздились одна на другую, точно хотели улететь в небо. И все эти фронтоны и коньки, украшенные драконьими головами, которые смотрели на окружавшую храм рощу, были не высмолены и не выкрашены, а вызолочены чистым золотом. Внутри храма стояли огромные, богато убранные деревянные идолы двенадцати высших богов: Один с копьем; Тор с молотом; Фрейр с огромным фаллосом, скачущий верхом на вепре; Бальдр, которого Хель забрала к себе, чтобы сделать правителем в царстве мертвых; Тюр, правую руку которого отгрыз волк Фенрис; морской бог Эгир, чья жена Ран ловит своими сетями корабли; Хеймдаль, держащий рог Гьяллар, в который ему предстоит протрубить перед концом мира; и другие, о которых меньше говорится в преданьях. Храм был так велик, что по праздникам вмещал в себя людей чуть ли не со всей округи. Тогда старейшины приносили в жертву богам коней, собирали их кровь в сосуды и кропили с помощью ивовых ветвей народ этой кровью; в огромных котлах варили мясо жертвенных животных, оделяя им всех участников жертвоприношения. Потом женщины убирали храм, чистили его, мыли идолов водой из священного источника.

Но в роще, окружавшей храм, все время висели воронью на потребу пронзенные тела людей и животных. В этой-то роще и имел обыкновение уединяться конунг Адильс для своих жертвоприношений и волхований.

— Здорово выглядит! — сказал Хельги, указав на храм, его знаменосец.

— Надеюсь, нам придется иметь дело с людьми чаще, чем с богами, — хмуро ответил Хельги.

Обширная усадьба Адильса, огороженная высоким частоколом, была выстроена в самой середине города. Отряд датчан загремел по плитам широкого двора, окруженного множеством нарядных построек. Хельги нахмурился, увидев королевские палаты.

— Невесело, должно быть, живется тут Ирсе, — только и пробормотал он.

Из полумрака навстречу высыпали слуги. Конюх принял коня под уздцы. Хельги спешился и шагнул к распахнутым дверям, зиявшим, точно вход в пещеру. Шагнул и тотчас замер, и уже больше не видел ничего, кроме фигуры в белом, выступившей ему навстречу.

— Здравствуй, конунг Хельги, — сказала женщина и добавила дрогнувшим голосом: — Здравствуй, родич.

— О, Ирса, — он схватил ее за руки. В синем сумраке едва угадывалось ее лицо, только глаза блестели небесной голубизной. Над головой Ирсы разгоралась вечерняя звезда.

Начальник стражи сказал:

— Государь ждет тебя.

— Что ж, пойдем, — промолвила Ирса и пошла вперед, показывая дорогу.

Хельги последовал за ней, расправив плечи.

Адильс сидел, кутаясь в меха, на своем высоком троне. Золото, точно вспыхивающие во мраке языки пламени, сияло у него на лбу и на груди, на пальцах и на запястьях. Быть может, мрак казался еще плотней от того, что по палате стлался серый и удушливый дым.

— Добро пожаловать, мой друг, конунг Хельги. — Конунг шведов пробормотал эти слова так тихо, что его голос был едва слышен сквозь треск дров. — Я рад, что ты посетил меня.

Хельги пришлось пожать пухлую ладонь Адильса. Адильс говорил и вел себя так, чтобы Скъельдунг не почувствовал своего превосходства. Наконец Ирса перебила мужа:

— Позволь мне усадить нашего гостя, чтобы вы перед трапезой выпили в честь друг друга.

Ирса отвела гостя на скамью напротив хозяина палаты и в течение всего вечера подносила Хельги рога с пивом и медом. В эти минуты их пальцы соприкасались, и тогда он ловил ее взгляд, а его губы трогала смутная улыбка, странная на суровом лице знаменитого воина.

Хельги и Адильс скупо поведали друг другу о том, что нового в их владеньях. Но дружинники — и датчане, и шведы — вели себя более непринужденно. Появился скальд и запел свои висы. Среди них была одна, в которой певец восславил Хельги, и датский конунг наградил его полновесным золотым запястьем. Повернувшись к Ирсе, которая сидела подле мужа, Хельги, казалось, спрашивал ее взглядом, мол, не ты ли надоумила скальда?

Прошла неделя. Адильс потчевал гостей, показывал им свою столицу, сопровождал со своими охотниками на травлях, беседовал о торговле и рыбных промыслах и ни словом не обмолвился о том, для чего, как он знал, Хельги на самом деле приехал к нему. Не заговаривал об этом и датский конунг. Он скрывал свои чувства и терпеливо ловил случай увидеться с Ирсой наедине.

Их представилось ему несколько. Первый раз это случилось вскоре после приезда. Хельги, под вечер затравив оленя, в сопровождении своих людей, мокрый, заляпанный грязью, с луком у седла, въехал на королевский двор. Он спешился, снял с лука тетиву.

— Государь мой Адильс в отъезде, — сказал конюх, принимая поводья.

Хельги оглянулся. На галерее светлицы, точно утонув в бездонной синеве неба, стояла Ирса. Последние лучи солнца еще освещали ее, вспыхивая огнем на ее одеянье и рассыпая искры в волосах.

Звякнула тетива.

— Здравствуй, родич, — голос Ирсы звучал спокойно, слова, спорхнувшие с ее губ, точно закружились среди проносившихся со свистом стрижей. — Не хочешь ли, ожидая конунга Адильса, провести время за медом и беседой?

— Благодарю тебя, госпожа, — отозвался Хельги, сдерживаясь, чтобы не взбежать по лестнице.

Сенная девка принесла им меду. Следуя немому приказу в очах королевы, Хельги прикрыл дверь. Они стояли на галерее, на виду у всех так, что никто бы не смог ни позлословить о них, ни расслышать их беседы. Перед ними простирался двор королевской усадьбы, за ней — город, подернутый дымкой сумерек, а за городом, среди нив — бегущая к чернеющим на юге лесам река Фюрис. Издали невнятно доносился скрип колес, стук копыт, шум шагов и человечьи голоса, кузнец — точно колокол гремит — стучал молотом по железу; где-то то и дело взлаивала собака. И все же они чувствовали — над ними простерлась тишина. Прохладный ветер забирался Хельги под мокрый плащ.

Ирса подняла кубок из заморского стекла.

— За твое здоровье, — сказала она Хельги.

Они сдвинули кубки, потом он сделал долгий, обжигающий глоток. Хельги и Ирса допили свой мед до дна, но продолжали стоять молча — не могли найти подходящих слов.

— Я рад тебя видеть, — наконец выговорил Хельги. — Семь лет прошло.

За это время Ирса стала взрослой женщиной. Легкая в кости, она двигалась теперь все же медленнее — чтоб не сказать «тяжелее» — чем прежде. Тени залегли под скулами и вокруг глаз. На коже появились первые морщинки. Косые лучи заходящего солнца еще резче подчеркивали их и, скользнув по ее груди, освещали пальцы, сжавшие ножку кубка.

— Они не прошли для тебя даром, эти семь лет, — тихо сказала Ирса. — Ты похудел и поседел.

— Я потерял тебя, любовь моя. — Хельги опять помолчал, потом добавил: — И твой сын — тоже. Видела бы ты, какой это красивый отрок.

— Твой сын… Наш… — Ирса покачала головой: — Это навеки в прошлом.

— Неужели? Ты, верно, поняла, что я приплыл сюда, не только чтобы вести переговоры о сельдяных промыслах. Я хочу забрать тебя домой.

— Не надо. Заклинаю тебя всем, что у нас было, не надо… отец.

Мука скривила его рот. Он отвел от нее глаза, посмотрел на храм на холме, на чернеющий вдали лес, потом спросил:

— Как тебе здесь живется?

Ирса только вздохнула в ответ.

— Что он сделал с тобой? — почти вскричал Хельги.

Ирса в ужасе поглядела на двор, по которому сновала челядь, на дверь за их спиной, за которой сидела ее служанка — всюду глаза и уши, глаза и уши, и языки, языки, длинные языки.

— Тише, — взмолилась Ирса, — ты не должен вынуждать меня говорить о нем худое, я дала ему слово.

— Но прежде ты дала его мне.

Ирса выронила кубок. Кубок разбился. Мед обрызгал ее ноги, закапал между досок настила. Руки Ирсы тряслись.

— Мы не ведали, что творили.

— А с Адильсом ты это ведала?

Ирса напряглась.

— Ведала.

— И что же?

— То, чего я и ожидала.

— Он обращается с тобой, как приличествует твоей чести?

Ирса услышала, как Хельги застыл в ожидании слова «нет».

— Да, — ответила она. — Ты это видел и сам. Я — королева мощной державы. У него… у него даже нет других женщин. — Ирса замолчала, почувствовав, что у нее пересохли губы. — Да и меня он не очень домогается. И это меня вполне устраивает.

— Как же ты одинока, — прохрипел Хельги так, точно его грудь пронзили копьем.

— Нет, нет, нет… Все не так плохо. У меня есть мои девушки — ты же видел их — они относятся ко мне как к матери. Они поверяют мне свои беды, они ищут моих советов, и я стараюсь их получше выдать замуж… У меня есть мои обязанности в усадьбе, и в храме, и во всем ином, как это должно быть у королевы. Я могу кататься на лодке по озеру. У нас бывают гости…

— Много? Я что-то не слышал, чтобы Адильс славился гостеприимством.

Ирса покраснела. Хельги знал, что она стыдится скупости своего мужа и стесняется признаться себе в том, что он об этом знает.

— Гости и те, кто приходят к нам на службу, — торопливо продолжала она. — Ярлы, вожди, скальды, купцы, чужестранцы. Они отовсюду приносят нам вести. Я… я даже научилась готовить. — Ирса улыбнулась вымученной улыбкой. — Ты не поверишь, как я теперь разбираюсь во всяких травах. Не только в приправах, но и в целебных тоже, вообще во всяких снадобьях, потому что я… я хочу стать ведуньей.

Хельги, обернувшись на храм, пробормотал:

— Или ведьмой?

— Нет! — Голос Ирсы задрожал от ужаса.

Она подумала о телах мертвецов, которые ветер раскачивал на ветвях священной рощи, и об Адильсе, который, сидя на ведьмином треножнике, горбился над котлом, в котором кипело невесть что.

— Нет-нет, я к тому не причастна!

Ирса отпрянула от Хельги, сжала кулаки и проговорила дрогнувшим голосом:

— Никогда я не совершу того, что не подобает вершить Скьельдунгам. Никогда… потому и к тебе не смогу вернуться… любимый.

Они не могли длить беседу. Ирсе нужно было проследить за тем, чтобы к возвращению мужа палата была готова для вечерней трапезы. На этой трапезе Хельги напился до беспамятства.

Потом им с Ирсой удавалось еще несколько раз поговорить наедине. Но всегда эти беседы кончались одним и тем же. Но, конечно же, чаще Хельги беседовал с Адильсом, пытаясь осторожно выведать мысли Инглинга. Но тот оставался непроницаемо-вежлив.

— Да-да, — говорил он, беря Хельги за руку и точно не замечая, как тот кривится, — я рад твоему появлению, родич, и рад тому, что мы понимаем друг друга. Ведь не должно быть раздоров между такими родственниками, как мы с тобой, не так ли? И, полагаю, мы-то связаны с тобой теснее многих благодаря моей жене, твоей дочери и тем несчастьям, которые вас постигли и которые я, осмелюсь сказать, исправил, заключив с ней почетный брак и принеся жертвы на алтарях богов и, хм-хм, кое-где еще.

Люди Хельги неоднократно предупреждали его, говоря примерно так:

— Дело нечисто, государь. Я не то чтобы в дружбе со шведами, нет. Но мне случалось пить или охотиться или там рыбачить с некоторыми из них, или побаловать с девчонками или двумя — что-то затевается против нас. Они мне сказали, что их вожди все шепчутся по углам, видно, что-то замышляют. Возьми это на заметку, государь, ты ведь еженощно пьешь с ними — погляди, не покажется ли и тебе то же самое?

Но Хельги, чье сердце переполняла Ирса, только отмахивался:

— Это, верно, из-за неприятностей на севере, куда они услали почти всю дружину. Они еще, пожалуй, обидятся, если я начну любопытствовать.

Через неделю Адильс тайно получил известие о том, что его дружина воротилась и затаилась в чаще по его приказу. Он извинился перед гостями и уехал к своим воинам. Там он приказал предводителю своих берсерков, лохматому, уродливому верзиле Кетилю, устроить засаду в зарослях и напасть на датчан, когда они станут возвращаться на корабли.

— Я вышлю воинов из города вам на подмогу, — пообещал конунг Адильс. — Они ударят с тылу, и вы вместе сокрушите врагов. Потому что датчане — враги наши. Я готов рискнуть чем угодно, чтобы Хельги не ушел живым. Ибо я подметил в нем такую великую любовь к моей королеве, что не знать мне покоя, покуда он жив.

А тем временем Хельги и Ирса в последний раз говорили без свидетелей.

— Ты не хочешь ехать со мной, — сказал Хельги, — что ж, я уезжаю.

— Поезжай с миром, любимый, — прошептала в ответ Ирса.

— Ты твердо все решила, и что же тут поделаешь, но я бы хотел… — и, всплеснув руками, Хельги ушел.

Ирса смотрела ему вслед и продолжала смотреть еще долго после того, как он скрылся из виду.

Хельги сказал на пиру Адильсу, что он уезжает домой. Королева Ирса, оборотясь к мужу, проговорила негромко, но так, чтобы ее услышали все:

— Полагаю я, что, поскольку наш гость связал наши дома узами дружбы, нам приличествовало бы отпустить его с дарами, достойными этой дружбы.

— Конечно, конечно, — сразу же согласился Адильс.

— И даже не отнекивается, — пробормотал один из пьяных челядинцев Адильса. — Что-то случилось с нашим скупердяем-толстяком?

Но все остальные были так рады тому, что все закончилось благополучно, что не обратили на это внимания. Даже Хельги немного повеселел. Теперь, по крайней мере, никто не скажет, что он вернулся ни с чем.

Утром перед толпой провожающих Адильс появился с повозкой, запряженной шестеркой белых коней из южной страны.

— Это мой дар тебе, родич, — улыбнулся он, — это и кое-что еще.

Гул одобренья прошел по толпе, когда рабы начали выносить дары из амбаров: тяжелые золотые кольца и фибулы, серебряные ларцы, полные звонкими безантами, тускло поблескивающие мечи и топоры, бивни моржей и нарвалов, покрытые искусной резьбой, кубки, украшенные самоцветами, одежды из дорогих тканей, янтарь, меха, невиданные товары из неведомых стран — и все продолжали грузить, пока тележные оси чуть не треснули.

Хельги покраснел, пытаясь подыскать слова благодарности. Он не мог понять, то ли этот ухмыляющийся, вкрадчивый юнец хочет выставить его на посмешище, то ли, наоборот, хочет его подкупить. Потом он посмотрел на тоскующую Ирсу и решил, что все это делается ради нее.

Конунг шведов и его королева сели на коней, чтобы проводить гостей часть пути. Адильс непринужденно болтал. Хельги и Ирса молчали. Вскоре Инглинг придержал коня.

— Что ж, родич, — сказал он, — пришло время прощаться. Я надеюсь на следующую встречу.

— Будь и ты нашим гостем, — хрипло отозвался Хельги, — и ты, и твоя королева.

— Мы пришлем тебе весть, конунг Хельги, и, быть может, раньше, чем ты ожидаешь.

Адильс повернул коня. Хельги дотронулся до руки Ирсы.

— Будь счастлива, — торопливо прошептал он. — Я люблю тебя. Однажды…

— Однажды… — повторила Ирса и поскакала вослед мужу и его свите.

Хельги ехал во главе своего отряда. Река журчала и блестела под лучами солнца. Тени деревьев дрожали на воде. Зимородок, голубой, как парящая стрекоза, нырял в струи потока. Стучали копыта, скрипели седла, звенела сталь. Воздух был душен. Воины, потея, отгоняли жужжащую мошкару. На западе за лесом стеной вставала грозовая туча, в небе перекатывался дальний гром.

Вдруг послышался лязг металла. Наперерез Хельги из зарослей вылетел отряд воинов во главе с дюжиной полуобнаженных великанов, которые рычали, брызгали слюной и грызли края своих щитов.

Хельги поднял коня на дыбы и закричал:

— Что это, клянусь Локи?

— Сдается мне, что конунг Адильс решил забрать свои дары, — ответил старший корабельничий.

— Ирса, нет!.. Ирса… — Хельги попятился, готовый, казалось, отступить первый раз в жизни.

И тут в тылу у его дружины появился еще один неприятельский отряд. Они, должно быть, прокрались боковой тропой из Упсалы и поджидали в засаде: Хельги, несмотря на опущенные забрала, узнал некоторых воинов.

Хельги спешился, отстегнул висевший за седлом щит и приготовился к схватке. Он возвышался над всеми своими воинами, только его стяг, развернутый посвежевшим ветром, гордо реял над его головой.

— Похоже, мы оказались между молотом и наковальней, — сказал Хельги. — Что ж, должно быть, мы окажемся металлом потверже, чем они рассчитывали.

Река и высокий, поросший лесом берег не дали дружине построиться дляпрорыва «свиньей», то есть клином: по краям одетые в броню воины, посередине — лучники и пращники. В тесноте смерть грозила со всех сторон. Датчане во главе с конунгом бросились в схватку с громким боевым кличем. Меч конунга, вспыхнув на солнце, со свистом покинул ножны.

Хельги бросился навстречу первому шведу — рослому воину в блестящей кольчуге.

Швед, покачнувшись, отразил удар щитом. Хельги с криком продолжал атаковать. Его клинок так и вертелся в воздухе, взлетая и падая, ударяя по вражьим щиту и шлему. Хельги буквально отбросил неприятеля обратно в ряды шведских воинов, из которых тот было выступил. Шведу показалось, что он сможет дотянуться мечом до бедра Хельги. Он попытался сделать это и в тот же миг получил такой удар по руке, что кровь забила ключом. Противник Хельги пошатнулся и рухнул под ноги атакующих воинов.

Страшный удар обрушился на щит Хельги. То была двуручная секира из тех, что благодаря своему весу способны пробить любую броню. Хельги бросился вперед и, пригнувшись, так что секира прошла над его головой, рубанул врага по ноге.

Чье-то копье ужалило Хельги в икру, но он, не обращая внимания на рану, помчался на врага с криком: «Вперед, вперед!» Он знал, как вызвать со дна своих легких такой крик, который может перекрыть все другие крики, рев, звон мечей и стоны на поле боя. Хельги кричал:

— На прорыв, на прорыв!

Он видел над сумятицей колеблющихся шлемов, что если его люди сумеют прорвать вражий строй, то уже ничто не будет им угрожать с тыла. Тогда меньшинство оседлает дорогу, а большинство сможет прорваться к кораблям.

Это была долгая битва. Хельги схватился с берсерком. Увы, раненый конунг датчан потерял свою былую стремительность. Озверевший берсерк поднял секиру и обрушил ее на Хельги ударом неотвратимым как сама смерть. Щит конунга раскололся и левая рука повисла плетью. Он пошатнулся. Если бы он мог напасть на берсерка со свежими силами!

Датчане сражались упорно, погибая один за другим. Тело Хельги было истыкано копьями везде, где его не прикрывала броня, а под броней покрыто ужасными кровоподтеками, кровь и пот хлюпали в сапогах. И все же конунг Хельги продолжал сражаться, кося врагов мечом.

Еще один берсерк бросился на датского знаменосца. Юноша не устоял. Мозг брызнул из рассеченной головы. Знаменосец рухнул, и с ним рухнул в грязь датский стяг. Так датчане потеряли знамя, вокруг которого они могли бы сплотиться для новых атак. Только шведский золотой вепрь реял теперь над схваткой. Шведы усилили натиск.

Тучи почернели, задул холодный ветер, небо на закате стало бронзово-желтым.

Хельги оттеснили от последних из оставшихся в живых датчан. Теперь он владел только правой рукой, защищая себя иссеченным и затупленным клинком меча. Убитые и раненые отмечали его путь сквозь вражеский строй, но все новые враги бросались на конунга. Хельги попытался перейти вброд реку, чьи воды тотчас покраснели от его крови. Но в реке его уже поджидал главарь королевских берсерков, Кетиль, с воем и ревом атаковавший Хельги. Удар за ударом посыпались на конунга точно град, который пошел в эту минуту. Казалось, что сам берсерк не чувствует тех ударов, которые Хельги пытался нанести ему в ответ.

Люди слышали, как Хельги прохрипел:

— Гарм сорвался с цепи и пожрал Луну…

С этими словами он упал, и река понесла к морю ту кровь — не много ее осталось — которую он не пролил в бою.

Вместе с Хельги погибли все, кто сошел с ним на берег. Остальные датчане, получив донесения дозорных, уплыли в Данию.

А Ирса рыдала.

Здесь кончается сказание о конунге Хельги.

Сказание о Свипдаге

1

Ирса рыдала.

Она ничего не знала о том, что приказал своим воинам Адильс, до тех пор, пока все не свершилось. Тогда Ирса прокляла мужа, пожелав ему всякой болезни:

— И чтоб твоя ладья не могла плыть при попутном ветре, — кричала она, — и чтоб твой конь не смог бежать, унося тебя от убийц, и чтоб твой меч не смог нанести ни одного удара, кроме удара своему хозяину. Хоть ты не тот, кто создан для ладьи, коня и меча — ты старая ведьма, ворон, клюющий падаль!

Адильс дождался, когда у Ирсы прошел приступ бурного гнева, и тихо сказал плачущей жене:

— Я не мог поступить иначе. Ты же знаешь, Хельги в конце концов, а я так думаю, что вскоре, сверг бы и убил меня, а тебя бы увел силой и обрек бы на жизнь, исполненную позора, от которой ты бежала сама.

Ирса, глотая слезы, встретилась с Адильсом взглядом — точно мечи столкнулись — и сказала ему:

— Негоже тебе оправдывался после того, как ты предал воина, коему я обязана более чем кому-либо. И потому знай, что я никогда не буду на твоей стороне, если тебе когда-нибудь придется иметь дело с людьми конунга Хельги. И, кроме того, я погублю твоих берсерков — убийц Хельги, как только найду парней настолько храбрых, чтобы сделать это для меня и для своей славы.

— Гордые слова, Ирса, да только пустые, и ты сама знаешь это, — ответил Адильс. — Положим, я тебя отпущу — куда ты пойдешь? Перестань угрожать мне и моим берсеркам, этим ты ничего не добьешься. Но я, если хочешь, заплачу тебе виру за убийство твоего отца: дам сокровищ, награжу землями.

Королева ушла, но вскоре вернулась молча, с каменным лицом, приняв предложение Адильса. Многие удивлялись, почему вместо этого она не уехала в Данию к конунгу Хроару. Сторонники Ирсы полагали, что на это у нее было три причины. Во-первых, ей, дочери и жене конунга Хельги, не пристало быть ни беглянкой, ни нищенкой. Кроме того, она хотела своими руками обмыть тело Хельги, закрыть ему глаза, обуть в погребальную обувь, проследить, чтобы его со спутниками погребли с честью и продолжали воздавать честь их могилам. Наконец, она мечтала отомстить Адильсу сама, понимая, что в этом ей нечего надеяться на Хроара.

Никто не видел с тех пор королеву Ирсу счастливой. Пиры в королевской зале стали еще тягостнее. Раз попытавшись, Адильс перестал делить ложе с Ирсой. Всякий раз, когда ей удавалось, она поступала вопреки его воле. Без сомнения, Адильс продолжал терпеть жену только из-за ее сильной родни, ее сторонников в Свитьод и ее приданого.

Корабли принесли в Данию горькие вести о гибели Хельги. Хрольф сын Хельги, и не он один, стал призывать к войне со шведами.

— Это нам не по силам, — сказал его дядя. — Но не думай, что я не горюю о брате.

И он ушел, надвинув на лицо капюшон, чтобы скорбеть в одиночестве.

Вскоре к датским берегам подошли шведские корабли. Предводитель шведов от имени конунга Адильса сказал, что хотя Хельги был сам виноват в своей гибели, так как замышлял недоброе против повелителя Упсалы, но все же его господин хочет все уладить, дабы мир царил между двумя королевствами.

Хроар взял виру за убийство Хельги и поклялся не мстить.

Адильс предвидел такой исход, иначе никогда не отважился бы нанести подлый удар. Благодаря своим соглядатаям, а быть может, и колдовству конунг знал, как обстояли дела в доме Скъельдунгов. Хроару тогда было не до войны.

Незадолго до того умер зять Хроара, ярл Сконе Сэвиль. Его сын Хрок — грубый и жадный парень — полагал, что может претендовать на большее за ту поддержку, которую его отец оказал когда-то Хроару и Хельги. Он взбесился, когда ему отказались отдать то знаменитое запястье, что когда-то намололи Фенья и Менья. Частью ради матери Хрока, своей сестры Сигню, частью, чтобы не поднимать раздоров, Хроар пока не лишал Хрока титула ярла, но уже не мог вполне полагаться на верность Сконе.

Более того, собственные дела Хроара шли неладно, и он ждал скорой войны.

У его дяди Фроди, которого он когда-то спалил, от первой жены Боргхильд Саксонки остался сын Ингъяльд, Фроди отослал его на воспитание к деду, сильному конунгу, который правил землями в устье Эльбы. Теперь Ингъяльд стал могучим вождем и надеялся занять престол после смерти своего родича. К тому же Ингъяльд недавно овдовел.

Хроар полагал, что такой союзник обезопасит его владения с юго-запада, и тогда ему будет не страшен ни шведский ярл на Альсе, ни то, что к этому ярлу прислушивается конунг Шлезвига. И тогда Хроар получит прочный мир, который развяжет ему руки, чтобы обустраивать Датскую державу. Он надеялся выдать свою дочь Фрейвар за ее двоюродного брата Ингьяльда.

Послы засновали между королевскими дворами. Сначала все выглядело обнадеживающе. Но тут случилось так, что в саксонских землях появился Старкад.

О Старкаде есть отдельная длинная сага. Говорят, он происходил от великанов и родился шестируким. И хотя Тор оторвал ему четыре лишние руки, но продолжал ненавидеть за его происхождение. Когда Один, который покровительствовал Старкаду, пообещал, что тот проживет три жизни, Тор сказал, что в каждой он совершит по дурному делу. Один даровал Старкаду лучшее оружие. Тор поклялся, что это оружие не завоюет хозяину ни одной державы. Один сказал, что у Старкада всегда будут деньги, Тор — что их всегда будет не хватать. Один даровал ему победу в любой стычке, Тор пообещал, что в каждой он будет ранен. Один наделил Старкада даром скальда, Тор сделал так, что Старкад забывал свои висы, единожды их произнеся. Огромный, суровый, несчастный, Старкад бурей пронесся через весь тот век и, где бы он ни появлялся, приносил горе.

На свадьбе Ингъяльда и Фрейвар он принялся укорять жениха за то, что тот роднится с семьей убийцы своего отца, и сказал злые висы, от которых у гостей закипела кровь, Датчане и саксы припомнили друг другу старые обиды. Дело кончилось дракой и убийствами. Ингьяльд отослал Фрейвар домой, сказав при этом, что скоро он сам, во имя своей чести, предаст огню палату Хроара «Олень».

Так что в это время Хроар не мог позволить себе враждовать со шведами.

В тот год на Йоль Хрольфу сыну Хельги миновал двенадцатый год, н он уже мог считаться взрослым мужчиной. Когда во время пира по зале пронесли изображение кабана, чтобы каждый мог принести обет, он тоже возложил на идола руки и поклялся никогда не отступать ни перед огнем, ни перед железом.

Люди закричали, что Хрольф — настоящий сын своего отца. Но все же некоторые подумали про себя, что, быть может, он пойдет не в отца, а в дядю, что он, такой спокойный и задумчивый, станет, пожалуй, Скъельдунгом-лежебокой. В конце концов, у Хрольфа было странное происхождение, а у его сестры — вообще сверхъестественное.

Сомневающимся пришлось изменить свое мнение тем же летом. Когда саксы пересекли Малый Бельт, датчане встретили их на побережье Фюна. Битва насытила волков и воронов со всей округи. Хрольф еще не достиг своего полного роста, который, кстати, был невелик, так что нуждался в помощи старших. Все же он бился так доблестно и так для своих лет умело, что заслужил похвалы от всей дружины.

В грохоте и звоне битвы, в криках и вое воинов, калеча и убивая врагов, датчане сокрушили саксов. Так пал Ингъяльд сын Фроди.

Но в этой же битве погиб и Хродмунд, старший сын Хроара.

В печали вернулся домой датский конунг. С тех пор Хроар старался поддерживать мир любой ценой. Это было нужно ему еще и потому, что его младший сын Хрерик, который был годом старше Хрольфа, пошел не в родню.

Несколько следующих лет показали, что это у Хрерика, а вовсе не у Хрольфа течет в жилах дурная кровь. Хрерик был ленив, труслив и жаден. Вокруг него собралась шайка дерзких юнцов и приживал, которые научились льстить своему хозяину, ублажая его и угрожая всем остальным. Быстро стареющий Хроар все больше привязывался к племяннику.

Умерла королева Вальтйона.

Потом случился пожар и палата «Олень» сгорела дотла.

Однажды Хрерик с отцом отправились на корабле в Сконе, где конунг намеревался провести обряды праздника жатвы и тем напомнить тамошнему народу о себе, а также привести к повиновению и, как он надеялся, к дружбе Хрока сына Сэвиля. Путь через Зунд не долог, поэтому все отправились в дорогу в парадном платье. На руке Хроара поблескивало запястье в виде змеи.

— Ты должен мне его отдать, — сказал отцу Хрерик.

Он был уже изрядно пьян.

— Я получил его от брата, — ответил Хроар, — и буду носить его до дня своей смерти.

— Ладно, тогда дай хоть посмотреть. Это ведь, поди, теперь, когда твоя усадьба сгорела, наше главное сокровище, а я никогда его толком не видел.

Хроар снял запястье и протянул сто сыну. Хрерик сжал украшение в пальцах. Глаза Мирового Змея, в виде которого было выковано запястье, вспыхнули огнем.

— Ладно, — сказал юнец, — тогда пускай ни один из нас не владеет им.

И он бросил запястье за борт.

Кормчий прервал свое монотонное пение, весла забили по воде невлад. Стон пронесся по кораблю. Пропажа запястья была дурным предзнаменованием.

Хроар в печали закрыл лицо плащом.

В ту же зиму он умер.

Хрерик только и ждал этого. Понятно, что Хрольф не восстал против сына того человека, который заменил ему отца, и датчане провозгласили Хрерика конунгом.

Почти сразу земли, собранные когда-то трудами Хельги, отложились от Датской державы. Дело было не только в старой гордыне местных вождей: они не верили в нового правителя, известного своей ленью и скаредностью. А когда Хрерик сделал лишь слабую попытку вернуть их обратно, они поняли, что верно его оцепили.

— Не будем дураками, — сказали вожди подвластных Дании земель. — Отныне мы позаботимся о себе сами.

Самым тяжелым ударом было то, что ярл Оденсе — озера Одина — заявил, что будет независимым конунгом, как когда-то его отец. Оденсе — город не меньше Роскильде, но гораздо более древний, кроме того, там находится главное капище Дании. Вскоре и Фюн вышел из-под власти Лейдрского престола.

Снова появились разбойники, викинги принялись разорять побережья, юты, саксы и венды легко совершали набеги и готовились к большому походу на Данию.

И вот тогда зеландские вожди собрались и восстали. Хрольф, однако, сказал, что не пойдет войной на родича. Они же в ответ заявили, что поступят по-своему, что бы он ни говорил, и провозгласили его правителем.

Хрерик в ярости послал убийц в дом Хрольфа, так что тот с трудом сумел спастись. Теперь ему не оставалось ничего другого, как обнажить меч против сына своих любимых дяди и тети.

Хрерик пал в битве. На тинге дружина и бонды провозгласили Хрольфа сына Хельги своим повелителем. В печали он водрузил на себя знаки верховной власти и начал править разваливающейся державой.

А в это же время сильно выросли мощь и богатство Адильса конунга Свитьод, так что многие воины считали за честь служить при его дворе.

2

К западу от равнины, на которой расположен город Упсала, круто вздымаются ввысь заросшие густым лесом горы Свитьод. Это страна орлов и медведей, бурных потоков и глубоких ущелий. Здесь проживал хуторянин по имени Свип. Его усадьба находилась вдалеке от других хуторов, и была она как раз того размера и с тем числом работников, чтобы дела у Свипа шли прекрасно. В молодости он был отважным воином и не раз отправлялся в викингские походы. Надо сказать, что Свип был гораздо мудрее, чем могло показаться со стороны. Этот седой, дородный старик, чьи глаза косили, а нос был сломан в бою, обо всем имел свое мнение. Хотя он и не был колдуном, но многие считали его ясновидцем и были уверены, что ему являются вещие сны.

У Свипа было три сына: Хвитсерк, Бейгад и Свипдаг — все, как на подбор, силачи, умельцы и красавцы. Свипдаг, хотя и был младшим, превосходил своих братьев ростом и силой.

Когда ему исполнилось восемнадцать зим, он предстал перед отцом, желая поведать ему свои думы:

— Что за скучную жизнь ведем мы здесь среди простолюдинов, ни к кому не ездим в гости и никого не принимаем у себя. Уж лучше мы присоединимся к воинам конунга Адильса, если он согласится принять нас в свою дружину.

Хуторянин Свип, нахмурившись, ответил сыну так:

— Сдается мне, это решение нельзя назвать мудрым. Я знаком с конунгом Адильсом с давних пор и знаю, что слова его могут быть столь же лживы, сколь велики его посулы. И хотя дружинники его сильны и отважны, но нередко они ведут себя как шайка негодяев, — и, на миг погрузившись в свои вещие думы, добавил: — Все же конунг Адильс — сильный и прославленный властелин.

Свипдаг нетерпеливо махнул рукой:

— Без риска не бывает победы, и никто не может знать заранее, сможет ли он удержать свою удачу. Одно я знаю наверняка — не желаю больше сидеть здесь, что бы ни ожидало меня впереди.

Хуторянин внимательно посмотрел на своего сына. Свипдаг был высок, широкоплеч и по-юношески угловат, однако его румяное, обветренное лицо уже покрывала густая русая борода. Он стоял в лучах полуденного солнца на фоне зелени сосен и голубизны небес. Пора сенокоса уже миновала, и весь хутор был пропитан мирным сладковатым запахом скошенной травы.

— Что ж, в добрый час! — сказал Свип. — Я ведь тоже когда-то был молод.

Хвитсерк и Бейгад решили не перечить родительской воле и до поры остались на хуторе. Единственному сыну, который в одиночку отправлялся в поход. Свип приготовил прекрасные подарки: коня, достаточно высокого, чтобы ноги рослого всадника не волочились по земле, полное воинское облачение, острую, тускло поблескивающую секиру да множество добрых советов, вроде:

— Никогда не задирай других и никогда не хвались: победителю нет нужды повсюду отстаивать свое доброе имя. Но если кто заденет тебя самого, не давай ему спуску, ибо опытный воин говорит не повышая голоса, но в случае угрозы без лишних слов устремляется вперед.

Он не боялся за Свипдага, случись тому попасть в драку. Недаром он сам терпеливо, по несколько часов в день обучал своих сыновей ратному мастерству.

Итак, Свипдаг обнял на прощание своих родичей, лучших друзей из числа работников со своего хутора, а также девушку, с которой провел не одну ночь — и отправился в путь. Некоторое время они слышали его веселую песню, пока ее не заглушил шум водопадов.

Хотя Свипдаг никогда не уклонялся от схватки, в пути ему не встретилось ни одной опасности. Его добродушие открывало перед ним двери всех домов, и не было отбоя в приглашениях остаться на ночлег. По дороге он узнал, что конунг Адильс и королева Ирса пребывают не в Упсале, а в своей усадьбе на берегу озера Мелар. Королева обычно проводила там много времени летом, пока конунг объезжал тамошние владения.

Свипдаг прибыл туда под вечер. Вокруг него обширные леса и пашни спускались к озеру столь великому, что его противоположный берег терялся вдали. На сияющей в лучах заходящего солнца озерной глади виднелось лишь несколько островов. В прохладном и сыром воздухе подолгу звучало эхо криков и звона, доносившихся из усадьбы. Свипдаг остановил коня у ворот в частоколе, окружавшем усадьбу и службы. Ворота были на запоре, и никто не спешил открывать их. Воины либо купались в озере за усадьбой, либо играли в мяч, либо с увлечением наблюдали за игрой. Свипдаг крикнул, чтобы его пустили внутрь. Несколько воинов, услышавших этот крик, лениво посмотрели в его сторону, но тут же вернулись к игре.

Свипдаг поднял своего коня на дыбы. Копыта с силой ударили по дереву, засов разбился в щепки, ворота распахнулись, и Свипдаг въехал во двор.

Конунг Адильс расположился на свежем воздухе, вольготно раскинувшись в позолоченном кресле. Его двенадцать берсерков стояли вокруг — грязные, нечесаные, угрюмые. Так же неприятно было смотреть на них, как и вдыхать исходящее от них зловоние. Берсерки, закованные в сверкающую броню, угрожающе заворчали во внезапно воцарившейся тишине.

— Этот воин безрассудно рвется вперед, — медленно процедил сквозь зубы Адильс. — Такого еще никто себе не позволял. Должно быть, он слишком высокого мнения о себе.

Свипдаг остановил коня, спешился и широко улыбнулся.

— Приветствую тебя, конунг Адильс, мой господин! — начал он. — Несомненно, только конунга могут окружать столь прекрасные воины. Меня зовут Свипдаг. Мой отец, Свип сын Арнульфа, проживает нынче далеко в Вестманланде, а когда-то он был знаком тебе.

— Сдается мне, вряд ли по совету отца ты явился сюда столь вызывающим образом, — ответил Адильс.

— Нет, господин. Я просил пропустить меня во двор, но никто не удосужился сделать это. Подобная нерадивость твоих людей наносит урон твоей чести. Надеюсь, тебе понравился тот урок хороших манер, что я преподал им нынче.

— Что? — возмутился Кетиль, один из берсерков. — Да я раздавлю тебя как таракана!

Он выступил вперед. Свипдаг, продолжая улыбаться, потянулся к своей секире, притороченной к седлу.

— Стойте! — приказал Адильс. — Давайте сначала закончим разговор. Я помню Свипа. Он отважно бился за меня против Али, тогда, на льду… Так что же сын Свипа хочет от нас?

— Больше всего я хочу поступить к тебе на службу, мой господин, — ответил Свипдаг.

Адильс приказал ему сесть рядом. Свипдаг уселся на бревно, неподалеку от Адильса, который, продолжая следить за возобновившейся игрой в мяч, милостиво беседовал с пришельцем. По виду берсерков было понятно, что подобное поведение конунга ужасно их злит. Когда объявили, что ужин готов, и конунг направился в залу, берсерк Кетиль шепнул, наклонившись к нему:

— Мы собираемся бросить вызов этому дикарю, чтобы покончить с ним, пока он не натворил новых бед.

Адильс задумчиво почесал нос.

— Не думаю, чтобы вы легко справились с ним, — ответил он тихо. — Хотя, м-м-м, пожалуй, попробуйте. Мне будет интересно узнать, действительно ли этот парень так силен, как кажется со стороны.

Зловещий оскал скривил и без того отвратительное лицо Кетиля.

Когда воины рассаживались в зале, он приотстал от конунга, направился к Свипдагу, попытался ухватить парня за плащ пониже горла и зарычал:

— Ну что? Ты все еще считаешь себя столь же отважным воином, как мы — берсерки, и собираешься и дальше так же нагло вести себя?

Свипдаг вспыхнул. Он отвел мощную руку берсерка в сторону и заявил так громко, чтобы слышали все, кто находился в зале:

— Я ни в чем не уступлю ни одному из вас.

Берсерки, взревев, кинулись на обидчика. Никто не брал с собой оружия в залу, поэтому Свипдаг оставил свои кольчугу и секиру в сенях. Однако двенадцать берсерков имели с собой кое-какое оружие. Остальные воины очистили им путь, стараясь сделать вид, будто они вовсе не опасаются за свою жизнь.

— Стойте! Я приказываю вам остановиться! — закричал Адильс с высоты своего трона. — Остыньте. Никогда еще в этой зале не было драк, не будет и сегодня вечером.

Берсерки, повинуясь своему конунгу, остановились. Кетиль, плюнув под ноги Свипдагу, прорычал:

— Осмелишься ли ты сразиться с нами завтра? Тогда тебе понадобится нечто большее, чем громкие слова и наглые жесты. Вот мы и проверим твою отвагу.

— Я сражусь с каждым из вас. Тогда посмотрим, кто из нас лучше, — ответил Свипдаг.

Адильс кивнул. Ему захотелось проверить своих воинов, ибо долгие годы мира посеяли сомнение в том, насколько будет полезен в бою каждый из его дружинников.

Вдруг чей-то чистый высокий голос произнес:

— Добро пожаловать, отважный воин!

Свипдаг вглядывался сквозь мелькание теней и трепет пламени костров, стараясь рассмотреть, кто это произнес. Он увидел, что рядом с конунгом — но не ближе, чем требовало приличие — сидела женщина. Она была невысока ростом, но осанка ее выдавала величие. Простой плащ, накинутый на плечи, подчеркивал красоту ее печального лица: большие серые глаза сверкали, а длинные рыжие волосы искрились в свете костров. Это, должно быть, и была королева Ирса.

Кетиль передернул плечами и сердито обратился к ней:

— Нам давно известно, что ты хотела бы нас видеть в преисподней. Но мы не какие-нибудь слабаки, чтобы испугаться пустой болтовни и наглых выходок.

Королева повернулась к своему мужу:

— Не слишком-то ты благосклонен ко мне, если позволяешь говорить такое этим мерзавцам, в которых ты, кажется, испытываешь нужду.

Покраснев от гнева, Кетиль проворчал сквозь зубы:

— Мне плевать на тебя и твою упрямую ненависть! Мы не боимся сразиться с этим парнем!

Адильс сделал знак служанкам принести еще хмельного меда. Остальная часть вечера прошла мирно. Берсерки сидели мрачные, остальные дружинники веселились. Ирса внимательно рассматривала Свипдага, который сидел в конце залы, болтая, попивая мед вместе с другими воинами, причем он казался самым веселым гостем на этом пиру.

Поутру состоялся хольмганг.

Это обычай, распространенный среди язычников, когда один воин отвечает на вызов другого, вступая с ним в схватку. Они отправляются на маленький островок, называемый «хольм», где никто посторонний не может помешать им. Четырьмя ивовыми вешками отмечают поле боя, и тот, кто в схватке будет вытеснен за его пределы, считается побежденным. Кроме того, удары принято наносить по очереди. Такая схватка может продолжаться до первой крови, или пока один из соперников не запросит пощады, или до смерти.

В этот раз за поединком наблюдало гораздо больше людей, чем обычно. Адильс собственной персоной приплыл в сопровождении своих двенадцати берсерков и уселся на ствол дерева, поваленного на краю травянистого луга. По другую его сторону, в тени деревьев смутно поблескивали железные кольчуги воинов вокруг легкой фигурки, закутанной в голубой плащ. Это была Ирса, приехавшая также со свитой воинов, которые были верны скорее своей королеве, чем конунгу.

Свипдаг возвышался поодаль, одетый в кожаную куртку и клетчатые штаны. Голову его покрывал шлем, однако воин не стал надевать кольчугу, ибо в силу своего характера не хотел иметь никакого преимущества перед своими противниками. Не было у него и щита, поскольку его секиру следовало в бою держать двумя руками. Ирса начала кусать губы, когда увидела это. Ее голова поникла.

Кетиль злорадно взглянул на нее, прежде чем направиться туда, где колыхалась высокая трава. Он начал раскачиваться из стороны в сторону, стараясь таким образом вогнать себя в раж. Слюна текла по его бороде. Берсерк пыхтел: его щеки покраснели от натуги. Он грыз край шита, размахивал мечом и издавал зверские крики.

Свипдаг зевнул.

— Я никогда не согласился бы, чтобы твой удар был первым, — обратился он к противнику, — если бы знал заранее, как утомительно будет ждать, пока ты распалишь свое кобылье сердце.

Кетиль взревел и заскрежетал зубами. Его меч взлетел вверх и со свистом обрушился вниз. Секира Свипдага парировала удар на полпути с оглушительным звоном и снопами искр. Затем она наотмашь ударила по щиту противника. От такого удара берсерк зашатался.

Ирса, возбужденно дыша, поднесла к груди сжатые кулаки.

Кетиль с трудом приходил в себя. Он рубил и рубил, уже не думая об очередности ударов, и каждый из них был преисполнен силы. Однако Свипдаг успешно отражал каждый удар противника и отвечал не менее мощными ударами, круша щит берсерка. Его сильные руки, привыкшие валить лес и ворочать огромные камни на отцовском хуторе, уверенно управлялись с тяжелой секирой. Грохот боя переполошил стаю птиц, которые заметались, отчаянно крича.

Внезапно секира Свипдага всей мощью обрушилась на шлем берсерка. Наполовину оглушенный, Кетиль выронил шит. Острый край секиры с мерзким чавканьем вошел глубоко между его ребрами. Кетиль вскрикнул и опустился на одно колено. Его голова упала на грудь. Свипдаг точным ударом рассек шею берсерка. Кетиль растянулся на земле. На его лице застыло изумление.

— Свипдаг! Свипдаг! О, Свипдаг! — кричала Ирса, смеясь и плача одновременно.

— Клянусь собственным удом, я отрежу твой, прежде чем ты сдохнешь! — свирепо крикнул другой берсерк и поспешил на поле боя, чтобы отомстить за павшего товарища.

Несмотря на то, что Свипдаг истекал потом и тяжело дышал, он нашел в себе силы встретить нападавшего широкой улыбкой. Справиться с этим глупым берсерком было еще проще. Свипдаг сумел восстановить дыхание, дразня своего противника, подобно тому как на отцовском хуторе он дразнил быков забавы ради. Однако в нужный момент он легко сумел распороть живот самонадеянному великану. Кровь хлынула ручьями.

Вот уже третий берсерк, обезумев от ярости, отделился от свиты конунга. Он бежал через луг все быстрее, отчаянно размахивая своей секирой над головой. Свипдаг внезапно шагнул в сторону и со всей силы пнул нападавшего в голень. Безумный берсерк, потеряв равновесие, шлепнулся наземь. Секира Свипдага настигла его, перебив позвоночник.

Адильс, пораженный увиденным, крикнул своим людям, чтобы те стояли на месте. Но четвертый берсерк ослушался его. Едва успел Свипдаг, обернувшись, отразить коварный удар в спину. Вновь кинулся на него берсерк, пытаясь сбить с ног. Секира Свипдага стремительно летала в воздухе, оставляя за собой хвост кровавых брызг. Вот он упал от удара щитом, однако успев при этом размозжить нападавшему коленную чашечку. Свипдаг быстро перекатился по земле в сторону, схватил свою секиру и ловко вскочил на ноги. Вошедший в раж берсерк не чувствовал боли, поэтому он поначалу не заметил, что покалечен. Однако подняться на ноги ему так и не удалось, и он сумел противопоставить атакам своего противника только убогую защиту, на которую был способен одноногий инвалид. Свипдаг действовал быстро. Вновь его секира нанесла точный удар, и уже четыре поверженных воина лежали на лугу, а над ними роились тучи мух. Ирса воспрянула духом.

Раскрасневшийся, покрытый свежими ранами Свипдаг тяжело дышал. Его одежда была измазана землей, а волосы слиплись от пота.

В диком гневе конунг Адильс закричал срывающимся голосом:

— Великий урон ты нанес мне и теперь должен будешь заплатить за это! Гей, мои воины, все разом покончите с ним!

— Не бывать этому, пока мы живы! — закричала в ответ Ирса и бросилась вперед. Верные королеве воины последовали за ней. По приказу Ирсы они построились вокруг Свипдага кольцом, плотно сомкнув щиты.

Оставшиеся восемь берсерков окружили их, рыча от ярости, улюлюкая, посылая проклятия и насмешки, делая вид, что вот-вот бросятся на противников. Воины королевы стояли неколебимо, выставив вперед копья и мечи. За их спинами лучники то и дело дергали тетивы своих луков, наполняя воздух жужжащими звуками, точно рой разозленных ос готовился броситься на противников. Даже берсеркам бессмысленно было нападать на эту рать, превосходившую их числом.

Ирса подошла к своему дрожащему от ярости мужу и сказала:

— Уйми своих псов. Мои люди собираются защищать Свипдага до тех пор, пока ты не отпустишь его с миром.

— О, ты счастлива сегодня, разве не так, Ирса-сука? — ответил Адильс. Он даже сделал вид, что собирается ударить ее. Она сжала кулаки, ответила на его взгляд не менее яростным взглядом и продолжила свою речь:

— Он не набивался на драку, а приехал, чтобы поступить к нам на службу. Это твои проклятые берсерки, подобно троллям, насели на него. Ну что ж, он преподал им хороший урок! Я говорю тебе — реши дело миром! Немедленно отзови своих псов! Поверь, Свипдаг принесет тебе больше славы, чем все берсерки на свете, которые только поганят землю.

— Что заставляет тебя заботиться о моей чести, Ирса?

— Сказать правду, совсем немногое, но, похоже, тебя она волнует еще меньше.

Далее речь Ирсы стала мягче. Прошедшие годы научили ее тому, как доказать Адильсу истинную суть вещей. В конце концов она сумела помирить своего мужа со Свипдагом. Когда победитель берсерков появился в усадьбе и люди конунга и королевы узнали о случившемся, они столпились вокруг пришельца и признались ему, что никогда еще среди их соратников не было такого смельчака. Однако королева Ирса нашла возможность шепнуть ему на ухо:

— Будь начеку. Эти восемь берсерков никогда не нарушат свою клятву покончить с тобой.

Свипдаг кивнул. Прошлым вечером во время пира в королевских палатах он услышал историю о том, как был убит конунг Хельги восемь лет назад. Он подумал с юношеской горячностью, что это было самым подлым из всех известных ему злодеяний, и сегодня, женщина, больше всех пострадавшая тогда, пытается спасти ему жизнь.

— Да, пожалуй, я пока еще причинил им меньший ущерб, чем бы мне хотелось, моя госпожа, — сказал он ей.

Ее глаза расширились от страха.

— Что ты имеешь в виду? Нет, Свипдаг! Берегись! Никогда не оставайся один!

Тут к ним подошли другие воины, и стало невозможно вести столь прямые речи.

По настоянию королевы Адильс отвел Свипдагу этим вечером почетное место рядом со своим троном, выказывая учтивое обхождение и расхваливая своего нового воина, пока продолжался пир. Берсерков не было в зале. Адильс уже успел побеседовать с ними так, чтоб никто не слышал, о чем они говорили. Позже он уверял, что пытался их успокоить. Свипдаг отметил про себя, как они неуклюже уходили из залы, стараясь скрыть свою угрюмую радость. Но сын хуторянина вел себя так, словно ему ничто не угрожает. Он провел целый день, затачивая свою секиру — дескать, ни один, даже самый хороший, работник не сможет справиться с этим лучше, чем он сам. Когда конунг посоветовал ему расположиться на ночлег не в зале, а в отдельном доме для гостей, что стоял на другом конце двора, Свипдаг от души поблагодарил его… а сам, выбравшись из залы тайком под покровом темноты, увязал свое оружие и кольчугу в узел из стеганой куртки и до поры спрятал его в темном углу сеней, вместо того чтобы отнести его в дом для гостей.

В зале продолжали пировать. Хмельное лилось рекой.

Было уже довольно поздно, когда Адильс пожелал ему доброй ночи. В сенях было темно, как в яме. Свипдаг был рад этому. Он сумел на ощупь найти свой шлем и кольчугу, так что никто этого не видел.

Твердо держась на ногах — ведь на самом деле он выпил гораздо меньше, чем пытался показать — Свипдаг пересек двор усадьбы. Около дома для гостей все произошло так, как он ожидал. Восемь берсерков выступили из тени и набросились на него.

Свипдаг усмехнулся и отступил к стене, давая противникам подойти поближе. В ночной темени было трудно разглядеть, где друг, а где враг. Свипдаг единственный мог без опаски бить направо и налево, и к тому же он был закован в броню.

Свипдаг успел убить еще одного из берсерков, когда то, что должно было произойти без лишнего шума, услышали воины в зале и выбежали посмотреть, что происходит. Они быстро прекратили драку, раздраженные позором, который берсерки навлекли на всю дружину.

Адильсу ничего не оставалось, как согласиться с этим и обвинить берсерков в том, что они не подчинились его воле и попытались сделать то, что им было строго запрещено. Конунг тут же объявил их вне закона. Берсерки покинули усадьбу, обещая однажды вернуться, чтобы отомстить за унижения и захватить всю Свитьод. Но только проклятия и язвительные насмешки неслись им вслед.

— Не стоит придавать значение их угрозам, — заметил Адильс миролюбиво, когда все воины вернулись в залу. — Ты показал, чего стоят на деле эти увальни.

— Я не совсем уверен в этом, мой господин, — ответил ему Свипдаг. Теперь он мог себе позволить напиться вдоволь хмельного меда.

— Что ж, отныне ты один должен будешь заменить мне этих двенадцать берсерков и в одиночку совершать то, что было под силу им вместе, — сказал Адильс, криво улыбаясь, и внимательно посмотрел в сторону Ирсы. Взор королевы, устремленный на Свипдага, казалось, лучился солнечным светом.

— И даже больше, — добавила она, — ибо сама королева желает, чтобы ты занял их место.

— Согласись, — продолжала Ирса, с трудом сдерживая дыхание, — и добрая норна исполнит твои желания!

Свипдаг был немного смущен, поскольку больше не хотел служить Адильсу. Однако сегодня он снискал высокие почести, да и в дальнейшем мог бы претендовать на почет и богатство, ради которых и приехал сюда. Ирса смотрела на него умоляюще…

— Да, — сказал Свипдаг. — Воистину я благодарен тебе за честь, моя госпожа.

3

Хрольфу сыну Хельги исполнилось только шестнадцать зим, когда наместники и вожди провозгласили его верховным конунгом раздробленных датских земель. Однако, наделяя его столь высокой властью, они прекрасно понимали, что великими правителями не рождаются и Хрольфу еще долго придется продвигаться на ощупь, пока он не овладеет искусством повелевать. Не имело значения, насколько он был умен — все равно ему трудно было избежать ошибок и просчетов. Молодой конунг был слишком мягок с воинами своей дружины, которая из-за этого превратилась в дикую шайку головорезов. Многие бонды были недовольны тем, что по примеру Адильса Хрольф принял к себе на службу дюжину берсерков.

Но он терпеливо объяснял тем, кто был не согласен с его деяниями:

— Я скорее похож на своего дядю Хроара, чем на своего отца Хельги. Мне больше нравится строить, чем разрушать. Однако Хроар не сумел бы стать тем, кем он стал, и не смог бы совершить то, что совершил, без своего брата, чьи меч и щит часто выручали его. Я же одинок в эта тяжелые времена, и, прежде чем мы сможем мечтать о мире, мы должны покончить с войной. Пока этого не произошло, я вынужден пользоваться теми средствами, что есть под рукой.

Хрольф унаследовал огромные сокровища и при необходимости тратил их без сожаления. Ни у одного другого конунга дружинники не были столь хорошо устроены, одеты, обуты, вооружены, накормлены, да к тому же богато награждены, как у Хрольфа, Хоть и были эти воины своенравны, но они очень любили своего господина. Прикажи он им штурмовать Асгард, и они ринулись бы в атаку без колебаний. (Многие часто поговаривали об этом, ибо Хрольф, как и его предки, не слишком-то жаловал богов). Конунг нашел множество дел для своих людей, а сам тем временем учился властвовать.

За четыре года он очистил леса Зеландии от разбойников, а ее побережье — от викингов. Хрок ярл поднял было восстание в Сконе, но Хрольф быстро переправился через пролив и одержал в битве с мятежниками сокрушительную победу; Хрок был убит. Во имя его матери Сигню Хрольф устроил своему врагу пышные похороны, а затем нашел для этой земли такого правителя, которому он мог бы доверять. Потом Хрольф присоединил к своим владениям Мен, Лангеланд и несколько меньших островов. Порт Роскильде снова процветал, так же как и другой небольшой рыбацкий порт на Зунде, который торговцы и рыбаки называли Чепинг-Хавен. В перерывах между походами Хрольф объезжал свои владения или восседал на троне в палатах Лейдры, выслушивая своих подданных, верша суд над ними и стараясь научить их повиноваться новым, более справедливым законам.

— Я сделаю так, чтобы вернулись славные времена Фроди Миротворца и Хроара Мудрого, — говаривал он, — и чтоб наше королевство стало таким же большим и сильным, как тогда.

Тем временем подрастала его сводная сестра Скульд. После того как Ингьяльд Саксонец отослал Фрейвар дочь Хроара домой, она вышла замуж за Ульфа сына Асгейра, могущественного наместника северной части Зеландии. Хрольф дал ему титул ярла и поручил Скульд его заботам. Ульф прекрасно управлял своими землями, и вечно занятому конунгу не было необходимости часто встречаться со своим ярлом. Но по истечении четырех лет Ульф послал за Хрольфом в Лейдру, приглашая приехать после осенних жертвоприношений в честь нового урожая. Посланец добавил от себя:

— Ульф говорит, что дело серьезно, вот только не сказал почему.

Хрольф, сурово посмотрев на скорохода, спросил:

— А сам ты что думаешь?

Было видно, что посланец почувствовал себя не в своей тарелке. Хрольф невесело улыбнулся и добавил миролюбиво:

— Ладно, я не собираюсь вытряхивать из тебя правду. Передай Ульфу, что я охотно приеду.

Величествен был конунг, когда въезжал он в усадьбу Ульфа. Хрольф, хоть и не отличался высоким ростом, как его отец, был сильным и крепко сбитым мужчиной. Его походка напоминала кошачью. За счет прирожденной ловкости и мастерского владения мечом он легко одерживал победы над более рослыми воинами. Рыжевато-русые волосы, широкие скулы, большие, серые, широко расставленные глаза под густыми бровями, прямой и немного курносый нос, полные губы — так выглядел Хрольф, но под густой мягкой бородой цвета янтаря прятался волевой подбородок Скъельдунгов. Обычно он говорил гладко, без спешки и редко повышал голос.

Также подобно кошке он был всегда чист и опрятен. Если поблизости находилась баня, он любил ежедневно наведываться туда, чтоб попариться и отскрести себя всласть. Люди шутили, что конунг Хрольф гостеприимен ко всем, кроме блох.

Любил Хрольф красивые одежды. В этот раз на нем была белая льняная рубашка, расшитый золотом красный кафтан, широкий пояс из прекрасно выделанной кожи с серебряной пряжкой, голубые штаны с белыми поножами, сапоги из тюленьей кожи с позолоченными шпорами, отороченный мехом куницы шафрановый плащ, застегнутый гранатовой фибулой, а к тому же имел он золотые запястья на руках, золотые кольца на пальцах и вызолоченные ножны с мечом на боку.

Всего лишь два десятка дружинников сопровождали его. (Поскольку Северная Зеландия — бедная, малозаселенная земля, Хрольф не хотел обременять ее правителя большим количеством постояльцев.) Эти молодые воины были закованы в железо, блестевшее и звеневшее при движении, за их спинами развевались разноцветные плащи. Как только отряд приблизился к цели своего похода, дружинники затрубили в рога и пустили своих лошадей галопом. Настоящий ураган — шумный, сверкавший всеми цветами радуги — заполонил двор усадьбы ярла.

Ульф и Фрейвар приветствовали гостей, при этом они казались встревоженными. Хрольф заявил, что ближе к полудню он желает осмотреть окрестные земли, и хозяин с хозяйкой решили не упустить возможность поговорить с ним с глазу на глаз.

Они вместе вышли из усадьбы в сопровождении нескольких воинов, которые последовали за ними на достаточном расстоянии, чтобы не слышать, о чем будут говорить господа. День был по-осеннему прохладным. Ветер гулял по скошенному полю и вересковым пустошам. Облака проносились по выцветшим холодным небесам. Где-то у самого горизонта аисты стремили свой полет все выше и выше, пока не исчезли вдали. Несколько ворон важно расхаживало по стерне, хлопая черными крыльями. Неказистый лесок на окраине поля почти растерял под напором ветра свои красные, малиновые и желтые листья. А далеко на севере, как клинок, поблескивала морская гладь.

— О чем вы хотели говорить со мной? — спросил Хрольф.

— О твоей сестре Скульд, — ответила Фрейвар (она была стройна, а ее муж — невысок и коренаст), — которая заставляет нас опасаться за своих собственных детей, ведь она может их вовлечь в нечто страшное.

— Я даже опасаюсь, что она может накликать беду на всю нашу землю, — продолжал Ульф, окидывая взором округу. — Это суровая страна, здесь множество потаенных мест, где обитают всякие существа, опасные для человека. Здесь естьболота, откуда не возвращался никто, будь то зверь иди человек, Есть здесь и курганы, где, как стемнеет, появляются блуждающие огни и зловещие призраки. Я сам часто слышу по ночам стук копыт и волчий вой. Всякий смертный старается держаться подальше от подобных вещей, но только не Скульд.

— Она всегда была странным ребенком, — вздохнула Фрейвар. — Она ведь никогда не плакала, даже когда была маленькой. Никогда не искала любви и не показывала, что сама любит кого-нибудь. Обычно она держалась особняком, была своевольна и часто закатывала истерики, чуралась женской работы, ужасно любила лазать по деревьям и плавать. О, плавала она, что твоя выдра. К тому же с детства ей нравилось бродить по лесам, а теперь она пристрастилась к охоте, рыбалке и оружию.

— Конечно, мне доводилось слышать об этом, — сказал Хрольф. — Что ж, не удивительно, что у нее душа мужчины — вспомните, кто был ее отец.

— Я думаю, лучше вспомнить, кто была ее мать, — проворчал Ульф. — Таких девчонок-сорванцов мне доводилось видеть и раньше. Обычно они сильно менялись после того, каких груди набухали, подобно почкам весной. Да и Скульд стала теперь потише, хотя упрямства ей не занимать и она по-прежнему остра на язык. Все слуги боятся ее — уж слишком зло она обходится с ними. Но меня особенно беспокоит то, как она относится ко всему, что связано с колдовством. Я не говорю о руне, что многие накалывают на пальце, как амулет на счастье, нет. Я слышал, как она шептала непонятные заклинания на неведомом языке и делала колдовские знаки. Однажды ее застали на вересковой пустоши у старого дольмена, когда руки ее были обагрены кровью птицы, которую она разорвала на куски. В тот раз Скульд убежала в лесную чащу и бродила там, как волчица, или разбойница, или троллиха. Затем она вернулась домой, но не желала рассказывать, где была и что делала. Когда ее плащ соскользнул, мы увидели, что под плащом она прячет кость со странными знаками, начертанными на ней. Я даже не знаю, где она ее раздобыла.

Хрольф поморщился.

— Меня это не слишком заботит, — ответил он. — Может, это были просто детские игры, хотя и немного опасные. А сколько ей сейчас? Двенадцать? Может быть, я смогу завоевать ее доверие и понять, что это на нее нашло.

Этим вечером за трапезой он усадил Скульд рядом с собой на скамью, Скульд, казалось, была этому рада.

В отблесках костра, наполнявших залу, где теплый воздух был пропитан запахами жареного мяса, а на полу плясали причудливые тени, Скульд не походила на существо из потустороннего мира. Она была очень красива. Угловатость, свойственная ее возрасту, не делала девушку неуклюжей, наоборот, ее походка была не по годам плавной. Неприбранные локоны ниспадали вдоль белого платья простого покроя до самой талии, черные волосы поблескивали, как лесное озеро в свете звезд. Ее тонкое лицо было красиво очерчено, кожа — белоснежна, губы — алы. Но особенно обращали на себя внимание глаза — большие, миндалевидные, зеленоватые, подобно морским волнам менявшие порой цвет от почти синего до золотистого. Голос девушки был глубоким, хотя в гневе он звучал пронзительно, как скрежет пилы.

В этот раз она все время улыбалась и часто подымала свой кубок, чтобы чокнуться с рогом, из которого пил Хрольф.

— Добро пожаловать, брат, — сказала Скульд. — Не часто мне доводилось видеть тебя.

— Что ж, попробуем это исправить, — ответил Хрольф.

— Когда? — оживилась Скульд. — Сидя в этом убогом лягушачьем болоте, я только зеваю от безделья. Возьми меня с собой!

— Ну, еще не пришло время, — заметил Хрольф, — ведь тебе надо многому научиться, чтобы стать хорошей женой.

— Женой! — закричала она. — Чтобы варить, жарить, мыть, подметать, приглядывать за всем и вечно ждать чего-то среди этих пьяных мужланов! А потом, когда один из них назовет меня своей, везде поспеватъ, чтобы угодить ему, и каждый год подвергать свою жизнь опасности, в крови и муках плодя детей… О нет!

— Ты знатного рода, Скульд. И должна быть достойна этого, то есть честно выполнять свои обязанности. Ведь знаешь, я бы тоже с большей охотой травил оленя, вместо того чтобы сидеть и слушать вопли всех этих тупых олухов, надеясь по чести рассудить и успокоить их. Неужели ты думаешь, что походам или погоням за разбойниками всегда сопутствует хорошая погода и мне не приходится то и дело разбивать лагерь в грязи под проливным дождем, или страдать от голода и вшей, или желудочных колик? Неужели…

— Хватит! Ты живешь в огромных палатах, где пируешь со своими соратниками и наложницами; ты ходишь в далекие земли, за моря, где встречаешь новых людей, слушаешь их сказания; скальды в твою честь слагают прекрасные висы; ты из обломков вновь собираешь воедино великую державу, и, когда ты умрешь, люди будут помнить тебя — твое имя не будет забыто вовеки… Так неужели ты думаешь, что дочь твоего отца, рожденная от женщины из рода эльфов, не желает себе того же?

— Хорошо, мне следует обдумать твои слова, — ответил Хрольф, с нелегким чувством вспоминая о событиях, связанных с рождением этой девушки. — Скажи мне, помнишь ли ты что-нибудь из своего раннего детства?

Скульд присмирела. (Действительно, настроение девушки менялось очень быстро.) Пристально посмотрев перед собой, она ответила:

— Я не совсем уверена, что действительно помню что-нибудь… Иногда мне кажется, я чувствовала кругом зеленоватую прохладу, в которой клубились странные образы, и море дрожало, как музыка… Звучали песни, переборы струн и серебряные трубы, или это были морские птицы, или грезы? Да, мои сны совсем не похожи на сны обычных людей.

— Мне говорили, что ты часто убегаешь в полном одиночестве. Ведь ты знаешь, что это небезопасно.

— Да, это так.

— Куда же ты ходишь?

Скульд весело рассмеялась:

— Нет, милый братец, теперь твоя очередь отвечать на вопросы. Расскажи мне о Лейдре, Роскильде и о мире вокруг. Расскажи что-нибудь удивительное. О, пожалуйста!

Стараясь завоевать ее дружбу, Хрольф согласился. Она слушала как зачарованная, наклонив голову и глядя на него во все глаза. Время от времени она задавала умные вопросы. Было видно, что она захвачена тем, что слышит. Он даже подумал, что, возможно, их отец что-нибудь неправильно понял и злой рок вовсе не тяготит над ней.

Однако этой ночью, когда на небе взошла полная луна, памятуя о словах Ульфа — мол, Скульд то и дело исчезает из дома после темноты — Хрольф подозвал пару своих людей и строго наказал им:

— Найдите себе укромное место, откуда можно следить за двором усадьбы, и бодрствуйте по очереди всю ночь напролет. Если увидите мою сестру Скульд — немедленно придите и разбудите меня.

— Можем ли мы осмелиться на такое, мой господин? — спросил один из них с сомнением. — А если ты будешь видеть вещий сон…

— Имеющий значение для страны, — продолжал за него Хрольф. — Понятно. Но то, что происходит с моей сестрой, может оказаться важнее этого. Поэтому, раз уж мы здесь, я решил отступить от этого правила. Вы должны позвать меня, но незаметно, так, чтоб никто больше вас не увидел.

По этой же причине он отказался от предложенной Ульфом рабыни и лег в одиночестве в одной из светлиц. Он даже не стал раздеваться. Его ожидание было вознаграждено, когда в густом сумраке одна из досок в стене бесшумно отодвинулась в сторону и чья-то рука начала трясти его за плечо.

Хрольф, последовав за посланцем во двор, остановился на миг, опершись на свой меч.

— Она только что направилась туда, — прошептал один из воинов, указывая в направлении леса.

— Молодцы, — похвалил их Хрольф. — Ждите меня здесь.

— Мы не отпустим тебя одного, господин!

— Нет, я пойду один. У меня нет времени спорить… — сказал им Хрольф и поспешил прочь из усадьбы.

Маленький лунный диск плыл высоко в небе, затмевая звезды своим ярким светом. Воздух был недвижен и пронизывающе холоден. Иней покрывал стерню на полях и вересковый стланик. Хрольф с трудом поспевал за Скульд. Фигурка в белом платье смутно виднелась далеко впереди. Она спешила, не оглядываясь по сторонам. Хрольф подумал, что, если бы Скульд заметила его, ей бы ничего не стоило скрыться из виду в предательском свете луны.

Чем дальше она забиралась в чащу, тем труднее было преследовать ее. Кустарник царапал лицо, сухие листья шуршали, а ветки то и дело ломались с треском под ногами. Лунный свет, казалось, только сгущал непроглядную ночную темень. Скульд двигалась проворнее и тише, чем ожидал Хрольф.

Неожиданно он вышел на заросший травой луг. Остановившись на минуту, молодой конунг перевел дыхание.

Кроны деревьев по краям луга почти касались сухой травы, которая была сплошь покрыта инеем, сверкавшим в лунном свете. В середине луга возвышался высокий жертвенный камень, что воздвиг здесь когда-то неведомый народ своему неведомому богу. Послышался вдалеке волчий вой, постепенно затихающий в чащобе, и от него озноб пробрал Хрольфа до костей.

Перед камнем стояла женщина. Высокая, хорошо сложенная, одетая в сверкающий наряд, она, казалось, внушает благоговейный трепет. Волосы — чернее ночи — свободно струились вокруг лица, черты которого поразительно напоминали его сестру Скульд. Но больше всего ему запомнились ее глаза. Даже в зыбком свете луны они были золотистыми, точно у кречета. Простертая вверх рука незнакомки сжимала обнаженный меч.

— Стой, странник! — скорее пропела, чем проговорила она. — Ты не должен следовать дальше…

— Я ли сплю, или все мы — лишь плоды сна? — спросил Хрольф. (Его голос, казалось, доносится откуда-то издалека.) — Да и выполнили ли мои люди мое приказание на самом деле?

— Неважно, спишь ли ты или бодрствуешь — ответь, за кем ты здесь охотишься, Хрольф сын конунга Хельги?

— Я ищу свою сестру.

— Не надо искать ее, ибо найдешь ты лишь одну скорбь. Беда всегда приходит неожиданно; никогда не пытайся узнать свою судьбу. Возвращайся домой, конунг, вновь берись за кормило власти и веди свою державу вперед. Добейся того, что люди будут помнить всегда.

— Кто ты, узнавшая меня?

— Не спрашивай об этом, ибо только роковая смерть требует имени, чтоб оплакать его.

— Но кто ты, и почему ты предупреждаешь меня, прекрасная госпожа? Не твоя ли дочь та девушка, что должна принести мне много бед?

— Слово нельзя изменить, если оно уже произнесено. Даже норны не могут этого. Слушай меня, сын Хельги, ибо я желаю тебе добра. Отпусти эту девушку, а сам живи своей жизнью. Ты весь лучишься солнечным светом, так живи в любви и радости и не бойся прихода тьмы. В конце концов ты посмеешься над норнами и победишь в той битве, которую проиграешь.

Взгляни. Этот меч зовется Скофнунг. Мне его дали гномы. Владей этим прекрасным мечом, и пусть его слава будет так же велика, как и твоя слава, Хрольф. Повергай зло, стой за свой народ, о Хрольф, сын моего возлюбленного.

Как только конунг принял меч, незнакомка тут же исчезла, а Хрольфу ничего не оставалось, как возвращаться домой.

Так же как и Грам, которым Сигурд сразил Фафнира, и Тирфинг проклятый, и Луви, о котором вы узнаете дальше — Скофнунг был одним из волшебных мечей, что никогда не ржавели и всегда поражали противника. Прекрасен он был: длинный и широкий, мерцающий, то золотистый, то голубой клинок, черная рукоять из дерева неизвестной породы, украшенная вызолоченной резьбой, головка рукояти из ограненного прозрачного камня, который в отблесках света переливался огнем; на перекладине были вырезаны руны, которые никто не мог прочесть.

С тех пор Хрольф больше не пытался выяснить, чем Скульд занимается по ночам в лесной чаще.

4

Свипдаг должен был сопровождать конунга Адильса в походе, а потом, в Упсале — принимать участие во всех королевских пирах. Когда Ирса возвратилась в столицу, молодого шведа все чаще можно было видеть в покоях королевы. Конечно, Адильс не был в восторге от этого, однако не мог найти способ помешать им, ведь ничего зазорного в их дружбе не было. Встречи Свипдага и Ирсы всегда проходили в присутствии кого-либо из людей конунга. Хотя, возможно, соглядатаи и не всегда могли расслышать того, о чем они говорили, в этих долгих беседах не было замечено ничего предосудительного. Свипдаг любил рассказывать о былом, о том, что поведали ему бонды, жившие рядом с усадьбой его отца, а королева — о том огромном мире, что был знаком ей с детства, сопровождая свой рассказ множеством мудрых изречений.

По мере того как их дружба крепла, Свипдаг все больше поверял Ирсе свои надежды и мечты, а она — вспоминала счастливые дни, проведенные вместе с конунгом Хельги. При этом оба отчаянно старались, чтобы никто не подслушал их разговоров. Однако ничего нельзя было утаить от Адильса, который прекрасно понимал, куда дует ветер.

Он помалкивал до поры и был по-прежнему приветлив со Свипдагом. Действительно, новый дружинник был ему весьма полезен, ведь недаром он был самым сильным и опытным воином конунговой рати и всегда выигрывал любые состязания. Кроме того, будучи умным, вежливым, умеющим выслушать своего собеседника и неизменно веселым, Свипдаг легко снискал любовь своих товарищей по оружию.

Прошел год. Снова наступила весна. Свипдаг и Ирса полюбили прогулки под цветущими деревьями, а позже — по зеленым летним лугам.

Тем временем конунгу донесли о пришедшей войне. Берсерки, которых он выгнал со службы, уже успели вернуться в Свитьод. Там они собрали под свои знамена множество кораблей с викингами с финских берегов и дальних островов Балтики. Теперь все головорезы прибыли на озеро Мэлар и начали грабить, убивать и разорять округу.

Адильс внимательно посмотрел на Свипдага.

— А ведь все это из-за тебя, мой друг, — сказал он как можно мягче. — Повелеваю тебе выступить против этих разбойников. Возьми с собой столько воинов, сколько потребуется.

Молодой воин почувствовал, что краснеет.

— Не рано ли мне становиться во главе твоей дружины… — начал он, но Ирса с жаром прервала его, воскликнув:

— И первым сложить свою голову на поле боя…

— Нет, нет, именно сейчас ты должен показать себя, — усмехнулся Адильс. — Быть тебе вождем!

Свипдаг, поразмыслив, ответил:

— Тогда я требую, чтобы ты дал в мое полное распоряжение тех двенадцать воинов, на которых я укажу.

Адильс на мгновение скривился, но ему ничего не оставалось, как ответить согласием.

— Может быть, ты возьмешь с собой кого-нибудь из моих людей, — предложила Ирса.

Свипдаг, покраснев еще больше, принялся благодарить ее.

Он тщательно отобрал двенадцать соратников как среди тех, кто благоволил к королеве, так и среди тех, кто поддерживал конунга. Все эти двенадцать сильных воинов были рады видеть своим вождем Свипдага. В храме дружинники поклялись в верности друг другу на золотом запястье, окунув его в чашу с кровью вола и призвав в свидетели Фрея на земле, Ньерда — на море и Тора — в небесах. После этого дружинники отбыли в поход, а конунг остался дома.

Недаром Свипдаг всегда любил прислушиваться к старым и опытным воинам. Теперь он знал множество приемов военного искусства: и как правильно построить свою рать клином, и как незаметно устроить засаду, спрятав своих воинов в высокой траве.

Когда враги попытались атаковать дружину Свипдага, они попали в засаду и жестоко поплатилась за свое вероломство: один из берсерков пал в битве, а с ним и немалая часть толпы головорезов, остальные бежали к своим кораблям и поспешно уплыли прочь.

Свипдаг и его воины вернулись в Упсалу с этим радостным известием. Конунг щедро отблагодарил их. Королева Ирса обратилась к Адильсу, когда дружинники заполнили залу:

— Воистину наши воины стали лучше, с тех пор как Свипдаг появился среди них, по сравнению с тем временем, когда здесь верховодили эти берсерки.

Конунг с кислой миной на лице вынужден был согласиться с ней. Ему пришлось устроить пир в честь победы, на котором он преподнес воинам богатые подарки. Но они померкли по сравнению с теми, что Ирса подарила им неделю спустя.

Год пролетел быстро. Свипдаг был назначен воеводой конунговой дружины, что наложило на него множество новых обязанностей. Теперь ему приходилось часто отправляться на охоту, или рыбную ловлю, или в морские походы, подолгу гостить вдали от Упсалы и самому принимать множество гостей. В доме Свипдага помимо многочисленной челяди постоянно жили одна или две молодые наложницы. Однако теперь он находил еще больше поводов для встречи с королевой Ирсой, доводя этим ее мужа до белого каления.

Тем временем на следующее лето берсерки, которые, казалось, избегли смерти, только чтоб лелеять свою ненависть, собрали многочисленную рать и снова высадились в Свитьод. Они поняли, что не стоит повторять ошибку прошлого похода и высаживаться вблизи от Упсалы, где у конунга под рукой всегда достаточно славных воинов. В этот раз они оставили свои корабли значительно севернее, на берегу Ботнического залива, затем направились в горы и вскоре достигли Вестманланда. Отсюда они намеревались нанести стремительный удар по Упсале. Дорогой они непрестанно грабили, убивали, жгли, разрушали все, что попадалось им на пути, а также изрядно пополнили свои ряды разбойниками, людьми, объявленными вне закона, и прочими негодяями, встретившимися им в горах.

Вести об этом скоро достигли Адильса. Он вновь призвал Свипдага и приказал ему идти в поход. В этот раз в его распоряжении было в три раза меньше воинов, чем в прошлый, ибо берсерки хорошо выбрали время для нападения, ведь почти все сильные мужчины находились в это время далеко от Упсалы, занятые уборкой урожая.

— В этот раз мы поступим по-другому, ибо враг уже близко, — сказал Адильс. — Возьми с собой всех, кого сможешь собрать, будь то старые бонды или необученные молодые парни, и встречай врагов лицом к лицу, а я со своей дружиной обойду их и ударю с тыла.

Свипдаг нахмурился.

— Мой господин, нам будет сложно не столько встретиться с этими викингами, сколько друг с другом.

— Все будет в порядке, можешь положиться на наших лазутчиков и скороходов, — ответил Адильс высокомерно, не желая больше слушать никаких возражений.

Ирса нашла возможность прогуляться со Свипдагом вдоль реки, в сопровождении только глухой старухи-служанки.

— Боюсь я за тебя, — печально сказала она. — Чувствую, что мой супруг считает, что не случится большой беды, если ты проиграешь битву в горном краю. Тогда все будут считать, что эти подлые берсерки отомстили за свои обиды, и Адильс сможет снова принять их на службу за небольшую плату… — ее голос задрожал, — и они вскоре появятся среди нас.

Он взглянул на ее склоненную голову и сказал, понизив голос.

— Каждый воин должен покориться судьбе. Но то, о чем ты говоришь, не случится, пока в моих жилах осталась хоть капля крови, моя госпожа.

В ее взгляде была та же тоска, какую ему доводилось видеть однажды в глазах пойманного в сети лебедя.

Поспешно собранная рать Свипдага, состоящая сплошь из неуклюжих новобранцев, неожиданно напала на берсерков. Жестокая битва разразилась в узком ущелье между красными скальными стенами, среди водопадов, зеленых перелесков и цветущих лугов.

Берсерки сумели с помощью угроз и плетей построить своих своенравных соратников в боевом порядке. Шаг за шагом они начали теснить ряды шведов, значительно превосходя их числом. Однако ничего не было слышно о дружине конунга, состоящей из опытных воинов.

Говорят, что в это время Свип, старый хуторянин, внезапно проснулся и, глубоко вздохнув, обратился к Хвитсерку и Бейгаду:

— Вашему брату Свипдагу требуется подмога, ибо ведет он жестокую битву и нет счета врагам. Он уже лишился ока, и много тяжких ран покрыли его тело. Трое берсерков сложили головы в схватке с вашим братом, но еще троих предстоит ему одолеть…

Спешно вооружились братья и, прихватив с собой столько людей, сколько могли собрать, погнали своих коней туда, куда указал им отец. Когда они достигли горного ущелья, битва все еще продолжалась, несмотря на вечерние сумерки. К тому часу викинги уже в два раза превосходили числом войско Свипдага. Яростно бились шведы. Их воеводитель уже едва держался на ногах от тяжких ран. Много воинов пало. Но конунг со своей дружиной все не шел им на помощь.

Однако и силы врагов были на исходе, ведь не так-то легко размахивать тяжелым мечом много часов подряд. К тому же многие ратоборцы истекали кровью, а еще больше было убито. Боевые порядки берсерков распались на немногочисленные группки воинов, положение которых было плачевно: некоторые еще пытались отбиваться своими затупившимися клинками, используя их как дубины, другие спешили уползти прочь с поля боя, надеясь бегством спасти свою жизнь. В этот момент внезапно появился маленький, но хорошо обученный отряд свежих воинов с острыми мечами и секирами, готовых с диким упорством добиваться победы.

Братья ринулись прямо туда, где сражались последние три берсерка, и, обменявшись с ними несколькими ударами, прикончили своих давних врагов. Еще несколько викингов пало, и ужас охватил остатки разбойничьего воинства. Люди Свипдага воспрянули духом и с новой силой обрушились на них. Враг был разбит наголову. Викинги запросили пощады и были взяты в плен. К тому же шведы захватили все, что те успели награбить во время похода.

Поскольку пленники обещали немедленно убраться восвояси, да и невозможно было бы прокормить их всех в этих пустынных местах, победители отпустили их, а сами отправились прямиком в Упсалу. Свипдаг, тяжело раненный в битве, был предоставлен заботам своих братьев. Он то и дело впадал в забытье, и они серьезно опасались за его жизнь.

Когда победители прибыли в столицу, то нашли Адильса в его королевских палатах. Конунг сердечно отблагодарил воинов за победу и мужество, проявленное ими в битве, заметив мимоходом, что, к сожалению, потерял из виду отряд Свипдага и не смог вовремя прийти на помощь. Но вскоре стало известно, что на самом деле Адильс с войском находился неподалеку от поля битвы, но приказал своим дружинникам не трогаться с места.

Свипдаг терпел ужасную боль. Особенно его терзали глубокие раны на руках и голове, на которые пришлось наложить швы. К тому же он потерял левый глаз. Слабость одолела его могучее тело. Много недель он провел в постели в бреду, терзаемый жестокой лихорадкой. Королева Ирса ухаживала за ним. Не обращая внимание на зловоние, исходившее от его загноившихся ран, она обмывала их и пыталась разными снадобьями облегчить страдания. Ирса относилась к Свипдагу как к родичу. Когда воин начал поправляться, она сама приносила ему молоко и мясной отвар и сидела у его постели все время, пока он бодрствовал.

Наконец, немного оправившись от болезни, исхудавший Свипдаг, с трудом передвигая ноги, вошел в залу в сопровождении своих братьев и предстал перед Адильсом.

— Рад снова видеть тебя, — сказал конунг, стараясь придать искренность своим словам. — Вижу, ты хочешь мне что-то сказать.

— Позволь мне уйти, — сказал Свипдаг.

Он старался не смотреть на Ирсу, которая учащенно дышала, то и дело прикладывая палец к губам.

— Я собираюсь найти такого господина, который бы больше дорожил своей честью, чем ты. Желаю я лишь, чтобы ты отплатил мне за охрану твоих земель и за те победы, что я одержал от твоего имени.

— Как хочешь, однако должен сказать, что только из-за досадной случайности мы не присоединились к тебе в битве с берсерками. Оставайся у меня вместе со своими братьями, и все будет прекрасно. Вы займете самое высокое положение.

Свипдаг с трудом сдержался, чтобы не обвинить конунга во лжи, ведь в действительности Адильсу не нужна была их верность. Конунг и не настаивал особенно. Он то и дело посматривал на Ирсу маслеными глазками, но королева молчала. Тогда Адильс спросил, куда же собрались отправиться братья.

— Мы еще не решили, — ответил Свиндаг. — Я хочу познакомиться с другими народами и их конунгами, а не торчать до старости здесь, в Свитьод.

— Хорошо, — сказал Адильс довольно, — чтобы доказать свое расположение, обещаю вам свою защиту, когда бы вы ни приехали в мои владения.

Свипдаг взглянул на Ирсу.

— Я непременно вернусь, — пообещал он.

Поутру братья начали собираться в поход. Когда все было готово к отъезду, Свипдаг поднялся в покои Ирсы. Окна светлицы, где находилась королева со своими служанками, были распахнуты навстречу белым облакам и цветущим деревьям, чьим медвяным запахом был пропитан воздух. Она долго рассматривала его постаревшее лицо: худые скулы обтягивала пожелтевшая кожа, на том месте, где раньше был глаз, чернел страшный шрам. Тишина воцарилась в светлице.

— Я бы хотел… поблагодарить тебя, моя госпожа, — сказал он очень тихо после затянувшейся паузы, — за ту честь, что ты мне оказала.

— Ты достоин ее, — ответила она шепотом, едва слышным сквозь шум ветвей за окном. — Мой Хельги спит вечным сном, но я не буду больше видеть его убийц каждый день рядом. — Прялка выпала из ее рук. Ирса протянула руки к Свипдагу. — Ах, зачем ты уезжаешь?

— Если я останусь, это не кончится добром для нас обоих, — вырвалось у него. — Видимо, избавив тебя от проклятых берсерков, я стал чем-то вроде обнаженного меча между тобой и конунгом.

— Меня никогда ничто не связывало с ним! — закричала Ирса, как будто ее служанок не было рядом.

— Я только усугублю твое горе, моя госпожа, — ответил Свипдаг. — В конце концов, из-за меня твоя жизнь может подвергнуться опасности.

Она кивнула, глаза ее затуманились.

— Скорее я могу стать причиной твоей гибели. Ты прав, здесь больше нет для тебя места. Иди же, и пусть удача всегда сопутствует тебе. — Она больше не могла держать себя в руках. — Увижу ли я тебя когда-нибудь?

— Если только рок не воспрепятствует нашей встрече, от всего сердца клянусь, что сделаю все для того, чтоб она состоялась.

Перед тем как Свипдаг покинул светлицу, они сказали друг другу еще лишь несколько слов. Затем она услышала удаляющийся стук копыт.

5

Братья прибыли к отцу с матерью, и в родном доме Свипдаг провел несколько месяцев, набираясь сил и мужества пережить удар судьбы, сделавшей его одноглазым. Теперь он был менее жизнерадостным, чем прежде.

Однако Свипдаг был еще молод и целый мир по-прежнему простирался перед ним. Как только его здоровье пошло на поправку, страсти с новой силой начали терзать его душу. Хвитсерк и Бейгад тоже были рады отправиться на поиски новых приключений. Братья спросили Свипа, где бы им найти лучшее применение своим силам.

— Сдается мне, самую высокую честь и богатую добычу можно заслужить, если вступить в дружину конунга Хрольфа Датчанина, — посоветовал им отец-хуторянин, — воистину ему служат все самые лучшие воины Северных Земель.

— А как он отнесется ко мне? — не унимался Свипдаг.

Его отец пожал плечами и продолжал:

— Все зависит от тебя самого. Но я слышал, что подобных конунгу Хрольфу найти нелегко. Никогда он не жалеет ни золота, ни драгоценностей, чтобы наградить достойного. Говорят также, хотя он и не отличается мощью телесной, но красив лицом, а главное, велик в своих помыслах и знаниях. Еще говорят, он бывает надменен с теми, кого обуревает гордыня, но всегда добр и сердечен к слабым и к тем, кто признает его силу и власть. Любой бедняк не боится встречи со своим конунгом и может быть удостоен королевским мудрым словом, что само по себе уже великая честь. В то же время Хрольф подчинил себе всех соседних правителей и сделал их своими данниками. Многие добровольно поклялись ему в верности и живут теперь в мире, управляя своими землями по законам Датской державы. Воистину имя конунга Хрольфа не забудут, пока существует этот мир.

Свипдаг кивнул. Ему уже доводилось слышать нечто подобное в Упсале.

— После того, что ты сказал, — молвил задумчиво одноглазый воин, а его братья в это время согласно кивали, — похоже, нам следует отправиться к конунгу Хрольфу и поступить к нему на службу.

— Что ж, вам самим решать, — отвечал старый хуторянин, не скрывая своей печали, — хотя я бы предпочел, чтобы вы остались с нами дома.

Однако братья не прислушались к словам отца, как он надеялся, и вскоре попрощались с ним.

После отъезда сыновей старый хуторянин взял руки своей жены в свои и сказал задумчиво:

— Похоже, мы выкормили молодых орлов, вот только сами не в силах лететь за ними… Но ничего, у нас есть еще дочери и внуки.

О походе этих молодых воинов особенно нечего рассказать. Добравшись до Зунда, братья за небольшую плату переправились на корабле вместе со своими конями и высадились в Чепинг-Хавен, а затем верхом пересекли Зеландию и оказались в Лейдре.

Берега Роскильде-фьорда притягивали множество поселенцев. Хрольф — как, впрочем, и Хельги до него — считал за благо, чтобы его дружинники, которые слыли отчаянными драчунами и задирами, подольше находились в викингских походах вдали от Лейдры. Этот город, основанный самим Даном, издавна являлся столицей датских конунгов, хранящей память о Скъелде, пришедшем из-за моря. К тому же Лейдра была превращена в неприступную крепость. Частокол окружал не только королевские палаты и большие дома знатных горожан, но и все лачуги, службы, бани, амбары, конюшни и кузни, день напролет оглашавшие окрестности звоном металла. Многие, кому приходилось работать в палатах конунга, предпочитали жить на хуторах, разбросанных по зеленым полям и лесам, что, казалось, простирались от Лейдры до края света.

От ворот города брали свое начало четыре прекрасные дороги, уходившие на север, юг, запад и восток. Множество повозок, всадников, пешеходов сновало туда-сюда через городские ворота. У стен Лейдры бродячие торговцы разбивали свои шатры и палатки, предлагая прохожим различные товары. Повсюду пестрела круговерть богатых нарядов, слышался шум болтовни и взрывы смеха, даже крики — если случалась потасовка между двумя парнями, прискакавшими на своих жеребцах с дальних хуторов. Всевозможные запахи смешивались в воздухе, наполняя его то ароматом жаркого, то пряным благоуханием сена, то сладковатым запахом сосновых досок, сушащихся на летнем солнцепеке. Там быки тащили повозку хуторянина, следом за которой скакал конный воин в полном вооружении, здесь могучий кузнец обрушивал свой молот на раскаленный кусок железа, где-то визгливо пела пила плотника, голые детишки играли с мохнатыми псами в проулках между строениями, женщина несла кувшин с водой из колодца, питавшегося подземными ключами, молодая девка строила глазки трем незнакомцам, наблюдавшим за этой картиной.

— Сдается мне, этот город немногим меньше Упсалы, — заметил Хвитсерк.

— Да, а судя по тому, как много здесь торговцев с товаром, — отозвался Бейгад, — он много богаче.

— Вот-вот, я и хотел сказать, что по величию и богатству он превосходит все, что я видел.

— И в особенности удивительны палаты конунга, — вмешался Свипдаг, указывая вперед.

В прошлом году, ставшем седьмым годом правления конунга Хрольфа, он отстроил заново свою усадьбу, сделав ее столь же огромной и величественной, сколь велики были палаты его дяди. Хрольф, правда, не стал заново золотить оленьи рога, памятуя о том, что это принесло несчастье его родичу, однако не пожалел великолепной деревянной резьбы, чтобы украсить каждую панель, балку и колонну своих палат.

— После мрачной пещеры, где обитает конунг Адильс, здесь все кажется особенно красивым, — сказал Свипдаг, когда они вошли в залу.

Конунг находился там, играя в кости с одним из своих людей. Когда братья приветствовали его, он откинулся на скамье, улыбнулся и спросил, как их зовут. Они назвали себя, добавив, что Свипдаг некоторое время состоял на службе конунга Адильса.

Хрольф нахмурился, хотя продолжал говорить достаточно ровным голосом:

— Тогда для чего вы прибыли ко мне? Ведь я не друг Адильсу.

— Мне это известно, — ответствовал Свипдаг. — Однако я желаю стать твоим воином, да и мои братья тоже. Надеюсь, мы тебе пригодимся.

— Погоди, — остановил его Хрольф. — Свипдаг?.. Да, мне доводилось слышать о вас, ведь это вы убили берсерков Адильса и совершили много других подвигов.

— Да, это наших рук дело, господин, — подтвердил Свипдаг, а затем добавил менее уверенно:

— Твоя мать королева Ирса была мне другом.

Лицо Хрольфа просветлело. Он усадил их на скамью и потребовал принести им пива. Их беседе не было конца. Вечером, когда дружинники вернулись в палаты из города, сам конунг представил им братьев из Свитьод, стоявших около его трона.

— Никогда не думал, что кто-нибудь из воинов Адильса сможет стать моим другом, — сказал Хрольф, — но, поскольку они поклялись мне в верности, я с радостью принимаю их в свою дружину и надеюсь, что они отплатят добром за мое доверие.

— Где нам занять места на скамье, господин? — спросил Свипдаг слегка принужденно.

Хрольф указал справа от себя. Там тянулась пустующая скамья перед первым в ряду дружинником.

— Сядьте рядом с тем богатырем, имя которому Старульф, и оставьте место еще для двенадцати воинов.

Это были воистину почетные места. После такой чести братья должны были доказать свою доблесть в битвах. Когда все расселись, Свипдаг спросив своего соседа, почему не заняты эти двенадцать мест. Старульф ответил, что они принадлежат двенадцати берсеркам конунга, которые сейчас пребывают в дальнем походе. Свипдаг неодобрительно сдвинул брови.

Хрольф не был женат, поскольку не нашлось ни одного королевского дома, с которым бы он хотел породниться. Однако у него было две дочери — Дрифа и Скур, которых ему родили его возлюбленные, простые хуторянки. Обе девочки были миловидны. Их возраст уже позволял прислуживать в зале во время пира. Им сразу полюбились братья из Свитьод.

Так же отнеслись к братьям и все дружинники Хрольфа, и с годами их дружба только крепла. На следующий год, говорили воины, сам конунг возглавит новый поход, ибо настала пора вернуть себе остров Фюн, второй из датских островов. Многое меняется в жизни воина, когда он прославит себя в битвах. Ведь не женитьбой же, поездками по местным тингам, охотами и всяческими состязаниями ограничивается жизнь дружинника, даже если его господин — самый великий и щедрый из всех правителей. Свипдаг, Хвитсерк и Бейгард заявили, что с радостью отправились бы в поход хоть сейчас.

Однако время шло. Минуло лето. Уже осень подходила к концу, когда из похода домой вернулись двенадцать берсерков.

Когда Свипдаг увидел вошедших в зал неповоротливых грубиянов, вооруженных до зубов, словно для битвы, он подумал, что они очень напоминают тех, кто причинил столько бед Ирсе. Его уже успели предупредить о том, как ведут себя эти берсерки. Действительно, они начали обходить всех воинов в зале, и вождь берсерков стал требовать от каждого, чтобы тот признал себя менее отважным, чем он сам. Даже конунг не избежал этого. Чтобы сохранить мир с этими звероподобными воинами, которые были очень полезны на поле боя, Хрольф вынужден был отвечать так:

— Трудно сказать наверное, ибо ты великий бесстрашный воин, завоевавший высокую честь в битвах и известный своими подвигами среди многих народов севера и юга.

Остальные дружинники поступали так же, стараясь подобрать такие слова, чтобы как можно меньше задеть свою честь. Однако в их голосах было легко расслышать и страх, и стыд.

Бородатый гигант подошел к одноглазому шведу и обратился к нему с тем же вопросом. Свипдаг вспыхнул и выхватил свой меч из ножен. (Хрольф позволял своим людям иметь оружие в зале, говоря, что не хочет оскорблять их своим недоверием.)

— Ни в чем я не уступлю тебе! — крикнул он.

Зловещая тишина повисла в зале, изредка прерываемая треском поленьев в кострах. Берсерки замерли в изумлении. Их вождь опомнился первым и воскликнул:

— Ну, ударь меня по шлему!

Свипдаг не заставил себя упрашивать. Раздался скрежет металла о металл. Однако его клинок не нанес существенного ущерба ни шлему, ни кольчуге, которые, несмотря на свое прозвание, носили все берсерки. Их вождь отступил и обнажил свой клинок. Оба воина были готовы к схватке. Хвитсерк и Бейгад тоже взялись за оружие.

Конунг Хрольф подбежал к воинам. Он бросился между ними, едва не поранив себя.

— Эй, ратоборцы, достаточно, перестаньте. Не смейте проливать кровь. Ты, Агнар, и ты, Свипдаг — оба славные воины, и невозможно сказать, кто из вас самый лучший, к тому же вы оба мои верные друзья.

Воины закричали, свирепо сверкая глазами. Но их конунг продолжал стоять у них на пути и говорить одновременно сурово и мягко. Слишком много ссор пошло среди дружинников, говорил он. Он больше не желает, чтобы так продолжалось. Все его люди — смельчаки, и он не хочет терять ни одного из них. Отныне всякий, кто затеет драку со своими товарищами по оружию — будь то братья из Свитьод, победившие двенадцать берсерков Адильса, или другие прославленные воины — будет объявлен вне закона и навсегда изгнан из Дании. Пусть наконец наступит мир в королевском доме!

В дальнейшем Хрольф сумел настоять на своем, а одноглазый пришелец снискал уважение и почет в глазах дружины.

6

Когда пришла весна, конунг датчан вновь собрал войско и повел его в Лангеланд. Сначала он покорил Туре, а затем и весь юг Фюна. Повсюду победы сопутствовали Хрольфу. Всех поверженных конунгов он заставлял клясться в верности и платить дань. День ото дня дружина Хрольфа становилась все многочисленней, ибо множество воинов желали поступить к нему на службу, поскольку знали конунга датчан как самого мудрого и щедрого из всех властителей мира. Но он выбирал только самых лучших для пополнения своего войска.

Только одно обстоятельство не давало Хрольфу покоя. Свипдаг напомнил ему о сокровищах его отца конунга Хельги, которые присвоил коварный конунг Адильс.

— Но они по праву принадлежат тебе, — говорил Свипдаг, — и то, что ты до сих пор не овладел ими, наносит ущерб твоей чести. Кроме того, ты ведь любишь упражнять мускулы, разрывая золотые кольца и запястья, и для этого тебе требуется все больше и больше таких колец.

Хрольф сначала только улыбнулся шутке товарища, но вскоре послал гонцов к своей матери, королеве Ирсе, с просьбой вернуть сокровища.

Она ответила, что ее обязанность — по мере сил беречь наследство конунга Хельги, но не только она одна распоряжается этими сокровищами.

— Конунг Адильс слишком жаден, и, к тому же он и пальцем о палец не ударит, если только я попрошу его об этом. Но передай моему сыну, что, если он сам явится за своим наследством, я приложу все силы, чтобы помочь ему в этом.

Гонцам показалось, что вроде бы она еще прошептала:

— И я смогу вновь увидеть моего Хрольфа…

Впрочем, они не были в этом уверены.

Гонцы возвратились в лагерь датчан и передали Хрольфу послание его матери. А поскольку многое еще следовало совершить в том походе, он решил отложить посещение Упсалы до лучших времен.

Например, Хрольф еще не покончил с одним важным делом. Старый конунг Оденсе, некогда сумевший освободиться от власти Лейдры, умер. Ему наследовал его сын Хьервард, который был весьма слабовольным властителем. Хотя новый конунг Оденсе мог собрать гораздо больше воинов из окрестных земель, чем Хрольф привел с собою из-за Бельта, он предложил решить дело миром. Хрольф хорошо принял его в своем лагере, и они долго торговались. В том году датчанам было пора заканчивать поход. К этому времени они уже установили свою власть над недавно завоеванными землями, упрочив положение верных ярлов и своих наместников, да и пора сбора урожая была не за горами.

Хрольфу хотелось использовать свое преимущество, ведь Хьервард был почти готов признать его верховную власть, но, взвесив все за и против, конунг датчан предложил своему гостю договориться о союзе. К тому же сестре Хрольфа Скульд пора уже было замуж. В конце концов они расстались друзьями, и Хрольф пригласил Хьерварда приехать к нему на будущий год.

Конунг Оденсе так и поступил, явившись в Лейдру с великой свитой. Хрольф принял гостя с подобающими почестями. Скульд в то время жила в Лейдре. Ей недавно исполнилось семнадцать.

Когда Хьервард впервые увидел ее, он просто остолбенел, кровь прилила к лицу. В то время он был пышущим здоровьем молодцом, со вздернутым носом и рыжеватыми волосами, слегка начинающим полнеть. В целом он выглядел прекрасно, особенно из-за того, что борода его и ногти содержались в полном порядке, а богатые одежды были выше всяких похвал.

— Го-говорили мне, как ты прекрасна с виду, моя госпожа, — проговорил он заикаясь, — но на самом деле ты еще прекрасней.

— А не слишком ли я смугла? — рассмеялась Скульд и, дразня его, провела ладонями по своему нарядному одеянию. Это движение еще больше подчеркнуло гладкость и белизну ее кожи и лихорадочно-зеленоватый блеск ее глаз. В лице Скульд не осталось ничего детского. Ее тело в роскошном платье казалось хрупким и удивительно женственным. Ее походка, бесшумная и величественная, не могла не взволновать сердце молодого конунга.

Возможно, многие мужчины пытались бы свататься к ней, если бы не покров тайны, окутывавший ее с рождения. Она научилась быть любезной и в речах, и в манерах, и даже могла казаться уступчивой — правда, только в тех случаях, когда это было ей выгодно. Сейчас девушка молчала под восхищенными взглядами этого влюбленного простака, который еще не ведал о ее истерических порывах, взбалмошном и жестоком характере и жажде сокровищ. Многие из людей Хрольфа догадывались, что Скульд была ведьмой, но никто не знал, насколько глубоко она погрязла в ведовстве и чем она занималась, когда в одиночестве исчезала из дома.

Народ удивлялся, что, как только в палатах конунга заговорили о свадьбе, Скульд внезапно стала очень мила к тому, кто надеялся стать ей мужем.

— Мне бы хотелось, чтобы ты всегда считал меня прекрасной, конунг Хьервард, — прошептала она однажды, взяв за руку своего будущего жениха.

— Да, да, так всегда и будет… я буду желать только тебя и никого другого… — ответил тот.

— Пойдем же посидим, выпьем по чаше меда вместе, — предложила Скульд.

С тех пор каждый вечер они сидели рядом и всегда были так увлечены друг другом, что не замечали ничего вокруг.

Свипдаг однажды сказал братьям:

— Насколько я знаю Скульд, она захочет стать настоящей королевой, а не женой какого-то зависимого правителя из тех, что платят дань. Я даже осмелюсь предположить, что она попытается помешать Хьерварду принести клятву в верности нашему Хрольфу.

— Ну, ей никогда не добиться этого! — сказал Хвитсерк и грубо захохотал.

— Если Хьервард не уступит — быть большой войне, — отозвался Бейгад. — Ведь за ним подниметсяполовина Фюна, которую мы еще не успели подчинить. А Хрольф твердо намерен собрать под своей властью все земли, которыми когда-то владели его предки.

— Если Хрольф и Хьервард расстанутся врагами, — воскликнул Хвитсерк, — стоит ли выдавать Скульд замуж?

Поскольку отец Скульд погиб, теперь ее брат решал, кому и на каких условиях достанется девушка. У язычников женщина может выбирать себе мужа, только если она осталась вдовой или разведена, а если она выходит замуж в первый раз, ее родственники редко принимают во внимание ее волю.

Вот что ответил Свипдаг:

— Я не поручусь, что она не решится сбежать с Хьервардом. Хотя почему-то сомневаюсь в этом. Наш Хрольф — хитрец, и он уже наверно приготовил какой-нибудь план.

Что это был за план, все узнали через несколько дней. Два конунга отправились на охоту в сопровождении многочисленной дружины. Под сенью зеленой листвы задорно трубили рога, и охотничьи псы заливались лаем. Олени, чьи рыжеватые бока испещряли солнечные блики, испуганно пускались прочь и падали, сраженные меткими стрелами. Дикий вепрь, наскочив на копье, яростно метался, сотрясая землю, пока не упал замертво.

Наконец охотники расположились на отдых на лесной поляне. Все были веселы и счастливы. Хрольф расстегнул пояс с мечом и обратился к Хьерварду:

— Не подержишь ли ты мой меч?

Житель Фюна кивнул и взялся за рукоять. Освобожденный из ножен, клинок Скофнунга блеснул в его руке. Хрольф улыбнулся:

— Очень хорошо, — сказал ой, спустив штаны. — Меч пришелся тебе по руке, а?

— В самый раз! — воскликнул Хьервард и взмахнул клинком, прежде чем вернуть его хозяину.

Справив нужду, конунг датчан забрал назад свое оружие, вновь прицепил его к поясу, а затем сказал:

— Нам обоим хорошо известно, что тому, кто держит меч воина, пока тот, расстегнув пояс и спустив штаны, облегчается — следует и в дальнейшем подчиняться его воле. Поэтому отныне ты станешь моим данником, и тебе придется выполнять все мои приказы.

Напряженная тишина воцарилась вокруг. Хьервард пролопотал, что это лишено смысла: мол, порой, после принесения обета верности, может, кто и должен держать меч старшего, но не так, как это было только что, ведь он не давал никаких клятв… Стараясь сдержать улыбку, Хрольф дружески похлопал его по плечу и сказал, что не должно двум товарищам воевать, дабы объединить свои владения, что затевать свару не хочет конунг датчан.

— Ты мой данник Хьервард, — продолжал Хрольф, — еще больше прославишься в битвах и возьмешь богатую добычу, и твоя страна станет еще могущественней, ведь недаром Скульд — моя сестра…

Так они торговались еще много дней, подчас в довольно грубых выражениях, а их воины ни на минуту не выпускали из рук оружия. В конце концов Хьервард признал верховную власть Хрольфа и женился на Скульд, и свадьба их была отпразднована с пышностью необыкновенной.

— Сдается мне, наш господин не шутил тогда в охотничьем лагере на поляне, — сказал Свипдаг своим братьям, — он хотел показать Хьерварду, что легко сможет подчинить его своей воле силой. Однако нам пришлось бы дорого заплатить за это. А так Хьервард может спасти свою честь, сказав, что его обманули. Но в конечном итоге он получил ту женщину, которой возжелал.

— Похоже, что он будет иметь зуб на Хрольфа, — заметил Хвитсерк.

— Да и Скульд тоже, — добавил Бейгад.

Свипдаг кивнул:

— Ну, сам по себе этот лентяй не опасен, а что касается его молодой жены… никто не знает, на что она способна.

Скульд и Хьервард отбыли в свою усадьбу в Оденсе. Они платили дань Хрольфу, присылали в Лейдру воинов по первому требованию и управляли своей страной по датским законам. Очень быстро Хьервард оказался у своей жены под каблуком. Она вертела им как хотела и при этом оставалась бесплодна. Он уже не осмеливался ни солгать ей, ни запретить приводить в дом жутких финских кудесников и даже порой по первому ее требованию уезжал из усадьбы туда, куда она его посылала.

Один рыбак рассказывал шепотом, как однажды он с сыновьями был застигнут штормом, который погнал их лодку прочь от родных берегов, пока не выбросил ее на пустынную отмель неподалеку от Хиндсхольма. Приказав сыновьям стеречь лодку, он отправился на поиски пресной воды, поскольку все их припасы пропали во время бури. В наступающих сумерках он разглядел на высоком берегу над самым морем чей-то силуэт, едва различимый на фоне чернеющих туч. Рыбак подхватил свой топор и поспешил туда, надеясь на помощь в своей беде. Когда же он подобрался ближе, то узнал королеву Скульд… Вне всякого сомнения, это она стояла у самой кромки обрыва, ведь рыбаку доводилось видеть супругу конунга раньше, когда в Оденсе он возносил молитвы богам, прося их даровать ему удачу. Распущенные волосы Скульд и ее платье развевались на ветру. Высоко подняв шест с лошадиным черепом на верхушке, этот зловещий символ самого черного колдовства, и направив его на восток в сторону Зеландии, королева гневно грозила кулаком, рассыпая проклятия и пророча кому-то беды и несчастья.

Сказание о Бьярки

1

Если путник сумеет преодолеть высокие и крутые Кеельские горы, что громоздятся к западу от шведского Вестманланда, он окажется в пограничном норвежском краю Упленде. Здесь правил когда-то конунг по имени Хринг. Все дети его умерли в младенчестве, и лишь единственный сын Бьерн выжил. Мальчик подавал большие надежды, но народ опасался, что королевский род, ведущий свое начало от самого Тора, может на нем пресечься. И когда королева умерла, конунг и все его подданные усмотрели в этом великую опасность. Многие уговаривали Хринга жениться снова. В конце концов, несмотря на почтенный возраст, конунг согласился и, чтоб найти достойную супругу, послал воинов на юг во главе с вождем своей дружины по прозванию Ивар Тощий.

Оседлав своих коней, люди Ивара спустились горными ущельями к Осло-фьорду, снарядили три ладьи и отплыли в Ютландию. Не успели они достичь Скагеррака, как разразился ужасный шторм. Стараясь держаться подальше от подветренного берега, отчаянно налегая на весла и вычерпывая воду, дружинники обогнули южную оконечность Норвегии. Буря продолжала свирепствовать, унося их на север. Порой казалось, что ветер слабеет и пора разворачивать корабли — но новые мощные удары волн обрушивались на смельчаков и шторм, что приходит из бескрайней водной пустыни, простирающейся до самой Ирландии, разражался с новой силой.

Две ладьи затонули. Вздувшаяся мозолями кожа клочьями слезала с ладоней, пальцы кровоточили, истощенные мускулы утратили былую силу — люди Ивара уже не справлялись с тяжелыми веслами. Пришлось поднять парус и держать его по ветру, чтоб плыть на безопасном расстоянии от рифов и скал, едва различимых там, где сквозь всхлипы дождя и ветра слышался рокот прибоя.

После многих дней и ночей они достигли фьорда, что глубоко врезался в горный массив, сверкавший снежными шапками вершин. Здесь пришлось вытащить на берег единственную ладью, каждый шов которой дал течь. Ивар не осмеливался больше доверять изорванным снастям; волны во время шторма смыли за борт или вконец испортили запасы провизии, да и сильные встречные ветры продолжали свирепствовать под низким пасмурным небом, предвещая скорый конец срока, благоприятного для мореплавания. Ничего не оставалось, как зазимовать в этих суровых краях, чтобы охотиться, засаливать мясо впрок и плести прочные кожаные и лыковые канаты для замены корабельной оснастки.

— Может быть, мы сможем что-нибудь купить у финнов, если найдем их здесь, — сказал Ивар. — Сдается мне, мы находимся в их землях. — Издав гортанный смешок, он продолжал: — Может, какая ведьма продаст нам попутный ветер, что держит она в мешке с крепко завязанной горловиной.

Воины толпились вокруг, дрожа под своими плащами. Морось окутывала их, над головами чернели мрачные скалы, все промокли, замерзли и падали с ног от голода и усталости.

Когда лагерь был готов, Ивар с полудюжиной своих людей отправился обследовать окрестности. Они долго карабкались по скалистым кручам, пока не достигли соснового леса, где мягкая полая хвоя шуршала под ногами, а вдалеке между стволами проблескивал ледник. Ближе к сумеркам воины вышли к маленькому, но прочно сбитому бревенчатому дому. Рядом в загоне стоял северный олень. Навстречу им выбежал пес, сверкая угольно-черными глазами, и был он огромен, как Гарм, который когда-нибудь проглотит Луну. Пес-великан не залаял и не зарычал на пришельцев, но все вдруг почувствовали, что нечто жуткое творится в этих местах, и постучали в дверь как можно осторожнее.

Молодая служанка впустила их в дом. Внутри сидели у очага еще две женщины. Первая была хорошо одета и казалась красивой, несмотря на свой почтенный возраст. Но люди Ивара жадно смотрели только на ее соседку. Как и две другие, это была настоящая финка, невысокая красавица с роскошными изгибами тела, широкими скулами, золотистыми волосами и чуть раскосыми голубыми глазами. Никогда еще им не доводилось видеть столь милое девичье лицо. Она улыбнулась и, обратившись по-норвежски к гостям, пригласила их войти, как будто трем одиноким женщинам нечего опасаться вооруженных мужчин. Ивару показалось, что это было действительно так: недаром по стенам были развешаны деревянные палочки и кости, испещренные рунами, кремневые ножи, пропахшие пылью мешки, громадные котлы и прочая утварь, говорившая о том, что хозяйки этого дома весьма сведущи в колдовстве.

Тем не менее Ивар и его люди нашли здесь радушный прием, еду и питье и добрый совет, где охотиться, чтобы добыть все, что им требовалось. Он же в свою очередь повел рассказ о королевском поручении и своих странствиях, а затем спросил, почему столь утонченные и прекрасные дамы живут так одиноко.

Старшая отвечала в мерцающей тьме:

— Всему есть причина, друзья. Причиной же тому, что мы живем в этих глухих местах, стал могущественный конунг, посватавшийся, к моей дочери. Она отказала ему. Он стал угрожать прийти и взять девушку силой. Отец ее пребывает далеко, на войне, и я подумала, что лучше всего спрятать мою дочь здесь.

— Кто ее отец? — спросил Ивар.

— Она — дочь конунга финнов, а я — его наложница.

— Могу я узнать ваши имена? — спросил он снова, вспомнив, что финны не любят открывать свои имена чужестранцам, чтобы враги не могли произнести их в своих заклинаниях и наслать злые чары.

— Меня зовут Ингебьерг, а дочь мою — Хвит.

Ивар задумался, откуда у них норвежские имена, но вспомнил, что немало норвежцев совершило походы в Финляндию, торгуя, грабя, взимая дань мехами и кожами с местных племен. Постепенно жители захваченных ими северных поселений изгнали пришельцев за пределы своих земель, но там осталось много полукровок, да и многие финны с тех пор знали оба языка.

Служанка совсем не знала норвежского, но Ингебьерг прекрасно говорила на нем, а Хвит владела норвежским еще лучше, если судить по тем нескольким словам, когда она решалась ответить чем-то большим, чем легкой улыбкой.

Этой ночью Ивар наконец выспался на камыше, расстеленном на полу.

В последовавшие месяцы он был частым гостем в том доме: приносил с собой в подарок мясо, а потом — и золотые украшения. Часто беседуя с Ингебьерг и насколько возможно часто — с Хвит, он убедился, что девушка и вправду дочь сильного вождя, которого жители Упленда могли бы даже считать настоящим конунгом. К тому же девушка была действительно прекрасна. Ивар подолгу лежал без сна, страстно желая ее. Конечно, она не была обучена тому, что должна ведать дочь конунга, но при этом казалась сообразительной и быстрой в учебе. В любом случае Упленд — отнюдь не датское, шведское или гаутское королевство. Его населяли люди, не знавшие толка в изящных манерах. И, может быть, было бы даже неплохо скрепить союз с финнами подобным браком, размышлял Ивар. Все равно путь торговцев-северян к Осло-фьорду лежал через его страну.

Однако не все в девушке нравилось Ивару. Несомненно, Хвит была колдунья. Куда она и ее мать отправлялись во время Йоля? Как они могли пробраться сквозь снежные заносы? Правда, все финны-самоеды умеют быстро и без труда преодолевать большие расстояния на лыжах. Однако почему вокруг дома нигде не видно лыжни? Может быть, они уходили в глубь страны, к тем трем высоким скалам у реки, где финны совершали жертвоприношения. Скалы высились в долине, в которой солнце появлялось только в середине лога, а в середине зимы не появлялось вовсе. Странники-норвежцы клялись, что ведьмы, в отличие от прочих людей, не благословляют солнце, а проклинают его.

Была Хвит ведьмой или нет, но она была прекрасна. Да и Ивар, уставший, истосковавшийся по дому, не желал продолжать странствие.

Ранней весной, когда его корабль был готов к отплытию, он спросил девушку, не хочет ли та отправиться с ними в Упленд и стать женой конунга Хринга.

Она в замешательстве опустила глаза и, помолчав, прошептала:

— Пусть моя мать решает.

Ингебьерг нахмурилась перед тем, как ответить:

— Как гласит старинная пословица — не было бы счастья, да несчастье помогло. Это плохо, что мы не можем спросить согласия у ее отца. Твои сородичи никогда не были нам друзьями… Однако я осмелюсь сказать «да», ради того чтоб спасти ее…

Ивару показалось, что здесь было что-то не так, особенно когда мать осталась на берегу. Хотя она и не ответила прямым «нет», в ее «да» тоже не было радости. Но почки на деревьях распускались, и ему не терпелось отплыть домой, а Хвит была прекрасна.

Итак, они отплыли. Путь до Осло-фьорда был легким и скорым. Оттуда они верхом добрались до усадьбы конунга, где девушку представили Хрингу.

— Ты желаешь ее? — спросил Ивар. — Или нам отправить ее обратно?

Конунг был сильным мужчиной, хотя последняя зима, полная горя и печали, сделала его седым и угрюмым. Вскоре он безумно влюбился в Хвит и женился на ней, вопреки желанию некоторых своих советников. «Неважно, что она не богата, — говорил он. — Она прекрасна».

Но он… он с каждым днем старел. И новая королева вскоре заметила это.

2

Неподалеку от королевской усадьбы жил хуторянин по имени Гуннар. Молодость он провел в дальних походах, в поисках славы и богатой добычи. Теперь он женился и обзавелся хозяйством. Единственную его дочь звали Бера. Поскольку королевич Бьерн был одних с ней лет, он сумел проторить тропинку по лесам, горным кручам и ледяным речным бродам к хутору Гуннара и стать товарищем его дочери. Не один год они вместе играли в нехитрые детские игры и всегда были рады друг другу. Подростки часто бродили в лесу, весело карабкались туда, где лес граничит с цветущими лугами у подножия снежных вершин, подолгу лежали рядом светлыми летними ночами, похожими на томительный полуденный сон, или в звенящем холоде любовались сполохами северного сияния в полнеба.

Однажды, когда они разделись, чтобы попариться в бане, Бера внезапно покраснела, и ее руки заметались, стараясь прикрыть наготу. Бьерн смущенно отвел глаза, более взволнованный и неловкий, чем его подруга. После этого они стали еще ближе друг другу. Их родители, улыбаясь и покачивая головами, начали потихоньку поговаривать о том, что через несколько лет, видно, быть помолвке. Тем временем дети вступили в пору юности, оба высокие и красивые: он — белокурый, сильный и ловкий, она — темноволосая, милая, но ужасно упрямая во всем, что было важно для нее.

В это время отец Бьерна женился во второй раз.

Вынужденный много воевать с дикими племенами и соседними конунгами, Хринг часто по несколько недель проводил вдали от дома. В его отсутствие королева Хвит управляла страной. Ее не любили за то, что она всегда была высокомерна, тщеславна и холодна со всеми, кроме Бьерна. К счастью, в Упленде народ жил в основном в маленьких деревеньках и на хуторах, разбросанных далеко друг от друга, и люди не слишком от нее зависели.

Однажды конунг Хринг решил вновь отправиться в поход. Бьерн захотел идти вместе с ним. Этот поход должен был бы сделать из него настоящего воина. Но королева наедине с мужем потребовала, чтобы королевич остался и помогал ей. Конунг вскоре согласился, поскольку она превратила своего мужа — некогда сильного воина — в этакую рыбку, заглотившую крючок ее удочки. Бьерн пытался противиться воле отца, но с ним старый конунг мог еще оставаться неумолимым. В конце концов сыну конунга не осталось ничего другого, как смотреть вослед дружине, которая ушла в дальний поход без него.

Сдерживая слезы, Бьерн бросился ничком на ложе в своей светлице. Так он лежал некоторое время без движения, погруженный в горькие раздумья, как вдруг дверь распахнулась и захлопнулась вновь. Послышался звук опускаемой щеколды. В комнате появилась королева Хвит в бесстыдном наряде, с распущенными локонами. Она приблизилась к Бьерну, погладила его по голове и сказала нараспев:

— Бедный Бьерн, бедный милый Бьерн! Не стоит так печалиться. Я тебе сочувствую всей душой.

— Хорошо, но зачем ты устроила все так, чтобы я остался дома? — проворчал он.

Она улыбнулась и заморгала ресницами.

— Я видала тебя в борцовской схватке, в состязании бегунов, я знаю, как ты прекрасно владеешь разным оружием и умело охотишься на кабанов и лосей — и тебе не стоит сомневаться в своих воинских доблестях. А вот в искусстве управления страной и в… других вещах… тебе предстоит еще постичь целый мир. Это твой шанс — выйти из тени отца! А теперь иди ко мне, мой милый медвежонок, насладись моей любовью.

Она назвала его так, потому что «Бьерн» по-норвежски значит «медведь».

Юноша вскочил.

— Поди прочь! — закричал он. — Вон отсюда!

Она удалилась, даже не рассердившись. В течение нескольких следующих дней королева постоянно искала с ним встречи и в конце концов потребовала шепотом, чтоб на рассвете юноша тайком пришел в ее спальню, ибо она хочет сообщить ему нечто важное. Против своей воли Бьерн подчинился.

Хвит была одна в своих покоях, погруженных в сумрак. Она бросилась к нему, бормоча о своей любви и стараясь затащить его в постель.

— Посмотри на меня, мой медведь! Посмотри, как я молода и полна сил, и при этом отдана Хрингу, высохшему как старое дерево! О, приди, и я покажу тебе, что значит жизнь во всей ее полноте!

Слишком пораженный, чтобы пошевелиться, он застыл, онемев на мгновение. Затем в гневе ударил ее по щеке. Хвит пошатнулась и отпрянула.

— Ты, глупая сука, — зарычал он, — разве я не говорил тебе, чтоб ты держалась от меня подальше?!

Она тяжело вздохнула, перед тем как прошипеть подобно гадюке:

— Это глупо с твоей стороны… Я не привыкла быть побитой и отвергнутой. Ты думаешь, Бьерн, что лучше лапать хуторскую девчонку, чем любить меня и пользоваться моей любовью. Что ж, хорошо, как хочешь… Но за свое бессердечие и… безрассудство — ты получишь награду! Вот она!..

И, сорвав перчатку из волчьей шкуры, она ударила его по лицу.

— Ты обошелся со мной безжалостно, как медведь, Бьерн! И ты сам — сущий медведь, так и оставайся им! Знай, ты превратишься в настоящего медведя, свирепого и дикого, который не знает другой пищи, кроме коров из стад твоего отца. Ты задерешь многих из них и никогда не освободишься от этого проклятия. И то, что ты знаешь об этом — будет тебе худшим наказанием!

Пронзительно вскрикнув, Бьерн, этот сильный мускулистый юноша, словно подхваченный неведомой силой, на мгновение закружился на месте и бросился вон из палат, но, едва миновав двор усадьбы, поплелся прочь, тяжело волоча ноги. Смех Хвит, пронзительней кошачьего визга, летел ему вдогонку сквозь сумрак наступающего рассвета.

Ни одна душа не знала, куда пропал Бьерн и что с ним сталось. Некоторые боялись, что его задрал огромный серый медведь, что начал нападать на королевские стада. Он убивал скот, проникая тихо, как ласка, на скотные дворы, и его удавалось увидеть только издалека. Охотники не раз пытались покончить с ним. Но тех осталось не так-то много в это военное время. Более коварный, чем обычный зверь, медведь затаивался и ждал, пока люди подойдут ближе, и неожиданно нападал сзади, убивая и калеча одних и обращая в бегство других. Перепуганные хуторяне скоро поняли, что ничего нельзя сделать, пока конунг со своей дружиной не вернется из похода.

Бера оплакивала своего возлюбленного.

Лето шло на убыль. Однажды, ближе к вечеру, она отправилась в лес по ягоды. На обратном пути, под холодным ветром и низкими серыми небесами, девушка внезапно остановилась и, бросив корзинку, закричала, поскольку сквозь кусты продирался тот самый медведь, огромный, заросший отливавшей железом шерстью. Она в ужасе оглянулась вокруг в поисках спасения: нет ли поблизости дерева, на которое можно бы было вскарабкаться, или какой-нибудь скалы… А медведь по-прежнему стоял на том же самом месте в нескольких саженях от нее. Вдруг ей показалось, что зверь издал нечто, больше походившее на мурлыканье, чем на рычание. Медленно, подолгу останавливаясь, прежде чем сделать новый шаг, девушка подошла ближе. Ей казалось, что все это похоже на чудо. Она подбадривала себя, стараясь не поддаваться страху, и наконец остановилась, не в силах двинуться дальше. Медведь был совсем рядом. Она посмотрела в его глаза, и голова закружилась у нее, когда показалось девушке, что она узнала глаза Бьерна, сына конунга. Медведь отвернулся и затопал прочь. Она побежала следом и забрела высоко в горы, где кряжистый дуб возвышался среди поблекших трав и где взгляд путника невольно устремляется то к долинам, простертым в голубой тени, то к снежным вершинам, которые словно тонули в небесах. Но в этот вечер в холодных сумерках Бера видела только очертания огромной фигуры у входа в пещеру подле родника. Медведь поднялся на задние лапы… Да и был ли это медведь?..

Она кинулась в объятия Бьерна.

Через некоторое время он сказал, что должен накинуть на себя какую-нибудь одежду. Смеясь и рыдая, она крепче прижалась к нему, воскликнув, что не даст ему замерзнуть. Когда он направился в пещеру, девушка последовала за ним. Внутри на песчаном полу едва тлел костер. Бора подкинула дров, весело заметив, что теперь это станет ее обязанностью. Как только пламя осветило пещеру, она увидела охапку сена, покрытую шкурами, и еще теснее прижалась к своему возлюбленному.

— Ты должна уйти, — сказал он запинаясь, — это не место для тебя, ибо я бываю человеком только ночью, а на рассвете снова превращаюсь в зверя.

— Так недолго… и ни минуты больше… но, может быть, я могу ждать тебя здесь, мой любимый? — заплакала она тихо.

Бера прожила в горах несколько недель. Когда Бьерн возвращался на закате, она вытирала слюну, капавшую с его морды, варила принесенные им ребра, бедро или окорок и ждала, когда медведь снова превратится в человека. Утром она расчесывала шкуру, что стала теперь его дневной одеждой, целовала ужасную голову и долго махала вслед, пока могла видеть Бьерна в медвежьем обличье, ковыляющего вниз по склону. Остальное время она оставалась наедине с солнцем, облаками, дождем, ветром и небом. Немного вздремнув, собирала хворост и орехи на зиму, стараясь сделать пещеру похожей на человеческое жилье. Время от времени плакала, но чаще пела.

Впоследствии она не рассказывала ничего больше о своей жизни у горных вершин. Кто знает, может, и в самом деле медведь не бродил день и ночь среди людей в поисках добычи? Ездила ли она верхом на его загривке, ликуя, как та девчонка, которой она была в недавнем прошлом? Совершал ли он набеги на пчелиные улья, чтобы принести ей немного сот, переполненных медом, как и он сам был переполнен любовью к ней? Плела ли она венки, чтобы украсить ею голову?

Брал ли он ее с собой, когда отправлялся на поиски эльфов? Несомненно, судя по тому, что произошло дальше, Бьерн должен был общаться с ними. Ведь он только наполовину принадлежал миру людей, а вторая половина его естества была прочно связана с Волшебным миром. Несомненно, такая жизнь должна была повлиять и на Беру, приблизить ее к духам лесов и гор. Смеялась ли она шалостям русалок, спасалась ли бегством, едва завидя водяного, разрезающего гладкую поверхность озера, залитого лунным светом? Сидела ли она у ног вертлявого гнома, что был хоть и стар, но крепок, как тот дуб у ее пещеры, слушала ли его загадки и рассказы о былом? Убегала ли она в страхе, заслышав, как сотрясается земля под ногами троллей? Доводилось ли ей слышать, как в ночном поднебесье павшие в битвах герои с гиканьем выезжают из Асгарда во главе с Одноглазым Копьеносцем на восьминогом жеребце?

Встречала ли она эльфов, этих высоких, сумрачных существ — хотя порой озорство и веселье переполняет их — что приходят из своих потайных дворцов с высокими крышами иди владений богов, которым они служат? Видела ли она, как эльфы танцуют в лунном свете вокруг священных камней, воздвигнутых в далекой древности — жуткие и прекрасные в роковой верности своему предназначению в этом мире. Одна из женщин этого племени любила подолгу беседовать с Бьерном о былом и грядущем страны, называемой Данией. И после тех бесед Бьерну нужна была вся радость, которую Бера могла ему дать. И Бера с Бьерном любили друг друга, пока не приходил ненавистный рассвет.

Осенью из похода вернулся конунг Хринг, и хуторяне рассказали ему о том, что случилось с его сыном, или точнее, о том, что, как им казалось, случилось с королевичем. Услышав, что Бьерн пропал, став, похоже, жертвой зверя, постоянно нападающего на королевские стада, старик в отчаянии закрыл лицо руками. Долго сидел он так, прежде чем сумел овладеть собой. Потом королева стала сильнее всех молить его собрать достаточно людей и охотничьих псов, чтоб затравить это чудовище и наконец избавить от него округу. Хринг посмотрел на нее искоса и сказал, что непременно так и сделает.

Однако перед всеми остальными он старался вести себя так, будто этот медведь не так уж и опасен. Хвит продолжала настаивать на своем, так же как и его друг Гуннар, чья дочь тоже пропала, так же как и многие другие: у кого-то близких задрал медведь, прочие просто боялись столкнуться с этим ужасным зверем. В конце концов Хвит язвительно заметила:

— Похоже, тебе недостанет мужества сохранить свои владения? Конечно, я и сама смогу позаботиться о них, ибо худая участь ожидает того правителя, что полагается в своих делах только на асов.

Хринг вздохнул и отвернулся от нее. На следующее утро он созвал охотников со всех уголков страны.

Несколько ночей спустя ложе зашуршало под Бьерном, когда он проснулся и привлек Беру к себе. Она прильнула к нему, слушая стук его сердца, чувствуя запах сухого сена и шкур и его собственное, столь дорогое для нее тепло. В полутьме, сквозь завывания ветра она услышала его голос:

— Я видел сон. Завтрашний день станет днем моей гибели. Они обложат меня со всех сторон, чтобы убить.

Бера зарыдала. Он прервал ее рыдания поцелуями и продолжал все тем же глухим шепотом:

— Что поделать, в моей жизни было мало радости, разве что те минуты, когда мы были вместе, но теперь и это должно закончиться. Молчи! Я оставляю тебе золотое запястье с моей левой руки. Назавтра иди к конунгу и попроси его отдать тебе то, что будет у зверя ниже левого локтя. Он выполнит твою просьбу. Возможно, королева поймет, о чем ты просишь, и предложит тебе отведать медвежьего мяса. Ты не должна…

— Я не смогу!..

— Ты знаешь, что беременна от меня. У тебя родятся три сына, и эта еда может принести им большой вред, ибо королева — отвратительнейшая из колдуний.

Но ты отправляйся домой к своим родителям и там дай жизнь нашим детям. Больше других ты будешь любить одного из них, хотя трудновато будет тебе совладать с ними со всеми. Когда они перестанут слушаться тебя, приведи их в нашу пещеру. Там ты найдешь сундук с тремя замками. Руны, вычеканенные на его крышке, расскажут тебе, что каждый из них унаследует от меня. Там будут также храниться три вида оружия, и каждый из юношей получит то, которое я ему предназначил.

Он постарался поцелуями осушить ее слезы.

— Назови наших сыновей добрыми именами: пусть первого зовут Фроди, второго — Тори, а третьего — Бьярки — ибо всех их запомнят надолго.

Она прижалась к нему, и ей показалась, что слышит она слабый шепот:

— Отныне все они будут отмечены знаком зверя. Даже тот, кто будет казаться избегнувшим этой напасти, в конце концов также будет отмечен этим знаком…

Бьерн замолчал и снова принялся утешать ее, как мог.

На рассвете Бьерн превратился в медведя. Когда он вышел из пещеры, Бера последовала за ним в тусклый свет нового дня. Оглянувшись на шум, она увидела сотню охотников, взбиравшихся вверх по крутым склонам. Перед ними целая свора собак скалила зубы и заливалась лаем.

Медведь лизнул ее руку и бросился на охотников. Собаки и люди окружили его. То была тяжелая и долгая схватка. Он убивал каждую приблизившуюся к нему собаку, вспарывая брюхо, ломая хребет, разрывая пополам. Немало раненых было и среди людей. Копья и стрелы поражали медведя, пока тот из серого не стал кроваво-красным. Круг охотников сомкнулся. Он все еще пытался вырваться, но везде были щиты и клинки. Медведь начал натыкаться на копья, потом запутался в кишках, что свешивались из его распоротого брюха. Не осталось пути, по которому он мог бы вырваться на свободу. Зверь повернулся в сторону конунга и, налетев на человека, стоявшего на пути, разорвал его на куски.

Но после этого медведь уже был настолько изранен, что пал на землю без сил. Его дыхание выходило с кровью. Люди сомкнулись над ним, вскинув топоры и копья — и прикончили его.

Потом, когда охотники стали поздравлять друг друга, чуть не лопаясь от гордости, Бера решительно подошла к конунгу Хрингу. Ее уста были твердо сомкнуты.

— Ах, Бера, дорогая, где же ты была все это время?.. — спросил конунг, узнав ее.

— Это неважно, господин, — ответила она, — но, во имя старых добрых времен, отдашь ли ты мне то, что у твоей добычи ниже локтя?

Он взглянул на нее, прежде чем кивнуть своей седой головой, и сказал громко, чтоб его люди обязательно услышали:

— Конечно. Должно быть, ты, заблудившись, долго голодала. Воистину я дозволяю тебе взять то, что ты просишь.

Неподвижная, как статуя, Бера смотрела, как охотники освежевали и разделали тушу. Потом она нашла в себе силы приблизиться к бесформенной массе и встать подле нее на колени. Никто не увидел, как она сорвала золотое запястье и спрятала его у себя на груди. Отряд с ликующими криками направился назад к королевской усадьбе. Бера пошла вместе со всеми, потому что могло бы показаться странным, если бы она, после столь долгого пребывания в глуши, не отправилась в королевские палаты на пиршество.

Королева Хвит встретила охотников в веселом расположении духа и, пригласив всех в дом, отдала приказ приготовить медвежье мясо для пира. Увидев Беру, грустно забившуюся в угол, она запнулась, сжала кулаки и удалилась. Едва начался хмельной пир, как королева сама внесла в залу деревянный поднос с кусками брызжущего жиром жареного медвежьего мяса.

Подойдя прямо к Бере, она заговорила так, чтоб ни у кого не возникло сомнения в чистоте ее намерений:

— Как приятно узнать, что ты жива. Бедняжка, ты, должно быть, ужасно голодна. Вот, отведай жаркого.

Девушка остудила назад к скамье.

— Нет! — взмолилась она.

Хвит держалась с удивительным спокойствием… Было что-то пугающее в облике этой женщины, одетой в призрачно-белое платье, мерцающее в сумраке, так же как мерцали ее глаза и зубы.

— Почему ты не слушаешься меня? — сказала она. — Не стоит отвергать кушанье, что поднесла тебе сама королева, оказав тем самым высокую честь. Отведай немедля, или ты получишь кое-что похуже.

Она достала свой нож и, подцепив острием кусок мяса, поднесла его к губам девушки. Измученная, сраженная горем и охваченная страхом за своих еще не рожденных детей, Бера не знала, что делать. На них стали обращать внимание.

Если бы эти люди знали правду, как бы они поступили? Она сомкнула ресницы и сжала кулаки, чувствуя, как комок горячего мяса вталкивают ей в рот. Запах пригоревшей крови отдавался болью в висках. Бера проглотила кусок целиком.

Королева рассмеялась:

— Вот видишь, не так уж и плоха медвежатина на вкус, малютка Бера.

И она подцепила новый кусок. Едва он коснулся губ Веры, как она, подобно морской волне, отпрянула с неожиданной силой и, выплюнув мясо, с криком пала к ногам королевы:

— Нет, не надо! Хватит меня мучить, уж лучше сразу убей!

Хвит снова рассмеялась:

— Может быть, этот кусочек не слишком хорошо приготовлен? — и она подцепила третий.

Бера проскользнула мимо нее и бросилась прочь из залы. Королева не могла допустить, чтоб присутствующие неверно истолковали происходящее, и сухо промолвила:

— Ну ладно, ладно. Что-то она слишком чувствительна для хуторской девки. Я только хотела немного развеять ее грусть.

Бера вернулась домой к отцу и матери. Слишком тяжела была эта ноша для ее плеч, поэтому им она рассказала все, что с ней произошло на самом деле.

3

Хвит больше не пыталась причинишь Бере зло. Может быть, не смела, а может быть, ей казалось, что и так сделано достаточно, и теперь можно тайно наслаждаться плодами черного злодейства. Тем временем Бера в муках родила ужасного на вид первенца. До пояса он выглядел как человек, а ниже походил на лося. Когда Гуннар хотел забрать злого визжащего выродка и бросить его на горном склоне, чтобы он умер от голода или волки растерзали его — она закричала вся в поту, превозмогая боль:

— Нет! Это же сын Бьерна. Он хотел назвать его Фроди!

Затем она родила другого мальчика с безобразными собачьими лапами вместо ног, хотя в остальном он не отличался от других детей. Она назвала сто Тори. Наконец родился третий сын. На нем не было никакой порчи. Это был Бьярки, который стал ее любимцем.

О годах, что последовали за этими событиями, мало что можно рассказать. Поначалу люди, должно быть, обходили стороной этот дом, в котором поселилось злосчастье. Однако Гуннар был богат и пользовался уважением: он построил капище, посвятив его Тору, где часто приносил жертвы богам — и его стада множились год от года, а урожаи были всегда обильны. И казалось, что он или его домашние ничем не могли прогневать богов или земных властителей. Об уродах, что родила его дочь, знали все, тем более что те не любили сидеть дома. Вскоре жизнь потекла как и прежде, разве что не стало больше тесной дружбы между Гуннаром и конунгом Хрингом. Однако злобный нрав королевы Хвит вынудил и многих других его подданных сторониться королевских палат.

Гуннар и его жена почитали разумным покуда хранить в тайне, кем был отец их внуков. Бера говорила всем, что родила их от бродяги, напавшего на нее во время скитаний по Упленду. Такое часто случалось. Будучи миловидной и сильной, да к тому же имея большое приданое, она привлекала к себе множество поклонников, но ни один из них не стал ее мужем.

Дети быстро росли. Лось-Фроди на своих длинных, обросших шерстью ногах споро скакал по двору туда-сюда, стуча копытами — цок-цок — и ему стоило труда ступать медленно, как это делают люди. Он всегда опережал в беге всех, кроме своего брата Тори по кличке Собачья Лапа, а когда тот подрос, никто из окрестных мальчишек не мог одолеть его в драке или в поединке на деревянных мечах.

Уродливым великаном был Фроди — неотесанным, грубым, и ему удавалось ладить только со своими братьями. Те, однако, были самыми видными среди местных парней, и различали их соседи лишь тем, что у Тори ноги были собачьи. И если средний сын был так же сварлив, как и старший, то у младшего — Бьярки — было просто золотое сердце.

Тем не менее, проводя все время в компании своих братьев, он не мог избежать их влияния. Чем старше они становились, тем больше шумели и все меньше слушались взрослых. Играя с соседскими мальчишками, они бывали жестоки и властны — и многим из тех, кто попадал к ним в руки, изрядно доставалось.

Худшим был Лось-Фроди. В двенадцать лет он был широк в кости и могуч, как взрослый мужчина, и мог бы быть не менее высоким, если бы не ноги, делавшие фигуру приземистой и неуклюжей. Фроди начал даже нарушать покой королевского двора, часто задевая стражников и вызывая их на драку. Впадая в раж, он безжалостно разил противников своими острыми копытами и бил кулаками, огромными, как кувалды. Несколько человек скончалось от побоев.

Это стоило Гуннару изрядного количества золота и привело к ссоре между дедом и внуком.

В конце концов Фроди направился, щелкая копытами, к Бере и сказал ей, что хочет уйти.

— Не желаю иметь ничего общего с этими людишками, — зарычал он. — Они столь слабы и беспомощны, что им кажется, будто я могу их поранить, если просто подойду близко.

Бера вздохнула:

— Возможно, оно и к лучшему. Но сначала пойди и возьми то, что оставил тебе отец.

Они вместе отправились в горы. Бера не была там с тех пор, как Бьерна затравили охотники. Колышущиеся травы, впитавшие солнце, свежие цветы, шелестящая листва деревьев, ястреб, парящий в вышине среди облаков, которые, казалось, сбивают снег с вершин, дрозд, заливающийся долгой трелью, и заяц, обратившийся в бегство — все уже забыло о ее жизни в этих местах. Когда мать и сын вошли в пещеру, они сразу увидели там запертый на три замка бронзовый сундук такой изумительной работы, что он не мог быть делом человеческих рук. Некоторое время ей пришлось вчитываться в рунические письмена, вычеканенные на крышке сундука, чтобы постичь их смысл. Едва она дотронулась до замков, как те сами собой открылись. Внутри лежали прочные кольчуги, дорогие одежды, золотые кольца и запястья и прочие драгоценности. Руны говорили, что Лось-Фроди должен унаследовать лишь малую толику этих сокровищ.

— Тогда я возьму то, что мне принадлежит, — усмехнулся он и попытался схватить шлем, но тот выскользнул у него из рук, и ему так и не удалось ничего извлечь из сундука. — Ну ладно, тогда я завоюю то, что мне не пришлось унаследовать, черт побори!

Может быть, даже слеза скатилась по его щеке?

Сквозь сумрак, спустившийся в глубине пещеры, Фроди разглядел стальной проблеск и поспешил туда, раздираемый любопытством. Он увидел, что в гранитную скалу, вздымавшуюся из более мягких пород подобием стены, были вогнаны неведомой силой могучий и прекрасный длинный меч, огромная боевая секира и короткий меч с изогнутым клинком.

— Ха! — закричал Фроди, ухватив рукоять длинного меча. Он отчаянно пытался выдернуть это мощное оружие, так что пот лил с него градом. Однако ему не удалось даже поколебать меч, как, впрочем, и секиру. Но как только Фроди сжал рукоять короткого меча, тот мгновенно выскользнул на свободу. Удивившись этому, Фроди промолвил:

— Тот, кто разделил эти сокровища между нами, был не слишком-то справедлив.

Яростно стиснув рукоять двумя руками, он в сердцах рубанул мечом по скале. Но клинок не сломался, а со звоном врезался в гранит.

Некоторое время он рассматривал свое оружие и наконец сказал:

— Не беда, что мне досталась эта нехитрая штуковина. Сдается мне, она тоже умеет кусаться.

Затем он повернулся к сундуку и, схватив то, что ему еще предназначалось, убежал прочь, даже не простившись с матерью. И она его больше никогда не видела.

Через несколько месяцев стало известно, что Лось-Фроди обосновался в глуши Кеельских гор, куда вела только одна дорога. Там он построил себе хижину и жил а ней как разбойник, убивая и грабя путников. Потребовалось бы собрать немало смельчаков, чтоб дать ему достойный отпор. Если ему не оказывали сопротивления, он довольствовался тем, что отбирал у своих жертв все пожитки, но если те пытались отбиваться, то он без жалости убивал и калечил их.

Конунг Хринг, прослышав о его проделках, понял, что здесь не обошлось без колдовства. Однако он сказал, что не считает своим долгом охранять от разбойников все торговые дороги Гаутланда.

После того как Фроди пропал, Тори Собачья Лапа к Бьярки стали вести себя немного потише, но оба по-прежнему оставались неугомонными. Через три года и средний из братьев попросил у матери разрешения уйти.

Бера отвела его в пещеру, где хранилось то, что предназначалось ему. Это была гораздо большая доля, чем унаследовал его старший брат. Тори также попытался вытащить прекрасный длинный меч, но не сумел. Зато он легко освободил секиру из объятий камня, а это тоже было могучее оружие. Затем Тори облачился в дорожные одежды, попрощался с матерью, дедом и бабкой и ушел на запад.

Все сыновья Беры были заядлыми охотниками. Поэтому Тори сумел обнаружить неприметные для глаз обычного человека следы брата на Гаутландской дороге и пошел по ним. На вершине скалистого утеса, в сумраке елей он увидел бревенчатый дом, крытый дерном. Войдя внутрь, он уселся на единственную лавку и поглубже надвинул шапку.

В вечернем сумраке послышался стук копыт, земляной пол задрожал от тяжелых шагов, и в проеме двери появился Лось-Фроди. Он был пяти локтей росту и невероятно широк в кости. Свирепо уставившись на пришельца, едва различимого во мраке, он выхватил свой тесак и сказал такую вису:

Выскочит из ножен

мой короткий меч —

знает он на славу

Хильды ремесло.

Хильда — это валькирия, а ремесло ее — война и смертоубийство. Яростно засопев, Фроди мощным ударом вогнал клинок глубоко в скамью.

Тори весело молвил в ответ:

Может ловко

мой топор

ту же речь

в ответ проречь.

И он открыл свое лицо. После нескольких лет жизни в одиночестве, без друзей Фроди был переполнен свойственной ему грубой радостью, когда наконец узнал в пришельце своего брата. Он предложил ему свой кров и половину добычи.

Тори ответил, что ему ничего не нужно, он, дескать, собирается провести здесь несколько дней, а потом уйдет дальше.

На что Лось-Фроди воскликнул:

— Я не женщина, чтоб пытаться удержать тебя здесь, к тому же я только наполовину человек. Так же как и ты, братец. Ладно, слушай, я дам тебе хороший совет… кое-что интересное мне рассказали те, кого я недавно подстерег, в благодарность за то, что я их пощадил. Иди в страну гаутов и поселись на берегах озера Венер в Западном Гаутланде. Жители этих земель платят подать верховному конунгу Бйовульфу. Их собственный конунг умер, и они хотят собраться в середине лета, чтобы выбрать себе нового правителя. А делают они это так. В центре площади, где обычно собирается тинг, устанавливают трон с таким широким сиденьем, что на нем могут уместиться двое обычных мужчин, и тот, кто сумеет занять его, не оставив места для других, становитсяконунгом. Похоже, что ты как раз того сложения, что требуется.

— Да, странный обычай, — сказал Тори.

Фроди усмехнулся:

— Мне видится в нем не меньше смысла, чем во всяком другом человеческом деянии. Либо они заполучат в конунги великана, который поведет их к победам, либо это место займет какой-нибудь толстяк, слишком ленивый, чтоб начать войну.

— Сдается мне, для побед им хватает Бйовульфа. Благодарю тебя за добрый совет.

— Надеюсь, что смогу еще помочь тебе… что ж, уходи, если считаешь, что должен идти! — кивнул Фроди.

Итак, Тори отправился в Западный Гаутланд, где местный ярл хорошо его принял. Люди восхищались ростом и обличьем пришельца. Когда собрался тинг, те, кто ведал его законами, посчитали, что Тори лучше всех подходит для трона конунга, и бонды провозгласили его своим господином.

Много сказаний сохранилось о конунге Тори Собачья Лапа. Он обзавелся множеством друзей, в числе которых были — и местный ярл, на чьей дочери он женился, и сам верховный конунг. Когда Бйовульф пал в схватке с драконом, беды обрушились на Гаутланд. Тори выступил на стороне Виглейка, которого старый правитель хотел видеть своим преемником, и в сраженьях завоевал ему трон.

Тем временем Бьярки оставался дома.

Прошло более трех лет.

Его мать была счастлива с ним. Младший сын Бьерна рос одновременно добрым и отважным. Не было ему равных ни в охоте, ни в драке. Он больше не состязался со своими приятелями ни в борьбе, ни в беге и ни в чем другом только потому, что те все равно не смогли бы одолеть его. Все понимали это, ведь недаром Бьярки возвышался на целую голову над самым высоким из местных парней. Он был таким широкоплечим и плотным, что не казался слишком высоким, но мог, не запыхавшись, догнать коня или оленя и был гибок, как лоза. Хорош и лицом, и статью, Бьярки был похож на своего брата Тори: густобровый, прямоносый, веснушчатый. Его рыжие волосы горели огнем, а глаза сияли голубизной. Но, в отличие от брата, он не бегал по-собачьи вприпрыжку, а широко шагал, как человек.

Сначала Бьярки был постоянно весел, но со временем начал задумываться. Бера наблюдала за переменой в настроении сына с растущей тревогой. И она совсем не удивилась, когда однажды тот пригласил ее прогуляться по зеленому лесу. Здесь он спросил ее о своем отце. Какие муки испытывал он, слушая рассказ матери! Но теперь он хотел знать все.

Горе и радость сменяли друг друга в этом долгом повествовании о Бьерне и королеве Хвит, погубившей влюбленного сына конунга.

Бьярки в сердцах стукнул кулаком о ладонь, да так, что птицы взлетели с веток.

— Мы должны отомстить этой колдунье за все, что она сотворила! — закричал он.

— Берегись ее, — взмолилась мать.

И она рассказала ему о том, как та заставила ее есть медвежье мясо и чем это обернулось для его братьев Лося-Фроди и Тори.

Бьярки процедил сквозь зубы:

— Сдается мне, Фроди следовало бы давно отомстить за нашего отца и себя самого, вместо того чтобы разбоем добывать богатства да убивать беззащитных людей. И странно, что Тори до сих пор пребывает вдали отсюда и все еще не преподнес этой старой карге подарок на память.

— Они ничего не знают, — прошептала Бера.

— Хорошо, тогда, — зарычал Бьярки подобно волку, — я сам отплачу ей за всех!

Мать попыталась предостеречь сына от колдовских чар коварной Хвит. Он обещал быть всегда начеку, и месть свою подготовил с тщанием.

Дед Бьярки, Гуннар, совсем ослабел от старости. Поэтому Бьярки и Бера вдвоем пришли в палаты конунга Хринга. Они увидели, что королевские палаты совсем обветшали: краска облупилась со стен, двор зарос сорняками, лишь несколько сонных стражников и слуг встретили они внутри. Не нашлось достойного покоя, где бы конунг мог принять их как должно. Да и сам Хринг сильно постарел. В нем, в отличие от Гуннара, совсем не осталось достоинства, его руки постоянно тряслись.

Бера предстала перед конунгом со своим сыном и рассказала ему обо всем, что произошло. В доказательство она показала запястье, снятое с лапы убитого медведя.

Конунг повертел его в своих скрюченных пальцах, внимательно всмотрелся слезящимися глазами в узоры и прошептал:

— Да, да, я узнаю его. Ведь я сам когда-то подарил это запястье моему Бьерну, моему сыночку… О, я догадывался, я не был слеп тогда, но ничего не мог поделать… потому что я очень любил ее.

Сильный молодой голос Бьярки взлетел к самым стропилам дома:

— Пусть же с Хвит будет покончено сейчас же… Иначе я сам отомщу ей!

Стараясь сдержать дрожь, хотя день был по-летнему теплым, конунг Хринг стал умолять их решить дело добром. Он сулил золото и всяческие богатства, о коих можно только мечтать, если Бьярки сохранит все в тайне. Он обещал дать своему внуку земли в управление и титул ярла, а потом тот сможет стать конунгом всего Упленда, после того как Хринг уйдет в мир иной, а этого не так уж долго осталось ждать… Ведь Хвит не родила ему наследников… Только подарите ей жизнь…

— Не бывать этому, — сказал Бьярки, — прежде всего потому, что я не желаю называть эту дьяволицу своей госпожой. И ты — ты тоже пойман ею в ловушку, и она управляет твоей державой и твоим разумом. Никогда та, что убила моего отца, не будет чувствовать себя спокойно в Упленде.

Хринг как-то весь съежился и казался совсем уничтоженным. Он мог бы позвать стражу, но, вероятно, понимал, что Бьярки, побеждавший любого в состязаниях, всегда сумеет прорубить себе путь среди щитов и мечей, направленных на него. А может быть, он боялся, что стражники не встанут на защиту королевы, которую они ненавидели? По-юношески беспечный, Бьярки пересек двор и распахнул дверь в покои королевы.

Служанки Хвит разбежались, пронзительно крича, и королева, корчась от злобы, предстала перед ним одна. Ее лицо, искаженное гневом, как зеркало отражало душу этой женщины, что была еще более жалкой и истощенной, чем ее плоть. Бьярки схватил мешок из тюленьей кожи, натянул ей на голову и крепко затянул горловину.

Ослепшая, она уже не могла сотворить необходимые заклинания, а только царапалась и шипела от ненависти. Бьярки услышал ее злобный шепот:

— Ха! Я знаю, я провижу: настанет день, и другая ведьма погубит тебя…

Он нанес ей удар кулаком. Ее голова запрокинулась, и Хвит упала навзничь.

— Это за моего отца! — вскричал он, рывком поднимая ее на ноги.

Удар следовал за ударом:

— Это за мою мать! Это за Лося-Фроди! Это за Тори Собачью Лапу!

Когда ведьма наконец испустила дух, он связал ей лодыжки, протащил по округе, чтоб все видели ее позорную смерть, обезглавил и сжег.

Так, далеко от родного края, умерла Хвит, дочь конунга финнов. Большинство челядинцев конунга посчитали, что ее смерть не была слишком суровой.

Потом Бера показала Бьярки пещеру. Он забрал оставшуюся, большую часть сокровища и легко вытащил длинный меч из камня.

Руны на его клинке гласили, что этот меч зовется Луви. То был лучший клинок в мире, ибо выкован он не человеческой рукой. Его нельзя было ни класть под голову, ни отдыхать, опираясь на его рукоять, и к тому же точить его владелец мог лишь трижды в жизни. Как бы ни был нанесен удар, он всегда будет смертельным, и повторный удар не потребуется. Следуя советам матери — она вспоминала порой об эльфах — Бьярки сделал для меча ножны из коры березы.

Старый конунг Хринг ненадолго пережил свою жену. Когда он умер после болезни, народ провозгласил Бьярки новым конунгом.

Бьярки правил три года, преуспев в искоренении вреда, причиненного королевой-ведьмой. Однако он остался таким же беспокойным, как и его братья. Упленд вряд ли мог быть хорош для такого молодца, как он. Здесь были высокие горы и славная охота, но, пожалуй, этим и ограничивались достоинства отчизны Бьярки. Люди в такой глуши со временем превращались в этаких простаков из-за постоянных забот и хлопот о своем хозяйстве. Самое лучшее, думал Бьярки, было бы отправиться в далекие страны, став купцом или викингом. Почему бы не отыскать того, что эта земля никогда не даст?

Прежде всего Бьярки решил позаботиться о том, чтоб его мать ни в чем не нуждалась. Вальслейф ярл занимал высокое положение, был вдовцом и к тому же нравился Бере. Бьярки устроил их свадьбу и сам подвел жениха к невесте. Затем он созвал тинг и сказал людям, что собирается в дальний поход и тем следует выбрать нового конунга.

Наконец все было готово к отъезду.

Был у Бьярки конь, достаточно сильный и статный, чтоб нести такого великана. То был единственный его спутник в дальнем пути. Большая часть золота и серебра ушла в обмен на оружие и одежду, зато Бьярки имел все необходимое для дальнего похода.

В пути он наконец смог дать волю своей радости. Высоко в небесах жаворонки слышали его песню.

О его странствиях ничего не известно, кроме того, что однажды он, как и его брат Тори, подъехал к логову Лося-Фроди.

Бьярки спешился и привязал своего коня в стойле, расположенном в глубине дома. Он легко узнал некоторые из вещей, сложенных в углу, потому что они были похожи на те, что он сам взял из сундука эльфов в пещере, и почувствовал, что кое-что из них еще может ему пригодиться.

На закате Фроди вернулся домой и увидел незнакомца, развалившегося на его лавке да еще прячущего лицо под глубоко надвинутой шапкой. Даже для разбойника Фроди гость всегда оставался гостем, чья жизнь свята. Он ввел свою лошадь в стойло и обнаружил, что та не идет ни в какое сравнение с конем незнакомца. Повернувшись, он сказал:

— Ну, нахал, как это ты осмеливаешься сидеть здесь на моей лавке, даже не спросив у меня дозволения!

Бьярки еще ниже надвинул шапку и не ответил.

Стараясь испугать его, Фроди со скрежетом выхватил свой короткий меч из ножен. Два раза он проделывал это, но незваный гость не обращал на него никакого внимания. Разбойник в третий раз обнажил клинок и приблизился вплотную к незнакомцу. Как бы ни был могуч Бьярки, грозный Лось-Фроди превосходил своего младшего брата в росте и весе. Однако тот по-прежнему спокойно сидел. Фроди зарычал, брызгая слюной:

— Не хочешь ли ты побороться со мной?

Он надеялся сломать шею этому невеже во время привычной молодецкой забавы и тем самым избавить себя от необходимости выставить его вон из дома, нарушив законы гостеприимства.

Бьярки рассмеялся, вскочил на ноги и обхватил Фроди вокруг обросшей грубой шерстью груди. Изнурительной была эта схватка. Противники кружились и прыгали, так что стены дрожали.

Внезапно шапка упала с головы незнакомца, и Фроди узнал в нем своего брата. Он прекратил борьбу и прорычал:

— Добро пожаловать, родич! Что ж ты сразу не сказал мне, что это ты? Слишком долго мы дрались.

— Ох, может быть, стоит продолжить наш поединок? — сказал в ответ Бьярки.

Он тяжело дышал, и его пропотевшая одежда липла к телу.

Лось-Фроди помрачнел.

— Плохо бы тебе пришлось, родственничек, если бы мы всерьез продолжили схватку… — проворчал он. — Я могу только радоваться, что вовремя узнал тебя… Подойди-ка…

Он крепко обнял брата, густой запах леса, исходивший от него, ударил Бьярки в ноздри.

— Давай пить и есть. Ты должен рассказать мне обо всем!

Бьярки остался у Фроди на несколько дней, которые они проводили в долгих беседах, если не отправлялись на охоту. Старший брат предложил Бьярки навсегда остаться в его доме и делить награбленную добычу поровну. Тот отказался. Он не любил убивать людей лишь для того, чтоб завладеть их имуществом.

— Мне было жаль многих из них, особенно слабых и малорослых, — признался Фроди, пряча лицо в сумраке, чуть рассеянном отблесками очага.

— Рад слышать это, — сказал Бьярки, — но лучше бы ты позволил каждому уйти с миром, даже если ты можешь приумножить свои богатства, убив его.

— Я выбрал себе невеселый удел, — сказал Лось-Фроди, — и через мгновение добавил: — А что до твоих намерений, я могу многое рассказать об этом мире, хотя и пребываю в лесу в одиночестве. Путники и… кое-кто еще… рассказали мне много интересного. Если ты желаешь славы и богатства, ступай к конунгу Дании Хрольфу. Самые лучшие воины приезжают к нему, чтобы поступить на службу, ибо он самый отважный, мудрый и щедрый правитель в Северных Землях.

Не успел он закончить свой рассказ, как Бьярки решил последовать его совету.

На следующее утро Лось-Фроди отправился проводить брата, скрашивая путь своей грубой болтовней. Наконец настала пора прощаться. Бьярки спешился, чтобы дружески похлопать Фроди по плечу. Тот грубо толкнул брата, и он отступил назад. Улыбка скривила уродливые губы разбойника.

— Ты не так силен, как должен быть, родственничек, — сказал старший брат.

Достав нож, Фроди надрезал кожу на своем бедре.

— Испей моей крови, — сказал он, указывая на струйку, сочившуюся из пореза.

Как во сне, Бьярки преклонил колена и повиновался.

— Поднимись, — приказал Фроди.

Не успел Бьярки выпрямиться, как получил еще один мощный толчок в грудь. Но теперь тот, кто был моложе на час, остался стоять даже не шелохнувшись.

— Полагаю, что это питье пойдет тебе на пользу, родственничек. Теперь ты можешь справиться с чем угодно, и я от души желаю тебе удачи.

Он с силой топнул ногой на обочине дороги, и копыто сквозь почву и грязь со звоном врезалось в скальный грунт, уйдя в него по бабку. Вытащив его, он сказал:

— Через день я буду приходить к этому следу и смотреть, чем он заполнится. Если ты умрешь от болезни — плесень выступит на граните, если ты утонешь — след заполнит вода, но если ты погибнешь от меча или секиры — там будет кровь, и тогда я приду отомстить за тебя… ибо ты мне дороже всех людей на свете.

И Лось-Фроди ускакал прочь по лесной дороге.

Бьярки, стряхнув с себя грусть, отправился в долгий путь. Ничего дурного не приключилось с ним, пока он добирался до озера Венер. В то время конунг Тори Собачья Лапа пребывал то ли на войне, то ли на охоте — точно не известно. Жители Гаутланда очень удивились, увидев, что их властелин возвращается, ведь Бьярки верхом выглядел в точности как Тори.

Не понимая, что творится, Бьярки почел за благо не спорить с хозяевами, пока все не разузнает. Он позволил гаутам привести себя в королевские палаты и усадить на трон. Когда же настал вечер, его проводили в опочивальню к самой королеве.

Когда они остались одни, Бьярки сказал:

— Я не стану спать с тобой под одним одеялом.

Королева несколько отстранилась от пришельца, когда узнала, кто он на самом деле. Но она тоже сочла разумным скрывать, кто приехал к ней, ибо ведьмы или норны могли быть причастны к этому.

Некоторое время все шло своим чередом. Хотя Бьярки и королева не стали любовниками, но остались добрыми друзьями.

Когда Тори вернулся домой и обнаружил там своего брата, он был сам не свой от радости и заключил его в крепкие объятия. Услышав рассказ о том, что случилось, конунг заметил, что если и есть такой человек в мире, кому бы он мог без опаски доверить свою супругу, так это его брат. Он хотел, чтобы Бьярки остался у него, и готов был с ним поделиться всем, что имел.

Бьярки ответил, что желает иной судьбы. Тори предложил, чтобы его воины следовали за ним, куда бы он ни поехал. Но и от этого Бьярки отказался.

— Я направляюсь в Данию, к конунгу Хрольфу, — сказал он. — Хочу узнать, правду ли говорят, что его воины гораздо богаче, чем конунги в других землях.

— Может быть, и так, — сказал Тори сухо. — Но тем не менее я лучше останусь здесь. — И добавил более серьезно: — Помни, те птицы, что залетают выше других, чаще попадают в когти ястреба.

— Уж лучше так, чем всю жизнь прожить подобно кроту, — сказал Бьярки.

Тори хотел было ответить, но вовремя сдержался.

Когда пришла пора прощаться, Тори отправился проводить брата. Они простились как добрые товарищи, хотя каждый остался при своем мнении.

Мало что можно сказать о дальнейших странствиях Бьярки: он благополучно добрался до Зунда, заплатил за переправу, а там уже было рукой подать до Лейдры.

4

Год подошел к осени: каждый новый день становился все короче и холоднее. Когда Бьярки был уже близок к концу своего путешествия, дождь стал лить с рассвета и до заката, не давая ему заночевать где-нибудь на свежем воздухе. Однако он продолжал свой путь, желая как можно скорее добраться до Лейдры; и на исходе дня, промокнув насквозь, оказался на вересковой пустоши. Его конь был измучен долгим переходом, из последних сил скользя и хлюпая в глубокой — по колено — грязи. Ливень шумел по-прежнему, пронизывая ледяными струями сгустившуюся темень. В конце концов Бьярки сбился с пути.

Через некоторое время конь споткнулся о нечто, смутно напоминавшее могильный холм. Бьярки спешился, чтобы рассмотреть неожиданное препятствие поближе, и обнаружил, что это бедняцкое жилище, из тех, что не лучше землянки, крытой дерном и торфом. Дымник был чем-то прикрыт, но слабый красноватый свет изнутри проникал сквозь щели вокруг двери. Бьярки постучал. Какой-то мужчина слегка приоткрыл дверь. Он сжимал в руках топор, свирепо озираясь и недовольно ворча. Норвежец подумал, что в этой мрачной берлоге вряд ли что-либо могло бы привлечь грабителей. Даже его жена, жавшаяся поближе к глиняной плошке с углями в поисках толики тепла, была не из тех, на кого стоило обратить внимание.

— Добрый вечер, — сказал Бьярки. — Могу я остаться здесь на ночь?

Хуторянин, сглотнув от пережитого напряжения, почувствовал себя наконец спокойно и сказал:

— Э, да я ни за что не прогоню тебя в такую мерзкую погоду и темень, чужестранец. Я по твоему выговору догадался, что ты не из наших краев.

Он помог расседлать и привязать коня рядом с хижиной, поскольку внутри не было места — в стойле стояла корова. Бьярки получил старый потертый плащ, в который он завернулся, скинув напрочь промокшую одежду, миску кореньев, несколько сухарей и место на камышовой подстилке в глубине берлоги, где сгущался мрак, пропитанный тяжелым духом. Вскоре все погрузились в сон.

Утром жена хуторянина Гида принесла Бьярки ту же самую еду на завтрак, поскольку ничего другого в доме не было. Тем временем мужчина, назвавшийся Эйлифом, принялся расспрашивать о новостях. В свою очередь Бьярки спросил о конунге Хрольфе и его дружине и о том, как быстро он сможет добраться до них.

— Ну, — сказал Эйлиф, — это совсем рядом. А ты, что ли, туда держишь путь?

— Да, — ответил Бьярки, — я хочу посмотреть, не найдется ли для меня службы при его дворе.

— Это как раз то, что тебе надо, — кивнул хуторянин, — ты ведь так силен и могуч на вид.

Как только он это произнес, Гида разразилась слезами.

— О чем ты плачешь, добрая женщина? — спросил Бьярки.

Она всхлипнула:

— У нас с мужем был единственный сын… звали его Хотт. Здесь мы обречены на слишком жалкое существование… А особенно туго пришлось в прошлом году, когда мы потеряли наше стадо. Эйлиф и я теперь с трудом можем продержаться на том, что осталось. И тогда Хотт отправился в палаты конунга Хрольфа, чтобы узнать, нет ли там для него какой работы… и они назначили его поваренком, но… — Ей пришлось остановиться, чтобы справиться со слезами. — Дружинники конунга стали потешаться над ним. Он должен был прислуживать за столом… и во время трапезы они, обсосав мясо, швыряли кости в него… и если попадали, то он бывал ранен… не знаю даже, жив ли он сейчас?.. — Она поклонилась норвежцу в тусклом свете очага и продолжала более спокойно: — Единственное, о чем я прошу, за то, что приютила тебя на ночь в своем доме, чтобы ты кидал в него маленькие кости, а не большие, если его еще не забили до смерти.

— С радостью выполню твое желание, — сказал Бьярки, — к тому же считаю недостойным швырять кости в кого бы то ни было и вообще скверно обходиться с детьми или с тем, кто слабее тебя.

— Я рада это слышать, — сказала женщина, стараясь поймать его руку своими мозолистыми пальцами, — ибо твои руки выглядят слишком сильными, и мой Хотт не выдержал бы твоих ударов.

Бьярки попрощался со стариками и поехал в направлении, указанном ими. Дождь кончился, небо ослепительно сверкало, солнечные лучи искрились в лужах и на мокрых ветках, на которых, пламенели последние листья. Скворцы собирались в стаи, малиновки, прыгали по полям, кроншнепы весело посвистывали в прохладной ветреной сырости. Бьярки мало смотрел по сторонам. Брови его хмурились. Он не рассчитывал попасть к конунгу, чьи воины ведут себя подобно троллям. Вересковые пустоши и болота постепенно перешли в более благодатные земли: всюду были разбросаны богатые усадьбы, и ржаво-рыжие коровы дремали за изгородями. На полях работало множество людей. Бьярки то и дело останавливался поговорить. Девушки улыбались рыжеволосому великану, но он был сегодня не в настроении отвечать им. Вопросы, что он задавал хриплым голосом хуторянам, касались только конунга Хрольфа и его двора.

— А, — сказал один из них, — это хороший конунг, мудрый, и справедливый, и достаточно могущественный, чтоб отражать набеги викингов из дальних земель или ловить объявленных вне закона и вешать их… Правда, с его воинами трудно совладать, но он старается держать их в узде, хотя, без сомнения, ему и без того приходится думать о многом. Его не было здесь все лето. Год назад он подчинил себе конунга Хьерварда с Фюна и выдал за него свою сестру. Обеспечив себе, таким образом, тылы и укрепив свою маета над всеми островами, он пытается теперь завоевать ютландские королевства. Когда он совершит это, честный человек сможет спокойно пахать свое поле, не опасаясь нападений извне. Конечно, прежде всего конунг должен разведать берега Ютландии. Поэтому с ним теперь всего лишь несколько кораблей с воинами. А все остальные сидят дома в Лейдре и от безделья слишком возомнили о себе… Конунг должен вернуться домой со дня на день, ведь сейчас уже начались осенние штормы. Может быть, он уже вернулся. Откуда землепашцу знать об этом? У него и без того дел хватает. Пусть уж знать занимается тем, что ей положено, так?

Бьярки направил своего коня вдоль ручья, и уже к полудню Лейдра лежала перед ним.

В это время года, когда мало кто отправлялся в поход, крепость, опоясанная частоколом, пребывала в полном покое, ворота были распахнуты настежь и никем не охранялись. По улицам сновало множество женщин, детей, рабов, ремесленников, но среди них попадалось очень мало воинов. Бьярки предположил, что многие на охоте или где-то еще.

Он подъехал по грязному проулку к палатам конунга, стены которых были богато украшены резьбой. Двор был вымощен плитами, звеневшими под копытами коня. Он спешился у конюшни.

— Поставь моего коня среди лучших скакунов конунга, — крикнул он конюху, — задай ему овса и напои, да не забудь хорошенько вычистить его скребницей. А еще повесь мою упряжь в чистом углу, пока я за ней не пошлю.

Конюх удивленно уставился ему вслед. В роскошных одеждах, с ножом и мечом Луви у пояса, но без шлема и кольчуги, Бьярки вошел в главную палату королевского дома. Даже несмотря на дым костров и сумрак, особенно заметный после чистого осеннего неба, в зале оказалось гораздо больше воздуха и света, чем он ожидал. Стены, обшитые березовыми панелями, были украшены яркими щитами, вместительными рогами, шкурами диковинных зверей и свечами в подсвечниках. На панелях и стропилах под самой крышей были искусно вырезаны фигуры зверей и героев, а также сплетения виноградных лоз, но Бьярки не нашел среди них изображений богов. Словно на страже у трона конунга возвышались изображения Скъельда и Гефьон. Несколько слуг сновало по расстеленному на полу можжевельнику, который освежал воздух, да несколько псов лежало здесь и там. За исключением этого, огромная зала казалась пустынной. Норвежец уселся на скамью рядом с дверью и стал ждать, что будет дальше.

Вскоре он услышал какую-то возню в дальнем углу. Его глаза привыкли к сумраку, и он смог разглядеть, что там свалена куча костей. Чья-то черная от грязи рука появилась над ней. Бьярки встал и подошел ближе. Зловоние, исходившее от клочьев гнилого мяса, заставило его сморщиться.

— Есть тут кто? — спросил норвежец.

Послышался мальчишеский голосок, тихий от испуга:

— Я… Я… Меня зовут Хотт, знатный господин.

— Что ты там делаешь?

— Я строю крепость для себя, господин…

— Что-то грустно мне смотреть на твою крепость.

Бьярки подошел, поймал его руку и начал тащить к себе того, кто прятался за кучей костей. Худая рука — кожа да кости — безнадежно пыталась вырваться из железной мужской хватки.

— Ты хочешь убить меня? Не надо! Ох, если бы я успел хорошенько укрепить свое укрытие! Но ты развалил мою крепость…

Бьярки внимательно оглядел Хотта. На вид ему было около пятнадцати: он был высок, но на редкость худ. Его локоны были настолько спутаны и засалены, что всякий бы удивился, узнав, что они на самом деле русые, его лицо, казалось, состояло только из острого носа и огромных глаз. Мальчишку била дрожь.

— Я строю эту крепость, чтоб спрятаться в ней от костей, что швыряют в меня, — всхлипывал он, — я уже почти з-з-закончил ее.

— Она тебе больше не понадобится, — сказал Бьярки.

Хотт съежился и прошептал:

— Ты хочешь… убить меня… прямо сейчас… господин?

— Не всхлипывай так громко, — продолжал Бьярки, но ему все же пришлось наградить заморыша парой подзатыльников, прежде чем тот затих.

Затем норвежец подхватил этого «восставшего из мертвых» и выволок наружу. До ближайших ворот в частоколе было не далеко. После короткого пути вдоль ручья они остановились там, где поток образовал небольшую заводь. Никто не обратил на них внимания. Бьярки сорвал с мальчишки грязные лохмотья, окунул его в заводь и, встав на колени, собственноручно скреб до тех пор, пока Хотт не покраснел как вареный рак. Встав на ноги, норвежец ткнул пальцем в кучу грязного тряпья и сказал:

— А это, будь добр, выстирай сам.

Хотт повиновался и, закончив стирку, поплелся, едва сдерживая дрожь, следом за норвежцем обратно в палаты конунга. Бьярки занял то же место на скамье, что и прежде, и усадил парня рядом. Хотт не мог связать и двух слов. Он дрожал всем телом, хотя чувствовал сквозь пелену страха, что незнакомец хочет ему помочь.

Опустились сумерки. Воины королевской дружины постепенно возвращались в полетал. Они сердечно приветствовали пришельца, ведь недаром двор конунга Хрольфа славился своим гостеприимством. Кто-то спросил Бьярки, зачем он сюда пожаловал.

— Я думаю присоединиться к вашей дружине, если конунг возьмет меня, — ответил норвежец.

— Что ж, считай, что тебе повезло, — сказал один из воинов, — конунг возвратился домой как раз сегодня вечером. Сейчас он трапезничает в своей башне с несколькими близкими друзьями. Завтра ты сможешь увидеть его и он, несомненно, возьмет на службу такого статного парня, как ты.

Затем дружинник покосился на съежившегося Хотта.

— Лучше столкни этого сопляка со скамьи, — предупредил он, — негоже сажать его рядом с настоящими воинами.

Бьярки вспыхнул. Дружинник, окинув его взглядом с ног до головы, решил не лезть на рожон и не задевать такого великана. Хотт попытался сбежать, но Бьярки крепко сжал его запястье.

— Сиди, — приказал норвежец.

— Но если я осмелюсь сидеть здесь, они непременно убьют меня, когда напьются, — промямлил мальчишка. — Я должен работать… Отпусти меня… Лучше я заново построю мою костяную крепость!

— Останься, — сказал Бьярки, продолжая сжимать его запястье.

Хотт уже не пробовал сбежать, ибо с таким же успехом он мог бы попытаться сдвинуть гору. Тем временем слуги разожгли костры, взгромоздили столешницы на козлы, вынесли подносы с едой и до краев наполнили рога. Бьярки и Хотт сидели в стороне. Никто из воинов не хотел занять место рядом с тем, кого все презирали и высмеивали. Чем больше они хмелели, тем более свирепо смотрели на поваренка Хотта, который должен был бы прислуживать им за столом.

Наконец воины начали швырять в него небольшие кости. Бьярки вел себя так, будто ничего не замечает. Хотт был слишком испуган, чтобы отведать мяса или меда. Норвежец, давно отпустивший поваренка, поскольку тот даже шевельнуться боялся, пил и ел за двоих. Шум нарастал: гомон голосов, треск огня, собачий лай ивой. Неожиданно в алых отблесках огня мелькнула огромная бедренная кость. Она была столь велика, что могла запросто убить человека. Бьярки перехватил ее на излете, у самой головы пронзительно вскрикнувшего Хотта. Вскочив, он прицелился в кинувшего кость, и метнул ее обратно. Она попала прямо в голову воину. Раздался хруст, и тот упал замертво.

Ужас захлестнул палаты конунга Хрольфа. Дружинники, схватив оружие, кинулись к Бьярки. Он, заслонив грудью Хотта, положил левую руку на рукоять своего меча Луви, до поры не вынимая его из ножен, и мощными ударами кулака сбил с ног сразу нескольких атакующих. Затем норвежец торжественно заявил, что хочет видеть самого конунга. Новость быстро достигла покоев Хрольфа. Они представляли собой отделанную дорогими породами дерева вместительную палату, имеющую выход на широкую галерею, которая опоясывала двор. Внутри палата была обставлена гораздо, скромнее, чем подобало жилищу такого богатого правителя. Хрольф восседал за трапезой в кругу своих приближенных — Свипдага, Хвитсерка, Бейгада и нескольких других воинов, что были с ним в летнем походе. Дружинники мирно беседовали, отхлебывая из рогов хмельное пиво. Вдруг двое стражников, вбежав по лестнице, сообщили, что какой-то воин, сильный как медведь, явился на пир и убил одного из их числа. Может быть, ему следует отрубить руки? Хрольф погладил свою золотистую бороду.

— Разве этот человек совершил убийство без всякой причины? — спросил он.

— Да… да, вроде так… — замялись те.

Так же мягко конунг поинтересовался, что же все-таки произошло на самом деле. Правда тут же выплыла наружу.

Хрольф снова уселся на скамью. Холодом блеснули его глаза, и все вспомнили, что этот хрупкий с виду мягкоголосый человек — сын Хельги Смелого.

— Не смейте убивать его, — начал конунг, и ябедники вздрагивали при каждом его слове. — К моему стыду и бесчестью, вы опять вернулись к своей дикой забаве — швырять кости в беспомощных людей. Часто я ругал вас за это, но вы не вняли. Клянусь отрубленной головой Мимира, настало время вам получить урок. Приведите сюда этого человека.

Бьярки вошел. Он выглядел совершенно невозмутимым.

— Приветствую тебя, мой господин! — сказал он гордо.

Хрольф несколько мгновений разглядывал пришельца.

— Как твое имя? — спросил он.

— Твои воины прозвали меня «Хоттова ограда», — засмеялся норвежец, — но звать меня Бьярки, я сын Бьерна, что был сыном конунга Упленда.

— Какую виру ты дашь мне за моего воина, которого та убил?

— Никакой, господин. Он пал жертвой своего собственного деяния.

— М-м-м, я должен повидать его родичей… Ладно, станешь ли ты моим воином и займешь ли его место?

— Сочту за честь, мой господин. Однако Хотт останется при мне. Мы оба займем ближнее место на скамье у твоего трона. Многим твоим воинам придется сесть ниже, чем сейчас.

Конунг нахмурился.

— Не вижу никакой пользы от Хотта, — сказал он и, посмотрев снова в лицо норвежцу, добавил: — Ладно, пока он может трапезничать с моими дружинниками.

Бьярки сразу же поклялся в верности Хрольфу на мече Скофнунге, однако Хотту никто не предложил сделать то же самое. Норвежец спустился в залу, поманив подростка за собой, и начал искать, где бы им сесть. Он не хотел занимать самое лучшее место, но и те, что похуже, ему не подходили.

Бьярки выбрал подходящее место поблизости от трона и, столкнув со скамьи трех человек, уселся сам и усадил рядом Хотта. Когда гневные слова обрушились на него, он только пожал плечами и сказал:

— Я уже понял, что здесь за нравы, и решил не отставать от вас.

Конунг Хрольф сказал своим воинам, чтобы они перестали задираться, если не могут постоять за себя. Так Бьярки и Хотт остались жита в королевских палатах. Никто не осмеливался задевать их. Парень начал медленно набирать вес и перестал заискивать перед всеми. Но никто, однако, не стал им товарищем.

5

С приближением Йоля люди стали выглядеть какими-то испуганными. Бьярки спросил у Хотта, чем это вызвано.

— Чудовище… — прошептал Хотт, дрожа.

— Перестань стучать зубами и говори как мужчина, — проворчал Бьярки.

Юноша начал рассказывать, то и дело запинаясь:

— Вот уже две зимы подряд огромный жуткий дракон появляется здесь в это время года, прилетает невесть откуда на своих мощных крыльях. Он разоряет все вокруг, уничтожает стада и отары — ведь весь скот не загонишь в хлев. Эта напасть разорила моих родителей, так что им пришлось послать меня сюда.

— Не думал я, что дружинники Хрольфа позволят какой-то твари разорять владения и подданных своего конунга.

— Воины пытались убить его. Но их оружие было бессильно против этого чудища, и многие, самые лучшие из них, не вернулись домой. Я думаю, это не просто дракон. Это — нежить.

Хотт осмотрелся вокруг и зашептал на ухо Бьярки:

— Я слышал, как Свипдаг сказал своему брату, что, возможно, его насылает Скульд, королева-ведьма. Говорят, в Оденсе она вызывает всяких чудищ своими заклинаниями после того, как неудачно вышла замуж за тамошнего конунга, данника Хрольфа. В тех местах в жертву Одноглазому приносят рабов.

И Хотт, испугавшись собственных слов, убежал прочь. Став конюшим у Бьярки, он теперь не только чистил его скакуна, но и был у норвежца на посылках. Кроме того, в свободное время ему приходилось набивать синяки и шишки в упражнениях с оружием, которые он ненавидел всей душой и от которых тщетно пытался отвертеться.

Мало кто присутствовал на жертвоприношениях в канун Йоля, поскольку все боялись высунуть нос из дома после того, как стемнеет. Невесел был пир в королевских палатах. Конунг Хрольф поднялся и сказал:

— Послушайте меня! Повелеваю, чтобы каждый из вас сегодня вечером пребывал здесь в тишине и покое. Я запрещаю своим воинам сражаться с этим демоном. Пусть он делает с коровами все что угодно, но я не желаю больше терять своих людей понапрасну.

— Да, господин! — послышались в ответ голоса, в которых сквозило облегчение.

Бьярки молчал, словно ничего не слышал.

Свет огней потускнел. Конунг со своей наложницей отправился в башню. Дружинники разлеглись на скамьях, завернувшись в одеяла. Они много выпили, чтобы подавить страх, и вскоре сумерки огласились их громким храпом.

Бьярки поднялся и растолкал Хотта, который спал на полу рядом с ним.

— Иди за мной, — прошептал он.

Заранее приметив, где в сенях было развешано его боевое оружие, Бьярки нашел его в темноте и взял с собой. Ночь была пронизана холодной тишиной, было ясно и звездно, изогнутый месяц золотил своим сиянием пар от дыхания, застывавший инеем на морозе. Бьярки положил свою кольчугу и куртку на плиты мостовой.

— Помоги мне надеть все это, — приказал он.

Хотт едва сдержал крик:

— Мой господин! Уж не собираешься ли ты…

— Я собираюсь завязать твой хребет узлом, если ты разбудишь кого-нибудь. Перестань выть и подай мне руку.

К тому времени когда Бьярки облачился в кольчугу, Хотт был слишком напуган, чтобы идти сам.

— Ты, ты подвергаешь мою жизнь великой опасности, — промямлил он.

— Может быть, это будет для тебя не так уж и плохо, — ответил норвежец. — Давай пошевеливайся!

Но юноша не мог сдвинуться с места. Бьярки подтолкнул его и, схватив за плечо, потащил за собой со двора. Норвежец не стал брать из конюшни лошадь, боясь наделать лишнего шума.

Пока они не миновали городские ворота, старались идти как можно тише. Было слышно, как коровы мычат от ужаса на одном из королевских пастбищ неподалеку от города. Бьярки шумно зашагал вдоль ручья, тускло поблескивающего в темноте. Около пастбища ручей расширялся, превращаясь в болотце. Сухой тростник вмерз в лед. Вдруг над загоном для скота огромная тень на мгновение закрыла звезды.

— Это чудовище!.. — завопил Хотт. — Оно хочет проглотить меня! А-а-а!

— Эй ты, трус, перестань скулить, — процедил Бьярки сквозь зубы.

Он разжал пальцы, и его ноша покатилась в болото. Хотт, пробив лед, нырнул как можно глубже в болотную жижу, стараясь спрятаться.

Норвежец поднял свой шит и выступил навстречу чудовищу. Парящее в вышине жуткое существо без перьев, с огромными серповидными крыльями, коварными когтями и хищным клювом, с хвостом, что твой корабельный канат, и чешуйчатым гребнем над зелеными глазами, заметило человека и бросилось на него. Бьярки широко расставил ноги и положил руку на рукоять меча. Но клинок словно застрял в ножнах.

— Ах ты нечисть! — вскричал норвежец.

Чудовище зашипело, закрыв собою звездное небо. Его крылья с шумом разрезали воздух.

С криком «Меч эльфов!» Бьярки дернул свой Луви из ножен, и треснули ножны. Меч, сверкающий в свете звезд, казалось, действует сам по себе. Крылатая нежить парила прямо над воином. Смрадный дух исходил из драконьей пасти. Норвежец поднял щит и нанес точный удар. Тяжелое тело, пораженное клинком, с грохотом и свистом начало падать. Слышалось клацанье огромных острых зубов. Бьярки, спотыкаясь, отступил. Любой другой на его месте был бы уже раздавлен в лепешку, но не Бьярки. Его верный клинок был уже снова направлен на врага. Луви вонзился как раз между крылом и лапой чудовища и, пробив шкуру, мясо и ребра, вошел прямо в сердце.

Чудовище, накренившись в полете, грохнулось оземь. Несколько мгновений оно продолжало крушить все вокруг. Земля дрожала под ударами его крыльев. И только когда большая часть крови вытекла на покрытую инеем землю, оно испустило дух.

Отдышавшись, Бьярки, справившись с учащенным дыханием, пошел за Хоттом. Ему пришлось вылавливать из болота ослепшего от страха мальчишку, который то и дело всхлипывал, дрожа мелкой дрожью. Норвежец потащил его туда, где лежало поверженное чудовище, сотрясаемое последними судорогами. Указав на рану, из которой била черная струя крови, он приказал:

— Пей!

— О нет, не надо! Я прошу тебя! — запричитал Хотт.

— Пей, говорю! Разве я не рассказывал тебе, что сделал для меня мой брат Лось-Фроди? Кто бы ни было это существо, явившееся прямо из преисподней, в нем заключена великая сила.

Хотт ползал, всхлипывая. Бьярки подхватил упрямца и пообещал, что ему придется худо, если он не подчинится. Мальчишка закрыл глаза и опустил губы в струю, которую отворил Луви. Бьярки заставил его сделать два долгих глотка. Затем норвежец отрубил голову зверю и, подняв ее вверх, воскликнул:

— Отведай-ка этого мяса!

Хотт подчинился. Он уже перестал дрожать, а когда начал жевать мясо, совсем успокоился.

— Почему, — удивился он, — почему мир стал вдруг таким прекрасным?

— Теперь ты себя лучше чувствуешь, а? — спросил Бьярки, вкладывая свой меч в березовые ножны.

— Я чувствую себя, как будто только что восстал из мертвых.

Бьярки пощупал его плечи.

— Я знал, что у тебя появится сила в руках, особенно после такого прекрасного ужина, — проворчал он. — Но что тебе действительно не помешает, так это немного потренировать их.

Он развязал пояс с мечом.

— Дай-ка я преподам тебе хороший урок.

Долго они боролись, прежде чем Бьярки сумел опрокинуть Хотта на одно колено. Гораздо дольше, чем если бы на месте парня был сам Свипдаг.

Поставив противника на ноги, норвежец радостно воскликнул:

— У тебя уже появилась малая толика силы. Думаю, что тебе больше не стоит бояться дружинников конунга Хрольфа.

Хотт простер руки к небу и воскликнул со всем простодушием молодости:

— С этой ночи я никогда не буду бояться ни их, ни тебя, ни кого другого.

— Вот и хорошо, — сказал Бьярки, — мне кажется, что я сполна заплатил свой долг твоим отцу с матерью.

Норвежец был ненамного старше Хотта и был не прочь пошутить.

— Помоги мне установить эту тушу так, чтобы все подумали, что чудовище по-прежнему живо, — сказал он.

Смеясь как пьяные, они выполнили задуманное и отправились назад в город. Придя в королевские палаты, они, как ни в чем не бывало, улеглись спать.

Утром конунг спросил, есть ли какие известия о драконе, не натворил ли он чего-нибудь ночью. В ответ ему сообщили, что, похоже, домашний скот, который пасся вокруг крепости, не пострадал.

— Идите и осмотрите повнимательней округу, — приказал Хрольф.

Несколько стражников отправились выполнять его волю. Через час они возвратились и сказали, что видели чудовище неподалеку: оно скоро будет здесь.

Воины забряцали оружием. Конунг приказал им храбро сражаться и сделать все возможное, чтоб покончить с этой нежитью. Он сам встал во главе своей дружины, чтобы первым встретить чудовище.

Завидя в утреннем сумраке смутные очертания огромной коричневатой туши, подпертой двумя мощными крыльями, дружинники построились полукругом и, сомкнув щиты, двинулись на него. Вскоре конунг сказал:

— Мне кажется, что оно даже не шевельнулось. Кто решится пойти вперед, посмотреть, в чем там дело?

Бьярки воскликнул:

— Это по плечу только очень отважному воину. — И, похлопав по спине юношу, следовавшего за ним, продолжил: — Хотт, дружище! Говорят, что ты якобы слабосилен и трусоват. Ступай и убей вон того гада. Ты же видишь, что никто другой не собирается сделать это.

Откинув белокурые волосы со лба, юноша неожиданно гордо вскинул голову.

— Да, — сказал Хотт, — я убью его.

Конунг удивленно вскинул брови:

— Не знаю, где ты приобрел этакую храбрость, Хотт, но ты сильно изменился со вчерашнего дня.

— Жаль, у меня нет своего оружия.

Юноша указал на один из мечей, принадлежавших конунгу Хрольфу и прозывавшийся Голдхильт.

— Дай мне вон тот, с золотой рукоятью, и я убью чудовище или найду свою смерть в бою.

Хрольф пристально посмотрел на него перед тем, как сказать:

— Мне кажется, что этот меч достоин носить только отважный и надежный воин.

— Убедись, что я как раз из таких.

— Кто знает, может быть, ты изменился сильнее, чем мне казалось. Может быть, ты теперь совсем другой человек… Ну ладно, бери меч. Если ты сможешь совершить этот подвиг, я позволю тебе владеть им.

Никто ничего не успел сказать. Все были слишком захвачены зрелищем, разворачивающимся перед ними. Дружинники видели, как Хотт обнажил клинок и с криком бросился на чудовище. Одним ударом он поверг его наземь.

— Погляди, господин, — сказал Бьярки, — как славно он поработал.

Опешившие поначалу воины разразились радостными криками, стали размахивать оружием, бить клинками о щиты и, окружив Хотта, начали обнимать его, а потом подняли на плечи.

Хрольф стоял в стороне рядом с Бьярки. Конунгсказал тихо:

— Да, он действительно стал совсем другим. И тем не менее Хотт в одиночку не смог бы убить дракона. Может, это твоих рук дело?

Норвежец, пожав плечами, ответил:

— Может, и моих.

Хрольф кивнул:

— Я сразу понял, как только пришел сюда, что здесь не обошлось без тебя. Я по-прежнему считаю, что самое лучшее из того, что ты совершил — сделал человеком жалкого неудачника Хотта.

Дружинники подошли к ним ближе. Хрольф повысил голос:

— Назовем его в честь меча с золотой рукоятью, который он получил. Пусть этот молодой воин отныне будет именоваться Хьялти.

Хьялти означает «рукоять» — и он стал рукоятью дружины Хрольфа, так же как Бьярки был ее клинком, а Свипдаг — щитом.

6

После этого дня Бьярки и его друг стали пользоваться расположением и даже некоторым поклонением со стороны дружинников Хрольфа. Поначалу Хьялти не часто видели в королевских палатах. После того как он съездил навестить своих родителей, прихватив для них разные гостинцы, юноша постарался наверстать потерянное время, пуская пыль в глаза девушкам в округе. Бьярки по-прежнему был серьезен. Он заслужил близкую дружбу конунга, который щедро одаривал его и одноглазого Свипдага. Вместе эти трое мужей вели долгие беседы о том, как расширить и укрепить державу и что надо сделать для ее благоденствия и процветания.

Бьярки начал ухаживать за старшей дочерью конунга Дрифой, которая обещала стать настоящей красавицей. Он проводил гораздо больше времени среди дружинников, чем конунг, который должен был присутствовать на тингах, выслушивать жалобы рассорившихся бондов, вершить суд, принимать посланцев других держав и объезжать свои обширные владения, заботясь о них. А Бьярки тем временем прилагал все усилия, чтобы улучшить нравы дружинников конунга.

Свипдаг сказал ему:

— Думаю, что корень дурного поведения наших воинов — в этих двенадцати берсерках. Они запугивают других наших людей, и те, в свою очередь, вымещают обиды на более слабых. Я давно хотел избавиться от них и думаю, что конунг Хрольф желает того же, хотя эти грубияны весьма полезны на поле боя. К тому же они дали клятву верности конунгу, и нет повода прогнать их.

— Где они сейчас? — спросил норвежец.

— Возглавили отряд, что сражается нынче в Саксонских землях. Видишь ли, конунг не хотел брать это дело на себя. У его людей слишком много сородичей на юге. Однако саксы сильно беспокоили нас, подстрекаемые, как я полагаю, шведским ярлом из Альса. К тому же, как бы нам ни хотелось, мы не можем включить Ютландию в состав Дании, пока эти земли лежат под властью саксов. Наши воины решили остаться там на зимовку. Они вернутся только весной.

Потом Бьярки спросил у Хьялти, чего можно ожидать от этих берсерков. Юноша рассказал, как они, возвратившись из похода, хватают каждого из воинов и требуют, чтобы тот ответил, считает ли он себя, столь же отважным, как они сами.

— Берсерки обычно проделывают это, только когда конунг пребывает вдали от дома, да и трех братьев из Свитьод они не решаются задевать, но всем остальным пришлось смириться с их норовом.

— Не много отважных воинов у конунга Хрольфа, если они терпят этих берсерков, — только и сказал Бьярки.

Шло время. Однажды вечером, когда дружинники приступили к трапезе, дверь распахнулась, и в палату вошли двенадцать рослых мужчин, закованных в серебристую броню, которая сверкала, как ледяной наст в поле.

Бьярки прошептал Хьялти:

— Ты бы осмелился померяться силой с любым из них?

— Хоть с одним, хоть со всеми разом.

Дюжина, громыхая железом, подошла к трону и вступила в беседу с конунгом Хрольфом в своей обычной грубоватой манере. Он отвечал им мягко, насколько позволяла его гордость, стараясь сохранить нелегкий мир. Затем берсерки направились вдоль скамей. И один за другим голосами, полными скрытой ненависти, другие воины вынуждены были признать себя слабее их.

Агнар, вождь берссрков, оглядев Бьярки с ног до головы, сразу понял, что этот новичок, должно быть, не робкого десятка. Тем не менее он неуклюже подошел к норвежцу и прорычал:

— Ну, рыжебородый, уж не думаешь ли ты, что можешь сравниться со мной?

Бьярки улыбнулся:

— Нет, — ответил он ласково, — не думаю. Поскольку превосхожу тебя во всем, грязный сын кобылы.

Он вскочил на ноги, схватил берсерка за пояс и, подняв его высоко вверх, бросил на пол, да с такой силой, что раздался страшный треск. Хьялти поступил так же с другим вопрошавшим. Все разом закричали. Берсерки взвыли. Бьярки, возвышаясь над поверженным вождем, распластанным у его ног, одной рукой держал его за шиворот, а в другой сжимал нож. Хьялти вынул свой меч Голдхильт с золотой рукоятью и нанес легкую отметину тому, кто лежал перед ним поверженный и присмиревший.

Хрольф поднялся с трона и поспешил к ним.

— Остановись! — крикнул он Бьярки. — Не нарушай мир!

— Господин, — сказал норвежец, — этот мошенник рискует расстаться с жизнью, если не перестанет считать себя этакой важной шишкой.

Конунг пристально посмотрел на берсерков, что лежали ошеломленные у ног двух друзей.

— По-моему, он уже перестал, — сказал конунг, с трудом сдерживая улыбку.

Агнар промямлил что-то, и Бирки позволил ему встать на ноги. Хьялти так же поступил с другим берсерком. Все снова сели на свои места. Видно было, что у берсерков тяжело на душе.

Хрольф поднялся и сурово обратился к своим дружинникам.

— Сегодня вечером, — сказал он, — мы все убедились, что, как бы ни был воин отважен, силен и благороден, всегда найдется второй ему под стать. Я запрещаю вам затевать новые стычки в моем доме. Неважно, кто нарушит мое повеление — это ему будет стоить жизни. Вы можете вымещать свой гнев и ненависть на моих врагах сколько угодно и таким образом заслужить честь и славу. Пока моя дружина не станет столь совершенной, как она должна быть, я не успокоюсь. Еще раз говорю вам: будьте достойны самих себя.

Все высоко оценили слова конунга и поклялись в дружбе, что было явным лицемерием со стороны берсерков. Они глубоко затаили ненависть против Бьярки и Хьялти, надеясь отомстить им за все, и ни разу не сказали им ни одного доброго слова. Тем не менее они не осмелились довести дело до беды. Им пришлось не только прекратить докучать дружинникам конунга, но и перестать заноситься перед всеми остальными. Вскоре не только свободные, но и рабы стали говорить, что двор конунга Хрольфа — самое счастливое место в этом мире.

Через некоторое время Хрольф присоединил Ютландию к своим владениям. Велики были его деяния, что вершились по берегам рек, на холмах и вересковых пустошах, в лесах и долинах, и коварны были замыслы, коим Хрольф противостоял. Саги о его походах могут быть очень долгими, ибо всегда они рассказывают о великих победах.

Дома конунг Хрольф жил в роскоши. Вот в каком порядке он рассаживал своих воинов: справа от него сидел Бьярки, наиболее знаменитый среди них и, поэтому объявленный воеводой. Все стали называть его Будвар-Бьярки, так как «будвар» означает «сражение». Это прозвище настолько хорошо подошло ему, что и поныне многие называют его просто Будвар, как если бы это было имя, которое дал ему отец. Но Бьярки — истинное имя, его, и немало песен, горячащих кровь и зовущих в бой, зовутся «Бьяркамаал» — «Песнь о Бьярки». Как бы ни был он неистов в бою, он всегда оставался приветливым и прямодушным, жалел слабых и щадил врагов, которые сдались, никогда не брал женщину силой против ее воли и любил, когда малые дети смеялись его шуткам.

Справа от него сидел Хьялти Благородный. Сам конунг наградил его этим прозвищем. Каждый день пребывая среди дружинников, которые были в прошлом столь жестоки к нему, он даже не пытался мстить, хотя стал несомненно сильнее любого из них, да и конунг Хрольф посмотрел бы сквозь пальцы, если бы он хорошенько отделал некоторых особенно вредных.

Далее сидели несколько воинов, считавшихся одними из лучших: Хромунд Суровый, тезка конунга Хрольф Быстроногий, Хаакланд Грозный, Хрефил, Хааки Отважный, Хватт Высокородный и Старульф.

Слева от конунга занимали места те, кто по положению был не ниже Бьярки и Хьялти — Свипдаг, Бейгад и Хвитсерк. Еще левее восседали берсерки Агнара. Они всегда были угрюмы, и вряд ли это было приятное соседство для тех, кто сидел рядом. Только сила, которой они обладали, давала им право на почетное место. Как бы там ни было, старые раны беспокоили братьев из Свитьод не больше, чем других воинов. Разве что Свипдаг часто бывал печален, стараясь хмелем заглушить воспоминания о прошлом.

По обеим сторонам залы восседали лучшие воины, прославившие себя в битвах. Их было около трех сотен. Вместе они составляли буйную ватагу весельчаков и драчунов; город, да и окрестности всегда были наполнены их хохотом.

Кроме того, в королевском доме было полно челяди и гостей. Поскольку слава конунга Хрольфа росла с каждым днем, а торговые тракты и морские пути Дании были очищены от разбойников — корабли часто прибывали в Роскилде, Чепинг-Хавен и другие порты, груженные товарами из финских земель или с берегов Ледовитого моря, а то и из Ирландии, или Руси, или из самого сердца Саксонии, или из еще более далеких краев. Датчане торговали рыбой, янтарем, что приносят на берег волны, мясом, маслом, сыром и медом со своих хуторов. Также они сами строили большие корабли или пригоняли их из других мест.

Конечно было накладно жить так, как привык конунг Хрольф, особенно если учесть, что он был самым щедрым из всех дарителей. Однако того богатства, что стекалось в столицу со всех уголков его постоянно расширяющихся владений, было достаточно для обширных запасов и многочисленных трат. Кроме взимания податей со своих подданных, он сам владел богатыми усадьбами и многочисленными кораблями, бороздившими моря. Ему не надо было обкладывать суровой данью рыбаков, землепашцев и купцов, даже когда его походы были неудачны, к счастью его врагов, и дружине не удавалось захватить богатую добычу, несмотря на постоянные победы.

Тяжелее было держать в руках дружину, когда та пребывала в безделье, хотя почти всегда это ему удавалось. Каждый из воинов владел чем-то — будь то земельные угодья или корабли — за чем требовался постоянный присмотр. У каждого имелась где-нибудь поблизости возлюбленная, и в поисках тепла и уюта многие теперь отправлялись ночевать в свои дома рядом с королевскими палатами. Конунг поощрял успехи своих воинов в играх и ремеслах, так что все предавались им с охотой.

Однако, чем бы они ни занимались, Бьярки всегда был лучшим во всем. Он становился все больше дорог конунгу, который за короткое время пожаловал ему двенадцать больших усадеб и хуторов со службами по всей Дании, и, наконец, дочь Хрольфа Дрифа стала женой норвежца. Это была счастливая пара — рыжебородый великан и величавая молодая женщина с длинной прекрасной косой. Люди говорили, что они выглядят как Тор и Сиф.

А сам Хрольф по-прежнему оставался холостяком. Бйовульф был мертв, и Гаутланд пришел в упадок. Нигде в Северных Землях не было королевской дочери, достойной его, разве только в Свитьод, но конунг Адильс вряд ли согласился бы на этот брак.

— Кроме того, — сказал однажды Хрольф, обращаясь к Бьярки, — у меня столько дел, что женщина для меня — не более чем подруга в постели.

Воеводе показалось, что он услышал тоску в его голосе.

Однако больше Хрольф не возвращался к этому. Прошло пять лет с тех пор, как Бьярки впервые въехал в ворота Лейдры, и все эти годы прошли в тяжелых ратных трудах. На исходе последнего года события потекли быстрее. Ютландские правители и вожди перестали сопротивляться. Более того, они сами и все их подданные поняли наконец, что, если верховным конунгом станет Хрольф сын Хельги, они смогут получить гораздо больше, чем он потребует взамен.

Был заключен мир. Больше ни один из вождей не осмеливался напасть на соседа, не смел грабить, убивать, похищать людей, сжигать дома и опустошать земли, заставляя хуторян жить в вечном страхе. Поскольку верховному конунгу из Лейдры достаточно было только свистнуть, чтоб собралось гораздо больше воинов, чем мог собрать любой из местных вождей, и к тому же все дружинники Хрольфа были искусны и беспощадны в своем ремесле, так что мало кто желал встретиться с ними в честном бою. Было время, когда вороны потрошили трупы повешенных разбойников, а чайки выклевывали глаза мертвым викингам, выброшенным волнами на берег. Потом этим птицам пришлось поголодать. Рыбаки и землепашцы собирали свой урожай без страха за свою жизнь, и купец, замышлявший новое предприятие, или хуторянин, расчищавший под пахоту новые земли, осмеливались загадывать далеко вперед.

Верховный конунг был справедлив. Любая старуха-нищенка могла заговорить с ним, когда он проезжал по дорогам Дании, уверенная, что он терпеливо выслушает ее. Надменные правители, ярлы и наместники должны были отвечать за каждый свой проступок. Однако Хрольф никогда не был более суров, чем следовало. Когда ему приходилось разбирать ссору, он пытался, насколько возможно, примирить людей.

— Если ты немного даешь и немного берешь, — говаривал он, — то это не делает тебя беднее. Зато после твоей смерти люди вспомнят твое имя и помолятся за тебя.

Мирная торговля распространялась все шире. Любой островитянин, любой житель Сконе или Ютландии мог поехать на базар и купить товары из тех, что делают заморские мастера. К тому же в Данию стали доходить свежие новости, саги и песни, помогавшие возвыситься душой над тесноватым мирком родного края.

Когда Хрольфу сыну Хельги исполнилось тридцать пять лет, он уже правил второй по размеру, но самой богатой и счастливой державой во всех Северных Землях. Громадный, как летнее небо, с таким трудом завоеванный покой покрывал ее, как шатер, и ни у кого не было повода для плача, кроме тех, кто покинул страну в ненависти, да еще той, что пребывала теперь далеко в Упсале и по-прежнему крепко любила Хрольфа.

Сказание об Ирсе

1

Несколько лет конунг Хрольф, подобно плотнику, сколачивал свое королевство. Кое-кто из воинов роптали, поскольку у них не было возможности проявить себя в битвах, но только не Бьярки, так как ему не нужно было ни доказывать свою доблесть, ни искать богатой добычи. Он становился все более рассудительным, особенно когда вернулся из родных краев.

Огромным был пир в Лейдре накануне Йоля. В зале было шумно, как никогда, ведь, помимо дружинников, приехало много гостей: данники, ярлы, наместники и бонды со всей державы, а также чужестранцы, зимовавшие в Роскильде. Мелкие хуторяне, нищие, странники — все были накормлены не хуже, чем старейшины самых уважаемых родов. Хрольфа печалило только то, что его зять Хьервард и сестра Скульд находились далеко. Что же касается остального, то он был счастлив и горд.

Скальды распевали старые песни о славных предках конунга и слагали новые — о нем самом — и у Хрольфа не было недостатка в золотых кольцах и запястьях, чтобы наградить самых искусных, а также в прекрасном оружии и дорогих одеждах для подарков своим гостям. Костры в зале полыхали и гудели, факелы ярко горели, наполняя воздух сладковатым можжевеловым запахом, всюду поблескивало золото, серебро и железо. Даже фигуры, вырезанные на колоннах и панелях, казалось, вот-вот выйдут из своих теней и присоединятся к общему веселью. Громкая болтовня, раскаты смеха, звон рогов и чаш с медом и пивом взлетали под самый потолок подобно прибою. Скамьи были сплошь заняты знатными господами и дамами, чьи одежды сверкали всеми цветами радуги и звездным блеском драгоценностей. Повсюду сновали слуги, а собаки, высунув языки, хватали на лету кости и вертели хвостами. Столы, раскинутые на козлах, почти опустели. Бычье, кабанье, оленье и баранье жаркое, лебеди, белые и серые куропатки, китовое и тюленье мясо, тунцы, камбала, треска, устрицы, омары, хлеб, масло, сыры, колбасы, дикий лук, яблоки, мед, орехи — всей этой густо приправленной снедью гости успели туго набить животы. Превосходное хмельное питье лилось рекой: пиво различных сортов, темное и светлое, густой мед, сладкое вино из датских ягод и из южного винограда. Уже многие гости почувствовали, что не меньший шум, чем в зале, стоит в их буйных головах. Однако никаких речей, кроме дружеской болтовни, еще не было сказано.

Конунг Хрольф, улыбаясь, посмотрел направо и налево и заговорил:

— Как много сильных мужей собралось в этой зале. — Он повернулся к Бьярки, который сидел необычно тихо рядом со своей женой Дрифой. (За ними Хьялти со служанкой у него на коленях были заняты веселой болтовней.) — Скажи, мой друг, знаешь ли ты другою конунга, у которого были бы такие подданные?

— Нет, — ответам норвежец. — Не знаю. Твои труды никогда не будут забыты. — И, помедлив, добавил: — Но сдается мне, что одно дело, бросающее тень на твою честь, осталось невыполненным.

У конунга Хрольфа сразу испортилось настроение, он спросил норвежца, что тот имеет в виду. Бьярки пристально посмотрел на него и ответил веско:

— Я говорю о том, что ты до сих пор не получил из Улсалы наследство твоего отца, сокровища, которыми конунг Адильс владеет без всякого на то права.

Свипдаг, сидевший слева от трона, знал о былой возлюбленной Хрольфа. Единственный глаз вдруг сверкнул на его угрюмом и всегда озабоченном лице.

Хрольфу нечего было возразить, потоку что он стыдился этого. И, почувствовав себя задетым, он громко сказал:

— Будет нелегко завладеть этим наследством, ибо Адильс — человек неблагородный. К тому же он искушен в колдовстве и разных злодействах, вплоть до смертоубийства, даже в сглазе, обрекающем людей на тяжкие недуги, да и во всех прочих мерзостях, какие только можно себе представить.

— Ты прав, — согласился Бьярки, — но ведь вполне естественно было бы потребовать назад то, что тебе причитается, а затем встретиться с Адильсом и посмотреть, что он на это скажет.

Хрольф мгновенно ответил:

— Ты напомнил мне о важном деле, ибо я должен отомстить за отца. — Он бросил быстрый взгляд в сторону Свипдага. — Адильс — самый жадный и жестокий из конунгов… И все же мы попробуем покончить с ним.

Бьярки усмехнулся и проворчал:

— Мне будет досадно, если я однажды не познакомлюсь поближе с этим конунгом.

Свипдаг прорычал:

— Я обещал, когда решил остаться здесь, что непременно навещу его снова. Господин, королева Ирса должна нам помочь.

— Хорошо, мы обсудим это позже, — сказал Хрольф.

Весь остаток вечера он старался выглядеть веселым.

Дрифа прошептала на ухо Бьярки:

— Теперь ты снова уйдешь. Я это знаю.

— Похоже, что так, — кивнул он уверенно.

Она сжала его руку:

— Ты всегда уходишь и оставляешь меня, ведь ты мужчина. Моя мать, ты помнишь… Мой отец позаботился, чтобы она вышла замуж за хуторянина. Единственный сын, которого она выносила, пал в хольмганге… Она говорила мне, что словно еще вчера укладывала его в люльку, а сегодня он уже в могиле. — Дрифа склонила, голову, убранную золотыми украшениями. — Что ж, иди. Ты должен идти, Бьярки, потому, что ты хочешь этого… Но только возвращайся назад! Так недолго мы были вместе…

Конунг был погружен в заботы в течение нескольких следующих недель. Он подолгу вел тайные беседы со сведущими людьми, разрабатывал планы похода и готовился к нему.

— Если мы будем медлить, — говорил он, — Адильс развеет наши намеренья как дым, ведь у него будет достаточно времени устроить нам какую-нибудь гадость. Отправившись в поход зимой, мы сможем двигаться по твердой земле гораздо быстрее вестей о нашем приближении.

— А почему не отправиться морем? — спросил Бьярки.

Конунг Хрольф нахмурился:

— Это принесло несчастье моему отцу.

— Слишком опасно плыть в это время года вдоль побережья, состоящего из бесчисленных островов и шхер, — воскликнул Свипдаг, — любой неожиданный шторм легко выбросит наши корабли на берег, а я не поручусь, что конунг Адильс не нашлет на нас что-нибудь в этом роде.

Поскольку Хрольф решил отправиться в Свитьод по суше, ему предстояло переплыть только пролив Зунд и высадиться в Сконе. Людям он сказал, что намерен объехать верхом эту часть своих владений, чтобы посмотреть, как там идут дела. Желая двигаться как можно быстрее, да к тому же не отзывать войска, необходимые для поддержания порядка в своей недавно созданной державе, он взял с собой не слишком много воинов: двенадцать вождей своей дружины, двенадцать берсерков и сотню воинов.

Дружинники отправились в путь на самых лучших скакунах, взяв с собой несколько запасных и вьючных лошадей. Их одежда, сшитая из превосходных мехов и ярких тканей, была достаточно плотной, чтобы предохранять от холода. Хрольф и каждый из двенадцати вождей везли на плечах по кречету, столь отменно обученному, что птицам не требовались клобучки и путы. Конунгова кречета звали Хайбрикс, он был из породы полярных соколов, большой и отважный, его глаза были похожи на те золотые щиты, что, говорят, освещали своим блеском палаты Вальгаллы. Сбоку бежал Грам, гигантский рыжий пес, который, бывало, побеждал волка, лося, кабана и мог справиться даже с человеком.

На границе Сконе и Гаутланда датчане повернули на север. Эта западная часть гаутских владений была суровой, густо заросшей лесами и малонаселенной. Воинам часто приходилось спать под открытым небом в спальных мешках на подстилке из лапника. Чтобы не привлекать к себе внимания, они не охотились, а ели только вяленое мясо, взятое с собой в дорогу. С ними не случилось ничего примечательного, поэтому, в сущности, и нечего рассказать об этих днях, пока однажды в сумерках они не подъехали к одинокому хутору.

2

Странное это было место. Нигде не было видно следов вспашки. Тонкий слой снега покрывал делянку, обрамленную по краям могучими елями, а сверху нависло сумрачное небо, обложенное облаками. Дом почти сливался с густой тенью леса, поэтому нельзя было сказать, велик он или мал. Плотный морозный воздух приглушал цоканье копыт, ржание утомленных лошадей, бряцание сбруи, скрип седельной кожи. Дыхание клубилось туманом.

Однако человек, стоявший у дома, был хорошо виден, только лицо его скрывала тень. В сумраке четко вырисовывалась могучая, пышущая здоровьем фигура незнакомца. Он был очень высок. С плеч его свисал синий плащ, рука сжимала копье.

Конунг подъехал к хуторянину.

— Приветствую тебя, мой друг! — сказал он. — Надеюсь, ты не будешь против, если мы разобьем лагерь на твоей земле? Поверь, мы не причиним тебе никакого вреда.

В ответ послышался низкий голос:

— Тебе не придется спать под открытым небом. Я приглашаю тебя провести эту ночь под моим кровом.

— Негоже, если я один приму твое приглашение, а мои люди останутся на морозе.

— Я приглашаю вас всех.

Хрольф удивился:

— А ты смельчак! Неужто и в самом деле ты можешь позволить себе такое гостеприимство? Ведь нас не так уж мало и вряд ли твой маленький хутор сможет вместить всех моих воинов.

Хуторянин засмеялся волчьим лающим смехом:

— Да, господин. Я прекрасно вижу, сколько людей пожаловало ко мне. Однако сегодня вечером у вас не будет недостатка ни в еде, ни в питье, ни во всем остальном.

Конунгу показалось недостойным ответить чем-то иным, кроме согласия:

— Хорошо, мы верим тебе.

— Воистину, добро пожаловать! — сказал хуторянин. — Следуйте за мной.

И он повел их на задний двор, где располагалась конюшня столь внушительных размеров, что в ней легко можно было разместить всех лошадей дружины. Несмотря на обилие сена и воды в яслях, все стойла были пусты. Новый знакомый сказал, что уже слишком темно, так что тот, кто не знает пути вокруг дома, не сможет завести лошадей в конюшню, и он сам сделает это позже.

— Как твое имя, добрый человек? — спросил конунг.

— Кое-кто зовет меня Храни, — ответил тот.

Хрольфа удивило это необычное имя. Ведь его дядя Хроар называл себя так в те времена, когда скрывался от конунга Фроди. Еще более удивительным был дом, который им не удалось рассмотреть снаружи. Первое же помещение за дверью было сильно вытянуто в длину и ярко освещено, подобно зале в палатах конунга, хотя казалось необжитым, так же как и конюшня. Резные рунические письмена украшали стены.

— Как-то здесь неуютно, — прошептал Бьярки на ухо своему младшему другу.

— Однако лучше, чем снаружи, — ответил Хьялти.

Храни пригласил гостей рассаживаться. Были ли столы, раскинутые на козлах, уже накрыты подносами с дымящейся свининой и чашами, полными меда? Сам ли Храни прислуживал гостям за столом, так и не сняв свою шапку? Делал ли он это так же быстро, как управлялся с лошадьми? Позже дружинникам самым странным показалось то дремотное состояние, в котором они пребывали в гостеприимном доме хуторянина.

Вскоре большинство воинов захмелели и развеселились: они клялись, что никогда раньше не попадали в столь прекрасный дом, и забыли все свои сомнения.

Храни подсел к Хрольфу. Затем еще несколько воинов собрались вокруг них, и началась долгая беседа. Сначала конунг представился и назвал поочередно имена вождей своей дружины. Хуторянин кивнул и, в свою очередь, посоветовал, как лучше добраться до Упсалы. Свипдаг спросил, откуда тот знает дорогу, ведь хуторяне редко уходят далеко от тех мест, где родились.

— Хотя я уже старик, — ответил Храни, — я по-прежнему любопытен до всего, что подчас происходит далеко от моего хутора.

— Как ты можешь жить в этом доме в одиночестве? — спросил Бьярки.

— Но сегодня я не один, не так ли? — ответил Храни и опять залился своим волчьим смехом. — Здесь бывают гости гораздо чаще, чем вы думаете. К тому же у меня есть сильные сыновья, которые сейчас вдали от дома. А что касается вашей дороги… — И он начал рассказывать об этих краях и людях, что жили здесь когда-то, нечто, чего люди Хрольфа никогда не слышали. С этого момента хозяин уже не давал разговору преждевременно угаснуть. Никогда гости не слышали более интересных историй, чем те, что рассказывал им Храни. Его речь была богата пословицами и звонкими висами. Все почувствовали, что перед ними воистину великий мудрец.

Однако трудный день лежал у дружины за плечами. Вскоре усталость одолела воинов, конечно же, не без помощи отменного хмельного питья. Храни предложил им устраиваться на ночлег на скамьях и на полу. Сам он куда-то исчез. Огонь постепенно погас.

Конунг и его люди проснулись в середине ночи. Только едва тлеющие угли остались в очаге, их бледное мерцание едва позволяло различить что-нибудь в темноте. Было настолько холодно, что зуб на зуб не попадал. Многие побежали в конюшню и вернулись со спальными мешками, которые привезли с собой на вьючных лошадях. Натянув на себя побольше одежды, они залезли в мешки и заснули снова. Конунг Хрольф и его двенадцать вождей продолжали спать в том, что на них было надето с вечера, хотя каждый ужасно мерз, пока не наступило утро, и Храни, вернувшись с вязанкой хвороста, не бросил сена тлеющие угли. Затем он спросил у Бьярки, как тому спалось.

— Отлично, — ответил норвежец.

Хуторянин посмотрел на конунга и сказал сухо:

— Я знаю, что некоторым твоим воинам показалось, будто ночью здесь было холодновато, и это правда. Но теперь эти смельчаки не должны тешить себя надеждой, что у них достанет сил противостоять испытаниям, которые конунг Алильс в Упсале может обрушить на них. Особенно если они так болезненно воспринимают обычные невзгоды. — Голос его стал более суровым. — Если тебе дорога твоя жизнь, отошли домой половину твоих людей, но и оставшиеся вряд ли смогут справиться с конунгом Адильсом.

— А ты не так уж прост, если предупреждаешь меня об этом, — сказал Хрольф тихо. — Что ж, я последую твоему совету.

Перед тем как они приступили к завтраку, конунг сумел найти верные слова, чтобы убедить пятьдесят воинов, замерзших больше других прошлой ночью, вернуться домой. После никто не мог вспомнить, как звучала эта речь и почему никто не почувствовал себя уязвленным. Когда остальные приготовились продолжать путь, им оставалось только поблагодарить хуторянина и пожелать ему счастья и удачи.

Потом дружинники долго скакали по холмам, заросшим высокими соснами, и по долинам, засыпанным снегом. Как только чувство тревоги покинуло их, они начали оживленно обсуждать, кем мог быть их давешний хозяин. Наконец Бьярки сказал грубо:

— Сдается мне, не только люди и звери обитают в столь диких краях, в чем я уже имел случай убедиться. Эти существа не всегда ведут себя недружелюбно… только вот, — добавил он через мгновение, бросив взгляд на шлем конунга, скакавшего впереди, — их приветливость может обернуться жестокой шуткой.

Вечером они снова подъехали к той же делянке, где стоял давешний хутор, и тот же высокий старик в широкополой шапке и синем плаще встретил их. Его грубо сколоченный дом по-прежнему высился в густой тени. Воины зароптали. Конунг Хрольф дернул поводья и положил руку на меч Скофнунг.

— Приветствую тебя, господин! — засмеялся хуторянин. — Зачем это ты стал навещать меня столь часто?

— Нам неведомы чудеса, что ты творишь с нами, — твердо ответствовал конунг. — Похоже, ты принадлежишь к потустороннему миру.

— Я не причиню вам никакого вреда и в этот раз, — сказал Храни.

Конунг оглянулся на всадников.

— Лучшее, что мы можем сделать, — это заночевать здесь, раз уж нас снова приглашают, — сказал он им. — Скоро совсем стемнеет.

Опять расположившись в доме, воины почему-то почти ничему не удивлялись, да и гостеприимство им было оказано отменное. Вскоре все улеглись спать. Однако ночью многие проснулись от столь ужасной жажды, что едва могли двигать языком в пересохшем рту. Бочонок меда стоял в углу залы, и каждый подходил к нему и пил вдоволь, кроме конунга и его двенадцати вождей.

Утром Храни сказал Хрольфу:

— Вновь прислушайся, господин, к моему совету. Сдается мне, тем парням, что пили мед этой ночью, недостанет дерзости для продолжения похода, ибо худшие беды им пришлось бы перенести, попади они в гости к конунгу Адильсу.

Однако ничего нельзя было сделать, так как по всей округе разразилась снежная буря. Слепая белизна окутала дом, но прочны были его деревянные стены и могли они противостоять любому ветру. Воины сели вокруг Храни, который рассказывал такие замечательные истории, что день пролетел быстро.

— Мы вроде как вдруг выпали из времени, — прошептал Свипдаг своему брату.

На закате буря стихла. Снега выпало меньше, чем можно было ожидать, и на следующее утро они снова стали собираться в путь. Храни принес дров и высек огонь. Удивительно быстро заполыхало пламя. Красные и голубые языки взлетали все выше и выше, взревев так же громко, как снежный буран. Волнами тепла обдавало сидящих вокруг огня людей. Некоторые попятились назад. Конунг Хрольф, памятуя о данной в юности клятве никогда не уклоняться от огня и железа, остался сидеть на прежнем месте. Так же поступили и его вожди, хотя пот струился с них градом и казалось, что скоро они вскипят, как варево в котле.

Одинокий отблеск сверкнул под полями шапки хуторянина.

— Опять, господин, — сказал он, — тебе придется сделать выбор. Мой совет — пусть никто, кроме тебя и этих двенадцати воинов, не едет в Упсалу. Тогда, возможно, тебе удастся вернуться домой живым и здоровым, иначе и не надейся.

Разомлевший от жары конунг Хрольф старался говорить твердо:

— Я столь высокого мнения о тебе, что снова последую твоему совету.

Языки пламени вскоре опали. В эту ночь все воины спали спокойно и никакие дурные сны не мучили их.

Поутру Хрольф отослал домой пятьдесят своих воинов вместе с берсерками. И снова никто не оспаривал этот приказ до тех пор, пока они не отъехали слишком далеко, чтоб повернуть назад.

Вскочив в седло, конунг обратился к хуторянину:

— Может статься, что должен я во сто крат сильнее отблагодарить тебя за помощь.

— Что ж, когда-нибудь ты сможешь отплатить мне, — ответил Храни.

— Тогда прощай до того времени, — сказал Хрольф.

Его сокол забил крыльями, увидев двух воронов в небе, его пес зарычал на раздавшийся неподалеку волчий вой. Через мгновение хутор затерялся где-то в лесной заснеженной глуши.

Воины поскакали дальше: Хрольф, верховный конунг Дании, во имя чести намерившийся вернуть свои богатства и страстно желающий отомстить за своего отца; Бьярки, сын медведя-оборотня; Хьялти, обязанный своей храбростью крови из сердца убитого чудовища; Свипдаг, единственный глаз которого пронизывал взглядом и прошлое, и будущее; Хвитсерк; Бейгад; Хромунд; Хрольф, тезка конунга; Хаакланг; Хрефил; Хааки; Хватт; Старульф — воины, чью решимость не могли поколебать ни демоны, ни боги. Кречеты, сидевшие у них на плечах, были под стать их душам. Под серым зимним небосклоном их шлемы, наконечники копий и кольчуги ослепительно сверкали, их разноцветные плащи пестрели на фоне ярко-зеленых веток и голубых теней на белом снегу. Холод был им не страшен, дыхание клубилось в воздухе, седла скрипели. Но невелик был отряд смельчаков, выступивших против конунга Адильса и всей нежити, подвластной ему.

Когда они въехали в Свитьод, стали часто попадаться открытые пространства, многочисленные хутора и деревни, многие из которых невозможно было объехать стороной, так что отряд Хрольфа было хорошо видно издалека. Хотя воины не называли себя, слухи об их приближении уже полетели вперед и достигли самого Адильса, а тому не составило труда угадать правду. Или, может быть, он заприметил их, вглядываясь в поверхность кипящего варева в одном из своих волшебных котлов, или услышал что-то в бульканье дьявольской похлебки. Однажды вечером он обратился к королеве, говоря громко, так чтобы слышали все:

— Сдается мне, конунг Хрольф сын Хельги находится на пути сюда.

Ирса несколько мгновений ловила ртом воздух, прежде чем смогла справиться с собой.

— Что ж, прекрасно, прекрасно, — улыбнулся Адильс, — несомненно, прежде чем мы разделим наследство, он получит такую награду за все свои невзгоды, что вести об этом достигнут самых далеких земель.

3

Наконец конунг Хрольф и его воины въехали в долину реки Фюрис. Кругом простирались луга, покрытые коричневатым снегом, смерзшимся и звенящим под копытами лошадей. Впереди протекала река, и на ее высоком западном берегу вырисовывалась Упсала, увенчанная храмом. Крыша его поднималась к бледноватому небу, отливая золотым блеском, а за ними высились деревья священной рощи, голые, как скелеты. Несколько воронов хлопало крыльями на ветру и громко каркало.

Хрольф вскинул рог, висевший у него на плече, и протрубил три раза глубоко и протяжно, как трубят зубры, вызывая соперников на поединок. Пришпорив коня, он пустил его в галоп. Воины поскакали следом. Их кольчуги и наконечники копий ослепительно сверкали, а красные, синие и рыжевато-коричневые плащи развевались за их спинами на фоне серой смерзшейся земли. Доски моста отчаянно скрипели под копытами их мощных скакунов.

Жители Упсалы начали собираться на сторожевых башнях и у бойниц частокола, тревожно оглядывая окрестности. Ворота оставались открытыми, поскольку никто не видел причины бояться двенадцати всадников, хотя те и были прекрасно вооружены. Хрольф понимал, что не имеет права даже блеском своих глаз показать, как этот огромный город подавляет его. Дружинники въехали в городские ворота по глубокой колее, оставленной многочисленными возами. Горожане, их жены, ребятишки, возчики, свиньи, собаки, куры — все вынуждены были расступиться, чтобы пропустить воинов. Гневные возгласы летели вслед всадникам. Но никто не осмелился поднять на них копье, даже когда те повернули в сторону королевских палат.

Их ворота тоже были распахнуты настежь. Стражники заполонили все пространство двора, выставив стену щитов. Никто не обнажал оружия. Люди конунга Адильса облачились в парадные одежды и натянуто улыбались.

Датчане, дернув поводья, подняли своих коней на дыбы, кречеты распростерли крылья, блестевшие на солнце, пес Грам яростно залаял. Свипдаг закричал:

— Скажите конунгу Адильсу, что в гости к нему прибыл сам Хрольф сын Хельги, верховный конунг датчан.

— Добро пожаловать, добро пожаловать, — ответил высланный навстречу челядинец. Он отнюдь не был удивлен подобной новостью, — Я почту за великую честь приветствовать столь славного воина и его соратников. — Он внимательно и неторопливо начал оглядывать гостей. — Воистину конунгу Адильсу, так же как и мне, очень жаль, что вы прибыли к нам столь малым числом. Чувствуйте себя как дома.

— Нас не так уж мало.

— А… Свипдаг сын Свипа, если не ошибаюсь… Ты вернулся?

— Я же обещал, что вернусь.

— Что ж, прошу всех пожаловать за мной.

Миновав дворовые службы, они подъехали к конюшне. Конюхи приняли поводья разгоряченных лошадей. Спешившись, Бьярки сказал им:

— Ну-ка, друзья, в первую очередь проверьте, расчесаны ли хвосты и гривы наших скакунов. Затем найдите им лучшие стойла в конюшне, задайте отменного корма и непременно держите их в чистоте.

От столь обидных поучений кровь бросилась в лицо их провожатому, и он сделал незаметный знак одному из мальчишек. Тот мгновенно исчез. Затем слуга занял датчан расспросами об их путешествии. Тем временем мальчишка вбежал к конунгу Адильсу и сообщил ему о выходке датчан.

Властелин Свитьод в сердцах стукнул кулаком по подлокотнику трона и произнес:

— Воистину трудно стерпеть их самонадеянность и высокомерие! Передай мой приказ главному конюху и проверь, чтобы он выполнил его. Отсеките хвосты этим лошадям до крестца и отрежьте их гривы у самых корней волос, так чтоб было видно кожу. Затем приведите их в стойла, самые худые, какие только сможете найти, только чтобы не издохли.

Мальчишка низко поклонился и ушел. Адильс глубже уселся на своем троне. Его била дрожь. И так же колыхались развешанные по стенам гобелены.

Наконец датчан повели в палаты. Никого не нашлось у дверей — похожих больше на вход в пещеру — кто приветствовал бы их, как подобает. Один из стражников, глупо усмехнувшись, только и сказал им, что конунг ждет их внутри, и с этими словами ушел прочь.

Хьялти положил руку на рукоять меча:

— Как они осмеливаются обходиться так с нашим господином?

Хрольф оглядел двор: стражники продолжали стоять у стен, построившись в шеренги, причем все они были одеты в кольчуги и хорошо вооружены.

— Не предпринимайте ничего, — сказал он сквозь зубы. — Наш приезд, увы, отнюдь не неожиданность для них.

Свипдаг погладил свои длинные усы и сказал:

— Да, я тоже боялся этого. Дай мне пойти впереди. Я давно знаю этот дом, и у меня дурное предчувствие того, как они примут нас. Самое главное, что бы ни случилось, не стоит показывать, кто из нас конунг Хрольф. В противном случае он станет мишенью не только для всякого меча или копья, если до этого дойдет дело, но и для колдовства, коим, может быть, сейчас и занят Адильс.

Конунг вздохнул:

— Я полагаю, что должен радоваться тому, что моя мать не встретила нас, — сказал он. — Хотя минуло так много лет, она, возможно, все еще помнит меня. — Он выпрямился. — Не стоит медлить, иначе они подумают, что мы боимся.

Свипдаг положил свою секиру на правое плечо, а на левом уселся его кречет. Одноглазый воин первым шагнул между возвышающимися у дверей шведскими стражниками. За ним последовали его братья Хвитсерк и Бейгад, затем Бьярки и Хрольф, а затем и все остальные, держась поближе друг к другу.

Сени были широкими и дымными. Свипдаг, миновав их, вошел в главную залу королевского дома. Было похоже, что он шагнул в ночь — настолько густая темень царила там. Но, несмотря на это, он увидел, как изменились палаты конунга. Костры и жаровни погасли. Только несколько факелов мерцало высоко под потолком. В остальном зала была совершенно пуста и погружена в тишину. В холодной темноте она казалась более обширной, чем была на самом деле. Когда колеблющееся голубоватое пламя факелов оказалось далеко позади, воины остановились, словно у самого края мира.

Свипдаг вышел вперед, сверкая броней. Его друзья тесно сгрудились позади. Послышался странный шепот, и снова воцарилась тишина. Свипдаг отступил.

— Яма! — предупредил он. — Я чуть не свалился в нее.

С помощью своего оружия датчанам удалось нащупать перекинутые через яму доски, не слишком широкие, но позволившие им перейти на другую сторону.

Там им показалось, будто на них набросили паутину. Они чувствовали, что затянуты в липкую, невидимую сеть, прочную, как канат.

— Руби ее! — крикнул Свипдаг.

Как только холодное железо коснулось паутины, та немедленно исчезла.

Вдруг датчане увидели смутно различимую фигуру, наступавшую на них. То был призрак великанши с могильно-рыхлыми бесцветными глазами и кожей, обтянувшей кости. Она протягивала вперед руки, пытаясь схватить кого-нибудь из них и задушить. Смех Свипдага прозвучал неприятно резко:

— У старины Адильса остается все меньше средств, чтоб помешать нам.

Сказав это, он замахнулся на нее своей секирой. Но лишь пустота встретила удар — призрак исчез.

Преодолев еще несколько локтей, датчане встретили нового призрака. Высоко над троном высилась гигантская фигура конунга шведов. Они почти не видели его в густых сумерках среди жутких теней, напоминающих чудовищ. Свипдаг поднял руку, подавая сигнал остановиться. Казалось, будто новая яма простерлась впереди.

Глаза Адильса, плохо различимые в смутных очертаниях его лица, лучше пронизывали колдовской мрак, чем глаза датчан.

— Ну вот, наконец-то ты вернулся, Свипдаг, друг мой! Хм, хм… какое поручение выполняют эти воины? Что это? Я просто не верю своим глазам! Твоя спина сгорбилась, нет одного глаза, морщины покрыли твой лоб и легли глубокой складкой над бровями, руки не так сильны, как прежде, и твой брат Бейгад как-то странно подпрыгивает при ходьбе?

Взгляд Свипдага сделался жестким. Он знал, что сильно постарел, и его брат Бейгад после тяжелых ранений, полученных на службе у конунга Хрольфа, больше не может ходить так же легко, как другие. Тем не менее ответ Свипдага прозвучал достаточно спокойно и достаточно громко:

— Памятуя о твоих обещаниях, конунг Адильс, я требую безопасности для этих двенадцати воинов, что пришли со мной.

— Я обещаю им ее, — заверил Адильс. — А теперь ступайте в залу и ведите себя разумно и спокойно, а не так, как только что.

— Не дай ему разъярить тебя, — прошептал Хрольф.

— Готовьтесь защищаться, сомкнув щиты, — прибавил Бьярки, — похоже, занавеси на стенах как-то странно колышутся, словно за ними спрятались вооруженные люди.

Датчанеснова направились вперед с великой осторожностью и обнаружили новый ров, который надо было преодолеть. Затем они оказались рядом с троном. Воины, одетые в кольчуги и плащи, испещренные странными рунами, вдруг выросли позади каждого из дружинников Хрольфа.

— Становитесь спина к спине! — закричал Бьярки, но в этом приказе не было необходимости, все и так знали, что надо делать.

Сомкнув щиты, датчане встали лицом к лицу с врагом, втрое превышающим их число. Хрольф вскинул свое копье. Один из шведов рухнул, когда оно вонзилось ему в шею. Много копий было брошено в сторону нападавшего противника. Воздух со свистом рассекали мечи Скофнунг, Луви, Голдхильт и другие. Свипдаг мощным взмахом занес свою секиру для удара. Она пронеслась вихрем над головами ратоборцев, нанесла удар через плечо Румольда, щитом закрывавшего Свипдага. Раздался звон металла. Щит рухнул наземь вместе с отрубленной рукой шведа. Вторым ударом секира врезалась ему в висок.

Высокий воин подскочил к Бьярки. Норвежец выставил свой шит вперед, стараясь сбить противника его краем. Он пытался нащупать брешь в его защите. Как только это удалось, клинок сверкнул в воздухе и голова шведа покатилась по полу.

Меч Хьялти высек искры, ударившись о клинок противника. Раз за разом он отбивал его удары, стараясь улучить мгновение, когда враг раскроется. В этот момент он сделал выпад, полоснув противника, и искалечил ему запястье. Как только воин, взвыв от боли, отступил, Хьялти прикончил его.

В это время конунг Хрольф, припав к земле и закрывая голову щитом, отсек ногу ближайшему из нападавших.

Остальные его воины также рубили и кололи что есть мочи. Их кречеты взмыли к стропилам, а пес Грам полосовал клыками врагов, резво уворачиваясь от мечей.

В громе и криках датчане начали теснить шведов. Пока те метались в беспорядке, тринадцать отчаянных воинов построились клином и атаковали их. Оружие сверкало как пламя. Мертвые и раненые лежали повсюду, и темнота разрывалась эхом криков, стонов и проклятий. Хрольф и вожди его дружины совсем не пострадали от ударов шведов.

— Бей их! — кричал Бьярки. — Руби их как собак!

Конунг Адильс, вскочив на ноги, закричал своим воинам с высоты трона:

— Что за шум? Что происходит? Перестаньте! Перестаньте немедленно, я так велю!

Бой постепенно закончился. Наступила тишина, если не считать стонов раненых и тяжелого дыхания остальных. Блеск глаз и железа проступал сквозь густую темень.

Адильс закричал на своих дружинников:

— Вы, должно быть, последние негодяи, если осмелились напасть на столь знаменитых воинов, которые к тому же являются нашими гостями! Уходите! Прочь из залы! Пусть придут слуги и… и разведут огонь! Уходите, вы — волчьи головы. Я разберусь с вами позже.

Воины удивленно уставились на него. Однако они почувствовали, что если станут спорить, то только усугубят свою неудачу. Поспешно убрались они из залы, унося искалеченных товарищей.

— Прошу меня извинить, — обратился Адильс к датчанам. — У меня много врагов, и я боюсь предательства… Когда вы вошли в залу с оружием в руках, что не принято здесь… некоторые из моих стражников слишком рьяно встали на мою защиту, а я даже не знал об этом… Но я вижу теперь, что это и вправду конунг Хрольф, мой родич, и его знаменитые герои, как и было сказано привратнику. Садитесь, чувствуйте себя непринужденно, и давайте проведем вместе несколько приятных дней.

— Не столь уж ты удачлив, конунг Адильс, — воскликнул Свипдаг, — да и бесчестен, как показала только что эта стычка.

Все посмотрели на конунга Свитьод. Адильс раздобрел и полысел. Борода, ниспадавшая на живот, обтянутый богатыми одеждами, была скорее седой, чем русой. Только его острый нос совсем не изменился, да еще маленькие косые блестящие глазки.

Рабы и холопы, суетясь, выносили из залы мертвых и изувеченных, смывали кровь спала и разбрасывали свежий камыш, приносили факелы и разводили огонь. Вместе с ними в залу вошли свежие воины из тех, что толпились снаружи. Нечего было и думать, чтобы броситься вперед и попытаться заколоть Адильса. Кроме того, подобное убийство навсегда бы опозорило имя конунга Хрольфа, особенно после того как его приветствовали добрыми словами, даже если эти слова и были пустыми.

— Садитесь, садитесь, — приглашал их между тем радушный хозяин. — Подойди же и дай мне руку, мой датский родич.

— Еще не пришло время тебе узнать, кто из нас конунг Хрольф, — сказал Свипдаг.

Хьялти презрительно добавил:

— Эй, ты только усугубишь свое… бесчестье, конунг Адильс, если новая толпа твоих людей кинется столь же рьяно защищать тебя.

— Вы ошибаетесь, вы ошибаетесь, — запротестовал толстяк. Он не осмеливался ускорить события, и это напомнило всем в зале, что когда-то он был застенчив и скромен. Адильс снова глубоко погрузился в свое тронное кресло и воскликнул: — Что ж, как хочешь… Если ты не настолько храбр, чтоб назвать себя, Хрольф, пусть так и будет. — И через мгновение добавил: — Я вижу, что ты почему-то выезжаешь за пределы своей державы совсем неподобающим образом. Почему ты привел с собой так мало воинов, мой дорогой родич?

— Тебе ничто не помешает замыслить предательство против конунга Хрольфа и его людей, — сказал Свипдаг, — поэтому неважно, приехал бы он с несколькими воинами или с большим войском.

Адильс подал знак, и тяжелые скамьи установили на том месте, где должны были сидеть гости. В это время, хотя зала быстро наполнялась светом и шумом, вокруг датчан как бы образовалось пространство, где сквозили настороженность и готовность к отпору. Даже Адильс не мог не почувствовать это. Многие из его людей в страхе смотрели на кречетов, что вновь уселись на плечи датских воинов. Одним из этих смельчаков был конунг Хрольф, отца которого Адильс собственноручно лишил жизни.

Среди датчан было десять воинов, которых Адильс не знал и на которых не мог наслать злые чары, потому что не знал их имена. Кроме рыжебородого молодца, огромного, как медведь, любой из них мог быть Хрольфом, который, как говорили, был стройным мужчиной. Может быть, им был тот дружинник с золотистыми локонами, или тот светловолосый и с виду молодой воин, на боку у которого висел меч с золотой рукоятью, или тот темноволосый, не слишком высокий, но быстрый и ловкий в движениях, или тот худой, жутковатого вида, что так ловко владел секирой — или ни один из них? В городе жило несколько корабельщиков, что знали датского конунга в лицо. Он бы мог привести их завтра. Если бы он послал за ними сейчас, это выдало бы его нетерпение и могло привели к новым неприятностям. В конце концов он должен найти способ как можно скорее определить, кто из них Хрольф, прежде чем тот начнет мстить за отца. Хрольф никогда не давал клятву жить с ним в мире, так же как и его дядя Хроар. Может быть, Ирса узнает своего сына, хотя он был ребенком, когда она бросила его. Может быть, из-за этого королева осталась в своих покоях?

— Давайте разведем огонь для наших друзей, — приказал Адильс, — и покажем, что мы всем сердцем расположены к ним и готовы были проявить добрую волю с того самого момента, как они появились в нашем доме.

Многочисленные советники, вожди дружины и слуги присоединились к своему конунгу.

— Прости меня, родич, — сказал он, — если мне захочется потолковать с тобой наедине. Ведь у меня так много могущественных тайных недругов, что желают моей погибели. И не кажется ли тебе, что невежливо и попросту недостойно воина скрываться от меня, а?

— Мы явились сюда не для того, чтобы таять от умиления, — сказал Свипдаг, — а чтобы получить те богатства, которые конунг Хрольф имеет право наследовать своему отцу конунгу Хельги.

— Ну, ну… Это еще надо обсудить.

Адильс повернулся и прошептал что-то старшему из своих слуг, который, кивнув в ответ, ушел, по дороге дотронувшись до рукава вождя шведской дружины, немедленно последовавшего за ним. Они прошли по дощатому настилу, перекинутому через яму, и скрылись из виду.

Потирая руки и выдыхая целые клубы пара, властелин Свитьод сказал:

— Да. Нам есть о чем потолковать. Хорошо бы по-братски разделить трапезу и осушить пару кубков. Правду говоря, я не имею ничего против тебя, Хрольф, хотя твой отец, будучи моим гостем, и составил против меня заговор. Пускай твои люди этак хитро поглядывают на меня, но я желаю оказать тебе высокую честь. Итак, если ты назовешь себя и сядешь напротив, я спущусь вниз и встану рядом с тобой. Здесь ужасно холодно, не так ли? Я не хочу, чтобы вы мерзли под моим кровом. Идите и садитесь вокруг костра.

Воины Хрольфа переглянулись и осторожно отошли назад, когда Адильс подошел к ним. Вскоре они уселись на скамьи вокруг одного из костров. За ними уселись Адильс и вожди шведской дружины. Все это очень походило на заранее запланированное предательство, когда нарушается древний обычай, согласно которому дозволено обнажить только нож, чтоб отрезать себе мяса или пирога. Датчане же также не рискнули расстаться со своим оружием, но никто и не настаивал на этом.

Внесли множество рогов, полных пива. Адильс выпил за здоровье гостей и начал веселую, хотя и бессмысленную, болтовню, стараясь при этом побольше увидеть и услышать. Его многочисленные воины, которых было легко узнать, несмотря на то что они были одеты в кафтаны слуг, тем временем все подкладывали дрова и сухой торф в огонь. Алые, голубоватые и желтые языки пламени вздымались все выше и выше. С каждым мгновением становилось все нестерпимее сидеть рядом с ним. Огонь гудел все громче и громче. Потолок над датчанами напоминал штормовое небо, весь в наплывах ярко-красного дыма. Жара надвигалась лавой. Кречеты взлетели вверх, сокол вспорхнул прочь.

Адильс засмеялся:

— Люди не слишком преувеличивают, когда прославляют вашу отвагу и готовность к бою, славные датские воины. Похоже, вы воистину превосходите всех прочих, и молва о вас не лжет. Что ж, подбросьте-ка еще дров в огонь, чтоб я наконец понял, кто же из вас конунг Хрольф. Что до меня, то хотя я сегодня еще не был во дворе на морозе, мне кажется, что сейчас становится немного жарко.

Он сделал знак своим людям. Те отодвинули свои скамьи подальше от огня. Костровые бегали туда-сюда, принося все новые охапки поленьев. Сплошь покрытые копотью, они внимательно наблюдали за гостями.

Кольчуги и нижние плотные куртки удваивали мучение от жары. Пот потоком струился с датчан, нестерпимо жгло глазные яблоки — казалось, будто их пекут на огне — дым въедался в ноздри и с паром выходил из-под одежды, прилипшей к коже. Губы потрескались. Языки стали походить на те догоревшие головешки, что шведы выуживали из разворошенного костра, чтоб на их место подбросить новые поленья, да так скоро, словно они работали на самого Сурта.

— Дом Храни — ничто по сравнению с этим, — тихо сказал Хьялти. — Интересно, что будет дальше?

— Он не просто надеется узнать, кто из нас Хрольф — он желает смерти нашему конунгу, — ответил Свипдаг, — ведь еще немного, и никто из нас не сможет вынести этот проклятый жар.

— Я клялся никогда не уступать ни огню, ни железу, — послышался тихий шепот конунга Хрольфа, едва слышный сквозь гул и треск огня.

Бьярки, незаметно наклонившись вперед, подвинул свой щит, чтобы прикрыть им от жары своего господина. Так же поступил Хьялти, прикрывший Хрольфа с другой стороны. Но они оба не осмеливались помогать своему конунгу открыто, так как этим выдали бы его.

Косясь сквозь бешеное пламя, датчане видели, что конунг Адильс и его воины, ухмыляясь, отодвинулись от огня настолько далеко, насколько это было возможно. Несомненно, шведский конунг пытался их измучить.

— Его обещания прекрасно звучат, ничего не стоят, — проворчал Старульф. — Он что, хочет сжечь нас заживо?

Хьялти уставился на свои колени:

— Мои штаны начинают тлеть, — сказал он, — если мы останемся здесь, то погибнем… погибнем весьма красиво.

Трое из костровых подбежали к огню и подбросили несколько новых вязанок хвороста. Искры полетели вокруг. Слуги злобно хохотали.

Бьярки взглянул на Хрольфа и Свипдага. Одна и та же мысль возникла у них одновременно. Норвежец прокричал половину такой висы:

Пламя в палате

брашну обрящет!

Он и Свипдаг вскочили на ноги. Каждый схватил кострового и швырнул в огонь.

— Теперь сами наслаждайтесь теплом, — крикнул Свипдаг, — а мы уже пропеклись насквозь!

Хьялти сделал то же самое с третьим. Остальные бросились наутек. Эта смерть не была столь ужасна, как принято думать, ибо никто не может прожить в таком огне дольше одного удара сердца.

Конунг Хрольф выпрямился и, схватив свой щит, швырнул его в костровую яму и закончил вису:

Прыгай повыше —

и жар не изжарит!

Его воины поняли своего господина и сразу же стали швырять следом свои щиты. Таким образом они сумели сбить пламя до такой высоты, что уже не составляло труда перепрыгнуть через костер.

Адильс и его люди услышали глухие удары, увидели тела, охваченные огнем — как вдруг из пламени с шумом выскочили тринадцать воинов без щитов, но в шлемах и кольчугах, покрытые копотью и промокшие от пота, но жаждущие крови больше, чем воды. Одежда на них местами обуглилась, на щеках вздулись волдыри, но в руках они держали клинки, сверкавшие ярче огня.

В ужасе воины Адильса беспорядочно метались перед дружиной Хрольфа. Датчане сразу вступили в схватку с теми, кто был облачен в кольчугу и держал меч. Так же как и раньше, многие почувствовали, что не может быть удачи в схватке на стороне хозяина, решившего убить своих гостей.

— Я здесь, родственничек! — крикнул Хрольф и направился к Адильсу.

Свист Скофнунга мешался с грозным смехом Хрольфа.

Адильс поспешил спастись бегством. Одна из колонн, подпиравших крышу, была украшена огромной фигурой бога, опирающегося на свой щит. Этот щит оказался дверью, за которой зияла пустота. Адильс проскользнул туда и захлопнул дверь за собой.

— Надо пробить в этом щите дыру, — крикнул Хьялти.

— Нет! — воскликнул Хрольф. — Будем мы еще ползать по каким-то подземельям. Мы ведь не червяки, как Адильс!

— Он может устроить нам какую-нибудь ловушку, — кивнул Свипдаг. — И мы ничего не сможем с ним сделать, потому что он колдун.

Адильс действительно покинул свой дом. Выбравшись из-под земли недалеко от покоев королевы, он вошел к ней. Ирса была у себя. Ее наперсницы в ужасе отшатнулись, увидев конунга в пропотевшей, грязной одежде.

— Уйдите! — крикнул он им. — Я… хочу говорить… с королевой.

— Нет, останьтесь, — остановила их Ирса. — Мне нужны свидетели, чтобы потом он не мог отказаться от своих слов.

Женщины столпились в стороне, Адильс совсем забыл о них.

— Этот твой сын, Хрольф Датчанин, здесь, — конунг тяжело дышал. — Он напал на меня… Он захватил мой дом…

Ирса радостно вздохнула:

— Он никогда не напал бы на тебя без всякой причины, — ответила она веско.

— Ступай к нему и договорись о мире от моего имени. Он послушается тебя.

— Я пойду, но не от твоего имени. Сначала та предательски убил конунга Хельги, моего мужа, и те богатства, что принадлежали ему, ты присвоил. Теперь ты собрался убить моего сына. Нет у тебя ни чести, ни совести. О, я сделаю все, чтобы конунг Хрольф получил это золото, а ты не получишь ничего, кроме трижды заслуженного тобою горя.

Конунг Адильс старался держаться прямо. В эти минуты он был просто обрюзгшим толстяком, которого выгнали из его собственного дома.

— Похоже, здесь мне больше не будет веры, — тихо сказал он. — Ты больше меня не увидишь.

Он повернулся и побрел прочь в сгущающихся сумерках. Вскоре Ирса услышала, как Адильс где-то за оградой созывает своих дружинников.

4

Королева Ирса вышла в залу. Она застала датчан в бурном ликовании. Победители требовали пива и жаркого у нескольких испуганных слуг, что не успели сбежать. Но как только они увидели королеву в белом платье, голубом плаще и тяжелых янтарных украшениях, крики мгновенно смолкли, словно тишина обрушилась на всех, кто находился в зале. Королева уверенно направилась к скамье, где сидел конунг Хрольф, уже не таившийся от чужих взоров. Несколько мгновений все зачарованно смотрели в огонь, полыхавший по-прежнему ярко.

Ирса держалась прямо, ее тело сохранило прежнюю гибкость, хотя танцующая походка, что была ей свойственна в те времена, когда она была еще совсем девчонкой, невестой Хельги, исчезла. Кожа на ее широком лице осталась гладкой, но кое-где уже виднелись морщины. Ее волосы цвета меди посеребрил иней седины, а в серых глазах проступала бездонная усталость. Сын был похож на мать. Широкие плечи Хрольфа облегала кольчуга, отражавшая красные языки пламени. В этой броне он одержал сегодня победу.

Свипдаг нетерпеливо вышел вперед. Его щеки запали, глубокий рубец над бровью побагровел.

— Моя госпожа… — начал он.

Но королева даже не посмотрела в его сторону, устремив свой взгляд на Хрольфа.

— Ты королева Ирса? — спросил конунг. — Думалось мне, что ты выйдешь к нам раньше.

Она стояла оцепенев.

— Ну… — сказал Хрольф. — Здесь, в твоем доме мне порвали рубаху. — Он поднял правую руку: рукав рубахи был разорван наконечником копья. — Починишь ли ты ее мне?

— О чем ты? — прошептала она.

Хрольф покачал головой.

— Как трудно обрести мир, — вздохнул он, — когда мать не накормит сына, а сестра не починит брату одежду.

Свипдаг переводил ошеломленный взгляд с матери на сына и обратно. Ирса сжала кулаки.

— О, ты сердишься, что я не пришла приветствовать тебя? — сказала она, вытирая слезы. — Слушай же. Я знала, что Адильс добивается твоей смерти. Ночь за ночью он неистово предавался колдовству, пуская в ход то ведьмин корень, то волшебные зелья, что кипели в огромных котлах, то старые кости, испещренные магическими рунами. Но я всегда знала, что пока есть мать, которая находится здесь, чтоб оградить своего сына от всякой опасности кольцом своих рук… и сестра, всегда готовая протянуть брату руку помощи… он вплетет это в свои гибельные заклятья.

— Воистину, потому что она была вдали от тебя, — сказал Свипдаг, — колдовские чары не подействовали, и Адильсу пришлось расставлять свои ловушки здесь, в своем собственном доме.

Хрольф пал к ее ногам.

— О, прости меня! — закричал он, едва сдерживая слезы. — Я не понял, что происходит.

Они сжали друг друга в объятиях, смеясь и перешептываясь, тяжело дыша и крепко сплетая пальцы, время от времени отступая на шаг, чтобы лучше рассмотреть друг друга. Вскоре мать и сын смогли совладать с охватившим их порывом. Ирса подобающим образом приветствовала датских воинов, приказала слугам приготовить угощения и покои для гостей и вновь вернулась к столь важному для нее разговору с сыном. Оба знали, что теперь им придется многое наверстать в жизни.

Свипдаг отошел в сторону.

— Как она смогла пережить столько зим, — сказал он глухо, — рядом с этим полутроллем-получеловеком… — Он с трудом справился с собой. — Но ничего, зато сегодня вечером она счастливейшая из смертных, ведь она наконец встретила своего сына.

Много было выпито в тот вечер и веселье не прерывалось ни на минуту. Часто ли бывает так, чтобы тринадцати воинам удалось захватить цитадель могучего конунга! Наконец датчанами овладела сонливость. Ирса послала за юношей, который должен был выполнять их поручения.

— Его зовут Вегг, — сказала она Хрольфу, — он несколько глуповат, но зато добросердечен и ловок.

Новоявленный слуга вошел в залу. Он был мал ростом — кожа да кости — крючковатый, как у ворона, нос, небольшой подбородок и копна волос цвета спелой пшеницы. Одет он был в поношенную куртку. Парень забавно подпрыгивал на ходу и постоянно хихикал.

— Это твой новый господин, — сказала ему королева, указав на Хрольфа.

Бледно-голубые глаза Вегга чуть не выскочили из орбит.

— Это и есть ваш конунг, датчане? — послышался его по-мальчишески надтреснутый голосок. — Это и есть великий конунг Хрольф? Но он ужасно костляв, как, впрочем, и я — ну прямо настоящая жердинка!

В те времена жердиной обычно называли не слишком толстое бревно, на котором оставляли короткие — не длиннее человеческой ступни — обрубки сучьев. Такие жердины использовали в качестве лестниц. Среди веселого пира, после блестящих подвигов, совершенных за день, слова Вегга показались воинам самой забавной шуткой, которую им когда-либо доводилось слышать. Даже Свипдаг, грубо захохотав, присоединился к общим приветственным крикам:

— Жердинка! Эй, жердинка! Приветствуем тебя, конунг Хрольф Жердинка!

Тот, к кому относились эти слова, громко смеясь, обратился к юноше:

— Ты наградил меня прозвищем, которое мне отлично подходит. Что ты хочешь мне подарить на именины?

— Мне… нечего тебе дать, — ответил Вегг, — я очень беден.

— Тогда пусть тот, у кого есть что дарить, поделится с тем, у кого ничего нет, — провозгласил Хрольф.

В течение вечера ему принесли несколько золотых запястий, привезенных сюда среди прочей поклажи на вьючных лошадях для того, чтобы конунг смог наградить кого-нибудь во время пира. Он выбрал одно из них и вручил Веггу.

Мальчишка, пробормотав слова благодарности, надел запястье на правую руку и начал важно вышагивать, как петух, стараясь держать ее повыше, так, чтобы золото сверкало в отблесках пламени. При этом запястье постоянно съезжало к локтю. Левую руку он прятал за спиной. Конунг, указав на нее, спросил, зачем он держит ее так.

— О! — ответил Вегг. — Рука, которой нечего показать, должна скрывать это со стыдом!

— Что ж, следует подумать и о ней, — улыбнулся Хрольф.

Он заметил, что этот паренек полюбился Ирсе. Тут же мальчишка получил второе запястье.

Вегг чуть не упал от радости. Он только и смог ответить голосом, сбивающимся от волнения:

— Благодарю и славлю тебя, господин! Это слишком прекрасная вещь, чтобы я мог владеть ею!

Конунг улыбнулся:

— Не слишком ли восторженным растет наш Вегг?

Подросток уселся на скамейку и, подняв обе руки над головой, закричал:

— Господин, я клянусь, что если тебя кто-нибудь сумеет победить, а я останусь в живых — непременно отомщу за тебя.

— Спасибо и на том, — сказал конунг серьезно.

Его воины закивали, даже не стараясь спрятать улыбки. Несомненно, все они без исключения сумели бы доказать свою преданность конунгу, насколько это было в их силах — так им, во всяком случае, казалось. Однако в пору невзгод и несчастий не всегда удается выполнить то, что желаешь.

Ирса повела их через двор к дому для гостей. Хотя помещение внутри было несколько меньше, чем королевские палаты, но оно было достаточно светлым, уютным и к тому же без всей этой вызывающей мурашки колдовской утвари. Пес Грам прибежал с воинами, а их кречетов поместили в конюшню. На морозе, под бесчисленными звездами Ирса, вновь сжав руку сына, произнесла:

— Спокойной ночи и хорошего отдыха тебе, мой дорогой. Но продолжай быть бдительным, ибо зло окружает тебя.

— Может быть, нам стоит охранять тебя, госпожа? — спросил Свипдаг.

— Благодарю тебя, старый друг! Но в этом нет необходимости. Ему нужна лишь ваша кровь.

— Надеюсь, что мы не навлекли на тебя беды.

— Спокойной ночи, — сказала Ирса и удалилась со своими служанками.

Пламя костра, бросая отблески по стенам залы, дарило свет и тепло, хотя воздух был дымным. Вегг показал воинам, как он разложил их вещи и подготовил скамьи для ночлега. Бьярки предупредил:

— Здесь нам будет спокойно, ведь королева Ирса желает нам добра. Однако она права, конунг Адильс непременно даст волю своей злобе. Меня бы удивило, если б все продолжалось так же, как нынче.

Вегг чурался, дрожа всем телом.

— Конунг Адильс знает толк в кровавых жертвоприношениях и заклятиях, — зашептал он. — Нет ему в этом равных. О, как часто по ночам я слышал, как веревки скрипели под тяжестью тел, а потом, днем, крики воронов заглушали шум ветра. Он приносит верховным богам обычные жертвы, но есть еще особый культ, которому он служит, это культ огромного жуткого в-в-вепря. — Вегг постарался овладеть собой, но его зубы продолжали стучать. — Я не знаю, как избежать новых напастей, — продолжал он удрученно, — поэтому будьте бдительны! Этот убийца, прославившийся своими злодеяниями, сделает все возможное, чтобы покончить с… нами… любой ценой.

— Я думаю, нам не стоит выставлять охрану сегодня вечером, — сказал Хьялти, — так как Вегг все равно не заснет этой ночью.

Воины сонно заулыбались и начали устраиваться на ночлег. Давно они не снимали кольчуг. Огонь почти догорел. Все крепко спали, и только Вегг постоянно просыпался, его радость сменилась всепоглощающим страхом.

Вдруг послышался ужасный шум, прокатившийся по всей зале гулким эхом: какое-то существо ревело, визжало и хрюкало снаружи. Оно ломилось в дом, раскачивая его так, как если бы он вдруг поплыл по морским волнам.

Вегг вскрикнул:

— Помогите! Это тот ужасный вепрь за стенами дома, бог-кабан конунга Адильса! Он послал его, чтобы отомстить нам — и никто не сможет справиться с этой нежитью!

Дверь гремела и скрипела под ударами. Бьярки выхватил меч.

— Не беритесь за оружье, мой господин и мои товарищи, — сказал он. — Я постараюсь сам справиться с этим чудовищем.

Дверь разлетелась в щепки. Стало видно, как на улице серебрятся покрытые инеем плиты двора да чернеют стены и коньки крыш под высоким звездным небом. Но большую часть этой мирной картины заслонила огромная горбатая туша, заполнившая собой почти весь дверной проем. Даже при тусклом свете гаснущего костра было видно, что зверь зарос длинной косматой шерстью, и рыло его ощетинилось мощными клыками, похожими на изогнутые клинки. Тошнотворный кабаний запах ударил в ноздри. От его рыка и хрюканья содрогалась земля, как при землетрясении.

— Хэй-я! — закричал Бьярки и закрутил вихрем свой клинок. Ударил он, но меч отскочил с такой силой, что чуть было не остался с одной рукоятью в руке. С тех пор как меч Луви порешил крылатое чудовище, впервые он отказался повиноваться хозяину.

Пес Грам бросился вперед. Как только его челюсти сомкнулись на шее вепря, тот пронзительно завизжал, и этот визг вонзился в плоть как пила. Оба зверя выкатились во двор. Бьярки последовал за ними. Вепрь подскочил к норвежцу и зарычал. Грам всем своим весом отбросил его назад, и Бьярки смог подойти к кабану сбоку. Вепрь вертел головой, стараясь сбросить пса. Но Грам не давал ему освободиться от своей мертвой хватки.

Тяжела была эта схватка, пока воины конунга надевали кольчуги и готовились к бою. Но вдруг кабаний рык перешел в дикий вопль. Грам отскочил в сторону. Челюсти, ухо и горло пса были в крови. Оказалось, одной раны достало, чтобы покончить с этой нежитью. Земля содрогнулась от предсмертных судорог бога-вепря. Грам поднял голову и зарычал так, что эхо разлетелось по всей округе.

Бьярки не стал принимать поздравления своих товарищей.

— Лучшее, что я сделал — не снял перед сном кольчугу, — только и сказал он. — Давайте заложим чем-нибудь дверной проем. Ночь ведь еще не кончилась.

— Ты… ты… победил чудовище, убившее столько воинов, — закричал Вегг. — О, как бы мне хотелось стать таким же смелым, как ты!

Но воинам Хрольфа было не до восторгов. Они прислушивались к шуму, доносившемуся откуда-то из-за ограды — там трубили рога, раздавались боевые кличи, слышался звон железа и топот ног. Во дворе строились главные силы дружины Адильса, к которым присоединилось множество горожан, заполонивших все пространство от стены до стены. Полная луна, снова покинувшая драконью пасть, вызолотила их клинки и кольчуги, превратила дыхание в золотистые клубы пара, только лица оставались в тени. Шведский конунг, должно быть, имел много соглядатаев, так что его воины, не теряя времени даром, уже окружили дом, где находились люди Хрольфа.

— Что вам надо? — крикнул Бьярки из-за двери.

— А вот что, убийца моего брата! — ответил кто-то.

Не успело сердце отмерить два удара, как все услышали треск огня. Пламя взметнулось к небу. Дом был охвачен огнем.

— Вскоре у нас не будет недостатка в тепле, — сказал Хьялти.

— Глупо будет заживо сгореть здесь, — сказал Бьярки. — Это неподобающая смерть для конунга Хрольфа и его воинов. Лучше уж пасть с оружием в руках в чистом поле.

Свипдаг вглядывался в лес копий впереди:

— Этот проем слишком узок, — наконец сказал он. — Они перережут нас как свиней, когда мы станем выходить к ним по одному или по двое.

— Эй, — ответил норвежец, — значит, придется сломать эту стену, а затем пробиваться всем вместе. Когда мы подберемся к ним поближе, пусть каждый выберет себе по одному противнику, а у остальных сердце и так уйдет в пятки. — Он настороженно покачал головой. — Слышите, как пронзительно они кричат снаружи? Может быть, они думают напугать нас? Слышал я эти крики. То же было и днем, а сейчас они увидели, что мы прикончили кабана-оборотня, посланного Адильсом, и, должно быть, сами испугались.

— Добрый совет, — сказал конунг Хрольф, — и, мне думается, он хорошо нам послужит.

Они подхватили скамью, воспользовавшись ею в качестве тарана.

Развалить бревенчатую стену оказалось детской игрой для воинов Хрольфа. Раз за разом они ударяли тараном по ней. Крыша еще не занялась, и балки еще были достаточно прочны — только пламя трещало вокруг, и в зале было полно дыма. Они с чудовищным грохотом обрушили стену и расчистили себе путь. Схватив щиты, которые во множестве хранились в покоях Адильса, они выбежали наружу и напали на шведов.

Засвистели мечи, зазвенели секиры, люди пронзительно закричали, посылая проклятия противникам под лунным небом. Сначала атаковали датчане, построившись клином, который у них назывался «свиньей». Они врезались в шеренги захваченных врасплох противников, подобно наконечнику стрелы. Затем, находясь уже в гуще шведов, перестроились вкруг — нет, скорее в колесо с острым ободом, ощетинившееся клинками, которое крутилось без остановки, сметая и опрокидывая всех, кто пытался ему противостоять.

Тускло мерцающая луна поднялась еще выше. Битва разгоралась. Конунг Хрольф и его товарищи пробивались вперед. За ними оставался след из мертвых и раненых, забрызганных кровью, которая текла из жил на покрытые инеем плиты двора. Шеренги шведских воинов изрядно поредели. Хотя датчане тоже получали удары и раны, они прекрасно знали, как защитить друг друга, несмотря на отвагу и презрение к ударам противников.

В небе послышалось хлопанье крыльев. Кречет конунга Хрольфа Хайбрикс прилетел из конюшни и уселся на плече своего хозяина. Грозной и гордой выглядела эта птица. Бьярки крикнул:

— Он ведет себя словно воин, заслуживший высокую честь.

Птица даже не вздрагивала от ударов, сыпавшихся на ее господина.

Наконец схватка завершилась. Хотя шведы значительно превосходили числом датчан, они не смогли перестроить свои боевые порядки в узком пространстве переулков за королевским двором. Более того, как Бьярки и предполагал, они были потрясены всем увиденным с самого начала. И как бы они ни строились — все равно были бы разбиты. Мало кто из них готов был пасть в бою за конунга, которого многие даже никогда не видели. Их более сообразительные вожди поняли, что датчане могут вернуться к горящему дому, схватить головни и начать жечь их собственные дома, и тогда разразится пожар, способный поглотить всю Упсалу.

Один за другим они начали просить перемирия. Хрольф и его люди, в свою очередь, потребовали указать им, где находится конунг Адильс, но никто этого не знал.

С обнаженными клинками в руках, ступая по разлитой крови, сверкавшей в ночи подобно броне, Хрольф и его воины отступили назад во двор. Они увидели множество слуг, пытавшихся сбить пламя, чтоб огонь не распространился дальше.

— Они скоро покончат с пожаром, — заметил Хрольф, — но мне кажется, что после всего, что случилось, нам все равно следует занять палаты шведского конунга.

Он привел своих воинов в залу и потребовал огня, пива и скамей для ночлега.

— А где мы сядем сейчас? — спросил Бьярки.

— На помосте вокруг трона конунга, — ответил Хрольф, — а я сам усядусь на троне.

После того как они утолили жажду пивом, Хьялти Возвышенный сказал:

— Хорошо бы, если кто-нибудь пойдет посмотрит, что сталось с нашими лошадьми и птицами после всех этих передряг.

— Сейчас, сейчас! — забормотал Вегг и побежал выполнять поручение.

Он вернулся назад, чуть не плача, и рассказал, как скверно обошлись шведы с их лошадьми. Датчане закричали от ярости и пожелали всяческих бед Адильсу.

— Иди и посмотри теперь, что там с нашими соколами, — приказал Хрольф, пока его Хайбрикс расправлял крылья над его головой.

На этот раз Вегг вернулся удивленный.

— В клетках не осталось в живых ни одной из ловчих птиц конунга Адильса… все разорваны в клочья… — рассказал он.

Хайбрикс многозначительно почистил клюв о перья. Воины громко закричали. Так они выразили радость своей победы.

5

На следующее утро королева Ирса, представ перед конунгом Хрольфом, приветствовала его такими мудрыми речами:

— Тебя приняли здесь, сын мой и брат, — сказала она, — отнюдь не так, как бы мне хотелось и как ты этого заслуживаешь… — Запнувшись на мгновение, она продолжала: — Но ты не должен оставаться в этом гиблом месте и дальше. Вне всякого сомнения, Адильс собирает войско, чтобы расправиться с тобой.

— На это ему потребуется время, мать, — ответил Хрольф. — Мы не должны бежать как грабители. Помоги мне собрать все то, что принадлежит мне по праву, а мои люди тем временем пусть отдыхают и пируют.

Ее губы задрожали:

— Мне бы не хотелось противоречить тебе, сын мой, но я не могу согласиться с тобой, и вовсе не потому, что это может быть наша последняя встреча.

Повернувшись, она быстро покинула залу.

— Господин, — начал Свипдаг тихо, — самое малое, что мы можем сделать, — это обеспечить ее охрану.

— У королевы есть свои воины, — сказал Хрольф.

— Этим мы никак не заденем ее честь, ведь она тоже помогала нам.

Хрольф посмотрел с грустью в единственный глаз Свипдага перед тем как кивнуть:

— Поступай, как считаешь нужным.

Швед вскинул свою секиру на плечо и последовал за Ирсой. Она остановилась около груды золы и углей, в которую превратился дом для гостей, и погрузилась в свои невеселые думы. Позади нее сновали работники и слуги. Дюжина воинов ожидала ее в нескольких шагах в стороне. Они радостно приветствовали Свипдага, и тот решил, что их не было среди его противников вчера вечером. Это утро было светлым и праздничным. Звуки шагов, обрывки фраз, фырканье и цоканье копыт, сорочий грай — все звуки были ясны, как солнечный свет.

Свипдаг остановился за спиной Ирсы и прочистил горло. Она повернулась к нему, как только сумела овладеть собой, и сказала:

— Приветствую тебя!

— Мне кажется, мы могли бы немного поговорить, моя госпожа, — ответил воин.

— Как в старые времена? Нельзя воротить ни прошедшие года, ни умерших людей. Но, конечно, я рада тебе. Давай пройдемся вдоль реки.

Воины отошли подальше от них. Ирса и Свипдаг молчали, пока шли по суетливым шумным улицам Упсалы. За воротами Ирса направилась на юг вдоль берега реки. Хотя тропинка подмерзла, лед на реке уже тронулся, и коричневый поток уносил прочь огромные серые льдины. Долина Фюрис была пустынна, если не считать пары хуторов, трубы которых словно подпирали черными столбами дыма морозную пустоту небес. Правый отвесный берег зарос кустарником, а поверху возвышался лес, ощетинившийся голыми ветвями деревьев.

— Моя госпожа… — наконец заговорил Свипдаг, проглотив ком в горле. — Моя госпожа, нам следовало бы забрать вас отсюда домой… Ведь так?

Она смотрела в сторону. Он едва расслышал ее сдавленное «нет».

— Но ведь это безумие! Адильс…

— Я не испытываю страха перед тем, что он может причинить мне. — Ирса выдержала пристальный взгляд старого воина и взяла его за руку. — А вот Хрольф… Свипдаг, ты должен как можно быстрее убедить Хрольфа в том, что вам нельзя здесь долго оставаться. Адильс может поднять против вас весь Свитьод. Он прибегнет к самому страшному колдовству, чтобы победить вас. Вы не можете даже представить, как он богат и как сильна его ненависть!

Свипдаг настолько крепко сжал обух своей секиры, что суставы его пальцев побелели.

— Могу ли я… Может ли твой сын бросить тебя одну, когда над тобой нависла опасность?

— У меня есть свои воины. — Она кивнула головой в сторону города. — Не только те, которых ты видел. Гораздо больше. Хотя они открыто не клялись мне в верности, но они у меня в долгу и помнят об этом. Семье одного из них я помогла в голодную зиму, других я по справедливости рассудила или даровала свободу рабу, когда увидела, как его глаза следят за парящим в небе орлом — да ты и сам знаешь, что может сделать знатный человек. — В ее голосе сквозила непокорность, хорошо знакомая Свипдагу по речам ее сына и брата. — Богатые и сильные бонды всегда рьяно заботятся о себе. А им хорошо известно, сколь безжалостен и жаден их конунг. Я стараюсь сдерживать его. И он знает, что всем это известно, поэтому он не осмеливается тронуть меня. Более того, он постоянно живет в страхе, что меня может одолеть какой-нибудь недуг, и все решат, что он вызван его колдовскими чарами. И тогда его дни будут сочтены! — Ее смех был резок и пронзителен. — Неужели ты думаешь, Свипдаг, что дочь и жена конунга Хельги Скьельдунга не знает, как о себе позаботиться?

Дальше они шли опять молча, пока Свипдаг не заговорил:

— Пусть так, но здесь тебя ничто не держит. А в Дании тебе была бы оказана высокая честь… и ты была бы окружена всеобщей любовью.

Она сжала его пальцы:

— Я знаю, мой дорогой, старый друг! Я это очень хорошо знаю. Но у меня есть свои обязанности. Я связана со многими клятвами до конца дней — разве теперь я могу бросить их? А что касается войны против вас, которая, несомненно, вскоре начнется, то наступит такой момент, когда я больше не смогу давать вам советы и удерживать ваших врагов. — Она указала в сторону. — Что до моего Хельги — он и его воины полегли, даже не успев спешиться, в нескольких десятках шагов дальше по реке. Без меня кто станет совершать жертвенные обряды над ними и заботиться об их могилах? — Ее била дрожь, — Кто удержит Адильса от того, чтобы вырыть их черепа и сделать из них чаши для вина, а лопатки покрыть колдовскими рунами?

Свипдаг сжал ее локоть.

— Говорят, — продолжила она вскоре, — однажды, когда этими землями правил Домальд сын Висбура, урожаи были слишком скудными. Чтобы вновь заслужить милость богов, шведы принесли им в жертву много быков. Но на другой год стало еще хуже. Тогда они принесли в жертву людей: но голод продолжался. На третий год они убили самого конунга Домальда и окропили алтарь и своих идолов его кровью. За этим последовали добрые времена в мире и достатке.

— Понимаю. Ты — воистину королева, Ирса.

— А ты — побратим моего брата, Свипдаг.

Они дошли до того места, где был захоронен Хельги, задержались там на миг и повернули обратно.

В этот и следующие два вечера Ирса делила трон с Хрольфом. Хотя она редко улыбалась, но никто не видел, чтоб лицо ее выражало скорбь. Воины были счастливы. Все чаще они называли своего конунга «Жердинкой». Вегг был слегка смущен этим и носился стремглав, выполняя все их поручения. Поскольку жизнь юноши подвергалась серьезной опасности, а сердце рвалось в путь, Ирса убедила сына взять мальчишку с собой.

В течение этих дней она готовила себя к тому, что вскоре Хрольф должен будет уехать домой. Она старалась проводить как можно больше времени с ним, слушая его рассказы о том, что произошло с тех пор, когда он был мальчиком со взъерошенными волосами, которые она так любила целовать, желая ему спокойной ночи.

В то утро, когда был назначен отъезд, много народа собралось со всей округи. Люди заполонили улицы Упсалы, гудя как пчелы в ожидании отбытия датчан. За частоколом королевской усадьбы воины и многочисленная челядь стояли сплошной стеной. Погода была ясная и холодная, хотя ветер принес первое смутное дыхание весны.

Конунг Хрольф и его люди собрались в середине двора, одетые в самые лучшие свои одежды и кольчуги, пестрота красок их облачений и блеск оружия распространяли сияние вокруг. Все это были подарки Ирсы, желавшей возместить им то, что уничтожил пожар. Стараясь оказать честь Хрольфу, она хотела, чтобы все видели, что датчане увозят с собой. Во главе отряда ехала повозка, запряженная восемью лошадьми, которыми правил Вегг. В повозку были сложены многочисленные сокровища: золото, серебро, драгоценные камни, янтарь, слоновая кость, меха, ткани, кубки, оружие, медные монеты и заморские товары. Дух захватывало при виде этого великолепия.

Следом конюхи вели под уздцы двенадцать высоких рыжих скакунов из Южных стран, в сбруе, под седлами и кольчужными накидками, а за ними еще одного — белого как снег, предназначенного для конунга Хрольфа.

Затем ехала королева, богато одетая, в сопровождении своих воинов. В каждой руке она держала по серебряному рогу, в два локтя длиной, богато украшенных фигурками богов, зверей и героев. Она остановилась перед сыном и крикнула ему против ветра:

— Владей тем, что тебе принадлежит.

Как слышали многие свидетели, и, никто не мог оспаривать эти слова после, он спросил ее:

— Отдаешь ли ты мне только то, чем я и мой отец имели право владеть?

— Это более того, что ты требовал, — ответила она гордо, — ибо ты и твои воины заслужили эту великую честь. — Она подняла один из рогов. — Это я даю тебе сверх прочего. Здесь лучшие кольца и запястья конунга Адильса, среди них есть одно, что зовется Вепрь Швеции и считается прекраснейшим в мире.

Она вынула его. Запястье засверкало под возбужденное бормотание и крики толпы. Это была не обычная вещь — широкий и тяжелый браслет, усыпанный самоцветами и увенчанный фигуркой вепря, что был скакуном Фрейра.

— Я очень благодарен тебе, моя госпожа мать! — сказал Хрольф.

Конунг передал рог Бейгаду. Бьярки восторженно кивнул. Мудрым показалось ему, что такая высокая честь оказана тому, кто получил увечье на королевской службе.

— Теперь вы, насколько это возможно, готовы в путь. И никто не сможет вас одолеть, — сказала им Ирса, — хоть и многие будут пытаться.

Она никак не могла удержаться от полезных предупреждений. Ранее королева настаивала, чтобы Хрольф взял с собой несколько ее воинов. Но конунгчувствовал, что ей они нужнее. Кроме того, те, кто покинул свои семьи, вряд ли будут хорошо сражаться.

— О, пусть удача всегда будет с тобой, — прошептала она, — а я буду приносить жертвы в капище и на могиле твоего отца…

Он взглянул сверху вниз ей в лицо, в котором было так много его черт, положил руку на ее узкие плечи и сказал:

— Лучшего ты не можешь нам подослать, сестра моя. Все это богатство не идет ни в какое сравнение с любовью, которую мы нашли здесь, мать моя.

Его кречет простер крылья над ней, а пес конунга лизнул ее пальцы.

— То, что ты навестил меня, превыше любых даров, какие я только могу тебе дать.

— Люди стремятся к тому, чтобы память о них не умерла вместе с ними. Тебя же всегда будут помнить в Дании, Ирса.

— Только потому, что люди не забудут тебя и Хельги.

— Нет, из-за тебя самой.

Когда их голоса заглушил шум толпы, они замолчали. Ирсу окружили воины Хрольфа. Она взяла его за руку, прощаясь с ним так же, как и с другими его соратниками. Затем, поспешно обняв Хрольфа, отошла в сторону, пока тот садился в седло. Он вынул свой меч и поцеловал клинок, глядя на нее. Она махала им вслед до тех пор, пока конунг со своей дружиной не выехали за ворота.

Когда датчане уехали, она сказала вождю своих воинов:

— Теперь следует подумать, как сохранить мир в нашей державе. Прежде всего, я желаю видеть главного управляющего, чтоб поговорить с ним о том, как обстоят дела в нашем королевстве.

Датчане возвращались из Упсалы гораздо медленней, чем добирались туда, так как повозка с сокровищами не могла двигаться быстро. Всадники часто поднимали своих новых норовистых коней на дыбы, гарцуя в седлах. Хьялти окликал всех девушек, встречавшихся им по дороге. Несомненно, местные жители были, рады поскорее избавиться от этих опасных гостей, хотя везде, где ни толпился народ — будь то на дорогах, у окон домов или на городских стенах, — им вслед не было сказано ни одного враждебного слова. Еще долго старики рассказывали внукам о том, что они видели Хрольфа и его дружину, когда сами были малышами.

Мост гремел под копытами коней и скрипел под колесами повозки. Конунг Хрольф, переехав реку, повел своих воинов прямо на юг по долине Фюрис. Не так-то легко было доставить домой огромный груз захваченной добычи. Он надеялся ехать через поля, где земля еще не оттаяла, хотя снег лежал только небольшими кучами среди луж, и чем дальше они уезжали на юг, тем его становилось все меньше.

Упсала пропала из виду, последним напоминанием о ней стало карканье воронов над священной рощей. День перевалил за полдень. Поехали быстрее, чаще замелькали деревянные вехи, расставленные вдоль межи. Здесь не встречалось почти никаких хуторов, сплошь летние пастбища для коров и свиней. Ветер усилился, заставляя Хрольфа смотреть сквозь смеженные веки, плащ конунга развевался как пламя, а кречет на плече вытянулся вперед, глубоко вонзив когти в кольца кольчуги. Этот ветер, пропитанный сыростью, был уже не столь холодным, как зимой. Он гнал огромные белые облака, и их тени ползли по земле.

Конунг скакал в отличном настроении. Вдруг облако открыло солнце, и сноп яркого света упал впереди них на дорогу, изрытую колеями. Там лежало тяжелое золотое запястье. Воины, увидав его, закричали. Как только конь конунга проскакал мимо, оно загудело, как колокол.

Хрольф дернул поводья.

— Оно так шумит, — сказал он, — наверное, потому, что не желает лежать здесь в одиночестве. — Сняв запястье со своей руки, он кинул его рядом с тем, что гудело на земле. — Я оставлю его здесь, — сказал он своим воинам, — не стоит подбирать золото, даже если оно валяется на дороге. И пусть никто из вас не осмелится поступить по-иному, ибо оно брошено здесь не случайно, а для того, чтобы помешать нашему походу.

— С чистой совестью мы обещаем это, мой господин, — воскликнул Свипдаг. — Похоже, рука Адильса дотянулась и сюда.

Отряд приветствовал его слова громкими криками. Вегг на козлах повозки с трудом пытался унять дрожь. Воины строго смотрели на него. В тишине они услышали низкое гудение зарождающегося ветра. Бьярки поднял руку.

— Тихо! — сказал он. — Эй, други! Рука Адильса может дотянуться и до нас.

— Трогай! — приказал Хрольф. — Хлещи коней, Вегг.

Телега с трудом сдвинулась с громким скрипом и треском.

Вскоре датчане увидели группу всадников, преследующую их. Сначала это было всего лишь темное пятно на гребне холма, но вскоре можно было различить штандарты и блеск оружия, послышались трубные звуки рогов, грохот копыт и гневные выкрики.

— Все они верхом, — сказал Свипдаг. — Так вот как Адильс сумел привести их сюда так быстро.

— Две или три сотни, я полагаю, — добавил Хьялти. — Похоже, нас ожидает хлопотный денек.

Бьярки погладил свою рыжую бороду.

— Действительно, они живо собрались после нашего отъезда, — сказал он веско. — Сдастся мне, они сегодня дождутся беды на свою голову.

— Давайте не будем сетовать по этому поводу, — сказал конунг Хрольф. — Возможно, они помешают себе сами.

Он взял у Бейгада рог, который Ирса дала ему, и, криком «Хо-хэй!» подбодрив своего белого коня, проскакал галопом милю вправо, а затем милю влево, на скаку запуская руку в рог и выхватывая полные пригоршни золота. Далеко вокруг он разбрасывал золотые кольца и запястья, словно хотел засыпать ими всю долину Фюрис.

— Нам следует быть не менее щедрыми, чем наш господин, — воскликнул Бьярки, — ведь часть этих сокровищ — наша!

Он подъехал к повозке, сгреб пару изрядных пригоршней драгоценностей и швырнул их на дорогу, так же как конунг. Другие воины последовали их примеру. Золото и серебро сверкало в воздухе, как падающие звезды, пока вся дорога не заискрилась в солнечных лучах.

Преследователи засуетились, увидев перед собой богатство, сверкавшее всеми цветами радуги в дорожной грязи. Большинство из них спешилось и бросилось вперед, стараясь показать свою ловкость и захватить больше других. Оглянувшись назад, Хрольф и его воины увидели, что среди шведов вспыхнула драка из-за сокровищ. Датчане громко захохотали.

Конунг Адильс попал впросак со своими новобранцами. Несмотря на дородность, он был большим любителем лошадей и умел прекрасно держаться в седле, хотя его изрядный вес не способствовал скорости бега любого из его скакунов. Лицо Алильса раскраснелось, как петушиный гребень, борода спадала локонами на огромный живот.

— Что это такое?! — кричал он сквозь беспорядочную суету, царившую вокруг. — И вы смеете называть себя мужчинами! Вы, подбирающие остатки и позволяющие главному уплыть из ваших рук! — Он принялся бить воинов вокруг себя древком копья.

— Слушайте, вы, болваны! Остановитесь же и слушайте своего конунга! Этот позор, несомненно, наделает много шума во всех уголках мира, ведь вы позволяете всего двенадцати воинам увезти от вас добычу, которую даже трудно подсчитать. А эти двенадцать к тому же поубивали ваших родственников!

Постепенно ему и еще нескольким воинам, обладавшим холодным рассудком, удалось привести многих в чувство, хотя оставшиеся продолжали драться и ругаться еще больше. Наконец половина толпы поостыла. Остальные продолжали яростно браниться из-за своей добычи. Некоторые даже были убиты в свалке. Вражда с этих дней будет терзать людей Адильса долгие годы.

Тем временем солнце начало садиться, тени удлинились, грачи заспешили обратно к своим гнездам сквозь холодные порывы ветра в зеленоватых небесах. Неподалеку виднелась стена, сложенная из сосновых бревен. За ней начинались предгорья, в которых было легко скрыться от преследователей.

— Эй вы, пожиратели отбросов, скачите скорей туда! — приказал Адильс.

Сам он сидел в седле так, как будто пытался опередить свою собственную лошадь, которую он безжалостно сек и пришпоривал. Копыта стучали, металл звенел, шлемы и наконечники копий сверкали в сумерках.

— Гони! Гони! Если бы я взял с собой свою волшебную метлу! Если бы я успел призвать на помощь моих троллей…

Хрольф смотрел то вперед, то назад.

— Мы подвергаем себя опасности из-за того, что слишком медленно едем, — сказал он. — Наше богатство не имеет значения. Само по себе оно нам не так уж и нужно, Достаточно того, что мы сумели его получить. Опустошайте повозку.

Снова долина Фюрис засверкала от рассыпанного золота. Бьярки отрубил подпругу пристяжной лошади, чтобы Вегг мог скакать на ней верхом.

Стоило только шведам увидеть, какое богатство лежит кругом, неодолимая жадность овладела ими. Они так рьяно накинулись на золотые запястья, монеты и драгоценные камни, как если бы те были женщинами. Адильс и несколько верных ему воинов даже не стали останавливаться, чтобы осыпать остальных упреками. Вместо этого они продолжали погоню, все еще превосходя датчан численностью в три или даже в четыре раза.

Конунг Хрольф уже почти добрался до дна серебряного рога. Через сто лет после своего отчима сумев завладеть знаменитым запястьем, именуемым Вепрь Швеции, он все-таки швырнул его на дорогу. Золото, отражая лучи, засверкало подобно второму солнцу.

Адильс так резко осадил своего коня, что тот жалобно заржал, и кровь хлынула изо рта у бедного животного. Пускай Хрольф имел больше прав на это запястье, чем конунг шведов, но все-таки оно было величайшей драгоценностью во всей Свитьод.

Преследователи понеслись галопом на датчан. Меч Скофнунг взмыл ввысь.

— Вперед, на врага! — крикнул Хрольф и вместе со своими двенадцатью героями бросился навстречу шведам.

Датчане не пожелали спешиться, хотя их кони не были как следует обучены, но из Лейдры пожаловали такие воины, которые не только поклялись, что им не будет равных в ратном деле, но к тому же постоянно подтверждали эту клятву новыми подвигами. Таким образом они теснили врагов своими конями, а сами сражались с оружием в руках, при этом не теряя поводий и стремян.

Мечи звенели. Секиры крушили. Копья вонзались глубоко. Кречеты падали вниз, вырывая у шведов глаза. Грозный пес Грам распугивал шведских коней. Ни один из тех, кто верой и правдой служил конунгу Адильсу, не вернулся домой живым. Сам он, не осмелился спешиться, и, пока конь под ним метался, испуганный этой невероятной свалкой и шумом, он упорно старался подцепить острием своего копья драгоценное запястье. Снова и снова подхватывал он Вепря Швеции, но каждый раз тот соскальзывал с острия. Хлестнув коня, чтобы тот стоял смирно, Адильс низко перегнулся с седла и протянул обе руки, пытаясь наконец схватить драгоценную вещь.

Хрольф убил какого-то воина, напавшего на безоружного Вегга. Огляделись, он увидел своего врага и рассмеялся:

— И этот-то, который сейчас роется в грязи как свинья, и есть властелин Швеции!

Он пробился вперед на жеребце, которого подарила ему королева Ирса. Адильсу почти удалось подцепить драгоценное запястье своим копьем. В этот момент Хрольф оказался рядом. Вверх, вниз взлетал меч Скофнунг, завывая, как ветер, и падая с глухим свистом, как большой нож мясника. Адильс едва успел выпрямиться, как меч рассек ему ягодицы до кости. Кровь брызнула струей.

— Прими покамест этот позор, — крикнул конунг датчан, — и помни того, кому ты только что кланялся.

Адильс выпал из седла. Хрольф пронесся мимо. Перейдя на средний галоп обе ноги в стременах — он легко подхватил запястье, показывая, что вернул назад свое наследство и отомстил за конунга Хельги лучше, чем если бы просто прикончил его убийцу.

Все, кто боролись из-за рассыпанной добычи, видели, что произошло. В ужасе некоторые вскочили на коней и поскакали, чтобы помочь Адильсу, который лишился сознания из-за потери крови. Они побоялись сделать еще что-нибудь, кроме как перевязать его раны и унести прочь с поля битвы. Не преследуемые никем, Хрольф и его воины поскакали своей дорогой.

С тех пор скальдов часто именуют золото «зерном Жердинки» или «посевом Фюрис». Хотя богатство и было брошено, однако воины с честью вернулись домой. А это никогда не будет забыто.

6

Конунг Хрольф и его двенадцать воинов въехали в лес. Вокруг стояли огромные сосны с толстыми стволами, солнечные лучи едва пробивались сквозь их высокие кроны, почти не рассеивая сумрак, царивший внизу. Воздух был слишком холодным, чтоб впитать сладковатый хвойный запах. Тропу, свободную от снега и валежника, покрывал густой мох, поэтому кони мчались в зловещей тишине. Они были сильно утомлены и постоянно спотыкались. Да и сами всадники тоже чувствовали усталость.

Вскоре дорога привела их к давешней лесной делянке. Они вновь с трудом могли разглядеть в лесном сумраке очертания дома, и было неясно, велик он или мал.

Тот же высокий старик стоял снаружи, опершись на копье, закутавшись в голубой плащ и надвинув на глаза широкополую шапку.

Конунг приветствовал его:

— Вечер добрый, Храни!

— Добрый вечер, конунг Хрольф Жердинка, — ответил хуторянин.

— Откуда он прознал об этом прозвище? — зашептал Вегг. — К тому же я часто проезжал по этой тропе… и никаких хуторов здесь никогда не было.

— Замолчи, — заворчал на него Хвитсерк Швед. — Мы уже встречали этого старика, кто бы он ни был на самом деле.

— Добро пожаловать под мой кров, — пригласил их Храни.

— Что ж, благодарю тебя, — ответил Хрольф.

— Думаю, ваш поход был таким, как я предсказывал.

— Верно, ты не был ослеплен дымом, когда вглядывался в будущее.

Разместив лошадей в стойлах, хозяин повел воинов в ту памятную длинную залу, вновь освещенную яркими огнями. Опять они, словно во сне, вели долгие беседы, и опять гости чувствовали нечто ужасное в воздухе этого дома.

Хьялти прошептал об этом Бьярки. Норвежец кивнул.

— Да, и я тоже, — прошептал он на ухо своему другу, — но после того, что мы видели в доме Адильса, нам следует быть поосторожней с тем, что исходит из потустороннего мира.

Хрольф тоже всячески старался выказать свое расположение старику. Тот, сжав его локоть сухой костистой рукой, подвел конунга к столу, где были разложены меч, щит и шлем. Они были вычернены и выкованы каким-то диковинным образом.

— Это оружие, господин, я отдаю тебе, — воскликнул старик.

Хрольф насупился:

— Твое оружие слишком уродливо с виду, — ответил он.

Храни отпустил его руку. Кроваво-красный отблеск огня на мгновение отразился в единственном зрачке под полями глубоко надвинутой шапки. В недрах его длинной серой бороды губы растянулись в жесткой усмешке.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил он.

— Мне бы не хотелось отвечать грубостью на гостеприимство хозяина… — начал конунг.

— Но ты считаешь, что мой дар не достоин тебя?

Хрольф пристально посмотрел в лицо Храни, наполовину скрытое тенью шапки, и сдержанно ответил:

— Мы только что были в логове колдунов и всяческой нежити. Возможно, там были произнесены заклятия, что могут принести нам несчастье, или наши враги раскинули хитрые ловушки, чтоб мы сгинули в этих гнилых сумерках. Меч Турфинг странствует по миру, и каждый его владелец всегда побеждает, но и сам он при этом становится вершителем зла и в конце концов гибнет от своего же клинка.

— Значит, ты считаешь, что оружие, которое я выковал, тоже несет проклятие?

— Нет, конечно, нет, но все равно я не могу взять его.

Холод, подобный дыханию ледяной пустыни, сквозил в словах Храни:

— Велико мое огорчение от того, что ты отвергаешь мои дары. Но я предвижу, что теперь с тобой случится столько же бед, сколь сильно ты унизил меня своим отказом.

— Я не хотел ничего подобного, друг! — сказал Хрольф, пытаясь улыбнуться.

— Не зови меня больше своим другом, — отрезал старик. — Ты не так мудр, как тебе кажется, конунг Хрольф. — Его свирепый взгляд пронял каждого из воинов до мозга костей. — И ни один из вас не столь удачлив, как вы думаете.

— Кажется, нам лучше уехать, — сказал Хрольф с расстановкой.

— Что ж, я не держу вас, — ответил Храни.

Больше старик не сказал ни слова. Он вывел их лошадей из конюшни, оседлал и взнуздал, а потом отошел в сторону и, опершись о копье, мрачно смотрел исподлобья на то, как они собираются в сумраке. Дружинникам показалось, что ничего плохого не случится, если они не простятся с хуторянином. Они вскочили в седла и поскакали, стараясь успеть отъехать как можно дальше от этого жуткого места, пока ночь не настигнет их.

Не успели они одолеть и мили, как густой туман окутал их по самые шлемы, и Бьярки остановил коня. Остальные поступили так же.

Плохо различимый в этой вечерней хмари, норвежец сказал, повернувшись к соратникам:

— Как поздно понимаешь свою глупость. Я часто ругаю себя за это. И теперь мне кажется, что мы поступили не очень разумно, сказав «нет», там где следовало сказать «да». Возможно, мы вместе с этим оружием отвергли и все будущие победы.

— Я начинаю верить в нечто подобное, — согласился конунг Хрольф. — Похоже, это был старый Один. Только сейчас я сообразил, что этот хуторянин был одноглазым.

Единственный глаз Свипдага гневно сверкнул:

— Давайте скорее вернемся, — сказал он, — и выясним это.

Они пустили коней рысью под копьевидными вершинами сосен и первыми тусклыми звездами. Если не обращать внимания на гулкий стук копыт, смутный скрип кожи, бряцание металла и хныканье, которое Вегг не мог сдержать, можно сказать, что они ехали в полной тишине. Хотя все вокруг тонуло в темени, они сумели узнать ту делянку, когда въехали на нее. Однако хутор исчез.

Конунг Хрольф вздохнул.

— Нет смысла разыскивать его теперь, — сказал он, — ибо дух его ныне гневен.

Воины повернули назад и вскоре нашли поляну, где можно было разбить лагерь. Никто не хотел ни есть, ни пить, а чтобы собирать хворост для костра, было слишком темно. Они почти не спали этой ночью.

Утром Хрольф и его люди отправились дальше.

Ничего не известно о том, как они добрались до пределов Дании. Но, вне всякого сомнения, им не потребовалось много времени, чтобы воспрянуть духом. Все они были отважными воинами, возвращающимися домой после великих подвигов. А что касается будущего, то они никогда не надеялись обмануть судьбу, ведь как говорится, чему быть, того не миновать.

Тем временем начиналась весна, принесшая с собой цветы и первые листочки, пение птиц и светлые взгляды девушек, что бросали они на проезжавших мимо воинов.

Уже в Лейдре конунг Хрольф и воевода Бьярки долго говорили с глазу на глаз. Именно Будвар-Бьярки и дал совет своему повелителю, чтобы отныне датчане избегали сражений. Оба понимали, что никто не станет нападать на них, пока Дания сама находится в мире с другими странами. Однако норвежец опасался, что конунг Хрольф не будет больше одерживать побед, и войны, в конечном счете, погубят его, поскольку Одина называли Отцом Побед.

— Не стоит больше обсуждать это, — сказал Хрольф, — ибо жизнь каждого человека зависит от его собственной судьбы.

— Тебе бы ничего не угрожало, если бы все зависело только от нас, — сказал Бьярки, — хотя у меня тяжелые предчувствия о том, что нас всех ожидает.

На этом они закончили разговор, но еще долго пребывали в задумчивости.

Их имена по-прежнему славились повсюду. Они сильно унизили убийцу конунга Хельги. Демон, которому тот служил, сгинул, а лучшие воины пали. Сокровища, которыми он владел, были навсегда утрачены, поскольку теперь их развезли по всей долине Фюрис в сотнях седельных мешков. Опозоренный и увечный, более одинокий, чем моряк, потерпевший кораблекрушение, ночью в своем пустом доме конунг Адильс оплакивал свое бесчестье.

Сказание о Скульд

1

Вот уже целых семь лет конунг Хрольф не водил свою дружину в дальние походы за пределы Дании, но и враги не тревожили границ его державы.

Правда, это не означало, что везде было спокойно.

По возвращении домой Бьярки был радостно встречен своей женой Дрифой, показавшей ему маленького сына, и бондами, проживавшими не только в его владениях, но и далеко за их пределами. Всем им было хорошо известно, что Бьярки — правая рука конунга Хрольфа — всегда сможет защитить их от разбойников и иноземных захватчиков. Что же касается тех дружинников, что были отосланы назад, то, конечно, они не были столь же счастливы, ибо чувствовали, что их честь пострадала. Хрольф сумел найти верные слова, чтоб облегчить их обиду — дескать, власть темных сил по-прежнему сильна, и не стоит думать, что мужество воина меньше, если норны не вырезали на его колыбели рун, сулящих ему судьбу героя. Затем он преподнес им богатые подарки: золото и оружие, чтобы вся страна знала, как высоко он их ценит. В то же время грубоватые, но добродушные шутки Бьярки помогли им начать улыбаться снова.

Только двенадцать из них никак не могли успокоиться. Это были берсерки. Тугодумы от природы, они так и не поняли, что нет на свете человека, которому по плечу было бы любое дело. К тому же они отличались непокорным нравом. Их жизнь состояла из драк, обжорства, распутства и пьянства. Хрольф Жердинка больше не посылал берсерков сражаться, а мирная жизнь была им не по нутру.

Однажды вечером на исходе лета Агнар, их предводитель, повздорил с Бьярки прямо в королевских палатах Лейдры. Хрольф, желая прекратить ссору, выбранил берсерка перед всеми присутствующими. Агнар удалился в задумчивости. Через некоторое время он неуклюже вошел в залу и, приблизившись к конунгу, проворчал, что за бесчестие, которое ему пришлось претерпеть, он не желает иного возмещения, кроме Скур, дочери Хрольфа, которая должна выйти за него замуж с приданым, приличествующим ее положению.

Девушка в ужасе побежала к своей сестре Дрифе, которая успокоила ее и обратилась за помощью к мужу. Бьярки направился к конунгу. Хрольф мучительно колебался, стараясь найти выход из положения, чтобы, с одной стороны, сохранить мир и не нарушить обещаний, данных воинам, а с другой — избежать того, чтобы этот неотесанный урод стал членом его семьи.

— Господин, — сказал норвежец, — ты справедливо запретил драки во время наших пиров в палатах. Но ведь ничего не было сказано о хольмганге. Уж лучше мне погибнуть, чем заполучить этого кобыльего сына в зятья. Несомненно, он сам вынуждает меня поступить так.

Берсерк взревел. Хрольф попытался предотвратить столкновение, боясь потерять воеводу своей дружины, но ничего уже нельзя было сделать. В конце концов Агнар и Бьярки приплыли на небольшой остров и, согласно обычаю, воткнули в землю деревянные вешки, обозначив рубежи, где им предстояло сражаться. Берсерк, получивший вызов, должен был нанести первый удар. Его меч, прозванный Хукинг, обрушился на шлем противника и разрубил заклепки. Послышался лязг металла. Клинок застрял в железе, едва задев голову Бьярки, и кровь хлынула из-под пластины, прикрывавшей переносицу. Прежде чем берсерк успел вытащить свой меч, норвежец резко занес волшебный клинок, взявши рукоять его обеими руками и поставив ногу на кочку, чтоб придать удару большую силу — и меч Луви поверг врага наземь.

Много позже Будвар-Бьярки сложил такие висы:

Истинно дик был кабан, коего я одолел.

Насмерть его поразил длинный мой Луви-клинок.

Слава — теперь мой удел,

ибо я наземь поверг сына Ингьяльда.

Вовек нашим почет именам!

Поднял он Хукинг — свой меч — и опустил на мой шлем:

вражий не ранил клинок — туп был у Агнара клык.

Если б не хрупкая сталь — был бы смертелен удар!

Мой же неистовый меч перерубил его стан:

правую руку отсек, вышел под левым бедром,

вырвал он сердце врага с корнем из гордой груди.

Истинно славная смерть! Истинно, Агнар-берсерк

отбыл в неведомый дом павших героев навек.

Долго отвага жила в этой разверстой груди —

долго был яростный смех слышен в сгущавшейся тьме.

Он, умирая, страдал телом и храброй душой,

ибо меня не сумел в честном бою одолеть,

но и сраженный он смог смерти смеяться в лицо.

Бьярки сделал все, чтобы у Агнара были достойные похороны. Но это не ослабило гнев остальных берсерков. Они подстерегли норвежца, когда он возвращался домой. Хьялти и Свипдаг были свидетелями короткой схватки, в которой еще два берсерка пали замертво, а все остальные были ранены.

За это коварное нападение конунг Хрольф объявил их вне закона. Берсерки ушли, выкрикивая проклятия и обещая отомстить. Но в отличие от тех, что были изгнаны из Упсалы, им, казалось, негде искать поддержки, настолько крепок был мир дома и велик благоговейный страх перед Хрольфом за пределами Дании. Все были согласны, что не только королевскому двору, но и всей стране будет лучше без них.

Скур позже стала женой Свипдага. Говорили, что она была вполне счастлива, несмотря на суровый нрав мужа.

На следующий год пришли добрые вести. Конунг Адильс умер. Он, как обычно, руководил весенними жертвоприношениями женским божествам, и, когда объезжал кровавые капища, лошадь под ним споткнулась. Поскольку теперь Адильс не мог уверенно держаться в седле, он упал и ударился головой о камень, да так, что череп лопнул и мозги брызнули наружу. Нельзя сказать, что неведомые боги, которым он служил, оказались слишком добры к Инглингам.

Шведы насыпали курган над могилой Адильса и провозгласили своим конунгом Эйстейна, его сына от наложницы. Новый конунг, да и весь народ, продолжали чтить королеву Ирсу — разве не она была матерью и сестрой великого властителя Дании? Она продолжала участвовать в управлении страной, и у нее оставалась своя сильная дружина. Ирса очень хотела посетить своего сына, но годы брали свое. Он, со своей стороны, считал неразумным навязывать свое общество новому господину Свитьод, ибо в таком посещении было бы больше превосходства, чем дружелюбия. Итак, Хрольф и Ирса постоянно откладывали свою встречу.

Единственное, что омрачало жизнь конунга Хрольфа: он перестал участвовать в жертвоприношениях.

— Один стал нашим врагом, — говаривал он. — Я никогда не любил вешать или топить беспомощных людей и всегда приносил в жертву богам только животных. А что до Адильса, то мне кажется, что убийства, которые он совершил, принесли ему немного пользы.

Поначалу, когда Хрольф перестал даже подходить к капищам, датчане начали было опасаться, что наступит голод или иное несчастье. Не однажды ему пришлось успокаивать народ на тингах в разных концах Дании. Но один добрый год следовал за другим; торговые связи крепли и множились, мир казался нерушимым.

Каждый мог делать то, что считал нужным. Кроме даров предкам и домовым, что хранили домашние очаги, Хрольф и его воины не приносили жертв Высшим Силам, полагаясь только на себя. Однако не все подданные были согласны со своим конунгом, а в особенности Хьервард из Оденсе, муж Хрольфовой сестры Скульд, прозванной Дитя Эльфов.

Годы, последовавшие за свадьбой, Хьервард и Скульд прожили, ничем не выделяясь среди других подданных Хрольфа. После того как Бьярки убил дракона, пожиравшего домашний скот, Хьервард стал особенно ревностно демонстрировать готовность служить своему повелителю. Несколько лет подряд он участвовал во всех походах в Ютландию и никогда не забывал вовремя прислать воинов, так же как и заплатить подать золотом и товаром. Совсем не так он заботился о своих владениях на севере острова Фюн. Будучи немного лентяем, он довольствовался тем, что имел, и мог бы закончить свои дни счастливо, если бы не Скульд, которая желала большего.

В конце концов лысеющий толстяк оказался под каблуком у своей черноволосой и стройной супруги, чьи глаза были похожи на изменчивые зеленоватые озера на заснеженной равнине. Из-за нее приговоры, которые он выносил своим подданным, отличались жестокостью. Вскоре бонды поняли, что им так же бессмысленно протестовать, как рабам, которыми владела Скульд. С теми, кто досаждал ей или ее мужу, как правило, приключалась какая-нибудь беда: болезнь, падеж скота, потрава урожая, пожары или что похуже. Она не скрывала своих занятий колдовством, хотя никто не осмеливался следить за ней, когда она в одиночестве уходила в леса или возвращалась с вересковых пустошей. Некоторые шептались, что видели по ночам, как их королева проносится галопом верхом на огромном коне, скакавшем быстрее всякого живого зверя, в сопровождении сонма теней и уродливых тварей.

Однако и она, и Хьервард пребывали, видно, под покровительством богов, поскольку те всегда были щедры к ним. В положенное время супруги приносили в жертву каждому из двенадцати асов именно то, что требовалось: козлов — Тору, свиней — Фрею, котов — Фрейе, быков — Хеймдалю, коней — Тиру и так далее по порядку, до самого Одина. Тот получал человека.

Супруги процветали и могли содержать огромную усадьбу с крепким хозяйством и богатой казной. А если они и не выставляли напоказ роскошь, а которой жили, как, например, Хрольф Жердинка, так только потому, что Скульд была женщиной прижимистой.

Ей было мучительно ненавистно то, что ее муж был всего лишь мелкой сошкой в державе брата. Каждый раз, когда возы с податью отбывали в Лейдру, ей казалось, что их поклажа пропитана кровью ее сердца. Она постоянно попрекала Хьерварда его низким положением. И подобные упреки еще усилились после того, как верховный конунг Дании, возвратившись из Упсалы, стал избегать войн и отвернулся от богов.

— Так не может больше продолжаться, — сказала она однажды.

Хьервард вздохнул, лежа рядом в постели:

— Самое лучшее для нас, как и для всех прочих — терпеть все это ради спокойной жизни.

— Маловато у тебя мужества, — зашипела она в сумраке. — Мне больно видеть, как ты сносишь свой позор.

— Неразумно задевать конунга Хрольфа. Никто не осмелится поднять свой меч против него.

— Уж ты-то точно не решишься на такое, потому что слишком слаб дунем. Но ведь тот, кто ничем не рискует, ничего и не выигрывает. Можно ли знать заранее, что Хрольф и его воины непобедимы, даже не попробовав сразиться с ними? Сдается мне, что военное счастье отвернулось от конунга и его дружины, и он, зная об этом, больше не покидает свои палаты. Ну а мы могли бы навестить его!

— Скульд, это ведь твой родной брат…

— Мне нет до этого дела.

— Будь рада тому, что мы имеем, дорогая.

Он обнял ее, чувствуя прохладную гладкость ее кожи, вдыхая летнюю свежесть ее волос. Но она оттолкнула его и повернулась спиной. Хьервард даже не попытался овладеть ею, поскольку давным-давно убедился, что королева предается любви, только когда сама этого пожелает: даже в этом он шел у нее на поводу.

Некоторое время она не возвращалась к этому разговору, но становилась все более сварливой. И в самом деле нечего было и мечтать о том, чтобы легко одолеть конунга Хрольфа. Еще четыре года она продолжала заниматься колдовством, все глубже погружаясь в его тайны.

— Будь поосторожней с этими заклинаниями, — просил ее Хьервард. — Конунг Адильс был великим колдуном, но для него это добром не кончилось.

Смех Скульд обдал его холодом:

— Адильс? Этот жалкий неудачник? Да он только воображал, что знает что-то. На самом деле лишь несколько обитателей Волшебного мира подчинялись ему. А те, кто учат меня…

Она запнулась и больше не сказала ничего.

Затем, накануне Йоля, Скульд ускакала куда-то верхом в полном одиночестве, как было у нее в обыкновении. Жители дальних хуторов видели издали, как она, оседлав старую уродливую клячу, совсем не подходившую для поездок в это время года, пронеслась в сумраке, и ее черные волосы и такой же плащ развевались за спиной. Скульд была вооружена только ножом и покрытым рунами посохом — ей не приходилось опасаться людей. Не успела черная всадница раствориться в ночи, как все те, кто видел ее, в страхе разбежались поломам, поближе к своим очагам.

В нескольких милях от Оденсе на берегу залива высился холм. Только перекрученные ветрами деревья да кусты, обнаженные в это время года, росли у его подножия. Склоны его заросли вереском и можжевельником до самой вершины, где был сложен дольмен. Хотя зима была уже в разгаре, снег падал скудно, и повсюду чернела голая земля. Кусты скрипели, словно отвечая вою северного ветра. В небе плыли рваные облака, посеребренные тусклым светом ущербной луны, то и дело появлявшейся в прорехах. Там, где вырисовывался остов тюленя, выброшенного на берег, прибой громыхал прибрежной галькой. Воздух был свеж, в нем чувствовался вкус соли. Со стороны суши доносился волчий вой.

Скульд спешилась и вошла в дольмен. Здесь у нее были припасены котел и хворост для колдовских заклинаний. Кто-то уже наполнил его и развел огонь, и ей не пришлось прилагать усилий, чтобы с помощью кремня и трута высечь искру. Низкие голубоватые языки пламени почти не грели кожу, как, впрочем, и воду в котле, а только заставляли гигантские тени двигаться вдоль каменных стен, так что казалось, будто мрак не отступает, а придвигается ближе.

Скрючившись в тесном пространстве могильника, Скульд выкрикивала заклинания, водя рунным посохом над варевом.

Вдруг послышалось мерзкое хлюпанье. Королева вышла наружу. Любая другая лошадь, кроме ее собственной клячи, начала бы ржать и метаться, когда море внизу закипело и некто огромный, поднявшись из воды, двинулся в сторону берега. Земля дрожала от его неспешных шагов. Весь в каплях, блестевших ледяной белизной, вскарабкался он на холм. Холодом дышала его плоть, пропахшая рыбой подводных глубин, подобно водорослям струились борода и волосы, а глаза горели, как два факела.

— Ты, должно быть, отважна, если осмелилась вызвать меня, — прошептал он.

Она оглядела его неуклюжую фигуру и сказала в ответ:

— Мне нужна твоя помощь, родич.

Он ждал.

— Я знаю, как вызвать обитателей Мира Мертвых, — продолжала она, — но им ничего не стоит разорвать меня. И только власть, которой ты обладаешь, может заставить их поберечь свои клыки.

— Почему я должен помогать тебе?

— Потому, что мир, установленный конунгом Хрольфом, может быть нарушен.

— Что мне до того?

— Разве больше чем раз в году павшие в морских битвах воины идут на корм стаям твоих угрей, хоть и выходят в море корабли куда чаще прежнего? Разве люди не отправляются теперь в море в несметном количестве, не боясь убивать твоих тюленей и гарпунить твоих китов? Разве они не совершают набеги на гнезда твоих гагар и бакланов, опустошая их? Разве они не нарушают покой твоих уединенных островов, закутанных в облака? Я предупреждаю тебя, я — получеловек-полуэльф, предупреждаю, что человек — враг Древнейшего из миров, даже если он и не подозревает об этом, и в конце концов в результате его деяний Волшебный мир перестанет существовать, и никто из его обитателей не останется свободным, и вольное волшебство исчезнет, если мы не воспрепятствуем этому, пока есть еще такая возможность, пока не стало слишком поздно! Пора вернуться к братству Зверей, Деревьев и Вод! Для твоей же собственной выгоды — помоги мне!

— Откуда мне знать — может быть, ты просто хочешь заменить одного конунга другим?

— Ты же знаешь, что это не так! Я только хочу использовать людей в наших интересах!

Долго, очень долго водяной смотрел на нее в упор в этой ветреной темени, покуда Скульд не почувствовала, что боится его. Наконец откуда-то из глубины его горла вырвался странный пронзительный крик, похожий на крик чайки — водяной рассмеялся:

— Что ж, действуй! Ты знаешь, какова плата за подобные сделки.

— Да, я готова заплатить, — ответила Скульд.

И, сбросив одежды, она последовала за ним в глубь дольмена, где ей пришлось кусать губы и сжимать кулаки, когда его огромное тело, покрытое зловонной чешуей, навалилось на нее всей тяжестью, причиняя ужасную боль и обдирая кожу до крови. Она знала, что теперь это будет повторяться очень часто.

Но он будет рядом, когда она станет вызывать тот ужас, что обитает под землей.

В предрассветных сумерках Скульд поскакала домой. Облака полностью скрыли небо. Ее кляча хромала в непроглядной тьме. Сухой снег покрывал землю. Несмотря на дрожь от холода и боль, пульсировавшую во всех ее членах, Скульд гордо вскинула голову и выпрямилась в седле — ни зверь, ни птица не были ей теперь страшны.

Внезапно вдали послышался стук копыт. Это был не глухой топот, а скорее звон, легкий, как лунный свет. Конь, внезапно обогнавший ее, был молочно-серебристой масти и неземной красоты. Не менее прекрасна была и всадница. Закутанная в мантию, что искрилась и сверкала, словно сплетенная из радуги, женщина лицом и волосами походила на Скульд, но ее глаза, исполненные печали, были золотистого цвета.

— Дочь моя, — закричала она, — подожди! Послушай меня! Ты не ведаешь, что творишь!..

Где-то под самым небом раздался стук копыт, предвещавший приближение многочисленной кавалькады. Вдали послышался лай собак, бряцание оружия и трубное пение охотничьих рогов. Тот, кто скакал впереди, верхом на восьминогом жеребце, был одет в длинный плащ, развевавшийся за спиной подобно крыльям, и широкополую шапку, скрывавшую его единственный глаз. Он держал копье наперевес, словно намереваясь поразить прекрасную всадницу. Она пронзительно вскрикнула и, повернув своего коня, поскакала прочь, горько стеная. А Скульд осталась и, смеясь, смотрела, как Дикая Охота проносится мимо.

Утром, когда она и ее муж уже были готовы к жертвоприношениям в честь Йоля, она, отослала всех слуг прочь. Внезапно Скульд подбежала к Хьерварду, стоявшему в другом конце комнаты, и вцепилась ему в запястье. Ее ногти оцарапали его до крови. Он, едва взглянув в ее горящие глаза в обрамлении темных кругов и на огненно-красный плащ, отшатнулся.

— Слушай меня! — ее голос был тих, но почему-то потряс конунга до глубины души. — Я давно говорила, что не подобает тебе кланяться конунгу Хрольфу. Я говорю тебе снова — так не должно продолжаться и пора этому положить конец.

— Что? — закричал он. — Что ты надумала?

— Мне явилось предзнаменование, обещающее нам победу.

— А как же моя клятва хранить верность?..

— Минувшей ночью звучали иные клятвы. Хьервард, ты — мой муж. Так будь достаточно мужествен, чтобы отомстить за ту низкую шутку, что конунг Хрольф сыграл с тобой когда-то! Более того — ты должен стать властителем всей Дании!

Ярл было открыл рот, чтобы ответить, но она приложила палец к его губам и продолжала, улыбаясь:

— Я придумала план, который можно осуществить. Слушай. Крепка дружина конунга Хрольфа. Но мы сумеем собрать больше воинов, чем у него, и если нам удастся захватать его врасплох, он не успеет пустить стрелу, что оповещает о войне его бондов. Ты спросишь — как нам самим собрать войско, чтоб он не узнал об этом? Есть много таких, кто не испытывает особой любви к нему: вожди, коих он в чем-то ущемил; берсерки, отосланные домой из похода против Адильса; разбойники, объявленные вне закона, что рыскают голодными по лесам; саксы, шведы, гауты, норвежцы… Да и финны были бы рады видеть его поверженным… и кое-кто другой, о ком я знаю…

Нам необходимо богатство для подкупа и платы за оружие, которое можно тайно доставить из чужих земель. Я знаю, как заполучить и сохранить его, не истратив ничего из того, что нам принадлежит по праву. Мы обратимся в Лейдру с просьбой отсрочить выплату подати на три года, с тем чтобы потом расплатиться за все сполна.

— Как это? — отозвался Хьервард.

— Мы объясним, что нам нужно купить корабли и товары для расширения торговли с заморскими странами. Хрольфу это понравится. А мы легко сумеем совершить то, что задумали, поскольку все передвижения в наших владениях и за их пределами едва ли внушат ему мысль об опасности.

— Но… но…

— Рискованно ли это? В худшем случае он откажет — и тогда нам придется оставаться с ним в мире. Но я не думаю, что это случится. Если мы сможем завладеть значительным богатством, тогда медленно, шаг за шагом, мы пойдем к желанной цели, не рискуя, пока не будем уверены, что сможем расправиться с ним одним ударом.

Поначалу Хьервард не желал участвовать в мятеже. Но Скульд не переставала уговаривать его день за днем, ночь за ночью. Наконец он сдался, и его посланцы отправились за Большой Бельт.

Они привезли ответ, что конунг Хрольф с радостью разрешает своему зятю отложить выплату податей на тот срок, который он сам посчитает необходимым, и желает ему успехов в его начинаниях.

После этого Хьервард приступил к поискам недовольных властью верховного конунга или тех, кто совершил неблаговидные проступки. Скульд умело направляла своего мужа, и его желание отомстить росло вместе с его силой. Со своей стороны она придумала коварные уловки, с помощью которых удавалось скрывать от Лейдры то, что происходило на самом деле. Если какой-нибудь ее, подданный, хранящий верность конунгу Хрольфу, начинал открыто интересоваться кем-нибудь из посетителей Оденсе и объяснения не успокаивали его — Скульд знала, как с помощью заклинаний ослепить или даже убить любопытного.

Она больше не докучала своему мужу — напротив, стала щедра с ним в любви до такой степени, что он походил на восхищенного юнца. Но даже теперь ему не хватало смелости спросить, чем она занимается по ночам, когда уезжает верхом из королевских палат.

Так прошли три года. Что же касается конунга Хрольфа и его воинов, то можно сказать, что все это, время они жили счастливо, как и вся страна, которой он правил. О народе, живущем в достатке и безопасности, о справедливых законах и судах, о тучных урожаях и расцвете ярмарок, о росте городов и расчистке новых полей под пашни, о том, что каждый жил в мире со своим соседом, не остается преданий — только добрая память.

Однако воины не сидели сложа руки. Кроме охраны и сопровождения своего конунга в поездках, каждый владел кораблями или усадьбами, нуждавшимися в постоянном присмотре. Бьярки, несомненно, ездил на родину в Упленд навестить свою мать и отчима, захватав великое множество подарков; а Свипдаг ходил в далекие Финские земли в поисках пушнины; Хьялти плавал в Англию, чтоб увидеть все, что только возможно; быть может, что они вместе поднимались по рекам Руси или плавали по Рейну до самой земли франков. Если это так, то они, несомненно, вели там торговлю, и никто не осмеливался напасть на таких прекрасно вооруженных силачей.

Дома же они веселились всласть, каждый вечер закатывая пиры в королевских палатах, где столы ломились от жареного мяса и рога никогда не пустели, где скальды складывали висы, путники рассказывали о своих странствиях и Хрольф Жердинка никого ни в чем не ограничивал. Здесь воины ежедневно упражнялись во владении оружием и были обязаны ухаживать за ним; но,кроме того, устраивались там охоты и рыбные ловли, соколиные забавы, состязания по борьбе, бегу, скачкам на лошадях и гребле на челнах, бои жеребцов, соревнования в мастерстве закидывания невода, игры в бабки, долгие ленивые беседы, были и болтовня да пересуды с бондами, грандиозные планы, дневной сон — а рядом раскинулась Лейдра, где у каждого воина было по крайней мере по одной возлюбленной и где многие попадали в те самые прочные на свете силки, что сплетены ручонками малых детей. Нечего больше сказать об этих семи мирных годах, разве что одного — Дания никогда не забудет их. В конце последнего года конунг Хьервард и его жена Скульд послали своих людей к конунгу Хрольфу с известием, что скоро приедут в Лейдру праздновать Йоль и привезут с собой всю подать, что успели ему задолжать. И ответил посланцам конунг Хрольф:

— Идите и передайте, что я буду рад видеть их, и что они будут желанными гостями в моем доме.

2

В самой середине зимы, когда дни становятся похожи на проблески света в бесконечной ночи, наступает неделя встреч на праздничных пирах, преисполненных веселья и любви. Но нигде не праздновали Йоль с такой искренней радостью, как в палатах конунга Хрольфа.

Так было и в канун того Йоля: ярко сверкало пламя костров, полные кубки и рога со звоном сталкивались над пиршественным столом, везде гремел смех, слышались громкие песни и болтовня, так что от этого шума и гама сотрясались стены. Одетый в кафтан, украшенный красной и синей вышивкой и отороченный собольим мехом, в полотняные штаны и с тяжелыми золотыми украшениями на запястьях, шее и челе — верховный конунг Дании во всем своем величии восседал на троне перед собравшимися. У его ног возлежал пес Грам, кречет Хайбрикс сидел на его плече, а поблизости собрались соратники по битвам и походам, среди которых были лучшие мужи его державы со своими возлюбленными. Счастливая улыбка играла на губах Хрольфа, оттого, что все вокруг счастливы. Внезапно тень заботы пробежала по лицу конунга, и он обратился к Бьярки:

— Почему Скульд и Хьерварда нет среди нас? Не попали ли они в кораблекрушение?

— Вряд ли, мой господин, особенно в таком коротком плавании и при такой прекрасной погоде, — ответил норвежец. — Похоже, по какой-то причине они не стали сегодня продолжать путь, пристав на ночь к берегу у западной оконечности Зеландии, и уже завтра войдут на веслах в Роскильдскую гавань.

— Если только Скульд не потерпела неудачу в одном из тех предприятий, что она вечно затевает и которые требуют постоянного присмотра, — проворчал Свипдаг. Он всегда недолюбливал сестру конунга за ее ведьмовские дела.

— Ну, это было бы слишком печально, — откликнулся Бьярки, разом осушив серебряный кубок с пивом, смахнул пену с усов и крикнул, чтоб налили еще.

Вегг побежал выполнять его поручение. Мальчишка из Упсалы превратился в молодого мужчину. Стоит ли говорить, что он по-прежнему был невысок, худ, почти безбород, а его волосы были всегда спутаны, хотя он постоянно с яростью расчесывал их гребнем. Дружинники Хрольфа уже не пытались сделать из него воина. Для рукопашного боя он был слишком слаб, медлителен и трусоват, поэтому получал множество синяков и кровоподтеков, а несколько раз, случалось, и переломы. Воины, однако, относились к нему по-доброму — не потому ли, что он всегда смотрел на них своими блеклыми глазами с таким бесконечным благоговейным трепетом — так что просто не могли быть к нему суровы и постоянно следили, чтобы их юный друг был сыт и хорошо одет. А Вегг в благодарность старательно выполнял разные мелкие поручения и, не задумываясь, брался за любую работу. Предметом его особой гордости была должность виночерпия у конунга и его двенадцати главных вождей.

— Спасибо тебе, — сказал Бьярки, глядя на Вегга сквозь едкий теплый дым, пахнущий можжевельником, и добавил: — Почему ты носишься, мокрый от пота, как только что пойманная пикша? Садись, выпей чего-нибудь, пусть женщины прислуживают нам за столом.

— Э-э… я почитаю за честь стоять у тебя за спиной, — промямлил Вегг и, по-птичьи вскинув голову, снова оглядел ряды гостей. — Нужен ли я кому-нибудь еще, мои господа?

— Эй! Наполни-ка вот это, — сказал Хьялти и подал ему рог зубра, оправленный в золото. И, когда Вегг побежал выполнять поручение, смешно перебирая ножками, Хьялти заметил хохоча: — Сдается мне, что ему пора бы влюбиться. С тех пор как это случилось со мной, у меня все идет прекрасно.

— Да, девчонка у тебя красавица, — сказал конунг. — Почему ты не привел ее сегодня вечером?

— Ее слишком пугает мысль о возвращении домой в канун Йоля, после того, как стемнеет. А домой ей бы пришлось вернуться, так как здесь не найти уголка, где бы можно было позабавиться с ней — гостей-то набилось как сельдей в бочке.

В отличие от Бьярки и других дружинников, занимавших высокое положение, Хьялти еще не обзавелся достаточно вместительным домом в Лейдре или в ее окрестностях, чувствуя, что это довольно хлопотное дело, особенно если ты часто отсутствуешь где-нибудь на охоте или рыбной ловле.

Вернулся Вегг, неся наполненный рог, и, пав на колено, подал его воину. Хьялти погладил свою короткую бороду — ему не было еще и тридцати, зим — и продолжал:

— Конечно, в округе есть еще и стога сена и всякое такое. Вегг, дружище, как бы тебе понравилось получить в подарок на Йоль, скажем, девчонку-рабыню, что могла бы ублажить тебя?

У юнца отвисла челюсть. Несколько мгновений он мямлил что-то невразумительное, краснея и переминаясь с ноги на ногу, пока не выдавил из себя:

— Мне… Мне?.. Спасибо, господин, н-н-но… нет, вдруг она не захочет…

Он резко отвесил поклон и спасся бегством.

Хьялти, довольно хихикнув, пожал плечами. Лицо Бьярки оставалось серьезным. Он взглянул на конунга и сказал:

— Мой господин! Я уже говорил с тобой об этом раньше, но хочу напомнить снова, что все твои дети — женского рода…

— А я должен иметь сына, лучше всего от женщины, ставшей моей законной женой, — продолжил Хрольф.

— Да. И наши наследники, наши сыновья, дружно сомкнут щиты, под защитой которых Дания будет процветать — и после нашей смерти.

— Хорошую партию можно было бы найти в Свитьод, после того как конунг Адильс избавил мир от своего присутствия, — заметил Свипдаг.

— Все вы, конечно, правы, — кивнул конунг Хрольф. — Я слишком долго ждал. Здесь когда-то жила одна девушка… — боль мешала ему говорить, — она умерла. Я бы хотел, чтобы ее дух оставил меня в покое. Давайте поговорим об этом потом, через несколько дней.

Внесли Золотого Вепря. Хотя конунг и его воины больше не молились богам, но они не отказались от древнего обычая приносить клятвы во время Йоля. Хрольф был первым. Он встал, возложил правую руку на идола и, подняв чашу с вином в левой руке, произнес то, что произносил каждый год:

— Все лучшее, что есть во мне, отдам моей стране, ибо я — отец Дании и всех ее жителей.

Голос его был негромок, но его слышали во всех концах залы. Собравшиеся стояли в тишине, пока он пил свою чашу. Затем радостными криками они приветствовали своего любимого конунга.

Вскоре после этого Хьялти, попрощавшись со всеми, попросил разрешения удалиться. Впереди его ждали несколько миль зимней дороги — достаточный путь, чтоб его горячая голова успела слегка охладиться. Заспанный, дрожащий от холода конюх вывел его оседланного скакуна из конюшни во двор. К седлу были приторочены щит и кольчуга, к тому же воин захватил с собой копье, меч и нож, хотя казалось почти невозможным, что военное снаряжение может пригодиться ему в мирное время. Он вскочил в седло. Копыта застучали по каменным плитам проулков, где приземистые дома громоздились, точно утесы. Затем он миновал ворота, и город остался позади.

Лихим аллюром пустился Хьялти на север. Ночь была тихая и холодная, дыхание всадника и коня клубилось белесым паром, оседая инеем на железе. Звонкое цок-цок, что выбивали копыта на каменистых участках дороги, разносилось далеко над лугами, окутанными серым туманом, и хуторами, смутно видневшимися вдали. В вышине высыпало множество звезд, и сполохи северного сияния раскрывались веером из тускло-красных и ярко-зеленых лучей, заполонив собой полнеба. Небесная Колесница катилась на своих вечных колесах по искрящемуся Звездному Мосту в наступающий год. Однажды сова с шумом пронеслась мимо, и Хьялти подумалось, что, наверное, где-то затаилась дрожащая от ужаса полевая мышь, совсем как человек в страхе пред Небесными Силами. Он поднял голову и подумал: «Не по мою ли это душу?»

Тира, его наложница, жила одна в маленькой, но крепкой хижине, которую он купил, чтоб селить туда на время своих возлюбленных — рабынь или бедных хуторянок. Когда они начинали раздаваться вширь в ожидании ребенка или просто надоедали ему, Хьялти обычно прогонял их прочь, дав достаточно золота, чтоб на свободе — если они не были свободны раньше — им было легко найти себе достойного супруга. Тем не менее женщины частенько плакали, расставаясь с ним.

Хьялти сам отвел коня в стойло, пробираясь на ощупь в темноте, а затем несколько раз постучал в дверь.

— Кто там? — донеслось из-за ставень.

— А кто бы ты думала? — поддразнил ее Хьялти.

— Я… Я не ждала тебя…

— Но я уже здесь, и мне срочно надо согреться!

Она запалила сальную плошку и, отперев дверь, пустила его внутрь. Он протянул к ней руки в тусклом свете фитиля и едва тлеющих угольков очага. Тира была крупной молодой женщиной, светловолосой, полногрудой и приятной на вид.

Она сжала его в объятиях. Ее пальцы были такими крепкими, что никак не соответствовали округлой мягкости всего остального.

— О! Как я рада, что ты пришел! — шептала она. — Правда, сначала я испугалась… Все из-за этих ужасных снов, что у меня бывают теперь. От страха я просыпаюсь и как можно дольше стараюсь не заснуть, чтоб они не вернулись снова.

Он нахмурился, вспомнив, что накануне Йоля случаются самые жуткие вещи:

— О каких это снах ты говоришь?

— Орлы разрывали искромсанную плоть павших воинов… вороны кружили вокруг, и сполохи вспыхивали в непроглядной тьме, совсем как сегодня ночью… Знаешь, когда я была маленькой, у нас был сосед, называвший северное сияние Танцем Мертвецов… Затем я слышала голос, вещавший о чем-то целую вечность, и я, казалось, проваливаюсь в бездонную рану, разъявшую мир. Но мне так и не удалось разобрать ни одного слова…

На мгновение Хьялти и сам слегка испугался. Но потом, вспомнив, зачем он приехал сюда, с улыбкой сказал:

— У меня есть кое-что, способное прогнать прочь все твои страхи и дурные предчувствия, дорогая.

Они поспешили к постели, где их тела сплетались в страстном любовном порыве трижды за короткое время. Потом они заснули в объятиях друг у друга.

Но и ему стали сниться ночные кошмары: бешеная скачка и крики, разносимые ветром под низкими небесами, хлопанье крыльев, хищные когти и клювы, чувство потери, невыразимое и безграничное…

Хьялти с трудом заставил себя проснуться.

— Нет, я не сдамся! — сказал он громко.

Тира застонала во сне. И, казалось, какой-то странный шум донесся из глубокой ночной тьмы.

Что-то двигалось и скрежетало вдали, в нескольких милях от этого уединенного места. Хьялти выскользнул из-под покрывал. Холод сковал его обнаженное тело. Он нащупал окно и распахнул ставни.

Покрытая инеем пустошь по-прежнему простиралась под мерцающими снопами света и высоким звездным небом. Там и здесь виднелись черные деревца, похожие на скелеты. А вдалеке, у самого края равнины медленно продвигался отряд, направляясь из Роскильде-фьорда к Лейдре.

Хьялти обладал острым зрением, и слишком хорошо он знал, что означают блеск металла над выстроенными в боевом порядке людьми, которых было несколько сотен, и этот глухой топот сапог и копыт, и скрип повозок, нагруженных военным снарядом. К тому же не только из людей состояло это войско. Крылья, вспарывая темноту, шумели в вышине; бесформенная жуткая масса всяческой нежити шагала, ползла, летела, прикрывая воинов с флангов.

Увиденное так поразило Хьялти, что он не смог сдержать крик.

Тира проснулась.

— Что случилось? — спросила она.

— Подойди сюда, — ответ застрял у него в горле. — Смотри! — Он указал в темноту. — Друзья не ведут себя так! Слишком поздно я понял, что готовили конунг Хьервард и его жена Скульд. Они собирали войско на Фюне, чтоб высадиться на здешних берегах, объединившись с этой нечистью, а теперь… теперь им удалось осуществить это! Кто, кроме ведьмы, сможет призвать под свои стяги этаких чудовищ… а ей было позволено отсрочить выплату подати… О боги!!!

На севере был распространен обычай кровной мести, который назывался «знаком кровавого орла». Человека клали животом на землю и крепко держали, пока мститель вспарывал ему ножом лопатки и ребра вдоль хребта, так чтоб они торчали, подобно крыльям. Но даже такая пытка не вырвала бы из груди Хьялти того вопля, какой услыхала той ночью Тира.

— Превосходя числом… без предупреждения… — простонал он и вновь крикнул: — Света! Скорей запали плошку, ленивая девка! Я должен собраться… и срочно найти моего конунга!

Возможно, она была уязвлена безразличием, промелькнувшим в глазах возлюбленного, и ей захотелось задержать его на мгновение, чтоб напомнить о себе? А может быть, она просто была недалекой и сразу не осознала, какая огромная опасность угрожает ее конунгу, который, сколько она помнила, был всегда всемогущ, и она не нашла ничего лучшего, как попытаться рассеять мрачные мысли своего возлюбленного с помощью шутки? Эта женщина мертва уже многие сотни лет, и мы не можем теперь узнать, что побудило ее поступить так, но, когда Хьялти в шлеме и кольчуге направился прочь, Тира встала в дверном проеме. Плошка, которую она держала, отсвечивала желтоватым блеском на ее плаще, наброшенном на плечи и почти не прикрывавшем ее прелести, бывшие в самом расцвете. Она улыбнулась и сказала дрогнувшим голосом:

— Если ты падешь в битве, сколько лет должно быть тому, кто станет моим мужем?

Хьялти остановился, как будто его сковал мороз под звездным небом. Наконец он ответил:

— Что бы тебе больше понравилось иметь — двух двадцатилетних дружков или одного под восемьдесят?

— О, двух, что помоложе, — засмеялась она слабо. Может быть, она хотела добавить что-нибудь вроде: «Но вряд ли они мне заменят одного тебя, дорогой». Но не успела.

Хьялти, яростно крикнув:

— За эти слова ты поплатишься, потаскуха! — бросился на нее с ножом и, поймав за волосы, напрочь отсек девушке нос.

Она отшатнулась, зажимая рану. Плошка разбилась об пол и погасла. Кровь хлынула между ее пальцами.

— Ты вспомнишь меня, если кто придет к тебе, — глумился Хьялти. — Хотя мне кажется, что ни у кого не будет особого желания миловаться с тобой теперь.

Слишком ошеломленная, чтобы рыдать, она ответила:

— Но ведь я только хотела, чтобы ты остался со мной… Мне был никто не нужен… кроме тебя.

Ее голос, что был всегда таким милым, теперь звучал глухо и сдавленно.

Нож выпал у Хьялти из рук. Он замер на мгновение, осознав, к своему ужасу, что страх за конунга и собратьев по оружию превратили его в берсерка. Нагнувшись, он подобрал нож, чувствуя, что тот скоро снова понадобится, и вложил его в ножны, даже не стерев кровь.

— Никто не в состоянии думать обо всем сразу, — сказал он печально.

Хьялти попытался было поцеловать девушку, но та отпрянула в ужасе. А в Лейдре… в Лейдре все спали, ни о чем не подозревая. Воин вскочил в седло и поскакал прочь.

Вражеская дружина продвигалась довольно быстро и была уже далеко впереди него. Хьялти мчался, не разбирая дороги. Ветер ревел в ушах, проникая в легкие и кровь. Сполохи северного сияния словно бы заполнили его череп. Он вспомнил, что надо сделать крюк, чтобы остаться не замеченным врагами, или, того хуже, той воплощенной ночью, что шла с ними. Он добрался до частокола, окружавшего кварталы Лейдры, не потратив ни минуты попусту. Тут его конь пал замертво от бешеной скачки.

Ловко спрыгнув и перевернувшись через голову, он вскочил на ноги и закричал в небеса:

— Прими эту жертву, если желаешь!

Миновав дремлющую у ворот стражу, он вихрем помчался по переулкам Лейдры к ярко освещенным королевским палатам. Здесь он, подхватив головню среди тускло мерцавших угольков кострища, разворошил их так, что языки пламени взметнулись вверх, и закричал о приближении неприятеля.

Затем, выбежав за порог, бросился к другим домам города, призывая всех, кто приносил клятву верности конунгу Хрольфу, подняться и взяться за оружие. Старая песня о Бьярки вкладывает в его уста такие слова:

Гей, ратоборцы! В беде повелитель!

Каждый, кто конунгу друг и державе,

знай, что настала страда для схватки!

Хрольф, запасай понадежней оружье:

с моря подходят вражии рати,

град окружив, ощетинясь клинками.

Подать от Скульд, твоей сводной сестрицы,

злата в палатах твоих не умножит,

но возродит среди Скъельдунгов распрю.

Знай, что пришел сюда Хьервард-предатель

силою трон захватить и державу,

Но не страшит нас ни смертью ни увечье —

только б отмстить бессердечной гадюке.

Знатные мужи! Иль забыли обеты,

что вы давали, от меда хмелея!

С яростью шквала долг верности Хрольфу

в битве заплатим: дарил он дружине кольца,

героев одаривал златом.

Бейтесь мечами, что вам даровал он,

в шлемах, в кольчугах, подаренных Хрольфом.

Выше щиты, ибо в схватке суровой,

братья, пора отслужить за подарки!

Мужеством конунгу, даны, воздайте!

Минули пиршества в пышных палатах,

где мы за здравие рог подымали,

где похвальбою полнились речи,

больше, чем столы медом и брашном.

Вспомним любовные игры в палатах,

лица подруг, когда мы им дарили

дар королевский — пестрые платья.

Нынче оставьте подруг! Ибо Хрольфу

Хильды суровые игры потребней.

Бейтесь с врагом вы за жизнь господина

и за свою, не жалея ударов!

Трусам — не место, лишь тот, кто пощады

у топора и стрелы не попросит

и не сморгнет пред холодным железом —

истинный воин пусть выйдет для схватки.

Лучших бойцов, что верны господину,

в битву ведет лучший конунг в Мидгарде.

Сомкнутым строем, щиты поднимая,

выставив копья, сжимая секиры,

ринутся даны в кровавую сечу.

Мы не отступим пред полчищем вражьим,

Стыд и позор тому ратоборцу,

что раболепствует перед удачей!

Все проснулись и покинули свои дома: сначала Хромунд Суровый, затем Хрольф Быстроногий, Свипдаг и Бейгад, Хвитсерк — был пятым, Хаакланд — шестым, Хрефил Грозный — седьмым, Хааки Отважный — восьмым, Хватт Высокородный — девятым, Старульф — десятым, и впереди всех Будвар-Бьярки и Хьялти Благородный, а за ними — многие другие воины, пока весь город не наполнился их, криками и звоном оружия. Тем временем войско Хьерварда и Скульд подошло к частоколу Лейдры, окружив столицу Дании со всех сторон. Врагов было так много, что они заполонили все вокруг, насколько можно было разглядеть сквозь сумрак. Они прихватили с собой несколько мощных таранов, чтобы пробить бреши в частоколе, хотя Хьервард предпочел бы пощадить город и сражаться с его защитниками в чистом поле, если б те согласились. Пламя уже охватило крайние дома, подожженные факелами, которые враги бросали на крыши. В вышине металась какая-то крылатая нечисть, а внизу ругань и звон оружия воинов смешивались с нечеловеческими воплями и грохотом. Вдали были разбиты чернью шатры уродливых очертаний, и внутри их горели колдовские огни.

— Нынче конунг Хрольф нуждается в бесстрашных соратниках, — воскликнул Бьярки, — в таких, что не станут топтаться у него за спиной, в таких, в чьей груди бьется отважное сердце.

— Странные речи ведешь ты, мой старый друг, — сказал ему конунг.

Бьярки, встряхнувшись, вскарабкался на вершину сторожевой башни. В этот миг он казался скорее медведем, чем человеком.

— Воздух пропах заклятиями, — проворчал он. — Я чувствую… нечто странное восстало… Оно, должно быть, было знакомо моему отцу, в те времена, когда я еще не родился, и дух его поможет мне…

Он поспешно спустился вниз в палаты.

Там конунг Хрольф, восседая на троне, принимал посланцев Хьерварда и Скульд. Те старались говорить с твердостью, которая порой бывала поколеблена направленными на них суровыми взглядами. Мол, ежели конунг желает сохранить себе жизнь, он должен подчиниться воле своего зятя — требовали пришельцы.

Золотисто-рыжая грива Хрольфа Жердинки сверкала в отблесках факелов.

— Не бывать этому никогда! — ответил он. — Я слишком многим обязан тем, кто верит в меня. Слушайте же и донесите своим хозяевам, что слышали! — Он повысил голос. — Пусть принесут сюда лучшее, питие, что есть у нас, и будьте веселы, друзья мои, чтоб все видели, какие воины собрались здесь. За одно лишь будем мы биться — чтоб наше бесстрашие осталось в памяти людей, ибо не бывало еще воинских клятв крепче наших. — И добавил, обращаясь к посланцам: — Скажите Хьерварду и Скульд, что мы будем весело пировать, прежде чем соберем с них щедрую дань.

Когда эти слова передали королеве, которая в это время находилась в своем шатре и колдовала над кипевшим в котле варевом, все уже было готово к штурму Лейдры. Она тяжело вздохнула и прошептала:

— Нет на свете другого такого человека, как мой брат Хрольф. Дурное дело мы затеяли… — но недолгий приступ стыда прошел, и она продолжала мрачно: — Но, раз начав, доведем дело до конца.

А тем временем дружинники конунга весело пировали в королевских палатах. Только Бьярки, Хьялти и Свипдаг оставались печальны — каждый по своей причине — стараясь, чтоб другим не передалось их настроение. Остальные же вспоминали былые дни, хвалились своими подвигами и славили конунга, который был, без сомнения, веселее всех в зале.

Предрассветный туман пал на мерзлую землю, когда Хрольф Жердинка и его воины, вооружившись, вышли за ворота Лейдры.

3

Тучи рассеялись. Вдалеке, за стеной частокола, серовато-бурая земля, местами покрытая тонкими слоем снега, почти сливалась с небосводом цвета потускневшего железа. День выдался морозным и безветренным. Рать конунга Хьерварда не отличалось пестротой воинских облачений. Даже боевые стяги, казалось, поблекли. Она состояла из толпы наемников, собранных по всему свету. Было среди них много грабителей и убийц, объявленных вне закона, злобные лица виднелись под купленными для них Хьервардом шлемами.

В отличие от этих головорезов, дружинники конунга Хрольфа были одеты в плащи ярких цветов. Его собственный плащ был ал, как живое пламя. Штандарты его вождей, украшенные изображениями птиц и зверей, выстроились клином, окружая королевское знамя — зеленый ясень на золотом фоне.

— Вперед! — закричал Хрольф.

Меч Скофнунг взметнулся ввысь. Дружинники ответили гортанными криками. Затрубили рога и луры, залаяли боевые псы, и защитники города, все как один, бросились на врагов. Хотя те значительно превосходили их числом, все же дружинников Хрольфа было не так уж мало. По их шеренге катилась та волна, подобная колыхаемой ветром ржи, что говорит об отменной воинской выучке.

Сверху засвистели стрелы. Зловеще ощетинились копья. Град тяжелых камней обрушился на их щиты. Хрольф перешел с шага на бег, его дружина действовала с ним заодно, как часть его тела.

Защитники Лейдры врезались в ряды Хьервардова войска. Запело железо. Какой-то воин замахнулся на Хрольфа своей секирой. Хотя конунг был ниже ростом и легче своего противника, он не растерялся и отразил этот мощный удар своим щитом, в то время как его клинок с громким звоном ударил сбоку. Нападавший упал. Хрольф оглянулся и начал прорубать себе путь в глубь рядов мятежников. Справа от него звенел Голдхильт, меч Хьялти, увенчанный золотой рукоятью, слева секира Свипдага металась, как ураган. Пес Грам рвался из-под ног, пытаясь схватить врага за горло, а над головой кречет Хайбрикс парил на сверкающих крыльях.

Удар за ударом обрушивался на шлемы, щиты и кольчуги, порой доставая до мяса и костей. Копья и стрелы глубоко вонзались в живую плоть. Пронзенные, изрубленные воины тонули в потоках крови. А по завалам тел шли дружинники Лейдры. Вражеские всадники, пытавшиеся расчистить пространство для решительного натиска, не находили ничего, кроме людского месива, где их подстерегала смерть.

Хьялти Возвышенный весело пел:

Много кольчуг изорвано в клочья,

многие шлемы пробиты, помяты,

многие всадники сброшены с седел,

Только наш конунг неустрашимый

весел по-прежнему, словно пирует

с полною чашей доброго меда.

Каждый удар его силы исполнен,

Кто из героев с ним может сравниться?

Силой, возросшей двенадцатикратно,

многих бойцов он поверг в этой битве,

Пусть убедится Хьервард коварный,

как славный Скофнунг жалит смертельно,

как он поет, пробивая кольчуги,

груди пронзая насквозь супостатам!

Хрольф Жердинка, забрызганный кровью, но без единой царапины, веселым смехом подбадривая своих воинов, продолжал пробиваться дальше. Мало-помалу вражеские ряды перед ним дрогнули и расступились. Жестокой была эта схватка: если бы число воинов с обеих сторон было примерно равным, она бы уже закончилась.

Но у властителя Лейдры недостало сил, чтоб превозмочь вражеское войско. Хотя он разбил его в центре, но фланги практически не понесли потерь. Под развевающимися стягами, под трубное пение рогов дружина Хрольфа отступила в боевом порядке, почти не нарушенном во время атаки. Воинам ничего не оставалось, как переводить дыхание, прежде чем резня вспыхнет с новой силой. Свипдаг заревел на тех, кто был слишком увлечен битвой:

— Быстро занимайте место в строю! Враги хотят, чтобы мы выдохлись, преследуя их! Однако, — добавил он, резко повернувшись к своему господину, — если мы не сможем в ближайшее время прорубить путь сквозь шеренги врагов к тем шатрам, где королева Скульд сейчас бормочет свои заклинания — нам придется биться с кем-то похуже, чем эти воины. Та нечисть, которую мы видели лишь мельком, боится сражаться при свете дня. Но этой ведьме дай только время, и она сумеет их заставить.

Его единственный глаз гневно взирал поверх груд мертвецов и корчившихся от боли, стонущих раненых на шеренги вражеских воинов, готовящихся к продолжению битвы.

Хьялти, смахнув пот со лба, оглянулся вокруг и сказал удивленно:

— Э-э, а где Бьярки? Мне казалось… он должен быть сердцем нашего правого фланга… Вон его стяг, его воины… но я нигде не вижу его самого.

Веселье покинуло конунга. Он оборотился назад и прищурившись разглядел рядом маленького Вегга. Юный швед облачился в кожаную куртку, нахлобучил на голову ржавый шлем, смахивающий на котелок, и вооружился огромным ножом для разделки мяса. Его колени подгибались от усталости, кровь текла из разбитых губ.

— Подойди ко мне, — позвал его Хрольф.

Вегг повиновался.

— Твое место в тылу, парень, — сказал конунг.

— Но ведь я один из твоих людей… — ответил он, — ведь так?

— Хорошо, тогда ты будешь вестовым. Беги и узнай, что случилось с Будваром-Бьярки. Может, его убили, или взяли в плен, или что еще? Кто-нибудь должен был это видеть, ведь он мужчина весьма внушительных размеров, да и борода его ярко-рыжая приметна!

Вегг бросился выполнять поручение. Хрольф проводил его взглядом.

— Думаю, он излечился от страха, — сказал он задумчиво. — В его впалой груди бьется настоящее сердце.

Хьялти, погладив усы, потопал ногами и похлопал рукой об руку, стараясь согреться во время бездействия, казавшегося бесконечным. Было похоже, что битва никогда не продолжится. Первое столкновение заняло большую часть этого, самого короткого дня в году. Солнце терялось в серой дымке, окутавшей небо.

Вскоре вернулся Вегг.

— Господин, — начал он, — никто не видел Бьярки. Ничего о нем не известно с той самой минуты, как мы вышли из города.

— Не может этого быть! — вмешался Хьялти. — Разве мог он так поступить — не занять место в бою рядом со своим конунгом?.. Он, кого мы считали самым бесстрашным из нас?

Конунг Хрольф обнял его за плечи и сказал:

— Он, должно быть, там, где может больше всего помочь нам. Вся его воля не может быть направлена сейчас ни на что другое. Береги свою собственную честь, будь всегда впереди и не вздумай насмехаться над твоим старшим другом, ибо никто из вас не может сравниться с ним. — И добавил в волнении, обращаясь ко всем воинам: — Я не хочу обидеть никого из вас — все вы великие воины.

Хьервард и вожди его рати пытались воодушевить своих воинов горячими речами и построить их в лучшем боевом порядке, чем прежде. Теперь они лавиной устремились на защитников Лейдры. Хрольф, издав вновь боевой клич, повел своих дружинников навстречу.

Еще больше дротиков и стрел засвистело в воздухе, еще больше звенящих ударов и предсмертных криков огласило округу. Встретившись в бою с воинами, не принимавшими участия в предыдущей схватке, люди Хрольфа могли оказаться в плачевном положении. Но они продолжали яростно рубить и колоть, прокладывая себе путь сквозь вражеские порядки, как и прежде. Ничто не могло противостоять им.

Впереди их клина, рядом с конунгом, шел огромный рыжий медведь. Каждый удар его лапы повергал убитого воина наземь, его челюсти разрывали железо; становясь на задние лапы, он сбрасывал с седел всадников и убивал лошадей, и ни один клинок не мог причинить ему вреда. Мало кто с обеих сторон видел это — в такой тесноте сражались воины. Дружинники Хрольфа, которым медведь не причинял зла, обратили внимание, что шеренги противников начали быстро редеть. Славно рубились они и не видели, что творится рядом с ними. Между тем ужас объял воинов Хьерварда. Мятежный конунг взгромоздился в седло, стараясь оглядеть поле боя и понять, что происходит. Призвав своих вождей, он приказал им трубить отступление, прежде чем его войско ударится в бегство.

Хьялти же медведя почти не замечал. Он был слишком поглощен отражением и нанесением ударов. В столпотворении звенящего оружия, щитов, шлемов, лиц, искаженных ненавистью, он не мог осознать, чем на самом деле занят медведь. Ослепленный яростью, он решил, что зверя послала королева Скульд, но тот не может помочь ей, пока не зайдет солнце.

В грохоте и вое битвы его не оставляла мысль, что Бьярки, ставший для него больше чем отцом, может покрыть себя вечным позором из-за, того, что не сражается здесь сегодня.

Когда враги отступили и Хьялти понял, что грядет новый перерыв в битве, он побежал в направлении города. Надо было спешить, перепрыгивая через убитых и умирающих, скользя в лужах крови, от которых подымался пар, и распугивая птиц, раздиравших падаль. Он промчался через распахнутые ворота, вниз по пустынным проулкам, мимо запертых дверей и захлопнутых ставень, за которыми дрожали в страхе женщины и дети, пока не достиг дома Бьярки. Двери были не заперты. Хьялти широко распахнул их и ворвался в комнату. Там было холодно и по-зимнему сумеречно. Огонь в очаге почти погас. Слабые отблески едва освещали угол, где сидела жена Бьярки, Дрифа дочь Хрольфа, прижимая к себе детей. На кровати лежал человек. Он был одет в кольчугу, но его меч был в ножнах. Человек пристально смотрел вверх.

Женщина вскрикнула и кинулась, чтоб остановить Хьялти, но тот ринулся вперед, не обращая на нее внимания, и, схватив лежащего за могучее плечо, закричал:

— Долго ли нам еще ждать лучшего из воинов?! Это неслыханно, что ты до сих пор не на ногах и не пользуешься силой своих рук, мощных, как медвежьи лапы! Вставай, Будвар-Бьярки, мой наставник, вставай, или я сожгу этот дом и тебя вместе с ним! Жизнь конунга в опасности! Неужели ты опозоришь свое доброе имя, которое с гордостью носил до сих пор!

Норвежец повернулся, потом встал, нависая над своим товарищем. Прежде чем ответить, он тяжело вздохнул:

— Ты не должен называть меня трусом, Хьялти. Я не ведаю страха. Никогда я не уклонялся ни от огня, ни от железа, и сегодня ты увидишь, что я все еще могу отважно сражаться. Всегда конунг Хрольф считал меня лучшим из своих воинов. Я пред ним в неоплатном долгу за его дочь Дрифу, что стала моей женой, за те двенадцать богатых усадеб, что он дал мне, и за многие другие богатства. Я воевал с викингами и разбойниками, вдоль и поперек объехав Данию, державу, что мы воздвигли на нашей крови, я был в походе против Адильса, и Агнар убит мной, и многие другие отважные воины…

Его речь, звучавшая так, словно он бормотал во сне, внезапно прервалась. Его взгляд обжег Хьялти, неожиданно ощутившего озноб.

Бьярки заговорил быстрее:

— Но теперь мы имеем дело с более опасным и великим колдовством, чем прежде. И ты сослужил своему конунгу плохую службу, ибо близится уже конец битвы. О, это произошло нечаянно, — продолжал он с печальным вздохом, — не потому, что ты не желал ему добра. Только ты и он могли помешать мне — как это и случилось — ибо всякого другого я бы убил на месте. Жаль, ибо теперь все должно свершиться, как суждено судьбой. И нет выхода из этого капкана, ведь я не смогу больше оказать конунгу Хрольфу ту помощь, что была мне под силу до твоего прихода.

Склонил Хьялти гордую голову и промолвил сквозь непролитые слезы:

— Бьярки, кроме тебя и Хрольфа не было надо мной вождей. Лучше бы не говорил ты мне о том, что я совершил.

Норвежец надел шлем, и Дрифа подошла к нему. Он взял ее руки в свои.

— Больно мне оттого, что больше мы не свидимся. Береги наших детей.

— С таким отцом, — ответила она, — им не понадобится чужая помощь.

Он обнял детей. Держа один щит в руке, другой — закинув за спину, чтоб воспользоваться им, когда первый будет изрублен в щепки — норвежец последовал за Хьялти.

День клонился к ночи, когда Бьярки предстал перед конунгом Хрольфом и спросил:

— Приветствую тебя, мой повелитель! Где мне лучше встать?

— Там, где ты сам выберешь.

— Тогда я встану рядом с тобой.

И сверкнул, обнаженный, меч Луви.

Скороход примчался к конунгу Хьерварду из черного шатра, где находилась королева Скульд. Конунг вглядывался в сумрак, но нигде больше не было видно рыжего медведя, как будто его никогда и не было. Ободренный, он приказал сообщить своим воинам это радостное известие.

Хьервардова рать продвигалась вперед медленно и недружно. Она понесла серьезные потери, ведь в ее рядах было немало трусов. Гораздо меньше пало защитников Лейдры, а те, кто остался жив, были по-прежнему отважны и свирепы. Но все-таки — может быть из-за того, что колдовство внушало им больше ужаса, чем даже воины Хрольфа — мятежники вернулись на поле брани.

В одиночестве, и все же не одна, королева Скульд гадала, разбрасывала кости, покрытые рунами, и размахивала своим колдовским посохом. Огонь взмыл ввысь, и всякая нечисть заклубилась в дыму и в облаках пара над кипящем котлом.

Прямо из рядов дружины Хьерварда выскочил жуткого вида вепрь — серый, как волк, и, огромный, как бык. Земля дрожала под его копытами, клыки сверкали подобно мечам, дикое рычание и вой вселяли ужас в слабые души.

Датские псы окружили вепря. Заливаясь лаем, они взяли его в кольцо. Зверь поворачивал свою морду то вправо, то влево, разя и калеча тех, что были ближе. Вскоре все боевые псы, изорванные и раздавленные, лежали валом вокруг него. Дольше всех Грам висел у него на горле. Но кабан яростно подбросил пса вверх и, когда тот упал, пронзил его насквозь своими клыками.

И тогда кинулся вперед страшный зверь. Из щетины его полетели стрелы. Ни один щит не мог спасти от них. Под напором этой сверкающей смерти дружинники конунга Хрольфа падали как подкошенные. В их рядах появились прорехи, которые некем было заполнить.

Свипдаг начал раскручивать свою секиру над головой.

— Сомкнитесь! — рявкнул он. — Убейте эту нечисть, прежде чем она доберется до конунга!

Он бросился вперед. Кречет Хайбрикс парил над его головой.

Стрела поразила Свипдага в левое плечо. Он продолжал крутить свое оружие, готовый в любой момент раскроить череп вепрю. Два ворона подлетели к Хайбриксу. Он отважно встретил их когтями и клювом. Неуязвимые, они забили ястреба до смерти. Глянул на них Свипдаг. Всего на миг отвел он взгляд единственного своего глаза от чародейского вепря, и тут же острые клыки вонзились в его живот. Высоко взлетело тело Свипдага в облаке кровавых брызг и долго падало вниз.

А вепрь прорывался сквозь боевые порядки Хрольфа Жердинки, проникал все дальше, сокрушая все на своем пути.

Но так было не везде. Только один фланг был смят, другой продолжал сопротивляться. Держался и центр, где сверкали клинки конунга Хрольфа, Бьярки и Хьялти.

Вскоре, однако, под натиском врагов смешались и другие шеренги королевской дружины.

Битва бросала воина на воина, шеренгу щитов — на шеренгу щитов, ярость находила выход в неистовстве, сталь рассекала воздух со свистом, отовсюду сыпались удары.

Тяжело дыша, сраженные падали на окрашенную кровью мерзлую землю, над которой сгущались морозные сумерки.

Громче, чем вепрь, рычал Будвар-Бьярки. Его звенящий меч метался, как ураган, сокрушая всех и вся. Там падала голова, рука или нога, щит или шлем отлетал в сторону вместе с костями его владельца, но, на место павшего становился новый воин — и руки Бьярки были в крови по самые плечи. Он не желал ничего другого, как только убить побольше врагов, пред тем как сам он падет.

Хрольф Жердинка больше не смеялся. Он только бил мечом, раз за разом. Хьялти стоял рядом, стараясь прикрыть конунга от ударов. Остальные защитники Лейдры сражались не менее отважно.

Уже совсем стемнело, однако было похоже, что, хотя много воинов Хьерварда пало, их не становилось меньше. Бьярки узнал одного из нападавших. Он помнил его еще с тех времен, когда держава Хрольфа процветала. Теперь этот воин сражался на стороне Хьерварда. Изрубленный, многократно раненый, норвежец не слишком хорошо защищался. Бьярки почувствовал, как копье пробивает кольчугу, но удар не причинил ему большого вреда. Меч Луви расщепил щит врага. Несколько мгновений противники обменивались ударами. Бьярки отсек противнику руку и ногу и, изловчившись, вонзил клинок ему в грудь. Тот упал так быстро, что норвежец даже не заметил этого.

Битва разгоралась с новой силой. Воинов Хрольфа Жердинки постепенно оттесняли назад. Вдруг Бьярки снова увидел того воина. На его лице, искаженном диким оскалом, зияли пустые глазницы, но сам он продолжал сражаться. Бьярки нанес ему еще несколько ударов, пока в вихре битвы не потерял его из виду. Это был не единственный случай, когда он нарывался на подобную нежить. Оставшиеся в живых вожди дружины Хрольфа затрубили в рога, призывая всех, кто может, сомкнуться у ворот города. Здесь некоторое время им удавалось удерживать несколько пядей земли. Они так яростно рубились во, мраке, что враги начали поспешно отступать от этого узкого прохода. Еще несколько усилий, и защитники смогли передохнуть.

Бьярки, узнав Хьялти в темноте, крикнул ему:

— Наш противник наделен особым могуществом. Я думаю, много воинов, восстав из мертвых, бьется здесь против нас, и с ними невозможно сладить. Где тот воин из дружины конунга Хрольфа, что назвал меня трусом?

— Ты сказал правду, — ответил его побратим, — и сказал ее без обиды. Здесь плечом к плечу с тобой стоит тот, кто зовется Хьялти. Сейчас я особенно нуждаюсь в бесстрашных товарищах, брат мой по клятве, ибо мои щит, кольчуга и шлем пришли в негодность. И хотя я убил не меньше врагов, чем бывало, я не в состоянии ответить на все удары, которые мне предстоит принять. Не стоит теперь нам спорить друг с другом.

В ворота проходили последние воины Лейдры. Их конунг и еще несколько дружинников сдерживали натиск неприятеля, пока заколдованный вепрь не напал на них. Он разбивал щиты в щепки, подминая людей и разбрасывая их в стороны. Бьярки вышел навстречу зверю. Его меч Луви сверкнул, как падающая звезда. Кабан упал замертво, но сначала он все-таки успел пробить клыком кольчугу норвежца.

— Велика моя скорбь, — прошептал Бьярки, — ибо я уже не смогу помочь своему господину…

Хьялти подал ему руку, помогая подняться. Бьярки успел сделать девять шагов, перед тем как пасть. Щитоносцы, сомкнувшись вокруг конунга Хрольфа, отступили за частокол. Их преследовали враги. Вперед устремилась худенькая фигура Вегга.

— Я задержу их! — крикнул он.

Какой-то воин, усмехнувшись, огрел его секирой. Удар не пробил котелка-шлема, но Вегг упал оглушенный.

Битва все еще продолжалась. Автор Песни о Бьярки вкладывает в уста Хьялти следующие слова:

Наши жизни потеряны нами!

рог последний судьбой осушен.

Мы ли труса праздновать станем,

нам ли в страхе просить пощады,

вместо доли, достойной героя —

пасть за честь своего господина?

Враг лавиной вломился в город:

двери домов поддаются секирам.

Наши кольчуги порваны в клочья,

плечи под ними в кровавых ранах.

Злобен лязг клинков и копий,

но никто не бежит из битвы:

лучше пасть со славой, чем жить в бесчестье.

Сколько пало во поле братьев:

смерть их косит, точно колосья,

кости блестят в потоках крови,

словно камни в ручье весною.

О, как мало ратоборцев

рядом с конунгом нашим клинки подъемлет,

и как много — но нет, не приспеют —

надо новых бойцов для победы.

Кончились стрелы, сломались копья,

щиты расщепились до яростно сжатых кулаков —

гнет усталость героев.

С рук сорвем золотые запястья,

что в дни мира дарил нам конунг,

пусть нам тяжесть золота служит,

мощь удару руки придавая,

Смерть не властна над верностью нашей!

Пусть же бежит, боязнь, убоявшись!

Пусть оружье врага послужит

мерой доблести воиновдатских!

Жить после жизни, прожитой как должно,

память способна, и прах забвенья

до Сумерек Света имя не скроет,

громкое славой имя героя.

Умирая, Бьярки лег на землю, скованную морозом. Хьялти склонился над ним. Прошептал ему воевода, устремив взгляд в небо:

— Так много наших врагов собралось здесь, что у нас нет никакой надежды противостоять им. Но Одина я не видел. Сдается мне, что этот жестокий и вероломный сын троллей должен парить где-то рядом. Если бы я только знал, где он, этот несчастный упал бы с раной, что заставила бы его выть от боли, за то, что он причинил нашему конунгу.

— Нелегко сражаться с судьбой, — сказал Хьялти, — или противостоять могуществу асов.

Через мгновение он закрыл глаза Бьярки, встал и ушел навстречу своей смерти.

Последние воины конунга Хрольфа сплотились вокруг него. Скульд собственной персоной явилась из темноты ночи. Совсем обезумев, она вызывала чудовище за чудовищем. Под этим натиском колдовской силы, о которой прежде никто не ведал, под безжалостными клыками, в мелькании теней, зловонии, рыке и стонах гибли дружина и ее вожди. Конунг вышел из-за разбитой шеренги щитов. Он повергал наземь воина за воином. Никто не видел, как погиб Хрольф Жердинка: битва поглотила его.

Одержав победу, Скульд засуетилась, стараясь вернуть всю вызванную ей нежить туда, откуда она явилась, и заставить мертвых лежать спокойно. Затем она при свете факелов принесла присягу своему мужу, объявив его верховным конунгом Дании. Клятва была произнесена скороговоркой, так как они оба были слишком утомлены, чтобы радоваться. Супруги нашли приют в королевских палатах. Темнота и покой опустились на Лейцру.

Вегг, очнувшись в одиночестве, горько зарыдал.

Сказание о Вегге

1

На исходе ночи начался снегопад, продолжавшийся весь следующий день до самых сумерек. Казалось, он обнес мир непроницаемой стеной, стерев грань между землей и небом в тихом вечернем воздухе. Снег тяжело навалился на крыши домов, застлал истоптанную, залитую кровью землю, словно стараясь скрыть от воронья груды мертвецов.

В сумеречной хмари зимнего утра медленно двигались женщины Лейдры, возглавляемые Дрифой дочерью Хрольфа. Их лица скрывали черные капюшоны длинных плащей. Связками веток сметая снег с убитых, они пытались отыскать среди них своих мужей, а когда находили, то помогали друг дружке отнести их тела домой. Конунг Хьервард приказал не тревожить женщин, хотя в этом приказе и не было необходимости, ибо самый дикий из разбойников, что стояли на страже, опершись на свои копья, испытывал чувство благоговейного страха в окружении этих безмолвных теней, появлявшихся здесь и там и вновь исчезавших в подслеповатом сумраке. Слишком много ужасного случилось вчера. Слишком высока была цена победы. Победы, обратившейся в пепел.

Еще тяжелее было тем, кто видел королеву после возвращения из шатра, где она колдовала на исходе дня. Скульд двигалась как сомнамбула. Вес зеленых глазах сквозил тусклый блеск. Осунувшееся лицо было искажено усталостью. Снег на непокрытых волосах делал ее похожей на старуху.

В палатах конунг отвел ее в сторону, в самый угол, подальше от жалкой испуганной челяди.

— Ну, какие предзнаменования явились тебе? — прошептал он, сжимая пальцами край ее плаща.

— Недобрые, — ответила она упавшим голосом, устремив свой взгляд вдаль. — Снова и снова я бросала руны, но каждый раз они ложились, предвещая нечто ужасное. Когда же я вглядывалась в поверхность колдовского варева в котле, мне не являлось ничего, ничего кроме… Там, далеко в горном краю, кто-то ревел, и эхо ущелий отвечало его скорби и гневу подобьем погребального звона. Это был не человек… Похоже, мы с тобой явились всего лишь орудиями в чьих-то руках. — Скульд с трудом овладела собой; глаза ее прояснились, осанка приобрела уверенность. — Но ты теперь — конунг Дании, а я — твоя королева. — В голосе ее сквозило высокомерие. — Пусть же мир узнает об этом!

В тот вечер Хьерварду пришлось устроить пир в честь победы, но пиршество получилось невеселое. Он поблагодарил своих воинов и преподнес им богатые подарки, однако не чувствовалось радости в огромной и пустой зале. Высокие языки пламени костров не могли рассеять ночную темень, а ворчливые разговоры собравшихся были почти не слышны в зловещей тишине. Несмотря на то, что из-за непогоды гости конунга Хрольфа не смогли сразу разъехаться по домам, почти все они нашли приют за пределами королевских палат, либо у вдов воинов Хрольфовой дружины, либо в семьях простых горожан, которые также в этот вечер оплакивали своего господина. Ни одна из женщин Лейдры, за исключением рабынь, не приняла участие в хлопотах у пиршественного стола и не заняла место на скамьях в зале. Только тени, словно призраки тех, кто еще недавно пировал здесь, толпились вокруг утомленных убийц, старавшихся держаться вместе. Даже в треске огня слышалось отдаленное эхо загробного хохота. Воздух был холодным и неподвижным, как в могиле.

Хьервард пил не переставая. Своих воинов, что пришли сюда, чтобы в качестве платы получить золото и земли, всех этих наемников-чужестранцев и разбойников, объявленных вне закона, всю датскую мразь, презренных нидингов — теперь он должен был восхвалять, хотя отлично помнил о тех, других… Лихорадочное веселье, охватившее Скульд, не находило в нем никакого отклика.

К тому моменту когда, как того требовал обычай, скальд произнес несколько вис в его честь — те оказались длинными и неловкими — Хьервард был совершенно пьян. Внезапно он глубоко вздохнул и воскликнул, обращаясь к своим воинам:

— Вы славно потрудились, мои бойцы! Да, да, вы совершили великое дело! Но как удивительно то, что ни один из воинов многочисленной дружины Хрольфа не попытался спасти свою жизнь ценой бегства или плена. Ни один… Разве я не прав? Видите, как любили они своего господина — они даже не захотели жить после его гибели. О, как я несчастен — нет, мне не в чем упрекнуть вас, мои добрые воины, не поймите меня превратно — но не был бы я счастлив… не смог бы избежать проклятия… если бы хоть один из этих смельчаков остался в живых и стал верен мне! Я хочу быть справедливым конунгом… Остался ли в живых хоть один из воинов Хрольфа Жердинки, и станет ли он служить под моим стягом?

Скульд нахмурилась. Все, кто восседали на скамьях, раздраженно заворчали.

— Мой господин! Только я один пережил вчерашний день, — послышался вдруг в сенях чей-то надтреснутый голосок, и в залу проскользнул хрупкий юноша, чья кожаная куртка была изорвана и забрызгана кровью. Он боязливо двинулся вдоль залы к трону конунга.

Королева Скульд устремила на него свой острый взгляд.

— Ты — один из людей моего брата? — спросила она. — Как твое имя?

— Меня зовут Вегг, моя госпожа. Конечно, я не самый лучший из дружинников, но я помогал им в борьбе с конунгом Адильсом, и я сражался вчера. Я единственный остался в живых, потому что упал, оглушенный.

— Станешь ли ты служить мне? — спросил Хьервард.

— Мне теперь больше некуда идти, ведь ты победил, мой господин.

— Вот видишь, наконец доброе предзнаменование, — воскликнул конунг, обращаясь к Скульд. Вынув меч из ножен, он продолжил: — Да, предзнаменование. Не об этом ли ты говорила, Скульд, дорогая? Прошлое отныне не будет враждовать с настоящим. Ха! — Он кивнул, довольный своим мудрым словами. — Ну, Вегг, — продолжал Хьервард, прежде чем жена успела что-то сказать, хотя было видно, как ей хочется прервать его, — я с радостью принимаю тебя на службу. Смотри, будь мне верен и служи даже лучше, чем моему шурину. Хорошо? — Он направил острие меча в сторону юноши. — Поклянись мне в верности на этом мече, и ты сразу увидишь, как щедр твой новый господин.

Пришелец, пожав своими узкими плечами, ответил:

— Но, господин, я не могу сделать это. Раньше мы никогда не клялись на острие меча — только на рукояти. Конунг Хрольф обычно вручал свой меч воину, и тот, произнося клятву в верности, держал его перед собой.

— Да? Гм… Хорошо.

— Нет! — начала было Скульд, но Хьервард уже подал меч Веггу, а тот успел взять его в руки.

— Теперь подари мне свою верность, — сказал Хьервард.

— Да, мой господин, — ответил Вегг твердо. — Вот она.

Он вздохнул и глубоко всадил клинок в грудь конунга. Мгновение Хьервард недоуменно глядел на поток своей крови. Потом он замертво рухнул о помоста и, несколько раз перевернувшись, растянулся на земле.

Скульд пронзительно закричала. Дружинники с ревом обнажили мечи. Вегг шагнул им навстречу. И пока они убивали его, было слышно, как он смеется и выкрикивает имя Хрольфа Жердинки.

2

Через кручи Кеельских гор, по диким лесам и крестьянским пашням, быстрее любого скакуна спешил Лось-Фроди, и люди невольно вздрагивали, едва завидев вдали его огромный, странный силуэт. Ни снежные заносы, ни бураны, не могли остановить его. Он пускал в дело свой короткий меч, если ему требовалась пища, и, глотая куски на бегу, продолжал свой путь, отдыхая редко и недолго. Через несколько дней он достиг усадьбы конунга Тори Собачьей Лапы в Западном Гаутланде.

Стражники-копьеносцы, увидев ужасное существо, скакавшее галопом прямо на них, подняли на него копья. Фроди остановился и заревел, призывая брата. Конунг вышел к нему.

— Бьярки мертв. Кровь заполнила след, который я оставил, чтобы иметь вести о нем, — сказал Фроди.

Перед тем как ответить, Тори застыл на мгновение, глядя в зимнее небо.

— В это время года мне потребуются недели, чтобы собрать воинов и отомстить за него. Тем временем мы можем послать за вестями.

Одного из своих людей они направили в Упсалу.

Королева Ирса, прослышав о прибытии гонца, приняла его как дорогого гостя, и рассказала все, что знала о падении конунга Хрольфа.

— Назначай место и время, — пообещала она, — и моя дружина будет там ждать вас. — Она задумалась на мгновение, сжимая и разжимая пальцы, которые время сделало узловатыми, и наконец кивнула. — Да, мой Хрольф прожил еще меньше лет, чем мой Хельги, хотя и многое успел. В роду Скъельдунгов не было долгожителей. Они желали слишком многого.

Дружины собрались на границе Сконе. В пути многие датские отряды присоединялись к ним. Правление королевы Скульд было жестоким и бездарным, и многие хотели покончить с ним.

Единственное, чего не осмелилась сделать новая владычица — это запретить народу похоронить конунга Хрольфа. Над проливом Каттегат, который он охранял для своих подданных, люди вытащили на берег ладью и уложили в нее Хрольфа. При нем был его меч Скофнунг, рядом — его воины, также вооруженные и богато одетые, а вокруг были сложены сокровища. На этом месте был воздвигнут огромный курган в память о Хрольфе и его дружине. Когда зажгли высокие костры и женщины пронзительно заголосили, вожди стали друг за другом обходить могилу по несколько раз, медленно ударяя мечами о щиты. Этим погребальным звоном они прощались со своим конунгом — господином добрых времен и счастливой судьбы Дании.

Королева Скульд не могла рассчитывать на их помощь. Ей было не на кого опереться, кроме тех головорезов, что привели ее к власти. А их приходилось награждать тем, что удавалось отобрать у других. А потому ненависть к ней росла. Вскоре по всей стране красный петух начал гулять по усадьбам, где жили ее ярлы. Местные вожди больше не платили податей и не желали ей повиноваться. Поскольку они стояли во главе своих тингов, бонды провозглашали их свободными правителями, которые ничего и никому не должны.

Руны, которые она часто раскидывала, и духи, которых она вызывала, предвещали Скульд одно лишь горе. Но они не могли или не хотели поведать ей о том, к чему следует готовиться. Кто-то неизвестный боролся с ее заклинаниями и не давал ей заглянуть в будущее.

— Мне кажется, — крикнула она однажды тому, кто поднялся к ней из морских глубин, — что Один хотел, чтобы я только помогла ему утолить его злобу.

— Ты думаешь, дело здесь только в злобе? — ответил он. — Отец Побед должен повергнуть любого, кто осмелится хоть ненадолго остановить войны. Он мог жаловать конунга Хрольфа и его дружину и пировать с ними, пока Судьба Мира благоволила к ним. Правда или нет все, что болтают о жизни героев после смерти, но их имена будут жить в веках.

— А мое?

— Да, твое тоже, только по-другому.

Скульд навестила могилу своего мужа. Потеря мужчины, который так самоотверженно любил ее, несмотря на насмешки и брань с ее стороны, оказалась для нее большим горем, чем она предполагала. Рабы, которым она приказала ухаживать за курганом на его могиле, были слишком нерадивы для этой работы.

Ранней весной конунг Тори и королева Ирса повели свои корабли через Зунд. Скульд послала им навстречу морских чудовищ и гигантских спрутов. Но стоило тем только подплыть к кораблям и увидеть Лося-Фроди, стоявшего на носу первого драккара, как они тут же сочли за благо отправиться восвояси, в свои подводные логова. Так же поступила и прочая нежить, которую королева-ведьма послала спасать Зеландию от своих врагов, ибо Фроди был страшнее, чем они.

Лось-Фроди повел дружины на Лейдру. Прорвавшись сквозь ряды стражников, оцепеневших от страха, он первым вступил в палаты. Поймав Скульд своими уродливыми руками, он натянул ей на голову мешок из тюленьей кожи и крепко затянул завязки.

— Нельзя сказать, что я зря родился, — хмыкнул он.

Когда Тори присоединился к нему, они вместе умертвили Скульд, королеву-ведьму.

Во время битвы разразился пожар и весь город сгорел дотла.

— Это хорошо, — сказал Тори Собачья Лапа, — земля очистилась.

Свершив месть, братья передали все, что осталось от страны, дочерям Хрольфа.

Вскоре после этого каждый вернулся к своей прежней жизни: Тори и его гауты возвратились в свои долины, шведы — к своей старой королеве Ирсе, а Лось-Фроди — к своему одиночеству.

Дрифу и ее сестру любили в народе. Однако женщинам было трудно управлять страной, которая распадалась на куски, а их сыновья были еще слишком молоды. Вскоре, по мудрому дружескому согласию, власть перешла к внуку Хельги, рожденному от наложницы, и ему удалось спасти страну от полного распада.

Много столетий пройдет, прежде чем Дания объединит все свои владения. А пока вновь запылали сигнальные костры, предупреждая о приближении врагов. Викинги, разбойники, объявленные вне закона, дикие племена грабили селян по всему северу. Не меньше вреда народу приносили необузданные конунги: горели факелы, сверкали мечи, свободные люди становились рабами, слышались проклятия мужчин и женский плач…

Ничего, кроме сказаний, не осталось от минувших мирных времен.

Здесь кончается сага о Хрольфе Жердинке и его воинах.

АВАТАРА ^(роман)

Тебе, Искорка.

Когда-то в далёком прошлом, загадочная инопланетная раса, известная как «Другие», оставила в наследие человечеству Ворота, открывающиеся в неисследованные просторы вселенной. Благодаря Воротам люди колонизируют звёздную систему Фибус, но после серьёзного политического кризиса на Земле партия Социального Благосостояния запрещает использование технологии Других и какие-либо космические исследования.

Дэн Бродерсон, авантюрист и предприниматель, при попытке освободить арестованную команду корабля «Эмиссар» спасает группу космических путешественников. Уйдя от преследователей через Ворота, он отправляется на поиски Других.

Глава 1

Березой белой и стройной я росла посреди луга, но не могла назвать себя этим именем. Листья мои впивали солнечный свет, струившийся с неба, заставляя зелень сверкать; они плясали, когда ветер легкими прикосновениями перебирал арфу моих ветвей, но я не видела этого и не слышала. Когда дни шли на убыль, я делалась золотой, а потом холод срывал с меня листья и снег укрывал корни во время долгой дремоты… Тем временем Орион преследовал свою добычу за пределами этих небес, и солнце продвигалось на север, чтобы в свою очередь пробудить меня, но ничего этого я не ощущала.

И все же я воспринимала все, потому что — жила. Каждая клетка внутри меня тайным образом узнавала, когда загоралось небо рассветом и когда опускалась ночь; ощущала, воет или рвется вдаль или дремлет рядом ветер; слышала, как смеется дождь, обрызгивая каплями мои листья; чувствовала, как трудятся у широко расползшихся корней вода и черви. Слышала, как пищат птенцы, которых я укрывала; видела зеленый ковер, расшитый золотыми одуванчиками, посреди которого я стояла; чувствовала шевеление Земли, кружащей среди звезд. Каждый год дарил мне кольцо на память. Не осознавая этого, я была погружена в Творение; я не понимала — но знала… Я была Деревом.

Глава 2

Когда «Эмиссар» миновал Ворота и Феб вновь осветил корабль, примерно полдюжины оставшихся в живых членов экипажа собрались в кают-компании вместе с пассажиром-бетанином. Давно оставив родной дом, они хотели видеть свое возвращение на самых больших экранах и отметить радость, подняв бокалы с последним вином на корабле, предвкушая еще более счастливую встречу. Вахтенные присоединялись голосами по интеркому. «Салуд. Пруст. Скол. Банзай. Сауде. Ваше здоровье. Прозит. Мазвлтов. Санте. Вива. Алока». — Звучала речь дальних краев.

Оставаясь на своем посту возле компьютера, Джоэль Кай шептала за тех, кто навсегда остался позади. «Живио» за Александра Влантеса, «Канбей» за Юань Си Сяо, «Приветствую» — за Кристину Берн. Ничего не добавляя, она мысленно называла себя сентиментальной старой дурой и надеялась, что никто ее не слышит. Взгляд Джоэль обратился к небольшому экрану, который при необходимости обеспечивал ее визуальной информацией. Среди датчиков, приборов, приемного и передающего оборудования, загромождавшего кабину, экран казался окном в мир.

Слово «мир» здесь обозначало Вселенную. Увеличение было отключено, и взгляду было доступно лишь то, что мог увидеть невооруженный глаз… но и ему открывались несчетные мириады немигающих алмазов, сапфиров, топазов, рубинов, и окружавшая это великолепие тьма служила для него лишь фоном. В Солнечной системе не видно стольких звезд и созвездий; впрочем, очертания Млечного Пути лишь немного переменились, если сравнивать с памятными ей ясными ночами над Северной Америкой. Ориентируясь по его холодному свету, она отыскала призрачный уголек, обозначаемый М-31. Очертания туманности Андромеды, сестры нашей Галактики, оставались привычными и знакомыми. Тем не менее Джоэль захотелось увидеть что-нибудь более близкое. Стремление к столь примитивному утешению удивило ее, голотевта, для которого все вокруг было простой вуалью, наброшенной на реальность. Должно быть, миновавшие восемь земных лет выпили из нее больше, чем она подозревала. Не желая ждать, пока минуют несколько часов, или, быть может, дней пути, и она снова сможет увидеть Солнце, Джоэль, пробежав пальцами по клавиатуре, направила сканер на Феб. Что ж, по дороге сюда она все время смотрела на светило, запечатлевшееся в ее памяти на всю жизнь.

Соединенный с компьютером шлем на ее голове был связан с банком данных и уже настроенными корабельными приборами. Она пожелала узнать точное расположение светил и буквально через мгновение вычислила его. Подобная операция стала для нее обычной — так опускаешь свою руку, чтобы подобрать инструмент, или поворачиваешься, чтобы определить, откуда доносится звук. В этом не было ничего непостижимого.

Джоэль переключила датчики. Перед ней появился диск, поперечником превышающий Солнце, видимое с Земли или Луны, и чуточку более желтый… светило относилось к классу G-5. Яркость фотосферы его — сто десять процентов, если сравнивать с Солнцем, — была немедленно автоматически ослаблена светофильтрами, чтобы не ослепить. Но краски менее яркие не потускнели. Джоэль видела на поверхности светила пятна, выступавшие над краем диска протуберанцы, перламутровое свечение короны и тонкие крылья зодиакального света. «Да, — подумала она, — красота Феба сродни моему Солнцу. Центрум светит иначе, и только теперь я представляю, как не хватало мне такой красоты».

Она потянулась вперед, разыскивая Деметру, эту проблему мозг мог решить и без помощи приборов. Только что совершивший переход «Эмиссар» плавал возле Ворот, занимая четвертую лагранжеву точку по отношению к планете… впереди на 60° и на той же самой орбите. Достаточно просто провести сканером вдоль эклиптики, чтобы обнаружить желаемое. Без увеличения находившаяся на расстоянии 0,81 астрономической единицы Деметра во всем напоминала окружающие ее звезды и только казалась самой яркой и голубой. «Там ли ты еще, Дэн Бродерсен? — подумала Джоэль. — Да, конечно, пусть я отсутствовала восемь лет, но здесь миновало лишь несколько месяцев. Но сколько же в точности? Я не знаю, и Фиделио не уверен».

Общее объявление капитана Лангендийка нарушило ход ее размышлений.

— Прошу всеобщего внимания. Наши радары засекли два корабля. Один из них — безусловно, правительственный сторожевик — сигналом требует связи по прямому лучу. Я переключу разговор на интерком и прошу всех не прерывать нас. И не производить лишнего шума. Пусть лучше они не знают, что вы будете слушать.

Джоэль удивилась. Зачем нужны подобные предосторожности, когда возвращение «Эмиссара» несет радость всему человечеству? Почему в голосе капитана угадывается волнение? Ответ кольнул сердце. Она всегда была безразлична к закулисным интригам и не хотела быть причастна к ним, однако, став членом экипажа «Эмиссара», успела наслушаться разговоров о подпольных кознях. Бродерсен предоставил ей мрачные факты, и на Бете они нередко бывали предметом разговоров. Некая коалиция, представлявшая часть человечества, не хотела этой экспедиции и не будет рада ее успеху.

Два корабля. Оба должны находиться на орбите вокруг Т-машины. Значит, второй из них принадлежит Дэну.

— Говорит Томас Арчер, командир сторожевого корабля «Фарадей», принадлежащего Всемирному Союзу, — мужской голос выговаривал испанские слова с акцентом, как и она сама.

— Назовите себя.

— Виллем Лангендийк, командир исследовательского корабля «Эмиссар», по-испански «Эмисарио», — отвечал капитан. — Мы направляемся в Солнечную систему. Можно ли приступить к маневру?

— Что… но… — Арчер явно пытался скрыть удивление. — Ни на что не похоже… все ожидали, что вы вернетесь через много лет!

— Так оно и случилось.

— Нет, я сам наблюдал за вашим переходом. Он состоялся пять месяцев назад, не более того.

— Ага. Прошу вас сообщить мне дату и время.

— Но… вы…

— Будьте добры.

Джоэль видела строгое выражение лица Лангендийка, под стать его жесткому тону. Арчер выпалил цифры, считав их с хронометра. Джоэль вызвала из банка памяти показания, значившиеся на часах в тот миг, когда они с друзьями, завершив здесь подлетную траекторию, отправились сквозь пространство и время к неведомой цели. Вычитание определило срок их отсутствия: двадцать недель и три дня. Она могла бы непринужденно сказать, сколько секунд и даже микросекунд прошло с тех пор в жизни Арчера, но он ограничился лишь самыми грубыми цифрами.

— Благодарю вас, — проговорил Лангендийк. — А для нас миновало примерно восемь земных лет. Как оказалось, Т-машина действительно, в известном смысле, является не только космическим транспортным устройством, но и машиной времени. Бетане — создания, за которыми мы последовали, — вычислили курс, позволявший вернуться поближе к дате отправления.

Молчание жужжало. Джоэль отметила, что ощущает происходящее куда более интенсивно, чем обычно. Корабль находился в невесомости, и ее удерживали привязные ремни, чтобы случайно не уплыть с места. Приятное ощущение напоминало о тех полетах, что снились ей в молодости. Потом сны ее переменились вместе с умом и душой, когда она сделалась голотевтом. Ветерок, с шелестом вылетая из вентилятора, гладил ее по щекам, нес запах свежей листвы, химикатов, восстанавливающих кислород, и полной ионов прохладой, необходимой для поддержания здоровья. Сердце громко стучало. Кстати, покалывание в левой кисти сменилось устойчивой болью… что поделать — артрит; время идет, время идет. Быть может, даже сами Иные не властны над ним…

— Ну, — продолжил Арчер по-английски. — Ну, черт побери! Что ж, приветствую вас. Ну как вы?

Лангендийк перешел на тот же язык, явно обнаруживая большую непринужденность, поскольку на борту «Эмиссара» к нему прибегали чаще, чем к испанскому:

— Экипаж потерял троих, но во всем остальном, капитан, у нас чудесные новости. Мы торопимся добраться до дома — это понятно. Просто не терпится донести нашу повесть до всего Союза.

— Значит, вы… — Арчер смолк, словно бы опасаясь договорить остальное. Возможно, так и было. Джоэль услышала, как он затаил дыхание, прежде чем докончить. — Значит, вы нашли Иных?

— Нет. Мы обнаружили развитую цивилизацию; не гуманоидную, но дружественную и находящуюся в контакте с большим количеством обитаемых миров. Они стремятся установить тесные взаимоотношения с человечеством и предлагают — на наш взгляд — фантастически выгодную сделку. Об Иных они знают не более чем мы; разве что им известно больше Ворот, которые они к тому же научились использовать. Словом, нескольким следующим поколениям людей придется как следует потрудиться, чтобы усвоить все, что предоставят нам бетане.

Впрочем, простите, капитан, понимаю, что вы хотели бы услышать всю повесть, но на нее уйдут дни; к тому же нам приказано поторопиться. Нас посылал Совет Всемирного Союза, и мы должны отчитаться перед ним. Согласитесь, это разумно. А посему мы запрашиваем разрешение на отправление прямо в Солнечную систему.

Арчер вновь онемел.

Неужели он пытается справиться не только с удивлением? Повинуясь порыву, Джоэль вызвала внешние приборные комплексы корабля. Хлынувший поток данных увлек ее. Он еще не нес полноты восприятия… и все же какую легкость и благословение ощущаешь, воспринимая космос как целое и сливаясь с ним воедино! Сопротивляясь желанию, она сконцентрировала свое внимание на показаниях радара и навигационной информации. За какую-то долю биения пульса Джоэль вычислила координаты «Фарадея» и вывела его на свой экран.

Для этого не было особых причин. Она знала, на что похожи сторожевики: усеченный серый цилиндр, способный опускаться на планеты, ракетная и лучевая установки, втянутые в обтекаемый корпус. Сколь непохожи его очертания на огромную, ощетинившуюся инструментами хрупкую сферу «Эмиссара». Когда картинка поменялась, она не стала увеличивать и усиливать изображение, чтобы различить корабль за тысячи километров. Вместо него перед ней на фоне звезд возникли два неярких огонька — зеленый и красный. Это были маяки возле Т-машины. Там их поместили Иные. Усиленные приборами органы чувств сообщили ей, что на экране виден и третий — ярким пятнышком в ультрафиолетовой области.

Она смутно расслышала Арчера:

— …карантин?

И ответ Лангендийка:

— Ну разве что, если они настаивают; однако мы восемь лет ходили по Бете, привезли сюда посла бетан, и никто не подцепил никаких болезней. Пинский и Де Карвалья, наши биологи, изучали этот вопрос и заявили, что перекрестное заражение невозможно. Слишком несходная биохимия.

Завороженная видом маяков, Джоэль перестала слушать. Настанет день, и она, голотевт, вступит в общение — разум с разумом — с их создателями, если когда-нибудь сумеет найти их.

Впрочем, зачем она Иным и что они сделают с ней, быть может, и в прямом смысле этой фразы? Даже физический облик, возможно, не совсем безразличен им. Как ни странно, в это мгновение, впервые едва ли не за десятилетие, Джоэль Кай представила свое тело состоящим из плоти, а не машиной.

В свои пятьдесят восемь земных лет и при 175 сантиметрах роста тело ее оставалось стройным, даже склонным к худобе, кожа чистой и бледной и почти лишенной морщин. На сложении и высоких скулах свой отпечаток оставила история, отзывавшаяся и в ее имени; Джоэль родилась в Северной Америке, точнее, в последних останках Соединенных Штатов, прежде чем они объединились с Канадой. Мягкое лицо, темные и большие глаза, соболиные волосы, ровно постриженные ниже ушей, ныне отливали сталью. Теперь на ней был рабочий комбинезон с огромным количеством карманов и застежек, но она и дома редко носила модные вещи.

Мелькнула улыбка. «Какой глупой я становлюсь. Если об Иных что-нибудь точно известно, так это именно то, что никто из них не станет ухаживать за мной. Неужели я думаю о Дэне, оставшемся на Деметре? Еще одна чепуха. Слетав на Бету, я стала старше его на восемь лет».

Мысль эта каким-то образом пробудила память об Эрике Странатане, первом и последнем мужчине, которого она беззаветно любила. Четверть столетия плюс то время, которое она провела в этом полете, он возвращался к ней, — в том каноэ на лесном озере у подножия гор, под пропахшим соснами ясным небом, столь же беспредельным, как и то, которое окружало «Эмиссар».

Подняв вверх глаза, она прошептала:

— Интересно, каким видят его Иные? Что значит небо для них?

— Что представляют собой Иные? — спрашивал он тогда. — Животные ли они, в своем развитии превзошедшие нас, или думающие машины; ангелы, обитающие у престола Господня; или же столь удивительные создания, что мы просто не умели представить себе такое и не сумеем; или вообще что-нибудь еще? Люди гадают об их природе уже более века.

Она ответила с гордостью:

— Мы намереваемся выяснить это.

— С помощью голотевтики? — спросил он.

— Возможно; или с помощью… Впрочем, кто может сказать? Но я верю в то, что это случится. Я должна в это верить.

— Быть может, лучше не хотеть этого. По-моему, узнав их суть, мы не останемся прежними, цена может оказаться слишком высокой.

Она поежилась:

— Ты хочешь сказать, что нам придется отречься от всего, что у нас есть?

— И от всего, что представляем мы сами. Да, такое возможно. — Родной стройный силуэт шевельнулся, качнув лодку. — А я не хочу этого. Я так счастлив сейчас. В это мгновение.

В ту ночь они стали любовниками.

…Джоэль очнулась. «Прекрати, будь разумной. Иные — мое наваждение, я знаю об этом. Я вновь увидела их творение, служащее не инопланетянам, но людям, и зрелище словно открыло во мне родник. Виллем прав. Одних бетан хватит многим поколениям исследователей моей расы. Неужели Иные знают это? И предвидели?»

С легким замешательством Джоэль обнаружила, что внимание ее отвлеклось от интеркома не на одну минуту. Она не была склонна к мечтам и задумчивости посреди бела дня. Быть может, так вышло, потому что она подсоединена к компьютеру. В подобные мгновения оператор становится великим математиком и логиком, чьи возможности на несколько порядков превышают возможности существ из плоти и крови, живших на Земле прежде, чем была разработана эта связь. Но оператор все равно остается смертным, полным глупости, подобающей всему человеческому роду. «Должно быть, мной овладела привычка к рабочей концентрации. Я ведь отвыкла от эмоций».

Так сказать, краем уха она понимала, что идет спор, и, прислушавшись, услышала слова Арчера:

— Очень хорошо, капитан Лангендийк. Никто не ожидал, что вы вернетесь так рано. Откровенно говоря, не было гарантий, что вы вернетесь вообще, а посему я не имею никаких приказов относительно вас. Однако начальство все же снабдило меня общими инструкциями.

— Ну и?.. — поинтересовался шкипер «Эмиссара». — Что же они гласят?

— Ну, скажем, некоторые высокопоставленные особы опасаются не просто того, что вы занесете на Землю неизвестную болезнь… Дело в том, что они просто не представляют, что вы можете прихватить с собой. Я не стану говорить о том, что корабль могло захватить чудовище, теперь изображающее вас… на мой взгляд, это уже совершенная паранойя.

— Надеюсь, что вы действительно так думаете! Дело в том, сэр, что бетане — так их назвали, конечно, мы сами, — бетане не только дружественно настроены к людям. Они просто рвутся ближе познакомиться с нами и поэтому соглашаются торговать с нами на условиях, которые мы могли бы посчитать просто невероятно выгодными. Однако у них есть свой интерес.

Последовал осторожный ответ:

— Какой именно?

— Долго объяснять. Человечество располагает сведениями об одном важном для них вопросе.

В сердце Джоэль шевельнулась мысль: «То самое, чего я так и не поняла и, наверное, не пойму».

Голос Арчера прогнал эту задумчивость:

— Что ж, возможно. Однако я полагаю, что ваши слова только подчеркивают правильность принятых мер, никто не может сказать, как отразится — на нас — ваш полет. А как известно, Всемирный Союз учреждение не слишком стабильное. Итак, вы намереваетесь доложить результаты непосредственно Совету…

— Да, — проговорил Лангендийк. — Мы подойдем к Земле, вызовем Лиму и затребуем инструкции. Что в этом плохого?

— Чересчур много шума! — воскликнул Арчер, помедлив. — Видите ли, я не все могу сказать вам, но… упомянутые чиновники намереваются опросить вас приватно, изучить собранные материалы и все прочее, прежде чем передавать известия о вашем возвращении в новости. Понимаете?

— М-м-м, у меня были такие подозрения, — грохотнул Лангендийк. — Продолжайте.

— Словом, с учетом обстоятельств и так далее, я собираюсь интерпретировать полученные мною приказы следующим образом. Мы проводим вас через Ворота в Солнечную систему. И, естественно, синхронизируем по радио автопилоты, чтобы корабли одновременно вышли на той стороне. Вы не будете ни с кем общаться по прямому лучу, мы сами уладим все необходимые вопросы, пока не отменят приказ. Понятно?

— Пожалуй, даже чересчур.

— Поймите, капитан, мы не хотим обидеть вас. Учтите, какой огромной важностью обладает это дело. Люди, отвечающие за миллиарды человеческих жизней, обязаны быть осторожными. А считать их начнем хотя бы с меня.

— Хорошо, я согласен; вы выполняете свои обязанности так, как считаете нужным, капитан Арчер. К тому же сила на вашей стороне.

Уже в последний момент на «Эмиссаре» установили парочку пушек, корабельные стрелки дублировали пилотов при запуске. Располагая достаточным временем, корабль мог набрать колоссальную скорость, однако предельное ускорение в заправленном состоянии и при полной нагрузке меньше чем в два раза превосходило земное тяготение, а гироскопы и вспомогательные двигатели весьма медленно разворачивали судно. Никто не собирался отправлять одинокий военный корабль на просторы Галактики. «Фарадей» же был рассчитан для боя, хотя прежде подобных оказий не возникало. Однако, кто знает, что может однажды вынырнуть из Ворот? К тому же высокая маневренность сторожевых кораблей помогала им совершать спасательные работы и также перевозить исследовательские экипажи.

— Я пытаюсь наилучшим образом выполнять требования правительства, сэр.

— Хотелось бы мне услышать от вас состав правительства в вашем понимании.

— Простите, но я всего лишь офицер-астронавт, и мне не подобает обсуждать политические вопросы. Э, видите ли… ну, словом, вам не о чем беспокоиться. Это всего лишь дополнительная предосторожность, не более. — Да-да, — вздохнул Лангендийк. — Тогда приступим к выполнению. — Разговор перешел к техническим подробностям.

Завершив переговоры и выключив луч, Лангендийк обратился к своему экипажу:

— Ну, слыхали, конечно? Есть вопросы? Комментарии? Отвечал ему взрыв негодования и разочарования. Самым громким был голос Фриды фон Мольтке:

— Hollenfeuer und Teufelscheiss!

Первый инженер Дайроку Мицукури выразился мягче:

— Быть может, это и произвол, но долго нас не задержат. Сам факт нашего прибытия заставит публику требовать нашего освобождения.

Карлос Франсиско Руэда Суарес, старший помощник, добавил надменным тоном:

— К тому же у членов моего семейства найдутся весьма веские соображения по этому поводу.

Ужас, который, как она надеялась, был смешным, охватил Джоэль, заморозив ее плоть, заставил огрубеть голос.

— Ты полагаешь, что они узнают? — спросила она.

— Господи Боже, как ты можешь такое говорить! — вмешался второй инженер Торстейн Свердруп. — Чтобы клан Руэда держали в неведении… немыслимо.

— Боюсь, что вы ошибаетесь, — отвечала Джоэль. — Мы полностью и целиком зависим от этого сторожевого корабля. А капитан его не похож на персону, радеющую о безопасности человечества. Или вы думаете иначе?

Не могу претендовать на тонкое понимание людей, однако мне пришлось немного пообщаться с разными лицами и группировками на высоком политическом уровне. К тому же еще на Земле, перед самым отлетом, Дэн Бродерсен предупредил меня, что наше возвращение может не просто встревожить некоторые группы, но и подтолкнуть их к действиям.

— Бродерсен? — осведомился Сэм Калахеле, коллега фон Мольтке по артиллерийской части.

— Владелец «Чехалис энтерпрайзес» на Деметре, — проговорила Мари Фюили, экспедиционный химик. — Твой друг вполне может преувеличивать. Он вольный капиталист, а потому излишне подозрительно относится к правительству, а быть может, и к самому Союзу.

— Скоро начнем ускорение, — определил Лангендийк, — все по летным постам.

— Пожалуйста! — воскликнула Джоэль. — Шкипер, выслушайте меня! Я не намереваюсь спорить, поскольку считаю себя безнадежно наивной в отношении многих вещей, но Дэн… капитан Бродерсен сообщил мне, что оставит возле Ворот робота, запрограммированного на поиски нашего корабля — просто на всякий случай. Он предвидел возможность — он называл ее вероятностью — того, что мы вернемся вскоре после отлета. Тогда второй космический аппарат на далекой орбите — который, как вы знаете, заметили локаторы, — может быть лишь его наблюдателем? Прозвенел голос Руэды:

— Святая Дева! Джоэль, и за все эти годы ты ни разу не помянула об этом.

— О, Дэн полагал, что не следует заранее беспокоиться о том, что может и не случиться. А мне он сказал, потому что мы были друзьями, потому что он не сомневался в том, что я буду держать эту информацию в голове. Я ввела его предупреждение на мою итоговую ленту, чтобы все вы узнали об этом только после моей смерти.

— Но в таком случае проблемы нет, — радостно отозвался Руэда. — Тогда нас нельзя тайно задержать, если ты этого боишься. Как только робот сообщит Дэну, он немедленно известит весь мир о нашем прибытии. Следовало ожидать это от него. Ты ведь знаешь, что он мой родственник по своему первому браку.

Джоэль качнула головой. Гибкие кабели, входящие в чашеобразный шлем, заставили ее чуть повернуться, компенсируя в невесомости движения утяжеленной прибором головы.

— Нет, — отвечала она. — Этот корабль располагается чересчур далеко от нас. Ни одна оптическая система из всех созданных человеком не обладает разрешением, необходимым для того, чтобы отличить на таком удалении контуры «Эмиссара» от — семи, так, кажется? — подобных ему кораблей. В конце концов, наш корабль — просто модифицированный транспорт класса «Королева».

— Тогда зачем же выставлять здесь наблюдателя? — отрезал квартирмейстер Бруно Бенедетти.

— Разве не ясно? — возразила планетолог Ольга Разумовская. — Рассказывай дальше, Джоэль.

Та набрала воздуха в грудь.

— Бродерсен намеревался поступить так, — проговорила она. — Он собирался в течение нескольких лет направлять робота для изучения Т-машины, чтобы получить представление о том, как она работает. Сторожевики ведут весьма ограниченные исследования, поэтому его проект едва ли мог быть отклонен. К тому же Дэну незачем предпринимать его под своим собственным именем. Он может укрыться под вывеской Деметрианского исследовательского фонда, поскольку не скупился на соответствующие дотации, и официально аппарат будет вести самые благонамеренные наблюдения. — Но почему столь ценные приборы находятся более чем в миллионе километров от изучаемого объекта? Можно не сомневаться, власти поставили некоторые ограничения, так сказать, безопасности ради, чтобы избежать вероятного столкновения, если какой-нибудь корабль вдруг выйдет из Ворот с не правильным вектором. С моей точки зрения, вероятность подобного столкновения составляет 100 %. Но при желании они могли заставить Дэна выполнить эти правила.

— И даже один этот факт… разве он не показывает их истинные намерения? Власти не хотят утратить контроль над новостями, приходящими от Ворот, на тот случай если появится еще один бетанский корабль, или вернемся мы, или вообще случится нечто чудесное. Они хотят установить свою цензуру.

— Станут ли они применять ее к нам? На Земле существует достаточно сильное антизвездное движение — и более чем в одном национальном правительстве. Эти люди могут найти нужные рычаги в иерархии Союза. И о некоторых планах подобных персон прочие их коллеги могут и не догадаться.

Ругательства, ворчания, пара возражений вырвались из интеркома. Одинокий среди них, пропел голос Фиделио.

— В чем беда? — волновался бетанин. — Вы более не рады? Лангендийк потребовал молчания.

— Как капитан сторожевого корабля, Арчер имеет право приказывать мне, — проговорил он. — Будьте готовы выполнять его инструкции.

— Виллем, послушай, — попросила Джоэль. — Я могу сфокусировать луч на роботе так, что на «Фарадее» никто не услышит даже шепотка, и передать Бродерсену правду…

Лангендийк обрезал ее:

— Будем исполнять приказ. Это моя собственная команда, которую я занесу в судовой журнал. — Голос его смягчился. — Давайте не будем ссориться, после того как мы вместе одолели такой далекий и опасный путь. Успокойтесь. Подумайте, насколько вероятно, что некоторые из вас переутомились и делают из мухи слона. Предположим, что сейчас Арчер по секретным каналам общается со сторожевым кораблем в Солнечной системе и эти господа приказывают ему доставить нас в тайное место. Откровенно говоря, — разве это не мелодрама? Подумайте и о том, что закон космоса выше политики. Иначе не может быть. Без него человечество не сможет уйти к звездам, оно погибнет. Каждый из нас дал торжественную клятву выполнять этот закон. — Он смолк и, позволив высказаться вентилятору, добавил:

— Занимайте летные места. Ускорение через десять минут.

Джоэль осела, ее охватила безнадежность. Она и впрямь могла бы послать сообщение, чтобы его невозможно было перехватить, если бы компьютерные связи былисейчас подсоединены к внешней общей системе. Но переключатель располагался не в ее рубке.

«Виллем имеет склонность соблюдать законы. Вполне возможно, что он прав и все предположения о заговоре против нас порождены больной фантазией — но кто я, чтобы судить? Чересчур много лет я провела вдали от обычных людей и разучилась понимать их.

Предельная реальность проще для понимания, легче стать частью ее, чем другого такого же, как ты, мотылька, летящего через ноумен».

— Ты готова, Джоэль? — негромко, с раскаиванием проговорил Лангендийк.

— Ох! — Она вздрогнула. — О да! В любое мгновение.

— Я передам на «Фарадей», что мы намереваемся стартовать в 15.35 при ускорении в 1g. Они будут вести нас и сейчас совершают необходимые для этого маневры. Режим взаимосвязи автопилотов будет включен точно в одной сотне километров от маяка Чарли. Ты собрала всю необходимую информацию?.. Ох, ты же просто не могла не сделать этого, а я, дурак, лезу с вопросами.

Желая успокоиться, Джоэль улыбнулась, чего Лангендийк увидеть не мог, и ответила:

— Виллем, ты все забываешь, что я работаю и за Кристину. Кристина Берне, специалист по компьютерам, скончалась на руках Джоэль за несколько месяцев до отправления «Эмиссара» домой.

— Значит, навигация за тобой, — официальным тоном проговорил Лангендийк. — Приступай по сигналу!

— Хорошо.

Джоэль принялась задело. Информация втекала в нее: векторы положения, скорости, момента, тяги, напряженность гравитационного поля, постоянно меняющиеся временные и пространственные производные. Приборы определяли их значения и преобразовывали в числа, банк памяти поставлял ей не только нужные факты и значения естественных констант, но и всю великолепную аналитическую структуру небесной механики и тензоров напряжения. В мгновение ока сопрягала физические познания столетий и все известное о конкретной точке в пространстве-времени, в которой находился корабль.

Данные поступали от источников прямо в блок, за какие-то наносекунды переводивший их в сигналы нужного вида и передававший в ее мозг; связь эта осуществлялась не с помощью вживления в ее череп проводов или какого-нибудь другого столь же примитивного устройства — проблема решалась с помощью электромагнитной индукции. Когда одна задача сменялась другой, Джоэль обращалась к мощному компьютеру, подключенному к ней.

Взаимопонимание было тотальным. Машина представляла колоссальный объем данных, огромную емкость для хранения информации, скорость проведения математико-логических операций. Сама Джоэль, как человек, обеспечивала в этом синтезе способность воспринимать неожиданности, созидательно мыслить и преобразовывать свой ум. Джоэль программировала всю систему, и программа эта постоянно переписывала себя. Она дирижировала огромным немым оркестром, которому в любой миг могли приказать сыграть джазовую пьесу или сочинить симфонию. Числа и действия не пробегали мимо нее в отдельной последовательности — как не планирует человек бесчисленные кинестетические решения, которые совершает тело при ходьбе, — она ощущала их глубокое облигате чувством правоты происходящего, его функциональности. Ее восприятие ушло за пределы механического перебора символов, оно лепило общую схему… так скульптор обминает глину руками, которые сами знают, что делать.

Артисткой, ученой, атлетом, на короткий миг достигшим цели… казалась себе в этих случаях Кристина Берне.

Джоэль воспринимала все совершенно иначе. Кристина была обычным линкером, а Джоэль — голотевтом, а потому воспринимала процесс в большем объеме. Разницу между ними можно было уподобить той, что отличает молитву простого верующего католика от, скажем, молитвы Святого Иоанна от Креста.

Ее нынешняя работа была чисто рутинной. Джоэль мысленно контролировала приборы, направлявшие корабль по стандартному набору траекторий, заданных привычной системой уравнений. Компьютер мог бы управиться с подобной работой и без ее помощи, если потрудиться и перестроить несколько контуров. Подобную работу у Бродерсена выполнял робот.

Кристину, выполнявшую функции линкера, взяли в экспедицию, потому что «Эмиссар» направлялся в неизвестное и судьбу корабля могло определить мгновенное решение, которого никто не в состоянии был предвидеть и запрограммировать. Будь сейчас Кристина жива, она бы сочла этот маневр несложным.

Джоэль же находила его успокаивающим. Заметив, что вес вернулся, она откинулась назад в своем кресле, наслаждаясь единством с кораблем. Она не могла этого слышать и чувствовать, но теперь просто ощущала, как пришептывают его двигатели. Мигматические ячейки генерировали гигаватты энергии, разрушая молекулы воды, они ионизировали атомы и выбрасывали плазму через фокусирующее устройство с околосветовой скоростью. Эффективность была потрясающей, в чем виделся триумф не менее значительный, чем Кафедральный собор в Шартре; снаружи не оставалось ничего, лишь язык неяркого свечения тянулся на несколько километров за кораблем, двигавшимся вперед.

Перелет этот продлится несколько часов; меняя ориентацию и направление, «Эмиссар» пройдет через Звездные ворота от Феба к Солнцу. Однако в настоящий момент они только приближались к первому из маяков. Джоэль шевельнулась и нахмурилась. Какая-то незначительная часть ее сознания не могла избавиться от опасности. Что, если они действительно летят в тюрьму? Но когда на экране появилась Т-машина, душа ее запела, впечатление было потрясающим. На таком расстоянии цилиндр казался крохотным пятнышком среди звездных воинств и облаков. Джоэль включила увеличение, очертание сделалось четким, хотя размеры оставались абстракцией; длина около тысячи километров, диаметр чуть меньше двух. Игла эта вращалась вокруг продольной оси так быстро, что точки, расположенные на внешней оболочке, в своем движении лишь на четверть отставали от скорости света. Никакая деталь на серебристой блестящей поверхности не могла поведать об этом невооруженному глазу, однако каким-то образом бесконечная игра цвета доносила весть о мальстреме энергии, заключенной внутри цилиндра. Люди полагали, что блеск создают силовые поля, удерживающие материю, спрессованную до предельных плотностей. В Солнечной системе существовали луны куда меньшей массы, чем двигатель, отверзающий Звездные врата.

Позади маячили еще два маяка, пурпурный и золотой, через инструменты Джоэль видела третий, светивший в радиодиапазоне.

Эту вещь соорудили Иные и оставили кружить вокруг Феба, так сделали они и у Солнца, и возле Центрума, и… кто смеет сказать, сколько далеких звезд снабдили они своими машинами? Как назвать число разумных рас, обнаруживших эти устройства, получивших безличное разрешение пользоваться ими, а после того вечно стремившихся узнать, кто построил такое чудо?

«Кто определит, какая часть звездных рас потом принялась калечить себя, как это сделали мы? — с горечью спросила себя Джоэль. — О, Дэн-Дэн, все впустую, напрасны твои старания создать мир, который способен выпустить нас на свободу…»

И тут словно взорвалась звезда, Джоэль поняла то, что Бродерсен, конечно же, все предусмотрел заранее. Дэн просто не мог не подумать об этом. Джоэль вспомнила, как он твердил: «У каждого лиса два выхода из норы». Надежда вспыхнула в ней. Она не стала убеждаться в том, насколько слаба эта искорка и как легко ее задуть; с нее было достаточно сейчас даже крохотного огонька.

Глава 3

Дэниэл Бродерсен родился в краю, до сих пор именовавшемся штатом Вашингтон; родина его не отделилась от Соединенных Штатов во время гражданских войн, как пытались сделать несколько регионов, но преуспела одна Священная Западная республика. Однако в течение трех поколений вождь семейства носил титул капитан-генерала Олимпийского домена и контролировал весь полуостров, включая город Такома. И власть его была вполне реальной, тогда как претензии федерального правительства можно было считать чисто словесными. Здешние бароны не считали себя благородными. Майк был рыбаком, женатым на индианке из племени квинолтов, вложившей деньги мужа в несколько лодок. Когда Беды добрались и до Америки, он и его люди сделались ядром группы, которая восстановила порядок в окрестностях, главным образом для того, чтобы защитить собственные дома. Когда жить стало хуже, он стал получать просьбы о помощи от постоянно растущего круга ферм и городков и наконец, к своему удивлению, оказался господином гор, лесов, долин и проливов, со всем обитающим в них народом. Любой из них всегда мог рассчитывать, что его выслушают; Майкл не был высокомерным.

Пал он в битве с бандитами. Его старший сын Боб отомстил за отца ужасающим образом, аннексировал не знавшую законов территорию, чтобы избежать повторения скорбного события, и занялся обороной и установлением примитивной справедливости на своей земле, так чтобы люди могли заниматься делом. Боб хранил верность Соединенным Штатам и дважды выставлял добровольческие отряды воевать за их целостность. Потеряв в этих походах двух сыновей, он погиб при защите Сиэттла от флота, который жители Священной Республики послали на север.

При его жизни подобные преобразования происходили и в Британской Колумбии. Американский и канадский национализм уступали потребностям в местной кооперации. Боб женил Джона, своего уцелевшего сына, на Барбаре, дочери капитан-генерала долины Фрейзер.

Этот альянс положил начало тесной дружбы между обеими семьями. После смерти Боба специальные выборы подавляющим большинством голосов отдали его пост Джону. «Мы благоденствуем при Бродерсенах, так ведь?» — говорили на верфях и пристанях, в хижинах и домах, среди садов и полей, в лагерях дровосеков, мастерских, тавернах, от мыса Флэттери до Паджет-саунд и от Татуша до Хокуиама.

Первые годы, проведенные Джоном на новом посту, оказались плодотворными, но причиной послужили события, происходившие вне Олимпийского полуострова, да и они постепенно потеряли свой бурный характер. С миром пришло процветание и укрепление цивилизации. Принадлежа к числу людей действия, бароны тем не менее ценили образование. Джон поддерживал школы, ввозил ученых, выслушивал их, а в свободное время — когда его удавалось найти — читал книги.

С их помощью он сумел понять, и куда точнее, чем если бы ограничиться пришлось лишь природной смекалкой, что феодальный период заканчивается. Сперва федеральное военное командование взяло под контроль все Соединенные Штаты, так сделал и генерал Макдоноу в Канаде. Потом армия восстановила новую гражданскую администрацию, та заключила договоры со Священной Западной республикой, Мексиканской империей и начала переговоры о слиянии с северным соседом. Тем временем Всемирный Союз, детище Лимского Обетования, рос понемногу. Выполняя свое обещание, Североамериканская федерация присоединилась к Союзу через три года после его образования. Этот пример положительно подействовал на последние воздерживавшиеся нации, и правительство, осуществлявшее ограниченную власть над всем человечеством, стало реальностью — по крайней мере на какое-то время.

В начале этих событий Джон решил, что обязан сохранить за своим народом достаточно власти, чтобы люди его могли жить у себя дома в большем или меньшем согласии со своими традициями и желаниями. Он уступал централизации в течение нескольких лет, понемногу, шаг за шагом, оспаривал каждый пункт и в конце концов достиг своего желания. В итоге он получил статус сквайра, владельца значительной собственности, пользующегося различными почестями и привилегиями, но тем не менее обычного гражданина. Жизнь отнесла его к числу магнатов, и влияние его основывалось на уважении и признательности всего океанского северо-запада.

Дэниэл, как третий сын Джона, должен был унаследовать от отца лишь незначительное состояние и никакого положения. Но это вполне устраивало его самого. Дэниэл наслаждался своей юностью — лесами, горами, бурными реками, морем, лошадьми, машинами, кораблями, самолетами, оружием, друзьями, обычаями гвардейцев, простым великолепием дома, пока он не превратился во дворец, визитами к родственникам матери и в близлежащие города, где удовольствия и культура постепенно становились более сложными. В нем жила беспокойная душа, наследие воинственного дома, и в отрочестве Дэн часто дрался, общался с дружками из низов общества и укладывал на спину девиц из прислуги. Наконец он записался в Чрезвычайный Корпус миротворческих сил Всемирного Союза. Это произошло как раз вскоре после учреждения этой организации. Сам Союз в ту пору еще оставался младенцем, которого многие хотели бы придушить. Силы корпуса были разбросаны по всему земному шару, — а позже и вне пределов его, — и многие сослуживцы Дэна были просто обвешаны оружием и пользовались им без промедления. Серия мелких карьер в конце концов перенесла Бродерсена на Деметру.

Нынешние знакомые его полагали, что молодость Дэна осталась где-то далеко позади него в пространстве и, быть может, еще на полсотни земных лет отставала во времени. Сам он редко думал об этом, потому что был очень занят.

Устроившись удобно в кресле, Дэн извлек трубку и кисет с табаком.

— К черту торпеды! — прогрохотал он. — Полный вперед! Генерал-губернатор Деметры заморгала, недоуменно глядя на него из-за стола. — Что?

— Так говорил мой папаша, — пояснил Бродерсен. — В данном случае это значит, что вы попросили меня лично явиться в ваш кабинет, не пожелав обсуждать события по телефону. А теперь все ходите на цыпочках словно вокруг да около нечищеного коровника. — Он ухмыльнулся, желая показать, что не имеет в виду плохого. На самом деле, по его мнению, все обстояло как раз наоборот. — Незачем держать меня дольше чем нужно и придираться к моей речи. Лиз ждет меня домой к обеду, и если бифштекс пережарится, мне не будет прощения.

Аурелия Хэнкок нахмурилась. Это была внушительная женщина; пожалуй, излишне полная, с грубоватым лицом и короткими седыми волосами. Между пальцев, покрытых желтыми пятнами, дымилась сигарета, голос охрип от курения, и, по слухам, Хэнкок увлекалась уколами от рака. Как обычно, она была облачена в одежду, скроенную по земной консервативной моде: зеленую блузку с обшитым серебром открытым воротником, расклешенные брюки и позолоченные сандалии.

— А я старалась угодить вам.

Бродерсен постучал пальцем по чашке своей трубки.

— Благодарю вас, — отвечал он. — Но едва ли эта ерунда может быть приятной темой для разговора?

Она взвилась:

— Откуда вы знаете, о чем я хочу говорить?

— Незачем кипятиться, Аури. О чем еще мы можем говорить, кроме «Эмиссара»?

Хэнкок затянулась сигаретой, выдохнула и проговорила:

— Ну ладно! Дэн, я хочу, чтобы вы перестали распространять эти россказни о том, что корабль вернулся. Это попросту не верно. А у меня — и у моего персонала — много дел; и не нужно добавлять к ним необоснованные подозрения в том, что Совет обманывает народ.

Бродерсен приподнял кустистые брови:

— Кто там говорит, что это я распускаю слухи? Я не появлялся в эфире и не вещал об этом с ящика в Годдард-парке. Четыре или пять недель назад я интересовался тем, что вы слыхали об «Эмиссаре», а после того еще пару раз задавал тот же вопрос, и вы всякий раз отвечали мне «нет». Вот и все.

— Это не так. Вы говорили…

— С друзьями — безусловно. А с каких это пор ваши фараоны подслушивают разговоры?

— Фараоны? Полагаю, вы имеете в виду полицейских детективов? Нет, Дэн, безусловно, нет. За кого вы меня принимаете? К тому же зачем мне это, когда в Эополисе всего полмиллиона жителей, которые любят посплетничать? Все слухи автоматически попадают ко мне.

Бродерсен посмотрел на Хэнкок с явным уважением. Он считал ее политической выскочкой, выслужившейся в партии Действия Североамериканской федерации, протеже и помощницей Айры Квика, но, по-крупному, на Деметре она прекрасно справлялась с делами, выполняя функции посредника между Советом Союза и разными группами все более разочарованных колонистов. Легкая жалость: муж ее на Земле был весьма влиятельным адвокатом, но здесь для него не было дел, и, невзирая на все старания сохранить себя, все знали, что он крепко пьет и не желает лечиться. Впрочем, это делало Аурелию Хэнкок еще более опасной. Своя рубашка ближе к телу.

— В первую очередь я известил об этом вас, — сказал он.

— Да, и я отвечала, что безусловно бы услыхала, если…

— Вы так и не убедили меня в том, что мои свидетельства ложны.

— Я пыталась, но вы не хотели слушать. Подумайте сами: как мог ваш робот на таком расстоянии определить, что из Ворот появился именно «Эмиссар»? — Хэнкок снова нахмурилась. — А обман Астронавтического Контрольного Совета относительно истинного назначения аппарата, как вам известно, отрицательно скажется на продлении ваших лицензий.

Бродерсен ждал подобного выпада.

— Аури, — вздохнул он с чувством. — Позвольте мне изложить точную информацию о том, что случилось.

Он поднес огонь и раскурил трубку, обвел взглядом комнату, мебель соответствовала его вкусам: синтетики почти не было, в основном ручная работа, выполненная из материалов, доступных колонии около семидесяти лет назад, когда возраст поселения на Деметре не превышал одного поколения. («Половина земного столетия, — пронеслось в его голове. — Действительно, я насквозь пропитался этой планетой».) В сливочно-белой, в завитушках, обшивке стен отражалась ваза солнцецвета, стоявшая на столе, а на полке сзади ошеломлял голографический пейзаж горы Лорн с обеими лунами, стоящими высоко над ее снегами. Два окна справа открывались в сад. У кованого железного забора росли земная трава и розы; огромный громовой дуб, оставшийся от исчезнувшего леса, колыхал своими сине-зелеными листьями, выдыхая слабый имбирный аромат; и заросли пращеносца торжествовали над металлом. Улицы были полны движения: пешеходов, велосипедистов, пузырьком проплывала машина, был похож на змею грузовик, жужжа на воздушных подушках. По другую сторону дороги высился пастельный трапецоид нового дома. Тем не менее небо над головой было синей, чем в любых краях на Земле, а свет почти полуденного солнца напоминал о земном закате. Примерно за полсекунды Дэн вспомнил, что и барометрическое давление здесь ниже, а тяготение составляет восемьдесят процентов земного, но тело уже слишком привыкло к тому и другому и более не реагировало на различия.

Дэн смачно затянулся из трубки, а потом продолжил:

— Я никогда не держу своего мнения в тайне. Теория гласит, что Т-машина может доставить тебя в любую точку пространства-времени — что означает передвижение в пространстве и во времени. «Эмиссар» последовал за чужим кораблем, который воспользовался Воротами в этой системе, проходя между двумя пунктами, о каждом из которых мы ничего не знали. Я прикинул, что экипаж и владельцы корабля будут к нам дружелюбны. А с чего бы, собственно, нет? В лучшем случае они способны помочь «Эмиссару» возвратиться домой после того, как экспедиция завершит свою миссию. Ну а тогда почему бы не отослать наш корабль домой поближе к той дате, когда он отправился отсюда?

— Я слыхала ваши аргументы, — возразила Хэнкок, — но уже после того, как вы начали свою агитацию. Если вы считали, что столь важный вариант возможен, нужно было подать заранее рапорт в соответствующее бюро.

Бродерсен пожал плечами:

— Зачем, собственно говоря? Идея не показалась мне уникальной. К тому же я — только простой гражданин.

Хэнкок пристально поглядела на него:

— Самый богатый человек на Деметре не может считать себя только простым гражданином.

— Рядом с богачами на Земле я — простая картофелина. — Если сравнивать с такими, как клан Руэда в Перу, с которым вы связаны деловыми и семейными узами. Нет, вас нельзя назвать простым гражданином.

Хэнкок все еще глядела на него. Не препятствуя ей, Бродерсен откинулся назад, ощущая рукой тепло трубки и разрешая ей рассматривать себя. Рослый мужчина, ста восьмидесяти восьми сантиметров роста, крепкий и широкий в плечах и груди, он за последние годы набрал вес и казался теперь коренастым. Крупную голову можно было отнести к мезоцефальному типу. Квадратное лицо, тяжелая челюсть, выдающийся римский нос, широко посаженные серые глаза, скошенные наружу, с лучиками, разбегавшимися от уголков; бронзовая от загара кожа с неглубокими еще морщинами. Как было принято на Деметре, он дочиста брился и подстригал волосы над ушами, прямые и черные, с белой ниткой, доставшиеся от прабабушки. На эту встречу, как и всегда, Бродерсен явился в обычной колониальной одежде: болеро из кожи орозавра поверх свободной блузы, мешковатые брюки, заправленные в мягкие полусапоги, широкий пояс, на котором помещались разнообразные небольшие инструменты и нож.

— Тем не менее, — проговорил Бродерсен самым дружелюбным тоном, — просто не представляю себе, какой именно закон я мог поломать или хотя бы помять так, чтобы его нельзя было починить.

— Не будьте слишком уверенным в этом, — остерегла его Хэнкок.

— Хм? Быть может, лучше пробежать всю историю с самого начала, чтобы вы могли указать мне место, где я нарушил закон? Словом, расслабьтесь и слушайте.

Прежде чем продолжить, Бродерсен вздохнул:

— Я решил — и говорил об этом различным людям, — что «Эмиссар» может вернуться назад раньше срока. И многие прислушивались ко мне. Действительно, как вы догадались, я оплатил создание робонаблюдателя, которого Фонд послал исследовать Т-машину. Но эта научная работа полностью соответствовала всем правилам, и я сам хотел бы получить удовлетворительное объяснение причин, по которым у нас потребовали вывести аппарат на столь далекую орбиту.

Пожалуйста, потерпите, дайте мне еще минутку. — Веки его дрогнули, словно бы пряча повелительную нотку в голосе. — Космические правила не требуют подробных объяснений всех планов. Ну что плохого в том, что наш телескоп поглядывал в сторону «Эмиссара»? Вы обвиняете меня в обмане? Адово пламя, Аури, это же просто обходной путь!

Тем не менее через несколько месяцев наблюдатель возвратился и передал по лучу сообщение на станцию, что и должен был сделать в данных обстоятельствах. Я обратился к вам и спросил — кажется тактично, — что вы знаете о случившемся? Вы отвечали мне — «нет». Я связался с Землей, и все, с кем я общался, говорили то же самое. И мне бы не хотелось называть их лжецами. А в особенности вас, Аури. Тем не менее вы пригласили меня сегодня на конфиденциальную беседу явно для того, чтобы заткнуть мне рот.

Хэнкок выпрямилась в своем кресле, положила руки на крышку стола и начала с отрицания:

— От исходных посылок вы перепрыгнули к выводам. Причем к совершенно абсурдным выводам.

— Неужели я должен босыми ногами ради вашего удобства пробежать через весь этот коровник? — Подчеркнутое терпение не было сымпровизировано. Он спланировал свое поведение по пути в этот дом. — Прямо или косвенно, вы слыхали мои аргументы и прежде. И вот мы опять оказываемся в том же месте.

Она молча затянулась. Бродерсен вскользь подумал о том, сколь отвечают человеческой природе все эти постоянные повторения — прямо удары там-тама… интересно, а свободны ли Иные от этой необходимости, раз они могут сразу ухватить суть.

— Робот заметил вышедший из Ворот транспорт класса «Королева», — проговорил он. — Конечно, расстояние не позволило определить название корабля, но мы, люди, еще не построили кораблей крупнее, и форма была вполне подходящей. Словом, или это был корабль этого типа, или судно внеземлян, похожее на него. Потом робот установил, что «Фарадей» приблизился к пришельцу, а потом оба корабля совершили переход от Феба к Солнцу. Этого было достаточно, чтобы по программе полета он решил вернуться домой и дать отчет.

И все же, Аури, я не стал нырять вслед как утка. Я начал с того, что мои агенты на Земле установили, где именно располагались в это самое время остальные суда класса «Королева». Оказалось, что все они находились — и здесь, и в Солнечной системе — так, что мой робот не мог их заметить.

Тем временем «Фарадей» вернулся к Фебу и приступил к исполнению своих обязанностей. Я попросил директора Фонда связаться по лучу с капитаном Арчером и вежливо осведомиться о том, что случилось. Тот ответил, что все, мол, в порядке, если не считать некоторых неприятностей с транзитным грузовиком, прибывшим от Солнца; корабль, во избежание неприятностей, отослали назад, но принадлежал он не к классу «Королева», а к «Принцессам», и если наш робот утверждает иное, следует подбирать инструменты получше. Но, Аури, я-то знаю, что мой наблюдатель в превосходной форме! Какого же черта вы от меня хотите? Или это был корабль внеземлян, или же «Эмиссар», что, как мне кажется, куда более вероятно. Но в таком случае это самое великое событие со времени… — решайте сами какого… — и власти не имеют никакого права вмешиваться в это дело!

Бродерсен наклонился вперед и ткнул трубкой в воздух.

— Уверяю вас, в основном люди, с кем беседовал я или мои агенты, не лгут, — проговорил он. — У них действительно нет информации. В паре случаев они потрудились отослать собственные запросы и получили отрицательный результат. Понятно, что они не стали копать дальше, решив, что время дороже, но у меня репутация смутьяна. Почему должны они считать, что моя информация справедлива? Безусловно, кое-кто из них решил, что я наврал для каких-нибудь тайных целей.

Но вы-то провели на Деметре достаточный срок, чтобы узнать меня лучше, так ведь? Что касается меня, то, когда я впервые обратился с этим вопросом, вы сказали, что ничего не слыхали, и я поверил. Потом я спросил еще раз, вы отвечали, что расследуете обстоятельства, и я снова поверил. Ну а после того — скажу откровенно — мое настроение сделалось куда более скептичным.

Итак, зачем я понадобился вам сегодня?

Хэнкок ткнула окурком сигареты в пепельницу, извлекла из пачки новую и яростно раскурила.

— Вы сказали, что я хочу заткнуть вам рот, — проговорила она. — Называйте как угодно, но именно это я и намереваюсь сделать.

— Незачем удивляться. — Бродерсен постарался расслабить мышцы живота, чтобы голос его прозвучал мягко. — По каким причинам и по какому праву?

Она невозмутимо встретила его взгляд:

— Я получила ответ на свой запрос по поводу этого дела. Из чрезвычайно высоких инстанций. Интересы общества требуют, чтобы в течение неопределенного времени утечки новостей не было. К этому разряду относятся все ваши заявления.

— Общественные интересы, надо же!

— Да. И я хочу… — рука Хэнкок, доставив сигарету к губам, дрогнула. — Дэн, — проговорила она почти грустным голосом, — у нас с вами и прежде нередко доходило до драки. Я понимаю, насколько вы противостоите определенным политическим тенденциям. И то, что вы являетесь глашатаем этой позиции среди деметрианцев. Тем не менее я уважала вас и смела надеяться, что и вы также верите в то, что я желаю лучшего этой планете. Мы ведь и работали вместе, разве не так? Например, когда я уговорила Совет выделить дополнительные фонды на университет, чего вы добивались, или когда вы лоббировали ваш жестоковыйный колониальный парламент, чтобы одобрить учреждение Экологической Администрации; мне показалось, что она сделалась необходимой, и я убедила вас в этом. Могу ли я попросить вас и сегодня поверить мне?

— Конечно, — отвечал Бродерсен, — если вы назовете мне причины.

Хэнкок покачала головой:

— Я не могу этого сделать. Видите ли, подробностей не открыли даже мне. Настолько это все важно. Но я должна доверять людям, искавшим у меня помощи.

— Скажем, Айре Квику, — Бродерсен не сумел изгнать из своего ответа едкую нотку.

Она напряглась.

— Если хотите. Он является министром исследований и разработок.

— И приводным колесом в партии Действия, возглавляющих на Земле всех, кто заинтересован в том, чтобы люди не вышли в Галактику. — Бродерсен подавил раздражение. — Давайте не будем спорить о политике. Что вам позволено сказать мне? Полагаю, вы можете все-таки предоставить некоторые аргументы, чтобы каким-то образом образумить меня.

Хэнкок выдохнула дымок, глядя на кнопку, светившуюся у нее на столе:

— Мне предложили некоторый гипотетический случай. Представим себе, что мы правы и «Эмиссар» действительно вернулся, но с совершенно ужасным грузом.

— С болезнью? С кучей вампиров? Прошу вас, Аури, прекратите ради Петра Апостола! И ради Павла… и четырех евангелистов — Матфея, Марка, Луки и Иоанна!

— Корабль может принести просто плохие новости. Мы многое принимаем за факт. Например то, что каждая цивилизация, технологически превосходящая нашу, должна быть мирной, иначе они не сумеют существовать. Логически это поп seguitur.

Предположим, что «Эмиссар» наткнулся на расу межзвездных ханов-завоевателей.

— Не говоря о прочем, сомневаюсь, чтобы Иные стерпели подобное положение. Но в таком случае я бы, например, постарался немедленно предупредить всех своих, чтобы люди успели приготовиться к обороне.

Хэнкок отвечала Бродерсену бледной улыбкой:

— Это мой собственный пример. Быть может, и не очень удачный.

— Тогда скормите мне нечто более удобоваримое.

Она вздрогнула:

— Ну хорошо. Поскольку вы упомянули Иных, предположим, что их не существует.

— Как это? Кто-то ведь построил Т-машины и позволяет их использовать.

— Роботы. Когда первые исследователи обнаружили Т-машину в Солнечной системе, объект, говоривший с ними, не скрывал собственной искусственной природы. Все наше представление об Иных зиждется на полученной от этого робота информации. А ее до прискорбия мало. Дэн, задумайтесь хотя бы на мгновение. Представим себе, что «Эмиссар» принес доказательства нашей не правоты: представьте, что Иных не было, или они никогда не существовали, или изначально злы. Представьте себе что угодно. Вы — урожденный еретик. Неужели подобная возможность кажется вам сомнительной?

— Нет. С моей точки зрения, она достаточно вероятна. Но пусть так, и что тогда?

— Вы сможете заставить себя сохранить рассудок. Но вы редкостный экземпляр. А как поступит человечество в целом?

— На что вы намекаете?

Хэнкок вновь обратила свою утомленную голову к нему.

— Вы человек начитанный в истории, — проговорила она. — И помимо предпринимательской деятельности являетесь чем-то вроде практикующего политика. Должна ли я объяснять вам, что будет, если наше представление об Иных разлетится?

Огонек в трубке Бродерсена погас, он воскресил его.

— Ну что ж, попробуйте.

— Ну, думайте же, мужчина. — (Бродерсен был странно тронут этим американизмом. Как ни верти, общее происхождение, хотя корни ее уходили на Средний Запад. «А Джоэль родилась в Пенсильвании, — вспомнил он. — Где ты теперь, Джоэль?»)

— Когда люди обнаружили, что загадочный объект представляет собой настоящую Т-машину, и выслушали сообщение робота, человечество пережило самое великое потрясение во всей истории. Хочешь веруй в Христа, хочешь в Будду, но вера распространяется медленно. А здесь буквально за одну ночь было получено конкретное доказательство существования расы, превосходящей нас. Они не просто выше в науке и технике… — нет, голос сообщил, что они выше нас сами по себе. Ангелы, боги, зови их как хочешь. Благосклонные и безразличные. Нам рассказали, как отправиться от Солнца до Феба и вернуться назад; мы получили возможность заселить Деметру, но остальное предоставили нам самим, в том числе и право решать, как поступать дальше — Да, конечно, — подбодрил он.

— Наверно, именно это безразличие было основной причиной потрясения. Люди вдруг осознали — в качестве факта, — что во Вселенной не представляют собой ничего особенного. И в то же время существует недосягаемый образец. Нечего удивляться, что сразу возникли миллионы культов, теорий, заблуждений, вплоть до явных безумств. Неудивительно, что, чуть поразмыслив, Земля взорвалась.

— М-м-м, я бы не стал связывать Беды исключительно с сим откровением, — проговорил Бродерсен, — к тому времени установился достаточно шаткий баланс. По-моему, наоборот: Иные помогли нам всем удержаться от безумия — помогли оставить в арсеналах оружие, способное действительно погубить планету. И Земля сохранила жизнь.

— Ну как хотите, — отвечала Хэнкок. — Дело в том, что сама идея оказала колоссальный эффект, быть может, более сильный, чем любая из традиционных религий.

Обхватив себя руками за плечи, она продолжила:

— Ну хорошо. Предположим, экспедиция «Эмиссара» установила, что все не так. Например, Иные куда-то перебрались, или не столь далеки, как мы думаем, или хуже, чем мы предполагаем. Дайте этой новости вырваться на свободу, и истерические комментаторы выбьют почву из-под ног миллионов людей, и что же будет тогда? Союз недостаточно твердо стоит на ногах, ему не хватит сил перенести всемирное безумие, и в этот раз самоубийственное оружие может вырваться на свободу.

Дэн, — попросила она, — неужели вы не понимаете, почему мы просим вас помолчать некоторое время? Он пыхнул трубкой и ответил:

— Боюсь, что мне все-таки необходимы подробности. — Но…

— Вы ведь признали, что случай этот гипотетический, не так ли? А я не имею дела с гипотезами. Если бы Иные были чудовищами, мы бы здесь не сидели. Они бы уже истребили нас или превратили в домашних животных, или использовали бы нас каким-нибудь другим способом! Если они вымерли… Ха! Объясните мне, как может исчезнуть раса, способная создавать Т-машины? Я не могу представить, что они хуже нас… имея подобную технику, я бы в первую очередь улучшил нашу собственную расу, если эволюция уже не сделала это сама! А что касается того, что они сбежали в параллельную вселенную — зачем им это, ведь и в этой забот хватит, пока не выгорит последняя звезда.

— Я не предполагаю, что дело обстоит именно так, — отвечала Хэнкок. — Я просто привела некоторые примеры.

— Угу. А вы слыхали о бритве Оккама? Иногда я ею бреюсь.

— То есть вы всегда используете простейшее объяснение факта. — Именно. И какое же окажется простейшим в нашем случае? Предлагаю следующий вариант: «Эмиссар» вернулся и доставил с собой описание дороги за пределы двух планетных систем. Некоторым политикам не нравится такая возможность, и они хотят избавиться от нее; посему вы, Аури, и получили подобный приказ. Тем не менее вы с ними согласны, по крайней мере принципиально. Как член партии Действия.

Бродерсен рявкнул последние слова, словно загородив спиной принятое решение, он мог надеяться таким путем выжать хоть кроху информации из Хэнкок, ставшей его врагом.

И все же его покоробил морозный ответ:

— Я считаю это оскорблением, капитан Бродерсен. Ну ничего. Если вы не желаете содействовать нам по собственной воле, мы можем добиться повиновения силой. Я запрещаю вам продолжать все эти разговоры.

Мороз пробежал по его коже. Он ожидал давления, но на подобное не рассчитывал.

— Помните текст Обетования? — спросил он негромко. — Я имею в виду право высказывать свое мнение.

— А вы не читали об ограничении этого права в случае крайней необходимости! — возразила она, впрочем с известной долей неловкости.

— Да. Даже так?

— Я объявляю чрезвычайную ситуацию. Возвращайтесь через пять лет и передавайте дело в суд. — Хэнкок потянулась за следующей сигаретой.

— Дэн, — промолвила она невеселым голосом. — Я вызвала фараонов, как вы их называете. И пока мы не достигнем согласия по этому делу, считайте себя под арестом.

Это означало, что он будет находиться у себя дома, но все переговоры и почта будут контролироваться. Быть может, Хэнкок вполне искренне обещала, что ее служба наблюдения будет включать электронное подслушивающее оборудование, лишь когда у него будут гости. Он может продолжать вести свое дело и дома — последнее время он чаще всего именно так и поступал, — может называть какие угодно причины своего пребывания в доме — например, непрекращающиеся приступы бурчания в животе. Но если он проговорится, что задержан по ее приказу, она передаст средствам информации, что арест на него наложен, пока дела его компании расследуются по подозрению в мошенничестве.

Она выразила надежду на то, что сумеет отпустить его через месяц-другой: в зависимости от распоряжений с Земли.

Бродерсен не стал тратить энергию на возмущение. — Аури, вы — правительство, — заметил он и, когда она обратила к нему вопросительный взгляд, пояснил:

— Я видел лишь одно разумное определение правительства: это организация, считающая себя вправе убивать людей, не желающих поступать согласно ее требованиям.

Можно было еще сказать, что подобное определение страдает явной упрощенностью, поскольку она вполне очевидно действует в интересах группы, чьи собственные поступки могут нарушить закон. Бродерсен счел мгновение неподходящим.

Глава 4

Два любезных полисмена в штатском сопроводили Бродерсена из дома губернатора и отправились с ним домой в его автомобиле. День на Деметре кончался, он был на 10 % короче, чем на Земле. Солнце садилось за Наковальный Холм, серой тенью глыбившийся в конце Пионер-авеню, на его челе сверкал золотой купол Капитолия. Справа и слева распростерся город: нагромождение небольших домов, фабрик, магазинов, служб, чаще окруженных лужайками и цветниками. За спиной холма река Европа уносила свой блестящий простор к бухте Аполлона и далее к морю Гефеста. На противоположном берегу ее располагались фермы, поля пшеницы и кукурузы еще зеленели в это время года. Среди них поднимались редкие синеватые заросли марифлоры и дожделовки. Бледная и пятнистая половинка луны высоко стояла в безоблачной лазури. Небо полно было крылатых: крушшки и бококлювы спускались в гнезда, звездчатые стрижи охотились во мраке. Ветер нес с востока прохладу и запахи дикого края.

«Как прекрасно», — подумал Бродерсен, выходя из дверей, припомнились и строчки любимого стихотворения, написанного более двух столетий назад:

Мы любим землю, но сердца

У нас не беспредельны,

И каждому рукой Творца

Дан уголок отдельный.

Р. Киплинг. Сассекс. Перевод В. Потаповой

…А потом сразу: нет! Проклятие, как этого мало! Перед нами целая Вселенная, и мы можем жить в ней, но для этого нужно одолеть власть имущих.

Остро прихлынули его собственные воспоминания: Земля, видимая из космоса, крошечная и бесконечно прекрасная под своими завихренными вуалями; лунные кратеры под ясными звездами; марсианский рассвет — красные пески, кровавые камни, рудое небо; величественный полосатый Юпитер; впервые увиденный Феб среди новых созвездий. Что-то еще видала Джоэль? Что еще сможет повидать и он сам?

— Прекрасная погода, — заявил один из офицеров. — Похоже, летних бурь не будет в этом году до Хектоса или Хебдомаса.

— Да, — машинально отозвался Бродерсен, частично отметив, что сидевшие возле него молодые люди родились на этой планете. Деметрианским календарем они пользовались не задумываясь. Даже среди атомов их тел трудно было бы отыскать земные. Что думают сами они о перспективе, открывшейся перед человечеством, способным теперь выйти в космос? Вне сомнения, ответят, что это великая мысль… пока наконец какой-нибудь неоколлективист не даст им оценку социальных затрат. А что будет дальше? Он решил не спрашивать. И направил машину к пригороду Эглиз де Сент-Мишель. (В Эополисе движение было не слишком плотным, поэтому автопилот включать не обязывали.) Горную дорогу золотил вечерний свет, редкие дома и привольно раскинувшиеся сады чередовались с природными лугами и лесами. Его собственное обиталище вполне отвечало местному климату: бунгало в гавайском стиле посреди половины гектара лужайки, заросшей лодиксом и земными цветами.

— И как вы, ребята, намереваетесь возвращаться назад? — спросил он, въезжая в гараж.

— Мы побудем рядом, пока нас не сменят, сэр.

— М-м-м… хм. Не хотите выпить чашечку кофе?

— Лучше нет, сэр. Тем не менее спасибо.

Бродерсен улыбнулся смущенным пассажирам, что отчасти смягчило его раздражение, и вышел. Оба полицейских немедленно оставили частное владение и исчезли за высокой живой изгородью из дэвисии, вне сомнения, чтобы занять посты, с которых можно приглядывать за центральным и задним входами в дом. Дружески потрепав, приветствуя, свою немецкую овчарку, он вошел в дом. Стены высокой и длинной гостиной покрывали панели — как в том кабинете, который он недавно оставил; каменный камин Бродерсен сложил своими руками, сия архаика располагалась напротив широкого окна, выходившего в патио. Воздух благоухал цветами, которые расставила жена. Она включила музыку, своего любимого Сибелиуса, и под негромкие звуки, сидя в шезлонге с котом на коленях, изучала инженерный отчет. Когда-то наняв Лиз на работу, он вскоре обнаружил, что она заслуживает быстрого повышения. Потом они поженились, и он сделал ее своим полноправным партнером В нынешние же дни Элизабет легко проводила большую часть своего времени вне «Чехалис энтерпрайзес» — уделяла его общению, театру, сельскому хозяйству — не говоря уже о двоих бойких малышах, — но компания до сих пор не могла обойтись без нее.

— Привет, — проговорила Лиз грудным голосом, положила бумаги и встала, ожидая его поцелуя… стройная, с кожей цвета слоновой кости и каштановыми волосами, сегодняшнее короткое платье всего лишь отдавало должное ее ногам. Тонкие, почти классические черты потеряли прежний покой. — У тебя не лицо, а волновая толчея. Разговор прошел скверно, не так ли?

— Я хочу пива, — буркнул он, прихватывая бутылку из холодильника позади небольшого бара, и только тут вспомнил про манеры. — А ты?

Она поднялась, чтобы обнять его.

— Подожду, пока настанет время коктейля. Что случилось, дорогой?

— Многое, и ничего хорошего. — Он плеснул себе в серебряную кружку из того сервиза, который привез в этом деметрианском году из последнего путешествия на Землю, — черт побери все багажные налоги, — на девятую годовщину их свадьбы. Приятная тяжесть в руке и холодные уколы во рту утешали.

Лиз поглядела на него:

— Итак, ты решил, что делать?

— Все еще думаю. Но ты у меня, естественно, главный консультант.

— Тогда говори. — Взяв мужа за руку, она повела его к кушетке.

Бродерсен усадил ее, а сам принялся расхаживать, говорить, прихлопывая на ходу между отрывистыми пассажами. Наконец он подвел итог:

— На мой взгляд, все очевидно:горстка злоумышленников организовала антизвездный заговор. У них есть соучастники в нескольких национальных правительствах и, вне сомнения, в Совете Союза, — среди бюрократии и космических сил. К тому же они, не обнаруживая этого, куда как серьезно отнеслись к тому, что «Эмиссар» может вернуться раньше срока, и тщательно подготовились. Словом, корабль задержан, они решают, какие предпринять меры. Тем временем я произвел слишком много шума. Поэтому Хэнкок получила приказ заткнуть мне рот. Едва ли она участвует в каком-либо заговоре, но соблюдает лояльность к партии Действия как таковой и к своим политическим спонсорам в частности. И если ей велят заставить меня замолчать, Хэнкок сделает это без дополнительных вопросов. — Бродерсен пожал плечами. — Полагаю, нам следует поблагодарить судьбу за то, что Аури не обнаружила склонности к более строгим мерам.

Лиз позволила молчанию созреть, следуя опускающимся сумеркам, и пробормотала:

— А они случайно не могут оказаться правы?

— О чем ты?

— О, мы много говорили об этом, и ты знаешь, что я согласна с тобой. Просто… Не хочется думать о коррупции в верхах Союза! Так ведь?.. Что ты намереваешься делать?

Он остановился, поглядел на нее и сказал:

— Мне остается только быть паинькой. Как и тебе. Хэнкок понимает, что я расскажу тебе о состоянии дел, а потому предупредила, что и тебе грозит то же самое, если проговоришься. Объявим, что я не склонен к общению, нет, для нескольких недель повод жидковат… Нет, скажем, что я решил уединиться, засел за разработку новых деловых идей и намереваюсь помалкивать, пока они не созреют. Заменишь меня в конторе.

— Что? — Она была ошеломлена. — Неужели ты кротко смиришься с ее решением?

Бродерсен отрицательно качнул головой и приложил палец к губам:

— А какой выбор у нас остается? Есть вещи и похуже вынужденного отпуска. Прочту, быть может, те книги, которые ты мне вечно подсовываешь. Вот что, моя милая, я устал, нахожусь в дурном расположении духа и не сумею насладиться твоим обедом, пока не отдохну. Хорошо?

Она обратила взгляд к мужу, в котором забрезжило понимание, и ответила:

— Хорошо.

После они на некоторое время отвлеклись к семейным делам. После второй кружки пива Бродерсен взял детей в гостиную на положенные им по праву полчаса с папой. Трехлетний Майк (двухлетка по земному календарю) с довольным видом топтался вокруг, смеялся, когда Бродерсен качал его на колене, и, не зная слов, подпевал. Мелодию он уже воспроизводил точнее собственного отца, хотя это еще ни о чем не говорило. Семилетняя Барбара требовала, чтобы ей нарисовали картинку и продолжили рассказ о приключениях орозавра Убей-нога. (Когда сам Бродерсен был мал, генерал-капитан Джон рассказывал ему о медведе Убей-нога, но это было на Земле.) Дэн закончил рассказ достаточно быстро благополучным возвращением в замок Квите.

Дочь почувствовала его торопливость:

— Ты опять уезжаешь?

— Ну, пока не знаю, моя дорогая, — проговорил он, справляясь с собой. — Быть может, и придется. — Тепленькая, она сидела у него на коленях.

— Надолго?

— Надеюсь, что нет. Ты ведь знаешь — мне иногда приходится путешествовать, чтобы раздобыть денег. И если мне понадобится уехать, я постараюсь вернуться домой поскорее с кучей подарков и новыми историями. — Он обнял дочь. — А ты, как всегда, поможешь маме? Так, моя кошечка? — Девочка обняла его руками за шею.

Дэн решил, что здешние пинкертоны, наверняка пользовавшиеся подслушивающими устройствами, несмотря на данное Хэнкок обещание, не придадут значения подобному разговору. Тем не менее, когда дети вернулись к себе и они с Лиз устроились, чтобы выпить виски, Бродерсен в порядке предосторожности сказал:

— Кстати, о моем домашнем аресте; интересно, не смогу ли я посетить «Чинук»? У меня там несколько вещей, требующих личного внимания. Даже Барбара сумела заметить, что я обеспокоен. Пусть Аури, конечно, посылает пару своих поганых охранников — удостовериться, что я не сбегу.

— Ну что ж, попробуй, — ответила она.

— Ладно, сделаю через несколько дней, когда страсти улягутся. Столь же чувствительная к его настроениям, как и дочь, Лиз изменила тему. У них всегда находилась тема для разговора. Один только бизнес предоставлял бесконечно разнообразную тему для разговоров. «Чехалису» принадлежала большая часть космических кораблей в системе Феба, фирма проводила и большую часть работ вне Деметры — собственными силами и по контракту, — перевозки, изыскания, горные разработки, производство, исследования и чистая наука. Столь широкий спектр дел неизбежно влек за собой влияние на экономику и политику колонии и отношение ее с Землей. Помимо того, не желая занимать официальные посты, они всегда интересовались общественными делами любили поплавать в море и побродить в глуши; катались на лыжах, фигурных коньках; играли в теннис, быстрые шахматы и маккиавелиевский покер; работали в саду и по дому; ночами выходили понаблюдать за звездами, вместе погадать, что же за ними. Тем вечером они обратились к недавним открытиям, обнаружившим странную взаимосвязь между доминирующими гиперзавроидами и примитивными тероидами, обитающими вдоль литорали Ионийского залива, и почти позабыли о своих бедах. Примерные дети сделали обед радостным.

Но когда в доме не спали только они вдвоем, Бродерсен сказал:

— Что-то не хочется спать. Не повозиться ли с этой камерой для монофильмов? Поможешь?

Подобные мероприятия не принадлежали к числу ее любимых занятий, но Лиз поняла мужа и ответила:

— Конечно.

Они отправились в мастерскую, и через полчаса Дэн собрал из наличных запасных частей потребовавшийся ему аппарат и включил его. Тонкий визг заполнил заставленную оборудованием комнату. Дэн прищелкнул языком:

— Боже мой, как неэффективно. — Это чтобы нас не было слышно? — поинтересовалась Лиз. Она понимала, что тревожило мужа. Возле Тролльберга, на ферме родителей Лиз разговаривали по-фински, а Дэн выучил несколько языков, когда слонялся по земле. Но объединял обоих английский — язык повседневного бытия — и испанский, которые должны были знать детективы.

— Нет, — пояснил он, — звуковой глушитель не поможет, во всяком случае без целой кучи всяких там гетеродинов. Это всего лишь мощный широкополосный генератор радиочастотного шума: способный как бы случайно подавить электронную связь в паре сотен метров отсюда. Противник наверняка разместил микрофоны в наших стенах, чтобы записывать разговор внутри и передавать их. Это сделать легко. Передатчики невелики. Их можно забросить в кустарник с помощью рогатки.

Она вознегодовала:

— Неужели ты предполагаешь, что Аури Хэнкок может приказать сделать это и полиция подчинится? До сих пор Деметра считалась свободным обществом.

— Считалась-то считалась. Но на планете представлен целый набор обществ и достаточное количество отечеств, которые не являются полностью либертарианскими. Будь я губернатором, то завел бы у себя несколько человек, не склонных к вздохам по поводу вторжения в частную жизнь. Не исключено, что подобная мера оправдает себя, когда понадобится управиться с преступниками, способными посчитать эту планету своими охотничьими угодьями. — Бродерсен запрыгнул на верстак и сел, свесив ноги. — Во всяком случае, Лиз, я не верю в то, что нас подслушивают, а только предполагаю. Вопрос чересчур важен, чтобы позволить какой-либо оптимизм. Пусть Мамору Сайго завтра пройдет по дому с детектором и поищет подслушивающие устройства, и если он обнаружит их, прошу тебя все уничтожить, но сперва скажи что-нибудь резкое; дескать, если это повторится еще раз, ты немедленно обратишься в суд и прессу.

Безмолвная Лиз застыла среди инструментов, обыскивая вокруг взглядом. Окно позади нее было закрыто и завешено, но от него веяло холодком, словно бы напоминая об окружавшей их тьме.

— Итак, тебя здесь не будет, — наконец предположила она. Бродерсен полез за трубкой и табаком.

— Боюсь, что нет, дорогая. Мы ведь не можем допустить, чтобы эти сукины дети переиграли нас, так? Иуда-жрец, на кону все будущее человека в космосе! Потом — разве ты забыла? — на «Эмиссаре» помощником капитана ушел Карлос Руэда Суарес, мой друг и кузен Тони; я не могу забыть про семейные связи.

— И Джоэль Кай, если она жива, — негромко напомнила Лиз. Бродерсен вздрогнул от боли, промелькнувшей в ее взгляде.

— Да, и она тоже мой старый друг.

— Больше чем друг, — Лиз подняла ладонь. — Не надо ничего изображать. Я ведь никогда не возражала против твоих маленьких прихотей. Мне бы хотелось познакомиться с Джоэль. В ней должно быть нечто особое, раз она так много значит для тебя. Тебе никогда не удавалось произнести ее имя совершенно непринужденно, хотя ты и пытался.

— Сдаюсь, — ответил он покраснев. — Но дело не в романтике, пойми это. Джоэль слишком… странная для подобных вещей. Но… в любом случае главное в том, что, по-моему, заговорщики не отпустят захваченный корабль. Публичный скандал скомпрометирует их цели, не говоря уже о личных карьерах. В то же время держать пленников в заточении опасно. Они могут решиться на кровопролитие.

— Если они настолько опасны, и если этот заговор существует. Он кивнул:

— Я понимаю, что могу ошибаться.

— Но ты рискуешь собственной жизнью, Дэн.

— Ну уж не слишком-то. Ты ведь знаешь, как я ценю свою шкуру… другой у меня нет.

— И куда же ты намереваешься отправиться?

— Прямо на Землю. Надо выяснить обстоятельства и приступить к действиям. В первую очередь известить клан Руэда. В самом лучшем случае до них могли донестись некие неясные слухи. Я не написал, поскольку не был уверен в фактах. А когда удостоверился, доверчиво положился на Аури, а она сегодня вывалила на меня весь горшок. Нашу почту начнут просматривать, и все сомнительные письма будут изъяты. Ну а из тех, кого я знаю на Деметре и кому могу передать эту весть, никто не сумеет найти нужные ходы на Земле, у них нет моих связей. Нет, мне Придется лично отправиться в Лиму и самому поговорить с Сеньором.

— Но как?

Набив трубку, он поднял глаза и одарил ее кривой улыбкой:

— Лиз, один только этот простой и практичный вопрос, заданный именно в этот час, заставляет меня любить тебя.

Он давно не видел, как она краснеет и отворачивается. Положив руку на его колено, Лиз напомнила:

— Но мы же партнеры, ты это помнишь?

— И не собираюсь забывать. — Отложив свой курительный прибор, Бродерсен погладил ее руку. — А к тому же у нас мало времени, лучше продумать свои действия вперед.

У меня еще нет точного плана; для начала, думаю, мне нужно вырваться на свободу — подальше от ее рук. И немедленно. Если в ближайшие два-три дня Аури ничего обо мне не услышит, то скорее всего решит, что я залег в своей конуре. Потом ей покажется странным, если я не буду позванивать хотя бы изредка. Поэтому придется отправиться сегодня.

Подробности не были необходимы: о туннеле знали лишь они оба. Несколько лет назад Дэн арендовал проходческий аппарат, чтобы пристроить винный погреб к укрытию, устроенному под домом на время бурь. Но, закончив дело, проделал ход в самую сердцевину лесов к северу от их земли и укрепил стены распыленным бетоном. В то время на Земле и вокруг не бушевали раздоры, касавшиеся юрисдикции астероидов и прав собственности на них. Тогда некоторое время казалось, что Илиадическая лига может отделиться. Если бы эта федерация орбитальных и лунных колоний оставила Союз, ему бы скорее всего пришлось взяться за оружие, чтобы изменить положение; один Господь знает, что произошло бы тогда и на Деметре. Кризис завершился ворчливым компромиссом, но Бродерсен до сих пор ругал себя за то, что запоздал с сооружением хода. Ему приходилось быть свидетелем самых разнообразных бедствий, вызванных действиями правительств, так что следовало с самого начала позаботиться о собственной безопасности.

От леса ему предстояло пройти пять километров до уединенной остановки аэробуса, долететь до какого-нибудь далекого города и там нанять автомобиль. Бродерсен обзавелся парой комплектов поддельных документов, в том числе и кредитными карточками, чтобы соблюдать инкогнито во время семейных путешествий. В этом тихом пруду — на Деметре численность населения не превышала еще трех миллионов — лягушку крупнее его трудно было сыскать.

— Ну а дальше? — спросила Лиз.

— Давай подумаем, — проговорил Дэн, разжигая трубку и вдыхая дымок. — Безусловно мне потребуется добраться до Солнца, чтобы добиться чего-нибудь. Значит, нужен «Чинук»… что еще? — Экипаж, припасы, вспомогательная шлюпка. К тому же «Вилливо» просто рассчитан для того, чтобы подобрать меня из какого-нибудь неведомого уголка на этой планете.

— Но каким образом ты рассчитываешь провести «Чинук» через Ворота мимо сторожевика?

Дэн хихикнул. Теперь он мог действовать, а не быть объектом чужих действий, и это невероятно приободрило его. Не то чтобы Бродерсен был рад нынешней ситуации, однако за последние годы жизнь сделалась, на его вкус, излишне предсказуемой.

— Мы это вычислим. Если ты не справишься с переговорами, моя дорогая, нам с тобой остается только лечь в геронтологическую клинику. С другой стороны… м-м-м… скажем, «Авентюрерос» — родительская компания «Чехалиса» — может потребоваться еще один крупный фрейтер в Солнечной системе: раз «Чинуку» не суждено отправиться к звездам, мы можем зафрахтовать его к Солнцу. — Он прищелкнул пальцами. — Эй, это даст кораблю идеальную и вполне официальную причину связаться с Руэдами. — Склонившись к ней, он продолжил бодрым голосом:

— Да, будем рассчитывать на это. Завтра ты обзвонишь экипаж. Скажешь, что возможен срочный перелет к Солнцу, и пригласишь их сюда на переговоры. Хэнкок открыто предупредила меня, что нас будут подслушивать всякий раз, когда у нас окажутся гости, так что глушить ее микрофоны в это время будет уж слишком подозрительно. Ноты можешь заготовить письменный меморандум в нужном количестве экземпляров, чтобы истинный разговор происходил в письменной форме, говорить же вы будете только на безобидные темы, сперва соответственно договорившись об этом. Я подобрал смышленый народ, наши люди соображают быстро и могут устроить вполне убедительное шоу. Лиз нахмурилась:

— Но все ли захотят отправиться в такое рискованное путешествие?

— Конечно, среди них могут оказаться слишком законопослушные и так далее. Однако я не сомневаюсь, что даже у отказавшихся хватит ума хотя бы на то, чтобы не проболтаться. С этим экипажем я намеревался лететь к новым планетам, а потому подбирал, изучив каждого из них.

— Пусть так, но Аурелия не дура. Если она пронюхает, что «Чинук» намеревается стартовать, то может задержать корабль под любым предлогом просто на всякий случай.

— Но как она узнает? Служба генерал-губернатора обычно не следит за отлетом и маршрутами кораблей. Впрочем, меры нетрудно предусмотреть.

Помедлив, Дэн Бродерсен добавил:

— Правда, когда-нибудь она поймет, что мне удалось бежать, и вполне обоснованно предположит, что я сделал это на собственном корабле. Боюсь, ты можешь попасть в затруднительное положение.

— Буду сопротивляться изо всех сил, — отвечала она. Он улыбнулся:

— Ага. Я и так это знаю, но просто не вижу, каким образом она может причинить тебе сколько-нибудь серьезные неприятности, не испачкав собственные руки. А этого она безусловно не хочет. В чем она может тебя обвинить? Только в том, что ты помогла своему мужу бежать из-под ареста, весьма сомнительно с точки зрения закона. Ну а если дойдет до суда, ох!

— Она может придумать что-нибудь похуже, — проговорила Лиз, — но, по-моему, не захочет. Прежде она не обнаруживала наклонностей комиссара, однако ей могут приказать.

— Наши адвокаты сумеют затянуть любое судебное разбирательство не на один месяц, — напомнил Дэн. — А мне к тому времени придется разбросать всю эту мерзкую кучу. — Он нахмурился. — Однако, если меня ждет неудача… — Не беспокойся обо мне, — перебила его Лиз. — Ты знаешь, что я справлюсь.

Она вновь замерла возле него и наконец проговорила:

— Я боюсь за тебя.

— Незачем, — пыхнув трубкой, Бродерсен обнял ее за плечи.

— Ну, раз тебе иначе нельзя, придется все тщательно продумать. Для начала — как мы будем связываться друг с другом?

— Через Эбнера Крофта, — предложил он. Это была одна из его фиктивных личностей. Эбнер Крофт владел собственной хижиной на берегу озера Артемида в сотне километров отсюда. Его телефон обладал не только шифровальным аппаратом. К нему было пристроено армейское устройство, о существовании которого Бродерсен узнал на Земле и воссоздал во время Илиадического кризиса для собственных целей в качестве дополнительной предосторожности. Прослушивание линии в любой момент давало банальный, предварительно записанный разговор. Они с Лиз позабавились, сочиняя несколько бесед, чужие голоса пришлось изображать с помощью специального устройства. Обратившись по специальному номеру, Дэн мог войти в контур с любого третьего аппарата. Переключающая техника не возражала.

— М-гм, — согласилась она. — А где же ты будешь находиться на самом деле?

— В горах. Логично, не так ли?

Она помедлила.

— С Кейтлин?

Удивленный серьезностью ее тона, он дрогнул.

— Кажется, в это время года она всегда бывает там. Все местные знают, как ее отыскать, и вполне естественно, что гость извне может захотеть выслушать несколько ее песен. Но кто лучше Кейтлин может спрятать меня или устроить безопасное свидание в тех краях, или… словом, она может помочь в чем угодно!

Дэн запыхтел трубкой, Лиз вновь прикоснулась к нему, на этот раз не отпуская.

— Прости меня за то, что спросила, — проговорила она негромко. — Но я не возражаю. Действительно, она наилучшим образом поможет тебе. Видишь ли — я не ревную, но, быть может, никогда не увижу тебя снова, — выходит, она значит для тебя больше, чем Джоэль?

— Ах ты, моя милая. — Дэн отложил трубку в сторону, соскользнул с верстака и встал возле нее.

Припав головой к его груди, положив руки на его спину, она выговорила, стараясь мягче произносить слова:

— Дэн, драгоценный мой, пойми. Я знаю, что ты любишь меня. И я тоже после нашей встречи, разрушившей мое несчастное замужество… все свидетельствует о том, что ты любишь меня. Но ведь ты и твоя первая жена… ты никогда не был более счастлив, чем в ту пору, когда жил с Антонией, правда?

— Да, — он был вынужден признаться. — Но ты дала мне…

— Молчи. Я хочу, чтобы ты понял: мне все равно — в известной мере, — если ты вновь собьешься с пути. Ты встречаешь разных людей, они сопровождают тебя во время деловых поездок на Землю, к тому же ты весьма колоритная фигура, я всегда говорила это. Нет, молчи, дорогой, дай мне закончить. Я не беспокоюсь о Джоэль. Судя по твоим словам, в ней есть некое очарование, к тому же она голотевт и… но ты никогда не изобретал предлога, чтобы вернуться к ней. Кейтлин же…

— И к ней тоже… — попытался возразить он.

— Ты говорил мне, что она была для тебя лишь другом и вы развлекались — изредка. Но ты говорил о многих. По-своему ты очень скрытный человек, Дэн. Но я тем не менее узнала тебя. Я следила за вами, когда она гостила здесь. Кейтлин чуть похожа на Тони, правда?

Вместо ответа он мог лишь прижать ее к себе.

— Ты говорил, что я могу не соблюдать моногамии, — вспыхнула Лиз. — Быть может, я и не захочу этого. — Она проглотила смешок. — Экая парочка людей не от мира сего, мы-то еще помним, что такое моногамия! Но после нашей свадьбы, Дэн, никто не стоил моих хлопот. И не будет стоить, пока ты будешь скитаться и я буду верить, что ты еще вернешься домой.

— Вернусь, — обещал он. — Я обязательно вернусь к тебе.

— Ты сделаешь все, что будет в твоих силах, я в этом не сомневаюсь, но тебе по силам учинить сущий ад. — Лиз подняла лицо; заметив на нем слезы, Дэн высушил их губами. — Прости, — продолжила она. — Зря я вспомнила про Кейтлин. Знаешь — передай, что я люблю ее, будь добр.

— Я… я уже сказал тебе, что твоя практичность напомнила мне о том, какова ты, — он осекся. — Знаешь… ты — ты просто необычайно хороший человек.

Лиз отодвинулась и чуть отступила, опустив свои руки с его плеч на бедра, и с особой глубиной проговорила:

— Спасибо, дружок. Теперь вот что: ночь коротка, тебе нужно успеть на автобус, когда пассажиры спят — а нам еще многое нужно обдумать. Но сперва, быть может… м-м-м?

Тепло охватило его.

— М-м-м-м, — отвечал он.

Глава 5

В трех километрах к востоку от Гефестианского моря и в двух тысячах километрах к северу от Эополиса поднималось нагорье. Во время миграций последнего века его заселяли в основном, эмигранты из Северной Европы. Подобно большинству колонистов, научившихся выживать за пределами первого на планете Города, вдали от его технологической поддержки, они селились поближе к своей родне. Фермеры, пастухи, дровосеки и охотники вели примитивную жизнь, не пользуясь никакими машинами, учитывая баснословную дороговизну их доставки с Земли. Потом на Деметре начала развиваться промышленность, посулившая обеспечить их современным оборудованием, однако его потребовалось немного, потому что выработавшийся за это время образ жизни, можно сказать, гармонировал со здешней природой. Больше того, эти люди не стремились попасть в зависимость от кого бы то ни было, поскольку — как и предки — стремились избавиться от правительств, корпораций, союзов и других монополий. Стремление это наследовалось.

Люди, столь ценившие свою независимость, сливались в единый народ. И хотя в домах многие пользовались своим родным языком, но в общественных делах компенсировали их разнообразие новым диалектом английского. Традиции сливались вместе, мутировали, вдруг врывались в жизнь. Например, в пору зимнего солнцестояния, когда холод, хмурая погода и снег приходили в эту часть континента, названную Ионией, они справляли святки (но не Рождество, отмечавшееся по земному календарю) веселыми пирушками, украшениями, подарками и свадьбами. Проходила половина деметрианского года, и появлялся новый повод для сборищ, более склонных к превращению в вакханалии. Тогда костер давал издали знаки костру, а люди вокруг них, от заката до восхода, плясали, пели, ели, шутили, играли, соревновались, занимались любовью. В течение трех последних лет Кейтлин Маргарет Малрайен пела всем, кто собирался на Тролльберге, — когда не отвлекали праздничные удовольствия. Она вновь шла туда пешком по фунтовой дороге, поскольку это путешествие составляло часть всей забавы. На ходу она разучивала последнюю песню, сочиненную специально к празднику, чистым сопрано выводя вальсовый ритм:

На синее серебро росинка легла,

И летняя мгла

Смотри, как светла.

Собирайтесь, сходитесь, идите вперед,

Музыка лета зовет,

И земля поет.

Пальцы Кейтлин бегали по клавиатуре сонадора, который она придерживала локтем левой руки; запрограммированный на голос флейты — хотя и громче ее, — ящик красного дерева выводил мелодию:

С радостью — вверх, и с радостью — вниз,

Слышишь — танцует смех!

От цветущих полей до снежных вершин

Все в предвкушенье утех.

Пыль поднималась из-под ног. А вокруг дремали высоты в янтарных лучах клонящегося на запад Феба, и лишь на самом севере белели редкие облака. Дорога тянулась вдоль берега речки Астрид, журчавшей и бурлившей, еще отливавшей зеленью ледников, стремившейся по правую от нее руку вниз к Агуабракке, и дальше — к полноводной и могучей Европе. За рекой лежали нетронутые земли, крутой обрыв отделял их от уже полной сумрака долины, затканной сине-зеленой растительностью, повсюду пробивавшейся между скал… над похожими на клевер трилистниками лодикса горели лепестки стрелоцвета и солнечные шары. Между высоких зарослей красного копейника и изящной дафны кишели насекомоподобные: великолепно окрашенные пламекрылки, прыгучие скакуны и многочисленные жуки-надувалы. Среди них порхала яркая хрупконожка, на сучке посвистывал дьячок, парочка буцеаро кружила над головой, над всеми высоко парили дракончики — не птицы, а гиперзавроиды, как и все высокоразвитые позвоночные, которых породила Деметра. Южный ветер, быстро холодевший после полудня, нес ароматы смолы и корицы. Слева от Кейтлин тянулась ограда из рельсов. Участок равнины — до самого обрыва в трех или четырех километрах отсюда — был выгорожен под пастбища для земных животных и ячменные поля. Пришельцы с Земли находили мясо и растительность Деметры съедобной, иногда чрезвычайно приятной на вкус. Сойдя с автобуса во Фрейдорпе, Кейтлин и сама собирала плоды лунно-ягодника. Однако в них не было всего необходимого землянам набора витаминов и аминокислот, а из тех, что содержались в избытке, кое-какие были бесполезны. Завезенные с Земли растения процветали, на них буквально разъедался мясной скот. Позади Кейтлин дорога резко вильнула за холм. Перед нею колея змеилась подобно пресмыкающемуся. За очередным гребнем высился Тролльберг, покрытый лесами и лугами до самой вершины. За его спиной дальними призраками парили Феакийские пики, снежным великолепием хребтов повелевала гора Лорн.

Искрится мелодия, смех на устах,

А ей плясать перед ним

На резвых ногах.

Легкой, гибкой, венчанной

Звездами и розами

И желанной.

С радостью — вверх, и с радостью — вниз,

…слышишь — танцует свет.

Кейтлин остановилась: впереди из чащи вынырнул покровник; гладкий мохнатый хищник с коротким хвостом, ростом не уступавший тифу, шествовал мимо с изяществом, которое заставило ее восхищенно охнуть. Бояться было нечего: деметрианские плотоядные не переносили запаха земных животных и никогда не нападали на них. Со своей стороны охотники-люди пытались поддерживать равновесие в живой природе, позволявшее им поставлять шкуры на рынок, и Нагорное Собрание объявило покровников охраняемым видом.

Зверь остановился и поглядел на нее. Он увидел молодую женщину (ей было тридцать четыре года, что по земному счету соответствовало двадцати пяти) среднего роста, с полной грудью, легконогую, кудрявые бронзовые волосы рассыпались по плечам. Широкий лоб, скулы, сужавшиеся к подбородку, рот широкий и полный, изумрудные глаза под дугами темных бровей и небольшой, чуть вздернутый нос. Феб успел позолотить ее кожу и присыпать нос пудрой веснушек. Ее куртке и брюкам явно пришлось потрудиться. Пояс из шкуры криоса причудливым радужным кушаком перехватывал их. В мешке за спиной сменная одежда, спальный мешок, немного сушеной пищи, томик Йитса и прочий дорожный запас.

— Слава Создателю! — выдохнула она. — Какой ты красавец, дружок!

Покровник отправился назад в собственную державу. Кейтлин вздохнула и продолжила свой маршрут.

И шаги его раздирают дерн, а прежде были легки,

И рука палит жаром ее грудь.

И вихрем влекомая по миру видит она:

Он буен как ветер,

И выше деревьев

С радостью…

Кейтлин умолкла. Перед ней из-за огромного валуна за оградой появился мужчина. Столь же удивленный, он поднял руку и выкрикнул приветствие. Кейтлин припустила вперед. Незнакомец был молод, крепок и светловолос. Комбинезон, рог из бивня торденера, чтобы скликать коров.

— Добрый день, моя милая, — проговорил он с певучим акцентом, когда Кейтлин приблизилась к нему. Здесь такое обращение считалось любезным. — Как дела?

— Очень хорошо. Я благодарю вас, сэр, и желаю, чтобы день ваш был полон удачи, — отвечала она на мягком английском своего отечества, давно впитавшем язык завоевателей и превратившем их наречие в свое собственное.

— Можно ли спросить, куда вы направляетесь?

— На Тролльберг, праздновать середину лета. Глаза его расширились.

— Ага. Я понял: ты — Кейтлин, так ведь? Надо бы звать тебя «миз», как подобает джентльмену, но я не знаю твоей фамилии. Ею никто не пользуется.

Не стоит придираться к его произношению. Не многие из сассенахов или квадратоголовых умели говорить лучше.

— Эй, я буду здесь только до солнцеворота, пока вся провинция как один великий шибин. У вас прекрасная страна и добрый народ, но на планете слишком много интересного. А кем ты будешь?

— Элиас Даукантас с фермы Вильнюс. — Парень указал большим пальцем назад, на поднимавшуюся из рощицы кленов струйку дыма. И застенчиво добавил:

— Я много слыхал о тебе; жаль, что до Тролльберга далеко. И еще — жаль, что прежде мы с тобой не встречались. Э… ты всегда бродишь пешком?

Кейтлин кивнула:

— А зачем ездить, не зная, мимо чего я проехала?

— Но где ты проводишь ночи? Все поговаривают, что вечерами ты посещаешь наши редкие гостиницы, и не один ленд-лорд хвастал тем, как расплатился с тобой за песни.

Она улыбнулась, чтобы показать, что не обиделась.

— Барды поют не ради денег, свободный владелец Даукантас, а я считаю себя бардом, хотя, конечно, не Брайэн Меример. Мы можем принимать подарки, но мы поем ради любви и милосердия. Я ночую там, где меня приглашают, или же укладываю свой спальный мешок прямо в гущу лодекса.

Он невольно воскликнул:

— А на что ты живешь? — И покраснел до корней волос.

— Ты смутился, так? — отвечала Кейтлин приветливо и прикоснувшись к его ладони, вцепившейся в ограду. — Ну что ж, меня всегда об этом спрашивают. — Она преднамеренно перешла на чистый эополитанский. — Я получила медицинское образование, хотя не являюсь врачом. Зимой я работаю в городе и его окрестностях от госпиталя Святого Еноха. Нехватка докторов позволяет мне диктовать свои условия. Конечно, будь я добропорядочной особой, то работала бы все время. Но тогда даже моей жизни не хватило бы, чтоб обойти всю Деметру… — Она напряглась. — А тем более когда приходится видеть, как страдают люди… — Кейтлин умолкла, повела плечами и расхохоталась. — Боже милосердный, я уже наговорила о себе достаточно много. Ну а что скажешь ты?

— Особо говорить не о чем, миледи. Это земля моего отца. А я его третий сын.

Она наклонила голову к плечу.

— Так, значит, ты холостяк? Он кивнул:

— Тья, ты знаешь обычаи нагорья. Когда я женюсь, мы сможем остаться в большом доме партнерами, или заручиться помощью родни, чтобы расчистить землю и завести свой дом. Наверно, я выберу эту участь. Начну все с самого начала.

— И ни одна девушка еще не сказала тебе, что думает об этом?

— Нет. Но однажды… но это все обо мне. Ах, Кейтлин, — выпалил он поспешно, — не хочешь ли ты провести ночь вместе с нами? Не сомневаюсь — все будут в восторге!

Она поглядела на запад. Тени уже выросли, и горы побагровели, но Фебу оставалось чуть более часа пути, прежде чем горизонт поглотит его.

— Я благодарю тебя и твоих родственников, — отвечала она. — Но я должна дойти до Тролльберга за три дня. И для этого намеревалась идти после заката, поскольку Персефона будет стоять высоко, большая и яркая, как Луна над Землей. Эрион, светило вполовину меньшее, уже поднялась серпиком слоновой кости на индиговый небосклон.

— Я отвезу тебя завтра, так далеко, как ты захочешь, — предложил молодой человек и, заметив на ее лице колебания, решил перейти к уговорам. — Да, ты хочешь быть рядом с землей. Ну что ж, вот семья, живущая на ней, такой ты никогда не встречала. И мы сами, и наш дом, и наши обычаи заинтересуют тебя. Клянусь, ты не видела таких: мы не шведы, и не британцы, или… Прошу тебя! Мы же будем кричать «ура» и никогда не забудем.

— Ну… — Кейтлин повернулась к нему, улыбнулась и шагнула поближе, затрепетав ресницами. — Ты слишком добр, Элиас Даукантас, и я не сомневаюсь, что, останься я здесь, это был бы чудесный вечер. Ну раз ты уверен, что не будет возражений…

Вдали зажужжало. Повернувшись, они заметили приближающийся автомобиль. Пыль волнами во все стороны разметалась от воздушной подушки, как вода за кормой торопящейся лодки. Машина остановилась возле них. Опустились треножники, купол крыши разъехался. Наружу вышел рослый мужчина.

— Кейтлин! — выкрикнул он. Она выронила сонадор:

— Дэн, о Дэн, — и бросилась к нему.

Они обнялись. Нацеловавшись досыта, он припал к ее уху.

— Слушай, макушла, — шепнул он. — Я в бегах, меня разыскивают, мое имя Дэн Смит, о'кей?

— О'кей, — выдохнула она. Бродерсен ощутил под руками ее гибкое упругое тело, вдохнул аромат нагретых солнцем волос и еще более теплое дыхание плоти.

— Чего же ты хочешь, сердце мое?

— Убраться отсюда подальше в какое-нибудь безопасное место. Там и поговорим. — Бродерсен изо всех сил старался сдерживать себя, столь сильным было в нем желание овладеть ею.

То же самое чувствовала и она — только еще сильнее, чем он. Высвободившись из его объятий, она обернулась и дрогнувшим голосом сказала удивленному фермеру:

— Элиас, дорогой, какой невероятный сюрприз. Это мой жених, Дэниэл Смит. Мы не рассчитывали встретиться перед праздником, он путешествовал. Но боги оказались к нам благосклонны, прости меня, пожалуйста, если можешь! Я вернусь назад, если захотят высшие силы, и тогда спою для вас.

Мужчины пожали друг другу руки и обменялись неловкими вежливыми фразами; Кейтлин подобрала свой инструмент и потянула за рукав Бродерсена. Оба забрались в машину, и она тронулась вперед. Даукантас некоторое время смотрел им вслед, а потом поднял свой рог и созвал скот.

На небе светили полторы луны. Феб еще не так далеко опустился за горизонт, небо оставалось фиолетовым, а не черным, и на нем уже искрились редкие звезды. Из всех созвездий лишь Медея и Ариадна уже явились во всей красе. Сестры-планеты, Афродита и Зевс, горели двумя свечками, светилось три небольших облачка. Серебро просачивалось через верхушки деревьев и растекалось по земле, охваченной прозрачными сумерками. В бреши, разорвавшей стену леса, виднелась гора Лорн. Фонариками перепархивали факельницы. Десятки тысяч хористок надсаживались в траве; засев среди стебельков и листьев, они призывали самцов. Чирикал звездостриж, возле пещеры хрустально журчал ручей.

Кейтлин привела сюда Бродерсена по охотничьей тропке, после того как он остановил машину. Дэн прихватил с собой походный набор, и в том числе нагреватель с топливной батареей, который позволил уютно согреть убежище. Спальные мешки на маллитовых ковриках сделали ночлег комфортабельным. Но они не стали спать. Сперва обменялись шутками, приготовили и съели обед. А потом… тоже не спали.

К рассвету она приподнялась на локтях, чтобы лучше видеть его. Пещера выходила на запад, и лучи Персефоны прямо попадали в нее, сделав неожиданно яркой белизну тела Кейтлин: Дэну даже казалось, что он видит, как розовы ее соски. Он потянулся рукой к ласковой тяжести, и они сами легли в его ладони. Кейтлин склонилась к нему для поцелуя и замерла.

— Мой любимый, мой дорогой, жизнь моя, — едва не пела она. — Если у меня были слова, которыми я могла описать то чудо, которое вижу в тебе, люди помнили бы меня, когда забудутся Сафо и Катулл. Но даже сама Бригит не овладеет подобной магикой.

— О Христос, как же я люблю тебя, — проговорил он хриплым от любви голосом. — Как долго мы не встречались? Три года?

— Чуть больше. Я тоже считала месяцы с того момента, когда впервые поняла, что ты сделал с моей душой, и вот наконец мне представился еще один шанс быть с тобой.

— А я думал, что для тебя это просто новое приключение. Но ты уже переубедила меня. Не только своим восхитительным телом и жаром постели, но всем, что составляет тебя.

— О, я была бы на седьмом небе от счастья, если бы не те новые трудности, что привели тебя сюда. Дэн, мой Дэн, но все равно я благодарю твоих врагов за эту малость. Я не надеялась встретить тебя до осени.

— Но если бы ты задержалась в Эополисе…

Она тряхнула головой, светящиеся локоны колыхнулись, закрывая ее лицо.

— Нет, — отвечала Кейтлин совершенно серьезно, — мы ведь уже давным-давно все обговорили? Незачем обманывать Лиз и себя самого. Ты ведь любишь ее, и обязан любить. Я и сама люблю ее, и никогда не осмелюсь по собственной вине опечалить ее. Остается лишь надеяться, что она одаряет меня своей дружбой не только из чувства долга, ведь она, безусловно, знает о том, что связывает нас с тобой, хотя при мне никогда не говорила об этом.

Кейтлин села и, обняв колени, поглядела вдаль на посеребренные заросли.

— Кроме того, я лишена ее способностей, не знаю чисел и не организована, а потому не способна участвовать в твоих авантюрных предприятиях, — проговорила она. — А я умею быть паразитом. Трудиться день за днем за одним и тем же столом — работа не для меня. Я попала в перелетные птички с того часа, когда родилась. — И довольным голосом исправила себя:

— Ой, я совсем расчувствовалась: как может родиться птица?

Дэн уселся возле нее скрестив ноги.

— Наверно так, как вылупляется из яйца идея, — предположил он.

— Ага, — быстро отвечала она. — Видишь ли, Эйнштейн долго высиживал собственную идею, — ему даже носили еду и табак в гнездо, — пока наконец однажды яйцо не лопнуло и крохотная теория относительности не выглянула наружу — мокрая и голенькая, а потом бедолаге пришлось то и дело заталкивать в клюв малышу длинные извивающиеся уравнения, и в итоге жалкий птенец превратился в большого красивого петуха — общую теорию относительности, — и тогда квантовой механике пришлось соорудить для него подходящий насест.

— Да-а, — Дэн обнял ее. — Что касается проекта, я уже вижу корпус его на смазанных рельсах, потом ты приходишь и разбиваешь бутылку шампанского об голову директора — конечно, пристроенного на носу, как в старину.

Дурачества продолжались. Веселый нрав был частью того, что Дэн любил в ней.

— Ну-ка, — заметил он наконец. — Ты еще не рассказала мне о том, как обнаружила эту пещеру. Правда, я не стал отрывать время на расспросы от нашего отдыха, но все же?..

Кейтлин ухмыльнулась:

— А как ты думаешь?

— Э…

— Мы нашли ее вдвоем с одним симпатичным охотником в прошлом году… знаешь, мое сокровище, я уже почти жалею, что ты не запоздал на один день. Я как раз строила планы относительно того молодого человека, когда ты появился. Ну ладно, придется ему чуточку подождать.

Дэн попытался скрыть свое разочарование. Ощутив это, Кейтлин обняла его и сказала:

— Я тебя обидела? Извини.

— Ну что ты, я не могу надеяться на то, что ты проводила все эти долгие месяцы в безбрачии, — не без труда выговорил Дэн. — Для этого ты слишком полна Жизни.

— Дэниэл, я люблю тебя; конечно, ты у меня не первый, я любила других и достаточно жарко, но подобных чувств еще не знала. Ты силен, ты многое знаешь, любимый, руки твои умны… ты — мужчина во всем, добрый, благородный и ласковый. Тебя я буду любить, пока не закрою глаза, ну а остальные… среди них попадаются и похуже, большая часть ничего, скучных не было вообще, но рядом с тобой все они — ерунда. В лучшем случае они мне просто близкие друзья.

— Ну что ж, — согласился он. — Я тоже не придерживаюсь строгого единобрачия.

Кейтлин попыталась одолеть возникшую между ними преграду.

— Ты уже слыхал об этом, мое сердце, я не кошка. У меня случаются свои порывы, но в первую очередь мне приходится думать о нем. Я не хочу принести кому-нибудь зла, одарив друга более чем поцелуем. У меня было немного любовников, должно быть, две дюжины, если считать с того времени, когда на Земле мне исполнилось шестнадцать.

— Ну а я не всегда бывал разборчив, — признал Бродерсен, прижимая ее к себе на минутку.

— Прости меня, — наконец проговорил он дрогнувшим голосом. — Зря я всерьез воспринял твою шутку. Но…

— Что «но»? — переспросила его Кейтлин чуть помедлив.

— Наверно, дело в том, что ты сказала, что я мог оставить дом сегодня, а не вчера. И я вдруг вспомнил, что действительно оставил дом и почему сделал это.

— И ты поддался ревности, потому что память об этом ранила тебя слишком глубоко. Дорогой мой, — Кейтлин встала перед ним на колени, погладила по лицу, глядя полными слез глазами.

— Не знаю, — отвечал он. — Я не имею склонности к психоанализу. — Дэн потянулся к ней губами. — Машинка еще ездит и не очень-то громыхает, и я просто время от времени смазываю ее. О'кей, давай-ка забросим эту тему подальше, чтобы как следует уснуть.

Кейтлин оставалась серьезной:

— Нет, Дэн. Опасность грозит и тебе самому, и всем, кто тебе дорог: в первую очередь Лиз и детям. Разве оказалась бы я достойной чести быть твоей любовницей, если бы ты мог скрыть от меня свои беды? Говори.

— Я сделал это еще по дороге.

— Ты ограничился одним скелетом. А теперь облачи его в плоть, пусть он у нас погуляет.

— Я… я просто не знаю, что еще сказать тебе, голубка. — Так он называл ее наедине.

— Тогда слушай меня, — она вновь устроилась возле него, рука возле руки, бок у бока, а за выходом из пещеры суетились факельные мухи, молчали деревья и медленно ползли звезды. Все притихло — кроме воды в ручье. — Почему ты поднял восстание? — спросила она. — Конечно, и мне тоже страстно хочется побывать у тех дальних солнц. Но ведь у тебя есть «Чинук», ты перестроил этот корабль и подобрал экипаж, способный увести его к звездам.

— Да, я сделал это после того, как инопланетный корабль пришел через Ворота у Феба. Разве ты забыла об этом? Рядом оказался только сторожевой корабль, который смог замерить его точную траекторию — конечно, это сделали двое специалистов. Но, черт побери, они передали информацию лишь своему начальству, и правительство Союза немедленно объявило все чрезвычайно важным секретом. Сам Дон Педро, сеньор клана Руэда и глава Синдиката, не сумел ознакомиться с ней. Если бы не проболтался экипаж, быть может, и мы с тобой так и не узнали бы до сих пор о том, что систему Феба посетило инопланетное судно. О да, — продолжал Бродерсен едким голосом. — Я понимал причины. Более того, отчасти даже соглашался с ними; не верь, если не хочешь. Мы не знали, что за существа ждали нас по ту сторону Ворот, и не могли отправить туда какой-нибудь случайный экипаж, способный натворить дел. Поэтому им пришлось задействовать меня и мою компанию. Но, купив «Чинук», я надеялся, что официальная экспедиция привезет хорошие новости и правительство разрешит частный поиск. Можно было думать, что, если экспедиция не вернется, Совет Союза в каком-то году позволит мне предпринять вторую попытку. И поэтому я держал корабль полностью укомплектованным,чтобы стартовать мгновенно, а потом пусть политики и бюрократы попробуют отменить полученное мной разрешение.

А «Эмиссар» возвратился! И они, чтоб Господь проклял их, умалчивают об этом! Они хотят, чтобы человечество не могло использовать свой шанс…

Плечи Бродерсена поникли.

— Ад и проклятье в нем! — объявил он. — Ты тоже не в первый раз слышишь, как я жужжу о том, что все и без того знают. Я рассказывал тебе о своих подозрениях еще в прошлый раз. Сегодня я выложил все, что случилось после того. Зачем ты заставляешь меня твердить одно и то же?

Она припала головой к его плечу.

— Потому что это нужно тебе, мой дорогой, — ответила Кейтлин и добавила через мгновение:

— Теперь скажи мне, какая необходимость заставила тебя броситься вперед, как быка О'Шонесси. Ты прекрасно владеешь собой. Почему ты не мог проявить терпение и хитрость, чтобы в конце концов собрать все пряди правды в своей руке и сплести из нее удавку палача?

Тон ее голоса успокоил Дэна сильней, чем слова.

— Ну, — проговорил он, — скажем, я сильно скомпрометировал себя и слишком доверился Аурелии Хэнкок, и видишь, что получилось из этого?

— Ты мог бы и переждать. Сколько лет — миллионов лет — прошло с той поры, когда Иные осваивали Галактику, и мы в слепоте своей обитали на нашем земном шаре? Чем повредят еще несколько лет?

— Нам — ничем, но экипажу «Эмиссара», — скрежетнул Дэн. — Как ты знаешь, помощник капитана — если он еще жив — мой родственник. На корабле у меня есть еще один хороший друг. Не говоря уже обо всех остальных, у них тоже есть свои права.

— Да. И ради этого ты рискнул благополучием Лиз, Барбары и Майка, не говоря о сотнях людей, которые зарабатывают себе на жизнь в «Чехалисе»? — Кейтлин стиснула его руку. — Дэн, дорогой, драгоценнейший, что гонит тебя? Что именно? Да, ты много раз рассказывал мне, как чудеса ждут свободное человечество среди звезд… большие, чем изобретение огня, письменности и средства от всех болезней сразу. И разве я возражала тебе? Но откуда эта страшная спешка, зачем торопиться, не считаясь с ценой? Все мы умрем, дорогой мой… старыми и вредными, если исполнится мое желание, прежде чем познаем все, чем располагает одна лишь Деметра. Дэн сжал кулаки, стараясь говорить спокойно:

— Голубка, я еще на Земле слишком насмотрелся, какой вред причиняют людям страстные убеждения, в особенности когда их позволяют себе правительства. Потом я начал читать книги по истории и обнаружил, какие ужасы происходили в прошлом от подобных страстей. И тут я дал себе клятву — сохранять объективность, а если же не сумею, то по крайней мере не бросаться на людей со своими проповедями.

Однако… когда дело заходит так далеко, я не более чем все остальные способен отложить за ненадобностью все свои принципы, чтобы дождаться удобного времени.

На миг Дэн усомнился, что она оценила его выражение. Быть может, и так, но Кейтлин поцеловала его и продолжила:

— Тогда называй их, жаль, что ты не сделал этого раньше. Он почувствовал, как напрягся его голос, но не мог справиться с собой:

— Вот чего я боюсь: если человечество не отправится к звездам, его ждет смерть.

Союз терзают всякие неприятности. Когда в молодости я оставил миротворческий корпус, мне казалось, что мы хорошо поработали и на Земле установился вполне разумный порядок. Но я ошибался: слишком уж много двуногих животных приходится на эту планету. Отсюда эти вечные безумства… Религии наподобие трансдеизма, ереси, вроде Нового Ислама, политические платформы на манер азианизма. Страны, где толпы и министры кабинета, не считаясь ни со сроками, ни с реальностью, требуют самоопределения вплоть до отделения, если не могут добиться желаемого. Хуже того, изрядная доля возражений против Союза вполне законна. Все чаще и чаще мировое правительство пытается распоряжаться всем — всем! — из центра. Словно бы океанийский морской огородник, гималайский рыцарь, бизнесмен из Найроби и космонавт, работающий на Илиадической базе, не знают своих проблем и способов их решения, Иуда-жрец! Слыхала ли ты, что в Совете с убийственной серьезностью обсуждаются перспективы воскрешения кейнсианской фискальной политики?

— Полагаю, что ты даже не знаешь, что это такое.

— Всякий раз когда я посещаю Землю, я вижу ее во все более худшем состоянии. Целая куча социологов утверждает, что открытие существования Иных, существ, во всем превосходящих нас, породило все безумства, которые привели к Смуте. Я не знаю. Быть может. Но если это правда, тогда Обетование не дало нам ничего, кроме передышки. Мы просто не могли еще усвоить сам факт существования Иных. И мы никогда не сможем этого сделать, пока сами не выберемся в космос. Нет, я уверен: при нынешнем положении дел Земля скоро взорвется. В лучшем случае обнаружится новый Цезарь, а Цезари никогда не были достаточно терпимы. Ну а о худшем… лучше не думать, Кейтлин.

Не надейся, что мы сумеем спокойно пересидеть здесь несчастье. Мой личный опыт за последние несколько недель свидетельствует о противоположном. Деметра, похоже, расположена в двухстах двадцати световых годах от Земли — это самая последняя оценка, которую я слышал от астрономов, — но что значит это расстояние для корабля, напичканного ядерными боеголовками, если он войдет в Ворота?

О да, — закончил Дэн. — Быть может, мои слова покажутся тебе слишком апокалиптичными. Я уверял тебя, что постараюсь удержаться от фанатизма. Наверно, все как-нибудь уладится. Но я точно знаю — если знаю что-то вообще, — Земля не в состоянии получить свежие идеи, иначе как со звезд. А тем временем старые губят людей, как убили они мою первую жену.

Дэн умолк, утомленный.

— Дэн, ты весь издерган, — Кейтлин едва ли не со слезами прижала его к себе. И наконец сказала:

— Ты никогда не говорил мне, что на самом деле случилось с Антонией. Я знаю, что ты любил ее. Женился на ней, и она умерла плохой смертью. Быть может, ты расскажешь мне о ней сегодня?

Дэн глядел перед собой.

— Зачем тебе эта тяжесть?

— Чтобы я могла понять тебя, мой самый дорогой. Понять тебя и то, что творится с тобой. Потому что тогда я узнаю, что именно в этом событии нанесло тебе самую глубокую рану и не дает тебе смириться с участью «Эмиссара».

— Быть может, — пробормотал он. — Видишь ли, это было политическое убийство, а политика не выжила бы, не застрянь мы в этих двух жалких планетных системах.

— Говори, Дэн, о твоей Антонии. Я напишу песню в ее память, если ты не против.

— Конечно, нет.

— Тогда сперва я должна побольше узнать о ней. Голосом едва слышным и полным горя он начал:

— Начнем прямо с нашего знакомства. После увольнения из миротворческих сил я занялся космической техникой; мне повезло: меня приняли в академию Андийской федерации. Закончив ее, я поступил на работу в «Авентюрерос Планетариос» — в этой крупной корпорации, как тебе известно, доминирует клан Руэда. Я преуспевал, получал приглашения на вечеринки начальства и там познакомился с Тони. Она сама говорила, что будет проклята, если позволит себе припасть к титьке тимократии.

Она занималась астрографией и тоже преуспевала. Мы добились назначения на «Нуэва Сибола». Это Илиадический спутник, ты, может быть, помнишь это, — но там находится и контора «Авентюрерос», а также обсерватория Арп. Шесть земных лет… по необходимости я много путешествовал, вплоть до орбиты Юпитера, но знаешь, голубка, хотя женщины всегда были рядом, тогда я придерживался строгого единобрачия. Тони не отпускала меня, она всегда была рядом, и это улаживало весь вопрос.

Он умолк в объятиях Кейтлин.

— Наконец мы решили пожениться, — продолжил он. — Тони любила детей… зверей и все живое. Она захотела родить дитя у себя в доме, в поместье Руэд. Дело было в том, что ее дед и бабка были слишком стары, чтобы оставить Землю, но не просто мечтали увидеть появление следующего поколения, но видели в нем целое чудо. А почему бы и нет? У меня было дело на Луне, на которое ушло бы несколько недель. Она могла немедленно возвратиться к своим и порадоваться жизни. Это благородные люди. Я рассчитывал закончить дела перед рождением ребенка, отпроситься и отправиться прямо к ней. Словом, едва Тони прибыла в резиденцию, на дом совершили налет террористы. Анонимно они объявили, что таким образом выразили протест против утаивания Руэдами дохода от исследования космоса. Рядовой инцидент в волне революционного насилия, охватившего Южную Америку.

Тогда она временно угасла и теперь вздымается снова. Но направлена опять на Руэд. Конечно, они богаты потому, что у предков их хватило ума завести частное космическое предприятие в Перу. Но сокрытие доходов? Ну что ж, предположим, что деньги будут разделены поровну среди всех oprimidos.

Какую же сумму получит каждая персона? И к кому обратится столица за очередным кредитом? Голубка моя, голубка, когда же наконец эти спасители мира выучат хотя бы основы экономики?

Впрочем, именно та бомба многого не натворила. Она разрушила крыло дома, убила трех слуг, которые провели здесь большую часть своей жизни, — и — увы… увы, — Антонию вместе с младенцем. Она умерла не сразу, ее отправили в госпиталь. Тони просила, чтобы ей показали Луну — это была ее последняя просьба, но фаза была не та. Я находился на обратной стороне в луно-траке, и солнечная вспышка прервала связь.

Вот и вся история. На год я вышел из строя, но Руэды помогли мне выстоять. Помогли и когда я решил отправиться на Деметру, чтобы начать дело наподобие их собственного. Теперь ты понимаешь, почему я так волнуюсь о Карлосе, который сейчас находится на борту «Эмиссара».

Бродерсен и Кейтлин молча сидели рядом. Ночь кончалась.

Наконец он сказал:

— Тони была во многом похожа на тебя.

Будучи бардом, Кейтлин знала, когда нужно промолчать, и дала Дэну то, что могла дать. Сперва он держался пассивно, потом попытался ответить, но Кейтлин намекнула, что это не обязательно. И потом неторопливо осознал всем своим существом, что прошлое ушло безвозвратно, но она рядом.

А еще потом они ненадолго уснули.

Кейтлин проснулась раньше. Встав, Дэн увидел ее у входа в пещеру, силуэт, вырисовывавшийся на той таинственной синеве, что на планетах, подобных Земле, приходит как раз перед рассветом. Кейтлин запрограммировала свой сонадор на гитару без аккомпанемента, и инструмент запел. Очень душевно она допела последний из многих куплетов своей праздничной песни:

Горы в золоте, белеет восток,

Ветерок воспевает рассвет.

Летняя ночь отцвела как цветок,

И пора домой парам сердец,

И рука в руке уходят они

С радостью — вверх, и с радостью — вниз

Слышишь — танцует смех!

От цветущих полей до снежных вершин

Все в предвкушенье утех.

Глава 6

Я был гусеницей; полз по травинке, дремал в куколке и мотыльком пытался долететь до Луны. Перемены оказывались столь глубоки, что тело мое не помнило, каким было прежде; я стал словно бы рожденным для полета. Но я не мог удивиться этому, я просто существовал, но сколь яркой была моя жизнь.

Даже мое младенческое Я, мохнатая, вечно голодная кроха, обитало среди сокровищ: сочного и хрупкого сладкого листа, солнечного тепла, росистой прохлады, ветерка, трогавшего шкурку, бесконечных ароматов, каждый из которых доносил сладкую новость. Потом сокращающиеся дни поведали мне свою весть. Я нашел укромную ветку, оплел выпущенным из живота шелком помещение для себя, а затем свернулся во тьме и умер маленькой смертью. Весь год плоть моя перерабатывала себя, и выползшее из кокона существо принадлежало к совершенно другому виду. Скоро моя верхняя кожица затвердела, крылья сделались сухими и крепкими, и я поднялся к небесам. Мне принадлежала ночь. Она сверкала и искрилась в моих глазах, полная смутных очертаний, которые я лучше распознавал по запаху. Пищей мне был нектар цветов, я впивал его, трепеща крыльями над лепестками. Иногда меня насыщал ферментированный сок дерева и тысячи подобных мне кружили вокруг него. Но еще слаще было ночью подниматься высоко к полной луне, растворявшейся в своем свете как в радуге. Когда запах самки, готовой к продолжению рода, коснулся меня, я превратился в летучее желание.

Новый слепой порыв направил нашу стаю в дальнее путешествие, ночь за ночью мы летели над холмами, долинами, водами, лесами, полями, огнями в домах людей, звездами, пятнавшими тьму под нами; день за днем мы отдыхали на каком-то дереве, усеивая его своими телами. И пока я так пересекал эти странные ветры, Единый взял меня, вновь присоединив к Единству, и так мы познали всю мою жизнь, какою она была с тех пор, как я вышел из яйца. В ней было много чудес. Я был Насекомым.

Глава 7

Холодным и пустым обращался «Эмиссар» вокруг солнца в сотне километров за Колесом Сан-Джеронимо. Посрамленный таким расстоянием, солнечный диск едва освещал корабль, явно затерявшийся среди звезд. Колесо представляло собой более впечатляющий объект; имея в поперечнике два километра, оно величественно вращалось, чтобы создать земную силу тяжести для мастерских и жилых помещений, размещенных по ободу. Во втулке, там, где сходились спицы, служившие переходами, корабль могли бы принять в док. Облицованное алюминиевой радиационной защитой сооружение блестело словно отполированное.

Однако оно оказалось неудачным. Столетие назад люди построили Колесо, чтобы оно служило им в качестве базы для операций среди астероидов. Среди разреженных останков мертворожденного мира выгодно было использовать роботов, как и на станциях, устроенных на спутниках Юпитера возле нижнего соединения. Вскоре усовершенствованные космические корабли заставили забыть об этой идее. Дешевле и с большим эффектом люди отправлялись путешествовать самостоятельно, не прибегая к помощи автоматов, при постоянном земном ускорении прямо отсюда до индустриальных спутников Земли. Колесо забросили. Поговаривали о том, что материалы можно утилизировать, однако желающих заняться этим делом так и не нашлось. Цены на металл уже тогда резко упали. Наконец сооружение досталось по наследству союзному правительству, которое обновило его и объявило историческим памятником. Теперь время от времени Колесо посещали гости.

Когда Айра Квик, министр исследований и разработок, призвал использовать старое сооружение, никто не обратил на это особого внимания. Квик заявил, что Колесо прекрасно подходит для исследований межпланетного газа. Подобные исследования сулили работу весьма кропотливую, к тому же не обещающую фундаментальных результатов. Однако все же заслуживающую внимания; к тому же проект финансировала частная компания. Тонкие измерения требовали, чтобы вблизи Колеса в течение нескольких недель или даже месяцев никто не объявлялся. Подобное ограничение едва ли могло причинить неудобства кому бы то ни было, а менее всего персоналу станции, который был рад оплаченному отпуску. Тема заслужила строчку-другую в различных астрономических журналах и, быть может, около тридцати секунд в дюжине обзоров новостей.

В иллюминаторе своей каюты Джоэль Кай видела небеса, набор призм преображал картину в вертикальную. Небеса не проносились мимо нее, так что ничего нельзя было разглядеть, они оборачивались за три часа, и вид был великолепен. Но Джоэль скоро устала от него и охотно проводила бы большую часть своего времени в голотевтическом состоянии, будь у нее под рукой оборудование. Тюремщики до сих пор отказывались доставить сюда оборудование с корабля, или перевести ее обратно.

Они извинялись, поясняли, что не смеют проявить подобную инициативу, не имея приказа. Двадцать человек, охранявших экипаж «Эмиссара» и его пассажира, на свой лад достаточно мягко обходились с ними. Эти агенты Американской секретной службы выполняли особое поручение, искренне веря в то, что делают необходимое дело. Приходилось, конечно, учитывать, что персонал отбирали, воспитанный в преклонении перед дисциплиной и привыкший к повиновению, что поощрялось прежним военным режимом. Их начальник, ведавший допросом и увещеванием пленников, относился к ним с меньшей симпатией. Впрочем, грубостей не допускал и, сообщая Джоэль, что для встречи с ними прибывает сам Квик, обещал попросить у него разрешения на предоставление ей всех приборов.

— К тому же, доктор Кай, — добавил он, — если вы окажете нам содействие, если вы поймете, что обязаны это сделать, то можете добиться и освобождения.

Она слишком устала и не хотела спорить.

Джоэль углубилась в книги, записи изобразительных шедевров и слушание музыки. Директор не стал отказывать экипажу в праве пользования колоссальным банком памяти корабля: литературой, развлекательными материалами и собранной информацией — тем более что главным образом он был обязан выяснить, что сделали и открыли исследователи за восемь прошедших лет. Если не считать совместных трапез, Джоэль практически избегала общественной жизни.

Ее бывшие спутники вели более открытый образ жизни. Капитан Лангендийк соблюдал ледяную корректность в общении с агентами, Руэда Суарес держался подчеркнуто снисходительно, Бенедетти иногда бывал с ними груб, остальные же поддерживали более или менее дружеские отношения. Фрида фон Мольтке даже обнаружила среди них давно желанную сексуальную новизну. Остальные женщины пренебрегали подобной возможностью, предпочитая собственных партнеров, однако не возражали против партии в карты или в ручной мяч.

Ощущавший себя еще более одиноким, но не так, как был бы одинок человек среди нелюдей, Фиделио сперва искал у Джоэль некое утешение, но потом искренне заинтересовался ее обществом. Он просил объяснить ему непонятное. Перед высадкой инопланетянин изучал испанский, но не мог сразу освоить тысячи, культур чуждого вида. Джоэль была для него наилучшей помощницей, потому что занималась изучением двух его языков; начались эти занятия с того, что она попыталась использовать голотевтику, чтобы помочь Александру Влантесу, а потом ей пришлось возглавить исследования, после того как приливная волна погубила лингвиста.

В ту самую вахту когда к ней обратился бетанин, Джоэль читала с экрана Суинберна. Многое в поэзии и прозе не трогало ее, скорее даже озадачивало. Чтению мешал недостаток обычных эмоциональных взаимоотношений и слишком широкие знания основ Вселенной. Впрочем, романтические сенсуалисты привлекали ее на уровне плоти, как волновали ее разум и дотошнейшие из исследователей. Джоэль полагала, что понимает эти строчки:

…Время и Боги сошлись в борьбе, а мы между ними — в крови,

Тщетно пытаемся жизнь впитать из иссохших грудей любви.

А я скажу вам — хватит страдать; я скажу всем — вкушайте мир,

Пока не иссякли груди ее и не кончился горький пир.

Мысли ее отклонились от текста, как всегда бывало с той поры, когда она научилась читать. Причина осталась прежней: она показывала эту строфу Дэну Бродерсену, когда они были вместе в последний раз. В нынешней изоляции его образ часто вставал перед Джоэль, она видела Дэна столь отчетливо, что наконец даже начала ощущать запах табака, и едва ли не могла пересчитать морщинки возле уголков глаз. Она думала, — это потому, что он жив (о, он должен быть жив!), хотя Кристина мертва, или потому, что мужская суть его была благодарней, чем память о ней… прости меня, Крис, — промелькнуло в голове Джоэль, — когда она…

— Что ж, — сказал он тогда. — Приятно. Даже больше того. Здесь есть правда, — он помедлил. — Прости, а тебе не кажется, что нудновато? Киплинг растянул бы эту же мысль в лучшем случае на страницу.

— Наверно, поэтому я никогда не ценила Киплинга, — отвечала она.

Дэн вопросительно поднял бровь:

— Даже его стихи о машинах? И тем не менее ты, голотевт, чья душа, как полагают, является компьютерной программой, наслаждаешься Суинберном, — и пожал плечами. — Ну что ж, там, где люди, там и парадоксы.

Она взорвалась, не осознавая причин:

— А я не вполне понимаю тебя, например. Но всегда считала, что вы, нормальные люди, иногда резонируете друг с другом. Или ты хочешь сказать, что и ты не способен на это?

На мгновение Джоэль представилось, что она попала в древний миф. Ей казалось, что даймон этого места овладел ею. Освободившись на несколько дней от дел, они проводили время на острове архипелага Туамоту, который Дэн знал по старым дням (естественно, он был здесь с другой женщиной и признавал это без малейшего смущения). Веранду, на которой они стояли, обступили разбушевавшиеся алые цветы зеленого куста гибискуса, далее тропа по берегу загибалась вокруг лагуны. Ряды пальм согласно кивали и что-то шептали в ответ нежному ветерку. Лазоревая вода пыталась растворить в себе звезды, лишь снаружи — на рифе — она грохотала и бурлила кипящим молоком. Облака стояли напротив солнца, их стену аркой прорезала радуга. Джоэль не умела назвать те сладкие ароматы, которые приносил воздух. Тем утром они с Бродерсеном рука в руке бродили по берегу, потом разделись догола (оставив только сандалии, чтобы не порезаться о прекрасный острый коралл) и отправились купаться, а после лежали на песке, свет пропитал всю ее кожу, добрался даже до головы. Наконец, опасаясь солнечного ожога, Дэн велел ей одеться. На обратном пути они встретили темнокожего человека: он улыбнулся им и на ломаном испанском пригласил в свой недалекий дом; они перекусили, а потом хозяин взял гитару и на пару с Бродерсеном исполнил несколько песен. Начался дождь: такой, словно бы это сама земля отдавалась небу.

А теперь и тот, кто пришел к ней с Деметры, признался, что всегда обитал огражденным стенами. Даймон знал ужас. Стало больнее.

— О, ну… меня это никогда не смущало настолько, чтобы говорить… — Дэн умолк. — Эй, в чем дело? Ты что притихла?

Она покачала головой и крепко зажмурилась:

— Ничего. Дэн шагнул вперед, взял ее за обе руки — дрожащие разве что самую чуточку, — и пробормотал:

— Ничего себе пустяк. Так что же способно потрясти тебя, Джоэль?..

— Я не знаю… не знаю, — ответила она, прежде чем сумела остановиться. Самоконтроль вернулся. — У меня тоже… бывают… мгновения безрассудства. — И, заметив его недоумение, добавила:

— Разве ты не понимал этого?

Дэн глотнул, что удивило ее. Конечно же, он достаточно знал женщин и прихоти их. И, помедлив, неторопливо проговорил:

— Конечно, ты можешь наслаждаться моим обществом — помимо постели, естественно, — но я это не совсем понимаю…

Джоэль отметила, что, невзирая на легкую манеру общения с ней при всем долгом знакомстве, душа его по-прежнему удивлялась ее интеллекту.

— Но если и у тебя тоже есть настоящая слабость… — он умолк, когда Джоэль приникла к нему.

— Обними меня покрепче, Дэн, — она просила и приказывала одновременно, не желая слышать напоминаний об эмоциональной неудачнице, ищущей утешение в знаниях. — Давай войдем в дом, пора заняться любовью.

Но в этот раз у нее ничего не получилось. Он был столь же ласков и силен, как обычно, и она испытала некоторое облегчение, а потом добилась и большего, заверив его, что она просто не в настроении и скоро все будет великолепно: чтобы оказаться безусловной истиной.

«И все же… никто из нас не может возразить против того, что любить трудно, а часто и невозможно, — думала Джоэль в Колесе. — Тем хуже для бетан, конечно. Надо же представить себе такое: надеяться научиться любви у чуждой и едва ли цивилизованной расы? Неужели в этом отчасти причина — кроме общей наклонности к голотевтике — того, что я ощущаю такую близость с Фиделио?»

Скрипнула дверь.

— Входи, — сказала Джоэль и более чем обрадовалась, увидев гостя. Не только потому, что она только что думала о бетанине. В скучной и функциональной комнате, которую отнюдь не оживляли окрашенные пастелью стены, он был твердым свидетельством того, что реальность не ограничивается этим помещением.

— Buenos dias, — приветствовал ее Фиделио хрипловатым гортанным голосом, которым его порода говорит на суше. Присвистывающие обертоны затрудняли понимание слов.

— Bienvenido, — отвечала она и предложила ему перейти к природной речи бетан, предназначавшейся для воздуха, сообщив, что будет отвечать по-испански. Без компьютеризованного декодирующего оборудования она не способна была воспроизводить вокабулы бетанина и не хотела спускаться вместе с ним в лабораторию, чтобы разговаривать в присутствии часового, дежурившего в холле. Если разговор потребует фраз на его языке, она может написать их. Конечно, без голотевтического блока Джоэль обладала ограниченными познаниями. Языки содержали в себе больше непонятных нюансов, чем умел осилить ее мозг без внешней поддержки. (Придворный «язык» был еще хуже, как с точки зрения понимания, так и произношения.) Однако, если речь зайдет не о слишком сложных вопросах, она справится.

— Ты занята, интеллектуальная самка? — вежливо поинтересовался бетанин. — Я не стал бы нарушать сонную логику. — Этим словосочетанием Джоэль передала некую концепцию — не слишком удовлетворительное определение, на ее взгляд, подходило лучше, чем «медитация», «философические раздумья», или просто «мечтания».

— Нет, мне просто нечего делать, и я расстроена этим, — заверила его Джоэль. — А как ты? Я не видела тебя… уже не помню с каких пор. Время не имеет смысла в этом проклятом месте.

— Я был в бассейне, — проговорил он. Еще на борту «Эмиссара» биологи предупреждали, что Фиделио ослабнет и умрет, если не сможет проводить по несколько часов в неделю в воде своего родного моря. Состав ее не вполне совпадал с жидкостью, наполнявшей океаны Земли, однако ничего экзотического тоже не было; любая химическая лаборатория могла легко представить все необходимые ингредиенты. Нужные вещества доставили с корабля в Колесо и соорудили бассейн. Торговля солью между прибрежными континентальными обществами и расположенными в глубинах суши определила значительную часть бетанской истории.

— Тебе это полезно, — отвечала Джоэль, понимая, насколько неадекватны эти слова. Гибель Фиделио была бы трагедией для обоих видов и, быть может, не только для них. Кроме того, он был ласков и мудр и стоил миллиона Айр Квиков.

«Но мы потеряем Фиделио, когда у него окончится пища», — вспомнила Джоэль. Рожденные землей ткани не могли пропитать бетанина и по большей части были для него ядовиты. Экспедиция прихватила с собой на обратный путь годовой запас еды для Фиделио, главным образом в сушеном и замороженном виде. Все считали, что Союз откроет регулярное сообщение с Бетой задолго до истечения этого срока.

Джоэль была не из нервных, но сейчас вдруг ощутила ярость. Пытаясь найти покой, Джоэль разглядывала бетанина, опускавшегося на ноги и хвост перед ее креслом. Она всегда подмечала в нем нечто особое — какое-нибудь движение или очертание, — достаточно тонкое, которое нельзя было заметить с первого взгляда.

«Да, мы с ним рождены в результате четырех миллиардов лет эволюции, первородного бульона, происходившей на паре весьма различных планет. Нужны имена, но они обманчивы и создают лишь впечатление понимания, которого мы на самом деле лишены».

Произвольный характер делал имена дважды обманчивыми. Центрумом, за отсутствием лучшего предложения, исследователи окрестили солнце, к которому привели их Звездные ворота, а спутники его — Альфой, Бетой и Гаммой… по направлению от светила. Имя Фиделио придумал Торстейн Свердруп, обожавший Бетховена. У себя дома это создание называлось примерно так: «Късрръу» на суше, «Гаоунг Ро Мм» в воде. Однако ни один земной алфавит в точности не соответствовал этим транскрипциям.

Фиделио являлся типичным представителем своего вида, как и Джоэль, представлявшая человечество во всех его обличьях: от китайцев до папуасов, от кельтов до пигмеев, от нефов до эскимосов и так далее. Бетанин родился на Восточном побережье самого большого континента из расположенных в Северном полушарии; родные края его располагались в средних широтах, их занимало общество, возглавившее промышленную революцию еще тысячелетия назад. Выходило, что цивилизации на Бете не спешили расти и рушиться, как на Земле. Тем не менее сегодня весь этот мир и его колонии на других звездах попали в чрезвычайно странную и опасную ситуацию.

Из шести конечностей Фиделио две являлись ногами. Тело размером с туловище взрослого человека заканчивалось могучим хвостом, с горизонтальными зазубринами на оконечности; хвост составлял примерно половину длины тела. Бетанин ходил наклонясь вперед, поэтому рост его составлял около ста пятидесяти сантиметров, жирок прятал могучие мышцы. Ноги его, напоминавшие Джоэль о тираннозавре рексе, заканчивались широкими ступнями с перепонками, верхняя пара рук была вооружена длинными когтями также с перепонками между ними, меньшие по размеру нижние руки несли по четыре пальца, в том числе большой, не слишком-то похожий на человеческий. Строение скелета делало его члены и конечности, торс, хвост и шею столь гибкими, что они казались почти лишенными костей. Над узким лицом поднимался крутой лоб, укрывавший могучий мозг. Короткое острое рыльце, окруженное жесткими усами, оканчивалось одной ноздрей с клапаном, во рту с зубами всеядного находилась пара жуткого вида клыков. Два уха были невелики, большие глаза ровного голубого цвета прикрывали мембраны-веки, менявшие их оптические характеристики для видимости под водой. Все тело его покрывал короткий темно-бурый мех, на животе имевший более светлый оттенок. От бетанина всегда припахивало йодом. Одежду ему заменяло нечто вроде патронташа с карманами. Репродуктивные органы втягивались в тело и не слишком-то напоминали мужские; внешне он ни в чем не обнаруживал свой пол; дома все определялось размером тела, в среднем самцы были на треть короче, чем самки.

В воздухе он видел хуже людей — иначе было под водой или во тьме, во всяком случае не вблизи. Слух бетанина был острее людского, еще он обладал чувствительностью к веществам, которую Джоэль решила не называть вкусом или обонянием. Со своей стороны его постоянно удивляли те заключения, которые она делала, воспользовавшись кончиками пальцев.

«Вот он передо мной, — думала Джоэль, — посол, достойный доброй воли своего народа, он заперт в тюрьме, а я даже не знаю, что он теперь чувствует. Фиделио пытался объяснить мне, но не сможет этого сделать, пока я не получу доступ к голотевтическому оборудованию, а может быть, не сможет и после».

— Что я могу сделать для тебя, Фиделио? — негромко спросила Джоэль.

— Я хочу занести в свои снотоки (познать всем своим существом?) события, состоявшиеся, когда ваш народ впервые обнаружил транспортные машины и информацию об Иных.

— Но ты уже слышал об этом, — отвечала она, удивляясь. — Мы просто обнаружили такую машину в Солнечной системе, так же как и вы сами, выйдя в космос раньше нас, обнаружили ту, что обращается вокруг Центрума.

«Раньше? — спросила она себя. — Что это значит? Одновременность не из тех понятий, которые применимы к межзвездным расстояниям. Получается, что Т в Т-машине означает не только «Типлер» и «транспорт», но еще и время, как принято в физике. Посещая другие планеты, сами бетане не знают, где они — в собственном будущем или прошлом. И в этом смысле и мы не знаем временное отношение Земли к ее колонии на Деметре. Наши астрономы могут сказать лишь, что все трое Ворот существуют в одной и той же эре галактического развития.

И чего бы ни стоил этот факт — может быть, и ничего, — мы знаем, что за плечами бетан больше веков научной цивилизации, чем у нас на Земле, — если людей можно считать цивилизованными».

— Это истина, выброшенная на риф и высохшая до твердости, — отвечал Фиделио. — Я ищу живой коралл. (Конечно, на Бете нет кораллов, там существует вид, ведущий себя подобным образом.) Ты говорила мне, Джоэль (неописуемое произношение), что ты не предвидела нашего ареста. Я начинаю сомневаться в том, что случившееся есть результат случайного отклонения (злодейства? путаницы? непонимания? Слово допускало возможность правоты Квика и его приспешников). Соприкосновение обеих культур имело колоссальную реакцию на Бете. На Земле она должна быть такой же. И все же поднятая им волна была свойственна твоему роду и тому состоянию, в котором находится современное человечество. А рябь еще не улеглась… я читал историю, Джоэль, но все труды наполнены указаниями на события и личности, которые ничего не значат для меня.

— Вижу, — отвечала она негромко. («Comprendo» — понимаю, испанская и английская идиомы не эквивалентны. Что касается Фиделио, в море он сказал бы: «мои зубы сомкнулись на этом», на берегу же заявил бы: «я ощущаю своими вибриссами».) — Ну что ж, — продолжила она, — не думаю, что смогу дать тебе исчерпывающий ответ, учитывая, что сама нахожусь в недоумении. Давай попытаемся, — она погладила свой подбородок, размышляя, — попробуем отыскать предназначенную для школ учебную информацию, в которой содержится много оригинального материала. Я попытаюсь вызвать ее.

Подобно каждому помещению в Колесе, каюта Джоэль была оснащена компьютерным терминалом, с дисплеем и принтером. Материал, который она имела в виду, успел сделаться классическим и оставался таковым в течение многих лет, начиная от тех времен, когда люди полагали, что в Колесе будут постоянно обитать семьи вместе с детьми. Нетрудно было предположить, что текст отыщется в банке данных. Джоэль включила клавиатуру и набрала запрос.

Она оказалась права.

Глава 8

(Если смотреть издали, тысячекилометровая машина подобна иголке, парящей в космосе на фоне невообразимо огромного Млечного Пути.)

РАССКАЗЧИК:

…беспилотные зонды сообщили о существовании загадочного объекта, обращающегося вокруг Солнца по той же орбите, что и Земля, но расположенного на 180° от нее, так чтобы всегда находиться за нашим светилом. Пролет показал, что объект действительно является странным. Естественный астероид просто не может иметь идеальную цилиндрическую форму, обладать подобной массой и вращаться столь быстро…

(Знаменитый в те времена астрофизик рассказывает, сидя за своим столом и время от времени иллюстрируя свои слова снимками.)

ИОНЕСКУ:

…едва ли возможно. Эта штуковина плотна, как коллапсар, она приближается к состоянию черной дыры. Атомы здесь спрессованы до такой степени, что теперь являются не истинными атомами, а почти непрерывным ядерным веществом, которое мы называем нейтрониумом. Лишь гравитационное поле звезды, большей чем Солнце, схлопнувшейся после угасания внутреннего огня, может привести их к подобному состоянию. Сам цилиндр не может создать его. Даже при такой величине масса его слишком невелика; ее недостаточно, чтобы внести заметные возмущения в орбиты планет. К тому же природное тело имело бы форму сферы.

И все же этот объект существует. Неизвестные силы, природы которых мы не понимаем, сформировали его, сообщили невероятную вращательную энергию и удерживают от разрушения. Я не сомневаюсь в том, что объект, сейчас находящийся перед нами, является продуктом техники столь совершенной, что в сравнении с ней наши достижения покажутся орудиями каменного века…

(Взволнованные речи, толпы, демонстрации, церковные службы, молитвенные собрания на Земле и на сателлитах. Выдержки из пресс-конференции, данной Мануэлем Фернандесом-Давилла, Доналдом Нейпиром и Сабуро Тонари; трое готовящихся к полету мужчин образуют некое подобие истинно интернационального экипажа, возможное посреди хаоса, овладевшего миром. Подъем шаттла, яркая вспышка на фоне суровых Кордильер, рандеву с «Дискаверором» и переход на борт корабля.

Сценки, снятые в состоянии невесомости во время полета, на который в то время уходили недели. Снимки из иллюминаторов. Цилиндр, медленно обретающий форму, наконец, во всем колоссальном объеме, окруженный светящимися спутниками. Привязанные тросами люди в космических скафандрах выходят наружу, чтобы сделать снимки и снять показания инструментов. Переговоры с Землей производятся через релейную станцию, выведенную на орбиту специально для этого. В сухих словах, как правило, слышен трепет.)

ФЕРНАНДЕС-ДАВИЛЛА:

— Это не спутники, — они не обращаются вокруг цилиндра, а сохраняют положение относительно Солнца и друг Друга. Господь знает, как это делается, но мы полагаем, что их удерживает какая-то сила, должно быть, та же самая, что удерживает цилиндр от распада. Мы насчитали десять подобных объектов. Все кажутся одинаковыми, если не считать того, что излучают волны различной длины. Они размещены вокруг оси вращения цилиндра, расположенной в точной нормали к эклиптике, но на различном удалении и ориентации: ближайший в тысяче километров, самый далекий примерно в миллионе. Мы следим за всей системой через большой телескоп, зрелище вполне внушительное. Впрочем, как и все астрономические объекты…

(Снимок, сделанный на заключительной стадии полета, когда цель уже близка.)

ТОНАРИ:

…светящиеся спутники представляют собой сферы, диаметром до десяти километров. Они кажутся нематериальными и скорее напоминают шары энергии, сгущения силового поля. Мы обнаружили, что положение их не абсолютно стационарно. Вся конфигурация изменяется крайне медленно, но непрерывно, в соответствии с еще непонятной схемой…

(Кадры, снятые Тонари при выходе за борт: вид на корабль, вид на заполняющий теперь весь экран цилиндр и на пару его лун, таковыми не являющимися, а позади всего — всеобъемлющие звезды.)

НЕЙПИР (тем временем на борту):

…удовлетворительная траектория подлета. Мы облетим цилиндр на расстоянии девяноста пяти сотен километров и отступим на круговую орбиту высотой в одну сотню тысяч… Господи! Что это?

ГОЛОС (мелодичный, сразу мужской и женский, выговаривающий испанские слова, как подобает образцовому жителю Лимы):

Прошу вашего внимания. Прошу вашего внимания. Слушайте послание создателей устройства, к которому вы прилетели. Мы приветствуем вас. Но вы должны изменить курс: нынешняя траектория опасна для вас. Приготовьтесь к ускорению и ожидайте инструкций. Пожалуйста, записывайте. Вам потребуется информация, которую вы сейчас примете. Приготовьтесь записывать. Через пять минут обращение будет повторено, после чего последуют необходимые данные. Мы рады приветствовать вас. Наконец вы сумели одолеть это расстояние. Благодарю вас.

(Интерьер корабля. Фернандес-Давилла включает кинокамеры для истории.)

НЕЙПИР:

Но как во имя Христа?..

ФЕРНАНДЕС-ДАВИЛЛА:

— Должно быть, возбуждены звуковые колебания в корпусе. Для них это не подвиг… Сабуро! Сабуро, скорей проталкивай свою задницу в люк!

(Повтора обращения не последовало; в фильме использовалась как раз обещанная копия, поскольку оригинал, пойманный на конце радиолуча длиной двести десять миллионов километров, пройдя еще столько же на пути к Земле, растерял по пути качество.)

ГОЛОС:

…поймите, что правду объяснить будет трудно. А теперь, успокоясь, вы должны отвести корабль примерно на пять сотен тысяч километров и лечь на круговую орбиту. Иначе вам скорее всего не доведется увидеть своего дома. Записывайте время и векторы…

(Различные снимки, сделанные вне корабля и внутри его в течение последующих дней: титанический артефакт, звезды, Млечный Путь, Магеллановы облака, сестра-галактика в созвездии Андромеды и люди, умудряющиеся каким-то образом продолжать повседневную жизнь за игрой или шуткой между серьезными беседами о новостях.)

ГОЛОС (выдержки):

…с вами разговаривает нечто вроде исполнительной системы компьютера, робот, если хотите. Ни одно живое существо не смогло бы — да и не должно было — обитать здесь, ожидая вашего прибытия…

…Вселенная изобилует жизнью…

Зодчие существуют извечно. Они желают добра всему космосу и по этой самой причине не желают быть чьими-нибудь господами, и тем более — богами. Каждой расе следует принять собственную судьбу, пусть даже трагическую. Тогда она сможет вырасти силой, умом и духом. К тому же у зодчих своя жизнь и собственные мечты. Посему впредь вы не часто будете слышать о них. Подобно бесчисленным созданиям среди звезд, для вас они должны остаться неведомыми…

И все же Иные интересуются вами. Они любят вас. И — как вы понимаете — давно и пристально изучали вас. Добравшись сюда, вы можете использовать их машину для межзвездных путешествий. Она переправит вас в звездную систему, где располагается планета, родственная вашему материнскому миру; разум еще не овладел ею — она ваша, берите, если хотите…

РАССКАЗЧИК:

Когда передача «Дискаверора» достигла Земли, немногие сумели сохранить спокойствие.

(Кабинет астрофизика)

ИОНЕСКУ:

…Возникшие после облета предположения теперь как будто бы подтвердились. Насколько мы можем судить, перед нами располагается машина Типлера.

Я называю ее именем теоретика, который, продолжая работу Керра и его соавторов, опубликовал в 1974 году статью о подобном устройстве; впоследствии он развил эту идею, проявив воображение и математическую состоятельность. Безусловно, ему пришлось использовать некоторые допущения. Однако Типлер, прибегнув к строгим и общеизвестным физическим законам, показал, что перелет через пространство и время вполне осуществим, хотя происходит в условиях, не существующих в реальной вселенной. (С улыбкой.) Боюсь, доказательство покажется неспециалистам весьма эзотеричным. Назову самое существенное с практической точки зрения. Цилиндр из сверхплотной материи, вращающийся со скоростью выше одной половины световой, будет создавать вокруг себя поле, которое нельзя назвать силовым в прямом смысле этого слова. Точнее говоря, вокруг цилиндра возникает область, в которой некоторые характеристики будут меняться в зависимости от вашего положения. Тело, проходящее через это поле, будет перемещаться прямо от события к событию. На более популярном языке: всякая траектория, пролегающая вблизи машины, может перенести вас из одной точки пространства-времени в любую другую.

Как я уже говорил, подобный эффект реализуется в совершенно невероятных условиях. Например, для этого необходима плотность материи на много порядков величины больше, чем даже у атомных ядер, которая может существовать лишь внутри черной дыры и нигде более. Поэтому я предполагаю, что определенная нами плотность цилиндра при всей своей величине является всего лишь средним значением ибудет увеличиваться при продвижении в глубь цилиндра до точки, откуда начинается черная дыра; ось цилиндра окружена сингулярной областью, и мы можем лишь догадываться, как Иным удалось достичь этого. Нам остается только предположить, что механика слабых взаимодействий в данных условиях будет нарушаться — и скорей всего все наши отгадки будут совершенно не правильными. С большей уверенностью можно заключить, что конечная длина реального цилиндра ограничивает масштаб создаваемого им эффекта: безусловно достигающего звезд и, быть может, эпох.

Кроме того, мы уже начинаем понимать, каким образом цилиндр сохраняет свое положение относительно Земли. С точки зрения небесной механики подобное размещение тел нестабильно. Воздействия планет выбросят тело из этой точки за относительно короткое время. Тем не менее цилиндр провел на своей орбите по крайней мере столетие. Так что же заставляет станцию оставаться на месте? Анализ доступных нам данных позволяет предполагать наличие непрерывного взаимодействия с межпланетным и межгалактическим магнитными полями, хотя и на потрясающих расстояниях.

Я надеюсь прожить еще достаточно долго и увидеть, как человечество воспользуется познаниями о сооружении, которое Иные добавили к Господнему Творению. Быть может, нам даже удастся объяснить это открытие простому человеку, и даже самим себе.

(Профессор хмурится.) Но все это неважно. Главное в другом: сегодня нам предоставили возможность начать все заново!

РАССКАЗЧИК:

Прежде чем «Дискаверор» повернул к дому, Голос предложил провести корабль через Звездные ворота и вернуть его назад. Потом Фернандес-Давилла сказал: «Как могли мы отказаться?»

(Вид корабля, позже прошедшего этим путем, снятый с сопутствующего космического аппарата. Снимки, сделанные во время первого полета, перемежаются рисованными схемами и мультипликациями, уточняющими повествование. Космический корабль, соблюдая точную последовательность, перемещается от сферы к сфере.)

ГОЛОС:

Эти шары — просто маяки, ориентиры в пространстве. С их помощью вы пройдете точной тропой через транспортирующее поле, которое доставит вас в приготовленное место.

Но будьте осторожны! Малейшее отклонение — и ваш путь закончится в совершенно другой области пространства, где не обязательно найдется подобная машина. И тогда вас ждет смерть вдали от дома, оставшегося за световыми годами. Ведь и сами Зодчие, приступая к работам, пересылают все потребные материалы и оборудование через существующую машину, собирают новую и только потом могут возвратиться назад.

Даже если вы случайным образом окажетесь возле машины, то едва ли сумеете найти дорогу назад. Подумайте сами. Только взаимное положение десяти сфер даст 3 628 800 траекторий. В действительности же комбинаций много больше, поскольку корабль не обязательно должен пройти возле каждого маяка. Ну а если не обращать на них внимания, число вариантов станет практически бесконечным. Вы будете скитаться вслепую до самой смерти, а скорее всего окажетесь там, где нет никакой машины.

Вы должны были заметить, что конфигурация системы непостоянна и понемногу меняется. Вне сомнения, вы понимаете, что таким образом компенсируется перемещение звезд. Пусть вас это не смущает. Просто соблюдайте заданный порядок прохождения мимо сфер. Аналогичным образом осуществляется и возвращение из путешествия: вам снова придется выполнить правильную последовательность перехода. Но обратите внимание: курс окажется совершенно непохожим на тот, что приведет вас отсюда туда.

Повторяю: берегитесь… бойтесь отклониться от каждого из маршрутов. Потом вы можете посылать автоматические зонды по случайным траекториям, но не посылайте пилотов, они никогда не вернутся.

(Кабинет знаменитого философа)

САМУЭЛСОН:

…я не верю, что существует человек, который способен понять Иных, бесконечно превосходящих нас в науке и обладающих техникой, превосходящей нашу на миллионы лет. Однако незачем сомневаться в том, что они выше нас разумом… и, как я полагаю, чище и благороднее духом. Мне трудно поверить и в то, что эти особи могли просуществовать такое невероятное время, владея подобными силами, и не перемениться.

Тем не менее, обратившись к Т-машинам, я рискну высказать догадку о мотивах действий Иных. Почему Голос назвал нам ключ всего лишь к одной траектории, связывающей солнце с этой удаленной звездой? Почему нам не дали даже намек на математическое соотношение, которое связывает траекторию и две точки в пространстве, так чтобы мы могли вычислить расположение этой самой точки В, которую мы хотим посетить? Кроме того, почему этот Голос умолк после первого же визита людей?

Я вижу во всем этом пример проявления доктрины невмешательства. Подумайте сами. Иные размещают свою машину в Солнечной системе напротив Земли; мы даже не могли догадаться о ее существовании, прежде чем научились передвигаться в космосе. В другой же системе Т-машина расположена более удобно; она находится на стабильной орбите и на шестьдесят градусов опережает планету, которую мы, вероятно, будем колонизировать. Машина будет видна тамошним астрономам. Ясно только одно: ни один ученый, ни одно разумное существо не было рождено возле нее: облик ее не бросит ни одно создание в отчаянную попытку, жертвуя жизнью, завладеть Машиной.

Голос утверждал, что Иные любят нас; наверно, это правда — ведь они подарили нам целый новый мир. Но тогда они должны любить все разумные расы. И я полагаю, что как раз наша порода — все любители войн, угнетения слабых, грабежа и эксплуатации чужого труда — вызовет несчастье, попав в Галактику в нынешнем своем виде. Подозреваю также, что человечество едва ли чересчур плохо или близоруко; получив подобный шанс, многие расы наверняка составят не меньшую угрозу.

Итак, Иные явно отказываются брать нас или кого бы то ни было под свое руководство. Можно не сомневаться в том, что, с их собственной точки зрения, у них есть много дел, более важных, чем обеспечение нашего благоденствия; кроме того, им незачем одомашнивать нас.

Итак, нас предоставляют собственной воле. Иные позволили нам пользоваться Звездными воротами, но других подарков не сделали. И нам суждено с разочарованием глядеть на альфу Центавра и Сириус, недосягаемые бриллианты наших небес, пока человечество не сумеет обнаружить собственную дорогу в космос. Остается надеяться, что Иные рассчитывают на наш долгий и усердный труд, который заставит человечество хотя бы чуть повзрослеть…

(Вид на корабль, завершающий свой путь около Т-машины. Внезапное исчезновение. Т-машина в системе Феба, примерно в полумиллионе километров от цилиндра вдруг появляется корабль.) (Кадры, снятые в первоначальном полете. Фернандес-Давилла, Тонари, Нейпир у иллюминаторов тесной кабины. Все ошеломлены, двое молятся. Наконец они овладевают собой и привычным взглядом оглядываются. Житель Земли в космосе не увидит созвездий; там чересчур много звезд. Астронавт умеет делать это. Но здесь не заметно знакомых очертаний. Впрочем, через какое-то время экипаж как будто бы замечает несколько знакомых созвездий, пусть и слегка искаженных, и похожие внегалактические объекты. Грубая оценка свидетельствует, что земляне попали к звезде, расположенной в одной-пяти сотнях световых лет к северо-западу от Солнца.)

ГОЛОС:

…Наиболее интересная для вас планета располагается Крабовидной туманностью…

(Видеоискатель останавливается на изумительно прекрасном сапфировом диске.)

РАССКАЗЧИК:

С тех пор человечество именует этот мир Деметрой…

(Вид на Феб, потом на кабину «Дискаверора», блеск звезды слепит всех троих членов экипажа.)

ГОЛОС:

Ваш корабль не имеет возможности отправиться к планете. Вам лучше немедленно возвратиться в Солнечную систему. Конечно, следом направятся другие корабли, оборудованные для исследования. Быть может, и вам суждено будет вернуться сюда.

(Корабль вновь идет мимо Т-машины, но совершенно иным путем. Появление его в Солнечной системе, радость, долгий путь домой, ликование на Земле, парады, приемы, вечеринки, самые экстравагантные предсказания, а изредка — и пророчества.)

РАССКАЗЧИК:

…мы наконец готовы послать на Деметру первых колонистов. Но прежде всего нам пришлось потратить годы на исследования и выяснить все наиболее важное об этой планете. Иные обещали нам, что все наши хлопоты будут вознаграждены, однако человечество ждал не Эдем…

(Дом знаменитого космоплавателя)

ФЕРНАНДЕС-ДАВИЛЛА:

— Отправка в колонию каждого человека обходится дорого, и мы не представляем, чем именно они смогут возместить наши затраты. По этому поводу раздаются протесты; слышны даже требования запретить всю программу. Ну что же… я полагаю, что стимул, полученный космической техникой и заставивший нас на порядок усовершенствовать корабли и приборы, уже возместил первоначальную цену и позволил получить достаточную выгоду. Более того, знания, добытые на Деметре, уже породили научную революцию, особенно в биологии. На планете существует совершенно независимый набор жизненных форм! Потребуются десятилетия, быть может столетия, чтобы до конца исследовать их со всеми взаимосвязями и сделать рекомендации для медицины, генетики, сельского хозяйства, марикультуры, и кто может заранее сказать, для каких еще отраслей? Но выполнить эти работы может лишь постоянное поселение.

В итоге, прибегнув к самым жестким экономическим терминам, я считаю себя вправе утверждать, что уже за одно поколение колония на Деметре тысячекратно возместит все расходы Земли. Вспомните, что в прошлом дала Европе Америка. Вспомните, что получила Земля от Луны и спутников.

Но обратимся к более важным вещам: подумайте о непредсказуемом и неизмеримом, о вызове, о возможности, о просвещении и свободе…

С этого начнется наш рост к Иным…

Джоэль обнаружила продолжение и сочла дополнение правильным, однако откровенность сия уже принадлежала последующему поколению.

Оно повествовало о деметрианской истории. Переправить через Ворота и доставить на планету можно было не более нескольких тысяч человек за год. Транспортные возможности возросли, когда колония начала приносить дивиденды, но не слишком быстро, из-за противоречивых претензий на это состояние. Каждая нация отправляла эмигрантов в соответствии со сложной системой квот. Впрочем, взятки или законные соглашения позволяли многим путешествовать под отнюдь не родными флагами.

На новую планету людей уводили самые разнообразные причины: среди них нередко встречались честолюбие, жажда приключений, утопические взгляды на жизнь. Иные правительства, впрочем, поощряли к отправлению диссидентов — более того, настаивали на этом; некоторые мечтали завести вовне опорный плацдарм; у других находились еще более безумные мотивы: и у некоторых неофициальных организаций, и у личностей.

Поначалу всем приходилось жить в Эополисе или рядом, и выжить можно было только при строгой кооперации. Представление о том, что Иные должны находиться где-то неподалеку и наблюдать за землянами, только укрепляло солидарность. Конечно, со временем она ослабела, однако население и экономика уже успели окрепнуть. Науки следовали их примеру. Люди научились жить независимо за пределами города. Территория планеты покрывалась пятнами этнических и социальных скоплений.

Наконец колонии потребовалось правительство. Оно оставалось подчиненным Союзу; власть губернатора еще более ослаблялась тем, что большая часть сообщества самостоятельно управлялась со своими делами.

Но время шло — повсеместно, — тот шаткий порядок, что вроде бы установился на Земле, рухнул, и тут начались Беды. Находились краснобаи, которые связывали их начало с явлением Иных, дескать, излишне встревожившим людей и породившим ереси; ведь существуют и такие вещи, которых человек знать не должен. С точки зрения Джоэль, в значительной степени подкрепленной разговорами с Дэном Бродерсеном, — все это было чушью. Чудом было скорее то, что предшествовавший хаос сложился наконец в равновесную картину; появление Иных заставило людей задуматься и помешало лунатикам опустошить земной шар. Как бы то ни было, существовал неоспоримый факт: вымерли миллионы людей, исчезли целые нации, но мир выжил. Более того, цивилизацию на планете по большей части удалось сохранить. Космическая промышленность уцелела; за пределами Земли волнений не произошло: ни в промышленности, ни в научных исследованиях, ни на Деметре.

Одно направление исследований сделалось более важным, чем отправление непилотируемых зондов к ближайшим звездам. Теперь их отправляли через Ворота по произвольным траекториям; автоматы проводили возвращение столь же произвольным путем. Но пока ни один аппарат не вернулся.

Постепенно человечество начало успокаиваться. И собравшиеся в Лиме его представители подписали Обетование.

(Кабинет знаменитого астрофизика, значительно состарившегося)

РОССЕТ:

…теория, которую мы развиваем, гласит, что Т-машина обладает конечным диапазоном. Мы полагаем, что он соответствует пяти сотням световых лет, быть может, чуть больше или меньше. И всякий кто хочет отправиться на большее расстояние, должен использовать промежуточные машины в качестве релейной станции.

Пока автоматические зонды не принесли нам удачи. Но если мы будем рассылать их достаточно долго, статистика гарантирует, что один наконец сумеет вернуться назад, записав маршрут, которым прошел. Когда это случится несколько раз, мы получим информацию о дороге, ведущей к многим звездам. Быть может, нам даже удастся уловить контуры основных принципов и получить представление о том, как намечать курс. Идея еще более оправдается, если мы встретим другую расу, занятую аналогичными попытками. Мы сможем сопоставить рабочие записи…

Фильм окончился — на случившемся двадцать лет назад. Джоэль подумала о том, как могла попасть сюда эта лента. Быть может, куратор потребовал, что раз уж Колесу Сан-Джеронимо суждена участь исторического монумента, то в его банке данных не должны находиться устаревшие сведения. На миг ей представилось еще одно дополнение, произведенное четыре года назад по времени Солнца или Феба, или двенадцать лет — если считать по ее собственной жизни.

(Вид со сторожевого корабля на фебийскую машину, на неизвестный космический корабль, неожиданно появившийся из нее. Длинный, тупоносый, окруженный голубым свечением, он явно не был построен человеческими руками. Не отвечая на сигналы, корабль с высоким ускорением прочертил тропу между маяками, которую тщательно зафиксировали офицеры сторожевика, и исчез.

Сценки всеобщего фурора и тайных дебатов о новостях. Официальные инстанции успели разочароваться в эффективности робозондов и уже некоторое время не посылали их. Принято решение прекратить запуск автоматов и вместо этого послать пилотируемое судно по измеренной траектории. В желающих попасть в члены экипажа не было недостатка.) («Эмиссар» проходит через неизвестные Врата и исчезает.) («Эмиссар» неожиданно скоро возвращается.) (Знаменитый голотевт, член экипажа, рассказывает о том, что она узнала от бетан. Транспортную машину Феба, которую они обнаружили методом проб и ошибок, бетоне используют — но не часто — уже три столетия в качестве транзитного пункта на пути в редкопосещаемую часть Галактики. Планеты системы Феба не привлекают их в качестве объектов для колонизации, или даже для научных исследований; и того и другого у них уже слишком много, больше, чем можно управиться. Так что торопившийся домой корабль, обычно использовавший для общения пучки нейтрино, а не лазеров, не заметил пришельцев.) (Эти кадры отличаются от предыдущих тем, что знаменитость обращается не ко всему миру людей, а к тем немногим, кто держит ее в заточении.)

— Ну, — спросила Джоэль, — теперь ты стал понимать лучше?

— Нет, — признался Фиделио.

— Я тоже, — согласилась Джоэль.

Глава 9

Слова Лиз заставили Бродерсена оглядеться. Единственный общественный телефон в «Новом Мире» висел на стене таверны. Однако их разговором как будто бы никто не заинтересовался. Пахло землей и зеленью, солнечные лучи били в окно и открытую дверь, освещая небольшую комнату и икону на стене. Двое стариков попивали чай и играли в шахматы. Возле самовара сидел человек помоложе, этот пил водку и судачил с хозяином. Они старались не глазеть на Кейтлин, оставшуюся в одиночестве за столиком и хмуро разглядывавшую бокал зелья, которое эти русские именовали пивом. Впрочем, в этих краях немногие знают английский, припомнил Бродерсен. А может быть, и никто.

— О'кей, — он повернулся назад к экрану. — Теперь повтори это еще раз, дорогая!

Едва увидев осунувшееся от бессонницы ее лицо, Дэн ощутил, сколь далеки они сейчас. Физическое расстояние тривиально. Но он не смел прийти к ней, и она к нему, — так чтобы коснуться друг друга. Они не могли даже впрямую переговорить. Голос его от этого аппарата направлялся в хижину на берегу озера Артемида, там автомат перекодировал его и передавал в дом, где телефон Лиз принимал заранее записанный разговор между «Эбнером Крофтом» и ее мужем, — чтобы служба безопасности Хэнкок уверилась в том, что он находится дома, — и воспроизводил его истинные слова. Ее ответ должен был проследовать тем же самым окольным путем.

— Я сказала, что лишь пятеро из членов экипажа согласились отправиться с тобой. — Лиз назвала имена. — Остальные обещали помалкивать, и я в этом не сомневаюсь, но Рам Дас Гупта сказал, что у него на руках семья, о которой он обязан заботиться, а приключение это обещает быть не только отчаянным, но грозит сделаться беззаконным.

— Черт побери, и еще раз черт побери! — огрызнулся Бродерсен. — А ведь все они были готовы идти в Ворота следом за «Эмиссаром», если мы получим возможность стартовать и сведения о траектории… и лишь Господь знает, куда могла привести нас эта дорога, а Он все еще молчит об этом.

— Это не одно и то же. Я все-таки им симпатизирую. Союз — это сила. Отвергать его установления в известной мере кощунственно.

— Их отвергают заговорщики, а не мы.

— Быть может, ты ошибаешься, дорогой. Это не исключено. Так это или не так, но если ты попробуешь рискнуть и встретишься с неудачей… — она постаралась изгнать боль из своих слов и с лица. — Я-то всегда буду гордиться тобой, ты это знаешь, но, возможно, не сумею убедить Барбару и Майка в том, что их папа погиб не преступником.

* * *

Бродерсен грохнул кулаком по стене. Все, кто был в комнате, с удивлением повернулись к нему. Глубоким вздохом он прогнал спазм, стиснувший гортань.

— Обо всем этом мы уже говорили, — сказал он. — Уверяю тебя, моя голова дорога и мне самому. — Дэн скроил улыбку. — Разве сумел бы я дотянуть до нынешнего дня, будь я из храбрецов?

— Ну прости, прости, — она замолчала. — Я боюсь за тебя. Если бы только я могла быть рядом с тобой… о, за это я бы отдала все годы жизни, которые мне, быть может, придется прожить без тебя.

Потрясенный и глубоко растроганный, Дэн смог выговорить только:

— Ты преувеличиваешь, дорогая.

Экран показывал лишь голову Лиз, но тем не менее было заметно, что она выпрямилась.

— Мое дело помогать тебе, оставаясь дома, — проговорила она. — Делай свое дело, Элизабет Лейно, и делай его правильно!

— Ну знаешь, я никогда не хотел…

— К делу, — отрывисто выговорила она. — Пятерых членов экипажа тебе хватит?

Дэн заставил себя принять подобное же спокойствие:

— Поскольку речь идет об управлении «Чинуком» или «Вилливо», проблем не предвидится. К тому же самое первое, что я намереваюсь сделать, — это войти в контакт с Сеньором. Тогда он сумеет возглавить все действия. Все может сложиться на удивление легко и безопасно.

— Ну а после твоего возвращения мы устроим себе небольшой праздник.

— Конечно. — Они обменялись короткими улыбками. — Итак, у нас есть основа экипажа. Как насчет разрешения на старт?

— Я добиваюсь его. Бродерсен нахмурился:

— М-м-м. И сколько времени, по-твоему, на это уйдет? Хэнкок сразу заподозрит, что я собираюсь лететь.

— Я не намереваюсь напоминать ей о нас. Вместо этого я связалась с Барри Два Орла. Он — комиссар астронавтического бюро в системе Феба и руководит космическими путешествиями. Конечно, я сделала это конфиденциально. Мы с ним отобедали вчера вечером тет-а-тет в «Доме Аполлона». У него на меня давно стоит, как ты знаешь… или ты об этом не слыхал? — Лиз расхохоталась. — Что-то ты не обнаруживаешь признаков беспокойства, драгоценный мой.

— А, да, он неплохой парень, — отвечал Бродерсен с нерешительностью, которая удивила его самого.

— Ты прав. Он мне нравится, и мне неприятно использовать Барри, потому что он не получит никакого вознаграждения, хотя еще не догадывается об этом. Во всяком случае он не станет делать ничего нелегального, но имеет право направить «Чинук» к Солнцу, не извещая об этом губернатора — тем более что он не знает о твоем аресте. Я объяснила ему, что ты сейчас занят, но узнал о том, что «Авентюрерос» просто рвутся зафрахтовать твой корабль, и попросил меня уладить дело. С его точки зрения, это простое и внезапное решение, типичное для Бродерсена и Лейно.

Потом я объяснила, что Аури Хэнкок наложит вето, сразу как только пронюхает, поскольку они с мужем вложили деньги в соперничающую корпорацию. О, ты был бы доволен, услыхав, что я ему напела. Он был шокирован, принялся уверять, что подобная склочность за ней не числится, но я уговорила его помалкивать, а потом предложила взятку. Сейчас он обдумывает вопрос.

— Вот как? Но Барри ведь неподкупен.

— Ну не совсем. Просто я намекнула ему, что, если дело сойдет, мы сумеем сделать значительный вклад в финансирование исследований клонирования мозговых тканей… — Муж ее вздрогнул, она поморщилась следом за ним. Два Орла приказал врачу отключить машину, обслуживающую то, что осталось от его сына после аварии, разворотившей ему череп. Дэн, мы это сделаем. Вне зависимости от чего бы то ни было.

— Безусловно. Впрочем, мне хотелось бы, чтобы тебе не пришлось этого делать.

— Мне тоже. Но уже пришлось.

Чуть помедлив, Бродерсен проговорил:

— Итак, ты надеешься на его согласие?

— У меня практически нет в нем сомнений. Барри должен позвонить мне сегодня днем.

— А как насчет того, чтобы взять меня?

— Проблема решается в комплексе. Я сказала ему, что несколько членов экипажа «Чинука» сейчас заняты своими делами на планете и просто не в состоянии вместе с шаттлом отправиться на корабль. Все они собираются встретиться в одном месте, где «Вилливо» подберет их, если мы получим разрешение на это. — Лиз сделала паузу. — А где это будет?

Бродерсен уже обдумал это:

— Восточное побережье озера Копейное. Как ты помнишь, кругом леса, есть и какая-то дорога, там легко приземлиться. О'кей?

— О'кей, — она поглядела на часы. — Подожди. — Дэн понял, что она работает с клавиатурой. — Вот. Лента кончается. Я включила дополнительную секцию.

— Умница. — Дэну хотелось поцеловать жену. — Какая ты у меня умница.

— По-моему, нам особо не о чем разговаривать, — сказала она тоскливо. — Если бот не придет сегодня вечером, отыщи телефон и позвони мне завтра.

— Naturalmente, querida.

— С детьми все в порядке, они скучают по тебе. Барбара спит. Я могла бы разбудить ее.

— Не надо.

— Она велела, чтобы я передала тебе привет от нее и Верной ноги.

— Передай ей тоже привет, и… и…

Так они переговаривались минуту-другую, наконец Бродерсен взорвался:

— О черт! Бесполезные слова, правда?

— Не совсем. А тебе пора в путь. Твое озеро далеко от Нового Мира.

— Да. Ты права. Я люблю тебя, Лиз.

— До свидания, дорогой. — Она опустила руки, чтобы успеть закодировать прощание. — Hasta la vista.

Я хотела сказать — пока. Не волнуйся, если наша разлука продлится; я всегда буду здесь.

Экран померк. Не вполне уверенными шагами Бродерсен направился к столу Кейтлин. Кресло крякнуло под его весом. Она потянулась к его руке и негромко спросила:

— Все ли хорошо, мое сердце?

— Кажется, да, — пробормотал он, глядя на покрытую царапинами поверхность стола.

— Но душа страдает. Бедная отважная леди. Ты сделал прекрасный выбор, Дэн.

Встретив взгляд зеленых глаз Кейтлин, он выдавил улыбку:

— Конечно, я знаю вас, женщин. Допивай, и пойдем отсюда.

— Я охотно отправлюсь с тобой куда бы то ни было, мой собственный, но… — она скривила рот, — но неужели я должна допить это?

— Не обязательно, можешь оставить бедным.

— Что? Как бы дело не закончилось революцией.

Несколько приободренный, Бродерсен распрощался с хозяином — Adios — и последовал за ней. Феб приближался к полудню. Поселенцы в основном находились на общественном поле. Дома дремали, бок о бок разлегшись вдоль пыльной улочки. Прогретая древесина их пахла смолой, коньки заканчивались яркими фигурками. Мимо прошел кот. На завалинке сидела бабушка, вязавшая и приглядывавшая за парой ребятишек, занятых игрой. Тишину, наверное, нарушали только их крики. Зеленая долина уходила к горам, крутизной своей охватившим ее. «Прямо иллюстрация к детским сказкам», — подумал Бродерсен.

Но создателей ее доставил сюда ядерный космический корабль. Агрохимики занялись преобразованием почвы, и, наконец, земные растения — должным образом модифицированные генетиками, — смогли процветать на ней; экологическая технология, работавшая в основном на микробиологическом уровне, сдерживала натиск туземной жизни, которая иначе возвратилась бы и покорила земную колонию; по ночам над головами светились созвездия, носившие названия Эней и Гриф, и лишь мощный телескоп мог отыскать среди них звездочку, зовущуюся Солнцем.

— Куда же мы направляемся? — спросила Кейтлин, когда Дэн отодвинул крышу машины.

— Навстречу кораблю, который заберет меня отсюда, — сказал Бродерсен. — А ты не можешь возвратить эту таратайку в агентство, сдавшее мне ее напрокат?

— Что… разве у машины нет автопилота?

— Конечно, есть, но ведь тебе придется добираться Бог весть куда.

— А почему ты решил, что я буду куда-либо добираться?

— Погоди, или ты собралась…

— Садись, — проговорила она. — Поехали, по дороге подеремся, а когда помиримся, то созреем для более приятного времяпровождения.

— Пиджин, — вздохнул Дэн, прогоняя чувство вины, — ведь Лиз не будет сердиться на него за те удовольствия, в которых он не мог себе отказать, — ты мыслишь несколько однообразно.

— Да, — подтвердила она. — Но согласись: подобное однообразие сулит нам приятные перспективы?

«Чинук» обращался вокруг Деметры подобно недалекой луне, вскоре кораблю придется сделаться кометой.

Построенный по подобию «Эмиссара» — поскольку ему надлежало направиться тем же путем, если боги были бы добры к Бродерсену, — корабль представлял отполированную до блеска сферу поперечником в две сотни метров. (Энергетическая установка легко справлялась с обогревом корабля, иногда даже приходилось подумывать о том, как сбросить излишнее тепло.) Сзади, внутри своей рамы, располагалось фокусирующее устройство для реактивной струи — изящный тюльпан. Вспомогательные химические двигатели на качающейся подвеске располагались снаружи на середине корабля, над гладкой поверхностью передней полусферы выступали замки, турели, кожухи и блюдца электронных устройств. Точно напротив маршевого двигателя два погрузочных крана обрамляли огромную круглую дверь.

Экипаж уже собрался на борту. Это удалось сделать способом много более простым, чем тот, о котором Лиз говорила Барри Два Орла. Они воспользовались обычным транспортом на Персефону, незамеченными среди других пассажиров. Потом в порту наняли частный бот, пилот выписал документы на Эрион, но вместо этого отвез их на корабль. Сообщение между спутниками слабо поддавалось контролю, и космонавты охотно нарушали правило или два, если могли этим чем-то помочь собрату.

Куда труднее было втайне переправить наверх капитана.

Но пришла команда и дверь распахнулась. Конвейер наполовину выдвинул наружу корму «Вилливо». Захваты кранов легли на бот, разворачивая его так, чтобы струя не коснулась большого корабля. Семидесятипятиметровый бот напоминал торпеду; позади плавники, посреди корпуса крылья, из носа торчит заостренный шест.

Из двигателей бота ударил пар, слишком горячий, чтобы его можно было увидеть. Захваты разжались, и кораблик устремился вперед. Часть воды конденсировалась в километрах позади него, оставляя за собой клубы призрачно-белой, на глазах тающей дымки. Неэффективная двигательная система — если сравнивать с плазменным приводом — без всяких неприятностей переносила тяжелый спуск на планету. При всем своем размере и невероятной энергии, которую освобождал и направлял двигатель корабля, «Чинук» был слишком хрупок для входа в атмосферу, а тем более для посадки. Следуя официально одобренному плану полета, «Вилливо» два часа изгибал свою траекторию в направлении планеты и наконец достиг окраин стратосферы. Теперь полагалось погасить скорость — медленно, чтобы не сгореть в атмосфере. Выдвинулись короткие крылья. Смолк отсеченный клапанами ракетный двигатель. Потом пилот и компьютер направили бот по плавной кривой. Наконец посадочный аппарат достиг высоты, позволявшей реактивным двигателям на крыльях принять достаточно воздуха, вдувшего в них жизнь. Кокпит наполнился тонким свистом. Отчаянно тормозивший «Вилливо» превратился в самолет. Твердотельные оптические датчики открыли перед пилотом раскинувшееся далеко внизу море залитых солнцем облаков. До посадки следовало обогнуть еще половину глобуса.

Луны Деметры обращаются по орбите быстрее, чем земная Луна. В эту ночь Эрион уже опустился, а Персефона должна была взойти только к рассвету. На сине-фиолетовом мраке искрилась звездная россыпь. Миновал час факельных мух и хористок, землю окутал покой. Огражденное сумрачной чашей леса озеро перебирало соболиные волны. Стоявший почти над самой его серединой Зевс чертил на них почти идеальную дорожку. Края чаши подымались над пещерой, и сохранявшееся в ней тепло источало благоухание из солнцецвета, окруженного лодиксом, на котором сидели Бродерсен и Кейтлин.

Он шевельнулся на пружинистом дерне. Становилось влажно.

— Проклятие, Пиджин, — проговорил Дэн. — Ты просто не вправе этого делать, вот и все. — Глубиной своего ума Дэн осознавал, насколько раздражение в его голосе противоречило окружающему их миру. Кейтлин сидела, подложив ногу под ногу; привалившись к нему, она взъерошила его волосы и прикоснулась губами к мочке уха.

— Мне так нравится, когда ты твердый, — пробормотала она. — Понимай это в любом смысле слова.

— Но это просто смешно! Сколько же мне еще повторять? У тебя нет никакой подготовки…

— Ты сам обещал помочь мне, я учусь легко, а ничего равного совокуплению в невесомости все равно не существует.

— Может быть, ты наконец станешь серьезной? Я имел в виду только короткую развлекательную прогулку — не дальше, чем до Афродиты или Ареса.

Кейтлин опустила руку, чтобы опереться на нее… плечом, бедром, ягодицей она по-прежнему прикасалась к нему. Дэн ощущал ее дыхание своей щекой, услышал источавший блаженство голос.

— Ну что ж, тогда я буду серьезной, мой дорогой бурчалка-ворчалка. Ты сам говорил, что у тебя нет квартирмейстера и, что еще хуже — медика. Разве я не сумею совмещать обе должности? Как я могу отпустить тебя одного, если меня не будет с тобою рядом, чтобы помочь в беде? Подумайте и о своем экипаже, капитан Бродерсен. Неужели вы откажете своим людям в медицинской помощи, которую могут принести мои руки?

— Но путешествие не будет опасным.

— Тогда почему ты отказываешь мне в поездке? Ты ведь знаешь, что эмигрантские корабли — это просто летучие бараки. А я хотела бы ощутить вокруг себя истинную вселенную, а не как было в тех видеоновостях, которые нам показали на борту «Изабеллы».

— Ну-ну, кто знает, что может случиться. Все-таки мы правим к буре… э…

— И твоей любовницы не окажется рядом с тобой? Дэниэл, Дэниэл, я б рассердилась, не будь я столь разочарована.

— О черт, Пиджин! — Он потянулся, чтобы покрепче обнять ее.

— Конечно, если ты страшишься скандала, я буду соблюдать соответствующий декор, — проговорила она лукаво. — На борту найдется какой-нибудь парень, который утешит меня. — А ну прекрати, распутница, — он уже знал, что проиграл последнюю схватку, а Кейтлин собственным оружием выиграла все сражение, как только они остановились здесь на ночлег. — Сдаюсь. Ты зачислена в команду. — Капитуляция обрадовала его. Кейтлин запечатала свою победу, дождавшись долгого — не тридцать ли секунд? — поцелуя, хотя потом трудно было сказать, кому здесь принадлежит инициатива.

На этом они и порешили, поскольку бот мог появиться в любую минуту, и посидели, давая ясности вновь воцариться в их отношениях. Наконец Кейтлин поднялась.

— Пойду прощаться, — сказала она. Ясный сумрак преобразил ее фигурку в нечто нереальное, в клочок Млечного Пути, плывущий над лугом. Опустив ладони в озеро, она попила, потом сорвала лепесток солнцецвета и с любовью разжевала его, обняла оказавшийся рядом koost, высотой в рост мужчины, и спрятала лицо в его листьях… наконец вернулась к нему.

— Ты действительно пытаешься сделаться частью всего этого, так? — Он едва сумел обрести голос.

— Нет, не пытаюсь, я и есть часть этого великолепия, — рука ее скользнула от звезд к воде, указала на лес. — И ты тоже, Дэн. И все вокруг. Почему люди не умеют этого ощущать?

— Должно быть, потому, что мы не умеем быть такими, как ты. Когда-то ты сказала мне, что в тебе, наверное, течет кровь фей. Тогда я решил, что это просто красивое слово. Но сегодня не знаю, что и сказать.

Она поглядела перед собой.

— Я сама удивляюсь себе.

— В самом деле? Ну что ж, даже я, старый агностик, почти могу поверить в это.

— Ах нет, я не о мистике. Я не возьму ничьей метафизики, даже у Йитса. — Она поглядела вверх. — И все же — это странный космос, много более странный, чем мы полагаем… разве не так, мое счастье?

Он кивнул:

— Хотя бы своим размером. Я все пытался представить себе световой год… один-единственный световой год, но, конечно, так и не смог этого сделать. Потом я попробовал представить себе атом и не сумел разглядеть подобную малость. Потом волновая механика. Фоновое излучение, оставшееся от Начала. Вечное расширение Вселенной — куда, к каким пределам? Черные дыры! Квазары! Т-машины! Иные! — И, помолчав, прикоснулся к ней. — Но, по-моему, в тебе скрыта особая тайна.

— А знаешь, мама рассказывала мне странную историю, а она была доброй католичкой.

— Ты хочешь теперь рассказать ее мне? — Прямо сейчас?.. Но я не знаю, как это сделать. По сути дела это и не рассказ. В нем нет ничего такого, что могло случиться в действительности, или же оказаться ложью. Нет, дело было в том, что об этом говорила она сама, в том мгновении и манере, которые она выбрала. А ты действительно хочешь узнать эту историю?

Он покрепче прижал ее к себе.

— Почему ты спрашиваешь об этом? Кейтлин отвечала:

— Спасибо, дорогой мишечка, что не раздавил… Только сперва пойми: мать была родом из Лахинча в графстве Клер. Это в той части Эйре, которая запустела во время Бед; там не осталось никого, кроме мелких землевладельцев, многие из них не знают грамоты. Они опять верят в сидов, — если только когда-либо переставали верить в них, хотя, наверно, леди Грегори не признала бы их повествований. Ну а раз нам известно о существовании Иных, скажи ради зимних звезд, почему им не верить?

Вдалеке поверхность воды разорвал черный горб вассергейста, животное вынырнуло на поверхность и сразу исчезло, испустив тоненький свист.

— Помнишь, я говорила тебе, что мать отправилась в Дублин учиться музыке, после того как профессор, приехавший к нам ловить рыбу, услышал ее пение. — Кейтлин сделала паузу. — Но она недолго пела в опере, потому что вышла замуж за Падрейга Малрайена и родила ему двоих детей, а затем почувствовала тоску по дому. Как врач, отец не мог взять отпуск, но отпустил ее на праздник в родительский дом и был рад тому, что жена его сможет побродить по любимой земле.

Кейтлин выпрямилась и переплела пальцы, обратившись к своей памяти. Бродерсен ждал, разглядывая такой дорогой профиль, вырисовывавшийся на фоне звездного неба.

— Все это она рассказывала мне через много лет, и после священника я первой услыхала об этом. Отец, человек добрый, но сухой, на пятнадцать лет старше ее, назвал бы это видение обычным сном, и, возможно, так оно и было. Но мать хотела, чтобы я поняла ее, когда заметила, что я отрекаюсь сразу и от веры и от семьи. Она хотела, чтобы я узнала, как некогда и она ощущала подобные чувства, а потому теперь могла предостеречь меня.

Но все-таки повесть ее оказалась короткой. Она уже неделю бродила по родным краям, ночевала в том доме, который оказывался поближе, а в этих краях всегда рады гостю. Но одна лунная ночь под Сливе Бернаг выдалась настолько прекрасной, что она расстелила свой спальный мешок на мху и легла лицом к небу.

Вдруг из лунного света огоньком замерцала музыка, из нее соткался красавец настолько прекрасный, что из глаз ее потекли слезы. Он попросил мать подняться с ним в горы. Ни одна родившаяся на земле женщина не могла бы отказать ему, не сделавшись в тот же миг святой, так уверяла мать. Она вспорхнула с места как пташка, а он взял ее на руки и понес. Но что касается того, что было потом, она запомнила только радугу; солнца, пурпурные и золотые; бурное море, ветер, и все вокруг было светом. Если он так любил ее, значит, так он любил ее. Она проснулась там, где легла, и солнечный луч щекотал ее нос, пока она не чихнула… Я просто пересказала ее тебе по-английски, Дэн, песню об этом, которую сочинила на гаэльском, потому что матери не хватало слов; их не хватает и мне, но я видела ее глаза и слыхала голос.

Он не знал, что сказать, и не хотел говорить.

— Я родилась спустя девять месяцев и выросла во всем похожей на нее, — продолжала Кейтлин, проводив взглядом мелькнувшую над головой звезду. — Эй, я прекрасно понимаю, о чем ты подумал. Моему отцу подобное и в голову не пришло. С его точки зрения, она проносила меня чуть дольше или чуть меньше, и все. А потом он избаловал меня, ведь я была его единственной дочерью и последним ребенком в семье. Дэн, он был прав. Скажи мне, разве я плохо знаю людей? Во всяком случае кроме него она не знала другого мужчины.

— О, я не об этом, — неловко возразил Бродерсен. — Конечно, мое мнение ничего не значит, но… может, это была какая-то фантазия? Ты ведь не станешь возражать, что такое возможно? Быть может, она сама не осознавала этого… и просто чуточку вспорхнула выше, чем нужно.

— Она не любила ни зелья, ни кувшина. — Бродерсен попытался извиниться, но Кейтлин приложила ладонь к его губам. — Ну хорошо, скажем так: ты считаешь, что она опьянела от лунного света.

— Такое бывает, — проговорил он, когда она отвела руку, — я и сам помню, как беседовал со стариком-можжевельником на заднем дворе своего дома; я уже забыл, о чем шла речь, но у нас вышел разговор, это точно. Я помню об этом столь же отчетливо, как об уроках езды верхом, примерно в том же возрасте — лет четырех или пяти. Сны приходят к нам странными путями. И… если ты подобна матери, Пиджин, значит, и она подобна тебе, а ты — мечтательница… кроме некоторых мгновений, когда своей практичностью просто ошеломляешь меня.

Она не расслабилась и не рассмеялась, как он надеялся, но все же улыбнулась:

— Дэн, я просто женщина. Романтический пол — это вы, мужчины.

— Ну хорошо, так что же, по-твоему, случилось? Или ты думаешь, она действительно попала в Элхой — так зовется это место в моих краях. Если ты так думаешь, я не буду насмешничать. Тот мир, который может вместить Иных, примет и подземное царство эльфов.

— Или чертей? — Он ощутил, как она вздрогнула. — Вот того-то мать и страшилась: она боялась, что ад искусил ее, и она пала. Но священник не велел верить в это; он сказал, что скорей всего ей просто померещилось. Но свой страх она сохранила в душе до сего дня. Отец рассказывал, какой легкомысленной она была в юности, но с той ночи сделалась просто воплощением праведности.

К этому все и будет идти, подумал Бродерсен. Там, где появление Иных не разрушило старые религии, оно вдохновило новую и вдохнуло новые силы в старинные верования. Неужели они действительно намеревались это сделать?

— И что же ты думаешь об этом?

— Я? Ничего не думаю. Я знаю, что такое научное доказательство, но здесь их нет.

— Но ты же, должно быть, думала об этом, ведь это видение, по всей вероятности, весьма много для тебя значит.

— Естественно. Нора моя мать. И хотя меня далеко унесло от дома, я люблю ее, и отца и братьев, и надеюсь, что наш полет вновь приведет меня к ним.

Кейтлин стиснула его руку.

— Помнишь, с чего начался этот разговор: ты спросил меня о чувстве принадлежности ко всей Вселенной, — проговорила она. — По-моему, в тот день она и ощутила такое единство, сильнее чем это удавалось мне. Будь она буддисткой, то говорила бы потом о нирване или просветлении, о чем-то подобном и столь же чудесном. Но, невзирая на замужество за дублинским доктором и пение в опере, она осталась ирландской деревенской девчонкой, которая ужаснулась случившегося. Но что касается того, что именно принесло ей это переживание и почему оно выбрало именно такую форму, я не могу даже догадываться.

— А не попробовать ли мне? — отвечал Дэн. — По природе она была столь же склонна к приключениям, как и ты, с такой же жадностью впивала жизнь, хотя так и не сумела найти свой путь к свободе, как это сделала ты. А потому…

— Бр-р-р-у-у-м-м, — сказало небо. Они вскочили на ноги. Высоко над головой сверкнул освещенный солнцем металл и нырнул вниз по дуге, так что они могли видеть его приближение. Шум сделался грохотом, листья затряслись, задрожал воздух. Космический бот опускался вертикально, вращая крыльями, выпущенные колеса коснулись земли, выключенный двигатель смолк. Громом вернулось молчание.

Бродерсен и Кейтлин схватили свои пожитки и побежали к боту,

Глава 10

Возле аудитории в Колесе Сан-Джеронимо располагалась специальная комнатка, где ораторы и актеры могли отдохнуть, подготовиться к выступлению, если чувствовали в этом необходимость. Айра Квик не стал задерживаться в ней, но — тем не менее — на несколько секунд заглянул в зеркало,проверяя свой облик. Он увидел перед собой опрятного и тонкокостного мужчину белой расы в возрасте сорока четырех лет, с высоким лбом, тонким правильным лицом, карими глазами, черной вандейковской бородкой, с едва тронутыми сединой волнистыми черными волосами, уже редевшими на макушке, но в изобилии ниспадавшими на уши и закрывавшими шею. Моде соответствовала не только внешность, но и радужные переливы ткани на куртке, и блестящие черные брюки. Все это носили в прошлом году… мода, а не ее последний писк. Не будь среди первых, на ком опробуется новое.

«Сейчас я, как актер, готовлюсь к выходу, чтобы завоевать враждебную аудиторию, разве не так?» — подумал Квик, наслаждаясь редкой в людях способностью подшучивать над собой. Ведь в глубине души он ощущал на сей раз, сколь смертельно серьезно и трагично его пребывание здесь. Трагедию создавало не столкновение зла и добра: подобное случается лишь в неприхотливой мелодраме. Трагедия возникает в результате конфликта между личностями с равным моральным уровнем, равным (ну хорошо, почти равным) интеллектом и восприимчивостью.

Наконец Генри Трокселл, начальник охраны, пошевелился.

— Вы готовы к выходу, сэр? — осведомился он.

— Да, — отвечал Квик. — И пожалуйста, никаких вольностей в представлении.

— Как вы могли подумать подобное, сэр? О'кей.

Начал Трокселл. Густой его голос доносился через открытую дверь:

— Damas у caballeros. Сегодня я имею удовольствие… я много раз уже объяснял вам, что вместе со своими людьми всего лишь исполняю долг перед правительством — как моим, так и вашим. Вы потребовали встречи с лицом, облеченным властью. Персона эта прибыла к нам. Я имею честь представить Айру Квика, члена Ассамблеи Североамериканской федерации от Среднего Запада, министра исследований и разработок в Совете Всемирного Союза. Сэр Квик, прошу вас. — Отступая в глубь сцены, он пропустил гостя и первым захлопал в ладоши, но не сразу заметил, что аплодирует лишь он один.

Квик поднялся на трибуну, в которой видел психологически ценное подспорье, и улыбнулся собравшимся. Огромный пустой зал мог бы вместить не одну сотню людей. Но сейчас лишь на первом ряду сидели двенадцать пленников, с гневным видом разглядывавших его. Инопланетянина среди них не было, отметил Квик, не зная, радоваться этому или нет. Охрана, сидевшая или стоявшая, удваивала число присутствующих. Остальные занимали свои посты — на случай непредвиденных неприятностей. Все были в космических комбинезонах, секретные агенты при легком оружии в кобуре — в основном звуковые станнеры, и несколько пистолетов. Всеобщее молчание позволяло слышать шелест вентилятора, воздух пах свежестью, и легкая влажность ему, конечно же, мерещилась. По незаполненной аудитории, выдавая неплохую акустику, гуляло звонкое эхо. «Что ж, — подумал Квик, — мне приходилось выступать и в худших местах». Нахлынули воспоминания: школа в небольшом городке, набитая людьми с мозолистыми руками; дождливый вечер в масонском зале, отчасти разрушенном при бомбежке во время последней гражданской войны и так и не до конца восстановленном; жестокий зимний рассвет возле ворот фабрики, работники которой знали, что их уволят, когда починят автоматы, — к подобному положению дел смышленому молодому адвокату следовало привыкнуть, чтобы сделаться смышленым молодым политиком. «В некотором смысле это было неплохо, опыт помог мне понять среднего человека».

— Вы не будете возражать, если я буду говорить по-английски? — спросил Квик. — Это мой родной язык, и все вы владеете им не хуже чем испанским, на котором разговаривали на борту вашего корабля. — Ему отвечало угрюмое молчание. — Благодарю вас, — проговорил он неофициальным тоном и, оперевшись пальцами о трибуну, дал волю своему знаменитому баритону.

— Добрый день, дамы и господа. Я надеюсь, что этот день действительно окажется добрым и для вас и для всего человечества. Нет слов, которые могут выразить мое сожаление о том, что случилось с вами. Вы вернулись из экспедиции, и перед значением ваших открытий меркнет сделанное Колумбом. Вы трудились, вы страдали, вы потеряли трех близких друзей и, невзирая на все, выстояли. Более того, вы привезли с собой приз, который, как вы искренне полагали, действительно может открыть новую и более яркую эру. Вы имели все основания рассчитывать на триумф, на почести до конца своей жизни, место в истории. Но вместо того…

— Ах, да прекратите же болтать! — выкрикнула рослая блондинка. — Нечего фалить на нас это дерьмо. Уже нанюхались.

Значит, это Фрида фон Мольтке, стрелок и пилот бота, как и смуглый мужчина Сэм Калахеле, сидящий возле нее. Капитан Виллем Лангендийк обернулся, чтобы самым корректным образом поставить ее на место. Старший помощник Карлос Франсиско Руэда Суарес приподнял брови, как подобает аристократу, и пренебрежительно глянул на… сцену. Выражения на лицах всех остальных изменялись от ухмылок до откровенного смущения — за исключением худощавой и седоволосой Джоэль Кай, державшейся бесстрастно. Квик поднял руку.

— Я не обижаюсь, — объявил он. — Поверьте мне, я симпатизирую вам. Я проделал весь путь от Земли сюда, чтобы мы могли начать осмысленный диалог и достигнуть modus vivendi, способного удовлетворить всех. Я полагал, что могу начать с короткой речи, чтобы потом мы перешли к свободной дискуссии. Вы согласны?

— Выслушайте его, — приказал Лангендийк. Квартирмейстер Бруно Бенедетти сложил на груди руки, откинулся назад и деланно зевнул.

— Ну что ж, можно послушать, — сказал он. — Делать-то все равно нечего…

— Пожалуйста, не надо, — Эстер Пински, врач и помощник биолога, говорила застенчиво (хотя, как и все остальные, прошла через Звездные ворота к неизведанной судьбе, готовая к встрече с неизвестными формами жизни, что могли оказаться и смертоносными). — Давайте будем вежливыми.

— Да, — добавил инженер Дайроку Мицукури. — Иначе нас, наверно, не выпустят.

Экипаж успокоился. Квик вновь принял позу оратора.

— Благодарю вас, — проговорил он. — Вы весьма благородны. — «И смертельно опасны, — подумал он, тут же добавив про себя:

— В этом нет их вины. Я должен попытаться просветить их. Просвещение. А ведь ключ к завтрашнему дню именно в просвещении». Квик как никогда ощущал сегодня собственную терпимость.

— Полковник Трокселл и, вне сомнения, все его люди старались как могли, объясняя вам причины, заставившие вас очутиться в столь скучных условиях, — начал он. — Однако при всем уважении к ним, быть может, они не самые красноречивые люди из тех, кто ходит по земле. Разговаривать — не их дело. Это моя обязанность, если я не хочу потерять работу. — Никто не отвечал ему даже улыбкой. Планетолог Ольга Разумовская презрительно фыркнула. — Я намеревался переговорить и с э… бетанином, — продолжал Квик. — Могу ли я узнать, почему его нет среди вас?

Все повернулись к Джоэль Кай. Скрестив ноги, она невозмутимо ответила:

— Я посоветовала ему не приходить сюда. Позже мы проиграем всю эту сценку и попытаемся по пунктам интерпретировать происшедшее здесь для него.

Квик сошел с трибуны, несколько поумерив улыбку. Застывший взгляд и невыразительная поза мгновенно лишили оратора внимания аудитории. К тому же от голотевтов у него всегда мурашки по коже бегают. Они же не люди… Однако не следует позволять себе предрассудков, он уже достиг той величины, которая позволяет понимать, что это всего лишь предрассудки. Мари Фюилли, химик, смягчила ответ Кай, добавив:

— Фиделио и без того уже озадачен и задет.

— Ну что ж, товарищам по путешествию лучше знать его, — продолжил Квик. — Фиделио, прошу вас, примите мои самые добрые пожелания; от имени всего правительства я приветствую вас в Солнечной системе.

И вновь обратившись к экипажу:

— Согласен, мы не проявили никакой радости при вашем возвращении. Я прибыл, чтобы принести вам извинения и в то же самое время пояснить, почему у правительства не оставалось другого выбора. Ваша охрана могла лишь наметить причины. Я же намереваюсь дать более полное описание. Задайте мне самые серьезные вопросы, которые у вас найдутся, и я отвечу на них со всей прямотой, на которую способен: впрочем, для начала полезно описать вам ситуацию в том виде, в каком ее воспринимают мои коллеги и я. Пожалуйста, не говорите: вы все это уже слыхали. Пожалуйста, послушайте. Быть может, вы все-таки не слыхали всего, что я хочу сказать.

Отправляясь в свое путешествие, вы, вероятно, понимали, что при возвращении будете подвергнуты карантину вне зависимости от ваших открытий. Ведь даже после полета на Деметру, когда Голос Иных заверил, что планета свободна от заболеваний, опасных для нашей расы… даже в таком случае прошло десять лет, прежде чем кто-либо из тех ученых, которые летали туда, сумел ступить на любое из тел Солнечной системы. Конечно, вам не придется ждать на орбите столь долго. И карантин мог бы оказаться значительно дольше, чем то время, которое вы провели здесь, в Колесе.

Флориано де Карвальо, главный биолог, покраснел.

— Но время могло бы идти совершенно иначе, Квик! — выкрикнул он в гневе.

Оратор чуть отступил, как древний матадор перед быком.

— Да-да, конечно-конечно. Вы бы поддерживали аудиовизуальный контакт с любимыми и всем миром, принимали бы подарки… наслаждались лучшей пищей и питьем, чем — увы — получаете здесь — о да! Но свыше того — разве я не прав? — уже поделились бы со всеми своим открытием, и человечество узнало бы, что теперь способно передвигаться по Галактике.

— Это не совсем правильно, — проговорил худощавый мужчина. — Бетане за тысячу лет сумели найти пути к сотне звезд и обратную дорогу от них к дому. Это всего лишь начало.

Какое-то мгновение Квик не мог узнать его. Умственный блок. Не сумев предотвратить экспедицию, он лично встречался со всеми членами экипажа и их дублерами, изучил все досье. Но тогда он рассчитывал на то, что пройдут годы, а, если судьба будет к нему благосклонна, «Эмиссар» вовсе не вернется. Тут пришло катастрофическое известие, и он даже пожалел, что не верит в Бога и потому не может поблагодарить его за то, что сторожевиком в тот момент командовал именно Томас Арчер. Офицеров флота трудно было уговорить на сотрудничество. Да и возможность того, что Т-машина может перенести корабль через пространство и время, казалась далекой и теоретической… да-да, такой же нереальной, как некогда E=mc² …

Известие пришло от Арчера: «Фарадей» провел «Эмиссара» через Ворота в Солнечную систему, а потом, умно одурачив сторожевик, дежуривший возле Т-машины, выставил охрану на захваченном корабле. Что же делать теперь? Позже Квик гордился скоростью, с которой уладил дальнейшее на Колесе и «Фарадее» (сторожевик сперва отослали назад — дежурить в системе Феба, а потом еще дальше — выполнять вдруг сделавшиеся необходимыми картографические исследования далекого Аида, с обычной в таких случаях жирной премией для всего экипажа). Так Квик выгадал некоторое время, позволившее ему устроить нечто более постоянное. И все же организовать все это, да еще втайне, было для него чистейшим полуночным кошмаром. Одиночка не сумел бы осилить такое дело. На это способна только группа людей, занимавших самые разные посты в дюжине стран; и они рискнули своей карьерой и тайными усилиями предотвратили несчастье, — ведь их связывали более чем братские узы.

Кроме того… переговоры между Колесом и Землей не могли проводиться кодом, раз все считали, что здесь находится всего лишь горстка скромных ученых. Курьерские боты тратили на путешествие несколько дней и все равно не могли совершать частые рейсы — чтобы не вызвать лишних разговоров. (К тому же находящихся в его распоряжении фондов не хватило бы на оплату полетов. Ох уж эти крохоборы! Черт побрал бы реакционеров, которые всегда мешают персонам, наделенным истинным предвиденьем!) Посему Квик появился здесь, лишь в общих чертах представляя то, что успели выяснить от прибывших люди Трокселла.

К счастью, Квик — быстрый ученик. Привычный каламбур избавил его от безмолвия, продлившегося более секунды, пока Квик стоял, покоряясь величию той услуги, которую он оказывает всему человечеству. Квик знал теперь имя последнего смутьяна, второго инженера «Эмиссара», он вспомнил все, что знал о нем, даже имя его жены.

— Это всего лишь метафора, мистер Свердруп, — проговорил он. — Насколько я понимаю, бетане могут открыть нам путь на планеты, которые мы можем заселить после того, как возможности Деметры окажутся исчерпаны. Еще более важно — я не ошибаюсь? — что они могут представить нас примерно двадцати разумным расам, каждая из которых может невероятно просветить нас в науке, искусстве, философии, и кто может сказать в чем еще.

— Начиная с самих бетан, — ответил Руэда. — Технологически они ушли дальше нас. В сравнении с их инженерами мы только расставляем прутики в песочнице. Для начала они могут научить нас делать космические корабли — фантастичные с нашей точки зрения по своим возможностям, — столь же простые и дешевые, как наши автомобили. И они хотят это сделать. Бетане предлагают нам торговать — на условиях, которые мне до сих пор кажутся сказочными. Мы уверили их в том, что на Земле личность посланника священна. И где же, сэр, находится первый посол чужой планеты в настоящее время? Не объясните ли вы нам свои намерения в отношении его?

Матадор уклонился от обвинения.

— Прошу вас, сэр Руэда, давайте поговорим об этом позже. Безусловно, вы не станете считать сторонником антинаучных мер меня, министра исследований и разработок.

Руэда отвечал одними бровями. «Черт бы побрал этого типа, всю свою взрослую жизнь он провел в космосе, — подумал Квик, — хотя тем не менее является членом этого проклятого тимократического клана и, конечно же, осведомлен в политике. Он знает, я метил на место министра исследований и разработок в кабинете не потому, что хотел выпустить эти слепые силы на волю. Напротив, я должен укротить их. Они хороши в качестве прислуги, но не командира. Ага, Айра, ты начал цитировать собственные речи себе же самому».

— Давайте вспомним двадцатое столетие, — проговорил он, — мне хочется вам напомнить о моратории на рекомбинационные исследования ДНК, предложенном и поддержанном самими учеными; понимая собственную ответственность, они придерживались его, пока не были выработаны строгие предосторожности, и что же? — мир не получил ни одной новой болезни, человечество обрело те безграничные блага, которые принесли новые фундаментальные познания.

Дамы и господа, сегодня вы находитесь в аналогичном положении. Я салютую вашему героизму, я симпатизирую перенесенным вами испытаниям и ценю тот безграничный добрый потенциал, который сулят ваши достижения; но все же не сомневаюсь, что и вы не захотите, чтобы на человечество обрушилась жуткая болезнь. Словом, я прошу вас не закончить исследования, но объявить мораторий на них. Я умоляю вас согласиться на это.

Вы спросите, какая болезнь грозит нам? Друзья мои, этот же самый вопрос задали и в генетических лабораториях. Никто не знал, какой ждать болезни. Если бы знать заранее, никаких проблем не возникло бы. Однако у них хватило мудрости, чтобы признать ограниченность собственных познаний.

Ваше правительство весьма серьезно относится к своим обязанностям. Когда бетанский корабль был замечен в системе Феба возле Ворот, отправить экспедицию по его следам разрешили только после долгих дебатов, как публичных, так и официальных. — «После адски горячих политических схваток, проигранных моей стороной, пусть и обеспечивших нам несколько концессий, некоторые из нас собрались, чтобы запланировать, как выиграть следующую битву». — Решение отправить экспедицию во многом основывалось на предположении, что вы будете отсутствовать в течение многих лет. Нам казалось очевидным, что общение с совершенно чуждыми видами потребует от вас много времени и сил. Этого времени должно было хватить, чтобы на Земле продумали последствия и подготовились к ним. И выбрали тех, кто скажет последнее слово. Но, потратив все эти годы, вы вернулись буквально через несколько месяцев.

Взволнованные интонации в голосе Квика сменились искренней скорбью:

— Фиделио, наш дорогой друг со звезд, простите мне эти вынужденные слова. Я не сомневаюсь в том, что и вы и ваш вид являете моральное благородство. Однако одной нравственной уверенности недостаточно, когда речь идет о правительстве, контролирующем миллиарды жизней. К тому же что вы знаете о человечестве?! Обладаете ли вы доказательствами нашей честности и миролюбия? Я думаю, что нам всем следует ради блага нашего и вашего потомства проявлять величайшую осторожность.

Парочка слушателей фыркнула. Зараза фон Мольтке расхохоталась и выкрикнула:

— Он фладеет только испанским, краснобай фы наш государстфенный. Или фы хотите, чтобы я перефодила?

Подавив вспышку гнева, Квик подумал, не повторить ли свои слова на другом языке, но решил, что таким образом лишь подчеркнет затруднительное положение, и отвечал самой едкой улыбкой:

— Ну если хотите, насколько это позволяет ваш досуг, мадам, — настырная немка как будто не заметила выпад.

Квик вновь обратился к экипажу:

— Даже не учитывая возможных агрессивных намерений — я согласен, подобное кажется маловероятным, — но, даже не учитывая их, подумайте о воздействии вашего открытия на общество. Иные дали нам Деметру и принесли Беды. Наш Союз остается на удивление хрупким. Миротворческие силы день ото дня перенапрягаются все более и более. Вы, идеалисты, полагаете, что мгновенное откровение — революционная информация, техника, идеи, философия, вера — не только необходимо человечеству, но и стимулирует ренессанс.

Друзья мои, мне следует напомнить вам, что европейский ренессанс действительно дал миру блестящие достижения в науке и искусстве, но он был и эрой забвения основ цивилизации; в это время рядом с Леонардо и Микеланджело существовали Борджиа и Ченчи. Они не знали ничего страшнее пороха, мы же владеем ядерными боеголовками.

Приношу свои извинения за то, что мне приходится повторять те самые аргументы, которых вы успели наслушаться еще до своего отбытия в экспедицию. Однако вы провели восемь лет своей жизни в весьма экзотическом предприятии. Энтузиазм открытия затмил в вашей памяти осторожность. Очевидно, полковник Трокселл и его люди не сумели в полной мере объяснить вам, сколь серьезна ситуация. Позвольте мне повторить: правительство должно обеспечить всеобщее благосостояние, и оно рассчитывало на годы, чтобы подготовиться к вашему возвращению. Учитывая все опасности, мы намеревались своевременно укрепить закон и порядок, просветить народ. Откровенно говоря, вернувшись настолько рано, вы сами спровоцировали кризис.

Руэда резко поднял руку вверх.

— А вы знаете, почему мы так поступили? — спросил он.

С легкой растерянностью министр услыхал свой собственный голос:

— Что? Ну… нет. Кажется, нет. Похоже, это было в отчетах — полковник Трокселл утверждает, что вы были весьма откровенны, — но там такая гора материала, а я не хотел, чтобы вы ждали меня… — он сбился. — Ну хорошо, сеньор Руэда. Я верю тому, что причиной всему неопределенность в действии Ворот.

— Вы ошибаетесь, мистер Квик, — объявил помощник, — бетане изучали Т-машину две тысячи лет. Они разработали дешевые зонды, которые можно рассылать миллиардами, — а мы послали только несколько тысяч, и некоторые из них вернулись. Получив информацию, они стали определять тенденции, складывать факты в теорию. Да, бетане тоже еще далеки от полного понимания. Но они обнаружили, что небольшие изменения траектории, — недостаточные, чтобы повлиять на положение в пространстве, — меняют положение корабля во времени. Диапазон невелик — примерно десять лет в обе стороны. Вне этих рамок они еще не обладают достаточной информацией. Бетане сообщили, что способны рассчитать такую траекторию подлета к машине у Центрума, которая вернет нас домой на несколько лет раньше или позже того часа, когда мы оставили Феб.

Мы рассчитывали вернуться через несколько дней после даты отправления, но получились месяцы, потому что мы не умеем управлять «Эмиссаром» так же точно, как они владеют своими кораблями.

И мы осознанно приняли такое решение.

Лангендийк нахмурился. Руэда качнул головой.

Потрясенный, ощущая, как онемели губы, Квик выдохнул:

— Почему? — хотя уже догадывался об ответе.

— Мы тоже не забыли предшествующие дебаты, — отвечал Руэда. — Более того, мы потратили восемь лет на раздумья. Мы предвидели возможность победы вашей фракции, потому что вы в точности знаете, что необходимо предпринять, а мы несем людям только надежду. Поэтому и мы решили вернуться домой пораньше.

Преодолевая смятение (Господи Иисусе Христе, сверх того еще и путешествие во времени!), Квик с удовольствием отметил, сколь быстра оказалась его контратака.

— Благодарю вас, сеньор Руэда, — мурлыкнул он. — Хотелось бы только, чтобы вы объяснили мне, что, собственно, нужно моей фракции, как вы ее назвали? Мне бы хотелось знать это. Я полагал, что партия Действия и другие подобным образом настроенные организации попросту добиваются всеобщего благосостояния человечества.

Руэда пожал плечами:

— А что такое благосостояние всего человечества? Кто может определить это? Позвольте и мне обратиться к истории. Несколько столетий назад японские сегуны не пускали в страну иноземцев, а с ними — новые идеи. Мистер Мицукури рассказывал мне, что они пытались регулировать всю жизнь целиком — вплоть до цены за детскую куколку.

— Festung menschengeim, — вставила вредная фон Мольтке. — А что — можно продержаться! Надо лишь разместить ракеты у каждой Т-машины и фсрыфать фсе странные корабли, которые могут показаться из Форот. О да.

Действительно, неплохая идея, Квик поднял руку.

— За какое же чудовище вы меня принимаете! — воскликнул он. — Какой ответ рассчитываете вы услышать на подобного рода обвинение? Как мне доказать, что я давно перестал бить жену? Дамы и господа, я не хочу думать, что долгие годы, проведенные в полете, сделали из вас параноиков, и прошу вас, умоляю: перестаньте разговаривать подобным образом! Вмешался капитан Лангендийк:

— Прошу всех вести себя как подобает людям. — Он встал и обратился к сцене:

— Сэр, мы изменили дату нашего возвращения, не повинуясь мании преследования. Просто так нам казалось разумным. К тому же легко представить себе самые важные причины. За восемь лет многие из тех, кого мы любим, умерли бы или состарились. Мы надеялись избежать этого.

Квик попробовал ответить. Ровным как польдер голосом Лангендийк продолжал:

— Как говорил Карлос, мы не могли забыть все большие споры перед нашим отбытием. Мы тоже вновь обсуждали их — в том числе и перспективу возобновления Бед. И наконец сочли, что этой опасностью можно пренебречь.

Вы говорите о потоке новизны. Но его не будет. За сотню лет мы едва сумели познать Деметру, не имеющую разумного населения; что же касается Беты… бетане имеют опыт общения с различными видами разумных существ, и по их оценкам пройдет не менее пятидесяти лет, прежде чем мы с ними сможем выйти за пределы обмена культурными и научными миссиями. Нам потребуется полвека, только чтобы познакомиться. Земле хватит времени на адаптацию.

Послушайте. Дайте мне закончить. Техника внедрится быстрее. Это понятно. Но и что из того? Чем нам будет хуже? В первую очередь мы позаимствуем астронавтическую технику: маршруты через Ворота: дешевые, многочисленные, действительно надежные космические корабли, ненаселенные, похожие на Землю планеты — это же предохранительный клапан безопасности. Разве вы не понимаете этого? Каждый сможет уехать и начать заново… каждый, а не несколько тысяч в год, втиснутых в транспорт, — выход в космос без всяких ограничений. Свобода. Вот с чем мы вернулись со звезд.

Побагровев от непривычки к речам, он сел и замер в ожидании. Все ждали.

Квик дал молчанию сгуститься, чтобы подчеркнуть значение слов, которые он намеревался произнести, занял место на трибуне и, приняв пасторскую позу, продолжил:

— Все мы здесь идеалисты. Будь вы иными, то не отправились бы к Бете. И я бы не служил в Торонто и Лиме, если бы со мной дело обстояло иначе. И те люди, которые здесь заботятся о вас, не взялись бы за свою тяжелую и неблагодарную работу, если бы и они не были идеалистами.

«Я чуть затемнил истину, — подумал он, — говоря в эмоциональных терминах, это я, Айра Уолесс Квик, должен придавать форму судьбе. Нет высшего экстаза, чем этот. Будем судить на самом грубом уровне: вопли приветствующей меня толпы, ее восхищение заставляют забыть о женщинах.

Но как я честен с самим собой! Вообще-то я суховат, такое бывает нередко. Мне нравится в себе подобное качество. Поэтому я смею быть откровенным и признавать, что кому-то приходится брать власть на себя, уж я-то за годы узнал простого человека и его потребности».

— Капитан Лангендийк, — проговорил Квик, — я не сомневаюсь в вашей искренности, но едва ли вы действительно взвесили все последствия безрассудного обращения к подобного рода астронавтике? Вы говорите о предохранительном клапане. Позвольте мне тогда напомнить вам о бедной Земле, о целых нациях, что еще не воспрянули от изнурительного варварства, о миллионах бедных и униженных в так называемых передовых странах. Неужели они не достойны нашего внимания? Надеюсь, вы не думаете, что они просто соберутся и отправятся туда. Кто им оплатит даже самый дешевый билет… а ведь есть еще инструменты, необходимые на том конце пути? Где они получат образование, необходимое, чтобы выжить на новой планете? Деметра взяла не одну сотню жизней, а ведь это достаточно исследованный мир, на который переселяются тщательно отобранные эмигранты. Где и когда бедные обретут желание отправляться в космос, где им взять для этого силы?

Нет, ваше предложение потребует жизненно важных ресурсов и привлечения еще более жизненно необходимого квалифицированного труда. Ради процветания привилегированных единиц общество будет повергнуто в страдания — глубочайшие и еще более долгие. Неужели вы не ощущаете в себе долг по отношению к своим собратьям-людям?

— Mamma mia, — возопил Бенедетти, — неужели вы не понимаете основ экономики? Неужели вы верите во всю эту социошизу?

Квик напрягся.

— Я верю в сочувствующее народу правительство, — объявил он. Кай шевельнулась в своем кресле.

— Сочувствующее народу правительство, — проговорила она. — Это просто кодовая фраза, обозначающая на деле: «абсолютно никакого сочувствия налогоплательщику».

«Нет, это не ее мысль, — подумал разгневанный Квик. — Она слишком далеко разошлась с реальностью. Клянусь, эти слова она слышала от Дэниэла Бродерсена, сукина сына, который остался на Деметре. Детективы донесли мне, что они находились в близких отношениях».

Овладев собой, он расслабился, согнулся над трибуной и приступил к самым ласковым уговорам:

— Леди и джентльмены, я понимаю вашу обиду. Конечно, вы считаете себя оскорбленными. Но я не рассчитывал, что течение нашего собрания примет столь недружественный оттенок. Поймите же: бросив свои дела, я потратил столько дней на путешествие с Земли, чтобы выработать в сотрудничестве с вами план, способный примирить ваши личные интересы и те обязанности, которые все мы разделяем перед обществом и цивилизацией. Давайте же наконец обратимся к диалогу!

Несколько часов спустя Квик сидел в отведенной ему каюте с бокалом виски и содовой в руке и пытался отыскать решение… Его ожидал обед у Трокселла. Вне сомнения, он мог отклонить нежелательные вопросы и предложения под предлогом усталости — отнюдь не поддельной. Откровенности следует избегать в любом случае. И он не может позволить себе долгого пребывания здесь, в замкнутой ячейке пространства, предоставив земные события собственной воле. Ему лично Колесо несло скверную карму. Продумав предстоящую за обедом беседу, можно определить хотя бы направление дальнейших действий. Однако для этого нужен хотя бы приблизительный план, а для этого придется обратиться к некоторым ужасным фактам.

Горячий душ, свежая одежда взбодрили Квика. Кресло нежило его тело, бокал приятно холодил руку, каждый глоток отдавал дымком — костром партийного слета, походным очагом в Скалистых горах, теплом камина после лыж в швейцарском шале, сигарой после четырехзвездочного обеда в обществе восхитительнейшей молодой девицы из правительственной службы… Весело наигрывал Гайдн. Звезды во всем величии шествовали через иллюминаторы, но Квик едва замечал их.

Что же делать? Что делать? Трагедия, истинная трагедия… на целый световой год больше тех, которые он разбирал, будучи молодым поверенным в бюро судьи, помогая старому военному правительству осуждать злодеев, по сути дела являвшихся продуктом общественного хаоса. Экипаж, летевший в «Эмиссаре» на Бету, был укомплектован в известной мере лучшими из лучших: людьми одаренными, образованными, наделенными чистым сердцем. У него не было оснований даже обругать их мерзкими технофилами, не больше чем у них — обзывать его взбесившимся ксенофобом. И он и они воспринимали две противоположные стороны истины, — подобно слепцам, ощупывающим слона.

Ему предстояло ответить на суровые вопросы или же перестать изображать из себя государственного деятеля. Какая же позиция является более справедливой, или хотя бы менее не правильной? Что важнее с точки зрения слона — хвост или хобот?

«Я видел слишком много несчастий во время Бед, а статистика, которую читал, сообщала о куда большем». Та маленькая девочка, имени которой Квик не знал, навсегда останется в его памяти. Между частями армии Соединенных Штатов и Священной Западной республики произошла пограничная стычка, неизвестно откуда прилетел мортирный снаряд. Как офицер соединенной комиссии по перемирию, Квик искал доказательства вины, но вместо них обнаружил ее тельце… девочка прижимала к ране игрушечного мишку, она истекала кровью. И все же погибла в руинах своего дома. Голод был много хуже, а пеллагра еще страшнее его. Какой raison d'etre имеет правительство, кроме заботы о людях? И кто будет заботиться о них, кроме правительства?

Квик пропустил глоток, насладился шествием жидкости по пищеводу и ощутил известную сардоничность. «Теперь я цитирую речь № 17-В», мысль эта позволила успокоиться, остановившись на фактах.

Яснее всего было одно: у гомо сапиенса нет дел среди звезд. Да-да, когда он созреет, пусть отправляется дальше. Но сперва следует привести в порядок свой дом. Откровенно говоря, сомнительны все космические полеты, начиная с первого спутника. Конечно, в подобном утверждении многие усмотрели бы ересь, и Квик никогда не выступал публично с подобными заявлениями. Технофилы лавиной обрушились бы на него со всеми цифрами, отражающими рост реального благосостояния за счет космического сырья, грудой цитат о передовых достижениях научной мысли и всем, что ожидает еще человечество в любом поле знаний — от контроля за землетрясениями до медицины… и они будут правы. Этим и в голову не пришло подумать, какой стабильный и вполне приличный мир могло бы создать себе человечество, останься оно спокойно дома.

Если бы это было так… ох, к черту Иных! Если они и без того не прокляты, довольно их самих, чтобы человек поверил в сатану. Возможность отправиться на Деметру, при всех затратах труда и материалов, подарила новую надежду тысячам людей из миллиардов, населяющих Землю… да-да, вложения оправдывались, Деметра приносила изрядный доход, часть которого общество получало в форме повышения окладов и снижения цен, но как тогда поступать с бедняками, которым надо протянуть, пока делаются вложения? Уходящий капитал мог бы поддержать многих.

Но еще более важен фундаментальный и неисцелимый отлив внимания. Лучшие из тех, кого порождала Земля, во все возрастающих количествах более не считались с правительством Земли. Они стремились в космос. Выпусти их, разреши присутствие бетан, и конец программе Айры Квика, не жди более гуманной и рациональной цивилизации.

Квик погладил бороду. Шелковистое прикосновение на мгновение успокоило, и он начал прикидывать. Квик не мог считать себя единственной заинтересованной стороной. Однако среди его союзников не найдется даже двоих с совпадающими мотивами. Стедман из Священной Западной республики опасался падения веры и образа жизни, уже подточенных светскими земными веяниями. Макаров, правитель Великой России, лелеял мечту о воссоединении с Белоруссией, Украиной и Сибирью. Абдаллах из Мекканского халифата опасался того, что Иран, интенсивно развивавший высокоэнергетические технологии, получит решительное превосходство над его частью ислама. Гарсиласа из Андийской конфедерации сумел установить гибкую связь с основным соперником своей корпорации — «Авентюрерос Планетариос» — и не хотел, чтобы она нарушилась, — не из опасения потерять деньги, скорее потому, что тогда его семья утратит свое положение. Бруссар из Европы знал толк в политической практике, однако опасался забвения, грозящего его культуре и традициям. Список можно было продолжить.

Квик остановил себя и стиснул бокал. Идеалист должен принять реальность. Нельзя мечтать, чтобы исчезла Деметра, Звездные ворота, Иные и даже Илиадическая лига. Вода не побежит вверх по склону — однако можно вырыть пруд и остановить ее. Ну а потом — при удаче — можно установить насос и закачать ее туда, где ей положено быть.

«Сегодня мои опасения подтвердились. Экипаж не обнаруживает склонности к сотрудничеству. Остается лишь благодарить судьбу за то, что никому из них не хватило ума прикинуться, а потом предать меня.

Но все они — ценные люди, и в моем разумении инопланетянин, вне сомнения, относится к той же категории. Но ведь нельзя продержать их в заключении, пока все умрут от старости, так? Тогда секрет может вырваться на свободу.

Какова же альтернатива? Отпустить их? Это не только против всего, за что мы боролись — погибнет вся партия Действия и группы, сотрудничавшие со мной. Что будет тогда с моими надеждами?»

Итак, возьмемся за факты? Экипаж «Эмиссара» ничего как будто бы не скрывал во время допросов.

а) Хотя бетане могут оказаться в системе Феба в любой момент времени, они не имеют представления о том, как попасть в Солнечную систему с тамошней Т-машины или любой другой. Вне зависимости от своих шашней с бетанами, путешественники все же сохранили в секрете свою траекторию.

б) Бетане допускают возможность того, что контакт с человечеством может в конце концов закончиться, не принеся особой радости им или нам. Они отправили к нам посла — и исследователя, — но более к Фебу никого не пошлют. Следующий шаг обязаны сделать мы. Если окажется, что корабли Земли не спешат начинать регулярные взаимоотношения, они не скоро возьмут на себя инициативу. (Квик с трудом мог поверить в подобную сдержанность, однако подумал, что мыслит как человек, а не бетанин. Их интерес к нам движим совершенно чуждыми человеку мотивами и едва ли может быть удовлетворен, если они силой вторгнутся к нам.)

в) После отбытия «Эмиссара» почти все считали гарантированным, что корабль будет отсутствовать многие годы, а то и никогда не вернется. Таким образом, оставалось время на организацию Земли и Деметры.

г) На борту «Фарадея» также знали, что «Эмиссар» вернулся. Если судить по недавнему сообщению Аурелии Хэнкок, смутьян Бродерсен — а значит, его сообщники — явно имел подозрения на сей счет. Колесо Сан-Джеронимо сейчас содержало в себе еще двадцать одного человека, знавших, кто больше остальных, а кто — все. Впрочем, с подобным количеством людей управиться нетрудно. Призвать их к выполнению долга, воздействовать на тщеславие, как-нибудь убедить, надавить; в конце концов, у каждого есть свое уязвимое место. Придется, конечно, позаботиться о соответствующем климате, создать в обществе надлежащее мнение, дабы никто, находящийся в здравом уме, не стал бы прислушиваться к мнению одного-двух безумцев. На это уйдут время и деньги, но все будет в порядке. Невзирая на десятки тысяч свидетельств, интеллектуалы западных стран целые десятилетия не могли понять сущность сталинской империи и еще медленнее разобрались в природе маоизма.

Не то чтобы Айра Квик собирался устроить некий концентрационный лагерь. Пример просто иллюстрировал, чего можно достигнуть, используя искусную пропаганду в хороших или плохих целях. В основном доктрину распространяли люди, отнюдь не согласные с ней во всем; они просто допускали, что определенные ключевые положения справедливы. И так попали в учебники…

д) Остается сам экипаж «Эмиссара». Вот где истинная боль. Но если позволить им распространить свою повесть…

…они расскажут не просто о том, где там побывали; подтвердят откровение, которое Руэда и Лангендийк проповедовали давно…

…Тогда можно забыть о социальной справедливости и о карьере Айры Квика. О, мы с помощником избежим уголовной ответственности. Мы самым тщательным образом продумали все, что позволяет закон. Постановление об опасных приборах позволяло его министерству накладывать ограничения на распространение сомнительных материалов. Дело Финалистов — членов нигилистической секты, которые, согласно свидетельству, обнаружили несколько ядерных боеголовок, оставшихся от Бед, — создало прецедент для задержания подозреваемых. Процесс «Эмиссара» способен произвести разрушительный скандал, он будет свободен от обвинений… если не задержит своих пленников дольше, скажем, месяцев трех. Быть может, я сумею вновь заняться адвокатской практикой, после того как уляжется фурор. Мир перевернется вверх тормашками, и адвокатам найдется дело. Но к чему все это приведет?

И что делать?

Ради всего человечества!

Квик глотнул. Трокселл был весьма услужлив; ему сообщили, что кабинет на заседании одобрил арест экспедиции. Это было не совсем так: действовала группа решительных личностей внутри правительства.

Ну, что же дальше?

Квик сомневался, чтобы воля всего Союза в открытой и недвусмысленной форме заставила Трокселла согласиться на кровопролитие. «Злое слово. Злая идея».

Но легко выполнимая. Скажем, при помощи благодетельного газа. Сменить отряд Трокселла и предоставить каждому индивидуальное назначение, чтобы разделить их, а потом два-три полностью убежденных человека…

Это падет на мою голову и на головы моих коллег. Я никогда не отмою рук.

Но эта мертвая девочка, бедность, невежество. Лучшие и смышленые отправляются на поиски приключений, вместо того чтобы служить. Разве по сути своей эта ситуация чем-нибудь отличается от войны?

Опустошив бокал, Квик стукнул им об стол. «Не знаю. Надо подумать, проконсультироваться, разделить вину. Впрочем, окончательное решение относительно экипажа придется принимать достаточно скоро».

— Я не понимаю, — проговорил Фиделио.

— И я тоже, — отвечала Джоэль в своей каюте.

— И он тоже. Самец по имени Квик (къек-йих-кх-х-х). Неужели он не читал отчеты и не знает, что ответ на нашу дилемму в вашем мире? Неужели он не в силах понять, как мы стремимся прийти к вам, если вы примете нас?

— Либо не может, либо не хочет, — отвечала Джоэль. — Возможно, для него такая мысль слишком тонка. Или… я не знаю. Я не люблю обращаться к подобным вещам и не жалею об этом.

Фиделио повернулся к иллюминатору. Хрустальная ночь космоса с поворотом Колеса открыла Плеяды. В этом направлении, по расчетам бетан, осталась их планета. И трое людей, которых упокоила чужая земля.

— Если бы Крис была здесь, — чуть слышно проговорила Джоэль, — быть может, она сумела бы найти ответ.

Глава 11

БАНК ПАМЯТИ

Солнце, которое люди именуют Центрумом, относится к карликовым звездам спектрального класса К-3; его освещенность составляет 0,183 от освещенности земного светила. Вокруг него в среднем на расстоянии 0,427 астрономической единицы обращается вторая планета, получая при этом примерно столько же света, сколько Земля — чуть больше в инфракрасной области и много меньше в ультрафиолетовой. Период обращения планеты составляет примерно 118 земных дней. Один оборот вокруг своей оси она совершает примерно за две трети этого времени. Поэтому от восхода до заката на этом мире проходит один бетанский год, а наклон оси обуславливает постоянное оледенение Южного полушария. (Прецессия старается изменить такое положение, но на это потребуются геологические эпохи, поскольку у Беты нет луны.) На Северном полюсе планеты также существует большая ледяная шапка.

Медленное вращение планеты создает слабое магнитное поле. Поэтому северные сияния редки и неярки, а небо по ночам светится сильнее, чем на Земле или Деметре. Подобная причина ослабляет силу циклонов. Но сильные ветры обычны у терминатора; там, где день встречается с ночью… В северных, умеренной и тропической зонах обычно погода такова: ранним утром оттепель, от середины утра до полудня он тает, случаются грозы, после полудня засуха, вечером опять дожди и грозы, потом начинается снегопад, там мороз и тишина до рассвета, когда со свежими ветрами приходит таяние. И жизнь научилась существовать в этих условиях.

Основу ее, как на Земле или Деметре, составляют водные растворы протеинов, растения осуществляют фотосинтез, животные питаются растительностью и друг другом. Незачем удивляться: планета похожа на Землю, средний диаметр ее 11 902 км, плотность 5,23 г/см³, жидкая вода покрывает 65 % поверхности. Рядом с Меркурием или Юпитером все три этих мира можно считать практически ничем не отличающимися друг от друга.

И все-таки небольшие различия определяют природу жизни и участь сущих на них.

Джоэль Кай и Кристина Берне брели вдоль восточного побережья — посреди нетронутых краев. Женщины находились всего в пятидесяти километрах от агломерации, которую населяло пятнадцать миллионов душ; но бетане ценили свою природу. В самом деле, их город сверху даже нельзя было бы назвать таковым. Строения исторического ядра занимали тысячу гектаров — не более; все прочее представляло собой парк, поверхность которого нарушала то редкая дорога, то сад возле искусственного озера, то элегантный шпиль. Сам же город в основном находился внизу. Даже сельские районы ничем не напоминали упорядоченные сетки земных полей и пастбищ.

Оставив свой аэромобиль, Джоэль и Кристина решили пройтись. Аппарат был предоставлен им — по первому требованию — особой, в качестве матриарха распоряжавшейся в этих местах. Нисиденья его, ни пульт не подходили для конституции женщин, но автопилот немедленно взялся за дело — как только Джоэль дала инструкции. Ну а во время короткого полета сидеть можно было любым образом.

Они шли молча, наконец Джоэль набралась решимости и сказала:

— Крис, ты хотела, чтобы мы отыскали место, где можно переговорить с глазу на глаз, — удивляясь, с каким трудом сошли с языка слова. Неужели она боится того, что может услышать?

Компьютерщица «Эмиссара» вздохнула.

— Да, это так, — отвечала она по-английски с музыкальным ямайским акцентом… Высокая, гибкая, с нежным лицом и оленьими глазами. Едва ли не эбеновая кожа, черный ореол волос. Сегодняшний костюм Крис алым цветом протестовал против окружающего ландшафта.

— Ты могла бы не завозить меня так далеко. Подошло бы любое место вне лагеря, где нас никто бы не мог услышать. — Она рассмеялась. После знакомства Джоэль то и дело завидовала легкости, с которой смеялась подруга. — Наши хозяева едва ли будут подслушивать нас, правда?

— О нет, это просто для разнообразия, — ответила голотевт. Ей хотелось сказать: «Ты хочешь что-то поверить мне. Мое холодное естество ощущает теплоту твоей потребности. И разве твоя откровенность не заслуживает столь блестящей оправы?» Но Джоэль не сумела этого сделать. — Я уже бывала здесь. Красивое место.

— Оно мне тоже понравилось, но почему ты не рассказала о нем остальным?

— Здесь много красивых мест. Ты ведь знаешь, что мне все время хочется побродить в одиночестве.

— Ну что ж, тебе это подобает, Джоэль.

И тут древесными листьями — одно за другим — пришли ощущения. Недолгая привычка забылась: Джоэль вновь почувствовала, что тяготение лишило ее семи или восьми килограммов земного веса, тем самым чуть изменив манеру ходьбы… преобразило каждое движение. Она не могла почувствовать уменьшение давления воздуха, но замечала горячее соленое дыхание моря, приносившее справа запах за запахом: сладости, серы, цветущих роз, сыра, специй… сочетание, вообще не передаваемое словами. Гремел прибой, кружил ветер, чирикало создание, порхавшее на кожистых крыльях.

Голубое небо отливало глубоким пурпуром. Центрум невысоко стоял над горизонтом, — почти недвижимый оранжевый диск в три четверти углового размера Солнца, видимого с Земли… она могла смотреть на него не щурясь не менее секунды. Напротив светила над восточным горизонтом теснились золотые и красные по краям облака, мрачные глубины их разрывали молнии. Тучи отражались в океане, серевшем повсюду пушечным металлом, лишь возле галечного пляжа его покрывала белая пена.

Женщины шли над ним — через кусты, цеплявшиеся за лодыжки и сощелкивавшиеся позади. Поодаль от берега гнулся тростник, редкие деревья, размахивая тонкими сучьями, трепетали листвой. Почти горизонтальные столбы солнечного света несли бесконечное разнообразие оттенков: бурый, красно-коричневый, рубиновый, абрикосовый, охряный, золотой — в мягком рембрандтовском изобилии.

«Восемь лет, — подумала Джоэль. — Неужели я действительно могу вспомнить кукурузное поле в Канзасе, зеленый лес в Теннесси». Окрестности словно растаяли: Крис взяла ее за руку.

Пальцы Джоэль ответили застенчивым пожатием, обе женщины продолжили путь. Наконец Кристина негромко проговорила:

— Надеюсь, ты не будешь возражать, если я… выскажу тебе свои сомнения.

— Нет, давай. — Сердце Джоэль дрогнуло. Она старательно подбирала слова. — Ты, конечно, понимаешь, что в личной жизни советоваться со мной следует в последнюю очередь. Что я знаю о чувствах?

— Больше, чем все остальные. Разве ты могла бы оставаться практикующим голотевтом, если бы не обнаружила в этом занятии полноту бытия?

— Едва ли его можно назвать человеческим. Это не так: человеку присуще все, что может сделать человек.

— По определению, если ты настаиваешь. Однако это не значит, что аскет и распутник одинаковы. И мне некуда идти, кроме себя самой.

Кристина поглядела на нее.

— Я не хочу задеть тебя, — сказала она наконец. — И если так выйдет, пожалуйста, останови. Но, по-моему, ты знаешь о людях больше, чем считаешь сама.

— Откуда? Я выросла в организации, воспитывающей голотевтов, куда попала в двухлетнем возрасте; сироту военных лет приютили армейские исследователи. Получилось, что голотевт должен начинать в таком возрасте. Тебе же было… восемнадцать — так ты мне говорила? — когда ты начала учиться на линкера. А мое первое воспоминание — о том, как меня подсоединили к машине. Такая отметина остается навсегда. — Джоэль пожала ответившую ей руку. — Я не жалуюсь и считаю, что в целом прожила вполне удовлетворительную жизнь. Однако она не похожа на твою.

— Даже в малом? Я… ну… ты отказалась от интимных отношений в этом путешествии: я видела, как ты отказывалась даже от достаточно серьезных предложений. Прости, не хочу тебя задеть, но слухи — а точнее, общее мнение утверждает, что у тебя были свои увлечения.

«Эрик Странатан, — вспомнила Джоэль, и на миг Бета исчезла: оба они оказались на озере Луизы, где, кроме них, не было никого. Ну а потом он, гордый мужчина, сын генерал-капитана долины Фрезер, не смог смириться с тем, что рядом с ней он всего лишь простой линкер (это случилось, когда все разом во всей полноте осознали — что такое быть голотевтом), и распрощался с ней. — Ты не могла слыхать об Эрике, Крис, тогда тебя не было на свете. Ты думаешь о моих случайных любовниках, в основном также голотевтах, дававших только телесное удовольствие и почти ничего больше, кроме разве что в известной степени Дэна Бродерсена».

— Так, поверхностные, — проговорила она. Рука в ладони возразила.

— Ты была для меня как мать, — отвечала темнокожая женщина, — вот почему я осмеливаюсь обратиться к тебе сейчас.

«Мать. Мать? Нет, подобие матери. В твоем представлении, Крис, ты — всего лишь простая линкерша, а я богоподобный голотевт. Правда же в том, что я была для тебя искусной наставницей и дала несколько полезных советов. (Ты — сама молодость и очарование. Я же — вдруг приблизившаяся старость… — приблизившаяся против моей собственной воли.)»

Джоэль минуту за минутой ощущала, как крепчает ветер. Ей пришлось возвысить голос.

— Спасибо. Но хватит говорить обо мне, давай обратимся к твоей проблеме. Скажи мне, чего ты хочешь, дорогая.

«Дорогая».

— Я так разволновалась в последние эти недели, — проговорила Крис, словно обходя препятствия. — С тех пор как мы сошлись на том, что когда сделаем все возможное, то сразу направимся домой. Не то чтобы я боялась вас, я боюсь себя, боюсь заглянуть в свои душевные раздоры. Ты можешь помочь?

— Я могу попробовать.

— Ты… ты помнишь, как поначалу было весело на корабле. (Когда шесть женщин и девять мужчин, пройдя испытания, завоевали право войти в экипаж, у девиц началось превосходное время, особенно после того как Джоэль оставила этот спорт.) А потом у нас с Чи начались серьезные отношения, и когда он умер… (Юань Чичао, планетолог, отправился в ущелье исследовать гранитные излияния и скончался на месте. Последующий анализ показал, что произраставшие там растения, разогревшись в полдень, начинали испускать смертоносный газ, захваченный и сконцентрированный инверсионным слоем. Бетоне были убиты горем; они просто не могли представить подобный исход. Для них этот пар безвреден.) Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что, пожалуй, слегка обезумела от горя, забыв обо всем прочем. (Она мужественно справлялась со своими обязанностями. Конечно, требования к компьютерщику были невелики; ведь экспедиция стремилась изучить весь этот мир.) Торстейн сумел успокоить меня. Он был таким добрым, сильным, вдумчивым. Я содрогаюсь при мысли о том, что могло бы случиться со мной без его помощи — потому что вижу мрачную наркоманку.

«И я не могла тогда помочь тебе», — изогнулись мысли Джоэль. И вслух:

— Ты недооцениваешь себя. Ты крепкий человек, и сама справилась с собой. — С нерешительностью:

— И все же, безусловно, Торстейн очень помог тебе. Ты понимаешь, что в долгу перед ним. Всякий день я следила за ним и тобой; Крис, я всякий раз не отрывала от тебя глаз.

— Это так. И он хочет, чтобы я вышла за него замуж, когда мы вернемся на Землю.

— Ну и прекрасно, — автоматически отозвалась Джоэль. Крис охнула:

— Но я же люблю Дайроку.

«Он похож на Чи, никогда не подумала бы, но…»

— А как он к тебе относится?

— Видит во мне хорошую подругу, уважаемую спутницу и приятную партнершу в постели, — выпалила Крис. — Как и во Фриде, Эстер, Мари и Ольге. И ты тоже оказалась бы в этой компании, если бы пожелала. Ну а с тех пор как мы услыхали о возможности путешествия во времени, он все чаще вспоминает о девушке, с которой был знаком в Киото… со мной он любезен, внимателен… я даже назвала бы его страстным любовником, но… на этом он и останавливается.

— А ты говорила ему о своих чувствах?

— Нет. Не совсем. Слова, сказанные в постели, потом забываются, правда? А надо?

— Придется подумать, — отвечала Джоэль. — Но и потом я все равно способна дать не правильный совет.

Они брели дальше. Ветер становился сильнее, море грохотало. Облачная стена на востоке поднималась все выше с удивительной быстротой. Оторвавшиеся от нее клочья уже неслись по индиговому небу.

Кристин поежилась под холодным ветром.

— А как быть с Торстейном? — спросила она.

— Ну знаешь, незачем женить каждого, — обрезала ее Джоэль в раздражении.

— Конечно же, нет, но…

— Ничего, не зачахнет… и после возвращения найдет себе другую, и даже не одну.

— Да, конечно. Но… если я не могу заполучить Дая… то хочу ли отпустить Торстейна? Мне бы хотелось рассказать тебе все — вплоть до мелочей, — чтобы ты потом посоветовала мне, как разумней всего поступить. Надеюсь, что я не чересчур эгоистична. Он любит меня… но ты знаешь Дая, ты работала вместе с ним, обслуживала энергетическую установку и двигатель. Быть может, ты наделишь меня какой-то идеей, быть может, я сумею… — Крис прижала руку Джоэль к своей груди.

«Не реагируй!»

Как любопытны пути любви. Едва ли она правит Землей менее могучей рукой, чем Бетой, история которой сейчас оказалась в поворотной точке. Джоэль принялась искать силы в фактах.

Всеядные предки бетан сделались охотниками на побережье, не предпочитая ни сушу, ни море, хотя они умели плавать быстрее, чем бегать. Быть может, праворукость и интеллект были порождены изменениями в океанических течениях, вызванными в свой черед изменениями характера оледенений полушарий, — они помогли скомпенсировать бедную «рыбалку» изобилием дичи на берегу: холодный климат порождает крупных животных. Ну а став полностью разумным, вид широко распространился; некоторые из его членов теперь обитали чересчур далеко в глубинах суши, чтобы когда-либо посещать море. Впрочем, они остались привязанными к циклу чередования дня и ночи.

Самки, почти вполовину более крупные, чем самцы, были соответственно и сильнее, хотя их конечности имели ту же длину. Анатомия делала их сильней и быстрей в воде, одновременно замедляя неловкие движения на суше. Тела их имели четыре выхода для вскармливания молодых. Их нельзя было считать грудями; строение не позволяло подобного допущения, как и выделяемый ими продукт нельзя называть молоком. Как правило, самка рожала четырех малышей, из которых трое были самцами; пол отпрыска определял ее эквивалент хромосом, а не самца; яйца по одному поступали в яичник с интервалом примерно в сотню часов за время брачного сезона и обычно оплодотворялись различными партнерами.

Это происходило около полудня. Разрешение от бремени происходило к концу следующего дня, так что период вынашивания был сопоставим с человеческим. Младенцы появлялись из разделенной на сегменты матки с интервалом, примерно соответствующим времени их зачатия. Из-за размеров матери роды проходили легче, чем у людей. Она выкармливала их долгой ночью; за это время малыши подрастали, и к утру их уже можно было отнимать от груди. Во время кормления самка была не способна к размножению, однако давала уменьшающее количество «молока» достаточно долго, чтобы оставаться неоплодотворенной до следующего полудня. Посему последующие роды были разделены четырьмя бетанскими годами, или семнадцатью земными месяцами.

В примитивные времена матери было трудно на берегу, однако ей приходилось оставаться там, чтобы заботиться о молодых во время первой ночи их жизни. Самцы — трое в среднем — доставляли пищу, а она работала возле лежбища или лагеря и охраняла его. (Глаза бетан великолепно приспособлены к темноте.) И возникший брачный обычай, естественно, принял форму полиандрии.

Быть может, из-за нечастых сексуальных сношений, как и из-за соматического неравенства, внутренние психоментальные различия между самцом и самкой на Бете были куда очевидней, чем на Земле. Самцы — агрессивные, изобретательные, умелые, способные мыслить абстрактно — не обнаруживали созидательного потенциала в искусствах, непосредственно связанных с эмоциями; самки же — уравновешенные, настойчивые, при необходимости жестокие, практически настроенные, однако артистичные — понимали живой мир непостижимой для самца глубиной. Почти все общества были матриархальными, и Великая Мать являла собой религиозный архетип.

Так обеспечивалась связь, удерживающая родителей вместе, обеспечивая таким образом нужную заботу медленно зреющей молодежи. У человека этой цели служит круглогодичное либидо. На Бете же страстные желания порождали скорее разрушительную силу и страсти, способные вырваться из-под контроля. Самые различные культуры выработали разнообразные средства, чтобы возбуждать в жене пыл к одному из мужей и защитить достоинство дочери.

Чтобы связать самца с самкой, вместо низменной похоти на Бете природа воспользовалась пищей: помимо детей, она кормила и самца. Выбрав единственное слово из тысячи, обозначающих жидкость, которую она производила, ученые «Эмиссара» назвали ее инин, а процесс выделения ининацией. Жидкость эта питала отпрысков обоего пола. Она содержала гормон, ускоряющий их рост и существенный для сохранения здоровья и сил взрослого самца. Он нуждался лишь в небольшом количестве инина и, получая его от самки, испытывал такое невероятное удовольствие, что насыщался очень быстро, но должен был обращаться к ней несколько раз за один оборот планеты. (Ей тоже было приятно — но ощущение оставалось нечетким и мягким.) Так нормальная самка удерживала своих супругов.

В период размножения источник иссякал, и феромон, который начинала производить самка, возбуждал похоть в самцах. В конце его они оказывались проголодавшимися. И когда на ранней стадии беременности она возобновляла ограниченную ининацию, радостное событие знаменовало высочайший праздник у самых разных верований.

Подобная глубокая зависимость обычно порождала в самцах трепетное и мистическое отношение к самкам. В некоторых областях общество подразделялось на две вполне отличные группы по половому признаку — с различными законами, ритуалами и языками. Взаимопониманию служил некий пиджин.

В универсальном плане основную единицу общества составляли мужья данной жены вместе с подрастающими сыновьями. Предполагалось, что они образуют несокрушимое братство. Конечно, на практике оно сохранялось не всегда. Холостяков было мало, проституток еще меньше, а о гомосексуализме и слыхом не слыхали. Когда цивилизация достигла поры умудрения космополизма, участились попытки сделать полы не «равными» — об этом трудно было и подумать, — но более близко связанными.

Как и на Земле, в конце концов появились и государства — в оседлой (вдоль богатых побережий) и в номадической (мрачные континентальные края) форме. Как и на Земле, они породили общественные работы, войны, покорение и порабощение чужеземцев, тирании, коррупцию и упадок. Как и на Земле, они способствовали ускорению материального и интеллектуального прогресса.

И все же ни одно бетанское государство нельзя было сравнить с земными. Возглавляли их, конечно же, самки — монархини иногда объявлялись божественными, — сдерживающие воинственный пыл самцов. Семейная структура не давала народам ни слиться в машиноподобные армии, ни рассыпаться на отдельные личности. Более того, попав к морю, любая здоровая личность могла прокормиться старомодной охотой, уплыв подальше от всякого угнетения. Посему большая часть наций придерживалась либо традиций и покоя, либо же проявляла активность рационально. Все империалистические притязания преследовали весьма определенные цели и прекращались после достижения их.

В целом бетанская история, при всех ее подъемах и упадках, была менее горестной, чем земная. Хотя, впрочем, насилие во взаимоотношениях между самцами случалось чаще.

Наконец пришла научно-промышленная революция. Она принесла с собою те же беды и несчастья, но никогда не приближалась столь близко к пропасти, как было на Земле; отчасти потому, что происходила постепенно, в консервативной, управляемой самками цивилизации, характеризующейся весьма этическим отношением к окружающей среде. В конечном счете она преобразовала характер бетанской жизни более глубоко, чем на Земле. Главное воздействие осуществлялось через биологическую науку, на Бете доминировавшую над физикой. Исследователи научились синтезировать ключевые гормоны инина.

Взрыв не разразился на следующий день. Ему противодействовали обычаи, привычки, верования, законы, эмоции, сопровождающие традиционный процесс получения инина, сексуальность и стремление к обзаведению потомством, однако теперь самцы получили возможность жить вдали от самок столько, сколько нужно, без особых сложностей для себя.

Молодежь начала медлить с вступлением в брак, подыскивая себе партнеров, — более чем просто терпимых — с прагматической точки зрения. Впервые Бета узнала некий аналог романтической любви; тем временем тайна, окружавшая самку в глазах самца — а иногда и ее собственных, — начала рассеиваться.

Кое-кто из самцов предались целибату, ради исследования Беты и ближайших планет, занятий наукой и философией, достижения высот познания. Были основаны монашеские ордены. Крайний идеализм породил фанатизм со всеми последствиями. Многие из самцов сумели осознать, что теперь могут по собственному желанию погрузиться в области, подобные инженерному делу, к которому матриархи испытывали весьма ограниченный интерес. Родилась и распространилась высокоэнергетическая промышленность.

Не следует думать, что революция совершилась в едином пароксизме. Мыслители, принадлежащие к обоим полам, пытались сдержать ее. Одним из результатов их усилий явилось всемирное правительство, другим — космические путешествия. Древнее уважение к жизни, воплощенное в самке, во многом сохранилось, и вполне естественно было направить новую технологию вовне — туда, где она могла даровать новые ресурсы, не нанося материнской планете ран.

Свободного предпринимательства — каким понимают его люди, — на Бете не существовало. В порядке компенсации война и подобные ей безумства случались здесь по человеческим меркам в невероятно скромном масштабе. Так что всемирное государство располагало достаточными ресурсами для воплощения в жизнь космической программы.

Бетане быстро обнаружили Т-машину, обращающуюся вокруг Центрума, — по ту сторону от звезды, если смотреть от их планеты. Ну а последующие десять столетий усердно и терпеливо разыскивали траектории, проходящие через сотню Звездных ворот. Бетане заселили полдюжины необитаемых планет, познакомились с представителями других разумных рас, многому научились у них, чем превыше меры обогатили свою цивилизацию.

Однако в то же время основания их цивилизации быстро подтачивались — все быстрей и быстрей. Биологическая революция проходила куда более медленно, чем шел бы столь важный процесс среди человечества, но тем не менее она продвигалась вперед. Пока самцы, преодолевая свою физическую зависимость от самок, поколение от поколения избавлялись от своей духовной зависимости, химия сделала управляемым и цикл размножения. Самка могла теперь приобрести готовность к нему в любое время — по собственному желанию. Психологический эффект разом даровал свободу и опустошение. Рухнула первородная связь с солнцем и звездами, уступая место сознательному решению. До сих пор, если самка обращалась к мужской области деятельности, например космоплаванию, ей приходилось улаживать не только рабочие взаимоотношения, но и буквально отказываться от собственного естества, определявшего ее суть. Удачи в этом никому не было даровано. Смятение и горечь передавались и тем, кто оставался дома. Слишком часто сексуальность становилась оружием.

Пророки, философы и простонародье тем временем старательно искали новый, более гибкий идеал. Пример инопланетных разумных существ, сам факт того, что существовали Иные, делали эти попытки вдвое усердными, разочарование дважды более мучительным.

Ко времени явления «Эмиссара» психосексуальная дилемма создала на Бете настоящий кризис. Нарастали тревоги, приступы эксцентричности, количество умственных заболеваний, преступлений… доходило даже до волнений. Вне зависимости от процветания и заинтересованности в своем собственном деле, немногие могли назвать себя счастливыми, скорее наоборот — печаль чаще являлась основой всего существа. Некоторые предлагали воспользоваться путешествием во времени, чтобы избавиться от всех разработок науки. Это во всяком случае было невозможно, хотя бы потому, что на Бете не знали траектории, которая могла бы привести корабль в далекое прошлое. Мало было надежд на то, что такая найдется. Чаще слышались предложения — усилием воли — всем возвратиться назад к природе. Чистое донкихотство: лишившись современной технологии, почти все население Беты скорее всего вымерло бы. Ну а управлять этой техникой могло лишь социально эмансипированное общество. Идти было некуда, только вперед… только куда на самом деле?

И тут прибыл «Эмиссар».

Возможности общения совершенствовались, и год от года волнение овладевало даже самыми рассудительными бетанами. То, что казалось прежде просто интригующим — но чисто научным проектом, — приобрело гигантский масштаб. Эти двуногие оказались не только разумными; им по праву рождения принадлежало то, к чему стремились бетане.

Подобные сексуальные обычаи существовали у нескольких рас, обремененные рядом различий, слишком глубокими, чтобы ими можно было пренебречь. (Например, одна из рас, крылатая, постоянно мигрировала по всему своему миру. Ничто из ее институтов, нравов и верований не могло найти применения у обитателей поверхности.) Люди, невзирая на все внешние и внутренние различия, в основе своей были подобны бетанам. Решение достигалось в развитии взаимной симпатии между двумя личностями противоположного пола.

Научные исследования, литература и дружеский опыт могли научить бетан сути подобных отношений и приспособить к ним. Такие события не совершаются за одно поколение или даже столетие; подобное озарение могло преобразить цивилизацию разве что за тысячу лет, и результат стал бы не копией, а истинно бетанским вариантом. Однако надежда наконец появилась. Путеводной звездой, которую в муках слепоты разыскивали бетане, могло оказаться Солнце.

Фиделио умолял об этом Джоэль: «Научите нас вашим путям любви».

Ни она, ни Кристина не следили за погодой. Закатные ветры бывали иногда опасными, но до горизонта Центруму еще опускаться не один земной день, и к тому же тогда ветры налетали с запада. Ранний и непривычный дождь сулил облегчение, он обещал умерить тепло. Ну а потом… платье и обувь быстро высохнут. Женщины шли, обсуждая душевные порывы. Но наконец Крис припала к старшей подруге, иначе ветер бы унес слова.

— По-моему, нам пора поворачивать.

Джоэль оглянулась. Небо затянули чернильные тучи, ветвились молнии, грохотал гром. Облака неслись серыми клочьями. От моря — дыбившегося, рушащегося, взрывавшегося во тьме белой пеной — летела водяная пыль, галечник скрежетал тысячью мельничных жерновов. Джоэль не могла видеть очень далеко, но в поле ее зрения по кустарнику бежали золотые, красные и бурые волны; за ним отчаянно махали ветвями деревья… обломанные ветви и листья неслись во мрак. Ветер ревел и выл. Он обхватил Джоэль и прижал холодной бурной подушкой, как тот солнечный прилив, что утопил Александра Влантиса. Но все же натиск его усиливался.

— Да, — отозвалась Джоэль. — Укроемся в машине. Не будем пытаться взлететь, пока буря не кончится.

Они повернули назад. Теперь их разил дождь; сперва стрелами, потом копьями… под уже не стихавший барабанный рокот над головой. Наконец женщины начали вязнуть в грязи. Они скользили, падали, брели, пригнувшись к земле, тянулись друг к другу за помощью. Буря наполняла Джоэль грохотом, визгом и воплем. Гром сотрясал ее кости.

«Это же невозможно! — кричала замкнувшаяся в себе часть ее сознания. — За восемь земных лет — двадцать пять бетанских — мы никогда не сталкивались ни с чем подобным… еще сегодняшнего вечера… никогда!»

Голотевт внутри ее отвечал бесстрастно: «Что такое двадцать пять лет по сравнению с длительностью существования этого мира? Если хватит времени, может случиться все что угодно. Возможно, массивный холодный фронт, по кривой тропе скользнув от арктики, отодвинул бурю от терминаторов. Тебе следовало перед выходом познакомиться с метеорологическим прогнозом. Но не считай себя виновной. Ты способна предусмотреть все, лишь когда связана со своей машиной».

Ветер только набирал силу. Молния превращала капли в ртуть, а когда она гасла, вновь рушилась темнота. Тут началось самое жуткое: по земле, убеляя ее, заскакали камни. Они ранили плоть, покрывали ее синяками, открывали дорогу мгновенно смывавшейся ливнем крови. Стена казалась непреодолимой, и женщины, повернувшись и обратившись спиной к ветру, начали выискивать убежище.

Впереди замаячила тень: дерево, за которым можно было укрыться. Ослепленные и оглушенные, они припали к нему.

Тонкая, как хлыст, ветвь разбила голову Джоэль. Она упала на четвереньки, в грязь и кипящую воду. Молния осветила шею Кристины, которую захлестнула эта ветвь. Она уже расслабила свою хватку, но вместе с нею упала и Кристина. Джоэль на четвереньках приблизилась к подруге, изо рта Кристины текла алая кровь. Она протянула руки вперед — в бурю. Джоэль согнулась, пытаясь прикрыть ее. Руки Кристины упали, глаза ее закатились, и новая молния высветила в них пустоту. Джоэль припала губами к губам.

Бесполезно. Перебитая гортань сулит быструю смерть.

Джоэль стала на колени под деревом, обнимая тело Кристины.

Глава 12

Главный двигатель «Чинука» пробудился в нужный момент на орбите вокруг Деметры. Электромагнитный щит, защищавший корабль от космического излучения, отключился на несколько секунд. А потом включился вновь, создавая высокий положительный потенциал на корпусе, когда плазменный двигатель достиг динамического равновесия. С ускорением, равным ускорению земного тяготения — верхний предел при полных баках, — космический корабль по спирали направился от планеты в сторону Т-машины. Она располагалась в точке Л-4, на той же самой орбите вокруг Феба, что и планета, в 60° впереди, и путешествие — с поворотом в средней точке и последующим торможением — теоретически должно было занять семьдесят три часа, а на практике — чуть больше.

Когда все наладилось, Бродерсен приказал переключить системы на автоматическое управление, и все собрались в кают-компании. Пробираясь туда из командного центра (который Дэн, памятуя свои круизы по проливу Хуана де Фуки на север среди сурового величия Внутреннего Прохода, до сих пор называл мостиком), он ощутил земное тяготение — на четверть больше, чем давала Деметра. Бродерсен проделывал достаточное количество межпланетных полетов ежегодно, а потому знал, что скоро привыкнет к нему — как и часам, переведенным на земное время, — но каждый раз тело его опаздывало с привыканием на какой-то все больший миг. Спустившись по трапу в кольцевой коридор, Бродерсен ощущал под ногами податливый зеленый ковер и, глядя на серо-белые стены, думал, что, пожалуй, решил бы, что стареет, если бы не Кейтлин. Если не считать мебели и оборудования для отдыха, кают-компания была не более яркой. Внезапный сбор не позволил людям принести с собой какие-нибудь украшения, сделать помещение более радостным. И все же, когда он увидел Кейтлин, в каюте словно вспыхнуло солнце. Она извлекла из своего рюкзака короткое платье и цветущим крокусом, поглощенная, застыла перед большим экраном. На четверть его занимала собой Деметра, дневная кобальтовая синева переходила в бирюзу и сапфир, завитки девственной белизны облаков тут и там расступались, открывая охряную поверхность суши; ночная сторона светилась призрачным лунным сиянием. Свет гасил звезды, и только у самых пределов экрана глаза успевали приспособиться и воспринять их мириады.

— Великая. Великая, — услыхал он ее воркующий голос. — Разве могла ты не породить жизнь?

— Полегче там, — невольно пробормотал он.

Кейтлин вздрогнула и с радостным смехом босыми ногами зашлепала к нему. «Она просто не замечает тяготения», — подумал Дэн, когда возлюбленная плоть соприкоснулась с его телом и повисла на шее. От нее пахло чистотой… и ею самой; запах солнечного света как будто бы навсегда пропитал свободно распущенные волосы. Она тесно прижалась к нему. Последовал поцелуй.

— Тише, тише, кобылка, — пробормотал он, когда оба перевели дух. — Все остальные будут здесь через несколько мгновений.

— Какие еще остальные, может быть Иные? — Интонация ее и ухмылка были настолько красноречивы, что он услыхал заглавную букву. — Так ты думаешь, что они любят подглядывать? Хорошо, может быть, научатся чему-нибудь. Обменяемся технической информацией?

— Ты знаешь, что я имею в виду свой экипаж, ветреница, — он освободился. — Положение и без того сложное, незачем усложнять ситуацию амурными делами.

— А если бы они обнаружили тебя в чьих-то других объятиях? Надеюсь, они не примут меня за твою старую девственную тетушку. Под это определение я не подхожу минимум по двум пунктам.

Радость его угасла.

— Боюсь, что это повлечет за собой хуже чем ревность. В особенности… ладно, я объясню потом. Видишь ли, Пиджин, макушла, я понимаю, в каком ты сейчас восторге. Только это совсем не приключение, а весьма опасное дело. И вполне может превратить меня в одного из тех, кого вспоминают такими словами: «И сам повеселился, и столько людей положил». — Кулак его ударил по ладони. — И ты можешь оказаться среди них; Христе Боже, такое вполне возможно.

Протрезвев, она отвечала негромко:

— Как и ты? Ну хорошо. Если ты хочешь, чтобы я меньше прыгала, постараюсь ради тебя. — Порыв вернулся, заставив ладонью провести по его голове и выдающемуся подбородку, пригладить легкую щетину. — Только откровенно говоря, Дэниэл, пессимизм плохо подходит тебе, ты — прирожденный боец.

— Я — реалист или хотя бы пытаюсь быть им. А ты живешь в милой приветливой вселенной, такой же, как и ты сама. За это я и люблю тебя. Ты освещаешь мой мир. Однако реальность не дает оснований для подобных ощущений. — Бродерсен ощутил, как покраснели его уши, услыхал свой запинающийся голос. Нужны были слова, и он ухватился за как будто бы самый подходящий пример. — Начнем с того, что, когда я вошел, ты говорила, что Деметра не может… э… не породить жизнь, потому что она прекрасна. Такой вывод ниоткуда не следует. Все планеты, которые я видел, прекрасны по-своему, но почти все они мертвы, и всегда были такими. Ты придаешь жизни больше значения, чем она имеет на самом деле.

Кейтлин слегка ощетинилась:

— Неужели ты думаешь, что я, фельдшер, не видала боли и смерти? Что никогда не размышляла над окаменелостями и… — Она умолкла. В двери показался первый из членов экипажа.

Остальные последовали за ним. Бродерсен пожимал руки, представляя Кейтлин тем, кто еще не встречался с ней прежде, со всеми обменялся бодрым «Ну как дела?», предложил всем холодное пиво или легкое питье, наконец усадил всех рядком; девушка его скромно пристроилась в уголке. И только тогда сам он уселся на стол, свесив ноги, и извлек трубку вместе с табаком.

— О'кей, — начал он по-английски, люди его чаще разговаривали на этом языке, чем на испанском. — Начну с того, что я просто не могу представить, как благодарить вас, и поэтому не стану даже пытаться. Не стоит проявлять суровость в отношении тех, кто решил не участвовать в таком путешествии. Возможно, в данном случае не существует абсолютной правоты и наоборот. Личность имеет право выбора, и когда все уляжется, не исключено, что все мы сочтем, что выбрали не правильный путь. Впрочем, едва ли. Однако, вне зависимости от того, что будет с нами потом, петь мне тонким голосом в гареме великого хана, если я когда-нибудь забуду вашу сегодняшнюю верность.

«Не просто верность, — подумал он. — Эти люди слишком умны и свободны, чтобы стать покорными псами любого хозяина. Иначе я не выбрал бы их… будь они не такими, какие есть. Но только каковы они на самом деле? И знают ли это сами? Рисковать своей шеей в космосе в окружении злых звезд — это вовсе не то что поставить на кон свою честь перед лицом выборной власти. Девятеро из четырнадцати отказались. И едва ли оставшаяся пятерка отыщет две общих причины. Можно ли понять, что именно движет ими? Но напрямую не спросишь, о таких вещах не говорят вслух. Однако знать было бы весьма важно, j no es verdad, старина?» Взглядом он прочесал их.

Стефан Дозса, помощник капитана и электронщик. Как всегда, самоуверен.

Филипп Вейзенберг, механик. Спокойный, наблюдательный.

Мартти Лейно, помощник механика. Переводит яростный взгляд с Кейтлин на Бродерсена и обратно.

Сюзанна Гранвиль. Компьютерщица. Внимательная, сгорбилась в кресле и не отводит глаз от капитана.

Сергей Николаевич Зарубаев, стрелок и главный пилот бота. Его лицо засияло от счастья, когда Кейтлин поцеловалась с ним, они были старинными друзьями.

«Ну хватит трястись, берись за спинакер!»

— Моя жена объяснила вам, в какой заварухе мы оказались, — приступил к делу Бродерсен, — но, учитывая все обстоятельства, и в частности письменные переговоры под вымышленный разговор, — она, вероятно, не могла обратиться к подробностям. Могу по возможности посвятить вас в них — с любыми деталями, сегодня или завтра, всех сразу или отдельно каждого. Но пока позвольте просто обобщить.

Он начал загибать крепкие пальцы.

— Выставленный у Ворот робот-наблюдатель, о котором вы знаете, зарегистрировал явное — клянусь в этом — свидетельство возвращения «Эмиссара». Корабль отправили в Солнечную систему — куда же еще? — и после этого о нем ни слуху ни духу. Двое из вас, кажется, случайно оказавшись возле меня, слыхали, как я бурчу свои подозрения. Элементарные исследования в точности подтвердили этот факт. Я отправился к губернаторше, и она скормила мне целое блюдо всякой требухи, начиненной намеками на разную жуть, творящуюся в Галактике, и закончила разговор тем, что поместила меня под домашний арест. Лиз она велела молчать, но я сбежал, и теперь мы тут.

Готовясь к полетам на «Чинуке», вы думали о другом и нанялись ко мне в расчете на перспективу полета к звездам. Я ценю ваш ум, вы уже представляете маршрут, который нас ждет, и если мы не сумеем его одолеть, никто не пройдет его.

Должно быть, Лиз рассказала вам о моих подозрениях. Мы имеем дело не с правительством Союза, а только с какой-то группой внутри его. Даже пристальное внимание публики может погубить этот заговор, если мы не позволим конспираторам укрепиться.

Я намереваюсь отправиться на Землю, войти в контакт со знакомыми мне людьми, в частности с представителями рода Руэда.

Все будет сделано в тайне, чтобы избежать возможных неприятностей. Тем временем вы можете спокойно оставаться на борту корабля; с официальной точки зрения вы всего лишь обслуживаете заказчика. Надеюсь, что других дел для вас не найдется. Быть может, все начнется, когда я войду в контакт с нужными людьми, и вам вообще ничего не придется делать.

Если же нет… ну что ж, моя жена предупреждала вас, разве не так? Я не знаю, что именно может случиться, а потому буду разыгрывать вышедшие карты, но, если я ошибусь, вы разоритесь тоже. — Он ткнул в них стебельком трубки и принялся наполнять чашку. — И мне безразлично, если закон остался только в книгах о пиратах. Мне не оставили другого выхода.

А теперь, если вы платили не за это, окажите мне последнюю услугу и будьте откровенны. Я дам любому официальное увольнение, занесу в журнал протест, помещу в самое легкое заключение и выпущу в первом же безопасном для этого месте. О'кей? Говорите.

Бродерсен затолкал в трубку табак и поджег его. Все молчали.

— Конечно, я не рассчитывал на отказ, — наконец проговорил он, — но предложение остается открытым, пока наше путешествие остается мирным. Но когда дело закрутится, отказываться будет поздно. Понятно?

«Пристрелю ли я того из них, моих друзей, который дрогнет под огнем?.. Да, если придется. Я нарушу космическое право, и этого будет достаточно, чтобы осудить меня, если только не окажется, что все нынешнее сафари порождено моей жуткой ошибкой. В таком случае я бы предпочел то обхождение, которое предки мои оставляли на долю бандитов».

Жужжал вентилятор. Дымок с любовным умиротворением щипал язык.

— Речь окончена, — завершил он. — Есть вопросы? Комментарии? Кошачьи вопли?

— Да, — Мартти Лейно пригнулся вперед, выплеснув пиво из своей кружки, и отрывисто проговорил:

— А что… миз Малрайен делает на борту?

«Можно было ожидать». Бродерсен поглядел на него, прежде чем ответить. Младший брат Лиз не был похож на его жену, в нем более проступали их предки, обитавшие у берегов Ладоги: невысокий, кряжистый, курносый, чуточку азиатское лицо, гладкие черные волосы и раскосые голубые глаза. Обычной приветливости как не бывало.

— Она укрыла меня после побега, — отвечал Бродерсен. — В противном случае мне пришлось бы держаться ближе к населенным местам, и тогда меня могли бы узнать. Официально она является корабельным фельдшером.

— Она-то? — прозвучала неприкрытая насмешка.

— Миз Малрайен числится среди персонала госпиталя Святого Еноха и имеет необходимую квалификацию, чтобы справиться с любыми возможными в полете заболеваниями и травмами. Дополнительно она будет исполнять обязанности квартирмейстера. — Бродерсен кивнул. — У нее хватает работы.

Лейно яростно поглядел на Кейтлин, сидевшую, сложив руки на коленях. Она отвечала ему короткой и кроткой улыбкой.

— О, вы конечно найдете для нее дело! — отрезал он.

— Эй, полегче там, — посоветовал Вейзенберг.

Бродерсен распрямился и постарался вложить в свои слова армейско-аристократическую интонацию:

— Довольно, мистер Лейно. Если у вас есть любые личные претензии, и в том числе к капитану, предлагаю уладить их официальным путем. В противном случае относитесь к вашим спутникам по кораблю с подобающим уважением.

Словно получив удар в живот, молодой человек осел назад в кресло. «Наверно, я обошелся с ним слишком строго? — подумал Бродерсен. — Не следовало этого делать при всей обиде за Пиджин».

— Полегче, полегче, — повторил Вейзенберг, — без грубых слов. Мы не можем себе позволить никаких ссор. Миз Малрайен, рады приветствовать вас на корабле. — Улыбка разогнала морщинки возле уголков глаз. — Я, например, как раз надеялся избежать обязанностей квартирмейстера.

— Весьма благодарю вас за доброту, сэр, — выдохнула она и на секунду-другую задержала на нем свой горячий взгляд. Среднего роста, строгое сухое лицо, крупное адамово яблоко, небольшие карие глаза, прикрытые клокастыми бровями. Привычный шотландский берет прикрывал коротко подстриженные седые волосы, напоминая всякому, что он занимает должность главного инженера.

«И тебе спасибо, Фил», — попытался спроектировать мысль капитан. Но скорей всего это было не нужно: Вейзенберги и Бродерсены дружили давно.

Сюзанна Гранвиль похлопала Кейтлин по плечу.

— Тогда приветствую тебя, — проговорила она на английском с французским акцентом. — Прости, космонавты всегда опасаются неопытных спутников… правда, Мартти? Но с этими обязанностями ты, безусловно, справишься. И если я могу чем-нибудь помочь тебе, ради Бога, скажи мне.

«Как это здорово со стороны Сью. Рядом с великолепной Пиджин она такая домашняя», — мелькнуло в голове Бродерсена. Он остановил себя. Что за чушь прет в голову? Просто Сью хорошая женщина.

Руку поднял стрелок Зарубаев. Рослый мужчина… крепкого телосложения: светлые до плеч волосы и борода не были в моде на Деметре, если не считать поселка Новый Мир и его окрестностей, где он обычно обитал, соблюдая некое подобие облика Толстого.

— А как насчет боевой подготовки? — спросил он.

— Ха! — насупился Бродерсен.

— Ты сказал, что мы должны быть ко всему готовы, когда отправимся к звездам… на всякий случай, — ты сам так говорил. Поэтому у нас есть встроенное орудие, как на «Эмиссаре», и кое-что послабее. А теперь ты говоришь о возможном пиратском нападении, как я слышал.

— Подожди-ка минутку, — запротестовал Стефан Дозса.

— Нет, пусть продолжает, — велел Бродерсен помощнику.

— Шкипер, — отвечал Дозса уже с собственным достоинством. — Я возражаю не против предложения, а против формулировки. Еще мальчишкой я убедился в том, что всякое правительство есть естественный враг своего народа. Если мы примем его семантику, то наполовину проиграем битву. Мы не пираты, а освободители.

Кейтлин шевельнулась. Тревога звучала в ее голосе:

— Вы говорите как фанатик, сэр. Моя страна хорошо помнит их, слишком даже хорошо.

Дозса, коренастый, темноволосый мужчина с миндалевидными глазами на довольно плоском лице, рассмеялся:

— Тогда зовите нас частной полицией… или проповедниками. Или безумцами — последнее, пожалуй, вернее всего. Но не пиратами. Пираты стремятся отобрать деньги.

— Говори, что хотел, Сергей, — предложил Бродерсен.

— Я полагаю, что всем нужно пройти инструктаж и попрактиковаться в обращении с легким стрелковым оружием, — констатировал Зарубаев. — Вне всякого сомнения, каждый на борту умеет стрелять, но лишь мы с вами, капитан, служили в миротворческих силах и знаем технику боя — в том числе и космического. Мы можем дать инструкции. До Т-машины лететьнесколько дней, от Солнечных Ворот до Земли придется тоже добираться не один день, и кто может сказать, что будет потом. Мы можем заучить некоторые основы, начало методики.

— М-м-м… м-м-м… — Бродерсен шевельнулся на своем столе. — Мы не рассчитываем на неприятности.

— Некоторая тренировка не повредит, — заявил Дозса. — В этом путешествии у нас пока не слишком много дел. Я буду рад чем-нибудь заполнить свободные от вахт часы. А как насчет остальных? — Он бросил взгляд в сторону застывшего Лейно. — Быть может, занятия помогут нам теснее сплотиться.

Дискуссия вырвалась на свободу. Согласившись на предложение, все обратились к возникшим вопросам. Прошло два часа, прежде чем Бродерсен отпустил экипаж. Свободные от дежурства могли оставаться в общей комнате, но никто не сделал этого. Выходя из комнаты, Вейзенберг шепнул:

— Попробую что-нибудь сделать с Мартти, Дэн, но все в основном зависит от тебя самого, так?

— Ух! — вздохнул Бродерсен, когда они с Кейтлин остались вдвоем.

Она взяла его за руки.

— Бедняжка. Нелегкое это дело быть капитаном, правда? Он чуть улыбнулся:

— Ты обнаружишь, что пост квартирмейстера тоже не сулит особых восторгов, моя дорогая. Работы больше, чем у кока и стюарда, хотя и у них дела по горло. Выдай да посчитай, и пригляди, чтобы корабль был в порядке… Лучше я начну учить тебя прямо сейчас.

Она приблизилась.

— Неужели спешка настолько неотложна?

— Увы, боюсь, что да, — отвечал он. Кейтлин вздохнула.

— Ну что ж, хорошо, потом. — И показав в сторону ближайшего обзорного экрана:

— Там, снаружи, всегда опаздывают, пока мы живы. Разве не так, мой дорогой?

Он не отвечал, слишком захваченный увиденным — очертаниями ее тела на фоне далеких звезд.

Глава 13

Я была огромной гордой семгой, но не знала слов, которыми можно выразить величие или гордость. Я была такой. Мои бока отливали синевой стали, подбрюшье горело серебром, но я знала о металле только остроту крючка, некогда впившегося в мою губу и вырвавшего кусок плоти. Я сливалась воедино с водой, и всегда была таковой. Когда я была мальком, вода рябила и шептала вокруг меня, а я пряталась в гравии, и неторопливая тень щуки скользила, затмевая желтые полосы солнца. Позже вода текла, бурлила, ласкала, облегала меня, когда, отдавшись на волю течения, я уносилась к морю. А потом вдруг сделалась соленой и жалом своим пробудила сознание, которым я обладала еще в икринке; и я прыгала от радости, взмывая в водопад света, где воздух острым ножом резал мои жабры. Ну а затем годы, не знавшие времени, я бродила в море, охотилась, догоняла, грызла сопротивляющуюся мягкую плоть, и восторгалась.

Но наконец я уловила благоухание, которому нельзя было противиться, и устремилась домой. Нас было много; мы одолевали сопротивлявшуюся нам реку и покрывали ее воды блеском своих тел. Теперь и мы сами стали добычей. Мы умирали, умирали, и каждая смерть становилась тем же праздником, каким была и жизнь. Я победила. Жизнь таилась внутри меня. В мирной заводи верховья реки рыла я хвостом в гравии, некогда укрывавшем меня, гнездо для моих собственных детей. Я не понимала, какими они будут — и съела бы любого, если бы он попался мне, — но тогда я любила их. Тут он нашел меня. Он. Это был самый лучший момент в моей жизни.

Ну а вскоре я была готова к смерти. И явился Призывающий, и взял меня в Единство. Я была Рыбой.

Глава 14

Деметра торопилась исчезнуть из поля зрения; сперва мир превратился в шарик, потом в голубой серпик и наконец сделался яркой точкой среди бесчисленных звезд. У всех нашлось дело, в основном сводившееся к праздному стоянию на вахте, поскольку «Чинук» летел в автоматическом режиме. Тем временем новоявленный квартирмейстер Кейтлин радостно возилась на кухне, занятая готовкой: впервые после старта экипаж ждали не замороженные концентраты. Бродерсен находился в капитанской каюте, при деле и очень доступен для экипажа.

Внутренняя личная комната была достаточно комфортабельной и уютной. Складная двуспальная кровать оставляла достаточно свободного места для кресел, двери в клозет, шкафа, полки, стола, информационных и связных терминалов, раковины, плиты, миниатюрного холодильника, экранов внешнего и внутреннего обзора. Вентиляторы с тихим шелестом гнали воздух, свежий, невзирая на дым трубки: на данной стадии температурного-ионизационного цикла пахло вечером. На бледно-серых с голубизной переборках не было фотографий, на полках — книг; пустота была лишена даже самого малого отпечатка личности, ведь они с Кейтлин не многое принесли с собой в рюкзаках. Тем не менее стены оживут, как только этого захотят хозяева, ведь в памяти корабля покоилась изрядная доля всей культуры человечества.

Бродерсен понимал, что неплохо бы и вздремнуть, ну а потом, после обеда выспаться основательно. Он слишком долго был в напряжении, и оно теперь не оставляло его. Табак тут ничем помочь не мог, а к алкоголю и марихуане в космосе он прибегал редко. Подумав, он решил заняться возобновлением прежних знакомств. Нажав кнопку на ручке кресла, он отключил присоски, удерживавшие его на месте в случае ускорения, и переставил кресло к терминалам, где собственным весом вновь заставил кресло присосаться к полу. Вызвав архив, он включил Пятую симфонию Бетховена и подал на видеоэкран «Тридцать шесть видов Фудзи» Хокусая, так чтобы интервал можно было регулировать вручную, и опустился назад. «А потом, пусть будет Моне, и даже Ван Гог, — подумал он, — …а может, обойдемся и без картинок, но… м-м-м… добавим капельку Киплинга? Я столько лет не перечитывал его «Трех солдат»…»

Чистая эзотерика, как бывало всегда, когда речь заходила о вкусах в искусстве. Вообще Дэн считал себя человеком простым и примитивным — так сказать, любителем картошки и мяса, хотя и не отказывающийся от изысканной пищи. Кейтлин и Лиз умели готовить, что… свойственно сексуальным женщинам — а вообще он был гурманом. Родители постарались, чтобы Дэн получил хорошее образование, но сам он держался чистого прагматизма, пока не вступил в миротворческие силы. А потом захотел осмыслить то, что пережил на Земле и за ее пределами, и занялся изучением истории, антропологии и связанными с ними дисциплинами, что в свой черед помогло ему понять великих творцов. К тому же первая жена поощряла его интересы, вторая поступала аналогично.

— Пусть я и не интеллектуал, — иногда замечал Дэн, — но предпочитаю мыслителей. — И финансировал кафедру гуманитарных наук в университете Эополиса. — Вид нуждается в том, чтобы сохранить себя, осознать и развить собственное наследие… перед лицом Иных, перед лицом всего космоса.

Бродерсен уже начал ощущать, как расслабляются мышцы шеи и плеч, когда зазвенело у двери. Проклятье! Ад! И мать-перемать. Но капитан всегда доступен… Оторвавшись от кресла, он переместил свое тело во внешнюю часть каюты. Она была невелика, просто кабинет, если не считать сложную электронику, связывающую с командной рубкой. Сидя за столом, он нажал кнопку, и дверь сдвинулась, открыв перед ним коридор, охватывавший обитаемый уровень.

Вошел Мартти Лейно и, словно бы исполняя запланированную процедуру, вполне вежливо отдал честь.

— Нуждаюсь в личной беседе, сэр, — бросил он. «Ох-ох. Ну что ж, этого не избежать».

— Конечно, — отвечал Бродерсен и махнул, закрывая дверь. — Когда это члену моего экипажа невозможно было попасть ко мне, не говоря уже о брате моей жены? Садись куда хочешь.

Молодой человек — тридцати семи лет по деметрианскому счету — резким движением повиновался. Он то краснел, то бледнел и отрывисто дышал.

— Ты похож на пророка Наума в похмелье, — заметил Бродерсен. — Расслабься. Раз ты не куришь, так, может быть, выпьешь?

— Нет.

— Что же случилось? — Вы это знаете. — Лицо перед ним оставалось спокойным, и Лейно продолжил:

— Дело в вашей женщине!

«Он еще не вышел из-под контроля, — понял Бродерсен, — это хорошо. Мне не нравится, что он так говорит о ней, но у меня нет времени».

Он вдохнул ароматный дымок из трубки, подбирая слова. И отвечал ровным голосом:

— Ты про миз Малрайен? К твоему сведению — она не моя женщина, а сама по себе. А если думаешь иначе, тогда просто попробуй сдвинуть ее в ту сторону, куда она не хочет идти.

— Так, значит, она… открыто… живет с вами?

— Кого же это интересует, кроме нас?

— А Лиз, сукин сын! — вскричал Лейно; приподнялся, сжав кулаки, но стиснул зубы и осел назад.

— Именно это я и имел в виду. Она знает и не волнуется.

— Просто она слишком горда и верна, чтобы высказать свои чувства. Я знаю ее лучше и дольше, чем вы, Дэниэл Бродерсен.

«Дольше, да, — подумал капитан. — Лучше? Это тоже возможно». Семейство, обитающее на ферме под Тролльбергом, было большим, среди семерых детей Лиз числилась первой, а Мартти пятым, но дикие просторы, общий труд, удовольствия, открытия и опасности связывали вместе ее членов. По этой причине связь между братом и сестрой всегда оставалась особенно прочной. Когда Мартти приехал в Эополис, чтобы заняться ядерной техникой, Лиз только что развелась, и они жили вместе. Потом она поступила работать на «Чехалис», делаясь все более ценной сотрудницей и привлекательной женщиной в глазах шефа… и дружелюбно отказывала на все его ухаживания, что было весьма необычно, пока Дэн наконец не женился на ней, потому что она хотела этого, и брат был свидетелем на их скромной свадьбе.

— Позволь мне напомнить тебе, что я являюсь ее мужем уже почти десять лет, — мягким голосом отвечал Бродерсен. — Неужели ты не понимаешь то, что за это время я мог узнать ее лучше, чем ты.

— Десять лет, — семь земных, а что говорят на планете-матери о том, что через семь лет брак лихорадит? — Лейно вызывающе ухмыльнулся.

— Ты хочешь сказать, что я ее случайно прихватил на пути?.. — Бродерсен сдержал гнев. Скорбно было признаться себе самому, но у него действительно было несколько случайных связей. Не надо вспоминать об этом. Он наклонился вперед и, положив руки на стол, корешком трубки в правой руке указал в сторону своего гостя, укоризненно качнув головой.

— Мартти, — проговорил он. — Слушай внимательно. Ты явно еще не сталкивался с такой ситуацией, когда получается, что ты любишь сразу двух женщин. Я не сомневаюсь, что со временем ты это поймешь. А пока тебе достаточно знать следующее. Твоя сестра одобряет наши взаимоотношения. Они с Кейтлин Малрайен подруги. — «Легкое преувеличение, но безусловно лишь потому, что мы втроем уже давно не встречались. Конечно, они хорошие подруги, и ими и останутся». — В общем, даю тебе слово и разрешаю спросить у нее самой, после нашего возвращения. О'кей? Лейно сглотнул.

— Нет, она отважно солжет… — и перешел на свой домашний диалект. — Ради тебя, которому она дала свою клятву, и чтобы скрыть от меня свои раны.

Дэн Бродерсен заглянул ему прямо в глаза:

— Ты сам достаточно знаешь меня. Неужели ты думаешь, что я принадлежу к тем, кто будет преднамеренно причинять боль своей жене?

Лейно закусил губу. «Пытается быть справедливым, — подумал Бродерсен, — старается вспомнить».

После выпуска Лейно тоже поступил работать в «Чехалис». Говоря откровенно, это был непотизм в обратную сторону, ибо* профессионалов на Деметре всегда не хватало. В знак благодарности Бродерсен мог лишь предоставить своему родственнику возможность работать в космосе: исследовать, разведывать, устраивать рудники на астероидах и кометах, что было выгодно и ему. Он не стал бы делать этого, если бы Лейно не обнаружил надлежащей компетенции. Но люди весьма близко знакомятся в подобных условиях.

Капитан воспользовался своим преимуществом.

— Мартти, я не считаю свое поведение нарушением брачных уз. Воспользуйся воображением. И Лиз тоже. В моногамном браке существуют миллионы вариантов различных измен. Многие так и поступают: из пустяковой жестокости, вздорной прихоти, стараясь улизнуть от своей доли работы. Простое, поправимое, скучное слюнтяйство, и так год за годом. Взаимный обман в важных вещах и так далее. Ты прав, твоя сестра не станет безропотно терпеть предательство — истинное предательство. А поэтому успокойся. Я подготовил ей сюрприз, ты удивлен. Не удивляйся.

— Но унижение, — вырвалось у Лейно. — Ты публично объявился со своей любовницей.

Трубка Бродерсена погасла. Он откинулся назад, пыхтя пробудил к жизни огонь и выдавил смешок:

— В нашем-то веке? Ну что ж, я соглашусь — но мы с Лиз люди особые и стараемся держать наши личные дела при себе.

— Ваши дела? — вспыхнул Лейно. — А как тебе понравится, если она таким же образом отнесется к тебе самому?

Бродерсен пожал плечами:

— Она свободная взрослая женщина, и я не верю, что она предаст меня. Однако появление здесь Кейтлин вызвано и случайностью и необходимостью. Без ее помощи полет мог бы и не состояться, а здесь на борту много ханжей.

«Однако, — подумал он, — вот оно — твое самое крупное ханжество в жизни. Впрочем, полностью искренний человек — это чудовище».

Раздумье закончилось. Лейно вскочил на ноги, стиснул кулаки и с исказившимся лицом завопил:

— Ты хочешь сказать, что ты совратишь и Лиз? Меня совершенно не интересует, что будет с тобой, но перед Богом, который сотворил ее, прошу по-хорошему — руки прочь от нее!

Инстинктивно Бродерсен громко рявкнул:

— Молчать! Садись, это приказ.

Космические путешественники достаточно быстро приучаются к тому, что жизнь корабля со всем его экипажем может зависеть от мгновенного повиновения. Лейно притих. За исключением вентилятора и его дыхания, в кабинете не было слышно ни звука. После длительной паузы Бродерсен проговорил ровным голосом:

— Мартти и брат Лиз, выслушай меня. Ты говоришь о ее гордости. Ты восхищаешься ее интеллектом. Так что же во Вселенной заставляет тебя предполагать, что ее можно совратить? Она просто решила направить свою жизнь иначе, не так, как хотелось бы тебе. Если тебя беспокоит ее вера и мораль, почему ты не возражал, когда она развелась со своим первым мужем? Она же клялась ему на Библии… или ты не помнишь, что он уроженец Священной Западной республики?

Лейно смотрел на него, открыв рот.

— Потому что ты знал, что, невзирая на впечатляющий интеллект, он скучный, нерешительный и узколобый сукин сын, — продолжал Бродерсен. — Если она когда-либо решит, что я плох, то выбросит и меня в канаву, и тогда ты будешь рад этому, разве не так? Я же постараюсь, чтобы она никогда этого не решила. Но тебе не кажется, что развод и повторный брак — это полигамия только во времени, а не в пространстве?

Увидев, что попал в цель, он продолжил:

— Пойми меня правильно, я уважаю твои принципы. Там, откуда я родом, их соблюдают тоже… испытанные временем истинные традиции, ставящие семью выше личности, когда дом твердой стеной ограждает человека от мира… да что там… я сам вырос в таких условиях. Я не хочу сказать, что это не так и только мне известна абсолютная истина. Пойми только, что это не единственная идея, которую могут использовать люди. И ты, Мартти, — я говорю не свысока, просто констатирую факт, — не имел возможности испытать альтернативу. Ты явился в Эополис, называющий себя космополитическим, прямо из своих чащоб. А Эополис совсем не космополитический город, а кучка враждебных друг другу провинциальных городишек, каждый из которых жмется на нескольких квадратных километрах. В отличие от Лиз, ты никогда не видел Землю. Потом ты все время усердно работал, обычно в космосе, что еще более ограничило твои контакты с людьми. Повторяю, я не хочу сказать, что ты должен отказаться от своих убеждений. Я просто утверждаю, что у тебя не было возможности научиться терпимости — истинной, глубинной — в отношении людей, которые тебе дороги. Попробуй это, мой друг.

— Но данный Богом закон… — шепнул Лейно. Бродерсен, числивший себя агностиком с рождения, вновь пожал плечами:

— Прежде чем пытаться понять Бога, надо еще разобраться с Иными. — Он возобновил атаку. — Не пытаясь укорить тебя, я что-то редко замечал, чтобы ты жертововал ради молитвы собственным сном, когда случится засидеться за покером или чем-нибудь в этом роде. И мне приходилось слышать, как ты без стеснения говорил о своих подвигах среди дам, и видел, как ты крутился вокруг одной или двух, пользующихся определенной репутацией. Не будем уж упоминать сезонные праздничные вакханалии в твоей родной стране.

Лейно покраснел:

— Но я до сих пор холостяк.

— И, конечно, рассчитываешь жениться на девственнице, каковой она останется и потом, поскольку ты будешь ходок налево. — Бродерсен громко расхохотался. — Мартти, я достаточно часто бывал на Нагорье. Говорю тебе, что ваши обычаи напоминают мне мой родной дом. Давай-ка не будем играть в прятки, а?

Мужчины пикировались еще полчаса. Лейно постепенно успокаивался.

В конце концов Бродерсен подвел итог:

— Хорошо, ты не одобряешь моего поведения, и я не ожидал этого за столь короткий срок, но согласись, наш полет слишком важен для того, чтобы между нами не было недомолвок, а без Кейтлин нам уже не обойтись. Так?

Лейно глотнул — у него слезы наворачивались на глаза — и кивнул.

— Ну что ж, большего ни я, ни она, оставаясь в разумных пределах, попросить не можем, — проговорил Бродерсен. — Но ради тебя самого, и ради нас, я прошу тебя об одолжении. Просто об одолжении, понимаешь?

Пальцы Лейно впились в колени.

— Если ты можешь, — продолжал Бродерсен, — не держись с ней сухо и официально. Помни, Лиз так себя не ведет. Прояви чуточку дружелюбия. Кейтлин было бы приятно видеть тебя среди своих друзей. И мне бы хотелось, чтобы вы подружились. В конце концов, я уже тебе сказал: мы не любовники, а деловые партнеры. Я пытаюсь думать на годы вперед. — Он улыбнулся. — Предоставь ей шанс, и она порадует тебя своим обществом. Например, ты ценишь баллады. Так вот: она знает много их.

— Не сомневаюсь, что это так, — отвечал Лейно.

— Проверь сам, — предложил Бродерсен. — У тебя будет много времени, даже после того, как мы начнем военные учения. Девяносто процентов наших занятий будет составлять ожидание. И Кейтлин поможет скрасить эти часы с радостью.

Потом, оставшись в одиночестве, он размышлял за трубкой и глотком шотландского виски, который позволил себе: «Итак, мы сделали еще один обезьяний компромисс, который может продлиться какое-то время. Чтобы наше предприятие — забудем о повседневной жизни — могло продолжаться. Интересно, неужели Иным тоже приходится поступать подобным образом?»

Глава 15

Наметанным глазом можно уже видеть Т-машину блестящей крохотной искоркой среди звезд, поскольку «Чинук» развернулся и приближался к Воротам кормой. Но Сюзанна Гранвиль установила экран на сканирование Феба. Ослабленный оптикой до яркости луны, так чтобы можно было видеть короны и зодиакальный свет, естественное фиолетовое свечение, перламутровый диск тем не менее гасил большую часть далеких звезд.

— По крайней мере знакомый вид, — объяснила она Кейтлин, — Ворота мне не знакомы. Я никогда не проводила корабль через них, только на имитаторах. Видишь ли, мы… предполагали — да, провести несколько переходов до Солнца и обратно, прежде чем попробовать что-нибудь новое.

— А нужно ли это было? — спросила Кейтлин. — Мне рассказывали, что переход происходит точно — не в плясовом ритме, и даже не в ритме парадного марша, — но как шахматные фигурки перепрыгивают с квадрата на квадрат, и любой автопилот может провести нужным курсом корабль.

— Это верно, и на деле почти всегда корабль ведет автопилот. Но допустимые вариации невелики. Только выйди за грань допуска, и мы попадем в другие Ворота. Один только Господь может сказать, где мы тогда окажемся, а я не верю в него. Нетрудно угодить и куда-нибудь в межзвездное пространство, где рядом не будет Т-машины, и тогда останется болтаться в вакууме до самой смерти. Во всяком случае ни один зонд, посланный нами от Солнца, пока не вернулся. — Сюзанна чуть поежилась. — Важно, чтобы линкер контролировал процесс перехода, готовый гибко включиться в управление, если случится непредвиденное… Чай готов. Чего тебе долить? — Пожалуйста, молока, ой, прости, я забыла, что у нас нет свежего. Выпьем простого чая и спасибо тебе. — Кейтлин позволила хозяйке каюты разлить напиток в корабельную посуду. Ее зеленые глаза блуждали.

Но смотреть было не на что, если не считать прежнего величия на экране. Как и все, Сюзанна в спешке грузилась на борт; если не считать кабинета капитанской каюты, оба помещения отличались лишь цветом; эта комната была окрашена в бело-розовые тона. Никакой разницы, если не считать аромата чайника и чашек.

Если бы Сюзанна делила ее с кем-нибудь — подобная возможность была учтена, — каюта сделалась бы жилой. Но компьютерщица предпочитала жить в одиночестве. Невысокая, худая, сутулая, длиннорукая… этакий лягушонок; черные жидкие волосы завязаны на затылке в конский хвост, на взгляд старше своих двадцати восьми земных лет. Красивый голос и модное кимоно не помогли улучшить положение. Приходилось сосредотачиваться на ее глазах, действительно прекрасных: больших с густыми ресницами, блестящих и карих.

— Я бы предложила тебе лучший чай, будь у меня выбор, — извинилась она. — Я достаточно хорошая повариха, чтобы оценить то, что ты умеешь сотворить из стандартного набора продуктов. Возможно, когда у меня найдется свободное время, я сумею тебе помочь.

— Ох, да что ты, обслужить столько человек не работа, — проговорила Кейтлин. — Но если ты хочешь отвлечься, буду рада твоему обществу.

— Я думала, что мы познакомимся поближе, — застенчиво предложила Сюзанна, садясь в кресло напротив гостьи. — Это путешествие может сделаться опасным, или долгим.

— Или и тем и другим. Кроме нас других женщин на борту нет. Но ты можешь рассказать мне об остальных членах экипажа. Случилось так, что я знаю здесь только Сергея Зарубаева, с другими же могла только обменяться приветствиями или техническими вопросами. Дэн чересчур уж старается держать меня при деле.

Сюзанна покраснела:

— Он лучше всех понимает людей. Есть у него такая способность. А я… я не слишком понимаю их.

— Но ты можешь помочь мне хотя бы взглядом со стороны. И пока нам удается остаться вдвоем, то на пояснения времени уже не остается.

Улыбка Кейтлин померкла, когда Сюзанна покраснела еще больше и с шумом прихлебнула чай. Потянувшись, она похлопала хозяйку по колену.

— Прости мой язык, я чуточку бесстыдна, но это от счастья.

— Значит, вы любите друг друга? — Слова эти были едва слышны. — Ага. Певчие птички, розы и столетнее виски. Но не опасайся за его брак: я никогда не поставлю его под угрозу, потому что он любит свою жену — весьма милую даму — и она его тоже.

Сюзанна поглядела в сторону Солнца, потом на Кейтлин:

— А как вы познакомились?

— Боги устроили наше знакомство через Лиз. Вне сомнения, ты знаешь, что она принимает участие в театре «Аполлон», организует, подыскивает средства, приглаживает взъерошенные перышки… в особенности перышки! Ну, я однажды выступала на той сцене, сыграла небольшую роль и спела несколько песен. Потом Лиз устроила вечеринку у себя дома… ты случайно не была на том представлении?

Сюзанна покачала головой:

— Я не часто выхожу из дома. Кейтлин смягчила тон.

— Да, говорят, что линкеры живут интересами более возвышенными, чем простые люди.

— Нет, просто другими, да и то пока мы подключены; отсоединенными мы делаемся такими, как и все остальные. — Сюзанна подняла ладонь и встретила ровный взгляд собеседницы. — Конечно, сказываются годы упорных занятий, работа lui-meme влияет. Нас часто называют глубокими интравертами, и это предельно верно. Эта профессия привлекает к себе подобных людей. — Сюзанна попробовала усмехнуться. — Бывают и исключения: среди нас попадаются и нормальные, но их немного.

— Я бы не стала считать вас ненормальными, — заверила ее Кейтлин. — Ты, например, быть может, чуточку застенчива, в чем есть некоторое очарование, для такой бывалой девицы, как я. И твой английский акцент радует мое ухо. Ты родом с юга Франции?

— Не я, а мои родители. Я родилась уже в Эополисе. Ты знаешь La Quincaillerie, большой магазин приборов на Тенари-авеню? Он принадлежит им. Я была единственным ребенком, совершенно не общительным, все близкие друзья, естественно, тоже французы, поэтому… — опустив чашку на ближайший стул, Сюзанна развела руками.

— Дэн говорил о том, что ты родом с Земли?

— Он видел мой curriculum vitae, но откуда ему знать о моем девчачестве, девичестве… опять напутала! Мои родители послали меня на Землю учиться, когда мне было шестнадцать земных, и экзамены показали, что у меня есть талант. На Деметре не учат линкеров. Я жила у тети и дяди, а после выпуска работала на фирме в Бордо, и только шесть лет назад затосковала по дому, и возвратилась. Капитан Бродерсен вскоре нанял меня.

Наступило молчание, большое и неуютное. Кейтлин постаралась прервать его:

— А теперь моя очередь, если тебе интересно. (Компьютерщица решительно кивнула.) Хотя я не так уж много могу рассказать тебе. Я родилась в Байле Атта Клиат — в Дублине, как ты бы сказала. Мой отец, врач, преуспевал и мог послать своих детей на праздники в знаменитые края, в том числе и в твою страну, Сюзанна, но чаще я топтала дороги Эйре: скверная девчонка, бунтарка. Мне становилось все хуже и хуже, и наконец, когда мне исполнилось девятнадцать земных лет, я подала заявление на эмиграцию. Квота на ирландцев почти не выполнялась, — после Бед наша страна потеряла почти половину населения, — и меня сразу же взяли. С тех пор я нахожусь на Деметре. — Она вздохнула. — Ох-о-нюшки, как я хочу еще раз походить по зеленой-зеленой траве, поцеловать своих родителей. Невзирая на все наши разногласия и обиды, которые я причинила, они так скучают по мне.

— Удивительно, что за столько лет ты не утеряла свой местный patois.

— Да, гаэльский наш основной язык, ты это знаешь, и нам всегда приходилось бороться за то, чтобы сохранить свое лицо среди Островного Кантона, а потом Европы, а потом всего мира. — Кейтлин изменила интонацию. — Когда надо, я могу разговаривать и на эополисском английском. Могу на британском, шотландском… на языке восточных янки и южных… собирателю баллад приходится многому учиться.

— Ты живешь в Эополисе?

— Да, в хижине возле реки на Ленивом Бережку, вместе с дворняжкой, парой трусливых мышей, банкой радужных мотыльков, похотливой старой кошкой и множеством ее котят. Я работаю фельдшером. То есть когда не брожу где-то еще. Но довольно обо мне, не сомневаюсь… я кажусь тебе странной, Сюзанна.

— Ленивый Бережок — это плохой район, — пробормотала связистка.

Кейтлин расхохоталась:

— Это район для полиглотов, дешевый, буйный, забавный, где плохо живется тому, у кого нет друзей. Ну а если запасешься друзьями и будешь держать язык при себе, жаловаться не на что. Ну а останки моей добродетели претерпевали больше угроз в больничных палатах Святого Еноха или модных домах на Наковальном Холме, чем у себя на Бережку.

— Но ты путешествуешь по всей планете, так ты сказала?

— Ага.

— И кто же заботится о твоих питомцах, когда тебя нет дома?

— Один такой оборванец, дедуся по имени Мэтт Фрай. Как ему удалось попасть на транспорт, я так и не узнала, как и все остальные. Эту повесть он никому не рассказывает в одном варианте. И притом не обладает какими-нибудь знаниями или умением, способными оправдать его проезд, если не считать того, что он, должно быть, самый очаровательный негодяй, родившийся на свет после сэра Джона Фальстафа. Я по крайней мере смогла сделаться медиком, поскольку папочка мой позаботился, чтобы его дочка хорошо стартовала в жизни.

Но Мэтт ласков и понимает животных, он содержит дом в порядке и следит, чтобы его не ограбили; за это я предоставляю ему кров плюс та выпивка, что осталась после меня, но полными бутылки не бывают. — Кейтлин покачала головой. — Мне бы хотелось давать ему приют целый год, но тогда ни у него, ни у меня не было бы уединения, к тому же мои друзья, мужчины… — Она умолкла. — Опять я, опять смутила тебя. Прости, пожалуйста.

— Нет-нет-нет, — промолвила Сюзанна, краснея. — Ничего. Я просто подумала… ты и Дэниэл — нет, как ты сказала, уединение личности… aliens, меняем тему, так?

— Лучше бы, — трезвым голосом согласилась Кейтлин. — Мой язык слишком болтлив. Ирландская черта, как склонность к пьянству. Дэн постоянно осаждает меня.

— Ну, по-моему, болтовня и пьянка проблемы всего человечества как вида, а не национальные, — торопливо проговорила Сюзанна, оставив личные темы и оттого приобретая уверенность. — Я еще никогда не встречала ирландку, правда, читала кое-что из ваших книг, смотрела пьесы, видеоматериалы… Быть может, в нашем путешествии ты сможешь показать мне твою землю?

— Ей-богу, мне бы хотелось это сделать.

— А потом я возьму тебя в Прованс. И дальше, если у нас будет время. Но сперва мы поедем в Ирландию, потому что тебя там ждут родители.

— Великолепно! Что ты предпочитаешь: современный город — говорят, что Дублин стал сейчас восхитителен, — или исторические монументы и уединенные чарующие сельские края? Возможно, нам потребуется выбирать между тем и другим.

— Сельскую местность. Города Земли слишком похожи, а окрестности каждого уникальны.

— У нас часто идет дождь, — предупредила Кейтлин, — моросит, льет, потом наползает туман, и снова льет, даже бывает снег; я уже забыла, какое сейчас будет время года.

— Cela ne fait rien.

Мне бы хотелось увидеть. Наша французская campagne теперь слишком цивилизованна. Агродомены, парки, поселки и между ними несколько уголков, которые сохраняют неприкосновенность для туристов.

Кейтлин скорбно улыбнулась:

— Тогда поспешим в Ирландию, потому что, насколько я слыхала, мой край быстро следует тем же путем. Рада я, что застала свою страну еще дикой и что Деметра останется такой, пока я живу. — Она пропела одну-две строчки.

— Что это? — спросила Сюзанна.

— Говорят, старая колыбельная. Я сочинила ее на свои собственные слова не так уж давно, после того как мать написала мне из Лахинча, где она отдыхала.

— Слова? Может, споешь?

— И когда же бард отказывался? — расхохоталась Кейтлин. — Песня эта приятно коротка.

К нам туристы едут, Слышь, туристы близко, К нам туристы едут, Спи же, моя киска. Вот они приедут, То-то будет шума. Заработать денег, Вот ирландца дума.

А потом обе они еще более оживились.

Глава 16

«Чинук» находился примерно в миллионе километров от Т-машины, когда сторожевой корабль «Бор» вошел с ним в лазерный контакт. На сторожевик передали извещение о том, что кораблю разрешен полет к Солнцу. Оставалось совершить пару формальностей, сопровождавшихся отсылкой вперед небольшого автоматического роболоцмана, который сообщит охране на другом конце Ворот о том, что через них проследует космический корабль и необходимо принять обычные меры безопасности. Процедуры были завершены, и «Чинук» направился к первому маяку, которые предстояло использовать на пути к Земле. Это был не самый дальний из всех. Путь корабля пролегал возле семи светящихся шаров и не был похож на траекторию, приводившую к Фебу от солнечной Т-машины, имевшей десять маяков. Многие гадали о причинах подобных отличий. «Инопланетные космоплаватели уже обнаружили некоторые ответы», — подумал Бродерсен.

Он сидел один в командном центре. Все шло к тому, что во время перехода ему придется оставаться простым пассажиром. Кибернетические системы обязаны были самостоятельно справиться со всеми делами. На случай ошибки — скорее просто возможности ее — за компьютером находилась Сью Гранвиль; следуя ее указаниям, Фил Вейзенберг и Мартти Лейно, дежурившие в двигательном зале, немедленно приняли бы меры и приступили бы к делу. Тем не менее он ощущал себя обязанным находиться здесь, так чтобы Пиджин не отвлекала его, хотя ему очень хотелось провести эти часы с ней. Бродерсен никогда не уставал наблюдать. Визуально приближение к Воротам уступало в величии многим видам космоса. Но он думал о смысле того, что сейчас видел заново, и пытался понять, какие существа смогли сотворить такие Ворота, и душа, как всегда, растворялась в глубинах и трепетала.

Каждый переход чем-то отличался от всех остальных: маяки вечно изменяли свою конфигурацию, компенсируя вращение звезд Галактики (и кто знает, какие еще аспекты протействующей Вселенной?). Перемены были слишком заметны, чтобы человеческие чувства могли ощутить их ранее чем за десятилетие и легко компенсировались; в любом случае корабль имел определенный допуск: если он отклонялся от конкретного курса, скажем, на несколько километров, то появлялся в назначенном месте, хотя время и точка прибытия достаточно отличались от расчетных. Словом, учитывая все, космический закон по праву требовал медленно перемещаться по траектории, стараясь свести ошибки к минимуму.

Грубые отклонения могли выбросить вас в неизвестное. Поскольку для перехода требовалось два или более маяков, и наличие семи давало 5913 возможных направлений. (Беспилотные зонды автоматически подтвердили это предположение; отправляясь к звездам из обеих систем, они никогда не возвращались.) Кроме того, существовало бесконечное множество траекторий, пролегавших не от маркера к маркеру, каждая из которых также уводила тебя куда-то. Робозонды подтвердили и эту идею, однако власти решили, что потеряли слишком много аппаратов.

Бродерсен знал, что одна из траекторий приведет его к месту, куда летел корабль чужаков, а следом за ним «Эмиссар», вернувшийся в полном порядке, чтобы пропасть — но уже в ловушке другого рода. Подобно всем остальным, ему не сообщили параметры траектории. (В то время он посчитал, что подобная секретность вполне разумна.) На том конце Ворот должна быть и Т-машина. Один из посланных человечеством зондов должен был уже побывать там. Но если инопланетяне и заметили аппарат, то никак не могли определить, откуда он послан. Подобно большей части людей, Бродерсен не сомневался в том, что многие — быть может и все — курсы, пролегавшие прямо от маяка к маяку, аналогичным образом ведут к Т-машинам. Весь вопрос заключался в том, как, оказавшись там, определить обратный путь? Можно скитаться вслепую от Ворот к Воротам, пока не иссякнут припасы или же не удастся найти развитое общество, способное помочь тебе. «Эмиссар» отправился в надежде именно на это, но зная, что подобная цивилизация существует. И все же следующая Т-машина могла оказаться просто релейной станцией у необитаемой звезды… Безусловно, очень немногие из траекторий вели к обиталищам рас, сведущих в этих материях. Система Феба не располагала такими знаниями, не говоря уже о космоплавающей цивилизации, — пока Голос не привел сюда людей.

Шли часы. Постепенно «Чинуком» овладела невесомость, и не привязанный к своему месту Бродерсен поплыл, покоряясь ее восхитительной призрачности. Когда корабль вышел на предписанную дистанцию от маяка, гидрорули с мягким шелестом развернули его, коротко пыхнули ракетные двигатели, и вернувшийся на несколько минут вес исчез, возвращая возможность полета. В корабле царило молчание. Ему хотелось переговорить с Пиджин по интеркому, но эти слова слышал бы весь экипаж. Впрочем, никому не хотелось разговаривать при виде великолепия на экранах.

На фоне тьмы возникла сфера, на взгляд размером с луну, блеснула ирландской зеленью и исчезла из виду… за ней Т-машина — вид вблизи — короткий цилиндр в несколько секунд дуги, белый, отливающий жемчугом среди звезд, и холодок по спине от мысли, как плотно упакована масса, стремительно вращающаяся рядом с кораблем… затем сфера, светившая уже в невидимой области спектра… Млечный Путь, туманности и галактики — там вовне…

Теперь небо менялось уже заметным для него образом: то одна, то другая звезда приближалась или отодвигалась, мотыльком растворяясь во тьме, а «Чинук» все глубже и глубже погружался в поле, создаваемое чудовищной массой, вращающейся с немыслимой скоростью…

Время тянулось, превращаясь в ничто, наконец взвыла сирена: «Внимание!» Пульс Бродерсена участился, он вцепился в ручки кресла, корабль тяжело повернулся и на мгновение замер. Сила ухватила его. Маневр вдоль любой траектории заканчивался резким ускорением в направлении машины.

Он не ощутил ни перехода, ни скачка, ничего — только свободное падение, и тут выключился двигатель. На видеоэкране вновь появилась вселенная. Дрогнув, изображение сразу же сделалось четким. Причиной эффекта была оптическая иллюзия.

Небо открылось в своей титанической ясности: цилиндр, издали казавшийся ниточкой, был уже не тем, что только что промелькнул перед его глазами; звездный диск напоминал Феб, только выглядел ярче и свирепее… диск Солнца. «Чинук» миновал Ворота.

Он приступил к своим капитанским обязанностям.

— Арам Янигьян, командир сторожевого корабля «Коперник», — проговорил появившийся на экране человек с испанским акцентом. — Приветствую «Чинук».

— Говорит Дэниэл Бродерсен, командир. Благодарю вас, — прозвучал столь же ритуальный ответ. — На борту все в порядке.

— Хорошо. Ваши позиция и вектора скорости находятся в допустимых пределах. В немедленной коррекции нет необходимости.

Все было знакомо. Бродерсен еще раз восхитился тем, что корабль, как всегда, появился у второй Т-машины с той самой скоростью, которую имел относительно первой во время скачка. Энергетические различия между звездами каким-то образом компенсировались транспортирующими полями — или же существовал какой-то закон сохранения, о котором люди не знали.

— Ваши координаты? — проговорил Янигьян.

Данные передали из компьютера в компьютер, начиная с точного местного времени. Экран показал Бродерсену, что время прибытия отличается от расчетного в пределах двух часов. Неплохо. Потом шли сведения о солнечном ветре, расположении кораблей в системе и так далее, и так далее. Покончив с навигационной информацией, Янигьян перешел к нюансам. Порт Елена в Илиадической лиге закрыт из-за забастовки. Транспортам с кометной водой и углеводородами, идущим к Луне, гарантирован приоритет А; астероид из межзвездного пространства минует Марс по гиперболической орбите третьего февраля, до дальнейших извещений сфера в один миллион километров вокруг Колеса Сан-Джеронимо закрыта для всех полетов…

Бродерсен дернулся и, подобрав свою упряжь, вернулся назад.

— Ха! — воскликнул он. — С чего бы вдруг?

— Там прорабатывается научный проект, который требует избегать любых загрязнений, во всяком случае так мне говорили, — отвечал Янигьян со скукой. — Для вас это безразлично: вам открыт путь к Земле.

— О, а я хотел было слетать к Колесу, — торопливо солгал Бродерсен, — воскресить счастливые воспоминания. А что за проект?

— Не знаю. Если хотите, полное объяснение будет передано в ваш банк памяти. Быть может, вы сумеете добиться разрешения.

Передача информации завершилась. Обменявшись прощальными любезностями, рассчитав векторы, «Чинук» взял с места на земном ускорении. Теперь потребуется четыре-пять земных дней, чтобы облететь Солнце и добраться до Земли. Совершенно бессмысленное путешествие.

Бродерсен запросил текст запрета. Мрачно пробежав его, он отстегнулся и принялся расхаживать среди приборов, гладких переборок и усыпанных звездами экранов командного центра. Наконец он включил интерком.

— Капитан вызывает главного инженера, — проговорил он. — Фил, не подойдешь ли ко мне? — Частью своей души он представил разочарование Кейтлин, не услышавшей от него ни слова. «Потом, потом — скажу и ей и всем остальным». Но сперва следует проконсультироваться с главным техническим экспертом на борту, более того — с самым старинным его другом среди всех членов экипажа.

Вейзенберг ввалился в дверь. Морщины на лице его ничего не выражали, в них редко можно было что-то прочесть.

— Что случилось, Дэн? — спросил он на тягучем английском. Родители его, неохасиды, перебрались на Деметру, чтобы избежать преследований в Священной Западной республике.

— Ты ведь слышал, не так ли? — Как было заведено, Бродерсен передавал свой разговор с Янигьяном по интеркому. — Проверь материалы, связанные с Колесом Сан-Джеронимо, и скажи мне, на что все это похоже.

Вейзенберг уместил свою сухопарую фигуру в кресле перед терминалами. Наступило молчание. Бродерсен ощутил, что вспотел.

— Ну? — не вытерпел он наконец. Вейзенберг посмотрел на него.

— Все так неопределенно, — выговорил он.

— Ничего себе неопределенно! Кто, по их мнению, может поверить дурацкой болтовне относительно тривиальных исследований, в течение многих месяцев проводимых на историческом памятнике?

— Любой человек, лишенный склонности к паранойе, Дэн. Фондам случается осуществлять странные предприятия, и интересующий тебя монумент не слишком-то важен для человечества.

Бродерсен ухнул кулаком в перегородку и ощутил боль.

— Ну хорошо, я параноик, ты тоже. Но мы здесь! И не без причины. «Эмиссар» где-то задерживают, если корабль и его экипаж уже не уничтожены. Разве Колесо логически не подходит для заточения корабля?

Вейзенберг кивнул седой головой:

— Так, если тебе очень этого хочется. Ни один корабль не пройдет возле запретной зоны. Во всяком случае ни у кого не возникает причин включать сканеры на максимальное увеличение, чтобы пытаться увидеть на орбите модифицированный корабль класса «Королева». — Длинные пальцы коснулись острого подбородка. — А где сейчас находится Колесо?

Сюзанна куда-то отлучилась, в противном случае Бродерсен получил бы информацию немедленно. Но на этот раз пришлось повозиться с клавиатурой. Они с Вейзенбергом глядели, разглядывали цифры, появившиеся на экране.

— Да. Не так уж далеко от нижнего соединения с Землей. Что позволяет считать Колесо тюрьмой с еще большей вероятностью.

Из кресла Вейзенберг посмотрел на шкипера, согнувшегося над ним.

— Ты хочешь сказать, что нам следует смотаться туда и заглянуть? — негромко проговорил он.

— А что же еще?

— Лучше направиться, как предполагалось, к Земле — в соответствии с объявленным маршрутом, — поднять Руэда, как было намечено с самого начала.

— Рискуем, — возразил Бродерсен. — Им потребуется время и предлог, чтобы послать корабль, при всей земной чиновничьей волоките. Тем временем может случиться буквально все что угодно. Во всяком случае у Аури Хэнкок непременнорано или поздно возникнут подозрения — скорее всего рано, подлая сучка хоть и стара, но сметлива. Ну а пока у нас есть темп. Если «Эмиссар» находится именно там и мы сможем передать об этом известие в Лиму… лучше снимки… а можно даже сделать публичное заявление… такая информация разнесет в клочья этот дурацкий заговор! — закончил он разом.

— Полегче, полегче, — осадил друга Вейзенберг. — Подобный пролет добавит ко времени путешествия два-три дня. Однако если мы ничего не увидим, то как объясним свое поведение при подлете к Земле?

— О, по пути мы напишем целую повесть, — нетерпеливо проговорил Бродерсен. — Ну, скажем, мимолетный метеорит поразил наши системы связи, и, не сумев отремонтировать их, мы легли на орбиту и приступили к починке. Для специалиста — как змея на ходулях, не буду спорить, но все-таки не совершенно невозможно, к тому же мы можем подделать следы. Да и «Авентюрерос» может убедить бюро расследований в том, что это был действительно тривиальный инцидент.

Или же мы сумеем придумать лучший гамбит. У нас впереди целые дни. — Бродерсен отодвинулся от терминала и тяжело зашагал по палубе, стиснув за спиною кулаки. Став напротив экрана, так что звездная корона увенчала его чело, проговорил:

— Конечно, мы проконсультируемся с остальными, но я не сомневаюсь в том, что они согласятся. Более того, я намереваюсь приказать немедленно изменить вектор в сторону Колеса.

— Нет, — проговорил Вейзенберг. — Подожди немного. — Ха! — Бродерсен резко остановился.

— Надо отойти подальше от Т-машины, сторожевой корабль не должен заподозрить, что мы уходим не в ту сторону.

Бродерсен прищелкнул пальцами:

— Ты прав.

— Прав и ты, приятель. Придется рискнуть. Быть может, мы не получим другой возможности найти Иных, — неподвижный Вейзенберг не подумал возвысить голос. Но в глазах его светился огонек, который узнал бы Баал Шем Тов.

С моря принесло дождь, поглотивший Эополис. Аурелия Хэнкок, генерал-губернатор Деметры, представитель Всемирного Союза, открыла два окна возле своего стола, чтобы вдохнуть свежести. Ноздри охватила ласковая, прохладная влага… стук капель, журчание струй, аромат мокрых роз и травы и имбирный запах громового дуба. Бледный волчеягодник обрамлял серебро неба, лиловевшее над зеленью и багряными цветами. За лужайкой и забором тенями скользили автомобили. Противоположная сторона улицы исчезала в тайне.

Телефон вырвал ее из задумчивости:

— Миз Лейно ожидает вас.

— Ах, — Хэнкок услышала свой голос. Когда она звонила час назад, никто не ответил. Переключив инструмент на постоянный звонок, она пробежала новости, задумалась… даже забыла покурить, о чем теперь настоятельно напоминало небо. Колени Хэнкок ныли, и крестец протестовал. «Ты слишком долго просидела в этом кресле, — поняла она. — В твоем возрасте легко ожиреть, если не будешь двигаться».

— Соедините, — сказала она, пока ум ее блуждал в стороне. «Следует заняться упражнениями. Регулярно заняться теннисом, но хотя следует откровенно признаться, что я никогда не заставлю себя заняться ежедневной нудной гимнастикой. Но с кем же играть?» С Джимом? Раньше они с мужем нередко играли. И дело теннисом не заканчивалось. Но теперь он слишком углубился в бутылку: ничего постыдного, очаровательный как всегда, пьянство у него принимало форму лени. Однако Джим явно не хотел излечиваться. Тогда с кем же? Перспектива прыгать на полных ногах с узловатыми венами напротив какого-то нахального молодого чиновника на площадке ничуть не манила ее. Черт побери, еще менее она хочет договариваться о подобной любезности с кем-нибудь из местных дам, членов клуба; они с Джимом успели сделаться изрядными снобами. Тут на экране появилась Элизабет Лейно, худощавая, загорелая, счастливая в своем доме и, вне сомнения, в постели, с вежливой враждебностью на лице.

— Здравствуйте, губернатор Хэнкок, — проговорила она, не дожидаясь вопроса. — К сожалению, меня не было дома, я работала в оранжерее и не слышала звонка.

«Или полчаса изображала это. В службе слежения утверждают, что ты всегда опаздываешь с ответом». Аури изобразила улыбку на лице:

— Зачем формальности, Лиз, мы же старые соперники только за карточным столом, а в общественных вопросах всегда были на одной стороне.

Чуть раскосые льдисто-голубые глаза с презрением посмотрели на нее:

— Вы знаете причину, губернатор Хэнкок.

Аури заставила себя распрямиться. Пальцы отыскали сигарету.

— Ну как хотите. Если я не смогла все объяснить, нет смысла стараться. Могу ли я поговорить с вашим мужем?

Лик Афины шевельнул губами:

— Нет.

— Что? — На мгновение ей показалось, что дождь снаружи потек в облака.

— Он болен. «Нападение!»

— В самом деле? По-моему, доктор не посещал ваш дом.

— Неужели ваши агенты записывают все, что мы делаем? Аури раскурила сигаретку и, обдумывая ответ, выдохнула, разгоняя дымом запах дождя.

— Миз Лейно, если вы предпочитаете подобное обращение, ваш муж должен был объяснить вам ситуацию. Я потребовала его сотрудничества, он отказался, и у меня не осталось другого выхода, как поместить его под временный арест, а вас под слежку.

Теперь мы, безусловно, прослушиваем некоторые разговоры. Потом, когда необходимость минует, по Обетованию вы имеете право требовать возмещения ущерба. Ну а тем временем мы слушаем вас. Два телефонных разговора свидетельствовали о том, что ваш муж находится дома, как и должно было быть. Однако случилось, что следующий из этих разговоров происходил, когда вы оставили дом и скрылись от агентов, которые должны были наблюдать за вами.

«Она въехала в лес, поставила машину, углубилась в кусты и улизнула от горожан-агентов. Несколько часов спустя магнитофон зарегистрировал разговор между Дэном Бродерсеном и Эбнером Крофтом. Через несколько часов после этого Лиз Лейно вернулась к своей машине и направилась домой.

Неужели оба этих разговора с Крофтом были ложными? Айра Квик передал мне официальный документ относительно возможностей подобной системы. Лейно могла попросить свою дочь поднять трубку. Ребенку незачем знать, что происходит. А мои детективы пока еще не сумели доказать, что Эбнер Крофт существует в природе».

Аури решила продвинуться дальше.

— А теперь, дорогая моя, — бросила она сквозь зубы. — Просматривая наши обычные документы, я вдруг обнаружила, что «Чинук» отправился к Солнцу несколько дней назад. Меня об этом не извещали. Но закон этого и не требует. «Чинук» — это любимый корабль Дэна, а комиссар Два Орла является вашим хорошим другом. Я не сомневаюсь, что вы понимаете меня. Словом, я должна переговорить с Дэном.

— Он болен, я сказала вам, — с отвратительной невозмутимостью проговорила Лиз. — Сейчас он спит, и я не буду поднимать его.

— Тогда позвольте полицейским офицерам удостовериться в том, что он действительно находится в доме!

Впервые Лиз покраснела:

— Не рассчитывайте на это. Сперва получите чертов ордер.

— Я подпишу его сама, — предупредила Аури. — И если его не окажется дома, обвинения могут быть выдвинуты и против вас, миз Лейно.

Наглый ответ:

— Действуйте, миз Хэнкок, а я обращусь к своему адвокату. Экран погас, Аури опустила плечи. Дождь хлынул сильнее, и сумрак сгустился. «Его там нет, — поняла она. — Он ускользнул, каким-то образом сумел проникнуть в свой космический корабль и теперь направился в Солнечную систему. Но как перехватить его? Как исправить содеянное? Информировать Айру».

Она могла бы сделать это мгновенно, но рука смогла только поднять сигарету, дымок обжег губы, и рука опустилась вниз. «Айра, — думала Аури, — дивный Айра Квик, который так точно объяснил мне, что главная обязанность человека — осуществлять социальную справедливость, а Иные и поиски их сродни мильтоновскому Люциферу — так, кажется? Прекрасный Айра Квик, я сделаю для тебя все, что могу».

Глава 17

Связной луч доставил весть из Эополиса на коммуникационный спутник, передавший послание дальше на большой передатчик, обращающийся вокруг Деметры на более далекой орбите. Затем послание пересекло межпланетное пространство, направляясь к Т-машине, возле которой «Бор» принял его. Начиналось оно с имени и двух адресов на Земле, далее следовало: «ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ СРОЧНО», сам текст был шифрован. Связист сторожевого корабля аккуратно переписал сообщение на ленту, поместил ее в автоматический аппарат и направил через Ворота в Солнечную систему, где его принял «Коперник». Офицер передал шифровку по прямому лучу на релейную станцию, находящуюся на одной орбите с Землей и Т-машиной в 90° дуги от обеих, и далее на планету. Там вступила в действие серия электронных устройств. Наконец через какие-то миллисекунды зазвонил телефон, и в обоих кабинетах Айры, в Лиме и Торонто, на аппаратах вспыхнули лампочки. Ночью в кабинете никто не дежурил, не оставил хозяин и сообщения, где искать его. Тривиальные факты свидетельствовали, что в данный момент Айра наслаждался после ужина коньячком в обществе симпатичной и амбициозной молодой особы, работавшей у него статистиком; позже он насладится ее достоинствами в полной мере. Не получив ответа, телефоны записали послание в специальный банк памяти, к которому имел доступ лишь сам Айра.

Случилось так, что находился он в Торонто. Прихватив с собой и семью, он отправился в этот город после недавнего возвращения с Колеса, поскольку рассчитывал, что известное время будет доступным для родных. Уделив столько внимания интернациональной стороне своей карьеры, он просто вынужден был приглядеть и за отечеством. Зима в Центральных областях Северной Америки год от года становилась все суровей, словно стремясь оправдать прогнозы экспертов, утверждавших, что Земля движется к новому оледенению. Чтобы справиться с ним, потребуется колоссальная правительственная комиссия. И, несмотря на это, поклонники Иных без всякого контроля стремятся направить силы и ресурсы человечества к звездам.

На следующее утро после приятного времяпровождения из тундры принеслась свирепая метель, она визжала на улицах и слепила город белым полотном. Дела требовали, чтобы Айра отправился к себе в кабинет. Никакая полноразмерная голограмма, даже со стереозвуком, не могла ни обменяться рукопожатием со смиренным просителем, ни отобедать с важным гостем. Из отеля Квик мог легко перебраться под землей в небоскреб Черчилля, но сперва нужно было заехать к себе в пригород и переодеться. Он уже подумывал о том, чтобы снять для подобных оказий комнату в городе, но решил этого не делать. Если об этом узнают, начнутся шутки.

Жена накормила его завтраком и не стала задавать никаких вопросов. Уходя, он крепко поцеловал ее. Элис Макдоноу была не только племянницей человека, который вновь объединил Канаду после Бед, а имела еще и бесценные политические связи. Она была привлекательной женщиной, великолепной хозяйкой, к тому же матерью трех сыновей, во всем преданной мужу… по крайней мере у нее хватало ума «не выносить сор из избы».

Машина пробивалась к комплексу Капитолия. Ветер выл и толкал ее, снег струился вдоль полога, холод стремился пролезть мимо нагревателя. Оставив машину в гараже, Айра ощутил необъяснимую радость. Метель будила в нем примитивный ужас. По обычаю приветливо поздоровавшись с сотрудниками, он поднялся в свой кабинет и переключил огромный видеоэкран с вида наружу на запись гавайского пляжа.

Приятное зрелище: теплый пляж, синяя вода, белая пена, рокот прибоя… удобное кресло, широкий и прочный, полностью заставленный инструментами стол, мягкий ковер под ногами, — Айра сбросил ботинки, — фотографии знаменитостей с автографами, оригинальные рисунки, почетные дипломы и удостоверения, письма в рамках, знаки признательности и уважения. Ожидавшая его работа, пусть и менее важная, чем та, которую он исполнял ради всего Союза, обладала собственным очарованием. Сценки последней ночи щекотали память пикантным очарованием.

— Ах, — пробормотал он, улыбнулся и включил телефон.

Вспыхнул красный огонек. Какого черта? Айра нажал номера в требуемой последовательности. На экране осветилось его имя и обратный адрес Аурелии Хэнкок. Сердце его дрогнуло. Он затребовал следующий кадр, увидел кодовую тарабарщину и включил соответствующую программу дешифровки. Появились английские буквы.

Дорогой Айра!

Мне остается только молить, чтобы эта новость не оказалась слишком ужасной, и ты получил бы послание вовремя, и успел принять соответствующие меры. Ты помнишь дело Дэниэла Бродерсена? Ссылка: числа и буквы. (Квик мог бы вызвать файл с соответствующей корреспонденцией, но нужды в этом не было. Он и без того отчетливо помнил, как одобрил предложение Хэнкок связать руки этому бузотеру.) Словом, я обнаружила, что он бежал и находится на пути к Земле. (Далее следовали все подробности, начиная с наглого молчания Элизабет Лейно и поведения истинного хорька среди адвокатов, которого она содержала. Арестовывать женщину непрактично, у нее слишком много друзей, но Аури пригрозила ей всем, что сулят в таких случаях: акт по чрезвычайному положению, акт по опасным приборам и прецедент Финалистов, если ограничиться самыми главными документами.) Я проверила под предлогом контроля за графиком перевозок, что «Чинук» прошел через Ворота, в точности в соответствии с летным планом. (Смотри приложение.) Когда ты получишь это известие, корабль уже прибудет к Земле. Я не знаю точно, что намеревается предпринять Бродерсен. Быть может, он не сделает ничего. Впрочем, нетрудно предположить, что он попытается войти в контакт с прежними родственниками своей первой жены из семейства Руэда и заручиться их поддержкой.

Айра, дорогой Айра. (Внешне она не принадлежала к его типу женщин, но он обнаружил, что Аури чувствительна к тяжелому флирту, что и помогло ему использовать в этом деле ее, вне сомнения, внушительные способности.) Не могу сказать, как мне жаль, что все это прошло мимо меня и я ничего не смогла поделать. Пока я нахожусь на своем месте. Я сделаю все, что ты прикажешь. Я не сомневаюсь в том, что ты сумеешь справиться с этой проблемой — как и со всеми прочими. Но я боюсь, что ты слишком загружен излишней работой и тревогами.

Искренне твоя, Аурелия

Квик гордился быстрой реакцией и трезвым умом. Он затребовал по интеркому информацию о корабле; его персонал должен был сделать это быстро и точно. А потом с особой тщательностью пересмотрел письмо и приложение, откинулся назад, погладил бороду и подумал о том, что теперь делать.

Первое — воздержаться от паники, проявлений внешней тревоги. Второе — самым строжайшим образом приглядывать и контролировать передвижение Бродерсена и каждого члена его экипажа с самого момента приземления, или с этого часа, если они уже так поступили. (Что за проклятая неопределенность! Время появления корабля из Ворот было достаточно произвольным образом связано с мгновением, когда корабль входил в них, что, вероятно, объяснялось неизбежными различиями траекторий возле Т-машины. Никто еще не появлялся раньше робопилота, но некоторые корабли приходили непосредственно за ним, другие запаздывали дня на три.) Он мог приказать Североамериканской секретной службе… или, точнее говоря, некоторым хорошо подобранным агентам ее — через те же каналы, которыми воспользовался, чтобы добиться сотрудничества в отношении «Эмиссара».

Да, будем приглядывать за Бродерсеном… посмотрим, что случится, узнаем все, что можем узнать. Но в тот же самый момент когда кто-то из них попытается связаться с Руэдами, нужно схватить Бродерсена и всю его шайку. Ордер на арест был приложен к посланию Хэнкок. Они могли присоединиться к пленникам на Колесе, разделить их судьбу.

Квик обратился к другим материям. Через час позвонил начальник его штаба. Шово казался расстроенным. — Сэр, это о корабле «Чинук», — проговорил он. — Он безнадежно опаздывает и при этом молчит.

— Что? — Квик ухватился за ручки кресла. — И служба контроля за движением не интересуется им?

— Мне знакома методика их работы, и к кому следует обращаться в астронавтическом контрольном бюро, поэтому пришлось потратить некоторое время, чтобы выяснить это. Получается, что, когда корабль входит в Солнечную систему, сторожевик передает ему летный план до места назначения — в нашем случае до Земли — прямо в банк данных. Они полагают, что иные процедуры окажутся излишне сложными и отнюдь не необходимыми, поскольку корабль, вынужденный изменить маршрут, всегда может известить об этом через одну из тех станций, которые передают сообщение об авариях.

Словом, особа, с которой я вступил в контакт, предоставила мне отчет, утверждавший, что «Чинук» должен был выйти на орбиту Земли еще вчера. Она проверила факты в службе контроля, запросила и своих илиадических коллег, но — вкратце, босс, — никто ничего не знает. Мой информатор уже озабочена, но я упросил ее подождать — намекнув на то, что за экипажем может быть отправлен специальный рейс, — и не обращаться в службу безопасности. Но, боюсь, долго она не продержится.

— Молодец, — тепло проговорил Квик. В душе его вспыхнула надежда: вероятность одна на миллион, подобное никогда не случалось, но, быть может, они погибли. Он задумался. Нет.

— Так что же делать, сэр? — спросил Шово.

Ум Квика заторопился. Никто из его людей не знал причины тревоги. Чтобы дальше настаивать на своем, нужно было что-то сообщить им, придумать, как объяснить свои действия.

Приняв самую серьезную мину, Квик произнес:

— Жак, дело строго секретное, быть может, мне не следовало вам говорить о нем вообще. Я доверяю вам и хочу, чтобы у вас были соответствующие мотивы. Вы знаете, что на Деметре растет недовольство; как всегда, жалобы, протесты, петиции, случилась даже пара настоящих мятежей. В основном колониальные бизнесмены возражали против налогов, выплачиваемых их родным странам и Союзу — потому, дескать, что ничего якобы не получили взамен, — словно бы они перестали быть частью человечества и не обязаны помогать своим менее удачливым братьям. — «Нет нужды проповедовать Евангелие себе самому, Айра Квик! Кроме того, некоторые пункты являются вполне законными. Правительство действительно не в той мере заботилось об их благосостоянии, как следовало бы». — Мы пока умалчивали об укреплении революционных тенденций, постепенно переходящих от подстрекательских речей к действию. — «Не совсем ложь». — И я боюсь, что так и случится, если люди, обладающие нужной властью, потеряют бдительность. Пока речь идет лишь о меньшинстве, но вы представляете себе, какой ущерб может нанести даже горстка террористов.

Губернатор Хэнкок известила меня о том, что владелец и капитан «Чинука» может оказаться вовлеченным в подобные дела, и прибытие его сюда вызвано отнюдь не невинными причинами. Она обратилась ко мне, а не куда-то еще, потому что, как вам известно, мы с ней близкие политические союзники, и она уверена в моей осторожности. Помните, у нее нет твердых доказательств против Бродерсена. Возможно, он и честен. Не правильный арест породит на Деметре недовольство, не говоря о том, что будут нарушены права человека.

Квик потеребил бороду.

— Его поведение все же выглядит подозрительным, разве не так? — закончил он. — Давайте начнем с того, что выясним, где они находятся.

— Лучше я соединю вас с помощником комиссара Паламас — той дамой, с которой я говорил, — проговорил Шово.

— Да. И пока я буду говорить с ней, установите дублирующую связь с… — Квик быстро назвал имена. Кое-кто из них помогал ему секвестировать «Эмиссар». Большая часть ничего не знала о случившемся, но их тем или иным путем следовало бы убедить направить свое влияние в нужном направлении без дополнительных усложнений повествования. Они доверяли ему, или были в долгу за прошлые почести, или были рады поставить его самого в положение должника. Сами по себе и все вместе, они были наделены значительной властью.

Разговор с Паламас закончился удовлетворительно. Если необходимо, она проведет поиск во всей системе и передаст результаты прямо Квику.

После этого, однако, время тянулось крайне медленно.

Межпланетные просторы, все эти сотни миллионов километров, в сущности, не патрулировались. Там и сям — на кораблях, лунах, астероидах, рукотворных станциях — располагались могучие радары или другие приборы, подобные умножающим спектрометрам, в основном предназначенные для научных целей. Их можно было использовать, но этого нельзя было делать по мановению пальца, и зачастую добрая доля часа проходила между приказом и реакцией на него. А потом им следовало градус за градусом обследовать еще более колоссальные просторы, а время шло.

У Квика холодело нутро от мысли, где скорее всего придется искать «Чинук». Он мог только чуть намекнуть об этом Паламас, заметив, что исследования, проводимые возле Колеса Сан-Джеронимо, куда более важны, чем указывает правительство, и будет слишком плохо, если ионный след погубит результаты. Он мог только надеяться, что кто-то в космосе согласится и сумеет проверить его предположения. Но входить в контакт непосредственно с Трокселлом, безусловно, было неразумно.

Впрочем, таким образом Айра протянул целый день: пожав смиренную руку, поздравил победителя научного конкурса, переговорил о стратегии следующих выборов за ленчем, который оказался великолепным, повозился с текущими делами, и все это с тупой доброжелательностью на лице. В 17.00 позвонил Элис сказать, что и эту ночь задержится на работе.

— Засижусь допоздна, быть может, на всю ночь, — пояснил он.

— Да, — отвечала она бесстрастным голосом. Так больно видеть ее лицо, так жалко.

— Это правда, — проговорил он. — Позвони мне, если хочешь, попозже, если не веришь.

— Зачем же? — Она вздохнула. Он нахмурился:

— Ты опять в депрессии, дорогая? Я же тебе говорил не раз: только из-за того, что я не сижу на месте, ты не можешь оставаться дома и кукситься. Тебе нужно бывать побольше вне дома, дорогая.

— Ты сказал, чтобы я поступила в Галактический клуб, но это всего лишь группа, изучающая межзвездное пространство. Из верности к тебе я не стала туда ходить. С меня уже хватит всяких клубов и комитетов, в которые ты меня запихнул.

— Эй, давай-ка не будем ссориться.

— Ах нет. Моя беда в том, что я люблю тебя. — Голос ее звучал ровно и устало. — И детей. Полагаю, что они нуждаются в какой-то защите, которую я могу им предоставить. Ты не думал о том, какие именно любовные отношения испытывают Иные?

Задетый, он отрезал:

— Я слыхал примерно пятьдесят тысяч разных мнений относительно всего связанного с проклятыми Иными… претензий на контакты с ними, и всяких там убеждений, сумасбродств, скверных песен, литературы, и никогда не обнаруживал в них ни крохи созидательного. Это всего лишь попытки увильнуть от простых человеческих обязанностей.

— Спокойной ночи, Айра, — отвечала жена, вешая трубку. Квик возвел глаза к потолку.

— О Боже, дай мне сил, если ты существуешь, — попросил он, — и, пожалуйста, сделай это, даже если тебя нет.

Приготовления ко сну малость отвлекли его, так, наверное, успокаивается собака, кружащая по траве, прежде чем улечься на ночлег. Это была не первая его вахта здесь, и место было соответствующим образом экипировано. Теоретически он все мог сделать и из своего дома. Но на практике это означало дополнительные подсоединения — например к специальной системе хранения данных, которые будет дорого устанавливать и которые не обеспечат секретности. Квик послал за едой, сделал из кушетки кровать, расстегнул одежду, улегся и подумал, чем бы развлечься. Быть может, почитать что-нибудь из классики, что-нибудь любимое — или посмотреть классическое зрелище, которое он давно не видел? Нет, он был слишком взволнован. Отдаться бездумной релаксации, чтобы набраться сил, проиграть одну из благородных речей, произнесенных основателями партии… Кстати, а почему бы не просмотреть парочку собственных… изучить форму, подумать, над чем можно еще поработать? Он потянулся к пульту.

Звякнул телефон.

Айра соскочил с кушетки, заставил себя успокоиться, но тем не менее он покрылся потом и дрожал.

— Я наконец узнала, — проговорила Паламас, звуковой фон свидетельствовал, что она звонит из своего кабинета, где бы он там ни находился. — Похоже, «Чинук» обнаружен, они приближаются к Колесу с дальней стороны.

«Бродерсен, чтоб его изобретательная душа горела вечным пламенем в мифическом аду! Догадался, сукин сын!»

— Сообщите в точности свою информацию, прошу вас.

В соответствии с ее ответом вероятность казалась достаточно высокой. На краю запретной зоны обнаружен металлический предмет примерно нужного размера. Он направляется внутрь, с низким ускорением или почти без него. Еще пару дней назад солнечный погодный монитор зафиксировал реактивную струю, которая была направлена в нужную сторону. Все факты указывали на то, что «Чинук», имея достаточную скорость, направлялся к Колесу Сан-Джеронимо и, рассмотрев все, вновь направился к Солнцу, чтобы вернуться к Земле с тем урожаем, который состряпает его экипаж. Нет, сперва они выступят с передачей, которую примут тысячи приемников, едва их корабль окажется вблизи планеты.

— Полагаю, что мы можем поразить его, — проговорила Паламас. — Лазеры могут промазать, но, если радио корабля включено, как требуют правила, корабль получит сильный сигнал.

— Нет… то есть подождите. — Квик направлял слова. — Я весьма высоко ценю ваши усилия, миз Паламас. И не забуду их, но это дело настолько важное, что я просто не могу сказать вам всего. Боюсь, что мне придется обратиться к вашему терпению.

Он наклонился поближе к микрофону.

— Это следует сделать столь секретно, насколько возможно, — проговорил он. — Никакой утечки в службы новостей… ни намека, ни шепотка. Я воспользуюсь властью министра, которой располагаю по союзному договору. Космический корабль получит приказ направляться прямо к Т-машине и возвращаться в систему Феба, выключив внешнюю связь, под угрозой тягчайшего наказания за непослушание.

Вы поняли меня, миз Паламас? Самого строжайшего наказания. Нас с вами может ждать долгая, полная работы ночь. Мне придется известить нужных людей, переговорить с ними, все устроить. Вам нужно будет обратиться к своим начальникам, соединить их со мной, получить их поддержку, прежде чем вы пошлете космические подразделения выполнять мой приказ. Вы слышите меня, миз Паламас?

— Я понимаю… мистер министр.

— Хорошо. — Квик напряженно улыбался. — Повторяю, ваши услуги в данной ситуации не будут забыты. А теперь давайте затратим несколько минут, чтобы обсудить, что это значит и как действовать самым лучшим образом.

Женщина средних лет, полновата для своего возраста… вчерашняя проверка показала, что она является кроткой супругой и зарегистрированным членом конституционной партии, но Квик добивался энергичного сотрудничества в ситуациях более трудных, чем эта.

Страх в душе его начал таять. Бродерсен и компания бежали, нарушив закон на Деметре, их обвинили в заговоре против общественного порядка. Он располагал ордерами на их арест, где все было прямо так и написано. Имея поддержку в нужных местах, Квик обладал полномочиями отправить их назад через Ворота, лишив связи, пригрозив, что корабль будет поражен ядерной боеголовкой при малейших признаках возмущения. Тем временем он вызовет Аури, и она возьмет их под опеку.

Деталей и предосторожностей было много, например, возле Колеса не было ни одного корабля, кроме «Чинука» и пустого «Эмиссара». Бродерсен может рискнуть с отчаяния. Как бы гладко ни складывалось дело, Айре Квику предстояла кропотливая работа, притом нужно было прикрывать свой след и объяснять причины. Ему требовалась самая сильная поддержка, и на высочайшем уровне.

Более того, этот кризис заставил его с полной ясностью видеть, что он и его друзья медлили чересчур долго, были слишком милосердны к «Эмиссару» и его экипажу. Настало время действовать ради всего человечества. Эта мысль привела его в неописуемый восторг. Квик победно улыбнулся. «Клянусь небом, Бродерсен, — подумал он. — Я загоню тебя в корраль, оседлаю, влезу на твою спину и сломаю ее… но спасибо за вызов!»

Глава 18

Когда директива достигла «Чинука», капитан корабля первым же делом издал собственное распоряжение:

— Выключить двигатель, пятиминутная перефазировка. Завыла предупреждающая сирена. Экипаж заторопился к способным упасть предметам и к опорам. Тем временем тяга двигателей медленно уменьшалась, наконец корабль оказался в состоянии свободного падения, когда ускорение ему придавало лишь далекое Солнце.

Кейтлин стрелой выскочила из каюты в кабинет Бродерсена; она быстро — и с радостью — освоила передвижение в невесомости. Никакие тревоги не могли лишить ее лицо и тело радости полета. Легкая, облаченная в комбинезон, она пролетела через дверной проем, дважды оттолкнувшись от переборок, добралась до стола и затормозила, взявшись за рукоятку — с усилием, бросившим кровь к щекам… Бронзовые локоны вспорхнули, Кейтлин потянулась через стол с поцелуем.

— Полегче, полегче, — проговорил Дэн, не подымаясь из кресла. — Сейчас нам придется быстро принять пару-тройку решений.

Кейтлин мгновенно посерьезнела.

— А как ты оказался здесь?

— Стеф позвонил, — признался он без надобности. Дежуривший в командном центре помощник принял известие и вызвал Бродерсена по личному каналу.

— У тебя озабоченный вид. Что же случилось, жизнь моя?

— Ты все услышишь вместе с остальными. — Взмахнув рукой, он едва не отбросил ее, потянувшись к переключателю интеркома.

Она вспылила:

— И с какой стати ты отталкиваешь меня, как бездушную вещь?

— Черт побери, — он не то сердился, не то просил. — Скорей всего нам придется срочно лететь к Колесу, и каждую секунду мы на две сотни километров ближе к промаху.

Внезапно все осознав, Кейтлин не стала тратить время на извинения и просто погладила его по голове.

— Капитан экипажа, — объявил Дэн. — Внимание. Мы приняли сообщение с Земли… дальневещательное, им, должно быть, пришлось потрудиться, чтобы засечь нас и идентифицировать. Послание помечено правительственным кодом. Нас разыскивают на Деметре, цитирую: «…в связи с выдвинутыми серьезными обвинениями по участию в заговоре против общественного порядка и безопасности»; требуют, чтобы мы немедленно последовали к Т-машине. Нет, конечно, не по прямой линии, они определят параметры траектории. Мы не имеем права приближаться к любой станции, откуда можно сделать широковещательное заявление с помощью нашего аутеркома. К тому же нам запрещают разговаривать вообще со всеми, за исключением правительственного корабля, который войдет с нами в контакт. Еще нас предупредили, что высланные сторожевики обеспечат выполнение этого приказа, цитирую: «…самыми строжайшими мерами». Подписано: «Айра Квик, союзный министр исследований и науки», речь идет о чрезвычайной ситуации. — Он вздохнул. — Короче говоря, братья и сестры, враг ввязался в игру быстрее, чем я опасался; нас ждет такое же забвение, в котором почил «Эмиссар», если даже не худшее. Что будем делать?

— Господи Иисусе, Мария, Иосиф! — вырвалось у Кейтлин, прежде чем она осадила себя, сжимая побелевшими руками перекладину. Она смотрела на Бродерсена глазами, превратившимися в твердые изумруды. Интерком доносил общий ропот.

— Тихо! — приказал Бродерсен. Когда все успокоились, он произнес:

— Ну как: послушаемся, как положено скромным маленьким налогоплательщикам, или же будем действовать самостоятельно? Но саботировать приказ правительства придется немедленно. Вот почему я выключил тягу, что отнюдь не дает нам достаточно времени на раздумья… думайте быстрее, люди.

— Нам надо бы собраться вместе, так чтобы видеть лица, а не слышать только голоса, — запротестовала Кейтлин.

— Так, но я говорил тебе, что наша скорость по отношению к Солнцу…

— Что, если чуточку притормозить и направиться прямо к этому Колесу бесчестья? Если мы потом решим проявить кротость, на Земле не узнают, что мы сделали до того, правда?

— Господи, а ты, может быть, и права. — Бродерсен взялся пальцами за подбородок и принялся размышлять вслух:

— Итак, посмотрим… можно изменить наш нынешний вектор и направиться на рандеву… по-моему, мы вполне можем проманеврировать два-три часа, прежде чем радары, находящиеся в астрономической единице от нас, сумеют подметить различия… конечная скорость сигнала, большая расчетная ошибка… к тому же мы, в сущности, должны направиться в том же самом направлении… да! — Выстрелом он хлопнул по крышке стола, движение подбросило его тело. — Ставлю свое левое яичко против твоей девственности, Пиджин, что мы можем проложить курс к Колесу, так что никто из тех, кто сидит не ближе от нас, чем орбита Марса, не сумеет сказать, что мы топаем не в ту сторону.

Он взревел:

— Стеф и Фил! Начните торможение на половине земного тяготения. Пара часов не лишит нас возможности искупления.

— А не нужно ли немедленно отправить сообщение на Землю и сообщить, что мы повинуемся? — спросил Зарубаев.

— Конечно же, конечно, — согласился Бродерсен. — Приказ определяет форму нашего ответа. Просто три цифры — один-ноль-один, какому-то чиновнику в астробюро, не называя себя. Что-то они ударились в секретность, правда? Ладно, Стеф, включай лазер. Сью, — продолжил он, — ты понимаешь, в чем дело? Прежде чем мы сможем приступить к планированию, нам необходимы факты. Включись и рассчитай, сумеем ли мы достичь Колеса так, чтобы из внутренних частей системы казалось, что мы следуем по предписанной траектории. То есть как долго мы можем изображать такое намерение? Учти все станции, которые могут следить за нами, и не забудь, что радиолокационный диаметр Колеса может возрасти за счет его радиационного поля. Сделаешь?

— С вероятностью, — ответ Гранвиль оказался много прохладней, чем можно было ожидать старому знакомому. — Никаких гарантий.

— Хренота, в этой вселенной нам остается только рисковать. Много ли тебе потребуется?

— Полчаса, наверное, в основном на розыск данных.

— Хорошо. Если ты даешь положительный ответ, мы начинаем двигаться в ту сторону, которую ты назовешь оптимальной, чтобы добраться до Колеса незамеченными. Потом мы встретимся в общей каюте и переговорим. Я лично за спасательную операцию… за то, чтобы освободить людей с «Эмиссара». Вы можете не согласиться со мной. — В общем наметил цель Бродерсен. — Так что, пока мы выжидаем, готовьте аргументы. Подумайте хорошо, если хотите, молитесь Всевышнему о помощи, но думайте!

Подумав, он припомнил, что они говорили — не фразы, сказанные друг другу, разрозненные, как бывает всегда, когда люди пытаются рассуждать вместе, — нечто вроде синопсиса, попытки заключить в рамки различные настроения и идеи.

Сергей Зарубаев держался очень холодно.

— Какой еще выход остается у заговорщиков? Они могут только убить нас!

Стефан Дозса выпалил, ударив кулаком по колену:

— И они засядут в правительстве. Быть может, они даже станут правительством. Так деспотизм превращается в тиранию.

Филипп Вейзенберг, подрагивая от чувств, которые он редко показывал:

— Все это похоже на наш первый шанс, на первый шанс человечества отыскать Иных. Разве можно допустить, чтобы он остался последним?

Мартти Лейно в ярости:

— Нет Черт бы подрал тебя, Дэниэл Бродерсен! Мало тебе того, что ты уже втянул в это дело семью, за которую якобы отвечаешь? — Но потом сдался и он, помрачнев, в основном потому, что остался в одиночестве, отчасти же потому, что Дозса посмеялся над его трусостью так, что капитану пришлось даже останавливать.

Кейтлин Малрайен с громким пылом:

— Что вы хотите этим сказать: я слыхала, что должна буду оставаться на корабле, пока вы будете совершать свой набег! Я хочу, чтобы все знали… — и ее тоже пришлось успокаивать, прежде чем она нерешительно согласилась.

Сюзанна Гранвиль мягко:

— Зачем мне было нужно сюда, мой капитан, как не за тем, чтобы следовать за вами?

Он сам:

— Быть может, я и переигрываю, направляясь к Колесу. Но, откровенно говоря, я так не считаю. Я недооценил позицию, в основном Аури Хэнкок. Надо понимать, что они действовали столь быстро и решительно, как если бы мы направились прямо к Земле; там у нас осталось бы меньше места для маневра и, безусловно, отсутствовали бы окончательные свидетельства возвращения «Эмиссара».

Ну, им было бы куда как легко отослать корабль с мертвым экипажем к Сириусу, с нами разделаться будет не труднее. Не стану утверждать, что так и будет, но я бы сказал, что подобный исход меня не удивит. Кто хочет сидеть и дожидаться такой судьбы?

Если мы сумеем выудить компанию Лангендийка из вон той тюряги — я лично убежден, что иначе как тюрьмой назвать это сооружение трудно, — вы потом спросите, что делать дальше. Не знаю, могу сказать только, что мы получим решающие доказательства. Снимки «Эмиссара», которые сделали наши сканеры, можно подделать, но как можно подделать людей? Кстати, как вы понимаете, они могли научиться чему-то полезному там, где побывали.

Но не следует на это надеяться. Я разработал парочку альтернативных планов на предстоящую схватку, которые хотелось бы обсудить с вами. Они, безусловно, весьма произвольны. Придется еще посмотреть, как лягут кости. Только теперь нас ждет не игра в покер… поймите, мы будем стрелять в цель. Если вы принимаете мое предложение, я примусь думать о том, как извлечь нас из той кутерьмы, в которую мы попадем у Колеса. Быть может, подобного шанса и не обнаружится.

Вейзенберг вырезал знаки отличия из листового металла. Кейтлин чуточку перешила комбинезон, и Бродерсен принял облик контр-адмирала миротворческих сил. В одиночестве на командном центре он ожидал контакта по интеркому. Молчание окружило его; невесомость, лишившая его тело в кресле значительной доли веса, только сгущала тишину. Дэн слышал свое дыхание, ощущал воротник на горле. Легионы звезд усыпали экран, Млечный Путь сверкал во всем своем протяженном величии; солнечный диск, подобием фараона, застыл между крыльями света. Цель полета в увеличенном виде предстала на одном из экранов: спицы и обод медленно вращались, как бы перетирая неведомую муку. Пленный корабль находился не в этом поле, и Бродерсен не стал перенастраивать сканер в его сторону. Он уже видел его и снял на пленку. Он уже все видел. Душа вспомнила первые колкие протесты Лейно. «Прав ли я? Теперь я обречен, но следовало ли мне начинать? Что, если Квик и его шайка пытаются защитить нас от чего-то совершенно ужасного?»

«Ха!» — отвечали в дружном возмущении его рассудок и воля.

«Но, быть может, мне следовало остаться дома? — мелькнула призрачная мысль. — Менее всего из-за Лиз, пусть Мартти думает только о ней; скорее из-за Барбары и Майка». Дэн ощутил на своих коленях их крохотные попки. Вспомнил теплоту и мягкий нежный запах детского тела. «Не то чтобы Деметры не хватило бы на их жизнь… Просто открытие галактики сулило всяческие революции — на мой взгляд благотворные, хотя я, может быть, и ошибаюсь, — или же скверные, но кто и в чем может быть уверен?.. Но это не та безопасность, в которой должен оставить своих детей отец…»

Дэн напрягся. «Кобылье дерьмо! — отвергая, выпалил он сие. — Неужели я осужден пережевывать одно и то же? Союз шаток, как и любая страна, на Земле зреет вполне реальный и нестабильный ад, а Деметра — это всего лишь ворота, открывающие путь из Земли в космос. Но Вселенная полна новизны: новых обитателей, познаний, идей. Единственная беда в том, что она не предоставляет абсолютной безопасности. Нет, для части ее это не так. И оказаться близко к этой части можно лишь при везении.

Эй, звонок! Конец проповеди…»

Он нажал на клавишу. На телеэкране показалось изображение молодого человека в гражданском одеянии, но явно с военными манерами. Тем не менее его удивление было несомненным. Беспокойство Бродерсена чуточку улеглось: на Колесе никто не знал новостей.

— Специальная миссия миротворческих сил, — объявил он. — Мэттью Фрай, — адмирал, командующий транспортом «Чинук». — Свой псевдоним он позаимствовал у сторожа, караулившего хижину Кейтлин. Но именовать другим именем корабль было бы глупо; кораблей класса «Королева» и так слишком немного.

Три секунды световые волны несли его слова через космос, плюс время на реакцию на дальнем конце, плюс время путешествия сигнала обратно — одиннадцать сердцебиений; Бродерсен сосчитал и уголком ума ощутил удовольствие от того, что их не оказалось больше.

— Сэр, простите, сэр, — глотнул молодой человек, — мы не располагали никакими признаками того, что кто-то находится вблизи нас.

«На это я и рассчитывал. Зачем вам следить за окрестностями? И зачем Кепку извещать вас? Подобный поступок вызвал бы излишнее любопытство. К тому же радары ничего не смогут ему показать, поскольку вы будете еще несколько часов прикрывать нас».

— Я боялся, что вы могли услышать радиообращение к нам. Но у вас не было причин слушать. Любое сообщение вам будет передано экономным лазерным лучом, поскольку ваша орбита точно известна.

— Вы не должны были иметь никакой информации до самого последнего момента, — заявил Бродерсен. — Свяжите меня с шефом по закрытому контуру.

Время!

— Сэр, он отсыпается после дежурства; может ли подождать ваше дело?

Бродерсен как раз и ожидал подобной возможности, чтобы выяснить больше. Он принял вид самого рьяного служаки.

— А где же субординация? — заметил он. — Назовите вашу должность, чин и имя.

Время!

Трудно объегорить человека при такой замедленной передаче. Однако высокопоставленный офицер миротворческого корпуса производил впечатление, особенно в космосе, где властью своей он мог решить вопросы жизни и смерти.

— Простите, сэр? Да, конечно, извините, я сейчас подниму полковника Трокселла.

— Я хотел знать вашу должность, чин и имя. Назовите мне их. Время!

Офицер побледнел и беспомощно проговорил:

— Североамериканская секретная служба, лейтенант Самюэль Вебстер.

«Так вот с кем я имею дело. Североамериканцы Квика, все складывается».

— Вам следует научиться исполнительности, если не хотите неприятностей, лейтенант Вебстер. Но я не буду упоминать ваше имя в отчете. Пришлите мне полковника.

Время!

— Да, сэр! Благодарю вас, сэр!

Прошло еще больше времени, целая минута.Бродерсен жалел, что подобный облик не позволяет ему раскурить трубку.

На экране появился крепкий мужчина, с поспешно расчесанными волосами, в торопливо наброшенной куртке.

— Говорит Трокселл, — он поглядел в экран. — Адмирал… э… Фрай? Приветствую вас, сэр. Вы застали нас врасплох, но мы постараемся исправиться. — Он сомкнул губы, жест означал, что разговор закончен. Военная привычка.

— Очень хорошо, — проговорил Бродерсен. — Во-первых, вы поддерживаете полное молчание по аутеркому, если не считать связи с моим кораблем. Если вы получите любое сообщение, я хочу знать текст его и сам продиктую ответ. Причину я вскоре вам объясню. Во-вторых, я хочу ускорить свой корабль до одного g, что позволит мне состыковаться с Колесом через пять-шесть часов. Это возможно? Время!

— Но… да… но, адмирал, в порядке общей рутины, я бы хотел видеть ваши полномочия.

Это было учтено.

— А вы покажете мне ваши, полковник? Время!

— Что? Простите, будьте любезны объясниться! Бродерсен усмехнулся, как бы, по его мнению, поступил настоящий адмирал Фрай:

— Вы действуете в чрезвычайно секретных условиях. Североамериканская секретная служба никогда не славилась тем, что во всю размахивала секретными документами. Как и миротворческие силы. Когда я прибуду, мы поместим наши удостоверения в шпули «Омега» в вашем читающем устройстве и сопоставим их. — Сканирование для передачи автоматически сотрет закодированную информацию.

Время!

— И ваша миссия действительно настолько секретна?

— Поскольку она связана с вашей. Полковник, признайте: вы охраняете членов экипажа «Эмиссара». А вы готовы принять еще один экипаж, но уже из инопланетян, а не людей?

Эффект оказался столь сокрушающим, на что и рассчитывал Бродерсен. В противном случае ему оставалось припустить восвояси и попытаться передать свои новости на один-два космических корабля или на изолированную базу на астероиде или две, прежде чем сторожевики догонят его, а от них ничего хорошего ждать не приходилось. Сомнения оставили Трокселла вообще. Они были слабыми с самого начала. У него не было никаких причин подозревать, что с фактами знаком еще кто-то, кроме членов правительства и экипажа «Фарадея».

И все же следует проявить осторожность, но надуваться изо всех сил. Иначе говоря, имея на руках две пары, следует изображать, что имеешь целую масть. Претендуя на обладание сведениями, которых он не должен был иметь, ему следует выудить все необходимое из Трокселла под прикрытием своей собственной истории.

Пока она выглядела так: после возвращения «Эмиссара» миротворческий корпус разместил дополнительную охрану возле фебийской Т-машины. Появился странный аппарат. К нему приблизились, и экипаж сдался в плен без сопротивления. Зафрахтовав свободный и хорошо экипированный, но бездействующий исследовательский корабль «Чехалиса», миротворческий корпус погрузил их безопасности ради и отправил в Солнечную систему. Чтобы предотвратить любые неожиданности, Фрай объявил на выходе из Ворот, что направляется на Весту, и действительно пошел к ней, прежде чем сделать петлю.

Трокселл поверил. Не будучи дураком, он тем не менее был склонен к доверчивости. Бродерсен рассчитал верно. Охранники Колеса — двадцать один человек, это он выяснил, изобразив легкое непонимание — должны были более или менее придерживаться акционистской идеологии. Иначе Квик, изучавший досье и, вне сомнения, проводивший глубинные психические обследования каждого волонтера, вызвавшегося выполнять «весьма важное и конфиденциальное поручение», не подобрал бы их для этой работы.

Вскоре Трокселл разговорился, он хотел оправдать себя… он, запертый здесь уже многие недели со своими пленниками, которые по сути дела обвиняли его. Бродерсен терпеливо слушал его, поощрял все антизвездные рассуждения. На минуту ему захотелось поверить в то, что подобный арест действительно мог быть оправданным актом со стороны Совета. Но нет. Несколько предложений не могут подорвать веру у человека.

Тем временем сердце его ухало, кожа покрывалась мурашками, душа стонала, скрываясь под внешним спокойствием: между обрывками лекций он улавливал истину. Экипаж «Эмиссара» провел восемь лет по ту сторону Звездных ворот. Они потеряли трех членов экипажа. Карлос и Джоэль остались в живых. Они подружились с чужаками и по мере возможности вступили в культурный обмен. С ними прилетел один инопланетянин. Бродерсен не смог даже понять, на кого было похоже это создание. Выходило, что оно жило примерно в земных условиях, имело человеческий рост и являлось единственным представителем своей расы, которого выслал его народ, чтобы человечество могло завязать с ними взаимоотношения…

— И теперь они отправили уже свой корабль? — переспросил Трокселл. — Неужели с их точки зрения мы такие тупые?

— Ну что ж, у них могли найтись причины, чтобы передумать, — размышлял Бродерсен. — Придется разобраться, и в вашем распоряжении находятся люди, имеющие опыт общения с ними.

Еще более важно то, что Совет решил получше разобраться с ними, прежде чем предпринимать какие-либо меры. Надеюсь, что арест этой группы послужил достаточной мерой и нам не придется предпринимать более решительные шаги. Вы прекрасно понимаете, полковник, что нам не нужна публичная истерия. От этого и секретность.

Время!

— Да, конечно, я не спорю, адмирал Фрай, давайте обсудим мероприятие, так? Какие предосторожности вы имеете в виду?

…Наконец переговоры закончились.

Возвратив телам полную земную тяжесть, «Чинук» гнал вперед. Колесо достаточно прибавило в размере и было заметно уже невооруженному глазу. Когда внешняя связь умолкла, экипаж получил свободу, чтобы поболтать. Бродерсен понимал, что ему следует надлежащим образом все организовать. Предприятие будет рискованным — это в лучшем случае.

Он встал, потянулся и расслабился, напряжение спало. «К черту всю спешку, — решил он. — Я переговорю с ними и дам все возможные наставления. Это не слишком уж хорошо: потому что потребует не более часа или двух. Сперва надо отдохнуть. Схожу-ка я к Пиджин. Возможно, это наша последняя встреча».

Глава 19

Покорный точным импульсам вспомогательного двигателя, «Чинук» устремился к пустой ступице Колеса. Огнецветные пары клубились в ночи и таяли. Так можно было быстро избавиться от колоссального электростатического потенциала, защищавшего корабль от космических лучей. Когда «Чинук» принял правильную ориентацию и лег на нужную траекторию, внутри корабля начал раскручиваться гироскоп. Он набирал скорость до тех пор, пока не стал вращаться чуточку быстрей, чем станция. Корабль уже почти поравнялся с ней.

Люди сидели, чтобы избежать дурноты, вызванной изменением искусственного тяготения вдоль радиуса и силой Кориолиса. Бродерсен утешался уверенным голосом вахтенного офицера впереди. Прикрытие объясняло отсутствие на «Чинуке» других опознавательных знаков, кроме регистрационного номера и яркой эмблемы его компании, так же как наличие энергопушки и трубы для запуска ракет. Заговорщикам пора бы уже проявить подозрительность, хотя бы на Земле, и прислать предупреждение со скоростью света. Но все это еще будет. Впрочем, сердце тянуло, челюсти ныли — так плотно он стискивал их, — холодный пот стекал струйкой по хребту. Последний раз он был в сражении более чем четверть земного столетия назад.

Космический корабль входил в ступицу со скоростью нескольких метров в секунду, чуть-чуть в стороне от оси. (Слава Богу, у корабля такой величины остается не слишком большой зазор.) Снаружи роликовые подшипники мягкой поверхностью остановили «Чинук», нос корабля выдавался из переднего конца ступицы, корма и фокусирующие трубы с другого. Угловая скорость вращения сделалась равной скорости вращения Колеса в тот самый момент, когда грузовой и пассажирский переходы оказались напротив соответствующих входов. Таким образом Колесо приобрело дополнительный угловой момент, но изменения были незначительными. Когда достаточное количество причаливающих кораблей заметно подействует на вращение, ракетный двигатель на ободе Колеса снизит скорость.

Поскольку прибывший корабль не нес в себе груза, который следовало перенести в Колесо, навстречу гостям выдвинулся лишь пассажирский переход. Резервный бак наполнил его воздухом; уравнявшись, давление активировало сенсор, замерцавший зеленым огоньком и загудевший. Можете проходить.

Бродерсен провел деревянным языком по пересохшим губам. И как бывало с ним прежде, но все-таки чуть иначе, вдруг остыл: у него чересчур много дел, чтобы позволить себе волнение.

— О'кей, — сказал он своим. — Вспомните нашу договоренность и сигналы, — и поцеловал Кейтлин, стоявшую возле него с автоматическим пистолетом в руках. Сюзанна находилась где-то в недрах корабля, подсоединенная к своему компьютеру и через него ко всему кораблю, который отреагирует на каждую команду, которую она отдаст. Скудость информации заставляла ее ограничиваться несколькими базовыми действиями, но Бродерсен был рад и такой поддержке.

— Удачи, — пожелал он своим и направился вперед. Центробежная сила, равная одной десятой земного тяготения поместила воздушный люк под его ноги, внутри воздушного шлюза были поручни. По ту сторону стыка причальная труба предоставила ему другой набор поручней, располагавшихся теснее, потому что она была сложена на манер аккордеона до минимальной длины. Лампы дневного света бросали странные тени на складки. Бродерсен ринулся вниз; низкое тяготение обладало известными чарами.

Вынырнув с другого конца, он направился по короткой жесткой лестнице к балкону, предназначенному для выгрузки багажа. Там вторая лестница направлялась к палубе, но он остановился и огляделся. Настало мгновение, решавшее: нападать или бежать.

Широкий коридор пяти метров высотой дугой уходил по обе стороны, выпуклый сверху, вогнутый под ним. Дэн увидел двери, закрывавшие неиспользуемые помещения. Люк вел в спицу, коридор к ободу. Холл был выкрашен в тусклую краску и покрыт ковром. Громко жужжали вентиляторы, слегка пахло маслом — выдавая недавнюю заброшенность.

Под ним грудились люди. За исключением Трокселла, выделявшегося в деловой куртке и брюках, остальные были в комбинезонах. У каждого оружие: метательный пистолет, а не станнер. Бродерсен сосчитал всех — двадцать один, — и почувствовал прилив бодрости. Оцепенение еще не оставило их. Все они здесь, офицеры связи и управления, техники, квартирмейстеры…

* * *

Он сумел вынудить полковника согласиться на это и запереть своих нынешних пленников в аудитории. Бродерсен знал, где она находится. А вся команда должна была встречать вновь прибывших, чтобы помочь им эскортировать внеземлян, предположительно обладающих нечеловеческими способностями, пытаясь найти безопасное место.

— Приветствую вас, сэр, — обратился к нему на английском Трокселл. Его бас эхом загулял между голыми стенами. — Все в порядке?

— Да, — отвечал Бродерсен.

— Спускайтесь.

— Подождите минуту. Я хочу, чтобы кто-нибудь прикрывал мою спину.

— Как?

— Могу я себе позволить некоторую осторожность? Хорошо. Сергей?!

Появился Зарубаев с автоматом и встал рядом с капитаном. Агенты удивились. Бородатый, длинноволосый, одетый, как они, русский совершенно не отвечал их требованиям.

«Ну пора». Бродерсен выхватил пистолет. Зарубаев обратил вниз ствол.

— Не двигаться! — завопил Бродерсен. — Руки вверх, иначе стреляем.

— Какого дьявола… — Голос Трокселла умолк, когда загрохотал автомат Зарубаева. Предупредительная очередь пробарабанила о противоположную стену. Охранники застыли.

— Руки за голову! — приказал Бродерсен. — Быстро! О'кей, ребята, вперед.

К ним присоединились Вейзенберг и Лейно. Они были с автоматическими винтовками, за спинами стрелковое оружие.

— Пусть все остаются на местах и все будет в порядке, — проговорил Бродерсен. — Но всякий, кто проявит излишнюю прыть, погибнет. Понятно вам? Погибнет!

Внутренне он молил Бога о том, чтобы подобного не случилось. Эти парни не делают ничего плохого, просто такова их работа. Он сталкивался с подобными людьми, когда и в самом деле носил форму Союза, которому он помогал убивать. Симпатии обеих сторон трудно было согласовать.

Взгляд его блуждал вправо и влево. Зарубаев улыбался, словно бы радуясь стычке… быть может, так оно и было. Вейзенберг напряженно замер, рот его скривился, но ствол не дрожал. Лицо Лейно под шлемом темных волос вспотело и напряглось, он тяжело дышал, но также не казался испуганным. «А как насчет меня? — подумал Бродерсен. — Помнится, когда-то меня звали Каменной Рожей…»

* * *

Там позади, у шлюза, Дозса и Кейтлин составляли его резерв, охраняя путь к отступлению. Он попытался представить себе их лица. «Мы не на пикнике, не на игре в войну с любителями». Бродерсен разместил посты самым тщательным образом. Родившийся на Деметре Зарубаев некогда пустился в странствия и провел несколько лет в межпланетном корпусе миротворческих сил, и только потом поступил на работу в «Чехалис»; в бою не бывал, однако вымуштрован и знает маневр. Выросший в глуши Лейно был чемпионом среди стрелков. Вейзенберг умел сделать любой инструмент частью своего тела, а оружие — тоже механизм. Все трое обладали соответствующим космическим опытом. Дозса тоже, но не с оружием и редко за пределами корабля. Пиджин… да, за то время, которое у нас было, я сделал все, что мог, и сейчас мы узнаем, правильно ли я рассудил.

Ярость исказила лицо Трокселла.

— Вы безумны? — завопил он. — Что это, пиратство? Неужели вы надеетесь, что сумеете убраться в целости и сохранности, сукины дети… — Он задохнулся.

— Полегче там, — начал Бродерсен. — Я сказал, что не желаю вам зла, если вы не вынудите нас стрелять. Слушайте. Мы собираемся освободить экипаж «Эмиссара», задержанный по ложному обвинению. Вас обманули. Айра Квик — мошенник, и в скором времени он предстанет перед судом.

— Докажите! — бросил вызов агент. Бродерсен покачал головой:

— Как говорил Клеопатре Антоний, я не склонен к спорам. Узнаете из новостей, а сегодня будете следовать приказам.

Все туда, к двери под номером 14. — Он указал на дверь, находившуюся не так уж далеко от входа в спицу. — Все вместе. Я хочу, чтобы этот парень прекрасно вас видел. — Он ткнул большим пальцем в сторону Зарубаева. — Он будет следить за вами, пока остальные из нас освободят пленников. А потом мы разоружим вас и запрем. Дадим ручную дрель, молоток или зубило, что найдем — чтобы вы могли освободиться за час-другой после того, как мы улетим. Понимаете? Мы не хотим никому причинять вреда… Мы не бандиты, мы просто намереваемся исправить ужасную ошибку, которая угрожает Союзу. Считайте себя под гражданским арестом, повинуйтесь нам, и все будет в порядке. Но я повторяю: если вы заставите нас, мы будем стрелять. А теперь вперед! Руки на скальпы. Вперед!

Они двинулись от него. Бродерсен слышал ругательства, тяжелое дыхание, негромкие проклятия, замечал пот и яростные взгляды.

— Прекратить! — крикнул он и оборотился к Лейно и Вейзенбергу. — Вперед!

Не обращая внимания на лестницу, они прыгнули, как опадают осенние листья. Он последовал за ними и приземлился, ощутив толчок лишь ступнями и коленями. Люк располагался в двух прыжках и остался открытым. Бродерсен махнул рукой своим спутникам. Когда они оказались внутри, опытной рукой ухватившись за поручни, он последовал за ними.

Пистолетный выстрел заставил его остановиться. Второй, третий ударили по барабанным перепонкам. Бродерсен развернулся на месте. Группа агентов растекалась как шарик ртути. Люди разбегались, припадали к палубе, извлекали оружие и стреляли. Загрохотал автомат Зарубаева, внизу скорчилась пара тел, потом и он откинулся назад. Кровь брызнула из его шеи и живота.

Бродерсен яростно поглядел на врагов, в душе его вспыхнуло: «Фанатик, верующий, герой… должно быть, его прикрывали двое или трое, тогда он вытащил свое оружие и выстрелил… понимая, что почти непременно промажет, но начнет свалку… а я так и не заметил, кто это был…»

Он услыхал голос Трокселла, увидел, как отступили уцелевшие, когда Дозса сверху платформы пригнулся над лежащим Зарубаевым и стал яростно стрелять. Пули выли, отражаясь от стен, трещали выстрелы. Группа Трокселла исчезла в изгибе этого мира.

«Он не будет продолжать стрельбу в подобных условиях… Пистолеты слишком неточны, особенно здесь… при низкой тяжести, где на полет пули влияет кориолисова сила и плохой прицел…»

На полу остались в неизящных позах двое убитых, лица их сделались жуткими. Еще трое получили тяжелые ранения. Один полз в сторону, волоча за собой ноги, другой смотрел на раздробленную коленную чашечку и скулил, третий, привалившийся к переборке, забылся в шоке. Кровь Зарубаева заливала платформу, медленная и алая, медленная и алая. Дозса щерился на краю. Кейтлин уже стояла возле него — дикая, яростная — и ровно водила из стороны в сторону оружием, извергая потоки проклятий. «Теперь Трокселл попытается помешать нам освободить пленников».

Паралич оставил Бродерсена, поддавшегося оцепенению всего лишь на несколько секунд.

— Держитесь! — закричал он. — Прикрывайте нас, мы скоро вернемся. — И бросился к длинной округлой лестнице к лифту.

Вейзенберг и Лейно оставались там. Старший инженер явно только что удерживал молодого, помешав ему вступить в схватку, что было бы бесполезно, если не хуже. Они все еще толкались.

— Пошли, — сказал Бродерсен и нажал кнопку.

Лифт представлял собой стальную болванку, укрепленную под прямым углом к несущему его поясу. В проходе располагалось еще три таких же. Между ними размещались лестницы с удобными ступенями и площадками для отдыха. Они предназначались для экстренных ситуаций: длина спицы составляла почти девять сотен метров. Глядя в ее сумрачные глубины, Бродерсен видел, как они сходятся в перспективе едва ли не в атом, и головокружение прикоснулось к нему.

Вейзенберг осел на скамью и уставился в пол.

— Эли, Эли, — пробормотал он, — значит, так и должно быть. Оставшийся на ногах Лейно вцепился в поручень так, словно хотел согнуть его, и потряс винтовкой. Его горский диалект прозвучал грубо:

— Они пали, эти свинопасы… пали жертвой собственных деяний.

— Мы еще не разделались с ними, — механически отвечал Бродерсен. Душа его стонала, я втравил во все это Пиджин. — Не сомневаюсь, они попытаются перехватить нас возле аудитории.

Вейзенберг поглядел вверх, внезапно встревожившись:

— Они способны на это?

— Не знаю. Ты слыхал, как я старался выудить из Трокселла план расположения помещений. Но я не был слишком настойчив.

— Жесу Кристи, — простонал Лейно. — Эта штука просто ползет.

— Так и должно быть, — сказал Вейзенберг. — Здесь одновременно изменяются тяготение и давление воздуха. Нужно время, чтобы приспособиться. Враг тоже не в силах двигаться быстрее. К тому же они удалились от нас по направлению вращения. Аудитория располагается против вращения. У нас есть небольшое преимущество.

— Да — и нас троих хватит, чтобы их перестрелять, — добавил Бродерсен. — Садись, Мартти, восстанавливай силы.

Он подал пример, забрав винтовку из груза Лейно, но мысли его заметались: «Пиджин, Лиз, Барбара, Майк, звезды».

Однажды мальчишкой, возвращаясь под парусом через острова Сан-Жуана, он заработал галопирующую боль в ухе. Оставалось только терпеть, пока не лопнула барабанная перепонка, облегчив сатанинскую боль. На это ушла пара часов, но эта пятиминутная поездка, казалось, была длиннее.

Но закончилась и она.

Он несся первым по лестнице, которая через люк выходила на палубу. Дэн мог видеть перед собой примерно на сто метров, дальше изгиб перекрывал коридор, поднимавшийся перед ним, подобно пандусу. Подниматься не пришлось, но пока он топал по его гулким просторам, за ноги ухватилось земное тяготение. Дыхание застревало в груди.

Двойная дверь под фоторепродукцией, Армстронг на Луне… Бродерсен рассчитывал на то, что придется отстреливать замок, но перед ним оказалась простая задвижка — стальной стержень между двумя скобами, которые торопливо приварили, должно быть, уже после разговора с ним. Отодвинув засов, он широко распахнул дверь.

Выстроившиеся рядами сотни мест были обращены к сцене, столь же пустой, как и зал. Сидевшие поблизости исследователи с «Эмиссара» поднялись в удивлении. Большинство из них были одеты небрежно, но все они сливались вместе в глазах Бродерсена, пока он не увидел Джоэль… «Иуда-жрец, как поседела, похудела… ну что ж, восемь лет…» Он заметил среди них инопланетянина — химерическую смесь выдры, омара, утки, кенгуру, аллигатора, бурого дельфина; нет, инопланетянин ничем не напоминал этих существ, ему просто нельзя было дать имя, взгляд Бродерсена не был готов к восприятию таких очертаний.

— Мы освобождаем вас! — грохнул Дэн. — Мы ваши друзья! Мы забираем вас отсюда! Джоэль, ты помнишь меня?

— Свобода, свобода, свобода! — нараспев кричал Лейно. Высокий человек выступил из группы. Бродерсен узнал в нем капитана Лангендийка. Вейзенберг бросился навстречу к нему. Бродерсен и Джоэль остановились и, глядя друг на друга, потянулись навстречу руками.

Вейзенберг и Лангендийк остановились.

— Мы спасем вас, — проговорил инженер, переводя дыхание. — Вас задержали незаконно, мы явились, чтобы освободить вас, чтобы правда сделалась известной. Мы встретили сопротивление — к нашему кораблю, быть может, придется пробиваться с боем — так что берите оружие…

— Дэн, — удивилась Джоэль. Глаза ее стали громадными: черное дерево на лице слоновой кости.

Дэн подобрался.

— Поторопись, — бросил он, перехватив ее за руку. Джоэль в свой черед указала на внеземлянина, который двинулся к ней…

К ним присоединился мужчина.

— Дэниэл! — воскликнул он. — Рог todas los santos… — Карлос Франсиско Мигуэль Руэда Суарес. Полысел.

За ним следовала пышная блондинка. Бродерсен припомнил имя — Фрида фон Мольтке. Остальные смешались в возбуждении. Бродерсен отправился вверх по проходу, в котором он находился: не стоит сейчас попадать под замок.

— Поспешите, поспешите! — закричал он. Вейзенберг и Лейно могли передать прихваченное с собой оружие и за дверями. А потом пусть Трокселл побережется. Инженеры следовали за Бродерсеном, кричали, махали руками. И все же большая часть пленников колебалась. Лангендийк подгонял их, но они не были солдатами, и сердце не связывало их с дикими вторгшимися захватчиками. Шум и оружие рождали желание спрятаться. Им было нужно несколько минут, чтобы понять.

Бродерсен вновь выскочил в коридор. Правая рука его держала винтовку, левая Джоэль. Инопланетянин держался позади них, Лейно следовал за ними. Вейзенберг замер в дверях, призывая к себе отстающих. Фон Мольтке воспользовалась возможностью, чтобы взять автомат со спины инженера. Руэда Суарес повторил ее движение.

Тут из-за изгиба коридора появились Трокселл и его люди. Первый ряд, как щиты, нес за ножки пару больших столов, обратив их крышками вперед.

Бродерсен потом так и не вполне понял, что именно произошло. Разразилась новая схватка. Все, кто был с ним, отступили назад в коридор, они виляли, припадали на колени, ложились, бежали, стреляли, и каким-то образом все оказались целы. Враг непонятным образом исчез, когда они достигли следующей спицы.

Бродерсен понял, что их атака была слишком эффективна и не оставляла лишенным соответствующего вооружения агентам ни одного шанса. Так, должно быть, и случилось. А Трокселл сделал все, чтобы продержаться достаточно долго и задержать промедливших людей с «Эмиссара». Возвращение туда было бы самоубийством.

Джоэль вернула Бродерсена в настоящее.

— Послушай, Дэн, нам нужно кое-куда забежать. Фиделио… бетанин — инопланетянин — не может есть нашу пищу, у нас есть для него припасы.

— Да? — сказал он. — Нет, слишком рискованно.

— Нет, если мы поспешим, — отрезал Руэда. — Всемогущий Господь, Дэниэл, пойми — Фиделио связывает нас со всей своей расой.

— О'кей, — решил Бродерсен. — Вперед, галопом.

Склад оказался не так далеко, дверь не была заперта, и удобная упаковка рационов позволяла нести их; в основном все было приготовлено в обезвоженном состоянии. Нагрузившись, группа направилась к ближайшей спице, заняла лифт и направилась к ступице.

По пути они почти ничего не говорили. Все были ошеломлены. Бродерсен считал: он сам, Джоэль, инопланетянин, Вейзенберг, Руэда, Лейно, фон Мольтке. «Спасены четверо, ну что ж, это много, — если их удастся предъявить на Земле как свидетелей. Если же нет, он попадет в историю как отчаянный бандит, убитый в преследовавшем непонятные цели налете».

Лифт выпустил их. Они поспешили по коридору, загибавшемуся куда более круто. Вот платформа. Пиджин и Дозса… Пиджин. Пиджин! Она помахала ему. Бродерсен не видел Зарубаева, которого, должно быть, перенесли внутрь. При здешнем уменьшенном весе Кейтлин вполне могла это сделать. Выжил ли он? — этот вопрос может подождать. Трокселл скоро найдет способ приступить к действиям. Лучше поторопиться с отправлением.

Компания Бродерсена поднялась по лестнице в корабль, он вошел последним и рявкнул в ближайший интерком:

— Сью, теперь уносим ноги отсюда.

Закрылись люки, включился двигатель. На самом малом ходу «Чинук» отделился от Колеса и вышел из ступицы.

Пальцы прикоснулись к рукам Бродерсена. Оглянувшись, он увидел фон Мольтке.

— Если фы будете любезны, мистер капитан, — проговорила она с хриплым акцентом. — Я слыхала, что фаш стрелок ранен, а фооружение фесьма похоже на то, которым снабжен «Эмиссар».

— Да, — отвечал он, ничего не понимая от усталости, — да, это так.

— Я была стрелком на «Эмиссаре», — напомнила она ему. — Я могу сферить детали с фашими инженерами и отстрелить передающие антенны на корабле и Колесе. Лучше бы лишить фозможности перетфигаться и корабль. Тогда они не сумеют сообщить о нас на Землю. — И пока он медлил, добавила:

— Я сомнефаюсь, что они уже гофорили с планетой, но сделают это при перфой фозможности. А если мы помешаем, фреда им не будет. Они будут сидеть тихо, пока кому-нибудь не приспичит прислать за ними скоростной корабль. Тем фременем фы фыполните план, который есть. Ферно?

— Хорошо, — отвечал он, — согласен. Обсудите с Филом, главным инженером Вейзенбергом. И с нашей линкершей Гранвиль, — но думал он лишь о Кейтлин.

Минуту спустя режущий энерголуч сделал Колесо Сан-Джеронимо немым. Других повреждений не было, но ракета превратила «Эмиссар» в облако осколков. Жаль.

«Еще два преступления, — подумал Бродерсен. — Теперь мне следует придумать весьма надежные объяснения, чтобы добиться оправдания.

Впрочем, это неважно. Пока главное выжить.

Нет, пока важней всего сон». Он едва умудрился привести дела в порядок и назвать нужный курс корабля, прежде чем повалиться в постель.

Сергей умер. Кейтлин прижала Бродерсена к себе.

Глава 20

Вновь достигнув ускорения земного тяготения, «Чинук» направился к Т-машине. По предписанному маршруту путешествие заняло бы шесть земных дней.

— Лучше всего какое-то время соблюдать предписанные нам правила, и за это время выработать стратегию, — пояснил Бродерсен. — Иначе они направятся прямо за нами, а у сторожевика больше ног, чем у нас; кроме того, можно не сомневаться, что мы не сможем укрыться от ракеты со следящей системой наведения.

Фон Мольтке, вероятно, спасла и его и экипаж от этой судьбы, добавил рассудок. Известие о нападении на Колесо могло бы предоставить Квику превосходный повод просто взорвать весь корабль, тем самым избавив заговорщиков от затруднений, связанных с экипажем «Эмиссара», не говоря уже о вопросах, успевших прийти Трокселлу в голову. Безусловно, они могли попытаться что-нибудь сделать, и даже неудача могла оказаться летальной. Пока «Чинук» мог бросить свет на все дело, отряду Лангендийка не грозило ничего худшего, чем продолжительное заключение. С тактической точки зрения было даже неплохо, что Бродерсен не сумел освободить их. И теперь дело — свободы? — разложило свои куриные яйца по разным корзинкам. Наполовину, случайно, но его операция удалась.

«Нет. Это не так. Есть убитые, есть и раненые. Плохо и то, что среди них есть агенты. Сам я могу пережить это: они ввязались в драку с преступным безрассудством; быть может, проведенные в космосе недели лишили их осторожности — но погиб Сергей, мой собственный человек, мой собственный друг».

Он проснулся возле Кейтлин, осознавая лишь ее присутствие. Потом нахлынули воспоминания. Его неровное дыхание пробудило ее. Обняв его, она зашептала:

— Теперь мы ввязались в войну, Дэниэл, дорогой мой. А мужчины всегда погибали на войне. Твое дело правое, ты тоже восстал против тиранов и угнетателей, как часто случалось на Земле, и хорошо, что так. Я тоже знала Сергея, куда ближе, чем рассказывала тебе. Он радовался Вселенной; и если ему пришлось оставить ее, он может гордиться тем, что все произошло именно так, — голос ее медленно возвращал ему силы, наконец он смог встать и приступить к работе.

Потом, впрочем, он зачем-то вышел из их каюты, а когда вернулся, обнаружил Кейтлин безмолвной, на лице были видны следы слез. Он спросил, в чем дело, и она ответила — едва ли не шепотом, — что складывает песню и хочет побыть в одиночестве.

Итак, она отсутствовала, занятая своим делом, и Бродерсен встретился с Джоэль Кай, Карлосом Руэдой Суаресом и инопланетянином. Следовало бы устроить общее собрание, чтобы все могли услышать повесть «Эмиссара». Бродерсен не мог откладывать, ему следовало поскорее ознакомиться с фактами и сориентироваться, а это лучше делать, когда под рукой меньше людей. Невзирая на всю благодарность к Фриде фон Мольтке, он не стал приглашать ее; они не были знакомы и это могло помешать делу. Карлос был кузеном Антонии, первой жены Бродерсена. Когда она умерла, ему было мало лет, и хотя Руэда не часто встречался со своим бывшим родственником, у них нашлось достаточно общего. С Джоэль Кай Бродерсен впервые встретился девятнадцать земных лет назад; и, перебравшись на Деметру, всегда заглядывал к ней, когда посещал материнскую планету; ну а в последнее десятилетие… Не будучи точно уверен в своих чувствах к Джоэль — настолько не похожа она была на любую другую женщину в его жизни, — он испытал потрясение, когда она вошла в кабинет. Дни их рождения укладывались в один месяц, но Джоэль вдруг оказалось пятьдесят восемь; она провела много времени на чужой планете; странные края заставили поседеть локоны, которые он помнил черными до синевы, избороздили морщинами лоб, запечатлевшийся в его памяти тонким, чистым и ясным… истончавшая плоть обтянула кости, оставшиеся столь же изящными, как и прежде.

Бродерсен вскочил на ноги.

— Джоэль, — проговорил он, и горло его перехватило. — Привет! Как чудесно, что ты здесь.

Она улыбнулась. И улыбка, и голос не изменились, и то и другое казалось приятным и чуточку отдаленным, словно бы произведения Бранкузи и Делиуса.

— Спасибо тебе за все, Дэн. Я просто рвусь узнать смысл событий — безусловно, здесь все не просто. — Они взялись за руки и поцеловались бы, но тут в дверях появился Руэда, немедленно подступивший к капитану с объятиями.

— Дэниэл, Дэниэл, как великолепно! — выпевал он испанские слова. — Наш спаситель, наш воин — я переговорил тут кое с кем из твоего экипажа — или ты не знаешь, что мальчишкой я преклонялся перед тобой. И я был прав. Видит Бог, ты мужчина, истинный мужчина!

Сделав шаг назад, он разом вернул себе полагающееся аристократу достоинство. Бродерсен секунду разглядывал его. В прямом, с коротким носом и газельими глазами лице Руэды можно было заметить отголоски черт Тони. Невысокий, он успел нажить небольшой животик за время своего отсутствия, и Бродерсен понимал, каким неприятным казался Руэде этот призрак ранней старости… Вне сомнения, куда более неприятным, чем лысина. По крайней мере, хоть усы не изменились.

Потом появился инопланетянин, сразу перевесивший все прочие впечатления. Можно было полагать, что он (она? оно?) не имел таких намерений, решил Бродерсен. В любом случае вошедший казался застенчивым… впрочем, как знать? Бродерсен подумал, что ему придется сперва привыкнуть, прежде чем полностью осознать эту фигуру — походку, — запах морского берега, впрочем чуть неземного…

— Могу ли я официально познакомить вас с Фиделио? — улыбнулся Руэда.

Инопланетянин протянул нижнюю правую руку. Бродерсен обменялся с ним рукопожатием. Некогда в Южной Азии, во время службы в миротворческих силах, ему пришлось пожать руку ручному гиббону; тогда он был удивлен: палец обезьяны лежал не так, и в нем не было сустава. Рукопожатие Фиделио заставляло видеть в гиббоне родного брата.

Бродерсен поглядел инопланетянину в глаза, не напоминавшие ни одного животного ни на Земле, ни на Деметре. В душе его стучало: «Передо мной разумное инопланетное создание… так, так, так. Осуществился мой вечный сон».

— Фиделио, — он запнулся, — приветствую. Bienvenido.

— Buenos dias, senor, Y muchas gracias, — прокашляло и просвистело из клыкастого рта. Бродерсен вдруг расхохотался, — ни кому-то или чему-то; просто расхохотался потому, что возвратилось блаженство.

— Пройдемте в кабину, — пригласил он, покончив с формальностями. — Что я могу предложить всем? Фиделио не будет возражать, если я буду курить? Пусть все чувствуют себя уютно.

Через два часа они уже в общем осознавали, что творится на Солнце, Фебе и Центруме.

Руэда не мог более сидеть. Он расхаживал по комнате взад и вперед, рубил рукой как каратист. Кровь отхлынула с его лица, оливковая кожа побелела, он оглядывал тесные стены такими же узкими глазами, какими его предки смотрели на острие меча во время дуэли.

— Этого нельзя терпеть, — объявил он. — Этого просто не может быть. Они нарушат Обетование, закроют Звездные ворота… Ад! Убийства и похищения тоже числятся среди их преступлений, Дэниэл, Джоэль… Фиделио… Да не устрашимся мы зла, борясь с ними. Мы не можем быть не правыми.

Скрестив ноги в кресле, с горячей чашечкой трубки в руке, ощущая дым иссушенным языком, Бродерсен ответил:

— Я принимаю это за аксиому, Карлос, но вопрос у нас один: куда нам отсюда направиться, как и в какую сторону?

Джоэль выбрала жесткое сиденье напротив него и едва пошевелилась за все время, ограничиваясь словами, по большей части бесстрастно повествующими о Бете. Руки ее спокойно лежали на коленях. Фиделио восседал возле него, на треножнике, составленном из ног и хвоста, и также говорил немного, лишь усы его трепетали.

— Дэн, у тебя должна найтись пара идей, — проговорила она.

— Да? — Карлос резко остановился и посмотрел на капитана. — Ты всегда был смел, но никогда безрассуден.

Бродерсен нахмурился:

— Быть может, все изменилось. Или скорее в колоде оказалось слишком много джокеров. Я бы сказал, что, пожалуй, по-детски надеялся, что вы привезли на «Эмиссаре» сильную карту, с которой можно будет пойти.

Губы Джоэль едва заметно дрогнули.

— В таком случае нас не смогли бы задержать в Колесе.

— Нет… — Бродерсен помедлил, извлек трубку, положил ее на пепельницу и встретился с ней взглядом. — Ну хорошо, — сказал он. — Естественно, мы с моими спутниками обсудили заранее несколько схем. Но ни одна из них не кажется мне привлекательной. Посмотрим, что скажете мне вы.

Он стал откладывать на пальцах:

— Мы можем немедленно испортить жизнь этим сукиным детям, носясь по всей Солнечной системе. Конечно, мы не можем вечно бродить, но у нас хватит скорости, прежде чем баки опустошатся. Еды запасено на несколько лет, вода и воздух зациклены, обойдемся, пока есть топливо для мигматических ячеек, а они работают годы и годы… только вот Фиделио сможет выдержать… Сколько?.. Несколько месяцев? Но мы в любом случае не станем так долго болтаться в космосе.

Но корабли слежения могут обнаружить нас. Ускоряющееся судно — нелегкая цель, и мы, без сомнения, сумеем подбить некоторые из их ракет, но в конце концов они истощат ресурсы нашей обороны, удерживая далеко от Земли и любых поселений. Конечно, все предприятие может оказаться излишне долгим и крупномасштабным для заговорщиков — а они не могут позволить себе действовать публично, — но я не рассчитываю на это. Учтите, они обладают достаточной властью, чтобы засадить нас в тюрьму.

— Подожди, — сказал Руэда. — Мы можем связаться по лучу, правда? По-моему, твой радиопередатчик похож на наш и не рассчитан для передачи сообщений на астрономические расстояния. К тому же, возможно, никто сейчас не слушает нас. Но применение радио ограничено именно теми причинами, которые позволяют лазерам передавать далеко.

— У нас две проблемы, — отвечал Бродерсен. — Во-первых, как вам известно, подобные послания на Землю, Луну или спутники принимаются коммуникационным спутником и передаются к месту назначения. Возможно, вы не знаете, поскольку это не важно, что программа производит цензуру. В шифре может идти лишь определенный класс официальных сообщений. Все прочее подвергается компьютерному сканированию, и, если он выделяет ссылку на «помеченный субъект», известие передается человеку, решающему, способно оно причинить вред или нет. Подобная система восходит к годам Бед, и я должен признать, что она не столь уж плоха. Например, именно она помешала Финалистам запустить свои атомные бомбы. Мы можем не сомневаться, что шайка Квика начала думать над тем, что делать, когда вернется «Эмиссар», с того, что спокойно взяла контроль над связью — они разместили в нужных местах свои программы и людей — чтобы перехватывать все, что предполагает какую-то угрозу.

Во-вторых, мы должны суметь пробиться к кому-то еще, корабль это, астероид, или марсианская база, или что угодно. Я бы сказал, должны, поскольку в основном у всех весьма ограниченные способности для приема. Мы должны подойти — весьма близко, — ведь только корабли постоянно слушают на прием. Ну что ж, мы можем это сделать. Но если нас услышат, поверят ли нам? А потом, поверят ли уже тому, кто нас услышит? Не забывайте: мы имеем дело не с подобной мне, отбившейся от стада скотинкой; нам противостоят крупные и уважаемые политические фигуры… А они мастера — иначе и быть не может… мастера пропаганды и общественных отношений.

Тем не менее я полагаю, что открытые действия практически не дают шансов на успех. Скорее всего мы умрем, так ничего и не совершив.

О чем еще мы думали? Когда мы окажемся возле Т-машины, то будем вынуждены вступить в общение со сторожевым кораблем. В нынешних обстоятельствах следует ждать, что там окажется более одного сторожевика. Будем считать, что офицеры и экипаж в основном не злодеи и просто выполняют приказы, которые могут их даже смущать. И если мы расскажем им свою историю — даже покажем Фиделио — понимаете?

Дело в том, что заговорщики предусмотрели и это и уже подстелили себе травки. Иначе они не стали бы приказывать нам отправляться прямо туда, так? Они могут не знать, что Фиделио у нас на борту, но они знают, что мы видели и сфотографировали «Эмиссар». Сам факт уже достаточно опасен для них. Наверняка хотя бы на одном из кораблей пара ключевых офицеров — соучастники заговора. И в тот самый момент когда мы начнем рассказывать свои сказки, они обстреляют нас. А потом принесут извинения обломкам. Нетрудно заметить, что мы вооружены, на Деметре наверняка уже выписан ордер на наш арест. Конечно же, эти офицеры решат, что мы собираемся открыть огонь.

Третий вариант: мы проходим сквозь Ворота к Фебу и проверяем, как обстоят дела на дальнем конце. Быть может, там они не так хорошо подготовлены, хуже оборудованы, и мы сможем прорваться и сделать хотя бы что-то достойное. Я действительно подумываю об этом — поскольку у нас теперь есть вы и ваши знания. Что, если нам пройти путем, ведущим к Центруму от Феба, и попросить помощи на Бете? Но это весьма дикая идея, поскольку охранники не позволят нам уйти.

Но более всего меня смущает то, что Деметра населена не густо и относительно изолирована; новости можно легко контролировать. Там нас изолировать очень просто. Например, как только мы окажемся вдалеке от Т-машины и стерегущего экипажа, провожающий нас корабль выстреливает ракету. А потом мир услышит о трагическом случае, погубившем «Чинук». Не хочется думать такое об Аури Хэнкок, но подобное возможно. В противном случае нас ждет бесконечное заточение. Система Феба изобилует местами, где можно устроить тайный тюремный лагерь. Не сомневаюсь, что остаток вашего экипажа присоединится к нам.

Вот все, что мы могли придумать сегодня. И я предполагаю, что предпочтительней всего возвратиться на Феб и посмотреть, что можно там сделать, но при этом глядеть повнимательней и не зевать. Впрочем, я могу ошибаться и рад любым предположениям.

Вот так! — закончил Бродерсен. — Ничего себе вышла лекция! Неплохо бы еще пивка. Еще кто-нибудь хочет? — Он потянулся к холодильнику.

— Погоди, — проговорила Джоэль.

— Что? — Он замер на месте.

Изредка — когда проблема была необычайно волнующей или когда в постели оказывалось действительно хорошо, — он видел ее озаренной таким внутренним светом.

— Дэн, — сказала Джоэль трепетным голосом. — Мы можем отправиться к Центруму прямо от Солнца.

— Что? — воскликнул он.

— Да. — Она нагнулась вперед. — Бетане исследовали Ворота тысячу лет. И нашли кое-что лучше метода проб и ошибок. У них нет точной теории: пустяки в сравнении с тем, что знают Иные…

— Иные… — пробормотал Руэда.

— Но они кое-чего достигли, — продолжила Джоэль. — Если взять три места, три звезды, скажем А, В, С, обладающие Воротами; тогда, зная траектории вблизи Т-машин от А к В и от В к С, бетане способны вычислить прямой маршрут между А и С. В голове Бродерсена словно вспыхнула новая звезда.

— Конечно, без абсолютных гарантий, — проговорила Джоэль. — Они не настолько хорошо промерили локальную кривизну континуума. Но вероятность успеха достаточно высока. И, конечно, выше, чем у тех вариантов, которые ты предлагаешь.

— И… и… — Бродерсен мысленно перебирал все великолепие вариантов. — Мы направляемся к машине у Солнца, изображаем, что направляемся к Фебу… потом блефуем и углубляемся в транспортное поле настолько, что поразить нас уже невозможно: появляемся возле Центрума и отправляемся к Бете, а потом возвращаемся, прихватив с собой армаду бетан.

— И оружием их будет лишь правда, — заметил Руэда. Похоже, что и он еще не слыхал об этом, а потому притих в раздумьях.

Бродерсен прихватил бокал с пивом, стоявший возле кресла, и поднял его над головой.

— За честь этого дома! — вспомнил он свою молодость. — Мы сделаем это! Мы победим!

— Расчеты трудны, — предостерегла его Джоэль. — Мы с Фиделио должны будем провести исследования, и мне придется прибегнуть к голотевтике. Есть ли у тебя на борту необходимое оборудование?

Пламени, зажегшегося в ней, он еще не видал. Я еще вернусь к своей сути, светилась она. Жара и холод пробегали по ее щекам. И снова сделаюсь одной внутри Всего.

Руэда внимательно поглядел на нее. Бродерсен словно бы прочитал мысль перуанца. Станешь ли ты для нас тем, чем отказываются быть Иные?

Сергея Николаевича Зарубаева ожидали космические похороны, покрытое флагом тело его скользнуло в воздушный люк и, направляемое сигнальной ракетой, исчезло в космосе; товарищи его стояли рядом, и капитан читал отходную.

По обязанности корабельного фельдшера, Кейтлин обмыла убитого и положила в каюте. Наполнила маслом четыре чаши и, пристроив фитильки на плавающих винных пробках, устроила лампады, поставив их у его головы и ног. Потом притушила флюоросвет и собрала всех скорбеть по погибшему.

Поначалу все чуточку возражали — варварский обычай, цивилизованные люди собираются потом, за кофе, — но Бродерсен, Дозса и Гранвиль, и фон Мольтке поняли, пусть это и не значилось среди принятых ими традиций, — и заставили остальных согласиться. (Шкиперу хотелось как следует надраться вместе со своими людьми в этой паузе между битвами, и сам Сергей бы одобрил подобный повод.) Они собрались в кают-компании. Сью и Стефан кое-как украсили ее, изготовив из бумаги цветы. Появились крепкие напитки и закуска помимо обычных блюд; включены видеоэкраны, чтобы впустить внутрь Вселенную, музыку, которую любил Сергей, — его любимый балет. Все стояли и вспоминали его.

Через несколько часов Мартти Лейно отправился к себе. К тому времени все как-то ожили. Положив руки на плечи, Бродерсен, Вейзенберг и Дозса без всякого слуха выводили — Брод на реке Кабул.

Фон Мольтке и Руэда забрались в уголок, Гранвиль и Кай занялись серьезным разговором, а Фиделио наблюдал за привычками экзотической расы.

Лейно направился по кольцевому коридору к каюте Зарубаева. Дверь оказалась открыта. Он услыхал несколько нот, помедлил, нахмурился и вошел внутрь.

Лишенная убранства комната была погружена в тень, в которой растворялись желтые огоньки. Зарубаев лежал на кровати, облаченный в мундир. Волосы и борода чуть блестели, а лицо стало совсем отрешенным. Лампадки распространяли чистый запах и немного тепла. Кейтлин сидела возле покойного. На ней был синий кафтан, лучший из того, что она имела. Локоны свободно спадали на плечи. В левой руке она держала сонадор, правой же извлекала из него звуки, подобные лесному дуновению.

Кейтлин умолкла, когда вошел Лейно.

— Ох, — выдохнула она.

— Что… — он напрягся. — Прости за вторжение.

— Нет, подожди, не уходи. — Кейтлин попыталась подняться, заметила, как он напрягся, и села назад. — Ты пришел попрощаться, не буду мешать.

Он поспешно стиснул кулаки и разжал.

— Вы не мешаете мне, миз Малрайен.

— Ты не добр ко мне.

— Сейчас не время для выяснения отношений.

— Я не об этом, мистер Лейно. Если вы хотите побыть в одиночестве с другом, я могу зайти попозже, — она поднялась.

Вздрогнув, он ответил:

— Не надо, прошу. Я знал, что вы были знакомы с ним, но не… любили.

Кейтлин улыбнулась:

— Да, он был тихим парнем, правда? — Настала тишина, она добавила негромко:

— Во время нашего путешествия, даже показывая мне, как обращаться с оружием в бою, он не воспользовался возможностью проявить фамильярность, хотя прекрасно знал, что мне это понравится. Он видел во мне женщину Дэниэла, своего друга, а не капитана. Это много говорит о нем, правда?

Лейно покраснел:

— Когда вы познакомились с ним?

— До встречи с Дэниэлом, насколько я помню. Раненым он попал в госпиталь. Там мы и познакомились. Люди считали Сергея не умевшим шутить; это не так. О, он так искусно запудрил мне мозги, все скорбел, как плохо живется на свете русскому, не умеющему играть в шахматы… после того как он поправился, мы встречались, когда было время, а потом я начала проводить свободное время в Эополисе с Дэниэлом. Мы с Сергеем никогда не любили друг друга, но он значил для меня очень много.

— И для меня, — негромко проговорил Лейно, глядя на нее, стоявшую перед покойным. — Мы работали вместе в космосе, там, где человек должен доверять своему напарнику. На Деметре мы отдыхали, плавали, встречались на вечеринках… — Голос его умолк.

Она кивнула:

— То, что происходит между мужчиной и мужчиной, женщина понять не в состоянии… Но чувства эти драгоценны.

Полупьяный, он бросил ей:

— Ну а между мужчиной и женщиной?

Она обернулась, чтобы погладить лицо, некогда принадлежавшее Зарубаеву.

— Для этого найти истинные слова труднее, сколько бы ни старались поэты. — Взгляд ее обратился к Лейно. — Да, нас с Сергеем связывало больше чем просто удовольствие. — Молодой человек молчал. — Они никогда не понимали его, — проговорила Кейтлин, задержав дыхание. — Его считали скучным, а он был только застенчивым. О, каким веселым он был, почувствовав себя раскрепощенным! Его считали практичным, как машина. Но я помню ночь, когда мы выставили за дверь телескоп и затерялись в вечности, тогда он начал говорить об Иных. Он полагал, что они не могут игнорировать нас, как это кажется, но относятся с сочувствием и заботой, которые по молодости человечество еще не в состоянии ощутить.

Она умолкла и потом сказала:

— Но я заговорила тебя, когда ты пришел попрощаться с ним. Доброй ночи, Мартти Лейно.

— Нет, — он поднял ладонь, останавливая ее. — Прошу тебя, останься. Я не знаю никого другого, кто был бы так близок к нему. — Он прикоснулся костяшками пальцев к глазам. — Прости меня. Могу я спросить, что ты делала здесь?

— Ничего особенного. Он настаивал:

— Ты пела?

Кейтлин расправила плечи:

— Да, это так, я пела песню, как это делают в ирландском селе. Не следует делать это прилюдно, не таковы обычаи моих друзей на борту. Спокойной ночи.

Он протянул руку, преграждая ей путь.

— Прошу вас, миз Малрайен… Кейтлин… пожалуйста, не уходи. Ее зеленые глаза встретили его голубой взгляд.

— Почему?

— Потому что я сказал тебе, что у нас тяжелая потеря… а в кают-компании поют Киплинга. Что же пела ты?

Она прикрыла глаза ресницами.

— Просто охлан, плач по мертвому.

— Ты закончила его?

Она поглядела на него мгновение и решила:

— Да, раз ты этого хочешь. Пусть он услышит песню.

Они уселись по противоположным сторонам одра. Мерцали огни, тени шевелились внутри, шумели вентиляторы. Негромкие звуки, негромкий стук машин казался на месте. Пальцы Кейтлин выводили мелодию «Лондондерри Эйр»:

Восплачут звезды: погиб наш друг.

Пусть мерцает слезами небосклон,

Сечет косой дождь, теснее наш круг,

И гром небесный как стон.

Пусть к нему весенний слетит лепесток,

Пусть заплачет весна сквозь улыбку свою,

Пусть стенает Земля, пусть рыдает поток,

Играя и слезы вплетая в струю.

Но молчание правит средь звезд и планет,

Там неслышна листва, там бесшумны грома,

Но пусть и они узнают ответ,

Пусть песня о друге долетит к ним сама.

О горе, горе! Он угас как закат.

О горе, горе! Померк его свет.

О горе, горе! Умер наш брат.

О горе, горе! Средь живых его нет.

Глава 21

Я была вороном. Мои первые неясные сны окончились голодом, когда вселенная вдруг сделалась пустой. В гневе я забарабанил в перегородку, и она разлетелась, а за ней оказался день… день, наполнявший глаза мои ослепительным светом. Призывая пищу, я открыл рот навстречу ему. Крылья затенили меня, твердый и большой клюв всунул пищу в мой раскрытый рот, и любовь втекла в мои внутренности. Скоро я ощутил, что меня окружают голые братья, требовательно открывавшие рты.

На нас вырастали перья, и мы проводили много времени, блаженно восхищаясь их блестящей чернотой. Но вскоре наши родители вывели нас из гнезда. После первого дивного ужаса и бурных взмахов крыльев я увидел, как ветер поддерживает меня, и почувствовал силу в своих распростертых крыльях. Я вбирал воздух в себя, взмывал, пикировал, скользил, блаженствовал. Небо было моим, вся земля подо мной была готова пасть жертвой моих набегов. Конечно же, я принадлежал к стае и имел собственное место в ее рядах, знал и редкие обязанности; например, нужно было следить за ястребами, и за людьми, когда мы посещали земли за пределами наших лесов. Я никогда не хотел, чтобы вещи стали иными. Воронам действительно весело. Мы болтали, ссорились, орали от блаженства, отправлялись в экспедиции, казнили сов, находили съестное, а еще блестящие штуковины, которые таскали домой; нас бесконечно привлекали развалины, оставленные чуждыми существами, мы повелевали их вершинами. В глубинах безлистного холода мы могли извлечь пропитание и под снежной коркой. Но, зеленое шелестящее лето! И моя самка, и мои крохотные птенцы!

Наконец я сделался старым, слабым, медленным, хотя смутно понимал это. Однажды лис поймал меня на земле. Я вырвался из его челюстей, но кровь текла из моего тела, и я больше не мог летать. Обнаружив чащу, я распростерся на влажной земле, пахнувшей грибами… Отрезанный от неба, я тяжело дышал, а тьма уже пронзала меня своим дуновением. А потом пришел Призывающий, и еще живым я оставил эту страну, где был Птицей.

Глава 22

В каюте, которую заняла Джоэль, зазвонил звонок.

— Войдите, — сказала она.

Бродерсен закрыл за собой дверь. В этой тесной, не имеющей отпечатка личности каюте он казался дважды выше и ярче. Джоэль вдруг ощутила желание.

«Прекрати эту ерунду! — приказала она себе. — Он занят, осунулся, могучие руки повисли по бокам, серые глаза потуплены. Ну а я скоро приступлю к своей истинной работе, и чудо единения вновь охватит меня, а все прочее потеряет значение».

Тем не менее желание чуть волновало ее кровь. Последний раз это случилось восемь, нет, почти десять лет назад, и именно Бродерсен был ее последним любовником на Земле. Она не считала свое безбрачие в экспедиции затруднительным: ведь каждый час, проведенный в бодрствовании, был полон открытий. Идти на эмоциональную привязанность к себе любого мужчины, вся эта докука, когда ей хотелось заниматься делом — так случалось с ней и дома — значило платить слишком высокую цену, чтобы унять зуд, который и без того являлся не часто. «Конечно, я заплатила за это. Кристина… Крис осталась в бетанской земле». Дэн находился в двух метрах от нее.

— Я пришел узнать, как дела, — проговорил он глубоким голосом.

— Хорошо. Спасибо, — отвечала Джоэль, пытаясь успокоиться. — Нам повезло с предусмотрительным капитаном, полностью укомплектовавшим корабль.

— Только предусмотрительным? — Он ухмыльнулся. — Я пытался ухватиться за шанс и решил, что если что-то нарушит мои планы — например, вы вернетесь домой раньше срока, — то я должен быть готов к полету, прежде чем какой-нибудь бюрократ найдет причину отказать мне в разрешении.

Бродерсен огляделся.

— Но мы все равно оказались лопухами, — проговорил он. — А вы, тихо сидевшие в Колесе, еще худшими. Кстати, об одежде для тебя. Пиджин… Кейтлин Малрайен, наш квартирмейстер, будет рада одолжить тебе пару вещей — вы примерно одного размера, — а при первой возможности сошьет что-нибудь для тебя и всех, кто захочет. Она хорошая портниха. Подумай, какое платье ты бы хотела носить?

Джоэль пожала плечами:

— Ты знаешь, что мне все равно, пусть будет только удобным. Поблагодари ее от меня, пожалуйста. Попытаюсь отблагодарить ее лично, но ты знаешь, какая я забывчивая в повседневных делах.

— Что тебе еще может понадобиться? Например, почти у всех у нас есть небольшой личный запас еды и питья, а ты выходишь не к каждому завтраку и обеду.

— О, если люди не считают меня неразговорчивой, мне безразлично, сижу я за общим столом или нет. Я умею отключаться от шума… Но было бы лучше, если бы я сумела сейчас предложить тебе какое-нибудь угощение. — Она указала рукой, отмечая каким неловким получился жест. — Садись. И за время своего отсутствия я не приобрела дополнительного отвращения к трубке.

— Я заметил это во время совещания и был рад. — Бродерсен уселся в кресло. Джоэль переставила другое, лицом к нему. Достав кисет с табаком, он продолжил:

— Я могу задержаться у тебя на минуту-другую. Надо позаботиться о соленой воде, чтобы устроить Фиделио ванну, без которой, как ты говоришь, он не может обойтись. У нас есть нужные ингредиенты, найдется и контейнер — металлический, пластиковый или какой-нибудь там еще, — но нам лучше предусмотреть систему рециркуляции воды на случай, если путешествие затянется дольше, чем я рассчитываю.

— Разве это проблема для твоих инженеров?

— Конечно, нет, но сперва Фиделио придется в точности объяснить, в чем именно он нуждается. Процесс будет долгим, даже если поможет Карлос, который чуточку понимает бетанский язык, точнее языки, правильно? Ты в них эксперт, но, как я понимаю, тебя сейчас ждет общение с компьютерами. Думаю, что мог бы помочь ходу вашей дискуссии. Если не упоминать о сорока миллионах прочих дел, которым следует уделить внимание, прежде чем я свалюсь с ног.

— Обращайся ко мне, если у тебя возникнут серьезные лингвистические проблемы. Кстати, не смог бы ты переделать энцефалические устройства для Фиделио, чтобы он мог подключиться со мной? Он — голотевт.

— Как? Я даже не представлял…

— Похоже, что такая способность меньше влияет на психику бетан, чем на людей. — Наступило молчание, пока Джоэль пыталась сказать то, что хотела. И порывом прорвала барьер:

— Дэн, как чудесно видеть тебя снова. Я рада этому больше, чем освобождению. Ведь это дело твоих рук.

Бродерсен занялся трубкой.

— Нет, это сделали все мы… в том числе и Сергей… И при этом, возможно, только напортили. Тебе угрожает опасность.

— Но разве в Колесе нам ничто не угрожало?

— Да, это так… наверное… только я все время пытаюсь отогнать эту жуткую мысль: что, если мы совершенно ошибаемся в том, что намереваемся сделать? И рискуем жизнью ради пустяка.

Она сумела наклониться вперед и положить ладонь на его колено.

— Не мучься; политика всегда повергает меня в смятение, но у тебя есть и склонность к ней и нужные знания. Я полагаюсь на твои суждения, как и тебе приходится полагаться на мои расчеты. Верь в себя, Дэн.

— Пожалуй, — отвечал он сухо, обратив все внимание трубке. — Итак, ты решилась выполнить этот анализ, Джоэль?

«Неужели я слишком поседела и постарела для него?» Она отвела руку.

— Да, будет легче и, быть может, точнее, если мы с Фиделио сумеем действовать в голотевтическом единстве и извлечь полную теоретическую структуру из банка памяти. Однако я владею физическими принципами, которыми бетане описывают деятельность Т-машин, — уже перетащила к себе в переулок, как ты говоришь, — а мы с ним уже извлекли из данных вашего корабля точные параметры пространства и времени. Информации, похоже, достаточно. Я полагаю, что мне потребуется сегодня предварительная попытка, но завтра я сумею выработать траекторию во всех подробностях.

* * *

Между бровями его сошлись морщинки, так было и при их первой встрече, когда он как инженер «Авентюрерос» обратился к ней по поводу трудной проектной проблемы. О, тогда Дэн испытывал такой трепет перед ее интеллектом… впрочем, она сомневалась в том, что умнее его — просто его разум иначе организован и сориентирован, но не превосходит ее собственный, — кроме мгновений, когда она подсоединена к машине. Дэн нашел причину, чтобы встречаться с ней; они нередко обедали вместе, когда он овдовел, перебрался на Деметру и частенько гостил на Земле. Джоэль было приятно его общество — словно дуновение морского ветра. Наконец, покоряясь порыву, она впустила его в свою постель и была ошеломлена… каким молодым делают его эти тревожные черточки.

— Предположим, что мы достигнем Беты, — проговорил он. — Но помогут ли нам инопланетяне? Вы с Карлосом утверждали, что они всегда не хотели вмешиваться и с особо большой осторожностью относились к менее развитому виду.

— Человечество для них очень многое значит, — заверила Джоэль его. — Согласна, нам придется очень много объяснять, убеждать. Но когда мы, экипаж «Эмиссара», описали нашу историю и социологию, — то немногое, что мы могли передать, — они сочли нашу историю не более гротескной, чем пережитое другими расами. Предводители бетан полагают, что мы можем помочь им преодолеть психосексуальный кризис.

— Значит, они… м-м-м… что?

— Могут просто явиться в Солнечную систему, и, как я полагаю, неуязвимыми для нападения, чтобы позволить нам передать факты на Землю.

— Ты говоришь, что они предлагают нам сказочную сделку, предлагают доступ к своей технологии в обмен на право эксплуатировать Юпитер и Сатурн, чего мы делать не умеем? — Бродерсен разжег огонь, раскурил трубку и поглядел на нее. — Конечно, она погубит партию Действия и всех ей подобных. Я уже молчу о скандале… погибнет вся философия.

— Как?

— Ну что ж, это очевидно. Как только мы приобретем их технологию, то сразу отправимся через все Звездные ворота, которые закартографировали бетане, и начнем собственные поиски неисследованных ими мест. Выгоду можно только воображать — в бесчисленных местах и несчетными путями. Зачем бетанам наши планеты-гиганты? Но и в этом случае, прежде чем мы начнем крупномасштабную эмиграцию, равновесие экономических сил сдвинется от Земли. Власть уйдет от правительств, союзов и гигантских корпораций к маленьким предприятиям и личностям. А вместе с ними сгинет и то уютное и процветающее мировое государство, которое акционисты надеются соорудить. Смею сказать, Квик предвидит все это.

Джоэль нахмурилась, пытаясь понять.

— Но это же нелогично, Дэн. Меры по обеспечению процветания служат конкретной цели. Но, когда она достигнута, кто захочет продолжать прежнюю политику?

Бродерсен звонко расхохотался, табачный дым вырвался из его рта, она помнила этот смех.

— Дорогая, ты опять за свое. Неужели ты предполагаешь, что люди подчиняются логике? Это не так. Государство благосостояния — любое государство — несет в себе семена собственной смерти. Этот способ позволяет горстке людей захватить власть над остальными. Иуда-жрец, эти немногие просто не имеют другого способа! Иначе не может быть. — Он пыхнул трубкой. — Поговори со Стефом Дозсой, если хочешь. Его страна не выходит из передряг. Священная Римская империя, Монгольская империя, Оттоманская империя, Австрийская империя, Советская империя, Балканская империя… Нет, пожалуй, не стоит. Подобная история воспитала из него бешеного анархиста. Сам он безопасен, но если сумеет обратить в свою веру… Джоэль, я не сомневаюсь, что под сдержанной внешностью ты скрываешь бурное море. Я знаю.

«Ты знаешь это, Дэн!» Бродерсен шевельнулся.

— Мой личный недостаток — это болтливость, — признался он. — Должно быть, пора перестать надоедать тебе и заняться своей работой.

— Ты не докучал мне, — с трудом отвечала Джоэль, ощутив жар, приливший к лицу и груди. Этого раньше не было. — Мне всегда интересно с тобой, должно быть потому, что мы настолько непохожи.

— Да, это так. Ну что ж, пока. — Он поднялся. Джоэль тоже.

— Почему бы тебе не зайти сегодня вечерком, после отбоя? — предложила она. — Я могла бы придумать какое-нибудь питье и еду. Помнишь, как ты любил готовить? У меня до сих пор ничего толком не получается, но… ты наверняка сделался лучше.

— Не слишком. — Бродерсен поглядел на свои ботинки. — Прости, но… у меня сегодня свидание. Извини, но я просто не могу нарушить своего слова.

— Могу ли я спросить с кем? — с горечью спросила она.

— У нас с Кейтлин сегодня годовщина… по деметрианскому календарю, так получается чаще. — Он поднял глаза. — Разве ты не знаешь? Я думал, что это очевидно… нет, мы не женаты, я остаюсь с Лиз и не собираюсь бросать ее, но Кейтлин… словом, мы с ней очень близки.

— Понимаю.

Он взял ее за руки.

— Джоэль, она не ревнива, — я хочу сказать, что это чертовски здорово, что ты здесь — я не делаю предложения, но если тебе захочется… потом…

Она заставила себя улыбнуться, нагнулась вперед, прикоснулась губами к его губам.

— Я подожду. Не будем торопиться. И не чувствуй себя обязанным мне. — «Потому что я опасаюсь именно того, что ты чувствуешь себя передо мной в долгу. Кейтлин похожа на белокурую Крис. К тому же я скоро стану трансчеловеком». — Ну хорошо, Дэн, пока.

Крохотная, простая, смиренная, впрочем никогда не бывшая услужливой, Сюзанна Гранвиль ожидала в главном компьютерном зале. Она включила видеоэкран, — сканер был прицелен на Солнце, — и наблюдала. На увеличенном, тусклом за светофильтрами диске кипели пятна, вспышки, фонтаны, оставаясь в рамках коронального сияния. Играла музыка. Джоэль узнала «Fynsk Fora» Нильсона. Музыка подобно архитектуре принадлежала к числу немногих человеческих искусств, на которые она по собственному мнению реагировала должным образом. Они с Сюзанной поговорили об этом с час или больше до поминок по убитому.

— Привет, — проговорила она. — Не ожидала встретить тебя здесь.

Сюзанна вскочила:

— Я знала, что вы будете проводить итоговую проверку программного обеспечения, доктор Кай, и подумала, что, быть может, сумею помочь. Просто на всякий случай я отпросилась у нашего квартирмейстера, Кейтлин Малрайен, чтобы не готовить обед.

«О да». Джоэль не ответила. «Как часто я встречалась с этим. Ты — простой линкер, я — высшая, я — голотевт. Ты рвешься помочь мне. Как и Крис, как и Крис.

Ты увидишь меня в таком слиянии, на которое ты не способна. Увидишь, как я поднимаюсь к небесам, которых ты не в состоянии достичь, хотя знаешь об их существовании. Я прикасаюсь к Абсолюту. Я погружусь в Ноумен. Я познаю Конечную Реальность — не как математическую конструкцию, но сразу — всеми своими костями и мозгом».

«О, Сюзанна! — подумала она. — Мне бы хотелось поцеловать и утешить тебя, но я не смогла помочь Крис, не смогла помочь Эрику».

Ум ее уклонился. (И она ощутила раздражение, удвоенное стремлением поскорее войти в контур, где подобная недисциплинированность невозможна.) Ей хотелось спросить, неужели она в самом деле привязана к Бродерсену, потому что его мать была из Странатанов и мальчишкой множество раз он гостил в этом семействе. Принадлежал к нему и Эрик Странатан, первый и незабываемый любовник Джоэль, сын генерального капитана Долины Фрейзер, линкер.

Это они, Джоэль и Эрик, впервые узнали глубину разрыва между линкером и голотевтом, его абсолютную природу. Без ясной причины память ее вернулась к скучной лекции в тесном зале на собрании в Калгари… нет… причина была понятна: в тот вечер она познакомилась с ним.

Глава 23

БАНК ПАМЯТИ

«Человеческий мозг, а значит, и вся нервная система, может быть интегрирован с компьютером соответствующей конструкции, — жужжал лектор. — Мы давно уже прошли стадию проволок в голове. Необходимую связь вполне может обеспечить электромагнитная индукция. При этом компьютер предоставляет свои огромные возможности для хранения и обработки информации, свою способность проводить математикологические операции за микросекунды и менее. Мозг, уступающий машине в быстродействии, обеспечивает созидательный и гибкий подход; по сути дела, он постоянно переписывает программы. Конечно, существуют и компьютеры, которые могут сделать это, но в большинстве случаев они функционируют не настолько хорошо, как связь компьютера с оператором, и мы никогда не сумеем значительно усовершенствовать их. В конце концов, мозг образован триллионами клеток и имеет массу около килограмма. Такое сочетание обеспечивает людям прямой доступ к тому, что в других случаях они бы знали лишь косвенно.

В настоящий момент практические цели позволяют подразделить преимущества на две группы. Как я уже говорил, программу можно изменять непосредственно в ходе ее исполнения. Прежде было необходимо написать ее, потратить бездну труда на проверку, потом исправить возможные ошибки, не имея гарантии того, что новая версия дает именно то, что нам необходимо. После того как связующее оборудование вошло в повседневное использование, мы освободились от этого гандикапа. Сам опыт, как я уже говорил, свидетельствует, что линкер достигает озарения, которого он или она не может получить никаким другим способом, и потому становится более способным ученым, умеющим и более качественно писать программы, в том числе независимо от аппарата».

«Великий Боже! — подумала Джоэль. — Неужели нам и впрямь придется действительно вытерпеть все это».

Конференция и в самом деле была важным политическим и научным событием. Военные тайны, в привычке к которым Джоэль была воспитана, начали открываться; собравшиеся в Калгари имели возможность обсуждать результаты разработок, хранившиеся в тайне целые десятилетия; с принятой терминологией публику ознакомили во время церемонии открытия.

Вся беда была в том, что никакие слова не могли описать пребывания линкера в n-мерном пространстве переменной по времени кривизны, описываемой тензорами, функциями, операциями, которых еще никто не представлял себе. Человек ставил задачу, узнавал необходимое, а потом видел, что это хорошо. И каждый раз, пронизываемый потоком чисел, он понимал, какую долю всей реальности охватил в порыве откровения. Христиане надеются вечно находиться в присутствии Бога, буддист надеется слиться со всеми в Нирване, линкер надеется сделаться более чем гением — есть ли между всеми ними большое различие? Есть: линкеры достигают этого в своей жизни.

Гениальность длится дни, часы, доли секунд. А потом человек — он или она — не может полностью понять, что именно случилось. Высшее мгновение любви также вне времени. Но, остыв, мы осознаем его лучше, чем линкер понимает, что именно он узнал.

Джоэль отвлеклась: «Что это за молодой человек сидит за дюжину мест от меня? Почему я не видела его прежде? Ну что ж, я не привыкла замечать людей. Осиротевшая во время войны воспитанница пионерской исследовательской организации, разрабатывавшей голотевтику, она поступила в Академию, когда Беды сошли на нет… девственница, которая не знает, что делать с противоположным полом, неуверенная даже в том, что хочет иметь дело с мужчинами».

«…тем временем оказалось, что связь с макроскопическими машинами не стоила затрат, но в случае управления научными инструментами дело обстоит иначе. Мало обеспечить работающий мозг только числами, скажем показаниями вольтметра. Например, спектр лучше всего понимать — и рационально осмыслить, — когда оператор видит его одновременно, знает точную длину каждой волны, интенсивность каждой линии. С помощью соответствующих приборов и программ мы можем теперь это сделать. Нами разработано нечто вроде непосредственного ощущения данных, словно бы нервная система вырастила новые органы чувств, обладающие беспрецедентной чувствительностью и силой».

«Исследователи экспериментировали повсюду. Следующий принципиальный шаг был сделан в проекте «Итака» (там, где воспитывалась Джоэль). Ученые спросили себя: каков смысл этих данных и ощущений?»

«В повседневной жизни мы воспринимаем мир не как нагромождение сырых впечатлений, но как упорядоченную структуру. Мы видим не сочетание зеленых и бурых пятен; мы видим дерево, такого-то и такого-то вида на таком-то и таком-то расстоянии. Да, это делается подсознательно, инстинктивно, некоторые животные тоже умеют это. Тем не менее мы создаем теории, модели мира, в рамках которых наше прямое восприятие обретает смысл. Мы естественным образом модифицируем эти модели, когда находим это рациональным. Например, мы можем обнаружить, что на деле видим не дерево, но кусок камуфляжной ткани. Мы можем осознать, что не правильно оценили расстояние, поскольку воздух оказался чище или туманнее, чем нам показалось сперва. Однако в основном с помощью своих моделей мы способны понимать объективную вселенную и действовать в ней».

«Наука с давних пор добавляет новые сведения к нашему запасу информации, заставляя нас таким образом изменять в целом принятую модель космоса; сегодня она охватывает миллиарды лет и парсеков… галактики, субатомные частицы, эволюцию жизни и все прочее, о чем наши предки никогда не подозревали. Для большинства из нас эта часть Weltbild является скорее абстрактной вне зависимости от непосредственной интенсивности влияния технологии».

«Чтобы усовершенствовать лабораторные способности, проект «Итака» начал разрабатывать средства обеспечения оператора-линкера как теорией, так и непосредственными данными. Подобный подход позволяет не просто изучить субъект в кратковременном или долговременном режиме. Любому оператору приходится прибегать к нему, обдумывая предстоящее задание. Для этого институт имени Тьюринга совершил невероятное, обнаружил пути, позволяющие связать человеческий мозг и компьютер, поставляющий ему необходимые познания. Проект «Итака» весьма усовершенствовал подобные системы, и теперь штатские ученые, унаследовавшие работу от военных, продолжают добиваться нового прогресса. Приобретение с помощью машины экстраординарной способности мы называем голотевтикой».

«Работа получила неожиданный результат. Операторы-линкеры, которых «Итака» тренировала с детства, сделавшись взрослыми, достигнув совершенства в своем искусстве, приобрели качественно большие способности, которые я бы назвал интуитивными. Бейсболист, акробат, да и просто пешеход, постоянно решают сложные физические задачи, не уделяя им осмысленного внимания. Организм делает то, что считает необходимым. Аналогичным образом мы, например, разработали способ воздействия на индивидуальные аминокислоты внутри протеиновых молекул с помощью ионов, направляемых силовыми полями, которыми управляет голотевт. Лишь Иные, должно быть, способны спланировать его поэтапно. Такое можно сказать и о других предприятиях. Непосредственно восприятие через голотевтику ведет к пониманию на несловесном уровне».

«Это дважды верно, поскольку наши теоретические познания далеки от идеальных. Нередко в эти дни голотевт ощущает, что вещи складываются не так, как хотелось бы… что факты расходятся с моделью, и интуитивно вносит перемены, учитывая реальную ситуацию, как часто делаем и мы в повседневной жизни. Позже систематические исследования, как правило, подтверждают интуитивный вывод».

«Мои коллеги займутся далее обсуждением различных аспектов голотевтики и линкерства, это предварительный набросок…»

Скучища закончилась, и аудитория двинулась к напиткам, Эрик подошел к ней и представился: он тоже глядел по сторонам.

Сидя в каноэ посреди озера Луизы, они опустили весла и замерли. Возле бортов плескалась вода; синяя, зеленая, алмазная. Окружая ее лесом, вздымались молчаливые горы. Легкая лодочка отвечала на каждое движение пары. Джоэль опустила палец за борт и посмотрела, как разбегаются от него крохотные волны.

— Электронная интерференция производит в точности такие же муаровые узоры, — удивилась она. — Как интересно обнаружить здесь то же самое. Я никогда не замечала этого прежде. — Она поглядела на него с благодарностью. — Спасибо тебе за то, что привез меня сюда. — И, чуточку испугавшись себя, отвела глаза. — Электроны образуют их в трех измерениях. Нет, в четырех, но я пока не научилась это воспринимать.

Подобные реплики она отпускала после совместного посещения балета в Калгари. За кофе с бренди она рассказала, сколь тонко, на ее взгляд, проявляется ньютоновская механика в «Лебедином озере» и «Ундине», этим усматривая в обоих балетах прежде всего возвышенную сексуальность. Но и он, линкер, видел математику в мелодии Баха и превыше прочего ценил изысканные перспективы Моне. (В тех же самых трехмерных репродукциях она находила также взаимодействия цветов, которых, по его мнению, просто не замечали критики последней пары столетий.) Сегодня, по какой-то причине, Джоэль заметила в своем спутнике какую-то неловкость.

— Ну, Джоэль, незачем теряться в абстракциях… Подожди, прошу тебя. Дай мне пояснить, что я хочу сказать. Конечно, мы с тобой работаем с данными, ставим парадигмы, рассчитываем результаты. Прекрасно. Прекрасная работа. Но пусть она не вмешивается в то, что люди находят в подобных местах. В особенности в нашу личную жизнь. Это… — он махнул рукой в сторону горизонта, — это — реально. Все остальное мы изобретаем. Ну а здесь мы живем.

Джоэль внимательно поглядела на него, он покраснел. Этой же ночью они стали любовниками.

* * *

Он был канадцем, она американкой, и это в эру, когда после Бед военные правительства впали в паранойю. Прежде чем страны объединились и присоединились к Всемирному Союзу, он и она провели в разлуке более года. Тем временем голотевтика развивалась по экспоненте, от минимальных усовершенствований к абсолютно новому уровню восприятия бытия.

Джоэль ощущала свой рост, ощущала, что становится выше его, но не могла противиться тому, что с ней творилось, — не более чем плод в женском теле. К тому времени когда, чтобы быть с ней, Эрик наконец сумел поступить исследователем в университет Канзаса, Джоэль знала, что ему необходимо учиться, и предприняла необходимые меры.

Когда Эрик появился у нее в кабинете, они сразу же занялись любовью. Потом перекусили сандвичами и наговорились. Наконец Джоэль перегнулась и поцеловала его долго и нежно, словно бы прощаясь с ребенком.

— Пошли! — сказала она, направляясь в свою лабораторию триумфальным шагом.

Там она предупредила:

— Здесь слова бесполезны. Ты должен пережить все сам. Так мы можем стать более близкими, чем в постели, куда более близкими.

Уже было известно о квазителепатических эффектах, когда подключенный к голотевтическому контуру пассивный линкер не только воспринимал своим мозгом те же теории и цифры, что активный, но и «ощущал» текущие оценки последнего.

— Значит, ты намереваешься подчинить мое устройство своему, — поинтересовался Эрик. — Насколько я знаю из литературы, это не создает особо сильных и четких впечатлений.

— Не все попадает в статьи. Я говорила тебе, что у меня… я… мы… ладно, я головокружительно прогрессирую. Находясь в связи с машиной, я действую почти инстинктивно и осуществляю перепрограммирование почти не думая, — она потянула его за рукав. — Пошли, это надо видеть!

— Что ты задумала?

Она нахмурилась — самую чуточку.

— Это зависит отчасти от тебя, от того, как ты воспринимаешь то, что с нами произойдет. Начнем с тебя и семьсот седьмого. Просто подумай о нем немного, приспособься. А потом через поперечные соединения я подключу тебя к себе и своему компьютеру. Ты будешь только воспринимать, не имея доступа к исполнительным инструментам, чтобы не нарушить ход некоторых деликатных экспериментов. Видишь ли, я хочу при тебе просмотреть их. Ученые обращаются к моей помощи настолько часто, что мы установили постоянную связь между моим компьютером и генетической лабораторией в кампусе, большим ускорителем в Миннесоте и орбитальной лабораторией Саган. Надеюсь, что смогу показать тебе, чем была занята эти дни. Я узнаю, что ты почувствуешь, потому что ты будешь отчасти связан со мной, и по сути дела буду сканировать твой ум. Да, — обратилась она к ошеломленному Эрику. — Я достигла этой стадии. А потом… — она обняла его и поцеловала. — А потом, пусть будет потом.

Эрик отвечал поцелуем, но Джоэль чувствовала, что в ее поведении он чувствует скорее доброту, чем надежду.

Эрик опустился в шезлонг, поставил его под тем углом, который ему нравился, расслабился; потом надел шлем на голову, поудобнее закрепил его, вложил кулаки в контактные петли, постучал пальцами по пульту управления и проверил показания. Присоединяясь подобным образом, она заметила, как знакомый восторг изгоняет из него испуг.

— Включать? — спросил он.

— Действуй, — продолжала Джоэль.

— Я люблю тебя, — отвечал он, нажимая на кнопку.

А потом она думала и ощущала его мысли и чувства малой частью своего сознания.

Началось головокружение, покоряющее мысли и ощущения. Ему представилось высокое пение дикарских труб, погребенные воспоминания вырвались из-под своих курганов, он словно бы провалился сквозь время, вернувшись к озеру, в котором купался в детстве, зеленому и холодному мху на скале, соколу, парящему над головой, и грубому прикосновению шерсти макино к телу. А потом его нервная система взяла контроль над процессами электромагнитной индукции, усилением самых слабейших импульсов, над основами программы, которую он отрабатывал многие годы под свою уникальную личность, человек и компьютер слились.

«Думай», — сказала она. Заранее зная ответ: разве могу я теперь не думать, если теперь мне принадлежит более могучий гений, чем всем, кто прежде обитал на земле.

«Здесь слова бесполезны», — сказала она.

Они полностью ощущали свое окружение. Если бы они хотели, то могли бы исследовать его до самых мельчайших подробностей, вплоть до царапин на полированном металле, вибраций стрелок на циферблатах приборов… вздохов вентиляции, отдающих слабым запахом масла, приливов и отливов крови в венах. Но Джоэль ощутила, что сейчас даже она немного значит для Эрика. Перед ним возникла чувственная вселенная, которую надо было одолеть.

В следующие несколько миллисекунд, пока он искал задачу, которую стоило бы решить, какая-то доля его сознания рассчитывала значение эллиптического интеграла с точностью до тысячи десятичных знаков. Приятное, полуавтоматическое упражнение. Цифры складывались самым удовлетворительным образом, подобно кирпичам под руками каменщика. «Ах да, — дошло до него, — вот и дело: стабильность вихрей вроде Красного Пятна на планетах, подобных Юпитеру… я слыхал, как о них разговаривали в Калгари». Бегущая стрелка на циферблате часов едва сдвинулась с места.

Эрик составил перечень данных, которые должны были ему потребоваться, и дал команду. Все равно что обратился к своей собственной памяти в поисках фактов, если не считать того, что запрос происходил с ураганной быстротой и непреклонностью стихии, а информация извлекалась из банка памяти, расположенного в сотнях километров отсюда. К нему текли теории, формулы, конкретные значения величин; да, это дифференциальное уравнение окажется крепким орешком… а вот и нет: он увидел лазейку. Но действительно ли годится одно уравнение? Может быть, лучше составить систему, точнее описывающую условия, существующие на недоношенном солнце?

Вспыхнул льдистый чистый огонь разума, он терялся в нем, пьянея.

— Эрик, — позвала она: ни голоса, ни имени — прикосновение.

«Придется оторвать свое внимание от Юпитера, зная, что я вернусь».

— Эрик, ты готов последовать за мной?

Это был не вопрос, скорее намерение, которое он ощутил. Она прихлынула с ослепительной быстротой: нейронные паутины приспосабливались к синапсам обоих, она слилась с ним. Бесформенные водовороты, что кружат позади стиснутых век, не складывались в ее облик. Скорей Эрик видел какие-то клочки себя, прежде чем ее присутствие растворило его. Ее ли он воспринимал как тайный поток в крови; женственность, ожидающую, чтобы принять, насладиться и наконец дать; порыв ли то был, которому она тем не менее противилась? Он не знал этого и не мог понять, потому что союз был только частичен. Он не умел принимать и понимать большую часть сигналов, что входили в нее, много больше было таких, которых его тело никогда не сумеет воспринять. Это ранило его, как и ее.

«Эрик, ты и в этом союзе со мной первый мужчина и, наверно, последний».

Сливались и лобные доли, подобно остальным частям тела. К тому же Джоэль уже практиковала взаимный обмен на подобном уровне и шлифовала методику вместе с подругами-линкерами, до тех пор, пока не обрела мастерство. От секунды к секунде общение между ней и Эриком усиливалось и прояснялось. Оно не было прямым, но осуществлялось через их компьютер, дававший, конечно же, несовершенный перевод. Впечатления нередко бывали частично искажены или несли в себе полную чепуху: взрывы случайных цифр, форм, световых вспышек, шумов; не узнаваемых символов, которые перепугали бы его, если бы он не чувствовал ее постоянной уверенности. Эрик отчасти понял, что улавливаемые им ее мысли на деле представляли собой логические реконструкции того, что она могла бы думать в этот момент, созданные его усиленными возможностями. Реальные слова, которыми они теперь обменивались, проходили обычным среди смертных путем — от губ к уху.

Тем не менее он воспринимал Джоэль во всей полноте, с глубиной, которую даже не мечтал найти здесь, на пороге вселенной.

— Генетика, — громко сказала Джоэль. Это был единственный ключ, в котором он нуждался. Она направит его исследования в этом институте. Знания рванулись вперед. Работа шла на субмолекулярном уровне, вблизи самих основ разумного существа. Джоэль часто вызывали решить очередную волнующую задачу, поставить новую, интерпретировать результаты. Сегодня все шло автоматически, отчасти вхолостую, так как она имела доступ к материалам. Ее мозг приказал нужным контурам замкнуться, и она подсоединилась к комплексу инструментов, сенсоров, исполнительных механизмов, ко всему тому пониманию, которого человек достиг в области химии жизни. Эрик все это тоже воспринимал, получая от нее.

Он не видел величин, показаний датчиков, чьи значения становились очевидными после долгих вычислений. То есть числа были повсюду, но и сейчас он замечал их не более, чем собственный скелет. Эрик не смотрел снаружи, не делал наблюдений — он был здесь.

Это было все равно что видеть, чувствовать, слушать, путешествовать, и одновременно нечто совсем другое; переживаемое выходило за рамки того, что способно ощутить и пережить человеческое создание; ощутить и пережить.

Клетка жила. Пульсации цветовой дрожьюпробегали по мембране, делая клетку радужным шаром, пульсирующим в сложном потоке жидкости, которая нежила ее в восхитительных, обильных потоках энергий, лившихся на нее вдоль вечно переменяющихся градиентов. Зеленые расстояния превращались в золотистую бесконечность. Внутри каждого нового наполнения обитал покой. Клетка жила в своем космосе — пляшущей Нирване.

А теперь внутрь, сквозь радугу, во внутренний океан. Здесь был мальстрем… вкусов. Здесь правила колоссальная скрытая целенаправленность; внутри клетки шла вечная работа, определяемая законами столь всеобъемлющими, что назначить их мог только сам Господь и Творец. Дрейфующие органеллы, как будто бы напевая, сплетали молекулы, создавая живое вещество.

Когда масштаб его зрения сделался более тонким, Эрик заметил, как они складывают готические узоры, полные тайн и музыки. Перед ним ядро клетки из острова молекулярных лесов превращалось в галактическое созвездие атомов, чьи силовые поля сияли подобно несущимся ветром облакам.

Эрик вошел в него, описав двойную спираль, пронизав ряд за рядом ошеломляющих своей абсолютной гармонией лабиринтов, он был рядом с Джоэль, когда она воспламенила огонь и перестроила часть храма, который отнюдь не сделался от этого менее прекрасным. Здесь, в сердце жизни, он разделил гордость Джоэль и ее смирение.

Загадочный голос ее доносился откуда-то издалека, словно во сне: «Следуй за мной». Он вынырнул из клетки и через пространство и время со скоростью света понесся над незримыми прериями, — в бури, ярившиеся в огромном ускорителе частиц. Он сделался одной из них, наполненной устремленной вперед чистой скоростью, и помчался к мишени, как на встречу с любовницей.

Мир этот превосходил материю. Эрик опустился в комету, в которую превратился мезон, вместе с тем являвшийся волной, смешивающейся с триллионом других волн, — подобно гребню, который пересекает море, чтобы подняться у берега и разбиться наконец в пронизанную солнцем белую пену и грохот; впрочем, эти волны были безгранично более изящны и трепетно переменны; они текли вместе, чтобы создать единство, в невозмутимой ясности пылавшее и грохотавшее вокруг. «Бах мог бы нам кое-что рассказать об этом», — мелькнула мысль, ведь рассудок его не отключился, посреди всего величия — он один из людей знал правду, и то не всю.

Атом ожидал его. Ядро, в котором гнездились энергии, явило величие, превосходящее всякое слово. Сперва мерцающие таинственными огнями, электронные оболочки скрывали ядро от него.

Эрик нырнул внутрь, несчетные силы ласкали его, ядро светилось спереди, — само в себе истинное творение, — он пронзил внешние барьеры, ощущая трепет, нырнул глубже и глубже.

Ядро взорвалось. Это была катастрофа и открытие сразу. Атом охватил Эрика, раскрылся, всем существом человек реагировал на каждый бурный порыв, познавая материю. Свет брызнул извне. Утренние звезды запели, и все сыны Господни вскричали от счастья.

— Космология, — сказала всемогущая Джоэль. Он на ощупь попытался разыскать ее в сгустившейся тьме. Джоэль обхватила его, и вместе, по лазерному лучу, они полетели через космическую релейную станцию к обсерватории, спрятавшейся позади Луны.

На миг он как бы увидел звезды своими глазами, незамутненные никаким небом. Их было множество: иссиня-стальные, белые как иней, закатно-золотые, угольно-красные, изгонявшие ночь с небес. Млечный Путь тек серебром, светились туманности, рождались новые планеты и солнца, сестра-галактика светилась слабым блеском за Гиннунгагапом.

Но он уже объединился с приборами, устремленными к пределам пространства и времени.

Сперва Эрик ощутил оптический спектр, лучи несли ему весть о мечущихся и клубящихся газах, о приливах в телах солнц — более подобных живой клетке, чем он мог вообразить прежде — и об их раскаленных недрах, где атомы приобретали новый элементарный облик, рождая фотоны, немедленно устремлявшиеся в космос. Эрик прикоснулся к игре Брахмы. А потом ощутил дуновение солнечного ветра, впитывал богатый и колкий его запах, познавая тысячелетнюю тонкость. Позже он отдался радиоспектру, космическим лучам, магнитным полям, нейтринным потокам, релятивистике, описывавшей работу Звездных ворот и сулившей путешествие во времени в зависимости от изгиба континуума.

В Великом каньоне, прорытом рекой Колорадо, можно увидеть слои, отложившиеся миллиарды лет назад, а рядом с ними корявый можжевельник, так познаешь и кое-что о Земле. Теперь Эрик узнал это и о глубинах пространства-времени. Первородный огненный шар сделался более реальным для него, чем муки собственного рождения, а вопрос о причинах великого взрыва сделался еще более увлекающим. Обежав спиральные рукава галактики и молекулу ДНК, потратив энергию, которая никогда не вернется к нему, Эрик увидел, как вселенная старится, созревая, — как вы и я, — подчиняясь Единому закону. Он прожил жизнь звезд; сколь многочисленны были волны, формировавшие их, сколь сильны были связи со всем бытием! Среди массивных голубых гигантов и черных дыр он нашел место, подходящее для ковки планет, на которых могут расти кристаллы и цветы. Он понял неизведанное — со всей полнотой, ныне и навсегда, — понял, как Джоэль стремилась продолжить исследования.

И все же наблюдавшая часть его, находясь рядом с ней, ощущала, что в сравнении с ней, восприятие его туманно, а понимание узко. И когда она вернула его назад в плоть, он закричал.

Они сидели в кабинете за столом — друг против друга. Джоэль подняла плотные шторы за своей спиной и открыла окно. Тени бежали по траве, солнце светило ярко, но воздух словно бы сделался морозным; гулкие порывы несли в комнату запахи влажной почвы, ароматы приближающейся осени.

Она говорила очень мягко:

— Мы просто не могли переговорить об этом осмысленно, пока ты не побывал там, правда, Эрик?

Взгляд его обратился к пустой кушетке.

— Как глубоко все, что происходит между нами с первого мгновения?

Она вздохнула:

— Я хотела, чтобы это случилось там, — и улыбнулась. — Я наслаждалась.

— И не более — только наслаждалась?

— Не знаю. Я заботилась о тебе, обо всем, чему ты учил меня. Но я была там, куда хотела отвести и тебя.

— И как далеко я зашел?

Она поглядела на свои руки, беспомощно сложенные на столе, и пробормотала:

— Недалеко, как я думала. Это было все равно что показывать слепому картину. Пальцами он может получить некоторое представление о ее текстуре, ощутить темные пятна, которые неминуемо будут теплее, но насколько скудно его понимание.

— А ты воспринимаешь все — до квазаров? — выдохнул он. Джоэль гордо подняла голову, как бы бросая вызов их общему несчастью:

— Нет, я только начала, и это бесконечно. Разве ты не понимаешь, что это только половина чуда? Чем дальше, тем больше. Прямое переживание, столь же непосредственное, как зрение, прикосновение, голод и секс… переживание Истинной Реальности. Весь известный человечеству мир является всего лишь ее мимолетным случайным следствием. Каждый раз когда я попадаю в виртуальную реальность, я познаю ее лучше: она делает меня все более принадлежащей себе. Как я могу остановиться?

— А я не сумею этому выучиться?

Джоэль понимала, что он не уверен в себе.

— Нет, голотевт должен начинать в раннем возрасте, и ничем более не заниматься, в особенности в отроческие годы. — Глаза ее кольнули. — Прости, дорогой. Ты хороший, добрый и… Как бы я хотела, чтобы ты мог последовать за мной. Ты, как никто, заслуживаешь этого.

— А ты не хочешь вернуться туда, где мы встретились? — А ты?

Эрик так и не смог в точности вспомнить то, что произошло сегодня. Однако…

— Нет, — сказал он. — Более того, не посмею попробовать вновь. Это грозит привыканием… меня ждет лишь привыкание и безумие. Тебя же… — он пожал плечами. — Помнишь «Рубай»?

— Я слыхала о Хайяме, — отвечала Джоэль, — но у меня не было времени его прочесть.

Он процитировал:

Не век душе в сей плоти жизнь вести,

Открыты ей к Всевышнему пути.

Ну разве не позор, ну разве не позор, скажите,

Ей в этом прахе по земле брести?

Она кивнула:

— Старик был прав. Я читала, что этот Омар был математиком и астрономом. Наверно, ему жилось одиноко.

— Как и тебе, Джоэль?

— Не забывай, у меня есть и коллеги, пусть их немного. Я учу их… — Джоэль умолкла, перегнулась через стол и сказала с особой заботой:

— А как насчет нас с тобой? Мы будем сотрудничать. Ты достаточно силен, чтобы продолжать работу, я не сомневаюсь в этом. Но в нашей личной жизни… что будет для тебя лучше?

— А для тебя? Давай решим сперва это.

— Как ты хочешь, Эрик. Я с радостью буду твоей женой, любовницей, кем угодно. — Он молчал. Подыскивает слова, решила она, которые не ранили бы ее. И не находил их.

— Ты говоришь так, как будто тебе все равно, — сказал он. — Ты будешь обращаться со мной хорошо, потому что для тебя это не очень существенно. — Он поднял ладонь, чтобы остановить ее. — О, я не сомневаюсь, что ты получаешь некоторое удовольствие от жизни и общения со мной, во всяком случае я помогу заполнить часы, которые ты вынуждена проводить вне связи с машиной… Ну а потом ты со своими приятелями зайдешь настолько далеко, что у тебя не останется времени для детских игр.

— Я люблю тебя, — запротестовала Джоэль, заплакав. Эрик вздохнул.

— Я верю тебе. Дело в том, что рядом с этим величием любовь не очень-то важна сама по себе. Я всегда знал себе цену. Но — зови это гордостью, предрассудком, упрямством, как хочешь — я не могу быть твоей собачкой.

Он поднялся.

— Мы, конечно, будем поддерживать прекрасные отношения, пока я не отправлюсь домой. А сегодня, пока я еще кое-что чувствую к своей девушке, мне хочется попрощаться с ней.

Джоэль приникла к нему. Он обнимал ее, а она плакала. Но наконец она поцеловала его, взяв себя в руки.

— Подсоединись на какое-то время, — посоветовал он.

— Хорошо, — отвечала Джоэль. — Спасибо за заботу.

Эрик вышел, к вечеру похолодало. Джоэль, стоя в дверях, махала ему. Но он не обернулся… чтобы не видеть, что дверь за ней закроется так быстро.

Глава 24

По вполне понятным причинам к новоприбывшим было приковано большое внимание на «Чинуке». И поэтому Вейзенберга не удивило, когда Руэда Суарес остановил его, предложив выпить перед обедом. Входя в назначенное время в каюту, инженер услышал народную песню андийских нагорий и заметил на экране страницу стихов.

Руэда поймал его взгляд.

— Гарсиа Лорка, — пояснил перуанец. — Приятно видеть, что здешний банк данных прекрасно укомплектован: есть все мои любимцы: Лорка, Неруда, Сервантес… буквально все, не говоря уже о музыке.

— Все-таки, как и вы, мы намеревались несколько лет находиться вдали от дома, — отвечал Вейзенберг. — Более того, подобно вам же самим, надеялись познакомить нелюдей с человеческой культурой.

— Несколько лет… в вашем возрасте, сэр? Разве вы не женаты?

— Да, у нас пятеро хороших детей. Младший поступил в университет, остальные уже полностью самостоятельны. Сара намеревалась отправиться в экспедицию квартирмейстером. Но, когда нам пришлось спешно собираться, я, конечно, не позволил ей этого сделать, — Вейзенберг нервно хихикнул. — Точнее говоря, я не стал ничего говорить ей — просто сбежал, оставив записку — лучший путь к отступлению, чтобы прикрыться ею, когда Сара рассердится.

— Понятно. Прошу вас, садитесь. Чего вам налить? Здесь у меня есть все что угодно.

— Тогда шотландского виски. Чистого. Терпеть не могу воды. — Вейзенберг согнулся, опускаясь в кресло. Налив виски, Руэда уселся напротив.

— Я решил, что нам следует чуточку познакомиться поближе, — начал хозяин. — Через сорок часов мы окажемся возле Т-машины, и только Господь знает, что будет дальше. Если замысел Дэниэла удастся и мы достигнем Беты, нам все равно предстоит долгий тяжелый труд. Если же нет, нашу жизнь ждет крайняя опасность. Следует заранее уяснить, в чем именно мы можем положиться друг на друга. Потом… быть может, вы сумеете подыскать для меня дело? Я чувствую себя бесполезным, волнуюсь и пью слишком много, — проговорил он с кислой улыбкой. — Фрида могла бы занять меня, но она исследует новых мужчин.

Вейзенберг глотнул припахивающую дымком жидкость.

— А не можете ли вы попросить работу у шкипера?

— Мне не хочется взваливать на его плечи лишнюю тяжесть. К тому же вы у нас главный технический специалист. Быть может, вы намекнете мне, что предложить ему, понимаете? Мы с вами можем понять друг друга лучше других. Я слышал, что вы провели не один год в Перу, работая на «Авентюрерос».

Вейзенберг кивнул:

— Я изучал ядерную технику в Лиме. Тогда на Деметре ее не преподавали. А потом поступил на работу в вашу компанию. Вот так я привязался к космосу. Но я любил и сам город, он прекрасен и подарил мне чудесные воспоминания. Я был там во время подписания Обетования.

— А почему вы вернулись? Вы можете сказать об этом?

— О, в основном из-за родителей. Нелегко одному работать на планете, хотя семья подбадривала меня. Когда Дэн освоил «Чехалис», я перешел к нему на службу.

Руэда смотрел на бокал, отпил, посмотрел вновь, словно пытаясь что-то разглядеть.

— Космос, — пробормотал он. — Он сделался навязчивой идеей у всех нас. Иначе мы бы не оказались здесь. Меня, по-моему, зацепило в детстве, в холодную ясную ночь на Мачу-Пикчу. Звезды над руинами инков казались воинством ангелов.

— Или Иных, — негромко напомнил Вейзенберг. Руэда вопросительно поглядел на него:

— Вы принадлежите к тем, для кого Иные являются воплощением Бога?

— Не совсем, — разговор становился откровенным… им оставалось лишь сорок часов мира. — Тем не менее я отправился учиться в неохасидскую раввинскую школу в Эополисе. Она оставляет свой отпечаток на человеке на всю оставшуюся жизнь, даже когда исчезает вера.

— Ну, я-то в известной мере католик, но должен признать, что годы, проведенные на Бете, заставили меня удивляться. До этих пор я считал существование Иных неоспоримым фактом. Но когда фантастически одаренные бетане оказались смертными и испуганными — так же, как и мы, — и в той же мере потрясенными загадкой Иных, как и мы сами, — это многое во мне перевернуло. — Руэда скривился. — Некогда в политике я был консерватором. Теперь я вижу, что правительство заражено хворями, о которых прежде можно было не беспокоиться, и во мне тает последняя вера. — Он допил виски. — А пока можно по-прежнему верить в мудрость, силу и благосклонность Иных. И да будет так всегда!

Выпив воды, он приподнял бутылку виски, предлагая Вейзенбергу повторить. Инженер отрицательно качнул головой, Руэда, булькая, налил себе и пригубил второй бокал.

— Я не склонен к поклонению Иным, — проговорил Вейзенберг, — например, я не верю в то, что они в тайных трудах направляют не только нас, но и всю Вселенную. Конечно, подобное не исключено, но их Голос то же самое сказал и бетанам. Вообще, в отношении к ним я агностик и таковым останусь, пока мы не получим непосредственную информацию, чего может никогда не случиться вообще.

— И все же Иные имеют существенное значение для вашей души, — заметил Руэда.

Вейзенберг согласно кивнул:

— Фундаментальное. В особенности когда я из космоса наблюдаю небо. Наверно, они не играют в богов, мне кажется невозможным, — во всяком случае я не могу этого принять, — что они к нам безразличны и оставили эти Ворота просто для того, чтобы мы не поломали что-нибудь важное, и единственную тропу к новой планете показали нам просто из праздного любопытства: как человек кормит голубей крошками сандвича, который самому есть не хочется. Нет, они наверняка тщательно изучили нас, еще до того, как Фернандес-Давилла оставил Землю. Неужели с тех пор они потеряли к нам интерес?

— Они могли побывать где угодно, — отвечал Руэда. — Помните, никто, в том числе и бетане, не видел их корабля.

— Быть может, их корабли невидимы. Быть может, они не нуждаются в кораблях. Абсолютно немыслимо, чтобы они просто бросили свои Т-машины, — стоит только подумать о вложенной в них энергии и ресурсах; нельзя представить и то, что они нас оставили. Я могу свободно допустить, что они стараются держаться так, чтобы мы их не видели. Может быть, их присутствие повергнет нас в прах! Черт побери, им приходится быть благородными из жалости к нам.

— У нас большая Галактика. В ней могут обитать миллионы, даже миллиарды разумных рас. Как у них может хватить времени на всех?

— Если они могут оставить свои Т-машины около — интересно бы знать скольких солнц? — то способны интересоваться и тем, что происходит на планетах.

— Подобно Богу? «Глаз его призрит и воробья».

— Нет, едва ли Иные обладают бесконечным могуществом. Впрочем, мы можем не заметить разницы.

Руэда помрачнел.

— И они не собираются помочь нам в нашем полете?

— Я не слыхал, чтобы они устраивали чудеса ради какого-нибудь благоденствия, — отвечал Вейзенберг. — Я все пытаюсь и пытался понять, как они относятся к нам, но так и не сумел догадаться. Непонятно уже то, в чем выражается их забота. Но я глубоко убежден в том, что мы им не безразличны, — в том, что Голос не лгал, утверждая, что они любят нас.

Настало время готовить новую еду. Кейтлин вошла в кают-компанию по пути в галерею и остановилась на месте.

Инопланетянин… бетанин… Фиделио стоял, либо сидел, либо устроился на корточках, либо просто замер перед одним из больших видеоэкранов. Внутренний свет не затмевал небо для глаз Кейтлин, и она видела, как Млечный Путь струится около его головы. Он был один.

— О! — проговорила она. — Добрый день.

Не оглядываясь, инопланетянин отвечал хриплым свистом:

— Buenas dias, senora Mulryen!

Кейтлин перешла на испанский:

— Итак, ты узнал меня, даже не глядя?

— У нашего народа более чуткие уши, чем у людей, — без практики лишь человек, наделенный абсолютным слухом, мог понимать слова Фиделио. Говорил он бегло и грамматически правильно. Просто природа не позаботилась обеспечить его средствами для произнесения подобных звуков. И, словно понимая, что невольно допустил резкость, продолжил:

— Кроме того, каждая личность имеет вполне определенный запах. Эволюция научила вас не замечать его. Но ваше зрение в воздухе куда лучше на длинных расстояниях, чем мое, и я могу лишь беспомощно восхищаться вашим осязанием. — Фиделио повернулся к ней одним текучим движением — свет блеснул на его гладкой шкуре.

Кейтлин сделала несколько шагов по палубе и остановилась перед ним.

— Мне нравится запах твоего тела, — сказала она, — он напоминает мне о моей родине, о том, как я девочкой играла у моря, на берегу, где галька перекатывается от шороха волн… и вместе с тем он другой — словно бы за игрой я вижу в облаках странную сказку… Прости, ты можешь не понять этого.

— Быть может, смогу. У моего народа тоже есть свои мифы и наши видения ярче всего в юности.

Кейтлин положила руку на его перепончатые когтистые лапы, — сами руки его были много ближе к телу, — ощутила их узловатость и с радостью сказала:

— Я не сомневаюсь в этом. Но не знала, что ты уже настолько привык к нам, что знаешь слово «сказка».

— Я работал с разными разумными расами. Опыт помогает мне догадываться о том, что для вас существенно. — Совершенно синие глаза внимательно глядели на нее. — И признаю, я удивлен тому, что ты так хорошо понимаешь меня. Мой акцент кажется слишком трудным всякому, кто не летел на «Эмиссаре».

Кейтлин отодвинулась и пожала плечами:

— Все-таки я собираю песни на нескольких языках. Большой бурый силуэт шевельнулся, усы дрогнули.

— Значит, ты поешь? Обычные песни, а не те, которые проигрывали для меня люди из экспедиции?

— Разве они никогда не пели?

— Пели немного, но… — Фиделио помедлил. — Я говорил, что у моей расы сравнительно тонкий слух.

Кейтлин улыбнулась:

— Я понимаю, что ты стараешься быть вежливым. Но если ты заинтересовался нашей музыкой, можно послушать записи; я не могу назвать себя выдающимся исполнителем, но…

— Добрый день, — проговорил новый голос.

Фиделио не было нужды оглядываться, чтобы увидеть, кто говорит. Кейтлин оглянулась. В больших дверях стояла Джоэль Кай.

— О, добрый день, senora! — Кейтлин приветствовала Джоэль движением руки. — Вам нужна моя помощь?

— Нет. Просто я проходила мимо. — Худощавая фигура голотевта была столь же жесткой, как и ее тон.

— Мы тут поговорили…

— Она первая из этого экипажа, кто вполне понимает меня, — пояснил Фиделио.

— Вы не присоединитесь к нам, доктор Кай? — застенчиво спросила Кейтлин.

— Нет, — отвечала старший голотевт, на лице ее застыла неподвижная маска. — Чем я могу помочь вам? Продолжайте, seriorita Малрайен. Обед может подождать. Вне сомнения, расширять познания Фиделио в области человеческой природы — гораздо более важное дело. — Она исчезла из виду.

Кейтлин все глядела на место, где только что находилась Джоэль.

Вопрос бетанина вновь привлек ее внимание:

— Есть ли конфликт между вами?

— Нет… я никогда… то есть… — Кейтлин затаила дыхание. — Просто мы с Джоэль едва знакомы. Конечно, я слыхала о ней, но испытывала трепет и надеялась, — она не то вздохнула, не то поежилась, а потом расправила плечи. — Впрочем, конфликт возможен, — призналась она. — Капитан Бродерсен кое-что рассказывал мне. Возможно, ей неприятна моя близость к нему. Но я не сомневаюсь, что для вас это совершенно чуждое чувство.

От этих слов Фиделио, словно защищаясь, согнулся:

— Значит, ты не поняла? Мы хотим, чтобы этот род ощущений более не был нам чужд.

— Ну да… — Кейтлин осеклась. — Я полагала… слыхала… вашу невероятную странную повесть… — сверкнули слезы, все же не выкатившиеся на ресницы, — о том, что вы надеялись обрести любовь, но увидели здесь только ненависть и страх. Бедняжка! Впрочем, все к лучшему, — сказала она, — Дэн Бродерсен позаботится обо всем. Ну а пока тебе лучше познакомиться с людьми из тех, кто не посещал вашу планету. Все мы такие разные. И кое-кто среди нас, безусловно, может помочь вам. Кроме того, новые знакомства позволят забыть о недавней потере и предстоящей отчаянной перспективе. — Она вновь взяла Фиделио, но на этот раз за руки, поскольку он сам протянул их вперед. — Позволь мне быть твоим проводником. Я смогу переводить твои слова, устраивать маленькие сборища и следить за тем, чтобы всем было весело. Нам это крайне необходимо.

— Множество благодарностей, — отвечал он. — Ты добра.

И все же Фиделио стоял пригнувшись, и слова выходили у него механически. Кейтлин внимательно поглядела на фигуру, вырисовывавшуюся на фоне безжалостных звезд.

— Ты был рад мне на один миг, — пробормотала она наконец. — Но он миновал!

Инопланетянин издал звук, вполне похожий на вздох:

— Тебе, senorita, ничем не помочь мне, но, если мы получим свободу, все может пройти очень скоро.

— А можешь ли сказать мне, в чем дело?

— Я голотевт, как Джоэль Кай, и давно не соединялся с машиной. Ты слыхала, что это важно для нас, во всяком случае для нашего счастья. — Фиделио поднял голову. — Ничего. Я чувствую себя не хуже, чем Джоэль.

— Но ты же находишься среди чужаков! — воскликнула Кейтлин. — У нас есть нужное оборудование на борту, но оно тебе, кажется, не подходит? Ну почему тебе приходится терпеть?

Она обхватила массивный теплый бок и прижалась к нему. Инопланетянин отвечал застенчивым прикосновением.

— Но послушай, Фиделио, — проговорила она, отодвинувшись. — У тебя хватает духа, чтобы понимать — уныние бесполезно. Ты можешь на время оставить свои тревоги. Ты уже собирался это сделать, когда нас прервали. Давай вернемся прямо к тому месту: к музыке. Ты хотел послушать мои песни, а я бы была счастлива услышать ваши. — И коротко добавила:

— Теперь мне пора готовить еду, но кто запрещает нам петь при этом.

Он шевельнулся, выпрямляясь, жизнь возвратилась в его голос.

— Да, пожалуйста. Могу ли я помочь тебе в работе? Кейтлин рассмеялась впервые с того мгновения, когда они оставили Колесо.

— В чем дело? — спросил он.

— О… спасибо… наверно, сумеешь кое-что подать. Я только представила себе простой деревенский домик в Ирландии и тебя с посудным полотенцем возле кухонной раковины.

Словно тяжесть свалилась с ее плеч, Кейтлин пляшущими движениями направилась к кухне, одновременно приступив к образованию инопланетянина.

La cucaracha, la cucaracha

Ya no quiere caminar…

— Ax, — Фрида фон Мольтке дышала теплом и мускусом. — Ты был очень хорош.

Мартти Лейно открыл глаза и увидел перед собой круглое курносое полногубое лицо. В отличие от нее он не был высок. Она страстно целовала его, потом он оказался в ней. И она забушевала: с тем же успехом можно было оседлать землетрясение. Руки и бедра Фриды еще охватывали его. Пот приклеивал пряди желтых волос к чуть зарумянившемуся лбу и щекам; влагу эту он ощущал своим животом.

— Ты тоже, — сказал он. — Спасибо тебе за развлечение, я так нуждался в нем.

Она расхохоталась:

— Мы еще не закончили, мой друг, А как насчет пифка? И что, если я закурю?

— Пожалуйста, я не курю, но не возражаю. — Он скатился с нее и улегся подперев голову подушкой. Ноги Фриды опустились на палубу. Она была тяжела: не жирна, если не считать огромных грудей, но крепка. Перейдя каюту, Фрида извлекла черуту из ящика — корабль был укомплектован средствами удовлетворения малых пороков — и, вставив сигару в зубы, принялась греметь бутылками.

Вернувшись, она остановилась возле постели и задумчиво поглядела на него.

— Мартти, — спросила она, — почему ты закрыл глаза, когда мы начали?

Он поглядел в сторону и ответил:

— Привычка.

— А по-моему, нет. Если ты хотел, то можно было притушить сфет. Ты ощущал фсеми чуфстфами, но потом… решил предстафить, что это не я, а кто-то другой?

— Прошу тебя, не надо.

— О, я не обижена. У нас не любофь, и я не хочу фыпытыфать. Просто мне любопытно.

Мартти молчал. Фрида передала ему бутылку, которую росой покрыл холодок, и раскурила сигару. Закружилась едкая дымка. Она прислонилась к нему и села.

— Ты мне очень нрафишься, Мартти, — сказала она и лукаво добавила:

— Я рассчитывала, что ты будешь фыгодно фыглядеть на фоне сфоих коллег. Стефан Дозса хорош, но… тороплиф. Быть может, не слишком много обещает. И я не уферена ф том, что найду еще одного — Фейзенберг на фcе предложения отфечает как истинно женатый мужчина, у Бродерсена есть его любофница, куда большая красафица, чем я.

Лейно нахмурился:

— Да, это так.

Вновь взгляд Фриды сделался задумчивым.

— Фосхитительная особа — одаренная, она спела несколько сфоих песен, пока снимала мерку, чтобы сшить мне пристойную одежду. Кроме того, она прекрасно готофит. И феликолепно упрафляется с остальной работой кфартирмейстера. Что еще нужно?

— Не могу знать, — торопливо отвечал Лейно. — Мы с ней познакомились недавно. Великолепная девушка. — И вдруг повернулся лицом к ней:

— Лучше расскажи мне о себе, Фрида. Все потерялись в разговорах о Бете, земной политике и тому подобных вещах. Теперь у нас почти не осталось времени… скажи мне, как ты жила?

Корабельный стрелок пожала плечами и выпустила колечко дыма.

— Ну ты ошеломил меня!

— Расскажи мне.

— Только если потом и ты расскажешь мне о себе.

— Моя повесть недолга, — отвечал Лейно. — Я еще молод, и только теперь осознаю насколько. Ты видела больше.

Взяв бутылку и сигару в правую руку, левой она взъерошила его волосы.

— Ты смышлен, Мартти. — Откинулась на подушку. — Ну фот тебе общая картина, если хочешь. Я родилась ф Фосточной Пруссии тридцать лет назад — для меня тридцать фосемь. Семья наша была небогатая, но мы еще помнили, что пару столетий назад мы были юнкерами, а потом постафляли офицероф для софетской империи… да что там, дом моих предкоф стоял напротиф нашего. Фо фремя смуты мой отец был партизаном. Я присоединилась к фрейгейт-югенд; нам драться не пришлось, но мы были готофы. Потом я профаландалась гот, прежде чем записаться ф миротфорческие силы. Там меня подготофили к космосу. Когда начался набор ф команду «Эмиссара», я подала заяфку, и меня приняли.

— А ты не домоседка, — заметил Мартти. По лицу Фриды пробежала тень.

— Хотела бы я фыйти замуш, пофернуть иммунитет, иметь детей, пока мои родители могут порадоваться фнукам. Если они еще жифы… и мы сами не погибнем.

— Тяжело беспомощно ждать.

— Это обычная судьба челофека. Ждать, пока принесут результат анализа, или присяжные фынесут фердикт, или пока не упадет снаряд… да чего угодно. — Фрида затянулась, и ее сигара вспыхнула кровавым Альдебараном. — Страшно другое — это может быть последний шанс челофечества достигнуть сфесд. Наши фраги не останофятся, даже если уничтожат нас до последнего. Они будут бояться бетан, или тех, кто придет фслед за ними, а потому будут бороться за фласть, пока не получат фозможность применить оружие протиф Т-машин фосле Солнца и Феба и тем самым сохранить сфое отшельническое царстфо. Такой фариант слишком фозможен. Мои старики помнят софетских.

— Если не вмешаются Иные, — сказал Лейно. — Или это всего лишь мечта? Быть может, полет на «Эмиссаре» открыл вам какой-нибудь намек?

Лицо Фриды переменилось.

— Нет. Расфе Иные дафали какой-нибудь знак нам, бетанам или другим исфестным им расам?

Фрида опустошила бутылку, звякнувшую о палубу, и ударила кулаком по колену.

— Мартти, мне надоели эти размышления об Иных. Мы думали о них фосемь лет. Бетане погружены ф эти мысли глубже, чем челофек средних фекоф ф христианское богослофие. О, я почуфстфофала это, когда начала учить язык и помогать им ф исследофаниях. Я умею чуфстфофать… фидишь ли, я родом из страны, полной памятных сноф и кошмароф. — И бросила с яростью:

— Забудем пакостных Иных! Мы сами сделаем собстфенную судьбу!

— Возможно, — проговорил он негромко. — Я и сам так думаю. Я христианин — боюсь, не особо хороший, — и это заставило меня поразмыслить об их влиянии на нас. О, конечно, они только вид, обогнавший нас в науке и технике. Должно быть, и в развитии разума, но неужели он имеет такое значение? Я не удивлюсь, если наши голотевты окажутся такими же разумными, как они, или даже более. Если они ангелы, как полагает пастор в моем родном поселке, или просто свободны от первородного греха, тогда почему они позволили совершиться Бедам? И ересям, диким культам, которые основаны на поклонении им? Не могут ли они в действительности оказаться самыми настоящими проклятыми демонами? Не знаю, не знаю.

С удивлением Фрида сказала:

— Дафай-ка остафим религию. — И помолчала минуту-другую. — А как насчет музыки, Мартти? Мне бы хотелось Бетхофена — Перфую симфонию, тогда он еще с радостью учился у Гайдна и Моцарта. Мне хотелось бы послушать о счастье.

— Конечно, — сказал Лейно и погладил ее.

Посреди всей гармонии она вернулась к нему, затушила сигару и тесно прижалась.

— Самый феликолепный фон для занятия любофью, — проговорила она.

— Подожди, — пробормотал он. — Мне нужно отдохнуть. Она протянула руку:

— Не сомнефаюсь, сейчас ты поймешь, что способен на большее. — Пауза, расчет, укол. — Если я не ошибаюсь, Кейтлин Малрайен умеет делать то же самое. — Заметив, как он вздрогнул:

— Не беспокойся. Шутка. Ты милый и хороший парень. Дафай-ка порадуемся тому недолгому фремени, которое остается нам до фхода ф Форота.

Мартти снова закрыл глаза.

Глава 25

В тот день в Торонто Айра Квик изгонял зиму с гигантского видеоэкрана записью Йоркского монастыря. Изображение не было статичным, оно медленно двигалось, открывая тонкие фасады, изящные и высокие своды светящихся окон этой очаровательнейшей из средневековых церквей. Приглушенный до пределов слышимости, но от того не потерявший своей мощи, раздавался григорианский напев. Все вместе напоминало, чего достиг человек, — одинокий и привязанный к земле; теперь его наследству угрожали нелюди. Это зрелище лишь укрепило его решимость.

Семен Ильич Макаров, премьер Великороссии, сидел напротив за столом. Он прилетел сюда инкогнито по срочному требованию Квика.

— Вы являетесь самой могущественной персоной в нашей группе, — сказал североамериканец. — К тому же мы с вами относимся к числу наиболее решительных. Разразился кризис, нам следует посоветоваться и принять решение. Я не мог вдаваться в подробности по телефону вне зависимости от наличия у вас шифрующего устройства. И я не мог посетить вас: все имеющиеся у меня линии связи сходятся в этом кабинете.

Появившись у Квика, Макаров тут же закурил жуткую сигарету, глубоко затянулся и решительно сказал на испанском с акцентом:

— Итак, что вы хотите мне сообщить? — Крепкий мужчина с моржовыми усами и тонкими седеющими волосами, в немодном мятом костюме; пережив гражданские войны, разодравшие его отечество, Макаров посвятил свою жизнь его грядущему воссоединению.

— Ничего такого, чего вы уже не знаете. Вам, как и мне, прекрасно известно, что «Чинук» приближается к Т-машине и достигнет ее через три часа. Вот поэтому я должен оставаться на месте. Кто-то должен дать новые приказы, если возникнет что-то непредвиденное. — Квик прихлопнул ладонью. — Христос! Время на полет сигнала составляет более двадцати минут!

— Да, наша группа согласилась с тем, что ваша позиция предоставляет вам наилучшую возможность принять на себя всю ответственность. Почему вы вдруг решили поделиться ею со мной?

— Мы и без того разделяем ее, senor Макаров. — Квик нахмурился. — Есть еще одно новое событие, надеюсь несущественное. Я узнал об этом, пока вы находились в пути. Обычно меня информируют о делах на Колесе Сан-Джеронимо. Тот факт, что я занимаюсь своим любимым исследовательским проектом, служит в данном случае достаточным извинением. Трокселл, естественно, не сообщает никаких подробностей по лазерному лучу, но он обязан периодически давать условный сигнал о том, что все в порядке. И не дал его в назначенное время.

— Плохо!

— Возможно, это просто потеря бдительности. Трокселл становится все менее пунктуальным; изоляция и напряженность сказываются и на нем и на его людях. По-моему, мне не следует немедленно посылать запрос — слишком подозрительна подобная заинтересованность — в тот момент, когда «Чинук» требует моего полного внимания. — Квик помедлил и добавил внушительным тоном:

— И все же анализ радарных данных свидетельствует, что корабль Бродерсена воспользовался странным экономическим режимом ускорения, чтобы лечь на затребованную нами траекторию. С учетом астрономических расстояний и электромагнитного экранирования он провел в радарной тени Колеса несколько часов.

Макаров крякнул, словно его ударили.

— Почему вы сразу не сообщили нам об этом? Квик вздохнул:

— Это обнаружилось совсем недавно. Прошу вас, поймите меня правильно, сэр. Мы… я… должны продолжать свое дело, но с осторожностью: в дело, увы, вовлечено слишком много народа. И отправка информации с повышенным приоритетом вызовет подозрения. Если я выделяю конкретный вопрос, все немедленно принимаются размышлять о причинах.

— Ха! У меня в Великороссии все организовано лучше. — Вот почему вы столь необходимы для наших действий. — «Ах ты, варвар, тиран».

— Итак — какова утечка информации… сколько, какого рода и к кому?

Квик развел руками:

— Определить конкретно пока невозможно. Я уже говорил вам, что, в отличие от вас, имею дело не с немногими дисциплинированными людьми, чье молчание гарантировано. Я сделал все возможное, чтобы держать вас au courant, но в той мере, насколько сам мог следить за потоком событий.

— Так. Впрочем, моего внимания требуют множество вопросов. Что, если вы вкратце сообщите мне, сумели или нет определить конкретную тему.

«Он играет со мной? Или же под крестьянской проницательностью скрывается тупость? Макаров нужен мне сегодня не для этого… но я нуждаюсь в нем, а потому придется быть вежливым. Быть может, через несколько лет…» — разложив факты в своей голове, Квик начал:

— Наша исходная группа, конечно, знает всю историю. В том числе исполнители, которых мы привлекли. — К ним принадлежал весь экипаж сторожевого корабля «Ломоносов», большая часть которого была набрана заново; корабль уже отправлен через Т-машину к Фебу: ждать появления «Чинука». Экипаж составили из ветеранов Макарова, ушедших на космическую службу после войны, но оставшихся преданными своему старому предводителю, и технически подготовленных тайных агентов самого Квика. Ему оставалось только восхищаться тому, насколько быстро премьер устроил все по его просьбе. Астронавтический комитет изъявил благодарность за столь быстрое исполнение дела. Теперь «Бору» не придется оставлять свое место, чтобы провожать судно к месту задержания.

— Я велел психологам обследовать экипаж «Дайсона». Предлог придумали они сами, — якобы вознамерившись исследовать реакцию космонавтов на чрезвычайные ситуации. Конечно, никто из них не подозревал истины, хотя все удивлялись такой заботе. Никаких серьезных проблем, на мой взгляд. — «Дайсон» выполнял роль сторожевого корабля у Солнечных ворот, когда «Эмиссар» вернулся в систему Феба. Квик почти жалел, что не верит в Бога и не может поблагодарить его за то, что Том Арчер, капитан «Фарадея», охранявший Ворота с другого конца, проявил смекалку и верность. Он выслал автопилот, попросил «Дайсона» пройти через Ворота и оказать необходимую помощь. А сам немедленно повел «Эмиссара» в противоположном направлении. Как и ожидалось, никого не обнаружив возле Т-машины в Солнечной системе, он тут же увел своего пленника на безопасное расстояние и связался с Квиком. Ко времени возвращения «Дайсона» министр уже подготовил объяснение озадаченному капитану: дескать, извините и все-такое, но внезапно возникла необходимость провести груз крайней секретности так, чтобы о нем не сумели проведать экстремисты на Земле или Деметре.

— С «Фарадеем» дело обстоит сложнее, но я ведь могу и не повторять этого? — Арчер и его помощник дали подписку о молчании, но было бы неразумно по одному перебирать экипаж. Эти люди обрадовались возвращению «Эмиссара» и подняли шум относительно того, что корабль отправлен в карантин, и не с подобающими случаю предосторожностями, а как вражеское судно. Проконсультировавшись со своими хозяевами, капитан сообщил своему экипажу следующее:

— Получается, что корабль доставил назад нечто опасное… Может быть и нет, но правительство хочет провести расследование тщательно и осторожно, не возбуждая публичной истерии. Поэтому, чтобы обеспечить полное сохранение секретности, мы отправляемся на Гадес с научным поручением. — Быстрые и многофункциональные сторожевики часто выполняли исследовательские задания. Внешний мир системы Феба обладал некоторыми особенностями, о которых планетологи хотели бы узнать поподробней. — Да, это оторвет нас от семьи и друзей, которых вы надеялись вскоре увидеть, но приказ есть приказ. Родичей известят о том, что с нами все в порядке. Потом мы получим жирную плату за дополнительные обязанности — «Фарадей» не останется там навечно.

— Наибольшую опасность, пожалуй, представляет Трокселл и его агенты, — продолжал Квик. — Вне зависимости от тщательности отбора они уже много недель выслушивают проклятые и убедительные аргументы в пользу звездных полетов. Если один или двое из них изменят… то смогут погубить нас в тот самый день, когда ступят на Землю.

Вот те люди, о которых следует побеспокоиться. Кроме них у нас есть множество менее очевидных кандидатов. Это те, кто заправляет всем делом, начиная от моего ассистента Шово и Зои Паламас, которую я пугал опасениями скорого восстания на Деметре, вплоть до техников на космических станциях, которых просили обнаружить «Чинук» и передать ему команду возвращаться домой.

Сэр, ситуация не только опасна, она ухудшается. Я все менее и менее способен справиться с нею самостоятельно. Необходима сильная поддержка. Из всей нашей группы лишь вы способны предоставить мне таковую.

Макаров свирепо ткнул сигаретой в пепельницу, потянулся к другой и буркнул:

— Так что вы хотите от меня именно сейчас? Квик вздохнул:

— Если бы я знал это, сэр, мне бы, наверное, было незачем обращаться к вам. Дело в том, что ситуация может выйти из-под контроля. Если дела пойдут неважно, я, возможно, не сумею сохранить все в тайне. Более того, я не имею достаточного опыта в этой области. Но, используя ваши советы, связи, предложения… вы следите за моей мыслью?

Предположим, все сойдет в соответствии с нашим расчетом. «Чинук» вернется к Т-машине, послушно сохраняя молчание по аутеркому. Дежурит сторожевой корабль «Коперник», на помощь ему спешно выслан «Альхазен». Экипажи обоих кораблей предупреждены о том, что «Чинук» разыскивают на Деметре и считают захваченным опасными преступниками. К тому же Брусcap из Европейской федерации позаботился, чтобы на «Альхазене» капитан и стрелок оказались людьми, которые не рассуждая исполнят приказ и будут стрелять при любом сомнении. Национальное правительство защитит их потом перед бюро расследований… Итак, предположим, что «Чинук» проходит к Фебу без всяких инцидентов и «Ломоносов» эскортирует его прочь. Оказавшись подальше от «Бора», «Ломоносов» посылает абордажный отряд, который арестовывает деметриан, допрашивает их, связывается с губернатором Хэнкок и ожидает дальнейших распоряжений.

Мы еще не знаем, что именно успела натворить шайка Бродерсена и что еще может сделать. Следует рассчитывать на какой-нибудь пакостный сюрприз. Например, они могли распропагандировать охрану на Колесе. Мы должны быть готовы к быстрым и решительным действиям.

Ну а сейчас надо ждать неприятностей, которые начнутся в ближайшие несколько часов и реализуются сотней непредсказуемых вариантов. Что делать тогда? Повторяю, сэр, события развиваются слишком быстро. Нам придется импровизировать, нас мало, наше прикрытие изобилует дырами. Слишком много людей — от Гадеса до Колеса и обратно — вскоре будут задавать слишком много вопросов. Что будем мы делать? Макаров пыхнул вонючим дымком.

— Все зависит от того, какова реальность, — сказал он. — Вы правы, я буду ожидать рядом с вами.

И, подумав мгновение, добавил:

— Абсолютная реальность всегда чревата смертью.

Квик выпрямился. «Я наполовину боялся именно этого. Но неужели наполовину ижелал?»

— Я не вполне понимаю, — осекся он.

— Разве у англичан нет поговорки: мертвые не говорят?

«Да, и сколько же могил наполнили твои палачи, Макаров?» Язык Квика сделался ватным. Ему стало холодно, хотя в кабинете было натоплено.

— Мы имеем… наша группа… обсуждала крайние меры, — на случай крайней необходимости.

— Вы только что говорили мне, что необходимость становится крайней, — осознавая это или нет.

Квик ухватился за ручки кресла. «Нападение!»

— Что, если вы выразитесь конкретнее, сэр? Макаров взмахнул сигареткой.

— Ну хорошо, — голос его оставался деловитым. — Как вы понимаете, я думал об этом и переговорил с людьми из нашей команды. До вас очередь не дошла, но простите, в этом нет оскорбления. Ваши действия и сам факт вашего лидерства демонстрирует наклонность к реализму.

Можно уничтожить «Чинук» и его экипаж. А потом выслать доверенное подразделение и вывести в расход персонал Колеса, в том числе Трокселла.

Что касается «Фарадея»… не знаю, можно послать «Ломоносов» и уничтожить его у Гадеса. Потом придется объяснить все потери прискорбной серией несчастных случаев, происшедших в столь тесной последовательности. Но в отношении «Фарадея» можно не торопиться. Пожалуй, я бы предпочел пощадить его, поскольку экипаж слышал намеки на чудовищ со звезд.

В идеальном случае мы объясним происшедшее в Колесе тем, что чудовища поработили экипаж «Эмиссара», а потом взяли верх и на карантинной станции. Ну а когда Бродерсен явился к ним со своим частным расследованием, они приманили «Чинук» к себе, захватили людей и отправились в корабле на родную планету, к счастью возбудив подозрения на «Ломоносове», который разнес их на куски.

— Невзирая на общность намерений — фантазии, мой друг, фантазии. — Квик счел необходимым ответить шепотом. — Вы серьезно предполагаете, что мы сумеем заставить человечество проглотить подобную чушь?

— Слопают, — отвечал Макаров. — Когда правительство что-нибудь утверждает, граждане не станут оспаривать.

Имейте в виду, я не утверждаю, что подобная стратегия легко осуществима, это нам еще следует выяснить. Например, захочет ли Стедман в полной мере помочь нам? Самообладание может и отказать этому человеку, когда он представит себя перед лицом своего Бога. А если он или кто-нибудь еще окажется ненадежным, тогда как поступить с ними? И еще: как вообще объяснить и оправдать тот факт, что многие высокопоставленные члены Совета не были приглашены на консультацию? Какие свидетельства мы можем сфабриковать? Что посоветовал бы умный человек?

Проще всего достичь цели можно с помощью воображаемого вторжения со звезд. Скажем, что охране обеих Т-машин было приказано истребить инопланетные корабли в тот самый миг, когда они появятся. Общественное мнение поддержит нас и потребует закончить исследования, но следует считаться с угрозой разоблачения.

Быть может, безопаснее всего уничтожить «Фарадей» вместе со всеми остальными, причем так, чтобы его гибель могла показаться несчастным случаем или результатом действий террористов. В таком случае нам придется найти другой политический маршрут к нашей цели, быть может более длинный.

Поверьте мне, сеньор Квик, следует забыть про застенчивость. У нас должно хватить мужества, чтобы рискнуть многим. Поверьте, неопределенность сулит нам еще более грозные опасности. Да, я безусловно обязан находиться рядом с вами в ближайшие часы, — закончил Макаров.

— Вы говорите ужасные вещи, — запротестовал Квик. — К тому же некоторые из тех, кого вы собираетесь убить, убежденно помогали нам.

— Я слыхал одну английскую пословицу, — возразил Макаров. — Не разбив яиц, омлета не сделаешь — точная мысль.

Мне случалось в прошлом подписывать смертные приговоры своим последователям, прежде исполнявшим важные роли. Это случалось тогда, когда они обнаруживали некую независимость в выполнении моих приказов. Или же у них заводились сомнительные помощники, или… поймите, мне приходилось возрождать государство из хаоса, и каждый отдельный случай просто нельзя расследовать.

Руководствуясь несколько другими причинами, чем вы, сеньор Квик, мы тоже считаем необходимым, чтобы человеческая раса оставалась дома, выполняла свое природное дело и отгоняла всех посторонних по крайней мере до тех пор, пока не сумеет организоваться настолько, чтобы справиться с ними. Вот что жизненна важно. В дни, не знавшие клеточной терапии, какая женщина не решилась бы удалить пораженную раком грудь? Красота — красотой, но, если хочешь жить, выбора нет! Более того, сеньор Квик, — Макаров наклонился вперед. — Более того. Вы призваны к этому, как и вся наша крохотная организация. У нас был идеал, мы, оступаясь, продвигались к нему, совершали ошибки, как свойственно людям. И сегодня мы близки к гибели. Тем не менее неужели наш идеал ложен? Потом, как можно служить человечеству из тюрьмы?

А тюрьма будет, если наружу вырвется хотя бы намек на факты. Внимание публики не закончится расследованием. Наши подчиненные будут спасать собственную шкуру, переваливая все на нас. «Чинук» вынуждает нас действовать за пределами всех законных возможностей. Нас, безусловно, можно посчитать заговорщиками, не считающимися с дарованными Обетованием правами экипажа корабля. Мы уже нарушили их, преднамеренно сфабриковав необоснованный ордер на арест. Ну а отсюда следует бесконечное число обвинений в злоупотреблении служебным положением. Нас запрут надолго… если не нанести удар немедленно и жестоко.

Частично Квик припомнил эссе, которое читал несколько лет назад, утверждавшее, что интеллектуалов очень интригует насилие как метод — притягивает, отталкивает, вновь притягивает, — словно перспектива сексуальных взаимоотношений с едва зрелой девочкой или разумным нечеловеческим существом; род ксенофилии, и когда возникает конфликт, который интеллигенция одобряет (а она одобряет большую часть конфликтов), интеллектуалы возглавляют толпу, требующую боеголовок, солдат Иных, чтобы бросить их в печь войны. Тогда Квик счел писанину реакционной чушью. Позже, культивируя свое прекраснодушие, ему пришлось признать известную справедливость этого тезиса. Этот сукин сын прав: нельзя изготовить омлет, не разбив яйца. Ну почему не удается поддерживать порядок в цивилизованном обществе, время от времени не расколотив чью-то буйную голову!

Христос Всемогущий, а ведь действительно приходится продвигаться вперед. Иначе арест… обвинение… и тюремное заключение? Психиатр-реабилитатор (приземистый, пухлый, с прожилками на щеках и мясистым носом) исследует психику Айры Квик, которую его грубой породе не понять даже за геологическую эпоху. А потом далекое освобождение, серая старость, которая ждет его после погубленной карьеры и общественной жизни. Сыновья, жена, друзья, любовницы… все вокруг будут считать его похитителем и убийцей, это его-то — борца за общечеловеческое благо.

«Известно, что я скор на руку».

Квик провел языком по губам.

— Сэр, я не считаю возможным согласиться со всеми вашими предложениями. — Как хорошо, как спокойно он говорит, невзирая на барабанный бой в груди. — Тем не менее, когда говорит государственный деятель вашего масштаба, я слушаю. Не перейти ли нам к подробностям? — Он отважно улыбнулся. Надо было скоротать ожидание.

Голоса, окружавшие изображение кафедрального собора, шествовали к триумфальному финалу.

Глава 26

«Чинук» находился более чем в миллионе километров от цели и уже тормозил, когда на корабль обрушилось первое сообщение. Бродерсен принял его в кабинете.

На экране появилась угловатая физиономия, заговорившая на британском английском.

— Винсент Лоуэс, командир корабля «Альхазен» со специальным поручением. Вы «Чинук» с Деметры, так? — Это был едва ли вопрос. — Дайте мне капитана.

— Слушаю, — отвечал Бродерсен. — Скажите, чем я могу вам помочь?

Текли секунды, пока световые лучи летали вперед и назад. Кейтлин, сидевшая возле Бродерсена, положила руку на его обнаженное предплечье. Он весьма четко осознавал теплое прикосновение, торопливое дыхание, слабый и сладкий запах женского тела.

— А теперь слушайте меня внимательно, капитан Бродерсен, — сказал Лоуэс. Голос его был резок, дергался правый глаз. — Вы разыскиваетесь по серьезному обвинению. Ваш корабль вооружен. Мне приказано проводить вас в систему Феба, где вы будете взяты под арест. Я считаю вас опасным преступником и рисковать не собираюсь. Вы поняли?

— Каким курсом мы должны следовать? Время.

— Вы будете маневрировать как обычно, подчиняясь распоряжениям — моим, а не «Коперника». Вы не должны вступать с «Коперником» вообще ни в какой контакт. Все свои передачи вы будете посылать нам лучом, ограничившись английским. «Коперник» уведен со своей обычной орбиты. Он будет держаться на дальней стороне Т-машины, пока вы будете проходить поле. Обратиться к нему вы можете только широковещательно и на испанском, потому что на «Копернике» никто не знает английского. И мы это обнаружим. Любое неповиновение с вашей стороны вызовет нашу атаку. Повторяю, вы поняли? Подумайте хорошенько, капитан Бродерсен.

— Боже-Боже, — деметрианин прищелкнул языком. — Что-то вы уж больно грозны. Как так? Какую беду могут причинить короткие переговоры?

Время.

Кейтлин певучим шепотом выводила — гаэльское ругательство, вспомнил Бродерсен.

— У меня приказ, — отвечал Лоуэс, чеканя каждое слово. — Среди прочего, вы обвиняетесь в попытке распространить технологическую информацию, способную подвергнуть общество опасности. Не сомневаясь в исполнительности экипажа «Коперника», я должен гарантировать, что вы не пошлете ни слова — ни им, ни какому-нибудь другому кораблю. Небесполезно сказать, что они не настроены на вашу волну. Если вы окажете сопротивление, они помогут нам.

— Понимаю. Ну а вы не хотите выслушать нас, капитан Лоуэс? Наша часть истории достаточно интересна. Нам есть кое-что показать вам.

Время.

Единственное удивление, — если стоило удивляться вообще, — принес ядовитый пыл Лоуэса.

— Нет! Меня это абсолютно не интересует! При первых признаках подобной попытки я отключаюсь. А если вы будете настаивать при повторном вызове, я имею разрешение атаковать.

— О'кей, о'кей. Что еще? Время.

Бродерсен шепнул Кейтлин:

— Они его завербовали, так ведь? Скорее всего не просто обращением к воинскому долгу. Он — в конце концов — офицер Союза, а не Европы. Подкуп, шантаж…

— Ваша траектория и векторы не соответствуют переходным, — проговорил Лоуэс. — Объясните.

— Я как раз намеревался это сделать. У нас тут забурчала основная управляющая система. Получили не правильный импульс, пришлось компенсировать. Вместо того чтобы направляться прямо к нашей первой базе, мы используем параметры, которые дадут нам нулевую относительную скорость возле маяка Браво. Далее мы проследуем по стандартному пути. Могу, если хотите, передать вам цифры.

Далее несколько минут разговор шел на технические темы. Наконец, с некоторыми колебаниями, Лоуэс ответил:

— Ну хорошо. Мы будем постоянно следить за вами. Не отключайтесь — возможны дальнейшие инструкции. Если вы не сделаете ничего подозрительного, я выйду на прямую связь в 19.30. Понятно? — Получив подтверждение, он отключился, не попрощавшись.

Бродерсен откинулся назад.

— Ух, — проговорил он, — мне даже подумалось, что он вот-вот выстрелит. Просто палец зудел на спусковом крючке. Ну конечно, на таком расстоянии Фрида сумеет перехватить все, что он может прислать нам.

— Наши враги в отчаянии, — заметила Кейтлин.

— Правильно, А чем больше отчаивается человек, тем более опасным он становится, в том числе и мы сами. — Он улыбнулся Кейтлин. Любимое лицо придвинулось ближе. — Итак, до главных радостей осталось три-четыре часа. Отдохни-ка, макушла, если сумеешь.

Кейтлин провела пальцем по его щеке.

— У меня есть более интересное предложение, моя жизнь.

— Ха! Я… видишь ли, мне нужно обойти корабль, подбодрить войско, проверить все…

— Ответственные уже привели все в порядок, ты опоздал, — сказала она твердо. — Успокойся. Я прощупала их так, как не сумеет ни один шкипер. Все флаги на башнях, даже самые слабые укрепились сердцем. Конечно, мы должны собраться на несколько бодрящих песен о революции и свободе. Но это лучше сделать попозже, перед самым нырком. — Она ухмыльнулась. — Так что у вас есть свободный час, Дэниэл Бродерсен. Не сомневаюсь, что у тебя хватит ума провести его должным образом.

— Видишь ли, я так озабочен, что сомневаюсь в… Кейтлин остановила его поцелуем. Двинулась ее рука. Наконец она расхохоталась.

— Видишь? Нечего было бояться. — Вскочив на ноги, она схватила его за руку. — Пошли, бычок. Нечего сопротивляться. Ты обречен.

В командном центре звезды сверкали на всех экранах. Ослабленное светофильтрами Солнце светилось подобно горящей луне. Земля пряталась где-то за ним. В другой стороне от него тусклым золотом светился знак, возле которого остановился корабль. Где-то еще кружился цилиндр Т-машины; масса и мощь заставляли его казаться на этом крохотном расстоянии — около пятидесяти мегаметров — чуть большим диска землеподобной планеты… самоцветом, плавающим в небе.

Бродерсен плавал, привязавшись и прислушиваясь к стуку крови. Ее приливы проходили легче, чем он ожидал. Только нельзя принимать никаких успокоительных, потребуется быстрая реакция до миллисекунды. Он-то предполагал, что будет тугой струной. «Пиджин — действительно превосходнейшее лекарство».

Если бы только она могла быть здесь. Она не стала бы отвлекать его… по своей воле. Можно не сомневаться, что рядом с ней он сумеет остаться тем идеальным роботом, которым и должен быть. Тяжело только понимать, что скоро она могла умереть.

Стеф разместил детекторы и коммуникаторные пульты в электронной рубке; Джоэль-голотевт и Сью-линкер сделались частями корабля и словно пилоты вели его на приближающиеся рифы и буруны, Фил и Мартти находились в машинном отделении, хотя им оставалось разве что только потеть; Фрида расположилась в боевой рубке — вместе с Карлосом, успевшим разобраться и способным оказать ей кое-какую помощь. Кейтлин утешала Фиделио. Коротко включившись, Бродерсен улышал, как они с бетанином обмениваются песнями.

Моргнувший экран и звонок заставили его обратить внимание на аутерком. Осунувшаяся физиономия Лоуэса выпрыгнула на экран.

— Сторожевой корабль. Вы готовы?

— Более или менее, — отвечал Бродерсен. — Только наша проблема никуда не исчезла. Остается надеяться, что приборы снова не взбесятся. Иначе мы угодим прямо в Грядущее Царство.

Временной интервал был почти незаметен. Дозса сообщил, что «Альхазен» располагается в нескольких тысячах километров. При увеличении его обтекаемый силуэт уже был различим, Бродерсен не видел причин для беспокойства.

— Я… надеюсь на выполнение прежней договоренности… ради вас самих, — проговорил Лоуэс. — Следуйте объявленному летному плану. Я остаюсь подключенным… Действуйте!

— Да. — Бродерсен проговорил в интерком:

— Капитан к экипажу: вы слыхали? — за дело. — Он увидел, как Лоуэс побагровел и стиснул зубы, словно бы еще раз убедившись, что имеет дело с шайкой пиратов. Невесомость подчинилась небольшому боковому переменному ускорению, и все ощутили кориолисову силу; «Чинук» раскручивал гироскопы. Они остановились, на миг корабль замер на орбите, а потом включил двигатели и ринулся вперед. Ускорение вдавило Бродерсена в сиденье.

Инструменты Лоуэса и компьютеры лишь через минуту определили, что происходит.

— Остановитесь! — завопил он. — Вы движетесь не правильно.

— Черт побери, если я знаю почему, — отрезал Бродерсен, самым лучшим образом стараясь изобразить возмущение. — Я же говорил, что у нас неприятности с двигателем. Слушайте — не мешайте мне.

— Что вы делаете?

— Неужели вы решили, что мы хотим сбежать по случайной траектории и исчезнуть навсегда? Вали с моей шеи, мне нужно затормозить корабль.

— Я даю вам очень мало времени, капитан, — Лоуэс сжал губы. Бродерсен и его экипаж обменялись заученными словами.

Ионный двигатель выключился, как и следовало, чтобы «Чинук» прошел путем, вычисленным для него Джоэль. В следующей точке перегиба корабль повернул нос. Радар мог бы обнаружить движение, будь он настроен на это, но Бродерсен рассчитывал, что это не придет Лоуэсу в голову.

— Навигационные оценки свидетельствуют, что мы можем задержаться на этой траектории шесть часов, не заходя в поле слишком глубоко, — сказал он. Это было верно. — Мои инженеры рассчитывают, что сумеют исправить поломку до этого срока.

Лоуэс поджал губы.

— Я хочу знать все. Почему вы не сообщили об этом раньше?

— Разве мы не должны были соблюдать молчание? Мы не преступники, капитан, а законнопослушные граждане, стремящиеся попасть домой и обелить свои имена. Хотелось бы знать, в какой чертовщине нас сумели обвинить… хорошо, если вы хотите, я передам соответствующие части судового журнала, показания контрольного пульта.

Это были шедевры, знал Бродерсен, и тем не менее предъявлял с нелегкой душой. Как шкипер, он должен был говорить — навешивать противнику на уши лапшу, так долго, как только удастся… тем временем Джоэль, Сью и законы физики вели корабль вперед.

У него оставалось примерно двадцать минут или около того до следующего ускорения. Пилоты должны будут действовать на максимальной скорости, забыв про безопасность, ведь здесь нет никаких норм.

Новое ускорение.

— Остановитесь, «Чинук»! Вы обезумели?

— Управление обезумело, вот в чем дело.

— Я не могу больше верить вам.

— Попросите ваших компьютерщиков проверить информацию, которую мы посылаем. Пусть они проверят ее по-настоящему. — Бродерсен выиграл и эту стычку.

Двигатель умолк. Дэн повис словно во сне. Пот срывался с лица россыпью шариков. Пиджин, наверное, тоже как ночное небо, покрытое звездами. Поглощавшее пот белье тем не менее промокло и его знобило. Время тянулось. На экране вновь проявился Лоуэс.

— Мой инженер утверждает, что ваш материал не имеет смысла. Весьма возможно, что это подделка. Вы пытаетесь бежать.

— Куда бежать?

— Мне безразлично. Бродерсен, или вы немедленно поворачиваете назад, или мы стреляем!

«Теперь к плану».

— Подождите, капитан Лоуэс, подождите полсекунды. Вы поставите под угрозу свою миссию и карьеру. Одумайтесь, пока не поздно.

— О чем вы болтаете?

— Я не болтаю. Прошу заметить, что я говорю, весьма тщательно выбирая слова. Медленно и кратко, как только умею. А теперь возьмите себя в руки и слушайте. Вы можете потратить несколько минут, чтобы спасти не только свою любимую попу но и, быть может, седалища ваших начальников?

— Ну… — Лоуэс поперхнулся. — Давайте выкладывайте.

— Я так и сделаю. Согласен, мы лгали вам и покупали себе время, чтобы зайти поглубже. Это было необходимо. Видите ли, за нашим арестом кроется нечто большее, чем простая судейская ошибка. Хотите послушать?

— Нет! У меня приказ!

— Вы знаете, что разговор может оказаться небезопасным для вас. Но нам нечего терять. Повернув к Фебу, мы направимся к собственной смерти. Но, выйдя в Галактику, получим самый крохотный шанс обнаружить где-нибудь помощь. Конечно, мы не рассчитываем на это, но у нас будет несколько лишних лет жизни, пока хватит припасов. Я сомневаюсь, что этот факт встревожит ваших боссов. В любом случае они будут рады отделаться от нас таким дешевым способом.

— Мои приказы утверждают, чтобы вы отправлялись на Феб, или вас следует убить. Если вы не повернете немедленно, то не получите и часа из тех лет, о которых говорите, — Мы тоже вооружены, капитан, и способны отражать ваши ракеты. Но тем временем будем передавать — на испанском языке, по видео, с полной мощностью. Неужели вы уверены, что на борту «Коперника» не услышат нас? А что, если найдется еще один космический корабль? Мощности передатчика достаточно, чтобы нас услышали в девяти миллионах километров отсюда. Наша повесть приведет к падению некоторых больших людей. В подобных случаях они прихватывают за собой мелюзгу. Я бы хотел, чтобы вы позволили мне поговорить с вами, Лоуэс.

— Нет. — Мука на лице. — Что вы хотите еще сказать, прежде чем мы начнем стрелять?

— Ну что ж, у меня есть предложение. — Бродерсен вложил в эти слова всю свою силу. — Обратитесь к Земле и спросите, что делать. Мы, конечно, будем лавировать. Но вы знаете, сколько времени отнимает правильный переход, а нам бы хотелось выйти в планетной системе возле Т-машины, а не посреди межзвездного пространства.

Примерно это выглядит так: мы должны пройти от маяка к маяку, — лучше, чтобы их было больше, и от последнего направимся прямо внутрь. У нас есть время для разговора. Но если вы не будете стрелять, мы промолчим.

— Ну знаете ли… у вас нет права заключать сделки.

— Тем не менее я предлагаю ее. Выслушайте меня. Я просто хочу, чтобы вы передали свою весть не в тот кабинет, из которого вы получили этот приказ, а своему собственному начальству. Изложите ему вопрос и узнаете, что оно будет удивлено происходящим.

— Мы соблюдаем требования секретности. Бродерсен вздохнул. Он не ожидал ничего другого.

— Ну хорошо, как хотите. — И громче:

— Ну все-таки переговорите!

Через какое-то время он выиграл и этот спор. Экран моргнул, и Бродерсен рухнул, тяжело дыша: потребуется три четверти часа на переговоры через релейный спутник между Т-машиной и Землей. К этому времени «Чинук» глубоко погрузится в транспортное поле.

Звезды волновались. Дэн пошевелился и проговорил в интерком:

— Вы слыхали, мальчики и девочки? Мы уже зашли достаточно глубоко. Радуйтесь.

Послышались редкие довольные разговоры. Кейтлин прозвенела аккорд на своем сонадоре и объявила:

— Ты ведешь нас, Дэниэл.

— Не я, это сделали все вы, — отвечал он. — Пиджин, я люблю тебя.

— Подожди, уже доберусь до тебя, — отвечала она со смехом. Джоэль слушает… такт заставил разговор умолкнуть. Звучали лишь отрывистые слова, по большей части функциональные. Вкусы в музыке различались настолько, что исключали общий концерт. Все оставались на своих постах — в одиночестве. Бродерсен вспомнил свое последнее свидание с Кейтлин; первый раз тянул на двенадцать баллов по шкале Бофорта, второй был столь же мягок, как тот предрассветный последний союз в пещере у подножия горы Лорн… Он даже вздремнул. Переменивший направление корабль пробудил его, израсходовав на это вспомогательное химическое топливо, ядерное удерживало их на своем пути.

Он был бодр как кот, когда Земля дала ответ.

Он прозвучал в голосе Дозсы:

— Ракеты!

«Значит, решили убивать, — понял Бродерсен. — Квик или тот, кто руководит с другой стороны, опасаются, что у нас есть план».

Оставалось только сидеть, сжав кулаки: останутся они в живых или нет, это уже от него не зависело. С высоким ускорением торпеды пересекли разделяющее корабли расстояние за пару минут, меняя при этом вектор полета с изменяющимся интервалом, чтобы запутать систему заградительного огня, и уже приближались к «Чинуку». Никто не надевал космических комбинезонов. Если возле корпуса взорвется ядерная боеголовка, их ждет конец.

Бродерсен следил за выхлопными струями, серебристыми и узкими. Сенсоры впивались в приближающиеся ракеты. Компьютер экстраполировал, Зарубаев отлично настроил систему. Огонь вспыхнул во тьме, когда насыщенные энергией лазерные лучи нашли свои цели. Праздничное «все чисто» сообщило людям, что они не умрут в ближайшие несколько секунд. Корабль вздрогнул. Это фон Мольтке запустила свои ракеты, выполняя свою прямую обязанность переиграть живого противника.

«Чинук» не только превышал «Альхазен» по размеру, он был и вооружен лучше сторожевика. Наблюдательные корабли по сути дела не предназначались для боя. Оружие их — память о Бедах и тех беспричинных страхах, которые старательно углубляла фракция Квика.

Корабль повернул вокруг Бродерсена, направляясь к следующей полетной станции.

Вспышки в небе.

— Стрелок капитану, — проговорила фон Мольтке. — Они останофили наш барраж.

— Мы на это и рассчитывали, — отвечал он ей. — Это только урок. Стеф, ты в контакте… о'кей, включи меня.

Он намеревался повторить свою первоначальную угрозу, выторговать спасение своего экипажа. Бродерсен не желал опять убивать людей, лишь исполняющих собственные обязанности по своему мнению. Звезды начали медленно вползать на экраны. Скоро они окажутся в столь изогнутой области пространства-времени, что ни одна ракета не сумеет достать их. Конечно же, и любой, переданный отсюда сигнал окажется безнадежно искаженным. Хорошо, все будут удовлетворены… похоже.

— Ракеты! — бухнул Дозса, выругался и затараторил радиусы склонения и приблизительные векторы. Эти, должно быть, с «Коперника».

«Иуда-жрец, этого я и боялся… Значит, влияния Квика хватило, чтобы совратить экипаж честного Янигьяна».

— Ракеты! — Эти шли от «Альхазена». Одна, одна, одна и одна, пусковые установки помогли быстрее выпустить их.

— Капитан, — твердо сказала фон Мольтке. — Я не думаю полагать, что мы сумеем отразить такое стадо.

Простонала Гранвиль:

— Нет, столько рассчитываю, мы не можем. Mon perе…

В голосе Джоэль был металл:

— Мы можем достичь следующего маяка и повернуть внутрь, прежде чем они достигнут нас.

Бродерсен дернулся в своей привязи, когда вес вернулся.

— Нет, — буркнул он.

— Так мы неизвестно куда попадем.

— Знание попало в цель.

— Продолжайте.

Корабль набирал скорость. Дэниэлу казалось, что он видел, как Т-машина в своем безостановочном кружении вырастает перед ним. Снова вспыхнуло пламя, это Фрида отражала удары. А потом Солнце исчезло с экрана и звезды рассыпались совершенно новой ордой. Новое Солнце было не белым и не желтым, но кроваво-красным, как Центрум, но каким-то съежившимся и янтарным. Бурая под цветными полосами, в три раза больше Луны, какой ее видят с Земли, замерла планета. В пугающей близости кружил огромный радужный цилиндр.

Бродерсен позволил себе на мгновение погрузиться в ночь… которая взревела в ушах.

Снег падал вниз, убеляя землю вокруг башни в Торонто.

— Ну, — сказал Квик наконец, — с ними покончено.

— Вы уверены? — усомнился Макаров из удушающего облака дыма. У него не хватало научного образования, чтобы следить за всеми подробностями происходящего.

— Да, — сказал ему Квик. — Что бы ни было у них на уме, а у Бродерсена наверняка имелся какой-то план; но теперь я подозреваю, что они бежали случайным образом, пытаясь… максимизировать вероятность того, что они уцелеют — но как вообще можно оценить ее?.. Ничего. Они были вынуждены направиться в Ворота с той точки, возле которой оказались. С ними покончено, Макаров. Прошу прощения. С ними покончено, премьер Макаров. Как и с теми тысячами зондов, которые потратило человечество на поиски звездных троп. Можно забыть о них.

Макаров пригнул массивный корпус.

— Вы вполне уверены в этом?

— Да. Абсолютно. — Квик осел и прикрыл глаза, ощущая изнеможение.

— Ага, — пыхнул Макаров. — Хорошо, какое упрощение. Квик быстро поглядел на нею:

— Хм-м?

Не склонный к анализу, Макаров улыбнулся:

— Теперь в уравнении стало меньше на один множитель, и наверно самый неопределенный, понимаете?

«Понимаю: ты математически безграмотен», — подумал про себя Квик.

Он собрал силы. Цивилизованному человеку лучше держаться наравне с варварским полководцем.

— Хорошо. Мы допросим экипажи «Альхазена» и «Коперника», но они явно не слышали ничего неположенного. Теперь мы имеем возможность использовать «Ломоносов» для выполнения специального задания и получаем передышку.

— Нечего сидеть и пыхтеть, — предостерег Макаров. — Мы действуем в ярком свете новой ситуации. Во-первых, выделив наших главных помощников, следует послать «Ломоносов» к Колесу. Если не будет непредвиденных осложнений, они разделаются со всеми, кто там остался, включая группу Трокселла. Потом мы можем завершить наши приготовления. Согласны?

«Мне пришлось потратить целую бездну часов в муках над моральными осложнениями, — подумал Квик. — Но теперь наступает время, когда цивилизованный человек должен перейти к нападению вместе со всеми случайными союзниками… иначе он останется позади и не будет иметь права голоса на мирной конференции».

— Сэр, давайте отдохнем, а потом переговорим, но сейчас я склоняюсь к тому, что в принципе вы правы.

Глава 27

Кейтлин плавала в кают-компании, держась за край стола, чтобы трепавшие облачка волос воздушные токи не унесли ее вдаль. Она выключила огни, чтобы лучше видеть видеоэкраны, что подобно большим окнам открывали перед нею всеобъемлющую вселенную. В основном звездные россыпи остались прежними, Господи, самоцветы в черной кристальной чаше; их было столь много, что Кейтлин не могла видеть изменений в небесах, и Млечный Путь серебрился как на Земле или Деметре. Т-машина была едва видна, — иголка, затерявшаяся в бесконечности. «Чинук» удалился от нее, прежде чем выйти на стабильную орбиту вокруг планеты. Справа и слева от Кейтлин находилось неизведанное.

Справа грел солнечный диск в одну шестую того, что светил на Землю ее предков. Красные лучи можно было не затенять. Можно было просто поглядеть на эту звезду, ограничившись лишь отпечатками на сетчатке, и заметить слабую охряную корону. Зрелище казалось вдвойне чужим; она не заметила зодиакальной линзы.

Слева находился гигантский мир. Корабль случайно вышел у дневной стороны; на таком расстоянии на один оборот вокруг планеты потребовалась бы пара земных лет. Обращенное к «Чинуку» полушарие было освещено почти целиком, яркости диска вполне хватало, чтобы пригасить все прочее на показывавшем планету экране. Даже невооруженный взгляд позволял заметить, как сплющило гиганта. Янтарные оттенки перетекали друг в друга под облачными поясами, яркими или блекло-оранжевыми, их оттеняли сине-зеленые и ржаво-осенние тона. Тень луны напоминала зрачок глаза. Ночь отхватила от диска полумесяц, но и там она не могла навести полную тьму и погасить неяркое свечение.

Смешанное освещение обратило кают-компанию в пещеру, полную мягких полутеней, и место таинственного молчания. Тишина не была нарушена в тот момент, когда вошел Мартти Лейно.

Заметив Кейтлин, он остановил свой полет в дверях, повисел там минуту, глядя на тонкую застывшую фигурку на фоне морозных звезд, и только потом рявкнул:

— Хелло!

Рыжие локоны перекочевали из света в тьму, Кейтлин повернулась на руке. Свободной рукой она отвела прядь с глаз, чтобы видеть его.

— О! Добрейшее утро тебе, — приветствовала она негромким голосом.

— Утро… да, на наших часах восемь ноль-ноль. Других свидетельств наступления утра мы не увидим, — выпалил он. И сразу:

— Я разыскивал тебя.

— Неужели? И почему же?

Лейно оторвался от дверной рамы, стрелой доплыл до стола, уцепился прямо напротив нее, а телом отдался воле потока. Оказавшись в такой близи от нее, он увидел ее лицо в свете звезд — тени делали его скульптурой. Он осекся.

— Я заметил, какие трудности у тебя были за завтраком…

— Ага, невесомость великая штука, пока не настает время прибираться. Тогда хуже ее не придумаешь. — Среди припасов хватало рационов в тубах и всего необходимого для подобных условий, однако обслуживать девятерых людей и нечеловека сложно даже опытному квартирмейстеру. — Моим предкам приходилось переносить и худшее. Только подумай, каково было служанке в викторианском протестантском доме. Я буду учиться.

— Тебе, наверное, трудно справляться одной, теперь, когда Сью чересчур занята. Я… я могу помочь тебе, Кейтлин.

— Да? Разве ты не потребуешься в ближайшее время?

— Нет. Конечно, у меня есть работа, но… Ну, каждый космонавт умеет проводить какие-то исследования, когда на борту нет нужных ученых… но наши квалифицированные специалисты не нуждаются в какой-либо помощи от меня. Фил Вейзенберг обычно справляется со всем и так далее… Я переговорил с ним, он разрешил мне по возможности помогать тебе… если ты хочешь, конечно, — закончил Лейно, потупив глаза.

— Что ж, очень мило с твоей стороны, спасибо. — Она взяла его за плечо. — Да будет дорога всегда мягкой под твоими ногами.

— Да, нам придется помогать друг другу… и по возможности проявлять доброту, — пробормотал он. — Так ведь? До конца жизни нам больше не увидеть дорог, не ступить на земную твердь.

Она улыбнулась:

— Конечно, но зачем так рано впадать в уныние? Мартти, мальчик мой, мы ведь только что сохранили себе жизнь и вырвались на свободу — На свободу? — Он повел по сторонам одичалым взором и с ненужной силой ухватился за край стола, так что ногти побелели — Замкнутые в металлической оболочке, наугад блуждающие в пространстве самое большее, пока хватит еды, не дольше, если не успеем свихнуться… — Он попытался взять себя в руки Кейтлин погладила голову Мартти и утешительно заворковала. Наконец он в отчаянии выговорил:

— Разве ты не знаешь, что мы потерялись? Фиделио подтвердил, что его народ никогда не бывал здесь. Мы можем метаться от Т-машины к Т-машине… За тысячу лет послав в ничто миллиарды зондов, бетанцы научились перемещаться к паре дюжин звезд… а здесь нет Иных, помочь нам некому… Кейтлин, с нами покончено.

Она покачала головой, все еще улыбаясь за облачком волос, сквозь которые просвечивали звезды, и отвечала спокойно, почти весело:

— Я поверю в свою смерть, только когда мне на веки наложат медяки, а может быть, и тогда не поверю. Но предположим го, о чем ты говоришь, дорогой Мартти, и есть самое худшее Он резко вздрогнул.

— Ох, — выдохнула Кейтлин — Я вижу, что ты в плохой форме. Если ты хочешь помочь мне, разреши сперва помочь тебе Не двигайся.

Ловким движением она оставила стол, оказавшись чуть позади Лейно, взяла его левую руку своей левой рукой и зажала ноги между коленями. Он охнул от удивления.

— Не волнуйся, дорогой, не волнуйся, — отвечала она. — Я должна опираться обо что-нибудь, чтобы хорошенько, как надо, размять тебе спину. — Правая рука прикоснулась к нему. — О, да тут у тебя целое крысиное гнездо чарлиных коньков, так сказал бы мой отец, будь он побольше ирландцем и в меньшей степени достопочтенным Расстегнись-ка до пояса.

Мартти вздрогнул и повиновался.

— Расслабься, — сказала она. — Будем плавать в свободном полете, но в конце концов нас прижмет к перегородке. А я тем временем разомну тебе этот несчастный Latissimus Dorsi.

Наклоняясь, она усмехнулась:

— Мое изобретение: секс в невесомости навел меня на мысль о массаже, у Дэна так часто случаются спазмы. Расслабься, говорю тебе, расслабься.

Оглянувшись, Кейтлин приступила к работе.

— Предположим, мы действительно затеряемся на несколько лет, пока не кончится пища, а там каждому придется выбирать себе смерть. Я не говорю о том, что с нами обязательно так случится, но представь себе, какая великая участь!

— Ха! — воскликнул Мартти. — Ты не умеешь быть серьезной!

— О нет, я серьезна. Конечно, трудно будет отказаться от гор и морей, от солнца, пробившегося сквозь тучи после дождя, от вечернего очага. Но подумай, Мартти, дорогой. Перед нами открывается великолепие, и мы можем познать его. Столько солнц, столько миров, столько красоты и чудес… быть может, мы даже отыщем наконец для себя новую Деметру. Впрочем, даже если нас ждут лишь несколько лет во вселенной, они принесут нам больше, чем земные столетия. — Хватка ее отвердела, рука усердней приступила к делу. — Радуйся своей участи!

Предназначенный для исследования неизвестного, «Чинук» нес великолепный набор научных приборов. Однако за исключением двух компьютерщиков, на борту не было ни одного специалиста, способного их использовать. Впрочем, путешественники обладали достаточными техническими познаниями, в частности знали, что искать, и под водительством Вейзенберга надеялись выяснить кое-что о пространстве, в котором очутились. Однако этого могло оказаться очень мало.

Тогда Джоэль объявила капитану и инженерам:

— Фиделио обладает необходимым умением. Его раса исследовала много планетных систем, среди них не было и двух похожих. У бетанцев среди профессиональных космопроходцев были специалисты, способные интерпретировать огромный диапазон наблюдений на случай возвращения очередного робота, нашедшего дорогу назад. Фиделио числился среди них. Еще он был офицером-ксенологом, представлявшим корабль в общении с инопланетянами. Такая комбинация квалификаций привела его на «Эмиссар». Естественно, все осуществляется с помощью голотевтики, — предупредила она. — Нам придется модифицировать для него оборудование. Способ уже был разработан на Бете, и вместе мы вполне отчетливо можем вспомнить все необходимое. Кстати, наше оборудование примитивно по их меркам.

— Но сумеем ли мы изготовить все необходимое ему? — спросил Вейзенберг.

— А сумеешь ли ты построить стометровый рефлектор на орбите, если тебя отбросит назад во времена Галилея? — кольнула Джоэль. — Конечно, нам по силам кое-что усовершенствовать, в особенности в части программирования. А пока нам необходимо получить все нужные данные. Провести самое очевидное: измерить массы, получить спектрограммы и так далее. Нам в любом случае придется это сделать. Когда оборудование для Фиделио будет готово, он сумеет сказать, какая именно дополнительная информация потребуется нам и какую часть ее следует подавать на нас непосредственно и непрерывно. А теперь оставь нас, чтобы мы могли проконсультироваться. Можешь заняться своими делами: я скажу тебе, что и когда делать.

Ничего не говоря, Бродерсен приподнял бровь. Джоэль узнала его старое выражение. «Боже мой, неужели эта лошадка настолько высока, что у тебя голова закружилась?! Он никогда не пользовался им в отношении меня, — холодком пронзило ее. — Он всегда слишком уважал мой интеллект. Что преобразило Дэна? Стресс… экспедиция? Или авантюристка Кейтлин?»

Вопрос этот мучил Джоэль все последующие дни. Не то чтобы он особо докучал ей: она была занята работой, как и все другие. Тем не менее недоумение возвращалось к ней снова и снова, и острее всего, когда Джоэль пыталась уснуть.

Это теперь частенько делалось с трудом: Джоэль так и не привыкла к невесомости. Для нее удовольствие от свободного полета не могло скомпенсировать скучные часы, проведенные на тренажерах, чтобы разогнать кровь и укрепить кости. Остальные разговаривали, пели, что-то смотрели… ей было неинтересно. Этически она могла бы удалиться внутрь себя, где обитала математика и память о Ноумене, как часто делала на досуге. Но скучное тупое потение слишком уж раздражало. Хуже того, когда засыпая она все чаще и чаще внезапно пробуждалась, ощущая себя падающей в бездонную яму. И тогда, чтобы успокоиться, ей приходилось плыть в темноте до конца привязи, качаясь на волнах нежеланных дум.

«Почему меня так ранит безразличие Дэна? Он ведь никогда не был для меня больше, чем животным, — смышленым, сильным и великолепным в постели самцом… но всего только животным, помогающим мне провести те часы моей жизни, когда я хотела быть самкой. Мое тело хочет, и Дэн обещал удовлетворить его желание — скорее всего не сейчас, когда положение наше чересчур неопределенно и опасно, — когда-нибудь. Или же я могу обратиться к… Руэде, наверно. Подобный человек сумеет кое-что разглядеть за моей сединой и сделает это красиво. Нечего думать о достоинстве. Секс — просто телесная необходимость, подобная дефекации.

Так ли? Эрик, Эрик!

Тихо. Подожди. Я не испытываю необходимости. Почти девять лет я обходилась без секса и лишь изредка ощущала небольшую потребность. Неужели это страх смерти заставляет меня чувствовать одиночество? Мы можем умереть здесь. Шанс найти дорогу назад… даже нельзя рассчитать. Забавно… Но если мы предпримем разумные меры, и при удаче — у нас будет примерно десять лет, пока не окончится запас пищи. Поскольку на борту нет гориатра, тело может отказать мне даже раньше, и я умру.

Только я давно научилась не страшиться смерти. Увидев собственными глазами реальность… не знаю, может ли потеря своего эго устрашить меня. Временная ассоциация митохондрий, эвкариотических клеток, кишечной флоры и тому подобного… уходящая корнями в породивший нас загнивающий мир система симбиоза, служащая лишь генетическому возобновлению организма. Если бы мне предложили личное бессмертие, я бы отказалась. Слишком ничтожен человек среди атомов, ионов и галактик.

На самом деле я должна быть рада беспримерной возможности исследовать, испытывать и учиться. Жаль только, что я не смогу сообщить о своих открытиях коллегам. Впрочем, с моей точки зрения, потеря этого тривиального удовольствия ничтожна по сравнению с тем, что ожидает меня в ближайшее десятилетие.

Тогда почему мне хочется, чтобы кто-нибудь обнял меня? Почему так долго тянется ночь и работа?»

Работа поглощала, невзирая на все потуги нулевой гравитации и закона Мерфи. Необходимо было приспособить голотевтическую систему «Чинука» для Фиделио. Начали с механических работ: нужен был шлем, подходящий для его головы, и контакты для остальных частей тела.

Это была легкая задача. Потом пошли труды посерьезнее: следовало изготовить электронные контуры, способные резонировать с нервной системой, созданной несколькими миллиардами лет независимой эволюции. Потребовались бы серьезнейшие исследования, однако все было уже проделано на Бете. Большая часть требований была известна, но тем не менее Сью Гранвиль и сама Джоэль часами писали программы, а потом, подключившись к машине, отлаживали их, пока Вейзенберг поставлял новый массив информации, полученный его приборами. Чем-то помогал Лейно, остальные были на подхвате, когда требовали обстоятельства В основном они занимались астрономией и космической физикой. Впрочем, всем нужно было есть, одеваться в чистое и спать на чистом, и Кейтлин не покладала рук ради общего выживания. А еще она часто пела им за едой, во время упражнений. Им было не до других развлечений.

Истинный вызов возник, когда уже было сделано «железо»: следовало создать основную программу, которая соединит Фиделио с компьютером. Даже среди людей каждый голотевт представлял уникальный случай. Фиделио же не был человеком. Более того, бетанские компьютеры значительно отличались от земных. (Тем неменее, насколько было возможно такое сравнение, оказалось, что в сравнении голотевты обеих рас не обладали ни более глубоким, ни более широким видением мира.) Бетанские машины, конечно, представляли многочисленные преимущества, но, подключившись, Джоэль функционировала более или менее как дома. Неужели мозгу разумных созданий присущи равные ограничения? Или же так проявляется Предельное?

Когда речь зашла о совместной работе членов обеих рас, дело можно было бы счесть абсолютно безнадежным, если бы все уже не было совершено на Бете. Джоэль и Фиделио просто пытались воспроизвести то, что уже существовало на «Эмиссаре», они помнили устройство достаточно хорошо, — только ничего простого там не было. Необходимость заставила создать новый компьютерный язык, совершенно независимую семантику, сложную программу для перевода на язык, с которым могла справиться машина «Чинука», плюс программа обратного перевода, плюс разомкнутая система специальных инструкций.

Джоэль и Фиделио помнили общие принципы, в общих чертах знали, как воспроизвести детали грубой силой логики, расчетом, экспериментом.

Аналогия, скорее метафора: стоявшая перед ними проблема напоминала тот случай, когда, скажем, перуанцу поручили переводить разговор китайца с арабом; первый из них шепелявит, второй глух и нем, а сам толмач не слишком хорошо владеет обоими языками.

Без подключения к машине проблема была бы неразрешимой. Сюзанна искала в предлагаемых программах неточности и ошибки, когда была свободна от участия в других исследованиях. Потом Джоэль и Фиделио пытались запустить их. Работа трудно давалась Джоэль; реальность казалась ей искаженной, замутненной, бредовой… даже во сне ее мучили кошмары, в которых она чаще всего видела разлагающийся труп Эрика.

Но Джоэль просыпалась, напоминала себе, что Фиделио не жалуется, хотя ему должно быть еще тяжелее, чем ей, и бралась за работу. Вхождение в чистый Ноумен всегда приносило подобие исцеления.

Так «Чинук» провел пару недель на орбите вокруг планеты, которой люди не дали имени.

* * *

— Все как будто готово, интеллектуальная самка, — проговорил Фиделио, внимательно проверив все оборудование. Он пользовался речью гортанной и присвистывающей, как говорил его народ на суше. Говорить по-испански ему было трудно. — А теперь попробуем и, если ощутим, что попали в одну приливную волну, поплывем прямо, чтобы вкусить целостность объема окружающей нас воды.

Джоэль улыбнулась идиоме. Улыбка померкла, когда она поглядела на Фиделио. Рожденный для моря, он был прекрасен и в свободном парении. Длинная ярко-бурая шерсть, обтекаемое тело, подобное кораблю, от острого носа-штевня, украшенного глазами цвета ляпис-лазури, до могучего правила — хвоста. Каждая из шести конечностей знала свое дело. Движения его были текучи, а легкий запах йода напоминал о пляжах Земли, бризах, потоках солнечного света и крыльях чаек. Как скверно, что он закупорен в узкой коробке меж двух компьютеров, где перед ним датчики и переключатели вместо живых подводных растений, где зрение его ограничено крашеным металлом, а не текучими зелеными глубинами и зеркалом неба над головой.

Оторвав свой взгляд и придерживаясь рукой, Джоэль нажала кнопку интеркома.

— Сью, — позвала она. — Это Джоэль. Зайди. — Линкерше требовалось несколько минут, чтобы освободиться от своего дела.

— Уходить в глубины, лежащие под глубинами, все равно что вернуться на берег после долгих лет, проведенных на суше, — выдохнул Фиделио.

— Понимаю, — отвечала Джоэль. Она испытывала подобное желание. Голотезис, разделенный с бетанином, обладал измерениями, которые не мог предложить другой партнер. Понимание всех различий между ними вливало в него равный пыл. Сегодня они как раз размышляли о том, не состоят ли Иные из нескольких различных рас, причем группы личностей постоянно подключены к машине.

— Мне было сухо… — Голос Фиделио смолк, он и в самом деле не был способен на жалость к себе.

Пронзила боль за него. Ее свободная рука отыскала его ближайшую конечность — верхнюю правую. Когти на этой лапе могли бы разодрать тело Джоэль на части, но она ощущала просто теплоту и мягкую шерсть.

— О, Фиделио, — прошептала она.

«Твои концентраты будут годны менее года. А потом ты умрешь среди гладкокожих, бесхвостых, четырехлапых троллей, которые не способны проплавать даже один день без помощи в море. Ни одна жена не обнимет тебя, чтобы ты мог поцеловать ее в последний раз, перед тем как утонешь, а мы даже не знаем, как правильно оплакивать тебя».

Неземные глаза посмотрели на нее.

— Я прошу тебя, Джоэль, — спокойно проговорил Фиделио. Она ожидала, что он отведет взгляд, потому что бетанцы глядят прямо лишь на тех, на кого гневаются, или любят, или предлагают свою преданность. Но он глядел на нее. Кровь застучала в ее голове. — Предупреждаю: это не рябь, а волна.

— Да, если я сумею выполнить твою просьбу.

— Теперь, когда я могу пользоваться оборудованием, пока я жив, позволь мне исполнять обязанности голотевта, когда нам потребуется единственный специалист.

«Потому что у тебя более ничего не осталось, так, Фиделио?» — Она выпустила руку и с двойным усилием вновь пожала ее. — Да-да.

— Ты можешь проводить и собственные исследования, когда я плаваю в покое. Скоро система будет полностью в твоем распоряжении.

Глаза ее защипало. Черт побери, она не собиралась плакать, так ведь? Джоэль покачала головой, выкатились блестящие слезинки.

— Разве это неприемлемо для?.. — Неужели в его голосе слышится отстраненность? Как знать? — Г'нг-нг я понял тебя, интеллектуальная самка. Мои требования попали в отлив.

— Нет-нет! — Сила собственной реакции разочаровала ее. «Переутомленная, недоспавшая, перетрудившая свой мозг, отрешенная от всего. Если я не приму меры, у меня начнется истерика». — Ты… не понял. Я не имела в виду отрицание. Пусть будет, как ты хочешь, и в любое время, когда тебе нужно.

— Ты выпустила из глаз воду, Джоэль. Ты опечалена (ранена? осталась без еды? выброшена на риф с острыми раковинами?) — неужели я виноват в этом?

— Нет. Дело не в тебе. Фиделио, мы можем подключиться вместе.

— Так мы и будем делать. Начиная прямо с сегодняшнего дня. Я обоняю впереди великолепие. Но, Джоэль, дорогой друг по разуму, еще более часто… — Он запнулся, подумала она, заметив, как напряглись перепонки между когтями. — Пребывая в одиночестве, я могу воскресить в памяти Бету, жену, ко-мужей, детей, внуков, друзей, живых и мертвых; не просто вспомнить, но пережить как реальность в пространстве и времени; я могу ощутить, что они существуют. Словно бы я обнимаю их.

Она покрепче прижалась к нему и заплакала. В дверях появилась Сюзанна.

— Вот и я, — сказала она. — Ох! О! Pardonnez — moi! You me pardonnez!

Неловкая в невесомости, она попыталась уйти.

Повернув голову, припав щекой к шкуре своего друга по разуму, нежно обнявшего ее двумя нижними руками, когтями верхней руки поглаживавшего ее волосы, Джоэль увидела, как линкерша черным пауком растопырилась в дверях. Да, Фиделио, который заронил в ее душе новое понимание, должен скоро умереть, но перед смертью он мог подвести ее к единству с Эриком, Крис и собой, и со…

— Убирайся! — завопила Джоэль. — Убирайся, уродливая сучонка! Убирайся!

Сюзанна уплыла в слезах.

— Что вырвалось на свободу? — спросил тревожно бетанин. «Никто, никто не должен видеть меня такой… кроме тебя, ты не человек, ты мой друг голотевт… Я была иррациональна и проявила несправедливость к этой линкерше. Придется извиняться. Но как объяснить? — Гнев:

— Почему я должна объяснять? Почему это я всегда должна оставаться рациональной? — Возбуждение:

— Почему я постоянно вспоминаю Эрика эти последние недели. Он же был простым линкером. Даже меньше… как я слыхала, он ушел с этой работы, женился… скромный чиновник в Калгари». Джоэль попыталась вздохнуть.

— Ничего, Фиделио. Я устала и… прижми меня поближе… ненадолго. А потом я приму снотворное, возьму у нашего медика, этой Малрайен. Надеюсь, у нее хватит ума не сочувствовать мне. — А… потом я буду в лучшей форме, чтобы… О, Фиделио!

Не говоря никому ни слова, Сюзанна отправилась прямо к себе в каюту, сказав одной Кейтлин, что не будет обедать за общим столом.

На следующее утро она вошла в компьютерный зал с каменным лицом.

— Прости, что я накричала на тебя, — официально извинилась Джоэль на английском. — Я расстроилась из-за Фиделио. Он для меня старый друг.

— Я понимаю, мадам, — с осторожностью отвечала линкерша, и они приступили к общим делам.

В действительности за Сюзанной оставались лишь контрольные функции: надо было приглядеть, чтобы союз Фиделио, компьютеров и приборов не нарушился. Этого не случилось: все дефекты были устранены из системы. Оба голотевта прижались теснее, чем два соединенных любовью тела, и, делаясь ближе, чем сумма двух психик, пропустили через себя токи вселенной.

Многое было уже известно из наблюдений и выводов, сделанных их спутниками. Очертания ближайших галактик свидетельствовали о том, что этот район расположен примерно в пяти сотнях световых лет от Солнца, если смотреть в сторону созвездия Геркулес. Эта информация позволила выделить некоторые яркие звезды — например, Денеб — и объекты, подобные туманности Ориона, что в свой черед позволило точнее определить их положение (словно бы это что-то значило для экипажа. Но даже один световой год — такая бездна, в которой утонет самое пылкое воображение). Звезда была красным карликом типа М, масса ее составляла 0,2 солнечной, а светимость 0,004 нашей звезды. У здешнего солнца нашлось пять планет, ни одна из них даже отдаленно не напоминала Землю, все были явно безжизненны, кроме, быть может, самой большой, вокруг которой и обращались Т-машина с «Чинуком» на расстоянии примерно двадцать четыре миллиарда километров.

Огромный мир тянул на 92 % массы Юпитера, вокруг него кружила дюжина лун. Среднее расстояние от его главного светила равнялось 1,64 астрономической единицы, чуточку дальше, чем от Марса до Солнца. Подобно Юпитеру он обладал внушительной атмосферой, в основном состоявшей из водорода, вторым важным компонентом являлся гелий, среди менее изобильных компонентов обнаружились аммиак, метан и более сложные химические соединения. Как и Юпитер, планета была разогрета сжатием. Наверху тонкая и холодная, словно космос, атмосфера постепенно уплотнялась и согревалась, наконец вода превращалась в пар, ниже бушевали штормы, вздымая гребни волн высотой в поперечник хорошей планеты. Большая часть массы планеты находилась в жидкой фазе, однако давление, невзирая на разогрев, удерживало в центре гиганта металлическое ядро в пять диаметров Земли.

Совершая один оборот вокруг оси за десять часов тридцать пять минут, планета создавала огромное магнитное поле, которое захватывало заряженные частицы от светила. Впрочем, звезда была настолько слабой, что здешним поясам Ван Аллена было далеко до расположенных у Юпитера. Конечно, радиация была сильнее, чем может выдержать человек, но при своей электростатической защите «Чинук» мог опуститься среди них к планете и подняться обратно наверх, не набрав достаточно серьезной дозы — способной причинить беспокойство.

Но у Джоэль была причина для тревог.

Джоэль и Фиделио затерялись среди солнца и лун, тончайшего великолепия особенностей. Едва освоившись в этом чудесном калейдоскопе, они ощутили, как нечто прикоснулось к окраинам их сознания. Отмахнувшись, они занялись изучением вихря, обнаружили, почему внутренняя сфера вращается наоборот, установили, что звездная система старше Солнечной, но ощущение не уходило. И едва ли не с нетерпением они обратились к нему своим сдвоенным разумом. Тепловое излучение мира, вокруг которого они обращались… чего же еще ожидать. Факт сам вышел наружу.

Молнии, синхронный эффект, сотни отдельных источников порождали в атмосфере планеты радиоволны. Каждый источник обладал собственной характеристикой, очевидной для голотевта, как танцору номер в исполнении другого балетмейстера. Но один небольшой элемент напоминал флейту, поющую наперекор разбушевавшемуся ветру…

Быть может, за десятилетие, потратив уйму усилий, люди и сумели бы собственными силами сделать подобное открытие. Голотевты сразу все поняли: они имеют дело с явлением, которого не может породить неживая природа. Словом, так здесь говорят живые и разумные существа.

Плавая в космосе перед экипажем на фоне планеты, остававшейся за его спиной во всем своем великолепии, Бродерсен сказал, нарушая молчание:

— А по-моему, надо взглянуть.

— Слишком опасно, — продолжала Джоэль. — Не то что здесь на орбите. Можно и впредь сигналить отсюда.

— До тех пор, пока не начнем умирать с голоду? — фыркнул Дозса, пытаясь вступить в разговор. — Можно и так, ты это знаешь.

— В самом деле? — спросила Кейтлин. — И почему это должно быть? Разве ты не послал им нашу длину волны и математический сигнал, в котором нельзя ошибиться?

На широком усталом лице Дозса появилась улыбка.

— Ты была слишком занята, чтобы следить за новостями, моя дорогая. Дело в том, что основную проблему представляет размер этого мира. И еще естественная природа этих частот, уровень шума. Без голотевтики мы никогда не сумели бы выудить несущую информацию доли сигнала. Она всего лишь побочный продукт передачи. Туземцы, какими бы они ни были, не имеют причин ожидать зова снаружи. Я в этом не сомневаюсь. Можно воспользоваться концентрированным лучом, чтобы создать мощность, которую они способны принять и идентифицировать. Но тогда мы сумеем обратиться лишь к очень ограниченному району. — Дозса махнул в сторону бурого шара. — А мир этот огромен. И излучающие источники не зафиксированы; они, похоже, постоянно перемещаются вокруг него.

— Мне бы хотелось узнать, как это делается, — заметил Бродерсен. — Или как здесь может работать электроника.

— Во всяком случае, я попытался это узнать, невзирая на полное отсутствие шансов, — продолжил Дозса. — Просто чтобы провести время, пока остальные собирают планетологическую информацию. Вероятность наткнуться на приемник, который будет настроен на точную полосу, равняется… — он на миг опустил руку, чтобы пожать плечами более красноречиво, — примерно равняется вероятности обнаружения траектории, которая приведет нас от этой Т-машины назад в Солнечную систему.

— К тому же, — лишний раз напомнил Руэда, — мы ограничены временем. Упражнения не в состоянии улучшить наше здоровье в невесомости. Нам поскорее следует включить тяготение. Но запас реакционной массы ограничен, а если мы войдем в режим вращения — что неизбежно, — то останемся на орбите навечно.

— Остается или немедленно прыгнуть наугад в Ворота, или попытаться войти в контакт с туземцами, — подвел итог Бродерсен. — Я за то, чтобы исследовать представившуюся возможность, пока мы не поймем, что она бесперспективна. Можно приказывать, требовать немедленного повиновения, но оставшийся в подобном одиночестве капитан, который не учитывает стратегических желаний своего экипажа, недолго останется на своем месте. Внизу существует технологически развитая разумная жизнь. И, быть может, Иные весьма ценят ее, раз не стали оставлять Т-машину в Лагранжевой точке, но поместили ее на орбите спутника, прямо перед глазами. — Он помедлил. — Что, если здешние обитатели окажутся Иными?

Наступило молчание; нарушив его, Кейтлин прошептала:

— Тогда произошло бы чудо из чудес, дорогой мой! — Свет планеты золотил ее глаза.

— Но условия там суровые, — возразила Джоэль.

— «Вилливо» должен выдержать их, — отвечал Бродерсен. — Его опробовали на Зевсе, — конечно, в автоматическом режиме… излучение, сами понимаете, но бот тем не менее сумел выдержать все внешние условия. — Самый большой спутник Феба превышал размером Юпитер на несколько масс Земли или Деметры. — Не сомневаюсь, что и экипаж тоже способен выдержать несколько часов. Конечно, это будет опасно, но мне встречалось и худшее, но я перед вами и могу в свое удовольствие врать о пережитом.

Возражений почти не последовало.

Когда с обсуждением было покончено, Бродерсен проговорил:

— О'кей, следующий вопрос. Кто отправляется вместе со мной?

Кейтлин вздернула голову, но Руэда воскликнул:

— С тобой? О чем ты говоришь?

— Раз это рискованно, ограничимся минимальной численностью экипажа, — отвечал Бродерсен. — Пилот, второй пилот, исполняющий обязанности связиста, и — учитывая, что у них будет дел больше, чем у однорукого осьминога, — должен быть третий — наблюдатель и так далее.

— Я! — практически закричали Фрида и Лейно. Вейзенберг откашлялся и сказал громче, чем обычно:

— Помолчите. Давайте вести себя разумно. Шкипер, вы забываете про разум, если действительно собираетесь отправляться туда самолично.

— Как это? — не понял Бродерсен. — Я имею квалификацию второго пилота. Или ты полагаешь, что я должен посылать людей в опасность, а сам оставаться в стороне?

— Дэн, это химически чистое лошадиное дерьмо, — в устах Вейзенберга вульгаризм произвел потрясающий эффект. — Капитан не делает подобных вещей, он не имеет такого права.

— Да-да, — вставил Руэда. — Ты нужен здесь, чтобы выжили мы все.

Бродерсен покраснел:

— Ну, не надо.

— Это тебе не надо нести чушь, — возразил Вейзенберг. — Конечно, если что-то с тобой случится, мы должны просто избрать нового вождя и продолжать! Но тогда дела у нас пойдут не так хорошо, как теперь! Дэн, ты не супермен, но у тебя есть талант координировать людские усилия. К тому же ты знаешь многое относительно своих обязанностей, — то, что никогда не записывается ни в какие уставы. — Его поддержал одобрительный ропот. Вейзенберг повернулся своим рамзесовским профилем.

— Нам следует быть хладнокровными и рациональными, — выпалил он. — Те, кто полетят, должны быть компетентными специалистами. И в то же время их потеря не должна погубить остальных, к тому же, Дэн, мы располагаем тремя пилотами, а для посадочной шлюпки нам нужны двое. Стеф, Карлос и Фрида, так? Кто из них?

Рукой он отмахнулся от их предложений.

— Заткнитесь. Думайте. Карлос легко может заменить Стефа на должности помощника. Чуть поднапрягшись, и ты тоже можешь сделать это, Фрида, но ты у нас единственный стрелок. А это нужная специальность. Я не думаю, что мы можем нарваться на неприятность. Нам придется воевать разве что против природы, и тогда может потребоваться ударить — лучом или взрывчаткой — в нужное место. Так? Так. Итак, пилотируют Стеф и Карлос. Пусть сами решат, кто из них первый.

Он обвел всех взглядом.

— Кто будет третьим? Только не голотевт и не Мартти или я. Заткнитесь, я сказал тебе, Мартти. Я — инженер, а ты мой помощник и дублер. Без соответствующей поддержки и починки корабль этот погибнет. Кто остается — Сью и Кейтлин. У Сью лучшая инженерная подготовка, но гравитация на планете в два с половиной раза превышает нормальную земную. Ты слаба для нее. — Он на миг сморщился. — Я не сомневаюсь в том, что ты способна ее выдержать, но ты не слишком сильна и не быстра. Кейтлин…

— Подожди-ка! — заревел Бродерсен.

— Нет! — вскричал Лейно.

— Ты действительно имеешь это в виду? — вскричала Кейтлин. Отпустив руку, она оттолкнулась, подплыла к Вейзенбергу и обхватила его руками. Столкновение сбросило инженера с места, и они, вращаясь, поплыли, а Кейтлин суматошно принялась одаривать старика поцелуем за поцелуем.

Глава 28

Ведомый своими голотевтами, «Чинук» непринужденно спустился на синхронную орбиту, позволявшую висеть над районом, который будет обследовать посадочный бот. Радиационные пояса остались вверху. Собственное поле защитило корабль от потока частиц, встреченного им в свободном пространстве.

Конвейер выдвинул «Вилливо», краны отделили его, и бот двинулся к планете.

— О! — вырвалось у Кейтлин, в стоне ее слышалась молитва. Потрясала уже сама планета, приближающаяся на видеоэкране, но теперь Кейтлин в собственной плоти оказалась снаружи — посреди потрясающего великолепия.

Оптические устройства в кабине позволяли видеть целое полушарие, еще окруженное звездным небом. Планета заполняла собой почти половину экрана. Кейтлин глядела лишь на нее: янтарную и золотую, плавным светом изгонявшую звезды с экрана. Справа, у края мира, в невозможной дали красные полосы темнели, становились пурпурными, сливались с космической чернотой, посреди которой рдело солнце… крохотный уголек. Слева наступала ночная тьма, в которой обитало собственное свечение, мерцали слабые вспышки, тянулись оранжевые полосы, — это высокие облака перехватывали рассвет. Между ним и ночью простирался дневной лик: ярыге полосы, цветные пояса, переливавшиеся тысячью взаимопереходящих оттенков… вечно изменчивые, струящиеся, колеблющиеся… вихри, приливы, реки, текущие в бесконечном танце, величественном и радостном.

Бот бормотал и пульсировал. Вырывавшийся из двигателя пар, конденсируя, оставлял позади едва заметную белую струю. Она рассеивалась едва ли не быстрей, чем образовывалась, но тем не менее дымка скрыла позади шар «Чинука». Вернувшийся вес прижал исследователей к сиденью. Ускорение пока не создавало земного тяготения, но уже было ощутимо: следовало успеть спуститься вниз как раз после местного рассвета. Руэда весьма сухо обменивался информацией с кораблем — нереально звучащее облигато. Он закончил разговор как будто бы с облегчением, — пока все шло удовлетворительно. И наконец утихомирился подобно своим компаньонам. Свечение планеты облачком окружило лысину. Потом Руэда негромко сказал:

— Матерь Божья! Увидев такое, человек может умереть спокойно.

Дозса отвечал кислой ухмылкой и проговорил со сделавшимся еще более явным акцентом:

— Возможно. Только у меня дома остались жена и дети… так что все, ныне происходящее с нами, я бы хотел вспоминать как пережитое в прошлом.

Руэда удивленно спросил:

— Зачем ты тогда полетел?

— А что мне еще оставалось? Мир этот необходимо исследовать, а у меня для этого самая подходящая квалификация. — Пилотировал бот Дозса очень грамотно. Помимо опыта он, как поклонник боевых единоборств, обладал нужной силой и сноровкой. — Не стоит понимать меня не правильно, Карлос; я не боюсь… напротив — рад вызову. Но еще больше радовался бы ему в ретроспективе. — Дозса перекрестился. — Или в последующей жизни, если Господь не пошлет нам удачи. По крайней мере, наша смерть будет чистой и быстрой.

— Угу, — едва слышно прошептала Кейтлин. — Звезда, упавшая с неба… не самая мучительная кончина.

— Но в подобном полете чувствуешь себя ближе к Богу, — заметил Руэда так же тихо. — Только Он в космосе совсем не тот добрый старый Отец, о котором монахини говорили мне в школе; здесь он более велик, чем Господь, к которому взывает наш священник.

— Да, Господь более чем велик, — отвечал Дозса. — Кейтлин, язычница, а ведь и ты должна была слышать Его в детстве?

Она покачала головой. Расчесанные волосы отливали медью.

— Нет. Наверно потому, что Ирландия была для меня тогда слишком католической; что наши хотели возродить после Бед, и сохранить веру после пришествия Иных… А я рождена мятежницей. Но пыл мой угас.

Дозса улыбнулся:

— Не будем спорить. У нас тоже нет на это энергии. Если ты не против, я помяну тебя в своих молитвах; настало время тихо молиться.

Руэда обернулся к Кейтлин:

— А во что ты веруешь, если можно, ответь?

— В жизнь, — просто сказала она.

Люди замолчали, наблюдая за приближающейся планетой, на которой ночь отступала и свет набирал силу. Наконец из громкоговорителя послышался свежий набор вопросов, требовавших подтверждения выполнения плана полета.

Дав ответ, Руэда заметил:

— Это было излишне, мои друзья.

Джоэль сменил Бродерсен. Голос его был почти неузнаваем:

— Моя вина, я настоял. С вами действительно все в порядке?

— Лучше не бывает, дорогой мой, — смело ответила Кейтлин, — только тебя нет. Да и в кабине негде пристроиться. Расстели постель к моему возвращению. Смотри, не забудь.

— Пиджин, пожалуйста…

— Прости, — она потянулась к громкоговорителю, словно к нему. — Не волнуйся. Конечно, и я сама боялась бы за тебя, если бы это ты был сейчас на моем месте. Не будь эгоистом, радуйся, что мне выпало столь невероятное приключение.

— Я… стараюсь…

— Нет, это больше чем приключение. Это магия, которой даже не представляли себе в Тир-на-нОге. Знаешь, я как раз думала, что для нашей планеты необходимо имя. Если мы и найдем дорогу ее людям, то, конечно, не сможем произнести то имя, которым ее здесь называют.

Бродерсен помедлил. — Ну и?..

— Я вспомнила Дану, богиню-матерь Туата де Данан, ставших великими Сидами.

— Гром и молнии, решено! — отчеканил он.

Атмосфера встретила «Вилливо» резче, чем над Деметрой; гравитация сильнее сжимала здесь газ. И траектория и вектора рассчитывались с учетом этого факта. Полет постоянно контролировала Джоэль, голотевтически связанная с приборами, Фиделио же передавал работавшим на них операторам, что нужно искать. Иначе спуск мог бы сделаться опасным.

Уже в первый час спуска Дозсе пришлось напрячь силы до пределов, еще не достигавшихся им. Руэда был не менее загружен: он переговаривался с кораблем, помогал вести бот. Кабина уже пропахла мужским потом… ее наполнял чудовищный рев, визг, грохот и посвист. Собственный вес давил людей: тяжесть тела уже в два с половиной раза превышала ту, которую положено переносить человеческой расе, каждый палец сделался неподъемным, шея с трудом удерживала голову на месте, внутренности опускались, сердце перенапрягалось, ребрам было больно от дыхания, рот пересыхал, а горло перехватывало.

Такого не могло случиться ни на экспериментальной центрифуге, ни на борту сторожевика, идущего под полным ускорением, когда человек мог сидеть или лежать по своей воле. Дану ярилась. Столкновение со стратосферой потрясло корабль, заскакавший словно мустанг. Опустившись еще ниже, уже сбавив скорость, бот попал в объятия ветров, немедленно закруживших корабль. Он мог бы потерять крылья, если бы не искусство пилотов, старательно поддерживавших нужный угол встречи. Бот, рассчитанный для посадки на подобных Земле мирах, здесь обладал скверной аэродинамикой; мастерство пилотов с трудом компенсировало его неповоротливость; здешнее небо было полностью незнакомо людям.

Но однажды даже сама Джоэль испытала миг удивления, испытав ощущение, которое не могла предсказать заранее. При всей быстроте ее реакции, нужно было говорить, а слова съедали секунды. Находясь на бетанском корабле, она бы могла перевести на себя все управление, слиться с ботом. Дозсе и Руэде приходилось справляться в меру своих возможностей и рассчитывать на ее указания.

Дважды бот пронзили грозы. Поначалу они погружались во тьму, а потом молнии превращали летучие клочья в облака света. Гром бил так, что даже казалось: бот вдруг очутился внутри пушки. Ветры дергали и грохотали. Очередное падение в турбулентный вихрь болезненно било по позвоночнику людей. Крен, тангаж, рысканье бросали их тела на ремни. Но потом по корпусу загрохотал не град — камнепад. И вдруг вселенский потоп — как в Ноевы времена — поглотил бот.

Все это время Кейтлин лишь наблюдала; ей нечего было делать, она могла разве что прикосновением привлечь внимание пилотов к чему-то зловещему: облаку высотой в гору, турбулентному вихрю, змеиному гнезду молний или просто бушеванию атмосферы, для которого у землян не было подходящего слова. Во всем прочем она старалась не тревожить мужчин, наблюдала, целиком отдавшись переживаниям, и смеялась от счастья.

Но «Вилливо» пробился. Иногда успех казался сомнительным, хотя вычисления Джоэль почти гарантировали его. Итак, свершилось! На высотах, откуда шли передачи, бот обрел покой. Здесь атмосфера сделалась густой и теплой и никуда не торопилась. Снизу поднимались тепловые потоки, помогая держаться на плаву. Можно было даже передать управление автопилоту. Бот нежился, описывая широкую окружность, люди начали собственную передачу на различных частотах. Луч понес вверх сухой голос Руэды:

— Мы в безопасности — мы в безопасности. Дайте нам несколько минут отдохнуть, и мы отчитаемся.

Подобно Дозсе он опустил подбородок на грудь. Кейтлин пригнулась вперед, чтобы прикоснуться к обоим мужчинам.

— Устали, мои бедняги… — Она умолкла, осознавая происходящее. Без усилителей света она была бы слепа, но с помощью приборов видела отлично. Все вокруг было настолько чуждым, что Кейтлин потребовалось некоторое время, чтобы зрение действительно могло функционировать. Но красота прихлынула сразу.

Фиолетовое над головой, небо становилось индиговым на горизонте, по нему скитались одинокие облака — словно воздушные замки, цветом напоминавшие закат в Колорадо; высоко стояло солнце, окруженное радужным кольцом. Под ботом, подобно океану, легла облачная пелена, но по этому пейзажу никогда не плавали люди. Над царственным простором поднимались пики, его прорезали каньоны, дымящиеся равнины стекали огромными водопадами; бесконечное разнообразие не повторялось нигде. Золотой простор оттеняла охра, украшали голубые, зеленые и бурые полосы, тени скрывали тайну.

Вдали пролетела стая существ. Были они крылаты, или же их несли плавники? Но стая пронеслась слишком быстро, — только блеснули бока.

Снаружи, убаюкивая, запел тихий ветер. Кейтлин опустила спинку своего кресла и почувствовала, как уходит усталость. Тяжесть сделалась сильной, но доброй ладонью.

Вскоре люди отдохнули и смогли вступить в переговоры с кораблем, считывать показания, снимать виды снаружи и вновь говорить.

Ну а после того появились несомненные данане.

Кейтлин первой заметила их. Ее спутники вновь погрузились в работу не столь отчаянную как при спуске, но тем не менее у них были причины для озабоченности: связь с космосом прервалась. Громкоговоритель испускал лишь резкое хаотичное жужжание, невзирая на все старания Руэды. Разразившееся над этим ясным небом непонятное электрическое явление сделало атмосферу непрозрачной на всех нужных людям частотах. Подобной возможности — даже намека на нее — голотевты не предвидели. Они не были богами, и при спуске получили меньше информации, чем если бы на Дану спускалась экспедиция бетан. Наконец, каждый мир во вселенной уникален. Дозса опасался, что случившееся повлечет за собой изменение состояния атмосферы. Давление уже приближалось к пределам возможностей корпуса, к тому же вокруг бота гуляли не просто течения, — истинные газовые гольфстримы, размытые границы которых грозили опасностью. Без особой надежды он пытался отыскать хотя бы намек в показаниях приборов, не отвлекаясь от пилотирования.

Мужчины могли бы и не заметить пришельцев, не окажись на страже Кейтлин. Она воскликнула — запела — и забарабанила по их спинам, указывая другой рукой; перевела экран на увеличение и снова указала. Руэда присвистнул.

— Удивительно, — сказал он. — Поворачивай к ним, Стефан. Дозса нахмурился.

— Сомневаюсь, — отвечал он, — чтобы в таких условиях можно было нарушать режим полета…

— Вниз, amadan! — завопила Кейтлин. — Клянусь, это они! Те, ради которых мы опустились сюда!

— Откуда ты знаешь? — спросил помощник капитана.

— Ты хочешь сказать, что не можешь этого сделать?

— Ладно… ты права. Если мы не посмотрим на них, то незачем было и лезть сюда.

Кейтлин пригладила липкие от пота волосы.

— Теперь ты говоришь то, что хотелось бы слышать Дэну. Дуновения снизу поднимали бот и отпускали, поворачивая.

Дозса тормозил, насколько было возможно — или даже чуть больше. Зрелище сделалось отчетливым, оно потрясало.

Кейтлин насчитала девятнадцать существ, парами и тройками поднимавшихся перед кораблем из облаков в километре внизу, в точности пересекая его траекторию. Создания имели размер кашалота и подобно киту напоминали торпеду; массивные округленные спереди головы заканчивались ртами-сфинктерами. Задний конец тела нес плавники, их было четыре; горизонтальные и вертикальные, они казались скорее гибкими рулями, а не толкающим устройством. Окружавшие рты короткие щупальца и длинные антенны, вне сомнения, содержали в себе органы чувств или сами являлись ими. Из середины тела выступала пара сложных мускульных структур, управлявших гладкими крыльями, длиной превосходившими все тело. Впереди них располагались две руки, или скорее два хобота, поскольку костей в них как будто не было; заканчивались они тем, что люди могли назвать только ладонями.

Тела данан были невероятно ярко окрашены. Глубокая синева спины превращалась на брюхе в сапфир, на крыльях трепетала радуга диффракции: каждое движение их гибкой поверхности рождало игру хроматических волн. Исполненные величия создания завели пляску перед кораблем. Они ныряли, кланялись, планировали, поворачивали… проскальзывали мимо буквально в сантиметрах друг от друга, совершали километровые дуги, кружили, сплетались, покорные ритму, захватывавшему ум, как привлекают его к себе великие шедевры или любовь.

— Они танцуют под музыку, — Кейтлин знала это. — Карлос, сумеешь ли ты найти ее?

Оторвавшись от захватывающего зрелища, Руэда принялся работать со звукоприемником. Наконец ему удалось устранить шум полета и приглушить звуки ветра… и в кабине возникла песня. Глубокие басы морских глубин, чистейшее сопрано, уходящие выше и ниже пределов, которые способно воспринять ухо, наполнили ее. Масштаб звуков не был знаком детям Земли. В песне бетан, если можно было назвать какое-то первое впечатление, звучала несокрушаемая мощь, и Кейтлин сказала сквозь слезы, стоявшие в ее глазах:

— О радость, какая у них радость! Разве вы не слышите? Посмотрите, как они резвятся.

— Я предпочитаю концентрировать свое внимание на пульте управления, — отвечал Дозса и, хотя взгляд его то и дело обращался к величественной и радостной гармонии движения данан, повел «Вилливо» по дуге.

— Они приветствуют нас, — сказала Кейтлин. — Если они и в самом деле Иные… О, я всегда знала, что они должны быть счастливым народом.

— Подожди, дорогуша, — предостерег ее Руэда. — Спектакль бесспорно величествен, но ты торопишься делать выводы. Возможно, перед нами просто любопытные и игривые животные, как дельфины возле корабля.

— Дельфины с руками? Они же пользуются своими руками осмысленнее, чем танцоры, выплясывающие хулу.

— А где одежда, украшения, орудия, что-нибудь искусственное?

— Сейчас им ничего не нужно. Помолчите. Мне кажется, что я начинаю понимать их музыку.

— Тогда поспеши, — предостерег Дозса. — Я не могу больше продолжать этот маневр. Мне вот-вот придется увеличить радиус. Наша скорость превышает их возможность.

— Чего и следовало ожидать, — сказал Руэда. — Природа рассчитывала их для… Дану. А человек же создавал свой бот для других целей. К тому же у нас двигатель ядерный, а они используют химическую… Прости, Кейтлин, ты хотела тишины.

— Нет, продолжай, раз у тебя есть идея, — сказала она. — Я просто хотела слушать их, не вступая в спор. Одним ухом я слушаю тебя. Наука тоже комплекс искусств.

Руэда криво улыбнулся:

— Я не ученый. В лучшем случае ученик воскресной школы… Мы записываем эту сцену на ленту, да?

— Конечно же.

— Хорошо, — вяло сказал Дозса. — Жизнь, отвечающая величию и спокойствию этого мира. Нам будет о чем поговорить в ближайшие годы.

Зрелище продолжалось. Люди говорили, вслушиваясь в мелодии, разглядывая движения… совершая полет над облачным морем, расстилавшимся под красной карликовой звездой.

— На мой взгляд, эти живые корабли легче атмосферы, — предположил Руэда. — Их гигантские тела наверняка содержат лишь газ, нагретый собственным тепловыделением. Клапаны помогают им подниматься и опускаться, крылья улавливают ветер, быть может, их организм использует ракетный двигатель, выбрасывающий газ или же… во всяком случае атмосфера здесь достаточно плотна, чтобы сделать подобный способ передвижения практичным. Данане дышат водородом вместо кислорода — это естественно, — но, подозреваю, во всем прочем они не столь уж отличны от нас; тела их тоже состоят из водного раствора протеинов.

— Но как они возникли? — хотел узнать Дозса. — Что заставило их эволюционировать? Как началась здесь жизнь? На чем основывается пищевая цепь?

— Сколько лет и исследовательских организаций ты можешь выделить мне, чтобы мы могли дать ответ на эти вопросы, мой друг? Если ты интересуешься моими предположениями, скажу: на мой взгляд, под облаками находится первобытный океан, где атмосфера действительно становится плотной, а химические соединения концентрируются — первоначально на алкалоидах, Эта планета подобна Юпитеру, Зевсу и Эпсилону. Она тоже излучает больше энергии, чем получает от своей звезды. То есть тепловой градиент способен обеспечить биохимические потребности организма даже при слабом солнце. Энергия приходит в этот слой скорее из недр планеты. Наверно, высота, на которой мы сейчас находимся, является пределом для распространения жизни, как наша Антарктика или глубины земных морей.

Дозса хмурился, разглядывая танцоров, — Разум, развившийся в плавучей экологической цепи? Как может это случиться? Без камня, орудий, огня…

Руэда кивнул:

— Поэтому наличие разума у этих, во всем прочем восхитительных созданий и вызывает у меня сомнения.

Кейтлин выпрямилась в своей упряжи.

— Вурра, вурра, где же вы оба потеряли воображение? — бросила она вызов. — Неужели вы не в силах представить себе плавающую растительность, которую можно использовать как бурые водоросли или рыбьи кости? Или даже лучше. Если вам нужен какой-то аналог огня, как насчет энзимов, которые катализируют разложение органических составляющих? Потом, разве мы знаем, что именно подтолкнуло обезьян в сторону человека на нашей родной планете, чтобы выносить уверенное суждение об этом на чужой планете?

Руэда пригладил усы.

— Верно. Однако я отказываюсь верить в возможность существования электроники без твердых материалов и минералов. Да, конечно, Иные умеют обращаться с чистыми силовыми полями. Но как попасть от нас к ним? Не в один же шаг? Разум на Дану мог возникнуть, мог стать благородным, артистичным, утонченным, но он сам по себе не способен создать научно-технологическую цивилизацию. — Он резко усмехнулся. — Е pur si muove. Но мы обнаружили передатчики. — Руэда обмяк. Усталость сделала бесцветным его голос. — Похоже, тяготение уже достает меня.

Я теряю способность мыслить. Надеюсь на то, что в ближайшее время случится еще что-нибудь.

Дозса кивнул. Он мог и не повторять очевидное: срок пребывания бота внизу был строго ограничен во времени. Мускулы способны принять большую нагрузку, но сердечно-сосудистая система, все жидкости в человеческом теле просто могут не последовать их примеру. Кровь накапливалась в нижних конечностях, перенапрягавшемуся сердцу все менее удавалось обеспечить мозг кислородом, утечка жидкости из клеток вызвала микроотеки; в известный момент повреждения должны были стать необратимыми.

Более того, корпус более не являлся непроницаемым. При таком давлении молекулы водорода просачивались сквозь металл. В итоге смесь газов внутри бота должна была сделаться взрывчатой.

— Мы планировали остаться до начала заката, — вздохнул Дозса. — И, наверно, проявили излишний оптимизм. Расстояния на Дану должны быть огромными. Эти существа — если они разумны, — те, кто случайно оказался поблизости. Но иные — Иные…

— Истинные Иные появились бы значительно раньше. Ты это хотел сказать, Стефан? — спросила Кейтлин.

Он снова кивнул.

— Боюсь, что ты прав, — она поглядела назад. — Как прекрасны они, сколь полны блаженства!

Дозса возвратил «Вилливо» на прежнюю высоту и траекторию. Пляска продолжалась. Гости Дану наблюдали и записывали все, что могли.

Янтарное солнце миновало полдень. Появились новые данане.

Причин сомневаться в их разуме не было. Пляска распалась, и за дело взялись те, кто принес с собой оборудование. На титанических телах обнаружились странные предметы, подобные управляемым ракетам разной формы (платформы? Птицы? Наутилусы с камерами?), из которых выступали устройства (телескопы? Паутины? Связанные вместе кольца?). Данане не пытались приблизиться к боту, но остановились под ним и принялись настраивать свою аппаратуру.

Радиоприемник пропустил упорядоченные сигналы в том же широком диапазоне, что и прежде; теперь они явно были речью.

— Дайте мне пять минут, — пробормотал Руэда, взявшись за отражающий спектрометр, приготовленный для него на борту «Чинука». Дозса поддерживал бот в постоянном кружении, сохраняя скорость, хотя поднявшийся полуденный ветер старался и просквозить и сотрясти его. Боль, утомление, тяжесть гравитации сразу забылись.

— Как мы ответим? — взволнованно проговорила Кейтлин. — И немедленно. Ох, поняла. У меня есть предложение, если вы, мальчики, не придумали ничего лучшего.

— Микрофон твой, — отвечал Дозса. — Чего ты хочешь?

— Дать упорядоченный сигнал; пусть поймут, что мы хотим общаться. Зачем начинать с математики? Они прекрасно понимают, что нам известно значение «П». Но мы поняли их музыку и восхитились. Господь свидетель, они тоже способны на это. — Кейтлин потянулась к сумке, висевшей на боку ее кресла. — Хорошо, что я все-таки прихватила сонадор. — Она ввела программу и прикоснулась к клавиатуре. Послышались звуки «Маленькой ночной серенады». — Они предложили нам радость, — сказала она. — Ответим ею же.

Экран при большом увеличении показывал реакцию данан. Во всяком случае они задвигались… чтобы переговорить?

— Ха! — сказал Руэда. — Этого я и ожидал. — Он постучал по спектрометру. — Все эти приборы в основном сделаны из металла. Скажите мне, как можно добывать материал на планете, поверхность которой образована горячим расплавленным водородом.

— Они не добывали его, — предположил Дозса. — Металл пришел снаружи.

Видимые на фоне пурпурного неба и облачной башни, двое данан сошлись вместе. Один из летунов отвернул, шевельнув жемчужными крыльями, другой остался. Внезапно он вместе со своими машинами скрылся за огромным пологом света, полыхавшим всеми цветами, сотворенным северным сиянием. Небесные краски затрепетали словно в раздумье. И вдруг…

— Иисусе, Мария и Иосиф, — прошепталаКейтлин. — Они отвечают на Моцарта.

Пришлось доказать мужчинам собственную правоту; цвета действительно сложным образом соответствовали нотам. Соответствие становилось все более точным — невидимый мастер с каждым мгновением глубже проникал в замысел землянина, скончавшегося столетия назад. Наконец спектр и масштаб слились в едином ликовании. Она понимала это, прибегая отнюдь не к науке, какой-нибудь стандартной аналитической методике; это было нечто вроде озарения, являвшегося к Ньютону и Эйнштейну.

Последующие передачи и преобразования подтвердили ее правоту. Попытки телевизионного общения не удались: электронные устройства были несовместимы. Лишь музыка и свет говорили друг другу:

— Здравствуйте, мы любим вас.

Короткий день заканчивался. Кейтлин пребывала в восторге. Спутники ее мрачнели.

— Наконец.

— Пора отправляться, — сказал Дозса. — Ждать больше нельзя.

— Мы вернемся, — проговорила Кейтлин словно во сне.

— Едва ли, — сочувственно проговорил Руэда. — Разве мы не согласились? Промедление — здесь или вверху на орбите — несет нам смерть. Конечно, мы можем ошибиться, но что нам остается кроме догадок… разве ты не согласна?

Она склонила голову. Сумерки окружали их… золотые. Данане ждали внизу следующей передачи.

Руэда повернулся и взял Кейтлин за руку.

— Это не Иные, — напомнил он. — Они просто не могут быть ими. Должно быть, у Иных есть избранная раса. Такая, к которой они приходят открыто, потому что эти существа счастливее и добрее… более умелые, чем все остальные. А если я не ошибаюсь, Иные и дали дананам металл, чтобы те лучше поняли себя; они — прирожденные художники, и кто знает, что еще, но только не ученые. И не инженеры. Они не смогут помочь нам. Ну а мы не сможем долго прожить у планеты, если не раскрутить «Чинук», лишив себя тем самым возможности улететь отсюда. Потом, как часто Иные посещают своих приемных детей? Быть может, забегут на следующей неделе, а если придется ждать тысячу лет? Как знать?

— Ага, — Кейтлин расправила плечи, стараясь избавиться от пригибавшего ее веса. — Лучше всего искать дальше, — послышался ее неровный смех. — Вы видели чудо вселенной. А теперь — к следующему миру!

Дозса закусил губу.

— Если сумеем, — отвечал он. — Еще нужно добраться до «Чинука». И нам придется пробиваться в одиночку, без помощи, в свободный космос.

Кейтлин отбросила сожаления.

— Ну, парень, жми, — посоветовала она. — Ты одолеешь дорогу. Мы увидим новые чудеса и еще большее великолепие.

Глава 29

Я была шимпанзе, и родилась там, где лес встречался с саванной. Первое, что я помню, — это как моя мать прижимала меня к себе. Теплота и запах ее тела смешивались с острым благоуханием волос, с ароматами почвы и растительности, повсюду окружавшей нас. Зеленое золото листвы светилось над головой, солнечные лучи вновь пробивались сквозь них на землю, где она сидела. Губы мои искали в лохматой шерсти и обнаружили сосок, усладивший мой желудок.

А потом я бегала, свободная и шумная, как все остальные; мы затихали, только когда кто-нибудь из старших показывал зубы. Тогда следовало почтительно отступить. Старейший, Он, был для нас подобием неба, которое посылало дождь и солнце… иногда оно гремело и вспыхивало, и мы вопили от ужаса: потому что Он вел нас к безопасным деревьям и восхитительным плодам. Он предводительствовал и в том грозном — с гримасами и воплями — плясе, что заставлял отступить леопарда.

Я научилась находить бананы, птичьи гнезда, насекомых и прочую пищу. А потом увидела, как увлажнять палку и засовывать ее в муравейники, возвышавшиеся под ослепительным небом саванны. Я начала выстаивать на страже, когда стая пила возле реки. Потом я стала единственной самкой, которая присоединилась к случайным охотам, когда стая гонялась за небольшим животным, ловила его и разрывала на части, безумея от мяса, соленой крови и хрустящих костей. Еще большую радость — чистое блаженство — приносили деревья: забываясь, я прыгала, качалась, перепрыгивала с ветки на ветку, становилась скоростью и воздухом, схватывала и отпускала деревья, словно любовника.

Первым оседлал меня Он. Руки его были сильны как у питона, Он рычал и налегал, от запаха его у меня кружилась голова. Потом, когда началась моя пора, я полюбила другого среди самцов, самого ласкового. Мы подолгу нежничали и любезничали, проводя ленивый очаровательный досуг, или сидели рука об руку на толстой ветви, разглядывая выбеленную луной равнину.

Здесь было чему удивиться — солнцу, погоде, бабочкам, слонам, львиному рыку, аромату цветов, тварям, появлявшимся в ярких ракушках, а потом расхаживавшим на двух длинных ногах, далекому зареву огней, которые они разводили в сумерках. Мы смотрели, нюхали, лизали, слушали… кричали от восторга, трещали в гневе или безмолвно удивлялись.

Самым большим чудом было, когда я тяжелела, в боли появлялся младенец и припадал ко мне. Потом он вырастал и оставлял меня… или затихал, и я таскала его с собой, расстроенная и озадаченная, пока наконец он не надоедал мне; впрочем, новые младенцы, новая любовь следовали за старой. Однажды самец, который мне нравился, захотел меня, когда этого хотел Он, и воспротивился. Но скоро он был сокрушен и визжа подставил свой зад. Его низверг другой самец и сам сделался Им. Поздно вечером, проснувшись, мы обнаружили тело того, кто столь долго правил над нами, на краю нашей лужайки. Ветерок теребил седую шерсть, не имея сил прогнать из нее муравьев. За ними последовали коршуны. Мы отправились прочь; страх почему-то охватил нас.

Моего возлюбленного поймал крокодил, и я перешла в другую стаю. Ранг за рангом я поднималась к положению первой самки. Среди нас иерархия была менее четкой и осознанной, чем среди самцов, но все знали, кто кого старше. Став зрелой, я больше не боялась самцов: ни Его, ни всех остальных. Они приходили и уходили по своим дурацким делам, мы оставались, и стая принадлежала нам — точнее мне. Я ела избраннейшую еду и занимала лучшие места для отдыха среди самок, но часто приглядывала за детьми — только за своими собственными, — отгоняя их от опасности.

Все реже и реже приходила ко мне пора любви. Все менее и менее являлось желание двигаться; я начала глядеть по сторонам: в тени, дождь, на равнину, в ночное небо, смутно догадываясь, что за ним кроется не то, что мы видим.

Вдруг из темноты ко мне явился Призывающий. Он унес меня прочь, и я стала единой с рассветом и молниями. Дерево, среди ветвей которого я прыгала, оказалось Древом, несущим на себе миры. Меня могли бы возвратить, чтобы я дожила свой срок среди шимпанзе, но тогда меня преследовала бы память о счастье, которого я не могла бы вспомнить. Я была Млекопитающим.

Глава 30

Пошедшая на ущерб Дану парила перед глазами. Красное солнце передвинулось ближе к освещенному полумесяцу. С противоположной стороны блистала пара лун: царские бриллианты среди россыпи самоцветов на тверди небесной.

Мартти Лейно не имел более сил видеть планеты. Один в своей каюте он лежал, привязав себя к койке; руки его были стиснуты так, что побелели костяшки. И он бил ими по перегородке, а ноги бессильно брыкались. Слезы сверкающим облачком кружили вокруг его головы.

— Нет, о Боже, Господи, нет! — хрипел он. — Прошу Тебя. Ты не ведаешь, что творишь, если позволишь ей умереть… — В ужасе:

— Прости меня, Господи, я плохо говорил о тебе. Но спаси ее, Ты можешь сделать это, Ты сделаешь это, а? Прошу Тебя… — Он вдыхал и вдыхал воздух, наконец голова его закружилась, конечности закололо, но он по крайней мере сумел сказать себе по-фински вполне ровным голосом:

— Мартти, мальчик, у тебя классическая истерика. Ты это понимаешь? Прекрати. Этим ты не поможешь Кейтлин. Если хочешь, помолись. Только не лезь в наставники к Господу, займись своим делом.

— О-о-о-о! — взвыл он, извиваясь.

Когда Мартти почти овладел собой, прозвенел звонок.

— Эй? — спросил он дурацким голосом.

Звонок повторился.

— Входите! — крикнул Мартти.

Звонок прозвенел снова. Он вспомнил, что, ощутив дрожь, заперся, чтобы никто не видел его. Хорошо… отбросив привязной фал, он метнулся к двери, промахнулся, ударился о стол… после нескольких ошибок ему удалось отпереть дверь.

Фрида фон Мольтке остановилась у входа, оглядела Лейно и заперла за собой дверь. Мартти, открыв рот, смотрел на нее, и Фрида взяла на себя инициативу.

— Ад и проклятье! Ты ф худшем состоянии, чем я ожидала.

Он поджал губы.

— Чего ты хочешь?

Фрида взяла его за руки. Они поплыли, вращаясь, и каюта медленно кружила вокруг.

— Я заметила твое отчаяние, — сказала она. — Ты ушел. Тогда я подумала, что ты, может быть, фыпьешь, примешь успокоительное или задремлешь; когда никто не фидит, челофек успокаифается. Но тебя не было слишком долго.

Он отдернулся.

— Это их нет чересчур долго.

— Да, сфязь нарушена; теперь, если они еще жифы, им пора стартовать с планеты без нафедения. Будет очень плохо, если мы потеряем нашу лодку.

— Жезу Кристе, неужели это существенно? Она крепче ухватила его.

— Мартти, дорогой, слушай. Моя семья, фсе были солдатами, насколько помнит хроника. Они знали, что такое терять друга. Ich hat' einen Kameraden, ja… Ты скорбишь. Но приходится жить.

Он стиснул кулаки.

— Ты думаешь… просто друга…

Фрида кивнула. Она остановила их полет возле кресла, зацепилась за него лодыжкой и, прижимая Мартти к себе левой рукой, правой приподняла его подбородок.

— Ты знаешь, что ф таком состоянии ты бесполезен, — коротко сказала она.

— Да? А кто же не бесполезен? Весь экипаж ждет, только ждет. Что еще мы можем делать?

— Ободрить друзей, приготофить к зафтрашнему дню, — сказала она. — Мы можем утешить друг друга. Я пришла к тебе ради этого. Плачь, если хочешь. Ты не покажешься мне ребенком. Я не однажды фидела слезы на лице отца, когда мы приносили цфеты на кладбище, где лежали его старые партизаны.

— Фрида, Фрида, — Мартти обхватил ее, уткнулся лицом в грудь и содрогнулся. Она погладила его по голове.

— ВНИМАНИЕ! — бухнул интерком. — Слушайте все! Обе головы повернулись.

— Слушайте, — Бродерсен выталкивал слова какими-то комками, словно бы сквозь недавние слезы. — Получено сообщение от «Вилливо». Они, они… с ними все в порядке. Они возвращаются. Будут здесь через два-три часа. Они не нашли там помощи, но… остались живы! Слышите? Они возвращаются!

— Йааа! — взвизгнула Фрида и прижала к себе Лейно. Тот покорился ей как тряпичная кукла. Губы его шевелились. Между незнакомых ей звуков она услыхала: «Боже, как я благодарен Тебе: Христос, спасибо…»

Через несколько минут Бродерсен сумел произнести объявление поспокойнее. Джоэль приведет бот домой, сам он займется причаливанием. Все остальные могли спать. Троим на «Вилливо» сон был просто необходим. Через двенадцать часов, если на отдых не уйдет больше времени, состоятся завтрак и общее собрание. Потом «Чинук» отправится назад к Т-машине для нового прыжка. На это необходимо более одного земного дня, тогда все и отпразднуют возвращение.

— А теперь доброй ночи, по-настоящему доброй. Все поняли: это будет действительно спокойная ночь. («Чинук» вошел в конус тени, отбрасываемой Дану, и половина неба затмилась.) — А мы отпразднуем прямо сейчас, — расхохоталась Фрида, целуя Лейно.

Тот отодвинулся.

— Что ты имеешь в виду?

Ее фарфоровые голубые глаза округлились.

— А ты как думаешь, дружок? Мы федь рады. Оторвавшись от нее, Лейно отплыл в сторону, отгораживаясь ладонями.

— Нет, так нельзя. Сперва я поблагодарю Бога.

— О да. А потом…

— Выметайся! — завопил Лейно. — Шлюха! — Он овладел собой. — Прости меня. Я не это хотел сказать. Но сейчас, пожалуйста, уйди, Фрида. Ты хочешь мне добра, но, пожалуйста, уйди.

Она поглядела на него несколько секунд и ушла.

Тревогу Бродерсена нужно было унять. «О, Пиджин, Пиджин». Обычно в такие времена он приступал к физическим упражнениям, но теперь они казались ему нестерпимыми. Поэтому он занялся обходом. Естественно, все было в порядке, но действие помогло ему ощутить, что он что-то делает для мирка, который будет принадлежать им с Кейтлин до самой смерти. Не то чтобы он считал себя здешним богом, Иуда-жрец, нет! (Сочетание это вызвало у него короткую улыбку.) Он должен был отдать все, что умел.

«Прощай, Лиз, — думал он, пролетая по безмолвным коридорам. — Прощай, Мики, мой мальчик. У вас все будет в порядке, вы даже не вспомните меня. Прощай и ты, Барбара, моя дорогая. Ты, быть может… Почему не больше всех я волнуюсь за тебя, Бэбси? Ты вырастешь такой же, как твоя мать, — свободной женщиной, которая способна перевернуть мир вверх ногами, если что-то в нем посмеет угрожать тебе.

Мне будет не хватать вас, детишки. Но одного только я не хочу — чтобы вы тосковали по мне. Но будет здорово, если вы сохраните обо мне хорошую память».

Он обогнул угол, ухватившись за стенку, чтобы развернуться. «Лиз… Черт побери! Лиз, я люблю тебя!

Я люблю и тебя, Пиджин! И как мне выбрать среди вас кого-то одного? Почему я вообще должен это делать? Лиз осталась одна, но, когда захочет, она сможет найти себе мужчину или мужнин… прожить долгую и полную жизнь. Пиджин здесь, и, возможно, ей придется погибнуть молодой в космосе вместе со всеми нами, хотя я не стою этого».

Бродерсен выдавил улыбку. «Я не чувствую вины. Война есть война, на ней случается всякое; и если я ошибался, то ошибался и мой противник. Позор, что все так случилось, но и Лиз, и Пиджин искрошили бы меня в куски, начни я только скулить. Обе велели бы мне продолжать».

Триумф охватил его: «Пиджин жива! Я увижу ее через пару часов!»

Перед ним возникла широкая дверь в кают-компанию. Бродерсен знал, что ему незачем залетать в нее, но тем не менее нырнул внутрь. И сразу услышал рыдания.

Дэн ухватился за стол, оставленный для различных игр, ощутил реакцию мышц и повис. На видеоэкранах царило полное затмение. Чудовищный диск Дану, имя которой дала Кейтлин, потускнев, еще светился таинственным светом посреди пурпурного кольца, у внешнего края которого сверкали звезды и пара ущербных лун, что кружили возле планеты. Шелест вентиляторов лишь подчеркивал извечную тишину. Обычный, полезный для здоровья цикл ионизации и нагрева принес прохладу, отдающую запахом ночи.

Фигурка Сюзанны Гранвиль чернильным пятном сжалась в углу. Обхватив спинку кресла, она руками закрывала лицо. У света, что лился с небес, не было жалости.

Бродерсен оттолкнулся, и его пронзил холодный воздух.

— Эй, Сью, что случилось?

— О! Мсье капитан… — она вздохнула, пока он цеплялся за кресло. — Прости, ничего страшного, — закашлялась она.

— Ну, не надо. — Бродерсен внезапно вспомнил, какая она милая женщина, как он любит и уважает ее. И едва ли не застенчиво положил руку ей на плечо. — Что тебя тревожит, Сью?

— Я… прости… лучше я пойду к себе в каюту…

— Ну? — Он чуточку прижал ее к себе.

— Здесь так пусто, отсюда видна вся галактика. — Она спрятала свою голову на его груди.

Но ненадолго; она подняла лицо — в звездном свете Бродерсен увидел ее милые черты — и призналась:

— Прости, Дэниэль, добрый друг. Плохо плакать, когда они возвращаются назад, так? Но… — прекрасные глаза вновь обратились к нему. — И не спеши с ответом, ведь у тебя много более важных дел. Но… — она охнула. — Мы затеряны в вечности. Ответь мне, пожалуйста, когда найдешь время, что мне теперь делать?

— Ах, — пробормотал он, заново ощущая в ней женщину (без желания, ведь Кейтлин скоро вернется, но с внезапной симпатией). — Ты осталась вне связи с машиной, так?

— Мне не запрещают подключаться, но Фиделио и доктор Кай сами делают все необходимое… — Она замерла, и Млечный Путь высветил напряжение, с которым она справлялась со своими губами. — Что осталось для меня, Дэниэль? Чем я могу помочь тебе?

Со словесными утешениями и сочувствием Бродерсен отвел Сью в каюту, дал ей успокоительное, по-братски поцеловал. А когда закрылась дверь, принялся размышлять, чем же все-таки занять ее.

Глава 31

Автопилот — опыт утверждал, что это безопасно, — вел «Чинук» к Т-машине. По пути экипаж устроил вечеринку. Для начала Кейтлин вместе с Сюзанной нажарила целую гору хлеба, а Вейзенберг изготовил в своей мастерской новые украшения для кают-компании из цветного металла и пластика.

— Леди и джентльмены, — начал капитан, когда собрался весь экипаж. — Нам предстоит весьма серьезное дело: набраться, нарезаться, нализаться, упиться в стельку… идо чертиков. Я, конечно, имею в виду международную стандартную стельку, соответствующую земному тяготению и атмосферному давлению, и международного стандартного чертика, каковое состояние отвечает энцефалограмме, снятой после потребления одного литра стопроцентного шотландского виски.

— Нет, ирландского, — возразила Кейтлин, поднимая бокал с упомянутым напитком. — Slainte fo fail lent. — Они улыбнулись друг другу. Тело Кейтлин еще болело после перегрузок изнурительного полета, но ей редко удавалось так порадовать его, как прошедшую ночь, предоставив не одну возможность для сравнения.

— Ну, выпьем за наши благородия, — предложил Бродерсен тост.

Все отвечали обычным образом. Он поглядел на экипаж. На видеоэкранах во всем великолепии царила Дану. Озаренная солнечным светом дневная сторона планеты уже успела уменьшиться, солнце сверкало рубином среди звезд возле галактического ручья. Никто не глядел туда, — это было не нужно. Собравшиеся, казалось, повернулись к космосу спиной.

Карлос Руэда казался оживленным: Фрида фон Мольтке поприветствовала его по-королевски. Впрочем, сегодня она исполнила свою партию для Стефа Дозсы более лучшим образом, но тот держался кисловато. На лице Фила Вейзенберга застыла привычная вежливая улыбка. Сью Гранвиль чуть приободрилась, помогая Кейтлин; тем не менее на лице ее Бродерсен читал горе. Джоэль Кай сидела в кресле чуть в стороне, нарочито подчеркнуто общалась с Фиделио, что было не в ее стиле. Нетрудно было заметить, что Мартти Лейно спал скверно и, вопреки всем стараниям, не мог не смотреть на Кейтлин.

«Влюбился, — подумал Бродерсен. — Понятно. Наверно, ей следовало бы… а может, и нет, не знаю. Что, если тогда возникнут лишь новые неприятности, ведь он так глубоко все переживает. Потом, что делать с Джоэль? Ее что-то грызет. И я не знаю, что именно». Обняв свою девушку, он ощутил податливое гибкое тело, вдохнул аромат ее юности. «Ненавижу терять время, которое я мог бы провести с Пиджин». Он расхохотался.

— Что здесь смешного, сердце мое? — спросила она.

— Ничего, — поспешно отвечал Бродерсен. «Пожалуй, зарвался, решив, что представляю собой истинный Божий дар страдающим от одиночества женщинам и проведенная со мной ночь мгновенно заставит Джоэль мурлыкать. Это Джоэль-то — Как насчет музыки? Твоей, конечно. Теперь, когда ты вернулась. — Он прикоснулся губами к удивительно нежной щеке и буквально ощутил, как Лейно пронзил его взглядом. — И, должно быть, не он один. Пора остановиться; не надо больше показывать, что у меня есть такое, чего нет у них. Но как суметь это сделать?»

— Ну, если все хотят, — Кейтлин помедлила. — А может быть, вместо песен спляшем? Нет лучшего способа, чтобы разогнать печаль.

— У нас не хватает дам, — заметил Вейзенберг. — Их четверо. И нам с Фиделио придется торчать у стены.

— Посидим втроем, — сказала Джоэль, — вычеркни и меня.

— Что за ерунда, — отвечал Бродерсен, — с чего бы? Джоэль оставалась на месте, он подошел к ней, склонился пониже и прошептал:

— Ты всегда любила танцевать, когда мы были вместе. Что же случилось с тех пор? — Взгляд ее показался ему вдвойне мрачным. — Ты нужна людям, разочарование у Дану явилось жестоким ударом. Если мы не приободримся, то не сможем выстоять. Прошу тебя, Джоэль.

— А как насчет Фиделио? — отвечала она тоже на английском. — Никого не беспокоят его чувства.

И, словно подслушав, Кейтлин ответила:

— Нам не нужны партнеры, заведем хоровод, джигу… пусть участвует и Фиделио, почему бы и нет? Неужели на Бете не любят попрыгать, чтобы потешиться? — Она хмыкнула. — Ей-богу, это будет особый танец. Первый межвидовой танец во всей человеческой истории.

Бродерсен спросил по-испански, что думает об этом инопланетянин. И с удивлением немедленно получил положительный ответ.

— Значит, все улажено, — сказала Кейтлин. — А теперь посмотрим, как это устроить. Дайте мне несколько секунд, чтобы придумать фигуры, которые подойдут всем. — Взяв свой сонадор, она запрограммировала его на звуки аккордеона и с музыкой закружила по палубе. Зеленое платье вздувалось, обрисовывая стройные ноги, бронзовые волосы рассыпались по плечам.

Зрелище это, за которым последовали наставления, каким-то образом разрушило мрачное настроение. Начался танец, сонадор извлекал музыку из памяти, и все начали смеяться, сперва собственной неловкости, скажем когда Руэда споткнулся о хвост Фиделио, потом, отвечая на шутки и прыжки при всей их неуклюжести. Кровь вновь становилась горячей. Легкий запах пота позволил ощутить человеческую плоть, топчущиеся ноги, соприкасающиеся руки задавали ритм, вселяющий жизнь. Сделав несколько кругов, некоторые начали садиться, чтобы попить, поговорить и отдохнуть. Невесть откуда явился пинг-понг — ведь вернулся и вес. И Кейтлин завела свою «Летнюю песню» для Вейзенберга, Руэды, Сюзанны и Фриды. Потом пары сошлись для более медленного танца. (Бродерсен и Сюзанна вели себя благопристойно, Дозса и Фрида скорее наоборот, прочие пары являли другие достоинства. Заполучив Кейтлин, Лейно погрузился в алкоголическое блаженство. Джоэль прижалась к Бродерсену.) Вечеринка удавалась.

Примерно в середине Кейтлин услышала, что говорят остальные.

— Поймите все: нам повезло, поймите. Все видели ленты с Дану. Того, кто не восхищен ими, можно спокойно выбрасывать из шлюза, как мертвого. Но фильм ничто рядом с реальностью.

— Я видела все своими глазами, я не буду эгоистичной; следующее чудо увидит кто-то другой, потом последуют новые. Если Мы никогда не вернемся домой, боги предоставят нам больше приключений, чем кому-либо из рода людского. — Она извлекла звонкий аккорд из своего инструмента. — Кто попробует возразить мне? Вселенная наша, я не вижу никакого предела.

— А ты еще не сочинила балладу на эту тему? — спросил, быть может, излишне подвыпивший Бродерсен. — Помнится, я видел тебя за этим делом после возвращения.

Тогда он не стал настаивать, потому что Кейтлин не любила разговаривать о незаконченных произведениях, утверждая, что преждевременный интерес уносит с собой вдохновение. К тому же она немедленно отвлекла его на другое занятие.

Она согласно кивнула:

— Да.

— Так ты закончила ее, Кейтлин? — выпалил Лейно. — Прошу тебя, ради Бога, спой!

— Ну, если вы хотите, — отвечала она, услышав аплодисменты, — песня эта не о нас, о будущем, когда все люди будут путешествовать свободно, как мы сегодня. Потому что так будет, так обязательно будет. — Подпрыгнув, она села на край стола и, качая босыми ногами, перестроила сонадор на гитару. Млечный Путь на экране за спиной увенчал ее поднятую голову.

Ветер трубит, машут руки,

Настало время разлуки.

Прощайте все: облака, лес, река и небеса,

Молний, громов чудеса и лунной ночи роса.

Но куда б ни привел меня путь,

Песне дальше лететь, пушинкой порхнуть,

Нотой, мелодией чистой,

Памятью светлой, лучистой.

Суровы звезды, пусть ласков их свет

На тверди над нашей Землей,

Но дорога моя на тысячу лет

Пойми — я прощаюсь с тобой.

В небе звезды горят

И планеты кружат.

Пляшет жизнь среди утр и ночей,

Бурна как океан, или звонка как ручей.

Путь мой лег наугад —

Ждет ли рай, ждет ли ад,

Я отвечу мелодией чистой,

Памятью светлой, лучистой.

Кто сочтет чудеса,

Что сулят небеса?

Среди несчетных планет

Приди и бери — вот ответ.

И встретит нас новый дом,

И радостный ударит гром.

И запляшут девицы — зарницы, ей-ей!

Встречая желанных гостей.

И я воспою небеса,

Улыбку твою и глаза.

Пусть звездный несет хоровод

Вперед за народом народ.

Нотой, мелодией чистой,

Памятью светлой, лучистой

Я останусь в родной стороне

Только помни ты обо мне.

Но настанет конец и пути,

Ты прошедшего рай и ад

Поцелуй и прости,

Когда я вернусь назад.

Прошло несколько часов, и Вейзенберг объявил себя стариком и направился на уже нетвердых ногах в постель. Вскоре за ним последовал и Фиделио. (Интересно, нуждается ли каждая разумная раса в периодическом погружении в сон?) Фрида повела прочь Дозсу. Бродерсен увел Джоэль в уголок, там они посидели и переговорили негромко и откровенно. Лейно развлекал Кейтлин. А потом преднамеренно игнорировал Руэду и Сюзанну, хотя она с ним разговаривала; сухо улыбнувшись, перуанец предложил линкерше заново наполнить бокалы, после чего подтолкнул ее локтем к видеоэкрану, на котором светилась Дану, там они и уселись, поставив рядышком стулья. Свет приглушили, теперь он проникал только снаружи. Негромко играл один из Бранденбургских концертов Баха.

— Послушай-ка меня, — трубка Бродерсена очертила дугу, оставив за собой пахучий дымный след. — Ты обращаешься с бедной Сью совершенно бесстыдно. Она уже не может терпеть. Мы не можем позволить тебе такого.

— И чего ты хочешь от меня? — вопросила Джоэль. — Согласна, я однажды накричала на нее, когда она не была ни в чем виновата. Но потом извинилась, так? Что еще я должна сделать?

— Не лишай ее работы. Одной помощи квартирмейстеру мало. Кейтлин говорила — строго между нами, — что ей приходится изображать, что она не может управиться с таким количеством дел, чтобы Сью чувствовала себя нужной. Это трудно уже для Кейтлин, у нее есть своя гордость. В любом случае по хозяйству у нас работы немного и лишних дел не придумаешь.

— Ты хочешь, чтобы работу придумывала я? Я просто не могу этого сделать. Она сразу поймет, что я затеяла, и будет дважды оскорблена… правда? К тому же я не могу лишить работы Фиделио; мне было неудобно, уже когда пришлось взять управление «Вилливо», потому что он не слишком хорошо выговаривает испанские слова. — Джоэль взяла Бродерсена за руку. — Я обещала Фиделио, что он будет проводить все необходимые вычисления, начиная с самого элементарного подсоединения. У него больше ничего не осталось, Дэн. Его смерть близка.

Он молча поглядел на нее; на заострившиеся черты и на переменившуюся лепку под ними.

— Вот что, — проговорил он наконец. — Выходит, ты теперь не тот острый как сталь и непреклонный разум, которым некогда стремилась стать.

— Разве? Должно быть, так вышло непреднамеренно, клянусь тебе.

— Наверно, так, — он задумался. — Вот что, Джоэль, после всех лет нашего знакомства я начинаю думать, что не встречал более невинного, чем ты, человека.

Она прильнула к нему: не с обманчивой мягкостью Кейтлин, не с сердечностью Лиз, но памятным ему резким движением; Джоэль так и не научилась нежности.

— И ты… и ты, выходит, тоже не из железа… — она осеклась. Руэда и Сюзанна обменивались воспоминаниями о Европе, сохранившей достаточно много кафедральных соборов и музеев, о которых стоило поговорить. Истинное же удовольствие пришло, когда они поняли, что могут разделить и воспоминания о крохотных гостиницах и кафе. Вспоминая их, она оживилась. Сюзанна бывала и в Перу, но только в общеизвестных местах. Карлос с наслаждением повествовал ей о прочих.

— Если мы вернемся домой — а это не исключено, — я свожу тебя в Перу, — обещал Руэда.

— Ты очень добр, — проговорила Сюзанна. Он развел руки:

— Я буду рад. Откровенно говоря, до нынешнего вечера ты казалась мне бесцветной, и я с восторгом признаю ошибку. — Она покраснела и опустила глаза.

Заметив ее смущение, Карлос принял более серьезный тон, чтобы помочь ей:

— Мы ведь в одной лодке, правда? И оба мы не нужны… в лучшем случае можно считать себя запасной частью.

Она повернулась к Дану:

— Нет, ты хотя бы летал на планету.

— Именно потому, что меня можно потерять. И нет никакой уверенности в том, что я потребуюсь для аналогичного предприятия. Но даже если будет иначе, пройдут дни и недели, прежде чем нам обоим предоставится такая оказия.

Она вздрогнула:

— Как?

— А это нужно вычислить, — он принялся загибать пальцы, обдумывая идею. — Дело в том, Сюзанна, что наш корабль не имеет на борту опытных ученых. У нас есть лишь полевая лаборатория. «Чинук» обладает базой данных, содержащей большую часть человеческих познаний, не говоря уже о том, что Фиделио, вне сомнения, хотел бы поделиться своими познаниями. Почему бы нам с тобой не сделаться экспертами?

Она подняла глаза:

— Имя Господне!

— Сперва придется подумать, — заторопился он. — Прикинуть, поэкспериментировать и… ты можешь стать химиком, я планетологом… все полезное, что мы найдем, станет нашим… Сью! — воскликнул он. — У нас будет куча работы.

Лейно набрался храбрости и принялся поддразнивать Кейтлин.

— Кстати, об этой последней песне, — проговорил он. — Я-то думал, что ты против всех предрассудков относительно роли обоих полов. Но в твоем стихотворении в космос отправляется мужчина. Постыдись.

Она сморщила нос.

— Чтобы ты знал, парниша: мужчина в контексте не обязательно обозначает взрослого человека мужского пола — здесь это все человечество. Такие строки могут принадлежать и женщине, отправившейся в космос и обращающейся к нему, оставшемуся на Земле… — Она задумалась. — Но я тебе это припомню, Мартти Лейно. Подожди следующей песни.

— Прости! — воскликнул он, болезненно напрягаясь. — Я не хотел обидеть тебя.

Она взяла обеими руками ту его ладонь, которая была к ней поближе:

— Никаких обид! Никаких. Не будь таким ранимым, милый! Лейно нагнул голову и пробормотал:

— Таков я, когда речь о тебе.

Кейтлин протянула правую руку к голове, провела по виску, щеке, скуле к уху, кончики пальцев шевельнули его волосы.

— Какой ты у нас милый мальчик!

Лейно смутился и хлопнул себя свободной рукой по бедру.

— Кейтлин, не надо — я зять Дэна и Лиз, ты это помнишь, и Лиз… но ты не такая, какой я себе представлял тебя. Ты очаровательна, ты отдаешь, ты достойна восхищения. — Он задохнулся. — Прости меня. Это говорит виски.

— А ты молчишь? — спросила она ласковым голосом.

— Какая разница?

Кейтлин отодвинулась и обняла его. Через плечо она видела, как Бродерсен обнимал Джоэль. Они поглядели друг на друга и коротко, — чтобы никто не увидел, — обменялись одобрительными знаками.

Последними ушли Сюзанна и Руэда. Разговор был оживленным, но в конце концов усталость взяла свое. Он проводил ее до двери.

— Спокойной ночи, Карлос, — сказала она. — Или скорее доброго утра…

Услыхав нервные нотки в ее голосе, он пригнулся и поцеловал ей руку.

— Спокойной ночи, Сюзанна, — сказал он и отправился к себе. Как требовала программа, автопилот вывел корабль на орбиту на известном расстоянии от Т-машины; переход к невесомости пробудил некоторых членов экипажа, все еще отсыпавшихся после нарушения режима. Более опытные пристегнулись.

Бродерсен находился в своем кабинете и производил вычисления: «Вилливо» потратил бездну реакционной массы в своем путешествии, и капитан хотел знать, что еще можно позволить себе, когда в дверях показалась Кейтлин.

— Ну, привет, — сказала она обрадовавшись. — Как дела? Заметив ее смятение, Бродерсен отстегнулся от кресла и метнулся навстречу, чтобы обнять ее. Она ответила объятием.

— Милая, что случилось?

— Ох, не знаю, не знаю, — сказала она, припадая к плечу. Они плыли вместе. — Ты лучше скажи, как сложилось у вас с Джоэль.

— Все хорошо. Два или три раза. Конечно, она не столь хороша, как ты, макушла, но все в порядке. Не думаю, что потребуются частые повторения. Не обижая Джоэль, откровенно говоря, надеюсь, что они не потребуются. Я предпочитаю тебя.

— А я тебя, — она поежилась.

— Ты хочешь сказать, что Мартти грубо обошелся с тобой?

— Нет, нет и нет. Он был пьян, но пытался обращаться со мной, как с хрустальной принцессой. А во всем прочем был ни на что не способен… ни на что. Не спрашивай, что я делала. Потом мы спали, и хмель уже оставил его. Он плакал. Только не говори ему, что я рассказала тебе, ладно?

— Конечно, нет.

— Как ты думаешь, продолжать? Он сказал «нет», но плоха та любовница, которая не может помочь своему любовнику… — Кейтлин ощутила, как Бродерсен напрягся. — Нет, лучше пусть поскорбит немного.

— Я предлагаю тебе то же самое. И, пожалуйста, подтверди, что я не жадюга.

— Да, мой драгоценнейший, ты не жадюга. Он рассмеялся и обнял ее.

— Ну, Пиджин, пока я еще капитан этого летучего голландца, и могу диктовать свои условия. Итак, сегодня мы отдыхаем, а потом приступим к своим обязанностям… м-м-м-м-м-м.

Глава 32

Корабль все глубже и глубже уходил в поле, окружавшее Звездные ворота, Дану растворялась в сияющее пятно, а Бродерсен гадал, стала ли прощаться грустная Кейтлин с миром, который заворожил ее и которого ей никогда более не увидеть, или и она тоже покорилась неповторимому приключению? Как бы хотелось ему, чтобы Кейтлин оказалась сейчас возле него в рубке управления, где он сидел без всякого дела. Что, если и впрямь вызвать ее? Нет, как врач она обязана находиться в госпитальной каюте — на всякий случай. Если не говорить о том, что этот всякий случай принесет всем мгновенную смерть.

С шепотом химических ракет на несколько минут вернулась невесомость. «Чинук» двинулся к последнему маяку, отливавшему серебром. Фиделио самым решительным образом настоял на том, чтобы перед прыжком они прошли каждую базу. Данная последовательность маяков должна обязательно привести к другим Т-машинам: в то же время нельзя было исключить, что строители или позаботились, или не успели соорудить Звездные ворота в конце всех более коротких маршрутов. Многие из них кончаются просто в межзвездном пространстве, — нигде… так бы закончился случайный полет вокруг цилиндра. И вся разница определялась тем, в каком порядке корабль проходил маяки. Возле этой транспортной машины их было девять, что давало более трети миллиона мест назначения. Неужели Иные посетили все из них?

«Чинук» направился самым простым и очевидным путем. От внешнего маяка он шел внутрь зигзагом, позволявшим израсходовать минимальное количество энергии. Такой путь должен был привести куда-нибудь, если Иные ценили элегантность технической мысли… и если их не ограничивали внешние факторы.

Но если за этими Воротами ничего не было, изгнанникам придется провести конец своей жизни в пустоте. Невесомость можно терпеть очень недолго: вес необходим для сохранения здоровья. При постоянном ускорении реакционная масса быстро закончится. Остается раскрутить корабль по большому радиусу, чтобы минимизировать центральные силы и эффект Кориолиса.

Предвидевшие подобную возможность проектировщики учли ее во время модификации транспорта класса «Королева». Корпус можно было разделить на две половины; требовалось поработать, лишь часть дел осуществлялась с помощью взрывных швов, но возможность такая имелась. Потом обе половины должен был соединить кабель из волоконного материала с повышенной прочностью на разрыв. Под действием боковых двигателей они должны разойтись на два километра; те же двигатели должны раскрутить разделенный корабль. Тогда на борту его образуется псевдотяготение, почти равное земному. Но кабель будет передавать энергию от реактора к жилам помещения, и еще одно Колесо закружит в космосе… другая тюрьма.

Бродерсен скривился, не впервые обдумывая перспективу проведения подобных работ со своим неукомплектованным экипажем. Сложностей оказалось гораздо больше, чем могло показаться на первый взгляд. Уже простое уравновешивание масс обеих полусфер, не говоря о выходе наружу в космических костюмах… «Но мы сделаем это, если придется, — дал он себе обет. — И выброси в помойку это тупое слово «тюрьма». Слышал? Здесь будет Пиджин!

И потом она тоже умрет».

Бродерсен резко, словно отмахиваясь, повел рукой и обратил все свое внимание вовне. Цилиндр светился уже вблизи. Он попытался представить, каким его видят Джоэль и Фиделио, воспринимая непосредственные показания приборов, когда направляют корабль сквозь силы, отрицавшие пространство и время. Но ему никогда не узнать этого. Переживания голотевтов лежали за пределами слов; в области мистики, или, быть может, даже за нею. Ему же лучше стоило обратиться к практическим вопросам. Оба голотевта были подключены к машине; они и сами не имели представления о том, куда перенесется корабль и что именно предстоит незамедлительно осознать и сделать.

А вот и маяк, по правому борту.

Взвыла предупреждающая сирена. Корпус вздрогнул, и, поворачиваясь, «Чинук» нырнул в Ворота.

Сперва Бродерсен принялся лихорадочно оглядываться, разыскивая Т-машину, сердце лихорадочно колотилось в груди. Он заметил вдали палочку, растворявшуюся во мраке, и дыхание с криком вырвалось из груди.

Тут лишь он понял, какая тьма царит впереди. Ни одной звезды не светилось за этим стержнем. Повсюду, куда ни глянь, только ночь. Лишь в одной стороне виден был мрачный сине-голубой огонек, жемчужное облачко крыльями отходило от него по бокам. Потом на достаточном удалении он сумел различить несколько туманных огоньков. Двигатели выключились, корабль притих в ночи.

— Боже мой, — пробормотал Бродерсен. — Куда мы попали?

Ощутив желание общения, он взялся рукой за интерком.

— Капитан к экипажу. Доложитесь по порядку постов. — Потрясенные голоса сообщили, что все целы.

Наконец заговорила Джоэль, словно сквозь сон:

— Мы с Фиделио, кажется, понимаем, что произошло. Очень странно… — И вдруг голос ее сделался механическим:

— Нам необходимы новые данные. Ускорьтесь под углом 45° к нашему нынешнему радиусу по направлению к этому солнцу. Приступайте к исследовательским программам и ждите дальнейших инструкций.

— Так точно, — отвечал Бродерсен, отчасти удивляясь тому, что повиновение оказалось столь же автоматическим. Джоэль, которую он помнил — любившая его и позволявшая разделять свое одиночество, пусть он мог понять лишь крупицы ее познаний, оставалась независимой в своем сердце, — навсегда исчезла.

Несколько вахт назад он обнимал тело своей ровесницы, едва ли не старой девы, сперва проявившей патетическое рвение, а затем сжавшуюся и затосковавшую… сделавшуюся совсем беспомощной во сне. После она ограничивалась в основном обсуждением дел с теми, кто непосредственно работал с приборами, и проводила едва ли не все время в своей каюте, почти всегда отсутствуя за общими трапезами. Должно быть, смутилась, решил он, не понимая с чего бы это вдруг.

«Однако интеллект Джоэль оставался великолепным, и сейчас возможности его превосходят пределы моего скудного воображения».

Вес вернулся. Бродерсен знал по крайней мере три причины для ускорения. Его требовали допплеровские измерения, тонкий анализ окружающей среды, в том числе солнечного ветра; кроме того, фотокамеры обнаруживают планеты в качестве полос на фоне далеких звезд. Но где же звезды? В этой системе для нас ничего нет.

Но пока не станет ясно, что все в порядке, он должен оставаться у пульта управления. И если не случится чего-нибудь чрезвычайного, так и останется здесь ненужным дополнением к приборам. Бродерсен потрогал переключатели на пульте, поглядел на датчики, пытаясь в чем-то разобраться.

Сине-белое пекло, которое Джоэль назвала солнцем, воистину ослепляло, оптика едва справлялась с потоком лучей. Звезда освещала «Чинук» примерно как Солнце Землю, но даже при высоком увеличении диск казался крошечным, а значит, находился весьма и весьма далеко. Селективно сканируя и увеличивая, он обнаружил меньшую компоненту пары, желтую звезду, почти потерявшуюся в ярком сиянии.

Разбросанные по небесам туманные пятна, как выяснилось, окружали светящиеся точки, погруженные в светлый туман, образованный сложным переплетением волокон. Значит, перед ним туманность типа той, что находится в Орионе, и новое солнце образуется из пыли и газа прямо на его глазах. В основном то, что казалось ему отдельными звездами, на деле представляло собой широко разбросанные звездные скопления.

Начали приходить отчеты из обсерватории. Недоступные для обычных видеоэкранов туманности оказались повсюду. Астрономические приборы обнаружили и невидимое для глаза большое пятно, яростно излучавшее в инфракрасном и радиоволновом диапазонах. На всем небе ни одной знакомой галактики, хотя внешние источники радиоизлучения были похожи.

Шли часы, поступали новые результаты, полученные под руководством Фиделио. Он сообщил людям, что именно они должны отыскать, и они обнаружили этот объект. Наверно, бетанин превосходно представлял, где именно оказался «Чинук».

Бродерсен пыхнул трубкой. Он решил, что уже знает ответ, который отозвался в его голове звоном огромного колокола.

Сью привлекли к черновой исследовательской работе. Кейтлин в одиночестве готовила обед. До сих пор дело ограничивалось каким-нибудь сандвичем, поспешно перехваченным по пути. Она сумела убедить Старика в том, что вкусный обед и отдых за едой просто необходимы команде.

У себя в обыкновенной кухне она пела за работой веселые песни ничем не примечательных уголков Земли. Но едва вышла, голос ее умолк. Рядом находилась кают-компания. Двери были отодвинуты, и на огромных видеоэкранахпервородным блеском светила, полыхала синяя звезда.

— Чудесный оттенок, — пробормотала Кейтлин. — Однажды я видела такой же в ледниковом ущелье, а другой раз в ядерной топке. И что же освещает это светило?

Она остановилась. В комнату вошла Джоэль. Поколебавшись, она кивнула в знак приветствия. Кейтлин подошла к ней.

— Привет. Разве ты не подсоединена? — спросила она. — До обеда еще около часа, и мне казалось, что вас с Фиделио придется отрывать от места ломами.

Джоэль напряглась вся.

— Я более там не нужна.

— О, понимаю. Фиделио хочет побыть в одиночестве. — Кейтлин протянула руку, положила на ее плечо и слегка пожала его. — Значит, тебе стало еще более одиноко.

Джоэль выскользнула из-под руки и повернулась. Кейтлин, прикоснувшись к ней, сказала:

— Извини, если я обидела тебя. Прости, не хотела. Ты ведь пришла сюда, чтобы посмотреть, потому что отсюда видно лучше всего. Так? Я тебя не гоню.

Джоэль остановилась.

— Я так не думала.

— Просто я такая неловкая. Просто я почувствовала и… ну почему я должна жалеть женщину, которой так восхищаюсь? — И поспешно:

— Доктор Кай, если вы из-за Дэна, не надо; грехов у меня больше, чем звезд на небе, но ревности среди них нет.

Вырвавшаяся фраза заставила обеих примолкнуть, окунуться взглядом в ночь. В наступившем молчании потерялся даже аромат карри. Наконец Джоэль произнесла, все еще глядя в сторону:

— Спасибо тебе. Наверно, ты понимаешь, что мы с ним прежде были близки. Ладно. Я не хочу продолжать этот разговор.

— Ох, сколь ничтожны мы со всеми нашими бедами рядом с этой вселенной.

Джоэль едва ли не усмехнулась.

— Помнится, ты так стремилась исследовать ее! Ну что ж, миз Малрайен, как вы думаете, что мы видим сейчас?

— Как я могу честно ответить, не зная, что это. Ты ведешь нас должным путем, а я просто учусь.

Выражение лица Джоэль чуточку смягчилось.

— Никаких секретов. Конечно, кое-кто уже догадался, но ты была слишком занята и не слышала всех разговоров. Не рассчитывай на долгую задержку. Капитан ждет отчет, а потом распорядится, чтобы мы вернулись к Т-машине для нового прыжка. А пока мы с Фиделио продолжаем работу, полагаясь на микроскопический шанс обнаружить следы чего-нибудь полезного, но главным образом… для него самого. Для Фиделио. Он словно заворожен.

Кейтлин вновь потянулась к ней.

— А ты лишена возможности поработать. — Она не осмелилась прикоснуться и опустила руку.

— Позже я воспроизведу для себя всю информацию.

— Но это не одно и то же, правда?

Джоэль глубоко заинтересовалась синей звездой.

— Мы не можем сказать, где сейчас находимся в пространстве, — сказала она негромко. — К тому же в наших условиях эти слова не имеют смысла. Мы попали в юность галактики, за десять-двадцать миллиардов лет до своего рождения.

У Кейтлин перехватило дыхание.

— Мы совершили путешествие во времени?

— Почему бы и нет? Так было с «Эмиссаром». Связывающие Солнце и Феб корабли также совершают его в той или мной степени. Даже Дану, которую обнаружил «Чинук», может находиться в тысячелетнем прошлом или будущем корабля, если отсчитывать от набега на Колесо. Впрочем, с релятивистской точки зрения я весьма не точна в своих словах. Теории, которыми мы обладаем, утверждают, что транспортное поле не способно перенести тебя в прошлое дальше момента собственного рождения. Но сейчас Дану, наверно, не существует. Поэтому вот та Т-машина есть… была или будет чрезвычайно древней… или же поля машин каким-то образом реагируют. Последнее мне кажется более вероятным. В любом случае Иные возникли задолго до этого времени. — Джоэль улыбнулась без всякой радости. — А время-то еще раннее.

— Да, — согласилась Кейтлин, — даже звезды еще не сотворены.

— Пока их еще немного, потому что мало атомов более сложных, чем водород и гелий. Газовые облака до сих пор коллапсируют внутрь себя, образуя галактики. Позже из газа образуются солнца…

— Словно капли росы из утреннего тумана, — Кейтлин загорелась радостью.

— …и в них сформируются более тяжелые ядра…

— …воздух, чтобы дышать, железо, чтоб течь в крови, и золото для обручального кольца и любви.

— Но процесс едва начался. Ты видишь перед собой молодую звезду. Она так велика, что смогла возникнуть с единственным компаньоном из глобулы Бока, а не из скопления внутри туманности — сверхгигант типа О со светимостью, в пятьдесят тысяч раз превышающей возможности Солнца. Окажись мы поближе, излучение звезды сразу убило бы нас. Ей недолго жить на главной последовательности.

Несколько миллионов лет — в лучшем случае, — и она взорвется сверхновой. И короткое время будет светить так, как целая галактика, — светит или будет светить — в наши дни… а потом останки звезды сожмутся в нейтронный шар или в черную дыру. Сотворенные в ходе взрыва тяжелые элементы разлетятся по космосу, сделаются частью последующих поколений звезд и планет.

— Но у этой звезды есть небольшой спутник, ты видела его? Пострадает и он. Но если люди и бетане действительно знают астрофизику, он преобразится в пульсирующую новую звезду, не похожую на сверхновую, но также разбрасывающую во вселенную тяжелые элементы.

— Я возьмусь утверждать, что подобная ситуация уже происходила — на чрезвычайно ранней стадии космической истории, — быть может, внутри туманности. Так возникла местная концентрация углерода, азота, кислорода и прочих элементов, необходимых, чтобы могли сконденсироваться планеты, способные породить жизнь, даже раньше чем возникли первые очертания галактики. А одна или несколько образовавшихся там жизненных форм и эволюционировали в Иных.

— Не исключено, — договорила Джоэль, — что малая доля наших с тобой собственных тел образуется сейчас на этой звезде, прямо перед нашими глазами.

Хлопнув в ладоши, Кейтлин сказала:

— Так вот почему Иные сделали здесь Ворота; они прилетают сюда посмотреть…

— Вне сомнения, — Джоэль вздохнула. — Я надеялась, что Иные оставили здесь исследовательскую станцию. Поэтому мы движемся под углом к Т-машине, а не прямо возвращаемся назад. Но я больше не верю тому, что здесь что-то найдется. Подобная станция оказалась бы неподалеку. Ведь все здесь, включая Т-машину, должно быть прислано из прошлого. А это чудовищное предприятие — полубоги они или нет. Конечно, Иных интересовало многое. Кроме того, взрыв гиганта уничтожит здесь все, кроме разве что самой Т-машины. Нет, скажу так: Иные прилетают сюда в кораблях — или в том, что у них заменяет космический транспорт, — чтобы провести наблюдения. Интервал может составлять тысячи лет. — Помедлив, она добавила:

— Но если у них есть здесь что-то, несмотря на все мои догадки, искать можно повсюду. Остается лишь помолиться, чтобы отыскать в столь просторной звездной системе искусственный объект. Итак, мы проведем здесь день или два, посмотрим, пощупаем, послушаем… — а потом предпримем новый прыжок.

Джоэль внимательно глядела на звезду, и Кейтлин спросила:

— А ты была бы счастлива, изучая этот мир?

— Здесь работать трудно, — Джоэль криво улыбнулась. — Израсходовав массу, мы вынуждены будем перейти во вращение, а это ужасно помешает любым исследованиям. Хуже того, нам останется только гадать, от каких возможностей мы отказались. Надо идти дальше. — Она помедлила. — А это пугает. — И выпалила, не справившись с порывом:

— Вселяй же в нас бодрость, Кейтлин.

Квартирмейстер покраснела, ресницы ее задрожали, голос дрогнул, голотевту еще не приводилось видеть ее столь застенчивой.

— Как это сделать? Я… Я всего только бард. Но ты творец, доктор Кай, ты — посвященная, ты — друид. Наши жизни зависят от тебя.

— Нет. От Фиделио… при нынешнем положении дел. И ты понимаешь то, что я не могу… прости меня. — Джоэль повернулась. — Пой. Я вспомнила о делах. — И вышла широким шагом. Кейтлин было видно, как дрожат ее плечи.

Глава 33

Прыжок.

И небо наполнилось звездами. Сердце Бродерсена на миг замерло: Т-машины как будто не было рядом. И только потом обнаружив вдали крошечную иголку, он сумел оглядеться и удивиться.

Солнце казалось отсюда примерно таким же, как земное светило, однако же отливало зеленью — возглас удивления вырвался у него — и было просто усеяно темными пятнами. Прибор утверждал, что светимость единицы поверхности на тридцать процентов превосходила светимость Солнца. Вокруг звезды полыхала лохматая корона, Бродерсен без специального увеличения различал огненные гейзеры протуберанцев, но зодиакального свечения заметить не смог, даже погасив экран почти до предела и включив усиление слабых источников света. Приняв отчеты, он приказал ускорить «Чинук» в орбитальной плоскости транспортного устройства и приступить к исследованиям, поскреб в затылке, а потом посетовал, обращаясь в интерком:

— Эй, там, что случилось? Я не знал, что главная последовательность включает зеленые звезды.

Голотевты не ответили, они были слишком увлечены делом. Через какое-то время к нему пробился робкий голос Сью Гранвиль:

— У меня есть догадка. Зеленые звезды существуют, но в слишком узком диапазоне поверхностных температур, так, что мы слишком редко наблюдаем их.

— И поэтому Иные заинтересовались этой звездой?

— Нет, по-моему, она просто покидает главную последовательность и на короткое время приняла зеленый оттенок. В ядре водород выгорел, зона ядерных реакций продвигается к поверхности.

— Подожди-ка. А почему звезда не превращается в красного гиганта?

— Да, этим дело закончится, но сперва звезда сожмется и значительно разогреется, что укорачивает максимальную длину волны излучения. Фаза расширения уже началась, но необходимо время, чтобы поверхность остыла, свет ее покраснел и возросла полная светимость… — Она разочарованно добавила:

— Но ты же ведь знаешь элементарную астрономию.

— Не надо, Сью, я не сумел сообразить этого сам.

Убедившись, что никто не обнаружил ничего опасного, Бродерсен оставил командный центр. Не имея сил противиться себе, он обошел исследователей, назадавал им вопросов и, постаравшись не быть обузой, отправился на поиски Кейтлин. Она находилась в кают-компании посреди видеоэкранов и восхищалась. Едва он вошел, она метнулась к нему с циклоническим поцелуем и обхватила шею руками.

Бродерсен отвечал соответствующим образом; прервав поцелуй, чтобы набрать в грудь воздуха, она проворковала:

— О, Дэн, какие виды! Сколько мы еще узнаем и сделаем!

— Я сейчас лучше взялся бы за дело, — буркнул он. — Собственная бесполезность действует мне на нервы.

Она склонила голову набок. Улыбка сделалась шаловливой.

— О, капитан, тогда ты, наверное, можешь уделить минуту внимания бедному, заброшенному квартирмейстеру. Это зрелище пробуждает во мне желание.

— Великий Боже! Интересно, какое зрелище не пробуждает в тебе желание?

Высвободившись, она взяла его за локоть:

— А потом ты поможешь мне приготовить еду. Через несколько часов начали поступать отчеты.

Если судить по изменившимся очертаниям Млечного Пути и положению ближайших галактик, корабль находился в тысячах световых лет от Земли. Кое-какие астрономические объекты не слишком переменились, в том числе и чудовищная S Золотой рыбы.

Это подтверждалось отсутствием пыли вокруг и слабыми линиями металлов в спектре. Тем не менее тяжелых элементов в ней было больше, чем следовало ожидать. Должно быть, образовались возле остатков когда-то взорвавшейся сверхновой. (Не того ли голубого гиганта, который они недавно видели? Впрочем, предположения бесполезны.) Звезда располагала планетами. Одна обращалась примерно на том же расстоянии от нее, что и Т-машина — чуть более астрономической единицы — и опережала ее примерно на 90°. По размеру планета напоминала Землю и в атмосфере ее присутствовал кислород.

Трудно было сказать, где Иные первоначально поместили свое устройство. Скорее всего не в точке, соответствующей 60°. Скорее всего оно находилось по ту сторону обитаемого мира, — за его солнцем — как было с Землей, Бетой и всеми планетами, известными родне Фиделио. Но если так, возможности Ворот иссякли и они более не могли удерживать свое положение на орбите и теперь обращались вокруг звезды, как подвластное всем возмущениям небесное тело.

Бродерсен качнул головой и прищелкнул языком. Любые слова были сейчас неуместны.

— Ну, — проговорил он, — похоже, что эти края давно не интересны Иным. Иначе они бы не забросили Т-машину. Или они хотят проследить за тем, как умирает звездная система.

Вскоре приемники Дозсы заставили усомниться в таком предположении. С землеподобной планеты шла радиоволна явно искусственного происхождения, несмотря на простоту и повторяемость сигнала. Маяк или послание? Но для «Чинука» это был зов.

Лететь предстояло три дня.

Все, кто умел заниматься астрономией, были заняты, обеспечивая Фиделио данными, которые он объединял во все более сложную картину. Любые результаты поступали к нему слишком медленно. Но тем не менее бетанин проводил все свое время в голотезисе, прощупывая звездное окружение с помощью приборов. И чаще всего, размышляя о Предельном — так, чтобы те, кого он любил, обретали реальность в одном пространстве и времени с ним.

Тем временем инженеры проверили, как «Вилливо» выдержал трудный полет на Дану, полностью обследовали кораблик и постарались получше приспособить его уже для других условий, наконец заправили баки бота из цистерн «Чинука». Бродерсен помогал всем, чем только мог. Для большей рабочей бригады не было места.

У Карлоса Руэды и Сью досуга было больше, чем им хотелось. Джоэль тоже полностью бездельничала.

Просыпалась она очень рано — во время второй утренней вахты — и не могла снова уснуть, а потому читала книги и слушала музыку, или же вставала, натягивала комбинезон и уходила. Первым делом она отправлялась на кухню, предпочитая возиться здесь, чтобы приготовить себе чаю, и пока бетанин спал, подсоединялась к машине. Одной было не совсем удобно, но просить помощи она не хотела. Зачем унижать себя, тем более что она не намеревалась предпринимать ничего значительного, ей просто хотелось погрузиться в сердца атомов и звезд, — в то, что о них известно, и ни во что другое. Она не могла даже удовлетворить привычку. В конце концов, еще совсем недавно она могла насладиться этим во всей полноте.

В полноте… а теперь все опустело.

Коридор лишь подчеркнул это чувство, едва она вошла в полую металлическую трубку, изгибавшуюся в обе стороны. По бокам ее виднелись закрытые двери, струился прохладный воздух. Одна из дверей — в каюту Фриды фон Мольтке — поползла в сторону, Джоэль вздрогнула, почти испугалась.

Из нее вышел Мартти Лейно, он помахал рукой, прежде чем закрыть дверь, и, только повернувшись, заметил голотевта. Не менее удивленный, он выпалил:

— Доброе утро, доктор Кай, как дела? — Лохматая голова, беспорядок в одежде.

— Бессонница, — проговорила Джоэль, считая себя почему-то виноватой. — Ну а у вас?

Лейно казался вполне довольным собой.

— Я тоже не слишком долго спал и хотел сейчас выпить кофе на кухне. Не хотите присоединиться?

Джоэль решила не пить кофе. Зачем это она краснеет?

— Нет, спасибо, я лучше пройдусь, — она оставила его. «Неужели эта подстилка обслуживает всех мужчин на борту? — подумала она. — Но если и так, что мне до того! Во всяком случае Лейно теперь доволен, а ведь он казался таким унылым последние дни.

Но что было тому причиной? Мне показалось, что ночью после вечеринки он отправился к этой Малрайен и с тех пор, похоже, избегает ее. Неужели он надеялся получить приглашение в постель и вместо этого нарвался на отказ; или… они поссорились, но она любезно разговаривает с ним за едой, хотя редко добивается более чем односложных ответов».

Не знаю. Мне никто ничего не рассказывает. Наверно потому, что я никогда не спрашиваю. А я просто не знаю, как это делать. И ничего не знаю о людях вообще.

«На короткое время Эрик сделал меня полностью человеком, — но потом я опередила его и влюбилась в эту чересчур завораживающую реальность. Я сделалась картезианкой. Несколько последующих любовников-голотевтов пользовались своими телами как приложением к интеллекту, во всяком случае в отношении меня. Остальные были просто телами, гигиеническим средством… в лучшем случае ручными зверюшками. Неужели это сделало меня уязвимой для чар Крис, прекрасной ласковой Крис? Любить — значит быть ранимым… ах! Из этого ничего не получится. Правильно? Что же касается Дэна…»

Ноги несли ее в ход, ведущий к научному уровню, где располагался ее компьютер. Металл стискивал Джоэль своей узостью. Она вспомнила фразу из проведенного в Теннесси детства. Когда она уже работала в проекте «Итака», расширяя границы человеческого познания, приемные родители посылали ее в воскресную школу. Там армейский протестантский священник читал им молитвенник и Библию. Она вспомнила все это: выбеленные стены, банальную картину, на которой Иисус благословлял детей, окно, пропускавшее в комнату запах клевера и жужжание пчел, и своих одноклассников, аккуратно сидевших на прямых деревянных скамьях, а над головами бас рослого мужчины грохотал… «Окованные горем и железом».

«А знаешь, он был похож на Дэна, даже голосом. В эти юные годы он произвел на меня сильное впечатление. Интересно бы знать, невзирая на все его благочестие, хорош ли он был в постели? Прекрати!»

Джоэль улыбнулась:

— Почему? Разве это богохульство?

«Нет, — поняла она. — Это просто опасно. Я не смею позволить себе впасть в новое наваждение с Дэном. Получится новая Крис, а он принадлежит Малрайен. О, конечно, она охотно одолжит его мне, когда я захочу, и он согласится на это, но все равно будет сожалеть, что проводит время не с ней; прошедшие годы разделили нас. И мне будет одиноко, очень одиноко. И я не осмеливаюсь признать, что Декарт (создатель символов, в которых осталось научного смысла не больше, чем в Страшном суде) был не прав».

Достигнув нужного коридора, Джоэль направилась путем, который привел ее в астролабораторию. Дверь осталась открытой, она услыхала разговор в темном помещении и с удивлением остановилась.

Карлос Руэда Суарес:

— …да, я гарантирую тебе то, что правительство Деметры нуждается в полной реформе: должно быть, сама планета имеет право на более открытое выражение своих интересов в политике, но автономия? Независимость? Это же не зародыш нации.

«И у меня были на него кое-какие виды». Джоэль замерла на месте.

Сюзанна Гранвиль:

— Что ты называешь нацией? Разве Перу однороден? Или Английская конференция? Почему наши разрозненные колонии не имеют права создать свой собственный всемирный союз? — На испанском голос ее звучал почти без акцента, в голосе слышалась не застенчивость, не оживление, а некоторый пыл.

Руэда:

— Я слышу слова Дэниэла Бродерсена. Гранвиль:

— Я слушала его и училась. Руэда:

— И думала сама, как я вижу. — Горький смешок. — О чем мы спорим? Что значит для нас политика? Мы плывем в пространстве и времени. Земля, Деметра и все человечество не существуют для нас, и эта фразы нельзя считать бессмыслицей. Проверяй, если хочешь.

Гранвиль:

— Быть может, мы найдем дорогу, — и добавила на английском:

— Мы еще не побеждены, мой друг.

Руэда:

— И вновь слышу Дэниэла. Ну ладно, Сью, мы о многом переговорили с тобой за последнее время. О жизни, судьбе и Боге, о тех мелочах, что нам дороги — почему бы не вспомнить о Деметре? Но лучше сделать это, когда мы отдохнем.

Гранвиль, более мягким тоном:

— У тебя есть причина, Карлос. К тому же вид слишком завораживает, чтобы спорить. Погляди.

«Дэн не одобрит меня за подслушивание, — подумала Джоэль. — Я могла бы развернуться в обратную сторону, но ему бы понравилось, если бы я сумела предупредить их о своем появлении». Постаравшись, чтобы шаги ее зазвучали, она остановилась в дверях и окликнула:

— Привет.

Помещение было заставлено мрачными шкафами. Свет из коридора лишь чуть выхватывал из тьмы лица Руэды и Гранвиль, сидевших лицом друг к другу, соприкасаясь коленями. Позади них единственный видеоэкран источал чистейшую тьму, на которой покоились звезды, Млечный Путь, планета, окруженная желто-зеленым сиянием, а возле нее золоченая точка луны. Кейтлин предложила назвать планету Пандорой; никто не знал, что ждет здесь экипаж «Чинука», надежда или беда, или смесь того и другого.

Руэда вскочил, чтобы отвесить изысканный поклон.

— А, доктор Кай! Что привело вас сюда? — Ни он, ни линкерша как будто бы не смутились, впрочем, Джоэль показалось, что ее появление расстроило обоих.

— Я… я хотела проверить некоторые распечатки, — ответила она. «Какого черта, откуда это смущение?» — А вы?.. — «Зачем я начинаю прямо с этого вопроса?»

— Это не секрет, я думал, что все знают. Мы со Сью сделались на корабле настоящим балластом — в лучшем случае никчемными помощниками — и решили овладеть смежными специальностями, в которых нуждается корабль. Поэтому мы пришли поиграть с приборами, пока они не нужны.

«А потом занялись разговором, увлекшим вас на целую ночную вахту. Сколько теплоты слышалось в их голосах!» Джоэль поежилась немножко от предутреннего холодка.

— Понимаю, ну что ж, желаю удачи. — И направилась к своим компьютерам.

Выйдя на орбиту вокруг Пандоры, собравшийся в кают-компании экипаж «Чинука» с высоты двадцати пяти тысяч километров рассматривал планету на экране. Умирающее солнце, горевшее позади них, окрашивало съежившиеся океаны аквамарином, из которого бурыми, четко очерченными пятнами выступали континенты. Очертания редких водяных облаков казались словно бы прорисованными бледно-оливковой краской, густые темно-желтые тучи несли пыльные бури, нигде и пятнышка льда или снега, повсюду искрились обширные солончаки. Над горизонтом стояла луна, — иззубренный полумесяц, — в пол овину Луны, когда смотришь на нее с ныне утраченной Земли, или же Персефоны, видимой с потерянной навсегда Деметры. А вокруг — звезды вселенной.

Плавая перед своим экипажем, Бродерсен бурчал:

— Черт побери, нам придется послать вниз отряд, или же просто признаться себе, что мы не хотим домой. Видок малообещающий, но как знать, может быть, и Бета показалась бы нам не более гостеприимной, если не знать заранее. Так, Фиделио?

Инопланетянин отвечал соответствующим звуком. Глаза его были обращены к миру еще более чуждому для него, чем для людей-землян.

Некогда Пандора обладала нужной массой и располагалась на необходимом расстоянии от вполне подходящей звезды, чтобы породить жизнь. Растения выделяли кислород в воздух, покоряли сушу, кормили животный мир; годы эволюции за сотни миллионов лет произвели существо, умевшее думать и работать.

Но теперь планету терзала старость. Утомленная приливами, она делала один оборот вокруг оси почти за месяц. Ее ближайшая луна отошла далеко, другая — небольшое тело на собственной орбите — оторвалась вовсе. Давно иссякшие запасы радиоактивных веществ в коре более не производили тепла, способного передвигать литосферные плиты, превратив их в холмы. Сохранились только чудовищные отрывы там, где континентальный шельф рушился ко дну мертвых океанов, превратившемуся в покрытые коркой пустоши и соленые болота. Гаснувшее солнце уже сорвало с планеты большую часть ее атмосферы, — нагревом и солнечным ветром, от которого Пандору более не защищало магнитное поле. За воздухом последовала вода. Высыхая, океаны отдали растворенную в воде двуокись углерода, и парниковый эффект еще более повысил температуру.

В некоторых местах еще случались проливные дожди, в особенности на закате и на рассвете, но большая часть суши иссохла, и ветер ее сделался едок. Тропики, должно быть, сгорели. Во всяком случае, исследователи не обнаруживали в них признаков жизни. Растительность уцелела там, где прежде располагались умеренная и полярная зоны. В долгую, как на Земле, зиму и ночь, в двадцать пять раз более долгую, внизу царил колючий холод, днем же всегда было тепло.

Ситуация на планете будет ухудшаться еще два миллиарда лет, а потом, наконец, красный гигант заполнит все небо и сожрет свое дитя, прежде чем сжаться в ничто — в черный карлик.

— Мы уже обнаружили как будто руины разрушенных городов, — проговорил Бродерсен. — И небольшую наземную базу, которая излучает стационарные сигналы; еще мы обследовали передающий спутник, вероятно, используемый в качестве маяка для гостей, после того как они проникнут в Ворота.

Они с Вейзенбергом вышли в космос в специальных костюмах, чтобы исследовать спутник. Металлическая сфера размером с «Чинук» могла удивить разве что количеством рытвин, оставленных микрометеоритами. Они позволяли понять возраст спутника в системе почти лишившейся малых небесных тел. Люди решили, что расположенные на поверхности устройства преобразуют солнечную энергию в радиочастотный ход. Эффективный метод все же не отвечал представлениям Бродерсена о технике Иных. Еще более его огорчило отсутствие на спутнике существ, способных поприветствовать вновь прибывших или отозваться на продолжительные сигналы.

Бродерсен выставил вперед челюсть.

— Но вы знаете это, вопрос же заключается в том, что нам, на мой взгляд, нужно послать «Вилливо» и все хорошенько обнюхать… что, если кто-нибудь наведывается сюда время от времени? Более того, нас могут заметить и решить познакомиться.

Никто не возражал.

Он продолжал в самой непринужденной манере:

— Прекрасно, отлично. Тогда решаем, кто из нас отправляется вниз. Во-первых, я… тихо! Выслушайте!

Внизу не Дану. Там боту приходилось бороться с атмосферой и гравитацией — так сказать, сражаться с природой. Здесь экипажу придется высаживаться, а иначе зачем трудиться? А значит: нам понадобится солдат, дипломат, лесник и так далее. С должной скромностью, которой во мне слишком мало, напоминаю всем, что привык управляться с подобного рода делами.

Заткнись, Фил! В тот раз ты был прав, капитана действительно следовало поберечь, но ситуация изменилась. Могу немедленно назвать троих или четверых из вас, способных заменить меня на посту и вполне прилично справиться с делами. К тому же если я не смогу встряхнуться в самое ближайшее время, то скоро раскисну. Я закончил, подумаем кого еще можно послать.

Дебаты закончились быстрее, чем рассчитывал Бродерсен. Главным пилотом летел Дозса, Руэда вторым пилотом и заместителем (Сью Гранвиль показалась куда более расстроенной, чем когда шкипер выдвинул собственную кандидатуру), Фиделио, как специалист в общении с ксенософонтами, — бетанин серьезно кивнул, — и Кейтлин, потому что на сей раз действительно могла потребоваться медицинская помощь. Лейно застыл в молчании.

«Пиджин… О нет, нет! Я действительно выпустил ситуацию из-под контроля, разве не так?» Она протанцевала мимо. «Пиджин, что, если на том шарике нас ждет сущий ад?»

Глава 34

«Чинук» опустился на более низкую орбиту, наклоненную к экватору под углом, позволявшим «Вилливо» более удобно добраться до цели. Бот отошел, пыхнул паром и направился к планете. Ее темный щит постепенно заполнил все поле зрения; теперь он был не впереди, а внизу.

Привязанный к сиденью позади Дозсы и Руэды, беспомощный Бродерсен потянулся к Кейтлин и взял ее за руку. Она ответила твердым рукопожатием. Следующие минуты окажутся тяжелыми, и — кто знает — быть может, даже фатальными. Пусть атмосфера планеты уже обследована из космоса, знакомой ее назвать нельзя. А значит, она способна представить сюрприз, готовый низвергнуть корабль в пламени вниз. На поверхности «Вилливо» не было системы аэродромного наведения. Оставаясь на низкой орбите, корабль тоже не мог помочь, сперва нужно было подняться на синхронную. «Чинук» спустился пониже, чтобы выпустить посадочный бот, не имевший электростатической защиты от излучения звезды.

Ладонь Бродерсена сделалась влажной, он даже не мог сказать, чьи руки вспотели: его или Кейтлин. Она ухмыльнулась и прикоснулась к его большому пальцу своим. А потом повернулась назад, чтобы погладить Фиделио, сидевшего в специальном кресле. Бетанин коротко прикоснулся когтями к ее голове. «Ласка или, быть может, благословение?»

Они пронзили небо. Тоненький свист медленно превратился в рев, ударные волны сотрясали корпус, корабль вздрагивал. Спустя некоторое время Дозса оглянулся назад — по лицу его текли струйки пота — и сказал:

— Ну что ж, все в порядке.

Бродерсен отвечал приветливым восклицанием. «Проклятие! — подумал он без всякой благодарности. — Почему нас закупорили так плотно, что я не могу дотянуться до Пиджин и поцеловать ее? Ладно, подожди, девочка моя, пока мы сядем».

По долгой, гасящей энергию дуге «Вилливо» скользил над миром. Бродерсен завороженно глядел вниз, странным образом пытаясь понять, что он вот-вот ступит на эту почву своими ногами. Неужели так чувствовал себя и Армстронг? Он был таким сдержанным человеком. Ночное море катило свои валы под маленькой луной. Призрачные просторы солончаков закончились у подножия высокого — не в один километр — обрыва. За ним лежало плато, некогда бывшее континентом. Рассвет осветил голую охристую почву, спекшуюся до кирпича, потрескавшуюся и опаленную, на мгновение видимость закрыла пыльная буря. У сухого каньона выросло несколько четко очерченных ярких высоких коряг, поднимавшихся над грудами обломков. Неужели здесь был город?

Дозса запустил воздушные двигатели. Руэда принял на себя управление, сперва руководствуясь заранее рассчитанным положением солнца, а потом сигналами радиомаяка, призывавшего их к себе.

Они летели на северо-восток, земля поднималась. Помогало и время года: в Северном полушарии была осень, температура упала, и повсюду видны были признаки жизни. Разбросанные кусты, покрытые блестевшими кожистыми листьями, редкие высокие растения, смутно напоминавшие своими гротескными формами цереусы или юкки, начинали тесниться друг к другу, ручьи стекали в лужицы, красноватый дерн уже покрывал почву. Редкие рощицы древоподобных форм превращались в лес, фиолетово-бурые сучья, блестя, шевелились под силой ветра. Безоблачное небо над головой казалось пурпурным, а не голубым; застывшее без движения над ботом светило придавало ему зеленоватый оттенок. Заговорил Фиделио. Бродерсену пришлось сконцентрироваться, чтобы понять его хриповатые, с присвистом, испанские слова.

— По-моему, времена года здесь более контрастны, чем на обеих наших планетах, как с точки зрения биологии, так и погоды. Ничто не растет здесь ни долгими ночами, ни зимой, которая уже приближается, но, предположу я, в жуткую летнюю жару. Животные должны быть приспособлены к такому циклу. Должно быть, мы появились здесь в пору лихорадочного сбора припасов и подготовки к зиме.

Бродерсен хотел было сказать, что такое предположение далеко выходит за пределы доступных фактов, однако решил не делать этого. Бетанцы знакомы со многими мирами, и если среди них и нет вполне подобных Пандоре, то на паре планет могут существовать сопоставимые условия. К тому же в настоящее время его собственный интерес к местной экологии был вполне незначительным, если сравнивать с…

— А вот и цель!

Кейтлин вскрикнула, Бродерсен и Дозса в удивлении присвистнули, Руэда перекрестился, Фиделио пошевельнулся, распространяя резкий запах. Фотографии, взятые из космоса, мало соответствовали реальности.

Давным-давно здесь безусловно существовал город. Остатки стен еще поднимались в нескольких местах чащобы, хотя яркие краски и мягкие пастельные тона давно потускнели. Дерн, затягивавший лужайки, не мог справиться с большими каменными плитами, наполовину утопавшими в нем.

К северу от руин обнаружился комплекс из нескольких строений, на первый взгляд казавшихся целыми. Позволяя спутникам все рассмотреть, Дозса изменил нагрузку двигателей, и аппарат завис. Поначалу сооружения казались людям всего лишь причудливой массой, но потом глаза приспособились, обнаруживая их структуру и даже торжественную красу. Слагавшиеся в колонны гексаэдры гармонично переходили друг в друга, окружая центральную башню, сложенную из дуг и спиралей; венчал ее трехмерный золотой игольчатый шар. Между западной и восточной башенками протянулся крытый мостик, изгибавшийся с почему-то уместной здесь элегантностью птичьего крыла.

В двух километрах на север, словно наткнувшись на преграду, дебри расступались, окружая объект, способный служить базой для космических кораблей (для чего же еще?). Впечатляющее зрелище, как раз и заманившее сюда путешественников, предлагало взгляду куда меньше. В основном это была мостовая, отливавшая бирюзой; сторона квадрата почти равнялась четырем километрам. Ее ограждали того же цвета полуцилиндры (ангары, бараки?), их контуры дополнялись входами и локаторами. Над отдаленным концом поля возвышался большой голубиного цвета купол, окруженный пузырями меньшего размера. Над ними поднималась сложная металлическая паутина, вне сомнения связанная с радиопередатчиком и, возможно, с другими приборами. Приглядевшись, они увидели на ровном поле широкие круги, очерченные канавками. Неужели это люки, прикрывающие шахты, в которых отдыхали в безопасности корабли?..

Круги были едва различимы, поскольку весь объект окружило смутное мерцание, полусферой накрывшее поле.

Слезы бежали по щекам Кейтлин.

— Слава Создателю, — вырвалось у нее, — вот еще одна раса в нашей вселенной… она думает, познает, и… жива.

— Что? — рассеянно осведомился Руэда. Он пытался связаться с «Чинуком», который должен был уже выйти на синхронную орбиту. — Что ты имеешь в виду?

— Разве это неясно, парень? Вся планета разрушена, города пали, а здесь дома реставрированы в древнем стиле, погляди, ведь порт перед нами принадлежит к совсем другому архитектурному стилю. Кто, кроме самих пандорян, станет возвращаться назад, чтобы возвести подобный мемориал после того, как они перебрались через Ворота в более молодой мир?

Она высказалась по-английски. Бродерсен перевел вопрос на испанский, и Фиделио высказал свое мнение.

— Это кажется разумным, брат мой пловец, но некий клык тревожит плоть. Зачем им потребовались такие труды для простого — анг'гк к'храй — удовольствия? Чувства? Да — сентиментальности ради. Запоминающие устройства способны сохранить все воспоминания о материнской планете и голографически воссоздать ее при желании… много точнее, чем несколько ненужных домов на разрушающемся рифе.

Дозса вывел бот из режима зависания и повел его по кругу.

— Я могу ответить, — заметил он, — дома эти нужны. Их посещают.

— Почему ты так решил? — спросил Руэда. — Откуда и какие здесь могут быть посетители? Туристы? Едва ли; не считая этой копии, на всей планете ничего нет, кроме обломков. Фиделио прав; электроника может много точней воспроизвести старую Пандору. Кроме того, их ученые вполне могут приглядывать за происходящим. Но им не нужны столь сложные и громадные установки; я не сомневаюсь в этом, особенно если учитывать, что астронавтическая техника у них по крайней мере равна бетанской, если не выше.

— Только что я предложил несколько соображений по поводу здешнего жизненного цикла, — негромко сказал Фиделио. — Пусть они и разумны, но вполне могут плавать по воде, не пуская корней в истину. Гадать о софонтах, которых мы еще не встретили, просто водоворотная глупость. Возможно, мы никогда не узнаем их, но сейчас можно не сомневаться: нас ждет удивление.

— Жить — значит вечно удивляться, — отвечала Кейтлин. — Как это прекрасно!

— Сейчас не до этого, — перебил ее Бродерсен. — Лучше попробуем связаться с кораблем… Черт побери, Карлос, неужели они уснули на орбите?

Тут словно по приказу на экране появилось худощавое лицо Вейзенберга, замещавшего капитана на борту корабля. Обычное спокойствие оставило его.

— Как вы там? — едва не завопил он. — Все в порядке? Вейзенберг чуточку расслабился, лишь услыхав ответ и увидев здешние пейзажи в прямом показе и записи. Погруженная в голотевтику Джоэль восприняла все непосредственно своим умом. Остальные члены экипажа наблюдали, оставаясь на постах.

— Увы, непохоже, чтобы здесь кто-то жил, — проговорил со вздохом Бродерсен. — Ну что же, приступим к исследованиям.

Быть может, нам удастся узнать, когда здесь может появиться корабль, или придумать способ оставить записку, или… не знаю. Вейзенберг нахмурился.

— Кто-то приглядывает за этим местом, — предупредил он. — Или хотя бы что-то, иначе поле давно затянула бы пыль и на нем выросли бы кусты, а животные наложили бы куч. Будьте осторожны.

— Правильно. Итак, будем наготове. Ждите очередного интригующего сообщения.

После обсуждения на борту «Вилливо» развернулся и приблизился к базе сверху. В каждом крыле бота были установлены пулеметы. Дозса дал очередь, не собираясь кого-нибудь поразить или разгневать, просто чтобы прозондировать среду над комплексом. Руэда проследил за показаниями, а Бродерсен перенастроил камеру на замедленное воспроизведение с увеличением.

Пули поразили прозрачный полог. Трассеры, оставив огненные хвосты, разлетелись в разные стороны. Взвыв двигателями под управлением Дозсы, кораблик торопливо направился к чистому небу. Все молчали, пока не рассмотрели запись Бродерсена. Прежде чем отлететь, все пули проникли вглубь на несколько сантиметров и лишь потом отразились, расплющенные ударом.

— Хо-ха, — пробормотал Дэн, — и мы едва ли не влетели прямо туда… Фиделио, ты представляешь, что это такое?

Бетанин отвечал неописуемым жестом:

— Возможно, гиперзвуковые волны сверхвысокой амплитуды, с помощью гетеродина образующие квазитвердую оболочку. Или более тонкое и эффективное поле, неизвестное моему народу. Корабли Пандоры, опускаясь, должны излучить сигнал, выключающий его, и я не сомневаюсь в том, что мы не сумеем подобрать его методом проб и ошибок.

— Я тоже. Что будем делать дальше?

Вопрос Бродерсена был чисто риторическим. С самого начала они намеревались выйти на поверхность планеты — более того, решились на это медленно и осторожно. Дозса повел шлюпку вниз. Прогалина, находившаяся в лесу между базой и красивым сооружением, предлагала удобное место для вертикальной посадки и взлета. Дозса спускался сверхосторожно, напрягая реактивные двигатели. Ближнее обследование показало, что грунт выдержит давление аппарата. Тем не менее пилот убрал колеса и выставил полозья, чтобы взлететь при первых признаках опасности.

«Вилливо» остановился твердо и ровно. Умолк рев двигателей, и тишина зазвенела в ушах. Потом захлопало и зашипело; клапаны выпустили воздух, чтобы уравнять давление в боте и за бортом. Экипаж отстегнулся. Кейтлин требовательно поцеловала Бродерсена.

— Ну, — сказал он, обменявшись рукопожатиями со всеми вокруг, — собираемся. Держите оружие наготове. — Прихватив автоматическую винтовку, он пробрался мимо сидений в кабине и по лестнице в дне корабля спустился к шлюзу. И опустился в него, словно рассчитывая погрузиться в яд, что действительно могло случиться, вне зависимости от показаний спектроскопов.

Впрочем, он не ожидал этого: Сисяо Юань скончался на Бете, вдохнув смертельную дозу ядовитого газа в результате самого невероятного стечения обстоятельств, не имевшего прецедентов в собственном опыте бетан. Еще сложнее было подхватить местную инфекцию: грибковую, микробную, вирусную… учитывая, что две самых сходных биологии из всех известных Фиделио основывали наследственность на совершенно разных нуклеотидах. Обычно экспедиции бетан все же действовали с гораздо большей осторожностью; высылали машины с дистанционным управлением для сбора образцов, после чего анализировали их в герметичной камере, и только потом наружу выходил первый член экипажа, которого потом на всякий случай даже подвергали карантину. Впрочем, для этого на «Чинуке» не хватало людей. Посему шкипер удостоился почетного права исполнить обязанность морской свинки.

Выбравшись из люка, он сошел на землю словно во сне. «Это я, старина Дэн Бродерсен, первым из всех людей ступил на почву нового мира». Чуть ли не с головокружением Бродерсен нагнулся, чтобы прикоснуться к почве, взять щепоть и растереть на ладони. Теплая и сухая, она припахивала древесным углем.

И сразу же на него обрушилась жара как в пустыне Сахара. Просушенный воздух колол ноздри, губы и кожу, высасывая из них влагу. Разреженность атмосферы притупляла слух, однако ветер громко шумел, перебирал ветви, заставляя их качаться и шелестеть. Бродерсену подумалось, что так дует из печи. Пахло смолой.

Он огляделся. Здесь, снаружи, зеленое солнце куда сильнее преобразило цвета, чем он ожидал. Изменился упругий темно-красный дерн, мрачные стволы, поднимавшиеся на три-четыре человеческих роста и там разветвлявшиеся; глубокие тени за ними, где кусты слюдяными блестками отражали лучи солнца; кожа на тыльной стороне его собственной руки. Задумчивое небо отливало тирским пурпуром. Дюжина крылатых существ, взмахивая бронзовыми крыльями, пересекла прогалину. Вернулись москиты, которых нельзя было назвать насекомыми, отогнанными шумом посадки.

— Дэн, драгоценный мой, как дела? — походная рация донесла до него тревожный голос Кейтлин.

— Прекрасно, — отвечал он. — Честно. Успокойся. Сядь, вспомни наши представления об осторожности и подожди, пока я не удостоверюсь.

«Но как можно увериться, — подумал он. — Подобного не может быть. Возможно, в это самое мгновение я вдыхаю смерть». Тут Бродерсен обнаружил, что при всей своей маловероятности идея эта не тревожит его. «Тогда почему я опасаюсь пустить сюда Пиджин? Я не смогу отложить надолго этот миг».

Оглядевшись, он сделал несколько шагов и обнаружил, что теперь весит несколько больше: тяготение Пандоры превосходило земное на несколько процентов. К поваленному бревну жалось животное размером с кошку, и Бродерсен замер на месте. Бесхвостое и безволосое четвероногое покрывала иссиня-черная блестящая кожа, трехглазая голова — третий был на затылке — заканчивалась клювом, вдоль спины протянулся гребень. В свой черед заметив Бродерсена, создание сложило плавник и направилось прочь.

— Слишком быстро передвигается для рептилии и прочих низших созданий, — заключил Бродерсен переданное по радио описание. — Эквивалент земного млекопитающего? Едва ли, однако уверен, что заметил его лишь потому, что мои очертания и запахпоказались ему совершенно незнакомыми. Отсюда следует, что здесь доминируют животные с четырьмя конечностями, тремя глазами и клювом. Парус — это охлаждающее устройство, в нем может располагаться и сенсорный орган.

Наконец чудо, воплотившееся в этом зверьке, дошло до его ума. Вся эволюция, целостный лик самой жизни! И Айра Квик желал, чтобы человечество вовек зачахло в своем социологическом стойле!

Бродерсен отправился дальше. Прошел некоторое расстояние по прогалине и остановился снова. На этот раз он увидел след.

Подлесок был редок и не мог представить реального препятствия. И все же в лес убегала метровая полоска утоптанного суглинка. Насколько он мог судить, она шла прямо к зданиям, являвшимся его следующей целью. Палимый ветром, Бродерсен задумался, прежде чем продолжить движение. На противоположном краю прогалины он обнаружил ту же тропу, не сворачивая исчезавшую в чаще.

Ни на Земле, ни на Деметре животные не оставляют подобных троп. В ответ на прямой вопрос Фиделио ответил, что и на Бете дело обстоит точно так же. Ну что ж, на Пандоре могло быть иначе.

* * *

Бродерсен возглавил идущих, за ним в индейском походном порядке на тропе следовали Кейтлин, Дозса и Фиделио. Отряд был снабжен оружием, переносными рациями, фляжками, к которым все часто прикладывались, и легкими рюкзаками с разнообразным снаряжением. Воплощавший в себе логически обоснованный выбор, Руэда остался в кораблике, он отчаянно протестовал, но кто-то должен был оставаться у пульта, и его персона наилучшим образом отвечала требованиям. Если не считать стонов ветра и редкого скрипа, в лесу было тихо. «Деревья» — более напоминавшие гигантские суккуленты различных видов — и «тростники» росли поодаль друг от друга, должно быть в связи с недостатком воды, но их широко распростертые листья образовывали достаточно плотную крышу, и тени, прерываемые зелеными прогалинами, сделали окрестности более прохладными, чем на открытом месте. Люди то и дело замечали какое-нибудь торопившееся мимо создание, порхавшее или жужжавшее; однажды им удалось заметить вдали животное величиной с пони, также с вертикальным гребнем на спине, но, в общем, лес не изобиловал живностью.

— Жизнь плывет вверх по течению, изнемогает и тонет, — принялся рассуждать вслух Фиделио. — Когда солнце Пандоры начало предавать свою планету, высшие виды животных, должно быть, вымерли, если только разумные не прихватили их представителей с собой на новое место. Здесь выжили только небольшие, более примитивные существа. Эволюция началась заново. За последующие несколько миллионов лет солнце разогрелось не слишком сильно. — Он опустил усы в знак сожаления или боли. — Но потом оно снова опалит планету. Новое вымирание, новая гонка, потом все снова и снова, и каждый вид все слабей и слабей. И так до конца. Когда же Пандора полностью лишится жизни? Быть может, через миллиард лет.

«Миллиард лет, — думал Бродерсен на ходу. — Чтобы сосчитать до миллиарда, называя четыре числа в секунду, — он извлек мини-компьютер, — уйдет почти восемь лет. Миллиард полноценных лет… сколь упорно защищает жизнь свой арьергард в борьбе с неумолимыми Норнами».

Впрочем, а с кем же еще на самом деле сражается всякая раса?

Прогулка оказалась недолгой, хотя полдню предстояло длиться еще несколько земных дней. Лиственный полог окончился, и, очутившись под медным небом, они увидели перед собой дома неизведанные.

Подножия их заросли дерном, из которого поднимались кусты и юные деревца. Подобные утесам радужные стены были отвесны и уже вверху в сложном переплетении отступали, прикрывались колоннами. Ни одна дверь или окна не нарушали гладкую поверхность. Во двор можно было пройти, и Бродерсен повел свой отряд через портал. Природа стремилась вернуться и сюда. Корни еще не вспороли мостовую и бордюры, но низкая растительность уже жалась по занесенным пылью углам и тянула ростки вверх по пилястрам. Из галереи вверху вылетело крылатое создание, не из гнезда ли?

Но пришельцы не обратили на него внимания. Посреди двора стояла пара статуй.

Стоявшие на камне фигуры были изваяны из того же самого прочного материала, что и фасады. Реалистические подробности заставили предполагать в изображениях портретное сходство. Рост существа раза в два превышал человеческий — скульптор мог таким образом подчеркнуть их величие, — но Бродерсен усмотрел в этом истину. Нагота свидетельствовала об их двуполости (вероятной, сказал Фиделио, и Бродерсен вспомнил описание пластины, прикрепленной к первым станциям, посланным за пределы Солнечной системы).

Коренастые, длиннорукие, коротконогие, короткохвостые и двуногие, с тремя глазами на плоских, лишенных клюва лицах. Синие тела покрывали не волосы, не щетина, не чешуя и не перья… описание их внешности можно было продолжить и дальше.

Один из них в четырехпалых руках держал молоток и несомненный топор дровосека. Другой — кусок шкуры или ткани, на которой были изображены пиктограммы (иероглифы или…). Но позы совершенно чуждых людям созданий говорили о покое.

После долгого молчания Кейтлин пробормотала:

— Благословение вам, люди Пандоры.

— А не могут ли они быть Иными? — спросил Дозса приглушенным тоном.

Бродерсен качнул головой.

— Едва ли, — отвечал он. — Иные сооружали машины весом с луну из звездного вещества, чтобы пересекать вселенную, пространство и время. Они не занимаются подобными пустяками.

— А если пандоряне — ученики Иных? — предположила Кейтлин. Дозса придерживался прагматического подхода:

— Вы считаете, что это пандоряне? Откуда нам знать?

— Я думаю, так и должно быть, — отвечал Фиделио. — У этих существ четыре конечности и три глаза. Спинной плавник, клюв вместо челюстей, вне сомнения, возникли позже и восходят к примитивным животным, от которых произошли высшие формы нынешней эпохи.

«Если люди оставят Землю или вымрут все плацентарные млекопитающие, через многие века могут возникнуть новые виды, и предком их будет утконос, или ящерица, или червь», — подумал Бродерсен.

— Ну что ж, давайте оглядимся.

Конечно, в здание должен был вести какой-нибудь вход, но пришельцы не смогли его обнаружить.

— Итак, они время от времени возвращаются сюда и очищают двор от растительности, — утвердительно сказал Бродерсен. — Иначе он давно бы зарос.

— Но как часто? — поинтересовался Дозса.

— Чтобы определить это, — проговорил Фиделио, — нам нужно знать скорость роста этих растений, — а на это уйдет год или два. Но и тогда, в лучшем случае, мы будем располагать лишь оценкой. Десять лет? Двадцать? Вы можете здесь остановиться, гравитация подходит для ваших тел, но, на мой взгляд, едва ли вы сумеете жить здесь под открытым небом.

Кейтлин вздрогнула и обняла Фиделио. У него впереди был только год.

Ответив ей коротким жестом, он любопытствовал, подергивая хвостом и шевеля усами.

— Угу, — отвечал медленно Бродерсен. — Это непрактично. По-моему, мы можем оставить возле этих фигур послание — гравировку на нержавеющей стали. Знаки должны гласить… о… ну скажем: «Мы потерялись, планируем идти от ворот к воротам, следуя такой-то схеме, и просим отыскать нас».

— Но обратят ли они внимание? — усомнился Дозса.

— А ты на их месте? — отвечала Кейтлин. Он кивнул.

— Но как мы можем добиться, чтобы они поняли нас? — спросила она Фиделио.

— Не могу поймать даже самой малейшей идеи, — признал тот. — Через восемь лет непосредственных взаимоотношений с вашей экспедицией мы сумели достичь некоторого взаимопонимания. К тому же получается, что наши расы похожи друг на друга в большей степени, чем все остальные.

Он уселся назад на хвост и ноги, — длинный и изящный красного дерева силуэт средь цветастых раскаленных стен. Когти и перепонки верхней конечности прикрывали нос, пальцы нижних были скрещены.

— Нет, — сказал он наконец, со скрипом присвистывая испанские слова, быть может, ранившие его горло. — Я ничего не чувствую. Вспомните, если продолжать так, в конце концов можно вылететь в пустоту. И пандоряне не Иные. Быть может, они и знают Иных — но это не обязательно: почему их познания должны превосходить познания вашей или моей рас? Потом, даже если они смогут понять вашу просьбу, зачем им посылать экипаж по вашему следу, навстречу тем же опасностям. Кейтлин, самка любви, ты приказала бы это?

Она молчала.

Чуть помедлив, Фиделио сказал:

— Что касается меня, — я очень хочу поплавать со школой. Вы можете побыть здесь, пока не закончатся припасы, надеясь на помощь. Но я советую, пусть и ошибочно, искать дальше. Решайте сами, друзья мои.

— Нет, — вырвалось у Кейтлин на английском. — Нельзя позволять ему, морскому созданию, гибнуть в такой суши. Если он не сможет вернуться к своему морю, пусть по крайней мере увидит звезды.

Бродерсен печально улыбнулся и положил ладонь на ее плечо.

— Ты слишком торопишься, милая, — укорил он. — Я сам хотел сказать эти слова.

Более здесь нечего было делать, а жара уже угнетала. Если не позаботиться о себе, скоро придет и солнечный ожог, более торопливый и жестокий, чем на Земле.

— Ну что ж, заканчиваем поиски, — сказал Бродерсен Руэду по радио, — отдохнем несколько часов в лодке, — не выключай кондиционер, слышишь меня? — и придумаем, что делать дальше. Быть может, обойдем еще раз место посадки… или соорудим лестницу, чтобы добраться до арок наверху. Или же решим стартовать, хотя я лично возражаю. В любом случае мы скоро будем.

— Я приготовлю вам поесть, — пообещал Руэда.

Отряд вышел из ворот, уже не придерживаясь какого-нибудь порядка, люди направились в редкие заросли, располагавшиеся перед девственной рощей. Зеленое солнце пекло и жгло, гудел ветер.

Фиделио громко вскрикнул. Никогда еще не слыхали люди такого удивления и муки в голосе бетанина.

Тут Бродерсен увидел летящие из леса древки: толстые, короткие, с оперением и трехзубыми металлическими наконечниками.

— Ложись! — взревел он и сам припал к земле. Поливая лес, рявкнул его автомат, сбивая пулями сучья с вдруг сделавшихся кошмарными стволов.

Раздался дикий вопль, из засады выпрыгнула пара созданий. Потом Бродерсен узнает, что Кейтлин успела снять их своей камерой. Но в тот момент ему было не до этого. Он видел их очень отчетливо и не забудет до конца жизни.

Худощавые двуногие создания едва ли доходили ему до плеча… три глаза и клюв, на руках три равномерно расставленных пальца, ноги напоминали копыта, на спине поднимался плавник, бурая кожа. На обоих короткие брюки, у пояса нож и томагавк. Один сжимал нечто вроде арбалета, другой был ранен, и черная кровь текла по руке.

Не нападая, они бросились прочь и с криками исчезли в лесу. Бродерсен выстрелил в сторону ближайшего.

— Не надо! — выкрикнула Кейтлин. — Они испуганы, они бегут… Дэн, они же разумны!

Он позволил им уйти, но еще раз окатил лес очередью. Дозса присоединился к нему: в засаде явно участвовало не двое дикарей.

Однако отпора не было. «Мы испугали их, — решил Бродерсен. — Побежавшие ударились в панику. Быть может, я подранил нескольких. Будем надеяться, что так».

Он отпустил спусковой крючок. И сразу навалилось оглушительное молчание, лишь усугубленное голосом ветра. Бродерсен поднялся и огляделся и, не видя опасности, приказал:

— Стеф, твой караул. Стреляй при первом движении.

Сам он направился к Фиделио. Бетанин лежал в луже крови, оказавшейся пурпурной. Она толчками выливалась из раны, нанесенной стрелой, угодившей между нижней и верхней конечностями. Кровь забрызгала Кейтлин, пытавшуюся остановить ее.

Она поглядела на подошедшего Бродерсена.

— Бесполезно, — сказала она сухо. — У меня нет ни инструментов, ни знаний, ни времени. Задета главная артерия, жизненно важные органы… — поток ослабевал вместе с отрывистым дыханием Фиделио, уступавшего в борьбе за жизнь.

Кейтлин положила его голову к себе на колени Синие глаза обратились к ней.

— Фиделио, — сказала она по-испански, — ты слышишь меня?

— Si, — прозвучал слабый ответ.

— Фиделио, мы вернемся домой. Мы поможем твоему народу узнать все, что ему нужно. И научим любви, хотя, по-моему, скорей это вам подобает учить нас, — Gracias, — едва расслышал Бродерсен.

Кейтлин погладила мохнатую руку инопланетянина и тихо-тихо запела:

Спи, моя крошка, красная пчелка сквозь сумрак жужжит во мгле.

Эобкейл из серой скалы вышел весь мир утопить во тьме.

Она напевала ее детям Бродерсена, древнюю колыбельную матушки Гартан. Звучала прекрасная мелодия.

Alend van och, дитя мое, счастье, сердечко мое,

Заснет очаг, и сверчок для тебя поет.

Оставив их вдвоем, Бродерсен со всеми подобающими предосторожностями отправился обследовать чащу. Он не обнаружил ни убитых, ни раненых, хотя влажные белые пятна свидетельствовали, что он не промахнулся. Наверное, туземцы унесли своих раненых с собой. Подобрав для исследования брошенное оружие, он возвратился, К этому времени Фиделио уже не стало.

Доложив о событиях потрясенному Руэде, Бродерсен приказал:

— Нет, оставайся на месте, здесь слишком тесно для безопасной посадки, тем более что тебе придется управлять лодкой в одиночестве. Ты находишься в безопасном положении. Но если будут сомнения, взлетай! «Вилливо» слишком нужен всем остальным, чтобы беспокоиться о наших жизнях.

И, выслушав протест, добавил:

— Заткнись, мистер, и выполняй приказ. Он повернулся к Кейтлин и Дозсе:

— О'кей, стартуем. Ты в середине, Пиджин. Идем внимательно, стреляем при первом подозрении. А потом остаемся на борту шлюпки, пока «Чинук» не будет готов принять нас.

Кейтлин безмолвно указала на тело, лежащее возле ног. Он качнул головой:

— Нет. Мы не можем взять его; что тогда будем делать, если попадем в засаду на обратном пути. Но и потом я не стану организовывать вылазку, чтобы забрать тело. Очень хотелось бы это сделать, но… А как бы ты сама отнеслась к тому, что твои друзья будут рисковать жизнями, спасая твой труп? Фиделио уж точно не захотел бы этого.

— Пошли.

Глава 35

Готовясь к новому прыжку, космический корабль уносился от планеты в сторону Т-машины. После еды в первую вечернюю вахту кают-компания опустела: никто не хотел смотреть на Пандору с ее зеленым солнцем и не признавался в слабости, предлагая выключить видеоэкраны.

Бродерсен и Кейтлин опустили кровать — иначе они просто не могли сесть рядом — и привалились к переборкам, опираясь на подушки. Оба надели пижамы — что случалось крайне редко. Покоившиеся рядом руки соприкасались.

Жидкость в бокале Бродерсена ходила ходуном. Приложившись в этому дымному огню, — отпив и еще раз, — он заметил, что к рукам его возвращается уверенность.

— О Боже, Пиджин, о Боже, — простонал он, — я опять потерял члена своего экипажа. Я виноват.

— Что тут можно было сделать, мой дорогой, — отвечала она. — Никто не винит тебя.

— Кроме меня самого!

Позволив ему с полминуты посидеть, уставясь в пространство и глотая воздух, Кейтлин отставила свой бокал на боковую полку и, взяв за подбородок, повернула голову к себе.

— Вот что, Дэниэл Бродерсен, довольно, — отрезала она. — Ты жалеешь себя самого, а это самая низменная из эмоций.

Встретив суровый взгляд, брошенный из-под шапки распущенных бронзовых волос, он судорожно глотнул и кивнул:

— Да, ты права, прости меня. Конечно же, потрясение было сильным, но мне следовало принять его, как подобает мужчине.

Она обняла его за плечо.

— Драгоценнейший мой, не мучай этим себя. На тебя легла тяжесть, от которой теперь наконец можно избавиться. — Кейтлин поцеловала его — на этот раз скорее ласково, чем страстно.

Когда оба притихли, она вздохнула:

— По правде сказать, я не слишком волновалась за тебя. Вот Фил Вейзенберг в куда худшем состоянии.

— Ха! Да, он пропустил обед… такое несчастье у кого угодно отобьет аппетит.

Кейтлин прикусила губу.

— Ты не слыхал, каким голосом он говорил мне, что не придет к столу. Еще ты не видел его, когда мы высаживались и потом, когда готовились к старту… Нет, ты видел его, но не видал, не замечал. Он держался как спокойный, эффективный и вежливый робот.

Бродерсен нахмурился:

— Плохие новости. Кейтлин стиснула его руку.

— Не надо только беспокоиться о нем, сердце мое. Я посмотрю, что можно сделать. Я знаю, что вы — старые друзья, но мне кажется — он не откроется перед тобой, чтобы не добавлять лишней тяжести. Со мной ему будет легче.

— М-м-м; ты наделена этим даром… Ну хорошо. — Бродерсен выпил и вдруг охрипшим голосом бросил:

— Хотелось бы знать, почему эти черти набросились на нас.

Кейтлин помедлила, подбирая слова.

— Они не черти, Дэн, — отвечала она мягким голосом. — Они — разумные создания, подобные нам с тобой; охотники, чьих редких жилищ мы не могли видеть сверху. Наши собственные предки были такими же, и не столь уж давно. Как я рада тому, что мы, похоже, никого не убили.

— После того, что они натворили?

— Подумай сам. Кто они? Раса, возникшая из низших животных за последние несколько миллионов лет, когда солнце стало гаснуть.

— Ну, это очевидно.

— Думай дальше, Дэн. Прежняя разумная раса переселилась на другую планету. Должно быть, они заглядывают сюда — из почтения или скорбного любопытства. Но зачем им устраивать эту бузу, содержать флотилию кораблей, заново возводить эти старинные здания, ставить собственные изваяния? Только затем, чтобы помочь своим наследникам смягчить самые жуткие ужасы здешней жизни. Дать новому народу полезные вещи — скажем, кованные из железа наконечники стрел для охоты, — но понемногу, не часто — раз в столетие, может быть; чтобы здешний народ научился употреблять эти предметы во благо себе, а не злоупотреблять ими… — Кейтлин прикрыла ладонью рот Бродерсена. — Тихо, макушла, позволь мне закончить. На мой взгляд, старшие направляют все развитие юной культуры, всех различных культур, которые могут существовать на бедной Пандоре. Наверно, руководство осуществляется еще более медленно и осторожно — чтобы природный дух и гений этой расы не засох преждевременно, а процветал. Это объясняет появление изваяний: они напоминают об учителях, которые вернутся через несколько поколений и вновь откроют свои школы; учителях, которые, на мой взгляд, делают все, чтобы не превратиться в богов. Ну а потом, задолго до того как эта планета окончательно испечется, новая цивилизация созреет и сумеет отправиться к звездам.

Улыбнувшись, Кейтлин отпила из бокала и прикоснулась губами к щеке Бродерсена.

— Разве идея моя неразумна, дорогой мой? — спросила она.

— Что ж… нам остается только гадать, — он шумно поставил бокал на полку со своей стороны. — Но какого черта они в нас стреляли?

— Откуда им знать, кто мы? Никто из нас не напоминал учителей. Мы могли показаться им демонами, вторгшимися в священнейшее из святилищ. Или угодили сразу в две новых разновидности зверя — в смертельно опасных и мясных. Фиделио говорил, что сейчас они делают припасы перед суровой зимой, — для подруг, детей, всех, о ком заботятся. Он мог бы погибнуть в Колесе — от злых рук. Но здесь смерть ему принесла ошибка, порожденная в конечном счете любовью.

— Мы не предвидели этого. Вселенная застала нас врасплох.

— Так будет всегда, Дэн, и ты знаешь это.

Он нервно кивнул, осушил бокал, поставил его и повернулся к ней:

— Пиджин, твои слова заставляют мир вновь мне казаться хорошим.

Они прижались друг к другу — и более ничего. Почувствовав, что напряжение оставило Дэна, Кейтлин уложила его на спину. Он закрыл глаза. Она поцеловала его. Дэн улыбнулся, и она прижалась к нему. Скоро он уснул.

Потом Кейтлин выпила немного виски. Поднялась и стала расхаживать босиком у кровати; пальцы крепко сжаты, на лице не утихающая скорбь. Наконец, поглядев на капитана, она убедилась, что тот крепко заснул, отправилась к приватному интеркому и набрала номер.

Из приемника донесся голос Вейзенберга:

— Да?

— Надеюсь, что не разбудила тебя, — сказала она.

— О нет. Сейчас еще не поздно. — Так могла бы говорить и машина. — В чем дело, Кейтлин?

— Мне бы хотелось переговорить с тобой, если ты не против. Он помедлил.

— Это срочно? Я устал, повеселить тебя не сумею.

— Какое к черту веселье? Оно не входит в перечень твоих обязанностей. Просто мне нужно переговорить с тобой. Ты выставишь меня сразу, как только захочешь.

— Ну, если ты настаиваешь…

— Спасибо тебе, Фил, дорогой. Я буду у тебя через два квантовых перехода.

Выходя, она коротко улыбнулась спящему Бродерсену. В коридоре она столкнулась с Лейно. Взлохмаченный и неряшливый, он шел, дымил марихуаной.

— Добрый вечер, — сказала она.

Тот охватил взглядом ее фигуру. «Пожалуй, пижама действительно тонковата».

— Куда ты направляешься? — спросил он.

— У меня неотложное дело, Мартти, прости. — Кейтлин прошла мимо него. Лейно приподнял было руку, чтобы остановить ее, но тут же опустил. Она подошла к двери Вейзенберга и вошла внутрь. Он это видел.

Заперев за собой, Кейтлин чуточку помедлила. Комнату освещала единственная флюоролампа, светившая на нижнем пределе накала. Погашен был и видеоэкран, способный отразить большую часть знаний человечества. Вейзенберг сгорбился в темноте, свесив руки по бокам кресла, опустив подбородок на грудь.

Голову он поднимал буквально в несколько приемов.

— Привет. Хочешь чего-нибудь?

— Ага, но крепкого не надо. Не вставай, Фил. — Она взяла кресло и пододвинула его, так, чтобы сесть напротив инженера.

Вейзенберг опустил глаза.

— Прости, но я ведь предупреждал тебя о том, что устал.

— Устав по-настоящему, ты бы сейчас храпел, — она наклонилась вперед и взяла его руки в свои; теплота соприкоснулась с холодом.

— Что случилось?

Он выдавливал из себя буквально по слову:

— Разве ты не скорбишь о погибшем Фиделио?

— Скорбишь — это слишком слабо сказано.

— Ну тогда считай, что я… оплакиваю нашего второго спутника. — Вейзенберг чуточку поежился. — И не хочу, чтобы ты поднимала из-за этого шум. Просто у меня нет твоей способности… — он умолк.

— Какой способности? — спросила Кейтлин мягким, но требующим ответа голосом.

Он глотнул.

— Прошу… пойми меня правильно… не хочу оскорбить тебя, я не думаю, что ты… воспринимаешь… не так глубоко… быть может, и глубже… но у тебя есть… твой дар… ты придумываешь песни и… изгоняешь ими… самую худшую боль… как это было на похоронах Сергея… так? — Он глотнул. — Я хотел бы услышать ту песню снова. Это поможет.

— Нет, Фил, — сказала она. — Я не буду оплакивать Фиделио. Вздрогнув, он поглядел на нее.

— И это правильно, понимаешь, — объяснила она. — На самом деле я не знала его. И никто из нас, кроме летавших на «Эмиссаре». Из них ближе всех была к нему Джоэль Кай, но сколько она знала на самом деле? И что могу рассказать о нем я? Лишь часть событий. И ничего, что касается именно его. Фиделио достоин большего, чем поверхностная песня.

— Я не вполне понимаю тебя. Губы Кейтлин дрогнули.

— Ну что ж, ты не бард. А мы странные люди.

Опустив его руки и пристально глядя прямо в глаза, она откинулась назад и сказала:

— Подумай вот о чем. Ты не дрогнул, когда из жизни ушел Сергей, а ведь он давно стал твоим товарищем и был человеком — существом тебе вполне понятным. Честь и память Фиделио, но мы не были близки с ним. Это вещь немыслимая, и он тоже не был близок нам. Да, мы можем оплакать его, — я воспользуюсь твоим словом, Фил. Но не стоит горевать, вот что я хочу сказать тебе.

Он вздрогнул и поджал губы.

— Полегче, дорогой, полегче, — сказала она. — Чего бояться? И стесняться тоже? Сегодня в тебе что-то надломилось, и я, кажется, знаю, что именно.

Тоненькое облачко гнева окутало его.

— Видишь ли, возможно, ты хочешь хорошего, но у меня нет сил на светские разговоры. Прости меня, но я хотел бы лечь.

Она подняла ладони и усмехнулась:

— Прошу вас пользоваться языком моей профессии, Филипп Вейзенберг. Я занимаюсь не светскими разговорами. Я просто хотела сказать, что знаю причину твоей беды, и она делает тебе честь.

Пытаясь возразить, Вейзенберг открыл было рот и осекся. Кейтлин продолжала говорить самым серьезным тоном, вновь взяв его за руки:

— Теперь, когда Пандора подвела нас — и самым мрачным образом, — когда нам снова приходится продолжать свою дикую охоту, вдруг оказалось, что ты более не способен на это. А ты был нашей башней, опорой… силой — ровной, спокойной, более надежной, чем даже Дэн. Быть может, никто не плакал у тебя на плече и не плачет, хотя меня не удивит, если это окажется иначе — но ты был полон отваги и здравого смысла, что помогало нам превыше всякой меры. Ты никогда не занимал уверенности у нас. А сам наделял ею очень ненавязчиво.

— Ну а кто давал тебе?

— Но теперь, когда надежда вновь увидеть столь дорогих тебе родных оставила тебя…

Кейтлин поднялась и склонилась над Вейзенбергом, обняв его за плечи. Тот напрягся и попытался сбросить ее руки. Она не уступила. Локоны ее рассыпались по его белой форменной куртке.

И вдруг он рывком обнял ее, припал лицом к мягкой груди и зарыдал.

— Сара, Сара! — Плавным движением она скользнула ему на колени и обняла его, не дрогнув, когда объятия его сделались слишком крепкими.

Он позволил себе слабость лишь на пару минут, а потом вновь обрел контроль.

— Прости, Кейтлин… я не хотел…

— Тихо, — она припала к нему. — Мужчине дозволительно плакать. Плакал Ахиллес, плакал Кухулин.

— Я… знаю… но… об-обстоятельства… подрывают бодрость духа.

— Ну что ж, Филипп, мы здесь вдвоем, и я никому не скажу. Сегодня мы вместе, я слушаю тебя.

Она слушала его рассказ о жене, детях и внуках, потом, почувствовав, что ноги онемели, опустилась на койку, чтобы быть рядом. А потом, когда голова его вновь поникла, раздела его и уложила.

Он смущенно поблагодарил. Она рассмеялась и, прикрыв локтем глаза, обещала:

— Не буду подглядывать. Скажешь мне, когда будешь готов, я хочу убедиться, что ты заснул.

Вейзенберг выполнил ее желание. Она подоткнула вокруг него одеяло, села рядом на постель, позволила выговориться. И сама поделилась своими догадками о пандорянах. Он нашел их утешительными.

И все же он не смог уснуть. Чуть придремал, но сразу проснулся с криком.

— Я могла бы предложить тебе выпить микстуру или пилюлю, — сказала она наконец, — но в таком состоянии они не подойдут. — Припав к нему, Кейтлин скользнула под одеяло.

— Эй! — воскликнул он, когда ее ладони прикоснулись к его груди. — Подожди! Что ты делаешь?

— Фил, сейчас тебе нужно, чтобы тебя обняли и поцеловали. Разве твоей Саре сейчас не все равно?

— Ах, ах… нет, не… — он скривился. — Я стар и жутко устал.

— Я ничего не хочу от тебя; пойми, что ты не одинок. — Она щелкнула выключателем, погасив свет. А потом долго ласкала его и нашептывала, словно мать над ребенком.

Наконец Вейзенберг спокойно задышал. Она осторожно попыталась освободиться. Но руки его не ослабли, и она опустилась назад.

— Кейтлин, — прошептал он, наполовину погруженный в дрему. А потом она неторопливо и нежно его любила. После нескольких ласковых слов он уснул.

Кейтлин закрыла за собой дверь и повернула к каюте капитана, когда Лейно появился из-за изгиба коридора, шумно и неровно ступая в холодном безмолвии. Заметив ее, он остановился, подбоченившись, дымя сигаретой.

— Ну, — сказал он, — второй раз добрый вечер. Значит, развлекаемся сегодня, миз Малрайен, так, по-моему?

— И да и нет, — отвечала она ровным голосом. — У нас с Филом было важное дело.

Лейно поднял брови. Глаза его охватили ее тонкую фигуру и взлохмаченную голову. В месте, где сходились бедра, расплывалось влажное пятно.

— Вижу, — сказал он. — И о чем же вы говорили?

— Мартти, дорогой, ты ведь понимаешь, что об этом лучше не спрашивать. Нам ведь и так негде уединиться. Или это заговорила в тебе травка? Сколько ты уже выкурил? Ты все это время расхаживаешь по этому кругу.

Он взвился:

— Не зови меня дорогим!

— Неужели я должна звать тебя врагом? — Кейтлин шагнула к нему. Мартти отшатнулся, словно бы намереваясь отступить, сохраняя в целостности свой личный мирок. Но не смог этого сделать. Она обвила рукой его шею, положив ладонь на затылок. Зеленые глаза впились в молодого человека:

— Ты тоже получил слишком тяжелый удар. И ты пытаешься восстановить равновесие, разве не так? Но делаешь это не правильно, травка только ухудшит твое состояние.

Он оскалился:

— А что ты хочешь предложить?

Она посмотрела на него мгновение, прежде чем улыбнуться.

— Ну, — отвечала она гортанно, — …он работает.

Мартти глядел на нее. Колени Кейтлин дрогнули, когда она положила руку ему на грудь.

— Мы с тобой не закончили дело, Мартти, — сказала она. Тот попытался отодвинуться, но она не выпускала его.

— В последнее время ты часто перенапрягался, — продолжала она. — Наверно, ты не представляешь, что такое часто случается. Тогда ты не позволил мне помочь, хотя я хотела это сделать. Но я с тех пор не оставила этого намерения.

— Ты хочешь сказать, что… — он не мог продолжить. Забрав сигарету из его пальцев, Кейтлин выбросила ее на палубу.

— Ковру не будет вреда, а автоуборщик соберет и окурок и пепел. Я же сказала тебе, что ты встал не на тот путь, дорогой Мартти.

Он прижал ее к себе.

А потом в своей каюте он лежал довольный и ошеломленный. Пошевелившись, Кейтлин спросила:

— Ну, теперь видишь, что я права?

— Права, — пробормотал он. — Действительно, спасибо тебе, Кейтлин. — И с легким усилием, разглядывая сквозь полуприкрытые глаза потолок, заставил себя повторить:

— Спасибо тебе. Боюсь, что я слишком поторопился. Может быть, ты побудешь со мной до утра?

— Согласна, мы девки жадные и бесстыжие, — она поцеловала Лейно.

Немного поспав, они полюбились в третий раз, а потом отдыхали, привалившись к переборке, как недавно сидела она возле Бродерсена. Каюта согрелась и наполнилась животными запахами. Приближалась утренняя вахта.

— А сегодня ты придешь ко мне? — спросил он. — Мне не хотелось стоять на пути Дэна, но, если ты сможешь, будет прекрасно.

— И насколько ты хочешь именно меня? — Она ухмыльнулась. — По-моему, Фрида вполне могла бы удовлетворить тебя.

Мартти обнял ее. В голосе его послышался горский акцент:

— Не хочу я говорить плохого о Фриде, Кейтлин, но ты много красивее, да и живее, впрочем.

— Хорошая, красивая, живая; если это так, я рада.

— Что? — Он повернул голову, чтобы поглядеть на нее.

Кейтлин не отвела глаз:

— Знаешь, я опасалась, что ты влюбился в меня. Это было бы скверно.

Потрясенный, он возразил:

— Это действительно так, Кейтлин!

— Сегодня вечером ты не сказал мне об этом ни слова… пожалуйста, подожди. Дай мне закончить. Я ни в коем случае не задета и не обижена. Подумай, как плохо получится, если каждый мужчина здесь будет желать меня. Я думаю, что мы стали с тобой добрыми друзьями, Мартти, и ценю это. — Она обняла и поцеловала его.

Он почти не реагировал, а когда она отпустила, он поглядел на нее с ужасом.

— Кейтлин, сердечко, я люблю тебя, — выдавил он. — Для меня прекрасней тебя никого нет на свете.

Она села, распрямилась и хлестнула его словами:

— Почему же тогда ты смог сойтись со мной, лишь увидев во мне шлюху?

Он задохнулся. Кейтлин продолжила, словно кинжалом ткнув пальцем в его грудь:

— Слушай меня, Мартти Лейно. И учти: я не стала бы этого делать, не беспокоясь за тебя. Легче отдаться тебе и оставить валяющимся в собственной ограниченности. Так, вне сомнения, окажется легче для нас обоих, пока будет длиться наше путешествие. Но этого может не хватить до нашего маленького судного дня. Мы можем обнаружить путь назад. И в этом случае ты захочешь жениться. Подожди, ты хочешь сказать, что женишься на мне. Предупреждаю тебя, что это невозможно, но так или иначе — безразлично. Тебе нужна жена, которую ты уважаешь, жена, которой ты сможешь гордиться.

«Мартти, неужели ты сможешь быть мужем женщины, которую уважаешь?»

…Потом, когда смолкли крики и боль утихла, они лежали спокойные. Она шептала во впадину между его плечом и шеей:

— Ох, прости меня. Я решила, что это следует сделать — ради тебя самого и лучше всего сейчас; и никто не сумеет сказать этого лучше, чем спутница по кораблю. О, я прекрасно знаю, что укоренившиеся привычки в мышлении нельзя изменить за день. У нас будут недели, месяцы, быть может, годы. Не страшись. Я не буду расспрашивать, как ты относился к своей матери или к сестре, особенно к Лиз. — Он дернулся. — О, дорогой Мартти, я не буду этого делать. Это ненужно и не благородно, как я полагаю. Ты уже сам все знаешь, все знание уже сложилось воедино в твоем мозгу. Нужно только, чтобы оно просочилось в кости. Пойми, мы — женщины, не святые сосуды, навек оскверняемые, когда мы покоряемся той самой частной страсти, которую ты знаешь. Мы в этом едва ли отличаемся от вас, как и вы от нас в своей хрупкости.

— Кейтлин…

— Твоя жена, возможно, решит принадлежать только тебе одному, как пока относилась Лиз к Дэну. В этом нет ничего плохого, если вы оба действительно хотите именно этого. Но у нее есть свое право на все те свободы, что есть у тебя, и если она потребует их, то сделается не меньше, а больше. Да, свобода может принести одиночество, она может сделаться пугающей, поэтому многие отрекаются от нее по собственной или — что действительно скверно — по чьей-то чужой воле. И мне часто кажется, что в ней и кроется вся суть человека. А все остальное может сделать машина или животное. Но свобода принадлежит только нам.

— М-м-м… м-м-м… мы нарушаем ее…

— Конечно. Мы ведь только обезьяны, чьи мозги переросли собственные тела. И если мы когда-нибудь встретим Иных, то, может быть, сумеем хоть на кроху понять, что такое истинная свобода. А пока давай будем достойны ее в меру возможности.

Кейтлин негромко усмехнулась:

— Ой, дай помолюсь, Мартти! Пора готовить завтрак. Но сперва, если ты не устал, что вполне возможно, тут многие бы устали… если ты не устал, я бы хотела тебе кое-что доказать.

Потом оба смеялись, и она сказала:

— Ну что плохого в том, что завтрак однажды задержится на час или два, правильно?..

Все спали. Фрида и Дозса вместе, остальные поодиночке; Бродерсен и Вейзенберг спокойно; Джоэль, приняв снотворное, забылась в тяжелом сне; Руэда крутился под одеялом; Сюзанна с улыбкой — приходившей, уходившей и вновь возвращавшейся. Под управлением роботов «Чинук» приближался к транспортной машине.

Глава 36

Я был сыном Племени, отец мой входил в общество Маиса, как подобает почтенному человеку, ни в коей мере не желающему возвыситься над остальными. И все же в десятом месяце перед моим рождением, в ночь, когда он и сотоварищи в киве благословляли своих мертвых, матери моей приснился странный сон. Ей казалось, словно бы явились качина и лаской увлекли ее в свой прекрасный мир, что под нашим миром. Там она преклонила колени над циновкой и, поддерживаемая сестрами, произвела меня на свет. Мужчины из общества отца — после должного очищения — пляской оградили меня, окурили священным дымом из трубок и помолились.

Не добившись никакого знака, ни доброго, ни плохого, они решили, что я просто новый мальчишка, и показали меня Солнцу. А потом я плакал, ворковал, брыкался, дремал, меня качали руки моих родителей и родни, пил жизнь из грудей моей матери, привязанным к колыбели-доске. Она носила меня на спине, а сама работала на полях, засеянных бобами, тыквами, хлопком. Тогда голова моя была плотно прибинтована к дереву, чтобы череп мой сделался плоским и я стал красивым. Скоро я подрос и перешел под опеку старших детей. Мы играли в счастливые игры, в которые редко вторгались шквалы слез. Но первое, что я помню, — это ворон, кружащий над головой. Я стоял возле края утеса, напротив меня дальняя стена каньона восставала из заросших ивой глубин и, пройдя сквозь кактусы и можжевельник, вставала нагим камнем над яркой и пыльной зеленью; а над синими тенями на бурой скале, среди жары, света, покоя и смолистых ароматов, в небе, безграничном настолько, что взгляд мог затеряться в нем навеки, кружила эта гордая летучая чернота!

Наш пуэбло размещался на уступе, расположенном на половине склона каньона. Высоты давали тень, когда пек летний полдень. Селение наше не было ни большим, ни малым. Помню приятные под рукой грубые сырцевые стены. Внутри дома было сумрачно, но уютно во все времена года. Лестницы соединяли дома, расположенные на разных уровнях, и мы пользовались ими, и уходя на работу, и собираясь в гости. Мы старались держаться вежливо, но я помню много веселья. Поблизости от селения был ключ, но мы спускались по тропе к реке, чтобы половить рыбу, омыть тело или нарвать травы; в жаркую погоду, ища прохладу, дети возились на песчаных отмелях, а старшие сидели на берегу, серьезные и приветливые. Остальные тропы вели к другим пуэбло, или на вершину, где соплеменники выращивали урожай и рубили деревья (объяснив сперва им нашу нужду), охотились, искали во сне или медитации единства с духами. Здесь в ясную ночь, — а иных мы почти не знали, — человек мог увидеть несчетное количество звезд; разгоняя тьму, они усыпали небо вокруг Хребта Мира; лишь полная луна затмевала это великолепие, таинственным образом освещая землю.

Да, творение было полно света. Самые могучие тучи приносили столько же света, сколько и тьмы. Наши мертвые, ради которых мы разбивали самые красивые горшки и хоронили с ними вместе, — даже наши мертвые видели этот блеск, пребывая в мире под миром, или незримо присутствуя возле нас.

Я возрастал от обязанности к обязанности. Сперва я помогал приглядывать за отнятыми от груди младенцами. Потом помогал выращивать кукурузу, чем по праву занимались мужчины. А потом переносил тяжести, управлялся с орудиями, слишком тяжелыми для женщин. По указанию старших охотился, рубил лес, скитался, участвовал в обрядах, подобающих моему возрасту… учился тому, что должен знать мужчина. Не считая тех немногих работ, что были слишком тяжелы или скучны, мы радовались всему, что делали. Ну а занятия, которые никому не нравились, исполняли, ощущая удовлетворение от того, что тем самым помогаем нашему пуэбло, и старались сделать по возможности их более радостными. Скажу, например, что, когда женщины мололи зерно, которое приносили с поля мужчины (после того как мы убирали наши дома, чтобы зерно вошло в них с радостью), они устраивали праздник, и болтали над метате, а в дверях стоял мужчина и играл для них на флейте.

Когда конечности мои удлинились, все отметили, как я похож на мать, но от отца во мне ничего не было. Это вызвало разговоры среди низких умов. Сплетни смолкли лишь потому, что Племя считает отношения между мужчиной и женщиной делом обычным, а не священным. Отец мой просто увидел в этом знак того, что, повзрослев, я должен вступать не в его общество, а в общество дяди. Так, впрочем, случилось бы и при естественном ходе вещей, поскольку происхождение и родство мы считали по женской линии.

Не буду говорить о том, что случилось потом. Я не вправе рассказывать об обрядах посвящения; скажу лишь то, что они окончились в киве, когда из сипапу восстали духи, чтобы благословить нас. Там я присоединился к обществу Трав. Мне пришлось потом потратить годы на изучение растений, способных исцелять, причинять боль и вред, облегчать боль, придавать еде вкус, наводить странные сны, — таких следует избегать; научился я и разговаривать с каждым растением с уважением и любовью.

Потом я женился, обрел свой дом, выполнял обязанности мужа. Добродетельная супруга скоро сделалась более привлекательной для меня, чем восход луны или цветы юкки. А когда она подарила мне первого ребенка, я вынес его и показал Солнцу!..

Конечно, мы жили не только в радости, среди нас были калеки, некоторые заболевали, и мы не могли излечить их, многие умирали молодыми; потом все мы старели, зубы истирались до десен, плоть иссыхала, стариков охватывала слепота и глухота, делавшие их бесполезными. Однако добрые дети и внуки заботились о старцах, памятуя о том, что те когда-то заботились о них, новорожденных; ведь, являясь на свет, испытываешь жестокое потрясение.

Нередко нам приходилось отражать набеги кочевников, обитавших под плоскогорьем. Эти полынные прыгуны, братья койотов, обладали более сильными луками, чем наши, и жили только ради войны. При мне они захватили пуэбло, замучили до смерти тех мужчин, что не погибли в бою, изнасиловали женщин прежде, чем угнать их, и оставили детей погибать. Печаль напомнила нам о древних средствах защиты, которыми мы пренебрегали, а после трагедии мы выучились держать оборону, пока голод не прогонял дикие шайки прочь. Тем не менее я помню жуткие битвы.

Но не только клыкастые души понуждали их нападать на нас. Заставляла их и нужда. В дни моей жизни разразилась засуха. Память Племени сообщала нам о двух кряду не знавших дождя годах, и легенды утверждали, что они были очень скверными. Теперь же мы насчитали три, четыре, пять… иссыхал наш урожай, семена не всходили из спекшейся почвы, если мы не поливали их без конца… шесть, семь, восемь… побледневшее солнце разило нас, и над раскаленной землей дрожало марево. Зимы сделались сухими, спокойными и пронзительно холодными… девять, десять, одиннадцать… мы делили ту пищу, которую могли собрать. Старые и малые гибли. Умерли и четверо моих детей, двое на моих глазах, двое, пока я молился.

Пришел и за мной Призывающий. Он вознес меня в мир, который не лежит ни над миром, ни под миром и ни за ним, а охватывает его целиком.

О том, что было потом, нет слов. Нет слов у того, кто проводил ночь с любимейшей из женщин, или в киве, или помнит ночь, когда мать умерла на его руках. Я был всеми богами, которые существовали, и понимал все на свете. Прекрасное и жуткое ощущение, выходящее за пределы мечты. Большего в этом теле я не могу вспомнить.

Наконец Единый сказал слова, которые теперь я могу передать только так: «Ты вернешься к жизни. Если хочешь, забудь о том, что видел здесь. Подумай хорошо».

Парящий в непередаваемом покое, я долго думал и наконец сказал:

— Нет, не забирай от меня больше, чем нужно. — В самом деле, я помню ободряющий смех, который мог оказаться рыданием.

Я вернулся к Племени. Они не поняли, что я отсутствовал. А я не мог объяснить этого. Я оставался мужчиной, радовалсясвоей жене, выжившим детям, друзьям, горевал о своих утратах и потерях. Теперь меня находили странным, потому что я подолгу пребывал в одиночестве под звездами.

Двенадцать лет, тринадцать… мы жались к домам, к могилам предков, словно лишайник к скале. Но мы не лишайник, подумал я. Мы — Племя. И перед нами не мир, застывший в единой гармонии, которую может нарушить лишь черное волшебство. Мы поступаем скверно, вешая за пальцы в наказание за колдовство мужчин и женщин, поддавшихся этой скверной привычке. Я узнал, что мир вечно преобразуется, что он куда просторнее и разнообразнее, чем мы считаем. Не знаю, хорошо это или плохо, но это правда.

Если мы останемся здесь, мы погибнем. Нам следует перебраться в лучшие края.

Я говорил, я предсказывал, я гневался, я возвысил себя над остальными, и меня презирали за это. Я отправился странствовать и собрал сведения о землях, в которые мы могли бы уйти. Зная это, я сумел убедить народ. Я стал великим целителем, за что получил свидетельство благосклонности качина.

И наконец я увел их.

Теперь мы процветаем и каждый год сооружаем новые дома в нашем новом пуэбло, в месте, где лето зелено, а река ярко струится между хлопковыми полями. Я отвергаю почести, которыми встречают меня, но требую права уединяться, когда хочу, что бывает нередко, и тогда освобождаю свою душу, отпуская ее к звездам. За ними лежит Единство. Заберет ли меня туда Призывающий, прежде чем я умру, или я опущусь в землю? Силы мои ушли, глаза ослабели. Скоро я перестану быть собой и сделаюсь чем-то другим, чем — не знаю. И я благодарю жизнь за все, что она дала мне. Я был Человеком.

Глава 37

Прыжок.

Вихрем ворвался луч света. Рядом оказалась Т-машина и изумительная пара лун возле нее. На заднем плане ковром рассыпались звезды. Но солнца не было видно.

Медленно — на это ушли доли секунды — Джоэль отвлекла свое внимание от трансцендентного перехода пространства-времени, ощущавшегося ею в голотезисе. Ей не нужно было фокусировать зрение на экране. Она могла непосредственно воспринимать через любой сканер на борту. До нее донесся изумленный возглас Бродерсена.

— Иисусе Христе, ой, Иисусе Христе, что это такое? — неслось из интеркома.

В компьютерном зале царило безмолвие. Невесомая в своей упряжи, она казалась себе бестелесной. Никто из остальных не знал, в каком контакте находилась она со вселенной. Данные переполняли Джоэль: фотоны гамма-излучения и магнитное поле она воспринимала словно реальный объект, который можно пощупать или увидеть. Подобно человеку, внезапно оказавшемуся в неизвестном месте, она обратила свои ощущения и усиленный интеллект к окружающему, чтобы постичь его.

— Джоэль, — умолял Бродерсен, — можешь ли ты хотя бы намекнуть на то, где мы находимся?

— Да, — отвечала какая-то крохотная доля ее. — Возле пульсара. Мне, конечно, нужна дополнительная информация. Не начинай линейного ускорения. Возможно, оставлять окрестности Т-машины небезопасно. Выведи корабль на орбиту вокруг нее и ожидай дальнейших распоряжений.

— Хорошо. Все слышали? По местам. Будьте готовы к маневру, — отозвался потрясенный голос капитана.

Выполняя столь простое задание, они не нуждались в ее помощи. Достаточно было навигационных приборов и компьютера в рубке управления, действующего по командам Сюзанны. Сама же Джоэль вновь обратилась к космосу.

В этой внеземной среде понимание приходило медленно, часами. Она то и дело допускала ошибки, аналогичные тем, которые делают обычные люди в комнате, рассчитанной на оптический обман. Сила, энергия, свободные атомы, ионы, суб-ядерные частицы здесь сочетались и вели себя самым удивительным образом, — такого она еще не знала. Завораживал сам луч света, узкий, в мгновение ока проносящийся сквозь звездную ночь. Вызов делал ее усилия трижды удивительными.

В программах и банках данных и в ее собственных воспоминаниях хранилось наследство, оставленное Фиделио. Только бы лучше он был сейчас рядом. Теперь она начинала понимать, как использовать оставленную для нее информацию, начинала ощущать, как сумеет сделаться равным партнером. В известной мере Фиделио все еще был с ней — призраком в машине и внутри ее самой. Это придавало ей силы и покой — как ничто другое.

Концепцию за концепцией Джоэль начала познавать то, что лежало вокруг корабля.

«Чинук» углубился в галактику, теперь он находился в том же самом спиральном рукаве, но на тысячи световых лет ближе к занавешанному пылевыми облаками ядру. Еще корабль перенесся на несколько миллионов лет в будущее, и на месте S Южной Рыбы в большом Магеллановом облаке светилась туманность. Здешняя звезда тоже взорвалась сверхновой, но это случилось задолго до того, как Джоэль оставила дом — когда по Земле еще бродили динозавры, если подобное утверждение имело какой-то физический смысл. Словом, своим взрывом гигантское светило разбросало большую часть массы в пространстве, чтобы напитать звездные миры, которые родятся позднее. На ее месте осталась нейтронная звезда с массой в два-три от солнечной. Гравитация стискивала ее до тех пор, пока диаметр не достиг двенадцати километров. Внутри этого тела оставалось немного атомов. Скорее оно представляло собой целый океан элементарных частиц, сблизившихся друг с другом, насколько допускали законы квантовой механики, и, подобно капелькам ртути, обменивающимся между собой при плотностях, которые люди могут только измерить, но не понять. Захваченная вращающимся чудовищным магнитным полем, часть звездного материала выбрасывалась наружу по паре спиралей, пока скорость не приближалась к скорости света. Тогда материя испускала синхротронное излучение; яркость тонких, почти не расходящихся лучей достигала яркости Солнца. Большая часть излучалась на радиочастотах, видимый свет составлял лишь крошечную долю всего потока. Обладающие настроенными чувствительными приборами астрономы далеких планет, повстречавшихся на дороге луча, отметят моргание пульсара.

Иные построили свою машину на орбите, расположенной в плоскости, нормальной к этому потоку энергии, в семидесяти пяти миллионах километров от звезды. Ближе условия были летальными: газ, падавший из пространства в яркое пекло звезды, порождал Мальстром жесткого излучения. Джоэль удивлялась тому, что радиус-вектор почти не оказался много длиннее. При нынешнем стопятидесятисемидневном «году» сооружение постоянно попадало в яростные потоки, которые могли повредить его и уж наверняка испарить корабль, вышедший здесь наружу.

Но нет, вокруг Т-машины обращался огромный круглый объект. Джоэль определила, что период его обращения таков, что во время перехода он всегда располагается между Т-машиной и звездой. Нестабильная ситуация с точки зрения небесной механики, а значит, это небесное тело снабжено рободвигателями, регулирующими его траекторию в случае необходимости. Это был щит.

Другой, куда более объемистый спутник, также обращавшийся вокруг машины, при некоторой компенсации всегда загораживал транспортное устройство от ярости солнца.

— И в какой же это ад мы затетели? — вопросил Бродерсен небеса.

Он, Дозса, Вейзенберг и Гранвиль повели «Вилливо» в разведку. Джоэль следила за ними по телеметрическим данным и аудио-видеопередаче. Числа стекались к ней с безумной медлительностью и неполнотой, но как голотевт она была выше всякого нетерпения. (Между очередными поступлениями данных ей было над чем поразмыслить.) Тем не менее она разделяла компанию разведчика в несравненно большей степени, чем Руэда, Лейно, фон Мольтке или Малрайен, напрягавшие глаза и уши перед экранами на «Чинуке». Понимая открытия исследователей глубже, чем они сами, Джоэль указывала им, где и что искать и как понимать обнаруженное.

Щит оказался изогнутой оболочкой. Это означало, что соседняя плотность его достигает тех же значений, что и у цилиндра, и его целостность обеспечивается подобной же силой. Поперечник щита составлял около пяти километров, он был способен перехватить в пять раз более узкий огненный луч, и адамантовая поверхность позволяла отразить немыслимую энергию без повреждений.

Профиль увеличивал диффузию изображения, чтобы обратное воздействие на звезду оказалось минимальным. Располагавшиеся по окружности устройства, колоссальные или подобные скелетам, вероятно генерировали поля, отражавшие заряженные частицы, которые иначе могли бы проскочить и обогнуть шит. Установки, занимавшие середину вогнутой поверхности, вне сомнения, представляли собой двигатели, корректирующие орбиту. Джоэль воспринимала все эти силуэты как никто более — их вообще было невозможно описать на языке людей — и была способна оценить их великолепие.

Бродерсену и компании открывался весьма впечатляющий вид: белая оболочка, светящаяся на фоне черного бархата, расшитого многими блестками, а за ней мечущаяся огненная полоска. Невзирая на невесомость, в которой покоился корабль, люди ощущали чудовищную силу этого потока и примолкали, когда он проносился мимо, шипением и треском в радиоприемниках давая знать о себе.

Джоэль располагала лишь смутными догадками о том, как было создано это сооружение и как оно действовало. Иным были известны законы природы, о существовании которых бетане и люди даже не догадывались. Чему удивляться. Если ей суждено встретить их… Джоэль ощущала уверенность, что как голотевт она скоро узнает об этом… сумеет поговорить… и даже подружиться!

Бродерсен развернул «Вилливо» в сторону другого спутника.

— Прошу тебя, — сказала Кейтлин, едва ли не застенчиво. — Съешь сандвич и выпей молока. Ты умираешь от голода.

Джоэль моргнула под шлемом. Она не ощущала голода. Но когда же она ела в последний раз? Следует включить в контуры физиологические мониторы; нужное дополнение, хотя и небольшое. Она решила последовать совету девушки, потянулась за едой и бутылочкой молока.

— Тебе надо поспать, — предложила Кейтлин. — На тебе нет лица. Вспомни, как медленно и осторожно движется бот. До цели им лететь еще не один час. — И торопливо добавила:

— Откровенно говоря, напрасно здесь есть сосок для воды и подсоединение к сточным трубам. Тебе следовало бы выбираться из этой упряжи по крайней мере несколько раз в день.

«В свободном падении сердце мое сжимается, кровь застаивается, атрофируются кости. Ни одна часть этого откровения не казалась ей реальной. Все это неважно, если только эти пустяки не символизируют какой-то апофеоз. Иные не знают подобных страданий. Им не приходится проталкивать пищу в противящийся желудок и опорожняться».

— Когда закончишь с едой, — попросила Кейтлин, — позволь мне, прошу, проводить тебя в каюту и уложить спать после легкой физической терапии. Если ты надорвешься, то сделаешься бесполезной. Мозг перестанет функционировать должным образом, если откажет кровообращение.

«Она права, черт побери». — Хорошо.

Свободно паря в каюте, Джоэль ощущала сомкнутые на себе ее ноги, руки массировали конечности, торс, все тело. Оно было теплым и упругим. Месячные обострили запах ее кожи. Случайная прядь волос коснулась щеки Джоэль и, щекотнув, принесла с собой другой запах, чистый и свежий.

— Должна признать, что ты неплохо справляешься с делом, — сказала она. — Я даже и не заметила, насколько замерзла.

— Для своего возраста ты находишься в гораздо лучшей форме, чем предполагает подобный образ жизни, — ответила Кейтлин осмелев. — Но это, увы, ненадолго, если ты не будешь регулярно упражняться.

— Прежде я не забывала про упражнения. Но пока мы здесь, я не могу выделить на физкультуру достаточное количество времени. Я не могу отрезать себя от окружающего нас великолепия. «Сколь ничтожна моя жизнь в настоящий момент».

— Тебе нельзя оставлять зарядку. Мы не настолько спешим. Рекомендую не забывать про мужчин.

Джоэль напряглась.

— Прости, — проговорила Кейтлин. — Я не хотела задеть. Но ты и Дэн… пойми, наконец, что меня это не волнует.

«О какой ревности можно говорить при твоем поведении?» — хотелось бросить Джоэль, но она сдержалась. Вопрос в высшей степени тривиален. Нервы и желания говорили ей, что теперь, отключенная от машины, она приняла бы его любовь — да что там, позволила бы трахнуть себя, — оставаясь в полной пассивности. Ладони и пальцы, разминая спину, согревали ее. «Или воспользоваться услугами этого создания? Но у нее нет соответствующего оборудования и, вне сомнения, интереса, но… нет! Кристина, Кристина! Нет».

Кейтлин умолкла.

— В чем дело? — спросила она в тревоге.

— Ни в чем, — кашлянула Джоэль.

— Черта лысого, ничего; ты вздрогнула и напряглась, словно пропустив через себя тысячу вольт. — Кейтлин приблизила к ней лицо, чуть прижимаясь к телу старшей женщины. На лице ее читалось расстройство. — Если ты волнуешься, я умею хранить секреты. Я знала тайны разных людей. Сегодня мы обе волнуемся за Дэна. Не хочешь ли ты разделить со мной что-нибудь большее?

Джоэль затрясла головой, пока она не закружилась.

— Нет. Ничего, я же тебе сказала. Только не надо больше массировать. Дай мне теперь пилюлю, которая отключит меня на четыре часа. Когда бот пойдет на рандеву, я должна быть в полном порядке. — Кейтлин медлила, и она воскликнула:

— Это приказ, бродяжка!

«Никаких Кристин, никаких Эриков, я не могу себе это позволить. Это слишком большая боль. Зачем она мне? Это же просто простейший эпифеномен, подобный такому же фантому, сестре ее — желанию, которое является и матерью боли. Мир в Ноумене, Умопостигаемом. Оно никогда не предаст. И пусть оно станет моим любовником, моей жизнью, пока я остаюсь отделенной от Иных».

Второй спутник оказался серебряным эллипсоидом размером приблизительно десять километров на пять; главная ось его располагалась в плоскости собственной орбиты Т-машины. Эллипсоид обращался уже за внешним маяком, в достаточном удалении от щита. Сходство объектов, располагавшихся на заднем его конце, и тех, что находились внутри щита, подтвердило вывод Джоэль о том, что перед ней двигатели, предназначенные, чтобы парировать возмущения. Выступы в других местах в меньшей степени поддавались идентификации, однако, вне сомнения, представляли собой части приборов и, наверное, систем связи. По большей части они представляли собой металлические кружева, на которых тут или там что-то светилось или переливалась радуга на фоне звезд.

Фланец на боку одного из сегментов спутника обнаруживал интригующие раковины и загадочное оборудование.

— А знаешь, — сказал Бродерсен, — по-моему, это причал, способный принимать космические корабли разных размеров и форм.

Потом он одел космический костюм и оставил корабль, чтобы с помощью ранцевого двигателя обследовать спутник. Сплав оказался не содержащим железа, магнитные подошвы были бесполезны, но Бродерсен прихватил с собой пару липучих галош, которые используют горняки на астероидах. Камера, зажатая в его кулаке, показывала Джоэль огромный гнутый борт, уходящий налево, а справа — за пределами причала — неизвестные созвездия.

Волнение выдавалось дрожью в его голосе.

— Нам просто не повезло, что сейчас здесь никого не оказалось, но они здесь были и будут. Это место явно используется.

Ни один из причалов не подходил для «Вилливо». Тем не менее Бродерсен обнаружил нишу, к которой мог причалить бот. Какой-нибудь из располагавшихся рядом механизмов наверняка мог бы зафиксировать шлюпку, но кто знает, как ими пользоваться?

Он решил оставить возражавшего Дозсу на карауле, остальные же воспользовались индивидуальными двигателями.

Каверна в корме являлась входом в туннель, углублявшийся на три четвертых длины в корпус станции, которой, вне сомнения, и являлось сооружение. От основного коридора разбегались более мелкие, разветвлявшиеся и снова ветвившиеся. Все стены светились; спидометры обнаружили в их неярких лучах все длины электромагнитных волн, начиная от ближнего ультрафиолета и кончая дальним инфракрасным диапазоном… тем самым свидетельствуя о приспособлении к самым разнообразным глазам? Поручни давали опору. С промежутком располагались рамы, пригодные для отдыха, наблюдений, или?..

Двери, чертившие причудливые контуры на поверхности стен, были едва заметны, не наблюдалось и средств, пригодных для их открытия.

— У каждого обитателя свой ключ, — рискнул на догадку Бродерсен.

Он сказал так, потому что не каждая дверь была серебристой. По неизвестным причинам некоторые были даже прозрачны. Кое-какие производили впечатление нематериальных, хотя на ощупь силовые поля казались тверже, чем сталь. Рассматривая, фотографируя, спектрируя, люди получали представление о десятке разнообразных сочетаний. Красный сумрак, иссиня-белый свет и промежуточные варианты освещения царили в строгой камере, в клубах тумана, над пышной оранжевой растительностью, в которой перепархивали подобные изумрудам создания, над каменистой почвой, где желтая пыль дымила под оранжевым небом, над движущимися механизмами, которым вовсе нельзя было дать названия. Атмосферы — густые, средние, вязкие — содержали свободный кислород или водород, или обходились без того и другого, пребывая между температурой кипения водорода и точкой плавления свинца. Но во всех, безусловно, случаях люди видели только прихожие, за которыми скрывались комплексы жилых помещений, лабораторий, и Господь ведает чего еще. Здешние тайны знали хозяева помещений, знали Иные. Бродерсен полагал, что внутри станции непременно должен был использоваться центробежный эффект, если только Иные не нашли более эффектный способ создать привычное для гостей тяготение.

«Гостей! — вспыхнуло в голове Джоэль. — Членов Галактического братства интеллектов, культур и рас, которых Иные нашли достойными приготовленных обиталищ. Мы не принадлежим к ним». Мысль эта причинила Джоэль большую боль, чем сознание того, что она является самкой человека. Отбросив эту боль, она погрузилась в сознание, очищаясь в открытиях.

На деле эти апартаменты почти ничего не дали исследователям, самое важное ожидало их в середине станции.

Там главный коридор заканчивался километровой сферической полостью. Трехмерная паутина канатов позволяла легко добраться до ее внутренней поверхности, на которой располагались во всей сложности очертаний устройства, светившиеся и переливавшиеся радугой. Еще на ней открывались виды на внешний космос, не имеющие каких-нибудь рамок, а еще там были дисплеи.

Дисплеи… сотканные из света, — не картины, не диарамы, — движущиеся вещественные изображения, вне ограничений, налагаемых человеческим зрением. Ничего не изображая, они ограничивались абстракциями, контурами, оттенками, движением. Скажем, вспыхивала линия, изображавшая число, рассыпавшееся потоком искр. Ближайшим приближением к реальности оказалась схема пульсара.

Или так показалось Джоэль. Большая часть увиденного оставалась непонятной: полосы, завесы, вихри, ленты и водопады. Быть может, изображения предназначались для рас, чьи видеосредства, — а быть может, и весь взгляд на мир, — полностью отличались от человеческого. Она сконцентрировалась на одном изображении, хотя бы в какой-то мере наделенном смыслом. Не то чтобы оно было предназначено именно для людей. В нашем пространстве и времени помимо бетан должно обитать достаточное количество разумных созданий — чьи мысли и восприятие мира не в столь уж невероятной степени отличаются от человеческих.

Неужели Иные приготовили все это ради случайного путешественника, залетного гостя? Да, выходит, что так.

Изображение атомов, периодической таблицы, квантовых состояний и их изменений… ядро водорода-1 явилось единицей массы; линия его нейтральной эмиссии в космосе явилась единицей длины; величина, обратная частоте, — единицей времени. Температурная шкала между абсолютным нулем, определенным по остановке молекул, и первыми атомами дейтерия, появляющимися в термоядерном синтезе, делилась на градусы: их было двенадцать в двенадцатой степени. Вариации и реитерации делали первые изображения понятными для голотевта.

Картина развивалась. Появилось изображение, объясняющее, как следует управлять одним из устройств. Следовало вынуть из скобы стержень, в определенной последовательности прикоснуться к некоторым световым точкам…

— Действуй, — сказала Джоэль Бродерсену, тот повиновался. Информация захлестнула ее.

Все началось с последовательности двоичных чисел. Они быстро складывались в картины. (Некоторое количество положительных и отрицательных точек может полностью описать изображение или математическую функцию на координатной плоскости…) Через минуту она поняла, что должна отреагировать, и обратилась к услугам корабельной антенны. Через несколько минут автомат скорректировал скорость передачи и весь подход с учетом ограниченных возможностей ее оборудования и нервной системы.

Не принимая помощи от машины, мозг в своем черепе потратил бы годы, чтобы понять хотя бы что-нибудь. Голотевт способен произвести сотни гипотетических интерпретаций в секунду, сравнить их с уже известными, а потом, получив результат, отсечь стерильные ветви, чтобы уже проклюнувшиеся обнаружили свою силу или слабость, образуя логическое древо, чьим стволом является истина. На корабле один только Фиделио мог бы оценить ее действия. И призрак его помогал Джоэль продвигаться вперед.

Тем не менее ей понадобились часы, чтобы выяснить основной факт, а потом дни, чтобы смириться с ним хотя бы в относительной полноте, сколь невероятным он бы ни казался: на пульсаре возникла жизнь, разумная жизнь.

Третьей луной «Чинук» огибал Т-машину. «Вилливо» уже возвратился на корабль. Отряд Бродерсена в меру скромных возможностей обследовал станцию и сумел начать общение с ней, но более сделать не мог, но иного и нельзя было сделать. На миг Джоэль подумала, что, пока она исследовала и взывала к высшему разуму, ее товарищи по кораблю занимались своей повседневной жизнью — обязанностями и делами, интригами, видели сны, впадали в отчаяние — инфузории кишащие в капле грязной воды.

Робот со станции направил ее к Оракулу, который был сотворен Иными, но не являлся автоматом.

Квазитвердая, подверженная разрывам и трясениям, поверхность электронной звезды была покрыта атмосферой толщиной в шесть миллиметров. Там, под тяжестью триллионов земных тяготений, при плотностях, в еще большей степени превышающих земные, обнаженные атомные ядра реагировали друг с другом немыслимыми в иных местах способами. Протоны, нейтроны, электроны, нейтрино, их античастицы, короткоживущие тяжелые элементы, мезоны всяких разновидностей, барионы, лептоны, бозоны, фармионы — характеризующиеся очарованием, спином, цветом и странностью, сливались, разделялись, преображались друг в друга, возвращали себе прежний облик, вращаясь друг вокруг друга, сливались в ансамбли, способные существовать целые микросекунды, — ведь материя звезды столь же многообразна и изменчива, как газ, пыль и вода, которые породили нас.

Жизнь не предмет, это способ, серия событий, эволюция несущих информацию схем, рост, распад, а потом новый рост — там, где возможно все это, существует и жизнь.

Услыхав об этом, Кейтлин сказала:

— Это не химия, это алхимия.

В самом деле, представление о самовоспроизводящихся структурах на субатомном, а не молекулярном уровне выходили за пределы физики, известной людям и бетанцам. Впрочем, встретившись с Оракулом, Джоэль быстро достигла большей глубины познания. В мистическом экстазе погружения в глубины Предельного она забыла про скорбь, забыла даже себя.

Джоэль не могла непосредственно общаться с обитателями пульсара, для этого она жила слишком медленно. Несколько секунд, несколько оборотов небес, и менее чем микроскопическое создание заканчивало свою жизнь; однако происходившие вокруг процессы настолько переполняли его яростной энергией, что считанные секунды вмещали в себя больше событий и опыта, больше жизни, чем прожитый человеком век. Для них Джоэль была что камень в ее собственных глазах.

Оракул предоставил Джоэль описание некоторых жизней в замедленном виде. Она могла проследить лишь отрывки, случайные части историй, настолько чужды ей были их герои. Но она сумела понять, что эти существа воистину были героями.

Трудами миллиарда поколений землепроходцев они открыли Огненные Фонтаны, во всем ослепительном великолепии уносящиеся в небо, — выше и выше, за пределы познания. Излучение, заполнявшее весь мир, не позволяло им получить представление о небе. Но… на звезде были горы, многие из которых существовали целые годы по земному счету, самые высокие из них вздымались на целых двенадцать или тринадцать миллиметров. Искатели приключений поставили целью проследить движение огненных струй.

Возникли династии отважных: родители, дети, внуки, правнуки трудились, страдали, рисковали и наконец умирали в великом предприятии. Цивилизации возникали, расцветали и гасли, а исследователи, поколение за поколением, поднимались все выше и выше. Многие из них погибли, другие впали в отчаяние, достигнув пределов атмосферы. Но воля бесстрашных оказалась более весомой и началась работа над туннелем к вершине одной из гор.

Милллионы жизней спустя из-под прозрачного купола колония на пике увидела, куда уходят Огненные Фонтаны, увидела звезды.

Было ли это чистое упорство, гадала Джоэль. Или это Оракул наделил их… мужеством, позволившим продолжать борьбу целую геологическую эпоху по земному счету?

У нее не хватало слов, чтобы задать этот вопрос, хотя она сомневалась в том, что Оракул признает свою роль — он находился за пределами гордости.

Его создали Иные, чтобы жить на пульсаре. Гигант возле туземцев, практически бессмертный, он оставался на месте и обиталище его сделалось святилищем для местных жителей. Обладая интеллектом на пару с находящейся в голотезисе Джоэль, он не испытывал ни одиночества, ни скуки, поскольку разделял все деяния, сами души живших на пульсаре существ (Джоэль попыталась представить себе квазителепатию, осуществляемую с помощью модуляции сильных ядерных взаимодействий, но словарь, который она знала — нечто вроде языка жестов, — был слишком примитивен, чтобы задавать подобные вопросы). Оракул давал советы желающим, и она подумала, что предсказания его были преднамеренно столь же двусмысленны, как те, которые произносили в Дельфах, чтобы не вызвать в здешних обитателях псевдоморфоз, способный повлиять на созревание внутренних сил. Оракул записывал и при желании возвращал туземцам историю исчезнувших с лица пульсаров народов, их забытые достижения.

Но главным образом он являлся посредником между ними и пришельцами. Оракул отправлял сообщения на станцию, послание возвращалось обратно с помощью среды, которая могла переносить их. (Кварковые лучи?) В космосе их передавали различными способами, в том числе и с помощью радио. Оракул замедлил и ускорил передачу, в соответствии с природой нового собеседника.

Так, общаясь через него, обитатели звезды и гости, прибывшие к пульсару, чтобы исследовать его, могли кое-что узнать друг о друге. Должно быть, так эти существа ближе всего соприкасались с братством, которое пестовали Иные. А может, и нет.

Держась за стол в кают-компании, Бродерсен обращался к своему экипажу. За спиной его, на видеоэкране, вращались лучи, — лезвия мечей, стрелки часов — ближе и ярче. Скоро щит примет на себя их ярость.

— Мы не можем оставаться здесь дольше, — сказал он экипажу. — Много раньше чем невесомость вызовет в наших организмах необратимые перемены, мы получим изрядную дозу. Черт побери, фон слишком велик, и наша защита здесь недостаточна.

Мы можем удалиться на безопасное расстояние и ждать, надеясь на то, что кто-нибудь подберет нас, прежде чем мы умрем от голода. Тогда, конечно, корабль придется переоборудовать для вращения, и он не сможет лететь дальше. Впрочем, риск может и оправдаться, не исключено, что мы сумеем попасть домой.

Джоэль, черт побери, ты сказала нам слишком мало за эти несколько недель. Мы терпели, понимая насколько трудна твоя работа. Не сомневаюсь, что обучиться бетанскому языку с нуля было сущей ерундой по сравнению с нынешним делом. Но сегодня мы намереваемся выслушать твой отчет. Я прошу, чтобы ты выступила перед всеми, поскольку сведения интересуют каждого. Так что, прошу тебя, начинай.

Плавая возле него, перед всеми остальными, она без эмоций отметила признаки потрясения на окружавших ее лицах. «Наверное, я выгляжу жутко». В зеркале она увидела, что волосы ее перепутались и поседели, окруженные темными кругами глаза ввалились, налились кровью, кожа обтянула лицо, тело иссохло и пожелтело, руки с нестриженными ногтями непрерывно тряслись. «Проклятие этой мерзкой плоти, которая не позволяет мне оставаться в общении с Оракулом!» Она сухо отвечала:

— Я бы хотела подчеркнуть, что мои разговоры были весьма коротки. Несмотря на помощь компьютера и безусловное содействие со стороны моих собеседников, мне просто не отведено достаточно лет, чтобы усвоить сколько-нибудь полный язык. Задержка сигнала на целые минуты также не помогала во время работы. Так что я могу очень сильно ошибаться в некоторых вопросах, быть может, именно в тех, что существенны для нас.

— Но без тебя мы не смогли бы ничего сделать, — сказала Сюзанна Гранвиль, не выпуская руку Карлоса Руэды.

Джоэль вздохнула:

— Ну что ж, учитывая все это… Иные построили станцию потому, что овладевшие космоплаванием виды разумных существ непременно заинтересуются столь уникальным миром. На мой взгляд, Иные полагали, что подобное общение позволит подрасти и обитателям звезды и пришельцам, так, чтобы каждый из них глубже понял свою сущность. Я не смогла установить, открывались ли они перед посещавшими пульсар расами. Как мне кажется, такого не было. Скорее всего они наведываются сюда самостоятельно, чтобы выслушать цифры и биографии, которые готовит для них Оракул.

— Значит, они помогают, — выдохнула Кейтлин. — И хотят узнать, как живет каждый мир. Чтобы лучше любить?

— Конечно. Они прекрасно изучили нас, прежде чем запрограммировали робота в Т-машине, расположенной в Солнечной системе, — сказала Фрида. — Но какой Оракул следит за нами на Земле?

— Безусловно, не похожий на этот, — отвечал Бродерсен. — Продолжай, Джоэль.

— Некоторое количество развитых видов добрались сюда, предположительно, методом проб и ошибок, — продолжила голотевт. — Они и потом время от времени присылали научные экспедиции. Но установленного расписания нет, никто не бывает здесь достаточно часто. Это вполне понятно: сколько сил и средств может истратить на одну звезду раса, знающая пути через несколько ворот? Можно рассчитывать на один или два визита в течение следующего десятилетия. Но никто из них не подскажет нам пути до Солнца, Феба или Центрума. Откуда им знать? Сам Оракул не знает его.

Наступило молчание, и она торопливо добавила.

— Я добилась некоего прогресса, и если мы останемся возле пульсара, так, чтобы общаться с ним, то продвинусь и дальше. Оракул как будто готов рассказать мне все что угодно. Но мне очень многое непонятно. Поэтому я сконцентрировала внимание на расспросах о Звездных воротах и получила намек.

Я не могу рассчитать, куда и когда приведет нас конкретная траектория. Однако, применив все полученные здесь знаки, могу сделать вероятностную оценку расстояния и направления нашего перемещения. Но что еще более важно, я умею теперь достаточно точно оценить вероятность существования Т-машины в месте, куда нас приведет переход. Иные продолжают строить их, понимаете, — смешок вырвался из ее уст. — Слово «продолжают» можно считать классическим примером бессмысленного шума, не так ли? Простите. Я не отвыкла от ограничений моего природного мозга. Дело в том, что Иные действуют не по случайной схеме. Они слишком много знают для этого. Они постоянно расширяют свои границы, ради познаний, а не завоеваний, — я в этом не сомневаюсь.

(Кейтлин шепнула: «Ради любви», — и Джоэль заметила это.) — Их интересуют места, где можно увидеть кое-что более интересное, чем вакуум. Поймите, им приходится пересылать все необходимое для сооружения новой Т-машины — материалы, а быть может, и инструменты, — экспедиция может возвратиться, только построив собственную машину. Работа немалая даже для них. Я думаю, что если мы начнем перемещаться от машины к машине по предлагаемой мной схеме и соберем больше данных… словом, если будем перемещаться дальше и в нужную сторону… то наконец окажемся на той границе, где сейчас находятся сами Иные.

Джоэль чувствовала, что теряет сознание, голова ее была словно набита песком. Ныла каждая клеточка ее тела. Она согнулась, жалея только об одном, — что не может немедленно уснуть.

Смутно она услышала Бродерсена.

— Все понимают, на что мы дерзаем? Эта леди не гарантирует нам дальнейшего перемещения при каждом прыжке. Шансы могут сложиться и в нашу пользу, но с каждым повторением они уменьшаются.

— Мы можем остаться здесь во вращении на датской орбите, — предложил Вейзенберг. — Вполне очевидно, у нас есть шансы на то, что чей-нибудь корабль явится сюда прежде, чем мы умрем от голода. Не сомневаюсь, что такая цивилизация сумеет синтезировать земную пищу и позаботиться о нас. Конечно, экипаж не сумеет проводить нас домой, но мы, вне сомнения, сумеем прожить интересную жизнь на его родной планете.

— Ты это серьезно, Фил? — спросила Кейтлин.

— Нет, у меня семья. Но я просто думал, что один из нас должен подытожить все для остальных.

— А человечество останется в руках типов, подобных Айре Квику? — огрызнулся Дозса.

— Эй там! — сказал Бродерсен. — У нас еще будет время обдумать это. Джоэль, я берусь за лечение: начнем с двадцатичетырехчасового сна.

Джоэль едва чувствовала руки, относившие ее в каюту, не заметила она, и как Кейтлин губкой омыла ее, как вдвоем они с Бродерсеном уложили ее в постель и дождались, пока она уснет. Проваливаясь в сон, она думала лишь об Оракуле и о тех, кто создал его.

Глава 38

Прыжок.

Число видимых звезд уменьшилось, как в туманную ночь на Земле. Ярче всех были красные, а это значило, что они рядом. Несколько редких гигантов отливали стальной синевой.

Среди них висело громадное солнце. Тусклый, красно-оранжевый диск можно было разглядывать без очков. Зодиакальное свечение простерлось широко, но на диске ничего не было: ни пятен, ни вспышек, ни протуберанцев, не было и короны; не имея резкой грани фотосферы, звезда как бы расплывалась, растворяясь в космосе.

Ближе располагалась казавшаяся глазу большая планета, вокруг которой в троянском положении по отношению к большой луне обращалась Т-машина. Оба небесных тела тоже светились янтарным светом. Дав увеличение, Бродерсен заметил, что толстая, полная сажи атмосфера укрывает расплавленную поверхность. Мимо пролетел астероид; темный покрытый кратерами, вращающийся, кувыркающийся вдоль длинной оси.

Джоэль проговорила:

— Так образуется новая система. Солнце черпает энергию из сжатия, и пока еще не сжалось настолько, чтобы начались термоядерные реакции. Космос здесь остается пыльным, изобилует камнями любого размера. Падая на зарождающиеся планеты, они расплавляют кору и увеличивают массу. По-моему, это со временем сделается похожей на Землю.

«А если это и есть Земля? — поежился Бродерсен. — Нет, маловероятно! И уж во всяком случае не имеет практического значения. Не хочу в это верить. Не буду».

— И сколько времени на это уйдет? — громко спросил он без всякой цели, побуждаемый остатками любопытства.

— Потребуется примерно пять миллионов лет, чтобы здешнее Солнце оказалось в главной последовательности. Образование твердой коры на планете может идти даже медленнее. Мне необходимы дополнительные данные для точной оценки.

— Прости, не будем мы оставаться здесь. Тут нас ничего не интересует.

«Разве что, о Боже, хотелось бы оценить широту миров, которые привлекают Иных, в которых они живут и перемещаются, чтобы увидеть, как рождается звездная система, как она эволюционирует, живет и наконец умирает. Для этого-то они и построили здесь Ворота».

Глава 39

Прыжок.

— О-о-о! — зазвенел голос Кейтлин в интеркоме. — О величие, о свет! — Слова утонули в рыдании.

Пылало пространство, погасив Млечный Путь, звезды и звезды теснились друг к другу, изгоняя черноту с неба. Многие из них казались подобными Венере или Юпитеру, в самом блеске своем стоящим над Землей. Больше было рубиновых, но среди светил попадались и красно-оранжевые, и глубоко золотые.

Окруженное белой аурой солнце, возле которого парил «Чинук», — диск в половину градуса дуги — разрывал сердце своей схожестью с Фебом.

— Где мы, Джоэль? — хриплым голосом воскликнул Бродерсен.

В неровном голосе ее слышался восторг и сознание собственного ничтожества, давно не посещавшее ее:

— Как прекрасно. Должно быть, мы попали в шаровое скопление, Дэн. Оно старое, здесь не осталось ни пыли, ни газа, самые массивные короткоживущие звезды давно выгорели, остались только карликовые, родня Солнца. Давай побудем здесь немного, осмотримся.

Все согласились. К тому же — кто может сказать заранее? — Иные действительно могут поселиться среди такой красоты. Начались обычные исследовательские работы. Тем временем корабль набрал ускорение, приятно было вновь ощутить нормальный вес.

Исследования завершились через несколько часов. Джоэль сама измерила почти все параметры, а потом интерпретировала их. Желтое солнце владело по меньшей мере семью планетами. Одна, удаленная от своей звезды примерно на астрономическую единицу, относилась к числу землеподобных, атмосфера ее безусловно содержала кислород. Т-машина опережала планету, на 60 °C находясь в той же орбите. Никаких признаков радиопередач не обнаружилось.

Тем не менее Бродерсен решил.

— Поглядим. Лететь до нее три дня, в любом случае полезно побыть в условиях нормального тяготения.

— Неплохо будет и пройтись по миру, похожему на родной, — с завистью проговорила Сюзанна.

* * *

Ночная вахта.

В своей постели Лейно выпустил Кейтлин из объятий и лег рядом.

— Ах, — вздохнул он. — Это было прекрасно. Все чудесно в невесомости, но мы рассчитаны на тяготение. Правда?

Она села, обхватила руками колени и поглядела перед собой. Волосы Кейтлин светлыми локонами эльфа рассыпались по плечам. На белой коже выступил пот; Лейно ловил ее женский запах, солнечный и мускусный, ощущал испускаемое телом тепло. Ему потребовалось несколько минут, чтобы восстановить в себе энергию, настолько, чтобы заметить смятение на ее лице.

Он приподнялся на локте:

— Что случилось, querida?

Но Кейтлин по-прежнему глядела на перегородку, а не на него.

— Ничего, — сказала она негромким голосом, — и в известной мере все что угодно; дело не в тебе, Мартти, а во мне.

Он погладил шелковистое бедро.

— Скажи мне.

— Я бы не хотела ранить тебя по собственной инициативе. Он напрягся.

— Выкладывай. Ты всегда умеешь найти нужное слово, Кейтлин, обычно приветливое, а до меня долго доходило, насколько ты независима и самостоятельна. — Молчание. — Говори, быть может, я помогу. Ты знаешь, что ради тебя я пройду через ад босыми ногами.

Он увидел, как в ней окрепла решимость.

— Вот это и плохо, Мартти.

— Эй? — Он тоже сел.

— Хорошо, этого следовало ожидать. — Она поглядела ему в глаза. — Ты сказал правду: вес приятная штука… и для любви тоже. Но сегодняшний шанс должен был принадлежать Дэну.

Он покраснел.

— Если я не ошибся, на сегодня он получил Фриду. Они ушли вдвоем.

Кейтлин кивнула:

— Да, я расстроена не этим. Более того, почувствовала радость за нее, когда Фриде удалось это сделать пару недель назад — после того как она провела с тобой столько времени. Фрида — добрая женщина, и заслуживает самого лучшего.

Лейно дернулся.

Заметив это, она положила ладонь на его руку и сказала негромко:

— Видишь ли, у меня тоже есть предрассудки. Мне нравятся все на борту… каждый по-особенному, но Дэна я люблю, и он любит меня. — И после, помедлив немного, добавила:

— Я не отказывала бы ему так часто, если бы ты не нуждался в помощи. Я хорошо отношусь к тебе, Мартти Лейно. Но теперь нам пора вернуться к нормальным взаимоотношениям.

— Но ты не можешь бросить меня! Нет! Я люблю тебя! Она легко поцеловала его.

— О нет. Пока продолжается наше путешествие, мы будем иногда заниматься любовью. Не считай, что я соглашаюсь лишь из доброты. Ты доставил мне достаточно удовольствия, — Чуть отодвинувшись и посерьезнев, она продолжала:

— Но ты слишком пылко относишься ко мне. Откровенно говоря, ты пытаешься овладеть мной. Сегодня ты вытащил меня из кают-компании, когда мне еще нужно было поговорить с Филом и предстояло неназначенное свидание с Дэном. Я решила не делать сцены., не ощущай себя задетым, мой дорогой. Мы хорошо развлеклись. Но тем не менее пора прекратить это, и сперва ты должен сам разобраться с собой.

Он ударил кулаком по ладони.

— Но я не могу перестать любить тебя, Кейтлин.

— Конечно, если не случится чего-то ужасного, нам, людям, никогда не удастся полностью излечиться от любви, правда? Но старое пламя успокаивается, когда зажигается новое. Мы вернемся домой, и ты найдешь себе девушку, совсем непохожую на меня. Только я, надеюсь, доказала тебе, что она вправе проявлять живость характера и одновременно сохранять достоинство; смею думать, ты вспомнишь меня добрым словом.

Мартти, — продолжала она голосом полным ласки. — Тебе нужна надежная женщина, труженица, дерево, на котором будет стоять твой дом до конца твоих дней. Подобная Лиз, подобная твоей матери — я не сомневаюсь в этом. И ты должен излечиться от своей привязанности ко мне. Так и случится, если наши свидания продлятся много месяцев. Иначе ты потеряешь способность стать семейным человеком, каким сотворила тебя природа. Я не предназначена для тебя; мне выпало быть твоим другом, случайно оказавшимся лицом противоположного пола. Я — бродяга.

— О, по-моему, я достаточно хорошо научился справляться с ревностью в отношении тебя…

Она улыбнулась.

— Я имею в виду совсем не это, мой сладкий. Я — непоседа. Даже Дэн не может удержать меня в Эополисе. Тебе же нужна жена, а не скитающаяся любовница. — Она спустила ноги на пол. — Мартти, я прекрасно знаю, что нам не решить все свои проблемы сиюсекунду. Тут нужно терпение, размышления и забота. — Она встала. — Но первым делом самое главное: мы должны стать друзьями — расслабься — и прекратить мелодраму, способную возникнуть между нами… Будем пестовать росток непременной в человеческих отношениях комедии — ведь мы, люди, смешные животные, правда?

— Помнится, бутылку виски мы только начали.

…Когда слегка опьяненные они вновь улеглись, способные на шутку, Кейтлин настроила свой сонадор и сказала:

— Итак, я не откажу тебе в этой дороге, не бойся. Позорно не использовать по назначению столь блестящий талант. Ты должен только понять, что я рождена скиталицей. Помнишь, как ты дразнил меня моей «Дорожной песней», которую я написала от лица мужчины; я обещала тебе исправиться. А потому и сочинила следующую — как раз для тебя.

Ассоциации с вечером, который она вспомнила, более не ранили Мартти.

— Ну давай, — предложил он. Ухмыльнувшись, она начала:

О прошлом забудь, бесконечен мой путь,

Миру меня не связать.

И в звездном краю я песню пою

О любимом, что не будет ждать.

Что верен мне был, что яростен пыл,

Но не будет, не будет ждать.

Такого как он среди звезд и времен

Мне и вовек не сыскать.

Он радовал взгляд и пел со мной в лад,

Он радовал сердце и плоть.

Пусть норов — не тронь, но любил как огонь,

А я — то знает Господь.

Случись приуныть, к нему во всю прыть,

Чтоб милый утешил меня.

И я ворковала, от счастья стонала

Средь ночи и белого дня.

Но мы распрощались, при этом признались,

Я даже всплакнула. Где там?!

Уносит дорога, пусть тоскливо немного,

И трудно уснуть по ночам.

Вот так, ваша честь, прошу вас учесть,

Что хочется мне отыскать

Такого как ты, и не хуже чем ты,

И чем тот, что не будет ждать

Ночная вахта.

— Ты что-то не фесел, Дэн? — спросила Фрида.

— Ха! Нет-нет, с чего бы вдруг, мы с тобой так хорошо развлеклись. — Бродерсен обхватил ее рукой. Фрида изогнула спину, и ладонь легла ей на грудь. — Просто я отвлекся, прости.

— Ты улетел далеко и попал ф нехорошее место, судя по тому, как опустились уголки рта и по крошечной морщинке между брофей… — она провела пальцами по его лицу. Забота обесцветила голубые глаза.

Бродерсен попробовал улыбнуться.

— Неужели ты забыла, что я здесь Старик и не только по должности? Корабельные дела поглощают как прилипчивая хворь, ты помогаешь мне нести груз.

Светлая голова качнулась.

— Дело не ф этом. Ты крепок и практичен. Толкофать не ф тфоей натуре. И поэтому когда ты фпадаешь ф мрачные раздумья, то делаешься беззащитным.

— Это все ерунда. Давай лучше выпьем или покурим, или то и другое сразу.

Фрида всем весом удержала под собой его руку.

— Для этого еще рано, Дэн; Кейтлин смогла бы тебе помочь. А можно мне попытаться?

Он нахмурился, глядя себе под ноги. Они с Фридой находились в ее каюте, лишенной всего, на что можно было бы посмотреть… никаких ярких вещей, которыми ирландка украсила бы каюту. Как обычно, Фрида включила музыку, фугу Баха… негромкую, но неизменно благородную.

— Посфоль мне догадаться, — она повернулась набок и прижалась к его груди, так, чтобы Бродерсен не мог видеть ее глаз. — Ты считаешь себя финофным ф смерти Зарубаефа и Фиделио, ф том, что фее мы потерялись ф пространстфе и фремени. Дэн, Liebchen, ты же знаешь, что мы приняли это решение собстфенной фолей. Фее, кого ты осфободил из Колеса — и Фиделио, Фиделио тоже, — что бы ни случилось с нами дальше, фсегда будем благодарить тебя. Ошибки, неудачи — их знает любой капитан. Ты слишком сильный человек, чтобы поддаться унынию. Нет, ты сумеешь исфлечь пользу из ошибок и пофедешь нас дальше — к лучшей доле. И если ф конце концоф, ф чем я почти не сомнефаюсь… и если ф конце концоф нас не ждет удача и мы никогда не фернемся домой, — какое феликолепное приключение фыпало на нашу долю.

— Угу, — вздохнул он.

— Кейтлин заставляет тебя ощущать это ф сфоей собстфенной крофи. Очень плохо, что сегодня она не рядом с тобой. — Фрида примолкла на мгновение. — Может, это и к лучшему. Фозможно, она приносит тебе слишком много счастья, чтобы ты мог заглянуть глубже, ф корни своей печали. Дэн, ты думал о сфоей семье.

Он нервно вздохнул.

— О сфоей жене и сфоих детях, — сказала она. — Ты считаешь, ты бросил их. Когда Кейтлин нет рядом, они приходят к тебе. И ты начинаешь себя казнить.

Губы его дрогнули, Бродерсен прикрыл глаза.

— Послушай, давай оставим эту тему, — попросил он. — Ты не… психотехник… а я не какой-нибудь там несчастный пациент.

— Ja, ja, я просто тфоя подружка Фрида. Дафай погофорим. Фот что, расскажи-ка мне о Лиз. Мне хочется послушать о ней.

…потом, успокоившись, он начал подремывать и пробормотал под негромкую музыку:

— Ты удивительная женщина, я даже не представлял, насколько ты добра… как умеешь помочь и понять…

Горечь незаметно для Бродерсена пробежала по лицу Фриды.

— Ну да, знаю я сфою репутацию грубой старой солдатки. Значит так, два гренадера из старой песни поплакали, когда фернулись и узнали, что их император ф плену. — Она усмехнулась и заключила:

— А теперь, если ты хочешь угодить мне, Дэн, поспи и зафтра просыпайся бодрым. За час до зафтрака.

Руки его обняли ее чуточку крепче.

— Конечно, отличная идея. Движимая порывом, она выговорила:

— Дэн, и фсе-таки лучше, если бы мы нашли дом поскорее. Иначе я фот-фот флюблюсь ф тебя по самые уши.

Извне планета казалась синее Земли или Деметры, мраморные прожилки облаков самую чуточку отливали янтарем. Внизу над ними ржавчиной проступали континенты, кое-где снег сверкал на вершинах гор и высокогорьях. Очертания внизу терялись в дымке; спустившись пониже, с «Чинука» увидели невероятно яркие рассветы и закаты, полярных шапок не было, планету сопровождали три луны.

Массивный, плотный мир — тяготение на поверхности его на пятую долю превышало земное — обладал густой атмосферой. Здесь на уровне моря люди просто не смогли бы дышать. Их легкие могли бы принять смесь кислорода и азота, но не под таким давлением, а парниковый эффект приносил жару, вовсе непереносимую возле экватора даже в высоких широтах. Лишь на высокогорных плато мог здесь жить человек.

Впрочем, жизнь существовала и на этом шаре, отличающемся от Земли, как это обычно бывает в космосе.

— Проклятье, похоже на спектр отражения растительного хлорофилла, — пробормотал Дозса. — Он маскируется чем-то еще, но…

— Не имея ни семян, ни синтезаторов, мы абсолютно лишены шансов прокормиться здесь, — перебил его Вейзенберг.

— Мы можем исследовать планету, — предложил Лейно. Бродерсен покачал головой:

— И мне бы хотелось этого, но риск слишком велик, а шансы чрезвычайно малы, раз мы не обнаружили признаков цивилизации или разума.

— К тому же, — сказала Кейтлин, — Иные приберегают этот мир для расы, которая действительно способна врасти в него, как они хранили Деметру для нас.

* * *

Ночная вахта.

«Чинук» медленно направлялся к Воротам, Кейтлин еще не спала, хотя Бродерсен уже крепко уснул, наконец она поднялась, набросила пижаму и вышла из их каюты. Войдя в кают-компанию, она закрыла дверь, выключила свет и один из видеоэкранов, который показывал солнце, и села в тишине ночи, чтобы уединиться со звездами.

Через полчаса дверь отворилась и пропустила еще одну личность, торопливо затворившую ее за собой. Небо, светившее ярче полной луны, бросило лучи на залитое слезами лицо Сюзанны Гранвиль.

Увидев Кейтлин, она остановилась и воскликнула:

— Прости меня! — и повернулась к выходу.

— Подожди, Сью, — квартирмейстер вскочила и торопливо направилась к ней. — Что случилось?

— Rien… ничего. Я не знала, что ты здесь. Пойду к себе в каюту.

— Ни черта! Я тебе не позволю, — Кейтлин положила руку ей на плечо. — Если кто-нибудь уйдет отсюда, так только я. Ты шла сюда, чтобы найти уединение. — Она всматривалась в лицо, полное отчаяния, склоненную голову, слышала неровное дыхание, видела переплетенные пальцы рук. — Или силу?

Сюзанна сдалась. Прижав ее к себе, Кейтлин гладила и утешала, пока не утихли рыдания. А потом она подвела Сью к небольшому игорному столику, усадила за него, села напротив и потянулась к руке. Звездными диадемами венчали небеса их обеих.

Сью поежилась.

— Холодно, — сказала она несчастно.

— Как всегда в это время суточного цикла, — отвечала Кейтлин. — Тебе холодно в комбинезоне, а на мне только эта тонкая пижамка. Холод внутри, моя дорогая. Не оттаять ли тебе?

Сью невидяще смотрела в пространство.

— Я не настаиваю, — продолжала Кейтлин, — и все же я врач на этом корабле, и на Деметре видела и слышала худшее, чем тебе может представиться; помогала там, где умела, и всегда молчала… У вас нелады с Карлосом, так?

Сью отчаянно закивала.

— О, все заметили, что вы подружились, и были рады за вас, — продолжила Кейтлин. — Вот что, если ты велишь мне заниматься собственным делом, я извинюсь и оставлю тебя в покое. Однако под твоей кротостью скрывается возвышенное сердце. И конфликт с ней может сделать тебя просто несчастной, но не сокрушить таким вот образом. Что случилось, Сью?

Линкерша подняла кулак и выпалила едва понятно:

— Он попросил меня выйти за него замуж.

— Что? Но это же прекрасно. Вы отличная пара, и ты отказала?

— Да. Я должна это сделать. Это немыслимо.

— Почему?

Сью ответила лишь парой коротких рыданий, и Кейтлин продолжила самым утешительным тоном:

— Вне сомнения, он предлагал тебе заниматься с ним любовью, и ты отказала. Сегодня он предложил брак. Значит, он любит тебя, дорогая. Ему нетрудно было бы удовлетворить свои сексуальные желания, скажем, с Фридой. Да и я уже удовлетворила бы свое любопытство, если бы не заметила, что в его присутствии твои глаза светятся. Конечно, обряд, совершенный Дэном, не будет иметь ни юридического, ни экономического значения, но это будет настоящее венчание во всем, и я не сомневаюсь, что он выполнит все формальности, когда мы сумеем найти дорогу домой. Дэн давно знает Карлоса и всегда говорил мне, что если уж он предан кому-то, то это уже навсегда.

Сью затрясла головой.

— Почему бы тебе просто не перебраться к нему? — спросила Кейтлин. — Ты говорила, что твои родители религиозны, но себя называла ярой атеисткой.

— Ради Бога, — со слезами отвечала Сью. — Я принесла им и так много горя, чтобы явиться домой распутной женщиной. — Она чуть ожила. — Я не хочу быть такой.

— Но вас обвенчает капитан! Ты ведь любишь Карлоса? Тогда скажи мне ради неряхи Маэвы, почему ты сказала ему «нет»?

— Я — une vierge.

— Девственница? — Кейтлин улыбнулась. — Подобное не столь уж часто случается в твоем возрасте, но ничем не позорит тебя. Я бы назвала это случайностью. — И, видя, что не убедила Сью, продолжала самым серьезным голосом:

— Так, значит, ты боишься половых отношений? Не боли, наверное, и неуверенности. Я способна помочь тебе, но сам Карлос справится куда лучше. Фри… я знаю, что он очень деликатный человек… Или тебя мучит подчинение, угнетение? У него есть своя доля machismo. Но держу пари — ты достаточно крепка духом, чтобы поступать самостоятельно. Вспомни Лиз Лейно.

— Ты ничего не понимаешь. Меня никогда не инокулировали.

— Что? — сорвалось у Кейтлин. Она была потрясена.

— Мои родители… я не сержусь на них. Они восхитительные люди. Но если бы дома я сделала себе укол до свадьбы, они приняли бы это за открытое объявление того, что я решила стать такой же… дешевой, как и прочие девчонки.

Кейтлин нахмурилась:

— Это они так думают.

— Я не хочу осуждать тебя, — поспешно сказала Сюзанна, — просто я воспитана по-другому. Ну а на земле, отправившись к доктору с таким делом, я бы почувствовала себя обманщицей. — Скорбный смешок. — Потому что не было необходимости.

— И ты вернулась и терпеливо любила Дэна, — я видела, видела это — до тех пор, пока не встретила Карлоса… значит, ты страшишься беременности?

— Да. Аборт — это человекоубийство, если только его делают не для того, чтобы спасти жизнь или здоровье матери.

— Согласна. Кроме того, у нас нет нужного для этой операции оборудования. Но чтобы пойти на детоубийство! Нет, скорее я выброшусь из воздушного шлюза.

— Мы не имеем права рожать детей в этом затерянном корабле; им потребуется еда и воздух, это сократит немногие годы, оставшиеся нашим спутникам. — Сью выпрямилась в кресле и свободной рукой хлопнула по крышке стола. — Я сказала ему «нет». Он хотел еще поговорить, но я убежала. Быть может, теперь я смогу встретить его снова. Спасибо тебе. Интересно получается, Дэн тоже помогал мне именно в этой комнате.

— Подожди, — Кейтлин взялась за подбородок и бросила хмурый взгляд в сторону Вселенной. — Дай-ка подумать. Поверь мне, множество мучительных человеческих проблем в итоге находили простое инженерное решение, как говорит наш шкипер… У меня нет ни необходимого оборудования, ни нужных знаний, чтобы стерилизовать хотя бы одного из вас, однако прежде существовали механические контрацептивы, и, быть может, мы с Филом без огласки сумеем сообразить что-нибудь не слишком неприятное. — Она ощутила сопротивление. — Не смущайся. Неужели ты не способна принести в жертву долю того, что сознаешь собственным достоинством, ради счастья — собственного и твоего любимого человека.

Сюзанне пришлось побороться с собой, прежде чем она произнесла:

— Да. Да.

— Возможно, этого и не потребуется, — сообразила Кейтлин, вспыхнул энтузиазм, превращаясь в радость. — Я запрошу банк данных, в него заложено что-нибудь нужное — например, вазэктомия достаточно проста, если я найду, как ее делают. К тому же она обратима с помощью клонирования, если мы попадем домой… — потом я что-то читала о внутриматочных телах… найдется и какая-нибудь химия. О, мы обо всем переговорим позже. Главное же, невинная моя бедняжка, в том, что из твоего положения есть выход. Словом, действуй! Выходи замуж и радуйся жизни!

Линкерша застыла в изумлении.

— Нет, а если что-то случится и я забеременею?

— Не беда, — отвечала звонко Кейтлин, — это будет не несчастье, а наша победа. Мы докажем, что не сдаемся смерти, хотя она уже выслала за нами военный оркестр. Мы будем бороться, жить, ждать, и твой ребенок будет с нами!

Медленно на лицо Сюзанны возвращался свет, не уступавший звездному.

Глава 40

Прыжок.

Мириады небесного воинства уменьшились и в числе, и в блеске, хотя звезд вокруг было больше, чем возле Солнца или Феба. Лишь в одном направлении высились облачные громады, грозовые и ночные облака, лишь несколько огоньков впереди боролись с этим мраком. Светила рядом не оказалось. Вокруг Т-машины кружил огромный эллипсоид, во многом похожий на тот, что остался возле пульсара. Сама же она обращалась вокруг чего-то непонятного, какой-то пульсирующей сине-белой искорки, извергавшей, судя по показаниям приборов и мнению Джоэль, адский фонтан жесткого излучения.

Решение свое она объявила с непреклонностью:

— Господа, мы приблизились к ядру галактики. Перед нами пылевые облака, которые всегда закрывали его от нас. А это — черная дыра.

Предельное разрушение, остаток сверхновой, столь массивной, что гравитация сжала звезду в ничто, превратив в поле вещество, из которого не мог пробиться свет. Известные людям законы физики были здесь неприменимы, материя сжималась, устремляясь к геометрической точке, к сингулярности, в которой не существует законов природы. Но никто из них не мог видеть этого. Всепожирающую потенциальную яму могли оставить лишь бесконечно малые волновые утечки. Засасываемая межзвездная материя отдавала энергию в последнем крике отчаяния, прежде чем исчезнуть — навечно?

«А по-моему, вечность — человеческий предрассудок, и Иные могут объяснить нам природу ошибки», — подумал Бродерсен и сказал:

— В этом эллипсоиде должна располагаться обсерватория, аналогичная той, которую мы уже видели раньше: разве что, клянусь, наделенная проклятой бездной просвещающих отличий. Слетаем! Фон здесь не очень высок, можно чуть задержаться.

— Нет, — настоятельно требовала Джозль. — Нельзя. Надо уходить и немедленно.

— Почему?

— Не могу сказать тебе. Я только чувствую это, Дэн. Мы, голотевты, зачастую имеем дело с предчувствиями. А тут… сила, энергия, сама форма пространства — все слишком странно для меня. Боюсь, здесь нас ждет неудача.

«Если нам не удастся получить новые знания, — дополнило ее самоуважение, — Иные помогут мне вернуться сюда и изучить, но сперва я отыщу их, если я отыщу их».

Глава 41

Прыжок.

И вновь небо усыпали звезды, почти так же густо, как было два прыжка назад; почти все красные от алой крови до розовых лепестков, — но тем не менее кристально четкие. Многие казались менее яркими, чем звезды шарового скопления, однако они затмевали принадлежавших к спиральному рукаву. Это говорило о расстоянии между ними и кораблем. Ни туманностей, ни внешних галактик, ни Млечного Пути. В едином направлении звезд становилось все больше и больше, пока наконец зрение не превращало их в красный шар, символическое и чудовищное подобие солнца.

Т-машина парила в одиночестве, в световых месяцах от ближайшего астрономического тела. Траекторию ее определяло множество звезд. Размеры цилиндра в два раза превышали те, к которым привыкли путешественники. Гиганта обслуживали двадцать три маяка, разбежавшиеся на сотни тысяч километров.

— Мы возле центра Галактики, внутри облаков, — в голос Джоэль возвратилась уверенность, подобное сну спокойствие. — Здесь значительно больше звезд, чем где бы то ни было, и мы видим сейчас старые, образовавшиеся вскоре после Начала. Возможно, в самом центре существует черная дыра чудовищной величины, которая уже поглотила миллионы светил и продолжает это делать. Если это верно, теперь скорость поглощения сделалась небольшой, потому что радиационный фон за бортом можно считать умеренным. Тогда получается, что мы переместились в наше собственное далекое будущее, а в галактике остались только долгожители карлики.

Лишенный веса на своем командирском сиденье, окруженный общим безмолвием, Бродерсен слышал собственный голос:

— Почему же тогда Ворота не ведут к кому-нибудь из них? Пиджин сумела бы подобрать слова, способные передать то, что я сейчас чувствую, но в такой миг мой тупой мозг может породить лишь тупое кваканье… даже если бы я не был столь ошеломлен.

— Т-машины не могут иметь безграничный радиус действия. Необходимы промежуточные станции, они должны располагаться в оптимальных пространственно-временных положениях. Эта вот обслуживает на порядок величины больше пунктов назначения, чем звезд в галактике. Число маяков и размер Т-машины, — я уже успела прикинуть, — позволяет мне предположить, что она дает возможность передвигаться очень далеко…

— Это вокзал… узловая станция. Подожди! — взревел Бродерсен. Вдохновение охватило его, пульс забарабанил. — Слушайте, слушайте! Это означает цивилизацию, множество цивилизаций, или нечто из будущего — подобное им, чему у нас нет еще имени и представления… Тут можно понять Иных — они просто не могут не бывать здесь. Оставшись здесь, мы непременно встретимся с ними.

Интерком донес крики и радостное бормотание со всех постов корабля. Дав шуму утихнуть, Вейзенберг предостерег:

— Ну не торопитесь. Как часто они залетают сюда? Наверное, в основном транзитные переходы минуют эту машину просто потому, что она открывает дорогу к стольким мирам, что их не облететь и за миллион лет. Возможно, эта используется лишь раз в столетие, или что-то вроде того. При временных масштабах существования Иных им вполне достаточно этого, чтобы оправдать все расходы.

— Да уж, тут не попробовав — не узнаешь, — возразил Бродерсен уже тише.

— А кроме того, мы не можем проводить все время в свободном падении, — предостерегла Кейтлин. — В последний раз мы включили тяготение слишком ненадолго, чтобы поддержать здоровье.

Бродерсен подумал. Правильно. — И вспылил:

— Вот что, Пиджин, тебе пора избавляться от этой мерзкой привычки: ты всегда оказываешься права.

— Ладно, нам необходим вес, и раз мы не хотим переходить в режим вращения, прежде чем это окажется неизбежным, давайте полетаем взад-вперед возле машины. Пусть будет так — четыре часа вперед, потом поворот, и четыре часа торможения. Так мы никогда не удалимся от нее более чем на миллион километров и не наберем слишком высокой относительной скорости. А обнаружив корабль, сможем послать ему сигнал.

— А почему они обязательно должны использовать электромагнитные волны для связи? — возразил Дозса. — Мне говорили, что бетане поступают иначе.

— В случае необходимости бетане умеют принимать радиоволны, — заметил Руэда. — Кроме того, их приборы заметят излучение наших двигателей.

— Еще можно поместить на корпусе большой и яркий мигающий маяк, — взволнованно добавил Лейно.

— Ну, — спросил Бродерсен, — каково ваше мнение?

«Чинук» летел. Они ограничились тремя четвертями земного ускорения, меньше чем предлагал капитан. Кейтлин решила, что этого будет достаточно и сэкономит реакционную массу. Все ощущали легкость и ногами и сердцем.

Войдя в каюту Джоэль, парамедик обнаружила голотевта посреди скучного помещения. Все остальные предпочитали что-нибудь извлечь из памяти корабля: музыку или произведения искусства. У нее же экран был нем и чист. Если не считать опрятно убранной постели, каюта ничего не говорила о личности хозяйки.

В свободном голубом кафтане, сшитом для нее Кейтлин, Джоэль казалась изваянием бодисатвы. Она позаботилась о себе, вымылась, более или менее отдохнула, избавившись от усталости и вместе с нею от последней памяти о Земле. Огромные глаза под ободком седых волос, бледное, слоновой кости лицо… бесплотное и бесполое, нечеловечески ясное. Поднятая ею рука и улыбка, которой Джоэль приветствовала гостью, следовали абстрактным кривым; голос ее вновь сделался мелодичным, но песня эта предназначалась не для смертного уха.

— Спасибо, что зашла, — вежливо проговорила она.

— Меня это не затрудняет, — отвечала Кейтлин, — нам необходимо, чтобы ты отдохнула, и поэтому, начиная обследование в уединении, я не стану рекомендовать тебе физические упражнения, — она опустила свой врачебный чемоданчик и открыла его. — Начнем с проверки.

Джоэль стянула одежду через голову и отбросила ее на кресло. Кейтлин рассматривала тощее пугало, ходила вокруг, проводила исследующими пальцами по коже. Джоэль застыла на месте и только шевелила руками — когда было нужно.

— Некоторая потеря веса сама по себе не страшна, — заметила Кейтлин. — Я могла бы только желать, чтобы моя задница стала чуточку менее пышной, но твою можно назвать эфирной. — Не сумев завести разговор, она продолжала:

— Тебе нужно восстановить утраченные мышечные ткани, а для этого нужно есть больше протеинов; потом женщине необходима легкая жировая прослойка. Назови мне свои любимые блюда. Я могу приготовить что-нибудь вкусное.

— Пища мне безразлична, — ответила Джоэль. — Просто скажи мне что есть и сколько, и я последую твоему совету.

Кейтлин чуть нахмурила лоб, но отвечать не стала. Продолжив обследование, она обнаружила, что Джоэль в общем здорова, невротических расстройств тоже не наблюдалось.

Напряженность, тик и подергивания исчезли, рефлексы были великолепными, ровный и медленный ритм сердечных сокращений поддерживал кровяное давление, которому мог бы позавидовать любой человек моложе Джоэль на два десятилетия.

— Конец программы, — сказала наконец Кейтлин. — Можешь одеваться. Я возьму стандартные пробы тканей и жидкостей твоего тела, но не сомневаюсь, что все будет в порядке.

Джоэль вновь натянула кафтан.

— Наверно, я сумею высказать свое мнение о твоей программе, если ты расскажешь о ней.

— М-м-м, я пока еще не окончила. Садись, я хочу поговорить с тобой.

Женщины уселись, и Джоэль с полным бесстрастием стала ждать, пока Кейтлин заговорит.

— Я могу назначить все, что необходимо твоему телу, однако толку в моих предписаниях не будет, пока я ничего не узнаю о твоем настроении. Для начала — насколько точно ты будешь выполнять инструкции?

— В точности. — В обещании не слышалось ни спешки, ни сомнения. — Надеюсь, что они не помешают моей работе и предназначены лишь для восстановления сил.

Рот Кейтлин напрягся.

— Именно это и смущает меня больше всего. — «Сколько еще голотезиса ты сумеешь выдержать, прежде чем с тобой что-нибудь случится? И что это будет? Нечто необратимое? Не началась ли уже болезнь?» — Джоэль, никто из твоих спутников по «Эмиссару» не знает тебя в достаточной мере, но все сходятся на одном: ты превратилась в совершенную незнакомку. Я никогда не слышала о человеке, проводящем едва ли не каждый дневной час подключенным к машине. Нет, дома это время ограничено правилами, и я подумываю, что Дэну пора заставить тебя вспомнить о них.

— Ты опасаешься, что со мной что-нибудь случится? — невозмутимым голосом спросила Джоэль.

— Ага. Нечто вроде наведенной шизофрении или чего-нибудь в этом роде… кто может сказать? Я ведь всего только медицинская сестра, получившая некоторое дополнительное образование. Имеющаяся на корабле литература просто топит меня в болоте технических подробностей, но не описывает симптомов, не позволяет поставить диагноз и сделать прогноз, поскольку ситуация является беспрецедентной. Тем временем ты все дальше и дальше… уходишь в себя. — Кейтлин наклонилась вперед. — Будь откровенной. Признайся, остаемся ли все мы в твоем восприятии чем-то большим, чем придаток корабельных машин?

— Конечно, — отвечала Джоэль невозмутимо. Улыбка промелькнула на ее лице, словно лучик луны сквозь облако. — Вы мне нравитесь, я хорошо думаю о вас и намереваюсь сделать все зависящее от меня, чтобы вы вернулись домой. Ну а для этого мне нужны силы. Заверяю тебя: я далеко не безумна, напротив, я с каждым днем становлюсь все более и более нормальной, чем приводилось кому-нибудь из людей за все время существования нашего вида.

— О! Это не утверждение, а целый кит.

— Да, звучит грандиозно, пока прибегаешь к помощи той обезьяньей трескотни, которую люди зовут языком. Жаль, что ты не можешь испытать того, что дает машина. Ты — поэтесса, способная передавать словами намеки, чувства или реальность. Я не обладаю твоим красноречием, и к тому же в жизни мне приходилось общаться с обыкновенными людьми менее чем среднему человеку. Потом, отсоединенная, я ощущаю себя менее чем полумертвой. — Джоэль остановилась, подыскивая слова. — Возможно, Сюзанна Гранвиль пыталась объяснить тебе, что дает ей машина. Но ее переживания только бледная тень того, что испытываю я. Но ты ведь не считаешь Сюзанну больной, правда? Потом — сочиняя — занимаясь любовью, которой ты отдаешься более полным образом, чем все остальные, — ты ведь считаешь свои переживания трансцендентными, не так ли? Ты хочешь пережить их снова и снова, используешь каждый шанс. Они не влияют на твой рассудок, так? Или наоборот? Быть может, они делают тебя сильной и уравновешенной?!

— Но эти переживания естественны, — возразила Кейтлин. — Их породила эволюция, после того как возникла на Земле жизнь. Ты же совсем отказалась от них, а это болезненный симптом. Да, священникам, монахиням и святым, погруженным в мистику, или углубленным в свое дело ученым и художникам иногда удавалось в целибате сохранить душевное равновесие. Возможно, эти люди были аскетичны по темпераменту и отвергали обычные удовольствия. И все же они оставались внутри мира людей, добивались доступной для человека силы и искали целей, понятных человеческому рассудку… никого из них проволоки не присоединяли к машине. Я не запрещаю тебе голотезис, Джоэль. Я просто хочу сказать, что тебе нужно использовать себя целиком.

Боль впервые прикоснулась в лицу Джоэль, заставила дрогнуть голос — самую малость.

— Я пыталась, и куда старательнее, чем ты думаешь. Год за годом радости от тела уменьшались, а боль росла; наконец я стала чувствовать себя вне машины глупой каргой. — Спокойствие вернулось. — Потом, в этом полете, я научилась наделе использовать то, чему научилась на Бете. Фиделио научил меня многому, и в этом колоссальном потоке данных мне открывается весь космос. Я ощущаю грани Ноумена, не снившиеся ни человеку, ни бета-нину. Пытаясь обрести понимание, я нащупала новые методы — научилась точнее понимать, различать, думать… открыла новые философии, и они наделяют меня более глубоким озарением, которое ведет меня дальше…

Мир в душе Джоэль уступил место ровному пылу.

— Кейтлин, поверь мне. Я никогда не была такой счастливой, как сейчас, и чем дальше ухожу за пределы того, что ты зовешь человеческой личностью, тем счастливее и нормальнее себя ощущаю. Нет, я не лучше тебя: просто я другая. Как ты отнеслась бы к тому, если бы по чьей-то команде тебя лишили дара создавать песни и заниматься любовью? Я… я скоро сумею перерасти то, что пока считаю своей ошибкой: свою жалость к вам. Бедное, милое, прекрасное животное, мне жаль тебя. Но не надейся, что и Иные будут испытывать эту жалость. А посему и я должна избавиться от нее.

— Иные… возможно, мы так и не найдем их. Мы можем умереть в пространстве, или на какой-то планете, чьи обитатели просто обладают лучшей техникой, чем люди. Я смогу пережить и то и другое. Но я уверена в том, что каждая раса, достигнув нужного уровня, отправляется на поиски Иных, как случайно вышло у нас. Какую более высокую цель может иметь человечество?

— И… если мы отыщем их, если нам это удастся… я буду готова разговаривать с ними.

Только позже, распорядившись, чтобы Джоэль не ограничивали, пока не появятся тревожные признаки, Кейтлин осознала ее последнюю фразу, так и оставшуюся невысказанной. И к тому, чтобы присоединиться к ним.

* * *

«Чинук» летел.

Кают-компания сверкала новыми украшениями, орган выпевал извлеченные из банка данных звуки, на голографических экранах проплывали виды Земли и Деметры: сад в весеннем цвету, закат над океаном, горный пик, дерево посреди луга. На других экранах сияли звезды и галактики. В лучших своих одеждах Дозса, Вейзенберг, Лейно, Фрида и Кейтлин стояли по бокам стола, за которым высился Бродерсен. Перед ним замерли Руэда и Сюзанна — рука об руку. В задней части каюты был приготовлен пир, на что ушел не один день.

Отсутствовала лишь Джоэль, в вознесении своем знавшая о том, что происходит. Она неловко благословила вечеринку. Но кому-то следовало находиться на вахте, чтобы не пропустить инопланетный корабль и мгновенно предпринять необходимые действия, а Джоэль могла заменить на этом посту сразу двоих.

Бродерсен взял необходимые бумаги. Он не был священником или гражданским чиновником. Вступающие в брак по-разному верили в Бога, а посему он уклонился от традиционного обряда. Текст сочинила Кейтлин, а потом переписала его каллиграфическим почерком в подарок друзьям.

«Вот ей-то и следовало бы проводить обряд, — думал он. — Кейтлин сделала бы все как надо. А я просто пародирую священника. Я… проклятие, зачем это перехватывает горло и туманятся глаза. Плакать нельзя, понял? Так! Лиз моя, Лиз, и солнечные лучи в окнах храма, когда мы…»

— Мои дорогие, — начал Бродерсен, — в этот день нашего изгнания мы собрались, чтобы создать дом. Затерянные посреди небесного великолепия, пребывающие в опасности, но не потерявшие надежды, мы просим благословения у Бога, просим, чтобы жизнь благословила двоих из нас, Карлоса и Сюзанну. Мы благодарим их за отвагу, за то, что они укрепили наш дух. Спутники мои, да сопутствует вам счастье. А теперь мы засвидетельствуем ваши обеты, и пусть этот момент заново объединит всех нас…

Взвыла сирена.

Только что совершивший поворот «Чинук» еще не отошел слишком далеко от Т-машины — на праздник было отведено четыре часа — до следующего изменения ориентации. Со скоростью электронного прибора Джоэль переключила нужный видеоэкран на полное увеличение. Жернов вращающегося цилиндра и пара маяков словно вспрыгнули в комнату. Но все заметили только пятно, мелькнувшее и исчезнувшее.

Какое-то мгновение музыка непристойным образом нарушала общее молчание, а потом раздался ровный голос Джоэль:

— Это корабль. Он совершил переход за тридцать семь секунд.

— Nome de Dios! — прошептал Руэда, привлекая к себе невесту. Чтобы не заплакать, Кейтлин обняла их обоих и окликнула Бродерсена.

— Дэн, мы еще не окончили более важное дело. Сперва отпразднуем, а потом будем обдумывать неудачу. Ты сможешь начать заново?

* * *

Капитан сидел один в своем кабинете. Его личный аппарат был соединен с голотевтическим залом. Крепко зажатая трубка наполняла воздух едким дымом, обжигающим язык. Бутылка виски стояла на столе возле распечаток, снятых с высокой скоростью.

На снимках запечатлелось трехмерное кружево поперечником около километра в самом широком месте, не имевшее простых очертаний; изящное и хрупкое словно паутина, оно мерцало огоньками-росинками, как паучья сеть на рассвете. Весь корабль утопал в жемчужном свечении, которое совместно с расстоянием скрывало мелкие подробности. Точная траектория корабля также осталась неизмеримой.

Джоэль сказала:

— На мой взгляд, судно почти лишено массы и едва ли не целиком состоит из силовых полей. Они могут защищать пассажиров и груз от фантастических ускорений, неизбежных на подобной траектории, — если на нем был груз, если на нем были пассажиры. Корабль может быть и автоматическим, пилотироваться роботами — какая грубая идея рядом с подобной конструкцией. Он может перевозить только схемы, — несколько молекул, на которых записана информация. Зачем посылать куда-то свое тело, если можно отправить полную характеристику личности, включающейся по прибытии в идентичной плоти, быть может, изготовленной для какой-то конкретной цели? Такое тело может сделать и перенести все, что нужно. Полученную потом запись можно передать обратно и переписать на себя. Так можно прожить тысячу жизней на многих различных мирах, а потом собрать их все воедино.

— Ты уверена в этом? — тупо спросил Бродерсен.

— Конечно же, нет. Но я знаю, что такое возможно. И даже в известной мере представляю, как это сделать. А воспользовался бы ты подобной способностью, если бы обладал ею?

— Ага. Наверно. Значит, они нас не заметили?

— Я этого не сказала.

— Итак, они нас не заметят?

— Не буду уверять в этом. Быть может, здесь встречаются более примитивные материальные корабли. Не все расы в содружестве находятся на одном технологическом уровне — для этого достаточно причин. Или, быть может, здесь бывают даже Иные. Только сейчас это были не они, Дэн. Иные обратили бы на нас внимание.

Бродерсен отпил.

— А как ты оцениваешь вероятность вариантов? Кто пролетал мимо нас — существа не слишком совершенные, чтобы обратить на нас внимание, так же как нам не хватает развития, чтобы обратить внимание на своего брата — человека в лесу? Или ушедшие чересчур далеко, чтобы заметить на ветке какого-нибудь воробья?

— По-моему, наши шансы невелики.

— И по-моему, тоже. Мы можем с тобой смертельно ошибаться, Джоэль… смертельно. Однако у нас ничего нет, кроме догадок, которые поставляет тебе мозг, а мне слепой инстинкт. Оставшись здесь на несколько месяцев, — и летая вперед и назад, чтобы иметь вес, — мы растратим реакционную массу, и нам придется переходить на режим вращения и оставаться в нем. А я бы предпочел сохранить свободу действий. Отыскать место, где тяготение позволяет, так сказать, бросить якорь, и уже потом обсудить и выбрать голосованием.

Трубка Бродерсена погасла. Он разжег огонь, чтобы снова воспламенить ее.

— Отложим решение на пару недель, — заявил он, — быть может, за это время кто-нибудь да объявится, хотя надеяться на это не следует. Пусть у Сью и Карлоса будет медовый месяц.

* * *

Но никто не появился.

Глава 42

Прыжок.

В полнейшей тьме на целой четверти неба пылало колоссальное огненное колесо. С того места, откуда на него глядел экипаж «Чинука» оно казалось наклоненным; взгляд сперва пересекал рукав, потом ядро, от которого он отходил, потом противоположную ветвь. От золотисто-красной сердцевины уходили сине-белые спирали, повсюду искрились скопления. Прислуживали ему редкие облака, только подчеркивавшие величие своим светом.

— Межгалактическое пространство, — прошептал Бродерсен.

— Мы в пятидесяти тысячах световых лет от галактики. А сейчас пересекли еще большее расстояние, — в голосе Джоэль слышался восторг. — Судя по цвету и относительности яркости внутренних и внешних областей, в ней меньше гигантских звезд, чем считали наши астрономы, меньше пыли и газа, — сырья для образования новых звезд. Мы по-прежнему находимся в будущем, разве что еще дальше углубились в него. Миллиард лет? Давайте побудем здесь немного, чтобы я могла приглядеться.

Бродерсен осмотрел цилиндр и светящиеся маяки.

— Вот еще одна самостоятельная Т-машина, величиной она не уступает предыдущей. Порог на пути к галактикам… и векам. Ты действительно выбираешь самые длинные траектории.

— Здесь не найти помощи, — отозвался Лейно усталым голосом. — Долго ли еще продлится эта охота? В какие странные места она еще приведет нас.

Бродерсен скривился:

— Угу. Я и сам начинаю гадать. Быть может, мы не правы, продвигаясь вперед. А что, Джоэль, наверно, пора поворачивать назад, если ты можешь это сделать.

— Похоже, я в общем представляю себе, как это делается, — ответила та, — но мне необходимо больше информации. А ее я должна собрать в любом случае, и чтобы уточнить свои вычисления, вне зависимости от нашего решения, мне придется собрать ее.

— О'кей, — отвечал Бродерсен, — покрутимся здесь немного. Дело простое. — Он потер глаза. — Есть возможность подумать. И даже передохнуть после свежего удара.

Кейтлин тихо спросила:

— Неужели никто из вас не видит, как она прекрасна?

Плавая посреди кают-компании, она восхищалась. Часы уже показывали 22.30 тех же суток, — экипаж возил время с собой, — общее собрание в тот день закончилось рано.

Появившийся в дверях Дозса оттолкнулся и полетел к ней, остановился, ухватившись за кресло, которое находилось рядом с тем, за которое держалась она. Свет проникал только снаружи, серебро и роза, расшившие мягкую лунную гладь. Лучи обрисовывали Кейтлин на фоне смутных теней и тьмы более глубокой, наполнявшей каюту.

— Я так и думал, что найду тебя здесь, — сказал Дозса. — Ну как?

— Я за пределами счастья, — отвечала Кейтлин, не отводя взгляд от небес.

— Да, зрелище великолепное. Как жаль, что больше некому восхититься им. Кроме Джоэль, как я полагаю, на ее холодный манер… а такое зрелище для влюбленных.

— Ты прав, Стефан.

Помощник капитана улыбнулся и обнял ее за талию. Кейтлин не стала ни поощрять его, ни противиться. Дозса прикоснулся к ее щеке, вдохнул аромат плоти и свободно расчесанных волос.

— Но ты, Кейтлин, куда более великолепное зрелище, — пробормотал он.

Она усмехнулась.

— Благодарю вас, добрый сэр, за комплимент, — ее усмешка погасла. — Прости, не хочу обидеть тебя, но, пока мы здесь, я хочу погрузиться в зрелище, которое сейчас перед нами.

— О! — Он пододвинулся ближе. — Кейтлин, милая. Та напряглась и повернулась прямо к нему:

— Стефан, мы были хорошими друзьями. Прошу, не порть отношений.

Дозса поцеловал ее в губы. Кейтлин оттолкнулась, не вырвавшись из его хватки, но отодвинувшись на полметра.

— Пусти меня, — потребовала она. Он потянул ее к себе.

— Пусти, — сказала она, выговаривая отчетливо каждое слово, — или с помощью Морриган я отправлю тебя в больницу.

Дозса покорился, его негодование было сродни ее ярости. Кейтлин тяжело дышала.

— Если не веришь, — предупредила она, — и решил положиться на свое каратэ, — останешься по меньшей мере без глаза и, боюсь, без обеих фамильных драгоценностей. Я умею не только собирать людей, но и разбирать их на части.

Гнев покорился.

— Наверно, я перегнула, — проговорила Кейтлин. — Не сомневаюсь, ты не хотел плохого. Забудем об этом.

Раздражение не уступало.

— Но ты ведь не женщина Дэна Бродерсена, честная и простая, — он сплюнул. — Еще — ты и баба Мартти Лейно, и чья еще?

Кейтлин снова взвилась.

— Своя собственная и ничья более.

— Значит, трешься хвостом там, где хочешь! И я для тебя плох? Она попыталась изобразить кротость.

— Стеф, дорогой. Мартти нуждался в помощи. Я не могу тебе сказать почему, но так было. И он вылечился, а сейчас в опасности Дэн. Ему приходится принимать решение за решением, не зная, на что он нас обрекает. Я облегчаю Дэну жизнь. А он для меня главное, он любит меня, и я его тоже.

— Ага! Сегодня он с Фридой. Не думай, что я не видел, как вы втроем пошептались, и они отправились прочь.

Кейтлин кивнула:

— Ага. Как оказалось, она тоже нуждается в помощи. Ты никогда не пытался понять ее, увидеть в ней не только большое сильное тело? Я поняла, что Фрида приуныла настолько, что… но это неважно.

— А как насчет меня? Тебе не приходило в голову, что я тоже могу страдать?

— Ой, Стефан, опускай-ка занавес на эту сцену. Ты много раз наслаждался Фридой и сделаешь это еще не раз. Сейчас ты просто решил воспользоваться возможностью. — Ока оградилась рукой. — Да, я знаю, что тебе не хватает семьи, оставшейся дома; ты боишься, что больше не увидишь их. Но ты не менее крепок душой, чем я. На тебе не лежит груз ответственности, как на Дэне, и ты не… ох, что-то мы увлеклись, помимо помощи мы обязаны доставлять друг другу радость.

— Значит, ты думаешь, что я не порадую тебя, — сказал он с горечью.

Она расхохоталась:

— Ну, друг мой, я немало недель глядела на тебя с интересом, просто условия складывались неподходящие.

Дозса просветлел:

— Ну же?

Она покачала головой:

— Давай отложим. Я же сказала тебе, что Дэн нуждается во мне. Сегодня он проявил доброту, и тем не менее мне пришлось попросить его. Развлечься не грех,однако я не могу рискнуть на другое дело, столь же серьезное, как с Мартти.

Дозса казался веселым.

— Я обещаю тебе, Кейтлин, все ограничится короткой интрижкой.

— Но ты считал, что вправе требовать этого, — отвечала она с сочувствием в голосе. — Прости меня, Стеф, но я не могу позволить тебе такого.

Помощник капитана сглотнул, поглядел на руки, стиснувшие кресло, и наконец сказал:

— Прости меня.

— Не сомневаюсь, что ты окажешься великолепным в постели, — она погладила его по щеке. — А теперь обо всем забудем. И как друзья восхитимся этой невероятной красой.

Глава 43

Прыжок.

И вокруг ничто: чернота слепая и абсолютная. В ужасе застонал экипаж.

Маяки вокруг Т-машины казались свечами — красной, фиолетовой, изумрудной, янтарной, — зажженными против проклятой тьмы; крошечные огоньки едва светились, словно бы обещая вот-вот погаснуть. Наконец вдали, на пределе видимости, зрение обнаружило единственную светящуюся точку.

— Успокойтесь, — приказала та часть Джоэль, которую она отделила от себя ради этой цели. — Непосредственная опасность нам не грозит. Я исследую ситуацию. — Она воссоединила единство своего ума. И потянулась вперед всеми чувствами и органами корабля.

Радар обрисовал очертания вращающегося цилиндра. Большего экипаж «Чинука» не видел. Находящаяся в невесомости Джоэль тем не менее ощущала эту массу и силу, запертую внутри. Оптика и радио с огромным увеличением показали ей звезды: редкие и слабые угольки, готовые скользнуть в забвение. Корабль окружал почти предельный вакуум. Известные прежде излучения и материя исчезли, оставив после себя нечто уже совершенно лишенное плотности и температуры. После недолгих поисков она обнаружила на месте соседних галактик такие же угольки. Очертания их сделались расплывчатыми. Она попыталась отыскать скопления галактик и сумела бы заметить несколько ближайших, начиная с того, что в Деве даже по последним выдохнутым ими перед смертью фотонам, но и они слишком уж ослабели.

Внимание Джоэль вернулось к непосредственному окружению; инструменты предоставили ей достаточно данных, чтобы можно было понять, что машина находится на орбите вокруг совершенно мертвой звезды. Подобно Солнцу, она так и не взорвалась сверхновой, потому что не обладала нужной для этого массой, но уже прошла через стадию красного гиганта и все последующие, сжавшись в шар величиной с планету, плотность которого еще позволяла атомам сохранять свою природу, и теперь медленно охлаждалась от белого каления до уголька. Уцелели и некоторые из планет, одетых камнем или замороженной атмосферой. Кроме одной…

Джоэль вспомнила, что ей следует спуститься с высот и сообщить своему народу о том, что было увидено ею.

— Мы перенеслись в отдаленное будущее, сейчас находимся внутри галактики, примерно через семьдесят или сотню миллиардов световых лет после нашего рождения. Никаких звезд уже не осталось, кроме самых неярких (блаженны кроткие, ибо наследуют они), но теперь смерть пришла и к ним, а сама галактика распадается. По сравнению с нашим днем, вселенная сделалась просторней в четыре или пять раз. Отправившись дальше, мы сможем узнать, действительно ли она будет вечно расширяться, или правы те, кто в старину утверждал, что в конце концов начнется новый коллапс и родившийся огненный шар вновь превратится в космос.

— И ты хочешь вести нас дальше? — вскрикнул кто-то из экипажа. Джоэль не узнала искаженный страхом голос и не хотела этого делать. — О нет, о нет!

В голосе Бродерсена звучали чисто прагматические интонации.

— Что это за желтый огонек? Наверно, он неподалеку.

— Он совсем рядом. У этого Черного карлика есть спутники и один из них является источником света. Я не представляю его природы. Надо бы взглянуть. Т-машина располагается в троянской позиции по отношению к основному светилу, вокруг которого она вращается на расстоянии около одной-полутора астрономических единиц. Лететь не более четырех стандартных дней при полной гравитации.

— По-моему, нам следует это сделать, — сказал Бродерсен. Ровным голосом Джоэль напомнила ему — удивление пело и бушевало внутри голотевтической личности:

— Видишь ли, это, без сомнения, работа Иных.

* * *

«Чинук» летел.

Видеоэкраны в кают-компании выключили. Никто не помнил, кто первым предложил это сделать, но не было никаких споров. На экранах в своей уже забытой яркости сменялись изображения незабытых шедевров человечества — Перикла, мавзолей Шах Джахана, картин Хокусая, Моне, изваяния Фидия и Родена, и так далее, негромко пела музыка, но немногие обращали на это внимание.

Поскольку на корабле не хватало людей, было принято, что после еды все свободные от вахты помогают квартирмейстеру и ее помощнику быстро убрать со стола. Поэтому Филипп Вейзенберг оказался рядом с Кейтлин по дороге от раковины.

— Похоже, ты сегодня вечером приуныла? — спросил он. — Что случилось? Быть может, я сумею помочь?

— Спасибо, ничего, — отвечала она, изображая улыбку. — Так, настроение… прихоть.

— Отнесись к этому внимательно, моя дорогая. Изоляция от человечества — невзирая на все величие окружающего, делает нас все более и более беззащитными — от самих себя. — Он почти приложил губы к ее уху. — Ты помогла мне пережить скверную ночь. Я не забыл этого. Позови меня, когда потребуется.

— Ну… — она схватила его за руку. — Тогда давай отойдем в сторонку и поговорим.

Они отправились к нему в каюту. Вейзенберг включил «Лебединое озеро» — спектакль, записанный на Луне сотню миллионов тысячелетий назад, просто чтобы оживить комнату. Ни алкоголя, ни марихуаны, она отклонила его предложение выпить чаю. Спокойно усевшись в кресло, он смотрел, как Кейтлин расхаживает по каюте.

— Да, ты сказал правду, — сказала она. — Мы действительно отрезаны от людей, и мелочность, свойственная нашей породе, овладевает нами, превращая в запертых в клетке обезьянок. Я только что поняла это, потому что сюда мы летели от великолепия к великолепию. А в этой гробнице Творения до меня наконец дошло — столько всего случилось, — неужели мы действительно будем винить себя, когда обезумеем? Дома, при любой малой беде у нас есть закаты, восходы, леса, холмы, горы, перешейки, ласточки или просто город, мир, полный таких же, как мы, людей, куда мы можем пойти и заняться делами. Здесь же, в металлической оболочке, мы можем только смотреть, следуя за болотными огоньками, ведущими нас в никуда… Нет, хуже того, потому что болотный огонек может завести нас в истинную трясину, в холодную воду, ржавые тростники, где будут квакать лягушки; а потом, когда мы утонем, вода примет нас и сохранит для потомков, чтобы они нашли наши тела и дивились им через тысячу лет.

— Значит, и ты? — отвечал он. — И ты тоже хочешь повернуть назад? Никто не рассчитывает найти здесь дом… но чтобы новую землю? Кейтлин, у нас на это нет даже шанса.

— Ох, я это знаю. И у нас еще есть впереди звезды. К тому же… Земля… и Деметра не являются единственными живыми мирами. Я могу с восторгом умереть на Дану среди певцов и танцоров.

— Мы не можем вернуться даже туда. Мы не сможем попасть назад, просто обратив наше передвижение. И у Джоэль нет всей информации и тех основ, которые необходимы, чтобы точно рассчитать траекторию.

— Все это я знаю. Но мы можем вернуться во время, когда Галактика была еще жива, правда?

Кейтлин некоторое время расхаживала взад и вперед. Яркие фонтаны прыгали под тягучую музыку. Наконец она встала перед Вейзенбергом и потребовала ответа:

— И что, по-твоему, мы должны сделать?

— Идти вперед, — отвечал он. — Пока это необходимо или пока мы способны двигаться.

— В слабой надежде когда-нибудь найти лоцмана, способного привести нас домой, к Солнцу?

— Да. — Из своей сдержанной худобы он поглядел на всю полноту ее отчаяния и сказал:

— Кейтлин, мне кажется, я понимаю, в глубине души ты согласна со мной. Мне намного легче принять такое решение. Я не дитя просторов Земли и небес, а инженер. Машина столь же естественна для меня, как дерево или дождь. Пространство было всегда моей любовью… пространство, звезды и мечта об Иных… конечно, Сара и дети были важнее, но, черт побери, лишь продолжая идти вперед, мы можем вернуться к ним, а там победим мы или проиграем… кажется, я начинаю впадать в сентиментальность.

Кейтлин остановилась и поглядела на него. Он шевельнулся, посмотрел по сторонам и сказал расстроенным голосом:

— Кейтлин, ты не была бы так расстроена, если бы не пыталась разделить с Дэном тяжесть его груза. Зачем тебе это?

— Он поддерживает дух всего экипажа, — отвечала она.

— Не имея истинного представления о том, насколько полагается на твои силы?

— Ты преувеличиваешь, Фил. Но пока я способна поддержать его, жизнь мою, и, наверно, для этого и существую.

Почти с потрясением:

— И как могла сказать подобное столь независимая личность?

— Почему бы и нет? Разве он поступил бы иначе, если бы я оказалась в таком положении?

Вейзенберг молчал, обратившись взглядом к палубе, а потом поглядел на нее и сказал:

— Ну хорошо. Это не настолько уж отличается от отношений, которые существуют — существовали — между Сарой и мной. Но, Кейтлин. Если ты пожелаешь расслабиться, просто выпустить управление из рук, помяни вслух Ирландию, или что захочешь, и я буду рядом.

…Она пожелала ему спокойной ночи; но скоро они устроились рядышком, не только разговаривали и разговаривали, он столько же, сколько она, пусть время от времени в голосе Кейтлин звучали слезы.

— Спи спокойно, Фил, — сказала она, — и спасибо тебе, спасибо.

— Благодарить не за что, — отвечал он. — Это я у тебя в долгу.

* * *

Облаченная в воздух, под белыми облаками, омытая сапфировыми и лазурными океанами, украшенная зелеными континентами, планета сверкала. Солнцем светила близкая к ней луна.

«Чинук» обогнул этот мир, раз и еще раз, приборы собирали информацию.

— Прямо Земля, — прошептала Сюзанна.

— Увы, не совсем, — отвечал Руэда. — Мы определили спектр. Эта зелень не хлорофилл, кое-что намекает на более фундаментальные биохимические отличия. Нам здесь нечего есть. Но планета живет.

Джоэль отвечала по интеркому:

— Спутник представляет собой гигантский ядерный реактор, расходующий собственную массу, почти полностью преобразуя ее в энергию. Это нарушает известные нам законы физики, но они, по всей видимости, составляют лишь частный случай. По всей видимости, там происходит вынужденное взаимодействие самих кварков. Аппарат, который его производит, находится в полости возле центра, защищенный теми самыми полями, в которых происходит процесс. Вне сомнения, это искусственное солнце прежде являлось природной луной с нужными характеристиками. И годилось на пять-шесть миллиардов лет. Вот почему Иные выбрали эту планету для воскрешения.

— Иные? — потрясенным голосом спросила Фрида.

— А кто еще? — отвечал Бродерсен. — Интересно, засеяли ли они планету жизнью, или дали простор химической эволюции?

— И то и другое, — радостным тоном отвечала Кейтлин. — Здесь снова есть жизнь. Пусть мы не видим признаков разума, но туземцы, возможно, еще бегают в лесах, если только они уже думают. Пусть они никогда не увидят звезд, но кем они станут, что сделают и как будут любить? — И через момент добавила:

— Неужели Иные сделали это, в надежде получить новый ответ на этот вопрос?

Корабль несся назад к транспортной машине. Собравшийся в кают-компании экипаж слушал Бродерсена.

— Надо решать. Джоэль не может привести нас в заданную точку пространства-времени, хотя она умеет обнаруживать нужное направление. Если мы будем продолжать путешествие, то рано или поздно войдем в Ворота, на противоположном конце которых не окажется Т-машины. Там и закончится наш путь. Но пусть это случится в нашем времени, плюс-минус несколько мегалет, в яркой, полной света, молодой вселенной. Конечно, тогда придется отказаться от надежд обнаружить Иных и знать, что мы умрем, когда кончится пища. Но прежний план вел нас от странного места к еще более странному. А следующее может разделаться и с нами, — он прищелкнул пальцами. — Вот так. Или медленно.

Бродерсен заложил табак в трубку, раскурил, вдохнул дым.

— А теперь, — сказал он, — выслушаем каждого.

Сидя возле него, бледная и бесстрастная Джоэль сказала:

— Я предпочитаю продолжать путь. Но, откровенно говоря, лишь потому, что мы действительно можем столкнуться с Иными. Мне безразлично, вернемся ли мы домой. В какую бы сторону мы ни направились, я смогу погрузиться в исследование реальности, как только мы остановимся.

Лейно:

— Поворачиваем назад. Что может существовать в будущем, кроме выгоревшей вселенной? Если процесс цикличен, коллапс погубит все. В противном случае мы увидим лишь вечную темноту. Зачем Иным обитать там?

Вейзенберг:

— Нет, мы не можем остановиться. Руэда:

— Кто предлагает остановиться? У нас остается микроскопический шанс на успех. Пусть это и маловероятно, но в молодой галактике мы можем отыскать помощь.

Сюзанна:

— Что, если сделать еще два-три скачка вперед, прежде чем повернуть назад…

Дозса:

— Нет, вероятность остаться заточенными в летающем гробу чересчур велика. Я бы предпочел умереть в действии, исследуя планету… словом, пусть будет все что угодно, но в действии.

Фрида:

— Я уже собиралась проголософать за продолжение пути, но тфои слофа, Стеф, застафяяют меня подумать.

Кейтлин шагнула вперед.

— Неужели никто из вас не понимает? — вырвалось у нее. — О! На миг я сама потеряла отвагу, но Фил помог мне долгой беседой, а когда я увидела тот мир… неужели вы не понимаете? Иные живут ради жизни. Они великие противники смерти. Где еще мы можем их отыскать, как не возле Ворот, возле самого Судного дня? И как посмеем мы попросить о помощи, пав перед ними духом?

* * *

Ночная вахта.

Через электронные чувства, объединенные с электронным мозгом, и через память (Фиделио, Фиделио) в исполненном смысла великолепии целого Ноумен вошел в Джоэль, соединившись с ней. Время и пространство изгибались с тонкою мощью от измерения к измерению; текли энергии, материя волной пересекала их приливы; Закон, всесильный и имманентный, сделался не окаменевшим уравнением, но музыкой, которую она едва начинала слышать. «Спасибо тебе, Кейтлин, бедное животное, — мелькнуло в крошечной доле ее мозга. — Я никогда не умела пробуждать грубые эмоции в твоих животных собратьях и за один дикий час преображать их в желание». Теперь впереди меня уничтожение, которого я не могу страшиться; всеми своими клетками оно знает Предельное таким, какое оно есть; или же впереди меня (какой восторг!) ждут Иные.

* * *

Ночная вахта.

Золотистый свет неярко светился в кабине. На экране стояли розы. Кейтлин поставила термостат на тепло и надушила воздух экстрактами клевера и миндаля. Звучала песня «Пусть мирно пасутся овцы», милейшая из мелодий.

Сбросив одежду, она стала перед Бродерсеном, протянув к нему руки.

— Черт побери, — выдохнул он, глубиною своей души жалея, что лишен дара слова. — Пиджин, ты прекрасна до боли.

Она улыбнулась:

— Таков и ты для меня, Дэн, дорогой.

— Нет, подожди.

Радостный смех благословил его.

— Да, ты, конечно, простоват рядом с Аполлоном Бельведерским, да и я не секс-бомба. Но ты прекрасен, потому что ты есть ты, ты похож на себя самого; ты — мужчина, которого я люблю. Такова и я для тебя, правда?

Буквально через миг она стала серьезной… Что там — ранимой — и припала к нему.

— Дэн, Дэн, мы отправляемся в неизвестное и не можем предвидеть, что станется с нами и чем мы станем. Но у нас есть эта ночь. Обними меня, Дэн, и люби меня, люби.

Глава 44

Прыжок.

Свет, повсюду свет. Словно бы все пространство сделалось каплей росы в рассветных лучах, пронзивших ее сердце. Мягкие радуги всех цветов, которые доводилось видеть всем зрячим существам вселенной: они кружили, смешиваясь, дрожали, текли, затопляли. Тут и там короткие фонтаны рассыпались искрами или сливались — парами и тройками, и поодиночке — и на огромных изящных дугах: прежде чем умереть, чтобы заново родиться где-нибудь в другом месте. Бурей захватив сознание, вид этот поглощал лицезреющего своей могущественной гармонией.

У экипажа «Чинука» не было средств, чтобы определить размер охватившего их светящегося шара. Понятно было, что он огромен. Крохотная на таком расстоянии виднелась Т-машина. В похожем удалении подавляли своей чудовищной величиной еще едва объекта. Первый казался раскаленной добела сферой, потоки и силы колебали ее обличье; вокруг нее по сложной траектории двигались силуэты поменьше, но столь же туманные. Второй, эллипсоид с мягкими очертаниями, казался еще менее материальным и квазитвердым, но даже на взгляд обладал предельной прочностью по сравнению с кораблем, замеченным людьми возле галактического центра неисчислимые века назад. Его охватывали сетчатые конструкции, не идентичные с теми, что располагались на обсерваториях возле нейтронной звезды и черной дыры, не обладавшей тем же самым причудливым изяществом.

«А вот и Иные! — вспыхнуло в уме Джоэль. — Никто кроме Иных не мог соорудить все это».

Она выслала все свои зонды, открыла многочисленные органы чувства, призвала все свое понимание Ноумена. «Я не пойму всего, что происходит здесь, но я сумею ухватить достаточно, чтобы задать нужные вопросы Иным, когда они появятся… вопросы, которые покажут, что я достойна их общества».

И вдруг: оказалось, что она нема, глуха и хрома. Приборы не могли обнаружить ничего из того, на что они были рассчитаны. Никакие теории не были применимы в среде, чья природа основывалась на принципах полностью запредельных. Скорее земляной червь представит себе летящую птицу и объяснит принципы ее полета, чем она сумеет принять все это в свою Реальность.

Ошеломленная, она едва заметила астероид, внезапно оказавшийся возле «Чинука». Темную неровную массу сопровождала небольшая золотистая призма, немедленно направившаяся к светящемуся шару. Астероид следовал за ней. Торопливо набирая скорость, они пропали из поля зрения.

Оклик Бродерсена пробился к Джоэль как сквозь каменную стену:

— Как дела? Что ты можешь сказать нам?

— Ничего, — услыхала она свой жалобный голос.

— Да, удивляться нечему, — за сухими словами капитана слышался восторг. — Послушайте, друзья, что бы это ни было — а я полагаю, что перед нами то, что мы искали, — нам остается теперь только ждать, пока эти… строители… сами заметят нас. Я уверен, именно так и будет, они не могут нас не заметить. Оставляйте посты, встречаемся в кают-компании. В такой момент лучше быть вместе.

Джоэль возразила:

— Я остаюсь в голотезисе.

— Хорошо. Спасибо. Я надеялся на это.

— Все равно ты окажешься вместе с нами, — позвала Кейтлин. «О нет, я уверена в этом. — Гордость и вера законов вспыхнула в душе Джоэль. — Напрасно я поддалась слабости перед лицом совершенно незнакомого человеку царства Закона. Напротив, надо стремиться познать его и вобрать в себя. Буду верить, что Иные научат меня».

И вдруг на радужных небесах возникла светлая точка. Вырастая на глазах, она обрела стреловидные очертания и направилась прямо к «Чинуку»; путь ее пролегал от эллипсоида, в котором, должно быть, обитали создатели. «Они идут, они идут, и я буду разговаривать с ними; только я одна способна на это, только я одна среди всех людей сумела превзойти ограниченность человеческой расы».

* * *

Экипаж плавал в ожидании. Экраны светились — ярко и вместе с тем мягко. По ним пробегали радуги, всякий раз преображая каюту, в которой находились люди. Они сидели обнявшись: Руэда с Сюзанной, Фрида между Лейно и Дозсой, Кейтлин между Бродерсеном и Вейзенбергом, — мешая дыхания, пот, запахи, теплоту тел, обменивались поцелуями.

Странный корабль, — если это действительно был корабль, — приближался; текучие очертания его — величиной с «Вилливо» — скрывала радужная оболочка; используя невидимые для человека средства, он остановился в сотне метров от «Чинука». И на целых полчаса настало молчание в небе.

— Ты можешь связаться с ними, Джоэль? — хриплым голосом спросил капитан.

— Нет, — услыхал он ответ. — Ни с помощью лазера, ни по радио. И от них нет никаких сигналов.

— Держу пари; они разглядывают нас, — сказал он, — но так, что мы не замечаем, как они это делают, и даже не ощущаем этого.

Кейтлин напряглась под рукой своего мужчины.

— Так ты ничего не чувствуешь? — прошептала она.

— Что? — Бродерсен повернул к ней голову. Свет играл в каштановых с рыжиной волосах, зеленые глаза углубились куда-то, груди вздымали комбинезон, вдыхая и выдыхая воздух. — А ты можешь?

— Не знаю, — отвечала она голосом лунатика. — Как знать? Но я ощущаю — не могу передать словами — нечто вроде яркого шевеления — прошлые воспоминания всплывают из памяти, — как русалки из моря… Неужели никто не ощущает этого?

Испуг охватил его. Значит, они сканируют все ее тело, нервы, мозг… быть может они выделили ее, или Кейтлин просто оказалась самой чувствительной… Внезапно Бродерсен вспомнил историю о холме эльфов, которую она слыхала от матери.

— Пиджин! — Он покрепче обнял ее и ощутил, как напряглась рука Вейзенберга.

— Не волнуйтесь за меня, дорогие, — сказала она, — не отворачивая лица от вселенной. — Это радость. Ведь Иные могут быть только добрыми.

Через минуту-другую множество сердцебиений во встревоженной груди Бродерсена — она вздрогнула, взволнованно огляделась и сказала тонким голосом:

— Все ушло. Это оставило меня.

— А что ощущали все остальные? — осведомился Вейзенберг. Послышались негромкие отрицания.

— Выходит, они закончили, — предположил он. — Что будет дальше?

Но стрела снаружи оставалась неподвижной.

— Должно быть, назад через Т-машину отправлена весть, — проговорила Джоэль. — Наше появление оказалось необычным даже в их глазах, возможно, ему нет прецедента. Они хотят обратиться к памяти, быть может, вызвать специалиста. Но едва ли нам придется долго ждать.

— Нет, они не будут мучать нас, — сказала Кейтлин. Бродерсен мог буквально ощущать, как она расслабилась, возвращаясь в реальность из пережитого сна наяву.

— И что же они сделают? — голос Сюзанны дрогнул. Взгляд жены выдал Руэде, что боялась она за него. — Мы вошли в их дом… дом богов.

— Да, и мифы свидетельствуют, что, совершив это, смертные никогда не становились прежними, — отвечала Кейтлин. — Я думаю, что все мы возрастем и не умалимся. — А Бродерсену шепнула:

— Пока я могу любить…

Полчаса медленно завершались. От Т-машины в страну «Чинука» направился второй вытянутый корпус.

Он остановился рядом с человеческим кораблем — напротив своего близнеца.

И застыли все трое в величье колоссальных трудов, совершавшихся за ними.

На всех длинах волн Джоэль излучала. Привет. Вот я — на всех человеческих языках, и на бетанском, и еще на том, которому научилась с помощью Оракула. Вот я, говорите со мной, я ждала вас, как ждет невеста.

И явился ответ, словно благословение. Здравствуй, Джоэль Кай, радуйся и успокойся (восприимчивость ее возрастала). Умиротворись, наконец, бедный скорбный дух.

Кто ты? Что ты говоришь?..

— …Не бойся. Вас?

— …да, ты не ждешь беды, Джоэль Кай, и в этом права. Здесь, в конце пути вас ждет безопасность. Но более всего ты боишься, что мы не сможем или не захотим осуществить твою заветную мечту. Обещания бесполезны, поскольку наверно и будет. Но сумеешь ли ты исцелить ужас в себе и спокойно ожидать того, что должно случиться?

Душа ее содрогнулась.

— Когда вы решите?

— …Увы, через какое-то время, мы не сверхъестественные существа, мгновенно и безошибочно знающие все. Мы пришли сюда, чтобы познакомиться с вами, понять, как и почему вы попали сюда, чего вы ищете и как ваша победа может преобразить течение времен, на многих мирах… и познать все это настолько полно, чтобы осмелиться вынести суждение.

Не будь руки Джоэль соединены с машиной, не плавала бы она в своем кресле, то вознесла бы руки в молитве.

— Понимаю. Но я готова. Берите меня, обследуйте, спрашивайте, используйте по своему желанию.

Доброта прикоснулась к ней, она ощущала ее, как солнечный свет, проникший в душу, и сказала:

— Ты нам не нужна. И это понятно; ты ведь больше не являешься представителем своей расы. Ты воспринимаешь космос не так, как твои собратья, а как раненое существо. Мы обследовали бы каждого из вас и самым тщательным образом. Но по величайшей удаче и они не нужны нам при всем несовершенстве своих познаний. Среди вас находится наша аватара.

Что? Я не понимаю…

— …Теперь мы оставим тебя и обратимся к ней. Жестоко заставлять вас ждать дольше, чем требуется нам, чтобы познать необходимое. Пусть отвага принесет спокойствие тебе, Джоэль Кай. И не пребывай более в своем голотезисе (не приказ, просьба). Отправляйся к своим друзьям, и будь среди них. Прощай.

Присутствие исчезло. Джоэль осталась в своей упряжи, не слыша того, что доносил до нее интерком. Она попыталась всплакнуть, но не сумела. И в унынии осталась на месте.

Сочное женское контральто прозвучало в громкоговорителе интеркома; интонации, с которыми звучали английские слова, заставили Кейтлин охнуть.

— Всегда да пребудет с вами лучшее, что есть здесь. Мы хотели бы войти. Пожалуйста, впустите нас; если вы не против — через люк номер три. Со счастьем идем мы к вам.

— Не против ли мы… — вырвалось у Бродерсена. Тем не менее солдатская привычка заставила его сказать своим сотоварищам. — Оставайтесь на месте. Я пойду и впущу их.

«Какое неподходящее место, чтобы приветствовать повелителей вселенной», — мелькнуло в душе его, Бродерсен осознавал и сухость во рту, и то, как отчаянно колотится пульс. Отталкиваясь ногами и перехватываясь руками, он летел по коридору к нужному контрольному пульту, зная, что придется подождать минутку, чтобы утихомирилась дрожь во всем теле, прежде чем он сумел нажать на кнопку.

Внутренние двери раздвинулись. Перед Бродерсеном появились две фигуры, окутанные серебристыми аурами, которые, должно быть, защищали их от космоса. И пока Бродерсен соображал, сияния, моргнув, исчезли. Перед ним оказались мужчина и женщина.

«Следует ли встать на колени? Но как это сделать в невесомости?»

— Пп-приветствую вас. Мы к вашим услугам…

Высокие, безукоризненно сложенные, стройные, светловолосые и голубоглазые… Длинные светлые волосы обрамляли сильные и пригожие лица, полные молодости и неизмеримой зрелости. Бородатый мужчина был облачен в тунику, вполне похожую на полотняную; килт, который мог оказаться шерстяным, сапоги, кожаные с виду, и широкий плащ. Женщина, чьи локоны ниспадали едва ли не до легко обутых ног, была в длинном плаще и мантии, которые были многоцветны и вышиты. Обоих украшали золото, серебро и самоцветы: диадемы, гривны, браслеты, броши, витые кольца. Ножи на ярких поясах казались инструментами, а не оружием. Муж держал в руках окованный бронзой посох; на вершине разбежалось ветвями, на которых росли листья, среди них, а также на плечах мужчины сидели перелетая и пересвистывая птицы: жаворонки, коноплянки, дрозды, малиновка. Женщина держала в руке небольшую арфу. Оба улыбнулись.

— Нет, это мы должны приветствовать тебя, отважный путешественник! — звучным баритоном ответил мужчина. — Отведешь ли ты нас к своим друзьям?

— Воистину, сэр, воистину, — отозвался потрясенный Бродерсен в трепете и не думая. Пара не нуждалась ни в поручнях, ни опорах, они призраками скользнули вперед. По коридорам, прямо к двери, ведущей в кают-компанию.

Бродерсен отступил назад, пропуская гостей вперед. А потому не видел, как Кейтлин воскликнула «Ооооу!» Еще ни одно зрелище во время всего путешествия не вызывало у нее таких звуков. В тревоге капитан перелетел через порог. Подняв руки, Кейтлин плавала в воздухе — Вейзенберг придерживал, — губы ее раздвинулись, слезы срывались с лица и плясали в воздухе. Забыв про уважение и осторожность, Дэн бросился к ней, едва не вырвав энергичным движением из рук инженера.

— Пиджин, что случилось, что с тобой?

— Все хорошо, — она задыхалась. — Это — Энгус Мак Ог, бог любви, а с ним и Бригит, сестра его, богиня бардов… Но вас ведь не существует, правда?

Мужчина покачал головой.

— Нет, — отвечал он негромко. — Одно могу сказать; те, кого вы зовете Иными, не боги. Ради тебя, чтобы утешить и воздать должное, мы избрали для себя тени этих обличий.

Женщина шагнула в сторону Кейтлин. Бродерсен и Вейзенберг выпустили ее, чтобы девушка могла прикоснуться к гостье.

— Ты нам дорога, — сказала та, что называлась Бригит, — и мы мечтаем познакомиться с тобой во всей полноте и поблагодарить за все, что ты дала нам.

— Кто? Я? — Кейтлин осеклась. — Бродяжка, дурочка, скверная сочинительница… что могу я предложить вам, хозяевам всей вселенной?

— Жизнь, которой ты живешь, — Бригит отбросила в сторону арфу и прижала девушку к своей груди.

Держась рукой, Бродерсен изогнулся, чтобы поглядеть на Энгуса. Окруженный пением птиц, сын Дагды отвечал:

— Не бойся за нее. Никогда желанием своим мы не причиним ей горя, — лишь в той мере, которая неизбежна. Вся жизнь создана для радости. О да, мы тоже убиваем, допускаем смерть, потому что мы не боги, и уж тем более — не Господь; мы тоже подчинены судьбе. Но пока это в наших силах, мы пестуем жизнь; мы охраняем ее и почитаем ее свободу — высшего почтения жизни нельзя оказать, и уж тем более чтим мы права своих аватар.

— Аватар… воплощений… — Вейзенберг внезапно состарился. — Неужели ты хочешь сказать, что это вы сотворили ее?..

— Нет, — отвечал Энгус, тем временем Бригит, обнимая Кейтлин, что-то негромко бормотала ей. — Разве может произведение наших рук прожить во всей полноте жизнь и не принадлежать нам? Но она — человек в такой же мере, как и все вы. Она отличается от любого из вас — строением клетки, течением крови — меньше, чем отличался бы близнец. И если бы не была призвана, то закончила бы свою жизнь, так и не узнав о той силе, которая в ней обитает.

— Какова же эта сила? — воскликнул Лейно. Бригит подняла лицо.

— Сила эта дает ей право стать одной из нас, — отвечала она. Энгус:

— Будь мы на деле богами, то сумели бы заглянуть прямо в ваши души. Но мы всего лишь Иные и умеем лишь прикоснуться к тончайшему верхнему слою разума и не способны найти глубин внутренней сути существа, которое их не имеет.

Бродерсен выдохнул:

— Так какого же черта вы из себя представляете? Бестелесные интеллекты, затерянные в пространстве и времени, или что-то еще?

Бригит чуточку улыбнулась, обращаясь скорей к Кейтлин, чем к нему:

— О нет! Что, кроме тела, может породить и носить разум? Если бы такое оказалось возможным, чистый дух, лишенный чувств, счастья, которое может дать космос, оказался бы жалким созданием! Мы, кого вы зовете Иными, как и вы сами, — создания плотские; нас родила материя, возникшая в звездах, и мы ощущаем все животные потребности. Мы ваша родня.

Бродерсен:

— Ха! А таковы ли на самом деле вы под своими масками? Энгус:

— А ты уверен в том, что это маски?

Бригит:

— Это лишь мелкие изменения — сделанные ради нашей аватары. Будь она другой, как бывает среди людей, вы, быть может, увидели нас чернокожими, косоглазыми или низколобыми — такими, какими нужно. Не в глубине… мы пришли сюда с Земли, просто потому, что случайно там оказались, отвечая на вызов Дэниэла.

Энгус:

— Но не будем продолжать, пока не узнаем от Кейтлин всю вашу историю глубже, чем ее могут передать слова или мысли. — Он вдруг посерьезнел и взглядом буквально распял Бродерсена. — Пойми, капитан, мы еще не поняли вас. Мы верим, что вы хотите добра, и тем не менее, вернувшись домой, вы можете принести туда погибель, открыв людям то, что, быть может, отчасти им не следует знать в годину бед. Но если мы не сможем отправить вас домой, вы доживете всю отпущенную вам жизнь в приятном месте, которое мы для вас подготовим. Но пока я считаю, что вы скорее всего отправитесь домой.

Экипаж и Бродерсен отозвались хором:

— Да, о да. Энгус:

— А теперь давайте отложим разговоры; сперва нужно понять, что именно следует обсудить. Кейтлин будет для нас сосудом открытия.

Бригит:

— Если захочет, — и обратилась к девушке, которую все еще держала в объятиях. — Дорогая, ты не испытаешь ни вреда, ни боли, кроме той, которую ты потом предпочтешь выбрать сама. У воспоминаний своя цена, но, если ты решишь, тебя освободят от них. — Она поцеловала ее в лоб. — Я предупредила тебя, и надеюсь, что ты поступишь правильно. Подумай хорошо, дитя. Подумай. Мы не станем заставлять тебя или торопить. Мы не знаем заранее, как именно отразится на тебе единство с нами. Подумай, спроси нас, посоветуйся со своими друзьями, побудь среди них, сколько тебе нужно, и не бойся сказать «нет».

Кейтлин подняла свое лицо к той, в ком видела богиню, и отвечала сквозь слезы:

— Но если я не сделаю этого, мы не сможем вернуться домой, так ведь? — Она рассмеялась, и на этот раз веселье казалось неподдельным. — К тому же передо мной сам повелитель любви.

На озабоченном лице Иного появилась улыбка, он отвечал негромко:

— Все мы любим тебя.

— Достаточно разговоров, — сказала Бригит. — Пусть теперь будет песня. — Она взяла арфу парившую в воздухе возле нее.

Потом никто не мог сказать, что в точности произошло. Наконец они последовали за Энгусом, Бригит и Кейтлин к воздушному шлюзу и среди музыки распрощались. К тому времени девушка была полностью зачарована. На прощанье она поцеловала всех, как во сне.

Оба сверкающих корабля оставили «Чинук».

Глава 45

Я была аватарой, которой выпала более странная участь, чем предвидели те, кто предоставил мне жизнь. Останься я дома, в какой-то час один из тех, кто следит за людьми, призвал бы меня. И тогда они разделили бы со мной много счастья, толику печали, многочисленные желания и недоумения, узнали мой гнев, измерили деяния, услышали зовы, несчастья, страхи, удивление, желания, обязанности, потери, быть может, даже обнаружили капельку мудрости, прибавившуюся за годы жизни. Но случай и желание привели меня к ним, обитающим у предела нашей вселенной.

Что случилось потом, я не знаю. Тело мое помнит об этом слишком немного, сохранив лишь призрак воспоминания, но и для него у меня нет слов. Остались лишь краса и величие… но можно ли спеть картину, скульптуру, положить их на музыку? Однако и они были самыми маленькими в той реальности.

Понимаешь, я не просто соединилась с Иными, мы стали единым целым. Их восприятие, интеллект, чувства, воспоминания, ощущения, облик и даже души стали моими, а я — всей душой одной среди них. Они были мною, и я была ими, и я была Иной.

На что это похоже, теперь даже не могу представить в уме, не говоря о том, чтобы облечь в слова. Век, в котором я родилась, познакомил меня со своими идеями; их я пытаюсь использовать, чтобы высказать запавшее в память из того, что узнала тогда. Не знаю, в какой мере они пригодны для такой цели; быть может, первый аватар нашей расы, обитавший на Земле тридцать тысяч лет назад, сделал бы это лучше… быть может, инстинкты животного или ощущения растений оказались бы полезнее.

Жизнь самых первых Иных началась в мире, сформировавшемся еще до образования галактики. Наверно, скудные запасы металлов ограничили скорость развития науки и техники; они продвигались вперед очень медленно и всякий раз успевали достичь гармонии, прежде чем сделать очередной шаг. Возможно, сперва они сумели приспособить себя, сому и психику, к более быстрому шагу. Наконец они отправились к только что родившимся звездам на кораблях, путешествовавших почти со скоростью света. Встречи с чуждым разумом и обмен с ним идеями давали всякий раз могучий толчок, позволивший наконец набрать силу и построить огромные транспортные машины. К этому времени Иные перестали быть единой расой; и, продвигаясь сквозь пространство и время, их исследователи обнаруживали все больше существ, которые, если хотели, могли присоединиться к ним.

Но в основном разумные не были готовы. Не многие вообще способны на это. Иные не пытались настаивать или втайне руководить. Только в редких случаях открывали они свое существование. Они не считали, что каждому народу суждено сделаться им подобным; они вообще не верили в судьбу. Каждый вид жизни драгоценен, всякий имеет право направляться своим собственным путем. Более того, подобное разнообразие и поставляет ту пищу, на которой может расти их собственный дух.

Но не будем звать их безразличными. Нет, обладая всем нужным знанием, интеллектом и восприимчивостью, прожив столько разделенных жизней на многих планетах, познав всю историю вселенной от огненного ее рождения до пепельной смерти, Иные познали такие глубины и высоты трагедии, которых я не могу вспомнить; мой нынешний разум один не справится с болью. Они помогали — как могли, — если безвредное воздействие направляло народ к единению. Но чаще всего просто наблюдали и скорбели.

И все же их нельзя назвать слишком печальными. Их веселье — улыбка, игривость, восторг — выходило за пределы моего понимания. Как и творческие способности. Иные усматривали в своих собственных жизнях непрерывные произведения искусства, которое должно восхищать художника и аудиторию.

Подобная идея могла возникнуть из-за того, что в их понимании рассудок или сознание многолики. Полное или частичное слияние личностей и их воли я могла бы назвать телепатией, однако скудные возможности этого слова не передают истины. Происходит оно не по волшебству. Сперва разумам нужна волна, подчиняющаяся законам физики. Похожее случается и среди нас. Иные довели форму до совершенства.

Они умеют копировать все, из чего состоит личность, на другое тело, природное или искусственное, органическое или механическое, или возьмем хотя бы Оракул. Конечно же, схему эту нельзя считать полной. Разум не является изолированным объектом. И то, что производит и поддерживает его, должно управлять им и, в свой черед, подвергаться обратному воздействию.

И все же Иные способны вести отдельное существование, в особенности для того, чтобы слиться в новом бытии. В известном смысле Иной является бессмертным, когда передает все прошлое, пережитое умирающим телом в новое, специально выращенное для этой цели, или даже более чем одному телу. Смешение разумов уже внесло свой вклад в эти личностные интегралы, объединяющие множество существ. Воспроизведенная запись в нужный момент создает впечатление некоего воскресения.

Итак, Иные не являются монадами в любой степени. Нельзя считать, что они слились в чудовищный сверхразум: подобное только притупило бы его возможности. Восприимчивость делает их текучие в своей форме личности более реальными, чем бывает среди людей. Из этого корня, быть может, и возникла их страстная привязанность к свободе.

Они не боги. В нашей галактике в любой момент времени случается много такого, чего они не способны познать или предвидеть. Однако при всем величии их сооружений и освоенных расстояний они куда лучше нас понимают, насколько более велика рядом с ними реальность со своими вечными тайнами. Обращаясь к символам более сложным, чем серпик убывающей или растущей Луны, они создают о рождении и смерти звезд миф и тоже испытывают благоговейный трепет.

Действительно, технология, циклопическая или субатомная, давно сделалась для них лишь средством достижения цели. Многое они отвергли как ненужное. И теперь добиваются более тонких целей — слишком тонких для нашего восприятия (когда ты ваяешь статую, твой пес замечает, что камень преобразился), но я попытаюсь хотя бы намекнуть.

Позволю себе сказать, что Иные занимаются исследованием и пониманием Бытия и празднуют его существование. И среди многих способов это осуществляется Бытием аватар.

Но при всей своей осторожности и тщательности, они не считают аватару нарушением законов природы. Подобный организм ни в коем случае нельзя назвать аномальным. В худшем случае он пришел в бытие вместо другого существа. Но в природе его глубоко впечатана определенная структура, невероятно тонкая, находящаяся на границе между молекулой и атомом. Она не влияет на существование организма и не наследуется. Она нужна лишь для того, чтобы существо это могло войти в Единство.

Возможны и большие тонкости, например, если речь идет о большей части земных позвоночных; проще всего партеногенетически оплодотворить яйцеклетку, добавив в нее этот микроорган для реплицирования. Если нужен самец, потребуются небольшие изменения в хромосомах. Вмешательство в любой организм весьма невелико, и оно скорее сохраняет, чем разрушает.

Потом аватара проживает свою жизнь как совершенно обычное существо и, возможно, так и останется непризванной. Иные не парят постоянно над каждой планетой, для этого космос слишком велик. И когда один из аватар соединяется с Единством, это можно назвать актом любви. Никаких страданий и ран, если не говорить о тех, кто уже умирает, для которых забвение будет благодатью; а потом аватара возвращается туда, откуда была взята, чтобы продолжать прежнюю жизнь. Общение состоялось, так Иные участвуют во всей жизни галактики.

Конечно, если аватара разума, тени сохранившихся воспоминаний окажут воздействие на весь остаток жизни…

— Нельзя ли мне остаться? — молила я.

— …нет, дорогая, пела та часть меня, которая была сердцем Бригит, тебе будет плохо.

Откуда-то еще во мне проговорил Энгус:

— Ты же не хочешь быть пассивной… паразитом. Мы благодарны тебе за то, что ты дала нам.

— Но теперь, когда вы прожили мою жизнь, мне нечего больше предложить.

— Но разве ты прожила ее! Это будет не правильно. Всякому следует оставаться тем, что он есть. Ни одной аватары мы не призываем дважды.

— Ты обладаешь сознанием и свободной волей, а потому мы можем наделить тебя даром Леты.

Если ты примешь его, то забудешь обо всем, что было у нас. Словно провела здесь бессонную ночь.

— Подумай хорошо, дорогая. Знай, что если ты решишь не забывать, то из памяти к тебе будут постоянно приходить призраки.

— Прекрасные призраки! — отвечала я.

— …они многолики, и среди них бывают ужасные.

Долго оставалась я погруженной в Единство. Припомни самый высокий момент твоей жизни: любовь, откровение,творчество, красоту и победу, когда на короткий момент ты становишься выше себя самого. Так чувствуют себя Иные, и все же это низина рядом с их пиками.

— Нет, — решила я. — Все, что я могу сохранить в своей памяти, я не отдам ни за какие награды. Да, трудно будет понять, что некогда душа моя обнимала столько реальности, что я даже ощущала, сколь многое остается неизведанным, сколь многим нужно еще овладеть и насладиться. И я не хочу совсем забыть о вашей любви.

Прощаясь, мы сдвинулись ближе. Для этого они опять приняли те обличья, в которых явились, потому что мне это нравилось. Не потому, что было нечто очень странное в их истинном облике или же странным можно назвать то, что произошло между Энгусом Мак Огом и мною. После моего собственного времени пройдет не столь уж много столетий, и люди по одному начнут становиться Иными. Но при этом не перестанут быть людьми.

Глава 46

Менее чем через час голос Бригит разбудил интерком «Чинука»:

— Кейтлин возвращается к вам. Она войдет через тот же самый люк.

Один в своем кабинете, Бродерсен прикусил черенок своей трубки, уже вставленной в рот. Чашка пыхнула синим облачком: огонек умер в невесомости без помощи дыхания. Протянув руки к поясу, он отстегнулся и выскочил из кресла, позади остался пластмассовый флакончик с виски.

— Слово, которое она принесет, ободрит вас, — продолжил голос. — Через нее мы определили, что ваше дело правое. Но не во всем, никогда не считайте так, добиваясь цели, но ваш успех даст человечеству больше, чем поражение. Мы не поможем вам в борьбе, но просто отошлем назад. И мы не обещаем вам победы, но искренне желаем ее.

Готовьтесь к скорому отбытию. Силы, устроившие этот мир в начале и конце Вселенной, балансируют как на летящем наконечнике копья. При всей своей малости масса вашего корабля воздействует на них и тормозит работу. Теперь вам нечего делать среди нас. Вы добрались так далеко и заслужили этим возвращение домой, а точнее право вернуться назад и сразиться за свое возвращение. Большего мы не можем дать вам. В начале следующей вахты мы дадим вам знак отправляться.

А тем временам приветствуйте Кейтлин. Будьте добры с ней.

— Христос! — воскликнул Бродерсен в полете. — Разве я могу отнестись к ней иначе?!

Кое-кто из экипажа уже успели добраться до люка, опередив его. Растолкав их всех, Бродерсен сам впустил Кейтлин. Из шлюза явилось сияние, померкло, и она оказалась перед ним. Бродерсен крепко обнял Кейтлин, и они поплыли, смешно вращаясь. Запах, теплота, податливая плоть под руками одолевали его. «Боже мой, — подумал Бродерсен, — я и в самом деле плачу».

— С тобой все хорошо? Пиджин, милая, макушла, что случилось? Так скоро…

— По-моему, я была там, — сказала Кейтлин, как бы сквозь сон; с улыбкой, прихваченной из Нирваны. — Они послали меня назад во времени. Погляди, — из кармана комбинезона она извлекла записную книжку, которая всегда была у каждого члена экипажа. — Тут записаны все схемы, которые приведут нас на Дану, а оттуда перепрыгнем прямо в систему Беты. Мы появимся там через месяц после отправления «Эмиссара».

— Но ты, Пиджин, как ты?

— О, со мной все в порядке. Только дайте мне время спуститься вниз. — Кейтлин вдруг прижалась к нему. Бродерсен ощутил, как она дрожит. — Дэн, пожалуйста, обними меня. Мне бы лучше не плакать после того, что было там… лучше не плакать!

* * *

Из глубины, куда низверглось ее существо, Джоэль излучила:

— Быть может, вы хотя бы попрощаетесь со мной?

— Да, и более того, — был ответ. — Мы узнали от аватары, сколь сильна твоя беда.

— Тогда возьмите меня к себе.

— Этого не может быть. О, Джоэль, разве способно дерево летать, может ли птица питаться солнечным светом? Ты есть то, что ты есть сейчас, и еще то, чем станешь, если захочешь. Радуйся этому.

— Как мне провести оставшиеся жалкие годы, так и не узнав, чем вы занимаетесь — теперь, когда я поняла, что мой Ноумен всего лишь тень?

— Если ты хочешь, мы можем дать тебе забвение. Нет!

— Что еще?

— Если я недостойна вашей компании (в ней нет особенной почести), тогда откройте передо мной Реальность. Убьет она меня или лишит разума, покажите мне Предельное…

— У нас нет предельного.

— Но что у вас есть…

— …Те фрагменты, которыми мы располагаем, сами не в состоянии повредить тебе (как может лекция о теории относительности повредить обезьяне?). Аватара могла бы рассказать тебе. Но ты одарена более глубокими знаниями. Поэтому слушай, если хочешь… (математика и обрывки того, что могло быть прямым восприятием или могло не быть им) наш пространственно-временной континуум не представляет собой всего творения. Он представляет собой пузырек в гиперразмеренностном океане, который бесконечно порождает подобную ему пену, как было в древних океанах Земли, Деметры, Беты, они порождали жизнь снова и снова, потому что это было в их природе. Вселенные умирают словно звезды и цветы, — но материя их сохраняется, преобразуется в нечто, никогда прежде не существовавшее.

Здесь и сейчас, наш выгоревший космос, расширяясь, убегая от себя самого, пересекся с другим. Совершившись, этот союз породит совершенно новый мир, полный миров… и да будет второе пространство древним, пусть никакая жизнь — мы молимся об этом — не погибнет в ходе генезиса! Каким станет следующий цикл, мы не можем предвидеть.

…Сейчас меняются уже сами законы физики и константы, и ни вы, ни мы не сможем просуществовать и мгновения за пределами этой силовой крепости. Грядущее совершенно неведомо. Но мы тем не менее стремимся сделаться частью этого будущего, понять его и приветствовать. Мы сооружаем машину…

…это всего лишь конец, Джоэль, конец, который никогда не завершается.

И после молчания:

— Ты по-прежнему хочешь взглянуть? — Да!

— Воспринимай.

Она закричала: не из страха и не от боли — от безнадежности.

— Прощай, прощай навсегда.

Кейтлин шевельнулась.

— Мне надо пойти к ней, — сказала она.

— Ха! Кого ты имеешь в виду? — спросил Бродерсен.

— Меня обязали помочь Джоэль, — сказала она ему — Иные знают, как она страдает. Они не могут исцелить ее. Быть может, такого лекарства не существует. Я должна попытаться, Дэн.

— А как насчет меня?.. Нет, я не хочу докучать тебе, мне не нужно никаких утешений прямо сию минуту, но… ты переменилась, Пиджин.

— Да, — она крепко обхватила его. — Вдали от тебя. Я постараюсь стать прежней. Верь мне. Ну а сейчас… ты намного сильнее ее.

— Настал час вашего отбытия, — прозвучали голоса Иных — Да пребудет на вас наше благословение.

Глава 47

Огромное, красно-золотое на пурпурном небе, солнце Беты поднималось к позднему полудню. Только что закончилась одна из бурь, правившая этой частью долгого дня. Редкие облака чуть светились, и радуга мостом встала над западным горизонтом. Земля сверкала влагой, словно бы глубокие краски дерна, кустов, ветви высоких деревьев усыпали бриллианты. Холодный бриз нес ароматы специй. На востоке играл блещущими водами эстуарий, поднимались силуэты сооружений, но ближе не было свидетельств того, что именно здесь располагалась головная твердыня цивилизации, знающей дорогу к звездам. Древняя башня возносила над землей свою оплетенную лианами серую тушу.

Была пора роста; ледяная ночь миновала, иссушающий полдень еще не наступил. Куда ни глянь, виднелись свежие ростки, поднимавшиеся буквально на глазах. Небо было полно крылатых существ, и песни звучали над рощей и лугом.

Джоэль и Кейтлин пешком шли к башне. Тяготение — более слабое, чем на Земле — придавало пружинистую силу их шагу. Но, забыв про улыбку, они все шли сквозь эту весну, молодая женщина с сосредоточенностью на лице, старшая — с печалью.

— Ну почему ты не можешь просто забыть про свое горе? — недоумевала Кейтлин. — Да, ты перенесла потрясение; трудно узнать, что твои знания — всего лишь песчинка, которая мгновенно вернется назад в море и навсегда затеряется в нем. Но неужели это действительно удивило тебя? Сделается ли от этого менее удивительным какое-нибудь завтрашнее открытие?

Джоэль качнула головой.

— Дело обстоит хуже, — отвечала она блеклым тоном. — Я поняла, что не просто невежественна, но и к тому же глупа. Нет, не то. Это слово означало бы, что у нас есть нечто общее с Иными. Но мы, несмотря на все свои голотевтические трюки, остаемся низшими животными. Мы подобны обезьянам, пытающимся писать пьесы Шекспира, наугад ударяя по клавишам пишущей машинки, и не имеющим терпения просидеть на месте более пяти минут. Или подобны слепым подземным червям, пытающимся видеть.

На секунду Кейтлин стиснула кулаки и повернулась так, чтоб в лицо ей дунул ветер. Она вновь овладела лицом и сказала:

— Нет, они не глядят на нас сверху вниз. Сколько же раз тебе нужно повторить это! Они считают всякую жизнь благородной и возвышенной. И нам остается самим блюсти свое достоинство.

— Тебе легко говорить. Кейтлин сдержалась и не ответила.

— Ты обращена вовне, полна жизни, крови, — которых я лишена, — продолжала Джоэль. — Все, во что я верила, оказалось иллюзией. Поэтому я всего лишь ничтожество.

Кейтлин покраснела, нахмурилась и отрезала:

— Тебе давно пора выползти из своей ямы, в которую ты засела из жалости к себе.

— О, я исполняю свои обязанности вполне компетентно, не бойся.

Смягчившись, Кейтлин прикоснулась к щеке Джоэль.

— Учись вновь быть человеком. Мозг открывает лишь одну грань существования, — самую крупную и не самую яркую. Я помогу тебе чем смогу, как и все наши спутники.

Пренебрежение вернуло едкость.

— О да, начиная с достаточного количества секса. Твоя любимая панацея… Конечно, ты сумеешь уговорить своих жеребцов обслужить старую даму, чтобы вернуть ее к нормальному образу жизни. Нет уж, спасибо!

— Разве я предлагала? — спросила негромко Кейтлин. — Я и не собиралась говорить об этом. Уродливая выдумка и в твоих и моих глазах. По-моему, тебе более не понадобится мужчина. Это ничуть не позорит тебя. Таковы твои вкусы и предпочтения. Но меня пугает это оцепенелое одиночество. Позволь нам своим теплом растопить лед. Мы справимся, если и ты ответишь тем же — если тебе это нужно.

— Я по-настоящему голотевт. И все вы рядом со мной животные. Полные добрых намерений, но животные тем не менее, а домашние зверьки мне не нужны. Что же касается моих коллег на земле, как могут они нравиться мне, если я более не уважаю их? Как и себя. И никакие липучие сантименты мне не помогут… Ну вот и пришли.

Возле дома стоял флаер, дверь машины была отодвинута назад. Женщины вошли в прохладный гулкий полумрак и по спиральной рамке поднялись на второй этаж. Здесь располагались связные устройства, которые бетане и ученые «Эмиссара» разработали для совместного пользования. Воспоминания о Фиделио нахлынули на Джоэль. «Мы бы разделили общую потерю, помогли друг другу пережить боль. Но он мертв».

Их ожидали трое туземцев, самка высилась над меньшими по размеру самцами. Солнечные лучи, падая из окна, играли в блестящих, красного дерева шкурах. Йодистый запах, исходящий от этих существ, напоминал о морском береге. Верхними лапами и нижними руками они поприветствовали женщин… ответивших на любезность с максимальной вежливостью.

Джоэль заняла свое место, Кейтлин ей помогла подключиться, потом встала рядом: начался голотезис. Джоэль отказалась от исследований Ноумена, своей неуклюжей фантазии. Она лишь хотела полностью овладеть местным языком. Тем не менее знакомое состояние овладело ею, она чувствовала, как силы наполняют ее существо… да, это было ее место!

Через воспроизводящее голос приспособление она отвечала насыщенными тональностями и певучим местным наземным говором.

— Прекрасной погоды вам, матриарх и верные самцы.

— Пусть прилив поддержит тебя, самка, полная интеллекта, — отвечали столь же ритуально бетане.

— Мы сожалеем об опоздании, — извинилась Джоэль. — Дождь задержал нас в лагере. Наши товарищи по стае использовали одолженные летательные аппараты по различным поводам, связанным с нашим обустройством, и я побоялась шторма, который показался мне крайне опасным.

— Мы не иссохли, — отвечала самка.

— Мы провели это время, пытаясь угомонить порывы внутри, ожидая то, что мы собираемся выслушать, — добавил самый крупный из ее мужей.

— Ты проявила к нам доброту, отняв время от своей работы, — ее партнер.

— Это самое малое, что могу я поведать жене и братьям по дому того, кто был моим другом, — сказала Джоэль.

Внезапно она с ослепительной яркостью осознала, что это правда. Прежде Джоэль видела в этой беседе рассчитанный жест. Экипаж «Чинука» нуждался в сочувствии для того, чтобы сделать целый мир своим союзником. Но, оказавшись здесь, среди тех, кого любил Фиделио, она ощутила, что глаза ее щипет, они наполнялись влагой. Джоэль, досадуя на себя, смахнула слезу и продолжила, радуясь тому, что искусственный голос звучал по-прежнему ровно.

— Возле меня находится самка из нашего охотничьего отряда, Кейтлин. Фиделио умер на ее руках. Он стал любить ее общество почти как мое, он наслаждался ее музыкой и пел ей свои песни. Я буду переводить вам и ей. Вместе мы сможем поведать вам о его странствии. Спрашивайте что хотите.

Кейтлин шагнула вперед к возвышавшейся над ней вдове и протянула коробочку.

— Возьми это, моя госпожа, — сказала она негромко, — на корабле я скопировала все записи, оставшиеся от него, и увеличила самые лучшие снимки.

Джоэль перевела, и бетане поняли, что это такое. Какое-то мгновение они безмолвно разглядывали подарок. Потом самка опустила когти на голову Кейтлин самым ласковым образом, погладила ее большими неуверенными ладонями и загрохотала и засвистела на морской речи:

— Да будет твоя вода всегда чистой и соленой. Да принесет тебе счастье каждый порыв ветра. Да благословит тебя Господь своим присутствием.

— О, это такая безделица, мне так жаль.

— Быть может, если это не затруднит тебя, ты разделишь с нами воспоминания о нем. Подними для нас из глубин дни его жизни, которые утонули для нас.

…Встреча продолжалась долго, несколько часов, поскольку бетане хотели узнать все, каждый взгляд и жест, который могли запомнить люди. Вопросы их стучали дождевыми каплями. Камера снимала происходящее, но Джоэль полагала, что они в ней не нуждаются; бетане пробуждали в себе воспоминания о Фиделио. Спустив сонадор со своего плеча, Кейтлин спела им песни и мелодии, которые исполняла для Фиделио. А потом отложила инструмент в сторону и спела для всех колыбельную.

В башне на время установилось молчание. Вдова пошевелилась, словно в благоговении приподняла верхнюю руку и сказала:

— Да будет и тебе милосердие, поскольку сама ты милосердна. Я изложу ваше дело перед верховным советом, и полагаю, что мы можем помочь вам.

— Что? — воскликнула Джоэль. С удивлением:

— Ты?

— Разве ты не поняла всю полноту истины обо мне? Ко благу вы обе проявили свою доброту. Знайте: чтобы почтить прежде-бытие того, кто путешествовал с вами, лига космических путешественников недавно назвала меня своим делегатом. Членам ее придется по душе мое руководство, и все, что я скажу на совете, будет звучать весомо.

«Удача. Не буду разочаровывать их своими идеалами… которым я служила, не рассчитывая на то, что они действительно могут что-то означать. К тому же последствия могут стать угрожающими. Если Кейтлин поняла…» Джоэль бросила взгляд на молодую женщину, повернувшуюся к окну, лицо ее застыло смертной маской, удаленной от повседневных эмоций. На короткий миг сочувствие призвало Кейтлин назад из тех скитаний, в которые погрузилась душа ее после разлуки с Иными, но теперь она вновь возвратилась туда.

Джоэль обратила свое внимание к бетанам.

— Есть ли сомнения в том, что ваши люди помогут нам? — спросила она.

— Они были, — откровенно отвечала самка. — Ты принесла ужасную новость. Мы надеялись узнать от вас, как стать такими, какими мы должны стать. Сегодня же многие боятся того, что мы — наши потомки, вся наша раса, — научимся от вас предательству, угнетению, насилию, поскольку вы говорите об этом как о привычных вещах. Некоторые из нас подвергли бы вас карантину.

— Но разве ваш вид идеален? — отвечала Джоэль, защищаясь.

— Конечно, нет. Ты знаешь нашу болезнь, ту сухость, которую она создает. Все дело в том, что принесет предлагаемая вами вода: исцеление или смерть?

— Мы можем предложить большее — не только свое участие.

— Да, схему ваших путей. Они поддерживают на плаву ваше дело, тем не менее… — вдова распростерла руки, словно желая обнять. — Но этот день показал нам троим, сколь возвышенной бывает ваша порода. И разве не следует нам помочь ее процветанию, насколько это возможно. Поэтому я спрошу у Совета.

Наступившее спокойствие удивило Джоэль.

Несколько минут спустя семейство тихо распрощалось и отбыло. Они бы подвезли землян, но женщины предпочли пройтись.

Оставив голотезис, Джоэль не ощутила более депрессии. Да, теперь разум ее не мог достичь хотя бы части только что оставленных способностей, но ничто не требовало этого! Усиленный разум только отвергал то, что начинало формироваться внутри ее.

…Солнце едва шевельнулось. Иссиня-черная грозовая стена, исписанная рунами молний, бросала с запада вперед облака, несомые пронизывающим быстрым ветром; приближалась новая гроза. Впрочем, она придет, уже когда женщины окажутся в лагере.

Тем временем можно было подышать свежим воздухом. Живой ландшафт волнами бежал перед ними.

Кейтлин взяла Джоэль за руку, и лицо девушки и ее поведение выражали смертельную озабоченность, почти не выдавая того, что большая часть ее существа находилась где-то вдали.

— А теперь плачь, — сказала она.

— Что? — не поняла Джоэль.

— Я часто видела, что ты стараешься сдерживать слезы. Твоя машина дает тебе силы. Но почему же не расслабиться? Знаешь, я пролила достаточно слез.

— Ты другая.

— В самом ли деле, а в сердце? «Хотелось бы знать», — подумала Джоэль.

— Я еще не видела, чтобы ты горевала ради самого горя, — продолжила Кейтлин. — И сегодняшний день дал мне драгоценный знак: ты еще можешь любить.

— Ну… я… — Джоэль глотнула. — Это была родня Фиделио, они не люди.

— Ну и что же? Они разумны. Они стремятся к твоей дружбе; отдай ее, получи обратно и оживай.

«О проклятая, я не хочу реветь! Я…»

— Наши расы будут входить во все более близкий и близкий контакт, — задумчиво проговорила Кейтлин. — Земле потребуется нечто вроде посла на этой планете, на эту роль самым лучшим образом подходит глава научной миссии. Скажи, кто может обладать квалификацией равной твоей?

— Если бетане примут нас…

— Примут, не сомневайся, — проговорила Кейтлин. «Какое безмолвное знание обосновывало ее уверенность?» — Не потому, что они считают необходимым изучить нашу жизнь. Наверно, она действительно интересна; но едва ли предоставит им сразу единственное и простое лекарство, которого они ждут. Простых средств не бывает, так!

— Но, возглавив новые расы, мы можем повести их и… звездные миры остаются открытыми. Иные не показали бы нам обратный путь через все Ворота, которые мы прошли в нашем поиске, если бы не считали стоящими доверия и человечество и бетан. Пусть они остаются на своем рубеже, но в других местах…

Голос Кейтлин умолк, она сбилась с шага и на мгновение остановилась, подняв глаза к небу: кривой рот, крючья пальцев, словно пытаясь остановить ветер. Джоэль могла прочитать ее мысли. «Мы должны оставить их самим себе и никогда более не пытаться встретиться с ними».

Махнув рукой, чтобы осадить боль, Кейтлин пошла дальше и продолжила разговор уже с некоторым энтузиазмом:

— Танцоры Дану, Учителя Пандоры, Оракул пульсара и посещающие его гости извне. Навигаторы корабля, который мы видели у центра галактики. Их много больше! Джоэль, я могу только позавидовать тебе! Какие приключения ума и духа могут сделаться твоими… а они будут твоими, даже Иные достигают высот духа во время своих скитаний. Чего же еще можно просить? И еще — эти двое, которых мы встретили — дети человечества — пусть не от крови твоей, но они твои потомки — более глубоким образом.

«Возможно, и так, быть может, она и права, здесь на Бете меня ждут вызов, привязанность и внутренний покой».

— Твои и Фиделио, — закончила Кейтлин. Джоэль разрыдалась.

Глава 48

Глаз не уловил перемен. Пылающее Солнце застыло на фоне тьмы посреди несчетных, немерцающих звезд, тек серебром Млечный Путь, туманности и сестры-галактики светились вдали, а гигантский цилиндр Т-машины вращался внутри своих маяков, гоняясь за Землей по ее извечной дороге. Ощущение того, что случилось нечто непоправимое, можно было посчитать глупостью, порожденной неуверенностью и эмоциональным переутомлением. Несколько часов назад пилотируемый беглыми преступниками корабль исчез, наугад ткнулся в ворота и пропал, потерявшись до конца времен. Вот и все. Не произошло ничего существенного. Ничего.

«Только пришлось рисковать жизнью людей, только экипаж недоволен: от нас что-то скрывают, но что и почему? Только совесть мешает мне спать».

Плавая в рубке управления, Арам Янигьян, командир наблюдательного корабля «Коперник», молча разглядывал экраны. «Спит ли Лоуэс на борту «Альхазена»? Сомневается ли он в нашей правоте, удивляется ли нашему легковерию, и не ругает ли себя за то, что не хватило духа рискнуть карьерой, обратиться к общественному мнению, попытаться затеять расследование? Или же он знает правду и спит крепко, ожидая утром приказ возвращаться домой?»

Приходило ли ему в голову, сколь важные вещи происходили, происходят и будут происходить до тех пор, пока существует будущее. Просто события эти имеют космический масштаб. Эволюция звезд не знает перерыва; через миллионы лет многие из нынешних ярких звезд вспыхнут и умрут, но за это время туманность Ориона и ее родня породят новые Солнца, новые планеты. Примерно через пять миллиардов лет или около того начнутся предсмертные конвульсии Солнца. Но к тому времени оно далеко улетит от этих созвездий, обернувшись — сколько же, кажется, двадцать пять раз? — вокруг не знающего покоя центра галактики. А потом…

Перед Янигьяном возник корабль.

Взвыли автоматические сирены. По интеркому завопили дежурные. Роболоцман не передал предупреждения. И не мог передать. Этот окруженный голубым свечением огромный тупой цилиндр с загадочными ступами не был построен людьми. Но фотографии подобного корабля хранились в многочисленных библиотеках и базах данных на Земле и Деметре. Судно, подобное этому, проследовало сквозь систему Феба.

— Все по местам! — закричал Янигьян. — Внимание! Ничего не делайте без приказа, просто будьте готовы. Аутерком, соедините меня с «Альхазеном».

Чужак плавно набирал скорость. Появился второй, повернул прочь, освобождая дорогу третьему.

— Лоуэс, это вы? Лоуэс, не стреляйте, слышите?

— Вы считаете меня безумным? Конечно же, нет. Сперва запрошу начальство. Попытайтесь и вы, и если сумеете разбудить этих типов, немедленно известите меня и подсоедините к вашему разговору, если свяжетесь.

— Четвертый, пятый, шестой… пауза, инопланетные корабли образовали построение, которое могло бы оказаться оборонительным, но…

Седьмой корабль оказался непохожим на предшествующие, небольшая, неуклюжая сфера взяла с места на стандартном ускорении… — транспорт класса «Королева».

— Лоуэс, «Эмиссар» вернулся. Святейшая матерь Мария, это корабль привел инопланетный флот!

— Против всяких приказов…

— Нет, подождите, подождите, это не «Эмиссар». Увеличьте изображение и приглядитесь-ка повнимательней. Перед нами «Чинук». Они восстали из мертвых.

«Неужели это сон? Нет, он слишком материален; ремни давят на мое тело, циферблаты приборов не растекаются по пульту, тело мое ощущает знакомую инерцию, хотя снаружи взорвалась вселенная. Инопланетяне охватили земной корабль подобно щиту».

— Стандартный вызов, — приказал Янигьян. — Переключите разговор на меня.

Менее чем через минуту на коммуникационном экране появилось лицо Дэниэла Бродерсена. За дни, прошедшие после того, как «Чинук» направился к Солнцу, морщины на лице его углубились, в волосах прибавилось седины, в нем появилось и нечто непонятное, какая-то отстраненность… как это могло случиться?

Бродерсен улыбнулся и — как и в предыдущий раз — обратился по-испански:

— Добрый день, капитан, или доброй ночи. Не знаю, что показывают ваши часы. Пожалуйста, выслушайте. Перед вами не беспомощные разини, которых можно отправить на тот свет, прежде чем они это заметят. Но мы пришли с миром. Если вы начнете стрелять, мы не ответим: нет необходимости. Поэтому я надеюсь, что вы не станете расходовать на нас оплаченную налогоплательщиками амуницию. Мы направляемся к Земле. Однако, поскольку нашу повесть должно узнать все человечество, нам хотелось бы начать с «Коперника» и «Альхазена». Надеюсь, что вы выслушаете нас и пошлете доклад в штаб-квартиру… вместе со свидетельством, так?

— Да, — сладостно пропело в душе Янигьяна. Лоуэс возник на дублирующей линии.

— Нет, — простонал он. — Это же бунтовщики! Говорю вам, они привели сюда целый флот чудовищ.

— И кто же так сказал? — фыркнул Бродерсен.

— Лоуэс, — сказал Янигьян, — заткнитесь. Пусть ваши люди слушают.

Бродерсен начал рассказ с записей прямой передачи о происходящем на бетанских кораблях. Он продолжал, и потрясение Янигьяна переросло в гнев, стремящийся к ярости берсерка. Лоуэс поначалу не верил, но потом проняло и его; наконец, чуть остыв, он отправился успокаивать взбунтовавшийся экипаж.

Звонок возле постели прервал кошмар. Айре Квику снился разрушенный дом, обвиняющая небо мертвая кроха и невероятно алая кровь на плюшевом мишке. Он проснулся в холодном поту. Приподнявшись на локте и включив свет, Квик услышал, как за ночным окном завывает снежный ветер. Рядом, под теплым одеялом, шевельнулась жена, просыпаясь.

Квик ответил. На экране появилось лицо, затарабанящее новости. Через секунду Квик сказал:

— Хватит, остановитесь, я продолжу этот разговор по другой линии. Записывайте все, что поступит до моего звонка, и проследите, чтобы линия была надежной.

Он опустил ноги на пол. Алиса села.

— Что случилось? — спросила она.

— Секретная информация, — отвечал он, вставая, — лежи. «Странно, — думал он отстранение, — насколько человек не умеет воспринимать собственную катастрофу. Это как нога, которую я сломал, катаясь на лыжах, или попытка шантажа, или история с Бергдалом, требовавшим повторного подсчета голосов и расследования. Те катастрофы я перенес хорошо. В таких случаях человек на время превращается в эффективный автомат. Волнение приходит позже». Он поглядел на Алису, решил, что она прекрасна, пожалел о том, что наверняка потеряет ее, и — слегка — о том, что не уделял ей достаточно внимания.

— Дорогой, вести, наверно, ужасные, — прошептала она, — позволь мне быть с тобой, прошу.

— Говорю тебе, — нет, подожди здесь.

В кабинете он выслушал все до конца. Отчет оказался путаным и неполным, однако же исключал двусмысленность. Приняв кое-какие меры, он оставил аппарат на связи и направился наверх, чтобы постучать в дверь своего гостя, пребывавшего в доме инкогнито.

Крепкий и коренастый Семен Ильич Макаров, одетый в очень яркую пижаму, впустил его.

— Ну, что у вас? — резко спросил премьер Великой России. Квик вошел и закрыл за собой дверь.

— Плохие новости, — начал он. — Точнее — хуже не придумаешь.

Макаров закусил ус и остановился.

— Похоже, что Бродерсен вернулся во главе бетанского флота, — выпалил Квик, — «Альхазен» попытался связаться со мной, но они действовали слишком быстро. «Коперник» обратился в Астронавтическое контрольное бюро, Паламас известила меня. Она встревожена, не знает, что делать, но решила предоставить мне шанс. Я не мог сказать ей: это ложь, обман, соблюдайте секретность, пока мы не узнаем подробности.

— Но это не ложь, — медленно проговорил Макаров.

— Едва ли, каким-то образом этот черт… — Квик глотнул, сдержал дрожь и обратился к подробностям.

— Хорошо, — сказал Макаров. — Хорошо. Дрожь нарастала.

— И что же нам делать?

— Я лично немедленно отправляюсь домой. — Макаров торопливо подошел к шкафу, открыл его и взял чемодан. — Вы дадите мне машину доехать до аэродрома.

— Но… сэр… — Квик попытался справиться с собой. — Надо составить план, скорректировать действия, задействовать организацию.

— Да. А пока отрицайте. Держитесь… так, кажется, говорите вы, североамериканцы. Осталось несколько дней до того, как враг появится у Земли.

— Но когда он появится…

— Мы должны быть готовы, — ответил Макаров, разом изменившись в лице. — Теперь я политический труп, как и вы. И все мои надежды рухнули. — Он положил чемодан на кровать и занялся вещами. — Я попытаюсь занять позицию, в которой можно будет бороться за собственную жизнь. Советую вам сделать то же самое, иначе мне придется устроить свое исчезновение.

«Нет, я не готов к этому, и я не таков, как ты, и страна здесь другая; у меня нет нужных связей за границей, мое время кончилось. — Квик поглядел в буран. — Общество будет против меня. Теперь меня ждет или тюрьма, или пуля».

— Черт побери их всех! — отчаянно взвизгнул он. — Неблагодарные! Господи, обреки их на муки!

Глава 49

В Эглиз де Сент-Мишель вообще было мало уличных фонарей, они находились далеко от дома Бродерсена. Открыв дверь, Элизабет Лейно увидела свою лужайку, клумбы, покрытые лунным инеем верхушки деревьев. На небе царили Персефона и Эрион, двойные тени падали на раннюю росу. Было прохладно и тихо.

Сдержав удивление, она ждала, когда заговорит персона, попросившая, чтобы ее приняли. Из дома на Аурелию Хэнкок повеяло холодом. Генерал-губернатор Деметры постояла немного, опустив глаза, сплетя пальцы. Наконец она посмотрела с мольбой и спросила:

— Можно войти?

— Да, — ответила Лиз, отступая в сторону. Хэнкок прошла внутрь.

— Пожалуйста, закройте дверь. Я приехала к вам инкогнито.

Лиз повиновалась и вернулась к гостье. Гостиная, ковер, паркет, стены, обшитые деревом, картины, камин, который построил сам Дэн, более не казались спокойными. Все возмутилось, даже дремавший на диване кот проснулся и посверкивал желтым глазом.

— Садитесь, — автоматически предложила Лиз.

— Не знаю, имею ли я право, — несчастным голосом отвечала гостья, потянувшись в сумочку за сигаретой.

— Может быть, вы чего-нибудь выпьете? Хэнкок удивленно поглядела на Лиз:

— И вы разделите компанию?

— Я предложила выпить вам.

— Понимаю… нет, спасибо.

Лиз подошла к очагу и оперлась локтем на каминную доску. На ней стояли сувениры: унаследованный от родителей подсвечник, подставка с трубками Дэна, приз, завоеванный ими совместно на соревнованиях по фигурному катанию. Домашние вещи. Чувствуя себя возле них в безопасности, Лиз потребовала ответа:

— Зачем вы пришли? Хэнкок, похоже, дрожала.

— Попросить вашей помощи, вашего прощения и… Лиз приподняла брови.

— Что, по-вашему, я могу сделать? Новости знают все, новый губернатор прибудет через Ворота через день-другой, а за ним и комитет по расследованию. Я — лицо неофициальное.

— Но вы жена Дэна Бродерсена!

— Которого вы изо всех сил старались убить. — Лиз хлопнула кулаком по каминной доске. — Ладно, мне не следовало этого говорить. Помню, вы сказали мне по телефону, что у вас не было подобного намерения, что события просто вышли из-под контроля. Тем не менее, Аури, вы брали на себя ответственность, зная о возможных последствиях.

Склонив голову, Хэнкок вновь потянулась за сигаретой, но, вместо того чтобы раскурить, переломила ее дрожащими пальцами.

— Вы не понимаете, — пробормотала она. — Я прошу не о себе. Я прошу вас пожалеть Айру Квика.

Лиз застыла от удивления.

— Что?

Снова Хэнкок заставила себя поднять взгляд.

— Вы видите в нем чудовище; человека, действительно пытавшегося разделаться с вашим мужем, задушить все, на что надеялись вы с Дэном. — Голос Хэнкок набирал силу. — Но он не таков. Вне сомнения, Айра ужасно ошибся… однако мы никогда не узнаем, что получилось бы в противном случае, так ведь? Он мог бы войти в историю как государственный деятель, герой… но ничего этого не будет. Он безвозвратно погиб. Но способны ли вы понять, что все это он совершил не потому, что он злой человек? Да, он честолюбив и тщеславен. Но он честно полагал, что делает именно то, что необходимо людям.

— Ну, я не очень в этом уверена, — усомнилась Лиз.

— Не обращайте внимания, — проговорила Хэнкок, она уже плакала. — Только спросите себя: что может наделать месть? Не лучше ли будет для всех, если ваша новая эра начнется с прощения.

Лиз помолчала несколько секунд и ответила:

— Я спрашивала вас, что вы от меня хотите, предполагая, что смогу чем-то помочь…

— Вы можете все, — вскричала гостья и уже более тихо добавила:

— Поверьте мне, я знаю политику. Возьмите самого Дэна, сейчас он человек часа… человек столетия, но ему нужно будет снять с себя обвинение в незаконных действиях, повлекших за собой человекоубийство… и если он публично потребует для них амнистии, кто откажет? — Аури вытерла глаза. — Вы можете попросить его сделать это. Он не мстителен, и… подобный жест его будет красивым. Что до меня: я приму свою участь. В конце концов, я была пешкой, как и все остальные заговорщики. Но Айра… — Ноги подкосились, и она осела на пол. — Айру, пожалуйста, пожалейте!

Длинноногая сильная Лиз не пыталась помочь. Лицо ее то светлело, то темнело. Наконец она пробормотала, как бы разговаривая сама с собой:

— Общественная жизнь этих людей закончена. Но осмелятся ли они ходить по Земле? Конечно, Деметра может предложить целый континент людям, желающим начать все сначала.

Она не хотела прикасаться к сгорбившейся у ее ног фигуре и сказала:

— Аури, я замолвлю слово, в том числе и за вас лично.

Оставшись в одиночестве, если не считать спящих детей, Лиз возвратилась в свой кабинет; в просторной, эффектно обставленной комнате находилось самое современное оборудование, над столом висела голограмма горы Доры под шапкой вечных снегов. Помедлив, нахмурилась возле коммуникатора и нажала кнопки воспроизведения. Еще раз выслушала последнее сообщение от Бродерсена из Лимы. Голос и лицо были усталыми:

— …чертова прорва всякой ерунды, с которой еще нужно разобраться. И конца ей не видно. Ты справишься лучше, чем я, дорогая. И было бы отлично, если бы ты приехала сюда. Но я все доказываю себе, что это не слишком практично, а потом отыскиваю в своих аргументах ошибку.

Вскоре он, однако, упомянул имя Кейтлин. Сперва Лиз пропустила эту часть, но потом прикусила губу и повторила ее. После села и задумалась. Наконец просмотрела свой ответ, над которым сидела, когда позвонила Аурелия Хэнкок: появились и важные подробности. Но прежде чем внести их, следовало сделать нечто более важное.

Поглядев с экрана, ее электронный Doppelganger объявил:

— Твои новости пугают меня. Позволь мне поговорить с ней. Последующие несколько минут предназначены для нее. Следующие пять минут предназначены для меня.

Неловко прокашлявшись и переменив позу, она проговорила:

— Кейтлин, дорогая, привет. Salud. To, что Дэн рассказал мне о тебе, звучит неважно. Правда, он не был многословен, отчасти потому, что ему особо нечего сказать. Твоя жизнь, похоже, более или менее приходит в норму. Но он не вспоминал никаких ваших шуток, а он обычно делится ими со мной. Или… — прозвучал далекий замок, и запись остановилась.

Помедлив, Лиз вновь включила запись и проговорила через разделявшие их световые годы:

— Дэн, это для Кейтлин. Только для нее. Отключись, и пусть она выслушает остальное. Мне есть что сказать тебе, но я запишу это на следующей полосе. — Она знала, что муж с уважением отнесется к ее просьбе.

— Кейтлин, лучше не показывай это Дэну. Скажи ему, что дело ограничилось женскими разговорами. Господь знает, сколько у него хлопот. И тяжелее для него твое горе. Прошу тебя, — сказала Лиз внезапно охрипшим голосом. — Пойми, передо мной ты ни в чем не виновата. Я просто не способна представить себе все, что вы пережили. Или чего хотите теперь, и это беспокоит меня более всего. Ты затерялась во сне о прошлом, и он чувствует это и… — Она справилась с волнением. — Тебе надо вернуться. Ради себя, ради него и — да — ради меня. Я могла бы купить билет до Земли, Кейтлин, поскольку Дэн намеревается провести там еще не один месяц. И так бы поступила, если бы ты не нуждалась в нем целиком. Он не должен уступить тебя той псевдожизни, в которую ты погрузилась. Я должна помочь ему. Я поняла, сколь много ты для меня значишь. — Она вздохнула. — О да, я завидовала тебе и, вне сомнения, буду завидовать в будущем. Но не ревновать. Никогда. Мы обе любим его, и он любит нас обеих. Так почему же нам не позаботиться друг о друге? — Она усмехнулась. — Быть может, настанет день, когда и он позавидует мне немного… или ощутит легкую ревность, которая не будет ранить его. Кейтлин, возвращайся домой. Я не видала звездных краев, где ты побывала, но я старше тебя и видела такие стороны жизни, с которыми ты, может быть, не знакома. Позволь мне позвать тебя…

Закончив, Лиз поднялась и потянулась. Завтра она еще раз просмотрит свою речь и отредактирует ее для большей ясности. Она знала, что дала правильный совет, и надеялась, что он поможет. А теперь ромашку для сна, немного Сибелиуса и в постель. Завтра утром потребуется много сил. Хватит изображать из себя Гризельду и Пенелопу. Завтра будет много работы.

Глава 50

В тот год весна пришла в Ирландию, и однажды утром Бродерсен с Кейтлин отправились в долгий поход.

Они выбрали графство Клэр. Построенный пять столетий назад, потом заброшенный, позже реставрированный, нанятый ими коттедж тем не менее хранил воспоминания поколений, которые рождались под этим кровом, вырастали, влюблялись, зачинали и воспитывали детей, трудились, страдали, скорбели, смеялись, пели, мечтали, старели, умирали и были оплаканы. Невысокий, выбеленный под покрытой мхом соломенной крышей, он стоял в одиночестве высоко над морем; прежние обитатели этого дома держали овец. Приют рыбакам предоставляла расположенная в бухточке деревенька — в нескольких километрах отсюда. Обитатели ее придерживались старинных манер; они не мчались информировать всех о временных соседях и почитали право на уединение тех, о ком рассказал им священник. Встречая знаменитую пару на улицах или на берегу, вывозя их в море на лодке, попивая с ними в пабе, сельские люди ограничивались дружелюбным общением.

— Прекрасный день, — проговорил Бродерсен. Взяв рюкзак с ленчем на плечи, он огляделся.

На западе орляк и утесник внезапно обрывались у края утеса. Колеблемые невысокими волнами, бурые воды вдали отливали изумрудом и ртутью. Ближе они взрывались прибоем, выбрасывая белые фонтаны у скал. Рокот волн доносился и до этих высот. К югу земля была неровной, к северу еще больше; на восток она уходила зеленой равниной к синей громадине горы, вершина которой была целью их с Кейтлин прогулки. Боярышниковые изгороди вдоль вьющихся дорог пенились белым цветом. Из редких сельских домов поднимался дым к небу, по которому плыли редкие облака. Ближе виднелись травянистые откосы рата, округлый вал, охранявший чье-то владение во времена, когда Эрин еще не знал Св. Патрика; опустев, он стал известен как обиталище сидов, первые повести о которых начали рассказывать задолго до того, как Галилея узнала Христа.

Прохладный ветер нес запахи моря, почвы и растительности. Высоко над головой пел жаворонок.

— Вот. Ага, — проговорила Кейтлин, — словно бы страна прощается с нами и благословляет в дорогу Он оглянулся; тяжелая плотная куртка и брюки не могли скрыть изящество ее стройной фигуры. Бронзовые волосы перехватывала лента, над нею трепетал выбившийся локон. Прикосновение солнца уже покрыло лицо легким загаром, глаза Кейтлин казались более зелеными, чем набирающие силу поля, а в улыбке проступала такая радость, которой Дэн не видел с тех пор, как она отправилась на корабле к Иным, до сих пор, когда они решили немного пожить в этом месте.

— Она послала со мной свое лучшее благословение, — сказал он. — Тебя.

Кейтлин усмехнулась:

— Ну, Дэн, из тебя получится настоящий поэт.

— Нет, это не моя специальность, но — ах ты, пес, — дело в том, что я все пытаюсь рассказать, какие чувства испытываю к тебе, и не могу этого сделать.

— Свои чувства ты лучше демонстрируешь другим способом, можешь это сделать, когда мы окажемся на той вершине. Но сперва нам нужно добраться туда. Пошли. — Она взяла его за руку и повела вниз по тропе к узкой грунтовой дороге, вьющейся между цветущими изгородями то вправо, то влево, но все-таки в нужном им направлении. Когда они выбрали правильный темп — сокращаются мышцы, мягко ступают ботинки, наполняются легкие, пульсирует кровь, — он спросил:

— И еще одного я никак не могу передать, Пиджин, насколько я рад тому, что ты вновь вернулась в себя. Рад?! Но я бы умер ради этого.

Она посерьезнела:

— Неужели я была столь далека?

— О нет. Тот, кто не знал тебя прежде, никогда бы не заметил, что с тобой произошло нечто странное.

— Надеюсь, — в голосе ее слышалась печаль. Экипаж «Чинука» сохранил в тайне только одно: существование аватар. «Я обязываю вас молчать об этом, — сказала она своим спутникам. — Ради меня, ради Иных, ради всех людей».

Бродерсен добавил ее словам силу, напомнив, к каким безумствам, обманам, пустым мечтаниям — и без всякой пользы — могут привести подобные сведения. Безусловно, Иные верили, что его экипаж даст и выдержит это обещание, и потому отчасти отпустили их домой. Всем прочим было достаточно знать, что решение приняли Иные.

Шагая возле Кейтлин, Бродерсен продолжил:

— Дело не в том, что ты не сердишься или важничаешь… Таких глупостей ты не допускаешь, но в тебе словно умер ребенок. Ты пела, только если тебя просили, и то лишь грустные песни, и не складывала новые. Ты не дразнила меня, не скакала по коридору… не совершала миллиона привычных поступков. В постели со мной… конечно, ты наслаждалась по-своему, но не испытывала радости. Иногда я заставал тебя в слезах, в особенности по ночам, когда ты полагала, что я сплю, или же я потомзамечал, что ты плакала. Ты не стала объяснять причин, поэтому я делал вид, что ничего не замечаю.

Она твердо взяла его за руку:

— Дэн, дорогой мой, почему ты не сказал мне, насколько это задевает тебя?

— Замечание могло только все усугубить.

— Ох они! Я погрузилась в сон об Иных, мне оставалось только пытаться жить день за днем, чтобы выйти из него. И все же, если бы у меня хватило ума найти дорогу от того, что было, к тому, что окружает меня и кто…

— Ерунда, все окончилось превосходно. Разве не так? К тому же нам обоим повезло: сколько было дел и на Бете, и на Земле.

«Ну насчет Земли я неуверен. — Бродерсен нахмурился и сплюнул. — Мы получили формальное разрешение на наши действия, но после долгих проволочек и затруднений. А потом толпы, речи, церемонии, конференции, банкеты, приемы, Достойные Примеры, тонны почты, звонки от тысячи тысяч и вездесущие гады-газетчики… ни одной спокойной минуты, до тех пор, пока мы с Пиджин не ухитрилась улизнуть сюда. Этот кавардак, должно быть, замедлил ее выздоровление… если только оно состоялось, не смею и спрашивать».

— Переменим тему. А потом прямо на Деметру, — сказал он.

Дело их было закончено. Посреди всей печальной ерунды, которая в последние месяцы составляла их работу, попадались и обязанности, от которых нельзя было отказаться; следовало помочь делом и советом бетанам, принять участие в планировании регулярных отношений между обеими расами, передать ученым информацию, накопленную на «Чинуке» экипажем. Герой миллиардов, он мог выхлопотать деньги на сохранение океана, направить политику к свободе и здравому смыслу, выделить час для больных детей.

И теперь «Чинуку» предстояло отвезти скитальцев — кроме Джоэль — домой. (Карлос и Сюзанна хотели встретиться с ее родителями; Фрида решила эмигрировать вместе с мужем, которого она немедленно подобрала себе на Земле.) Бетане еще не имели достаточной информации, чтобы рассчитать свои хронокинетические трюки в этих Воротах. Быть может, и не стоит, пусть люди сделают это сами, когда поумнеют. Так что у Феба Бродерсена не будет приблизительно столько, сколько он провел возле Солнца.

Сильно ли изменились Барбара и Майк? Письма и ленты Лиз — согласившейся побыть дома, приглядывавшей за детьми и домом, не встревавшей в ту суету, которая поглотила его, — подтвердили, что они кое-чему научились и рады показать свои достижения папочке. Однако в их возрасте между концом зимы и началом лета протекает столько же времени, сколько его прошло от начала вселенной.

Бродерсен отметил молчание Кейтлин. Встревоженный, он поглядел на нее; серьезное лицо было обращено к горизонту и синим глубинам. Нет! Прости!

— Извини, — он осекся. — Я сказал что-то не то? Я бы не стал огорчать тебя, если бы мне посулили целую планету. Но, кажется, ошибся.

— Нет, дорогой, — она похлопала его по спине. — Ты просто напомнил мне кое о чем.

— Ну что я за идиот! Я просто пытался объяснить, какой ты была прежде, чтобы ты стала сама собой. Я не должен был пробуждать призраки. Ты сможешь простить меня?

— Прощать нечего. Я преодолела желание и безнадежные попытки вернуться. В самом деле. — Пальцы ее притронулись к его руке. Они остановились посреди дороги и повернулись друг к другу. Облачко тени пробежало над ними, а солнечный свет прогнал его.

— Откровенно говоря, Дэн, любовь моя, оставшиеся воспоминания лежат глубоко и спокойно, за пределами горя и радости. Это я должна просить у тебя прощения за слепоту к твоим стараниям.

— Мне не всегда удаются намеки, Пиджин, макушла. Поцеловавшись, они пошли дальше, и она сказала:

— Ты произнес слова, которые испугали меня: что умер бы ради того, чтобы я стала прежней.

— Я бы так и поступил.

— Неужели? Не стоит. А как насчет Лиз и детей? Он вздрогнул.

— Да, конечно. Верно, я забыл о них. Но если любишь, как я люблю тебя… — он не мог продолжать.

— Дэн, — сказала она, — я уже сказала тебе, что знаю только одну причину для нашей разлуки. Я не стану между тобою и Лиз. Тогда все добро и счастье превратится в зло и скорбь. Как тогда смогу я примириться с собой?

— Не бойся, — обещал он. — Тебе потребуется лишь предупреждать меня иногда; я чту свои обязательства; к тому же я люблю и ее.

Она широко улыбнулась:

— Ну вот, я снова слышу моего шкипера. — И продолжила:

— Но и ты, моя жизнь, чем-то встревожен. Почему?

А потом как прежде он поглядел вдаль.

— Я чувствую — и не впервые, — сколь нечестным образом все окончилось для тебя.

— Как это?

— У меня есть дом и семья, и они для меня целый мир, ты заслуживаешь того же, но я мешаю тебе. Я боюсь этого.

Она вдруг громко рассмеялась. Вздрогнув, Бродерсен зацепился носком за рытвину и едва не упал. Когда он выпрямился, она сказала:

— Дэн, Дэн, неужели ты можешь представить меня в ситуации, которую я выбрала не по собственной воле? Лишь Иные смогли создать такую, и то ненадолго.

— Но свободный выбор не всегда мудр.

— Я всегда знала, чего я хочу, хотя стремления мои меняются. В свое время, быть может, появится муж, если мне встретится человек, способный понять, почему я не могу отказаться от тебя. А возможно, я не встречу такого, и это не будет драмой. Наверно, когда-нибудь я захочу и ребенка или даже двоих, а они могут оказаться твоими. Посмотрим, что будет. Перед нами весь космос.

Запел жаворонок, и, недолго послушав его, Кейтлин продолжила:

— Я задумала кое-какие перемены в своей жизни. Поступлю в медицинский институт, чтобы сопровождать экспедиции, которые отправятся к звездам.

— Что? — Он остановился на месте.

— Не тревожься, сердце мое. — Она подтолкнула его вперед. — Я вернусь к тебе, как обещала в той своей песне. И, быть может, мы будем летать вместе, но не каждый день. У тебя нет права, — а я надеюсь, — не будет и особого желания слишком часто оставлять Деметру. Но у тебя есть право на полноту жизни.

Он поглядел на нее:

— Неужели страсть к скитаниям не покинула тебя после всего, что мы пережили?

Кейтлин порывисто ответила:

— Нет, такого не может быть, ведь я осталась прежней. Ты говорил, что ребенок во мне умер. Нет, эта девочка только заснула, и теперь повзрослев очнулась от долгого сна. Я хочу выздороветь и учиться, использовать себя до конца. И служить человечеству не жалея жизни — как подобает каждому. Пусть эти перемены произойдут безболезненно и с пользой. Но главное в другом: разве не должны мы соблюдать свободу как всякие разумные существа? Я хочу быть там, где могу помочь, сколь бы мала и ничтожна ни была моя помощь в продвижении к великой цели.

— Понимаю. — Бродерсен помедлил. — Но думаю, что помощь твоя не окажется малой, или ничтожной.

— Благодарю тебя, любовь моя, — пробормотала она.

День становился ярче, набирал силу, теплел, зеленел, пробуждал запахи. Из-за гребня скалы вылетел сокол и повис над землей, трепеща золотыми крыльями. Земля устремлялась к высотам.

Вдруг Кейтлин воскликнула:

— Ох, чем же это мы заняты, когда нужно радоваться? — Она спустила с плеча запрограммированный на гитару сонадор и взяла несколько аккордов. А потом запела, легко и верно ступая:

С радостью вниз и с радостью вверх,

Слышишь — танцует смех,

От цветущих полей до снежных вершин

Все в ожиданье утех

ДОЛГИЙ ПУТЬ ДОМОЙ ^(роман)

Из далекого рейса на изменившуюся Землю возвращается древний звездолет. Но на его борту находится существо, чьи загадочные способности могут нарушить равновесие сил в тлеющем конфликте между Землей и Лигой альфы Центавра. И только капитан «Эксплорера», пришелец из далекого прошлого, может найти выход из шпионского треугольника, в котором четыре стороны…

Глава 1

Космический корабль вспышкой света вышел из подпространства и завис в сияющей звездами тьме. На мгновение наступила тишина, затем прозвучало:

— Где же Солнце?

Эдвард Лангли развернул пилотское кресло. В рубке было очень тихо, только что-то нашептывали вентиляторы, и он услышал неестественно громкий стук собственного сердца. Воздух был жарким, на теле выступили капельки пота.

— Я… не знаю, — наконец вымолвил он.

Слова тяжко упали в пустоту. Экраны на панели управления давали панорамный обзор всего неба, он увидел Андромеду, Южный Крест и огромное расползшееся световое пятно Ориона, но в этой прозрачной тьме нигде не было того ослепительного блеска, который он ожидал увидеть.

Невесомость походила на бесконечное падение.

— Все в порядке, в общем мы в нужном районе, — через минуту продолжил он. — Созвездия как будто те же самые. Но… — Голос его затих.

Четыре пары глаз жадно обыскивали экраны.

— Вон там… в созвездии Льва… — проговорил Мацумото, — …самая яркая из видимых звезд. Нашли?

Они уставились на яркую желтую искорку.

— Цвет, по-моему, тот, — сказал Блаустайн. — Но она жутко далеко.

После еще одной паузы он нетерпеливо хмыкнул и склонился в кресле над спектроскопом. Тщательно сфокусировав его на звезду, он вставил пластинку с солнечным спектром и нажал кнопку компаратора. Не вспыхнуло ни одного красного огонька.

— Одинаково, вплоть до линии Фраунгофера, — объявил он. — Та же интенсивность каждой линии в пределах нескольких квантов. Это либо Солнце, либо его близнец.

— Но как далеко? — прошептал Мацумото.

Блаустайн настроил фотоэлектрический анализатор и глянул на шкалу, его пальцы скользнули по счетной линейке.

— Около трети светового года, — сказал он, — не слишком и далеко.

— Более чем слишком, — буркнул Мацумото. — Нос корабля должен был высунуться в одной а. е.^[367] от Солнца. Только не говорите мне, что опять барахлит двигатель.

— Похоже на то, не так ли? — пробормотал Лангли. Его руки потянулись к пульту управления. — Попробовать прыгнуть поближе?

— Нет, — сказал Мацумото. — Если навигационная ошибка столь велика, то еще один прыжок — и мы окажемся внутри Солнца.

— Что будет почти равнозначно посадке в преисподней или Техасе, — улыбнулся Лангли, хотя внутри у него все тревожно сжалось. — О'кей, мальчики, в любом случае отправляйтесь и начинайте капитальный осмотр этого драндулета. Чем скорее найдете неисправность, тем раньше мы попадем домой.

Дружно кивнув, они отстегнули ремни и выбрались из рубки пилота.

Лангли вздохнул.

— Нам ничего не остается, как только ждать, Сарис, — сказал он.

Холатанин не ответил. Он никогда не говорил без особой нужды. Его крупное, покрытое лоснящейся шерстью тело оставалось неподвижным на импровизированном противо-перегрузочном ложе, но взгляд был внимательным. От тела холатанина исходил легкий запах, который странно напоминал о теплой залитой солнцем траве, раскинувшейся от горизонта до горизонта. В этом тесном металлическом гробу ему, казалось, было не место — он принадлежал миру с открытым небом и стремительными водами.

Мысли Лангли блуждали далеко. Треть светового года — не так уж и много… «Я вернусь к тебе, Пегги, непременно вернусь, даже если придется весь оставшийся путь проползти на животе».

Переключив корабль в автоматический режим на тот маловероятный случай, если вдруг появится метеорит, Лангли высвободился из кресла.

— Пожалуй, долго они не провозятся, — сказал он. — Разобрав эту кучу хлама, они якобы внесут неоценимый вклад в науку. Ну а пока сыграем в шахматишки?

В команде «Эксплорера» Сарис Хронна и Роберт Мацумото были завзятыми шахматистами. Они часами высиживали, сгорбившись над доской, являя собой странную картину: человек, чьи предки, покинув Японию, приехали в Америку, и существо с расположенной за тысячи световых лет планеты, угодившее в силки, расставленные тысячелетия назад каким-то давно почившим в бозе персом. Глядя на них, Лангли начинал ощущать, сколь необъятно пространство и всесильно время, он ощущал это даже больше, чем когда пересекал зияющую пустоту между вращающимися во тьме и вакууме солнцами и планетами.

— Нет, с-спас-сибо. — В пасти, которая не предназначалась для артикуляции, мелькнули белые клыки. — Я лучше обдумаю это новое неожиданное рас-свитие с-событий.

Лангли пожал плечами. Даже после недель, проведенных вместе, он так и не привык к облику холатанина. С виду — хищник, крадущийся по лесному следу с раздувающимися ноздрями, или часами неподвижный зверь с мечтательным взором и непостижимой психикой. Правда, теперь он поражал его уже в меньшей степени.

— Ладно, сынок, — сказал Лангли. — Тогда займусь бортжурналом.

Оттолкнувшись ногой от стены, он вылетел через дверной проем в узкий холл. В конце его Лангли привычно притормозил, отработанным движением развернулся вокруг стойки и оказался в крошечной комнатушке, где ловко обхватил ногами легкий стул, привинченный прямо перед столом.

Бортжурнал лежал открытым, его удерживало магнитное поле тонкой металлической обложки. С нарочитым безразличием, стараясь подавить собственное нетерпение, он стал перелистывать страницы.

На титульном листе значилось:

Департамент астронавтики Соединенных Штатов

«Эксплорер»

Экспериментальный полет

Старт 25 июня 2047 года

Основное полетное задание: усовершенствование гипердвигателя.

Попутная задача: сбор информации о других звездах и их гипотетических планетах.

Экипаж:

Капитан и пилот: Эдвард Лангли. 32 года, домашний адрес: Ларами, штат Вайоминг; закончил академию Годдарда, имеет звание капитана Астрослужбы, летает в космосе с юношеских лет. В качестве пилота участвовал во многих исследовательских экспедициях, в том числе в меркурианской. За героизм, проявленный при спасении к/к «Арес», награжден медалью «За заслуги».

(«Черт возьми, кто-то же должен был это сделать? Знали бы они только, как я тогда перепугался…»)

Инженер по электронике: Роберт Мацумото. 26 лет, домашний адрес: Гонолулу, штат Гавайи; бывший космодесантник, в настоящее время лейтенант Астрослужбы. Работал на Луне, Марсе, Венере; изобретатель усовершенствованного топливного впрыскивателя и восстановителя кислорода.

Физик: Джеймс Блаустайн. 27 лет, домашний адрес: Рочестер, штат Нью-Йорк; гражданский. Работал на Луне для Комиссии по атомной энергии. Политически активен. Значительный вклад в области теоретической физики, создатель нескольких экспериментальных установок для проверки теоретических положений.

Биолог: Томас Форелли…

«Что ж, Том мертв, — подумал с грустью Лангли. Он умер на той неизвестной планете, которую мы сочли безопасной, и никто не знает отчего — болезнь ли это была, острая аллергия или какая-то из тысячи других опасностей, которые могла приготовить за миллиард лет для земных существ чужая эволюция. Мы похоронили его там же, препоручив его душу Богу, который казался каким-то очень далеким и от этого зеленого неба, и от красной говорящей травы, и отправились дальше. Будет тяжело сообщать его близким».

Лангли невольно поднял взгляд на фотографию над столом. Рыжеволосая девушка улыбалась ему сквозь туман времени и пространства. «Пегги, дорогая, — подумал он, — я возвращаюсь к тебе».

Должно быть, истосковалась, бедная девочка, и хотя она ничего не станет говорить, наверняка были и пустота долгих ночей, и неразделенная тревога за их ребенка — ребенка, которого он никогда не видел. Космонавт не имеет права жениться. Еще меньше было права у него отправляться за пределы Солнечной системы на этом чертовом помеле, с двигателем, которого по-настоящему никто толком не знал. Но когда Лангли получил предложение, она увидела неутолимый голод в его глазах и сказала, чтобы он летел. С ребенком под сердцем, неуверенная в себе, она все же одарила его звездами, а себя обрекла на одиночество.

Да кто же это сотворил,

Сподобил короля

Послать нас всех в сезон штормов

Скитаться по морям?

«Никто, кроме тебя самого», — подумал он.

Ладно, этот раз будет последним. Он становится слишком стар для такой работы, незаметно поубавились и прыть, и сила, да и сумма зарплат и премий набежала изрядная. Он вернется домой — невероятно, он снова будет дома! — они поселятся на ранчо и станут разводить чистокровных лошадей. А по ночам он будет смотреть вверх, как кружатся созвездия, курить трубку и дружелюбно перемигиваться с Арктуром.

Его сыну будут доступны не только стерильная Луна, безжизненный Марс и эта чертова источающая яд дыра, по иронии судьбы названная Венерой, но все тайны, все величие Галактики от конца до конца.

Лангли пролистал бортжурнал. Собственно, журналом он был наполовину, остальная часть, страница за страницей, была заполнена данными: поведение двигателя, расположение звезд, планет, параметры их орбит, масса, температура, состав атмосферы — Вселенная, сжатая в горстку нескольких цифр. Каким-то образом их сухость приободрила его, свела окружающий холодный мрак к чему-то понятному и ощутимому.

Лангли набил трубку крупинками, еще остававшимися в кисете. Процесс прикуривания в невесомости, да и само курение требовали определенной сноровки. Слава Богу, при постройке корабль оборудовали всем, чем только можно и чего достигла наука; на большинстве космолетов курить было запрещено — слишком дорог кислород. Но инструкторы понимали, что «Эксплорер» отправляется к неизведанным берегам. И хотя он был невелик по размерам, у него были двигатели и топливные баки крейсера; он мог сам осуществить непосредственную посадку на любую планету с массой, не превышающей земную, маневрировать в атмосфере, годами обеспечивать экипаж всем необходимым, проводить анализы любых мыслимых параметров окружающей среды. Одно создание чертежей корабля заняло шесть лет и стоило сотню миллионов долларов.

Его мысли переключились на историю космоплавания. Она была не очень долгой. Большинство инженеров вообще сомневались в том, что космические полеты приобретут важное значение. Орбитальные станции были полезными, базы на Луне имели военное значение; что касается остальной части Солнечной системы, то это была враждебная пустыня, представляющая интерес разве что с точки зрения науки и горючих ископаемых. А потом физические журналы принесли сообщение из Парижа.

Ле Февр всего лишь исследовал электронно-волновые дифракционные картины, чтобы проверить определенные аспекты новой теории единого поля. Но при этом он использовал весьма оригинальные лабораторные разработки, включая гиромагнитные приборы, и полученные результаты — смазанные темные кольца и расплывчатые пятна на фотопластинке, ничего особенно захватывающего, — оказались полной неожиданностью. Единственное толкование, которое он смог им дать, — что электронный луч прошел из одной точки в другую мгновенно, не пересекая разделяющее их пространство.

В Калифорнии с помощью больших ускорителей мощный электронный луч перенес грамм материи и подтвердил данные. В Керенскограде теоретик Иванов, впечатленный результатом, дал объяснение, которое состыковывалось с наблюдаемыми фактами: континуум не четырехмерен, существует не менее восьми ортогональных направлений — модификация старой корпускулярно-волновой гипотезы о том, что вместе с нашей Вселенной сосуществует еще одна. Материя переместилась через это «гиперпространство»; что касается нашей Вселенной, в ней это произошло моментально.

Моментально! Это значило, что до звезд и их неисчислимых планет можно добраться в мгновение ока!

Десять лет исследований, и капсула, напичканная приборами, совершила прыжок с земной орбитальной станции почти на орбиту Плутона. Когда ее отыскали по радиомаяку, приборы свидетельствовали, что время перехода равно нулю и что для живых организмов на борту он безвреден. Была лишь одна незадача — капсула объявилась за несколько миллионов миль от предполагаемой точки выхода. Повторные эксперименты подтвердили большую величину навигационных ошибок, которые бы безнадежно и опасно возросли при прыжках на световые годы.

Иванов и инженеры пришли к согласию, что все это происходит исключительно благодаря принципу неопределенности Гейзенберга, чьи последствия многажды приумножались из-за особенностей определенных электронных цепей. Это была чисто инженерная проблема: улучшать схемы до тех пор, пока корабль не станет появляться почти там, где нужно.

Но подобная работа требовала простора, дабы в результате ошибки корабль не занесло на поверхность планеты или, что было бы еще хуже, под нее. Кроме того, чтобы произвести соответствующие изменения в схемах, необходимо было накопить значительное количество статистических данных. Очевидным решением задачи было запустить корабль-лабораторию с командой специалистов, которые внесли бы усовершенствования, проверили их во время длинного прыжка и продолжали бы дальше в том же духе. Осуществить это, как известно, должен был межпланетный корабль Соединенных Штатов «Эксплорер».

Лангли прошелся по записям за последний год — беспорядочные скачки от звезды к звезде, ругань и пот среди неразберихи проводов и силовых цепей, голубое пламя сварки над поверхностью металла, измерительные приборы, бегунки электронных переключателей — неторопливая, упорная битва за победу. Чисто эмпирические замены одних систем другими — каждый раз немного лучшими, и, наконец, обратный прыжок с Холата в сторону Земли. Именно мыслители Холата с их отличным от человеческого разумом, взглянув на проблему под несколько другим углом, предложили окончательные, жизненно важные усовершенствования; и теперь «Эксплорер» возвращался домой, чтобы подарить человечеству Вселенную.

Мысленно Лангли вновь блуждал среди миров, которые повидал, удивительных и прекрасных, жестоких и смертоносных, чей вид неизменно заставлял сердце биться чаще. Он перевернул последнюю заполненную страницу, снял с ручки колпачок и записал:

19 июля 2048 года, 16.30 по бортовому времени. Вышли приблизительно в 0,3 светового года от Солнца; ошибка, предположительно, из-за непредвиденных осложнений с двигателем. В настоящее время пытаемся внести соответствующие поправки. Местонахождение.

Он выругался по поводу собственной забывчивости и вернулся в пилотскую рубку, чтобы снять показания приборов о расположении звезд.

Длинное худое тело Блаустайна скрючилось посреди рубки, куда он залетел по окончании работ; его изможденное, с острыми чертами лицо было перемазано маслом, волосы растрепались больше обычного.

— Ничего не нашли, — доложил он. — Проверяли, как только можно, — от мостиков Уитстона до компьютерных тестов, вскрыли гиромагнитную ячейку. Похоже, все в порядке. Хочешь, мы разделаем всего зверя?

Лангли оценил ситуацию.

— Нет, — в конце концов сказал он. — Сначала попробуем еще раз.

В рубке появилась крупная коренастая фигура Мацумото. Он улыбнулся сквозь свою извечную жевательную резинку и изрек с видом знатока:

— Наверно, у него просто расстройство желудка. Чем сложнее становятся монтажные схемы, тем больше начинает казаться, будто у двигателя есть собственные мозги.

— Ага, — откликнулся Лангли. — Блестящий ум, который только тем и занят, что досаждает своим создателям.

Теперь он знал собственные координаты; эфемериды^[368] дали местонахождение Земли, и он настроил приборы управления гипердвигателем таким образом, чтобы оказаться возле планеты на расстоянии не ближе величины сохранившейся ошибки.

Никаких ощущений, когда он перебросил главный тумблер, у них не возникло. Да и откуда им взяться, если все происходит мгновенно? Но неожиданно искорка Солнца превратилась в слепящий диск, который стал тускло-фиолетовым, когда включились поляризационные фильтры экрана.

— Ого-го! — заголосил Мацумото. — Гонолулу, вот я и здесь!

По спине Лангли пробежал холодок.

— Нет, — сказал он.

— А?

— Взгляни на солнечный диск. Он недостаточно велик. Мы должны бы находиться в одной а. е. от него; на самом же деле расстояние около одной целой и трех десятых.

— Да будь я… — начал Мацумото.

Губы Блаустайна нервно подрагивали.

— Не так уж и плохо, — сказал он. — Отсюда уже можно добраться и на ракетах.

— Но не так уж и хорошо, — возразил Лангли. — Мы снизили… мы считали, что снизили ошибку в вычислении точки выхода до величины, не превышающей один процент. Проверяли это внутри солнечной системы Холата. Почему же у нас не выходит то же самое внутри нашей собственной?

— Интересно… — Дерзкое лицо Мацумото стало задумчивым. — Может, мы приближаемся к цели асимптотически?

От такого предположения кидало в дрожь — пробираться через бесконечность, каждый раз выходить все ближе и ближе к Земле, но так никогда и не достигнуть ее! Лангли отбросил эту мысль и занялся приборами, пытаясь определиться в пространстве.

Они находились в плоскости эклиптики, и, прочесав телескопом зодиакальные созвездия, он быстро нашел Юпитер. Таблицы говорили, что Марс должен быть там-то, а Венера — там-то… Ни той ни другой планеты на месте не оказалось.

Некоторое время Лангли мучил свои приборы, затем озабоченно огляделся.

— Расположение планет странное, — сказал он. — Я думаю, что засек Марс, но… он зеленый.

— Ты что, пьян? — спросил Блаустайн.

— Это счастье обошло меня стороной, — ответил Лангли. — Взгляни сам. Диск явно планетарный, а судя по расстоянию от Солнца и направлению, он находится на орбите Марса. Только вот не красный, а зеленый.

Все сидели очень тихо.

— Какие-нибудь соображения, Сарис? — тихо спросил Блаустайн.

— Я с-сказать с-скорее нет. — Утробный голос был совершенно бесстрастным, но блеск в глазах означал работу мысли.

— Ну и черт с ним! — Исполненным отчаяния движением Лангли уменьшил орбиту корабля еще на четверть. Солнечный диск метнулся через экраны.

— Земля! — прошептал Блаустайн. — Ее я узнаю где угодно…

Сверкающая голубизной планета висела в ночи вместе со своим спутником, похожим на каплю холодного золота. На глаза Лангли навернулись слезы.

Он снова склонился над приборами, определяя местонахождение корабля. До цели все еще было пол астрономической единицы. Как соблазнительно забыть о гипердвигателях и рвануть домой на ракетах, но так выйдет дольше, а ведь Пегги ждет. Он установил приборы на выход в пяти тысячах милях от цели.

Скачок!

— Гораздо ближе, чем раньше, — произнес Мацумото, — но еще недостаточно.

На мгновение Лангли охватила жуткая злость на глупую машину. Но он подавил раздражение и занялся приборами. Около сорока пяти тысяч миль. Еще серия вычислений — на этот раз самых тщательных, — чтобы выйти на орбиту планеты. Когда стрелки часов достигли расчетного времени, он перебросил тумблер.

— Мы это сделали!

Вот он завис — опоясанный облаками гигантский щит с геральдическими эмблемами материков, блеском единственной звезды, отражающейся на поверхности изогнутых океанов. Когда Лангли считывал показания радаров, его пальцы дрожали. На этот раз ошибка была пренебрежимо мала.

Вспенилось ракетное пламя, их прижало к креслам, корабль направлялся вперед.

«Пегги, Пегги, Пегги», — пело у него внутри.

Интересно, мальчик или девочка? Он помнил, словно это было вчера, как они пытались подобрать имя будущему малышу, — уж они-то не собирались затягивать решение, чтобы не быть застигнутыми врасплох, когда придет время заполнять метрику.

Они вошли в атмосферу — слишком нетерпеливые, чтобы беспокоиться об экономии горючего и идти по тормозному эллипсу, — зависнув на хвосте из пламени. Корабль вокруг них грохотал и ревел.

Теперь они начали скольжение к месту посадки по вытянутой спирали, охватывающей половину земного шара. Снаружи доносился свист рассекаемого воздуха.

Лангли был слишком занят пилотированием, чтобы глядеть по сторонам, но Блаустайн, Мацумото и даже Сарис Хронна не отрывались от экранов. Именно холатанин первым нарушил молчание:

— Вот это, что много ес-сть, вы говор-рили гор-род Нью-Йорк?

— Нет, пожалуй… мы над Ближним Востоком. — Блаустайн смотрел вниз на укутанную ночью поверхность и скопление мерцающих огоньков. — Только вот какой же тогда?

— Что-то не припомню в этом районе города, который можно увидеть с такой высоты без телескопа, — сказал Мацумото. — Анкара? Должно быть, сегодняшняя ночь необычайно ясная.

Минуты бежали одна за другой.

— Вот Альпы, — сказал Блаустайн. — Видишь, лунный свет на вершинах? Только, Боб, я чертовски хорошо знаю: здесь нет ни одного города таких размеров!

— Почти такой же большой, как Чикаго… — Мацумото запнулся. Когда он заговорил снова, его голос был странным и напряженным:

— Джим, ты хорошо разглядел Землю, когда мы вышли из подпространства?

— Более-менее. А что?

— Хм? Что-то… что-то…

— Ну вспомни-ка сам. Мы были слишком возбуждены, чтобы рассмотреть детали, но… Северную Америку я видел так же ясно, как сейчас вижу тебя, а… я же должен был видеть полярную шапку, из космоса я смотрел на нее миллион раз, только теперь там одни темные пятна… несколько островов, снега нет вообще…

Тишина. Заплетающимся языком Блаустайн произнес:

— Попробуй радио.

Они пересекли Европу и направились через Атлантику, все еще продолжая уменьшать скорость, из-за которой в рубке начинало припекать. То там, то здесь над безбрежными водами вспыхивали все новые похожие на алмазы огоньки — парящие города, в которых никто из них никогда не бывал.

Мацумото медленно вращал ручки настройки радиоприемника. Из него посыпались слова — тарабарщина, которая вообще не имела смысла.

— Какого черта? — пробурчал японец. — Что это за язык?

— Не европейский, это я гарантирую, — ответил Блаустайн. — Даже не русский — тот бы я отличил, — восточный?

— Не японский и не китайский. Попробую на другой волне.

Корабль косо скользил над Северной Америкой вместе с восходом. Они видели, как скрылась береговая линия. Лангли то и дело манипулировал гироскопами и ракетами, управляя кораблем. Во рту он чувствовал горький привкус.

На всех частотах трещала незнакомая речь. Внизу под ними зеленела земля, леса и поля набегали нескончаемой чередой. Но куда же подевались города, поселки и фермы, где дороги, куда подевался мир?

Лйнгли попытался отыскать космодром в Нью-Мексико — свой порт приписки — без наземных ориентиров. Они находились все еще высоко, и перед ним сквозь плывущие облака проступала широкая общая панорама. Он увидел Миссисипи, затем вдалеке вроде бы узнал реку Платт и механически сориентировался.

Внизу скользнул город; чтобы разглядеть детали, было слишком далеко, но ему он был абсолютно незнаком. Пустыня Нью-Мексико стала зеленой, и, похоже, ее прорезали ирригационные каналы.

— Что случилось? — спросил Блаустайн так, как будто получил под дых. — Что случилось?

Что-то появилось в поле видимости. Длинное черное сигарообразное тело с невероятной легкостью уравняло скорость рядом с ними. Никаких признаков двигателей, ракет, пропеллеров — вообще чего-либо не было. В три раза длиннее «Эксплорера», оно спикировало ближе, и тут Лангли увидел плоские орудийные башни.

Быстро мелькнули дикие мысли о вторжении из космоса, чудовищах со звезд, захвативших и переделавших Землю за год их отсутствия. Но тут перед носом корабля ярко-голубым ослепительным пламенем вспыхнул взрыв, и Лангли вздрогнул от толчка.

— Они дали предупредительный выстрел, — вымолвил он безжизненным голосом. — Нам лучше приземлиться.

Под ними раскинулся комплекс зданий и площадок, построенных, похоже, из бетона. Над комплексом кружили черные флаеры, а вокруг него возвышались стены. Лангли изменил курс «Эксплорера» и направил его к поверхности.

Когда он отключил ракеты, наступила звенящая тишина. Лангли отстегнулся и поднялся из кресла. Он был высок ростом и, когда он распрямился, весь стал каким-то серо-стальным: серебристо-серая форма, серые глаза, черные волосы, изрядно припорошенные сединой, удлиненное лицо с крючковатым носом, обгоревшее до блестящей черноты под лучами чужих солнц. И когда он заговорил, его голос тоже был стальным:

— Пойдемте. Мы должны выйти и посмотреть, чего они хотят.

Глава 2

Лорд Браннох ду Кромбар, трехзвездный адмирал космофлота, высокородный дворянин Тора, посол Лиги альфа Центавра в Технате Солнечной системы был отнюдь не похож на сановника из цивилизованного мира. Это был гигант шести с половиной футов росту, неимоверная ширина плеч делала его фигуру почти квадратной; соломенные волосы были забраны в конский хвост торианского военачальника и ниспадали на мощную спину; в ушах сверкали серьги, украшенные драгоценными камнями, горло обхватывал обруч с алмазами. Из-под зарослей косматых бровей лучились весельем голубые глаза, крупные черты простоватого лица со следами старых шрамов покрывал загар. Долгополую пижамную куртку центаврийского фасона дополняли разноцветные штаны. Его необъятные телеса, казалось, целиком заполняли апартаменты, которые изобиловали кричаще-яркими росписями и охотничьими трофеями, вряд ли здесь нашлось место хотя бы одному книжному микрофильму. Их хозяин был также известен как спортсмен, охотник, дуэлянт, неутомимый любовник, бражник и непревзойденный знаток притонов на дюжине планет.

Все это в достаточной мере соответствовало его натуре, но в то же время служило камуфляжем одному из проницательнейших умов в изведанной Вселенной.

Кто-то мог бы обратить внимание, что, выйдя передохнуть на балкон, лорд держит в руке бокал с напитком из лучших винных погребов Венеры, а не с низкосортным пойлом с родной планеты и что смакует он его как истинный знаток. Но, кроме четырех чудовищ в резервуаре, обращать внимание на него сейчас было некому, а тем было все равно.

На фоне безмятежного неба над его головой утренние лучи солнца позолотили изящные шпили и ажурные мосты Лоры. Согласно своему рангу, он жил на самых верхних уровнях города, чей шепот доносился отдаленной песней машин, которые были сердцем города, его мозгом, нервами и мускулами. Куда бы он ни кинул взгляд, везде глаз ласкала удивительная гармония металла и яркого пластика, и лишь в одном месте город словно утес обрывался на четыре тысячи футов вниз к окружающим его паркам. Немногочисленные фигуры людей на балюстрадах и в переходах казались муравьями и были почти невидимы. Прокатился бытовой робот, которому поручили какую-то работу, слишком сложную для человека-раба.

Браннох ощущал покой и умиротворение. Дела шли хорошо. Источники информации работали скрытно и эффективно — многое из того, что будет ценно в случае войны с Солнечной системой, он уже знал. На охоте в африканском заповеднике, принадлежащем министру Тенераку, он застрелил дракона; крупно выиграл во время недавнего визита в «Луна-казино»; несколько дней назад прикупил весьма пикантную девушку; письма с последнего почтового звездолета с Центавра сообщали, что в принадлежащих ему угодьях на планете Фрейя собран обильный урожай, и хотя новости были четырехлетней давности — все равно приятно. Жизнь могла быть и хуже.

Его размышления прервал как бы извиняющийся звонок робофона. Слишком ленивый, чтобы встать со стула, Браннох подвинулся вместе с ним к аппарату. Звонил кто-то, кому был известен его особый неофициальный номер, но таких людей хватало. Он нажал кнопку, и на него взглянуло незнакомое лицо. Человек поклонился, прикрыв глаза в формальном приветствии, и почтительно произнес:

— Милорд, я прошу вас об аудиенции.

— Сейчас?

— В б-б-ближайшее время, милорд, к-когда вам будет удобней. — Если бы секретная линия прослушивалась, а Браннох отлично знал, что так оно и есть, то это заикание вполне сошло бы за обычное волнение мелкой сошки в присутствии августейшей особы. На самом же деле набор повторяющихся согласных служил паролем. Это был Варне т'у Хейм — второстепенный министр и офицер военно-технической разведки Техната, одетый в цивильное платье и с имитирующей маской на лице. Он никогда бы не решился на личный контакт, если бы не дело первостепенной важности. Браннох подверг просителя обычной процедуре, справившись об имени и вопросе, по которому тот обращается, разрешил ему прийти и отключил линию. И только тогда позволил себе нахмуриться.

Поднявшись со стула, он тщательно проверил скрытые роботоружья и игломет под пижамной курткой. Если контрразведчики Чантавара достаточно осведомлены, это может быть и покушением. Может быть и…

Его мысли быстро перескочили на Вариса т'у Хейма и предысторию этого человека. Губы Бранноха скривились в полусочувственной ухмылке. Как же это просто, как ужасно просто сломать человека.

Ты встречаешься на паре приемов с этим гордым, тщеславным аристократом, чьи единственные недостатки — это молодость и неопытность, обольщаешь его — о, просто-просто — ослепительным блеском собственной родословной и занимаемым положением. Твои агенты на его же службе достают психодосье жертвы, и ты решаешь, что это многообещающий материал. Начинаешь его обрабатывать, но потихоньку, ведь даже небольшие знаки внимания со стороны представителя иностранной державы производят огромное впечатление, если это высокородный дворянин, адмирал и посол. Делаешь ему один-два звонка. Вводишь в настоящий высший свет — пышно разнаряженная знать со всех известных планет, прелестнейшие женщины, выверенная речь, роскошные дома и редкие вина. Даешь ему понять, что он присутствует при рождении планов, способных потрясти звезды… Естественно, он делает тебе небольшие одолжения; нет, ничего такого, чтобы нарушить присягу, по мелочи — то там, то тут, то одно, то другое.

Водишь его по злачным местам, которые действительно поражают воображение. Вовлекаешь в азартные игры, где поначалу он выигрывает невероятные суммы. А потом переходишь к добиванию. Через несколько дней фортуна от него отворачивается: он тонет в долговой яме глубиной в световой год, его начальство становится подозрительным из-за связи с тобой; а когда кредиторы (твои же люди, о чем он не подозревает) описывают имущество и жену — он твой. И вот уже почти три года он шпионит для тебя в собственной организации, ибо ты и твоя организация — его единственная опора, ибо даже малейшее нарушение закона с его стороны служит поводом для шантажа. Когда-нибудь, если он добудет действительно что-то ценное, ты можешь даже выкупить его жену (которую он имеет глупость любить) и ему же ее вернуть.

Очень просто. Браннох не испытывал ни удовольствия, ни угрызений совести, превращая в послушное орудие то, что когда-то называлось человеком. Это была часть его работы; единственное чувство, которое он до сих пор испытывал к жертвам, — это презрение к их уязвимости.

Входная дверь помещения просканировала отпечатки пальцев и радужку глаз т'у Хейма и отворилась. Он вошел и поклонился согласно этикету.

Браннох не предложил гостю сесть.

— Ну и? — промолвил он.

— Сиятельнейший лорд, у меня есть информация, которая, возможно, представляет для вас интерес. Я подумал, что лучше будет доставить ее лично.

Браннох ждал. Псевдолицо перед ним дергалось от рвения и выглядело жалким.

— Милорд, как вы знаете, я дежурю на космодроме Меско. Позавчера в околоземное пространство вошел странный космический корабль, его заставили сесть на моем космодроме. — Т'у Хейм порылся в карманах, достал микрофильм и вставил его в сканер. Руки его тряслись. — Здесь есть его картинка.

Сканер спроецировал над крышкой стола трехмерное изображение. Браннох присвистнул:

— Гром и молния! Что за тип корабля?

— Невероятно архаичный, милорд. Видите, они даже используют ракеты — урановый реактор в качестве источника энергии, продукты распада выбрасываются в виде ионов…

Браннох увеличил изображение и стал его изучать.

— Хм-м, да. Откуда он?

— Не знаю, милорд. Мы сделали запрос у самого «Технона», архивный отдел нам ответил, что конструкция относится к раннему периоду космических полетов, задолго до изобретения антигравитации. Возможно, он с какой-то старейшей потерянной колонии.

— Хм-м-м. Тогда команда является — являлась — преступниками. Не могу представить, чтобы исследователи стартовали, зная, что вернутся, возможно, через тысячи лет. Как насчет команды? — Браннох коснулся кнопки, тут же появилось изображение трех человек в диковинной серой форме, гладко выбритых, с короткими, как у министров, стрижками. — Это все?

— Нет, милорд. Если бы это было все, я не счел бы дело столь важным. С ними был нечеловек неизвестной расы, даже архивный отдел ничего не мог сказать. Мы сделали снимок, впопыхах…

Чужак был снят на бегу. Большой зверь — восемь футов в длину вместе с хвостом, на двух полусогнутых ногах, мускулистые руки заканчивались четырьмя пальцами. Похоже, это был самец, предположительно млекопитающее, по крайней мере он был покрыт гладкой шерстью цвета красного дерева. Желто-красная голова была круглой, с тупой мордой; высоко расположенные уши, жесткие волосы вокруг рта и над продолговатыми глазами.

— Милорд, — заговорил т'у Хейм почти шепотом, — как только они вышли, их подвергли аресту для дальнейшего расследования. Неожиданно чужак вырвался. Он сильнее человека, и тут же сбил троих и двигался быстрее, чем можно было предположить. Анестезирующие ружья открыли по нему огонь, точнее, должны были это сделать, но не сделали. Они не сработали! Я выстрелил в него из ручного бластера, но безуспешно — источник питания был мертв. Некоторые сделали то же самое — с тем же результатом. Посланный ему вдогонку роботоснаряд разбился. Пилотируемый разведсамолет спикировал достаточно низко, но его вооружение вышло из строя, затем отключилось управление, и он тоже разбился. Один из людей, что находился поблизости, поймал его в визир нейтрализатора на опушке леса, но тот так и не заработал, пока существо не скрылось за пределами действия аппарата.

С тех пор прилагаются все усилия к его поимке, весь район патрулируется с воздуха, но пока никаких следов существа так и не обнаружено. Звучит невероятно, милорд!

Лицо Бранноха стало похожим на вырезанную из темного дерева маску.

— Так, — пробормотал он, не отрывая глаз от изображения с застывшей в движении фигурой. — Еще и голый. Без оружия, без каких-либоприспособлений. Есть какие-то прикидки насчет радиуса действия его… способностей?

— Грубо говоря, пятьсот метров, милорд. Это приблизительно то расстояние, на котором отказала наша аппаратура. Он двигался слишком быстро, и за эти несколько секунд мы просто не успели подтянуть дальнобойное оружие.

— А что с людьми из экипажа?

— Похоже, они были поражены не меньше нашего, милорд. Они были безоружны и не пытались даже оказать сопротивление. В настоящее время они проходят психообработку, которая включает, я так полагаю, и изучение нашего языка, но доступа к ним у меня нет. Архивный отдел сообщает, что, судя по бортовым документам, они говорят на… — т'у Хейм порылся в памяти, — …староамериканском. Документы переводятся, но пока о каких-либо находках мне не сообщали.

«Староамериканский! — подумал Браннох. — Сколько же лет этому кораблю?»

— Какие материалы у вас еще есть? — спросил он вслух.

— Голограммы документов, рисунков, всего, что было найдено на борту, милорд. Достать их было… непросто.

— И это все? — безразлично проворчал Браннох.

У т'у Хейма отвисла челюсть.

— Все, милорд? А что еще я мог сделать?

— Многое, — отрывисто-грубо ответил Браннох. — Помимо прочего, мне нужен полный доклад о том, что обнаружили следователи, желательно с непосредственной расшифровкой. Точный план их действия по этому поводу, а также ежедневные доклады о ходе розыска пришельца… да, многое…

— Милорд, моих полномочий не…

Браннох назвал ему имя и адрес.

— Отправляйтесь к этому парню и объясните, в чем заключается задача, — немедленно. Он вам скажет, с кем связаться и на кого нажать.

— Милорд, — т'у Хейм заломил руки, — я подумал, милорд, возможно… вам ведь известно, м-моя жена…

— За эту услугу вы получите обычную плату, за вычетом долга, — сказал Браннох. — Если она принесет какую-то пользу, я рассмотрю вопрос о премиальных. Можете идти.

Т'у Хейм молча раскланялся и вышел.

После его ухода Браннох некоторое время еще посидел без движения, а затем пролистал страницы голокопий. Очень отчетливые, страница за страницей текста на более чем незнакомом для него языке. Следует перевести, подумал он, и память услужливо выдала ему имя ученого, который не только сможет это сделать, но и будет держать язык за зубами.

Он помедлил еще немного, затем встал и подошел к северной стене комнаты. На ней была весьма непритязательная движущаяся картина, за которой скрывался резервуар, наполненный водородом, метаном и аммиаком под давлением в тысячу атмосфер и при температуре минус сто градусов, снабженный видео- и аудиоаппаратурой.

— Приветствую вас, Фримки, — радушно поздоровался он. — Вы видели?

— Да, я видел, — ответил механический голос. Браннох не знал, говорил ли это Фримка-1, 2, 3 или 4, да это и не имело значения. — Сейчас мы одно целое.

— Что вы об этом думаете?

— Очевидно, пришелец обладает телекинетическими способностями, — бесстрастно ответили чудовища. — Мы полагаем, они касаются только электронных потоков, ибо отмечалось, что все, чем он управлял или что вывел из строя, содержало электронные лампы. Понадобится лишь малое количество телекинетической энергии, чтобы направить токи в вакууме в нужную сторону и таким образом овладеть контролем над всем устройством.

С большой вероятностью это означает, что он до некоторой степени и телепат: чувствителен к электронным и нейронным импульсам и способен возбуждать их в чужих нервных системах. Однако вряд ли он прочитал мысли у охраны. Таким образом, его действия скорее всего направлены на то, чтобы просто остаться на свободе до тех пор, пока он не оценит ситуацию. Но вот что он будет делать дальше — непредсказуемо, пока мы не узнаем подробней о его психологии.

— Ага. Я тоже так думаю, — согласился Браннох. — А как насчет корабля, есть какие-нибудь мысли?

— С окончательными выводами следует подождать до перевода документов, но кажется вполне вероятным, что корабль не с потерянной колонии, а с самой Земли — из отдаленного прошлого. По ходу своих скитаний они могли наткнуться на планету этого чужака и прихватить его с собой. Расстояние до упомянутой планеты зависит от возраста корабля, но, поскольку ему, похоже, около пяти тысяч лет, оно не может превышать двухсот пятидесяти световых лет.

— Достаточно далеко, — заметил Браннох. — Известная Вселенная достигает всего пары сотен.

Сцепив руки за спиной, он сделал круг по комнате.

— Сомневаюсь, что люди имеют какое-то значение, — продолжал он. — Особенно если они с Земли; тогда они представляют лишь исторический интерес. А вот пришелец — это новое явление в области электроники. Только представьте: какое оружие! — Он сверкнул глазами. — Вывести из строя оружие врага, даже обернуть его против своих же хозяев… добраться до самого «Технона»… Господи!

— Несомненно, та же мысль пришла в головы тех, кто управляет Солнечной системой.

— Угу. Вот почему они так усиленно ведут охоту. Если они его не поймают, то приятели пришельца могут знать, как это сделать. Даже если они его схватят, весьма вероятно, что пришелец останется под влиянием своих друзей по команде. А это означает, что я недооценил этих ребят… — Браннох пошаркал ногой по полу, и так и эдак прикидывая, как лучше использовать сложившуюся ситуацию.

Неожиданно он почувствовал себя очень одиноким. Да, здесь у него имелись помощники, телохранители, агенты, шпионская сеть, но их было так мало по сравнению с миллиардами враждебно настроенных жителей Солнечной системы. Чтобы послать домой весточку, понадобится почти четыре с половиной года — столько же, сколько потребуется, чтобы сюда прибыл флот…

Перед ним всплыли яркие картины родного дома. Крутые, продуваемые всеми ветрами горы Тора, свистящие штормовые небеса, леса и вересковые пустоши, и красота и раздолье равнин, седые моря, перекатывающиеся под действием приливных сил трех лун, милое, родное притяжение массивной планеты; жилище его предков — камень и дерево, надежно удерживающие тяжесть прокоптившихся стропил, древние боевые знамена на стенах, его лошади и борзые, и рассыпавшиеся по полю охотники — гордая, вспыльчивая знать, основательные, с неторопливой речью йомены; великое безмолвие зимних снегопадов и первые зеленые вспышки весны — любовь и стремление к дому болью отдавались в его груди.

Но он был правителем, а дорога королей нелегка. Кроме того, — тут он улыбнулся, — какое он испытает наслаждение в тот день, когда Земля будет повергнута!

Его задачи неожиданно сузились. Он должен раздобыть пришельца для Центавра, чтобы там, дома, ученые смогли изучить его способности и применить их в военных целях. Если ему это не удастся, он не должен допустить, чтобы пришелец попал к ученым Солнечной системы, и в случае необходимости убить существо. Он отбросил мысль присоединиться к преследователям со своими агентами: слишком много потерь и почти никаких шансов на успех. Нет, лучше действовать через тех членов экипажа, что находятся в заключении.

Но чем он мог привлечь людей, чей мир вот уже пять тысячелетий покоился в могиле?

Вернувшись к сканеру, он еще раз прокрутил ролик. Некоторые кадры запечатлели изображения вещей, имеющих, должно быть, личный характер. На одной из принадлежавших кому-то фотографий была женщина потрясающей красоты.

В голову его пришла идея. Он снова вышел на балкон, поднял бокал с вином и с легким смешком выпил за наступившее утро. Да, день и впрямь был хорош.

Глава 3

Лангли со вздохом присел на постели и огляделся вокруг.

Он был один. Какое-то время он сидел почти не шелохнувшись, позволяя памяти и мыслям капля за каплей проникать в сознание. Было слишком трудно разом охватить ошеломляющую действительность.

Земля изменилась почти до неузнаваемости: нет больше полярных шапок; моря, на мили захватившие все побережья; неизвестные города, неизвестный язык, неизвестные люди — ответ напрашивался единственный, но он почти в панике отбросил его.

Была посадка, поразительно быстрый побег Сариса Хронны (зачем?), а потом всех разлучили. Были люди в голубом, что вели с ним долгие беседы в комнате, полной таинственных машин, которые жужжали, щелкали и мигали. Одну из них привели в действие — и сознание его померкло. Помимо этого, остались лишь смутные воспоминания о каких-то странных голосах. А сейчас он снова проснулся — обнаженный и в одиночестве.

Он медленно оглядел камеру. Она оказалась совсем небольшой и вмещала лишь кушетку да умывальник, который как бы вырастал прямо из зеленоватого ровного пола. В стене была маленькая вентиляционная решетка — и никаких видимых признаков дверей.

Он почувствовал, что дрожит, и постарался взять себя в руки. Хотелось плакать, но внутри он ощутил лишь сухую пустоту.

«Пегги, — думал он, — по крайней мере они могли не забирать твое фото. Теперь это все, что у меня осталось».

В дальней стене появилась щель, она раздвинулась до размеров дверей, пропустив к нему троих. Резкий рывок, сорвавший Лангли с кушетки, показал, насколько у него напряжены нервы.

Он подался назад, пытаясь ухватить детали внешнего вида незнакомцев. Почему-то это трудно было сделать. Люди явно принадлежали к другой цивилизации, в их одежде, телах, да и в самом выражении лиц было что-то необычное, весь их облик был для него загадкой.

Двое из них были гигантами без малого семи футов росту, мускулистые тела затянуты в черную униформу, головы обриты наголо. Лишь через некоторое время он сообразил, что их лица одинаковы. Близнецы?

Третий был чуть ниже среднего роста, гибкий и изящный. На нем был белый мундир, темно-синий плащ, на ногах мягкие высокие шнурованные ботинки, что-то там еще, но эмблема на груди — солнце с лучами и глаз — была такой же, как и у громил за спиной. У него была такая же гладкая смуглая кожа, высокие скулы и слегка раскосые глаза, а на кругловатом черепе блестели черные прямые волосы. Лицо было красивым — высокий лоб, горящие темные глаза, приплюснутый нос, волевой подбородок, пухлогубый широкий рот — и в то же время нервным и подвижным.

Все трое с оружием в набедренных кобурах.

Стоя перед ними обнаженным, Лангли испытывал чувство беспомощности и унижения. Он попытался сделать невозмутимое лицо и принять непринужденную позу, но сомневался, что это у него получилось. В горле стоял ком невыплаканных слез.

Лидер слегка кивнул головой.

— Капитан Эдвард Лангли, — произнес он с сильным акцентом. Голос был низким и звучным, хорошо поставленным.

— Да.

— Я так понимаю, что это означает «сайа», — сказал незнакомец на чужом языке, но Лангли понимал его, как если бы язык был родным. Отрывистый, с высокими звуками, очень гибкий, но с простой и логичной грамматикой. На фоне всех прочих событий Лангли испытал лишь легкое удивление от собственных познаний и определенное облегчение, что не придется учиться.

— Позвольте представиться. Министр Чантавар Танг во Ларин, возглавляю оперативный отдел военизированной службы безопасности Солнечной системы и, надеюсь, ваш друг.

Голова у Лангли соображала туго, но он попытался разобраться в сказанном, призвав все свои новые лингвистические познания. Существовало три формы обращения: с вышестоящими, нижестоящими и с равными. Чантавар использовал последнюю — вежливую, но ни к чему не обязывающую. Его фамилия — во Ларин, приставка «во» указывала на дворянское происхождение, как «фон» или «де» во времена Лангли. Однако только второстепенных аристократов называли по фамилиям, в высших слоях обращались по именам, как к древним королям.

— Благодарю вас, сэр, — ответил он чопорно.

— Вы должны извинить нас за невежливость, которую мы, возможно, проявили по отношению к вам, — продолжил Чантавар с неожиданно обаятельной улыбкой. — Ваши товарищи в порядке, и скоро вы к ним присоединитесь. Однако как космонавт вы должны понимать, что мы не могли рисковать с абсолютно незнакомыми людьми.

Он сделал знак одному из охранников, и тот выложил на кушетку набор одежды. Она была такой же, как и у Чантавара, только без эмблемы и знаков отличия.

— Не угодно ли одеться, капитан? Это обычная одежда свободнорожденного; боюсь, в своей собственной вы будете слишком бросаться в глаза.

Лангли подчинился. Ткань была мягкой и приятной. Чантавар показал, как пользоваться застежками, которые напоминали усовершенствованные «молнии». Затем он устроился на краю постели и по-дружески жестом пригласил Лангли присесть рядом. Охранники не шелохнувшись оставались стоять у дверей.

— Вы знаете, что с вами произошло? — спросил он.

— Думаю… да, — с грустью ответил Лангли.

— Мне жаль вам об этом говорить. — Голос Чантавара звучал сочувственно. — Ваш бортжурнал был переведен, поэтому я знаю, что вам не было известно, как работает гипердвигатель на самом деле. Что само по себе странно, коль вам удалось его построить.

— Существовала соответствующая теория, — объяснил Лангли, — согласно которой корабль туннелировал сквозь гиперпространство.

— Нет такого зверя в природе (дословно выражение Чантавара звучало как «этот двигатель высосан из пальца»). Ваша теория была ошибочной, что, по-видимому, вскоре и было обнаружено. На самом деле корабль посылается как волновой пакет, который трансформируется снова в точке назначения. Весь вопрос в настройке гармоник электронно-волновых цугов таким образом, чтобы начальные связи восстановились в другой точке пространства-времени. Или что-то в этом духе мне говорили специалисты, я не силен в точных науках. Как бы там ни было, для тех, кто находится на борту, время перехода равно нулю, а вот для внешнего наблюдателя все по-прежнему происходит со скоростью света. Ничего лучшего до сих пор не придумано, и сомневаюсь, что будет придумано вообще. До ближайшей звезды, альфы Центавра, по-прежнему почти четыре световых года.

— Мы бы узнали это, — с горечью произнес Лангли, — если бы не сложности с определением координат в космосе. Из-за этого мы тратили на поиски пробных ракет столько времени, что определить момент их появления не было никакой возможности. Во время моего собственного полета задержка во времени терялась из-за неопределенности положения звезд. Не удивительно, что у нас возникли такие сложности с возвращением домой — Земля обращается вокруг Солнца, оно, в свою очередь, тоже движется, а мы не знали, в чем дело… Домой! — взорвался он, в глазах его защипало. — В общей сложности мы покрыли расстояние около пяти тысяч световых лет. Следовательно, столько же лет прошло до нашего возвращения.

Чантавар согласно кивнул.

— Я полагаю… — надежды у Лангли почти не было, но все же. — Я полагаю, что послать нас обратно, в прошлое, у вас возможности нет?

— Мне очень жаль, — ответил Чантавар, — но возможность путешествий во времени отсутствует даже теоретически. Мы осуществили многое из того, что в ваше время, уверен, было немыслимо. Так, мы контролируем гравитацию, владеем генной инженерией, заселили Марс, Венеру, луны Юпитера, сделали многое другое. Но искусством, о котором говорите вы, никто никогда не овладеет.

«И ты никогда не вернешься обратно домой», — подумал Лангли. Вслух он подавленно спросил:

— Что произошло за это время?

— Все то же самое. — Чантавар пожал плечами. — Перенаселение, истощение природных ресурсов, война, голод, болезни, уменьшение населения, крах всего, а затем повторение цикла. Не думаю, что вы обнаружите, будто люди сегодня сильно изменились.

— А вы не могли бы ввести в меня информацию о…

— Как язык? Не совсем. Это была рутинная процедура с гипнозом — чисто автоматическая и не затрагивающая высшие центры головного мозга. В том же состоянии вы были и допрошены, но что касается более сложного обучения, то лучше всего это делать постепенно.

В душе у Лангли все омертвело, его пронзило полнейшее безразличие, и он попытался отвлечься, переключив ход мыслей на другое, все равно на что — ему было все равно.

— Что сегодня представляет собой мир? И чем я могу здесь заняться?

Чантавар наклонился вперед, упершись локтями в колени, и искоса взглянул на собеседника. Лангли заставил себя быть внимательным.

— Дайте-ка вспомнить. Межзвездная эмиграция началась приблизительно в ваше время — поначалу не очень широко из-за ограниченных возможностей гиперкораблей и относительной редкости пригодных для жизни планет. В периоды наступившего за этим неблагополучия одна за другой прокатилось несколько волн эмиграции, но в большинстве своём они состояли из мятежников или тех, кто спасался от правосудия, тех, кто бежал подальше от Солнца, чтобы замести следы и не быть найденным. Мы предполагаем, что существует множество затерянных колоний, разбросанных по всей Галактике, которые породили самые разные цивилизации. Но Вселенная, о которой мы действительно что-то знаем и с которой даже поддерживаем те или иные контакты, простирается всего лишь на пару сотен световых лет. Нет никакого смысла выходить в исследованиях за ее пределы.

Мне кажется… дайте-ка вспомнить… да, двадцать восьмая Война миров ввергла Солнечную систему в состояние едва ли не варварства, а колонии на ближайших звездах стерла с лица планет. Восстановление заняло немало времени, но около двух тысяч лет тому назад Технат объединил Солнечную систему и существует по сей день. Колонизация возобновилась, но так, чтобы держать колонистов поближе к дому, а следовательно, под контролем, в то время как эмиграцию решили использовать в качестве предохранительного клапана, чтобы иметь возможность освободиться от тех, кто не сумел приспособиться к новым условиям.

Конечно, из этого ничего не вышло. Расстояния по-прежнему слишком велики. Различия в окружающей среде неизбежно порождают различные цивилизации, образ жизни и мышления. Около тысячи лет назад колонии распались, и после войны мы были вынуждены признать их независимость. Существует около дюжины подобных государств, с которыми в настоящее время мы поддерживаем самые тесные контакты. Среди них наиболее могущественна Лига альфы Центавра.

Если вы хотите узнать побольше о внешнем космосе, то можете побеседовать с членом Торгового Сообщества. Хотя в настоящий момент я бы вам не советовал этого делать до тех пор, пока вы не освоитесь получше на современной Земле.

— Да, а как обстоят дела на Земле? — спросил Лангли. — В частности, что это за система Техната, управляемая «Техноном»?

— «Технон» — это всего лишь гигантский социоматематический компьютер, который принимает основные политические решения на основе всей доступной информации, постоянно поступающей из всех возможных источников. Машине свойственно меньше ошибаться, в отличие от человека, она не эгоистична и неподкупна. — Чантавар улыбнулся. — А также позволяет человеку не заботиться о самом себе.

— У меня сложилось впечатление, что существует аристократия…

— Ну, если вы хотите это так назвать. Кто-то же должен нести ответственность за исполнение политики «Технона» и решать маленькие повседневные проблемы. Для этого существует класс администрации — министры. Они управляют жизнью простолюдинов. Это деление — наследственное, но правила не настолько жестки, чтобы тот или иной простолюдин не мог дорасти до министра.

— Там, откуда я прибыл, — медленно сказал Лангли, — мы знали, что лучше не оставлять выбор лидера на волю судьбы: ведь наследование — дело случая.

— В наше время это не так уж и важно. Я уже говорил, у нас существует генная инженерия. — Чантавар накрыл ладонью руку Лангли и легко погладил ее — движение не было нежным, просто другие обычаи, понял Лангли. — Послушайте, капитан, я не вижу в ваших словах ничего предосудительного, но есть люди, которых подобные разговоры достаточно раздражают. Имейте это в виду.

— Чем мы… я и мои друзья… можем заняться? — Лангли раздражала напряженность в собственном голосе.

— Ваш статус несколько необычен, не так ли? Я назначаю себя вашим начальником, у вас будет что-то вроде министерского ранга с собственными временными фондами. Кстати, это не филантропия. У Техната есть резервные фонды для непредвиденных случаев, таким образом вы классифицируетесь как «непредвиденный случай». Возможно, что-нибудь мы и наработаем, но во всех случаях не бойтесь — в простолюдины вас не переведут. Если у нас с вами не получится, ваши знания о прошлом сделают вас игрушкой в руках историков на всю оставшуюся жизнь.

Лангли кивнул. Выйдет ли так или иначе — похоже, это не имело большого значения. Пегги была мертва.

Пегги была мертва. Вот уже пять тысяч лет она была прахом, глазницы ее пусты, а рот покрыт землей, вот уже пять тысяч лет от нее осталось не более чем воспоминание. Он загнал поглубже в себя осознание всего этого, отчаянно пытаясь сосредоточиться на ничего не значащих деталях собственного выживания, но мысль уже резала как нож.

Он больше никогда ее не увидит.

И ребенок был прахом, и друзья были прахом, весь его народ стал прахом: мир жизни и смеха, гордых зданий, песен, слез и мечтаний утонул на нескольких ветхих страницах в каком-нибудь забытом архиве. Вот что значит чувствовать себя привидением.

Он склонил голову, хотелось заплакать, но за ним наблюдали чужие глаза.

— Веселого тут мало, — с симпатией посочувствовал Чантавар и добавил: — Примите мой совет и сосредоточьтесь на некоторое время на сиюминутных проблемах. Это должно помочь.

— Да, — согласился Лангли, не поднимая глаз.

— Вы тоже пустите здесь корни.

— Сомневаюсь.

— Что ж, если нет — вам лучше уехать. — В голосе проскользнули странные злые нотки. — Развлекайтесь. Я покажу вам несколько интересных заведений.

Лангли уставился в пол.

Есть одно дело, где вы можете помочь мне прямо сейчас, — продолжил Чантавар. — Вот почему я пришел встретиться с вами сюда, а не вызвал в свой кабинет. Больше непринужденности.

Лангли коснулся своих губ, вспоминая, как пятьдесят веков назад их теребили и ласкали пальцы Пегги.

— Это по поводу пришельца, который был вместе с вами. Сарис Хронна. Кажется, так вы его называли?

— Вроде того. Что с ним?

— Как вы знаете, он бежал. До сих пор мы его не отыскали. Он опасен?

— Не думаю, по крайней мере если его не дразнить. У его народа есть природный охотничий инстинкт, но в остальном они очень мирные, к нам относились весьма дружелюбно. Сарис прилетел, чтобы посмотреть на Землю, ну и выступить в качестве посла, что ли. Думаю, он скрывается, чтобы осмотреться и оценить ситуацию. Видно, он испугался возможности быть посаженным в клетку.

— Он может управлять электронными и магнитными потоками. Вы знаете об этом?

— Конечно. Сначала нас это тоже поразило. Представители его расы не являются телепатами в обычном смысле этого слова, но они чувствительны к нейронным токам — особенно эмоциональным — и могут их передавать. Я… я действительно не знаю, может он читать мысли человека или нет.

— Нам необходимо его отыскать, — сказал Чантавар. — У вас есть какие-нибудь соображения, куда он мог направиться и чем занят?

— Мне… надо подумать. Но я уверен, он не опасен. — Про себя Лангли в этом сомневался. Слишком мало он знал о холатанском разуме. Он отличался от человеческого. Как отреагирует Сарис Хронна, когда узнает обо всем?

— Вы записали, что его планета находится почти в тысяче световых годах от Солнца. Нам она, конечно, неизвестна. Мы не собираемся причинять этому существу никакого вреда, но найти его просто необходимо.

Лангли поднял взгляд. На подвижном улыбающемся лице Чантавара пылал лихорадочный румянец. В глазах появился охотничий блеск.

— А собственно, что за спешка? — поинтересовался космонавт.

— Причин тут несколько. А основная в том, что он может оказаться носителем какой-нибудь инфекции, к которой у человека отсутствует иммунитет. У нас уже были случаи подобных эпидемий.

— Мы находились на Холате около двух месяцев. Никогда в жизни не чувствовал себя здоровее.

— Тем не менее это нуждается в проверке. Далее, как он собирается жить, если не будет воровать? Этого также нельзя допустить. Есть ли у вас хоть какая-нибудь мысль, куда он мог отправиться?

Лангли покачал головой.

— Я должен серьезно подумать, — сказал он осторожно. — Может быть, я и найду ответ, но обещать ничего не могу.

— Ладно, — сухо сказал Чантавар, — на сегодня достаточно. Пойдемте слегка перекусим.

Он поднялся, Лангли последовал за ним, двое охранников загрохотали в ногу у них за спиной. Космонавт почти не обращал внимания на залы и антигравитационные шахты, по которым его вели. Он спрятался в скорлупе собственного безнадежного отчаяния.

«О, моя дорогая, я так и не вернулся. Ты ждала, состарилась, умерла, а як тебе так и не пришел. Я… я прошу прощения, моя бесценная, извини меня. Да простит меня Прах».

А где-то подспудно сверлила острая холодная мысль, полная беспокойства и подозрений: уж слишком приветливым показался Чантавар. А ведь он — большая шишка. Почему он лично возглавил охоту на Сариса? Его объяснения были несерьезными, истинная причина крылась в другом…

«А что я могу с этим поделать?»

Глава 4

В доме верховного комиссара металлургии министра Юлайна шел прием. Собирались сливки общества со всей Солнечной системы и ближайших звезд, и Чантавар прихватил с собой экипаж «Эксплорера».

Лангли следовал с министром вдоль высокой колоннады, в широких пролетах мягко мерцал воздух, освещая фрески на стенах. Позади вышагивали шесть телохранителей — абсолютно похожие друг на друга гиганты. Чантавар объяснил, что это его персональные рабы — результат клонирования в экзогенном танке. Что-то в них было не совсем человеческое.

Космонавт постепенно преодолевал чувство неловкости, хотя по-прежнему не представлял себе, как можно достойно выглядеть, когда у тебя из-под туники торчат тонкие голые ноги.

С тех пор как их освободили, он, Блаустайн и Мацумото редко выходили из дворцового помещения. Обычно они сидели напротив друг друга, почти не разговаривая, лишь изредка тихо поругиваясь полными боли голосами, — все было еще слишком внове, слишком опустошающе неожиданным.

Они приняли приглашение Чантавара без особого интереса. Какие могут быть дела у трех призраков на светском приеме?

Их жилище было достаточно роскошным — мебель, принимающая форму твоего тела и подбегающая по первому зову, чудо-ящик, который тебя вымоет, вычистит, сделает массаж, а напоследок спрыснет твою отдраенную шкуру одеколоном, мягкие, ласкающие глаз пастельные тона вокруг. Лангли вспомнил: видавший виды передник брошен на кухонный стол, перед ним банка пива, за окном ночь Вайоминга и Пегги, сидящая рядом.

— Чантавар, — неожиданно спросил он, — вы еще держите лошадей? — В этом ныне земном языке, которому его научили, было слово для названия животного, а поэтому, может быть…

— А почему вас это… я не знаю. — Министр был явно озадачен. — Не припомню, чтобы видел хоть одну, кроме как в исторических фильмах. Думаю, если их нет на Земле, то должны быть… да… должны быть немного… на Торе, для развлечения. Лорд Браннох часто утомляет гостей разговорами о лошадях и собаках.

Лангли вздохнул.

— Если даже их нет в Солнечной системе, можно было бы синтезировать, — предложил Чантавар. — У нас могут делать на заказ просто отличных животных. Хотите как-нибудь поохотиться на дракона?

— Спасибо, не беспокойтесь, — ответил Лангли.

— Сегодня здесь будет множество важных лиц, — сказал Чантавар. — Если вы в достаточной степени кого-либо расположите — считайте, ваше будущее решено. Держитесь подальше от леди Халин: ее муж ревнив, и вы закончите жизнь рабом со стертой памятью, даже если бы я захотел вмешаться. Не принимайте близко к сердцу то, что увидите… В частности, кое-кто из интеллектуалов помоложе затеяли своего рода игру в высмеивание современного общества и будут счастливы, если вы их поддержите. Но в то же время избегайте высказываний, которые могут счесть опасными. Иными словами, ни во что не ввязывайтесь и постарайтесь просто приятно провести время.

Они уже не шли пешком, а сидели на удобных скамьях, установленных на движущейся дорожке, к которой поднялись на гравилифте — от движения без опоры захватывало дух. Их поездка — Лангли оценил ее мили в три — закончилась возле ворот с искусственными водопадами по сторонам. Они проследовали в ворота между рядами охранников в шитых золотом ливреях.

Первым впечатлением Лангли была необъятность. Помещение имело с полмили в диаметре и было заполнено ослепительным водоворотом тысяч гостей. Казалось, крыши у него нет и все происходит под тихим ночным небом, полным звезд, и Луной. Но он решил, что вверху все же есть невидимый купол, и представил себе, как с его головокружительной высоты выглядит это захватывающее зрелище внизу.

В воздухе витал едва уловимый аромат — всего лишь намек на свежесть, из скрытых источников доносилась музыка. Лангли попытался прислушаться, но все заглушали голоса. Да и сама музыка была какой-то бессмысленной — отличалась сама гамма. Он пробормотал Блаустайну sottovoce^[369]:

— Всегда думал, что после Бетховена было написано не так уж и много, и, похоже, это распространяется и на отдаленное будущее, мир не изменился.

— Аминь, — сказал физик. Его тонкое с длинным носом лицо было мрачным.

Чантавар представил их хозяину, который оказался неправдоподобно толстым и багрово-фиолетовым, но не без определенной силы в маленьких черных глазках. Лангли припомнил, как подобает сотруднику одного министра приветствовать другого министра, и преклонил колено.

— Человек из прошлого, а? — Юлайн прочистил горло. — Интересно. Очень интересно. Нужно как-нибудь поболтать с вами подольше. Кгхм… Н-ну и как вам тут?

— Впечатляюще, милорд, — ответил Мацумото с невозмутимым видом.

— Хм-м-м. Ха. Да. Прогресс, изменения.

— Чем больше изменений, милорд, — отважился Лангли, — тем меньше перемен.

— Хм-ф. Хо! Да. — Юлайн отвернулся, чтобы поприветствовать кого-то еще. — Отлично сказано, приятель. Действительно отлично. — В голосе слышался сдерживаемый смех.

Лангли поклонился молодому человеку с пятнами на щеках.

— Выпивка, сюда! — продолжал тот. К ним подкатил столик, он снял с него два хрустальных бокала и подал один Лангли. — Я хотел с вами встретиться с тех самых пор, как только услышал о вас. Я провожу исторические исследования в местном университете. Занимаюсь общностью взглядов мыслителей, которые пытались соотнести искусство с состоянием общества в целом.

Чантавар приподнял бровь. На фоне множества драгоценностей и роскошных одежд его исключительно простой костюм обращал на себя внимание.

— Ну и как, мой друг, пришли к каким-нибудь выводам? — поинтересовался он.

— Определенно, сэр. Я нашел двадцать семь книг, где авторы соглашаются, что первобытная, мужественная стадия культуры порождает соответствующее искусство — простое и сильное. А вот украшательство и излишества вроде наших отражают упадок общества, где разум превалирует над душой.

— Ах вот как. Вы когда-нибудь видели произведения искусства, созданные на ранних стадиях освоения Тора, когда они все время сражались с природой и друг с другом и были известны как самое грубое племя во Вселенной, обладающее лишь кулаками? Их основным элементом являются наисложнейшие из когда-либо виденных переплетения виноградных гроздьев. С другой стороны, в последние дни Марсианской гегемонии они обратились к простоте кубизма. Вы читали комментарии Сардью? Шимарриона? Или девять кассет «Исследования Тзник»?

— Видите ли… видите ли, сэр, в моем списке они есть, но даже с помощью роботов… так много нужно прочитать и…

Чантавар, явно развлекаясь, тут же доказал обратное, а затем начал приводить взаимоисключающие примеры из истории за последние три тысячелетия. Лангли воспользовался случаем и покинул сцену.

Довольно привлекательная женщина с глазами слегка навыкате схватила его за руку и рассказала ему, как это потрясающе увидеть человека из прошлого, и что она уверена, что это была такая интересная эпоха, когда они были такие мужественные. Лангли почувствовал облегчение, когда старик с резкими чертами лица позвал ее к себе, и она отошла, надув губы. Очевидно, в Технате женщины занимали подчиненное положение, хотя Чантавар мельком упоминал о немногочисленных великих женщинах-лидерах.

Лангли сгорбился и уныло побрел к буфету, где взял тарелку с чем-то очень вкусным и подлил в бокал вина. Так или иначе, сколько еще будет продолжаться этот фарс? Лучше было бы куда-нибудь отправиться самому по себе.

Снаружи стояло лето. Теперь на Земле всегда было лето, планета с помощью людей вошла в межледниковый период — повысилось содержание двуокиси углерода в воздухе. Да, будь здесь Пегги, это было бы достойным приключением, но Пегги мертва и забыта. Ему хотелось выйти наружу и пройтись по земле, в которую она вернулась давным-давно.

Явно перебравший дряблый тип обнял его за шею, поприветствовал и стал выспрашивать насчет постельной техники его времени. Как здорово было бы дать в эту ро… Лангли разжал кулаки.

— Хотите девочек? М-министр Юлайн — само гостеприимство, пройдите во-он туда, немного развлекитесь, пока центаврийцы не стерли нас в порошок.

— Все верно, — язвительно заметил человек помоложе. — Вот почему с нас сдерут кожу. Из-за таких, как ты. Капитан Лангли, как они дрались в ваше время?

— Достаточно сносно, когда им приходилось это делать, — ответил американец.

— Я так и думал. Люди, которые могут выжить. Вы завоевали звезды потому, что не боялись пнуть того, кто стоял у вас на дороге. А мы боимся. Мы все в Солнечной системе стали мягкими. Уже тысячу лет не вели больших войн, а теперь, когда она вырисовывается, мы не знаем, как это делается.

— Вы служите в армии? — спросил Лангли.

— Я? — Молодой человек выглядел удивленным. — Вооруженные силы Солнечной системы состоят из рабов. Они выращены и обучены специально для этого и являются общественной собственностью. Высшими офицерами назначаются министры, но…

— Хорошо, а вы бы выступили за призыв собственного класса на службу?

— Без толку. Они не смогут. Это не для общества со специалистами-рабами. А вот центаврийцы призывают свободнорожденных, и они любят драться. Если бы мы так умели…

— Сынок, — пренебрежительно спросил Лангли, — ты когда-нибудь видел людей с размозженными черепами, вываливающимися внутренностями, торчащими через кожу ребрами? Когда-нибудь смотрел в лицо человека, который хочет тебя убить?

— Нет… нет, конечно, нет. Но…

Лангли пожал плечами. Такой тип людей он встречал и раньше у себя дома. Он пробормотал извинения и отошел в сторону. К нему присоединился Блаустайн, и они перешли на английский.

— Где Боб? — спросил Лангли.

Блаустайн криво усмехнулся:

— Последний раз, когда я его видел, он покидал сцену с одной из девушек для развлечений. Миленькая и такая же кроха. Может быть, идея не так уж и плоха.

— Для него, — сказал Лангли.

— Я не могу. Во всяком случае, не сейчас. — Блаустайн выглядел больным. — Ты знаешь, я подумал, может быть, даже если все, что мы знали, ушло, то хотя бы сейчас к человеческой расе наконец-то придет здравый смысл. Я был пацифистом, ты знаешь — интеллигентным пацифистом, просто потому, что видел, какой кровавый, бессмысленный фарс война. Как никто, кроме нескольких парней из верхушки, ничего от нее не приобретал… — Блаустайн тоже был слегка навеселе. — А решение такое простое! Оно лежит прямо перед носом. Всеобщее правительство с зубами. Вот и все. Войны больше нет. Нет больше убитых мужчин, разграбленных ресурсов, сожженных заживо. Я думал, может быть, за пять тысяч лет даже наша слабоумная раса усвоит уроки самосохранения. Вспомни, на Холате никогда не было войн. Неужели мы настолько дурнее?

— Я думаю, вести межзвездную войну будет достаточно сложно, — сказал Лангли. — Потребуются годы только для того, чтобы прилететь сюда.

— Ха-ха. К тому же недостаточны экономические стимулы. Если планету можно вообще колонизировать, то она должна существовать на самообеспечении. По этим двум причинам с тех пор, как колонии отделились, на протяжении тысячи лет не было настоящей войны.

Трижды качнувшись на ногах, Блаустайн наклонился ближе.

— Но одна война тут вырисовывается. И мы очень даже можем стать ее свидетелями. Богатые минеральные ресурсы на планетах Сириуса, правительство там слабое, а у Сола и Центавра наоборот. И оба претендуют на эти планеты. И ни то ни другое не может себе позволить поступиться ими — слишком невыгодно. Я только что беседовал с офицером, который сказал мне почти то же самое, не считая чего-то там о грязных дикарях центаврийцах.

— И все же мне по-прежнему хотелось бы знать, как ты будешь воевать на расстоянии четырех с половиной световых лет? — спросил Лангли.

— Ты посылаешь боевой космический флот солидных размеров, укомплектованный транспортными судами со всеми необходимыми припасами. Встречаешь вражеский флот и уничтожаешь его в космосе. Затем бомбардируешь планеты противника с воздуха. Ты знаешь, что сегодня они умеют дезинтегрировать любой вид материи? Девять на десять в двенадцатой эрг на каждый грамм вещества. А еще существуют такие штучки, как синтетические вирусы и радиоактивная пыль. Ты уничтожаешь цивилизации на этих планетах, приземляешься и делаешь все, что заблагорассудится. Просто. Единственное, в чем надо быть уверенным, так это в том, чтобы не был разбит твой собственный флот, ибо тогда беззащитным становится уже собственный дом. Сол и Центавр интригуют и обмениваются уколами на протяжении десятилетий. Как только кто-то из них получит явное преимущество — бах! Фейерверк!

Блаустайн допил вино и подлил себе еще.

— Конечно, — с глуповатым видом продолжил он, — всегда существует вероятность, что, даже если ты разобьешь врага, сбежит достаточно его кораблей, чтобы отправиться к тебе домой, взломать планетарную оборону и тоже отбомбиться. Тогда уже две системы вернутся в пещеры. Но разве подобные перспективы когда-нибудь останавливали политиков? Или психотехнических администраторов, как они их теперь называют? Все это — глас вопиющего в пустыне. Я хочу напиться.

Минутой позже Чантавар нашел Лангли и взял его под руку. — Пойдемте, — сказал он. — Вас хочет видеть главный служитель «Технона». Его Суперточность — очень важный человек… Непревзойденный Салон, разрешите вам представить капитана Эдварда Лангли?

Это был худой высокий старик в простом голубом плаще с капюшоном. У него было изборожденное морщинами умное лицо, но в изгибе рта проглядывало что-то фанатичное.

— Это любопытно, — сказал он сухо. — Насколько я понимаю, вы скитались по дальнему космосу, капитан?

— Да, милорд.

— Ваши документы уже введены в «Технон». Каждая частичка информации, как бы ни была она мала, имеет большую ценность, ибо только на основе точного знания всех фактов машина может принимать верные решения. Вы были бы поражены, если бы узнали количество агентов, которые только тем и заняты, что постоянно собирают информацию. Государство благодарит вас за услугу.

— Она ничтожна, милорд, — сказал Лангли с соответствующим почтением.

— Она может оказаться огромной, — возразил Салон. — «Технон» — краеугольный камень всей цивилизации в Солнечной системе; без него мы бы пропали. Само местоположение машины никому не известно, кроме высших служителей моего ордена. Для служения ей мы рождены и воспитаны, для служения ей мы обрываем семейные узы и отказываемся от мирских утех. Мы закодированы таким образом, что при попытке выведать у нас какие-либо тайны, если избежать выдачи не будет никакой возможности, мы автоматически умираем. Все это я вам рассказываю для того, чтобы вы имели хоть какое-то представление, сколь важен для нас «Технон».

Лангли не нашелся, что на это ответить. Весь вид Салона говорил о том, что в Солнечной системе еще не перевелись люди, полные жизненных сил и энергии, но в облике священнослужителя сквозило что-то бесчеловечное.

— Мне сказали, что вместе с вашим экипажем на борту находилось существо внеземного происхождения, принадлежащее к неизвестной расе, которое по прибытии бежало, — продолжал старик. — Должен обратить самое серьезное внимание на следующее: оно являет собой абсолютно непредсказуемый фактор, да и в вашем бортовом журнале информации о нем почти нет.

— Я уверен, он не представляет опасности, милорд, — поспешил заверить Лангли.

— Это мы еще посмотрим. Сам «Технон» приказал, чтобы его либо поймали, либо немедленно уничтожили. Вы — его знакомый, у вас есть какие-нибудь соображения, куда он мог подеваться?

Вот оно, снова! Лангли похолодел. Проблема Сариса Хронны до смерти напугала важных — слишком важных — персон, а напуганный человек бывает очень жестоким.

— Стандартные поисковые мероприятия ничего не дали, — сказал Чантавар. — Я вам кое-что сообщу, хотя это и секрет: он убил троих моих людей и скрылся на их флаере. Куда он полетел?

— Я… должен подумать… — запнулся Лангли. — Весьма сожалею, милорд. Верьте, я уделю этому вопросу все свое внимание, но… ведь можно привести коня на водопой, но нельзя заставить его пить.

Чантавар засмеялся: мертвое, а теперь возрожденное клише позабавило его. Лангли подумал, какую репутацию он мог бы себе приобрести, всего лишь цитируя Шоу, Уайльда, Ликока…

— Будет лучше, если этот конь утолит жажду, и побыстрее, — холодно заключил Салон и кивком головы отпустил их.

Чантавар увидел знакомого и бросился в жаркий спор по поводу того, как правильно смешивать коктейль под названием «рециркулятор».

Пухлая волосатая рука оттащила Лангли в сторону. Она принадлежала крупному толстопузому мужчине в нездешних одеждах: серая мантия, туфли-лодочки и множество украшений из алмазов и рубинов. Голова его была массивной, с хоботообразным носом, ярко-рыжими волосами и бородой — первой, которую увидел Лангли в этом мире. Взгляд светлых глаз был на удивление проницательным. Достаточно высокий голос с акцентом и неземными интонациями произнес:

— Приветствую вас, сэр. Я был само нетерпение, мечтая встретиться с вами. Меня зовут Голтам Валти.

— Ваш слуга, милорд, — сказал Лангли.

— Нет-нет! Никаких титулов! Бедный старый жирный обжора Голтам Валти отнюдь не благородного рождения. Я из Торгового Сообщества, а у нас нетдворян. Они нам не по карману. В наши дни трудно зарабатывать на жизнь честным путем. Скупые покупатели и скаредные продавцы съедают изрядную часть вашей прибыли. Да, жить честно очень не просто, особенно когда годами не видишь пенаты. Около десяти лет в моем случае. Я родом с планеты Амон звезды тау Кита. Должен отметить, прелестная планета, милые девушки подают вам золотистое пиво, ум-м!

Лангли почувствовал, как в нем пробуждается интерес. Он кое-что слышал о Сообществе, но не очень много. Валти подвел его к дивану, они присели и свистнули пробегавшему мимо столику с напитками.

— Я являюсь главным торговым представителем Сообщества в Солнечной системе, — продолжал Валти. — Вы как-нибудь должны посетить нас. Уверен, вас заинтересуют сувениры с сотен планет. Да, но пять тысяч лет странствий — это много даже для торговца. Должно быть, вы многое повидали, капитан, очень многое. Ах, будь я снова молод…

Отбросив всякие церемонии, Лангли задал несколько прямых вопросов. Чтобы получить у Валти информацию, требовалось терпение. На каждое заслуживающее внимания предложение приходилась как минимум куча причитаний, но кое-что начинало проясняться. Сообщество существовало вот уже более тысячи лет. Его члены набирались со всех планет и даже из числа негуманоидных рас. Оно осуществляло почти все межзвездные торговые операции, доставляя всевозможные товары, в том числе не известные в этом небольшом секторе Галактики. В основном это были предметы роскоши, экзотические вещи, но встречались и важные промышленные материалы, причем доля их росла по мере того, как развитые планеты истощали собственные ресурсы. Для персонала Сообщества огромные космические корабли служили домом, где мужчины, женщины и дети жили своей обособленной жизнью. Они имели свои законы, обычаи, язык и ни от кого не зависели.

— Цивилизация с правом на самоопределение, капитан Лангли, горизонтальная цивилизация, пронизывающая вертикальные цивилизации, пустившие корни на планетах, и еще не известно, кто кого переживет.

— У вас есть столица… правительство?..

— Детали, мой друг, это все детали, которые мы могли бы обсудить и попозже. Как-нибудь навестите меня, я — старый одинокий человек. Возможно, мне удастся вас немного развлечь. Вы когда-нибудь бывали в системе тау Кита? Нет? Какая жалость, вам там было бы интересно: система двойных колец Озириса, аборигены Хора и дивные долины Амона, да-да.

Изначальные имена планет изменились, это касалось и Солнечной системы, но не настолько, чтобы Лангли не понял, какие мифологические персонажи имели в виду первооткрыватели^[370]. Валти продолжал воспоминания о мирах, которые он повидал в безвозвратно ушедшие дни своей юности, и Лангли обнаружил, что разговор ему интересен.

— Хо, вы здесь! — раздалось рядом с ними.

Валти вскочил и с пыхтением поклонился:

— Вы оказываете мне незаслуженную честь, милорд! Я так давно вас не видел.

— Не прошло и двух недель, — улыбнулся светловолосый гигант в кричаще-яркой малиновой куртке и голубых брюках. В одной загорелой руке он сжимал кубок с вином, а другой придерживал коленки крошечной изящной танцовщицы, которая, заливаясь смехом, балансировала у него на плече. — И помнится, вы тогда ограбили меня на тысячу соларов — вы и ваши кости со смещенным центром.

— Самое прекрасное, милорд, в том, что фортуна то и дело должна вызывать улыбку на моем безобразном лице, этого требуют законы теории вероятностей. — Валти потер руки. — Возможно, милорд пожелает взять реванш — как-нибудь вечерком, на следующей неделе?

— Может быть. Хо-оп! — Гигант спустил девушку на пол и отправил ее игривым шлепком. — Беги, Зура Колин, или как там тебя. Увидимся позже.

На Лангли уставились ярко-голубые глаза.

— Это и есть тот древний человек, о котором мне говорили?

— Да… милорд, разрешите представить вам капитана Эдварда Лангли. Лорд Браннох ду Кромбар, центаврийский посол.

Итак, вот он, человек с Тора, тот, кого боятся и ненавидят. Они с Валти были людьми с ярко выраженными чертами белой расы, которых Лангли здесь встретил впервые. Вероятно, их предки покинули Землю еще до полного смешения рас, а возможно, и условия окружающей среды как-то повлияли на то, что характерные черты лица закрепились.

Браннох весело улыбнулся, присел и громогласно рассказал неприличную историю. Лангли ответил анекдотом про ковбоя, у которого было три желания, и ржание Бранноха заставило дрожать бокалы на столике.

— Так в ваше время еще пользовались лошадьми? — отсмеявшись, спросил он.

— Да, милорд. Я вырос в стране лошадей — мы использовали их наряду с тракторами. Я сам… собирался их разводить.

Похоже, Браннох заметил боль в голосе американца и с удивительным тактом перевел разговор на описание собственных конюшен.

— Думаю, вам понравится на Торе, капитан, — закончил он. — У нас все еще найдется место про запас. Никогда не пойму, как они тут еще дышат в Солнечной системе — двадцать миллиардов туш жирного мяса. Почему бы вам как-нибудь не навестить нас?

— С удовольствием, милорд, — сказал Лангли и, может быть, в этот момент был неискренен не до конца.

Браннох откинулся назад, вытянув свои слоновьи ноги по полированному полу.

— Меня тоже порядком покидало в жизни, — сказал он. — Вынужден был покинуть родную систему на некоторое время, когда моя семья попала в затруднительное положение после феодальной распри. Около ста лет мотался там и тут, пока не получил возможность вернуться. Планетология — это что-то вроде моего хобби, и это единственная причина, Валти, толстопузый мошенник, почему я посещаю ваши приемы. Скажите, капитан, а вы не останавливались на Проционе?

В течение получаса разговор вертелся вокруг звезд и планет. Лангли ощутил тяжелое чувство. От нескончаемой вереницы чужих лиц в окружающем полумраке у него сжималось сердце.

— Между прочим, — сказал Браннох, — до меня дошли слухи о чужаке, который был вместе с вами и сбежал. Что там случилось на самом деле?

— Ах да, — пробормотал Валти в спутанную бороду. — Я тоже был заинтригован. Да-да, похоже, он интереснейший тип. Почему он предпринял столь отчаянные действия?

Лангли застыл. Что там говорил Чантавар, разве все это дело не должно оставаться конфиденциальным?

Конечно, у Бранноха должны быть свои шпионы; да, судя по всему, и у Валти они тоже есть. Американец почувствовал озноб при мысли об огромных соперничающих силах: словно его затянуло между бешено вращающимися шестернями какой-то машины.

— Я не прочь приобщить его к своей коллекции, — лениво сказал Браннох. — Нет, вовсе не причинять ему вред — просто встретиться с этим существом. Если он и в самом деле настоящий телепат, то тогда он почти уникален.

— Для Сообщества это тоже представляет интерес, — робко вставил Валти. — На его планете для торговли может найтись что-то такое, что оправдает даже столь длинный путь.

Сделав паузу, он мечтательно добавил: — Думаю, что плата за подробную информацию была бы весьма значительной, капитан. У Сообщества есть свои маленькие причуды, и желание встретиться с представителем новой расы — одна из них. Да… за деньгами тут дело не станет.

— Может статься, я сделаю собственный небольшой вклад в это дело, — сказал Браннох. — Пара миллионов соларов и моя защита. Сейчас непростые времена, капитан. И не стоит отмахиваться от покровителя, обладающего немалой властью.

— Сообщество, — заметил Валти, — обладает экстерриториальными правами. Оно может предоставить убежище или обеспечить выезд с Земли, которая начинает превращаться в не очень безопасное для здоровья место. Ну и, конечно, денежное вознаграждение — три миллиона соларов в качестве инвестиции в новые знания?

— Здесь не очень уместен торг, — сказал Браннох, — но, как я уже говорил, капитан, вам должно понравиться на Торе, или мы можем доставить вас туда, куда вы пожелаете. Три с половиной миллиона.

— Милорд! — простонал Валти. — Вы что, хотите пустить меня по миру? Мне же еще надо кормить семью!

— Ага. По одной на каждой планете, — ухмыльнулся Браннох.

Лангли сидел не шелохнувшись. Он думал, что знает, зачем им нужен Сарис Хронна, но что он мог тут поделать?

Из толпы вынырнула невысокая гибкая фигура Чантавара.

— Ах вот вы где! — воскликнул он и небрежно поклонился Бранноху и Валти. — Ваш слуга, милорд, ваш слуга, досточтимый сэр.

— Спасибо, Чанни, — ответил Браннох. — Присаживайтесь, чего стоять?

— Нет. Еще одно лицо хотело бы встретиться с капитаном. Извините нас.

Оказавшись в безопасности среди толпы, Чантавар оттащил Лангли в сторону.

— Эти двое хотели, чтобы вы доставили пришельца к ним? — спросил он. Его лицо стало некрасивым.

— Да, — сказал Лангли с утомленным видом.

— Я так и думал. Правительства Солнечной системы напичкано их агентами. Ладно. Не делайте этого.

Запоздалый сокрушительный гнев охватил Лангли.

— Глянь-ка сюда, сынок, — сказал он, распрямляясь до тех пор, пока глаза Чантавара не стали значительно ниже его собственных. — Я что-то не вижу, чтобы на сегодня я кому-то что-то был должен. Перестань обращаться со мной как с ребенком!

— Я не собираюсь вас изолировать, хотя и мог бы, — мягко сказал Чантавар. — Лишние хлопоты, ибо, возможно, очень скоро зверюга будет у нас. Однако предупреждаю, если он угодит в чужие, а не мои руки, вам ох как не поздоровится.

— Почему бы не посадить меня под замок и не покончить с этим делом?

— Это не заставит вас думать, а я хочу, чтобы вы думали, — если мои собственные поиски не увенчаются успехом. А потом, это слишком грубо. — Чантавар сделал паузу, а затем продолжил со странной напряженностью: — Знаете ли вы, почему я играю в эти игры — война, политика? Может быть, вы думаете, мне нужна личная власть? Это для дураков, которые хотят командовать другими дураками. Интересно играть, хотя… в противном случае жизнь становится слишком скучной. Что еще такого могу я сделать, чего еще не делал сотни раз? А вот бросить вызов Бранноху или этой плаксивой рыжей бороде — более чем интересно. Выиграть, проиграть, сыграть вничью — это же занятно; но я намереваюсь выиграть.

— Никогда не задумывались о… компромиссе?

— Пусть Браннох не вводит вас в заблуждение. Это один из самых холодных и расчетливых умов в Галактике. Относительно порядочный… жаль, что в конце концов придется его убить… Не обращайте внимания! — Чантавар отвернулся. — Пойдемте займемся серьезным делом — как следует выпьем.

Глава 5

Вокруг того места, где затаился Сарис Хронна, сгустилась тьма, влажный ветер доносил с канала тысячи чужих запахов.

Ночь была полна страха.

Он лежал в зарослях на берегу канала, прижимаясь животом к илу, и вслушивался в голоса тех, кто за ним охотился.

Луна еще не взошла, но в ясной вышине светили звезды, отдаленный мигающий свет у горизонта указывал на город, а для того чтобы хорошо видеть, Сарису было достаточно и сумерек. Он взглянул вдоль прямой линии канала, от которого к горизонту разбегались ровными полосами поля колышимой ветром пшеницы, на округлый силуэт неосвещенной хижины в трех милях от себя. Его ноздри втягивали сырой и холодный воздух, наполненный запахами растений и теплом немного суетливой дикой жизни. Он слышал легкие неторопливые порывы ветра, отдаленный крик птицы, еле-еле различимое гудение какого-то летательного аппарата в нескольких милях над головой. Его нервы впитывали колебания и всплески нейронных потоков других существ. Вот так же он лежал в темноте Холата, ожидая прихода животного, на которое охотился, и мысленно плыл по необъятной бормочущей ночи. Но на этот раз добычей являлся он сам, а раствориться в жизни Земли ему не удавалось. Она была для него слишком чужой: каждый запах, каждое видение, каждое вздрагивание нервов у мыши или жука исходили чужеродностью, ветер — и тот шумел по-другому.

За его ожиданием и страхом стоял провал как во времени, так и в пространстве, каким-то образом планета, которую он знал, ее обитатели — взрослые и дети, родные и близкие — оказались в тысяче годах от него. Он был так одинок, как ни один представитель его расы. Один и одинок.

Он мрачно вспомнил, что философы с Холата отнеслись к земному кораблю с подозрением. По их понятиям о мире, во Вселенной любой объект, любой процесс были логически и неизбежно конечны. Понятие бесконечности, будучи извлеченным из чистой математики и приложенным к физическому космосу, нарушало какое-то чувство правильности, а идея перемещения на световые годы не укладывалась в рамки здравого смысла.

Ослепительная вспышка новизны происходящего ошеломила древний разум. Эти создания с неба и их корабль стали более чем откровением. Было так интересно работать вместе с ними, учиться, находить решения проблем, которые их не-холатанский разум не мог найти сразу. На некоторое время осторожность отступила.

В результате Сарис Хронна, увертываясь и пригибаясь, словно во сне пронесся через лес, преследуемый сгустками энергии, которые испепеляющими молниями ударяли в его следы. Он кружил, петлял и прятался, используя все охотничьи уловки, какие только знал, чтобы спасти собственную жизнь, которая сама по себе для него ничего не значила.

Он слегка раздвинул губы, и во тьме мелькнули белоснежные клыки. Нет, даже теперь оставалось еще кое-что, ради) чего стоило жить. Кое-что, ради чего стоило убивать.

Если бы он мог вернуться обратно… Мысль была словно тусклая одинокая свеча в штормовой ночи. Даже за две тысячи лет Холат изменился бы не намного, если только еще один человеческий корабль не наткнулся на планету. Его народ не был статичным, прогресс шел постоянно, но это был рост, подобный эволюции, в гармонии с природой и созвучный ритму времени. Там он смог бы найти себя снова.

Но…

В небе что-то двигалось. Сарис Хронна распластался так, как если бы хотел закопаться в ил. От мысленного напряжения глаза его сузились в желтые щелки, и он сконцентрировал все свои чувства на парящем в вышине призраке.

Да — электропотоки, но не нейронные, а холодная круговерть электронов, бездушные колебания, которые словно гвозди скребли по его нервам. Небольшое воздушное судно, решил он, медленно кружит в воздухе, направив детекторы во все стороны. Оно охотится за ним.

А может быть, стоит смиренно подчиниться? Экипаж «Эксплорера» состоял из порядочных людей, а к Лангли он вообще начинал испытывать все большую и большую привязанность. Может быть, и его находящиеся вдали соплеменники тоже были по-своему правы… Нет! Слишком многое поставлено на карту. Целиком вся его раса.

У них на Холате не было технологий, позволяющих переправляться от звезды к звезде. Они все еще пользовались инструментами из кремня и кости, путешествовали пешком или в долбленках под парусами или на веслах, питались охотой и рыболовством, разводили несметные стада мясных животных, полу одомашненных с помощью телепатического контроля. В тихой зелени редких лесов один холатанин смог бы выследить и убить дюжину землян. Но один земной космический корабль мог, зависнув в небе, посеять смерть на всей планете.

Флаер наверху стал удаляться в сторону. Сарис перестал сдерживать дыхание и набрал воздух в легкие.

Что делать, куда идти, как скрыться?

Ему до слез захотелось снова стать ребенком, маленьким и пушистым, лежать на шкурах в пещере или земляной хижине или копошиться на смутно различаемом необъятном теле матери. Всхлипнув, он вспомнил летние солнечные дни с прыжками, возней и другими играми, уютные зимние ночи, когда они прятались под землю… песни, разговоры, слияние в одно большое теплое целое эмоционального единства… он вспомнил, как отец брал его с собой на охоту и обучал разным приемам, и даже то, как ему было скучно пасти животных, когда выпадала его очередь. Маленькая изолированная семейная группа являлась сердцем его общества, без нее он пропал бы… а сейчас весь его клан был давно мертв.

Флаер возвращался. Он двигался по спирали. Сколько их там в вышине и сколько миль укрытой ночью Земли они прочесывают? В душе его трясло, не столько от страха, сколько от боли одиночества. Жизнь на Холате подчинялась строгим порядкам и обычаям; сдержанная учтивость между молодыми и старшими, мужчиной и женщиной, спокойная пантеистическая религия^[371], семейные обряды по утрам и вечерам — все находилось на своем месте в равновесии, гармонии, уверенности, каждодневном знании, что жизнь — это одно огромное целое. А сейчас его бросили во тьме чужой ночи, за ним охотились, как за диким зверем.

Установленный образ жизни не был в тягость, ибо накопившееся напряжение всегда можно было сбросить то ли в погоне за дичью, то ли во время фривольной ярмарочной пирушки, где семьи встречались для торговли, чтобы обсудить вопросы политики и женитьбы молодых, выпить и повеселиться. Но здесь, этой ночью…

Штуковина над ним опустилась ниже. Мышцы Сариса окаменели, но в душе все пылало. Пусть только окажется в пределах досягаемости, тогда он перехватит управление и разобьет ее о землю!

К этому моменту он был вполне способен убить. В холатанских семьях отсутствовала власть одного из членов семьи. Не было суровых отцов или вредных братьев, все они были одним целым. Но если член семьи обнаруживал настоящий талант, то все остальные щедро поощряли его занятия музыкой, искусством или размышлениями. У Сариса способности проявились еще в детстве. Позже он поступил в один из университетов.

Там он пас скот, мастерил инструменты, драил полы, расплачиваясь за привилегию валяться в хижине какого-нибудь философа, художника или мастера по дереву, спорить с ними и набираться знаний. Особым чутьем он отличался в естественных науках.

У них на Холате были собственные знания, как бы оправдываясь, подумал он, в то время как металлическая смерть медленно спускалась в его сторону. Книги переписывались от руки на пергаменте, но они были полны здравого смысла^ Знания по астрономии, физике и химии по сравнению с человеческими выглядели элементарными, однако они были верны. Биологические науки, разведение животных, понимание и использование экологии были по крайней мере на уровне, а возможно, и опережали земные там, где, кроме линзы и скальпеля, другие инструменты не были нужны. А математики Холата обладали врожденными способностями, которые намного превосходили возможности любого человека.

Сарис вспомнил, как был поражен Лангли, когда увидел, с какой скоростью он овладел английским, как малыши изучают неевклидову геометрию и теорию функций. Землянин посетил различные философские школы, послушал проходящие там оживленные дискуссии и с некоторым сожалением признал, что строгость холатанской логики и ее высокоразвитая семантика делают их инструментом намного более ценным, чем что-либо подобное, созданное его собственной расой. И именно философ, который первым разъяснил связь дискретных функций с этикой, предложил ключевые усовершенствования в электронных цепях «Эксплорера».

Флаер парил словно хищная птица, изготовившаяся ринуться на жертву. Все еще вне пределов досягаемости… У них должны быть датчики, возможно инфракрасные, которые укажут на его присутствие. Он не отваживался даже пошевельнуться.

Безопасней всего для них было бы сбросить бомбу. Лангли рассказывал ему о бомбах. И это стало бы его концом — вспышка и грохот, которые он даже не смог бы почувствовать, распыление и тьма навсегда.

Что ж, подумал он, ощущая, как слабый грустный ветерок теребит его усы, ему не о чем сожалеть. Это была хорошая жизнь. Он был одним из бродячих ученых, скитающихся по всему свету. Ему неизменно были рады и благодарны за новости, которые он приносил, сам он всегда подмечал что-то свежее в разнообразии в основном подобных культур, испещривших планету. Такие, как он, объединяли ее. Позже он осел, основал семью, преподавал в университете Танец-солнца-сквозь-дождь… и даже если быстрая смерть придет к нему в этом незнакомом мире, все равно — жизнь была к нему добра.

< Нет-нет! Он резко собрался с мыслями. Ему нельзя умирать, пока нельзя. До тех пор, пока он не узнает больше, пока он не будет уверен, что эти бледные безволосые чудовища не страшны Холату, или не будет знать, как предупредить и защитить родную планету. Он собрался в комок, готовый сорваться с места и бежать.

Воздушный корабль опустился так быстро, что у Сариса захватило дух. Силовые поля его мозга протянулись к кружащимся электромагнитным потокам. Он уже было хотел перехватить их, но, вздрогнув, передумал.

Нет. Погоди. Должен быть лучший способ.

Флаер приземлился в поле, в добрых ста ярдах от него. Сарис еще больше подтянул под себя руки и ноги. Сколько их там?

Трое. Двое выбирались из машины, третий остался внутри. Он не мог их увидеть за высокими колосьями, но чувствовал, что один из них несет какой-то прибор, нет, не оружие, а значит — детектор. Слепые в темноте, они все равно могли его обнаружить.

Конечно, они не были уверены, что это именно Сарис. Их прибор с таким же успехом мог засечь случайное животное или человека. Он почуял острый запах адреналина — они боялись.

Стремительным скользящим движением он взобрался на берег и нырнул в колосья.

Кто-то вскрикнул. Сгусток энергии полетел в его сторону. Там, куда угодил выстрел, вспыхнули растения, запах озона ударил ему в нос. Его мозг не мог контролировать оружие, так как уже держал выключенными двигатель и радиопередатчик судна.

Едва ощутив луч, что скользнул по его ребрам, оставив полосу опаленной шерсти, он набросился на ближайшего человека. Тот упал. Сарис разодрал ему горло и отпрыгнул в сторону, когда в него выстрелил второй.

Кто-то закричал — во тьме раздался истошный вопль. На носу флаера застучал пулемет, рассыпая вокруг свинцовый град. Сарис вспрыгнул на крышу аппарата. Остававшийся снаружи человек зажег фонарь, пытаясь поймать его лучом. Холатанин хладнокровно оценил расстояние. Слишком далеко.

Снова соскользнув на землю, он мяукнул. Лучи фонарика и лазера вонзились в то место, где он только что находился. Сарис в три прыжка покрыл разделяющее расстояние. Поднимаясь на ноги, он с силой ударил рукой и почувствовал ладонью, как хрустнули шейные позвонки.

Теперь — флаер! Он посопел перед дверью. Та была заперта, а замок был сугубо механический, и слабой энергии его мозга не хватало, чтобы его открыть. Сарис чувствовал ужас, охвативший человека, находившегося внутри.

Ладно… Он подобрал один из валявшихся бластеров. Какое-то время он изучал его, используя основной принцип, что назначение определяет форму. Ладонь обхватила рукоять, палец нажал на курок, и с другого конца выплеснулось пламя… так, вот этот рычажок на стволе должен регулировать мощность луча. Он попробовал и был вознагражден за правильный ход своих рассуждений. Возвратившись к флаеру, он расплавил дверной замок.

Человек внутри, хрипло дыша, привалился к дальней стене, с оружием в руках он ждал, когда ворвется дьявол во плоти. Сарис телепатически определил, где тот находится, — напротив входа, отлично! Приоткрыв дверь ровно настолько, чтобы просунуть руку, он выстрелил из-за порога. Его огромная ручища сжимала бластер очень неуклюже, но одного выстрела было достаточно.

Вокруг расползался смрадный запах горелого мяса. Теперь нужно было действовать очень быстро: где-то поблизости находился еще один флаер. Собрав все оружие, он взгромоздился на пилотское кресло — оно для него было слишком маленьким, чтобы сидеть нормально, — и стал изучать панель управления.

Принцип передвижения был незнакомый, во времена Лангли такого не было. Прочитать надписи на панели он тоже не сумел. Но, мысленно отследив электротоки и гиромагнитные поля, он разобрался, как управлять машиной. Пока он возился с тумблерами, аппарат неуклюже поднялся, но Сарис быстро наловчился. Скоро он был высоко в небе, со свистом рассекая окружающую тьму. На одном из экранов была светящаяся карта с красной движущейся точкой, указывающей его местоположение. Весьма полезно.

Долго оставаться в машине было нельзя — вот-вот ее опознают и собьют. Он должен использовать ее, чтобы еще до рассвета раздобыть припасы и найти укромное место, затем пусть флаер летит на запад и падает в океан. Настроить автопилот соответствующим образом он сможет.

Куда идти? Что делать?

Ему было необходимо отыскать какое-то место, где он мог бы скрываться и думать, место, откуда он выходил бы на разведку и куда можно было бы вернуться и отсидеться в случае неудачи. Ему нужно было время, чтобы все разузнать и принять решение.

Эти земляне были странной расой. Он не понимал их. В Лангли тоже присутствовали полускрытые черты, от которых его коробило. Это почти религиозное стремление исследовать весь космос просто для того, чтобы исследовать, холатанину было чуждо. Несмотря на поиски чистых, абстрактных знаний, холатанский разум был отнюдь не идеалистичным. Они находили что-то непристойное в полном отречении от всего ради абстракций.

Эти новые люди, которые теперь правят Землей, смогли бы извлечь выгоду, завоевав Холат. Конечно, расстояния огромные, но кто его знает.

Самым мудрым и безопасным было бы уничтожить всю человеческую цивилизацию, снова загнать их в пещеры. Проект был слишком честолюбивым, может быть, и не стоило пробовать. Конечно, он мог что-то предпринять, например хотя бы столкнуть лбами враждующие стороны. Он уже отлично знал, почему им так не терпелось поймать или убить его.

Прежде чем выбрать линию поведения, придется подождать, осмотреться и подумать. А для этого необходимо найти место, где можно укрыться, и тут он подумал, что знает, куда направиться. По крайней мере стоило попробовать. Он сравнил развернутую карту с той, которую видел у Лангли, и запечатлел ее в своей хорошо тренированной эйдетической памяти^[372]; переведя по аналогии условные обозначения, он сделал поправки на изменения, которые произошли за пять тысяч лет. Затем он повернул флаер на северо-восток и затаился в ожидании.

Глава 6

Технический прогресс был действительно налицо: на следующее утро освежающее устройство устранило у Лангли все следы похмелья, робот-слуга выдвинул из щели на стол завтрак и убрал посуду после того, как он покончил с едой. Ну а теперь начинался пустой день, когда оставалось либо слоняться по комнатам, либо высиживать неизвестно что. Пытаясь стряхнуть депрессию, Лангли набрал номер заказа на книги — раб-управляющий показал ему, как обращаться с приспособлениями в доме. Машина что-то прощелкала сама себе, порыскала в городских библиотеках, отыскивая микрофайлы на заданную тему, и изготовила копии на дискетах, которые космонавт вставил в сканер.

Блаустайн попытался прочитать роман, затем какие-то стихи, отдельные статьи и бросил это занятие. С его поверхностным знанием всей подоплеки они были почти лишены смысла. Он доложил, что литература сегодня, похоже, сильно стилизована, со сложными построениями и полна аллюзий с классической литературой двухтысячелетней давности, которые имеют большее значение, чем само относительно тривиальное содержание.

— Поуп и Драйден^[373], — недовольно проворчал он, — так им по крайней мере было что сказать. Боб, что ты там нашел?

Мацумото, который пытался сориентироваться в современной науке и технике, пожал плечами:

— Ничего. Все написано для специалистов, считается очевидным, что читатель имеет солидную подготовку. Чтобы что-то понять, мне нужно снова поступать в колледж… и что же это за чертовщина такая — матрица Загана? Популярной литературы нет вообще: похоже, только специалистов и волнует, как работают все эти штуки. Единственное, что я могу сказать: у меня сложилось впечатление, что за последние две тысячи лет ничего по-настоящему нового открыто не было.

— Застывшая цивилизация, — сказал Лангли. — Они достигли равновесия, каждый на своем месте, все идет достаточно гладко, не происходило ничего такого, что могло бы выбить из колеи. Может быть, для этого необходимо, чтобы победили центаврийцы, я не знаю.

Он снова занялся своими кассетами по истории, пытаясь охватить все, что произошло. Сделать это оказалось удивительно трудно. Почти все, что он нашел, представляло собой научные монографии, предполагающие колоссальную эрудицию в узкой области. Ничего для простого читателя, а тем более для тех, кто не знал, водятся еще на Земле звери или нет. И чем ближе он подходил к настоящему, тем реже ему встречались удобоваримые объяснения, особенно это касалось земной цивилизации, чье будущее, похоже, осталось в прошлом.

Наиболее важным открытием со времен гипердвигателя, насколько он понял, была параматематическая теория Человека — как отдельной личности, так и общества, которая позволила проводить преобразования на стабильной, предсказуемой, логической основе. У основателей Техната не было нужды гадать: они не предполагали, что вот такой-то и такой-то порядок производства и потребления должен бы работать, они это просто знали. Наука не была совершенной, да она и не могла быть таковой, случайности вроде колониальных восстаний возникали непредсказуемо. Но цивилизация оставалась стабильной, обладая сильной отрицательной обратной связью, она плавно приспосабливалась к новым условиям.

Слишком плавно. Средства разумного общественного устройства использовались не для того, чтобы освободить человека, а, наоборот, чтобы затянуть хомут потуже, ибо небольшие группы ученых по необходимости разрабатывали планы и следили за их выполнением, а в результате и они, и их потомки (с хорошими, гуманными преобразованиями, в которые они, возможно, даже верили сами) просто-напросто оставались у власти. В конце концов, вполне логично, что управлять должен сильный и умный, — обыкновенный человек просто не способен принимать повседневные решения, от которых зависит существование жизни на целых планетах. Точно так же было бы логично организовать и само управление: селективное размножение, управляемая наследственность, психотренинг могли создать класс рабов, одновременно и квалифицированных, и довольных своим положением. Обыкновенный же человек не возражал против подобных порядков, наоборот, он их охотно принимал потому, что концентрация и централизация власти, которые все больше и больше возрастали со времен еще промышленной революции, проповедовали ему традиции слепого подчинения.

Лангли несколько мрачно задавался вопросом: а возможен ли был иной выход для достижения конечной цели?

Позвонил Чантавар и предложил прогуляться завтра по городу.

— Я знаю, что до сих пор вам было ужасно скучно, — извинился он, — но у меня была масса срочных дел. Однако завтра я с радостью покажу вам окрестности и отвечу на все вопросы, которые, возможно, у вас возникли. Для вас это будет лучшим способом пообвыкнуть.

Когда Чантавар дал отбой, Мацумото сказал:

— Он, похоже, неплохой парень. Но если общество здесь, как я понимаю, аристократическое, то почему он утруждает себя лично?

— Мы для него что-то свеженькое, ему скучно, — сказал Блаустайн. — Что угодно, лишь бы что-то новое.

— Кроме того, — проворчал Лангли, — мы ему нужны. Я более чем уверен, он не может вытянуть из нас что-то толковое под гипнозом или как там это теперь называется, в противном случае мы бы давным-давно сидели в каталажке.

— Ты имеешь в виду это дело с Сарисом? — неуверенно спросил Блаустайн. — Слушай, Эд, у тебя есть хоть какие-то прикидки, куда мог деться этот кот-переросток и что он затеял?

— Нет… не совсем, — ответил Лангли. Они говорили по-английски, но он был уверен, что в комнате где-то установлен микрофон, а за переводом дело не станет. — Сам ломаю голову.

Внутренне он подивился собственной сдержанности. Он не был создан для этого мира коварных замыслов, шпионства и скорых расправ. Никогда не был. Космонавт в силу специфики своей профессии был добрым, замкнутым человеком, не способным к злословию и интригам официальных политиков. В свое время он мог и нагрубить, если что-то было не так, а потом не спал ночами, размышляя о том, справедлив он или не справедлив и что на самом деле о нем думают люди. Теперь он никто.

Было бы так просто смириться, сотрудничать с Чантаваром и плыть по течению. Откуда ему знать, что, поступив именно так, он будет не прав? Похоже, что Технат олицетворяет собой порядок, цивилизованность, своего рода справедливость; не его это дело противопоставлять себя двадцати миллиардам людей и пяти тысячелетиям истории. Была бы рядом Пегги, он бы сдался, он не стал бы рисковать ее головой ради принципов, в которых сам не был уверен.

Но Пегги умерла, и кроме принципов оставалось так мало того, ради чего стоило жить. Игра в Бога не доставляла удовольствия даже на таком жалком уровне, но он вышел из общества, которое на каждого человека возлагало ответственность решать все самому.

Чантавар позвонил на следующее утро.

— Вставать в такую рань! — все еще позевывая, пожаловался он. — Жить стоит только после захода солнца. Итак, мы идем?

Когда они вышли из дома, вокруг них сомкнулись шестеро охранников.

— Зачем они нужны? — спросил Лангли. — Защита от простолюдинов?

— Хотел бы я посмотреть на простолюдина, который бы осмелился хотя бы в мыслях затеять что-либо противоправное, — сказал Чантавар. — Если у него вообще есть мысли, в чем я иногда сомневаюсь. Нет, эти ребята мне нужны, чтобы защитить меня от личных соперников. Например, тот же Браннох с радостью бы меня убрал, лишь бы только заполучить на мое место неопытного наследника. Я раскрыл немало его агентов. А потом — у меня куча конкурентов внутри Техната. Обнаружив, что с помощью взяток и заговоров подсидеть меня невозможно, они вполне могут избрать менее изысканный, зато более прямой путь.

— А что они получат в результате вашего… убийства? — поинтересовался Блаустайн.

— Власть, положение, может быть, часть моих владений. А может быть, мне просто захотят отомстить — по пути наверх мне пришлось выбить немало зубов, в наше время существует не так уж и много влиятельных организаций. Мой отец был второстепенным министром на Венере, мать — младшая жена из простолюдинок. Я получил назначение только после того, как прошел определенные тесты и… распихал локтями парочку сводных братьев. — Чантавар усмехнулся. — Довольно-таки забавно. Ну а соперничество заставляет мой класс быть все время как бы настороже, вот почему «Технон» это поощряет.

Они вышли на мостовой переход, который на головокружительной высоте пересекал город, и позволили движущейся дорожке везти себя дальше. С этой высоты Лангли мог видеть, что Лора построена как единое целое: ни одно здание не стояло отдельно, все они соединялись внизу, а прочная крыша перекрывала нижние уровни. Чантавар указал на туманный горизонт, где вздымался остов колоссальной башни, которая стояла отдельно.

— Станция погодного контроля, — пояснил он. — Большая часть из того, что вы видите, принадлежит городу, в том числе министерский общественный парк, но вон в той стороне пролегла граница владений Тарахойо. Будучи приверженцем движения «назад, к природе», он, исполняя собственную прихоть, выращивает там зерно.

— Разве у вас нет небольших ферм? — спросил Лангли.

— О Космос, конечно нет! — Чантавар выглядел удивленным. — На центаврийских планетах они есть, но я нахожу, что трудно придумать систему более неэффективную, чем эта. Многое из наших продуктов синтезируется, остальное выращивается на министерских землях. Шахты, заводы, земля — практически все — принадлежат какому-нибудь министру. Таким образом мы обеспечиваем и себя, и простолюдинов, а живущие вне Солнечной системы должны платить налоги. Здесь человек обладает тем, что заслужил. Общественные организации, такие, как вооруженные силы, финансируются промышленностью, принадлежащей «Технону».

— А чем же заняты простолюдины?

— У них есть работа, в основном в городах, лишь у немногих на земле. Некоторые из них работают на себя, например люди искусства, врачи или кто-то в этом роде. Сюда, здесь вам должно быть интересно.

Это был музей. Общий характер расположения экспонатов почти не изменился, хотя имелось множество незнакомых приспособлений для лучшего показа экспозиции. Чантавар повел их в историко-археологический отдел, который относился приблизительно к их собственному времени. Было грустно оттого, что так мало вещей сохранилось: несколько монет, потемневших от времени несмотря на электролитическую реставрацию; битый стакан для вина; осколок камня с полустертым названием какого-то банка; ржавые остатки кремневого мушкета, найденного при освоении Сахары; потрескавшийся кусок мрамора, который когда-то был скульптурой. Чантавар сказал, что египетские пирамиды, часть Сфинкса, следы похороненных городов, пара разрушенных плотин в Америке и России, несколько кратеров от взрывов водородных бомб по-прежнему сохранились, но других предметов или сооружений старше тридцать пятого века не осталось. Время шло неумолимо, и творения, составлявшие гордость человеческого труда, одно за другим постепенно терялись.

Лангли обнаружил, что насвистывает себе под нос, как бы подбадривая самого себя. Чантавар навострил уши.

— Что это? — полюбопытствовал он.

— Финал Девятой симфонии — Freude, schone Gotter-funken — никогда не слыхали?

— Нет. — На широком, скуластом лице появилось странное, мечтательное выражение. — Как жаль. Мне это понравилось.

Они заглянули на ленч в ресторан, расположенный на террасе, где роботы обслуживали аристократическую публику с чопорными манерами и в праздничных одеждах. Передернув плечами, Чантавар расплатился по счету.

— Ненавижу класть деньги в кошелек министра Агаца — он охоч по мою душу, — но вы должны признать, шеф-повар у него отличный.

Охрана не ела: люди были приучены к редким трапезам и неутомимой бдительности.

— Здесь, на верхних уровнях, есть на что посмотреть, — Чантавар кивнул на прерывисто мигающую световую вывеску над домом для развлечений. — Но они в основном похожи друг на друга. Давайте для разнообразия спустимся вниз.

Гравишахта сбросила их на две тысячи футов вниз, и они ступили в другой мир.

Здесь не было солнца, не было неба. Металлические стены и потолок, пружинистые полы, однообразие и монотонность прямых линий. Воздух был достаточно свежим, но он пульсировал и звенел от нескончаемого шума, который создавали вздохи насосов, стук и вибрация, — размеренного глубинного биения огромной машины, являвшейся сердцем города. Коридоры-улицы, заполненные неутомимыми толпами, жили движением и гомоном.

Итак, это были простолюдины. Лангли на мгновение задержался у выхода из шахты, наблюдая за ними. Он не знал, чего ожидал — возможно, одетых в серое зомби, — но был несказанно удивлен. Беспорядочная масса напомнила ему города, которые он видел в Азии.

Одежда представляла собой дешевую разновидность министерской: туники у мужчин, длинные платья у женщин. Эта униформа, похоже, разнилась только цветом — она была зеленой, синей и красной, и выглядела очень поношенной. Головы мужчин были обриты наголо, лица отражали ту смесь различных рас, от которых произошел на Земле человек; невероятное количество голых детишек играло прямо под ногами толпы; сегрегация полов, которой жестко придерживались на верхних уровнях, здесь отсутствовала.

Лавка, выступающая прямо из стены, была полна дешевой посуды, и женщина с ребенком на руках торговалась с хозяином. Здоровенный, почти обнаженный носильщик взмок под грузом деталей к какой-то машине; двое молодых людей, расположившись посреди улицы, играли в кости. Прямо на пороге таверны с мечтательным видом сидел старикан с зажатым в руках стаканом. Несколько зевак наблюдали за неуклюжей дракой двух мужчин, один из которых был в красном, другой — в зеленом. Женщина — явно проститутка — договаривалась с клиентом, у которого был вид слабоумного. Стройный торговец с живым лицом — Чантавар сказал, что он с Ганимеда, — вел тихую беседу с толстым местным покупателем. Сопровождаемый двумя слугами, расчищавшими дорогу, по улице проехал зажиточного вида мужчина на крохотном велосипеде. В маленькой лавочке постукивал молоточком по браслету ювелир. Трехлетний карапуз споткнулся, шлепнулся и разразился громким ревом, на который никто не обратил внимания — за всем этим шумом он был почти не слышен. Подмастерье с ящиком для инструментов поспешал за хозяином. Пьяный со счастливым видом распластался вдоль стены. Лоточник толкал перед собой тележку с дымящимися лакомствами и нараспев нахваливал товар словами, которые были такими же старыми, как мир. Все это на мгновение предстало перед Лангли, а потом исчезло в общей сутолоке.

Чантавар предложил сигареты, закурил сам и пошел вперед вслед за двумя охранниками. Люди, почтительно раскланиваясь, уступали дорогу, а потом снова принимались за свои дела.

— Придется идти пешком, — сказал министр. — Внизу нет движущихся дорожек.

— Что означает униформа? — спросил Блаустайн.

— Принадлежность к различным профессиям — слесарь, поставщик продуктов и так далее. У них система гильдий, высокоорганизованная, несколько лет они ходят в подмастерьях, пока не станут полноправными гильдейцами, но ко всему прочему между гильдиями идет острое соперничество. До тех пор пока простолюдины выполняют свою работу и ведут себя спокойно, мы предоставляем их самим себе. Полицейские-рабы — городская собственность — наводят порядок, если возникают серьезные осложнения. — Чантавар указал на крепко сложенного мужчину в стальном шлеме. — То, что здесь происходит, не играет большой роли. У них нет оружия и знаний, чтобы реально чему-то угрожать. Их обучение лишь подчеркивает, каким образом они должны вписаться в базовую систему.

— А это кто такой? — Мацумото указал на человека в облегающей тело одежде багрового цвета и с ножом, заткнутым за пояс. Он плавно скользил между людьми, которые вовсе не были склонны преграждать ему путь.

— Из гильдии наемных убийц, хотя в основном они занимаются избиениями и грабежами. Им не разрешается носить огнестрельное оружие, поэтому они относительно безопасны и отвлекают остальных.

— Вы имеете в виду — разделяют, — уточнил Лангли.

Чантавар развел руками:

— А что же делать? Равенство невозможно. Установить его пробовали снова и снова, на протяжении всей истории, давали каждому голос, но каждый раззатея проваливалась — без исключения, в течение нескольких поколений, и чем хуже были политики, тем быстрее это происходило. Ибо, по определению, у половины людей интеллект ниже среднего уровня, а средний не так уж и высок. Да и нельзя распускать эти толпы по планете — Земля и так перенаселена.

— Это вопрос культуры, — сказал Лангли. — Я знаю много стран, существовавших в мое время, которые начинали с прелестных конституций и очень скоро приходили к диктатуре, но все это происходило из-за отсутствия предыстории и традиций. А в некоторых, вроде Великобритании, демократия работала веками, потому что у них было общество, которое… ну, в общем, у них присутствовал здравый смысл.

— Мой друг, невозможно полностью переделать цивилизацию, — улыбнулся Чантавар, — а занимаясь реформаторством, приходится пользоваться тем материалом, который есть в наличии. Основатели Техната это знали. Слишком поздно, всегда было слишком поздно что-то делать. Оглянитесь вокруг — думаете, эти обезьяны способны решать вопросы общества? — Он вздохнул. — Почитайте собственную историю и посмотрите фактам в глаза: война, нищета и тирания — вот естественное состояние Человека, так называемые золотые века — всего лишь причуды все той же истории, они очень быстро терпели крах, ибо не устраивали существо, вышедшее из пещер каких-то триста поколений назад. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на попытки изменить законы природы. Безжалостное применение силы — вот ее закон.

Лангли решил прекратить спор и превратился в туриста. Ему было интересно посмотреть на заводы, где люди, словно муравьи, суетились вокруг металлических гигантов, которые сами же построили; школы, где за несколько лет, включая обучение под гипнозом, получали основополагающие знания; темные, прокуренные до хрипа в легких таверны; дома с перенаселенными маленькими квартирами и умеренным комфортом (стереовизоры с относительно глупыми, но бодрыми шоу); а вот подразумевающая терпимость жизнь семьи, немыслимая без храма, где раскачивающаяся толпа воспевала хвалу Отцу, вообще напомнила ему митинги под открытым небом, происходившие в его время; небольшие магазинчики вдоль улиц — последнее пристанище изделий ремесленников и удивительно прекрасных произведений народного искусства; рынок, заполнивший открытый гигантский круг с непрекращающимся женским гомоном… Да, здесь было на что посмотреть.

После ужина в заведении, которое содержали более состоятельные простолюдины-торговцы, Чантавар, рассмеявшись, сказал:

— У меня просто ноги отваливаются после сегодняшнего дня. Ну а теперь, как насчет развлечений? Город знаменит своими пороками.

— Что ж… о'кей, — ответил Лангли. Он был слегка пьян, в голове шумело крепкое терпкое пиво — любимейший напиток на нижних уровнях. Ему не нужны были женщины, по крайней мере до тех пор, пока не улеглась острая боль памяти, но ведь должны же быть еще и игры… Его кошелек был полон банкнотов и монет.

— Ну и куда?

— Я думаю, в Дом грез, — сказал Чантавар, выводя космонавтов наружу. — Любимый способ развлечения на всех уровнях.

За туманной голубизной у входа открывалось множество небольших комнат. Каждый из них надел «живую» маску: синтетическую кожу, которая моментально прирастала к лицу, как только соединялась с нервными окончаниями, и становилась неотъемлемой частью тела.

— Здесь все равны и все — анонимны, — сказал Чантавар. — Это взбадривает.

— Что пожелают господа? — Голос звучал ниоткуда и каким-то образом не походил на человеческий.

— По общей программе, как обычно, — ответил Чантавар. — Вот в эту щель каждый опустите по сотне соларов. Заведение дорогое, но здесь интересно.

Они расслабились, присев на то, что казалось сухим пушистым облаком, которое унесло их ввысь. Охрана сгрудилась в безликую группу на некотором расстоянии. Перед ними открылись двери, и они воспарили в благоухающие небеса с сюрреалистичными звездами и лунами, взирая на открывшуюся внизу, под ними, пустынную планету, никоим разом не напоминавшую Землю.

— Отчасти иллюзия, отчасти реальность, — заметил Чантавар. — За соответствующую плату здесь можно получить все, чего только пожелаешь. Гляньте…

Облако проплывало под огненным дождем голубого, алого, золотистого цвета, который всполохами обтекал их тела. Вокруг раздавались мощные, триумфальные аккорды. Сквозь кружащееся пламя Лангли разглядел танцующих в воздухе девушек невероятной красоты.

А потом они оказались под водой, или так им мерещилось: тропические рыбы проплывали через прозрачную зелень мимо кораллов над колышущимися водорослями внизу. Затем они попали в пещеру, освещенную красным светом, музыка своими ритмами горячила кровь, а они стреляли в тире, где при попадании в мишени контейнеры опускались, предлагая выпивку. Потом они оказались в большой веселой компании людей, они пели с ними песни, смеялись, танцевали и распивали вино. Эфемерного вида молодая женщина, хихикая, вцепилась в руку Лангли. Резким движением он сбросил чужую руку и помахал своей перед носом — в воздухе витал какой-то наркотик.

— Убирайся! — грубо сказал он.

Они болтались над ревущим водопадом, резвясь в воздухе, который каким-то образом был настолько плотным, что в нем можно было плавать. Они плыли мимо пещер и гротов, над горными долинами, полными странных огней, и оказались в сером клубящемся тумане, где на расстоянии ярда уже ничего не было видно. Здесь, в этом истекающем влагой безмолвии, за которым, казалось, скрывается бесконечность, они остановились.

Неясная фигура Чантавара сделала какой-то жест, в приглушенном голосе прозвучали странные напряженные нотки:

— Не хотите ли сыграть в «Создателя»? Давайте я вам покажу… — В его руках яростно полыхал огненный шар. Он сформировал из него звездочки и разбросал их в необъятном мраке. — Солнца, планеты, луны, народы, цивилизации и их история — здесь вы их можете создать по собственному желанию.

Две звезды столкнулись друг с другом.

— Здесь вы можете увидеть, как согласно вашей воле в мельчайших, не играет роли насколько, деталях развивается мир. Вы можете сжать миллион лет в одну минуту и растянуть минуту на миллион лет; вы можете поразить громом народы, которые будут трепетать от страха и боготворить вас.

Солнце в руках Чантавара тускло просвечивало сквозь дымку. Вокруг него порхали крошечные искорки-планеты.

— Да рассеется мгла, и да будет свет! И да будут жизнь и история!

Что-то двигалось сквозь влажный туман. Лангли увидел тень, пробирающуюся между вновь рожденными созвездиями, эдак в тысячу световых лет ростом. Его схватили за руку, и он смутно разглядел рядом с собой чье-то псевдолицо.

Он вывернулся и вскрикнул, когда другая рука стала нащупывать его шею. Проволочная петля змеей опутала его лодыжки. Теперь рядом с ним стояли уже двое. Лангли испуганно отшатнулся назад. Кулаком он заехал по скуле, из которой брызнула искусственная кровь.

— Чантавар!

Грохнул выстрел из бластера, неожиданно громкий и яркий. Лангли запустил гигантское красное солнце в одно из маячивших перед ним лиц. Сбросив руку, обвившую его за талию, он ударил смутную фигуру коленом и услышал, как кто-то крякнул от боли.

— Свет! — заорал Чантавар. — Да уберите же этот туман!

Косматые клочья тумана медленно рассеялись. Вокруг стояла глубокая, чистая тьма, в черной бездне вакуума словно светлячки плавали звезды. И тут включили освещение.

Рядом с Чантаваром распластался мертвый человек, живот которого вспорол лазерный луч. Бестолково суетилась охрана. Больше здесь никого не было. Пустую комнату заливал холодный свет, краешком сознания Лангли подумал, что это по-своему жестоко — увидеть вместо мечты голые стены.

Министр и космонавт уставились друг на друга долгим взглядом. Блаустайн и Мацумото исчезли.

— Это… входит… в программу развлечений? — сквозь зубы спросил Лангли.

— Нет. — В глазах Чантавара вспыхнул охотничий блеск. Он рассмеялся. — Прекрасная работа! Я бы не возражал, если бы эти парни работали на меня. Ваши друзья были парализованы и похищены прямо у меня на глазах. Пойдемте!

Глава 7

Настало время шумной сумятицы, когда Чантавар, организуя погоню, начал отдавать приказы по визифону. Потом он резко обернулся к Лангли.

— Я, конечно, обыщу этот муравейник, — сказал он, — но не думаю, чтобы похитители были все еще здесь. Роботы не настроены так, чтобы замечать, кто и в каком состоянии мимо них проходит, так что здесь помощи ждать нечего. Я также не думаю, что смогу установить владельца заведения, который помог организовать похищение. Но я поднял на ноги всю свою организацию, и в пределах получаса по всей округе начнется основательное расследование. Наблюдение за домом Бранноха уже установлено.

— Бранноха? — тупо повторил Лангли. Его мысли, словно чужие, витали где-то вдали, он не мог стряхнуть действие наркотиков так же быстро, как министр.

— Наверняка! Кто же еще? Никогда не думал, что на Земле у него такая умелая банда, но… Конечно, они не потащат ваших друзей прямо к нему, где-то на нижних уровнях должно быть укрытие, шансов отыскать его среди пятнадцати миллионов простолюдинов мало, но попробуем. Мы попробуем!

К ним подбежал полицейский с маленьким предметом в металлическом корпусе, который Чантавар тут же взял в руки.

— Да снимите вы эту маску, не сбивайте прибор с толку, — обратился он к Лангли. — Это электронный следопыт, мы попытаемся выследить обладателей псевдолиц по характерному запаху. Не думаю, чтобы похитители снимали маски в Доме грез, кто-нибудь смог бы тогда заметить, кого они тащат. Держитесь за нами, вы можете понадобиться. Пошли!

Молчаливый отряд вооруженных мужчин в черной форме сомкнулся вокруг них. Чантавар начал поиски у главного выхода. В нем было что-то от вставшей в стойку гончей. Эстета, гедониста, где-то даже философа — всех их заслонил охотник на людей. На приборе вспыхнул огонек.

— След, все правильно, — пробормотал он. — Если только он не остынет слишком быстро… Черт возьми, почему они так хорошо вентилируют нижние уровни?

Он рысцой устремился вперед, охрана быстрым шагом последовала за ним. Кружащиеся толпы остались позади.

Лангли был слишком сбит с толку, чтобы соображать. Все происходило быстрее, чем он мог уследить, наркотики Дома грез все еще присутствовали в его крови, делая мир нереальным. Боб, Джим, теперь их тоже поглотила необъятная тьма, увидит ли он их когда-нибудь снова? И зачем?

Их спуск в гравишахте напоминал плавный полет осенних листьев, и Чантавар проверял подряд каждый выход. Непрекращающийся рокот машин становился все более громким и неистовым. Лангли потряс головой, пытаясь прочистить мозги и овладеть собой. Это было словно во сне — совершенно безвольного, его куда-то несло в окружении призраков в черном, и…

Он должен вырваться. Он должен уйти сам по себе и спокойно подумать. Теперь эта мысль превратилась в навязчивую идею, вытеснившую все остальное из его головы, ему снится кошмар, и он хочет проснуться. Его прошиб холодный пот.

Огонек на приборе слабо мигнул.

— Сюда! — Чантавар выскочил через портал. — След слабеет, но может быть…

Охрана ринулась за ним. Лангли отшатнулся назад, опустился еще ниже и вышел из шахты на следующем уровне.

Это был сомнительный сектор, тускло освещенный и грязный, улицы почти пустынны. Вдоль стен протянулись закрытые двери, под ноги попадался разбросанный мусор, уханье и скрежет машин заполнили все вокруг. Он шел быстрым шагом и, пытаясь скрыться, несколько раз свернул за угол.

Голова его медленно прояснялась. Возле двери, скрестив ноги, сидел старик в грязных лохмотьях и наблюдал за ним мутными глазами. В белом свете флюоресцентной лампы, висящей на уличном потолке, небольшая группка чумазых детей была занята какой-то игрой. К нему подкралась неряшливая женщина, она обнажила в заученный улыбке испорченные зубы и уступила дорогу. Высокий молодой человек, оборванный и небритый, прислонившись к стене, проводил его равнодушным взглядом. Это были трущобы, старейший сектор, бедный и никому не нужный, последнее прибежище для неудачников. Это было место для тех, кого бурная жизнь высших кругов обошла стороной и кто влачил жалкое существование, не представляя ценности для «Технона». За шумом машин и агрегатов ничего не было слышно.

Тяжело дыша, Лангли остановился. Из узкого прохода протянулась хилая ручонка и ощупала его кошелек на поясе. Он шлепнул по ней, и босые детские ноги быстро протопали в темноту.

«Я сделал глупость, — подумал он. — Здесь меня могут убить из-за кошелька. Давай-ка, сынок, найдем себе полицейского и выберемся отсюда».

Он пошел вдоль улицы. Перед ним заскулил безногий попрошайка, однако показать деньги Лангли не отважился. Ноги теперь можно отрастить заново, но это было дорогим удовольствием. Сзади, на приличном расстоянии, за ним следовала пара оборванцев, Где полицейский? Неужели никого не волнует, что здесь происходит?

Из-за угла появилась массивная фигура. У нее было четыре ноги, две руки и нечеловеческая голова. Лангли обратился к чужаку:

— Как отсюда выбраться? Где ближайшая шахта? Я заблудился.

Пришелец безучастно посмотрел в его сторону.

— Не хаварить по-анхлийски, — сказал он не останавливаясь.

Итай-город, сектор, отведенный для представителей других рас. Он был где-то поблизости. Там должно быть безопасно, хотя большинство из помещений будет для него недоступно из-за неприемлемых для человека условий. Лангли направился туда, откуда пришел иноземец. Его преследователи сократили разделяющее их расстояние.

Из открытых дверей гремела и завывала музыка. Там находился бар, но это было не то место, где он мог попросить о помощи. Когда последние остатки наркотика окончательно выветрились, Лангли понял, насколько плотно его обложили.

Двое мужчин вышли из прохода. Это были здоровенные парни, слишком хорошо одетые для простолюдинов. Один из них поклонился:

— Могу я чем-нибудь помочь вам, сэр?

Лангли остановился, чувствуя, как по спине пробежал холодок.

— Да, — с трудом выдавил он. — Да, спасибо. Как мне выбраться из этого сектора?

— Сэр иностранец? — Они пристроились у него по бокам. — Мы вас проводим. Вот сюда и прямо.

Слишком обязывают! Слишком предупредительны!

— А что вы здесь делаете? — резко поинтересовался Лангли.

— Всего лишь осматриваем окрестности, сэр.

Речь была слишком правильной, слишком вежливой. Да из них такие же простолюдины, как из меня!

— Не беспокойтесь. Мне… мне не хотелось бы вас утруждать. Просто укажите мне верную дорогу.

— О нет, сэр. Это было бы слишком опасно. Здесь не то место, где можно находиться одному.

Огромная лапища взяла его под руку.

— Нет! — Лангли стоял ни жив ни мертв.

— Боюсь, нам придется настоять. — Профессиональный захват, а он наполовину одурманен. — Все будет в порядке, сэр, расслабьтесь, никакого вреда вам никто не причинит.

В поле зрения показалась высокая фигура раба-полицейского. У Лангли перехватило дыхание.

— Отпустите меня, — потребовал он. — Отпустите, иначе…

На его шее сомкнулись пальцы, совсем ненавязчиво, но он задохнулся от боли. А когда он пришел в себя, полицейского снова нигде не было видно.

Лангли оцепенело последовал за ними. Впереди неясно вырисовывался портал гравишахты. «Они меня выследили, — подумал он мрачно. Конечно, выследили. Не знаю, до какой степени может одуреть человек, но я сегодня уж точно постарался. И цена за эту глупость может стать невосполнимой». Почти из ниоткуда появились трое. На них были серые плащи Сообщества.

— Ах, вы нашли его, — сказал один из них. — Спасибо.

— В чем дело? — попытались протестовать сопровождающие Лангли. — Кто вы? Что вам надо?

— Мы хотели бы проводить уважаемого капитана домой, — ответил один из вновь прибывших. Лицо с аккуратно подстриженной бородкой улыбалось, в руке появился пистолет.

— Это незаконно… это оружие…

— Возможно. Но вы будете совсем мертвыми, если не… Вот так-то оно лучше. Что ж, капитан, будьте любезны, пройдемте с нами.

Лангли вошел в шахту, окруженный своими новыми похитителями. Похоже, особого выбора у него не было.

Глава 8

Незнакомцы шли молча и лишь поторапливали его идти за собой. Похоже, им были знакомы все запасные проходы, их путь наверх был трудным, но быстрым, и за все время подъема они едва ли увидели хоть одно лицо. Лангли попытался расслабиться, чувствуя, как его уносит темная непреодолимая волна прибоя.

И снова верхний город, светящиеся шпили и ожерелья огней под звездами. Воздух в груди был свежим и теплым, Лангли вдруг стало интересно, как долго ему еще суждено им дышать. Недалеко от выхода из шахты над объединенным комплексом зданий взметнулась массивная восьмиугольная башня. Ее архитектура была чуждой стройным, воздушным, жизнерадостным постройкам Техната. Вокруг ее верхушки завис светящийся нимб, по которому бежали огненные буквы: ТОРГОВОЕ СООБЩЕСТВО. Они поднялись на виадук и подошли к выступу в середине башни.

Не успели они ступить на него, как рядом опустился маленький черный флаер. Из флаера послышался усиленный динамиками голос, гулко отдававшийся в тишине:

— Ни шагу вперед! Полиция!

Полиция! Лангли вдруг почувствовал, что у него подгибаются колени. Он должен был сообразить, Чантавар никогда не оставил бы это место без наблюдения. Должно быть, он объявил тревогу, как только обнаружилось исчезновение космонавта. Организация четко знала свое дело, и теперь он спасен!

Три торговца застыли с окаменевшими лицами. Раздвинулись двери, и из башни навстречу вылезшим из флаера пяти рабам в черной форме и министру-офицеру вышел еще один человек. Это был Голтам Валти. В ожидании полицейских он нервно потирал руки.

Офицер слегка поклонился:

— Добрый вечер, сэр. Рад видеть, что вы отыскали капитана. Достойно похвалы.

— Спасибо, милорд, — поклонился Валти. Его голос стал визгливым, почти пискливым, косматая голова склонилась с показным подобострастием. — Очень любезно с вашей стороны прийти сюда, но ваша помощь не требуется.

— Мы заберем его от вас домой, — сказал офицер.

— О, сэр, вы конечно же позволите мне оказать скромное гостеприимство несчастному чужеземцу. Это твердое правило Сообщества: гость никогда не покидает нас без того, чтобы мы не оказали ему должный прием.

— Сожалею, сэр, но на этот раз ему придется это сделать. — В слабом мигающем свете было видно, что офицер злится, а в его голосе появились резкие, звенящие нотки. — Возможно, вы примете его позже. А сейчас он пройдет с нами. У меня есть приказ.

— Я вам сочувствую, сэр, — с поклоном проскрипел Валти, — слезы туманят мои глаза при мысли о конфликте с вашим высокоблагородием, я всего лишь бедный, старый, беспомощный червь, — причитания перешли в льстивое мурлыканье, — но тем не менее я вынужден вам напомнить, милорд, вопреки собственному желанию, только ради добрых взаимоотношений, что вы превышаете собственные полномочия. Согласно Лунному договору, Сообщество обладает правом экстерриториальности. Благородный сэр, умоляю, не заставляйте меня потребовать ваш паспорт.

Офицер застыл от напряжения.

— Я сказал вам, у меня приказ, — сообщил он высоким голосом.

Неожиданно неуклюжая фигура торговца грозно выросла на фоне неба. Борода его встала дыбом, но голос оставался спокойным:

— Сэр, мое сердце обливается кровью. Но будьте столь добры, вспомните, что здание защищено и вооружено. Вы находитесь под прицелом дюжины тяжелых орудий, весьма сожалею, но я должен блюсти законы. Капитан восстановит силы у меня в гостях. После этого его отошлют домой, сейчас же весьма негостеприимно держать его на сыром воздухе. Всего доброго, сэр!

Он взял Лангли под руку и повел ко входу. Трое торговцев последовали за ними, и двери закрылись у них за спиной.

— Я полагаю, — Медленно сказал космонавт, — что с моими желаниями тут не очень считаются.

— Капитан, я не надеялся, что так скоро буду иметь честь побеседовать с вами конфиденциально, — ответил Валти. — Не думаю, что вы будете сожалеть о легкой беседе за бокалом хорошего амонийского вина. Оно слегка портится при перевозке, и человек с таким тонким вкусом, как у вас, конечно же, это заметит, но я скромно утверждаю, что лучшие свои качества оно сохраняет.

Они миновали холл, и перед ними открылась дверь.

— Мой кабинет, капитан, — поклонился Валти. — Заходите, пожалуйста.

Это была большая слабо освещенная комната с низким потолком и полками вдоль стен, на которых стояли не только кассеты, но и несколько настоящих книг. Кресла были старыми, потертыми, но удобными, большой стол завален бумагами, в чуть спертом воздухе стоял запах крепкого табака. Внимание Лангли привлек стереоэкран, по которому двигалась объемная фигура. Смысл слов сразу до него не дошел.

Существовать иль стать ничем — вопрос весь в том:

Достойно ль разумом свободным

Перетерпеть удары бластеров и пули ружей,

Что посылает нам враждебный случай,

Иль расстрелять несчастья всей Вселенной,

Противодействуя, покончить с ними разом.

И тут он понял. У актера была косица, он носил меховой берет, лакированную кирасу и ниспадающий черный плащ, рука его тянулась к ятагану, а на заднем плане виднелось что-то вроде греческого храма — но, Бог мой, несмотря ни на что, это все же был Гамлет!

— Старинная народная пьеса, капитан, — сказал Валти, шаркая ногами у него за спиной. — Последнее время они поставили несколько старинных спектаклей — очень интересный материал. Я думаю, что пьеса марсианская, периода Междуцарствия.

— Да нет, — сказал Лангли, — она немного постарше.

— О? Еще ваших времен? Как интересно! — Валти выключил изображение. — Ладно, капитан, умоляю, присаживайтесь и устраивайтесь поудобней. Сейчас принесут выпивку.

Существо размером с обезьяну, с крючковатым носом и странными светящимися глазами под маленькими антеннами внесло поднос на тоненьких ручонках. Лангли нашел себе кресло и с благодарностью принял чашку с горячим, сдобренным специями вином и тарелку с пирожными.

Валти с шумом сделал изрядный глоток.

— Эх! Вот что полезно косточкам старого ревматика! Боюсь, медицина никогда не справится с телом человека, который находит все более изощренные методы загубить себя. А вот хорошее вино, прелестная девушка и такие милые холмы, где стоит ваш родной дом, — вот лучшее из всех когда-либо придуманных лекарств. Будь любезен, Сакт, пожалуйста, сигары.

Похожее на обезьяну создание с ужимками перескочило на стол и протянуло коробку. Мужчины взяли по сигаре, и Лангли нашел, что табак очень даже не плох. Инопланетянин уселся к Валти и стал почесывать свой зеленый мех и подхихикивать, не спуская при этом глаз с космонавта.

— Ну что ж… — За последнюю пару часов Лангли буквально обессилел. Чувство сопротивления покинуло его, и он позволил усталости разлиться по мышцам и нервным окончаниям. А вот голова его была, похоже, необычно ясной. — Что ж, мистер Валти, так ради чего нужно было устраивать всю эту бучу?

Торговец выпустил дым и откинулся назад, скрестив толстые короткие ноги.

— События начинают развиваться с непостижимой быстротой, — проговорил он спокойно. — Я рад случаю увидеться с вами.

— Похоже, эти блюстители порядка хотели как раз обратного?

— Конечно. — Маленькие, глубоко посаженные глазки мигнули. — Но им понадобится какое-то время, чтобы сработал набор рефлексов, который они называют мозгами, и они решились бы на меня напасть. Но к тому времени вы уже будете дома, ибо я не собираюсь задерживать вас надолго. Досточтимый Чантавар на их месте не стал бы канителиться, но сейчас он, к счастью, занят где-то еще.

— Да… пытается отыскать моих друзей. — Лангли почувствовал подавленность и уныние. — Вы знаете, что их похитили?

— Знаю. — В голосе звучало сочувствие. — В структурах Техната у меня есть свои агенты, поэтому я более или менее в курсе того, что произошло сегодня вечером.

— Тогда где они? Что с ними?

Торговец мрачно скривил полускрытый бородой рот.

— Я весьма обеспокоен их судьбой. Вероятно, они во власти лорда Бранноха. Возможно, их освободят, не знаю… — Валти вздохнул. — У меня нет шпионов в его организации, а у него в моей… я надеюсь. Оба ваших друга слишком неопытны, слишком неподкупны, они слишком славные… в отличие от нынешних обитателей Солнечной системы. Все наши предположения по поводу того, что же с ними случилось, очень похожи на блуждание в потемках.

— А вы уверены, что это именно он…

— Кто же еще? Причин, по которым похищение мог бы инсценировать Чантавар, я не вижу, он может отдать приказ о вашем аресте в любую минуту. Ни одно из других иностранных государств здесь не замешано, они слишком слабы. Известно, что Браннох возглавляет центаврийскую военную разведку в Технате, хотя до сих пор был достаточно умен, чтобы не оставлять улик, которые могли бы послужить основанием для его высылки. Нет, силы, с которыми стоит считаться в этой части Галактики, — это Сол, Центавр и Сообщество.

— А зачем, — медленно спросил Лангли, — они понадобились Бранноху?

— Разве не очевидно? Инопланетянин, Сарис Хронна, кажется, так его зовут? Они могут знать, где его найти. Неужели вы не понимаете, какую лихорадку у всех нас он вызвал? Агенты всех трех держав не спускают с вас глаз ни на минуту. Я и сам проигрывал варианты по вашему захвату, но Сообщество слишком миролюбиво для дел подобного рода, вот Браннох нас и обскакал. В тот самый момент когда я узнал о случившемся, я отрядил сто человек, чтобы попытаться вас отыскать. К счастью, одной из групп повезло.

— Еще чуть-чуть, и им бы не повезло, — сказал Лангли. — Они вырвали меня из рук двух центаврийцев, я так полагаю.

— Конечно, Лангли… Не думаю, что Браннох попытается взять штурмом эту твердыню, особенно с тех пор, как у него появились надежды получить информацию от ваших друзей. Как вы считаете, он ее получит?

— Это зависит от многих обстоятельств. — Лангли зажмурил глаза и глубоко затянулся. — Однако сомневаюсь. Они никогда не были близки с Сарисом, В отличие от меня — мы обычно беседовали с ним часами, — однако и я не могу с уверенностью сказать, что заставляет его поступать так или иначе.

— Ах вот как. — Валти шумно отхлебнул вина. Его крупное лицо оставалось бесстрастным. — Вы знаете, почему он так важен?

— Думаю, да. Военная ценность его способностей — подавлять или контролировать электронные потоки, ну и тому подобное. Но я удивляюсь, почему вы до сих пор не создали аппарат, который делал бы то же самое?

— Наука давным-давно мертва, — ответил Валти. — Я, который видел миры, где прогресс все еще не остановился, хотя они пока и отстают от нас, знаю разницу между науками живой и мертвой. Среди известных мне человеческих цивилизаций исчез сам дух любознательности и первооткрывательства. Это вызвано косностью социальных форм, наряду с тем фактом, что исследователи больше не открывали чего-либо, еще не предсказанного теорией. В конце концов стало разумным признать, что количество различных законов природы ограничено и что предел уже достигнут. Отныне само желание узнать больше постепенно исчезает. Сол находится в состоянии стагнации^[374], остальные цивилизации за фасадом машинерии и развитых технологий по сути являются варварскими, а Сообщество слишком разбросано, чтобы поддерживать научные объединения. Тупиковая ситуация, да-да, отсюда все и происходит.

Лангли попытался мысленно сосредоточиться, дабы избежать нового приступа страха, терзавшего его душу.

— А теперь, значит, объявилось нечто такое, что не укладывается в рамки стандартной теории. И все хотят изучить, понять и воспроизвести это нечто в соответствующих масштабах, чтобы использовать в военных целях. Ага. Я ухватил смысл идеи.

Валти посмотрел на него из-под полуприкрытых век.

— Конечно, есть много способов заставить человека говорить, — сказал он. — Нет, не пытки — ничего такого грубого, — а наркотики, которые развяжут язык кому угодно. Чантавар не решался применить их к вам, потому что, если вы все-таки на самом деле не знаете, где находится Сарис, то в результате этой достаточно неприятной процедуры в вашем мозгу мог бы запросто образоваться подсознательный барьер, который не позволил бы вам думать над решением этой проблемы дальше. Однако сейчас он может отчаяться на подобный шаг. Он обязательно сделает это, как только заподозрит, что вы что-то надумали. А вы надумали?

— Почему я должен отвечать именно вам?

— Потому что решающее оружие можно доверить лишь Сообществу, — терпеливо ответил Валти.

— Только одной партии можно верить, — сухо сказал Лангли, — а вот какой, каждый раз зависит от того, чей представитель вещает в данный момент. Эту песенку я уже слышал.

— Рассудите сами. — Голос Валти по-прежнему не выражал никаких эмоций. — Технат — это застывшая цивилизация, заинтересованная лишь в поддержании статус кво. Центаврийцы очень кичатся духом энергичных первопроходцев, но их черепа годны разве что для ношения головных уборов. Их победа привела бы к разрушительной оргии, за которой последует все то же самое, ничего нового, кроме смены хозяев. Если только одна из сторон нападет на другую сторону, развязав таким образом самую разрушительную войну за всю историю человека, а эта история уже видела разрушения таких масштабов, которые вы себе не можете даже представить. Остальные — маленькие государства, они ничем не лучше, даже если бы оказались в состоянии использовать это оружие эффективно.

— Не знаю, — сказал Лангли. — Все, что, похоже, нужно человечеству сегодня, так это хороший пинок чуть пониже спины. Может быть, центаврийцам удастся это сделать.

— Без какого-либо положительного исхода. Что такое Центавр? Тройная звездная система. У альфы-А есть две обитаемые планеты — Тор и Фрейя. У альфы-В есть две полуядовитые планеты, которые потихоньку превращают в обитаемые. Проксима^[375] — это тусклый красный карлик с одной обитаемой планетой, газовым гигантом Фримом. Кроме этих планет, там находятся только шахтерские колонии, существование которых поддерживается с большим трудом. Ториане давным-давно завоевали все планеты, а их население ассимилировали. Они установили контакт с фриманами, обучили их современным технологиям, и вскоре аборигены — и без того высокоцивилизованные — сравнялись со своими учителями. Затем Фрим отказал им в праве заселять систему Проксимы. Из-за этого разразилась война, которая официально закончилась компромиссом и объединением. На самом деле позиции Фрима оказались сильнее, и его представители в Лиге занимают все ключевые посты. Здесь, на Земле, у Бранноха есть фриманские советники, и хотел бы я знать, кто из них под кем в действительности ходит.

У меня нет расовых предубеждений, зачастую присущих людям, но при мысли о Фриме я холодею. Слишком уж они нам чужды. Я думаю, им мало проку от человека, если только они не хотят использовать его как орудие для достижения каких-то своих целей. Изучите ситуацию, изучите историю, и, я думаю, вы со мной согласитесь. Вторжение центаврийцев никоим образом не приведет к вливанию горячей варварской крови, оно повлечет за собой не только убийство нескольких миллиардов ни в чем не повинных людей, но и станет чьим-то ходом в очень давней и очень крупной шахматной игре.

— Хорошо, — согласился Лангли. — Может быть, вы и правы. Но какое право на информацию имеет ваше драгоценное Сообщество? Кто сказал, что вы являетесь расой…

Он запнулся, сообразив, что в здешнем языке нет слов «святой» или «ангел», и неуверенно закончил:

— Что вы вообще хоть что-нибудь заслужили?

— Нам чужды имперские замашки, — ответил Валти. — Мы ведем торговлю между звездами…

— Вероятно, наживаясь и на тех и на других.

— Что ж, честный делец должен на что-то жить. Но у нас нет ни одной планеты, и мы не заинтересованы в том, чтобы их иметь, космос сам по себе является нашим домом. Мы не убиваем, разве что в целях самозащиты; обычно мы избегаем стычек, просто отступая; во Вселенной всегда найдется много свободного места, а с помощью длинных прыжков очень легко одолеть врага, просто пережив его во времени. Мы живем сами по себе, у нас своя история, свои традиции, свои законы, мы — единственная гуманная и нейтральная сила в известной Галактике.

— Расскажите еще, — попросил Лангли. — Все, что я знаю, это то, что я слышу от вас. У Сообщества должно быть какое-то центральное правительство, кто-то, кто принимает решения и руководит вами. Кто они? Где они?

— Капитан, я буду абсолютно честен, — сказал Валти мягко. — Я этого не знаю.

— Как?

— И никто не знает. Каждый корабль уполномочен управляться со своими обыденными делами сам. Мы оставляем доклады в планетарных конторах, платим причитающиеся налоги. Куда направляются доклады и деньги, я не знаю, не знают этого и служащие в офисах. Существует связь по цепочке через ячейки секретной бюрократической службы, которую невозможно отследить на расстоянии в десятки световых лет. Я занимаю высокий пост — в настоящее время управляю всеми конторами в Солнечной системе, многие решения могу принимать самостоятельно, но то и дело получаю особые распоряжения по закрытой связи. На Земле должен быть по крайней мере один из наших руководителей, но где и кто — или что — это мне не известно.

— Как это ваше… правительство… заставляет вас слушаться?

— Мы подчиняемся, — сказал Валти. — Строгая корабельная дисциплина въедается даже в тех, кто, как и я, был набран в экипаж с планеты, не говоря уже о рожденных в космосе. Ритуалы, клятвы — своего рода обработка, если хотите, — я не знаю ни одного случая, когда приказ был бы намеренно нарушен. Но мы — свободные люди, среди нас нет ни рабов, ни аристократов.

— Не считая ваших боссов, — пробурчал Лангли. — Откуда вам знать, что они трудятся ради вашего блага?

— Капитан, вам нет нужды искать что-то зловещее или мелодраматичное, какой-то скрытый смысл в обычных мерах безопасности. Будь известны местонахождение и личности наших руководителей, последние стали бы слишком уязвимы для нападения и уничтожения. Согласно заведенному порядку, продвижение на высшие посты подразумевает полное исчезновение, вплоть до хирургического изменения внешности. Я бы с радостью принял подобное предложение, если бы мне когда-нибудь его сделали.

Под руководством наших боссов, как вы их называете, Сообщество процветает вот уже тысячу лет, со времен своего основания. Мы являемся силой, с которой приходится считаться. Вы видели, как я прищемил нос этому полицейскому офицеру.

Валти глубоко вздохнул и перешел к делу:

— До сих пор я не получил никаких распоряжений касательно Сариса. Если бы мне приказали содержать вас под стражей, будьте уверены, вы бы отсюда не вышли. Но поскольку дела обстоят иначе, у меня есть значительное пространство для маневра.

Вот мое предложение. По всей Земле, тут и там, спрятаны флиттеры. Вы можете улететь в любое время. На некотором расстоянии от Земли, надежно скрытый изрядным объемом пространства, до тех пор пока вы не знаете его орбиты, находится вооруженный крейсер, способный передвигаться со скоростью света. Если вы мне поможете найти Сариса, я возьму вас обоих и сделаю все возможное, чтобы вызволить ваших друзей. Сариса изучат — никоим образом не причинив ему вреда, — и, если он изъявит желание, доставят на родную планету. Вы можете стать членом Сообщества или поселиться на какой-нибудь планете, колонизированной людьми, но не известной Солу или Центавру. Существует множество очень милых миров с самым разным уровнем культуры, где вы сможете снова почувствовать себя дома. Денежное вознаграждение обеспечит вам хороший старт в жизни.

Не думаю, капитан, что вас прельстит дальнейшее пребывание на Земле. Точно так же, как и не думаю, что вам по нраву нести ответственность за развязывание войны, которая опустошит целые планеты. Мне кажется, пойди вы с нами, это был бы наилучший курс.

Лангли уставился в пол. Его охватила почти неодолимая усталость. Внутри все кричало: добраться домой, проползти через парсеки и века и снова увидеть Пегги.

Но…

— Я не знаю, — промямлил он. — Откуда мне знать, что вы не лжете?

В нем сработал инстинкт самосохранения, и он добавил:

— Где находится Сарис, я тоже не знаю. Сомневаюсь, что и сам-то смогу его найти.

Валти скептически приподнял бровь, но промолчал.

— Мне нужно время подумать, — попросил Лангли. — Дайте мне как следует подумать.

— Как вам будет угодно. — Валти встал и порылся в ящике. — Но помните, Чантавар или Браннох могут очень скоро лишить вас выбора. Решение, если вы хотите, чтобы оно было вашим, должно быть принято незамедлительно.

Он достал маленькую гладкую коробочку из пластика и подал ее Лангли.

— Это приемопередатчик, работающий на частоте, которую постоянно меняет генератор случайных чисел. Засечь его может только аналогичный прибор, который находится у меня. Если я вам понадоблюсь, нажмите эту кнопку и позовите — ко рту его подносить не обязательно. Я смог бы вас освободить даже из-под вооруженной охраны, хотя в этом деле лучше бы обойтись без шума. Держите прибор на теле, под одеждой, он сам закрепляется на коже и прозрачен для обычных детекторов шпионских устройств.

Лангли встал.

— Спасибо, — пробормотал он. — Очень благородно с вашей стороны, что отпускаете меня.

«Или это всего лишь уловка, чтобы расположить к себе?» — подумал он.

— Не стоит благодарности, капитан. — Валти вразвалочку направился к наружному выступу. Прямо у края завис бронированный полицейский флаер. — Мне кажется, что с транспортом до дома у вас проблем не будет. Спокойной ночи, сэр.

— Спокойной ночи, — ответил Лангли.

Глава 9

В этот день Центр управления погодой определил для данного района дождь, низкое небо укрыло Лору, и самые высокие шпили пронзали облака. Глядя из окна, которое занимало всю стену жилой комнаты, Браннох видел лишь отблески мокрого металла, исчезающие за обрушившейся вниз пеленой дождя. То и дело сверкали молнии, и, когда он приказал окну открыться, в лицо ударил влажный холодный ветер.

Он чувствовал себя так, словно его посадили в клетку. По мере того как он метался от стены к стене или расхаживал кругами, Браннох все больше приходил в ярость. Он схватил со стола доклад и разодрал его на мелкие кусочки с таким видом, будто хотел изничтожить каждое словечко.

— Пусто, — сказал он. — Чертовски безрезультатно. Они не знают. Они понятия не имеют, куда могло подеваться это существо. Их память была прозондирована на клеточном уровне, но ничего полезного там не оказалось.

— У Чантавара есть какая-нибудь нить к разгадке? — спросил ровный механический голос.

— Нет. По последним донесениям моих агентов, в интендантской службе той же ночью, когда был угнан флаер, существо взломало склад и прихватило несколько коробок с рационами для космонавтов. Все, что ему нужно было сделать после этого, так это спрятать еду, или что он там себе нашел в логове, поставить флаер на автопилот, а самому затаиться и ждать. Чем он, очевидно, с тех пор и занят.

— Будет странно, если он сможет питаться человеческой пищей до бесконечности, — сказал Фримка. — Вероятность того, что его метаболизм хотя бы незначительно отличается от вашего, весьма велика, а это означает либо небольшой, но накапливающийся дефицит каких-то веществ, либо отравление. В конечном счете он заболеет и умрет.

— На это могут уйти недели, — огрызнулся Браннох, — а тем временем он так или иначе раздобудет то, что ему надо, — всего лишь крошку титана, или какого-то там еще нужного элемента — да чего угодно. А еще он может договориться с кем-нибудь из тех, кто его разыскивает. Говорю вам, нам нельзя терять время.

— Мы это хорошо понимаем, — ответил Фримка. — Вы наказали своих агентов за потерю Лангли?

— Нет. Они старались, но удача от них отвернулась. Он уже был у них в руках, там, внизу, в Старом городе, но появились вооруженные агенты Сообщества и отобрали его. Смог ли Валти его подкупить? Мысль убрать этого толстого слизняка была очень даже недурна.

— Нет. Политика Совета запрещает убийство члена Сообщества.

Браннох со злостью пожал плечами:

— Из-за боязни, что они перестанут торговать с Центавром? Мы будем строить собственный торговый флот. Мы ни от кого не будем зависеть. Настанет день, и Совет увидит…

— После того как вы станете основателем династии правителей Центаврийской Межзвездной Гегемонии? Возможно! — Синтезированная речь прозвучала с едва уловимой издевкой. — Однако продолжайте доклад, вы же знаете, мы предпочитаем словесное общение. Неужели Блаустайн и Мацумото вообще не обладают какой-либо полезной информацией?

— Ну… да. Они сказали, что если кто-то и может предсказать, где находится Сарис и что он собирается делать, так это Лангли. Нам просто не повезло, что капитан оказался именно тем, кого не удалось захватить. Теперь Чантавар окружил его такой охраной, что сделать это будет невозможно. — Браннох провел пятерней сквозь желтую гриву. — Конечно, я поставил там столько же наблюдателей. По крайней мере увезти его Чантавару будет сложно. На какое-то время мы остановимся в мертвой точке.

— Куда поместили двух пленников?

— А почему… Они по-прежнему спрятаны в Старом городе. Усыпленные. Я думаю стереть им память о происшедшем и отпустить. От них никакой пользы.

— Не скажите, — возразило чудовище (или чудовища). — Будучи возвращены Чантавару, они могут стать заложниками, с помощью которых тот способен склонить Лангли к сотрудничеству. А вот мы этого сделать не можем, ибо это слишком явно обнаружит нашу причастность к делу и, возможно, приведет к депортации. Но держать их тоже опасно и сложно. Убейте их, а тела дезинтегрируйте.

Браннох застыл как вкопанный. После долгого молчания, во время которого стук дождя по оконному стеклу казался особенно громким, он покачал головой:

— Нет.

— А почему нет?

— Убийство для пользы дела — это одно. Но беспомощных пленников мы на Торе не убиваем.

— Вашим доводам не хватает логики. Отдайте соответствующий приказ.

Браннох стоял неподвижно. Часть стены, скрывающая танк ссуществами, медленно кружилась у него перед глазами; напротив нее дождь жидким серебром стекал по большой стеклянной панели.

Неожиданно ему пришло в голову, что он никогда не видел живого фриманина. Существовали стереофотографии, но при чудовищном давлении их атмосферы и притяжении планеты диаметром пятьдесят тысяч миль, равнявшемся трем земным, не выжил бы ни один человек. Это был мир, где горы образовались из твердого как камень льда, где реки и моря из жидкого аммиака бушевали от ураганов, способных поглотить целиком всю Землю, где жизнь была основана не на кислороде и воде, а на водороде и аммиаке, где взрывы газа красными пятнами отсвечивали во тьме, где население доминирующего вида существ достигало пятидесяти миллиардов особей, оно имело миллионолетнюю записанную историю и было объединено в негуманоидную цивилизацию. Этот мир не был создан для человека, и Бранноху иногда даже хотелось, чтобы человек никогда не посылал роботов вниз, на его поверхность, для контактов с фриманами, никогда не продавал им достижения современной науки — единственное, что позволяло вакуумным сосудам выдерживать атмосферное давление и способствовать прогрессу Фрима.

Он представил себе, что происходит внутри танка. Четыре толстых синевато-серых диска шести футов в диаметре на шести коротких ногах с широкими когтистыми ступнями; между каждой парой ног располагалось по одной руке, заканчивающейся тремя пальцами и обладающей фантастической силой. Нарост посередине диска был жестко посаженной головой; из макушки торчало хоботообразное щупальце с барабанной перепонкой, заменявшей уши, вокруг которого выстроились четыре глаза; ниже расположился рот и еще один хобот, служивший одновременно носом и вспомогательным органом. Ни по внешнему виду, ни по манере поведения невозможно было отличить одну особь от другой. Говорил ли Фримка-1 или Фримка-2, разницы не было.

— Вы обдумаете, подчиняться ли приказу, — раздался микрофонный голос. — Вы нас не очень-то жалуете.

Это было самым распроклятым свойством фриман. На близком расстоянии они могли читать ваши мысли, не было такой задумки или плана, которые не стали бы им известны. Это было одной из причин, почему они стали столь ценными советниками. Другая причина была тесно связана с первой: соединяя щупальца, они могли обходиться без разговорной речи, мысленно общаясь напрямую. Они объединяли свои нервные системы, утрачивая индивидуальность, но зато обретая высокоорганизованный единый мозг, мощь которого было трудно переоценить. Советы подобных мультимозгов сделали многое для того, чтобы Лига альфы Центавра достигла той силы, которой она обладала в настоящее время.

Фримане принадлежали к негуманоидной расе. Даже отдаленно они не походили на человека. Они вели торговлю в пределах Лиги, обмениваясь с людьми товарами, представляющими взаимный интерес. Они сидели в Совете, занимая высокие исполнительные должности. Но способность к непосредственному контакту между собой делала их квазибессмертными и абсолютно чуждыми человеку. Ничего не было известно ни об их культуре, ни об искусстве, ни об устремлениях; каковы бы ни были их эмоции, они настолько отличались от человеческих, что единственно возможным способом общения с ними оставалась чистая логика.

А ведь человек, черт подери, больше чем просто логическая машина.

— Ваши мысли туманны, — сказал Фримка. — Вы можете все разъяснить, сформулировав свои возражения вслух.

— Я не хочу, чтобы этих людей убивали, — сказал Браннох ровным голосом. — Это вопрос этики. Я никогда не смогу забыть этого, если позволю себе на это пойти.

— Ваше общество дало вам беспорядочное воспитание, — сказал Фримка. — Как и в большинстве понятий о взаимоотношениях, в нем отсутствует здравый смысл, оно противоречит чувству самосохранения. Внутри единой цивилизации, которой у человека нет, подобная этика была бы оправдана, но не перед лицом сложившейся обстановки. Вам приказано убить этих людей.

— Предположим, я этого не сделаю? — с вызовом спросил Браннох.

— Когда Совет узнает о вашем самоволии, вас уберут с поста и вы лишитесь всех ваших шансов удовлетворить собственные амбиции.

— Совету вовсе не обязательно об этом знать. Я могу разбить этот ваш танк. Вас разорвет, как глубоководных рыб. Весьма печальный несчастный случай.

— Вы этого не сделаете. Вы не можете без нас обойтись. Кроме того, все фримане в Совете узнают о вашей провинности, как только вы перед ними появитесь.

У Бранноха опустились плечи. Он был у них на крючке, и они об этом знали. Согласно предназначенным ему лично приказам с Центавра, за ними всегда оставалось последнее слово — всегда, без исключений.

Он налил себе выпивки покрепче и залпом осушил стакан до дна. Затем нажал кнопку на специальном устройстве связи:

— Говорит Янтри. Избавьтесь от тех двух двигателей. Разобрать на запчасти. Немедленно. Конец.

Дождь стекал нескончаемым тяжелым потоком. Браннох уставился на него пустым взглядом. Что ж… вот и случилось.

От алкоголя потеплело внутри. Бранноху претило убивать людей, но ему и раньше доводилось прибегать к этому, причем не так уж и редко, к тому же порой собственными руками. Чем же смерть этих двоих так отличалась от других? На карту поставлено гораздо больше. Будущее его нации: станет ли этот гордый народ данником прямоходящих, именующих себя цивилизацией Солнечной системы? Две жизни против целой культуры?

А еще была земля. Во все времена речь шла о земле, пространстве и потомстве, о том месте, где можно пустить корни, о месте, где можно строить дома и растить сыновей. В городах было что-то ненастоящее. Деньги — этот лихорадочный бред, блуждающий огонь, загнавший до смерти множество жизней. Только в плодородной почве заключена сила.

А на Земле ее хватало с избытком.

Браннох встряхнулся, разгоняй остатки оцепенения. Слишком многое еще нужно сделать.

— Полагаю, — сказал он, — вы знаете, что сегодня нас посетит Лангли.

— Уж это-то мы в ваших мыслях прочитали. Не очень ясно, почему Чантавар позволил ему это.

— Конечно же, чтобы меня спровоцировать, чтобы ухватить суть моих намерений. Кроме того, запретом он противопоставил бы себя руководству, многие члены которого находятся у меня на содержании. Вот Чантавару и приказали, чтобы Лангли на какое-то время была предоставлена максимальная свобода. Вокруг этого человека из прошлого слишком много сентиментальности и… ну да ладно. Если бы Чантавар считал, что это ему на руку, он бросил бы им вызов. Ну а сейчас он хочет использовать Лангли в качестве приманки. Он протягивает мне лопату, чтобы я сам себе выкопал яму. Он подал напряжение, которого хватит, чтобы я сам себя казнил на электрическом стуле.

Браннох ухмыльнулся, неожиданно ему стало почти весело.

— А я ему подыграю. У меня нет возражений против того, чтобы он в настоящее время был в курсе моих дел, ибо тут он может противопоставить слишком многое. Я пригласил Лангли, чтобы вовлечь его в разговор. Если он знает, где находится Сарис, вы прочитаете это в его мыслях: я направлю беседу в нужное русло. Если он не знает этого, то у меня есть способ точно определить, когда он решит проблему и каков правильный ответ.

— Слишком шаткое равновесие, — произнес Фримка. — Как только Чантавар заподозрит, что мы ухватили за кончик нити, он тут же примет меры.

— Я знаю. Но собираюсь активизировать деятельность всей организации — шпионаж, саботаж, мятежи по всей Солнечной системе. Чантавар будет слишком занят, что заставит его отложить арест и допрос Лангли до тех пор, пока он не будет уверен, что парень что-то знает. А тем временем мы сможем… — Звякнул колокольчик. — Это, должно быть, он; уже внизу, в гравилифте. Вот мы и приехали!

Замявшись в дверях, Лангли неторопливо вошел в комнату. Он выглядел очень усталым. Даже общепринятые одежды не могли скрыть, кем он является на самом деле. Не говоря о лице, указывавшем на чистоту расы его владельца, походка, жестикуляция, тысяча мелких деталей — все говорило о том, что он чужак. Браннох в душе посочувствовал Лангли — как, должно быть, одиноко этому человеку. Но про себя с тайной усмешкой подумал: сие мы уладим.

Он сделал шаг вперед, и огненно-красный плащ взметнулся за его спиной, центавриец улыбался.

— Добрый день, капитан. Очень любезно с вашей стороны навестить меня. Давно хотел побеседовать с вами.

— Я ненадолго, — сказал Лангли.

Браннох стрельнул взглядом в окно. Прямо за стеклом завис боевой корабль, дождевые струйки стекали с его бортов. Должно быть, повсюду расставлены люди, а оружие и шпионская аппаратура в полной боевой готовности. На этот раз пытаться организовать похищение бесполезно.

— Ладно-ладно, присаживайтесь, пожалуйста, выпейте что-нибудь. — Массивное тело посла шлепнулось в кресло. — Вам, должно быть, надоели глупые вопросы о вашем времени и о том, как вам нравится здесь, в этом плане я вас беспокоить не стану. Но что я действительно хотел бы, так это спросить кое-что о планетах, на которых вы побывали.

Исхудалое лицо Лангли застыло.

— Послушайте, — медленно начал он, — единственная причина, по которой я к вам пришел, так это попытаться вызволить от вас своих друзей.

Браннох пожал плечами.

— Я очень сожалею по поводу похищения ваших друзей, — учтиво сказал он, — но, видите ли, я здесь ни при чем. Признаюсь, я хотел это сделать, но меня опередил кто-то другой.

— Если это не ложь, то, пока не доказано обратное, допустим, — холодно сказал космонавт.

Браннох прихлебнул из бокала.

— Посудите сами, я вам это доказать не могу. Я не виню вас за подозрительность. Но почему всех собак обязательно вешать именно на меня? Ведь есть и другие, кому не терпелось сделать то же самое. Например, Торговое Сообщество.

— Они… — Лангли заколебался.

— Я знаю. Они подобрали вас пару дней назад. Земля слухами полнится. Должно быть, вас там заболтали. Откуда вы знаете, что они говорили правду? Голтам Валти любит хитрые подходы. Ему нравится думать о себе как об искусном вязальщике сетей; надо отдать должное, плетет он их не так уж и плохо.

Лангли не сводил с него измученного взгляда.

— Вы захватили или не захватили этих людей? — спросил он резко.

— Клянусь честью, нет. — Бранноха не мучили угрызения совести, когда дело касалось дипломатии. — Никакого отношения к случившемуся в тот вечер я не имею.

— Там были задействованы две группы. Одна из них представляла Сообщество. Кого представляла другая?

— Возможно, это тоже агенты Валти. Ему выгодно, чтобы вы считали его своим спасителем. Или… существует вероятность, что Чантавар сам инсценировал похищение. Он хотел попробовать допросить ваших друзей, а вас оставил про запас. Когда вы сбежали, банда Валти просто воспользовалась случаем. Или, может быть, сам Валти находится на содержании у Чантавара, или даже — хоть это и звучит фантастично — Чантавар у Валти. При повальном взяточничестве от перестановки мест слагаемых… — Браннох рассмеялся. — Представляю, какой нагоняй вам устроил дружище Чанни, когда вы к нему вернулись.

— Да уж. Но я ему тоже высказал все, что думаю по этому поводу. Хватит, слишком долго мной играли, как хотели. — Лангли сделал изрядный глоток.

— Я разбираюсь с этим делом, — сказал Браннох. — Мне самому необходимо знать, что и как. До сих пор я не смог обнаружить ничего стоящего. Не то чтобы ключи к разгадке отсутствуют — просто их слишком много.

Пальцы Лангли сжались.

— Как вы думаете, я когда-нибудь увижу ребят снова? — спросил он.

— Трудно сказать. Но не теряйте надежды и не принимайте никаких предложений обменять их жизни на вашу информацию.

— Я думаю… что не стану… или не стал бы. Слишком велики ставки.

— Нет, — пробормотал Браннох, — я не думаю, что вы на это пойдете.

Он еще больше успокоился и, растягивая слова, задал ключевой вопрос:

— Вы знаете, где находится Сарис Хронна?

— Нет, не знаю.

— Какие-то наметки? Нет ли такого места, куда он мог направиться с наибольшей вероятностью?

— Я не знаю.

— Вы можете, конечно, увиливать, — сказал Браннох. — Больше с этим я приставать к вам не стану. Просто помните: в обмен на эту информацию я готов предложить приличную сумму, защиту и переправить на любую планету по вашему выбору. Планета вполне может оказаться самой Землей… через несколько лет.

— Так вы собираетесь на нее напасть?

Чертов парень! Хватка, как у бульдога. Браннох непринужденно рассмеялся.

— Вы слышали о нас от наших врагов, — ответил он. — Должен признаться, характер у нашего народа не сахар. Мы — это фермеры, рыбаки, шахтеры, механики, аристократ отличается от мелкого собственника лишь тем, что у него больше земли. Почему бы вам не взять в библиотеке книги о нас, отбросить пропаганду и не разобраться во всем самому?

С тех пор как мы обрели независимость, Сол все время пытается заполучить нас обратно. Идея «Технона» заключается в том, что лишь объединенная цивилизация — под его руководством — имеет право на существование, все остальное слишком рискованно. Наше мнение таково, что все вставшие на ноги культуры имеют право жить по собственному усмотрению и гори он огнем — всякий риск. Невозможно объединить людей, не уничтожив в них все различия и оттенки, которые и привносят смысл в их существование; по крайней мере их невозможно объединить под управлением чего-то, что не было бы столь же омертвляющим, как машина, которая все за них решает.

Солнечная система — это угроза нашему самоуважению. Добро пожаловать, пусть она толчется на месте и позволяет собственным мозгам зарастать мхом, но нам-то этого всего не надо. Когда она пытается навязать свои порядки силком, мы вынуждены сопротивляться. В конце концов, видимо, придется уничтожить «Технон» и оккупировать систему. Честно говоря, не думаю, что человечество от этого много потеряет. Мы могли бы превратить этих баранов с нижних уровней снова в людей. Мы не хотим драться — Отец свидетель, у нас хватает дел и в собственной системе, — но похоже на то, что придется.

— Все эти споры я слышал и раньше, — сказал Лангли. — Они были не менее насущными еще в мое время. Очень жаль: несмотря на то что прошло столько веков, вы так и не удосужились их решить.

— И никогда не решим. Человек просто органически не может не восставать и не стремиться к разнообразию. Всегда будут существовать нонконформисты и те, кто стремится к согласию. Вы должны признать, капитан, что некоторые из наших доводов перевешивают доводы противной стороны.

— Полагаю, что… так. — Лангли поднял взгляд. — Во всех случаях помочь вам ничем не могу. Где находится укрытие Сариса, мне так же неизвестно, как и вам.

— Я же обещал, что не стану вам докучать. Расслабьтесь, капитан. Вы выглядите как скисшее яблочное пюре. Наливайте себе еще.

Беспорядочный разговор длился еще около часа, беседа вертелась вокруг звезд и планет. Браннох старался очаровать собеседника и думал, что это ему удалось.

— Я должен идти, — наконец объявил Лангли. — Мои няньки, наверно, уже взбеленились.

— Как скажете. Заходите еще, в любое время. — Браннох проводил его к дверям. — Ах да, между прочим, дома вас ожидает подарок. Думаю, он вам понравится.

— А?

— Никаких взяток. Никаких обязательств. Если вы его не примете, я не обижусь. Просто мне пришло в голову, что все эти люди, которые пытаются использовать вас в качестве своего орудия, никогда не остановятся и не подумают о том, что вы еще и мужчина. — Браннох хлопнул его по плечу. — До скорого. Удачи вам, капитан.

Когда Лангли ушел, торианин резко повернулся к своим слушателям. В нем все горело от нетерпения.

— Вы прочитали? — кинулся он к танку. — Вы хоть что-нибудь уловили в его мыслях?

Наступила пауза. От возбуждения у Бранноха кружилась голова: Чантавар не знает, если бы он знал, то никогда бы не позволил Лангли прийти сюда. Долгое время ториане и сами не догадывались, что фримане — телепаты, а когда сообразили, то стали тщательно следить за сохранением этой тайны. Может быть… может быть…

— Нет, — ответил ему голос. — Мы вообще не смогли что-либо прочитать.

— Что?!

— Белиберда. Ничего осмысленного. Теперь мы должны положиться на вашу схему.

Браннох рухнул в кресло. Какое-то время он был в смятении. Почему? Неужели накопившиеся мутации изменили человеческий мозг до такой степени? Он не понимал. Фримане никогда никому не рассказывали, как осуществляется телепатический контакт.

Но… ладно. Лангли по-прежнему оставался человеком. У них по-прежнему оставался шанс. «Очень хороший шанс, если я еще что-то смыслю в мужчинах», — подумал Браннох. Он порывисто вздохнул и постарался избавиться от охватившей его напряженности.

Глава 10

Весь путь до дома он проделал под неусыпным вниманием полицейского эскорта. А сколько агентов сновали в толпах на виадуках, скрывались в мареве дождя, струйками стекавшего по прозрачным поверхностям…

Ни покоя, ни уединения больше не будет. Если только не бросить все к черту и не рассказать о том, что он на самом деле думает.

Придется поступить именно так, в противном случае они вскроют мне черепушку и выудят оттуда все, что я знаю. «До сих пор, — размышлял Лангли, — мне очень даже успешно удавалось лицемерить и вводить в заблуждение». Это было совсем несложно. Он являлся продуктом совсем иной цивилизации, и ни один самый лучший современный психолог не мог толком интерпретировать нюансы его поведения. Кроме того; он всегда был хорошим игроком в покер.

Но кому открыться? Чантавару, Бранноху, Валти? Да и сам Сарис должен ли иметь право голоса? Очень может быть, что ему лгали все без исключения, вполне возможно, что во всех их увещаниях не было ни слова правды. А может, стоит просто скрыть новые знания от всех власть имущих — сжечь Сариса лазерным лучом дотла и забыть обо всем? Но как осуществить даже такой вариант?

Лангли тряхнул головой. Нужно решать, и решать очень быстро. Если бы он только прочитал эти странно сложные книги, узнал бы хоть что-то — ровно столько, чтобы по крайней мере прикинуть, кто из них заслуживает наибольшего доверия. С таким же успехом можно было бы погадать на картах. Во всяком случае, это было бы не более бессмысленно, чем слепое блуждание в потемках, которое, похоже, уготовила ему судьба.

Нет… теперь он должен полагаться только на самого себя, причем на всю оставшуюся жизнь.

Он вышел из флаера на уступ дворцовой башни, в которой расположились его апартаменты. (Только его. Теперь, без Джима и Боба, они были слишком просторны и пустынны.) Холл вывел его к гравишахте, и он взлетел на свой уровень. За ним следовали четыре охранника, которые казались какими-то неестественными в своих жестких боевых доспехах черного цвета. Хорошо хоть они останутся снаружи.

Лангли остановился перед входной дверью, чтобы та его просканировала.

— Сезам, откройся, — сказал он усталым голосом и вошел внутрь. Двери за его спиной сразу закрылись.

И тут будто что-то взорвалось у него в голове, на какое-то время потемнело в глазах. Мрак отступил; не сходя с места, он пошатнулся, чувствуя, как по щекам текут слезы.

— Пегги, — прошептал он.

Она приблизилась к Лангли, передвигая длинные ноги все с той же грациозной неуклюжестью, которую он так хорошо помнил. Простенькое белое платье было перехвачено пояском на стройной талии, а рыжие волосы ниспадали на плечи. Зеленые большие глаза, мягкость в изгибах широкого рта, чуть-чуть вздернутый нос с россыпью веснушек. Подойдя совсем близко, она остановилась и преклонила перед ним колено. Он увидел, как по огненным волосам скользнул отблеск света.

Рука Лангли потянулась было к ней, но, не дотронувшись, замерла в воздухе. Неожиданно его зубы начали выбивать дробь, а по коже пробежал холодок. Ничего не видя, он отвернулся от девушки.

Он бил кулаком по стене, едва касаясь поверхности, стараясь овладеть бушевавшими в нем силами и мышцами, готовыми разнести вдребезги весь мир. Казалось, прошла вечность, прежде чем он снова смог на нее смотреть. Она по-прежнему ждала.

— Ты не Пегги, — сказал он сквозь слезы. — Это не ты.

Она не понимала по-английски, но, видимо, уловила смысл его слов. Голос у нее был такой же низкий, как и у Пегги, но все же немного отличался.

— Сэр, меня зовут Марин. Лорд Браннох ду Кромбар послал меня к вам в качестве подарка. Я буду рада служить вам.

По крайней мере, подумал Лангли, у Бранноха хватило ума дать ей другое имя.

Галопирующее в грудной клетке сердце начало давать перебои, и он стал хвататься руками за воздух. Медленно и неуклюже он обернулся к роботу-слуге.

— Дай мне успокоительное, — произнес он чужим голосом. — Я хочу оставаться в сознании, но при этом быть спокойным.

Проглотив микстуру, Лангли почувствовал, как с глаз исчезает пелена. Руки покалывало от возвращающегося тепла. Сердце замедлило свой бег, легкие набрали воздух, по взмокшему телу пробежала дрожь, и он расслабился. Внутри царило равновесие, как если бы несчастье произошло давным-давно.

Он изучал девушку, и та застенчиво улыбнулась. Нет, это не Пегги. Лицо и фигура — да, но ни одна американка никогда бы не улыбнулась в такой манере, с таким особенным изгибом губ; он заметил, что она немного выше ростом, и ее походка не такая, как у свободнорожденной, а голос…

— Откуда ты родом? — спросил он, слегка удивляясь ровности собственного голоса. — Расскажи мне о себе.

— Я рабыня восьмого класса, сэр, — с кротостью ответила она, впрочем, сама этого не осознавая. — Нас выращивают для приятного, интеллектуального общения. Мне двадцать лет. Лорд Браннох выкупил меня несколько дней назад, осуществил хирургические изменения моего тела и соответствующее психокодирование и послал сюда в качестве подарка. Приказывайте, сэр.

— Все что угодно, а?

— Да, сэр. — В ее глазах мелькнул легкий испуг. Должно быть, в центрах выращивания и обучения ходило немало историй о хозяевах — садистах и извращенцах. Но ему понравилось, с каким вызовом она откинула свою голову.

— Не обращай внимания, — сказал Лангли. — Тебе не о чем беспокоиться. Ты вернешься к лорду Бранноху и передашь ему, что он просто-напросто лишился всех шансов на мое сотрудничество.

Она вспыхнула, на глаза навернулись слезы. По крайней мере у нее есть какое-то чувство гордости… Что ж, Браннох, конечно, понимал, что бесчувственная кукла не заинтересует Лангли…

Видимо, ей стоило немалых усилий контролировать свой голос.

— Значит, вы меня не хотите, сэр?

— Единственное, чего я хочу, — чтобы ты передала послание. Убирайся!

Она поклонилась и повернулась к выходу. Лангли со сжатыми кулаками прислонился к стене. О Пегги, Пегги!

— Минуточку! — У него создалось впечатление, что слово произнес не он, а кто-то другой. Она остановилась.

— Да, сэр?

— Скажи мне… что теперь с тобой будет?

— Не знаю, сэр. Лорд Браннох может наказать за… Нет, сэр. — Она честно покачала головой с необычайным упрямством, которое не вязалось с образом рабыни. Хотя… Пегги была женщиной такого же склада. — Он поймет, что меня не за что винить. Возможно, какое-то время я буду у него, а может быть, он просто меня даст кому-то еще. Я не знаю.

Лангли почувствовал, как в горле у него запершило.

— Нет. — Он болезненно улыбнулся. — Извини. Ты меня… напугала. Не уходи. Присаживайся.

Он нашел себе кресло, и девушка, подобрав под себя стройные ноги, уселась перед ним на полу. Лангли очень ласково коснулся ее головы.

— Ты знаешь, кто я такой? — спросил он.

— Да, сэр. Лорд Браннох сказал мне, что вы космонавт из очень далекого прошлого, который потерялся и… я теперь похожа на вашу жену. Наверно, чтобы сделать копию, он использовал фотографии. Он сказал, — так ему кажется, — что вам должно понравиться, если рядом с вами будет кто-то, похожий на нее.

— А дальше что? Чего он предполагал добиться с твоей помощью? Уговорить меня, чтобы я оказал ему помощь? Он хочет, чтобы я ему помог в очень важном деле.

— Нет, сэр. — Она твердо посмотрела ему в глаза. — Я должна лишь выполнять ваши желания. Может… — Меж слегка нахмуренными бровями пролегла крохотная складка, и она стала так похожа на Пегги, что Лангли почувствовал, как у него екнуло сердце. — Может, он рассчитывал на вашу благодарность?

— Как же, разбежался! — Лангли старался сообразить. Было непохоже, что циничный реалист, каковым являлся Браннох, предполагал, будто расчувствовавшийся космонавт прибежит к нему. Или предполагал? С изменением всего общества изменились и некоторые черты человеческого характера. Возможно, современный землянин именно так бы и поступил.

— А ты сама не считаешь, что я должен чувствовать себя обязанным? — не торопясь спросил он.

— Нет, сэр. С какой стати? Не такой уж я дорогой подарок.

Лангли захотелось, чтобы здесь была его старая трубка.

Пришлось бы специально для нее рубить нынешний табак. Сегодня никто не курил трубки. Он погладил бронзовые волосы рукой, переставшей дрожать после приема лекарства.

— Марин, расскажи мне что-нибудь о себе, — попросил он. — Что за жизнь была у тебя до сих пор?

Она рассказывала обстоятельно, без каких-либо обид и не без юмора. Центр подготовки никоим образом не соответствовал предвзятому мнению Лангли. Отнюдь не являясь рассадником порока, он скорее походил на пансионат для обеспеченных девиц. Его границы охватывали леса и поля для прогулок, в нем не делалось никаких попыток, кроме кодирования на осознание себя собственностью, помешать индивидуальности развиваться своим путем. Но, конечно же, эти девушки предназначались в наложницы высшему классу.

Несколько отрешенно — из-за успокоительных лекарств — он подумал, что Марин может оказаться очень даже полезной. Он задал ей несколько вопросов по истории и текущим событиям, на что получил весьма разумные ответы. Возможно, ее знания помогут ему решить, как же быть дальше.

— Марин, — мечтательно спросил он, — а ты когда-нибудь скакала на лошади?

— Нет, сэр. Я умею управлять автомашиной и флаером, но никогда не ездила на животных. Было бы интересно попробовать! — рассмеялась она, теперь уже совсем освоившись.

— Слушай, — сказал он, — прекрати называть меня «сэр» и откажись от местоимений вежливой формы. Меня зовут Эдвард, уменьшительное — Эд.

— Да, сэр… Эдви. — Она нахмурилась с детской серьезностью. — Я постараюсь помнить. Извини… те, если я буду ошибаться. Но на людях лучше придерживаться общепринятых правил.

— О'кей. А теперь… — Лангли не мог взглянуть в эти чистые глаза, вместо этого он уставился в дождь. — Ты хотела бы стать свободной?

— Сэр?

— Эд! Думаю, что я мог бы дать тебе вольную. Ты не хотела бы стать свободной?

— Вы… ты очень добр ко мне, — медленно протянула она. — Но…

— Ну?

— Но что дальше? Мне придется спуститься на нижние уровни и стать женой простолюдина, служанкой или проституткой. Другого выбора нет.

— Хороша система! Здесь, наверху, ты по крайней мере находишься под защитой и среди равных по интеллектуальному уровню. О'кей, считай, что ты часть обстановки.

— Сам ты… хорош, — хихикнула она. — Мне очень повезло.

— Тебе чертовски повезло. Взгляни, я собираюсь тебя здесь держать только потому, что у меня рука не поднимается отправить тебя куда подальше. Но очень может статься, что здесь будет более чем опасно. Я оказался втянутым в самую гущу решающего торга в межзвездном покере… Я постараюсь вытащить тебя отсюда, если дела пойдут совсем худо, но может случиться, что у меня просто не будет такой возможности. Скажи честно, как тебе перспектива быть убитой или… что-нибудь в этом роде?

— Да, Эдви. Это один из краеугольных камней моего воспитания. Мы не можем знать, что ожидает нас в будущем, а посему должны преисполниться мужества, дабы достойно встретить то, что нам будет ниспослано.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты так говорила, — угрюмо заметил он. — Но ты, полагаю, иначе не можешь. Подспудно люди остались прежними, но внешне они мыслят по-другому. Ладно…

— Эдви, что за опасность тебе угрожает? Я могу помочь? — Она положила руку на его колено, ладошка была узкой, но немного грубоватой и с сильными пальцами. — Я хочу помочь, я действительно этого хочу.

— О-хо-хо. — Лангли покачал головой. — Я не собираюсь говорить тебе больше, чем необходимо, потому что, как только люди поймут, что тебе что-то известно, ты тоже превратишься в покерную фишку.

Ему пришлось использовать английские слова — из тех игр, что он знал, сохранились только шахматы, — но она уловила смысл.

Марин встала и, наклонившись к Лангли, непроизвольным движением погладила его рукой по щеке.

— Прости меня… — прошептала она. — Должно быть, я для тебя что-то ужасное.

— Ничего, я переживу. Продолжим сводку новостей. Я не желаю тебе зла, но сейчас я нахожусь под действием успокоительного. Для меня было шоком тебя увидеть, и наверняка это еще продлится какое-то время. Держись в тени, Марин; прячься, если я начну швырять вещи. Не пытайся выражать сочувствие, просто оставь меня в покое. Дошло?

Она молча кивнула.

Несмотря на лекарства, голос его стал грубым. Рана не переставала кровоточить.

— Можешь спать вон в той комнате.

— Хорошо, — спокойно ответила она. — Я поняла. Если ты передумаешь, я тоже пойму. — После секундной заминки она добавила: — Ты же знаешь, что всегда можешь снова изменить мою внешность.

Он не ответил, а про себя подумал, что самым логичным было бы сказать «нет». Все равно он всегда будет помнить. Ему не верилось, что таким образом удастся спрятаться от фактов.

Входная дверь исполнила перезвон и объявила:

— Сэр, вас желает видеть министр Чантавар Танг во Ларин. — На экране сканера вспыхнуло изображение — лицо офицера было холодным и натянутым от едва сдерживаемого гнева.

— Хорошо. Впусти его. — Марин вышла в соседнюю комнату. При появлении Чантавара Лангли остался сидеть, ожидая, когда тот заговорит.

— Вы сегодня виделись с Браннохом.

Лангли приподнял брови. Он был по-прежнему спокоен, но лишь настолько, чтобы едва сдержать упрямое негодование.

— А это что, незаконно? — спросил он.

— Что ему от вас нужно?

— А как вы думаете? Да то же, что и вам, и Валти, и вообще всем вокруг. Я сказал ему «нет», потому что мне было нечего ему сказать.

Голова Чантавара с прилизанными темными волосами подалась вперед.

— Так уж и нечего? — набросился он на Лангли. — Сомневаюсь! Ох, как я сомневаюсь! До сих пор мое начальство не разрешало вскрыть ваш мозг. Они утверждают, что если вы не знаете, если вы действительно не додумались, то после этой процедуры вы вообще никогда не сможете думать на эту тему. Да и сама по себе процедура — удовольствие не из приятных. После нее вы перестанете в какой-то степени быть самим собой.

— Так давайте же — вперед и с песнями! — бросил вызов Лангли. — Ведь воспрепятствовать я вам не в силах.

— Если бы у меня было время переспорить своих начальников, я поступил бы именно так, — прямо заявил министр. — Но на меня сейчас навалилось слишком много забот, причем одновременно. Сегодня был взорван завод по производству военного снаряжения на Венере. Я напал на след мятежников, которые пытаются толкнуть простолюдинов на восстание и хотят их вооружить. Конечно, все это — работа Бранноха. Он ввел в игру всю свою команду для того, чтобы просто отвлечь меня от поисков Сариса. А отсюда возникает предположение, что у него хватает оснований предполагать: Сариса можно найти.

-^Послушайте, я над этим думал до посинения, но… я… не… знаю. — Серые глаза Лангли твердо встретили разгневанный взгляд черных глаз министра. — Вам не приходило в голову, что у меня достало бы сообразительности избежать для себя лишних трудностей? Если бы я действительно что-то знал, то давно бы все рассказал хоть кому угодно, а не ходил бы вокруг да около.

— Может быть, и так, — зловеще произнес Чантавар. — Тем не менее предупреждаю, если в течение пары дней я не услышу каких-либо разумных предложений, вы будете допрошены лично мной. Охота продолжается, но мы просто не в состоянии облазить все углы и закоулки на планете, особенно когда кое-кто из влиятельных министров начинает ворчать по поводу обыска их личных владений. Но Сарис будет найден даже в том случае, если мне придется вспороть всю планету, ну и вас в придачу.

— Я сделаю все, что от меня зависит, — пообещал Лангли. — Вы же знаете, я тоже землянин.

— Хорошо. Пока я этим удовлетворюсь, но только пока. Теперь еще одно. Мои наблюдатели доложили, что Браннох прислал вам рабыню. Я хочу на нее посмотреть.

— Послушайте…

— Заткнитесь! Тащите ее сюда!

Марин вышла сама. Она поклонилась Чантавару и тихо стояла под его раздевающим взглядом.

— Та-ак, — прошептал министр. — Поня-атненько. Лангли, ну и как вы это восприняли? Хотите, чтобы она осталась?

— Да, хочу. И если вы не согласны, я сделаю все, что от меня зависит, чтобы вы никогда не нашли Сариса. Но я не собираюсь менять эту девушку на судьбу всей цивилизации, если это то, о чем вы подумали.

— Нет… я так не подумал. Этого я не боюсь. — Чантавар уставился в пол, широко раздвинув ноги и сцепив руки за спиной. «Интересно, — соображал он, — что Лангли задумал на самом деле? Своеобразное чувство юмора? Не знаю. Придется охранять и ее».

На какое-то время наступила тишина. Лангли стало интересно — что же сейчас происходит под этим круглым черепом? И тут Чантавар поднял взгляд, полный проказливого веселья.

Не обращайте внимания, — произнес он. — Так, пришла тут в голову одна шутка, А вы, капитан, садитесь и хорошенько подумайте. Сейчас я вынужден вас покинуть. Всего доброго, наслаждайтесь друг другом.

Он решительно поклонился и вышел.

Глава 11

Дождь прекратился почти перед самым закатом, но облака еще не рассеялись, и город накрыла тьма. Марин и Лангли поужинали в своих апартаментах. Теперь, когда действие лекарств прекратилось, ему было необходимо сосредоточиться и беспристрастно оценить, что делать дальше. Он все еще не отваживался думать о девушке как о самом обычном человеке. Он забросал ее вопросами, на которые та охотно отвечала. То, что он узнал, похоже, подтверждало рассказы Валти о Сообществе: это была действительно кочевая культура, патриархальная и с полигамией: они владели боевыми кораблями, но вели себя мирно: их правители были действительно анонимы, а ранняя история смутна. О центаврийской цивилизации и намерениях Бранноха она отзывалась менее лестно, чего, конечно же, и следовало ожидать.

— Две межзвездные империи, движущиеся по пути к столкновению, — сказал Лангли. — Тор и впрямь импонирует мне больше, чем Земля, но… Может быть, я сужу предвзято.

— Тут ты ничего не можешь поделать, — серьезно ответила Марин. — Торианское общество архаично в своей основе и ближе Земли к тому, что ты знал в свое время.

Однако представить себе, что они сделают большой скачок на пути прогресса, если победят, тоже трудно. Они тоже застыли в своем развитии, вот уже добрых пятьсот лет у них не происходит ничего поистине нового.

— Чего стоит прогресс сам по себе? — пожал плечами Лангли. — Я стал пессимистом в отношении перемен ради перемен. Возможно, застывшая цивилизация — это и есть конечное решение всех человеческих проблем при условии, что она будет достаточно гуманной. На сегодня я не вижу особой разницы между двумя великими державами.

Безусловно, разговор записывался, но теперь Лангли это было неважно.

— Хорошо бы отыскать маленькую мышиную норку, заползти в нее и позабыть все эти свары.

— Полагаю, это как раз то, чего всегда хотели девяносто девять процентов представителей человеческой расы, — сказал Лангли. — Но истина заключается в том, что они все время сами себя наказывают за собственные лень и малодушие, а правители подгоняют их на этом пути. До тех пор пока по крайней мере большинство людей не будет готово самостоятельно мыслить и соответственно действовать, не будет ни мира, ни свободы. И я начинаю бояться, что этот день так и не наступит.

— Говорят, существуют тысячи утраченных колоний, — мягко и мечтательно ответила Марин. — Тысячи маленьких сообществ, которые отправились за своей ни на что не похожей утопией. Наверняка где-то там кто-то живет по-другому.

— Возможно. Но мы находимся здесь, а не там. — Лангли встал. — Давай-ка закругляться. Спокойной ночи, Марин.

— Спокойной ночи, — ответила она и застенчиво улыбнулась, как если бы все еще не была уверена в его отношении к ней.

Оказавшись в спальне один, Лангли напялил пижаму, заполз в постель и прикурил сигарету. Настала время решать. Чантавар дал ему пару дней. Блефовать дальше не имела смыслу так как он был почти уверен, что знает ответ на вопрос о Сарисе, а разрушительная для личности процедура ментоскопирования ровным счетом ничего не давала.

Становилось все более очевидно, что единственно логичным выходом будет рассказать все Чантавару. С точки зрения собственной безопасности; он, в конце концов, находился на Земле. И какие бы сети ни плели Браннох и Валти, Чантавар оставался здесь главной силой. Обратиться к кому-то еще означало рисковать при контактах и побеге.

С общечеловеческой точки зрения — Солнечная система защищена своим status quo. Она не являлась открыто агрессивной, как Центавр, но была бы рада возможности наложить на что-то лапу. Стоило не забывать, что если, несмотря ни на что, дело все-таки дойдет до войны, в Солнечной системе живет больше людей, чем в системе Центавра. К тому же у Бранноха уйдет девять лет на то, чтобы до его дома дошло послание и оттуда прилетел флот. За девять лет «эффект Сариса» возможно, удалось бы использовать в стандартном оружии. (Причем, стоит отметить, оружии сравнительно гуманном, не причиняющем вреда собственна живым существам.)

С исторической точки зрения и Сол и Центавр — оба зашли в тупик, здесь выбирать было нечего. О Сообществе известно слишком мало оно слишком непредсказуема. Более того, Центавр находится под влиянием Фрима, чья природа и конечные цели вообще являются тайной. Сол был по крайней мере прямолинеен и ясен.

Что же касается Сариса Хронны, который был другом Лангли, — что ж, он всего лишь отдельная личность. И если возникнет необходимость, лучше поступиться им, а не миллиардом людей, которые погибнут в единственной вспышке ядерного распада — с обугленной кожей и выжженными глазами.

Перед Лангли открывался очевидный, безопасный и целесообразный путь. Рассказать все, что он знает, Чантавару, найти себе нишу на Земле и осесть здесь до конца своих дней. Конечно, через несколько лет ему все наскучит, но зато это будет безопасно, он будет лишен необходимости думать.

Ладно — Он закурил еще одну сигарету. С этим и уснем, если возможно уснуть.

Где-то сейчас Боб с Джимом? Что за мрак переполняет страхом их души? А может быть, их уже — укрыла вечная тьма? Он же надеялся снова их увидеть. Если бы он знал, кто их убил, то скорее покончил бы с собой, чем помог бы той стороне, которая это сделала. Но, видно, он так и останется в неведении на всю оставшуюся жизнь.

Прикрыв глаза, он попытался мысленно вызвать образ Деппи. Ее не стало, она умерла так давно, что даже кровь ее успела раствориться в крови всей расы. Вполне вероятно, что все, кого он тут встретил, — Чантавар, Валти, Марин, Юлайн и безликие простолюдины, сгрудившиеся на нижних уровнях, появились на свет в результат той самой незабвенной ночи. Мысль показалась странной. Интересно, вышла ли она замуж еще раз? Он надеялся, что да, что это был хороший человек и что жизнь ее была счастливой хотя вряд-ли.

Он попытался представить ее себе, но это оказалось делом трудным. Ее образ заслоняла Марин, это было как две картинки, наложенные одна на другую, не совсем совпадающие с размытыми очертаниями. Улыбка Пегги никогда не была похожей на ту, что он видел сейчас… или была?

Он глухо выругался, выбил из пачки сигарету и выключил свет исходящий ют потолка и стен. Сон так и не пришел, и Лангли беспокойно ворочался в постели, и ржавая цепь воспоминании чередой тянулась в его голове.

Наверно, так прошло несколько часов как вдруг он услышал взрыв.

Он сел на кровати, слепо уставившись перед собой. Это был выстрел из бластера! какого черта?..

Прозвучал еще один выстрел, и по полу протопали сапоги. Лангли вскочил на ноги. Солдаты… на этот раз серьезная попытка похищения, несмотря на всю охрану! Где-то за дверью грохнуло еще, и он услышал приглушенные проклятия.

Сжав кулаки, он затаился у дальней стены. Не зажигать свет. Если это за ним, то пусть сначала поищут и попробуют вытащить его отсюда.

Суматоха переместилась куда-то в район гостиной. И тут он услышал крик Марин.

Он кинулся к дверям.

— Открывайте же, черт побери!

Двери почувствовали его присутствие и разошлись. Затянутая в металл рука сбила его с ног и прижала к полу.

— Оставайтесь там, где находитесь, сэр, — выдохнул хриплый голос из-под боевого шлема, похожего на маску. — Они прорвались внутрь…

— Отпустите меня! — Лангли попытался оттолкнуть гигантскую фигуру полицейского. Но ему было не справиться — раб стоял как скала.

— Извините, сэр, у меня приказ…

Бледно-голубой луч пересек поле зрения Лангли. Он успел заметить фигуру в космическом скафандре, которая вываливалась из разбитого окна с извивающейся Марин на руках, остальные полицейские вели им вдогонку беспорядочную стрельбу.

Постепенно все утихло.

Охранник поклонился Лангли:

— Они скрылись, сэр. Теперь можно выйти, если желаете.

Лангли шагнул в гостиную и оказался на месте побоища.

В воздухе пахло озоном и горелым пластиком, вокруг стелился дым. Обломки опрокинутой мебели валялись под ногами неуклюжих фигур в боевом облачении, заполнивших помещение.

— Что тур произошло?! — громко потребовал Лангли.

— Успокойтесь, сэр. — Командир подразделения забросил шлем за спину; бритая голова, торчавшая из металлизированного обмундирования, казалась совсем крошечной. — С вами все в порядке? Не хотите успокоительного?

— Я спрашиваю тебя, что случилось? — Лангли хотелось ударить по бесстрастному лицу. — Давай говори, я тебе приказываю!

— Очень хорошо, сэр. Два небольших боевых космолета атаковали нас прямо сверху. — Командир указал на разбитое вдребезги окно. — Один отвлек наши флаеры, а второй высадил нескольких человек в космических скафандрах и с антигравитационными устройствами, эти люди ворвались в помещение. Часть из нихзадержало наше подкрепление, подоспевшее через двери, а один схватил вашу рабыню; мы их потеснили, подоспели еще наши люди, и они отступили. Похоже, никаких потерь с обеих сторон — очень короткая стычка. К счастью, вас им захватить не удалось, сэр.

— Кто это был?

— Не знаю, сэр. Их снаряжение не похоже ни на одно из обычных для полицейских или военных. Думаю, одна из наших посудин захватила их следящим лучом, но она не может преследовать космолеты за пределами атмосферы, а они, похоже, направляются именно туда. Но успокойтесь, сэр. Вы в безопасности.

Ага! Он в безопасности! Лангли поперхнулся и отвернулся в сторону. Он почувствовал, что совершенно обессилел.

Чантавар появился приблизительно через час. Пока он осматривал учиненный разгром, его лицо оставалось подчеркнуто неподвижным.

— Им удалось уйти, ну да ладно, — сказал он. — Это не так уж важно, поскольку их миссия не увенчалась успехом.

— Вы знаете, кто они? — угрюмо спросил Лангли.

— Нет, я не могу их назвать. Вероятно, центаврийцы, возможно, Сообщество. Конечно, расследование будет произведено. — Чантавар зажег сигарету. — По-своему это обнадеживающий признак. Обычно шпион прибегает к крутым мерам только от отчаяния.

— Послушайте! — Лангли схватил его за руку. — Вы должны их найти. Вы должны вернуть эту девушку обратно. Вы поняли?

Чантавар глубоко затянулся, отчего щеки его втянулись, а скулы выступили еще больше. Он изучающе смотрел на американца.

— Она уже стала так много для вас значить? — спросил он.

— Нет… Ну… Это же элементарная порядочность! Нельзя, чтобы ее схватили в надежде узнать что-то такое, чего она на самом деле не знает.

— Она всего лишь рабыня, — пожал плечами Чантавар. — Очевидно, ее прихватили чисто случайно, когда их выдворили из вашего дома. Ничего страшного. Я подарю вам ее дубликат, если это так для вас важно.

— Нет!

— Хорошо, поступайте как знаете. Но если вы попытаетесь продать за нее информацию…

— Не попытаюсь, — перебил его Лангли. Дальше он соврал уже чисто механически: — Мне нечем торговать, во всяком случае пока.

— Я сделаю все, что в моих силах, — пообещал Чантавар. На удивление дружески он коротко хлопнул Лангли по плечу. — Ну а теперь в постель. Я прописываю вам двенадцать часов уединения со снотворным.

Лангли, не возражая, согласился. Что угодно, лишь бы отделаться от чувства полнейшей беспомощности. Он провалился в пропасть, где не было ни сновидений, ни воспоминаний.

Проснувшись, Лангли обнаружил, что за то время, пока он спал, в помещении сделали ремонт, как будто вчерашней схватки никогда и не было. Полуденное солнце отражалось в обшивке кораблей, патрулировавших за окном. Двойная охрана. Ворота конюшни на запоре… да нет, в конце концов, лошадь еще не украли… или уже украли?

Его мозг терзал проблему, как голодная собака старую кость, обгрызенную до блеска. Марин… она сгинула во тьме из-за того, что невольно приблизилась к нему, была к нему добра, и вот теперь ее подвергли мукам и заточили в неволе. Он чувствовал себя, словно приносящий несчастье Иона.

В том ли только было дело, что она похожа на Пегги? Или дело было в ней самой? Что бы ни вызывало его душевные страдания, оно было с ним.

Он подумал, не позвонить ли Бранноху, не позвонить ли Валти, бросить им в лицо обвинения и… И что? Они будут все отрицать. Наверняка ему больше не позволят встретиться с ними. Несколько раз он звонил в кабинет Чантавара лишь затем, чтобы услышать, как умопомрачительно вежливый секретарь неизменно сообщал ему, что тот отсутствует по делам. Он беспрестанно курил, слоняясь из угла в угол, бросался в кресло и снова вставал. То и дело он выдавал полный набор непристойных ругательств, но ничто не помогало.

Наступила ночь, и он снова наглотался снотворного, чтобы провалиться в долгий сон. Наверно, лишним снотворным дело и кончится, или самоубийством — быстрее и проще. Он подумал, не выйти ли ему на балкон и не шагнуть ли с него вниз.

Положить конец всей этой грязи. Ловкий робот подотрет мокрое пятно, которое от него останется, и эта Вселенная навсегда перестанет для него существовать.

После полудня раздался звонок. Он рванулся к видеофону, споткнувшись, растянулся на полу и с руганью поднялся. Рука, нажавшая кнопку, непроизвольно дрожала.

Улыбка на лице Чантавара была необычно теплой.

— Капитан, у меня для вас приятные новости, — заявил он, — мы нашли девушку.

Какое-то время его мозг отказывался что-либо понимать. Он настолько глубоко свыкся с мыслью о тщетности каких-либо надежд, что никак не мог от нее отказаться. Открыв рот, Лангли уставился на экран, он слышал слова, но ему казалось, будто доносятся они откуда-то издалека.

— …когда ее подобрали, она сидела на виадуке и была слегка одуревшей. Остаточная реакция на анестетики, сейчас уже все прошло. Уверен, глубокого ментоскопирования с ней не проводили, возможно, вводили легкие наркотики. Никаких видимых повреждений. Она все время была без сознания и абсолютно ничего не помнит. Высылаю ее к вам. — Чантавар ухмыльнулся.

Смысл услышанного медленно преодолевал барьеры в его заторможенном сознании. Лангли опустился на колени с желанием не то помолиться, не то выплакаться, но у него не вышло ни то ни другое. И тогда он расхохотался.

К тому времени когда появилась Марин, истерика прошла. Лангли самым естественным образом обнял ее. Она тесно прижалась к нему, дрожа всем телом — это наступила реакция.

Наконец, держась за руки, они уселись на диван. Марин рассказала ему все, что могла вспомнить.

— Меня схватили и затащили внутрь корабля; кто-то навел на меня парализатор, и все вокруг перестало существовать. Когда я пришла в себя, то уже сидела на скамейке и куда-то ехала по виадуку. Наверно, меня туда привели в состоянии гипноза, усадили на скамейку и оставили. Затем подошел полицейский и доставил меня к министру Чантавару. Тот задавал мне вопросы, а потом меня обследовали врачи. Сказали, что вроде бы все в порядке, и отправили обратно к тебе.

— Не понял, — сказал Лангли. — Я вообще ничего не понял.

— Министр Чантавар сказал, что, когда нападавшим не удалось добраться до тебя, они на всякий случай прихватили меня — вдруг я окажусь чем-нибудь полезной. Они держали меня без сознания, чтобы я не смогла потом кого-либо опознать. С помощью гипнонаркотиков от меня, видно, получили ответы на несколько простых вопросов, а когда стало ясно, что я ничего не знаю, отпустили. — Она вздохнула и улыбнулась подрагивающими губами. — Я рада, что они освободили меня.

Лангли понял: она имеет в виду не только собственные переживания. Он налил себе спиртного и проглотил целый стакан. В голове у него слегка прояснилось, но несколько последних кошмарных часов давали о себе знать.

Так вот что все это значило. Вот что исповедовал и Сол, и Центавр — бессердечные силовые игрища, где ни один поступок не считался слишком гнусным. Цивилизация бездушных роботов, которая давно должна бы сойти в могилу, но все еще шевелит изъеденными ржой конечностями. Драчливое, кровожадное варварство, застывшее и бесплодное, которое при всем при том лишь кичится своей половой зрелостью. Горстка честолюбивых мужланов и миллиарды ни в чем не повинных людей, которых превратят в радиоактивный газ. И при этом предполагается, что он играет в их команде!

Он по-прежнему слишком мало знал о Сообществе. Конечно же, это отнюдь не сборище бескорыстных альтруистов. Но, похоже, что они действительно нейтральны, что они действительно не страдают имперским психозом. Наверняка они знают о Галактике больше, чем кто-либо другой, и у них есть все шансы найти для него какой-нибудь молодой мир, где он снова сможет быть человеком.

Выбор стал ясен. Придется испить чашу до дна, но есть вещи похуже, чем просто смерть.

Он взглянул на чистый профиль девушки, сидящей рядом. Ему очень хотелось спросить, о чем она думает, о чем мечтает. Он почти ничего не знал о ней. Но разве можно было говорить об этом в присутствии электронных ушей? Придется все решать за нее самому.

Его взгляд встретился со спокойными зелеными глазами.

— Эдви, мне хотелось бы, чтобы ты рассказал, что происходит, — попросила она. — Похоже, что в любом случае я защищена не более тебя, а мне хотелось бы знать.

Он сдался и рассказал о Сарисе Хронне и об охоте, которую за ним устроили. Она сразу же ухватила его мысль, без всякого удивления покивала головой, но не стала задавать вопросов по поводу того, знает ли он что-нибудь и не намерен ли что-то предпринять.

— Это крайне серьезно, — сказала она.

— Угу, — отозвался Лангли. — И станет еще серьезней в ближайшее же время.

Глава 12

У стен хватало как ушей, так и глаз. Вскоре после заката Лангли улегся в постель. Хотя Валти и говорил, что лучи детекторов проходят сквозь коммуникатор без помех, тем не менее он все равно надел пижаму — халатами здесь больше не пользовались. Прошел час, в течение которого он крутился и ворочался в постели, делая вид, что не может заснуть. Потом он скомандовал, чтобы играла громкая музыка. Кошачий концерт должен был заглушить невнятную речь.

Он надеялся, что напряжение, от которого у него буквально спазмами перехватило желудок, не отражается на его лице.

Сделав вид, что у него просто что-то чешется, он нажал кнопку на аппарате. Затем прикурил сигарету и в ожидании прилег.

Где-то внутри его тела раздался тоненький голосок, и он тут же подумал об ультразвуковых лучах, настроенных и сфокусированных на его черепных костях. Голос был искажен, но манеру выражаться он отличил бы где угодно: это был Валти.

— А-а-а, капитан Лангли. Вы оказали мне доселе невиданную честь. Это просто наслаждение, когда тебя вытаскивают из уютной постели, чтобы услышать ваш голос. Разрешите совет: говорите, не разжимая губ. Все равно слышимость будет вполне приемлемой.

Все в порядке. — Оставалось задать один-единственный безнадежный вопрос. — Я готов заключить с вами сделку, но ответьте, Блаустайн и Мацумото у вас?

— У меня их нет, капитан. Вы поверите мне на слово?

— Я… полагаюсь на вас. О'кей. Я расскажу вам, где, по моему мнению, находится Сарис, — подчеркиваю, это всего лишь предположение, правда основанное на кое-какой информации. Я помогу вам его отыскать, если это вообще возможно. В ответ мне хотелось бы, чтобы вы приложили максимум усилий и вызволили моих друзей, предоставили деньги, защиту и транспорт, о котором вы говорили, как для меня, так и для девушки-рабыни, которая находится рядом со мной.

Было трудно определить, то ли это просто возбуждение, то ли что-то иное, но после услышанного голос Валти еще больше преисполнился энтузиазма.

— Очень хорошо, капитан. Уверяю, вы не пожалеете. А теперь, что касается конкретных дел: вывезти вас нужно, не оставляя следов.

— Валти, боюсь, что как раз такая мелочь может и не удаться. Думаю, так или иначе, я нахожусь под домашним арестом.

— Тем не менее мы заберем вас сегодня же ночью. Дайте-ка подумать… через два часа вы и девушка выйдете на балкон. Ради Бога, сделайте так, чтобы все выглядело естественно! И несмотря ни на что оставайтесь там, лишь бы вас было видно сверху.

— О'кей. Два часа — на моих сейчас 23.47 — правильно? До встречи!

Теперь оставалось только ждать. Лангли взял еще одну сигарету и улегся в кровать, якобы слушая музыку. Два часа! «Да я окончательно поседею за это время.»

Слишком многое может пойти наперекосяк. Тот же радиопередатчик — действительно ли его нельзя обнаружить? Реально ли вызволить их отсюда, и насколько? В любой момент может явиться Чантавар и утащить его в инквизиторскую камеру. Да того же Валти могут предать собственные агенты. Животные — и те счастливей, им по крайней мере не приходится волноваться.

Время ползло еле-еле, минуты тянулись целую вечность. Лангли выругался, прошел в гостиную и заказал себе книгу. Основы современной физики. Если время будет тянуться с такой скоростью, то двух часов ему хватит, чтобы получить ученую степень. Неожиданно он осознал, что вот уже пятнадцать минут сидит, уставившись на одну и ту же страницу. Лангли поспешно набрал номер следующей. Даже если за ним и не наблюдают, он должен вести себя так, как если бы за ним следили.

В тексте упоминалось имя Эншена, человека, который первым придал риманову пространству^[376] — теперь они называли его «сарпеново» — физический смысл. Через минуту он сообразил: так это же Эйнштейн! Таким образом, кое-что, пусть и в искаженном виде, но сохранилось до нынешних времен. Он улыбнулся, хотя ощутил в сердце щемящую грусть. Интересно, как бы звучал современный исторический роман о двадцать первом веке. Возможно, он был бы посвящен борьбе между Линкольном и Сталиным за контроль над лунными ракетными базами, а главный герой сновал бы туда-сюда на старом верном велосипеде… Нет, такого романа не существовало. Его эпоха была давным-давно забыта, а подробности стерлись от времени. Представьте себе египтянина эпохи Первой династии, попавшего в Нью-Вашинггон 2047 года от Рождества Христова. Он стал бы объектом для любопытства дней на девять, да и то для очень немногих.

Лангли взглянул на часы и почувствовал, как напряглись мышцы живота. Оставалось двадцать минут.

Нужно еще вывезти Марин, он не мог ее бросить в этой чертовой дыре, а сделать все надо было так, чтобы соглядатаи ничего не заподозрили. Некоторое время он сидел и размышлял. Единственный способ сделать все как надо ему совсем не нравился. Далекий предок из Новой Англии сердито сжал его губы и попытался остановить. Но…

Он подошел к двери в ее комнату. Дверь открылась перед ним, и Лангли встал возле кровати, глядя вниз на Марин. Девушка спала. Медные волосы разметались вокруг лица, на котором застыло умиротворенное выражение. Он постарался не вспоминать про Пегги и коснулся девичьей руки.

Она присела в кровати.

— Ох… Эдви. — Она проморгала глаза. — В чем дело?

— Извини, что разбудил, — застенчиво сказал он. — Не могу заснуть. Ты не поговоришь со мной?

Она посмотрела на Лангли взглядом, в котором было что-то похожее на сострадание.

— Да, — произнесла она в конце концов. — Конечно же, да. — Набросив на тонкую ночную рубашку накидку, она вышла за ним на балкон.

Над головой сияли звезды. На фоне отдаленных отсветов городских огней вырисовывался акулообразный силуэт патрульного корабля. Легкий ветерок взъерошил его волосы. Почему-то пришла странная мысль: где же все-таки расположена Лора, не там ли, где в свое время находился Виннипег?

Марин прижалась к нему боком, и он положил свою руку на ее талию.

В смутном освещении была видна неясная линия ее сжатых губ.;

— Как хорошо снаружи, — произнес он банальную фразу.

— Да… — Она чего-то ждала. Он знал чего, впрочем, как и ищейки Чантавара, сидящие у своих экранов.

Лангли переступил с ноги на ногу и заставил себя поцеловать девушку. Марин нежно и неумело ответила. Затем он долго на нее смотрел, не в силах что-либо произнести.

— Извини, — наконец выдавил он.

Сколько там еще осталось — пять минут? Десять?

— За что? — спросила она.

— Я не имею права…

— У тебя есть полное право. Я твоя, ты же знаешь. Я для этого создана.

— Заткнись! — прохрипел он. — Я имею в виду моральное право. Рабство неверно по своей сути, как бы там его ни устанавливали. Мои предки гибли под Геттисбергом, в Германии, на Украине потому, что там существовало рабство.

— Понимаю, ты не хочешь меня принуждать, — сказала она. — Это делает тебе честь, но ты не беспокойся. Меня закодировали, и ты мне нравишься — это мое естественное состояние.

— Ну конечно! Все равно это — рабство, и куда худшее, чем если бы тебя просто заковали в цепи. Нет!

Она положила руки ему на плечи, взгляд, встретившийся с его глазами, был спокойным и серьезным.

— Забудь об этом, — сказала она. — Каждый по-своему закодирован — ты, я, все, сама жизнь делает это тем или иным путем. Каким — не играет роли. Но ты нуждаешься во мне, а я… ты мне очень нравишься, Эдви. Каждой женщине необходим мужчина. Разве этого не достаточно?

У Лангли стучало в висках.

— Пойдем, — сказала она и взяла его за руку, — пойдем обратно внутрь.

— Нет… пока нет, — запинаясь, пробормотал он.

Девушка ждала. И из-за того, что больше делать было просто нечего, он обнаружил, что снова целует ее.

Пять минут? Три? Две? Одна?

— Пойдем, — выдохнула она, — пойдем со мной сейчас.

Лангли отшатнулся назад:

— Подожди… подожди…

— Ты ведь не боишься меня? В чем дело? Как-то это все странно…

— Замолчи! — перебил он.

В воздухе расцвела вспышка света, а мгновением позже Лангли ощутил толчок ударной волны. Он покачнулся и: увидел, как в сторону патрульного флаера с ревом и пламенем пронесся космолет.

— Эдви, прячься?.. — Марин бросилась под укрытие гостиной. Он схватил ее за волосы, дернул назад и встал на открытое место.

Что-то подхватило Лангли и закружило вверх.

Силовое поле, мелькнула сумасшедшая мысль, управляемый гравилуч. Перед ним появилось что-то черное, и его втащило в зияющее отверстие люка, который тут же со звоном захлопнулся за его спиной.

Поднявшись с пола, он ощутил пульсацию мощных двигателей. Марин распласталась у его ног. Он подхватил ее на руки, девушка дрожала.

— Все в порядке, — неуверенно успокаивал он ее. — Все в порядке. Мы сбежали. Возможно.

В небольшом переходном отсеке появился человек в серых одеждах.

— Отличная работа, сэр! — воскликнул он. — Думаю, мы не наследили. Пожалуйста, пройдите за мной.

— В чем дело? — дико озираясь, спросила Марин. — Куда мы направляемся?

— Я заключил сделку с Сообществом, — ответил Лангли. — Они вывезут нас из Солнечной системы, мы будем оба свободны — ты и я.

Однако внутри его грызли сомнения.

Они миновали узкий коридор. Вокруг все бренчало. Должно быть, корабль шел с бешеным ускорением, но ощущение перегрузки отсутствовало: то ли внутри генерировалось компенсирующее антигравитационное поле, то ли тяга равномерно действовала на все тела на борту. В конце прохода оказалась маленькая комната, уставленная перемигивающимися аппаратами. На одном из экранов было панорамное изображение космического пространства с неподвижными звездами.

Голтам Валти выкарабкался из кресла и похлопал Лангли по спине. Он стал мять его руку, рассыпаясь в громогласных поздравлениях.

— Изумительно, капитан! Просто великолепно! Простите за нескромность — дивная работа!

Лангли почувствовал слабость. Он опустился в кресло и без всякой задней мысли усадил Марин к себе на колени.

— Уточните, что все-таки произошло? — попросил он.

— Я и несколько моих людей незаметно ускользнули из нашей Башни, — сообщил Валти. — На скоростном флаере мы добрались до владений, э-э, симпатизирующего нам, э-э, министра: у нас там небольшая крепостишка. Потребовалось два космолета: один — чтобы ненадолго отвлечь внимание, другой — чтобы подцепить вас и в суматохе исчезнуть.

А как насчет второго космолета? Не выйдет ли так; что его захватят?

— Именно для этого он и предназначен. Один из их выстрелов окажется «удачным» и собьет космолет вниз — знаете, ну такая бомбочка, заложенная на борту. Управляют космолетом роботы, а все следы, указывающие на его принадлежность, тщательно уничтожены. Ну а если какой-то след и остался, то он заставит Чантавара думать о центаврийском происхождении корабля. — Валти сморщился, как от боли. — Жаль терять такое судно. Оно обошлось в добрых полмиллиона соларов! Поверьте, сэр, в наши дни деньги достаются так трудно.

— Как только Чантавар затеет проверку и обнаружит, что вы пропали…

— Мой уважаемый капитан! — Валти изобразил обиду. — Не такой уж я и новичок в делах подобного рода. Видите ли, мой двойник давным-давно мирно и законопослушно почивает в моих апартаментах. Конечно, — задумчиво добавил он, — если удастся отыскать Сариса, то, очень может быть, мне тоже придется покинуть Солнечную систему. Если это случится, надеюсь, мой последователь справится с ситуацией на Венере. Там сложная обстановка и торговля может стать убыточной.

— Хорошо, по рукам, — сказал Лангли. — Вы меня убедили. Каковы ваши дальнейшие планы?

— Это зависит от того, где находится Сарис и каким образом можно установить с ним контакт. Но наш космолет быстроходен, бесшумен и экранирован от излучений; он вооружен сам, а на его борту находится еще тридцать человек с бластерами. Как вы считаете, этого хватит?

— Я… надеюсь, что да. Принесите мне какие-нибудь карты района Меско.

Валти кивнул сидевшему в углу маленькому существу с зеленым мехом, которого звали Сактом, а потом обратился к спутнице Лангли:

— Очаровательная юная леди, — поклонился он, — могу я знать ваше имя?

— Марин, — отозвалась девушка тонким голоском. Она уже встала с колен Лангли и теперь стояла, прислонившись спиной к стене.

— Все в порядке, — успокоил ее космонавт. — Не бойся.

— Я не боюсь, — сказала девушка, пытаясь улыбнуться. — Я сбита с толку.

Вернулся Сакт с папкой для документов. Лангли склонился над ними, пытаясь отыскать необходимое место в изменившейся географии.

— Однажды на Холате, — объяснил он, — мы с Сарисом устроили себе выходной и отправились на рыбалку, где он показал мне кое-какие пещеры. Я рассказал ему о Карлсбадских пещерах в Нью-Мексико, и он очень заинтересовался. Позже, незадолго до отлета на Землю, он упомянул о них снова, и я пообещал ему, что мы туда съездим. А когда мы по просьбе нескольких холатанских философов ползали по картам Земли, я показал ему их местоположение. Поэтому, если он смог достать современные карты, — Карлсбад не так уж далеко, и Сарис знает, что это неисследованный заповедник. Конечно, вполне возможно, пещеры могли к настоящему времени заселить, они могли исчезнуть или с ними сделали что-то еще, я не в курсе, но…

Валти проследил по карте за пальцем Лангли.

— Да… думаю, я слышал об этом месте, — сказал он слегка возбужденно. — Коррадовы пещеры… да, вот здесь. Это то место?

Чтобы сориентироваться, Лангли сверился по крупномасштабной карте.

— Думаю, да.

— А, ну тогда я действительно знаю. Это поместье министра Реналла, который устроил там что-то вроде парка, и большая часть владений содержится в диком состоянии. Время от времени Коррадовы пещеры показывают гостям, но я уверен, что глубоко в них никто никогда не забирается, и все остальное время они совершенно пусты. Блестящее предположение, капитан! Мои комплименты!

— Если дело не выгорит, — предупредил Лангли, — тогда я точно так же, как и вы, буду блуждать в потемках.

— Попробуем. Вознаграждение вы получите независимо ни от чего. — Валти отдал необходимые распоряжения по интеркому. — Отправляемся туда немедленно. Времени терять нельзя. Хотите стимулирующую таблетку? Берите. Она обеспечит вам бодрость и собранность на несколько часов, а это может понадобиться. Извините, но я должен уладить кое-какие детали.

Торговец вышел, и Лангли с Марин остались в одиночестве. Какое-то время она молча за ним наблюдала.

— Все в порядке, — сказал он. — Все в порядке, я сделал выбор. Я считаю, что Сообщество сумеет распорядиться этой силой лучше, чем кто-либо еще. Но, конечно же, ты — жительница Земли. Если не одобряешь — извини.

— Я не знаю. Одному брать все на себя — неимоверно тяжело. — Она покачала головой. — Я понимаю, что тебя к этому привело… прав ты или не прав — не мне судить. Но я с тобою, Эдви.

— Спасибо, — сказал он потрясенно и полюбопытствовал про себя: уж не влюбился ли он часом вопреки собственной воле? Неожиданно перед его глазами встала картина: он и она, вдвоем, заново начинают жизнь где-то там, за пределами этих небес.

Если, конечно, им удастся ускользнуть из Солнечной системы!

Глава 13

Было так приятно сменить пеструю пижаму на комбинезон космонавта, сапоги, шлем, оружие — до сих пор Лангли даже и не подозревал, что одежда может так много значить для мужчины. Но, шагая сквозь тьму необъятных пустот, чувствуя холод подземелий, вслушиваясь в насмешливые отзвуки эха, он снова познал, что такое беспомощность и неуверенность в себе, которые терзали его и прежде.

Гирлянды осветительных трубок тянулись на мили вдоль стен, но тайная экспедиция не рисковала ими воспользоваться. Они лишь могли служить указателями тех районов, где Сариса наверняка не было. Позади Лангли шагало с полдюжины мужчин, их лица призрачно высвечивались на темном фоне отраженными от стен лучами карманных фонариков. Все они были членами экипажа, и Лангли их не знал. Валти заявил, что он слишком стар и малодушен для того, чтобы лезть в пещеры, Марин хотела пойти, но ей этого не позволили.

Беспорядочная фантазия известковых отложений, огромные грубые сталагмиты и сталактиты выныривали из полумрака в свете бегающих лучей. Лангли подумал, что место не должно претерпеть значительных изменений. За пять тысяч лет медленно капающая и испаряющаяся холодная вода лишь немногое добавила бы то тут, то там, а Земля была старой и терпеливой. Он почувствовал, что само время лежит похороненным где-то здесь, под этими на мили расходящимися;в разные стороны подземными сводами.

Человек, который нес нейроискатель, поднял взгляд от прибора.

— Пока ни малейших признаков, — сказал он… Невольно он говорил приглушенным голосом, как если бы безмолвие давило на него тяжким грузом. — Как глубоко мы спустились? Длинные проходы и так много ответвлений… Даже если он здесь, мы можем никогда его не найти.

Лангли продолжал идти. Другого не оставалось. Он не думал, что Сарис заберется под землю глубже, чем это было необходимо. Нельзя сказать, что холатане страдали клаустрофобией, но это были создания, жизнь которых протекала на просторах, под открытым небом. Оставаться долго взаперти противоречило их инстинктам. Инопланетянин должен прятаться в месте, которое легко оборонять и где имеется по меньшей мере пара запасных выходов. Скажем, в небольшой пещере с двумя-тремя выходами, ведущими на поверхность. Но таких пещер здесь насчитывалось сотни, а никакой карты туннелей у преследователей не было.

Где-то им помогала логика. Сарис тоже не имел карты пещер. Как и они, он должен был проникнуть сюда через главный вход потому, что других путей просто не знал. Дальше ему следовало высмотреть себе помещение для жилья с источником воды и несколькими выходами. Лангли обернулся к человеку с поисковыми приборами.

— Нет ли тут где-нибудь поблизости озера или подземной реки? — спросил он.

— Да… вода вон в том направлении. Попробуем поискать там?

— Угу. — Лангли на ощупь двинулся к ближайшему туннелю и вскоре стукнулся коленом о каменный порог. Дальше проход быстро сужался, пока не пришлось уже ползти.

— Возможно, мы на правильном пути, — сказал он. С разных сторон отозвалось эхо. — Сарис может запросто здесь проскользнуть, ему ничего не стоит при желании передвигаться на четырех конечностях, а вот человеку здесь пробраться сложно.

— Подождите… вот, возьмите искатель, капитан, — сказал кто-то сзади. — Кажется, я что-то поймал, но все эти люди, что впереди меня, создают слишком большие помехи.

: Лангли извернулся и подхватил футляр с прибором. Он натравил его вперед, скосив глаза на светящуюся зеленым шкалу. Устройство было чувствительным к распространяющимся на небольшое расстояние сигналам, которые излучала нервная система, и… да, стрелка дрожала сильнее, чем должна бы!

Возбужденный, он пополз дальше, влажная неровная стена царапала спину. Одинокий луч фонарика белым лезвием рассекал кромешную тьму. Дыхание с громким хрипом вырывалось изо рта.

Неожиданно он достиг конца лаза и чуть было не свалился через край. Туннель, должно быть, обрывался на высоте нескольких футов — или ярдов — выше пола пещеры.

— Сарис! — позвал он. Издалека отозвалось эхо, пещера, видно, была большой. — Сарис Хронна! Ты здесь?

В сторону Лангли ударил выстрел из бластера. Он увидел ослепительную вспышку, лицо опалило жаром, а в глазах еще минуту плясали зайчики. Он выключил фонарик и спрыгнул вниз, от души надеясь, что до земли не так далеко. Он зацепился обо что-то ногой, зубы лязгнули от сокрушительного удара, и он оказался на невидимом полу.

Еще один бластерный луч полыхнул в сторону входа в туннель. Лангли почувствовал, как по ноге стекает липкая теплая кровь. Холатанин отлично знал, где находится отверстие, и мог просто поджарить людей выстрелами, которые рикошетировали от стенок прохода.

— Сарис! Это я, Эдвард Лангли, я твой друг!

— Друг… друг… друг… друг, — передразнило его эхо, отплясывая в бездонной тьме. Неподалеку о чем-то возмущенно бормотал холодный голос подземного ручья. Сошел ли беглец с ума от страха и одиночества или, поразмыслив, решил безжалостно убивать любого, кто здесь окажется, в обоих случаях Лангли понимал, с ним будет покончено. Жар энерголуча или неожиданное прикосновение сжимающихся на горле клыков станут его последними ощущениями в этой жизни. Нужно попробовать. Лангли распластался на каменном полу.

— Сарис! Я пришел, чтобы вызволить тебя отсюда! Я пришел, чтобы забрать тебя домой!

Из темноты пророкотал голос. Раскатистое эхо не позволило определить, откуда он исходит.

— Правда? Чего ты хочешь?

— Я договорился!.. Ты сможешь вернуться обратно на Холат!.. — Лангли выкрикивал слова по-английски. Это был единственный язык, которым владели оба; хсшатанская речь слишком отличалась от человеческой, и космонавт выучил лишь несколько фраз. — Мы — твои друзья, единственные друзья, которые у тебя есть.

— Вот как…

Лангли не смог различить никаких эмоций в интонациях Сариса. Ему казалось, что он буквально физически ощущает, как массивное тело существа крадется во тьме на полусогнутых лапах.

— Пожалуйста, опиши с-сложившуюся с-ситуацию с-с чес-стнос-стью.

Лангли в двух словах рассказал о том, что произошло. Камень под его животом был холодным и гладким. Он начал чихать, шмыгать носом и вспомнил старое определение: настоящее приключение — ситуация, когда кто-то другой попадает в передрягу за тысячу миль от того места, где находишься ты сам.

— Это единственный шанс для всех нас, — закончил он. — Если ты не согласишься, то останешься здесь до тех пор, пока тебя отсюда не выковыряют или пока ты не умрешь сам.

— Тебе я вер-рю, я знаю тебя, — прозвучало после некоторого молчания. — А не могут ли те, кто с-с тобой, с-случайно тебя обманывать?

— Я… что? Ах, ты подразумеваешь, что Сообщество, возможно, и из меня делает дурака? Да, т^кое возможно. Но я так не думаю.

— Я не желаю, чтобы меня р-разрезали на кус-сочки, — заявил беглец.

— Тебя не разрежут. Они хотят тебя исследовать, чтобы узнать, как ты делаешь то, что ты делаешь. Ты говорил, что ваши мыслители там, у вас дома, отлично знают, как все это происходит.

— Да. Ис-с общей анатомии моего мозга узнать ничего нельзя. Думаю, что машину, которую твои… др-рузья… хотят, можно пос-стр-роить пр-рос-сто. — Сарис замялся. — Очень хор-рошо, я должен попр-робовать независ-симо ни от чего. Пус-сть будет так. Можете вс-се войти.

Когда лучи света выхватили его фигуру, Сарис стоял, гордо распрямившись, с присущим его расе чувством собственного достоинства в окружении коробок с припасами, которые были его единственным источником питания. Он взял в свои ладони руки Лангли и ткнулся носом в щеку человека.

— Хор-рошо видеть я тебя с-снова, — сказал он.

— Прости… прости меня за то, что случилось, — ответил Дангли. — Я не знал…

— Не надо. Вс-селенная полна неожиданнос-стей. С-смогу ли я с-снова попас-сть домой, не играет р-роли.

Космонавты восприняли Сариса Хронну почти обыденно, они привыкли к встречам с внеземными существами. После того как Лангли забинтовали рану от ушиба, все вернулись обратно. Как только они оказались на борту, Валти поднял корабль, а затем стал совещаться с капитаном и его пассажиром.

— Испытываете ли вы в чем-нибудь потребность? — спросил он Сариса через американца.

— Да. Два витамина, котор-рых, судя по всему, не хватает на Земле. — Холатанин начертил схемы на листочке бумаги. — Это с-структурные фор-рмулы в с-символике Лангли.

Космонавт перерисовал их на современный лад, и Валти кивнул головой.

— Их будет нетрудно синтезировать. У меня в убежище есть молекулярный синтезатор. — Он потеребил свою бородку. — Сначала мы должны направиться туда, чтобы приготовиться к отбытию. У меня на тайной орбите есть крейсер, способный развить скорость света. Вас доставят на борт и отошлют на базу в системе 61 Лебедя. Это далеко за пределами сфер влияния Сола и Центавра. Там можно не спеша изучить ваши способности, а вы, капитан Лангли, получите свое вознаграждение.

И тут заговорил Сарис Хронна. Он поставил собственные условия, сказав, что согласен сотрудничать, если после этого его вернут на Холат в сопровождении команды инженеров и с соответствующей техникой. Его мир лежал слишком далеко, чтобы звезды этого региона могли ему угрожать напрямую, но вот случайная группа странствующих конкистадоров объявиться там могла, и от бомбардировок из космоса Холат не защищен. Этот пробел должен быть восполнен. Вооруженные спутники-роботы не остановят полностью экипированный флот вторжения — да и ничто не сможет его остановить, кроме, возможно, другого флота, — но они способны рассеять небольшие группы мародеров, а это единственное, чего действительно стоит опасаться Холату.

— Капитан, — поморщился Валти, — он понимает, во что обойдется столь дальнее путешествие? Он знает, сколько будет стоить монтаж таких станций? У него есть хоть капля сострадания к старому бедному человеку, который должен будет встать перед фактом, что баланс в его бухгалтерских книгах не сходится?

— Боюсь, что нет, — ответил ему Лангли с ухмылкой. — А… какие ему нужны гарантии, что мы выполним свою часть подобного соглашения?

— Он будет осуществлять контроль над разработкой нуллификатора — ну, этого прибора.

— Вы не сможете его создать без практического опыта и теоретических знаний Сариса, так что эту часть он предусмотрел. Когда он увидит, что проект близок к завершению, вы передадите ему готовые к старту корабли. Он хочет, чтобы на корабле, где полетит он сам, под его контролем заложили бомбу. До тех пор пока не будет сделано все, что требуется для Холата, на его борту будут оставаться женщины и дети. При малейших признаках вероломства он взорвет все к чертовой матери.

— Батюшки святы! — Валти страдальчески покачал головой. — Это же какой у него, сказал бы я, подозрительный и скверный характер. Думаю, достаточно разок посмотреть на мое честное лицо, чтобы… Ладно-ладно, пусть будет так. Но меня охватывает дрожь при мысли о том, какие расходы потерпит наша казна.

— Да за пару тысячелетий вы сможете окупить любые расходы. Забудьте о них. А сейчас, — куда мы направляемся в первую очередь?

— Мы содержим небольшое убежище в Гималаях: никаких излишеств — у нас непритязательные вкусы, — зато спрятано оно надежно. Я должен передать донесение своему начальству на Земле, получить их добро по поводу своего плана и приготовить документы для администрации на Лебеде. Это займет совсем немного времени.

Лангли отправился в корабельный лазарет. На его ноге зияла скверная глубокая рана, но лечение теперь превратилось в обычную рутину: зажим, удерживающий края тканей вместе, и укол искусственных энзимов, чтобы стимулировать регенерацию. Самые серьезные хирургические повреждения устранялись почти полностью и безболезненно в течение нескольких часов.

Он упомянул об этом, когда они с Валти сидели за ужином. Чтобы избежать возможного обнаружения перед тем, как вернуться на Землю, корабль двигался через космос по вытянутому эллипсу.

— У меня слегка расплывчатые представления о достигнутом цивилизацией прогрессе, — признался он. — Со стороны создается впечатление, что человеческий организм не претерпел никаких эволюционных усовершенствований; а потом я вижу, насколько вы продвинулись в медицине, и начинаю прикидывать, как огромны, должно быть, изменения к лучшему в результате нововведений в области техники, сельского хозяйства. Возможно, я просто нетерпелив; возможно, если человеку дать еще несколько тысячелетий, он сделает что-нибудь и с собой, поменяет собственный разум с животного на по-настоящему человеческий.

Валти шумно прихлебнул пиво.

— Не моту разделить ваш оптимизм, мой друг, — ответил торговец. — Я родился более шестисот лет назад, помотавшись во времени и пространстве, я насмотрелся на ход истории самых разных народов, и мне кажется, что любая цивилизация — межзвездная или планетарная — подчиняется закону отмирания. Какими бы умными мы ни стали, мы никогда не создадим и не вырастим что-то из ничего, никогда не сделаем так, чтобы тепло само по себе передавалось от более холодного тела к более теплому. Существуют ограничения, установленные законами природы. Чем больше становятся здания и корабли, тем больше места занимают в них коридоры, и, наконец, наступает предел. Нельзя сделать человека бессмертным: даже если бы биохимия и позволила это осуществить, все равно в черепной коробке столько места и столько нервных клеток, что количество информации, которую туда можно поместить, достаточно ограниченно. Тогда почему же должна существовать бессмертная цивилизация, охватывающая всю Вселенную?

— И поэтому всегда будет место взлетам, распаду и падениям — всегда будут войны и страдания?

— Либо это, либо что-то продетого, к чему стремится «Технон», — смерть под личиной механический пародии на жизнь. Мне думается, вы смотрите на все под неверным углом. Не являются ли сами эта изменения, это мучительное падание навстречу роковому концу собственно жизнью? В космосе существуют взаимосвязи, которые важнее любой планеты, любой отдельно взятой расы. Я думаю, жизнь возникла из-за того, что Вселенная в ней нуждается, точно так же, как она просто нуждается в тех свойствах, которые заставляют испытывать боль живое существо. Нет…. я не верю в Отца-спасителя. Органическая жизнь является единственным носителем сознания. И тем не менее неживая Вселенная породила жизнь во всем ее многообразии, ибо это был необходимый шанс в эволюции от огромного газового облака до звенящей пустоты вакуума. — Валет вытер нос и хихикнул. — Прошу прощения. На старости лет я стал слишком многословен. Но если бы вы всю свою жизнь провели в путешествиях на световые годы, то убедились бы в существовании там кое-чего такого, что невозможно втиснуть в рамки простой физической теории. Думаю, что Сообщество будет жить и дальше благодаря своей разбросанности во времени и пространстве. Но только оно одно, да и то не бесконечно.

Он встал из-за стола:

— Извините. Мы скоро приземлимся.

Лангли нашел Марин в салоне в центральной части корабля. Он присел рядом и взял ее за руку.

— Теперь уже скоро, — сказал он. — Я думаю, мы поступили правильно, забрав Сариса оттуда, где его способности привели бы только к разрушениям. Для Сола так тоже будет лучше. Ну а теперь мы идем собственной дорогой.

— Да. — Она смотрела на него. Лицо ее побелело и выражало напряжение.

— Что случилось? — обеспокоенно спросил Лангли. — Ты себя неважно чувствуешь?

— Я… я не знаю, Эдви. Все кажется таким странным, будто происходит во сне. — Она уставилась перед собой туманным взглядом. — Это не сон? Может быть, я просто где-то сплю, а…

— Нет. Какие сложности? Ты не могла бы мне рассказать?

Она покачала головой:

— Такое ощущение, словно в моей голове есть кто-то еще, сидит и ждет. Это появилось так неожиданно. Наверно, я перенапряглась. Со мной все будет в порядке.

Лангли нахмурился. Его снедала тревога. Если она заболеет…

Но почему для него это так важно? Влюбился? Это было совсем не сложно. Марин была смелой, умной, обладала чувством юмора, даже если не принимать во внимание взгляды, которыми она его одаривала. Он вполне мог себе представить, как они проведут жизнь в мире и согласии.

Пегги, Джим, Боб… Нет, не хватало, чтобы еще и она? Только не это!

Последовал легкий неприятный толчок, и гул двигателей стих. В дверь просунулась усатая морда Сариса Хронны.

— Нас-с прис-семлили, — сообщил он. — Выходите.

Корабль лежал, будто в люльке, в ярко освещенной пещере.

За ним виднелись бетонные ворота, должно быть, выходящие на склон горы. Это были высокогорные дикие места, здесь, на «Крыше мира», возможно, еще сохранились снежные поля и ледники. Холодные, ветреные, пустынные — места, где человек мог скрываться годами.

— У нас здесь есть чем обороняться? — спросил Лангли у Валти, пока они огибали корпус космолета.

— Нет. С какой стати? Лишний металл, который только поможет обнаружить объект сверху. По сути дела, здесь все, что только можно, сделано из пластика и камня. Я — мирный человек, капитан. Я больше полагаюсь на извилины собственного мозга, чем на оружие. Вот уже пять десятков лет никто не подозревает о существовании этой берлоги.

Они вошли в зал, где имелось несколько дверей. Лангли заметил что-то вроде радиорубки, используемой, видимо, только в экстренных случаях. Люди Валти разбрелись по своим помещениям. Говорили они мало. Лангли показалось, что они помрачнели после того, как лениво перебросились между собой парой слов, но в целом они выглядели вполне спокойными. Да и почему бы нет? Теперь они были в безопасности. Вылазка завершилась.

Марин дернулась, и ее глаза расширились.

— В чем дело? — хрипло спросил Лангли надтреснутым голосом.

— Я… я не знаю. — Она едва сдерживала слезы. — Такое странное чувство…

Лангли увидел, как глаза девушки закатились, а сама она двигалась словно сомнамбула.

— Валти! Что с ней?

— Боюсь, что не знаю, капитан. Возможно, всего лишь реакция на события. Время испытаний для личности, не привыкшей к конфликтам и неопределенности. Давайте уложим ее в постель, а я пришлю корабельного врача, чтобы он на нее глянул.

Врач-офицер пришел в замешательство.

— Психиатрия — вне моей компетенции, — объяснил он. — У персонала Сообщества редко возникают проблемы с головой, поэтому среди нас нет хороших психиатров. Я дал ей успокоительное. Если завтра ей не станет лучше, можно вызвать специалиста. — Доктор грустно улыбнулся. — Слишком много знаний. Чертовски много знаний. Просто невозможно удержать все в одной голове. Я могу исправить сломанную кость или вылечитьзаразную болезнь, но когда что-то не в порядке с мозгом, все, что я могу сделать, так это пробормотать несколько полузабытых профессиональных терминов.

Победа ускользала от Лангли буквально между пальцами.

— Пойдемте, капитан, — позвал Валти, — давайте займемся витаминами для Сариса Хронны, а после этого вы, возможно, и сами примете снотворное. Через двадцать четыре часа вы будете за пределами Солнечной системы. Подумайте об этом.

Они работали в лаборатории, когда Сарис вдруг замер.

— Она вс-стает, — сказал он. — Она ходит р-рядом, и ее р-разум чувс-ствует очень с-странно.

Лангли выбежал в коридор. Марин стояла, глядя на него, ее глаза постепенно прояснялись.

— Где я? — тихо спросила она.

— Пойдем, — ответил он. — Я уложу тебя снова в постель.

— Я чувствую себя лучше, — обратилась она к Лангли. — У меня в голове что-то сжалось, все потемнело, а теперь я стою здесь, но я снова чувствую себя самой собой.

Стакан с лекарством стоял нетронутым рядом с кроватью.

— Выпей вот это, — сказал Лангли. Улыбнувшись в ответ, она подчинилась ему и заснула. Он переборол огромное желание поцеловать ее.

Вернувшись, он застал Сариса в тот момент, когда холатанин прятал пузырек с таблетками в мешочек, который висел у него на шее. Валти отправился заниматься своими бумагами, и они остались вдвоем, наедине с аппаратурой.

— Я чувс-ствовал, как ее р-разум очищалс-ся, пр-рямо когда я… с-слушал, — сказал Сарис. — У вашей р-расы час-сто такой недос-статок?

— Сколько угодно, — ответил Лангли. — Шарики заходят за ролики. Боюсь, что нас спроектировали не так тщательно, как ваш народ.

— Вы можете с-стать такими. Мы убиваем с-слабых молодыми.

— Моя раса время от времени занималась подобными вещами, но обычай надолго не приживался. Похоже, что-то в нашей натуре не позволяет нам этого делать.

— И в то же вр-ремя вы с-способны уничтожить целый мир-р р-ради с-собс-ственных амбиций. Мне никогда не с-смочь вас-с понять.

Сомневаюсь, что мы сами когда-нибудь себя поймем. — Лангли в раздумье потер шею. — Может, так происходит из-за того что мы не телепаты, что каждый из нас изолирован от остальных, каждый индивидуум развивается своим собственным путем? Ваш народ сопереживает на уровне эмоций; фримане, я читал, обмениваются мыслями напрямую. В подобных случаях индивидуум по-своему подконтролен всей расе. А вот у людей каждый всегда одинок, нам приходится искать собственные разделенные между собой пути, и мы вырастаем далекими друг от друга.

— Так может ес-сть. Я пор-ражен от того, что узнал, как вы р-разбр-рос-саны. Иногда я думаю, что ваш нар-род ес-сть гор-ре и надежда Вс-селенной.

Лангли зевнул. Теперь, когда действие стимулирующих лекарств кончилось, он буквально валился от усталости.

— Ну и черт с ним. Для меня самое важное, хоть ненадолго, придавить подушку.

Через несколько часов его разбудил грохот взрыва. А когда он присел, то услышал стрельбу бластеров.

Глава 14

Еще один взрыв сотряс стены и отдался у Лангли в теле. Кто-то орал, еще кто-то изрыгал проклятия, был слышен топот бегущих по коридору ног. Пока он натягивал одежду и доставал собственный бластер, к горлу подкатила тошнота. Где-то они промахнулись, каким-то образом восставших пешек разбили, а игра продолжалась дальше.

Он прижался к архаичной, с обычными ручками двери своей комнаты и приоткрыл ее. Пахнуло горелым мясом. Два одетых в серое тела растянулись в проходе, но сражение проносилось уже дальше. Лангли скользнул в коридор.

Впереди и выше раздался шум со стороны зала для собраний. Он побежал в том направлении с отчасти бессмысленным намерением напасть на атакующих с тыла. Холодный ветер разгонял дым, и Лангли сделал несколько вдохов подряд. Краешком сознания он сообразил, что взорваны входные ворота и внутрь помещения врывается разреженный горный воздух.

Теперь — двери! Стиснув триггер бластера, он выстрелил в дверной проем. Отдачи не было, но луч прошипел вдалеке от спины, в которую он метил. Он не знал, как целиться из современного оружия, как перехитрить современного человека, как вообще что-либо делается в этом мире. Понимание правил, по которым здесь играют, пришло в тот момент, когда рядом кто-то, крутанувшись на пятке, второй ногой профессионально ударил Лангли по руке. Выбитый из нее бластер клацнул об пол, и космонавт уставился в дула дюжины нацеленных на него в упор стволов.

Команда Валти собралась вокруг Сариса Хронны. Они стояли нахмурившись, с поднятыми над головой руками. Не сумев выдержать натиск штурмующих, теперь они сдавались.

Холатанин припал на все лапы, желтые глаза его злобно сверкали.

Браннох ду Кромбар издал гомерический хохот.

— А вот и вы! — выкрикнул он. — Поздравляю, капитан Лангли!

Торианин возвышался над тесно сгрудившейся полусотней своих людей. Иссеченное шрамами лицо источало буйную радость.

Заходите, капитан, повеселимся вместе.

Сарис!.. — простонал американец.

— Пожалуй, — Браннох локтями проложил себе путь к Лангли, — вы не можете отказать мне кое в каком интеллекте. Несколько дней назад я изготовил для половины своих людей чисто механическое оружие — ударный капсюль из гремучей ртути вызывает химическую реакцию взрыва, — из него чертовски трудно попасть туда, куда надо, но в закрытом помещении мы можем вас буквально нашпиговать свинцом, а ваш друг будет бессилен остановить нас.

— Понятно. — Лангли почувствовал, что внутренне готов сдаться, он начинал терять всякую надежду. — Но как вы нас отыскали?

В зал вошла Марин. Встав у дверного прохода, она смотрела на них с застывшим словно маска выражением лица, выражением рабыни.

Браннох ткнул пальцем в ее сторону.

— Конечно, через девчонку, — объяснил он. — Она нам все рассказала.

Ее человеческое самообладание мгновенно улетучилось.

— Нет! — в отчаянии вскрикнула она. — Я никогда…

— Не сознательно, дорогуша, — прервал ее Браннох. — Но во время последней хирургической операции кодирующая машина вложила в тебя постгипнотическую команду. Очень мощную — приказ, который не в твоих силах нарушить. Как только Сариса нашли, ты должна была уведомить меня об обстоятельствах при первой же возможности. Что, я вижу, ты и сделала.

Марин смотрела на него с немым ужасом. Голова Лангли раскалывалась от грохота.

Как бы издалека он различал рокот центаврийца:

— Капитан, это вы тоже должны знать. Это я захватил ваших друзей. Они не смогли мне ничего поведать и вопреки моему желанию… скончались. Мне очень жаль.

Лангли отвернулся от него, Марин расплакалась.

Валти прочистил горло.

— Отличный маневр, милорд. Отлично исполненный. Но тут такое дело — среди моих людей есть потери. Боюсь, Сообщество не может допустить подобного. Вы должны возместить причиненный ущерб.

— Включая, вне всякого сомнения, Сариса Хронну? — Браннох угрожающе усмехнулся.

— Конечно. И репарации за смертоубийства согласно тарифам, установленным в Договоре. В противном случае Сообщество будет вынуждено применить к вашей системе санкции.

— Прекратите торговлю? — фыркнул Браннох. — Мы обойдемся и без ваших грузов. И только попробуйте применить вооруженные силы!

— О нет, милорд, — мягко возразил Валти. — Мы гуманные люди. Но наша доля в экономической жизни каждой планеты, где есть наша контора, действительно велика. Инвестиции, местные компании, которыми мы владеем… в случае необходимости мы можем привести вашу экономику в весьма плачевное состояние. Она не столь крепка, как экономика Солнечной системы, вы же понимаете. Сомневаюсь, что ваши люди будут рады… ну, скажем… обвальной инфляции, когда мы выбросим на рынок несколько тонн празеодима — вашей валюты, за чем последует депрессия и безработица — несколько ключевых корпораций отойдут от дел.

— Я понял, — сказал Браннох непоколебимо. — Я не хотел применять к вам насилие в большей степени, чем это было необходимо, но вы меня к этому вынуждаете. Что, если весь ваш здешний персонал исчезнет без следа? Надо бы это обмозговать. Мне будет не хватать вас как партнера по играм.

— Я уже отправил донесения своему начальству, милорд, и лишь ожидал последних указаний. Им известно, где я нахожусь.

— Но известно ли им, кто на вас напал? Можно устроить так, что обвинение падет на Чантавара. Да. Отличная идея.

Браннох снова повернулся к Лангли. Он был вынужден сильно сжать плечо космонавта, чтобы привлечь его внимание.

— Взгляните сюда, — попросил центавриец, — этот ваш зверюга знает какой-нибудь современный язык?

— Нет, — ответил Лангли, — и если вы думаете, что я собираюсь стать вашим переводчиком, поищите кого-нибудь другого.

Массивные черты лица болезненно скривились.

— Капитан, мне хотелось бы, чтобы вы перестали считать меня извергом. Я выполняю свой долг. Я не держу на вас никакой обиды за то, что вы пытались от меня улизнуть, — если вы согласитесь сотрудничать, мои предложения останутся в силе. Если нет, я буду вынужден вас казнить, и вы ничего не выиграете. В любом случае мы обучим Сариса языку и заставим его работать. Все, что вы можете, так это лишь слегка нас задержать. — Он сделал паузу. — Однако предупреждаю. Если вы попытаетесь саботировать проект, когда работы уже начнутся, наказание будет жестоким.

— Тогда вперед, — сказал Лангли. Ему было все равно, теперь уже все равно. — Что вы хотите ему сказать?

— Мы хотим забрать его на Тор, где он поможет нам построить нейтрализатор. Если в его работе что-либо будет не так, сам он умрет, а его планету разбомбят корабли-автоматы. Пусть им придется лететь тысячу лет, но они будут посланы. С другой стороны, если он нам поможет, то его отправят домой. — Браннох пожал плечами. — Какая ему разница, кто из нас победит? Ведь мы все принадлежим к другой расе.

Лангли почти слово в слово перевел на английский слова Бранноха.

С минуту Сарис постоял молча, а затем спросил:

— В тебе ес-сть печаль, мой др-руг?

— Да, — ответил Лангли. — Похоже на то. Что ты собираешься делать?

Холатанин выглядел задумчивым.

— Тр-рудно с-сказать. У меня мало выбор-ров с-сейчас. Хотя из того, что я знаю о с-сегодняшней Вс-селенной, это не ес-сть с-самое лучшее — помогать С-солу или Ц-центавру.

— Браннох по-своему прав, — сказал Лангли. — Мы совсем иная раса. И если не учитывать чуть более выгрдное предложение Сообщества, наши дела вашего народа не касаются.

— Но они кас-саются. Непр-равильность в жизни, в каком бы мес-сте кос-смоса она ни была, — это непр-равильность! Ес-сть, напр-ример, шанс-с, что кто-то однажды найдет с- спос-соб пер-редвигаться быс-стрее с-света. Тогда одна р-раса на непр-равильном пути ес-сть общая угр-роза. В том чис-сле и для с-себя, ибо др-ругие с-сердитые планеты могут объединиться, чтобы уничтожить ее.

Ладно… можем ли мы сейчас кроме попытки покончить жизнь самоубийством в порыве благородного, но бесполезного героизма предпринять что-либо еще?

— Нет. Я не вижу никакого выхода. Это не значит, что он не с-сущес-ствует. С-сейчас-с лучше вс-сего идти туда, куда подс-сказывает чутье, а по дор-роге вынюхивать новую тр-ропу.

Лангли безразлично кивнул. Он слишком устал от всех этих гнусностей, и ему стало все равно. Ну и пусть победят центаврийцы. Остальные не лучше.

— О'кей, Браннох, — сказал он. — Мы сыграем за вашу команду.

— Великолепно! — Гигант чуть ли не трясся от переполнявших его чувств.

— Вы, конечно, сознаете, — вмешался Валти, — что это означает войну?

— А что же еще? — искренне удивился Браннох.

— Войну, которая, будь то с нейтрализатором или без, может привести к краху обе цивилизации. Как вам понравится картина, если, скажем, обитатели Проциона прилетают осваивать радиоактивные руины Тора?

— Вся наша жизнь — игра, — ответил Браннох. — Но если вы не зальете свинец в кости и не подтасуете свои карты, — а я преотлично знаю, что вы тут тоже грешны, — тогда только и остается, что смотреть на картинки. До сих пор существовало редкостное равновесие сил. Теперь у нас будет нейтрализатор. Если его использовать с умом, чаша весов может отклониться очень сильно. Оружие отнюдь не абсолютное, но зато какие перспективы!

Он закинул назад голову в беззвучном хохоте.

— Ну хорошо, — сказал он отсмеявшись. — У меня тут, в Африке, есть небольшая берлога. Для начала мы отправимся туда и уладим кое-какие дела. Помимо всего прочего, соорудим прелестную синтетическую куклу — тело Сариса, которая кое в чем убедит Чантавара, когда он ее найдет. Я не могу прямо сразу покинуть Землю, иначе он заподозрит слишком многое. Я должен высунуться ровно настолько, чтобы меня объявили персоной нон грата и с позором выдворили с Земли… чтобы вернуться с флотом за спиной!

Лангли обнаружил, что его куда-то оттеснили по склону горы, под ногами поскрипывал снег, а темный небосвод был усеян звездами. Изо рта вырывался парок, воздух был холодным и разреженным, и его зазнобило. Сбоку, как бы в поисках тепла, прижалась Марин, но Лангли сделал шаг в сторону.

Инструмент!

Нет… нет, не надо, он к ней несправедлив… или? В момент предательства у нее ситуация была гораздо хуже, чем у человека, которому между лопаток приставили пистолет. Но пока смотреть на нее честным взглядом он еще не мог.

Космолет завис прямо над землей. Лангли поднялся вдоль пандуса, в салоне отыскал себе кресло и постарался ни о чем не думать. Марин бросила в его сторону полный боли взгляд и села в стороне. Пара вооруженных охранников — невозмутимые блондины, должно быть, коренные ториане — расположились у дверей. Сариса увели куда-то еще. Холатанин не был совсем беспомощным, но в данной ситуации единственное, что он мог предпринять, так это покончить жизнь самоубийством, устроив крушение корабля. И было похоже, что Браннох не прочь испытать судьбу.

Горы остались позади, за кормой, ненадолго возник свистящий звук рассекаемого воздуха, и вот они уже за пределами атмосферы — огибают планету в сторону Центральной Африки.

Лангли размышлял по поводу того, что же выпадет на его долю в оставшейся жизни. Возможно, Браннох и определит его на какую-то планету земного типа — как обещал, — но она все равно будет в пределах досягаемости и Солнечной, и Центаврийской систем. Вероятность завоевания всегда будет довлеть над этим миром, а это не совсем то, о чем ему мечталось. Ладно…

Сам он войны не увидит, но в течение всей оставшейся жизни ему будут сниться кошмары, в которых разверзшиеся небеса сжигают, сдирают кожу и спекают с землей миллиарды человеческих существ. Ну а с другой стороны, что он мог еще сделать? Он старался, не получилось… неужели не достаточно?

«Нет», — отозвался внутри голос предка из Новой Англии.

«Но я не просил о подобном бремени».

«Ни один человек не просит о том, чтобы его родили, но бремя жизни приходится нести каждому».

«Я же тебе говорю, я пытался!»

«До конца ли? Ты всегда будешь мучиться этим вопросом».

«Что я могу?»

«Если можешь — не сдавайся».

Время шло своим чередом. И с каждой минутой ближе к смерти, утомленно думал Лангли. Африка сейчас была на дневной стороне, но, несмотря ни на что, корабль Бранноха пошел вниз. Лангли еще подумал, что сверху должно быть прикрытие: ложные радиоопознавательные знаки для патрульных флаеров или что-то в этом роде. На обзорном экране показалась широкая река, скорее всего Конго. Ровные плантации простирались правильными квадратами от горизонта до горизонта, то там, то здесь были видны города средних размеров. Ни на что не обращая внимания, корабль прошел на бреющем полете до скопления куполообразных зданий.

— Ага! — воскликнул Валти. — Контора управления плантациями. Абсолютно правдоподобно, ну, тут я и не сомневался. Зато под землей, хм-м-м…

Кусок пыльной земли открыл металлические губы, и корабль опустился в ангар. Лангли вышел вслед за остальными и проследовал через анфиладу комнат. В конце пути открылся большой зал, наполненный оргтехникой для офиса, а в углу стояла цистерна.

При виде ее в глазах у капитана зажегся легкий интерес. Штуковина была весьма внушительной — стальной короб двадцать на пятьдесят футов — плюс вспомогательные устройства: емкости для газа, насосы, двигатели, измерители. Все это подвешено на антигравитационной индивидуальной подушке, а показания приборов о давлении внутри и снаружи… Да, лихо! Так, лихие штучки… силовые поля, или просто современная металлургия? Само по себе устройство огромное, по всей видимости, самодвижущееся… и как будто живет само по себе.

Браннох, опередив сопровождающих, весело взмахнул рукой в сторону сооружения. Триумф поверг его в почти мальчишеское самодовольство.

— Эй вы, Фримки, вот мы и здесь! — проорал он. — Полна коробочка! Мы взяли их всех!

Глава 15

— Да, — ответил ровный, бесстрастный механический голос. — А теперь — вы уверены, что нам не рсставили никаких ловушек, что вас не выследили, что все в порядке?

— Конечно! — Веселье Бранноха сразу же исчезло, как по мановению волшебной палочки, и он замкнулся. — Если только никто не видел, как вы прилетели сюда на своей цистерне.

— Никто не видел. Но по прибытии мы провели инспекцию. Небрежность управляющего плантациями — а значит, ваша — просто вопиюща. На прошлой неделе он купил двух новых полевых работников и пренебрег их кодированием против того, чтобы они что-либо запомнили о нас и нашей деятельности.

— Ох, ладно вам, это рабы для плантаций! Да они никогда не увидят поместье.

— Вероятность мала, но она существует, и от нее можно и нужно защититься. Ошибка была исправлена, но вы прикажете подвергнуть управляющего пятиминутному нейрошоку.

— Послушайте-ка… — оскалился Браннох. — Мьюджейра состоит на моем содержании вот уже пять лет и служит мне верой и правдой. Достаточно будет выговора. Я не должен…

— Вы должны.

Еще мгновение здоровяк постоял ощетинившись, как перед врагом. Затем как будто что-то внутри его сломалось, он пожал плечами и улыбнулся с оттенком горечи:

— Очень хорошо. Как скажете. Нечего делать из мухи слона — у нас и без того дел хватает.

Лангли почувствовал, что его сознание вновь пробудилось. Но он по-прежнему ощущал опустошенность, в нем не было никаких чувств, зато он мог думать, и мысли его были не из приятных. Валти намекал на положение вещей. Эти вымогатели в их пышном мусорном баке не просто маленькие помощники Бранноха. Вот кто настоящий босс. Тихой сапой, по-своему они здесь правят бал.

Но что они хотят отсюда извлечь? Почему их это волнует? Что они могут приобрести, заварив кашу войны? Ториане смогут использовать большее количество земли, но планеты земного типа бесполезны для тех, кто дышит водородом.

— Встань поближе, пришелец, — произнес механический голос. — Дай нам разглядеть тебя получше.

Под дулами ружей Сарис скользнул вперед. Его поджарое рыжеватое тело распласталось низко над полом и было неподвижным — за исключением нетерпеливо гуляющего кончика хвоста. Сарис наблюдал за цистерной холодным взглядом.

— Да, — сказали фримане после долгого молчания. — Да, в нем что-то есть… Мы никогда раньше не ощущали подобные жизненные потоки ни в одной из сотни известных рас. Он вполне может быть опасен.

— Он будет полезен, — возразил Браннох.

— Если его эффект можно воспроизвести с помощью механизма, милорд, — вмешался Валти самым масленым голосом. — Вы так уверены, что это возможно? Не может ли так случиться, что только живая нервная система его типа способна генерировать… или управлять этим полем? А ведь управлять сложнее всего, вы же знаете. Возможно, потребуется что-то такое же сложное, как и настоящий мозг, но ни одна из известных наук до сих пор не воспроизвела его искусственно.

— Тут следует проверить, — проворчал Браннох. — Это дело ученых.

— А если ваши ученые потерпят неудачу? Вам случайно не приходило такое в голову? Тогда вы ускорили начало войны, не имея преимущества, на которое надеялись. Силы Солнечной системы больше и лучше организованы, чем ваши, милорд. Они могут одержать абсолютную победу.

Лангли невольно восхитился твердостью Бранноха перед лицом проблемы, которая до этого для него не существовала. Торианин постоял некоторое время, глядя себе под ноги и то сцепляя, то разъединяя пальцы.

— Не знаю, — наконец произнес он спокойно. — Сам я не ученый. Как с этим делом, Фримка? Считаешь ли ты, что это выполнимо?

— Мы рассмотрели вероятность того, что задача окажется невыполнимой, — ответила цистерна. — Такая вероятность существует.

— Что ж… тогда, может быть, лучше всего его дезинтегрировать? Мы можем заиграться — я не в силах дурачить Чантавара слишком долго. Возможно, стоит переждать, позаниматься производством обычного оружия еще несколько лет…

— Нет, — ответили чудовища. — Были взвешены все факторы. С нейтрализатором или без такового, но оптимальная дата для начала войны наступит очень скоро.

— Вы уверены?

— Не задавайте лишних вопросов. Вы потеряли бы недели, пытаясь разобраться в деталях проведенного нами анализа. Действуйте, как планировали.

— Что ж… хорошо!

Как только решение для него было принято, Браннох развил бурную деятельность, отчасти, похоже, для того, чтобы убежать от неприятных мыслей. Он прорычал приказы, и пленников сопроводили в блок с камерами. Лангли мельком взглянул на проходящую мимо Марин, после чего их с Сарисом впихнули в маленькую комнату. Позади с лязгом захлопнулась решетчатая дверь, и два торианина с оружием наготове заняли пост снаружи.

Маленькая комната без окон была почти пустой — сантехника, пара коек и ничего больше. Лангли присел и устало улыбнулся Сарису, который свернулся у его ног:

— Это напоминает мне, как в свое время полицейские перебрасывали подозреваемого из одной тюрьмы в другую, опережая, таким образом, на один шаг либо его адвоката, либо постановление об освобождении из-под стражи.

Холатанин не стал просить объяснений. Лежа на полу, он выглядел на удивление расслабившимся. По прошествии некоторого времени Лангли продолжил:

— Интересно, почему они сунули нас в одну комнату.

— Потому что мы с-сможем говор-рить.

— О-о… ты чувствуешь, что в стенах есть микрофоны и магнитофоны? Но ведь мы говорим по-английски.

— Нес-сомненно они… у них ес-сть пер-реводящие ус-стройс-ства. Наши обс-суждения запис-сываются и, возможно, завтр-ра пер-реводятся.

— Хм-м, да-а… Ладно, все равно нет ничего такого важного, о чем мы могли бы поговорить. Давай-ка лучше вспомним, что мы слышали об облике центаврийцев, их наследии, морали.

— О, но у нас-с ес-сть много что обс-судить, мой др-руг, — возразил Сарис. — Я ос-становлю магнитофон, когда мы будем говор-рить на такие темы.

Лангли рассмеялся, издав короткие лающие звуки.

— Что ж, годится! А эти птички, что по ту сторону дверей, по-английски не чирикают.

— Я хочу иметь с-свои мыс-ели в пор-рядке, — сказал холатанин. — А ты пока пос-смотр-ришь, как их пр-ревратить в с-слова. Ос-собенно важно знать, какие мотивы у фр-ри- ман.

— Вот как? А я-то думал, тебя больше волнует, что дальше будет с тобой. Они говорили о том, чтобы в случае, если у тебя ничего не выйдет, убить тебя.

— Это не так жизненно важно, как ты думаешь. — Сарис прикрыл глаза.

Лангли изумленно уставился на него в ответ. Нет, ему никогда не понять этот критический ум. Отблеск надежды слегка удивил его; он подавил неожиданное чувство и шагнул к двери.

Один из охранников нервно повел оружием. Оно имело нестандартный вид — видимо, гладкоствольное, разработано и изготовлено для данного конкретного случая, но от этого не менее опасное.

— Полегче, сынок, — сказал Лангли. — Я не кусаюсь… часто.

— У нас есть жесткий приказ, — ответил торианин. Он был молод, слегка испуган, и это делало его акцент еще сильнее. — Если вообще что-то пойдет не так, по вашей вине или нет, вы оба будете пристрелены. Запомните это.

— И никаких шансов, а? Что ж, поступайте, как знаете. — Лангли прислонился к решетке. Было несложно вести себя по-компанейски и непринужденно — теперь уже несложно, теперь, когда это ничего не значило. — Мне просто стало интересно, ребята, вот вы сами, что вы от этого получите?

— Что вы имеете в виду?

— Ну, я так полагаю, вы прибыли сюда вместе с дипломатической миссией, может быть, с более поздней партией. Когда вы попали на Землю?

— Три года назад, — ответил второй охранник. — Обычно межпланетная служба длится четыре года.

— Но это не считая времени на перелет, — подчеркнул Лангли. — С дорогой обратно получается около тринадцати лет. Ваши родители состарились или умерли; ваши девушки вышли замуж за кого-то другого. Там, откуда я пришел, этот срок сочли бы долгим.

— Заткнись! — Ответ прозвучал слишком грубо и немного поспешно.

— Я не подстрекаю вас к мятежу, — мягко успокоил Лангли. — Просто интересуюсь. Предположим, вам очень хорошо платят в качестве, э-э, компенсации?

— За межпланетную службу платят премиальные, — ответил первый охранник.

— Большие?

— Ну…

— Приблизительно так я и думал. Не так чтобы очень. Парни улетают на пару десятков лет. Чтобы свести концы с концами, старики закладывают ферму. Когда парни возвращается, денег, чтобы вылезти из долгов, у них явно не хватает, и они проводят остаток своей жизни, работая на кого-то другого — какого-нибудь банкира, который оказался достаточно ловким, чтобы остаться дома. Богатые становятся еще богаче, бедные — еще беднее. На Земле все это уже было семь тысяч лет назад. Место называлось Рим.

Тяжелые, взмокшие от пота лица — лица флегматичных, туго соображающих, упрямых фермеров — сморщились в поисках соответствующих слов, чтобы дать достойную отповедь, но слов не нашлось.

— Сожалею, — сказал Лангли. — Я вовсе не хотел вас уколоть. Понимаете, я просто любопытный. Похоже, что Центавр скоро будет играть первую скрипку в этой части Галактики, поэтому я должен знать о вас побольше, ведь так? Полагаю, что вы лично рассчитываете на приличный участок земли в Солнечной системе. Но почему вас поддерживает Фрим?

— Фрим является частью Лиги, — заявил один из парней. От Лангли не ускользнула нотка неприязни в голосе солдата. — Они выступают на нашей стороне… просто они обязаны сделать это.

— Но у них есть право голоса, не так ли? Они могут выступить против подобного приключения. Или им пообещали отдать для колонизации Юпитер?

— Они там не смогут жить, — сообщил охранник. — Какая-то разница в атмосфере, по-моему, недостаточно аммиака. В этой системе они не смогут использовать ни одной планеты.

— Тогда почему они заинтересованы в захвате Солнечной системы? Почему они вас поддерживают? Сол никогда не причинял им вреда, а вот Тор совсем недавно вел с ними войну.

— Их разбили, — сказал охранник.

— К чертям все собачьим, а не разбили, сынок. Невозможно разбить планету с единым населением и размерами большими, чем все остальные планеты в системе, вместе взятые. Война закончилась вничью, и ты это знаешь. Готов поспорить, что самое большее, чего способны добиться вместе Земля и Тор, так это установить вокруг Фрима охрану и держать аборигенов внизу, там, откуда они родом. В одиночку же Тор может только идти на компромиссы и при этом держаться за короткий конец палки. Фримане уже выиграли себе очко, вы знаете, на планетах Проксимы нет ни одной человеческой колонии. Поэтому мне по-прежнему интересно, что же такое фримане получат от этого дела?

— Я больше не желаю об этом говорить! — сердито сказал охранник. — Возвращайтесь на место.

Лангли постоял некоторое время, оценивая обстановку. Кроме этих двоих больше солдат в блоке не было. Дверь была закрыта на электронный замок, и Сарис смог бы ее открыть одним усилием воли. Но юноши были доведены почти до состояния истерики, и при первых же признаках чего-то непредвиденного открыли бы по пленникам огонь. Было похоже, что сбежать им отсюда не удастся.

Лангли обернулся к Сарису:

— Ну что, распутал свои мысли?

— Немного. — Холатанин бросил на него сонный взгляд. — Ты можешь быть поражен тем, что я скажу.

— Валяй.

— Я не могу читать в человечес-ском мозгу нас-стоящие мыс-сли, я только ощущаю их прис-сутствие и эмоциональное с-сос-стояние. Ес-сли бы у меня было вр-ремя, я бы знал больше, но у меня не было дос-статочно вр-ремени даже с-с тобой. А вот фр-римане изучают твою р-расу уже очень долго.

— То есть они могут читать наши мысли? Хм-м… клянусь, что Чантавару это не известно! Тогда, полагаю, инспекция, о которой они здесь упоминали, была проведена через мозг управляющего… Но ты уверен в этом?

— Да. Это ес-сть точно. Давай я тебе объяс-сню.

Объяснение было коротким и по делу. Любая живая нервная система излучает энергию строго определенных видов. Существуют электрические импульсы, которые были обнаружены у человека с помощью энцефалографа еще до Лангли; небольшое тепловое излучение; существуют более слабые, но с большей проникающей способностью излучения в гиромагнитном спектре. Но набор излучений варьируется: каждой расе присуща своя собственная норма. Земной энцефалограф не обнаружил бы альфа-ритм человеческого мозга у холатанина — для этого ему пришлось бы изучить абсолютно новый язык.

На большинстве планет, в том числе и на Земле, у жителей в той или иной степени существует чувствительность к таким излучениям. Эволюционирующая жизнь создает органы, реагирующие на световые и звуковые колебания, и, если этого достаточно для выживания, она не идет дальше и не развивает способность «слышать» нервные импульсы. За исключением нескольких сомнительных аномалий — вопросы экстрасенсорных способностей у человека оставались предметом дебатов и споров по сей день: человечество было телепатически глухим. Но на некоторых планетах путем невероятных мутаций экстрасенсорные органы развивались, и большинство животных, включая и разумных, если таковые существовали, ими обладало. В случае с Холатом развитие было уникальным — животные могли не только воспринимать нервные импульсы, но и передавать их на короткое расстояние. Это было основой холатанского эмоционального сопереживания, это было причиной того, что Сарис мог управлять электронным устройством. Как бы следуя некоему закону компенсации, холатане плохо воспринимали разговорную речь и использовали ее лишь для того, чтобы четко сформулировать мысль телепатически.

Телепатия у фриман была «нормального» типа — чудовища могли только воспринимать, но не воздействовать, последнее они были способны осуществлять только с помощью специальных нервных окончаний, когда прикладывали их к другой особи.

Но телепатический слушатель не воспринимает мысль самое по себе. «Мысль» как таковая не существует в реальном мире; существует процесс мышления — поток импульсов между синапсами^[377]. Фримане не читали в человеческом мозгу как таковом, а воспринимали сигналы на субвокальном уровне. Человек, думающий на сознательном уровне, «разговаривает сам с собой», моторные импульсы идут от мозга к горлу, как если бы он говорил вслух, но по пути импульсы подавляются. Именно эти импульсы воспринимали и интерпретировали фримане.

Поэтому, чтобы узнать, о чем думает другое существо, для начала им нужно было изучить его язык. И Сарис, и Лангли обычно думали на языках, не известных фриманам. Вот почему они воспринимали их мысли как абракадабру.

— Я… понимаю. — Человек кивнул. — Звучит правдоподобно. Как-то я прочитал о случае, который произошел за триста лет до моего времени. Мнимый телепат выступал перед папой — это такой религиозный деятель. Он опростоволосился, сказав, что ничего не может понять в мыслях священника, а папа ответил, что думал на латыни. Да, возможно, там произошло то же самое. — Он невесело рассмеялся. — По крайней мере, одно утешение — мы можем держать свои мысли в секрете.

— Ес-сть еще одно, — ответил холатанин. — У меня ес-сть для тебя пр-редупр-реждение. Скор-ро будет нападение.

— А?

— Веди с-себя не так тр-ревожно. Женщина, котор-рая у тебя была, — ее зовут Мар-рин? Я обнар-ружил в ней элек- трронную цепь.

— Что?! — У Лангли перехватило дыхание. Его охватила легкая нервная дрожь. — Но… это невозможно… она…

— В нее имплантир-ровали хир-рур-ргичес-ским путем штуку, котор-рая, я так думаю, ес-сть пер-редатчик с-с изменяемой час-стотой. Ее можно выс-следить. Я бы с-сказал Валти, но тогда я не был знаком с-с человечес-ской нер-рвной с-сис-стемой. Я думал, это нор-рмальная час-сть для ваших женщин, у нас-с они тоже отличаютс-ся от мужчин. Но тепер-рь, когда я видел вас-с больше, я понял пр-равду.

Лангли чувствовал, что его трясет. Марин… снова Марин! Но как?..

И тут он понял. Во время похищения. В конечном итоге оно было совершено с какой-то целью. Он, Лангли, никому не был нужен во время того рейда. Автоматический коммуникатор, подобный тому, который дал ему Валти, имплантированный с помощью современной хирургии, да.

Но такое устройство действует на небольшом расстоянии, а это значит, что только система детекторов вокруг всей планеты имеет шансы его выследить. И такая система могла быть только у Чантавара.

— Ну, в конце-то концов, сколько же Иуд в ней сидит?! — простонал Лангли.

— Мы должны пр-риготовитьс-ся, — спокойно сказал холатанин. — Наша охр-рана в таком с-случае попр-робует нас-с убить, нет? Будучи пр-редупр-реждены зар-ранее, мы с-смо- жем…

— Или предупредить Бранноха? — Лангли с минуту обыгрывал мысль и так и эдак, но в конце концов от нее отказался. Нет. Даже если центаврийцам удастся улизнуть, им на хвост сядет боевой флот Сола.

Тогда пусть победит Чантавар. Какая разница?

Лангли закрыл лицо руками. Зачем продолжать борьбу? Когда придут нападающие, он должен принять то, что ему суждено, как истинный джентльмен.

Нет. Где-то он чувствовал, что должен продолжать жить. В сегодняшней истории ему был дан голос; каким бы слабым он ни был, но это был голос, и от Лангли самого зависело, чтобы он продолжал звучать как можно дольше.

Наверно, прошло около часа, когда Сарис движением носа показал, чтобы Лангли был настороже.

— Гр-равитационные колебания. Думаю, тепер-рь вр-ремя нас-стало.

Глава 16

Взвыла сирена. Ее эхо разнеслось вдоль коридора, охранники вздрогнули и на мгновение застыли.

Дверь распахнулась настежь, и Сарис Хронна ринулся наружу. Его тигриная лапа размазала одного из солдат по противоположной стене. Второй перекувырнулся и упал в ярде от холатанина, все еще сжимая оружие. Потом он вскочил на ноги и стал поднимать ружье, но в этот момент его настиг Лангли.

Космонавт не был ни боксером, ни борцом. Он схватил ружье за ствол и, отведя его в сторону, второй рукой заехал охраннику в челюсть. Торианин моргнул, сплюнул кровь, но не упал, а пнул Лангли тяжелой бутсой в колено. Американец пошатнулся, боль словно ножом пронзила ногу. Центавриец отступил, поднимая мушкет. Одним движением Сарис отбросил Лангли в сторону и прихлопнул охранника.

— Ты в пор-рядке? — спросил он, резко обернувшись. — Р-ранен?

— Двигаться еще могу. — Лангли тряхнул головой, ощутив горечь поражения. — Пойдем… копать дальше. Может быть, еще удастся вырваться во время неразберихи.

В других помещениях гремели выстрелы и взрывы. Пройдя чуть дальше, они наткнулись на Валти, его взлохмаченная рыжая голова была опущена, как у быка.

— Сюда! — заорал он. — За мной! Там должен быть черный ход!

Сгрудившись, пленники следом за ним быстро устремились по коридору к двери, которую открыл Сарис. Вверх уходила эстакада, ведущая к наземному уровню. Сарис сгорбился — дальше их могло ожидать все что угодно. Но выхода не было. Он открыл замаскированный вход и выпрыгнул наружу, освещенный лучами заканчивающегося дня.

Над головой, словно разъяренные пчелы, мельтешили черные патрульные корабли. Возле одного из зданий стоял флаер. Гигантскими прыжками Сарис устремился в его сторону. Он почти достиг цели, когда с неба ударил бело-голубой луч и разрезал флаер пополам.

С рычанием перекатившись по земле, холатанин, казалось, весь напрягся. Неожиданно один полицейский корабль, скользнув по воздуху, врезался в другой. Объятые пламенем, оба упали. Сарис отпрыгнул под стену здания, люди с облегчением вздохнули. Завеса пламени встала на том месте, где он только что находился. Валти что-то закричал, указывая назад, и они увидели, как из подземной секции вырываются одетые в черную форму солдаты-рабы.

— Останови их оружие! — пронзительно крикнул Лангли. В руках у него был один из мушкетов, он приложил его к щеке и выстрелил. Грохот и сильная отдача прибавили решимости. Один из солдат крутанулся на ногах и упал.

— С-слишком много! — Сарис лежал на голой земле, часто и тяжело дыша. — Их больше, чем я с-смогу с-спр-равиться.

Лангли бросил оружие вниз, проклиная день сотворения этого мира.

Солдаты с опаской окружили их группу.

— Господа, вы находитесь под арестом, — проговорил командир. — Пожалуйста, следуйте за нами.

Идя вместе со всеми, плакала Марин — тихо и безутешно.

Чантавар находился в конторе плантации. Вдоль стен расположились охранники, в стороне стоял мрачный Браннох. Министр выглядел безукоризненно и почти не выказывал своей радости.

— Здравствуйте, капитан Лангли, — сказал он, — и, конечно же, Голтам Валти, сэр. Что ж, джентльмены, похоже, я прибыл весьма вовремя.

— Вперед, — откликнулся космонавт. — Пристрелите нас, и покончим с этим делом.

Чантавар поднял брови.

— Откуда такая склонность к мелодрамам? — спросил он.

Вошел офицер, он поклонился и отрапортовал, что укрытие захвачено, весь персонал мертв либо находится под арестом, потери составляют шесть человек убитыми и десять ранеными. Чантавар отдал приказ, Сариса водворили в специальную клетку и вынесли наружу.

— На тот случай, если вас интересует, капитан, — заговорил министр, — каким образом я вас нашел, то…

— Я знаю, — прервал его космонавт.

— О? О… да, конечно. Сарис должен был это обнаружить. Тут я играл: я думал, он не сообразит вовремя, что это такое, очевидно, так и произошло. Наготове были и другие методы выслеживания, случилось так, что сработал именно этот. — Губы Чантавара изогнулись в неожиданно обаятельной улыбке. — Я не держу на вас зла, капитан. Уверен, вы пытались все сделать так, как считали наилучшим.

— Как насчет нас? — пророкотал Браннох.

— Что ж, милорд, обстоятельства со всей очевидностью требуют вашей депортации.

— Хорошо. Отпустите нас. У меня есть корабль.

— О нет, милорд. Мы не можем быть столь невежливыми. Технат приготовит для вас соответствующий транспорт. Это может занять некоторое время… даже несколько месяцев…

— До тех пор, пока вы не проведете первоначальные исследования с нейтрализатором. Понимаю.

— Тем временем вы и ваш персонал будете спокойно ожидать в своих собственных апартаментах. Я выставлю охрану, которая проследит, чтобы вас… не беспокоили.

— Хорошо. — Браннох заставил свой рот скривиться в кислой усмешке. — Полагаю, что должен вас за это поблагодарить. В вашем положении я бы пристрелил меня, чтобы убрать с дороги.

— В один прекрасный день, милорд, может так случиться, что ваша смерть и понадобится, — сказал Чантавар. — Однако в настоящее время я вам кое-чем обязан. Это дело, как вы понимаете, значит очень многое для моего собственного положения — существуют кабинеты повыше моего нынешнего, и скоро их двери будут для меня открыты.

Он повернулся к Лангли:

— Капитан, я отдал несколько распоряжений относительно вас. Впредь в ваших услугах нет надобности: мы нашли пару ученых, которые могут говорить на староамериканском. С их помощью и с помощью гипноучителя Сарис будет знать современный язык почти в совершенстве уже через несколько дней. Что касается вас лично, за вами оставлены должность и жилище в университете Лоры. Историки, археологи и планетографы сгорают от нетерпения получить у вас консультации. Зарплата ваша будет невелика, но вы сохраняете статус свободнорожденного.

Лангли ничего не ответил. Итак, его уже вывели из игры. Это был конец — прочь с доски, моя пешка.

Валти прочистил горло.

— Милорд, — начал он напыщенно, — должен вам напомнить, что Сообщество…

Прищурив глаза, Чантавар бросил на него долгий, пристальный взгляд. Гладкое лицо его стало совершенно бесстрастным.

— Согласно законам Сола, вы совершили преступные деяния, — сказал он.

— Экстерриториальность…

— Здесь она неприменима. В лучшем случае вы должны быть депортированы. — Казалось, Чантавар напряг последние силы. — Тем не менее я отпускаю вас на свободу. Соберите своих людей, возьмите с плантации один из флаеров и возвращайтесь в Лору.

— Милорд очень любезен, — сказал Валти. — Могу я спросить почему?

— Неважно почему. Убирайтесь.

— Милорд, я — преступник. Я это признаю. Я хочу справедливого суда в смешанном трибунале в соответствии с разделом 4 статьи VIII Лунного договора.

Глаза Чантавара были холодны и не мигали.

— Убирайтесь, или я буду вынужден вышвырнуть вас вон!

— Я требую, чтобы меня арестовали! — воскликнул Валти. — Я настаиваю на своем праве и привилегии на стирание моей личности. Если вы меня не задержите, я буду жаловаться непосредственно «Технону».

— Очень хорошо! — отчеканил Чантавар. — Приказ беспрепятственно отпустить вас на волю я получил непосредственно от «Технона». Почему — я не знаю. Но это приказ; он пришел сразу же, как только я доложил о положении вещей и своем намерении атаковать. Вы удовлетворены?

— Да, милорд, — вежливо ответил Валти. — Спасибо за вашу доброту. Всего хорошего, джентльмены. — Он неуклюже поклонился и выскочил.

Чантавар разразился смехом:

— Нахальный старый жук! Я не хотел ему говорить, но он все равно узнал бы об этом потом. Теперь пусть удивляется вместе со всеми остальными. «Технон» то и дело ведет себя загадочно, но я полагаю, что мозг, планирующий на тысячелетия вперед, таким и должен быть. — Он встал и распрямился. — Пойдемте. Может быть, я еще успею сегодня вечером на этот концерт в Салме.

Снаружи Лангли зажмурился от яркого солнечного света. За пять тысячелетий тропики на Земле стали еще жарче. Он увидел группу вооруженных людей, которые один за другим загружались в военный флаер, и неожиданно у него защемило сердце.

— Чантавар, — обратился он, — я могу попрощаться с Сарисом?

— Мнежаль. — Министр не без сочувствия покачал головой. — Я знаю, он ваш друг, но мы и так уже рисковали в этом деле предостаточно.

— Что ж… я когда-нибудь еще его увижу?

— Возможно. Мы не звери, капитан. Мы не намерены причинять ему вред, если он будет сотрудничать с нами. — Чантавар махнул рукой в сторону небольшой машины. — Думаю, это ваша. До свидания, капитан. При случае надеюсь когда-нибудь свидеться с вами снова.

Он развернулся и быстро зашагал прочь. Из-под его сапог вылетали облачка пыли.

Лангли и Марин вошли внутрь флаера и сели. Молчаливый охранник последовал за ними и включил автопилот. Флаер плавно поднялся, и охранник с вымуштрованным терпением уселся напротив них.

Долгое время девушка безмолвствовала.

— Как они нас нашли? — наконец спросила она.

Космонавт рассказал.

На этот раз она не плакала. Казалось, у нее больше не осталось слез. Все время стремительного полета обратно домой они почти не разговаривали.

Лора поднялась на фоне ночного горизонта, как единый гордый фонтан воспарившего металла. Флаер с жужжанием сделал круг в поисках посадочной площадки рядом с одной из невысоких башен в северной части города. Охранник согласно кивнул.

— Номер ваших апартаментов 337, прямо по коридору, сэр, — сообщил он. — Доброй ночи.

Лангли пошел впереди. Когда дверь по его команде открылась, перед ним предстали четыре небольшие комнаты, достаточно комфортные, но без особой роскоши. Там находился бытовой робот — очевидно, отметил Лангли, его новое положение не предполагало живых рабов.

За исключением…

Он повернулся лицом к Марин и около минуты рассматривал ее. Девушка твердо встретила его взгляд, она заметно побледнела, глаза ее сделались темными. Он подумал, что это бесцветное создание отнюдь не Пегги.

Горечь и ярость тошнотой подступили к горлу. Все кончено. Сезит. Здесь конец саги. Он пытался, но все его надежды рухнули, и причиной всему этому именно она.

— Убирайся, сказал он.

Она прикрыла рот рукой, как если бы он ее ударил, но не произнесла ни слова.

— Ты меня слышала? — Он резко пересек комнату — пол под ногами еле заметно пружинил, как если бы был сделан из резины, — и уставился в окно.

— Я дарую тебе свободу. Теперь ты не рабыня. Понятно?

Она все еще не отвечала.

— Необходимы какие-то формальности? — спросил он.

Она рассказала. Голос ее был безжизненным. Он набрал номер отдела регистрации и продиктовал, что он, такой-то, единственный владелец крепостной рабыни номере такой-то, настоящим распоряжением освобождает ее. Затем он повернулся, но посмотреть в зеленые глаза у него уже не хватило духу.

— Здесь не было твоей вины, — сказал он глухо. В висках у него стучало, колени дрожали. — Никто не виноват, все мы бедные маленькие жертвы обстоятельств, и в этом плане с меня довольно. Безусловно, ты была всего лишь беспомощным орудием, я тебя не виню. Однако и дальше терпеть тебя рядом с собой я не в силах. Слишком много неудач воплотилось в тебе. Ты должна уйти.

— Я сожалею, — прошептала она.

— Я тоже, — из невольной учтивости сказал он. — Иди… уходи… живи как-нибудь сама.

Подчиняясь почти бессознательному импульсу, он отстегнул кошелек и бросил его ей.

— Вот. Здесь весьма приличная сумма. Возьми деньги — используй их на устройство своей жизни.

Она в замешательстве посмотрела на него, но быстро справилась с собой.

— До свидания. — Она повернулась и направилась к двери, спина ее была неестественно прямой.

И только гораздо позже Лангли обнаружил, что Марин оставила кошелек лежать там, где он упал.

Глава 17

День, еще день, и еще один день… Вот так и проходит жизнь.

Люди в университете были приятными и мягкими, у них были степенные, но без формальностей манеры, а с человеком из прошлого они вели себя особенно тактично. Лангли вспомнил собственные университетские годы — некоторое время он учился в аспирантуре и насмотрелся на факультетскую жизнь. Здесь не было никаких пересудов, маленьких интриг и лицемерных чаепитий, к которым он привык в свою университетскую бытность; но не было здесь и никакого духа нетерпения и жажды интеллектуального поиска. Все было известно, все поставлено и рассортировано по полочкам, оставалось лишь уточнить детали. Там, в двадцать первом веке, какое-нибудь высказывание мэтра о роли запятых в произведениях Шекспира стало бы поводом для обсуждения и сомнений. Сегодня что-то подобное было бы воспринято просто как непреложный факт.

Библиотека была потрясающей и поражала воображение: миллиарды томов, занесенных в магнитную память, любой из них можно мгновенно найти и сделать копию нажатием нескольких кнопок. Роботы могли их даже прочитать за вас и написать реферат; а в случае надобности сделать заключения и выводы: логические построения без всяких признаков воображения или сомнений. Профессора — звание означало что-то вроде «хранитель знаний» — в основном происходили из простолюдинов, выбившихся в мелкие аристократы без права иметь потомство после прохождения специальных тестов. Правила их ордена строго запрещали всякие занятия политикой. Лишь немногие студенты — наивные или искренне идущие в науку юноши — собирались в свою очередь стать профессорами. Сыновья министров от частных репетиторов переходили в спецакадемии. Университет являл собой умирающий осколок прежних времен, и его не закрывали лишь потому, что так не приказал «Технон».

Тем не менее Лангли это общество седеющих, одетых в коричневые мантии людей вполне устраивало. Особенно ему импонировал один историк, маленький иссохший человечек с большой лысой головой по имени Джант Мардос, с ним он даже подружился. Старик отличался необъятной эрудицией и занятными, весьма саркастическими взглядами на окружающее. Обычно они вели многочасовые беседы, которые записывались на магнитофон, чтобы потом оценивать сказанное.

Лангли занимался разбором бесед по ночам, когда ему становилось особенно тоскливо и одиноко.

— …современная ситуация, конечно же, неизбежна, — слышался голос Мардоса. — Чтобы общество не застыло, оно должно постоянно обновляться, так это происходило у вас; но рано или поздно наступает момент, когда дальнейшее обновление становится нерентабельным, и стагнация наступает в любом случае. Так, человечеству для выживания необходимо было объединение Земли, но со временем оно привело к уничтожению культурных различий и здорового соперничества, которые в то время во многом определяли прогресс.

— И все же, мне кажется, вы еще можете осуществлять какие-то изменения, — промолвил космонавт. — По крайней мере, политические.

— Какого рода? Вы должны отлично понимать, что «Технон» — лучшее из устройств, выполняющих функции правительства; сломав его, мы вернулись бы к коррупции, некомпетентности и междоусобицам. Все это у нас, конечно, есть, но не играет большой роли, поскольку политикой заправляет машина, которая способна делать это, которая неподкупна и бессмертна.

— И все же, почему бы не дать шанс простолюдинам? С какой стати они должны проводить свою жизнь на нижних уровнях?

Мардос приподнял брови:

— Мой дорогой романтичный друг, а что же еще им делать?! Вы думаете, они подходят для того, чтобы разделить бремя управления? Средний коэффициент интеллектуальности простолюдина около 90, а у среднего министра он близок к 150. — Историк аккуратно сомкнул кончики пальцев. — Автоматизировав все процессы, наверняка можно сделать так, чтобы каждый житель Солнечной системы оставил работу: все его нужды удовлетворялись бы бесплатно. Но чем тогда займется ваш простолюдин с коэффициентом 90? Игрой в шахматы или созданием эпических произведений?

Даже при существующем положении вещей министрам явно недостает рабочих мест. Вот почему вы видите среди них так много прожигателей жизни, вот почему здесь так много политиканства.

Давайте признаемся, в изученной Вселенной Человек исчерпал возможности собственной культуры. В конце концов, нельзя ожидать, что они бесконечны. Существует лишь множество форм, которые вы можете придать куску мрамора; как только скульпторы создадут лучшие из них, последователи встанут перед выбором между скучной имитацией и чистейшей воды экспериментаторством. То же самое касается любого вида искусства, науки и изменений в человеческих взаимоотношениях. Что касается политики, то сегодняшняя наша цивилизация, может быть, и закостенела, но зато она стабильна, а большинство жителей будут вполне удовлетворены, если все так и останется. Для обычного человека отсутствие стабильности, перемены означают войну, беспорядки, неуверенность, нищету и смерть.

Лангли покачал головой.

— Вселенная необозрима, — возразил он. — Где-то там мы всегда можем обнаружить что-то такое, что позволит нам начать заново.

— Вы думаете о потерянных колониях? — фыркнул Мардос. — О них написаны горы романтической чуши. На самом же деле это были всего лишь те, кто не смог чего-то достичь здесь и попытался сбежать. Сомневаюсь, что у них дела идут лучше.

— Вы слишком далеки от собственного периода колонизации, — сказал Лангли. — А вот в мое время мы были все еще очень близки к своему. Я полагаю, что прогресс, свежий взгляд на жизнь, новые начинания в большинстве своем связаны с этим фактором.

— Вот как? — Мардос навострил уши. — И на каком основании?

— О… на основании всей известной мне истории. Возьмем, к примеру, Исландию. У меня был оттуда приятель, он мне все объяснил. Первые колонисты были заметными людьми, даже своего рода царьками, которых выкинули из Норвегии, когда страна объединилась, а они не хотели кому-либо подчиняться. Они основали что-то вроде республики чуть ли не впервые со времен античной Греции, создали один из лучших эпосов в мире, осуществили удачные попытки колонизировать Гренландию и Америку.

Затем, собственно американцы — мой народ. Некоторые из них были религиозными раскольниками, не смогшими ужиться с церковью у себя дома. Некоторые были ссыльными преступниками. Более поздние иммигранты состояли из обнищавших бродяг и нескольких либералов, которым не нравилось то, что происходило в Европе. Однако это сборище мятежников и простолюдинов освоило полконтинента, дало жизнь первому по-настоящему республиканскому правительству, возглавило парад индустриализации и развития технологий и захватило лидерство в международных делах… нет, подождите, они не захватили, и в действительности никогда к этому не стремились, просто на них возложили эту миссию, ибо никто другой не мог удержать в руках столь горячую картофелину.

Потом пришло время ранних поселений на других планетах, которые я видел собственными глазами. Их обитатели не были в прямом смысле изгнанниками. Да, их расселяли, но они состояли из тех, кто наилучшим образом подходил для новой окружающей среды, и каждый из переселенцев был бы весьма несчастлив, если бы его отослали обратно на Землю. Их средний интеллектуальный уровень был просто ужасным.

— Должно быть, вы правы, — задумчиво произнес Мардос. — Возможно, некоторые из потерянных колоний и нашли путь лучше нашего. Например, если улетает корабль, полный людей по-настоящему большого калибра, никаким идиотам не под силу сбить их с толку…

— А большинство мятежников как раз люди именно такого калибра, — вставил Лангли. — Они не были бы мятежниками, если бы были достаточно бессловесны и бесхребетны, чтобы принимать существующий порядок вещей.

— Ладно, но кто захочет в их поисках провести, возможно, тысячи лет независимого времени? Это чистой воды эскапизм^[378].

— У меня такое подозрение, что историю творят именно такие вот эскаписты.

— Торговое Сообщество облетало все на две сотни световых лет вокруг и не нашло ничего такого, о чем вы мечтаете.

— Конечно же нет. Группа, которая хотела избавиться от того, что считала цивилизацией зла, пойдет гораздо дальше. А потом, ведь еще есть идея, что там, за пределами, скрывается что-то такое…

— Ребячество!

— Конечно. Но не забывайте, что ребенок — будь то человек или общество — находится в процессе роста. А вот если говорить о Сообществе, — тут мне хотелось бы узнать о нем побольше. У меня такое подозрение, что…

— Информации совсем немного. Они очень скрытные. Похоже, они начинали прямо отсюда, с Земли, что-то около тысячи лет назад, но история неясная.

— Этого не должно быть, — сказал Лангли. — Разве не предполагается, что «Технон» содержит полные записи обо всем важном? А Сообщество — это, конечно же, важно, любой мог предвидеть, что они станут влиятельной силой.

— Дерзайте, — пожал плечами Мардос. — Пока вам интересно, можете пользоваться библиотекой сколько угодно.

Лангли нашел себе столик и запросил библиографию. Она оказалась на удивление маленькой. Путем сопоставления он решил получить справочный лист о литературе по тау Кита-ГУ — маленькой скучной планете, не имеющей особого значения: список был не намного длиннее первого.

Он сидел несколько минут, размышляя об издержках статичной культуры. Мизерное количество информации, казалось, издавало истошный крик: «Прикрытие!». А эти так называемые ученые мужи вокруг него просто-напросто отмечали, что в наличии есть лишь несколько книг и статей, и тут же преспокойно забывали о вопросе.

Он упрямо окунулся в задачу прочитать все, что только можно было найти по данной теме. Экономическая статистика; случаи, когда Сообщество вмешивалось в местную политику на той или иной планете, чтобы защитить себя; изменения в психологии, связанные с долгим пребыванием на борту корабля; и, наконец, пункт, относящийся к событию, произошедшему тысячу девяносто семь лет тому назад, когда некий Хардис Сандж, представляющий группу межзвездных торговцев — поименный список прилагается, — обратился с просьбой утвердить грамоту о специальных льготах, и просьба была удовлетворена. Лангли прочитал грамоту: это был обширный документ, своим безобидным языком он предоставлял этим людям такую власть, которой мог позавидовать любой министр. Тремя столетиями позже Технат признал Сообщество в качестве независимого государства — к тому времени некоторые планеты уже сделали это, а вскоре к ним присоединились и все остальные. С тех пор заключались договоры и…

Лангли сидел без движения, прошло четыре дня с начала его изысканий. Все сходилось.

Пункт: «Технон» позволил Сообществу уйти беспрепятственно, хотя в остальных случаях его основная политика была откровенно направлена на постепенное воссоединение доступной части Галактики.

Пункт: На сегодня Сообщество насчитывает несколько сот миллионов членов, включая персонал со множества нечеловеческих планет. Ни один из его членов не знал больше того, что его окружало.

Пункт: Командиры и рядовые Сообщества, включая корабельных офицеров, не знают, кто является их высшими руководителями, но воспитаны в духе подчинения и странного отсутствия любопытства по этому поводу.

Пункт: Сам «Технон» приказал Чантавару освободить Валти, не причиняя последнему какого-либо ущерба.

Пункт: Экономические данные показывали, что на протяжении долгого периода времени все больше и больше планет попадали в зависимость от Сообщества в той или иной жизненно важной области производства. Было проще и дешевле торговать с кочевниками, чем добывать где-то что-то самим. И, наконец, Сообщество было вполне нейтральным…

Черт побери!

Лангли удивлялся, почему, похоже, никто больше не подозревает о правде. Теперь Чантавар… Но Чантавар, каким бы умом он ни обладал, был тоже по-своему закодирован. Его работа заключалась только в том, чтобы осуществлять политику, проводимую машиной, а не копать глубже. Конечно, знать правду нельзя было позволить ни одному министру. Как только время от времени такое происходило — кто-то, споткнувшись о факты, что-то узнавал, — он тут же исчезал. Ибо, если бы правду узнал тот, кому не положено, секрет было бы не удержать, он очень скоро распространился бы от звезды к звезде, и пользе Сообщества пришел бы конец.

Его пользе для «Технона».

Ну конечно! Сообщество было основано вскоре после отделения колоний. Надежды вернуть их обратно в обозримом будущем не было. А вот мощная организация, представители которой бывают повсюду и составляют доклады для неизвестного центра, — организация, которую все, включая и ее собственных членов, считают незаинтересованной и неагрессивной, — такая организация являлась идеальным агентом для наблюдения и постепенного подчинения других планет.

Что за машина, должно быть, этот «Технон»! Какой прекрасный памятник, высшее конечное достижение стареющей науки. Создатели сработали его лучше, чем задумывали. Их ребенок вырос, стал способен рассчитывать на тысячелетия вперед, до тех пор, пока наконец цивилизация не станет действительно цивилизацией. Неожиданно у Лангли появилось непонятное желание увидеть эту гигантскую машину, но такому никогда не бывать…

Являлась ли эта штука из металла и энергии в действительности мыслящим мозгом? Нет… Валти сказал, и библиотека подтвердила, что живой мозг со всеми своими почти безграничными возможностями никогда не был воспроизведен искусственно. То, что «Технон» думал и рассуждал в пределах собственного функционального назначения, не вызывало сомнений. Был необходим какой-то эквивалент созидательного воображения, чтобы управлять целыми планетами и разрабатывать схемы, подобные созданию Сообщества. Но он все же оставался роботом, суперкомпьютером; его решения принимались непосредственно на основании данных, которые в него вводились, и были бы ошибочными ровно настолько, насколько неверными были бы данные.

Ребенок — большой, почти всемогущий, не обладающий чувством юмора ребенок, определяющий судьбу расы, которая сама отказалась нести за себя ответственность. Мысль была невеселой.

Лангли зажег сигарету и откинулся назад. Ну хорошо. Он сделал открытие, которое могло бы потрясти империю. Это случилось потому, что он пришел из совершенно отличной эпохи с совершенно другим образом жизни и мышления. Он обладал непокорным разумом свободнорожденного и не подвергался гипнообучению. История его мира состояла из равномерной, часто жестокой эволюции, мира, где из слова «прогресс» сделали идола. Поэтому он мог наблюдать за сегодняшним днем с большей беспристрастностью, чем люди, которые в течение двух последних тысячелетий стремились только к стабильности.

Но что теперь делать с этими фактами?

У него было отдающее нигилизмом сильное желание позвонить Валти и Чантавару и все им выложить. Разнести все вдребезги. Но нет — кто он такой, чтобы опрокидывать телегу с яблоками, которая везет миллиарды жизней, и при этом, возможно, по ходу дела погибнуть самому? Он не имел права судить, он не был Господом Богом, и его желание было всего лишь проявлением бессильной ярости.

А поэтому — лучше-ка держать язык за зубами. Если только когда-нибудь возникнет подозрение, что ему что-то известно, он не проживет и минуты. Некоторое время он уже был важной персоной, и посмотрите, к чему это привело.

Этим вечером, находясь один в своих апартаментах, Лангли рассматривал себя в зеркале. Лицо похудело и почти утратило загар. Нити седины в волосах превратились в пряди. Он чувствовал себя усталым и очень старым.

Его охватило раскаяние. Зачем он выстрелил в этого человека там, в африканском поместье? Это был бессмысленный поступок, такой же бессмысленный, как все, что он пытался сделать в этом чужом мире. Он задул огонек жизни или, по крайней мере, причинил боль абсолютно без всякой цели.

Он просто не принадлежал этому миру.

Она присела рядом,

Взяв за руку меня,

Сказала: «Чужеземец,

Чужая здесь земля».

Она! Чем занята Марин? Жива ли она вообще? И можно ли называть жизнью существование там, на нижних уровнях? Он не думал, что она станет себя продавать — с этим своим гордым негодованием, известным Лангли, она скорее умрет с голоду, — но в Старом городе может произойти все что угодно.

Раскаяние острыми когтями впилось в душу Лангли. Не надо было ее прогонять. Не стоило перекладывать ответственность за собственный провал на ту, которая эту ношу хотела всего лишь разделить. Его сегодняшняя зарплата была невелика — едва ли хватит на двоих, — но ведь вместе они могли бы что-то придумать.

Ничего не видя перед собой, Лангли набрал номер главного полицейского управления города. Вежливое лицо раба-полицейского ответило ему, что закон не позволяет отслеживать простолюдина, если он не разыскивается по обвинению в каком-либо преступлении. Можно обратиться в специальную службу, это обойдется вам… Сумма была больше, чем он имел.

— Очень жаль, сэр.

Занять деньги. Украсть. Самому спуститься на нижние уровни, предлагать вознаграждение, что угодно, но найти ее!

А она сама, захочет ли она сама вернуться?

Лангли обнаружил, что его трясет.

— Так не пойдет, сынок, — сказал он вслух, обращаясь к пустой комнате. — Так недолго и спятить. Присядь и для разнообразия немного подумай.

Но все его мысли возвращались к одному и тому же. Он был посторонним — неудачник, ноль без палочки, существующий только за счет благотворительности и легкого интереса интеллектуалов. Нет ничего, чем он смог бы заняться, недостает ни подготовки, ни образования. Если бы не университет, который сам по себе являлся анахронизмом, он оказался бы на дне, в трущобах.

Какое-то внутреннее упорство не позволяло ему покончить с собой. С другой стороны, подкрадывалась еще одна угроза — помешательство. То, что он, распустив нюни, занимается тем, что жалеет себя, — первый признак распада личности.

Как долго он здесь, в университете? Около двух недель, а уже чувствует себя развалиной.

Он приказал окну открыться. Балкона здесь не было, но он оперся о подоконник и глубоко задышал. Ночной воздух был теплым и влажным. Над головой раскачивались звезды, презрительно усмехаясь из своего далека.

Наверху пролетела какая-то тень. Она приблизилась, и Лангли смутно разглядел человека в космическом скафандре с индивидуальным антигравом. Полицейская модель. Кто им нужен на этот раз?

Черный скафандр устремился на него. Лангли едва успел отскочить, когда тот влетел через окно. Устройство с грохотом приземлилось, задрожал пол.

— Какого черта… — Лангли сделал шаг ближе.

Облаченная в металл рука поднялась вверх, отщелкнула гермошлем и откинула его назад. Из рыжих зарослей высунулся огромный нос.

— Валти!

— Он самый, — подтвердил торговец. — И не как-нибудь, а во плоти, а?

Валти поляризовал окно, приказав ему закрыться.

— Как дела, капитан? Выглядите вы достаточно уставшим.

— А я и… устал. — Космонавт почувствовал, как учащается его сердцебиение, напрягаются нервы. — Что вам угодно?

— Небольшой разговор, капитан, всего лишь небольшая личная беседа. К счастью, в конторе у нас есть кое-какое оборудование, позволяющее избегать прослушивания — люди Чантавара стали чертовски интересоваться нашими перемещениями, и от них все труднее отделаться. Но здесь-то, я надеюсь, мы можем поговорить без помех?

— Д-да. Я думаю, что да. Но…

— Никакой выпивки, спасибо. Мне нужно будет уйти как можно скорей. Снова предстоят кое-какие дела. — Валти хихикнул и потер руки. — Да уж, действительно. Я знал, что Сообщество запустило свои щупальца в очень высокие сферы власти, но никогда не думал, что наше влияние так велико.

— Ц-ц-ц… — Лангли сделал паузу, глубоко вздохнул и заставил себя успокоиться. — Давайте-ка ближе к делу. Что вам угодно?

— Конечно-конечно. Капитан, вам здесь нравится? Вы совсем отказались от мысли начать заново где-нибудь в другом месте?

— Так, значит, мне снова делают предложение. Почему?

— Э-э… мое руководство решило, что не стоит оставлять дело с Сарисом Хронной и нейтрализатором без борьбы. Мне приказано забрать его из заключения. При этом, хотите верьте, хотите нет, вместе с приказом поступил соответствующий подлинный мандат от «Технона». Очевидно, в правительстве Сола — возможно, даже среди слуг «Технона» — у нас есть очень умные агенты. Им удалось заложить в машину фальшивые данные, и та автоматически решила, что в ее интересах самым лучшим было бы забрать Сариса от Чантавара.

Лангли подошел к бытовому роботу и налил себе крепкой выпивки. Только осушив стакан, он решился заговорить.

— И я вам нужен.

— Да, капитан. Во всех случаях операция будет рискованной. Если Чантавар об этом узнает, он, естественно, собственной властью все остановит до тех пор, пока не сможет получить дальнейшее подтверждение от «Технона». Затем, в свете новой информации, машина назначит расследование и узнает правду. Поэтому мы должны действовать очень быстро. Вы понадобитесь как друг Сариса, которому он доверяет, и обладатель общего с ним языка. Он должен уже говорить на нашем, но так он быстрее поймет, что мы затеваем, и охотнее пойдет на сотрудничество.

«Технон»! У Лангли закружилась голова. Какие еще фантастические планы вынашивает эта штука на сей раз?

— Полагаю, — медленно сказал он, — сначала мы отправимся на Кита, как вы и собирались сделать в первый раз?

— Нет. — Пухлое лицо Валти напряглось, голос едва уловимо дрогнул. — Я не совсем понимаю сам, но предполагается, что мы передадим его центаврийцам.

Глава 18

Лангли не ответил. Похоже, слова тут были вообще излишни.

— Мне не понятно зачем, — поделился Валти. — Я часто думаю, что у Сообщества должен быть свой «Технон». Решения машины, хоть и оказываются всегда наилучшими, порой просто непостижимы для меня. Если нейтрализатор попадет к какой-либо из сторон, это означает войну… но почему преимущество должны получить центаврийские варвары?

— Действительно, почему? — прошептал Лангли. Он по-прежнему блуждал в потемках.

— Я могу только предположить, что… что Сол представляет собой долговременную угрозу для всех нас. В конце концов, это не гибкая цивилизация. Если она станет доминирующей, то будет действовать против нас, тех, кто не укладывается в ее статичные порядки. Возможно, в свете истории будет самым лучшим, если к власти на некоторое время придут центаврийцы.

— Угу, — откликнулся Лангли.

Все рушилось. Рушились все построения, которые он нагородил. По всей видимости, «Технон» не являлся настоящие вождем кочевников. И все же…

— Я все рассказал вам с полной откровенностью, — продолжал Валти. — Может быть, было бы проще держать вас в неведении, но это сопряжено с риском. Обнаружив со временем наши намерения, вы с Сарисом могли бы с ними не согласиться. Поэтому лучше, если вы добровольно и сознательно пойдете на это с самого начала.

Что касается вас, капитан, вам будет предоставлен пилотируемый космический корабль, на котором вы сможете сами подыскать себе планету, если ни одна из тех, что известна нам, вам не понравится. И не следует беспокоиться, будто вы предаете Сариса: на Торе ему будет ничуть не хуже, чем на Земле. Конечно же, вы можете поторговаться и заручиться гарантиями, что отношение к нему будет хорошим. Но мне необходимо услышать ваше решение прямо сейчас.

Лангли покачал головой. Слишком много всего и слишком неожиданно.

— Дайте чуть-чуть подумать. А как насчет банды Бранноха? Они с вами не связывались?

— Нет. Единственное, что мне известно, так это то, что мы должны забрать их из посольской башни, где они содержатся под домашним арестом, и обеспечить им транспорт до Тора. У меня есть бумаги от «Технона», которые, если их правильно использовать, позволят нам осуществить и это.

— А вообще с кем-нибудь они связывались?

Валти, должно быть, пожал плечами, хотя через жесткий космический скафандр разглядеть это было невозможно.

— Официально — нет. С нами точно нет. Но на практике, конечно же, у фриман в баке должны быть спрятаны передатчики с изменяемой частотой, которые земная полиция вряд ли сможет изъять. Должно быть, с их помощью они переговорили со своими агентами на Земле, но о чем — я не знаю. Чантавар все это понимает, но он мало что может тут поделать, разве что уничтожить фриман, а это противоречит кодексу джентльмена. Эти высокопоставленные лорды из различных государств уважают права друг друга… никогда не известно, когда можешь сам оказаться в подобной ситуации.

— Вот как! — Лангли стоял не двигаясь, к нему приходило понимание происходящего, хотелось кричать.

Он не ошибался. «Технон» управлял Сообществом. Но тут была, должна была быть, дополнительная сложность, и ему казалось, что он ухватил ее суть.

— Я снова спрашиваю вас, капитан, — произнес Валти, — вы поможете или нет?

— Полагаю, — сухо ответил космонавт, — скажи я нет, вас это крайне огорчит.

— Мне было бы бесконечно жаль, — пробормотал Валти, коснувшись бластера на поясе. — Но некоторые секреты имеют особую важность. — Его маленькие светлые глаза изучающе смотрели на американца. — Однако, если вы согласитесь помочь, я поверю вам на слово. Вы человек определенного склада. Кроме того, предав нас, вы ровным счетом ничего не выиграете.

Лангли принял решение. Это было прыжком в темноту, но неожиданно он ощутил, как к нему приходит холодное спокойствие и уверенность. Он снова куда-то двигался — возможно, всего лишь к пропасти, — но он выбрался из лабиринта и чувствовал себя человеком.

— Да, — сказал он. — Я буду с вами сотрудничать. При одном «если».

Валти выжидающе молчал.

— На тех же условиях, что и раньше. И если девушка по имени Марин отправится вместе с нами. Только сначала мне нужно будет ее найти. Я освободил ее, и она где-то там, на нижних уровнях. Когда она вернется, я буду готов отправиться в путь.

— Капитан, на это может уйти много дней, а то и…

— Да, положение не из легких. Дайте мне пригоршню денег, и я попробую отыскать ее сам.

— Операция назначена на завтрашний вечер. Вы сумеете уложиться до этого срока?

— Думаю, да, при наличии достаточной суммы.

Валти издал жалобный стон, но полез куда-то в глубь скафандра. Кошелек, который Лангли пристегнул к поясу, оказался весьма пухлым. Он принял из рук торговца и маленький бластер, который спрятал под мантией.

— Ладно, капитан, — сказал Валти. — Удачи. Я буду ждать вас завтра в таверне «Две Луны» в двадцать один ноль-ноль. Если вас не…

— Я знаю. — Лангли провел пальцем по собственному горлу. — Я там буду.

Торговец поклонился, защелкнул шлем и отбыл тем же путем.

Лангли готов был не то плакать, не то смеяться от неподдельного возбуждения, но времени на это не было. Он вышел из помещения и отправился по переходам. В это время они были пустынны. Акведук внизу все еще кишел людьми, но в гравишахте он спускался в одиночестве.

Нижние уровни были наполнены криками и руганью простолюдинов. Толпы обтекали Лангли со всех сторон, в своей грязно-коричневой университетской мантии он не вызывал особого уважения — перед ним не расступались, так что приходилось прокладывать себе путь самому. Дальше, в Итай-город.

Итай-город находился на границе трущобного сектора, но сам по себе был опрятным и хорошо охранялся полицией. Лангли знал, что некоторые нанятые в услужение люди проживали либо в самом городе, либо поблизости. Негуманоидов женщины, кроме как в качестве служанок, не интересовали. Это было самое безопасное место для девушки, которую выкинули с верхних уровней. По крайней мере было логично начать свои поиски именно отсюда.

Он был неуклюжим любителем, ум которого парализован повторяющимися неудачами в мире профессионалов. Теперь это чувство ушло. Степень его решимости давала почти пугающую уверенность. На этот раз все, что встанет на его пути, будет просто сметено!

Он вошел в таверну. Посетителями здесь были главным образом чешуйчатые гуманоиды с шишковатыми головами, которые не нуждались в особых условиях, атмосфере или температуре. Никто не обращал на него внимания, пока он пробирался через причудливый лабиринт из влажных губчатых кушеток, предпочитаемых этими созданиями. В тускло-красном свете трудно было что-либо различить.

Лангли прошел в угол, где пьянствовали несколько человек в ливреях наемных слуг. Они уставились на него — должно быть, профессор посещал это место впервые.

— Могу ли я присесть? — спросил он.

— Тут и так многовато народу, — отрезал угрюмого вида мужчина.

— Жаль. Собирался угостить присутствующих за столом, но…

— Ах так! Ладно, тогда садитесь.

Лангли старался не замечать напряженного молчания за столом. Его это вполне устраивало.

— Я ищу женщину, — сказал он.

— Четвертая дверь отсюда.

— Нет… вполне конкретную женщину. Высокая, темнорыжие волосы, выговор верхних уровней. Думаю, должна была появиться здесь недели две назад. Кто-нибудь видел такую?

— Нет.

— За информацию предлагаю вознаграждение. Сто соларов.

Их глаза расширились. Лангли заметил, как в некоторых из них блеснул алчный огонек, и как бы случайно распахнул накидку, демонстрируя оружие. Владеть оружием было серьезным нарушением, но звать полицию, похоже, никто не собирался.

— Что ж, если вы не можете помочь, придется попытать счастья в другом месте.

— Нет… погодите минутку, сэр. Успокойтесь. Может, чем и поможем. — Мрачный мужчина оглядел стол. — Кто-нибудь знает такую? Нет? Можно поспрашивать в округе.

— Непременно. — Лангли извлек десять десятисоларовых банкнотов. — Это на оплату справок. Помимо вознаграждения. Но его не будет, если вы не найдете девушку в пределах… х-м-м… трех часов.

Компания испарилась. Он присел за стол и заказал выпивку, пытаясь сдержать нетерпение.

Время замедлило бег. Какая большая часть жизни уходит просто на ожидание!

К нему подошла девушка и предложила себя. Лангли и ее отправил на поиски. Он нянчил в руках бокал с пивом, не прикасаясь к выпивке — сейчас, как никогда, голова должна быть ясной.

Через два часа и восемнадцать минут запыхавшийся человек плюхнулся за стол, жадно глотая воздух.

— Я нашел ее!

У Лангли екнуло сердце. Он поднялся из-за стола, стараясь не суетиться.

— Видел сам?

— Да нет, не совсем. Но к Слимеру, торговцу со Шрайниса, наняли новую гувернантку — и как раз одиннадцать дней назад. Это сказал мне их повар, которого отыскал кто-то еще из наших.

Космонавт кивнул. Его предположения оказались верными: слуги по-прежнему знали больше, чем полицейские структуры. Люди не так уж и изменились.

— Пойдем, — сказал он и вышел за дверь.

— А как насчет вознаграждения?

— Ты его получишь, когда я ее увижу. Не беспокойся.

Пять тысяч лет назад знакомый библиофил заставил Лангли прочитать потрепанную книгу столетней давности, которая называлась «Школа частного сыска», утверждая, будто это что-то совершенно уникальное. Тогда это пособие показалось ему достаточно скучным. Теперь же он улыбнулся, сообразив, откуда берет корни его метод. Но в этом аморфном мире нижних уровней годился любой способ.

Он пошел вдоль широкой и весьма странной на вид улицы. Маленький человечек остановился у одной из дверей.

— Вот это место. Правда, я не знаю, как мы попадем внутрь.

Лангли нажал кнопку дверного сканера. Дверь тут же распахнулась, и в ней появился человек великолепного телосложения — дворецкий. Американец готов был проложить себе путь с помощью оружия, но дворецкий явно не принадлежал к числу рабов — пришельцам запрещалось использовать в таком качестве людей. Когда-то его наняли, и он, возможно, продолжал служить.

— Извините, — сказал Лангли. — Нет ли у вас новой горничной — высокой рыжеволосой девушки?

— Сэр, мой наниматель очень ценит личный покой.

— Прискорбно. Для меня это очень важно. Я хочу всего лишь переговорить с ней. — Лангли хрустнул пачкой крупных банкнотов.

Американца пропустили внутрь, а его осведомитель остался нервничать снаружи. Воздух в помещении был плотным и влажным, заливавший все вокруг желто-зеленый свет резал глаза. Выходцы с других миров нанимали живых слуг ради престижа, но и платили за это достаточно прилично. Мысль о том, что он загнал Марин в это искусственное болото, словно заноза сидела у него в мозгу.

Она стояла посреди заполненной туманной дымкой комнаты. Капельки влаги блестели в ее волосах. Грустные глаза без удивления смотрели на него.

— Я пришел, — прошептал Лангли.

— Я знала, что ты придешь.

— Я… мне… могу я сказать, как сожалею?

— Не надо, Эдви. Забудем об этом.

Они вернулись на улицу. Лангли расплатился с осведомителем и узнал адрес отеля. Он направился туда, держа ее за руку, но не произнес ни слова, пока они не остались одни.

Тогда с легкой опаской, что Марин ускользнет из его объятий, он поцеловал девушку. Но та неожиданно пылко ответила.

— Я тебя люблю, — произнес он. Это было новым и удивительным открытием.

— Думаю, теперь наша любовь стала взаимной, — улыбнулась она.

Позже он рассказал ей обо всем.

— И мы можем улететь? — нежно спросила она. — Мы на самом деле сможем все начать заново? Если бы ты знал, как я об этом мечтала, с тех самых пор, как…

— Не так быстро. — К нему вернулась суровость, голос стал жестким, он нервно мял пальцы. — Ситуация исключительно сложная. Я думаю, что знаю, кто за этим всем стоит, возможно, тебе удастся мне помочь, найти недостающие звенья.

Я убедил себя, что «Технон» основал Сообщество и использует его в качестве шпиона и агента по экономическому проникновению. Однако… «Технон» запихнули в какую-то пещеру, откуда он, естественно, не может выйти и сам проверить состояние дел, а должен полагаться на информацию, предоставляемую агентами. Существуют официальные информаторы, которые являются частью правительства Солнечной системы; есть полуофициальные, такие, как члены Сообщества, а есть и в высшей степени неофициальные — шпионы на других планетах.

Но, как тебе известно, в одну и ту же игру играть могут двое. Поблизости существует раса, мыслительный процесс которой весьма схож с техноновским — холодный, бесстрастный коллективный разум, планирующий на века вперед, способный ждать бесконечно долго, пока маленькое зернышко не даст ростки. Это раса на Фриме. Такой ее делает способность объединять разум своих членов: индивидуум там ничего не значит, ибо в буквальном смысле является лишь клеточкой единого огромного организма. Как они работают, можно увидеть на примере Лиги, где фримане скрытно и постепенно захватили все ключевые позиции и стали хозяевами так незаметно, что ториане вряд ли осознали это и по сей день.

— И ты думаешь, что они проникли в Сообщество? — спросила она.

— Я это знаю. Другого ответа нет. Сообщество не передавало бы Сариса Бранноху, если бы было по-настоящему независимым. Валти безуспешно пытался объяснить этот факт, но мне известно больше, чем ему. Я знаю, что «Технон» по-прежнему считает, будто Сообщество принадлежит ему, и что оно никогда не отдаст предпочтение Центавру.

— Но ты же говоришь, что они это сделали, — возразила она.

— Ха-ха. В этом, как я понимаю, и заключается объяснение. В Сообщество входит множество рас. И одна из этих рас — фримане. Вероятно, формально они не с Фрима. Их могли внедрить на аналогичную планету, возможно, им сделали какие-то незначительные хирургические изменения, и они сошли за местных. Они присутствуют и среди бюрократии кочевников благодаря обычному продвижению по службе. А будучи весьма способными, они смогли вскарабкаться достаточно высоко, чтобы узнать правду — всем этим балом правит «Технон».

Для них это было подарком небес. Они проникли в Сообщество, следуя своему основному принципу — овладеть контролем над еще одной группой людей, а тут вдруг обнаружили, что вышли еще и на линию связи с самим «Техноном». Они могут фальсифицировать доклады, которые машина получает от Сообщества, не все, но достаточное их число. Эту власть необходимо приберегать для особых случаев, так как в машине есть блок логического сравнения; для того чтобы делать свое дело, она должна уметь «подозревать». Наш случай — особый.

Из-за того что не было времени проконсультироваться с «Техноном», все — и Чантавар, и Браннох, и Валти — стремились достигнуть противоположных целей. Иначе «Технон» просто приказал бы Валти в это дело не соваться, или по крайней мере сотрудничать с Чантаваром. Ты это знаешь, когда ему сообщили, он приказал последнему освободить торговца.

Но тут подсуетились фримане. Даже находясь в заключении, они оставались на связи со своими агентами на свободе, в том числе и с высокопоставленными фриманами в Сообществе.

Я не знаю точно, что за историю запустили в «Технон». Грубо говоря, что-то вроде того, будто только что вернулся торговый корабль с новостями о планете, которую населяет раса, чьи представители обладают способностями Сариса. Они были изучены, и оказалось, что воспроизвести электронно-нейтрализующий эффект искусственным путем никакой возможности нет. Готов поспорить, что фримане вполне способны состряпать подобный доклад, дополненный количественными данными и подкрепленный математической теорией.

Так вот. Этот самый доклад, якобы от его собственного, милого, надежного Сообщества, достигает «Технона». «Технон» принимает вполне естественное решение: пусть Сарис достанется центаврийцам, пусть они теряют время, исследуя тупиковый вариант. Все должно выглядеть правдоподобно, так, чтобы Браннох ничего не заподозрил. Следовательно, действовать нужно через Валти, не поставив в известность Чантавара.

Таким образом… Центавр в конечном итоге получает нейтрализатор! И узнает об этом «Технон» лишь в тот момент, когда прибудет флот вторжения, способный вывести из строя все корабли в Солнечной системе!

Некоторое время Марин не отвечала. Потом она кивнула.

— Звучит логично, — промолвила она. — Теперь я припоминаю, что, когда была у Бранноха, перед самой отправкой к тебе, он в разговоре с цистерной упоминал, как ему мешает Валти, и рвался его убрать, но цистерна ему запретила. Мы расскажем обо всем Чантавару?

— Нет, — ответил Лангли.

— Ты что же, хочешь, чтобы центаврийцы победили?

— Категорически нет! Я вообще не хочу войны, а обнародовать эту информацию раньше времени — самый верный путь ее начать. Неужели ты не видишь насущную необходимость действовать скрытно, отмести все подозрения и разом нанести решающий удар, чтобы тебя не стерли с лица земли?

То обстоятельство, что Браннох и самблуждает в потемках, что он ничего не знает об этой исключительно важной операции Сообщества, указывает на тот факт, что интересы Лиги отнюдь не близки сердцу Фрима. Лига является средством для достижения гораздо более важной и смертельной для нас цели.

Лангли поднял голову:

— До сих пор, дорогая, все мои попытки оказать влияние на ход этой игры кончались исключительно жалкими провалами. Я рискую обеими нашими жизнями ради того, что считаю будущим всей человеческой расы. Звучит достаточно глупо, претенциозно, не так ли? Маленький человек, думающий, что сможет в одиночку изменить ход истории. Подобные заблуждения всегда вызывали массу невзгод.

На этот раз, в виде исключения, я сыграю, ибо это не ошибка — я действительно могу совершить что-то стоящее. Считаешь ли ты, что я прав? Считаешь ли, что я вообще вправе попытаться?

Она подошла к нему и прижалась щекой к его щеке.

— Да, — прошептала она. — Да, мой родной.

Глава 19

Нельзя сказать, что Лангли доставил Марин к себе домой тайно — если бы ее заметили, это не вызвало бы особых разговоров, — но он постарался вести себя как можно осмотрительней. А потом он удивился сам себе, проспав ночь лучше, чем во все предыдущие недели.

На следующий день он собрал как микрокопии всех библиотечных данных по Сообществу, так и резюме, подготовленное роботом, и сложил кассеты в свой кошель. Размышления о том, что все его надежды зависят от последовательности тончайших связей, приводили его в смятение. Это касалось и личности Валти: Лангли считал, что торговец сможет сбросить шоры, приобретенные в течение жизни, как только посмотрит в лицо некоторым фактам и немного порассуждает, но можно ли быть уверенным, что именно так он и поступит?

Мардос вызвал его на очередную беседу. По мере того как ученый выяснял одну неизвестную ему дату за другой, энтузиазм его разгорался, и осторожного цинизма немного поубавилось.

— Вы только вдумайтесь! Заря технической эры, эры космических полетов — важнейшая поворотная эпоха со времен перехода человека к оседлому образу жизни, — и вы ее современник! Знаете ли вы, что уже ниспровергли с дюжину очень крепких теорий? Так, мы понятия не имели о существовании в то время столь разительных отличий между национальными культурами. Это объясняет очень многие загадочные моменты в последующем ходе истории.

— Так вы будете писать книгу? — спросил Лангли. Ему было неимоверно трудно сохранять внешнее спокойствие, он едва сдерживался, чтобы не ходить из угла в угол, выкуривая одну сигарету за другой в ожидании вечера.

— О, да… да. — Мардос застенчиво потупил взор. — Но все же… ладно, первоначально мною двигало желание приобрести некоторую известность, получить повышение по службе. Теперь меня это не волнует. Работа сама по себе, приобретение знаний — вот что имеет значение. Вы… вы позволили мне ощутить и оценить столь характерное для вашего времени чувство первооткрывателя. Раньше я не знал, что такое настоящее счастье.

— Э-э…

— Потребуются годы, чтобы создать связную картину. То, что вы сможете нам рассказать, должно согласовываться с археологическими раскопками. Никакой спешки, никакой необходимости вас подгонять. Почему бы нам сегодня не пообедать у меня дома? Расслабимся, немного выпьем, послушаем музыку…

— Э-э… нет. Спасибо, нет. Сегодня я занят.

— Тогда завтра? Моя жена будет рада вас видеть. Бог свидетель, дома я только и делаю, что говорю о вас.

— Хорошо. — Лангли чувствовал себя негодяем. Когда беседа закончилась, он едва сдержался, чтобы не сказать: «Прощайте».

Солнце скатилось за горизонт. Лангли с Марин поужинали, не ощущая вкуса еды. Глаза девушки задумчиво смотрели на сумеречный мир.

— Ты будешь скучать по Земле? — спросил он.

Она кротко улыбнулась:

— Чуть-чуть. Иногда. Но с тобою рядом — не очень часто.

Лангли поднялся и достал для нее из шкафа накидку. Капюшон на голове придавал ей трогательный мальчишеский вид — эдакий молоденький студентик.

— Идем, — промолвил он.

Они вышли из зала и, миновав крыло здания, оказались на виадуке с движущейся дорожкой. Вокруг них смеялась и гомонила толпа — ярко разодетая, веселая, в неустанных поисках развлечений. Огни казались лихорадочной радужной дымкой.

Лангли пытался подавить внутреннее напряжение. От того, что он будет с дрожью гадать о тех силах, которые объединились против него, ничего не прибавится. «Расслабься, дыши глубже, наслаждайся ночным воздухом и видом звезд и шпилей. Завтра ты можешь умереть».

Умирать нельзя. Он надеялся — по его лицу не видно, что нервы его натянуты как струны. Шагай неторопливо, с умным видом, как и положено ученому мужу. Забудь, что у тебя под мышкой оружие.

«Две Луны» были довольно известной таверной с несколько сомнительной репутацией; заведение примостилось на крыше над нижними уровнями — у основания гигантского металлического выброса в виде башни «Межпланетных предприятий».

Войдя внутрь, Лангли обнаружил, что очутился в марсианской атмосфере, под зелено-голубым небом, рядом с современным каналом и кусочком древней красной пустыни. В помещении стояла легкая дымка благовоний, слышались минорные завывания марсианской народной песни. Вдоль одной из стен расположились отдельные кабинки в виде пещер в рыжевато-коричневом утесе. Напротив находились бар и сцена, на которой со скучающим видом извивалась стройная исполнительница стриптиза. Музыка звучала фоном к бесконечному глухому шуму и звону посуды переполненного ресторана.

20.45. Лангли облокотился на стойку.

— Два пива, — попросил он.

Робот выдвинул ладонь с двумя стаканами, из нее же налил пиво до краев и протянул металлическую руку за деньгами.

Мужчина с потемневшей от солнца кожей и нескладным телосложением марсианина кивнул в их сторону.

— Не так уж часто увидишь профессора в подобном заведении, — заметил он.

— Вечер отдыха, — откликнулся Лангли.

— У меня, я так полагаю, тоже. Хотя я и жду не дождусь возвращения домой. Эта планета слишком тяжелая. Правда, и Марс уже не тот, что в былые дни. Когда-то мы правили Солнечной системой. Старые добрые времена… Теперь же мы, как и все, просто послушные добрые дети «Технона»…

Сзади появилась фигура в черной форме. Марсианин захлопнул рот и попытался сделать вид, что он тут ни при чем.

— Извините, сэр, — сказал полицейский, коснувшись плеча Лангли. — Вас ждут.

У Лангли на какое-то мгновение все поплыло перед глазами, но тут он узнал отныне безбородое лицо человека, который в свое время наставил бластер на агентов Бранноха там, внизу, в трущобах. Казалось, все это было давным-давно.

— Да-да, — ответил космонавт и последовал за ним. Марин пристроилась сзади.

Они вошли в кабинку. Та была полна людей в форме. Лангли обратил внимание на массивную фигуру в легком боевом снаряжении. Из-под шлема неожиданно донесся голос Валти:

— Добрый вечер, капитан, миледи. Вам все ясно?

— Да. Думаю, все устроится.

— Сюда. У меня налажено взаимопонимание с хозяином таверны. — Валти нажал пальцем на какое-то декоративное украшение. Задняя стена отошла в сторону, и лестница, каких Лангли в этом мире раньше не встречал, вывела их наверх, в крошечную комнатенку, где были разложены два комплекта формы министерских армейских офицеров.

— Пожалуйста, наденьте это, — сказал Валти. — Полагаю, вы скорее сойдете за аристократов, чем за рабов. Правда, вам не придется говорить ни с кем, кроме Сариса.

— О'кей.

Марин без тени смущения сбросила свою накидку и облачилась в мундир. Спрятав волосы под легкую стальную каску и небрежно набросив на плечи плащ, она вполне могла сойти за министра-подростка, который, используя свой ранг, ради баловства увязался на задание.

Валти рассказал о своем плане; потом они снова спустились в кабинку, и торговец вывел всех на улицу. Команда насчитывала два десятка человек. Крохотная горстка — против всей мощи Сола.

Пока дорожка несла их по виадуку к военному исследовательскому центру, расположенному на западной окраине города, никто не произнес ни слова. Лангли хотелось взять Марин за руку, но именно сейчас это было невозможно. Он сидел, предаваясь собственным мыслям.

Пунктом назначения была башня, возвышавшаяся над похожей на отвесный утес стеной города. Она вознеслась несколько поодаль от своих соседок, а за ее гладким пластиковым фасадом наверняка скрывались орудия и броня. Когда группа Валти высадилась у центрального пандуса и подошла ко входу, из расположенной сбоку ниши появились трое охранников-рабов. Они одновременно поклонились, и старший поинтересовался, какое дело привело их сюда.

— Чрезвычайное и безотлагательное, — ответил Валти. Шлем скрадывал его акцент. — Мы должны скрытно переместить определенный объект исследований в более безопасное место. Вот наши документы.

Один из караульных выкатил столик с приборами. Бумаги, удостоверяющие их полномочия, были проверены микросканером. Лангли предположил, что на документах «Технона» есть невидимое кодовое число, которое ежедневно меняется произвольным образом. У нескольких человек были проверены радужки, после чего снимки сравнили с образцами в удостоверениях.

— Все в порядке, сэр, — кивнул головой начальник караула. — Вам нужна какая-нибудь помощь?

— Да, — ответил Валти. — Подгоните сюда полицейский флаер. Мы скоро выйдем. И никого не пускайте внутрь до тех пор, пока мы не удалимся отсюда.

Лангли подумал об автоматическом оружии, скрытом в стенах. Но двери перед ними раздвинулись, и он последовал за Валти по коридору. Они прошли мимо нескольких долговременных огневых сооружений, но никто их не остановил. Затем они были вынуждены задержаться у второго контрольнопропускного пункта. После проверки они направились к месту заключения Сариса — его местоположение было указано в бумагах.

Холатанин лежал на кушетке, окруженной решеткой. Остальная часть камеры представляла собой беспорядочное нагромождение лабораторных приборов таинственного вида. Часовые были вооружены и обычными ружьями, и бластерами, у пульта работала пара техников. Прежде чем освободить узника, они вызвали своего начальника для подтверждения полномочий прибывших.

Лангли подошел к решетке. Сарис не подал вида, что узнал космонавта.

— Привет, — тихо сказал американец по-английски. — С тобой все в порядке?

— Да. До с-сих пор-р электр-ричес-ские и др-ругие замер-ры. Но тяжело быть заключенным.

— Тебя обучили современному языку?

— Да, очень хор-рошо. Лучше, чем английс-скому.

Лангли почувствовал слабость от облегчения. Весь его рискованный план строился на этом предположении — на поразительных лингвистических способностях холатанина.

— Я пришел, чтобы забрать тебя отсюда, — сказал он. — Но придется немного потрудиться — ты должен помогать мне, рискуя собственной головой.

— Моей жизнью? И это вс-се? Это не ес-сть много… тепер-рь. — В басовитом мурлыканье проскользнули нотки безразличия.

— Марин известны факты и мой план. Теперь нужно ознакомить с этим тебя. Но мы втроем будем против всех остальных.

Лангли быстро рассказал о том, что знает, и о своих планах.

На короткое время золотистые глаза Сариса вспыхнули яростным огнем, мускулы напряглись под шерстью. Однако тщательно контролируемый голос произнес с оттенком усталости и безнадежности:

— Это ес-сть хор-рошо. Мы попр-робуем таким обр-разом.

Тем временем Валти заболтал старшего смотрителя, и в помещение с помощью антигравитационных саней втолкнули длинный металлический ящик с несколькими отверстиями. Сариса поместили внутрь и прикрыли крышку.

— Ну что, отправляемся, милорд? — спросил Валти.

— Да, — ответил американец. — Все приготовления закончены.

Несколько человек толкали плавающий ящик в сторону выхода. Хотя его вес был нейтрализован, инерция оставалась значительной, а включение любого движителя вызвало бы сигнал тревоги. Возвратившись ко входу, они увидели, что над пандусом завис большой черный флаер. Короб с Сарисом поместили в хвостовое отделение, люди — кто туда же, кто в кабину — погрузились в аппарат, и Валти направил его к центаврийскому посольству.

Откинув шлем за спину, чтобы сделать глоток свежего воздуха, торговец вытер потное лицо.

— С каждой минутой дело становится все более щекотливым, — пожаловался он. — Если бы мы только могли направиться прямиком к моему флиттеру! Готов прозакладывать собственный нос, что этот управляющий из лаборатории очень скоро позвонит Чантавару, и вот тогда шкварка выскочит из скороводы.

Лангли стал прикидывать, что делать дальше, прежде чем они столкнутся с очередным врагом. Вообще не залетать за Браннохом… Нет. Осталось слишком мало времени. Да и Сарис был почти беспомощен, находясь под механическим замком. Сжав зубы, он решил ждать.

Флаер остановился возле посольской башни. Жилые помещения и офисы занимали ее верхнюю треть. Валти повел свою группу в сторону входа. И снова были представлены бумаги, и снова проверка. Чантавар держал здесь очень сильную охрану. На этот раз мнимый приказ гласил о временном перемещении старшего персонала посольства. Торговец не стал говорить, что их забирают насовсем, и начальник караула понимающе ухмыльнулся.

— Захватите ящик с собой, — напомнил Лангли.

— Что? — удивился Валти. Зачем, милорд?

— Они могут предпринять какие-либо непредсказуемые действия. Никогда не знаешь наперед. Для них все это явится шоком. Лучше быть наготове.

— Но будет ли… устройство… исправно работать, милорд?

— Будет. Я его проверял.

Валти колебался с решением, и Лангли почувствовал, как у него вспотели ладони. Если торговец скажет «нет»!..

— Хорошо, милорд. Возможно, это здравая мысль.

Покачиваясь, ящик медленно проплыл через портал. Вокруг было пустынно, должно быть, посольская мелкая сошка расползлась на ночь по своим квартирам. Впереди находились двери в личные апартаменты Бранноха. Не успели они подойти, как двери распахнулись, и в проеме появилась огромная фигура торианина.

— В чем дело? — спросил он холодно. Массивное тело в кричаще-яркой пижаме пригнулось, изготовившись к последнему отчаянному прыжку на стволы их оружия. — Я вас не приглашал.

Валти откинул шлем за спину.

— Вам не придется сожалеть об этом визите, милорд, — сказал он.

— О-о… это вы. И Лангли тоже, и… Входите! — Гигант провел их в гостиную. — Ну а теперь — в чем дело?

Валти объяснил. Триумф, отразившийся в глазах Бранноха, сделал его лицо почти нечеловеческим.

Лангли стоял рядом с плавающим металлическим гробом. Он не мог говорить с Сарисом, не мог его предупредить, не мог даже сказать: «Давай!» Холатанин лежал в кромешной тьме, окруженный металлом, и мог полагаться только на свои органы чувств и собственный мозг.

— Ты слышал это, Фримка?! — закричал Браннох. — Давай уходим! Я позову людей…

— Нет.

Браннох остановился на полушаге.

— В чем дело?

— Не надо их звать, — произнес механический голос. — Мы этого ожидали. Мы знаем, что делать. Вы отправитесь с ними в одиночку. Скоро мы последуем за вами на собственном антиграве.

— Ради всего на…

— Спешите! На карту поставлено больше, чем вы знаете. В любой момент сюда может нагрянуть Чантавар, а у нас еще много дел.

Браннох колебался. Будь у него время подумать, он вспомнил бы о способностях Сариса, заметил бы у своих фриман неожиданно появившийся легкий акцент. Но он был спросонья и привык подчиняться их приказам…

Валти подтолкнул посла. Его багровое лицо говорило о явном облегчении.

— Они правы, милорд. Будет дьявольски трудно вывезти их цистерну незаметно, да и на то, чтобы собрать ваших людей, тоже уйдет время. Давайте отправляться!

Браннох кивнул, сунул ноги в башмаки и вышел в дверь, сопровождаемый двумя мнимыми охранниками. Лангли украдкой взглянул на Марин — лицо ее от напряжения побелело.

Он надеялся, что сумасшедший стук его собственного сердца ничем себя не выдает.

Пока все в порядке. Остановка в посольстве была неизбежной, кроме того, необходимо было прихватить с собой одного человека — человека, которому, как сознавал Лангли, требовалось рассказать правду.

Предполагалось, что Сарис не только парализует микрофоны фриман, но и выведет из строя их гравилет, оставив фриман беспомощно сидеть на приколе. Сделал ли он это, хватило ли у него сил?

Возможно!

Однако было бы странно, если бы эти практичные, проницательные умы мирились с положением, когда любой непредвиденный случай может сделать их пленниками. Должны существовать средства восстановить устройство, что-то вроде роботизированного инструмента, управляемого изнутри цистерны. Вне всякого сомнения, у них есть способы связаться со всей сетью центаврийских шпионов и саботажников, бросить их всех на прорыв кольца людей Чантавара, добраться до спрятанного корабля и улететь.

Фримане собирались сбежать. Воспрепятствовать этому не было никакой возможности. Вероятно, они организуют погоню. Да и Чантавар долго спать не будет. Вопрос весь в том, сможет ли группа Валти выйти за пределы досягаемости радарных систем раньше, чем придет в себя та или иная группировка.

Вопрос, конечно, занятный, подумал Лангли.

Глава 20

В своем собственном давно забытом мире им бы никогда не удалось осуществить то, что они сделали. Где-то по ходу действия всегда нашелся бы человек с достаточно независимым умом, который приостановил бы события и справился у начальства, все ли идет как надо. Но раб не рожден думать, ему это и не положено. Возможно, это одна из причин, почему свобода — зыбкая, неумелая, преданная забвению — на протяжении всей истории снова и снова поднимала голову.

Флаер быстро скользил над погруженной во тьму планетой. Лора превратилась в яркое созвездие на горизонте, и, когда она исчезла, только ночь расстилалась вокруг. Лангли сомневался, что когда-нибудь увидит город еще раз. Яркой вспышкой промелькнула Лора в его жизни, а теперь у него было такое ощущение, как будто ни города, ни миллионов его жителей никогда и не существовало. Теперь он отчасти стал понимать философию Валти, его приятие того, что и непостоянство мира, и наличие судьбы в равной степени являются непременными составляющими природы вещей.

Выразительное лицо Бранноха резко выделялось в тусклом свете панели управления.

— Вам известно, почему Сообщество решило помочь нам? — спросил он.

— Нет, милорд, неизвестно, — ответил торговец.

— Тут где-то замешаны деньги. Большие деньги. Если только вы не намерены каким-то образом меня предать… — На мгновение сверкнула белизна зубов, и торианин расхохотался. — Да нет. С какой стати вам вообще обо мне беспокоиться, если не по причине, которую вы указали?

— Милорд, надеюсь, Лига не останется неблагодарной и оценит все мои усилия?

— О да, да, не бойтесь, вымогатель, свое вы получите. Я заплачу вам за счет Земли. Это означает войну, вы же знаете. Теперь ее уже ничто не остановит. Но, насколько я знаю этих жирных министров, они достаточно долго продержат флот Солнечной системы на охране своих драгоценных убежищ, предоставив нам возможность создать нейтрализатор. — Потемневшим взглядом Браннох уставился перед собой. — Любопытно, почему это Фримки решили остаться? Мне вообще интересно, насколько на самом деле у них разветвлена сеть. Ну, ничего, придет день, и я разберусь с ними тоже… проклятые пауки!

Флаер спикировал в сторону небольших лесных зарослей. Когда он приземлился, Валти вывалился наружу и сообщил:

— У меня здесь есть флиттер. Прошу вас, господа!

Бластер срезал замок на темнице Сариса. Одним ловким прыжком холатанин выскочил наружу, и вся компания стала ощупью пробираться вперед среди деревьев.

— Они вс-се здес-сь с-с энер-ргетичес-ским ор-ружием, — пробормотал Хронна по-английски. — Вс-се, кр-роме одного. Вон тот высокий пар-рень. Ты с-сможешь с-с ним с-спр-ра-витьс-ся?

— Лучше было бы, если бы смог, — ответил Лангли сквозь зубы.

Громада флиттера неясно маячила посреди рощи, словно башня тьмы.

— А где остальные из вашей банды? — спросил Браннох, поднимаясь по пандусу к входному люку.

— В уютных кроватках, милорд, — ответил Валти. Его голос гулко отдавался в полной тишине.

Где-то вдалеке стрекотали кузнечики. Лангли подумал, что слышит их, наверно, в последний раз.

— Мне, конечно, придется покинуть Солнечную систему, но нет никакого смысла разъединять остальную часть команды.

Двадцать человек обречены на заклание, подумал Лангли.

Создатели этого космического аппарата полагали, что он должен обладать большей скоростью, а не большими удобствами. В единственной продолговатой рубке были расположены места для пассажиров и кресло пилота. Валти скинул шлем, угнездил свой широкий зад в кресле, и его толстые пальцы в изумительно изящном танце задвигались над панелью управления. Корабль задрожал, взревел и устремился в небо.

Атмосфера осталась позади. Огромная, восхитительная Земля вращалась на фоне занавеса из ослепительных звезд. Лангли смотрел на планету со щемящей тоской.

До свидания, Земля. До свидания, холмы и леса, высокие горы и продуваемые ветром равнины, огромные пространства морей под лунным светом. Прощай, Пегги.

Компьютер тихо пощелкивал, разговаривая сам с собой. На панели мигали огоньки. Валти перебросил тумблер в необходимое положение, порывисто вздохнул и развернулся в кресле.

— Ну все, — сообщил он. — Флиттер на автопилоте, режим наибольшего ускорения. Через полчаса мы достигнем корабля. Вы тоже можете расслабиться.

— Проще сказать, чем сделать, — проворчал Браннох.

В узкой металлической рубке стало очень тихо.

Лангли бросил взгляд на Сариса. Холатанин едва заметно кивнул. Марин увидела это, и ее собственная голова тоже резко дернулась.

Лангли встал спиной к стене рядом с панелью управления и вытащил бластер.

— Не двигаться! — приказал он.

Кто-то выругался. Кто-то с потрясающим проворством выхватил оружие. Оно не стреляло.

— Сарис заблокировал все находящееся здесь оружие, кроме моего и Марин, — сообщил Лангли. — Вам лучше сидеть смирно и слушать… Нет, не надо!

Он послал ревущий луч в высокого человека со старинным оружием в руках. Торговец взвыл, когда пистолет выпал из его обожженных пальцев.

— Мне было жаль это делать, — глухо произнес Лангли. По его лицу струился пот. — Я никому не желаю зла. Но уж слишком большие силы вовлечены в события. Дайте мне, пожалуйста, возможность все объяснить.

— Капитан… — Валти скользнул ближе к Лангли. Марин свирепым жестом отогнала его обратно. Сарис скорчился в дальнем конце рубки, дрожа от напряжения.

— Выслушайте меня. — Лангли чувствовал легкое раздражение от того, что вынужден говорить просительным тоном. Разве не само собой разумеется, что человека с оружием должны слушаться беспрекословно? Но маленькие глазки Валти бегали туда-сюда в поисках хоть какого-то выхода. Браннох подобрал ноги ближе к стулу, готовясь к прыжку. Космонавты-торговцы ворчали, распаляя себя, чтобы наброситься на американца и одолеть его числом.

— Все, что я хочу, так это поведать вам некоторые факты, — сказал Лангли. — Все вы стали жертвами самого крупного, самого наглого обмана за всю нашу историю. Вы оба, Валти и Браннох, считаете, что действуете ради собственного блага, но я намерен доказать вам обратное. В любом случае мы имеем полчаса, так что все равно: выслушайте меня.

— Валяйте, — согласился Браннох сдавленным голосом.

Американец судорожно вздохнул и рассказал о подрывной деятельности чуждой силы против Лиги, Техната и Сообщества ради собственных интересов. Он отдал Валти свою кассету с материалами, тот заложил ее в сканер и стал изучать со сводящей с ума неторопливостью. Часы лениво отсчитывали минуты, а Земля скрылась за кормой корабля. В рубке стояла тишина, было жарко.

Валти поднял взгляд.

— Что вы собираетесь делать, если я не стану вам помогать? — спросил он.

— Уберу вас. — Лангли повел бластером.

Лохматая рыжая голова Валти качнулась, его пузатая фигура как никогда была преисполнена чувства собственного достоинства.

— Нет. Извините, капитан, но у вас ничего не выйдет. Вы не сможете управлять современным космическим кораблем — вы не знаете, как это делается, а помогать я вам не стану: мой старый организм не до такой уж степени ценен.

Браннох не промолвил ни слова, но его глаза превратились в пуговки из голубого стекла.

— Неужели вы не способны видеть?! — воскликнул Лангли. — Неужели вы не способны думать?

— Ваши доводы весьма шатки, капитан, а приведенные вами факты допускают и иное толкование.

— Когда две гипотезы противоречат друг другу, выбирают ту, которая проще, — неожиданно вмешалась Марин.

Валти сел. Он подпер голову кулаком, закрыл глаза и как-то сразу постарел.

— Может быть, вы и правы, — сказал Браннох. — Я и сам уже долгое время отношусь с подозрением к этим живым оладьям. Но мы разберемся с ними позже — когда Тор достаточно окрепнет.

— Нет! — резко возразил Лангли. — Вы, слепец, неужели вы не видите? Вся эта война подготовлена именно ими. Фримане должны относиться к Человеку как к опасному паразиту. Они не в состоянии покорить нас сами, но они могут заставить нас выпотрошить друг друга до последней капли крови. И вот тогда уже разделаться с нами им будет по силам!

Зазвенел звонок. Лангли отвлекся на звук, но тут же повернул голову обратно, среагировав на крик Марин. Браннох был почти рядом. Лангли отогнал нахально улыбающегося центаврийца назад, но разрешил Валти подойти к панели и посмотреть на приборы.

Торговец уткнулся в них лицом, после чего сообщил ровным голосом:

— Кто-то нащупал нас лучом радара. Нас преследуют.

— Кто?! Как они далеко?! С какой скоростью?! — набросился Браннох, словно сорвавшаяся с цепи собака.

— Не знаю. Это могут быть ваши друзья с Фрима, это может быть и Чантавар. — Валти поиграл с кнопками и считал показания приборов. — Корабль приличных размеров. Догоняет нас, но мы подлетим к своему минут на десять раньше. Чтобы разогреть генераторы для межзвездного прыжка, необходимо какое-то время, так что, возможно, нам придется сражаться. — Он не сводил глаз с Лангли. — Конечно, если досточтимый капитан разрешит нам это сделать.

Американец еще раз судорожно вздохнул:

— Нет. Для начала я позволю им всех нас взорвать.

Валти хихикнул:

— Капитан, а вы знаете о том, что я вам верю? И верю в вашу несколько фантастическую гипотезу.

— Вам придется это доказать, — сказал Лангли.

— И докажу. Люди, пожалуйста, сложите вот сюда ваше оружие. Капитан, вы можете, если только не сочтете это слишком скучным делом, заключить нас под стражу.

— Минуточку, подождите… — Один из людей Валти встал. — Вы хотите не выполнять приказы командиров?

— Я хочу принести пользу Сообществу.

— Я не стану сдавать оружие!

Ответ Валти прогремел, словно пистолетный выстрел:

— Вы это сделаете, сэр, в противном случае я лично сломаю ваш хребет о собственное колено. В этом полете вашим шкипером являюсь я. Вам напомнить статьи, касающиеся вопросов о неподчинении шкиперу?

— Я… слушаюсь, сэр! Но я подам жалобу в…

— Непременно подайте, — охотно согласился Валти. — Мы вместе пойдем в контору, и я подам свою.

Бластеры с клацаньем летели к ногам Лангли. Сарис лег на пол, его колотило от нервного истощения.

— Свяжите Бранноха, — приказал американец. — Мы верим в Бога, но я не думаю, что он и есть Бог.

— Конечно. Вы уж простите грехи наши, милорд? Мы оставим вас на флиттере, вы можете развязаться и улизнуть отсюда прочь.

Браннох бросил на них убийственный взгляд, но подчинился.

— Вы удовлетворены, капитан? — спросил Валти.

— Вероятно, да. Почему вы мне теперь поверили?

— Отчасти — благодаря вашим свидетельствам, отчасти — благодаря вашей собственной искренности. Я отдаю должное вашему уму.

— О'кей! — Лангли сунул бластер обратно в кобуру.

Возможно, это было рискованным шагом, но Валти только кивнул головой и занял пилотское кресло.

— Мы почти прибыли, — сказал он. — Время включать тормозу и уравнять скорости.

Космический корабль вырос до огромных размеров. Это был черный цилиндр, плывущий сквозь звездную пустыню. На фоне Млечного Пути Лангли видел его застывшие орудийные башни. Легкий толчок, лязг от соприкосновения металла с металлом, и люки флиттера и корабля состыковались.

— Боевые посты! — рявкнул Валти и ринулся на выход. — Вы можете пойти со мной, капитан.

Лангли остановился возле Бранноха. Гигант со свирепой улыбкой встретил его взгляд.

— Хорошая работа, — признал он.

— Послушайте, — ответил космонавт, — когда вы освободитесь, улетайте отсюда, но не очень далеко. Слушайте все радиопереговоры. Подумайте над тем, что я вам сказал. Затем, если у вас хватит благоразумия, свяжитесь с Чантаваром.

— Может… свяжусь.

— Да поможет вам Бог, если вы этого не сделаете. До свидания, Браннох.

Лангли прошел через входной люк. Он был последним, и крышка люка лязгнула за его спиной. Космонавт не знал планировки крейсера и, пробегая по коридорам корабля, подчинялся собственной интуиции. Над ним повсюду гудели машины — корабль готовился к бою.

Через несколько минут Лангли нашел центральный пост. Там сидел Валти, в глубине маячили Марин и Сарис. Корабль, должно быть, был почти полностью автоматизирован — сам по себе он являлся своеобразным роботом, так что управлять им мог один человек.

Звездный шар давал изображение усеянной звездами холодной тьмы, что была снаружи. Валти засек на нем движущуюся точку и подстроил телеэкран на увеличенное изображение. Приближающийся корабль представлял собой стальную сферу.

— Сделано на Фриме, — сообщил Валти. — Я узнал бы эти очертания где угодно. Посмотрим, что у них есть нам сказать. — Он нажал клавиши радиоустановки.

Фримане! Значит, тогда они сбежали почти сразу за ними; вне всякого сомнения, они прорвались с помощью имеющегося в цистерне оружия к спрятанному боевому кораблю и направились в космос с невероятной скоростью. Орбиту корабля Валти они, видимо, смогли узнать от «Технона». Лангли вздрогнул, и Марин теснее прижалась к нему.

— Алло, Фримка, — почти нечаянно произнес Валти в радиоустройство. Его глаза и руки по-прежнему находились в движении, он нажимал кнопки, подстраивал верньеры, наблюдал, как один за другим зажигались огоньки, сигнализируя о готовности отсеков.

И тут сквозь треск ему ответил механический голос:

— Мы вас преследуем. Если вы будете благоразумны, то немедленно нам сдадитесь. Земные патрули засекли нас радарами, они следуют за нами совсем близко, мы скорее все уничтожим, нежели отдадим вас им.

«Земные»! Лангли присвистнул. Похоже, Чантавар тоже оказался весьма легким на подъем. Но, конечно же, если не что-то другое, то побег фриман уж точно поднял их по тревоге.

— Вечеринка становится несколько многолюдной, — невнятно пробормотал он.

Валти перебросил тумблер вниз. В астрономическом шаре появились крохотные вспышки, которые на самом деле означали сокрушительные взрывы.

— Корабли самостоятельно ведут бой друг с другом, — спокойно заметил он. — Нашей команде ничего не остается, как только дежурить возле аварийного ручного управления на случай, если нас заденет.

Два судна осуществляли позиционное маневрирование, перемещая в пространстве свою огромную массу с такой легкостью, словно это был танец фехтовальщиков. Вспыхивали двигатели ядерных ракет, их обнаруживали, и они взрывались, будучи настигнуты противоракетными снарядами. Молнии дальнобойных энергетических лучей ощупывали пространство вокруг. Все, что ощущал Лангли, так это завывание генераторов, сумасшедший танец искорок в шаре и озабоченное пощелкивание корабельного мозга.

Сарис издал голодный рык.

— Ес-сли бы я только мог быть там! — неистовствовал он. — Ес-сли бы я только мог вцепитьс-ся в них зубами!

Лангли привлек Марин к себе.

— Нас могут стереть в порошок еще до того, как мы станем свободны, — сказал он. — Я чувствую себя страшно беспомощным.

— Ты действовал великолепно, Эдви, — ответила она.

— Что ж… я старался. Я люблю тебя, Марин.

Она замерла, переполненная счастьем.

— Это все, что мне нужно, любимый.

Стены вздрогнули, в воздухе нависла опасность. Из интеркома раздался задыхающийся голос:

— Неточное попадание в районе седьмого отсека, сэр. Повреждена наружная обшивка, радиационный удар, утечки воздуха нет.

— Продолжайте, — скомандовал Валти.

Чтобы произвести значительные разрушения в вакууме, даже ядерный взрыв должен произойти очень близко. Но и одной-единственной ракеты, угодившей прямо в корабль, хватило бы, чтобы превратить его в расплавленный дождь.

— Сюда подлетает Чантавар, — сказал Валти. — У меня есть идея. Он будет слушать эфир, так что… — Торговец пере-щелкнул клавиши. — Алло, Фримка. Эй, там, алло! Земляне будут здесь с минуты на минуту. Мне они нравятся даже меньше, чем вы, поэтому — не уладить ли нам наши разногласия позднее, давайте, а?

Ответа не последовало. Фримане никогда не тратили время на пустые разговоры, а то, что это очевидная уловка, они должны были сообразить.

Но к ним мчались два земных крейсера, и они это слышали. Ближайший развернулся по изящной дуге, что было бы невозможно без антигравитационных двигателей, и открыл огонь по фриманскому кораблю. Валти ринулся вслед, послав свой космолет вперед с нарастающим ускорением. Один корабль не мог противостоять нападению двух.

Экраны не показали этого испепеляющего взрыва. Они не выдержали перегрузки и погасли, а когда через несколько секунд зажглись снова, фримане уже были быстро расползающимся облаком газа.

Два боевых корабля флота Солнечной системы осторожно развернулись и прощупали торговца несколькими ракетами и энерголучами. Взвыла сирена. Валти громко расхохотался.

— Гипердвигатель готов к работе. Теперь мы можем отсюда улетать.

— Подождите, — сказал Лангли. — Вызовите их. Я хочу с ними поговорить.

— Но пока мы будем вести разговоры, они могут напасть на нас одновременно, и тогда…

— Слушайте, Земля тоже должна знать! Вызовите их!

Но первым их вызвал Чантавар. Его голос решительно вырывался из коммуникационного устройства:

— Алло, Сообщество! Оставайтесь на месте для высадки на ваш борт.

— Не так быстро, парень! — Лангли перегнулся через плечо Валти в поисках микрофона. — Мы можем щелкнуть выключателем и оказаться за десять световых лет отсюда, но я должен вам кое-что рассказать.

— О… это вы. — В голосе Чантавара проскользнуло что-то близкое к веселью. — Опять вы! За сегодняшний вечер мое уважение к любителям значительно возросло. Я был бы рад, если бы вы поступили ко мне на службу.

— Не выйдет. А теперь слушайте.

Лангли как можно быстрее отбарабанил все, что знал. Наступило тягостное молчание. Затем Чантавар медленно произнес:

— Вы можете это доказать?

— Вы можете получить доказательства сами. Изучите те же документы, что и я. Арестуйте всех центаврийских агентов, каких только найдете, и допросите их — некоторые находятся на содержании у фриман. Представьте факты и предложения «Технону», попросите его переоценить ситуацию. Он должен знать, сколько будет дважды два!

— Вы… может быть, правы, Лангли. Может быть, вы и правы…

— Можете биться об заклад, что я прав. Фриманам от нас нет никакого толку. Мы для них такие же чудовища, как и они для нас, а война, которую они были вынуждены вести, убедила их в том, что мы еще и весьма опасны. Их цель — ни много ни мало — полное уничтожение человеческой расы. Не исключено, что я ошибаюсь, но ведь вы не можете позволить себе роскошь рисковать?

— Нет, — тихо ответил Чантавар. — Похоже, что не можем.

— Отловите Бранноха. Он болтается где-то тут, поблизости. И вы, и он, и Сообщество — все планеты — должны похоронить свои маленькие амбиции. Если вы этого не сделаете, с вами все кончено. А вместе вы сможете противостоять кому угодно.

— Нам понадобится этот самый нейтрализатор.

— Нет, не понадобится. Вы не сумеете завоевать планету таких размеров, как Фрим, но вы можете вернуть ее жителей обратно и объединенными силами не выпускать их оттуда. И последнее: вам будет полезно знать, что где-то там, в Галактике, есть планета свободных людей с оружием, которому вы не в силах противостоять. Это может даже навести вас на мысль о собственном освобождении.

До свидания, Чантавар. Удачи!

Он выключил радио и встал, неожиданно ощутив полнейшее спокойствие.

— О'кей, — сказал он. — Поехали.

Валти бросил на него странный взгляд. Только позже, вспоминая, он понял, что так люди смотрят на своих лидеров.

Лучше всего сначала отправиться на тау Кита и поставить Сообщество — настоящее Сообщество — в известность.

— Да, — согласился Лангли. — Затем на Холат, чтобы установить защиту, которую мы им обещали. Ты возвращаешься домой, Сарис.

Огромная темная голова потерлась об его колени.

— А потом? — спросил Валти. Его пальцы устанавливали ручки управления в положении для прыжка.

— А потом, — сказал Лангли, жизнерадостно рассмеявшись, — мы с Марин отправимся на поиски мира, где сможем чувствовать себя дома!

— Вы не будете против, если я составлю вам компанию? — тихо проговорил Валти.

Марин сжала руку Лангли. Они были заняты друг другом и ничего не видели вокруг. А когда они снова огляделись по сторонам, в небе сияло новое солнце.

КОРИДОРЫ ВРЕМЕНИ ^(роман)

Жестокая, пусть и незаметная глазу война кипит на просторах времени. Из далекого будущего противники проникают в прошлое, чтобы упрочить свои позиции в истории. И в эту схватку вмешивается человек двадцатого века…

Глава 1

В замке лязгнул ключ.

— Встречай гостей, — сказал охранник.

— Что? Кого? — Малькольм Локридж приподнялся на своей койке. Сколько уже часов пролежал он на ней, тщетно пытаясь сосредоточиться на учебнике, — нельзя терять форму, — но мысли разбегались, а глаза упорно возвращались к трещине в потолке. А мысли его были самые горькие. Ко всему прочему очень раздражали звуки и смрад, доносившиеся из соседней камеры.

— Почем я знаю? Но девчонка, скажу… — Охранник прищелкнул языком. В его голосе звучало восхищение.

Недоумевая, Локридж направился к двери. Охранник отступил на пару шагов. Нетрудно было догадаться, о чем он думает: «Осторожно! Этот парень — убийца!»

Локридж мало походил на злодея: среднего роста, ежик волос песочного цвета, курносый нос; выглядел он как раз на свои двадцать шесть. Разве что грудь и плечи у него были шире, а руки и ноги более мускулистые, чем у обычного, неспортивного мужчины; двигался он по-кошачьи мягко.

— Не дрейфь, сынок, — презрительно бросил он.

— Ну ты, потише! — вспыхнул охранник.

«О Господи, — подумал Локридж, — и чего на нем срывать дурное настроение? Он-то мне ничего плохого не сделал… А на ком еще его срывать?»

Раздражение утихло, пока он шел по коридору. Любое нарушение мучительного однообразия последних двух недель было почти праздником. Даже беседа с адвокатом стала событием, хотя за него потом приходилось расплачиваться бессонной ночью: вежливое, но упорное нежелание того вести защиту как надо разозлило Локриджа.

Но кто может быть сегодняшним гостем? Женщина? Его мать улетела обратно к себе в Кентукки. Симпатичная девушка? К нему приходила одна знакомая, и довольно симпатичная девушка, но она только и твердила: «Как же ты мог?!» — и Локридж не думал, что она придет еще. Может, какая-нибудь женщина-репортер? Едва ли: все местные газеты полны его интервью.

Он вошел в комнату для свиданий.

За окном был город, шум движения, через дорогу парк, деревья со свежей листвой и до боли голубое небо с быстрыми белыми облаками; дыхание весны заставило его еще острее почувствовать, как воняло в его камере, которую он только что оставил.

Несколько охранников наблюдало за заключенными и их посетителями, шепотом разговаривавшими за длинными столами.

— Вон она, — сказал конвоир.

Локридж повернулся. У свободного стула стояла девушка, при взгляде на которую его сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Боже милостивый! Вот это да!

Она была с него ростом, платье — простое, но изысканное и дорогое — подчеркивало фигуру, которой могла бы позавидовать чемпионка по плаванию или богиня охоты Диана. Голова гордо поднята, черные волосы, сверкающие в луче солнца, падают на плечи. Лицо… Он не мог бы сказать, в какой части света сформировались его черты: дуги бровей над продолговатыми зелеными глазами, широкие скулы, прямой нос, властный рот и подбородок, смуглая кожа. На мгновение — хотя чисто физическое сходство было незначительным — Локриджу вспомнились образы древнего Крита, лик Лабрийской Богородицы; дальше он мог думать лишь о том чуде, что было перед ним.

С некоторой опаской он подошел к ней.

— Мистер Локридж. — Это был не вопрос, а утверждение. Ее акцент он тоже не мог определить — возможно, просто слишком тщательный выговор. Голос был низкий и звучный.

— Да-да, — пробормотал он. — А…

— Я — Сторм Дарроуэй. Присядем? — Она села с таким видом, будто взошла на трон, и открыла сумочку. — Сигарету?

— Благодарю, — произнес он автоматически.

Она щелкнула зажигалкой «Тиффани», дала ему прикурить, но сама сигарету не взяла. Теперь, когда было чем занять руки, Локридж немного успокоился, сел на стул и встретился с ней глазами. В каком-то дальнем уголке его смятенного сознания возник вопрос: как у женщины с таким именем может быть англосаксонское имя? Может, ее родители были иммигрантами с труднопроизносимым именем и изменили его? Однако в ней вовсе не было той… робости, что ли, подобострастия, обычных в таких случаях.

— Боюсь, я не имел… э-э… удовольствия встречать вас раньше, — промямлил он, взглянув на ее левую руку, и добавил: — мисс Дарроуэй.

— Разумеется, нет. — Она замолчала. Ее лицо было абсолютно бесстрастным.

Нервничая, Локридж заерзал на стуле. «Прекратить!» — мысленно приказал он себе, сел прямо, выдержал ее взгляд и молча стал ждать, что будет дальше.

Она улыбнулась, не разжимая губ.

— Прекрасно, — тихосказала она и добавила уже решительным тоном: — Я видела заметку о вас в чикагской газете; она меня заинтересовала. Поэтому я пришла, чтобы узнать больше. Вы, как мне кажется, жертва обстоятельств.

Локридж пожал плечами:

— Я не собираюсь плакаться, но это так. Вы репортер?

— Нет, я просто стремлюсь к торжеству справедливости. Вы удивлены? — добавила она насмешливо.

На мгновение он задумался.

— Пожалуй, да. Есть, конечно, люди вроде Эрла Стэнли Гарднера, но такая женщина, как вы…

— Может найти лучшее занятие, чем кампания в защиту справедливости. — Мисс Дар усмехнулась: — Это правда. Мне самой нужна помощь. Возможно, именно вы и сможете ее оказать.

Мир закружился вокруг Локриджа.

— Разве вы не можете нанять кого-нибудь, мэм… простите, мисс?

— Есть качества, которые нельзя купить, они должны быть врожденными, а возможности для тщательного поиска у меня нет. — Глаза ее потеплели. — Расскажите мне о своем положении.

— Вы же читали газеты.

— Собственными словами. Пожалуйста.

Что ж… Черт возьми! Тут и рассказывать-то особо нечего. Недели две назад вечером я шел из библиотеки домой. В паршивом таком районе. Напала на меня компания молодых ребят. Думаю, хотели просто избить меня — для забавы да ради мелочи, что у меня была… Я, естественно, стал защищаться… Ну и один из придурков грохнулся на тротуар и разбил голову, остальные, конечно, сразу смылись. Я вызвал полицию, и меня тут же обвинили в убийстве второй степени.

— Но это же была самооборона!

— Само собой. Я так и делаю: пытаюсь доказать всем, что действовал в пределах самообороны. Только толку мало. Свидетелей нет. Сволочей этих я опознать не могу: темно было. К тому же в последнее время много было столкновений между этим сбродом и колледжем. Я и сам раз попал в такую переделку — школьники хотели испортить нам пикник. А теперь говорят, что я сводил с парнем счеты, — я, с моей боевой подготовкой, свожу счеты с ребенком! — Он сжал кулаки в бессильной ярости. — Ребенок! Черт возьми! Больше меня ростом, борода растет! Ребенок!.. Да и было их больше десятка… Но у нас, знаете ли, очень честолюбивый прокурор.

Сторм Дарроуэй изучающе посмотрела на него. Это чем-то напоминало ему, как его отец много лет назад на ферме в Кентукки разглядывал и ощупывал купленного бычка.

— Вы раскаиваетесь? — спросила она.

— Нет, — ответил Локридж. — И это тоже не в мою пользу. Актер из меня плохой. О, я, конечно же, не собирался никого убивать! Я просто защищался, как мог. Чистая случайность, что хулиган так неудачно упал. Да, я сожалею, что так произошло. Но моя совесть чиста. Я делал то, что необходимо, защищался — а если бы не знал как, не умел? Был бы сейчас в больнице или на кладбище. И все бы говорили: «Ах, какой ужас! Надо построить еще один рекреационный центр». — Плечи Локриджа грустно опустились. Он раздавил сигарету в пепельнице и взглянул на свои руки. — У меня хватило глупости, — продолжал он глухо, — сказать все это газетчикам. И не только это… Здесь сейчас не слишком жалуют южан. Мой адвокат говорил, что местные либералы хотят сделать из меня еще и расиста! Матерь Божья, да я и цветных-то почти не видел там, откуда приехал! И как может человек быть антропологом и одновременно сохранять расовые предрассудки? Впрочем, эти мерзавцы были белыми. Но все это, по-моему, ничуть не меняет отношения ко мне… — Его злость обратилась на него самого. — Простите, мисс, — сказал он тихо, — я не собирался плакаться.

Она было потянулась к нему, но остановилась. Взглянув на нее, Локридж увидел, что на ее красивом, необычном лице появилось выражение гордости, даже надменности. Однако голос ее звучал тихо, почти ласково:

— Ваше сердце свободно. Я на это надеялась. — Внезапно она вновь стала безлично деловой. — Каковы перспективы судебного процесса?

— Не слишком хорошие. Мне назначили адвоката, а тот говорит, что мне нужно признать себя виновным в убийстве по неосторожности, тогда получу меньший срок. Я этого не понимаю. Это несправедливо.

— Полагаю, у вас нет средств для продолжения борьбы?

«Ну и ну, — подумал Локридж. — Такая женщина, а говорит как профессор!»

— Нет, — согласился он. — Я ведь жил на аспирантскую стипендию. Мать, правда, обещала заложить свой дом, чтобы собрать нужную сумму; она вдова, богатых братьев у меня нет. Но мне этого очень не хочется. Конечно, я отдам долг, если выиграю процесс. А если нет?..

— Думаю, у вас есть шансы выиграть, — сказала она. — Насколько мне известно, Уильям Эллсворт из Чикаго — один из лучших адвокатов в стране по уголовным делам. Вы слышали о нем?

— Что? Эллсворт?! — ошеломленный, Локридж уставился на нее. — Да говорят, что он почти ни разу не проиграл дела!

Сторм Дарроуэй задумчиво погладила подбородок.

— Хороший штат частных сыщиков сможет найти членов этой малолетней шайки, — проговорила она. — Их местонахождение в тот вечер может быть установлено в суде, а умелый перекрестный допрос выведет их на чистую воду. Можно также найти свидетелей, которые подтвердят вашу безупречную репутацию… Вы ведь ничего предосудительного в прошлом не совершали?

— Ну… — Локридж стиснул зубы, но смог выдавить улыбку. — Нет, ничего — в разумных пределах. Но послушайте, это же будет стоить целое состояние!

— Состояние у меня есть, — отмахнулась она. Наклонившись вперед, Сторм Дарроуэй пристально смотрела на него сверкающими глазами. — Расскажите мне. Мне потребуется информация. Где вы получили боевую подготовку, о которой упоминали?

— На флоте. База была в Окинаве, я заинтересовался каратэ, стал заниматься в школе…

Разговор принял совершенно неожиданный оборот. В голове у Локриджа был какой-то туман, и он даже не заметил, как выложил все подробности своей жизни: детство, заполненное работой, охотой, рыбной ловлей; то вечное стремление к чему-то новому, неизведанному, которое привело его к поступлению на военную службу в семнадцать лет; ошеломляющее потрясение, испытанное им при встрече с другими странами, иными людьми, с миром, величину которого он не мог и представить; возникшее у него желание учиться…

— Я много читал во время службы, — продолжал Локридж. — Потом, вернувшись в Штаты, поступил на свои сбережения в колледж, решил заняться антропологией. Здесь в университете хорошее отделение, и я готовлюсь… готовился к защите магистерской диссертации. Все могло быть отлично… Мне вообще нравятся примитивные люди. В них нет ничего романтического, у них свои заботы, как и у нас, но в них есть что-то такое, что мы потеряли…

— Значит, вы путешествовали?

— Так, полевые поездки в места вроде Юкатана. Мы собирались туда опять нынешним летом, но теперь, полагаю, это для меня закрыто. Даже если я выберусь отсюда, даже если вовремя выберусь, вряд ли мне будут рады. Что ж, найду другое место.

— Да, верно.

Сторм Дарроуэй осторожно оглядела комнату своими рысьими глазами. Охранники, скучавшие сегодня меньше обычного благодаря необычайной посетительнице, не стесняясь разглядывали ее, но не могли слышать ее слов — беседа шла вполголоса.

— Слушайте, Малькольм Локридж, — сказала она. — Посмотрите на меня.

«С удовольствием», — подумал он. Его по-прежнему трясло от возбуждения.

— Я собираюсь нанять Эллсворта для вашей защиты, — сообщила мисс Дарроуэй. — Он получит инструкции не считаться с расходами. Если же вы все-таки будете осуждены, он подаст на апелляцию. Но думаю, что этого не потребуется.

— Но почему? — только и смог прошептать Локридж.

Она откинула голову. Длинные черные волосы упали назад, и в ее левом ухе он увидел какое-то маленькое прозрачное устройство. Слуховой аппарат? От мысли, что у нее есть свои проблемы, что и она не абсолютное совершенство, у него как-то потеплело на душе. Как будто рухнули стены, отделявшие его от окружающего мира, и все вокруг залил весенний солнечный свет.

— Скажем так, — ответила она на его вопрос, — не нужно льва сажать в клетку. — В ее словах не было кокетства, они звучали искренне. Мускулы ее лица расслабились. Сторм Дарроуэй сидела совершенно непринужденно и продолжала ровным спокойным голосом: — Кроме того, мне нужна ваша помощь. Дело опасное. Думаю, вы подходите куда лучше, чем какой-нибудь слогг с улицы. Плата будет отнюдь не нищенская.

— Мисс, — заикаясь, пробормотал Локридж, — мисс, мне не надо никакой платы за… за что бы то ни было.

— Во всяком случае, вам потребуются деньги на дорожные расходы, — возразила она. — Сразу же после суда Эллсворт передаст вам конверт с чеком и указаниями. А пока вы не должны говорить обо мне ни слова. Если спросят, кто финансирует вашу защиту, отвечайте, что богатый дальний родственник. Все понятно?

Лишь позднее, пытаясь как-то осмыслить свою фантастическую встречу с мисс Дарроуэй, он задал себе вопрос, не преступница ли она, но тут же отогнал эту мысль. А сейчас он просто воспринял ее слова как приказание и молча кивнул.

Она встала. Локридж кое-как тоже поднялся.

— Меня здесь больше не будет, — сказала она и быстрым, сильным движением пожала ему руку. — Когда вы будете на свободе, встретимся в Дании. А теперь — до свидания и не падайте духом.

Он смотрел ей вслед, пока она шла к выходу, потом перевел взгляд вниз, на руку, которую она только что пожала.

Глава 2

Четырнадцатого сентября, говорилось в ее письме, в девять часов утра.

Локридж проснулся рано, больше уснуть не смог и в конце концов решил пойти прогуляться. Так или иначе, ему хотелось попрощаться с Копенгагеном. В чем бы ни заключалась работа, которую поручит ему Сторм Дарроуэй, наверняка это будет не здесь — раз уж он получил указание купить туристическое снаряжение для двоих, винтовку, пистолет, — а он успел полюбить этот город.

На улицах было полно велосипедов, ловко шныряющих в потоке автомашин, — утренний час пик. У велосипедистов вовсе не было затравленного вида спешащих на работу американцев; спокойные, степенные люди, молодые ребята в деловых костюмах или в студенческих фуражках, девушки со свежими лицами и развевающимися белокурыми волосами — все открыто радовались жизни. Веселый блеск Тиволи — словно шампанское в крови, но нет нужды ехать туда, чтобы почувствовать дух старой Вены. Достаточно пройти по Лангелинье, ощутить запах морских ветров и увидеть суда, направляющиеся в самые далекие уголки мира, поклониться Русалочке и Гефионскому Волу, дальше мимо величественного дворца Амалиенборг, налево по каналу через Нюхавн, где существующие с незапамятных времен морские таверны сонно припоминают вчерашнее веселье, потом по Конгенс Нюторв, остановиться на минутку выпить пива в уличном кафе и, наконец, еще дальше мимо церквей и дворцов эпохи Возрождения, вонзающих в небо свои прекрасные стройные шпили.

«Я чертовски многим обязан этой женщине, — думал Локридж, — и не в последнюю очередь за то, что по ее указанию приехал сюда на три недели раньше намеченной встречи».

«Почему?» — удивлялся он. Согласно инструкциям, он должен был достать артиллерийские карты и ознакомиться с датской топографией, много часов пришлось провести в древнескандинавском отделе Национального музея, прочитать кое-какие книги, подробно рассказывающие о его экспонатах… Локридж безропотно подчинился, недоумевая, но искренне считая, что ему повезло. Времени и возможностей для развлечений вполне хватало, от одиночества страдать не приходилось: все датчане очень дружелюбны, и это было особенно приятно, когда он познакомился с двумя девушками… Может быть, Сторм Дарроуэй того и хотела: чтобы он пришел в себя после трудного испытания, потратил побольше энергии — в том числе и на девушек — и потом не приставал к ней, куда бы они ни отправлялись.

Мысли о Сторм Дарроуэй, о предстоящей работе заставили его встряхнуться. Сегодня! Локридж прибавил шагу. Появился отель, где он остановился согласно полученному указанию. Чтобы снять напряжение, он поднялся к себе не на лифте, а по лестнице, пешком.

Нервничая, он шагал по комнате и курил одну сигарету за другой. Впрочем, долго ждать ему не пришлось. Зазвонил телефон, и Локридж снял трубку.

— Мистер Локридж? — услышал он голос клерка. — Вас просят встретить мисс Дарроуэй на улице перед отелем через пятнадцать минут. — Английский язык клерка был безупречен. — Возьмите с собой багаж.

— Понятно.

На мгновение он разозлился: какая наглость! Она приказывает, будто он ее слуга! «Впрочем, нет, — решил Локридж, успокаиваясь, — я не прав. Я так долго прожил в северных штатах, что забыл, как ведут себя настоящие леди».

Звать коридорного он не стал. Надел на плечи рюкзак, второй рюкзак и чемодан взял в руки и отправился вниз оформлять отъезд.

К тротуару подкатил блестящий новый «дофин». За рулем сидела Сторм Дарроуэй. Локридж не забыл, как она выглядит, — забыть это было невозможно, — но, когда в окне машины показалось ее лицо в обрамлении темных волос, у него перехватило дыхание, а девушки-датчанки вылетели из головы, будто их и не было никогда.

— Добрый день, — произнес он запинаясь.

Мисс Дарроуэй улыбнулась.

— Рада вас видеть на свободе, Малькольм Локридж, — приветствовала она его своим хрипловатым голосом. — Ну что, поехали?

Он положил купленное снаряжение в багажник и сел в машину рядом с ней. На Сторм Дарроуэй на сей раз были брюки и кроссовки, но выглядела она не менее величественно, чем в прошлую их встречу. Она ввела машину в автомобильный поток с такой ловкостью, что он даже присвистнул:

— Вы, я вижу, не хотите терять времени, а?

— Слишком его мало, чтобы терять, — отозвалась она. — Нужно выехать из страны засветло.

Локридж с трудом отвел глаза от ее лица.

— Я… Я готов ко всему, что бы вы ни задумали.

— Да, — кивнула она. — Я в вас не ошиблась.

— Но если вы расскажете мне…

— Подождите немного. Как я понимаю, вас оправдали.

— Полностью. Не знаю, как я смогу вас отблагодарить.

— Помогая мне, разумеется, — сказала она с ноткой раздражения в голосе. — Я хочу знать, какие у вас планы на будущее.

⁴ — Да как сказать… В сущности, никаких. Я ведь не знал, сколько времени займет эта работа, и не искал нового места. Пока не найду, могу пожить с матерью.

— Она ожидает, что вы скоро вернетесь?

— Нет. Я съездил в Кентукки повидать своих. В вашем письме было велено не болтать, так что я только сказал им, что мою защиту обеспечил один богач, которому казалось, что со мной обошлись несправедливо, а теперь, мол, ему нужен консультант в Европе для исследовательской программы, которая может занять неизвестно сколько времени. Годится?

— Отлично. — Она одарила его ослепительным взглядом. — В вашей изобретательности я тоже не ошиблась.

— Но все же куда мы едем? Зачем?

— Много рассказать я вам не могу, но… Короче, мы должны вернуть и переправить по назначению — законному владельцу — украденное сокровище.

— Ничего себе. — Локридж полез за сигаретой.

— По-вашему, это что-то невероятное? Мелодрама? Сцена из плохого романа? — Сторм Дарроуэй усмехнулась: — Почему люди в этом веке считают, что их жалкое существование — норма для всей Вселенной? Сами подумайте. Составляющие вас атомы — просто сгустки энергии. Солнце, которое светит над вами, может поглотить эту планету, и есть другие солнца, которые могут поглотить ваше солнце. Ваши предки охотились на мамонтов, бороздили океан на лодках, гибли на бесчисленных полях сражений. Ваша цивилизация подходит к грани, за которой — угасание. В вашем собственном теле в настоящий момент идет беспощадная война с захватчиками, которые стремятся вас поглотить, борьба против энтропии и даже самого времени! И это вы считаете нормой!

Она махнула рукой в сторону улицы: множество людей, каждый занят своим собственным, привычным делом.

— Тысячу лет назад они были мудрее, — продолжала она, — знали, что и мир, и боги исчезнут, и тут ничего нельзя сделать, кроме как мужественно встретить роковой день.

— Что ж. — Локридж помедлил. — Ладно. Может, я просто человек иного типа.

Сторм Дарроуэй рассмеялась.

Гудел мотор, машина мчалась вперед. Позади остался старый город, вокруг высились многоквартирные дома.

— Я буду краткой, — прервала она наконец молчание. — Помните, как несколько лет назад на Украине вспыхнуло восстание против Советского правительства? Мятеж был жестоко подавлен, но подпольная борьба велась еще долго. А штаб освободительного движения был здесь, в Копенгагене.

— Да. — Локридж нахмурился. — Я изучал зарубежную политику.

— Так вот, — продолжала она. — Был у них так называемый военный фонд, который спрятали, когда стало ясно, что дело проиграно. А сейчас, не так давно, мы нашли человека, который знает, где этот тайник.

— Мы? — Он весь напрягся.

— Движение освобождения. Но уже не только Украины, а всех порабощенных народов. Нам нужны эти средства.

— Постойте! На кой черт?

— О, мы не рассчитываем освободить треть планеты за одну ночь. Но пропаганда, подрывная деятельность, налаживание путей переброски людей на Запад — все это требует денег. А от правительств, болтающих о разрядке, ждать нечего.

Локриджу понадобилось время, чтобы собраться с мыслями.

— Верно, — сказал он после паузы. — Я всегда утверждал — в разговорах с коллегами, да и не только с ними, — что сегодняшняя Америка страдает какой-то суицидоманией. То, как мы сидим и ждем любого доброго слова — неважно, от кого, пусть даже от тех, кто клялся нас уничтожить. То, как мы отдаем целые континенты идиотам, демагогам, каннибалам. То, как даже у себя мы извращаем совершенно недвусмысленные слова Конституции, чтобы только откупиться от шайки каких-нибудь… нуда неважно. Во всяком случае, мои взгляды не способствовали хорошему ко мне отношению.

Странное выражение торжества промелькнуло на ее лице, но голос был деловит и решителен:

— Золото находится в конце туннеля в Западной Ютландии. Его прорыли немцы во время оккупации Дании для нужд сверхсекретного исследовательского проекта. Антифашистское подполье совершило налет на эту базу незадолго до конца войны. Очевидно, все, кто знал о туннеле, были убиты, поскольку широкой публике о его существовании так и не стало известно. Украинцы узнали о нем от человека, находившегося при смерти, и использовали туннель в качестве тайника. После того как мятеж был подавлен и мятежники рассеялись, сокровище осталось там. Те же немногие, кто знал о нем, были людьми бескорыстными, и никто не старался присвоить золото, а каких-то других целей у них уже не было. Большинство посвященных в тайну умерло — кто от старости, кто от несчастного случая, кто от руки советского агента. Последние из оставшихся в живых решили в конце концов передать золото нашей организации, и мне было поручено забрать его. А вы теперь — мой помощник.

— Но… но почему я? Неужели у вас нет своих людей?

— А вы когда-нибудь слыхали об использовании агента со стороны? За восточноевропейцем наверняка будут следить, могут произвести обыск. А американские туристы свободно ездят повсюду. Их багаж на границе редко открывают, особенно если они путешествуют скромно… Листы золота можно вшить в одежду, подкладку спальных мешков и так далее. Мы поедем на мотоцикле в Женеву и там передадим его кому надо. — Она взглянула на него с вызовом: — Вы готовы?

Локридж закусил губу. Все это было слишком неожиданно, чтобы переварить сразу.

— А вы не думаете, что нас накроют с тем арсеналом, который я закупил?

— Оружие — просто предосторожность на то время, пока мы будем готовить золото к перевозке. Мы его оставим там. — Сторм Дарроуэй помолчала, потом продолжала мягко: — Думаю, вы неглупый человек и понимаете, что выполнение нашей задачи чревато определенными нарушениями закона, которые могут оказаться — в случае столкновения — весьма серьезными.

Мне нужен человек, готовый пойти на риск и встретиться с опасностью, умеющий переносить трудности, но в то же время не какой-нибудь уголовник, соблазнившийся только возможностью хорошо заработать. Вы мне показались подходящим. Если я ошиблась, лучше, прошу вас, скажите сразу.

— Ну что ж… — Локридж более или менее пришел в себя. — Если вы искали Джеймса Бонда, то, безусловно, ошиблись.

— Кого? — Она бросила на него непонимающий взгляд.

— Это не имеет значения, — произнес он, стараясь скрыть удивление. — Хорошо. Буду откровенен. Почем я знаю, что вы та, за кого себя выдаете? Может быть, тут замешан синдикат контрабандистов, или это какой-то обман, или… да, что угодно — даже происки русских. Откуда я знаю?

Город кончился; движения на дороге почти не было.

— Больше я рассказать не могу. — Она внимательно посмотрела на него. — Доверие ко мне входит в ваше задание.

Он взглянул в ее глаза и с радостью согласился:

— О'кей! Контрабандист к вашим услугам.

Она сжала его руку:

— Спасибо. — Этого было вполне достаточно.

В молчании они ехали через зеленеющий пригород, мимо маленьких деревушек с красными крышами. Ему ужасно хотелось заговорить с нею, но, как известно, королева сама начинает разговор.

— Вы бы изложили мне хоть какие-то детали, — наконец собрался он с духом, когда они уже въезжали в Роскилле. — План действий и так далее.

— Потом, — сказала она. — День слишком хорош.

Он не мог прочитать выражения ее лица, но какая-то мягкость была в очертаниях ее губ. «Да, — подумал он, — при такой жизни, как у тебя, нужно не упускать все хорошее, пока есть возможность».

Они проехали мимо огромного собора с тремя шпилями.

— Ничего себе церковь, — сказал Локридж, жалея, что не может найти лучших слов.

— Здесь похоронена сотня королей, — ответила она. — Но под базарной площадью — еще более древние развалины собора святого Лаврентия; а до того как его построили, там был языческий храм с вырезанными на фронтонах драконами. Это ведь была королевская резиденция Викинга Денемарка.

От этих слов его почему-то бросило в дрожь. Однако ее мрачное настроение тут же прошло — словно ветер прогнал тучу. Она улыбнулась:

— Вы знаете, что современные датчане называют Персеиды слезами святого Лаврентия? У этого народа очаровательные фантазии.

— Вы как будто сильно интересуетесь ими? — заметил Локридж. — Поэтому вы хотели, чтобы я. изучал их прошлое?

Тон ее голоса стал жестким.

— Нам необходимо прикрытие — легенда — на случай, если за нами станут следить. Любознательность археолога — отличное объяснение того, почему мы там роемся в этой древней земле. Но я уже сказала, что не хочу думать сейчас об этих проблемах.

— Прошу прощения.

И снова Сторм Дарроуэй поразила его внезапной переменой.

— Бедный Малькольм, — сказала она, поддразнивая. — Неужто тебе так трудно сидеть без дела? Слушай, мы же будем парой туристов; нам придется ночевать в палатках, есть и пить в гостиницах для бедных, пробираться по всяким закоулкам, через тихие деревушки — отсюда и до Швейцарии. Давай начнем играть нашу роль.

— Ну, — сказал он, желая доставить ей удовольствие, — бродяга из меня отличный.

— Ты много путешествовал — кроме полевых работ?

— Вроде того. «Голосовал» на дорогах, ездил на Окинаве во всякие глухие местечки, когда отпускали на побывку, провел отпуск в Японии…

У него хватало ума оценить ту ловкость, с которой она переводила разговор на его прошлое. Но рассказывать о себе было от этого не менее приятно. Не то чтобы он был склонен к хвастовству, но если прекрасная женщина проявляет такой интерес, почему бы не доставить ей удовольствие?

«Дофин» мягко прокатился через остров, Ринстед, Соре Слагельсе и въехал в Корсер на Бельте. Здесь надо было садиться на паром. На нем Сторм — она милостиво разрешила называть ее по имени; это было словно посвящение в рыцари — повела его в ресторан.

— Самое время позавтракать, — сказала она, — тем более что напитки в интернациональных водах не облагаются налогом.

— Ты хочешь сказать, что этот пролив — интернациональный?

— Да, где-то около девятисотого года Британия, Франция и Германия созвали конференцию и с трогательным единодушием решили, что проливы, пролегающие через середину Дании, являются частью открытого моря.

Они заказали выпивку.

— Ты до черта много знаешь об этой стране, — сказал Локридж. — Ты что, датчанка?

— Нет. У меня американский паспорт.

— Может, по происхождению? Ты на американку не похожа.

— А на кого же я похожа?

— Бог знает. Вроде всего понемногу, а вышло лучше, чем любая из составляющих.

— Что? Южанин одобряет расовое смешение?

— Брось, Сторм! Я не верю в эту чушь насчет того, хочешь ли ты, чтобы твоя сестра вышла замуж за черного или желтого. У моей сестры достаточно мозгов, чтоб самой выбрать подходящего парня, — неважно, какой он расы.

— Однако раса существует. — Она подняла голову. — Нет, не в извращенном понимании двадцатого века. Нет. Но в генетических линиях. Есть хороший материал, есть и дрянь.

— М-м-м… Теоретически. Только как их разделить, покуда они не проявят себя?

— Это возможно. Начало уже положено исследованиями в области генетического кода. Когда-нибудь смогут определять, на что человек годится, еще до его рождения.

— Мне это не нравится, — покачал головой Локридж. — Я за то, чтобы все рождались свободными.

— А что это значит? — Она рассмеялась. — Свободными делать что? Девяносто процентов этого биологического вида по природе своей — домашние животные. Свобода может иметь значение только для остальных десяти из ста. Но сегодня вы и их хотите превратить в домашних животных. — Она поглядела в окно, за которым на воде играли солнечные блики и кружились чайки. — Ты говорил о стремлении цивилизации к самоубийству. Только жеребец может вести за собой стадо кобылиц, но никак не мерин.

— Возможно. Но уже был эксперимент с наследственной аристократией, и посмотри, что получилось.

— Ты полагаешь, ваша pour ainsi dire^[379] демократия может дать что-то лучшее?

— Не толкуй превратно мои слова, — ответил Локридж. — Я бы не отказался быть выродившимся аристократом. Просто нет такой возможности.

Сторм сбросила маску надменности и рассмеялась:

— Спасибо. Мы ведь чуть не начали говорить серьезно, а? А вот и устрицы.

Она так умно направляла разговор, непринужденно болтая за столом, а потом и на покачивающейся палубе, что он едва заметил, с какой ловкостью она увела разговор от себя.

Они снова сели в машину в Нюборге, проехали по Фюну через Оденсе — родной город Ганса Христиана Андерсена.

— Это название означает «Озеро Одина», — сообщила Сторм, — и когда-то здесь приносили людей ему в жертву.

Наконец, переехав по мосту, они оказались в Ютландии. Локридж предложил сменить ее за рулем, но Сторм отказалась.

По мере того как они продвигались на север, рельеф местности менялся, она становилась менее населенной; под ослепительным высоким куполом неба виднелись гряды холмов, заросших лесом или цветущим вереском. Время от времени Локридж замечал дольмены, покрытые грубо вытесанными каменными плитами, контрастно подсвеченные заходящим солнцем. Он что-то сказал по их поводу.

— Они стоят здесь с каменного века, — отозвалась Сторм. — Им четыре тысячи лет, а то и больше. Примерно такие же дольмены встречаются на Атлантическом побережье и по всему Средиземноморью. То была крепкая вера. — Ее руки вцепились в руль, она смотрела прямо перед собой на тянущуюся ленту дороги. — Те, кто принес с собой эти погребальные обряды, поклонялись триединой богине — той, которой норны, богини судьбы, были лишь бледным подобием, — Деве, Матери и Царице Смерти. Очень жаль, что ее променяли на Громовержца.

Шины шуршали по бетонному покрытию, в открытых окнах свистел ветер. Длинные тени легли в складках предгорий. Из соснового леса выпорхнула стая ворон.

— Но она вернется, — сказала Сторм.

Локридж уже начал привыкать к перепадам ее настроения и промолчал. Когда они свернули на Хольстебро, он сверился с картой, и у него перехватило дыхание: ехать осталось совсем немного, — разве что Сторм решит прокатиться на коньках по льду Северного моря.

— Ты не думаешь, что пора ввести меня в курс дела? — спросил Локридж.

— Я мало что могу добавить. — Непроницаемое выражение лица, невозмутимый голос. — Я уже провела разведку. У входа в туннель проблемы вряд ли возникнут. Дальше, может быть… — Ее внутреннее напряжение вырвалось наружу, она с такой силой сжала его руку, что он почувствовал боль от впившихся в нее ногтей. — Будь готов к неожиданностям. Я не вдаюсь в подробности, потому что ты стал бы только ломать голову, пытаясь во всем разобраться. В чрезвычайной ситуации — если она возникнет — ты должен не тратить время на размышления, а просто действовать. Ты понимаешь меня?

— Я… Думаю, что да. — Такая психология годилась для каратэ. Но тут… «Нет, черт возьми! Я обещал, — решил он. — Сумасшедший, дурак, донкихот, — как меня ни назови, — я буду с нею, что бы ни случилось, без всяких дополнительных объяснений!»

Его сердце громко стучало, руки похолодели.

Вскоре после Хольстебро Сторм свернула с шоссе. Грунтовая дорога змеей вилась среди полей; справа показался массив строевого леса. Сторм съехала на обочину и заглушила мотор. Тишина заполнила мир.

Глава 3

Локридж пошевелился.

— Что мы…

— Тихо! — Резким взмахом руки Сторм заставила его замолчать.

Из отделения для перчаток она достала маленький толстый диск. Одна из его плоскостей переливалась необычными цветами. Сторм наклонила диск в одну сторону, в другую. Приблизив к нему лицо, обрамленное соболиными локонами, она вглядывалась в мелькавшие на диске оттенки. Понемногу ее напряженные мышцы расслабились.

— Все в порядке, — прошептала она. — Можно идти.

— Что это за штука? — Локридж потянулся к диску, но Сторм отвела его руку.

— Это индикатор, — коротко пояснила она. — Вперед! Сейчас местность свободна.

Он вспомнил о своем решении делать все, что она скажет. Значит, не следует задавать ненужных вопросов. Локридж вылез из машины и открыл багажник. Сторм открыла бывший при ней чемодан.

— Надеюсь, в рюкзаках у тебя полное лагерное снаряжение, — сказала она. Он кивнул. — Тогда бери свой, — добавила Сторм, — я потащу мой. И заряди ружье и пистолет.

Локридж сделал, как было велено. Мурашки бегали у него по спине, но на сей раз ощущение не было неприятным.

Приготовившись — сбоку «уэбли», в руке маузер, — он обернулся и увидел, как Сторм закрывает свой чемодан.

Она нацепила что-то вроде патронташа — он такого никогда не видел, — сделанного из тускло светящегося металла; патронные сумки казались наглухо запаянными. На правом боку, как будто притянутая магнитом, висела какая-то странная штуковина. Локридж смотрел на нее в недоумении.

— Слушай, что это за пистолет?

— Неважно. — Сторм подняла свой разноцветный диск. — Будь готов увидеть более удивительные вещи. Запри машину, и пойдем.

По лесу они пошли назад, параллельно дороге, но скрытые от нее ровными рядами сосен. Косые лучи вечернего солнца пробивались сквозь колючие ветки, оставляя на земле, покрытой мягким ковром из сосновой хвои, пятнышки света.

— Я понял, — сказал Локридж. — Нужно, чтобы по машине не было видно, куда мы пошли.

— Молчи, — приказала Сторм.

Примерно через милю они выбрались на дорогу и перешли ее. С той стороны раскинулось поле золотистого жнивья; за ним поднималась гряда холмов, тек что если поблизости и была ферма, то ее не было видно. Посреди поля высился небольшой холм, увенчанный дольменом. Прежде чем Локридж успел помочь, Сторм ловко перебралась через проволочное ограждение и рысью припустила к нему. Ее рюкзак был не намного легче, чем у Локриджа, но, когда они добежали до холма, он все же запыхался, а она — хоть бы что.

Она остановилась, открыла свой «патронташ» и достала какую-то трубку, что-то вроде карманного фонарика с граненым стеклом. Сориентировавшись по солнцу, Сторм пошла вокруг поросшей травой и куманикой холма. Специальный знак указывал, что этот реликт охраняется государством. Чувствуя себя беззащитным под огромным куполом неба, Лок-ридж с бьющимся сердцем посмотрел на дольмен, словно ища поддержки у вечности. Вертикально стоящие камни, серые и замшелые, хранили величавое спокойствие, держа на себе тяжелую плиту с тех самых пор, как были воздвигнуты исчезнувшим ныне народом, чтобы служить усыпальницей для их мертвых. Но сама постройка, припомнил он, была когда-то погребена под грудой земли, от которой остался лишь этот курган…

Сторм внезапно застыла.

— Здесь. — Она полезла вверх по склону.

— Что? Но послушай, — отозвался Локридж, — мы же почти обошли его кругом. Почему было не пойти в противоположную сторону?

Впервые он заметил смущение на ее лице.

— Я всегда иду против движения солнца. — Сторм натянуто усмехнулась. — Привычка. А теперь отойди.

Они были на середине склона.

— В 1927 году здесь были произведены раскопки, — сказала она. — Дольмен откопали, все осмотрели, теперь ученым здесь больше нечего делать. Так что мы спокойно можем использовать его в качестве входа. — Она стала возиться с пультом управления на своей трубке. — У нас несколько непривычные для тебя методы создания потайных входов, — предупредила Сторм. — Не удивляйся особенно.

Стекло тускло засветилось, трубка начала жужжать и вибрировать в ее руке. Дрожь пробежала по кустам куманики, хотя не было ни ветерка. Неожиданно круглый пласт земли поднялся в воздух.

Десять футов в диаметре, двадцать футов толщиной — этакая затычка из дерна и земли, ничем не поддерживаемая, висела перед глазами Локриджа. Вскрикнув, он отскочил в сторону.

— Спокойно! — приказала Сторм. — Полезай внутрь. Живее!

В оцепенении он приблизился к отверстию. Пологий спуск вел вглубь и терялся вдали. Локридж нервно сглотнул. Только сознание того, что Сторм на него смотрит, заставило его двинуться с места. Он вошел внутрь холма, она последовала за ним. Обернувшись, Сторм нажала на что-то на своей трубке. Локридж услышал легкий чмокающий звук — земляной цилиндр с механической точностью вернулся на место. В тот же миг стало светло — хотя Локридж, совершенно ошеломленный, никакого источника света не видел.

Спуск оказался полом сводчатого туннеля, чуть шире входа. Полого опускаясь, туннель поворачивал. Стены его были по всей длине покрыты твердым гладким материалом, который и испускал свет — холодное белое излучение; из-за того, что при таком освещении не было теней, трудно было судить о расстоянии. Локридж ощущал движение свежего воздуха, хотя вентиляторов нигде не замечал.

Он взглянул на Сторм, но не смог произнести ни слова. Она спрятала трубку. Плавной походкой — резкости в ней как не бывало — она подошла к нему и положила ладонь на его руку.

— Бедняга Малькольм, — прошептала она. — Тебя ждут еще большие неожиданности.

— О Господи, — отозвался он слабым голосом. — Надеюсь, что нет. — Однако ее близость, ее прикосновение даже в такую минуту поднимали настроение. Понемногу Локридж начал приходить в себя. — Как, черт побери, это делается? — спросил он, и голос его гулким эхом отозвался в сводах туннеля.

— Ш-ш… Не так громко. — Сторм взглянула на свой играющий красками диск. — Сейчас здесь никого нет, но они могут появиться снизу, а звук здорово разносится в этих туннелях. — Она помолчала. Потом добавила: — Если тебе станет от этого легче, я объясню принцип. Земляная пробка связана воедино энергетическим переплетением, исходящим из сети, встроенной в стены. Та же сеть блокирует любые эффекты, которые может уловить металлоискатель или акустический прибор, или другие инструменты, при помощи которых можно было бы обнаружить этот вход. Она же обеспечивает освежение и циркуляцию воздуха, воздействуя на молекулярную структуру. Трубка, которой я пользовалась, чтобы открыть вход, — просто контрольное устройство, а сама энергия поступает опять-таки из сети.

— Но… — Локридж покачал головой, — это невозможно. Я немного разбираюсь в физике. То есть… я имею в виду, может быть, теоретически… Но на практике такой штуки не существует.

— Я же говорила тебе: это был секретный исследовательский проект. Они Многого добились. — Сторм подняла голову.

Ее губы были так близко от его губ! — Ты не боишься, а, Малькольм?

— Нет. — Локридж расправил плечи. — Иди.

— Настоящий мужчина, — произнесла она одобрительно, едва заметно сделав акцент на втором слове, от чего кровь в его жилах побежала быстрее. Отпустив его руку, она пошла вперед по ведущему вниз туннелю. — Это только вход, — сказала она. — Сам коридор на сотню с лишним футов ниже.

По вьющемуся спиралью туннелю они спускались все глубже. Локридж отметил, что уже не испытывает первоначальной растерянности. «Это все Сторм! — подумал он. — О Боже, ну и приключение!» Он чувствовал себя в полной боевой готовности.

Туннель закончился длинной комнатой, ничем не примечательной, кроме того, что у противоположной стены стоял не то большой шкаф, не то комод, сделанный из того же блестящего металла, что и пояс Сторм. Кроме того, в этой стене виднелся дверной проем примерно десять на двадцать футов. Чем он закрыт? Занавесом? Нет — подойдя ближе, Локридж убедился, что завеса, заполнявшая вход мягким светом, переливающимся всеми цветовыми оттенками, которые он мог различить, и многими (так он думал), не воспринимаемыми человеческим глазом, — нематериальна; она — просто мерцание в темноте, мираж, пелена живого света. От нее исходило еле слышное жужжание, воздух вблизи был насыщен электричеством.

Здесь Сторм остановилась. Он почувствовал, как под одеждой напряглось ее тело. Одновременно с нею он выхватил свой пистолет. Сторм посмотрела на него.

— Дальше коридор. — Голос ее звучал возбужденно. — Теперь слушай внимательно. Я лишь дала тебе понять, что нам, возможно, предстоит драться. Но враги повсюду. Не исключено, что им известно, где мы. Вражеские агенты могут оказаться даже по ту сторону ворот. Ты готов стрелять по моей команде?

Локридж смог только кивнуть в знак согласия.

— Отлично. Следуй за мной.

— Но послушай, я пойду, но…

— Говорю тебе: за мной! — Она шагнула сквозь мерцающий занавес.

Он последовал за ней, почувствовал мгновенный электрический удар, пошатнулся, но тут же взял себя в руки. По ту сторону занавеса он с интересом оглянулся.

Сторм наклонилась, бросая по сторонам тревожные взгляды. Через какое-то время она посмотрела на свой прибор и опустила пистолет.

— Никого, — выдохнула она. — В данный момент мы в безопасности.

Локридж с облегчением глубоко вздохнул и попытался разобраться, куда они попали.

Коридор был огромный, футов, должно быть, сто диаметром, той же полуцилиндрической формы, что и туннель, по которому они спускались; стены его были покрыты тем же светящимся металлом. Прямой, как стрела, он тянулся вправо и влево, концы его терялись вдали. «Несколько миль, не меньше», — прикинул Локридж. Жужжание и характерный запах электричества были здесь сильнее; они наполняли все его существо — было такое ощущение, будто он очутился внутри какой-то огромной машины.

Он взглянул назад, на дверной проем, через который они вошли, и замер в изумлении. Что за чертовщина!

Портал с этой стороны был той же высоты, но шириной никак не меньше двухсот футов. Покрывая часть пола коридора, от него шли параллельные — на расстоянии нескольких дюймов одна от другой — черные линии. У их концов были краткие надписи незнакомыми ему буквами. Но примерно через каждые десять футов появлялись номера: 4950, 4951, 4952… Прежним остался только мерцающий занавес.

— Нельзя терять времени. — Сторм потянула его за рукав. — Потом объясню. Давай садись. — Она показала на парящую в двух футах над полом платформу с изогнутым передом, напоминавшую большие металлические сани с низкими боковыми стенками и несколькими лавками без спинок. Расположенная спереди панель переливалась разноцветными огнями: красными, зелеными, желтыми, голубыми… — Ну давай же!

Вслед за ней он забрался на платформу. Сторм села на переднее место, положила пистолет на колени и пробежалась пальцами по сверкающему перед ней пульту. Сани развернулись и поплыли налево по коридору. Они двигались абсолютно бесшумно, со скоростью, как ему казалось, миль тридцать в час; никакого ветра почему-то не чувствовалось.

— Ну а это еще что за хреновина? — выдавил из себя Локридж.

— Ты когда-нибудь слыхал о судах на воздушных подушках? — рассеянно отозвалась Сторм; Она всматривалась в зиявшую впереди пустоту, то и дело бросая взгляд на разноцветный диск, который она сжимала в ладони.

— Да, слышал, — мрачно ответил он. — И я прекрасно знаю, что это совсем не то. — Он показал на устройство в ее руке. — А это что?

Сторм вздохнула:

— Это индикатор жизнедеятельности. А едем мы на гравитационных санях. Теперь помолчи и следи лучше, что там сзади, за нами.

От напряжения Локриджеле сидел, но кое-как повернулся. Винтовку он положил на лавку рядом с собой. Липкий холодный пот струился у него по спине, зрение и слух были обострены до предела.

Они проплыли мимо еще одного входа, и второго, и третьего… Ворота попадались на разном расстоянии друг от друга, в среднем — насколько можно было судить в этом холодном, пронизывающем все освещении — примерно через каждые полмили. В голове Локриджа роились беспорядочные, дикие мысли. Никакие немцы не могли это построить, никакое антикоммунистическое подполье не могло этим пользоваться! Существа с другой планеты, другой звезды, затерянной где-то во мраке неизмеримых космических пространств…

Из ворот, которые они только что проехали, вышли трое.

Одновременно с возгласом Локриджа индикатор Сторм окрасился в кроваво-красный свет. Она резко обернулась и взглянула назад. Губы ее раздвинулись, обнажив зубы.

— Что ж, будем драться, — громко, с каким-то торжеством сказала она и выстрелила.

Ослепительный луч вырвался из дула ее пистолета. Один из людей покачнулся и упал. Струйка густого дыма появилась из дырки в его груди. Он еще не успел упасть, а двое других уже выхватили оружие. Луч из пистолета Сторм пробежал мимо них и рассыпался сверкающим радужным фонтаном, оживив стены коридора переливающимся многоцветьем. В воздухе слышался треск разрядов, запахло озоном.

Сторм надавила на кнопку переключателя на своем пистолете. Луч погас. Раздался тихий шипящийзвук, и они с Локриджем оказались окруженными мерцающей завесой.

— Энергетическая защита, — пояснила она. — Она забирает всю энергию моего оружия, но, если два луча ударят в одну точку, она может не выдержать. Стреляй!

Локридж был потрясен, но для чувств не было времени. Он прижался щекой к прикладу и прицелился. Человек, в которого он целился, был высокого роста, но на расстоянии казался маленьким; можно было разобрать только его обтягивающую черную одежду и золотистый шлем, напоминавший древнеримский; лица не было видно. В какую-то долю секунду в памяти Локриджа промелькнули родные леса, зеленые и тихие, белка высоко в ветвях… Он спустил курок. Пуля попала в цель, человек упал, но тут же поднялся. Вместе со своим товарищем он вскочил в гравитационные сани: они стояли у каждых ворот.

— Энергетическое поле замедляет и материальные объекты, — мрачно сказала Сторм. — На таком расстоянии у твоей пули была слишком низкая остаточная скорость.

Их сани пустились в погоню. Двое в черном низко пригнулись, прячась за передним щитом; виднелись лишь верхушки их шлемов.

— Мы намного впереди, — сказал Локридж. — Двигаться быстрее они не могут, так?

— Так, но они заметят, где мы выйдем, вернутся и сообщат Брэнну, — ответила Сторм. — Если меня узнают, уже это будет достаточно скверно. — Ее глаза сверкали, вздымалась и опускалась грудь, но Локриджу редко приходилось видеть даже мужчин, которые могли бы сохранять такой спокойный голос в пылу сражения. — Нам придется контратаковать. Дай мне свой пистолет. Когда я встану, чтобы вызвать на себя огонь, — успокойся, я буду защищена! — стреляй.

Она развернула сани, и они помчались навстречу преследователям. Локриджу, однако, казалось, что приближаются они медленно, словно в ночном кошмаре. Надо убивать — убивать живых людей! Он с трудом справился с подкатившей тошнотой. Что ж, но и они хотят убить его и Сторм — разве нет? Стоя на коленях, пригнувшись за боковой стенкой, он приготовился стрелять.

Они съехались. Сторм выпрямилась — в одной руке энергопистолет, в другой «уэбли». За несколько ярдов другие сани затормозили. В Сторм ударили два световых луча; отбрасывая искры и потоки света, они понемногу сближались. Просвистела пуля, выпущенная из какого-то бесшумного толстоствольного оружия, которое держал один из людей в черной униформе.

Локридж вскочил. Краем глаза он видел Сторм — она стояла, выпрямившись в фонтане красных, желтых, голубых языков пламени; бушующие потоки энергии разметали по щекам ее волосы. Она стреляла и смеялась. Локридж взглянул на врага прямо в его вытянутое бледное лицо. Мимо него прожужжала пуля. Он выстрелил дважды. Сани противника промчались мимо и понеслись дальше по коридору.

Смолкло эхо. Исчезло покалывание наэлектризованного воздуха. Остались только идущие из глубин мелодии неизвестных энергий, и их запах да мерцание в выходящих в коридор воротах.

Сторм оглянулась на распростертые на полу тела, взяла со скамейки индикатор жизнедеятельности и удовлетворенно кивнула.

— Ты прикончил их, — прошептала она. — О, мой верный стрелок! — Она отбросила индикатор, обняла Локриджа и до боли крепко поцеловала.

Прежде чем он успел ответить на поцелуй, она разжала руки, повернулась и развернула сани. Ее возбуждение еще не прошло, но голос по-прежнему был совершенно спокоен.

— Не стоит терять время и тратить энергию на их дезинтеграцию. Патруль все равно поймет, что они погибли от руки Хранителей. Но больше он ничего не узнает, если, конечно, мы не повстречаем в коридоре еще кого-нибудь.

Локридж плюхнулся на скамью и попытался осмыслить происшедшее.

Он пришел в себя только тогда, когда Сторм остановила сани. Он вылез вслед на ней. Она наклонилась над приборным щитом и провела по нему рукой. Сани уехали.

— Отправились на свою стоянку, — пояснила она. — Если Брэнн узнает, что убийцы его людей вошли через 1964-й, и найдет транспорт здесь, он будет знать все… Теперь сюда.

Они подошли к воротам. Сторм выбрала одну из линий группы, обозначенной номером 1175.

— Здесь нужно быть очень осторожным, — предупредила она. — Мы легко можем потерять друг друга. Иди прямо по этой отметке.

Она протянула назад руку и взяла его за руку. Локридж все еще не пришел в себя окончательно и не испытал от этого прикосновения того удовольствия, которое, как он смутно осознавал, он получил бы при иных обстоятельствах.

Следуя за Сторм, он прошел сквозь светящийся занавес. Она отпустила его руку, и он увидел точно такую же комнату, как та, из которой они вошли в коридор. Сторм открыла шкаф, взглянула на похожее на хронометр устройство и удовлетворенно кивнула. Она достала два свертка, упакованные в грубую ворсистую ткань синего цвета, передала их Локриджу и закрыла шкаф. Они пошли вверх по вьющемуся спиралью туннелю. В конце его она открыла, при помощи своей трубки, земляной люк, такой же, как первый, и, когда они выбрались наружу, закрыла его. «Крышка» опустилась на место с безупречной точностью, не оставив ни малейшего следа. Локридж на это не обратил внимания, его мысли были заняты другим.

Когда они вошли в туннель, солнце стояло еще достаточно высоко; были они внутри от силы полчаса. Теперь же вокруг была ночь, почти полная луна сияла в небе. В ее призрачном свете перед ним предстал дольмен, но теперь холм закрывал его до самой верхней плиты, оставляя свободной лишь грубо сделанную деревянную дверь. Прохладный влажный ветерок колыхал траву. На пашню внизу не было и намека — вокруг холма росли кусты и молодые деревца. К югу поднималась гряда холмов, до жути знакомая, но поросшая лесом, старыми, невероятно, до невозможности старыми деревьями, такие громадные дубы он видел лишь в последних нетронутых уголках Америки. Их верхушки казались седыми в лунном свете; внизу лежали густые тени.

Заухала сова. Послышался волчий вой.

Локридж снова поднял глаза и увидел, что они не в сентябре. Над ними было небо конца мая.

Глава 4

— Разумеется, я соврала тебе, — сказала Сторм.

Отбрасывая искры и тускло освещая клубы дыма, высокое пламя костра в рембрандтовской манере высвечивало выразительные черты ее лица. Вокруг сомкнулась ночь. Локридж поежился и протянул руки к огню.

— Ты бы все равно не поверил, пока не увидел своими глазами, — продолжала Сторм. — Разве не так? В лучшем случае мы потеряли бы время на объяснения, а я и так уже слишком долго пробыла в двадцатом веке. Каждый лишний час увеличивал опасность. Если бы Брэнн догадался выставить охрану у датских ворот… Он должен думать, что я убита. В моей группе были и другие женщины, которые в схватке с ним были изуродованы до неузнаваемости. Но все же он мог почувствовать…

— Значит, ты из будущего? — только и смог вымолвить Локридж. Давала о себе знать реакция на все происшедшее.

— Равно как и ты теперь. — Она улыбнулась.

— Я имею в виду — из моего будущего. Откуда?

— Около двух тысяч лет после твоей эпохи. — Помрачнев, она задумчиво вглядывалась в окружавшую темноту. — Я бывала во многих веках, столько раз принимала участие в исторических событиях, но, ты знаешь, иногда мне кажется, что частичка моей души по-прежнему в том времени, когда я родилась.

— Но… Мы ведь сейчас на том же самом месте, где вошли в коридор, да? Только в прошлом. И как далеко мы забрались?

— По вашему летосчислению — в конец весны 1827 года до Рождества Христова. Я посмотрела точное число на часах-календаре в аванзале. Нельзя точно рассчитать появление, поскольку человеческое тело имеет конечную ширину, эквивалентную приблизительно двум месяцам. Именно поэтому нам пришлось при переходе держаться за руки — чтобы не оказаться разделенными несколькими неделями. Если когда-нибудь такое случится, — добавила она поспешно, — возвращайся в коридор и жди. Время течет и там, но иначе, так что мы сможем встретиться.

«Почти четыре тысячи лет», — подумал Локридж. В это самое время в Египте восседал на троне фараон; морской владыка Крита строил планы насчет торговли с Вавилоном; Мохенджо-Даро гордо возвышался в долине Инда; дерево генерала Гранта было еще непроросшим семенем. Средиземноморье уже знало бронзу, но Северная Европа еще не вышла из неолита, а дольмен на этом холме был воздвигнут всего несколько поколений назад людьми, чье сельское хозяйство, основанное на принципе «режь и жги», заставляло их перебираться на все новые места. Восемнадцать веков до рождения Христа, столетие даже до Авраама, — а он разбил лагерь в Дании, где те, кто называют себя датчанами, еще и не появились. От совершенной невероятности всего этого Локриджа в буквальном смысле бил озноб. Стараясь прогнать неприятное ощущение, он спросил:

— Ну а все-таки что это за коридор? Как он действует?

— Научно-физическое объяснение тебе ничего не даст, — отозвалась Сторм. — Просто представь себе энергетическую трубу, намотанную на временную ось. Внутри по-прежнему возрастает энтропия, сохраняется течение времени. Но с точки зрения человека, находящегося внутри, космическое — внешнее — время застывает. Выбрав нужные ворота, можно оказаться в любой соответствующей эпохе. Фактор конверсии, — она сосредоточенно нахмурилась, — равен, в вашей системе мер, приблизительно тридцати пяти дням на фут. Через каждые несколько веков расположен вход шириной в двадцать пять лет. Промежутки не могут быть меньше примерно двухсот лет, иначе разрушится ослабленное силовое поле.

— И коридор идет прямо до твоего времени?

— Нет. Этот коридор тянется до 4000 года до Рождества Христова и до 2000 года — после. Делать их намного длинней практически невозможно. По всему пространству — времени планеты — разбросано много коридоров разной протяженности. Ворота синхронизированы, так что, переходя с одного канала на другой, можно попасть в любой нужный год. Скажем, если бы мы хотели попасть в прошлое дальше 4000 года до Рождества Христова, нужно было бы воспользоваться коридорами, которые я знаю в Англии или в Китае; их ворота охватывают год, в котором мы сейчас находимся. Чтобы отправиться еще дальше, пришлось бы искать другие ворота, в других местах.

— А когда они… Когда их изобрели?

— За пару веков до моего рождения. Уже вовсю шла война между Хранителями и Патрулем, так что изначальные цели — научные изыскания — отошли на задний план.

В ночной темноте раздавался вой волков. С треском продираясь через подлесок, пробежал какой-то, судя по всему крупный, зверь; дико завывая, волчья стая бросилась в погоню.

— Понимаешь, — сказала Сторм, — мы не можем начать тотальную войну. Погибнет Земля, как уже было с Марсом, превратившимся в кольцо радиоактивных обломков, вращающихся вокруг Солнца… Я иногда думаю: может, в конце концов изобретатели отправятся на шестьдесят миллионов лет назад и построят космический флот, который уничтожил динозавров и оставил неизгладимые следы на Луне.

— Значит, ты не знаешь своего будущего? — спросил Локридж, затаив дыхание.

Она покачала головой:

— Нет. Когда включают активатор, чтобы просверлить новый коридор, он бурит туннель в обе стороны, на одинаковое расстояние. Мы пытались проникнуть вперед из нашего времени, но там оказались охранники, они заставили нас вернуться с помощью неизвестного нам оружия. Мы больше не пробуем. Это было слишком страшно.

«Загадки внутри загадок — это уже чересчур», — решил Локридж и вернулся к практическим проблемам.

— Ладно, — сказал он, — я вроде как вступил в войну на вашей стороне. Может, расскажешь, зачем вся эта стрельба? Кто твои враги? — Он помолчал. — Кто ты сама?

— Я лучше буду пользоваться тем именем, которое выбрала в вашем времени, — ответила Сторм. — Оно, кажется, оказалось счастливым. — Некоторое время она сидела в раздумье. — Сомневаюсь, что ты смог бы сразу разобраться в сущности моего столетия. Слишком большой исторический период между вами и нами. Разве смог бы человек из вашего прошлого по-настоящему понять принципиальную разницу между Востоком и Западом вашего времени?

— Полагаю, что нет, — согласился Локридж. — По правде говоря, и у нас-то многие ее не понимают.

— Здесь, — продолжала Сторм, — суть та же. Потому что проблема всегда, на протяжении всей истории человека, сводилась к одному — пусть в извращенном, запутанном виде, пусть прикрытая другими, менее важными мотивациями, но это всегда, в том или ином смысле, было столкновением двух философий, двух образов жизни и мысли — существования. Извечно стоял вопрос: в чем природа человека? — Взгляд Сторм, устремленный в ночной мрак, вернулся к гаснущему костру. Она пристально взглянула на Локриджа, молча ожидавшего продолжения. — Жизнь, какой она представляется, против жизни, как она есть. Планирование против естественного развития. Контроль против свободы. Отметающий все остальное рационализм против природной целостности. Машина против живой плоти. Если человека с его судьбой можно спланировать, организовать, сделать из него какое-то подобие совершенства, разве не долг человека привести себе подобных к этому совершенству? Неважно, какой ценой. Тебе это знакомо, не правда ли?

Великий враг твоей страны — вечное проявление того, что родилось в доисторические времена, того, что нашло выражение в законах Дракона и Диоклетиана; привело к сожжению Ивовых книг Конфуция; звучало в устах Торквемады, Кальвина, Локка, Вольтера, Наполеона, Маркса, Ленина, Аргвеллы; отразилось в Манифесте Юпитера и так далее, и так далее… Нет-нет, не прямо, не открыто — многие из тех, кто верил в высший разум, не были в душе тиранами; с другой стороны, были не верившие в него, но тираны в душе — вроде Ницше. На мой взгляд, ваша индустриальная цивилизация, даже в тех странах, которые называют себя свободными, — сплошной кошмар; тем не менее я пользуюсь техникой такой мощной и сложной, какая вам и не снилась. Но для чего? Вот в чем суть борьбы!

Сторм замолчала. Ее взгляд обратился к лесу, стеной окружающему луг.

— Я часто думаю, — задумчиво проговорила она, — что поворот вспять начался именно в этом тысячелетии, когда земные боги и их мать были отринуты теми, кто поклонялся небесам. — Она встряхнулась, словно освобождаясь от чего-то, и продолжала ровным голосом: — Что ж, Малькольм, прими на данный момент, что Хранители стремятся сохранить жизнь, жизнь во всей ее целостности, безграничности, великолепии и трагичности, а Патруль хочет превратить мир в механизм. Это, конечно, упрощение. Может, потом я сумею объяснить лучше. Но скажи: ты считаешь мою цель недостойной?

Локридж задумчиво посмотрел на Сторм — она напоминала молодую дикую кошку.

— Нет. Я буду с тобой, — сказал он с волнением, прогнавшим все страхи, сожаления и чувство одиночества. — Я уже с тобой.

— Спасибо, — прошептала она. — Если бы ты только знал — не на словах, а существом своим, — как много это значит, я, наверно, могла бы прыгнуть за это к тебе прямо через огонь.

Ему хотелось спросить, что она имеет в виду. Однако прежде чем он успел что-либо сказать, Сторм проговорила с усмешкой:

— Думаю, ближайшие месяцы покажутся тебе интересными.

— О Господи, разумеется! — Он лишь сейчас осознал открывающиеся возможности. — Да любой антрополог отдал бы свою… свой правый глаз, чтобы оказаться здесь. Мне все еще не верится в это.

— Впереди ждут опасности, — предупредила она.

— Ладно, так или иначе, на чем мы стоим? Что нужно делать?

— Начну с начала, — сказала Сторм. — Как я уже объяснила, в широком масштабе вести войну между Патрулем и Хранителями в нашем времени нельзя. Поэтому она в основном передвинулась в прошлое. Базы расположены в стратегических пунктах и… это сейчас неважно. Я знаю, что у Патруля есть опорный пункт в царствовании Харальда Синезубого. Хотя религия Аза уже признавала Небесного Отца, введение христианства было для них очередным шагом вперед и положило начало централизованной монархии и, 6 конце концов, рационалистическому государству. Потом там Появились те, кого мы с тобой встретили.

— Что? Подожди! Ты хочешь сказать, что ваши люди меняют прошлое?

— Да нет. Ни в коем случае. Это по существу своему невозможно. Любой, кто попробует, убедится, что события всегда возвращаются на круги своя. Что было, то было. Мы, путешествующие во времени, тоже часть целого. Но скажем так: мы узнаем некоторые аспекты, которые могут оказаться полезными для наших целей, набираем добровольцев, копим силы для решительного сражения.

Ну так вот. В моем времени Патруль контролирует Западное полушарие, Хранители — Восточное. Я возглавляла отряд, отправившийся в двадцатый век и, через океан, в Америку. Сами мы ничего незаметно построить не могли: вражеских агентов в вашем столетии куда больше, чем наших. Наш план заключался в создании промышленной компании, видимой целью которой было бы что-то примечательное, а мы должны были сойти за людей вашего времени. Мы выбрали именно это время, потому что двадцатый век — первый, где то, что нам необходимо, — транзисторы, например, — можно достать на месте и не вызывая подозрения. Под прикрытием горнорудного предприятия в Колорадо мы создали наши подземные установки, построили активатор и пробурили новый коридор.

Мы собирались ударить через него, появившись в нашем собственном времени в самом центре владения Патруля. Но как только коридор был закончен, явился Брэнн с намного превосходящими наши силами. Не знаю, как он пронюхал. Спаслась одна я. Потом больше года болталась по Соединенным Штатам, изыскивая возможность вернуться. Я знала, что все коридоры, ведущие в будущее, охраняются, — Патруль очень силен в раннеиндустриальной цивилизации. И я нигде не могла найти ни одного Хранителя.

— А на что ты жила? — поинтересовался Локридж.

— Ты бы назвал это грабежом, — ответила Сторм.

Он вздрогнул. Она рассмеялась:

— Мой энергопистолет может быть настроен всего лишь на оглушение. Заполучить несколько тысяч долларов — это не проблема. А у меня было отчаянное положение. Ты считаешь, что я очень виновата?

— Как сказать… — Он взглянул на ее лицо в отблесках костра. — Нет, не считаю.

— Я была уверена, что ты не станешь меня винить. Ты такой человек, какого я даже не надеялась найти… Видишь ли, мне нужен был помощник, телохранитель, — пояснила она, — чтобы не выглядеть женщиной, путешествующей в одиночку. Во все прошлые времена это казалось бы слишком подозрительно. А мне необходимо было попасть именно в прошлое.

Я убедилась наверняка, что датский коридор не охраняется. Он был единственным, где я могла рискнуть, из тех, что имели ворота, открывающиеся в эти десятилетия. Да и то — ты сам видел — мы чуть не погибли…

Тем не менее мы здесь. У Хранителей есть база на Крите, где еще крепка старая вера. К сожалению, я не могу просто связаться с ними и попросить забрать нас. Патруль здесь тоже активен — это переломное время — они вполне могут перехватить наше послание и найти нас раньше, чем наши друзья. Но когда мы доберемся до Кносса, нам дадут вооруженный эскорт, который проводит меня из коридора в коридор, до дому. А тебя высадят в твоем собственном времени. — Она пожала плечами. — У меня в Соединенных Штатах припрятана куча долларов. Ты сможешь взять их за труды.

— Оставь! — грубо бросил Локридж. — Скажи лучше, как мы доберемся до Крита?

— Морем. Между этими землями и Средиземноморьем давно ведется торговля. Лимфьорд недалеко, а судно из Иберии, где господствует религия мегалитических строителей, должно подойти где-то этим летом. В Иберии мы можем пересесть на другой корабль. Это будет не дольше и менее опасно, чем идти сухопутным янтарным путем.

— Ну что ж… звучит разумно. И у нас, я полагаю, хватит денег, чтобы заплатить за проезд. Или нет?

Сторм тряхнула головой.

— Если нет, — произнесла она надменно, — они не откажутся перевезти Ту, Которой Поклоняются.

— Что? — Локридж разинул рот от удивления. — Ты хочешь сказать, что можешь выдать себя за…

— Нет, — сказала она. — Я и есть Богиня.

Глава 5

В лучах восходящего солнца над насквозь промокшей землей клубился низкий туман. Блестящие капли росы, сверкая, стекали с листьев и исчезали в зарослях папоротника, лес был полон птичьих песен. В вышине парил орел, его крылья отливали золотом в утреннем свете.

Локриджа разбудило прикосновение руки. Он облизал пересохшие губы.

— Что?.. В чем дело?.. Нет…

Он совершенно вымотался за вчерашний день, в голове было пусто, болели мускулы, тело казалось чугунным.

Увидев перед собой лицо Сторм и даже не сразу узнав ее, он постарался припомнить и объяснить себе все происшедшее накануне.

— Вставай, — сказала Сторм. — Я снова разожгла огонь. Ты приготовишь завтрак.

Только тут он заметил, что на ней ничего нет. Подавив возглас изумления и восторга — может быть, даже благоговения, — он сел в своем спальном мешке. Локридж никогда не думал, что человеческое тело может быть так прекрасно.

Его инстинктивная реакция, однако, прошла быстро. Дело было не только в том, что она обращала на него не больше внимания, чем если бы он был, как и она, женщиной или, скажем, собакой. Нет, нельзя, просто невозможно заигрывать с Никой Самофракийской.

От этих мыслей его отвлек прозвучавший вдалеке дикий рев, от которого в испуге поднялась стая глухарей, заслонив крыльями солнце.

— Кто это? — воскликнул Локридж. — Бык?

— Зубр, — отозвалась Сторм.

Его пронзила мысль, что он — собственной персоной — находится сейчас здесь, в этом опасном времени.

Дрожа в своей пижаме, он выкарабкался из спального мешка. Несмотря на то что капли росы усыпали волосы и стекали по бедрам, Сторм не обращала на холод никакого внимания. «Да человек ли она?» — подумал Локридж. После всего происшедшего, при всем том, что им предстояло, — ни следа напряжения. Сверхчеловек. Он вспомнил, что она что-то говорила о генетическом контроле. Возможно, они — люди будущего — создали человека, который выше человека. Ей не нужно никого обманывать, чтобы создать культ Лабрис на Крите много веков назад. Достаточно ее самой…

Сторм присела на корточки и развернула один из свертков. Локридж воспользовался этой возможностью, чтобы переодеться за ее спиной.

— Нам понадобится современная одежда, — сказала она, обернувшись. — Та, что на нас, вызвала бы удивление. Возьми другой костюм.

Ему было обидно, что она им так командует, но он развязал сверток. Внутри оказался короткий груботканый плащ, окрашенный растительной краской в голубой цвет и с заколкой в виде шипа. Главным предметом одежды была лыковая безрукавка — она надевалась через голову и перепоясывалась ремнем. На ногах завязывались сандалии, голову украшала повязка из птичьих перьев, расположенных зигзагом. Кроме того, на Локридже оказалось ожерелье из медвежьих когтей вперемешку с раковинами; был еще кинжал в форме листа — кремневый, но настолько искусно сработанный, что его можно было принять за стальной. Рукоятка была обернута кожей, ножны сделаны из бересты.

Сторм оглядела его, он — ее. Одежда женщины состояла из сандалий, головной повязки, ожерелья из необработанного янтаря, сумочки из лисы, свисающей через плечо, и коротенькой, украшенной перьями юбочки. Правда, Локридж почти не замечал этих деталей.

— Сойдет, — сказала Сторм. — В сущности, мы являемся анахронизмом. Мы одеты как зажиточные члены клана Тенил Оругарэй — Морского народа, аборигенов. Но у тебя короткие волосы, а мой расовый тип… Впрочем, это не важно. Мы выдадим себя за путешественников, которым пришлось купить одежду здесь, поскольку старая износилась. Так часто делают. Кроме того, здешний примитивный народ не слишком утруждает себя логическими умозаключениями.

Сторм указала на маленькую коробочку, которая тоже лежала в свертке:

— Открой.

Он взял вещицу. СторлГпришлось показать, где надавить, чтобы отскочила крышка. Внутри лежал прозрачный шарик.

— Вложи его в ухо, — сказала Сторм.

Она откинула назад локон, и он увидел у нее в ухе такой же. Ему вспомнилось устройство, которое он принял когда-то за слуховой аппарат; он вставил шарик в ухо. Это нисколько не повлияло на его слуховое восприятие, но на мгновение он ощутил странный холод, непонятная дрожь пробежала от мозга к позвоночнику.

— Ты меня понимаешь?

— Слушай, само собой… — Слова застряли у него в горле: они были произнесены не по-английски! И не на одном из известных ему языков.

Сторм рассмеялась:

— Береги свою диаглоссу! Она может оказаться куда полезнее.

Локридж заставил свой разум вернуться на путь наблюдения и рассуждения. Что она в действительности сейчас сказала?

Слово «пистолет» было произнесено по-английски; «диаглосса» никак не вписывалась в общую структуру, а это значит… Постепенно, пользуясь новым языком, ему предстояло обнаружить, что тому свойственна агглютинация, увидеть, как сложна его грамматика и сколько в нем оттенков значений, не знакомых цивилизованному человеку. Вода, например, могла обозначаться двадцатью словами — в зависимости от ситуации. С другой стороны, на этом языке невозможно было передать такие понятия, как «масса», «правительство», «монотеизм» — во всяком случае, без подробнейших объяснений. Лишь понемногу, на протяжении дней и недель предстояло ему заметить, насколько здесь отличаются от его собственных понятия «цель», «время», «я» и «смерть».

— Это — молекулярное кодирующее устройство, — сказала Сторм по-английски. — Оно хранит в памяти основные языки и обычаи данного времени и данного региона — в нашем случае Северной Европы, от того места, где когда-то будет Ирландия, до того, где будет Эстония, плюс еще несколько областей, где, может быть, придется оказаться, таких, например, как Иберия и Крит. Устройство извлекает энергию из тепла, выделяемого человеческим телом, которая затем смешивается с нервной энергией, производимой мозгом. В результате к естественному центру памяти добавляется еще один — искусственный.

— И все в этом крохотном шарике? — растерянно спросил Локридж.

Сторм пожала своими красивыми обнаженными плечами:

— Хромосомы куда меньше размером, но несут больше информации… Приготовь чего-нибудь поесть.

Локридж был только рад заняться повседневным делом приготовления пищи. Кроме того, он лег спать без ужина.

В свертках были упакованные в металлическую фольгу продукты. Локридж не разобрал, что это такое, но в разогретом виде они оказались на удивление вкусными. Еды было не очень много, но Сторм нетерпеливо приказала ему выбросить остатки.

— Мы будем жить за счет гостеприимства, — объяснила она. — Эта вот сковорода — такой великолепный подарок, что может обеспечить годичное содержание даже при дворе фараона.

Локридж с удивлением обнаружил, что улыбается.

— А если какой-нибудь археолог выкопает ее из кучи мусора четырехтысячелетней давности?

— Сочтут мистификацией, вот и все. Хотя вряд ли листовое железо сохранится так долго в этом влажном климате. Время неизменяемо. А теперь — тихо.

Пока Локридж разогревал пищу, Сторм в задумчивости ходила по лугу. Высокая трава, невнятно шепча, обнимала ее щиколотки; расцветшие одуванчики лежали у ее ног, словно монеты, рассыпанные перед победителем.

То ли в продуктах содержался возбудитель, то ли движение тому способствовало, но Локридж перестал чувствовать утреннюю скованность. Он разбросал костер и засыпал угли землей.

— Отлично, ты знаешь, как заботиться о земле, — сказала Сторм с улыбкой, и ему показалось, что он готов ради нее на все.

Она показала ему, как открывать и закрывать вход в коридор при помощи контрольной трубки, и спрятала устройство в дупле дерева. Туда же она сунула и одежду из двадцатого века, оставила только оружие. Потом они уложили свои рюкзаки, надели их и отправились в путь.

— Мы идем в Авильдаро, — сказала Сторм. — Сама я там никогда не бывала, но это порт, и если в этом году судно не появится там, то мы узнаем, где оно будет.

Благодаря устройству в своем ухе Локридж узнал, что «Авильдаро» — усеченный вариант еще более древнего названия, звучавшего как «Дом Матери Моря»; что Та, Которой посвящена была деревня, являлась в некотором роде воплощением охотницы, которая бродит в глубине леса; что здешний народ живет здесь с незапамятных времен: они были потомками охотников на оленей, пришедших сюда, когда ледники отступили из Дании, и оставшихся у воды, в то время как стада последовали за льдом в Швецию и Норвегию; что именно на этой территории несколько поколений назад они начали заниматься также и сельским хозяйством, хотя и не в таких масштабах, как иммигранты из глубины материка, от которых они научились этому искусству, — поскольку по-прежнему следовали за Той, у Которой Влажные Локоны, Которая поглотила землю там, где теперь плавают их лодки, и Которая точно так же глотает людей, зато дает сверкающую чешуей рыбу, устриц, тюленей, морских свиней тем, кто ей служит; что не так давно разъезжающие на колесницах ютоазы, не верящие в Нее, а приносящие жертвы богам мужского пола, нарушили долго сохранявшийся мир… Локридж прекратил поток призрачных, не принадлежавших ему воспоминаний: они заслоняли от него настоящий, окружающий его мир и женщину, которая шла рядом…

Солнце стояло уже высоко, туман растаял, над головой раскинулось голубое небо с разбегающимися белыми облаками. На опушке древнего первозданного леса Сторм остановилась, определяя дальнейший путь. Под кронами дубов почти непроходимой стеной стоял подлесок; понадобилось какое-то время, чтобы отыскать тропинку, ведущую к северу, — узкая и неясная в игре световых бликов и зеленых теней, она извивалась между огромных стволов; чувствовалось, что по ней гораздо чаще ходят олени, чем люди.

— Будь осторожен, не повреди чего-нибудь, — предупредила Сторм. — Леса священны. Охотиться можно, только принеся Ей жертву; прежде чем срубить дерево, его нужно умилостивить.

В лесу, однако, ничто не напоминало церковного благолепия. Жизнь била ключом. Шиповник и папоротник, грибы и куманика, мох и омелы заполняли все пространство под дубами, облепили каждый ствол. Муравейники доходили до пояса, бабочки наполняли воздух шафраном; голубыми стрелами носились стрекозы; белки скакали по ветвям, словно языки пламени; вили гнезда птицы сотни различных видов. Песни, щебет, хлопанье крыльев разносились под лиственными сводами. В глубине леса токовал тетерев, хрюкал дикий кабан, тяжело ступали зубры. Локридж чувствовал, как его сознание расширяется, сливаясь с окружающей природой, пока наконец оно не стало с нею одним целым, упивающимся солнцем, ветром, и запахом цветов. «О да, — думал он, — я достаточно путешествовал и знаю, что жизнь на природе может оказаться порой весьма нелегкой. Но трудности здесь настоящие — голод, холод, сырость, болезни; это не академические сражения, не нахальные сборщики налогов; стало быть, и вознаграждение настоящее можно получить только здесь. Если Сторм охраняет все это, то я, безусловно, с нею».

Весь следующий час она молчала, и он тоже не испытывал потребности говорить: это отвлекло бы его внимание от нее. Она шла рядом, ступая с грацией пантеры, свет отливал синечерным в ее волосах, играл в глазах малахитовыми бликами, солнечные лучи золотили ее смуглую кожу и терялись в тени между грудей. В памяти Локриджа промелькнул миф об Актеоне, который увидел Диану обнаженной и был превращен в оленя, после чего его разорвали собственные собаки. «Что ж, — подумал он, — я избежал этой участи, по крайней мере физически, но не стоит слишком испытывать судьбу».

Полоса леса, через которую они пробирались, оказалась не слишком широкой, — они вышли из чащи еще до полудня. На север и на запад, до самого мерцающего горизонта, перед ними теперь расстилалась плоская равнина. По траве пробегал ветерок, шелестели разбросанные там и тут рощицы, переливались на солнце облака. Тропа, огибавшая болото, расширилась, под ногами захлюпала грязь.

Здесь Сторм внезапно остановилась. Камыши шумели вокруг озерца, покрытого слоем листьев лилии, по которым прыгали лягушки, спасаясь от аиста. Большая белая птица не обратила на людей никакого внимания; новая «память» подсказала Локриджу, что аисты находятся под защитой; они — табу, поскольку приносят удачу и возрождение. К берегу древние люди подтащили валун необычной формы — он служил алтарем. Каждый год вождь племени бросал с него в воду лучшее орудие, изготовленное в Авильдаро, как подарок для Владычицы Топора. Сегодня на камне лежал лишь одинокий венок из бархатцев — скромный дар какой-нибудь девушки.

Внимание Сторм привлекло нечто другое. Мышцы ее живота напряглись, ладонь легла на рукоятку пистолета. Локридж наклонился вместе с нею. На сырой земле отпечатались следы каких-то колес и неподкованных копыт. Кто-то дня два тому назад проезжал здесь и…

— Значит, они добрались уже и сюда, — пробормотала Сторм.

— Кто?

— Ютоазы.

Она произнесла это название со специфическим акцентом. Локридж еще только учился технике пользования диаглоссой и понял лишь, что так называли себя местные племена культуры Боевого Топора. И топор этих поклоняющихся Солнцу пришельцев был предназначен не для рубки деревьев — это был томагавк.

Сторм выпрямилась, почесала задумчиво подбородок и нахмурилась.

— Имеющаяся информация слишком скудна, — пожаловалась она. — Никто не считал эту станцию достаточно важной, чтобы проверить все тщательно. Нам не известно, что должно произойти здесь в этом году. Тем не менее, — продолжала она в раздумье, — разведкой точно установлено, что никакого широкого применения энергетических устройств в этой местности не было в течение всего тысячелетия. Это одна из причин, почему я предпочла отправиться так далеко в прошлое, вместо того чтобы выйти из коридора в более позднем времени, где Хранители тоже действуют. Я знаю, что Патруль здесь не появится. Поэтому я решила оставить этот коридор в первый год этих ворот; они будут функционировать в течение четверти века. И еще есть данные — отчет группы наблюдателей из Ирландии, где входы на сто лет не совпадают с датскими. Век спустя Авильдаро по-прежнему существует, его положение даже укрепилось. — Сторм поправила рюкзак и зашагала вперед. — Так что бояться особо нечего. В худшем случае мы можем оказаться замешанными в стычке двух племен каменного века.

Локридж догнал ее и пошел рядом. Мили две они шли среди колышущейся травы, мимо одиноких рощиц. Не считая редких деревьев-великанов, сохранившихся благодаря тому, что считались священными, прежние лесочки состояли не из дубов, а из ясеней, вязов, сосен и особенно берез — этих очередных захватчиков, начавших завоевание Ютландии.

Тропинка обогнула группу деревьев, и неподалеку Локридж увидел стадо коров. Их пасли двое мальчишек лет десяти — обнаженные, загорелые, с копнами выгоревших волос. Один из них играл на костяной флейте, другой болтал ногами, сидя на ветке. Однако стоило им заметить путешественников, как раздались крики. Первый мальчик бросился прочь по тропинке, второй взлетел на дерево и исчез в листве.

— Да, — кивнула Сторм, — у них есть основания опасаться. Прежде было не так.

Псевдопамять Локриджа хранила воспоминания о том, какой была жизнь племени Тенил Оругарэй: мир, гостеприимство, краткие периоды тяжелой работы, разделенные долгими спокойными промежутками, когда люди занимались изготовлением изделий из янтаря, музыкой, танцами, любовью, охотой, просто бездельничали. Между рыбацкими поселениями, разбросанными вдоль берега, существовало лишь самое дружеское соперничество, тем более что все жители состояли между собой в сложных родственных отношениях; торговые связи поддерживались только с земледельцами, ведущими хозяйство внутри страны. Нет, эти люди не были слабыми. Они охотились на зубров, медведей и кабанов, заостренными копьями распахивали целину, перетаскивали на огромные расстояния каменные глыбы, чтобы строить свои дольмены и более современные усыпальницы еще большего размера. Они выживали в зимы, когда шторма осыпали их дождем и снегом и катили на них воды самого моря; в лодках, обтянутых шкурами, они преследовали тюленей и морских свиней за пределами залива, еще не отрезанного в эту эпоху от моря; часто пересекали Северное море и вели торговлю с Англией или Фландрией. Однако ничего похожего на войну эти люди не знали — даже убийство было чрезвычайной редкостью, — пока не появились воины на колесницах.

— Сторм, — медленно произнес Локридж, — ты основала культ Богини, чтобы вложить в голову людей идею мира?

— Богиня триедина: Дева, Мать и Царица Смерти. — Ее ноздри раздулись, голос звучал почти презрительно; Локридж был так потрясен, что с трудом расслышал остальное. — Жизнь имеет свою темную сторону. Как по-твоему, все эти клубы, где пьют слабый чай и занимаются общественной работой, которые вы называете протестантскими церквями, переживут то, что ожидает ваш век? В танце быка на Крите умершие считаются жертвоприношениями высшим силам. Мегалитические каменщики Дании — не здесь, где верования вросли в еще более древнюю культуру, а в других местах, — каждый год убивают и съедают человека. — Она заметила его потрясение, улыбнулась и похлопала его по руке: — Не принимай это так близко к сердцу, Малькольм. Я была вынуждена пользоваться тем человеческим материалом, который был. А война за абстракции, вроде власти, грабежа, славы, Ей действительно чужда.

Он не мог возражать, когда она так разговаривала с ним, мог только соглашаться. И за следующие полчаса он не произнес ни слова.

К тому времени они оказались среди полей. Окруженные изгородями из колючего кустарника, из темной земли только что начали пробиваться бледно-зеленые ростки пшеницы, ячменя, двузернянки. Засеяно было лишь два десятка акров — на общинных началах; так же содержались овцы, козы и свиньи (но не волы); женщин, обычно занятых прополкой, не было видно. Кроме этого поля в обе стороны расстилались ничем не огражденные пастбища. Впереди блестела гладкая поверхность Лимфьорда. Деревня была скрыта перелеском, но из-за деревьев поднимался дымок.

Оттуда выбежало несколько мужчин. Рослые и светловолосые, они были одеты так же, как и Локридж; волосы у них были заплетены, бороды коротко пострижены. Некоторые держали ярко раскрашенные плетеные щиты. Оружие их состояло из копий с кремневыми наконечниками, луков, кинжалов и пращей.

Сторм остановилась и подняла вверх ладони. Локридж сделал то же самое. Увидев этот жест и рассмотрев одежду пришельцев, деревенские заметно успокоились. Тем не менее по мере приближения путников ими овладевала нерешительность; они двигались все медленнее, шаркая ногами и опустив глаза, и наконец остановились.

«Они не уверены, кто она и что собой представляет, — подумал Локридж, — но вокруг нее всегда есть это нечто».

— Клянусь всеми Ее именами, — сказала Сторм, — мы пришли как друзья.

Предводитель набрался смелости и подошел. Это был коренастый седой человек; обветренное лицо и сеть морщинок у глаз свидетельствовали о жизни, проведенной на море. На шее у него висело ожерелье, включающее пару моржовых клыков, на широком запястье блестел браслет из выменянной меди.

— В таком случае, — прогремел его голос, — клянусь всеми Ее именами и моим — именем Эхегона, чья мать была Улару и который возглавляет совет, — мы рады вас видеть.

Этого было достаточно, чтобы Локридж, пользуясь своей новой, вложенной в мозг памятью, попробовал произвести профессиональный анализ того, что было сказано. Имена были подлинные — они не держались в тайне из страха перед колдовством — и своим источником имели интерпретацию Мудрой Женщины Авильдаро снов, которые видели молодые люди во время обрядов инициации. «Мы рады вас видеть» означало нечто большее, чем простую формулу вежливости: личность гостя считалась священной, он мог просить чего угодно, кроме участия в особых клановых ритуалах. Разумеется, гость держался в рамках приличия хотя бы потому, что, вполне возможно, ему предстояло быть гостем снова.

Вместе с жителями деревни путешественники направились к берегу. Краем уха Локридж прислушивался к объяснениям Сторм. По ее словам она и ее спутник прибыли с юга (далекого экзотического юга, откуда появлялись все чудеса, но о котором более проницательные люди были удивительно хорошо осведомлены), отстали от своих товарищей и хотели бы побыть в Авильдаро, пока не подвернется возможность вернуться домой. Сторм намекнула, что, устроившись, они будут рады сделать богатые подарки.

Рыбаки совершенно успокоились. Если это Богиня и ее слуга, путешествующие инкогнито, то, во всяком случае, они предпочитают вести себя как обычные люди. А их рассказы могут оживить не один вечер; жители окрестных селений будут приходить за много миль, чтобы послушать, посмотреть и рассказать у себя о том, какое высокое положение занимает Авильдаро; их присутствие, возможно, заставит ютоазов, чьих разведчиков недавно видели, держаться подальше. Вся компания вошла в деревню, громко и весело разговаривая.

Глава 6

— Ты правда хочешь посмотреть птичьи болота? — спросила Аури, чье имя означало «Перо Цветка». — Я могу показать тебе.

Локридж почесал подбородок, где щетина превратилась уже в короткую бороду, и взглянул на Эхегона. Он ожидал чего угодно — от возмущенного отказа до снисходительной усмешки. Вместо этого вождь прямо-таки ухватился за такую возможность — его страстное желание отправить дочь на прогулку с гостем вызвало чуть ли не жалость. В чем тут было дело, Локридж не знал.

Сторм отказалась принять участие в путешествии — к явному облегчению Аури. Девушка весьма и весьма побаивалась этой темноволосой женщины, державшейся особняком и проводившей столько времени в лесу в Полном одиночестве. Сторм призналась Локриджу, что это нужно, помимо всего прочего, для утверждения в глазах племени ее маны; но создалось впечатление, что она держится в стороне и от него тоже: за те полторы недели, что они провели у Авильдаро, он не слишком часто ее видел. Хотя он был настолько увлечен окружающим, что настоящей обиды не чувствовал, все же его поведение нет-нет да напоминало ему, какая пропасть лежит между ними…

Солнце клонилось к горизонту. Локридж взмахнул веслом и направил челнок в сторону дома.

Они плыли на небольшой рыбачьей лодке из ивняка, обтянутого кожей, какие выходили за пределы Лимфьорда. Он уже успел побывать на охоте на тюленей в одной из этих лодок — опасное, кровавоезанятие; команда гикала и пела, валяя дурака среди огромных серых волн. Гарпуном с костяным наконечником он действовал достаточно неуклюже и завоевал уважение лишь тогда, когда был поднят войлочный парус: управление не составляло трудности для человека, привыкшего к косому парусу и куда более сложной оснастке гоночной яхты двадцатого века. Лодка, в которой он был сегодня, представляла собой просто выдолбленный из ствола челнок с плетеным фальшбортом, — он требовал ненамного больше внимания, чем зеленая ветка, привязанная к носу, чтобы умилостивить богов воды.

Позади осталось болото — неподвижное и заросшее тростником, где обитали утки, гуси, лебеди, аисты, цапли. Локридж вел лодку параллельно южному берегу бухты, зеленый склон которой золотился в лучах заходящего солнца. Слева до самого горизонта мерцающим светом отливала водная гладь, тревожимая лишь одинокими кружащимися чайками да редким всплеском выпрыгнувшей из воды рыбы. Такая тишина была в воздухе, что эти далекие звуки доносились почти так же отчетливо, как плеск поднимающегося и опускающегося весла. Пахло землей и солью, лесом и водорослями.

Безоблачно-синий свод неба, постепенно темнеющий с приближением заката, раскинулся над головой сидевшей на носу Аури.

«Да, — подумал Локридж, — прекрасный день, но я рад избавиться от этих москитов! Ей они нисколько не мешают… что же, надо полагать, что они так часто кусают местных жителей, что у тех выработался иммунитет».

Зуд, однако, был не так уж силен — равно как и тоска по недоступной сигарете. Неприятные ощущения компенсировались чувством жизни, которую он дает неподвижной воде взмахами своего весла, и возрождающейся упругости мышц. И, конечно, присутствием красивой девушки.

— Тебе доставил удовольствие этот день? — спросила она застенчиво.

— О да, — ответил он. — Большое спасибо, что ты взяла меня с собой.

На ее лице отразилось крайнее удивление. Локридж вспомнил, что люди Тенил Оругарэй, подобно индейцам племени навахо, благодарили лишь за самые большие услуги; обычная же повседневная помощь воспринималась как нечто само собой разумеющееся. С помощью диаглоссы он бегло говорил на их языке, но не мог избавиться от укоренившихся привычек.

Краска залила ее лицо, шею и обнаженную грудь.

— Это я должна тебя благодарить, — прошептала она, опустив глаза.

Он оценивающе посмотрел на нее. Здесь не вели счет дням рождения, но Аури была такой тоненькой, в ее движениях было столько подкупающей игривости, что он думал — ей около пятнадцати. «В таком случае, — удивлялся он, — почему она до сих пор невинна? Другие девушки, замужние или нет, в еще более раннем возрасте наслаждались свободой самоанского типа».

Разумеется, ему и в голову не приходило ставить под угрозу свое положение здесь, связавшись с единственной оставшейся в живых дочкой хозяина дома, где он жил. Еще важнее была честь — и, конечно, стеснительность. Он уже отверг несколько предложений, исходивших от слишком, по его мнению, молодых: у них было достаточно старших сестер. Невинность Аури показалась ему нежным ветерком, прилетевшим с кустов боярышника, цветущего позади ее дома.

Надо признать, он испытывал некоторое искушение. Аури была очень хорошенькой: огромные голубые глаза, усыпанный веснушками курносый нос, мягкая линия рта, распущенные девичьи волосы, льняными волнами ниспадающие на плечи из-под венка первоцвета. И она столько времени проводила в деревне рядом с ним, что было прямо неловко. Но тем не менее…

— Тебе не за что благодарить меня, Аури, — сказал Локридж. — Ты и твои близкие ко мне добры больше, чем я того заслуживаю.

— О нет, есть за что, и много за что! — пылко возразила она. — Ты даешь мне счастье.

— Как это? Я ничего не сделал.

Она переплела пальцы и вновь опустила глаза. Объяснение было для нее таким трудным, что он пожалел, что задал вопрос, но не мог придумать, как ее остановить.

История была простая. У Тенил Оругарэй девственница считалась священной, неприкосновенной. Но когда она сама чувствовала, что время ее пришло, она называла мужчину, который должен был посвятить ее в женщины на празднике весеннего сева, — чувственный и жуткий обряд. Избранник Аури утонул в море за несколько дней до этого события. Ясно было, что Силы разгневаны, и Мудрая Женщина приняла решение, согласно которому Аури не только должна была пройти очищение, но и оставаться в одиночестве, пока проклятие не будет каким-то образом снято. Это произошло больше года назад.

Это было серьезной проблемой для ее отца (или, во всяком случае, главы семьи: об отцовстве у Тенил Оругарэй можно было только гадать), а также, поскольку он был вождем, и для всего племени. Хотя в совете могли заседать лишь женщины, имеющие внуков, по существу оба пола пользовались одинаковыми правами. Если Аури умрет бездетной, что станется с наследством? Что касается ее самой, то нельзя сказать, что ее открыто сторонились, но в течение целого горького года она почти совсем не принимала участия в общих делах.

Когда появились приезжие, принеся с собой невиданные чудесные вещи, некоторые из которых они преподнесли в качестве подарков, это сочли знамением. Мудрая Женщина разложила буковые щепки в полумраке своей хижины и подтвердила, что это действительно так. Великие и непознанные силы вселились в Сторм и ее (Ее?) слугу Малькольма. Оказав честь дому Эхегона, они изгнали зло. Сегодня, когда Малькольм не побрезговал отправиться в эти вечно коварные воды вместе с Аури…

— Ты не можешь остаться? — с мольбой обратилась она к нему. — Если бы ты оказал мне честь будущей весной, я была бы… больше чем женщиной. Проклятие обернулось бы для меня благословением.

Щеки его горели.

— Мне очень жаль, — ответил он как можно мягче. — Но мы не можем ждать, нам нужно отплыть с первым же судном.

Она опустила голову, закусив губу белыми зубками.

— Но я непременно прослежу, чтобы запрет был снят, — пообещал он. — Завтра я побеседую с Мудрой Женщиной. С нею вместе, я уверен, мы найдем выход.

Аури смахнула слезу и неуверенно улыбнулась ему:

— Спасибо. Все-таки мне бы очень хотелось, чтобы ты остался — или вернулся весной. Но если ты возвращаешь мне жизнь… — Она с трудом сдержала рыдания. — Нет слов, чтобы поблагодарить тебя за это.

Как просто стать богом.

Стараясь успокоить ее, он перевел разговор на хорошо знакомые ей предметы. Она так удивилась, что его интересует гончарное дело — оно считалось женским ремеслом, — что совершенно забыла о своих бедах, тем более что считалась искусной в выделке красивой посуды, восхищавшей Локриджа. Это заставило ее вспомнить сбор янтаря.

— Когда после бури, — Аури прерывисто дышала, глаза ее горели, — мы всем народом выходим на дюны собирать то, что море выбрасывает на берег… О, это веселое время! А рыба, а устрицы, которых мы жарим! Почему бы тебе не вызвать бурю, пока ты здесь, а, Малькольм? Ты бы тоже повеселился. Я покажу тебе место, где чайки едят прямо из рук, мы будем плавать в бурунах, искать обломки и… и все остальное!

— Боюсь, что погода не в моей власти, — сказал Локридж. — Я всего лишь человек, Аури. Да, я владею кое-какими силами, но не слишком большими.

— Я думаю, ты можешь все.

— М-м-м… этот янтарь… Вы ведь собираете его в основном на продажу, да?

Она кивнула:

— Он нужен жителям внутренних районов, и народу, что живет за западным морем, и корабельщикам с юга.

— А кремневыми изделиями вы тоже торгуете?

Ответ ему был известен: он провел не один час, наблюдая за работой мастера. Осколки сыпались с его каменной наковальни на кожаный передник; искры, запах серы и густой звон ударов, — и вот под узловатыми старческими руками создается прекрасная форма… Локридж, однако, хотел поддержать легкую беседу. Так приятно было слышать смех Аури.

— Да, инструменты мы тоже продаем, но только во внутренние районы, — ответила она. — А если судно придет не в Авильдаро, а в другое место, можно мне будет поехать с тобой посмотреть?

— Ну… конечно. Если никто не будет против.

— Я бы хотела поехать с тобой на юг, — сказала она задумчиво.

Он представил ее на Критском невольничьем рынке, или — недоумевающую, растерянную — в его собственном мире машин и вздохнул:

— Этого никак нельзя. Хотя мне очень жаль.

— Я знала.

Голос ее был спокоен, в нем не было и следа жалости к самой себе. В неолите человек привычно принимал неизбежное. Даже долгая изоляция Аури под сенью обрушившегося на нее гнева богов не лишила ее способности радоваться.

Локридж посмотрел на девушку. Аури сидела, гибкая и загорелая, опустив руку в пенящуюся воду. Какая судьба ее ждет? История забудет клан Тенил Оругарэй; от него останется разве что несколько реликтов, извлеченных из болота; задолго до того она обратится в прах; а когда не станет ее внуков — если она проживет достаточно долго, чтобы их иметь, в этом мире диких зверей и не менее диких людей, бурь, наводнений, неизлечимых болезней и неумолимых богов, — навсегда угаснет последняя память о ее нежности.

Он увидел перед собой оставшиеся несколько лет ее юности, когда она сможет обогнать оленя и провести целую летнюю ночь в поцелуях; детей, следующих нескончаемым потоком: так много их умирало, что каждая женщина должна была рожать их как можно чаще, чтобы не вымерло само племя; он увидел ее в зрелые годы, почитаемой в качестве хозяйки дома вождя, видящей, как вырастают ее сыновья и дочери, а ее собственные силы угасают; наконец, в возрасте, когда она отдает совету накопленную мудрость, а ее мир сужается из-за слепоты, глухоты, выпадения зубов, ревматизма, артрита, и единственное время, остающееся ей, — в полузабытом прошлом; наконец, последний образ — съежившаяся и чужая, отправляется она в последний путь через отверстие в крыше усыпальницы, означающее новое рождение; в течение нескольких лет — жертвоприношения перед гробницей и невольная дрожь по ночам, когда снаружи скулит ветер: ведь, может быть, это ее дух вернулся; и — темнота.

Он увидел ее через тысячи лет, четырьмя тысячами миль западнее: вот она склонилась за тесной школьной партой; затянувшееся отрочество, скука и бессмысленность, возбуждение и разочарование; замужество или несколько замужеств — жизнь с человеком, чье дело — продавать то, что никому не нужно, чего никто не желает, жизнь с закладными и жестким ежедневным расписанием; принесение в жертву всего своего существования, кроме двух недель в году, ради покупки всяких дурацких устройств и выплаты налогов; дым, пыль и отравляющие вещества, которыми приходится дышать; вот она сидит в машине, за карточным столом, в косметическом кабинете, перед экраном телевизора, — ей нет еще двадцати, но тело уже утратило гибкость, во рту гнилые зубы; жизнь в стране — оплоте свободы, среди самой могучей нации из существовавших на земле, пока она пыталась освободиться из-под власти тиранов и варваров; жизнь под страхом рака, инфаркта, психических заболеваний и заключительного ядерного пожара…

Локридж отогнал видение. Он знал, что несправедлив к своей эпохе, — да и к этой тоже. В некоторых местах жизнь была тяжелее физически, в других — в духовном плане; и там и тут она иногда погибала. В лучшем случае боги даровали лишь самую толику счастья, все остальное было просто существованием. В целом Локридж не думал, что они были к здешним людям менее благосклонны, чем к нему. И именно здесь было место Аури.

— Ты много думаешь, — сказала она робко.

Он вздрогнул и забыл сделать гребок. Весло повисло над водой. Блестя в горизонтальных лучах заходящего солнца, с него стекали прозрачные капли.

— Да нет, — отозвался он. — Просто мысли блуждают.

Опять он не так выразился. Дух, блуждающий в мыслях или во сне, может посещать удивительные, таинственные сферы. Аури посмотрела на него с благоговением.

Прошло несколько минут. Тишина нарушалась только скрипом разрезающего воду челнока да далеким криком возвращающихся гусей.

— Можно, я буду звать тебя Рысью? — вдруг тихо спросила Аури.

Локридж заморгал в недоумении.

— Я не понимаю твоего имени — Малькольм, — объяснила она. — Значит, это сильная магия, слишком сильная для меня. Но ты похож на большую золотую рысь.

— Ну что ж… — Это выглядело очень по-детски, но он был тронут. — Если хочешь. А вот для тебя, мне кажется, ничего лучше, чем Перо Цветка, не придумаешь.

Аури покраснела. Они замолчали и поплыли дальше в тишине.

Постепенно Локридж начал сознавать, что тишина окружает их слишком уж долго. Обычно так близко от деревни слышалось множество разных звуков: крики играющих детей, приветственные возгласы приближающихся к берегу рыбаков, пересуды домохозяек; иногда — победная песня охотников, подстреливших лося. Но они уже повернули направо, Локридж греб между сужающихся берегов бухточки, но не слышалось ни одного человеческого голоса. Он взглянул на Аури: возможно, она знает, в чем дело? Она сидела, подперев рукой подбородок, и смотрела на него, ничего вокруг не замечая. У Локриджа не хватило духу заговорить; вместо этого он поплыл вперед — быстро, как только мог.

Показалась Авильдаро — крытые дерном мазанки на фоне древней рощи, сгрудившиеся вокруг Длинного Дома — роскошного по сравнению с хижинами, строения из дерева, кирпича и торфа, предназначенного для церемоний. Рыбацкие лодки были вытащены на берег, там же сохли растянутые на кольях сети. В стороне, в нескольких сотнях ярдов, располагалась помойка. Люди Тенил Оругарэй уже не жили, в отличие от своих предков, прямо у подножия этой горы раковин, костей и прочих отбросов, но они сносили туда требуху, которой кормились полуприрученные свиньи, поэтому над площадкой роились тучи мух.

Аури вышла из оцепенения и нахмурилась.

— Никого нет! — воскликнула она.

— Кто-то должен быть в Длинном Доме, — предположил Локридж. Из отдушины в крыше вился дымок. — Надо подсмотреть. — Он был рад, что на боку у него висит «уэбли».

С помощью девушки он вытащил челнок на берег и привязал его. Держась за руки, они вошли в деревню. Вечерние тени заполнили проходы между хижинами; внезапно потянуло холодом.

— Что это значит? — В голосе Аури звучала мольба.

— Если и ты не знаешь… — Он ускорил шаг.

Из зала собраний явственно слышались голоса. Двое юношей стояли на страже у входа.

— Они здесь! — крикнул один из них; копья опустились перед Локриджем.

Вместе с Аури он прошел через завешенную шкурами дверь. Некоторое время понадобилось, чтобы глаза привыкли к темноте. Окон в помещении не было. Дым щипал глаза — огонь в центральном очаге считался священным, ему никогда не давали погаснуть. (Подобно большинству примитивных традиций, это имело и практический смысл: разжигание огня было до изобретения спичек непростым делом, а здесь любой мог, если понадобится, запалить головню.) Его разжигали, вороша угли, покуда не начинали плясать, треща, языки пламени, отбрасывающие беспокойные отсветы на закопченные стены и столбы, украшенные грубо вытесанными магическими символами. Внутри Длинного Дома столпились все жители деревни — около четырехсот мужчин, женщин и детей сидели на корточках на земляном полу, невнятно слышались их голоса.

Эхегон и его главные советники стояли у огня вместе со Сторм. Увидев ее высокую, величественную фигуру, Локридж забыл об Аури и подошел к ней.

— Что случилось? — спросил он.

— Ютоазы идут, — ответила Сторм.

В течение минуты он вбирал связанную с этим названием информацию, которую смогла предоставить ему диаглосса. Племена Боевого Топора образовывали вытянутый к северу край той огромной волны — скорее культурной, нежели расовой, — которая распространялась от Южной Руси в течение последних одного-двух столетий. Они продвигались вперед, повсюду сокрушая цивилизации: Индия, Крит, хетты, Греция — никто не устоял перед этими воинами, и их язык, религия, образ жизни изменили облик всей Европы. Но в Скандинавии с ее редким населением до сих пор удавалось избежать крупных столкновений между местными охотниками, рыбаками и земледельцами, с одной стороты, и пришельцами-кочевниками, разъезжающими на колесницах, — с другой.

Тем не менее до Авильдаро доходили слухи о кровавых столкновениях на востоке.

Эхегон на секунду прижал Аур и к своей груди.

— Я не особенно боялся за тебя, поскольку ты под защитой Малькольма, — сказал он, — но я благодарю Ее за то, что вы вернулись. — Он повернулся к Локриджу, бородатым, с резкими чертами лицом. — Сегодня, — продолжал он, — люди, которые охотились в южной стороне, вернулись домой с известием, что ютоазы движутся на нас и завтра будут здесь. Это. чисто военный отряд, только вооруженные воины, а Авильдаро — первая деревня на их пути. Чем оскорбили мы их богов?

Локридж взглянул на Сторм.

— Что ж, — сказал он по-английски, — мне, честно говоря, очень не хотелось бы применять наше оружие против этих бедолаг, но если придется…

— Нет. — Она покачала головой. — Выброс энергии могут засечь. Или, во всяком случае, агенты Патруля могут прослышать об этом и у них возникнут подозрения. Нам лучше всего укрыться в другом месте.

— Что? Но ведь…

— Не забывай, — сказала Сторм, — что время неизменяемо. Раз это селение существует через сто лет, значит, вполне вероятно, что местные жители завтра отобьют нападение.

Он не мог оторваться от ее взгляда; однако Аури тоже смотрела на него, и Эхегон, и рыбаки, с которыми он вместе ходил в море, и подружки, и кузнец, делавший кремневое оружие, — все они не сводили с него глаз. Локридж решительно расправил плечи.

— А может, и нет, — возразил он. — Может, они в будущем — просто прислужники победителей или станут ими, если мы им не поможем. Я остаюсь.

— Ты смеешь… — Сторм осеклась. Несколько мгновений она стояла — неподвижная и напряженная. Потом улыбнулась, протянула руку и потрепала его по щеке. — Я должна была знать, — сказала она. — Хорошо. Я тоже остаюсь.

Глава 7

Они шли на запад по лугам, оставляя слева дубовый лес; жители Авильдаро вышли им навстречу. В общей сложности их было человек сто — десяток колесниц, остальные двигались пешком, — не больше, чем защитников деревни. Локридж смотрел на войско противника, щурясь от блеска полуденного солнца, и с трудом мог поверить, что перед ним те самые внушающие ужас воины Боевого Топора.

По мере их приближения он сосредоточил внимание на одном из них, казавшемся типичным. Своим телосложением воин не слишком отличался от людей Тенил Оругарэй — разве что был несколько меньше ростом и более коренастым; волосы его были заплетены в косу, борода раздвоена; лицо с резкими чертами и крючковатым носом — скорее центрально-европейского, чем славянского типа. На нем была короткая куртка и кожаная юбка до колен с выжженным символом клана; он держал круглый щит из буйволовой кожи с изображенной на нем свастикой; оружием ему служил кремневый кинжал и красиво отделанный каменный топор. Губы его были плотоядно раздвинуты в нетерпеливой усмешке.

Колесница, которую он сопровождал, представляла собой легкую двухколесную повозку из дерева и прутьев, запряженную четырьмя косматыми лошадками. Правил ими юноша, невооруженный и в одной лишь набедренной повязке. Позади него стоял его хозяин — видимо вождь — ростом выше многих, он размахивал топором, длинным и тяжелым, словно алебарда; рядом с ним были укреплены два готовых к бою копья. На вожде были шлем, латы и наколенники из армированной кожи; на поясе висел короткий бронзовый меч, за плечами развивался выцветший плащ из выделанного на юге полотна; под косматой бородой сверкало массивное ожерелье.

Таковы были ютоазы.

Завидев неровный строй жителей рыбацкой деревни, они замедлили движение. Затем вождь на передней колеснице протрубил в бычий рог, отряд разразился боевым кличем, похожим на волчий вой, и кони перешли в галоп. Подскакивая и раскачиваясь, мчались за лошадьми повозки, вприпрыжку неслись пешие воины, гремели топоры, ударяя по туго, как на барабане, натянутой коже щитов.

Эхегон с мольбой посмотрел на Сторм и Локриджа:

— Пора?

— Еще немного. Пусть подкатятся поближе. — Сторм вглядывалась, прикрыв глаза от солнца ладонью. — Что-то тут не так — вон тот, в задних рядах… из-за спины не вижу…

Локридж ощущал, как растет позади него напряжение: шумное дыхание и шепот, шарканье переступающих ног, острый запах пота. Люди, вышедшие защищать свои жилища, не были трусами. Однако враг был специально оснащен и обучен для сражений; даже ему, человеку из двадцатого века, знакомому с танками, атака колесниц казалась все ужаснее по мере того, как они вырастали перед глазами.

Он поднял ружье и прижался щекой к прохладному и твердому ложу. Сторм неохотно разрешила использовать сегодня оружие из времени Локриджа. И, возможно, знание того, что им предстояло увидеть стреляющие молнии — пусть даже на их стороне, — подвергало мужество людей Тенил Оругарэй еще большему испытанию.

— Лучше позволь мне начать стрелять, — сказал Локридж по-английски.

— Подожди! — Голос Сторм прозвучал так резко, перекрыв окружающий гвалт, что он обернулся к ней. Ее кошачьи глаза сузились, обнажились зубы; ее рука лежала на энергопистолете, которым, по ее словам, она не собиралась пользоваться. — Я должна сперва увидеть того человека.

Воин на колеснице поднял и вновь опустил топор.

Лучники и пращники в задних рядах ютоазов остановились; оружие показалось в их руках; камни и стрелы с кремневыми наконечниками со свистом полетели в сторону прибрежных жителей.

— Давай! — заревел Эхегон. В этом не было нужды: одновременно с возмущенным рычанием с передней линии его войска залпом полетели стрелы.

На таком расстоянии они не причинили врагу никакого вреда. Локридж видел, как две-три стрелы ударились о щиты, остальные вообще не долетели до цели. Но ютоазы мчались во весь опор — до столкновения оставалось, вероятно, не больше минуты. Уже можно было различить раздувающиеся ноздри и белки глаз передних лошадей; Локридж хорошо видел развевающиеся гривы, вспыхивающие на солнце кнуты, безбородого кучера и дикую усмешку, раздвинувшую торчащую позади него бороду вождя; сверкал поднятый топор с блестящим, словно металл, каменным острием.

— К черту все! — закричал он. — Я хочу, чтобы они знали, от чьей руки погибли!

Он взял вождя на прицел и спустил курок. Сильная отдача несколько охладила его пыл. Звук выстрела потерялся в криках, топоте копыт, скрипе осей и грохоте колес. Однако воин, служивший мищенью, широко раскинул руки и упал на землю. Его «алебарда», описав дугу, последовала за ним. Трава скрыла ютоаза вместе с его оружием.

Юноша-возница осадил лошадей — видно было, что он до смерти напуган. Локридж сразу сообразил, что нет необходимости убивать людей, повернулся и занялся следующей упряжкой. Бах! Бах! Достаточно по одной лошади из упряжки, чтобы вывести повозку из строя. Камень со звоном отскочил от дула ружья. Но вторая колесница перевернулась — упряжь спуталась, гребень сломался, разбилось колесо. Оставшиеся в живых лошади пятились и испуганно ржали.

Локридж заметил, что ряды нападавших. дрогнули. Остановить еще пару боевых колесниц, и завоеватели разбегутся. Он шагнул вперед, чтобы иметь хороший обзор, — волнение заставило его забыть о стрелах. Солнечные блики играли на металлическом стволе ружья.

И тут в него ударило само солнце.

В мозгу Локриджа прогремел взрыв. Ослепленный, разбитый вдребезги, он погрузился в ночь.

Сознание возвращалось с потоком страдания. Перед глазами его все еще плясали пятна света. Сквозь крики, ржание, грохот и гул он услышал громкий клич:

— Вперед, ютоазы! Вперед с Небесным Отцом!

Призыв прозвучал на языке, известном диаглоссе, но не на том, на котором говорили люди Тенил Оругарэй.

Локридж неуклюже поднялся на четвереньки. Первое, что он увидел, было его, наполовину расплавившееся ружье, валявшееся на земле. Видимо, на это разрушительное действие ушла большая часть лучевой энергии: патроны в обойме не взорвались, сам он отделался сильными ожогами лица и груди. Но внутри все горело, трудно было думать.

Рядом лежал мертвый. Его лицо было месивом обгорелых костей и мяса, но по медному браслету на руке можно было узнать Эхегона.

Сторм стояла поблизости, достав собственное оружие, чтобы соорудить энергозащиту. Вокруг нее всеми цветами радуги переливались короткие вспышки пламени. Вражеский луч пробежал мимо и скосил троих молодых людей, вместе с которыми Локридж не так давно охотился на тюленей.

Страшен был рев ютоазов, когда они налетели сокрушительной волной и смяли защитников деревни. Локридж увидел, как один из сыновей Эхегона — нельзя было не узнать эти черты лица, это упорство — выставил и упер в землю копье, будто на него неслись не лошади, а дикий кабан. Колесница с грохотом пронеслась мимо. Стоявший на ней воин с поразительной ловкостью взмахнул топором. Брызнул мозг — сын Эхегона упал рядом со своим отцом. Ютоаз торжествующе заухал, нанес удар топором по другую сторону повозки — кому, Локридж не видел, — метнул копье в одного из лучников и умчался.

Охваченные паникой, жители деревни с воплями бежали со всех сторон к лесу. Дальше их не преследовали: ютоазы, чьи боги-покровители обитали на небе, не любили полумрака и шорохов леса. Они повернули назад, чтобы добить и скальпировать раненых врагов.

Одна из колесниц летела прямо на Сторм, которая сейчас напоминала львицу, готовящуюся к прыжку в мерцающем энергетическом поле; Локриджу в его полусознательном, бредовом состоянии казалось, что перед ним оживают сцены из мифологии. А ведь у него еще остался «уэбли»… Он нащупал его, но, не успев достать, потерял сознание. Последнее, что он видел, был человек, стоявший в повозке позади кучера, — это был не ютоаз, а мужчина без бороды и с белой кожей, очень большого роста, в черном плаще с капюшоном, хлопающим у него за спиной, словно крылья…

Локридж просыпался медленно. Он лежал на земле и какое-то время ему было достаточно сознания того, что он не чувствует боли.

Постепенно, отрывками он вспомнил о том, что произошло… Услышав женский крик, он наконец открыл глаза и сел.

Солнце уже зашло, но сквозь дверной проем хижины, где он находился, за линией берега и отливающим кровью Лимфьордом он видел еще освещенные облака. Из единственной комнаты все было вынесено, а вход был закрыт ветками, переплетенными ремнями и прикрепленными к дверному косяку. Снаружи у входа стояли двое ютоазов. Один из них постоянно заглядывал внутрь, дотрагиваясь до веточки омелы, защищающей от колдовства. Его напарник с завистью следил за двумя воинами, гнавшими вдоль берега нескольких коров. Повсюду вокруг царила суматоха, слышались крики и хриплый мужской хохот, стук лошадиных копыт и скрип колес; побежденные же в это время оплакивали свою судьбу.

— Как ты себя чувствуешь, Малькольм?

Локридж повернул голову. Рядом с ним стояла на коленях Сторм Дарроуэй. Ее фигура почти не выделялась среди других теней во мраке хижины, но он уловил аромат ее волос, ощутил мягкое прикосновение рук; никогда еще он не слышал в ее голосе такой тревоги.

— Жив… как будто. — Он потрогал пальцами лицо и грудь — они были смазаны каким-то жиром. — Не болит. Я… Правду сказать, я чувствую себя отдохнувшим.

— Тебе повезло, что у Брэнна были с собой противошоковые средства и ферментативная мазь и что он захотел спасти тебя, — сказала Сторм. — Твои ожоги совсем заживут к завтрашнему дню. — Она помолчала и добавила: — Так что мне тоже повезло. — Она произнесла это таким тоном, что можно было подумать, что говорит Аури.

— Что происходит там, снаружи?

— Ютоазы грабят Авильдаро.

— Женщины… дети… Нет! — Локридж попытался встать, но Сторм заставила его опуститься.

— Побереги силы.

— Но эти дьяволы…

— В настоящий момент, — сказала Сторм с долей прежней резкости в голосе, — твои подружки не слишком страдают. Вспомни местные нравы. — Ее тон опять стал сочувственным. — Но, конечно, они оплакивают тех, кого любили, мертвых или убежавших, а сами они будут рабынями… Нет-нет, погоди! Это тебе не юг. Жизнь рабыни у варваров не так уж отличается от жизни самого варвара. Она страдает, да, — от неволи, от тоски по дому, от того, что никакая женщина у индоевропейцев не пользуется таким уважением, каким она пользовалась здесь. Но прибереги свою жалость на будущее. Мы с тобой находимся в куда худшем положении, чем твоя вчерашняя юная спутница.

— Ну ладно, — сдался он. — Почему у нас ничего не вышло?

Она передвинулась, села перед ним на пол, обхватила руками колени и со свистом выдохнула сквозь сжатые губы.

— Я оказалась слоггом, — сказала она с горечью. — Мне и в голову не пришло, что Брэнн может появиться в этом веке. Он и организовал нападение, это совершенно ясно.

В ее словах чувствовалось напряжение и боль самообвинения.

— Ты не могла этого знать, — сказал Локридж и протянул к ней руки.

— Для Хранителя, который терпит неудачу, нет оправданий. — Голос ее был холоден как лед. — Есть только неудача.

Это был кодекс той службы, чью форму он надел, и, вероятно, поэтому ему внезапно показалось, что он понимает ее и они стали одним целым. Он прижал ее к себе, как мог прижать сестру в ее горе, она положила голову ему на плечо и прильнула к нему.

Вскоре темнота стала почти полной. Она мягко высвободилась из его объятий и выдохнула:

— Спасибо.

Теперь они сидели рядом, взявшись за руки.

— Ты должен понять, что число принимающих участие в этой войне во времени невелико. — Она говорила быстрым шепотом. — С теми силами, которыми может пользоваться один человек, оно не может быть большим. Брэнн — это… у вас нет такого слова. Центральная фигура. Хотя он сам должен принимать участие в сражении, потому что людей, способных на это, очень мало, — он командующий, он принимает решения, сотрясающие планету, он… король. А я — такая же, только крупная, добыча. И я — в его руках. Я не знаю, как он узнал, где я, — продолжала Сторм. — Просто не представляю. Если он не смог найти меня в твоем столетии, то как сумел выследить меня здесь, в этой забытой эпохе? Это пугает меня, Малькольм. — Ладонь, крепко сжимавшая его руку, была совсем холодной. — Какое искривление произвел он в самом времени?

Он здесь один. Но больше никого и не требовалось. Думаю, что он вышел из туннеля, но дольменом раньше нас, разыскал людей Боевого Топора и стал их богом. Это было нетрудно. Нашествие индоевропейцев, поклоняющихся Диаушу Питару, Небесному Отцу, Солнцу, — гуртовщиков, оружейников, воинов на колесницах и без них, людей с умелыми руками и безудержными мечтами, чьи жены — прислужницы, а дети — собственность, — все это организовано Патрулем. Понимаешь? Завоеватели — разрушители древней цивилизации, старой веры; они — предки людей механической эпохи. Ютоазы принадлежат Брэнну. Ему достаточно появиться среди них, как мне достаточно появиться среди Авильдаро или на Крите, и они уже будут смутно понимать, кто он такой, и он будет знать, как ими управлять.

Каким-то образом ему стало известно, что мы здесь, — продолжала она. — Он мог бы выступить против нас со всеми своими силами. Но это могло бы встревожить всех наших агентов, которые еще сильны в этом тысячелетии, и привести к неконтролируемым событиям. Вместо этого он дал указание ютоазам напасть на Авильдаро, поклявшись, что солнце и молния будут сражаться на их стороне. И он сдержал слово.

Победив, — Локридж почувствовал, как Сторм дернулась, ^ он пошлет за своими людьми и за всем, что ему еще понадобится, чтобы подвергнуть меня обработке.

Он крепко обнял ее.

— Слушай, — лихорадочно зашептала она ему в ухо, — вдруг у тебя появится возможность спастись — как знать? Книга времени была написана, когда произошел направленный наружу взрыв Вселенной; но мы еще не перевернули страницу. Брэнн примет тебя за простого наемника. Возможно, даже не сочтет опасным. Если сможешь… если удастся, двигайся по коридору в сторону будущего. Найди господина Йеспера Фледелиуса — в Виборге, в гостинице «Золотой Лев», в канун Дня всех Святых в любом из годов от 1521 до 1541. Можешь это запомнить? Он один из нас. Если только ты найдешь его, то возможно, возможно…

— Да. Конечно. Если.

Локриджу не хотелось больше говорить. Пусть объяснит все через час-другой. А сейчас она так одинока… Он положил свободную руку ей на плечо. Подвинувшись, так что его рука соскользнула вниз, она прижалась губами к его губам.

— Мне недолго осталось жить, — прошептала она, задыхаясь. — Пользуйся тем, что у меня есть. Дай мне утешение, Малькольм.

«Сторм, о, Сторм!» — только и мог подумать Локридж. Он ответил на ее поцелуй, утонул лицом в волнах волос. И не было больше ничего — лишь темнота и она…

Свет факела упал сквозь решетку. Взметнулось копье.

— Выходи! — рявкнул охранник. — Ты, мужик. Он желает тебя видеть.

Глава 8

Патрульный Брэнн сидел в одиночестве в Длинном Доме. Священный огонь погас, но свет, исходивший из кристаллического шара, падал на медвежью шкуру, покрывавшую возвышение, на котором он расположился. Воины, которые привели Локриджа, преклонили колени в благоговейном ужасе.

— О, наш Бог, — сказал их дородный рыжий начальник. — Мы привели колдуна по твоему приказанию.

— Хорошо, — кивнул Брэнн. — Подождите в углу.

Четверо воинов отсалютовали томагавками и отошли за пределы освещенного круга. Их факел шипел, отбрасывая красные и желтые искры, в свете которых их обветренные лица были едва различимы. Молчание затянулось.

— Садись, если хочешь, — мягко сказал Брэнн по-английски. — Нам нужно о многом поговорить, Малькольм Локридж.

Откуда он узнал его полное имя?

Американец остался стоять, поскольку иначе ему пришлось бы сесть рядом с Брэнном, и внимательно оглядел его. Так вот он, враг.

Патрульный успел снять плащ; он оказался худым и мускулистым, почти семи футов ростом; на нем был облегающий черный костюм — такие Локридж уже видел в подземном коридоре. У него была очень белая кожа, руки изысканной формы, лицо… пожалуй, красивое: узкое, с прямым носом: холодное совершенство линий. Следов бороды не было, густые волосы коротко подстрижены и напоминали соболиную шапку. Глаза отливали сталью.

— Что ж, можешь постоять. — Он улыбнулся и указал на бутылку и два тонких, изящных бокала, стоявшие рядом с ним. — Выпьешь? Это бургундское 2012 года. То был чудесный год.

— Нет, — отказался Локридж.

Брэнн пожал плечами, налил себе и отпил.

— Я вовсе не желаю тебе зла.

— Ты его уже достаточно причинил, — огрызнулся американец.

— Это, безусловно, прискорбно. Но если человек всю жизнь прожил с концепцией необратимости, неизменяемости времени, видел вещи куда страшнее, чем сегодня, да не один, а множество раз; если сам подвергался такому же риску — что проку в сентиментальности? Если уж на то пошло, Локридж, ты сам сегодня убил человека, чьи жены и дети будут оплакивать его.

— Так ведь он же хотел убить меня!

— Верно. Но он не был дурным человеком. Он был примерный семьянин, достойно вел себя с друзьями и не стремился быть жестоким с врагами. По пути ты прошел через деревню. Если честно: ты ведь не видел ни убийств, ни пыток, ни избиений, ни поджогов, — скажи, не видел? В целом, в ближайшие века эта последняя волна иммигрантов будет смешиваться с местным населением довольно мирно. Сегодняшняя потасовка — в некотором роде исключение. Гораздо чаще — во всяком случае, в Северной Европе, если не на юге и востоке — пришельцы будут занимать господствующее положение просто благодаря тому, что их обычаи более подходящие для приближающегося бронзового века. Они более мобильны, их горизонты шире, они лучше умеют защищаться. Поэтому аборигены станут подражать им. Ты и сам сформировался не без их влияния, и многое из того, что тебе дорого, подверглось этому воздействию.

— Это все слова, — сказал Локридж. — А то, что благодаря тебе они напали на нас, — это факт. Ты убил моих друзей.

— Не я, — покачал головой Брэнн. — Это Кориока.

— Кто?

— Эта женщина. Каким именем она назвалась?

Локридж заколебался. Однако он не видел смысла упрямиться по пустякам.

— Сторм Дарроуэй.

Брэнн беззвучно рассмеялся.

— Вполне подходяще. Она всегда любила показуху. Прекрасно — если хочешь, будем называть ее Сторм. — Он поставил свой бокал и наклонился вперед. Черты его вытянутого лица посуровели. — Появившись в этой деревне, она принесла горе ее жителям. И она знала, чем это грозит. Ты серьезно думаешь, что ее хоть каплю волновало, что может произойти, — с ними или с тобой? Нет, мой друг, нет, вы были просто пешками в очень большой и очень давней игре. Она формировала целые цивилизации и отбрасывала их прочь, когда они больше не были нужны для осуществления ее замыслов, так же спокойно, как ты бы отбросил сломанный инструмент. Что ей горстка дикарей из каменного века?

— Заткнись! — заорал Локридж, сжав кулаки.

Стоявшие в тени ютоазы заволновались и заворчали. Брэнн дал им знак оставаться на месте, однако держал руку на широком, медного цвета поясе, где висел энергопистолет.

— Как видно, она и впрямь производит громадное впечатление, — пробормотал он. — Она, разумеется, сказала тебе, что ее Хранители сражаются за абсолютное добро, а мои Патрульные — за абсолютное зло. Опровержений ты слушать не хочешь. Но подумай сам, парень: разве когда-нибудь так бывало?

— Было в мое собственное время, — возразил Локридж. — Например, нацисты. — Брэнн насмешливо поднял брови, и он поспешил добавить неуверенным голосом: — Я не утверждаю, что союзники были святыми. Но, черт побери, выбор был ясен.

— Где у тебя доказательства, кроме слова Сторм, что в войне, идущей во времени, сложилась аналогичная ситуация? — спросил Брэнн.

Локридж нервно сглотнул. Ночь, казалось, смыкалась вокруг него — мрак, и сырость, и далекие неразличимые лесные звуки. Он вдруг остро ощутил свое одиночество и, чтобы прогнать это чувство, до боли сжал челюсти.

— Послушай, — очень серьезно сказал Брэнн, — я не утверждаю, что мы, Патрульные, — образцы добродетели. Эта война не менее безжалостна, чем любая из прошлых войн; это война между философиями; две стороны, принимающие в ней участие, формируют само прошлое, их породившее. Подумай, прошу тебя. Наука, которая дает людям возможность лететь на Луну и еще дальше, освобождает их от тяжелого труда и спасает от голода, помогает вылечить ребенка, погибающего от дифтерита, — это зло? Это что, зло, если человек использует свой разум — то, чем он отличается от животных, — и старается обуздать в себе зверя? А если нет, то откуда все это появляется? Какой взгляд на жизнь, какой образ жизни нужны для создания всего этого?

Только не путь Хранителей! Неужели ты и в правду думаешь, что эта направленная к земле, полная заговоров и заклинаний, основанная на животном инстинкте, разнузданная вера в Богиню сможет когда-нибудь подняться над собой? Тебе хотелось бы, чтоб она возродилась в будущем? В мою эпоху это, знаешь ли, произошло. А потом, подобно змее, кусающей свой хвост, она вернулась назад, чтобы морочить и пугать людей в этом смутном прошлом, пока они не станут ползать на брюхе перед Ней. О, они в некотором роде могут быть счастливы: воздействие на них не так уж сильно. Но погоди, ты увидишь ужас настоящего правления Хранителей!

Подумай — это всего лишь маленький археологический штрих: местные жители хоронят своих мертвых в общих могилах. А культура Боевого Топора предоставляет каждому отдельную. Это тебе о чем-нибудь говорит?

На какое-то мгновение Локриджу вспомнилось, как его дед рассказывал ему об индейских воинах. Он всегда сочувствовал индейцам, но если бы он мог переписать историю, стал бы он это делать?

Локридж отогнал тревожную мысль, выпрямился и сказал:

— Я выбрал сторону Сторм Дарроуэй и не стану менять решения.

— А может, это она выбрала тебя? — мягко спросил Брэнн. — Как вы с ней встретились?

Локридж сперва не собирался говорить ни слова. Один Бог знает, каким вражеским целям это может послужить. Однако — что же, Брэнн вел себя совсем не как негодяй. А если удастся ею успокоить, он, может быть, мягче обойдется со Сторм. Да так или иначе, какое значение могут иметь детали его вербовки?

Локридж кратко рассказал. Брэнн задал несколько вопросов. Прежде чем он понял, что происходит, он уже сидел рядом с Патрульным, держа в руке бокал, и рассказывал обо всем.

— Ага, так, значит. — Брэнн кивнул. — Любопытно. Хотя ничего необычного. Обе стороны используют в своих операциях коренных жителей. Это одна из практических причин, которые вызывают все эти манипуляции с культурами и религиями. Однако у тебя, кажется, незаурядные способности. Мне хотелось бы, чтобы ты был моим союзником.

— Этого не будет, — ответил Локридж менее решительно, чем собирался. Брэнн искоса посмотрел на него:

— Не будет? Может, и нет. Но расскажи-ка ты мне, как Сторм Дарроуэй доставала деньги в вашей эпохе?

— Грабежом, — вынужден был признать Локридж. — Настраивала пистолет на оглушение. У нее не было выбора. Вы вели войну.

Брэнн достал свой пистолет и повертел его в руках.

— Может, тебе будет интересно узнать, — сказал он безразличным тоном, — что это оружие не может быть настроено на мощность ниже смертельной.

Локридж вскочил, уронив бокал. Он не разбился, но вино растеклось по полу, точно кровь.

— Правда, зато оно может дезинтегрировать труп, — добавил Брэнн.

Локридж выбросил вперед кулак, целясь ему в зубы, но Брэнн увернулся, отпрыгнул в сторону и направил на него пистолет.

— Полегче! — предупредил он.

— Ты врешь, — проговорил Локридж, задыхаясь от ярости.

— Если я когда-нибудь смогу тебе доверять, с удовольствием дам тебе самому его испытать, — сказал Брэнн. — А пока пошевели мозгами. Мне кое-что известно о двадцатом веке — не только благодаря диаглоссе, но и благодаря тому, что я несколько месяцев провел, охотясь за своим противником, — я знал, что ей удалось скрыться. По твоим словам — спокойно, я сказал! — по твоим словам, Локридж, у нее были тысячи долларов. Сколько прохожих пришлось ей оглушить, чтобы очистить их кошельки, прежде чем она набрала эту сумму. Разве волна таких ограблений, когда люди один за другим приходят в сознание после загадочного обморока, не стала бы сенсацией года? Разве не стала бы? Но в газетах не было ни слова.

С другой стороны, исчезновение — вещь весьма распространенная, и если человек пропадает безвести, то сообщение об этом появляется разве что на последней странице местных газет… Подожди. Я не говорил, что она никогда не пользовалась пистолетом, чтобы ограбить ночью пустой дом, а потом поджечь его, чтобы замести следы, — хотя странно, что она не сказала тебе, что это и был ее modus operandi^[380]. Но я представляю тебе доказательства того, что она, может, и не сознательная преступница, может, просто безжалостная. В конце концов, она ведь богиня. Что смертные для нее, бессмертной?

Локридж с шумом втянул воздух. Его била непроизвольная дрожь, похолодели конечности и пересохло во рту.

— У тебя преимущество передо мной, — с усилием проговорил он. — Но я ухожу. Я не обязан больше слушать.

— Не обязан, — согласился Брэнн. — Думаю, лучше всего, если правда будет тебе открываться постепенно. Ты человек, который умеет хранить верность. Поэтому я думаю, что ты можешь оказаться ценным, когда решишь, кому в действительности нужно эту верность хранить.

Злобно огрызнувшись, Локридж резко повернулся и шагнул к двери. Ютоазы сразу подбежали и окружили его.

— К твоему сведению, — бросил Брэнн ему в след, — ты все-таки перейдешь на другую сторону. Как, ты полагаешь, мне стало известно о коридоре Хранителей в Америке и о том, что Сторм удрала в эту эпоху? Откуда, ты думаешь, я знаю твое имя? Ты отправился в мое время, туда, где находился я, Локридж, и предупредил меня!

— Врешь! — завопил он и выбежал из дома.

Сильные руки заставили его остановиться. Он долго стоял и громко ругался.

Наконец спокойствие частично вернулось к нему. Локридж огляделся вокруг, словно ища новую опору для своего пошатнувшегося мира. В Авильдаро было пусто и тихо. Женщин и детей, не ушедших в лес со стариками и старухами, которых победители с пренебрежением отпустили, согнали вокруг мерцающих на лугу костров. Оттуда доносилось грустное мычание захваченных коров; еще дальше слышалось кваканье лягушек. Дома казались черными пятнами с мохнатыми шапками крыш, за домами поблескивала вода, шелестела роща, над ними раскинулось великолепное звездное небо. Воздух был прохладным и влажным.

— Непросто это — разговаривать с богом, а? — посочувствовал рыжий начальник охраны.

Локридж фыркнул и направился в сторону хижины, где была Сторм. Ютоаз остановил его.

— Стой, колдун. Бог сказал, что тебе нельзя ее больше видеть, а то могут быть неприятности.

В буйном возбуждении Локридж пропустил эти слова Брэнна мимо ушей.

— И еще он сказал, что отобрал у тебя колдовскую силу, — добавил воин. — Так что почему бы тебе не побыть таким же человеком, как все? Мы должны тебя сторожить, но мы не желаем тебе зла.

«Сторм!» — кричала душа Локриджа. Но делать было нечего: пришлось оставить ее одну, в непроглядном мраке. Факел в руке юноши со странно привлекательным лицом отбрасывал беспокойный тусклый свет на готовые действовать томагавки. Он сдался и зашагал в ногу со стражниками. Начальник шел рядом.

— Меня зовут Уитукар, сын Хронаха, — сказал он приветливо. Находясь под покровительством бога, он ничуть не боялся колдуна. — Моя эмблема — волк. А ты кто, откуда явился?

Локридж посмотрел на его честные, ждущие ответа глаза и почувствовал, что не может испытывать к нему ненависти.

— Зови меня Малькольм, — хмуро ответил он. — Я из Америки, это далеко за морем.

— Мокрый путь, — поморщился Уитукар, — это не по мне.

Тем не менее, вспомнил Локридж, датчане — как и все европейцы — в конце концов обойдут на кораблях моря всего света. Так что Дух Кирта и Тенил Оругарэй все-таки выстоит. До сих пор, во всяком случае, Брэнн говорил правду: люди Боевого Топора были не какими-то извергами, а просто иммигрантами. Более воинственными, конечно, чем древнее население этой земли; более индивидуалистичными, несмотря на то что правили ими аристократы, разъезжавшие на колесницах; у них была более простая религия, согласно представлениям которой боги управляли космосом так же, как у поклоняющихся им людей отец управляет своим семейством; однако эти люди обладали отвагой, чувством чести и определенной грубоватой добротой. Не их вина, что существа в черном проникли сквозь время и использовали их в своих целях.

Словно читая его мысли, Уитукар продолжал:

— Понимаешь, я ничего дурного не могу сказать о морских и лесных племенах. Они храбрые, и я, — он начертал в воздухе знак, — уважаю их богов. Мы бы не напали на вас сегодня, если бы нам не приказал наш бог. Но он сказал, что в селении укрывается ведьма — это враг. Ну а теперь, коли уж мы здесь, мы получим свою награду. По мне, я бы лучше вел обмен. Может, со временем взял бы жену из их женщин. Это выгодно, если она из зажиточного дома. Они, видишь ли, наследуют по женской линии, значит, я получил бы вещи ее матери. Но раз уж все так получилось, думаю, мы расширим досюда пастбищные угодья, поскольку Земля теперь наша. Но нас не так много, чтобы вечно воевать с окрестными деревнями. Если мы не сумеем договориться, придется забрать добычу и отправиться домой. — Он пожал плечами. — Вожди будут держать совет по этому поводу.

Какая-то отрешенная часть сознания Локриджа, преодолев четыре тысячи лет, начала анализировать слово, которым обозначался вождь. Оно означало просто «патриарх», человек, обладающий значительной собственностью, стоящий во главе своих сыновей, слуг и честолюбивых юношей, поступивших к нему на службу. В этом качестве он также совершал богослужения во время жертвоприношений; однако здесь не было никакого духовенства и ничего подобного той традиции, которая закрепляла за членом клана Тенил Оругарэй его положение еще до рождения. В связи с этим религия у ютоазов не была такой обязывающей: меньше табу, ритуальности, страха перед неведомым, — чистая вера в солнце, ветер, дождь, огонь. Более мрачные элементы скандинавского язычества будут включены в него позднее из древних культов земли.

Локридж прогнал эти мысли и лихорадочно сосредоточился на языке. Такого явления, как индоевропейский язык, не существовало, только набор понятий, нашедших отражение в грамматике и словаре, который оказал влияние на язык коренного населения, подобно тому как нормандскому диалекту французского языка предстояло оказать влияние на английский язык. (Дочь — <1оЫ1аг — доярка, чей труд считался у Авильдаро мужским.) Меньше половины слов, употребляемых Уитукаром, пришло из черноморских степей. Сам он скорее всего родился в Польше, Германии или…

— Вот мы и пришли, — сказал ютоаз. — Извини, но нам придется связать тебя на ночь. Это не дело так поступать с мужчиной. Но бог приказал. Да и не лучше ли спать на свежем воздухе, чем в какой-нибудь вонючей хижине.

Локридж едва расслышал. С проклятием он остановился как вкопанный.

Высоко вздымалось пламя костра, затянув пеленой дыма Большую Медведицу; в его пляшущем свете виднелись колесница Уитукара и пасущиеся стреноженные лошади. Вокруг разлеглось еще полдюжины человек — оружие они держали под рукой, но глаза у них были сонные и усталые. Один из них — юноша лет семнадцати, кажущийся широкоплечим в своих кожаных латах, со старым боевым шрамом на пухлой щеке — держал в руке ремень. Другой его конец был обмотан вокруг запястья Аури.

— Именем всех Марутов! — воскликнул Уитукар. — Что это?

Девушка лежала, сжавшись в своей безнадежности. Увидев Локриджа, она с криком вскочила. Волосы ее были спутаны, слезы оставили дорожки на заляпанном грязью лице, на бедре виднелся пурпурно-красный кровоподтек.

Парень осклабился:

— Мы услыхали не так давно, как кто-то крадется. Я ее нашел и поймал. Девчонка ничего, а?

— Рысь! — взмолилась Аури на своем родном языке. — Рысь! — Шатаясь, она шагнула в его сторону.

Молодой воин дернул за привязь, и она упала на колени..

— Рысь, я убежала в лес, но я должна… я должна была вернуться и увидеть, как ты… — Она не могла говорить.

Локридж стоял, объятый ужасом.

— Ну что ж, отлично, — улыбнулся Уитукар. — Видно, боги любят тебя, Туно.

— Я ждал, когда ты вернешься, вождь, — сказал юношах ноткой самодовольства. — Можно мне теперь пойти с нею?

Уитукар кивнул. Туно встал, сжал в горсти прядь волос Аури и заставил ее подняться.

— Ну ты, пошли, — бросил он. Зубы его обнажились в плотоядной улыбке, блестели влажные губы. С пронзительным криком Аури попыталась вырваться. Туно залепил ей пощечину с такой силой, что у нее дернулась голова.

— Рысь! — рыдала она полным муки голосом, отчаянно цепляясь за слова. — Я не должна!

Локридж скинул с себя оцепенение. Он знал, что она имеет в виду. Пока с нее не снят запрет, переспать с мужчиной было для Аури равносильно смерти, даже хуже смерти. Плевать, что это предрассудок; а что бы чувствовала на ее месте его сестра?

— Нет! — заревел он.

— Что? — отозвался Уитукар.

— Я знаю ее. — Локридж схватил вождя за плечи и тряхнул. — Она священна, к ней нельзя прикасаться: самое страшное проклятие навлечет на себя тот, кто ее тронет.

Мужчины, сидевшие вокруг костра и с интересом наблюдавшие сцену, в гневе вскочили. Уитукар выглядел смущенным. Однако Туно, как ни был возбужден, только огрызнулся:

— Врет он!

— Я могу поклясться чем угодно, — сказал Локридж.

— Чего стоит клятва колдуна? — усмехнулся Туно. — Если он имеет в виду, что она девушка, то что, нам когда-нибудь было хуже от этого? А больше она никем не может быть. У них здесь нет священных женщин, кроме одной древней старухи, которая в молодости народила кучу щенков.

Уитукар нервно пощипывал бороду, его глаза перебегали с одного воина на другого.

— Верно… Это верно, — проговорил он. — Все так, но лучше не рисковать.

— Я свободный человек, — резко возразил Туно. — Если что случится, то падет на мою голову. — Он рассмеялся. — Что случится прежде всего, я знаю. Пошли!

— Ты вождь! — в исступлении крикнул Локридж Уитукару. — Останови его!

— Не могу. — Ютоаз вздохнул. — Как он сказал, он свободный человек. — Уитукар проницательно посмотрел на американца. — Я видел людей, боящихся гнева богов. Ты не похож на них. Может, тебе самому ее хочется?

Аури впилась ногтями в ухмыляющую рожу Туно. Тот схватил и вывернул ее руку. Она согнулась от боли.

«А ее отец и брат лежат в поле, и вороны выклевывают им глаза…» — подумал Локридж и перешел к действиям.

Глава 9

Уитукар стоял рядом с ним. Локридж развернулся и всадил кулак ему в живот, как раз под ребра. Удар о крепкие мускулы отозвался болью в костяшках пальцев, но вождь согнулся и упал.

Веснушчатый паренек, державший факел, бросил его и схватился за топор. Локриджу помогла тренировка, полученная в морской пехоте. Одним прыжком оказавшись рядом, он рубанул его по шее ребром ладони. Издав что-то вроде кваканья, молодой ютоаз обмяк и остался лежать неподвижно.

Прежде чем схватить его оружие, Локридж почувствовал кого-то за спиной. Он машинально защитил ладонями горло. Чьи-то волосатые руки сомкнулись вокруг его шеи. Рывком он развел кисти; кольцо рук разорвалось. Повернувшись, Локридж завел ногу за щиколотки противника и толкнул его. Еще один есть!

Воины, сидевшие вокруг костра, с воплями бросились к нему. Локридж поднял валявшийся на земле факел. Будто комета пронеслась, оставляя за собой огненный хвост, когда он ткнул им в ближайшую пару глаз. Нападавший отпрянул и упал; двое других, споткнувшись о него, свалились, изрыгая проклятия.

Локридж прыгнул через костер. Туно стоял там один, в изумлении раскрыв рот, но при приближении американца бросил повод, на котором держал Аури, чтобы освободить руки. Быстро достать топор он не мог, потому выхватил кремневый нож и нанес колющий удар сверху.

Локридж закрылся кистью руки; острое лезвие скользнуло по предплечью. Из раны хлынула кровь, но он даже не заметил этого, ответил резким ударом колена, и Туно, пронзительно вскрикнув, откатился в сторону.

— Беги, Аури! — рявкнул Локридж.

Он вывел из строя лишь двоих из десяти. Остальные бежали к нему, огибая костер. Против стольких ему было не выстоять, но он мог выиграть время. Брошенное копье воткнулось в землю рядом с ним.

Он остановился, вытащил оружие из земли и повернулся к нападающим. «Не вздумай колоть этой штукой, — мелькнула у него мысль под стук крови в висках. — Длинному, прямому древку можно найти лучшее применение». Локридж взял копье обеими руками, ближе к середине, привстал на носки и стал ждать. Толпа налетела на него. С яростью он начал орудовать копьем — примерно так дрались крестьяне дубинами с железными наконечниками. Неплохой удар деревянным древком по чьей-то голове, у кого-то сломаны пальцы, державшие топор, смято солнечное сплетение; подножки, удары… Ночь наполнилась треском, звоном, рычанием, криками; в отсветах огня блестели зубы и белки глаз.

Внезапно, совершенно неожиданно, Локридж оказался абсолютно один. Трое ютоазов корчились в окружавшей его темноте. Остальные разбежались. Тяжело дыша, они собрались у костра и с ужасом смотрели на него. На их лицах видны были блестящие капли пота.

— Да возьмут вас всех Маруты! — проревел Уитукар. — Он всего лишь человек!

И все-таки четырех здоровых воинов он уложил. Они даже не успели натянуть луки.

Вождь, окаменевший от удара Локриджа, приблизился к нему один. Локридж взмахнул своей палкой, но Уитукар был начеку и парировал удар томагавком — с такой силой, что дрожь пробежала по телу Локриджа; оружие выпало из его онемевших рук. Уитукар отбросил его ногой подальше в сторону, издал победный клич и приблизился вплотную. К этому времени уже начал сбегаться народ от других костров.

Локридж прыгнул навстречу ютоазу. Снова блокировал удар сверху вниз. Сделал плечевой выпад. Смутно почувствовал кожей прикосновение его щетинистой бороды. Применил «рычаг» локтя. Бросок — жестокий и ловкий; треск кости, подобный пистолетному выстрелу, — и Уитукар заковылял прочь, с присвистом дыша сквозь стиснутые зубы.

Дюжий воин в тунике и с поднятым топором был уже рядом. Локридж собрался с силами, увернулся, приняв удар от столкновения на бедро, захватил пальцами грубую ткань и применил один из приемов дзюдо. Прежде чем упасть, здоровенный ютоаз пролетел еще пару метров по инерции.

Ночь взорвалась криками и ревом. Воины отступили, превратившись в тени в ночном мраке. Локридж схватил томагавк Уитукара и поднял его над головой; из его горла вырвался мятежный клич.

Внезапно он понял, что произошло. Какой бы полной ни была их победа, внутренне пришельцы были потрясены действием неведомых сил, которые они наблюдали сегодня. А теперь один человек за несколько минут справился с полудюжиной закаленных воинов. Темнота и растерянность помешали им сообразить, что он просто применил тактику боя, неизвестную в эту эпоху. Он казался кем-то вроде вырвавшегося на волю тролля, и их охватил страх.

Они не убежали, но толкались за пределами ясной видимости. Диаглосса подсказывала Локриджу, что нужно крикнуть:

— Следующего, кто меня тронет, я съем!

Волна ужаса прокатилась в ночи. Почитатели Небесного Отца все еще боялись богов земли, которым в более удаленных от моря местностях ежегодно во время сбора урожая приносили в жертву человека.

Локридж медленно повернулся и пошел прочь. Спина напряглась в ожидании копья, стрелы, раскалывающего череп удара топором… Но оборачиваться было нельзя. Окружающий мир воспринимался смутно, как в тумане; сердце билось неровно, кружилась голова.

Перед ним вырос корявый дуб. Шелестели листья, где-то слышался крик козодоя. Локридж обошел дерево и ступил в полную темноту.

Он почувствовал прикосновение чьей-то руки, отскочил и наугад нанес удар. Кулак наткнулся на что-то мягкое.

— Рысь, — услыхал он дрожащий голос, — подожди меня.

Во рту у него пересохло, ему пришлось откашляться, прежде чем он смог выговорить:

— Аури, тебе надо было бежать.

— Я убежала. Я остановилась здесь, чтобы видеть, что будет с тобой. Пойдем. — Она прижалась к нему, и окружающее перестало казаться кошмарным сном. — Я знаю дорогу к лесу.

— Это хорошо. — Самообладание понемногу вернулось к нему, он снова мог думать. Выглянув из-за ствола дерева, он увидел широко разбросанные по полю костры, фигурки, снующие между ними, редкий блеск отполированного камня или меди. Низкие и хриплые мужские голоса звучали слишком далеко, чтобы можно было разобрать слова.

— Смелость скоро вернется к ним, — сказал Локридж, — особенно когда Брэнн узнает о случившемся и успокоит их. Лес не близко, и они будут нас искать. Мы можем как-нибудь спрятаться?

— Богиня Земли поможет нам, — ответила Аури.

Она вывела его на открытое пространство и опустилась на четвереньки. Тонкая и гибкая, словно ласка, она зигзагами поползла по лугу, выбирая места, где трава была повыше. Локридж следовал за ней. На четвереньках он двигался несколько более неуклюже, но когда-то, Бог знает, сколько лет тому назад, в еще не наступившем будущем, ему приходилось так ползать. Правда, когда он был мальчишкой.

Когда враги уже не могли их увидеть, они встали и вприпрыжку побежали к югу. Оба молчали: нужно было беречь дыхание. Зрачки у Локриджа понемногу расширились, и он уже мог видеть, как ветерок колышет траву, видел рощицы, бледные сверху и абсолютно черные внизу, стоящие под сверкающими высоко в небе созвездиями; сквозь топот ног он слышал, как залаяла лисица, пробежал заяц, хором заквакали лягушки. Аури бежала рядом — само воплощение грации; при свете звезд ее волосы казались совсем белыми.

Затем послышался волчий вой из леса, уже черневшего впереди. Словно это был сигнал, протрубили рога, и позади раздались крики преследователей.

Оставшаяся часть пути промелькнула как в тумане. Локридж никогда не сумел бы спастись, если бы не Аури. Бегом, наклоняясь и петляя, она провела его по всем углублениям в земле, через каждую полосу тени, которую дарила ей ее Богиня. Один раз им пришлось спрятаться за камнем, и люди прошли мимо; в другой раз они едва успели забраться на дерево, как внизу, покачиваясь, проплыли ряды копий. Когда наконец их укрыл лес, Локридж упал на землю и лежал, будто из него вытряхнули все кости.

Сознание вернулось не сразу. Сперва он увидел блеск неба над головой — сквозь редкие небольшие просветы в листве. Не считая этого, вокруг была непроглядная ночь. Папоротник шуршал и кололся жесткими листьями, зато земля была покрыта мягким, влажным мхом с резким и острым запахом. Покалывало в онемевших руках и ногах, кровь стучала в висках. Но к нему прижималась Аури, он чувствовал ее теплое дыхание, ощущал легкий запах волос, пропахших дымом костра. Вокруг было тихо.

Локридж заставил себя сесть. Аури проснулась от его движения.

— Нам действительно удалось уйти? — пробормотал он.

— Да, — сказала девушка; ее голос звучал спокойнее, чем его. — Если они станут нас преследовать, мы сразу узнаем по их топоту, — в ее словах слышалось презрение к неловким обитателям вересковых пустошей, — и найдем укрытие… О, Рысь! — Она обняла его.

— Да ладно, будет тебе. — Он высвободился и нащупал топор. — Я никак не думал, что мы оба спасемся. — В его голосе звучало удивление.

— Нет-нет, конечно же, ты знал, что делаешь. Ты можешь все.

— М-м-м… — Локридж тряхнул головой, стараясь привести в порядок мысли. Он начал понимать, как все было на самом деле. Он не планировал события. Бедственное положение Аури пробудило в нем ярость; дальше им руководили приобретенные во время многочисленных тренировок навыки. Если только не были правы люди Тенил Оругарэй, верившие, что в человека могут вселяться Те, Кто бродит по этой дикой местности.

— Почему ты вернулась? — спросил он.

— Я искала тебя — того, кто снимет с меня проклятие, — простодушно призналась Аури.

В этом был смысл, хотя его самолюбие и страдало в какой-то мере. Получалось, что она действовала в собственных интересах. И даже не слишком безрассудно, судя по тому, как она затем улизнула от ютоазов. Ей просто не повезло, что ее услышали и поймали, и чистая удача, что Локридж оказался именно в том отряде, который ее схватил.

Удача? Везение? Время может обернуться против себя самого. Действительно, есть такая штука, как судьба. Может быть, она и слепа… Локридж вспомнил последние слова Брэнна: «Ты отправился в мое время… и предупредил меня!» Неприятная дрожь пробежала по его нервам. «Нет! — беззвучный крик затерялся в ночном мраке. — Это ложь!»

Дух противоречия привел его к решению. Пока в его голове созревал план и в нем росло чувство предначертанное™ событий, он почти не обращал на Аури внимания, но все же слышал ее слова:

— Многие ушли из Авильдаро в лес. Я знаю, где прячутся некоторые из них, те, которых я оставила, чтобы вернуться к тебе. Мы можем найти их, а потом пойти в другую деревню Тенил Оругарэй.

Локридж собрался с духом.

— Ты так и сделаешь, — сказал он. — А мне нужно в другое место.

— Куда? Куда? В морскую глубину?

— Нет, это на берегу. И надо попасть туда как можно быстрее, пока Брэнн не догадался послать охрану. Заброшенный дольмен в половине утреннего перехода в южном направлении. Знаешь его?

Аури вздрогнула.

— Да, — прошептала она. — Дом Старых Мертвых. Когда-то Тенил Васкулан жили в том месте и хоронили в нем своих великих людей; теперь там только духи. Тебе правда нужно туда? И после захода солнца?

— Да. Не бойся.

Она судорожно сглотнула:

— Не буду… раз ты говоришь.

— Тогда пошли. Веди меня.

Они зашагали сквозь заросли по оленьим тропам, окутанным темнотой: он — спотыкаясь и чертыхаясь, она — скользя неслышно, словно эльф.

— Видишь ли, — попытался объяснить Локридж, когда они остановились передохнуть, — моя… э-э… подруга, Сторм, по-прежнему в руках Брэнна. Я должен попытаться привести спасателей.

— Эта колдунья? — Она вскинула голову; он услышал шорох ее спутанных волос и презрительное фырканье и не мог удержаться от усмешки. — Она что, сама не может о себе позаботиться?

— Кстати, спасательный отряд может также прогнать юто-азов.

— Значит, ты вернешься! — воскликнула она радостно.

Ее восторг почему-то не показался ему эгоистичным. Да и ее возвращение в Авильдаро — было ли оно вызвано только эгоистическими побуждениями? Локридж почувствовал себя неуютно.

Потом говорили мало: слишком тяжело было идти. Прошли «мертвые» часы, кончалась короткая ночь в середине лета. Начали бледнеть звезды, понемногу рассеивался окутывающий лес мрак, послышался щебет птиц, негромкий и чистый.

Локриджу казалось, что он узнает тропинку, по которой они шли со Сторм. Уже близко…

Аури напряженно застыла. Ее глаза, сияющие на смутно вырисовывающемся лице, широко раскрылись.

— Стой! — выдохнула она.

— В чем дело? — Локридж до боли в ладони сжал топор.

— Ты не слышишь?

Нет, он не слышал. Она повела его вперед, вертя головой вправо и влево, раздвигая ветки с крайней осторожностью. Наконец и он услышал: трещали кусты — пока еще далеко позади, но звук с каждой минутой приближался.

У Локриджа перехватило горло.

— Звери? — спросил он с глупой надеждой.

— Люди, — ответила Аури. — Движутся в нашем направлении.

Значит, Брэнн направил воинов охранять ворота времени. Если бы ютоазы пробирались через лес так же ловко, как эта девочка, они уже поджидали бы его там. А так еще оставался какой-то шанс.

— Быстро! — скомандовал он. — Плевать на шум. Мы должны быть у дольмена раньше их.

Аури пустилась бегом, он за ней. В предрассветном сумраке Локридж споткнулся о поваленное дерево; падая, зацепился одеждой за стоявшие вокруг молодые деревца, они затрещали. С поляны, которую беглецы оставили позади, донеслись крики.

— Они нас услышали, — предупредила Аури. — Скорее!

Они бежали по тропинке. Стоявшие по обе стороны деревья проплывали мимо ужасно медленно. И становилось все светлее.

Наконец они выбежали из леса на луг. На траве под розовеющим небом сверкала роса. Холм был перед ними.

У Локриджа кололо в печени, не хватало воздуха. Однако он бросился к дереву с дуплом, в котором Сторм спрятала входное контрольное устройство.

Он стал шарить в дупле. Вскрикнула Аури. Локридж достал металлическую трубку и оглянулся. На опушке леса показалось десятка два воинов.

Увидев беглецов, ютоазы с ревом бросились вперед. Аури и Локридж, спотыкаясь, полезли вверх по склону холма, сквозь спутанные заросли подроста, выбираясь на открытое пространство. Мимо просвистела стрела.

— Не стреляй, болван! — рявкнул предводитель ютоазов. — Бог велел взять его живым!

Локридж передвинул рычаг на трубке. Один из преследователей пробрался сквозь молодую поросль у подножия кургана, перевел дух и призывно махнул рукой своим товарищам. Необычайно ясно Локридж разглядел заплетенные волосы, кожаную куртку, мускулистую грудь и длинный томагавк. Брэнн, надо думать, подготовил этот отряд к любым — или почти любым — неожиданностям.

Трубка в его руке засветилась и завибрировала. К первому воину присоединились уже другие ютоазы. Пылая боевым задором, они начали продираться через траву и шиповник. Локридж метнул в них топор Уитукара. Предводитель уклонился и захохотал. Позади него бушевали и другие преследователи.

Сдвинулась с места земля. Аури вскрикнула, упала на колени и схватила Локриджа за руку. Ютоазы остановились как вкопанные, а в следующую секунду бросились вниз, в заросли. Там они остановились. Насколько можно было разобрать сквозь листву, они были в полной растерянности. Локридж услыхал рев их командира:

— Бог поклялся, что никакое колдовство не причинит нам вреда! Вперед, вы, заячьи дети!

Ведущий в глубь туннеля спуск отливал белым светом. Ютоазы снова наступали. Оставить здесь Аури было невозможно. Локридж схватил девушку за руку и втолкнул ее внутрь.

Предводитель ютоазов был уже совсем близко. Локридж кубарем скатился в отверстие, упал плашмя и передвинул рычажки на контрольном устройстве. Висящий над землей диск опустился, закрыв небо, с легким шорохом встал на место.

Их обступила тишина.

Ее нарушил пронзительный крик Аури; он быстро рос, поднимаясь до истерических нот. Пересилив себя, Локридж дал ей пощечину. Она осталась сидеть на том же самом месте, совершенно ошарашенная, глядя на него лишенными мысли глазами.

— Мне очень жаль, — сказал Локридж. И ему правда было жаль ее, когда он увидел проступившее на ее щеке красное пятно. — Но ты должна держать себя в руках. Мы теперь в безопасности.

— У-у-у… — Она тяжело и прерывисто дышала. Ее взгляд пробежал по сияющим ледяным светом стенам. — Мы в Доме Старых Мертвых… — закричала она и скорчилась на полу.

Локридж встряхнул ее.

— Бояться нечего, — сказал он резко. — У них нет власти надо мной. Поверь мне!

Он не рассчитывал, что самообладание вернется к ней так быстро. Она всхлипнула несколько раз, тело ее напряглось, ее била дрожь; с минуту она пристально смотрела на Локриджа.

— Я верю тебе, Рысь, — сказала она почти спокойно.

Это прибавило ему сил; вместе с ними вернулось и мрачное чувство тревоги.

— Я не собирался брать тебя с собой сюда, — сказал он, — но у нас не было выхода: иначе тебя схватили бы. Теперь тебе придется увидеть много удивительного, не пугайся. — С усмешкой он вспомнил, как Сторм говорила ему почти то же самое. Неужели он так быстро освоился с существованием этого таинственного сообщения между эпохами? Его родное столетие казалось уже полузабытым сном. Все это, конечно, во многом объяснялось неотложностью предстоящих дел.

— Надо двигаться, — сказал Локридж. — Ютоазы не могут проникнуть сюда за нами, но они расскажут своему хозяину, а тот может. Да вдруг еще встретим… ладно, неважно. — Если они, безоружные, наткнутся в коридоре на Патруль, им, несомненно, конец. — Сюда.

Аури молча следовала за ним. При виде сверкающего сумрачным светом, переливающегося всеми цветами занавеса она раскрыла от изумления рот и, словно ребенок, крепко ухватилась за его руку. Локридж обшарил весь шкаф, но там были только соответствующие этому веку одежда и снаряжение. Свои сложные устройства путешественники во времени должны были таскать с собой. Проклятье!

Жуткое это было чувство — проходить через ворота, не имея ни малейшего представления о том, что ждет по ту сторону. Однако белый ковер был пуст насколько хватал глаз; слышалось знакомое тихое жужжание. Локридж вздохнул с облегчением и тяжело плюхнулся на гравитационные сани.

Медлить тем не менее нельзя. В любой момент кто-нибудь мог появиться из других ворот и обнаружить их. (Что это означало конкретно в этом времени, которое текло вне времени? Надо будет подумать.) Поэкспериментировав со светящимся щитом, Локридж выяснил, как управлять санями, и направил их в «будущее».

Аури сидела рядом. Она крепко ухватилась за сиденье, но ее паника прошла, в горящих глазах даже мелькало любопытство. Она не испытывала того изумления, которое в свое время испытал он, но надо было учесть, что все встречавшиеся чудеса были для нее одинаково удивительны — и, в сущности, не более загадочны, чем дождь, ветер, рождение, смерть или смена времен года.

— Так как же нам быть? — вслух размышлял Локридж. — Мы можем доехать до 1964 года и попробовать просто смыться. Там до хрена Патрульных, и выследить человека им раз плюнуть, тем более что ты, крошка, будешь, правду сказать, довольно заметной. И уж если Сторм не смогла там установить связь с Хранителями, то что обо мне говорить? — Только сейчас он осознал, что говорит по-английски. Аури наверняка решила, что он произносит заклинание.

Что говорила ему Сторм?

Внезапно всем своим существом он вновь ощутил себя в хижине, служившей им тюрьмой, и она была рядом, и на его губах горел ее поцелуй. На какое-то время он позабыл все на свете.

Локридж возвратился к действительности. Их окружала таинственная светящаяся пустота коридора. Сторм была далеко — за сотни лет от него. Но он мог вернуться к ней. И он вернется, черт побери!

Можно ли добраться прямо до ее века? Нет, коридор не тянется так далеко. И в любом случае это было бы слишком рискованно. Чем раньше они выйдут и затеряются в окружающем мире, тем лучше. Но она упоминала господина Йеспера Фледелиуса, живущего в Виборге в эпоху Реформации. Да, это был самый верный шанс. К тому же Локриджа по-прежнему не оставляло чувство предопределенности.

Он замедлил ход саней, чтобы разглядеть надписи у ворот. Он не знал букв, но арабские цифры можно было разобрать. Было ясно, что счет лет идет от «нижнего» конца туннеля. Значит, если 1827 год до Рождества Христова соответствовал 1175 году…

Когда показались номера, начинавшиеся с 45, он остановил сани и отослал их назад. Аури ждала, пока он разбирался в разметке и размышлял. Чтоб он провалился, этот фактор неопределенности! Локридж хотел выйти за несколько дней до Дня всех Святых, чтобы успеть добраться до Виборга, но в то же время не так рано, чтобы ищейки Брэнна не успели напасть на его след.

Со всей возможной тщательностью он выбрал линию из комплекта, соответствующего 1535 году н. э. Они с Аури крепко взялись за руки, сплетя пальцы; девушка доверчиво последовала за ним сквозь занавес.

Снова они оказались в длинной безмолвной комнате со шкафом. Спрятанная в нем одежда, однако, была совсем иной, нежели в палеолите. На выбор были представлены костюмы крестьянина, джентльмена, священника, солдата и многие другие. Локридж гадал, какой из них окажется более подходящим. Кто его знает, что за чертовщина может твориться в Дании шестнадцатого века! «Да уж, — подумал Локридж, — воистину чертовщина, коли тут замешана война во времени!»

Еще он нашел в шкафу кошель с золотыми, серебряными и медными монетами — Аури не удержалась от восклицания при виде блестящего металла, — что ж, деньги всегда кстати. Но человека низкого происхождения, имеющего при себе такую сумму, могут заподозрить в воровстве. Поэтому Локридж выбрал комплект одежды, представлявший собой, по его мнению, дорожный наряд состоятельного человека: полотняное нижнее белье и сорочка, атласный камзол, короткие штаны малинового цвета, сапоги, мягкая шляпа, голубой плащ, отороченный мехом, меч и нож (надо думать, для использования во время еды), а также всякие мелочи, о назначении которых можно было только догадываться. Разумеется, он взял диаглоссы для себя и для Аури. В шкафу было много париков — Локридж понял, что в эту эпоху носили длинные волосы. Он надел парик соломенного цвета, который, казалось, сжался, словно живой и обхватил его голову так плотно, что создалась полная иллюзия естественности.

Аури сбросила юбку и украшения, в своей невинности ни капли не стесняясь его взгляда, и начала возиться с длинным серым платьем и плащом с капюшоном, которые Локридж подобрал для нее.

— Даже мореплаватели с юга не одеваются чудеснее тех, кто живет под землей, — заметила она.

— Мы сейчас опять пойдем наверх, — сообщил ей Локридж. — В совсем другой стране. Так вот, эта штука, которую я засунул тебе в ухо, поможет тебе правильно говорить и вести себя. Но лучше старайся быть как можно скромнее и незаметнее. Всем будем говорить, что ты моя жена.

Она нахмурилась, пытаясь понять значение этого. Ее способность удивляться притупилась, она безоговорочно принимала все как есть, сохраняя в то же время настороженность лисицы, — такому отношению к окружающему могли бы позавидовать дзэн-буддисты. Но датское слово hustru^[381] содержало великое множество понятий, связанных с отношениями между полами, которые ютоазы восприняли бы как само собой разумеющееся, но которые были новыми для Аури.

Внезапно ее щеки вспыхнули. Пассивность уступила место неуемной радости, она обвила его шею руками, крича:

— Значит, проклятие снято? О, Рысь, я твоя!

— Да ну же, ну! Погоди! — Он вырвался из ее объятий, уши его горели. — Не так быстро. Этот месяц — ну… В общем, здесь сейчас не весна.

Это была чистая правда. Когда они выбрались наружу, на склон холма, и Локридж закрыл вход, их окутал мрак холодной осенней ночи; полумесяц плыл в небе среди рваных туч, ветер тихо подвывал в иссохшей траве. Голый и пустой стоял наверху дольмен. Леса, где когда-то ступали ноги Богини, не было, лишь несколько низкорослых вязов покачивались на ветру в северной стороне. За ними белели наползающие песчаные дюны, которые еще предстояло оттеснить грядущим поколениям. Однако земля вокруг холма обрабатывалась — не так давно. Среди сорняков были заметны следы борозд, а к югу, у гряды холмов, торчала зазубренная глиняная труба — все, что осталось от сгоревшего дома. Война прокатилась по этим местам меньше года назад.

Глава 10

— Неужели Кносс, о котором рассказывают, такой же большой? — спросила девушка из неолита с благоговейным ужасом.

Несмотря на усталость и тревогу, Локридж не мог сдержать улыбки. На его взгляд, Виборг XVI века вроде городка на перекрестке дорог, где его родители делали покупки. Правда, он казался куда более привлекательным, особенно после двухдневного путешествия пешком по безлюдным местам. К тому же он обещал уют в то время, когда последние лучи заходящего солнца пронизывали иссиня-черные дождевые облака, гонимые ветром, который развевал плащ Локриджа и насвистывал песню надвигающейся зимы.

Сквозь дубовую рощу за озером (буки еще не успели вытеснить это доброе дерево из Дании) он разглядел заброшенный монастырь — кирпичное здание теплых тонов. Высившиеся рядом городские стены сохраняли зеленый цвет основания, где на насыпи росла трава. Тот же оттенок придавал мох высоким гребням видневшихся соломенных крыш. Тянулись к небу тонкие и изящные башни собора.

— Думаю, Кносс малость побольше, — сказал Локридж.

Улыбка сбежала с его лица. «Тридцать три столетия, — подумал он. — И все надежды, расцветавшие так ярко, обратились в прах, не оставив по себе даже памяти. И другие надежды рождались и умирали, покуда сегодня…»

Диаглосса давала общую информацию, но умалчивала об исторических событиях. То же самое было и в эпоху Аури, и — он подозревал — во все годы земного существования, где открывались ворота времени. Локридж догадывался о причине. Патруль и Хранители вербовали для себя помощников из местных жителей, но кто может сохранить твердость, зная, что ожидает впереди его народ?

Дания переживала тяжелые дни. Они с Аури старались держаться проселочных, гужевых дорог, которые вились через лес и вересковые заросли; питались они продуктами из продовольственного пакета, а спали на открытом воздухе, прижавшись друг к другу и завернувшись в плащи, когда не столько темнота, сколько усталость заставляла их делать привал. Но они видели фермы и людей. Останавливались попить воды у колодцев; и хотя все крестьяне были угрюмые, запуганные, неразговорчивые, нельзя было не узнать кое-что. По стране гуляла песня:

Весь птичий род, что в лесу живет,

От ястреба злого страдает.

Срывает он с птичек и перья, и пух,

Из лесу их выгоняет.

И вот уже со своими детьми

Старый орел улетает…

И птичий народ одичал совсем —

Что делать, как быть, не знает…

Через четыре столетия здесь будет счастливая страна, которую Локридж видел. Это было слабое утешение в серый холодный вечер. Сколько продлится ее благополучие?

— Идем, — сказал он. — Нам надо спешить. На закате они закрывают ворота.

Они шли вдоль берега озера, пока дорога не вывела на главный тракт. По словам мальчика, который доверился Локриджу, рассказал кое-что и даже спел ему балладу (о благородных дворянах, которые теперь, когда король Кристиан И, друг простого народа, заключен в замок Сендерборг, стали совершенно бессовестно этот народ притеснять), завтра был канун всех Святых. Локридж довольно точно рассчитал время; ему хотелось устроиться в городе и хоть немного освоиться в нем, прежде чем приниматься за поиски Йеспера Фледелиуса.

Главная дорога была грунтовой, грязной и изрытой глубокими колеями. Никакого транспорта на ней не было видно. Над Северной Ютландией все еще витал призрак прошлогоднего восстания, подавленного пушками Йоханна Рантзау.

В голых ветвях деревьев завывал ветер.

Полдюжины воинов стояло на страже у главного входа. Это были германские ландскнехты в перепачканных голубых мундирах, рукава которых раздувались вокруг лат. За плечами у них висели двуручные мечи пяти футов длиной. Две алебарды со звоном преградили путникам дорогу, третья оказалась нацеленной Локриджу в грудь.

— Halt! — рявкнул начальник караула. — Wer geht da?^[382]

Американец облизал пересохшие губы. Наемники выглядели не слишком внушительно. Они были ниже его на несколько дюймов, как и большинство людей в этот век постоянного недоедания, — в его время, или в эпоху Аури, такого не было, — их лица под высокими шлемами были изрыты оспой. Тем не менее убить его они могли запросто.

Легенда у Локриджа была подготовлена.

— Я английский купец, путешествую со своей женой, — сказал он на их родном языке. — Наше судно потерпело крушение у западного берега. — Берег этот был настолько пустынным — там, где он его видел, — что Локридж был уверен: никто не уличит его во лжи. По сведениям, полученным от диаглоссы, кораблекрушения были далеко не редкостью. — Мы добрались сюда по суше, — закончил он.

Сержант смотрел недоверчиво, его люди напряглись.

— В это время года? И только вы двое спаслись?

— Нет-нет, все добрались до берега целыми и невредимыми, — ответил Локридж. — Корабль сидит на мели, он получил повреждения, но не развалился. — Хотя ему и много пришлось путешествовать, но морским волком, безусловно, он не был. — Капитан решил остаться там с командой, чтобы не разграбили товары. А поскольку у меня в Виборге неотложные дела, я взялся сообщить о случившемся и попросить помощи.

Локридж знал: для того чтобы добраться туда и выяснить, что он все наврал, понадобится как минимум три дня, и столько же обратно. К тому времени его здесь уже не будет.

— Значит, ты англичанин, да? — Маленькие глазки сержанта еще сузились. — Никогда не слыхал англичанина, который говорит так, будто родился в Меклебурге.

Локридж мысленно выругался. Надо было постараться обойтись тем немногим из немецкого, что осталось в его памяти от колледжа, и не поддаваться соблазну использовать устройство в его ухе.

— Но так оно и есть, — постарался он поправить положение. — Мой отец много лет был там комиссионером. Поверьте, я вполне порядочный человек. — Он сунул руку в кошель, достал пару золотых ноблей и многозначительно позвенел ими. Видите, я могу позволить себе предложить достойным людям выпить за мое здоровье.

— Фридрих! Позови юнкера! — гаркнул сержант.

Один из ландскнехтов побежал через напоминавшие туннель ворота. Древко его копья стучало по булыжникам. Локридж попятился.

— Стой, где стоишь, чужеземец! — Стальное острие едва не коснулось его.

Аури схватила Локриджа за руку. Сержант подкрутил усы.

— Какая это, к черту, жена богатого купца? — нашел он, к чему еще придраться. — Загорелая, как любая крестьянская девка. — Он вытер нос тыльной стороной ладони и задумался. — Кто же вы все-таки?

Локридж заметил, как страх в глазах Аури уступил место другому чувству, прежде ей не знакомому, — смущению, вызванному тем, как пялились на нее ландскнехты. Будь у него в руке пистолет…

— Эй вы! — рявкнул он. — Ведите себя прилично, не то вас высекут.

Сержант захихикал:

— Или ты будешь болтаться на виселице — с той стороны города. Шпион! Вороны будут тебе рады. Тех крестьян, что мы для них повесили, они уже давно склевали до косточек.

Локриджу стало душно. Он не ожидал неприятностей. Что-то вышло не так.

Взгляд его блуждал по сторонам, он пытался найти выход из трудной ситуации, но выхода не было. Тлели запальные фитили аркебуз; невдалеке он услышал цокот железных подков.

Показался всадник в легких доспехах. На его лице застыло выражение надменности. «Должно быть, один из датских аристократов, — подумал Локридж, — которым подчиняется эта страна, этот иностранный гарнизон среди их собственного народа». Немцы неуклюже отдали честь.

— Это юнкер Эрик Ульфельд, — объяснил сержант. — Расскажи ему свою сказку.

Приподнялись светлые брови.

— Что ты можешь сказать? — произнес Ульфельд, тоже по-немецки.

Локридж назвал свое настоящее имя — почему бы и нет? — и повторил свою историю, добавив некоторыеподробности. Ульфельд погладил подбородок — чисто выбритый по понятиям этого времени с существующими в нем бритвенными принадлежностями: ладонь юнкера прошлась словно по наждачной бумаге.

— Какие у тебя есть доказательства?

— Документов никаких нет, милорд, — ответил Локридж. Пот из-под мышек стекал по бокам. Всадник возвышался над ним горой на мутном фоне облаков; солнечные лучи приобрели медный грозовой оттенок, придав окружающему резкие очертания; ветер выл все громче. — Они пропали при кораблекрушении.

— Тогда, может быть, ты знаешь здесь кого-нибудь? — Голос Ульфельда звучал жестко и грозно.

— Да, в гостинице «Золотой Лев»…

Локридж осекся. Ульфельд схватился за рукоять меча. Все понятно: проклятая диаглосса! Вопрос был задан по-датски, и он, не подумав, ответил так же.

— Англичанин, который совершенно свободно говорит на двух иностранных языках? — пробормотал Ульфельд. В его светлых глазах вспыхнул огонь. — Или человек графа Кристоффера?

— Прах Господен, милорд! — выпалил сержант. — Он убийца-поджигатель!

Вооруженные солдаты приблизились вплотную. Слишком поздно Локридж сообразил, в чем дело. Поскольку люди этого века умели пользоваться порохом, совершено уже было кругосветное плавание, жив был Коперник, — он не догадался разобраться, чем, по существу, и насколько эта эпоха отличается от его собственной. Деревянные дома, соломенные крыши, воду приходится таскать ведрами — при таких условиях вряд ли хоть одному городу удавалось избежать повторяющихся опустошительных пожаров. Теперешний страх перед вражескими поджигателями был чем-то сродни тому страху перед ядерным оружием, который был Локриджу хорошо знаком.

— Нет! — воскликнул он. — Выслушайте меня! Я жил в Дании и немецких городах…

— Без сомнения, — сухо ответил Ульфельд, — в Любеке.

Сквозь путаницу мыслей в каком-то уголке сознания Локриджа пробивались привычные отвлеченные построения беспристрастной логики. Любек был ганзейским городом, по всей видимости, заключившим союз с Кристоффером, графом, чья обреченная на поражение война в интересах короля все еще бушевала на островах, — Локридж узнал это из того немногого, что мог рассказать ему тот бедный крестьянский мальчик. Вывод Ульфельда был вполне естественным.

— Но ты говорил, что тебя может опознать некий достойный гражданин, — продолжал датчанин. — Кто он?

— Его зовут Йеспер Фледелиус, — брякнула Аури.

— Вот зараза!

Спокойствия Ульфельда как не бывало. Его конь захрапел и сделал курбет, ветер взметнул его гриву. Сержант подал знак ландскнехтам, и они окружили пришельцев.

«О Господи, — мысленно застонал Локридж, — мало нам было всего? Я ведь хотел подождать, если можно, пока не разузнаю, значит ли здесь что-нибудь это имя…» Он едва заметил, как у него отобрали меч и нож и грубо обыскали Аури.

На лице Ульфельда вновь появилась маска отрешенности.

— Ты сказал, в гостинице «Золотой Лев»? — спросил он.

Раз начав, Локриджу осталось только продолжать.

— Да, милорд. Так мне говорили. Хотя его может там еще не быть. Я ведь не был в Дании много лет. И я почти ничего не знаю о том, что здесь происходило. По правде говоря, я никогда не видел этого Йеспера. Моя компания странствующих купцов дала мне его имя, как человека, который… который может помочь нам наладить торговлю. Если бы я был вражеским агентом, милорд, разве я пришел бы вот так?

— Если бы ты был настоящим купцом, — возразил Ульфельд, — разве ты не знал бы, что нельзя приехать сюда торговать так же просто, как если бы мы были индейскими дикарями, у которых нет никаких законов, устанавливающих, кому это можно, кому нет?

— У него полный кошель, юнкер, — самодовольно сказал сержант. — Он пытался подкупить нас, чтобы пройти.

Локриджу захотелось выбить мерзавцу зубы. Он почти испытал удовольствие, услышав резкий ответ Ульфельда:

— Для тебя это был бы дорогой подарок.

Некоторое время дворянин молча сидел на коне, умело обуздывая его беспокойство. Аури отодвинулась от лошади подальше: она была такая большая, куда больше пони, которых она знала; к тому же Аури никогда не слыхала, что на лошадях можно ездить верхом.

Ульфельд принял решение.

— Приведите отряд, — приказал он.

— Я тоже пойду, милорд, — сказал сержант.

Усмешка тронула углы губ юнкера.

— Ты, конечно, чуешь вознаграждение. Действительно, за голову герра Йеспера назначена денежная премия. Однако оставайся на своем посту.

Ландскнехты пробурчали что-то в усы. Ульфельд бросил на них взгляд, и они тут же изобразили что-то вроде стойки «смирно»: как-никак с другой стороны города стояли виселицы.

— Мы отправимся в гостиницу, — сказал датчанин, — и посмотрим, если есть, на что смотреть, а потом зададим кое-какие вопросы. — Его глаза остановились на Аури. — Девка из Дитмарша, чтоб мне с места не сойти. Никто другой из низкорожденных не смеет так себя держать. Мой отец погиб там в день памяти короля Ханса, когда открыли шлюзы против нашей армии. Может быть, сегодня…

У Локриджа комок подкатил к горлу.

Появилось еще несколько пеших солдат. Ульфельд приказал им сопровождать пленников и поехал через ворота.

Внутри Виборг был менее привлекателен, нежели на расстоянии. На узких улочках свиньи ковырялись в гнилой требухе, кучи которой покрывали дорожные камни. В наступивших сумерках народу на улицах было мало. Локридж увидел рабочего в блузе, согнутого пожизненным тяжким трудом; служанку с корзиной хлеба; проковылял прокаженный, дребезжа своей трещоткой, предупреждая о его приближении; проехала тяжело нагруженная повозка с огромными деревянными колесами, запряженная волами. Все они быстро исчезали в темноте, все гуще заполнявшей пространство между домами с высокими двускатными крышами и уже запертыми дверями и закрытыми ставнями — предосторожность против ночных грабителей. На лицо Локриджа упали первые капли дождя.

Сквозь ветер, звук шагов, стук копыт вдруг донесся высокий, далеко расходящийся звон.

— О! — воскликнула Аури. — Голос Богини!

— Церковные колокола, — сказал Локридж.

Несмотря на терзавшее душу отчаяние, он не мог не признать, что звук был очень красив — равно как и собор, смутно вырисовывающийся на другой стороне рыночной площади… Ветер переменился, и в нос ему ударил кладбищенский смрад.

Вскоре Ульфельд натянул поводья. Качаясь на ветру, скрипела деревянная вывеска. При тускло-желтом свете, едва пробивающемся сквозь двери и ставни, в сгустившейся темноте Локридж смог разобрать лишь грубо намалеванного стоящего на задних лапах льва. Ландскнехты со стуком поставили свои пики на землю. Один из них проворно подскочил, чтобы придержать стремя, пока дворянин слезал с коня. Другой солдат стал стучать в дверь; юнкер Эрик, матово блестя шлемом и нагрудником, ждал, стоя с обнаженным мечом.

— Открывай, ты, свинья! — заорал немец.

Дверь со скрипом приотворилась, из нее выглянул маленький, толстый человек.

— Нечего вам тут делать в приличном заведении… — сердито начал он, но тут же прикусил язык. — Господин рыцарь! Я нижайше прошу прощения!

Ульфельд оттолкнул его и вошел. Локриджа и Аури впихнули следом за ним.

Комната была маленькая. Человек двадцатого века ударился бы головой о закопченные стропила; стены, казалось, сходились друг с другом. Грунтовый пол был устлан тростником. Стоявшие на полках лампы светили неверным тусклым светом, отбрасывая множество огромных бесформенных теней. Печь, сложенная из глиняных горшков, в которых можно было разогреть мороженую ногу или окорок, давала кое-какое тепло; грубо сделанный дымоход пропускал столько дыму, что слезились глаза. Стоявший на козлах стол еще не был убран на ночь; какой-то человек сидел за ним с кружкой пива.

— Кто еще здесь остановился? — осведомился Ульфельд.

— Никого больше нет, милорд. — Было неприятно смотреть, как раболепствует хозяин гостиницы. — Клиентов теперь мало, вы знаете.

Ульфельд дернул головой:

— Обыскать.

Он подошел к одинокому посетителю, который остался сидеть на скамье.

— Кто такой?

— Герр Торбен Йенсен Свердруп из Вендсюсселя. — Глухой бас звучал дружелюбно, как после хорошей выпивки. — Простите, что не встаю: сколько лет уже в ноге шведский осколок. Ищете кого-нибудь?

Ульфельд глядел на него исподлобья. Мужчина был огромного роста — он казался бы гигантом в любом столетии, — здоровенные плечи возвышались над внушительным животом. Его лицо портили оспины и приплюснутый нос, зато глаза были ясные и жизнерадостные. Неряшливые темные с проседью волосы и нечесаная борода спадали на засаленный камзол.

— У тебя есть доказательства, что ты тот, за кого себя выдаешь? — спросил юнкер.

— О да, конечно, конечно! Я здесь по вполне законному делу, пытаюсь возродить мясную торговлю, поскольку она теперь снова в руках людей благородного происхождения, как ей и положено быть. — Свердруп рыгнул. — Выпьете со мной? Думаю, что могу даже потратить несколько грошей и поставить вашим людям.

Ульфельд приставил меч к его горлу:

— Йеспер Фледелиус!

— Как? Что такое? Никогда о нем не слышал.

Из задних комнат донесся испуганный женский визг, сопровождаемый грубым немецким хохотом.

— Ах да, — усмехнулся Свердруп, — у нашего хозяина прехорошенькая дочка. — Он взглянул на Локриджа и Аури. — А у вас с собой тоже недурная куропаточка, господин. Что все это значит?

— Я слышал, — Ульфельд пронзил взглядом Свердрупа и хозяина, — что предатель Фледелиус находится в этом доме.

Свердруп отхлебнул гигантский глоток из своей кружки.

— Слухами земля полнится. Вам мало того, что шкипер Клемент в Виборге?

— Фледелиуса ждет соседняя камера и топор палача. Эти незнакомцы говорят, что должны с ним встретиться. Ты должен представить мне документы, подтверждающие, кто ты есть.

Свердруп, моргая, посмотрел на пленников:

— Я, пожалуй, не отказался бы быть Фледелиусом, если такая прекрасная дама горит желанием его увидеть. Но, увы, я всего лишь бедный старый помещик из Скау. — Он начал шарить в своей одежде, потревожив солидную колонию блох. — Вот. Я полагаю, вы, в отличие от меня, еще не забыли, чему учились.

Ульфельд, нахмурившись, смотрел на пергамент. Вернулись его люди.

— Никого, кроме семьи хозяина, милорд, — доложил один из них.

— Вот видите, видите, я же говорил, — затараторил хозяин гостиницы. — Герр Торбен останавливался в «Золотом Льве» и в прошлые годы, милорд. Я его хорошо знаю, а у меня всегда было доброе имя — спросите у бургомистра, пусть скажет, разве Миккель Мортенсен не честный и добропорядочный человек?

Ульфельд бросил письмо на стол.

— Мы установим наблюдение, — решил он. — Преступник еще может объявиться. Но ни в коем случае нельзя допустить, чтобы его предупредили. Вы двое, — он указал на двоих наемников, — оставайтесь пока здесь. Сторожите все двери и арестовывайте всех, кто придет. И чтоб никто не выходил. Остальные — за мной.

— Выпейте хоть кружку со старым одиноким человеком, — убеждал Свердруп.

— Нет. Я должен проследить за допросом арестованных.

«Если потребуется, — подумал Локридж, — на дыбе, с клещами и испанским сапогом. Для Аури…»

Сквозь застилавший глаза туман он уставился на сидевшего за столом человека.

— Постойте, — прохрипел он. — Помогите нам.

Мешки под глазами у Свердрупа, казалось, набрякли еще больше.

— Мне очень жаль девочку, — тихо проговорил он, — но столько уже умерло и стольким еще предстоит скоро умереть. — Он перекрестился.

Чья-то рука подтолкнула Локриджа к двери. Он уперся ногами. Древко пики с треском ударило его по колену. Боль пронзила его, он пошатнулся и крепко выругался. Голова Аури не была закрыта капюшоном, и солдат схватил ее за волосы.

— Нет! — пронзительно закричала девушка. — Мы принадлежим Ей!

Кружка Свердрупа со стуком опустилась на дощатый стол. Аури начертала в воздухе какой-то таинственный знак. Локридж не мог его разобрать — что-то из их ритуалов, мертвых и забытых, слепой крик…

Гигант сунул руку под стол и с усилием поднялся. В его руках появился самострел — натянутый и заряженный; под столом его скрывали складки плаща Свердрупа.

— Не спешите, милорд, — пропыхтел он, — не спешите так, умоляю вас.

Ульфельд повернулся на каблуках. Блеснул, поднимаясь, меч. Немцы нацелили свои копья, послышалась непристойная брань.

Если бы медведь умел улыбаться, он был бы похож на этого человека, который, судя по всему, и был Йеспером Фледелиусом.

— Спокойно, — сказал он, — спокойно. Одно движение, самое крошечное движение — и милорд рыцарь уже не будет таким красивым. Мы ведь не хотим огорчать благородных дам Виборга, а?

— Они убьют тебя! — завопил трактирщик. — С нами Божья милость!

— Что ж, они могут попытаться, после того как эта леди, которую я защищаю, произнесла свое резкое слово, — согласился Фледелиус. — Но мой меч пока еще при мне. Им приготовлен паштет из многих шведов, и голштинцев, и даже датчан. Нет ничего вкуснее, чем датчанин, отрекшийся от старого орла, — разве что, может быть, немецкий наймит. Мы могли бы провести весьма интересную дискуссию — все вместе. Однако вам, господин рыцарь, пришлось бы, к сожалению, удовлетвориться местом зрителя, и хотя в аду вам, несомненно, предоставили бы место, соответствующее вашему положению, всех ваших ребят, доживших до утра, вряд ли поблагодарили бы за то, что они не сумели уберечь столь драгоценную жизнь. Быть может, их даже попросили бы сплясать на веревочке, как вы думаете? Так что давайте лучше попробуем разрешить наш спор мирными, научными методами, как подобает истинным христианам.

Наступила такая тишина, что собственное дыхание звучало в ушах Локриджа громче, чем ветер и усиливающийся дождь на улице.

— Миккель, друг мой, — сказал Йеспер Фледелиус, — у тебя наверняка есть где-нибудь моток веревки. В этом случае мы могли бы связать этих замечательных парней, а не рубить им головы, как туркам. Конечно, это тоже достойная турок судьба — лежать в трактире и не иметь возможности выпить пива. Но завтра кто-нибудь да появится. Мужчины всегда хотят пить. Вам не кажется, что это евангелический символ: пиво, омывающее горло, в то время когда спасение оставляет иссушенную грехом душу? — Он посмотрел на Аури весело сияющими глазами. — В Писании верно сказано о мудрости, заключенной в невинности, милая девушка. Слова могли и не тронуть мою трусливую старую тушу, ибо слова дешевы и лукавы. Но ты нарисовала Ее знак, который не лжет. Я благодарю тебя.

Хозяин начал всхлипывать. Женщина с двумя детишками высунули испуганные лица из задней двери.

— Не унывай, Миккель, — продолжил человек, объявленный вне закона. — Просто-напросто тебе и твоим домашним придется покинуть город вместе с нами. Жалко отдавать этот постоялый двор в руки придурковатых судебных исполнителей юнкера, но Шабаш накормит и укроет тебя. — На мгновение широкое лицо озарила чистая и полная любовь. — А когда вернется Она, ты будешь вознагражден.

Он подал Локриджу знак движением подбородка.

— Господин, будь добр, отбери оружие у этих… — спокойным голосом произнесенное выражение производило жуткое впечатление — и спрячь в безопасное место. Нам надо отправляться с соизволения Божьего как можно скорее. Дело нашей госпожи не ждет.

Глава 11

По крыше барабанил дождь. Пастушья лачуга, одиноко стоящая посреди вересковой пустоши, в это время года пустовала; она представляла собой постройку из мха, где человек мог отдохнуть, настолько грубую и бедную, что ею погнушались бы даже люди Тенил Оругарэй. Аури, однако, спала, свернувшись на земле и положив голову Локриджу на колени Миккель Мортинсон с женой и детьми сидели снаружи. Американцу это казалось унизительным; чувство усугублялось полным отсутствием у них обиды за то, что он, которого они принимали за дворянина, отдыхает в относительной сухости.

Фледелиус тоже настаивал:

— Нам нужно обсудить кое-какие секретные вопросы — тебе и мне, — а когда мы пойдем завтра пешком, так я из-за своих старых костей не то что говорить, а дышать еле смогу.

Провести лошадей через контрабандистский туннель, проложенный под стенами Виборга, было невозможно. Поэтому беглецы отошли недалеко от города. Но снаружи царили пустота и темнота, нарушаемые лишь иногда вспышками молнии. При этом каждую веточку вереска, каждую стремительно падающую каплю дождя, каждый ручеек, струящийся по пропитанной влагой земле, на мгновение отчетливо озаряло белое пламя.

Без огня в хижине было темно и холодно. В промокшей насквозь одежде было только хуже, и Локридж, по примеру Фледелиуса, разделся до чулок, обхватил себя руками и постарался не стучать зубами. Аури лежала голая, и ничто ее не тревожило. Следовало бы вместо нее пустить под крышу одною из детей трактирщика; но ей необходимо было его присутствие — в этом мире железа и жестокости, — более необходимо, чем детишкам крыша над головой.

Очередная вспышка молнии расколола небо. Раздались раскаты грома. На секунду помятая физиономия Фледелиуса предстала в дверном проеме, словно фантастическая маска сатира, — и вновь беспросветная тьма и завывание ветра.

— Пойми, — сказал датчанин искренне, — я добрый христианин. Я не желаю иметь ничего общего с этой лютеранской ересью, которую юнкера со своим марионеточным королем навязывают королевству, и, уж конечно, с язычеством колдунов. Но ведь есть не только черная, но и белая магия. Разве не так? А обычай приносить жертвы Невидимым существует с незапамятных времен. Они, в сущности, не обращаются к Сатане — эти бедные невежественные крестьяне, которые собираются в канун Мая и завтра. Не обращаются и к ложным богам, о которых можно прочитать в хрониках Сакса Грамматикуса. Виборг когда-то назывался Вебьорг — Святая Гора. Там, где сейчас стоит собор, было святилище, древнее уже к тому времени, когда Один привел свой народ с востока. Духи земли и воды — почему нельзя человеку обращаться к ним за помощью, не совершая тяжелого греха? В наше время крестьянину зачастую больше не к кому обратиться. — Он повернулся на мокрой земле. — Но я только поддерживаю контакт с Шабашем. Я не вхожу в него.

— Я понимаю, — сказал Локридж.

Слова Фледелиуса казались ему верными, и видел он больше того, чем тот сказал. Перед его мысленным взором начал вырисовываться узор — смутный и громадный.

История человека была историей религии.

Аури, спящая так мирно среди грозовых раскатов, или народ Аури, или индейцы, которых он видел на Юкатане, да и все примитивные народы, о которых ему было известно, чья культура не приняла совершенно извращенных форм, — все они обладали одним качеством — духовной целостностью. Личное дело каждого — считать ли это достаточной компенсацией за все то, чего у них не было. Факт оставался фактом: они составляли единое целое и с землей, и с небом, и с морем — так, как те, кто отделяет богов от себя или вообще отрицает их существование, никогда не смогут. Когда индоевропейцы приносили с собой в ту или иную землю свой патриархальный пантеон, они приносили много хорошего; но они также создавали новый тип человека — одинокого человека.

Никакого резкого разделения не существовало. Старым богам удалось устоять. С течением времени они сливались с пришельцами, преображали их, и в конце концов вечные формы снова становились ясными, только под другими именами. Диауш Питар, с его солнечной колесницей и боевым топором, стал Тором, чья повозка была запряжена скромными серыми козлами и чей молот возвещал дождь, который есть жизнь. Рыжебородому не предлагали кровавых жертв: он сам был йоменом. А когда Один, одноглазый бог в волчьем обличье, которому военачальники приносили человеческие жертвы, пал, уступив место Христу, и остался в памяти всего лишь троллем, Тор принял имя святого Олафа. Фрей стал святым Эриком, чья повозка выезжала каждую весну для благословения полей, а Она надела голубую мантию Пресвятой Девы Марии. И всегда, во все времена существовали маленькие боги, эльфы, домовые, гномы, русалки, настолько близкие к реальному миру, что их даже не называли богами; они превращались людьми в символ помощи и зла, любви и страха, удивительной тайны и непостоянства, которые и составляют жизнь.

Сам Локридж был агностиком (дитя грустного, превозносящего интеллект и отвергающего инстинкт времени, которому, как он теперь видел, недолго оставалось жить) и не стал высказывать мнения по поводу затронутых объективных истин.

Насколько он понимал, Мария могла быть настоящей Царицей Небесной, а Триединая Богиня — лишь ее интуитивным восприятием. Рассудительный человек вроде Йеспера Фледелиуса мог этому поверить. Или же обе могли быть тенями, отбрасываемыми некоей абсолютной реальностью, или обе могли быть мифом. В истории имеет значение не то, что люди думают, а то, что чувствуют.

И в этот гигантский, медленно развивающийся конфликт и переплетение двух мировоззрений вмешалась война во времени. Патруль организовывал нашествия воинствующих племен и их воинственно настроенных богов; Хранители изыскивали тайные пути для того, чтобы сберечь старых богов и подогнать новых под их образ. Патруль поддерживал народ томагавка, который уничтожил культ общей могилы; однако кочевники неолита превратились в земледельцев и мореплавателей бронзового века, и солнце стало уже не духом огня, а хранителем земли и ее оплодотворяющим супругом. Пришло христианство с его книгами и с первым из богов, каравшим за неверное представление о его природе, — и вскоре сердца людей стали принадлежать Марии. Реформация вернула Иегову, вооруженного страшным оружием против инстинктивной веры — печатным словом, — но сама религия осталась тонко разделенной, дискредитированной, выхолощенной, пока, спустя пять или шесть веков, мир не ощутил собственное бесплодие и не возжелал новой веры, которая была бы более глубокой, чем слова. Локридж попробовал заглянуть в столетие, следующее за его собственным, и не смог увидеть победного шествия науки; перед его мысленным взором представали люди, собирающиеся на холмах во славу нового бога — или возрожденного старого.

А может быть, богини?

— Как она пришла к тебе? — спросил он.

— Ну… — В грубом и хриплом голосе Фледелиуса звучало благоговение. — История довольно длинная. Надо сказать тебе, что я — самый крупный землевладелец округи около Левмига, точнее, был им так же, как и мои предки со времен первого Вальдемара. Это бедный район; Фледелиусы никогда особо высокого положения не занимали и гордыней не страдали, были близки к своим крестьянам; а в Ютландии до сих пор простые люди более свободны, чем на островах, где крепостные продаются и покупаются. На моей земле находился кемпехей («Я знаю этот дольмен», — мрачно подумал Локридж), где простой народ имел обыкновение делать небольшие жертвопроношения. Люди рассказывали о происходящих там время от времени чудесах, которым были свидетелями, странных появлениях и исчезновениях, о всякой всячине. Но если священник ничего не говорит, то кто такой я, чтобы вмешиваться в старинные обычаи? Это приносит несчастье. Лютеране еще узнают это, стране на горе.

Ну так вот. Я воевал. Не стану ничего говорить против милорда короля Кристиана. Швеция принадлежала ему по праву, восходящему еще к королеве Маргарите, и я считаю Стена Стуре предателем за то, что он поднял королевство против датского правления. И все же… пойми, я не тряпка какая-нибудь, я не одну башку расколотил… и все же… Когда мы вошли в Стокгольм, была обещана амнистия; тем не менее обезглавленные трупы были сложены высокими штабелями: дни стояли морозные. Так что я вернулся домой несколько расстроенный и зарекся покидать свои песчаные земли. Жена моя тоже умерла — хорошая была старуха, действительно хорошая, — а сын учился в Париже и, надо полагать, смотрел на меня свысока: я ведь свою подпись еле умею поставить…

И вот как-то летним вечером я шел по полю возле этого дольмена, и тут появилась Она.

Фледелиус попытался описать ее, и по его неуклюжим словам Локридж узнал Сторм Дарроуэй.

— Ведьма, или святая, или вечный дух земли — я не могу сказать, кто она. Возможно, она околдовала меня. Ну и что с того? Она не стремилась отвратить меня от христианской веры; она больше рассказывала о некоторых вещах, про которые мне было неизвестно, — например, про Шабаш, — и предупредила, что впереди ждут тяжелые времена. И еще она показывала мне чудеса. Я своими бедными старыми мозгами не могу толком понять ее рассказа о путешествиях из прошлого в будущее и обратно, — но разве не все возможно с Божьего соизволения? Она дала мне золота, в котором я крайне нуждался, столько времени пробыв на войне и вернувшись почти без добычи. Но в основном я служу ради нее самой и в надежде когда-нибудь увидеть ее снова.

Обязанности мои просты. Я должен быть в гостинице «Золотой Лев» в канун Дня всех Святых в течение двадцати лет. Видишь ли, она ведет войну. Ее друзья, как и ее враги, перелетают с места на место, даже по воздуху; они могут объявиться где угодно и когда угодно. Колдуны — не простые, которые лишь немного связаны с язычеством, а их вожди, которые могут им приказывать, — подчиняются ей, составляют часть ее сети шпионов и агентов. Но они не могут показываться в приличных местах, а я могу. Если кто-то появится — как вы — и ему понадобится помощь, я должен там быть и отвести его на Шабаш, где он найдет мощное оружие и волшебные машины. Был еще человек, выполнявший те же обязанности, только в канун Майского дня, но он умер. В общем, нетрудная работа за кучу золота, а?

«Ночи равноденствия, — подумал Локридж, — принадлежав земным богам. Летнее и зимнее солнцестояние принадлежит солнцу — ими владеет Патруль».

Голос Фледелиуса стал еще глуше:

— Безусловно, она думала, что в своем ожесточении я останусь нейтральным и, таким образом, буду в безопасности в войне, которую она, должно быть, предвидела. Но я не оправдал ее надежд. Очень часто я не мог быть на месте. Кто-нибудь погиб из-за меня, как ты думаешь?

— Нет, — ответил Локридж. — Мы тебя нашли. Вспомни: война ведется во всем мире и во всех временах. Твой форпост — лишь один из многих.

Ему стало не по себе, когда он подумал, сколько их может быть всего. Никто не в состоянии вести наблюдение за всеми отрезками пространства и времени. Сторм была вынуждена заключать такие маленькие союзы, опирающиеся на полупонимание, как языческий культ, родившийся от отчаяния, основанный на существовавших с незапамятных времен символах, которые она вернула к жизни и интерпретировала. В других эпохах были свои секретные связи. Все — предназначенные для того, чтобы оказать помощь в случае нужды.

И сейчас эта помощь нужна была как никогда. Ибо Сторм находилась под замком в лапах Брэнна, за тридцать три столетия до нынешнею времени; когда прибудет его технический персонал, они высосут из нее все, что ей известно, и выбросят шелуху. Все лучше и лучше осознавал Локридж, какой важной фигурой, должно быть, является она во всем их деле. Если отряд ютов сумеет ей помочь, то это, может быть, послужит оправданием тому, что тысячи и тысячи людей по всей Европе были схвачены и сожжены живьем охотниками на ведьм времен Реформации.

Локриджу не хотелось развивать эту мысль. Вместо этого он стал размышлять о том, какими анклавами может владеть Патруль. При дворе Эхнатона? Цезаря? Мухаммеда? В Манхэттенском проекте?

— Понимаешь, — продолжал свои признания Фледелиус, — когда король бежал в Голландию, я простил ему Стокгольм после того, какой предоставил народу столько прав — знаешь, даже колдунов всего-навсего выгоняли плетьми из города — и отправился с Сереном Норби воевать против захватчиков. А потом я плавал со шкипером Клементом и защищал Аальборг; в тот год нас окончательно разбили. С тех пор я вне закона. Но мне удалось найти священника, который подделал мне письмо и печать, чтобы я мог войти в Виборг. А наш трактирщик Миккель давно меня знает и сам принимает участие в Шабаше. Благодаря этому, когда вы появились, я оказался под рукой. Разве не так?

— Именно так, — ответил Локридж как можно мягче.

Фледелиус похлопал по своему вложенному в ножны мечу.

Сомнения и чувство вины оставили его — он вновь стал тем человеком, который насмехался над юнкером Эриком.

— Хвала Всевышнему! Теперь твоя очередь, друг. Кого нам нужно отправить в преисподнюю?

Локридж рассказал ему все, насколько позволяли языки и доступные понятия.

На возвышающемся посреди пустоши холме горел колдовской костер. Красные языки пламени плясали на высоком валуне, перед которым Аури почтительно склонилась: в ее время это был алтарь. Над их головами сияли звезды кануна Дня всех Святых — неисчислимые и далекие. По земле разлился покой; в воздухе ощущался холод.

На молящихся Локридж не обратил особого внимания. Их было немного: лохматые крестьяне в блузах и шерстяных шапках, деревенские жители в залатанных кожаных куртках и чулках, их дети-подростки, совершенно здесь неуместная содержательница борделя из Виборга, чей наряд производил жалкое впечатление в этом неземном мраке. Все они выскользнули тайком из своих домов и хижин и прошагали не одну милю ради того, чтобы на час стать свободными, получить одобрение и умиротворение от древних сил этой земли и хоть немного, совсем немного мужества для завтрашней встречи со своими господами. Локридж надеялся, что ему удастся увести Аури отсюда, пока еще ^ничего не началось. Не то чтобы оргия как таковая могла ее шокировать — просто он не хотел, чтобы она увидела то, что, по его предположениям, представляет собой выродившийся остаток радостно-праздничных обрядов ее народа.

Его взгляд и мысли вновь обратились к Магистру.

Высокий и худой, стоял Маркус Нильсен; черты лица, плохо различимые в тени капюшона его рясы монаха-доминиканца, выдавали в нем иностранца. В этой эпохе его знали как бродячего проповедника. В отличие от Англии, где он называл себя Марком из Солсбери, в Дании католики не подвергались преследованиям, колдуны, однако, вновь оказались в опасности. Родился он под именем Хранителя Марета через две тысячи лет после Локриджа и колесил по захолустным уголкам Европы времен Реформации, служа своей королеве Сторм Дарроуэй.

— Ты принес худые вести, — сказал он.

Диаглосса позволяла ему говорить с американцем на французском — языке, непонятном как его пастве, так и бесстрастному Фледелиусу; Аури же он велел отойти за пределы слышимости.

— Ты, может быть, не понимаешь, какое исключительное значение имеют она и Брэнн, — продолжал он, помолчав. — Так мало способных людей с той и с другой стороны. Они становятся кем-то вроде первобытных царей, ведущих свои войска на битву. Ты и я — ничто, а вот то, что она схвачена, — катастрофа.

— Что ж, — резко ответил Локридж, — теперь ты в курсе. Полагаю, у тебя есть доступ к будущему. Организуй спасательную экспедицию.

— Все не так просто, — сказал Марет. — Во всем историческом периоде от Лютера и дальше твоего времени господствует Патруль. Силы Хранителей сконцентрированы в других эпохах. В этом столетии действует лишь несколько агентов, вроде меня. — Он сплел пальцы и хмуро уставился на них. — Говоря по правде, мы фактически вроде как отрезаны. Насколько могла выяснить наша разведка, все ворота, через которые можно проникать далеко в будущее, охраняются. Ей следовало сказать тебе, чтобы ты искал отрезок в истории Дании, где Хранители более твердо стоят на ногах. Правление Фродхи, например. Однако она лично занималась установлением этого поста наблюдения, потому как окружение здесь действительно трудное и опасное. Поэтому, я думаю, она назвала первый, пришедший ей в голову в те короткие минуты, что были у вас для разговора.

Опять Локридж увидел ее, ощутил ее близость.

— К черту все это, ты же должен решать проблемы! — Он схватил Марета за рясу. — Наверняка что-то можно сделать!

— Конечно, конечно. — Тот в раздражении оттолкнул Локриджа. — Разумеется, надо действовать. Но не опрометчиво.

Ты не испытал на себе единства времени. Имей уважение к тем, кто в этом разбирается.

— Слушай, если я смог подняться во времени по здешнему коридору, значит, мы все можем по нему спуститься. Мы можем даже появиться в неолите раньше Брэнна и ждать его там.

— Нет. — Марет энергично, даже слишком, отрицательно затряс головой. — Время неизменяемо. — Он перевел дух и продолжил уже более спокойно: — Попытка была бы заранее обречена на провал. Что-нибудь, вне всякого сомнения, произошло бы — например, мы встретились бы в коридоре с превосходящими силами противника, и они расстроили бы наши планы. В любом случае не вижу никакого смысла вообще использовать датский туннель. Здесь некому нам помочь, кроме этих… — Он презрительно махнул рукой в сторону участников Шабаша. — Верно, мы могли бы попробовать спуститься по нему сами и собрать подкрепление в довикинговой эпохе. Но зачем это делать — или зачем рисковать и пересекать полмира, добираясь до наших восточных и африканских баз, — когда под рукой куда более надежная помощь?

— Что? — Локридж вытаращил глаза.

Хранитель отбросил свою академическую манеру. Он шагал взад-вперед, рассуждая вслух, — ни дать ни взять полководец в монашеской рясе.

— Брэнн прибыл один, потому что знал, что Кориока — она — тоже одна, так что у него сил не больше, чем у нас. Однако, схватив ее, он призовет людей, чтобы закрепить свои завоевания. С этим нужно считаться. Неопределенность появления, если помнишь. Раз мы не появились и не спасли ее той ночью, значит, и не появимся. Следовательно, все говорит за то, что мы не появимся — не появились, — пока к нему не прибудут Патрульные. И совершенно ясно, что они поставят охрану у входа в коридор.

Но в нынешнем столетии основные наши европейские силы сосредоточены не в Дании. Скорее они сконцентрированы в Британии. Король Генрих отошел от римской церкви, но мы проследили, чтобы он не перешел в лютеранство: его королевство является для нас стержневым. То, что тебе известно как эпизод с двумя королевами Мариями, — победы Хранителей; Патруль вновь поднимется с Кромвелем, но мы вытесним их в период Реставрации.

Знаю, ты удивляешься — зачем вести кампанию, исход которой заранее известен. Ну, прежде всего во время ее ведения враг несет потери. Но важнее то, что каждый твердо удерживаемый участок является источником могущества, рекрутов, сил, на которые можно опереться, еще одной гирей, брошенной на чашу весов будущего, в котором будет достигнуто окончательное решение, суть которого нам неизвестна.

Но слушай дальше. В Англии у меня тоже есть паства, и там я не языческий церемониймейстер, совершающий обряды с горсткой голодающих крестьян, а проповедник рыцарей и богатых йоменов, убеждающий их оставаться в лоне пресвятой католической церкви. Ну и… там есть коридор, о существовании которого Патруль не подозревает, с собственным выходом в неолите. Ворота открываются в прошлое относительно датских ворот, но частично — на несколько месяцев в том самом году, который нам нужен, — они совпадают.

Марет схватил Локриджа за плечи. Его глаза горели.

— Друг, ты со мной? Ради Нее?!

Глава 12

— Эй-е-и! Ншб$(, Не$1, о§ Р1а§ Гааг Ящ1е Эа^! Коттег, коттег, коттег!

Полы рясы Магистра Ордена колдунов взлетели, будто крылья. Он протянул вверх руки и обратил лицо к небесам; вихрь — невидимый, неощутимый, неслышимый — подхватил его и его избранников. Все выше и выше поднимались они, пока не затерялись среди холодных созвездий. Праздничный костер взметнулся вверх, бросая искры и языки пламени вослед своему господину, и снова вернулся в свое лоно. Участники Шабаша с содроганием разошлись.

Крик застрял в горле Аури: она закрыла глаза и уцепилась за руку Локриджа. Йеспер Фледелиус выдал серию непотребных ругательств, затем опять стал самим собой и завопил восторженно, как мальчишка. Американец в какой-то мере разделял его возбуждение: ему приходилось летать, но не на конце гравитационного луча.

Никакого ветра не ощущалось: воздушную струю отклоняла энергия, излучаемая поясом, скрытым под рясой Марета. Они двигались неслышно, как летучие мыши, в нескольких сотнях футов над землей: скорость уже достигла сотен миль в час.

В темноте пронеслись над пустошью; Виборг показался на мгновение и исчез; блеснули воды Лимфьорда; остались позади западные дюны, и вот уже внизу волны Северного моря-, тронутые белыми отсветами обгоняющего зарю месяца. Окутанный мраком и полный удивления, Локридж вздрогнул от неожиданности, когда в поле зрения появилась Англия, — так скоро?

Они летели над равнинами Восточной Англии. Виднелись окруженные полями деревушки, состоящие из домов с соломенными крышами, вздымались над рекой зубчатые крепостное стены замка… Это было как сон — невозможно представить, что он — такой, в сущности, обычный — летит за колдуном по небу в ту же самую ночь, когда король Генрих храпит рядом с Анной Болейн… бедной Анной, чью голову меньше чем через год снимет с плеч топор, — и некому ее предупредить. Зато ее дочь лежит в колыбели в том же самом дворце, и ее назвали Елизаветой… Словно видение, Локриджа охватило ощущение не только необычности его собственной судьбы, но и тайны, общей для всех людей.

Возделанные поля уступили место пустоши, где островки сгрудились посреди озерец и болот, — Линкольнширским полям. Марет устремился вниз. Остатки увядшей листвы расступились перед ним, он остановился и ловко опустил остальных. На фоне бледнеющего неба Локридж увидел мазанку.

— Это моя английская база, — объяснил ему Хранитель. — Ворота во временной коридор — под ней. Вы побудете здесь, пока я собираю людей.

За простым фасадом хижина оказалась почти роскошной: деревянные полы и панельная обшивка, достаточное количество мебели и хорошая подборка книг. Продовольствие и другие запасы из будущего были спрятаны за несколькими панелями; не было видно ничего, что могло бы показаться слишком необычным для этой страны и этого времени. Правда, незваный гость бы заметил, что внутри тепло и сухо в любое время года. Однако никому не случалось сюда заходить: крестьяне были суеверны, а дворяне нелюбопытны.

Трое спутников Марета обрадовались передышке. Они были обычными людьми, а не продуктами той эпохи, в которой стало возможным придавать наследственности любые желаемые качества, к тому же их нервы были напряжены до предела. Следующие два дня прошли, можно сказать, как интерлюдия, заполненные сном и отдыхом в полусонном состоянии.

На третье утро, однако, Аури подошла к Локриджу. Он сидел на лавке у входной двери и с наслаждением курил. Хоть он и не был заядлым курильщиком, но все же ему иногда очень не хватало возможности покурить, и, по его мнению, Хранители проявили редкую предусмотрительность — пусть это даже было анахронизмом, — держа под рукой табак вместе с глиняными трубками. Приятно было и то, что погода значительно улучшилась. Лучи бледного солнца падали сквозь обнаженные ветви ив. Высоко в небе летел к югу запоздалый клин диких гусей; их крики пронизывали застывшую тишину — далекая и полная одиночества песня бродяг. Тут Локридж услышал приближающиеся легкие шаги, поднял глаза — и был поражен красотой Аури.

До этой сонной «интерлюдии» у него как-то не находилось времени подумать о ней иначе как о ребенке, нуждавшемся в ее защите — пусть даже не слишком надежной. Этим утром девушка вышла погулять на болото — почти такое же, как в ее родных местах, — прикрытая лишь своими длинными, до пояса, шелковистыми волосами цвета кукурузы; теперь она чувствовала себя обновленной. Грациозно, как лань, Аури подбежала к нему, огромные голубые глаза задорно сияли на веселом лице. Он увидел смех и удивление на ее губах и встал с бьющимся сердцем.

— О, пойдем, посмотри! — восклицала она. — Я нашла замечательную лодку!

— Господи Боже! — У Локриджа перехватило дыхание. — Надень что-нибудь, девочка.

— Зачем? Ведь тепло. — Она пританцовывала от нетерпения. — Рысь, мы можем поехать кататься и ловить рыбу, и весь день наш, и Богиня счастлива, и ты наверняка уже отдохнул; ну давай поедем!

— Но… — «А почему бы и нет?» — подумал он. — Хорошо. Но сперва ты оденешься, понятно?

— Если ты хочешь.

Недоумевая, она послушно взяла платье в хижине, где Фледелиус все еще храпел среди разбросанных кувшинов из-под эля, и стрелой полетела через лес впереди Локриджа.

Ялик, привязанный к пню, показался ему весьма заурядным. Но, конечно, у народа Аури лодки были либо сплетены из ивняка и обтянуты кожей, либо выдолблены из ствола дерева; фальшборт у них закреплялся колышками или ивовыми прутьями. Здесь же были использованы настоящие железные гвозди! А уж когда Аури увидела, как он сел на весла, вместо того чтобы отталкиваться шестом или грести одним веслом, она прямо рот раскрыла от изумления.

— Это, конечно, привезли с Крита, — вздохнула она.

У Локриджа не хватило духу сказать ей, что разоренный Крит находится под властью венецианцев, а в следующем веке ему предстоит пережить турецкое нашествие.

— Возможно.

Он вел лодку среди камышей и ивняка, пока они не выплыли на открытое мелководье. Здесь расположился заросший кустами островок; солнце играло на спокойной воде. Вместе с одеждой Аури прихватила с собой рыболовные снасти. Она насадила наживку и умело закинула леску в укромное место под бревном. Локридж откинулся и вновь разжег свою трубку.

— Ты исполняешь странный обряд, — заметила Аури.

— Только для удовольствия.

— Можно мне попробовать? Ну пожалуйста!

Он дал себя уговорить; результат был именно такой, какого он и ожидал. Сглатывая и отплевываясь, она протянула трубку.

— У-ух! — Она терла глаза. — Слишком сильно для таких, как я.

Локридж усмехнулся:

— Я предупреждал тебя, девочка.

— Мне надо было послушаться. Ты всегда прав.

— Но послушай…

— Мне бы хотелось, чтобы ты не говорил со мной как с ребенком. — Она покраснела. Затрепетали и опустились длинные ресницы. — Я готова стать женщиной, когда только ты захочешь.

Сердце Локриджа забилось быстрее.

— Я обещал снять с тебя заклятие, — пробормотал он. Ему пришло на ум, что он ведь может погибнуть в предстоящем сражении. — В сущности, оно уже снято. Колдовства больше не нужно. Ну… понимаешь… проход через подземный мир… новое рождение. Понимаешь?

Ее охватила радость. Она придвинулась к нему.

— Нет, нет, нет! —Локридж не знал, как быть. — Я не могу… сам…

— Почему нет?

— Посмотри вокруг… сейчас не весна.

— Разве это имеет значение? Все остальное ведь тоже изменилось. И знаешь, Рысь, ты мне так дорог…

Аури прижалась к нему — теплая, нежная и горящая желанием. Ее губы и руки были очаровательно неловкими. «Что ж, мой собственный дедушка назвал бы ее мужа счастливчиком, — подумал он, утопая в ее волосах и в ней самой. — Но нет, черт возьми, нет!»

— Мне придется оставить тебя, Аури…

— Так оставь меня со своим ребенком. Я не хочу думать, что будет потом — не сегодня.

Проявить резкость было выше его сил. Локридж сделал единственное, что пришло ему в голову, — двинулся слишком далеко вбок, и ялик опрокинулся.

К тому времени когда они перевернули его и вычерпали воду, ситуация была уже под контролем. Аури восприняла знак недовольства богов без страха, поскольку всю жизнь прожила среди подобного рода предзнаменований; она даже не была особенно разочарована: слишком светло и радостно было у нее на сердце. Она стянула с себя мокрое платье, хихикая из-за того, что Локридж не захотел раздеться.

— Во всяком случае, я могу смотреть на тебя, — сказала Аури, когда к ней вернулась рассудительность. — Еще будет время после того, как ты освободишь Авильдаро.

Локридж помрачнел.

— Деревня, которую ты знаешь, не вернется, — сказал он. — Вспомни, кого не стало.

— Я знаю, — ответила она с грустью. — Эхегона, который всегда был таким добрым, и Вуровы Веселого, и еще стольких других.

Однако все, что произошло с тех пор, приглушило ее боль. Кроме того, люди Тенил Оругарэй не переживали потери так тяжело, как те, кто пришел после них. Они прекрасно научились принимать все таким, как оно есть.

— К тому же нельзя забывать о ютоазах, — продолжал Локридж. — Мы можем прогнать их племя в этот раз. Но есть ведь и другие могущественные племена, которым не хватает земли. Они вернутся.

— Зачем ты все время мучаешь себя, Рысь? — Она склонила голову набок. — Ведь у нас есть сегодняшний день, и… О-о! Рыба!

Он жалел, что может лишь притвориться веселым, но не радоваться жизни по-настоящему, как она. Его мертвые были с ним неотлучно: народы, короли и не оставившие по себе памяти простые люди во всех эпохах, где шла война во времени, — да, даже тот парень, которого он убил у себя на родине через четыре века. Он видел теперь, что его ханжеская уверенность в своей правоте лишь прикрывала ощущение виновности в убийстве. «О, конечно, я этого не хотел, — устало говорил он себе, — но факт остается фактом… это произойдет… и будет в моей власти, я вывернул бы само время наизнанку, лишь бы этого не было».

Они завтракали своим уловом, в стиле «сашими», когда протрубил рог. Локридж вздрогнул: так быстро? Не теряя времени, он стал грести к дому.

Действительно, Марет уже был там — с шестью другими Хранителями. Они сменили свои наряды священника, рыцаря, купца, йомена, нищего на плотно облегавшую форму, похожую на ту, что он видел на Патрульных, но цвета зеленой листвы; радужно-переливающиеся плащи ниспадали с их плеч. Из-под бронзовых шлемов они отчужденно глядели на своих помощников темными продолговатыми глазами. Их лица так напоминали лицо Сторм, что становилось не по себе.

— У нас есть еще один агент на Британских островах, — сказал Марет. — Он приведет войско после наступления темноты. А пока нужно заняться приготовлениями.

Локриджу, Аури и Фледелиусу пришлось выполнять поручения, смысла которых они не понимали. Поскольку этот коридор оставался тайной для врага и его ворота открывались на жизненно важный период, аванзал был забит военными машинами, и входы были достаточно широки, чтобы их пропустить. Американец мог в общих чертах распознать некоторые из них — средства передвижения, стрелковые орудия; но что представлял собой кристаллический шар, в котором клубилась тьма, усыпанная, словно звездами, мерцающими точками? Что это за спираль из желтого огня, холодного на ощупь? Его вопросы пренебрежительно игнорировались.

Даже Фледелиус разозлился.

— Я им не крепостной, — ворчал он.

Локридж старался подавить раздражение.

— Ты же знаешь, как прислужники любят распоряжаться другими. С королевой все будет иначе, когда мы с ней встретимся.

— Да, ты прав. Ради нее я готов проглотить свою гордость… Любят распоряжаться. Охо-хо! Да ты остроумный парень! — Фледелиус захохотал и так хлопнул Локриджа по спине, что тот пошатнулся.

Наступили сумерки, опустилась темнота. С неба вихрем спустились люди из Англии короля Генриха.

Это была компания неотесанных и необузданных ребят — всего человек сто: отставные солдаты, моряки, более похожие на пиратов, охотящиеся за состоянием младшие сыновья, разбойники, бродячие ремесленники, валлийские повстанцы, парни из низин, занимающиеся кражей скота, — они собрались отовсюду — от Дувра до Лендс-Энда, от Шевиот-Хиллз до лондонских улиц. Локридж мог только гадать, как был каждый из них завербован. Кто-то по религиозным побуждениям, кто-то за деньги, кто-то, чтобы избежать виселицы; одного за другим Хранители разыскали их и втянули в тайный союз — и вот теперь пришло время воспользоваться их услугами.

Факел высвечивал лица в бурлящей и ворчащей толпе, собравшейся на острове. Рядом с Локриджем стоял коренастый моряк с косичкой, в драных штанах и рубашке, босой, с серьгами в ушах и изрезанным старыми шрамами лицом.

— Ты откуда, друг? — спросил его Локридж.

— Из Девона я, — ответил тот. Локридж понимал его с большим трудом: даже лондонцы все еще произносили гласные на голландский манер, а у этого парня вдобавок имелся еще и сильный диалект. — Я был в борделе матушки Колли, когда меня вызвали. Была там, знаешь, на редкость шустрая бабенка! Будь у меня еще часок, она б не скоро забыла Неда Брауна. Но когда медальон заговорил… Клянусь Богом, я был под французским огнем и накалывал на пику караибов, а они орали и лезли по бортам галеона… но никогда не посмел бы я ослушаться этого вызова.

— Медальон?

Браун постучал по диску с изображением Девы Марии, который висел у него на шее. Локридж заметил такие же диски на волосатых торсах еще нескольких человек.

— А тебе что, не дали такого? Ну^ он шепотом сообщает, когда ты им нужен, да так, что никто, кроме тебя, не слышит, и говорит, куда надо двигать. Он меня там встретил и перенес в какое-то дикое место, а потом сюда… Я не знал, что у него на службе такая уйма народу.

Перед входом в хижину выросла фигура Марета. Он возвысил голос — не слишком сильно, — но волнение улеглось.

— Люди, — сказал он, — долгое время большинство из вас состоят в товариществе, и многие могут вспомнить, как оно спасло их от тюрьмы или смерти. Вы знаете, что служите делу добрых магов, которые своим искусством помогают святой католической вере в борьбе с язычниками и еретиками. Сегодня вы призваны, дабы исполнить свою клятву. В далекий и необычный путь отправитесь вы, чтобы сражаться с дикими людьми, в то время как мы, ваши господа, займемся колдунами, которым они служат. Идите же смело вперед, во имя Господа, и те, кто останется в живых, будут богато награждены, а павшие получат еще более высокую награду на небесах. Теперь преклоните колени и получите отпущение грехов.

У Локриджа этот ритуал оставил неприятный привкус. Была ли необходимость в таком цинизме?

Ладно — во имя спасения Сторм Дарроуэй. «Я увижу ее снова», — подумал он, и сердце забилось в его груди.

Притихшие и серьезные — Локридж и не предполагал, что они могут быть такими, — англичане гуськом вошли в дверь хижины и спустились вниз. В аванзале, перед радужным занавесом, им раздали оружие: меч, пику, топор, самострел. Порох был бесполезен против Патруля, для сражения с ютоазами в нем не было необходимости. Марет подозвал Локриджа:

— Ты лучше оставайся со мной как проводник. — Он вложил в ладонь американца энергопистолет. — Держи. Ты прибыл из эпохи, технически достаточно развитой, чтобы пользоваться им. Это несложно.

— Я знаю, как им пользоваться, — огрызнулся Локридж.

Марет оставил свой высокомерный тон.

— Да, она ведь остановила на тебе свой выбор, — пробормотал он. — Ты далеко не обыкновенный человек.

Сквозь толпу протиснулась Аури.

— Рысь! — взмолилась она: ее начинал мутить возвратившийся страх. — Будь рядом со мной.

— Пусть она останется здесь, — приказал Марет.

— Нет, — возразил Локридж. — Она отправится с нами, если захочет.

Марет пожал плечами:

— Тогда пусть держится в стороне.

— Я должен быть в первых рядах, — объяснил ей Локридж.

Ладонями он ощущал ее дрожь. Поцеловать ее… или не стоит?

— Пойдем, крошка. — Йеспер Фледелиус положил на плечо Аури свою огромную, как у гориллы, руку. — Держись рядом со мной. Мы, датчане, должны держаться вместе среди этих английских невежд. — Они скрылись в толпе.

В течение дня Локридж помог протащить через ворота несколько летательных аппаратов — флаеров. Они были яйцеобразной формы, сверкающие и прозрачные, и основу их составляло не вещество, а энергия непонятной ему природы. В каждом из аппаратов могло поместиться двадцать человек. Он забрался в первый из них вместе с Маретом. Люди, которые уже были в нем, тяжело дышали, шептали молитвы или бормотали ругательства и затравленно озирались, словно попавшие в западню животные.

— Они не слишком напуганы, чтобы сражаться? — поинтересовался Локридж на датском.

— Нет, я их знаю, — ответил Марет. — Кроме того, обряды посвящения включают бессознательное кондиционирование. Их страх превратится в ярость.

Аппарат бесшумно поднялся и под тихое жужжание, исходившее от стен, поплыл по отливающему холодным светом туннелю. Остальные флаеры полетели следом — в каждом из них за пультом управления сидел Хранитель.

— Раз уж у вас есть этот коридор, почему бы не набрать еще подкреплений в других периодах? — спросил Локридж.

— Нет возможности. — Марет отвечал рассеянно, пальцы его бегали по разноцветному щиту, лицо было напряженно сосредоточено. — Коридор был построен, в основном чтобы обеспечить доступ именно в эту эпоху. Его терминал в будущем находился в восемнадцатом веке, где у нас есть еще один опорный пункт в Индии. Патруль особенно активен в Англии от Нормандского завоевания до войн Алой и Белой Роз, поэтому у нас вовсе нет ворот, выходящих в средние века; немного их и в более ранних эпохах, где критические регионы, театры крупных сражений находятся в других местах. Фактически на севере времен неолита и бронзового века ворота служат почти как пересадочные пункты. Это во многом просто удачное совпадение, что у нас здесь есть ворота, имеющие частичное временное перекрытие с воротами в Дании.

Локридж хотел было продолжить расспросы, но безжалостно быстрый флаер уже достиг нужного им года.

Марет вывел его из коридора и вылез, чтобы свериться с находящимися в шкафу часами-календарем.

— Отлично! — с воодушевлением сообщил он, вернувшись. — Нам повезло. Не придется ждать. Сейчас ночь, приближается рассвет, и мы, похоже, совсем недалеко от того момента, когда она была захвачена.

Энергетические лучи держали аппараты вместе при пересечении ими временного порога. Теперь они быстро поднялись ко входу, люк открылся и закрылся за ними. Марет установил приборы на полет при небольшой высоте в восточном направлении.

Локридж смотрел на проплывавшую под ним местность. В лунном свете каменного века лежали Линкольнширские топи — еще более обширные и дикие. Однако за ними он разглядел на берегу рыбачьи деревни, которые с виду вполне могли бы сойти за Авильдаро.

Это не было случайностью. До того как образовалось Северное море, люди добирались пешком из Дании в Англию; культура Маглемозе была единой. Позднее водное пространство пересекали их лодки, и Ее миссионеры прибывали с юга и в ту и в другую землю. Диаглосса в левом ухе рассказала Локриджу, что племена Восточной Англии и Западной Ютландии, переговариваясь медленно, все еще могли понимать друг друга.

Чем дальше в глубь страны, тем менее близким становилось это родство. Население Северной Англии составляли в основном охотники и мастера по изготовлению топоров, сконцентрировавшиеся в Лангдэйл-Пайке, но торговавшие по всему острову. Долина Темзы была заселена достаточно мирными недавними иммигрантами с другой стороны пролива; земледельцы с южных низин отказывались от своих мрачных обрядов, из-за которых прежде их сторонились. Возможно, это происходило под влиянием сильной, прогрессивной конфедерации на юго-западе, которая даже начала в небольших масштабах добычу олова, чтобы привлечь купцов из цивилизованных земель. В первую очередь это был народ Кубка, представители которого путешествовали маленькими компаниями и торговали бронзой и пивом. В Дании доживала последние дни старая эпоха; в Англии рождалась новая: эта западная страна лежала ближе к будущему.

Оглянувшись, Локридж увидел реки и бескрайние леса; словно во сне, перед его мысленным взором ясно предстали миллионы порхающих птиц, лоси, встряхивающие огромные рога, и счастливые люди. С внезапной болью он понял, что настоящий его дом — здесь.

Нет. Под ним перекатывались морские волны. Он был на пути домой — к Сторм.

Марет вел флаер с черепашьей скоростью, ожидая, пока посветлеет, небо. Но даже на такой скорости уже через пару часов в поле зрения показался Лимфьорд.

— Приготовиться!

Летательные аппараты опустились ниже. Стальным блеском отливала вода, сверкала роса на траве и листьях внезапно возродившегося начала лета, крыши Авильдаро виднелись за священной рощей. Локридж увидел, что люди Боевого Топора все еще располагаются лагерем в поле, чуть поодаль. Он заметил часового у угасающего сторожевого костра — вытаращив глаза, он громко кричал, призывая спящих воинов.

Другой — чужой — сверкающий флаер вспорхнул со своей стоянки перед Длинным Домом. Стало быть, Брэнн успел собрать своих людей. Под гаснущими звездами затрещали молнии, ослепительно яркие, сопровождаемые раскатами грома.

Марет отрывисто отдал серию команд на незнакомом языке. Два флаера сошлись на том месте, где находился летательный аппарат Патруля. С ревом взметнулось яростное пламя, и аппарат лопнул, словно мыльный пузырь. Фигурки в черном, кувыркаясь, разлетелись по воздуху и попадали на землю.

— Спускаемся, — сказал Марет Локриджу. — Они не ожидали нападения, так что их здесь немного. Но если они вызовут подкрепление… Нужно как можно быстрее перехватить инициативу.

Аппарат скользнул над самой водой и опустился на землю; Марет отключил силовое поле.

— Вылезай! — крикнул он.

Локридж выпрыгнул первым, за ним посыпались англичане. Рядом сел еще один флаер. Во главе этого отряда был Йеспер Фледелиус с поднятым сверкающим мечом в руке.

— Бог и король Кристиан! — загремел его голос.

Другие аппараты опустились несколько поодаль, на лугу, где расположились ютоазы, и, высадив вооруженных людей, снова поднялись. Спокойно и бесстрастно пилоты-Хранители наблюдали за вспыхнувшим сражением, отдавая команды через висящие у англичан на шее амулеты, словно передвигая шахматные фигуры.

Звенел металл, ударяясь о камень.

Локридж бросился к хижине, которую хорошо помнил. Она была пуста. С проклятием он развернулся и со всех ног припустил к Длинному Дому.

Вход сторожили около дюжины ютоазов. Проявляя отвагу перед лицом сверхъестественной угрозы, они неподвижно стояли с поднятыми топорами. Вперед вышел Брэнн.

На его вытянутом лице играла подозрительная улыбка. В его руке блеснул энергопистолет. Пистолет Локриджа был настроен на защиту. Он метнулся сквозь фонтан огня и набросился на Патрульного; они покатились по пыльной земле. Оружие отлетело в сторону; каждый пытался схватить другого за горло.

Меч Фледелиуса взлетел и опустился. Вооруженный топором воин остался лежать в луже крови. Другой ютоаз нанес удар, датчанин парировал его; тут подоспели следовавшие за ним англичане, и закипела битва.

Краем глаза Локридж заметил еще две одетые в черное фигуры; струйки огня трещали там, где лучи пистолетов играли на щитах. Занятый дракой с Брэнном, он лично ничего больше сделать не мог. Патрульный был необычайно сильным и умелым противником. Но неожиданно они оказались лицом к лицу, и он узнал Локриджа. От ужаса у Брэнна отвисла челюсть и открылся рот; он отпрянул и попытался закрыться руками. Локридж ударил его по горлу ребром ладони, сел на него и бил головой о землю, пока тот не затих.

Американец вскочил, даже не поинтересовавшись, что стало с черепом Брэнна. Повсюду вокруг Фледелиус и его соратники преследовали караульных-ютоазов. От других Патрульных остались лежащие у ног Марета и его товарищей-Хранителей обгоревшие трупы. Не обращая ни на кого внимания, Локридж через дверной проем ворвался в Длинный Дом.

Внутри царил мрак. Он ощупью пошел вперед.

— Сторм! — позвал он взволнованно. — Сторм, ты здесь?

Тенью среди теней она лежала на возвышении, связанная.

Его ладони ощутили холодный пот, покрывавший ее обнаженное тело; он сорвал провода с ее головы, прижал ее к себе и заплакал. Какой-то момент, показавшийся Локриджу вечностью, она не двигалась, и он подумал, что она умерла. А затем…

— Ты пришел, — прошептала Сторм и поцеловала его.

Глава 13

Весть облетела лес, изгнанники возвратились домой, и в Авильдаро воцарилась радость.

Празднество было буйным и веселым, хотя триумф победы и омрачался похоронами стольких убитых. Иноземцы, чье металлическое оружие прогнало ютоазов, были вовлечены в это неуемное веселье. Они говорили на непонятном языке — ну и что с того? Жареный поросенок объяснялся с ними своим вкусом, мужчина — улыбкой, женщина — самой собою.

Только Длинный Дом оставили в покое, поскольку там расположились зеленые боги, которые привезли своих людей. Мясо и питье оставляли у дверей, и все взрослые мужчины соперничали за честь быть им слугой или посыльным. На второй день праздника один из них подошел к Локриджу, наблюдавшему, как танцуют на лугу жители деревни, и сказал, что его зовут.

Он покинул танцующих с нетерпеливо бьющимся сердцем. Тревога за Сторм мешала ему принимать активное участие в забавах. Теперь же ему сообщили, что Богиня Луны потребовала его присутствия.

Солнечный свет, запахи леса, дыма и соленой воды, звучащие вдалеке возгласы и пение — все это исчезло из его сознания, как только он вошел в дом. Священный огонь пока не был вновь разожжен: было обещано, что Она сама совершит этот обряд в подходящее для Нее время. Священные шары освещали все внутри; грубо вытесанные столбы и стропила выступали на фоне закопченных стен; разбросанные меховые шкуры поблескивали, словно живые. Семь Хранителей, сидя на лавках, ожидали свою королеву. До того, чтобы поздороваться с Локриджем, они не снизошли.

Зато, когда появилась Сторм, все встали. Дальний конец дома был теперь огорожен — не ширмой из какого-нибудь материала, а силовым занавесом, полностью поглощавшим свет. Она прошла сквозь него. На фоне абсолютной темноты казалось, что она пылает огнем.

«Или нет… она сияет, — подумал Локридж, чувствуя головокружение, — как то море, которое тоже принадлежит Богине». Три дня и три ночи мучений в устройстве для чтения мыслей наложили на нее отпечаток: резко вырисовывались широкие скулы, в зеленых глазах притаился лихорадочный огонь. Однако держалась она так же прямо, тем же иссиня-черным блеском отливали ниспадающие волосы, обрамляя смуглое лицо и шею. От ворот эпохи короля Фродхи было доставлено одеяние, соответствующее ее времени и положению. Сверху, до силового пояса, ее полупрозрачная мантия была голубой; книзу она расширялась и волнами спадала до щиколоток, постепенно приобретая более темный оттенок, приближающийся к пурпурному; на ней были вытканы серебром эмблемы, изображавшие одновременно пену и змей. Брошь в форме Лабрис держала плащ, подкладка которого была белой, как летнее облако, а снаружи плащ был серым из-за грозовых туч и предвещавших дождь перистых облаков. На ногах у Сторм были золотые туфельки, усыпанные бриллиантами. Полумесяц кованого серебра украшал ее лоб.

Марет сопровождал ее. Он что-то говорил на языке Хранителей. Сторм прервала поток его слов резким взмахом руки.

— Говори так, чтобы было понятно Малькольму, — сказала она на языке Оругарэй.

Марет растерялся.

— На этом свинском языке, о сияющая?

— Тогда на критском. Он достаточно тонок.

— Но, сияющая, я собирался доложить о…

— Он должен знать.

Сторм оставила его переживать свое унижение и подошла к Локриджу. Она улыбалась. Он неумело наклонился и поцеловал протянутую ему руку.

— Я еще не поблагодарила тебя за все, что ты сделал, — сказала она. — Но словами этого не выразить. Ты сделал гораздо больше, чем просто спас меня. Ты нанес мощный удар во имя всего нашего дела.

— Я… Я рад, — выговорил он с трудом.

— Садись, если желаешь. — С кошачьей гибкостью она повернулась и начала ходить взад и вперед. Локридж не слышал ее шагов на земляном полу. У него подгибались колени; он упал на лавку рядом с одним из Хранителей, который кивнул ему с внезапным уважением.

Черты лица Сторм ожили.

— Брэнн захвачен нами живым, — сказала она. Мягкие звуки критского языка звенели в ее устах. — Благодаря тому что мы узнаем от него, мы можем получить перевес в Европе на ближайшую тысячу лет. Продолжай, Марет.

Он, бывший священником и военачальником, остался стоять.

— Я не могу понять, как ты выдержала, сияющая, — сказал он. — Брэнн уже раскалывается. Ручеек его секретов скоро превратится в бурный поток.

— То же самое было со мной, — сурово ответила Сторм. — Если бы он успел использовать информацию… нет, я не хочу, чтобы мне напоминали.

Локридж бросил взгляд на черный занавес и быстро отвел Глаза. В животе появилось неприятное ощущение. За занавеской лежал Брэнн.

Он не мог точно сказать, что делают с пленником. Во всяком случае, не пытают. Сторм не унизится до того, да и в любом случае это было бы слишком грубо, пожалуй, даже бесполезно против тщательно выпестованных, тренированных нервов и несгибаемой воли лорда будущего. Сторм была напичкана наркотиками; силовыми потоками ее мозг раздражался до самых потаенных глубин. Они не давали ей умереть, но подавляли ее «я» и вызывали жуткий эффект автоматического мышления, так что дюйм за дюймом все, что она когда-то знала или делала, все, о чем мечтала и что собой представляла, — выходило на поверхность и бесстрастно фиксировалось в молекулах одного из проводов.

Ни одно живое существо не должно подвергаться этому.

«Ну да, как же, черта с два! — Внутри Локриджа все кипело. — Брэнн принимает собственное лекарство после того, как убил моих друзей, не сделавших ему ничего плохого. Война есть война».

К Марету вернулось его достоинство.

— Итак, — начал он, — мы выяснили подлинную ситуацию, ту, которая находится в центре его внимания. Когда Локридж сбежал и двинулся по коридору в направлении будущего, у Брэнна, естественно, не было ни малейшего представления о возможности получения им помощи из Англии. Но его тревожило, что Локридж может каким-нибудь образом передать известия Хранителям. Поэтому Брэнн проинформировал своих агентов на протяжении всей датской истории. Они, без сомнения, все еще ищут нашего человека или факты, указывающие на организацию Хранителями спасательной экспедиции.

Между тем ему нужно было взвесить все «за» и «против» — что опаснее: перебрасывать ваше сияние в другое место и время или оставить здесь. Поскольку у него были определенные основания полагать, что Локриджу в конечном итоге не удастся рассказать нам о нем, он решил остаться, по крайней мере временно. Это отдаленный пространственно-временной регион, который редко посещается. Вызвав лишь нескольких Патрульных и держа наготове людей Боевого Топора в качестве помощников, он мог быть практически уверен, что его не обнаружат.

В результате, однако, он у нас в руках, а его организация об этом не знает. Когда мы завершим эту обработку, у нас будет информация, необходимая для того, чтобы совершать внезапные нападения на позиции Патруля на всем протяжении времени, устраивать засады на отдельных агентов, разбивать созданные замкнутые группы, — это будет их самое большое поражение за всю войну.

— Да, — кивнула Сторм, — я думала об этом. Мы можем заставить врага поверить, что мы сами сразу убрались отсюда, а в действительности остаться. Брэнн был совершенно прав, считая, что из этого места удобно действовать. Все внимание сосредоточено на Крите, Анатолии, Индии. Патруль думает, что уничтожение этих цивилизаций нанесет нам тяжелый удар. Что ж, пусть продолжает так думать. Пусть тратят силы, пытаясь способствовать индоевропейскому завоеванию, которое предопределено. Обе стороны были склонны упускать из виду север.

Сторм расхаживала по комнате, ее плащ развевался. Она хлопнула кулаком по ладони и воскликнула:

— Да! Часть за частью мы перебросим наши силы сюда. Мы можем потихоньку организовать эту часть света, как захотим. Доказательств того, что мы этого не сделали, нет; возможность остается открытой. Много ли станет известно на юге о том, что происходит у варваров в этих отдаленных районах? А когда наступит бронзовый век, они будут жить по нашему образцу, будут обеспечивать нас людьми и товарами, охранять базы Хранителей. Этот регион вполне может стать средоточием последнего, решающего удара в направлении будущего. — Пылая энергией, Сторм повернулась и начала отдавать приказания: — Как можно скорее нам нужно создать вооруженные силы из коренного населения, достаточно сильные, чтобы воспрепятствовать вмешательству других культур.

Юскво, обдумай пути и средства и представь свои соображения. Спариан, выведи британцев из скотского состояния и организуй из них охрану. Но они слишком заметны — мы не должны держать их дольше, чем необходимо. У ворот в их стране никого нет, так? Урио, возьми нескольких из них и лети с ними туда: обучишь их, чтобы могли нести вахту в течение нескольких недель, пока ворота открыты. Нам может понадобиться такой запасной выход. Безусловно, нам надо сообщить на Крит, что мы здесь, и провести консультации. Радио и мысленные волны слишком рискованны. Зарех и Найгис, начинайте сбор подробной информации обо всем этом регионе. Ты, Марет, можешь продолжать наблюдение за обработкой Брэнна. — Что-то в выражении лиц присутствующих ей не понравилось. — Да-да, конечно, — сказала она нетерпеливо, — я знаю, что ваши посты — в шестнадцатом веке и вы чувствуете себя здесь не в своей тарелке. Что ж, придется научиться чувствовать себя как надо. База на Крите располагает лишь тем, что ей необходимо. Они не могут выделить нам никого, пока реорганизация не пойдет полным ходом. Если мы станем звать на помощь, то дадим противнику слишком хорошую возможность обнаружить, что происходит.

Восьмой Хранитель поднял руку.

— Да, Ху?

— Разве не следует сообщить обо всем в нашу собственную эпоху, о сияющая?

— Разумеется, следует. Известие может быть передано с Крита. — Нефритовые глаза сузились. Сторм погладила подбородок и добавила мягко: — Ты сам отправишься домой другим путем — вместе с Малькольмом.

— Что? — вырвалось у Локриджа.

— Ты что, забыл? — спросил Марет. Рот его скривился. — Нам стало известно, что он сообщил тебе. Ты пришел к нему и предал ее.

— Я… Я… — В голове у Локриджа все перепуталось.

К нему подошла Сторм. Он встал.

— Возможно, я не имею права требовать от тебя этого, — сказала она, положив руку ему на плечо. — Но от факта никуда не денешься. Так или иначе, ты разыщешь Брэнна в его собственной стране и расскажешь ему, куда я скрылась. И этим ты начнешь цепь событий, которая приведет его к поражению. Гордись. Немногим дано стать вестниками судьбы.

— Но я не знаю… я всего лишь дикарь по сравнению с ним — или с тобой…

— Одно из звеньев цепи — я сама, лежащая связанной в темноте, — прошептала Сторм. — Ты думаешь, я не хотела бы, чтобы этого не было? Но у нас лишь один путь, и по нему мы должны идти. Это моя последняя просьба, Малькольм, и самая трудная. После этого ты сможешь возвратиться в свою страну. А я всегда буду тебя помнить.

Локридж сжал кулаки.

— О'кей, — сказал он по-английски. — Ради тебя.

Ее улыбка, ласковая и немного грустная, показалась ему благодарностью, которую он не заслужил.

— Иди к празднующим, — сказала она. — Повеселись, пока можно.

Локридж поклонился и вышел нетвердым шагом.

Солнце ослепило его. Он не хотел принимать участия в забавах: слишком во многом нужно было разобраться. Вместо этого он пошел в другую сторону вдоль берега.

Он стоял в одиночестве и глядел на залив. Легкие волны лизали песок, белые чайки кружились над голубой водой, за его спиной на дубу посвистывал дрозд.

— Рысь!

Он обернулся. К нему шла Аури. На ней снова была одежда ее народа: лыковая юбка, сумочка из лисьего меха, янтарное ожерелье. К этому, в знак уважения, был добавлен медный браслет вождя Эхегона, плотно, чтоб держался, обмотанный вокруг ее тонкого запястья; на выгоревших на солнце волосах золотился венок из одуванчиков. Но губы ее дрожали, небесно-голубые глаза были полны слез.

— Ну, что случилось, девочка моя? Почему ты не на празднике?

Аури остановилась рядом с ним с поникшей головой:

— Я хотела найти тебя.

— Я был неподалеку, кроме того времени, когда разговаривал со Сторм. Но ты… — Лишь сейчас, оглядываясь назад, Локридж осознал, что Аури не плясала, не пела, не ходила с другими в лес. Вместо этого она держалась в отдалении, словно маленькая безутешная тень. — Что-то не так? Я сказал всем, что на тебе больше нет заклятия. Они что, не верят мне?

— Верят, — вздохнула она. — После всего, что случилось, они считают, что на мне благословение Богини. Я не знала, что оно может быть таким тяжелым.

Возможно, потому, что ему не хотелось думать о собственных проблемах, Локридж сел и дал ей выплакаться у него на груди. Прерывающимся голосом Аури все рассказала. Ее путешествие через подземный мир наполнило ее маной. Она превратилась в сосуд неведомых сил. По какой-то причине она оказалась избранницей Богини. Кто же посмеет прикоснуться к ней? Нет, ее не сторонились, ничего такого не было. Скорей к ней относились с благоговением, готовы были сделать все, что она скажет, по первому ее слову, — кроме как признать ее такой же, как они сами.

— Не в том дело… что меня… не хотят любить… Я могу подождать… тебя… или кого-нибудь другого… если ты, правда, не хочешь… Но… когда они видят меня, они… перестают смеяться!

— Бедное дитя, — пробормотал Локридж на языке своей матери. — Бедная малышка. Ну и награду же ты получила.

— Ты меня боишься, Рысь?

— Конечно, нет. Мы столько пережили вместе.

Аури крепко обняла его. Уткнувшись головой в его плечо, она продолжала, запинаясь:

— Если бы я была твоей… они знали бы, что… что так должно быть. Знали бы, что это воля Богини… что она выполнена… Я снова заняла бы свое место среди них… Разве не так?

Он не осмелился признаться, что она права. Разумеется, у нее всегда будет особое положение. Но когда ее новая непредсказуемая судьба из возможной станет действительной и все вокруг увидят это, страх растворится в повседневности и ее подарят простым и естественным дружеским отношением.

— Я не думаю, что какой-нибудь другой мужчина посмеет дотронуться до меня, — сказала Аури. — И тем лучше. Мне не нужен никто, кроме тебя.

«Проклятие! Ну и идиот же ты! — выругал сам себя Локридж. — Забудь о ее возрасте. Она не американская школьница. Она видела и рождение, и любовь, и смерть всю свою жизнь; она свободно бродила по лесам, где рыщут волки, попадала в шторм на лодке, сделанной из шкур, растирала между камней зерна и зубами свежевала убитых зверей; она пережила болезни, зимы Северного моря, войну, путешествие, после которого многие взрослые начали бы заикаться. Девушки моложе ее, а она старше шекспировской Джульетты, уже бывают матерями. Ты что, не можешь отбросить свои глупые предрассудки и оказать ей эту маленькую милость?»

Нет. В тот день в ялике он был очень близок к тому, чтобы уступить. Теперь же ему предстояло страшное и опасное дело. Он мог держаться избранного курса, лишь все время думая о Сторм. Если он вернется живым, он в качестве награды попросит позволения бросить все и сопровождать ее. Он знал, что ей все равно, как он ведет себя со случайными женщинами. Зато ему уже было не все равно. Не могло быть.

— Аури, — сказал он, проклиная собственную бестактность, — моя работа не закончена. Мне скоро надо отправляться по Ее поручению, и я не знаю, вернусь ли когда-нибудь.

У нее перехватило дыхание, она обхватила его руками и заплакала — их тела сотрясались от ее рыданий.

— Возьми меня с собой, — умоляла она. — Возьми меня!

На них упала тень. Локридж поднял глаза. Глядя на них, перед ним стояла Сторм. В руке у нее был посох Мудрой Женщины, увитый боярышником, — должно быть, она ходила благословлять народ, который теперь принадлежал ей. От внезапного порыва ветра темные волосы, платье из океанских вод, плащ, сотканный из дождя, затрепетали и обвились вокруг высокой фигуры.

Ее улыбка не выдавала никаких чувств, но была иной, чем та, которой Сторм одарила его в Длинном Доме.

— Я думаю, — сказала она довольно резко, — что удовлетворю желание девочки.

Глава 14

Хранитель Ху не ждал неприятностей на пути домой. Было точно известно, что Локридж доберется до Брэнна в интервале между отправлением Сторм в XX век и сокрушительным контрударом ее врага. Этот факт был вписан в структуру Вселенной.

Правда, детали были неизвестны. («Что, например, будет потом? — мрачно думал Локридж. — Вернусь я живым или нет?» Пределы погрешности ворот не позволяли выяснить это заранее.) Как бы то ни было, агенты Патруля, если засекут группу Ху, могут сделать нежелательные выводы. Так что он двигался с осторожностью.

Даже среди бела дня, когда их никто не преследовал и рядом были герой и бог, вход, ведущий в коридор через гробницу, внушал Аури ужас. Локридж с жалостью увидел, как напряглась ее спина, и постарался успокоить девушку.

— Будь еще раз храброй, — сказал он, — как в прошлый раз.

Аури ответила взволнованной и благодарной улыбкой.

Локридж пробовал возражать против решения Сторм. Но королева Хранителей отбросила свою надменность и сказала мягко:

— Нам нужно собрать точные сведения об этой культуре. Не просто антропологические данные: надо глубоко разобраться в психике, иначе мы можем наделать непоправимых ошибок, входя в контакт с этим народом так близко, как я планирую. Квалифицированный специалист может многое узнать, наблюдая типичного представителя примитивного общества при его встрече с цивилизацией. Так почему не Аури? Это не причинит ей особого вреда после того, что ей уже пришлось испытать. Ты хотел бы, чтобы в таком необычном положении оказался кто-нибудь другой?

Он не мог спорить.

Разверзлась земля. Все трое начали спускаться.

По дороге в будущее они никого не встретили. И вышли, по указанию Ху, в VII веке нашей эры.

— У этих ворот Датскими островами правит Фродхи, — объяснил тот. — Кроме того, на материке здесь мир, и Ваниры — более древние боги земли и воды — по своему влиянию по меньшей мере равны Аэзирам. Чуть дальше в будущем Патруль бы вынудил нас вернуться. Начинают свои походы викинги. В этой части туннеля встреча с вражескими агентами более чем вероятна.

Вспомнив тех, с кем пришлось сражаться, Локридж поморщился.

Снаружи в мире царила зима; слой снега лежал между голыми деревьями все еще огромного леса под холодным мутносерым небом.

— Можно двигаться, сразу, — решил Ху, — с земли нас видно не будет. Да если коренные жители нас и заметят — неважно. Однако…

Его пальцы пробежались по пульту управления на поясе; все трое поднялись в воздух.

— Рысь, где мы? — воскликнула Аури. — Сразу столько красоты не бывает!

Локриджа, привычного к тому, что сверху белые облака представляются синими, больше занимало, почему им тепло, когда они летят в таком морозном воздухе. Какое-нибудь хитрое радиационно-обогревательное устройство? Но, видя сверкающие восторгом глаза девушки, он немножко завидовал ей. А вновь зазвучавший ее смех придал ему бодрости.

Дания осталась позади. Германия, пограничная страна христианского мира, была скрыта от глаз той же массой водяного пара, пока через час не показались резко возвышающиеся на краю суши Альпы. Ху сориентировался и через некоторое время опустился со своими спутниками ниже облаков. Локридж увидел деревню — крытые дерном бревенчатые хижины, окруженные частоколом, посреди пустынного зимнего пейзажа. Местность была холмистой; речки чернели на фоне тонкого снежного покрова; лед обрамлял озера. Когда-нибудь этот район будет называться Баварией.

С предельно возможной скоростью Ху наискось полетел к одному из горных кряжей. Когда они опустились, он, как-то по-человечески очень приятно, с облегчением вздохнул.

— Вот мы и дома! — сказал он.

Локридж огляделся. Скалистая, пустынная, мрачная местность производила гнетущее впечатление.

— Что ж, — высказал он свое мнение, — у каждого свой вкус.

Точеные черты лица Ху выразили досаду.

— Это земля Кориоки — ее поместье в будущем, а следовательно, и на протяжении всех времен. В окрестностях создано по меньшей мере семь коридоров. Ворота одного из них открываются в эту четверть столетия.

— Но только не в мое время, да? Поэтому она не могла отправиться из Америки в Германию. Меня удивляет другое: почему она не хотела вернуться из неолитической Дании этим маршрутом, а не через Крит?

— Пошевели мозгами! — резко ответил Ху. — После встречи с Патрулем в том коридоре — ты знаешь, ты был с ней — она рассчитала, что слишком велика вероятность новой встречи. Лишь теперь, когда Брэнн у нас в руках, этот путь можно считать относительно безопасным. — Он зашагал по снегу.

Локридж и Аури последовали за ним. Девушка дрожала от холода, мерзлая земля скрипела под ее босыми ногами.

— Эй, так не годится, — сказал Локридж. — Иди-ка сюда.

Он поднял ее на руки; она счастливо прижалась к нему.

Идти пришлось недолго. Внутри неглубокой пещеры Ху поднял земляной пласт, открыв вход. Исходящий из туннеля матовый свет слился с тусклым дневным светом.

По дороге в будущее они молчали, и от этого пульсация энергии казалась громче. Один раз они сделали пересадку, пройдя через ворота в туннель, в физическом смысле находившийся в XXIII веке, и дальше, через другие ворота, в коридор, нужный Ху. Кровь стучала у Локриджа в висках, во рту пересохло.

В конце концов, перешагнув порог, они оказались в аванзале, более просторном, чем любой из тех, что он видел. Пол был устлан богатыми коврами, красные занавески свисали между многочисленных шкафов. При появлении Ху четверо стражников в зеленом отдали честь, поднеся оружие ко лбу. На Ху они не походили, зато были до странности похожи между собой: низенькие, коренастые, с приплюснутыми носами и массивными челюстями.

Хранитель не обратил на них внимания. Покопавшись в шкафу, он достал две диаглоссы. Локридж вынул из уха диаглоссу периода Реформации, чтобы освободить место для новой.

— Дай ее мне, — сказал Ху.

— Нет, — ответил Локридж, — она останется у^меня. Вдруг мне еще захочется поболтать со своим корешом Йеспером?

— Ты понял меня? — сказал Ху. — Это приказ.

Охранники подошли поближе.

Локридж вышел из себя.

— Знаешь, что ты можешь делать со своими приказами? — грубо ответил он. — Если ты понимаешь меня. Я её человек — и больше ничей.

Хранитель чуть ли не вытянулся по стойке «смирно». Лицо его потеряло всякое выражение.

— Как хочешь.

Локридж попробовал закрепить свою маленькую победу:

— Ты мог бы еще выдать мне пару штанов. У этого энергетического костюма нет ни одного кармана.

— Тебе дадут пояс с карманами. Пойдем… пожалуйста.

Охранники не понимали разговора, который велся на критском языке. Но вызывало тревогу то, как они сразу почувствовали, что произошло, и отошли назад.

Локридж вставил новую диаглоссу и настроил свой мозг — он хорошо научился это делать — на получение конкретной информации.

Языки: два основных — восточный и западный, Хранителей и Патрульных; остальные сохранились среди низших классов обеих гегемоний. Религия: здесь — мистический, ритуалистический пантеизм, признающий Ее символом и воплощением всего божественного; у врага — только жесткая материалистическая теория. Правительство — ему стало противно от потока данных о землях Патруля, слугах, созданных из плоти и крови и предназначенных для использования несколькими властителями. Сведений, касающихся Хранителей, было немного. Было ясно, что это не демократия, но перед Локриджем возникла картина мягкой иерархической структуры, законы которой основываются скорей на традиции, чем на формальных нововведениях; власть была поделена между аристократами, представляющими единое целое с народом, бывшими в большей степени духовными пастырями или родителями, нежели господами. Жрицами, матерями, госпожами? Женщины доминировали. На вершине пирамиды находились Кориоки, бывшие — как бы это сказать? — чем-то средним между папой и далай-ламой? Нет, не то. Странно, каким поверхностным было описание. Может быть, это потому, что посетители могли послушать объяснение местной ситуации vосе^[383].

Перед Локриджем открылся дворец, и он позабыл свои сомнения.

На этот раз они не стали подниматься по спуску, а высоко взлетели по вертикальной шахте и вышли из нее в огромном здании. Сверкал голубовато-зеленый пол чуть ли не в акр площадью; он казался теплым и мягким под ногами и был инкрустирован узором, состоявшим из птиц, рыб, змей и цветов, выглядевших почти живыми. Колонны из нефрита и кораллов поднимались на невероятную высоту, их капители буйно расцветали листвой из драгоценных камней. Но не менее красивы были растения, которые росли между ними и центральным фонтаном. Локридж мало что распознал в этом багряном, пурпурном, золотом море сладких запахов: за два тысячелетия наука создала новый источник радости. Прозрачноразноцветный сводчатый потолок, словно радуга, сливался с мандолой, привлекающей взор и знаменующий собой бесконечность; ни один соборный витраж не мог бы похвастаться такой значительностью ивеликолепием. Стены были совершенно прозрачными. Сквозь них виднелись террасы, парки, фруктовые и яблоневые сады; летними красками сверкали холмы, И… что это за гигантское, величественное создание с изогнутыми бивнями выходит из чащи, затмевая собой стадо оленей… Мамонт, доставленный за двадцать пять тысяч лет как символ для внушения благоговейного страха перед Ней?

Семь юношей и семь девушек, похожих друг на друга как две капли воды, со стройными и красивыми обнаженными телами, преклонили колени перед Ху.

— Добро пожаловать, — произнесли они хором. — Приветствуем тебя, который служит Тайне.

Лишь один вечер рискнули Хранители подарить Локриджу перед отправлением на задание: они объяснили это тем, что вокруг слишком много шпионов.

Роскошно одетый, он сидел с Аури на чем-то, что не было ни стулом, ни диваном, но повторяло любую принимаемую позу, лакомился яствами, ему незнакомыми, но восхитительно вкусными. Вино также было превосходным; после него мир казался Локриджу полным призрачного счастья.

— Оно с наркотиком? — спросил он.

— Оставь свои предрассудки, — ответил Ху. — Почему бы не употреблять безобидный эйфориак? — Хранитель заговорил о разных зельях и благовониях, открывавших врата к ощущению Ее истинного воплощения во всем сущем. — Но они предназначены лишь для самых торжественных обрядов. Мужчина слишком слаб, чтобы долго выдержать присутствие в нем божества.

— Женщины могут это делать чаще, — заметила леди Юрия.

Она стояла высоко в иерархии советников Сторм; у нее были светлые волосы и фиалковые глаза, но их двоюродное родство ясно проявлялось в лице и фигуре Дианы. Женщин в совете было больше, чем мужчин, и они явно имели большее влияние. Всех их отличало фамильное сходство; люди обоих полов были красивыми, полными жизни и, казалось, вечно молодыми. Их беседа была блестящим словесным взаимообменом; вскоре Локридж потерял нить разговора, оставил попытки принять в нем участие, развалился в своем «кресле» и слушал его, как слушал бы музыку. Впоследствии у него не осталось никакого четкого представления о том, что же, собственно, было сказано.

Они перешли в другой зал, где пол и стены меняли цвета в гипнотическом ритме. Слуги, ступая неслышно и мягко, как кошки, разносили на подносах закуски, танцевали под музыку, источника которой не было видно. Диаглосса обучила Локриджа замысловатым танцевальным фигурам, а высокопоставленные Хранительницы, которых он вел в танце, подстраивали движения своих гибких тел к его движениям, пока партнеры не становились как бы одним целым. Музыка, несмотря на непривычную гамму, произвела на него более сильное впечатление, чем практически все, что ему доводилось когда-либо слышать.

— Я думаю, здесь, кроме нот, используются субзвуковые эффекты, — высказал предположение Локридж.

Юрия кивнула:

— Само собой. Но зачем искать всему название и объяснение? Разве не достаточно самой реальности?

— Виноват, — ответил он, — я ведь простой дикарь.

Она улыбнулась и приблизилась к нему, повинуясь танцевальному па.

— Не простой. Я начинаю понимать, почему ты снискал расположение Кориоки. Мало кто из здесь присутствующих — уж во всяком случае не я — отважился бы пуститься на такие авантюры, как она и ты.

— М-м-м… Спасибо.

— Предполагается, что я должна заботиться о твоей юной подруге, — смотри, она уснула; я ей сегодня не понадоблюсь. Как насчет того, чтобы провести этот вечер со мной?

До этого Локриджу казалось, что ему нужна только Сторм, но Юрия была так похожа на нее, что сейчас все его существо пылало желанием и кричало «Да!»

Ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы объяснить, что ему необходимо отдохнуть перед завтрашним днем.

— В таком случае тогда, когда ты вернешься? — предложила Юрия.

— Почту за честь. — Окружавшие его вино, музыка и женщины не оставили места для сомнения в своем возвращении.

— Оставь время и для меня, воин, — весело вставила леди Тарет, танцевавшая с Ху рядом.

Ее партнер улыбнулся, ничуть не обидевшись. Институт брака был давно забыт. Сторм однажды заметила несколько сердито, что свободные люди не могут иметь никаких прав друг на друга.

Локридж лег спать рано и с ощущением полного счастья. Спал он так, как не опал с младенческого возраста.

Утро было не столь радостным. По настоянию Ху он снова принял эйфориак.

— Тебе нужен разум, не затуманенный страхом, — сказал Хранитель. — Это будет в лучшем случае трудное и опасное дело.

Они отправились потренироваться в управление устройствами, которыми американцу предстояло пользоваться, чтобы отработать на практике навыки и умения, полученные им от диаглоссы. Они летели высоко над раскинувшимися внизу парками, а когда уже собрались поворачивать назад, Локридж заметил башню серо-сизого цвета. На ее верху, в полутора тысячах футов над землей, распростерлись под золотым кругом два крыла — анк, символизирующий жизнь.

— Там начинается город? — спросил он.

Ху сплюнул:

— Не говори мне о городах. Только Патруль строит эти гнусные норы. Мы предоставляем людям жить рядом со своей матерью землей. Это промышленные предприятия. Там не живет никто, кроме техников. Автоматы обходятся без солнечного света.

Они вернулись во дворец. Снаружи его крыша и шпили производили впечатление огромного многоцветного водопада. Ху провел Локриджа в небольшую комнату, где ожидало еще несколько человек. Женщин среди них не было: война, как и инженерное дело, по-прежнему была в основном мужским занятием, кроме как на высшем уровне, на котором действовала Сторм.

Инструктаж был долгим.

— Мы можем доставить тебя на расстояние в несколько миль от Нийорека. — Ху показал пятно на расположенной перед ним карте, на восточном побережье Северной Америки, имевшей странные, непривычнее очертания.

— Дальше тебе придется действовать самому. Сбрив бороду, в форме Патрульного, имея диаглоссу и всю дополнительную информацию, которую мы можем предоставить, ты можешь добраться до штаба Брэнна. Мы узнали наверняка, что он сейчас там, а что ты его увидишь, нам, разумеется, известно.

Несмотря на действие наркотика, мышцы живота Локриджа напряглись.

— Что еще вам известно? — медленно произнес он.

— Что ты ушел от него. Ему сообщили — то есть сообщат, — что ты скрылся в коридоре времени. — Глаза Ху, когда он снова посмотрел на Локриджа, ничего не выражали. — Лучше ничего больше не говорить. Тебе будет слишком мешать сознание того, что ты только кукла в драме, содержание которой нельзя изменить.

— Или знание того, что меня убили?! — рявкнул Локридж.

— Тебя не убили, — сказал Ху. — Тебе придется поверить мне на слово. Я мог бы соврать. И соврал бы при необходимости. Но я говорю тебе чистую правду: ты не будешь ни схвачен, ни убит Патрулем. Разве что, возможно, когда-нибудь позже… поскольку сам Брэнн так и не узнал, что с тобой сталось. Если повезет, однако ты выйдешь из коридора через другие, находящиеся в прошлом, ворота, выберешься из города и, переплыв океан, доберешься до этого места. Там ты уже будешь знать, как попасть в наше время. Я надеюсь вновь приветствовать тебя не позднее чем через месяц.

Тревога Локриджа улеглась.

— О'кей, — сказал он. — Займемся деталями.

Глава 15

В этой эпохе не велось никаких крупномасштабных войн, иначе Земли давно бы не было. Где-то, когда-то одна из сторон посчитает, что достаточно сильна, и нанесет сокрушительный удар, но каким образом это произойдет, не могли предугадать сами сражающиеся. А пока полушария планеты представляли собой крепости; стычки происходили постоянно.

Космический корабль Хранителей промчался по вытянутой кривой, на запад и вниз, через океан, где в эту ночь был искусственно вызван шторм. В конце траектории раздался голос: «Сейчас!» — и капсула Локриджа была выброшена из корабля. Метеором пронеслась она сквозь ветер и дождь, на огромной скорости взрезая воздух и пылая огнем. Космический корабль повернул и начал набирать высоту.

Локридж летел внутри раскаленной капсулы. Его обдавало жаром, а в голове звенело от вибрации. Затем ослабленная оболочка лопнула, и он оказался в воздухе, поддерживаемый гравитационным поясом.

Скорость была все еще так велика, что силовое поле с трудом защищало его от ветра, который иначе разорвал бы его на клочья. За энергетическим щитом бушевал ураган, темноту рассекали молнии, непрекращающимся потоком лил дождь. Волны тянулись вверх, к нему, брызгая пеной. Когда скорость упала ниже звукового барьера, он услышал вой ветра, раскаты грома, рев бушующего океана. Сквозь непогоду Локридж увидел вспышку голубовато-белого света, ослепившую его на несколько минут. Последовавший взрыв молотом ударил по барабанным перепонкам. «Значит, они нас засекли, — подумал он, — и выстрелили по кораблю. Интересно, удалось ли ему уйти? Интересно, удастся ли скрыться мне?»

Но такому маленькому объекту, как человек, легко затеряться среди буйства разъяренных стихий. Да и вряд ли Патруль ожидал его появления и был настороже. Скорее всего они полагают, что противник станет брать на себя такие хлопоты только ради крупной операции, и не догадываются, насколько важно мож$т быть внедрение одного-единственного агента.

История утверждала, что он доберется до замка Брэнна.

Контролирующие климат энергополем отогнали бурю и грозу от побережья. Локридж вылетел в чистое воздушное пространство и увидел Нийорик.

Мрачным чудовищем раскинулся он по берегу и дальше в глубь материка, насколько хватал глаз. Из карт и от диаглоссы Локридж знал, что мегаполис оплел паутиной всю Америку от края до края. В редких местах отступала эта глыба бетона, стали, энергии, набитая десятью миллиардами рабов; лишь кое-где встречались пустыни, бывшие когда-то зеленеющей сельской местностью. Опустошение его родной земли казалось Локриджу таким ужасным преступлением, что ему не нужно было никаких наркотиков, чтобы подавить страх. «Ах, бабье лето на Смоки-хиллз! — подумал он. — Я отомщу за тебя!»

К северу, к югу и впереди него город вздымался крепостными валами. Лишь одинокие тусклые фонари да огонь сотен печей рассеивали мрак внизу. Над водой разносился гул, стук, иногда такие резкие, что больно было ушам, — голоса машин. На верхних уровнях на милю и выше поднимались отдельные башни; бледные лучи занимающейся зари освещали их стены, не имеющие окон. Башни связывали кабели, трубы, подземные переходы. Открывавшейся картине нельзя было отказать в определенной величественности. Те, кто придумал эти уходящие в небо вертикальные пещеры, не были мелочными. Но их жесткие очертания говорили о людях, чьим самым большим стремлением было получение неограниченной власти навечно.

— Кто такой? — прозвучал в шлемофоне голос.

Над Локриджем нависли двое стражей в черной, как и на нем, форме. Внизу на пароме поднялись дула орудий.

На этот случай он был проинструктирован.

— Начальник караула Дарваст, из гвардии Директора Брэнна, возвращаюсь с особого задания.

Фразы на языке Патруля звучали резко. Он должен признать, что его грамматика и семантика были ближе к английскому, чем к языку Хранителей, на котором он даже не мог иногда более или менее точно высказать свою мысль. Но здесь самое близкое к понятию «свобода» слово означало «способность осуществить», а для понятия «любовь» слова вообще не было.

Поскольку он все равно собирался открыть Брэнну свое имя, Локридж предложил сделать это с самого начала. Ху отверг эту идею:

— Тебе придется пройти через слишком много бюрократических уровней. — Чтобы сказать это, ему волей-неволей пришлось обратиться к фразеологии языка Патрульных. — Хотя ты в конце концов все равно пробьешься к нему, в ходе допросов они узнают слишком много, а ты будешь слишком ослаблен.

— Опуститесь у ворот сорок три для опознания, — приказал голос по радио.

Локридж повиновался, приземлившись на торчащем над водой выступе. Он был металлический, без покрытия, так же как и огромный портал в возвышавшейся перед ним стене. Охранник сошел с площадки, на которой стоял.

— Ваша модель личности, — сказал он.

Агенты-Хранители хорошо поработали. На случай нужды фиктивные личностные параметры были введены в машину, которая хранила сведения о жизни каждого человека в этом полушарии. Локридж подошел к прибору для сканирования мыслей и мысленно произнес кодовое слово. В автоматических цепях оно было преобразовано в полную диаграмму Дарваста 05-874-623-189, генетически выведенного тридцать лет назад, получившего образование в яслях 935 и Академии войны, занимающего особое положение на службе у Директора Брэнна, политически благонадежного, обладателя нескольких наград за успешное выполнение опасных заданий. Стражник отсалютовал, прижав руку к груди:

— Проходите, начальник.

Ворота открылись с жутковатой для своей огромной массы бесшумностью. Из них донесся пульсирующий гул города, потянуло нечистым воздухом. Локридж вошел.

Времени хватило лишь на то, чтобы дать ему общее представление о местонахождении замка, важнее было внимательно изучить все, что было известно о самом замке. «Придется играть без нот» — подумал Локридж. Впрочем, направление он более или менее знал.

Башню Брэнна, покрытую сталью и увенчанную шаром голубого огня, нельзя было не узнать. До нее должно было быть мили две. Локридж зашагал в сторону башни.

Выяснилось, что, пройдя через ворота, он очутился в самом нижнем ярусе человеческого жилья. Город уходил далеко под землю, но там находились только машины, небольшое число инженеров в защитной одежде и миллионы обслуживавших механизмы каторжников, жизнь которых была не слишком долгой среди испарений и радиации. Здесь же узкая пешеходная дорожка была стиснута между ржавых и грязных стен. В вышине балки и строения верхнего уровня закрывали небо. Вибрировал зловонный воздух. Вокруг Локриджа кишели полуквалифицированные рабочие, бесполезные люди, непойманные преступники — все убого одетые, покрытые волдырями. Никто не выглядел истощенным; синтетическая пища раздавалась бесплатно в столовых, к которым жители были прикреплены, — зато Локриджу казалось, что в его легких буквально оседает грязь от запаха немытых тел. Слышались хриплые голоса:

— Так я ему говорю: значит, ты, говорю, не можешь мне, значит, это сделать; и я, говорю, знаю лично надзирателя…

— …где ты можешь достать настоящую, ведь, да, точно, действительно, крутой кайф в башке…

— Лучше оставь его. Он ведет себя не так, как все. Как-нибудь вечерком придут за ним, помяни мое слово.

— Ежели она хочет избавиться от своих щенков, пока их не зарегистрировали, так и хрен с ней; это ее дело и надзирателя, а мне начхать, — но когда она швыряет их в мой мусоропровод — это уж извини!

— Последнее, что я слышал, его отправили в это… не знаю точно, что-то вроде похоронной команды, в южном, как его там…

— Не-а, не станут они расследовать. Она выполняла норму. Что им с того, если кто-то перережет ей глотку? Им же, по сути, и лучше.

— Ш-ш-ш!.. Осторожно!

Тишина кольцами расползалась вокруг униформы Локриджа. Ему не приходилось проталкиваться через толпу, как всем остальным людям: люди прижимались к стенам, лишь бы не оказаться у него на дороге, опускали глаза и старались делать вид, будто их нет вообще.

Их предки были американцами.

Он обрадовался, когда перед ним очутилась вертикальная шахта, через которую он мог подняться при помощи своего гравипояса. На верхних уровнях были широкие, безукоризненно чистые коридоры. Двери были закрыты, народу на улице почти не было: классу техников незачем болтаться целый день, чтобы заработать на жизнь. Люди, которые попадались Локриджу, были одеты в униформу из хорошего материала и шагали с подчеркнутой целеустремленностью. Они отдавали ему честь.

Затем мимо него прошла колонна одетых в серое людей, единственный солдат-охранник сопровождал их. Головы их были выбриты, лица мертвы. Локридж понял, что это осужденные, неблагонадежные. Генетический контроль пока еще не охватывал личность целиком, идеологическая обработка тоже не всегда была успешной. Чтобы этим людям можно было доверить работу внизу, среди машин, их мозг стерилизовали энергетическим полем. Более эффективно было все полностью автоматизировать, чем использовать труд этих несчастных, но наглядные уроки были необходимы. Еще важнее было занять население. Под бесстрастной маской Локридж с трудом сдерживал тошноту.

Он напомнил себе с некоторым раздражением, что ни одно государство не может долго продержаться, если не имеет хотя бы пассивной поддержки большинства. Но творившееся здесь было просто до предела омерзительно. Почти все здесь, на любом социальном уровне, принимали правление Патруля как должное, не могли представить себе, что можно жить иначе, часто были довольны своим существованием. Господа кормили их, защищали, одевали, давали им образование, лечили их, думали за них. Одаренный, честолюбивый человек мог подняться высоко в качестве техника, ученого, военного, импресарио всегда тщательно продуманных садистских развлечений. Чтобы чего-то достичь, надо было бить других по зубам, — и это была потеха, это давало освобождение. Никто, конечно, не претендовал на высшие руководящие должности. На них люди назначались машинами, считавшимися умнее любого смертного; а если кому-то везло и он становился приближенным такого человека, то служил с усердием сторожевого пса.

«Как Дарваст, — подумал Локридж. — Надо все время помнить, за кого я себя выдаю». Он ускорил шаг.

Солнце еще только вставало, пробираясь сквозь похожие на раковые опухоли тучи, когда он, оставив позади крыши, полетел к крепости Брэнна. Копошившиеся на стенах стражники выглядели как мухи на фоне горы. На каждом выступе притаились орудия, боевой летательный аппарат кружил над горящим на шпиле шаром. Здесь, на высоте, воздух был чистым и прохладным, городской шум казался тихим шепотом, на западе скалистой горной цепью вставали башни.

Услышав приказ, Локридж опустился и снова прошел процедуру опознания. Потянулись три часа беспокойного ожидания — отчасти из-за того, что ему пришлось пройти через целую цепочку начальников, отчасти потому, что хозяин замка не был еще готов принять кого бы то ни было. Офицер достаточно высокого ранга, чтобы говорить, не опасаясь последствий, объяснил, криво усмехнувшись:

— Он был занят допоздна с новым своим увлечением. Ты знаешь.

— Нет, я был в отъезде, — сказал Локридж. — Какая-нибудь девочка, а?

— Что? — Патрульный был потрясен. — Женщина… для удовольствия? Где ты был? — Он сощурил глаза.

— В прошлом, и пробыл там несколько лет, — быстро ответил Локридж. — Там как-то отвыкаешь от своего времени.

— Д-да… Это действительно проблема. У агентов, отсутствующих слишком долго — по их индивидуальному времени, — могут проявляться отвратительные, ненормальные представления.

Офицер по-прежнему пристально смотрел на него.

— Можешь не говорить, — сказал Локридж. — Я встречался с такими случаями. К счастью, у врагов дело обстоит не лучше.

— Выходит так на так, — кивнул офицер, расслабляясь. — Ну ладно; что такого срочного в твоем сообщении, что ты не можешь подождать, пока тебе не назначат время?

— Это только для его ушей, — ответил Локридж совершенно автоматически.

Он был слишком поражен, что его ложь была воспринята как само собой разумеющийся факт. Как мог быть Хранитель совращен с пути истинного? Ведь ясно же, что нигде и никогда в прошлом не было ничего лучше того, что он видел в сегодняшней Европе.

Снимающий тревогу химический препарат, который он принял, подавил его недоумение. Он устроился в маленькой, строго обставленной комнатке и привел в порядок свои мысли. Сперва — поговорить с Брэнном, затем — смыться. В основании башни были ворота в коридор времени, открывавшиеся на этот год. Он отправился в период, предшествующий возвышению Патруля. Существует вероятность, что его будут преследовать всю дорогу, убьют и почему-либо не смогут вернуться до отъезда своего господина. С другой стороны, не исключена возможность, что ему удастся уйти, перелететь в Европу, найти один из коридоров, о которых его проинформировали, и благополучно вернуться. Кто знает, может быть, в этот самый момент он здоровается с Аури во дворце Сторм. Здесь, в логове врага, эта мысль казалась особенно дорогой.

— Начальник караула Дарваст, — раздался в воздухе голос. — Директор готов принять вас.

Через раздвинувшуюся перед ним стену Локридж прошел в вестибюль, обшитый сталью и окруженный энергополями. Там ему пришлось раздеться, и солдаты обыскали его одежду и его самого, уважительно, но с предельной тщательностью. Когда он оделся, ему разрешили оставить диаглоссы, но гравипояса и оружия не вернули.

Открылась двухстворчатая дверь, и Локридж очутился в изящно обставленной комнате с высоким потолком, серой драпировкой на стенах и серым же ковром. Видеоэкран показывал огромную панораму Нийорика. На одной из стен золотом и драгоценными камнями сверкала византийская икона. После тесноты помещений, в которых он провел несколько часов, у Локриджа возникло странное ощущение — будто он вернулся домой.

Брэнн сидел рядом с обслуживающим автоматом. Черная одежда облегала его длинное, тонкое тело, лицо было бесстрастным, как у статуи; он был абсолютно спокоен.

— Должно быть, ты понимаешь, — тихо сказал он, — что люди вроде тебя не являются настолько мне близкими, чтобы я знал их по имени. Однако тот факт, что ты смог пройти посредством идентификации личности, имеет настолько важное значение, что я решил принять тебя по твоей просьбе. Нас видят только мои Немые. Полагаю, у тебя в мыслях нет смехотворного намерения убить меня. Говори.

Локридж посмотрел на него. Вероятно, действие наркотика начинало проходить, потому что он с содроганием подумал: «Боже мой, я встречался с этим человеком и дрался с ним шесть тысяч лет назад, и тем не менее он видит сейчас меня впервые!»

Трудно было дышать, подгибались колени, вспотели ладони.

Брэнн ждал.

— Нет, — выдавил Локридж. — То есть… Я не Патрульный. Но я на вашей стороне. У меня есть кое-какие сведения, которые… которые, мне кажется, вы предпочли бы сохранить в тайне.

Брэнн изучающе смотрел на него. Острые черты его лица оставались неподвижными.

— Сними шлем, — сказал он.

Локридж подчинился.

— Архаический тип, — пробормотал Брэнн. — Так я и думал. Большинство никогда бы не обратило внимания, но я встречался со слишком многими расами, в самые разные эпохи. Кто ты?

— Малькольм… Локридж… США, середина двадцатого века.

— Так. — Брэнн помолчал. Внезапно он преобразился, на его лице появилась улыбка. — Садись, — пригласил он, словно хозяин гостя, и дотронулся до одного из светящихся на автомате пятен. Открылась панель, и появились бутылка и два бокала. — Ты, должно быть, любишь вино.

— Не откажусь, — хрипло ответил Локридж. Он вспомнил, как пил с Брэнном в прошлую встречу, и от волнения осушил бокал двумя глотками.

Брэнн наполнил его снова.

— Не спеши, — проговорил он снисходительно.

— Нет, я должен… Слушайте. Кориока из Вестмарка. Вы знаете ее?

Брэнн остался таким же благожелательно-невозмутимым, но лицо его снова закрыла маска.

— Да, уже много веков.

— Она готовит операцию против вас.

— Я знаю. То есть она исчезла какое-то время назад — несомненно с серьезной миссией. — Брэнн наклонился вперед. Его взгляд стал таким пристальным, что Локридж не выдержал и отвел глаза, ища поддержки в безмятежном лице византийского святого. — У тебя есть информация? — спросил Брэнн резким голосом.

— Да… Есть… господин. Она отправилась в мое столетие, в мою страну, чтобы провести коридор сюда.

— Что? Не может быть! Нам было бы известно!

— Они действуют под прикрытием. С самого начала используют местных работников, местные материалы. А когда они закончат, Хранители просочатся со всем, что у них есть.

Брэнн со звоном опустил кулак на обслуживающий автомат. И вскочил.

— Обе стороны уже пытались проделать это, — возразил он. — Ни у той, ни у другой ничего не вышло. Это невозможно!

Локридж заставил себя посмотреть на возвышающуюся над ним фигуру.

— На этот раз, похоже, операция будет успешной. Говорю вам, она отлично законспирирована.

— Если кто-то смог, то она… — голос Брэнна упал. — О нет. — Рот его скривился. — Решающий бросок. Огненные удары по моим людям.

Он начал ходить взад и вперед по комнате. Откинувшись, Локридж наблюдал за ним. И ему пришло в голову, что Брэнн не был злодеем. В Авильдаро он отзывался — будет отзываться — хорошо о своих ютоазах, потому что они не были жестокими без необходимости. Сейчас его страдание было искренним, зло породило его, и ему он служил, но в глубине этих серых глаз скрывалась ненависть тигра.

Когда Брэнн потребовал фактов, Локридж ответил почти с сочувствием:

— Вы сможете остановить ее. Я могу показать точно, где находится коридор. Когда ведущие из него ворота откроются здесь, вы нанесете через них удар. У нее будет лишь несколько помощников. Вам не удастся захватить ее на сей раз, но возможность для этого представится позднее.

Более или менее правдиво он рассказал о своих приключениях до момента прибытия в Авильдаро вместе со Сторм.

— Она выдала себя за их богиню, — продолжал Локридж, — и устроила гнуснейшее празднество.

Как и предполагалось, Патрульный не знал, что клан Тенил Оругарэй, находившийся далеко за пределами сферы его манипуляций с культурами, не практикует ритуального каннибализма, в отличие от своих соседей. Кроме того, он скорее всего решил, что Локридж отрицательно относится к обрядам; это не соответствовало действительности, но было на руку.

— Именно с этого времени у меня начало меняться мнение о ней. Потом появились вы во главе военного отряда индоевропейцев и захватили деревню и нас тоже. — Брэнн разжал и снова сжал пальцы. — Я сбежал. Тогда я думал, что мне просто повезло, но теперь мне кажется, что вы нарочно плохо охраняли меня. Я добрался до Фландрии и нашел иберийское судно, на которое меня взяли палубным матросом. В конце концов я оказался на Крите и связался там с Хранителями. Они отправили меня в этот год. Вообще-то я хотел вернуться в свой век. Это не моя война. Но мне не дали.

— Разумеется, не дали, — сказал Брэнн, к которому вернулось его самообладание. — Главная причина — суеверие. Они, видишь ли, считают ее святой, фактически бессмертным воплощением Богини, равно как и ее сподвижников. Ты, видевший ее последним, сам теперь слишком священная личность, чтобы оскверниться, став обычным человеком эпохи, которую они презирают.

Локридж был крайне удивлен тем, как гладко проходит состряпанная Хранителями история. Может ли мысль Брэнна быть верной?

— В остальном со мной обращались прекрасно, — сказал он. — Я завязал… э-э… дружеские отношения с одной высокопоставленной леди.

Брэнн пожал плечами.

— Она много рассказывала мне о разведывательных операциях, — продолжал Локридж, — показывала разные устройства и всякое такое. Показала, в сущности, слишком многое из своей цивилизации — черт возьми, это не для нормального человека. Меня напичкали пропагандой против Патруля, но все равно мне стало казаться, что вы мне как-то ближе. По крайней мере, вы, может быть, отправите меня домой, а я… — Локриджу пришлось перейти на английский, — я тоскую по родине! Есть там и кое-какие обязательства. Так что в конце концов я упросил ее отправить меня с разведывательной миссией вчера вечером; мне даже дали надеть одну из ваших униформ. Поскольку мне было известно о подставной личности Дарваста… — Он развел руками. — Вот, я здесь.

Брэнн, по-прежнему расхаживающий по комнате, остановился и с минуту стоял совершенно неподвижно.

— Каково точное географическое расположение этого коридора? — спросил он наконец.

Локридж объяснил.

— Меня удивляет, — добавил он, — почему Хранители, после того как все узнали, не отправились на несколько месяцев назад и не предупредили ее?

— Они не могут, — рассеянно ответил Брэнн. — Что было, то должно быть. Иными словами: любая Кориока обладает абсолютной властью — даже больше, чем Директор, как я. Она делится своими планами только с избранными. Опасаясь шпионов, об этом своем плане она, вероятно, не рассказала никому, кроме нескольких техников, которых взяла с собой. Считала, что можно сообщить, когда коридор будет готов. Они так поздно получили предупреждение, у них столько дел в разных эпохах, что теперь просто нет времени собрать достаточные силы Хранителей, способные эффективно действовать в прошлом. Тем силам, что могли быть отправлены, наверняка помешал фактор неопределенности — они появились либо слишком рано, либо слишком поздно. Если они вообще были отправлены. У нее есть враги, которые не будут слишком горевать, потеряв ее. — Брэнн остановил взгляд на Локридже и долго изучающе смотрел на него. — Предполагая, что твой рассказ — правда, я благодарен, — наконец произнес он медленно. — Ты действительно сможешь вернуться к себе и будешь хорошо награжден. Но сперва мы должны убедиться в твоей искренности путем психического зондирования.

Локриджа захлестнула волна страха. Приближался момент, после которого его будущее было неизвестно. Брэнн напрягся: выступивший на лбу пот, бледное лицо, дергающийся кадык — чего этот парень так нервничает?

— Нет, — сказал Локридж слабым голосом. — Не надо. Пожалуйста. Я знаю, к чему это приводит.

Видимая причина его побега должна была быть такой, чтобы не возбудить недоверия Брэнна к его словам, чтобы он не отказался от поисков ворот Сторм и отправил через них свои войска. Но страх Локриджа был самым настоящим. Он и правда видел ту темную половину Длинного Дома.

— Не бойся, — ответил Брэнн с ноткой нетерпения в голосе. — Глубинные уровни затронуты не будут, если только не выявится чего-нибудь подозрительного.

— Откуда я знаю, что вы говорите правду? — Локридж встал и попятился.

— Ты должен принять мои слова на веру. И, возможно, также мои извинения.

Брэнн подал знак, дверь отворилась, вошли двое стражников.

— Отведите этого человека в Восьмой отдел и скажите начальнику отделения, чтобы он связался со мной.

Пошатываясь, Локридж вышел из комнаты. Его провожали глаза святого — далекие, как небеса, с которых они смотрели.

Воины в черном повели его через пустой коридор. Стены гасили звук, глухо отдавались шаги, никто не проронил нй слова. Локридж сделал глубокий вздох. «Ничего, парень, — подумал он, — ты ведь знаешь, что сумеешь добраться до временного коридора». Голова у него перестала кружиться.

Показался нужный ему туннель. Входом служило продолговатое отверстие в стене; в глубине свистел прогоняемый под давлением воздух. Солдаты вели Локриджа мимо.

Энергопистолеты были у них в руках, но не нацелены на него. Пленники никогда не доставляли особых хлопот. Локридж резко остановился и ребром ладони рубанул по кадыку охранника справа. Отлетел назад шлем, солдат упал на четвереньки. Мгновенно развернувшись, американец нанес другому охраннику удар плечом, вложив в него всю свою силу. Охранник повалился назад. Обхватив его, Локридж бросился вместе с ним в шахту туннеля.

Кувыркаясь, они полетели вниз. Завыл сигнал тревоги. Эта многоглазая машина, которую представляло собою здание, заметило нечто необычное. Почти человеческим голосом она кричала о том, что видела.

Проносились размытые очертания туннеля, стены которого сходились внизу, в бесконечности. Локридж вцепился в Патрульного, схватив его за горло, и колотил кулаком по лицу. Охранник перестал сопротивляться, отвисла челюсть на залитом кровью лице, пальцы, державшие пистолет, разжались. Локридж попытался нащупать пульт управления на его поясе. «Где же, к чертовой матери?..»

Мелькали двери. Дважды из них с шипением вырывались энергетические разряды. Дно приближалось. Локридж нашел нужную кнопку и нажал ее. Неуравновешенные силы чуть не вырвали Патрульного из его рук. Но их падение замедлилось; они избежали страшного удара, от которого у них не осталось бы ни одной целой кости; они были внизу.

На дне из шахты вел другой коридор. Напротив был вход, через который видна была комната, стерильная белизна которой делала радужное сияние ворот еще более привлекательным. Двое охранников, выпучив глаза, смотрели поверх наведенного на него оружия. Через туннель уже гнался за ним отряд стражников.

— Держите этого парня! — задыхаясь, приказал Локридж. — И дайте мне пройти!

Он был в униформе с вполне убедительными знаками различия. В замке еще не были известны детали происшедшего. Охранники отдали честь. Он кинулся в аванзал.

Воздух вокруг него прорезал и наполнил голос Брэнна, мощный, словно глас Божий.

— Внимание, внимание! Говорит Директор! Человек, одетый в форму начальника караула гвардейских частей, только что вошел во временной переход на девятом подуровне. Он должен быть взят живым любой ценой.

Через ворота! От удара, вызванного фазовым изменением, Локридж упал. Перекувыркнувшись, он ударился головой об пол; его пронзила боль, и мгновение он лежал оглушенный.

Страх перед аппаратом для зондирования мозга заставил его очнуться. Он с трудом поднялся и дотащился до стоявших наготове гравитационных саней.

Полдюжины людей высыпало из-за занавеса. Локридж лег ничком. Бледные парализующие лучи били по бортам. Он поднял руку и накрыл ладонью световой контроль ускорения. Сани тронулись.

Да, он удалялся от Патрульных. Патруль остался в прошлом. Локридж двигался в будущее.

Воздух со свистом вырвался из его легких. Сердце билось так сильно, что его трясло, как крысу в собачьей пасти. Из последних сил он превозмог панику и взглянул назад. Черные фигуры уменьшались. Они в нерешительности топтались на месте. Локридж вспомнил слова Сторм: «Мы пытались проникнуть вперед из нашего времени, — говорила она, сидя у костра в полном волков лесу, — но там оказались охотники; они заставили нас вернуться с помощью неизвестного нам оружия. Мы больше не пробуем. Это было слишком страшно».

— Я служил тебе, Кориока! — вскрикнул он. — Помоги мне, Богиня!

Издалека, отражаясь эхом от пульсирующей белизны туннеля, донесся до него голос Брэнна, отдающего приказ. Патрульные построились. Гравитационные устройства подняли их, и они пустились в погоню.

Коридор вел вперед, теряясь вдали. Никаких ворот не было, одна пустота.

Сани остановились. Он стукнул кулаком по панели управления; машина оставалась неподвижной. Преследователи приближались.

Локридж выпрыгнул из саней и побежал. Луч ударил в пол позади него, задев и парализовав ступню. Раздался торжествующий крик.

А затем наступила ночь и пришел ужас.

Локридж так и не понял, что произошло. Он лишился зрения, слуха, всех чувств и способности мыслить, кружась, он превратился в бестелесную точку, летящую в вечность сквозь пространство, имеющее бесконечное множество измерений. Каким-то образом он осознал присутствие чего-то живого и одновременно неживого. Оттуда исходил ужас, абсолютное воплощение ужаса — отрицание всего, что есть, было и будет; холод холоднее холода; темнота темнее темноты; пустота в пустоте, ничего, кроме водоворота, который втягивал его, сжимал и превращал в ничто.

Его больше не было.

Глава 16

И снова он был.

Сначала он был музыкой — самой нежной и красивой из когда-либо существовавших мелодий, — в которой он, охваченный сонным восторгом, узнал мелодию «Овцы могут пастись спокойно». Затем он был запахом роз; под его спиной было упругое, повторяющее его движения ложе; его тело было полно блаженного покоя. Он открыл глаза навстречу солнечному свету.

— Доброе утро, Малькольм Локридж, — произнес мужской голос.

— Ты среди друзей, — добавила женщина.

Они говорили по-английски с кентуккийским акцентом.

Он сел. Кушетка, на которой он лежал, стояла в комнате, отделанной панелями из клена. Она почти не была украшена, кроме переливающегося красками экрана, на котором цвета воплощались в необычные, мягкие формы настолько совершенных пропорций, что ничего больше и не требовалось. За открытой дверью Локридж увидел сад. Вдоль посыпанных гравием дорожек росли цветы; ивы склонились над заросшим лилиями прудом, защищая его от лучей знойного летнего солнца. По другую сторону дороги, покрытую зеленым дерном, стоял еще один домик, маленький, увитый жимолостью, простой и очень милый.

Мужчина и женщина подошли ближе. Оба были высокого роста, уже немолодые, но свои мускулистые тела держали прямо.

Волосы их были подстрижены пониже ушей и перевязаны лентами с замысловатым узором. Больше на них ничего не было, кроме ремешка с карманом на левом запястье. Он нащупал на своей руке такой же кошелек на браслете. Женщина улыбнулась.

— Да, твои диаглоссы там, — сказала она. — Не думаю, что тебе понадобится еще что-нибудь.

— Кто вы? — спросил Локридж в недоумении.

Они помрачнели.

— К сожалению, тебе недолго придется пробыть с нами, — ответил мужчина. — Зови нас Джон и Мэри.

— А это… когда?

— На тысячу лет позднее.

— Мы знаем, что тебе пришлось пережить кошмар, — сказала женщина с материнским состраданием. — Но у нас не было другой возможности заставить этих дьяволов повернуть назад — разве что убить их. Мы вылечили тебя соматически и психически, пока ты спал.

— Вы отправите меня домой?

— Да. — Тень сострадания пробежала по ее спокойному лицу.

— Фактически прямо сейчас, — сказал Джон. — Мы должны.

Локридж встал с кровати.

— Я имел в виду, не ко мне домой. В Европу, в эпоху Хранителей.

— Я знаю. Идем.

Они вышли. Локридж попытался получить объяснение:

— Я понимаю, почему вы не пускаете сюда никого из прошлого. Так что для вас я?

— Судьба, — сказал Джон. — Самое ужасное слово, которое только может человек произнести.

— Что? Вы… Я… Моя работа еще не закончена?

— Пока нет, — сказала Мэри и взяла его за руку.

— Я не могу рассказать тебе больше, — сказал Джон. — Ради твоего же блага. Война во времени была апогеем человеческой деградации и не в последнюю очередь потому, что отрицала свободную волю.

Локридж старался сохранить спокойствие, которое они каким-то образом вселили в него.

— Но ведь время неизменяемо. Разве не так?

С божественной точки зрения, возможно, — ответил Джон. — Люди, однако, не боги. Загляни внутрь себя. Ты знаешь, что делаешь свободный выбор, не так ли? В войне во времени они оправдывали все ужасные вещи, которые делали, тем, что они якобы так или иначе должны произойти. Тем не менее они сами, непосредственно, были виновны в такой тирании, стольких смертях, такой ненависти, таких страданиях, что страшно представить. Теперь мы знаем, что лучше не заглядывать в собственное будущее, и мы путешествуем только в несчастное, проклятое прошлое — тайком и действуем как наблюдатели.

— Кроме случая со мной, — сказал Локридж с ноткой гнева в голосе.

— Мне очень жаль. Мы вынуждены причинить зло, чтобы предотвратить большее зло. — Джон бросил на него твердый взгляд. — Я утешаю себя тем, что у тебя хватит мужества все это перенести.

— Что ж… — Кривая усмешка тронула губы Локриджа. — О'кей. Я, безусловно, рад вашему вмешательству там, в коридоре.

— Больше этого не будет.

Они вышли на дорогу. Город казался достаточно большим; куда ни глянь, среди высоких деревьев стояли дома. На улице было много народу — красивые люди, шагающие спокойно, не спеша. Некоторые были голыми, другие, видимо, в летнюю жару чувствовали себя лучше в легкой тунике. Двое взрослых, проходя мимо, поклонились Джону — с уважением, но без подобострастия.

— Ты, должно быть, важная персона, — заметил Локридж.

— Континентальный советник. — В голосе Мэри звучали любовь и гордость.

С гиканьем пронеслась ватага детишек. Они крикнули что-то такое, что заставило Джона улыбнуться и помахать рукой.

— М-м-м… то, что я здесь… хранится в тайне?

— Почти, — ответила Мэри. — Факт твоего появления известен. Мы подготовились. Но они — назовем их хранителями времени — не раскрывали деталей. Для твоего же блага. Кто-нибудь мог бы рассказать тебе слишком много… Не обязательно много, — поспешила добавить она. — Но ощущение неотвратимости судьбы превращает человека в раба.

«Меня ждут критические события, — подумал Локридж. — Они не хотят, чтобы я знал, как мне предстоит умереть».

Он освободился от мрачных мыслей, уцепившись за произнесенные Мэри слова.

— Хранители времени! Значит, моя сторона все-таки победила! — Он посмотрел вокруг, вдохнул запах леса, сосредоточился на ощущении прохладного дерна под ногами. — Конечно. Я должен был сразу догадаться. Это хорошее место.

— Думаю, — сказал Джон, — тебе стоит запомнить написанное одним из наших философов. Все дурное — это хорошее, ставшее злокачественным.

В недоумении Локридж молча следовал за своими спасителями. Вскоре они подошли к участку, огороженному живой изгородью. Джон дотронулся до листа, и ветви раздвинулись. За ними лежал летательный аппарат, формой напоминавший торпеду. Все трое вошли в него. Расположенная впереди кабина была похожа на прозрачный пузырь; не было видно ни рычагов, ни каких бы то ни было приборов управления. В хвосте, через дверь, Локридж увидел — механизмы? Очертания? Что бы это ни было, оно не имело ясно воспринимаемой формы, а, казалось, состояло из немыслимо изогнутых линий, то расходящихся, то вновь сходящихся.

Джон сел. Аппарат бесшумно поднялся. Земля быстро удалялась, поэтому Локридж не смог охватить взглядом все лежащее под темнеющим небом восточное побережье. В основном земля была зеленой (сколько лет потребовалось людям, чтобы исправить содеянное Патрулем?), но на юге на мили раскинулся комплекс зданий. Они были выстроены со вкусом, воздух вокруг был чистым; Локридж различал парки.

— Я думал, Хранители не строят городов.

— Верно, — коротко ответил Джон. — А мы строим.

— Близость других людей человеку тоже нужна, — пояснила Мэри.

Поток беспокойных мыслей Локриджа был прерван появлением на горизонте взлетающего серебристого корабля яйцевидной формы. «Господи, — подумал он, прикинув расстояние, — да эта штука, должно быть, полмили длиной!»

— Что это? — спросил он.

— Лайнер с Плеяд, — ответил Джон.

— Но они не достигли звезд…в эпоху Сторм.

— Да. Они были слишком заняты, убивая друг друга.

Аппарат набирал скорость. Америка растворилась в извечном одиночестве океана. Локридж опять начал задавать вопросы, но Мэри покачала головой. В глазах у нее стояли слезы.

Прошло совсем немного времени, и внизу показалась Европа. Опускаясь, летательный аппарат, благодаря каким-то устройствам, не испытывал сопротивления воздуха. Локридж был бы рад шуму: он отвлек бы его мысли от будущего, которое сейчас было для него в прошлом. Он напряженно вглядывался вперед. Они все еще летели на такой высоте, что берег разворачивался перед ними словно карта.

— Эй! Ты направляешься в Данию!

— Так надо, — сказал Джон. — Ты сможешь добраться до места назначения сушей.

Аппарат остановился и завис в виду Лимфьорда. Большую часть местности занимали леса и пастбища. Локридж заметил стадо грациозных пятнистых животных — может, они с другой планеты? У верхней части залива стоял город. Он не был похож на тот, который Локридж только что оставил, и это его немного обрадовало. Ему всегда претила мысль о безликой земле, где повсюду одно и то же. Красные стены и медные шпили напоминали ему Копенгаген, каким он его знал.

«Ладно, — сказал он себе, — что бы мне еще ни предстояло сделать, я полагаю, это будет во имя благой цели».

— Мы бы с удовольствием показали тебе больше, Малькольм, — мягко сказала Мэри. — Но здесь мы должны расстаться.

— Как? А где же коридор?

— Мы нашли другие способы, — ответил Джон, — Эта машина нас доставит.

Языки пламени поползли по призрачным формам в хвосте. Кабину заполнила темнота. Локридж воспрянул духом. Он вовсе не обречен. Может быть, эта пара просто жалеет его, потому что ему еще предстоит сражаться. Во всяком случае скоро он увидит Аури. Не говоря уже о Юрии и ее двоюродных родственниках — ну и прием же будет! А потом Сторм…

Путешествие во времени закончилось. Лицо Джона стало напряженным.

— Вылезай скорее, — сказал он. — Нас могут засечь; рисковать мы не можем.

Аппарат приземлился без малейшего толчка. Джон пожал Локриджу руку.

— Счастливо тебе, — сказал он отрывисто.

— О да, счастливо! — воскликнула Мэри и поцеловала его.

Скользнула вбок дверь. Локридж выскочил наружу. Аппарат взмыл вверх и исчез.

Глава 17

До рождения по-летнему зеленеющей земли, которую он видел через тысячу лет, было далеко. Вокруг была местность, не менее дикая, чем во времена Тенил Оругарэй. Большую часть деревьев составляли буки, правда, белые и высокие; их голые ветки проступали на фоне темнеющего неба. Опавшие листья сухо шуршали на холодном ветру. В вышине махал крыльями ворон.

Локридж поморщился. Что это за друзья, которые бросили его здесь, одного, без одежды!

«Это было необходимо», — подумал он.

Но, черт побери, в их планы не могло входить, чтобы он подох с голоду. Значит, поблизости должно быть жилье. Вглядевшись в окутывающий его полумрак, он различил тропинку. Узкая и, как видно, редко используемая, она вилась между кустов и стволов деревьев в направлении залива. Экспериментальным путем Локридж выбрал диаглоссу, подходящую для этого времени и этой местности, и быстро — в основном чтобы согреться — зашагал вперед.

Сквозь деревья, в стороне, противоположной догорающему закату, он увидел свет. «Полнолуние после осеннего равноденствия», — решил он. Аури, должно быть, ждет его целых три месяца. Бедная одинокая девочка. Ну что ж, они все равно собираются ее изучать, а он будет с нею, как только найдет возможность добраться…

Он резко остановился. Холод пронизал его: вдали послышался лай собак.

Ну и что, мужчине ли этого бояться? Чего он так нервничает? Локридж продолжил путь.

Сгустившиеся сумерки сменила ночная мгла. Трещали и кололись ветки, на которые он натыкался, ничего не видя и сбиваясь то на одну сторону тропинки, то на другую. Усилился ветер. Собаки подавали голос уже ближе. А это что — протрубил рог? Похоже на то — такой пронзительный звук, переходящий в безобразный рев.

«Возможно, они движутся по этой же тропинке, — подумал Локридж. — Подождем…» Нет. Он перешел на рысь. Почему-то у него не было никакого желания встречаться со сворой собак.

Какой-то частью рассудка он пытался понять: почему? Если они смотрели на охоту как на спорт, — что из этого? Но эта местность была чертовски пустынной. Родные леса Аури были полны жизни. А здесь он не видел ничего, кроме деревьев и кустов, да еще питающегося мертвечиной ворона, не слышал ничего, кроме завывания ветра и необыкновенно быстро приближающегося лая собак.

Луна поднялась выше. Снопы света проникали между призрачно-серых стволов, пятна теней лежали на земле. В глубине леса тьма была полной. Все сильнее и сильнее становилось ощущение, будто он бежит по бесконечному туннелю. Локридж начал задыхаться. Эхом отдавался лай собак, вновь протрубил рог; он услышал стук копыт по мерзлой земле.

Лес расступился перед ним. Вереск поблескивал инеем; под мерцающими звездами, бороздившими серебряными полосами черную воду, раскинулся Лимфьорд. Локридж вздохнул с облегчением.

Внезапно собаки завизжали и затявкали, пронзительно затрубил рог, стук копыт превратился в гулкий цокот скачущих галопом коней. Кинжалом кольнула мысль: они взяли его след! Его охватил не поддающийся контролю страх. Локридж побежал, преследуемый по пятам ужасом.

Свора лаяла и выла. Пронзительно, как дикая кошка, закричала женщина. Он выбежал на открытое, залитое лунным светом пространство. В миле от него, у берега, виднелась какая-то темная масса и несколько желтых огоньков. Дома… Локридж зацепился за что-то и упал в кусты дрока, оцарапавшись до крови.

Падение отрезвило его, паника несколько улеглась. До убежища ему никогда не добежать — если вообще это убежище. Собаки догонят его через минуту. «О, Сторм! — Слезы текли по его лицу. — Сторм, дорогая! Я должен вернуться к тебе!» Воспоминание о том, как он обнимал ее, как ее грудь прижималась к нему, придало ему смелости. Он вернулся назад по своим следам.

Добежать до опушки леса… влезть на высокое дерево… встать на ветку, обхватив руками ствол. Превратиться в одну из теней — и ждать!

По тропинке из леса на вересковую пустошь вылетела охота.

Это были не собаки — два десятка похожих на волков чудовищ, озаренные лунным светом и с рычанием рвущиеся вперед. Это были не лошади — полдюжины громадных животных с огромным, как у нарвала, рогом, торчащим изо лба. В холодном и ярком сиянии луны на острие одного из них Локридж разглядел темное пятно, напоминающее сгусток крови. Наездниками были люди — две женщины и четверо мужчин в форме Хранителей; их длинные светлые волосы развевались по ветру. И еще один человек — его обнаженное тело со вспоротым животом было перекинуто через луку седла.

Один человек протрубил в рог почти прямо под деревом, на котором укрылся Локридж. Американца охватил такой ужас, что он чуть не разжал руки, обнимавшие ствол; он знал только одно: надо бежать, бежать, бежать… «Субзвуковой эффект!» — промелькнула догадка в еще не охваченной безумием части его мозга, и он изо всех сил, царапаясь о кору, вцепился в дерево.

— Хой-о, хой-о! — Ехавшая впереди женщина трясла поднятым копьем. Невыносимо было смотреть на ее лицо, выдававшее несомненное сходство со Сторм.

Они галопом поскакали дальше, пока собаки не потеряли след и не остановились в нерешительности, сердито сопя. Всадники осадили лошадей. Сквозь рев ветра и фырканье животных Локридж слышал, как они кричали что-то друг другу. Одна из девушек нетерпеливо показала в сторону леса: она догадалась, как поступил тот, которого они преследовали. Но остальные были слишком опьянены погоней, чтобы оставаться на месте. Вскоре они, вытянувшись в линию, поскакали через пустошь в восточном направлении.

«Это может быть уловкой, — подумал Локридж. — Они рассчитывают, что мне придется когда-нибудь слезть, и тут они вернутся и поймают меня».

Опять послышался звук рога, но уже так далеко, что его разрушительного воздействия на мозг не ощущалось. Локридж соскользнул с дерева. Вряд ли они ожидают, что он направится к деревне сразу же. У него не хватило бы хладнокровия, будь он каким-нибудь невежественным слоггом.

Откуда он взял это слово? Не из диаглоссы, в которую было умышленно заложено так мало правды об этой половине земного шара. Минутку… Ну да. Его употребляла Сторм.

Он сделал глубокий вдох, прижал локти к бокам и пустился бегом.

Лунный свет заливал землю, вереск был морозно-серым, вода блестела, — разумеется, они заметят его; но ничего другого не оставалось — только бежать. Цеплялись и царапались кусты, ветер дул прямо в лицо, но оставалось только бежать. Другого выхода не было — разве что ждать смерти от клыка, рога или пики. Что подталкивало его, позволяя развить такую скорость, — страх или какой-нибудь препарат, введенный ему в вену Джоном и Мэри? Эту часть пути до берега он одолел одним спринтерским броском.

Поселение представляло собой просто беспорядочное скопление домов. Хотя стены их были из бетона, а крыши из какого-то блестящего синтетического материала, они выглядели более тесными и убогими, чем хижины эпохи неолита. Сквозь плохо пригнанные ставни и щели в неплотно закрывающихся дверях просачивались струйки света — их он и видел с опушки леса.

Локридж стал стучаться в ближайший дом.

— Откройте! — кричал он. — Помогите!

Ответа не было, не доносилось ни звука — дом замкнулся в себе и, казалось, отрицает реальность своего существования. Локридж доковылял по грязи до следующего дома и забарабанил в дверь кулаками:

— Помогите! Во имя Нее, помогите!

В доме кто-то заплакал.

— Убирайся! — раздался раздраженный мужской голос.

Шум погони почти не доносился через пустошь; теперь он усилился и начал приближаться.

— Катись отсюда, сука! — заорал внутри дома хозяин.

Локридж попытался вышибить дверь, но она была слишком прочной. Больно ударившись, он отлетел назад.

Шатаясь, он поплелся по деревне, выкрикивая мольбы о помощи. В центре селения оказалось что-то вроде площади. Рядом с примитивным колодцем высился двадцатифутовый крест в виде буквы «тау». К нему был привязан человек; он был мертв, и вороны уже начали его клевать.

Локридж прошел мимо. Снова послышался стук копыт.

За деревней были поля, где, возможно, выращивали картофель. В по-прежнему ярком лунном свете он ясно увидел оставленные всадниками следы. Рядом стояла избушка — еще более жалкая, чем другие. Дверь ее со скрипом отворилась, и на пороге показалась старуха.

— Эй, ты, — позвала она, — сюда, быстро!

Локридж кое-как перевалился через порог. Женщина закрыла и заперла дверь. Сквозь хриплые звуки собственного дыхания он слышал ее пьяное брюзжание:

— Навряд ли они припрут в город. Никакого интересу — убивать загнанного человека. А лесовик, что ни говори, тоже человек. Пусть она злится сколько влезет, если узнает. Я знаю свои права, знаю. Они взяли моего Олу, но это делает меня, его мать, священной на целый год. Никто ниже Кориоки не может меня судить, а миледи Истар не посмеет лезть к Ней с такой чепухой.

Силы понемногу возвращались к Локриджу. Он пошевелился.

— Запомни, — быстро проговорила женщина, — если ты начнешь скандалить, так мне достаточно открыть дверь и крикнуть. У меня соседи — мужики крепкие, и они будут только рады посчитаться с лесовиком. Не знаю, сами они разорвут тебя на клочки или вышвырнут отсюда, чтобы Истар могла поохотиться, но твоя жалкая жизнь в моих руках, и лучше не забывай об этом.

— Я… не причиню… никаких хлопот. — Локридж сел, обхватив руками колени, и посмотрел на нее. — Если я могу чем-то отблагодарить… что-то сделать…

Совершенно неожиданно с удивлением он увидел, что женщина, в сущности, не так уж стара. Ее сутулость, вылинявшее серое платье, скрюченные пальцы, обветренное лицо, наполовину беззубый рот — все это ввело его в заблуждение. Длинные, до пояса, заплетенные в косы волосы были еще темными, морщин было немного, глаза, хоть и затуманенные алкоголем, не потеряли своего блеска.

Обставлен однокомнатный домик был скудно: пара кроватей, стол и несколько стульев, комод и шкаф… Ну-ка, а это что? В углу, служившем кухней, было устройство, похожее на электронное, а на стене — экран видеофона; напротив — маленький алтарь с серебряной Л абрис…

Женщина вздохнула:

— Ты не лесовик!

— Полагаю, что нет, — кто бы они такие ни были. — Локридж приложил ладонь к уху, прислушиваясь. Своры не было слышно. Он облегченно вздохнул, поняв, что этой ночью ему умереть не придется.

— Но… но ты являешься из лесу нагишом, удираешь от них… однако выбрит и подстрижен и говоришь лучше меня…

— Скажем так: я из других краев, но я не враг. — Локридж говорил с осторожностью. — Я направлялся в эту сторону, когда наткнулся на охотников. Мне очень нужно связаться с… э-э-э… с собственным штабом Кориоки. Тебе хорошо заплатят за спасение моей жизни. — Он встал. — М-м-м… ты не можешь одолжить мне какую-нибудь одежду?

Она оглядела его с головы до ног — не как женщина смотрит на мужчину, а с въевшейся в кровь недоверчивостью, которая понемногу уступала место решимости.

— Хорошо! Может, ты и врешь, может быть, даже ты сам дьявол, посланный ловить в западню бедных слоггов, но мне терять нечего. Туника Олы должна быть тебе впору.

Пошарив в комоде, она сунула ему потертую цельнокроеную блузу. Когда он взял ее, женщина погладила рукой ткань.

— Его дух еще должен быть в ней, хоть немного, — сказала она тихо. — Может быть, он помнит обо мне. Если так — я под защитой.

Локридж натянул тунику через голову.

— Ола был твоим сыном? — спросил он как можно мягче.

— Да. Последним. Болезнь унесла остальных еще в колыбели. А в этом году, когда ему едва стукнуло семнадцать, они выбрали его.

У Локриджа возникла жуткая догадка.

— Это он там, на кресте? — вырвалось у него.

— Заткни пасть! — неожиданно вспылила хозяйка. — Это изменник. Он обругал Прибо, любовника миледи Истар, который всего-навсего порвал его рыболовную сеть.

— П-прости, — проговорил Локридж, заикаясь. — Я ведь сказал, что не здешний.

Ее настроение изменилось со свойственной пьяным быстротой.

— Так вот, Ола — сказала она. — Он должен был быть Мужчиной Года. — Она начала тереть кулаками глаза. — Да простит меня Богиня. Я знаю, что его душа в счастливой земле. Если б только я могла забыть, как он кричал, когда они сожгли его.

Локридж нащупал стул, тяжело опустился на него и уставился в пустоту.

— Ты такой бледный, — сказала женщина. — Хочешь выпить?

— О Господи, да! — Какого бога он имел в виду — Локридж и сам не знал.

Она налила ему в стакан из кувшина. Вино было попроще, чем он пил во дворце, но Локридж почувствовал, как его нервы и мозг обволакивает тот же покой. Ну разумеется, им нужно что-то, чтобы вынести такую жизнь.

— Скажи мне, — спросил он, — эта Истар — ваша жрица?

— Ну да, конечно. Как раз к ней тебе и нужно идти. Завтра, не раньше полудня, я думаю. Она будет на охоте допоздна и спать будет долго, и какой бы важной шишкой ты ни был, она не из тех, кто любит вставать с постели. — Слогг отпила из своего стакана и захихикала. — Вот ложиться в постель — это да, это, я слышала, другое дело. Парни не должны вроде бы болтать о весенних обрядах, но болтают, болтают…

— А лесовики… Кто они?

Что? Да ты, верно, и впрямь издалека! Это голые люди, лесные жители, мерзавцы, которые прокрадываются в деревню, чтобы спереть цыпленка, а то еще нападают на тех, кто по дурости выходят в одиночку. Право, даже не знаю, почему я впустила тебя: ведь я думала, ты из лесовиков. Разве что, может быть, я сидела тут одна и вспоминала Олу, и… конечно, на них надо охотиться, не только для того, чтобы сдерживать, но и потому, что их душа переходит в счастливую землю… и все-таки я иногда задумываюсь: откроет ли нам когда-нибудь Богиня лучший путь?

«О да, — вяло подумал Локридж, — лучший путь существует.

Но не в эту эпоху. Я вижу это совершенно ясно. Я вижу того растерянного старого рабочего, которого знал две тысячи лет тому назад, уволенного, потому что он не умел управлять кибернетическим устройством. Что делать с лишними людьми?

Если это Патруль, то их забирают против воли в постоянную армию. Если это Хранители,' то они делают из них невежественных крепостных крестьян, оставив какое-то количество совершенных дикарей в качестве сдерживающего фактора, и религия, которая… Нет, хуже всего другое: сами Хранители верят.

А ты, Сторм?

Я должен выяснить».

Он смутно слышал голос хозяйки:

— Что ж, пусть я грешна, но Ола делает меня священной, пока не будет выбран новый Мужчина Года. Должно быть, это по его указанию я впустила тебя. По чьему же еще? Я помогла тебе, чужеземец, — продолжала она горячо. — В награду за это можно мне увидеть Кориоку? Моя бабка однажды видела. Она пролетела как раз над этой землей, волосы у нее были черные как гроза, которую она часто вызывает, — о, этого не забыли за шестьдесят лет! Если бы я ее увидела, я бы умерла счастливой.

— Что? — На Локриджа усыпляюще действовали утомление и наркотик, но тут сон как рукой сняло. — Такая же? Сколько лет назад?

— А как же еще? Богиня не умирает.

«Какая-нибудь хитрость, — решил Локридж, — возможно, с воротами времени. Но Брэнн говорил о сражениях с ней на протяжении всей истории; и лишь немногие могут путешествовать по коридорам. Во всяком случае, руководители должны проводить в общей сложности годы, если не десятки лет, в каждом пространственно-временном регионе. Сколько?»

Стакан выпал из руки Локриджа. Он вскочил.

— Я не могу оставаться здесь! — взорвался он. — Я должен связаться с кем-нибудь, чтобы за мной послали.

— Постой! Этот аппарат соединен только с башней Истар; не думаешь же ты, что у таких, как я, есть прямая связь с Богиней? Садись, дурачок.

Локридж оттолкнул женщину. Она опустилась на кровать и налила себе еще полный стакан. Он закрыл ладонью единственную светящуюся кнопку вызова. Экран ожил, и на нем появился молодой парень со скучающим, сонным и недовольным лицом.

— Кто ты такой? — спросил Хранитель. — Моя госпожа на охоте.

— Твоя госпожа может охотиться хоть в преисподней, — огрызнулся Локридж. — Соедини меня с дворцом Кориоки в Вестмарке.

У парня отвисла его безбородая челюсть.

— Ты что, рехнулся?

— Послушай, красавчик, если не поторопишься, я приколочу твою шкуру к ближайшему сараю, причем половина тебя будет еще внутри ее. Соедини меня с Хранителем Ху, или леди Юрией, или с кем угодно — кого найдешь. Скажи им, что вернулся Малькольм Локридж. Именем Кориоки!

— Вы их знаете? Простите! Одну, всего одну минуту, умоляю вас! — Экран погас.

Локридж протянул было руку к кувшину, но передумал. Сегодня ему нужна трезвая голова. Некоторое время он стоял, кипя от бешенства. Снаружи под стрехой завывал ветер. Женщина смотрела на него и не переставая пила.

На экране возникло лицо Ху.

— Ты! А мы считали тебя пропавшим! — В его голосе было больше удивления, чем радости.

— Это долгая история, — прервал его Локридж. — Ты можешь проследить по этому вызову, где я нахожусь? Тогда прилетай и забери меня.

Старуха была уже слишком пьяна, чтобы проявлять овладевший ею страх, но все же она отодвинулась подальше от него.

— Господин, — невнятно забормотала она, — прости, я не знала…

— Я по-прежнему обязан тебе жизнью, — сказал Локридж. — Но Кориока временно в отъезде. Очень сожалею.

Он не мог больше оставаться в этой хижине, рядом с аккуратно расстеленной постелью юноши. Поцеловав руку его матери, он вышел на улицу.

Шуршали, кружась на ветру, опавшие листья. Луна стояла высоко и казалась меньше. Где-то очень далеко слышался шум охоты. Все это не имело значения.

«Надо быть осторожным, — подумал он. — Что бы там ни было, я должен доставить Аури домой».

Он не заметил, сколько времени прождал. Возможно, полчаса. Двое одетых в зеленое людей вынырнули из темноты и приветствовали его, отдав честь.

— Полетели, — сказал он.

И они понеслись над землей. Локридж видел одну лишь сплошную ночь. Там и тут расположились деревушки, кольцом окружив сверкающие, тянущиеся вверх башни замка-дворца; однако они были отделены от дворца и друг от друга милями пустынных земель. Часто мелькали анки, под которыми находились фабрики. «Несомненно, — подумал Локридж, — жизнь Хранителей в такой же мере зависит от машин, как и жизнь Патрульных. Они лишь чуть больше приукрашивают этот факт.

Они не рассчитывали, что я все увижу. Предполагалось, что я, если останусь жив, попаду в коридор и перенесусь прямо в святилище».

Оно выросло перед ним, даже сейчас поразив таким великолепием, что он почувствовал боль, подумав о том, что дворцу суждено исчезнуть. Сопровождающие опустили Локриджа на террасе, где в искусственно теплом воздухе разливался аромат жасмина и пели струи фонтана. Ху стоял, ожидая его; ниспадавшая с его плеч мантия наводила на мысль о шаровой молнии.

— Малькольм? — Он обхватил Локриджа за плечи. Однако его восторг не был особенно искренним. — Что случилось? Как тебе удалось удрать и забраться так далеко на север, и… и… в общем, это повод для самого большого праздника с тех пор, как Она избрала свое последнее воплощение в Вестмарке.

— Послушай, — сказал американец. — Я едва стою на ногах от усталости. Моя миссия увенчалась успехом, а подробности могут немного подождать. А сейчас скажи: как Аури?

— Кто?.. А, девочка из неолита. Спит, надо думать.

— Отведи меня к ней.

— Ну… — Ху нахмурился и почесал подбородок. — Почему ты так волнуешься за нее?

— С ней что-нибудь случилось? — закричал Локридж.

Ху сделал шаг назад.

Нет. Конечно, нет. Однако ты должен понимать, что она была вне себя от горя из-за тебя. И она, без сомнения, неверно истолковала кое-что из того, что видела. Этого следовало ожидать. Именно по этой причине нам нужно было изучить кого-нибудь из их культуры так близко. Поверь мне, отношение к ней было самое что ни на есть доброе.

— Я не верю тебе. Отведи меня к ней.

— Неужели она не может подождать? Я думал, мы дадим тебе стимулятор, потом, после того как будет записан твой краткий рассказ, устроим праздник… — Ху сдался. — Ну, как хочешь.

Он поднял руку. Появился мальчик-слуга; Ху дал ему указание.

— Увидимся завтра, Малькольм, — сказал он и ушел. Его мантия пылала огнем.

Локридж едва замечал, каким путем его ведут. Наконец открылась дверь. Он шагнул через порог и оказался в маленькой комнате; напротив была еще одна дверь; на кровати лежала Аури. Она была красиво одета и не похудела (здешние биомедики знали, как держать человека в хорошей форме). Она стонала во сне.

Дрожащей рукой он вставил в ухо диаглоссу для ее эпохи и погладил нежную щеку. Она заморгала.

— Рысь, — пробормотала она; затем, полностью стряхнув сон, воскликнула: — Рысь!

Он сел рядом и крепко обнял ее, а она смеялась и плакала, и дрожала в его руках. Слова бурным потоком срывались с ее губ:

— О, Рысь, Рысь, я думала, ты умер; увези меня, отвези меня домой, куда угодно; здесь — место, куда должны отправляться дурные мертвые; нет, меня не били, но у них с людьми обращаются как со скотом, они выводят их; и все ненавидят друг друга, и все время шепчутся, потому что хотят владеть другими, все они хотят; она не может быть Богиней, она не должна…

— Она и не богиня, — сказал Локридж. — Я добирался сюда через ее земли, я видел ее людей, и я знаю. Да, Аури, мы отправимся домой.

Отворилась внутренняя дверь. Он обернулся и увидел леди Юрию. Светлые волосы не закрывали устройства в ее ухе, так же как ее вечерняя мантия не могла скрыть напряженности ее позы.

, — Мне почти жаль, что ты признал это, Малькольм, — сказала она.

Глава 18

1827 год от Рождества Христова.

Локридж прошел сквозь сверкающий занавес. — В каком времени мы находимся?

Ху сверился с часами-календарем.

— Позже, чем мне хотелось, — ответил он. — В конце августа.

«Значит, Авильдаро прожила четверть года с того времени, как были разбиты Брэнн и ютоазы, — подумал Локридж. — Аури — примерно столько же. Я — несколько дней, хотя каждый из них тянулся как столетие. Чем занималась здесь Сторм — все лето?»

— Фактор неопределенности, именно он делает межвременную связь такой сложной, — пожаловался Ху. Он обернулся к воротам. — Можно попробовать еще раз.

Четверо сопровождавших их солдат начали выказывать тревогу, один из них даже попробовал возражать.

Ху передумал:

— Нет. Такие эксперименты, если не повезет, могут привести к страшнейшим парадоксам. Я посылал людей в разные моменты нескольких последних недель. Согласно последнему сообщению, все по-прежнему идет гладко, и было это меньше месяца тому назад по местному времени.

Он направился вверх по коридору; его люди выстроились вокруг Локриджа и Аури.

— Мы правда дома? — выдохнула девушка, сжав руку американца.

— Да, ты дома, — ответил тот.

Как-то отвлеченно он удивился, что никакого гарнизона Хранителей не было выставлено у ворот, которые приобрели такое значение. «Что ж, — решил он, — у нее на это есть множество причин, в том числе и та, что ей нужно иметь в собственной эпохе как можно больше верных людей. Но прежде всего, я полагаю, она заботится о том, чтобы нельзя было догадаться о происходящих здесь событиях, на тот случай, если разведчики Патруля заберутся так далеко».

Они вышли из туннеля. Полуденное солнце стояло высоко над лесом, полным в разгар сезона красок и жизни. Стадо косуль, щипавших на лугу траву, бросилось бежать, вспугнув множество куропаток. Аури, с лицом, освещенным радостным восторгом, на минуту застыла, вознеся к небу руки и откинув назад копну распущенных волос. Перед отправлением она переоделась в простой наряд своего народа; Локридж обратил внимание, насколько поразительно зрелыми стали ее формы за время его отсутствия. Он пожалел, что у него не хватило духу попросить юбку, плащ и ожерелье вместо выданной ему зеленой униформы.

— И мы снова свободны, Рысь! — Девушка не могла удержаться и внезапно подпрыгнула с радостным криком.

«Ты — да. Может быть. Я надеюсь, — подумал Локридж. — А я? Не знаю».

Те два дня, что он провел во дворце, прежде чем отправиться сюда, с ним обращались достаточно хорошо. Он мог ходить, где хотел, при нем был лишь один охранник. Ему вполне вежливо посоветовали рассказать о происшедшем с ним, предложив наркотик, исключающий возможность лжи; он согласился и рассказал все как на духу, поскольку альтернативным вариантом вполне могло оказаться устройство для зондирования мозга. После этого Юрия вела с ним долгие беседы — без малейших признаков злости или раздражения. Ее позиция основывалась на том, что, во-первых, из-за своего происхождения и воспитания он не был готов к пониманию совершенно иной цивилизации; во-вторых, увиденное им не являлось характерным примером; в-третьих, трагедия есть неотъемлемая часть человеческой жизни, которой суждено реально воплотить свое величие; в-четвертых, нельзя отрицать, что злоупотребления имеют место, но они поправимы и при более мудром управлении будут исправлены.

Он ничего не отвечал на это, равно как и на проявление ее благосклонности. Она была ему слишком чужда. Как и все они.

Ху дал команду. Группа поднялась и полетела в сторону Лимфьорда.

Локридж думал о предстоящей встрече со Сторм. Сердце стучало у него в груди. Он не мог бы сказать, какое место в нем занимал страх, а какое — она сама.

Тем не менее судить его будет она, больше никто не смеет. Кроме сознания того, что он был ее избранником, ему не давали покоя эти загадочные слова из ее будущего.

Лес остался позади. Солнечные блики сверкали на воде залива, где стояла Авильдаро под сенью своей священной рощи. Видны были вышедшие в море рыбачьи лодки и женщины, занимавшиеся домашней работой рядом с хижинами. Но в северной стороне, простираясь на восток, расположились…

Аури пронзительно закричала. У Локриджа вырвалось ругательство.

— Ютоазы. Рысь, что случилось?

— Ради Бога, Хранитель, объясни! — задыхаясь выдавил из себя Локридж.

— Успокойтесь, — бросил Ху через плечо. — Это было запланировано. Все идет, как надо.

Локридж прищурился и стал считать. Сказать, что там собралось целое полчище людей Боевого Топора, было бы явным преувеличением. Он насчитал около дюжины колесниц, стоящих возле вигвамов своих владельцев-вождей. Воинов, в возбуждении следящих за приближением летучего отряда, собралось немногим более сотни человек. Кто-то мог быть на охоте, кто-то еще где-нибудь, но, безусловно, их было не так уж много.

Но зато с ними были их женщины — никто из женщин Оругарэй не носил грубошерстной кофты и юбки. Вокруг них шалили малыши; дети постарше присматривали за стадами коров и овец, табунами лошадей, — огромное количество скота паслось на лугах на пространстве в несколько миль от деревни.

Строились сараи из дерна.

Враг возвратился, чтобы остаться.

Почему, Сторм, почему?

Ху опустил их у Длинного Дома. Стоящие вокруг хижины закрывали собой раскинувшееся в стороне ютоазское стойбище. Площадь перед входом была безлюдна; там, где когда-то толкались, торговались, смеялись члены общины, все замерло. Даже далекие голоса едва нарушали эту залитую солнцем тишину.

Дом тоже претерпел изменения. Прежде под притолокой висел венок: зимой из дубовых листьев, летом — из остролиста. Теперь на его месте золотом и серебром сверкала эмблема — Лабрис на фоне солнечного диска. Два воина с гордым видом стояли на страже — в кожаных доспехах, разукрашенные, с плюмажами на шлемах; каждый был вооружен копьем, кинжалом, луком, и томагавком. Они отдали честь — так, как это было принято у Хранителей.

— Она там? — спросил Ху.

— Да, мой господин, — ответил старший по возрасту — коренастый рыжий ютоаз с расчесанной надвое бородой. На его щите был изображен волк.

Потрясенный Локридж узнал Уитукара. Стало быть, его рука срослась.

— Она занимается магией за занавесом из тьмы, — добавил тот.

— Пусть этот человек останется с вами, пока она не позовет. — Ху вошел внутрь. За ним опустилась занавеска из шкур. Аури заплакала, закрыв лицо руками. Локридж погладил ее светлые волосы.

— Тебе не обязательно оставаться, — сказал он тихо. — Пойди поищи своих сородичей.

— Если они живы.

— Должны быть живы. Больше сражений не было. Сторм привезла чужеземцев с какой-то своей целью. Ну давай, беги домой.

Аури пошла было, но ее схватил один из солдат. Локридж ударил его по руке.

— У тебя не было приказа задерживать ее! — рявкнул он.

С испугом на лице солдат отступил; Аури скрылась между хижин.

Уитукар получил от этой маленькой стычки куда больше удовольствия, чем его перепуганный товарищ. Лицо его расплылось в улыбке.

— Ба! Да ты же тот, что удрал от нас! — загремел его голос. — Ну и ну! — Он опустил копье, подошел к Локриджу и похлопал его по плечу. — То было деяние, достойное воина, — сказал он с самой что ни на есть искренней теплотой. — Хо! Как ты расшвырял нас всех — и все ради одной девчушки! Как шли твои дела с тех пор? Знаешь, мы стали вашими друзьями, и я видел столько богов и так близко за последнюю неделю, что уже надоедает. Я думаю, ты тогда не пользовался колдовством, просто хитрые приемы — я им был бы весьма и весьма рад научиться. Я приветствую тебя!

Локридж собрался с мыслями. Это была возможность услышать правдивое описание событий.

— Я был далеко, по ее поручению, — медленно произнес он, — и не знаю, что происходило в этих краях. Я был немало удивлен, увидев, что ваш клан вернулся и что ты, — он решил подпустить шпильку, — стоишь на часах, словно какой-то юнец.

Уитукар осенил себя Ее знаком.

— Кто, кроме самых высокорожденных, — его голос звучал торжественно и высокопарно, — достоин служить Ей?

— М-м-м… Да, конечно. И все же с каких это пор?

— С середины лета, может, чуть позже. Видишь ли, мы были очень испуганы после того, как тот, кого мы считали самим Господином Огня, был побежден, а нас разбили иноземцы с оружием из настоящего металла. Честно говоря, мы считали, что нам еще повезло, что мы добрались до дома, что мы принесли большие жертвы богам этой земли. Но от Нее явился посланник и обратился к нашему совету. Он сказал, что Она на нас не очень сердится, потому что мы — простые люди, которых великан одурачил. Она, мол, даже охотно использует нас как воинов, так как Ее войско должно вернуться к себе на родину.

«Ну конечно же, — вспомнил Локридж. — Англичан необходимо было отправить домой: они слишком плохо приспособлены, чтобы оказывать эффективную помощь, не говоря о том, что слишком бросается в глаза их иноземное происхождение. Сторм бросила какое-то замечание о проблеме, возникшей у нее по поводу обеспечения войском этого нового театра ее военных действий…»

— Так вот, — продолжал Уитукар, — мы колебались. Жаждущие приключений молодые ребята могли бы послужить несколько лет в Ее гвардии. Но семейные мужчины? Так далеко от своих родичей и богов? Тогда посланный объявил, что Она хочет, чтобы воины пришли и остались. Рыбаки достаточно храбрые, но у них нет опыта в ведении сражений и пользовании современным оружием. Она хотела, чтоб мы пришли — не только здоровые и крепкие мужчины, а все наше племя.

Она говорила, что мы получим землю, нам будут оказывать почет и уважение. И богам нашим тоже. Солнце и Луна, Огонь и Вода, Воздух и Земля — почему бы им не соединиться, чтобы их одинаково почитали? В конце концов, те фратрии, которые ты видел, вспомнили о том, что становятся слишком большими для своих пастбищ, подумали о выгодах союза с Нею, обладающей такой силой, и переселились сюда.

Пока все идет прекрасно. Деремся понемногу с Морским народом дальше вдоль берега — достаточно, чтобы держаться в форме и захватить кое-какую добычу и рабов. В будущем, похоже, планируется настоящий удар, чтобы заставить относиться к Ней с должным почтением те племена, которые до сих пор еще этого не делают. А между тем мы обустраиваемся на хорошей земле, и Она, Сестра Солнца, — с нами.

«О, Сторм, — подумал Локридж, — эти северные народы никогда прежде не испытывали на себе проклятие империи!»

— Как вы ладите с коренными жителями Авильдаро? — спросил он резко.

Уитукар сплюнул:

— Не слишком здорово. В драку лезть они не решаются, поскольку Она сказала, что они не должны нас трогать. Но некоторые удрали за море, а оставшиеся такие злые! Э-эх, ты ведь знаешь, какие у них бабы; однако, если парню из наших захочется малость поразвлечься так единственная надежда — застать какую-нибудь в лесу и взять силой. Нам, знаешь ли, тоже велено не причинять им вред. — Он повеселел. — Но дай нам время! Если они не захотят честных взаимообменов, мы и сами управимся. В конце концов мы сделаем их нашими, как наши предки переделывали завоеванные народы по своему образу и подобию. — Он приблизил к Локриджу лицо, по-дружески ткнул его локтем в ребра и доверительно поделился: — Сказать по правде, Она предвидит такой исход. Она сама обещала мне не так давно, что будут браки между родовитыми домами обоих народов. А таким путем, ты понимаешь, наследство переходит от их матерей к нашим сыновьям.

«А приведет все это, — подумал Локридж, — к юнкеру Эрику… Нет, погоди. Это дело рук Патруля. Но не Хранители ли заложили фундамент?»

Он молчал так долго, что Уитукар обиделся и вернулся на свой пост. Высоко в небе сияло полуденное солнце.

Несмотря на мучившие его мысли, Локридж обрадовался как дурак, когда появился Ху и сообщил, что она сейчас его примет. Чуть ли не одним прыжком он оказался по ту сторону занавески. Никто за ним не последовал.

Огонь в Длинном Доме по-прежнему не горел; помещение было залито холодным светом шаров. Черная завеса все так же отделяла заднюю часть комнаты. Там, где стоял Локридж, пол был покрыт каким-то жестким материалом, а стены обтянуты серым. Между деревянных опор насмешкой выглядели мебель и устройства из будущего.

К нему подошла Сторм.

Следы ее плена исчезли. Иссиня-черные волосы, золотистая кожа, зеленые, как морские волны, глаза сияли, как будто сами излучали свет; при ходьбе платье обрисовывало ее грудь, бедра, ноги, и он снова подумал о крылатой Победе — Нике Самофракийской. Платье сегодня было белым, с глубоким вырезом и отделано критской лазурью. Лунный серп увенчивал ее лоб.

— Малькольм, — сказала Сторм на его родном языке. — Это моя настоящая награда — то, что ты вернулся. — Она сжала его лицо в своих ладонях и смотрела на него сквозь пульсирующую неподвижность. — Спасибо, — добавила она на языке Оругарэй.

Локридж знал, когда женщина ждет, чтоб ее поцеловали. У него кружилась голова, но он стоял на своем и старался удержать в голове все свои обиды и сомнения.

— Ху, надо полагать, представил тебе мой отчет, — сказал он. — Мне нечего к нему добавить.

— Тебе не нужно ничего добавлять, милый. — Она указала на диван. — Сядем: Мы можем поговорить обо всем.

Он сел рядом с ней. Их колени соприкасались. Перед ними стояла бутылка и два наполненных бокала.

Сторм подала ему один и подняла свой:

— Выпьем за нас?

— Брэнн тоже угощал меня вином, — хрипло ответил Локридж.

Ее улыбка погасла. Прежде чем поставить бокал, она долго смотрела на него.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказала она.

— Что Хранители ничуть не лучше Патрульных, провались к чертовой матери и те и другие? Да, мне так кажется.

— Но это неправда, — ответила она серьезно и искренне, ни на миг не давая ему отвести глаза. — Как-то ты упомянул нацистов из своего времени как случай абсолютного зла. Я согласна. Они были созданием Патруля. Но подумай — только честно, — представь себе, что ты — человек из теперешнего неолита, перенесенный в 1940 год. Много ли различий смог бы ты заметить между странами?

— Твоя кузина Юрия пользовалась примерно такой же аргументацией.

— Ах да. Она. — На мгновение ее губы сжались. — Когда-нибудь с Юрией придется разобраться.

Сторм расслабилась, положила руку ему на бедро и заговорила мягко и быстро:

— Ты встретил в моем будущем двух, именно двух, людей, которые в своих целях спасли тебя. Около часу ты был в их мире. Они доставили тебя на выбранное ими самими место и бросили там, сделав несколько продуманно двусмысленных замечаний. Ну, сам посуди, Малькольм, у тебя же научное образование. Какое же это основание для того, чтобы делать выводы? Любые выводы!

Ты видел то, что тебе хотели показать. Слышал то, что они хотели, чтобы ты услышал. Им надо, чтобы произошло что-то, к чему ты являешься ключом. Но что такое ключ как не про-^ стой инструмент? Ты всего лишь видел изменившийся мир.¹ Откуда ты знаешь, что он появился не в результате победы Хранителей? Я думаю, что это именно так.

Потому что, Малькольм, многое из того дурного, что ты видел в моей стране, — результат войны. Не было бы врага, не нужна была бы такая дисциплина, можно было бы экспериментировать и проводить реформы. Да, я знаю, что собой представляет Истар. Но ты же не настолько наивен, чтобы полагать, что правитель, даже обладающий самой что ни на есть абсолютной властью, может издать указ и добиться исполнения своей воли. Или ты думаешь, что это так? Мне приходится использовать то, что дано мне судьбой. Так вышло, что Истар меня поддерживает. Ее преемник — а я не могу нарушить право наследования: это вызвало бы опасные потрясения во всем королевстве, — тот, кто пришел бы после нее, состоит в другой фракции.

— А Юрия? — спросил Локридж сквозь застилавший его мысли туман.

— Моя дорогая Юрия. — Сторм усмехнулась. — Как бы ей хотелось стать Кориокой! И какая жалкая Кориока вышла бы из нее! — К ней вернулась рассудительность. — Я не недооценила тебя, Малькольм. Ты видел, что я могу сделать. Захватив Брэнна, с твоей помощью, я сделала то, что может стать началом смертельной схватки с Патрулем. Так мало людей, способных предпринимать эти операции во времени, и так много от них зависит. Пока Брэнн на свободе, большая часть моей энергии уходила просто на отражение его ударов. Я знаю, кто сейчас принял командование, и, откровенно говоря, мне ничего не стоит обвести Гарвена вокруг пальца.

Но и сама наша победа выдвинула целый ряд проблем. Пока тебя не было, верный Ху посылал своих шпионов, и его посланники путешествовали туда-сюда. Мои соперники — о да, у меня дома плетется еще больше темных интриг, чем ты думаешь, — которые организуют заговоры против меня под личиной дружеского расположения, которую нам приходится носить, пока продолжается война, — мои соперники ухватились за этот стратегический ход. Разве Юрия не делала намеков насчет наград в случае, если ты станешь ее агентом в моем лагере? — Локридж был вынужден кивнуть. — Так вот, с целью получения поддержки эта фракция утверждает, что мы должны по-прежнему сосредоточивать наши усилия в Средиземноморье и на Востоке. Они говорят: оставьте в покое Север, он не имеет никакого значения; хотя индоевропейское завоевание, безусловно, произойдет на юге и востоке, давайте сделаем так, чтобы оно оказалось не имеющим для врага настоящей ценности. А я говорю: бросьте эти регионы, оставьте там символические силы — и пусть Патруль держит там своих лучших людей, — а мы незаметно для них создадим на Севере тысячелетнюю несокрушимую твердыню!

Локридж заставил себя отвлечься от ее лица с широкими скулами, от пленительных изгибов ее тела.

— И поэтому ты предала людей, веривших тебе? — спросил он. В голосе его не было той силы, какую он хотел бы вложить в свои слова.

— Да, конечно, я позвала ютоазов, и мегалитическим каменщикам это не нравится. — Сторм вздохнула. — Малькольм, по моему заданию ты читал книги и провел немало времени в Датском национальном музее. Тебе должны быть известны археологические находки. Приходит новая культура, которая сформирует будущее; и что бы мы с тобой ни делали, реликвии, доказывающие это, останутся лежать в своих стеклянных ящиках. Но мы можем контролировать детали, о которых экспонаты ничего не говорят. Ты предпочел бы, чтобы пришельцы завоевали Данию так, как они захватят Индию, — с резней и обращением в рабство?

— Но, Бога ради, скажи, зачем они тебе?

— Я не могла оставить англичан, — сказала она. — Их отправили домой, кроме горстки людей, которые будут охранять ворота, пока они через несколько недель не закроются. Кстати говоря, я даже отправила тех агентов, которых ты видел, назад в их шестнадцатыйвек. Когда подготовительная работа была закончена, от них стало мало проку. А из-за нажима моих соперников я не могу вызвать настоящих специалистов с Крита — во всяком случае до тех пор, пока не буду в состоянии представить солидных, многообещающих перспектив. — Она широко развела руками. — Что я тогда покажу? — продолжала Сторм. — Новую и долговечную нацию. Сильных людей, которые, пусть с некоторыми компромиссами, следуют указаниям Богини. Источник ресурсов, богатства, людей, если понадобятся. Пространственно-временной отрезок, настолько надежно защищенный, что имеет смысл собирать там силы Хранителей для решительной схватки. Узнав о достигнутых первых результатах, другие Кориоки склонятся на мою сторону. Мое положение дома упрочится. Еще важнее то, что мой план примут, и вся мощь будет сосредоточена здесь. И, таким образом, мы будем ближе к тому, чтобы положить конец непристойным выходкам Патруля; а уж после этого можно будет заняться исправлением зла у себя дома. — Ее голова поникла. — Но я так одинока, — прошептала она.

Он не мог удержаться, чтобы не взять ее лежащую на коленях руку. Другой рукой он обнял ее за плечи.

Сторм близко наклонилась к нему.

— Война — гадкая штука, — сказала она. — В ней очень много грустного; приходится делать то, чего не хочется. Я обещала тебе, что после выполнения поручения ты сможешь вернуться домой. Но мне дорог каждый человек, сохраняющий мне верность.

— Я с тобой, — сказал Локридж.

В конце концов… Разве у него не осталось еще одного незавершенного дела?

— Ты далеко не обыкновенный человек, Малькольм, — сказала Сторм. — Королевству, которое мы строим, нужен будет король.

Он поцеловал ее.

Она ответила.

— Пойдем, мой друг, — чуть погодя шепнула она. — Туда.

Опустилось солнце. С запада, где желтым светом блестела вода, вернулись рыбачьи лодки; над хижинами вился дым; Мудрая Женщина со своими прислужниками отправилась в рощу, чтобы преподнести богам ежедневные дары. Через луга доносился грохот барабанов: люди Боевого Топора отправляли своего бога почивать.

Сторм пошевелилась.

— Тебе сейчас лучше уйти, — сказала она со вздохом. — Ты прости, но мне необходимо выспаться. А исполнение роли божества отнимает почти все мое время. Но ты придешь опять. Правда? Пожалуйста.

— Когда только захочешь, — ответил он глухо.

Локридж вышел в вечерний полумрак. В его душе царил мир. За стенами Длинного Дома текла повседневная жизнь народа Тенил Оругарэй: детишки все еще возились на улице, мужчины вели беседы; сквозь открытые двери хижин видны были женщины — ткущие, шьющие, готовящие еду, шлифующие металл, формующие горшки. Локридж шел, и за ним катилась волна тишины.

Дойдя до хижины, где когда-то жил Эхегон, он вошел. Здесь он мог остаться.

Вся семья сидела вокруг огня. Они вскочили и осенили себя знаком, еще не так давно им незнакомым. Простым смертным он оставался лишь для Аури. Она подошла к нему и нерешительно сказала:

— Как долго ты пробыл с Богиней.

— Так было нужно, — ответил Локридж.

— Ты ведь заступишься за нас перед ней, правда? — взмолилась женщина. — Может, она не знает, какие они злые.

— Кто?

— Те, кого она привела. О, Рысь, я такое слышала! Они пасут свой скот на наших посевах, и насилуют женщин, и глумятся над ними на нашей собственной земле. Они совершают набеги на наших родичей, ты знаешь об этом? Сейчас у них на стойбище люди из Уралы и Фаоно, мои дорогие родственники, — они рабы. Расскажи ей, Рысь!

— Расскажу, если смогу. — В его голосе звучало нетерпение. Ему хотелось побыть немного наедине с этим днем. — Но чему быть, того не миновать. А теперь могу я что-нибудь поесть и побыть в тишине? Мне нужно о многом подумать.

Глава 19

Как и во всех войнах, о которых Локриджу было известно, в этой борьбе основные усилия должны быть направлены на не бросающуюся в глаза организацию хода событий. Столь же знакомой была и проблема нехватки людей. Агенты были разбросаны вдоль и поперек всей истории, и сражающимся во времени сторонам катастрофически недоставало людей. У Сторм Дарроуэй положение было еще хуже: практически она оставалась одна.

Сторм признавала, что политическая зависть — не единственная причина того, что она не имела поддержки других аватар — воплощений богов на земле. Ее план был радикальным, включал значительное сокращение вложений в древние, обреченные цивилизации в других регионах. Многие из Хранительниц, выступавших в качестве королев, были совершенно искренни, сообщив Сторм, что та выгода, в несомненном получении которой она клялась, должна быть наглядно продемонстрирована, — лишь тогда они будут готовы оказать помощь. Дело в том, что, судя по всему, война во времени не захватила бронзовый век Северной Европы. Насколько было известно, ни Хранители, ни Патруль не проводили сколько-нибудь значительных операций на этом пространственно-временном участке протяженностью в тысячу лет и тысячу миль.

— Но послушай, — раздраженно сказал Локридж, — разве это не доказывает, что ты ошибаешься?

— Нет, — ответила Сторм. — Точно так же это может означать успех. Вспомни: из-за стражей коридоров в нашу эпоху мы не знаем нашего будущего. Мы не можем предсказать, что нам предстоит сделать. Даже такие причинно-следственные круги, как тот, что мы использовали, чтобы поймать в западню Брэнна, — и то редкость, благодаря действующему в воротах фактору неопределенности.

— Ясно, ясно. Но послушай, любимая, безусловно, можно проверить прошлую эпоху, вроде этой, и выяснить, есть ли там твои люди.

— Если их работа идет гладко, то что мы увидим? Ничего, кроме коренных жителей, живущих своей повседневной жизнью. Когда агенты Хранителей прячутся от Патруля, они в большей степени оказываются скрытыми и от Хранителей.

— М-м-м… Полагаю, что так. Проблема безопасности. Нельзя, чтобы твои сторонники знали больше, чем необходимо, иначе это может стать известным врагу.

— К тому же, — надменно продолжала Сторм, — это мое поле деятельности. Я буду распоряжаться своими людьми так, как сочту нужным. Приобретенная мною власть будет использована не только против Патруля. Дома тоже надо свести кое-какие счеты.

— Иногда ты просто приводишь меня в ужас, — сказал Локридж.

Сторм улыбнулась и ласково взъерошила ему волосы.

— Иногда, — промурлыкала она. — А иногда?..

— Ты компенсируешь это — и с лихвой!

Но долго оставаться вместе они не могли. Слишком много всего нужно было сделать.

Сторм должна была находиться в Авильдаро: выступать в роли королевы и судьи, принимать решения и издавать законы — до тех пор пока создаваемая ею нация не примет того облика, который ей нужен. Ху предстояло служить связующим звеном с ее родной эпохой и с Критом. Рядовых воинов можно было использовать лишь в качестве курьеров или стражников; в данном случае солдаты, прибывшие вместе с Ху, не нужны были даже для этого, и она отослала их обратно. Едва ли можно было рассчитывать на опытных агентов из других пространственно-временных регионов. Больше всего Сторм не хватало надежного человека, который мог бы работать с племенами…

Локридж шагал вперед. Его сопровождали Уитукар и еще несколько воинов. Он очень привязался к рыжему ютоазу; они наведывались друг к другу в гости, пили мед и болтали далеко за полночь. «О'кей, — думал Локридж, — он не цивилизован. Как и я, наверно. Мне нравится его жизнь».

Конечной целью было слияние двух народов — Лабрис и Топора — в один. Это, без сомнения, должно было произойти.

Ютландии предстояло войти в историю как нации и даже после эпохи Локриджа оставаться распознаваемым единым целым. Подобно многим другим регионам. Вопрос состоял в том, произойдет ли и здесь то, ради чего Патруль организовал индоевропейское нашествие, — разрушение древней культуры, — или же каменщики неолита выживут в количестве, достаточном для того, чтобы Хранители могли тайно, но безопасно занять Север бронзового века? Сообщения из следующего тысячелетия давали основание предполагать, что второй вариант вполне вероятен, что действия, предпринятые Патрулем, ударят в этой части света по нему самому.

Однако создание этих королевств поневоле должно быть медленным процессом, как из-за недостатка агентов, так и для того, чтобы казаться естественным. (По сути дела, быть естественным, ибо сколоченные на скорую руку империи — например, Александра или Тамерлана — просуществовали слишком недолго, чтобы иметь большую ценность.) Первым шагом было объединение жителей деревень, расположенных вокруг Лимфьорда в союз более тесный и жесткий, чем существовавший прежде. Для этого Сторм могла использовать ужас, испытываемый жителями в ее присутствии, а также, если возникнет необходимость, своих помощников ютоазов. В то время очень важно было заключить союз с внутренними племенами — как с издревле живущими там, так и с вновь пришедшими. С первой миссией такого рода Сторм отправила Локриджа.

Он предпочел бы ехать верхом. Однако эти косматые, с длинными мордами пони никогда не ходили под седлом, и выездка заняла бы слишком много времени. Поэтому Локридж шел пешком. Приблизившись к поселению, он и Уитукар забирались на свои колесницы и, сжав от тряски зубы, с достоинством — как оно понималось в эту эпоху — въезжали в деревню.

Но в целом — даже после того, что за этим следовало, — Локридж не мог не признать, что редко получал большое удовольствие. Его любимым отдыхом всегда было забраться с рюкзаком в какую-нибудь глушь: теперь он получил такую возможность, причем поклажу тащили вассалы Уитукара.

Когда они встречались с жителями, их принимали радушно; Локридж с большим интересом подмечал детали, не содержавшиеся в диаглосее. (Кстати, он. постепенно нуждался в ней все меньше и меньше: благодаря постоянному употреблению язык и обычаи фиксировались в его памяти.) В становищах Боевого Топора несложная церемония сменялась празднеством. В древних сельскохозяйственных общинах сперва проявляли некоторую настороженность — но не страх, поскольку с пришлыми племенами у них не было серьезных стычек: земли было много, поселений на ней мало. Здесь обычно начинали с тщательно разработанных ритуалов, но имели склонность заканчивать все таким торжеством, при виде которого у людей XX века глаза бы на лоб полезли.

Послание, которое передавал Локридж, было простым. Богиня избрала местом своего пребывания Авильдаро. У нее нет вражды, как утверждают некоторые, к Солнцу и Огню: скорее она является Матерью, Супругой и Дочерью богам-мужчинам. Высшими силами высказано желание, чтобы их дети были так же соединены, как Они. С этой целью в середине зимы с Авильдаро будет созван первый совет для обсуждения путей и средств этого объединения. Приглашаются все вожди. Об альтернативе Локридж ничего не говорил: это могло лишь вызвать враждебное отношение, да и необходимости в этом не было.

Кое-что из того, что он видел и слышал, казалось ему отталкивающим, но он говорил себе, что это будет исправлено. Больше всего ему нравились люди. Он не мог бы даже назвать их менее искушенными, чем его собственный народ. У них были установлены хотя и непрочные, но широкие контакты — к примеру, с племенами Боевого Топора они простирались аж до Южной Руси. Их политика была почти так же сложна, как и в XX веке, только в меньшем масштабе и без примеси идеологии; их нравы были куда более псевдонаукой, называемой экономикой, зато они прекрасно разбирались в жизни земли, неба и человечества.

Путь Локриджа пролегал мимо священного холма, которому предстояло стать Виборгом, по земле более плодородной, чем та, которую он видел в будущем; на север к прибою и широхим берегам Скау; снова на юг вдоль Лимфьорда. Скромное начало. И все же ему понадобился почти месяц. К тому времени когда они вернулись в Авильдаро, вересковые пустоши уже цвели пурпуром и золотом; на восходе иней блестел на — ветках; начали желтеть листья.

В этот день с западной стороны моря с ревом налетел ветер, пятна света и тени от туч гонялись друг за другом по земле, волны гуляли по заливу и по лужам, оставшимся после прошедшего ночью дождя. Лес качался и стонал, луговая трава была убрана в стога. Освещенная солнцем, пролетела, направляясь в Египет, стая аистов. Прохладный воздух пахнул морской солью, дымом и лошадьми.

Отряд Локриджа заметили издалека. Сопровождаемый громкими приветственными возгласами, он проехал через лагерь ютоазов и выехал на ничейную землю между ним и деревней. Никто из людей Тенил Оругарэй не вышел его встречать.

Кроме Аури.

Она бежала к нему, полная ликования, поминутно окликая его. Локридж велел вознице остановиться, подхватил ее с земли и обнял.

— Да, малышка, со мной все в порядке, никаких неприятностей не было; конечно же, я рад тебя видеть, но я должен прежде всего рассказать о поездке Богине.

Он с удовольствием прокатил бы ее, но в колеснице было слишком мало места. Всю дорогу она, приплясывая, бежала рядом.

У Длинного Дома Аури забеспокоилась.

— Я буду в своем доме, Рысь, — сказала она и поспешно убежала.

Глядя ей вслед, Уитукар почесал бороду.

— Недурная курочка, — сказал он. — А как она с мужиком?

— Она девушка, — коротко ответил Локридж.

— Что? — Слезавший с колесницы ютоаз открыл рот. — Не может быть. Вот так Морской народ.

Локридж объяснил, как все произошло.

— Н-да… — пробормотал вождь. — Ну-ну. Но уж ты-то, конечно, не боишься ее?

— Нет, — бросил Локридж. — Я слишком занят.

— О да. — Уитукар осенил себя каким-то знаком, правда, ухмыляясь в то же время. — Тебе благоволит Богиня. — Из-за этого ему уже незачем было выказывать чрезмерное почтение, после того, как они с американцем прошли вместе по стольким холмам, с криками гнались за оленем, проклинали дождь и неразжигающийся костер, глядели в лицо смерти. — Эта Аури… — сказал он. — Мне она и прежде нравилась, но я был совершенно уверен, что она твоя. Она же тычется в тебя носом при любой возможности.

— Мы друзья, — ответил Локридж с растущим раздражением. — Если б она была мужчиной, мы были бы назваными братьями. Обидеть ее — то же, что обидеть меня. И я отомщу.

— О да, да, конечно. Но ведь ты же не хочешь, чтобы она навсегда осталась одинокой?

Локридж смог только отрицательно покачать головой.

— И она наследница бывшего здешнего вождя; и, ты говоришь, заклятие с нее снято, гм…

«Что ж, — подумал Локридж со странным чувством, — это может оказаться для нее лучшим выходом из положения».

Но он не мог долго думать о ней. Его ждала Сторм.

В присутствии Ху и Уитукара она произнесла лишь формальное приветствие и, казалось, слушала его отчет вполуха. Вскоре ему было позволено удалиться. Однако она улыбнулась ему и произнесла по-английски одно слово: «Вечером».

После этого и простых товарищеских отношений последних недель ему не хотелось проводить день среди людей Тенил Оругарэй. Из веселого народа, который он знал прежде, они превратились в растерянных и мрачных жителей оккупированной страны. Между ним и ими пролегла трещина: он был Ее агентом, а Она предпочла показать себя не с лучшей стороны. Он мог бы пойти к ютоазам… но нет, там он увидит их рабов. Аури? Становилось все труднее поддерживать с ней прежние отношения… В одиночестве Локридж зашагал прочь от деревни. Возможно, вода в священном пруду на опушке леса не настолько холодна, чтобы он не смог смыть с себя грязь после путешествия.

Вроде бы он должен быть счастлив. Но что-то вышло плохо. Он раздумывал об этом, оставляя позади милю за милей. Безусловно, мирное объединение двух народов было благой целью. И люди Боевого Топора не были дурными по природе, просто несколько властолюбивыми. Как невоспитанные мальчишки. В этом все и дело. В них должен быть заложен страх перед Господом. А в частности, им необходимо уважение к личности коренных жителей. В настоящее время они просто добавили Богиню Луны к сонму своих богов, и ничто, кроме ее приказаний, не удерживает их от того, чтобы сделать Морской народ своей добычей. И никогда целая культура не испытывала уважения к другой, если та не. могла достойно проявить себя в сражении.

«Прогресс, — с грустью думал Локридж. — Будет ли человек другим через четыре тысячи лет? Мы, белые американцы, возможно, и ограбили индейцев, но, поскольку они мужественно защищались, мы гордимся любой имеющейся в нас каплей индейской крови. Негров же мы просто презирали, вплоть до последних десятилетий, когда я уже родился, — пока они наконец не поднялись и не начали борьбу за свои права.

Может быть, народу Джона и Мэри не обязательно разбивать носы, чтобы они смогли уважать других. Хотелось бы так думать. Но как добраться отсюда — туда?

Возможно, это моя работа. Заложить кирпичик в стену строящегося дома.

Но как? Ютоазы прекрасно знают, что победили бы Тенил Оругарэй, если бы боги не привели с собой помощников. Они теперь здесь по приглашению Сторм, потому что они лучшие воины. Это здорово, конечно, созвать совет и посадить на трон короля. Но как избежать общества, в основе которого хозяин и крепостной?

Да и хочет ли этого Сторм?

Ладно! Хватит об этом!»

Локридж был так поглощен своими мрачными раздумьями, что оказался почти у пруда прежде, чем увидел происходящее там. А они — семь молодых парней и девушка из деревни — были настолько увлечены, что не заметили его приближения.

Девушка лежала навзничь на большом камне, с которого, в качестве подношения, бросали в воду изделия мастеров. В то время как шестеро его товарищей стояли с веточками омелы в руках, седьмой юноша занес над ее грудью кремневый нож.

— Что за черт! — заорал Локридж и бросился к ним.

Они попятились. Когда же узнали его, в них не осталось от страха ничего человеческого — парни с мольбами поползли по земле; девушка понемногу начала выходить из транса.

Локридж напряг живот и произнес как можно более низким голосом:

— Ее именем требую: покайтесь в своих прегрешениях.

Запинаясь и умоляя о прощении, они все рассказали. Некоторые детали были опущены, но он и сам мог заполнить пробелы.

«Богиня» была далеко не точным переводом слова, которым обозначалось то, чем Она была в этой культуре. Японское «ками» было ближе; оно означало любое сверхъестественное существо — от этой скалы или дерева, у которого просят прощения, прежде чем его срубить, до необозримых, непостижимых сил, господствующих над первоэлементами. Господствующих, не управляющих. Не было никакой формальной теологии, разделения магического и божественного; все вещи обладали определенной мистической силой. У него, Локриджа, ее было ужасно много. Уитукар мог быть его другом, но это потому, что Уитукар был уверен, что магия не будет обращена против него. У Аури, которой не так повезло, не было ни одного человека, который чувствовал бы себя спокойно в ее присутствии. Эти ребята — из добросердечных людей Тенил Оругарэй — видели, как по Ее воле была занята пришельцами их страна. Они могли бы сбежать во Фландрию или Англию, как некоторые уже сделали, но слишком глубоким было в них чувство родины. Вместо этого они решили попробовать восстать против Нее. Они слыхали рассказы о человеческих жертвоприношениях у континентальных народов и знали, что эти народы все еще свободны…

— Идите домой, — сказал Локридж. — Я не стану призывать кару на вашу голову. И Ей не расскажу. Грядут лучшие времена. Клянусь в этом.

Они заковыляли прочь. Отойдя на некоторое расстояние, пустились бегом. Локридж прыгнул в воду и начал яростно смывать с себя грязь.

В деревню он вернулся только после захода солнца. Погода стала пасмурной, ветер нагнал тучи с моря, принеся с собой холод и ранние сумерки. На улице никого не было; дверные проемы были затянуты шкурами.

Каковы бы ни были его чувства, человеку надо есть; Локридж столовался в доме покойного Эхегона. Он вошел и оказался в царстве тишины. Дым ел глаза, тени заполнили углы и легли вокруг слабо мерцающего в углублении огня. Родня Аури сидела, как будто в ожидании его: мать-вдова, напоминавшая ему ту женщину, которая укрыла его от псов Истар; немногие оставшиеся в живых маленькие сводные братья; тетка и дядя — простой рыбацкий люд. Они глядели на него с полной отчужденностью; их собственные дети, некоторые из которых спали, другие, постарше, в страхе пытались спрятаться от него.

— Где Аури? — спросил Локридж.

Ее мать показала на топчан. Волосы цвета спелой пшеницы разметались по одеялу из оленьей шкуры.

— Она выплакала все слезы, и у нее не осталось сил. Разбудить ее?

— Нет. — Локридж переводил взгляд с одного замкнутого и осторожного лица на другое. — В чем дело?

— Ты же знаешь, — ответила мать; в ее голосе не прозвучало даже упрека.

— Не знаю. Расскажи мне!

На мгновение взметнулось пламя, озарив фигуру Аури. Она спала, зажав большой палец в кулаке, словно обиженный ребенок.

— Я хочу помочь. — Он не знал, что еще сказать.

— О да, ты всегда был ей другом. Но что лучше для нее? — жалобно проговорила мать Аури. — Мы не можем знать наверное. Мы всего лишь простые смертные.

— Равно как и я, — сказал Локридж, не надеясь, что они поверят.

— Ну что ж. Сегодня днем пришел ютоазский вождь по имени Уитукар и просил ее стать его:., как это у них называется?

— Женой, — подсказал Локридж. Он припомнил, что у Уитукара их было уже три.

— Да. Только его. Вроде рабыни, которая должна выполнять любое его приказание. Тем не менее, ну… ты мудрее нас, и ты знаешь этого человека. Он сказал, что мы все будем под его защитой. Это правда? Наш дом очень нуждается в защитнике.

Локридж кивнул. «За защиту надо платить», — подумал он, но промолчал.

— Аури отказала ему, — устало продолжала мать. — Он ответил, что Богиня сказала, что он может ее взять. Тогда она словно рехнулась, стала кричать, звать тебя. Мы ее немного успокоили и отправились к Длинному Дому. Ждали там, потом Богиня приняла нас и велела Аури выйти за Уитукара. Но у ютоазов это делается не так, как у нас. Сперва нужно совершить определенные обряды. Так что мы привели ее домой. Она вроде как бредила, бормотала, что убьет себя или уплывет одна на лодке, — а это будет то же самое, — но наконец уснула. Что ты обо всем этом думаешь?

— Я поговорю с Богиней, — взволнованно ответил Локридж.

— Спасибо. Я сама не знаю, что лучше. Она будет несвободна с ним, но мы ведь и так уже несвободны. И Сторм приказала. Но жизнь Аури никогда не будет счастливой в таких тесных рамках. Может быть, ты сможешь убедить ее, что так лучше.

— Или освободить ее от этого, — ответил Локридж. — Я пойду сейчас же.

— Разве ты не поешь сперва?

— Нет, я не голоден. — Занавес из шкур опустился за ним.

В деревне было совсем темно. До Длинного Дома пришлось добираться чуть ли не ощупью. Охранники-ютоазы пропустили его без единого слова.

Внутри все так же светились шары. Сторм в одиночестве сидела у контрольного щита психокомпьютора. В этом помещении на ней была лишь короткая туника, однако на этот раз Локридж смотрел на нее, не испытывая желания. Она обернулась, засмеялась и потянулась.

— Так скоро, Малькольм? Ну что ж, я устала уже экстраполировать тенденции. Все равно все в основном строится на догадках.

— Послушай, — начал он, — нам надо поговорить.

Ее веселое настроение сразу прошло, она неподвижно застыла.

— Наш проект идет не так, как надо, — продолжал Локридж. — Я рассчитывал, что здешний народ примирится с новым порядком. Но вместо этого, когда я вернулся, все оказалось хуже, чем было.

— Да, настроение у тебя меняется быстро, — произнесла она ледяным тоном. — Будь более конкретным. Ты хочешь сказать, что трения между племенами усилились. А ты чего ожидал? Что я должна сделать? Отказаться от своих славных союзников ютоазов?

— Нет, просто немного сбить с них спесь.

— Малькольм, дорогой, — сказала Сторм уже более мягко, — мы здесь не для того, чтобы строить утопию. Это в любом случае безнадежное занятие. Для нас важно накопить силы. А это значит, что предпочтение должно отдаваться тем, кто является потенциально сильным. Не будь ханжой, спроси себя: жители Эниветока, они что, с большим удовольствием переселятся, чтобы освободить место для ядерных испытаний твоей страны? Мы можем стараться свести к минимуму боль, которую причиняем, но тому, кто вообще отказывается ее причинять, нечего делать в этом мире.

— О'кей, — сказал Локридж и расправил плечи, — ты всегда можешь меня переспорить, когда…

Сторм встала. Взгляд ее был бесстыдным и манящим.

— В особенности одним способом, — сказала она.

— Нет, подожди, черт возьми, — заупрямился Локридж. — Может, нам, людям, и приходится быть сволочами. Но не без оговорок. Во всяком случае, человек должен быть верным своим друзьям. Аури — мой друг.

Сторм застыла. Некоторое время она стояла не двигаясь, затем ее пальцы пробежали по черным как ночь локонам.

— Ага, она. — Голос ее звучал ласково. — Я так и думала, что ты заговоришь об этом. Продолжай.

— Она… ну, в общем, она не хочет в гарем Уитукара.

— Он что, плохой человек?

— Нет, но…

— Ты хочешь, чтобы она осталась одна, — зная, насколько необычной это ее здесь сделает?

— Нет-нет…

— Она может найти кого-нибудь другого?

— Ну…

— Кроме, пожалуй, тебя, — проворчала Сторм.

— О, мой Бог! — сказал Локридж. — Ты же знаешь — мы с тобой…

— Не ставь себя слишком высоко, мой милый. Но что касается этой девки. Если два народа должны стать одним, то союзы неизбежны. Брак для людей Боевого Топора — слишком прочное учреждение, чтобы они могли от него отказаться; следовательно, Морской народ вынужден будет принять его. Аури — наследница главы этой общины. В племени ютоазов никто не имеет влияния больше Уитукара. И практически, и в качестве примера ничто не может быть лучше их брака. Конечно, она закатила истерику. Ты что, такой дурак, что думаешь, она никогда не утешится? Не будет любить своих детей от него? Не забудет тебя?

— Да, но… Я считаю, она заслуживает возможности свободного выбора.

— Из кого ей выбирать, кроме тебя, который ее не хочет? Но даже если б ты хотел, это ничего бы нам не дало. Ты пришел, жалуясь, что деревенские жители несчастливы. Англичане будут еще более несчастливы после нормандского завоевания. Но пройдет несколько веков — и нет норманнов. Все стали англичанами. Для нас здесь, в этом времени, аналогичный процесс начинается с Аури и Уитукара. Не говори мне о свободном выборе… если, конечно, ты не считаешь, что во всех войнах принимать участие должны только добровольцы.

Локридж стоял, чувствуя себя беспомощным. Сторм подошла к нему и обвила его шею руками.

— Мне кажется, Аури — по-своему, по-детски — зовет тебя Рысью, — прошептала она. — Я хотела бы тебя так называть.

— Э… послушай…

Она потерлась головой о его грудь:

— Позволь мне вести себя с тобой по-детски, хоть иногда.

Из-за занавески раздался голос ютоаза:

— Богиня, господин Ху просит разрешения войти.

— Проклятье, — пробормотала Сторм. — Я отделаюсь от него, как только смогу… Пусть войдет, — добавила она громко.

Худощавый и стройный в своей зеленой форме, вошел с поклоном Ху.

— Я прощу прощения, сияющая, — сказал он. — Но я только что совершил воздушный облет.

Сторм напряглась:

— И что?

— Скорее всего это ничего не означает, но я видел довольно большую флотилию, пересекающую Северное море. Ведущее судно — иберийское, остальные — лодки, обтянутые кожей. Я никогда не слышал о такой комбинации. Они определенно направляются из Англии в Данию.

— В это время года?

Локридж вылетел у Сторм из головы. Она забыла о нем и одиноко стояла в холодном свете.

— Да, сияющая, это еще один парадокс, — сказал Ху. — Мне не удалось обнаружить никакого продвинутого оборудования. Если и есть что-то такое, то в ничтожном количестве. Но они будут здесь через день-два.

— Какая-нибудь операция Патруля? Или местные искатели приключений? Сейчас такие времена, что аборигены сами стремятся к новому. — Сторм нахмурилась. — Все же мне лучше взглянуть самой.

Она достала свой гравипояс и закрепила его на талии; энергопистолет висел у нее на бедре.

— Ты вполне можешь побыть здесь и отдохнуть, Малькольм. Это не займет много времени, — сказала она и вышла вместе с Ху.

Некоторое время Локридж возбужденно ходил по комнате. В ночи завывал ветер, но он слышал лишь пронзительную тишину внутри. А боги, так неуклюже и с такой ненавистью вырубленные в деревянных столбах, — смотрели ли они на него?

«Господи, — думал он, — Господи, что должен человек делать, если он не может помочь тому, кто его любит? Где истина? Женщина спустя шесть тысяч лет рассказывала, что ее сын был заживо сожжен. Однако она была уверена, что это во благо. Ведь была же!»

Локридж резко остановился. Он чуть было не прошел сквозь сотканный из абсолютной темноты занавес. Брэнн мучился и умер за ним. Он внутренне содрогнулся. Зачем они оставили эту штуку?

Почему он не спросил?

Локридж признался себе, что ему не хотелось спрашивать. И шагнул вперед.

Этот конец дома не был заново обставлен — тот же грунтовой пол, слой пыли на покрытых шкурами лавках. Освещалась эта часть комнаты единственным светящимся шаром; по углам лежали тени. Звуки тоже не проникали через черную завесу. Ветра не было слышно. Локридж стоял в полной тишине.

Тот, кто лежал на столе, присоединенный проводами к устройству, пошевелился и слабо застонал.

— Нет! — пронзительно вскрикнул Локридж и выбежал вон.

Прошло немало времени, прежде чем он сумел остановить рыдания и нашел в себе мужество вернуться. Поступить иначе он не мог. Брэнн, который сражался как мог за свой народ, не умер.

От него почти ничего не осталось: иссохшая кожа обтягивала большие выгнутые кости. Через трубки вводились питательные вещества, не дававшие распасться организму. Электроды пронизывали череп, раздражали мозг и фиксировали полученную из него информацию. С целью, видимо, стимуляции веки были обрезаны, и глаза должны были непрерывно смотреть на падающий сверху свет.

— Я не знал. — По щекам Локриджа текли слезы. Язык и губы на оставшемся от лица остове силились что-то произнести. У Локриджа не было диаглоссы для эпохи Брэнна, но он мог догадаться, что еще не разрушенная, последняя частичка его личности молила: «Убей меня!»

«И в это время совсем рядом, за занавеской, — подумал Локридж, — мы с нею…»

Он протянул руку к аппарату.

— Стой! Что ты делаешь?

Он обернулся очень медленно и увидел Сторм и Ху. Энергетический пистолет был нацелен ему в живот.

— Я не хотела тебя расстраивать, — быстро проговорила Сторм. — Чтобы извлечь самые глубинные следы памяти, нужно действительно немало времени. Головного мозга у него уже почти не осталось; в сущности, он практически то же, что червяк, так что не стоит испытывать к нему жалость. Вспомни, он начал делать со мной то же самое.

— Разве это извиняет тебя?! — крикнул Локридж.

— А разве Пирл Харбор извиняет Хиросиму? — ответила она с издевкой.

Впервые за всю свою жизнь Локридж сказал женщине откровенную грубость:

— Иди ты на хрен со своими сучьими оправданиями! — Он задыхался от злости. — Я знаю, на что ты жила в моей стране, — убивала моих соотечественников, я знаю, что Джон и Мэри хотели дать мне возможность самому убедиться в том, как ты управляешь своей страной. Сколько тебе лет? Я и об этом слышал достаточно. Чтобы совершить все твои преступления, понадобилась бы не одна сотня лет — твоего личного времени. Потому-то они и точат на тебя зубы — там, во дворце, — потому что все хотят быть Кориокой: она становится бессмертной. В то время как мать Олы в сорок лет — уже старуха.

— Прекрати! — закричала Сторм.

Локридж сплюнул.

— Я не хочу думать о том, сколько любовников у тебя было, и о том, что я был просто вещью, которой ты пользовалась, — продолжал он. — Но тебе не удастся использовать Аури, понятно? Или ее народ. Никого. И пошла ты к черту — в преисподнюю, из которой явилась!

— Достаточно, — сказал Ху и поднял пистолет.

Глава 20

Дождь пошел перед восходом солнца. Локридж проснулся и услышал его шум — приглушенный торфяной крышей хижины, где он лежал, громкий там, где капли капали на грязную землю. Сквозь решетку, закрывавшую дверной проем, он увидел пастбище, где сгрудились коровы ютоазов, насквозь промокшие, как и их пастухи. Увядшие листья один за другим срывались с дуба под струями воды. Из стоящей на отшибе хижины Локридж не мог видеть ни остальной части деревни, ни залива. Это еще усиливало в нем ощущение обособленности, которая и без того казалась ему полной.

Ему не хотелось снова надевать униформу Хранителя, но, когда он вылез из-под накрывавших его шкур, воздух оказался слишком холодным и сырым. «Надо попросить одежду Оругарэй или хотя бы ютоазов, — подумал он. — Наверно, она мне в этом не откажет, прежде чем…»

Прежде чем она сделает что?

Локридж раздраженно тряхнул головой. Ему удалось поспать несколько часов после того, как его поместили сюда, и теперь он должен быть в состоянии сохранять мужество.

Это было, однако, не так-то легко, когда в одну ночь разбились все его представления. Понять истинную сущность Сторм и того дела, за которое она борется… что ж, у него было для этого достаточно информации, просто нужно было разобраться в ней как следует, а он уклонялся от своего долга, пока наконец не увидел Брэнна и не сорвался с поводка, на котором она его таскала. И узнать, что она собирается сделать с этим народом, который он успел так полюбить, — это была слишком глубокая рана.

«Бедная Аури, — думал он в окутавшей его пустоте. — Бедный Уитукар».

Странным образом воспоминание об Аури оказалось целительным. Возможно, он еще сможет что-то сделать для нее — если уж не для других. Может быть, ей удастся спрятаться на судне направляющейся сюда флотилии. Очевидно, это была совместная иберийско-британская экспедиция, судя по некоторым замечаниям, которыми обменивались Сторм и Ху, наблюдая за подготовкой тюрьмы для Локриджа. Размер флотилии и ее состав были уникальными, но в Англии в это время, оказывается, происходили весьма важные события, одним из последствий которых вполне могло быть основание Стоунхенджа. Сторм была слишком занята, чтобы уделять флотилии особое внимание. Ей хватило того, что все, кто находился на борту, когда их рассматривали через инфракрасные увеличители, оказались людьми архаического расового типа; никаких агентов из будущего не было. Конечно, в такую погоду флотилия, без сомнения, ляжет в дрейф и придет на день-другой позже. Локриджа могло уже не быть здесь. Но он может, если получится, изыскать способ донести идею побега до Аури.

Появившаяся цель несколько подняла его дух. Он подошел к двери и высунул голову между перевязанных ремнями шестов. На страже стояли четверо ютоазов, закутанных в кожаные плащи. Они отодвинулись, подняв оружие и начертав в воздухе знаки, хранящие от злых сил.

— Привет, ребята, — сказал Локридж: Сторм позволила ему оставить диаглоссы. — Я хочу попросить вас об одолжении.

Взводный нашел в себе силы хмуро ответить:

— Что можем мы сделать для того, кто вызвал Ее гнев, кроме как сторожить его, как нам приказано?

— Вы можете передать мое послание. Я всего-навсего хочу увидеть друга.

— Сюда никто не допускается. Так распорядилась Она. Нам уже пришлось прогнать одну девчонку.

Локридж стиснул зубы. Естественно, Аури слышала новость. Множество людей провожало его испуганными глазами, когда накануне вечером, при свете факелов, он шагал под нацеленными на него копьями ютоазов. «Ты, Сторм, — подумал он, — дьявол в женском обличье. В той тюрьме, из которой ты меня вызволила, ко мне пускали посетителей».

— Ладно, — сказал Локридж, — тогда я хочу видеть Богиню.

— Хо-хо-хо! — засмеялся воин. — Ты хочешь, чтоб мы сообщили ей, что ты желаешь, чтоб она пришла?

— Ведь ты же можешь сказать ей, со всем необходимым почтением, что я очень прошу ее о встрече. Когда вас сменят, если раньше никак.

— Зачем нам это? Она знает, что ей делать.

— Послушай, ты, свинья, — сказал Локридж, изобразив на лице усмешку, — может быть, я и в немилости, но не лишился всех своих сил. Ты сделаешь, как я сказал, или я сделаю так, что у тебя будет гнить и отваливаться от костей мясо. Тогда тебе так или иначе придется молить о помощи Богиню.

Они сразу же залебезили перед ним. Локридж увидел перед собой призрак того общества, которое собиралась создать Сторм.

— Отправляйся! — сказал он. — И по дороге захвати мне чего-нибудь на завтрак.

— Я… я не могу. Никто из нас не может уйти с поста без разрешения. Но погоди. — Взводный вытащил из-под плаща рог и протрубил в него; глухой и печальный звук полетел сквозь дождь.

Вскоре появилась группа молодых ребят с топорами. Рассказав им, в чем дело, начальник послал их с поручением Локриджа.

Это была очень маленькая победа, но и она вселила в него чуть-чуть надежды. С неожиданным аппетитом он набросился на серый хлеб и жареную свинину. «Сторм может меня сломать, — думал он, — но для этого ей понадобится аппарат для зондирования мозга».

Он даже не удивился, когда она пришла часа через два. Его удивило то, что сердце его, как и прежде, забилось быстрее при виде ее. Она гордо ступала по земле, в полном облачении, высокая и гибкая, и все такая же красивая. В руке у нее был посох Мудрой Женщины, за ней следовала дюжина ютоазов, среди которых Локридж узнал Уитукара. Ее энергопояс поддерживал над ней невидимый щит, с которого каскадом низвергались потоки дождя, так, что она была окружена серебряным водопадом, — нереида и морская королева.

Сторм остановилась у его хижины; в ее взгляде больше всего было грусти.

— Что ж, Малькольм, — сказала она по-английски, — мне кажется, я должна была прийти, раз ты просил.

— Боюсь, что я никогда больше не примчусь на твой свист, милая, — ответил он ей. — Так жаль. Я был прямо-таки горд, что принадлежу тебе.

— И больше нет?

— И рад бы, да не могу. — Он покачал головой.

— Я знаю. Такой уж ты человек. Будь ты другим, мне было бы не так больно.

— Что ты собираешься делать? Расстрелять меня?

— Я пытаюсь найти иной вариант. Ты даже не представляешь себе, как я стараюсь.

— Послушай, — сказал он с безумной, сладкой и обреченной надеждой, — ты можешь отказаться от этого проекта. Бросить войну во времени. Почему бы нет?

— Нет, — ответила она с мрачной гордостью. — Я — Кориока.

Сказать на это было нечего.

Вокруг них шумел дождь.

— Ху хотел убить тебя сразу, — продолжала Сторм. — Ты — орудие судьбы, и если ты стал нашим врагом, можно ли рисковать, оставляя тебя в живых? Но я возразила: твоя смерть может быть тем самым событием, которое необходимо для… для чего? — от ее решительности почти ничего не осталось; она одиноко стояла, окруженная туманной стеной водопада. — Мы не знаем. Я думала — с какой радостью я думала, когда ты вернулся ко мне, — что ты будешь мечом моей победы. Теперь я не знаю, кто ты. Что бы я ни сделала, все может привести к краху. Или принести успех — кто знает? Я знаю только, что ты — судьба и что я очень хочу спасти тебя. Ты позволишь мне?

Локридж посмотрел в колдовские зеленые глаза.

— Они в далеком будущем были правы, — сказал он, испытывая острую жалость. — Знание судьбы превращает нас в рабов. Ты слишком хороша для этого, Сторм. Или нет, не хороша — и не плоха; может, тут даже не какое-то человеческое качество, нет, — но с тобой не должно было бы так случиться.

Слезы ли он увидел? Из-за дождя он не был уверен. Во всяком случае голос ее был тверд:

— Если я решу, что ты должен умереть, я сделаю это сама, быстро и аккуратно; и ты будешь погребен в дольмене, в том, где ворота, — с воинскими почестями. Но я очень надеюсь, что в этом не возникнет необходимости.

Борясь с колдовством более древним и могучим, чем силы, данные ей ее извращенным миром, он спросил:

— Пока я жду, могу я попрощаться или поговорить с несколькими друзьями?

Тут ее гнев вырвался наружу. Она с силой воткнула посох в грязь и закричала:

— Аури! Нет! Завтра ты увидишь ее свадьбу — вон там, в лагере. Мы поговорим с тобой после, и тогда посмотрим, действительно ли ты тот жалкий идиот, которого из себя строишь!

Резко повернувшись, так, что взметнулись ее мантия и плащ, она пошла прочь от дома.

Эскорт последовал за ней. Уитукар отстал от него. Караульный попытался остановить его, но Уитукар оттолкнул его, подошел к двери и протянул руку.

— Ты по-прежнему мне брат, Малькольм, — сказал он своим грубым голосом. — Я поговорю с Ней о тебе.

Локридж пожал протянутую руку.

— Спасибо, — пробормотал он. В глазах его стояли слезы. — Ты одно можешь для меня сделать: будь добр с Аури, хорошо? Позволь ей остаться свободной женщиной.

— Насколько это будет в моих силах. Мы назовем сына в честь тебя и станем делать жертвоприношения на твоей могиле, если до этого дойдет. Но я надеюсь, что нет. Да будет с тобой удача, друг.

Ютоаз ушел.

Локридж сел на топчан. В задумчивости смотрел он на дождь; мысли его были долгими и горькими и никого больше не касались.

Ближе к полудню ливень прекратился, но солнце не выглянуло. Вместо этого начал подниматься туман, и мир за стенами превратился в серую, мокрую, бесформенную массу. Иногда слышались голоса, конское ржание, мычание коров, но звуки были глухими и отдаленными, как будто жизнь отодвинулась от него. Воздух был таким холодным и сырым, что в конце концов Локридж снова забрался под одеяло. Усталость сморила его; он уснул.

Ему снились странные сны. Когда он проснулся — понемногу, дюйм за дюймом сбрасывая сон, — он не сразу понял, что уже не спит: действительность и то, что ему привиделось, запутанно переплелись в его сознании. Он потерпел кораблекрушение в океане, черном, словно волосы Сторм; мимо пролетела Аури, выкрикивая имя его матери; звук рога призывал гончих псов; он погрузился в зеленую глубину и услышал звон кующегося оружия, с трудом вырвался назад — туда, где сверкали молнии; его поразило раскатом грома, и — он оказался в — хижине, где царила темнота; сумеречный полумрак пробирался сквозь туман, слышались возгласы людей и лязг оружия…

Это был не сон!

Локридж вскочил с постели и подбежал к двери, начал трясти прутья решетки и громко кричать в клубящуюся серую муть:

— Что случилось? Куда все подевались? Да выпустите же меня, мать вашу! Сторм!

Сквозь непроглядный туман доносился бой барабанов.Прогремел рев ютоаза, протопали мимо копыта; стучалц колеса, скрипели оси. Повсюду орали воины, призывая друг друга. Где-то вдали раздался пронзительный женский вопль, перекрытый грохотом каменного оружия, звоном железа и меди. Локридж услыхал зловещий свист выпущенной стрелы.

Из мутной мглы выдвинулись тени — его стражники.

— Какое-то нападение с берега, — мрачно сказал взводный.

— Чего мы ждем, Храно? — воскликнул другой караульный. — Наши дерутся!

— Стой, где стоишь. Наше место здесь, пока Она не даст другого указания.

Послышался топот чьих-то ног.

— Эй ты, кто напал на нас? Как идет бой?

— Люди с моря, — тяжело дыша ответил невидимый в тумане воин. — Они направляются прямо к нашей стоянке. Надо держаться своих знамен. Я иду к моему вождю.

Один из часовых выругался и покинул пост. Взводный тщетно орал ему вслед. Звон оружия стал еще громче: пришельцы сошлись с наспех сформированными отрядами ютоазов.

«Пираты, — решил Локридж. — Вероятно, та флотилия, которую видели Хранители. Больше некому. Значит, они все-таки не легли в дрейф. Вместо этого гребли весь день и всю ночь и высадились под прикрытием тумана чуть в стороне. Да, конечно, какой-то пиратский корабль со Средиземного моря набрал банду аборигенов из местных племен. Англия, насколько я понимаю, им не по зубам, а на другом берегу Северного моря можно разжиться добычей.

Нет. Что они смогут сделать, когда Сторм и Ху начнут стрелять по ним?

И это, пожалуй, к лучшему. Мало страдала Авильдаро, так чтоб ее еще и разорили до тла? Чтобы Аури сделали рабыней?»

Весь в напряжении, Локридж вцепился в решетку, ожидая начала паники, которая наверняка вспыхнет, как только эта банда поймет, что связалась с самой Богиней.

Из тумана внезапно вынырнула человеческая фигура — высокий блондин с горящими глазами. Начальник караула махнул ему рукой, чтоб тот убирался.

— Во имя Марутов, ты, оругарэйский цыпленок, — приказал он, — катись, откуда пришел!

Высокий парень всадил в него гарпун. Взводный зажал руками рану в животе, согнулся и со сдавленным стоном повалился на колени.

Другой охранник зарычал, взметнулся над головой его томагавк. Еще один из деревенских возник за его спиной, накинул ему на шею рыболовную лесу и затянул ее своими здоровенными рыбацкими руками. Голову третьего часового раскроил топор лесоруба.

— Они готовы, девочка! — крикнул высокий и подошел к двери.

Света хватило, чтобы Локридж увидел капли дождя на его бороде; он узнал одного из сыновей Эхегона. Из десятка деревенских жителей, беспокойно ожидавших чуть поодаль, нескольких он знал по именам, остальных в лицо. Двое принимали участие во вчерашней попытке совершить человеческое жертвоприношение. Сегодня они держались как мужчины.

Сын Эхегона достал кремневый нож и принялся перерезать ремни, скрепляющие решетку.

— Скоро ты будешь на свободе, — сказал он, — если никто нас случайно не заметит.

— Что… — начал было Локридж, но он был слишком ошеломлен происходящим, чтобы говорить; он мог только слушать.

— Думаю, нам надо убираться отсюда. Аури целый день шастала по деревне, упрашивала помочь тебе всех, кому могла доверять. Мы боялись сперва, сидели в ее доме и высказывали свои опасения. Но тут появились эти чужеземцы, словно знамение богов, и Аури напомнила нам, какой властью она обладает в подземном мире. Так что лишь бы сражение продлилось еще немного, и мы будем в пути. Нормально жить здесь больше нельзя. — Сын Эхегона с тревогой посмотрел на Локриджа. — Мы делаем это, потому что Аури поклялась, что ты обладаешь силой, чтобы защитить нас от гнева Богини. А она должна знать. Но так ли это?

Прежде чем Локридж успел ответить, перед ним оказалась Аури. Она поздоровалась с ним дрожащим шепотом: ее трясло от холода под копной насквозь мокрых волос. В руке у нее было легкое копье, и Локридж увидел, что она и впрямь стала вполне взрослой женщиной.

— Рысь, ты можешь увести нас отсюда. Я знаю, ты можешь. Скажи, что ты будешь нашим вождем.

— Я не заслуживаю этого, — ответил он. — Я не заслуживаю тебя.

Не подумав, он произнес это по-английски. Аури выпрямилась и сказала с видом королевы:

— Он произносит заклинание, чтобы защитить нас. Он поведет нас туда, где будет лучше всего. Он знает куда.

Ремни упали. Локридж протиснулся между шестами. Его окружил клубящийся туман. Он попытался определить, где в этом сером мраке идет сражение. Судя по всему, оно широким фронтом продвигалось в глубь суши. Значит, на берегу залива сейчас никого не должно быть.

— Туда, — скомандовал Локридж.

Жители деревни подошли ближе, ища у него защиты. Среди них были и женщины с маленькими детьми на руках; дети постарше жались к своим матерям. «Каждый, кто идет на такой риск ради свободы, — подумал он, — имеет право на все, что только я могу дать».

Стоп! Еще одна вещь.

— У меня важное дело в Длинном Доме, — сказал Локридж.

— Рысь! — Аури вцепилась в его руку; в глазах ее была мука. — Ты не можешь!

— Идите на берег к лодкам, — ответил он. — Не забудьте мехи с пресной водой и снаряжение для охоты и ловли рыбы с лодок. К тому времени как вы все подготовите, я буду с вами. Если нет, отправляйтесь без меня.

— В Ее доме? — Сына Эхегона передернуло. — Что тебе нужно там сделать?

— Нечто такое, что… В общем, нам не будет удачи, если я этого не сделаю.

— А я с тобой, — сказала Аури.

— Нет. — Он наклонился и поцеловал ее; мимолетное прикосновение ее губ оставило соленый привкус. Даже в этот краткий миг он ощутил запах ее волос и ее тепло. — Куда угодно, но только не сейчас. Приготовь для меня место в лодке.

Он убежал, прежде чем она успела ответить.

Вокруг него уныло темнели хижины, в полумраке которых лежали охваченные ужасом жители деревни. Пробежала свинья, черная и быстрая. Локридж припомнил, что Она держала свиней, выступая в ипостаси богини смерти. Звуки битвы раздавались совсем близко — дикие крики, топот, звон оружия, свист стрел и глухие удары топоров, настигающих жертву, — он двигался вперед, поглощенный собственной внутренней тишиной.

Как он и рассчитывал, никто не охранял Длинный Дом. Но если Сторм и Ху по-прежнему там… У него не было выбора — Локридж переступил порог.

В комнате было пусто.

Он пробежал мимо приборов и ликов богов. Перед занавесом из темноты Локридж чуть было не остановился. «Нет, — сказал он себе, — ты должен это сделать». И прошел внутрь.

Ему показалось, что он чувствует жар агонии Брэнна. Он вставил в ухо диаглоссу кошмарного будущего и наклонился над ним.

— Я помогу тебе умереть, если хочешь, — сказал он.

— Умоляю тебя, — прошептали высохшие губы мумии.

Локридж отпрянул: Сторм говорила, что у него не осталось разума. Значит, и тут она соврала. Он принялся за дело.

Оружия у него не было, и он не мог перерезать Патрульному горло. Но он вытащил трубки и провода. Почерневшее тело скорчилось с еле слышными жалобными стонами. Крови практически не было.

— Лежи, — сказал Локридж и погладил лоб Брэнна. — Тебе не придется долго ждать. Прощай.

Он отошел, тяжело дыша.

Как только он миновал занавес, его оглушил шум. На одном из флангов сражение откатывалось обратно к деревне. И слышалось шипение энергопистолетов. Вспышки мертвенно-бледного света были видны даже через закрытый шкурами дверной проем. «Вот и конец пиратам, — подумал Локридж. — Если я сейчас же не уберусь отсюда, то мне это уже никогда не удастся!»

Он выбежал на площадь.

Сбоку на ней появился Хранитель Ху.

— Кориока! — кричал он в растерянности и отчаянии. — Кориока, где ты? Мы должны быть вместе, любимая моя… — В руке у него был пистолет, но к всполохам света, игравшим дальше, между хижин, он не имел отношения.

Ху вертел туда-сюда головой, ища свою богиню. Локридж понимал, что не успеет скрыться, даже снова в Длинном Доме, прежде чем тот заметит его. Он рванулся вперед.

Ху увидел его и пронзительно вскрикнул. Он попытался направить пистолет на Локриджа, но тот налетел на Хранителя, и оба покатились по земле, вырывая друг у друга оружие. Ху вцепился в рукоятку пистолета с такой силой, что разжать его пальцы было невозможно. Локриджу удалось выскользнуть из его рук; изловчившись, он оказался у него за спиной. Сжав туловище Ху ногами, он обхватил рукой его шею и резко дернул.

Раздался хруст — такой громкий, что слышно было даже среди окружающего гвалта. Хранитель не двигался. Локридж поднялся и убедился, что противник мертв.

— Мне очень жаль. — Он наклонился, закрыл Ху глаза, потом взял его пистолет и отправился дальше.

У Локриджа мелькнула было мысль найти Сторм — он теперь вооружен так же, как она, — но он решил, что не стоит: слишком рискованно. Какой-нибудь ютоаз вполне может проломить ему голову, в то время как он будет безуспешно пытаться пробиться через ее энергетический щит. И что будет с Аури? Он всем обязан ей и ее родичам, которые ждут его там, на берегу.

Ко всему прочему он не был уверен, что сможет заставить себя выстрелить в Сторм.

Впереди блеснула кромка воды. Локридж разглядел неясные очертания большой обтянутой кожей лодки, покачивающейся на легкой зыби; ее заполнили призрачные фигуры. Аури ждала на берегу. Смеясь и плача, она бросилась к нему. Он позволил ей — и себе — несколько мгновений объятий, затем освободился из ее рук и забрался в лодку.

— Куда теперь? — спросил сын Эхегона.

Локридж оглянулся. Еще можно было разобрать в тумане смутные силуэты домов, размытые очертания рощи, тени людей и лошадей там, где шел бой. «Прощай, Авильдаро! — воскликнул он мысленно. — Да хранит тебя Господь!»

— В Ирил Вэрэй, — ответил он. Они поплывут в Англию.

Глубоко погружались в воду весла. Рулевой монотонно командовал, словно читал молитву Богине Моря; возрожденная Аури рассказала им, что Сторм вовсе не богиня, а ведьма. Хныкал ребенок, тихо плакала женщина; один из отплывающих поднял копье в знак прощания.

Они обогнули западный мыс, и Авильдаро скрылась с глаз. Милей или около того дальше они разглядели пиратскую флотилию. Обтянутые кожей рыбачьи лодки были вытащены на берег, галера стояла на якоре. Несколько факелов у часовых горели ярко, как звезды, и Локридж видел гордые формы носового украшения, ахтерштевня и реи, нацеленные в небо.

Можно было только удивляться, что эти викинги бронзового века до сих пор еще не обратились в беспорядочное бегство. Наверняка Сторм и Ху разделились для того, чтобы собрать вокруг своих лучевых пистолетов растерявшихся и разбросанных ютоазов. А потом по какой-то причине Ху пришлось убежать одному. Но все равно Сторм и без него могла… Ладно, все это позади.

Так ли? Ведомая судьбой, она не успокоится, пока не найдет и не уничтожит его. Если он как-нибудь возвратится в свой век… но нет, ее фурии выследят его там быстрее, чем в широком и малонаселенном мире эпохи неолита. Тем более что он взвалил на себя заботу об этих заполнявших лодку людях, чужих ему по крови, но которых он не мог оставить в беде.

У него появились сомнения в правильности выбора им Англии. Локридж знал, что и другие каменщики мегалита бегут туда из Дании. Можно было присоединиться к ним и провести остаток дней в страхе. Он не хотел предлагать Аури такую жизнь.

— Рысь, — прошептала девушка ему на ухо, — я не должна чувствовать себя счастливой — правда ведь? Но я счастлива.

Это была не Сторм Дарроуэй. Ну и что с того? Он привлек ее к себе. «Она — тоже судьба», — подумал Локридж. Может быть, Джон и Мэри всего-навсего того и хотели, чтобы она передала по наследству человечеству это соединение отваги и нежности. В нем самом нет ничего особенного, но в ее сыновьях и дочерях вполне может быть.

Локридж понял, что нужно делать.

Он так долго сидел в неподвижности, что Аури даже испугалась:

— С тобой все в порядке, любимый?

— Да, — ответил он и поцеловал ее.

Всю ночь беглецы двигались вперед — медленно, из-за темноты, — но каждый взмах весла был маленькой победой. На заре они вошли в птичьи болота и спрятались, чтобы отдохнуть. Позже мужчины охотились, ловили рыбу, наполнили водой мехи. Легкий северо-восточный ветерок унес туман, и следующим вечером звезды ярко сияли. Поскольку видимость была хорошей, по указанию Локриджа поставили мачту и развернули парус. К утру они были в открытом море.

Плавание прошло в холоде и тесноте и оказалось весьма опасным. Никто, кроме людей Тенил Оругарэй, не смог бы выдержать такого шторма, в какой они попали, на этой хрупкой посудине, битком набитой людьми. Несмотря на все мучения, Локридж был доволен: когда Кориока не найдет его, она может решить, что он утонул, и прекратит поиски.

Интересно, будет ли она сожалеть? Или ее чувства к нему были очередной ложью?

Наконец, через много дней, они увидели перед собой расцвеченные осенними красками низины Восточной Англии. Просоленные, обветренные, голодные и измученные, они вытащили лодку на берег и с жадностью набросились на чудную воду обнаруженного ими родника.

Бывшие жители Авильдаро думали, что найдут на побережье какую-нибудь общину, которая примет их. Но Локридж решил иначе.

— Я знаю лучшее место, — сообщил он. — Чтобы Попасть туда, нам придется совершить путешествие через подземный мир, но зато там мы сможем не опасаться злой колдуньи. Что вы предпочитаете: прятаться, подобно зверям, или быть свободными людьми?

— Мы пойдем за тобой, Рысь, — ответил сын Эхегона.

Путь их лежал через всю страну. Двигались довольно медленно: с ними шли маленькие дети, кроме того, нужно было охотиться для пропитания. Локридж начал испытывать нетерпение, волнуясь, что они могут достигнуть цели слишком поздно. Аури мучилась нетерпением другого рода.

— Мы теперь на берегу, мой любимый, — сказала она. — А вон там — прекрасный мягкий мох.

Локридж устало улыбнулся:

— Только тогда, крошка, когда доберемся. — И очень серьезно добавил: — Ты слишком много для меня значишь.

Она взглянула на него сияющими глазами.

В конце концов по затянутым льдом болотам они выбрались на остров, который окрестные племена избегали. Местные жители рассказали Локриджу — когда путешественники как-то остановились на ночлег в одной из деревень, что он заколдован. От них Локридж узнал точное направление.

Под облетевшими деревьями стояла кое-как сделанная пристройка. Ожидавший их человек держал в руке меч. Он был высокого роста, с огромным, как паровой котел, животом; седые волосы и борода обрамляли рябое помятое лицо.

Радость охватила Локриджа.

— Йеспер, ты, старый черт! — закричал он.

Они обнялись, хлопая друг друга по спине. Вставив в ухо диаглоссу XVI века, Локридж спросил, что все это означает.

Датчанин пожал плечами:

— Меня доставили сюда со всеми сражавшимися ребятами. Магистр колдунов спросил, кто согласится посторожить ворота, — последний, мол, этап, совсем недолго. Я вызвался: почему не послужить своей прекрасной Богине? Вот и сижу здесь, стреляю помаленьку уток, другую живность — для развлечения. Если что-то случится, я должен сделать что-то с машиной, там, внизу, и Она узнает. Но ничего такого не произошло, а вас я принял за обыкновенных дикарей и никаких сообщений не отправлял. Думал, куда забавнее будет напугать вас до смерти, чтоб сами убрались… Как я рад снова видеть тебя, Малькольм.

— Но срок, на который тебя здесь оставили, скоро ведь кончается, так?

— Да, через несколько дней. Священник Маркус сказал мне, что нужно смотреть на часы и непременно убираться отсюда, когда подойдет время, иначе ворота исчезнут и я застряну здесь. Я должен добраться до других ворот, а оттуда меня по воздуху перенесут домой.

Локридж сочувственно посмотрел на Фледелиуса:

— В Данию?

— Куда же еще?

— Я здесь по секретному заданию Богини. Настолько секретному, что ты никому не должен говорить ни полслова.

— Не волнуйся. Ты можешь мне так же доверять, как я тебе верю.

Локридж поморщился.

— Йеспер, — предложил он, — давай с нами! Когда мы доберемся до цели, я смогу рассказать тебе… ну, просто ты заслуживаешь лучшего, чем жить вне закона под властью тирана. Пошли с нами.

В маленьких, заплывших глазках промелькнула тоска.

— Нет. — Фледелиус покачал головой. — Я благодарю тебя, мой друг, но я дал клятву моей Госпоже и моему королю. Пока меня не схватят судебные исполнители, я каждый год в канун Дня всех Святых буду ждать в гостинице «Золотой Лев».

— Но после того что произошло, ты не сможешь там появиться!

Фледелиус усмехнулся:

— Я найду пути. Юнкеру Эрику не удастся прирезать старого кабана так просто, как он думает.

Люди Локриджа стояли в ожидании, коченея от холода.

— Ну что ж… Нам надо воспользоваться коридором. Я не могу рассказать тебе больше, и помни: никому не слова. Прощай, Йеспер.

— Прощай, Малькольм, и ты, моя девочка. Выпейте за меня иногда стаканчик, ладно?

Локридж повел своих подчиненных под землю.

У него была готова легенда для часового, который, как он предполагал, мог здесь оказаться. В крайнем случае пришлось бы воспользоваться энергопистолетом. То, что вход сторожил именно Фледелиус, было большой удачей. Или судьбой? Нет, к черту судьбу. Если вдруг Сторм придет в голову, что беглецы могли избрать этот путь, и она захочет лично допросить датчанина, он, конечно, проговорится; но это было крайне маловероятно, а в любом другом случае он будет держать язык за зубами. Не будь рядом Аури, Локридж и сам бы не подумал о таком варианте.

Он вошел в огненные ворота. Люди Тенил Оругарэй, собрав все свое мужество, последовали за ним.

— Мешкать не стоит, — сказал он. — Давайте получим новое рождение. Держитесь за руки и возвращайтесь вместе со мною в мир.

Локридж вывел их обратно через те же ворота, только с другого края. Это соответствовало тому времени, когда ворота появились, — так же, как им предстояло исчезнуть спустя четверть века.

Ни в аванзале, ни на острове никого не было. С помощью контрольной трубки, которую дал ему Фледелиус, он открыл вход над спуском, потом снова закрыл его. Они очутились среди лета. Болотистая низина зеленела листьями и камышом, блестела вода, слышался птичий гомон; оставалось двадцать пять лет до того, как ему со Сторм предстояло оказаться в неолитической Дании.

— О, какая красота! — выдохнула Аури.

Локридж обратился к своему отряду.

— Вы — Морской народ, — сказал он. — Мы отправимся к морю и будем там жить. Такие люди, как вы, могут в этой стране стать сильными. — Он помолчал. — Что же до меня… Я буду вашим вождем, если вы хотите этого. Но мне придется очень много путешествовать и, возможно, иногда обращаться к вам за помощью. Племена здесь большие и занимают обширную территорию, но они разделены. Нас ожидает новое время, которое идет к нам с юга, поэтому необходимо достигнуть как можно более тесного единства между племенами. В этом моя задача.

Локридж окинул внутренним оком ожидающие его дни, и на минуту ему стало страшно. Он терял так много. Его мать будет плакать, когда он так и не вернется, и это было тяжелее всего; но он сам отказывался от своей страны и своего народа, от всей цивилизации: от Парфенона и Моста Золотых Ворот, от музыки, книг, изысканных блюд, медицины, научного видения мира — от всего хорошего, чему предстояло появиться в следующие четыре тысячелетия, — ради того, чтобы стать, самое большее, вождем племени в каменном веке. Он всегда будет здесь одиноким.

Но все это поможет ему, подумал Локридж, внушить страх и укрепить власть. С его знаниями он сможет многое сделать — не в качестве завоевателя, а для объединения, обучения, развития целительства, создания законов. Может быть, ему удастся заложить фундамент того, что устоит против зла, которое принесет с собою Сторм.

Это была его судьба. И оставалось только принять ее.

Он окинул взглядом горсточку своих людей — семена того, что грядет.

— Вы поможете мне?

— Да, — сказала Аури, вложив в ответ все свое существо.

Глава 21

И летели годы, пока снова не настал день, когда дождь сменился туманом и воины с запада под его прикрытием поднялись вверх по Лимфьорду к Авильдаро.

Тот, кого они называли Рысью, стоял на носу галеры — мужчина старше годами большинства своих спутников, с седыми волосами и бородой, но все еще такой же крепкий, как и четверо его взрослых сыновей, стоящих рядом. Все были вооружены и облачены в сверкающие бронзовые доспехи. Они вглядывались в береговую линию, очертания которой неясно проступали в просачивающемся сквозь клубящийся в воздухе пар тусклом свете, пока отец не сказал:

— Здесь мы высадимся.

Горячность шестнадцатилетнего юноши звучала в голосе Ястреба, сына Аури, когда он передавал команду. Стих плеск весел и скрип уключин. За борт полетел каменный якорь.

Люди двинулись по кораблю к корме, бряцая боевым снаряжением, и попрыгали в холодную, доходящую до плеч воду. Лодки их союзников, вооруженных кремневым оружием, дошли до мелководья, коснулись дна и были вытащены на берег.

— Пусть ведут себя тихо, — сказала Рысь. — Нас не должны услышать.

Капитан кивнул.

— Эй вы, отставить шум! — приказал он своим матросам.

Они, как и он, были иберийцами, с горбатыми носами и круглыми головами, меньше ростом и тоньше, чем светловолосые представители племен, населяющих Британию; обуздать их, заставить вести себя спокойно было нелегко: даже ему, капитану, цивилизованному человеку, не раз бывавшему в Египте и на Крите, не без труда удалось уяснить, что им предстоит не пиратский рейд.

— У меня собрано достаточно олова и шкур, чтобы десять раз отплатить ваше путешествие, — говорил ему вождь по имени Рысь. — Все будет ваше, если вы поможете. Но мы выступаем против колдуньи, которая умеет метать молнии. Хотя я могу делать то же самое, не будут ли твои люди слишком напуганы? Кроме того, мы идем не грабить, а освобождать моих родичей. Тебе и твоим ребятам достаточно будет моей платы?

Капитан поклялся Тою, которой он, как и все эти могущественные варвары, поклонялся, что платы будет достаточно. И он был искренен. Было что-то в глядевших на Локриджа голубых глазах, что говорило о благородстве, достойном Миноса Кносского.

Тем не менее… «Что ж, — подумал Локридж, — нам просто придется разыграть то, что было. Что означает освобождение. Сегодня я выхожу из-под власти судьбы.

Хотя я отнюдь не могу пожаловаться на время, проведенное в Англии. Моя жизнь была лучше, счастливее и полезнее, чем я мог мечтать».

Он прошел на корму. Аури стояла за ютом, рядом с каютой. Вместе с нею ждали остальные их дети: трое девочек и мальчик, который был еще слишком мал, чтобы принять участие в сражении. В этом отношении им так же сопутствовала удача — лишь одно крошечное тельце обрело покой в дольмене. Боги и в самом деле любили ее.

Высокая, с фигурой зрелой женщины и падающими на ее критское платье волосами, почти такими же ярко-светлыми, как в юности, — она посмотрела на своего мужа глазами, в которых поблескивали слезинки. За четверть века, которые ей пришлось быть его правой рукой, она обрела истинное величие.

— Счастливо тебе, мой любимый, — сказала она.

— Это ненадолго. Как только мы победим, мы сможем вернуться домой.

— Ты дал мне дом за морем. Если ты погибнешь…

— Тогда возвращайся, ради них. — Он приласкал детей, всех по очереди. — Правь Вестхейвеном, как мы это делали до сих пор. Народ будет ликовать. — Он выдавил улыбку. — Но со мной ничего не случится.

— Это будет странно, — медленно проговорила она, — увидеть, как мимо проплываем мы сами, молодые. Жаль, что тебя в это время не будет со мной.

— Тебе будет больно смотреть на них?

— Нет. Я подарю им нашу любовь и буду радоваться тому, что ожидает их впереди.

Аури была единственной, кто мог понять, что происходит со временем. Для остальных людей Тенил Оругарэй это была магия; она вызывала у них тревогу, и они старались думать о ней как можно меньше. Правда, именно с ее помощью они оказались в прекрасной стране, и они были благодарны; но пусть бремя колдовства несет Рысь: ведь он король.

Локридж и Аури поцеловались, и он оставил ее.

Добравшись вброд до берега, он оказался окруженным своими людьми. Несколько из них родились в Авильдаро, в момент бегства они были маленькими детьми. Остальных собрали с половины Британии.

Это была его работа. Он не пошел назад в Восточную Англию: слухи о нем могли распространиться через море и достигнуть ушей Сторм Дарроуэй, когда она появится. Вместо этого он повел свой отряд в красивую землю, которую позднее должны были назвать Корнуэллом. Там они пахали и сеяли, охотились и рыбачили, любили и приносили жертвы — так же беспечно, как и прежде; однако понемногу, шаг за шагом, Локридж показывал, как много выгоды могут дать оловянные рудники и торговля; он набирал новых людей из окрестных кочевых племен, вводил новые методы работы и образ жизни, — пока Вестхейвен не стал известен от Скара-Брэ до Мемфиса как богатое и могучее королевство. Одновременно он заключил союзы — с изготовителями топоров Лангдэйл-Пайка, с жителями долины Темзы, даже с угрюмыми пахарями с холмов, которых ему удалось убедить, что человекоубийство неугодно богам. Теперь шли разговоры о том, чтобы воздвигнуть на Солсберийской равнине огромный храм как знак и залог дружбы. Поэтому он мог их оставить; он смог также отобрать сотню охотников для битвы на востоке из очень многих, желавших отправиться с ним.

— Стройтесь в ряды, — приказал Локридж. — Вперед.

Северяне и южане построились, как он их обучил, и двинулись к Авильдаро.

Они шли в промозглом полумраке: тишину нарушали только шаги да вопли кроншнепов. Он чувствовал, как у него сжимается горло и учащенно бьется сердце. «Сторм, — думал он, — Сторм, я возвращаюсь к тебе».

За двадцать лет ее образ не потускнел в его памяти. Он похудел и поседел; горести и радости целого поколения пролегли между ним и ею, но он по-прежнему помнил черные локоны, зеленые глаза, янтарную кожу, губы, когда-то прижимавшиеся к его губам. Неохотно, шаг за шагом, осознавал он свое предопределение. Север должен быть спасен от нее. Человечество должно быть спасено. Без Брэнна она может привести своих Хранителей к победе. Но ни Хранители, ни Патруль не должны одержать верх. Нужно, чтобы они изматывали друг друга до тех пор, пока то хорошее, что есть у тех и других, не возвысится над облаками всего дурного, и тогда мир Джона и Мэри сможет обрести форму.

И все же в действительности он не был Рысью — мудрым и неуязвимым. Он был всего-навсего Малькольмом Локриджем, который когда-то любил Сторм Дарроуэй. Ему пришлось выдержать с собой нелегкую борьбу, чтобы остаться верным Аури и не пытаться отступить от предопределенного решения идти против Кориоки.

Неслышно вернулся из разведки Ястреб.

— В деревне я видел мало народу, отец, — сказал он. — Никто не был похож на ютоазов, насколько я могу судить по тому, что ты о них рассказывал. Сторожевые костры людей с колесницами еле видны в тумане, и большинство лежит, укутавшись от холода.

— Отлично. — Локридж был рад действию. — Отряды теперь разделятся, каждый отправится на свою часть луга.

К нему подошли командиры, и он дал им подробные указания. Одна за другой, группы исчезали в полумраке, пока он не остался с двумя десятками воинов. Локридж пересчитал их щиты из буйволовой кожи и кремневые наконечники копий, поднял руку и сказал:

— Наша задача самая трудная. Нам предстоит встретиться с самой колдуньей. Я еще раз заверяю вас, что моя магия так же сильна, как и ее. Но любой, кто боится стать свидетелем нашего поединка, может уйти.

— Долго вел ты нас и всегда оказывался прав! — прогремел голос одного из жителей холмов. — Я верен своей клятве. — Возбужденный гул одобрения прокатился по рядам.

— Тогда за мной.

Они нашли тропинку, ведущую к священной роще. Когда начался бой, Сторм и ее помощники из Длинного Дома должны пойти этим путем.

Крики прорезали туманную мглу.

Локридж остановился возле деревьев, с листьев которых капала вода. Шум справа все усиливался: трубили рога, ржали лошади, гикали и хрипло орали люди, звенела натянутая тетива луков, скрипели колеса; послышались удары топоров.

— Когда же она наконец появится? — прошептал его сын Стрела.

Локридж был напряжен до предела. Не было никакой гарантии успеха. Одним энергопистолетом можно было уничтожить множество людей, а против той штуки, что была у него в руке, их было целых два.

Со стороны Авильдаро донесся топот ног. Из тумана вынырнула дюжина ютоазов. Они потрясали поднятым оружием, их лица были искажены от ярости. Впереди бежал Ху.

«В этот раз мне не придется тебя убивать», — с дрожью подумал Локридж.

Увидев их, ошеломленный Хранитель резко остановился и поднял пистолет.

Из того же самого оружия в руке Локриджа вырвался поток энергии, встретившийся с таким же потоком. Красный, зеленый, желтый, мертвенно-голубой огонь смешались с туманной сыростью. Ютоазы бросились на бриттов, отступивших назад в страхе перед сверхъестественным.

— Кориока! — завопил Ху, перекрывая шипение сталкивающейся энергии. — Это Патруль.

Он не узнал Локриджа в стоящем перед ним человеке. А меньше чем через час он будет лежать мертвый перед Длинным Домом. Локридж застыл в ужасе от этой мысли. Ху приблизился, зарычал и взмахнул томагавком ютоаз. Тот житель холмов, что говорил о верности своей клятве, упал. Это вывело Локриджа из оцепенения.

— Народ Вестхейвена! — громко крикнул он. — Вперед за своих родных!

Стрела прыгнула вперед. Блеснул огнем его бронзовый меч и, найдя цель, вернулся окровавленный. Ястреб получил удар по шлему, который зазвенел почти так же, как его смех, раздавшийся, когда он нанес ответный удар. Их братья, Пастух и Милое Солнце, присоединились к ним, а за ними и остальные. Численно они превосходили людей Боевого Топора, и сражение было коротким и безжалостным.

Локридж нацелил клинок на Ху. Тот, увидев, что его отряд разбит, поднялся в воздух и затерялся в клубах тумана. Слышно было, как он зовет Сторм, пронзительно крича над охваченными битвой лугами.

«Значит, она прошла другой дорогой, — думал Локридж. — Она уже там».

— Туда, по этому пути! — скомандовал он.

Вышли на луг. Раскачиваясь, прямо в шеренгу его воинов неслась колесница. Обученные им, они не двинулись с места, пока она не подкатила почти вплотную, потом расступились и с боков вонзили копья в вождя. Лишившись хозяина, лошади ускакали и исчезли в белесой мгле. Бритты атаковали ютоазов, бежавших за колесницей. Локриджу все это казалось чем-то вроде театра теней. Он искал Сторм.

Он шел со своим отрядом по полю брани. Время от времени можно было увидеть фрагменты битвы. Ютоаз раскроил череп воину из Вестхейвена и был тут же разрублен на куски иберийцем. Двое людей катались в грязи, как собаки, пытаясь вцепиться друг другу в горло. Юноша, которого звали Туно, лежал, раскинув руки, в луже крови, глядя пустыми глазами в затянутое пеленой тумана небо. Локридж быстро прошел мимо. Ножны хлопали по ноге. Шлем и латы вдруг показались очень тяжелыми.

Спустя какой-то отрезок вечности он услышал крики. Группа людей из его войска неслась прыжками, плотно сжав губы и стараясь не поддаться панике. Локридж окликнул их командира.

— Мы встретились с ней на окраине селения, — объяснил тот, задыхаясь. — Ее огонь убил троих прежде, чем мы смогли скрыться.

Они не удрали с поля боя. Они выполняли его инструкции, согласно которым должны были отступать и искать другого противника. Локридж бросился в ту сторону, откуда они появились.

Прежде всего он услышал ее голос:

— Ты, ты и ты. Разыщите вождей клана. Пусть явятся ко мне. Я буду ждать здесь, а когда все обсудим и наведем какой-то порядок в наших рядах, мы уничтожим этих морских разбойников. — Ее голос звучал хрипло и прекрасно.

Локридж пошел вперед сквозь клубы тумана. Они, казалось, сами рассыпались, — она очутилась перед ним.

При ней было несколько ютоазов. Били копытами кони, запряженные в колесницу, на которой стоял Уитукар с алебардой на изготовку. Но Сторм стояла одна, впереди. Ее тело Охотницы защищала лишь наброшенная туника; во лбу сиял лунный серп. Мокрые волосы блестели в тусклом свете, лицо было исполнено жизни. Он выстрелил в нее.

Ее реакция была молниеносной. Щит окружил ее. Буря против бури — энергии столкнулись, взаимоуничтожаясь в многоцветном пламени.

— Патрульный, — донесся ее голос через ревущую, внушающую трепет радужную красоту, — иди сюда и погибни.

Локридж понял ее, поскольку впервые за много лет в ушах у него были диаглоссы. Он подошел ближе.

Ее лицо валькирии исказил ужас.

— Малькольм! — раздался пронзительный крик.

Его сыновья звали в бой своих сыновей. Поднялись мечи, копья и томагавки.

Краем глаза Локридж увидел, как длинный топор Уитукара навис над Ястребом. Юноша увернулся, впрыгнул на колесницу и нанес колющий удар. Возница Уитукара — совсем еще мальчик — бросился между клинком и своим господином и упал с мечом в груди; вождь в это время выхватил каменный кинжал. У Ястреба не было времени вытаскивать меч из тела подростка; он обхватил рыжебородого ютоаза руками. Они вместе свалились с колесницы и продолжали борьбу на земле.

И другие вестхейвенцы вступили в схватку. Им противостоял храбрый, умелый враг, который стоял насмерть, щит против щита, отвечая ударом на удар. Темнеющий воздух сотрясался от яростной битвы.

— О, Малькольм, — всхлипнула Сторм, — что сделало с тобой время?

Ему осталось только быть безжалостным; он приблизился к ней с пистолетом в руке, другая рука, в которой нужно было держать меч, оставалась свободной. В любой момент она могла упорхнуть, как Ху. Но превосходящие силы противника теснили ее воинов, и она отступала вместе с ними. Локридж не мог подобраться к ней через бурлящую вокруг толпу. Когда между ними на краткий миг открывался проход, он стрелял, она выставляла энергетический щит, и ее окружала огненная корона. И снова их разделяли хрипение, тяжелое дыхание, звериная ярость битвы.

Они с боем продвигались между хижин. Над крышами возник черный силуэт Длинного Дома.

Неожиданно Стрела и Милое Солнце прорвали линию обороны ютоазов и ринулись вперед, ногами отпихивая тела убитых. Развернувшись, они ударили с тыла. Их люди заполнили образовавшуюся брешь. Сражение разбилось на небольшие группы, дерущиеся под убогими стенами деревенских лачуг, Локридж увидел перед собой Сторм и прыгнул. Свет вспыхнул так ярко, что на какое-то время они оба ослепли. Он наугад нанес многоцветной темноте удар ребром ладони; она вскрикнула от боли. Он почувствовал, что пистолет выпал у нее из руки. Чтобы она не успела подняться в воздух со своим поясом, он бросил собственное оружие и крепко обхватил ее.

Они вместе упали. Она защищалась руками, ногтями, коленями, зубами — по ее коже бежали ручейки крови. Все же ему удалось прижать ее к земле своим весом и весом лат. Зрение вернулось к нему. Он посмотрел ей в глаза. Она подняла голову и поцеловала его.

— Нет, — выдохнул он.

— Малькольм, — сказала она; он чувствовал ее горячее дыхание. — Малькольм, я могу сделать тебя снова молодым, ты будешь бессмертным вместе со мной.

Он выругался.

— Я — муж Аури.

— Так ли? — Внезапно она затихла в его руках. — Тогда доставай меч.

— Ты знаешь, что я не могу это сделать.

Он поднялся, снял с нее пояс, помог ей встать и завел ее руки за спину. Она улыбнулась и наклонилась к нему. Сражение вокруг них закончилось. Увидев, что их Богиню взяли в плен, оставшиеся в живых ютоазы побросали оружие и пустились наутек. Раненые стонали и выли, лежа на земле.

— Колдунья в наших руках, — сказал Локридж. Собственный голос казался ему чужим. — Теперь остаются только ее воины.

Подошли с оружием в руках его сыновья. Ему стало стыдно, что он не почувствовал себя счастливым, увидев среди них Ястреба. Он отпустил Сторм. Исцарапанная, грязная, взятая в плен, она окинула их царственным взором.

— Такой судьбы ты желаешь? — спросила она по-английски.

Локридж не мог выдержать ее взгляда; он опустил глаза и вздохнул:

— Это та судьба, которая у меня есть.

— Неужели ты хоть на секунду решил, что сможешь избежать возмездия?

— Да. Когда от тебя не будет известий, твои шпионы, конечно, появятся и узнают, что произошло. Они не найдут тебя. Они услышат о пиратском рейде, во время которого ты, вероятно, погибла; выяснят, что Патруль тут ни при чем, насколько можно судить по путаным рассказам местных жителей, просто набег вождя из каменного века, который прослышал, что Ютландия переживает трудные времена, увидел в этом свой шанс, и ему так повезло, что шальные стрелы сразили тебя и Ху прежде, чем вы успели прогнать его банду. Более того, твои преемники решат, что с этой эпохой и связываться не стоит. Есть много дел в других местах и других временах; нас оставят в покое.

Некоторое время Сторм стояла молча.

— Ты проницателен, Малькольм, — сказала она наконец. — Каким героем мог бы ты стать для нас.

— Меня это не интересует, — ответил Локридж безжизненным голосом.

Сторм стала разглаживать свою одежду, пока та не стала плотно облегать ее тело.

— А что ты сделаешь со мной? — прошептала она.

— Не знаю, — сказал он, чувствуя себя несчастным. — Пока ты жива, ты представляешь смертельную опасность. Но я… я не могу причинить тебе вреда. Я так рад, что тебе удалось выжить в этом… — Локридж часто заморгал глазами. — Возможно, мы сможем спрятать тебя где-нибудь, — закончил он хриплым голосом. — С почетом.

Сторм улыбнулась:

— Ты придешь повидаться со мной?

— Лучше не стоит.

— Придешь. Тогда мы сможем поговорить. — Она отодвинула в сторону меч Пастуха, сына Аури, подошла к Локриджу и еще раз поцеловала его. — До свидания, Рысь.

— Уведите ее! — рявкнул он. — Свяжите. Но будьте осторожны: ей нельзя причинить вреда.

— Где держать ее? — спросил Стрела.

Локридж сделал несколько шагов вперед, выйдя на площадь перед Длинным Домом. Лежащее у его ног мертвое тело Ху казалось съежившимся.

— Там, — решил он. — В ее собственном жилище. Поставьте снаружи охрану. Уберите мертвых и сделайте что можно для раненых.

Он провожал ее взглядом, пока она вместе со стражниками не скрылась в дверном проеме.

Гром битвы отдавался в нем так же, как и биение сердца. Внезапно он почувствовал, что не может больше оставаться на месте, и побежал по деревне, громко крича:

— Люди Авильдаро! Морской народ! Мы пришли, чтобы освободить вас! Колдунья пала. На лугу идет битва за вас. Неужели вы будете валяться и не нанесете ни одного удара? Выходите, если среди вас есть мужчины!

И они вышли — семья за семьей: охотники, рыбаки, рыцари моря; с оружием в руках они столпились вокруг избавителя. Локридж позвал своих сыновей, чтобы они тоже присоединились. Отряд в пятьдесят человек прошел через священную рощу и обрушился на ряды людей Боевого Топора.

И разбил их.

Когда осколки последней колесницы упали на землю и последнего ютоаза отогнали в пустошь, Локридж приказал привести к нему всех пленных. В основном эти было женщины и дети, пережившие крушение всех своих надежд. Но Уитукар остался жив. Руки его были связаны за спиной; он узнал Локриджа и проигнорировал его.

В гаснущий костер подбрасывали топливо, пока языки пламени не заплясали в промозглой мгле, так же дико, как отплясывали люди Тенил Оругарэй. Локридж посмотрел на представшую перед ним картину страдания и сказал как можно мягче:

— Вам больше не причинят горя. Завтра вы сможете уйти. Это наша земля, а не ваша. Но один из наших людей отправится с вами, чтобы говорить о мире. Земля широка; нам известны незаселенные местности, которыми вы можете воспользоваться. В середине зимы вожди племени будут держать совет, на котором мы будем искать пути удовлетворения наших общих нужд. Уитукар, я надеюсь, что ты будешь среди них.

Ютоаз упал на колени.

— Господин, — сказал он, — я не знаю, какая странность приключилась с тобой этой ночью. Но мы по-прежнему названые братья, ты и я. Если ты не против.

Локридж поднял его.

— Развяжите. Он наш друг.

Глядя на своих людей, он, Рысь, знал, что труд его не завершен. Вестхейвен построен на надежной основе. В следующие двадцать — тридцать лет — сколько ему будет отпущено — он должен создать аналогичный союз в Дании.

Если бы Сторм…

К нему стремительно подбежал человек и бухнулся ничком на землю.

— Мы не знали! Мы не знали! Мы услышали шум слишком поздно! — причитал он.

Словно пальцы, сжимающиеся в кулак, сомкнулась вокруг Локриджа ночь. Он кликнул факельщиков и бежал всю дорогу до Длинного Дома.

Она лежала в безжалостном свете шаров. Ее красота увяла: нельзя умереть от удушья без того, чтобы не почернела кожа, не высунулся между зубов распухший язык, не вылезли из орбит глаза. Но что-то прежнее осталось — в блестящих волосах и тонких чертах лица, в теле, боровшемся до конца, и связанных руках, когда-то обнимавших его.

Поперек нее лежал труп Брэнна.

«Я забыл о нем, — подумал Локридж. — Я не мог вынести этого воспоминания. Значит, он прошел сквозь занавес, уже почти во власти смерти, — и увидел ее, свою мучительницу, беззащитной…

Сторм, о, моя Сторм!»

Люди Моря стояли в полной тишине, пока их господин плакал.

Локридж велел принести дров. Он Сам проводил ее в последний путь: в ногах уложил его верного помощника и одновременно заклятого врага и от факела поджег Длинный Дом. С громким треском высоко в небо взметнулось пламя и стало светло как днем. «Мы построим здесь святилище, — подумал он, — для поклонения той, которую когда-нибудь назовут Марией».

А у него было лишь одно место, куда он мог пойти. В одиночестве он вернулся на судно.

Руки Аури обняли его. Ближе к восходу солнца он обрел успокоение.

И возблагодарил Господа, или судьбу — как бы его ни называли — за помощь.

Наступал бронзовый век — новый век. То, что Локридж видел в своей прошлой, но еще не начавшейся жизни, давало основание верить, что это будет богатая, мирная и счастливая эпоха; возможно, самая счастливая из всех тех, которые человечеству предстоит пережить до наступления того отдаленного будущего, в которое он мельком заглянул. Потому что сохранившиеся и обнаруженные впоследствии реликвии никак не свидетельствовали о сожжениях, убийствах или рабстве. Скорее золотая Колесница Солнца из Трундхольма и рога, чьи изгибы напоминали Ее змей, говорили о том, что северные народы объединились. Широко и далеко будутпростираться маршруты их путешествий. Ноги датчан будут ступать по улицам Кносса, моряки будут отправляться из Англии в Аравию. Кто-то может даже достичь Америки, где индейцам предстоит рассказывать о мудром и добром боге и богине по имени Перо Цветка. Но большинство вернется. Ибо где еще жизнь может быть так хороша, как на первой в мире земле, одновременно могучей и свободной?

В конце концов она придет в упадок — перед жестоким веком железа. Однако тысяча счастливых лет — тоже немалое достижение; и дух, порожденный ими, выстоит. На протяжении всех грядущих веков позабытая правда о том, что когда-то многие поколения людей жили в радости, должна ждать и мудро действовать. Те, кто создал окончательное будущее, вполне могут вернуться назад, в королевство, основанное Рысью, и поучиться.

— Аури, — прошептал Локридж, — будь со мной. Помоги мне.

Всегда, — сказала она.

РАДИ СЛАВЫ ВСЕЛЕННОЙ ^(роман)

Группа частных исследователей обнаруживает на планете Джонна загадочное сооружение явно искусственного происхождения. Это еще один след Предвестников — некоей могучей цивилизации, миллионы лет назад побывавшей в этой части Вселенной. Подобные артефакты являются бесценным источником информации — главной валюты среди разумных обитателей космоса, — за обладание которой борются как влиятельные Дома, владеющие земными колониями, так и соперничающие с землянами инопланетные расы.

Одновременно в другой части Вселенной на одной из планет системы звезды-гиганта обнаружена автоматическая база Предвестников. Она-то и становится причиной конфликта между землянами и цивилизацией сузаянцев — конфликта, грозящего перерасти в затяжную космическую войну.

Глава 1

Сперва Лиссе показалось, что она видит остров. Странный остров, но на этой планете все было странным. Когда они с Карлом вышли из подлеска к берегу, она поняла, что ошиблась. То был вовсе не остров.

Нечто лежало посреди реки, тускло переливаясь всеми цветами радуги. Метров двадцать в длину и четыре в ширину; выпуклая поверхность выступала из воды примерно на метр. И эта штука была рукотворной.

Но в этой звездной системе не было разумных обитателей. Наверняка не было, хотя сканирование проводилось спустя семь земных лет после того, как здесь впервые побывала экспедиция.

Так кто же это здесь оставил, зачем и когда?

Лисса остановилась.

— Что за ерунда? Ты что-нибудь понимаешь?

Карл тоже остановился.

— Нет, — ответил он. — Я никогда не видел подобного реликта и не встречал упоминания о нем ни в одном источнике информации. Слегка напоминает некоторые сооружения Орселианской цивилизации.

Кончиком хвоста он указал на лагерь, разбитый на берегу реки.

— Но несомненно, его создали не существа, которых мы там видим. Полагаю, они просто исследуют объект и, возможно, успели что-нибудь о нем разузнать.

Переводчик, прицепленный к рюкзаку Лиссы, воспроизводил речь Карла монотонным, невыразительным голосом. Сам Карл хорошо понимал речь своей спутницы, но говорил на англи просто ужасно. Лисса же почти не понимала языка гаргантюанца и даже не пыталась воспроизвести его речь, состоящую из щелканья, свиста и трелей. Раньше Лиссе казалось ужасно смешным, что такое огромное создание разговаривает таким тоненьким голоском. Но то было давно, когда она была совсем глупой девчонкой. С тех пор Лисса повидала много куда более невероятных и куда менее дружелюбных созданий, чем Карл, и узнала, что люди кажутся инопланетянам такими же странными, как инопланетяне — людям.

Ей давно хотелось узнать, действительно ли Карл (это имя дала ему сама Лисса, в память о друге, оставшемся дома) говорит такими правильными фразами, или же его речь звучит так лишь в интерпретации переводчика. Карл был ученым и отличным спутником. И все-таки Лисса не могла до конца его понять, как он не мог понять ее. Их товарищество никогда не превратится в дружбу.

— Давай-ка разглядим получше.

Лисса вынула из футляра бинокль, поднесла к глазам и включила. Карл, обладавший более острым зрением, уже увидел то, что Лисса заметила только теперь. Поверхность объекта была не гладкой, а рельефной. Даже при самом высоком увеличении оптика не позволяла рассмотреть рельеф как следует — короткие полуденные тени слишком слабо подчеркивали его выпуклости.

Внезапно Лиссу осенила догадка. Опустив аппарат, она воскликнула:

— Это работа Предвестников?

Несмотря на свое волнение, Лисса заметила, что монотонный голос переводчика все-таки передает эмоции. На сей раз переводчик передал спокойствие Карла.

— Я сразу об этом подумал.

Такие большие и сильные создания, как Карл, редко бывают впечатлительными. Они могут заинтересоваться, могут даже обрадоваться, но у них никогда от восхищения не пробегает мороз по коже, от затылка до кончиков пальцев — как пробежал сейчас у Лиссы.

Немного успокоившись, Лисса снова поднесла бинокль к глазам.

По странному объекту ходили двое, вооруженные множеством приборов и инструментов. Один из них был человеком, второй — антропардом с планеты Рикха или из одной из рикханских колоний. Лисса увидела, как оба вдруг насторожились и стали поспешно спускаться по пологому склону туда, где осталась их лодка; сели в лодку, отдали швартовы и, заведя мотор, двинулись к берегу.

Лисса перевела взгляд на их лагерь: полускрытый зарослями кустарника, он был плохо виден отсюда. Наконец она убрала бинокль в футляр.

— Ты их знаешь? — спросил Карл.

— Нет, — ответила Лисса. — И почему они не захотели с нами пообщаться, тоже не знаю.

Нахмурив брови, она зашагала дальше.

— Но мы это выясним. Обязательно.

В лагере они увидели три куполообразных палатки и летательный аппарат, отличавшийся от обычных флаеров. Эта машина, размерами почти вдвое больше тех флаеров, что использовались экспедицией Лиссы, могла не только летать, парить, вертикально взлетать и садиться, но и выходить на орбиту планеты.

А, да! Когда Карл и Лисса в последний раз связывались со штабом, им сказали, что обнаружен небольшой космический корабль, движущийся по сильно вытянутой орбите на порядочном удалении от планеты: очевидно, те, кто был на его борту, не хотели, чтобы их обнаружили.

В отличие от равнин, по которым недавно шагали Карл и Лисса, эту небольшую долину со всех сторон окружали высокие холмы, густо заросшие лесом. Женщина никогда еще не видела такой своеобразной растительности — причудливой формы стволы и сучья, листья темно-желтого и коричневого цвета, совершенно немыслимые цветы. Что ж, в конце концов, это другая планета.

Здешний животный мир, тоже весьма своеобразный, отличался к тому же изобилием: то и дело слышались птичьи крики и хлопанье крыльев.

Биология имеет ограниченное число путей развития — на этой планете, как и на Земле, в основании биологической пирамиды находились микроорганизмы, и здесь действовали те же законы природы, что и на Земле, и на всех планетах земного типа. Но кто знает, сколько веков пройдет, прежде чем будут составлены хотя бы приблизительные описания хотя бы одного континента?

«Все зависит от того, какие усилия решат затратить на это ориентированные на науку софонты», — подумала Лисса.

Галактика такая большая, такая разнообразная и такая таинственная…

Странно, что у реки здесь были крутые, обрывистые берега. Она текла по дну скалистого каньона — хотя дальше, в глубине континента, берега, поросшие лесом до самой кромки воды, становились все более пологими.

Только подойдя ближе, Лисса увидела, что ширина реки достигает почти километра.

Лисса вспомнила карту местности, составленную по снимкам со спутников. Ниже по течению, дальше на западе, река становится еще шире, примерно в пятидесяти километрах отсюда ее русло превращается в болотистую низину с соленой водой, а оттуда по каналу река выходит в океан.

Очевидно, здесь поток воды пробил ущелье… Но чтобы возник такой рельеф, требуется очень много времени — солидная часть геологического периода. Однако на горах не заметно было следов выветривания, только кое-где виднелись небольшие нагромождения валунов — там, где трещины и уступы образовали плоские площадки.

Кроме того, горы здесь не были покрыты густым лесом, не то что берега немного выше по течению. Полосы бедной, каменистой почвы поднимались всего метров на пятьдесят по обе стороны скалистого каньона. И росли на этой земле лишь редкие колючие кустарники да еще какие-то маленькие травянистые растения, самые неприхотливые и жизнестойкие. Среди скудной растительности Лисса заметила всего несколько мелких животных, хотя крылатые создания здесь водились в изобилии.

Лагерь был разбит на краю пустоши, его полукольцом окружали заросли довольно высокого кустарника, а дальше виднелись деревья.

Появление странного каньона Лисса отнесла к одной из бесчисленных здешних загадок, но сейчас ей и без того было над чем поразмыслить. Наверняка кто-нибудь когда-нибудь найдет объяснение тайне этой долины.

Лисса пошла медленней. На этой планете атмосфера была плотнее, а содержание кислорода в ней было выше, чем на Земле, но гравитация на пятнадцать процентов превышала земную. Поэтому Лисса весила здесь на девять килограммов больше, и лишний вес давал о себе знать, несмотря на ее хорошую физическую форму и предварительные тренировки.

Карл тоже замедлил шаг, чтобы держаться рядом со своей спутницей. Для гаргантюанца он делал теперь детские шажки. Карл нес на спине почти все и оборудование и снаряжение, но, несмотря на груз и свое массивное сложение, передвигался без всяких усилий.

Рядом с Карлом Лиссе вряд ли понадобится пистолет, висящий в кобуре на поясе. Да и нет оснований ожидать, что два незнакомца в лагере поведут себя недружелюбно. К тому же к Карлу, несмотря на его спокойствие и добродушие, все и всегда относились с опаской. Гаргантюанец был на метр выше самого высокого человека и напоминал… мда… скорее всего тираннозавра. Длинные конечности, высоко посаженные уши, серая кожа, когтистые лапы, которым не требовалась обувь. Карл носил комбинезон со множеством карманов, похожий на комбинезон Лиссы, только с отверстием сзади — для мощного длинного хвоста.

Стало прохладнее, в воздухе по-прежнему витала сложная смесь запахов — сладковатых, едких, кислых, сернистых. Ветер дул с запада, где небо заволакивали тяжелые облака — темно-синие, сверху — янтарные; некоторые на фоне неба казались почти пурпурными. Солнце, висевшее прямо над головой, было в два раза больше солнца Земли. Этот карлик класса М0 для человеческого взгляда казался бледно-желтым, и на него можно было некоторое время смотреть в упор — он не слепил глаза. Здешнее летнее солнце напоминало Лиссе земное осеннее.

А полдень тут тянулся невыносимо долго. Орбита планеты проходила недалеко от солнца, цикл вращения ее составлял две трети от цикла обращения вокруг светила. От одного полудня до другого здесь проходило сто двадцать три земных дня.

Лисса отогнала досужие мысли.

Мужчина и его напарник уже доплыли до деревянной пристани, которую, несомненно, соорудил робот — у них наверняка должен был быть с собой робот, а то и два — и теперь высаживались на берег.

Через несколько минут Лисса и Карл с ними встретятся.

Глава 2

Они встретились недалеко от пристани. Все четверо разом остановились и несколько мгновений молчали, тишину нарушал только свист ветра.

Окинув Лиссу и Карла оценивающим взглядом, мужчина, видимо, решил, что лучше всего заговорить на англи.

— Приветствую вас, леди, сэр.

Лисса не смогла распознать его акцент. Голос незнакомца был звучным, но не очень приятным.

— Буду рад видеть гостей в нашем лагере. Вероятно. — Последнее слово он добавил с усмешкой, и Лисса заподозрила, что это была не простая оговорка.

— Благодарю за приглашение, — ответила она, внимательно осматривая мужчину.

Тот был высоким, с широкими, массивными плечами и крепкими бедрами. Голова круглая, лицо грубоватое, обветренное и загорелое, глаза голубые. На подбородке — жесткая щетина. Как видно, он не очень-то утруждался бритьем. Светло-каштановые волосы на макушке слегка поредели, зато из-под воротника и рукавов виднелась буйная поросль. Но его отнюдь нельзя было счесть непривлекательным.

— Я — Лисса Дэвисдоттер Виндхолм с Асборга, с Саннивы-3. Моего спутника я зову Карлом.

— Какой язык он предпочитает? Я знаю несколько.

— Свой собственный, язык Гаргантюа.

Так люди назвали родную планету Карла.

— Но он довольно хорошо понимает и англи.

— Признаться, я бы тоже не отказался понимать его язык.

— А переводчик на что?

Мужчина рассмеялся.

— И то верно, леди! Ну, а я — Торбен Хебо. Моя спутница — Дзеси с Рикха, метрополии своей расы.

Дзеси, взмахнув ножом, сказала:

— С-с-су-алач, — после чего перешла на англи. Андропарды неплохо умели воспроизводить звуки человеческой речи, только растягивали шипящие и гортанно произносили букву «р». — Мир вам, Лисса Виндхолм и Карл-гаргантюанец.

— Мир тебе, Дзеси, — ответил Карл через переводчика. — Я кое-что знаю о твоих сородичах, и мы будем относиться к тебе с должным уважением.

Лисса с удивлением поняла, что Карл уже встречался с рикханцами — возможно, вел с ними какие-то дела, скорее всего научные. Какая удача! Сама она почти ничего не знала об этом народе, кроме того, что проходили в школе, и того, что можно было почерпнуть из расхожих историй. Считалось, что рикханцы по природе чрезвычайно горды и легко обижаются.

Антропардиха улыбнулась, показав острые красноватые зубы. Рот у антропардов был почти человеческим, но их лица сильно смахивали на морды больших кошек. Янтарные глаза с вертикальными зрачками, плоский нос с одной ноздрей, остроконечные уши с кисточками на концах, длинные вибриссы. На Дзеси не было одежды — на ее покрытом оранжевой с черными пятнами шерстью теле красовался только пояс, к которому были подвешены два мешочка и ножны. Телосложение ее отличалось от телосложения человеческих женщин: мощная, широкая грудная клетка без выраженных грудных желез, осиная талия, длинные, стройные ноги. Ростом она была с высокого мужчину.

— Хор-рошо, — сказала антропардиха. — Я из Улас Трека в Гхазу.

— Мое почтение, — ответил Карл.

— Взаимно.

Лисса повернулась к Хебо.

— А вы, сэр, откуда родом? И на кого работаете?

Мужчина пожал плечами.

— Я — отовсюду, а работаю на своих друзей. — Хохотнув, он добавил: — Надо же, какая приятная неожиданность! И впрямь, добро пожаловать, Лисса… хм… И Карл, конечно, тоже. Мы — плохие хозяева, но все же у нас найдется что выпить.

Он разглядывал Лиссу с плохо скрываемым вожделением, и в этом не было ничего противоестественного: Лисса даже восприняла бы это как комплимент, если бы Хебо лучше владел собой. Невысокая Лисса имела очень хорошую фигуру — с полной грудью, широкими бедрами. У нее были высокие скулы, короткий нос, полные чувственные губы, маленький и упрямый подбородок, коротко стриженные темно-рыжие волосы. Последний раз Лисса проходила курс омоложения восемнадцать лет назад, но с тех пор у нее появилось всего несколько мелких морщинок в уголках светло-карих глаз. И она всегда поддерживала хорошую физическую форму, независимо от своего биологического возраста.

— Благодарим за приглашение, но мы не можем задержаться в вашем лагере надолго, — сказал Карл, обращаясь к Дзеси.

— Ваше предупреждение принимается, — ответила рикханка.

— Да пойдемте уже, — поторопил Хебо. И быстро добавил: — Нам о многом нужно поговорить. Выпивку обещаю.

Он повел гостей к лагерю; Дзеси следовала за остальными на некотором расстоянии.

Карл знаками попросил Лиссу убавить громкость переводчика и, когда она это сделала, объяснил:

— Предки антропардов всегда выставляли часовых в арьергарде, куда бы ни шли. Она охраняет нас в знак дружественных намерений. Междоусобные войны у них теперь закончились — или приняли иной характер, — но традиции остались, в том числе обычай выставлять часового. Остались и прежние инстинкты, я полагаю. Гхазу — степной регион. Его обитатели — единственная народность, которая при кочевом образе жизни достигла высокого уровня технологического развития.

Лисса кивнула. В каком разнообразном и удивительном мире она живет!

В жилой палатке было чисто, вся аппаратура аккуратно разложена по местам. Пожитки Хебо пребывали в некотором беспорядке, вполне нормальном для одинокого мужчины. У Дзеси личных вещей было немного.

Люди опустились на раскладные стулья, рикханка по-кошачьи присела на пол, гаргантюанец оперся на хвост. Хебо откупорил бутылку отличного виски для себя и Лиссы и наполнил стаканы, почти не разбавив напиток. Дзеси налила воды из позолоченной бутыли в богато украшенный рог и отхлебнула глоток — торжественно, будто совершала религиозный обряд. Карл налил в стаканчик чаю из своей фляги. Все прекрасно знали, что алкоголь ядовит для гаргантюанцев.

Карл поднял стаканчик:

— Выпьем за дружбу.

— Согласна. — Лисса отпила глоток виски, стараясь не показать, что не очень любит этот напиток. — Однако, похоже, вы не особенно стремились с нами подружиться.

— Бизнес есть бизнес, — невозмутимо ответил Хебо. — Теперь, когда вы нас нашли, давайте постараемся уладить все наилучшим образом.

— И какой у вас здесь бизнес, не откажетесь уточнить?

— Я мог бы спросить — какая вам разница? На большой планете места хватит на всех, разве не так?

— Но нас беспокоит вред, который вы можете причинить экологии этой планеты. Вы наверняка знаете, как легко вызвать экологическую катастрофу, если не соблюдать строжайших предосторожностей, особенно если биохимия планеты настолько схожа с земной. — Лисса подумала, что говорит как школьная учительница, и немного смутилась. Ей не хотелось создать о себе превратное впечатление. — К тому же эта штука в реке… Что это за объект, какова его научная ценность? Вы ведь даже не сообщили о нем. Наверное, рассчитывали, что здесь вас никто не обнаружит?

Хебо снова широко улыбнулся.

— Эй, мне нравится ваша прямота. Готов поспорить, нам есть о чем поболтать друг с другом. Значит, вы из научной экспедиции, да?

Лисса кивнула.

— Вот, мы с Дзеси сразу так и подумали, когда обнаружили ваш корабль и базу, подлетая к планете. И чья же это экспедиция?

— Вы могли бы выяснить это сразу же, еще на орбите, — упрекнула Лисса. Хебо нисколько не смутился. — Экспедиция с Асборга. Несколько Домов Асборга спонсируют планетарные исследования и разведку новых планет. На этот раз спонсоры — мой Дом и еще один. Джонна была заброшена почти сразу же после открытия, почти никаких исследований здесь не проводилось.

— Джонна? Вот как назвали ваши соотечественники эту планету?

Второй глоток жидким огнем прокатился по языку Лиссы. Она немного расслабилась и улыбнулась.

— Лучше такое, чем номер из каталога.

— Похоже, ваша экспедиция очень маленькая. Хотя мы видели ее только мельком. Без обид — но много ли вы сможете сделать, работая в одном лагере? И долго ли собираетесь здесь пробыть?

Лисса вздохнула.

— Два года. Вернее, двадцать один земной календарный месяц. Пока консорциум не дал разрешения на большее.

«Слишком много планет, о которых ничего не известно, а нас, инвесторов, слишком мало…»

— Мы только начинаем. Бесполезной информации не бывает, к тому же у меня есть предчувствие… — Лисса не могла скрыть своего энтузиазма. — Кто знает? Возможно, мы сделаем настолько важное открытие, что оно заинтересует ведущие организации нескольких планет. И тогда можно будет приступить к настоящим исследованиям. — Лисса постаралась все-таки обуздать свою восторженность. — А может, вы сделаете такое открытие, капитан Хебо.

— Я — Торбен, вы — Лисса. К чему эти формальности?

Рикханка неожиданно поддержала Лиссу:

— Традиции — щит, который не следует опускать слишком быстро.

— У каждого народа свои традиции, напарница. Ну, не будем забегать вперед. Лисса — или леди Виндхолм, если угодно, — как вы нас нашли?

— Монитор спутника передал изображение вашего лагеря. Чистая случайность, учитывая огромные пространства планеты… Но не такая уж невероятная, если учесть возможности современной аппаратуры.

— Я так и думал. Нам, считай, повезло, что ваша база находится на другом континенте. Что ж, удачи хватило не надолго. Конечно, мы не обязательно должны друг другу мешать… По крайней мере, нарочно.

— Вы не отвечали на наши вызовы, — обвиняющим тоном сказала Лисса.

— А мы обязаны были отвечать? Вы же не просили о помощи.

Доброжелательность Лиссы таяла все быстрей.

— Вы надеялись, что мы получим только неясное, расплывчатое изображение и будем слишком заняты, чтобы обратить на вас внимание. Так?

Хебо снова рассмеялся.

— Да, что-то в этом роде. И мы все же выиграли немного времени. Но послушайте — если вы так хотели все здесь проверить, почему не прислали сюда флаер?

— У нас и вправду много дел, — призналась Лисса. — Людей не хватает, оборудования недостаточно, припасов тоже… — Она выпрямилась и расправила плечи. — Но мы с Карлом оказались неподалеку, и база попросила нас сюда завернуть и разузнать, в чем дело.

Хебо удивленно вскинул брови и выше поднял стакан.

— Вы шли пешком?

— Наш флаер опустился примерно в пятидесяти часах пешей ходьбы отсюда, если идти по прямой, — объяснил Карл. — Сперва мы занимались выборочным исследованием образцов флоры и фауны в этом регионе, на поверхности земли, чтобы сравнить полученные данные с данными других планет. Конечно, это исследование слишком поверхностное и недостаточно подробное. Но опытные наблюдатели способны проанализировать даже такие сведения и в случае необходимости изменить общее направление исследований. Сейчас у нас почти нет информации об этом мире, поэтому любое направление исследований одинаково перспективно. Вот почему мы охотно согласились сюда отправиться.

Хебо почти не обращал внимания на Карла, глядя только на Лиссу.

— Значит, вы — ксенобиолог, Лисса?

— Нет, капитан Хебо. Я специалист общего профиля. Я занималась полевыми исследованиями на очень многих планетах, а здешние леса не слишком сильно отличаются от лесов других подобных миров.

«И мне очень нравится моя работа!»

— А Карл — ученый.

— И к тому же может оказать большую физическую помощь, как я посмотрю. Впрочем, у вас тоже неплохие мускулы. И очень симпатичная фигура, — протянул Хебо.

Лисса почувствовала, что краснеет.

— Итак, мы все о себе рассказали, — резко бросила она. — Теперь ваша очередь объяснять, чем вы здесь занимаетесь.

Глава 3

Сквозь окно в палатку струился обманчиво мягкий солнечный свет. С того места, где сидела Лисса, ей был виден участок потрескавшейся земли у подножия склона каньона, а еще — таинственный объект посреди реки: он тускло отсвечивал на фоне искрящейся на солнце воды.

— Все честно, — сказал Хебо. — Вот именно — все честно. Мы здесь на абсолютно законных основаниях.

Лисса посмотрела на него в упор.

— Тогда почему вы прячетесь?

Дзеси подобралась и дотронулась до рукояти своего ножа.

— С-с-с… — прошипела она. — Это неприятное с-слово.

Карл сделал короткий шаг и горой навис над антропардихой.

Лисса множество раз наблюдала подобные ситуации за… За без малого сотню лет.

«Неужели прошло целых сто лет? — потрясенно подумала она. — Так много? Неужели?»

Она подняла руку и улыбнулась.

— Без обид — как вы сами выразились, капитан Хебо. Мы не хотим обижать ни вас, ни вашу напарницу. Давайте скажем так — почему вы приняли столько мер предосторожности?

Обстановка несколько разрядилась. Хебо снова засмеялся.

— Мы можем до конца здешнего длинного дня препираться из-за пустяков! Мне бы этого не хотелось; вам, я думаю, тоже. Конечно, мы с Дзеси прятались.

И снова он показался Лиссе весьма симпатичным. Да, она уже призналась самой себе, что этому человеку присуще своеобразное грубоватое обаяние.

— Не потрудитесь объясниться? Нет, у меня нет права требовать у вас объяснений — но есть другие, у которых такое право есть.

— Насчет последнего я бы поспорил. Но пока замнем этот вопрос. — Хебо откинулся на спинку стула, положил ногу на ногу и отпил большой глоток виски. — Ладно. Начнем с того, что я — свободный предприниматель, если говорить красивыми словами. Я держу ушки на макушке, а нос — по ветру, и как только почую возможную прибыль — сразу бросаюсь туда.

Лисса чуть не ахнула от удивления.

— Вы не работаете ни на одну фирму?!

— Ну-у… мой маленький космический корабль принадлежит лично мне, на полных законных основаниях, вместе с оборудованием и всем прочим. И у меня достаточно денег, чтобы кое-как продержаться от одного удачного предприятия до другого. Хотя, конечно, неудачных дел бывает больше, чем удачных.

— Но какое правительство выдает вам лицензии?

— Разные. Зависит от обстоятельств. Я уже довольно долго кручусь в этом бизнесе. Когда очередное правительство-однодневка исчезает, я нахожу другое. — Он заметил, что Лисса нахмурилась. — Да, я знаю, что неисправный космический корабль может натворить на планете больше бед, чем упавший астероид. Но с моим кораблем все в полном порядке. И, как я уже говорил, я летаю достаточно давно. Много кланов, стран, правительств, сеньоратов, монархий и так далее… не то чтобы меня усыновили, скорее, признали за внука. — Хебо наклонился и похлопал Лиссу по колену. — Не беспокойся, ясноглазка, со мной все путем.

Лисса отстранилась — и внутренне отпрянула тоже, — но тем не менее слова Хебо произвели на нее впечатление.

— Что привело вас на Джонну?

Тот кивком указал на объект посреди реки.

— Что же еще, как не это?

— И что это такое?

— Мы с Дзеси как раз пытаемся выяснить. Мы испытали штуковину всевозможными тестами и сравнили результаты с моей базой данных — а у меня, надо сказать, громаднейшая база данных. И пока удалось установить только одно: эта штука не создана ни одной из известных разумных рас, при ее изготовлении применялись технологии, о которых никто никогда не слышал.

У Лиссы снова пробежали мурашки по коже.

— Предвестники?

— Я тоже о них подумал — кем бы они ни были.

— С-соглас-сна, — негромко сказала рикханка.

— Давайте убедимся, что мы верно понимаем друг друга, — предложил Карл.

Лисса признала, что он прав. Если заранее не оговорить термины, может оказаться — причем в самый неожиданный момент, — что чужак, пусть даже представитель твоей же расы, но родом с другой планеты, из другого общества, подразумевает под неким понятием совсем не то, что подразумеваешь ты. Прибор-транслятор далеко не всегда улавливает и адекватно передает нюансы речи.

— Я называю Предвестниками таинственных созданий, следы пребывания которых изредка обнаруживают на планетах, — продолжал гаргантюанец. — Неизвестно, существуют ли до сих пор те, кто оставил эти следы, но если и существуют, в настоящее время находятся за пределами той части Галактики, где бывают известные нам вышедшие в космос расы.

Хебо кивнул.

— Именно. Только я бы еще добавил, что Предвестники не были заинтересованы в колонизации планет — неизвестно почему — и занимались тут исключительно научными исследованиями. Но почему они не вернулись, чтобы проверить результаты своих исследований? — Он пожал плечами. — Ответа на этот вопрос тоже никто не знает. Предвестники должны понимать, что прошел уже целый геологический период. Если, конечно, они до сих пор существуют.

— В этом можно усомниться, — сказал Карл. — Хотя разведывательные экспедиции редко появляются в отдаленных частях Галактики, они наверняка обнаружили бы столь древнюю и могущественную цивилизацию… Хотя бы по излучению энергии, которое можно обнаружить на расстоянии многих парсеков.

— Но Галактика чертовски громадна. Да, конечно, наши корабли умеют совершать гиперпрыжки, но ведь, как ни крути, мы исследовали невероятно малую часть этого пространства. Особенно в тех регионах, что лежат в стороне от наших обычных транспортных маршрутов. Разве не логично было бы предположить, что в местах изначального обитания Предвестников должны были бы остаться следы их цивилизации? Однако ни на одной планете ничего подобного не найдено — лишь на немногих софонты самостоятельно вышли в космос, и все.

«Если только Предвестники не отличаются от всех известных разумных рас настолько, что мы никогда не сможем их найти, — подумала Лисса. — А если найдем, не сможем понять, что это именно они. Может, Предвестники — существа или машины из самого центра Галактики или даже из другой вселенной…»

Она уже не в первый раз задумывалась об этом, и не только она одна.

Хебо хлопнул себя по колену и нетерпеливо сказал:

— Ну, ладно. Надеюсь, мы уже достаточно рассказали друг другу о том, что нам известно?

— Скорее, о том, что нам неизвестно, — уточнил Карл.

— Что представляет собой найденный вами объект? — спросила Лисса.

Хебо рассмеялся.

— Я уж думал, вы никогда не спросите. Собственно, именно ответ на ваш вопрос мы и пытаемся найти. Из этой штуки можно извлечь информацию объемом с голубой гигант. Может, удастся выяснить, хотя бы предположительно, кто ее сделал.

В памяти Лиссы промелькнуло немногое, что она знала о Предвестниках.

Их реликты находили почти всегда совершенно случайно…

Огромные каменные поля на трех безатмосферных планетах, оплавленные искусственным огнем, совершенно ровные — за исключением мелких кратеров от падения метеоритов.

Два железно-никелевых, идеально сферических астероида в троянской позиции на орбите планеты Ксанаду.

Еще на одной обитаемой планете — монокристалл размером с большую гору, который мог быть сердечником некоей машины, или… Или чем-то другим?

Небольшие металлические предметы причудливой формы, причем каменистая почва вокруг них носила следы эрозии — вероятнее всего, то были инструменты или детали механизмов, брошенные или случайно забытые. Точно так же современные исследователи могли бы забыть где-нибудь молоток или винтики. Но предназначение этих инструментов осталось неразрешимой загадкой, хотя после анализа состава сверхпрочного сплава, из которого они были сделаны, появилось целое новое направление в науке о композитных материалах.

Шестиметровые шары из того же материала в атмосфере планеты размером с Юпитер, полые, лишенные содержимого… Если оно в них когда-то было — хотя, возможно, внутри шаров никогда ничего и не было, а пустоты использовались как силовые резонаторы.

Остатки размонтированных сооружений, свидетельства былой деятельности…

И общее для всех безумное впечатление, что все эти артефакты как-то взаимосвязаны. Все перечисленные объекты появились в Галактике около десяти миллионов лет назад, но возможная ошибка в датировке превышала пятнадцать процентов.

И их было мало, очень мало…

А сколько еще реликтов не обнаружено, сколько их еще могло находиться на полумиллионе звезд и планет, где мимоходом побывали исследовательские корабли или разведывательные роботы-зонды? Сколько их могло быть в трехстах миллионах звездных систем, куда исследователи пока не добрались?

Лисса посмотрела на объект посреди реки.

— Возможно, этот реликт цивилизации Предвестников сохранился лучше всех остальных, найденных до сих пор.

Хебо кивнул.

— Мы с Дзеси тоже так думаем. Мы даже подозреваем, что он в рабочем состоянии. Хотя мы пока не поняли, для чего именно он предназначен. Это не гиперпередатчик — он находится слишком близко к гравитационному центру планеты. Возможно, мы нашли ретрансляторный спутник или даже корабль, созданный для сбора разнообразной информации.

— Но вы не сможете утаить свою находку. — Лисса разозлилась. — Не имеете права!

Она вскочила на ноги и бросила стакан, расплескав виски. Рикханка тоже вскочила, выхватила нож, оскалила клыки. Карл присвистнул, его массивные мускулы напряглись.

— Эй! Ну-ка, успокойтесь! — Хебо тоже встал.

Облако, которое пригнал западный ветер, заслонило солнце.

Хебо подобрал с пола стакан Лиссы и достал для нее другой, чистый.

— Давайте-ка я налью вам еще капельку, — предложил он. — Ну что вы, Лисса, в самом деле. Мы же друзья. Просто выслушайте меня, ладно?

— Хорошо, я слушаю, — согласилась Лисса спустя минуту, немного успокоившись.

Она приняла предложенный напиток. На этот раз Хебо почти не разбавлял виски, и Лисса решила, что ей не следует терять бдительности.

Хебо снова уселся на стул, его спокойствие действовало Лиссе на нервы.

— Что ж, для начала скажу, что я зарабатывал на жизнь где мог и как мог, стараясь оставаться более-менее порядочным человеком. Понятия о порядочности в целом не слишком отличаются у людей и нелюдских рас.

Чуть мягче он добавил:

— Поверьте, леди, я далеко не самый плохой парень. Так вот — пару лет назад я краем уха услышал об открытии… э-э-э, планеты Джонна. О ней ничего толком не было известно — просто еще одна планета более-менее земного типа, каких множество. Но! Рано или поздно кто-нибудь захотел бы узнать о ней побольше. Но кто бы ни занялся Джонной, он все равно не сумел бы исследовать ее вдоль и поперек. Так почему бы и мне не получить свое? Никто не запрещал сюда являться. Никто не заявлял на Джонну своих прав. На нее не распространялись никакие законы, не считая Космической Конвенции — а вы понимаете, конечно, как мало она значит.

— Конвенция — это пустые заявления о благих намерениях. — Лиссе почудилось, или в голосе рикханки и впрямь прозвучало презрение?

— Соглашение, основанное на здравом смысле, — поправил Карл.

— Как бы то ни было, — продолжал Хебо, — мы не собирались здесь мародерствовать, разрушать природную среду или нарушать чьи-то права. Мы собирались только осмотреться. Мы с Дзеси давно работаем в паре и намерены и впредь оставаться партнерами.

— Ради славы и чести Улас Трека, — сказала антропардиха.

«И твоей личной славы и чести, Дзеси, — подумала Лисса. — В этом рикханцы не так уж и отличаются от людей».

— Как получилось, что вы, а не мы обнаружили артефакт? — спросила она вслух.

— Вообще-то по чистой случайности, — признался Хебо. — Учтите — мы не ставили перед собой никакой конкретной цели. Вы прилетели сюда, чтобы получить базовые научные знания о планете, изучить местную географию, биологию и так далее. А мы искали то, что может принести доход.

— В смысле?

— Ну, может, нашелся бы район, который кто-то захотел бы колонизировать. Здешние долгие дни и ночи, цикличные изменения погоды могли оказаться вполне приемлемыми, к примеру, для склеронов — во всяком случае, в некоторых частях планеты. Конечно, им бы захотелось получить предварительную информацию, чтобы решить, подходит ли Джонна для дальнейших исследований и колонизации. Поэтому мы делали выборочные исследования, обращая особое внимание на все необычное. И когда наша оптика с орбиты обнаружила это место, мы, естественно, спустились, чтобы осмотреть все вблизи и выяснить, что же это такое.

Лисса снова возмутилась:

— И вы не потрудились послать сообщение о своей находке!

— Мы, конечно, в свое время сообщим о ней — а до тех пор не причиним ей никакого вреда. Мы думали, что какое-нибудь агентство новостей, научная организация или еще кто-нибудь согласятся хорошо заплатить за информацию. Тогда мы заключили бы контракт, оговорив оплату после того, как будут предъявлены доказательства истинности открытия. Точно так же, как при продаже любой другой информации. Информация, знаете ли, — самая универсальная валюта.

Гнев Лиссы уступил место сочувствию. Ей не хотелось разбивать надежды этого человека, но…

— Боюсь, мы не сможем сохранить все в тайне. Это не этично.

Дзеси зарычала.

Хебо шикнул на нее и ответил Лиссе на удивление благодушно:

— Удача переменчива. Невозможно все время выигрывать. Хотя я, конечно, уже прикинул в уме пару сделок, которые можно было бы заключить… — Он допил свое виски. — Ладно, довольно об этом. Может, останетесь ненадолго? Мы поможем вам поставить лагерь. Покажем, что тут и как. А потом вы решите, что именно стоит рассказать вашим на базе… Кроме того, что с вами все в порядке.

Глава 4

Обед прошел весело — по крайней мере для людей. У Хебо оказалась прекрасная кладовая. Он щедро наливал гостье вина и много говорил. Лисса ничего не имела против, даже когда поняла, что Хебо — большой любитель прихвастнуть. Если его рассказы хотя бы наполовину были правдой, значит, он пережил потрясающие приключения. Кроме того, Хебо оказался довольно культурным и образованным. Большинство авторов, которых он цитировал или упоминал, были Лиссе незнакомы — кто такие Макиавелли, Хиросиги, Бакстехуд? — но вряд ли он их выдумал. Просто существует огромное множество обитаемых планет и самых разных культур.

— Итак, нас спасли бы гораздо раньше, если бы на спутнике все не перессорились, — закончил очередной рассказ Хебо.

— Там и в самом деле была очень напряженная ситуация, — сказала Лисса. — Сузаянцы постоянно враждуют с грайбами — хотя я и не знала, что их вражда заходит так далеко.

— Вообще-то от этого нет большого вреда, — объяснил Хебо. — Конечно, эти народы никак не могут ужиться, и было большой ошибкой включать их представителей в состав одной и той же экспедиции. Они слишком отличаются друг от друга, потому постоянно враждуют, иногда дело доходит и до открытых вооруженных конфликтов. Однако я не думаю, — философски продолжил он, — что разразится межзвездная война. Кстати, война между разными расами там возможна. Но внутри одной расы — между разными нациями, племенами, политическими фракциями, религиозными группировками, или, в данном случае, между двумя сузаянскими церквями — нет. Мы, люди, тоже не святые и в способности затевать междоусобицы обогнали многих других разумных существ.

Лисса подумала, что этого человека, наверное, можно было бы счесть почти красивым — грубоватой мужественной красотой.

— Наверное, вам есть с чем сравнивать, — пробормотала она. — Вы столько путешествовали… И, наверное, странствуете много лет?

— Я родился около девятисот лет назад, по земному счету.

— Что? Потрясающе!

Судя по небольшим шрамам и другим признакам, последнее омоложение он прошел лет двадцать назад, поэтому биологически ему должно было быть лет сорок. Но выглядел он даже моложе.

— Но почему я никогда прежде о вас не слышала, ни дома на Асборге, ни где-нибудь еще?

— Вообще-то я бывал на Асборге. У вас прекрасная планета. Но я не появлялся там уже давно и, кроме того, планет столько, и все они такие интересные и разнообразные. Не говоря уже о целой Галактике. Мне бы не хотелось совершить что-нибудь такое, что угрожало бы этому прекрасному миру.

— Но открытие, которое вы здесь сделали…

Они уже допили кофе. Пить бренди Лисса отказалась.

— Знаете что? Если хотите, можем пойти прогуляться, — предложил Хебо. — Я буду вашим гидом.

Лисса охотно согласилась. Хотя после выпитого спиртного у Хебо немного заплетался язык, походка его была такой же ровной и уверенной, как походка Лиссы. Карл тоже вышел из палатки, но не стал спускаться к пристани по крутому, каменистому склону. Лодка все равно не выдержала бы его веса в придачу к весу двоих людей.

Карл остался с Дзеси. Они ели — каждый из своего пайка — и, по-видимому, всерьез увлеклись беседой.

Лодка отошла от берега. Тучи на западе, казалось, опустились ниже и стали еще темней. Ветер усилился.

— Похоже, на море поднимается шторм, — заметила Лисса. — Как по-вашему, затронет буря эти места в глубине континента?

— Вряд ли, — ответил Хебо. — Кстати, ведь у вас есть всякое специальное оборудование — разве ваша экспедиция еще не разобралась с закономерностями местной погоды? Мы с Дзеси здесь не так давно и не особенно интересовались этими вопросами.

— Значит, вы спустились сюда прямо с орбиты… Вам не кажется, что это немного… безрассудно?

Хебо пожал плечами.

— Жизнь — дерьмо, и будущего нет.

Некоторые из его слов и фраз казались Лисе странными, непонятными, об их значении она догадывалась только по контексту. Скорее всего, то были какие-то архаичные выражения. Что ж, и сам Хебо тоже во многом казался архаичным.

Лодка причалила, Хебо быстро выпрыгнул и предложил Лиссе руку, чтобы помочь сойти на покатый металлический берег. Лисса в помощи не нуждалась, но ей было приятно такое внимание. Она внимательно смотрела себе под ноги — на причудливую паутину неглубоких канавок, в которых, возможно, таились электрические цепи, датчики, трансмиттеры, приемники… и бог знает что еще.

Они взошли на вершину объекта и молча остановились. Ветер ерошил волосы Лиссы и поднимал рябь на воде. Огромное солнце тускло светило над головой. В воде плескались какие-то мелкие существа, другие, крылатые, шумными стайками порхали в воздухе над рекой.

Лисса осмотрелась по сторонам, и ее охватил благоговейный восторг. Она только сейчас по-настоящему оценила размеры таинственного предмета.

— Что же это такое?

Хебо хмыкнул.

— Нам с Дзеси тоже хотелось бы это узнать.

— Вы наверняка уже что-то узнали.

— Конечно. Смею надеяться.

Лисса сгорала от нетерпения.

— И что же?

Хебо покачал головой.

— Ну… Мой бизнес состоит в продаже информации, а не в том, чтобы отдавать ее даром. Нас не спонсирует никакая организация, мы не заинтересованы в профессиональном престиже, который могут дать публикации.

Обдумав эти слова, Лисса медленно сказала:

— Я ничего не могу вам обещать… Но сделаю все от меня зависящее. Я знакома с некоторыми влиятельными людьми, которые могут вам помочь, и постараюсь договориться, чтобы вам заплатили за проделанную работу.

Хебо просиял.

— Это было бы здорово, — сказал он и придвинулся к женщине.

Она отступила на шаг, сделав вид, что ничего не заметила.

— Это было бы честно. Такое открытие — огромный вклад в науку. И вы выполнили определенную работу по изучению реликта. — Стараясь сохранить отстраненный, деловитый тон, она добавила: — Однако мне хотелось бы знать, что именно можно сообщить влиятельным людям?

— Ужеторгуемся, да? — более фамильярно, чем хотелось бы Лиссе, спросил Хебо. — Ясное дело. Ладно, я тоже не прочь поторговаться. Если хотите, могу обрисовать картину в общих чертах, но основные находки попридержу до поры до времени в рукаве.

Лисса улыбнулась.

— Кроме всего прочего, здесь не самое подходящее место для лекций на научные темы, — сказала она, а сама подумала: «Да И ты сейчас не в той форме, чтобы читать такие лекции».

— Да, — согласился Хебо. — Мы можем поговорить потом, за стаканчиком виски, с глазу на глаз.

— Наши напарники имеют право присутствовать при таком разговоре, — осторожно заметила Лисса и постаралась отвлечь его от скользкой темы: — Может, хотя бы намекнете?

— Хотите услышать конспективные тезисы? А почему бы и нет? — Он сделал широкий жест. — Совершенно ясно, что это — самовозобновляющееся, самосовершенствующееся устройство. Оно основано на тех же принципах, которые используем и мы, только более высокого порядка. Никакое создание рук человеческих не сможет поддерживать гомеостаз так долго, как поддерживает его этот объект. И, конечно, его внутренняя структура, химический состав и все остальное — совершенно не такие, как у наших устройств. — Чем дольше Хебо говорил, тем больше увлекался. — Мы исследовали свою находку электроникой и ультразвуком… Эта штука не просто лежит на дне реки, она уходит глубоко в землю и извлекает оттуда минералы. С их помощью она исправляет ущерб, нанесенный ей водой, радиацией и другими природными факторами. Корни ее уходят очень глубоко, наверняка проникают сквозь каменную платформу и, возможно, достигают самых нижних слоев планетарной коры. Мы с Дзеси считаем, что это комплексная наблюдательная станция, обсерватория, собирающая сведения обо всем, что находится в пределах ее досягаемости, — о геологии, атмосфере, живой природе, обо всем. Возможно, вплоть до молекулярного уровня.

— Да, обычно считают, что Предвестники собирали информацию о тех местах, где оставили свои реликты. Но почему они свернули свою исследовательскую сеть и никогда не возвращались обратно?

— Кто знает? Эта штука до сих пор работает. Мы зафиксировали признаки энергетических процессов — возможно, она извлекает солнечную энергию. В этом нет ничего неожиданного: поскольку объект постоянно подвергается эрозии, ему необходимо восстанавливаться. Но что именно происходит там, внутри, мы пока не узнали.

Лисса вздрогнула на холодном ветру.

Хебо широко улыбнулся.

— Ну как — достаточно для конспективных тезисов? Может, теперь мы немного расслабимся и приятно проведем время в компании друг друга?

— Возможно. Только вместе с остальными. И, если честно, я уже почти готова отправиться в постель, — призналась Лисса.

— Я тоже. Но не для того, чтобы спать, верно? — Хебо придвинулся ближе. — По крайней мере, не сразу.

Лисса отступила на шаг.

— Что вы имеете в виду? — спросила она, хотя прекрасно понимала, о чем он.

— Вы очень привлекательная женщина, Лисса. Даже если бы вы были здесь не единственной женщиной, я все равно обратил бы на вас внимание. — Хебо засмеялся.

— Прекратите! — резко велела она.

— Надеюсь, я тоже вам нравлюсь. Ваш партнер — мужчина, моя партнерша — женщина, но что с этого толку, верно? Они инопланетяне, строение их тел слишком отличается от нашего. Ну же, Лисса, соглашайтесь, — уговаривал Хебо. — Вам будет со мной хорошо. А мне наверняка будет хорошо с вами.

— Нет.

Хебо грубо ее схватил. Лисса вырвалась и отпрыгнула. Хебо двинулся к женщине, улыбаясь и маня ее к себе, и Лисса вытащила пистолет.

— Нет, — сказала она. — Я серьезно, Хебо.

Он резко остановился и слегка удивленно произнес:

— Ты и в самом деле меня не хочешь…

— Отвезите меня на берег.

— Хорошо, отвезу, если тебе холодно.

На миг Лисса призналась самой себе, что едва не поддалась искушению, но тут же, вспыхнув, сказала:

— Вы ведете себя грубо!

Хебо развел руками.

— Ладно, ладно, извини. Не надо из-за этого смотреть на меня как на…

— Хватит. Мы немедленно возвращаемся в лагерь. Подумайте хорошенько о своем поведении после того, как проспитесь, и я о нем забуду. Иначе мы с Карлом свяжемся с базой и вызовем сюда флаер. В любом случае — не забывайте про Карла.

— Ну, довольно! — угрюмо пробормотал Хебо. — Я же сказал, что извиняюсь.

Они возвращались в молчании.

Это происшествие не столько разозлило Лиссу, сколько удивило. Она не понимала, как Хебо мог совершить такую глупость? Ведь он был умным, образованным, имел за плечами сотни лет жизненного опыта. Космос наверняка научил его сдержанности, он не потерял координации движений даже после выпивки — значит, вполне мог себя контролировать, если хотел. Почему же тогда он так себя повел?

Глава 5

Когда Торбен Хебо проснулся, во рту у него был преотвратный вкус, а настроение — еще хуже. Проклятье, как он ошибся! Мягко говоря, неправильно оценил ситуацию. Хебо готов был поклясться, что девица сама намекает на постель — глазами, бедрами, голосом. Надо было помнить, какие у них на Асборге обычаи. В каждом обществе, в том числе и в каждом человеческом обществе, существуют свои обычаи и правила поведения. Даже в разных частях одной и той же планеты понятия о приличиях могли быть совершенно различными. Но разве упомнишь все?

Хебо забыл все то, что некогда-то знал о родных местах Лиссы на Асборге. Если он вообще когда-либо бывал на ее родине. Те места, которые он посещал, могли находиться за сотни или тысячи километров от родины Лиссы. Хебо забыл расспросить о ее прошлом. И о ней самой.

В последние несколько лет он вообще слишком многое забывал, и это случалось чересчур часто.

И все равно, ей не стоило так обижаться. Он же ничего такого не сделал и к тому же извинился.

Им с Дзеси нужно остаться с ней в хороших отношениях. Чего она потребует в обмен за восстановление таких отношений?

Может, с утра у нее будет настроение получше, и все уладится само собой. А если не уладится — как ему завоевать ее расположение?

Раздумывая над этим, Хебо встал, умылся и оделся. Дзеси уже ушла.

Когда Хебо и Лисса вернулись с реки, антропардиха с кислой миной сказала:

— Я уж думала, не попросишь ли ты меня переночевать где-нибудь в другом месте, — что нисколько не улучшило его отношений с Лиссой.

Солнце переместилось по небу меньше чем на градус, теперь его скрывали облака. Ветер усилился и стал прохладнее, в воздухе пахло морской солью. Кроны деревьев на холмах колыхались, как волны.

Полог палатки Лиссы все еще был задернут. Может, она до сих пор спит, потому что от злости долго не могла заснуть?

Когда Хебо вошел в большую палатку, чтобы приготовить завтрак и поесть, он почти боялся встретить там Лиссу — но увидел только Карла и Дзеси, беседующих друг с другом.

— Доброе утро, — вежливо поздоровался гаргантюанец.

Интересно, рассказала она ему или нет?

— Кофе готов, — сообщила рикханка.

Несмотря на свои тревоги, Хебо рассмеялся.

— Отлично!

Он подошел к кофейнику и налил большую чашку.

— Могу я поинтересоваться, каковы ваши планы на ближайшее будущее? — спросил Карл. — Или вы предпочитаете поговорить после завтрака? Я заметил, что многие люди до завтрака неразговорчивы.

— Я не хочу есть, — сказал Хебо, глотая горячий кофе. — Возьму с собой брикет рациона — и все. Дзеси, нам пора.

— Вы отправляетесь к найденному вами артефакту? — Вопрос Карла был не таким уж бесцельным. — Вода в реке прибыла, — пояснил он. — Вы знаете, насколько высоко она может подняться? На планетах, расположенных близко от солнца, приливы обычно бывают очень высокими.

Дзеси встопорщила вибриссы и немного обиженно заявила:

— Это само собой разумеется.

— В данном случае приливы в одиннадцать или двенадцать раз выше максимальных приливов на Земле, — добавил Хебо. — Это нетрудно просчитать.

— Однако на высоту прилива сильно влияет топография местности, — заметил гаргантюанец.

— Это мы тоже знаем, — фыркнула рикханка.

— Прошу прощения. Я не хотел вас обидеть. Я знаю, что люди любят… Кажется, на англи это называется «немного поболтать»? Но я никак не мог найти достойного предмета для разговора.

Дзеси успокоилась.

— Моя честь удовлетворена, — сказала она.

«Люди тоже не всегда друг друга понимают», — подумал Хебо.

Настроение у него немного поднялось. Возможно, удастся как-нибудь приручить это создание, гаргантюанца, а уж тот замолвит за него доброе словечко перед Лиссой. Или, если на то пошло, замолвит его перед влиятельными людьми, о которых она говорила.

— Мы здесь недолго и еще не видели полного приливного цикла, — сказал Хебо. — Но во время прилива объект, несомненно, скроется под водой. Мы проведем все замеры, какие успеем, а потом заберем оттуда свои инструменты. А пока будем ждать отлива, займемся обработкой собранных данных. Мы охотно примем вашу помощь — и помощь леди Виндфелл тоже, — добавил он. — Полагаю, вас интересует наша работа.

— Совершенно верно. Я сообщу ей, когда она проснется. — Похоже, Карл немного беспокоился. — И все же советую вам соблюдать осторожность.

— Мы пока живы, правда? — нетерпеливо сказал Хебо.

Он допил кофе и сунул в карман брикет походного рациона.

— Ты готова, Дзеси?

Антропардиха выпрямилась. Ее вибриссы задрожали.

— Уже три часа как готова.

Рикханцы тоже спят, но, как правило, недолго, хотя часто.

«Поэтому им гораздо легче привыкнуть к суточному режиму чужих планет, чем нам, людям, с нашим ритмом сна-бодрствования», — не менее чем в тысячный раз подумал Хебо.

Еще он подумал, что все-таки люди чертовски хорошо адаптируются — хотя и не самыми первыми из разумных рас вышли в космос.

Однако пора было заняться делом.

Требовалось собрать как можно больше данных об артефакте, прежде чем его скроет прилив, а также настроить оборудование таким образом, чтобы датчики работали, даже когда реликт будет затоплен. Тогда они с Дзеси соберут больше информации, которую смогут продать. А потом надо будет наладить отношения с Лиссой.

Хебо решил, что после придумает, как это сделать. Сейчас он был слишком занят.

Карл остался возле палаток. Самому гаргантюанцу палатка не требовалось. Он провожал взглядом человека и антропардиху, пока те не скрылись из виду за гребнем каньона. Возможно, он продолжал наблюдать за ними и тогда, когда лодка снова показалась в поле его зрения.

Вода уже плескалась в тридцати сантиметрах от верхушки артефакта. Резкий, порывистый западный ветер поднимал волны, от них летели брызги — соленые, как морская пена.

Высадившись из лодки, Дзеси сразу метнулась к кристаллометру. Как и все остальные датчики, этот прибор отправлял данные на компьютер, расположенный на берегу. Но сам кристаллометр уже давно не осматривали, и Дзеси хотела убедиться, что он работает нормально. Атомы артефакта явно отличались от всех ранее известных. Какими же свойствами они обладали?

Когда расы, разделенные временем и пространствам, наконец встретятся, какие им откроются чудеса!

Хебо пошел на дальнюю сторону «острова», чтобы проверить анализатор вибрации. Вода бурлила вокруг прибора, волны перехлестывали через верх крепежной стойки. Проклятье, вода поднимается слишком быстро!

Хебо забеспокоился.

— Дзеси! — позвал он, перекрикивая ветер. — Я думаю, нам лучше отнести все приборы в лодку, и поскорее.

— К чему такая спешка? — спросила рикханка, занятая осмотром датчика.

— Ладно… И все-таки давай поскорее… — уступил Хебо.

От волн, ходивших по реке, даже необычный материал, из которого был сделан артефакт, слегка дрожал. Хебо начал подозревать, что происходит…

А потом волны вдруг поднялись так высоко, что захлестнули металл, и вода поднялась выше его лодыжек. Раздался оглушительный, гулкий грохот.

Вверх по реке, на восток, катилась огромная стена воды, зеленая и блестящая, с белым пенистым гребнем.

Глава 6

Лисса проснулась от громового раската. Она выбралась из спального мешка, вылезла из палатки и внезапно поняла, что происходит, — а поняв, ужаснулась.

Карл бежал к краю каньона. Его ноги мелькали, как поршни. Лисса бросилась за напарником, даже не надеясь его догнать. Карл остановился у края обрыва, резко развернулся, взмахнул руками и что-то пронзительно закричал. Прибор-переводчик остался в палатке, но Лисса все равно поняла, что хочет сказать Карл: «Не ходи сюда! Ты можешь погибнуть!»

Лисса остановилась. Карл снова повернулся к реке и стал спускаться по крутому склону.

— Нет, Карл! — закричала Лисса. — Ты тоже туда не ходи! Не делай этого! Пожалуйста!

Карл не послушался. Он, наверное, даже не расслышал крика Лиссы за грохотом воды.

Беспомощно глядя ему вслед, женщина видела, как волна захлестнула лодку, в которой сидели Хебо и Дзеси, и взметнулась над краем каньона.

Лисса застыла на месте; вода забурлила у нее под ногами, потом отхлынула. Гигантская волна продолжала откатываться, уровень воды в реке с гулким хлопком резко снизился. Отступающая волна тоже постепенно становилась ниже, по мере того как уходила дальше по руслу реки, в глубь материка. Но вся эта вода скоро хлынет обратно, как только достигнет узкой теснины выше по течению. Река в каньоне кипела и бурлила.

Лодка то и дело скрывалась за волнами, которые крутили ее и швыряли из стороны в сторону, и наконец перевернулась. Сквозь пенистые гребни Лисса заметила Дзеси. Рикханка, наверное, сперва ухватилась за борт, а теперь держалась за руль. Она цеплялась за него изо всех сил и хватала ртом воздух всякий раз, когда голова ее показывалась над водой.

Где же Торбен?

Лисса увидела, что Карл плывет, гребя руками, ногами и хвостом; вокруг него бурлили волны. Гаргантюанцу приходилось бороться не только с ними, но и с течением, и все же его голова все время оставалась над водой.

Наверное, Карл и Лисса заметили Хебо одновременно. Торбен каким-то чудом держался на воде и даже пытался плыть. На таком расстоянии Лисса едва различала крохотную человеческую фигурку среди бурлящих волн. Хебо то исчезал под водой, то снова показывался; погружался, выныривал, снова погружался. Ни один, даже самый сильный, человек не смог бы выжить в таком аду.

Ни один.

Карл добрался до Хебо, схватил его и поплыл к берегу. Торбен не потерял головы — он не вырывался и не мешал своему спасителю. Лисса поразилась его самообладанию.

Вот гаргантюанец и человек скрылись за гребнем каньона. Карл, очевидно, оставил Хебо на прибрежных валунах, потому что через пару минут Лисса снова увидела своего напарника — теперь он плыл к Дзеси.

Уровень воды медленно спадал, бурные волны понемногу успокаивались. Лисса бросилась обратно к палатке и быстро надела ботинки. Одеваться она не стала — прямо в пижаме побежала к обрыву, потом вниз по крутому склону.

Оказалось, что Хебо уже ползет наверх.

— Спасибо, — сказал он, задыхаясь, когда Лисса ему помогла.

К тому времени, как они поднялись на склон, Карл уже вытащил Дзеси на берег.

Хебо рухнул на землю, и Лисса обессиленно опустилась рядом. Оба тяжело дышали: то был нелегкий подъем.

Хебо с трудом поднялся на колени.

— Пресвятая Богородица! — пробормотал он. — Дева Мария, радуйся!

Лисса смотрела на него, потрясенная до глубины души. Она смутно припомнила молитву, которая попадалась ей в исторических документах. Кто бы мог подумать, что такой человек, как Хебо, станет молиться?

Глава 7

Дождь барабанил по куполу палатки, окружая ее туманной стеной жидкого серебра.

Оправившись от потрясения и немного передохнув, четверо исследователей сидели теперь в тепле и пытались разобраться, как такое могло случиться.

— Я должна была догадаться, — сокрушалась Лисса. — Этот каньон, эта размытая почва вдоль него…

Хебо покачал головой и прорычал:

— Нет, это моя вина. Как вы с Карлом могли предугадать такое? Вы же занимались совершенно другими исследованиями. Вы вообще бы здесь не оказались, если бы вас не попросили заглянуть в этот лагерь. К тому же голова у вас, Лисса, была забита совершенно другими мыслями, — он поморщился, — в том числе моим неприглядным поведением. Вы поверите, что обычно я так себя не веду?

— Все в порядке, Торбен, — пробормотала она.

— И Дзеси ни в чем не виновата, — продолжал Хебо. — Она с сухой планеты. Ее народ никогда не сталкивался с такими явлениями. Но я-то с Земли. Я не был там очень давно, но все равно! Мне случалось стоять на берегу Северна, я знал о заливе Фанди — и обо всем забыл.

Он вздохнул.

— Наверняка это ясно видно даже из космоса. Устье реки заканчивается каналом, который выходит в океан. Получается воронка. Все, что требуется для сильных приливных течений. А приливы на Джонне высокие. К тому же сейчас на море шторм, отчего прилив стал еще выше. Мне следовало остаться на орбите подольше и понаблюдать. Но нет, я так спешил спуститься и начать работу, прежде чем вы нас обнаружите и уничтожите нашу милую маленькую монополию на свежую информацию. Какая глупость!

Лиссе было больно слышать, как большой, отчаянно храбрый человек занимается самобичеванием. Дзеси, похоже, это тоже не нравилось. Рикханка сказала:

— Я могла не согласиться последовать твоему плану. Я достаточно путешествовала в космосе и знаю, что каждая планета полна предательских неожиданностей. Но я тоже не придала этому значения.

— Всем свойственно ошибаться, — добавил Карл. — Если бы вы были некомпетентны, то погибли бы очень скоро. Однако уже много столетий вы успешно работаете на других планетах.

— Я прослежу, чтобы вы получили за свою работу здесь достойное вознаграждение, — сказала Лисса. — Без вас этот реликт, может, никогда бы не был обнаружен.

Хебо криво улыбнулся.

— Спасибо. Спасибо вам обоим — за все, — ответил он. — Но это происшествие наконец заставило меня взглянуть правде в глаза. Я уже слишком стар.

— Нет! — воскликнула Лисса. — Вам еще рано проходить омоложение. Ведь правда?

— Дело не в этом. — Лисса видела, что Хебо готовится принять очень важное решение. — Может, вам раньше не приходилось сталкиваться с подобными случаями. Наверное, вы что-нибудь такое слышали или читали — только о таких вещах никто не любит задумываться. Но было бы глупо с моей стороны закрывать на это глаза. Я все время твердил себе: позже, позже, как-нибудь в другой раз, можно еще подождать, пока рано… И чем сильнее я в этом увязал, тем проще мне было ничего не замечать. Моя проблема — воспоминания.

— Вот как… — Лисса вздрогнула. — Понимаю…

— А я не понимаю, — сказала Дзеси, начиная сердиться.

«Наверное, ты и не поймешь, — подумала Лисса. — Скорее всего, все твои сородичи погибают насильственной смертью. И ни на что другое не рассчитывают».

Хебо совсем помрачнел. Лисса пришла ему на помощь:

— Благодаря омоложению мозг, конечно, снова становится молодым, как и любая другая часть организма. Но омоложение не стирает воспоминаний — наоборот, освежает их. А возможность мозга к хранению информации, увы, ограничена. Что еще хуже — внутренние связи между серыми клетками разрастаются в геометрической прогрессии. И в конце концов мозг оказывается перенасыщен информацией.

— Однако для людей, как и для представителей моей расы, возможно избирательное удаление воспоминаний, — заметил Карл, словно стараясь утешить Хебо.

— Да, в самом деле. — Лисса повернулась к мужчине. — Я не очень разбираюсь в деталях, Торбен, но у нас на Асборге много отличных клиник с самыми разными специализациями. И должна быть хотя бы одна, в которой оказывают такие услуги.

Хебо немного успокоился.

— Спасибо, конечно, — криво улыбнулся он. — Но я предпочел бы, чтобы это сделали на Земле.

Лисса удивилась.

— На Земле?

— Вы же понимаете, мне придется выбирать и решаться. А самые старые мои воспоминания — земного происхождения. И они мне дороже всего.

Он отвернулся от Лиссы и стал смотреть вдаль, сквозь пелену дождя.

Глава 8

Экспедиция, в которой участвовала Лисса, не смогла досконально изучить Джонну, полностью исследовать ее животный и растительный мир. На это ушло бы не одно столетие — если такая работа вообще могла быть когда-нибудь завершена. Но они узнали не так уж мало: собрали сведения о планете, определили некоторые местные природные закономерности, прежде чем пришла пора возвращаться.

Сначала доставляли домой тех членов экспедиции, что принадлежали к нечеловеческим расам. Пока «Дагмар» поднимался с Гаргантюа на нужную высоту, где гравитация должна была уменьшиться настолько, чтобы корабль мог совершить гиперпрыжок сквозь световые годы, Лисса стояла в салоне и смотрела на удаляющуюся планету. Она могла бы любоваться этим зрелищем и из собственной каюты, но там было довольно тесно, да и видеоэкран в салоне был побольше.

Лисса уже не раз созерцала подобный вид, но ей казалось, что он ей никогда не наскучит. Дневная сторона Гаргантюа сияла белым светом, оттененным сотнями полутонов голубого, и напоминала плотное скопление множества звезд. Ночная сторона сверкала в свете трех лун — маленьких золотистых полумесяцев. Атмосфера Гаргантюа была плотней атмосферы Асборга и Земли, и над планетой висело больше облаков. Но народ Карла сумел увидеть звезды сквозь эти облака и в конце концов сумел подняться к ним. А сам Карл был из высокогорной местности и привык к разреженной атмосфере.

Лисса улыбнулась при мысли о Карле. Они снова встретятся, и не раз. А теперь ее путь лежал на Ксанаду. Три маленьких существа с этой планеты, обладающие чрезвычайно развитыми органами чувств, адаптированными к холоду и темноте, были настолько же незаменимы для исследования темной стороны Джонны с ее длинными ночами, как Карл — для изучения солнечной стороны планеты.

Следующий гиперпрыжок, после посещения Ксанаду, доставит Лиссу домой.

«Дагмар» рокотал, как большой организм, — в некотором смысле слова корабль таковым и являлся. По салону гулял прохладный ветерок, насыщенный ароматом хвои. Ускорение, равное одной стандартной силе земной гравитации, после Джонны давало ощущение приятной легкости. Как бы далеко к звездам ни улетели дети Земли, память о планете-прародительнице останется с ними навсегда.

Лисса услышала шаги и обернулась. В салон вошел Ромон Касперссон Сифелл, и Лисса с трудом удержалась от недовольной гримасы — сейчас ей хотелось побыть одной.

Нельзя сказать, что ей был неприятен этот среднего роста, худощавый человек с резкими чертами лица, проницательными темными глазами и курчавыми черными волосами. Сифелл носил такую же простую одежду, как и Лисса, но на рукаве у него как вызов красовалась эмблема его Дома. Что ж, он был единственным Сифеллом на борту, и оказался он здесь только потому, что Сифеллы неожиданно решили вложить в эту экспедицию большие деньги. И, естественно, пожелали, чтобы в экспедиции участвовал хотя бы один представитель их Дома. Правда, Ромон Сифелл не требовал к себе особого отношения и вполне добросовестно выполнял свою работу по обработке географических данных.

— Добрый день, — поздоровался он и после некоторого колебания добавил: — Миледи.

«Почему вдруг так официально?» — удивилась Лисса.

Нет, они не были близкими друзьями. Собственно, Лисса немного недолюбливала Сифелла — или, по крайней мере, не любила тех, чьим представителем он являлся. Однако атмосфера в экспедиции всегда оставалась товарищеской — на чужой планете иначе нельзя.

— Добрый день, Ромон Касперссон, — осторожно ответила Лисса.

Он подошел, остановился рядом и, взглянув на экран, сказал:

— Похоже, сейчас на корабле только мы с вами ничем не заняты…

Это выглядело как приглашение к разговору.

— Да, полагаю, все остальные нашли себе дела, — сказала Лисса.

Пока корабль летит сквозь космос, все пассажиры чем-то заняты — наукой, играми, спортом, чем угодно.

Сифелл не позволил обескуражить себя столь кратким ответом.

— А вы, наверное, вспоминаете сейчас своего компаньона, оставшегося на этой планете? — с улыбкой спросил он.

На такой вопрос ответить было легко.

— Да. Карл — хороший товарищ.

Но на самом деле Лисса думала сейчас о Торбене Хебо. Как у него идут дела? Каково ему на Земле, которая стала самым странным из всех известных обитаемых миров?

— Согласен. — Ромон засмеялся. — Может, даже слишком хороший. В его присутствии я казался себе далеко не святым.

Лисса подумала: «А значит, он хочет немного человеческой теплоты и участия. Почему бы и нет?»

Ромон был неразговорчив, но наверняка чувствовал себя одиноко в окружении Виндхолмов. Большую часть времени он проводил за компьютером, разбирая информацию, полученную от роботов и наземных датчиков.

Лисса улыбнулась.

— Ну, что вы! Вы вели себя очень хорошо.

Раньше никто никогда не слышал, чтобы Сифелл пытался шутить.

— Я старался. — Ромон тоже улыбнулся. — Но не всегда удается держать в узде свои мысли.

«Это что, намек на желание интимной близости?»

Лиссе ничего подобного не хотелось, хотя в последний раз она занималась сексом довольно давно.

— Ваши мысли — ваше личное дело.

Он поднял руку.

— Пожалуйста, не поймите меня неправильно. Я не имел в виду ничего дурного. То есть ничего дурного с мо… с вашей точки зрения и с точки зрения ваших товарищей.

— Тогда что именно вы имели в виду?

«Не надо изображать перед ним наивность».

— Вы хотели поговорить со мной, верно?

— Если честно, да. Я давно искал такого случая.

— Но почему именно со мной?

Наверное, он заранее подготовился к такому вопросу.

— Потому что вы — Лисса Дэвисдоттер и вашему отцу принадлежит решающий голос в космических операциях Дома Виндхолм.

Лисса почти обрадовалась, что все разрешилось так просто.

— У вашего Дома есть свой собственный космический флот.

— Да, но мы занимаемся в основном коммерцией. Мы делаем инвестиции, вкладываем деньги в развитие космонавигации. А наши собственные космические операции небольшие и по большей части межпланетные.

Лисса холодно ответила:

— Да, это так.

Он слегка разозлился:

— Вы знаете, что Сифеллы никогда не имели таких земельных владений, как Виндхолмы. Мы не были пионерами Асборга. И не можем изображать из себя аристократов.

— Теперь можете.

— Но традиции, условности…

«Да, он, похоже, говорит искренне».

— Верите ли вы, что у нашего Дома есть собственные традиции, — продолжал Сифелл, — свой образ мыслей и свой стиль жизни — точно так же, как и у вашего?

— Конечно, это так, — признала Лисса.

«Как и у любого другого Дома, — мысленно добавила она. — И все мы живем на одной и той же планете, и все участвуем в управлении ею. Однако к чему все эти разговоры?»

— Вам не нравятся наши обычаи, верно? — продолжал Сифелл.

— Но я и не испытываю к ним отвращения. О вкусах не спорят. Кому-то нравится общинный стиль, кому-то — корпоративный. — Лисса пожала плечами. — Считается, что здоровое общество должно быть разнообразным.

— Но разве у нас так много различий? Мы помогли с финансированием этой экспедиции. Нам тоже присуще свойственное людям любопытство. Мы вовсе не Шейлоки. — Ромон немного помолчал. — Хотя Шейлок тоже имел свои идеалы, разве не так? А надменные христиане их презирали.

Лисса смутно припомнила, на что он ссылается. Кажется, Шейлок — литературный персонаж, из очень древней литературы? Да, она однажды видела как Ромон читал древние тексты. Значит, все-таки Сифелл думает не только о деньгах. Может, деньги для него даже не самое главное.

Лисса немного смягчилась, но все-таки решила прояснить вопрос до конца.

— Боюсь, эта экспедиция только подогрела, но не удовлетворила наше любопытство.

Ромон не понял намека.

— Да. Найденный на планете артефакт Предвестников все меняет.

— Замечательная находка, — согласилась Лисса.

— Похоже, вам все равно, что некие бродяги хотят всего лишь сделать на нем деньги, — вызывающим тоном сказал Ромон.

Та доброжелательность, которую Лисса испытывала к Сифеллу, мгновенно испарилась. Женщина чуть было не заявила: «Это — совсем другое! Торбен и Дзеси — частные исследователи, предприниматели в классическом смысле этого слова, искатели приключений… У них и в мыслях не было объявлять монополию на свою находку, да они и не смогли бы такое сделать, даже если бы захотели!»

Вместо этого она сказала:

— Они нашли реликт и проделали предварительную работу по его исследованию. Поэтому заслужили некоторое вознаграждение.

— Да, да, несомненно. Меня беспокоит другое — что мы будем делать с реликтом?

— Ну, я полагаю, найдется масса желающих его исследовать — планетологи, биологи. Что же еще?

— Это очевидно. Даже слишком очевидно. Но спросите себя: кому будут выгодны такие исследования? По большому счету.

— Всем.

Сифелл пристально посмотрел на Лиссу.

— Не обязательно, миледи. И даже маловероятно. Вспомните историю — историю человечества и известную нам историю нечеловеческих рас. Всякое новое открытие в науке или в технологии всегда было средством для обретения могущества. Так для чего будет использована эта новая сила? И в чьих руках она окажется?

— Вряд ли речь идет о чересчур большом могуществе.

— Вы уверены? Реликт по меньшей мере принесет новые знания о Предвестниках, значит… — Ромон перевел дыхание. — Прибыли, доходы — сами по себе сила. Ваши расточительные друзья, похоже, этого не понимают. Или, может, не понимают просто потому, что их всего двое. Однако Дом, планета, раса должны думать и об отдаленном будущем.

— Куда вы клоните? — уступая его напору, спросила Лисса.

— Я, как и все члены моего Дома, полагал, что мне предстоит участвовать в чисто научной экспедиции. Вы знаете, наверное, что время от времени мы вкладываем деньги в различные научные проекты. Да, я прикидывал, каковы могут быть возможные коммерческие выгоды от этого проекта — хотя и не ставил выгоды на первое место. Однако вы, Виндхолмы, похоже, вообще не думаете о коммерческой ценности чего бы то ни было.

«Нет, — подумала Лисса. — Тут он ошибается. Мы тоже люди».

— А теперь сделано это открытие… — продолжал Ромон. — Миледи, оно должно остаться в руках ответственных людей. Тех, что не станут беспечно распространять знания по всей Галактике, а будут держать их под контролем. Тщательно обдумают все, что узнают, и будут мудро использовать обретенные знания и силу.

— Да, и оставят всю силу себе, — добавила Лисса.

— Вам кажется, будто вы, Виндхолмы, можете позволить себе быть идеалистами. А я говорю, что это не так. Никто не может себе такого позволить.

— А что вы считаете реализмом? — парировала Лисса. — Насколько вся людская раса может доверять… Э-э… Корпорациям, чьи интересы частенько противоречивы?

Ромон вздохнул.

— Давайте не будем ссориться, миледи. Все равно тайна уже не тайна. Новости об открытии переданы по гиперлучу на Асборг, а оттуда они могут попасть куда угодно. Но ограничение доступа к дальнейшей информации, осторожность при публикации тех или иных открытий необходимы. Да, скорее всего, сам по себе артефакт вряд ли подарит нам что-то большее, чем кое-какие безобидные технические достижения. Но в этом реликте могут крыться и более важные сведения… Как я уже сказал, возможно, даже ключи к загадке самих Предвестников. И что, по-вашему, это может означать?

— У нас еще есть время, чтобы договориться о сотрудничестве глав всех Домов. И чтобы выработать дипломатические меры, ограничивающие доступ к полной информации для нелюдских рас. Они все еще менее предсказуемы, чем мы. Разве не так?

— Миледи, я просто хочу, чтобы вы уговорили вашего отца прислушаться к делу, которое я собираюсь изложить.

«И которое попытаются протолкнуть те, кто возглавляет Дом Сифелл, — подумала Лисса. — Насколько им движут искренние чувства, а насколько — желание обрести власть? Власть, контроль. И насколько его желание удержать все под контролем проистекает из здравого смысла, а насколько — из страха? Похоже, Ромон Сифелл честен только наполовину. Может, даже больше чем наполовину. Или он фанатик? Кто знает. Я не специалист-психолог, и у меня нет особого желания исследовать его психологию. Да и зачем мне копаться в мотивах его поведения? Они не так уж важны. Важны те силы, которые, возможно, за ним стоят».

Она вздрогнула при этой мысли, но ее голос прозвучал по-прежнему ровно и холодно:

— Вы преувеличиваете мое влияние на отца, Ромон Касперссон. Как и значение артефакта. Вы всегда можете сами связаться с моим отцом или с другими правителями моего Дома.

Он нахмурился.

— О, да, конечно могу. Теоретически. Но я хочу, чтобы он меня выслушал, серьезно выслушал, а потом поговорил со своими пэрами. Вы можете уговорить его пойти на это крошечное одолжение?

— Если он сочтет вашу идею достойной внимания.

— Ваша помощь тут может оказаться решающей. Мы ведь сможем поговорить об этом подробнее? И, надеюсь, скоро? — Его голос стал тише и мягче. Кажется, Сифелл даже вздохнул. — Времени осталось не так уж много. Путешествие скоро подойдет к концу.

«Очень на это надеюсь», — подумала Лисса.

Однако она все же была из Дома Виндхолм, что накладывало определенные обязательства. Ей придется сделать все возможное, если обстоятельства принудят ее принять решительные меры. То было скромной платой за богатство и привилегии, которыми Лисса пользовалась с рождения. Нет, просьба Сифелла не казалась ей такой уж странной, но она могла быть предвестником неких больших дел.

И если так…

— Если желаете, мы скоро вернемся к этому разговору. Только не сейчас, пожалуйста. Мне хотелось бы немного отдохнуть. — С этими словами Лисса ускользнула в свою каюту.

Следующие их встречи были уже не такими напряженными. Лисса и Ромон встречались не раз в течение нескольких корабельных дней. Он был неизменно вежлив, часто улыбался и явно пытался сблизиться с Лиссой, но та нашла удобный способ пресекать его попытки: всякий раз, когда Сифелл цитировал кого-то из классиков, Лисса просила объяснить смысл изречения — узнавала она его и нет. По большей части Ромон цитировал древних поэтов, а потом, по просьбе Лиссы, рассказывал о них, об их исторических эпохах — это помогало скоротать время. Ром он не был ученым-филологом, однако Лиссу поражала глубина его знаний.

Но то, что встретило ее дома, сразу заставило забыть об этих поэтических и исторических беседах.

Глава 9

Выйдя из гиперпрыжка, маленький корабль Торбена Хебо прошел достаточно близко от Энигмы,^[384] так что та засветилась на обзорном экране подобно маленькой мерцающей звездочке. Он слышал об этой конструкции, которую пару столетий назад разместили на орбите, в поясе астероидов. Заинтересовавшись, Хебо увеличил изображение и усилил подсветку, чтобы как следует рассмотреть объект. Рассмотреть как следует все равно не удалось.

Умопомрачительно сложная конструкция каких-то тонких, изогнутых распорок и перекладин окружала сгусток переливающегося, мягко опалесцирующего сияния. На экране Энигма выглядела такой же загадочной и непонятной, как и на изображения, которые Хебо видел раньше — на снимках, сделанных другими путешественниками и распространявшихся по межзвездным коммуникационным сетям.

Не тайна. Просто нечто непостижимое. На Земле новых публикаций об Энигме не выходило, на вопросы чужаков давали вежливые, но краткие и формальные ответы.

Это — прибор для фундаментальных исследований. Поначалу даже такой ответ вызывал недоумение. Разве базовые физические уравнения не были выведены еще несколько столетий назад? Ну, может, и в самом деле осталось еще что-то неисследованное и неоткрытое… К сожалению, говорили также земляне, принципы, лежащие в основе создания данного сооружения, невозможно объяснить словами, доступными для понимания любого органического разума (включая и не прошедший специальную стимуляцию разум земного человека) или любого искусственного интеллекта, созданного на какой-либо другой планете. Когда будут получены результаты исследований, их опубликуют при первой же возможности.

Дальнейшее было — молчание.

«Наверное, они работали над этой штукой, но так ничего и не добились, — подумал Хебо. — А может, мне придется признать, что у меня, как и у любого другого органического существа, просто не хватает ума понять, что это такое. Но, черт возьми, во вселенной есть масса вещей, которые я не могу понять — например, женщины, тонкая геометрия или артезианская политика, — и что с того? Мое эго не настолько сильно зависит от моего интеллекта».

И все-таки это было жутко — то, что Земля казалась единственной планетой в Галактике, жители которой были настолько единодушны в своих высказываниях, словно представляли собой единое существо.

Энигма скрылась из виду, и Хебо выбросил ее из головы. В конце концов, странствуя по космосу, он перевидал немало странных вещей. А впереди его ждали, как он надеялся, облегчение и обновление.

Хебо стал глядеть туда, где все ярче сияли Земля и ее неизменная серебристая спутница Луна. С тех пор, как он был здесь в последний раз, прошло очень много времени — но казалось, будто это было совсем недавно.

При взгляде из космоса Земля выглядела точно такой же, какой была тогда, когда Хебо посетил Солнечную систему в последний раз. Все тот же прекрасный бело-голубой светящийся шар на фоне бархатной черноты, те же знакомые очертания континентов. Шапки полярных льдов по-прежнему небольшие. Остались и несколько темноватых пятен на месте пустынь, лишенные паутины ярких городских огней.

На Луне стало меньше мерцающих полей, собирающих солнечную энергию, но Хебо уже слышал об этой перемене. Информация быстро расходится в космосе: новости и изображения чаще всего передаются через транзитников, чем по прямым каналам коммуникаций. Наверное, теперь нельзя сохранить что-либо в тайне надолго, и Хебо снова подумал что, возможно, людям его профессии больше нет места в этом мире.

Процедура приближения к планете, выхода на орбиту и приземления значительно упростилась и занимала теперь меньше времени. Хебо особенно порадовало то, что не пришлось провести несколько часов на больничной койке в ожидании, когда нанодатчики обследуют его организм в поисках патогенных агентов. Теперь сканер проделал все это за считанные минуты. Однако Хебо неприятно поразило ощущение, будто он угодил на конвейер какого-то огромного завода.

Автоматический флиттер доставил его и его скудный багаж в один из отелей, предназначенных для людей с других планет. Все другие отели закрылись, поскольку в них больше не было нужды. Хебо выбрал гостиницу в Омаху, в основном потому, что Омаху напоминало ему о юности — первой юности, — когда он плавал возле этих островов и проводил время на берегу с очаровательной девушкой.

Интересно, как потом сложилась ее судьба? Не глупо ли он поступил, потеряв ее из виду? Или, может, в воспоминаниях те дни кажутся ярче и лучше, чем были на самом деле? Может, его воображение дорисовывает то, чего на самом деле и не было?

Хебо не смог припомнить даже имени той девушки.

Подлетая к отелю, он увидел, что Гонолулу и другие города исчезли. Среди садов и зарослей тропической зелени виднелись лишь разбросанные кое-где аккуратные невысокие здания. Но залив Ханаума под горой Даймонд-Хед был почти таким же, как прежде. И наверняка плавать в этом заливе с аквалангом стало теперь еще интереснее — после того, как коралловые рифы так заботливо восстановили. Хорошо бы найти подходящую компанию для погружений.

Хебо направился в гостиницу не в таком счастливом расположении духа, в каком надеялся пребывать.

Отель был сделан под старину, что имело определенный смысл. Ведь здешних постояльцев объединяло нечто общее — все они помнили исторический облик Земли тех времен, когда их предки (или, как в случае Хебо, они сами) покинули эту планету.

После того как Хебо наскоро переоделся и покинул свою комнату, чтобы выпить перед обедом, его проводили на открытую площадку под навесом, обдуваемую морским бризом; оттуда открывался вид на море и на прибрежные скалы. Вокруг с криками порхали, парили и ныряли разные птицы. Хебо слышал, что среди этих птиц есть и древние, некогда вымершие местные виды, воссозданные благодаря почти таким же древним записям.

Напитки подавал простенький робот-разносчик. Еда оказалась вполне приличной, но Хебо не узнал ни одного блюда. К обеду подали настоящее молодое вино.

Искренне обрадовавшись появлению еще одного посетителя, Торбен пригласил его за свой столик.

Сейичи Окума не говорил ни на одном из известных Хебо языков, поэтому слуга принес электронный переводчик — лишь тогда сотрапезники смогли поговорить. Выяснилось, что Окума прилетел с Акико, планеты из системы Бета Кентавра, лежащей довольно далеко от обычных маршрутов Хебо. Окума прибыл сюда с небольшой командой антропологов, и его товарищи сейчас работали по всему земному шару. Спонсоры экспедиции рассчитывали, что, если удастся собрать подробные сведения о здешней жизни, это лучше поможет понять современную Землю. Лучше, чем ее можно было бы узнать по вербальным, видео и виртуальным источникам.

— И как вы собираетесь это сделать? — поинтересовался Хебо.

— Никто из нас пока не уверен, чем именно следует заняться, — признался Окума. — И обстановка здесь не очень обнадеживающая. Мы, конечно, знали, что население Земли уменьшилось примерно до пятидесяти миллионов, а это само по себе существенная аномалия. Но я лично никак не представлял, насколько отчужденными стали земляне.

— Они ведут себя недружелюбно?

Хебо интересовался затронутой темой чисто теоретически. Он пока не общался ни с кем, кроме служащей на станции портового контроля — да и то через радиофон. Кроме того, она была модифицированным человеком и не то чтобы отталкивающей, просто не в его вкусе. Сотрудница разговаривала с ним вежливо, но не более того. Хебо задумался: почему эта женщина занимается такой простой, рутинной работой, которую легко мог бы выполнять кибер? Возможно, мимолетные встречи с провинциалами вроде Торбена забавляли ее? Впрочем, то, что подобную должность занимал не робот, а человек, могло быть и проявлением уважения к посетителям планеты.

Если, конечно, та сотрудница портовой службы не былавиртуальной…

— Нет, немногие земляне, с которыми я успел пообщаться, вступали в разговор охотно, весьма охотно, — сказал Окума. — Некоторые даже предлагали у них погостить. Но я ни разу не почувствовал, что действительно им интересен.

— Их гораздо больше интересует общение друг с другом. — У Хебо по спине пробежал холодок. — Единое мировое сознание. Мда-а…

Окума покачал головой.

— Вы неверно интерпретируете термин «единое мировое сознание». Прошу прощения, сэр, но это распространенное заблуждение. Наша группа глубоко изучила данное явление, прежде чем отправиться сюда. Сознание на Земле — человеческое, парачеловеческое, сознание квантовой сети — не объединено в единое целое. Взаимоотношения между землянами гораздо более тонкие и гибкие.

— Я знаю, знаю. Но все равно — что-то в этом роде существует. Я просто не в курсе, насколько далеко все зашло… То есть, э-э-э… Каких успехов они достигли в данной области.

— Именно это мы и пытаемся выяснить. Но я все больше подозреваю, что мы все равно не сможем адекватно воспринять полученную информацию.

Окума замолчал. Под скалами рокотал прибой, листва шелестела под порывами ветра, птичьи крики звучали все тише по мере того, как солнце опускалось к горизонту.

— В каком-то смысле мы, живущие среди звезд, чьи предки улетели с Земли и основали то, что считается новыми обществами, — все мы реликты, архаичные существа, — задумчиво сказал антрополог. — Мы придерживались прежнего, земного, образа жизни и мыслей, потому что привыкли к ним. Долгожительство, омоложения — это еще более усугубляло нашу изначальную консервативность, и наши дети вырастали такими же, как мы. В конце концов, к нашим услугам невероятно разнообразные, сверхмощные технологии и огромные — по старым человеческим меркам — возможности. Но то же самое можно сказать и об акулах в этом море. Они практически не изменились за многие миллионы лет. А в последнее тысячелетие они выжили только благодаря попустительству людей.

— Эй! — воскликнул Хебо. — Вы же не хотите сказать, что мы сейчас выживаем только благодаря попустительству землян?

— Нет-нет. Земля не представляет для нас угрозы. Жизнь на Земле — включая синтетическую и неорганическую — просто прошла мимо нас. У нее есть другие интересы помимо расселения во вселенной.

Хебо расслабился.

— Ну, может, что-то в этом и есть. Но послушайте, почему же тогда такой путь развития не коснулся ни одной из нечеловеческих рас?

— Они слишком на нас не похожи. Вы, наверное, лучше меня знаете, насколько их психология, инстинкты, побуждения, возможности отличаются от наших, человеческих. И насколько они отличаются друг от друга. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но, сдается, наши взаимоотношения с негуманоидными расами проходят на весьма поверхностном уровне. Да, партнерство между человеком и нечеловеком возможно. Иногда человек даже воспринимает это партнерство как дружбу. Но как его воспринимает нечеловек? Понять это совершенно невозможно, как ни крути.

Хебо потер подбородок.

— М-мда, в чем-то вы правы. Вот раньше люди охотились с соколами или собаками…

Окума удивленно распахнул глаза.

— Правда? Когда это было?

— Еще до моего рождения. Но я родился достаточно давно и читал об этом, а еще видел исторические фильмы.

— Потрясающе! — выдохнул ученый. — Весь ваш долгий жизненный опыт наверняка просто поразителен.

Хебо вздохнул.

— Пожалуй, слишком долгий.

— Я с удовольствием послушаю рассказы о вашей жизни, — с искренним интересом сказал Окума.

Они разговаривали, пока небо не затянули тучи. Когда Хебо объяснил, почему вернулся на Землю, Окума заверил:

— Не сомневаюсь, в клинике к вам очень хорошо отнесутся. Не только с высоким профессионализмом, но и с пониманием, сочувствием и теплотой. Об этом свидетельствует количество их пациентов.

— Согласен, у них отличные интерактивные программы, — скептически заметил Хебо.

Окума покачал головой.

— Да, но я рассчитываю, что вами будут заниматься и настоящие живые люди — хотя бы потому, что вы заинтересуете их так же, как заинтересовали меня. И они наверняка будут испытывать по отношению к вам искренние чувства. Люди на нынешней Земле способны в любое мгновение переходить в любое эмоциональное состояние, по своему выбору. — После паузы ученый добавил: — Мне думается, именно поэтому они и кажутся нам такими чуждыми.

Наконец Хебо пожелал новому знакомому доброй ночи, и они разошлись по своим комнатам. В гостиничном номере Хебо мог создать любую, какую бы ему ни захотелось, виртуальную обстановку. Но ему хотелось только спать.

Однако заснуть ему удалось далеко не сразу. Он долго лежал и раздумывал — может, Предвестники пошли тем же путем, что и нынешние земляне, и именно поэтому их нигде не могут найти? А если его догадка справедлива, чем они могли теперь стать?

Конечно, если говорить строго по отношению к межзвездным пространствам, такого понятия, как «теперь», просто не существует. Хебо слышал об экспериментах с посылкой гиперпространственного сигнала в прошлое. Но никто не сумел разогнать космический корабль до такой скорости, чтобы временные изменения можно было зарегистрировать не только сверхчувствительной электроникой. Рассеивание и компенсация энергии в межзвездном пространстве, похоже, не позволят довести этот эксперимент до конца. Кроме того, разве в теории не сказано, что эффект будет иметь свои границы? Случайная временная петля… Невозможность переписать заново то, что уже написано Богом… Нет, пусть этим занимаются физики. А на практике, вернувшись домой, Хебо прожил столько же секунд, минут, дней и месяцев, сколько прожили люди, остававшиеся здесь. К тому же во время полетов он мог связаться с ними по гиперсвязи, если требовалось обсудить или решить какую-нибудь насущную проблему. И он вполне мог воспринимать своих собеседников так, будто они существовали «сейчас», в данный момент.

Предвестники напомнили ему о… Интересно, как там поживает Лисса Виндхолм? Славная девушка, надо признать…

Глава 10

Город Инга никогда полностью не засыпал. С наступлением темноты башни и движущиеся дорожки в центре вспыхивали огнями — здесь бурлила и кипела жизнь. В самый крупный на Асборге свободный город стремились не только обитатели всей планеты, но и те, кто жил за ее пределами.

Только портовый район на ночь затихал, суда и механизмы отдыхали до рассвета. Док окружали высокие отвесные стены, и сюда не проникал свет городских огней, зато хорошо были видны звезды в небе над заливом. Хотя самая большая из лун Асборга была на ущербе, на волнах переливалась и искрилась лунная дорожка. Сквозь свист западного ветра, пропитанного запахом морской соли и остывающих моторов, слышался ритмичный шум прибоя.

Гервард Вален остановился перед домом и сказал:

— Вот мы и пришли.

Интересно, его акцент стал более резким, потому что он смущался? Обычно он разговаривал на англи довольно бегло. В неярком свете Лисса увидела, как напряглись его мускулы под серым мундиром офицера «Комет Лайн».

— Я не рассчитывал, что будет уже так поздно. Если вы предпочитаете отложить нашу… э-э… беседу…

Лисса внимательно посмотрела на него. Высокий, очень стройный, с резкими чертами лица, характерными для его народа, ее спутник гладко брился и носил короткую стрижку, следуя моде Асборга. Его белокурые волосы поредели и потускнели, на лбу и щеках пролегли морщины — наверное, ему уже давно пора было пройти очередное омоложение. Лисса не решалась спросить, почему он откладывает эту процедуру. Глубоко посаженные глаза Валена, окруженные отчетливыми морщинками, оставались по-прежнему ясными.

— Нет, — ответила Лисса. — Думаю, нам лучше немедленно заняться делом. — Она подчеркнула последнее слово, чтобы он не подумал чего-нибудь другого.

Они очень приятно провели этот вечер — ужин в «Балтике», напитки, оживленный разговор за ужином и после, во время долгой прогулки к его дому. Оказалось, что у них есть общее увлечение — дикая природа Асборга. Вален особенно любил Халланские Альпы и мог рассказать немало интересного о своих путешествиях по тем местам. Но за исключением этих рассказов он очень мало говорил о себе и совсем ничего — о своем прошлом. Однако Лисса решила, что она уже достаточно хорошо узнала Валена, чтобы добиться своего. После того, как ее агенты собрали сведения об этом человеке\, она несколько раз встречалась с ним лично, и этого вполне должно было хватить. Лучше бы хватило. Время дорого.

— Хорошо, — согласился Вален. — Как пожелаете, миледи.

Дверной датчик опознал его, дверь открылась. Вален пропустил Лиссу вперед, в ничем не примечательную прихожую, к спиральному подъемнику. Лифт доставил их на четвертый этаж.

В квартире Валена Лисса с интересом огляделась, надеясь, что комната носит отпечаток личности своего хозяина. Однако ей пришлось разочароваться: комната была маленькой, очень чистой и очень скудно обставленной. Лисса знала, что Вален довольно начитан — но, похоже, у него почти не имелось печатных книг. Значит, он берет книги в компьютерных базах данных. А квартиру он выбрал, наверное, из-за больших окон во всю стену, через которые днем открывался великолепный вид на залив, на прибрежные скалы и океан.

— Прошу вас, присаживайтесь, — предложил Вален. — Хотите выпить?

Лисса присела на стул. Стул оказался жестким и неудобным, под стать всей здешней обстановке.

— Кофе, пожалуйста, — сказала она. — Без подсластителя.

Вален вскинул брови.

— Не бренди? Как хотите. А я налью себе стаканчик, если не возражаете.

В его досье было указано, что он довольно много пьет, хотя не до бесчувствия и никогда — в космосе. Психотропных препаратов остерегается. Иногда посещает заведение Кейлиз Боуэр, хотя неженатому мужчине трудно поставить это в вину. Девушки из Кейлиз Боуэр отзывались о нем как о приятном человеке, хотя никто из них не знал его хорошо — как и его товарищи по кораблю и приятели на земле.

Вален вышел на кухню. Лисса услышала, как там загудел кофейник. Вален вернулся, держа в руке стакан, до половины наполненный янтарным напитком.

— Ваш кофе будет готов через пару минут, — сказал он и отхлебнул бренди; его движения были чересчур резким. — Может, включим музыку? Скажите, какая вам больше нравится.

— Нет, благодарю, — ответила Лисса. — Музыка в ресторане — это хорошо, но сейчас, пожалуй, не стоит. Думаю, ни один из нас ее не услышит.

— Что вам от меня нужно, миледи Виндхолм? — спросил Вален.

Светло-карие глаза Лиссы встретились с его голубыми глазами.

— Первое и самое главное — я прошу вас сохранить все в тайне, — сказала она. — Мне бы хотелось, чтобы вы это сделали. Такое возможно?

— Надеюсь, вы не подразумеваете ничего… недостойного? — медленно спросил он.

— Вам известно, что мой отец — Дэви, глава нашего Дома, — сурово ответила Лисса.

— Да, конечно. И я кое-что слышал о вас самой. — Он криво улыбнулся, отчего морщины на худощавом лице стали еще заметнее. — Когда член одного из кланов, правящих этой планетой, заговорил со мной о возможной работе, не уточняя, что именно от меня потребуется, я провел небольшое расследование и нашел пару людей, которые вместе с вами участвовали в экспедиции. Они очень хорошо о вас отзывались. — Вален сделал глубокий вдох. — Обещаю, что сохраню все в полной тайне до тех пор, пока вы не освободите меня от обещания. Что я должен сделать?

У Лиссы неожиданно часто-часто застучало сердце. Она сама не ожидала, что так разволнуется.

— Вам не кажется, что вы зря тратите время, работая помощником капитана на старом рудовозе?

Выражение лица Валена стало непроницаемым. Он пожал плечами.

— Это лучшая из подвернувшихся мне работ. Думаю, вам известно, что и это место мне было непросто найти. Здесь совершается не так уж много космических торговых рейсов.

«Да, очень немного — в этом медвежьем углу, на окраине населенного людьми космоса, — подумала Лисса. — Конечно, расстояния не имеют особого значения, когда корабль перемещается с помощью гиперпрыжков. Но спустя два столетия после колонизации Асборга нас здесь по-прежнему не так уж много, и большинство из нас занимается бизнесом исключительно местного значения. Нам вполне хватает планет Саннивы. Даже мои товарищи считают, что исследований в ближайших звездных системах нам хватит на несколько жизней… Наверное, это и привело тебя сюда, Гервард Вален? Наша изолированность от остального мира?»

— Когда-то вы командовали кораблем, — сказал Лисса. — Полностью автоматизированным. Не хотели бы вы снова взяться за это дело?

Вален сохранил полную невозмутимость.

— Это было очень давно, — продолжала Лисса. — Но мы, я и мои компаньоны, считаем, что вы не утратили прежних навыков. Немного практики — и вы вернете прежнюю хватку. Кроме всего прочего, должность, которую вы занимаете сейчас — должность офицера на корабле с маленькой командой, — требует от вас гораздо большего. А вы прекрасно с ней справляетесь.

Вален по-прежнему оставался невозмутимым, но когда он заговорил, его голос едва заметно дрогнул, и Лисса с трудом расслышала вопрос, так тихо он прозвучал:

— Какой корабль вы имеете в виду?

— «Дагмар», конечно. Виндхолмы владеют только одним кораблем такого типа.

Собственные космические корабли были далеко не у всех Домов. Содержание космолетов обходилось недешево.

— Вы, наверное, знаете, что мы спонсируем научно-исследовательские экспедиции. Я сама недавно вернулась из такой экспедиции. Я не космонавт, но могу вас заверить, что «Дагмар» — хороший, мощный корабль.

— Знаю. — Он посмотрел мимо Лиссы, отпил еще глоток бренди и спросил почти обыденным тоном: — Почему выбрали именно меня? У вас есть свои высококвалифицированные специалисты.

— Трое, — ответила Лисса. — Фаллон Виндхолм сейчас проходит омоложение. Остальные двое из нашей семьи подошли бы, но… Чанд Микелссон слишком болтлив, ему можно доверить все, что угодно, кроме тайны. А Сара Томасдоттер замужем за неким Рионом Стелламонтом. Не думаю, что она нарушила бы конфиденциальность и передала бы нашу тайну его Дому, но… Лучше не заставлять ее выбирать, кому хранить верность — мужу или своему Дому, правда?

Вален, похоже, вполне овладел собой.

— Если уж говорить начистоту, то как насчет меня? В конце концов, «Комет Лайн» принадлежит Истлэндам, а с ними Виндхол сталкиваются лбами так же часто, как и со Стелламонтами и с любым другим Домом.

— Вы чужак, хотя долго прожили на Асборге. Вы не вассал Дома Истлэндов и не давали им никаких клятв. Увольтесь с «Комет Лайн», и тогда, надеюсь, мы сможем предложить вам постоянное место. — Лисса постаралась смягчить свои слова. — Нет, мы не требуем от вас предательства. Мы просто не хотим впутывать в дело посторонних… По крайней мере до тех пор пока сами не разберемся в ситуации.

Вален посмотрел в окно, на звезды, которых сейчас не было видно из освещенной комнаты.

— Того, о чем вы собираетесь мне рассказать, не знает никто? В том числе никто из нечеловеческих рас?

Лисса кивнула.

— Не считая сузаянцев — а они скрывают правду, хотя что-то знают об этом, что бы это такое ни было. Скорее всего, что-то ужасное. Может быть, даже опасное. Мы не хотим, чтобы это знание стало достоянием безответственных людей.

— И особенно Домов, соперничающих с вашим, — сухо, даже с вызовом сказал Вален.

Лисса слегка разозлилась.

— Мы, Виндхолмы, не святые. Но я уверена — вы не захотели бы остаться на Асборге, если бы власть здесь перешла к религиозному фанатику вроде Арнуса Истлэнда и к банде бесстыдных торгашей вроде Сифеллов.

Вален поднял бровь, и Лисса почти услышала его мысли: «Так вот что вы о них думаете…»

— Галактика большая, — продолжала она, стараясь не выходить из себя. — Но знали бы вы, какой шум уже поднялся из-за реликта Предвестников, найденного на Джонне. Возможно, в этом артефакте и впрямь кроется невероятная мощь. Я повторяю — возможно. Нельзя предугадать, какое влияние он может оказать на мир. Может быть, никакого. Но было бы безответственно приняться за исследование этой находки, не приняв всех мер предосторожности. Ведь информация об артефакте может таить в себе и опасность. Опасность, достаточно серьезную для того, чтобы не доверять ее беспечным болтунам.

Вален улыбнулся.

— Значит, меня вы болтуном не считаете.

Неожиданная перемена в его поведении успокоила Лиссу. Она подумала, что Вален замечательно сможет командовать людьми, если захочет.

Отлично!

Она рассмеялась.

— У исследователей есть старая, очень старая поговорка — «Приключения случаются только с некомпетентными людьми». Мы намерены всего лишь провести исследования. Когда узнаем больше — решим, как действовать дальше. — Снова посерьезнев, она добавила: — Мой отец уже две сотни лет возглавляет наш Дом и представляет его во Всемирном Совете. Разве он не доказал свою компетентность? Да, он твердолобый реалист, но он заботится в первую очередь о благе Асборга и всей нашей цивилизации — куда больше, чем о своих родичах и прямых вассалах. Доверитесь вы ему или стае ящериц?

Вален слегка нахмурился.

Лисса подумала, что он не одобряет ее манеру разговаривать, характерную для человека, много путешествовавшего в космосе и часто общавшегося с представителями других рас.

— Нет, я не страдаю ксенофобией, — быстро добавила она. — Как раз наоборот. На самом деле нас подтолкнул к этой экспедиции сузаянец, который, кстати, полетит вместе с нами.

— С нами? — переспросил Вален.

Лисса, смутившись, покраснела.

— Если вы примете мое предложение.

— Скорее всего, приму. — Он принюхался к аромату, доносившемуся с кухни. — Ваш кофе готов, миледи. Сейчас я его принесу.

Глава 11

Вынув из нарукавного кармана карту с данными, Лисса вставила ее в компьютерный терминал.

— Запись отредактирована, но только для того, чтобы упорядочить события, происходившие в разное время, и убрать несущественные подробности, — объяснила Лисса. — Это наша базовая запись.

На экране появилась молодая женщина, сидевшая за столом. То была сестра Лиссы, но они почти не знали друг друга — сестра была младше ее на восемьдесят лет да к тому же недавно прошла омоложение, поэтому выглядела совсем юной девушкой. В нижнем углу экрана светились цифры — время и дата записи. За спиной девушки находился видеоэкран с изображением раскопок, которыми она руководила. На экране можно было видеть и обледенелые горы, тянущиеся почти до самого горизонта, и газовый гигант луны, висящий в темном небе над горами. Еще один спутник, едва различимый, поблескивал у самого края кольцевой системы — он был так далеко, что казался крошечным диском.

— Говорит Ивана Дэвисдоттер Виндхолм, супруга Олави Джонссона, — представилась девушка. Называть имя мужа было не обязательно, но Ивана всегда старалась о нем упомянуть — он был одним из самых выдающихся вассалов Дома Виндхолм, работал ведущим инженером на базе, а дома разбогател на удачных инвестициях. — Сейчас я нахожусь на Ганворе. Мне необходимо немедленно поговорить с главой Дома по закрытой связи.

Изображение мигнуло, индикатор времени показал, что прошло полчаса.

Девушка говорила кратко и решительно:

— Появился странный космический корабль. Он не предупредил о своем приближении и занял место на орбите рядом с нами. Пилот, вызвавший нас по прямому лазерному лучу, заявил, что он на корабле один. Он сказал, что он сузаянец, и настойчиво потребовал немедленно связать его с правящими кругами нашего Дома. Да, он, судя по всему, достаточно хорошо разбирается в социополитике Асборга и знает, что работами на Ганворе занимаются Виндхолмы. Возможно, именно поэтому он обратился к нам, а не к кому-нибудь другому — из соображений секретности. Сузаянец не желал огласки. — Ивана запнулась на мгновение, потом продолжала: — У меня нет опыта общения с представителями нечеловеческих рас. Ни у кого здесь нет подобного опыта. В ожидании распоряжений я запретила сообщать о прибытии чужака кому бы то ни было и активировала программу-цензор на всех передатчиках. Слухи распространяются очень быстро. Я понятия не имею, как долго сузаянец намерен ждать. Прошу вашего совета.

На экране появился чужой корабль — черный клинок на фоне звезд и Млечного Пути, — и Вален присвистнул.

— Точно, это сузаянец, — сказал он. — Корабль-разведчик, маленький, высокоскоростной, маневренный. Но управлять им в одиночку — гиблое дело. Вы же знаете, автоматические системы сузаянцев не идут ни в какое сравнение с нашими.

— Я бы сказала, дело это отчаянное, а не гиблое, — пробормотала Лисса. — Потом посмотрите еще раз. А сейчас не отвлекайтесь.

На экране появилось узкое лицо Дэви Виндхолма. Он находился в своем рабочем кабинете — за его спиной виднелись стенные панели из полированного дерева, античный столик, полки с книгами и памятными вещицами, являвшимися достоянием многих поколений семьи. Лисса вздрогнула, услышав спокойный голос отца:

— Сузаянец не хочет разговаривать через гиперпространство. Опасается, что луч могут перехватить. Что ж, такое не исключено, и наши шифровальные коды не дают полной гарантии секретности. — Лисса в который раз пожалела, что квантовое шифрование записей невозможно при связи через гиперпространство. — Значит, необходимо отправить к сузаянцу представителя Дома, и времени на обсуждение кандидатуры у нас нет. Поэтому я назначаю предварительным эмиссаром Лиссу Виндхолм. В экспедициях по исследованию планет данной части Галактики она приобрела обширный опыт общения с другими расами. Наверное, такого опыта нет больше ни у кого на Асборге. Она также продемонстрировала самообладание и трезвость суждений, как в экстренных, так и в обычных жизненных ситуациях. Я полностью на нее полагаюсь.

«Какого папа обо мне мнения!»

На экране появилась Лисса в каюте командира курьерского корабля.

Лисса, сидевшая сейчас в квартире Валена, смотрела на свое изображение и пыталась взглянуть на себя глазами Валена.

«Зачем мне это нужно? — подумала она. — Неужели мне интересно, как он меня воспринимает?»

Поспешные сборы не могли не сказаться на ее внешности. Вместо сверкающего платья, которое она носила сегодня, на ней был рабочий, изрядно помятый комбинезон. Рыжие волосы не были убраны под золотую сеточку, а свисали прядями — сказалось еще и ускорение корабля. И все же Лисса сочла, что выглядит не так уж кошмарно. Очень многие мужчины находят ее привлекательной…

«Хватит думать о ерунде!» — мысленно одернула она себя.

Лисса на экране посмотрела прямо в камеру и сказала:

— Перед приемом медикаментов и помещением в плавательный резервуар я подтверждаю, что полностью отдаю отчет в своих действиях и намерена вести корабль на предельной скорости. Я никогда раньше не встречалась с сузаянцами, только разговаривала с людьми, которые с ними общались. Но, естественно, я интересовалась их опытом и теперь собираюсь воспользоваться им. Я взяла с собой базу данных и собираюсь изучить ее во время полета, который продлится около шестидесяти часов. За это время я кое-что узнаю, хотя, конечно, мне не мешало бы как следует выспаться и отдохнуть перед прибытием. Я надеюсь избежать предвзятости, однако невольно теряюсь в догадках. Поскольку это может повлиять на мои действия, я изложу свои мысли прямо сейчас.

Я сомневаюсь, что мы имеем дело с неким сложным заговором. Мы так же чужды сузаянцам, как и они нам. Какими особыми качествами они обладают? Ну, несомненно, они чрезвычайно чувствительны к эмоциональному состоянию других существ, но это срабатывает только в отношении отдельных личностей. Они не могут предугадать, как будут реагировать на что-либо целые группы людей.

Я сомневаюсь также, что мы имеем дело с преступником, который ищет убежища. Впрочем, я не совсем уверена, что именно у сузаянцев считается преступлением. Но любой, кому хватило ума добраться сюда, наверняка сообразил бы, что мы не станем рисковать, развязывая межзвездный конфликт по пустякам. Он наверняка понимает, что ради того, чтобы получить нашу помощь и содействие, нас необходимо заинтересовать и убедить. И в то же время появление этого сузаянца крайне необычно. Я предполагаю, что он действует от имени какой-либо сузаянской фракции. Его сородичи так же разобщены, как и люди.

Лисса на экране улыбнулась.

— Не беспокойтесь, я не втяну нас в чужую гражданскую войну. Я бы не смогла это сделать, даже если бы захотела. Я имею полномочия лишь задавать вопросы и выдвигать предположения. Поверьте, я обязательно как следует подумаю, прежде чем сделать какие-либо выводы.

Экран снова мигнул. Индикатор времени показал, что прошло еще примерно два с половиной дня.

Теперь Лисса парила в невесомости. Она уже привела себя в порядок.

— Я предложила сузаянцу встретиться там, где нам никто не помешает, — сказала она и спроектировала координаты и орбитальную привязку в миллионе километров от гигантской планеты. — Он согласился. Поэтому теперь Ивана сможет разобраться со слухами и домыслами на Ганворе. Сообщите ей об этом, пожалуйста. Пусть она убедит своих людей, что ничего важного не случилось.

Вален усмехнулся — и чуть подался вперед, когда на экране показался еще один корабль. Комментарии внизу показали, что корабли выровняли свои скорости и состыковались. Потом появилась Лисса в скафандре, с автоматическими видеокамерами на каждом плече.

— Я пойду в этом облачении, — сказала она с экрана. — Не потому, что тамошние воздух или температура могут причинить мне вред, а просто на всякий случай. Это — сверхпрочный скафандр, а в сумке для инструментов у меня бластер.

— Это сообщение я послала по гиперлучу отцу, — объяснила Лисса Валену. — С остальным пришлось подождать, пока я не вернулась… Нет, я оговорилась. С корабля я тогда послала только короткое сообщение, что со мной все в порядке и что дело сузаянца меня действительно заинтересовало. Настоящую информацию я не решилась доверить передатчику.

На экране появилось некое помещение, тесное и довольно обычного вида, если не всматриваться в детали. Посреди помещения парил в невесомости сузаянец.

Его стройное тускло-красное тело было размером с тело человека, четыре короткие ноги напоминали древесные обрубки. Свернутый кольцом хвост казался вполовину короче тела. В гибких подвижных руках — на каждой имелось по три длинных пальца — сузаянец держал прибор-переводчик. Сразу над руками извивалась шея. Голова сузаянца была без ушных раковин, с коротким тупым рылом, зато глаза, блестящие, как агаты, были очень красивы.

Прибор-транслятор преобразовывал шуршащие, мурлыкающе звуки, которые издавал сузаянец, в слова на обычном англи.

— Хорошо, что ты явилась, земной человек. Есть ли у тебя настоятельные желания, которые я, возможно, могу исполнить?

Лисса ответила через встроенное в шлем переговорное устройство:

— Может, сразу перейдем к делу? Я не хочу показаться невежливой, но я незнакома с правилами вежливости, принятыми в вашем обществе. Из моей базы данных я узнала, что, принадлежи мы оба к нации Тернового Цветка, — транслятор перевел этот человеческий термин в соответственное жужжание, — то в течение следующего часа мы обменивались бы комплиментами. Я не против комплиментов, но не знаю, что вы к ним относите.

Вален снова усмехнулся.

— Я тоже не принадлежу к этой нации, — сказал сузаянец. Выражал ли его тон возмущение, печаль или сожаление? — И я охотно пойду самым прямым путем. Тем более что чувствую — несмотря на естественную настороженность, вы имеете честные намерения.

Слушая запись, Лисса снова задумалась об этой странной способности сузаянцев чувствовать эмоциональное состояние других. И сузаянцев, и (до определенной степени) людей. Могут ли они ощущать и настроение представителей других разумных рас? Этого никто не знал. По крайней мере, в записях, с которыми Лисса ознакомилась, об этом ничего не говорилось. Но, конечно, составлявшие эти записи наблюдатели были людьми. Интересно, как именно сузаянцы определяют эмоциональное состояние? По запаху каких-нибудь феромонов — что не исключено, учитывая, насколько близка их биохимия к биохимии землян, — или по каким-либо сверхтонким излучениям мозга? Но оба этих способа не должны были бы подействовать в данном случае, ведь на Лиссе был космический скафандр. Тогда как же? Ориентируясь на язык телодвижений, на выражение лица, на интонации?

Лисса решила, что, скорее всего, сузаянцы анализируют целый спектр сигналов и имеют высокоразвитую врожденную способность к их интерпретации. Вполне вероятно, что этот сузаянец уже имел некоторый опыт общения с людьми или провел немало времени за изучением виртуалов.

Она отогнала эти мысли, когда сузаянец продолжил:

— Начнем с имен? Мое имя… — Переводчик помолчал несколько мгновений и сперва сказал: «Горная Медь», а потом: «Медноруд». — В настоящее время я мужского пола.

— Лисса Виндхолм, — представилась Лисса. — Женского пола. Я… Я полагаю, тебе известно, что означает мое имя.

— Да. Ты принадлежишь к сообществу кровных родичей с Асборга. — Это было лучшее, что программа-переводчик сумела сотворить из фразы на том наречии сузаянского языка, на котором говорил Медноруд, когда инопланетянин пытался описать понятие, возможно, совершенно неизвестное его культуре. — Ты принадлежишь к сообществу, к которому я желаю обратиться.

— Значит, ты знаешь о нас больше, чем я о тебе.

— Я был на Асборге недолго, три омоложения назад. Находился в составе команды корабля, который доставил на твою планету экспедицию для сбора информации о том, что тогда было новой колонией.

— а, я изучила записи. Ваш народ лишь однажды посетил Асборг, верно?

Ксанадуанцы, рикханцы, склеранцы и грайбы тоже прилетали посмотреть на колонию землян. Они не обнаружили на Асборге ни угрозы, ни потенциальной выгоды для своих цивилизаций и улетели. Впоследствии межрасовые контакты происходили лишь между отдельными личностями или командами кораблей.

— Верно. С тех пор, конечно, многое изменилось. Я приложил усилия, чтобы получить более свежую информацию. Путешественники часто возят с собой базы данных о своих родных планетах и используют их как дары или предмет торговли.

— Знаю. Но почему тебя заинтересовали именно мы?

Хвост сузаянца скользнул назад, безволосая кожа тихо зашуршала.

— Вторая планета вашей солнечной системы очень хорошо подходит для моей расы.

— Фрейдис? — Лисса искренне удивилась. Эта жаркая, облачная планета, где лишь одни болота и пустыни? — Что ж… Возможно… Но таких планет в Галактике наверняка множество, и среди них, конечно, есть планеты получше Фрейдиса. Те, что вы еще не заселили или даже не открыли.

— Это правда. Однако, прошу, подумай — кому они будут принадлежать? С-с-с… — Медноруд резко дернул головой взад-вперед.

— Дому Виндхолм не принадлежит весь Фрейдис, — сказала Лисса. — Целиком он никому не принадлежит.

— Верно. — Голова сузаянца на экране стала больше — он придвинулся к шлему Лиссы. Блеснули острые зубы, сверкнули глаза. — Но ваше сообщество кровных родичей обладает уникальными качествами. Во-первых, вам принадлежит большой остров на этой планете под названием Новая Халла. — Наверное, сузаянец ввел дополнительные слова в программу прибора-переводчика. — Вы приобрели эту бесплодную, бесполезную территорию как ради престижа, так и на тот случай, если там обнаружатся минеральные ресурсы. Но вы сохранили это приобретение всего лишь в силу привычки и из-за… с-с-с… своей гордости. Во-вторых, вы проводите эксклюзивные работы на Ганворе, спутнике Фрейдиса, — по крайней мере, последние несколько лет. Это дает возможность обратиться непосредственно к вашему сообществу. Я понимаю, что мой план потерпит крах, если мы — ваши люди и я — не сумеем неожиданно поставить Галактику перед свершившимся фактом.

Лисса решительно спросила:

— Что вам нужно?

— Остров. Что же еще? Я продумал, как можно заключить эту сделку. Заплатите мне стоимость земли по оценкам экспертов и дайте возможность приобрести остров. Оставьте сумму у независимой третьей стороны, до тех пор, пока я не выполню свою часть сделки. Я узнаю, будут ли ваши предводители твердо держаться условий соглашения — то есть смогли ли мы достичь взаимопонимания. Опираясь на свои исследования, я могу рассчитывать, что вы поступите честно.

— Вы говорите о… большой сделке.

— Я предлагаю нечто гораздо большее.

— Что именно?

Медноруд обмотал хвост вокруг стойки. Длинное тело качнулось из стороны в сторону.

— Я не могу в точности сказать, потому что и сам не знаю. Но это нечто чрезвычайно ценное.

— Давайте будем реалистами, а? — нетерпеливо воскликнула Лисса.

Тело сузаянца извивалось в завораживающем ритме, голос понизился почти до шепота:

— Слушайте. Я — космонавт Великой Конфедерации. Конфедерация эта объединяет семь населенных сузаянцами планет примерно в семнадцати сотнях световых лет отсюда. Вы, наверное, о ней слышали? Да, с-слышали. В течение последних нескольких календарных лет по вашему счету правители Великой Конфедерации много раз посылали экспедиции в космос. Все эти экспедиции были полностью секретны. О них нигде не сообщалось. По возвращении руководители экспедиций изолировались в специальных закрытых поселениях. Насколько мне известно, они там живут со всеми удобствами, даже роскошно, и они всем довольны. Обычные члены команд экспедиционных кораблей пользуются большей личной свободой, но не имеют права рассказывать о том, что они делали и что видели. Никому, даже партнерам по гнезду, своим клонам или друг другу. Сделать это несложно — потому что мы практически ничего не знаем. Наши корабли попадали сквозь гиперпространство в некие места. Там ученые пускали в ход свою аппаратуру, посыл исследовательские зонды — но никто из команд не участвовал в этом. Команда просто ждала. Корабль висел в неизвестном, незнакомом межзвездном пространстве, а потом возвращался домой. Да, но ощущения, исходившие от офицеров и ученых, — это было нечто необычайное! Они вспыхивали и замирали, поражались, восхищались, содрогались… От них веяло величием и ужасом Всемогущества. Дома я несколько раз оказывался вблизи от наших правителей — и чувствовал то же самое. Не благоговение, нет — потому что они не путешествовали туда сами, в те отдаленные уголки Галактики. Но ими владели мечты и желания, наполненные демоническими надеждами и гордостью.

«Интересно, что на языке сузаянцев означает определение «демонический»?» — подумала Лисса.

В невесомости нет таких понятий, как верх и низ. Но все же Медноруд как будто приподнялся.

— Разве это не признак того, что вот-вот родятся некие великие письмена? — вопросил он.

— Я… Я не знаю, — призналась Лисса. — Но вы… Как и почему вы…

— Что ж, моей расе не чуждо притворство, — сказал Медноруд. — Я заставил всех на борту поверить, что испытываю личные проблемы, оттого недружелюбен и необщителен. Они ощущали, что я и впрямь несчастен, поэтому постепенно перестали приглядывать за мной. Они не ожидали многого от неуклюжего члена корабельной команды, поэтому и не подозревали меня ни в чем. А я тем временем тайком производил съемку звезд и делал вычисления. Дома же вступил в заговор с другими. И вместе мы решили приобрести этот корабль, с тем чтобы я под фальшивым предлогом отправился на нем к людям. Настолько сильно мы нуждаемся в вашем содействии. И вот я здесь. Мне известно, где и когда свершится нечто грандиозное. Это произойдет довольно скоро. Во сколько вы оцениваете такую информацию — вы и ваши кровные родичи, земной человек?

Глава 12

Последний день дома Лисса провела со своими родителями.

Они жили в старинной фамильной резиденции Виндхолмов. Эрнхерст, дом-крепость, был лишен удобств, которые имелись в других усадьбах и особняках, однако Дэви и Марен не хотели перестраивать замок и подолгу в нем жили. С Эрнхерстом было связано столько воспоминаний…

С вершины дозорной башни открывался отличный вид. На юге до сверкающего серебром моря простирались золотисто-зеленые поля. Под ветром трава колыхалась как волны, тени облаков медленно скользили по холмам. Резкий свистящий ветер больно жалил, но нес живые запахи растений, земли, воды и солнца. К северу от Эрнхерста поднимались холмы, поросшие темным лесом. Не считая самого поместья с его садами, огородами и пастбищами, следы присутствия человека можно было отыскать только далеко на западе — там виднелись энергостанция и гидропонная плантация, казавшиеся совсем игрушечными с такого расстояния, а вокруг них сгрудились крошечные домишки рабочего поселка.

— Как хорошо снова оказаться здесь, — вздохнула Лисса.

— Тогда почему ты бываешь здесь так редко? — спокойно спросил отец.

Не оглядываясь, Лисса ответила:

— Ты знаешь почему. Слишком многое нужно сделать, а времени не хватает.

Дэви Виндхолм засмеялся, но в его смехе была печаль.

— По-моему, ты слишком нетерпелива. Тебе хочется познать всю Вселенную. Не торопись. Вселенная никуда не денется.

— Ты всегда так говоришь. А мама постоянно уговаривает меня остепениться, выйти замуж, наградить вас очередным выводком внуков. Лучше вы не торопитесь — это уж точно никуда не денется. Может, в следующий цикл или еще через один я буду готова приступить к эксперименту по своему одомашниванию.

И Лисса в который уже раз подумала: «Если, конечно, найду к тому времени подходящего мужчину. Такого, с которым мы сможем стать настоящими партнерами. Пока мне такой не повстречался. Ни разу — за долгие годы. Хотя, может, сейчас…»

— Если ты доживешь. — Лисса почувствовала, что отцу нелегко дались эти слова. — Мы с матерью специально позволили тебе порезвиться на свободе, как позволяют своим детям большинство людей. Но ты слишком многим увлекаешься — не только наукой, искусством или спортом… Тебе по-прежнему больше всего нравится улетать подальше от дома и рисковать жизнью на какой-нибудь неисследованной планете… Прости, милая. Мне не хотелось досаждать тебе своим ворчанием — тем более сегодня. — Правой рукой отец оперся о парапет, левой обнял Лиссу за плечи. — Но пойми, мы боимся за тебя — мы с Марен. Я страшно сожалею о том часе, когда мне пришлось просить тебя отправиться на встречу с сузаянцем. А ты ринулась туда очертя голову…

Лисса прикусила губу.

— Ты мог бы не привлекать меня к работе над этим проектом. Да и сейчас еще можешь запретить мне им заниматься.

Дэви Виндхолм покачал головой. На фоне неба четко вырисовывался его орлиный профиль.

— Чтобы ты меня возненавидела? Нет, для этого я слишком слаб.

— Что? Ты — слаб? — Лисса удивленно уставилась на отца.

Он повернулся к ней и улыбнулся.

— В том, что касается тебя, — да. Так было всегда, о чем бы ни шла речь.

— Папа… — Лисса схватила его руку и крепко сжала.

Дэви помрачнел.

— Я давно хотел с тобой поговорить, серьезно и наедине. Наверное, сейчас подходящее время.

Лисса высвободилась из его объятий, отступила на шаг и вгляделась в отцовское лицо. Она поняла, что на этот раз он больше не будет докучать ей извечными просьбами. Несомненно, он использовал это только как вступление к разговору о том, что его больше всего интересовало. У Лиссы защемило сердце.

— Я готова выслушать тебя. Даю разрешение на старт, — сказала она — и поняла, что сегодня это выражение перестало быть одной из их обычных шуток.

— Ты ввязалась в непредсказуемую и наверняка опасную авантюру…

— Нет, нет, нет! — по привычке тут же возразила Лисса. — Неужели мне придется объяснять все в сотый раз? Там совершенно безопасно. Медноруд говорил, что сузаянским исследователям не приходилось принимать никаких особых мер предосторожности.

— Но Медноруд узнал, что в ближайшем будущем там произойдет некое чрезвычайно важное событие. Кто знает, какое именно? И в любом случае сузаянцы вряд ли обрадуются, если в их сверхсекретную операцию вмешаются чужаки. Они вполне могут выразить свое негодование… силовыми методами.

— Но, папа, этого не может быть. Они — цивилизованные существа.

— Сузаянцы бывают разные, — заявил Дэви Виндхолм. — Так же, как и люди. Правители Великой Конфедерации не слишком дружелюбны и не очень охотно идут на сотрудничество. Эта информация не разглашается, потому что мы не хотим поставить под удар наши источники. Но некоторые сведения, собранные нашими разведчиками о сузаянцах, заставляют всерьез задуматься, с чем же нам придется иметь дело спустя столетие или два…

Лисса не стала задумываться о столь отдаленном будущем. Ее больше волновало настоящее.

— В любом случае мы же будем в открытом космосе. И если заметим что-нибудь угрожающее, в считанные секунды уйдем в гиперпространство. Нет, в миллисекунды. «Дагмар» производит вычисления и действует куда быстрее любого органического мозга.

— Знаю. В противном случае я ни за что бы не дал разрешения на это предприятие. Но ты, в свою очередь, тоже должна понять — и ты ведь понимаешь? — что нельзя надеяться только на корабль. Корабль не решит за тебя всех проблем, не возьмет на себя всю ответственность. Если бы «Дагмар» умел такое делать, не понадобились бы ни пилот, ни команда ученых на борту. Лисса, чем больше я собираю сведений о тех, кого ты набрала в команду, тем больше беспокоюсь.

Лисса сжала кулаки.

— Ты о Медноруде? Я не могла его не взять. Он будет проводником, советником и… заложником на тот случай, если окажется, что он нас обманул. Да, мы очень мало о нем знаем — но это не его вина.

— Медноруд беспокоит меня меньше всего, — ответил Дэви. — Но зачем тебе понадобился Эскер Харолссон?

— Как — зачем? Ты сам знаешь. Он способный физик, специализируется на проблемах астрономии. К тому же — холостяк, без особых привязанностей. Его легко было убедить отправиться в экспедицию, цель которой станет известна только после выхода в космос. Если кто-то и будет предан нашему Дому, так это Эскер.

«Благодаря тебе он стал тем, кто он есть, папа. Ты разглядел талант в нищем мальчишке-сироте, ты дал ему денег на обучение в школе и институте, ты помог ему достичь нынешнего положения в научном мире».

Дэви нахмурился.

— Да, я и сам так думал пока не велел провести кое-какие расследования. Сам я давно с ним не общался. И оказалось, что Эскер непользуется популярностью среди коллег…

— Да, общаться с ним не очень легко. Но я уже встречалась с ним. Консультировалась по поводу исследовательского оборудования, если помнишь.

Дэви криво улыбнулся.

— Ты не заметила его заносчивости, но его подчиненные все прекрасно замечают. И, если честно, я подозреваю… Нет, ничего. Дело в том, что он… ведет себя не по-джентльменски. И на самом деле не отличается честностью, хотя и имеет привычку говорить в глаза нелицеприятную правду. Осмелюсь предположить, что очень многие люди сердятся на него из-за привилегий, доставшихся Эскеру в детстве, но это не может извинить его поведения.

— Пока он выполняет свою работу…

Лисса не договорила, отошла к парапету и стала смотреть вдаль, на бесконечные просторы.

— По-моему, я знаю причину его проблем, — после паузы сказала она. — Он прирожденный ученый, словно созданный для того, чтобы совершать огромные научные открытия. Но сейчас просто не осталось ничего неоткрытого — по крайней мере, в фундаментальной физике. Ничего нового в этой науке не появлялось уже… сколько сотен лет? Ему остается только изучать звезды или туманности, или какие-нибудь необычные явления. Потом он вкладывает полученные данные в компьютер — и тот дает объяснение всем небольшим отклонениям от нормы. Ты бы видел его лицо, когда я намекнула, что мы можем столкнуться с чем-то действительно неизвестным…

— Но какие мотивы им движут? Идеализм ученого или личные амбиции? — Дэви снова вздохнул. — Впрочем, не важно. Все равно уже поздно что-либо менять. Я просто предупреждаю тебя: будь осторожна. Будь готова к любым неожиданностям. Если Эскер окажется на высоте — прекрасно, значит, я неверно о нем судил. Но ничего дурного в осторожности нет.

Лисса снова повернулась к отцу.

— Что ты имеешь против остальных членов команды?

— Ноэль, Элиф, Тесса? Ты рассказывала, что это Эскер назвал тебе их имена. И все-таки с ними вроде бы все в порядке, не считая того, что у них нет опыта работы в глубоком космосе.

— Зато у нас есть «Дагмар» и капитан Вален.

Лисса заметила, что настроение отца резко изменилось, и словно холодный ветер проник под ее плащ.

— Папа, в чем дело? Объясни.

— Гервард Вален… — ровным голосом проговорил Дэви. — Эта кандидатура кажется мне вполне подходящей, лучше многих других. Но почему он оставил карьеру, свою родную планету и похоронил себя здесь, у нас? Если он — опытный пилот автоматизированного корабля, он почти достиг верхней ступеньки в избранной им профессии. А здесь, на Асборге, он не может рассчитывать на нечто большее, чем место капитана на каком-нибудь устаревшем межпланетном грузовике… Во всяком случае, так было до тех пор, пока ты к нему не обратилась. Что с ним произошло много лет назад?

Лисса стояла, прижавшись к каменному парапету. Твердость камня придавала ей сил.

— Нас это не касается, — ответила она. — Это трагедия, о которой он не хочет говорить, а может, даже не хочет вспоминать. Я полагаю — по нескольким словам, которые случайно вырвались у него пару раз, когда мы вместе пили… Признаться, пьет он довольно много… Я полагаю, он тогда потерял свою жену. Если они были женаты долгое время, может, даже с его самого первого цикла, эта потеря наверняка была для него тяжелым ударом.

— Но не настолько тяжелым, если у него все в порядке с психикой, — сказал Дэви. — Почему он так долго откладывает очередное омоложение? Самое большее через два или три десятилетия будет уже поздно, ты же знаешь. Он не готовится к операции ни в финансовом плане, ни в каком другом. Сколько он собирается прожить? — Дэви поднял руку. — Да, конечно, я не имею ни законного, ни этического права совать нос в его дела. Но меня это беспокоит, ведь в его руках будет жизнь моей дочери.

— Ничего подобного!

— Теперь его судьба связана с судьбой корабля. Он — капитан и пилот. Он будет приказывать всем прочим членам экипажа.

Лисса сказала, словно оправдываясь:

— Да, в глубине его души царит печаль. Я надеюсь, это путешествие, это новое начинание может возродить его интерес к жизни. Но самое главное… Папа, я не прожила бы так долго, если бы доверяла свою судьбу непрофессионалам. Посмотри на послужной список Валена, хотя бы только в нашей солнечной системе. Авария на «Замке Вудстед», мятеж в Аланпорте. В обоих случаях Вален показал себя с самой лучшей стороны. Нет, какими бы ни были его переживания, он не позволяет чувствам влиять на свои суждения и помешать исполнению долга капитана.

Лисса почувствовала, как кровь прихлынула к ее щекам, и, отвернувшись, подставила лицо прохладному ветру. Ветер тут же растрепал ее волосы.

— Я знаю все перечисленные тобой факты, — ответил Дэви. — Но поскольку я сомневался, что всего вышеперечисленного достаточно, я отправил агента на Брусу, родную планету Валена.

Лисса удивленно ахнула.

— Ты и вправду так поступил? Но… Это стоит так дорого…

— Речь идет о твоей жизни.

Лисса смутилась.

— И ты ничего мне не сказал.

— Не сказал, — подтвердил Дэви. — Ты — заинтересованное лицо. Если бы даже ты дала клятву молчать, боюсь, ты могла бы случайно ему проговориться.

«Мы с отцом слишком хорошо знаем друг друга», — подумала Лисса.

Дэви продолжал:

— Давно остывший след привел не на Брусу, поэтому я получил отчет только вчера. И, думаю, тебе стоит с ним ознакомиться.

Лисса напряглась так, что едва сумела кивнуть.

— Продолжай.

Отец посмотрел на дочь с затаенной болью и негромко спросил:

— Ты помнишь трагедию Найи?

Сердце Лиссы сжалось от дурных предчувствий.

— Да, конечно, я о нем читала. Но это было очень давно и так далеко отсюда. На Асборге многие десятилетия никто об этом не вспоминал. Я и сама почти забыла подробности.

— Так позволь освежить твою память, — ровным голосом проговорил Дэви. — На Найе была земная колония. Внезапно поблизости появился большой астероид, летевший по такой траектории, что неминуемо должен был врезаться в планету. Все произошло слишком быстро, предугадать эту ситуацию не мог никто. Колония на Найе появилась совсем недавно, колонисты еще не успели составить подробные карты солнечной системы и установить надлежащее наблюдение за околопланетным пространством.

Траектория астероида пролегала мимо газового гиганта с множеством лун. В лунной механике время от времени случаются непредсказуемые события, большие и малые, и при очень сложной взаимосвязи факторов даже самое незначительное внешнее воздействие может заставить луны изменить траекторию движения. Астероид летел почти прямиком к Найе. Почти. Он прошел через атмосферу планеты. Уже одно это являлось огромной катастрофой: ударная волна, пожары на континентах. В атмосфере скорость полета астероида снизилась, и его захватило гравитационное поле планеты. Астероид стал вращаться по вытянутой, постоянно сужающейся орбите, возвращаясь к планете снова и снова. Каждое его прохождение через атмосферу вызывало новые разрушения, от него отрывались огромные куски и падали на планету. Нельзя было предугадать, где именно упадут эти обломки, вызывавшие землетрясения, пробуждавшие вулканы. На океанских побережьях свирепствовали цунами. Если бы по планете прокатилась мировая война, она принесла бы меньше разрушений, чем принес астероид — до того, как на землю упал последний его обломок.

Тем временем людей эвакуировали с планеты, сколько могли увезти. На луне Найи оборудовали временные убежища для эвакуированных жителей, оттуда их должны были отправить в другую звездную систему. Космические корабли сновали между планетой и луной, известие о катастрофе разлетелось по галактике, и отовсюду на помощь спешили космолеты; некоторые из них принадлежали негуманоидным расам. Твой друг Вален был среди новоприбывших, он командовал кораблем, принадлежащим компании «Товарищество звездной разведки». Владельцы компании отправили корабль для проведения спасательных операций.

Некоторое время Вален был очень занят — перевозил людей с планеты на луну. А потом астероид снова вернулся, и началась очередная бомбардировка планеты. Вален поднялся на свой корабль и сбежал. Вышел из гравитационного поля планеты, нырнул в гиперпространство и удрал домой, на Брусу.

Его поведению не было никаких оправданий, и владельцы корабля с позором уволили его. Жена его бросила. Некоторое время он болтался без дела, пробавляясь редкими случайными заработками, надеясь хитростью получить любую должность на космолете, который доставит его в другую звездную систему. В конце концов ему это удалось, он попал на Санниву. Здесь он взял себя в руки и нашел постоянную работу. Но повышения на службе, которые получал Вален — это я проверил лично, — происходили не благодаря каким-то его свершениям. Он продвигался по ступенькам карьерной лестницы просто за счет выслуги лет. И этого человека ты сделала капитаном своего корабля, Лисса, — закончил Дэви.

Лисса долго молчала. Свистел ветер, тени облаков на полях играли в догонялки.

— Боюсь, уже слишком поздно что-либо менять, — наконец сказала она.

— Нет, ему можно найти замену. На самом деле Чанд или Сара — не такие уж неподходящие кандидатуры. Или я могу поискать кого-нибудь не из нашего Дома.

Лисса покачала головой.

— Любая замена нас задержит — слишком много времени уйдет на то, чтобы капитан освоился с кораблем. Медноруд неустанно напоминает, что грандиозное событие произойдет совсем скоро. Может, в ближайшие дни. Если мы слишком поздно прибудем на место, скорее всего, нам уже не удастся выяснить, что же там делают сузаянцы. Кроме того, это событие космического значения. После того как оно случится, в том месте может стать смертельно опасно.

Она попыталась улыбнуться.

— Поэтому разве ты не рад, что в нашей команде будет такой осторожный человек, как Вален?

Дэви Виндхолм, не привыкший проявлять перед людьми свои чувства, сейчас не сумел скрыть их от дочери.

И Лисса не смогла этого вынести.

— Пойдем, — сказала она. — Давай спустимся вниз и наговорим маме всяких глупостей, как мы делали всегда. А потом пообедаем.

Глава 13

На развалинах города вырос лес. Темные ели шумели и раскачивались на ветру на фоне серого неба. Раньше на восточной окраине города стояла церковь, почти на самом берегу, где рокотал ленный прибой. Теперь на месте церкви росли кусты, черника, ежевика, сумах и высокая трава. Хебо показалось, что сквозь эти заросли видны остатки фундамента. Уцелело и несколько надгробий — но они настолько раскрошились и обросли лишайником, что уже давно нельзя было прочесть выбитые на них имена.

Здесь они венчались с Джулией.

Хебо как будто вновь увидел высокую белую колокольню, услышал слова священника, почувствовал руку Джулии в своей руке. Он не знал, осталось ли от этого что-либо, кроме его воспоминаний, и действительно ли он вспоминает венчание — или только воображает, что вспомнил? Нынешние земляне заботились о природе, о «живой Земле», о «Гайя Глориатрикс». Но Хебо подозревал, что современные земляне интересуются природой только как предметом исследования и чувственного наслаждения вроде секса — интересуются тогда, когда не общаются со своими механическими гуру.

Так же обстояло дело и с историей. Если бы кто-то решил покопаться в истории, он мог бы получить сколько угодно сведений из информационной базы. Он мог бы увидеть, какими были скульптуры Парфенона, только что вышедшие из рук Фидия, или корабли Колумба с раздутыми парусами; смог бы посмотреть на сияющий огнями Бродвей или на мыс Канаверал с ракетой «Сатурн», взлетающей к Луне.

И это тоже было бы наполовину игрой воображения, выдумкой — хотя и созданной интеллектом, куда более мощным и дисциплинированным, чем мозг обычного человека.

— Привет, Джулия… — прошептал Хебо. — Как дела, детка? Где ты сейчас?

Бессмысленно спрашивать об этом спустя столько столетий. Если Джулия жива — на что он надеялся — и все еще на Земле, она, наверное, влилась в это сообщество с единым сознанием. Каждая обновленная молодость давала ей возможность узнавать новое, учиться мыслить и чувствовать по-новому, не отставая от общества, в котором она жила. Наверное, она пошла на это сознательно, даже охотно. Если бы она отказалась, то чувствовала бы себя очень одинокой.

И, может, однажды Джулия сказала себе: «Довольно!» — и улетела к звездам?

Хебо много раз пытался разузнать о ней, но Галактика слишком велика. Даже та часть Галактики, которую обследовали люди и другие разумные расы, вышедшие в космос.

Всякий раз, возвращаясь на Землю и находя ее еще более незнакомой и странной, Хебо думал: может, он тогда пытался отсюда сбежать? Изменения происходили постепенно, но Хебо чувствовал, что стены вокруг него готовы сомкнуться. Или его поступками руководили его непоседливость и жажда новых ощущений — то, что делало его моложе?

Он вспомнил, как после первого омоложения — которое вообще было для них одним из первых — они с Джулией заново влюбились друг в друга. Первое время их любовь била огненным фонтаном. Дети уже выросли и жили отдельно, у Хебо с Джулией было много денег, сила и красота… Ее красота… Нет, их общая красота…

А потом он начал раздражаться по пустякам и гулять на стороне; она — тоже, и оба решили, что разумнее будет разойтись.

С тех пор Хебо слышал только о паре браков, продлившихся больше двух-трех циклов. Наверное, у людей ничто не длится вечно.

«Всего тебе хорошего, Джулия. Только хорошего. И — спасибо тебе», — подумал Хебо, но чувство благодарности было каким-то призрачным.

Мимо пролетели несколько чаек. Хебо не слышал их криков за свистом ветра. Когда-то этих птиц здесь было множество, когда здесь жили люди — неряшливые люди, выбрасывавшие объедки на поживу крылатым мусорщикам.

В лесах и сейчас водятся волки и медведи. Они ограничивают популяцию оленей.

Хебо поежился и пошел прочь от моря и могильных камней, направляясь к маленькому аэрофлиттеру. Пора прекратить сентиментальные странствия по Земле и заняться серьезным делом — он должен все как следует обдумать.

Следовало признаться самому себе, что от первых воспоминаний, самых чистых и важных, уже ничего не осталось. Не осталось и следа, как от пролетевшего ветра. Церковь разрушилась, на месте аккуратного маленького городка его детства вырос лес. Энергофокусирующие спутники климатического контроля, которые он строил в молодости, были уничтожены несколько столетий назад — Земля больше не нуждалась в них, как выздоровевший больной не нуждается в лекарствах… Всего этого, такого трогательного и милого сердцу, больше не существовало. Отец поднял его на плечи, и он завизжал от восторга — оттого, что внезапно оказался так высоко над землей.

Колибри, живой драгоценный камень, он впервые увидел ее, когда семья переехала в Америку.

Скрипач в ирландском пабе в Санта-Фе, кружка «Гиннеса», хорошенькая кельнерша, танцевавшая с ним джигу на засыпанном опилками полу.

Походы по туманной Ирландии, вылазка с рюкзаками в Скалистые горы, задушевные разговоры у костра с друзьями, которых он потерял, когда улетел из Солнечной системы.

Хебо вдруг понял, что большая часть его жизни не оставила никаких следов. Артемида осталась, но она почти смирилась с Новой Землей. И, может, Кайлег тоже все еще здесь живет. Но тот брак, те дети, дом в лесу, охота на дракозавра — да, что-нибудь, напоминающее о той жизни, наверняка можно найти, если очень сильно захотеть. Но зачем?

И другие женщины… Он даже не помнит, сколько их было… Некоторые так и остались желанными, но не завоеванными. Он столько раз влюблялся — какие из этих влюбленностей ему действительно хотелось бы сохранить в памяти?

Случайную встречу с сыном на далеком космодроме? Прошло четыреста земных лет с тех пор, как они виделись в последний раз, и они обнаружили, что им почти нечего сказать друг другу. Чертами лица и глазами сын напоминал Джулию. Значил ли что-либо для Хебо этот урок?

Последние годы, последние предприятия, чужие планеты, негуманоидные расы — воспоминания обо всем этом были самыми размытыми и смутными, но и самыми нужными. Ради того, чтобы выжить, именно их и стоило освежить в памяти, восстановить, упорядочить. Но новые воспоминания могли сохраниться только благодаря избавлению от старых. Вместимость и возможности человеческого мозга к корреляции ограничены по сравнению с возможностями квантового интеллекта.

Да, конечно, квантовый интеллект в клинике бережно сохранит все, что будет стерто из человеческой памяти — все, что еще не безнадежно забылось и смешалось, — и пациенту выдадут кристалл с записью, чтобы он мог просмотреть свои воспоминания, когда захочет. Некоторые куски этих записей могут пригодиться для создания виртуальных реальностей. Но в основном то будут всего лишь отдельные слова и обрывочные образы. Все это Хебо будет воспринимать отстраненно, как события, случившиеся с кем-то другим. Больше того — истории из собственной жизни показались бы ему более реальными, если бы он увидел их в фантастическом фильме.

Сколько старой полуреальности он может отбросить?

Сколько старой полуреальности отыщется в его сердце, чтобы он мог избавиться от нее?

Хебо медленно побрел к флиттеру.

Глава 14

Корабль набирал скорость, отыскивая в пространстве место, откуда можно будет совершить гиперпрыжок через световые года. Позади сияла Саннива. Впереди и вокруг мерцали звезды, светлой полосой на фоне ночи выделялся Млечный Путь. Туманности оттеняли яркие звезды, соседние галактики подмигивали из такой дали, что даже воображение не могло перекинуть к ним мосты.

В салоне корабля впервые собрались все участники экспедиции. Физики — Эскер Харолссон, Элиф Мортенссон, Ноэль Джимссон, Тесса Сэмсдоттер — сразу уставились на Медноруда, сидевшего с другой стороны стола. Мгновение спустя люди начали переглядываться, словно ища друг у друга поддержки и взаимопонимания. Лисса из угла наблюдала за остальными и видела, как беззвучно шевелятся их губы, слышала, как Эскер от удивления даже негромко выругался.

Именно Эскер, руководитель команды физиков, первым пришел в себя. Впрочем, он привык заставлять подчиненных всегда считаться с его мнением.

— У вас действительно нет никаких предположений относительно природы объекта? — спросил он.

Сузаянец сидел напротив Эскера, свернувшись и высоко подняв голову на длинной шее. Он подумал, прежде чем ответить.

— Существенных — нет. Нам, рядовым членам команды, нечасто разрешали даже смотреть, что делается снаружи. Большую часть времени видеоэкраны были выключены. Я получил данные о расположении звезд и вычислил по ним местоположение корабля, когда меня направили отлавливать неправильно пристыковавшийся зонд.

Мрачный, крючконосый Эскер нахмурился.

— Но вы, надеюсь, делали какие-нибудь измерения?

— Я усовершенствовал инструмент для измерений, когда был дома, в отпуске, и пронес его на корабль вместе с личными вещами. Во время предыдущего рейса, несмотря на незнакомые очертания Пояса Галактики, я опознал некоторые навигационные ориентиры — например, Магеллановы Облака. Когда представился удобный случай, я откололся от команды, сказав, что заметил некий объект, возможно, отделившийся от потерянного зонда. Оказавшись вне поля зрения остальных, я быстро произвел замеры и избавился от инструмента. Все цифры я держал в уме. Я рассчитывал именно на такой случай, потому что зонды довольно часто неправильно стыкуются и их приходится подбирать вручную.

— Да, ваша сузаянская роботехника гроша ломаного не стоит. И мы должны полагаться на вашу память и данные непрофессиональных измерений, сделанных с помощью кустарно сработанного прибора?

— Мы проверили эти данные и убедились, что они вполне надежны, — заявила Лисса.

Эскер оглянулся на нее.

— Ах, да. Простите, миледи, — пробормотал он и снова повернулся к Медноруду. — Но неужели вы совсем ничего не заметили и не подслушали? Неужели даже не пытались узнать, какова цель экспедиции?

— Правители хорошо умеют хранить тайны. Наша раса умеет чувствовать эмоциональное состояние других, поэтому у нас есть такие способы сохранения секретов, которые вы даже не сможете понять.

Лисса подумала: «Какая жалость, что прибор-переводчик передает только буквальный смысл сказанного! Как узнать, что именно на самом деле говорит Медноруд? Не только словами, но и интонацией, и телодвижениями?»

— Но вы наверняка строили догадки, — вмешалась Тесса.

Эскер неодобрительно взглянул на нее:

— Не мешайте беседовать.

Лисса подумала: «Да, конечно, если все станут говорить, перебивая друг друга, толку не будет. И все же…»

Ей понравилось, что Медноруд держится спокойно и с достоинством. Или, может, ему просто безразлично, вежливо ведут себя двуногие или нет?

— Поскольку феномен находится в межзвездном пространстве, вероятно, он имеет отношение к астрономии, — сказал сузаянец. — Вероятность того, что кто-то наткнется на феномен случайно, равна нулю — учитывая необъятность космоса.

Было ли это намеренным оскорблением?

Эскер заметно покраснел.

— Несомненно, феномен относится к тем объектам, которые следует наблюдать издалека. Вероятнее всего, его изучали в рамках общеастрографических исследований. Великая Конфедерация, как и большинство правительств, которые могут себе такое позволить, организовала несколько подобных исследовательских экспедиций. Но они охватили довольно незначительную часть Галактики — учитывая ее размеры. Один из исследовательских кораблей обнаружил некую аномалию, возможно излучение необычного спектра, и приблизился к источнику для более подробного изучения. Когда экспедиция вернулась и доложила о результатах исследования, правительство засекретило все данные и организовало новую экспедицию для более тщательного исследования феномена.

Эскер потер подбородок.

— Что ж, согласен, ваши доводы… э-э, довольно разумны. Есть у вас еще какие-нибудь соображения относительно феномена?

— Зная наше правительство, я уверен, его члены рассчитывают извлечь из находки какую-то выгоду. Например, рассчитывают, что будет сделано некое открытие, которое поможет им укрепить положение Конфедерации и свое личное. Объект может иметь или военное значение, или экономическое, или еще какое-нибудь. Я не знаю, какое именно, — и они, скорее всего, тоже пока этого не знают. Но считают, что возможный результат оправдает затраченные усилия — хотя, собственно, затраты были не такими уж большими. Малый риск в надежде на космические прибыли.

Эскер выпрямился и сказал тоном судьи:

— Значит, вы предаете свой народ?

— Не народ, — ответил Медноруд немного тише, чем обычно.

Лисса решила, что пора вмешаться.

— Довольно! — решительно сказала она.

Нельзя было допустить, чтобы участники экспедиции погрязли в ссорах.

Эскер мрачно посмотрел на нее.

— Миледи, у меня была нелегкая жизнь, — сказал он. — Жизнь преподносила мне такие уроки, которых не знали знатные и влиятельные люди вроде вас. Тот, кто предал своих один раз, скорее всего, снова станет предателем.

— Побуждения нашего товарища достойны уважения, — отрезала Лисса. — Следите за своим языком. Не забывайте, все ваши слова записываются.

Смущенные физики явно вздохнули с облегчением, когда Эскер передернул плечами и проворчал:

— Как вам угодно, миледи. Я не собирался никого оскорблять.

Лисса подумала, что, скорее всего, это правда. Может, Эскер просто не осознает своей грубости и невоспитанности.

Ноэль, набравшись храбрости, спросил:

— Прошу прощения, миледи, что вы имели в виду, когда сказали, что все записывается?

— Автоматика корабля записывает все, что происходит во время путешествия — как на борту, так и в окружающем пространстве, — если не дать команду прекратить запись, — объяснила Лисса. — Обычно это не считается вмешательством в личную жизнь экипажа. В полете у нас все равно остается очень мало времени на личную жизнь. Как правило, после окончания путешествия корабль редактирует записи, удаляя из базы данных все, не относящееся к цели экспедиции. Но мы не можем заранее предугадать, что именно пригодится впоследствии и окажется ценным для будущих экспедиций. Психологические стрессы и перегрузки так же опасны, как и физические. Особенно когда находишься в местах, совершенно не приспособленных для нормального существования человека.

Подслушивал ли Вален снаружи или случайно появился именно в этот момент? Он вплыл через дверной проем вертикально, хотя подставки для ног располагались сейчас совсем с другой стороны.

— Прошу прощения, — сказал он со своей обычной вежливостью. — Наверняка для вас четверых все здесь необычно и непонятно, вам хочется задать множество вопросов. Но до гиперпрыжка осталась всего пара часов, и мне необходимо сделать кое-какие приготовления. Медноруд, вы не могли бы заглянуть в рубку? Мне нужно с вами посоветоваться.

— Да, конечно. — Сузаянец снялся с места и подплыл к капитану.

Они вдвоем покинули салон.

Остальные смотрели им вслед, удивленно разинув рты.

— Он что, такая важная шишка? — спросил Эскер. — Что это за решение, о котором мы, простые смертные, не должны знать?

«Почему Эскер так меня раздражает?» — подумала Лисса, а вслух осторожно сказала:

— Полагаю, капитан хочет предусмотреть возможные опасные ситуации и не желает понапрасну волновать людей, не привычных к космическим путешествиям. А вы, Эскер, лучше подготовьте ваших людей к работе — она начнется, как только мы прибудем на место.

«А чем заняться мне? — подумала она уже не в первый раз. — Что ожидает меня в открытом космосе? Я всего лишь планетолог. И даже это мое звание — фальшивое. Я не изучала геологию, океанографию, физику атмосферных явлений, химию, биологию, этологию или ксенологию. Я только нахваталась обрывочных знаний из этих наук — и все же осмеливаюсь называть себя ученой…»

Лисса встала.

«Я собираю ученых и помогаю им сработаться, а иногда помогаю остаться в живых. Это и есть мое дело. Оно оправдывает мое присутствие здесь, хотя мне придется постоянно доказывать это другим».

Эскер тоже встал и подошел к Лиссе. Его макушка едва доставала до подбородка женщины. Эскер махнул рукой своим подчиненным, отпуская их, но они остались сидеть на своих местах, только совсем затихли.

— Можно мне задать вам несколько вопросов, миледи Виндхолм? — спросил Эскер.

— Конечно, — ответила Лисса.

В конце концов, это она уговорила его войти в состав экспедиции, и не без причины. Лисса знала, что Эскер талантливый, находчивый и бесстрашный человек. Кроме того, она сочувствовала ему, жалела его и хотела помочь исполнению его заветных мечтаний… Но это не имело отношения к делу. Или имело?

— Я отвечу на ваши вопросы, как сумею. Это же не военная экспедиция.

Эскер склонил голову к плечу.

— Не военная, но все же секретная. Вероятно, она принесет какие-то выгоды нашему Дому.

— Возможно, — ответила Лисса, старательно подбирая слова. — И все же вы знаете — Виндхолмы не интересуются завоеваниями. Мы просто хотим остаться на вершине любой волны, которую оседлаем. Хотим обладать властью, чтобы иметь возможность распоряжаться своей судьбой.

— Конечно. Но тогда почему вы хотите передать Новую Халлу этому существу?

— Этого может и не произойти. Совет Дома решит, насколько ценной для нас окажется помощь Медноруда.

«Я никогда еще так не гордилась собой, как тогда, когда Медноруд согласился нам довериться — он, способный ощущать наши эмоции».

— Пока мы только пообещали передать ему права на остров, который не имеет для нас большого значения.

— Но почему… почему ему хочется получить эту землю?

— Видите ли, Медноруд — в некотором роде диссидент у себя на родине. Признаться, я сама не совсем понимаю сложившуюся там ситуацию. Возможно, никто из людей не смог бы ее как следует понять. Но — мы это проверили — среди сузаянцев существует общественное движение, которое зародилось несколько столетий назад. Прибор-переводчик дал ему название «Старая Истина». Это нечто вроде религиозного течения, а может, особый стиль жизни… Трудно точно сказать. — Лисса развела руками. — Иногда для верующих их верования могут быть важней всего на свете. И культ этот не очень хорошо вписывается в большинство сузаянских обществ. Его приверженцев преследуют, особенно в Великой Конфедерации — там культ в конце концов вообще запретили. Последователи Старой Истины из группы, к которой принадлежит Медноруд, делают вид, что вернулись к ортодоксальной вере, но при этом продолжают тайно выполнять свои ритуал и придерживаться своих обычаев… Насколько возможно. Они надеются получить возможность заниматься всем этим открыто.

Эскер посмотрел на верхнюю переборку и сказал:

— Понятно…

— Для приверженцев Старой Истины Новая Халла будет настоящим избавлением, землей обетованной, — продолжала Лисса. — Они не так многочисленны, чтобы им понадобилось много места. И, наверное, почти все они смогут при случае покинуть свои планеты. Медноруд надеется, что Новая Халла станет пристанищем для его единоверцев.

— Да. — Эскер посмотрел на Лиссу в упор. — Они станут подданными Асборга. Мы будем их защищать. А они размножатся и расселятся по всему Фрейдису, и со временем на нашей вечерней звезде будет полным-полно этих существ, так?

— Разве это может как-то нам помешать? — возразила Лисса. — Они получат новые земли на законных основаниях. Мы точно знаем, что они порядочны и принципиальны. По-моему, это будет просто чудесно — если существа, столь непохожие на нас, станут нашими друзьями и соседями.

— Что ж… — Враждебность Эскера несколько поугасла. Он пожал плечами. — Возможно. Кто знает? Вы, конечно, понимаете, миледи, — я беспокоюсь о нашем Доме. Это и мой Дом тоже. Я всего лишь его вассал, но я тоже верен Виндхолму.

«Как напыщенно он говорит… — подумала Лисса, но тут же одернула себя: — Нет, нечестно так о нем думать. Надо ободрить его».

— Оставьте политику главам Дома, Эскер. Подумайте лучше о вашем будущем. Разве стали бы правители сузаянцев так интересоваться тем местом, куда мы летим, если бы они не считали, что там их ждет какое-то совершенно новое открытие? Может, настолько же революционное, как квантовая механика или расщепление и слияние ядра, или как унифицирующее уравнение.

Она увидела, что Эскер побледнел, а его руки покрылись гусиной кожей.

— Да, — сказал он. — Да, это, конечно, возможно. Благодарю вас, миледи.

Его некрасивое лицо на мгновение выразило страстное желание узнать что-то новое.

Глава 15

— Приготовьтесь к гиперпрыжку!

Мелодичный голос корабельного компьютера — «мозга» «Дагмара» — прозвучал во всех каютах и коридорах.

Лисса на мгновение представила, как выглядит корабль со стороны космоса — золотистая торпеда, парящая среди миллиардов звезд.

— Десять, девять, восемь… — пропел голос.

Вести отсчет было вовсе не обязательно, но, когда обстоятельства позволяли, автоматика корабля придерживалась этого ритуала.

Дыхание Лиссы прервалось от удивительного чувства единения с историей, от вспоминания о полетах самых первых космических ракет.

— …пять, четыре…

Лисса напряглась в амортизационном кресле. Приборная панель внезапно показалась ей странно чуждой. Она — офицер в огневой рубке? Глупая фантазия. Шутка. Только компьютер «Дагмара» может направлять на цели бортовое оружие.

— …два…

Да, но кто-то должен решать — стрелять или нет, а если стрелять — то во что, а Валену и без того есть чем заняться.

— …один…

Кроме того, Вален — трус.

— …ноль.

И небо на видеоэкранах, окружавших Лиссу, стало чуждым и странным.

У Лиссы было слишком мало опыта, и она заметила разницу только спустя одну или две секунды. Звезд вдруг стало очень много, они засияли ярко, как бриллианты, среди них уже нельзя было найти знакомые созвездия. Раньше, когда Лисса путешествовала к ближайшим от Саннивы звездам, очертания созвездий тоже менялись, но не так сильно. Сколько световых лет упомянул Медноруд? Семьсот с чем-то.

Ускорение прекратилось сразу после выхода из гиперпространства. Корабль завис в свободном падении — на той скорости, которую позволяла развить его кинетическая и потенциальная энергия. Скорость была не слишком высока — приборы показывали, что корабль не поставил внешний защитный экран для отражения межзвездных атомов. Радиационной опасности тоже не было.

Паря в невесомости, Лисса покрутила свое кресло, рассматривая новое небо вокруг.

«Странно, что Млечный Путь выглядит так знакомо. Конечно, есть небольшие различия — там выпуклость, а здесь выемка, под пылевыми облаками Стрельца… Но мне почему-то казалось, что изменения будут более заметными. И Медноруд ничего не говорил о красных звездах. Сколько же их здесь? Наверное, несколько десятков — они со всех сторон… Черт! Я совсем забыла!»

На лбу Лиссы выступил пот.

— Видны ли корабли сузаянцев?

— Нет, — ответил корабль.

Лисса облегченно вздохнула.

— Хорошо, — сказала она. — Наши навигационные данные не слишком точны. Придется, наверное, обшарить большое пространство, пока мы не найдем то, что нужно, и не сможем это опознать…

Но Вален передал по интеркому совсем другие указания.

— Капитан — научной команде. Приступайте к наблюдениям.

— Что? — переспросил Эскер. — Не может быть, чтобы мы уже приблизились к цели! Начинайте поиски!

— Напоминаю — приказы здесь отдаю я. Мы не ушли бы в гиперпрыжок наугад, не имея представления о том, в какую часть космоса попадем. Мне нужен предварительный рапорт не позднее чем через час. Займитесь делом.

«Капитан Осторожность, — мысленно улыбнулась Лисса. — Однако, надо признать, его распоряжения имеют смысл».

Она дотронулась до своего переговорного устройства и проговорила:

— Огневая рубка. Мне здесь явно нечего делать. Можно, я отсюда уйду? Я могу пригодиться где-нибудь в другом месте.

— Возможно, — с сомнением в голосе сказал Вален. — Но оставайтесь в кормовой части корабля, позади командного сектора.

«Почему? Чем ты собираешься заниматься, раз не хочешь, чтобы тебе мешали?»

— Да, хорошо. — Лисса отстегнула ремни безопасности, оттолкнулась от кресла и поплыла к выходу.

Выход, являвшийся частью виртуального симулятора, был обозначен кольцом неяркого света. Когда Лисса приблизилась, люк открылся, и она из скопления звезд попала в обычный корабельный коридор.

Двигаться в невесомости было забавно, но сейчас Лисса слишком спешила — ей хотелось найти Медноруда и задать ему кое-какие вопросы.

Сузаянец занимал одну из кают, предназначенных для корабельной команды; дверь ее оказалась не заперта, но в каюте никого не было.

Женщина окинула взглядом нескольких любопытных предметов — вероятно, личных вещей Медноруда. Хм-м… Стал бы сузаянец сейчас бесцельно слоняться по кораблю? Вряд ли. Он — космонавт и всегда найдет себе дело.

Лисса исследовала все места, куда ей дозволялось заглянуть. Спустя некоторое время она сообразила, что сузаянец, наверное, в капитанской рубке, вместе с Валеном.

«Но почему? Да, он стал каким-то скрытным после того, как поговорил с капитаном наедине. Что они замышляют? Загляну-ка я в лабораторию к физикам. Раньше я бывала там только мимоходом», — решила Лисса.

В лаборатории царила суматоха — трое ассистентов Эскера безуспешно пытались справиться с каким-то прибором, который то и дело от них уплывал. Сам Эскер кричал в интерком:

— …гравитацию! Мои люди не умеют работать в невесомости!

— Придется им научиться, — резко ответил Вален.

— Проклятье, вам нужен наш рапорт или нет? Здесь вокруг ни души, нас никто не заметит, если, конечно, вы не притащили с собой пару преследующих вас призраков!

Несколько мгновений стояла тишина. Шум кондиционеров вдруг показался Лиссе слишком громким. Потом Вален сказал:

— Хорошо. Через пять минут дам половину g.

Эскер выключил интерком.

— Как он с нами обращается! Что он о себе возомнил?! — Только тут он заметил Лиссу. — О, это вы, миледи.

— Я помогу вам с оборудованием. Нельзя допустить, чтобы приборы упали, когда включится гравитация, — сказала Лисса и принялась ловко собирать разлетевшиеся по лаборатории предметы. — Я и не знала, что вы не обучены работе в невесомости, — она немного злилась. — Я была уверена, что у вас имеются такие навыки. Эскер, почему вы выбрали именно этих ассистентов?

Эскер мрачно ответил:

— Потому что они не страдают космической болезнью. Этого вполне хватило бы, если бы наш дорогой капитан проявил немного здравого смысла. Почему мы должны проводить все эти предварительные исследования? С такой элементарной, рутинной процедурой автоматизированный корабль прекрасно справился бы и без нас. Если капитану надо — вытащил бы пару роботов из хранилища.

— Это проверка, насколько хорошо вы справитесь, когда процедура станет не рутинной, — ответила Лисса. — Что ж, я как можно скорее проведу с вами базовый инструктаж — и будем надеяться на лучшее. Однако вы меня очень разочаровали, Эскер.

Лисса гадала — какая ярость полыхала в душе Эскера, прежде чем он овладел собой и пробормотал:

— Простите, миледи.

Но гадала она об этом недолго. Потом ей в голову пришла другая мысль.

Проверка…

Прозвучал предупредительный сигнал, энергия заструилась по двигателям, палуба снова оказалась внизу и слегка надавила на подошвы.

Поскольку других дел у Лиссы не было, она уселась в углу и стала наблюдать, как работают физики. Ей пришлось признать, что Эскер организовал работу довольно быстро и дальше все пошло как по маслу. Лисса узнала среди приборов спектроскопы, радиоприемники, детекторы массы. Другие устройства были ей незнакомы, но физики знали, как с ними обращаться.

Следя за показаниями приборов, физики все сильнее волновались.

— Да, это нужно мазером… Триста двадцать килогерц… Это почти вдвое больше, чем… И вот это…

Лисса наблюдала за ними — и все больше подозревала, в чем именно заключается смысл задания, которое дал ученым капитан.

По интеркому прозвучал голос Валена:

— Время истекло. Чем вы можете меня порадовать?

Эскер вполголоса выругался, оторвавшись от прибора, над которым работал.

— Не мешайте!

— Я не велел вам прекращать работу. Я только хочу знать, что вам уже удалось выяснить. Потом работайте столько, сколько сочтете нужным.

Эскер выпрямился.

— На исследования уйдет кое-какое время. — Его голос прозвучал неожиданно мягко, с оттенком благоговейного трепета. — Это, несомненно, крайне любопытный регион. Мы уловили радиоизлучение; источников — несколько. Сколько именно, пока неизвестно, но они находятся со всех сторон и испускают в основном когерентные волны. Частоты и интенсивности этих волн различаются на несколько порядков. Пока мы проверили только два источника излучения на доплеровский эффект — они движутся со скоростью в несколько километров за секунду, и я подозреваю, что они находятся на орбите. Еще здесь множество источников гравитации. Не могу утверждать наверняка, но, похоже, это невидимые объекты большой массы, движущиеся с ускорением… Знаете, сейчас мы будем очень заняты. Здешний феномен может иметь природное происхождение, но может быть и реликтом Предвестников, до сих пор действующим спустя… кто знает сколько миллионов лет!

— Чем вы собираетесь заняться?

— Конечно, продолжать наблюдения! Изучить здесь все и вся. Мы пока даже не начали поиски частиц материи. Может, стоит проверить спектр нейтрино? Капитан, я не хочу высказывать никаких необоснованных гипотез, мне нужно собрать побольше данных.

— Хорошо. Продолжайте. — Вален засмеялся. — Только не забывайте время от времени делать перерыв, чтобы перекусить, — добавил он и отключился.

«Он не стал бы шутить в такой момент… — подумала Лисса. — Если только не…»

Она вздрогнула и встала.

— Эскер, вы не проверите одну из этих красных звезд?

Физик моргнул.

— Что? Зачем? Это обычные тусклые красные карлики типа М, миледи. Понадобится сильное увеличение, чтобы рассмотреть такую звезду с расстояния больше трех или четырех световых лет.

— Прошу вас, проверьте их. У меня есть на этот счет кое-какие соображения.

— Но…

Лисса перешла на командирский тон:

— Проверьте! Вы ведь можете сделать это быстро, не так ли?

— Да. Надеюсь, автоматическая спектроскопия вас устроит? — С явной неохотой Эскер склонился над прибором-анализатором и принялся настраивать его.

— Вам не показалось странным, что вокруг так много красных карликов? — спросила Лисса. — Не то чтобы я их видела, за исключением тех, что к нам ближе всего — как вы верно заметили, — но у меня сложилось впечатление, что здесь их довольно много.

— Красные карлики — самый распространенный тип звезд, миледи, — заметила Тесса. — И они часто располагаются группами.

— Знаю, — ответила Лиса. — Но эта группа не совсем обычна, верно?

Эскер застыл. Увидел ли он то, на что намекала Лисса?

Но сперва ученый закончил все измерения и только потом заявил:

— В этом карлике содержится чрезвычайно мало металлов — как и в любой другой описанной звезде подобного типа. Он очень древний… — Эскер поморщился. — Хотите, чтобы я исследовал и остальные?

— Не стоит. — Лисса включила интерком. — Капитан Вален, я могу сказать, что мы нашли.

Удивленное шипение показало, что в капитанской каюте находится Медноруд.

— Скажите, — медленно ответил Вален.

— Это остатки глобулярного скопления. Очень старого, сформировавшегося из звезд первого поколения в те времена, когда почти не существовало атомов тяжелее лития. Вероятно, скопление это явилось сюда из галактической туманности. Все большие солнца в нем давным-давно стали сверхновыми. Меньшие превратились в красных гигантов, потом в белых карликов, потом и эта энергия рассеялась, и от скопления остались только самые мелкие и тусклые звезды. Все остальные уже остыли и погасли, или же их излучение сделалось таким ничтожным, что теряется за общим радиационным космическим фоном. Возможно, несколько нейтронных звезд до сих пор испускают пульсарные лучи, но очень слабые, и ни один из них не направлен на нас. Вероятнее всего, что и они тоже угасли. Здесь только уголья, зола и пепел. Давайтеубираться отсюда.

Наступила та, только шумели кондиционеры.

— А радиоволны? — спросил Вален.

— Маяки, — сказала Лисса. — Только и всего. Маяки необходимы, чтобы найти дорогу в этом тумане. То, что осталось от старых звезд, может, и имеет слишком малую плотность по планетарным стандартам, но все равно остается риск столкновения, особенно при полете в гиперпространстве — если не знать, где находятся препятствия. И еще большая вероятность при выходе из гиперпрыжка попасть в гравитационный колодец — отчего двигатель корабля может взорваться. Некоторые считают, что имеет смысл добывать в таких скоплениях редкие изотопы. Древние сверхновые действительно могут содержать малые тела, богатые изотопами. Кажется, склеронцы занимаются такими разработками. Я об этом читала.

Лисса огляделась. Трое физиков, явно встревоженные, отодвинулись к корабельным переборкам. Эскер стоял, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Он медленно сказал, словно выплевывая слова:

— Вы знали об этом. Вы не доставили нас к истинной цели экспедиции.

— Я доставлю вас куда нужно, когда ваша команда будет готова к работе, — спокойно ответил Вален. — Примите мои поздравления, миледи Виндхолм. Не думал, что моя маленькая головоломка будет разгадана так быстро. Возможно, мне следует устроить еще одно учебное занятие. Хотя теперь в нем уже не будет большого смысла, раз вы предупреждены, правда?

— Сукин сын! — взревел Эскер. — Скотина поганая! Если ты думаешь, что вместе со своей хвостатой проституткой сможешь командовать людьми…

— Довольно. Замолчите, или я подниму роботов и посажу вас под замок. Возвращайтесь к исполнению своих обязанностей.

Лисса вдруг сникла. Ей показалось, что в корабль проник бесконечный холод космоса и коснулся ее души.

— Капитан, — сказала она. — Нам надо поговорить.

Он молчал.

— Немедленно.

Вален спокойно отозвался:

— Хорошо. Корабль со всем управится сам.

«Со всем, кроме людей», — подумала Лисса и отключила интерком.

— Правильно, миледи, — прорычал Эскер. — Заставьте этого говнюка сожрать то дерьмо, которое он на нас вывалил. У вас достаточно власти, чтобы так поступить!

— Занимайтесь своим делом, — отрезала Лисса, посмотрев ему прямо в глаза. — Без дисциплины экспедиция обречена на провал.

Шагая по коридорам, Лисса немного успокоилась и прикинула, что скажет Валену. Хорошо, что включена гравитация. В невесомости лица всегда кажутся рыхлыми и непривлекательными.

Глава 16

Поскольку «Дагмар» был полностью автоматизирован, капитану редко требовался его личный обзорный экран. Лисса нашла Валена в капитанской рубке. Корабельный компьютер, наверное, предупредил о ее приходе, потому что дверь открылась, как только Лисса приблизилась к ней.

— Входите, пожалуйста, — пригласил Вален.

Лисса заметила, что голос и поза капитана выдают его напряжение.

Медноруд лежал, растянувшись, прямо на палубе.

— Мне, наверное, лучше оставить вас, — сказал он.

— Нет, с вами мне тоже нужно поговорить, — ответила Лисса.

Сузаянец качнул головой, подражая человеческому жесту отрицания.

— Не сейчас, уважаемая госпожа. Позже — если вы все еще захотите. Я буду в своей каюте. — Длинное тело сузаянца проскользнуло мимо Лиссы к выходу. В тонких, изящных руках Медноруд держал прибор-переводчик. Дверь за ним закрылась.

Лисса удивленно смотрела ему вслед.

— Почему он ушел? — спросила она. — Если он встретит по пути Эскера, тот наверняка устроит очередную безобразную сцену.

— Сузаянцы ощущают чужие эмоции, — напомнил Вален. — Медноруд, наверное, решил, что нам с вами лучше побыть наедине.

Потом он проговорил более резко:

— А что касается Эскера — я сыт по горло его наглостью. Наверное, вам стоит сделать ему предупреждение. Если он и дальше будет так себя вести, я устрою ему двадцатичетырехчасовую сенсорную депривацию. Надеюсь, это хоть немного научит его хорошим манерам.

«Да, — подумала Лиса. — У вас с Эскером не могли не возникнуть трения. Я должна была это предвидеть. Что ж, моя задача — наладить между вами хорошие отношения. Или хотя бы сделать их приемлемыми».

Она посмотрела на Валена, потом окинула взглядом рубку. Помещение было больше обычных спальных кают, но в основном потому, что здесь находились панель управления, четырехэкранный терминал с четырьмя клавиатурами и маленькая душевая кабинка. В остальном капитанская каюта выглядела монашески аскетичной; койка застелена аккуратно и ровно, одеяло натянуто, как кожа на барабане. На Валене были простой белый комбинезон и мягкие туфли.

— Присаживайтесь, миледи. — Он указал на единственный стул.

Когда Лисса села, Вален тоже присел на край приборной панели и натянуто улыбнулся.

— Я решил предоставить нашим приземленным физикам еще полчаса гравитации, чтобы они нормально расставили свое оборудование, поэтому мы можем посидеть.

Хотя и сидя, Лисса чувствовала себя немного неуютно. Она заставила себя посмотреть капитану в глаза и сказала:

— Я знаю, Эскер бывает невыносим, но он талантливый ученый. Я выбрала его кандидатуру из всех остальных, потому что он действительно может справиться с поставленной перед экспедицией задачей. Я не предполагала… Вален, я вынуждена настаивать, чтобы вы отнеслись к нему с пониманием… и показали себя таким командиром, которым, как я думала, вы способны быть.

Он ответил негромко, еле слышно, но упрямо:

— Что я сделал не так?

— Я имею в виду шутку, которую вы сыграли с нами при попустительстве Медноруда — ему я тоже намерена сделать замечание. Если честно, меня это задело, но ученых вы обидели гораздо сильней.

— Миледи, вы действительно полагаете, что разумно отправляться в неизвестную часть космоса без предварительной тренировки? Теперь мы точно знаем, что тренировка им необходима. Возможно, необходим даже пробный полет.

— Вы прекрасно знаете — нам велено уйти в гиперпрыжок и вернуться, как только мы столкнемся со слишком сложной ситуацией.

— За полсекунды мы можем не успеть правильно оценить ситуацию.

— Да, а во время прогулки по парку Риверсайд в нас может попасть молния. Невозможно заранее предусмотреть все опасности и принять все меры безопасности — даже если зарыться в глубокую нору и сидеть там, не вылезая. — Лисса вздохнула. — Впрочем, это не имеет отношения к делу.

«Это имеет прямое отношение к тому, что меня волнует».

— Подобных инцидентов больше быть не должно. Вы меня поняли?

Вален нахмурился.

— Миледи, я — капитан. Моя обязанность — поступать так, как я считаю нужным.

Те же самые слова мог бы произнести Дэви — с той же мрачной решимостью. Дэви всегда производил внушительное впечатление — настоящий Глава Дома, и Вален сейчас стал похож на него. На мгновение у Лиссы защипало в глазах, замерло сердце. Она заставила себя выпрямиться и ответила, понимая, что говорит слишком громко и быстро:

— Вы командуете кораблем во время полета. Корабельный компьютер и роботы слушаются ваших команд. Все остальные, находящиеся на борту, не должны мешать вашей работе, обязаны исполнять ваши приказы. Однако экспедицию эту снарядил Дом· Виндхолм, и вы исполняете волю Дома, которую выражаю я. У меня есть полномочия направить нас куда угодно, в том числе и домой. А по возвращении вы ответите перед Домом за свои действия.

Вален сложил руки на груди и слегка откинулся назад.

— Давайте не будем ссориться, — негромко сказал он. — Просто скажите, что вас не устраивает?

— Я уже сказала. Достаточно того, что вы не доверяете остальным членам экспедиции. Разве вы не знаете, как важен моральный дух в любой исследовательской экспедиции? Вы показали свое отношение к другим участникам полета, унизив их. Я могу стерпеть такое ради сохранения мира. Меня оскорбление не затронуло, Эскер же — очень гордый человек. Он не заслуживает подобного обращения.

— Гордый? Скорее, надменный и заносчивый. И у него нет достоинств, которые искупали бы его заносчивость. Он слишком мелочен и не выносит, когда его главенство ставится под сомнение. Больше всего он разъярился из-за того, что вы, непрофессионал, докопались до истины раньше, чем он.

«Ты видишь его насквозь, — подумала Лисса. — Но ты слишком прямолинеен».

— Вы не понимаете. И это неудивительно. Эскеру всю жизнь приходилось чего-то добиваться, что-то кому-то доказывать. Его родители были не просто бедны — они принадлежали к самому низшему слою общества, у них не было покровителя-сюзерена. В детстве Эскеру пришлось стать дерзким и напористым: сперва для того, чтобы просто выжить, потом — чтобы обратить на себя внимание высокопоставленных и могущественных людей, которые могли бы ему помочь. И хотя его приняли в Дом, хотя он получил образование и многого добился на научном поприще, над ним все равно продолжали насмехаться, продолжали ущемлять его достоинство. Он не состоялся как физик, потому что опоздал родиться на несколько столетий, чтобы стать великим. Только наше путешествие может ему помочь… То была одна из причин, почему я взяла его в экспедицию, Гервард. Не губите его мечту!

— Вы считаете, все должны его прощать? — возразил Вален. — Разве только у него есть личные проблемы? Нормальные люди разбираются с ними, осознают свои ошибки — и продолжают жить.

— Как поступили вы? — вырвалось у Лиссы.

— Что вы имеете в виду? — воскликнул Вален.

Он вскочил и навис над Лиссой. Ей тоже пришлось встать. Вален был смертельно бледен.

— Н-не надо быть таким категоричным, — запинаясь, сказала она. — Вы тоже с-совершали ошибки. Каждый может ошибиться.

— Я? — сдавленно спросил он.

«Зачем я об этом заговорила? Боже, я не знала, что он такой ранимый, что ему до сих пор может причинить боль воспоминание о прошлом…»

— Ваш… ваш послужной список свидетельствует о том, что когда-то вы занимали довольно высокое положение. Если потом вы его потеряли, значит, на то были веские причины.

Вален опустил голову и отвернулся. Его рука безвольно упала на панель управления.

— Значит, вам все известно, — глухо сказал он.

«Ну почему я распустила язык? — подумала Лисса. — И, может, так будет лучше, если недосказанность между нами исчезнет, и я пойму, насколько он надежен и достоин доверия? Если смогу. Если сумею. Папа, будь со мной, поделись со мной своей мудростью и силой».

— Да, мне известно о том, что случилось на Найе, — проговорила она.

Вален смотрел в никуда.

— И все-таки вы взяли меня в экспедицию?

— Это выяснилось почти перед самым отлетом, а Медноруд считал, что время дорого. Вот почему возможная задержка меня не устраивала. Но я… я все равно взяла бы вас в экспедицию, Гервард Мы уже немного узнали друг друга, хотя познакомились и не очень близко. И теперь мне хотелось бы услышать ваш рассказ о том, что случилось на Найе.

— До сих пор меня никто не спрашивал об этом… — Он рассмеялся каркающим смехом. — Я сейчас похож на Эскера — мне тоже жалко себя. Нет! У меня нет и не было никаких оправданий. Я сбежал, потому что оказался слабаком. Не смог этого выдержать. Сколько еще сил у меня осталось?

Лисса потянулась к его плечу, потом задержала руку.

— Я уверена, это было ужасно.

— Почерневшая земля, ветер разносит повсюду едкий пепел. Везде кратеры, вокруг них — поваленные деревья, словно примятая солома, на сотни и сотни километров. Остатки стен, руины, выжженные города. И тысячи мертвых — нет, миллионы — животные, люди… раздувшиеся, гниющие, зловонные трупы… разложившиеся до такой степени, что на костях почти не осталось плоти… — Голос капитана задрожал и прервался.

Несколько мгновений спустя Вален справился с собой и продолжал:

— Все шло гладко, когда мы спасали уцелевших. И наземный, и воздушный транспорт собирал людей и доставлял к космическим кораблям. Среди выживших было очень много оборванных, грязных, изголодавшихся, больных — но они были живы. Я отвозил на луну тех, которых сажали на мой корабль, и возвращался за новой партией беженцев.

Вален снова замолчал. Когда Лиссе показалось, что он молчит слишком долго, она тихонько тронула его за руку и прошептала:

— А что случилось потом?

Вален повернулся к ней. Она внимательно смотрела ему в глаза.

— Началась очередная бомбардировка обломками кометы, — хрипло сказал он. — Камни летели вдоль всей орбиты, так что ночью было видно множество падающих звезд, кроме тех мест, где небо застилали тучи и пыль. Почти каждый день планета подвергалась массированным ударам. Но основная часть метеоритов все-таки летела плотной группой, и, когда настал черед этой группы, начался настоящий огненный шторм. Орбита скопления метеоритов менялась из-за вращения планеты, поэтому при каждом новом заходе камни обрушивались на нее в новом месте. На этот раз основной удар пришелся на Ранц — большой, прекрасный, плотно заселенный остров посреди океана, который сверху выглядел как лужа голубоватого серебра. Мне велели отправиться в один из тамошних городов, который еще не пострадал. Я приземлился ночью. Там уже находился другой корабль — неуклюжая посудина, не автоматизированная, зато размерами гораздо больше моего судна: она могла забрать сотню человек за раз. Люди устремились к тому кораблю. Царил настоящий хаос. Не то чтобы обезумевшая толпа, нет — беженцы храбрились, старались сохранять порядок. Но все равно толпа бурлила, люди толкались, кричали и стонали, матери старались передать маленьких детей через головы тех, кто стоял впереди… Знаете, спасательные операции часто проходят очень сумбурно. Жителей ни о чем не оповестили, и вдруг появились корабли спасателей-добровольцев вроде меня — как будто вообще без предупреждения, понимаете? На острове никто не знал о том, что я прилечу. По крайней мере, мне показалось, что никто не знал. Они как будто даже не заметили моего приземления. Естественно, я опустился на некотором удалении от толпы, вышел из корабля, надеясь, что смогу что-нибудь сделать, чтобы навести порядок. Меня трясло и подташнивало от того, что я видел раньше, но я все-таки вышел. Я махал руками и кричал: «Эй! Сюда! Идите сюда!»

Вален вздохнул. Лисса не сдержалась и взяла его руки в свои, а потом спросила:

— И что потом? Что случилось?

— Это было похоже на конец света, гибель богов… как в каком-нибудь древнем мифе. — Он застонал. — Аккуратная лужайка рядом с дорогой, неподалеку от города. Крыши домов, башни, купола чернели на фоне неба. А небо пылало огнем, понимаете? Огненные звезды вспыхивали на западе от горизонта до горизонта. Сотни огней — огромные огненные шары, голубовато-белые, с хвостами желто-красного пламени… Я почти ослеп и не понимал уже, где настоящие раскаленные камни, несущиеся со скоростью в несколько километров за секунду, а где — их изображения, отпечатавшиеся на моей сетчатке… А еще бесчисленное множество маленьких дьяволят, которые вспыхивали в темноте всего на мгновение и угасали, но на их месте появлялись все новые, и новые, и новые… Только темноты на самом деле не было. Какая может быть темнота, когда в ночном небе пылают тысячи огней, а где-то на юге горит лес? Метеориты ревели, свистели, визжали. Когда падал большой метеорит, по всему горизонту прокатывалось огненное зарево. Через секунду-другую земля под ногами вздрагивала, и эта дрожь пробирала меня до костей. А потом накатывала звуковая волна — иногда похожая на пушечный выстрел, иногда — на грохот горной лавины, которая катится без конца… Воздух стал тяжелым и плотным от дыма. И я знал, что совершенно беззащитен. Я знал — если какой-нибудь метеорит упадет поблизости, по глупой, слепой случайности, моей вселенной настанет конец.

Лисса чувствовала, что его руки стали холодными как лед.

— Но вы смогли выдержать, — догадалась она.

— Да, — сказал Вален. По щекам его потекли слезы. — Сам не знаю как — но смог.

— А потом? Что случилось потом?

— Я… Я… — Он отстранился от нее. — Нет.

— Расскажите.

Вален опустился на стул и закрыл лицо руками. Его плечи вздрагивали.

— Я побежал к толпе, — сказал он. — Я махал им и кричал. Некоторые заметили меня и побежали ко мне. Впереди бежала девочка лет шести-семи. Я еще подумал — почему она одна? Потеряла свою семью в суматохе? Я был так же напуган, как и она, только она этого не знала. Я был взрослым мужчиной и протягивал к ней руки под этим ужасным небом, и у меня за спиной стоял корабль, который означал жизнь. Она прижимала к себе котенка…

Вален всхлипнул и глухо зарыдал, закрывая ладонями лицо.

— Метеорит… упал прямо на город… Город взорвался, я оглох от грохота и упал… Вспышка, потом — столб черного дыма и пыли… И во все стороны полетели обломки… Они посыпались на толпу, как град. Те люди, которые бежали ко мне… их разорвало в клочья. Маленькую девочку подбросило в воздух. Она упала в кусты. Кусты загорелись. Я побежал к ней и стал затаптывать пламя. У нее было такое красивое платьице. Ее волосы… «Пожалуйста, пожалуйста!» — кажется, она кричала это… Ее пронзило насквозь обломком камня, вывалились внутренности. Ее котенок весь обгорел. Я наступил ему на голову, и кости хрустнули у меня под ногой. Это было все, что я мог сделать. Разве нет? Она к тому времени была уже мертва. Упал еще один болид, снова загрохотало. Вспышка высветила лицо девочки — обгоревшее, перекошенное, с широко раскрытыми глазами и отвисшей челюстью. Она была очень похожа на мою дочь и примерно тех же лет. На мою дочь, которая умерла за год до этого. Больше я почти ничего не помню — до тех пор, пока не оказался далеко в космосе, за пределами этой системы.

Вален поднял лицо, залитое слезами, вздохнул и резко сказал:

— У меня нет оправданий. Я никогда и не оправдывался. Я перестал себя уважать.

«Наши силы не бесконечны, — говорил Дэви Виндхолм своей дочери. — Во вселенной всегда найдется что-нибудь такое, что может нас сломать. И если мы, даже исполосованные шрамами, все равно пойдем вперед, то только потому, что удача придаст нам отваги».

Лисса наклонилась и обняла мужчину, который только что раскрыл перед ней душу.

Глава 17

После гиперпрыжка корабль повис в пространстве, и Ноэль, Тесса и Элиф начали учиться работать в невесомости.

Вокруг тускло светилась фиолетово-розовая туманность. Сквозь кружево туманности сверкали яркие точки новорожденных гигантских звезд; в тех местах, где звезды еще только формировались, как будто тлели угольки. Да, здесь хватало чудес, на которых можно было отточить мастерство наблюдателей!

Обучение физиков шло быстро — скоро они уже уверенно передвигались в невесомости, но освоить тонкие работы с приборами оказалось сложней. Прежде всего людям следовало привыкнуть то и дело проверять — находятся ли нужные предметы на своих местах.

Лисса снова и снова натаскивала своих учеников, объясняла, подбадривала, показывала, подсказывала. Потом настал черед научить их работе с тремя роботами. Кто знает, не придется ли им потом иметь дело с различными манипуляторами и соединенными с кораблем Первым, Вторым и Третьим искусственными интеллектами?

— Пора сделать перерыв на обед, — устало сказала Лисса. — Встретимся снова через полчаса. У вас все отлично получается. Вообще-то вам даже больше не нужна моя муштра.

— Сержант, вы говорите почти как человек, — пошутил Элиф.

Лисса засмеялась.

— И у меня есть на то причина. Помните — в следующий раз меня с вами не будет, но, если честно, я вами довольна. Старайтесь действовать так же, как действовали сейчас, хорошенько сосредоточьтесь, и вы будете готовы сразиться даже с обезумевшими сборщиками налогов.

Она ушла, ощущая спиной направленные на нее теплые взгляды. Да, она нещадно гоняла ученых, но они понимали, зачем это нужно. Вассалы Дома Виндхолм знали, что от сеньоров всегда требуют больше, чем от них самих.

Космос казался теплым и ярким. Летя по коридорам корабля, Лисса насвистывала мотив старой непристойной песенки о двух любовниках в скафандрах.

Она думала, что Эскер сидит сейчас за видеомонитором и играет с корабельным компьютером в трехмерные го или смотрит одно из громких, крикливых музыкальных шоу, записи которых он занес в корабельную базу данных. Однако его не оказалось на месте. Лисса задала вопрос кораблю, и «Дагмар» ответил:

— Капитан в электронном отсеке.

— Что ему там понадобилось? — вслух подумала Лисса.

Она не рассчитывала на ответ. Команде корабля не полагалось прибегать к корабельной автоматике, чтобы шпионить друг за другом. Вален недавно дал Лиссе ко всему полный, капитанский доступ, такой же, какой имелся у него самого. То было всего лишь проявление любезности с его стороны и вряд ли имело какое-то практическое значение. Лисса совсем забыла об этом жесте капитана и очень удивилась, когда «Дагмар» ответил на ее вопрос:

— Вероятно, пишет какую-то программу. Я не могу сказать наверняка, потому что он пользуется персональным компьютером, не подсоединенным к моей сети, и заслоняет клавиатуру и дисплей от моих сенсоров. Хотите, чтобы я провел визуализацию?

— Нет-нет. Мне просто нужно с ним поговорить. Я пойду к нему. — И Лисса направилась в электронный отсек.

Эскер уже научился управляться с нулевой гравитацией. Он ссутулился, обвив ногами опорную стойку, а компьютер был пристегнут к его коленям — миниатюрный лэптоп, достаточный для несложной работы. Когда Лисса вошла, Эскер быстро вскинул голову и поспешно закрыл крышку лэптопа. Лисса улыбнулась.

— Добрый день. Чем занимаетесь?

Эскер сглотнул.

— Э-э… М-м… Экспериментирую. Я не хочу показывать свою работу никому, пока ее не закончу.

— А почему вы не воспользовались компьютерной системой «Дагмара»? Вы бы закончили в десять раз быстрее, не говоря уже о тупиковых вариантах, в которые вас может завести эта слабая машинка.

Эскер вспыхнул, потом побледнел. Как он осунулся за последние несколько смен! Он стал молчаливым, замкнутым, всех сторонится. Лисса почти соскучилась по его злобным, язвительным замечаниям.

— Когда моя программа будет готова и я буду ею доволен — тогда и введу ее в общую базу.

«А если у тебя ничего не получится, никто об этом не узнает, даже «мозг» корабля — ведь ты сотрешь все записи. Бедный, одинокий дьявол».

Лисса решила, что лучше больше не касаться этой темы.

— Как хотите. Боюсь, в двенадцать тридцать вам придется оставить свое занятие и присоединиться к остальной команде.

Эскер мрачно зыркнул на нее.

— Почему?

— Они готовы практиковаться вместе с вами.

— А где будете вы?

Лишь после паузы он добавил:

— Миледи…

— Где-нибудь. — У нее по коже пробежали мурашки веселого озноба. — Я дала физикам основные инструкции и больше не буду путаться у них под ногами. Это ваша команда. Приучите их работать вместе с вами.

— Понятно, — сказал Эскер. — А вы сами тем временем будете «где-нибудь»…

— Послушайте, — сказала Лисса как можно спокойнее. — Тренировка займет у вас совсем немного времени. Я надеюсь. Мы не должны опоздать к началу большого события. Однако, когда вы закончите подготовку, мы проведем еще пару тренировок и отдохнем — и только потом отправимся к месту назначения. Мы проделаем все маневры при включенной гравитации, чтобы люди нормально себя чувствовали и восстановили тонус мышц. Капитан Вален считает — и я с ним согласна, что нам лучше прибыть на место действия, находясь в полной форме. И тогда у вас будет время закончить свой проект, если захотите.

«Конечно, ты захочешь. Последнее время ты почти не спал, правда?»

— Капитан Вален… — Эскер посмотрел на свой компьютер. — Хорошо, миледи. А теперь, если вы не против, я запишу промежуточный результат, а уж потом приступлю к своим обязанностям.

— Конечно.

«Если бы я могла поделиться с тобой своим счастьем… Но ты, наверное, даже не представляешь, что такое счастье. Нет, скорее всего, не представляешь. Так стоит ли мне расстраиваться из-за тебя?»

— Желаю удачи, — сказала Лисса и вышла.

Элиф, Тесса и Ноэль почти закончили обед, а сузаянец, очевидно, только собирался приступить к еде. По молчаливому соглашению он обедал отдельно — при такой физической разнице совместное питание всей команды могло бы повлечь за собой кое-какие проблемы.

— Вы не собираетесь присоединиться к товарищам? — спросил женщину Медноруд.

Лисса из вежливости задержалась рядом и сказала:

— Я пообедаю позже. Сперва мне нужно повидаться с капитаном.

Сияющие глаза сузаянца блеснули.

— Вы голодны.

Лисса рассмеялась — немного нервно, как показалось ей самой.

— Неужели ваша чувствительность к эмоциям простирается так далеко? Да, я не прочь перекусить, но это не к спеху.

Голос прибора-переводчика зазвучал тише и стал похож на мурлыканье сузаянца:

— Почтенная госпожа, позвольте дать вам совет. Возможно, вам стоит быть… осмотрительнее. Чувства, которые к вам испытывают, стали сильней.

Лисса смутилась.

— Что вы имеете в виду?

Дрожь, пробежавшая по длинному телу Медноруда, вероятно, соответствовала людскому пожиманию плечами.

— Я чувствую эмоции, а не мысли. И в отношении существ другой расы мои возможности ограниченны… Я воспринимаю основные эмоции, оттенки от меня ускользают. И все же я ощущаю радость и яростную горечь, и даже дружелюбное, хотя и отчасти смешанное с похотью любопытство. Это позволяет мне догадаться о том, что, скорее всего, сейчас интересует окружающих.

Губы сузаянца не могли изобразить человеческую улыбку, а его речь передавалась бесчувственным прибором-переводчиком, и все же Лиссе показалось, что она угадывает доброжелательность, беспокойство и даже нечто вроде любви.

— Это не мое дело, как говорится в вашем расхожем выражении, тем более что я здесь совсем чужой. Но я прошу вас не допустить разобщенности. Мы направляемся в загадочное место. Мы должны сохранить единство.

— Конечно.

Медноруд покинул кают-компанию. Лисса смотрела ему вслед, пока тот не скрылся, и только потом двинулась дальше.

Она понимала, что сузаянец прав.

«Мы с Гервардом были слишком беспечны. Но все случилось так неожиданно, так быстро… Нет, нашему поведению нет никаких оправданий. Никто не освобождал нас от ответственности, мы отвечаем и за команду, и за цель экспедиции».

В прежних экспедициях Лисса не заводила любовных отношений, за исключением пары рейсов, когда путешествовала вместе с Томасом Вайтривером. Но тогда она заранее знала, что будет с ним. Они надеялись, что отношения между домами Виндхолмов и Вайтриверов удастся скрепить еще одним браком. Со временем эта надежда угасла, и Лисса рассталась с Томасом — с грустью, но без горечи. Томас был слишком молод. На планете она могла позволить себе любые личные отношения — там ревность не могла принести беды.

«Но, проклятье, Гервард — самый лучший любовник из всех, какие у меня были! Умелый, внимательный, страстный… И к тому же — самый лучший человек из всех, с кем я до сих пор встречалась. Мудрый, нежный, решительный. Он вернулся из непроглядной ночи — это я вывела его к свету, сказал он, — и обрел такую внутреннюю силу, такие знания, каких я не могу даже себе представить. Ведь я никогда не была во тьме. Папа с мамой, наверное, сперва не обрадуются моему выбору. Но они узнают Герварда получше и поймут. А пока нам и вправду стоит вести себя более сдержанно. Если, конечно, мы сумеем. Как можно скрыть от людей свое счастье?»

Глава 18

Прыжок.

Ослепительное сияние.

Мало-помалу Лисса расслабилась.

Ничего не произошло. Она парила перед оружейной панелью «Дагмара», в тишине, среди океана звезд.

«Что ж, — подумала она, — мы знали, что Медноруд не располагает точными навигационными данными, а в космосе даже малейшая погрешность в расчетах может на деле оказаться огромной».

Лисса огляделась, пытаясь найти что-нибудь необычное, то, что привлекло внимание сузаянцев. Магеллановы Облака, галактика Андромеды, несколько других галактик, видных невооруженным глазом… Плотная темнота заслоняла от Лиссы сияние в центре ее родной галактики — возможно, обзору мешает голубой гигант, находящийся в десяти или двенадцати световых годах отсюда. Его наверняка можно найти в каком-нибудь исследовательском каталоге…

— Что удалось обнаружить? — спросил Вален по интеркому.

— Никаких следов радиации, похожих на излучение корабельных двигателей, — доложил корабль. — Источник аномального излучения на девятнадцать часов двадцать шесть минут — шестьдесят два градуса к югу. Радиоизлучение, оптическое, рентгеновское, возможно наличие нейтринного компонента.

Голос Валена возбужденно задрожал:

— Должно быть, это оно. Хорошо, нацеливай антенны.

— Прошу разрешения оставить пост, — сказала Лисса.

— Разрешаю, — ответил Вален. — Присоединяйтесь ко мне. Возможно, нам понадобится кое-что обсудить без помощи интеркома, чтобы не тревожить ученых.

«Какой неуклюжий предлог! — подумала Лисса. — Мы могли бы поговорить и по прямой связи… Ладно, неважно! Насколько я знаю Эскера, он сейчас слишком занят работой и вряд ли что-нибудь заметит… Не буду о нем думать. Что может быть лучше, чем быть рядом с тобой, милый?»

Она поспешила в капитанскую рубку.

Оттуда, распростившись с чудесными видами космоса, они перебрались в каюту Валена, где долго целовались.

— Подожди, подожди, — пробормотал Вален, когда Лисса перешла от поцелуев к бурным ласкам. — Давай подождем немного. Команда должна подать рапорт через несколько минут.

— Знаю, — шепнула Лисса ему на ухо. — Но почему бы нам не приготовиться заранее к тому, что будет потом? И очень скоро. Я уже говорила тебе, что в невесомости ты так же хорош, как и при гравитации?

Вален усмехнулся.

— Прими взаимный комплимент. Но система слежения…

— О, компьютер «Дагмара» уже обо всем знает — мы ведь постоянно забываем о существовании этой системы. А если мы сейчас отключим слежение, мы можем пропустить какой-нибудь экстренный сигнал. Ты ведь никому про нас не расскажешь, милый «Дагмар»?

— Согласно моей программе я не сообщаю о посторонних вещах никому, кроме капитана и вас, — ответил корабельный компьютер. — Эти куски записи будут удалены по возвращении, во время редактирования.

— Да, да. Мне приятно, что ты об этом заботишься.

Способен ли искусственный интеллект проявлять заботу? Философский вопрос, на который нет ответа. Конечно, «Дагмар» не мог за ними подглядывать как человек. И все же сознание корабля не казалось Лиссе полностью безличным и равнодушным. И… женщина слегка смутилась при этой мысли… невидимое присутствие следящей автоматики придавало пикантности ее близости с Валеном.

Она глубоко вдохнула и нежно сказала:

— От тебя приятно пахнет. Чистым мужским телом. Или правильнее сказать — мужским, но чистым телом?

Прошло полчаса. Чтобы не заняться чем-нибудь совсем интимным, им следовало придумать тему для разговора. Вален отказался обсуждать исследования, которыми занимались физики.

— Неразумно строить догадки, не имея для них оснований, — сказал он.

Лисса подумала, что он, наверное, цитирует какого-нибудь древнего писателя — как любит делать ее отец, или Ромон Касперссон, или Торбен Хебо… Интересно, как там дела у Хебо? Вот уж кто за свою жизнь прочитал горы книг!

И Лисса с Гервардом стали обсуждать их совместное будущее и строить планы. Оба понимали — их ждет много трудностей, особенно вначале, пока Гервард не добьется твердого положения в обществе.

Включился интерком.

Голос Эскера звучал почти дружелюбно — и Лиссе так показалось? Как бы то ни было, ей приятно было услышать:

— Мы собрали предварительные данные, капитан, миледи. Очень необычные. Однако пока я не стал бы спешить с выводами.

Вален, похоже, был доволен результатами работы.

— Что вы все-таки можете доложить — из понятного неспециалистам?

— Ну, здесь имеется два источника излучения. Радиальные скорости, судя по всему, обозначают галактические орбиты, но крайне эксцентричные. Спектральный анализ показывает в основном наличие водорода, немного гелия и следы металлов. В целом это соответствует характеристикам межзвездного пространства, раскаленного до температуры солнца. Каждый источник излучения вращается по независимой орбите на скорости, близкой к скорости свет… Но в этом мы пока не уверены. Больше сказать почти нечего, кроме того что это очень необычно, капитан.

— Хорошо. Теперь я в вашем распоряжении. Что вам нужно от корабля?

— Порыскайте вокруг источников. Получите параллаксы, чтобы мы могли определить положение источников в пространстве, поперечный компонент скорости, внутреннюю яркость. Наблюдая с разных расстояний, с разбросом примерно в сотню парсеков, мы могли бы проследить эволюцию объекта. Таким образом мы сможем понять природу этого явления.

Вален нахмурился. Эскер перечислил самые простые и очевидные действия — это прозвучало как откровенное издевательство.

Потом лоб капитана разгладился. Лисса догадалась, что он старается посмотреть на вопрос под другим углом: Эскер был так возбужден, что наверняка даже не заметил своей бестактности.

— Хорошо. Скажите, каков ваш план действий?

— Я разработаю план, когда мы проведем первые наблюдения и соберем побольше информации. А пока… хм, я должен сделать кое-какие расчеты. Я снова свяжусь с вами примерно через час и сообщу координаты следующего наблюдательного пункта, — сказал физик и отключился.

— У нас есть целый час, — сказала Лисса. — Вот здорово!

Вален моргнул.

— Что?

— Целый час нас никто не побеспокоит. Давай не будем терять времени. Кто знает, когда опять представится удачный случай?

Глава 19

Пятьдесят часов исследований тянулись невыносимо долго, но пролетели невероятно быстро. В конце концов все члены экспедиции собрались в салоне. Им нужно было поговорить, глядя друг другу в глаза, а не по интеркому. Корабль включил гравитацию, чтобы все могли спокойно и удобно рассесться вокруг стола. Возможно, в последний раз они устроились так удобно…

Эскер встал. Весь его облик дышал гордостью.

— Я готов сообщить о своем открытии, — сказал он.

— Первой это открытие сделала Великая Конфедерация, — пробормотал Медноруд, забыв приглушить громкость переводчика.

Лисса подумала, что в такой день, конечно, каждому хочется, чтобы его раса поучила заслуженную долю почестей, нравится ему или не нравится его правительство.

К ее удивлению, Эскер ответил довольно спокойно:

— Верно. И ваш народ вряд ли сделал это открытие недавно. Полагаю, ваш исследовательский корабль обнаружил феномен десять или двадцать лет назад. Правители, конечно, оценили потенциальные возможности открытия, но выжидали подходящего момента. Люди не умеют так хорошо хранить тайны.

«Может, твой триумф сделал тебя добрее? — подумала Лисса. — Если так — я рада за тебя, Эскер».

— И что это за потенциальные возможности? — спросил Вален.

— Я не знаю, — ответил физик. — И сузаянцы тоже не знают, иначе они не потратили бы столько усилий на исследования. — Он замолчал.

Его речь и поведение были довольно загадочными.

— Мы имеем дело с беспрецедентным явлением, крайне редким, если вообще не уникальным. Кто знает, какие возможности оно перед нами откроет? Вполне вероятно, те, о которых мы даже не подозревали. Может, мы познаем законы природы, неизвестные даже Предвестникам.

«И какие же технологии могут появиться в результате такого открытия? Какую мощь оно может даровать? — У Лиссы мороз пробежал по коже. — На службе добра или зла, спасения или гибели… Я не могу винить сузаянцев и их правительство за то, что они пожелали сохранить все это в тайне. Я тоже хотела бы, чтобы все это досталось только нам, людям».

— Скажите наконец, о чем идет речь? — не выдержала она.

Трое ассистентов Эскера нетерпеливо ерзали на месте. Они все знали, но Эскер запретил им говорить. То был момент его триумфа.

Посмотрев на Лиссу, физик ответил, тщательно подбирая слова:

— Я могу ответить вам, миледи, одной-единственной фразой. Две черные дыры движутся навстречу друг другу и неминуемо должны столкнуться.

Медноруд зашипел, а Вален тихонько присвистнул.

Черные дыры… Лисса порылась в памяти. Звезды в два-три раза больше Саннивы, с чрезвычайно высоким уровнем излучения, которые разъедают свою кору ядерным огнем и спустя несколько миллионов лет взрываются, превращаясь в сверхновые и на короткое время соперничая с целой галактикой. Потом остатки такой звезды сжимаются, но не превращаются в стабильную нейтронную звезду. Нет, масса звезды все еще огромна, сила гравитации преодолевает центробежные силы квантов, и сжатие продолжается до нулевого объема и бесконечной плотности. Хотя может показаться, что сжатие замедлилось и практически остановилось, понадобится целая вечность, чтобы звезда сжалась до конца. И тогда сила гравитации возрастает до такой степени, что звезда перестает излучать свет…

Лисса видела изображения нескольких черных дыр — снимки были сделаны как издалека, с космического корабля, так и с исследовательских зондов, подлетевших поближе. Только изображения — и все. Черных дыр, несомненно, миллиарды, но исследователи до сих пор обшарили только небольшую часть внешних областей галактики.

Да, действительно — это явление и удивительное, и ужасное. Черная дыра выглядит как абсолютно черная сфера размером с астероид — иногда она видна на небе, иногда не видна. Такая звезда захватывает материю из космоса. Если поблизости оказывается достаточно материи — например, туманность или, чаще, какое-нибудь солнце, — дыра вытягивает из них материю. Тогда вокруг нее ярким диском вспыхивает пламя, которое очень быстро всасывается в жерло дыры. Чудовищная гравитация искажает световые волны, сдвигает их к красной части спектра, изменяет их направление. Сила притяжения разрывает наблюдательные зонды на куски и затягивает обломки в черную дыру…

Большая часть сведений о черных дырах была для Лиссы всего лишь словами — она не знала, что такое квантовое туннелирование, излучение Хоукина, взаимозависимое искажение пространства и времени…

«Я не так уж мало знаю для непрофессионала, — подумала Лисса. — Я помню слова профессора Артура о том, как много осталось неведомого для любой из космических рас. Он говорил, что в природе такого явления, как черные дыры, всегда будет оставаться что-то неизведанное, потому что мы не можем узнать о том, что происходит внутри дыры. Но если две черных дыры столкнутся…»

— Да, такое наверняка случается крайне редко, — громко сказал Медноруд.

— Разве что в центре галактики? — предположил Вален.

— Это всего лишь догадки, — отмахнулся Эскер. — Да, возможно, Монстр поглощает более мелкие черные дыры. Этим можно объяснить некоторые явления, которые мы здесь наблюдаем, — например, короткоживущие следы излучения. Их источниками могут быть частицы материи, каким-то образом разогнавшиеся до скорости, близкой к скорости света, а потом снова замедлившие бег при взаимодействии с межзвездным пространством. Точно нельзя сказать. Я повторяю — несмотря на гордые заявления, что на этот счет имеется безупречная теория, мы ничего не знаем наверняка.

«Монстр…» — мысленно повторила Лисса.

Так называют гигантскую черную дыру, которая находится в самом сердце галактики. Со всех сторон ее заслоняют пылевые облака, и исследовать ее невозможно, потому что массивное излучение почти мгновенно убило бы любое живое существо и вывело бы из строя любого робота.

И как ученые могут заявлять, что во вселенной больше не осталось важных тайн?

— Вот какое явление мы здесь наблюдаем, — прозвенел торжественный голос Эскера.

Потом физик заговорил спокойнее:

— Однако наши черные дыры ждет не обычное линейное столкновение, о которых у нас имеются кое-какие теоретические представления. Хотя вероятность такого случая исчезающе мала, эти две черные дыры все же направляются прямиком друг к другу. Когда они столкнутся, в одной точке пересекутся две эксцентрические галактические орбиты. Из наблюдений за орбитами и ускорениями мы достаточно точно рассчитали массы этих небесных тел — они равны приблизительно девяти и десяти солнечным массам. Стало быть, видимая часть явления будет около шестидесяти километров в диаметре. Точно вычислить расстояние, на которое они сблизятся, мы не можем. Если бы то были ньютоновские точечные массы, они бы сошлись по гиперболической траектории на расстоянии около тридцати километров, со скоростью примерно в три раза меньшей скорости света. Но это не ньютоновские тела и можно сколько угодно гадать об их траекториях. Я уверен только в одном — их горизонты пересекутся. В компьютере корабля есть программы для расчета релятивистских и квантовых эффектов. Мы воспользовались ими, однако некоторые из полученных результатов кажутся полной нелепицей. Матрицы постоянно распадаются. Мы просто не располагаем достаточной информацией, и все, что мы должны теперь делать, — это наблюдать. Наблюдать… — шепотом закончил он.

— Можем ли мы приблизиться к черным дырам и остаться в живых? — спросил Вален.

— Мы наверняка можем подойти к ним так же близко, как подойдут к ним сузаянцы. — Теперь в голосе Эскера звучали мальчишеская отвага и беззаботность.

— И насколько это, по-вашему, близко?

— Думаю, если бы мы с самого начала занимались этим проектом, мы сумели бы подобраться ближе, чем сузаянцы. Мы отправили бы туда прекрасно оснащенные автоматизированные корабли. Сузаянцам же пришлось обходиться простыми зондами, но вряд ли это сильно им помогло. Их роботы ни на что не годятся. Ни у одной негуманоидной расы нет стоящих роботов — все только пытаются скопировать наши изобретения, но и этого как следует сделать не могут.

— У каждой расы есть свои сильные стороны, — заметила Лисса, стараясь сохранить мир.

Правда, она не знала, как отнесется к ее словам Медноруд.

— Может, вы изложите свой план? — резко спросил физика Вален.

— Только в общих чертах, — сказал Эскер. — Начнем с того, что столкновение черных дыр будет сопровождаться гигантским выбросом гамма-излучения, которое распространится по всей Галактике. Никто вблизи от источника выброса не выживет. Однако по наблюдениям издалека мы знаем, что выброс энергии произойдет не моментально. Причина выброса — обратное сжатие материи, разбросанной электромагнитнымии другими силами, освобожденными при столкновении. Обратное сжатие до критической плотности займет три или четыре дня. Все это время радиационный фон и температура газов, и без того очень высокие, будут постоянно расти. Но наши защитные системы очень хороши. У сузаянских кораблей защита должна быть не хуже. С учетом ожидаемого уровня излучения и сделав на всякий случай поправку, я предлагаю, чтобы мы заняли позицию для наблюдения на расстоянии двух миллионов километров от места столкновения за двести пятьдесят часов до этого события. А потом провели еще одно наблюдение примерно через пятьдесят часов после него — в зависимости от того, насколько интенсивным на самом деле окажется излучение. Конечно, это место находится слишком глубоко в гравитационном колодце, и мы не сможем быстро уйти в гиперпрыжок. Но я считаю степень риска приемлемой.

Эскер раскинул руки и продолжал:

— Несомненно, нужно учитывать, что никто не может в точности предугадать, что именно там произойдет. Я ничего не обещаю. Могу сказать только, что, если бы я был сузаянским правителем, я бы отправил четыре корабля — неавтоматизированных, с командами — на указанное мной расстояние от ожидаемого места столкновения. По одному кораблю я поместил бы «сверху» и «снизу» от места столкновения и еще по одному — с противоположных сторон в плоскости орбиты сталкивающихся небесных тел. Конечно, я направил бы и другие корабли на другие наблюдательные точки, но эти четыре позиции — самые выгодные для наблюдения. Если, конечно, наши теории имеют хоть какое-то основание. И, если бы я был сузаянцем, я бы присоединился к команде одного из этих четырех кораблей.

Лисса подалась вперед, вся дрожа.

— Когда произойдет столкновение? — спросила она.

— Если мы сейчас прыгнем к месту назначения, мы сможем наблюдать столкновение через одиннадцать с небольшим стандартных дней, — невозмутимо ответил Эскер.

— Так скоро… — пробормотал Вален в наступившей тишине. — Значит, мы едва успели?

Потом он встряхнулся, расправил плечи и сказал:

— Хорошо. Благодарю вас, доктор Харолссон. Прошу перевести все данные и расчеты в соответствующий формат для передачи в штаб, если вы еще не сделали этого. То, что мы уже узнали, не должно кануть в безвестность вместе с нами. Кроме того, меня интересует вся информация, подробно, с точными цифрами. — Он криво улыбнулся. — Все это интересует лично меня.

Лисса заметила, как по лицу Элифа пробежала тень неуверенности. Ноэль сглотнул. Тесса громко рассмеялась. Они поняли, каким будет окончательное решение капитана.

Только Медноруд спросил:

— А потом вы намерены наблюдать столкновение?

Вален поднял голову.

— А как же иначе? На Асборге не успеют вовремя подготовить и отправить сюда еще один корабль.

— У людей не будет другого такого шанса, — согласился Эскер. — И я сильно сомневаюсь, что сузаянцы поделятся с нами результатами своих наблюдений.

Не обращая внимания на Эскера, Лисса схватил Валена за руку.

— Да, конечно! — пылко сказала она. — Мы должны это сделать. Ты не мог принять другого решения, Гервард!

Радость исчезла с лица Эскера, словно ее высосала гравитация, неизвестно как дотянувшаяся сюда из черной дыры.

«Он тоже жаждет тепла и ласки, — подумала Лисса. — Мы не должны выставлять напоказ наше сокровище, которого у него нет и быть не может».

Глава 20

Гиперлуч помчался сквозь световые года, неся известие о сделанных «Дагмаром» открытиях. Лисса, конечно, очень хотела поговорить по гиперсвязи с отцом, но нужно было спешить. Аппаратура собирала информацию во много раз быстрее, чем гиперпередатчик мог ее отослать. Даже для того, чтобы передать все, что уже удалось узнать, им пришлось потратить несколько драгоценных часов. Именно поэтому в следующие остановки между гиперпрыжками экспедиция передавала только собранные данные. А когда корабль приблизится к черным дырам, уже ничего невозможно будет отослать.

Все это время Эскер не покидал лабораторию. Лисса думала, что он с головой погружен в работу, стараясь таким образом снять напряжение и… не чувствовать себя несчастным? Или, может, грандиозность того, что их ожидало, заглушила в Эскере простые человеческие желания?

Ноэль следил за рапортами. Вален вместе с Тессой и Элифом, которые отвечали на вопросы капитана, изучал полученную информацию. Лисса и Медноруд сидели в салоне и играли в интегер, партию за партией. Постепенно женщина и сузаянец разговорились. Они рассказывали друг другу о своих надеждах, желаниях, страхах, любви. Существу иной расы, чувствующему эмоции, можно доверить то, чем не станешь делиться с другими людьми.

— Меня очень интересует ваша будущая колония на Фрейдисе, — искренне призналась Лисса.

Наконец прозвучал сигнал сбора, и все члены команды заняли свои места. Пошел обратный отсчет…

Прыжок.

Корабль вынырнул из гиперпространства и завис в пространстве на расстоянии одного светового года от цели.

Лисса сидела в огневой рубке со сферическим обзорным видеоэкраном, слушая сообщение компьютера. Она быстро определила, что поблизости нет других кораблей. Нелепо было бы предполагать, что они окажутся здесь — ведь кораблей, рассеянных в бесконечном пространстве космоса, порой отделенных друг от друга сотнями световых лет, так мало. Световые годы, которыми измерялись космические расстояния, — это память о Старой Земле, так же как и стандартный год, и стандартный день, и метры, и граммы, и g — единица силы тяжести. Никто больше, кроме людей, не пользуется ими.

На обзорном видеоэкране, как всегда, сияли звезды; одна из них, ослепительно яркая, горела ярче всех остальных. Лисса задала вопрос корабельному компьютеру, и тот ответил, что это гигант типа В, до которого сейчас на расстоянии четырех с половиной парсеков. Лисса перестала рассматривать звезду и, выкинув ее из головы, ввела координаты предположительного местонахождения объекта исследования. Ее пальцы слегка дрожали. Введя координаты, Лисса настроила оптику…

И затаила дыхание. Перед ней полыхали две кометы, благодаря хорошему увеличению казавшиеся совсем близкими. От их сияющей кромки тянулись бело-голубые хвосты, переливаясь яркими, насыщенными цветами — от золотого до цвета свежей крови. Там, где хвосты комет соприкасались, они закручивались тугой спиралью. Лисса представила себе, какие силы бушуют внутри этих пламенных грив — огромные волны и приливы, подобные молниям разряды… Атомы разрываются, превращаются в плазму и несутся навстречу своей судьбе.

Она знала, что плотность газа невелика. На Асборге ей казалось, что газ — почти то же самое, что вакуум. Но все это выглядело чудовищно: черные дыры неслись через космос и высасывали из него материю, которая, кружась и сияя, втягивалась вглубь дыр. А теперь, когда две черные дыры сблизились и силы притяжения удвоились, втягивание происходило очень быстро. Расширяющиеся диски еще только начали взаимодействовать и пока излучали в основном видимый свет. Потом спектр излучения сместится к рентгеновской части и даже дальше, став еще более жестким.

— Следующий прыжок, — крикнул Эскер.

— Уже? — переспросил Вален.

Эскер прокричал в ответ, почти срываясь на визг:

— Хаос тебя побери, мы не можем терять ни секунды! Здесь не наблюдается ничего такого, чего бы мы не знали наперед. Я запрограммировал аппаратуру на максимально эффективный ввод данных и на максимально быстрые вычисления. Так пользуйся же этим, болван!

«Ну, это уже чересчур, Эскер, — неприязненно подумала Лисса. — Гервард имеет полное право посадить тебя под арест. Ты что, совсем потерял чувство меры? И это сейчас, в самые последние и самые важные дни…»

Она вздохнула с облегчением, услышав, как Вален резко осадил зарвавшегося физика:

— Следите за своим языком. Еще одно оскорбление — и я приму соответствующие меры.

Лисса почти успокоилась, когда Эскер проворчал в ответ:

— Извините… капитан. Можно продолжить работу?

«Дагмар» сам знал, когда начать следующий прыжок.

— Десять… — мелодично пропел компьютер, вновь начиная отсчет. Вален, наверное, незаметно подал кораблю сигнал, не вполне полагаясь на собственный голос. — Девять. Восемь. Семь…

С расстояния в половину светового года на сияющие кометы было больно смотреть невооруженным глазом. На экране в месте их соприкосновения можно было увидеть причудливые извилистые полосы, которые словно устремлялись к жадным горнилам комет. Прозвучал голос Элифа, полный удивления и благоговейного ужаса:

— Сэр, это выглядит бесподобно, правда? Не представляю, как подобные завихрения могли образоваться в газовой среде, на этой стадии процесса…

— Я тоже не могу себе этого представить, — признался Эскер. Восторг ученого приглушил бушевавшую в нем ярость. — Космос проводит эксперимент, подобного которому мы никогда еще не видели и, скорее всего, никогда не увидим. Я полагаю, взаимное притяжение значительно искажает… вернее, уже исказило горизонты явлений. Этот эффект скажется и на магнитных полях, и на распределении зарядов. Нам нужны дополнительные данные.

Лисса понимала, что даже с дополнительными данными суть явления станет понятна далеко не сразу. Пройдут месяцы или даже годы анализа, составления гипотез, проведения лабораторных опытов и наблюдений с кораблей — и на Асборге, и, несомненно, на других планетах. Требовался гений Эскера, чтобы решить, какие именно данные следует сейчас собрать, куда направить исследования, чтобы в конце концов получить желаемый результат.

— Здесь нужен поляризационный синхрометр…

Лисса совсем перестала понимать, о чем говорят физики по интеркому. Она убавила громкость и связалась напрямую с Меднорудом, который оставался в салоне. Больше всего ей сейчас хотелось быть рядом с Валеном или хотя бы поговорить с ним. Но капитана нельзя было отвлекать и нельзя было допустить, чтобы остальные заподозрили, что капитан может отвлечься. Кроме того, Лиссе было немного жаль сузаянца, сидевшего без дела и способного увидеть только то, что будет спроектировано на видеоэкран салона.

— Ну, как вы там? — негромко спросила его Лисса.

— Нас окружает нечто величественное, — услышала она в ответ. — Разве это не стоит острова?

— Да, да, конечно. — И тут ее посетила неприятная мысль: — А ваши… а корабли вашего правительства не помешают нам доставить домой собранные здесь данные?

— Мы с вами уже обсуждали это, почтенная госпожа. Корабли, на которых я служил, не имели вооружения. У правителей нет оснований ожидать, что мы окажемся здесь. Флот, который прибудет в решающий момент, возможно, будет состоять из судов, пригодных для спасательных операций, но наверняка не из тяжело вооруженных боевых кораблей.

— Да, я знаю. Помню. И все же мне вдруг подумалось… Раньше мне это просто не приходило в голову, потому что у нас на Асборге все совсем не так… Но во многих других человеческих мирах военные настояли бы на своем участии в экспедиции, хотя бы из соображений престижа.

— В Конфедерации все обстоит иначе, почтенная госпожа. Там нет разделения между организациями, которые служат правительству, — они всего лишь ветви одного и того же дерева. Потому командиры могут действовать самостоятельно, не советуясь с вышестоящими перед принятием решений. Понимаете, их способности и эмоциональная стабильность проверяются заранее. Я уже предупреждал вас, что не знаю, какими соображениями руководствуются правители, сохраняя открытие в тайне. Однако сомневаюсь, что речь идет о сохранении секрета любой ценой. Вряд ли они пошлют так далеко дополнительные боевые корабли, разве что в исключительных случаях: если, например, обнаружится утечка информации из-за того, что не всем членам команды велено было соблюдать секретность. Кроме того, правительство Конфедерации так же стремится сохранить стабильность, как и правительство любой другой нации. — Медноруд помолчал, потом добавил: — Но я бы посоветовал не провоцировать его без необходимости.

— Вы можете дать этот совет капитану. Согласны?

— Я попробую. Наверное, вам стоит принять участие в разговоре, если такое возможно. Может, тогда мы лучше поймем друг друга.

— Большое вам спасибо, — взволнованно сказала Лисса. — Я вам очень, очень благодарна.

Корабль ушел в гиперпрыжок.

Потом — еще один прыжок. И так час за часом — прыжок, еще прыжок, к другим наблюдательным пунктам, все ближе и ближе к цели.

Прыжок, прыжок, прыжок.

Глава 21

Прыжок.

На расстоянии одного светового часа белое сияние вокруг черных дыр стало ярче гигантской звезды. При его свете уже можно было читать. Близость дыр была обманчивой — «Дагмар» находился довольно далеко от пути следования этих объектов. И все же, когда Лисса на них смотрела, ей казалось, будто черные дыры все больше приближаются к кораблю. Ее пробрал озноб. С каждой секундой чудовищное ускорение нарастало.

Что будет, когда дыры встретятся? Эскер считал, что их массы объединятся. Но если ничто не может преодолеть притяжение такого гравитационного колодца, что же произойдет с самими черными дырами? Это будет не столкновение лоб в лоб, а столкновение по касательной. Эскер сказал, что подобную возможность теоретически рассматривали несколько столетий назад, но не очень тщательно, и с тех пор эту теорию никто не развивал. Теоретические материалы остались невостребованными — возможно, они хранились и в архивах других рас, — поскольку никто не ожидал, что такое столкновение когда-нибудь произойдет.

Эскер говорил о проблемах с линейными и угловыми ускорениями, полями потенциалов, квантовым туннелированием фотонов, лептонов, барионов, гравитонов. Горизонт явления должен претерпеть резкие, скачкообразные изменения формы. Еще большие изменения произойдут со статическими пределами, внутри которых любой объект снаружи неизбежно попадает на орбиту. То же самое можно сказать о вращении черных дыр. Эти две черные дыры вращаются в противоположном направлении, в определенных плоскостях. Какие волнообразные искажения могут распространиться в результате их столкновения? Пространство-время вокруг каждой из черных дыр уже искажено. Хотя эти звезды сжимаются до нулевого объема очень быстро, для наблюдателя, находящегося на безопасном расстоянии, процесс кажется бесконечно долгим. На самом деле мы видим не то, что уже произошло с черной дырой, а то, что с ней происходит. Но если черная дыра хотя бы ненадолго откроется — невозможно даже предположить, чем это может обернуться.

— Обнаружено излучение корабельных двигателей, — сообщил «Дагмар». — На расстоянии около пятнадцати миллионов километров отсюда.

Ничего удивительного. И все же Лисса на мгновение почувствовала себя виноватой из-за того, что отвлеклась от оружейной панели корабля.

Вален спокойно спросил:

— Похоже, что они нас заметили?

— Нет. Вполне возможно, что и не заметят. Общий радиационный фон слишком высок благодаря излучению исследуемых объектов, и у сузаянцев нет оснований ожидать здесь появления других кораблей.

— М-да, трудно представить, что сейчас их может занимать что-нибудь еще, кроме… этого.

Лисса посмотрела на увеличенное изображение черных дыр. Оптике пришлось регулировать яркость по пикселам, прежде чем на фоне ослепительно яркого сияния стало возможно хоть что-нибудь разглядеть. Хвосты комет слились, и переливчатый свет растянулся кольцом вокруг каждого огненного шара. Лиссе даже показалось, что она различает пламенные фонтаны и гейзеры, на короткие мгновения вспыхивающие по ободу пылающих колец. Доплеровский эффект заметно сдвигал цвета к фиолетовой части спектра на одной стороне кружащейся радуги и к красной — на другой.

— Да, вот это излучение! — воскликнул Эскер. — Какие показатели!

Это слабое излучение, которое не достигло бы даже Оортова облака типичной планетарной системы, не представляло опасности для корабля и команды. Его интенсивность все еще оставалась гораздо ниже смертельного уровня. Можно было измерить его, дать ему название — и закончить на этом.

— Да, горизонты определенно исказились, — пробормотал Эскер.

Лисса знала, что наблюдательная аппаратура физиков показывает то, что еще не видно невооруженным взглядом. То, что видела сейчас Лисса, возможно, было всего лишь иллюзией… Хотя бы отчасти. Гравитация высасывает материю отовсюду, и при столкновении атомов выделяется излучение, которое становится тем интенсивнее, чем глубже к центру дыры падают атомы. Но когда они приближаются к статическому пределу, искажение пространства-времени превращает излучение в крутящийся смерч. И кометы на видеоэкране давали представление всего лишь о том, как выглядели черные дыры, прежде чем атомы засасываемой материи пересекли предел искажения. Приборы Эскера видят не только это. Они видят и то, что происходит за эргосферой, в абсолютной темноте. Однако приборы — не всевидящие глаза богов; они воспринимают спектр, следы частиц, измеряют сливающиеся поля, и на основе полученных данных компьютеры выстраивают длинные цепочки выводов и предположений.

Происходящие сейчас в космосе процессы будут длиться много лет, может быть, даже несколько циклов омоложения. Показатели и графики, вспыхивающие сейчас на экране перед Эскером, — всего лишь предварительные теоретические заключения. Они могут быть совершенно неверными. Только очень мощный интеллект способен, невзирая ни на что, немедленно понять суть происходящего.

Время тянулось бесконечно медленно, но, как потом показалось, пролетело почти незаметно. И вот Эскер сказал:

— Мы можем двигаться дальше, капитан.

«Я должна его похвалить, — подумала Лисса. — Ему это нужно. Он это заслужил».

— Быстро вы справились, — сказала она.

Эскер рассмеялся.

— Мы могли бы проторчать здесь много недель — и все равно не исчерпали бы материал для исследований. Но у нас нет этих недель.

«Да, у нас есть всего несколько дней, чтобы собрать часть урожая, пожинать который сузаянцы готовились много лет», — подумала Лисса.

— Верно, — согласился Вален. — Если я правильно понял, вы хотите, чтобы я доставил нас к следующему наблюдательному пункту? К тому, который вы обозначили ранее?

К тому, что находился на некотором удалении, но прямо напротив ожидаемого места столкновения.

— Нет. Учитывая результаты последнего наблюдения, я изменил план исследования. Полученные только что данные подтверждают мою гипотезу. Мы направимся прямо туда.

— Что? Сейчас? Вы же знаете — при такой гравитации нам едва хватит пространства, чтобы уйти в гиперпрыжок.

Лисса знала: оказавшись внутри гравитационного колодца, корабль будет лететь только на плазменных двигателях, пока снова не окажется достаточно далеко от центра притяжения.

— Да, да, да! — Эскер едва сдерживался. — Но вы ведь знаете… Должны знать — столкновение произойдет через сто семьдесят шесть часов. И прежде чем это случится, я хочу оказаться на безопасном расстоянии в двести миллионов километров. Мне требуется время, чтобы провести запланированные эксперименты. Как быстро ты можешь доставить нас туда, корабль?

— При ускорении в одну стандартную гравитацию, учитывая нашу нынешнюю скорость и необходимость сделать разворот, это займет восемьдесят восемь часов плюс время на маневры, — ответил компьютер «Дагмара».

Лисса представила, как Эскер потрясает кулаками.

— Ты можешь развить большее ускорение. Гораздо большее! Мы все подготовлены к перегрузкам и можем даже лечь в аммортизационные капсулы.

— Такая скорость серьезно истощит наши запасы энергии, — отозвался компьютер. — Капитан, прикажете провести этот маневр?

— Нет, — не задумываясь, ответил Вален. — Одной стандартной гравитации будет достаточно. Вы сможете продолжать наблюдения во время полета, Харолссон.

— Но… — Физик задохнулся от ярости. — Разве вы не понимаете? Мы должны очутиться как можно ближе! Должны приготовиться к главному событию! Я предвижу колебания метрических, короткоживущих сверхчастиц, поляризованных гравитонов… — Эскер зарычал. — Времени и так очень мало! Если бы вы не тратили его зря, болтаясь по космосу где попало…

— Мы потеряли время из-за того, что вы подобрали неподготовленных к работе людей, — жестко перебил Вален. — Неблагоразумно расходовать так много энергии, которая понадобится нам для возвращения на траекторию экстренного ухода в гиперпространство.

— Да, вы готовы пожертвовать чем угодно, лишь бы не рисковать собственной шкурой!

— Вот именно. Если вы считаете, что нам следует направиться внутрь гравитационного поля, не стоит тратить время на споры. Дайте кораблю координаты места назначения. Команда, приготовиться к ускорению в одну стандартную гравитацию.

Глава 22

Лисса и Вален были в капитанской каюте, когда туда пришло сообщение:

— Капитан, входящий аудиосигнал по пятому стандартному каналу, — объявил «Дагмар». — Шестьдесят секунд назад нас засек чей-то радар, и сейчас за нами установлено слежение. Текст сообщения: «Назовите себя». Мне следует это сделать?

Вален высвободился из рук Лиссы и сел.

— Да, и соедини их со мной. Включи переводчик. Наверняка это сузаянцы, — повернувшись к Лиссе, сказал капитан. — Я знал, что рано или поздно они нас обнаружат. С каждым часом излучение наших двигателей становится все сильней, они не могли его не заметить.

Лиссе понадобилось еще несколько мгновений, чтобы вынырнуть из сладкой истомы. Она все еще чувствовала тепло тела Валена, ощущала его запах, когда раздалось:

— Говорит командир корабля «Аметист» Железный Блеск. Корабль, следующий через сектор восемьдесят семь-восемнадцать-ноль-один, ваш курс не согласуется с общим планом. Назовите себя!

«Дагмар» определил наше местоположение согласно сузаянской системе координат», — подумала Лисса.

— Капитан Гервард Вален, с Асборга, система Саннива-3. Наша команда выполняет научную миссию, — сообщил Вален. — Мы не намерены вмешиваться в ваши действия и чинить вам какие-либо препятствия и согласны к любому сотрудничеству.

Лисса стряхнула остатки неги и посмотрела на часы. Пора вставать. Обшивка палубы приятно пружинила под босыми ногами, но Лисса больше не сосредотачивалась на физических ощущениях, и мысли ее были далеко.

Прошло двадцать восемь секунд, прежде чем сузаянцы ответили. Если Железный Блеск не мешкал, значит, его — или ее? — корабль находится примерно в четырех миллионах километров от «Дагмара».

— Ваше присутствие недопустимо. Этот закрытый регион. Удалитесь немедленно.

Лисса наклонилась над панелью интеркома и связалась с каютой Медноруда.

— Мы не знали ни о каком запрете, — продолжал Вален. — По какому праву вы закрыли этот регион космоса? Это похоже на нарушение и мирных договоров, и всеобщих обычаев.

— Медноруд, — прошептала Лисса. — Они нас обнаружили. По крайней мере, один из их кораблей. Они приказывают нам удалиться. Послушайте и скажите, что вы об этом думаете.

— С-с-с… — выдохнул беглец.

— Великая Конфедерация взяла это пространство под свою верховную власть, — сказал Железный Блеск. — Как представитель правительства я приказываю вам немедленно вернуться в свободное пространство и сделать гиперпрыжок в любом направлении. В случае отказа вы будете задержаны и наказаны. Предупреждаю — мы вооружены. Если необходимо, мы применим оружие — с сожалением, но без колебаний.

— Я надеялся, что цивилизованные существа не станут прибегать к угрозам, даже не обсудив спорного вопроса, — ответил Вален. — Я считаю, что у вас нет прав делать такое заявление. На каком основании вы требуете, чтобы мы удалились?

— Он наверняка блефует, — тихо сказал Медноруд.

Тонко чувствуя чужое эмоциональное состояние, тем более состояние соплеменника, Медноруд определил по тону Железного Блеска, что тот сейчас тоже находится в мужской фазе своего цикла развития.

Вален наклонился к интеркому, чтобы вслушаться в голос Медноруда, как это делала Лисса. Лисса обняла капитана за талию.

— Скажите ему, что Дома Асборга наверняка знали бы, если бы заявленные ими права на эту территорию были зарегистрированы в соответствии с Космической Конвенцией, — посоветовал Медноруд.

Лисса заметила, что теперь сузаянцы ответили не сразу. Значит, «Дагмар» обгоняет корабль инопланетян — если понятие «обгонять» применимо, когда речь идет о координатах, векторах, полях и их производных в трехмерном пространстве. Очевидно, Железный Блеск счел, что переключение на гиперпространственную связь не даст больших преимуществ. А может, он пользуется паузой, чтобы придумать, что сказать?

— Мы обеспокоены проблемами вашей безопасности.

«Почему он пытается увильнуть от прямого ответа?»

— В скором времени здесь произойдет космический катаклизм. Вы к нему не готовы.

Вален выпрямился и улыбнулся.

— Мы готовы. Именно поэтому мы и находимся здесь. — И, следуя совету Медноруда, он добавил: — Поскольку никто официально не заявлял своих прав на это пространство, мы имеем такое же право находиться здесь, как и любой другой. На Асборге знают, где мы, и знают, что вы тоже здесь. Вряд ли ваше правительство заинтересовано в развязывании межзвездной войны.

Испуг и негодование, которые послышались в шипении сузаянца, резко контрастировали с приятным, мелодичным голосом переводчика:

— Откуда вы об этом узнали? Каких шпионов вы внедрили в нашу священную Гнездомать?

— Насколько мне известно, никаких. И я бы не назвал попытку сокрытия научного сокровища проявлением дружелюбия. Полагаю, прочие космические расы, включая другие сузаянские нации, полностью бы со мной согласились. Надеюсь, руководитель вашей экспедиции свяжется с нами после того, как вы обсудите создавшееся положение. Надеюсь также, что вы примете решение, которое удовлетворит обе стороны. При всем моем уважении я советую начать обсуждение немедленно.

— Хорошо, — прошептал Медноруд по интерком. — Решительно и вежливо, хотя Железный Блеск не проявил ни решительности, ни вежливости. А ведь главнокомандующий должен учитывать, что все переговоры записываются.

— Тогда конец связи, — мрачно сказал сузаянский капитан. — Вскоре мы свяжемся с вами снова.

Лисса только сейчас заметила, что никаких фоновых звуков не слышно. Значит, интерком отключен.

— Ты справился! Ух ты! У тебя получилось! — От избытка чувств она бросилась к Валену на шею и взбрыкнула ногами. — Я тебя люблю!

— Все только начинается, и бог знает, что будет дальше.

Лисса отстранилась, и Вален включил общий интерком.

— Внимание. Экстренное сообщение.

— Мы слишком заняты, ради Основателя! — воскликнул Эскер, который, очевидно, находился в главной лаборатории.

— Слишком заняты, чтобы обратить внимание на сузаянцев?

— Что? О… Продолжайте наблюдения, — велел физик своим ассистентам. — М… Хорошо. Говорите, капитан.

Вален рассказал о случившемся.

— Вы говорите, мы оставили их позади? — переспросил Эскер. — К тому же они наверняка не вооружены.

— Если только тот парень не врал, у них боевые корабли. И скоро весть о нашем присутствии облетит весь их флот.

— Чем дольше мы будем двигаться этим курсом, тем меньше у нас останется свободного пространства и тем труднее будет уклониться от контактов с сузаянским флотом, — напомнил «Дагмар».

— Готов поспорить, наш корабль гораздо лучше вооружен, чем любой из их кораблей, — сказал Эскер. — Эй, «Дагмар», врежь как следует этим вонючим ящерицам! Пускай поползают на брюхе!

Вален вздохнул и сказал:

— Медноруд, вы поделитесь своим мнением и простите несдержанность нашего физика?

— Я полагаю, что сила боевых кораблей Конфедерации невелика и их немного, — спокойно ответил сузаянец.

Что это — природная невозмутимость или железный самоконтроль?

— Вероятно, среди них есть два или три боевых корабля, предназначенных для спасательных операций в чрезвычайных ситуациях. Несомненно, командование сочтет наше присутствие здесь чрезвычайной ситуацией. Если они располагают мощным боевым флотом, они, несомненно, станут нам угрожать.

— Нет у них никакого боевого флота! — сказал Эскер. — Откуда ему здесь взяться? Сражайтесь! Вышибите их отсюда!

Лисса вспомнила насильственные смерти, которых немало повидала на своем веку.

Ответ Валена прозвучал для нее истинным благословением:

— Мы будем сражаться, только защищаясь и только в самом крайнем случае. Больше я не желаю слышать подобных заявлений. Занимайтесь своими наблюдениями и, если вам в голову придет какая-нибудь стоящая мысль, дайте знать. — И капитан отключил интерком.

Он повернулся к Лиссе и взял ее руки в свои.

— Боюсь, отныне мы переходим на круглосуточный график дежурств. — Он улыбнулся почти улыбкой Дэви Виндхолма. — Будем считать, что в это дежурство нам повезло.

Он притянул Лиссу к себе.

Их поцелуй был коротким и страстным.

— Воспоминания останутся с нами, и мы всегда сможем вынуть их из закромов памяти, — утешила Лисса. — А потом пополним эти закрома. — Она вдруг хихикнула. — Кстати, нам не мешает поскорее принять душ и одеться. Сузаянцам все равно, но наша команда очень удивилась бы, увидев нас в таком виде. Правда?

Глава 23

Впереди пылали адским пламенем ореолы черных дыр, из-за их сияния было трудно разглядеть еще что-то в черноте космоса. При взгляде невооруженным глазом по-прежнему казалось, что дыры не больше обычных звезд. Непостижимо, как в столь небольшом объеме могут умещаться массы нескольких солнц и энергия, способная уничтожать большие небесные тела! Газы вокруг эргосфер смешались и превратились в раскаленные штормовые облака. Из них вылетали искры, вспыхивали и гасли.

На сферическом обзорном экране Лисса видела множество сузаянских кораблей. Их скорость сравнялась со скоростью «Дагмара», и они свободно парили в пространстве. Три выстроившихся в линию корабля находились примерно в нескольких тысячах километров от «Дагмара»; за последнюю пару часов расстояние между ними и человеческим судном почти не изменилось. Даже при сильном увеличении корабли сузаянцев казались маленькими: их веретенообразные корпуса почти терялись на фоне усеянного звездами космоса.

Лисса снова чувствовала себя очень одинокой и потерянной. Вален был у себя, в капитанской рубке. Он подключил свой коммуникатор напрямую к коммуникатору Лиссы, чтобы ни физики, ни Медноруд не могли услышать их разговоры. Следующий сеанс связи с сузаянцами будет аудиовизуальным, и Вален позаботился, чтобы сузаянцы не узнали о Медноруде, который, по их меркам, считался предателем.

Эти маленькие кораблики могут выпускать смертоносные лучи и ракеты. Сердце Лиссы часто билось от волнения.

Экран перед ней вспыхнул и разделился на две половины. На одной половине появилось изображение Валена, на другой — изображение сузаянца: желтая голова с черными зигзагами по бокам. Лица и человека, и инопланетянина выдавали одинаковое напряжение — или Лиссе только так показалось? Она не понимала мимики сузаянцев. Не понимала она и какие чувства выражает шипение, доносившееся до нее на фоне мелодичного голоса прибора-переводчика. Однако и сузаянец тоже не понимал мимики и интонаций Валена, верно?

— Приветствую, капитан Гервард Вален, — сказал сузаянец. — Я — Полумесяц, правитель. Командую астрофизической экспедицией Великой Конфедерации.

— Ваше присутствие делает нам честь, госпожа, — ответил Вален.

«Как он распознал квазипол этого существа? — удивилась Лисса. — Впрочем, ему уже приходилось иметь дело с существами многих инопланетных рас, а он умен и наблюдателен…»

— Тс-с-с…

«Сузаянец рассмеялся?»

— У вас своеобразные представления о вежливости, сэр. Вы не обращаете внимания на наши предупреждения и продолжаете следовать прежним курсом. Вы отвлекли наши корабли от выполнения важного задания. В свете этих поступков ваши дружелюбные заявления выглядят лицемерными.

— Нет, госпожа. — Вален говорил спокойно и ровно. — Как только ваши представители назначили встречу, назвав приемлемые для нас координаты, мы произвели соответствующие маневры и направились сюда. Я не понимаю, почему вы сочли нужным послать сюда три корабля. Вполне хватило бы и одного, или мы могли бы поговорить по радиосвязи. Или вы пытаетесь запугать нас? Это совершенно излишне. Мы такие же мирные ученые, какими считаем и вас.

«Вот тебе за лицемерие!» — мысленно воскликнула Лисса.

Перед этим ее бросило в пот от напряжения, но сейчас она перевела дух.

Безволосая голова на длинной шее поднялась выше.

— Полиции требуется оружие, чтобы усмирять нарушителей порядка. А ваш корабль, судя по всему, оснащен тяжелым вооружением.

— Верно, госпожа, однако это не означает, что мы намерены кому-то угрожать или в кого-то стрелять.

«Только если нас вынудят это сделать».

— Вы можете отлично видеть наш корабль, и, если в вашем распоряжении имеется полная база данных, вы наверняка уже опознали модель нашего судна и знаете приблизительно, какое оружие имеется на его борту. Вы также должны знать, зачем нам потребовалось вооружение. Этот корабль создан для исследовательских экспедиций, значит, рассчитан на самые непредсказуемые ситуации.

— Вам не потребуется применять ядерное оружие против слаборазвитых туземцев. А расы, уже вышедшие в космос… Разве они когда-нибудь на вас нападали?

— Нет, госпожа. Мы очень надеемся, что такого никогда и не случится. Дом Виндхолм, которому принадлежит этот корабль, тоже не собирается ни на кого нападать. Однако экспедиция может столкнуться с… группировками, способными на нецивилизованные поступки. Еще больше вероятность неблагоприятных проявлений окружающей среды. Противоракетная магнитодинамическая защита отражает опасное солнечное излучение. Боеголовки прекрасно подходят для рытья котлованов под временные укрытия. Энергетическим лучом удобно сверлить дыры во льду, чтобы геологи могли добраться до скрытых под ледяным покровом минералов. Кроме того, наш корабль — довольно крупное капиталовложение. Люди привыкли защищать свое имущество.

— Лучшей защитой, сэр, будет, если вы покинете этот регион космоса. Скоро здесь станет непредсказуемо опасно.

«Может, это попытка пошутить? — подумала Лисса. — Медноруду в чувстве юмора не откажешь».

— Наш корабль подготовлен к опасности не хуже ваших, госпожа. Явление, которое мы здесь наблюдаем, не имеет аналогов. Если мы прервем наблюдения, мы предадим свою расу. — Вален чуть приподнял брови и улыбнулся — улыбка была адресована Лиссе. — Если только Конфедерация не намерена поделиться сделанными ею открытиями с остальными цивилизациями.

Голова Полумесяца качнулась взад-вперед.

— Как люди о нас узнали?

— Я не мог бы вам этого сообщить, госпожа, даже если бы знал. Но во время полета мы передавали домой результаты наблюдений. Не сомневайтесь — ваша тайна уже не тайна. Так почему бы вам не позволить нам мирно продолжить исследования? А еще лучше — почему бы нам не провести исследования совместно? Подумайте о репутации, которую заслужит Конфедерация подобным жестом доброй воли.

Наступило молчание. Черные дыры как будто стали заметно ближе — или Лиссе это только показалось? Ведь до столкновения осталось не меньше двух дней.

— Нет, — ответила Полумесяц. — Я не могу согласиться на ваше предложение. Это наше открытие. Мы вкладывали в него средства, силы, жизни цикл за циклом. Да, вы уже кое-что у нас похитили, но похитить все великое открытие мы вам не позволим. Разворачивайте корабль, сэр, и убирайтесь — иначе нам придется вас уничтожить.

— Вы действительно полагаете, что вам такое удастся? — спросил Вален. — Если вы начнете стрелять, это будет означать начало войны, госпожа.

— Нет, сэр, не будет. Асборг почувствует себя оскорбленным, да. Но Асборг — всего лишь одна планета против целой Конфедерации. Другие расы не станут сражаться из-за инцидента, столь далекого от них… во всех смыслах этого слова. Дипломаты сгладят трения, будет выплачена материальная компенсация за ущерб — на том все и кончится.

«Она разбирается в политике, — поняла Лисса. — И я бы не стала рисковать жизнями и благополучием ради какого-то открытия. Может, сто лет спустя, когда Конфедерация станет обладать мощью, недоступной ни одной другой расе, я об этом пожалею. Но сейчас я очень надеюсь, что дело все-таки разрешится мирным путем».

— Поэтому я настоятельно советую, заклинаю вас, сэр, не вынуждать нас на крайние меры, продолжала Полумесяц. — Удовлетворитесь тем, что вы уже получили. Возвращайтесь.

Вален молчал целую минуту и только потом ответил:

— Госпожа, при всем моем уважении должен заметить, что ваше требование незаконно, необоснованно и неприемлемо. Все космические нации признают право на беспрепятственный доступ к небесным телам, на которые никто официально не заявлял прав. Я не намерен выполнять ваши требования и считаю, что у вас недостаточно сил, чтобы заставить нас уйти.

— У них маленькие корабли, — заговорил по внутренней связи компьютер «Дагмара». — Их огневая мощь вкупе меньше моей. К тому же я — единый, интегрированный корабль, у меня более мощная защита и мои скоростные характеристики выше. Возможно, они могли бы победить меня при хорошо скоординированной, заранее спланированной атаке. Но вероятность этого не более сорока процентов.

— И даже если нам нанесут удар, мы первыми успеем поразить один или два их корабля, верно? — отозвалась Лисса. — Это сильно подпортит планы всей их миссии. Я уверена, у них нет здесь других боевых кораблей. Даже эти три они взяли не для охраны, а для спасательных операций или эвакуации в экстренном случае. Наверняка все три корабля выполняют и какие-то научные функции.

— Да, — согласился Вален. — Они учтут и это тоже.

Голова Полумесяца на экране подалась вперед, как будто сузаянка пыталась заглянуть человеку в глаза.

— Неужели вы действительно поступите по-варварски и положите начало смертельному насилию? — тихо спросила она.

— Мы продолжим заниматься своими делами и будем защищаться, если подвергнемся нападению, — заявил Вален. — В конце концов, госпожа, правительство, которое придерживается идеалов, принятых в цивилизованных обществах, не стало бы держать такое открытие в тайне. Оно бы охотно приветствовало всеобщее сотрудничество ради всеобщей пользы. Поэтому не говорите мне, пожалуйста, о варварстве.

Тишина.

Сияние звезд.

Устыдилась ли Полумесяц? Бедняга. Но она опасна, потому что исполняет свой долг.

— Мы не намерены мешать вашей работе, — продолжал Вален. — И мы вовсе не хотим сражаться. Вы тоже этого не хотите, госпожа. Ведь вы — цивилизованные существа.

«Если закрыть глаза на те аспекты вашего общества, из-за которых Медноруд был вынужден искать убежища и из-за которых вы утаили свое чудесное открытие».

— Разве мы не можем прийти к компромиссу?

И вновь — тишина. Лисса так вцепилась в панель управления, что у нее побелели пальцы.

— Очевидно, нам придется это сделать, — проговорила Полумесяц, и Лисса подняла руки, чтобы вытереть слезы.

Глава 24

«Дагмар» снова устремился к цели.

Вален, Лисса и Медноруд вошли в салон, где уже собрались взволнованные физики, и Эскер, вскочив, выкрикнул:

— Ну что?

— Мы продолжаем экспедицию, — сказал Вален.

Элиф шумно выдохнул. Ноэль и Тесса радостно захлопали в ладоши.

— Чудесно! — воскликнул Эскер. — О, миледи…

Вглядевшись в лицо Лиссы, он замолчал.

Вален подошел к капитанскому месту, его спутники последовали за ним.

— То были нелегкие переговоры, — призналась Лисса.

— Еще бы, — пробормотала Тесса. — Они тянулись так долго. И когда корабль снова начал двигаться с ускорением, мы не знали, куда теперь летим…

— Мы летим к цели, — сказал Вален и сел.

Остальные тоже расселись.

Медноруд свернулся на скамье.

Глядя на Эскера, капитан продолжил:

— Я не мог слишком сильно давить на представительницу сузаянцев — Полумесяц. Она наверняка имеет право принимать серьезные решения. Высокопоставленные офицеры Конфедерации, ответственные за проведение операций в космосе, всегда облечены большими правами. Но главное — она не могла бы вовремя получить подкрепление. Даже если бы один из ее кораблей отошел обратно на расстояние, необходимое для гиперпрыжка, и вызвал подмогу, им потребовалось бы слишком много времени, чтобы нас догнать. Черные дыры успели бы столкнуться, а мы бы все еще играли с сузаянцами в догонялки. Следящая аппаратура «Дагмара» не обнаружила поблизости других кораблей, и сузаянцы тоже знают, что, кроме нашего, тут нет других судов. Однако Полумесяцу наверняка приказано не допустить утечки информации.

— Если офицер Конфедерации проявляет трусость, его увольняют, — сказал Медноруд. — Те, кто не умеет принять правильно е решение, теряют должность. Но превыше всего для сузаянца честь гнезда.

— Поэтому я должен был оставить ей пути к отступлению, — продолжил Вален. — При вооруженном столкновении сузаянцы, несомненно, понесли бы большие потери или вообще были бы разбиты в пух и прах. Но даже если бы мы победили, «Дагмар» не смог бы выйти из сражения невредимым. Конечно, политические последствия инцидента не привели бы к катастрофе, но все равно представляли бы собой серьезную проблему. С другой стороны, Полумесяц не могла и не стала бы спокойно наблюдать, как мы срываем запретный плод. Не последнюю роль сыграл и тот факт, что мы уже собрали немало информации и отправили результаты на Асборг. Я мог дать Полумесяцу возможность сократить потери сузаянской стороны. Мы начали торговаться по мелочам…

Эскер стукнул кулаком по столу.

— Когда вы наконец доберетесь до сути? — крикнул он. — До чего вы договорились?

Вален расправил плечи.

— Никакого сотрудничества, никакого обмена информацией, — сказал он. — На это нечего и надеяться. Но мы можем проводить наблюдения с безопасного расстояния, которое вы определите. Поздравляю, вы точно угадали план их исследований. У них здесь четыре корабля с экипажами, на двух ортогональных осях, как вы и предсказывали. Мы не должны приближаться ни к одной из этих осей на расстояние миллиона километров в сузаянском эквиваленте. Мы не должны также входить вплоскость орбиты черных дыр.

— Что?! — Эскер вскочил и наклонился над столом. Он весь дрожал. — Да вы… Да это же самые важные позиции для наблюдений!.. Вы — болван! Вы что, не слышали меня? Вращающиеся черные дыры тянут за собой инерционную оболочку. Эти дыры вращаются в противоположных направлениях. Все указывает на то, что там будут происходить непредсказуемые явления, особенно в зоне взаимодействия черных дыр… и вы отняли у нас возможность наблюдать за этим!

— Молчать! — крикнул Вален.

В нем бурлил бешеный гнев, но он все же сумел объяснить ровным голосом:

— Я это знал. И Полумесяц тоже знала. Я просил дать нам более приемлемое место для наблюдений. Она отказалась. Мы снова и снова обсуждали этот вопрос. Я предлагал различные варианты и всякий раз получал отказ. Я не мог прервать переговоры, чтобы проконсультироваться с вами. Если честно, я удивлен, что мы получили хотя бы право наблюдать с таких позиций. Мы будем всего в миллионе километров к северу, угол наблюдения — меньше двадцати минут. Разве есть серьезная разница между наблюдением оттуда и наблюдением из ранее намеченной вами позиции?

— Да, — сказал Эскер полузадушенным голосом. — Возможна плоскостная поляризация генерированных гравитонов и бог знает что еще… Капитан, вы должны изменить эти условия. Должны!

— Нет, — отрезал Вален. — Я не могу пойти на такой риск.

— Полумесяц наверняка взвинчена, — добавил Медноруд. — Если мы попытаемся изменить соглашение, она может решить, что мы не достойны доверия, и выдвинет ультиматум. Тогда нам придется либо покинуть этот район, либо сражаться.

— Ради Бога! Вот сами и выдвиньте ей ультиматум! — не унимался Эскер. — Они подожмут хвост и отступят. Вы сами признали, что удивились, когда они пошли на уступки. Они слабее нас! Мы можем их уничтожить, потом провести исследования и спокойно вернуться домой, прежде чем они подтянут сюда настоящие боевые корабли. И они тоже это знают!

— Даже если бы я считал, что мы можем выиграть это сражение без потерь, я все равно не стал бы убивать разумных существ ради таких пустяков, — сказал Вален.

— Пустяков?! Вы сказали — пустяков? Вы — идиот! Идиот! Вы… предали все человечество!..

Лисса, возмутившись, хлопнула ладонью по столу.

— Слушайте меня, вассал! — Она почти кричала. — Придержите язык! А не то, если капитан не посадит вас под арест, это сделаю я!

Глаза Эскера бешено сверкали. Он был явно не в себе.

— Да, вы можете это сделать, — прорычал он словно в бреду. — Вы, капитанская подстилка! Думаете, никто не видит, как вы перемигиваетесь, уединяетесь где-нибудь, а потом появляетесь снова, разомлевшие, как мартовские коты!

Лисса испугалась.

«Он совсем обезумел. И вовсе не из-за угрозы потерять возможность исследовать черные дыры…»

Эскер не унимался:

— О, у вас прекрасный вкус, вы умеете выбирать мужчин. Вы выбрали великого Герварда Валена, героя, удравшего с Найи. Вы слышали об этом случае, господа? С Найи эвакуировали людей, вывозили из зоны метеоритной бомбардировки. Он тогда струсил и удрал. Теперь он трясется из-за жизней инопланетных существ — а сколько людей ты оставил умирать на Найе, Вален?

Эскер замолчал, устремив в пространство дикий взгляд. Потом, содрогнувшись, рухнул на скамью и закрыл лицо руками.

Наступила тягостная тишина, нарушаемая только хриплым, тяжелым дыханием Эскера.

Все замерли.

Когда Вален опустил руки, его лицо казалось застывшим, как у покойника.

Наконец Лисса заговорила, слыша свой голос как будто издалека:

— Значит, вот чем вы занимались в свободное время, Эскер. Составляли программу, с помощью которой проникли в корабельную сеть, чтобы подслушивать, о чем мы разговариваем наедине, и подглядывать за нами? Так, «Дагмар»?

— Я не подозревал об этом, — ответил корабельный компьютер. — Но если программу составили искусно, я и не должен был ничего заподозрить. Сейчас проверю… Обнаружен новый файл. Доступ к нему для меня закрыт.

— Я бы вас убила, — сказала Лисса.

Как спокойно она проговорила эти слова!

— Но вы не стоите того, чтобы пачкать о вас руки. Когда мы вернемся, с вами разберутся власти. Ступайте в свою каюту. Вас будут кормить, вы сможете выходить в туалет. Но до конца путешествия вы останетесь под арестом.

Эскер поднял голову. По его щекам струились слезы, плечи содрогались от рыданий.

— Миледи, прошу прощения, я поступил дурно… Накажите меня, но… Но не лишайте…

— Я велела вам идти в свою каюту.

— Подождите. — Голос Валена был похож на размеренный голос робота. — Он нужен нам. Он ученый. Без него мы не узнаем даже половины того, что могли бы узнать. Вы способны продолжать работу в лаборатории, Харолссон? Если будете прилично себя вести, мы не станем применять к вам взысканий.

В глазах Эскера блеснула мелочная, злая радость. Если бы он попал под суд, все, что случилось на корабле, стало бы известно повсюду.

— Д-да, сэр, — запинаясь, сказал физик. — Я буду стараться. Примите мои нижайшие извинения, сэр.

«Я позволю тебе остаться на свободе, — подумала Лисса. — Я не лишу тебя профессионального триумфа. Но для тебя никогда больше не будет места в моем мире. Ты уберешься куда угодно… Лишь бы подальше от меня».

Вслух она сказала:

— «Дагмар», ты можешь обезвредить постороннюю программу?

— Конечно, — ответил корабль. — И я приму меры против дальнейших попыток взлома.

— В этом нет необходимости, клянусь вам, никакой необходимости, — пробормотал Эскер.

Лисса не обратила внимания на его слова.

— Хорошо, «Дагмар», — сказала она. — Сохрани эту программу. Она может понадобиться нам в качестве доказательства. — Женщина обвела взглядом всех сидевших за столом. — Господа, прошу после нашего возвращения никому не рассказывать о случившемся. И, надеюсь, вы сможете продолжать работу, стараясь не думать об этом прискорбном инциденте. А теперь нам с капитаном Валеном надо немного побыть наедине. До места назначения лететь еще несколько часов, и, скорее всего, за это время ничего больше не произойдет. — Лисса встала. — Пойдем, Гервард.

Ей пришлось дернуть Валена за рукав, чтобы он наконец встал и пошел за ней.

Оказавшись в капитанской каюте, Лисса бросилась Валену на шею.

— О, милый, милый! Не позволь этому негодяю ранить тебя! Эскер — всего лишь мелкое злобное животное. Он не может тебя ранить. Ты слишком большой для него.

Вален стоял неподвижно, глядя мимо нее.

Отстранившись, Лисса принялась его увещевать:

— Гервард, ну что с того, что они узнали? Они знают, какой ты на самом деле, каким ты стал с… с тех пор. И я тоже это знаю. Только это и имеет значение. Разве не так?

Вален вздрогнул и пожал плечами.

— Ты сбежал не потому, что испугался, — сказала Лисса. — Ты не смог вынести зрелища боли и смерти. Ведь правда?

Вален хрипло переспросил:

— Правда?

— И ты сумел это пережить. Ты стал сильным и храбрым. Стал мужчиной, которым я горжусь, Гервард.

— Да?

— Я докажу тебе это! — Она пылко обняла его и принялась ласкать — руками, губами, всем телом.

Спустя некоторое время Вален откликнулся на ее ласки.

Лисса увлекла его на постель, но на этот раз у Валена ничего не получилось.

— Все хорошо, — прошептала Лисса, прижимая его голову к своей груди. — Я все понимаю. Не волнуйся. Это естественно. Со всяким бывает. Давай же, мальчик, вдохновись. Нам еще так много нужно сделать. Вдвоем.

«О, будь ты проклят, Эскер Харолссон! Чтоб ты сгинул в черной дыре!»

Глава 25

Корабль достиг места назначения.

Оставаться там было непросто — по мере сближения черных дыр гравитационные поля окружающего пространства непрерывно менялись. Постоянно изменяющееся линейное ускорение корабля не могло победить невесомость, но иногда, когда корабль вращался, можно было ощутить возвращение веса.

Как ни странно (а может, ничего странного в этом и не было), команда корабля работала так, словно ничего не произошло. Эскер разговаривал негромко и избегал смотреть Лиссе в глаза, если они случайно встречались в коридоре. Ассистенты носили ему еду и напитки прямо в лабораторию, чтобы он мог не отрываться от приборов. Трое его помощников тоже редко покидали лабораторию, а если покидали — ненадолго. Потрясающее природное явление, свидетелями которого они стали, целиком поглощало их внимание. Лисса была этому только рада.

Лисса, Вален и Медноруд тоже внимательно наблюдали за развитием событий. «Дагмар» мог не только показывать на видеоэкранах происходящее в космосе, подстраивая изображение по желанию наблюдателей, он показывал также схемы и комментарии, основанные на данных компьютерного анализа. Лисса вскоре с головой ушла в наблюдения.

Вален почти не раскрывал рта. Да и что можно было сказать при виде такого величественного зрелища?

Лисса видела, что к Валену мало-помалу возвращается самообладание. Один раз он даже улыбнулся, а в другой раз ответил на ласку, когда Лиса провела пальцами по его плечу.

Лисса улучила минутку и отвела Медноруда в сторону.

— Ну, как он? — спросила она и замерла в ожидании ответа.

— Почти спокоен, — ответил сузаянец. — Потрясение было чудовищным, словно разбередили старую рану. Однако он не сломлен. Внутреннее умиротворение поможет ему восстановить чувство собственного достоинства. — Тонкий гибкий сузаянец легко подплыл к Лиссе и обвился вокруг нее. — До тех пор он будет черпать силу в вас.

Лисса обняла Медноруда и прижалась щекой к упругому телу сузаянца.

— Спасибо, — прошептала она.

Детекторы и оптические сенсоры «Дагмара» обнаружили чужой научно-исследовательский корабль в той точке, куда так стремился попасть Эскер.

Вален пробормотал:

— Любопытно…

Как чудесно, что он снова стал проявлять к чему-то интерес!

Корабль оказался «Аметистом» Железного Блеска. Забавное совпадение. Но, конечно, не столь уж невероятное. Сузаянцы, так заботившиеся о соблюдении секретности, не могли направить сюда большой флот: торговцы, дипломаты, путешественники с других планет непременно догадались бы, что происходит нечто необычное, и принялись бы докапываться до сути. Если бы оснащение сузаянских кораблей могло потягаться с оснащением «Дагмара», десяти или пятнадцати судов вполне хватило бы. Но чтобы восполнить отставание в автоматике и роботехнике, на каждом из сузаянских кораблей находилась большая команда ученых, поэтому судов должно было быть больше.

«Если бы мы могли привести с собой другие наши корабли… — подумала Лисса. — Что ж, мы и так доставим домой достаточно информации, чтобы Конфедерация не смогла преподнести всей Галактике сюрприз…»

Лисса поморщилась. «Мы» в данном случае означало «Эскер». Она не могла не признать заслуг ученого, но это не примиряло ее со сложившейся ситуацией.

В нескольких километрах от «Аметиста» виднелся еще один корабль — то ли он тоже занимался исследованиями, то ли нес охранные функции, а может, и те и другие. То был флагманский корабль Полумесяца, название которого «Дагмар» перевел как «Превосходство». Возможно, на борту «Превосходства» тоже находились ученые, но главная причина появления корабля именно в этой точке наверняка была другой — сузаянцы хотели убедиться, что люди выполняют условия договора. Корабль не смог бы остановить «Дагмар» в одиночку, но его присутствие мешало людям безнаказанно нарушить принятые обязательства.

Переговоры по гиперсвязи прекратились, поскольку могли повлиять на показания сложных приборов. А что можно сказать по лазерной связи?

Странно, но воцарившееся молчание почему-то сблизило Лиссу с инопланетными существами. Ее люди сдержат обещания, а сузаянцы сдержат свои.

Приближался момент великого события, и все раздоры были забыты.

Глава 26

Окутанные пламенем, черные дыры неслись навстречу своей судьбе. Каждую минуту, каждую секунду они увеличивались в размерах, разбухали, сияли все ярче, их излучение становилось все интенсивнее. Диски превратились в кружащиеся водовороты, раскаленные, вспыхивающие ослепительными молниями. От них отрывались огромные пламенные клочья и стремительно неслись обратно или исчезали в пустоте. Казалось, звезды в испуге отшатываются от ужасных черных дыр.

Лисса парила в капитанской наблюдательной сфере. Кровь стучала у нее в ушах, как копыта мчащихся галопом боевых коней.

А ведь она смотрела на затененное изображение черных дыр! Наверное, если взглянуть на них невооруженным глазом — ослепнешь, а потом умрешь.

Лисса схватила Валена за руку. Его рука была холодной, он дышал хрипло и тяжело. Небо над Найей тоже полыхало огнем… Но не так, как здесь, совсем не так.

Черные дыры встретились.

В реальном времени никто не успел этого заметить. Все произошло слишком быстро. Только что их разделяло пространство — и вот они уже покрылись сетью размытых линий, а потом взорвались, превратившись в ослепительную вспышку. В центре свет был белым, как яркое солнце, но ближе к краям становился темно-фиолетовым, сумеречно-багровым, синим, как небо ясным днем, серо-стальным, золотисто-желтым, оранжевым, как медь, кроваво-красным, малиновым, как закат. Сияние разливалось, выбрасывая пламенные фонтаны, трепещущие, словно ленты на ветру, они изгибались идеальными дугами и втягивались обратно.

— Я и не представляла, как это будет красиво! — воскликнула Лисса.

Толчок вдавил ее в кресло, прижал к страховочным ремням. Голова закружилась, сознание затянуло черной пеленой. Еще один толчок швырнул ее в другую сторону. И еще один. Зазвенел металл.

Лисса как будто издалека услышала возглас Валена:

— Гравитационные волны! Неравномерные… Вот еще одна…

Волны прокатились и закончились. Вернулась невесомость.

Гул в ушах смолк, тьма перед глазами рассеялась, головокружение прекратилось.

Вален, не вставая с кресла, подался к Лиссе.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая? — спросил он дрожащим голосом. — Тебе больно?

— Нет… Нет. Я… кажется, со мной все в порядке. А ты как?

— Тоже нормально. Если бы ты не… — Он взял себя в руки. — Но ты справилась. То была силовая волна. Физики не думали, что она окажется такой мощной и такой короткой. Они предполагали, что большая часть энергии рассеется в орбитальной плоскости… Смотри. Смотри!

Огненные гейзеры рванулись обратно к тому, что превратилось в одну нестерпимо яркую мерцающую звезду. Постепенно причудливый хаос гейзеров сливался в пламенные потоки самых разных цветов и оттенков. Разноцветные реки сливались и переплетались, образуя спирали, которые закручивались внутрь и неслись к центру звезды, разбрасывая искры. Постепенно сформировался новый расширяющийся диск; вокруг него еще оставалось с полдюжины танцующих, искрящих огненных сгустков.

По лицу Валена метались отблески неугомонного пламени, делая его похожим на охотника древней Земли, сидящего ночью у костра, вокруг которого рыщут хищники.

— Докладывайте, — велел капитан по общему каналу интеркома. — Докладывайте все. Сначала «Дагмар»!

— Все в порядке, — отозвался корабельный компьютер. Безмятежный электронный голос приятно успокаивал. — Есть небольшие повреждения в кормовой части, в основном из-за взрыва лазерных и гамма-лучей. Ни один узел не вышел из строя, повреждения вскоре будут ликвидированы. Фоновая радиация внутри повысилась на долю секунды, но доза не превышала безопасных пределов. Теперь уровень радиации снизился до приемлемого. Он останется таким двадцать смен.

— Мы уберемся отсюда гораздо раньше, — пообещал Вален. — Команда?

Физики заговорили наперебой. Все они были радостно возбуждены, кто-то — почти в истерике. Никто из них не пострадал.

— Как прошли наблюдения? — хмуро поинтересовался Вален.

— Это станет ясно только через несколько недель, — ответил Эскер. — Слишком много информации, чтобы быстро ее обработать. Но, похоже, пока все приборы функционируют нормально. Я надеюсь, что мы стоим у истоков новой научной революции.

Лисса не отрывала взгляда от чудесного зрелища.

— Похоже, свет начинает угасать, — заметила она.

— Да, интенсивность излучения быстро снижается, — подтвердил Эскер. — Совокупный момент. Пока не скажу наверняка, но, похоже, полученные нами данные не совсем соответствуют теории относительности. Есть некий компонент, которого мы пока не знаем и не учитываем. Первоначальный гравитационный эффект определенно превысил мои расчеты на несколько порядков. Капитан, мы будем следовать за звездой. Согласны?

— Конечно, — ответил Вален. — Мы последуем за ней, пока это будет возможно. И примем все меры предосторожности. Находясь здесь, мы подвергаемся большому риску. Я не хотел бы слишком искушать судьбу.

— Я тоже, сэр. — Эскер по-мальчишески звонко рассмеялся. — Только не сейчас — когда мы можем привезти домой такое богатство!

«Они забыли о своей вражде, — решила Лисса. — Я тоже должна о ней позабыть. Теперь это уже неважно. Наверное, вражда вернется, когда мы снова окажемся в нормальной, привычной обстановке. Но сейчас лучше не думать об этом. Привезти домой драгоценный груз знаний… Наверное, сейчас уже собрано столько информации, что, если передавать ее по гиперлучу, на это уйдет не один день, а может, и не одна неделя. Нам есть что терять. То, что стоит дороже наших жизней».

— А те огненные облака, которые отделились от основной массы… Почему их не втянуло обратно? — спросила Лисса.

— Энергия придала им такое ускорение, что они смогли вырваться из зоны притяжения эргосферы, — ответил Эскер. — Я даже боюсь высчитывать мощность этой энергии. Однако, судя по всему, большая ее часть была растрачена на преодоление притяжения. Они излучают не слишком много жесткой радиации. Сами эргосферы, как и обе черные дыры, подверглись сжатию, когда встретились и слились. Время-пространство сжалось. Я не знаю, что случилось за эти микросекунды. Может, мы никогда этого не узнаем. — В его голосе прозвучал благоговейный страх. — Но на несколько мгновений открылись врата между двумя вселенными.

— Одни только новые гипотезы должны открыть для вас целый неизвестный мир, — пробормотал Медноруд.

Лисса зачарованно кивнула, не вполне понимая происходящее.

— Но почему эти облака до сих пор сохраняют форму и держатся вместе? Почему они не рассеялись, не испарились?

Эскер радостно засмеялся.

— Вы принимаете меня за ясновидца, миледи? На данном этапе мы можем лишь строить предположения. Вероятно, на них действует фактор «магнитной бутылки». А может, каждое такое облако нечто вроде атмосферы вокруг образующихся сейчас новых масс. Да, я полагаю, последнее более вероятно. Но мы вскоре все выясним.

— Эти массы должны быть размером с планету, — негромко сказал Вален. — Раскаленный газ не удержится возле тел меньшего объема. Как будто облачные скопления пытаются породить планеты…

— Получено сообщение, — перебил его «Дагмар». — По лазерному лучу, на пятом стандартном канале. Кодировка сигнала бедствия. Требуют немедленного ответа.

Лиссе показалось, что у нее на горле сжалась призрачная рука. Она услышала, как Вален резко спросил:

— Ты определил, откуда идет сигнал?

— Да. От сузаянских кораблей, расположенных к югу от нас. От одного из этих кораблей.

«Если компьютер «Дагмара» говорит несколько сбивчиво, значит ли это, что искусственный разум тоже испуган?» — подумала Лисса.

— Ради бога, прими сообщение и расшифруй его поскорее!

Лиссе показалось, что шипящая речь сузаянцев и голос переводчика звучат одинаково спокойно.

— Полумесяц, капитан корабля «Превосходство», обращается к кораблю «Дагмар» с Асборга. Как у вас дела?

— У нас все в порядке, — сказал Вален. — А у вас как?

— У нас — нет, — спустя несколько секунд раздался ответ. — Мы столкнулись с «Аметистом». Все произошло слишком быстро, мы не успели ничего сделать. Оба корабля выведены из строя. Много жертв.

— Гравитационный вихрь, — отрывисто сказал Эскер. — Потенциальный гравитационный колодец — ненормальная локальная метрика, растягивающаяся главным образом в основной инерционной плоскости. Она не вернулась к обычному изгибу пространства-времени, пока не прошла через них. — Лиссе показалось, что Эскер пытается укрыться от реальности в теории.

Или он просто высказал предположение? Наверное, так оно и есть. Кто может быть в чем-то уверен в этом месте?

Лисса отыскала взглядом двойную мерцающую звезду, которая на самом деле не была звездой. Она светилась неярко, словно окруженная кольцом планета, если смотреть на нее с большого расстояния, и в то же время походила на галактику с единственной спиральной ветвью.

«Если бы Гервард не заключил договор с сузаянцами, согласившись наблюдать явление отсюда, сейчас обломки «Дагмара» беспомощно плавали бы в космосе. И я была бы мертва. И он тоже был бы мертв!» — внезапно поняла Лисса.

— Нам грустно это слышать, госпожа, — сказал Вален. — Можем ли мы чем-то помочь?

— Не знаю, — ответила Полумесяц. — Но вы наша единственная надежда. Мы уже связались с ближайшими кораблями нашего флота. При обычных обстоятельствах мы могли бы продержаться до тех пор, пока они бы не подошли. Однако вычисления показывают, что мы дрейфуем по такой траектории, что должны столкнуться с одним из газообразных объектов, образовавшихся при слиянии черных дыр. Примерно через четыре стандартных часа мы пройдем через его центр. Учитывая его скорость, все случится очень быстро. Но радиометрические данные показывают, что температура вблизи ядра газообразного объекта будет летальной даже при кратковременном контакте. Все сузаянские корабли находятся слишком далеко и не могут развить такой скорости, чтобы вовремя прибыть на помощь.

Наступила тишина. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Вален спросил:

— У вас нет никаких средств экстренного спасения? Аварийных двигателей или еще чего-нибудь в этом роде?

— Аварийные двигатели вышли из строя, — ответила Полумесяц. — В противном случае я не стала бы вас беспокоить. Но мы понимаем, что и вы, возможно, не сможете нас спасти.

— Мы сумеем добраться до них примерно за сто пятьдесят минут, если будем двигаться на максимальной скорости, — подал голос бортовой компьютер «Дагмара». — Разгон до десяти земных гравитаций. Чтобы потом уйти из опасной зоны, мы должны двигаться перпендикулярно курсу следования газообразного объекта. Но тогда мы не сможем развить ускорение более пяти стандартных гравитаций, поскольку у вас есть раненые, да и здоровые не смогут подготовиться к большим перегрузкам. Разгон необходимо будет начать не меньше чем за полчаса до ожидаемого времени столкновения с объектом, чтобы избежать попадания в зону наиболее опасной температуры. Прежде чем начнется спасательная операция, команде тоже необходимо подготовиться. В противном случае люди будут выведены из строя или даже мертвы после первого же ускорения с десятикратной перегрузкой. Учитывая время на подготовку к ускорению, останется полчаса или даже меньше, чтобы переправить сюда команды ваших кораблей.

«Другими словами, то будет чудовищно рискованное предприятие, — подумала Лисса. — Нет. Мы не можем на это пойти. Риск слишком велик».

Она снова посмотрела на облака раскаленного газа.

Лисса не знала, которое из них движется по смертоносному курсу к сузаянским кораблям, но все облака выглядели устрашающе. Малиновое сияние внутри огненного тумана… Горячий газ, окружающий раскаленную добела сердцевину, которая испускала интенсивное излучение в видимой, ультрафиолетовой и рентгеновской частях спектра. Из газовых облаков выстреливали вспышки с огненными хвостами, вспыхивали и гасли метеоры. Чудовищные сгустки огня.

— Понимаю, — мрачно сказала Полумесяц. — Наша надежда на спасение ничтожна. Если расчеты вашего компьютера верны, риск слишком велик. Непомерно велик. Я и сама сочла бы его непомерным, будь я на вашем месте. Благодарю вас. Прощайте.

— Нет, подождите! — Вален вцепился пальцами в ремни безопасности, которыми был пристегнут к креслу. — Мы прилетим. Команда, всем подготовиться к ускорению в десять g.

«Неужели это возможно?»

— Гервард, ты этого не сделаешь… — запротестовала Лисса.

Он повернулся и посмотрел на нее стальным взглядом.

— Все слышали, что я сказал? Отправляйтесь в амортизационную камеру. Это приказ.

Глава 27

Камера была заполнена и герметично закрыта без этого малейшее изменение в направлении движения корабля могло бы оказаться роковым. Соленая вода быстро нагрелась до температуры человеческого тела. Скафандры здесь надевали только из санитарных соображений и для того, чтобы прикрыть наготу. Плавая в жидкости, в переплетении свободных фиксирующих ремней, с маской на лице, тут легко можно было задремать, если бы сон не отгоняло осознание грозящей экипажу опасности.

Нельзя сказать, что в амортизационной камере было очень удобно. Жидкость смягчала давление на мускулатуру и кости, но сила тяжести все равно давила на внутренние органы, поэтому от боли и усталости могла помочь только предварительная медикаментозная подготовка. И со временем организму придется расплачиваться за эти перегрузки.

Лисса ощутила легкую, почти незаметную вибрацию. «Дагмар» не мог разогнаться до нужной скорости, не затратив энергии, от которой содрогался корпус корабля. Лисса посмотрела на свои руки и на миниатюрную приборную панель, на которой они лежали: и то и другое казалось больше, чем было на самом деле, жидкость словно приближала их. В странном зеленоватом полумраке виднелись размытые силуэты других членов экипажа, плавающих неподалеку.

Люди могли разговаривать друг с другом благодаря проводам, которые тянулись от мембран дыхательных масок, но когда корабль начал набирать скорость, наступило молчание.

Первым его нарушила Лисса.

— Капитан, — четко проговорила она.

Вален плавал возле единственного видеоэкрана и не отрываясь смотрел на него.

— Да?

— Капитан, я прошу вас пересмотреть решение. Надеюсь, остальные присоединятся к моей просьбе.

Она никак не ожидала, что застенчивый Ноэль первым подаст голос:

— Я прошу вас о том же, капитан! Мы теряем величайшие научные открытия! Мы могли бы совершать их каждую минуту, если бы нам не приходилось плавать здесь!

— Если мы погибнем, мы потеряем и те открытия, которые уже сделаны, — добавила Тесса. — Это будет невосполнимой утратой для всего человечества.

— Вы же понимаете, как малы наши шансы, — сказала Лисса.

— Мы идем на безумный риск. — Эскер тоже осмелился высказать свое мнение. — И ради чего? Ради каких-то ящериц, которые сделали все возможное, чтобы закрыть нам доступ в эту часть космоса!

— Последите за своим языком, — привычно одернул физика Вален. — Эскер, вы можете сказать что-нибудь по существу?

— Да, капитан, могу, — ответил тот. — Конечно, мы должны подчиняться вашим приказам. Мы не бунтари. Но еще не поздно одуматься и повернуть обратно, сэр. Ваш порыв благороден, вы доказали свое бесстрашие! Но подумайте хорошенько и скажите чистосердечно: разве у нас нет высокого долга перед всем человечеством?

«Он в таком отчаянии, что рассуждает вполне разумно», — удивленно отметила Лисса.

Вален повернулся к сузаянцу.

— Что скажете, Медноруд? Нет, я забыл, ваш прибор-переводчик здесь не работает.

Лисса мимолетно подумала о том, каким одиноким и потерянным, должно быть, чувствует себя сейчас сузаянец.

— Но, надеюсь, вы немного понимаете англи, — продолжал капитан. — Кивните, если вы за то, чтобы мы продолжали спасательную операцию, и пошевелите хвостом, если вы за то, чтобы повернуть обратно.

Прошло несколько секунд, потом сузаянец слегка шевельнул хвостом.

Вален рассмеялся.

— Весь экипаж единодушен, верно? Весь, если не считать меня. — Он снова посмотрел на видеоэкран. С того места, где находилась Лисса, ей была видна только ночная чернота космоса, но Вален, наверное, видел и огненные облака. — Однако я капитан корабля.

Лисса собралась с духом и проговорила:

— Сэр, у меня есть право решать, куда именно направится этот корабль. И я требую, чтобы мы покинули опасный регион.

— А у меня есть право принимать в чрезвычайных ситуациях окончательные решения, даже если они противоречат вашим требованиям.

— Члены экипажа могут опротестовать неразумные приказы.

— Если их протест будет отклонен, они обязаны будут подчиниться.

— В таком случае после возвращения домой вы попадете под следствие.

— Да. Но только после возвращения домой.

— Если капитан проявляет… некомпетентность, ставящую под угрозу жизни остальных, команда может сместить его с занимаемого поста. Те, кто будет вести расследование, решат, был ли такой шаг достаточно обоснованным.

— И каким образом вы собираетесь сместить меня с поста? Корабельный компьютер запрограммирован так, что подчиняется лично мне. — Вален повысил голос, но продолжал говорить все тем же холодным тоном: — «Дагмар», ты сместишь меня с занимаемого поста?

— Нет, — послышался спокойный ответ. — То, что вы пытаетесь сделать, — крайне трудная задача; возможно, она потерпит крах, возможно, завершится успехом. А оценивать важность той или иной задачи — не мое дело.

— Оценки… — пробормотал Вален. — Мне всегда говорили о ценности жизни разумного существа. Есть такое старинное высказывание: «Никто не заслуживает большего уважения, чем человек, отдавший жизнь, чтобы спасти ближнего». Неужели люди больше так не считают? Неужели наша мораль изменилась? Нас семеро, а на борту двух сузаянских кораблей, наверное, в десять-двенадцать раз больше разумных существ. Цивилизованные космические путешественники обязаны приходить на помощь терпящим бедствие. И мы это сделаем.

Помолчав, он продолжал более резко:

— Я считаю, что у нас все получится, если мы не потеряем головы и будем действовать сообща. В противном случае мы, конечно, обречены. Я считаю вас умелыми, знающими людьми, вы можете держать себя в руках, если захотите. Отлично. А теперь мы все вместе составим примерный план спасательной операции. Когда прибудем на место, я снова свяжусь с Полумесяцем, узнаю, какова ситуация, и дам вам конкретные задания.

— Нет, сэр… Пожалуйста… — запинаясь, пробормотал Эскер.

Лисса стиснула зубы.

Спустя мгновение она сказала:

— Вы слышали приказ капитана. Давайте займемся делом.

Глава 28

Небо пылало.

Огненный шар сиял ослепительным светом, каким сверкает молния. Не будь он окутан плотной пеленой тумана, светившегося голубым, желтым, красным от внутреннего жара, на него было бы больно смотреть. Сквозь туманные испарения текли лохматые струи дыма, исходившего из стремительно вращающейся сердцевины облака. Отдельные струйки переплетались, завивались вихрями. По краям диска буйство красок постепенно угасало, сменяясь чернотой ночи. В эту черноту то и дело вырывались языки пламени и уходили по дуге обратно, рассыпая вокруг яркие искры. По экватору диск выбрасывал огненные протуберанцы, которые устремлялись прочь, подобно раскаленным кометам. Некоторые летели перед породившей их лавиной огня, но другие полыхали слева, справа — повсюду — вокруг кораблей. Они будут гореть еще долго и успеют пролететь не одну тысячу километров.

«Если одна из таких огненных молний попадет в нас — нам конец», — решила Лисса.

Облаченная в скафандр, она ждала, цепляясь за поручень возле переднего шлюза. На экране можно было увидеть лишь бледное подобие того, что ждало ее впереди.

«Дагмар» маневрировал при очень слабом ускорении. Магнитные поля, наверное, крайне затрудняли работу плазменных двигателей корабля. Сдвиги в стороны вызывали у Лиссы кратковременное головокружение, ей казалось, что царящий снаружи хаос вот-вот ворвется внутрь и испепелит ее.

Черные силуэты сузаянских кораблей вырисовывались на фоне надвигающегося огненного вихря. При столкновении корабли сцепились и теперь напоминали уродливый пенек с двумя сучками. Раскачиваясь, они кувыркались в космосе, а вокруг них кружились обломки.

Из раскаленного тумана выплеснулся язык пламени, полыхнул и исчез, не дотянувшись до «Дагмара» всего на несколько сотен метров. Вален рядом с Лиссой ахнул и едва сдержал рвущийся из горла крик. В наушниках Лиссы этот звук отозвался нестерпимо громко. Сквозь прозрачный щиток шлема Лисса видела, что по лицу капитана струится пот.

— Тебе не стоит здесь находиться, — сказала она ему. — Твое место — в командирской сфере.

Он покачал головой.

— К-корабль справится сам. Нам нужна каждая пара рук.

Лисса подумала: «По крайней мере, у него хватило здравого смысла не заявить, что он не станет подвергать команду риску, с которым не готов встретиться сам. Когда надвигается такой ужас, одинаково опасно в любом месте корабля. Но если бы он остался в рубке, он не оказался бы посреди метеоров и мог бы видеть всю картину в целом. И тогда смог бы в критический момент принять решение, недоступное искусственному интеллекту корабля, решение, которое могло бы всех нас спасти… Но я устала его уговаривать и знаю — уговоры бес полезны. Он настроен слишком решительно. И у нас действительно слишком мало рабочих рук».

Лисса подавила в своей душе страх, злость и горечь.

«Дагмар» должен был вот-вот состыковаться с сузаянскими кораблями.

И вот наступила невесомость. Лиссу окутала тишина, не слышно было даже звуков ее дыхания и биения сердца. Она знала, что сейчас компьютер «Дагмара» вышел на связь с Полумесяцем или Железным Блеском, или с высшим командованием сузаянских кораблей. Но передатчик Лиссы не был подключен к линии, по которой велись переговоры.

Женщина видела на экране трубу-тоннель, тянущуюся от воздушного шлюза: похожая на червя, эта штука казалась безобразной на фоне великолепия пылающих небес.

Паря в невесомости, Лисса чувствовала, что застряла в кошмарном сне. Сколько будет длиться этот ужас? Секунды, минуты, годы? Хоть бы все закончилось побыстрее. У них осталось примерно полчаса до того момента, как гибель станет неизбежной. Сможет ли Лисса еще полчаса удерживаться от дикого визга?

Как хоть кто-то смог сохранить рассудок на Найе?

Стыковка. Труба-тоннель соединила два корабля. Невесомость исчезла, но притяжение было очень слабым и тошнотворно переменчивым — «Дагмар» приноравливался к круговому вращению сузаянских кораблей.

Люк шлюза отъехал в сторону, открыв зев трубы. Лисса поспешно устремилась вперед, боясь, что у нее совсем сдадут нервы. Вален последовал за ней; они столкнулись, закружились в шутовских объятиях, потом их разнесло в разные стороны. Люк за ними закрылся. Несколько мгновений Лисса и Вален парили в темноте, и женщине очень хотелось прижаться к капитану.

Наконец открылся внутренний шлюз, в трубу хлынул воздух, и Лисса не сопротивлялась, когда ее подхватил воздушный поток. В узких полосках света фонарей, вмонтированных в скафандры, виднелся иней.

Потом воздух рассеялся. Теперь свет фонарей падал четкими лучами, которые выхватывали из темноты то одно, то другое. Тьма окутывала все вокруг, кроме корпусов кораблей и тысяч звезд за ними.

Из-за вращавшихся вокруг обломков притяжение все время менялось. Из-за обломков же было слишком опасно пустить в ход ранцевые реактивные двигатели. Пришлось бы постоянно уворачиваться, высчитывать траектории и притяжение… Это напоминало бы работу жонглера, только жонглировать пришлось бы не мячом, а собой.

А также другими.

Сузаянцы в длинных, многосуставчатых скафандрах ожидали избавления. Многие беспомощно кувыркались в невесомости. Нескольких жестоко тошнило, лицевые щитки их шлемов были испачканы рвотой. В живых осталась жалкая горстка тренированных космонавтов; они, как могли, старались присматривать за остальными, но их было слишком мало. Раненые при аварии неуклюже барахтались в невесомости, некоторых уносило прочь.

Люди направились за ними.

Возле места стыковки дела шли не так уж плохо. Труба-трап присоединилась к уцелевшей секции сузаянского корабля. Эскер и его помощники, хотя и непривыкшие к работе в открытом космосе, все же могли помочь сузаянской команде. А три робота с «Дагмара» занялись теми обломками, что полностью оторвались от потерпевших аварию кораблей. Роботы доставят на «Дагмар» пострадавших, которых отыщут внутри этих секций.

Но половина «Аметиста» оказалась полностью отрезанной от коридоров, ведущих к центральной секции. Из-за этого оставшиеся там сузаянцы оказались в западне: они не могли перейти в центральную секцию и дождаться прибытия спасателей.

Экипаж «Превосходства», прихватив запасные скафандры, еще до появления людей принялся собирать, стаскивать, приносить пострадавших в более или менее уцелевшее помещение поврежденного сектора — только туда и мог дотянуться носовой трап «Дагмара» после того, как пристыковался центральный трап.

Фонарь Лиссы осветил покореженный, дрейфующий в пространстве обломок. Она направилась туда. Обломок вращался и все время менял траекторию движения. Лисса уперлась ногами в смятый металл обшивки и вытащила уцелевшего сузаянца. Обезумев от страха, тот забился в ее руках.

— Да успокойся же, идиот! — простонала Лисса.

В ответ раздались звуки, которые она не могла ни понять, ни воспроизвести. Потом прозвучал спокойный и уверенный голос, сказавший что-то на том же самом языке, и сузаянец притих. Он не успокоился, нет, но замер и больше не мешал Лиссе. Тот же голос сказал на англи:

— Почтенная госпожа, пришло сообщение, что несколько пострадавших находятся возле пробоины в корпусе. — Это оставшийся на «Дагмаре» Медноруд выступил в качестве диспетчера, пустив в ход компьютерный корабельный переводчик.

Лисса подтащила сузаянца к отверстию трапа и втолкнула внутрь. Проход был уже наполовину заполнен спасенными. По обеим сторонам входа в трубу, уцепившись за поручни хвостами, висели сузаянские офицеры и отдавали распоряжения. Пострадавшие заходили в шлюз, а потом — внутрь «Дагмара».

Лисса оттолкнулась от трапа и полетела обратно, к пробоине, в которой танцевали звезды.

«Ух ты! Чуть не влетела в черную дыру!»

Она вовремя успела ухватиться за кусок металла на очередном обломке и посветила внутрь фонариком. Луч выхватил из мрака похожих на огромных ящериц существ, облаченных в блестящие скафандры. Сузаянцы цеплялись за все, что попадалось под руку, чтобы их не унесло в открытый космос.

— Медноруд, — окликнула Лисса. — Скажи им, чтобы сцепились руками или хвостами, чем угодно — тогда я смогу оттащить их всех к трапу…

Все вокруг исчезло за ослепительно яркой вспышкой. На мгновение ночь перестала существовать. Внутри обломка, где только что было черно, как внутри глубокой пещеры, вдруг стало отчетливо видно все — и изломанная аппаратура, и прячущиеся в этом убежище существа. В таком ярком свете все это казалось белым. От раздавшегося вслед за тем грохота Лисса едва не оглохла. Чудовищный толчок сорвал ее с места и унес за край пролома.

Лисса почти потеряла сознание. До нее донесся крик — и она поняла, что это кричит Вален.

Взрыв случился совсем близко.

«Совсем близко… — отстраненно, как во сне, подумала Лисса. — Электрическое поле… Разряд… Насколько мы близко к жерлу вулкана?»

Потом кто-то подхватил ее, прервав ее безвольный полет.

— Лисса, с тобой все в порядке? Лисса!

Она оглушенно огляделась. Красные круги перед глазами начали меркнуть, она смогла разглядеть звезды. Звон в ушах постепенно затихал. Лисса осознала, что жива.

— Отправляйся на корабль, — быстро сказал Вален. — Возвращайся на «Дагмар». Я справлюсь без тебя.

— Нет, — хрипло ответила Лисса. — Занимайся своим делом. У нас совсем мало времени. Я присоединюсь к тебе через пару минут.

Рыдание замерло у нее в горле.

Вален отпустил ее и полетел прочь.

Глава 29

Сияли звезды, Млечный Путь, соседние галактики. Воистину царственное великолепие. Черную дыру уже нельзя было увидеть невооруженным глазом. Даже огненное облако, от которого чудом спасся «Дагмар», теперь казалось одним из отблесков среди скоплений звезд, сверкающих в темноте. Багровое пламя, яростно бушевавшее вокруг облака, превратилось в воспоминание. Жар, исходивший от облака, рассеялся в космическом пространстве. После жестокого ускорения в пять g остались боль, синяки и усталость — но все это пройдет после хорошего отдыха. Сейчас «Дагмар» летел с легким ускорением в половину g.

Но Лисса никак не могла забыть о случившемся.

На «Дагмаре» все еще было полно незапланированных пассажиров. Все палубы корабля были переполнены спасенными, повсюду стоял неприятный запах, слышались звуки чужой речи.

Лисса пробиралась среди сузаянцев, направляясь к корме. Она больше ничем не могла им помочь. У них имелись свои медики, которые вместе со здоровыми членами экипажей заботились о раненых. Лисса понятия не имела, как ухаживать за ранеными сузаянцами, и в любом случае она так устала, что мечтала только об одном — закрыться в своей каюте, забраться под одеяло и заснуть.

Когда Лисса проходила мимо лаборатории, Эскер заметил ее и подошел к двери.

— Миледи… — негромко и напряженно окликнул он.

Она остановилась, и Эскер жестом пригласил ее войти. Кроме них, в лаборатории никого больше не было, все остальные уже разошлись по своим каютам.

Плечи Эскера ссутулились, в каждом движении чувствовалась усталость, и все же на его отвратительном лице сияла улыбка.

— Что вам нужно? — спросила Лисса.

Эскер потер руки.

— Я хотел, чтобы вы первой узнали об этом, миледи. — Он придвинулся ближе.

Лисса была слишком утомлена, чтобы отстраниться.

Эскер заговорил почти шепотом, хотя сузаянцев поблизости не было, даже в коридоре, и, наверное, никто из них, кроме Медноруда, не понимал англи.

— Когда мы заканчивали эвакуацию, миледи, я заметил, что один из них несет контейнер с данными наблюдений. Что там еще могло быть? Контейнер отличался от наших, но там наверняка была база данных! Воспользовавшись толкотней и суматохой, я подобрался к нему и вытащил контейнер прямо из его тонких, как солома, пальцев. Он даже ничего не заметил — он был ранен и еле ковылял. И остальные ничего не заметили. Я принес контейнер сюда и сейчас копирую файлы. Потом я оставлю его где-нибудь, чтобы сузаянцы нашли его иподумали, что просто случайно его обронили. Но когда информацию расшифруют, у нас будут все данные, которые они собрали… По крайней мере, те данные, которые собрала эта команда. И тогда наши усилия не пропадут даром, мы получим свое вознаграждение, правда, миледи?

«Ах ты, маленький негодяй, — подумала Лисса. — Я не могу этого принять. Но, наверное, должна. Может, мне следует даже поздравить тебя с удачей…»

Эскер пристально вглядывался в ее глаза.

— Я поступил правильно, правда, миледи? — спросил он. — Вы замолвите за меня словечко, когда мы вернемся домой? Замолвите, миледи?

— Я останусь нейтральной, если смогу. Надеюсь, это вас устроит. — Она повернулась и вышла.

В коридоре Лисса встретилась с Меднорудом, который направлялся куда-то, неся свои пожитки. Оба остановились.

— Приветствую, почтенная госпожа. Надеюсь, у вас все в порядке? — сказал Медноруд. Лисе показалось, что его голос, слышный за ровным голосом прибора-переводчика, звучит озабоченно. — Я не видел вас с тех пор, как вы отправились спасать пострадавших.

— Да, я в порядке, — ответила Лисса. — И все остальные тоже, насколько мне известно. А вы как?

— Шс-с-с… я скрываюсь. Сузаянские офицеры знают, что на этом корабле представитель их расы, но больше им ничего не известно. Капитан Вален согласился, что мне лучше не встречаться с ними. Согласно его совету, я следую в трюм номер два.

Лисса удивилась и даже слегка возмутилась.

— Я надеялась, после того, что мы для них сделали, они не будут преследовать вас.

— Да, но стоит ли испытывать судьбу? Лучше некоторое время отсидеться. Вскоре мы встретимся с другими сузаянскими кораблями и передадим им наших пассажиров, а после этого отправимся прямиком на Асборг. Капитан Вален считает, что другого выбора у нас нет — учитывая перерасход топлива и состояние, в котором находится корабль. Но, конечно, сюда прибудут новые исследователи — и с Асборга, и с других планет.

— Не думаю, что ваши соплеменники из благодарности к нам сделают всеобщим достоянием результаты своих наблюдений.

— А как бы вы поступили на их месте, почтенная госпожа?

Лисса усмехнулась.

— Точно так же. Наверное.

Хотя по большому счету теперь, когда главная тайна перестала быть тайной, любой сможет узнать о ней все, что возможно узнать.

Лисса погладила Медноруда по голове.

— Ну, ступайте отдыхать, — сказала она. — Приятных снов.

— Боюсь, ваши сны будут не слишком приятными, — ответил сузаянец.

Рука Лиссы застыла в воздухе. Мгновение спустя женщина сказала:

— Да, чуть не забыла… Вы ведь чувствуете мои эмоции.

— Я чувствую, что вы несчастны. И очень хотел бы помочь.

— А… А он?

— Сперва он был горд и доволен собой, а потом испугался — полагаю, за вас. Последний раз я видел его примерно четверть часа назад.

— Не беспокойтесь за нас.

— За вас я не слишком беспокоюсь, почтенная госпожа. Вы неустрашимы. А что касается его… Но вы желаете отдохнуть? Тогда идите. Пусть для вас поскорей настанут счастливые дни.

Лисса продолжила путь.

В жилом отсеке ассистенты Эскера уже закрылись в своих каютах и, наверное, крепко спали. На палубе, под блестящими серыми сводами, было бы пусто, если бы там не стоял в ожидании высокий мужчина.

Лисса резко остановилась. Некоторое время они молчали. Тишину нарушал лишь шорох кондиционеров.

— Лиса… — наконец сказал Вален.

— Я думала, ты отдыхаешь или беседуешь с Полумесяцем и Железным Блеском, — отозвалась она.

— У меня есть дела поважнее. — Вален шагнул к ней, потом остановился. — Лисса, почему ты здесь, а не в капитанской рубке? Когда ты не пришла, я спросил у «Дагмара», где ты, и…

— Если не возражаешь, — перебила она, — я хотела бы отдохнуть. Одна. Я очень устала.

На резко очерченном лице Валена отразилось удивление.

— Лисса, что случилось? Мы спасли инопланетян и спаслись сами — так почему ты так на меня смотришь?

«Нужно покончить С этим раз и навсегда».

— Это ты их спас. Ты принял такое решение.

— Но… Нет, подожди. — Он судорожно сглотнул и расправил плечи. — Я понимаю. Ты злишься, что я подверг опасности твою жизнь. Но это нечестно, потому что я рисковал жизнями и остальных, и своей тоже.

— Нет. — Лисса вздохнула. — Ты не понимаешь. Все дело в том, почему ты так поступил.

Вален уставился на нее и впрямь непонимающим взглядом.

— Ты рисковал не только нашими жизнями — ты рисковал всем, что мы узнали и могли передать нашему народу, а это куда хуже, — объяснила Лисса. — Любой нормальный человек назвал бы твой поступок чистейшим безумием. Возможно, с моральной точки зрения ты поступил правильно. На одной чаше весов семь жизней, дорогостоящий корабль и груз бесценных знаний, а на второй — жизни полусотни разумных существ. Нам все же удалось их спасти, и, наверное, мы заслужили добрую славу, которая пойдет на пользу представителям нашего правительства в будущих переговорах. Но… Вален, принимая это решение, ты ведь думал совсем о другом. Правда?

— Что ты имеешь в виду? — еле слышным шепотом спросил он.

Лисса грустно покачала головой.

— Ты искупал свой грех. Ты снова столкнулся с ужасом, от которого когда-то сбежал, но на этот раз победил его — сначала в своей душе, а потом и по-настоящему. Ты думал только об одном: даже если ты погибнешь, ты вернешь себе уважение других людей. И ты погибнешь, уважая самого себя. Я неплохо узнала тебя за время этого путешествия. Медноруд только что подтвердил мою догадку… Но в его подтверждении даже не было нужды, я и так все знала. Только искупление твоего греха и имело для тебя значение, и ты поставил это превыше всего остального.

— Нет, — хрипло сказал Вален и потянулся к Лиссе.

Лиссе очень хотелось прижаться к нему, положить голову ему на грудь, но она сдержалась.

— Да, — ответила она. — Не беспокойся, ты удостоишься почестей, ты честно их заслужил, и я не возражу ни словом. Но я не могу оставаться с таким эгоистичным человеком. Прошу тебя, дай мне побыть одной.

Лисса прошла мимо Валена, шагнула в свою каюту, заперла за собой дверь. Включился свет. Лисса погасила его и легла на койку в темноте.

Глава 30

Торбен Хебо сидел на веранде.

Когда-то эта живописная местность называлась Непалом.

Легкий ветерок доносил аромат жасмина и тонкий, изысканный запах рододендронов. Безоблачное небо сияло голубизной, отовсюду лились птичьи трели. За верандой поднимались лесистые склоны гор, увенчанных снежными шапками.

Маленький дом и его окрестности пробудили в Хебо воспоминания ранней юности. Он подозревал, что все это проделано нарочно — не так уж трудно воссоздать обстановку, если прочесть мысли. Наверняка ему предписали пожить здесь мя психологической разрядки. Торбена не слишком волновала причина.

Сперва было странно осознавать самого себя, это походило на исследование новой страны — все тебе ясно, понятно, но почему-то чувствуешь себя одиноким. И в то же время им владели непонятное спокойствие и отрешенность, словно он наблюдал за собой со стороны.

Наверное, в давние времена так чувствовали себя больные, выздоравливающие после лихорадки.

Потом, шаг за шагом, Торбен снова стал самим собой, не только осознал, но и почувствовал себя прежним. Да, он остался прежним, просто немного заблудился в собственном «я». Оставались еще небольшие провалы в памяти, но главное Торбен помнил. Конечно, при желании можно просмотреть запись утраченных событий. А все остальное память держала цепко и выдавала по первому требованию. Хебо не забыл историю своей жизни…

В том числе и горькие ошибки прошлого. Он надеялся, что в грядущих веках будет вести себя по-другому и попытается исправить совершенные ошибки.

Когда же можно будет начать эту новую жизнь?

Хебо встал со стула и принялся мерить шагами веранду.

«Да, — думал он, — все тот же Хебо-непоседа».

Захотелось выпить. Нет, не годится надираться с самого утра. Чем же тогда заняться? Ага, можно прогуляться по лесу. Очень здравая мысль. Но ему до чертиков надоело мыслить здраво.

Услышав за спиной легкие шаги, Хебо обернулся. На веранду вышла Ави. Он возликовал, хотя его взвинченность не пропала.

— Привет! — воскликнул Хебо. — Как хорошо, что ты вернулась!

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она не на англи, а на его родном диалекте.

— Мне одиноко, — признался он. — Я устал, и мне скучно. Господи, как я рад тебя видеть!

Он раскрыл объятия. Такую девушку грех не обнять. Ави была стройной шоколадной красавицей, с тонкими чертами лица и лучистыми глазами. Сари очень ей шло. Ей шла любая одежда.

Ави обняла Хебо в ответ, хотя и не так страстно, как обычно.

— Мне показалось, что тебя не было целую вечность, — сказал Торбен, когда они вышли на открытый воздух.

Она отступила на шаг и пробормотала:

— Так было нужно. Тебе полагалось побыть одному.

— Да, мне пришлось взять лопату и как следует в себе покопаться. Но без тебя я бы не справился.

После клиники и медицинских аппаратов общение с живым человеком пришлось как нельзя кстати. Оно успокаивало и радовало. Отличный секс, веселые разговоры, танцы и прогулки по лесу…

— Мне было приятно, — улыбнулась Ави.

«Интересно, что она имеет в виду?» — в который раз задумался Хебо.

Хотя стала бы она так с ним носиться, если бы он ей не нравился? Но насколько сильно он нравится ей?

Теперь, когда к нему вернулась ясность мыслей, Хебо начал замечать, как ловко и легко Ави уклоняется от ответов на некоторые его вопросы. Например, где она была и куда ходила, пока он оставался здесь? Она ненадолго появлялась и вскоре исчезала, все ее визиты были кратковременны и легки — казалось, ее просто носит ветром, словно перекати-поле. Однако Ави никогда не действовала, подчиняясь минутному порыву, всегда оставалась собранной, отлично держала себя в руках и тщательно взвешивала каждое слово, точно выверяла каждый ласковый жест.

Заметив, что она пристально вглядывается в его лицо, Торбен догадался:

— Сегодня будет что-то новенькое.

Ави кивнула. Завитки ее великолепных черных кудрей заблестели в солнечном свете.

— Да. Ты чувствуешь, что этот этап твоей жизни подходит к концу? Все указывает на то, что восстановление успешно завершилось и ты готов вернуться в мир.

Да, в ее голосе была теплота, но какая-то безличная. Хебо задумался, остановившись на минутку, чтобы вернуть в гнездо выпавшего птенца.

Клиника, конечно, старается предложить ему самое лучшее взамен за выложенные им денежки, но все услуги — платные. Он спросил у Ави однажды: а чего нельзя купить в этом мире? Ави коротко ответила, что людям свойственно принимать все, что они получают, как должное.

Когда Хебо осознал смысл этих слов, его бросило в дрожь. «Людям»? Разве она не такой же человек, как и он сам? Биологически — да… кажется. Разум и чувства Ави тоже вполне человеческие… Так почему она сказала о людях в третьем лице?

Торбен отогнал эти мысли.

Наконец его ожидание закончилось.

— Здорово! — улыбнулся он. И почти искренне добавил: — Я буду скучать по тебе, Ави.

Ее ресницы дрогнули.

— Спасибо, Торбен.

Затем девушка посмотрела ему прямо в глаза.

— Тебе нужно поскорее вернуться к жизни.

— Не возражаю, — согласился он. — Вот по чему я точно скучать не буду, так это по вынужденному безделью. Мне надоело отсиживать задницу.

— Разве у этой части тела есть иное предназначение? — приподняла она бровь.

Он усмехнулся и пожал плечами.

У Ави было чувство юмора. Вернее, она знала, как шутить, — ее шутки всегда были впору, как ее платье. Неужели теперь все земные люди такие?

Ави стала серьезной.

— Ты уже решил, чем займешься?

— Н-нет… Я подумывал кое о чем, но никогда не заглядывал вперед слишком далеко. Вот разве что…

Он замялся и все же договорил:

— Хотелось бы однажды сюда вернуться и снова повидать тебя.

Ави покачала головой.

— Нет, — твердо проговорила она. — Это было бы очень неразумно, Торбен.

— Неразумно с чьей стороны?

— С твоей.

Ей грустно? Или неловко? Или…

«Может, той Ави, которую я знал, больше не существует? Или та Ави только часть ее личности? Не знаю. И вряд ли когда-нибудь узнаю».

Заметив, что Торбен тоже стал серьезным, девушка сказала:

— Будущее принадлежит разуму, а не чувствам.

Ей определенно хотелось переменить тему разговора. Поразмыслив, Хебо решил, что ее реплика не была случайной. Кто бы ни правил сейчас Землей, он (или они), видимо, рассудил — ох и разумные парни! — что пациентам лучше не преступать регламентированных больничными правилами рамок общения. Нельзя, мол, давать людям несбыточных надежд. Старомодная органическая жизнь исчерпала свои лимиты.

Так они считают.

Наверное.

Словно почувствовав поднимающуюся в нем волну возмущения, Ави улыбнулась, взяла его за руку — какая у нее тонкая рука! — и заявила:

— Ты позабудешь обо всем на свете, как только я расскажу тебе интересные новости.

Торбен не стал вдаваться в высокие материи — разве они что-нибудь для него значат? — и покорно уставился на спутницу. «Да, — подумал он, — здесь нет обычного канала межзвездных новостей. Но Земля наверняка держит руку на пульсе событий. Как поступаю и я, когда веду свой корабль».

— Расскажи, пожалуйста, что случилось?

То, что ровным, спокойным голосом поведала Торбену Ави, потрясло его. Две черные дыры столкнулись, и за их столкновением следили сузаянцы и люди с Асборга. Весть об этом молниеносно облетела научный мир.

— Вот так дела! — вырвалось у Хебо. — Надеюсь, вы, ребята, уже послали туда экспедицию, чтобы посмотреть, что да как?

— В этом нет необходимости, — холодно ответила Ави.

Но почему?

Хебо никак не мог этого понять. Неужели земляне просчитывают все наперед? Или там уже не откроешь ничего нового, кроме квантового центра этой штуки?

«Нет, так нечестно! И попросту глупо: я похож на крысу в экспериментальном лабиринте, которая не может понять, почему наблюдающий за ней ученый не присоединяется к гонке за вкусным сыром?»

Этот всплывший в его сознании образ был столь архаичен, что Торбену стало не по себе.

— Но рискну предположить, что через несколько лет в окрестном космосе будет большой шурум-бурум, — продолжила Ави. — И тогда такие, как ты, смогут найти себе дело по душе. И хорошенько повеселиться.

Она засмеялась.

Его опасения снова улетучились.

«Я увижу Лиссу Виндхолм, — подумал Торбен. — Хотя что это даст…»

И тут его словно ударило током. Хебо потрясенно замер.

Похоже, тебя посетила некая удачная мысль, заметила Ави, чуть склонив голову к плечу.

— Да, — выдохнул Хебо. — Но я… я лучше пока ее придержу. Еще рано об этом говорить. Слишком рано.

— Понимаю, — промолвила девушка с уже привычной Хебо теплотой в голосе.

«Неужели она и вправду поняла мои мысли?» — подумалось ему.

Раз он догадался, почему бы не догадаться другим? Если общий земной разум заинтересовался этим, уж он-то догадался наверняка. И, возможно, сообщил об этом Ави через ее чип?

Торбен отбросил бредовые подозрения.

— Да, — тихо сказала Ави, внимательно глядя на него. — Ты одиночка, искатель приключений. Тебе не терпится немедленно отправиться в путь. Но… Торбен, может, потерпишь до завтра? Мы бы смогли провести вместе твой последний вечер на Земле. Только я и ты.

— Отлично! — воскликнул он с почти искренней радостью.

Глава 31

Как часто они с отцом стояли рядом на сторожевой башне Эрнхерста! Стояли рядом и разговаривали — грустили, веселились, выясняли отношения — и всегда чувствовали, как сильно любят друг друга. Лисса не смогла бы припомнить, сколько раз они поднимались сюда, как не смогла бы сосчитать, сколько ударов ее сердце отстучало с рождения.

Ей было тяжело видеть написанное на лице отца страдание.

— Это… так неожиданно, милая, — тихо проговорил Дэви Виндхолм.

— Я получила послание только вчера, — ответила она.

Послание, в котором ее приглашали снова лететь на Джонну.

— И ты согласилась? Ничего не уточняя, не задавая вопросов, не выясняя условий?

Ответа не последовало, и после паузы отец продолжил:

— Мне уже сообщили об этой экспедиции. Ее руководители хотели, чтобы полетел наш «Дагмар». Но я даже не стал поднимать здесь этот вопрос — ответ нетрудно предугадать. После всего, что произошло у черных дыр, немногие наши люди захотят покинуть родную планету. И Дом не согласится отпустить надолго один из наших кораблей.

— У нас есть и другие корабли, — машинально напомнила Лисса.

— Все они заняты, кроме «Халды». Это, конечно, большое судно, но нет смысла отправлять ее в такую экспедицию.

Лиссе было нечего возразить. Корабль-разведчик мог выдержать многое — высокий радиоактивный фон, перепады гравитации и прочее — даже лучше, чем «Дагмар», и был высокоманевренным. Но это судно предназначалось для разведывательных миссий и предварительного сбора информации. Его жизнеобеспечения хватало только на четырех членов экипажа.

— Мне и в голову не приходило, — тихо продолжал сокрушаться Дэви, — что эти люди пригласят лично тебя. И что ты согласишься.

— Послание пришло от Карла с Гаргантюа, — пояснила Лисса. — Я рассказывала тебе о нем.

— Да, славный парень. Но он не человек. Ты понимаешь, что эта экспедиция не для людей? Гаргантюанцы, ксанадуанцы и… насколько я помню, несколько склеронцев… Они заинтересованы в том, чтобы колонизовать новую планету, нам же это не нужно. Но самое главное мое возражение — там находится реликт Предвестников.

— Я знаю. Карл мне объяснил.

— Ну что изменится, милая, если ты туда полетишь?

— Думаю, ничего. Но другие ученые тоже туда летят. Это же целый мир! И его можно и нужно понять. Даже если наша маленькая группа не сделает большого вклада в его исследование.

— Ваш вклад будет заключаться в другом. — Отец вымученно улыбнулся. — В новых отчетах и в темах для научных исследований на много лет вперед.

— Да! — резко ответила Лисса. — Настоящие ученые не боятся черных дыр. И мы должны радоваться, что есть люди, которых не страшит космос и которые продолжают заниматься своим делом.

— Они не люди.

— Да. Но они не спешат навешивать на других ярлыки, как это принято у нас.

Отец повернулся к ней и пристально вгляделся в ее лицо.

— Тебя не радует успех твоей последней экспедиции? — мягко спросил он. — Но, ради всего святого, почему?

Лисса не смогла справиться со своим раздражением и не сумела солгать отцу в глаза.

— Потому что мне снова не терпится куда-то улететь! Потому что это предложение — шанс заняться чем-то стоящим!

— Ты так торопишься улететь? Разве тебе не хочется отдохнуть после пережитых волнений и опасностей? Пожить в мире и спокойствии?

Он обвел рукой залитую солнцем равнину.

— Разве ты не заслужила этого?

— Если я не приму предложение, подобный шанс может больше не подвернуться.

— Помню, я рассказывал тебе о путешествии, которое совершил в годы второй молодости. Я оказался единственным человеком в команде, остальные были с Арзети. Славные, достойные существа, они очень старались подружиться со мной! Но я не говорил тебе, как мне было одиноко. И это продолжалось целый год.

— Карл сказал, что они хотят взять еще нескольких людей. Двоих или троих.

Отец приподнял бровь.

— Там будет кто-нибудь с Асборга, кроме тебя?

— Скорее всего, нет, — равнодушно ответила Лисса.

— Значит, они останутся для тебя чужими — в некотором роде. К тому же вас будет так мало, что вы наверняка начнете действовать друг другу на нервы. Сильнее, чем вам будут действовать на нервы негуманоиды. И этот кошмар будет длиться пять лет!

Лисса уже подумала об этом и даже нашла выход из ситуации, но ей не хотелось сейчас его обсуждать.

— Пяти лет как раз хватит, чтобы исследовать местную биосферу.

— Ты — не биолог!

Лиссе послышалось отчаяние в голосе отца, и она попыталась утешить:

— Нет, я буду выполнять ту же работу, что и всегда. Я умею жить в лесу. А на Джонне такие навыки очень важны. Не бойся за меня, папа. Я буду осторожна. И мне еще не надоело жить, честное слово!

— Если тебе нравится изучать дикую природу, незачем лететь так далеко, отправляйся на Фрейдис.

— Я уже там была, и не раз. Ты забыл? — не удержалась от «шпильки» Лиса.

— Но там осталось много неизученного, — не сдавался отец.

— Да, — кивнула она. — Соседняя планета, откуда я смогу связываться с домом каждый день, а каждые выходные прилетать сюда в гости. — Помолчав, Лисса презрительно добавила: — Такое под силу любому.

— Ты сможешь найти себе дело по душе, если захочешь. Полезное и нужное дело. Знаешь, я жду не дождусь, когда соплеменникам твоего друга Медноруда дадут разрешение здесь поселиться.

— Скорее бы, — согласилась Лисса, тряхнув головой. — Мы многим ему обязаны. Все мы.

— Ты не хочешь помочь им обустроиться?

— Им помогут и без меня. Многие наши люди хорошо знают тот остров, да и всю планету — куда лучше, чем я.

Подумав, Лисса смягчилась.

— Может, после того, как я вернусь… Да, тогда я и поработаю с сузаянцами. А это приглашение — вызов, который я не могу не принять.

Она пожалела, что не может найти более убедительных доводов.

Дэви молчал. Над башней шумел летний ветер. Запахи нагретой солнцем травы навевали полузабытые детские воспоминания. Лисса едва не поддалась слабости.

— Вызов… Возможность улететь далеко-далеко отсюда… я правильно понял? — ровным голосом уточнил отец. — Ты рвешься не на какую-то конкретную планету, а лишь бы подальше отсюда.

— Папа… — прошептала Лисса.

Ее глаза наполнились слезами.

— Так же поступил капитан Вален, — кивнул тот. — Герой знаменитой экспедиции. Ему предлагали здесь самые разные посты. Но он улетел. Как я слышал, Вален принял предложение компании с Акико. Конечно, в его экипаже будут люди, но все равно это полет далеко и надолго. Возможность увидеть другие миры, услышать другие языки…

Когда Лисса заговорила, в ее голосе больше не было теплоты.

— Наверное, ему надоела известность. Надоело, что все смотрят ему в рот, а журналисты копаются в его личной жизни. Мне это тоже стоит поперек горла. А еще, думаю, он хотел доказать самому себе, что кое-чего стоит.

— Разве он не доказал этого возле черных дыр? — прищурился Дэви.

Лисса крепко сжала кулаки.

— Там что-то случилось, — тихо промолвил отец, — то, в чем ни один из вас не признается.

Она выпрямилась и посмотрела отцу в глаза.

— Некоторые вещи касаются только нас двоих.

Дэви вздохнул.

— Я слишком хорошо тебя знаю, дорогая, потому не буду спорить. — Он протянул к ней руки. Но если тебе понадобится твердое плечо и не болтливый язык, я в твоем распоряжении.

Лиса взяла его руки и благодарно их сжала.

— Знаю. Дай мне время, папа. Все, что мне требуется, — это время.

«Время, чтобы исцелиться, — подумала Лисса. — От такой мерзкой штуки, как жалость к себе. Мне просто нужно вырваться отсюда и заняться настоящим делом. Поработать до самозабвения пару-тройку лет. Это так мало, если знать, что впереди у меня еще сотни и тысячи лет! Если повезет. А мне обязательно повезет. Да, все будет в порядке. И тогда я с нетерпением буду ждать возвращения домой. И новых приключений».

Лисса не знала, что ее ждет еще одна спасательная миссия.

Глава 32

Прибывший на Асборг Хебо был глубоко разочарован: оказывается, Лисса Виндхолм недавно улетела и вернется только через несколько лет. Что ж, придется отправляться на Джонну без нее.

Но сперва следовало решить финансовые вопросы. Его капиталы изрядно поуменьшились.

Чтобы выполнить задуманное, Хебо пришлось перевести на Асборг деньги, лежавшие в банках на других планетах.

Инга оказалась чудесным городом с чудесными женщинами.

Торбен Хебо снял небольшой номер в гостинице и стал собирать информацию. Информации о столкновении черных дыр было сколько угодно, она была общедоступна и постоянно пополнялась. Большую часть научных публикаций Хебо не понял. Зато к его услугам оказалось и невероятное количество популярно изложенных гипотез и научно-популярных статей, подробно освещающих тот или иной аспект события.

Более того. Два или три Дома, в том числе Дом Виндхолм, объединились, чтобы послать в тот регион космоса автоматический исследовательский зонд. Видимо, там уже находились и другие подобные зонды, к вящему неудовольствию сузаянских властей. В любом случае потребуется большой космический флот и много лет, чтобы отследить все последствия происшедшего.

Любая как следует укомплектованная и снаряженная экспедиция обходилась в кругленькую сумму. Даже у Хебо не хватило бы средств на такое путешествие, если бы он вдруг захотел его предпринять.

Следовало быть предельно осторожным. Первый закон деловых людей гласил: сперва разберись в ситуации, пойми, что тебе нужно искать и что ты предложишь взамен. А потом попытайся найти и предложить.

Торчать на одном месте и заниматься всеми этими вычислениями — тяжкая, кропотливая работа, тем паче что Хебо не был силен в теоретической физике. Несколько часов в день он проводил за чтением и обработкой информации, а потом с радостью принимался за менее важные дела. Сутками сидеть сиднем и забивать голову расчетами — не для него. Он мотался по планете, заводил знакомства и, когда подворачивался удобный случай, вытягивал у собеседников нужные сведения. На Асборге не было неокатолической церкви, и ему пришлось разок посетить местную службу.

За такими делами он провел три месяца. Уже надвигалась зима, когда пришел неожиданный вызов.

Торбен сидел в своей комнате, за прозрачными стенами которой сгущался сумрак и зажигались городские огни. Холмы, где он гулял сегодня, уже скрылись из виду; осенний ветер гонял опавшие листья; натруженные мышцы Хебо приятно ныли.

Вдруг на экране появился человек с бледным лицом, курчавыми волосами и черными глазами — они смотрели пристальным, почти сверлящим взглядом.

— Добрый вечер, капитан Хебо, — поздоровался незнакомец. — Помните меня? Я — Ромон Касперссон Сифелл. Я был на «Дагмаре» во время экспедиции на Джонну.

— Конечно помню, — солгал Хебо.

Хотя его память лучше всего сохраняла самые последние воспоминания, на этот случай имелась одна программка, не позволявшая стародавним событиям смешаться и превратиться в полный хаос. Нет, конечно, Торбен не узнавал всякого, с кем когда-то мимолетно общался, это было бы просто невозможно. Но программа знала обычную реакцию Хебо и подсказывала ему правильные ходы.

— А вы, наверное, помните, как мы с партнером связывались с «Дагмаром», согласно положенной процедуре.

Ромон кивнул.

— Да, вы говорили с руководителями нашей экспедиции по сети и послали через них сообщение в правительство, договариваясь о награде за открытие. Я помню.

Одобрительно он сказал это или нет? Непонятно.

Торбен пока не настолько хорошо разобрался в обычаях Асборга, чтобы точно определить, что может таиться за словами здешних обитателей.

— Как вы обо всем этом узнали? — осторожно поинтересовался он.

Ромон сухо улыбнулся.

— Не обижайтесь. Я разделяю вашу позицию и был рад, что вы получили достойное вознаграждение. А теперь захотел проверить, как вы поживаете.

— Откуда вы узнали, что я здесь?

— Вы не скрывались.

— Но и не кричал о своем прибытии.

— Не забывайте, что вы знаменитость, капитан Хебо. Вы совершили важное открытие. И о том, что вы прилетели на Асборг, сообщили в новостях.

— Вскользь, — буркнул Торбен.

Его мимолетная известность не могла соперничать с сенсацией черных дыр, особенно здесь, на Асборге. Собственно, он на это и рассчитывал. Сейчас он хотел бы действовать скрытно.

— Почему же вы не связались со мной раньше?

— Признаться, я не сразу узнал, что вы здесь. Как вы сами заметили, это не слишком важная новость, о ней быстро позабыли. Мне сообщили о вашем прибытии всего пару дней назад.

— И что дальше?

Ромон, похоже, с трудом сдержал раздражение.

— Капитан Хебо, я всего лишь хотел сделать жест гостеприимства и поболтать о пустяках. Возможно, мы могли бы обсудить кое-какие дела. Приглашаю вас на ужин завтра вечером. Идет?

Завтрашний вечер Хебо собирался посвятить одной даме. Что ж, она не слишком расстроится, если он позвонит и отменит встречу.

— Хорошо. Почему бы и нет?

Торбен понял, что взял след. Оставалось посмотреть, куда он приведет.

Глава 33

«Балтика» оказалась огромным роскошным рестораном на крыше самого высокого здания Инги. Наверху сияла луна, окруженная морозным гало, внизу блестел фейерверк городских огней. Пестревшие между столиками цветочные клумбы наполняли воздух ароматом, а сердце — ожиданием весны.

Хебо вошел, оглядел посетителей и понял, что его наряд никуда не годится. Но стоило ему упомянуть имя Ромона, как его почтительно провели к столику в отдельном, заранее заказанном кабинете. Хорошо, что он пришел пораньше — у него оставалось время, чтобы освоиться, заказать пиво и оглядеться. Женщин в ресторане было немного, но все они заслуживали внимания.

Ромон появился точно в назначенное время, облаченный в голубую куртку, красную накидку и белые штаны, заправленные в серебристые сапоги. На его левом плече красовалась маленькая эмблема его Дома, сделанная из драгоценных камней.

Вместе с расфранченным Ромоном в кабинет вошел невзрачный невысокий мужчина, одетый очень просто, даже небрежно. Он не улыбнулся, когда Ромон представил его:

— Капитан Торбен Хебо, познакомьтесь с доктором Эскером Харолссоном Сифеллом.

Хебо встал. Эскер не обратил внимания на его протянутую руку, хотя на Асборге были приняты рукопожатия; в знак приветствия доктор просто кивнул.

— Эскер Харолссон? — переспросил Торбен. — Вы — тот самый физик, который наблюдал черные дыры? Но я думал, ваша фамилия Виндхолм.

«Да, тактичностью я никогда не отличался, — подумал Торбен. — И вряд ли когда-нибудь исправлюсь».

— Я сменил покровителя, — ощетинился Эскер.

Видимо, он не хотел, чтобы это стало известным. Пока об этом нигде не писали.

— Дому Сифелл выпала высокая честь оказать доктору гостеприимство, — поспешно вставил Ромон, видимо, желая загладить неловкость.

— Я… Да, для меня тоже честь познакомиться с вами, — сказал Хебо.

Пока эта честь казалась ему не такой уж высокой.

Они сели. Ромон заказал мартини, а Эскер — виски со льдом.

Хебо решил взять быка за рога.

— Интересно, Эскер, зачем вы здесь? Физика, которой вы занимаетесь, для меня — темный лес.

— Мне показалось, нам может понадобиться специалист высокого класса, чтобы ответить на вопросы, если они у вас возникнут, — пояснил Ромон. И многозначительно добавил: — Ведь вас интересуют не только обычные сообщения, касающиеся черных дыр, но все подряд, включая новейшие научные исследования.

— Откуда вам об этом известно?

Из отверстия в столе показались бокалы с напитками. Ромон отпил из своего, прежде чем ответить.

— Вы зарегистрировались под своим именем, так что узнать было не сложно.

Эскер сделал большой глоток заказанного виски.

— Но почему вы интересуетесь именно мной? — не отступал Хебо. — Или вы следите за всеми, кто поднимает полные материалы по этой теме?

— За всеми, кто поднимает их без видимых причин, — каркнул Эскер.

Ромон бросил на ученого хмурый взгляд, явно не одобряя даже такую скромную попытку высказать свое мнение.

— Вы явились с другой планеты, и вы — не ученый. Странные у вас увлечения, не правда ли?

— Почему вы мной интересуетесь? — повторил Хебо.

— Обычное любопытство, плюс память о прежнем знакомстве.

— Вы сказали, что «следите за всеми».

Эскер подался вперед, крепко сжимая бокал в волосатой руке.

— Последствия изучения феномена столкнувшихся черных дыр непредсказуемы, — заявил он. Эти исследования могут породить новые революционные технологии. Будет опасно, если они окажутся в руках невежественных или безответственных людей.

— Сузаянцы явились туда не только из любви к академической науке, — заметил Ромон.

«Они о чем-то умалчивают, — решил Хебо. — Не хотят выкладывать все карты на стол. Возможно, и дальше не захотят».

Он выдавил смешок.

— Я — не специалист. В любом случае, этого шила в мешке уже не утаишь.

— Там не одно шило, а много.

Древняя поговорка вырвалась у Хебо сама собой. Так обычно и бывает с поговорками, но он удивился, что и Ромон ее знает. Видимо, он страстный читатель. Какие еще сюрпризы преподнесет ему этот человек?

— Даже открытие, сделанное на Джонне, не стало достоянием всех миров, — продолжал Ромон. — Мы должны открывать правду постепенно и осторожно. Дом Сифелл настаивал на этом. Но остальные Дома считают, что понимают ситуацию лучше других!

Услышав в его голосе горечь, Хебо не удержался от вопроса:

— Но кого вы опасаетесь? Сузаянцев?

Ромон призадумался.

— Вы имеете в виду правительство Конфедерации? Вовсе нет. Меня не коснулась общая паранойя. Можно не одобрять тамошний режим правления, но пока у нас с ними не было конфликтов — ни политических, ни военных. В конце концов, внутренние проблемы сузаянцев нас не касаются.

Путешествуя меж звезд, Хебо много слышал о сузаянских неурядицах — экономических кризисах и гражданских беспорядках. Эта раса так же тяжко страдала от гнета тоталитаризма, как в свое время страдали от него земляне. И все-таки Торбен не мог до конца разделить точку зрения Ромона. Да, межзвездные конфликты не имели смысла, но это не означало, что они не могут их коснуться.

Неожиданно он осознал, что некогда, очень давно, имел другое мнение. Его восстановленный мозг, оказывается, мыслил иначе, чем прежде.

— Я имею в виду — мы же не знаем, какие технологии можно извлечь из этого открытия, — проговорил Ромон. — Нет, конечно, мы не собираемся монополизировать его навсегда. Но первый прорыв, главное преимущество…

«Так, — подумал Торбен, — вернемся к нашим баранам».

А вслух сказал:

— Оставим в стороне высокие материи. При чем здесь я?

— Уверяю вас, — успокаивающе поднял руку Ромон, — наше приглашение не таит никакого подвоха. Оно чисто дружеское. Я увидел ваше имя, просматривая списки приезжих, удивился — и обрадовался возможности повидаться.

— Увы, — осклабился Эскер, — Лисса Дэвисдоттер не может лично пожать вам руку.

«Он знает, что мы встречались на Джонне, — понял Торбен. — Его чувства к этой женщине видны невооруженным глазом. Увы, ему не отвечают взаимностью».

— Признаюсь — я разочарован, — ответил Хебо. — На моем месте опечалился бы любой молодой, здоровый парень.

Попал в яблочко!

Эскер сверкнул глазами. Даже Ромон слегка подмигнул в ответ. Или Хебо это только показалось?

Сифелл улыбнулся и хихикнул.

— Итак, вполне естественная причина для нашей встречи. Но не единственная причина. Материалы о черных дырах муссируются сейчас повсюду. Ученые сходят с ума, обсуждая этот феномен…

— Почему такой дилетант, как вы, Хебо, лезет не в свое дело? — не выдержал Эскер. — Какая вам от этого выгода?

— Сэр, мне не нравится ваш тон, — честно заявил Торбен. — Это дружеская встреча или допрос?

— Прошу прощения, — быстро извинился Ромон. — Мы оба просим прощения.

Хебо не поверил в его искренность.

— Видимо, вы нас не поняли, — продолжил Сифелл. — Мы вовсе не хотели отклоняться от темы. Повторяю, мне было просто любопытно, почему вы интересуетесь дырами, и я подумал, что доктор Эскер или я сможем вам помочь. — Ромон вздохнул. — Да, я навел кое-какие справки. Вы собирали информацию на Фрейдисе, будущей колонии сузаянцев. Поэтому я предположил, что у вас есть свои причины для пребывания в системе Саннивы. Вы — деловой человек. Дом Сифелл занимается бизнесом, как вы знаете. Если хотите обсудить ваши идеи, мы можем пригодиться друг другу.

Хебо взялся за кружку с пивом, чтобы потянуть время и собраться с мыслями.

«Будь осторожны, — сказал он себе, — осторожным и гибким, чтобы выжать из ситуации все, что можно».

— Ясно. Ну, я еще не решил, чем конкретно хочу заняться. Но если там заложат колонию, будет много работы, много открытий и… много денег.

— Ага! — рассмеялся Ромон. — Я так и знал.

— Но почему вы вцепились именно в черные дыры? — не унимался его партнер. — Вы потратили уйму времени, собирая по крупицам информацию, в которой ничего не смыслите.

— Эскер, — одернул Ромон. — Если вы не будете следить за языком, я не приглашу вас на следующую встречу.

— Я просто задал вопрос, — огрызнулся физик. — Или вы считаете меня машиной, которую можно просто включать и выключать, когда вздумается?

«Кажется, пора разрядить обстановку, — подумал Торбен, — или придется жалеть об испорченном вечере».

И он примирительно сказал:

— Господа, здесь нет никакой тайны. И я действительно ценю, что вы решили побеседовать со мной. Если бы вы внимательней просмотрели список материалов, которые я изучал, то заметили бы, что материалы эти относятся не только к астрофизике, но и ко всем малоизученным звездным явлениям в ближайшем космосе. А столкновение черных звезд оказало огромное влияние на всю биосферу, и его радиационный эффект очевиден.

— Радиационный фон невысок и продержится еще много лет, — возразил Эскер. — Эти исследования могут подождать.

— Я тоже так решил. Да, столкновение черных дыр — явление любопытное, оно многому может нас научить. Тем не менее освоение планеты уже начинается, и тут важно не упустить свое.

Ромон вскинул бровь и поднял бокал.

— Не упустить выгоду? — протянул он.

— А что еще может меня интересовать? Я всегда стараюсь держать нос по ветру.

— Простите, но такое множество абстрактных сведений и вычислений, должна быть, вас оглушило.

— В данный момент кто может сказать, какое именно направление подарит новые возможности? — развел руками Хебо. — К тому же эта такая разминка для ума!

— Но зачем вам это? — пробормотал сбитый с толку физик. — Вы же не ученый.

— Думаю, я понимаю, — заметил Ромон. — Вы хотите расширить свои горизонты. Как умственные, так и физические.

Его голос упал до шепота:

Но встреча каждая — лишь арка; сквозь неё

Просвечивает не знакомый путь, чей горизонт

Отодвигается и тает в бесконечность.

Как скучно было бы остановиться,

Ржавея в ножнах, не блестеть при деле!

Как будто жизнь — в дыханьи!

Хебо растерянно моргнул.

— Эй, это же «Улисс» Теннисона! — воскликнул он.

— Вы его знаете? — в свою очередь поразился Ромон.

— Конечно! Я знаю целую гору позабытых книжек. Сейчас я не особо увлекаюсь литературой, но в стародавние времена любил читать.

— Понятно. Надеюсь, мы с вами еще посидим за бокалом вина и почитаем друг другу любимых авторов.

— Все это, конечно, замечательно, — вклинился в разговор Эскер, — но мне все-таки непонятно, почему вы копались в трудах по астрофизике и космологии.

Хебо решил дать уклончивый ответ.

— Да просто так, знаете ли.

«Черт бы тебя побрал!»

— Я сменил тему занятий после работы на Фрейдисе. Решил покопаться в чем-нибудь новеньком.

— Хобби? — уточнил Ромон, желая сохранить дружеский тон. — Мило. Возможно, мы действительно могли бы поработать вместе. В качестве пробы, а?

— Может быть.

Сказав это, Хебо понял, что верно угадал, где ему выпадет шанс. Теперь главное — не спешить. Тем более что он помнил, как холодно о Доме Сифелл отзывалась Лисса Виндхолм.

— Мне нужно подумать, прикинуть, куда дует ветер. Может, это дельце вообще не для меня. Я лучше откажусь, чем потеряю все, что имею. Если мне придет в голову что-нибудь стоящее, я дам вам знать, — закончил Торбен и слегка стукнул своим бокалом о стол. — Может, заглянем в меню перед тем, как заказать новую выпивку?

— Отлично! — возликовал Ромон, его восторг показался Торбену наигранным. — Согласен.

Остаток вечера прошел чудесно, так как доктор Эскер в основном помалкивал.

Следующие пять лет оказались богатыми на приключения.

А потом вернулась Лисса.

Глава 34

Подлетающий флаер был так похож на падающую звезду, что у Лиссы перехватило горло.

В небесах Асборга Фрейдис был прекрасен и утром, и вечером, но с самого Фрейдиса она не могла видеть родной планеты. Только изредка в поредевших облаках проглядывал тусклый диск солнца.

Лиссу вдруг охватила тоска по родным зеленым холмам.

Она встряхнулась. Какие глупости! Вернувшись с Джонны, она могла любоваться на эти холмы три месяца… Если не плавала в море, не лазала по горам и не развлекалась в городе. Потом провела несколько месяцев на Новой Халле…

И на этой планете тоже хватает холмов.

А сейчас ей нужно спасать друга.

Если она сумеет.

Убедившись, что сюда и вправду летит флаер, Лисса повернулась и побежала к посадочной площадке. За ее спиной о подножие скал бились океанские волны. У берега океан был желтовато-коричневого цвета, а дальше становился темно-фиолетовым. Недавно отбушевавший шторм откатывался на запад, черные тучи были исполосованы молниями, на востоке небо затянула серебристо-серая пелена сплошных облаков. Впереди вставала стена леса — огромные стволы, лианы, густая листва кустов янтарных и алых тонов, среди которой пестрели прекрасные цветы, наполнявшие воздух душным благоуханием.

В этой чаще и был разбит лагерь сузаянцев.

Из палаток уже выбирались их обитатели, самых разных цветов кожи — колонисты прибыли на Новую Халлу из множества миров. Но их объединяли общая вера и общая надежда.

Некоторые колонисты сжимали в руках инструменты, никто не пытался скрыть своего воодушевления и надежды. С тех пор, как стало известно, что помощь близка, Лисса сама то и дело с надеждой смотрела на юго-запад.

Она добежала до посадочной площадки — утрамбованной до твердости камня полосы земли. Принадлежащий колонии флаер уже улетел, чтобы доставить на базу раненых и погибших: первых лечить, вторых — кремировать.

Женщина, прищурившись, следила за полетом летательного аппарата.

— Давай быстрее, — нетерпеливо бормотала она, — что ты так тащишься?

С ее лба сорвалась жгучая капелька пота, угодив прямо в глаз. Лисса сочно выругалась.

К ней подбежала ботаникЗлатомедь, не забыв прихватить переводчик, который сразу перевел ее свист и шипение на англи:

— Осторожный пилот, честь и хвала ему.

Лисса ответила на своем родном языке, звуки которого не могли воспроизвести сузаянцы:

— Видимо, он никогда здесь не бывал. Он не знает здешних воздушных трасс, поэтому осторожничает, боится попасть в воздушную яму. Я и сама с трудом здесь освоилась.

Златомедь сразу почувствовала ее приподнятое настроение, хотя Лисса и поскупилась на комплименты неизвестному пилоту.

Но радость Лиссы понемногу схлынула. Ей следовало держать себя в руках, чтобы спасти Медноруда.

Фрейдис таил в себе много загадок, и некоторые из них были смертельно опасны.

«Как и вся эта планета», — подумала Лисса.

Как же часто она повторяла про себя эти слова в самых разных мирах! Здесь нет непроходимых джунглей и непролазных топей — все как на родном знакомом Асборге. Но Асборг уже превратился во вторую Землю, так прочно был обжит. Люди давно считали эту планету своей, и она приняла их. Но за многие столетия никто не попытался сделать своим домом Фрейдис, никто не рвался здесь жить. Разве что случайные исследователи — горстка ученых — время от времени скитались по этой неразгаданной земле, пока не воспряла дышащая на ладан кампания «Венусберг Энтерпрайзис». И сама Лисса тоже гораздо лучше знала планеты, которые находились в нескольких парсеках от дома.

— С-спускается! — воскликнула Златомедь.

Положила свою тупомордую голову на плечо Лиссе и прильнула к ней, словно к родному существу, глядя на нее большими темными глазами, полными нежности и теплоты.

— Мужайся, уважаемая госпожа. Нам осталось ждать не так уж долго — посмотри на хроно. Верь, Медноруд жив, и ты скоро найдешь его.

Разве могут люди быть такими чувствительными и сердечными?

— Это было бы замечательно, — почти с мольбой пробормотала Лисса. — Он нужен не только мне, но и всем нам.

Златомедь подняла голову.

— Эта потеря оставила глубокую рану и в наших сердцах.

Переводчик не сумел передать печаль, которая наверняка звучала в голосе сузаянки.

— Он — больше чем символ этой колонизации, он — герой, который нашел нам новый дом. Он стал нашим вождем. Боюсь, я не могу объяснить тебе, как много он для нас значит. Но больше всего мы будем печалиться о нем как о пропавшем друге.

Они стояли плечом к плечу, окруженные подоспевшими колонистами, и смотрели в небо. Флаер покружился над поляной и начал спускаться. Включились посадочные двигатели. Когда летательный аппарат сел и заглушил двигатель, в наступившей тишине привычные звуки леса — шелест листвы, далекое рычание демозавра, шум ветра — показались слишком громкими.

Лисса выступила вперед, чтобы поздороваться с пилотом, который спрыгнул из люка на землю.

На мгновение оба застыли.

Перед ней стоял Хебо — высокий, мускулистый и такой широкоплечий, что его плечи почти заслоняли отверстие люка. На его загорелом обветренном лице сияли голубые глаза. Каштановые волосы были коротко пострижены, и казалось, что на груди его волос ничуть не меньше.

Лисса смотрела на него, потеряв дар речи.

Хебо усмехнулся и протянул руку.

— Добрый день, миледи Виндхолм. Давно я ждал этой минуты!

— Вы… — начала она. — Вы… Торбен Хебо.

— Когда я в последний раз смотрел в зеркало, то видел там его.

— Но мы просили о помощи «Венусберг»… Значит, вы работаете на них? Я не знала.

— Нет, — ответил Торбен. — «Венусберг» — это я. Просто не считал нужным об этом трубить. Можете навести справки, если не верите. «Венусберг» — это я и моя старая подруга Дзеси с Рикхи. Помните ее?

Лисса почувствовала огромное разочарование. Она и не предполагала, что их спаситель окажется…

К тому же она еще не разобралась, что к чему.

Рука, которую она протянула было Хебо, замерла.

— Просто не верится… Если вы глава этой фирмы, то почему явились сюда лично?

— А я — непоседа и привык решать проблемы сам.

— Но зачем? Нам нужен человек, хорошо знающий местность и умеющий здесь ориентироваться.

Торбен нахмурился. Лисса поняла, что он начинает злиться.

— Послушайте. Станция Форхолт — наша. Это база «Венусберга» на этом континенте, верно? Я сам помогал закладывать ее — собственными руками. И успел присмотреться к обстановке. Позволю себе напомнить также, что я болтался в космосе сотни лет — больше, чем все известные мне спасатели, вместе взятые.

— Ну, — пробормотала Лисса и сглотнула. — Что ж… Тогда приступайте, капитан Хебо.

Он слегка успокоился.

— Жаль, что я не смог прилететь вместе с Дзеси. У нее прекрасная интуиция. Но она сейчас или в штаб-квартире на той стороне планеты, или где-то еще… Словом, я не смог с ней связаться. Сейчас в нашем распоряжении нет никого, кто хорошо бы знал район предстоящих поисков, но я справлюсь с этим делом не хуже и даже лучше любого другого.

— Нам повезло, что вы оказались рядом.

— И оказался не случайно, — засмеялся Хебо. — Когда я узнал, что вы вернулись домой и полетели на Фрейдис — слухами земля полнится, — то, конечно, захотел с вами повидаться. Но мне сказали, что вам не по нраву то, что творит «Венусберг». Потому я дожидался подходящего случая. И вот дождался.

Эти слова почему-то неприятно кольнули Лиссу. Она не вспылила, но решила держаться с этим человеком попрохладнее.

— Мы зря теряем время, — отрезала она. — А речь идет о жизни и смерти. У меня все готово, сейчас прихвачу снаряжение, и мы отправимся на поиски. Проклятье, солнце скоро сядет, так что времени осталось мало!

В глубине души Лисса мимолетно пожелала, чтобы их встреча прошла по-другому. За минувшие годы она вспоминала Торбена Хебо чаще, чем ей хотелось признаться даже самой себе. И, похоже, лечение, которое он прошел на Земле, слегка смягчило его заносчивость и грубость.

Но Торбен как был, так и остался самодовольным эгоистом, который, не задумываясь, стер бы в порошок целый мир ради собственной выгоды.

«Если тебе захочется помечтать о несбыточном, — сказала себе Лисса, — представь себе, что, несмотря на густые леса Фрейдиса, вы отыщете Медноруда с воздуха, а несмотря на густые облака, транспортник взлетит и доставит его на Асборг».

Она так и не поняла, обиделся Хебо или нет, когда тот тоже перешел на деловой тон:

— Я прихватил и свое снаряжение.

— Оно годится для этих мест?

— Я прожил здесь четыре стандартных года. — На этот раз Торбену явно изменило терпение. — А вы сколько?

— У меня за плечами не одна опасная миссия, — вспыхнула Лисса. — Я побывала на разных планетах, в том числе и в диких районах Асборга, которые не слишком сильно отличаются от Фрейдиса. Сейчас принесу свое снаряжение. Когда взлетим, я проверю ваше и, если понадобится, восполню недостающее.

Он сжал кулаки и закусил губу.

«Я допустила бестактность. Что ж, он тоже часто бывал бестактен по отношению ко мне. Но ради Медноруда…»

И она сделала попытку примирения:

— Вы что-нибудь знаете о случившемся?

— Нет. Я улетел раньше, чем пришло подробное сообщение.

Лисса так и думала. Летательный аппарат, которым располагала ее группа, был мощным, вместительным, но неповоротливым, а флаер Хебо — наоборот.

— Я только знаю, что среди пострадавших один человек и несколько сузаянцев, — добавил он, видимо тоже не желая ссориться. — В каком они состоянии?

— Хуже всего пришлось Ульдору Энарссону. Но он выживет. В лагере ему оказали первую помощь, а как только ему стало лучше, отправили на базу. Но, боюсь, он не сможет вернуться к работе еще несколько недель… И, скорее всего, вообще отправится обратно, на Асборг. Весь проект на грани краха.

— Он — из Дома Виндхолм, не так ли?

— Да, хотя провел на Фрейдисе больше времени, чем на родной планете. Занимался здесь исследованиями.

— Знаю. Готовил места для колонии, а потом присоединился к вам.

Лисса заставила себя не обращать внимание на язвительный тон Хебо.

— Я волнуюсь о нем не только как о коллеге. Он был… и остается нашим другом. Он почти незаменим. Нам будет не хватать его знаний и сноровки, если мы не найдем другого специалиста подобного уровня.

— А вы сжились с ящерками, верно?

Увидев вспыхнувшие глаза Лиссы, Торбен добавил:

— Простите, неудачная шутка.

В его голосе не было ни тени раскаяния.

— Просто я согласен с общим мнением, что только одержимый эколог может водиться с сузаянцами. Черт, а теперь я тоже с ними вожусь!

— Денег — побольше да поскорее, а на остальное плевать, — вырвалось у Лиссы.

— А вы что, хотите, чтобы я работал даром?

Они молча пошли к лагерю.

Глава 35

В лагере Лисса не могла не заметить, как удивился Торбен. Судя по всему, он мало знал о жизни сузаянцев — то ли был слишком занят, то ли просто не интересовался этим.

Он уставился на ограду, окружавшую десяток домов, возведенную для защиты от диких животных и от ветра. Каменные, крытые соломой дома были цилиндрической формы. Некоторые имели трубы — а значит, и очаги. Двери были сделаны из дерева и кожи завропода, окна — из грубого стекла, выплавленного из песка руками самих колонистов.

— Святые угодники! — вырвалось у Хебо. — Сколько труда они сюда вбабахали?

Лисса не поняла первого выражения, наверное, слишком архаичного. Да, он многое помнил со времен своей юности!

— Много, — ответила женщина. — В будущем станет полегче. Мы мало-помалу учимся.

— Но вы ведь можете позволить себе жить в нормальных палатках! Вы же знаете — у нас они есть!

— Знаю. Это вы построили почти все дома и склады на Новой Халле. Но главная цель нашей экспедиции — понять, на что годятся местные природные ресурсы. Конечно, это не значит, что мы собираемся вырубать под корень леса и отравлять реки отходами шахт…

— Гм… А что будет, когда ваши разлюбезные сузаянцы размножатся? Неужели их отпрыскам не понадобятся дары цивилизации?

— Понадобятся, — резко ответила Лисса. — Но самые мудрые из них, такие, как Медноруд, хотят отыскать другие способы выживания. Которые не будут угрожать уничтожением планеты. А «Венусберг», подсовывая колонистам готовое снаряжение и оборудование, мешает этому начинанию, лишает стимула.

— Другими словами, мы снабжаем их всем необходимым — дешево и сразу, вместо того чтобы бросить в нищете на произвол судьбы в стране Никогда.

После паузы Хебо добавил:

— Ну, конечно, им так хочется чувствовать себя первооткрывателями. Я понимаю. А как их лачуги выдерживают сильный ливень?

«Мы снова взяли неверный тон», — подумала Лисса.

Ее это задевало сильнее, чем она ожидала. Но, может, Хебо чувствует себя так же и просто хочет сменить тему?

— Сузаянцы экспериментировали с местными материалами под руководством Ульдора. Он обнаружил, что здешняя почва, если добавить в нее воду и гравий, держит крепче цемента, — охотно начала объяснения Лисса. — Вы обратили внимание на покрытие посадочной полосы?.. Ну, вот мы и пришли, — не дожидаясь ответа, с облегчением проговорила она.

Лисса провела Хебо в свою хижину — там царил полумрак, и гость почти ничего не разглядел. Женщина подхватила рюкзак со своими вещами. Их было немного: снимки друзей и виды поместья Виндхолм, плеер и диски с любимыми книгами, фильмами и музыкой, блокнот, набор карандашей, флейта. Главное место в рюкзаке занимали приборы.

Выйдя из дома, они увидели сузаянцев, тоже вернувшихся в лагерь.

— А их немного, — заметил Хебо.

— Большинство сейчас занимаются полевыми исследованиями, — объяснила Лисса. — А эти работают в лабораториях.

— А что вы сами делали до… гм, того, как случилось несчастье?

— Я только-только начала осваиваться. Хотела помочь колонистам, но успела сделать не так уж много. Я водила каноэ вдоль реки Гармонии — показывала сузаянцам, как это делается. Пока они в основном проводят эксперименты и берут пробы. Но постепенно понимают, что здесь к чему.

Хебо улыбнулся — и сразу стал необычайно симпатичным.

— А потом вы получили сигнал тревоги и помчались на флаере к месту событий. А что же ваши новобранцы?

— Я оставила их на островке посреди реки. Несколько дней они там продержатся, если транспорт не сможет за ними прилететь. Я даже надеюсь, что они чему-нибудь научатся сами, без меня.

Он не сумел удержаться от колкости:

— Может, стоит разбросать молодняк по всему континенту? Лучшие выживут и приспособятся.

Златомедь и Звездный Луч, подойдя к людям, избавили женщину от необходимости дать наглецу гневную отповедь.

— Вы уверены, что мы вам не понадобимся, уважаемая? — спросила ботаник.

— Да, мы справимся сами, — ответила Лисса. — Мой напарник — опытный человек, с ним я буду в безопасности. И мы быстрее прибудем на место, если отправимся вдвоем.

— Мы очень вам благодарны, уважаемый господин, — сказал Звездный Луч, глядя на Хебо.

— Желание клиента — закон, — усмехнулся тот.

Неизвестно, сумел ли переводчик правильно воспроизвести смысл этой фразы. Лисса надеялась, что нет. Сузаянцы с недоумением переглянулись.

— Пошли, — бросила женщина, направившись к флаеру.

Наверняка колонисты почувствовали напряжение, повисшее между нею и Хебо, и встревожились.

Торбен и Лисса молча дошли до флаера, погрузили в него пожитки и устроились В передних креслах.

— У вас есть координаты? — спросила Лисса.

— Они введены в автопилот. Несчастный случай произошел у подножия Клыка, так? В «Венусберге» далеко не все сотрудники — жадные до денег бездельники.

Торбен ткнул пальцем в кнопку на приборной доске, тут же тихо заурчал двигатель.

«Я чего-то недопоняла, — подумала Лисса. — Судя по всему, и он тоже».

— Извините. Я не хотела вас обидеть. Просто устала и волнуюсь…

— Тогда может, сперва отдохнете, или я полечу с кем-нибудь другим? — мягко предложил Хебо. — Кроме сузаянцев, здесь, видимо, никого нет… Ладно, сузаянцы так сузаянцы.

Лисса покачала головой.

— Медлить нельзя, иначе Медноруд может погибнуть. Он жил на Новой Халле и не успел как следует познакомиться с местной природой. К тому же, наверное, на всей планете я — единственная, кто способен его отыскать.

«Если его вообще можно найти. След, наверное, уже остыл».

Флаер набрал высоту и повернул на восток. Под ним пронеслись океанская гладь и волнистая полоса прибоя — и пропали из виду. От горизонта до горизонта раскинулось другое море — темно-бурые кроны неисчислимых деревьев бескрайнего леса. Ветер пробегал по вершинам, делая их похожими на волны, время от времени внизу мелькали синие озера и тонкие нити рек. Потом потянулись болота; обитающие там огромные животные сверху казались не больше муравьев.

Иногда над деревьями взмывали стаи крылатых созданий — могучих и опасных. А впереди громоздились грозовые тучи, похожие на фоне ясного неба на черные башни. Благодаря кондиционеру в кабине флаера царила приятная прохлада.

— Что ж… — начал Торбен.

Лисса, уловив его настроение с почти сузаянской проницательностью, догадалась — он подбирает слова, чтобы не показаться слишком циничным.

— Что ж… этот Медноруд, наверное, важная персона?

— Да. Я думала, вы помните это имя: шесть лет назад оно звучало повсюду. Он привел нас к месту столкновения черных дыр, рискуя своей жизнью. За это наш Дом подарил ему остров на Асборге.

— А, тот самый парень? Я слышал о нем, просто имя вылетело из головы. Асборг вроде недалеко отсюда, но мы здесь настолько оторваны от всего мира…

Торбен помолчал, но потом все ж е решился продолжить. Все равно придется объясняться — раньше или позже.

— Признаться, мы с Дзеси сейчас притаились. Наверное, вы слышали, что «Венусберг» — акционерная компания. Это только фасад. Сорок девять процентов всего капитала принадлежит государству Трек на Рикхе, где правит марионеточный президент, а остальные капиталы — наши. Поэтому вы и не знали, что я здесь. Чтобы узнать об этом, вам пришлось бы поднять старые информационные файлы.

— А почему вы прячетесь? На вас это не похоже.

— Чтобы журналисты не путались под ногами.

«Неубедительно, — подумала Лисса. — Он что-то скрывает. Но что? И почему? Финансовые дела «Венусберга» не афишируются, но и не хранятся за семью замками. Если бы я могла вернуться на Асборг и открыто заявить, что именно из-за махинаций этой компании мне пришлось остаться в колонии сузаянцев, чтобы помешать гибели планеты…»

Нет, она не будет говорить об этом сейчас. Нельзя затевать скандал.

— Тогда спасибо, что вы покинули укрытие и пришли нам на помощь.

Хебо бросил на нее быстрый взгляд и сказал уже гораздо мягче:

— Похоже, Медноруд многое для вас значит. Неудивительно — после всего, что вы пережили вместе в космосе.

— И позже. Любая жизнь драгоценна, но его жизнь важнее многих других. В Новой Халле перед ним преклоняются. Благодаря его идеям и его руководству жизнь колонистов может в корне измениться. Медноруд приехал на континент, чтобы увидеть, что здесь происходит. Основная его идея, дополняющая Старую Истину, такова: нужно не уничтожать природу, а сотрудничать с ней.

— Можно подумать, это сотрудничество не повлечет за собой изменение природы, — вздохнул Торбен. — Не хочу спорить, но разрешите привести пару примеров из истории. Пионеры и первопроходцы часто поступали так же, как и вы, — брали у природы только самое необходимое. А требовалось им немного. А потом им на смену являлись фермеры и шахтеры, и повсюду вырастали города и фабрики. И тогда наступал конец тому, что вы называете природой.

— Асборг остался зеленым, — напомнила Лисса.

— Одомашненным, — фыркнул Хебо. — Прилизанным и причесанным. Природную флору и фауну вы загнали в строгие рамки. Но здесь, на Фрейдисе, все будет иначе, и вы не можете этого не понимать.

Флаер набирал скорость, внизу показалось побережье. На нем высились холмы и утесы, поросшие лесом, — но кроны деревьев здесь стали светлее, кое-где замелькали островки кустарника. Тучи закрывали вершину Клыка и тянулись на запад, к еще не потемневшему горизонту.

Флаер тряхнуло, двигатель загудел так громко, что беседу пришлось ненадолго прервать.

Наконец Торбен Хебо сказал:

— Я готов признать, что эта проблема кажется мне непростой. Я знаю, что на ваш лагерь напали хищники, что несколько колонистов пострадало, в том числе один человек, а еще один член экспедиции пропал. Как оказалось, то был ваш сузаянский друг. Разве у него нет с собой радиобраслета?

— Радиоошейника, — поправила Лисса. — Нет. Но он не взял его вовсе не из-за беспечности. Просто никто не ожидал, что случится несчастье… Сузаянцам хорошо знакома только Новая Халла и побережье внутреннего моря. Ульдор, работавший на возвышенности и в горах, решил, что пора подыскать место для первой колонии на материке.

Хебо кивнул.

— Медноруд отправился с группой Ульдора, — продолжала Лисса. — Сузаянские вожди должны быть в курсе происходящего. Группу Ульдора высадили в условленном месте, и у нее ушло два дня, чтобы обустроиться. Потом все решили отдохнуть, перед тем как приступить к исследованиям, и немного повеселиться. Последователи Старой Истины — трезвенники, они не потребляют никаких наркотических средств. Виски могло быть разве что у Ульдора, взятое на всякий случай. Хотя не было причин опасаться нападения, они все-таки выставили стражу. Словом, приняли все меры предосторожности.

Лисса немного помолчала.

— Перед рассветом в лагерь ворвалась стая крупных хищников — молча. Было так темно и они бежали так тихо, что стоявшая на страже сузаянка ничего не заметила и даже не почувствовала их эмоций. Точно об этом ничего не известно, известно только, что она едва успела закричать, прежде чем ее разорвали на куски. Хищники обезумели от запаха крови. Ульдор и еще двое наших успели выхватить оружие и открыть огонь. Они убили двух тварей, но это не сразу остановило остальных. После ужасной битвы в темноте животные удрали, а выжившие исследователи связались с базой. Мы эвакуировали их. Остальное вы знаете.

— Нет, — качнул головой Хебо. — Что это были за звери? Вы сказали, что двоих колонисты все-таки уложили.

— Я запросила в Форхолте описание местных животных. Это ликозавры. Так далеко на севере они не водятся, и Ульдор просто не думал, что может их встретить. Стать жертвой ликозавра в тех местах так же маловероятно, как погибнуть от удара молнии.

Хебо нахмурился и потер подбородок.

— Может, какая-то напасть заставила большую стаю покинуть обычные места охоты? Или это первый предвестник миграции больших популяций? Керодоны начали откочевывать в долины, а ведь они — основная добыча ликозавров…

Лиссу позабавила его научная терминология, но она ответила серьезно, без улыбки:

— Выяснение этого можно отложить на потом. Рано или поздно мы все узнаем, и, возможно, ответ окажется очень простым. Но случившееся не может помешать нам освоить этот мир.

«Зато если такая трагедия случится еще раз, все может пойти прахом. Если на Фрейдисе, как на Земле, каждый биологический вид является пищей другого, о рискованных предприятиях можно позабыть».

— Не может помешать вам? — усмехнулся Хебо, сделав ударение на последнем слове. — Ладно, я не возражаю. Я ведь тоже увяз в этом деле. Я просто хотел бы понять, почему колонисты идут на такой риск.

— Ради идеи.

— А, идеология, — поморщился Торбен.

Женщина покачала головой.

— Все не так просто. Сузаянцы не так уж сильно отличаются от нас. Вспомните историю человечества — и вы найдете в ней множество подобных примеров. Вы же знаете…

«Хотя и если не знаете», — мысленно дополнила она.

— …как важно было для последователей Старой Истины найти свой дом. На сузаянских планетах их преследовали и убивали много столетий подряд. Но их понятия о чести и об уважении к другим заставили бы многих представителей нашей расы устыдиться самих себя…

Хебо рассмеялся.

— Похоже, вы сами — идеалистка. Не так ли?

Лисса решила не обращать внимания на эту шпильку. Ни малейшего внимания.

— Простите, я не собиралась читать вам проповеди. Когда я вернулась домой, отец рассказал, как трудно ему было объяснить нашим согражданам, которых вообще мало что интересовало, почему у них под боком появились соседи-чужаки. Наверное, его рассказ меня очень впечатлил.

Торбен посмотрел на поднимающиеся впереди склоны.

— Ладно. Но что все-таки случилось с вашим Меднорудом?

— Прибывшие в лагерь сузаянцы сняли радиомаячки. Вы и сами представляете, как неудобно носить ошейники в здешнем климате, но у сузаянцев слишком тонкие и гибкие запястья для браслетов. Большая часть колонистов были безоружными и, когда напали хищники, разбежались куда глаза глядят. На деревья в лагере залезть было нельзя — они слишком тонкие и шипастые. Когда угроза миновала и включился свет, беглецы начали возвращаться в лагерь. Раненых нашли довольно быстро, потом нашли и тела трех погибших. Словом, отыскали всех, кроме Медноруда. Он пропал. Спасатели, как смогли, обыскали кустарник, а это очень нелегкое дело. Потом подлетели мы на флаере и просканировали местность. Никаких следов.

Лисса вздохнула.

— Я хотела остаться и начать поиски, но меня убедили, что заниматься этим без подкрепления — чистое безумие. К тому же Ульдор и двое сузаянцев сильно пострадали, им требовалась медицинская помощь, которую никто, кроме меня, не мог им оказать. Потому я связалась с Форхолтом… И вот прилетели вы.

— Может, Медноруд не дал о себе знать потому, что уже мертв? — предположил Хебо.

— Мы должны выяснить это наверняка, — сказала Лисса и сглотнула.

— Думаете, мы сможем это сделать?

— Мы должны попытаться.

Она продолжила, тщательно подбирая слова:

— Мне нужен партнер, хорошо знакомый с местностью. Я неплохо освоилась на горах и равнинах во время своих прежних вылазок, но холмы изучить не успела. Ульдор их знал, потому и возглавил экспедицию, но Ульдор ранен. Поэтому я просила помощи специалиста. А прилетели вы.

— Если вы не знаете местности, что вы можете сделать?

— Потом увидите. У меня есть кое-какие идеи.

Хебо немного помолчал, потом сказал:

— Послушайте, я никогда не бывал здесь в одиночку. Ликозавры напугали бы до чертиков и меня самого. Возможно, еще напугают.

«Так, — подумала Лисса, — он пытается меня разозлить, чтобы потом успокоить и очаровать. Лучше бы думал о чем-нибудь другом».

— Я тоже их боюсь. Поэтому ходить поодиночке мы не будем. Кстати, я собиралась проверить ваше снаряжение.

Ну вот, он снова надулся. Просто хоть вообще рта не открывай!

— Это спасательная операция, и она очень важна. Вы же никогда не теряли своих товарищей, правда? У них наверняка были радиобраслеты.

— А вы теряли? В своих прежних экспедициях?

«Он что, намекает на мою некомпетентность?»

— Дважды. Это были местные жители. Но с тех пор я обзавелась кое-каким снаряжением, к тому же научилась читать следы, как древние следопыты.

Лисса расстегнула ремни безопасности и отправилась в грузовой отсек флаера.

Она возилась со снаряжением, не спеша проверяя его и отбирая нужное, и сама не замечала, что думает вслух:

— …Одежда самая подходящая, но одной смены будет достаточно… Мы не задержимся там надолго… Ружье надо взять обязательно. Я оставлю пистолет, но захвачу мачете. Если эти твари до сих пор бродят поблизости, не хотелось бы пойти им на закуску… Паек тоже надо взять, чтобы не тратить время на поиски еды… Походная плитка? Нет, это лишняя тяжесть, обойдемся холодной пищей… Палатка? Гм, увесистая и большая, но поставить ее проще, чем искать укрытие. Пожалуй, возьмем…

Она вернулась на место. Флаер начал снижаться.

— А вы — властная особа, — усмехнулся Хебо, словно сам не был таким. — Предупреждаю — если ваши приказы не покажутся мне убедительными, я им не последую.

— О…

Лиссе стало неловко.

Нужно было сразу решить, кто в спасательной экспедиции будет главным, а она упустила этот важный вопрос из виду. Зря. И ее не оправдывает то, что она торопилась и волновалась.

— Оставляю за собой право оспаривать ваше мнение. Но времени на препирательства у нас нет. Надеюсь, вы будете прислушиваться к моим предложениям, если сочтете их разумными.

— Надеюсь, и вы поступите так же!

Глава 36

Там, где они должны были приземлиться, было полно ущелий и покрытых лесом холмов. Места, не поросшие деревьями, ветер и непогода вылизали начисто, оставив лишь голые камни. По дну ущелий неслись бурные реки, в глубине провалов клубился туман, поднимаясь к причудливо изрезанным вершинам холмов, которые в других мирах назвали бы горами. Над вершинами висели тучи, на западе среди черных завес плясали молнии и слышались раскаты грома. Свистел ветер, флаер вздрагивал от его порывов.

На ровном уступе, примерно на полдороге к вершине холма, лес расступался — здесь, на поляне у горного ручья, и находился недавно лагерь Ульдора.

Лисса невольно подивилась мастерству, с которым Хебо пошел на посадку. На прогалине росли лишь трава и невысокие кусты, поэтому ветер бушевал здесь с неистовой силой. Деревья вокруг поляны раскачивались во все стороны, словно зеленые хлысты.

Когда Лисса выбралась из флаера, ветер чуть не сбил ее с ног. Холодный ветер, приносивший странные запахи: некоторые из них напоминали запах пороха, уксуса, гвоздики и незнакомых пряностей. Но сильнее всего пахло озоном приближающейся бури.

Хебо тоже спрыгнул на землю и огляделся, удостоив лишь мимолетным взглядом разбросанные пожитки в покинутом лагере. Его внимание привлекли жилища, похожие на типи, а еще — кострище, окруженное кольцом камней.

— У них что, даже палаток не было? — вырвалось у него.

— Я уже сказала, что цель нашего проекта научиться использовать местные ресурсы, — огрызнулась Лисса. — Это эксперимент. Давайте распакуем вещи и укроем флаер под деревьями. Мы отправимся в путь, как только я разыщу следы.

— Вы взяли с собой химсенсор или что-нибудь в этом роде?

— Увы, ничего подобного у нас нет. И вряд ли такое оборудование можно найти даже в Форхолте. Но у меня имеются глаза и кой-какой опыт.

Хебо скорчил недовольную мину, но промолчал. Женщина начала обходить поляну, вглядываясь в следы. Потом опустилась на четвереньки и стала внимательно изучать листья, сломанные ветки и вытоптанную траву. С головой погрузившись в поиски, она позабыла обо всем на свете — и о времени, и о Хебо.

Наконец она поднялась и увидела, что Торбен со скучающим видом подбрасывает на ладони маленький камешек.

— Ну, что-нибудь обнаружили? — поинтересовался он.

Судя по всему, он сильно сомневался в результате, и долгое ожидание его раздражало.

Лисса кивнула.

— Пришлось повозиться, потому что эти спасатели-любители затоптали все следы. Но мне удалось выяснить, что здесь случилось и куда нам следует идти. По коням!

— Боюсь, вам придется объяснить свой план подробнее. Я не собираюсь блуждать вслепую по опасным диким местам.

— Неужели вы хотите, чтобы я за несколько минут научила вас тому, чему обучалась много лет?

— Нет, если это искусство или интуиция. Но либо вы докажете, что действительно знаете свое дело, либо мы немедленно летим обратно.

— Обратно? Послушайте, вы… — Лисса осеклась. А она-то начала думать, что с ним можно ладить! — Хорошо. Смотрите внимательно. Сперва пару слов о чтении следов.

Она провела Хебо к нужному участку, присела и начала показывать.

— Обычно следы сохраняются довольно долго, иногда даже несколько лет… или геологических эпох, если затвердевают. Но чаще всего их стирает непогода. Еще их сохранность зависит от типа почвы, глубины вмятин и так далее. Потому я заранее, до отлета с базы, выяснила, какая погода была здесь в последние несколько дней. Смотрите. Ветер смел листья и пыль, но не тронул отпечатков… Четыре трехпалые лапы, высота хищника в холке — примерно сто семьдесят пять сантиметров. Судя по длине шага, лапы короткие. А вот это — след хвоста. Я плохо знаю фауну Фрейдиса, но сузаянца от местных животных отличу наверняка.

Она продолжила:

— Последний раз дождь шел здесь примерно четыре дня назад. Сузаянец оставил свой след позже, значит, нас он не интересует. А вот здесь, поверх его следа, виден отпечаток лапы четвероногого существа. Большого хищника, наверняка ликозавра. Вмятины от когтей едва заметны, но если наклониться поближе к земле и присмотреться, их можно различить. Эти следы ведут вниз по склону холма — именно туда убежала стая, что можно понять также по сломанным кустам и пятнам крови там, внизу. А где может быть Медноруд — я поняла, отбросив все маловероятные предположения.

— Ясно, — проворчал Хебо.

Неужели в его голосе прозвучало уважение?

— Можете не продолжать. Ведите.

Лисса обрадованно вскочила и пошла к флаеру.

— Только будьте осторожны, — добавил он.

— Конечно. Вы что-то говорили насчет опасных мест…

— М-да. Я тоже успел осмотреться и разобраться в местной геологии. Эти камни очень хрупкие. Красноватая грязь — еще один скверный знак. Здесь есть железо, и местные микробы времени зря не теряют, окисляя его. В результате получаются ломкие, легко осыпающиеся уступы. Будьте предельно осторожны, особенно на склонах. Но и на ровной местности можно упасть в промоину, скрытую опавшими листьями.

— Ясно. Ульдор об этом не знал — наверное, не успел во все вникнуть. Да, вы мне нужны.

«Мы нужны друг другу».

— А с Меднорудом все ясно, — заметила Лисса, принявшись собирать рюкзак. — Он побежал в лес, вверх по склону. Один из хищников гнался за ним, но недолго. Во-первых, не захотел соваться в колючий кустарник, а во-вторых, позади оставалось много добычи. Крики и шум бойни за спиной заставили Медноруда бежать изо всех сил, а сузаянцы бегают быстро. Даже философ может запаниковать. Наверное, успокоившись и немного отдохнув, он решил вернуться. А куда еще он мог пойти, как не к лагерю? Но в густом лесу новичку легко заблудиться, даже если он удалился от лагеря меньше чем на километр. Чаще всего, пытаясь вернуться, он уходит все дальше и дальше. Особенно легко заблудиться на Фрейдисе, где у деревьев такие гибкие стволы, что на них невозможно забраться, чтобы осмотреть окрестности. Надеюсь, Медноруд вскоре догадался, что разумнее всего остаться на месте и ждать, когда его найдут. Главное, чтобы он не погиб раньше, чем мы отыщем его.

Они углубились в лес.

Сперва идти было довольно легко. Лисса петляла между колючими стволами, прикрываясь локтем, отводя ветки в сторону и поджидая, пока Хебо перехватит ветку, чтобы та не ударила его с размаху по лицу. А потом хорошо заметный для опытного глаза след свернул в бурелом, который и остановил ликозавра. То была настоящая колючая стена слишком широкая, чтобы ее обойти и попытаться найти след сузаянца на другой стороне. Спасателям пришлось то идти пригнувшись, то ползти на четвереньках, время от времени пуская в ход мачете и приглядываясь к обломанным веткам и клочкам одежды на колючках — следам пропавшего беглеца.

Сгустился сумрак, над травой поднимались тяжелые испарения. Пот заливал глаза, пропитывал одежду, отчего невыносимо чесалось все тело. Над головой свистели, чирикали и ухали невидимые крылатые существа. Похолодало.

Хебо часто принимался ругаться, и Лисса поражалась богатству его лексикона. Она даже запомнила несколько новых выражений.

Оглянувшись после очередного залпа ругательств, женщина увидела, что ее спутник пытается отцепить рюкзак от колючего куста.

— Эта палатка цепляется за все, за что только можно зацепиться, — вздохнула Лисса. — Может, бросим ее? Из-за нее мы теряем драгоценное время.

— Бросить? После того, как я протащил ее столько километров? Это была ваша идея — взять палатку! — возмутился Хебо.

— Откуда я знала? — взорвалась Лисса. — Могли бы и сами подумать!

Торбен сжал зубы и вытер мокрое от пота лицо.

— Отлично, мой спальник — водонепроницаемый. Надеюсь, ваш тоже.

Он бросил палатку.

Но даже избавившись от лишнего груза, они не стали продвигаться намного быстрей. Путь пошел в гору, деревья слегка расступились, кусты поредели. Но теперь они шли по каменной россыпи, на которой было трудно отыскать следы. Ветер завывал все громче, срывая листву; тучи, казалось, нависли над самыми верхушками деревьев.

— Почему ящер не вернулся по собственному следу? — проворчал Торбен.

Лисса еле удержалась от резкого ответа. Она и так чувствовала вину, что грубила Торбену — и сегодня, и раньше.

— Даже я с трудом отыскиваю его следы, — напомнила она. — Неужели вы думаете, что их способен найти новичок?

— Наверное, нет. Вы правы — дурацкий вопрос. Голова уже совсем не варит. Как вам-то удается держаться молодцом?

Лисса засмеялась.

— Побегаешь по лесу — научишься экономить силы. Вернее, привыкаешь к нагрузкам.

— Я не знал, что опыт, приобретенный на одной планете, может пригодиться на другой.

— Конечно, есть разница между жизнью на одной планете и на другой, но основы выживания в глуши одинаковы. Когда я рассказала об этом Медноруду, он и уговорил меня присоединиться к их экспедиции.

— Невелика честь.

Лисса прикусила язык, чтобы не огрызнуться.

След повернул обратно. Видимо, Медноруд понял, что лагерь — внизу, и направился к подножию холма. Хотя у него просто не было другого выбора, склон стал слишком крутым. Сверившись с показаниями радиомаячка флаера, Хебо и Лисса убедились, что след и впрямь теперь тянется в сторону лагеря.

Но спуск становился все опасней. Ветер и непогода хорошо потрудились над склоном. Деревья теперь стояли в трех-четырех метрах друг от друга; между ними громоздились огромные валуны; идти мешали также булыжники и засохшая грязь.

— К этому времени он уже должен был догадаться, что заблудился, — прохрипел Хебо.

— Да, — согласилась Лисса. — Думаю, он очень хотел пить, потому искал ручей или лужу.

Они сами наполнили опустевшие фляги из источника, который Лисса нашла, а сузаянец — нет.

Торбен запрокинул голову и посмотрел на быстро темнеющее небо.

— Пожалуй, до захода мы его не отыщем.

— Проклятье, скоро совсем стемнеет! — у меня есть фонарь. Я еще могу идти, если вы удержитесь на ногах.

Нелегко принимать решения, зная, какая на тебе лежит ответственность.

— Нет. В дождь фонарь не поможет, к тому же ночи тут очень темные. Лучше остановимся, найдем укрытие и отдохнем, а утром продолжим поиски.

Они покричали, в который раз за этот день, и в который раз не получили ответа.

Лисса огляделась. Темнота быстро сгущалась. Склон становился все круче, и она вспомнила аэрофотоснимки: судя по ним, неподалеку должен быть каньон. Но едва ли Медноруд пошел в ту сторону.

Он где-то близко!

«Мы прилетели поздно, следы читать нелегко, но я готова поклясться, что бедняга уже выбился из сил. Может, он совсем рядом. Но где? В какой стороне его искать? Проклятый ветер заглушает крики. Бедный Медноруд! Голодный, умирающий от жажды и холода… Совсем один…»

— Зря мы бросили палатку, — сказал Хебо. — Она весила порядочно, но, судя по погоде, мы еще пожалеем, что остались без крыши над головой.

«По крайней мере, он меня не обвиняет. Это уже что-то».

— Крышу можно соорудить, — ответила Лисса. — Если поторопимся. Будете меня слушаться?

Хебо вскинул руку в салюте. На потном и грязном лице ослепительно сверкнула мальчишеская улыбка.

Женщина отыскала подходящее дерево и, пустив в ход мачете, отрубила несколько веток. Пристроила самую большую на развилке раскидистого куста и прислонила к ней ветки потоньше, соорудив нечто вроде рамы. Хебо собрал сучья, хворост, листья и все, что только мог найти, и они вдвоем заделали дырки в самодельной крыше.

— Не очень надежно, — заметила Лисса, — но от дождя защитит.

— Я не видел рядом ручьев. По крайней мере, нас не смоет.

Хоть он и устал, небольшой урок ему не повредит.

— Это древний способ строить укрытия, — пояснила Лисса и, не удержавшись, похвастала: — Обычно я сооружаю из камней невысокую стену перед входом, чтобы удержать внутри тепло костра. Но сейчас на это нет времени. Дождь все равно зальет костер, а спальники у нас отличные. Эй, примотайте получше вон ту лиану, иначе ветки сдует ветром.

Первые капли дождя были холодными и тяжелыми.

— Только после вас, — поклонился Хебо.

Лисса забралась в тесную хижину.

«Лучше раздеться в темноте, не то меня неправильно поймут», — решила она.

Женщина нащупала свой рюкзак, стянула промокшую одежду и нырнула в спальник. Никакого душа, зубной щетки и прочих прелестей жизни.

— Ваша очередь, — крикнула она.

Торбен сразу сообразил, что к чему, и не стал доставать фонарь.

Забираясь в свой спальник, он то и дело толкал Лиссу. Она поняла, что он делает это нарочно, но приказала себе не обращать внимания.

Но сохранять спокойствие было не так-то просто.

«Какие глупости, — в отчаянии подумала она. — На Джонне есть и другие парни».

Например, с Джомо Мкато, прилетевшим с Бруса, у нее сложились неплохие отношения — теплые и сердечные. Потом как-то само собой получилось, что их дополнил секс. Да и по возвращении на Асборг она встречалась с двумя старыми приятелями. Может, к Хебо она чувствует обычное физическое влечение и больше ничего? Может, ей просто хочется прижаться к другому человеку, чтобы обрести покой?

Но с этим субъектом о покое можно только мечтать!

Глава 37

Дождь лил как из ведра, выл ветер, скрипели ветви деревьев. Как там несчастный Медноруд? Его ведь никто не научил, как надо делать укрытие, разводить костер, добывать еду в глуши…

Раздался металлический щелчок, и Лисса скорее угадала, чем увидела, как Хебо приподнялся на локте.

— Я открыл пакет с едой. Может, вы не хотите есть и пить, но я умираю с голоду.

— Ура! Как я могла забыть? Поделитесь со мной.

— Вот ложка… Простите, я случайно, просто хотел вам ложку передать.

Лисса с трудом удержалась, чтобы не захихикать.

— Откуда у вас руки растут? Ага. Спасибо.

Они разделили пополам мясную пасту и плитки шоколада.

— Без крыши нам пришлось бы туго, несмотря на спальники, — признался Торбен. — Не волнуйтесь, завтра мы найдем вашего товарища, живым или мертвым.

«Хорошо бы живым», — подумала Лисса.

Но ничего не сказала.

— Где вы научились жизни в лесу? — поинтересовался Хебо. — Я, конечно, помню, как здорово вы обустроились на Джонне. Еще вы упоминали про свои путешествия на Асборге. Но я всегда думал, что вы — космонавт.

— В космосе я бываю, только чтобы добраться до какой-нибудь планеты, — ответила Лисса. — И предпочитаю миры, где можно дышать без скафандра.

— И все-таки, почему вы выбрали такое занятие? Мне казалось, дочь высокопоставленного человека может и дома найти себе дело по душе.

Хотя у Лиссы ныли все мышцы, спать ей пока не хотелось. Можно и поболтать, чтобы отвлечься от мыслей о Медноруде.

— Интерес к одному занятию рано или поздно приводил к тому, что я начинала интересоваться еще чем-нибудь. Даже странно, что вы столько лет странствовали с планеты на планету, но так и не научились жить в глуши.

— Самому необходимому я научился. Причем учиться приходилось урывками, — проворчал он, словно оправдываясь. — У меня и так всегда было полно хлопот.

— Интересно, каких же? — вырвалось у Лиссы.

— Денежных, конечно. А каких же еще?

— Но в данном случае… Ладно, оставим это — на сегодня, во всяком случае. Мне просто на самом деле интересно, вот и все.

— Что-то я не понял, что именно вас интересует, — озадаченно признался Хебо.

Лиссе пришлось объясняться.

— Я видела отчеты, читала сводки. Все эти усовершенствования, шахты, заводы, фабрики синтезирования и прочее — все это разрушает природную среду. И их становится все больше. А теперь вы основали еще и другую компанию, «Форхолт», которая занимается тем же самым на континенте. Зачем?

— Не я, так кто-то другой. Думаете, ваши сузаянцы согласятся ограничить рождаемость и остаться на одном-единственном острове? Не думаю. Нет, таковы уж законы жизни, понимаете? Вид размножается, завоевывая все большее жизненное пространство.

— Чепуха! Природные виды остаются в рамках своих популяций, — выпалила Лисса и тут же пожалела о своих словах.

Флора и фауна тоже постоянно развиваются и завоевывают все новые ареалы. Но прежде чем Хебо успел указать на ее ошибку, женщина продолжала:

— Колонистов пока не так уж много. Да, они думаюто будущем, но надеются, что смогут контролировать рождаемость в колонии. Для того мы и работаем, развивая технологии, позволяющие сохранить природную среду.

— Бог в помощь! Все это прекрасно, но сейчас им нужны дома, инструменты, транспорт, роботы, фабрики, химические заводы и все такое прочее. И дешевле покупать товары, сделанные на планете, чем импортировать их из других миров. Пока вы опять не начали читать мораль, подумайте: тогда они смогут сэкономить большие средства и израсходовать их на что-нибудь другое. Или вы предпочли бы, чтобы они прошли весь путь развития цивилизации с каменного века?

Лисса постаралась не обращать внимания на сарказм Хебо или хотя бы сделать вид, что не обращает внимания.

— Нет. Поверьте, я не фанатичка. Некоторые новейшие технологии полезны. Но какой ценой они достаются? Если ценой разрушения, лучше найти им замену. Из-за них пострадала Земля. Тамошнюю экологию пытаются восстановить уже много сотен лет и вряд ли когда-нибудь в этом преуспеют. Мы не должны допустить, чтобы такое случилось на Фрейдисе.

Лисса перевела дух. Вокруг было темно, снаружи шумел ливень.

— Но я уже сказала, что не хочу спорить. Затеем дискуссию как-нибудь в другой раз. А сейчас… Капитан Хебо, я понимаю, что каждый зарабатывает, как может. Но почему вы взялись за такую грязную работу?

— Будем считать, что вы не произнесли слова «грязная», — тихо донеслось из темноты. — Ладно. Я прилетел в систему Саннивы потому, что хотел найти людей, с которыми познакомился на Джонне. Жителей Асборга, которые подкинули бы мне новые идеи и помогли отыскать подходящее новое дело. На Асборге я узнал о колонии на Фрейдисе и сразу взялся за работу.

Хебо явно что-то скрывал, не договаривал. Может, о том, что хотел повидаться с ней? Нет, он заявил об этом, как только появился, так что дело в другом. Привела ли его сюда только жажда наживы? Он уже похвастался своими достижениями, но Лисса успела немного узнать характер Торбена, и что-то подсказывало ей — причина его появления на Фрейдисе вовсе не так проста.

Почему бы не задать вопрос, ухватившись за его последние слова?

— Вы вложили в «Венусберг» весь свой капитал, не говоря уж про свой труд?

— Больше труда, чем капитала, — сухо ответил Хебо.

— Да. С тех пор, как я узнала, что именно вы заправляете «Венусбергом», я не перестаю удивляться. Это не маленькая фирма, а огромная корпорация. Ее роботы и нанотехнологии стоят немыслимо дорого. Не говоря уже о земле, на которой расположены ее базы. Я наводила справки, когда была на Асборге. Когда-то эта фирма принадлежала Сифеллам. Они порядком запустили дела, но вряд ли уступили бы вам эту корпорацию по дешевке, чтобы помочь благородным сузаянцам. — Вздохнув, она перешла к главному: — Вы признавались, что никогда не были богачом. Скорее наоборот. И проведенное на Земле время тоже обошлось вам в круглую сумму. Откуда же вы взяли капитал, который потом вложили в «Венусберг»?

Некоторое время Хебо молчал. Лисса испугалась, что переступила черту дозволенного. Но когда Торбен заговорил, голос его звучал тихо и ровно.

— Я получил деньги из разных источников, в том числе от Сифеллов. Кое-какой капитал у меня уже был, кое-что я раздобыл на Рикхе, а остальное одолжил у Сифеллов.

— Наверное, вы подписали с ними контракт?

Дома никогда не пытались утаить от общественности небольшие «секреты фирмы». То, о чем знал самый мелкий служащий, скоро становилось известно всем. Но если дело касалось важных вопросов, финансовые магнаты предпочитали держать язык за зубами.

— То была не простая сделка, верно? Вы сказали, что вы с Дзеси контролируете «Венусберг».

— Да. Они предоставили нам заем, или ссуду, если вам больше нравится это слово. Мы погасим его из своих доходов, так что Сифеллы не прогадали. Условия контракта не позволяют мне рассказать больше. Даже того, что я уже сказал, мне не следовало бы говорить, но…

В полумраке Лисса увидела светлый овал его лица — Хебо смотрел на нее в упор.

— Но тот, кто дает в долг, ожидает оплаты по счетам, — договорила за него Лисса. — Иначе не давал бы. Собственно, это все объясняет. Теперь мне понятны мотивы ваших действий.

В ее голосе звучала горечь.

— Я же сказал, мы с Дзеси — наемники. Но независимые.

— Полностью независимые?

— Ну, с нами приехала парочка наблюдателей. В качестве консультантов.

— И вам приходится делать то, что они велят, иначе денежки уплывут и вы останетесь ни с чем.

Хебо стукнул кулаком по земле.

— Черт побери! — взорвался он. — Думайте иногда, хотя бы для разнообразия! Вы сами хотели организовать здесь сузаянскую колонию, разве не так? Как вы полагаете, долго ли протянут ваши колонисты, учитывая нрав здешней матушки-природы? Наступит день, когда им позарез понадобится современная индустриальная база!

Лисса стиснула в кулаке край спального мешка.

— Я уже привела вам свои аргументы.

Она вдруг вспомнила о похожем разговоре. Она сидела тогда рядом с отцом, который объяснял сложившуюся ситуацию самым упрямым членам совета Дома — те воспользовались своим правом голоса и явились, чтобы опротестовать его решение.

— Да, — твердо сказал Дэви Виндхолм, — прежде чем дать согласие, мы должны досконально разобраться в ситуации. Нам известны основные факты но некоторые нюансы до конца можно просчитать лишь после того, как Научный Планетарный институт проведет свои исследования. Я хотел бы сообщить вам первичные прогнозы ученых. Некоторые из вас уже с ними ознакомились, но я бы хотел, чтобы эти данные стали известны всему совету.

Он обвел взглядом собравшихся.

— Фрейдис находится на грани катастрофы. Когда несколько миллиардов лет назад на нем зародилась жизнь, Саннива была холоднее. А сейчас планета начинает вымирать. Только «дождевые леса» и выдерживают тамошнюю температуру. Другая растительность там не приживается. Никакие другие растения не способны поглощать углерод так эффективно, как леса Фрейдиса. Таким образом, «дождевые леса» — основной стабилизирующий фактор экологии. Стоит планете потерять хотя бы малую их часть, и ее биосфера обречена. Если леса исчезнут, усилится парниковый эффект. Углекислота, которой в атмосфере очень много, станет поглощать больше солнечной энергии. Температура повысится, вода станет испаряться быстрее, и парниковый эффект возрастет во много раз. Жара, сушь, вымирание, наступающие пустыни… и неуклонное повышение температуры. Когда все живое на планете погибнет, кислород и азот останутся только в минералах. Океаны вскипят. Молекулы воды поднимутся туда, где их расщепят ультрафиолетовые лучи. Водород рассеется в космосе, а кислород вскоре осядет и начнет разрушать скалы. И вскоре вместо планеты останется куча шлака.

— И вы хотите, чтобы сузаянцы расплодились там и вырубили весь лес? — крикнул кто-то. — Хотите поселить их там, даже зная, какими будут последствия?

— Мы не должны лишать их награды, — ответил Дэви. — Вспомните, что сделал для нас их соплеменник Медноруд. Не только для Асборга и всего человечества — но и для всех разумных существ. Если бы правительство его планеты завладело теми знаниями, которыми мы теперь располагаем, наше будущее было бы незавидным.

— Но мы можем приказать им колонизировать только один остров, — пробормотал сдающийся оппонент. — Он большой и плодородный. По-моему, это щедрый дар.

Дэви покачал головой.

— Это уже обсуждалось. Лидеры Старой Истины согласны с таким решением, они считают его справедливым. Но они не станут запрещать другим колонистам поступать так, как те сочтут нужным. Один из краеугольных принципов их веры — свобода личности. Мы способны их понять, не правда ли? И следующее поколение может пожелать покинуть остров. Давайте будем реалистами и не станем им мешать. Кстати, не только Дома Виндхолм и Сифелл, но и другие Дома поддерживают это решение. Сузаянцы, расселившись по планете, станут прекрасными потребителями наших товаров, услуг и тому подобного. Не забывайте, что сами они немногое производят. Фрейдис наконец начнет приносить нам доход.

— Ценой самого существования этой планеты!

— Ученые говорят, что гибель биосферы грозит планете не раньше чем через пятьсот лет.

— Я собираюсь дожить до этих времен! Как и все мы.

— Мы не допустим всеобщего вымирания. Вы же ознакомились с нашими предложениями?

— Да, и мне они не нравятся.

Лиссе они тоже не нравились, но она скрепя сердце промолчала, потому что знала, что отцу ее высказывания не помогут…

…А теперь она лежала и слушала, как в кронах деревьев гудит ветер. Где-то вдалеке гулко заревел зверь, напоминая о еще никем не разгаданных тайнах и невиданных чудесах. Может, тварь призывала сородича, может, предупреждала свою стаю об опасности.

— Да, — наконец произнесла Лисса, — я помню эти планы, дорогостоящие и грандиозные. Повысить жизнеспособность планеты, создав в атмосфере облака отражающих частиц. Или построить огромный отражатель в точке L2. Или… да какая разница? Все эти планы реальны, были бы деньги на их осуществление. Но жизнь на Фрейдисе все равно погибнет. Здесь останутся только города, машины и генно-инженерные плантации. Труп, в котором копошатся черви и личинки.

Поскольку они лежали бок о бок, Лисса почувствовала, как Торбен вздрогнул.

— Какая трагедия, — буркнул он.

Неужели без сарказма?

— Но все может быть и по-другому. Если жить так, как пытаемся жить мы — горстка сузаянцев и людей. Мы ищем выход, мы…

— Опять двадцать пять, — проворчал Хебо. — Я устал как собака, а завтра нам предстоит целый день поисков. Между прочим, поисков вашего товарища. Спокойной ночи.

И он повернулся на другой бок.

Дождь припустил сильнее. Лисса лежала, полная ярости, страха, отчаяния, пока не забылась беспокойным сном.

Глава 38

На рассвете Лисса проснулась и едва заставила себя открыть глаза. На этой широте ночи были короткими.

Глубоко вздохнув, она села и увидела, что Хебо лежит рядом, восхищенно глядя на нее широко раскрытыми глазами. Не успела Лисса натянуть спальник на голую грудь, как Торбен прикрыл глаза рукой и спросил:

— Кто первый одевается? Вы или я?

Лиссе так захотелось расхохотаться во все горло, что она проснулась окончательно.

Дождь кончился, и это радовало. Когда Лисса вынырнула из укрытия, она очутилась в густом тумане, низко стелившемся над землей. Те, кто не бывал на Фрейдисе, считают, что здесь не бывает холодно. Самая загадочная планета во Вселенной.

Что сейчас с Меднорудом?

Лисса направилась к тому месту, где вчера в последний раз видела следы своего друга.

— Я приготовлю завтрак, — крикнул ей вдогонку Хебо.

Лисса рассеянно кивнула. Все ее внимание было поглощено кустами, опавшими листьями и раскисшей землей. Теперь нелегко будет отыскать беглеца, дождь смыл почти все следы. Зато женщина обрадовалась, увидев, как быстро Торбен собрал хворост, разжег костер и подогрел еду. Что ж, элементарные навыки жизни в лесу у него имеются.

Когда Хебо принес ей завтрак, Лисса, не поднимаясь с колен, окинула его внимательным взглядом. Похоже, этой ночью ему тоже не удалось выспаться, но он улыбался. Значит, и она должна найти в себе силы держаться молодцом.

— Вот, — сказала Лисса, протягивая ему на ладони ягоды, сорванные с ближайшего куста. — Краснушки на десерт.

— Вы их ели? — вскричал Торбен.

— Еще нет… Хотела поделиться с вами… А что?

— Уф! Это ложные краснушки, которые растут в горах. Ужасно ядовитые. Видите эти маленькие желтые точки на листьях? Хорошо, что вы не попробовали ягоды, а то пришлось бы мне возиться с больной.

— Спасибо.

«Проклятье, ты и вправду мне нужен! И снова ведешь себя мило и непринужденно. И у тебя это неплохо получается. Проклятье!»

Лисса выбросила ядовитые ягоды, села, пристроив на коленях коробку с едой, и принялась завтракать.

— Вы действительно сможете снова отыскать след? — полюбопытствовал Торбен.

— Да. Дождь не полностью смыл отпечатки. Некоторые стали даже лучше видны, когда их заполнила дождевая вода. Кое-где следы присыпаны листьями с деревьев, и дождь до них вообще не добрался. Сломанные ветки тоже никуда не делись. Просто нам будет сложнее продвигаться вперед, и теперь след время от времени прерывается. Я уже определила, куда пошел Медноруд. Как только туман рассеется, искать станет еще легче. Медноруд не стал бы бежать, куда глаза глядят, даже звери так не поступают. Даже если он находится в полубессознательном состоянии, он машинально будет искать наиболее безопасную и легкую дорогу. Если вы посмотрите вон туда… Ой!

Ветер пробежал по кронам деревьев, и со всех деревьев и кустов обрушился настоящий водопад.

Путешественники кончили завтрак, допили молоко, собрали пожитки и отправились дальше. Лисса шла впереди, иногда останавливаясь, чтобы приглядеться к следам или ощупать отпечатки в грязи. Уверенность, что они почти у цели, крепла в ней с каждой минутой.

Поднявшись по склону холма, спасатели остановились на вершине и огляделись.

Гроза пронеслась, хотя небо все еще было затянуто серой пеленой облаков. Над восточным горизонтом солнечные лучи с трудом пробивались сквозь этот покров. Поросший кустарником и карликовыми деревцами склон неподалеку обрывался, а до противоположного края пропасти было не меньше километра. Зигзаг ущелья тянулся с севера на юг, как граница между горами и далекими равнинами.

— Смотрите! — крикнула Лисса. — Вот он, след! Ясный и четкий!

Отпечатки в грязи бросались в глаза, показывая, в какую сторону направился измученный беглец.

Хебо схватил девушку за руку.

— Осторожней! — предупредил он. — Вспомните, что я рассказывал о местной почве. Тут проще простого подвернуть ногу. Или даже вызвать оползень.

— Медноруд здесь прошел, и никакого оползня не случилось.

Однако Лисса все же прислушалась к совету и ступала теперь очень осторожно, пробуя ногой каждый камень. Один шаг, второй… Еще один…

Увидев под кустом что-то красноватое, она вгляделась получше… А потом, ломая ветки, бросилась к Медноруду, свернувшемуся клубком на куче листьев, упала на колени и обняла его.

— Медноруд, с-с-сийа-а! Друг, это я! Я здесь!

Прижавшись щекой к сузаянцу, женщина вместо привычного тепла ощутила холод. Мелко дрожавший Медноруд не пошевелился, только приподнял веки и посмотрел на Лиссу мутными глазами. Потом снова закрыл глаза и что-то очень тихо прошипел.

Лисса вскочила.

— Переохлаждение, — глухо и отчаянно сказала она. — Он может умереть, если мы немедленно ему не поможем.

— Он что, сбежал раздетым? — вполголоса спросил Хебо, как будто обращаясь к самому себе.

— Они же ночевали в лагере! Кто мог предположить, что такое случится? — выпалила Лисса, едва владея собой. — Вы же знаете… должны знать, что сузаянцы редко носят одежду. Они теплокровные, но терморегуляция у них лучше нашей. На его месте человек уже был бы мертв. Медноруд умирает, но еще жив.

— И что теперь делать?

— Скорей, достаньте свой спальный мешок и раскройте его пошире.

Лисса скинула рюкзак и принялась его расстегивать.

— Что вы задумали? — спросил Хебо, отвязывая свой спальник.

— Согреть его, конечно. Уложим его между нами.

Оглядевшись, женщина приметила подходящее место — не очень ровное, но такое, откуда они не скатятся в пропасть, и расстелила там два спальника.

— Давайте вместе перенесем его, — сказала она, вернувшись. — Помогите мне — сузаянцы тяжелее, чем кажутся.

Хебо галантно принял на себя большую часть веса Медноруда, в то время как Лисса поддерживала голову сузаянца и его длинную шею. Тяжело дыша, они перенесли Медноруда на расстеленный спальник и укрыли вторым.

— Что дальше? — выпрямившись, спросил Хебо.

— Раздевайтесь, — приказала Лисса. — Догола! Наплюйте на скромность!

И она подала пример. Хебо раздевался медленно, не сводя взгляда с женщины, и, только осознав, что пялится на нее во все глаза, быстро отвернулся. Снимая штаны, он повернулся к Лиссе спиной. Лисса скользнула под спальник и прижалась к холодному телу Медноруда.

Торбен повернулся к Лиссе, прикрываясь ладонью, но даже его широкая ладонь не смогла прикрыть всего.

Лисса, не удержавшись, хихикнула.

— Да бросьте! Я бы удивилась, если бы вы в такой ситуации сохранили полное спокойствие. Скорее, присоединяйтесь к нам.

Хебо криво усмехнулся и залез под спальник. Они прижались к бокам Медноруда, обвили его руками, их взгляды встретились над головой сузаянца. От прикосновения к холодной коже люди тоже начали дрожать. Но по мере того, как жар их тел передавался беглецу, сузаянец согревался, и вскоре всем стало тепло и приятно.

— Да, я слышал про такой фокус, — заметил Торбен. — Но никогда не участвовал ни в чем подобном. И едва ли мне когда-нибудь снова выпадет удача отогревать кого-нибудь вместе с такой соблазнительной напарницей.

«Отвечай дружелюбно, но не проявляй излишнего энтузиазма», — скомандовала себе Лисса.

— Спасибо за любезность. Придется еще немного полежать, так что расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие. Как вы видите, этот фокус таки помогает.

— Да, в конце концов, мы спасли ему жизнь. Как гордо это звучит, а?

— Вы полагаете, это вредит вашему образу сурового и бездушного человека? Что ж, я тоже слегка горжусь собой, и это нормально. Так что отдыхайте спокойно.

— Чем займемся, пока лежим? Надеюсь, не дальнейшей перебранкой?

— Я тоже надеюсь. Можно поделиться какими-нибудь случаями из своего прошлого. Наверняка у каждого из нас есть в запасе несколько увлекательных историй.

— Отличная мысль. Хотите начать?

— Как? — поразилась она. — Вы не спешите воспользоваться случаем и поболтать о себе, любимом?

— О себе я и так все знаю.

По лицу Хебо пробежала тень. Наверное, он не знал наверняка, сколько воспоминаний было стерто из его памяти. Тень была мимолетной, и все же Лисса решила не заговаривать с ним о Земле.

— А вот ваша жизнь для меня — загадка, — продолжил Хебо.

— И все-таки расскажите историю первым.

С минуту он пристально глядел на женщину.

— Вы все еще волнуетесь за вашего товарища и хотите отвлечься? — мягко спросил он. — Хорошо, я буду рассказывать первым.

«А он очень чуткий человек, — подумала Лисса. — И это хорошо. Но почему меня это так удивило?»

Женщина положила ладонь на его руку.

— Спасибо.

— Хм-м, надо вспомнить что-нибудь совсем постороннее… Вот что случилось лет пятьдесят назад с одним моим хорошим приятелем. Ну, поскольку вы — не юная гимназистка…

«А кто такие гимназистки?»

— …эта история, надеюсь, вас не оскорбит.

Рассказ оказался смешным и пикантным. Двое несчастных любовников застряли на астероиде, без припасов и снаряжения, если не считать скафандров. Делать было нечего, и, ожидая прибытия спасателей, они в течение нескольких недель напрягали свою техническую смекалку, пытаясь придумать, как бы им заняться любовью.

Только когда Хебо кончил рассказывать, Лиса задумалась: а был ли на самом деле героем этой истории его друг, а не он сам?

И вдруг — словно он тоже слушал рассказ — Медноруд неожиданно вздрогнул, приподнял голову и, пробормотав что-то, снова уронил ее на спальник. Переводчик Лиссы остался в рюкзаке — хорошо, что сузаянец понимает англи!

— Все в порядке, — радостно сказала девушка. — Отдыхай. Грейся. Скоро мы отправимся домой.

— На Новую Халлу? — поинтересовался Хебо.

— На прибрежную базу, — ответила Лисса. — Оттуда, если потребуется, можно будет вызвать катер. Но, думаю, не потребуется. Пара дней отдыха — и с Меднорудом все будет в порядке.

— А что потом? Ведь ваш горный проект провалился.

— Это еще не конец. Мы соберем новую группу. И те, кого я учила на реке, возможно…

Лоб сузаянца нежно коснулся ее щеки.

— С-с…

Это шипение наверняка означало что-то вроде:

«Я рад, что ты меня нашла».

Лисса погладила большую голову Медноруда.

— А в это время кто-нибудь поговорит с Ульдором в Форхолте, — продолжила она. — Если он не передумал, скоро мы вернемся к работе над проектом. Пока он не поправится, он сможет просто оставаться на связи, помогая готовить новую экспедицию. И если все остальные будут заняты, группу поведу я.

Хебо некоторое время молча смотрел на Лиссу.

— Господи, ну вы и оптимистка, — наконец пробормотал он. — Почему вы так верите в будущее ваших начинаний?

— Я уже пыталась вам объяснить.

— Но нас тогда прервали, — усмехнулся он. — Или мы сами прервались… Так что я уловил все только в самых общих чертах. Мне трудно понять ваши мотивы, поэтому я не уверен, что понял правильно. Может, раз уж мы тут застряли, объясните все как следует?

Лисса обрадовалась. Да, хорошая тема для разговора!

— Это вовсе не тайна, просто публикаций о биосфере и экологии Фрейдиса почти не было. Неудивительно, что вы об этом не слышали. Ученые хранили молчание отчасти потому, что не хотели давать невыполнимых обещаний. И они, и мы нуждались в более точной и подробной информации, прежде чем сделать определенные выводы.

«Давай, продолжай. Рискни».

— К тому же предварительные выводы могут разочаровать и даже заставить разувериться многих людей. Все это так сложно… И даже на Новой Халле найдутся те, кто воспользуется этим разочарованием, чтобы сколотить оппозицию и предпринять ответные шаги. Не обижайтесь, Торбен. Я не хочу вас обидеть, правда не хочу. Мы прекрасно знаем, что колонии необходима индустриальная база. Главное — не дать этой базе слишком разрастись, иначе мы станем зависимыми, беспомощными и… Я уже говорила, чем это может закончиться. Кое-кому такое было бы только на руку. Тем, кто заботится лишь о собственной выгоде. Причем этих людей соблазняют не только доходы, которые можно будет извлечь из колонии, но и власть, которую они получат. Я верю, что такой независимый человек, как вы, встанет на нашу сторону!

Последнюю фразу Лисса почти выкрикнула.

Торбен кивнул, хотя без особого восторга.

— Кое в чем вы правы, — сказал он с усмешкой. — Жирные коты никогда мне не нравились. Коты должны быть тощими и злыми.

И горько добавил:

— Я приехал сюда за деньгами, но собирался придерживаться определенных рамок. Загвоздка в том, как определить эти самые рамки.

«Да, — поняла Лисса, — он стремится не только подзаработать, у него есть и другая цель. Только он не говорит, какая именно».

— Но в чем вы видите альтернативу? — спросил Хебо. — И есть ли у вашего плана шансы на успех?

— Основная концепция очень проста, — с воодушевлением пустилась в объяснения Лисса. — Она опирается на опыт повторного заселения Земли, пока Земля не стала настолько… неземной, что индустриализация и коммерция почти перестали играть на ней какую-либо роль. На некоторых других планетах, включая Асборг, это не сработало, потому что колонисты заселили планету земного типа и имели под рукой нанотехнологии, роботов, системы переработки отходов и все то, благодаря чему отпала необходимость использовать природные ресурсы, одновременно разрушая природную среду. К тому же многие районы Асборга принадлежат Домам, которые заботятся об охране своих владений.

— Ага, вы намекаете на генную инженерию. Понятно. А удастся ли вам ее применить, если учесть, что вы собираетесь заселить всю планету?

— Мы работаем над этой проблемой. Необходимо расшифровать генные коды миллионов видов, изучить их биохимию, проследить пути их эволюционного развития, понять их взаимосвязь… и все это — на планете, не похожей на Землю. В результате мы выведем микробов, которые будут синтезировать нужные нам минералы, чтобы здания вырастали прямо из земли, а еще микробы смогут вырабатывать еду, ткани, химикалии… И все это будет продукцией не фабрик и заводов, а самого леса, без которого жизнь на Фрейдисе невозможна.

— А что станется с вашей возлюбленной дикой природой? Такое будущее похоже на кошмар, о котором вы вчера упоминали.

— Нет. Все будет хорошо, если нам удастся осуществить все задуманное. К тому же «дикая природа» — понятие относительное. Этот термин вовсе не означает «хаос». Жизнь, которую мы наблюдаем вокруг, находится во взаимном равновесии и все-таки изменяется, если меняются условия внешней среды. Мы мечтаем о цивилизации, которая будет не противостоять природе, а станет ее частью, сольется с нею. Это будет что-то новое и небывалое. Я уж не говорю о том, что может дать развитие такой цивилизации, о том, какие формы она может принять, об опыте, которым она может обогатить всю галактику.

— Впечатляющие проекты.

— Мы делаем шаг за шагом, и шаги эти — выверенные и осторожные. И мы добьемся своего, если нам дадут шанс.

— «Смело», сказал бы я, но это слово не соответствует размаху вашего замысла, — улыбнулся Торбен Хебо. — Этот план рассчитан как раз на таких, как вы, Лисса. Теперь разрешите мне немного подумать над вашими словами?

— Я надеялась на это, — тихо промолвила женщина.

Наступила тишина. Вокруг завывал ветер, а люди под спальником ощущали, что их словно связала невидимая нить.

Наконец Медноруд завозился, пытаясь отодвинуться от своих спасителей. Лисса почувствовала, что тепло вернулось в его мускулистое гладкое тело.

— Думаю, мы с Хебо уже можем встать, — сказала она. — Только не вылезай из-под спальника, хорошо?

Она выскользнула из теплого убежища, вскочила и быстро оделась. Хебо последовал ее примеру. Они повернулись друг к другу спиной и не оглядывались, пока не застегнули последнюю пряжку.

Потом Лисса сказала:

— Наш пациент теперь вне опасности. Но вы наверняка заметили, что он исцарапан, изранен… сучьями, камнями… И все еще слишком слаб, чтобы путешествовать по лесу. Здесь может приземлиться флаер?

— Вам лучше остаться с ним, — нахмурился Хебо, — а я отправлюсь за флаером. Не думаю, что это разумно — идти здесь на посадку. Я попробую зависнуть над вами и сброшу трос… Хотя при таком ветре это будет нелегко. Пойду-ка лучше поищу более надежное местечко для посадки.

Ветер крепчал, зато заметно потеплело. Ветер был сильным и порывистым, он раскачивал деревья, вздымал вихри пыли и завывал в ущелье.

«Хебо прав», — подумала Лисса.

Она внимательно наблюдала за Торбеном, пока тот исследовал ближайшие окрестности. Наконец он добрался до края ущелья, посмотрел на свой браслет, и Лисса поняла ход его мыслей. Радиомаячок флаера позволит Торбену вернуться сюда самым коротким путем. Ему не придется кружить по лесу.

Лисса улыбнулась — и тут камень, на котором стоял Хебо, обрушился в пропасть. Торбен взмахнул руками и рухнул вниз.

Глава 39

Лисса с криком бросилась к краю ущелья. Медноруд встревоженно зашипел у нее за спиной.

«Стой! — приказала она себе, хотя страх за Хебо молотом стучал в ее висках. — Какой смысл пропадать вместе? Если камень подался под его ногой, другой камень может предать и меня».

Она перешла на скользящий шаг.

Пройдя по следам Хебо, она наконец добралась до края ущелья. Затем легла на живот и поползла, осторожно проверяя каждый камешек, каждый выступ — не шатается ли он, не подается ли — и выискивая самый безопасный путь. Трещины отмечали местонахождение подземных ручьев, которые сперва замерзли, а потом оттаяли. Но опасность крылась не только в них. Были еще хрупкие жилы окислившегося железа…

Лисса осторожно заглянула за край обрыва и вздрогнула. Склон уходил в туманную бездну не так круто, как ей казалось. Метрах в четырех внизу на черном уступе лежал Хебо. Его окровавленное лицо было обращено к небу, он не двигался. Но алая струя, бегущая по его бедру, указывала, что его сердце еще бьется.

Лисса поняла — острый камень перебил бедренную артерию, и Хебо истекает кровью.

«Если я немедленно не приду ему на помощь, он погибнет. Безвозвратно. К тому времени, как мы доставим его в госпиталь, клетки его мозга погибнут. И восстановить их уже не удастся».

За ее спиной послышались неуверенные шаги.

— Я же просила тебя оставаться на месте, — машинально бросила Лисса.

— У меня еще есть силы, — ответил сузаянец. — Я могу попытаться спасти нашего товарища.

«Он сказал нашего товарища», — отметила Лиса про себя, но тут же об этом забыла. Она взвешивала шансы. Не переоценил ли свои силы Медноруд? Возможно, но, если они будут осторожны, с ним все будет в порядке, зато Хебо без помощи наверняка умрет. Если она спустится к нему и не сумеет выбраться наверх, она сможет вызвать подмогу с Форхолта по спутниковой связи. И дождется спасательной партии. Правда, если она спустится, уступ может рухнуть… Тогда она разобьется о камни внизу, ее засыплет тоннами земли… даже хоронить не придется.

Довольно этих мыслей! Время дорого.

Оглянувшись, Лисса увидела, что Медноруд смотрит на карликовое дерево на самом краю пропасти. Его кривые ветви сплетались в немыслимом узоре, а корни наверняка уходили глубоко в землю. Если оно выстояло многие века под сильным ветром, может, выдержит чуть больше сотни килограммов?

Женщина подобрала палочку и зажала в зубах. Потом стащила с себя рубашку и разорвала на куски, связала их вместе, один рукав обмотала вокруг запястья Медноруда, а второй — вокруг своего. Медноруд обвил хвостом карликовое дерево у самых корней. Лисса села на край пропасти, свесив ноги.

Земля поползла, и Лисса поехала вниз. Сузаянец откинулся назад, пытаясь ее удержать. Потом он медленно наклонился вперед, и женщина повисла над бездной. Импровизированная веревка наверняка до боли врезалась в его кожу, но Медноруд не издал ни звука.

Наконец Лисса добралась до Хебо и наклонилась над раненым. Достав свой нож, она не в первый раз подумала, что это — самое подходящее орудие труда для одинокого путешественника. Вспоров мокрую от крови штанину, она быстро соорудила жгут из куска ткани и палочки, которую взяла с собой. Кровотечение остановилось.

Лицо Торбена было мокрым от крови и пота, кожа — холодной, а дыхание — слабым и прерывистым. Он был в шоке. Нужно поскорее поднять его наверх!

Лисса обвязала его под мышками импровизированной веревкой и крикнула:

— Все в порядке, Медноруд! Поднимай!

Хватит ли у сузаянца сил? Если не хватит, ей придется просить помощи по рации и дожидаться здесь спасательной партии. Сможет ли она продержаться до ее прибытия — неважно. Сейчас женщину беспокоила одна мысль: если Медноруд уронит Хебо, не сорвутся ли они в пропасть вдвоем — она и Торбен?

Но ничего подобного не случилось. Каким-то чудом Медноруд сумел вытащить потерявшего сознание человека, а потом помог выбраться Лиссе. Она поднималась очень осторожно, стараясь не ободрать голую грудь о камни.

Оказавшись наверху, несколько минут она лежала неподвижно, загнанно дыша. Потом встала и увидела, что Медноруд едва держится на ногах. ·

— Я отнесу его к спальникам, — пробормотала Лисса. — Ты сможешь дойти сам? Постарайся.

— Я… Могу… Помочь тебе его нести… Если нужно… — прошептал ее друг. — А что будем делать потом?

— Ну, потом… — фыркнула она, не удержавшись от смешка. — Потом мы согреем его своими телами.

Раздев Торбена догола, уложив его на спальник и укрыв вторым, они с Меднорудом прижались к раненому. Только тогда Лисса вызвала станцию Форхолт.

Голос, ответивший из браслета, был еле слышен сквозь треск помех:

— Мы немедленно высылаем медицинский флаер. Прибудем в течение часа. Постарайтесь продержаться.

— А что нам еще остается делать, — буркнула Лисса.

Она не могла просто лежать и бездействовать. Поэтому она принялась растирать спину Торбена, не забывая время от времени ослаблять, а потом снова затягивать жгут. Если начнется гангрена, хирургу придется ампутировать ногу. Потом, в клинике на Асборге, ее восстановят, но Лиссе не хотелось бы, чтобы Торбен прошел через такое испытание.

Сильный и выносливый мужчина пришел в себя еще до того, как прибыли медики, и, пока над ним работали спасатели, не отрываясь смотрел на Лиссу.

Той пришлось признать, что доктора действуют быстро и умело. Медицинский флаер завис над площадкой и спустил вниз платформу, оснащенную балансирами, которые не позволяли ей раскачиваться на сильном ветру. Медик принялся хлопотать над Хебо, как только раненый очутился внутри летательного аппарата.

— Вы сделали все правильно, миледи, — сказал врач. — Эта штучка спасла ему жизнь. Спасибо. Мы слишком любим старину Хебо, чтобы его потерять.

В комфортабельном флаере Лисса наконец смогла вымыться, переодеться и принять болеутоляющее. Она не обращала внимания на взгляды, которые бросали на нее все мужчины. Как же прекрасно было наконец согреться и заснуть бок о бок с Меднорудом.

Она проспала до самого Форхолта.

Директор базы сердечно поприветствовал их и предоставил в их распоряжение комнаты, где можно было передохнуть перед возвращением в колонию. Лисса с Меднорудом приняли любезное предложение и не вылезали из кроватей до самого полудня.

Спустившись к обеду, Лисса рассказала работникам станции о том, что произошло. Те сочувственно выслушали ее рассказ.

Когда женщина и сузаянец решили вернуться в свои комнаты, Медноруд спросил:

— Мы сможем утром навестить почтенного Торбена Хебо?

— Почему бы и нет? — ответила Лисса. — Я и сама собиралась это сделать.

— Вы хотите поговорить с ним наедине?

— Гм… — Она поняла, что имеет в виду Медноруд, и по ее коже пробежали мурашки. — Это зависит от того, в каком он состоянии.

Глава 40

Они прекрасно выспались, хорошо позавтракали и отправились в медицинский корпус.

Утро встретило их мелким серебристым дождиком и радостным щебетом птиц. Пройдя мимо дома, где люди отдыхали после рабочего дня, Лиса и Медноруд свернули за угол — и женщина остановилась как вкопанная при виде человека, который шел им навстречу. Почувствовав напряжение спутницы, сузаянец низко пригнулся, хотя ему мешали тугие повязки.

Подойдя ближе, человек остановился. Капли дождя сверкали в его черных кудрях; на лице с резкими чертами появилась улыбка.

— Добрый день, миледи, — поздоровался он. — Я давно ждал встречи с вами.

— Добрый день, Ромон Касперссон Сифелл, — официально ответила Лисса.

— Приветствую, почтенный Медноруд, — шутливо отсалютовал Ромон Сифелл.

— И я вас приветствую, — медленно произнес сузаянец, — хотя прежде мы не встречались.

— Я слышал о вас, видел ваши снимки. И я в восторге от ваших подвигов. Да разве есть кто-нибудь, кто не слышал бы о вас — и на Асборге, и на Фрейдисе?

Лисса сомневалась, что Ромон действительно испытывает к ней и Медноруду те теплые чувства, которые он так старательно демонстрировал.

— Я не знала, что вы здесь, — сказала она.

— Я часто бываю на Фрейдисе, миледи, — ответил он. — Мой Дом вложил много средств в компанию «Венусберг Энтерпрайзис». И мы, конечно, отслеживаем, куда уходят наши инвестиции. Отслеживаем не только по сводкам и отчетам.

— Значит, вы — наблюдатель, — кивнула она.

— Один из наблюдателей. Пожалуй, главный из них. Я имею достаточное техническое образование, к тому же успел побывать на многих планетах и с самого начала работал с капитаном Хебо. Я первый представил его финансистам, будущим инвесторам. Признаться, мне не пришлось долго их уговаривать.

— Вы всегда на высоте.

Ромон снова улыбнулся.

— «Доброе дело в греховном мире»!

Наверняка то была цитата, но Лисса не сумела уловить смысла архаичных слов.

— Признаюсь, я забочусь и о своих интересах, не только об интересах моего Дома. Я надеюсь хорошо на этом заработать, а большой бизнес, как вы сами понимаете, требует сил и времени.

— Похоже, весть о нашем спасении облетела всю планету и даже донеслась до членов правления.

— Конечно! Я очень рад, что в эти дни как раз оказался на Фрейдисе.

Неожиданно его голос задрожал:

— И… Как я счастлив, что вы уцелели! Даже древние поэты не смогли бы передать, что я чувствую…

Потом лицо его снова стало непроницаемым.

— Я вылетел сюда, как только узнал о случившемся.

— Спасибо… вы очень добры.

— Вы, наверное, ходили навестить нашего товарища? — полюбопытствовал Медноруд.

— Именно, — кивнул Ромон. — Ему уже лучше.

Стоя под мелким дождем, Сифелл помолчал, прежде чем продолжить:

— Я хотел повидать вас троих и от всего сердца пожелать вам удачи.

Его голос вновь звучал ровно и холодно.

— Кроме того, раньше у меня не хватало времени, чтобы побывать в Форхолте. Здесь очень интересно, и раз уж я здесь, то хочу все осмотреть. Спонсорам Сифеллов будет полезно получить отчет из первых рук.

Его маска вдруг снова дала трещину.

— Хорошо бы расспросить вас обо всем подробнее… — Спохватившись, Ромон добавил: — Но у меня столько дел в правлении! Я задержусь на несколько часов, снова навещу капитана Хебо, узнаю, как его здоровье, а потом мне нужно будет возвращаться. Надеюсь, когда-нибудь мы еще встретимся и тогда вволю поболтаем, миледи и… сэр. Желаю вам хорошо отдохнуть и благополучно вернуться домой.

— И вам того же, — откликнулись Лисса и Медноруд.

Сифелл пошел дальше, и Лисса с трудом удержалась, чтобы не проводить его взглядом.

— Неужели он действительно стал таким добрым? — задумчиво произнесла она. — Это не похоже на Ромона. Разве что он сильно изменился за последние несколько лет.

— Я уловил в нем противоречивые эмоции, — заметил Медноруд. — Он и вправду относится к вам с теплотой, но это чувство смешивается с какими-то негативными ощущениями. Мне кажется, он хотел бы… или лучше сказать «был бы рад»… задержаться подольше, но он слишком взволнован. Наверное, он и вправду тревожится о своих делах в другом полушарии планеты.

— Правильней сказать «о своих махинациях», — съязвила Лисса.

— Вы явно его недолюбливаете.

— Верно. Он всегда вежлив и иногда даже делает попытки со мной поладить. Но я стараюсь делать вид, что не замечаю этого, потому что он никогда мне не нравился. У нас слишком разные взгляды на жизнь. Вот уж не думала, что он уйдет так быстро, не попытавшись пригласить меня отобедать. Что ж, зато мне не пришлось придумывать отговорок. Пойдем.

Они вошли в почти пустой лазарет. Пострадавшие сузаянцы, после того как им была оказана первая помощь, вернулись на Новую Халлу. Ульдор Энарссон, проходивший первый курс лечения, объявил о своем желании вернуться в колонию. Доктора теперь решали, стоит ли ему все же закончить лечение здесь или лучше отправить его на Асборг. Впрочем, они в любом случае ручались за выздоровление.

Санитар провел Лиссу и Медноруда в комнату Хебо. Она оказалась маленькой, но уютной. Через распахнутое окно в комнату врывался свежий влажный ветерок. Запахи дождя смешивались с ароматом цветов, стоявших в вазе на тумбочке.

После большой потери крови Торбен был бледен, но он уже сидел, а не лежал, пролистывая какую-то книгу. Биоусилитель на бедре ускорял процесс заживления.

При виде посетителей Торбен отложил книгу, и Лисса ее узнала. То была «Сага о Рейчел Ирвингсдоттер», произведение времен заселения Асборга. Ее любимая вещь!

— Миледи! Дружище! Добро пожаловать! — радостно вскричал Хебо.

Лисса протянула ему руку. Пожатие длилось дольше, чем она ожидала.

— Как вы себя чувствуете? — спросила женщина.

— Отлично, учитывая обстоятельства. Через два-три дня меня турнут с кровати и вытолкают в шею. И хорошо, а то кормят тут чем-то непонятным.

Лисса кивнула на вазу.

— Как мило, что вам принесли цветы.

— А, их притащил Ромон Касперссон. Привез с другой стороны планеты.

— Что-то не похоже на него.

— Да, он упоминал, что вы знакомы, — рассмеялся Хебо. — Не смотрите на меня так! Он был всего лишь посыльным. Вообще-то цветы прислала одна знакомая из моего офиса.

Лисса почувствовала неприязнь к этой девице. Но зато теперь она не должна себя корить за·то, что плохо думала о Ромоне. Выходит, она неплохо знает и Торбена, раз такой поворот ее не удивляет?..

— Видимо, она хорошо к вам относится.

— Да, мы друзья. От Ромона цветов не дождешься. Он, кстати, заглянет снова под вечер, прежде чем улететь.

— Он уже сообщил мне об этом, когда мы с Меднорудом встретили его по пути сюда.

— Господи, о чем мы вообще разговариваем?! Присаживайтесь. Я не мог дождаться вашего прихода!

«А я цветов не принесла, — подумала Лисса. — Не потому, что не смогла их отыскать, а потому, что это не пришло мне в голову».

Она опустилась на стул рядом с кроватью. Медноруд свернулся калачиком на полу, приподняв голову на длинной шее.

Голос Хебо дрогнул, когда с непривычной сердечностью он произнес:

— Кажется, вы спасли мне жизнь.

— Я тоже обязан жизнью — вам обоим, — откликнулся Медноруд. — Если бы вы не отправились меня искать, вы не подверглись бы такой опасности.

Лисса замахала руками.

— Оставьте эти сантименты! Мы впутались в беду из-за собственной глупости и некомпетентности, разве не так?

— Я бы никогда не назвал вас глупой и некомпетентной, — заметил Хебо. — Вы спасли меня даже дважды, миледи Виндхолм. Я не забыл тот случай на Джонне. И никогда не забуду.

Медноруд внимательно посмотрел на Торбена, потом склонил голову и просвистел несколько тактов из старой мелодии. Лисса узнала и музыку, и этот жест, и сердце ее преисполнилось нежности и уважения. Ее поразило, что сузаянец сразу понял то, о чем она сама лишь догадывалась: этот мужчина ей небезразличен.

— Называйте меня Лисса, Торбен, — смутившись, промолвила женщина. — После всего, что мы пережили вместе…

После минутного молчания он тихо сказал:

— Спасибо. Спасибо тебе.

Медноруд, сияя, поднял голову.

— Надеюсь, мы сможем встречаться почаще? — предложил Хебо. — В более спокойной обстановке?

Лиссе захотелось, чтобы сузаянец ушел, его присутствие вдруг стало помехой.

— Не знаю. В ближайшее время мы будем очень заняты.

— Так уж и заняты! Конечно, мы можем сами найти себе занятие…

— Чтобы убить время? — уточнила Лисса.

И, когда Торбен кивнул, решилась на откровенность.

— Я бы очень хотела встречаться с тобой, но при других обстоятельствах. Работа тут не помеха, но… Прости, Торбен, пожалуйста, прости, но я не могу забыть: мы боремся с тем, чем ты занимаешься. И пока мы с друзьями еще не выиграли битву.

— Эго не так! — возмутился он. — Я согласен, что развитие промышленности на Фрейдисе нужно контролировать.

— Да. Здесь нужна минимальная индустриальная база, котораястанет еще больше сокращаться по мере того, как колонисты будут учиться жить по-новому. И нам придется торопиться, пока «Венусберг» не захватил всю планету.

— Вы преувеличиваете, моя дорогая Лисса, — заметил Медноруд.

Лисса приподняла брови.

— Вы же понимаете, о чем я.

— Но капитан… То есть Торбен имеет в виду совсем другое.

Женщина удивленно посмотрела на Хебо, а тот подозрительно глядел на сузаянца.

— Ты слишком ушлый, — нахмурился Торбен.

— Я не умею угадывать ваши мысли, сэр.

— А что ты умеешь угадывать? — резко спросил Хебо.

— Чувства. В данном случае — желание… Колебания. Внутреннее одиночество.

— Он одинок? — воскликнула Лисса.

— Пожалуй, мне лучше не продолжать. Я бы не хотел вас обидеть.

Лисса смутилась. Непривычное и довольно неприятное ощущение.

— Э-э, я… я не хотела вмешиваться… в твою личную жизнь… Торбен. Наверное, мне лучше уйти.

Она начала подниматься со стула.

Хебо протянул руку.

— Нет! Останьтесь! Пожалуйста, черт возьми!

Она опустилась на место, не удержавшись от улыбки.

С минуту Хебо размышлял, а потом стукнул себя кулаком по здоровой ноге и захохотал.

— Хорошо! — крикнул он. — Ты победила! И я этому рад.

— Хочешь нам что-то рассказать? — спросила Лисса с сильно бьющимся сердцем. — Мы готовы тебя выслушать.

Его лицо помрачнело, он заговорил тише.

— Но сперва поклянитесь хранить тайну. Это и вправду тайна. Пообещайте, что не выдадите ее ни словом, пока я не дам разрешение. А я вряд ли дам разрешение в ближайшие несколько лет.

Торбен посмотрел на сузаянца.

— Ваши товарищи наверняка поймут, что вы что-то от них скрываете, Медноруд. Но я уверен, они не станут донимать вас вопросами.

— То, что мы способны воспринимать чужие эмоции, делает нас менее любопытными, — ответил тот. — Деликатность — краеугольный камень нашей этики.

Торбен посмотрел на Лиссу.

— Мне кажется, мы так много испытали вместе…

— Достаточно, чтобы доверять друг другу, — тихо ответила женщина. — Более чем достаточно. Да, Торбен, я обещаю хранить молчание. Клянусь честью Дома.

Внезапно у нее мелькнула мысль, что, может, ей придется пожалеть о данном слове. Но слишком уж ей хотелось узнать, что Хебо так долго скрывал.

— А я просто обещаю, — сказал Медноруд.

Сузаянцы никогда не прибегали к клятвам, они всегда чувствовали, говорит ли собеседник правду.

— Мне этого достаточно, — кивнул Хебо. — Должен признаться, мне было здесь одиноко. Да, у меня много товарищей, славных друзей, с которыми мы занимаемся одним делом. Но я всегда скрывал от них самое главное. От всех, кроме Дзеси.

«А она — не человек», — подумала Лисса.

— Это все равно что постоянно лгать. Но теперь…

Хебо откинулся на подушки и немного помолчал, прежде чем решиться начать рассказ.

— Вы все равно узнали бы, рано или поздно. Все бы узнали. И подумали бы, что это моя идея. Сегодня я наконец могу поделиться с вами тайной.

— Может, тогда мы сможем вам помочь? — вставил Медноруд.

«Он чувствует, что Торбен говорит искренне», — поняла Лисса, и на душе у нее потеплело.

Глубоко вздохнув, Хебо очертя голову пустился в объяснения:

— После того, что случилось на Джонне, я много думал о Предвестниках, а когда услышал о столкновении черных дыр и о том, что вы совершили, все части головоломки встали на свои места. Грандиозная катастрофа, какой никогда на памяти человечества не случалось в Галактике, и, вероятно, нечасто случающаяся во всей Вселенной. Могли ли Предвестники ее предугадать, когда прочесывали пространство? А если могли, разве им бы не захотелось понаблюдать за таким явлением вблизи?

— Вы считаете, они могли предугадать столкновение дыр? — недоверчиво переспросил Медноруд. — Последние найденные в Галактике следы Предвестников оставлены три миллиона лет тому назад.

— Не такой уж это долгий срок, если учесть, что от дальнего края Галактики нас отделяет около двухсот миллионов световых лет. К тому же даже самые древние реликты Предвестников не старше пяти миллионов лет. Значит, примерно в течение двух миллионов лет они проводили астрономические исследования и делали расчеты такой степени точности, о какой нам остается только мечтать. Да, я знаю о теории хаоса. Но мои собственные дилетантские вычисления убедили меня, что указанное время и расстояние не столь уже велики с учетом всех обстоятельств. Кроме того, речь идет о двух телах, обладающих огромной массой, траекторию полета которых не так-то просто изменить.

— Мы не обнаружили никакого следа чужих исследовательских автоматов, когда там были, — заметила Лисса.

— Вы были слишком заняты, — усмехнулся Хебо.

— Но последующие экспедиции тоже ничего не заметили.

— А разве они искали что-либо подобное? Речь идет о регионе, который можно пролететь из конца в конец за световой год. А ведь даже мы умеем строить зонды не больше жука, не испускающие излучения.

— Тогда Предвестники могли оставить свои зонды где угодно…

— О, они должны были построить наблюдательную станцию у одной из близлежащих звезд. Во всяком случае, мне так кажется.

— Но там тысячи звезд! — напомнил Медноруд.

— Вообще-то несколько ближайших звезд были исследованы, — заметила Лисса. — Никаких следов Предвестников вблизи них не обнаружено.

— Знаю, — огрызнулся Хебо. — Неужели вы думаете, я не просмотрел все последние отчеты о научных изысканиях? Исследователи изучали один вопрос: есть ли планеты, на биосферу которых повлияла радиация взрыва? Сами звезды не очень их интересовали. Ученые нашли три звезды, которые показались им любопытными, — но все они были небольшими, похожими на Солнце или Санниву. Предсказать траекторию их движения на миллионы лет вперед было бы сложно. Другое дело звезды с большой массой. И наблюдатели с кораблей, среди которых находился и ваш «Дагмар», вычислили подходящую звезду. Это гигант класса 5В, он находится всего в пятнадцати световых годах от места катастрофы.

Глаза Хебо разгорелись, он продолжал со все большим воодушевлением:

— И вот о чем я подумал: такие звезды обычно окружены планетами или хотя бы поясом астероидов. Почему я сам туда не полетел? Там слишком неблагоприятная окружающая среда, вот почему. Мой маленький «Бродяга» отлично ведет себя рядом с более мелкими и холодными звездами, но даже рядом с планетами, равными по массе Юпитеру, плохо слушается управления. Тот, кто отважится на подобное путешествие, должен обзавестись высококлассным двигателем, экранами радиационной защиты и тому подобными штуками. Мне бы пришлось покупать новый корабль, а это слишком дорого.

Он вздохнул.

— Я держал язык за зубами, надеясь все же попасть туда первым. Если бы я нашел то, что искал — действующую до сих пор автоматическую станцию Предшественников, — все досталось бы мне одному. Я, конечно, не собирался предъявлять права на эту базу, и, даже если б захотел такое сделать, мне бы этого не удалось. Но сам факт существования такого сокровища, то, что я осмотрю его первым… Помнишь, Лисса, что я сказал на Джонне? В космосе сейчас самая ценная валюта — информация. Мы с Дзеси неплохо жировали на награды за научные открытия. И, если бы мне удалось задуманное, мы смогли бы жить в свое удовольствие до скончания веков.

Торбен усмехнулся.

— Я прилетел на Санниву с Земли. Конечно, я рассчитывал найти на Асборге тебя, но еще меня привела туда возможность заработать денег на полет. Оттого я и оказался здесь, Лисса. Оттого и занимаюсь тем, чем сейчас занимаюсь. И буду заниматься, пока не добуду нужную сумму. По моим подсчетам, мне придется пахать еще несколько лет. Кстати, ты сама сказала, что наша компания тоже приносит пользу. Возможно, мне удастся действовать более осторожно, если не вмешаются инвесторы, и тогда планета не слишком пострадает. А когда настанет время отправляться к 5В, я позову на помощь тебя.

— Сифеллу это не понравится, — пробормотала ошеломленная Лисса.

— Сифеллу придется это проглотить, — усмехнулся Хебо. — Я не собираюсь никого обманывать. Все будет в рамках контракта, так что они, в конце концов, останутся при своем.

— Но они могут подумать…

«Да какая разница! — оборвала себя Лисса. — Он говорит о приключениях и славе. А может, о будущем всех разумных рас!»

— Остальные ваши сотрудники придерживаются ваших взглядов? — удивился Медноруд.

— Вряд ли, — пожал плечами Хебо. — Иначе я бы об этом знал. Впрочем, может, у кого-то из них есть более весомые причины для работы в «Венусберге», чем заколачивание денег. Я постараюсь отыскать таких ребят. Кстати, для своего нового корабля я собираюсь закупить не только научное оборудование, но и оружие.

— Я поняла! Поняла! — выпалила взволнованная и растроганная Лисса. — Не знаю, соглашусь ли я с твоим планом, но… О, Торбен!

Она вскочила, нагнулась над Хебо и поцеловала его. Он ответил тем же.

Поцелуй тянулся и тянулся, пока они не вспомнили о Медноруде. Сузаянец все это время тактично молчал, но люди все-таки отпрянули друг от друга.

Хебо казался непривычно грустным, а Лисса — смущенной.

— Да, — выдохнула она. — Мы еще встретимся, Торбен. Обязательно встретимся.

Они встретились раньше, чем Лисса предполагала.

И встреча эта оказалась отнюдь не такой радостной, как предыдущая.

Глава 41

Лишь через сутки после возвращения на Новую Халлу в голову Лиссе пришла одна неприятная мысль, но было уже слишком поздно, чтобы предупредить Хебо.

«А может, я напрасно паникую, — успокаивала себя Лисса. — И вовсе нет причин нестись к нему сломя голову».

Как глупо она бы тогда выглядела в его глазах! Или все-таки есть причины? За много веков Торбен наверняка научился осторожности и изворотливости. По сравнению с ним она должна казаться наивной и неопытной девчонкой. Как пить дать он принял все меры предосторожности. Или нет?

И его чувства к ней могут оказаться непрочными…

Но, похоже, в данной ситуации многое зависит только от нее.

Лисса решила, что нужно посоветоваться с отцом: поговорить с ним по лучу или слетать домой. Только не сейчас. Вряд ли он скажет что-то такое, чего она не знает наперед, но его мнение может повлиять на ее решения. Отец — замечательный человек и в то же время консерватор до мозга костей, и его понятия чести порой идут вразрез с требованиями здравого смысла. Например, он может посчитать, что она всего лишь хочет досадить Дому Сифелл, а это недостойно Виндхолма.

Нанять частного сыщика? Лисса никогда не имела дела с детективами. К тому же то, что она задумала, под силу и ей самой. Все, что требуется, это проницательность, а еще связи. Сестрица Ивана и ее муж Олави Джонссон вполне подойдут: они как раз вернулись на Асборг, чтобы лично проследить за судьбой своих капиталовложений. Лисса послала им сообщение, зашифровав его на всякий пожарный случай. Да, они наверняка согласятся помочь и не станут допытываться зачем ей это надо. При случае она все объяснит. Дети Дэви всегда доверяли друг другу.

Лисса вернулась к прерванной работе.

А спустя три месяца, вернувшись в лесной лагерь, она обнаружила, что ее ждет сообщение. Еще три дня ушло на то, чтобы подыскать себе заместителя и раздобыть флаер. Увы, не скоростной. Шесть долгих часов полета через все полушарие дались ей нелегко.

«Глупости, — успокаивала она себя, — ерунда. И зачем я так спешу?»

Но вдруг в спешке все-таки есть смысл?

Когда она очутилась на базе «Венусберга», уже сгустилась ночь.

Лиссу порадовала темнота: следы шахт и заводских разработок казались сейчас не такими ужасными, как на видео. И все же они усугубили и без того подавленное настроение Лиссы. Что ж, кое в чем Торбен все же прав — без начального этапа индустриализации не обойтись. Вернее, обойтись-то можно, но большой ценой, а разумные существа всегда стремятся облегчить себе жизнь.

Раны и язвы, нанесенные планете, были пока незначительны и излечимы. Главное — не позволить им разрастись.

Хотя автоматика продолжала работать, в жилых кварталах уже гасли огни, и там трудилось больше роботов, чем людей. В сумерках мерцали огни посадочной полосы.

Лисса приземлилась, поручила свой флаер заботам служащих и направилась к человеку, одиноко стоящему на краю поля. Хебо!

Он быстро зашагал к ней навстречу, потом перешел на бег, протягивая к Лиссе руки.

— Господи, как я рад тебя видеть! — воскликнул он и тут же криво усмехнулся, напомнив Лиссе прежнего Торбена. — Я бы предпочел, чтобы ты прилетела повидаться со мной, а не по делу. Но все равно, добро пожаловать!

Служащий принес сумку Лиссы, Хебо взял сумку в левую руку, а правой поддержал гостью под локоть.

— Наверняка ты сняла номер в гостинице. Я провожу тебя… Но, может, сперва хочешь выпить, перекусить и поболтать?

Поборов искушение, Лисса ответила:

— Спать я не хочу, есть тоже. А вот выпить не откажусь. Если только ты не предлагаешь это из вежливости, умирая от усталости.

— Нет, у меня пороху еще надолго хватит!

Еще одна аллюзия из прошлого, непонятная для нее.

— В любом случае, давай поскорее уйдем с улицы, здесь душно и жарко, как в бане. Я знаю один симпатичный ночной бар… Шумный, правда, зато с хорошей выпивкой.

Хебо повел Лиссу по улице.

— Нам нужно поговорить, — сказала она.

— Да, помню, ты намекала, что у тебя есть важные новости. Хочешь начать с места в карьер?

— Если не возражаешь. Разговор займет всю ночь, но мне не терпится начать. Только в надежном месте, где наверняка не будет прослушивания.

Хебо замедлил шаги.

— Тогда лучше всего подойдет моя берлога. Я лично проверил ее, причем дважды, после того как получил твое сообщение.

— Вот и хорошо.

Теперь нужно было удержаться в рамках делового разговора. Ни словом, ни жестом не выдать своих чувств к нему. Иначе все пойдет прахом. И нельзя поддаваться на провокации…

В том, что провокации будут, Лисса не сомневалась.

— А потом ты проводишь меня в номер, и я просплю до полудня.

Кажется, он тихо фыркнул, слегка сжав ее локоть… Какая разница! Ей все равно, что он подумал.

На машине Торбена они подъехали к стоящему особняком дому. Внутреннее убранство живо напомнило логово Хебо на Джонне — чистота и порядок, диковинные сувениры и разные приборы, незаконченная модель парусника… Возможно, одного из тех, что когда-то бороздили моря древней Земли. На настенном экране красовался пейзаж — лес на фоне далеких гор. Неизвестные деревья цвели и благоухали. Видимо, тот далекий мир был дорог сердцу Хебо. Второй экран был пустым. Может, обычно там красуется изображение женщины?

Оглядевшись, Лисса не заметила в доме признаков женского присутствия. Но это не значит, что у Торбена никого нет.

Хебо уговорил ее присесть и налил виски: бокал для нее, совсем немного — для себя. Неожиданно Лисса вспомнила один из вечеров, проведенных в каюте Герварда Валена. Но это воспоминание угасло, как только Торбен сел напротив и поднял свой бокал.

— Твое здоровье, — сказал он. — А также salud, prosit, skaal, kan bei и так далее. И еще раз: привет, Лисса!

Они чокнулись, и женщина поразилась, насколько древним был этот обычай.

— Боюсь, я принесла дурные новости, — с трудом проговорила она.

Он пожал плечами.

— Я так и знал. Понял по голосу. Продолжай.

Собравшись с духом, она сказала:

— Ромон Касперссон и Эскер Харолссон полетели на Сузайю.

— И что с того? — спросил он.

Хебо старался казаться равнодушным, но Лисса почувствовала, как он подобрался.

— Ты знаешь Ромона, но, видимо, не так хорошо, как тебе кажется.

— Уж наверняка я не знаю все тайники его души. А Эскер, насколько я понял, был в вашей команде во время экспедиции к черным дырам, так? Я с ним пару раз встречался. — Хебо поморщился. — И что дальше?

Она отхлебнула из бокала. Больше, чем хотела.

Потом Лисса наклонилась к Торбену и негромко сказала:

— Возможно, я делаю из мухи слона. Но я никогда не доверяла этим двоим. После того как мы улетели с Форхолта, у меня не выходили из головы цветы, которые привез тебе Ромон. Вроде бы все легко объясняется: букет передала знакомая… Будь это не так, ты узнал бы об обмане, вернувшись на базу… Но зачем Ромон снова пошел к тебе вечером? Сам, лично, вместо того чтобы связаться по комму и сказать все, что хотел сказать? Вы с ним не такие уж близкие друзья-товарищи.

Глаза Торбена расширились, зрачки превратились в черные точки.

— Святые угодники… — прошептал он. — Ромон знал, что ты меня навестишь, что у нас наверняка будет серьезная беседа — после всего, что мы пережили вместе…

— Да, — кивнула Лисса. — Возможно, в букете был жучок. Когда он вернулся вечером, он легко мог его вынуть. Проще простого!

— Он улетел домой раньше, чем собирался, — угрюмо проронил Хебо.

— Это еще ни о чем не говорит. Мы можем только строить предположения. Но… почему бы и нет? Я продолжала наблюдать за Ромоном. Украдкой, но отмечая все его необычные поступки. И вот узнала, что он и Эскер полетели на Сузайю… Видимо, он связался с сузаянцами по гиперсвязи, потому что они прислали за ним и Эскером корабль. Раз они улетели на планету сузаянцев, значит, в дело вмешалось тамошнее правительство.

Переведя дыхание, Лисса продолжала:

— Их отлет не очень-то скрывался, но и не афишировался. Корабль вышел на орбиту, Ромон и Эскер подлетели к нему на одном из скоростных флаеров, принадлежащих Дому Сифелл. Значит, Дом Сифелл в курсе и одобрил все предприятие. Сифеллы осторожно упомянули, что это всего лишь небольшое совместное предприятие Асборга и Сузайи. Так, пустячок, который никого не заинтересует.

— Кроме нас, — прорычал Хебо.

— Кроме нас. Кто знает, как использует правительство сузаянцев новую информацию и во что все это выльется через несколько сотен лет? Вспомните — они хотели скрыть от всех, что приближается столкновение черных дыр. Большинство сузаянцев — прекрасные и чуткие создания, но, увы, об их правителях такого сказать нельзя.

— Как и о правителях людей. Уже не в первый раз в истории бизнесмены, желая сорвать куш, связывались с правительством, которое по завершении сделки вешало их на столбах.

Хебо встал и начал взволнованно мерить шагами комнату.

— Да, так и есть! Они пошлют к звезде пару боевых кораблей, на разведку. Если я все рассчитал правильно, они первыми «совершат открытие» и спрячут его под грифом «совершенно секретно». Сузаянцы выставят кордоны по всей системе, как сделали во время наблюдения за черными дырами, и снимут сливки с этой находки. Если же кто-то будет протестовать и даже обратится в Конвенцию, разбирательство затянется на многие месяцы. И эти гады успеют первыми разобраться, что к чему.

Он ударил кулаком по стене.

— Если бы я мог опередить их! И объявить о своем открытии! Но я не могу!

Лисса встала и подошла к нему.

— Успокойся, Торбен, успокойся. — Она положила руку ему на плечо. — Я уже обо всем подумала. Ромону понадобится время, чтобы уговорить сузаянских правителей сотрудничать с ним, понадобится время и на снаряжение экспедиции. Значит, у нас еще есть шанс попасть туда первыми.

«Да, — подумала она, — шанс есть. Но ставкой в игре будут наши жизни».

Эта мысль заставила ее похолодеть.

Глава 42

И снова они с отцом стояли на башне Эрнхерста.

Конечно, они могли встретиться в кабинете Дэви — там тоже можно было спокойно поговорить, к тому же там было гораздо теплее. В северном полушарии Асборга наступила зима. Но когда Лисса сказала, что хочет побеседовать об очень важном деле, отец поманил ее жестом, она кивнула в ответ — и вот они стоят на площадке башни. По пути сюда Лисса удивленно думала, что человечество хранит и передает из рода в род столько обычаев и символических жестов, что и не сосчитать.

Интересно, у других рас дело обстоит так же?

Вокруг было тихо, безветренно, дыхание вырывалось облачками пара.

Над долиной синело зимнее небо, на свежевыпавшем снегу лежали длинные тени. Далекий лес еще не полностью сбросил коричневато-красный убор. Дома селения казались вырезанными ножницами на белом снеговом листе. Полоса морского побережья на юге сверкала так ослепительно, что было больно туда глядеть. Высоко в небе парила стая темнокрылов, их крики звенели, как далекие колокольчики.

Дэви молча разглядывал дочь, потом улыбнулся, но улыбка не смягчила тени тревоги на его лице.

— И что за безумство ты задумала на этот раз?

— Никакого безумства! — заявила Лисса. — Это не в моем духе. Честное слово!

Она никогда не станет лгать отцу, но она ведь может изложить собственную версию событий, верно?

— Ты же видишь — я все еще жива.

— Признаться, я ежечасно молил об этом Бога, — тихо промолвил отец.

— Я никогда не стану бросаться вперед очертя голову. Мне еще не надоело жить.

— Особенно жить, рискуя собой.

— Ну, разве что иногда. Хотя о таких мгновениях куда приятней вспоминать, чем переживать их заново.

«Не позволяй ему увести разговор в сторону. Будь решительней».

— Папа, иногда просто приходится рисковать. Кто не рискует — тот не добивается успеха и может потерять все, что приобрел…

— Знания, сокровища, свершения… — вздохнул Дэви. — Ты не меняешься, доченька.

— Мне кажется, Дом получил некоторую выгоду от моих авантюр.

— Не некоторую, а огромную. Хотя мне очень трудно в этом признаваться.

Лисса улыбнулась. Ее улыбка была светлой, но ответная улыбка ее отца — горькой.

— Значит, один-ноль в мою пользу?

— Видимо, да. Так о чем ты хотела со мной поговорить?

— Ты веришь мне? — тихо спросила Лисса.

— Да.

Она вскинула голову и посмотрела на него в упор.

— Я прошу поверить мне безоговорочно.

Отец молча ждал.

— Я должна отправиться в путешествие, о цели которого не могу сказать никому, даже тебе. Даю слово чести, что это не безумие и не глупость, что это окупится сторицей. И, каким бы ни оказался результат предприятия, я вернусь домой целой и невредимой. Но дело не терпит отлагательств.

— Чего ты от меня хочешь?

— Отдай мне «Халду».

Дэви застыл, его дыхание прервалось.

— Что?! Куда ты собралась лететь?

— В безопасное место, где нет никаких черных дыр. Клянусь! Но там меня могут ждать сюрпризы, справиться с которыми может только мощный корабль.

— Команда…

Лисса покачала головой.

— Уже все готово к отлету. Извини, папа… Я хотела бы… — Да, только сейчас она поняла, каким жгучим было это желание, и на ее глаза навернулись слезы. — Я и вправду хотела бы рассказать тебе все. Но не могу. Пока. Я… мы… чем скорее мы улетим, тем будет лучше. Нет времени искать еще трех-четырех членов экипажа. И не здесь, не на Асборге…

У них оставалось слишком мало времени. Но нельзя допустить, чтобы отец подумал, будто она плохо подготовилась к полету.

Дэви снова пристально всмотрелся в лицо дочери.

— Я мог бы дать тебе пару советов по подбору экипажа.

Кровь прилила к щекам Лиссы.

— Мы знаем, что делаем, знаем, что нас ждет. Неужели ты думаешь, что за все эти годы я ничему не научилась?

— Научилась, — прошептал он. — Но всему ли?

Ее сердце сжалось, и она ответила дрогнувшим голосом:

— Мы будем все время выходить на связь. Посылать тебе шифрованные сообщения, ты знаешь код. Путешествие будет не таким уж долгим. А потом… Потом вы узнаете кое-что новое — то, о чем еще долго будут вспоминать и ты, и мама, и наш Дом, и целый мир!

— Ты же знаешь, что «Халда» мне не принадлежит, — сказал отец. — Как и «Дагмар». Эти корабли принадлежат всем Виндхолмам.

— Конечно. Но ты всегда можешь отправить корабль в срочную и секретную экспедицию.

Отец должен догадаться, на что она намекает. Если он поднимет вопрос в совете, начнутся дебаты и обсуждения, на которые уйдет все оставшееся время. Нельзя допустить, чтобы такое случилось.

— Мне придется отвечать перед советом, — напомнил отец.

— Но не сразу! — выпалила Лисса. — Ты еще успеешь придумать достойный ответ!

— А пока, — с болью в голосе промолвил Дэви, — мне остается только молиться. Молиться за тебя, Лисса.

— О, папа! — зарыдала она.

Упала в отцовские объятия и, прижавшись лбом к его плечу, сквозь слезы пообещала:

— Вот увидишь — у нас получится. Ты же веришь в меня. Как верил всегда.

Через что ему придется пройти, чтобы выполнить ее просьбу? Лисса этого не знала, но поклялась, что добьется успеха — ради отца. Он будет гордиться ею и будет счастлив, что она счастлива!

Глава 43

Фрейдис крохотным полумесяцем сиял в черных небесах. Свет Саннивы выхватывал из темноты очертания судна в дальнем орбитальном доке. Чем ближе Лисса подводила свой корабль, тем больше казалось судно. На мгновение женщина представила, как это выглядит со стороны: порядком потрепанный остроконечный цилиндр «Бродяги» — и новехонький, сияющий конус «Халды». «Халда» была оборудована мощными двигателями и битком набита самым лучшим оборудованием, какое только производилось на Асборге, поэтому на каюты для экипажа оставалось не так уж много места.

Наступила оглушительная тишина. Лиссе казалось, что она слышит удары своего сердца.

После коротких переговоров по радиосвязи «Халда» медленно и осторожно сбавила скорость и остановилась рядом с «Бродягой». Гравитация исчезла, и Лисса, отстегнув ремень, взмыла над креслом.

Стыковочные шлюзы разом открылись, и на Лису пахнуло знакомыми запахами Фрейдиса. Навстречу ей вылетел Хебо, ухватился за поручень и направился к женщине.

— Привет, — спокойно поздоровался он.

А где же бурные чувства?

Торбен держался вовсе не так, как ожидала Лисса. Это было на него не похоже. Но, может, она просто плохо его знает?

Следом за Хебо появилась Дзеси. Как всегда, на покрытой оранжевой с черными пятнами шерстью рикханке был только пояс, на котором висели два кошеля и жутковатый изогнутый кинжал в ножнах. Дзеси улыбнулась, причем оскал на кошачьей физиономии вовсе не прибавил ей очарования, и промурлыкала:

— Большая чес-сть снова вс-стретиться с вами, миледи Виндхолм. Да, я помню Джонну и вс-се, что вы сделали для нас-с.

— Добро пожаловать на борт, — откликнулась Лисса после небольшой заминки.

Эта заминка удивила ее саму, и она поспешно спросила:

— Вы готовы к полету?

— Кажется, готовы, — ответил Хебо. — В «Венусберге» прибавилось работы, поэтому вряд ли кто-то обратит внимание, что мы отправились на каникулы.

Во время подготовки к полету они обменивались зашифрованными посланиями, но такие послания — не редкость в коммерческих и деловых кругах.

— Начнем перетаскивать оборудование?

— Да, и чем скорее, тем лучше.

Лиссе не терпелось отправиться в путь. Разведка и исследование лесов на необжитых планетах — это, конечно, хорошо. Но лишь сейчас она поняла, как все это ей наскучило. Сегодня она наконец ложится на след действительно крупной добычи!

Возможно.

Торбен и Дзеси исчезли и вскоре вернулись с маленькой платформой, на которой высились аккуратно сложенное снаряжение и их личные вещи.

Лисса показала, куда все это положить, отметив, что среди прочего имеется и пара бластеров и даже ручной гранатомет. Что ж, она тоже кое-что с собой прихватила. «Халда» не имела бортового оружия, но Лисса была уверена, что им ничего не угрожает, что они успеют слетать туда и обратно быстрей, чем на месте окажутся корабли сузаянцев. Личное оружие просто помогает чувствовать себя более уверенно — чисто психологический фактор.

Лисса вкратце объяснила Хебо и Дзеси, чем оснащено ее судно. Там имелось все необходимое, но не более того: утилизатор, синтезатор, санузел и медотсек, четыре каюты для членов экипажа и маленькая кают-компания. Все. Грузовой отсек корабля был не слишком обширным; просторней всего было в носовой части «Халды». Именно там находилось оборудование, которое поможет экипажу выжить, а кораблю уцелеть в разных космических передрягах.

Все трое прошли в капитанскую рубку, сели в кресла и пристегнули ремни. На обзорном экране чернело бездонное небо, в котором кружился хоровод звезд.

— Курс на пункт назначения номер один, — скомандовала Лисса.

— Пункт назначения номер один, — отозвался компьютер «Халды», высвечивая координаты.

Лисса подтвердила свою команду.

С легким шумом закрылись люки, корабль дрогнул и взлетел. Ускорение нарастало, двигатели ревели все громче, но вот их рев начал стихать и наконец вовсе смолк. Путешественники почувствовали, что тяжесть вернулась к одной стандартной гравитации.

Они расстегнули ремни и встали, теперь твердо держась на ногах. С минуту все молчали.

— Вот и все, — промолвила Лисса, чтобы прервать затянувшееся молчание. — Летим.

— Это… — начал Хебо сипло, потом откашлялся и сказал: — Я не могу подобрать слова… Ты замечательно со всем справилась.

Как ни странно, но при виде его растерянности и смущения Лисса почему-то успокоилась. И улыбнулась.

— Ты же знаешь, у меня были на то свои причины.

— Но… А вдруг ничего не получится? Вдруг мы не найдем ничего интересного и нужного?

— Посмотрим. Ты же собирался потратить на это предприятие несколько лет и все свои сбережения.

То ли ее слова поколебали уверенность Торбена, то ли в нем и без того шла внутренняя борьба, но он сказал серьезно и честно:

— Это была моя игра, моя и Дзеси. Я знаю правила, понимаю, чем рискую. Если мы сядем в лужу и ничего не найдем, мы просто возьмемся за что-нибудь другое. Так случалось уже не раз. Но тебе есть что терять.

— Не так уж много. Если мы вытащим пустышку, я все объясню моим людям, и они поймут.

— Это если ты вернешься, — бросила Дзеси.

— М-да, — согласился Хебо. — Не исключено, что вернуться не удастся. Почему ты взялась за все это, Лисса?

— Серьезный вопрос. — Она посмотрела на рикханку. — А ты почему за это взялась, Дзеси?

Антропардиха сделала жест, вероятно означавший примерно то же, что для людей — пожимание плечами.

— Это охота. К тому же мне надоели бесконечные леса, вонючие болота и высокие деревья.

Лисса вспомнила, что рикханцы — жители равнин и степей, издавна ведущие кочевой образ жизни. Дзеси — не человек, и до конца понять ее чувства и побуждения человеку не дано. Но за все эти годы она, похоже, не слишком скучала по представителям своей расы.

К тому же…

— Если все получится, как задумано, — закончила Дзеси, — Улас Трек навсегда запомнит мой подвиг. О нем будут рассказывать у костра. Конечно, если мы вернемся из путешествия живыми.

Последнюю фразу она произнесла спокойно и раскованно.

— Это что касается нас, — сказал Хебо. — А как насчет тебя, Лисса? Я все еще не понимаю. Ты пошла на это по политическим соображениям, чтобы оставить с носом правительство сузаянцев и Сифеллов? Или ради славы и процветания твоего Дома? Дьявол, или по какой-то другой причине?

«Все названные им причины важны, — подумала Лисса, — и все они безнадежно перепутались и переплелись. Сейчас не место и не время копаться в душах друг друга».

Она постаралась ответить самым холодным тоном:

— Я знаю, какой награды я жду за этот полет. Мы все уже обговорили.

Торбен прикусил губу.

— Что бы ни случилось, — продолжала Лисса, — чем бы ни закончилось наше путешествие, ты передашь управление «Венусбергом»… На миг она запнулась, но потом решительно закончила: — Тем, чьи имена я назову.

Она еще не решила, кто именно это будет. Конечно, Медноруд и другие колонисты обязательно должны войти в состав правления, но они, увы, слишком наивны и доверчивы. Нужен кто-то из жителей Асборга, тот, на кого можно будет положиться. Нельзя обижать и другие Дома, отказывая им в представительстве.

«Папа кого-нибудь посоветует… И, надеюсь, я смогу сама рассказать ему о нашем полете. А что я хотела бы для себя лично?»

В каюте зазвенел смех Дзеси.

— Мне нравится эта затея, — призналась рикханка. — Давно уже хотелось попробовать что-нибудь новенькое. Я уже устала от рутины.

— Но я не обещал забросить все дела на Фрейдисе, — возразил Хебо.

— Ты получишь свою долю сполна, — чуть раздраженно бросила Лисса. — Как и каждый инвестор. Подробности обсудим позже. Но если ты не согласен, корабль немедленно повернет обратно.

— Эй! Я согласен! — воскликнул он.

А потом добавил чуть потише:

— К тому же мне нравится путешествовать вместе с тобой.

Лисса поняла, что он имеет в виду нечто большее.

Взяв это на заметку, она официальным тоном объявила: — у нас осталось сорок четыре часа до гиперпространственного прыжка. Не так уж много, если учесть, что у нас было мало времени на подготовку и на составление подробного плана.

— Какие могут быть планы, если нам пока ничего не известно? — фыркнула Дзеси.

— Надо договориться, что мы будем делать, если вдруг влипнем в беду, — огрызнулась Лисса. — Разработаем план действий при аварийной тревоге. Проверим оборудование, потом поедим и поспим хотя бы немного.

— Боюсь, ты права, — криво усмехнулся Хебо.

Глава 44

Прыжок!

Небо вдруг оказалось усыпанным странными созвездиями, которые Лисса видела в последний раз, когда «Дагмар» подлетал к черным дырам. Она посмотрела в ту сторону, где произошло столкновение, но не увидела там ничего особенного. Свет двух столкнувшихся звезд достигнет этой части космоса только спустя несколько лет, а поток частиц — спустя несколько десятилетий. Но даже если бы сияние было видно невооруженным глазом за четыре с половиной парсека, местное солнце все равно светило бы ярче.

Гигант, в шесть раз больше Солнца и Саннивы вместе взятых, полыхал в тысячи раз ярче обоих этих светил.

Лисса выбрала точку выхода из прыжка в пятидесяти астрономических единицах от него: на таком удалении его излучение должно было равняться двум пятым интенсивности солнечного света, падающего на Асборг или Землю, только свет был не желтым, а бело-голубым. Даже на затемненном экране гигант слепил глаза, и смотреть на него в упор было невозможно. Благодаря его свету даже в хорошо освещенной каюте предметы отбрасывали тени.

Так, нужно побороть свой страх.

Из-за невесомости казалось, будто корабль падает прямиком в пылающий ад. Собственно, так оно и было. «Халда» вошла в гиперпространство, делая полторы тысячи километров в секунду, вынырнула из него с той же скоростью и устремилась к ближайшей в системе звезде.

Но Лисса все просчитала заранее. Гиганты класса В встречались слишком редко, чтобы автоматика могла заблаговременно отличить их от других звезд. Зная основные параметры цели, Лисса приказала «Халде» проложить курс так, чтобы выйти из гиперпрыжка над северной частью светила, с вектором движения, устремленным к его центру. Если бы они продолжили двигаться в этом направлении, через месяц судно оказалось бы так глубоко в гравитационном колодце, что не смогло бы уйти в гиперпрыжок. Этого ни в коем случае не следовало допустить.

В полной тишине Дзеси зашипела, а Хебо присвистнул.

— Чем скорее мы начнем наблюдение, тем лучше, — сказала Лисса.

Несколько мгновений Торбен пристально смотрел на нее.

— Конечно, — медленно протянул он, — но зрелище просто потрясающее.

— Надеюсь, ваше потрясение уже прошло?

Он встряхнулся и прищелкнул языком.

— Да, женщины всегда были практичнее мужчин.

Дзеси промолчала. Возможно, вспоминала мужчин своей расы.

Они отстегнули ремни, воспарили над креслами и принялись за дело, которое в основном заключалось в том, чтобы задавать работу автоматике корабля и фиксировать результаты исследований. Все быстро втянулись в рабочий ритм и перестали замечать, как бежит время.

Корабельные приборы и компьютеры были рассчитаны на исследования при минимальном объеме информации. Путешественники изучали экваториальную зону вокруг звезды на расстоянии биллионов километров, надеясь найти именно там что-то необычное.

— Да, — прошептала Лисса, глядя на вспышки на экране, — это солнце имеет планеты.

Возле звезд-гигантов редко встречались планеты, поэтому их обычно и не искали, а еще потому, что такие миры были необитаемыми. Гиганты существовали примерно восемьдесят миллионов лет, а потом сжимались и превращались в сверхновые. Результат исследований не стоил затраченного времени и трудов, учитывая, что во Вселенной было полно других тайн и загадок.

Хебо кивнул.

— Похоже, случай и впрямь исключительный. — Теперь его голос звучал совершенно спокойно. — Если тут есть планеты, здесь можно будет отлично обосноваться для проведения наблюдений, построить экспедиционные базы, найти источники природных материалов и сырья. Хотя, если бы это солнце не имело спутников, Предвестники могли бы создать свою планету. Эта звезда, скорее всего, появилась не так давно, если судить по космическим меркам, и трудно предсказать, когда она рванет.

— Может, Предвестники побывали здесь даже не раз? — вслух подумала Лисса.

— Не исключено, что мы это скоро узнаем. Но вряд ли они возвращались — это не в их стиле. Проще было бы оставить тут несколько автоматов, чтобы те активизировались в нужный момент, построили базу и связались с хозяевами… Кем бы ни были эти хозяева.

«И с момента прилета сюда Предвестников прошло три миллиона лет», — подумала Лисса.

Ее пробрала дрожь.

Они уже раньше все обсудили и обговорили, однако будничный разговор помогал успокоиться.

— Никаких следов деятельности автоматики? — спросила она у бортового компьютера.

— Ничего такого, что можно точно идентифицировать, — отозвался тот. — Подробную информацию можно будет получить, только когда мы подойдем ближе.

— Так почему мы тут застряли? — взорвалась Дзеси.

— Чтобы пообедать, — ответила Лисса.

Они поболтали еще, потом перекусили… И страх начал гаснуть, уступая место радостному возбуждению, известному всем первооткрывателям. Теперь главное — не забыть об осторожности, не потерять головы.

Прыжок.

Звезда пылала так же ярко, как Саннива над Асборгом. Ее диск казался не таким уж большим, но, когда экраны потемнели, вокруг светила вспыхнули немыслимых размеров протуберанцы. Их красные языки могли испепелить целую планету, в центре они горели белым огнем, их окружали причудливые пламенные узоры.

Компьютер «Халды» доложил, что началась буря на солнце. Любое живое существо, застигнутое в космосе такой бурей, погибнет от смертельной дозы радиации, даже если будет в самом надежном скафандре. Но путешественникам на «Халде» не угрожала эта опасность: корабль строили с тем расчетом, чтобы он мог выдержать натиск любой агрессивной среды. Силовые поля отражали частицы еще на подлете, а фотоны, долетевшие до корпуса, поглощались защитным экраном.

Но радоваться было рано. Большая часть излучения состояла из волн более жестких, чем излучение звезд типа G, — то были рентгеновские и даже гамма-лучи. Как и нейтроны, которые эти лучи выбивали из встречавшихся на пути атомов, лучи проникали сквозь все и вся. Поток вторичных частиц был даже хуже. Один только жар — инфракрасное излучение — мог бы уничтожить корабль, если бы «Халда» подошла слишком близко.

Впрочем, на расстоянии в тридцать астрономических единиц все это можно было выдержать.

— Получены данные о второй планете, — отрапортовал компьютер, его трубный глас заставил всех вздрогнуть. — Обнаружены артефакты искусственного происхождения. Уровень нейтрино указывает на ядерные процессы, аналогов которым в моей базе данных нет.

— Я так и думал, — пробормотал Хебо.

По экрану поползла более подробная информация, но слишком разрозненная и отрывочная. Лисса велела кораблю продолжать наблюдение.

После каждого гипепространственного прыжка планета становилась все ближе. И каждый новый час приносил новые открытия, которые постепенно складывались в цельную картину.

После очередного прыжка корабль неожиданно тряхнуло так, что экипаж едва не выбросило из кресел. Ремни удержали их, но перегрузка принесла сильное головокружение.

Когда путешественники убедились, что все они живы и здоровы и что корабль невредим, они стали выяснять причину толчка. Оказывается, в этой солнечной системе кружили тучи астероидов.

Обычно рядом со звездами-гигантами не бывает небесных тел, поскольку радиация и гравитация не позволяют молекулярным облакам сконденсироваться. Но вокруг этой звезды кружились несколько планет размером с Асборг. Все остальные спутники были невелики, их даже трудно было заметить издалека. По чистой случайности «Халда» вышла из гиперпространства как раз перед железной глыбой десяти километров в диаметре.

Для другого корабля такое стечение обстоятельств было бы роковым, но силовые поля «Халды» сделали свое дело, а остаток энергии погасил сверхпрочный корпус корабля. «Халду» просто слегка отбросило, развернуло, после чего она продолжила полет. Огромный астероид проплыл мимо.

Хебо и Лисса испуганно посмотрели друг на друга.

— Господи, — пробормотал он, — ты могла погибнуть!

— Ты тоже, — непроизвольно вырвалось у нее.

У нее внезапно пересохло в горле, поэтому голос звучал хрипло.

— Никто не погиб, — прорычала Дзеси. — Успокойтесь.

Они замолчали.

Впереди показалась планета, к которой они так стремились, но к которой не могли подлететь слишком близко. Эта красноватая планета размером с Марс, без атмосферы и воды, кружилась на расстоянии одной астрономической единицы от них. И на ее поверхности приборы зафиксировали с десяток мест, где находились базы, построенные на основе самых высоких технологий.

— Ничего подобного мы не смогли бы создать, — пробормотала Лисса. — Предвестники даже в те незапамятные времена владели такими высокоэнергетическими технологиями, о которых мы можем только мечтать.

— Посмотрим, — отозвался Хебо, — пустят нас туда или нет.

— Если они не хотели, чтобы на их базы кто-нибудь попал, — убито сказала Лисса, — нам туда ни за что не прорваться.

— Ты так уверена? — спросила Дзеси.

Торбен махнул рукой.

— Друзья! Что толку задаваться пустыми вопросами, когда ответ — вот он, перед нами!

Лисса мысленно согласилась. Торбен был прав.

А он потер подбородок и задумчиво проговорил:

— Знаете, все-таки это очень странно. Конечно, станция на планете возле звезды-гиганта легко может получить необходимую для ее работы энергию. Но они должны были учесть и свойства здешнего пространства. Да, приборы могут отфильтровать ненужныепомехи. Но полностью ли? А ведь Предвестники могли спокойно выбрать и другое место для своих наблюдений. Я считаю, что мы должны продолжить поиски, раз уж мы тут оказались. И после паузы Хебо добавил: — Возможно, найдем что-нибудь интересное и сможем подобраться поближе.

Все согласились.

«Халда» продолжила путь, а Лисса послала домой сообщение по гиперсвязи. Что бы ни случилось, их открытие не должно остаться безвестным. В зашифрованном послании она просила отца соблюдать секретность. Было бы глупо немедленно сообщить всем и каждому об их экспедиции — слишком много опасностей еще поджидало путешественников.

Ну почему люди и другие разумные существа не могут объединиться, чтобы сообща разгадывать тайны Вселенной? Почему они не могут наконец создать единое общество?

Может, потому, что они смертны?

Лисса пожала плечами.

Сейчас ее поджидали более насущные и занимательные вопросы.

«Халда» сделала очередной прыжок и просканировала пространство.

Есть!

На расстоянии тридцати астрономических единиц, на другой планете, корабль зафиксировал активность явно искусственного происхождения.

— Похоже, это именно то, что мы ищем, — кивнул Хебо. — Предвестники воспользовались разницей температур, чтобы получить неограниченный источник энергии.

Дзеси высоко подпрыгнула, дрыгнула ногами и замерла высоко над полом, словно схватив невидимого врага.

— Мы высадимся там! — воскликнула она.

— Может быть, может быть, — пробормотала Лисса. Но в глубине души она разделяла уверенность антропардихи. — Давайте отдохнем, а потом все обсудим.

За время этого путешествия ей ни разу не удалось как следует выспаться. Возможно, остальным тоже.

Они решили лететь к планете, время от времени выходя на связь с Асборгом. Потом корабль сделает прыжок и медленно, на одной второй g, начнет приближаться к цели. При такой скорости они успеют вовремя заметить опасность и принять меры. Слишком многое поставлено на карту, чтобы вести себя безрассудно.

Перелет займет около семидесяти часов, почти трое стандартных суток. За это время можно будет как следует подготовиться.

После ужина Дзеси встала и сказала:

— Я иду ксханта!

Глава 45

И поплыла в сторону своей каюты. Лисса и Хебо услышали, как щелкнула, закрывшись за ней, звуконепроницаемая панель.

Торбен тоже поднялся.

— Давай устроимся поудобней, — предложил он.

Лисса кивнула. Придерживаясь за поручни, они полетели к рубке управления; в покинутой кают-компании стулья и стол сложились и спрятались в стены.

Опустившись в кресло, Лисса не стала пристегиваться. Она посмотрела на экран: свет снаружи померк, стали отчетливо видны звезды, которые казались морозным узором на черном стекле космоса. Почему она раньше этого не замечала? Или просто не позволяла своему сердцу трепетать перед красотой Вселенной?

Хебо сел в кресло справа от нее.

С минуту тишину нарушал только легкий шорох вентиляторов. Полностью исправный корабль отлично вентилировал помещения, создавая легкий ветерок; в каюте витал слабый бодрящий запах озона.

— А что такое «ксханта»? — спросила Лисса.

— Не знаю, — пожал плечами Хебо.

Она пристально взглянула на Торбена и встретилась со спокойным взглядом голубых глаз.

— Не знаешь? — поразилась Лисса. — Сколько же лет вы провели вместе?

— Мы не все время работаем вместе. В общей сложности — лет двадцать. Повторяю: я не знаю, что она имела в виду.

— А она уже говорила такое раньше?

— Бывало. Когда ей требовалось побыть одной несколько часов. Она не рассказывает, чем тогда занимается, а я не спрашиваю. Это может быть что-то личное, или связанное с религией, или… не знаю.

— Наверное, наши ксенологи занимались этим вопросом.

Он криво усмехнулся.

— Вообще-то процент несчастных случае среди ксенологов на Рикхе очень высок. Поэтому со временем они стали менее любопытны.

— Яростная и суровая раса, — кивнула Лисса.

— Многие люди суровые и яростные. Я бы сказал, что все присущие нам качества, кроме чисто биологических особенностей, можно найти и у представителей других культур.

«Он умеет мыслить. И любить других».

— Согласна. Сифеллы… Нет, это просто члены одного из Домов Асборга, в них нет ничего чуждого. И даже среди Сифеллов встречаются разные люди.

— Ну, биологические особенности — это всего лишь базис. То же самое можно сказать о способе мышления, ощущений, отображения действительности. Задумывался ли когда-либо человек о том, как сексуальный механизм сузаянцев влияет на их психологию?

«Милый Медноруд…»

— Мы с Меднорудом могли бы стать хорошими друзьями.

— Но не такими близкими, какими могли бы стать двое людей. Или двое сузаянцев. Мы можем понять только те аспекты иных культур, которые похожи на наши. А они понимают только те аспекты наших культур, которые находят аналогии в их мирах.

Торбен говорил спокойно и доверительно, словно открывая для Лиссы новую страничку своей жизни.

— Например, я заметил, что Дзеси, рикханке, недоступна идея о воплощении Бога.

«То, во что верит сам Торбен, — поняла Лисса. — Меня эта идея тоже слегка обескураживает. Хотелось бы мне ее понять… Хотелось бы узнать о ней побольше… Потому что это — вера Торбена?! Ну и ну!»

— Именно поэтому, наверное, Дзеси и знает, что я никогда не пойму смысла слова «ксханта», как бы она ни старалась объяснить. Вот она и не объясняет, — закончил Хебо.

— Насколько я понимаю, свою веру ты тоже не стал ей проповедовать?

— И никому другому не стал бы. Кто я такой, чтобы лезть в чужие отношения с Богом? У меня и у самого с верой негусто.

Последнего выражения Лисса не знала. Еще один архаизм? Но общий смысл был ей понятен. Хебо — человек широких взглядов. Или он просто научился терпимости за долгие годы своей жизни? Интересно было бы узнать наверняка.

— Мы с вами до сих пор учимся взаимопониманию, — усмехнулся Хебо. — И, возможно, Дзеси ушла, чтобы просто оставить нас наедине.

— Что? — вспыхнула Лисса. Почувствовала, как кровь приливает к щекам, и разозлилась еще больше.

— Она может быть весьма тактичной, — заверил Хебо. — Существа, всегда вооруженные до зубов и опасные, обычно такими и бывают в минуты затишья и мира. Иначе им трудно было бы выжить.

— Но… мы с тобой…

— Нам раньше не представлялось случая спокойно пообщаться, верно? А впереди еще несколько дней полета.

Лисса заколебалась.

— Что у тебя на уме?

— Кое-что приятное, — радостно признался он.

— Что именно?

Ну что могло прийти ему в голову, кроме?..

— Не волнуйся. Я не повторю ошибку, которую допустил на Джонне. Я хорошо запомнил свой промах.

Она ответила далеко не сразу. Воздух в каюте все сильнее насыщали ароматы ночного проливного дождя.

Торбен молча ждал.

Лисса знала, что может уклониться от ответа, но ей не хотелось так поступать. Но и нырять очертя голову в омут любви тоже было бы неразумно. Хватит с нее ошибки, которую она совершила с Валеном.

Она встретилась взглядом с Хебо и мягко произнесла:

— Вы очень одинокий человек, правда?

Он вскинул руку.

— О, нет. Я всегда могу найти компанию, если мне становится одиноко.

Торбен улыбнулся.

— Наверняка ты тоже можешь найти такую компанию, даже когда тебе не одиноко…

Она не стала обращать внимание на подковырку.

— Все эти долгие странствия…

— Порой надоедают, но, когда мне становится скучно, я легко нахожу себе занятие, — пожал плечами Торбен.

— Но кто-то становится тебе дорог, а потом вы расходитесь… — Она вздохнула. — Я жила не так долго, но со мной тоже такое случалось.

— Или дорогой человек может умереть, — печально сказал Хебо. — Как ни цепляйся за жизнь, рано или поздно старуха с косой приходит за всеми.

— А мысль о жизни после смерти тебя не утешает?

— Честно говоря, мне хотелось бы, чтобы это оказалось правдой. Но прошлое уже никогда не вернуть. Поэтому надо брать от жизни все.

— Разве без скитаний никак не прожить? Неужели ты никогда не пытался осесть, построить дом?

— Пытался, трижды.

— И что? — не удержалась она.

— Дважды все закончилось очень быстро, — еле слышно ответил он. — А в третий раз… Она умерла. Дурацкий несчастный случай… Если только во вселенной не действуют некие чудовищно несправедливые законы.

— Прости. Не хотела лезть в душу.

— Ничего страшного, — улыбнулся он. — К тому же мне приятно, что ты лезешь ко мне в душу.

— Не понимаю только, зачем я это делаю…

Он улыбнулся еще шире.

— Это очень интересный вопрос.

— Но мы ведь… прошли вместе через столько испытаний.

— И идем вместе до сих пор. Как думаешь, тебе бы захотелось продолжить в том же духе и после окончания экспедиции?

«Что со мной творится? — одернула себя Лисса. — Почему я стала такой неосторожной?»

— Не знаю…

— Может, попробуем? Не думая о цене, не связывая себя взаимными обещаниями.

Женщина выпрямилась.

— Платить все равно придется.

— Да, — кивнул он. — И я готов — потому что взамен получу еще больше.

Неужели он думает о… Лисса растерялась. И давно у него такие мысли? Но ведь ему вовсе не нужно было лететь с Земли на Асборг, если он и вправду хочет…

Хебо придвинулся ближе и очень осторожно обнял ее за плечи.

— Каюты на корабле не слишком роскошны, да и времени у нас мало, но…

— Нет, — перебила Лисса, съежившись. — Я не могу себе этого позволить.

«Пока не могу», — подумала она.

Ее сердце забилось чаще.

«А может быть, уже никогда не смогу. Гервард…»

Но он встал перед ее мысленным взором всего лишь бледным, быстро тающим призраком.

Хебо улыбнулся.

— Не бойся. Я имею в виду вполне естественное влечение.

«Неужели? А что нужно мне? Мы оба — взрослые, разумные люди. Мы умеем не терять головы в критических ситуациях, умеем держать свои эмоции в узде. Разве не так? А сейчас ситуация вовсе не кризисная. И если бы я не утратила осторожность, ситуации этой вовсе бы не возникло».

— И это все, что вы имеете в виду? — выдохнула Лисса.

— Нет. — Хебо сразу стал очень серьезным. — Но вы правы, все остальное лучше отложить на потом. И все-таки…

Их губы уже почти соприкасались.

— Хорошо…

Койка была узкой, спальня — тесной и неуютной. Но они уже не замечали этого.

Глава 46

На расстоянии в сто астрономических единиц излучение гигантского солнца было в десять раз меньше, чем излучение Саннивы, достигающее Асборга. Теперь вместо самого солнца было видно лишь голубовато-белое сияние, слишком яркое, чтобы в упор смотреть на него, затмевающее почти все звезды в космосе.

Оно освещало планету размером с Марс, усеянную разноцветными пятнами. Темные пятна — горы, белые — лед, грязно-коричневые, красноватые и желтые — места, где ультрафиолетовое излучение поддерживало низкотемпературные химические реакции. Температуры здесь и впрямь были низкими — около ста градусов по шкале Кельвина. Планету окружала легкая дымка атмосферы. Давление у поверхности не превышало нескольких миллибар, атмосфера в основном состояла из азота, метана и аргона. Наклон оси вращения был очень небольшим, период суточного обращения — чуть меньше сорока девяти стандартных часов.

Эти сведения автоматика корабля собрала на подходе к планете. Стоило путешественникам взглянуть на планету вблизи, и их охватила нервная дрожь. Перед ними был чужой, непредсказуемый мир, на котором Предвестники оставили свою базу. Аппаратура корабля зафиксировала достаточно странных излучений, доказывающих это предположение. А сколько других факторов автоматика пропустила?

Однако с планеты не пришло никакого сообщения, никакого сигнала.

— Не могу себе представить, чтобы они не оставили детекторов и следящих аппаратов, — пробормотал Хебо. — Они не могли не знать, что рано или поздно здесь кто-нибудь появится. Или что-нибудь. Например, комета.

— Возможно, там всего лишь слепые машины, — предположила Дзеси.

Лисса покачала головой.

— Технологический уровень Предвестников должен быть не ниже, чем наш, — сказала она. — А может, и гораздо выше.

«Предвестники могли обладать таким могуществом, что мы даже не в состоянии его вообразить…»

Эта мысль была очень тревожной, и Лисса постаралась переключиться на более насущные дела.

— Пока мы не заметили ничего угрожающего. Давайте как следует осмотримся здесь.

«Халда» скользнула на орбиту под углом сорок пять градусов, в двух тысячах километров от поверхности планеты. Расстояние — слишком малое для связи через гиперпространство или для совершения гиперпрыжка: слишком близко находилось крупное небесное тело, притяжение которого влияло на инерционную оболочку. Функция круто изменялась по сравнению с гладким потенциальным колодцем астрономических расстояний, тем не менее мощное ускорение могло быстро унести корабль туда, откуда возможно будет уйти в гиперпространство. С такого расстояния удобно было наблюдать за планетой, период вращения которой оказался не слишком велик и не слишком мал. И пока экипаж «Халды» не заметил никакой потенциальной опасности, если не считать странных импульсов, обнаруженных автоматикой корабля.

Движение с ускорением прекратилось, наступила невесомость.

Спустя целую минуту Хебо пожал плечами и проворчал:

— Ладно, приступаем к поискам.

На экране изображение звезд сменилось изображением планеты; по монитору заскользила пустыня, потом картинка стабилизировалась, увеличилась.

Им повезло, что корабль оказался с дневной стороны планеты, которую освещало солнце. На фоне широкого ледяного поля, темных скал на горизонте и безоблачного черно-синего неба они увидели три тонких, блестящих спирали, казавшихся отсюда искаженными. Между спиралями было растянуто несколько еще более тонких, со сложным рисунком, трехмерных паутин. Какие-то небольшие фигурки двигались по голой поверхности скалы, ровной и гладкой, как зеркало. При ярком свете трудно было все как следует рассмотреть. Даже когда оптика отфильтровала солнечные блики, колеблющаяся полупрозрачная завеса все равно осталась. Картина напоминала мираж.

Лисса прошептала:

— Я думаю, мы видим каркас какого-то сооружения, и… А там — обслуживающий персонал… Эта штука внизу выглядит полузаконченной, работа вроде бы продолжается… Наверное, конструкцию готовят к тому, чтобы она встретила волновой фронт… В основном здесь действуют субатомные силы, а может — энергия самого вакуума…

Лисса не была физиком, но при виде зрелища на экране в ее памяти всплыли полузабытые знания, долго лежавшие под спудом.

— Когда эту штуку начали сооружать? — спросил Хебо. — Ах, да — около трех миллионов лет назад, а то и больше. Скорее всего, это конструкция фон-ноймановского типа. Предвестники оставили здесь эдакий зародыш, с таймером, запустившим все в установленное время. И тогда из зародыша появились машины, которые принялись сооружать другие машины… Хотя, наверное, правильнее было бы сказать «выращивать», а не «сооружать». Или «генерировать», или…

— Скорее всего, работы начались еще до того, как черные дыры столкнулись, — предположила Лисса, удивившись тому, как спокойно звучит ее голос. — Они построили зонды, которые наблюдали за этим событием, и остались там после столкновения. Наши экспедиции могли бы заметить их разве что случайно. А те машины, которые сейчас сооружаются, наверное, предназначены для долгих исследований — здесь, где среда не агрессивна.

Они снова и снова высказывали разные предположения, повторяя их по многу раз — как обезьяны, которые подбадривают друг друга трескотней. Дзеси не нуждалась в такой успокоительной болтовне так сильно, как нуждались в ней люди. Перед лицом реальности человек иногда тупеет так, как не тупеет за много часов абстрактных рассуждений.

Наконец Хебо сказал:

— Какие бы знания и какое бы могущество ни были сосредоточены на этой планете, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы все это попало в грязные руки.

Лисса пожала плечами.

— А чьи руки — чистые? И даже если отыщется кто-нибудь с чистыми руками, надолго ли он сумеет остаться таким?

— Не знаю. Но я помню, как читал книгу одного земного историка, написанную задолго до моего рождения. «Зло восторжествует только при одном условии — если добрые люди позволят ему восторжествовать», — было написано там. Можно считать, что мы — на стороне добра. — Хебо взял Лиссу за руку. — Уж вы-то, Лисса, — точно.

Небывалая картина переместилась к краю экрана, когда «Халда» ушла на ночную сторону планеты.

— Наверное, нам лучше не мешкая отправить эту информацию домой, — сказала Лисса.

«Пока еще не поздно».

— Хм… Какая ты умная. И к тому же очень красивая.

Лисса набрала в грудь воздуха, чтобы приказать кораблю вернуться на расстояние, подходящее для гиперсвязи.

И тут Дзеси взвыла, а на «Халде» прозвенел сигнал тревоги.

— Что за черт! — взревел Хебо.

Что-то блестящее поднялось с темной стороны планеты и понеслось к кораблю. В считанные секунды это «что-то» превратилось в блестящую замысловатую сеть, вдвое меньше «Халды», похожую на сеть, которую они видели внизу, на планете. В центре сети пульсировала сверкающая сфера… Сердце? Мозг?

Блестящая конструкция маневрировала легко и изящно, как барракуда в море, хотя путешественники не видели двигателей или чего-либо похожего на них. И не заметили ни следа тормозных перегрузок, когда конструкция замедлила движение и зависла в трехстах метрах от корабля.

Шерсть на загривке Дзеси вздыбилась, антропардиха вцепилась левой рукой в подлокотник кресла, правой схватившись за рукоять ножа. Хебо и Лисса застыли, потрясенные странным оружием, которое применили против их корабля.

Рубка, приборная панель, огромный полукруг дневной стороны планеты были видны очень ясно и отчетливо. Хебо и Лисса слышали шелест вентиляторов, ощущали разлитый в воздухе аромат летних полей. Оба думали, что этого не может быть, что это просто нереально… И оба ждали, что будет дальше.

Из рации, настроенной на широкий спектр волн — хотя откуда неизвестные могли узнать, на какие именно волны она настроена, — раздался спокойный голос, проговоривший приятным контральто на чистейшем англи:

— Доступ чужакам запрещен. Вы должны немедленно отсюда удалиться. Вам не причинят зла, но чтобы вы поняли, какие меры могут быть приняты против нежелательного вторжения, ваше устройство для гиперлучевой связи сейчас будет выведено из строя. Предупредите об этом всех на своей планете, передайте предупреждение всем другим вашим сообществам. Сообщите, что дальнейшие попытки вмешательства будут пресечены более решительно, вплоть до уничтожения нарушителей. Но сообщите также, что если таких попыток не будет сделано, эта база никому не причинит вреда. Мы запрещаем доступ сюда в основном ради вашего собственного блага. Подумайте об этом.

Мгновение спустя голос в радиоприемнике сменился свистом и урчанием с почти неразличимыми для человеческого уха обертонами. Лисса узнала язык гаргантюанцев — самый распространенный в Галактике язык. Она даже различила несколько знакомых слов и поняла, что то же самое послание повторяется еще раз.

— Что с гиперкомом? — спросил у корабельного компьютера Хебо.

— Выведен из строя, — доложила «Халда». — Цепи сожжены, квантовые элементы вышли из строя, программы стерты. Мои системы не зафиксировали, когда это произошло.

«Нет… — подумала Лисса. — Предвестники наверняка обладают более изощренными способами воздействия, чем обычный энергетический удар. И я верю, что они — или их роботы, или что бы там ни было — могут пустить в ход эти способы в любое время и в любом месте».

Теперь голос говорил по-рикхански. Дзеси зарычала.

— Да-а, ребята… — сказал Хебо.

— Выходит, нам остается только повиноваться, так? — спросила Лисса, хотя все и так это понимали.

— Ясное дело. И все же у нас есть немного времени — по крайней мере до тех пор, пока эта штука не кончит трансляцию. Понятно, они не знают наверняка, кто мы такие. И, раз уж они хотят, чтобы мы передали эти вести другим, скорее всего, нам сделают еще одно предупреждение, если мы все еще будем торчать здесь, когда трансляция кончится. Внушительное предупреждение, но не слишком опасное. Например, превратят наши запасы еды в угольки. Потом мы, конечно, скажем: «Извините, почтенные господа», — и уберемся отсюда. Н-да, нам противостоят крутые штуки, но не Господь Всемогущий. Может, соберем побольше информации — столько, сколько успеем?

«Что это — беспечность? Нет, отчаянная храбрость, — подумала Лисса. — Мы рискуем, конечно. Но мы рискуем и тогда, когда переходим через улицу. Да, как раз такой мужчина мне подойдет».

— Продолжаем сканирование, — приказала она бортовой автоматике.

Вслед за сообщением на рикханском последовало сообщение на шипящем сузаянском, а потом появившееся на видеоэкране изображение арзесианца повторило то же самое на языке телодвижений, которым пользуется эта раса.

«Халда» и конструкция, напоминающая сеть, плыли вокруг планеты, медленно отдаляясь друг от друга. Неизвестные продолжали трансляцию. Солнце скользнуло за планету, которая превратилась в черный круг, обведенный тонкой полоской света. На небе вновь засияли звезды.

— Обнаружена еще одна конструкция, — доложил компьютер, показывая увеличенное изображение.

Вторая сеть как будто слегка отличалась от первой, но было трудно точно определить различия, когда речь шла о столь чужеродных сооружениях.

Перебрав языки всех известных космических рас и четыре таких, которые Лисса не опознала, радио вновь вернулось к человеческому языку, на этот раз — к языку Хань. Сколько еще языков перепробует этот страж, прежде чем потеряет терпение и… нанесет новый удар? Блестящая сеть уже отдалилась настолько, что казалась маленьким, изысканным ювелирным украшением.

Вдалеке что-то сверкнуло, отразив солнечный свет.

— Ух ты! — воскликнул Хебо. — Покажи-ка, что там такое.

Оптика корабля сосредоточилась на объекте и показала его увеличенное изображение на экране. К планете летел корабль. В выбросах его реактивных двигателей атомы светились, вспыхивали призрачными искрами. Скорость корабля уже выровнялась, ему нужно было сделать только небольшие маневры для того, чтобы выйти на более близкую к планете орбиту. Очевидно, это судно вынырнуло из гиперпространства настолько глубоко в гравитационном колодце, насколько это было возможно.

— Господи, вот мастерская навигация! — восхитился Хебо.

Лисса узнала удлиненные очертания корабля и плоские орудийные порты, из которых, как головы змей, выглядывали лазерные орудия. Сузаянский боевой корабль — вернее, корабль Конфедерации.

Радиоприемник продолжал транслировать сообщения на разных языках. Но автоматика Предвестников тоже обнаружила нового чужака. Передала ли она сузаянцам то же самое сообщение, вывела ли из строя и их устройство гиперсвязи?

Из сузаянского корабля вырвался луч света. Изображение на видеомониторе померкло, когда вспыхнул взрыв. Раскаленное облако рассеялось в космосе, и страж Предвестников исчез вместе с ним.

Глава 47

— Тактическая ядерная ракета, — сказал Хебо в наступившей тишине. — Нет, нам противостоит не Господь Бог. Кое-кто похуже.

Издалека, на фоне звезд боевой корабль казался маленьким, почти игрушечным. Но другие ракеты с ядерными боеголовками могли покрыть это расстояние за считанные секунды.

Лисса схватила Торбена за руку.

— Принимай все сообщения, — хладнокровно приказала Дзеси компьютеру «Халды».

Видеоэкран вспыхнул, на нем появилась голова на длинной шее. Сузаянец.

Лисса ахнула: она узнала эту рыжевато-коричневую, пятнистую кожу, узнала самоуверенное выражение плоского лица.

— Боевой корабль Великой Конфедерации «Власть», находящийся под командованием правителя Железного Блеска, вызывает асборгский корабль, — проговорил переводчик. — Вы арестованы. При попытке к бегству или попытке оказать сопротивление мы будем стрелять. Как поняли?

— Хотите ответить? — спросил бортовой компьютер.

— Да, и поставить на место этих наглецов, — прорычала Дзеси.

Хебо жестом успокоил ее и сказал:

— Пусть лучше от нашего имени поговорит Лисса. Кажется, она уже встречалась с этими поганцами.

Лисса кивнула.

К ней вдруг снова вернулись хладнокровие и решительность.

— Железный Блеск был среди командиров сузаянской экспедиции к черной дыре.

— И вы спасли там его скользкую задницу. И вот его благодарность!

Увидев Лиссу на своем видеоэкране, сузаянец тоже ее узнал, представлений не понадобилось.

— Приветствую, миледи Виндхолм, — проговорил Железный Блеск. Его голос звучал так же невозмутимо, как голос робота-переводчика. — Мы предполагали с большой долей вероятности, что здесь окажетесь именно вы. Надеюсь, вы понимаете — ситуация государственной важности вынуждает нас идти на самые решительные меры. Исполняйте наши приказания — и останетесь в живых.

Лисса уловила еле заметное изменение в тембре голоса Железного Блеска и почти неуловимое даже для внимательного человеческого взгляда изменение ее позы и выражения лица. За годы, прошедшие со времени их встречи, пол Железного Блеска изменился, но, даже превратившись из сузаянца в сузаянку, она не сделалась менее хмурой — скорее наоборот. Вполне возможно, именно из-за ее суровости, а также учитывая ее опыт, ей и поручили это задание…

«Мы в безвыходном положении, — поняла Лисса, машинально прикидывая шансы. — У нас нет бортового оружия, только ручное. Мы не можем даже уйти в гиперпрыжок, если нам не позволят отойти на нужное расстояние. Да, конечно, могли бы обогнать этот корабль — но при таких ускорениях мы просто превратимся в фарш. А обогнать самонаводящуюся ракету мы никак не сможем».

Лисса похолодела, хотя внешне осталась спокойной.

— Почему вы так поступаете?

Она услышала свой голос словно со стороны.

— Мне казалось, ответ очевиден, — ответила Железный Блеск.

«Это что, неудачная шутка?»

— Вы проявили непростительное легкомыслие, уничтожив охранное устройство Предвестников, — продолжала Лисса. — Надеюсь, возмездие за ваш поступок не коснется нашего корабля.

— Пока никакого возмездия не последовало. Исходя из данных наблюдений можно предположить, что других подобных устройств здесь нет. — Железный Блеск подалась вперед, как будто желая преодолеть разделяющие их километры. — Однако если вы задержитесь в этом таинственном месте, вам несдобровать. Выполняйте наши приказы быстро и точно, если хотите уцелеть.

— Как мы можем их выполнить, если не знаем, что вы хотите?

«Это кошмарное недоразумение».

— Довольно того, что вы не признали власти Великой Конфедерации. Отныне вы считаетесь пленниками, и любой агент Конфедерации имеет право применить к вам то взыскание, какое сочтет нужным. — Железный Блеск сделала паузу, чтобы ее следующие слова прозвучали еще более весомо: — Не говорите, будто вы невиновны. Во время событий у черной дыры человек с Асборга похитил у нас ценнейшую базу данных, собранную ценой огромных жертв и принадлежащую Конфедерации. После этого ваши соотечественники использовали украденную информацию и свободно распространяли ее. С учетом этого на вас и будет наложено наказание.

«Да, Эскер «позаимствовал» и скопировал файлы из сузаянской базы данных, — вспомнила Лисса. — Но откуда ящеры об этом узнали? Мы никогда не сообщали об этом факте, который бросил бы тень на Дом Виндхолм. Мы просто сделали информацию общедоступной, ведь было бы еще хуже, если бы мы ее утаили… Что ж, в конце концов, догадаться обо всем было не трудно. Но что нового за прошедшие годы разведслужбы Конфедерации успели разнюхать о том инциденте? Вряд ли Эскер держал язык за зубами. Скорее всего, он проговорился, считая, что никто не поймет его «тонкие намеки»… и после этого у него хватило ума отправиться к ящерицам!»

— Хватит тянуть время! — резко сказала Железный Блеск. — Пусть ваша видеокамера покажет помещение, в котором вы находитесь. Назовите всех членов вашей команды. Немедленно!

Лисса бросила взгляд на Хебо. Хотя его лицо было бледным от гнева, Торбен пожал плечами. Дзеси зашипела, но осталась сидеть на месте.

— Выполняй, — велела Лисса корабельному компьютеру и назвала имена своих спутников.

Будь на месте Железного Блеска человек, тот кивнул бы — этот человеческий жест заменила волна, пробежавшая по длинной шее ящерицы.

— Так мы и думали, — сказала сузаянка.

«И кто же подсказал вам состав нашего экипажа? — подумала Лисса. — Нетрудно догадаться кто».

— Если вы кого-то утаили, мы об этом узнаем и покараем вас. Но пока не так уж важно, сколько человек на вашем корабле. Вы уже некоторое время находитесь в этой системе. Потом расскажете о своем пребывании здесь подробно, но сейчас и это не очень важно. Вы наверняка отправили несколько отчетов по гиперсвязи с данными разведки, но теперь страж предвестников вывел из строя ваш гиперпередатчик.

— И ваш тоже, — вставил Хебо. — Иначе откуда бы вы узнали, что страж…

— Замолчите и слушайте приказ. Слушайте внимательно, выполняйте точно — только тогда вы останетесь в живых, в противном случае будете немедленно уничтожены. Мы хотим получить как можно более полную информацию о базе Предвестников, прежде чем отошлем рапорт. «Власть» не предназначена для приземления, и честь гнезда не позволяет нам рисковать кораблем и нашей миссией, подвергая себя опасностям. Вы приземлитесь рядом с одним из сооружений Предвестников и тщательно обследуете его, постоянно информируя нас о ходе обследования. Мы останемся на орбите, чтобы наблюдать за вами сверху и принимать ваши сообщения.

«И чтобы остаться на таком расстоянии от планеты, чтобы в случае опасности быстро уйти в гиперпрыжок, — подумала Лисса. — Но в то же время отлично видеть все, что происходит внизу, и в случае чего сделать прицельный выстрел. Время полета ракеты до цели… Торбен наверняка знает что-нибудь об их оружии, он мог бы высчитать, сколько времени потребуется ракете, чтобы долететь до нас. Вряд ли на это уйдет больше нескольких минут…»

— Вы поняли? — требовательно спросила Железный Блеск. — Повторите приказ!

— Мы должны приземлиться, осмотреть базу Предвестников, держать с вами связь и пытаться выжить, — механически повторила Лисса.

Потом спросила:

— Но где именно нам приземлиться? И что мы должны делать там, внизу?

— Поскольку мы ничего не знаем об этих объектах, место для приземления будет выбрано исходя из соображений безопасности, — ответила сузаянка. — Вы будете сообщать нам обо всем, что узнаете, — и не забывайте, ваша жизнь зависит от вашей аккуратности и добросовестности. Поскольку неизвестно, что еще предпримет автоматика Предвестников, мы выберем место для вашего приземления в кратчайшие сроки и сразу после этого начнем маневры. Вскоре на связь с вами выйдет офицер-навигатор Голубой Лист. — Последовала небольшая пауза. — Если все пройдет удовлетворительно, после выполнения задания вы сможете поговорить с человеком, который находится среди нас. Он объяснит вам остальное.

Глава 48

По плавной дуге, медленно и осторожно, «Халда» спускалась к базе Предвестников, находившейся в нижних широтах северного полушария, немного восточнее линии восхода. Невидимый теперь для невооруженного глаза, сузаянский корабль занял такое положение на орбите, чтобы постоянно держать «Халду» в поле зрения.

Лисса, Хебо и Дзеси сидели в капитанской рубке; благодаря торможению корабля невесомость исчезла. Долгое время в рубке царила гробовая тишина, но наконец Хебо воскликнул:

— Господи, Лисса, мне так жаль!

Женщина посмотрела на него, подняв брови.

— О чем ты жалеешь? — спросила она.

— О том, что втянул тебя в эту паскудную историю.

— Не говори ерунды. Мы оба знаем, что я сама захотела участвовать в экспедиции. И ничуть об этом не жалею. Я получила свою награду.

Они подались друг к другу настолько, насколько позволяли страховочные ремни, руки их переплелись, губы слились в поцелуе. Лиссе и Хебо было все равно, что они не одни — ведь они, может быть, целовались в последний раз.

Они отстранились друг от друга, когда Дзеси сказала:

— Нас еще не победили.

Хебо овладел собой.

— Слава богу, нет, — согласился он и стукнул кулаком по подлокотнику кресла.

— Хотя, если мы погибнем, — пробормотала антропардиха, — смогут ли в Улас Треке узнать, как именно мы погибли, узнать, что мы умерли с честью?

Ее слова глубоко тронули Лиссу. Что еще сейчас волнует это существо с тигриным лицом?

— Пришло сообщение, — доложил бортовой компьютер «Халды».

У Лиссы часто застучало сердце.

— Прими его, — приказала она.

На видеоэкране появился Ромон Касперссон Сифелл.

Хебо подобрался, Дзеси оскалила зубы.

Лисса посмотрела Ромону в глаза — и удивилась тому, что Сифелл вовсе не похож на торжествующего победителя. Губы его побелели и подергивались, он явно нервничал.

— Так, — сказала Лисса. — Железный Блеск предупреждала, что вы выйдете с нами на связь.

— Что именно твои хозяева дозволили тебе сказать? — прорычал Хебо. — И стоит ли верить твоим словам?

Лисса посмотрела на Торбена и, покачав головой, шепнула:

— Не стоит с ходу затевать ссору.

Хебо нахмурился, но кивнул.

Хотя Ромон видел всех членов экипажа «Халды», взгляд его был устремлен только на Лиссу.

— Я не имею права отвечать… на все ваши вопросы, — пробормотал он. — Лисса, Лисса, я не ожидал, что все так обернется!

Женщина услышала тихое шипение робота-переводчика, переводившего с англи на сузаянский.

— А чего же вы ожидали? — резко спросила она.

— Я… Мой Дом… Вы ведь знаете, что такое верность своему Дому.

— И что такое высокий статус в Доме, — фыркнув, сказал Торбен. — Власть и личная выгода.

Скорее всего, Ромона уязвили эти слова, но они же помогли ему собраться.

— Да, — заявил он. — Я шпионил за вами. А почему бы и нет? Я всегда подозревал, что у вас есть некие тайные мотивы, а не только желание заработать в «Венусберге», о котором вы заявляли открыто. Когда мне представился случай узнать побольше, я понял, что вы и впрямь многое скрыли от ваших союзников и партнеров.

— У меня есть и личные дела.

— Вы, люди, всегда должны говорить с таким самодовольством? — пробормотала Дзеси.

Ромон снова посмотрел на Лиссу:

— Я надеюсь, хоть вы меня поймете. Дом Сифелл нуждается в поддержке. Крупные Дома — такие, как Дом Виндхолм, — слишком долго правили нашим миром, определяя всю политику.

Он поспешно добавил:

— В моих побуждениях нет ничего личного, клянусь!

— Довольно извинений и самооправданий! — резко сказала Лисса. — Что вы натворили?

Сифелл вздохнул:

— Я передал раздобытую информацию правителям моего Дома. А что еще я мог сделать? Они не слишком заинтересовались и все же решили — а вдруг? Наш Дом не мог направить сюда собственную экспедицию. Но даже если бы такое удалось и здесь что-нибудь бы обнаружили — как бы мы сумели воспользоваться результатами этих открытий? Нам не хотелось делиться ни с одним из соперничающих с нами Домов. Кроме того, Торбен, вы были совершенно правы, когда говорили о затраченном на бесконечные обсуждения времени, из-за чего выгоду пожнут те, кто сумеет действовать решительно и быстро.

— Вы, очевидно, имеете в виду ящериц, — сказала Лисса с презрительной усмешкой.

— Такие слова недостойны вас. — В голосе Сифелла прозвучала скорее боль, чем гнев.

— Хорошо, тогда я скажу по-другому — правителей Великой Конфедерации. Но я им не друг.

«Я — друг сузаянцев, которых преследует это правительство».

— Я и не обязана быть их другом.

— Почему? Разве они когда-нибудь чем-либо угрожали вам? Сколького мы смогли бы добиться, если бы научились сотрудничать с ними, вместо того чтобы поносить их и интриговать против них! Почему бы не попытаться заслужить их дружбу и доверие?

— Говорили курицы о лисицах, — бросил Хебо.

Наверное, то был его очередной архаизм.

— Это разумно, — настойчиво говорил Ромон. — Разве нет? В конце концов, Железный Блеск объяснила, что они имеют веские доводы быть недовольными нами. А мой поступок может многое исправить.

— Да, безупречных планов не бывает, — признала Лисса — в основном для того, чтобы Ромон продолжал говорить.

«Например, наши планы потерпели полный крах, — подумала она. — Но мы, по крайней мере, можем с достоинством принять свое поражение. А Ромон выглядит так, будто готов сорваться».

— Эскер Харолссон всецело поддержал меня, когда я поделился с ним своими планами, — сказал Ромон. — Его очень увлекла эта идея, и он хотел отправиться вместе со мной. — Голос Сифелла дрогнул. — Он… Несмотря на свою удачную карьеру он очень одинок.

«А тут подвернулась возможность еще больше прославиться, — подумала Лисса. — Слава заставляет некоторых женщин тянуться даже к самым отвратительным мужчинам… Нет, я к нему несправедлива. Может, даже жестока, Я никогда его не выносила, но он действительно выдающийся ученый, даже гений, и он многое мог бы дать нашему Дому — если бы мы позволили».

Ромон говорил все быстрее — должно быть, эту речь он подготовил заранее:

— Наши послали сузаянцам сообщение — очень сдержанное, где ничего конкретного не говорилось. Мы дали знать, что располагаем некоторыми любопытными сведениями, имеющими отношение к Предвестникам. И предложили обсудить все это конфиденциально. Мы предполагали, что на переговоры и хождение вокруг да около уйдет много месяцев, однако ответ пришел уже через две недели. Сузаянцы предложили прислать за нашими представителями корабль. Конечно, я вызвался добровольцем. Во-первых, потому, что сам начал это дело, во-вторых, потому, что я мужчина.

Он посмотрел на Лиссу в упор, и та, увидев, что его глаза горят страстью, с удивлением поняла: да он в нее влюблен!

«Сколько же времени он таил в сердце это чувство, не решаясь о нем заговорить из опасения, что его хрупкие надежды обратятся в прах?»

Ромон заговорил тверже:

— Со мной полетел Эскер — только он и больше никто. Мы полагали, что это будет только первая встреча, предварительное обоюдное знакомство. Но… Почти сразу правители сузаянцев предложили Дому Сифелл равноправное сотрудничество — в том случае, если наши сведения окажутся подлинными. Нам пришлось решать этот вопрос буквально не сходя с места. Сузаянцы сказали, что обсуждать его с Асборгом по гиперсвязи слишком рискованно — кто-нибудь может проникнуть в тайну. Мы с Эскером согласились, что такое возможно, и приняли решение самостоятельно. Мы решили рассказать все, что знаем. И снова сузаянцы действовали поразительно быстро. За считанные дни они снарядили «Власть» и отправили ее в эту экспедицию.

— Почему-то я ничуть не удивлен, — заметил Хебо. — Их правительство все больше и больше погрязает в проблемах. Эмиграция последователей Старой Истины — один из признаков того, что дела Конфедерации плохи. Введенные ими ограничения на коммуникации и на полеты через их регион космоса не могут скрыть того, что у них творится: спад в экономике, беспорядки в провинциях, армейские государственные перевороты… Что ж, любые, в том числе людские тоталитарные режимы не более стабильны, чем демократии, а зачастую даже менее. Видимо, правители сузаянцев попали в такой крутой переплет, что готовы ухватиться за любой шанс, лишь бы удержаться у власти, — спокойно закончил Хебо.

«Чего только не повидал на своем веку этот грубоватый человек, — подумала Лисса. — А еще больше наверняка изучил по книгам. Хотелось бы мне узнать, насколько глубоко он мыслит».

— На сузаянском корабле мы прибыли сюда, — договорил Ромон. — Так же, как и вы, покружили вокруг светила. А потом обнаружили эту планету.

— И вам приказали удалиться, а потом вывели из строя ваш гиперпространственный коммуникатор — точно так же, как и наш, — закончила за него Лисса. — Почему же вы сразу не повернули обратно?

— А вы почему не повернули?

— Мы собирались. Но что бы с нами ни случилось, в совете моего отца знают, что мы сюда прилетели, знают и то, что нам удалось разведать.

— То же самое знают о нас и правители сузаянцев. Но Железный Блеск настроена очень решительно и собирается провести здесь все возможные исследования. Если наш корабль будет уничтожен — сюда прилетят другие.

— У нее сердце воина, — сказала Дзеси. — Это мне нравится.

— Хотя и не играет нам на руку, — криво усмехнувшись, добавил Хебо.

Решительность Ромона вдруг дала трещину.

— Лисса, если бы я только знал! Если бы я только мог вас предупредить!

— Что все-таки произошло после того, как у вас уничтожили передатчик? — резко спросила она.

Ромон снова взял себя в руки.

— Мы отошли от планеты подальше, но не покинули эту систему. Курсировали в отдалении и вели наблюдения, которые возможно вести с такого расстояния. Нас никто не преследовал, мы не обнаружили в космосе ничего угрожающего — только единственного автоматического стража, который кружил по орбите недалеко от планеты. Эскер собрал кое-какие новые данные. У него появились новые идеи. Железный Блеск считала, что, если автоматы Предвестников действительно запрограммированы на уничтожение, они, скорее всего, сперва дадут нам знать о своих намерениях каким-нибудь менее смертоносным способом, и тогда мы развернемся и улетим. В противном случае долг обязывает нас остаться и наблюдать, пока мы не узнаем столько, сколько сможем.

— Что-то в этом роде собирались сделать и мы, — вставил Хебо. — Только она при этом рискует дорогостоящим кораблем и жизнями всей команды. — Он пожал плечами. — Ну, правители сузаянцев никогда не ценили жизни отдельных личностей слишком высоко.

Ромон судорожно сглотнул и сказал чуть охрипшим голосом:

— А потом мы обнаружили вас и стали за вами следить.

Хебо кивнул.

— Военный корабль. Военная доктрина. Об этом мы не подумали. Черт! — Он вздохнул. — А теперь слишком поздно.

— Если бы… Лисса, если бы я знал, что на этом корабле — вы, — запинаясь, пробормотал Ромон. — Я бы… — Он беспомощно замолчал.

Что в таком случае он мог бы сделать?

— Итак, наша подружка Железный Блеск решила, что нас тутвстретят точно так же, как встретили вас, — заключил Хебо. — Вы следили за нами с расстояния в несколько световых минут, потом разогнали корабль и сделали гиперпрыжок.

— Взрывать стража Предвестников было очень рискованно, — сказала Дзеси.

— Железный Блеск считает, что Предвестники были довольно миролюбивой расой, — ответил Ромон. — Они не могли предвидеть, что кто-либо проявит такую… такую преданность своему долгу.

— Кроме того, у нее были мы. И она решила заставить нас принять на себя главный удар, — сказал Хебо. — Под прицелом ее пушек.

— Этот план был придуман наспех, как и все, что придумывают ящерицы, — сказала Лисса. Ей уже начало нравиться, как звучит это слово. — Да, Торбен, я согласна — загнанные в угол существа крайне опасны.

— Если Конфедерация через каких-нибудь десять-двенадцать лет перестанет существовать, это будет для нас слабым утешением, — ответил Хебо. — Если мы не проживем достаточно долго, чтобы насладиться представлением.

— Лисса, поверь, поверь мне, я… — умоляюще начал Ромон.

— Заходим на посадку, — перебил его корабельный компьютер.

— Поговорим позже, Ромон, — сказала Лисса. — Если удастся.

Она выключила коммуникатор, и измученное лицо Ромона исчезло с экрана.

Глава 49

Немногие корабли класса «Халды» и даже более мощные могли приземляться без специальных причальных приспособлений: при спуске плазменные двигатели просто плавили поверхность почвы.

Но Железный Блеск сразу определила тип человеческого корабля и учла все его возможности. Лисса пожалела, что сузаянка оказалась такой опытной и эрудированной, но правители Конфедерации наверняка на это и рассчитывали, поручая задание именно Железному Блеску. У людей капитану, потерявшему корабль, обычно больше не доверялось командование, был он виноват в потере судна или нет.

Заняв рассчитанную позицию, «Халда» выключила двигатели и начала падать. При падении с такой высоты корабль приземлился бы на скорости один км/сек; корпус выдержал бы такой удар, а вот команда «Халды» — вряд ли. Поэтому бортовой компьютер задействовал силовые поля, которые помогали экипажу уцелеть при столкновениях с астероидами. Другие корабли — лайнеры, грузовые, линкоры — не имели генераторов таких полей, потому что для этих судов вероятность столкновения с астероидами была слишком мала, а на случай вынужденных приземлений на некоторых из кораблей имелись челноки. Но невидимые щиты «Халды» распределили вес корабля на площади в несколько квадратных километров, и судно приземлилось легко, как перышко.

Вслед за чем наступила звенящая тишина.

Хебо, Лисса и Дзеси впились глазами в видеоэкран. «Халда» опустилась на базальтовой равнине примерно в пяти километрах к северу от комплекса. Солнце уже заходило, но все еще было слишком ярким, чтобы на него смотреть; предметы отбрасывали длинные, неровные тени. Небо стало темным, почти черным, как в космосе, но звезды еще не появились — сияние солнца пока не угасло. Ветер вздымал песок, кружил маленькие призрачные вихри. Вдалеке, на западе, белели снежные шапки гор. Снег ярко сверкал на солнце — то была не просто замороженная вода.

Лисса сразу сосредоточилась на конструкции, оставленной Предвестниками. Когда смотришь на эту штуку вблизи, не зная, какой сюрприз она тебе может преподнести, впечатление получается совсем другим, чем при взгляде из космоса.

Восходящая спираль, многогранный сетчатый купол… А вон ту форму даже трудно определить словами, а вон, под основной конструкцией, что-то движется, занимаясь таинственной работой… и все это дрожало, как мираж в раскаленном воздухе пустыни. Только здесь было не жарко, а наоборот, холодно, очень холодно…

Спокойный голос Хебо вывел Лиссу из оцепенения:

— Странное место. Однако пока все спокойно.

— Пока, — прошипела Дзеси.

— Давайте посидим и посмотрим, не случится ли чего-нибудь, ладно?

— А потом что будем делать?

Сердце Лиссы мало-помалу перестало бешено колотиться.

— Начнем исследования, — сказала она. — Разве у нас есть выбор?

— Я в нем и не нуждаюсь, — заявила рикханка и щелкнула зубами словно в предвкушении охоты.

Хебо отстегнул ремни, встал и потянулся, разминая затекшие мышцы.

— Что ж, давайте сперва выпьем по чашечке кофе… Черт, даже лучше по чашечке кофе с капелькой бренди… И попытаемся взять себя в руки и подумать, — предложил он.

Лисса вымученно улыбнулась.

— Пусть не всем такое решение по душе.

Они с Дзеси тоже поднялись.

Было немного странно, но приятно ощущать под ногами пол, а весить при этом не больше двадцати пяти килограммов.

«Надеюсь, у нас еще будет возможность пройти по твердой земле…»

Лисса отогнала эту мысль и занялась приготовлением кофе, болтая с Хебо о пустяках. Привычное обыденное дело и многозначительная тишина в промежутках между фразами, когда они с Торбеном встречались взглядами, помогли женщине немного приободриться. Лисса чувствовала, что осознание опасности отступает и прячется в глубине ее души как черная волна, готовая подняться в любую минуту.

Только Дзеси не пыталась притворяться, будто ничего особенного не происходит.

Кофе получился великолепным и странным образом помогал надеяться, что когда-нибудь жизнь снова вернется в нормальное, привычное русло. Мысли вновь стали четкими и ясными.

— Нас до сих пор не атаковали, — заметила Дзеси. — Может, эти штуки не подозревают о том, что мы здесь?

— Вполне возможно, — медленно и задумчиво ответил Хебо. — Если Предвестники создали базу только для наблюдения, она, конечно, должна иметь набор самых разных функций — начиная с сооружения и наладки аппаратуры и кончая регулированием действий роботов и компьютеров. Необходимо учесть массу непредвиденных обстоятельств и, сообразуясь с ними, принять множество решений, надо перенастроить или модифицировать всяческие устройства, когда в них возникнет необходимость. Но для всех этих задач не требуется то, что мы называем разумом. Вряд ли предполагалось, что тут кто-то может приземлиться. Скорее всего, они считали, что страж разберется со всеми нежданными визитерами, которые могут выскочить, как черт из табакерки.

И снова, в который раз, Лисса не поняла, что означают последние слова Торбена.

— А еще может быть, — предположила она, — что страж появился уже потом — его прислали с Земли.

Дзеси навострила уши.

— Что ты говоришь?

— Попробуй-ка представить, каким образом на базе Предвестников стали известны основные языки современных вышедших в космос рас? Как механические слуги Предвестников узнали о нашей аппаратуре, вплоть до мельчайших нюансов электрических цепей в микросхемах?

— Мы не можем точно знать, что им известно, а что неизвестно, что именно они могут, а чего не могут, — рыкнула Дзеси. — Переоценивать чьи-либо возможности — такая же ошибка, как и недооценивать их. Это может быть смертельно опасно.

Хебо поднял руку.

— Нет, подожди, Лисса права. То есть, я хочу сказать, я думаю о том же самом. — Он отхлебнул кофе. — Давайте сравним наши соображения, поделимся друг с другом мыслями и как следует все обмозгуем.

— Ты — первый, — тихо, с теплотой в голосе проговорила Лисса. Потом добавила более сухо: — Ты ведь недавно был на Земле.

Хебо поморщился.

— И чем больше я о ней думаю, тем более странным местом она мне кажется. — Торбен слегка вздрогнул. — О, земляне разыгрывают эффектные спектакли перед инопланетными гостями, но я более чем уверен, что это лишь спектакли. Они спаяны таким единодушием, какое невозможно ни в одном другом из наших миров… Их объединяет, уж не знаю каким именно образом, гигантский искусственный интеллект. — Он помолчал. — Не поймите меня неправильно. Я верю, что они по-прежнему сохранили индивидуальность, что они — личности, такие же, как ты или я. — На его губах заиграла легкая улыбка.

«Что или кого он сейчас вспоминает? — задумалась Лисса. — Наверное, лучше не спрашивать».

Хебо снова стал серьезным и решительным.

— Но в то же время в некотором смысле слова они представляют собой единый ментальный коллектив.

Эта идея была не столь уж нова и даже не слишком пугала.

— Что ж, к тому все и шло, причем довольно давно, — сказала Лисса. — Просто мы, жители новых планет, слишком заняты своей жизнью, своим общественным устройством и своими проблемами, потому не очень пристально следим за тем, что происходит на Земле. А нелюдские расы вообще этим не интересуются.

— Я знаю, кое-кто считает: таков естественный путь развития. Однако никто не размышляет над этим всерьез, ты только что сама сказала — почему. Людей не очень сильно занимает то, что происходит на других планетах, поэтому истину легко скрыть.

— Тем более сделавшись такими могущественными, какими сделались земляне. — Лисса опять почувствовала прилив решимости и сил. — Это не значит, что они настроены к нам враждебно или желают нам зла. Зачем им это? Может, они хотят избавить нас от смущения и зависти, или от страха. В конце концов, если именно земляне поставили у этой планеты стража, этот механизм не причинил нам вреда. Я думаю, его оставили здесь только для того, чтобы удержать на расстоянии непрошеных гостей… Чтобы те не путались под ногами и не мешали работать.

— Похоже, именно этим мы сейчас и собираемся заняться.

— Мы подберемся к ним осторожно, — сказала Дзеси и положила руку на рукоять ножа.

Этот жест означал: «Если нас не тронут».

— Конечно, — согласился Хебо. — Как можно осторожнее. Лично я не хотел бы испортить нашим хозяевам праздник.

Лисса улыбнулась, надеясь, что у нее такой же уверенный вид, как у Торбена.

— Праздник, к которому они начали готовиться несколько миллионов лет назад.

— В некотором смысле — да. Но вряд ли столкновение черных дыр имеет для них большое значение… для Предвестников.

Дзеси удивленно пошевелила вибриссами.

— Ты считаешь, что это уникальное событие им не интересно?

— Давайте вернемся к нашим умозаключениям, — предложил Хебо. — Почему Земля поставила здесь орбитального стража? Потому что они узнали об этой базе от самих Предвестников, другого объяснения у меня нет. В противном случае, если бы их действительно заинтересовало столкновение черных дыр, они смогли бы наблюдать его на месте — как поступили сузаянцы и вы.

— А ты уверен, что они этого не сделали?

— Не уверен. Но можно предположить, что Предвестники, которые заранее высчитали, когда и где произойдет столкновение, устроили все так, чтобы в нужное время на этой базе были созданы наблюдательные зонды и прочая необходимая аппаратура. Кто-то уже сделал предположение, что наши наблюдатели, скорее всего, не заметили бы эти зонды: ведь тот регион космоса огромен, а все внимание наблюдателей было сосредоточено на уникальном природном явлении. При таком раскладе Земле не пришлось тратиться на собственные наблюдательные станции.

— Если Земля поддерживает связь с Предвестниками… — сказала Лисса.

Ее пробрала нервная дрожь при мысли о том, что, возможно, за ними сейчас следят.

— Это вполне вероятно, правда? — продолжал Хебо. — Одна суперцивилизация почти наверняка узнает о существовании другой, разве не так? Они могут обратить внимание на то, что не привлекло бы внимание других. И я подозреваю, что штуковина на орбите Солнца, которую обитатели других планет называют Энигмой и предназначение которой им никогда по-настоящему не объясняли, может быть связана с Предвестниками. Возможно, для прямых контактов с ними, возможно, для выработки общей идеи. Землянам и Предвестникам наверняка есть чем поделиться друг с другом.

— Но где же в таком случае эти Предвестники обитают? — проворчала Дзеси.

— В сердце Галактики? — предположила Лисса.

Хебо кивнул.

— Да, я тоже так думаю. Иначе наши разведчики, исследуя внешний космос, обязательно наткнулись бы на нечто более существенное, чем несколько реликтов, оставшихся от древних экспедиций. Мы не можем добраться до центра Галактики, и наши зонды не могут проникнуть туда достаточно глубоко — пока.

— Высокоэнергетическая среда, — взволнованно сказала Лисса. — Вот почему Предвестники смогли устроить базу на этой планете у звезды-гиганта. Для них это сущие пустяки, детская игра — так было и миллионы лет тому назад, когда они здесь появлялись.

— Но разве может что-то живое уцелеть в центре Галактики? — возразила Дзеси.

И вправду — разве могла какая-то раса не только выжить, но и стать могущественной среди адской радиации, нестабильных орбит, звездных катастроф? В центре чудовищной черной дыры, которая заглатывает целые солнца…

— Может, да, а может, нет, — ответила Лисса. — Мы так мало знаем о Предвестниках. Возможно, их родина не там, возможно, в центр Галактики они переселились только тогда, когда узнали, как там можно выжить. Ведь там сколько угодно энергии… Или ими двигали другие побуждения. Может, в ходе развития они из живых существ превратились в разумные машины или во что-нибудь вовсе невообразимое.

— И они не потрудились вернуться сюда, на свою базу. — Хебо снова вернулся к общеизвестным истинам. — Они уже узнали о здешних звездах и планетах все, что хотели. Эта штука на Джонне, может, действует до сих пор — по чистой случайности, но разве она может передавать собранную информацию? Что касается софонтов — что ж, в последние два-три столетия Земля сообщает о последних открытиях, правда, не знаю, в полном ли объеме.

— Это означает, что мы еще не стали для землян совсем чужими, — сказала Лисса. — Пока.

— У всех разумных существ есть что-то общее. Хотя бы то, что они разумны, — ответил Хебо. — Не то чтобы мы находились с ними на одном уровне развития, но…

— Мы не должны думать, что они выше нас! — резко перебила его Дзеси.

— Н-нет. Я не страдаю комплексом неполноценности и не стараюсь привить его другим. И все же…

— Разве величие духа зависит от высокоразвитых технологий?

— Не думаю. Но ты задала хороший вопрос. Да, отличный вопрос, старина. Вот покопаемся здесь немного — и, может, узнаем это наверняка.

«Если останемся в живых», — подумала Лисса и содрогнулась, вспомнив о боевом корабле, который завис над горизонтом на юге.

— Итак, я полагаю следующее, — продолжил Хебо. — Предвестники больше не интересуются нашими черными дырами.

— Этим уникальным событием? — Дзеси невольно повторила недавно сказанные ею слова.

— Мне думается, давным-давно, когда Предвестники явились сюда и поняли, что здесь должно произойти, они знали гораздо меньше, чем теперь. Поэтому приготовились наблюдать за этим феноменом. В назначенное время их автоматика заработала, однако я сильно сомневаюсь, что собранная ею информация дала нынешним Предвестникам что-то новое.

Лисса снова посмотрела на поразительную конструкцию на горизонте и прошептала:

— Еще один брошенный реликт?

— Нет, не совсем, — ответил Хебо. — Потому что этой базой заинтересовались люди Земли. Заинтересовались достаточно, чтобы построить стража — возможно, с помощью технологий, которые переняли у Предвестников, и поместить его на орбите.

Торбен вздохнул.

— Конечно, не исключено, что земляне просто хотят сохранить эту базу в неприкосновенности, как археологическую редкость.

— Или хотят, чтобы мы не проникли сюда и не узнали того, чего, по их мнению, нам знать не положено, — добавила Лисса.

Дзеси оскалила зубы и прорычала:

— Мы сами решим, что нам положено знать, а что не положено!

— Будем надеяться, — спокойно заметил Хебо.

Лисса посмотрела в небо, как будто могла увидеть сузаянский корабль в черноте космоса.

— Интересно, а сузаянцы поняли, в чем дело?

— Или наш приятель Эскер? Мне кажется, они тоже додумались, что к чему. Но это не повлияло на их намерения.

— И мы должны проводить тут исследования для них? — снова рыкнула рикханка.

— Не для них, а для всех цивилизаций, — поправила Лисса.

И подумала, борясь с нахлынувшей усталостью: «Но должны ли мы ради других рисковать своей жизнью, кто знает?»

— Будем надеяться, что ты права, — сказал Хебо и встал. — Может, теперь поспим немного, а? Потом перекусим и двинемся туда.

Его голос тоже был усталым, хотя и решительным. Но во взгляде, который Хебо бросил на Лиссу, сквозила озабоченность.

Глава 50

Когда они вышли из корабля, солнце, медленно ползущее по небу, еще не достигло зенита. Оставлять на борту дежурного не было никакого смысла: компьютер «Халды» вполне мог справиться с этой задачей и поддерживать с экипажем связь по рации. А у троих разведчиков имелось больше шансов на успех, чем у одного или двоих.

Лисса, Хебо и Дзеси были облачены в скафандры с энергетическими усилителями. Реактивные ранцевые двигатели были слишком громоздкими для исследователей, нагруженных записывающими устройствами и другой аппаратурой. Кроме того, в случае неожиданной опасности от ранцевых двигателей было бы мало толку.

Экипаж взял с собой также и оружие. У каждого было по пистолету, у Лиссы в придачу имелось легкое электрическое ружье, у Хебо — такое же ружье, но помощнее, а Дзеси взяла гранатомет и разрывные гранаты. Они надеялись, что оружие им не понадобится, однако, если дела примут крутой оборот, может, что-нибудь из этого арсенала пригодится.

Хебо связался с «Властью» и коротко сообщил:

— Мы вышли.

— Хорошо, — после едва заметной паузы ответила Железный Блеск. — Не забывайте: мы оценим результаты вашей работы и в соответствии с ними решим вашу дальнейшую судьбу.

Хебо нахмурился и мрачно сказал:

— А вы не забывайте, что на Асборге знают, где мы. И вас тоже ждет суд.

— Не тратьте времени на пустую болтовню.

— А вы не тратьте времени, пытаясь нами руководить.

— Мы будем направлять ваши действия только в случае необходимости, — сказала Железный Блеск. — Вы находитесь под непрерывным наблюдением. Наша следящая аппаратура имеет хорошее разрешение, и если мы заметим что-либо необычное, сообщим.

— Спасибо, — фыркнул Хебо и оставил передатчик включенным только на прием.

Они шли по равнине, не слыша свиста ветра, но видя, как этот ветер несет пыль по камням, по россыпям валунов, по снегу, лежащему в затененных местах. Когда солнце поднималось выше, белый снег начинал испаряться, струйки газов поднимались вверх и их разгонял ветер. Подошвы ботинок пружинили, и все же Лисса чувствовала, как каждый шаг отдается во всем теле.

Немного помолчав, Хебо сказал:

— Если мы выберемся отсюда живыми… Нет, черт побери! Когда мы отсюда выберемся, как вы хотите потратить свою часть награды за открытие? После этой экспедиции мы разбогатеем до неприличия.

— Я вернусь домой и снова поселюсь в Улас Треке, с моим племенем, — ответила Дзеси.

Лиссе в голосе рикханки почудилась затаенная тоска.

— А я буду отдыхать и развлекаться на Асборге, пока не надоест. — Лисса постаралась говорить как можно беспечней и бодрее. — Да, а еще надо будет заняться «Венусбергом» — впрочем, на это много времени не уйдет.

— А потом что будешь делать? — спросил Хебо.

— Почем я знаю? Наверняка найду что-нибудь интересное. А у тебя какие планы?

— Пока не решил. Мне тоже хочется отдохнуть подольше, и самым подходящим местом для этого мне кажется Асборг. А потом… Что будет потом — кто знает?

После короткой паузы Хебо слегка смущенно спросил:

— Ты бы… Ты бы не хотела и дальше остаться со мной?

Этот вопрос, хотя она и ожидала его услышать, заставил Лиссу вспыхнуть от счастья.

— Да, — ответила она. — Сколько угодно. Хоть до скончания веков. Там посмотрим, как все обернется. — И, не обращая внимания на присутствие Дзеси, беззастенчиво добавила: — Вот вернемся на корабль, вылезем из скафандров, и я тебе покажу. Береги силы, парень!

Хебо взял ее за руку и засмеялся.

— Я никогда и ни на что еще не тратил силы с таким удовольствием!

Их радостное возбуждение испарилось так же быстро, как испарялся снег под солнечными лучами. Приподнятое настроение уступило место благоговейному трепету: база Предвестников была уже совсем рядом.

Сперва они прошли сквозь мерцающую дымку — завесу из легкого тумана толщиной метра два или три. Потом туман рассеялся, и они увидели в вышине переплетение тонких, изящных конструкций.

Перед ними была абсолютно ровная, оплавленная земля, тускло блестевшая в солнечном свете. Повсюду сновали маленькие роботы, некоторые — не больше искры. Они деловито выполняли свою работу, и рация, настроенная на прием в широком диапазоне, шипела, свистела и жужжала — это роботы обменивались сообщениями.

Большинство механизмов были размером от нескольких сантиметров до одного метра. Овальные и округлые, они быстро сновали на ножках или на колесах, напоминая жуков… Пока из них не высовывались всевозможные антенны, манипуляторы, щупальца — тогда роботы превращались в инструменты самого разного назначения.

Дважды исследователи видели роботов размером с гаргантюанца, передвигавшихся с медлительной важностью и достоинством. Невозможно было догадаться, что они несли, понятно было одно: их груз имеет отношение к обслуживанию базы, а возможно, к продолжению ее строительства.

Некоторые механизмы карабкались по спиралевидным башням и опорам, выпуская из себя блестящие нити, напоминая пауков на паутине. Другие роботы, очевидно, испускали тонкие, невидимые энергетические лучи, потому что когда они продвигались вдоль конструкции, металл там нагревался и плавился. Они, быстро и ловко разминая щупальцами разогретые детали и придавая им нужную форму, виртуозно создавали настоящие произведения искусства. Другие роботы появлялись из купола, хотя в нем не было дверей, и тащили груз прутьев к следующим роботам, а те, в свою очередь, переправляли прутья на вершину полузаконченной башни. Другие механизмы…

Шаг за шагом, двигаясь медленно и осторожно, исследователи шли вперед. Аппаратура на их спинах ощетинилась сенсорами, которые вбирали в себя информацию обо всем происходящем с точностью до микрометра и тщательно фиксировали ее. Потоки данных текли в записывающие устройства. Когда какой-нибудь робот направлялся к Лиссе, Хебо и Дзеси, исследователи отступали в сторону, пропуская механизм. Они почти не разговаривали друг с другом, а если и заговаривали, то очень тихо.

Пока с ними ничего не случилось. Они зигзагом прошли через весь комплекс, внимательно осматривая все, что попадалось им на пути, но их самих как будто не замечали.

— Неужели все эти штуки, все до единой, даже не подозревают, что мы здесь? — наконец спросила Дзеси. — Неужели это всего лишь слепые механизмы?

— Сомневаюсь, — ответила Лисса. — Подобное сооружение нельзя построить без высокоразвитого компьютерного интеллекта, оно должно быть оснащено всевозможными сенсорами. Но если даже оно не осознает, что мы здесь, оно все равно может оценивать информацию и принимать решения. Как бортовой компьютер — только, конечно, на гораздо более высоком уровне.

Внезапно пришедшая в голову мысль заставила Лиссу похолодеть: «Наверное, этот искусственный интеллект — не псевдоличность, как компьютер «Халды». Мы запрограммировали программу корабля, сообразуясь с нашими требованиями. Какой же тип псевдосознания у этого артефакта?»

Хебо кивнул.

— Да. Искусственный интеллект необходим хотя бы для того, чтобы справиться с непредвиденными обстоятельствами. Наверное, он активизируется время от времени, например при внезапных сильных бурях или землетрясениях. Вообще-то мне начинает казаться, что вся эта система не была полностью запрограммирована. Откуда Предвестники могли знать, как именно будет выглядеть эта планета спустя несколько миллионов лет? Теперь я склоняюсь к тому, что изначальный «зародыш» не был предварительно запрограммированным фон-ноймановским устройством. Скорее всего, его снабдили такой обширной базой данных, какую только могли обеспечить его создатели, а также перечнем общих инструкций. Когда «зародыш» активизировался, он запрограммировал роботов на создание конструкции, наиболее подходящей для здешней окружающей среды. А когда «набрался опыта», модифицировал и роботов, и саму конструкцию. Можно сказать, что эти комплексы не растут, а эволюционируют.

Исследователи продолжили наблюдение, изредка останавливаясь на несколько минут, чтобы выпить по глотку воды и поесть из встроенных в скафандры резервуаров. Напряжение было слишком сильным, чтобы устраивать основательный привал.

Но пока ни один из здешних механизмов не отреагировал на их присутствие и ничем им не угрожал — все роботы только выполняли свою таинственную работу.

Некоторые части комплекса выглядели странно знакомыми, другие отдаленно напоминали что-то.

«Ну, наверное, три миллиона лет назад Предвестники еще ненамного опередили нас в своем развитии, — подумала Лисса. — Наша наука и технологии развиваются сейчас не так быстро, как могли бы, но все-таки развиваются. Дайте нам еще несколько десятилетий — и мы, возможно, сумеем сравняться с кое-какими известными нам достижениями Предвестников. Но какими эти существа стали сейчас?»

Бесцельный вопрос.

«Хорошо, тогда что мы обнаружим, если наши зонды проникнут в сердце Галактики или если мы сами научимся там выживать? Что уже узнали люди Земли? Чему они, возможно, научились?»

Солнце медленно клонилось к западу. Тени стали длиннее. Вечерний ветер разносил пыль между опорами конструкции.

— Ладно, — сказал Хебо. — Мы хорошенько обшарили это место, собрали достаточно информации, чтобы ученым хватило работы лет на двадцать вперед, а теперь меня манит холодное пиво и ужин. После чего я собираюсь проспать часов десять.

— Ты не одинок в своих желаниях, милый, — вздохнула Лисса.

На ее плечи внезапно навалилась усталость, заныло все тело, а особенно — ноги. Нервное напряжение сменилось странным отупением.

— Боюсь, тебе придется пересмотреть интересное предложение, о котором ты говорила раньше, — сказал Хебо.

Лисса догадалась, что именно он имеет в виду — это было очевидно.

— Хорошо, — усмехнулась она. — Давай считать, что ты будешь мне должен.

— Я выплачу долг с высокими процентами.

Они оба рассмеялись, по-человечески радуясь своей глупой болтовне, и даже Дзеси одобрительно замурлыкала.

Кратчайшим путем они вернулись под открытое небо. Спиралевидная башня возвышалась над пустыней подобно часовому, уходя в небо на сотню метров. Миновав туманную завесу, исследователи поняли, что солнце уже опустилось к самым вершинам гор, увенчанных ледяными шапками.

В приемниках вдруг зазвучал резкий голос, и Лисса узнала его — говорил Эскер. Она сразу ясно представила себе этого маленького, уродливого человечка: наверное, он стоит, сильно подавшись вперед, на его лбу и щеках блестят капли пота, а глаза горят, как закатное солнце.

— Итак, вы закончили сегодняшнюю работу!

Хебо, Лисса и Дзеси включили свои передатчики на передачу.

— Уже пора, — проворчал Хебо.

— Да, да. Вам следовало выходить оттуда и делать доклад каждые два-три часа. Мы следили за вами, но не решались выйти на связь. Кто знает, как эти роботы отреагировали бы, свяжись мы с вами прямо в их логове? И как сообщение могло бы повлиять на энергетическое поле? Случись с вами несчастье, какие неоценимые сокровища были бы тогда утрачены!

— В том числе и мы сами.

— Немедленно передайте нам собранную информацию.

— Послушайте, мы не можем сделать это, пока не вернемся на корабль. Нужно загрузить информацию в базу данных — ее очень много.

— Об этом я и говорю, болван! Не дожидайтесь утра, отправляйте данные немедленно. Мало ли что произойдет за ночь?

— Если вы так волнуетесь за нас — что вполне понятно, — мы можем покинуть планету немедленно, — вмешалась Лисса.

— Нет. Вы останетесь. Перешлете нам полученную информацию, а завтра снова отправитесь на разведку. Вы пока зачерпнули только пару горстей из сокровищницы.

Лисса застыла.

— Другими словами, мы для вас — роботы, собирающие информацию. Вы будете заставлять нас работать, пока мы не погибнем?

— Нет, нет. Но неужели вы не понимаете, что это уникальная, бесценная возможность? Я сомневаюсь, что когда-нибудь представится другой подобный случай. Мы ведь тоже рискуем, но это стоит любого риска. Одно только изучение гиперволновой системы…

— Что?

— Где-то на планете должен быть гиперволновой передатчик — может быть, в каждом комплексе. Во всех наших исследованиях мы ни разу не находили ничего похожего на ретрансляторы. Да, конечно, никто не надеется обнаружить феномен гиперволн настолько глубоко в гравитационном колодце планеты. И все-таки он здесь есть! Предвестники знали… В смысле, знают, как создать гиперфеномен прямо на планете.

— Да. — Хебо невольно увлекла страстная речь Эскера. — Мы видели большую штуку, которая с виду похожа на то, о чем вы говорите.

— Я так и думал! — воскликнул Эскер. — Сама технология не так уж для нас важна, но… То, что благодаря этому мы можем узнать о структуре пространства… Не вздумайте рисковать собранной информацией! Немедленно возвращайтесь на корабль и перешлите ее сюда!

Дзеси зарычала.

Раздался шипящий голос, говорящий на сузаянском, почти сразу его заглушил ровный голос робота-переводчика Лисса представила, как Эскера оттолкнули от передатчика.

— Говорит Железный Блеск. Берегитесь! Из-за горизонта появился странный летающий объект. Он быстро движется в вашу сторону. Спрячьтесь в укрытие, если можете. Объект может быть опасен.

Глава 51

Несколько секунд спустя они увидели этот объект, летевший очень низко. Изящный корпус около трех метров длиной из блестящего синеватого металла напоминал обводами корпус флаера… В носовой части, отразив лучи заходящего солнца, сверкнуло что-то похожее на линзу. Непохоже было, чтобы эта штука имела реактивные или другие двигатели, но она летела очень быстро — настолько быстро, что Лисса не успела ее как следует разглядеть.

— Назад! — взревел Хебо.

Схватил Лиссу за руку, рывком развернул и потащил обратно к мерцающей завесе. Лисса выдернула руку из его пальцев и побежала сама. Дзеси неслась за ними следом. Они проскользнули через прутья решетки у подножия ближайшей башни, резко остановились, развернулись и стали ждать.

Дзеси вставила в гранатомет обойму с маленькими ракетами и взяла оружие наизготовку.

— Спокойно, — тихо сказал Хебо. — Мы не знаем, таит ли оно угрозу. — Но он держал в руках ружье.

Похожий на флаер объект сбросил скорость и завис в каких-нибудь тридцати метрах от них, в пяти-шести метрах над землей. Лисса и теперь не смогла как следует разглядеть летающий предмет — очертания расплывались. Может, эта штука сейчас тоже рассматривает их сквозь энергетическую завесу?

По лицу Лиссы струился холодный пот, сердце бешено колотилось. От страха мысли путались, когда женщина пыталась понять, почему машина прилетела сюда только сейчас? Для того, чтобы изучить непрошеных гостей? Для того, чтобы остановить их, если они попытаются причинить какой-либо вред конструкциям?..

Прозрачный щиток шлема потемнел, и все равно свет из линзы на носу «флаера» на мгновение ослепил Лиссу. Она отвернулась, щиток шлема снова стал прозрачным. В наушниках прозвучал вой Дзеси:

— Йя-ару-у цай! Оно стреляет в нас!

Либо рикханку не ослепил яркий свет, либо она не смотрела на линзу. Да, она ведь охотница из засушливых, пустынных земель… Хебо, похоже, тоже видел, что происходит, потому что крикнул:

— Господи, берегись! Они почти попали! — и снова дернул ее за руку, оттащив в сторону.

Лисса споткнулась, отскочила назад. Понемногу она снова стала видеть — и заметила, что опорная стойка рядом раскалилась докрасна. Под глубокой выемкой застывали капли расплавленного металла. Если бы Лисса была не в скафандре, она бы почувствовала жар.

Следующий энергетический заряд угодил в другую стойку. Еще один — в ту, что была чуть подальше. Интенсивность излучения почти равнялась интенсивности излучения солнца.

— Наверное, силовое поле мешает ему как следует прицелиться, — сказал Хебо. — Но он будет стрелять, пока нас не перебьет. А роботы потом тут все отремонтируют.

Лиссу охватил гнев. Как могли Предвестники или люди Земли отдать такой приказ?

— Бегите, — прорычала Дзеси. — В разные стороны. По движущимся мишеням труднее попасть.

Лисса поняла, что рикханка права, и метнулась из-под спиралеобразной вышки, решив спрятаться за гигантским многогранником неподалеку — или внутри него. Но «флаер» все равно будет стрелять, пока не разнесет в клочья все и вся.

Лисса вдруг услышала яростное монотонное пение — пела Дзеси. От неожиданности женщина остановилась как вкопанная возле многоугольного сооружения и оглянулась.

Она заметила гранату, вылетевшую из-под спиралевидной башни. Граната угодила во «флаер» яркая вспышка, клубы дыма… Дзеси прекрасно управлялась с ручным гранатометом, заряженным самонаводящимися гранатами.

«Флаер» накренился, но снова выровнялся и опять выстрелил энергетическим лучом — теперь по нижним виткам спирали. Но Дзеси там уже не было. Она взобралась по перекладинам опорных стоек повыше и притаилась там. Потом еще раз выстрелила, не прерывая монотонного пения.

Хебо выскочил из своего укрытия.

— Попробуем добраться до корабля, — быстро сказал он. — Побежали!

— Но Дзеси…

— Она отвлекает внимание на себя, сражается в поединке. Ее песня — это песня смерти. Мы ничем не можем ей помочь. Разве что тем, что расскажем потом о ней в Улас Треке.

«Да, если гранатомет бессилен против этой штуки, то наши ружья — тем более», — подумала Лисса.

И она побежала рядом с Хебо. Оба забыли про усталость, им оставалось только одно — бежать.

Вырвавшись из туманной завесы, они помчались прямиком к «Халде». Порой они краешком глаза видели, как сражается Дзеси. «Флаер» содрогался от разрывов гранат, но вел ответный огонь, с каждым новым выстрелом загоняя Дзеси все выше на спиральную башню. Песня смерти звучала, не умолкая.

И вдруг оборвалась.

Лисса услышала крик.

Луч задел Дзеси, правда, вскользь — рана была не смертельной.

Дзеси выстрелила еще раз.

Наверное, она смотрела прямо в линзу на носу «флаера», выпуская эту гранату. Рикханка сорвалась с кружевной башни и рухнула вниз, на гладкий черный камень, но ее граната угодила прямо в нос машины. «Флаер» дернулся, кувыркаясь, полетел на землю — и разбился.

«Халда» была уже совсем рядом. Хебо выкрикнул команду, открылся люк, выдвинулся трап.

Хебо и Лисса забрались в шлюзовую камеру. Они стояли, обнявшись, пока закрывался наружный люк, пока из камеры выкачивался местный воздух и пока ему на смену поступал воздух из корабля. Лисса плакала.

Когда наконец открылся внутренний люк и Хебо снял шлем, она заметила, что и его лицо блестит не только от пота.

— Есть снаружи еще что-нибудь угрожающее? — быстро спросил Хебо.

— В пределах досягаемости моих сенсоров нет, — ответил бортовой компьютер.

— Мы немедленно стартуем.

Лисса дышала неровно, прерывисто, словно ей не хватало воздуха.

— Д-давай сперва избавимся от скафандров, — запинаясь, сказала она. — Все равно от них не будет толку, если по кораблю нанесут удар и пробьют корпус.

— Хорошо.

Они помогли друг другу снять громоздкие скафандры; едва освободившись от этого облачения, снова на мгновение обнялись и только потом заняли места за пультом управления.

Усевшись в кресла, они посмотрели на видеоэкран. Отсюда не было видно пятен оплавленного металла на опорах корпуса, не было видно и подбитой машины.

— Прощай, Дзеси, — сказал Хебо. — Обещаю — я сам расскажу о твоем подвиге в Улас Треке.

— Мы вместе сделаем это, — прошептала Лисса.

«Собранные тобой данные не пропадут», — мелькнула в ее голове дурацкая мысль.

Аппаратура, которую они взяли с собой, передавала собранную информацию в три базы данных корабельного компьютера, поэтому сведения, собранные Дзеси, не погибли вместе с ней.

На видеоэкране появилась Железный Блеск.

— Вы уцелели, — сказала сузаянка. — Очень хорошо. Мы ничем не могли вам помочь с орбиты, но теперь будем вас прикрывать.

— Мы улетаем, — ровным голосом сказал Хебо.

— Конечно. Этого требует благоразумие и осторожность. — Даже в переводе слова Железного Блеска звучали мрачно и непреклонно. — Мы встретим вас на высоте тысячи километров. Не пытайтесь от нас сбежать. Если мы заметим, что вы пытаетесь уйти на дистанцию, необходимую для гиперпрыжка, вы будете уничтожены. Может, вы и сумеете обогнать одну боевую ракету, но от шквального заградительного огня вам не уйти.

Улыбка Хебо походила на оскал.

— Хорошо, мы будем набирать скорость и выйдем на орбиту очень медленно. Но держитесь к нам не ближе чем на расстоянии в пятьдесят кликов. Если вы подойдете ближе, мы попытаемся сбежать. Может, нам удастся это сделать, может, не удастся — но в любом случае вы не получите той информации, за которой нас посылали.

— Будьте благоразумны. Вы устали и, возможно, ранены. Вам необходимо отдохнуть и поесть. У нас на борту — ваши друзья, которые будут рады встретиться с вами.

— Железный Блеск, я назвал бы вас сукой, только не хочу обижать таких хороших существ, как собаки. Мы потеряли настоящего друга из-за того, что вы заставили нас спуститься на планету. Только ей, и никому другому, мы обязаны жизнью. Об информации, которую мы собрали, поговорим после. Но мы доверяем вам не больше, чем доверяли бы ядовитой кобре.

Сузаянка на несколько мгновений словно окаменела.

— Вы ведете себя неразумно, но я вас понимаю. К тому же вы очень устали. Мы будем держаться на указанной вами дистанции, но до поры до времени, если не возражаете, воздержимся от переговоров. Я хочу, чтобы вы пришли в себя и трезво оценили сложившуюся ситуацию. Наш долг — служить правительству и Великой Конфедерации. Но честью моего гнезда клянусь, мы не желаем вам зла.

Лисса словно очнулась.

— Если вы говорите искренне, к чему такая спешка? — спросила она. — Оставьте нас в покое хотя бы на несколько часов.

Пришло время для раздумий. И для поцелуев.

Кожа на шее Железного Блеска пошла рябью — сузаянский знак согласия.

— Если не случится ничего непредвиденного, «Власть» будет в пятидесяти километрах от вас в двадцать один ноль-ноль по бортовому времени. Сейчас наше бортовое время — четырнадцать тридцать.

— Хорошо.

В любом случае им не удастся выторговать больше.

— Конец связи. Но не отключайте ваши приемники. Мы тоже оставим свои включенными.

— Конечно.

Экран погас.

Плечи Лиссы устало поникли.

— Ты слышишь, «Халда»? — глухо пробормотала она корабельному компьютеру. — Мы стартуем.

Глава 52

Они поели и утолили жажду, вымылись, переоделись, но заснуть не смогли: слишком сильно были натянуты нервы.

И все же, как ни странно, они неплохо отдохнули, расслабившись в невесомости. Планета светилась внизу, огромная и поразительно прекрасная. Когда «Халда» оказалась на ночной стороне, они убавили свет, и в ночи засияли звезды. Млечный Путь блестел, как серебряная река, вдалеке мерцали туманности. Негромко играла музыка — старые мелодии, которые Лисса всегда любила, мелодии, напоминавшие о доме.

Хебо и Лисса не решились принять сильные психотропные средства, только легкие успокаивающие, чтобы прийти в себя после пережитых потрясений. И теперь они могли разговаривать почти спокойно.

— Я все еще не могу поверить, что Предвестники или люди Земли… Которые наверняка имеют к этому отношение… Что они проявили такую жестокость, — призналась Лисса.

— А почему ты должна в это верить? — спросил Хебо.

Лисса с надеждой посмотрела на него.

— Что ты имеешь в виду?

— Знаешь, я уже много лет размышляю об этом. Конечно, я ничего не могу утверждать наверняка, но, кажется, догадываюсь, в чем тут дело. У меня как-никак богатый жизненный опыт. Да, ты права — высокоразвитые цивилизации не должны быть агрессивными и беспощадными. Если бы они такими были, они бы долго не продержались. К тому же они не должны испытывать необходимости в агрессии. И все же они не боги и не могут все предвидеть и предусмотреть.

«Да, Вселенная слишком велика и разнообразна», — подумала Лисса.

Эта мысль почему-то успокаивала.

«И мы тоже — часть Вселенной. И так же свободны, как Предвестники».

— Неизвестно, сразу ли Предвестники оставили стража на орбите или сделали это после по совету людей Земли, которые помогли его запрограммировать. Но мы точно знаем, что страж на нас не напал, — продолжал Хебо. — Он мог вывести из строя наши двигатели, как вывел из строя систему гиперсвязи, но потом, я уверен, отправил бы сообщение на Асборг, чтобы оттуда прислали за нами корабль. Однако Железный Блеск уничтожила стража. Я не уверен, что Предвестники или Земля знают о том, что здесь происходит. Вполне возможно, они сейчас заняты чем-то другим, гораздо более для них интересным. Вероятно, они — или их аппаратура — время от времени получают сообщения отсюда, и, если возникают проблемы, сюда кто-нибудь прилетает. Центральный искусственный интеллект на этой планете — или центральный компьютер — возможно, недостаточно разумен и годен только для того, чтобы передавать данные наблюдений. А все остальные функции ложились на стража. Это только мои предположения. Я могу и ошибаться. Однако факт остается фактом — до сих пор никакой всемогущий пришелец сюда не явился.

«Халда» двигалась к дневной стороне планеты.

Хебо смотрел на освещенные восходящим солнцем кратеры, скалы, каменистые равнины, ледники, где могли скрываться сторожевые посты неведомой расы.

— Наземные роботы способны адаптироваться, — сказал он. — Приспосабливаться к ситуации. Помнишь, я предположил, что они не были запрограммированы изначально, а развивались в соответствии с изменениями условий окружающей среды? Они должны были «узнать», что страж уничтожен. Они должны были «узнать», что сюда явились чужаки. Но откуда им было знать с какими намерениями мы пришли? То, что случилось со стражем, указывало на то, что чужаки, то есть мы — опасны. Я думаю, они решили ликвидировать эту опасность. Им понадобилось несколько часов, чтобы спроектировать и построить боевую машину, запрограммированную с единственной целью: уничтожить незваныхгостей. Нам очень повезло, что машина не поразила «Халду», прежде чем начала охотиться на нас. Наверное, она сочла, что «Халда» — всего лишь транспорт и с ней можно будет разобраться позже, на досуге.

Хебо вздохнул.

— Она не знала, что с нами — Дзеси…

Лисса взяла его за руку, и некоторое время они молчали, паря в невесомости.

«Дзеси была воительницей, — думала Лисса. — Она хотела, чтобы мы сражались и победили и рассказали о ее гибели в Улас Треке».

Как будто услышав эти мысли, Хебо сказал:

— Наверное, ты знаешь сузаянцев лучше, чем я. Как по-твоему, чего от них можно ждать?

Лисса вспомнила Медноруда.

— Сузаянцы такие же разные, как и люди, я не моту предугадать поведение каждого из них.

— Я тоже. Но у тебя среди них есть друзья, и они наверняка многое тебе рассказывали. Ты мудрая женщина и можешь отсеять то, что было продиктовано недоброжелательностью и предубеждениями. А твой отец — большой человек на Асборге и имеет дело с множеством самых разных источников информации. Вы с ним довольно близки, ты наверняка многому у него научилась. Подумай хорошенько, дорогая. Что ты можешь сказать об этих конкретных сузаянцах, которые нам противостоят?

Лисса долго молчала, но наконец медленно заговорила:

— Правители Конфедерации обладают абсолютной властью. Они живут ради власти. Железный Блеск — фанатик. Она скорее уничтожит нас вместе с собранной нами бесценной информацией, чем позволит нам ускользнуть с раздобытыми сведениями. Правительство Конфедерации одобрит ее решение. В конце концов, «Власть» выполнила поставленную перед ней задачу, выполнила сполна. А то, что мы добыли для них информацию, — это всего лишь чистая случайность, неожиданная удача. Ну и что же, что мы сообщили на Асборг, где находимся? Правители сузаянцев всегда смогут заявить, что они о нас ничего не знали и что мы, наверное, попали в катастрофу. Это даже будет им на руку: тогда у них появится повод, объявив о своем открытии, послать сюда военные корабли и взять планету под свой контроль.

— Чтобы без помех проводить здесь исследования. — Хебо усмехнулся. — Прикрываясь благом всеобщей безопасности. Да, конечно. Но как ты думаешь — они что, всерьез верят, что смогут справиться с Землей или самими Предвестниками?

— Я думаю, они готовы рискнуть. Слишком много здесь тайн. Если им прикажут убираться — они попытаются при этом сохранить лицо. Но они, несомненно, надеются, что им удастся как-нибудь договориться с хозяевами базы, выторговать выгодные для себя условия. — Лисса помолчала. — У их правительства действительно большие проблемы. Вполне возможно, они в таком отчаянии, что им уже нечего терять, в то время как в случае успеха обрести они могут все.

— Да-а… — Голос Хебо звучал ровно и жестко. — Либо мы передадим им информацию, либо умрем. Но что будет, если мы выполним их требования?

Спокойствие Лиссы дало трещину. Она содрогнулась.

— Не знаю.

— Железный Блеск говорила о чести гнезда. Ее команда наверняка это слышала. Эта клятва священна или нет? Надеюсь, сузаянцы никогда ее не нарушают?

— Не нарушают. Но от фанатиков всего можно ждать…

— И от морских юристов.

Хотя Лисса не поняла этого выражения, оно навело ее на мысль.

— Железный Блеск сказала следующее: они не желают нам зла. Но эти слова можно истолковать как угодно.

Хебо нахмурился.

— Потом она может сказать, будто им показалось, что мы собираемся на них напасть, и долг велел ей защищаться, — сказал он. — Или нас могут просто взять в плен и увезти на Сузайю — а в таком случае уж лучше бы нас взорвали. Или?..

— Я уже сказала, что не знаю. Она все-таки может поступить с нами честно. Ее правительству не будет хуже оттого, что другие миры тоже получат раздобытую нами информацию. Непосредственной угрозы в этом нет. Однако новые знания могут породить множество новых идей, а в этом диктаторы никак не заинтересованы.

— Что же мы можем предпринять? По-моему, ничего — только удерживаться от любых провокаций и надеяться на лучшее.

Лиссе захотелось, чтобы она тоже могла помолиться Богу, в которого верил Торбен, — не ради себя самой, а ради Хебо и всего, что было ей дорого.

— Да, наверное, ты права, — медленно сказал Торбен. — Я ни за что на свете не стану подвергать тебя неоправданному риску… Знать бы еще, какой риск будет оправданным!

Он ударил кулаком по перегородке и отлетел назад.

Почему-то Лиссе это показалось ужасно смешным. Она громко расхохоталась, а нахлынувшая вслед за тем волна нежности заставила ее позабыть про страх.

Подплыв к Торбену, она поймала его за руки, и, глядя ему в глаза, улыбнулась.

— Что бы потом ни случилось, у нас еще есть пара спокойных часов… — протянула она.

Хебо посмотрел на нее с искренним удивлением.

— Бога ради, конечно! Ты — потрясающая женщина…

Потом, когда они парили бок о бок среди музыки и звезд, Лисса вдруг вспомнила, что у нее еще есть один маленький козырь. Очень маленький, но все-таки она не совсем безоружна — и Торбен тоже.

Глава 53

«Власть» следовала по орбите в пятидесяти километрах от «Халды».

Ее невозможно было рассмотреть не вооруженным глазом — корабль казался всего лишь искрой среди множества сияющих звезд. Но на видеоэкране был виден стальной корпус сузаянского судна, ощетинившийся лазерными пушками и жерлами ракетных установок, нацеленных на «Халду».

— Мы — как молодая собака, которая подставляет беззащитное горло старшей суке, чтобы ее не укусили, — пошутил Хебо, но шутка вышла не особенно веселой.

На экране появилась Железный Блеск.

— Вы готовы передать информацию? — сурово спросила она.

— Сперва мы хотели бы оговорить условия, — решительно ответил Хебо.

Голова на длинной шее подалась назад.

— Что тут обсуждать? Вы должны передать информацию немедленно, пока не возникли новые непредвиденные обстоятельства. Не испытывайте наше терпение.

— Сначала мы хотели бы получить ответы на кое-какие вопросы. Почем вы знаете, что мы передадим вам полную и точную информацию?

— Потому что мы обследуем ваш корабль и проверим это.

— Да ну? Но мы не собираемся позволить вам взойти на борт «Халды» и творить тут все, что вам заблагорассудится.

— Попытайтесь мыслить здраво. У вас есть личное оружие, вы можете забаррикадироваться где-нибудь и переждать, пока наш посланец не покинет «Халду». Но он будет один — по сути, он станет вашим заложником. После того как он доложит, что все в порядке, вы сможете отбыть куда угодно.

«Этого следовало ожидать, — подумала Лисса. — И это имеет смысл».

— Как бы то ни было, мы хотим поговорить с Ромоном Сифеллом, — сказала она, сама удивившись, как твердо звучит ее голос. — Вы знаете, что мы с ним знакомы. Я была вместе с ним в экспедиции, капитан Хебо многие годы был его компаньоном. Мы сможем гораздо лучше понять друг друга, чем представители разных рас.

Железный Блеск заколебалась.

— Ромон Сифелл слишком возбужден, — сказала она после краткого размышления. — Очевидно, он чересчур беспокоится о вас.

«И вы это чувствуете, — подумала Лисса. — Как чувствуете и его страх, если он боится за свою жизнь — а это вполне возможно. Но вы не можете прочесть его мысли. Медноруд мог догадываться, о чем люди думают, — но Медноруд много лет прожил среди людей, и у него доброе сердце. Он способен сопереживать, а ваша команда завоевателей на такое не способна».

— Тем больше причин, чтобы мы с ним поговорили, — сказала Лисса. — Он наверняка нуждается в дружеском, человеческом сочувствии.

«А Эскер на него не способен».

— Вы что, боитесь, что он выдаст нам ваши тайные намерения? — с вызовом спросил Хебо. — Но ведь это все равно не поможет ни ему, ни нам, верно?

— Верно, — согласилась Железный Блеск. — Разве что вы сделаете какую-нибудь глупость, которая вынудит нас открыть огонь. Не делайте неверных выводов из его слов или манеры поведения.

— Не будем, — ответила Лисса. — Мы просто хотим, чтобы он подтвердил ваши слова.

— Он их подтвердит, — отрезала Железный Блеск, и экран погас.

— Решительная дама, — заметил Хебо. — Но, как мы и предполагали, она не отказалась задержаться здесь подольше, чтобы получить от нас то, что ей требуется.

«Он повторяет свои недавние слова, чтобы хоть как-то заполнить тишину и скрасить ожидание», — подумала Лисса.

Когда она стала гадать, позволят ли им улететь домой и пожаловаться на произвол сузаянцев, Торбен сказал, что они смогут жаловаться сколько угодно — от этого все равно не будет особого толка. Вскоре после того, как Железный Блеск вернется на Сузайю, сюда явится боевой флот Конфедерации, а Асборг не сможет так быстро собрать военные силы. Ни одна из сторон не хочет войны, поэтому кто прибудет сюда первым, тот и будет всем здесь распоряжаться — пока не вмешаются Предвестники или Земля. А дипломаты смогут ходить вокруг да около «инцидента» столько, сколько сочтут нужным.

А вот теперь Хебо гадал, будет ли сузаянский «инспектор» заниматься тем, о чем говорила Железный Блеск, или «инспекция» — это просто некая хитрая уловка. Ограничится ли «инспектор» тем, что проверит точность и полноту переданной информации, или постарается в критический момент отвлечь экипаж и притупить его бдительность?

— У нас нет другого выбора, кроме как согласиться на проверку, — мрачно заключил Торбен. — Повторяю — я не собираюсь рисковать твоей жизнью без крайней необходимости.

Лисса вздрогнула и прижалась к нему.

Тут экран мигнул и снова засветился. На них смотрел Ромон Сифелл. Он осунулся, его руки дрожали, по лбу струился пот.

— Лисса… — хрипло проговорил Ромон.

Хебо отодвинулся, хотя Сифелл все равно не обращал на него внимания.

— Ромон! — негромко воскликнула Лисса. — Что случилось?

— Ты едва не погибла.

Лисса улыбнулась, хотя сердце ее бешено колотилось.

— Все обошлось, — ответила она. — Очень мило, что ты так беспокоишься обо мне, но все в порядке. Однако я тоже за тебя тревожусь.

— Я… Не мог даже подумать, что все так обернется. Если бы я только знал, что ты прилетишь сюда, я бы ни за что на свете не согласился участвовать в этой затее… И… и на Сузайе — я не думал, что они будут действовать так быстро. Я рассчитывал, что они и правление моего Дома все обсудят и заключат открытое соглашение. Я говорю правду!

«Да, он может говорить об этом, не таясь, потому что Железный Блеск и так уже все знает, — подумала Лисса. — То, что здесь случилось, оказалось для всех нас полной неожиданностью. Железному Блеску тоже пришлось импровизировать — но, как правильно заметил Торбен, она решительная и безжалостная особа».

— Я понимаю, Ромон, — еще мягче проговорила Лисса. — Ничего, все равно все сложилось удачно, ведь правда? Удачно для всех нас.

— Лисса… — Его голос прервался.

Она снова изменила тон:

— Что тебя терзает? Ваш корабль позволит нам спокойно улететь. Разве не так?

Секунду помолчав, Лисса снова окликнула:

— Ведь правда? Наверное, ты слышал, о чем мы договорились. Конечно, слышал — ведь переговоры транслируются открыто, и вся команда наверняка в курсе. Или они держали тебя взаперти? Может, ты подозреваешь, что дело нечисто? Ответь мне!

По потному лицу Ромона потекли слезы.

— Прости меня, — нежно сказала Лисса. — Я не хотела тебя расстраивать. Я понимаю, как ты потрясен. Несмотря на все прошлые недоразумения, я всегда считала тебя человеком чести.

«Не стоит сейчас вспоминать случай с цветами. Наверняка он сделал это, чтобы послужить чести своего Дома — как он ее понимал».

— Пообещай мне, Ромон, что, когда мы в следующий раз встретимся, мы встретимся друзьями.

Она не могла заговорить с ним о любви — он бы не поверил. Но она могла заговорить о дружбе.

Ромон судорожно сглотнул и расправил плечи.

— Да, — сказал он неожиданно твердым и решительным голосом. — Даю слово чести, Лисса. Ты ведь не думаешь, что я спокойно позволю тебя убить? Сузаянцы ценят, твою храбрость и находчивость. Ты знаешь, что у них есть свои обычаи и что они уважают достойных противников. Насколько я их понимаю, после того, как ты передашь им информацию, Железный Блеск отпустит тебя — отпустит с почестями. Ты будешь так же свободна, как Дункан, которому Макбет позволил уйти домой.

Лисса услышала негромкий звук — это Хебо выдохнул сквозь сжатые зубы.

— До свиданья, Лисса, — сказал Ромон.

— До свиданья, Ромон, — ответила она.

— До встречи.

Экран погас.

Лисса повернулась к Торбену и увидела, что лицо его окаменело.

— Все хорошо, — сказал он. — Теперь ты успокоилась?

Лисса знала — он говорит это, чтобы услышали сузаянцы, ведь передатчик все еще был включен.

Ее била нервная дрожь.

На экране снова появилась Железный Блеск.

— Вы удовлетворены? — спросила она.

Хебо кивнул.

— Приготовьтесь принять информацию, — сказал он и дотронулся до сенсорного датчика на панели за пределами поля зрения видеосканера.

Так Хебо подал корабельному компьютеру короткий сигнал, о котором они договорились заранее:

«Приготовься к выполнению плана В».

Предательство будет наказанием за предательство.

— Мы готовы, — сказала Железный Блеск.

К сузаянскому кораблю понесся сигнал. При такой скорости передачи открытия, сделанные за половину планетарного дня, будут переданы с одного корабля на другой всего за одну минуту.

Хебо и Лисса посмотрели друг другу в глаза.

— Я люблю тебя, — прошептал он.

«Останется ли у нас хоть немного времени, прежде чем на наш корабль явится инспектор? Пусть мы немного побудем вдвоем… Пожалуйста», — думала Лисса.

Корабль содрогнулся от ужасного удара. Хебо и Лиссу вжало в кресла с силой более двадцати стандартных гравитаций. Сознание заволокла черная пелена, из ноздрей хлынула кровь.

Перегрузки кончились, и Лисса успела сделать три вдоха, прежде чем звезды закружились сверкающим вихрем. Еще один удар — и наступила ночь.

Впоследствии Лиссе казалось, что она помнит столкновение, но это воспоминание было таким смутным, что вполне могло оказаться порождением бреда.

Автоматика корабля среагировала с быстротой, недоступной ни одному живому существу. Когда ракета вылетела из пусковой установки, «Халда» уже набирала скорость. Смерть пролетела в нескольких метрах за ее кормой, и, прежде чем ракета успела устремиться к цели, «Халда» резко развернулась и на огромной скорости понеслась к сузаянскому кораблю.

Корпус «Халды» и ее защитные силовые поля могли выдержать столкновение с астероидом, а вражеский корабль не имел такой защиты. «Власть» разлетелась на куски, некоторые обломки вошли в атмосферу планеты и вспыхнули как метеоры.

Не сбавляя скорости, «Халда» нырнула в гиперпространство.

Перегрузки прекратились.

Корабль парил в колодце пространства-времени.

Глава 54

Когда Лисса пришла в себя, на корабле снова была невесомость.

Она почувствовала руки Хебо.

— С тобой все в порядке? — спросил он, ощупывая ее.

Его лицо было в крови, красные капли плавали вокруг, как маленькие огоньки.

— С тобой все в порядке, дорогая?

— Кажется… да, — пробормотала Лисса. — А с тобой?

Хебо рассмеялся.

— Да, раз я очнулся.

Вокруг мерцали знакомые родные созвездия. Справа сияла Саннива.

Только после того, как Хебо и Лисса окончательно пришли в себя, приняли лекарства, выданные им медицинским роботом, вымылись и выпили по глотку виски, они смогли как следует осознать недавние события.

— Два-три сломанных ребра и пара синяков — это заживет, — сказал Хебо. — Господи, мы едва вырвались. Еще немного — и нам бы конец.

Лисса слишком устала, чтобы радоваться вместе с ним.

— Зато мы убили экипаж целого корабля… — печально сказала она.

— Я об этом ничуть не жалею. Либо мы, либо они — так обстояло дело.

— Роман…

— Да, он предупредил нас, понимая, чего это может ему стоить. Но я почти уверен: он подозревал, что они с Эскером в любом случае обречены. Разве Конфедерация позволила бы им остаться в живых и рассказать о том, что случилось?

Хебо посмотрел на звезды.

— Но, как бы то ни было, он оказался храбрецом. Я буду чтить его память.

— А как ты понял его предупреждение?

— Сейчас его слова поняли бы немногие люди, а из других разумных рас — никто. Макбет принял Дункана как гостя, а когда тот заснул, убил его.

— Давай свяжемся с Асборгом.

— Да, и убедим их связаться с Землей. И пусть отправят эскадру в ту систему, просто на всякий случай. Но я думаю, что Земля и Предвестники все равно успеют заявить права на свою собственность. — Хебо улыбнулся. — Вряд ли у нас отберут информацию, которую мы собрали. Но на тот случай, если они все же захотят это сделать, отправим данные на Асборг с первым же сообщением. Мы располагаем такой обширной базой данных, что ею можно заниматься долгие годы. И бог знает, что мы из нее извлечем.

— Наверняка что-нибудь грандиозное.

— В любом случае это будет интересно. Мы сделали открытие, разве не так? А теперь пусть «Халда» летит к Асборгу при приятной гравитации в половину g, а мы отправим сообщение и отдохнем.

— Отдохнем… Наконец-то. — Лисса вздохнула. — Наконец-то мы выспимся.

Хебо усмехнулся.

— Очень надеюсь, что у нас хватит сил, чтобы потратить часть пути на что-нибудь поинтересней сна. Боюсь, после приземления мы еще много недель и даже месяцев будем скучать по уединению.

— Зато потом у нас будет уйма времени, — пообещала Лисса. — Всегда.

СЛОМАННЫЙ КЛИНОК ^(роман)

Первое издание этого романа посвящалось моей матери Астрид Андерсон, и ей же я посвящаю нынешнее, ей и (что меня вдвойне радует) моей дочери, которая носит то же имя.

Страшное проклятье определяет судьбу Скафлока Смертного, воспитанника эльфов, и Вальгарда Подменыша, потомка жестоких троллей. И вот уже жестокая битва бушует на просторах Волшебной страны, куда нет доступа обычным людям. Но уже надвигается с юга новый, ревнивый Бог, которому суждено одолеть старых…

Предисловие

В конце года 1018-го от Рождества господа нашего Иисуса Христа Сигват Тордарссон отправился в Гаутланд по поручению конунга Норвегии Олава. В ту пору многие люди поклонялись еще языческим богам. Когда Сигват со своими провожатыми подъехал к одному двору, хозяйка не впустила их, сказав, что ее домашние собираются приносить жертвы альвам. Любой благородный человек в те дни умел складывать стихи, а Сигват к тому же был скальдом. Он сказал:

Мне в дверях старуха

«Прочь, — рекла, — треклятый.

Одинова гнева

Здесь у нас страшатся».

Меня выгоняла,

Будто волка, мол, «мы,

Язычники, ночью

Правим жертвы альвам»^[385].

Так рассказывается об этом событии в «Круге Земном» Снорри Стурлусона^[386]. В других книгах мы читаем о том, как, возвращаясь домой, викинги снимали с носов своих ладей резные изображения драконьих голов, чтобы их видом не оскорбить эльфов, или, как говорят в Скандинавии, альвов. Иными словами, все это доказывает нам, что первоначально эльфы были богами.

Разумеется, к тому времени, когда на севере Европы начали писать книги, эльфы, подобно греческим дриадам или японским духам рек, ками, превратились из божеств в духов, привязанных к той или иной местности. В «Эддах» описывается, как некоторые из них помогают асам в Ас гарде. Однако эльфы — это два непохожих друг на друга народа, которые владеют двумя из Девяти Миров скандинавской мифологии. Альвхейм принадлежит высоким и пригожим «светлым альвам». Гномы же скорее всего, хотя здесь существуют определенные сомнения, обитали в Свартальвхейме, что переводится как «жилище темных альвов». Интересно, кстати, отметить, что в дошедших до нас преданиях гномам отводится места куда больше, чем эльфам.

Позднее фольклорная традиция низвела эльфов на роль этаких домовых: они стали гораздо ниже ростом, а родство их с по-прежнему внушавшими страх гномами позабылось. Тем не менее призрак Альвхейма, Волшебной страны, жители которой отличаются от людей разве что неземной красотой да колдовским даром, витал над Средними веками и эпохой Возрождения.

В наши дни Дж. Р. Р. Толкину в его захватывающем эпическом сказании о Кольце удалось в известной степени вернуть эльфам их былой облик. Его эльфы не только красивы и сведущи в ворожбе, они мудры, печальны, благородны и добры ко всему живому. Можно сказать, что эльфам Толкина ближе Глориана с ее подданными, чем гаутландские язычники. В этом нет ничего плохого; профессору Толкину были нужны именно такие существа.

Однако двадцать с лишним лет назад молодой человек, которого звали так же, как зовут меня, отважился заглянуть дальше в прошлое, в самый девятый век, и увидел там совершенно иных эльфов и богов. То было время беспросветного мрака — по крайней мере в Европе. Процветали жестокость, жадность и распущенность. Викинги лютовали в Англии и во Франции, Карл Великий свирепствовал в землях саксов; их жестокосердие сравнимо, пожалуй, с кровожадностью участников Первого крестового похода на Иерусалим. Двадцатый век — отнюдь не образец в отношении милосердия к ближним, но ему все-таки далеко еще до того беззакония и произвола, которые, может статься, являются (избави нас, боже) исторической нормой.

Поскольку люди склонны видеть в своих богах и полубогах себя самих, этот писатель изобразил эльфов и асов развратными и беспощадными во гневе. Это совпадает с тем, что можно прочитать о них в «Эддах» и сагах.

Кроме того, он позволил себе слегка пофантазировать в манере старого доброго журнала Unknown Worlds^[387]. Ему казалось вполне естественным, что обитатели Волшебной страны должны опережать людей в техническом развитии. Предположим, ради интереса, что некогда на деле существовали народы, способные творить чудеса — то есть мысленно управлять природными явлениями с помощью неизвестных современной науке средств (впрочем, в последнее время много рассуждают о парапсихологии). Предположим также, что жили они бесконечно долго, могли по желанию менять свой облик и так далее. Подобный чужеродный метаболизм имел свои недостатки, как то: они не в силах были выдерживать солнечный свет, а соприкосновение с железом вызывало в их телах разрушительную электрохимическую реакцию. Разве не справедливо возместить этим бессмертным их убогость через открытие для них цветных металлов и свойств их сплавов? Разве не могли корабли эльфов «плавать на крыльях ветра» из-за того, что обладали свободными от трения корпусами? Хотя замки, которые возникают в нашем воображении, когда произносится это слово, были для Европы эпохи правления короля Альфреда^[388] делом будущего, однако почему бы не допустить, что эльфы строили их давным-давно? Таким же образом прочие явные анахронизмы вполне могли быть достижениями рас, которые неизмеримо древнее человеческой. Но аристократическая воинская цивилизация, консервативная в силу небывалого долголетия индивидов, вряд ли способна была усиленно развивать науку. Не стоит надеяться, что жители Волшебной страны знали секрет пороха и изобрели паровой двигатель.

«Сломанный клинок» нашел издателя не сразу и опубликован был только однажды. Теперь, благодаря Лину Картеру и издательству «Баллантайн букс», а также профессору Толкину, чьи произведения сделали популярным сам жанр героической фантазии, он вновь выходит в свет.

По правде говоря, я не знаю, как мне быть. Я не хочу подменять автора романа кем-то другим, но нас разделяет четверть века. Я-нынешний не написал бы такой безрассудной, многословной и где-то даже варварской книги. Мне гораздо ближе «Три сердца и три льва». Этот молодой, во многих отношениях наивный писатель, который носит мое имя, может, не желая того, повредить мне в глазах моих читателей. Тем не менее я не вправе вольно обращаться с его творением. В конце концов, это было бы нечестно: мы покупаем книгу, чтобы прочесть именно ее, а не какое-то слабое подобие.

В итоге я решился на компромисс. Во-первых, я написал предисловие, в котором пытаюсь все объяснить. Во-вторых, не меняя сюжета, я внес в текст романа кое-какие исправления. Мне хочется думать, что наш с вами молодой автор был рад получить совет от более опытного человека — сведущего хотя бы в способах и средствах средневековых сражений. Я вовсе не переписывал книгу от начала до конца, как сказано выше, это было бы непорядочно с моей стороны. Поэтому стиль ее существенно отличается от моего. Но я убрал множество прилагательных и прочих «красивостей», исправил очевидные ошибки и несообразности и заменил одно действующее лицо (в маленьком, но весьма важном эпизоде) на другое, которого раньше там не было.

Итак, перед вами, в общем и целом, «Сломанный клинок» в своем первозданном виде. Я всего лишь сделал его удобочитаемым. Надеюсь, роман вам понравится.

Что стало с теми, кто уцелел, какова судьба клинка и Волшебной страны, которой не найти ныне на Земле, — это уже другая история. Быть может, однажды я расскажу ее.

Пол Андерсон, известный в Обществе творческих анахронизмов под именем сэра Бет из Восточной Марки.

Глава 1

Жил на севере Ютланда человек по имени Орм Силач, сын крестьянина Кетиля Асмундссона. Род Кетиля обитал там с давних пор и владел большим куском земли. Женой Кетиля была Асгерд, дочь Рагнара Мохнатые Штаны от наложницы. Словом, Орм происходил из хорошей семьи, но, будучи лишь пятым сыном, не мог рассчитывать на богатое наследство.

Он стал моряком и каждое лето отправлялся в поход с викингами. Кетиль умер, когда Орм был еще совсем юным. Хозяйство перешло к старшему из сыновей, Асмунду. Но в свою двадцатую зиму Орм пришел к брату и говорил ему так:

— Ты один пользуешься тем, что принадлежит всем нам. Мы требуем своей доли. Однако, поделив землю на пять наделов, мы превратимся в бедняков, и никто не вспомнит о нас после нашей смерти, да и сестры наши останутся без приданого.

— Верно, — отвечал Асмунд, — нам лучше держаться заодно.

— Я не желаю быть пятой ногой у собаки, — продолжал Орм, — а потому предлагаю тебе вот что. Дай мне три полностью снаряженных корабля, дай оружие тем, кто пойдет за мной, и я сам добуду себе землю за пределами Химмерланда.

Асмунд обрадовался, и радость его только усилилась, когда двое других братьев захотели присоединиться к Орму. Он купил корабли и до весны снарядил их в плавание. Недостатка в тех, кого манили дальние страны, тоже не было. В первый же погожий весенний день, невзирая на крупную зыбь, ладьи Орма покинули Лимфьорд, и с тех пор Асмунд никогда больше не видел своего брата.

Гребцы налегли на весла, и вскоре пустоши и дремучие леса Химмерланда исчезли за кормой. Когда корабли огибали мыс Скау, задул сильный ветер, и были подняты паруса. Драконьи головы на носах глядели на запад, пенные гребни волн разбивались о борта, чайки с криками кружили над мачтами. Орм, ликуя, сложил такую вису^[389]:

Коней белогривых,

разнося их ржанье,

ветер гонит вольный

на заветный запад.

Прядают, пену

роняют кони,

будто бы невмочь

им нести свою ношу.

Поспешив с отплытием, Орм опередил многих викингов и изрядно поживился в Англии, а на зимовку обосновался в Ирландии. Так у него и повелось: летом он хаживал в набеги, а зимой продавал награбленное и строил новые корабли.

Но со временем он принялся мечтать о собственном доме. Его ладьи тогда следовали повсюду за флотом Гутхорма, которого англичане именовали Гутрумом. Орм сопровождал того на море и на суше, и добыча словно сама шла к нему в руки, но настал черный день, когда король Альфред одержат победу под Этандуном. Лишь немногие викинги сумели избежать плена, и среди них был Орм с остатком своих людей. Позднее ему довелось узнать, что Гутруму и прочим данам подарили жизнь в обмен на крещение, и он призадумался: похоже, дело шло к миру. Значит, прощай прежняя вольготная жизнь.

Потому-то он отправился в те края, которые потом назвали землями датского права^[390], чтобы подыскать себе дом.

Ноги привели его в приморскую долину с бухточкой, которая вполне подходила для стоянки кораблей. Живший там англичанин был человек зажиточный и довольно могущественный и не пожелал торговаться с Ормом. Ночью Орм возвратился, окружил жилище упрямца своими людьми и поджег его. Хозяин, его братья и большинство домочадцев погибли. Рассказывали, будто старухе-матери бритта, которая была колдуньей, удалось спастись, — даны щадили женщин, детей и рабов. Она прокляла Орма и предсказала, что его старший сын будет воспитан за пределами мира людей, а Орм взрастит в своем доме волка, который однажды разорвет его на куски.

В округе к тому времени проживало много данов, и потому родичи убитого удовлетворились вирой^[391] и платой за землю, а Орм сделался полноправным владельцем. Он выстроил на месте сгоревшего большой новый дом и другие постройки. Золото, угрозы и громкая слава вскоре завоевали ему уважение и почет.

Спустя год ему показалось, что приспела пора обзавестись женой. В сопровождении многих воинов он поскакал к английскому эрлу^[392] Ательстану, намереваясь попросить у него руки его дочери Элфриды, что слыла красивейшей девушкой в королевстве.

Ательстан задумался и заскреб бороду, а Элфрида бросила в лицо Орму:

— Никогда я не стану женой собаки-язычника. Ты можешь взять меня силой, но, клянусь, радости тебе в том будет мало!

Была она худенькая и стройная, с рыжеватыми волосами и светло-серыми глазами, а сватавшийся к ней Орм — высокий, широкоплечий, солнце и море выбелили его кудри и выдубили кожу. Однако он понял, что слабейший из них двоих — это он, и, поразмыслив, сказал:

— Раз я живу в стране, где поклоняются Белому Христу, пожалуй, надо мне помириться с ним и его людьми, по примеру моих сородичей. Если ты пойдешь за меня, Элфрида, я окрещусь.

— Нет, — ответила она сурово.

— Но подумай, — увещевал Орм, — если мы не поженимся, я останусь нехристем, и душа моя, стало быть, как уверяют монахи, погибла. Твой бог спросит с тебя за человеческую душу. Кроме того, — шепнул он Ательстану, — я сожгу ваш дом, а тебя швырну в море со скалы.

— Да, дочка, не надо гневить господа, — торопливо поддержал Ательстан.

Элфрида упиралась недолго, ибо Орм не был ни уродом, ни объявленным вне закона, к тому же Ательстан был вовсе не прочь заиметь столь богатого и могучего союзника. Крестившись, Орм женился на Элфриде и забрал ее к себе. Жили они в общем неплохо, пускай и не всегда ладили между собой.

Во время своих набегов викинги спалили дотла все церкви в округе. По просьбе Элфриды Орм пригласил в дом монаха и даже подумывал о том, чтобы во искупление собственных грехов построить этому монаху новую церковь. Однако, будучи по натуре осторожным и опасаясь рассердить древних богов, он по-прежнему приносил зимой жертву Тору, а по весне — Фрейе, чтобы послала мир и хороший урожай, и Одину с Эгиром, чтобы они были милостивы к нему в море.

Всю зиму напролет он вздорил из-за этого с монахом, а весной, незадолго до того, как родился ребенок Элфриды, потерял терпение и выставил монаха за дверь. Элфрида горько укоряла его, и он в конце концов воскликнул, что хватит с него причитаний жены, ушел в поход раньше, чем собирался, и провел лето в набегах на шотландские и ирландские берега.

Едва его корабли скрылись из виду, у Элфриды начались схватки, и она родила — родила здорового и крепкого мальчика, которого, как просил Орм, назвала Вальгардом. Но без выгнанного монаха окрестить ребенка было некому, ведь ближайшая церковь находилась в двух или трех днях пути. Элфрида отправила туда раба.

Любуясь сыном, она пела ему песню, которую услышала когда-то от своей матери:

Спи, мой птенчик, засыпай.

Вьется, вьется мошкара,

за далекий неба край

день уходит со двора.

И тебе заснуть пора.

Спи, моя кровинка. Вот,

к людям праведным добра,

над холмом звезда встает

точно так же, как вчера.

И тебе заснуть пора.

Спи, малыш, усни.

Твой сон охраняют до утра

Божья мать и с нею Он.

Спать ложится детвора,

и тебе заснуть пора.

Глава 2

Князь эльфов Имрик отправился на ночь глядя посмотреть, что делается у людей. Было холодно, луна приближалась к полнолунию, на траве серебрился иней, звезды сияли по-зимнему ярко. Ночь выдалась тихой, только шелестел в ветвях деревьев ветер; пугливые тени прятались от студеного лунного света. Копыта лошади Имрика подкованы были серебром, и цокот их отдавался в ушах эльфа хрустальным перезвоном.

Он въехал в лес. Там царила непроглядная тьма, однако вдалеке среди стволов мерцал желтоватый огонек. Приблизившись, Имрик различил во тьме скособоченную глиняную хижину, сквозь множество трещин в ее стенах пробивался неверный свет. Она примостилась под развесистым дубом, с чьих ветвей, припомнилось эльфу, друиды срезали омелу. Чувствуя, что дорога привела его к жилищу ведьмы, Имрик спешился и постучал в дверь.

Появившаяся на пороге согбенная старуха оглядела его с головы до ног: лунный свет отражался от шлема князя и его кольчуги. Гнедая лошадь эльфа за его спиной щипала тронутую морозцем траву.

— Добрый вечер, матушка, — поздоровался Имрик.

— Не хватало еще, чтобы эльфы называли меня матушкой, меня, рожавшую крепких сынов мужчине, — проворчала ведьма, пропуская Имрика в дом и наливая ему в рог эля. Местные жители исправно снабжали ее едой и питьем в благодарность за колдовские услуги, какие она им оказывала. Потолок в хижине был такой низкий, что Имрику пришлось нагнуться. Смахнув с единственной скамьи всякий мусор, он уселся, не отрывая взгляда от ведьмы.

Глаза у него были обычные для эльфа — раскосые и без зрачков, подернутые поволокой, лишенные всякого следа белков. В их искристой голубизне таились тени древнего знания. Имрик прожил на свете немало лет, но оставался все таким же молодым: высокий лоб, широкие скулы, узкий подбородок, прямой аристократический нос. Волосы его, отливавшие золотом, мягкие и пушистые, ниспадали из-под рогатого шлема на плечи, покрытые алым плащом.

— Что-то давненько не было вас видно, — буркнула ведьма.

— Мы сражались с троллями, — объяснил Имрик, голос его напоминал шелест ветра в кронах деревьев. — Но когда заключили перемирие, мне захотелось узнать, что произошло с людьми за последнюю сотню зим.

— Многое, и все плохое, — отозвалась ведьма. — Из-за моря явились к нам даны. Они убивали, грабили, жгли, захватили Восточную Англию, а может статься, и не одну ее.

— Что ж, — Имрик пригладил усы, — все они так поступали, кого ни возьми: англы и саксы, пикты и скотты, римляне, бритты и кельты. И даны — вряд ли последние в этой череде. Я поселился на острове едва ли не на заре времен и скажу тебе так: стычки людей веселят меня и разгоняют скуку. Я не прочь поглядеть на данов.

— Тогда скачи на побережье, — ответила ведьма, — на двор Орма Силача. Для смертной лошади туда лишь ночь пути отсюда.

— Значит, я доберусь еще быстрее. Прощай.

— Постой, эльф, погоди! — Ведьма забормотала что-то себе под нос, в глазах ее отражалось пламя очага, и они светились красным среди темноты и дыма. — А теперь скачи в дом Орма, эльф. Хозяин ушел в поход, но жена его с радостью примет тебя. Она только что родила сына и не успела пока его окрестить.

При этих словах Имрик навострил свои длинные, заостренные кверху уши.

— Ты не лжешь, ведьма? — спросил он тихо.

— Нет, клянусь Сатанасом! Мне ли не знать, что творится в том ломе! — Старуха раскачивалась взад и вперед, глядя на тлеющие уголья. По стенам, догоняя одна другую, метались причудливые, бесформенные тени. — Не веришь, убедись сам.

— Я не посмею забрать ребенка у вождя данов. Его, должно быть, оберегают асы^[393].

— Нет, Орм христианин, пускай только на словах, а сын его не ведает еще ничьего покровительства.

— Смотри, коли солгала, — пригрозил Имрик.

— Я пуганая, — фыркнула ведьма. — Орм сжег моих сыновей в их собственном доме, и со мной умрет весь наш род. Я не боюсь ни богов, ни бесов, ни эльфов с троллями, ни людей. Но тебе я сказала правду.

— Пора в дорогу, — проговорил Имрик, вставая. Кольца его кольчуги зазвенели в лад. Запахнувшись в свой алый плащ, он вышел наружу и вспрыгнул в седло.

Подобный порыву ветра, помчал его конь по лесам и полям. Равнина переходила в холмы, деревья расступались перед заиндевевшими лугами, залитыми лунным светом. То и дело из полумрака возникали сонные хутора. В ночи кипела жизнь — Имрик разглядел зеленый блеск глаз дикой кошки, слух его уловил волчий вой и шарканье крохотных ножек под корнями дубов. В страхе перед князем эльфов звери, птицы и все прочие поспешно затаились в своих укрытиях.

Вскоре Имрик очутился у двора Орма. С трех сторон его огораживали сложенные из грубо обтесанных бревен амбары, сараи и загоны, а с четвертой высился дом, щипец которого украшали резные драконы. Приглядевшись, Имрик различил чуть в стороне женский домик и направил коня туда. Собаки, почуяв его, глухо заворчали. Прежде чем они залаяли, он посмотрел на них и сделал знак рукой. Псы уползли прочь, еле слышно поскуливая.

Эльфу не составило труда разомкнуть ставни. Он заглянул в окно. Луч луны проник в комнату, коснулся спящей Элфриды, посеребрил се неприбранные волосы. Взгляд Имрика устремлен был на новорожденного, что лежал рядом с женщиной.

Тихонько засмеявшись, князь закрыл ставни, развернул коня и поскакал на север. Элфрида заворочалась, проснулась, на ощупь отыскала в темноте младенца. Ей снились странные, нехорошие сны.

Глава 3

В те дни обитали еще на Земле волшебные существа, но уже тогда жилища их находились наполовину в мире смертных, а наполовину — в ином мире. Одинокий холм, озеро или лес могли в мгновение ока приобрести колдовское очарование и великолепие. Вот почему люди сторонились северных нагорий и называли их холмами эльфов.

Имрик направлялся к Эльфхьюку^[394], который виделся ему вовсе не скалистым пиком, а могучим замком с бронзовыми воротами, мраморными плитами дворов, множеством коридоров и комнат, где висели прекраснейшие шпалеры, сотканные с помощью магических заклинаний и отделанные ослепительными самоцветами. В лунные ночи обитатели замка танцевали на лужайках за его стенами. Так оно было и сейчас. Миновав танцующих, Имрик проехал в ворота. Копыта коня гулко простучали по мрамору. Рабы-карлики поспешили принять поводья. Князь прошествовал в главную башню.

Свет тонких восковых свечей дробился в мозаичных панно, инкрустированных золотом и драгоценными камнями. Под сводами звучала музыка: звенели арфы, подтягивали свирели, флейты журчали, словно горные ручьи. Рисунки на шпалерах и узоры на коврах постоянно изменялись, будто были живыми. Стены, пол, голубоватый сумеречный потолок — ничто не оставалось в неподвижности, хотя невозможно было сказать, чем они отличаются от тех, что существовали единый миг назад.

Позвякивая кольчугой, Имрик спустился в замковое подземелье. Там властвовал мрак, который лишь изредка рассеивало пламя факела. Сырой воздух холодил горло. Имрик не обращал внимания на раздававшиеся порой клацанье металла и крики. Стремительный и ловкий, как кошка, он уверенно продвигался в темноте.

Наконец он остановился у дубовой, обитой медью двери, древесина которой потемнела, а медь позеленела от времени. Только у него одного были ключи от трех больших замков. Отперев их, Имрик пробормотал что-то и распахнул дверь. Та заскрипела — ведь с тех пор, как он открывал ее в последний раз, минуло триста лет.

В темнице за дверью сидела троллиха. Бронзовая цепь, какой обычно крепятся на кораблях якоря, тянулась от ее ошейника к кольцу в стене. Свет факела, висевшего снаружи, упал на ее огромное, мускулистое тело. На зеленой коже троллихи не было и следа волос. Повернув свою отвратительную голову к Имрику, она зарычала, обнажив волчьи клыки. Глаза ее были пусты — бездонные колодцы мрака, в которых запросто могла утонуть душа. Девять сотен лет была троллиха пленницей Имрика и сошла в заключении с ума.

Князь посмотрел на нее, стараясь не встречаться с ней взглядом.

— Мне нужен подменыш, Гора, — произнес он.

Голос троллихи подобен был раскату грома, доносящемуся из земных недр.

— Охо, охо, — забубнила она, — снова он тут. Заходи, кто б ты ни был, порождение Ночи и Хаоса. Что, космос все усмехается?

— Поторопись, — велел Имрик, — я должен совершить подмену до рассвета.

— Поторопись, говорит он, ветер подгоняет листья по осени, снег валит с неба, жизнь торопится к смерти, а боги — к гибели, — продолжала ворчать троллиха. — Бесчувственный ветер раздувает прах, и только безумец слышит музыку сфер. Эй, красный петух на навозной куче!

Сорвав со стены кнут, Имрик хлестнул им пленницу. Та съежилась на полу. Эльф быстро, содрогаясь от прикосновений к ее склизкой коже, выполнил то, что от него требовалось. Затем он девять раз обошел вокруг троллихи против движения солнца, напевая песню, звуки которой не сумел бы воспроизвести ни один человек. Троллиха корчилась и стонала, живот ее набухал на глазах, а едва Имрик завершил девятый круг, завопила так, что стало больно ушам, и родила.

Наружностью своей младенец как две капли воды походил на сына Орма, но сразу же завыл и укусил мать. Имрик связал его веревкой и лишь тогда взял на руки. Ребенок успокоился.

— Плоть мира сползает с черепа, — троллиха потрясла цепью и прижалась к стене, дрожа с головы до пят. — Рождаются могильные черви, и зубы уже не скрыты губами, и воронье выклевало глаза. Скоро, скоро ветербудет гулять в пустом черепе.

Имрик запер дверь темницы.

— Он ждет меня, — завыла троллиха, — он ждет на холме, где кружат обрывки тумана, девять сотен лет ждал он меня. Слышишь, каркает черный ворон…

Эльф бросился бегом вверх по лестнице. Подмена никогда не доставляла ему удовольствия, однако возможности заполучить человеческого детеныша упускать не следовало.

Очутившись во дворе замка, он увидел, что погода меняется к худшему. Черные тучи заполонили небо, пытаясь поглотить луну. С востока, чертя небосвод рунами молний, надвигалась буря. Ветер задувал все сильнее.

Имрик вскочил в седло и пришпорил коня. Они помчались на юг, над утесами и холмами, по долинам и меж деревьями, что гнулись под напором приближающейся бури. Луна казалась белесым призраком, а Имрик, когда на него падал ее неверный свет, выглядел ей под стать.

Плащ развевался у него за плечами подобно крыльям нетопыря. Луна отражалась в глазах эльфа, блики ее посверкивали на его кольчуге. Оказавшись на равнине, он пустил коня по прибрежному песку. Волны шипели на него, соленые брызги оседали на губах. Над бурливыми подами то и дело вспыхивали молнии. Грохот грома оглушал. Имрик подстегнул коня, ничуть не желая повстречаться в ночи с Тором^[395].

Влетев на двор Орма, он вновь отомкнул ставни на окне Элфриды. Женщина не спала; прижимая к груди, она успокаивала малыша. Ветер взвихрил ее волосы, и они упали ей на глаза. Должно быть, ставни были не слишком плотно прикрыты, подумалось ей.

Блеснула молния, гром обрушился следом ударом кузнечного молота. Ребенок выскользнул из рук Элфриды, она испуганно зашарила вокруг.

— Слава богу, — выдохнула она, наткнувшись на крохотное тельце. — Я уронила тебя, но ты тут, со мной.

Имрик поскакал домой, хохоча во все горло. Но вдруг ему показалось, будто его смеху вторит кто-то. Он натянул поводья, чувствуя, как в сердце закрадывается страх. Вынырнув напоследок из-за туч, луна осветила фигуру, что пересекла тропу, по которой ехал Имрик. Огромный восьминогий конь мчался, опережая ветер, его седобородый седок был в шапке, из-под которой глядел один-единственный глаз. Сверкнул наконечник копья.

За ним неслись мертвые воины и завывающие псы. Его рог окликал их, топот копыт напоминал стук града по крыше. Череда всадников словно растворилась в ночи, небеса разверзлись, и хлынул ливень.

Имрик стиснул зубы. Увидеть Дикую Охоту^[396] не сулило ничего хорошего. Вряд ли одноглазый Охотник встретился ему по чистой случайности. Ну да ладно, нужно ехать домой. Молния вонзилась в землю неподалеку от эльфа. Кто знает, не взбредет лив голову Тору помахать молотом? Укутав сына Орма в плащ, Имрик дал шпоры коню.

Элфрида отбросила волосы со лба и принялась укачивать младенца. Надо бы его накормить, может, тогда он замолчит. Ребенок с такой жадностью впился в грудь, что сделал матери больно.

Глава 4

Имрик назвал украденного им мальчика Скафлоком и отдал его на воспитание своей сестре Лие. Красотой она не уступала брату: тонкие, словно вырезанные из слоновой кости, черты, пышные золотистые волосы, перехваченные надо лбом диадемой с драгоценными камнями, те же дымчато-голубые глаза с искорками в глубине. Стан ее облегали одежды из паучьей пряжи. Когда она танцевала в лунном свете, тем, кто смотрел на нее, чудилось, будто они видят перед собой язычок белого пламени. Лия улыбнулась Скафлоку, а молоко, каким она поила его, колдовское, волшебное молоко, обжигало ему горло и огнем растекалось по жилам.

На пир в честь наречения явились многие князья Альвхейма, они принесли щедрые дары: кубки и кольца чудесной работы, выкованные карликами оружие, кольчуги, щиты и шлемы, одеяния из венецианской парчи и атласа, расшитые золотом платья, талисманы и амулеты. Поскольку эльфы, подобно богам, великанам, троллям и прочим, не ведают старости, дети у них рождаются очень редко, и каждое рождение становится событием, куда более важным, чем похищение ребенка у людей.

Пир был в самом разгаре, когда снаружи донесся громовой топот копыт. Стены Эльфхьюка задрожали, бронзовые ворота загудели. Трубачи протрубили вызов, но никто не отважился принять его. Имрик, встретив гостя у ворот, низко поклонился ему.

— Приветствую тебя, Скирнир^[397], — произнес князь. — Мы всегда рады тебе.

Кольчуга и шлем гиганта блистали в лунном свете даже менее ярко, чем его глаза. Поступь коня сотрясала замок. На бедре у посланца асов, беспокойно шевелясь в ножнах и ослепительно сияя, висел клинок Фрейра, который тот отдал своему слуге, отправляя его в Ётунхейм за Герд. В руках Скирнир держал другой меч, широкий и длинный, — вернее, две его половинки, не ржавые, но потемневшие от долгого пребывания в земле.

— Я принес дар твоему названому сыну, Имрик, — сказал Скирнир. — Храни этот меч, пока мальчик не подрастет, а тогда поведай ему, что великан Болверк может выковать клинок заново. Придет день, когда Скафлоку понадобится добрый булат и пригодится дар асов.

Он швырнул обломки клинка на землю, поворотил коня и исчез в ночи. Эльфы стояли тихо. Им было известно, что асы ничего не делают просто так, но ослушаться Имрик не посмел.

Прикосновение к железу — вещь для эльфа невозможная, поэтому князь кликнул своих рабов-карликов и велел им подобрать меч. Ведомые им, они отнесли клинок в подземелье и оставили его там, поблизости от темницы Горы. Имрик начертал на стене охранительные руны, повернулся и ушел, чтобы долго сюда не возвращаться.

Один год сменял другой, а боги продолжали хранить молчание.

Скафлок рос быстро, пригожий и веселый, с голубыми глазами и темно-русыми волосами. Он был шумливее и проказливее немногочисленных маленьких эльфов, а в росте обогнал их настолько, что превратился в мужчину, когда они еще оставались детьми. Не в обычае эльфов выказывать привязанность к своей детворе, но Лия откровенно баю вала Скафлока. Она пела ему колыбельные, в которых плескалось море, шелестел ветер и шумели листья. Она обучала его хорошим манерам и древним танцам, когда они бродили по окрестностям замка, босые, опьянев от лунного света. От нее он узнал кое-что о волшбе, научился заклинаниям, что ослепляли и обольщали, сдвигали скалы и деревья, беззвучным песням, в лад которым переливалась заря на зимнем небе.

Детство Скафлока было счастливым. Он играл с маленькими эльфами и с теми, кто населял холмы и распадки. То были колдовские угодья, и случалось, что забредшие туда смертные или их лошади домой уже не возвращались. Некоторые из этих существ дружелюбием не отличались, а потому Имрик приставил к Скафлоку своего дружинника.

Над водопадами, звонко перекликаясь, резвились духи. Скафлок не сразу приспособился различать их: очертания сверкающих тел зачастую сливались с радугой, что вспыхивала над водой на солнце. В лунные ночи, повинуясь зову светила, они выходили на сушу и рассаживались по берегам, обнаженные, если не считать венков из водяных лилий на волосах, и дети эльфов разговаривали с ними. Духам было о чем рассказать: о быстрых реках и о рыбе, что в них водится, о лягушках, выдрах и зимородках, о галечном дне и о глубоких омутах, где вода тиха и зелена, о прыжках в водопад и о нырянии в водовороты.

От болот же и от каровых озер Скафлока старались отвадить, ибо те, кто там обитал, отличались скверным и непредсказуемым нравом.

Он часто уходил в лес, чтобы пообщаться с робкими крохами-гномами, что носили серые и коричневые одежды и высокие колпаки и чьи бороды свисали до пояса. Они жили под корнями больших деревьев и радовались, когда к ним прибегали дети эльфов. Но взрослых они боялись и облегченно вздыхали при мысли о том, что ни один из таких не проберется в их жилища — разве что он уменьшится до размеров гнома, чего при заносчивости и высокомерии эльфов можно было не опасаться.

В окрестностях замка проживали и гоблины. Когда-то они были могущественны, но Имрик прошелся по их землям огнем и мечом, и те из них, кто не погиб и не покинул родные места, начисто утратили былое величие. Они обычно селились в пещерах. Там-то Скафлок и отыскал одного из них, подружился с ним и сумел кое-чему у него научиться.

Однажды он услыхал в лесу звуки свирели. Они зачаровали его своей необычностью и привели в дальнюю лощину. Он ступал теперь почти неслышно, и существо догадалось о том, что за ним наблюдают, лишь увидев мальчика прямо перед собой. Оно внешне походило на человека, но вот ноги, уши и рога у него были козлиные. Оно наигрывало на тростниковых дудочках мелодию столь же печальную, сколь печален был его взгляд.

— Кто ты? — спросил изумленный Скафлок.

Существо уронило все свои дудочки, подобралось, будто собираясь убежать, но успокоилось и село на бревно.

— Фавн, — произношение выдавало в нем чужака.

— А кто такие фавны? — скрестив ноги, Скафлок уселся прямо на траву.

Фавн жалобно улыбнулся. Надвигались сумерки, на небе высыпали первые звезды.

— Я один в ваших краях. Меня изгнали.

— Где твоя родина, фавн?

— Я пришел с юга. Великий Пан умер, и в Элладе воцарился новый бог, имени которого я не могу произнести. Мы, древние, были ему не нужны. Жрецы вырубили священные рощи и понастроили церквей… О, я помню, как кричали дриады, их страдальческие голоса до сих пор звучат для тех, кто слышит. Я буду слышать их всегда. — Фавн покачал кучерявой головой. — Я бежал на север, но порой меня берет сомнение: может, те, кто остался, чтобы сражаться и умереть, были мудрее? Это все случилось давным-давно, маленький эльф, и я чувствую себя бесконечно одиноким. — В глазах фавна заблестели слезы. — Нимфы, фавны, сами боги превратились в прах. Храмы опустели и потихоньку рассыпались. А я — я брожу один в чужом краю, ваши боги презирают меня, а все прочие сторонятся. Это край туманов и дождей, суровых зим, студеных морей и бледного солнца, которое иногда выглядывает из-за туч. Где та вода, что сверкала как сапфир, где скалистые островки и теплые леса, где нимфы, что поджидали нас, где виноградники и инжир, отягощенный плодами, где величавые боги и высокий Олимп?..

Фавн бросил причитать, насторожился, прислушался — и был таков. Оглянувшись, Скафлок увидел дружинника, который всюду сопровождал его.

Однако днем он странствовал в одиночку. Имрик считал, что со стороны смертных мальчику ничто не грозит, а раз солнечный свет ему не страшен, пусть себе гуляет. Скафлок забирался в своих скитаниях гораздо дальше, чем любой другой из детей эльфов, и вскоре узнал окрестности Эльфхьюка, пожалуй, получше иного смертного, прожившего тут всю жизнь.

Среди диких зверей доброжелательнее всего относились к эльфам лисы и выдры, будто бы состоявшие с ними в отдаленном родстве. По крайней мере эльфы понимали язык и тех, и других. Лисы показали Скафлоку тайные лесные и луговые тропы и растолковали, на что и как надо смотреть в лесу, чтобы не заплутаться и не попасть в ловушку. Выдры поведали ему об озерах и ручьях, научили плавать и прятаться в укрытии, в котором тело твое помещается едва ли наполовину.

Он приятельствовал и с остальными животными. Самые робкие из птиц садились к нему на ладонь, когда он высвистывал призывный клич; медведь дружелюбно ворчал, когда Скафлок заглядывал в его берлогу. Олени, лоси, зайцы и тетерева остерегались его, потому что он на них охотился, и то мальчик ухитрился завести дружбу кое с кем из них. Словом, звери приняли его.

Шли годы, и Скафлок становился все старше. Он первым встречал весну, когда пробуждающиеся леса наполнялись пением вернувшихся птиц, реки вскрывались и крушили лед, а белые цветки во мху напоминали нерастаявшие снежинки. Летом, обнаженный, смуглый, с выгоревшими на солнце волосами, носился он за бабочками, скатывался по траве с холмов, разгуливал по округе светлыми ночами, которые похожи на воспоминания о днях, когда в небе сверкают звезды, поют кузнечики, а роса искрится в лучах луны. Осенние ливни омывали его с ног до головы, когда он в венке из багряных листьев прислушивался к прощальным крикам улетающих птичьих стай. Зимой он радовался снегу, выбегал ночами из замка и слушал, как звенит на холоде озерный лед и расходится между холмами эхо.

Глава 5

Когда пришла пора, Имрик сам занялся воспитанием мальчика. Поначалу он забирал Скафлока у Лии ненадолго, но со временем переселил к себе, чтобы вырастить из него настоящего воина Альвхейма. Будучи смертными, люди в большинстве своем способные ученики. Запасы знаний Скафлока росли даже быстрее, чем его члены.

Он научился ездить на лошадях Альвхейма, черных и белых жеребцах и кобылах, которые отличались легкой, будто невесомой поступью и не знали усталости. Скоро для него стало обычным делом проскакать за ночь от Кейтнесса до Лэндз-Энда^[398] так, чтобы ветер свистел в ушах. Он научился владеть мечом, копьем, луком и боевым топором. Он был менее ловок и увертлив, чем эльфы, но превосходил их силой, и доспехи не тяготили его. Что же до ловкости, то любой другой смертный показался бы рядом с ним неповоротливой тушей.

Он часто отправлялся на охоту, один или в сопровождении Имрика и его свиты. Лук Скафлока пропел песню смерти многим быстроногим оленям, копье его вонзалось в плоть многим клыкастым кабанам. Была у него и другая забава, что требовала известного проворства и умения: преследовать по лесам и по скалистым утесам единорогов и грифонов, которых Имрик привез когда-то в свой замок с края света.

Еще Скафлок научился у эльфов тому, как держать себя, как строить ковы и говорить обиняками. Он научился танцевать в лунном свете под звуки арф и свирелей, когда, обнажившись догола, забываешь о том, что тебя окружает. Он играл мелодии и пел песни, которые были старше рода человеческого. Он научился складывать стихи так искусно, что зачастую незаметно для себя сбивался на них в повседневной речи. Он изучил все языки Волшебной страны и три языка людей. Он умел отдать должное изысканным яствам эльфов и тому жидкому огню, что хранился запечатанным в бутылки в винном погребе замка, но с неменьшим удовольствием ел черный хлеб и солонину, напоенные солнечным светом и дождями ягоды и пил из родников в холмах.

Едва на щеках его и на подбородке показался первый пушок, женщины эльфов принялись домогаться его. Лишенные страха перед богами, обделенные детьми, эльфы не знают брака, но такова уж их природа, что женщины эльфов любвеобильнее смертных, а мужчины — наоборот. Скафлоку было из кого выбирать, и он пережил немало приятных минут.

Самым трудным и опасным было обучение волшбе. Как только мальчик достаточно повзрослел для того, чтобы уйти от простеньких чар, которые способен творить ребенок, Имрик безраздельно завладел им. Не в силах познать колдовство столь же глубоко, как его приемный отец, из-за принадлежности к людям и короткого срока жизни, Скафлок тем не менее не уступал в познании многим другим князьям эльфов. Прежде всего он научился тому, как распознавать и обходить железо, которого страшатся и эльфы, и тролли, и гоблины. Даже узнав, что ему самому бояться нечего, и проверив это на собственном опыте в доме одного крестьянина, он все равно постарался покрепче запомнить заклинание — так, на всякий случай. Потом он научился рунам для исцеления от ран и болезней и тем, которые отгоняли невезение и наводили порчу на врага. Он выучил песни, которые пробуждали или унимали бури, приносили хороший или плохой урожай, вызывали у смертного гнев или страх. Он узнал, как добывать из рудников те неизвестные людям металлы, которые применялись в Волшебной стране вместо стали. Он научился пользоваться плащом тьмы и менять обличья, превращаясь в то или иное животное. Ближе к концу обучения он узнал могущественные руны, песни и заклинания, которые поднимают мертвых, предсказывают будущее и повелевают богами. Однако к ним прибегали лишь при крайней надобности, ибо сила их была так велика, что могла погубить незадачливого колдуна.

Скафлок часто спускался к морю и просиживал часами на берегу, глядя туда, где вода смыкалась с небом. Он не уставал слушать гулкие раскаты прибоя, этот неумолчный зов соленой пучины, он замечал малейшую перемену в настроении стихии. Он вел свое происхождение от мореходов, и приливы разгоняли кровь в его жилах. Он разговаривал с тюленями на их лающем наречии, чайки приносили ему вести из дальних краев. Порой, когда к нему присоединялись другие воины, среди пены мелькали головки морских дев. Выжимая длинные зеленые волосы, выходили они на прибрежный песок, и начиналось веселье. На ощупь они были холодными и мокрыми, и от них пахло водорослями, но, несмотря на то что на губах потом несколько дней ощущался привкус рыбы, Скафлок с нетерпением ожидал новой встречи с русалочками.

В свои пятнадцать лет он был лишь немногим ниже Имрика, широкоплечий и мускулистый. Смуглая, загорелая кожа оттеняла льняную белизну волос. Черты лица у него были резкие, губы сами собой расходились в улыбке, широко расставленные глаза отливали синевой. Смертный, доведись ему увидеть Скафлока, наверняка сказал бы, что мальчика окутывает тайна, что глаза его видели нечто недоступное обычному человеку.

Имрик как-то сказал ему:

— Ты уже взрослый, и тебе не пристало ходить с моим старым оружием. Пора заиметь свое собственное. К тому же король эльфов как раз хотел повидаться со мной. Словом, мы отправляемся за море.

Услышав это, Скафлок вскрикнул от радости, вскочил на коня и погнал его из замка, по лесам и полям, творя мимоходом волшебство, чтобы выплеснуть переполнявший его восторг. По его воле танцевали на полках кувшины, звенели колокола на колокольнях, топоры дровосеков, словно обретя собственное разумение, рубили лес, коровы запрыгивали на крыши сараев, ветер разметывал стога сена, золотой дождь с неба проливался на крестьянские дворы. Невидимый под Tamkappe^[399], Скафлок целовал девушек, что трудились в полях на вечерней заре, ерошил им волосы, а ухажеров их сталкивал в канавы. И много дней после того священники в церквах взывали к богу, чтобы он рассеял колдовство, хотя Скафлок давно уже вышел в море.

Парус черной ладьи Имрика наполнял ветер, который поднял князь эльфов. Команду корабля составляли надежные, опытные бойцы, ибо в дальнем плавании может случиться всякое — всплывет из пучины морской змей или покажется на горизонте судно троллей. Скафлок стоял на украшенном резной фигурой дракона носу и вглядывался в даль: обзаведшись колдовским зрением еще в детстве, он видел ночью так же хорошо, как и днем. Он различал в волнах серебристо-серые спины дельфинов, он окликнул по имени знакомого самца-тюленя. В свете луны блеснули мокрые бока кита. То, что смертные зрят лишь мельком или принимают за грезы наяву, открывало себя раскосым глазам Скафлока: морские девы с песнями резвились на поверхности вод, проступала из глубины затонувшая башня Иса, доносился из поднебесья крик ястреба и вспыхивал на мгновение золотистый сполох — то мчались на восток валькирии^[400].

Под вой ветра и плеск волн ладья Имрика на рассвете достигла противоположного берега. Ее вытащили на сушу и произнесли над ней охранительные заклинания.

Эльфы укрылись в тени корабельного корпуса, Скафлок же взобрался на дерево, чтобы осмотреться. К югу тянулись бесконечные пашни. Строения здешние отличались от тех, к которым он привык в Англии. Над всеми прочими возвышался угрюмый баронский замок. Скафлоку на миг стало жаль людей, что жили в таком убожестве. Он ни за что не согласился бы разделить их участь.

Едва наступила ночь, эльфы уселись на коней, которых привезли из-за моря, и поскакали в глубь суши. К полуночи они очутились в горном краю. Лунный свет дробился в зеленоватых панцирях ледников, скалы кутались в густые тени. Эльфы ехали по узкой тропе, держа на изготовку пики. Позвякивала конская сбруя, развевались плащи и плюмажи на шлемах, копыта звонко цокали о камень, пробуждая в сумраке гулкое эхо.

Неожиданно сверху хрипло протрубил рог, из низины ему ответил другой. Послышался звон металла и топот бегущих ног. Тропу, что уводила в пещеру, загородил отряд карликов.

Кривоногие, длиннорукие, широкоплечие, ростом они были по пояс Скафлоку. Бородатые лица выражали гнев, глаза метали молнии из-под насупленных бровей. Вооружены карлики были железными мечами, топорами и щитами. Однако, несмотря на это, эльфы в прошлом частенько бивали их — копьями и стрелами, ловкостью и проворством, хитроумием и изворотливостью.

— Что вам нужно? — буркнул предводитель карликов. — Разве эльфам и троллям мало тех бед, какие они нам причинили, опустошив наши земли и забрав в рабство наших сородичей? Сейчас мы превосходим вас числом, и если вы приблизитесь, мы убьем вас.

— Мы пришли с миром, Мотсогнир, — отозвался Имрик. — Мы хотим лишь купить у вас кое-что.

— Знаю я твое лукавство, Имрик Вероломный, — отрубил Мотсогнир. — Ты норовишь застать нас врасплох.

— Возьми заложников, — предложил князь.

Карлик ворчливо изъявил согласие. Нескольких эльфов разоружили и приставили к ним часовых, а остальные следом за Мотсогниром направились в пещеру.

Пламя костров окрашиваю каменные стены в багровые тона. Карлики ни на миг не прекращали свой труд. От грохота молотов по наковальням у Скафлока зазвенело в ушах. Здесь ковались предметы, равных которым по красоте не сыскать было во всем белом свете: кубки и чаши с отделкой из самоцветов, золотые кольца и ожерелья, оружие из металла, что добывался в самом сердце горы, оружие, достойное богов, — те и впрямь не брезговали творениями карликов. Но выкованное подземными жителями оружие могло быть как добрым, так и злым, ибо карликам ведомы были могущественные руны и заклинания и владели они древними тайнами.

— Ты не желаешь одарить моего приемного сына? — спросил Имрик.

Кротовьи глазки Мотсогнира остановились на высокой фигуре Скафлока.

— Снова взялся за старое, а, Имрик? — раскатился под сводами пещеры низкий голос карлика. — Когда-нибудь это тебе отольется. Ну да ладно, раз он из людей, значит, потребует себе булат.

Скафлок помедлил с ответом. Приученный с малых лет к осмотрительности, он предпочитал обдумывать свои слова. Но карлик был прав. Для крепнущих с каждым днем рук мальчика бронза была слишком мягкой, а диковинные сплавы эльфов — чересчур легкими.

— Да, булат, — подтвердил Скафлок.

— Хорошо, хорошо, — буркнул Мотсогнир, поворачиваясь к наковальне. — Скажу тебе честно, паренек, вы, люди, слабы, неразумны и к тому же смертны, но вы сильнее эльфов и троллей, да что там — самих великанов и богов. Почему? Да хотя бы потому, что можете коснуться холодного железа. Эй! — позвал он. — Эй! Синдри, Трекк, Драупнир, а ну сюда!

Наковальня загудела под ударами молота, в разные стороны полетели искры. Так велико было мастерство кузнецов, что уже вскоре Скафлок облачился в сверкающую кольчугу, надел на голову крылатый шлем, навесил на спину щит и прицепил к поясу меч. Пальцы его крепко обхватили рукоять топора. И доспехи, и оружие — все было из отливающей голубым стали. Взмахнув топором, мальчик издал боевой клич эльфов.

— Ха! — воскликнул он, обнажил меч, взглянул на него и сунул обратно в ножны. — Пусть только тролли, гоблины или великаны попробуют подойти к Альвхейму! Они надолго запомнят свое безрассудство!

Скафлок сложил такие висы:

Пышет жаром битва.

В безумии боя

звон клинков

взлетает к зоркому небу.

Стрелы ливнем льются

на головы воям,

топорам тяжелым

кольчуги не помеха.

Пышет жаром битва,

и громовый грохот

врагов оглушает,

редит их ряды.

Пир кровавый лезвий

в самом разгаре.

Волк и ворон вместе

подберут объедки.

— Неплохо сказано, — холодно одобрил Имрик, — но не вздумай приступать к эльфам со своими новыми игрушками. Пошли отсюда, — он протянул Мотсогниру мешочек с золотом. — Вот твоя плата.

— Лучше бы ты освободил моих сородичей-рабов, — ответил карлик.

— Нам без них никак не обойтись, — возразил Имрик. Проведя день в пещере в горах, эльфы с темнотой оседлали коней и поскакали в дремучий лес, среди которого стоял дворец их короля. Скафлок столкнулся с колдовством, рядом с которым меркли все его познания. Он смутно видел освещенные луной высокие башни в голубых сумерках и усыпанные звездами небеса, он смутно слышал музыку, что леденила сердце и бросала в дрожь. Но лишь оказавшись в тронной зале, обрел он ясность зрения и слуха.

Король эльфов сидел на троне в окружении своих вельмож. Его корона и скипетр были золотыми, багряные одежды украшала искусная вышивка. Он единственный из эльфов выглядел пожилым: седые волосы и борода, морщины на лбу и на щеках. Черты его лица казались вырезанными из мрамора, в глазах притаилось пламя.

Имрик поклонился, его воины преклонили колена перед королем. Тот заговорил, и голос его подобен был песне ветра:

— Привет тебе, Имрик, вождь британских эльфов.

— Привет тебе, господин, — откликнулся князь, глядя королю в глаза.

— Мы созвали всех вождей на совет, — продолжал тот, — ибо нас известили, что тролли снова готовятся к войне. Нет никаких сомнений, что вооружаются они против нас и, стало быть, перемирию приходит конец.

— Наконец-то, господин! Наши клинки затупились в ножнах.

— Погоди радоваться, Имрик. В прошлый раз эльфы одолели троллей и гнали бы их до самого логова, когда бы не перемирие. Иллреде, король троллей, вовсе не глуп. Он не стал бы затевать войну, если бы не считал себя сильнее, чем прежде.

— Я соберу войско, господин, и разошлю лазутчиков.

— Сделай так. Быть может, они отличатся там, где потерпели неудачу мои. — Король обратил взгляд на Скафлока. Мальчик ощутил, как сжалось у него в груди сердце, но стойко выдержал королевский взор. — Мы слышали о твоем подменыше, Имрик. Тебе следовало попросить позволения.

— На это не было времени, господин, — возразил князь. — Пока я добирался сюда, ребенка успели бы окрестить. Похищать детей становится все труднее.

— И все опаснее, Имрик.

— Да, господин, но разве оно того не стоит? Ты знаешь и без моих напоминаний, что человеку доступно многое, чего не способны совершить эльфы, тролли, гоблины и им подобные. Они могут работать с любым металлом, не страшатся святой воды и святой земли, произносят имя нового бога… Даже древние боги уступают порой в могуществе людям. Эльфы нуждались в таком, как он.

— Тот, кого ты оставил взамен него, ничуть не хуже.

— Верно, господин. Однако тебе ведь известен злобный нрав полукровок. В волшбе ему нельзя было бы доверять так, как доверяю я своему названому сыну. Если бы люди не обвиняли нас в кражах и не призывали своих богов отомстить за них, эльфам не пришлось бы устраивать подмен.

До сих пор разговор велся о том, что понимал всякий из присутствовавших в тронной зале, он тек неторопливо, в присущей бессмертным манере. Но вот голос короля посуровел:

— По-твоему, ему можно верить? Новый бог очарует его, и он потерян для нас навсегда. Уже сейчас он, пожалуй, чересчур силен.

— Нет, господин! — Скафлок выступил вперед и смело взглянул в лицо королю. — Я благодарен Имрику за то, что он спас меня от скуки и тягот смертной жизни. Я эльф разве что не по крови, младенцем я сосал грудь эльфиянки, на языке эльфов я говорю и рядом с девушками эльфов сплю, — он выпятил подбородок, словно бросая вызов. — Позволь мне, господин, быть твоим гончим псом, и я докажу тебе свою верность. Но помни, что собака, которую выгоняют из дома, превращается в волка и нападает на стада своего бывшего хозяина!

Услышав такие речи, некоторые из эльфов в смятении зашептались, но король кивнул и мрачно усмехнулся.

— Мы верим тебе, — сказал он. — И прежде бывало так, что людей принимали в Альвхейме и они вырастали могучими воинами. Но нас тревожит дар асов. Они следят за тобой, и цели их наверняка разнятся с нашими.

По зале пробежал ропот, кое-кто принялся чертить в воздухе руны. Имрик решил вмешаться:

— Господин, того, что предрекли норны^[401], не в силах изменить даже боги. По мне, будет трусостью отвергнуть такого человека из смутного страха перед завтрашним днем.

— Ты прав, Имрик, — произнес король, и совет взялся за обсуждение других дел.

Перед расставанием король задал прощальный пир. Великолепие королевского двора совсем вскружило Скафлоку голову. Он возвратился домой исполненный столь глубокого презрения к людям, что какое-то время всячески сторонился их.

Миновало пять или шесть лет. Эльфы оставались прежними, а вот Скафлок вырос настолько, что рабы-карлики Имрика вынуждены были перековать заново его доспехи. Он был выше князя и шире его в плечах и славился своей силой. Он боролся с медведями, выходил против диких быков и состязался в беге с оленями. В Альвхсймс никто, кроме самого Скафлока, не мог согнуть его лук или поднять над головой топор — впрочем, последний все равно был из железа.

Лицо его похудело, над верхней губой появились усы того же цвета, что и длинные волосы. С возрастом он сделался еще привлекательнее и непослушнее, частенько выкидывал что-нибудь этакое, озорничал и шалил. Проказник и непоседа, он то вызывал ветерок, чтобы тот поднял юбку у девушки, то бражничал с приятелями, то буянил ночи напролет. Ища выхода прибавлявшейся силе, он рыскал по округе в поисках опаснейшей дичи. Он охотился на чудовищ, что приходились родичами Гренделю^[402], он убивал их в их логовах, получая порой раны, исцелить которые могло лишь волшебство Имрика. Оправившись же, снова принимался за свое. Или бездельничал целыми неделями, лежал, закинув руки за голову и глядя на облака в вышине. Или, приняв обличье какого-нибудь зверя и обретя неведомые человеку чувства, носился по лесам и плескался в воде, резвился выдрой, трусил вприпрыжку волком или парил орлом.

— Трех вещей не знал я никогда, — похвалился он однажды. — Страха, горечи поражения и любовной тоски.

Имрик окинул его странным взглядом.

— Ты молод еще, — проговорил он, — чтобы изведать то, на чем строится жизнь смертного.

— Я больше эльф, чем человек, отчим.

— Пока.

В один год Имрик снарядил дюжину кораблей и отправился в поход. Флотилия пересекла восточное море, эльфы высадились на скалистое побережье и предали огню и мечу поселения гоблинов. Затем они совершили набег на город троллей, что стоял в глубине суши, перебили его жителей, подожгли и удалились, захватив с собой добычу. Войны никто еще не объявлял, однако подобные вылазки с обеих сторон учащались. Отплыв на север и повернув к востоку, Имрик со Скафлоком провели ладьи через призрачный край холода, туманов и дрейфующих льдов, обогнули мыс, миновали пролив и взяли курс на юг. Они сражались с драконами и нападали на демонов, двигаясь вдоль берега на запад, пока тот не забрал снова к югу, а тогда направились на север. Тяжелее прочих далась им схватка на пустынной полосе прибрежного песка с войском изгнанных богов, тощих, изможденных, обезумевших от одиночества, но по-прежнему могучих. После битвы, в которой все же торжествовали победу эльфы, Имрик велел сжечь три корабля, ибо некому было ставить на них паруса или браться за весла.

Изредка им попадались люди, но эльфы не обращали на них внимания, будучи заняты совсем другим. Смертные же видели их только мельком. Воевали они далеко не везде, во многих королевствах их принимали с почетом и соглашались торговать, и ладьи надолго вытаскивались на берег. Три года спустя со дня отплытия Имрик возвратился домой с богатой поживой и множеством рабов. Слухи о его походе разнеслись по всему Альвхейму и по соседним землям. Эльфы прославляли Имрика и Скафлока.

Глава 6

Ведьма жила в лесу одна-одинешенька, предаваясь воспоминаниям о минувшем. Долгие годы они согревали ей душу, питали ненависть и жажду мщения. Понемногу набираясь колдовских сил, она научилась вызывать духов земли и демонов воздуха, и те стали ее наставниками. Она летала на помеле на черный шабаш, и ветер яростно трепал ее лохмотья, когда она кружила над Брокеном^[403]. То было воистину дьявольское сборище: отвратительные тени прошлого распевали над черным алтарем и пили из котлов кровь. Но ужаснее всего, пожалуй, было наблюдать молодых женщин, что участвовали в омерзительных обрядах и оргиях.

Ведьма вернулась оттуда, обретя толику мудрости, и привезла с собой крысу, что прокусывала острыми зубками ее высохшие груди, чтобы напиться крови, спала ночами рядом на подушке и нашептывала что-то на ухо хозяйке. Наконец она решила, что сумеет исполнить свое давнее намерение.

Над хижиной ее грохотал гром и сверкали молнии, вспыхивал ослепительный голубой свет, распространяя вокруг вонь адского пекла. Но призрачная фигура, перед которой пала ниц ведьма, поражала красотой, ибо грех всегда необычайно привлекателен для того, кто грешит добровольно.

— О ты, многоименный, Принц Тьмы, Собрат Зла, — воскликнула ведьма, — помоги мне, и я заплачу тебе так, как ты желаешь!

Тот, к кому она обращалась, заговорил, и голос его был тих и вкрадчив:

— Ты ступила на дорогу ко мне, но пока еще я не властен над тобой. Милосердие Небес беспредельно, и, лишь отринув их по своей воле, ты утратишь его навсегда.

— На что мне милосердие? — вскричала ведьма. — Оно не отомстит за моих сыновей. Я готова отдать тебе душу, если ты предашь мне в руки моих врагов.

— Тут я бессилен, — ответил дух, — но с моей помощью ты сможешь залучить их в свои силки, если окажешься хитрее, чем они.

— Согласна!

— Но разве ты не отомстила Орму? Ведь это благодаря тебе считает он подменыша своим старшим сыном, и горя ему предстоит испытать немало.

— А настоящий сынок Орма благоденствует в Альвхейме, да и другие дети подрастают! Я хочу искоренить его поганое семя, как он извел под корень мой род. Языческие боги отвернулись от меня вместе с Тем, чье имя я не стану произносить. Уповаю лишь на тебя, Господин Мрака.

Взгляд духа, в котором мерцало пламя холоднее самого лютого мороза, задержался на ведьме.

— Ты, должно быть, слышала, — прошелестел голос, — что здесь замешаны боги. Один, что предвидит людские судьбы, лелеет какой-то замысел… Но я помогу тебе. Я дам тебе знание и силу, я превращу тебя в могучую чародейку. Я расскажу тебе, как бить наверняка, если только враги не умнее тебя.

В мире существуют три Силы, неподвластные ни богам, ни демонам, ни людям, сокрушающие все и всякое колдовство. Это Белый Христос, Время и Любовь.

Первый лишь осудит твое желание, и потому берегись, чтобы ни Он, ни его присные ни о чем не узнали. Помни, Небо наделяет людей свободной волей и ни к чему их не принуждает; чудеса убеждают тех, чьи глаза открыты.

У второго имен больше, чем у меня самого, — Судьба, Рок, Закон, Норны, Необходимость, Брахма и так далее. К нему взывать не стоит, ибо оно все равно не услышит. Не надейся, что поймешь, как оно уживается со свободой, о которой я говорил, просто знай, что есть древние боги и боги новые. Чтобы творить великие заклинания, надо проникнуться мыслью, что истина многообразна и многолика.

Но третья Сила — смертная, а потому одновременно помогает и губит. Ею ты и воспользуешься.

Когда ведьма поклялась особой клятвой, дух открыл ей, где хранятся знания, которых она алчет, и ушел.

Она глядела ему вслед, и ей показалось, что уходящий в ночь не похож на того, кто был у нее в хижине. Она видела сейчас высокого мужчину с седой бородой. Кутаясь в плащ и сжимая в руке копье, он быстро удалялся, а из-под шляпы с широкими полями виднелся один-единственный глаз. Ведьме вспомнился тот, кто славился своим хитроумием и двуличием и в скитаниях своих частенько переодевался то одним, то другим. Она вздрогнула.

Гость скрылся из виду. Быть может, ее обманул неверный свет звезд? Впрочем, какое ей дело? Главное — месть теперь свершится!

Подменыш был злобным и шумным, но в остальном ничем не отличался от обычного ребенка, и, хотя Элфриду порой ставило в тупик поведение ее сына, она ни о чем не догадывалась. По желанию Орма она нарекла мальчика при крещении Вальгардом, пела ему песенки, играла с ним и любовалась на него. Правда, он так кусался, что кормить его было сущей мукой.

Орм был страшно рад, что его первенец — такой крепкий и сильный.

— Он будет славным воином, — воскликнул дан, — меченосцем, конником, моряком! — Он огляделся по сторонам. — А где собаки? Где мой верный Грам?

— Грама нет, — ответила Элфрида, пряча глаза. — Он прыгал на Вальгарда и норовил его укусить, и я велела убить бешеного пса. А другие присмирели и только рычат, когда я выношу мальчика из дому.

— Странное дело, — пробормотал Орм, — в моем роду не было врагов собакам.

Вальгард подрастал, и мало-помалу становилось очевидным, что животные его не терпят: коровы бежали прочь, лошади фыркали и брыкались, кошки взбирались на деревья, а чтобы отбиваться от собак, мальчику с малолетства пришлось учиться владеть копьем. Он платил им всем той же монетой — пинал, щипал, словом, всячески изводил. Неудивительно, что он сделался охотником и не знал пощады.

Был он мрачен и молчалив, проказничал и доставлял много хлопот. Рабы ненавидели его за грубость и жестокие шутки, которые он над ними разыгрывал. А Элфрида, как ни принуждала она себя, так и не смогла его полюбить.

Зато Орм восхищался Вальгардом, хотя часто ссорился с ним. Шлепая сына, он ни разу не слышал от него ни крика, ни стона, а рука у вождя данов была тяжелая. Вальгард не выказывал страха, когда, обучая его сражаться на мечах, отец замахивался на мальчика своим клинком, словно намереваясь раскроить ему череп. Он схватывал на лету оружейные приемы, ничего не боялся и ничему не умилялся. Настоящих друзей у него не было, но приятелей хватало.

Элфрида родила Орму других детей — двоих сыновей, рыжеволосого Кетиля и черноголового Асмунда, оба они обещали вырасти добрыми воинами, и дочерей Асгерд и Фреду, причем последняя поразительно походила на мать. Орм любил их всех, но Вальгарда явно выделял.

Диковатый, немногословный, сторонящийся людей, Вальгард достиг зрелости. Со Скафлоком они были похожи как две капли воды, разве что волосы Вальгарда были чуть темнее, а кожа — чуть светлее. Но во взгляде подменыша сквозило равнодушие, губы его расходились в улыбке лишь тогда, когда он пускал кровь или причинял боль каким-то иным способом, да и то улыбаться значило для него скалить зубы. Будучи выше и сильнее своих одногодков, он присоединялся к их забавам только тогда, когда они задумывали какую-нибудь проказу. По хозяйству он не помогал, лишь забивал осенью скот и частенько бродил в одиночестве по окрестностям.

Орм так и не построил церковь, о которой столько рассуждал. Однако ее воздвигли усилиями окрестных землевладельцев, и он разрешил своим работникам ходить туда к мессе. Элфрида попросила священника поговорить с Вальгардом, но юноша рассмеялся тому в лицо.

— Я не склонюсь ни перед твоим хнычущим божком, — заявил он, — ни перед каким другим. Мой отец приносит жертвы асам, и те посылают ему удачу, а на что годится твой Христос? Будь я сам богом, меня бы радовали кровавые приношения, а тех, кто досаждал бы мне причитаниями, я бы давил — вот так!

И он наступил сапогом на ногу священнику.

Орм, когда ему рассказали, весело хмыкнул и, несмотря на слезы Элфриды, отказался возместить урон монашескому достоинству.

Дню Вальгард предпочитал ночь. Неслышно соскользнув с постели, прокрадывался он на свежий воздух и бегал до рассвета по холмам, влекомый неведомыми ему лунными чарами. Он не знал, что его гонит, и чувствовал лишь печаль и тоску по тому, для чего не находил названия. Мрак в его рассудке рассеивался, когда он убивал, калечил или разрушал. Тогда он хохотал, и троллья кровь стучала ему в виски.

Однажды он загляделся на девушек, что работали в поле: платья намокли от пота и прилипали к разгоряченным телам. С того дня у него появилось новое развлечение. Сильный, пригожий, умеющий, если нужно, быть велеречивым, как эльф, он вскружил головы многим, и Орму теперь то и дело приходилось платить за поруганную честь чужих дочерей или работниц.

Он только посмеивался; но случилось так, что Вальгард, будучи навеселе, повздорил с Олавом Сигмундссоном и убил его. Орм покорно заплатил виру, однако понял, что, если сына ничем не занять, хлопот не оберешься. В последние годы он почти безвылазно сидел дома, отправляясь иногда в короткие поездки по торговым делам, но этим летом решил пойти в поход и взял с собой Вальгарда.

Юноша вскоре завоевал уважение товарищей. Они восхищались его умением и отвагой в бою, хотя и не одобряли того, что он убивал беспомощных и беззащитных. По прошествии какого-то времени у Вальгарда начались приступы одержимости: весь дрожа, с пеной на губах, он принимался грызть обод щита, а потом бросался в самую гущу схватки, завывая и круша все подряд. От мелькания его меча рябило в глазах, он не замечал своих ран, а искаженное яростью лицо его наводило такой ужас на врагов, что многие застывали на месте, и он рубил их сплеча. После битвы, как то всегда бывает с берсерком^[404], он чувствовал слабость, но вокруг него громоздилась гора трупов.

Постепенно у него составился отряд головорезов, которых не пугали припадки бешенства, и во главе их он лето за летом уходил в походы, вовсе не заботясь о том, идет ли с ним отец, а тот скоро перестал сопровождать сына. К той поре, когда Вальгард достиг расцвета своих сил, он добился того, что его именем стали стращать детей. Награбленное в набегах золото он тратил на постройку новых кораблей, в командах которых один молодчик стоил другого. В конце концов Орм запретил ему приводить этих людей в дом.

Остальные дети Орма и Элфриды пользовались всеобщей любовью. Кетиль пошел в отца: высокий, широкоплечий, веселый, всегда готовый подраться и подурачиться. Повзрослев, он начал покидать дом и уходить в море. Викинга из него не получилось: в первом же походе он разругался с Вальгардом и плавал теперь сам по себе, торгуя разными разностями. Худощавый и тихий Асмунд метко стрелял из лука, но воинская слава его не привлекала. Он занимался хозяйством, понемногу заменяя Орма. Асгерд выросла крупной девушкой с крепкими руками, голубоглазой и золотоволосой, аФреда, по всей видимости, унаследовала красоту матери.

Вот так обстояли дела, когда ведьма решила, что приспело время для мщения.

Глава 7

Утром дождливого дня Кетиль с товарищами отправился на охоту. Стояла ранняя осень, деревья в лесу оделись в золото, медь и бронзу. Почти на самой опушке изумленные охотники увидели великолепного белого оленя, поражавшего своими размерами.

— Такой зверь под стать королю! — вскричал Кетиль, пришпоривая коня, и началась погоня. Всадники неслись среди деревьев, перепрыгивали через бревна и камни, ломились сквозь кусты; ветер свистел у них в ушах, а лес вокруг превратился в одно большое разноцветное пятно. Собаки почему-то неохотно преследовали животное. Хотя Кетиль скакал не на лучшем из коней, он постепенно оторвался от товарищей.

Белый олень по-прежнему мелькал впереди, ветвистые рога его четко вырисовывались на фоне неба. В горячке погони Кетиль не замечал того, что в лицо ему хлещет ледяной ливень. Он потерял счет времени, забыл обо всем, кроме царственного животного, что увлекало его дальше в чащобу.

Наконец конь вырвался на полянку, где, словно поджидая охотника, стоял белый олень. Кетиль метнул копье. Но едва рука его завершила бросок, животное как-то съежилось — и растаяло на глазах, будто ветер разогнал клубящийся туман. Оно исчезло без следа, только рыскнула по опавшей листве серая крыса.

Лишь сейчас Кетиль осознал, что остался в одиночестве и заблудился. Конь его шатался от изнеможения. Похоже, они очутились далеко к западу от хозяйства Орма. Мысли юноши путались от усталости, а при воспоминании о пропавшем олене его бросало в дрожь.

На краю поляны, под развесистым дубом, примостился низенький домик. Кому это взбрело в голову поселиться тут, подумал Кетиль, и на что они живут в такой глуши? Впрочем, какое ему дело, главное — есть где переждать до утра. Домик был деревянный, с соломенной крышей, окна его призывно светились. Кетиль спешился, подобрал свое копье и постучал в дверь.

Та распахнулась, открывая доступ в богато обставленную комнату. Дальше виднелось пустое стойло. Однако взгляд Кетиля устремлен был на хозяйку. Юноша чувствовал, что не в силах отвести его, что сердце в груди пропустило удар, а потом заколотилось о ребра, словно дикий кот о прутья клетки.

Женщина была высокой; платье с глубоким вырезом облегало ее стройное тело, подчеркивая каждый его изгиб. Темные неприбранные волосы ниспадали ей до колен, обрамляя совершенный овал белого, точно морская пена, лица. Пухлые губы были ярко-алыми, из-под длинных ресниц, над которыми изгибались подведенные брови, глядели бездонные зеленые глаза. В глубине их сверкали искорки. Эти глаза сразили Кетиля наповал. Никогда, подумалось ему, никогда в жизни не видел он ничего подобного.

— Кто ты? — спросила женщина нараспев. — Что тебе нужно?

В горле у юноши пересохло, кровь оглушительно стучала в виски, но он все-таки выдавил:

— Я… Кетиль Ормссон… Я сбился с пути на охоте и прошу приюта для своего коня… и для себя…

— Входи же, Кетиль Ормссон, — сказала женщина с улыбкой. Сердце Кетиля готово было выпрыгнуть из груди. — Немногие заглядывают ко мне, но я всегда рада гостям.

— Ты живешь… одна? — запинаясь, спросил Кетиль.

— Да. Но этот вечер проведу с тобой, — она засмеялась, и он схватил ее в объятия.

Орм разослал своих людей по округе, но никто из соседей не знал ничего о том, куда сгинул его сын. Так миновало три дня, и Орм удостоверился, что с Кетилем случилась беда.

— Может, он сломал ногу или повстречался с разбойниками, мало ли что. Завтра, Асмунд, мы с тобой отправимся его искать.

Вальгард сидел, развалясь на скамье, в руке он сжимал рог, полный меда. Два дня назад он возвратился из летнего похода и, оставив своих викингов в хозяйстве, которое приобрел недавно, завернул в отчий дом — не для того, чтобы проведать родных, но чтобы насладиться хлебосольством отца. Угрюмое лицо его казалось окровавленным в отблесках пламени в очаге.

— Почему ты зовешь с собой одного Асмунда? — справился он. — Или ты забыл про меня?

— Помнится, между тобой и Кетилем не было большой любви, — ответил Орм.

— Ее и нет, — ухмыльнулся Вальгард, осушая рог. — Однако я пойду с вами. Надеюсь, что разыщу его и приведу домой. Ведь что хуже для Кетиля, чем быть обязанным мне?

Орм пожал плечами, в глазах Элфриды заблестели слезы.

На рассвете следующего дня, под хриплый лай собак, множество конных устремилось в лес. Вальгард же с малых лет привык охотиться пешим и в одиночку. Он нес на плече огромный топор, голову его покрывал шлем, а одежды из шкур придавали ему вид дикого зверя. Он потянул носом морозный воздух и осмотрелся. Ему не было равных среди людей в умении отыскивать след. Вскоре он заметил то, что искал, усмехнулся и, вместо того чтобы протрубить в рог, двинулся легкой рысцой по следу.

Тот уводил на запад, в глухую чащобу, куда Вальгард никогда еще не забирался в своих скитаниях. Небо посерело, облака неслись низко над землей, едва не цепляясь за голые ветви деревьев. Ветер подхватывал опавшие листья, кружил их в воздухе, его завывания сбивали Вальгарда с толку. Он чувствовал, что здесь что-то не так, но, будучи неискушен в волшбе, не догадывался, от чего встают дыбом волосы у него на затылке.

Сумерки застигли его в самой глухомани, утомленного, голодного, кипящего злобой на Кетиля. Угораздило же братца пропасть в такую пору — ведь зима на носу! Ну да ничего, он свое возьмет.

Постой-ка… Вальгард различил в сгущающихся сумерках тусклое мерцание. Нет, это не блуждающий огонек, а свет из окна, и он означает приют на ночь. Но кто знает, вдруг он наткнулся на логово разбойников? Коли так, хмыкнул про себя Вальгард, будет кого убить.

Темнота погнала его вперед. Снежное крошево обжигало щеки и впивалось в кожу. Вальгард подкрался к окну и прильнул к щели между ставнями.

Кетиль, живой и здоровый, сидел на скамье у огня. В одной руке он держал рог с элем, а другой ласкал устроившуюся у него на коленях женщину.

Всемогущие боги, что за женщина! Вальгард присвистнул сквозь зубы. Он и думать не думал, что на свете живет такая красота. Подойдя к двери, Вальгард ударил по ней обухом своего топора. Через некоторое время дверь открылась, и на пороге с копьем в руке появился Кетиль. Он вгляделся в ночную тьму, но не смог ничего различить за разбушевавшейся пургой.

Разъяренный Вальгард оттолкнул его плечом. Кетиль выругался, но пропустил брата в дом. Вальгард медленно приблизился к женщине, не сводя с нее взгляда. На деревянном полу за ним оставались мокрые следы.

— Ты не слишком гостеприимен, братец, — проговорил он со смешком. — Будь на то твоя воля, ты бы выгнал меня, отмахавшего ради тебя столько миль, в ночь, чтобы я замерз под каким-нибудь деревом.

— Тебя сюда никто не звал, — угрюмо пробормотал Кетиль.

— Разве? — спросил Вальгард, продолжая глядеть на женщину. Та посмотрела ему в глаза, и на губах ее заиграла улыбка.

— Я рада тебе, — прошептала она. — Ты настоящий мужчина.

Вальгард засмеялся и повернулся к Кетилю.

— Звал ты меня или нет, милый братец, — сказал он, — я задержусь тут до утра. Места в постели хватит только на двоих, я проделал долгий путь, так что, боюсь, тебе придется спать в стойле.

— Ну уж нет! — воскликнул Кетиль, сжимая древко копья с такой силой, что побелели костяшки пальцев. — Я уступил бы отцу, Асмунду или кому другому из наших, но не тебе, злодей-берсерк! Спать на соломе будешь ты!

Вальгард фыркнул и взмахнул топором, отрубив наконечник копья.

— Ступай, малыш, — посоветовал он брату, — не то я тебя вышвырну.

Обезумев от ярости, Кетиль ударил его обломком копья. Вальгард прыгнул. Его топор погрузился в череп Кетиля.

По-прежнему вне себя от бешенства, он повернулся к женщине. Та протянула к нему руки. Он облапил ее и целовал до тех пор, пока на губах не выступила кровь. Женщина громко засмеялась.

Пробудившись наутро, Вальгард увидел Кетиля: брат лежал в луже крови, перемешанной с вытекшими мозгами. Встретив взгляд мертвеца, он неожиданно ощутил раскаяние.

— Что я наделал! — прошептал он. — Я убил своего родича!

— Ты сразил того, кто был слабее тебя, — отозвалась женщина. Вальгард встал над телом брата.

— Когда-то все было иначе, Кетиль, — проговорил он задумчиво. — Помню, мы с тобой бегали смотреть на новорожденного теленка, что еле стоял на ногах, помню, мы ходили в море, ветер дул нам в лица, а вода сверкала под солнцем. В святки мы сиживали с тобой за столом, а снаружи завывала вьюга. Мы плавали с тобой, брат, играли и веселились, а теперь ты — труп. Но спи спокойно, доброй ночи, Кетиль, доброй тебе ночи.

— Если ты откроешь людям правду, тебе не жить, — сказала женщина. — Его уже не вернешь. А в могиле нет ни поцелуев, ни объятий.

Вальгард кивнул, взвалил на плечо тело Кетиля и отнес его в лес. Не желая больше прикасаться к топору, он оставил оружие в черепе мертвеца, завалил труп камнями и ушел.

Женщина дожидалась его, и память о содеянном быстро улетучилась. Красотой затмевавшая солнце, лесная отшельница была необычайно искусна в любви.

В ее доме было тепло, а за дверью становилось все холоднее. Зима обещала быть долгой и суровой.

Неделю спустя Вальгард решил, что приспело время возвратиться домой, пока его самого не начали разыскивать и пока его викинги не перессорились между собой. Однако женщина отказалась последовать за ним.

— Я не покину свой лес, — сказала она, — но ты приходи ко мне, Вальгард, я с радостью приму тебя.

— Я скоро вернусь, — проговорил он, и не помыслив о том, чтобы увести ее силой, хотя неоднократно проделывал это с другими. Она отдалась ему без всякого принуждения, а таким даром злоупотреблять не следовало.

Орм, опасавшийся, что потерял и второго сына, шумно приветствовал Вальгарда, остальные же при виде его особого восторга не выразили.

— Я был на севере и на западе, — сказал Вальгард, — но Кетиля не нашел нигде.

— Что ж, — печально произнес Орм, — он, должно быть, мертв. Мы искали его много дней подряд, а попался нам только конь без всадника. Пора устраивать поминки.

Погостив денек у отца и побывав у себя, Вальгард снова отправился в лес, дав Орму слово присутствовать на погребальном пире. Асмунд долго глядел ему вслед.

Его настораживало то, что Вальгард всячески избегает разговоров о судьбе Кетиля, что он пошел на охоту, когда зима загнала медведей в берлоги, а прочая дичь сделалась такой робкой, что легче обойтись без свежего мяса, чем гоняться за ней по сугробам. Где пропадал Вальгард и почему он так торопился уйти?

В конце концов, через два дня после ухода Вальгарда, Асмунд не выдержал. Цепочка ясно видимых, благо в эти дни не было ни снега, ни ветра, следов тянулась до лесной опушки и дальше. Встав на лыжи, Асмунд направился в белые просторы, откуда бежало все живое; мороз вгрызался в его тело.

Вальгард возвратился тремя днями позже и застал погребальный пир в самом разгаре. Хмурясь, берсерк протолкался сквозь толпу на дворе и вошел в дом.

Элфрида схватила его за руку.

— Ты видел Асмунда? — спросила она с запинкой. — Он до сих пор не вернулся из леса.

— Нет, — ответил Вальгард.

— Горько мне будет потерять двоих сынов и остаться с тем, кто хуже заклятого врага, — проговорила Элфрида, отворачиваясь от него.

Вечером все собрались в главной зале. Орм восседал на своем почетном месте, Вальгард расположился по правую руку от отца. Люди, рассевшись на длинных скамьях вдоль стен, поднимали рога с медом; залу разделял пополам неглубокий ров, в котором полыхало пламя. Женщины усердно подливали тем, чьи рога пустели. Захмелев, многие забыли, по какому поводу их пригласили, и начали с вожделением поглядывать на сноровистых дочерей Орма.

Сам Орм улыбался, как то положено воину, презирающему смерть. Но кто знает, что скрывала его улыбка? Элфрида не могла удержаться от слез. Вальгард молча осушал рог за рогом, стремясь разогнать тоску, но та упорствовала и, словно назло ему, становилась все сильнее. Ни женщины, ни ратные забавы не отвлекали его сейчас от мрачных мыслей, а потому он снова и снова вспоминал свой поступок, и глаза Кетиля глядели на него из сумрака под потолком.

Вскоре в зале сделалось шумно, однако стук в дверь, которая не была заперта, привлек всеобщее внимание. На пороге показался Асмунд.

Он был бледен и едва стоял на ногах, на плече его лежало нечто, завернутое в плащ. Он обвел взглядом залу, выискивая отца. Мало-помалу установилась тишина.

— Проходи, Асмунд! — крикнул Орм. — Мы заждались тебя…

Но Асмунд смотрел куда-то в сторону — на Вальгарда. С уст юноши сорвались странные слова:

— Я привел с собой еще одного гостя.

Орм сидел неподвижно, с лица его сползли все краски. Асмунд поставил свою ношу на пол. Она промерзла настолько, что ей вполне хватало руки Асмунда в качестве опоры, чтобы сохранять вертикальное положение.

— Я нашел его под камнями, — произнес Асмунд, по щекам которого струились слезы. — Мне стало стыдно, что мы поминаем его в тепле, а он тут один, стынет под вой ветра. В общем, я принес Кетиля домой — а в голове у него топор Вальгарда!

Он откинул плащ, и блики пламени упали на запекшуюся на лезвии топора кровь. Волосы Кетиля покрывала изморозь. Мертвые глаза уставились на Вальгарда. Опираясь на Асмунда, Кетиль насмешливо разглядывал своего убийцу.

Орм медленно повернулся к берсерку. У того от изумления и страха отвисла челюсть, но он быстро пришел в себя и рассвирепел. Вскочив, Вальгард воскликнул:

— Ты лжешь!

— Разве это не твой топор? — спросил Асмунд. — Хватайте его, добрые люди, вяжите братоубийцу, которого ждет виселица!

— Я требую правосудия! — крикнул Вальгард. — Дайте мне осмотреть оружие.

Никто не пошевелился, все были потрясены случившимся. Вальгард направился к двери, провожаемый гудением пламени.

У входа было сложено оружие. Вальгард вдруг резко наклонился, подобрал копье и бросился бежать.

— Не уйдешь! — Асмунд попытался преградить ему дорогу, вытаскивая из ножен меч. Вальгард ударил. Копье вонзилось в незащищенную грудь Асмунда, пригвоздило его к стене, и он умер, по-прежнему поддерживая рукой Кетиля.

Валъгардом овладело бешенство. Он зарычал, глаза его яростно засверкали, на губах выступила пена. Орм, который преследовал сына, напал на него сзади. Вальгард перехватил клинок отца, извернулся и всадил в горло старому дану свой нож.

Орм рухнул на пол, обливаясь кровью. Вальгард позаимствовал у него меч. В дверях толпились домочадцы. Вальгарх обрушился на ближайшего из них.

В зале царила суматоха. Одни прятались по углам, другие норовили утихомирить безумца. Клинок Вальгарда пел песню смерти. Друг за другом пали трое воинов. Но тут несколько мужчин, укрывшись за большой столешницей, отогнали берсерка от груды оружия. Все поспешили вооружиться.

Вальгард же, пользуясь случаем, накинулся на безоружных, что стояли меж ним и дверью. Они рассыпались в стороны, и он вырвался из залы. Снаружи его встретил воин с мечом и шитом. Натолкнувшись на железный обод, клинок Вальгарда переломился.

— Никудышная у тебя сталь, Орм! — вскричал викинг и могучим усилием вырвал свой топор из черепа Кетиля. Воин не ожидал от него такой прыти. Первый удар Вальгарда разнес на куски шит, вторым он отрубил нападавшему по плечо правую руку и выбежал из дома.

Вслед ему полетели копья. Он рванулся к лесу. Кровь отца, которая обагряла его ладони, застыла на морозе, и погоня сделалась бесполезной. Бегом, чтобы не замерзнуть, Вальгард двинулся на запад. Тело его сотрясали рыдания.

Глава 8

Ведьма сидела одна-одинешенька в полумраке. Послышался шорох, и из крысиной норы выкатился какой-то комок. Присмотревшись, она увидела свою колдовскую помощницу.

Утомленная и исхудавшая, крыса кое-как забралась на грудь ведьмы, прокусила кожу и прильнула к ранке. Напившись, она свернулась клубочком на коленях у хозяйки, поглядывая на нее своими глазами-бусинками.

— Ну, — спросила ведьма, — что скажешь?

— Долгим был мой путь, — ответила крыса. — В обличье нетопыря добралась я, гонимая ветром, до Альвхейма. Частенько, шныряя по тамошним залам, была я на волосок от гибели. Они догадливы, эти эльфы, и быстро сообразили, кто я такая. Но мне все же удалось подслушать их разговоры.

— Их замыслы не изменились?

— Нет. Скафлок думает совершить набег на Тролльхейм, надеясь сразить Иллреде, — ведь тот во всеуслышание объявил о конце перемирия. Имрик останется в Эльфхьюке, чтобы защищать его, если придется.

— Хорошо. Старый князь слишком ловок для нас, зато Скафлок в одиночку наверняка угодит в ловушку. Когда он отплывает?

— Через девять дней. У него около пятидесяти ладей.

— Эльфы плавают быстро, значит, они достигнут Тролльхейма в ту же ночь. Я научу Вальгарда, как поднимать ветер, и он будет там через три дня. Столько же времени потребуется ему, чтобы снарядиться. Выходит, чтобы он появился у Иллреде перед самым прибытием Скафлока, я должна продержать его у себя… Правда, ему надо будет собрать своих воинов… Впрочем, подчинить его мне не составит труда, он теперь изгнанник, который лишился всякого приюта.

— Ты не жалуешь его.

— Я не держу на него зла, ибо породил его не Орм, но он — мое подручное средство в опасной игре. Справиться со Скафлоком будет потруднее, чем убить Орма и двоих его сыновей или захватить их сестер. Он только посмеется над моими заклинаниями, — ведьма оскалила зубы. — Пусть его. Вальгард станет тем острием, какое пронзит сердце Скафлока. Что же до самого Вальгарда, я дам ему возможность возвыситься среди троллей, тем более если с его помощью они одолеют эльфов. Вдвойне сладка будет мне гибель Скафлока, коли вместе с ним и благодаря ему падет Альвхейм.

И ведьма принялась ждать — терпеливо и безропотно, как привыкла за минувшие годы.

Под утро, когда серый рассвет вырвал из мрака покрытые инеем ветви деревьев, в дверь ее хижины постучали. Она отперла, и Вальгард рухнул ей на руки. Он был едва живой от усталости, на одежде его виднелись кровавые пятна, а блуждающий взгляд был взглядом безумца.

Она накормила его мясом, напоила элем и настоем из трав, и через какое-то время он немного оправился.

— Лишь ты осталась у меня, — пробормотал он. — Женщина, чьи красота и распутство сгубили меня, я убью тебя, а потом брошусь на свой меч.

— Зачем ты говоришь так? — улыбнулась она. — Неужели все так плохо?

Он уткнулся липом в ее пахучие волосы.

— От моей руки пали отец и братья, — простонал он, — я изгнан, и нет мне прощения.

— Ты доказал всем, что ты сильнее тех, кто угрожал тебе, — возразила она. — Какая разница, кем они тебе приходились? Но коли мысль о погубленных родичах тревожит тебя, отринь ее, ибо ты невиновен.

— Что? — Он непонимающе уставился на нее.

— Ты не сын Орму, Вальгард Берсерк. Мне доступно ясновидение, и я говорю тебе, что ты рожден не от человека. Твои родители принадлежат к столь древним родам, что ты и вообразить себе не можешь.

Он напрягся, стиснул пальцами ее руки с такой силой, что ей стало больно, и крикнул во весь голос:

— Что ты несешь?!

— Ты подменыш, оставленный Имриком, князем эльфов, взамен первенца Орма, — проговорила ведьма. — Ты сын Имрика от рабыни, которая была когда-то дочерью короля троллей Иллреде.

Вальгард оттолкнул ее от себя. На лбу его блестели капли пота.

— Врешь! — выдохнул он. — Врешь!

— Нет, — спокойно ответила женщина и приблизилась к нему. Он отпрянул, грудь его бурно вздымалась. Ее голос был тих и ровен: — Как по-твоему, почему ты не похож на других детей Орма? Почему ты презираешь богов и людей, бродишь в лесах сам по себе и находишь забвение, лишь проливая кровь? Почему из всех женщин, с которыми ты спал, ни одна не принесла тебе ребенка? Почему тебя страшатся животные и маленькие дети? — Она загнала его в угол и не позволяла отвести взгляд. — Почему? Да потому, что ты — не человек!

— Но я вырос среди людей, я могу прикоснуться к железу и произнести святое имя, я не колдун…

— Это все проделки Имрика. Он лишил тебя твоего наследства ради отпрыска Орма. Он придал тебе его обличье. Он подкинул тебя людям, чтобы никто не разбудил колдовскую силу, что таится в твоем теле. Имрик отобрал у тебя твое право по рождению, всучив тебе вместо этого недолгую жизнь и способность выносить то, что отпугивает эльфов. Но он бессилен был дать тебе человеческую душу, Вальгард. И, подобно ему, ты со смертью превратишься в ничто, тебе не стоит надеяться ни на рай, ни на ад, ни на чертоги древних богов. А жизнь твоя будет коротка, как у любого человека!

Тут Вальгард вскрикнул, вырвался из угла и выскочил наружу. Женщина улыбнулась.

Он вернулся еще до темноты, когда за стенами хижины разбушевалась вьюга. Он сутулился и прятал голову в плечи, но глаза его воинственно сверкали.

— Теперь я верю тебе, — пробормотал он, — иного мне не остается. Я видел призраков и демонов, они мчались по ветру и потешались надо мной, — взгляд его устремлен был в темный угол. — Ночь надвигается на меня, жизнь моя проиграна… Я потерял все — родню, дом, собственную душу, которой я вовсе не имел… Я — тень великих Сил, что задувают сейчас свечу. Доброй ночи, Вальгард, доброй ночи…

Рыдая, он опустился на кровать.

Женщина, улыбнувшись, легла рядом с ним и поцеловала его. Губы ее были сладки, как вино, и обжигали огнем. Вальгард поглядел на нее пустыми глазами. Она прошептала:

— Разве пристали такие слова Вальгарду Берсерку, могучему воину, чье имя внушает страх от Ирландии до Гардарики? Я думала, ты обрадуешься, ведь судьба зовет тебя к новым свершениям. Ты мстил за куда более мелкие провинности, чем эта, — тебя ограбили, Вальгард, тебя заключили в темницу смертного тела!

Слушая ее, Вальгард ощущал, как возвращается к нему мужество, как полнится его сердце ненавистью ко всем, кроме лесной отшельницы. Наконец он сказал:

— Что мне делать? Как мне отомстить за себя? Эльфы и тролли невидимы для меня, если только они сами не пожелают иначе.

— Я научу тебя, — ответила женщина. — Я наделю тебя колдовским зрением, с которым рождаются все обитатели Волшебной страны. Ты убьешь тех, кто причинил тебе зло, и посмеешься над своим изгнанием, ибо превзойдешь могуществом любого короля смертных.

Вальгард сощурил глаза.

— Как? — спросил он.

— Тролли готовятся к войне со своими старинными врагами эльфами. Скоро король Иллреде поведет свое войско на штурм Альвхейма. Скорее всего сперва он нападет на Имрика, чтобы обезопасить свои фланг и тыл перед продвижением на юг. Среди воинов Имрика выделяется отвагой, мудростью и равнодушием к железу и прочему Скафлок, сын Орма, который занимает принадлежащее тебе место. Присоединившись к Иллреде, предложив ему богатые дары и рассказав о своем происхождении, ты сможешь влиться в его армию. При осаде Эльфхьюка ты постараешься убить Имрика и Скафлока, и тогда Иллреде наверняка сделает тебя правителем Англии. Обучившись волшбе, ты сумеешь, быть может, разрушить чары Имрика и станешь истинным эльфом или троллем, обретешь бессмертие до конца света.

Вальгард засмеялся. Смех его походил на лай охотящегося волка.

— Ну и ну! — воскликнул он. — Убийца, изгнанник, нелюдь — мне нечего терять. Если мне суждено примкнуть к войску тьмы и холода, я примкну к нему с легким сердцем и в битвах, какие и не грезились людям, утолю свою тоску.

О, женщина, ты навлекла на меня горе, но я благодарен тебе за это.

Он набросился на нее со всем неистовством берсерка, но позднее, когда заговорил, голос его звучал ровно и даже холодно:

— Как я попаду в Тролльхейм?

Открыв сундук, женщина извлекла оттуда завязанный у горла кожаный мешочек.

— Ты отплывешь в тот день, который я тебе назначу, — сказала она. — Когда твои ладьи выйдут в море, развяжи веревку. Поднимется ветер, который наполнит их паруса. Колдовское зрение позволит тебе увидеть подворья троллей.

— А мои люди?

— Ты подаришь их Иллреде. Тролли любят развлекаться, гоняясь по горам за людьми. К тому же они сразу почуют, что твои головорезы — отъявленные негодяи, ради спасения которых никакой бог и пальцем не пошевелит.

Вальгард пожал плечами.

— Раз я собираюсь стать троллем, какое мне дело до их судьбы, — сказал он. — Но что еще мне подарить королю? Его погреба, должно быть, ломятся от золота, самоцветов и всего такого.

— Подари ему вот что, — посоветовала женщина. — У Орма остались две красивые дочери, а тролли славятся своим распутством. Свяжи этих девок, заткни им рты, чтобы они не могли перекреститься или произнести имя Иисуса…

— Только не их! — воскликнул Вальгард в ужасе. — Я вырос вместе с ними. И потом, им и без того худо.

— Нет, именно их, — возразила женщина. — Иллреде не возьмет тебя на службу, пока не убедится, что ты окончательно порвал с людьми.

Вальгард продолжал отказываться, но она прильнула к нему и, перемежая слова поцелуями, принялась рассказывать о чудесном будущем, которое его ожидает, и он в конце концов согласился.

— Но кто ты такая, самая злобная и самая прекрасная на всем белом свете? — проговорил он.

Она засмеялась, прижимаясь к его груди:

— Познав эльфиянок, ты забудешь обо мне.

— Нет, я никогда не забуду тебя. Ты сломила мою волю, любимая.

Женщина продержала Вальгарда в своей хижине столько, сколько сочла нужным, объясняя это необходимостью приготовить отвар, который вернул бы ему колдовское зрение. Впрочем, он и сам не рвался уйти: ее красота и ненасытность удерживали его надежнее всяких цепей.

Снаружи шел снег, когда однажды она сказала:

— Тебе пора.

— Нам, — ответил он. — Ты пойдешь со мной, ибо я не могу жить без тебя. Если придется, я применю силу, но заберу тебя с собой.

— Хорошо, — вздохнула она. — Может статься, ты передумаешь, когда я наделю тебя зрением.

Она встала, поглядела на него сверху вниз, провела пальцами по его лицу. На губах ее заиграла едва ли не печальная улыбка.

— Ненависть жестока, — прошептала она. — Я думала, Вальгард, что радость покинула меня навсегда, но ты возвратил мне ее, и как тяжко прощаться с тобой! Удачи тебе, мой милый. А теперь, — ее пальцы коснулись его век, — смотри!

И Вальгард увидел.

Прибранная комнатка и высокая белокожая женщина растворились у него на глазах, точно ветер разогнал дым. С ужасом взирал он на то, что открылось его взгляду.

Он сидел в грязной хижине, в очаге догорал кизяк, тщедушное пламя освещало груды костей, кучи тряпья, ржавые металлические инструменты и диковинные колдовские приспособления. Он глядел в мутные глаза старухи, чье лицо казалось морщинистой маской, натянутой на беззубый череп. На сморщенной груди ведьмы примостилась крыса.

Ошеломленный, перепуганный, он вскочил. Ведьма осклабилась.

— Милый, милый, — прокаркала она, — возьми меня на свой корабль. Ты клялся, что не бросишь меня.

— Ну, погоди же! — взревел Вальгард, замахиваясь на нее топором. Ведьма съежилась — и с лавки на пол спрыгнули две крысы. Топор вонзился в землю в тот самый миг, когда они юркнули в нору.

С пеной у рта, Вальгард схватил палку и сунул ее в огонь. Она загорелась, и он ткнул ею в тряпье и в солому крыши. Выбежав наружу, он встал у двери, готовый зарубить любого, кто покажется. Но никто не вышел. Хижина горела, ветер раздувал пламя, снег шипел, соприкасаясь с огнем.

Наконец от хижины остались лишь уголья. Вальгард крикнул:

— Из-за тебя я утратил дом, родню и надежду, из-за тебя я дал клятву присоединиться к войску тьмы, из-за тебя решил стать троллем! Слушай меня, ведьма, если ты жива. Я исполню твой замысел. Я буду править троллями Англии, я завладею престолом Тролльхейма, и тогда — берегись! Тебе не знать пощады. Ты изведаешь мой гнев наравне с людьми, эльфами и прочими, кто осмелится перечить мне. Я не успокоюсь, пока не сдеру с тебя заживо кожу, ибо ты разбила мое сердце!

Повернувшись, он зашагал на восток и вскоре исчез за пеленой снегопада. Ведьма и крыса в норе под землей кивнули друг другу. Все шло так, как было задумано.

Викинги Вальгарда представляли собой сущий сброд. Многие из них были изгнанниками. Где бы они ни приставали к берегу, их всюду встречали настороженно и недружелюбно. Вальгарду пришлось купить себе собственное подворье, чтобы его людям было где зимовать. Они жили вольной жизнью, поскольку всю работу выполняли за них рабы, однако отличались буйством нравов и подчинялись лишь своему предводителю.

Узнав о совершенных Вальгардом убийствах, они сообразили, что им надо поскорее уносить ноги, а потому снарядили корабли и изготовили их к плаванию. Но тут возникли разногласия из-за того, куда им плыть по зиме; было много споров, часть которых завершилась поединками. Иными словами, они дождались бы, что их всех перебили, если бы не возвращение Вальгарда.

На закате он ступил в главную залу своего дома. Коренастые и косматые мужчины осушали рог за рогом. В многоголосом гаме ничего нельзя было расслышать. Некоторые храпели на полу, рядом с собаками; другие препирались и размахивали кулаками, а зрители подначивали их, вместо того чтобы разнять. По зале сновали измученные рабы, среди них попадались и женщины, давно выплакавшие свои слезы.

Вальгард приблизился к своему месту. Высокий, угрюмый, с плотно сжатыми губами, он нес на плече огромный топор, который уже начали называть Братоубийцей. Шум постепенно стихал, и вскоре только гудение пламени нарушало тишину.

— Мы не можем оставаться здесь, — сказал Вальгард. — Хотя никто из вас не бывал на дворе у Орма, местные воспользуются тем, что случилось, чтобы избавиться от вас. В общем, оно и к лучшему. Я знаю, где нас поджидает богатство, и туда-то мы и поплывем на рассвете послезавтра.

— Куда и почему не завтра? — справился один из капитанов, пожилой человек по имени Стейнгрим. Лицо его украшали во множестве шрамы.

— Что до последнего, на завтра у нас есть дело, — отозвался Вальгард. — А поплывем мы в Финнмарк.

Стейнгрим возвысил свой голос над недовольным ропотом остальных:

— Ничего глупее я в жизни не слыхал! Финнмарк — край бедный, и лежит он за морем, которое опасно даже летом. Чего нам там искать? Разве что смерти — мы или утонем, или попадем в руки к тамошним колдунам. У нас под боком Англия, Скотланд, Ирландия, Оркнеи, тот же Валланд^[405] — грабь не хочу!

— Вы слышали мой приказ. Ваше дело повиноваться, — сказал Вальгард.

— Ну уж нет, — откликнулся Стейнгрим. — Ты, верно, совсем спятил в лесу.

Вальгард прыгнул на него, точно дикий кот. Его топор расколол надвое череп Стейнгрима.

Другой викинг схватил копье и с воплем метнул его в Вальгарда. Берсерк увернулся, а в следующее мгновение нападавший покатился по полу. Выдернув топор из черепа Стейнгрима, Вальгард окинул взглядом залу.

— Кто еще не согласен со мной? — спросил он тихо.

Ответа не последовало. Тогда Вальгард уселся на свое место и проговорил:

— Я действовал так потому, что время раздоров и склок миновало. Нам надо держаться заодно, иначе мы пропали. Я единственный из вас гожусь в вожаки. Наверно, моя задумка кажется вам бредовой, однако Стейнгриму следовало бы выслушать меня. Мне стало известно, что прошлым летом в Финнмарке поселился один богатый человек, в доме которого мы найдем все, что нам нужно. Они не ждут викингов по зиме, поэтому сопротивления мы не встретим. Я не боюсь плохой погоды. Вы знаете, я могу предсказывать. Вот мои слова: скоро задует попутный ветер.

Разбойники, похоже, припомнили, сколько раз подтверждалась правота Вальгарда. Что касается Стейнгрима, то среди тех, кто находился в зале, не было ни его родичей, ни побратимов. Послышались нестройные крики: «Веди нас, Вальгард! Мы пойдем за тобой!» Когда мертвое тело выволокли из дома, а гулянье пошло по новой, берсерк подозвал к себе капитанов.

— Неподалеку есть подворье, куда нам не мешало бы заглянуть перед отплытием, — сказал он. — Добыча там будет богатая, а драться почти не придется.

— Ты о чем? — спросил кто-то.

— О подворье Орма Силача. Он мертв и не сможет воспрепятствовать нам.

Головорезы явно смутились, но не посмели перечить своему предводителю.

Глава 9

Погребальный пир Кетиля стал также поминками по Асмунду и Орму. Мужчины пили молча, лица их были печальны: Орм был мудрым вождем, его двоих сыновей уважали по всей округе, несмотря на то что он не ходил в церковь. На следующий день после их гибели работники взялись за рытье могил.

В могилу Орма опустили его лучший корабль, на палубу которого положили сокровища, еду и питье для далекого путешествия, убитых лошадей и собак. А потом снесли туда всех троих, сраженных рукой Вальгарда, вместе с их одеждой, оружием и снаряжением. В ногах у каждого из них лежала подкова. Именно так хотел быть похороненным Орм, и жена исполнила его желание.

Спустя несколько дней к мужу и сыновьям пришла Элфрида. Тусклый зимний солнечный свет падал на тела Орма, Кетиля и Асмунда. Она встала на колени, распущенные волосы скрыли ее лицо от тех, кто наблюдал за ней.

— Священник сказал, что это будет грешно, иначе я убила бы себя, чтобы обрести покой рядом с вами, — прошептала она. — Тяжела будет моя жизнь. Вы были хорошими сыновьями, и ваша мать тоскует по вашему смеху. Лишь вчера я пела вам колыбельную, лишь вчера вы были совсем крохотными — и вдруг выросли пригожими молодцами, гордостью отца и моей. А теперь на вас падает снег, падает и не тает… — она покачала головой. — Не могу поверить, что вы мертвы. Не могу, и все.

Она улыбнулась Орму.

— Мы часто ссорились, — пробормотала она, — но это пустяки, ты любил меня, а я — тебя. Ты был добр ко мне, Орм, и мне холодно, холодно без тебя. Я прошу милосердного бога, чтобы Он простил тебя за то, что ты преступил Его законы. Ибо ты поступал так в неведении, хотя знал, как управлять кораблем, как смастерить сундук и как вырезать игрушку детям… И если господь не примет тебя на Небеса, я буду молить Его, чтобы Он допустил меня в ад, ибо я не хочу расставаться с тобой. Даже если ты отправишься к языческим богам, я все равно найду тебя. Прощай, Орм, которого я любила и продолжаю любить. Прощай.

Она поцеловала его.

— Холодны твои губы, — сказала она и смятенно огляделась вокруг. — Не в твоем обычае целовать меня так. Это вовсе не ты, мертвый на корабле. Где же ты, Орм?

Ее вывели из могилы, и мужчины принялись забрасывать ладью землей, Когда они закончили, на берегу моря высился могучий курган. Волны накатывались на песок и пели погребальную песнь у его подножия.

Священник, который отнесся неодобрительно к языческим похоронам, отказался освятить землю, однако принял у Асгерд плату за поминальную молитву.

Жил поблизости юноша по имени Эрленд Торкельссон, который был помолвлен с Асгерд. Он сказал:

— Пуст дом, когда в нем нет мужчин.

— Да, — согласилась девушка. Холодный ветер с моря трепал ее густые кудри.

— Пожалуй, мы с друзьями задержимся немного, чтобы вас никто не потревожил, — предложил он. — А когда мы поженимся, Асгерд, твои мать и сестра смогут жить с нами.

— Я не выйду за тебя, пока Вальгарда не повесят, а его людей не сожгут живьем! — сердито воскликнула она.

— За этим дело не станет, — невесело усмехнулся Эрленд. — Стрелу войны уже передают из рук в руки. Если только они раньше не убегут, мы покончим с ними раз и навсегда.

— Хорошо, — кивнула Асгерд.

Ближе к ночи гости разъехались, остались лишь домочадцы Орма, Эрленд и пяток его друзей. С наступлением темноты задул сильный ветер, он принес на своих крыльях снегопад. Незаметно снег перешел в град, словно застучали по крышам копыта коней. В главной зале было темно и тихо, люди сидели кучкой в дальнем ее конце. Они мало говорили, но много пили.

Вдруг Элфрида встрепенулась.

— Я что-то слышала, — сказала она.

— Тебе почудилось, — возразила Асгерд, — в такую погоду все прячутся по домам.

Фреда, которую пугал неподвижный взгляд матери, тронула ее за руку и проговорила робко:

— Ты не одна, мама. Твои дочери не покинут тебя.

— Спасибо, — Элфрида выдавила из себя улыбку. — Вы возродите род Орма, чтобы память о нем не стерлась… — Она поглядела на Эрленда: — Не обижай свою жену. Ее предки были вождями.

— С чего бы это мне ее обижать? — ответил он.

В дверь ударили чем-то тяжелым. Сквозь вой ветра донесся крик:

— Открывайте! Открывайте, не то выломаем!..

Мужчины схватились за оружие. Раб откинул засов — и повалился на пол, зарубленный на месте. Высокий, хмурый, со снегом на плечах, в залу вошел Вальгард. Двое викингов прикрывали его с обеих сторон щитами.

Он сказал:

— Пусть женщины и дети выходят, мы их пощадим. Дом окружен моими людьми. Я думаю сжечь его.

Брошенное кем-то копье со звоном отлетело от металлического щита. Дымом запахло сильнее, чем прежде.

— Мало ты причинил нам горя? — крикнула Фреда. — Сжигай все, что хочешь, но я останусь тут, чтобы не быть обязанной тебе жизнью.

— Вперед! — крикнул Вальгард, и в залу ворвалась добрая дюжина викингов.

— Стойте! — воскликнул Эрленд, обнажая меч и нападая на Вальгарда. Сверкнуло лезвие Братоубийцы. Клинок юноши не успел ужалить — топор берсерка рассек тело Эрленда. Перепрыгнув через труп, Вальгард завладел рукой Фреды, а другой викинг схватил Асгерд. Остальные окружили их стеной из щитов. Облаченные в кольчуги и шлемы, они без труда пробились наружу, убив еще троих.

Те, кто остался внутри, вооружились и попробовали вырваться, но часть из них полегла в дверях, а уцелевшие отхлынули обратно. Элфрида с криком бросилась к выходу. Ее викинги пропустили беспрепятственно.

Вальгард связал Фреде и Асгерд руки в запястьях с таким расчетом, чтобы за свободные концы веревок девушек можно было тащить, если они откажутся идти сами. Пламя охватило крышу дома. Элфрида вцепилась в рукав Вальгарда.

— Ты хуже волка, — прорыдала она, — какое новое зло ты замыслил? Что сделали тебе твои сестры, от которых ты видел только хорошее, как ты можешь топтать сердце матери? Отпусти их, отпусти!

Вальгард холодно глядел на нее.

— Ты мне не мать, — проронил он наконец и ударил ее. Она без чувств упала в снег, а он отвернулся и дал знак своим людям, чтобы они отвели пленниц на берег, где стояли наготове корабли.

— Что с нами будет? — плача, спросила Фреда. Асгерд плюнула в брата.

Он усмехнулся, не разжимая губ, и ответил:

— Я вовсе не желаю вам зла, даже наоборот — ведь вас отдадут королю. — Он вздохнул. — Впрочем, мне лучше последить за вами, чтобы мои люди не подвели меня.

Те из женщин, которые не захотели умирать, выбежали наружу вместе с детьми. Викинги набросились на них, но, удовлетворив похоть, отпустили. Другие же предпочли сгореть заодно с мужьями. Пламя с дома вскоре перекинулось на прочие постройки, в которых, правда, уже не было ничего мало-мальски ценного.

Вальгард ушел, удостоверившись, что все, кто остался внутри, погибли. Он знал, что, если он промедлит, ему не миновать стычки с соседями. Викинги столкнули корабли в воду и налегли на весла. Ветер с моря гнал на берег ледяные волны.

— Так мы никогда не доберемся до Финнмарка, — проворчал рулевой на ладье Вальгарда.

— Доберемся, — утешил его берсерк.

На рассвете, как говорила ему ведьма, он сорвал веревку, что перетягивала горло кожаного мешочка. Тотчас же вокруг кораблей заметался ветер. Он задувал то справа, то слева, но потом вынырнул из-за кормы и наполнил паруса. Ладьи устремились прямо на север.

Соседи, что собрались у подворья Орма, обнаружили одни лишь головешки да кучи пепла. Их встретили заплаканные женщины и дети. Элфрида, однако, не плакала. Она молча сидела на кургане и смотрела пустыми глазами на море, а ветер трепал ее волосы и раздувал платье.

Три дня и три ночи подряд неслись по волнам корабли Вальгарда, подгоняемые неутомимым ветром. Одна ладья разломилась и затонула, но большинство людей удалось спасти. Суеверные молились про себя, перешептывались с товарищами, но страх перед Вальгардом подавлял всякую мысль о бунте.

Берсерк проводил почти все время на носу своего судна, глядя на море. Он кутался в длинный плащ, выбеленный морской солью и инеем. Как-то один из викингов попробовал возразить ему. Он убил смельчака на месте и выкинул тело за борт. С людьми он заговаривал редко, что вполне их устраивало, ибо им вовсе не хотелось ощутить на себе его тяжелый взгляд.

Асгерд и Фреда молили его сказать, куда они держат путь. Он отмалчивался, однако заботился о них, насколько это было возможно: кормил, поил, разрешил укрыться от брызг на носу и не подпускал к ним своих головорезов.

Фреда сперва не хотела есть.

— Я ничего не возьму у вора и убийцы, — сказала она. Полоски соли на ее лице обязаны были своим происхождением не только морской воде.

— Ешь, чтобы поддержать силы, — посоветовала Асгерд. — Ты берешь еду не у него. Ведь он заполучил ее, ограбив кого-то. Быть может, нам представится возможность бежать. Если мы обратимся за помощью к господу…

— Запрещаю, — произнес Вальгард, который подслушивал. — Еще раз услышу что-нибудь подобное, заткну вам рты.

— Затыкай, — сказала Фреда, — молитва идет из сердца, а не с уст.

— Все равно она вам не поможет, — ухмыльнулся Вальгард. — Многие женщины взывали к богу, когда я обнимал их, и все без толку. Но, как бы то ни было, я не потерплю на своей ладье разговоров о богах.

Он сказал это не потому, что ожидал подмоги им с Небес. Лишь те, у кого нет души, искушенные в волшбе, могут рассчитывать на то, что им удастся докричаться до величественных Сил, природу которых они не понимают и упоминать о которых страшатся даже мимоходом. Он попросту решил обезопасить себя со всех сторон, и потом ему становилось горько, когда он слышал о том, что было ему недоступно.

Вальгард погрузился в раздумья, сестры тоже замолчали. На корабле было тихо, лишь поскрипывало дерево, шелестел снастями ветер да бились о борта волны. По небу мчались серые тучи, которые частенько извергали на головы людей снег или град. Флотилия викингов продвигалась к северу.

На третий день плавания, уже под вечер, показались берега Финнмарка. Тучи нависали так низко, что темнота наступила быстрее обычного. Прибой разбивался о голые утесы, на вершинах которых, среди снега и льда, росли немногочисленные чахлые деревца.

— Суровый край, — пробормотал рулевой на ладье Вальгарда. — Что-то я не вижу того подворья, о котором ты говорил.

— Правьвон к тому фьорду, — велел берсерк.

Прибрежные утесы, охранявшие горловину фьорда, отсекли ветер. Викинги спустили паруса и взялись за весла. Скалистый берег понемногу приближался. А неподалеку от кромки воды стояли тролли.

Ростом они уступали Вальгарду, но были вдвое шире в плечах. Руки их плетями свисали до колен, кривые короткие ноги оканчивались плоскими ступнями. Под зеленой, холодной и скользкой кожей перекатывались налитые мышцы. В большинстве своем тролли были лысыми, и их огромные круглые головы с приплюснутыми носами, заостренными кверху ушами, глубоко посаженными глазами и клыками, что торчали изо ртов, сильно смахивали на черепа. Глаза их лишены были белков и казались бездонными колодцами мрака.

Несмотря на пронизывающий ветер, лишь некоторые из них натянули на себя звериные шкуры. Вооружены они были в основном дубинками, а также топорами, копьями, луками и пращами для метания камней, поднять которые было не под силу никому из людей, Впрочем, кое-кто облачился в кольчугу и шлем и разжился оружием из бронзы или из эльфийского сплава.

Вальгард невольно вздрогнул.

— Холодно? — спросил кто-то из викингов.

— А? Нет-нет, — отозвался он и пробормотал себе под нос: — Надеюсь, ведьма не обманула меня и эльфиянки окажутся посимпатичнее этих образин. Но воевать они, похоже, умеют.

Пристав к берегу, викинги выгрузились и вытащили корабли на песок, а потом нерешительно направились в глубь суши. На глазах у Вальгарда ряды троллей пришли в движение.

Схватка была недолгой, ибо люди не видели, кто и откуда на них нападает. Порой, по чистой случайности, кто-то из троллей касался железа и отскакивал как ошпаренный, но это отнюдь не умеряло их пыла. Хохоча во все горло, чудовища крушили черепа викингов, раздирали людей на кусочки и забавлялись, глядя на их мучения.

Рулевой с ладьи Вальгарда, увидев, что товарищи погибают, а предводитель спокойно взирает на бойню, с ревом кинулся на берсерка.

— Ты заманил нас в ловушку! — крикнул он.

— Заманил, — согласился Вальгард, отражая выпад. Вскоре рулевой упал на песок мертвым. Он был последним из викингов.

К Вальгарду, тяжело ступая по песку и камням, приблизился военачальник троллей.

— Мы ждали тебя. Нас известила летучая мышь, которая может превращаться в крысу, — буркнул он. — Мы славно повеселились. Идем к королю.

— Пошли, — сказал Вальгард. Он заново связал своим сестрам руки за спиной и затолкал им в рты по кляпу. Потрясенные увиденным, девушки безропотно повиновались, когда он велел им идти за собой. По глубокой расщелине они добрались до голого склона горы, миновали невидимых стражников и очутились в подземном дворце короля Иллреде.

Он был вырублен прямо в скале, но обставлен со всей возможной роскошью. Сами тролли ничего не изготавливали, а пользовались награбленным у эльфов, карликов, гоблинов и прочих, в том числе у людей. Каменные стены пещерного дворца укрывали расшитые самоцветами шпалеры, столы из черного дерева и слоновой кости застелены были изумительной красоты скатертями, в свете факелов мерцали и переливались богатые одежды вельмож и их жен.

По зале, разнося кушанья и кубки с питьем, сновали рабы, среди которых попадались и эльфы, и карлики, и гоблины. На своем пиру тролли заодно с говядиной, кониной и свининой пожирали похищенных у людей и в Волшебной стране младенцев, запивая лакомства вином с юга. Под высокими сводами пещеры раздавались дребезжащие звуки — такова была музыка троллей.

Вдоль стен стояли стражники, неподвижные, как языческие идолы. Пламя факелов кровавило наконечники их копий. Сидевшие за столами шумели, горланили, ссорились и тут же мирились, но владыки Тролльхейма не участвовали в общем веселье. Они молча наблюдали за всем со своих резных кресел.

Вальгард отыскал взглядом Иллреде. Король был дороден, если не сказать тучен, морщинистое лицо его обрамляла густая и длинная зеленая борода. Ощутив на себе королевский взор, подменыш не смог совладать с дрожью в коленках.

— Приветствую тебя, великий король, — проговорил он с запинкой. — Я Вальгард Берсерк, прибыл из Англии, чтобы сражаться за тебя. Мне сказали, что ты — отец моей матери, и с радостью я признаю в тебе деда.

Иллреде кивнул головой, которую венчала золотая корона.

— Быть посему, — провозгласил он. — Добро пожаловать, Вальгард, в Тролльхейм, твой родной дом.

Он взглянул на девушек, которые, будучи не в силах держаться на ногах, опустились на пол и тесно прижались друг к другу.

— А это кто такие?

— Прими от меня маленький подарок, — сказал Вальгард, — дочерей моего отчима. Надеюсь, они позабавят тебя.

— Хо-хо, хо-хо-хо! — гулко раскатился в наступившей тишине смех Иллреде. — Славный подарок! Давненько я не баловался с наложницами из людей! Что ж, милости просим, Вальгард, милости просим!

Он спрыгнул с трона и, громко топая, подошел к девушкам. Асгерд и Фреда ошарашенно озирались по сторонам. Угадать их мысли было вовсе не трудно: «Где мы? Пещера темна и пуста, но Вальгард с кем-то разговаривает и ему отвечают…»

— Глядите на свой новый дом, — усмехнулся Иллреде, притрагиваясь к их глазам. Едва они обрели колдовское зрение и увидели склонившегося над ними громадного тролля, даже кляпы не смогли заглушить вопля, который вырвался у них обеих одновременно.

Иллреде снова рассмеялся.

Глава 10

Набег на Тролльхейм готовился долго и тщательно. На пятьдесят кораблей взошли лучшие воины английских эльфов. Имрик и мудрейшие из его колдунов наложили на ладьи охранительные заклятья. Флот должен был без всяких помех достигнуть фьордов Финнмарка, где находилось королевство троллей. Как глубоко удастся эльфам проникнуть на вражескую территорию, зависело от того, с каким сопротивлением они столкнутся. Скафлок надеялся добраться до дворца Иллреде и вернуться домой с головой короля троллей. Он с нетерпением дожидался дня отплытия.

— Не горячись, — остерег его Имрик. — Убивай и жги, но не жертвуй воинами ради своей прихоти. Будет куда лучше, если враги погибнут, а вы уцелеете.

— Так оно и будет, — улыбнулся Скафлок. Глаза его сверкали, золотистые волосы выбивались из-под головного обруча.

— Не знаю, не знаю, — печально пробормотал Имрик. — Я чувствую, что этот поход не принесет нам добра. Может, отложить его?

— Мы все равно поплывем, — возразил Скафлок.

— Да уж. Впрочем, я могу ошибаться. Плывите же, и да будет с вами удача.

Молодая луна серебрила утесы, что отграничивали полосу прибрежного песка. Неслись на восток облака, подгоняемые ветром, завывания которого разносились далеко окрест. Блики лунного света посверкивали на пенных волнах и разбивались заодно с ними о скалы. Поблескивали в полумраке доспехи эльфов, а лежавшие на берегу корабли казались причудливыми тенями.

Скафлок, завернувшись в плащ, следил за посадкой. Ветер трепал его кудри. Неестественно бледная в лучах луны, к нему приблизилась Лия.

— Хорошо, что ты пришла! — воскликнул юноша. — Пожелай мне удачи и спой на прощание песню.

— Мне не обнять тебя, ты отгородился от меня своей железной кольчугой, — произнесла она своим звучным голосом, который напоминал шелест ветра, журчание ручейка или перезвон далеких колоколов. — Мои чары бессильны изменить твою судьбу. — Она взглянула ему в лицо. — Я знаю наверняка, что вы попадете в засаду. Я молю тебя, заклинаю молоком, которым поила тебя в детстве, и поцелуями, которые дарила тебе как мужчине, — останься дома!

— Разве пристало эльфиянке просить о таком вождя, который, может быть, возвратится с головой врага? — гневно вскричал Скафлок. — Ни за что на свете не совершу я столь постыдного поступка!

— Что ж, — в глазах Лии заблестели слезы. — Люди, жизнь которых и без того коротка, стремятся в юности к смерти, словно в объятия подружек. Несколько лет назад я качала тебя в колыбели, несколько месяцев назад я проводила с тобой теплые летние ночи, и для меня, бессмертной, прошедшие годы мало что значат. Мигом пронесется время до того дня, когда воронье набросится на твой обезображенный труп. Я никогда не забуду тебя, Скафлок, но боюсь, что целую в последний раз.

И она запела:

Поспешайте, моряки,

нынче ветер будет с нами.

И летят ладьи легки,

по-над пенными волнами.

Что им очагов тепло,

что им просьбы жен и слезы;

если в море повлекло,

что им вьюги и морозы,

вод бурленье, град и грозы.

Ветер, ветер, с высоты

насмехаясь над ладьями,

женщин жизнь калечишь ты,

разлучаешь их с мужьями.

Моряки под хохот волн

держат путь в края иные,

но поглотит каждый челн

вероломная стихия.

Ой, глубины вы морские!

Скафлоку не понравилась песня Лии, ибо она предвещала неудачу. Отвернувшись от эльфиянки, он крикнул воинам, чтобы они стаскивали корабли в воду. Ступив на палубу своей ладьи, он начисто позабыл о дурных предзнаменованиях.

— Ветер дует три дня подряд, — сказал его приятель Голтан. — Не иначе, он колдовской. Может статься, какой-нибудь кудесник плывет на восток.

— Поблагодарим его за то, что он избавил нас от необходимости самим поднимать ветер, — откликнулся Скафлок. — Однако если он в пути целых три дня, значит, его корабль построен руками смертных. Ему не тягаться с нами!

Эльфы поставили мачты, развернули паруса, и их ладьи устремились вперед, подобные порыву ветра или снежному заряду. Они лихо перескакивали с волны на волну. Эльфы не знали себе равных в быстроте передвижения, будь то пешком, на конях или по воде. Еще до полуночи замаячили там, где море сливалось с небом, голые и угрюмые скалы Финнмарка.

Скафлок улыбнулся, обнажив зубы, и сказал так:

Эльфы подступают

к воротам Тролльхейма:

скоро станет слышен

звон клинков каленых.

Даров для троллей

припасли немало:

битва будет жаркой,

славной выйдет сеча.

Тролли боятся,

 бегут в одночасье,

спасения ищут.

Товарищи, будем

мы милосердны:

отрубим троллям

головы, чтобы

болеть перестали.

Эльфы громко засмеялись. Спустив парус, они взялись за весла, и корабль Скафлока первым скользнул в устье фьорда. Глазам воинов открылась неожиданная картина — на берегу стояли три пустые ладьи, а чуть поодаль, на камнях, виднелись окровавленные трупы людей.

Скафлок спрыгнул на песок, сжимая в руке меч.

— Что тут произошло? — проговорил он, осматриваясь.

— Должно быть, они укрылись здесь от ветра, а потом на них напали тролли, — отозвался Голтан. — Это случилось совсем недавно. Видишь, кровь еще не успела застыть. Наверное, тролли поспешили к Иллреде — похвалиться своим злодеянием.

— Значит, нам повезло! — воскликнул Скафлок, который никак не рассчитывал застать недругов врасплох. Он взмахнул мечом, подавая знак воинам. Мертвецы остались лежать, где лежали, — ведь они были всего-навсего людьми.

Эльфы по мелководью подтащили свои корабли к берегу. Назначив часовых, Скафлок повел остальной отряд в скалы.

Они миновали расщелину, которая скрыта от взглядов смертных, и оказались среди обрывистых утесов; вершины их как будто вонзались в небо. Облака то и дело заволакивали лик луны, и казалось, что ночное светило подмигивает смельчакам. Пронизывающий, студеный ветер мешал продвижению, но эльфы шаг за шагом приближались к пещере, зев которой чернел в склоне горы.

Вдруг оттуда появились тролли — по-видимому, береговые дозорные, которым велено было вернуться на свои посты. Скафлок крикнул, перекрывая вой ветра:

— За мной! Мы одолеем их!

Прежде чем тролли успели сообразить, что к чему, засвистели стрелы и копья, и это был последний звук, какой они слышали при жизни. Но шум схватки, разумеется, проник внутрь пещеры, и находившиеся там тролли бросились на выручку попавшим в беду собратьям.

Звон оружия эхом отражался от стен и потолка, мешаясь с боевым кличем эльфов и громовыми криками троллей. Скафлок и Голтан сражались бок о бок, прикрывая друг друга щитами. Тролли не носили доспехов и были менее проворны, чем эльфы, а потому уступали едва ли не в каждом единоборстве. Один тролль кинулся на Скафлока, размахивая копьем, древко которого было толщиной с молодое деревце. Отразив удар щитом, Скафлок сделал выпад, и его стальной клинок пронзил сердце нападавшего. Краем глаза он увидел взметнувшуюся над его головой дубинку и снова подставил щит. Дубинка обрушилась на сталь с такой силой, что Скафлок зашатался и даже припал на колено, однако высвободил меч и отсек второму троллю ногу. Поднявшись, он нанес удар сплеча, и голова третьего тролля покатилась по полу пещеры.

Наконец сражение переместилось в парадную залу королевского дворца. Очутившись в просторном подземелье, эльфы тут же изготовились к продолжению битвы: тренькнули тетивы луков, и стрелы с серым оперением дождем посыпались на троллей. Те смешались, в их рядах возникла паника. Снова завязалась рукопашная.

Из эльфов некоторые погибли, многие получили ранения, но для троллей эта схватка была не чем иным, как сущей бойней. Однако королевская стража доблестно удерживала проход в пиршественную залу, где затаился их повелитель. Первый натиск эльфов окончился беспорядочным отступлением, а перед шеренгой стражников остались лежать мертвые и умирающие. Щиты троллей закрывали их тела от переносицы до колен, так что копья и стрелы были тут бесполезны.

Скафлок измерил взглядом высоту свода.

— Смотрите, как надо! — крикнул он. Вид у него был ужасающий: с головы до ног в зеленой крови троллей, которая местами смешалась с его собственной красной, на щите и на шлеме вмятины, лезвие клинка выщерблено. Рассмеявшись, он вложил меч в ножны, схватил копье, разбежался, оттолкнулся — и перелетел через головы стражников.

Приземлился он на ноги и вновь обнажил меч, однако вес доспехов чуть было не поверг его наземь. Кое-как сохранив равновесие, он напал на троллей сзади, а спины их ничем не были защищены. Три взмаха клинком — и столько же троллей оказались поверженными.

Стражники развернулись к нему. Эльфы, которые только того и ждали, рванулись вперед, в мгновение ока разметали охрану и ворвались в пиршественную залу короля Иллреде.

Тот сидел на троне в дальнем конце пещеры, стиснув в руке копье. Двое троллей попытались заступить дорогу Скафлоку, но пали от его ударов. И тут перед ним возник человек.

На какой-то миг Скафлок опешил. Ему показалось, будто он видит свое отражение, которое замахивается на него топором. Он едва успел выставить щит. Однако топор был не из бронзы, а из чистой стали; он с легкостью расколол щит и рассек левую руку Скафлока.

Юноша попробовал достать врага сверху, но тот отскочил, выдернув топор из обломков щита, и снова ринулся в атаку. Скафлок отшвырнул щит. Сталь зазвенела о сталь. Оба противника были в кольчугах и шлемах, но меч значительно уступал в тяжести топору. Хотя Скафлок был сведущ в эльфийском ратном искусстве, он умудрился выбрать себе для похода не слишком хорошо сбалансированный клинок. И схватка оборачивалась не в его пользу.

Они и не заметили, как оказались в самой гуще сражающихся. Их отнесло в разные стороны. На Скафлока набросился тролль. Он сражался с храбростью отчаяния, но в конце концов сын Имрика покончил с ним. Тем временем двойника Скафлока окружили эльфы. Он пробился сквозь них к Иллреде, вокруг которого собрались уцелевшие тролли. Навалившись все разом на эльфов, они проложили себе дорогу к задней двери и исчезли за ней.

— В погоню! — крикнул Скафлок.

Голтан и другой военачальник удержали его.

— Это будет чистейшим безумием, — проговорил Голтан. — Видишь, за дверью темным-темно. Мы не вернемся оттуда. Давай лучше припрем дверь чем-нибудь, пока Иллреде не призвал на помощь тварей из-под земли.

— Пожалуй, ты прав, — нехотя согласился Скафлок.

Он оглядел залу, задержавшись взглядом на ломившихся от яств столах. Когда он увидел распростертые на скользком от крови полу пещеры тела убитых эльфов, глаза его посуровели. Но все равно — в сравнении с врагами они потеряли лишь горстку воинов! Скафлок велел прикончить раненых троллей — их крики и стоны быстро затихли. Своих же пострадавших в битве эльфы наскоро перевязали и положили в уголке: дома они поправятся в два счета под воздействием исцеляющих чар.

Вдруг Скафлок замер, испытав изумление, схожее с тем, что настигло его, когда он различил среди недругов самого себя. Около трона Иллреде лежали на полу две женщины, связанные и с кляпами во рту.

Скафлок приблизился к ним, доставая на ходу нож. Они попытались отползти.

— Я хочу лишь освободить вас, — сказал он на языке данов и разрезал веревки. Девушки встали, помогая друг другу. Их била дрожь. Одна из них, высокая, с длинными волосами, пробормотала сквозь слезы:

— Злодей, убийца, что еще ты замыслил?

Скафлок ошеломленно воззрился на нее.

— Что?.. — он запнулся. Хотя он умел говорить на языке людей, но пользовался им редко и произносил звуки певуче, на эльфийский манер. — Что я такого сделал? — Он улыбнулся. — Или вам нравилось быть связанными?

— Имей же совесть, Вальгард, не смейся над нами! — воскликнула золотоволосая девушка.

— Я не Вальгард, — ответил он, — и знать не знаю никакого Вальгарда, если только это не тот, кто сражался со мной. Но вы вряд ли видели наш поединок. Меня зовут Скафлок из Альвхейма, и тролли — мои враги.

— Правда, Асгерд! — вмешалась другая девушка, помоложе. — Он не может быть Валъгардом. У него нет бороды, он носит не ту одежду и говорит так странно…

— Я боюсь верить, — прошептала Асгерд. — А если он снова морочит нас? Я знаю наверняка лишь то, что Эрленд погиб и наши родичи вместе с ним.

Она заплакала, рыдания ее походили на отрывистый смех.

— Нет-нет! — Вторая девушка вцепилась в Скафлока, ощупала его лицо. Глаза ее, в которых блестели слезы, сверкали подобно солнечным лучам в каплях весеннего дождя. — Нет, незнакомец, ты не Вальгард, хотя вас трудно не перепутать. У тебя добрый взгляд, твои губы привыкли улыбаться… Слава бо…

Он зажал ей рот ладонью прежде, чем она докончила фразу.

— Не произноси пока этого имени, — сказал он торопливо. — Вы среди тех, кто страшится его. Но они не причинят вам зла. Мы отвезем вас домой или туда, куда вы захотите.

Она кивнула, глядя на него широко раскрытыми глазами. Он убрал ладонь и пристально посмотрел на девушку. Невысокого роста, стройная, гибкая. Длинные темно-русые локоны с оттенком рыжины, широкий лоб, вздернутый нос, пухлые губы. Из-под темных бровей и пушистых ресниц глядели большие, широко расставленные глаза; их дымчато-серый цвет пробудил в Скафлоке какие-то полуосознанные воспоминания. Но что за ними скрывалось, он так и не смог догадаться.

— Кто ты? — спросил он.

— Фреда Ормсдоттер из Англии, а это моя сестра Асгерд, — ответила девушка. — А ты?

— Скафлок, воспитанник Имрика, из английского Альвхейма, — отозвался он. Фреда отпрянула, едва удержавшись от крестного знамения. — Не бойся меня. Подожди тут, я сейчас приду.

Эльфам досталась знатная добыча. Обыскав прилегающие к тронной зале пещеры, они наткнулись на своих собратьев, которых тролли превратили в рабов, и освободили их. Наконец они вышли наружу. Поблизости от входа в подземный дворец Иллреде располагались хозяйственные постройки. Эльфы предали их огню. По-прежнему дул сильный ветер, однако тучи разошлись, и языки пламени взметнулись к усыпанному звездами морозному небу.

— Кажется мне, что с троллями покончено, — сказал Скафлок.

— Не спеши, — предостерег Валка Мудрый. — Мы застали их врасплох, но куда они бежали и что думают делать.

— Узнаем в другой раз, — проговорил Скафлок. — А теперь пускай ладьи несут нас домой.

Асгерд и Фреда стояли чуть поодаль, молчаливо наблюдая за эльфами. Они дивились на этих могучих воинов, что двигались легко и неслышно — лишь звякали порой доспехи. Бледные, широкоскулые, со звериными ушами и раскосыми глазами, они внушали невольный страх смертным.

Между ними ходил Скафлок, почти такой же ловкий и сноровистый. Он говорил на их колдовском языке, но все-таки чувствовалось, что он человек. И кожа у него теплая, подумалось Фреде, не то что у тех эльфов, которые по случайности задевали ее.

— Он наверняка язычник, если живет среди них, — сказала Асгерд.

— Наверно, — ответила ей сестра, — но он был добр к нам и спас нас от… от…

Вздрогнув, Фреда плотнее закуталась в плащ, который отдал ей Скафлок.

Тем временем юноша протрубил в рог сигнал к отступлению, и эльфы, выстроившись цепочкой, направились к побережью. Скафлок шагал рядом с Фредой, часто поглядывая на нее, но не произнося ни слова.

Она была моложе его, и в движениях ее длинноногого, стройного тела ощущалась еще этакая жеребячья неуклюжесть. Голову она держала высоко, лунный свет словно выморозил золотистые пряди ее полос. Когда они спускались по крутому склону, ее маленькая ручка очутилась в его мозолистой ладони.

Неожиданно откуда-то спереди донесся хриплый рев тролльего рога, ему ответил другой, следом третий, и меж утесов заметалось ухо. Эльфы застыли как вкопанные. Насторожив уши, они всматривались в темноту; ноздри их слегка подрагивали.

— Должно быть, они поджидают нас на берегу, — сказал Голтан.

— Плохо дело, — отозвался Скафлок, — но хуже того будет пробиваться по расщелине под градом камней. Пойдем верхом.

Он протрубил вызов в свой большой изогнутый рог. Эльфы до тех пор пользовались такими рогами, а люди позабыли о них с наступлением бронзового века.

— Боюсь, нам снова придется сражаться, — сказал Скафлок Асгерд и Фреде. — Мои воины не дадут вас в обиду, если вы не станете произносить имен, которых они не выносят. Иначе вы опять угодите в лапы к троллям.

— Нехорошо умирать, не воззвав перед смертью к… Тому, кто на Небесах, — проговорила Асгерд. — Но мы исполним твою просьбу.

Рассмеявшись, Скафлок положил руку на плечо Фреде.

— Мы обязательно победим, красавицы! — воскликнул он.

Двоим эльфам поручено было нести девушек, ибо ноги смертных не могли состязаться в быстроте передвижения с ногами обитателей Волшебной страны, а остальные построились вокруг живым щитом. Скафлок повел отряд по горному гребню в сторону моря.

Эльфы играючи перепрыгивали со скалы на скалу; позвякивали доспехи, сверкали в лунном свете обнаженные клинки. Увидев троллей, чьи безобразные фигуры казались еще отвратительнее в призрачном сиянии ночного моста богов, они издали боевой клич и застучали рукоятями мечей по щитам.

Скафлок присвистнул. Троллей было раз в шесть больше, нежели эльфов. Если Иллреде сумел за столь малый срок собрать такую орду, какова же его истинная сила?

— Что ж, — хмыкнул юноша, — будем рубить шестерых с одного замаха.

Первыми в сражение вступили лучники эльфов. На головы неповоротливых троллей посыпались стрелы. Многие из них достигли цели, прочие же или попадали на камни, или застряли в щитах. Вскоре запас стрел истощился.

Эльфы устремились на врагов, и в ночи завязалась кровавая схватка. Хрипели тролльи рога, выпевали звонкие ноты эльфийские горны, завывали по-волчьи тролли и пронзительно кричали эльфы, громыхали по щитам топоры, мечи со звоном отскакивали от шлемов.

Топор и клинок! Копье и булава! Расколотый щит, раздробленный шлем, распоротая кольчуга! Алая кровь эльфов смешивалась с зеленой кровью троллей. А над головами бойцов полыхала красками смерти заря.

В самой гуще битвы, похожие как близнецы, дрались двое высоких воинов. Топор Вальгарда и меч Скафлока не ведали пощады. Берсерком владело бешенство, он крушил направо и налево, не замечая, где свои, а где чужие. Скафлок бился молча, но едва ли менее яростно.

Эльфы оказались окруженными со всех сторон. Тролли напирали, намереваясь, как видно, задавить противника числом. Скафлоку чудилось, будто место одного убитого тролля тут же занимают двое других. Пот стекал с него ручьями, он был мокрым с головы до ног, нападал, отражал удары и вновь нападал.

И вдруг перед ним оказался Вальгард, безумный, пылающий ненавистью ко всему эльфийскому, а особенно — к пасынку Имрика. Они сошлись в поединке, меряя друг друга свирепыми взглядами.

Клинок Скафлока обрушился на шлем Вальгарда и оставил на нем вмятину. Топор Вальгарда врезался в щит Скафлока и прорубил в нем дыру. Скафлок сделал коварный выпад: сталь распорола щеку Вальгарда до самых зубов. Берсерк взревел и накинулся на Скафлока с удвоенной силой: щит юноши разлетелся в щепы, из многочисленных порезов на левой руке хлынула кровь.

Но Вальгард увлекся и слишком далеко выставил ногу. Меч Скафлока вонзился ему в икру. Берсерку повезло, что клинок затупился в сражении, иначе он лишился бы ноги. Пошатнувшись, Вальгард упал.

Скафлок вознамерился было прикончить его, но могучий удар по шлему поверг юношу на колени. Это король троллей Иллреде хватил его своей дубиной с каменным наконечником. Вальгард поднялся и замахнулся топором. Хотя в ушах у него звенело, а боль опоясывала голову словно железным обручем, Скафлок сумел откатиться, и лезвие воткнулось в землю. Кто-то из эльфов выскочил из кольца, охранявшего девушек, и напал на берсерка. Дубина Иллреде опустилась на его шею. Вальгард воздел топор в воздух, норовя уложить эльфа во втором ряду кольца, но промахнулся. Его грозное оружие поразило ту, кого эльф держал на руках.

Кольцо сомкнулось и двинулось на тролля с человеком. Те вынуждены были отступить. Скафлок кое-как встал. Иллреде вернулся к своему войску. Вальгард же остался стоять, где стоял; припадок безумия миновал.

Усталый, весь в крови, он застыл над телом Асгерд.

— Я не хотел этого, — пробормотал он. — Кто из нас проклят, я или мой топор? — Он провел рукой по глазам. — Но… они ведь мне не родня…

Он уселся на землю. Битва все еще продолжалась, но в некотором отдалении.

— Убив Скафлока, убив Фреду, я искореню род, который считал когда-то своим, — говорил он, гладя золотистые волосы Асгерд. — И хорошо бы обойтись без тебя, Братоубийца. Элфриду я тоже убью, если она до сих пор жива. Почему нет? Она мне не мать. Моя мать — мерзкая тварь, что сидит под замком в темнице Имрика. А Элфрида, которая укачивала меня в колыбели, мне не мать…

Эльфы бились доблестно, однако перевес был на стороне троллей. Скафлок подбадривал своих воинов, кричал на них — и вел дальше. Его клинок сеял смерть. Тролли бессильны были против сверкающей смертоносной стали. Мало-помалу эльфы пробивались к побережью.

Скафлок дрогнул на миг, когда рухнул навзничь с копьем в груди Голтан.

— Я обеднел на одного друга, — прошептал он, — и упущенного уже не наверстать.

Оглядевшись, он возвысил голос:

— Хей, Альвхейм! Вперед, вперед!

Остатки отряда эльфов сумели-таки разорвать ряды троллей и проложили себе дорогу к берегу. В сражении пало немало славных воинов, и среди них Валка Мудрый, Флам Оркнейский и Хлоккан Алая Пика.

Уцелевшие прорвались к кораблям. На глазах у троллей некоторые из них разбрасывали на бегу захваченную добычу. Это на какое-то время задержало погоню: Иллреде рад был вернуть утраченные сокровища.

Добрую половину кораблей пришлось предать огню, ибо некому было садиться за их весла. Погрузившись на ладьи и столкнув их в воду, эльфы принялись грести к выходу из фьорда.

Фреда, кутаясь в плащ, смотрела на Скафлока: тот стоял на носу корабля, размахивал руками и бормотал слова, которых она не понимала. С кормы задул ветер. Сила его все нарастала, и корабли под парусами устремились в море. Они мчались по волнам, подобные морской пене или бегущим облакам, грезам или колдовским чарам, или лунным бликам на воде. Скафлок пел заклинания, ветер трепал его волосы и звенел кольцами кольчуги. Юноша казался Фреде героем древних саг, бесстрашным воином из незапамятного прошлого.

Внезапно в глазах у нее потемнело.

Глава 11

Она очнулась на ложе из резной слоновой кости, устланном мехами и шелками. Ее тело было чистым и свежим; кто-то одел ее в сорочку из белой венецианской парчи. Рядом с ложем стоял искусно сработанный столик, на котором находились кубок с вином, кувшин с водой, виноградные гроздья и другие плоды из южных земель. А вокруг царил синеватый полумрак.

Она не сразу вспомнила, что случилось, а когда память возвратилась, залилась слезами. Плакала она долго. Но самый воздух, которым она дышала, успокаивал. Выплакавшись, она пригубила вино, ощутила давно позабытый покой — и погрузилась в целительный сон.

Проснувшись снова, она почувствовала себя отдохнувшей. Едва она села на ложе, как из полумрака появился Скафлок.

Он улыбался. От ран его, по всей видимости, не осталось и следа. На нем была короткая, богато расшитая туника, из-под которой выглядывал кильт^[406]. Он опустился на ложе, взял руки девушки в свои и заглянул ей в глаза.

— Тебе лучше? — спросил он. — Я подсыпал в вино снадобье, которое исцеляет рассудок.

— Мне лучше, только… Где мы?

— В Эльфхьюке, замке Имрика, что стоит среди северных холмов, — ответил Скафлок. Взгляд Фреды выдал ее тревогу. — Не бойся, тебе тут никто не причинит зла.

— Спасибо тебе, — прошептала она, — тебе и господу, который…

— Не произноси здесь святых имен, — предостерег Скафлок, — ты в гостях у эльфов, которые не выносят их. В остальном же делай что хочешь.

— Но ты не эльф, — проговорила Фреда.

— Нет, я человек, но воспитали меня эльфы. Я приемный сын Имрика Лукавого, и он мне куда роднее того, кто был моим настоящим отцом.

— Откуда ты взялся, чтобы спасти нас? Мы совсем отчаялись…

Скафлок вкратце поведал ей о войне между эльфами и троллями и о своем набеге, а потом улыбнулся;

— Давай поговорим о тебе. Кто же вырастил такую красавицу?

Фреда зарделась от смущения, но начала рассказывать. Скафлок слушал ее с недоумением. Имя Орма ничего для него не значило, ибо Имрик всегда уверял пасынка, что похитил его в западных краях. К тому же он воспитывал Скафлока так, чтобы тому и в голову не пришло интересоваться своим происхождением. Что касается Вальгарда, то, по словам Фреды, он был ее братом и сошел с ума. Скафлок почуял в берсерке нелюдя, но, занятый множеством дел, в том числе заботой о Фреде, не стал задумываться над своими ощущениями и решил для себя, что Вальгард одержим демоном. Сходство между ними он приписывал воздействию колдовских чар, которые зачем-то потребовалось наложить на Вальгарда Иллреде. И потом, с кем из эльфов ни заговаривал Скафлок, никто как будто не заметил этого сходства. То ли воинам попросту некогда было глядеть по сторонам, то ли Скафлоку привиделось… В общем, ерунда.

Фреда тоже не думала об этом, потому что для нее они разительно отличались друг от друга. Глаза, губы, лица, походка, речь, манеры, мысли — все было настолько разным, что она едва ли придавала значение одинаковому росту и сложению. Быть может, осенило ее вдруг, у них был общий предок — какой-нибудь дан, что провел лето в Англии сотню лет тому назад.

Размышляла она, впрочем, недолго. Снадобье, которым поил ее Скафлок, притупляло чувства, но не могло стереть из памяти все случившееся. Горе настойчиво напоминало о себе, и свой рассказ Фреда закончила в слезах, прильнув к груди юноши.

— Мертвы! — воскликнула она. — Мертвы все до единого, кроме Вальгарда и меня! Я… я видела, как он убил отца и Асмунда, когда Кетиль уже погиб. Я видела, как мама упала к его ногам, как он зарубил Асгерд. Я осталась совсем одна. О, как хотела бы я умереть вместо… Ох, мама, мама!

— Ну не плачь, — грубовато утешил ее Скафлок. Эльфы не научили его, как вести себя в таких случаях. — Ты цела и невредима, а Вальгарда я разыщу и отомщу ему за твоих родичей.

— Что с того? Подворье Орма сгорело дотла, из рода его выжили безумец да нищенка, — дрожа, она прижалась к юноше. — Помоги мне, Скафлок! Я презираю себя за трусость, но мне страшно… Мне страшно быть одной!

Он потрепал ее по волосам, а другой рукой взял за подбородок и посмотрел ей в глаза.

— Ты не одна, — пробормотал он и нежно поцеловал ее. Она ответила на его поцелуй, ее губы были мягкими, теплыми и солеными от слез.

— Выпей, — предложил он, протягивая ей кубок с вином.

Она сделала несколько глотков и свернулась калачиком в его объятиях. Он ласкал ее и успокаивал, как умел, ибо ему казалось верхом несправедливости то, что она несчастна, и потому прошептал еле слышно заклинания, которые прогоняли тоску и печаль.

Фреда вспомнила, что она — дочь Орма Силача и что отец ее был человек сурового, непреклонного нрава, который говорил своим детям такие слова: «От судьбы не убежишь, но встречать ее надо мужественно».

Она села прямо и сказала Скафлоку:

— Спасибо тебе за твою доброту. Я в порядке.

Он хмыкнул:

— Тогда самое время перекусить.

Но сначала нужно было переодеться. Скафлок подал девушке прозрачное, невесомое платье из тех, какие шьют и носят эльфиянки. Она покраснела, ибо платье это мало что скрывало, но с удовольствием надела на руки тяжелые золотые браслеты, а Скафлок увенчал ее переливчатой бриллиантовой диадемой.

Они вышли в длинный коридор, который проявился не сразу, постепенно, как бы наливаясь красками. Вдоль мраморных стен тянулись рядами колонны, рисунки и узоры на шпалерах и коврах медленно изменялись, словно в диковинном танце.

Навстречу им то и дело попадались рабы-гоблины, зеленокожие и приземистые, но все же привлекательные на вид. Один раз Фреда с криком вцепилась в руку Скафлока: мимо них проскользнул желтый призрак с канделябром. Потом они увидели карлика, который семенил по коридору, выставив перед собой щит.

— Кто это? — прошептала Фреда.

Скафлок усмехнулся:

— Катайский шен^[407]. Мы захватили его в одном из набегов. Он сильный, и из него получился хороший раб. Но такие, как он, могут ходить только по прямой, вот он и носит щит, чтобы не ударяться о стены.

Фреда засмеялась. Скафлок восторженно слушал ее звонкий смех. В смехе эльфиянок всегда таилась злобная насмешка, но улыбка Фреды похожа была на светлое весеннее утро.

Они отведали изысканных яств. За столом, кроме них, никого не было. Откуда-то доносилась негромкая музыка. Скафлок сказал:

Сладких лакомств

нынче я отведал,

и вино из кубка

веселье дарит.

Но взгляд мой волнует

прекрасная дева.

Дивлюсь я на Фреду,

красавицу с юга.

Она потупила глаза, чувствуя, как на щеках вновь выступает румянец, и не смогла сдержать улыбки.

Но тут же ее охватило раскаяние:

— Не пристало мне веселиться, когда мертвы мои родичи. Сломалось то дерево, что укрывало землю своими ветвями, и ветер гуляет в пустынных полях…

Оборвав себя, она сказала просто:

— Мы все что-то теряем, когда уходят хорошие люди.

— Если они были хорошими, не стоит убиваться по ним, — сказал Скафлок, — ибо они избавились от тягот нашего мира и отправились к Тому, кто над нами. По правде говоря, мне думается, лишь твой плач не дает им наслаждаться своим счастьем.

Фреда крепко стиснула его руку:

— Священник говорил, что те, кто умер без отпущения грехов…

Она приложила ладонь к глазам.

— Я любила их, а они ушли, и я плачу по ним в одиночестве.

Скафлок прикоснулся губами к ее щеке.

— Ты не одна, пока я жив, — пробормотал он. — А священник пускай болтает. Что он ведает?

Они вошли в залу, арочные своды которой были так высоки, что взгляд не улавливал их очертаний. Там перед ними предстала женщина неописуемой, неземной красоты. Рядом с ней Фреда ощутила себя неуклюжей дурнушкой.

— Видишь, Лия, я вернулся, — сказал Скафлок на языке эльфов.

— Вижу, — откликнулась она, — без добычи, едва ли с половиной воинов. Тебя постигла неудача.

— Не совсем, — возразил Скафлок. — Троллей полегло больше, чем эльфов. Мы переполошили их и освободили пленников, которые расскажут нам об их замыслах.

Обняв Фреду за талию, он привлек девушку к себе. Она с радостью подчинилась его желанию, потому что белокожая колдунья внушала ей страх.

— Смотри, какой я добыл самоцвет!

— Зачем она тебе? — усмехнулась Лия. — Или ты услышал зов крови?

— Может быть, — невозмутимо ответил Скафлок.

Лия приблизилась к нему, взяла за руку и заглянула в лицо.

— Скафлок, — произнесла она, — прошу тебя, спровадь ее отсюда. Отошли домой, пока я не прикончила ее.

— У нее нет дома, — сказал Скафлок, — и она и без того настрадалась, чтобы ходить и побираться по чужим подворьям. Какое тебе дело до двоих смертных?

— Такое, — отозвалась Лия печально. — Предчувствие не обмануло меня. Подобное тянется к подобному. Только не она, Скафлок! Выбери себе любую другую из смертных девушек; но эта отмечена судьбой, я чувствую, и по спине моей бегут мурашки. Ты встретился с ней не случайно. Она причинит тебе великое горе.

— Нет, — сказал Скафлок коротко и заговорил о другом: — Когда возвратится Имрик? Меня известили, что, пока я был в Тролльхейме, его призвал король эльфов.

— Мы ждем его со дня на день. Повремени, Скафлок, может, он сумеет уберечь тебя от твоей судьбы.

— Клипу ли тому, кто сражался с троллями и демонами, бояться женщины? — фыркнул Скафлок. — Это даже не карканье ворона, а квохтанье курицы.

Он повел Фреду прочь.

Лия мгновение глядела им вслед, потом повернулась и побежала по длинному коридору. В глазах ее мерцали слезы.

Скафлок водил Фреду по замку. Сперва она отмалчивалась, но постепенно начали сказываться выпитое снадобье и заклинания Скафлока. Фреда улыбалась все чаще и чаще, забрасывала юношу вопросами, весело щебетала и с любопытством поглядывала на него. Наконец он сказал:

— Пойдем наружу. Я покажу тебе то, что сотворил для тебя.

— Для меня? — переспросила она.

— Ну, если норны будут милостивы, то и для себя тоже, — рассмеялся он.

Они пересекли внутренний двор замка, миновали высокие бронзовые ворота и очутились на голубоватом, залитом солнечным светом снегу. Поблизости не было видно ни эльфа. Скафлок укрыл Фреду своим плащом, и они направились к обледеневшему лесу. Пар изо ртов поднимался к безоблачному небу; каждый вдох обжигал горло. Наст хрустел под ногами, ветер шуршал иголками елей.

— Холодно, — пожаловалась Фреда. Ее рыжевато-золотистые волосы были единственным напоминанием о тепле в этом белом царстве стужи. — Твой плащ согревает, а без него холодно.

— Так неужели я отпущу тебя в такой мороз побираться на дорогах?!

— Найдутся люди, которые возьмут меня к себе. У нас было много друзей. Наша, вернее моя, земля будет… — Она запнулась и нехотя докончила: — Хорошим приданым.

— Зачем искать друзей на стороне, когда они рядом? А что до земли, смотри!

Они взобрались на холм, один из многих, кольцом окружавших лесистую долину. И тут Скафлок превратил зиму в лето. На берегу шаловливого ручейка оделись листвой деревья, из густой травы выглянули пестрые цветы, запели птицы, заплескалась в воде рыба, выбежали из-за деревьев лань с олененком.

Фреда закричала от восторга и захлопала в ладоши. Скафлок улыбнулся.

— Это тебе, — сказал он, — потому что ты — самое настоящее лето. Забудь о холоде зимы, Фреда. У нас с тобой свое время года.

Они спустились в долину, присели у ручья. Легкий ветерок ерошил им волосы. Вокруг, куда ни глянь, краснели, желтели, голубели лесные ягоды. Фреда нарвала маргариток, и они, по велению Скафлока, сплелись в ожерелье, которое он повесил на шею девушке.

Его колдовство не пугало ее. Лежа на спине, она жевала яблоко, что он ей сорвал, у которого был вкус благородного вина и которое пьянило ничуть не хуже, и слушала его слова:

Смех с уст любимых,

локон золотистый

меня пленяют,

вяжут словно путы.

Хвалился я, храбрый,

что ярма не ведал,

и вот покорно —

попался — гну шею.

Радости сколько

в ласках любимой!

Ликует Скафлок,

себя не помня.

Мою, колдунья,

услышь мольбу ты:

твоей навеки

любви взыскую.

— Но мы не можем… — выдохнула она, повторяя про себя строфы.

— Почему нет? — удивился он.

— Ты язычник, а я…

— Я же запретил тебе говорить об этом. Плати за ослушание. — Скафлок поцеловал ее. Поцелуй длился долго, сперва нежный, потом неистовый. Она попыталась было оттолкнуть юношу, но ей недоставало сил. Те вернулись, лишь когда ее губы ответили его жадным губам.

— Тебе не понравилось? — усмехнулся он.

— Что ты… — прошептала она.

— Я знаю, ты еще не свыклась с потерей. Но печаль уляжется, поверь мне, а те, по ком ты скорбишь, не рассердятся на тебя.

По правде сказать, печаль уже развеялась, оставив вместо себя нежность и мимолетное сожаление: ах, если бы они видели его!

— Подумай о завтрашнем дне, Фреда, ведь в твоих жилах течет кровь рода твоего отца. Я предлагаю тебе богатства и чудеса Альвхейма. Мне не нужно никакого приданого, мне нужна только ты. Я клянусь защищать тебя до последнего дыхания и буду любить тебя до самой смерти.

Эльфы сведущи в том, как прогонять тоску и как возбуждать любовь, а Скафлок был прилежным учеником, К тому же юность — тот благотворный солнечный свет, что согревает распускающийся цветок взаимной привязанности.

В долине, где царило лето, наступила ночь. Скафлок и Фреда лежали на берегу ручья и слушали соловья. Под его пение девушка заснула.

Обнимая ее, юноша прислушивался к ее ровному дыханию, вдыхал аромат волос и девичьего тела, вспоминал ее слезы и смех и неожиданно осознал то, что до сих пор не приходило ему на ум.

Он соблазнил ее ради забавы. Девушки, которых он встречал, бродя по землям людей, редко бывали одни; когда же ему попадались одиночки, он с презрением отворачивался, находя их слишком грубыми, душевно и телесно. Однако Фреда пробудила в нем вожделение, он подумал о том, каково будет лечь сней, — и запутался в собственных силках.

Впрочем, ему было все равно. Он с улыбкой глядел в небо, где сверкала и серебрилась в своем вечном кружении вокруг Полярной звезды Большая Медведица. Холодные и хитрые эльфиянки умели многое, но сердца свои держали на запоре, а потому бессильны были по-настоящему увлечь его. Фреда же…

Лия была права. Подобное тянется к подобному.

Глава 12

Несколько дней спустя Скафлок отправился на охоту. Он надел волшебные лыжи, которые несли его как на крыльях — вверх и вниз по склонам холмов, по замерзшим рекам и заснеженным лесам шотландских нагорий. На закате он повернул домой и вдруг увидел вдалеке огонек костра. Гадая, кто это забрел в такую глухомань, он осторожно приблизился, сжимая в руке копье.

У костра сидел на корточках высокий и широкоплечий мужчина. Он поджаривал в пламени кусок конины. Несмотря на пронизывающий ветер, на нем был один лишь кильт из волчьей шкуры. Лезвие топора, лежавшего рядом с ним на снегу, слепило глаза своим блеском.

Скафлок сразу понял, что перед ним не простой охотник, а когда он разглядел, что незнакомец однорук, по спине его поползли мурашки. Встреча под вечер с асом Тюром^[408] не предвещала ничего хорошего.

Но бежать было поздно. Бог уже заметил Скафлока. Юноша смело вступил в круг света и посмотрел прямо в глаза Тюру.

— Здрав будь, Скафлок, — проговорил ас. Голос его напоминал раскат грома.

— Здрав будь, господин, — отозвался Скафлок с некоторым облегчением. Эльфы, будучи лишенными души, не поклонялись богам, но между ними и асами никогда не случалось столкновений. Кое-кто из эльфов даже обретался в Асгарде^[409].

Тюр кивком предложил Скафлоку подсесть к нему. Юноша сбросил с плеч добычу — жирную косулю — и повиновался. Пламя костра гудело и шипело, отбрасывая тени на худое, угрюмое лицо Тюра.

Наконец ас заговорил:

— Пахнет войной. Тролли готовятся напасть на Альвхейм.

— Мы знаем, господин, — ответил Скафлок. — Они не застигнут нас врасплох.

— Битва будет более жестокой, чем ты думаешь. Тролли нашли себе союзников, — Тюр уставился в огонь. — На кон поставлено то, о чем не ведают ни эльфы, ни тролли. Норны оборвут многие нити.

Помолчав, Тюр продолжил:

— Что ж, воронье летает низко, а боги склоняются над миром, что дрожит от поступи Времени. Вот что скажу я тебе, Скафлок: пора вспомнить о даре асов. Боги встревожены. Потому-то я, разжигатель войн, спустился на землю.

Ветер растрепал его черные кудри. Он пристально поглядел на юношу.

— Я открою тебе тайну, — сказал он, — хотя вряд ли это поможет устоять против воли норн. Кто твой отец, Скафлок?

— Не знаю, господин. Я как-то не стремился узнать, но могу спросить у Имрика…

— Не стоит. Моли Имрика, чтобы он не рассказывал никому, а прежде всего — тебе, того, что ему известно. День, когда ты узнаешь имя своего отца, будет для тебя черным днем, Скафлок, и твоя скорбь отзовется эхом во всем мире.

Он снова мотнул головой, и Скафлок торопливо удалился, оставив косулю в благодарность за наставление. Спеша домой, он размышлял над тем, что скрывается за словами Тюра — не зря же бог упомянул о его происхождении.

Ночь казалась Скафлоку полной демонов. Он бежал все быстрее и быстрее, не обращал внимания на ветер, который впивался ему в лицо, но никак не мог оторваться от преследовавших его страхов. Только Фреда, подумалось ему, только она сумеет успокоить его.

Незадолго до рассвета впереди замаячили стены и башни Эльфхьюка. Дозорный протрубил в рог, подавая сигнал стражникам у ворот. Скафлок влетел на внутренний двор замка, сбросил лыжи, взбежал по ступеням и устремился в покои Имрика.

Князь, который возвратился в Эльфхьюк накануне вечером, беседовал с глазу на глаз с Лией.

— Скафлок влюбился в смертную? — Он пожал плечами. — Ну и что? Или ты ревнуешь?

— Да, — откровенно ответила ему сестра. — Но дело тут не в моей ревности. Посмотри сам на эту девчонку. Может статься, ты догадаешься, почему я утверждаю, что она — оружие, обращенное против нас.

— Хм-м… — князь потер подбородок и нахмурился. — Что ты о ней знаешь?

— Ее зовут Фреда Ормсдотгер, она с юга, семья ее погибла…

— Фреда… Ормсдотгер… — Имрик вскочил. — Так это означает…

Тут в комнату ворвался Скафлок. У него был донельзя измученный вид. Он так запыхался, что язык отказывался повиноваться ему. Справившись с собой, он на едином дыхании выложил Имрику и Лии то, что услышал от Тюра.

— Что разумел Тюр? — воскликнул он под конец. — Кто я такой, Имрик?

— Я знаю, что он разумел, — сурово ответил князь, — а потому не спрашивай меня, Скафлок. Стыдиться тебе нечего, ты происходишь из славного рода, но не требуй, чтобы я сказал больше.

Велеречивость Имрика не раз его выручала. Вот и сейчас ему удалось утихомирить Скафлока и рассеять опасения Лии. Они ушли успокоенные.

Оставшись в одиночестве, Имрик принялся расхаживать по комнате.

— Кто-то завлек нас на дорогу, которая ведет к гибели, — пробормотал он. — Лучше всего избавиться от девчонки. Но нет, Скафлок не отдаст ее, он воспротивится и… Надо сохранить тайну. Меня заботит не Скафлок, он мыслит как эльф. Но он наверняка расскажет обо всем подружке, а ведь они нарушили одну из главных заповедей, которые блюдут люди. Кто знает, что она выкинет с отчаяния? А Скафлок нам очень нужен.

Имрик погрузился в раздумья. Он отвергал план за планом. Может, подсунуть Скафлоку другую? Нет, его пасынок вовсе не глупец. К тому же над взаимной любовью не властны даже боги. Если бы она умерла сама по себе, не надо было бы ломать голову. Но Имрик был слишком опытен, чтобы полагаться на столь маловероятную возможность. Значит, следует похоронить правду о происхождении Скафлока, и поскорее.

Князь напряг память. Насколько он мог судить — не так-то просто отыскать необходимое среди воспоминаний тысячелетней давности, — кроме него истина известна лишь одному человеку.

Он послал за Огненным Копьем. Этот воин, несмотря на свою молодость — он прожил на свете всего два столетия, — пользовался доверием Имрика, был хитер и сведущ в волшбе.

— В лесу к юго-западу отсюда, — сказал ему князь, — обитала лет двадцать с лишним назад ведьма. Она могла и умереть, но я хочу, чтобы ты разузнал о ней. А если она до сих пор жива, убей ее без жалости.

— Хорошо, господин, — кивнул эльф. — Если ты позволишь мне взять охотников и собак, мы отправимся сегодня же вечером.

Имрик разъяснил ему, как найти хижину ведьмы.

— Бери, кого сочтешь нужным, и не медли. Не обсуждай моего приказа и никому о нем не распространяйся.

Фреда обрадовалась возвращению Скафлока. Великолепие Эльфхьюка поражало ее воображение, но в отсутствие любимого ей все становилось немило, хотя она старалась не подавать виду. Обитатели замка — высокие и стройные эльфы, прекрасные эльфиянки, карлики, гоблины и прочие существа, которые были у них в услужении, огнедышащие драконы, что использовались для охоты, львы и пантеры, содержавшиеся на правах домашних животных, породистые лошади и псы — были для нее чужими. Прикосновение эльфов было холодным, лица их напоминали лица статуй; словом, они отличались от людей буквально всем — речью, одеждой, манерами, обычаями. Величественный замок, который одновременно являлся голым утесом, подавлял Фреду своим колдовским сумраком; те, кто населял холмы, леса и воды, пугали девушку уже тем, что существовали на самом деле.

Однако, когда Скафлок был рядом, Альвхейм представлялся ей преддверием Небес. («Прости мне, господи, такие мысли, — шептала она, — прости мне, что я не бегу из оплота язычества в святой монастырь».) Скафлок был весел и проказлив, он складывал в ее честь вису за висой, его руки и губы ласкали и пьянили, в его объятиях она как будто сливалась с ним воедино. Она видела его в сражении, знала, что мало кто способен устоять перед ним, и гордилась его доблестью. Порой она ощущала угрызения совести, но говорила себе, что она тут ни при чем, что всему виной заклинания, которые высушили ее слезы и вернули ей радость. Ведь у нее не было выбора: Скафлок не захотел бы ждать, пока минует год траура, а где найти лучшего отца для внуков Орма и Элфриды?

Она догадывалась о его любви. Да, он любит ее, иначе с чего бы ему ложиться с ней, проводить с ней почти все свое время, — ему, на кого заглядываются эльфиянхи? Однако она не могла понять, чем привлекает его, не подозревала даже, как глубоко запала ему в душу ее неброская красота. Скафлок не сознавал своего одиночества, пока не повстречался с Фредой. Ему было известно, что, если только не заплатить назначенную цену, чего он делать не собирался, он когда-то умрет, что жизнь его — летучая искорка в сравнении с долгим веком эльфов. А потому приятно было думать, что в последний час рядом будет кто-то из соплеменников.

В те немногие дни, которые провели вместе, они катались на лошадях, плавали под парусом, бродили по лесам и холмам. Фреда метко стреляла из лука, — Орм считал, что женщины его рода должны уметь постоять за себя. Скафлок глядел на нее, когда она перебегала от дерева к дереву, сжимая в руке лук и потряхивая копной золотистых волос, и ему мнилось, что видит юную богиню-охотницу. Они следили за выступлениями фокусников и фигляров, слушали музыкантов и скальдов, которые развлекали эльфов. Они навестили друзей Скафлока: гномов, что жили под корнями дубов, белых водяных духов, фавна с печальными глазами, диких зверей. Фреда улыбалась и жалела лишь о том, что никто из них не понимает ее языка.

О будущем она задумывалась редко. Конечно, однажды они со Скафлоком возвратятся к людям, он окрестится, и тогда господь простит ей все ее грехи. Но это случится не сегодня и не завтра. Призрачный Эльфхьюк побуждал забыть о времени; она потеряла счет дням и не стремилась обрести его заново…

Фреда обняла Скафлока. При виде ее все страхи юноши улетучились: юная, стройная, гибкая, длинноногая, больше девочка, нежели женщина, и все-таки — его женщина. Он взял ее на руки, подбросил в воздух, поймал и рассмеялся. Девушка вторила ему.

— Опусти, — попросила она. — Опусти, чтобы я могла поцеловать тебя.

— Подожди, — Скафлок вновь подкинул ее и махнул рукой. Фреда зависла над полом, отчаянно задергалась, разрываясь между восторгом и изумлением. Скафлок притянул ее к себе, запрокинул голову и поцеловал в губы.

— Этак я сломаю шею, — усмехнулся он, лишил себя веса, а заодно наколдовал облако, пушистое и мягкое. Из середины его росло дерево, ветви которого сгибались под тяжестью самых разных плодов, а над кроной переливалась яркая радуга. Влюбленные улеглись на необычное ложе.

— Безумец, когда-нибудь ты перепутаешь свои заклинания себе на погибель, — прошептала Фреда.

Он заглянул в серые глаза девушки, пересчитал веснушки на ее щеках и поцеловал ее столько раз, сколько их было.

— Жаль, что кожа у тебя не пятнистая, как у леопарда, — проговорил он.

— Разве ты не можешь целовать меня просто так? — отозвалась она. — Я соскучилась по тебе, милый. Как прошла охота?

Он нахмурился:

— Неплохо.

— Ты чем-то встревожен, любимый. Что произошло? В замке ночь напролет трубили горны, я слышала топот ног и ржанье коней. Каждый день приходят вооруженные отряды. Что стряслось, Скафлок?

— Ты знаешь, что мы воюем с троллями, — ответил он. — Они готовятся напасть на нас. Мы встретим их тут, чтобы не лазить за ними по их скалам, где недолго свернуть себе шею.

Фреда вздрогнула:

— Тролли…

— Не бойся, — Скафлок постарался улыбнуться как можно веселее. — Мы сойдемся с ними в море и отправим их на дно. Те же, кто доберется до берега, получат во владение столько земли, сколько понадобится, чтобы засыпать их могилы. Уничтожив войско троллей, мы без труда овладеем Тролльхеймом. Да, битва будет жаркой, но Альвхейм выстоит и победит.

— Мне страшно за тебя, Скафлок.

Тогда он сказал:

Страх прекрасной девы

за вождя в сраженье

воину вещает

о любви и ласке.

С радостью, дева,

дар твой приемлю;

милая, знаю —

ты мне мирволишь.

Пока с уст Скафлока срывались слова висы, руки его развязывали поясок на платье девушки. Фреда покраснела.

— Бесстыдник, — упрекнула она, поглаживая его плечо.

Скафлок приподнял бровь.

— А чего тут стыдиться? — удивился он.

Огненное Копье покинул замок вскоре после захода солнца. На западе тлели остывающими угольями последние сполохи заката. Посланец Имрика и те, кто сопровождал его, одеты были в зеленые охотничьи туники, поверх которых развевались черные плащи. Они выбрали себе копья и стрелы с серебряными наконечниками. Вокруг нетерпеливо гарцующих лошадей прыгали собаки, огромные и свирепые псы с рыжей или черной как смоль шкурой, злобным взглядом и острыми клыками, с которых капала слюна, дальние родичи Гарма, Фенриса^[410] и той своры, что ведет Дикую Охоту.

Огненное Копье поднес к губам рог, и маленький отряд устремился в ночь под топот копыт и собачий лай. Подобные ветру, неслись они по заснеженным, заледенелым лесам. Стороннему взгляду они представлялись скопищем бесплотных теней, но шум их продвижения разносился далеко окрест. Заслышав его, охотники, углежоги, разбойники и бродяги торопливо крестились или делали знак молота^[411], а звери шарахались в сторону, спеша убраться с дороги.

Ведьма вырыла себе на месте сожженной хижины кривобокую землянку. Только здесь и нигде больше набиралась она колдовских сил. Сидя у огня, она прислушивалась к ночным звукам.

— Эльфы охотятся, — пробормотала она.

— Да, — откликнулась крыса, — и сдается мне, на нас.

— На нас? — Ведьма встрепенулась. — С чего ты взяла?

— Они направляются прямо сюда, и потом, ты враждуешь со Скафлоком, а значит, и с Имриком, — попискивая от страха, крыса забралась на грудь ведьме. — Торопись, матушка, торопись, или мы пропали.

Приносить жертву было некогда, поэтому ведьма испустила призывный клич, которому ее научили. Рядом с очагом заклубился мрак, темнее, чем сама ночь.

Ведьма пала ниц. Из сгустка мрака вырвалось холодное голубое пламя.

— Помоги, — простонала она, — помоги, убереги от эльфов!

Взгляд пришельца не выражал ни гнева, ни жалости. Шум охоты приближался.

— Помоги! — взвизгнула ведьма.

Пришелец заговорил. Голос его доносился как будто из неведомого далека.

— Что тебе нужно от меня?

— Им… им надобна моя жизнь.

— Ну и что? Ты уверяла, что тебе все равно, жить или не жить.

— Я отомстила не до конца! — прорыдала она. — Мне нельзя умирать, я должна узнать, чем все кончится! Хозяин, помоги!

Лай собак раздавался все ближе. Земля дрожала под копытами коней.

— Ты моя рабыня, — отозвался голос. — Какое мне дело до твоей мести? Я — владыка Зла, а зло тщетно. Ты думала, что заключила со мной сделку? Тебя обманули: к тебе приходил другой. Смертные не продают, а отдают мне свои души.

С этими словами Князь Тьмы исчез.

Вскрикнув, ведьма бросилась вон из землянки. Собаки эльфов, учуяв запах серы, протяжно завыли. Ведьма обернулась крысой и юркнула в нору под древним дубом.

— Она близко! — воскликнул Огненное Копье. — Ха! Псы взяли след!

Собаки сгрудились у норы, царапая когтями землю и кору дерева. Ведьма выскользнула наружу, перекинулась в ворона и взлетела над лесом. С лука эльфа сорвалась стрела. Ворон рухнул наземь и превратился в омерзительную старуху. Вся свора навалилась на нее. С груди старухи соскочила крыса. На спину ей обрушилось подкованное серебром конское копыто.

Собаки разорвали ведьму в клочья. Перед смертью она успела крикнуть эльфам:

— Проклятие вам! Проклятие и гибель Альвхейму! Передайте Имрику, что Вальгард-подменыш живет и помнит…

Ее крик оборвался.

— Быстро мы ее отыскали, — сказал Огненное Копье, — даже колдовать не пришлось. — Он принюхался. — А теперь в нашем распоряжении целая ночь.

Имрик достойно вознаградил охотников, но, когда они поведали ему, о чем голосила ведьма, нахмурился.

Глава 13

Вальгард добился высокого положения при дворе короля троллей. Он был внуком Иллреде, могучим воином и не боялся железа. Однако вельможи поглядывали на него искоса, ибо в нем, помимо тролльей, текла кровь эльфов, и явился он в Тролльхейм из земель, населенных людьми. Иными словами, они откровенно завидовали этому чужаку, который, овладев при помощи колдовства языком троллей, так возвысился среди них. Впрочем, Вальгард и не искал себе друзей: наружность троллей и их повадки вызывали у него отвращение.

Однако они не знали страха и обладали огромной силой, а их чародеи творили такие чудеса, какие и не снились людям. В общем, перед троллями трепетала вся Волшебная страна, кроме разве что Альвхейма. Вальгарда это вполне устраивало: он надеялся посчитаться со своим настоящим родителем, а без войска Иллреде нечего было и думать о том, чтобы захватить Эльфхьюк. Король раскрыл ему свой замысел.

— Пока длилось перемирие, мы готовились к войне, а эльфы веселились и ссорились друг с другом. Нас меньше, чем их, однако с теми, кто будет сопровождать нас, мы намного превзойдем их числом.

— С кем же? — справился Вальгард.

— Во-первых, гоблины. Они таят обиду и на троллей, и на эльфов, но я пообещал им богатую добычу и свободу для их сородичей, которые попадут к нам в руки, а еще сказал, что они будут вторыми после нас, когда мы станем править Волшебной страной. Сражаются они храбро, и их много.

Потом, — продолжал король, — у нас есть союзники из дальних краев: демоны Байкала, катайские шены, оми с востока^[412], бесы мавританских пустынь. За ними нужен глаз да глаз, но я сумею найти им применение. Прибавь сюда всякий сброд — оборотней, вампиров и прочих. Кроме того, у нас множество рабов-карликов. Они будут драться на нашей стороне, если посулить им свободу; к тому же они могут прикасаться к железу. И такому воинству эльфы вынуждены будут противостоять в одиночку! Может, им удастся переманить к себе несколько десятков гоблинов и карликов, но это пустяки. Уповать им остается только на сидов^[413]. Однако меня известили, что сиды намерены не вмешиваться до тех пор, пока мы не нападем на их остров, так что мы остережемся трогать их… до другого раза.

Пускай вожди эльфов хитроумны и сведущи в волшбе, — Иллреде гулко расхохотался. — Альвхейму суждено пасть под натиском троллей!

— А ты не хочешь призвать на подмогу егунов?^[414] — спросил Вальгард, который все еще путался в обычаях и порядках того мира, где он оказался. — Ведь они родня троллям?

— Не произноси таких слов! — воскликнул Иллреде. — Как по-твоему, почему эльфы не взывают к асам? — Он вздрогнул. — Мы не желаем быть игрушками в руках ледяных великанов! Если асы или етуны открыто спустятся в Мицгард, они неминуемо сойдутся в схватке, а тогда начнется последняя битва^[415].

— Но мне говорили иное, когда учили вере в… нового бога.

— Не стоит рассуждать о том, что недоступно нашему пониманию, — Иллреде в раздумье принялся расхаживать по пещере, которую освещали дымные факелы. — Из-за богов обитатели Волшебной страны не смеют без утайки злоумышлять против людей, особенно против крещеных. Так, мелкое колдовство, позаимствованная на ночь лошадь, похищение женщины или ребенка — не более того. Они робеют нас, однако, если напугать их слишком сильно, воззовут к богам, а те покровительствуют им. Если же они обратят молитвы к новому Белому Богу, Волшебной стране придет коней.

Вальгард мигнул. С наступлением ночи он отправился к могиле Асгерд, выкопал тело сестры и перенес его на лодку. Подняв колдовской ветер, как научил его Иллреде, он направил суденышко на юго-запад и вскоре достиг залива Морэй-Ферт на побережье Скотланда.

Высадившись на берег неподалеку от рыбацкой деревушки, он взвалил на плечо закутанное в плащ тело, прокрался на церковный двор, вырыл в укромном уголке яму и опустил туда сестру, а потом тщательно утоптал землю, чтобы никто ни о чем не догадался.

— Теперь ты похоронена так, как, наверно, того желала, — пробормотал он. — Злое дело я сотворил, но помолись вес же, сестра, за мою душу…

Он смятенно уставился во мрак. Ему стало страшно, хотя до сих пор он не ведал, что такое страх.

— Зачем я здесь? Что я тут делаю? Она мне не сестра. Я рожден колдовством. У меня нет души…

Зарычав, он побежал обратно, прыгнул в лодку и поплыл на северо-восток. Лодка летела по волнам так, словно за ней гналась орда бесов.

Приспело время выступать в поход. Иллреде не стал собирать свои войска в одном месте, желая сохранить их численность в тайне от лазутчиков эльфов. Отряды отплывали каждый из своей гавани, а на борту ладьи вождя находился кудесник, который и должен был привести корабли к условленному месту сбора, немного севернее эльфийских земель Англии. Иллреде рассчитывал сперва победить эльфов на море, а потом двинуться на юг по воде и по суше и полностью покорить остров. Затем он предполагал оставить в Англии часть воинства, чтобы эльфы не подняли головы в его отсутствие, а сам намеревался пересечь пролив и пройтись огнем и мечом по заморским рубежам Альвхейма. Промаршировав по Финнмарку и Вендланду, тролли обрушатся на короля эльфов с запада и востока, а после того как завоюют Англию — и с севера.

— Эльфы ловки и проворны, — сказал Иллреде, — но, думается мне, тролли нынче покажут им.

— Позволь мне возглавить вторжение в Англию, — попросил Вальгард. Клянусь, я не оставлю в живых ни единого эльфа.

— Я уже поставил во главе Грума, — ответил Иллреде, — но ты, Вальгард, будешь вторым в Англии после него.

Поблагодарив деда, берсерк холодно взглянул на Грума. Что ж, мало ли что может случиться с троллем, — а тогда он, Вальгард, станет ярлом, как предсказывала ведьма.

Он взошел на ладью Иллреде вместе с королем и его дружиной. Это был большой корабль с высокими бортами, весь черный, за исключением лошадиной головы на обитом железом носу. Последнее, разумеется, было делом рук карликов. Воины-тролли были в доспехах, многие сжимали в руках увесистые дубинки. На черном шлеме Иллреде сверкала золотая корона; он набросил на плечи отороченный мехом плащ из драконьей шкуры, которую бессильна была прошить даже сталь. Остальные были одеты не менее пышно, они шумели и возбужденно переговаривались. Одежда Вальгарда была по-обыденному простой, лицо выражало не радость, а скорее озабоченность. Тролли опасливо сторонились его, испуганно посматривая на железный топор.

В королевской флотилии насчитывалось около сотни кораблей. Погрузка воинов проходила под громкие крики, завывания рогов, топот ног и плеск воды. Ладьи троллей движутся медленнее эльфийских, ибо они шире, тяжелее и сработаны с меньшим мастерством, а потому утро застало их все еще в море. Тролли забились кто куда, прячась от ненавистного солнечного света, а корабли неслись по волнам сами по себе, невидимые для глаз обычного смертного.

На следующую ночь произошло соединение флота. Вальгард преисполнился благоговения. Куда ни посмотри, везде корабли, до самого горизонта. Иллреде оказался толковым военачальником: несмотря на огромное количество ладей, при расстановке в боевой порядок не возникло никакой сумятицы.

Множество кораблей со всех концов света собралось к берегам Альвхейма. Флот выстроился подобием тупого клина: в середине длинные черные ладьи троллей, по бокам — красные челны гоблинов со змеиными головами на носах. Впрочем, суда у гоблинов были не только свои собственные, но и тролльей постройки. Поверх серебряных доспехов гоблины облачились в диковинные наряды, вооружены они были легкими мечами, копьями и луками. Крылья армады составляли корабли иноземцев: разноцветные джонки шенов и оми, гребные галеры бесов, на палубах которых возвышались осадные машины, шлюпы крылатых демонов с Байкала. Под знамена Иллреде сошлись и карлики в железных кольчугах, и духи холмов, лесов и вод, что предпочитали сражаться зубами и когтями. Вся эта разношерстная орда повиновалась назначенным королем из особо доверенных троллей полководцам, а для надежности передний ряд клина с обоих концов замыкали ладьи воинов Иллреде. За первым клином следовал второй, а часть кораблей выделили в резерв.

Хрипели тролльи рога, пронзительно свистели дудки гоблинов, звенели гонги шенов, рокотали барабаны бесов. Тучи нависали над самыми мачтами, весла дружно вспенивали поверхность моря. По снастям и парусам скользили блуждающие огоньки. Под вой ветра метались среди туч призрачные тени.

— Час битвы близок, — сказал Иллреде Вальгарду. — Скоро ты сможешь утолить свою месть.

Берсерк промолчал. Взгляд его устремлен был во мрак.

Глава 14

Весь тот месяц, который прошел со дня набега эльфов на Тролльхейм, Имрик трудился не покладая рук. Немного удалось ему узнать о замыслах врагов, ибо кудесники Иллреде окружили земли троллей непроницаемой колдовской завесой, но все же он выведал, что первый удар грозного воинства обрушится скорее всего на Англию. Поэтому он принялся готовиться к схватке и накапливать силы.

Помощь извне была крайне малой. Среди эльфов не было единства: тому мешало их природное высокомерие. Каждая область Альвхейма собиралась отражать нападение в одиночку. Наемники же, которых в Волшебной стране всегда было в избытке, очевидно, все подались к Иллреде. Имрик отправил гонца в Ирландию к сидам, обещая тем богатую добычу в Тролльхейме. Холодный ответ гласил, что пещеры лепрехунов и подвалы Тир-нан-Ог^[416] и так ломятся от сокровищ. Короче говоря, князю приходилось полагаться исключительно на себя.

Тем не менее его войско ночь от ночи становилось все многочисленнее, и эльфы с радостью ожидали предстоящей битвы. Никогда прежде не выступали заодно столько воинов Альвхейма. Хотя тролли все равно превосходили их числом, они не отчаивались. Ведь сражение состоится поблизости от родных берегов, которые они знают, как свои пять пальцев. Те эльфы, что помоложе, заявляли во всеуслышание, что загонят Иллреде обратно в Тролльхейм и замуруют короля троллей в его собственном скалистом дворце.

С Оркнейских островов прибыл Флам, сын того Флама, что погиб в походе Скафлока. Он и его товарищи были искуснейшими кормчими во всей Волшебной стране. Вдоль бортов их кораблей тянулись рядами щиты; носы, увенчанные головами драконов, величественно вспарывали морскую гладь. Флам рвался отомстить за отца.

С серых холмов и пустошей Пиктланда явились дикие горцы со своими кожаными нагрудниками и кремневыми ножами. Они были ниже ростом, чем истинные эльфы, отличались смуглой кожей, длинными черными волосами и густыми бородами, что обрамляли их разрисованные лица. В их жилах текла кровь троллей, гоблинов и более древних существ, а также похищенных в былые времена пиктских женщин. С ними пришли те сиды, которые когда-то поселились в Скотланде: сутулые лепрехуны, что передвигались вприпрыжку, и могучие и пригожие воины в сверкающих кольчугах, пешие и на боевых колесницах, к колесам которых приделаны были лезвия клинков, что косили недругов как траву.

С юга, из-за холмов, с берегов Уэльса и Корнуолла, подошли те эльфы, которые могли считаться первонасельниками острова: всадники в доспехах, возничие колесниц, над которыми развевались старинные знамена; зеленоволосые и белокожие водяные, что кутались в облака соленого тумана; привезенные и позабытые римлянами полубоги; робкие лесные эльфы.

В землях англов и саксов мало нашлось тех, кто откликнулся на призыв, ибо большинство прежних обитателей бежало оттуда добровольно или было изгнано. Однако, несмотря на свою малочисленность, они являли собой грозную силу. Среди них были такие, кто вел родословную от Вейленда^[417] или от самого Одина. В них была известная толика карличьей крови, недаром об их кузнечном мастерстве слагали легенды. Эти эльфы предпочитали сражаться своими огромными молотами.

Но костяк войска составляли эльфы, жившие в Эльфхьюке или в окрестностях замка. Они превосходили всех остальных не только древностью рода, но и красотой, мудростью и богатством. Они отправлялись в бой, одетые как на свадьбу, и целовали острия клинков, словно прекрасных невест. Они творили заклинания, которые должны были уберечь друзей и навлечь всяческие беды на врагов. Прибывшие из соседних земель воины преклонялись перед ними, что, впрочем, никак не сказывалось на их аппетите или мужской силе.

Фреда наблюдала за эльфами со смешанным чувством. При виде их она испытывала одновременно восторг и страх, отвращение и гордость. А еще — ей льстило, что ее Скафлок пользуется уважением среди этих загадочных существ.

Но, припомнив медвежью хватку троллей, она испугалась. А если с ним что-нибудь случится?

По-видимому, его посетила та же мысль.

— Может, мне лучше переправить тебя к твоим сородичам? — проговорил он. — Я не верю, что тролли победят, но всякое возможно. Цока все предзнаменования сулят нам поражение. А коль так, то здесь тебе не место.

— Нет-нет! — воскликнула она, прижимаясь к его груди. — Я не покину тебя ни за что!

Он взъерошил ее золотистые волосы.

— Я вернусь за тобой, потом.

— Нет… А вдруг кто-то уговорит или принудит меня остаться? Какой-нибудь священник… Я слышала о таких случаях, — неожиданно ей вспомнились красавицы-эльфиянки и взгляды, какими они окидывали Скафлока. — Нет, я никуда от тебя не денусь!

Он нежно обнял ее.

Вскоре стало известно, что тролли вышли в море. В ночь перед собственным отплытием эльфы устроили в Эльфхьюке пир.

Просторной была трапезная зала в замке Имрика. Фреда, сидя рядом со Скафлоком неподалеку от трона князя, не могла различить противоположной стены. Высокие арочные своды потолка тонули в голубом полумраке, который, подобно дыму, стелился над полом; воздух был свеж и ароматен. Свечи в тяжелых бронзовых канделябрах горели ровным серебристым пламенем, которое отражалось в развешанных по стенам щитах и в золотых узорчатых панелях. На белоснежных скатертях искрились и переливались мириадами красок кубки, чаши и блюда, сработанные из драгоценных металлов и украшенные самоцветами. Хотя Фреда уже успела привыкнуть к обилию изысканных яств, однако у нее едва не закружилась голова, когда она увидела приготовленные для пира кушанья: разнообразная дичь, рыба, фрукты, сласти вперемешку с элем, вином и медом.

Эльфы нарядились в пышные одежды. На Скафлоке была белая шелковая рубаха навыпуск, льняные брюки, причудливо расшитый камзол, перехваченный в талии многоцветным поясом; с пояса свисал кинжал в янтарных ножнах с бриллиантовой рукоятью, на ногах были туфли из кожи единорога, а с плеч алой волной ниспадал подбитый горностаем плащ. Фреда облачилась в полупрозрачное, радужно мерцавшее платье, шейку ее облегало алмазное ожерелье, на обнаженных руках сверкали золотые браслеты; костюм ее дополняли золотой пояс и бархатные башмачки. Головы их, как то пристало князю Альвхейма и его подруге, венчали самоцветные диадемы. Прочие высокородные эльфы выглядели ничуть не менее величаво, и даже вожди диких кланов красовались в золоте и драгоценных каменьях.

Играла музыка: колдовские мелодии, которые так любил Имрик, сменялись сладкозвучными голосами арф, а следом вступали дудки и свирели. Слышались шутки, насмешливые замечания, остроумные ответы; отовсюду доносился звонкий смех.

Но когда унесли столы, чтобы освободить место для представления шутов, раздались крики, требовавшие танца с мечами. Имрик нахмурился: кто знает, что он предречет? Но отказать было невозможно.

Мужчины сбросили с себя одежды, которые стесняли движения, женщины разделись совсем. Рабы раздали мужчинам мечи.

— Что они делают? — спросила Фреда.

— Это старинный танец, — ответил Скафлок. — Должно быть, мне придется быть скальдом, ибо никому из людей, будь он проворней лисицы, не удастся уберечься от царапин. Скальд произносит висы, девяносто и еще девять. Если во время танца никто не пострадает, значит, победа нам обеспечена; если же кого-то убьют, поражения не миновать. Даже порез предвещает неудачу. Не нравится мне эта затея.

Мужчины выстроились в два ряда, друг против друга. Возле каждого стояла обнаженная женщина. Воздев над головами мечи, ряды отступили к стенам залы. Скафлок встал перед троном князя.

— Хей! — крикнул Имрик громко.

Скафлок запел:

Пышет жаром битва,

враги лютуют,

взалкали крови

под звон оружья.

Железные клювы

топоров кромсают

тела, и лижут

белый берег волны.

Мужчины двинулись вперед. Звон клинков вторил словам Скафлока. Женщины вложили свои ладони в левые руки бойцов — и очутились под блистающими мечами.

Скафлок продолжал:

Пышет жаром битва,

будто буря воет,

щитами щерясь,

в кровь мечи макая.

Стрелы ливнем льются,

каленые копья

впиваются злобно

в сердца героев.

Эльфиянки словно парили над полом, легко и уверенно уклоняясь от смертоносных лезвий. Мужчины сошлись, повернулись, разошлись, дружно взмахнули клинками; те взлетели в воздух, чудом не попав в гибкие белые тела, и вновь оказались в руках воинов, только из другого ряда.

Скафлок возвысил голос:

Пышет жаром битва,

ввысь клинки взмывают,

кличи боевые

будоражат воев.

Щиты — помеха

в пылу сраженья.

Кружит в небе ворон,

волки в поле рыщут.

Человеческий глаз бессилен был уследить за перемещениями танцоров. Мечи то скрещивались над самым полом, и тогда эльфиянка перепрыгивала через них, то возникали вдруг перед ее лицом, и она подныривала или уворачивалась. Вот, оставшись каждый наедине с партнершей, мужчины принялись плести вокруг них сверкающую паутину. В следующий миг они вновь сомкнулись в ряды и начали надвигаться на женщин, а те умудрялись как-то уворачиваться от беспощадных клинков.

Скафлок воскликнул:

Пышет жаром битва,

жажду железа

утоляют кровью

яростные рати.

Рога вострубили

призыв к отважным:

«Мужи, смелее

врагов крушите!»

Лия — белый призрак в гуще серебристого облака — крикнула ему:

— Эй, Скафлок, что же твоя подружка, которая так заботилась о тебе, не танцует с нами?

Скафлок мгновенно отозвался:

Пышет жаром битва,

и скальд, что складно

вещал вам о схватке,

меч обнажает.

Над смертной не смейся:

мне на подмогу

пришла с поцелуем —

он рушит чары.

Внезапно эльфы разом вздрогнули. Лия, отвлекшись на Скафлока, попала под клинок. На ее белоснежном плече заалела царапина. Однако она продолжала танцевать, забрызгивая кровью тех, кто был рядом.

Скафлок постарался, чтобы его голос звучал весело:

Пышет жаром битва.

Норны пусть рассудят,

кому выпал жребий

погибель встретить.

Лишь вещуньям ведом

исход сраженья,

но враги попомнят

ярый натиск эльфов!

Оплошность Лии лишила уверенности остальных женщин, и вскоре еще у нескольких эльфиянок появились свежие порезы. Имрик, опасаясь самого худшего, велел прекратить танец. Веселье закончилось угрюмым молчанием.

Скафлок отвел Фреду в ее покои, а сам куда-то исчез, но быстро вернулся. Он протянул девушке широкий, расшитый серебром пояс, к которому с изнанки крепился маленький серебряный фиал.

— Это мой прощальный дар, — сказал он тихо. — Имрик вручил пояс мне, но я хочу, чтобы его носила ты. Я по-прежнему верю в нашу победу, однако танец поколебал мою надежду.

Фреда молча приняла пояс.

— В фиале хранится могучее снадобье, — пояснил Скафлок. — Если случится так, что в замок ворвутся враги, выпей его. Два-три дня ты будешь как мертвая. Может статься, тебя выбросят за стену: тролли не церемонятся с трупами чужаков. А когда очнешься, сумеешь ускользнуть.

— Зачем мне жить, если ты умрешь? — печально спросила Фреда.

— Ну да, — устало усмехнулся Скафлок, — Ты думаешь, тролли убьют тебя сразу? А поднимать руку на себя христианство запрещает, правда? Горек мой дар, милая, но иного я дарить не стану.

— Спасибо тебе, — прошептала она, — я возьму его. Но давай отвлечемся хоть на миг от грустных мыслей.

— Давай, — согласился он. И пусть недолгое, они заново познали счастье в объятиях друг друга.

Глава 15

Вечером следующего дня, едва закатилось солнце, ладьи эльфов вышли навстречу троллям. Имрик, стоя рядом со Скафлоком на носу своего корабля, вглядывался во мрак. Увидев, сколь грозен флот противника, он с шумом втянул в себя воздух.

— В нашем распоряжении почти все боевые ладьи Альвхейма, — проговорил он, — а у них там по крайней мере вдвое больше. О, если бы другие князья прислушались к моим словам! Сколько я им доказывал, что Иллреде нельзя доверять, что нужно покончить с ним раз и навсегда!

Скафлоку было кое-что известно о взаимных распрях, которые завершились столь плачевным образом. Он был наслышан о тщеславии, лености и равнодушии эльфийских владык. Судя по тому, что он знал, Имрик тоже проявил себя не с лучшей стороны. Впрочем, теперь поздно кого-либо винить.

— Откуда вдруг взялось столько троллей? — хмыкнул он. — Наверняка среди них гоблины и прочая шваль, которая немногого стоит.

— Не потешайся над гоблинами, — возразил Имрик, — из них получаются хорошие бойцы.

Луна, выглянув из-за туч, осветила на миг суровое лицо князя. В воздухе, гонимые ветром, медленно кружились снежинки.

— От колдовства толку будет мало, — продолжал рассуждать Имрик, — потому что здесь мы примерно равны. Значит, все решит простая сила.

Он покачал головой:

— На последнем совете у короля я предлагал объединиться, отдать троллям пограничные земли, даже, быть может, Англию, а потом обрушиться на них всей своей мощью. Но меня не захотели слушать. Что ж, поглядим, кто был прав.

— Они, господин, — вмешался в разговор Огненное Копье. — Мы живо расправимся с этими свиньями. Подпустить их к Эльфхькжу? Мой князь, как ты мог подумать о таком? — Воин погрозил пикой надвигающемуся флоту троллей.

Скафлок тоже жаждал схватки, хотя и понимал умом, что благоприятный ее исход весьма сомнителен. Впрочем, сколько раз бывало, что горстка храбрецов брала верх над могущественным врагом! Юноше не терпелось сойтись в поединке с безумным братом Фреды, Вальгардом, который причинил девушке так много зла, и раскроить ему череп.

Однако, подумалось вдруг ему, если бы Вальгард не похитил Фреду и она не оказалась бы в Тролльхейме, он, Скафлок, никогда бы ее не встретил. Значит, он обязан берсерку, а потому, в уплату долга, убьет его сразу, не станет вырезать на его спине кровавого орла.

Затрубили боевые рога. На кораблях быстро скатали паруса и убрали мачты, гребцы взялись за весла. Когда флоты сблизились на расстояние выстрела, над волнами засвистели стрелы. Они вонзались в дерево и в плоть, три штуки подряд отскочили от кольчуги Скафлока, четвертая чудом не задела руку и воткнулась в носовую фигуру корабля. Другим воинам повезло меньше: на глазах Скафлока они, раненные или пораженные насмерть стрелами троллей, друг за дружкой скрывались в волнах.

Луна почти не появлялась из-за тучи, но над поверхностью моря танцевали блуждающие огоньки, а сама вода отсвечивала холодной белизной. Словом, убивали не вслепую.

За стрелами в воздух взмыли копья, дротики и камни из пращей. Бросок Скафлока вышел удачным: его копье пригвоздило одного из троллей на передовом корабле к палубе. И тут же ему в шлем врезался обломок скалы. Оглушенный, Скафлок перегнулся через борт. Море плеснуло ему в лицо соленой водой.

Вновь протрубили рога. Флоты сошлись.

Ладья Имрика сцепилась с кораблем Иллреде носами, и завязался отчаянный бой. Меч Скафлока отсек лапу тролля, в которой зажата была рукоять топора. Прикрываясь щитом от ударов, юноша кинулся на врагов. Слева от него орудовал своей пикой Огненное Копье: он нападал и колол, не обращая внимания на кровь, что сочилась из многочисленных порезов на его руках и ногах. Справа мужественно бился Энгор из Пиктланда. Какое-то время воины топтались на месте; стоило упасть одному, его немедля заменял другой.

Клинок Скафлока впился в шею тролля. В следующий миг Огненное Копье пронзил грудь того, кто стоял за спиной погибшего. Скафлок рванулся в неожиданно возникшую брешь. Еще один воин замахнулся на него дубинкой, но топор Энгора пропел песнь смерти, и голова тролля покатилась в море.

— Вперед! — крикнул Скафлок. Эльфы устремились за ним. Построившись спина к спине, они врубились в ряды ожесточенно сопротивлявшихся троллей. Товарищи поспешили им на подмогу.

Лязг клинков заглушил все остальные звуки. Палубу корабля Иллреде заливала кровь. Скафлок, голубые глаза которого метали молнии, без устали работал мечом. От ударов спереди его защищал шит, а сзади прикрывали эльфы. Наконец тролли не выдержали и отступили.

— На корму! — гаркнул Скафлок.

Заслонившись щитами, эльфы двинулись на врагов. Тролли сражались с храбростью отчаяния. Они крушили черепа эльфов, дробили им кости и распарывали животы. Но тех было не остановить, и тролли мало-помалу пятились к корме.

— Вальгард! — закричал Скафлок. — Где ты, Вальгард?

— Вот он я, — отозвался подменыш, на виске которого запеклась кровь. — Камень было свалил меня, но дух не вышиб.

Скафлок бросился к нему. Сражение прекратилось. Эльфы столпились на носу, тролли сгрудились на корме — и те и другие передыхали. Однако лучники эльфов продолжали осыпать вражеских воинов стрелами.

Клинок Скафлока скрестился с топором Вальгарда. Послышался звон металла, сверкнули в ночи искры. Берсерк, как ни странно,не впал в бешенство: он дрался с угрюмым спокойствием, широко расставив ноги, чтобы устоять на шаткой палубе. Скафлок ударил по рукояти топора, но лезвие меча не сумело перерубить твердую, обмотанную кожей древесину. Вальгард вознамерился достать противника снизу, ибо Скафлок не успел выставить щит, однако ему не хватило места для размаха, и удар получился не столь сильным, чтобы рассечь кольчугу. Тем не менее рука Скафлока, которой он держал щит, онемела. Вальгард вновь взмахнул топором. Скафлок упал на колено и — ткнул мечом в ногу берсерка.

Топор обрушился на шлем юноши, едва не повергнув Скафлока в беспамятство. Раненный в бедро Вальгард покачнулся и рухнул навзничь. Палуба вздыбилась, и оба они закатились под скамьи гребцов.

Тем временем ярл Грум повел троллей в атаку. Его булава с каменным наконечником не знала пощады. Энгор из Пиктланда отсек было троллю правую руку, но Грум перехватил булаву в левую и могучим ударом отправил Энгора к праотцам, а потом опустился па четвереньки и пополз искать укромный уголок, чтобы сотворить исцеляющее заклинание для своей раны.

Скафлок и Вальгард, выбравшись из-под скамей, возобновили бой. К левой руке Скафлока возвратилась чувствительность, нога же Вальгарда все еще кровоточила. Пасынок Имрика сделал выпад, и его меч проник в тело берсерка.

— За Фреду! — крикнул он. — Ты поплатишься мне!

— Смотри не поплатись сам! — прохрипел Вальгард. У него достало сил поднять топор, чтобы отразить новый замах Скафлока. Меч юноши раскололся пополам.

— Ха! — воскликнул берсерк, но, прежде чем он успел нанести смертельный удар, на него, словно разъяренный кот, прыгнул Огненное Копье.

Видя, что эльфы завладели кораблем Иллреде, Вальгард пробормотал:

— Тут мне больше делать нечего. Но с тобой, братец, мы как-нибудь встретимся.

Он бросился в море. Сперва он хотел скинуть с себя доспехи, чтобы их тяжесть не увлекла его на дно, однако оказалось, что в этом нет надобности. По воде плавало множество обломков. Вальгард ухватился левой рукой за качавшуюся на волнах мачту; в правой он по-прежнему сжимал рукоять Братоубийцы. Поразмыслив, он решил не расставаться с топором — проклятый или нет, тот был добрым оружием.

Вода вокруг кишела троллями.

Вальгард крикнул:

— Ко мне, ребята! Победа будет за нами!

Эльфы торжествовали. Скафлок спросил:

— А где Иллреде? Он должен был быть на борту, однако я его не видел.

— Наверно, как Имрик, парит в небе в обличье чайки, — отозвался Огненное Копье. — Давайте прорубим днище этой посудины.

Вернувшись на свою ладью, эльфы натолкнулись на поджидавшего их Имрика.

— Что скажешь, отчим? — воскликнул Скафлок.

Голос князя был печален и тих:

— Плохи наши дела. Эльфы сражаются доблестно, но на одного из них приходится двое троллей. К тому же часть вражеского войска высадилась на берег.

— Горькие вести, — проговорил Голрик из Корнуолла. — Если не будем драться как демоны, мы проиграли.

— Боюсь, мы уже проиграли, — сказал Имрик.

Скафлок не сразу освоился с тем, что услышал. Он огляделся. Ладья Имрика осталась в одиночестве. Битва отодвинулась в сторону. Судя по всему, флот троллей пострадал не слишком сильно.

Увидев, как два черных судна пристали с обоих бортов к очередному кораблю эльфов, Скафлок крикнул:

— На весла! Им нужна помощь. На весла!

— Молодец, — одобрил Имрик.

Ладья устремилась к месту ближайшей схватки. По палубе ее застучали стрелы.

— Лучники! — возопил Скафлок. — Стреляйте! Во имя тьмы, почему вы не стреляете?

— Наши колчаны опустели, господин, — откликнулся кто-то.

Укрывшись за щитами, эльфы гребли туда, где два челна их собратьев сражались против трех кораблей наемников и ладьи троллей. И тут на них налетели крылатые демоны Байкала.

Биться с врагом, который нападает сверху, не так-то легко. Но, отражая атаки демонов, эльфы поставили свой корабль борт к борту с судном гоблинов, с которого их и осыпали стрелами. Скафлок ринулся вперед. В рукопашной гоблины не могли равняться с эльфами. Скафлок разрубил одного, распорол брюхо второму, снес голову третьему, а Огненное Копье единым взмахом пики разделался с троими. Гоблины в страхе попятились.

Пробившись к сундукам со стрелами, Скафлок велел перетащить их на ладью Имрика. Когда с этим было покончено, он протрубил сигнал к отступлению: гоблины не представляли уже никакой опасности.

Запели тетивы эльфийских луков, и крылатые демоны с завываниями посыпались в море.

Два других корабля эльфов отбивались от гоблинов, оми и бесов.

— Они справятся, — произнес Скафлок, — а мы займемся троллями.

Зеленокожие воины зацепили борта ладьи крючьями и с громкими криками кинулись на эльфов. Рванувшись им навстречу, Скафлок поскользнулся и упал меж скамей. Над головой его просвистело копье: оно вонзилось в грудь Голрику из Корнуолла и вышло у него из спины.

— Спасибо, — пробормотал Скафлок, поднимаясь. Тролли навалились на него. Их удары обрушивались то на щит, то на шлем. Юноша отрубил одному троллю ногу, а второму, который норовил вы царапать ему глаза, ткнул в лицо обитый железом щит. Тролль истошно завопил и отпрянул. Скафлок присоединился к товарищам.

Пошел густой снег, задул сильный ветер. Корабли клевали то кормой, то носом. Бойцы валились с ног, но продолжали сражаться. Вскоре щит Скафлока разлетелся вдребезги. Он швырнул его в тролля, с которым дрался, и в то же мгновение клинком поразит противника в сердце.

Но тут его схватили сзади. Он резко откинул голову, увенчанную стальным шлемом. Ничего не случилось. Извернувшись, он увидел, что очутился в лапах тролля, с головы до ног облаченного в кожу. Пытаясь вырваться, Скафлок применил эльфийский прием, чтобы разжать пальцы врага. Но тот мгновенно стиснул его в медвежьих объятиях. Корабль накренился, и они оба покатились по палубе.

Скафлок никак не мог освободиться. Могучие лапищи тролля грозили сломать ему ребра. Он уперся коленями в живот мерзкой твари, надавил обеими руками на мускулистое горло.

Напряжение было чудовищным. Скафлок чувствовал, как сила вытекает из него, подобно вину из опрокинутого кубка. В последнем усилии, сознавая, что долго не выдержит, он сжал горло тролля.

Тот ослабил хватку и вцепился в руки Скафлока, ибо начал задыхаться. Человек ударил его головой о дощатую палубу — раз, другой, третий. Череп тролля раскололся.

Скафлок вытянулся поперек тела поверженного врага. Он судорожно хватал ртом воздух, сердце бешено колотилось в его груди, кровь стучала в виски. Кто-то наклонился над ним. Сквозь застилающую глаза пелену он разглядел лицо Огненного Копья.

— Ни эльф, ни человек не побеждали еще тролля голыми руками, — благоговейно проговорил воин. — Ты совершил подвиг, достойный Беовульфа. Его будут помнить до конца времен. Наша взяла!

Он помог Скафлоку встать. Присмотревшись, юноша увидел, что с наемниками тоже покончено.

Но какой ценой! В живых на всех трех ладьях осталось едва ли два десятка эльфов: многие из них были серьезно ранены. Кругом громоздились трупы, а из снежной мглы вдруг вынырнул еще один корабль троллей.

— Все пропало, — простонал Скафлок. — Нам не на что больше надеяться.

Беспомощные ладьи увлекало к берегу, где их нетерпеливо поджидали тролли, восседавшие на своих громадных черных конях.

На палубу опустилась чайка, встряхнулась — и обернулась Имриком.

— Мы пустили ко дну половину тролльего флота, — угрюмо сказал князь. — Но в основном то корабли их союзников. Что же до нас — мы побеждены. Уцелевшие бегут, остальные готовятся к смерти.

В глазах его, быть может впервые за сотни лет, заблестели слезы.

— Англия пала. Боюсь, что и Альвхейму пришел конец.

Огненное Копье взмахнул пикой.

— Мы умрем сражаясь! — Голос его был сиплым от усталости.

Скафлок покачал головой. Однако воспоминание о Фреде придало ему сил.

— Мы будем сражаться, но не умрем, — поправил он.

— Как это? — справился Огненное Копье.

Скафлок снял шлем. Волосы его были мокры от пота.

— Сперва избавимся от доспехов, — сказал он.

Бросив две ладьи на произвол судьбы, эльфы перебрались на третью, установили мачту и подняли парус. Тролли постепенно настигали их.

Скафлок взялся за рулевое весло, эльфы выстроились вдоль бортов с шестами в руках. Тролли налегли на весла, намереваясь либо догнать ладью, либо загнать ее в узкий фьорд впереди.

— Они наседают, — проговорил Имрик.

— Пускай, — невесело усмехнулся Скафлок. Грохот прибоя, разбивавшегося о риф, перекрывал вой ветра. За рифом начиналась отмель.

Тролли заходили с правой стороны. Скафлок подал команду. Ладья круто развернулась. Тролли разгадали намерение эльфов и попытались отвернуть, но было поздно. Ладья врезалась в середину вражеского судна. Увлекаемый силой удара, корабль троллей налетел на скаты, что сторожили проход во фьорд.

Эльфы работали как сумасшедшие, выполняя распоряжения Скафлока. Тот удар, что сокрушил троллье судно, отбросил ладью Имрика к дальнему концу рифа, где море было поспокойнее и где от спасительной отмели ее отделял лишь узкий скалистый гребень.

— Спасайся, кто может! — крикнул Скафлок, прыгнул за борт и погрузился в воду по самый подбородок. Товарищи последовали его примеру. На ладье остались только те, кто не мог передвигаться самостоятельно, а потому обречены были погибнуть в виду суши.

Они выбросились на берег на значительном удалении от конницы троллей, но их все же заметили.

— Врассыпную! — скомандовал Скафлок. — Бегите в разные стороны!

Тролли пронзали эльфов пиками, топтали копытами коней, однако большинству удалось избежать гибели.

Высоко в небе кружила чайка. А над ней — Скафлок застонал: могучий орлан-белохвост закогтил чайку, опустился вместе с ней на землю и обернулся Иллреде, а чайка превратилась в Имрика.

На князя эльфов обрушились дубины. Вдоволь натешившись, тролли связали безжизненное тело, что скрючилось в луже крови.

Если Имрик мертв, Альвхейм потерял одного из лучших вождей. Если же он жив, удел его горек и жесток. Скафлок скрылся в зарослях вереска. Он и думать забыл про усталость, холод и ноющие раны. Эльфы разбиты, им он уже ничем не поможет. Значит, нужно спешить в Эльфхьюк к Фреде, чтобы добраться туда раньше троллей.

Глава 16

Войско Иллреде спряталось от солнца в прибрежных скалах. Король дал троллям двухдневный отдых, ибо видел, что они утомлены до изнеможения. Затем они направились на юг, частью по морю, а частью по суше. Корабли достигли бухты, где стоял Эльфхьюк, в ту же ночь. Тролли высыпали на берег и принялись рыскать по окрестностям, дожидаясь подхода отрядов Грума и Вальгарда.

Те не слишком торопились. Конные разъезды вылавливали уцелевших после битвы эльфов, пешие ратники грабили и жгли подворья. К тому же продвижение замедляла длинная вереница пленников, что брели в ошейниках и со связанными руками; впереди, едва переставляя ноги, плелся Имрик. Тролли наслаждались яствами, напитками и женщинами Альвхейма, приберегая Эльфхьюк напоследок.

То ли благодаря своему колдовскому искусству, то ли потому, что с моря не было никаких вестей, обитатели замка узнали об исходе сражения на заре той ночи, когда разыгралась битва. Позднее, глядя с высоких стен на огни воинского лагеря, на черные корабли в бухте, они поняли, что Имрик потерпел сокрушительное поражение. Это означало, что Англия отныне принадлежит троллям.

Стоя у окна своей спальни, Фреда услышала вдруг шорох шелковых одежд. Она обернулась. За ее спиной, сжимая в руке сверкающий нож, притаилась Лия.

Лицо эльфиянки искажала гримаса боли и злобы, которая начисто лишала его сходства с лицом идола из слоновой кости, вырезанного в древности мастером с юга.

— Твои глаза сухи, — проговорила Лия. — Что же ты не оплакиваешь того, чье тело клюет воронье?

— Я заплачу, когда удостоверюсь в его смерти, — ответила Фреда без всякого выражения. — Жизнь кипела в нем, и я не могу вообразить его мертвым.

— Где же он? Впрочем, какой толк от беглеца? — уголки бледных губ Лии загнулись кверху. — Видишь этот кинжал, Фреда? Тролли встали лагерем вокруг Эльфхьюка. Ваш закон запрещает вам налагать на себя руки, но, если ты хочешь уйти, я с радостью помогу тебе.

— Нет, я буду ждать Скафлока, — сказала Фреда. — И потом, разве мало у нас копий и стрел? Разве мало провизии, разве не высоки стены и не крепки ворота? Разве мы не удержим замок для тех, кто, может быть, в него вернется?

Рука Лии дрогнула. Эльфиянка пристально поглядела на стройную сероглазую девушку.

— Пожалуй, — выговорила она наконец, — я начинаю понимать, что нашел в тебе Скафлок. Как бы то ни было, твой совет — совет смертного, бестолковый, как сами люди. Под силу ли женщинам удержать замок, когда их мужчины погибли?

— Можно попытаться. Мы падем, как они, в бою.

— Нет, у женщин другое оружие, — на губах Лии заиграла кривая усмешка. — Чтобы применить его, мы должны раскрыть ворота. Ты хочешь отомстить за возлюбленного?

— Конечно! Кинжалом, стрелой, если понадобится, и ядом!

— Тогда подари троллям свои поцелуи, быстрые, как стрелы, острые, как мечи, смертельные, как яд. Так поступают эльфиянки.

— Скорее уж я нарушу заповедь Того, кто над нами, и убью себя, чем соглашусь на такое! — вспыхнула девушка.

— Смертная! — презрительно фыркнула Лия и улыбнулась своей кошачьей улыбкой. — Мне, например, интересно, каковы из себя тролли. Все наше мне давным-давно приелось, а они — нечто новенькое. Когда появится наш новый повелитель, мы распахнем ворота Элъфхьюка.

Фреда упала на постель и закрыла лицо руками.

— Если ты так безнадежно глупа, — сказала Лия, — я буду рада избавиться от тебя. Завтра, когда рассветет и тролли заснут, я выпущу тебя из замка. Бери с собой все, что пожелаешь. А дальше — дело твое. Наверно, ты пристанешь к монашкам, которые воют столь противно, что божественный жених не чает, как заставить их замолчать. Будь счастлива!

Эльфиянка ушла.

Фреда долго лежала на постели, глядя перед собой невидящим взором. Ее охватило отчаяние. Слезы комком застряли в горле. Все погибло — семья, любовь…

Нет!

Она села и стиснула кулаки. Скафлок жив! Она не поверит в его смерть до тех пор, пока не поцелует холодные обескровленные губы, — тогда, если господь смилостивится, ее сердце разорвется, и она уснет вечным сном рядом с ним. Но он жив… он лежит где-нибудь, раненный, а враги разыскивают его и подбираются ближе и ближе…

Сборы не отняли много времени. Она взяла шлем и кольчугу Скафлока, топор, меч со шитом, копье, лук и полный колчан стрел. Еще, она прихватила одежду, которая надевалась под доспехи; веши показались ей никчемной грудой тряпья. Себе она подобрала легкую кольчугу из тех, что носят эльфиянки. Фреда улыбнулась своему отражению в зеркале, поправила затыльник и спрятала рыжие кудри под шлем с золотыми крыльями. Она припомнила, что Скафлоку нравился такой наряд.

Все снаряжение было выковано из металла эльфов; Фреда с сожалением отложила в сторону железное оружие — лошади Волшебной страны не выносили его.

Она засунула в мешок вяленую рыбу и другие припасы, не забыла про меха и одеяла, про швейные принадлежности и про все остальное, что могло пригодиться.

— Становлюсь потихоньку хозяйкой, — усмехнулась она.

Наконец настала очередь тех предметов, назначения которых она не знала, но думала, что Скафлоку они будут нужны: шкуры волка, выдры и орла, рунные посохи из ясеня и бука, диковинное кольцо.

Собравшись, она отправилась на поиски Лии. Та ошарашенно уставилась на новоявленную валькирию.

— Что ты задумала? — спросила эльфиянка.

— Дай мне четырех коней, — ответила Фреда, — и помоги навьючить одного из них, а потом выпусти меня из замка.

— На дворе ночь, тролли еще не спят, а наши лошади страшатся дневного света.

— Знаю, но они скачут быстрее любых других, а больше мне ничего не надо.

— Что ж, если не угодишь в лапы к троллям, то до рассвета доберешься до церкви, — фыркнула Лия. — Доспехи, может статься, защитят тебя. Но не надейся, что эльфийское золото позволит тебе жить безбедно.

— Я не брала никакого золота, и земли людей мне ни к чему. Я хочу, чтобы ты отперла северные ворота.

Лия удивленно посмотрела на девушку и пожала плечами:

— Глупая ты. Зачем тебе кости Скафлока? Впрочем, поступай как знаешь.

Выражение ее лица вдруг смягчилось, и она сказала просительно:

— Когда найдешь его, живого или мертвого, поцелуй его за Лию, ладно?

Фреда промолчала, но мысленно поклялась, что этого поцелуя Скафлок не получит.

Она покидала замок в густой снег. Ворота бесшумно распахнулись; стражники-гоблины, которым за службу была обещана свобода, пожелали ей удачи. Фреда не оглядывалась. Без Скафлока Эльфхьюк утратил для нее все свое великолепие.

Налетел ветер, такой колючий, что от него не спасал даже подбитый мехом плащ. Она наклонилась и прошептала на ухо коню:

— Скачи, милый, скачи во весь опор! На север, к Скафлоку! Если ты найдешь его, я поставлю тебя в золотое стойло, а летом ты будешь бегать неоседланный по зеленым лугам.

Послышался хриплый крик. Фреда выпрямилась, перепуганная до полусмерти. Как она ни старалась, тролли заметили ее…

— Вперед, вперед, мой конь!

Ветер засвистел у нее в ушах. Он так и норовил вырвать ее из седла, пригоршнями швырял ей в лицо снег. Она едва различала дорогу, но отчетливо слышала топот копыт за спиной.

Быстрее, быстрее! Кони мчались на север, преследователи вопили и улюлюкали. Обернувшись, Фреда увидела троллей — темные тени в белесой пелене снегопада. Может, остановиться и, подождав, пока они приблизятся, повелеть им именем Христа отправляться обратно? Нет, тролли предпочитают объясняться на языке стрел.

Снегопад превратился в настоящую пургу. Тролли отстали, но Фреда знала, что они ни за что не откажутся от преследования. О чем она не догадывалась — так это о том, что скачет навстречу идущей на юг армии Тролльхейма.

Мелькнул вдалеке огонь на вершине холма. Должно быть, горело какое-нибудь эльфийское подворье. Значит, троллей в окрестностях больше, чем она предполагала…

Словно в ответ ее мыслям, справа из темноты донесся жуткий вой. Земля затряслась под ударами копыт. Если ее окружат…

Прямо на пути девушки возникла чудовищная фигура: огромная косматая лошадь чернее ночи, с глазами, что светились тлеющими угольями, всадник в черных латах, громадный и безобразный. Тролль! Эльфийский конь шарахнулся в сторону, но тролль успел ухватить его за узду и осадил на всем скаку.

Фреда взвизгнула. Тролль выдернул ее из седла, зажал ей рот, чтобы она не могла воззвать к небесам. Лапа его была холодной и отвратительно воняла.

— Хо-хо! — загоготал он.

И тут из мрака, как будто привлеченный ее отчаянным воплем, задыхаясь от долгого бега, вынырнул Скафлок. Вдев ногу в стремя, он одним движением очутился на спине тролльего коня и всадил нож в горло воину.

Фреда упала в его объятия.

Глава 17

Когда войско троллей подошло к стенам Эльфхьюка, со сторожевой башни затрубил рог. Огромные бронзовые ворота распахнулись. Вальгард натянул поводья.

— Ловушка, — проговорил он, щуря глаза.

— Вряд ли, — не согласился Грум. — В замке остались одни женщины. Они надеются, мы пощадим их, — он расхохотался. — Ну разумеется, разумеется!

Копыта коней зацокали по каменным плитам внутреннего двора. Здесь было тепло и тихо, стены и башни окутывал голубой полумрак. Сады изливали сладостные ароматы; между деревьями бежали хрустальной чистоты ручейки. В садах немало было укромных местечек, что предназначались для уединения влюбленных парочек.

Женщины Эльфхьюка собрались у главной башни. Увидев их, Вальгард, хоть и насмотрелся на эльфиянок по дороге от побережья, не смог сдержать восхищенного возгласа.

Одна выступила вперед. Тонкое платье подчеркивало ее совершенные формы. Она выделялась среди остальных подобно луне среди звезд. Она низко поклонилась Груму, бросив на него томный взгляд из-под длинных ресниц.

— Приветствуем тебя, господин, — произнесла она певуче. — Эльфхьюк сдается на милость победителя.

Грум горделиво выпятил грудь:

— Древен ваш замок, и никто не мог взять его приступом. Но вы поступили мудро. Тролльхейм велик и могуч! Мы без жалости караем наших врагов, а наши друзья благоденствуют, — он ухмыльнулся. — Скоро я облагодетельствую тебя. Как твое имя?

— Я зовусь Лией, сестрой Имрика, князя эльфов.

— Теперь я, Грум, князь Англии, а Имрик — последний из моих рабов. Приведите пленников!

Медленно, шаркая ногами и опустив головы, вступили на внутренний двор замка вельможи Альвхейма. Печальны были их лица, а плечи сутулились от груза более тяжкого, чем цепи. Имрик, весь в синяках, оставлял за собой кровавый след. Когда их проводили мимо женщин, эльфы не выдали своих чувств ни словом, ни взглядом. За благородными скорбной вереницей двигались простые воины.

В сопровождении телохранителей прискакал Иллреде.

— Эльфхьюк наш, — провозгласил он, — и мы поручаем тебе, Грум, править им, пока мы будем покорять Альвхейм. Скучать тебе не придется, ибо множество эльфов бродит по холмам и лесам, а кое-где уцелели даже их подворья.

Он прошел к башне.

— А перед уходом мы хотим повидать нашу дочь Гору, которую Имрик похитил у нас девять столетий назад. Приведите ее сюда.

Лия вцепилась в рукав Вальгарда и оттащила воина в сторону.

— Я сперва приняла тебя за Скафлока, смертного, который жил среди нас, — проговорила она. — Но я чувствую, что ты не человек…

— Так оно и есть, — отозвался он с усмешкой. — Я Вальгард Берсерк из Тролльхейма. Впрочем, мы со Скафлоком вроде как братья. Я подменыш, рожденный троллихой Горой от Имрика и оставленный взамен ребенка, который был Скафлоком.

— Значит… — пальцы Лии стиснули его запястье. — Значит, ты — тот самый Вальгард, о котором говорила Фреда? Ее брат?

— Да, — его голос посуровел. — Где она? — Он грубо потряс элъфиянку. — И где Скафлок?

— Я… я не знаю… Фреда бежала из замка… она сказала, что отправляется искать его…

— Выходит, если ее не перехватили по дороге — а я ни о чем таком не слышал, — она с ним. Плохо!

Лия улыбнулась, если можно так назвать ее гримасу.

— Наконец-то я поняла, что разумел Тюр, — прошептала она еле слышно, — и почему Имрик так оберегал тайну…

Она снова обратилась к Вальгарду:

— Что же в этом плохого? Ты погубил весь род Орма, кроме них двоих, а им отомстил страшной местью. Или твоя ненависть не удовлетворена?

Вальгард покачал головой.

— Во мне не было ненависти ни к Орму, ни к его роду, — он смятенно огляделся, как человек, который пробудился от тревожного сна. — Но я должен был их ненавидеть, иначе зачем я чинил им зло? Своим родичам… — он провел рукой по глазам. — Нет, они мне не родня… да или нет?

Вырвавшись, он поспешил за королем. Лия с улыбкой последовала за ним.

Иллреде сидел на троне Имрика. Он усмехнулся, заслышав топот ног.

— Ведут Гору, — пробормотал он, — мою крошку, что смеялась и играла у меня на коленях. Твою мать, Вальгард, — добавил он, хлопнув подменыша по плечу.

Она ввалилась в залу, изможденная, сморщенная, сгорбленная. Глаза ее не выражали ничего.

— Гора… — Иллреде приподнялся было, но тут же снова сел.

Она подслеповато озиралась по сторонам.

— Кто зовет Гору? — буркнула она. — Кто зовет Гору, призывает смерть. Гора мертва, господин, она умерла девять столетий назад. Ее похоронили под замком, ее белые кости поддерживают башни, что устремлены к звездам. Зачем вам прах бедной Горы?

Вальгард шарахнулся от нее, выставив вперед руку, словно отгоняя чудище, которое направлялось к нему. Иллреде распростер объятия.

— Гора! — воскликнул он. — Гора, ты что, не узнаешь своего отца? Не узнаешь сына?

Голос ее звучал глухо, как будто доносился издалека:

— Как может мертвая узнавать кого-то? Как может она рожать сыновей? Мозг, что порождал грезы, превратился в обиталище червей. Муравьи ползают там, где когда-то билось сердце. О, верните мне мои цепи! Верните мне возлюбленного, который заточил меня во мрак! — Она заскулила. — Не трогай бедняжку, господин, не буди безумную, ибо жизнь и рассудок — чудовища, они пожирают то, что рождает их на свет.

Она наклонила голову, прислушиваясь.

— Я слышу, как стучат копыта, как стучат они на краю земли. Это мчится Время, и снег срывается с гривы его коня, а копыта высекают молнии. Когда Время мчится подобно ветру в ночи, за ним остаются лишь пожухлые листья. Оно приближается, я слышу, как рушатся миры… Верните мне смерть! — взвизгнула она. — Дайте мне спрятаться от Времени, пустите меня в могилу!

Рыдая, она упала на пол. Иллреде жестом подозвал телохранителей.

— Убейте ее, — приказал он, затем повернулся к Груму: — Подвесь Имрика над горячими угольями, и пусть висит, пока мы не завоюем Альвхейм. Потом решим, что с ним делать.

Король встал:

— Эй, тролли, пора в путь! Корабли ждут нас!

Хотя воины рассчитывали на пир в Эльфхьюке, никто из них не посмел возразить Иллреде, на которого страшно было смотреть.

— Тем лучше для нас, — рассмеялся Грум. Заметив бледность Вальгарда, он посоветовал: — Сдается мне, тебе не помешает нынче напиться вдрызг.

— Так я и сделаю, — отозвался берсерк, — и первая же схватка будет моей.

Вожди троллей выбрали себе эльфиянок по вкусу, а остальных женщин отдали воинам. Грум положил руку на талию Лии.

— Ты сдалась мне, — ухмыльнулся он, — моей и будешь, подругой самого князя.

Она покорно подчинилась, но, проходя мимо Вальгарда, метнула на него призывный взгляд. Он проводил ее глазами. Эта женщина возбуждала его, он чувствовал, что она поможет ему забыть темноволосую ведьму, память о которой не давала ему покоя даже во сне.

Гулянье продолжалось несколько дней, а потом Вальгард повел троллей на другой замок, в котором надеялась отсидеться горстка эльфов. Он был не так велик, как Эльфхьюк, но стены его возносились высоко над землей, а меткие стрелы защитников остудили пыл троллей.

Прождав целый день, Вальгард на закате прокрался к стенам замка. Дозорные, которым слепило глаза солнце, не заметили его. В сумерках рога протрубили сигнал к атаке. Могучим усилием Вальгард забросил на стену крюк: тот зацепился за зубец. Берсерк споро взобрался по привязанной к крюку веревке и поднес к губам свой рог.

Часовые эльфов напали на него, и, несмотря на тяжелые доспехи, ему пришлось несладко. Но по веревке уже поднимались тролли, а другие, внизу, приставляли к стене лестницы. Прорубая себе дорогу, они пробились к воротам и распахнули их.

В замке началась резня. Многих эльфов заковали в цепи и отправили в Эльфхькж. Вачьгард прошелся огнем и мечом по окрестностям и возвратился с богатой добычей.

Грум встретил его довольно холодно: ему казалось, что Вальгард слишком о себе возомнил.

— Тебе надо было остаться там, — сказал он. — Нам двоим тут тесновато.

— И впрямь, — пробормотал Вальгард, меряя тролля взглядом.

Так или иначе, Грум вынужден был устроить пир в его честь и посадить берсерка на почетное место справа от трона. На пиру троллям прислуживали эльфиянки. Лия подносила Вальгарду рог за рогом хмельного вина.

— За нашего героя, славнейшего среди всех воинов! — воскликнула она. Полупрозрачное одеяние вовсе не скрывало ее прелестей, и голова у Вальгарда пошла кругом.

— Я хочу услышать от тебя другое! — Он посадил ее к себе на колени и принялся целовать — жадно, неистово. Она отвечала ему с той же страстью.

Грум, который молча прихлебывал из рога, рассвирепел.

— Прочь отсюда, похотливая тварь! — взревел он и, повернувшись к Вальгарду, прибавил: — Оставь ее. У тебя есть своя.

— Но эта мне нравится больше, — возразил Вальгард. — Я дам тебе за нее трех других.

— Ха! Надо будет, я и так их заберу. Помни, я — твой князь! Ты слышал меня. Оставь ее.

— Добыча принадлежит тому, кто лучше сумеет ею распорядиться, — произнесла Лия, которая по-прежнему восседала на коленях Вальгарда.

— Куда тебе, Грум, с одной-то рукой!

Взбещенный тролль вскочил, нащупывая рукоять клинка.

— Помогите! — вскрикнула Лия.

Топор Вальгарда действовал словно по собственной воле. Грум не успел еще обнажить меч, как грозное оружие берсерка рассекло ему грудь.

Обливаясь кровью, он упал к ногам Вальгарда. Глаза его остановились на бледном липе подменыша.

— Ты подл, но она стократ подлее, — сказал он и умер.

Вопль, что вырвался из множества глоток, потряс стены замка. Тролли подступили к Вальгарду. Одни требовали его смерти, другие клялись защитить от любых посягательств. Казалось, схватки не избежать.

Вальгард сорвал с головы Грума окровавленную княжескую корону, которую тот позаимствовал у Имрика, и возложил ее на себя, потом уселся на трон и велел всем замолчать. Мало-помалу установилась тишина, ее нарушало разве что тяжелое дыхание троллей. Сверкали в свете факелов обнаженные клинки, воины неотрывно глядели на Вальгарда. Берсерк заговорил со стальными нотками в голосе:

— Чему быть, того не миновать, хоть я и не рассчитывал, что это произойдет так скоро. Какой был троллям толк от Грума? Он годился лишь на то, чтобы пить, горланить песни да портить женщин. В моих жилах течет благородная кровь, вам известно, чего я стою в битве. Именем своего деда, короля Иллреде, я провозглашаю себя князем. Я обещаю вам победы, богатство и воинскую славу.

Он выдернул топор из тела Грума.

— Выходите, кто не верит в меня!

Тролли, что штурмовали под его началом соседний замок эльфов, дружно закричали:

— Мы с тобой. Мы с тобой.

К ним присоединились остальные, которым вовсе не хотелось сражаться, и гулянье возобновилось. По правде сказать, воины недолюбливали Грума, близких родичей у погибшего тролля не было, дальние удовлетворились щедрой вирой, которую посулил им Вальгард.

Позднее, оказавшись наедине с Лией, берсерк мрачно поглядел на эльфиянку.

— Второй раз уже я убиваю из-за женщины, — пробормотал он. — Будь я мудрее, я зарубил бы тебя на месте.

— Руби, господин, — промурлыкала она, обвивая руками его шею.

— Не могу, — хрипло отозвался он, — и ты это знаешь. Жизнь моя темна и горька. Подари мне забвение, Лия.

Потом, лежа на постели, он спросил:

— Ты была такой и с эльфами?.. И со Скафлоком?

Она тряхнула копной душистых волос.

— Я такая с тобой, — прошептала она и поцеловала его.

Так Вальгард сделался хозяином Эльфхьюка. Тролли рыскали по округе, выискивали уцелевших эльфов, травили их собаками, сжигали живьем в домах. Некоторых Вальгард щадил — бросал в темницы или обращал в рабов, но большинство полегло под мечами и дубинами троллей. Все женщины доставались воинам. Вальгарду не был нужен никто, кроме Лии.

С юга приходили хорошие вести. Иллреде захватил эльфийские земли Валланда и Фландрии. На севере эльфы затаились в глухих лесах, но смерть неумолимо надвигалась на них. В скором будущем тролли должны были достигнуть крепости, где отсиживался король эльфов.

Люди замечали, что происходит что-то необычное: горели по ночам в чистом поле костры, возникали на мгновение из мрака диковинные тени, ветры доносили откуда-то лязг клинков и протяжные стоны. Волшебство воюющих причинило множество бед: начался падеж скота, погиб на корню урожай, на семьи обрушились несчастья. Порой взгляду охотника открывалась пустошь, по которой словно промчалось стадо взбесившихся коров, воронье терзало едва различимые тела, в которых не было ничего человеческого. Люди запирались на все засовы, клали на пороги железо, взывали к многочисленным богам.

Со временем Вальгард стал все реже и реже покидать Эльфхьюк. Его власть простиралась от Оркнеев до Корнуолла, но покоя он не ведал. Эльфы, которым удалось-таки выжить, постоянно изводили его. Они нападали из засады на троллей, подсыпали яд в кушанья и напитки, калечили лошадей, портили оружие и доспехи, насылали вьюги и бураны. Берсерку чудилось иногда, будто против него восстала сама английская земля.

Пускай тролли владычествовали над Англией — никогда еще Вальгард не поджидал весну с таким нетерпением.

Глава 18

Скафлок и Фреда нашли себе приют на побережье, далеко к северу от эльфийских холмов. Они устроились в пещере, что проникала глубоко внутрь прибрежного утеса. За скалами тянулся к югу лес, а на севере виднелись нагорья, у подножия которых раскинулись бескрайние пустоши. В этой глухомани не встретить было ни людей, ни обитателей Волшебной страны.

Скафлок редко отваживался колдовать из опасения, что тролли почуют его ворожбу, но много охотился в обличье волка, выдры или орла, попеременно надевая шкуры, которые захватила из Эльфхьюка Фреда. Однажды он все же сотворил заклинание и превратил морскую воду в пенный эль. Зима выдалась суровой — Англия не помнила таких холодов со времен Великого Льда, — а потому им сперва пришлось несладко.

В пещере было сыро и холодно, завывал у входа ветер, а внизу грохотал прибой. Но, вернувшись с первой, долгой и утомительной охоты, Скафлок просто обомлел.

В сложенном из камней очаге весело потрескивало пламя. Дым выходил наружу по сплетенной из ивовых прутьев и обмотанной шкурами трубе. Шкуры устилали пол, укрывали стены, одна висела у входа, преграждая доступ ветру. Лошади привязаны были в дальнем конце пещеры; они жевали сено, в которое Скафлок обратил водоросли. Начищенное оружие ярко сверкало. Рукояти клинков, древки копий и стрел украшали алые гроздья рябины.

Фреда сидела на корточках у огня. Она жарила мясо. Скафлок замер, сердце его забилось. На девушке была лишь короткая туника, которая подчеркивала плавные изгибы стройного тела. Юноше показалось, будто он видит птицу, что вот-вот расправит крылья и взлетит.

Фреда заметила его, подняла голову, откинула со лба спутанные рыжие волосы. На ее раскрасневшемся лице чернели пятна сажи, взгляд больших серых глаз выражал радость. Он обнял ее, и она прижалась к его груди.

— Откуда все это, милая? — спросил он с удиатением.

Она засмеялась:

— Я не медведь и не мужчина, чтобы спать на куче прошлогодних листьев. Шкуры у нас были, а прутья и ягоды отыскались в лесу. Ну что, получится из меня хозяйка? — Голос ее сорвался, она вздрогнула. — Тебя так долго не было. Время тащилось еле-еле, и мне надо было чем-то занять себя, а то дурные мысли не давали уснуть.

Его руки задрожали.

— Тебе тут не место. Жизнь изгнанника тяжела и опасна. Надо отвести тебя к людям, ты переждешь у них, пока не кончится война.

— Нет, ни за что! — Она схватила его за уши и притянула к себе. Их губы соприкоснулись. Смеясь и рыдая одновременно, она проговорила: — Я же обещала не покидать тебя. Нет, Скафлок, от меня не так-то легко избавиться.

— Знаешь, — признался он, — я не представляю, как буду жить без тебя. Ты — моя единственная отрада.

— Тогда не оставляй меня одну.

— Но мне нужно охотиться, милая.

— Возьми меня с собой, — она показала на жареное мясо и шкуры на полу. — Видишь, я кое-что умею.

— Да уж, — расхохотался он, потом прибавил серьезно: — Я охочусь не только на зверей, Фреда.

— Ну и что? — Лицо ее посуровело. — Или мне некому мстить?

Он наклонился, чтобы снова поцеловать ее, — так нагибает голову скопа, когда гонится за добычей.

— Орм мог бы гордиться такой дочерью! — воскликнул он.

Она провела пальцами по его щеке.

— Ты не знаешь своего отца?

— Нет, — он поежился, припомнив слова Тюра. — Нет.

Фреда улыбнулась:

— Не беда. Он тоже гордился бы тобой. Сдается мне, Орм отдал бы все свое богатство, чтобы иметь сына вроде тебя, хотя у него были Кетиль и Асмунд. Я верю, он доволен выбором, который сделала дочь.

Холод и голод были частыми гостями в пристанище влюбленных. Чтобы согреться, Скафлок и Фреда или тесно прижимались друг к другу под медвежьими шкурами, или брали коней и отправлялись на охоту.

Сплошь и рядом им попадались сожженные дотла эльфийские подворья. И всякий раз Скафлок бледнел на глазах и погружался на много часов в угрюмое молчание. Порой им встречались живые эльфы, исхудавшие и оборванные, но юноша даже не пытался сколотить из них боевой отряд. Он понимал, что тем самым лишь выдаст врагу свое местонахождение.

Однако это вовсе не означало, что Скафлок отказался от борьбы. Вдвоем с Фредой они жадно выискивали в снежной пустыне следы троллей, а найдя, устремлялись вдогонку вражеским воинам. Они то осыпали недругов стрелами, то дожидались рассвета, и Скафлок прокрадывался туда, где прятались от солнца тролли, и перерезал им спящим глотки. А если врагов оказывалось всего двое или трое, он нападал на них с мечом и убивал без пощады, а лук Фреды вторил песне смерти, которую пел его клинок.

Нередко охотники превращались в дичь. Тогда Скафлок и Фреда укрывались в пещере или под ветровалом и наблюдали, как снуют вокруг тролли, не догадываясь, что лишь тонкая завеса колдовства отделяет их от тех, кого они ищут. Им многажды приходилось уворачиваться от копий, стрел и камней. Черные корабли троллей проходили, бывало, под самым берегом, так близко, что с порога пещеры можно было пересчитать заклепки на щитах воинов.

Но хуже всего был лютый холод.

Впрочем, испытания помогли им узнать, что такое настоящая любовь. Они осознавали, что телесная близость — пустяк по сравнению с глубиной истинного чувства. Скафлок порой задавался вопросом, как он мог думать о том, чтобы сражаться в одиночку, без Фреды. Ее стрелы поражали троллей, ее замыслы были хитроумны и дерзновенны, а поцелуи, которые она дарила, вдохновляли его на подвиги; она воодушевляла его и придавала ему сил. Для нее же он был храбрее, добрее и желаннее всех на свете, меч и щит, возлюбленный и названый брат.

Иногда она корила себя, не чувствуя, однако, за собой особой вины за то, что забыла о вере. Сначала она послушалась Скафлока: тот объяснил, что молитвы помешают его колдовству. А потом Фреда решила, что будет кощунством взывать к Небесам и молить их за существ, лишенных души. Да, Скафлок язычник, но вот закончится война, и она уговорит его пойти в церковь и послушать проповедь. Неужели господь отвернется от такого человека, как он?

Жизнь изгнанников была тяжкой, но Фреда приучилась радоваться ей. Чувства ее обострились, мышцы налились силой, дух обрел выносливость. Ветер разгонял кровь в ее жилах, глаза девушки сверкали светом звезд. Благодаря тому, что смерть подстерегала ее на каждом шагу, она сумела познать жизнь во всей ее полноте.

Ей казалось странным, что, несмотря на стужу, голод и вечный страх, они никогда не ссорились. Они думали и действовали заодно, как будто были единым целым. Вся разница между ними состояла в том, насколько один дополнял другого.

— Я как-то похвалился перед Имриком, что ведать не ведал страха, горечи поражения и любовной тоски, — сказал Скафлок. Он положил голову на колени Фреде, чтобы она расчесала гребнем его волосы. — Он ответил, что на трех этих столпах строится вся жизнь смертного. Тогда я его не понял, но теперь, кажется, понимаю.

— А ему это откуда известно? — спросила Фреда.

— Не знаю. Поражения эльфы терпят нечасто, страшатся чего-либо еще реже, а любовь им вовсе незнакома. По правде сказать, милая, до встречи с тобой я был больше эльфом, нежели человеком. Но ты вернула меня к людям, словно исцелила от болезни.

— Зато сама заразилась. Все меньше и меньше думаю я о святом, куда реже, чем о полезном и приятном. Грехи мои становятся все тяжелее…

Скафлок притянул ее к себе.

— Не надо. Что толку рассуждать о грехах и искуплениях?

— Нечестивец, — упрекнула она. Он прильнул к ее губам. Она попробовала вырваться, рассмеялась и обняла его. Вскоре ее оставили последние угрызения совести.

Опустошив земли эльфов, тролли заперлись в своих укреплениях, а если и выходили из-под защиты крепостных стен, то всегда многочисленными отрядами, нападать на которые было бы безрассудством. Мороженого мяса в пещере было в избытке, и Скафлок изнывал от безделья. Он сделался мрачен и дни напролет сидел, сгорбившись, у огня.

Фреда попыталась расшевелить его.

— Мы теперь в меньшей опасности, — сказала она.

— Ну и что? Ведь мы не можем сражаться, — ответил он. — Конец уже близок. Альвхейм умирает. Скоро тролли завоюют всю Волшебную страну. А я вынужден сидеть тут!

На следующий день, правда, он вышел наружу. У ног его с грохотом разбивались о прибрежные скалы пенные валы; брызги на лету превращались в крохотные льдинки. В небе кружил ворон.

— Какие вести? — крикнул Скафлок по-вороньи. Разумеется, слова его прозвучали совсем иначе, но смысл был приблизительно тот же.

— Я прилетел с юга, из-за пролива, за родней, — откликнулся ворон. — Тролли покорили Валланд и Вендланд. Эльфы гибнут сотнями. Они задали нам роскошный пир, но моим родичам придется поспешить, ведь война долго не продлится.

Вне себя от гнева, Скафлок схватил лук, наложил на тетиву стрелу и выстрелил. Но, глядя на мертвую птицу, он почувствовал, как ярость сменяется раскаянием и печатью.

— Зря я убил тебя, брат, — пробормотал он. — Ты никому не делаешь зла, наоборот, очищаешь мир от падали. Ты не угрожал мне, а я убил тебя, а мои враги не знают горя.

Вернувшись в пещеру, он вдруг заплакал. Рыдания сотрясали его тело. Фреда принялась успокаивать возлюбленного, словно он был маленьким ребенком.

Той ночью он никак не мог заснуть.

— Альвхейм рушится, — твердил он. — Прежде чем растает снег, он перестанет существовать. Завтра я оседлаю коня и поскачу на троллей. Скольких-нибудь из них я да захвачу с собой на тот свет.

— Не говори так, — попросила Фреда. — Не совершай глупости. Ты же можешь еще сражаться.

— Чем? — с горечью спросил он. — Корабли эльфов потоплены, воины мертвы или в цепях, а те, кто на свободе, прячутся, как мы с тобой. В прекрасных замках обитают ветер, снег да волки, враги восседают на тронах великих предков. Эльфы слабы, голодны, безоружны…

Она поцеловала его. И тут на единый миг он как будто наяву узрел во тьме серебристый клинок.

Он вскинулся, встрепенулся, стиснул зубы; его била крупная дрожь. Наконец он выдохнул:

— Меч!., дар асов… ну конечно!..

Фреде почему-то стало страшно.

— О чем ты? Какой такой меч?

Прижавшись Друг к другу, чтобы согреться, они лежали в сумрачной пещере, и Скафлок шепотом, словно опасаясь, что ночь подслушает, рассказал Фреде, как Скирнирпринес на пир сломанный клинок, как Имрик велел схоронить оружие в подземной темнице, как Тюр поведал ему, Скафлоку, что близится срок, когда меч пригодится эльфам.

Фреда задрожала. Он никогда не видел ее такой испуганной.

— Мне это не нравится, Скафлок, — выдавила она. — Я боюсь твоего меча.

— Боишься? — воскликнул он. — Но ведь в нем наша единственная надежда! Одину, которому ведомо завтра, должно быть, известно было, что Альвхейм не выстоит, и он вручил нам клинок, чтобы мы покарали троллей. Безоружны? Ха, как бы не так!

— Грешно внимать языческим богам, — проговорила Фреда. — Они замыслили зло. Прошу тебя, любимый, забудь об этом мече.

— Да, боги наверняка что-то задумали, — признал он. — Но с какой стати им вредить нам? Волшебная страна мнится мне шахматной доской, по которой асы и етуны передвигают эльфов и троллей. Их ходы недоступны нашему пониманию. Однако мудрый игрок не швыряется фигурами.

— Но меч находится в Эльфхьюке!

— Я как-нибудь проберусь туда.

— Клинок же сломан. Где нам искать того великана, который будто бы сможет сковать его заново? Как заставить его, чтобы он выковал оружие против своих родичей-троллей?

— Придумаем, — в голосе Скафлока слышались стальные нотки. — Я знаю, как нам найти его. Пойми, лишь дар богов может спасти Альвхейм.

— Дар богов! — Фреда заплакала. — Он причинит много зла, Скафлок, я чувствую это. Если ты отправишься на его поиски, наши дни вместе сочтены.

— Ты бросишь меня из-за него? — Юноша даже отшатнулся.

— Нет, милый, нет, — она припала к его груди, — душа нашептывает мне о расставании…

Он прижал ее к себе, принялся целовать — неистово, исступленно; голова девушки закружилась, а он смеялся и ласкал ее. В конце концов Фреда совладала со своими страхами, убедила себя в том, что они недостойны невесты Скафлока.

Однако в глубине души она сознавала, что предчувствия не лгали. Будущее было горьким и мрачным.

Глава 19

На закате следующего дня они вывели из пещеры коней, вскочили в седла и пустили животных в галоп. Скафлок торопился: ему не терпелось завладеть клинком. Бледная луна выглядывала из-за облаков, ее призрачный свет серебрил заиндевевшие ветви деревьев и утопал в сугробах. Пар изо ртов наводил на мысль о душах, покидающих тела убитых воинов.

Скафлок осадил коня.

— Пора, — прошептал он. Фреде почудилось, будто его шепот прогремел на весь лес. — Дальше я пойду один.

— Зачем ты так спешишь? — Фреда потерлась о его руку. Лицо ее было мокрым от слез. — Почему не дождешься дня, когда они будут спать?

— Солнечный свет разрушит колдовство, — объяснил он. — А когда я окажусь в замке, мне будет все равно, день на дворе или ночь, ибо тролли с тем же успехом могут и спать, и бодрствовать. И потом, обитатели замка помогут мне, Я полагаюсь в основном на Лию.

— Лия… — Фреда закусила губу. — Твой замысел представляется мне безумным. Разве у нас нет иного выхода?

— Нет. Тебе, милая, выпало самое трудное — ждать моего возвращения. — Он взглянул в печальное лицо девушки, словно хотел накрепко запомнить каждую его черточку. — До рассвета, не забудь, тебе нужно будет соорудить из шкур укрытие для лошадей. Я вернусь в обличье человека, иначе мне не унести мою ношу. Значит, я приду не раньше завтрашнего вечера. Будь осторожна, принцесса. Если вдруг покажутся тролли или если я не вернусь к вечеру третьего дня, беги отсюда, беги к людям и солнцу.

— Ожидание не пугает меня, — ответила она, — но бежать, не зная, жив ты или… — она запнулась, — или мертв, это выше моих сил.

Скафлок спрыгнул на снег, быстро разделся донага, дрожа от холода, обернул шкуру выдры вокруг своих чресел, набросил на плечи шкуру орла, а поверх нее накинул волчью.

Фреда тоже спешилась. Они поцеловались.

— Прощай, любимая, — проговорил он, — прощай и жди.

Он отвернулся от плачущей девушки, плотнее запахнулся в волчью шкуру, опустился на четвереньки и произнес нужные слова. В тот же миг тело его начало изменяться, чувства на мгновение притупились, — и вот перед Фредой возник огромный волк. Зеленые глаза его посверкивали в темноте.

Холодный нос ткнулся в ладонь девушки. Она потрепала волка по грубой шкуре, и тот потрусил прочь.

Вскоре он перешел на бег. Ощущать себя волком было несколько непривычно. Мышцы взаимодействовали совсем не так, как в человеческом теле. Зрение было затуманенным и бесцветным. Зато он отчетливо воспринимал самый слабый звук, самый тихий шорох. Молчание ночи обернулось бесчисленным множеством шумов, различить которые бессильны уши людей. А еще — его окружали бессчетные запахи, они подступали со всех сторон и свербили ноздри. А еще — он чувствовал то, для чего в языке людей невозможно подобрать слов.

Он будто очутился в новом, неизведанном мире, где все было по-другому. Он изменился не только телесно, мысли его стали мыслями волка, менее отвлеченными, зато более ясными. Будучи волком, он не мог думать, как человек, а приняв прежний облик, не способен был вспомнить своих ощущений в звериной шкуре.

Вперед, вперед! Лапы его едва касались наста. В ночном лесу кипела жизнь. Он уловил запах зайца — перепуганного зайна, что следил за ним округлившимися от ужаса глазами. Волк облизнулся было, но человек восторжествовал над зверем, и заяц остался далеко позади. Заухала сова. Деревья и холмы тянулись нескончаемой вереницей, которую лишь изредка прерывали закованные в ледяной панцирь реки.

Наконец-то! На фоне подернутых лунным серебром облаков замаячили усыпанные зимними звездами башни Эльфхьюка. Эльфхьюк, прекрасный Эльфхьюк, ты теперь принадлежишь врагам, а потому таишь в себе угрозу.

Распластавшись на снегу, зверь пополз на брюхе к стенам замка. Он настороженно принюхивался.

Вот он учуял троллей, поджал хвост и оскалил зубы. Замок провонял троллями.

Волчьи глаза не могли разглядеть гребня стены, по которому расхаживали стражники, но он слышал их, различал их запахи, дрожал от ярости и желания перегрызть им глотки.

Тише, тише, успокоил он себя. Они прошли, не медли, меняй шкуры.

Поскольку он был уже в зверином обличье, ему понадобилось лишь усилие воли, чтобы перекинуться в орла. Все поплыло у него перед глазами, но в следующий миг он взмыл в небо на широких и могучих крыльях.

Зрение его чудесно обострилось, тело наслаждалось полетом, каждое перышко словно пело от радости. Однако трезвый орлиный рассудок возобладал над пьянящим восторгом. Ведь, паря над головами стражников, Скафлок являл собой отличную мишень для их стрел.

Он перелетел через стену, осмотрелся и сел на землю в тени главной башни. Мгновение — и в заросли плюша шмыгнула юркая выдра.

Теперешнее его чутье уступало волчьему, но слышал он ничуть не хуже, а видел даже лучше. Он ощущал то, что попросту недоступно людям; он проникся чувствами резвого и самовлюбленного зверька — ему доставляло удовольствие думать о том, какой он ловкий, проворный, какой у него роскошный мех.

Со стены доносились удивленные крики. Должно быть, кто-то заметил орла. Похоже, ему не стоит задерживаться.

Выдра осторожно выбралась из зарослей. Конечно, безопаснее было бы принять обличье ласки или крысы, но увы! Хорошо еще, что Фреда догадалась прихватить с собой эти три шкуры. Нежность к девушке накатила на него морской волной, однако он гут же вновь сосредоточился на выполнении своего замысла.

Он проскользнул в башню через приоткрытую дверь. Лабиринт коридоров был знаком ему с детских лет. Усы выдры зашевелились — зверек принюхивался. Пахло троллями и глубоким сном. Что ж, пока ему везет. Враги спят, а тех, кто несет дозор на стенах, можно не опасаться.

Он прокрался в трапезную. На полу, в самых диковинных позах, храпели пьяные тролли. Шпалеры превратились в лохмотья, на столах виднелись царапины и пятна, орнаменты из золота, серебра и драгоценных камней, украшавшие залу на протяжении многих веков, исчезли без следа. Лучше бы замок захватили гоблины, подумалось Скафлоку. Они хоть знают толк в красоте, не то что эти свиньи…

Винтовая лестница привела его к покоям Имрика. Новый хозяин замка наверняка спит здесь… вместе с Лией!..

Выдра прижалась к стене и беззвучно зарычала, оскалив острые зубы. Глаза ее сверкнули. За углом она учуяла тролля. Значит, князь выставил охрану…

Волк прыгнул на сонного тролля. Тот не успел еще ничего сообразить, а белые клыки уже впились ему в горло. Стараясь оторвать от себя зверя, он упал — и испустил дух.

Скафлок выжидал. Из пасти его капала кровь, она имела кисловатый привкус. Неужели никто не слышал звона доспехов? Как будто нет. Замок так велик… Придется оставить тело тут, прятать его некуда. Подожди-ка…

Скафлок перекинулся в человека, схватил меч тролля и рассек мертвому воину горло. Те, кто найдет стражника, решат скорее всего, что его зарубили в пьяной ссоре. Скафлок вытер губы и невесело усмехнулся.

Снова обернувшись выдрой, он подобрался к двери и издал приглушенный свист. Щелкнул замок. Скафлок толкнул дверь носом и проник внутрь.

На постели Имрика лежали двое. Если новый князь проснется, Скафлоку несдобровать. Выдра подползла к ложу; удары собственного сердца оглушали ее.

Приподнявшись на задних лапках, зверек заглянул в лицо Лие. Та сладко спала, ее золотистые с серебряным отливом волосы разметались по подушке. Мужчина же…

Значит, Эльфхьюком владеет Вальгард! Скафлок с трудом удержался от того, чтобы не сомкнуть на его горле волчьи челюсти, чтобы не выклевать ему глаза, не распороть когтями живот.

Однако тогда в замке начнется переполох, и придется бежать без оглядки, оставив всякую мысль о клинке.

Он ткнулся носом в щеку Лии. Та приоткрыла глаза. Длинные ресницы чуть заметно дрогнули.

Она медленно села. Вальгард заворочался, застонал. Лия замерла. Берсерк забормотал что-то во сне.

— …подменыш… — услышал Скафлок, — …топор… матушка, матушка!..

Лия поставила ногу на пол, одним движением встала с постели, выскользнула из спальни в соседнюю комнату, а из той пробежала в третью, закрывая за собой все двери. Скафлок не отставал от нее.

— Теперь мы можем поговорить, — выдохнула она.

Он обернулся человеком, и она, смеясь и рыдая, бросилась ему на шею. Поцелуи ее заставили Скафлока на какое-то время забыть о Фреде.

Лия потянула его на кушетку.

— Скафлок, — шептала она, — милый мой Скафлок.

Он высвободился.

— Мне некогда, — сказал он грубо. — Я пришел за сломанным клинком, который подарили мне асы.

— Ты устал, — пальцы эльфиянки коснулись его лица. — Ты голодал и замерзал, опасности подстерегали тебя на каждом шагу. Позволь мне исцелить тебя. Я укрою тебя в тайнике…

— Некогда, некогда, — прорычал он. — Фреда ждет меня в самом сердце тролльих владений. Отведи меня туда, где находится меч.

— Фреда, — повторила Лия, побледнев. — Она по-прежнему с тобой.

— Да, и доблестно сражается за Альвхейм.

— Я тоже не бездельничаю, — усмехнулась Лия. В ее усмешке былая злоба причудливым образом соединилась с тоской, которой раньше не было. — Вальгард из-за меня убил ярла Грума. Он крепок, но я гну его, как мне удобно.

Она прильнула к юноше.

— Он лучше троллей, он почти такой же, как ты, но все-таки ты, Скафлок, — это ты. Как мне надоело разыгрывать страсть!

— Поторопись! — Он схватил Лию за плечи. — Если меня поймают, гибель Альвхейма не предотвратить.

Она помолчала, потом отвернулась и посмотрела в окно: луна скрылась за облаками, над заснеженными просторами сгущались предрассветные сумерки.

— В самом деле, — проговорила она. — Ты прав. И вполне естественно, что ты спешишь возвратиться к возлюбленной, к своей Фреде.

Она вдруг беззвучно рассмеялась:

— Знаешь, кто твой отец, Скафлок? Сказать?

Он зажал ей рот своей ладонью, чувствуя, как в сердце закрадывается страх.

— Нет! Ты же помнишь слова Тюра!

— Замкни мои уста поцелуем, — прошептала она.

— Время уходит… — он нехотя подчинился. — Теперь мы можем идти?

— Холоден твой поцелуй, — пробормотала эльфиянка, — холоден и равнодушен. Куда ты пойдешь в таком виде, голый и без оружия? Ты оборотень, и железо отпугивает тебя, но, — она раскрыла сундук, — вот одежда. Рубахи, штаны, башмаки — выбирай, что нравится.

Скафлок торопливо оделся. Платье пришлось ему впору; по этому и по меховому подбою плаща он догадался, что Лия облачила его в наряд Вальгарда. На пояс он повесил топор из эльфийского сплава. Лия закуталась в огненно-алую накидку и поманила юношу за собой.

По длинной лестнице они спустились в подземелье. Там было холодно и тихо, но тишина, казалось, вот-вот сменится многоголосым гамом. Им навстречу попался тролль. Рука Скафлока невольно потянулась к топору, но воин лишь кивнул головой, очевидно приняв юношу за Вальгарда. Сходство между людьми усиливалось еще и тем, что, будучи в бегах, Скафлок отрастил себе бороду.

В сыром мраке подземелья лишь изредка мерцали факелы. Шаги Скафлока отдавались эхом под низкими сводами, Лия ступала неслышно.

Они остановились у стены, среди камней которой проступаю из тьмы белесое пятно. Присмотревшись, Скафлок различил на пятне руны. Чуть поодаль видна была запертая дверь. Лия показала на нее.

— Там Имрик держал мать подменыша, — сказала она. — Иллреде велел подвесить его в той же темнице над неугасимым огнем. Вальгард, когда напьется, приходит сюда, чтобы отхлестать моего брата кнутом.

Пальцы Скафлока стиснули рукоять топора. Однако, подумалось ему вдруг, разве иначе обращался Имрик с троллихой, да и со многими другими? Разве не права была Фреда — вернее, се Белый Христос, о котором она говорила, — в том, что зло порождает зло и ведет к Рагнареку? Ведь любовь и прощение побеждают гордость и мстительность, они вовсе не проявление слабости, а то, к чему нужно стремиться и чего так трудно достичь.

Но Имрик воспитал его, Альвхейм приютил, и какое ему дело до людских заповедей? Скафлок ударил топором по стене.

Сверху донесся шум — топот ног и крики.

— Тревога, — прошептала Лия.

— Наверное, они нашли стражника, которого мне пришлось убить, — Скафлок надавил на топор. Цементная кладка начала осыпаться.

— Тебя видели? — спросила эльфиянка.

— Может быть, когда я орлом кружил над замком, — рукоять топора неожиданно обломилась. Скафлок выругался.

— Вальгард достаточно умен, чтобы сообразить, что это был за орел. Он пошлет воинов, и если они застанут нас здесь… Скорее же!

Она напряженно прислушивалась к звукам наверху, которых не могли заглушить ни скрежет металла о камень, ни шорохи подземелья.

Скафлок вставил топор в трещину и навалился на него всем телом. Раз, два, три — закрывавший нишу камень вывалился наружу.

Дрожащими от волнения руками Скафлок взял меч.

Он был огромен и тяжел, этот обоюдоострый клинок, к половинкам которого прилипли комья сырой земли. Как ни странно, ржа не тронула его, и острия ничуть не затупились. Отливавшая золотом рукоять изображала свернувшегося кольцами дракона; шишечка, которой она заканчивалась, была головой чудовища, а гарда — его хвостом. Заклепки сверкали словно самоцветы драконьего клада. Широкое лезвие меча испещрено было рунами, прочесть которые Скафлок не мог, но колдовское чутье подсказало ему, что могущественнейшие из них расположены у самого кончика.

— Оружие богов, — взгляд юноши выражал благоговейный страх. — Последняя надежда Альвхейма…

— Надежда? — Лия попятилась, закрываясь руками. — Хороша надежда! Неужели ты не чувствуешь?

— Что?

— Эта сталь голодна, она жаждет крови. Да, клинок тебе подарили боги, но сила его — не от них. На нем лежит проклятье, Скафлок. Он погубит всех, кого только сможет. — Лия вздрогнула; ей стало холодно, однако не оттого, что они находились в подземелье. — Сдается мне… Скафлок, прошу тебя, положи его обратно.

— Но ничто другое нам не поможет! — завернув обломки клинка в свой плащ, он сунул их под мышку. — Пойдем.

Лия неохотно довела его до лестницы.

— Осторожнее, — предупредила она. — Мы наверняка с кем-нибудь столкнемся. Говорить буду я.

— Зачем подвергать себя опасности? Или ты бежишь со мной?

Эльфиянка повернулась к нему:

— Ты боишься за меня?

— Разумеется, как за весь Альвхейм.

— А… за Фреду?

— Фреда для меня дороже всего на свете, дороже эльфов, богов и людей, вместе взятых. Я люблю ее.

Румянец на щеках Лии сменился прежней бледностью.

— Не стоит за меня бояться, — сказала она. — Я всегда сумею убедить Вальгарда, что ты околдовал меня и принудил пойти с тобой.

На верхней ступеньке лестницы маячила фигура стражника.

— Стоять! — гаркнул тролль, едва завидев их.

— Ты смеешь приказывать своему князю? — ледяным тоном осведомилась Лия.

Тролль попятился:

— Прости, господин… я… ты проходил мимо совсем недавно…

Они вышли во двор. Скафлок уверен был, что обман вот-вот раскроется. Бежать, бежать отсюда! Лишь могучим усилием воли удалось ему сохранить наружное спокойствие.

Воинов во дворе было немного. На востоке уже занималась заря. Было очень холодно.

Лия жестом велела отпереть западные ворота замка. Тролли повиновались. Эльфиянка заглянула в глаза Скафлоку.

— Дальше ступай один, — проговорила она. — Ты знаешь, что делать.

— Да вроде бы, — ответил он. — Мне нужно найти великана Болверка и заставить его выковать меч заново.

— Болверк… Его имя означает «злодей»… Я начинаю догадываться, что это за клинок и почему до него не осмелится дотронуться никто из карликов. — Лия покачала головой. — На твоем лице, Скафлок, я читаю, что никакие бесы и демоны не остановят тебя, разве что смерть или отчаяние. Но подумал ли ты о своей драгоценной Фреде? — последние слова она произнесла с кривой усмешкой.

— Она не хочет расставаться со мной, — улыбка Скафлока исполнена была любви и гордости. Первые лучи солнца золотили его волосы. — Нас с ней не разлучить.

— Так-так. А где ты собираешься искать великана?

Лицо Скафлока посуровело.

— Я думаю пробудить мертвеца, — сказал он. — Имрик научил меня, как это делается. Им многое ведомо.

— Но ведомо ли тебе, что мертвые мстят тем, кто нарушает их сон? Устоишь ли ты против призрака?

— Я должен попытаться. Сдается мне, колдовство убережет меня.

— Тебя, может, и убережет, а… — Лия запнулась. — А если он отомстит тебе, погубив Фреду?

Его губы побелели.

— Она так тебе дорога? — тихо спросила эльфиянка.

— Да, — ответил он хрипло. — Ты права, Лия. Пускай лучше падет Альвхейм, чем…

— Подожди! Я хочу дать тебе совет. Но сперва я попрошу тебя об одолжении.

— Скорее, Лия, скорее!

— Скажи мне вот что. Если Фреда покинет тебя… погоди, погоди, не перечь… если она покинет тебя, что тогда?

— Не знаю. Я не могу представить себе такого.

— Может, вернешься с победой сюда? И вновь станешь эльфом?

— Посмотрим. Пока я ничего не знаю. Скорее, Лия!

Она улыбнулась и лукаво поглядела на него:

— Слушай же, Скафлок. Пробуди тех, кто рад будет помочь тебе, тех, за кого мстишь ты сам. Разве Вальгард не убил всех родичей Фреды? Пробуди их, Скафлок!

На мгновение юноша замер, потом бросил на землю клинок, схватил эльфиянку в объятия, прильнул к ее губам; подобрав меч, он пробежал через ворота и в следующий миг скрылся в лесу.

Лия долго смотрела ему вслед. Если ее догадка насчет клинка верна, значит, должно произойти то же самое, что случилось однажды в былые годы. Она рассмеялась.

Вальгарду доложили, что по замку бродит его двойник. Когда он приступил с расспросами к своей наложнице, та, дрожа как осиновый лист, пробормотала, что ее околдовали во сне и что она ничего не помнит. Однако на снегу остались следы, а потому на закате князь и его воины оседлали коней и пустились в погоню.

Фреда неотрывно глядела в ту сторону, где находился Эльфхьюк. Шла вторая ночь ожидания. Девушка замерзла так сильно, что перестала даже чувствовать холод. Эльфийские лошади не могли согреть ее, они ничуть не походили на тех теплых, добродушных животных, к которым она привыкла дома. Вспомнив о доме, она неожиданно остро ощутила свое одиночество: ей почудилось, будто на всем белом свете нет никого, кроме нее, лунного света и снега.

Она не смела плакать. Скафлок, Скафлок, жив ли он?

Поднявшийся ветер пригнал откуда-то тучи, они накинулись на луну, словно огромные черные драконы, и поглотили ее. Ветер завывал вокруг шалаша, в котором пряталась девушка, забирался внутрь, проникал под одежду. «Хой, хой! — восклицал он, швыряясь снежными зарядами. — Хой, хой!»

«Хой, хой!» — откликнулись тролльи рога. Фреда насторожилась. Страх кинжалом пронзил ее сердце. Тролли охотятся! А кого еще они могут ловить, как не…

Вскоре она услышала заливистый лай собак. О, эти псы — громадные, черные, свирепые! Фреда выбралась из шалаша, не замечая, что по щекам ее струятся слезы. Скафлок, милый Скафлок!

В непроглядной тьме она споткнулась о пень, чуть не упала, пнула его ногой, желая всей душой, чтобы он провалился в преисподнюю. Скафлок! Ох…

Луна на мгновение выглянула из-за туч, и в ее неверном свете Фреда различила высокую мужскую фигуру. Незнакомец, седобородый и седовласый старик, кутался в плащ, что крыльями развевался у него за спиной. В руке он сжимал копье. Из-под шляпы с широкими полями глядел один-единственный глаз.

Девушка судорожно вздохнула. С уст ее готов был сорваться призыв к Небесам, но старик заговорил раньше. Голос его был низким и звучным:

— Я не причиню тебе зла, наоборот, помогу.

Фреда опустилась на колени. Взор ее каким-то чудом достиг холма, на который взбирался утомленный Скафлок. Он был безоружен, псы троллей настигали его.

Видение померкло и исчезло. Она взглянула на старика.

— Ты Один, — прошептала она, — у нас с тобой разные дороги.

— Никто, кроме меня, не спасет твоего возлюбленного, ибо он язычник, — взгляд бога словно пригвоздил ее к земле. — Ты согласна заплатить мою цену?

— Чего ты хочешь? — выдохнула она.

— Торопись, или собаки разорвут его в клочья.

— Согласна!.. Согласна…

Бог кивнул:

— Тогда поклянись своей душой и всем тем, что для тебя свято, отдать мне, когда я потребую, то, что у тебя за поясом!

— Клянусь! — воскликнула она, вновь ударяясь в слезы. Но это были слезы облегчения. Почему Одина называют жестоким? Ведь ему нужна такая малость — снадобье, что дал ей Скафлок. — Клянусь, господин, и пусть небо и земля отринут меня, если я нарушу клятву!

— Хорошо, — сказал он. — Тролли будут плутать в лесу, а Скафлок очутится здесь. Держи свое слово, женщина!

Странник пропал — будто растворился в ночи.

Фреда едва заметила его исчезновение. Она бросилась на шею Скафлоку. Тот, ошарашенный тем, что внезапно оказался в объятиях любимой, когда уже считал себя погибшим, крепко прижал девушку к груди.

Глава 20

Отдохнув пару дней в пещере, Скафлок принялся собираться в путь.

Фреда не плакала, хотя слезы комом стояли у нее в горле.

— Ты видишь зарю, — сказала она, — а на деле сгущаются сумерки.

— Ты о чем? — удивился он.

— Клинок исполнен зла, и наша задумка не принесет ничего хорошего.

Он положил руки ей на плечи.

— Тебе не хочется тревожить мертвых, — проговорил он. — Поверь, я тоже не рвусь, но кто другой поможет нам? Если тебя страшит встреча с родными, оставайся тут.

— Нет, я последую за тобой даже в могилу. Пойми, я боюсь не родичей. Они любили меня, а я любила их, и смерть не сделала нас врагами. — Фреда закусила губу, чтобы та не дрожала. — Если бы мы додумались до этого сами, дурные предчувствия терзали бы меня гораздо меньше. Но Лие я не доверяю.

— С какой стати ей вредить нам?

Фреда молча пожала плечами.

— Мне вовсе не нравится твой договор с Одином, — пробормотал Скафлок. — Не в его обычае запрашивать так мало. Но кто разберет, что на уме у бога?

— Меч… Скафлок, мне чудится, что, когда его выкуют заново, в мир возвратится могучая и ужасная сила. Я предвижу великое горе.

— Горе троллям, — Скафлок выпрямился во весь рост, коснувшись головой закопченного свода пещеры. Голубые глаза его воинственно сверкали. — Как ни труден наш путь, иного нам не дано. Что суждено, от того не уйти, и не пристало воину бегать от судьбы.

— Мы встретим ее вместе, — Фреда прильнула к нему. Липо ее было мокрым от слез. — Я прошу тебя лишь об одном.

— О чем?

— Подожди до завтра, умоляю тебя, — ее пальцы стиснули его плечи. — Я умоляю тебя, Скафлок!

Он неохотно кивнул:

— Но почему?

Фреда словно не слышала его вопроса. Опьяненный поцелуями девушки, Скафлок скоро забыл обо всем. Но Фреда помнила, помнила даже тогда, когда их тела слились воедино.

Ей открылось, что это — их последняя ночь.

Тусклое зимнее солнце скрылось за иссиня-черными штормовыми тучами, что нависли над побережьем. Вой ледяного ветра смешивался с грохотом прибоя о скалы. С наступлением темноты издалека донесся топот копыт, который перемежался громкими криками и собачьим лаем. Скафлок вздрогнул. В полях гуляла Дикая Охота.

Они оседлали своих коней, навьючили поклажей двух других. Скафлок закинул за спину завернутый в волчью шкуру сломанный клинок. С пояса свисал эльфийский меч в ножнах, в левой руке Скафлок сжимал копье. Под меховыми одеждами на них обоих были кольчуги, а под шапками скрывались шлемы.

Фреда оглянулась. Пещера снаружи выглядела холодной и мрачной, но в ней они были счастливы. Девушка отвернулась и уставилась прямо перед собой.

— Эгей! — крикнул Скафлок, и кони с места взяли в галоп.

Ветер задувал все сильнее, пенные брызги застывали на лету, волны с ревом накатывались на берег и отступали, скрежеща галькой; казалось, будто на камнях извивается и стонет какое-то морское чудище. Оглушительный шум взмывал под самые небеса. Бледная луна сопровождала всадников, то пропадая за тучами, то вновь возникая из небытия.

Кони стремительно мчались к югу, их копыта крошили лед и высекали искры из скал. Быстрее, быстрее! Воздух свистел в ушах, обжигал горло и легкие. Быстрее сквозь снежную пелену, сквозь мрак, что окутывает вражеские земли! Быстрее туда, где высится курган славного воина и вождя!

Со стен Эльфхьюка протрубил рог. Самого замка в темноте видно не было. Тролли было погнались за людьми, но скоро отстали: их лошади не могли состязаться в быстроте бега с эльфийскими конями.

Вперед, вперед! Мимо заледеневших деревьев, что растопырили свои голые ветви, мимо замерзшего болота, мимо холмов, по пустынным полям — вперед!

Фреда начала узнавать местность. В тучах то и дело появлялись прорехи, и луна проскальзывала в них, освещая заснеженную землю. Да, вон знакомая речка, где они с Асмундом ловили рыбу, вон лес, где она охотилась вместе с Кетилем, а вон на том лугу Асгерд плела им венки из маргариток… Как давно это было?!

Слезы застыли на ее щеках. Скафлок на скаку коснулся руки Фреды, и девушка благодарно улыбнулась ему. Если бы не он, у нее просто не хватило бы духу вернуться сюда. С ним же она ничего и никого не боялась.

Юноша натянул поводья.

Посеребренные лунным светом сугробы, из которых кое-где торчали обугленные головешки, — таким предстало глазам Скафлока и Фреды подворье Орма. На берегу моря возвышался курган.

Из вершины его вырывалось слепящее бело-голубое пламя. Фреда вздрогнула и перекрестилась. Она знала, что там, где похоронены языческие герои древности, люди часто видят по ночам надмогильные огни. Ну и ладно! Пускай Орм покоится в неосвященной земле — он ее отец!

Отец… Он качал ее на колене, он пел ей песни, так громко, что сотрясались стены… Фреду била дрожь.

Скафлок спешился. Рубаха его под кольчугой взмокла от пота. Никогда раньше не пользовался он заклинаниями, которые хотел сотворить сегодня.

Он шагнул вперед — и остановился. Дыхание с хрипом вырывалось из его груди, ладонь легла на рукоять клинка. В отблесках пламени он разглядел неподвижную черную фигуру. Если ему придется сражаться с духом…

Фреда по-детски всхлипнула:

— Мама!

Скафлок взял девушку за руку, и они медленно поднялись на вершину кургана.

Женщина, которая сидела там, поблизости от огня, показалась Скафлоку удивительно похожей на Фреду. Те же черты лица, те же широко расставленные серые глаза, те же рыжеватые с золотистым волосы. Но она исхудала от печали, щеки сделались впалыми, глаза тоскливо глядели на море, неприбранные волосы рассыпались по плечам. Из-под теплого мехового плаща виднелись какие-то лохмотья, которые едва прикрывали иссохшее тело.

Когда Скафлок и Фреда вступили в круг света, женщина повернула голову. Ее взгляд задержался на юноше.

— С возвращением, Вальгард, — проговорила она глухо. — Вот она я. Зачем ты пришел? Убей меня, я истомилась по смерти.

— Матушка, — Фреда упала перед женщиной на колени.

Элфрида молча смотрела на нее.

— Не понимаю, — сказала она наконец. — Ты моя Фреда? Но Фреда мертва. Вальгард похитил тебя, ты не могла прожить долго.

Она улыбнулась, покачала головой и протянула дочери руки.

— Ты не забыла меня, ты пришла меня навестить. Мне так одиноко, дочка. Иди ко мне, я спою тебе колыбельную.

— Я живая, мама, живая… и ты жива… — Слезы душили Фреду; она закашлялась. — Потрогай, я теплая, я живая. Это не Вальгард, это Скафлок, он спас меня от Вальгарда. Это Скафлок, мой муж и твой новый сын…

Элфрида тяжело встала, опираясь на руку дочери.

— Я ждала, — прошептала она. — Я ждала, хотя меня считали безумной. Мне приносили еду, но и только, ибо страшились безумной женщины, которая не покидает своих мертвых, — она тихо засмеялась. — В чем же мое безумие? Безумны те, кто оставляет усопших.

Она взглянула в лицо Скафлоку.

— Ты сходствуешь с Вальгардом, — сказала она. — Ты высокий, как Орм, я вижу в тебе его и себя. Но твои глаза добрее, чем у Вальгарда.

С уст ее снова сорвался еле слышный смешок.

— Какая же я безумная? Я ждала, я просто ждала, и двое моих детей вернулись ко мне из мрака.

— До рассвета придут и другие, — сказал Скафлок.

Они свели женщину с кургана.

— Мама выжила, — прошептала Фреда. — Я думала, она погибла, но она выжила и провела тут всю зиму… Что я натворила?!

Она заплакала, Элфрида принялась утешать ее.

Тем временем Скафлок воткнул в землю рунные посохи, надел на большой палец левой руки бронзовое кольцо с кремнем, встал с западной стороны могилы и простер руки к небу. Шумело море, выглядывала из-за туч луна, мела поземка.

Скафлок произнес заклинание. Слова обожгли ему горло. Он покачнулся, но устоял на ногах, потом взмахнул руками.

Пламя взметнулось выше. Ветер застонал подстреленной рысью, тучи заволокли луну. Скафлок воскликнул:

Вои, встаньте!

К вам взывает,

молит вас

воспрянуть Скафлок,

ворожит

над мертвецами,

песней павших

пробуждает.

Курган вздрогнул. Холодное пламя, казалось, достигало небосвода. Скафлок продолжил:

Вы, гроза

сражений прошлых,

преклоните слух

к призыву,

ржавые

клинки возденьте,

что щиты

врагов дробили!

Курган раскрылся. Из него, сопровождаемый сыновьями, выступил Орм. Он спросил сурово:

Кто меня

тревожить смеет,

рунные

творит заклятья?

Пришлый, прочь!

Остерегайся

разъярить

героев мертвых!

Орм опирался на копье. В лице его не было ни кровинки, в волосах серебрился иней. Он не мигая смотрел на пламя, что бушевало вокруг него. Справа от отца стоял Кетиль, бледный и неестественно прямой, в голове его чернела дыра. Окутанный тенью Асмунд прикрывал руками рану в груди. За спиной вождя виднелись очертания его ладьи. Друг за другом пробуждались остальные призраки.

Подавив страх, Скафлок сказал:

Запугать

и не пытайся,

покорись

могучим рунам.

Коль мою

мольбу отвергнешь,

век тебе не

знать покоя.

Голос Орма гулко раскатился в студеной ночи:

Смерть смежила

веки воям.

Ведай же,

неосторожный:

призраки —

реку я правду —

покарают

лютой карой.

Фреда сделала шаг вперед.

— Отец! — воскликнула она. — Отец, ты не узнаешь свою дочь?

Взгляд Орма обратился на нее, и ярость исчезла из глаз вождя. Он склонил голову и замер, охваченный со всех сторон пламенем. Кетиль сказал:

Рады мы,

дивимся деве.

Здравствуй,

милая сестрица!

Холоден

приют последний,

ты ж согрела

нас в могиле.

Элфрида медленно приблизилась к Орму, взяла его за руки, — стылые, как земля, из которой он вышел. Орм проговорил:

Смерть страшна.

Твои рыданья

мое сердце истерзали,

и мерещится

мне, будто

в битве я

позор изведал.

Потому прошу,

Элфрида:

горе

выплати скорее.

Слез следы

с лица сотри ты.

Лишь тогда

покой познаю.

— Не могу, Орм, — ответила она, потом коснулась его лица. — Иней в твоих волосах, земля у тебя на губах. Какой ты холодный, Орм!

— Я мертв. Могила разделяет нас.

— Так давай соединимся. Возьми меня к себе, Орм!

Он поцеловал ее.

Скафлок повернулся к Кетилю:

Открывай, мертвец,

где Болверк

прячется,

мечей кователь.

Как — дай знать —

его заставить,

чтоб он взялся

за работу?

Кетиль сказал:

Ты беду

себе накличешь,

не избыть

тебе печали!

Не пытай меня,

где Болверк,

берегись,

боец бесстрашный.

Скафлок помотал головой. Тогда Кетиль, опершись на меч, произнес:

Утолю

твое желанье:

он в Утгарде^[418]

обитает.

Сидов челн

домчит дотуда.

Скажешь: Локи^[419]

жаждет схватки.

Неожиданно в разговор вмешался Асмунд. Лицо его оставалось в тени, а голос исполнен был муки:

Горестный,

сестрица, жребий

тебе с братом

уготован.

Уповали вы

на мертвых

Коль пришли,

узнайте правду.

Фреду обуял ужас. Она прижалась к Скафлоку, и так они стояли обнявшись под мудрым и грустным взором Асмунда. Тот сказал:

Ты призвал —

так приготовься,

выстой под словами,

Скафлок,

что ложатся

тяжким грузом

на расправленные

плечи.

Здравствуй, брат!

Ты — родич Фреды,

воин доблестный

и славный.

Вы закон переступили.

Правда сказана.

Прощайте.

С громким стоном земля сомкнулась. Пламя погасло, и лишь луна теперь освещала курган вождя данов.

Фреда отпрянула от Скафлока, словно тот вдруг обернулся троллем. Он, спотыкаясь как слепой, двинулся за ней. Из горла ее вырвался сдавленный всхлип. Она бросилась бежать.

— Мама, — шептала она, — мама…

Но Элфрида пропала, и с тех пор люди больше ее не встречали.

На востоке занималась заря. Тучи над морем будто примерзли к небосводу. Падал редкий снежок.

Фреда сидела на вершине кургана, глядя перед собой невидящим и взором. Она не плакала. Она не знала, сможет ли когда-нибудь заплакать.

Скафлок, отведя лошадей в лес, чтобы укрыть их от дневного света, подсел к ней. Его голос был тусклым, как рассвет:

— Я люблю тебя, Фреда.

Она не ответила. Помолчав, он продолжил:

— Я не могу не любить тебя. Какая разница, что мы с тобой одной крови? Я знавал людей, что были в родстве и женились… Фреда, послушай меня, этот треклятый закон…

— Это заповедь господня, — перебила она. — Я не смею намеренно нарушать ее. Я и так уже достаточно нагрешила.

— Мне не нужен бог, который встревает между двумя, что любили друг друга, как ты и я. Пусть только подойдет, я загоню его обратно на небеса!

— Язычник! — вспыхнула она. — Для своих эльфов ты готов сделать что угодно, даже пробудить мертвых! — На щеках ее заалел слабый румянец. — Ну и ступай к ним! Ступай к своей Лие!

Она вскочила, он тоже поднялся, взял было ее за руки, но она высвободилась. Его широкие плечи поникли.

— Надежды нет? — спросил он.

— Нет, — отозвалась она. — Я пойду к соседям. Быть может, мне удастся искупить мои грехи.

Внезапно она обернулась к нему:

— Идем со мной, Скафлок! Идем! Забудь об эльфах и всех прочих! Я прошу тебя, окрестись, примирись с богом.

— Никогда, — он покачал головой.

— Но… но я люблю тебя, Скафлок, люблю, а потому хочу, чтобы душа твоя познала вечное блаженство.

— Если любишь, — проговорил он, — оставайся со мной. Я не притронусь к тебе, я буду твоим братом. Оставайся!

— Нет, — сказала она. — Прощай.

Она побежала. Скафлок кинулся за ней. Наст хрустел и проваливался у них под ногами. Он догнал ее, заставил остановиться. Фреда увидела, что лицо его искажено гримасой боли, словно кто-то наматывал на острие кинжала его внутренности.

— И ты даже не поцелуешь меня на прощание, Фреда? — выдавил он.

— Нет, — ответила она еле слышно, отводя взгляд. — Я не смею. — Потом бросилась бежать.

Он смотрел ей вслед. Рыжевато-золотистые волосы девушки были единственным, что оживляло студеную белизну снегов. Вот ее фигурка скрылась за деревьями. Скафлок медленно направился в другую сторону.

Глава 21

Затяжная и суровая зима подходила к концу. Как-то под вечер, взобравшись на высокий холм, Гулбан Глас Мак Гриси уловил первое, мимолетное дуновение теплого весеннего ветерка.

Он оперся на копье и огляделся. Снег подступал к самой кромке воды. На западе дотлевал закат, а на востоке высыпали уже звезды. Они мерцали и переливались над морем, по которому двигалась рыбацкая лодка, обыкновенное человеческое суденышко; правил ею обычный с виду смертный. Однако он чем-то неуловимо отличался от остальных людей, да и платье его, в водяных разводах, было явно эльфийского покроя.

Лодка пристала к берегу. Человек выбрался из нее, и тут Гулбан узнал его. Хотя ирландские сиды жили обособленно, они поддерживали кое-какие отношения с Альвхеймом. Гулбан бывал при дворе Имрика и запомнил пасынка князя, молодого и веселого Скафлока. Впрочем, тот, кто доставал сейчас из лодки свои пожитки, был худ и мрачен. Неужели дела эльфов так плохи?

Скафлок поднялся на холм. Приблизившись к могучему воину, который недвижимо наблюдал за ним с вершины, он увидел, что это Гулбан Глас, один из пяти стражей Ольстера.

Они обменялись приветствиями. Гулбан наклонил голову, увенчанную золотым шлемом; длинные черные кудри упали ему на скулы. Он отступил на шаг, почуяв зло, что таилось в мешке из волчьей шкуры за плечами Скафлока.

— Мне велено было дожидаться тебя, — сказал Гулбан.

В усталом голосе Скафлока прозвучала нотка удивления:

— Что, у сидов так много ушей?

— Нет, — ответил Гулбан. — Мы чувствовали: что-то близится. Нынче все, что происходит, так или иначе связано с войной эльфов и троллей. Вот мы и ждали эльфа-вестника — по всей видимости, тебя.

— Эльф… — Скафлок сплюнул. Чело его избороздили морщины, глаза были налиты кровью. Наряд юноши подтверждал худшие опасения Гулбана: обитатели Альвхейма всегда выделялись своей опрятностью, если не сказать изысканностью.

— Пойдем, — проговорил сид. — Должно быть, причина серьезная, раз Луг Длинная Рука созвал вождей и всех Туата Де Данаан на Совет в пещеру Круахана. Но ты утомился и проголодался. Я сперва отведу тебя к себе.

— Нет, — возразил человек с упрямством, которое тоже было несвойственно эльфам. — Я не могу ждать. Веди меня на совет.

Гулбан пожал плечами. Он повернулся так, что его лазоревый плащ взметнулся в воздух, и свистнул. Тотчас на зов его прискакали два статных легконогих коня. Они испуганно шарахнулись от Скафлока.

— Им не нравится твоя поклажа, — сказал Гулбан.

— Что делать, — отозвался Скафлок, ухватил лошадь за гриву и вскочил в седло. — А ну пошла!

Животные сидов, лишь немного, пожалуй, уступавшие резвостью эльфийским коням, помчали Гулбана и его спутника по холмам и долинам, по полям и лесам, замерзшим озерам и рекам. Им встретился всадник в сияющей кольчуге и с копьем в руке; сидел у входа в свою нору сутулый лепрехун; мелькнула худая фигура в плаще с клювом вместо носа и серыми перьями вместо волос. Из священных рощ доносилось пение дудок. Морозный воздух, казалось, дрожал в призрачном свете звезд. Сгущались сумерки. Звезды, светлые, как глаза Фреды… Нет! Скафлок отогнал непрошеную мысль.

Вскоре они достигли пещеры Круахана. Четверо дозорных снаружи отсалютовали им клинками и приняли коней. Гулбан провел Скафлока внутрь.

Просторную пещеру заливал зеленоватый свет. С потолка свешивались блистающие сталактиты, в щитах, что висели на стенах, отражались огоньки свечей. Хотя пламя в очаге не горело, было тепло и ощущался запах жженого торфа. Пол устилали стебли тростника. Они шуршали под ногами Скафлока, и этот звук отдавался громом в тишине, что царила под высокими сводами.

В конце стола Совета сидели вожди народа Лупры, маленькие, коренастые, в грубых одеждах: король лепрехунов Удан Мак Одейн, его наследник Бег Мак Бег, толстый, крепко сбитый Гломхар О’Гломрах; таны^[420] Конан Мак Рихид, Гаэрку Мак Гейрд, Метер Мак Минтан и Эсирт Ма Бег — в шкурах и взолоте. С такими, как они, смертный чувствовал себя в своей тарелке.

Зато во главе стола располагались Туата Де Данаан^[421], дети матери-земли Дану, явившиеся из Золотого Тир-нан-Ога на Совет в пещеру Круахана. Пригожие, молчаливые, они внушали собравшимся трепет; мнилось, еще чуть-чуть — и можно будет воочию узреть силу, что исходит от них. Они были богами Ирландии до того, как Патрик привел туда Белого Христа^[422]; им пришлось бежать, но и в изгнании они не утратили ни доли былого могущества и великолепия.

На троне восседал Луг Длинная Рука, справа от него сидел воин Энгус Ог, слева — повелитель морской стихии Мананнан Мак Лер. Дальше — Эохи Мак Элатан Дагда Мор, Дов Берг Яростный, Кае Коррах, Колл-Солнце, Кехт Пахарь, Мак Грейна Орех и многие другие, чья слава гремела по всей Волшебной стране. Вождей сопровождали их жены и дети, дружинники и арфисты. Всякий, кто видел их, преисполнялся радости и благоговейного страха.

Однако нынешний Скафлок ни во что не ставил величие, пышность или опасность. Не опуская головы, приблизился он к Лугу и, глядя тому прямо в глаза, приветствовал его.

Голос Длинной Руки был низок и могуч:

— Здрав будь, Скафлок из Альвхейма! Пригуби вина с владыками сидов.

Луг жестом велел усадить человека на свободное место слева от трона, так, чтобы их разделяли только Мананнан и его жена Фанд. Виночерпии принесли золотые кубки с вином из Тир-нан-Ога; пока вожди пили, барды пощипывали струны арф.

Вино оказалось сладким и хмельным, оно словно огнем выжгло усталость Скафлока, но вот с печалью справиться не сумело.

Прекрасноволосый воин Энгус Ог спросил:

— Что там, в Альвхейме?

— Ничего хорошего, — резко ответил Скафлок. — Эльфы сражались в одиночку и потерпели поражение. Такая же участь ожидает всех остальных: тролли завоюют их земли.

Слова Луга прозвучали рассудительно и жестко:

— Дети Дану не боятся троллей. Мы одолели фоморов, мы, побежденные милезами^[423], сделались потом их богами; нам ли чего страшиться? Мы были бы только рады прийти на помощь Альвхейму…

— Верно! — Дов Берг стукнул по столу кулаком. Его рыжие волосы пламенели в зеленом полумраке пещеры; крик бога многажды повторило эхо. — Наши клинки затупились в ножнах, наши кони застоялись в стойлах. Почему мы не помогли эльфам?

— Ты сам знаешь почему, — проговорил Эохи Мак Элатан, Отец звезд. Он сидел, закутавшись в плащ цвета вечерних сумерек. На одежде Дагды, в его кудрях и в глазах посверкивали искорки света. Когда он развел руками, воздух между ними засеребрился и замерцал. — Нынче в битве сошлись не народы Волшебной страны, а боги Севера и их недруги из краев Вечного Льда. Трудно решить, кому из них можно доверять. Нам дорога наша свобода, и мы не желаем становиться пешками на шахматной доске мира.

Скафлок стиснул подлокотники кресла с такой силой, что у него побелели костяшки пальцев.

— Мне нужна другая помощь, — проговорил он срывающимся голосом. — Я хотел одолжить у вас корабль.

— Позволь узнать зачем? — спросил Колл. На лицо его больно было смотреть, панцирь и золотая застежка в виде солнца у горла слепили глаза своим блеском.

Скафлок вкратце поведал богам о даре асов:

— В зверином обличье проник я в Эльфхьюк и выкрал оттуда меч, колдовство открыло мне, что у сидов раздобуду я корабль, на котором доплыву до Ётунхейма. Вот я и поспешил к вам, — он склонил голову. — Да, я пришел к вам как нищий. Но если эльфы победят, они найдут, чем отблагодарить вас.

— Взглянуть бы на этот клинок, — сказал Мананнан Мак Лер. Он был высок и статен, белая кожа и золотистые с серебром кудри слегка отливали зеленым. Глаза его были то серыми, то зелеными, то голубыми; говорил он тихо, но чувствовалось, что он намеренно сдерживает себя. Пышный наряд его дополнял кинжал в изукрашенных каменьями ножнах; рукоять оружия отделана была золотом, серебром и самоцветами. Однако на плечи Мананнан накинул простой, изрядно поношенный кожаный плащ.

Скафлок развернул волчью шкуру. Сиды, которым нипочем были и железо, и дневной свет, столпились вокруг меча. Они сразу же ощутили таящуюся в нем злобу. Послышались шепотки.

Луг поднял увенчанную короной голову и пристально поглядел па Скафлока.

— Ты водишься со злом, — сказал он. — В этом клинке дремлет демон.

— Ну и что? — Скафлок пожал плечами. — Главное, он сулит победу.

— Да, победу и смерть. Он погубит тебя.

— Ну и что? — повторил Скафлок, заворачивая меч в шкуру. Половинки клинка со звоном соприкоснулись, и те, кто слышал звук, невольно вздрогнули.

— Дайте мне корабль, — продолжил юноша. — Заклинаю вас дружбой, что существовала когда-то между сидами и эльфами, заклинаю вашей воинской честью, взываю к вашему состраданию, дети матери-земли Дану: исполните мою просьбу!

Установившуюся тишину нарушил голос Луга:

— Тяжело отказывать тебе…

— Зачем отказывать? — вскричал Дов Берг, подбрасывая свой нож к потолку и ловя его на лету. — Почему бы не собрать войско и не сокрушить варваров Тролльхейма? Насколько обеднеет и поскучнеет Волшебная страна, если в ней не останется эльфов!

— Тролли наверняка скоро нападут на нас, — прибавил Конан.

— Постойте, вожди, постойте, — возвысил голос Луг. — Н уж но все хорошенько обдумать. — Он встал. — Ты наш гость, Скафлок Воспитанник Эльфов. Ты сидел за нашим столом, пил наше вино; мы не забыли радушия, с каким в былые года нас принимали в Альвхейме. Корабль — самое малое, на что ты можешь рассчитывать. Я, Луг Длинная Рука, говорю тебе: Туата Де Данаан не испугаются ни асов, ни етунов!

Раздались громкие крики, засверкали обнаженные клинки, зазвенели щиты, зазвучали боевые песни. Мананнан Мак Лер сказал Скафлоку:

— Я дам тебе лодку. Она невелика размерами, но лучше ее у меня нет. Управлять ею непросто, так что я присоединюсь к тебе.

Скафлок откровенно обрадовался. С большим кораблем он бы вконец измучился; к тому же иметь спутником морского властелина…

— Благодарность мою не передать словами, — сказал он. — Клянусь быть тебе братом! Завтра…

— Не торопись, горячая голова, — остудил его пыл Мананнан. — Сдается мне, отдых и застолье тебе ничуть не повредят, и потом, безрассудно плыть в Землю Великанов, не подготовившись, как подобает.

Скафлок вынужден был признать правоту сына Лера, но внутри у него все кипело. Ближайшие несколько дней обещали быть сущей мукой. Вино лишь оживило воспоминания…

Он ощутил легкое прикосновение к своему плечу, обернулся и увидел жену Мананнана, Фанд.

Пригожими и величавыми были женщины Туата Де Данаан, ибо родились они богинями. Трудно подыскать слова, чтобы описать их красоту. Но Фанд выделялась даже среди них.

Шелковистые волосы, отливавшие золотым, как летний закат, каскадом ниспадали к ее ногам. Платье Фанд переливалось всеми цветами радуги, на пальцах белых рук сверкали кольца с драгоценными каменьями, голову венчала великолепная диадема.

Пытливый взгляд ее фиалковых глаз, казалось, пронзил Скафлока насквозь.

— Ты мыслил отправиться в Ётунхейм в одиночку? — спросила она.

— Да, госпожа, — ответил он.

— Никто из людей не вернулся оттуда живым, кроме разве Тьяльви и Росквы, но им помогал Тор. Ты или безмерно отважен, или безумен.

— Какая разница, где погибать — в Ётунхейме или в каком ином краю?

— А если уцелеешь… — Фанд почему-то запнулась. — А если уцелеешь, то возвратишься к нам с клинком и обнажишь его в битве… зная, что когда-нибудь он повернется против тебя?

Скафлок молча кивнул.

— Мнится мне, ты числишь смерть в своих друзьях, — пробормотала Фанд. — Не пристало то столь юному воину.

— Ни у кого из нас нет друга надежней, — отозвался он. — Она всегда рядом.

— На челе твоем печать обреченности, Скафлок Воспитанник Эльфов, и тяжко мне лицезреть ее. Со времен Кухулина, — глаза ее на мгновение затуманились, — со времен Пса Кулана не было среди смертных бойца, равного тебе силой. Грустно мне видеть тоску во взгляде того, кто прежде был так весел! Червь гложет твое сердце, и боль побуждает тебя искать смерти!

Он не проронил ни слова в ответ, только сложил на груди руки.

— Помни, тоска умирает, — продолжала Фанд. — Ты переживешь ее. Я буду оберегать тебя, Скафлок.

— Вот и чудно! — прорычал он, уже не владея собой. — Ты заколдуешь мое тело, а она будет молиться за мою душу!

Его рука потянулась за кубком. Фанд вздохнула.

— Печальным будет ваше плаванье, Мананнан, — сказала она мужу.

— Пусть себе куксится, — пожал плечами тот. — Меня этим не проймешь.

Глава 22

Три дня спустя Скафлок, стоя у кромки воды, наблюдал, как лепрехун вытягивает лодку Мананнана из грота, где та была укрыта от зимней непогоды. Изящные обводы серебристого корпуса оставляли впечатление хрупкости, мачта была инкрустирована слоновой костью, шелковый парус поражал многоцветьем красок. На носу лодки возвышалась золоченая фигурка Фанд в образе танцовщицы.

Проводить их пришла одна лишь жена Мананнана. Остальные дети Дану предпочли тепло своих постелей прохладе серого и туманного утра. В волосах Фанд сверкали капельки воды, глаза ее светились даже ярче, нежели накануне. Она пожелала Мананнану удачи.

— Да сопутствует вам везенье, — сказала она. — Возвращайтесь скорее к зеленым холмам Эрина и Страны Вечной Молодости^[424]. Днем я буду глядеть на морс, а ночью — прислушиваться к плеску волн, ожидая вестей о Мананнане.

Скафлок отошел в сторону, размышляя о том, какими словами попрощалась бы с ним Фреда. Он сказал:

Горько рассвет

встречать без милой.

Меня проводить

никто не вышел.

Ах, рано миг

радости минул.

Таков мой удел:

томлюсь и тоскую.

— В путь! — проговорил Мананнан. Они со Скафлоком ступили и лодку и подняли переливчатый парус. Человек сел у руля, а бог ударил по струнам арфы и запел:

Ветр могучий, ветр беспечный

заклинает песнь моя.

На тебя, скиталец вечный,

уповаю ныне я.

Парус ловит дуновенье,

дымка над водой висит.

Так не медли ни мгновенья там,

в заоблачной выси,

вдаль ладью мою неси!

Повинуясь его призыву, задул сильный ветер. Лодка устремилась вперед, перепрыгивая с волны на волну. В липа мореходам полетели соленые брызги. Быстроходным, как корабли эльфов, был челн Мананнана, и вскоре уже невозможно стало отличать, где за кормой обрывалась серая полоска земли и где начиналось серое небо.

— По-моему, просто так мы в Ётунхейм не попадем, — сказал Скафлок.

— Верно, — согласился сын Лера. — Колдовство приведет нас гуда, но нам понадобится крепость рук и сердец.

Он прищурился. Ветер развевал его волосы; лицо Мананнана было одновременно веселым и торжественным, лукавым и суровым.

— В землях людей пахнуло весной, — сказал он. — Такой зимы, как нынешняя, не было столетия подряд. Должно быть, виной тому могущество етунов, к вековечным льдам чьей обители мы направляемся.

Он посмотрел на Скафлока:

— Давненько не плавал я на край света. Не стоило, пожалуй, ждать так долго. Ведь когда-то Туата Де Данаан были богами, — он покачал головой. — Даже асы избегают, насколько возможно, появляться в Ётунхейме. Что же до нас с тобой… Не знаю, не знаю. Но я не отступлюсь! — закончил он решительно. — Киль лодки повелителя морской стихии, Мананнана Мак Лера, должен изведать все воды всех Девяти Миров^[425].

Скафлок, погруженный в раздумья, не ответил. Лодка вела себя словно живое существо. Ветер играл снастями, водяная пыль окутывала сверкающим покрывалом точеную фигурку Фанд на носу. Было прохладно, однако солнце, ослепительно сияя, разогнало туман. Пенные валы неутомимо продолжали свой бег под голубым небом, по которому мчались редкие белые облачка. Скафлок почувствовал, как шевельнулся руль. Очарование вешнего утра захватило юношу. Он сказал:

Задувает ветер,

светел день весенний;

вольготно волнам

в борт высокий биться.

Коль со мной была бы

любимая в лодке,

легче бы мне стало

(рада ли, Фреда?).

Мананнан пристально поглядел на него.

— Нам потребуется все, что у нас есть, — сказал он. — Не оставляй ничего на берегу.

Скафлок покраснел.

— Я не звал с собой того, кто страшится смерти, — бросил он гневно.

— Воин, которому не для чего жить, сражается в битве яростнее других, — проговорил Мананнан, взял арфу и запел старинную боевую песню сидов. Странно было слышать ее на морском просторе. Скафлоку на какой-то миг почудилось, будто он видит, как собирается в небе призрачное войско, блики солнца на увенчанных плюмажами шлемах, стройные ряды копий, реющие знамена, звуки рогов, грохот колес могучих колесниц.

Они плыли на север три дня и три ночи. Ветер постоянно дул с кормы; лодка неслась по волнам точно ласточка по поднебесью. Они сменяли друг друга у руля, спали по очереди на носу, питались вяленой рыбой, сыром и сухарями, пили морскую воду, которую заклинаниями очищали от соли. Говорили они мало: Скафлок был по-прежнему не в духе, а у Мананнана всегда находилось, над чем поразмыслить на досуге. Впрочем, тяготы плавания сближали их, и они вместе пели могущественные руны, которые влекли их суденышко к рубежам Ётунхейма.

Становилось все холоднее, и мрак сгущался с каждым часом. Солнце превратилось в бледный диск, едва заметный среди черных штормовых туч. Стужа забиралась под одежду, проникала в тело, норовя заморозить душу. Снасти покрылись тонкой коркой льда, золоченая фигурка Фанд укуталась в иней. Прикосновение к металлу обжигало пальцы, пар дыхания застывал на бороде и усах.

Они плыли во тьме, по непрозрачной студеной воде, над которой возвышались тускло серебрившиеся айсберги. Небо усеяно было звездами; меж них полыхало северное сияние, что напомнило Скафлоку о пламени над курганом Орма. Тишину нарушали лишь завывание ветра да неумолчный шелест волн.

Дорога в Ётунхейм ничуть не походила на странствование по Мидгарду. Лодка Мананнана очутилась в водах, которых не бороздил еще ни один корабль смертных. Холодное сияние звезд и луны служило сыну Лера и его спутнику единственным проводником в непроглядной ночи. Скафлоку подумалось, что Ётунхейм находится на краю света, у самой бездны, из которой поднялось мироздание и куда оно снова обрушится. Ему чудилось, что он плывет по Морю Смерти и что земли живых остались далеко позади.

Они потеряли счет времени. Луна и звезды бессильны были помочь им, так же как ветер, волны и все усиливающаяся стужа. Чары Мананнана мало-помалу слабели. Задули яростные ветры, сопротивляться которым могло только его хрупкое на вид суденышко, заголосила вьюга. Раз за разом ладья черпала бортом воду, раз за разом повисал ненужной тряпкой парус и грозил вырваться из рук руль. Из темноты то и дело возникали громадные айсберги, и лишь чудо спасало мореходов от неминуемого, казалось бы, столкновения.

Хуже всего был туман — серая пелена, в которой не было видно ни зги, промозглая и сырая. Мокрая одежда прилипала к телу, зубы сами собой начинали стучать от холода. Лодка тогда застывала неподвижно, слышался только глухой плеск волн да звон капели с обледенелых снастей. Дрожа и бранясь, Скафлок с Мананнаном пробовали творить заклинания, но все их попытки оказывались тщетными. Им мерещилось, что к лодке подбираются неведомые твари и, прячась в тумане, жадно поглядывают на них.

А потом, откуда ни возьмись, принимался бушевать шторм. Мачта стонала, снасти сдирали кожу с ладоней, черные валы рядами накатывались на ладью, и та возносилась под небосвод, чтобы в следующий миг провалиться чуть ли не в преисподнюю.

Скафлок воскликнул:

Валы вереницей

бегут бесконечной,

коченеют руки,

руль держать не могут.

Сдается мне, пиво

варят нынче боги.

Хмельным будет, верно,

пенный напиток.

Мананнан одобрительно усмехнулся и погрозил небу кулаком.

Наконец они достигли суши. Северное сияние высветило лишенные растительности холмы и мерцающие зеленым ледники. Прибой с грохотом разбивался о прибрежные утесы, что круто уходили вверх, перерастая в заснеженные горы, над которыми хрипло завывал ветер.

Мананнан мотнул головой.

— Вот и Ётунхейм, — сказал он. Голос его был едва слышен. — Утгард, где, как ты уверяешь, обитает твой великан, лежит, по моим расчетам, к востоку.

— Ну и ладно, — пробормотал Скафлок, привыкший уже полагаться в выборе пути на сына Лера. Эльфы никогда не заплывали в эти воды; источником их познаний о Ётунхейме были одни только слухи.

Скафлок давным-давно перестал ощущать усталость. Он чувствовал себя кораблем, у которого заклинило руль и который продолжает плавание потому, что иного ему не остается.

Но тут, когда он разглядывал неприветливый берег Земли Великанов, на ум ему пришла мысль, что Фреде, пожалуй, еще тяжелее. Он отправился за клинком, зная, что она в безопасности, а ей ведь ничего не было известно о его судьбе.

— Долго же я соображал! — прошептал он, и на глазах его выступили слезы. Он сказал;

Никак не забыть

мне взор призывный,

но где теперь дева,

что его дарила?

Путь мой пустыней

пролег ледяною.

Помрачен рассудок

терзаньями милой.

Он отвернулся. Мананнан, который научился не обращать внимания на своего спутника, когда тот впадал в уныние, налег на руль, и лодка устремилась на восток.

Обледенелые скалы выглядели безжизненными. Казалось, их населяют лишь снежные вихри, что кружились среди камней, озаренные сполохами северного сияния. Однако внутреннее чутье подсказывало сыну Лера, что неподалеку затаились и другие. На этой суровой земле обитали те, кто так часто угрожал богам викингов — Аса-Локи, Утгард-Локи, Хель, Фенрис, Ермунганд и Гарм^[426], который перед последней битвой проглотит луну.

К тому времени как Скафлок овладел собой, лодка преодолела значительное расстояние. Мананнан вел ее у самого берега, заглядывая в каждый из встречавшихся фьордов. Повелителю морской стихии было не по себе: он ощущал близость Утгарда, и это ощущение вселяло в него страх.

— Мне говорили, что Болверк живет в горе, — произнес Скафлок. — Значит, надо искать пещеру.

— Да, но пещер тут полным-полно.

— Смотри большую, со следами кузнечного ремесла.

Мананнан кивнул и направил лодку к следующему фьорду. Только оказавшись чуть ли не вплотную к скале, осознал Скафлок, как она высока. Когда он попытался разглядеть ее вершину, ему пришлось так сильно запрокинуть голову, что он едва устоял на ногах. В небе над скалами маячили редкие облака. Скафлоку почудилось, будто утесы вот-вот обрушатся на него и мир навеки скроется под водой.

Лодка приблизилась к фьорду. Тот тянулся в глубь суши, насколько хватало зрения — лабиринт островков, шхер и камней. Внезапно Скафлок уловил слабый запах дыма и горячего железа, а потом услышал отдаленный стук.

Мананнан понял его без слов. Лодка проскользнула во фьорд. Вскоре ветер безнадежно заплутался и отстал, так что мореходы вынуждены были сесть на весла. Ладья двигалась быстро, но фьорд был таким длинным, что казалось, будто она ползет по поверхности воды.

Стужа словно заморозила все звуки. Северное сияние полыхало в небесах погребальным костром. Палубу покрывал тонкий слой снега. Скафлоку подумалось, что тишина эта наводит на мысль о хищном звере с жадными глазами и подергивающимся хвостом. Юноша догадывался, что за ними с Мананнаном наблюдают.

Лодка плавно скользила мимо островков и камней, следуя прихотливым извивам фьорда. Один раз Скафлоку послышалось какое-то шуршание на берегу. Сверху доносился вой ветра: тот бушевал чуть ли не среди звезд.

Фигурка Фанд на носу ладьи словно бросала вызов ледяному безмолвию Ётунхейма.

Наконец они нашли то, что искали. Подножие горы, вершину которой венчала Полярная звезда, образовывало в одном месте довольно ровную площадку. Прямо от воды убегал вверх по склону поблескивающий ледник.

— Будем высаживаться? — спросил Мананнан.

Ответом ему было громкое шипение.

— Похоже, нас встречают, — проговорил Скафлок.

Воины надели кольчуги и шлемы, взяли шиты и перепоясались мечами. Скафлок подобрал завернутый в волчью шкуру клинок; Мананнан сжимал в руке огромное копье с тускло сверкающим наконечником.

Лодка ткнулась в лед. Скафлок выпрыгнул и быстро вытянул суденышко на берег. Мананнан напряженно вглядывался во мрак, откуда донесся глухой скрежет, словно проволоклось по камням грузное тело.

— Темна и опасна наша дорога, — сказал сын Лера. — Но нас не испугаешь.

Темнота между глыбами льда поглотила их, и им пришлось передвигаться на ощупь. Лишь изредка мелькали в призрачной вышине звезды. Вонь окружала их со всех сторон, шипение и шорохи становились громче и громче.

Бросив взгляд в расщелину, что вела к леднику, Скафлок увидел в глубине ее бледную тень. Пальцы его крепче стиснули рукоять меча.

Тень начала приближаться. Мананнан издал боевой клич и всадил в нее копье.

— Прочь, белый червяк! — воскликнул он.

Тварь зашипела, кольца ее тела заскрежетали по камням. Мананнан отскочил. Различив во тьме голову чудища, Скафлок нанес удар. Рука мгновенно онемела. Тварь повернулась к юноше. Того, что он видел, было достаточно, чтобы понять: вот она, смерть.

Мананнан вонзил копье в бледное тело. Скафлок вновь взмахнул мечом. Исходивший от чудища смрад заставил его закашляться. Капля крови или яда прожгла его одежду и опалила плечо.

Выругавшись, Скафлок напал на тварь с удвоенной силой. Внезапно меч его рассыпался в прах, и тут же он услышал треск — у копья Мананнана переломилось древко.

Воины выхватили клинки, что до поры отдыхали в ножнах. Червь отполз немного назад.

Он внушал одновременно ужас и отвращение. Грязнобелое тело свернулось могучими кольцами, из разинутой пасти капал яд; в одном глазу твари торчало обломившееся копье Мананнана, другой светился лютой злобой. Непрестанно шевеля языком, змея свирепо шипела.

Скафлок поскользнулся. Громадная голова метнулась к нему, но Мананнан накрыл спутника шитом и выставил вперед меч. Лезвие рассекло раздутое горло змеи. Скафлок торопливо поднялся.

Червь взмахнул хвостом. Скафлок отпрыгнул в сугроб, Мананнан же не успел увернуться. Но прежде чем сомкнулись смертельные объятия, он погрузил клинок в омерзительное тело.

И тварь бежала! Она бежала, обрушилась снежной лавиной в холодное, черное море. Воины долго сидели на льду, жадно глотая студеный воздух.

— Мечи затупились, — сказал наконец Скафлок. — Может, вернемся за новыми?

— Нет, — возразил Мананнан. — Вдруг червь поджидает нас на берегу? Обойдемся, а с руническим клинком нам не страшно будет никакое чудище.

Подъем по скользкому, таинственно поблескивающему леднику был медленным. Мрачная гора заслоняла собой полнеба. Вдалеке раздавалось уханье молота.

Они поднимались с остановками, иногда даже засыпали и не однажды радовались, что сообразили взять с собой пищу.

Ледяной покров был местами чрезвычайно коварным, но в конце концов Скафлок и Мананнан одолели ледник, взобравшись на половину высоты горы, вершину которой венчала Полярная звезда. Едва заметная во мраке тропа уводила влево, вилась по-над самым обрывом. Путники связались веревкой и двинулись дальше. Стук молота доносился все отчетливей.

После множества падений, когда лишь веревка спасала то одного, то другого от гибели, они взобрались на уступ перед входом в пещеру, рядом с которым прикован был цепью к скале огромный рыжий пес. Он оскалил зубы и грозно зарычал. Скафлок взялся за меч.

— Не надо, — проговорил Мананнан. — Мне кажется, что, убив его, мы навлечем на себя неизбывное горе. Попробуем иначе.

Укрывшись под щитами, они поползли к пещере. Собачьи когти царапнули по металлу, громко клацнули челюсти. Животное взвыло гак, что ушам стало больно. Ему не хватило всего лишь какой-то пяди, чтобы добраться до непрошеных гостей.

Воины очутились в непроглядной тьме. Они взялись за руки и побрели на ощупь по наклонно уходившему вниз коридору, частенько натыкаясь на невидимые сталагмиты. Воздух был менее студеным, чем снаружи, но куда более сырым. Где-то шумела вода; они решили, что это, должно быть, одна из тех рек, что текут через преисподнюю. Молот стучал как будто совсем близко.

Дважды они слышали зычные крики и дважды судорожно стискивали клинки. Что-то большое и тяжелое набросилось на них и изгрызло щиты. Сражаясь вслепую, они сумели убить его, но так и не узнали, как же выглядел неведомый враг.

Вскоре впереди замерцала рдяная искорка, похожая на ту звезду, что в созвездии Ориона. Они поспешили на свет и вышли в просторную пещеру.

Ее освещало пламя, пылавшее в кузнечном горне. Оно обагряло стены, которые увешаны были всяческими инструментами умопомрачительных размеров. А у наковальни стоял етун.

Он был так высок, что голова его едва виднелась в полумраке, и так широк в плечах, что казался, несмотря на свой рост, приземистым. Его волосатое тело, все перекрученное, но налитое силой, прикрывал лишь фартук из шкуры дракона. Черные волосы и густая черная борода ниспадали ему до пояса. Правая нога великана была чуть короче левой, на спине выпирал безобразный горб, а руки доставали до земли.

Почуяв путников, он повернулся к ним лицом — плосконосым, широкогубым, в шрамах и ожогах. Под кустистыми бровями зияли пустотой глазницы. Ётун был слеп.

Гулкий голос его напоминал шум воды тех рек, что текут через преисподнюю.

— Охо, охо! Три сотни лет трудился Болверк в одиночестве. Видно, приспела моя пора.

Он отшвырнул меч, который ковал. Тот с оглушительным звоном ударился о стену, и эхо долго еще гуляло под сводами пещеры.

Скафлок, ничуть не устрашенный, произнес:

— Я принес тебе то, что ты знаешь, Болверк.

— Кто ты? — воскликнул етун. — Я чую смертного, но в нем много от обитателя Волшебной страны. Я чую другого, он полубог, но не принадлежит ни к асам, ни к ванам, — великан пошарил вокруг себя. — Вы мне не нравитесь. Подойдите ближе, чтобы я мог разорвать вас на кусочки.

— Мы пришли с поручением, от которого ты не посмеешь отказаться, — сказал Мананнан.

— С каким? — прогремел голос етуна.

Скафлок сказал:

Аса-Локи

стосковался

по клинков

и копий лязгу.

Зри, кователь,

вот оружье,

что богам

сулит погибель.

Он развернул волчью шкуру и кинул половинки клинка к ногам великана.

Болверк подобрал их.

— Да, — прошептал он, — я помню этот меч. Моей помощи искали тогда Дирин и Двалин. Им нужен был добрый клинок, чтобы откупиться от Свафрлами, а заодно и покончить с ним. Мы заковали в сталь лед, смерть и бурю, могучие руны и заклинания, неутомимую жажду крови, — великан усмехнулся. — Многие воины владели им. Он приносит победу. Ничто не может устоять перед ним, и лезвие его всегда остается острым. Жато его ядовито, раны, которые он наносит, не исцелить ни снадобьями, ни волшбой, ни молитвой. Однако на нем лежит проклятье — всякий раз, когда его обнажают, он должен испить крови. А еще — он губит того, кто им владеет.

Ётун наклонился вперед.

— Потому, — закончил он с расстановкой, — Тор сломал его. Ни у кого больше во всех Девяти Мирах не хватило на это сил. И с тех самых пор клинок покоится в земле. Но — ты говоришь, что Локи призывает к оружию. Значит, время близится.

— Думай что хочешь, — пробормотал Скафлок.

Ётун не слышал его. Пальцы Болверка любовно поглаживали лезвие меча.

— Время близится, — повторил великан шепотом. — Скоро наступят сумерки мира, боги и етуны перебьют друг друга, и придет конец мирозданию. Пламя Сурта пожрет небесную обитель, солнце погаснет, земля скроется под водой, звезды сорвутся со своих мест. Кончается мое рабство! С радостью я исполню твою просьбу, смертный!

Он принялся за работу. Молот с размаху обрушивался на наковальню, высекая искры. Великан ковал клинок, произнося заклинания, от которых сотрясались стены пещеры. Скафлок и Мананнан отступили в темный коридор.

— Я начинаю жалеть, что связался с тобой, — сказал сын Лера. — Зло возрождается к жизни. Никто и никогда не называл меня трусом, но я ни за что не коснусь этого меча. Где твоя мудрость, Скафлок? Он изведет тебя.

— Ну и что? — угрюмо спросил юноша.

Великан погрузил клинок в яд, чтобы остудить. Раскаленная сталь зашипела. Поднявшийся пар обжигал обнаженную кожу. Болверк по-прежнему распевал колдовские песни.

— Не стоит бросаться жизнью ради утраченной любви, — проговорил Мананнан. — Ты же молод, Скафлок.

— Все мы обречены на смерть, — отозвался человек.

Если учесть, что етун был слеп и что никто ему не помогал, он управился с работой удивительно быстро.

— Эгей, воины! — позвал он.

Они вернулись в пещеру. Болверк держал меч в руках. Лезвие клинка ослепительно сверкало, отливая голубым, глаза дракона на рукояти холодно поблескивали, золото светилось словно своим собственным светом.

— Берите! — вскричал етун.

Скафлок принял оружие. Оно было так хорошо сбалансировано, что воспринималось как продолжение руки и словно поило силой того, кто сжимал его рукоять.

Взмахнув клинком над головой, Скафлок ударил — и рассек пополам камень. Лезвие блистало в полумраке голубой молнией.

— Хей! — воскликнул Скафлок. С уст его сорвались слова:

Пышет жаром битва.

Истомился жаждой —

враги, трепещите! —

клинок легендарный.

Взрыкивая, ярый,

крушит он доспехи,

дробит щиты и

кровь выпивает!

Болверк раскатисто засмеялся.

— Ликуй, храбрец, — проговорил он. — От тебя будут убегать и смертные, и великаны, и боги. Ликуй! Меч на воле, и конец мира близок!

Он подал Скафлоку ножны, украшенные позолоченной резьбой.

— Вложи его, — посоветовал етун, — и не обнажай, пока не пожелаешь убить. Впрочем, он имеет обыкновение обнажаться по своей воле. И помни, когда-нибудь он обратится против тебя.

— Пускай, — ответил Скафлок — лишь бы он расправился с моими врагами.

— Безумец, — прошептал Мананнан, потом прибавил громко: — Пойдем отсюда. В таких местах не медлят.

Скафлок подчинился настоянию друга. Невидящий взгляд Болверка устремлен был им вслед.

Пес у входа в пещеру, заскулив, шарахнулся в сторону. Воины быстро спустились по леднику. Достигнув подножия горы, они услышали за спиной грохот и обернулись.

Над горой возвышались три черные тени. Их поступь дыбила скалы и вековечные льды. Забираясь в лодку, Мананнан пробормотал:

— Сдается мне, Утгард-Локи узнал о твоей проделке. Должно быть, он хочет расстроить замыслы асов. Да, трудновато нам будет выбраться.

Глава 23

Битва, которую выдержали в Ётунхейме Мананнан Мак Лер и Скафлок Воспитанник Эльфов, заслуживает отдельного рассказа. Следует поведать и о том, как сражались они с яростным ветром и густым туманом, с волнами и плавучими льдинами, с усталостью, что остужала сердца и обессиливала руки. В такие мгновения взоры их неизменно обращались к фигурке Фанд на носу лодки. Следует почтить песней ладью Мананнана, это хрупкое на вид серебристое суденышко.

Ётуны всячески старались покончить с воинами и причинили им немало неприятностей. Но они допытались-таки, какие заклинания здесь действуют, и пользовались ими не только для того, чтобы отражать колдовство великанов. Они вызывали бури, они сдвигали с места горы и насылали их на подворья своих врагов.

Они избегали сходиться с етунами врукопашную, хотя дважды убивали великанов, которым случилось повстречаться с ними в одиночку. Чаще всего они бились с морскими и сухопутными чудищами. Порой они бывали на волосок от гибели, особенно когда отваживались на набеги в глубь Ётунхейма, и каждый их поход стоит хвалебного слова.

Они прокрались в огромную конюшню, похитили лошадей, а само строение спалили дотла. Кони, которых они забрали, считались в земле великанов чуть ли не карликовыми, но никакое другое животное за пределами Ётунхейма не могло сравниться с ними статью и выносливостью. Это были косматые черные жеребцы с огненными глазами. Как ни странно, они привязались к своим новым хозяевам и спокойно стояли в лодке, которая их едва вмешала. Они не боялись ни дневного света, ни железа, ни даже клинка Скафлока и не ведали изнеможения.

В Ётунхейме обитали не одни лишь великаны и чудовища. Одинокие поселяне давали приют скитальцам, не слишком донимая их расспросами. Многие женщины были ростом с обычного человека, отличались красотой и радушием. Бойкий на язык Мананнан наслаждался жизнью, Скафлок же попросту не глядел на женщин.

Можно рассказать еще о драконе и его сокровищах, о пылающей горе и бездонной пропасти, о беседе с великаншей и о ловле рыбы реке, что течет из преисподней, о поединках и о ведьме из Железного Леса, о песне, которую пела себе на рассвете заря, — словом, воины совершили несчетно славных деяний. Но все они не относятся к нашему повествованию, а потому пускай их хранят до лучших времен летописи Волшебной страны.

Достаточно будет сказать, что Скафлок и Мананнан покинули Ётунхейм и направили лодку на юг, к Мидгарду.

— Сколько мы отсутствовали? — проговорил юноша.

— Не знаю. Долго. — Сын Лера потянул носом и взглянул в голубое небо. — Уже весна. — Помолчав, он сказал: — Теперь, когда ты добыл меч — и всласть напоил его, — что ты собираешься делать?

— Разыщу короля эльфов, если он еще жив, — ответил Скафлок, угрюмо глядя туда, где море смыкалось с небесами. — Высади меня к югу от пролива. Посмотрим, что запоют тролли! Мы очистим от них Альвхейм, вернем себе Англию, а потом завоюем их земли и обратим троллей в рабов!

— Если сможете, — хмуро добавил Мананнан. — Попытаться-то вы, разумеется, должны.

— Сиды не помогут?

— Как решит Совет. Пока эльфы не возвратятся в Англию, мы не выступим, ибо это означало бы оставить без защиты наш остров. А там мы, может статься, и ударим — чтобы вновь познать радость схватки и обезопасить себя на будущее. — Повелитель морской стихии вскинул голову: — Однако… Клянусь кровью, которую мы пролили вместе, тяготами, которые вынесли, жизнями, которыми мы обязаны друг другу, что Мананнан Мак Лер будет рядом с тобой, когда ты ступишь на английский берег!

Они обменялись рукопожатием без слов. Высадив Скафлока с его етунхеймским конем на побережье Валланда, Мананнан призвал попутный ветер и устремился домой, к Фанд.

Сидя на своем черном жеребце, Скафлок озирался по сторонам. Конь выступал по-прежнему горделиво, но заметно отощал, бока его ввалились. Одежды Скафлока превратились в лохмотья, доспехи потускнели и проржавели, накинутый на плечи плащ был весь в дырах. За время своих скитаний в поисках короля эльфов юноша сильно похудел: широкие кости выпирали из-под туго обтягивавшей их кожи. Лицо его избороздили морщины, и оно казалось теперь лицом изгнанного бога. Лишь изредка суровость его смягчалась подобием усмешки. О былой красоте и молодости Скафлока напоминали только чудесные темно-русые кудри. Так, верно, будет выглядеть Локи, когда поскачет на равнину Вигрид в последних сумерках мира.

Утром прошел дождь; земля была сырой, многочисленные лужи и ручейки посверкивали в лучах солнца. Всюду, куда ни глянь, зеленела трава, на деревьях предвестниками лета раскрывались почки.

Холодный ветер, что задувал меж холмов и развевал плащ Скафлока, был ветром весны, он веселил и разгонял застоявшуюся за долгую зиму кровь. Высокое небо слепило голубизной, мокрая трава серебрилась и радужно переливалась в солнечном свете. На затянутом тучами юго-востоке погромыхивал гром и сияла радуга.

Из поднебесья донеслись крики диких гусей, — перелетные птицы возвращались домой. В рощице звонко запел дрозд, две белки прыгали с ветки на ветку рдяными огоньками.

Скоро, скоро наступит пора теплых дней и светлых ночей, зазеленеют леса и распустятся цветы. В душе Скафлока шевельнулась почти забытая нежность…

О, если бы ты была со мной, Фреда…

День клонился к вечеру. Скафлок продолжал свой путь, и не помышляя о том, чтобы остаться незамеченным. Он пустил коня легкой рысью, и тот успевал на скаку пощипывать траву и молодую листву; копыта его сотрясали землю.

Они миновали рубежи Волшебной страны и приближались теперь к срединной области Альвхейма. Там, в горной твердыне, укрылся от троллей король эльфов. Сожженные подворья, сломанное оружие, обглоданные, наполовину рассыпавшиеся в прах кости, — ясно было, что война пожала здесь свою жатву. Иногда им попадались свежие следы троллей, и тогда Скафлок нетерпеливо облизывал губы.

Ночь показалась ему, возвратившемуся из страны мрака, необычно теплой и светлой. Даже подремывая в седле, он не переставал прислушиваться, а потому услышал врагов и надел шлем задолго до того, как они преградили ему дорогу.

Их было шестеро, могучих воинов, что возникли разом из ночной полутьмы. Должно быть, они недоумевали, кто же им повстречался — смертный, но в эльфийских одеждах и в доспехах сидов, на коне, похожем на их собственных, но еще более косматом. Один из троллей крикнул:

— Именем короля Иллреде, стой!

Пришпорив жеребца, Скафлок обнажил меч. Лезвие сверкнуло голубой молнией. Юноша сразил двоих троллей прежде, чем остальные сообразили, что происходит.

Воин слева замахнулся на Скафлока дубинкой, а тот, который был справа, воздел над головой топор. Стиснув коленями бока коня, Скафлок подставил под дубинку щит, а меч его перерубил рукоять топора и вонзился в грудь хозяину оружия. Развернувшись, человек рассек тролля слева от плеча до пояса. Он натянул поводья: конь поднялся на дыбы и передними копытами вышиб дух из пятого тролля.

Шестой вскрикнул и попытался убежать, но брошенный твердой рукой меч настиг его, поразил в спину и вышел из груди.

Подобрав клинок, Скафлок двинулся дальше. Ближе к рассвету он остановился у реки, чтобы немного поспать.

Разбудил его шорох листьев. К нему подкрадывались двое троллей. Он вскочил, вооруженный лишь мечом, ибо надевать доспехи было некогда. Тролли напали. Клинок Скафлока раздробил щит первого и погрузился в его сердце; второй же тролль так спешил разделаться с чужаком, что с разбега напоролся на меч и умер, насаженный на острие, как кабан на вертел.

— Ребячья забава, — хмыкнул Скафлок. — Посмотрим, кто кого!

Около полудня он натолкнулся на пещеру, в которой спали несколько троллей. Он убил их и подкрепился их припасами. Его ничуть не тревожило, что он оставляет за собой гору трупов. Пускай преследуют!

На закате он достиг предгорий. Впереди возвышались во всей своей красе увенчанные снежными шапками пики. Шуршали в сумерках иголками сосны, далеко окрест разносилась песня водопадов. Как нелепо, мелькнула у него мысль, что это исполненное покоя и очарования место стало полем битвы. А разве менее нелепо, что он тут не с Фредой, а с погибельным клинком?

Что ж, так уж сложилось. А все-таки — как она там?

Копыта жеребца звонко застучали по леднику. Небо потемнело, на нем во множестве высыпали звезды. В свете почти полной луны очертания гор сделались какими-то размытыми, едва ли не призрачными. Вдруг Скафлок расслышал знакомый звук: где-то протрубил лур^[427]. Он немедля послал коня в галоп. Животное прыгало с утеса на утес, перелетало через мрачные пропасти, воздух свистел в ушах всадника, железные подковы высекали искры из камней.

Идет бой!

Хриплое пение тролльих рогов, крики воинов, лязг оружия… Кто-то выстрелил в Скафлока из лука, но промахнулся. Юноша припал к шее коня, проклиная затаившегося лучника.

Конь вынес его на гребень. Взору Скафлока открылось поле сражения. Люди не увидели бы на нем ничего примечательного: обыкновенная скала, на вершине которой кружатся снежные вихри. Но колдовским зрением Скафлок различил на горе высокие стены крепости, башни которой упирались в ночное небо. У подножия виднелись многочисленные шатры воинства троллей. Над самым большим из них развевался черный флаг, а над одной из башен крепости реяло знамя короля эльфов. Вожди сошлись в поединке.

Тролли штурмовали эльфийскую твердыню. Они копошились под стенами, лезли вверх по приставленным лестницам, били таранами в крепкие ворота, стреляли огненными шарами из баллист. Раздавались истошные вопли, рокотали барабаны, трубили рога; ледники покрывались сетью трещин и разламывались, с гор сходили сокрушительные лавины.

Эльфы пока отражали натиск — клинками, копьями, стрелами, кипящим маслом из котлов, но троллей, похоже, не смущали никакие потери. Они твердо вознамерились овладеть крепостью.

Скафлок обнажил меч. Тот зашипел по-змеиному; лунный свет посеребрил его лезвие.

— Хейя! — воскликнул юноша, пришпорил коня и помчался вниз по склону.

На краю широкой расщелины, что внезапно разверзлась перед ним, конь, — повинуясь посылу всадника, прыгнул — и взмыл в поднебесье, Скафлок с трудом удержался в седле.

Лагерь троллей был почти пуст. Скафлок натянул поводья, наклонился и выхватил из костра пылающую ветку. Шатры загорались один за другим, ветер раздувал грозное пламя. Скафлок поспешил к главным воротам крепости, облачась на скаку в доспехи.

Как и раньше, щит он взял в левую руку, меч — в правую, колени его сжимали бока коня. Тролли у ворот еще не успели опомниться, как он уже зарубил троих и столько же полегло под копытами жеребца.

Воины подступили к юноше. Его колдовской клинок сверкал, стонал и рычал, дробил шлемы, проникал сквозь кольчуги, погружался в холодную плоть. Скафлок косил троллей, словно спелую пшеницу.

Они мельтешили вокруг, бессильные против стали. Скафлок не чувствовал их ударов: такой силой напоил его меч.

Взмах — и покатилась с плеч голова, другой — и тролль повалился с лошади, хватаясь за распоротый живот. Пеший воин оцарапал Скафлоку руку копьем; привстав в стременах, юноша рассек его надвое. Ётунхеймский конь топтал тех, кто попадался ему на пути.

Потоки крови обагрили залитый лунным светом снег. Всюду, куда ни посмотри, лежали трупы. Всадник на черном жеребце вращал над головой смертоносным клинком.

Руби, меч, руби!

Тролли пришли в ужас. Скафлок закричал:

— Хей, Альвхейм! С нами вместе скачет Отец Побед! Сюда, эльфы, сюда!

Только сейчас тролли заметили, что лагерь их охвачен пламенем. Пожар в становище, конь из Ётунхейма, волшебный клинок, — да с кем же они бьются этой ночью?

По их рядам побежали испуганные шепотки.

— Один ополчился против нас… нет, у него два глаза, это Тор… это Локи, он вырвался из темницы, и конец мира близок… Это смертный, одержимый демоном… Это сама Смерть…

Протрубили луры, распахнулись крепостные ворота. Эльфы выехали на бой. Числом они уступали троллям, но в сердцах их возродилась надежда. Во главе отряда скакал на молочно-белом жеребце король. Поверх кольчуги на нем был темно-синий плащ, ветер развевал его седые волосы и бороду.

— Мы не чаяли увидеть тебя живым! — крикнул он Скафлоку.

— Так зрите же, — отозвался тот, в голосе его не было и следа былого благоговения. Ему ли трепетать? Ведь он говорил с мертвыми, плавал за край света и терять ему совсем нечего.

Глаза короля остановились на руническом клинке.

— Я знаю тебя, — пробормотал он, — но мне не ведомо, что ты сулишь Альвхейму.

Вздохнув, он воскликнул:

— Вперед, эльфы!

Его воины обрушились на троллей. Схватка была упорной и кровавой. Мечи и топоры вздымались и опускались, за стрелами и копьями не разглядеть было звезд, лошади топтали погибших и раненых.

— Хода, Тролльхейм! Ко мне, ко мне! — Иллреде выстроил своих бойцов клином. Королевский конь воинственно фыркал, топор Иллреде разил без промаха. Эльфы попятились. Лицо предводителя троллей искажено было гримасой ярости, косички бороды извиваюсь как живые, взгляд внушал суеверный страх.

Завидев его, Скафлок взвыл волком и поворотил жеребца. Размахивая мечом, он пробивался к Иллреде, круша троллей, как дровосек крушит молодые побеги.

— Ха! — взревел Иллреде. — Посторонитесь! Он мой!

Воины послушно расступились. Увидев рунический клинок, король вздрогнул и натянул поводья.

Скафлок рассмеялся.

— Ты угадал, судьба нашла тебя. Всех вас поглотит мрак, мерзкие твари!

— Не одни лишь тролли виновны в том, что в мире царит зло, — тихо возразил Иллреде. — Сдается мне, твое злодеяние не сравнить с моими. Ты выковал заново проклятый меч, на что не решился бы никто из троллей.

— Не посмел бы! — усмехнулся Скафлок.

Иллреде сражался мужественно. Его топор нанес рану етунхеймскому коню, тот поднялся на дыбы, Скафлок вцепился ему в гриву. И тут Иллреде ударил снова.

Человек подставил щит, но удар был столь силен, что тот разлетелся вдребезги. Скафлок покачнулся. Топор обрушился на шлем юноши, и у Скафлока все поплыло перед глазами.

Иллреде замахнулся для нового удара. Скафлок попытался шевельнуть рукой, которой сжимал меч. Послышался лязг металла, и топор развалился на куски. Скафлок помотал головой, чтобы она прояснилась, засмеялся и отрубил Иллреде левую руку.

Король троллей обмяк в седле. В следующий миг и правая его рука упала на землю.

— Не пристало воину мучить беспомощного врага, — прошептал Иллреде. — Ты повинуешься воле клинка.

Скафлок убил его.

Троллями овладел великий страх, и они бросились врассыпную. Эльфы устремились в погоню. Во главе их, как и прежде, скакал король, но недруги бежали не от него, а от Скафлока, оружие которого сеяло повсюду смерть.

Лишь немногим троллям удалось спастись.

Король эльфов оглядел поле битвы. У стен эльфийской твердыни громоздились горы трупов. Холодный предрассветный ветерок трепал седые волосы короля и гриву его коня. Усталый, мрачный, окровавленный, к королю подъехал Скафлок.

— Мы одержали славную победу, — проговорил старец, — но тролли покорили чуть ли не весь Альвхейм.

— Недолго им осталось торжествовать, — ответил юноша. — Под твои знамена соберутся все те, кто прячется нынче в холмах и лесах. Мой меч поможет нам. К тому же, — прибавил он, — вот этот штандарт вряд ли вдохновит троллей на битву.

Король увидел копье, на наконечник которого насажена была голова Иллреде. Губы мертвеца кривились в усмешке.

— Ты переменился, Скафлок, — сказал негромко владыка эльфов. — Сердце твое ожесточилось. Но да будет так, как ты желаешь.

Глава 24

На рассвете зимнего дня Фреда добрела до подворья Торкеля Эрлендссона.

Сам хозяин только-только проснулся и выглянул наружу — узнать, какая погода. Он не поверил собственным глазам, узрев плетущуюся по двору девушку в ярких доспехах и одежде чужеземного покроя.

Он потянулся было за копьем, что стояло у двери, но, присмотревшись, различил знакомые черты. Это же Фреда Ормсдотгер!

Торкель провел девушку в дом и поручил ее заботам своей жены Аасы.

— Как ты исхудала, бедняжка, — проговорила та. — Хорошо, что вернулась.

Фреда раскрыла было рот, но не смогла выдавить из себя ни слова.

— Бедняжка, — повторила Ааса, — совсем измучилась. Пойдем, я отведу тебя в постель.

Тут появился Аудун, второй по старшинству сын Торкеля после погибшего Эрленда.

— Ну и холодина! — воскликнул он и застыл, глядя на Фреду. — Кто это?

— Фреда Ормсдотгер, — ответил Торкель.

Аудун подошел к девушке.

— Я рад, что ты возвратилась, — сказал он, обнял ее за плечи и хотел поцеловать, но вдруг ощутил сердцем терзавшую ее тоску и отступил на шаг. — Что случилось?

— Ничего, — отозвалась Ааса. — Не приставай к ней! И вообще, ступайте отсюда, не мешайте мне.

Фреда послушно улеглась в постель, но сон к ней не шел. Ааса заставила девушку поесть, потом села рядом и принялась утешать ее, как мать утешает младенца. Фреда заплакала, горько и тихо. Ааса дала ей выплакаться. Вскоре девушка заснула.

Когда позднее Торкель предложил ей остаться и пожить какое-то время у них, она согласилась. Хотя оправилась она быстро, прежнего веселья в ней уже не было.

Торкель спросил ее как-то, что с ней стряслось. Она побелела лицом, и он торопливо прибавил:

— Если не хочешь говорить, не надо. Я тебя не принуждаю.

— Мне нечего скрывать, — прошептала она еле слышно. — Вальгард собирался подарить нас с Асгерд языческому королю на востоке, к которому он думал поступить на службу. Но только он высадился, на него напал… другой викинг… Асгерд убили, Вальгард бежал, а меня викинг забрал себе. Однако он отправился… туда, куда мне дороги нет… меня высадили на побережье, у кургана моего отца.

— У тебя диковинные доспехи.

— Их дат мне викинг. Он добыл их в одном из своих походов. Я часто сражалась рядом с ним. Для язычника он был хорошим человеком, — Фреда поглядела на горевший в очаге огонь. — Да, он был лучшим из мужчин, самым храбрым и самым добрым.

Губы ее скривились.

— А почему нет? Он происходил из славного рода.

Она поднялась со скамьи и вышла из горницы. Торкель задумчиво подергал себя за бороду.

— Не все она поведала, не все, — пробормотал он, — но остальное мы вряд ли услышим.

Даже священнику на исповеди Фреда рассказала ту же историю.

Выйдя из церкви, она взобралась на высокий холм.

День выдался ясным и не слишком холодным. Весна приближалась, но снежное покрывало еще укутывало землю. В голубом небе не было ни единого облачка.

— Я совершила смертный грех, утаив, с кем возлежала, — промолвила Фреда. — Я приняла этот крест и буду нести его до могилы. Отец Всемогущий, Ты знаешь все. Я прошу Тебя о милосердии. Покарай меня, но пощади его, — она покраснела. — Я ношу под сердцем то, что всегда угодно было Пресвятой Деве. Да не коснется его Божья кара! Отец, Матерь, Сын, накажите меня, но пощадите невинное дитя!

После разговора с Небесами ей стало легче. На щеках девушки заалел морозный румянец, волосы ее отливали золотым в солнечном свете, серые глаза ярко блестели. Она улыбалась, когда ей навстречу попался Аудун Торкельссон.

Высокий и крепкий, годами он был лишь немногим старше Фреды, пахал землю и умел обращаться с оружием. Светлые кудри обрамляли его пригожее лицо.

Он подбежал к девушке.

— Я… я искал тебя, Фреда…

— Зачем? Я кому-то нужна?

— Нет, просто… ну, я хотел поговорить с тобой…

Она молча ждала продолжения. Искоса поглядев на нее, Аудун спросил с запинкой:

— Что ты намерена делать?

Радость исчезла без следа. Фреда посмотрела на небо, потом огляделась по сторонам. Моря отсюда видно не было, но ветер доносил с берега зычный голос прибоя.

— Не знаю, — ответила она. — У меня никого нет…

— Есть! — пылко возразил он, но тут же смутился и до самого дома уже не размыкал уст.

Миновала зима, наступила весна, а Фреда по-прежнему жила у Торкеля. Никто не попрекал ее тем, что она вынашивает незаконного ребенка; и то сказать, разве удивительно, что она забеременела, после всего, что с ней случилось? Слабости по утрам она почти не испытывала, благодаря то ли природной крепости, то ли пребыванию среди эльфов, а потому трудилась наравне со всеми. Покончив с работой, она уходила гулять, и Аудун частенько бывал ее спутником в этих прогулках. Ааса была довольна: ей было теперь с кем поболтать. Впрочем, Фреда предпочитала отмалчиваться и сама никаких разговоров не заводила.

Поначалу она сильно страдала — не столько из-за совершенного греха или из-за гибели родных, сколько из-за Скафлока.

Ни знака, ни слова с тех пор, как они расстались у кургана Орма! Он покинул ее, отправился едва ли не в преисподнюю за тем, что погубит его. Где он сейчас? Жив ли он еще или воронье выклевало глаза, в которые она так любила глядеть? Рвется ли он к смерти, как рвался когда-то к Фреде? Или позабыл то, что должен был помнить, и нашел утешение в объятиях Лии? Нет, этого не может быть, никогда!

Жив ли он? Где он? Каково ему?

Порой он приходил к ней во сне, и тогда сердце ее отчаянно колотилось; он смеялся, шептал ей на ухо висы, клал руки на плечи. Она просыпалась и долго потом лежала с открытыми глазами.

Фреда изменилась. Жизнь людей казалась ей скучной после того, как она побывала при пышном дворе Имрика, после тех безумно счастливых дней, что они со Скафлоком провели в пещере у моря. Священника она видела редко, ибо Торкель вовсе не был ревностным христианином и крестился, лишь чтобы соседи не отвернулись от него. Господа она почитала, но церковь ей вскоре опостылела. Фреде было тесно в четырех стенах. Она стремилась на волю.

Иногда девушка не выдерживала, вставала среди ночи, брала из конюшни лошадь и мчалась на север. Колдовское зрение помогало ей различить то спешащего куда-то гнома, то сову, что на деле была отнюдь не совой, то проплывавшую у берега черную ладью. Но те, кого она осмеливалась окликать, бежали от нее, а потому ей никак не удавалось узнать, устоял ли Альвхейм или пал под натиском троллей.

Этот таинственный, призрачный мир был миром Скафлока, а когда-то, в незапамятном прошлом, — Скафлока и ее.

Она запрещала себе чересчур много размышлять. Ее молодое и крепкое тело тяжелело с каждым днем. Она испытывала чувства, схожие с теми, какие заставляют птиц возвращаться по весне в родные края. Увидев свое отражение в озерце, она поняла, что превратилась в женщину — стройную, полногрудую, крутобедрую. Она потихоньку становилась матерью.

Если бы только он… Нет, нет, нельзя… Но я люблю его, я так его люблю!

На землю пролились первые дожди, зазеленели луга и деревья, вернулись птицы. Однажды Фреда заметила двух аистов, что кружили над тем местом, где стояло подворье Орма. Она заплакала; слезы ее были тихими и светлыми, как дождик в конце весны.

Она ощущала, как растет в ее чреве дитя, и радовалась тому, что она снова может на что-то надеяться.

Зацвели яблони. Фреда вышла как-то под вечер из дома. В облаках и в ночных тенях, в рассвете и в закате — всюду ей виделся Скафлок. Ветер говорил его голосом, море смеялось его смехом. Рассеянно ловя лепестки яблоневого цвета, она думала о том, что, сколько бы ни ярилась зима, под сердцем у нее — вечное лето, которое всегда будет напоминать ей о Скафлоке.

Торкель готовился к походу на восток. Он собирался поторговать, а если подвернется случай, то и пограбить. Аудун, однако, день ото дня делался все печальнее, и наконец сказал отцу:

— Я не могу плыть с тобой.

— Что? — изумился Торкель. — Ты отказываешься? Или я ослышался?

— Я… Кому-то нужно остаться.

— А работники на что?

— У Орма работников тоже хватало, — пробормотал Аудун.

— Наше хозяйство Ормову и в подметки не годится. И потом, мы же договорились с соседями весь год выставлять дозорных. — Торкель пристально поглядел на сына: — Что гнетет тебя, паренек? Или ты боишься?

— Знаешь ведь, что нет! — вспыхнул Аудун. — Пускай мне не доводилось еще проливать крови, я убью того, кто назовет меня трусом! Я просто не хочу.

Торкель кивнул:

— Значит, из-за Фреды. Что ж, оно к тому шло. Но у нее нет родни.

— Ну и что? Ей принадлежат земли ее отца. А денег я добуду, следующим летом.

— Ты не забыл про ребенка, которого она вынашивает, от того бродяги, по ком она до сих пор вздыхает?

Аудун сердито уставился себе под ноги.

— Ну и что? — повторил он. — Она ни в чем не виновата. А ребенка я с радостью буду качать на колене. Ей надо помочь, иначе она изведется от тоски по тому, кто походя соблазнил ее. Только попадись он мне, ты увидишь, боюсь ли я обнажить меч!

— Ну, — Торкель пожал плечами. — Не буду тебя неволить. Оставайся, коли решил.

Помолчав, он прибавил:

— Ты прав, негоже бросаться такими землями. Из нее получится жена, она родит тебе много сыновей.

Он улыбнулся, хотя взгляд его выражал беспокойство:

— Ступай, добивайся ее руки. Надеюсь, тебе повезет больше, чем Эрленду.

Засеяв поля зерном, Торкель отправился в поход. Он взял с собой остальных своих сыновей и других молодцов. Они рассчитывали вернуться поздней осенью или даже в начале зимы, ибо хотели достичь дальнего берега Северного моря. Аудун с завистью проводил глазами корабли, но когда заметил, что рядом с ним стоит Фреда, то почувствовал себя вполне вознагражденным.

— Ты вправду остался, чтобы присмотреть за сбором урожая? — спросила девушка.

Он покраснел до ушей, но ответил:

— Сдается мне, ты знаешь почему.

Она отвернулась.

На смену весне пришло лето. Теплые ветры, грозы, песни птиц, серебристые рыбы в реках, цветы, светлые ночи… Все чаще шевелился во чреве Фреды ребенок, и все реже покидал девушку Аудун. Порой она прогоняла его, он подчинялся, но лицо его было таким грустным, что она всякий раз раскаивалась в своем поступке.

К словам его она едва прислушивалась, зато с наслаждением вдыхала аромат цветов, которые он собирал для нее, а он улыбался, робкий, словно щенок. Если они поженятся, он всегда будет глядеть ей в рот. Он не Скафлок, он только Аудун. Где же ты, любимый?!

Однако постепенно память о Скафлоке стаза похожей на воспоминания о минувшем лете. Она согревала Фреде сердце, она разгоняла тоску, будто ветер тучи. Но горевать без конца означало бы проявить слабость.

Аудун ей нравился. Он сумеет защитить дитя Скафлока.

Как-то вечером они вышли на берег моря. Вода неумолчно рокотала у их ног, а за спиной разливался в небе ало-золотистый закат. Взяв девушку за руки, Аудун проговорил с твердостью в голосе, которой недавно научился:

— Ты знаешь, Фреда, что я люблю тебя, любил еще тогда, когда ты жила под своим кровом. За последние дни я пытался добиться от тебя ответа, но ты отмалчивалась. Я прошу твоей руки, Фреда, прошу в последний раз и, если ты мне откажешь, перестану донимать тебя. Ты согласна?

Она взглянула ему в глаза. Голос ее был тих и ровен:

— Да.

Глава 25

К концу лета в северных землях разбушевалась непогода. Дул сильный ветер, почти непрерывно лил дождь, серую пелену тумана вспарывали голубые острия молний. Тролли большей частью отсиживались в Эльфхьюке: отряды их бездомных врагов сделались слишком многочисленными, чтобы с ними можно было легко справиться. Воины бесцельно бродили по замку, пили, играли, ссорились и снова пили. Самое невинное замечание нередко приводило к поединку. К тому же наложницы-эльфиянки бесстыдно изменяли своим хозяевам, а потому не проходило дня, чтобы тролли не вцеплялись из-за них друг другу в глотки.

Замок полнился слухами. Их передавали шепотом из уст в уста. Иллреде погиб, его голову держат в бочонке с рассолом, чтобы она не сгнила до решающей битвы. Новый король Гуро терпит поражение за поражением, и войско его разбегается. Эльфов ведет в бой демон на огромном коне, вооруженный клинком из преисподней.

Вендланд пал, уверял один тролль, эльфы не пощадили ни раненых, ни увечных, и поле битвы завалено было трупами троллей, так что можно было перейти его из конца в конец, не ступив на землю.

Эльфы овладели крепостями в Норвегии, Швеции, Гаутланде, Дании, нашептывал другой. Эти древние эльфийские твердыни сдались на милость победителей, а ничего не подозревавших троллей, которые несли там службу, предали мечу. Враги захватили флот, что стоял в ютландской бухте, и совершили на кораблях троллей набег на Тролльхейм.

Союзникам и наемникам уже нельзя было доверять. Шены в Гардарике перебили всех своих командиров. Восставшие гоблины сожгли в Тролльхейме три — нет, пять — нет, дюжину поселений.

Эльфы продвигаются по Валланду, а тролли пятятся перед ними… Потом пришло известие о резне на побережье, у кромлехов и менгиров^[428] Древнего Народа. И во всех рассказах упоминался грозный всадник на черном жеребце и его колдовской клинок, который рассекал доспехи как холстину.

Вальгард, похудевший и помрачневший, попытался поднять боевой дух.

— Вы что, не знаете, как переменчива удача? Она вот-вот отвернется от эльфов.

Но тролли его не слушали. Все меньше и меньше ладей приплывало с другого берега пролива и из восточных морей, а вести, какие они привозили, становились раз от раза все хуже. Вальгард в конце концов запретил своим воинам общаться с моряками. Уцелевшие английские эльфы, которыми предводительствовали Флам и Огненное Копье, осмелели настолько, что нападали даже на крупные отряды. Ирландские сиды, по слухам, вовсю готовились к войне. Троллям было страшно; чтобы заглушить страх, они пили, а напившись, ссорились, подзуживаемые вероломными эльфиянками.

Вальгард рыскал по замку, то поднимаясь на башни, где гнездились соколы и клушицы, то спускаясь в подземелье, где шныряли пауки и лягушки, бранился, вздорил с воинами, убивал их в приступах гнева. Он чувствовал себя в ловушке, он проклинал призрачно-голубые стены Эльфхьюка, Альвхейм вместе с его королем, он клял тот час, когда появился на свет.

Выступать из замка не имело смысла. Эльфы предпочитали действовать исподтишка. Тролли гибли по-разному: кого сражало брошенное невидимой рукой копье, у кого затягивалась на горле удавка, кто проваливался вместе с конем в кишащую змеями яму. Да что там говорить! И за пиршественным столом могло случиться всякое — сколько уже троллей отравилось насмерть!

Эльфы были хитры и терпеливы, они долго выжидали, а потом разили наверняка. Тролли бессильны были понять их и мало-помалу начали трепетать перед теми, кого считали побежденными.

Кто же и кого победил, подумалось Вальгарду. Похоже, Альвхейм оказался крепким орешком.

Берсерк просиживал дни напролет на троне Имрика, осушая кубок за кубком эльфийского хмельного вина. Лия постоянно подливала ему. Он молча напивался и засыпал на мозаичном полу.

Зачастую, впрочем, он, пошатываясь, пробирался к выходу из залы меж распростертых в лужах вина и блевотины тел, снимал со стены факел и сходил по каменной лестнице в подземелье, а там отпирал дрожащей рукой дверь одной из темниц.

Рдяные уголья освещали белое, все в рубцах и кровоподтеках тело Имрика. Приставленный к князю эльфов бес не давал углям остыть. Пленник висел, подвешенный за большие пальцы рук, томимый голодом и жаждой. Живот его ввалился, язык почернел, но он был эльфом, а значит, так просто умереть не мог.

Его раскосые, подернутые дымкой голубые глаза словно пронзали Вальгарда, и по спине подменыша бежал неприятный холодок.

В этот раз, чтобы показать, что ему не страшно, берсерк усмехнулся.

— Догадайся, зачем я пришел, — проговорил он, покачиваясь.

Имрик безмолвствовал. Вальгард ударил князя по лицу. Бес испуганно шарахнулся в сторону, оскалив сверкающие клыки.

— Ты знаешь, знаешь, — ухмыльнулся Вальгард. — Я приходил раньше и приду опять.

Сорвав с вбитого в стену крюка кнут, берсерк облизал губы.

— Я ненавижу тебя, — выдохнул он, глядя в глаза Имрику. — Я ненавижу тебя за то, что ты породил меня, за то, что ты лишил меня принадлежащего мне по праву, за то, что мне никогда не стать таким, как ты, проклятый эльф! Я ненавижу тебя за твои злодейства, за то, что твоего пасынка нет поблизости. Получай же за него!

Он поднял кнут. Бес забился в угол. Имрик не издал ни звука и не пошевелился.

Когда рука Вальгарда устала, он переложил кнут в другую. Когда же заболела и та, он сплюнул и ушел.

Хмель выветрился, оставив после себя головную боль. Проходя мимо окна, Вальгард услышал шум дождя.

Ненавистное лето, которого он так ждал, думая вдоволь нагуляться по зеленым долинам и по берегам говорливых речек, и которое прошло в стычках с эльфами и в отсиживании за крепостными стенами, близилось к концу. Судя по всему, наступал конец и Тролльхейму. Из Валланда не было никаких вестей.

Прекратится когда-нибудь этот дождь? Вальгард зябко поежился. Ослепительно сверкнула молния, раскатисто громыхнул гром.

Спотыкаясь, берсерк поднялся по лестнице в свои покои. У дверей спал мертвецким сном стражник. Пьяницы, буяны, головорезы! Кому, ну кому из них можно излить, что накопилось на сердце?!

Вальгард вошел в спальню. Лия, лежавшая перед его приходом на кушетке, села. Хоть ей я могу доверять, подумал он тупо, она не ублажает всех подряд и знает, как успокоить меня.

Снова полыхнула молния, басовито прогремел гром. Ветер с воем швырнул в окно дождевые капли. Шпалеры на стенах заколыхались, огоньки свечей мигнули.

Вальгард тяжело опустился на край ложа. Лия обвила руками его шею. Взгляд ее был холодным, как лунный свет, улыбка очаровывала, но не согревала.

— Где ты был, господин? — спросила она своим сладкозвучным голосом.

— Где обычно, — отозвался он. — Почему ты никогда не пыталась отговорить меня?

— Сильные вольны поступать со слабыми, как им вздумается, — она просунула ладонь ему под одежду и обольстительно улыбнулась, но он словно не заметил.

— Да, — пробормотал он сквозь зубы, — это правило годится для сильного. Но тролли бегут, Скафлок — он, он и никто другой — гонит их к морю своим смертоносным клинком. Выходит, он сильный?

Вальгард угрюмо уставился на эльфиянку.

— Чего я никак не постигну, — проговорил он, — так это падения крепостей. Пускай эльфы побеждают в поле, но стены должны были остановить их. Ведь нам, чтобы овладеть некоторыми замками, пришлось положить немало воинов. Другие мы взяли измором, третьи сдались нам, как Эльфхьюк. Всюду хватало и оружия, и припасов, но стоило лишь войску эльфов приблизиться к ним, как они пали друг за другом. — Он покачал давно не чесанной головой. — Почему?

— Эльфхьюк не падет! — крикнул он, тряся Лию за плечи. — Слышишь? Я буду защищать его, даже если на меня ополчатся сами боги! Ха! Я стосковался по битве; только схватка способна развеселить меня и моих воинов. Мы расправимся с ними, мы разобьем их в пух и прах, а голову Скафлока я насажу на пику и выставлю над стеной!

— Да, господин, — промурлыкала Лия, загадочно улыбаясь.

— Я силен, — прорычал он. — Когда я был викингом, то ломал людям шеи голыми руками. Я не ведаю страха, и в бою мне нет равных! Много я одержал побед и много еще одержу!

Внезапно он ссутулился и уронил голову на грудь.

— Что с того? — прошептал он. — Почему я такой? Потому что так захотел Имрик. Он дал мне обличье Ормова сына. Потому я и появился на свет, и все во мне от Скафлока.

Он вскочил, глядя перед собой невидящим взглядом, и воскликнул:

— Я всего лишь тень Скафлока!

Сверкнула голубая молния, грохот грома сотряс замок. Ветер взвыл раненым зверем, умудрился как-то проникнуть внутрь и задул свечи.

— Я убью его, — пробормотал Вальгард, раскачиваясь взад и вперед. — Я утоплю его в море. Я убью Имрика, Фреду и тебя, Лия, убью всех, кому известно, что я — нежить, призрак живого человека… Холодны, холодны мои руки…

Гулкие раскаты грома перемежались вспышками молний.

— Давай, Тор, давай! — крикнул Вальгард. — Стучи, пока стучится! Мои холодные руки обрушат чертоги богов! Я растопчу мир! Я нашлю на него бури, мрак и ледники с севера, и пепел будет засыпать мои следы! Я Смерть!

В дверь заскреблись. Вальгард заревел по-звериному и распахнул ее. Пальцы берсерка стиснули горло мокрого, изможденного тролля, что стоял на пороге.

— С тебя-то я и начну, — прошипел Вальгард. На губах его выступила пена. Тролль дернулся — и обмяк.

Когда он, мертвый, рухнул на пол, бешенство оставило Вальгарда. Дрожа как в лихорадке, подменыш прислонился к дверному косяку.

— Зачем? — прошептал он.

— Быть может, он был не один, — проговорила Лия, вышла на лестницу и позвала: — Эй, там! Ярл хочет видеть кого-нибудь из тех, кто прибыл в замок этой ночью!

У подножия лестницы показался тролль с рассеченной щекой, такой же усталый на вид, как и его погибший товарищ.

— Нас было пятнадцать, — пробормотал он, — а вернулись только мы с Хру.

— Какие вести? — рявкнул Вальгард.

— Эльфы высадились в Англии, господин. А еще мы слышали, что ирландские сиды в Скотланде и возглавляет их сам Луг Длинная Рука.

Вальгард кивнул.

Глава 26

Скафлок и его воины высадились на английском побережье в ночь, когда на море бушевал шторм. Король эльфов остался на другой стороне пролива, чтобы покончить с немногими уцелевшими троллями. Он предостерег Скафлока от излишней самонадеянности и сказал, что, если троллям удастся отстоять Англию, материковый Альвхейм по-прежнему будет в опасности.

Скафлок пожал плечами.

— Мой клинок принесет нам победу, — ответил он.

Окинув юношу испытующим взором, король проговорил:

— Будь с ним осторожен. До сих пор он служил нам верой и правдой, но он коварен и рано или поздно обратится против того, кто им владеет, быть может, в тот самый миг, когда потребуется его помощь.

Скафлок пропустил слова короля мимо ушей. Не то чтобы он рвался — в конце концов, ему предстояло много дел, — но и не собирался бегать от смерти, а потому вовсе не стремился избавиться от меча. Тот поил его силой, обострял зрение и слух и все прочие чувства; выезжая с ним на битву, Скафлок не испытывал уже тоски и в мыслях его не было разброда. Он ощущал себя богом; свирепая радость, что наполняла его сердце, чем-то отдаленно напоминала ту, которую он познал вдвоем с Фредой.

Поход готовился долго. Лучшие воины со всего Альвхейма собирались на берегах укромных бретанских бухт, где ожидали их быстрые ладьи. Скафлок переправил весточку вождям английских эльфов, извещая их о своем замысле, а потом, в бурную осеннюю ночь, велел заводить на корабли лошадей и трогаться в путь.

Проливной дождь переходил временами в мокрый снег. Молнии вспарывали черный покров небес своими мертвенно-бледными жалами, яростно грохотал гром, пенные валы накатывались чередой с запада и с ревом набрасывались на прибрежные скалы. В такую погоду даже эльфы не осмелились поднять паруса. Они гребли; брызги летели им в лица, мокрая одежда прилипала к телу. По веслам и по драконьим головам на носах ладей ползали голубые огоньки.

Наконец из темноты проступили знакомые очертания меловых холмов, послышался неумолчный рокот прибоя. Ветер так и норовил швырнуть корабли на рифы или притиснуть их друг к другу. Скафлок усмехнулся и сказал громко:

Дочерей

хозяйки моря

холодны, увы,

лобзанья.

Ласки их

влекут в пучину,

ледяны

уста девичьи.

Он различил впереди заветный мыс, и на какое-то мгновение его охватила печать. Он сказал:

Возвратился Скафлок

из далеких странствий,

и во мраке берег

уж родимый виден.

Мигом мимолетным

минула разлука.

С милой повстречаться

суждено ли мне?

Едва ладьи обогнули мыс, ветер стих. Эльфы подвели корабли к мелководью, попрыгали за борт и принялись поспешно вооружаться. Один кормчий проговорил, обращаясь к Скафлоку:

— Надо бы решить, кто останется охранять ладьи.

— Никто, — отозвался юноша.

— Что? А если тролли сожгут их? Нам тогда некуда будет отступать!

Скафлок огляделся по сторонам.

— Я, — сказал он, — отступать не намерен. Я не покину Англию, пока не покончу с троллями.

Эльфы взирали на него с благоговейным трепетом. Высокий, в железных доспехах, с колдовским клинком на поясе, он казался демоном, а не смертным. В студеной глубине его голубых глаз мерцали зеленые искорки. Воины считали его обреченным.

Он вскочил в седло и крикнул, перекрывая шум прибоя:

— Трубите в луры! Охота нынче будет знатной!

Эльфы двинулись в глубь суши. Конники составляли около трети всего войска, остальные же рассчитывали вскоре добыть себе лошадей. Подобно франкам и норманнам, эльфы предпочитали сражаться на конях.

Дождь и не думал прекращаться, скорее наоборот. Пронизывающий ветер предвещал приближение зимних холодов.

Вдалеке хрипло заревели боевые рога троллей. Эльфы заулыбались, дружно взмахнули клинками. Лязгнули щиты, и снова запели луры.

Скафлок был мрачен, он устал от почти непрерывных сражений, самая мысль о схватке была ему отвратительна. Впрочем, он знал, что стоит ему только обнажить меч, как все сразу переменится, и потому жаждал битвы.

На склоне холма показались тролли. Они явились из ближайшего замка — должно быть, из Альвархоя. На первый взгляд их было меньше, нежели эльфов, зато добрая половина вражеских воинов была верхом. За спиной Скафлока кто-то воскликнул весело:

— Какие они заботливые, даже лошадей нам привели!

Однако не все были столь легкомысленны. Эльф, что скакал по правую руку от Скафлока, покачал головой.

— Нас больше, но ненамного, — сказал он. — Еще неизвестно, кому повезет.

— Им нас не одолеть, — проговорил Скафлок, — но лучше было бы обойтись малой кровью, не то следующий бой может стать нас последним. — Он нахмурился. — Где же английские эльфы, разрази их гром?! Они должны были выйти нам навстречу. Или моих гонцов перехватили?..

Под хриплые звуки рогов тролли устремились на эльфов. Скафлок обнажил меч и крутнул им над головой. Тот ослепительно засиял в призрачном свете молнии.

— Вперед! — Скафлок пришпорил своего етунхеймского жеребца, ощущая, как воспламеняется кровь в жилах.

В грозовое небо взмыли стрелы и копья. Сильный порыв ветра отнес их в сторону, и они не причинили никому из противников особого вреда.

Войска сошлись в рукопашной. Скафлок, приподнявшись в стременах, зарубил одного тролля, отразил топор другого и отсек ему голову. В шит его воткнулась пика. Он перерубил ее древко пополам, а конь затоптал обезоруженного копейщика в грязь.

Клинок и топор! Звон, лязг, скрежет! Раздробленные щиты, рассеченная плоть, горы трупов, погребальный танец молний.

Скафлок не ведал пощады. Его могучие удары крушили доспехи и черепа. Враги, как ни старались, бессильны были поразить воина. Его клинок пел песню смерти. Сопровождаемый эльфами, Скафлок прорвался сквозь ряды троллей и напал на них сзади.

Тролли сражались доблестно. Увидев опасность, они перестроились в кольца. Оттуда полетели стрелы; лошади эльфов гибли под копьями, а их всадники — под топорами и палицами. Где же, ну где же подмога?

И тут в ночи протрубил рог! Послышался боевой клич эльфов, и Скафлок облегченно вздохнул:

— Хей, Альвхейм!

Во главе отряда скакал Огненное Копье. По шлему его ручейками сбегала вода, а с наконечника пики капала кровь. Рядом с ним, грозно воздев окровавленный топор, мчался Флам Оркнейский. Дальше виднелись другие вожди эльфов, словно восставшие из родной земли, чтобы очистить ее от захватчиков.

Теперь битва превратилась в резню. Тролли полегли все до единого. Их тела устилали склон холма от вершины до подножия.

Скафлок разговорился с Фламом и Огненным Копьем.

— Мы спешили, как могли, — сказал Огненное Копье, — но нам пришлось задержаться в Рунхилле: ворота замка были открыты, и мы быстро прикончили тамошних троллей. Женщины не подвели. Сдается мне, Альвархой тоже в наших руках, тем более что эта падаль вся оттуда.

— Хорошо, — вложив клинок в ножны, Скафлок почувствовал, что на него вновь наваливается усталость. Небо понемногу светлело, но дождь лил с прежней силой.

— Сиды Эрина присоединились к нам, — сообщил Флам. — Луг высадился в Скотланде, а Мананнан изгоняет троллей с северных островов.

— Что ж, он сдержал слово, — слабо усмехнулся Скафлок. — Мананнан — истинный друг. Лишь ему одному среди богов могу я доверять.

— Он такой потому, что его лишили былого могущества, — пробормотал Огненное Копье. — Нет, с богами связываться не след… а с великанами и подавно.

— Поторопимся, чтобы успеть до рассвета, — сказал Флам. — Нынче мы будем спать в Альвархое. Признаться, я уже позабыл, каковы объятия эльфиянок!

Скафлок состроил гримасу, но промолчал.

Осень в том году началась рано, однако выдалась на удивление долгой и погожей. Казалось, будто земля приветствует наконец-то возвратившихся эльфов. Некоторые из них вернулись в нее навсегда, и клены оплакивали их, шурша багряной листвой. Другие деревья оделись в золото и бронзу. Многоцветный узорчатый покров простирался окрест, насколько хватало глаз. По стволам и ветвям сновали, запасаясь на зиму, белки; олени сбрасывали рога; из поднебесья доносились печальные крики улетавших на юг диких гусей. По ночам на небе во множестве высыпали звезды, такие яркие, что чудилось, они совсем близко, протяни руки — и достанешь.

Эльфы торжествовали победу. Враги повсюду отступали, оставляя высокие замки. Король присылал с материка ладьи с провиантом, и воинам не приходилось уже затягивать пояса. А вот тролли голодали: с юга, запада и востока на них напирали эльфы, а на севере бесчинствовал Мананнан. Дошло до того, что кое-кто из эльфов начат ворчать и жаловаться: мол, не с кем стало сражаться.

Скафлок, впрочем, не обольщался. Он догадывался о замысле Вальгарда: собрать уцелевших троллей в Эльфхьюке и стоять до последнего. Он не сомневался, что замок в конце концов падет, но битва обещала быть жаркой.

Ему хотелось избежать ненужных потерь, он прикидывал так и этак, но не мог прийти ни к какому решению, ибо мысли его постоянно отвлекались на другое.

Если раньше он находил забвение в схватках, то теперь, когда меч оставался в ножнах дни и недели напролет, ему некуда было деться от горьких воспоминаний. Он надеялся, что сердечная рана исцелилась сама собой, однако быстро осознал тщетность своих упований. Он подолгу лежал с открытыми глазами, а когда все же засыпал, то и сон не приносил желанного покоя.

На дворе была осень, а в душе Скафлока снова наступала зима. Он сторонился товарищей, ходил поникший и угрюмый. Но однажды его разыскал Огненное Копье, которому он рассказал о том, что сталось с его подругой, не больше, чем всем остальным. Эльф сказал:

— Слушай, Скафлок, в сумерках я проезжал мимо одного подворья и увидел там девушку, похожую на Фреду Ормсдотгер. Она была в тягости, и мне показалось, что тяготит ее не только ребенок.

Скафлок пустил жеребца легкой рысью. Под копытами коня шуршала палая листва. Те листья, что оставались еще на деревьях, дрожали под порывами холодного ветра. Со всех сторон юношу обступал приснопамятный лес.

Длинные волосы Скафлока выбивались из-под шлема и струились по плечам. Он сидел в седле прямо и гордо, лицо его ничего не выражало, но сердце бешено колотилось в груди, кровь стучала в висках, руки были влажными, а губы — сухими.

Конь вброд пересек ручей, и Скафлок колдовским зрением разглядел плывущие по течению крохотными корабликами пожухлые листья. Он слышат уханье совы и скрип деревьев, но в ушах его звенела странная тишина.

Фреда, Фреда, неужели ты так близко?

Когда Скафлок въехал на двор Торкеля Эрлендссона, в небе уже засверкали звезды. Он произнес слово, и собаки, поскуливая, попрятались в темноту. Под дверью дома виднелась тоненькая полоска света.

Скафлок спешился. Колени его подгибались. Стиснув зубы, принудил он себя подойти к двери. Та была заперта на засов. Он отступил на шаг и прошептал отпирающее заклинание.

Торкель был зажиточным человеком, но никак не вождем, поэтому горница в его доме была не слишком просторной, и кроме гостей в ней никто не спал. Фреда, как обычно, допоздна засиделась у огня. Аудун приблизился к ней сзади и обнял за плечи. Глаза его светились ярче, нежели догорающее в очаге пламя.

— Не могу заснуть, — сказал он. — Зато все остальные спят, так что подсматривать за нами некому.

Он присел на скамью, залюбовался на рыжевато-золотистые волосы Фреды. Она прибирала их, но не покрывала, как полагается замужней женщине.

— Не верится, — прошептал он, — не верится, и все. Скорее бы возвращался отец!

Фреда улыбнулась.

— Сперва я, наверно, рожу и даже успею оправиться, — она посерьезнела. — Ты и вправду не держишь зла на меня — или на него?

— Да что ты! — воскликнул Аудун. — Сколько раз мне повторять одно и то же? Это твое дитя, твое, а значит, и мое.

Он прижал ее к себе.

Засов выскочил из гнезда, дверь распахнулась, и в горницу ворвался ночной ветер. Фреда различила на пороге высокую фигуру. Голос не повиновался ей. Она поднялась, попятилась — и уперлась спиной в стену.

— Фреда, — прохрипел Скафлок.

Ей почудилось, будто грудь ее стягивает железный обруч. Она всплеснула руками.

Скафлок переступил порог. Она шагнула ему навстречу.

— Стой! — закричал Аудун. Схватив стоявшее в углу копье, он заслонил Фреду от прищельца.

— Стой! Я… я… Говорю тебе, стой! — пробормотал он. — Кто ты? Что тебе нужно?

Скафлок прищелкнул пальцами и произнес заклинание. Теперь, пока он тут, никто в доме не проснется. Он сделал это мимоходом, — так человек отмахивается от мухи.

— Фреда, — проговорил он снова.

— Кто ты? — Голос Аудуна сорвался. — Что тебе нужно?

Заметив, как они глядят друг на друга, он весь съежился и заскулил, словно побитый пес.

Скафлок отстранил его.

— Фреда, — прошептал он, — любимая, пойдем со мной.

Она помотала головой и не сдвинулась с места.

— Я был в Ётунхейме. Я вернулся, думая, что время и война помогут мне забыть тебя. Глупец. Что нам клинки, законы и боги с их Девятью Мирами? Пойдем со мной, Фреда.

Она склонила голову. Лицо ее исказилось, беззвучные рыдания сотрясли тело, и слезы потекли по щекам.

— Ты причинил ей боль! — воскликнул Аудун.

Он замахнулся копьем. Острие скользнуло по кольчуге и оставило царапину на скуле князя эльфов. Скафлок зарычал и потянулся за клинком.

Аудун ударил вновь. Скафлок проворно отпрыгнул. Меч с шипением выполз из ножен. Перерубив копье пополам, Скафлок выдохнул:

— Прочь с дороги!

— Не тронь мою невесту! — Аудун был вне себя от ярости и страха; страшила его не смерть, но то, что он увидел в глазах Фреды…

Он выхватил кинжал и кинулся на Скафлока.

Меч со свистом взметнулся к потолку и обрушился на Аудуна. Тот упал, откатился к стене и затих.

Скафлок уставился на окровавленное лезвие.

— Я не хотел этого, — прошептал он. — Я забыл, что он вечно просит пить…

Он обернулся к Фреде. Девушка отшатнулась.

— Я не хотел этого! — крикнул он. — И что тебе в нем? Пойдем со мной.

Она наконец обрела дар речи:

— Убирайся! Убирайся и не приходи больше!

— Но… — он сделал шаг к ней.

Она подобрала кинжал Аудуна.

— Убирайся, или я заколю тебя.

— Давай, — ответил он. Его слегка покачивало, кровь сбегала по щеке и капала на пол.

— Или убью себя, — продолжила Фреда. — Только попробуй прикоснуться ко мне, душегуб, язычник, лежавший с родной сестрой, точно зверь или эльф, только попробуй, и я наложу на себя руки. Господь, я верю, простит меня.

Скафлок так и взвился.

— Господь! — фыркнул он. — Ну, зови его, зови! Докатилась! Продалась за похлебку и за крышу над головой! Где же твои клятвы? — Он поднял меч. — Пускай мой сын не родится вовсе, чем достанется вашему богу!

Фреда не пошевелилась.

— Рази, — усмехнулась она, — рази, отважный воин.

Мальчишки, женщины, дети в утробе — вот кто, оказывается, твои враги.

Он замер на мгновение, потом, не вытерев лезвия, сунул клинок обратно в ножны. Ярость отхлынула, на смену ей явились горечь и раскаяние.

Ссутулившись, Скафлок спросил тихо:

— Ты отрекаешься от меня? Меч проклят, Фреда. Это не я оскорблял тебя, не я убил паренька. Я люблю тебя, Фреда, я люблю тебя, и мир расцветает, когда ты рядом, и вянет, когда тебя нет. Я прошу тебя, пойдем со мной.

— Нет, — выдохнула она. — Уходи. Слышишь? Я не желаю тебя видеть! Уходи.

Он повернулся к двери. Губы его дрожали.

— Однажды ты отказала мне в прощальном поцелуе, — проговорил он. — А теперь?

Фреда опустилась на колени у тела Аудуна и поцеловала мертвеца.

— Милый мой, милый, — прошептала она, погладила его по голове и закрыла ему глаза. — Господь забрал тебя, Аудун, забрал тебя к себе.

— Что ж, — сказал Скафлок, — прощай. Лишь раз еще попрошу и тебя о том же. Проживу я, верно, недолго, ну и ладно. Помни, я люблю тебя.

Он вышел и затворил за собой дверь. Чары его развеялись. Лай собак и топот копыт разбудил домочадцев Торкеля. Они сбежались в горницу. Фреда поведала им, что какой-то бродяга пытался украсть ее.

В предрассветной тьме у нее начались схватки. Ребенок был крупным, а потому роды вышли тяжкими и мучительными.

Опасаясь злодея, что скрылся в ночи, за священникомрешили не посылать, пока не взойдет солнце. Женщины, чем могли, помогали Фреде. Лицо Аасы было суровым.

— Сперва Эрленд, потом Аудун, — пробормотала она. — Дочери Орма не приносят счастья.

На заре мужчины отправились искать убийцу. Их не было целый день. Вернувшись на закате, они заявили, что не нашли никаких следов и что завтра можно будет послать кого-нибудь в церковь. Тем временем Фреда родила крепкого, голосистого мальчугана. Она лежала в дальней каморке, которую ей отвели, а малыш, причмокивая, жадно сосал грудь.

Она ласково улыбнулась.

— Какой ты красивый, — прошептала она. Мысли ее еще путались после пребывания в стране теней. — Ты такой розовый, сильный и пригожий! Твой отец будет гордиться тобой.

Светлые слезы потекли из ее глаз.

— Я люблю его, — произнесла она шепотом. — Господи боже, я люблю его и буду любить всегда. А ты, мальчик мой, ты его и моя кровинка.

Солнце закатилось. Ветер гнал по небу тучи, из-за которых порой выглядывала ущербная луна. Должно быть, к ночи разыграется буря. Затяжная эльфийская осень миновала, близилась зима.

Подворье постепенно затихло. Ветер задул с новой силой. Застонали деревья, забарабанил по крыше град. Фреде не спалось; она слушала вой бури, к которому примешивался грохот прибоя.

Около полуночи она различила в отдалении звук лога. По спине ее пробежали мурашки. Малыш заплакал, и она прижата его к себе.

Звук повторился, уже ближе. Она расслышала собачий лай. Простучали в ночи, сотрясая землю и небосвод, копыта.

Дикая Охота! Фреде стаю страшно. Почему никто не просыпается? Ребенок тихонько хныкал.

Рог протрубил снова — во дворе, так громко, что дом зашатался. За дверью в каморку Фреды послышались шаги, щеколда откинулась сама собой, ворвавшийся ветер взвил полу плаща того, кто стоял на пороге.

Хотя было темно, Фреда отчетливо видела его. Ему пришлось нагнуться, чтобы не задеть головой о стропила. Копье с ярко сверкающим наконечником, седые кудри и борода; из-под широкополой шляпы зловеще блестел один-единственный глаз.

Голос пришельца был гулким, как раскат грома:

— Фреда Ормсдоттер, я пришел за тем, что ты поклялась отдать мне.

— Господин… — она закуталась в одеяло. Если бы Скафлок был здесь… — Господин, мой пояс вон в том сундуке.

Один расхохотался:

— По-твоему, я явился за сонным снадобьем? Припомни-ка наш уговор: ты должна отдать мне то, что было у тебя тогда за поясом. Разве ты не была уже в тягости?

— Нет! — Она спрятала хнычущего младенца за спину. — Нет, нет, нет!

Сорвав со стены распятие, Фреда выставила его перед собой.

— Во имя господа нашего Иисуса Христа, сгинь!

— Ты поклялась мне, — сказал Один, — и потому твой бог тебе не поможет. Отдай ребенка!

Он забрал у нее мальчика. Фреда сползла на пол и обняла ноги аса.

— Зачем он тебе? — простонала она. — Зачем?

Странник ответил ей так:

— Судьба возвысит его и низвергнет. Распре между асами, етунами и новыми богами пока не видно конца. Тирфинг по-прежнему блистает на шахматной доске мира. Тор сломал его, чтобы он не перерубил корней Иггдрасиля. Я передал его Скафлоку, ибо великан Болверк, который только и мог выковать его заново, не внял бы просьбе ни аса, ни эльфа. Меч нужен, чтобы отогнать троллей, которых тайно поддерживал Утгард-Локи; иначе Альвхейм оказался бы завоеванным приятелями тех, кто враждует с богами. Но Скафлок жаждет истребить всех троллей до последнего, а этого етуны не допустят, они вмешаются в битву, и нам придется выступить против них и навлечь на себя погибель. Поэтому Скафлок должен пасть, а его дитя, которое я забираю, получит однажды клинок и исполнит то, что суждено.

— Скафлок умрет? — прошептала Фреда. — Он?.. О нет, нет!

— Для чего ему жить? — холодно спросил Один. — Если ты последуешь за ним в Эльфхьюк и восстановишь то, что было разрушено у кургана, он с радостью отложит меч. Тогда смерть его будет не нужна. А так он обречен. Клинок убьет его.

Запахнувшись в плащ, Дикий Охотник вышел из каморки. Протрубив в рог, он вскочил на коня и, сопровождаемый яростным лаем, помчался прочь. Вскоре установилась тишина, которую нарушали лишь завывания ветра, рокот прибоя да плач Фреды.

Глава 27

Стоя на верху самой высокой башни Эльфхьюка, Вальгард наблюдал, как подтягиваются к замку отряды эльфов. Скрестив руки на груди, он возвышался над троллями, неколебимый как скала; лицо его казалось вырезанным из камня, живыми были только глаза. Берсерка окружали уцелевшие вожди. Многие из них были ранены. Усталые, понурые, они со страхом глядели на победоносное войско Альвхейма.

Справа от Вальгарда нежилась в лучах луны, что проникали внутрь сквозь незастекленное окно, прекрасная Лия. Ветер трепал ее длинные серебристые волосы. На губах эльфиянки играла улыбка, глаза напоминали своей голубизной о вешних сумерках.

Эльфы разбивали лагерь. Слышалось бряцанье оружия и доспехов, звонко пели луры, подковы коней цокали по стылой земле. Лунный свет отражался от щитов, наконечников копий и лезвий боевых топоров. Перед шатрами один за другим зажигались костры; между ними призрачными тенями сновали воины.

По холмам раскатился гром. Вдалеке показалась сиявшая словно солнце боевая колесница. Она быстро приближалась, и скоро стали видны острые клинки на ступицах ее колес. Ее влекли четыре громадных белых коня; они встряхивали на бегу своими шелковистыми гривами, пар вырывался из их ноздрей. Взгляды всех приковывал к себе тот, кто стоял с копьем позади возницы. Темные кудри обрамляли суровое, исполненное величия лицо с горящими глазами.

— Луг Длинная Рука, — пробормотал кто-то с запинкой. — Он ведет на нас Туата Де Данаан, он косит нас, как спелую пшеницу. Воронье Скотланда попировало всласть на телах наших сородичей.

Вальгард промолчал.

К стенам Эльфхьюка подскакал Огненное Копье. На плечах его был алый плащ, из-под которого виднелась серебряная кольчуга. Он насмешливо улыбался, пика его, мнилось, вот-вот зацепит и сорвет с неба звезду.

— Это вождь английских эльфов, — произнес тролль рядом с берсерком. — Их стрелы настигают нас всюду. Они возникают из мрака и сеют среди нас ужас и смерть.

Вальгард будто не слышал.

В бухте, на берегу которой чернели остовы сожженных тролльих ладьей, покачивались на волнах корабли эльфов.

— Ими командует Флам с Оркнеев, — буркнул третий тролль. — Мананнан Мак Лер потопил все наши суда, кроме одного, что принесло вести о набегах на Тролльхейм.

Вальгард безмолвствовал.

Эльфы принялись устанавливать поблизости от воды шатер размерами больше всех остальных. К ним подъехал воин на огромном черном коне. Он воткнул в землю копье, на которое насажена была отрубленная голова Иллреде. Мертвец неотрывно глядел на башню.

— Это их предводитель по имени Скафлок Смертный, — голос говорившего сорвался. — Никто не может устоять перед ним. Он гнал нас на север, как стадо баранов, и убивал, убивал. Его клинок рассекает камень и металл. Сдается мне, он не человек, а демон из преисподней.

Вальгард шевельнулся.

— Я знаю его, — проворчал берсерк. — Он падет от моей руки.

— Господин, ты не справишься с ним. Его меч…

— Заткнись! — Под свирепым взглядом Вальгарда тролли съежились, словно их хлестали кнутом. — Глупцы! Трусы! Тупицы! Если боитесь, ступайте к тому мяснику! Он не пощадит вас, но вы умрете легкой смертью. А я покончу с ним тут, в Эльфхьюке!

Потом он прибавил уже спокойнее:

— Этот замок — последняя твердыня троллей в Британии. Мы не знаем, почему так вышло, что над всеми другими развеваются эльфийские знамена. Но нам известно, что в нашей крепости, которую еще никому не удалось взять штурмом, собралось множество воинов, и они превосходят числом тех, что толпятся под стенами. Эльфам не поможет ни храбрость, ни колдовство. Они могут уповать лишь на наше малодушие. — Он взмахнул топором, с которым теперь не расставался. — Ночью они станут лагерем. Пусть их! Если завтра они пойдут на приступ, мы отразим их натиск и погоним. Если же они замыслили осаду, то мы сами нападем на них, оставив ворота открытыми, чтобы в любой миг отступить.

Он оскалил зубы.

— Думаю, отступать не придется. Их меньше, и в единоборствах они слабее. Скафлок наверняка будет разыскивать меня: мы с ним особой любви друг к другу не питаем. Я убью его и завладею колдовским клинком!

Он умолк. Тролль из Скотланда спросил:

— А сиды?

— Они не всемогущи, — отрезал Вальгард. — Как только станет ясно, что эльфы побеждены, сиды поторопятся заключить мир. Англия сделается королевством троллей и будет охранять Тролльхейм от набегов. А собравшись с силами, мы вновь обрушимся на Альвхейм.

Он встретился взглядом с Иллреде.

— Я сяду на твой трон, — пробормотал он. — Но что в том толку? И в чем вообще есть толк?

Спустя некоторое время после того, как шум утих, один из работников набрался мужества встать с постели, зажечь лампу и пойти узнать, что же случилось в доме Торкеля Эрлендссона. Он увидел, что дверь в каморку Фреды Ормсдоттер распахнута настежь, ребенок исчез, а женщина, вся в крови, лежит без сознания на пороге. Он перенес ее на кровать. Вскоре у нее началась лихорадка. В горячечном бреду она выкрикивала такое, что спешно вызванный священник только качал головой и беспрестанно крестился.

Немного оправившись, она дважды пыталась убежать. Оба раза ее ловили и водворяли обратно в постель.

Но однажды она проснулась среди ночи, чувствуя, что к ней частично вернулись силы. Хорошенько все обдумав, она поднялась и, стиснув зубы, чтобы они не стучали от холода, добрела до сундука с одеждой. В темноте она натянула на себя шерстяное платье, поверх которого накинула длинный плащ с капюшоном; потом, держа башмаки в руке, прокралась в чулках на кухню, где взяла несколько ломтей хлеба и сыра.

Вернувшись в свою каморку, она поцеловала висевшее над кроватью распятие.

— Прости мне, боже, — прошептала она, — что его я люблю сильнее, чем Тебя. Я грешна, но он невинен пред Тобой.

Она вышла наружу, под усыпанное холодными звездами небо. Студеная ночь была тихой, лишь хрустел под ногами снег. Фреда направилась к конюшне.

День клонился к закату. Сумрачный Эльфхьюк погружен был в сон. Лия осторожно сняла со своей груди руку Вальгарда и соскользнула с ложа на пол.

Вальгард заворочался. Лия презрительно поглядела на него. Щеки ввалились, глаза запали, лицо все в шрамах… Пальцы эльфиянки сжали рукоять кинжала.

Перерезать ему горло?.. А если он вдруг проснется? Тогда ей несдобровать. Нет, не стоит искушать судьбу. Лия надела платье, подпоясалась и на цыпочках покинула спальню ярла. В правой руке у нее был кинжал, в левой — ключи; Вальгард когда-то положил их в тайник, который она ему показала.

На лестнице ей встретилась другая эльфиянка, что несла из оружейной палаты груду мечей. Они не обменялись ни словом.

Стражники провожали Лию плотоядными взглядами, но не останавливали; тролли часто посылали своих наложниц по всяким поручениям.

Лия спустилась в подземелье, подошла к двери в камеру Имрика и отперла тройной замок.

Из красноватого мрака на нее вопросительно уставился бес. Лия прыгнула на него, он взмахнул крыльями — и забился в предсмертных корчах.

Лия разбросала уголья, перерезала веревки. Имрик тяжело упал ей на руки. Она бережно опустила его на пол, вырезала на угольках исцеляющие руны и, поместив черные деревяшки на глаза, ноги и ладони брата, прошептала заклинание. Имрик судорожно вздрогнул, но не издал ни звука.

Лия повесила на крюк в стене связку ключей.

— Когда придешь в себя, — сказала она вполголоса, — освободи других. Их посадили в темницы на всякий случай. Оружие найдете под навесом, что за главной башней. Пока не услышите шум схватки, не высовывайтесь.

— Хорошо, — выдавил Имрик. — Я раздобуду воды, вина и мяса… всего, что задолжали мне тролли…

В глазах его светилась такая ненависть, что Лие на миг стало страшно.

По подземному коридору она добралась до башни астрологов, которой давно никто не пользовался и которая возвышалась над восточной стеной замка. Миновав огромные инструменты и приспособления из меди и хрусталя, она вышла на галерею. Хотя эльфиянка старалась держаться в тени, заходящее солнце на какое-то мгновение ослепило ее; грозные невидимые лучи пронзили ее тело. Она едва различала высокого воина в сверкающей кольчуге, что стоял под стеной, как то и говорилось в послании, которое принес ей накануне вечером нетопырь.

Она не знала, кто это. Наверно, сид, а может быть — ее сердце пропустило один удар, — может быть, и Скафлок.

Она бросила вниз ключи — ключи от замковых ворот. Воин поймал их на копье.

Лия поспешила скрыться в спасительном сумраке. Бегом возвратилась она в покои ярла, разделась и улеглась, и туг Вальгард открыл глаза.

Встав, он выглянул в окно.

— Солнце вот-вот сядет, — сказал он. — Пора вооружаться.

Сорвав со стены рог, он распахнул дверь на лестницу и громко протрубил. Подхваченный рогами стражников, разнесенный ими всему замку, звук этот был сигналом для эльфиянок: их ножи погрузились в сердца медленно пробуждавшихся троллей.

Глаза Фреды застилала кроваво-красная пелена. Девушка находилась в полуобмороке; если бы не острая, жалящая боль, что терзала ее тело, она наверняка потеряла бы сознание и выпала из седла.

Тем не менее она продолжала путь, безжалостно подгоняя коня. Проносились мимо холмы; деревья виделись ей неясно и расплывчато, словно камни на дне бурливой реки. Ее не покидало ощущение, что она грезит наяву. Все было каким-то призрачным, кроме разве что сумятицы в мыслях.

Конь споткнулся и сбросил ее в ручей. Она кое-как поднялась, вскарабкалась в седло и поскакала дальше; платье ее заледенело, а в волосах засеребрился иней.

Спустя целую вечность, когда закат вновь обагрил небо, пала и вторая лошадь из тех, что Фреда позаимствовала в конюшне Торкеля Эрлендссона. Едва различая дорогу, натыкаясь на деревья, путаясь в кустах, девушка побрела пешком по белому снегу.

Голова ее разрывалась от звона в ушах. Она не помнила, кто она такая, да и не пыталась припомнить. Она знала одно: ей нужно идти на север, ей нужно попасть в Эльфхьюк.

Глава 28

На закате Скафлок велел трубить в луры. Эльфы высыпали из шатров, бряцая оружием и оглашая воздух боевыми кличами. Ржали кони, которых седлали и запрягали в колесницы. Под реющими знаменами и головой Иллреде мгновенно вырос лес копий.

Скафлок вскочил на своего етунхеймского жеребца. Меч по имени Тирфинг как будто шевельнулся в ножнах. Лицо Скафлока выражало лютую злобу, он походил на какого-то древнего бога воины.

Он сказал Огненному Копью:

— Ты слышал вопли за стенами?

Эльф ухмыльнулся:

— Теперь тролли узнали, что произошло в других замках! Пускай ловят женщин, если поймают.

Скафлок дал ему ключ со связки.

— Тебе поручаются задние ворота, — напомнил он. — Флам и Ракка будут пробиваться через боковые, а мы с силами и дружинниками короля пойдем в лоб.

На востоке над морем поднялась полная луна. В ее свете ярче заблестели доспехи и глаза воинов. Запели луры. Из множества глоток вырвался боевой клич, и эльфы двинулись на приступ.

В ночи засвистели стрелы. Как ни поражены были тролли гибелью сородичей, подло убитых во сне, они вовсе не собирались сдаваться на милость врагов. Вальгард подбадривал их, сыпя ругательствами и изрыгая проклятья.

Многие стрелы отскакивали от щитов и кольчуг, но некоторые достигали цели. Склон покрылся трупами воинов и животных.

К передним воротам вела одна-единственная узкая и неровная дорога. Эльфы устремились напрямик, прыгая с камня на камень и крича во все горло. Они цеплялись крючьями за скалы, протягивали между утесами веревки, посылали коней по тропам, по которым вряд ли отваживался бы пройти и горный козел; и так они добрались до замковых стен и изготовили к бою луки.

Скафлок же выбрал дорогу, поскольку лишь по ней могли проехать колесницы Туата Де Данаан. Гремели колеса, высекая искры из камней, тускло сверкала бронза. Стрелы со звоном ударялись о шлемы, нагрудники и щиты, но ни возницы, ни верховые сиды не пострадали. Скафлок заставил жеребца встать на дыбы, словно потешаясь над вражескими лучниками.

Со стен на эльфов обрушились потоки кипящей воды и масла, ледяной купорос, огромные валуны; на головы им пролился страшный греческий огонь. Они в беспорядке отступили.

По знаку Скафлока воины выкатили вперед осадную «черепаху». Под ее прикрытием он приблизился к воротам.

Заметив его, Вальгард усмехнулся. Прежде чем тяжелые ворота рухнут под ударами тарана, те, кто копошится внизу, найдут себе могилу под камнепадом с небес!

Скафлок вставил первый ключ, повернул его, одновременно произнося заклинание. Второй, третий… Вальгард помог троллям загрузить баллисту камнем, под весом которого она жалобно застонала… Седьмой, восьмой… Вальгард навалился на рычаг… Девятый!

Передние копыта коня ударили в ворота, и створки тех разошлись. Скафлок промчался под высоким арочным сводом и вылетел на залитый лунным светом двор замка. Вслед ему рванулись колесницы Луга, Дова Берга, Энгуса Ога, Эохи, Колла, Кехта, Мак Грейны и Мананнана. Сиды ворвались в Эльфхьюк!

Топор тролля задел ногу етунхеймского жерсбпа. В следующий миг стражник рухнул на землю, затоптанный могучими копытами.

Скафлок обнажил клинок. Блистающее голубым лезвие вздымалось и опускалось, проворное и смертоносное, как ядовитая змея. Песня смерти, которую оно пело, разносилась по всему двору.

Тролли пятились. Вальгард кинулся им на подмогу. Он зарубил одного эльфа, снес голову другому, раскроил череп третьему…

От задних ворот, в которые ломился Огненное Копье, доносился грохот тарана. Откуда ни возьмись, во дворе очутилась ватага вооруженных мечами оборванцев. То были освобожденные Имриком узники. Они напали на троллей у ворот, и Огненное Копье со своими воинами беспрепятственно проник в замок.

— К башне! — крикнул Вальгард. — К башне!

Заслонясь щитами, тролли с храбростью отчаяния ринулись на эльфов. Те вынуждены были расступиться. Тролли сгрудились у подножия лестницы, а Вальгард взбежал наверх и толкнул дверь.

Та была заперта.

Вальгард ударил в нее плечом. Она не поддалась. Тогда берсерк взмахнул топором, вырубил замок и распахнул дверь настежь.

Тренькнули тетивы луков. Вальгард отпрянул: в левую руку его вонзилась стрела. Послышался насмешливый голос Лии:

— Прочь отсюда, тень Скафлока! У эльфиянок найдутся возлюбленные получше вашего!

Вальгард выдернул стрелу, протяжно взвыл, на губах его выступила пена. Им овладело бешенство. Он принялся крушить всех подряд, не разбирая, где свой, а где чужой.

Меч поил Скафлока силой и холодной яростью. Весь забрызганный кровью, юноша сражался без устали, радовался свирепой радостью, сеял вокруг себя смерть. Тролли шарахались от него, бросались врассыпную, но он догонял их и убивал, убивал.

Луна перекинула призрачный мост над необычно тихим морем. В ее свете ярко засияли клинки, наконечники копий, лезвия топоров. Лязг металла смешивался с криками и стонами раненых. Лошади громко ржали, копыта их утопали в крови. Воины ступали по черепам, топча их своими сапогами.

Луна поднялась еще выше. Восточная сторожевая башня словно пронзила ее насквозь. И тут тролли дрогнули.

Их осталось совсем мало. Эльфы выгнали их из замка на холмистую равнину и принялись травить, как диких зверей.

— Ко мне! Ко мне! — закричал Вальгард. — Ко мне, тролли! — Услышав этот крик, Скафлок поворотил коня. Он наконец-то увидел подменыша: тот стоял в воротах, окруженный кольцом мертвых эльфийских воинов. Около десятка троллей, вняв призыву берсерка, пытались пробиться к нему.

Вот он, виновник всех несчастий… Могло показаться, что устами Скафлока смеется меч Тирфинг. Вальгард, Вальгард, настал твой смертный час!

Скафлок пришпорил жеребца.

Ему почудилось, будто в небе промелькнул ястреб. По спине юноши пополз холодок. Он понял, что конец близок.

Вальгард с усмешкой поглядел на Скафлока, прижался к стене и взмахнул топором. Черный конь наскочил на него. Он вложил в удар всю свою силу. Топор раскроил жеребцу череп.

Конь с разбега врезался в стену. Скафлок вылетел из седла, извернулся и сумел приземлиться на ноги, но не смог сохранить равновесия и покатился по земле.

Размахивая топором, Вальгард устремился к нему. Скафлок выполз за ворота, на залитый лунным светом склон, у подножия которого плескалось море. Правая рука его была сломана. Он отшвырнул в сторону шит и сжал клинок левой рукой. Из многочисленных царапин на его лице сочилась кровь.

Вальгард остановился в шаге от него.

— Многое кончается нынешней ночью, — проговорил берсерк, — и твоя жизнь тоже.

— Мы родились почти одновременно, — отозвался Скафлок. Кровь струйкой бежала из уголка его рта. — Значит, и умрем друг за другом. Уходя, я заберу с собой свою тень.

Зарычав, Вальгард обрушил на него топор. Скафлок подставил меч. Зазвенела сталь, и топор Братоубийца в сполохе искр развалился на куски.

Скафлок зашатался, но не упал; выпрямившись, он воздел клинок над головой. Вальгард, бормоча нечто нечленораздельное, двинулся на него с пустыми руками.

— Скафлок! Скафлок!

Пасынок Имрика обернулся. По дороге, в лохмотьях и в крови, брела, спотыкаясь, Фреда, его Фреда…

— Скафлок! — позвала она. — Любимый!..

Вальгард выхватил у противника меч и ударил сплеча. Он издал торжествующий вопль.

— Я победил! — крикнул он. — Я покорю мир, я растопчу его! Собирайся, тьма!

Он взмахнул клинком. Тот выскользнул из его ладони и своей тяжестью поверг Вальгарда на землю. Острие пронзило шею берсерка. Он лежал, глядя на сверкающее лезвие у себя перед глазами, чувствуя, как капля за каплей покидает его тело жизнь. Он попробовал выдернуть меч, но лишь разрезал себе запястья.

Так отошел Вальгард Подменыш.

У Скафлока была рассечена грудь. Лицо его сделалось мертвенно-бледным, но, когда Фреда наклонилась над ним, он нашел в себе силы улыбнуться.

— Со мной покончено, милая, — прошептал он. — Не плачь, ты слишком красива, чтобы плакать. Забудь меня…

— Нет-нет, никогда! — Слезы ее были словно дождь вешним утром.

— Поцелуй меня на прощанье, — попросил он.

Фреда жадно прильнула к его холодеющим губам. Когда она оторвалась от них, Скафлок был мертв.

На морозной заре, перед самым рассветом, из замковых ворот вышли Имрик и Лия.

— Чего ради возиться с девчонкой? — Голос эльфиянки был глухим и печальным. — Лучше уж отправить ее в преисподнюю. Это она убила Скафлока.

— Так ему было суждено, — ответил Имрик. — А помогая ей, мы оказываем услугу ему. Пускай мы, эльфы, не ведаем, что такое любовь, но мы всегда готовы доставить радость другу.

— Не ведаем любви? — пробормотала Лия еле слышно. — Ты мудр, Имрик, но мудрость твоя не беспредельна.

Она взглянула на Фреду. Та, сидя на стылой земле, укачивала на руках Скафлока, напевая ему колыбельную, которую не спела своему сыну.

— Она счастливее меня, — сказала Лия.

Имрик, с умыслом или нет, неверно истолковал ее слова.

— Да, — кивнул он, — люди счастливее обитателей Волшебной страны и даже самих богов. Куда приятнее прочертить небо падающей звездой, чем влачить годы как вериги. — Он посмотрел на клинок, что по-прежнему торчал в горле берсерка. — Мне кажется, наша пора проходит. Наступит день, когда Волшебная страна исчезнет, когда король эльфов превратится в обыкновенного лесного духа, а боги покинут мир. Но хуже всего то, что мы бессмертны, а значит, обречены бессильно наблюдать за гибелью того, что нам так дорого.

Он приблизился к распростертому на снегу Вальгарду и велел рабам-карликам взять клинок.

— Мы выбросим его в море, — сказал он, — хотя, сдается мне, это бесполезно. Волю норн изменить нельзя. Меч причинит еще много зла.

Следом за карликами он взошел на ладью, и та легко заскользила по волнам. Мананнан Мак Лер забрал у Фреды тело Скафлока и повел девушку к своей колеснице, не доверяя никому заботу о погибшем товарище и его подруге. Лия дождалась на берегу возвращения Имрика. Рука об руку они прошли в ворога Эльфхьюка, и те закрылись за ними. Небо на востоке заалело в первых лучах солнца.

Так заканчивается сага о Скафлоке Воспитаннике Эльфов.

ДЕТИ МОРСКОГО ЦАРЯ ^(роман)

Посвящается Астрид и Терри

Время старых богов и могущественных сил прошло. Христиане правят Европой. И когда посланник епископа датского осеняет крестом океанские воды, подданным морского царя Ванимена приходится искать себе новый дом. Но в странствиях они находят не только страну, готовую приютить их, но и бессмертные души.

Пролог

Горы в Далмации подступают почти к самому побережью Адриатического моря. Всего лишь в миле от берега возвышается большой холм, на склонах которого над рекой Крка стоит город Шибеник, к востоку же от Шибеника виднеются горы, их вершины теряются в облаках. Близ города река широко разливается, образуя большое озеро, и бежит далее на запад, к морю, здесь течение ее вновь становится стремительным и бурным, Крка мчится, преодолевая скалистые пороги, и низвергается со скал шумными пенистыми водопадами.

Во времена Карла Роберта Анжуйского, правителя объединенного королевства хорватов и венгров, над берегами Крки шумели темные дремучие леса. Непроходимые лесные заросли плотной стеной окружали и озеро, лишь чуть-чуть отступая от его берегов на севере, у места впадения в озеро Крки. На этом берегу люди отвоевали у леса клочок земли, и на нем обоснавалась небольшая крестьянская община, по-здешнему «задруга». Выше по течению Крки, там, где в нее впадает приток Чикала, стоит городок Скралин. Маленькие домишки жителей Скрадина боязливо жмутся к высоким стенам величественного замка, который принадлежит здешнему князю, скрадинскому жупану.

Но даже мощные крепостные стены не дают надежного укрытия от неведомых темных сил природы. Волчий вой слышится по ночам, средь бела дня лают в лесу шакалы, иной раз случается, что кабаны или олени разоряют крестьянские поля, а то вдруг мелькнут в лесных зарослях огромные рога лося или могучая голова зубра. Но страшны не дикие звери. Гораздо страшней неведомые существа, что обитают в округе повсюду. По лесу бродит леший, в глубоких водах озера затаился водяной, а еще здесь встречали вилию — страшнее ее ничего нет на свете, и говорят о ней крестьяне с опаской, шепотом.

Иван Шубич, скрадинский жупан, не слишком большое значение придавал всем этим россказням: мало ли о чей болтают крепостные. Шубич был сильный и храбрый человек, хорватский бан Павел Шубич приходился ему родней, не без его помощи скрадинский жупан повидал свет, узнал многое из того, что лежало за пределами маленького мирка скрадинского замка и его ближайших окрестностей. Иван Шубич много лет провел на чужбине в сражениях и путешествиях, которые закалили его тело и укрепили дух.

Старший сын жупана Михайло также не ведал страха перед лесными призраками, духами и домовыми. Легенды, которые ему довелось слышать когда-то в детстве, Михайло давно забыл, ибо рано покинул отчий дом и уехал в Шибеник, где учился в аббатстве. Он побывал, кроме того, в шумных и многолюдных портовых городах Сплите и Задаре, был и за морем, в Италии. Юноша желал достичь богатства и славы, однообразная жизнь в замке, какой она запомнилась ему в детские годы, внушала ему отвращение. Став взрослым, Михайло по просьбе отца был принят в свиту бана Павла Шубича.

Но и покинув отчий дом, Михаила по-прежнему горячо любил родные места и нередко приезжал в Скрадин. Земляки любили юношу за веселый нрав и сердечную доброту, а еще за то, что был он горазд на выдумку, знал толк в удалых шутках и красивых песнях и охотно рассказывал занятные истории про жизнь людей в дальних странах.

Однажды в начале лета Михайло ранним утром выехал верхом на коне из ворот замка и поскакал на охоту. С ним отправились еще шестеро юношей, состоявшие в свите и страже бана, они, как и Михайло, заранее приехали из Шибеника в Скрадин, чтобы все здесь приготовить к предстоящему прибытию в городок хорватского бана. В те дни Далматинской Хорватии удалось добиться заключения мира с заклятыми врагами хорватов — венецианцами, стихла до поры до времени и вражда, раздиравшая хорватскую родовую знать, а последнему разбойнику с большой дороги в этих краях отрубили голову несколько лет тому назад. И все-таки лишь немногиe мужчины отваживались далеко уходить в леса, о женщинах же и говорить не приходится, те сидели дома, никуда из городка не отлучаясь. Из жителей Скрадина на охоту поехали только брат Михайло — младший сын жупана Лука и двое вольных крестьян, которых охотники взяли с собой как проводников и слуг. Да еще свора собак бежала следом.

Хороша была охотничья ватага. Михайло был одет по последней моде западных стран. На нем были зеленый камзол и штаны, ярко-желтая рубаха, плащ на шелковой подкладке, сапоги кордовской кожи и такие же перчатки. Русые кудри, выбивавшиеся из-под бархатного берета, обрамляли чистое безусое лицо. Если лошадь баловала, на поясе у Михайлы весело позвякивал охотничий нож, но в седле Михайло сидел как влитый. Мало в чем уступали ему и другие охотники, с длинными сверкавшими на солнце пиками и копьями за спиной. На Луке был короткий плащ, куртка до колен и клетчатые штаны, совсем как у крестьян, разве что костюм его был сшит из дорогой материи и отделан красивой вышивкой на рукавах, да островерхая шапка была оторочена соболем, а не простым заячьим мехом. Младший брат Михайлы и крестьяне захватили с собой небольшие изогнутые луки, зато ножи у всех троих были такие огромные, что с ними и на медведя не страшно было бы пойти.

Копыта звонко процокали по мощеной дороге, затем глухо застучали по лесной тропе. В отличие от западноевропейской знати, хорватские князья, как правило, не обижали своих подданных — если бы Михайло вдруг вздумал поскакать напрямик через крестьянские поля, топча нежные зеленые всходы, то пришлось бы ему держать ответ перед отцом за такое бесчинство. Однако, проезжая мимо пастбищ, где паслись телята, парень все-таки не утерпел и ради шутки протрубил в охотничий рог — испугавшиеся телята бросились наутек, да недалеко убежали, выгоны были огорожены плетнем.

Но вот охотники уже в лесу, и охота началась. Леса близ Скрадина были лиственные, в вышине переплетались ветви дубов и буков, под тенистым лесным пологом слышался тихий шелест листвы, сквозь высокие сумрачные своды пробивались кое-где золотистые блики солнечного света. Пение птиц раздавалось где-то вдалеке и не нарушало глубокой тишины. В теплом воздухе стояло пряное и терпкое благоухание лесных трав, столь не похожее на привычные запахи хлевов и человеческого жилья.

Взяв след, собаки бросились в чащу. Не прошло и нескольких часов, как охотники убили оленя, волка и двух барсуков. Дикую свинью они упустили, но все равно охота удалась, все были довольны. Выйдя на берег озера, они подняли лебединую стаю и выстрелами из луков подбили трех лебедей. Наконец, было решено возвращаться в замок.

Но Провидение распорядилось иначе.

В какой-нибудь сотне ярдов от охотников на берегу показался крупный олень. Лучи клонившегося к закату солнца словно облили его золотом, оттененным на боках темно-синим — олень был белым как снег.

Великолепный олень-самец, его огромные высокие рога казались ветвями невиданного чудесного дерева.

— Пресвятая Дева! — воскликнул Михайло. Две стрелы пролетели мимо, даже не задев оленя. А он спокойно стоял, не двигаясь с места, и как будто ждал, пока охотники снова вскочат в седло. Лишь тогда олень побежал прочь. И он не бросился через кустарник, где лошади непременно застряли бы, нет, он повернул прямиком на лесную дорогу и помчался по ней вперед. В сгущавшихся сумерках олень казался призрачной белой тенью. Охотники с криками «ату» пустились следом, а олень кружил, мчался вперед и вдруг сворачивал в сторону, то влево, то вправо, то назад, он бежал и бежал, охотники не отставали, позабыв обо всем на свете и не замечая времени. Уже и лошади покрылись пеной, и собаки выбились из сил и тяжко дышали, как тут олень снова вывел своих преследователей к озеру и вдруг бесследно исчез, словно никогда его и не было.

В темных водах озера отражался угрюмый и мрачный лес. Солнце уже село, и только в западной стороне неба виднелись охристо-желтые штрихи заката, на востоке же сгустилась лиловая мгла. Быстро темнело, в вышине зажглась первая мерцающая звезда. На воду пал туман, в темном небе замелькали летучие мыши. Холодало. И нигде не раздавалось ни звука.

Вдруг впереди мелькнуло какое-то крылатое существо, словно полоса тумана, мелькнуло и продало.

Михайло чертыхнулся сквозь зубы. Лука перекрестился, второй раз, третий… Крестьяне соскочили с лошадей и, опустившись на колени, принялись шептать молитвы.

— Нас заманили, — тихо сказал затем старший крестьянин, Шишко. — Но кто заманил? Зачем?

— Поедемте скорей прочь отсюда, ради всего святого, — стал умолять Дража, второй крестьянин.

— Обождем, — ответил Михайло. Он уже снова был спокоен, как всегда. — Лошадям надо дать отдых. Иначе мы их загоним, сам знаешь.

— Ты что, хочешь заночевать здесь? — робко спросил Лука.

— Да нет, подождем час или два, а там месяц взойдет, легче будет найти дорогу домой, — сказал Михайло.

Один из охотников окинул взглядом озеро, темная поверхность которого поблескивала тусклым серебром, и черную зубчатую стену леса на дальнем берегу.

— Нехорошее здесь место для крещеных людей, — сказал он. — Древние языческие боги гуляют тут на воле и хозяйничают как у себя дома. Ox, видно, не за оленем мы гнались, а за самим ветром. И скрылся этот олень туда, куда ветер улетел, вот что я думаю.

— И это говорит горожанин! — Михайло насмешливо улыбнулся. — Видение это было и больше ничего. Неудивительно, ведь мы весь день в седле, вымотались изрядно. — Михайло пристально поглядел на своих спутников, чьи лица смутно белели в темноте. — Нет на земле никаких нехороших мест для христиан, если вера их истинная, — сказал он. — Давайте вознесем молитву нашим святым, попросим у них защиты. И тогда не страшны нам дьявольские козни и вся прочая нечисть.

Немного приободрившись, все, кто еще не спешился, сошли с коней. Все вместе охотники дружно помолились, затем расседлали лошадей и принялись растирать им бока суконными попонами. На мглистом небе одна за другой загорались звезды.

Звонкий смех Михайлы нарушил тишину.

— Вот видите, нечего нам бояться!

— Не надо, не надо бояться! — раздался вдруг мелодичный девичий голос.

— Ведь это ты, возлюбленный мой?

Михайло резко обернулся.

И сам он, и его спутники темными тенями угадывались в густых сумерках — она же была видна ясно как днем. Она стояла у самой воды в прибрежных тростниках. Нагое тело и распущенные длинные волосы были призрачно-белыми, огромные глаза блестели необычайно ярко. Она тихо шла навстречу Михайле, вытянув вперед руки.

— Иисус, Дева Мария, спасите нас и помилуйте… — чуть слышно пробормотал Дража, стоявший позади Михайло. — Это вилия!

— Михайло! — ясным голосом позвала она. — Прости меня! Я очень, очень стараюсь все вспомнить, поверь, Михаила!

Чудом он не поддался и не пошел к ней навстречу, а остался стоять на окутанном туманной мглой берегу.

— Кто ты? — через силу произнес он, с трудом одолев страшную дрожь в груди. — Что тебе от меня нужно?

— Это вилия, — невнятно прошептал Шишко, — призрак, демон. Гони ее прочь, парень, — добавил он окреошим голосом, — не то она всех нас утащит в свое подводное царство, в ад!

Михайло сотворил крестное знамение и упал на колени.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа… — Но не успел он вымолвите «сгинь, пропади, нечистая сила», как вилия уже очутилась совсем рядом, так близко, что он ясно увидел прелестные черты ее лица.

— Михайло! — жалобно заговорила она. — Ты ли это? Прости, Михайло, если я тебя обидела…

— Нада! — воскликнул он.

— Нада? Значит, меня так звали? — Она, словно удивившись чему-то, подняла брови. — Да, пожалуй, Нада… Наверное, я была, Надой… А ты — Михайло, и тогда, раньше, ты был Михайло, да-да, конечно… — Она улыбнулась. — Правда, это был ты. И я привела тебя сюда, ведь так, любимый?

Юноша отпрянул и с криком бросился прочь. Его спутники тоже побежали кто куда, теряя друг друга в темноте. Лошади в испуге били копытами.

Все стихло. Вилия Нада осталась на берегу одна. Все новые и новые звезды загорались в небе. Последние отблески заката угасли, но небо в западной стороне все еще чуть светлело. Этот неверный свет отражался в водах озера, и блики на его темной поверхности бросали слабый отблеск на вилию, но вскоре она растаяла в темноте, превратилась в тонкую светлую полосу, подобную следу, что остается на щеке от слез.

— Михайло, прошу тебя… — прошептала она. И вдруг звонко засмеялась, словно обо всем забыв, и скрылась в лесу.

Охотники поодиночке добрались домой. Все были живы и невредимы. Шишко и Дража рассказали односельчанам о том, что приключилось с ними в лесу, и крестьяне стали еще более осторожными и осмотрительными.

Михайло очень неохотно говорил о случившемся. Вскоре все заметили, что он уже не тот веселый парень, каким был прежде. Теперь Михайло что ни день уединялся с капелланом замка и позднее, вернувшись в Шибеник, часто посещал духовника. Спустя год Михайло ушел в монастырь, чем был немало огорчен жупан, его отец.

Книга I КРАКЕН

Глава 1

Епископ Виборский назначил архидьяконом своей епархии Магнуса Грегерсена. Этот служитель церкви получил прекрасное образование в Париже, чем выгодно отличался от других священников. К тому же он был прямодушным и глубоко благочестивым человеком. В народе, правда, Магнус Грегерсен прослыл слишком суровым, прихожане встречались с ним неохотно, не любили его длинное постное лицо, тощую фигуру и поговаривали, дескать, им куда приятней видеть на своих полях любую другую черную ворону, чем Магнуса Грегерсена. Но епископ рассудил, что в северной Ютландии такой пастырь будет как раз на месте, ибо за годы войн, опустошавших Датское королевство после смерти Вальдемара Победителя, неверие успело пустить глубокие корни в народе.

По указанию епископа Магнус посетил деревни и села на восточном побережье Ютландского полуострова, побывал он и в небольшом рыбачьем поселке Альсе. Это была бедная деревушка, с трех сторон окруженная густыми лесами и топкими болотами. Только две дороги вели к поселку: одна проходила вдоль берега, другая шла с юго-запада и вела через Альс в Хадсунн. Каждую осень в сентябре и октябре рыбаки из поселка, объединившись в ватаги человек по сто, отправлялись на лов в проливе Зунд, через который в это время года шли косяки сельдей. А больше нигде не бывали эти люди за пределами своего поселка и знали только свой маленький мирок. Они ловили рыбу и воздалывали жалкие поля с тощей бесплодной землей, жизнь их проходила в тяжких трудах, и в конце концов, сойдя в могилу, они обретали долгожданный отдых и вечный покой на сельском кладбище возле невысокой деревянной церковки. В таких поселках, как Альс, жители упрямо держалисъ древних верований и обычаев.

Магнус сразу понял, что здась все еще живо язычество, и сильно досадовал, не находя средства раз и навсегда положить конец этому злу.

Когда же до архидьякона дошли кое-какие слухи насчет прошлого поселка, его рвение, не находившее до сих пор выхода, разгорелось с удвоенной силой. Однако никто из жителей Альса не пожелал откровенно рассказать Магнусу о том, что произошло в поселке четырнадцать лет тому назад, когда Агнета вернулась со дна моря. Архидьякон призвал к себе сельского священника, отца Кнуда, и, оставшись с ним наедине, потребовал, чтобы тот рассказал все без утайки. Отец Кнуд был тихим и кротким человеком, он родился и вырос в одном из крошечных домишек Альса, и став священником, довольно снисходительно относился к некоторым вещам. По его мнению, они были не столь уж большим грехом и давали бедным прихожанам хоть какое-то развлечение и отдых в их трудной суровой жизни. Отец Кнуд был уже стар и слаб, Магнус с легкостью вытянул из него все, что хотел узнать. Епископский посланник воротился в Вибор, пылая праведным гневом, глаза его метали молнии. По прибытии Магнус немедленно отправился к епископу.

— Ваше преосвященство, — сказал он. — Совершая поездку по епархии, я, к моему величайшему прискорбию, обнаружил во множестве следы дьявольских козней. Увы, я не нашел средства, чтобы одолеть дьявола, вернее, целое сонмище мерзостных и весьма опасных бесов. Я разумею то, что происходит в рыбачьем поселке Альс.

— О чем вы говорите? — резко спросил епископ, которого также пугало возвращение паствы к древним языческим верованиям.

— Я говорю о том, что этот поселок служит пристанищем для водяных!

Епископ облегченно вздохнул.

— Любопытно, — сказал он. — А я и не знал, что этот морской народец до сих пор обитает у берегов Дании. Но они вовсе не демоны, дорогой мой Магнус, души бессмертной у них нет, это верно, как нет ее и у прочих животных. Но вечной жизни и спасению души христиан они ничуть не угрожают, в отличие, скажем, от призраков или духов. В сущности, с детьми праотца Адама эти твари довольно редко вступают в какие-либо отношения.

— О нет, ваше преосвященство! Как раз напротив, — возразил Магнус. — Вот послушайте, что мне там рассказали. Четырнадцать лет тому назад жила близ Альса девица по имени Агнета, Агнета Айнарсдаттер. Ее отец Айнар был владельцем земельного надела и жил с соседями в мире и дружбе, дочь его была настоящая красавица, ничто не помешало бы ей выйти замуж за хорошего парня. Но как-то раз случилось ей гулять в одиночестве по берегу. Из моря вышел морской царь, водяной. Он добился любви Агнеты и увел ее в свои владения на дне морском. Восемь лет провела она в его царстве, восемь лет предавалась греху и пороку. Но однажды Агнета явилась на берег, да не одна, а с младшим своим чадом, Она вынесла дитя на сушу погреться на солнце. Все это произошло в двух шагах от церкви. Грешница сидела на берегу, качая колыбельку, и тут зазвонил церковный колокол. ВАгнете проснулась тоска по родному дому, а может быть, и раскаяние. Вернувшись в море к морскому царю, она умолила его отпустить ее на землю и позволить ходить в церковь слушать Слово Божие. Он неохотно уступил просьбам и отвел ее на берег. Но прежде взял с Агнеты клятву, строго запретив три вещи. Во-первых, он взял с нее обещание никогда не распускать длинные волосы — Агнета должна была носить их убранными по-девичьи. Затем он запретил ей приходить в церковь в то время, когда там была ее родная мать. И наконец он запретил ей преклонять колена, как это положено, когда священник произносит имя Господа. Все три обещания Атлета нарушила.

Первое — из женского тщеславия, второе — из-за дочерней любви, третье — из благочестивого страха. И по милости Всевышнего пелена спала с ее глаз. Агнета не вернулась в море. Но тогда морской царь сам за ней явился. Случилось это в праздник, Агнета была в церкви, где служили обедню. Когда водяной вошел в храм, все образа и лики святых отвернулись от него и оборотились к стене. Никто из присутствовавших на богослужении не посмел поднять руку и осенить его крестным знамением, таким могучим и грозным был морской царь. Он умолял Агнету вернуться. Как знать, может быть, ему и удалось бы ее убедить, как это случилось в их первую встречу. Потому что, ваше преосвященство, эти водяные — вовсе не омерзительные чудища с рыбьими хвостами. Необычного в них только то, что на ногах у них перепонки между пальцами, вроде лягушечьих, да глаза очень уж большие и раскосые, и еще у их мужчин не растут усы и борода, а волосы у всех водяных зеленые или синие. Но в остальном они такие же, как люди, и очень красивые. У морского царя волосы были золотого цвета, как и у самой Агнеты. Он не грозил, не гневался, а, напротив, печально и ласково упрашивал ее вернуться. Но Господь укрепил дух Агнеты. Она наотрез отказалась вернуться в море.

Морской царь ушел ни с чем и скрылся в пучине. Отец Агнеты, человек благоразумный, дал за дочерью хорошее приданое, желая выдать ее замуж за кого-нибудь, кто увез бы ее подальше от моря. Говорят, она очень горевала и, так и не найдя ни в чем утешения, вскоре умерла.

— Если она почила во Христовой вере, то мне не понятно, почему вы считаете, что от этой девушки был какой-то вред людям, — сказал епископ.

— Да ведь у них были дети, ваше преосвященство! И дети живы! — вскричал Магнус. — Рыбаки часто видят детей Агнеты и морского царя, они плавают у берега, играют и резвятся в волнах! А подобное зрелище не на пользу несчастным труженикам, которых в жалких ветхих лачугах ждут некрасивые, до времени состарившиеся жены. Мало того, ведь в души рыбаков начинает закрадываться сомнение в справедливости Всевышнего. А что, если еще какой-нибудь обитатель морского царства соблазнит христианскую девушку? И как знать, не соблазнит ли навеки? Нынче такое несчастье может случиться тем более легко, потому что за истекшие четырнадцать лет дети Агнеты и соблазнившего ее водяного стали взрослыми. Они часто приплывают к берегу и выходят на сушу, у них завелись друзья среди мальчиков и юношей Альса. Я слышал, что у морского царя есть еще и дочь. И потому боюсь, дело не ограничивается дружбой. Ваше преосвященство, все они — исчадия дьявольские. Если мы оставим души христиан без пастырского попечения, нарушив тем самым наш долг перед Господом, то как предстанем перед Всевышним в Судный день?

Епископ нахмурился, потер подбородок.

— Вы правы, — сказал он. — Но что же делать? Раз уж эти рыбаки грешат и совершают деяния, запрещенные церковью, то едва ли какие-то новые запреты их удержат. Уж я-то знаю этих упрямцев. Конечно, мы можем попросить короля прислать в Альс рыцарей, королевскую конницу. Но ведь войско не пошлешь воевать на морское дно.

Магнус поднял вверх палец. Взор архидьякона пылал огнем праведной веры.

— Ваше преосвященство, я изучал подобные явления и знаю целительное средство от этой напасти. Возможно, они и не демоны, эти обитатели моря. Но бессмертной души у них нет, а значит, водяные сгинут, как только мы произнесем над ними подобающее слово Божие, сотворив надлежащий обряд. Дайте ваше соизволение, и я произведу в Альсе изгнание нечистой силы.

— Даю соизволение, — сказал взволнованный епископ, — и мое благословение на это тоже даю.

Итак, Магнус Грегерсен снова прибыл в Альс. На сей раз его сопровождал более внушительный отряд вооруженной охраны, нежели в первый приезд.

Жители поселка встревожились и настороженно ожидали развития событий, кто с любопытством, кто мрачно. Иные — их было немного — плакали, когда узнали, что архидьякон собственной персоной прибыл в Альс, чтобы выйти в море на лодке и провозгласить церковное проклятие над тем местом, где находился на дне чудесный подводный город. И вот под колокольный звон архидьякон с зажженной свечой в руне торжественно предал проклятию водяных и именем Всевышнего повелел им навеки покинуть здешние края.

Глава 2

Тоно, старшему сыну прекрасной Агнеты и морского царя, повелителя народа лири, исполнился в ту зиму двадцать один год.

Великое празднество устроили в его честь жители подводного города, весело носились по волнам хороводы, в буйной пляске кружились ликующие и радостные подданные морского владыки, резвились и играли в волнах здесь и там, по всему морю, распевали звонкие песни. Ярко горели подводные огни, освещавшие замок правителя и отражавшиеся во множестве зеркал в обрамлении черепаховых панелей на его стенах. Залы и покои замка Лири украшали всевозможные дары моря, затейливая богато украшенная утварь и великолепные изделия из золота, янтаря и моржовой кости. Были здесь и жемчуга, и хрупкие, словно кружевные, розовые кораллы — на протяжении многих столетий привозили их в Лири гости из далеких южных морей. В день праздника жители морского города устроили турниры и состязания в силе и ловкости, ныряли и плавали, боролись, метали гарпун и острогу. Состязались в своем искусстве певцы и музыканты, рапсоды и барды, и предавались любви пары в полумраке покоев, которые не имели ни потолка, ни крыши, потому что ни к чему крыши в подводном замке. Иные же уединялись, скрывшись от любопытных глаз в садах, что окружали замок. В этих садах росли изумрудно-зеленые, пурпурные, лиловые и темно-бурые морские травы, мягко колеблемые слабым течением, величаво проплывали среди водорослей медузы, подобные большим голубым и белым цветам, и проносились стрелой быстрые серебристые рыбки.

Праздник отшумел, и Тоно решил отправиться на большую охоту. Обитатели города Лири обычно уплывали охотиться в открытое море, подальше от берегов, Тоно же, напротив, как бывало уже не раз, поплыл к берегу, чтобы полюбоваться величественными норвежскими фьордами. В тот день вместе с ним были две девочки, Ринна и Рэкси, они весело плескались в волнах, радуясь, что Тоно взял их с собой. Прогулка удалась на славу, все трое вволю поплавали и досыта наигрались. Для Тоно это веселое путешествие было особенно приятным и необычным, потому что во всем племени лири он был единственным, кто даже в разгар самых буйных увеселений и забав сохранял трезвую голову, а порой и предавался меланхолическим раздумьям, когда все вокруг веселились. Наконец, они повернули к дому.

Город Лири и замок морского царя уже показались в отдалении, как вдруг неведомая гневная сила обрушилась на лири. Случилось же все неожиданно.

— Вот он, наш Лири! — Ринне не терпелось скорей вернуться домой, она стремительно поплыла вперед, оставив позади Тоно и Рэкси. Зеленые пряди длинных волос Ринны взметнулись над ее хрупкими белыми плечиками. Рэкси не бросилась вдогонку, а стала плавать вокруг Тоно, хохоча и то и дело приближаясь почти вплотную: казалось, вот-вот она шлепнет его по щеке или дотянется и ущипнет за ляжку. Тоно никак не удавалось поймать Рэкси, она ловко уворачивалась и дразнясь со смехом ускользала в последний момент.

— Лови-и-и! — задорно крикнула Рэкси, посылая ему «воздушный» поцелуй.

Тоно смеялся и плыл за нею. Дети морского царя не унаследовали от отца ног с перепонками между пальцами, как у всех водяных, у них были такие же, как у матери, земной женщины, обычные ступни, поэтому они плавали не так быстро, как все остальные в подводном царстве. В племени лири все плавали с невиданной быстротой, но и дети морского царя были отличными пловцами и ныряльщиками, никто из смертных не мог бы с ними тягаться.

В отличие от своих соплеменников дети Агнеты любили приплывать к берегу и могли долго находиться на суше. Они обладали прирожденной способностью жить и дышать под водой, тогда как для их матери морской владыка повелел построить особые покои под хрустальным куполом.

Благодаря этому Агнета могла жить и дышать воздухом, иначе она погибла бы, утонула, захлебнувшись холодной и соленой морской водой. В жилах детей Агнеты текла горячая кровь, и потому подводные жители, чья кровь была холодной, любили ласкать и гладить их теплую кожу.

Лучи солнца пронизывали воду над головой Тоно, игра света и тени превратила толщу воды в мерцающие своды и украсила прихотливым узором светлое песчаное дно. Вода вокруг искрилась всеми оттенками изумруда и берилла, и чем дальше, тем они становились бледнее, и наконец терялись в сумраке. Волны ласкали Тоно, словно мягкими ладонями гладя его крепкое мускулистое тело.

С покрытых ракушками подводных скал ниспадали золотисто-рыжие и бурые водоросли, они мерно колебались, ни на миг не прекращая плавного ритмичного движения. По песчаному дну быстро пробежал куда-то юркий краб, скользнул рядом с Тоно и скрылся в сумраке великолепный голубовато-серебристый тунец. Вода была где теплее, где холоднее, она то волновалась, то была спокойной, почти недвижной. Тысячи всевозможных запахов и привкусов несла она с собой, а не один лишь острый запах прибрежной тины, который знаком людям. И множество звуков разносилось под водой, различимых для того, кто способен их слышать: журчанье и плеск, грозный рокот и глухие далекие раскаты, гул, писк, бульканье, мягкий шелест волн у берегов и грохот прибоя…

Прислушиваясь к этим звукам, Тоно угадывал в них отголоски мощного движения приливов и отливов, их мерный медлительный ход.

Город и замок словно плыли навстречу Тоно. Уже ясно видны были дома, построенные из деревьев подводных лесов или из китовых ребер, стены домов были остроумно укреплены на дне, поскольку в водной среде все предметы значительно легче, чем на суше. Показались и цветники, где росли морские анемоны, и, в самом центре города, замок отца Тоно, правителя Лири, высокая древняя крепость, построенная из кораллов и камня нежных светлых оттенков. Стены замка украшала искусная резьба с изображением рыб, морских птиц и зверей. Колонны главного входа в замок несли изваянные из камня статуи морского великана Эгира и его жены Ран, венчало же вход рельефное изображение альбатроса, простершего в полете огромные крылья.

Над каменными стенами возносился ввысь хрустальный купол, вершина которого достигала поверхности моря. Этот купол морской царь повелел возвести над дворцовыми покоями, чтобы Агнета могла жить в замке, дышать воздухом, сидеть у пылающего огня, наслаждаться ароматом роз.

Правитель Лири хотел, чтобы у его возлюбленной и в подводном царстве было все, что есть на земле.

Вокруг замка сновали жители подводного города: мастеровые, ремесленники, садовники. Охотник тянул за собой на привязи двух детенышей тюленя, собиратель устриц покупал в лавке новый трезубец, юноша и девушка, взявшись за руки, плыли в уединенный каменный грот, откуда струился мягкий мерцающий свет. Звонили бронзовые колокола, много лет тому назад снятые с затонувшего корабля, и в воде их звон был чистым и сильным, намного чище и звонче, чем на воздухе.

Тоно с радостным возгласом помчался вперед. Ринна и Рэкси не отставали и плыли справа и слева от него. Все трое дружно запели «Песнь возвращения», которую сочинил Тоно, посвятив ее своим подругам:

Привет тебе, родной мой край, мой брег родной!

О счастлив странник, возвратившийся домой!

Гремите громче, бубны и тимпаны,

Я расскажу про дальние края, чужие страны,

О серебре, что блещет на дороге лебедей,

О золоте зари над синевой морей,

О чайках, что взмывают ввысь…

Вдруг Ринна и Рэкси странно, отчаянно закричали, зажав руками уши и крепко зажмурившись, забились в воде, корчась, словно от нестерпимой боли. Море кругом взволновалось, воды бурлили и пенились.

Тоно увидел, что и в городе все словно объяты безумием.

— Что с вами? Что случилось? — в испуге крикнул он. Но Ринна не переставала громко кричать, ничего не видя и не слыша вокруг. Тоно схватил ее за руку, Ринна рванулась, стала отбиваться. Тогда он крепко обхватил ее сзади коленями и прижал к себе, свободной рукой осторожно поймал ее длинные шелковистые волосы, чтобы хоть как-то удержать трясущуюся голову. Прижавшись губами к ее уху, Тоно попытался успокоить Ринну:

— Ринна, это же я! Тоно! Я — друг, я хочу только добра…

— Тогда пусти! — В голосе Ринны слышались страх и боль. — Борьба, страшная борьба в море! Меня трясет, что-то вонзается в меня, точно акульи зубы… Как больно! Тело будто рвут на части… Это огонь, свет! Страшное, палящее пламя! И слова… Отпусти, не то я умру!

В полной растерянности Тоно отпустил Ринну. Поднявшись на несколько ярдов ближе к поверхности, он разглядел днище рыбачьей лодки. С поверхности доносился колокольный звон. Кажется, в лодке действительно горел какой-то огонь, слышался чей-то голос, который произносил слова на неизвестном Тоно языке. В чем же дело? Как будто ничего страшного…

И вдруг зашатались мощные каменные стены, хрустальный купол над замком Лири задрожал, покрылся множеством трещин и раскололся на куски.

Огромные осколки хрустального стекла медленно заскользили вниз. Башни, стены, крепостные валы содрогнулись. Вот по стенам поползли трещины, камни отделились друг от друга и медленно покатились вниз, на дно.

Непоколебимая твердыня, замок Лири, стоявший на дне морском с древнейших времен, с ледниковой эпохи, рушился, и дрожь несокрушимых доселе стен замка передалась Тоно, отзываясь острой болью во всем теле.

В туманном сумраке он увидел отца. Морской царь оседлал своего коня — касатку, которая содержалась в особом помещении замка, где был необходимый ей для жизни воздух. Ездить на хищном звере не отваживался никто, кроме самого морского царя. Отец Тоно был наг и успел из оружия взять только трезубец, но обычное присутствие духа и горделивое царское достоинство не изменили правителю Лири в час ужасающего бедствия. Тоно услышал, как отец созывает подданных:

— За мной, о мой народ! Скорее, не медлите ни минуты, не то мы погибли! Бросьте все, бросьте ценности и сокровища, спасайте только детей! И оружие, всем взять оружие! Скорей, скорей, если вам дорога жизнь!

Тоно крепко тряхнул за плечи Ринну, затем Рэкси, чтобы привести их в чувство, и повлек обеих туда, где уже собрались многие жители города.

Ванимен — так звали отца Тоно — верхом на касатке носился по морю вокруг Лири, отыскивая среди развалин и обломков обезумевших от страха подданных. Улучив минуту, он приблизился к сыну.

— Ты наполовину смертный, тебе не понять, что все это значит для меня.

Касатка, и та, наверное, лучше понимает меня сейчас… — с горечью сказал Ванимен. — Мы изгнаны. В этих водах для нас больше нет пристанища. Здесь мы обречены на вечные муки, нас вечно будет жечь палящий огонь, слух наш будет терзать невыносимый колокольный звон, ибо над нами произнесены слова проклятья. Отныне и до скончания века наш народ проклят. Нам остается лишь одно — бежать как можно дальше от этих мест и искать пристанища в чужих неведомых морях.

— Где брат и сестры? — спросил Тоно.

— Утром они отправились на прогулку, — ответил отец. Только что он говорил уверенно и твердо, но сейчас голос его задрожал. — Нам нельзя ждать, неизвестно, когда они вернутся.

— Я останусь здесь и дождусь их возвращения.

Отец крепко обнял Тоно за плечи.

— Как ни больно, но я не могу ждать. Ирия… Кеннин… Они совсем малыши, им так нужна забота… С Эяной проще. Куда они уплыли, не знаю… Может быть, со временем, вам удастся разыскать нас в морях, может быть… Не знаю… — Ванимен резко тряхнул головой, его лицо исказила страдальческая гримаса.

— Вперед! — воскликнул он, и подданные — голые, дрожащие от страха, беззащитные и почти все безоружные — тронулись в путь за своим вождем.

Тоно стиснул в руке гарпун и долго провожал их взглядом, пока последние не скрылись из виду. На месте замка и города на дне моря лежали груды камней. От Лири остались лишь развалины.

Глава 3

За те восемь лет, что провела Агнета на дне моря, она родила морскому царю семерых детей. Любая женщина из народа лири за такое же время могла бы дать жизнь гораздо более многочисленному потомству, и, возможно, молчаливое презрение окружающих, особенно матерей, в значительной мере повлияло на решение Агнеты вернуться на землю, к людям, которое она приняла в тот день, когда снова услышала звон колокола скромной деревянной церковки и увидела на берегу приземистые крытые тростником дома рыбачьего поселка.

Водяные, как и все прочие существа Волшебного мира, не имеют возраста и не знают, что такое старость. Тот, Кого они никогда не называют по имени, словно бы пожелал вознаградить их, даровав вечную молодость, раз уж не дано им бессмертной души. Однако жизнь в морских глубинах была суровой и полной опасностей, всюду подстерегали водяных акулы, касатки, кашалоты, электрические скаты, морские змеи и тысячи других убийц и хищников. Нередко подданным Ванимена приходилось охотиться на опасных хищных рыб и зверей. Смертью грозили штормовой ветер и бурный прибой у скал. Многие погибали от острых зубов и ядовитых шипов морских хищников, многих уносили болезни, холод и голод. Дети и подростки гибли чаще всего, приходилось мириться с тем, что лишь немногие из них выживали. Правитель Лири мог считать, что ему посчастливилось, ибо смертная женщина родила ему семерых детей и четверо из них выжили. В саду замка было лишь три маленькие детские могилы, на которых никогда не увядали дивные морские анемоны.

Четверо детей морского царя, Тоно и те трое, что были вдали от города в момент катастрофы, встретились на том месте, где раньше был замок.

Вокруг громоздились чудовищные руины, вместо замка лежала груда камней и осколков, весь город обратился в развалины, сады и цветники погибли, в них не сновали уже серебристые рыбки, всюду были лишь разрушение и гибель. Крабы и омары, словно воронье над падалью, копошились там, где жители Лири хранили запасы пищи.

Дети морского царя встретились там, где раньше стояли главные ворота замка. Прекрасный мраморный альбатрос лежал на песке, его крылья были обломаны. Статуя великана Эгира также обрушилась и лежала лицом вниз, и только изваяние коварной Ран, заманивавшей людей в свои сети, по-прежнему стояло на пьедестале, и на губах Ран все так же играла недобрая усмешка. Вода обжигала холодом, на поверхности моря все еще бушевал шторм, и в шуме волн слышались рыдания, казалось, море оплакивало гибель прекрасного подводного города. Все четверо детей Ванимена были наги, потому что, по обычаю, жители Лири не носили одежд в дни праздников. У каждого имелось оружие — нож, гарпун, трезубец и топорик из камня или кости, чтобы в случае необходимости отбить нападение хищников, которые уже со всех сторон окружили развалины Лири и, постепенно смелея, подплывали все ближе и ближе. Ни братья, ни сестры не были в точности такими же, как их соплеменники водяные, но трое старших, то есть Тоно, Эяна и Кеннин, лицом пошли в отца, у них были такие же, как у Ванимена, широкоскулые лица и раскосые глаза.

Щеки у Тоно и Кеннина были гладкими, без каких-либо признаков растительности. От Агнеты они научились датскому языку и знали некоторые обычаи людей, но между собой чаще говорили на языке лири.

Тоно по праву старшего первым нарушил молчание:

— Нужно решать, куда теперь идти. Если кто-то и остался в городе, то наверняка погиб в страшных мучениях. А одним нам тут не выжить.

Тоно был самым рослым и крупным из детей Ванимена, широким в плечах, сильным юношей с хорошо развитыми от постоянного плавания мускулами.

Волосы Тоно, схваченные надо лбом кожаным ремешком, достигали плеч и были соломенного цвета с едва заметным зеленоватым оттенком. У Тоно были янтарно-желтые глаза и правильные черты лица с прямым носом, крупным ртом и чуть тяжеловатым подбородком. Он много времени проводил на поверхности моря и на берегу, и потому его кожа была загорелой и смуглой.

— Как? Разве мы не поплывем туда, куда уплыли отец и все остальные? — удивилась Эяна.

Ей было девятнадцать лет. Как и Тоно, она отличалась высоким ростом и крепким сложением. Под округлыми формами ее стройного тела угадывалась сила, которая проявлялась, когда Эяна обнималась с кем-либо из своих многочисленных любовников или когда метко била копьем моржей и тюленей. У нее была белоснежная кожа, более светлая, чем у братьев и младшей сестры, и темно-рыжие с медным отливом густые волосы, которые мягкими прядями обрамляли открытое миловидное лицо с дерзкими серыми глазами.

— Мы ведь не знаем, куда они направились, — ответил Тоно. — Знаем только, что в далекие, очень далекие края. Потому что здесь, у берегов Дании, нет ни охотничьих угодий, ни вообще клочка морского дна, который все еще оставался бы не заселенным. Те, кто живут здесь, в Балтийском море и вдоль побережья Норвегии, помогут нашим, поддержат их в пути, но свободного пространства, где мог бы обосноваться и жить столь многочисленный народ, как наш, в здешних водах нет. Придется отправляться в дальние моря, сестра.

— Почему бы нам не расспросить здешних жителей? — вмешался Кеннин, которому давно не терпелось вставить слово. — Дельфины наверняка уже разузнали, в какую сторону направился отец. — В ярко-синих глазах Кеннина вспыхнули азартные искорки. — Здорово! Наконец-то настоящее путешествие!

Кеннину шел семнадцатый год, однако он уже не раз уплывал довольно далеко от Лири. Главным в его жизни была юношеская жажда приключений, любовь к странствиям. Кеннин еще не перестал расти, но уже было ясно, что ни очень высоким, ни крупным парнем он не будет. Тем не менее Кеннин отличался незаурядной ловкостью и прекрасно плавал, ничуть не уступая настоящим водяным. Волосы у Кеннина были темно-каштановые с прозеленью, круглое лицо было усеяно веснушками, а тело раскрашено и разрисовано яркими красками, как принято у народа лири. Ни Тоно, ни сестры Кеннина не разрисовывали себя: Тоно для таких вещей был слишком серьезным, Эяне же было жаль попусту тратить время на подобную чепуху, да и просто лень, маленькая Ирия была слишком застенчивой и скромной.

Сейчас младшая сестра прошептала:

— Кеннин, как ты можешь радоваться? Ведь все, все уплыли…

Братья и сестры обернулись к Ирии. Она была еще совсем крошкой.

Агнета, уходя на берег, к людям, оставила ее в детской колыбели.

Подрастая, Ирия становилась все более похожей на мать, она была хрупкая, маленькая, с золотыми волосами и серо-голубыми глазами, которые казались огромными на ее тонком личике с острым подбородком.

Ирия всегда избегала увеселений, празднеств, шумных пиров — с большим упорством, чем того требовала обычная скромность и положение принцессы. Она еще никогда не уплывала из города с каким-нибудь пареньком, но часами могла слушать женские разговоры, охотно училась рукоделию и домоводству, занятиям, которые глубоко презирала Эяна. А еще больше любила Ирия бывать в подводных покоях своей матери и любоваться сокровищами, которые когда-то принадлежали Агнете. Часто Ирия поднималась на поверхность моря и, покачиваясь на волнах, подолгу глядела на далекий берег, туда, где виднелись зеленые холмы и темные крыши домов, прислушивалась к церковному колоколу, созывавшему христиан на богослужение. В последнее время Ирия часто просила Эяну или одного из братьев взять ее с собой на прогулку к побережью. Там она подолгу плескалась у самого берега в волнах прибоя или бегала среди низкорослых искривленных ветром деревьев и по вересковым пустошам, легкая и светлая, словно тень.

Эяна порывисто обняла младшую сестру и сказала:

— Ты придаешь слишком большое значение тому, что мы по крови наполовину смертные.

Тоно нахмурился.

— Но это правда, жестокая правда, — сказал он. — Ирия такая слабенькая. Быстро плавать она не умеет, а нам ведь придется плыть быстро, да еще без отдыха, и неизвестно чем питаться. Что, если на нас нападут хищные рыбы или звери? Что, если зима застигнет нас в холодных северных морях, прежде чем мы доберемся до тех мест, где проходят теплые течения? А вдруг отец поплыл как раз в арктические моря? Просто не знаю, как нам быть. Разве мы можем взять Ирию в такое опасное плавание?

— А давайте оставим Ирию кому-нибудь на попечение, — предложил Кеннин.

Эяна, обнимавшая Ирию, почувствовала, как девочка вздрогнула при этих словах.

— Нет, нет, не надо! — едва слышно прошептала Ирия.

Кеннин покраснел, поняв, что сморозил глупость, Тоно и Эяна поглядели друг на друга, затем на опущенную голову маленькой младшей сестренки.

Во всем народе лири вряд ли нашелся бы кто-нибудь, кто рискнул бы взять с собой слабое беззащитное существо в опасное путешествие, где и за собственную-то жизнь надо изо дня в день вести жестокую борьбу.

Если нечто подобное и бывало когда-либо раньше, то водяные шли на такой риск крайне неохотно. Теперь же, после гибели города Лири, не было ни малейшей надежды, что где-нибудь поблизости найдется кто-то из жителей подводного мира, кто согласился бы заменить Ирии отца, доброта и любовь к детям были им совершенно чужды.

Тоно не сразу нашел в себе силы, чтобы произнести вслух окончательное решение:

— Я считаю, что прежде чем тронуться в путь, мы должны отвести Ирию к людям. Ведь по матери они нам родные. Это будет лучше всего.

Глава 4

Старый сельский священник отец Кнуд проснулся от стука в дверь. Он выбрался из кровати с пологом и нашарил в темноте рясу. Огонь в печке почти погас, угли едва тлели и не давали света. Старик на ощупь оделся. В доме было холодно, отца Кнуда бил озноб, старые кости ломило. Ощупью пробираясь к дверям, священник недоумевал: кто же это послал за ним среди ночи, неужели кто-то помер в поселке? Отец Кнуд намного пережил всех стариков Альса, своих ровесников.

— Иду, иду. Господи, помилуй… Сейчас, иду.

Полная луна взошла совсем недавно. Словно серебристый мост повисло над водами пролива Каттегат ее холодное сияние и окрасило в серебристо-серый цвет влажные от ночной росы тростниковые крыши домов.

Но две перекрещивающиеся улицы Альса были сухи и терялись в темноте.

По ночам вокруг рыбачьего поселка рыскали волки, в лесах безраздельно господствовали тролли.

Удивительное дело: собаки не подняли лай. Похоже, что-то их напугало.

Кругом стояла глубокая тишина, нигде не было слышно ни звука, и вдруг… Что это? Какой-то глухой стук? Топот копыт? Уж не адский ли конь скачет по могильным плитам на кладбище?

Впереди стояли четверо, окутанные паром. Как же так? Почему от дыхания поднимается пар? Ведь лето на дворе, и ночь теплая… Отец Кнуд перекрестился. Он никогда еще не видел водяных, если не считать того давнего случая. Да и тогда все было скорей неким изумительным сном — он смутно помнил тот миг, когда водяной пришел в сельскую церковь. Но если эти четверо не водяные, то кто же они? Прихожане нередко рассказывали отцу Кнуду о своих встречах с водяными на берегу или в море. Юноша и девушка, стоявшие перед домом священника, были хорошо видны, их непривычный облик ясно и четко вырисовывался в ночном сумраке. Мальчик, стоявший рядом с ними, был не так хорошо виден, фигурка девочки почти совсем терялась в темноте, но отец Кнуд все же разглядел, что девочка, как и все остальные, была одета в короткую тунику из рыбьей чешуи, с которой стекали и падали на землю блестящие вопли воды. И даже эта малышка сжимала в руке копье с острым костяным наконечником.

— Вы… Вам… Будет лучше, если вы уйдете, — в холодном безмолвии голос священника прозвучал слабо и неуверенно.

— Мы дети Агнеты, — сказал высокий юноша.

Он говорил по-датски с легким и, как показалось отцу Кнуду, необычным акцентом.

— Нас не поразили колдовские заклинания, — продолжал юноша. — Мы уцелели и остались невредимы, потому что наша мать была смертной женщиной.

— Не колдовские заклинания, а церковное проклятие, — осмелился возразить отец Кнуд. Он весь сгорбился и мысленно воззвал к милости Господней. — Умоляю вас, не гневайтесь на моих прихожан. Они вовсе не хотели, чтобы вас предали проклятию. Они ни в чем перед вами не виноваты, все сделали не они…

— Я знаю. Мы расспросили одного… друга. Он рассказал нам обо всем, что здесь произошло. Теперь мы вынуждены покинуть эти места. И мы хотим оставить Ирию на ваше попечение.

После этих слов у священника немного отлегло от сердца, к тому же отец Кнуд успел разглядеть, что ступни у четверых пришельцев были самые обыкновенные, такие же, как у всех людей. Отец Кнуд пригласил водяных в дом. Переступив порог, дети Агнеты наморщили носы, брезгливо принюхиваясь к спертому воздуху и не слишком изысканным запахам убогого человеческого жилища. Отец Кнуд развел в очаге огонь, засветил масляную лампу и поставил на стол хлеб, соль и жбан пива. Гости расположились на длинной деревянной лавке, хозяин устроился напротив них на табурете.

Их беседа была долгой. Закончилась она тем, что отец Кнуд обещал позаботиться об Ирии и сделать для девочки все, что в его силах. Пусть братья и сестра некоторое время обождут, предложил священник, тогда они смогут сами в этом убедиться. Каждый вечер с наступлением сумерек он будет отпускать Ирию на берег моря повидаться с сестрой и братьями.

Отец Кнуд уговаривал их тоже остаться в поселке, но безуспешно.

Поцеловав на прощанье сестру, они ушли. Девочка тихо, почти беззвучно заплакала и плакала, пока не заснула. Старик заботливо подоткнул на ней одеяло и прилег на скамью, чтобы подремать до рассвета, ждать которого оставалось уже недолго.

В последующие дни Ирия понемногу привыкла к новой жизни и даже повеселела. Во время вечерних свиданий на берегу сестра и братья держались с ней отчужденно и холодно, из опасения, что иначе в Ирии вновь заговорит кровь рода Лири и проснется тоска по морю. Отец Кнуд обращался с девочкой ласково и даже баловал ее, насколько позволяли старику скудные средства. Дети Агнеты помогали ему, каждый вечер приносили свежую, только что пойманную рыбу. Вечерние свидания становились раз от разу короче: для Ирии земля была новым полным чудес миром, как, впрочем, и для всех детей в поселке. Вскоре Ирия стала с утра до вечера пропадать на улице среди шумной оравы деревенской детворы. Труд людей, их хлопоты и заботы были ей неизвестны, но она хотела всему научиться. Кирстен Йохансдаттер стала учить Ирию ткать и говорила, что со временем из девочки вырастет замечательная мастерица.

Меж тем отец Кнуд послал одного паренька в Вибор к епископу, поручив спросить указаний: как быть дальше с девочкой, можно ли совершить над ней обряд крещения? Ведь по крови она лишь наполовину смертная. Отец Кнуд полагал, что Ирия непременно должна быть крещена, потому что иначе просто не представлял себе будущего бедной крошки, которую полюбил всей душой. Посланный священником парень уехал в Вибор уже несколько недель тому назад, но до сих пор не вернулся — уж не увлекся ли книгами и рукописями епархиальной библиотеки? Но наконец он приехал. Парень явился в Альс верхом на коне и не один, а в сопровождении отряда стражников, личного секретаря виборского епископа и архидьякана Магнуса Грегерсена.

Отец Кнуд уже некоторое время занимался с Ирией — наставлял ее в вопросах веры, разъяснял христианское учение. Она широко раскрыв глаза слушала священника, но сама никогда ни о чем не спрашивала. И вот теперь она предстала перед Магнусом Грегерсеном, почтившим своим посещением скромный дом отца Кнуда.

— Истинно ли ты веруешь в Бога-отца, Господа нашего Иисуса Христа и в Святого Духа? — строго спросил Магнус.

Ирию напугал его громкий голос и суровое лицо.

— Да, — пролепетала она. — Я еще не очень хорошо понимаю, но верую, святой отец.

Магнус задал девочке еще несколько вопросов, затем отвел священника в сторону и сказал:

— Мы не совершим греха, если крестим ее в христианскую веру. Девочка вполне разумна, однако ее нужно тщательно подготовить к предстоящей церемонии и хорошенько обучить. Лишь после этого можно будет допустить ее к святому причастию. Если она послана нам дьяволом, то святая вода будет для нее гибельной. Если же после крещения она не обретет бессмертной души, то Господь пошлет нам об этом знамение.

Крестины должны были состояться в воскресенье сразу же после обедни.

Архидьякон подарил Ирии белое платье, он же выбрал для нее христианское имя — Маргрета, Девочка уже не боялась Магнуса. Всю ночь с субботы на воскресенье она не сомкнула глаз, стояла на коленях и молилась. А накануне, в пятницу, после захода солнца она встретилась с сестрой и братьями. Сияя в предвкушении радостного события в своей жизни, она пригласила их прийти в воскресенье в церковь. Святые отцы, несомненно, разрешили бы им присутствовать при совершении обряда, надеясь, что этих троих также удастся обратить в христианскую веру. Но и братья, и сестра наотрез отказались, и тогда Ирия горько расплакалась.

И вот настало воскресное утро. Сильный ветер быстро гнал по небу белые облака и поднимал волны на море, они беспокойно набегали на берег, сверкая в ярких лучах солнца. Жители поселка собрались в деревянной церковке. Посреди ее главного придела висела под потолком модель корабля, над алтарем возвышалось распятие. Ирия преклонила колени.

Обряд крещения совершал отец Кнуд. Позади девочки стояли крестная мать и крестный отец. В заключение священник еще раз перекрестил девочку и светлым радостным голосом провозгласил:

— Во имя Отца и Сына, и Святого Духа крещу тебя в веру Христову.

Аминь.

Девочка вскрикнула, упала наземь, забилась в судорогах. В толпе прихожан поднялся ропот, кто-то испуганно закричал. Священник обмер от неожиданности и, вмиг утратив всякую важность и торжественность, подхватил девочку и прижал к своей груди.

— Ирия! Что с тобой? — встревоженно воскликнул он.

Девочка растерянно и словно бы изумленно оглядывала и даже недоверчиво ощупывала себя руками.

— Я… Маргрета, — сказала она. — Кто вы такой?

В это время к ним подошел архидьякон.

— А вы кто? — спросила девочка, глядя на него широко раскрытыми глазами.

Отец Кнуд обернулся к Магнусу.

— Что же это такое?.. Значит ли это, что Господь не пожелал даровать ей бессмертную душу?

На глаза старика священника навернулись слезы. Магнус простер руку к алтарю, — Маргрета? — заговорил он твердо и сурово. В церкви мгновенно воцарилась мертвая тишина. — Маргрета, посмотри сюда. Ответь, кто это?

Взгляд девочки последовал туда, куда кривым узловатым пальцем указывал архидьякон. Она преклонила колени и перекрестилась.

— Господь наш и Спаситель, Иисус Христос, — ответила она ни минуты не колеблясь.

Магнус воздел руки к небу. Он тоже с трудом удерживался от слез — слез торжествующей радости.

— Господи, Ты сотворил чудо! — воскликнул архидьякон. — Благодарю Тебя, Господи, ибо Ты даровал Своему недостойному рабу это свидетельство великого Твоего милосердия!

Магнус обернулся к прихожанам.

— На колени! Славьте Всевышнего, благодарите Его за великую милость!

Позднее, оставшись наедине с отцом Кнудом, Магнус объяснил происшедшее уже более трезво:

— Мы с епископом предполагали, что может случиться нечто в таком роде.

Посланный вами в Вибор юноша рассказал нам, что лики святых не отворотились, когда девочка впервые вошла в храм. Кроме того, в наших архивах и хранилищах удалось разыскать летописи, в которых повествуется о деяниях трех святителей — Дана, Ансгара и Поппо.

Конечно, это апокрифические предания, но, судя по тому, что произошло нынче, они основаны на подлинных событиях. Исходя из этих преданий и легенд, можно объяснить и то, что мы с вами видели сегодня. Дети водяного и смертной женщины-христианки, как известно, не имеют бессмертной души, и плоть их не ведает старости. Однако Господу угодно принять их, Бог не отвергает даже подобные необычайные существа. Что касается крещения Маргреты, то Господь наделил ее душой так же, как дарует Он душу младенцам, когда над ними совершают обряд крещения.

Теперь Маргрета поистине стала человеком, плоть ее отныне тленна, душа же бессмертна. Но мы обязаны неустанно печься о спасении ее души, оберегать от соблазна.

— Почему она ничего не помнит о своей прежней жизни? — спросил отец Кнуд.

— Она заново родилась на свет. Знание датского языка у нее осталось, сохранила она и все прочие земные привычки, которые успела приобрести, живя в Альсе. Но теперь ее память очищена от всего, что так или иначе было связано с ее прежним существованием. И свершилось это чудо милостью Господней. К каким бы уловкам ни прибегал Сатана, чтобы пробудить в Маргрете тоску по прошлому, ему уже не удастся отлучить нашу овечку от доброго стада.

Отец Кнуд, казалось, испытывал не столько радость, сколько тревогу.

— Ее родным больно будет узнать, что она ничего не помнит о прошлом, — сказал он.

— Я слыхал об этих троих, — ответил Магнус. — Девочка виделась с ними на берегу, там, где стоят семь высоких деревьев. Так вот, нынче вечером под деревьями спрячется мой стражник. Он пристрелит этих полукровок.

— Нет, ни за что! Я не допущу этого!

Отец Кнуд был не в силах сдержаться, хоть и понимал, что его мнение ровным счетом ничего не значит для архидьякона. В конце концов старик все-таки убедил Магнуса не устраивать засаду и пощадить детей Агнеты, ведь все равно они скоро покинут здешние воды. Если же их убьют, кровопролитие и смертоубийство могут иметь пагубные последствия для юной души Маргреты, став первым ярким впечатлением новообращенной христианки в ее новой жизни.

Итак, архидьякон и священник запретили стражникам стрелять в кого бы то ни было впредь до особого приказа. Вечером они пришли на берег и спрятались за деревьями, ожидая появления водяных. Стоял холодный вечер, мглистый и ветреный. Платье Маргреты белело в сумерках. Она подошла к самой воде и остановилась в растерянности, глядя на море.

Девочка не понимала, зачем ее сюда привели, но послушно ждала, сложив на груди руки и перебирая четки. Но вот в шуме листвы и плеске волн послышался какой-то новый звук. Среди белой морской пены поднялись из волн высокий юноша, девушка и мальчик. В сгущавшейся тьме смутно белели их нагие тела.

— Тьфу, бесстыдство-то, прости, Господи! — злобно прошипел Магнус.

Юноша произнес несколько слов на неизвестном языке.

— Кто ты? — по-датски спросила его Маргрета и в страхе попятилась. — Я не понимаю, что ты говоришь. Что тебе нужно?

— Ирия! — Высокая девушка подошла к берегу и протянула руки, желая обнять девочку. — Ирия, что они с тобой сделали? — Девушка говорила по-датски с сильным акцентом.

— Мое имя Маргрета… — сказала девочка. — Мне велели прийти сюда… Я должна хорошо себя вести… Кто вы такие? Откуда вы?

Мальчик гневно выкрикнул какое-то слово на неизвестном языке и бросился к Маргрете. Она подняла вверх четки с крестом и в ужасе воскликнула:

— Сгинь, пропади, нечистая сила!

Мальчик не обратил на эти слова никакого внимания, но старший брат крепко схватил его за руку и не пустил на берег. Потом он что-то сказал на своем языке, как будто бы удивленно.

Маргрета резко повернулась и бросилась бежать напрямик через дюны к поселку. Братья и сестра еще некоторое время стояли у берега и о чем-то говорили. Голоса их звучали растерянно и огорченно. Потом дети Агнеты скрылись в волнах.

Глава 5

Остров, который люди назвали Лесе, лежал в четырех милях к востоку от северного побережья Ютландии. Песок и вереск, резкий ветер с пролива Скагеррак и Каттегат — остров был очень скудно заселен. Но и на этом пустынном клочке суши стояли неказистые убогие церквушки, построенные когда-то в знак вечного проклятия водяным, морским жителям. В древние времена здешние воды были излюбленным местом охоты водяных, и не случайно на их языке остров носил имя Глезей, что значит «остров Глера», а Глер — одно из имен морского великана Эгира. Много лет тому назад христианские священники пришли на остров Глера с колоколами, зажженными свечами и Священным писанием, они изгнали от его берегов язычество, магию и волшебство.

Но к острову Глера, как китенок к матке, прижимался крохотный островок Хорнфискрен. Размерами он был едва ли больше обычного скалистого рифа, в длину островок не превышал половины лиги.

На этом островке уцелели остатки языческого мира. Люди там не жили, поэтому никто не помышлял о том, чтобы истребить на островке остатки языческой нечисти. Сюда, к заповедному островку, приплыли те, кто уцелели из народа лири.

В тот день, когда Ванимен привел свой народ на остров, по небу мчались темные грозовые облака, лил дождь. Плавание от берегов Дании было долгим. Взрослые подданные Ванимена выдержали бы и более трудное плавание, но дети и подростки уже изнемогали от усталости. Кроме того, все, и дети и взрослые ослабли от голода. На острове негде было укрыться от резкого пронизывающего ветра и ледяного дождя. Уставшие скитальцы стонали, кричали и плакали, а темно-серые валы с белыми клочьями пены вздымались все выше, грозно подступали все ближе, обрушивались на берег все яростней. Ветер свистел над островком, швырял в лицо белый песок. На западе в темном небе смутно проступали последние светлые отблески заката, напоминавшие рунические знаки, высеченные в сером камне. На востоке небо было словно покрыто черными водорослями и тиной.

Ванимен поднялся на ближайшую дюну. Идти по крупному песку было больно. Он остановился, ожидая, пока подойдут егоспутники.

Величественная могучая фигура морского царя с трезубцем в руке возвышалась над островом. Ванимен был значительно выше ростом, чем любой из его подданных, и отличался прекрасным атлетическим сложением.

Сильные мускулы играли под его ослепительно белой кожей, шрамы напоминали о том, что Ванимен прожил на свете несколько столетий и за свою долгую жизнь одержал множество побед в сражениях и схватках. С золотых волос морского царя струилась вода. Лицом Ванимен был схож с Тоно, разве только глаза у сына были янтарные, а у отца зеленовато-синие, как морская вода. Взгляд этих глаз поражал спокойствием, уверенной силой и мудростью.

Но то была лишь маска — никаких надежд у Ванимена не оставалось, народ лири был обречен на гибель. Потрясенные чудовищным разрушением города подданные уповали в несчастье на своего повелителя.

Да, думал Ванимен, они надеются на него, и только на него. Чем дольше он жил на свете, тем более глубоким становилось его одиночество. Почта никто из его подданных не достиг столь преклонного возраста, как сам Ванимен, несмотря на то что жизнь в Лири была, в сущности, спокойной и мирной. Кто раньше, кто позднее, его друзья погибали, даже удачливые и сильные, и многие уходили из жизни в расцвете молодости. Уже не осталось в живых никого из друзей детских лет Ванимена, и почти сто лет минуло с той поры, как его первая возлюбленная ушла в мир сновидений. Лишь кратким мгновеньем оказалось то время, когда у Ванимена пробудилась робкая вера: в Агнете он наконец обрел то, что у смертных зовется счастьем. Но уже тогда он сознавал, что в его долгой жизни счастливые годы с Агнетой промелькнут как один миг, его любимая постареет, увянет и однажды умрет, как умирают все смертные. Ванимен тешил себя надеждой, что, быть может, в детях продлится хотя бы память о его былой радости. И наверное, горше всего было для отца то, что ныне он навсегда лишился возможности приходить на могилы троих умерших детей, которые остались среди развалин Лири.

Старший сын, Тоно унаследовал от отца поэтический дар и со временем обещал превзойти Ванимена в искусстве стихосложения. Эяна цвела и хорошела всем на радость, у Кеннина были прекрасные задатки, Ирия, как две капли воды похожа на мать, доверчивая, чистосердечная девочка.

Но сейчас дети были далеко, да и сумеют ли они разыскать когда-нибудь отца, преодолев просторы многих и многих морей?

Нельзя поддаваться слабости, мысленно приказал себе Ванимен и, словно никчемную вещь, отбросил прочь горестные раздумья. Он обернулся и поглядел на своих подданных. Их было около семисот, то есть столько же, сколько в начале пути — тогда он велел пересчитать уцелевших.

Сегодня лишь он один заботился о том, чтобы велся счет. Следствием долгой жизни, огромного опыта и глубоких дум было то, что Ванимен утратил легкомыслие, столь свойственное народу лири, и обрел разум столь же глубокий, как разум человеческий.

Более половины всех скитальцев составляли дети и подростки. Несколько малышей погибло в пути. Дети жались к матерям, которые укачивали плачущих младенцев, грудных и новорожденных детей, пытались укрыть своим телом от непогоды малышей, едва научившихся ходить, обнимали старших детей, уже подросших, вытянувшихся, как молодые побеги, что устремились вверх, но еще не оторвались от материнского корня. И дети, и матери в смертельном страхе смотрели на море и небо и с ужасом осознавали, что мир вдруг стал чужим, враждебным, жестоким… Женщины, не имевшие детей, и мужчины держались в стороне, отдельно от матерей с малышами. В народе лири отцовство почти всегда, за редчайшими исключениями, было делом случая и отнюдь не считалось чем-то серьезным и ответственным. Потомство растили матери, кто отец ребенка, не играло при этом никакой роли, воспитанием детей занимались и подруги матерей или подруги их любовников, да кто угодно — в конечном счете, детей растил весь народ лири.

Его возлюбленная… О, с Агнетой все было иначе… Как она старалась привить детям чувство добра и справедливости, как желала научить их тому, что считала правильным!.. Когда Агнеты не стало, Ванимен заменил детям мать и передал им все, что знал о земной жизни, a знал он немало, ибо прожил на свете долгие сотни лет. И потому… Ванимен надеялся, что все, чему он научил детей, поможет им теперь в трудном плавании по незнаконым морям.

Измученные лица подданных были обращены к нему. Он, правитель, должен что-то сказать, они не могут больше слушать лишь пустой свист ветра.

Ванимен глубоко вздохнул и заговорил, обращаясь к подданным:

— Народ лири! Я привел вас на этот остров, чтобы держать совет. Мы вместе должны решить, куда поплывем дальше. Вслепую скитаться по морям равносильно гибели. Но все берега, которые нам знакомы, куда мы могли бы направиться в поисках пристанища, для нас запретны. Ибо мы — волшебные существа, мы не принадлежим к миру христиан, а следовательно, почти все здешние берега и острова грозят нам несчастьем. Кроме одного лишь крохотного островка, на котором мы сейчас находимся. Где же нам искать пристанища?

Один из юношей, совсем молодой, почти мальчик, ответил с легким нетерпением:

— Да разве нам нужен берег? Я, например, по несколько недель могу не выходить из воды!

Ванимен покачал головой.

— Но не по несколько лет, Хайко. Куда денешься в открытом море, если тебе понадобится отдохнуть, восстановить силы? Куда скроешься от врагов? Где в открытом море будет твой дом? И из чего построить дом, ведь для дома нужен материал, а в глубине океана его нет. Мы можем на время погружаться на большую глубину, но постоянно жить под водой и совсем не дышать воздухом мы не можем. Слишком холодно в море, слишком мало света и жизни. Все, что мы построим для защиты от рыб и хищников, скоро занесет толстым слоем ила. Не имея надежного пристанища, не имея ни оружия, ни орудий труда, вы быстро превратитесь в обыкновенных животных. Но при этом вы будете гораздо менее приспособленными к жизни, чем акулы или касатки, и в конце концов хищники вас истребят.

Но прежде чем погибнете вы, погибнут дети, а, значит, в будущем погибнет весь наш народ. Нам, как моржам и тюленям, воздух и суша нужны не меньше, чем водная стихия.

Огонь, подумал тут Ванимен, вот то, что есть только у людей. Ванимену, конечно, случалось слышать рассказы о гномах, но самая мысль о жизни в недрах земли вызывала у него содрогание.

Наступившее молчание нарушила худенькая хрупкая женщина с кудрявыми голубыми волосами:

— Ты уверен, что нигде поблизости не найдется для нас места? Когда-то я плавала в Финский залив Балтийского моря. Там, на самой дальней его окраине, водится много рыбы. Никого из водяных в тех краях нет.

— А ты спрашивала у кого-нибудь, почему никто не живет в тех водах, Миива?

Она смутилась.

— Я хотела тогда об этом разузнать, да как-то забыла…

— Беспечность существа из Волшебного Мира, — вздохнул Ванимен. — Зато мне кое-что известно на этот счет. И любознательность едва не стоила мне жизни. В течение нескольких лет после того случая меня мучили по ночам кошмары.

Все насторожились и жадно ловили каждое слово правителя. Что ж, по крайней мере, это было лучше, чем прежнее тупое и безысходное отчаяние его подданных.

— Люди, которые живут в тех краях, зовутся руссами, — продолжал Ванимен. — Этот народ не похож на датчан, норвежцев и шведов, не похожи руссы и на финнов, лапландцев, латышей или другие народы, населяющие берега Балтики. И сказочные существа, которые живут в лесах и водах страны руссов, также отличаются от всех прочих обитателей Волшебного мира. Там есть добрые духи, но есть и злые, а есть и поистине ужасные. С их Водяным мы, пожалуй, могли бы найти общий язык, а вот Русалка…

Воспоминание о Русалке обожгло Ванимена, точно боль, которая заставила его забыть о ледяном дожде и то и дело налетавших порывах резкого пронизывающего ветра.

— В той реке, что впадает в Финский залив, живет Русалка. С виду она похожа на юную деву, говорят, она и была когда-то смертной девушкой.

Русалка заманивает мужчин в воды реки и увлекает на дно, где мучает и терзает пленников с чудовищной жестокостью. Русалке удалось и меня заманить в свои владения. Что я пережил, что я видел той лунной ночью… лучше не вспоминать. Короче, мне посчастливилось ускользнуть из ее сетей, я спасся. Вы понимаете, что нам ни в коем случае нельзя поселиться в водах, где обитает подобное чудовище.

Глубокое молчание воцарилось над островком, слышен был лишь шелест дождя. Холодный ливень словно смыл все краски, куда ни глянешь, все вокруг было серым и терялось в ночном мраке. Темное небо озаряли зарницы, надвигалась гроза, в вышине уже громыхали отдаленные громовые раскаты.

Наконец снова заговорил один из подданных. Это был мужчина, родившийся в тот год, когда в Дании правил Харальд Синезубый.

— Когда мы сюда плыли, я думал о том, что нам сделать дальше. Раз уж нельзя обосноваться всем вместе в тех морях, где издавна жил наш народ, то не лучше ли будет, если мы разделимся на два или три племени и устроимся по отдельности, в разных местах? Мне кажется, жители здешних вод не встретят нас враждебно. По-моему, они даже будут рады нам, ведь с нашим приходом в их жизни появится нечто новое.

— Что же, это разумно, — скрепя сердце согласился Ванимен. Однако он надеялся, что кто-нибудь из подданных, если не он сам, найдет лучший выход из положения.

— Нет, — сказал он, помолчав. — Для большинства из нас это неприемлемо. Подумай, ведь из всех обитателей морских глубин у берегов Дании остался только наш народ, все прочие племена давно покинули датские воды и заселили здешние моря. Я думаю, что принять наше племя без ущерба для себя они не могут. Даже немногих из нас они наверняка приняли бы неохотно, особенно детей, поскольку детей надо кормить, а ждать, пока дети подрастут и научатся самостоятельно добывать себе пропитание, придется долго.

Ванимен выпрямился и расправил плечи, не обращая внимания на холодный ветер.

— И еще, — продолжал он. — Ведь мы — народ лири. Мы едины по крови, у нас общие обычаи, нравы, память о прошлом. Именно благодаря этому мы — единый народ, мы это мы. Готовы ли вы навсегда расстаться с родными, друзьями, возлюбленными? Готовы ли забыть наши старинные песни? И знать, что никогда ни от кого не услышите больше песен народа лири?

Готовы ли вы забыть народ ваших предков, ваших прародителей, живших на свете еще в ледниковую эпоху? Готовы ли к тому, что после вашей смерти от народа лири не останется даже воспоминаний?.. Разве мы не должны помогать друг друг? Разве мы допустим, чтобы то, что утверждают христиане, оказалось правдой? А они говорят, будто никто в Волшебном мире не способен любить.

Подданные молча стояли под хлеставшим ливнем и во все глаза глядели на своего царя. Прошло немало времени, прежде чем заговорила Миива:

— Ванимен, мне ли тебя не знать? Ты уже нашел выход. Говори, мы выслушаем и вынесем свой приговор.

Выход… Ванимен был не в силах высказать подданным свою волю. Народ лири избрал Ванимена своим правителем, когда погиб прежний царь — его тело нашли на скалах, в грудь царя был вонзен острый гарпун. Ванимен примирял враждовавших, улаживал ссоры, которые, впрочем, были в народе лири большой редкостью. Он выступал судьей в тяжбах и судил строго, ничто не могло заставить его изменить приговор и пойти на уступки, ибо превыше всего он ставил свой авторитет и уважение подданных. От имени всего народа он встречался и вел переговоры с другими народами и племенами, населявшими волшебный мир, но необходимость в этом возникала нечасто. Он единолично вел все переговоры и брал на себя ответственность за весь народ лири. Он был гостеприимным хозяином, устроителем празднеств и увеселений лири.

Обязанности вождя и правителя лежали вне разумения его подданных. Они считали своего владыку мудрым властелином, кормчим, наставником молодежи, помощником и надежной опорой в час испытаний, хранителем законов, знатоком правил и установлений. Он владел всеми талисманами, он знал все заклинания, он оберегал сокровища народа лири от страшных морских чудищ, враждебных колдовских сил и от людей. Он был их заступником перед Могущественными Силами, и саму Ран принимал в замке Лири как гостью…

В награду за все это правитель жил не в простом доме, а в богатом замке и получал от подданных все, что ему было необходимо. Ему незачем было самому охотиться и добывать пропитание, ему приносили дары — великолепные вещи и редкостные сокровища, в то же время всем была известна его беспредельная щедрость и гостеприимство. Все племя глубоко почитало Ванимена, и никто из подданных не пресмыкался перед царем и не знал унижений.

Но теперь он лишился всех своих преимуществ, кроме, быть может, последнего — уважения подданных, тогда как безмерно тяжкое бремя ответственности за народ по-прежнему лежало на плечах правителя.

Ванимен сказал:

— Не следует думать, что во Вселенной нет ничего, кроме этих морей. В юности я, по примеру некоторых из наших праотцев, много странствовал по свету. Однажды я достиг берегов Гренландии, земли, что лежит к западу отсюда. Мне рассказывали, что в тамошних водах живет народ, который похож на нас. Говорили мне и о тех, кто обитает на берегу. В наш Лири никогда не приплывали жители гренландских вод, но мне достоверно известно, что схожий с нашим народ действительно живет в гренландских прибрежных водах. Так говорят дельфины, а я им верю.

Наверное, многие из вас помнят, что когда-то я об этом рассказывал.

Море у берегов Гренландии чрезвычайно богато рыбой, прибрежные воды там, судя по рассказам, удивительно хороши. Но главное, христианство еще не распространилось в тех краях, христиане туда еще не добрались, им почти ничего не известно о Гренландии, этот огромный остров свободен от их власти. Если мы доплывем туда, то гренландские прибрежные воды станут нашими владениями. Мы обретем изобильные охотничьи угодья и заживем на новом месте свободно и счастливо.

Ванимен умолк. В толпе подданных поднялся удивленный гомон, шум. Хайко громко крикнул, перекрывая прочие голоса:

— Но ты же сам только что говорил совсем другое! Разве мы выживем — и не только мелюзга, но и мы, взрослые — если придется плыть в такую даль? И вполне может оказаться, что там уже все заселено и все прибрежные воды заняты.

— Верно. — Ванимен поднял трезубец, призывая к вниманию. Шум стих. — Я обо всем этом размышлял. Мы доплывем до Гренландии с малыми потерями или вообще без потерь при одном условии. Если на нашем пути будут острова, на которых мы сможем отдохнуть подкрепить силы, укрыться от непогоды. Правильно? Так вот, мы поплывем на острове, на плавучем острове. Что это такое? Плавучий остров — это корабль. Люди перед нами в неоплатном долгу, они ввергли нас в страшные бедствия, а ведь мы никогда не причиняли им никакого вреда. Слушайте же, моя воля такова: мы захватим у людей корабль и поплывем на нем к западным землям, в новый мир!

* * *

Настал вечер и буря стихла. И словно вместе с нею стихло и волнение тех, кто нашел временный приют на крохотном островке. В течение нескольких часов изгнанники обсуждали план Ванимена и предстоящее плавание к берегам Гренландии. Затем все улеглись, кое-как устроившись под прикрытием дюн, чтобы хоть немного поспать до рассвета. Несколько охотников поплыли на охоту, нужно было наловить рыбы и накормить все племя.

Ванимен беспокойно шагал вдоль берега, в который уже раз обходя островок. Рядом с ним шла Миива. Ванимена связывала с ней близость, которая возникла еще до того, как Агнета покинула море и вернулась к людям. Миива была менее ветреной и легкомысленной, чем все остальные в народе лири, ее чувствам была свойственна глубина. Она умела отвлечь Ванимена, разогнать грусть и тяжелые мысли.

Небо на востоке уже окрасилось лилово-синими тонами, казалось, над морем была опрокинута огромная чаша, усеянная первыми ранними звездами. Над западным горизонтом сиял и переливался каскад пурпурных, багровых и золотых огней. Море поблескивало и тихо шумело, воздух был спокойным и теплым. Над морским простором носился едва слышный запах водорослей и соленой воды. Можно было ненадолго забыть про голод, несчастья и беды, беззаботно радоваться забрезжившей надежде.

— Ты, правда, веришь, что мы сумеем осуществить задуманное? — спросила Миива.

— Да, — убежденно отвечал Ванимен. — Я ведь рассказывал тебе о том, как нашел ту укромную бухту. Я нередко наведывался туда, последний раз совсем недавно. Мы скроемся в бухте и выждем подходящий момент.

Впрочем в это время года долго ждать не придется. Торговля в городе так и кипит, судов в гавани множество. Мы захватим корабль ночью, когда люди боятся выходить в море. Они пустятся в погоню лишь на рассвете, но мы тогда уже будем далеко.

— А ты умеешь управлять кораблем?

Этот вопрос застиг Ванимена врасплох. До сих пор еще никто об этом не подумал.

— Умею. Не слишком хорошо, конечно. Но несколько раз мне случалось наблюдать, как люди водят свои корабли, и я постарался все запомнить.

Когда-то давно у меня были друзья среди людей, ты помнишь… Мы научимся управлять кораблем. Я думаю, если держаться подальше от берегов и плыть все время в открытом море, то мы сумеем избежать серьезной опасности. И ни в коем случае нельзя действовать спешно. — Голос Ванимена снова зазвучал уверенно и твердо. — У нас непременно будет остров-корабль! На нем мы сможем переждать бурю, отдохнуть, если устанем в пути. Запасы еды нам делать ни к чему, все, что нужно, мы добудем в море. О пресной воде нам также нет нужды беспокоиться, тогда как люди часто гибнут из-за ее отсутствия. Кроме того, в отличие от людей мы с легкостью ориентируемся в морях. Мы знаем, что в конце пути нас ждет наша новая страна, а не тесные узкие проливы, где волны бушуют и грохочут среди скал — уже одно это дает нам огромное преимущество перед людьми. — Ванимен поднял глаза от песка и гальки под ногами и поглядел на запад, где полыхал закат. — Чего заслуживает больше род человеческий: жалости или зависти? Не знаю…

Миива взяла Ванимена за руку.

— Ты как-то странно привязан к людям, — сказала она.

Ванимен кивнул.

— Да. И с каждым прожитым и уходящим годом моей-жизни эта привязанность крепнет. Я никому о ней не говорю, потому что знаю, вряд ли кто-то из наших сумеет меня понять. Но я чувствую… нет, не знаю… В Творении существует столь многое, помимо нашего Волшебного мира, чарующего и озорного… Не в том дело, что люди наделены бессмертной душой, нет. Мы всегда считали, что жизнь на суше трудна, что слишком дорогой ценой дается она обитателям земли. Но я не могу понять, — Ванимен сжал свободную руку в кулак, лицо морского царя помрачнело, — не могу понять, что для них эта жизнь на земле, где они претерпевают множество страданий и горестей? Что они находят привлекательного в своей жизни, чего мы никогда не увидим и не поймем, ибо наши глаза для этого слепы?..

* * *

Ставангер, портовый город на южном побережье Норвегии, мирно дремал при свете ущербной луны. Дорожка серебряного лунного света повисла мерцающим мостом над фьордом, отвесные скалистые берега затаились в черном мраке, крытые тростником и дранкой крыши домов поблескивали серебристым блеском. Неярким тусклым светом луна озарила стены собора и словно вдруг ожила, коснувшись его окон, и обратила свой свет на улицы, с выстроившимися в ряд домами, которые постепенно исчезали вдали, поглощенные густым сумраком ночи. Лунный свет легко скользнул по мачтам и носовым фигурам стоявших у причала кораблей…

За тонкой роговой пластинкой корабельного фонаря едва теплился огонек свечи, он почти не давал света, на корме корабля, который стоял у причала поодаль от других судов, было совсем темно. Этот корабль недавно пришел в Норвегию из ганзейского портового города Данцига. Как и широко распространенные на севере когги, этот корабль был одномачтовым, но корпус у него был шире и длиннее, чем у обычного когга. Такие суда появились сравнительно недавно. При свете дня можно было бы видеть, что дощатый корпус с клинкерными соединениями досок был выкрашен в ярко-красный цвет с белыми и желтыми полосами.

Дрожащая лунная дорожка пролегла за бесшумно подплывавшими к кораблю водяными. Не чувствуя холода и не думая об опасности, они плыли за добычей.

В норвежскую гавань их привел Ванимен. Захват корабля был единственным шансом лири, и все же Ванимен с более легким сердцем совершил бы кражу на берегу, если уж не оставалось другого выхода. Брошенный из воды крюк зацепился за релинг. Ванимен взобрался по веревочной лестнице на борт.

Ступив на палубу, он сразу же учуял запах человека. Это был вахтенный матрос. Вся команда сошла на берег и ночевала в портовых гостиницах или веселилась в кабаках. Вахтенный шел с кормы, держа в руках фонарь и копье. Тусклый свет на мгновенье блеснул на стальном острие копья, осветил седую бороду и усы — матрос был немолодым человеком, коренастым и плотным.

— Кто идет? — окликнул он по-немецки и в ту же минуту увидел Ванимена.

— Господи Иисусе, Дева Мария, спаси и помилуй! — вне себя от ужаса закричал матрос.

Пустить в ход оружие он не успел — Ванимен поднял трезубец и с размаху вонзил его в живот человека. Удар был так силен, что и сам Ванимен содрогнулся. Трезубец поразил печень. Брызнула кровь; матрос повалился на палубу, корчась в предсмертных муках.

— Иоханна, Петер, Мария, Фридрих… — задыхаясь, прохрипел он.

Имена жены и детей? Умирающий обратил на Ванимена застывший взгляд и бессильно приподнял руку.

— Господи, убереги их от встречи с этой нечистью, — услышал Ванимен. — Святой Михаил архангел, воитель небесный, отомсти за меня…

Ванимен ударил трезубцем в глаз матроса. Зубец вонзился точно под бровью, умирающий умолк. Меж тем подданные Ванимена один за другим поднялись на борт по веревочному трапу и, не заботясь о том, что их могут услышать на берегу, принялись ходить по палубе и рассматривать снасти. Никто, кроме Ванимена, не понимал по-немецки. Он же некоторое время стоял над убитым человеком, глубоко потрясенный тем, что совершил, затем поднял мертвеца и бросил за борт.

Управление кораблем оказалось далеко не простым делом, и прежде всего потому, что помощники Ванимена не имели ни малейшего понятия о том, что такое корабль. Их неуклюжая возня и топот, несомненно, были слышны на берегу. Ванимен с минуты на минуту ожидал нападения, но никто из людей так и не появился. Даже если кто-нибудь и услышал шум и суету на корабле, то, наверное, благоразумно решил не вмешиваться в чужие дела, из-за которых не стоило рисковать и выходить темной ночью на пристань.

В городе, вероятно, имелась вооруженная стража, но, по-видимому, стражники ничего не заподозрили и подумали, что на корабле происходит обычная пьяная перебранка или драка.

Наконец, корабль отчалил. Парус развернули, и его тут же наполнил ночной бриз, дувший с суши, которого Ванимен дожидался в течение последнего часа. Сверхъестественная острота зрения и способность видеть в темноте позволяли Ванимену и его матросам править кораблем в ночном море. Вскоре они вышли из залива, и Ставангер остался за кормой. И тогда дети, женщины — все, кто ждали в море, поднялись на палубу корабля.

На рассвете они были уже далеко от берегов Норвегии.

Глава 6

Ингеборг Хьялмарсдаттер было около тридцати лет. Жила она в Альсе.

Рано потеряв родителей, Ингеборг поспешила выйти замуж за первого же парня, которому приглянулась. Но, как оказалось, Ингеборг была бесплодна, муж ее бросил и уходя забрал лодку, на которой рыбачил, а ей не оставил ничего. Другие парни не торопились засылать сватов.

Церковная община заботилась о бедняках по-своему: их отдавали в услужение более или менее зажиточным хозяевам. А уж те отлично умели выжимать из батраков все соки и не слишком утруждали себя заботой о пропитании и одежде своих подопечных. Ингеборг не пошла в батрачки.

Она упросила Рыжего Йенса одолжить ей свою лодку на время, когда проходили косяки сельди. Йенс хоть и неохотно, в конце концов уступил, и Ингеборг обошла на лодке все побережье, торгуя тем, что у нее было — собой. В Альс она вернулась с пригоршней шиллингов. С тех пор она каждый год совершала такое путешествие. В остальное время Ингеборг сидела дома, а по базарным дням ходила на рынок в Хадсунн, пешком, по лесной дороге.

Отец Кнуд пытался увещеваниями наставить Ингеборг на праведный путь, призывал грешницу изменить свою жизнь и привычки.

— А вы можете найти мне работу лучше этой? — смеялась в ответ Ингеборг.

По долгу службы отцу Кнуду пришлось отлучить ее от церковной общины, и хорошо еще, что Ингеборг не запретили посещать богослужения в церкви.

Но она появлялась там лишь изредка. Женщины поселка, встретив Ингеборг на улице, злобно шипели ей вслед ругательства и швыряли в нее рыбьими головами и костями. Мужчины смотрели на вещи более снисходительно, но все же смалодушничали перед злобой законных супруг и не возражали, когда было решено изгнать блудницу из поселка.

Ингеборг поселилась в убогой лачуге на морском берегу, примерно в миле к северу от Альса. Почти все холостые парни наведывались сюда, и многие рыбачьи лодки приставали к берегу неподалеку от ее хижины, бывали здесь и пришлые случайные люди, и кое-кто из женатых рыбаков, отцов семейств. Если у них не находилось медяков, Ингеборг не отказывалась брать плату рыбой, и потому скоро ее прозвали Ингеборг-Треска. По временам она оставалась одна и тогда подолгу гуляла вдоль берега или в лесах. Разбойников она не боялась: убить ее не убьют, что с нее возьмешь? А никакого другого зла ей уже невозможно причинить. Лесных троллей Ингеборг тоже не боялась.

С той поры как Тоно впервые постучался в дверь хижины Ингеборг, минуло пять лет. В то время он как раз заинтересовался жизнью людей на ближайших от Лири берегах. Стоял холодный зимний вечер. Ингеборг отворила дверь, впустила юношу в дом, В тот вечер он рассказал ей о себе. Перед тем как прийти к ней, Тоно издали не раз видел, что в хижину тайком и крадучись заходили мужчины, и через некоторое время так же воровато покидали одинокий дом на берегу моря. Тоно хотелось узнать о жизни людей как можно больше, ведь они были его сородичами по материнской линии. Он без обиняков спросил Ингеборг, с какой целью приходят в ее дом мужчины. Кончилось все тем, что Тоно провел с нею ночь. С тех пор он часто приходил к Ингеборг. Она была совеем не такая, как его подружки и возлюбленные в подводном городе, от нее исходило тепло — и тело и сердце у Ингеборг были горячие. Ее ремесло ничуть не смущало Тоно, ведь в его племени парни знают о браке не больше, чем о всех прочих таинствах церкви. Он многому научился у Ингеборг и многое рассказал ей о себе, своем народе и волшебном мире, когда, тесно прижавшись друг к другу, они лежали под ветхим одеялом на ее кровати.

Тоно нравилось нежное и сильное тело Ингеборг, полюбил он и ее кривоватую невеселую усмешку.

Ингеборг никогда не требовала с него платы и почти всегда отказывалась от подарков, которые он ей приносил.

— Я не держу зла на мужчин, — заметила она однажды. — Конечно, кое-кто мне противен, хотя бы этот злыдень, старый скупердяй Кристофер. Не пошла бы я по этой дорожке, так попалась бы в его лапы. Как увижу его поганую ухмылку, так прямо мурашки по коже. — Ингеборг с досадой плюнула на глиняный пол и вздохнула. — Хотя, с другой стороны…

Деньжонки-то у него водятся… Нет, мужчины в общем редко меня обижали, особенно те, что постарше, а иной раз с каким-нибудь молодым парнем так и вовсе приятно было время провести. — Она потрепала Тоно по волосам. — Но ты для меня значишь больше, Тоно, уж поверь. Неужели ты не понимаешь, почему я не хочу брать с тебя плату?

— Не понимаю, — честно ответил Тоно. — У меня же полно драгоценностей, за которые люди готовы щедро платить, ты сама говорила. Янтарь, жемчуг, золотые слитки. Ведь я просто хочу как-то помочь тебе, почему же ты отвергаешь помощь?

— Ах, да потому что слухи пойдут — если уж не говорить о других вещах… Прознают обо всем господа в Хадсунне, услышат, что Ингеборг-Треска продает драгоценности, и пожелают узнать, откуда это у нее такой товар взялся. А я не хочу, чтобы ты, мой последний возлюбленный, попался в их сети. — Она поцеловала Тоно. — Давай лучше о другом поговорим, чем-нибудь хорошем. Расскажи еще что-нибудь про чудесную страну на дне моря. Для меня твои рассказы дороже любых сокровищ, которые можно потрогать руками и купить за деньги.

Ингеборг уже не раз осторожно намекала Тоно о своем сокровенном желании: чтобы он увел ее с собой в море, как когда-то отец Тоно увел прекрасную Агнету. Но юноша не понял намеков, и Ингеборг оставила эту мысль. Да и с какой стати он должен брать на себя такую обузу — бесплодную Ингеборг-Треску?

После того дня, когда архидьякон Магнус предал проклятию водяных и подводный город, Ингеборг заперла дверь хижины и целую неделю никого не принимала. Глаза у нее еще долгое время спустя были красными.

Но прежде чем покинуть воды Ютландии, Тоно снова увиделся с Ингеборг.

Он вышел из моря без единой нитки на теле, лишь волосы на лбу были схвачены ремешком и на поясе был подвешен острый кремневый нож. В руках он держал копье. Вечер выдался холодный, уже спустились сумерки и над морем курился туман, волны тихо плескались у берега и невнятно о чем-то шептали, звезды на небе, казалось, застыли. Пахло рыбой и водорослями, с берега тянуло сырой землей. Песок скрипел под босыми ногами, острая трава, росшая на дюнах, царапала лодыжки.

В это время к хижине приблизились двое молодых парней. Они ехали на лошадях и факелами освещали себе дорогу. Тоно, видя в темноте гораздо лучше, чем самый зоркий смертный человек, разглядев шерстяные плащи с капюшонами, штаны и сборчатые рубахи, понял, что парни — местные рыбаки. Он вышел из темноты на свет факелов и загородил всадникам путь.

— Нет, — сказал он. — Сегодня ночью — нет.

— Почему же, Тоно? — с глупой ухмылкой спросил один из парней. — Ты ведь не будешь против, если мы, твои приятели, тоже получим свою долю удовольствия. Да и ей-то, Ингеборг, не понравится, если уйдет от нее такая жирная добыча. Мы быстренько, раз уж тебе невтерпеж.

— Езжайте домой. Здесь останусь я.

— Тоно, ты же меня знаешь. Мы с тобой и разговоры разговаривали, и в мяч играли, забыл, что ли? А помнишь, ты еще в лодку ко мне забрался, в море-то? Стиг меня зовут.

— Ты хочешь, чтобы я тебя убил? — спокойно спросил Тоно.

Оба парня поглядели на него, повыше подняв факелы. В мерцающем неверном свете он казался еще выше ростом, еще сильнее и крепче. Нож, копье… Мокрые, словно морские водоросли, белокурые волосы с тусклым зеленоватым отливом, янтарные глаза, сверкавшие, как огни северного сияния. Парни повернули коней и быстро поскакали назад. Из тумана долетел злобный голос Стига:

— Правду про вас говорят — нет у вас души, проклятые твари!

Тоно постучался в дверь хижины. Домик Ингеборг был старой покосившейся бревенчатой лачугой, стены его от времени стали серыми, окон в хижине не было, чтобы не уходило тепло очага, щели были законопачены мхом.

Ингеборг отворила и, впустив Тоно, плотно закрыла дверь. В доме горел масляный светильник, а еще Ингеборг развела огонь в очаге. Огромные тени метались по стенам, широкой кровати, перед которой стояли стол и табурет, по кухонной утвари на низкой плите и сундуку для одежды. Над очагом висели на крюках вяленая треска, круг колбасы.

Из-за сырости и тумана дым плохо поднимался в дымоход, которым служило отверстие в крыше. У Тоно в легких уже давно покалывало, с той самой минуты, когда он поднялся на поверхность моря и начал дышать воздухом.

Для этого нужно было просто резко выдохнуть воду, полностью очистив от нее легкие. Воздух был сухим и колким, дышать им было труднее, чем водой, кроме того, на земле слух Тоно был вдвое слабее, потому что в воздухе все звуки были глуше, чем в воде. Зато видел он на суше гораздо лучше и дальше.

Дым от очага раздражал легкие. Тоно закашлялся и некоторое время не мог начать говорить. Ингеборг обняла его без слов.

Ингеборг была небольшого роста, с ладной, чуть полноватой фигурой. У нее были каштановые волосы и блестящие темно-карие глаза, слегка вздернутый нос, мягко очерченный нежный и пухлый рот и множество веснушек на щеках. Голос у Ингеборг был высокий, но не резкий, напротив, в нем звучали мягкие бархатные нотки. Очарованием женственности Ингеборг-Треска далеко превосходила многих знатных дам и особ королевской крови. Тоно был неприятен шедший от ее рубашки запах пота, он раздражал его гораздо сильнее, чем вся та гнусная вонь, которая, вызывая глубокое отвращение, преследовала его в мире людей, но за резким запахом пота его тонкое обоняние улавливало сочный и свежий аромат цветущего женского тела.

— Я ждала, — пробормотала Ингеборг, — надеялась…

Тоно освободился от ее объятий, отступил на шаг и, пристально глядя ей в глаза, крепче сжал в руке копье.

— Где моя сестра? — выкрикнул он гневно.

— Ах… Она… Не беспокойся, Тоно, у нее все хорошо. Никто ее не обидит. Никто не посмеет обидеть. — Ингеборг пыталась увести его от дверей. — Входи же, бедный мой, любимый мой Тоно. Что ж ты стоишь?

Входи же, садись, сейчас я налью тебе вина, сейчас все будет хорошо…

— Они отняли у нее все, что было ее жизнью! — Тоно снова закашлялся и долго не мог отдышаться.

— Так надо, Тоно. Христиане не позволили бы ей жить среди людей, если бы она не приняла христианскую веру. Ты не должен их осуждать, особенно священников, они ведь люди подневольные, исполняют повеления высшей власти. — Тут Ингеборг вдруг усмехнулась своей обычной кривой усмешкой, скорее горько, а не весело. — Нельзя их осуждать. Твоя сестра заплатила высокую цену — отдала память о прошлой жизни, приобрела же старость, болезни и смерть, которые настанут через какие-то несколько десятков лет… Но за эту цену она купила себе будущее райское блаженство. Ты, может быть, проживешь долгую-долгую жизнь, но после смерти тебя не станет, ты исчезнешь без следа, Тоно, будто задули свечку — и все, нет тебя. Я же… конечно, я хотела бы жить, после того как тело мое умрет. Уж если на то пошло, то пускай хоть в аду… Кому же из нас троих выпала лучшая доля?

Тоно немного успокоился, но лицо его по-прежнему было мрачным. Он поставил копье в угол у двери и сел на кровать с жестким соломенным тюфяком. Над масляной лампой плясал слабый сине-желтый язычок пламени.

Запах копоти и дыма был, пожалуй, даже приятным, если бы только он не был таким густым… Тени больше не метались по комнате: забившись в углы и под крышу, они лишь выглядывали из своих укрытей и кое-где свешивались вниз, словно черные рваные лохмотья. Тоно не чувствовал ни холода, ни сырости, несмотря на то что был голым. Ингеборг дрожала и зябко куталась в платок. Она не села, а осталась стоять посреди комнаты.

— Мне все прекрасно известно, — сказал Тоно, пристально глядя на Ингеборг, которую он видел в тусклом свете очага так же ясно, как при свете дня. — Тут в поселке есть один парень. Он избрал для себя путь священнослужителя. Так вот, он рассказал обо всем моей сестре Эяне. У них было свидание. — Тоно негромко засмеялся. — Эяна говорит, удалец он хоть куда, силы не занимать, только вот в лесу на холоде напал на него чих, так и чихал все время, пока они с ним миловались.

Тоно помолчал. Когда он снова заговорил, его голос зазвучал сурово и резко:

— Ладно, если в вашем мире иначе нельзя, значит, делать нечего, придется уступить. Хотя… Вчера мы с Кеннином разыскивали Ирию. Мы хотели убедиться, что у нее все в порядке и что никто ее не обижает.

Какая вонь, какой смрад стоит в этих тесных каналах, которые вы называете улицами! Мы прошли их все, из конца в конец, не пропустили ни одного дома. Мы были даже в церкви и на кладбище. И нигде ни разу мы не увидели Ирию, даже издали. Понимаешь, ни единого раза за все эти дни. Мы давни не видели Ирию и мы непременно должны отыскать ее, найти, куда бы они ее ни спрятали. Где бы она ни была, в доме или в гробу, мы должны ее увидеть! Даже если она теперь смертная, наша маленькая Ирия, все равно, половина ее крови и плоти унаследованы от отца. И тогда, в тот последний вечер на берегу, от нее пахло так же, как раньше, так пахнет морская вода, согретая лучами солнца… — Тоно ударил себя кулаком по колену. — Мы до сих пор не нашли ее. Кеннин и Эяна были вне себя от ярости, они едва не бросились в поселок, чтобы перебить гарпунами тех, кто отнял у нас сестру. Я убедил их не рисковать жизнью понапрасну, потому что наша гибель ничем не поможет Ирии. И все же я насилу дождался заката, чтобы прийти сюда и застать тебя дома, Ингеборг.

Она села рядом е Тоно и, обняв за плечи, прижалась щекой к его груди.

— Я все знаю, — мягко сказала Ингеборг.

— Знаешь? Говори же, что с моей сестрой?

— Дело в том, что Магнус Грегерсен увез ее с собой в город Вибор…

Погоди! Ничего плохого с ней не случилось! Подумай сам: кто посмеет обидеть — да какое там обидеть! — даже помыслить о том, чтобы обидеть дитя, которое является живым доказательством милосердия Божьего?

Ингеборг произнесла эти слова спокойным и деловитым тоном, но в следующую минуту силы ей изменили и голос задрожал:

— Ты правильно сделал, Тоно, что пришел ко мне. Вместе с Магнусом Грегерсеном приезжал писец. Он был здесь, и я выведала у него, как они думают устроить дальнейшую жизнь девочки, осененной Господней милостью. Я сказала этому парню, дескать, люди у нас в Альсе не злые, но все очень бедные. Раньше девочка развлекала их своими удивительными рассказами о городе на морском дне, но теперь-то она ничего не помнит.

Теперь ее нужно учить всему заново, будто она лишь вчера на свет родилась. А кто же захочет взвалить на себя такую обузу? Кто пожелает взять в свою семью приемыша, да еще девочку, ведь она вырастет, значит, надо будет дать за ней приданое. Ox, да ведь и несчастье какое-нибудь может с ней стрястись, в жизни бедняков чего не бывает.

Вдруг она оступится? Тогда придется ей выходить замуж за первого встречного, чтобы покрыть грех, а то и на ту дорожку встать, по какай я пошла… Так как же они решили устроить ее жизнь? Грамотей из епархии сказал, что ничего плохого с девочкой не случится. Они, мол, увезут ее в Вибор и отдадут в монастырь святой Асмильды.

— Монастырь? Что это такое? — спросил Тоно.

Ингеборг как могла объяснила и в заключение добавила:

— В монастыре Маргрете предоставят кров, монахини будут ее учить.

Когда достигнет надлежащего возраста, она даст обет и станет монахиней. И будет жить безгрешной чистой жизнью, и люди будут ее глубоко чтить. А потом она умрет, как святая, и будет источать благоухание. Или ты думаешь, что плоть непорочной святой после смерти будет так же гнить и вонять, как твое или мое тело?

Тоно было ошеломлен.

— Но ведь это ужасно! — воскликнул он.

— Да? А многие люди считают такой удел завидным.

Тоно обернулся и испытующе поглядел ей в глаза.

— И ты? Ты тоже?..

— Я-то? Нет.

— Сидеть взаперти, в четырех стенах всю жизнь до самой смерти, остричь волосы, носить длинную тяжелую рясу, питаться какой-то дрянью и целый день бормотать под нос молитвы богу, пока не иссохнет лоно, которое сам бог и дал женщине, никогда не узнать любви, не родить детей, чтобы продолжить свой род… И не иметь права даже просто выйти погулять весной под цветущими яблонями…

— Это путь к вечному блаженству, Тоно.

— О, я предпочитаю блаженство сейчас, в этой жизни. А потом пусть настанет тьма. Да ведь и ты тоже так думаешь, ведь правда, если начистоту? Но что бы ты ни говорила, ты надеешься получить на смертном одре отпущение грехов. Нет, по-моему, не стоят ваши христианские Небеса того, чтобы стремиться жить на них вечно.

— Но может быть, Маргрета считает по-другому.

— Маргре… Ах, Ирия.

Тоно глубоко задумался, опершись подбородком на руку, крепко сжав губы. Слышно было, как тяжело он дышит в душном и дымном воздухе.

— Ладно, — сказал он после долгого молчания. Если она действительно сама выбрала такую жизнь, пусть все будет по ее воле. Но как нам узнать, правда ли, что Ирия искренне желает такой жизни? И разве сама она отдает себе в этом отчет? Они ведь могут сделать так, что она поверит, будто там, в этих, как их? — монастырях и в самом деле все есть истина и добро. Ингеборг, я не потерплю, чтобы моя сестренка оказалась обманутой.

— Да вы же сами привели ее на берег, потому что не хотели, чтобы она погибла и была съедена морскими угрями. Какая разница?

— По твоему, никакой?

Отчаяние Тоно, обычно сильного и мужественного, для Ингеборг было точно острый нож в сердце. Она крепче обняла его.

— Милый мой, любимый…

Но Ингеборг не расплакалась — в ней вдруг проснулось упорство, недаром она была дочерью рыбака.

— У нас, людей, есть средство, которое открывает все двери, кроме, разве что райских врат, — сказала она. — И средство это вполне законное. Это деньги.

У Тоно вырвалось какое-то слово, которого Ингеборг не поняла, должно быть, то был его родной язык.

— Говори, — попросил он, снова переходя на датский язык, и до боли сжал ее руку.

— Возьмем самое простое — золото. — Ингеборг принялась объяснять свою мысль, даже не пытаясь освободить руку. — Золото, или то, что можно получить в обмен на золото. Хотя само по себе золото ценится намного дороже. Понимаешь, если у твоей сестры будет золото, она сможет жить там, где пожелает. Если бы у нее было очень много золота, она могла бы жить и при дворе самого короля или за пределами Дании, в какой-нибудь богатой стране. Она повелевала бы слугами, воинами и стражей, имела бы поместья, покупала бы все, что угодно. Среди ухажеров и женихов она выбрала бы того, кто ей по сердцу. А если бы предпочла иную жизнь и захотела вернуться в монастырь, то никто не помешал бы ей это сделать.

— У моего народа много золота! Мы можем поднять золото со дна моря, оно там, под развалинами Лири.

— Много? Сколько?

Разговор длился долго. Никому в народе лири никогда и в голову не приходило, что золото нужно взвешивать или пересчитывать. Для подданных Ванимена золото было обыкновенным металлом, нержавеющим, желтого цвета, но слишком мягким и непрочным, так что для изготовления оружия или ремесленных орудий оно не годилось. В конце концов Ингеборг с сомнением покачала головой.

— Боюсь, этого будет мало. Конечно, по обычным меркам, золота у васогромное количество. Но дело-то непростое. Речь идет о том, чтобы монастырь расстался с живым чудом, с доказательством всемогущества Бога. Маргрета для них просто находка. Чтобы поглядеть на нее, в монастырь поедут паломники из разных стран, богатые люди. Церковь как законный опекун девочки не захочет упустить такую лакомую приманку.

Священники не отдадут вам сестру за какой-то десяток золотых блюд и кубков.

— Сколько надо?

— Много, очень много. Тысячи марок. Понимаешь, придется давать взятки, подкупать людей. Тех же, кого подкупить не удастся, нужно будет склонить на нашу сторону по-другому — сделать щедрые, невиданно крупные пожертвования на богоугодные дела. А кроме того, надо ведь и Маргрете оставить немалую сумму, чтобы обеспечить ей безбедную жизнь… Тысячи марок.

Вдруг Тоно радостно воскликнул что-то на своем языке.

— Сколько же нужно золота? Какой должен быть вес? — спросил он.

— Откуда мне знать. Я дочь простого рыбака, одиночка. Я и одной-то марки в глаза не видела. Трудно сказать, сколько нужно. Полная лодка золота? Да, наверное, этого хватит. Полная лодка золотых слитков.

— Полная лодка золота… А у нас и пустой-то лодки нет… — Тоно откинулся и прислонился к стене.

Ингеборг печально усмехнулась и погладила его по плечу.

— В жизни не всегда все идет так, как нам хочется, — вздохнула она. — Ты сделал все, что мог. Пусть твоя сестра проживет лет шестьдесят в монастыре, умерщвляя плоть, зато потом ее душа будет жить вечно и не узнает адских мучений. Она будет помнить нас даже тогда, когда ты обратишься в прах, а я буду гореть на вечном огне…

Тоно нахмурился и упрямо тряхнул головой.

— Нет. В ее жилах течет та же кровь, что и в моих… Но не только в этом дело. Она нежная, робкая, но она рождена, чтобы быть свободной и жить в морских просторах всей Земли… Что, если однажды она вдруг увидит, что благочестие, или как его там, святость выеденного яйца не стоит? Что ждет ее тогда после смерти?

— Не знаю…

— У нее должен быть свободный выбор. Нужен подкуп. Полная лодка золота. Ничтожная цена за счастливую жизнь.

— Лодка… Ах, да нет же, я ведь думала… Нет, конечно; меньше.

Несколько сот фунтов. Этого вполне хватит. — Ингеборг охватило нетерпение. — Как ты думаешь, сможете вы раздобыть несколько сот фунтов?

— Погоди, дай подумать. Дай вспомнить… Есть! Вспомнил! — воскликнул Тоно и резко выпрямился.

— Что? Где?

С быстротой и легкостью, свойственной лишь тем, кто живет в Волшебном мире, Тоно принялся строить планы, одновременно рассказывая:

— Когда-то в глубокой древности на одном острове посреди океана стоял город, который назывался Аверорн..

Тоно говорил негромко, голос его дрожал от волнения, взгляд был неподвижно устремлен на черные тени, нависавшие над бревенчатой стеной, — Город был большой и многолюдный, во всем мире он славился своими невиданными богатствами. Жители Аверорна поклонялись морскому Кракену — это огромный черный кальмар с длинными щупальцами — и приносили в жертву божеству сокровища и драгоценности, которые бросали в море.

Золото и драгоценные камни Кракену были не нужны, но вместе с ними он принимал другие жертвоприношения — в море бросали детей, жертвенных животных и приговоренных к смертной казни преступников. Кракен их пожирал. Жертвоприношения были столь обильными, что ему почти не приходилось утруждать себя охотой. Когда же Кракен охотился, его добычей становились киты и кашалоты. Случалось, он топил корабли и пожирал матросов. За долгие годы, вернее, столетия, Кракен и его жрецы научились по некоторым признакам безошибочно узнавать, чток Аверорну приближается какой-нибудь корабль… Со временем Кракен стал ленивым и вялым, перестал подниматься на поверхность моря. Шли годы, поколения людей сменяли друг друга, никто из жителей Аверорна уже не помнил, каков Кракен с виду. Ему незачем было подниматься из глубин, потому что ни один корабль уже не осмеливался приблизиться к острову.

Постепенно островитяне уверовали в то, что Кракен существует лишь в легендах и преданиях старины. Спустя несколько столетий на остров прибыли люди из далекой страны. С ними явились и торговцы, которые привезли в Аверорн не товары, а новых богов. Этим богам не нужно было приносить жертвы. Народ Аверорна потянулся к новой вере. Храм, воздвигнутый для вознесения молитв Кракену, опустел, светильники в нем погасли, старые жрецы один за другим умерли, новые не пришли к ним на смену. И наконец, правитель города повелел покончить с жертвоприношениями Кракену. Чудовище осталось без пищи. Прошел год.

Разъяренный от голода, Кракен поднялся со дна. Он потопил все корабли, что стояли в аверорнской гавани, и сокрушил город своими гигантскими щупальцами. Все жители погибли. Вероятно, Кракен имел власть над землетрясениями и извержениями вулканов, потому что остров вместе с разрушенным городом опустился на дно моря. Вскоре он был забыт людьми.

— Ах, да ведь это просто замечательно! — Ингеборг даже захлопала в ладоши, сразу вдруг забыв о несчастных невинных младенцах, погибших вместе со всеми жителями города. — Это же чудо!

— Никакого чуда тут нет, — сказал Тоно. — Наш народ помнит об Аверорне, потому что Кракен и по сей день живет в своем логове на развалинах города. Мы никогда не заплываем в те воды.

— Понимаю… Но… Скажи, может быть, ты… Что, если бы…

— Надо попытаться. Есть смысл. Послушай, женщина. Люди не могут опуститься на дно моря. У моего же народа нет ни кораблей, ни оружия из металла, который не ржавеет в воде. Еще никогда твой род, род человеческий, и мой род, род лири, не объединялись ради общего дела.

Но если бы мы попробовали соединить наши силы и возможности, то, может быть…

Тоно умолк. Ингеборг долгое время не отвечала, затем тихо сказала, не глядя на него, словно говорила сама с собой:

— Он может тебя убить…

— Да, конечно. Ну и что? Ведь и рождаются на свете лишь по воле случая. Мои соплеменники помогают друг другу, иначе нам не выжить, однако чья-то отдельная жизнь ценится у нас не слишком высоко. Мне предстоит далекое плавание, возможно, придется плыть на другой конец света. Я не смогу отправиться на розыски моего народа, если не буду уверен, что сделал все, что в моих силах, для спасения Ирии, моей младшей сестренки, которая так похожа на нашу мать. Но корабль… — Тоно прикусил губу. — Как раздобыть корабль с командой?

Ингеборг и Тоно долго говорили и спорили. Она пыталась убедить его, что этот путь не годится. Однако Тоно лишь упорней отстаивал свой план. Наконец Ингеборг сдалась.

— Может быть, мне удастся кое-что сделать для тебя и получить то, что тебе нужно.

— Правда? Но каким образом?

— Как ты понимаешь, наши рыбаки, здесь, в Альсе, сразу подожмут хвосты и не пойдут на такой отчаянный риск. Да в Альсе и невозможно нанять корабль, у нас тут нет богатых судовладельцев, а если б даже и были, то наверняка не захотели бы иметь дело с тем, у кого нет души, и пуститься вместе с ним в безумно рискованное предприятие. Но в Хадсунне — это город, который находится к западу от Альса, в нескольких милях от моря на берегу Мариагер-фьорда — так вот, в Хадсунне, как я слышала, есть подходящее судно. Когг, не очень большой, но все же настоящий когг, а не какая-нибудь лодчонка. В ближайший базарный день я поеду в Хадсунн и постараюсь познакомиться с матросами из его команды. Это торговое судно, оно уже совершало дальние плавания к берегам Финляндии и на восток, к вендам. Ходили они и на запад, в Исландию. В таких дальних плаваниях моряки обычно не упускают случая напасть на какое-нибудь судно, когда знают, что пиратство останется безнаказанным. Эти матросы — настоящая банда головорезов, а уж капитан — владелец судна, тот просто отпетый негодяй. Он вообще-то родом из хорошей семьи, вырос в окрестностях Хернинга. Но его отец однажды дал промах — не на тех поставил в борьбе между сыновьями короля. Вот и вышло, что он проиграл и не оставил после смерти своему сыну Ранильду Грибу ничего, кроме корабля. Сейчас Ранильд жестоко враждует с Ганзой. Дело в том, что флотилии Ганзейского союза прямо из-под носа у него выхватывают лакомые куски, и Ранильд из-за этого не имеет выгодных торговых сделок. Может быть, этот отчаянный малый рискнет с тобой связаться.

Тоно задумался.

— Может быть… Да… Знаешь ли, мы, народ лири, стремимся к тому, чтобы нам никогда не приходилось убивать или предавать своих собратьев. Согласись, о людях этого не скажешь, хоть они и наделены бессмертной душой и веруют во Христа. Я умею воевать и не струшу перед врагом, кем бы он ни был. Не отступлю, даже если буду безоружным. И все-таки мне не хотелось бы, чтобы у нас с капитаном и его командой началась вражда. Если это случится, а это вполне может случиться, то дело плохо кончится для нас троих — Эяны, Кеннина и меня.

— Понимаю, — ответила Ингеборг. — Наверное, лучше всего будет, если и я тоже отправлюсь с вами. Я буду все время начеку и постараюсь позаботиться о вашей безопасности.

Тоно вздрогнул от неожиданности.

— Ты правда хочешь быть вместе с нами? Подруга моя, ты получишь щедрую награду из нашей добычи. Ты тоже станешь свободной.

— Если останусь в живых. А если нет — невелика потеря. Да ведь… Ах, Тоно, только не думай, что я еду с вами ради золота и сокровищ…

— Я должен обсудить все с Эяной и Кеннином. Надо все очень хорошо продумать. Потом мы обсудим все вместе с тобой.

— Конечно, Тоно, конечно. Завтра, послезавтра, в любой день, пока я жива, я готова сделать для тебя все, что угодно. Но сегодня я прошу тебя лишь об одном: чтобы ты перестал терзаться. Отбрось тревогу, которая омрачает твой взгляд, пусть он снова станет ясным, как всегда.

Пусть нынче все у нас с тобой будет, как прежде. Погляди, вот, я снимаю платье…

Глава 7

«Хернинг», когг с черным корпусом, вышел в море из Мариагер-фьорда.

Парус поймал попутный ветер, и «Хернинг» резво побежал по волнам, взяв курс на север. Тоно, Эяна и Кеннин поспешили сбросить с себя одежду — отвратительные грубые тряпки, которые сковывали движения и раздражали кожу. Братьям и сестре пришлось одеться как людям и ходить в одежде по Хадсунну в течение нескольких дней, когда они встречались с капитаном «Хернинга» Ранильдом Грибом. Шестеро матросов из команды когга радостно завопили при виде белого сиявшего в лучах солнца тела Эяны, единственную одежду которой составляли пояс с кинжалом да пышная грива медно-рыжих волос. У шестерых парней, закаленных в схватке с врагами и привычных к тяжким невзгодам и неожиданным ударам судьбы, были задубевшие от соленых ветров, загорелые лица, одеты матросы были в шерстяные рубахи, кожаные куртки и штаны, засаленные и грязные.

Седьмым в команде был восемнадцатилетний юноша по имени Нильс Йонсен.

Он приехал в Хадсунн два года тому назад, решив наняться юнгой на какое-нибудь судно. Нужно было помогать матери-вдове и младшим братьям и сестрам. Мать Нильса арендовала крохотный земельный участок и едва сводила концы с концами. Однако плавал Нильс недолго — корабль, на который его взяли юнгой, пошел ко дну. По милости Всевышнего никто из команды не погиб, но, вернувшись в Хадсунн, Нильс был вынужден снова искать работу. Не найдя ничего лучшего, он нанялся на корабль Раняледа Гриба. Нильс был красивый стройный парень, с белыми как лен волосами и ярко-синими глазами, которые смотрели на мир открыто и весело. Но сейчас Нильс едва не плакал.

— Какая красивая… — прошептал он, глядя на Эяну.

Восьмым на судне был капитан. Он сразу спустился с кормовой надстройки и подошел к матросу, которые стоял у румпеля и правил «Хернингом».

Ранильд был недоволен рулевым и собирался задать тому хорошую выволочку. На корабле было две высоких надстройки, на корме и на носу, ниже между ними проходила палуба, посередине судна стояла матча, которую удерживали прочные тросы. Два выходившие на палубу люка вели в трюм. Возле мачты помещался груз, кроме того груза, который находился в трюме. Сейчас возле мачты лежал валун красного гранита, размером не менее трех футов в поперечнике и весом около тонны. Рядом с ним высилась груда якорей и множество свернутых круглыми бухтами канатов и тросов.

Тоно, Эяна, Кеннин и Ингеборг стояли у релинга и смотрели на все более отдалявшийся берег Ютландии, над которым поднимались невысокие зеленые холмы. День был ослепительно ясным, яркие солнечные блики плясали по сине-зеленым горбатым спинам волн. Ветер гудел в снастях, деревянные крепления корпуса скрипели и стонали, когда штевень корабля, словно огромный моржовый клык, вспарывал высокие волны. В небе, казалось, кружила метель — несметное множество чаек с пронзительными криками носилось в синеве, рассекая воздух белыми крыльями. Пахло соленой водой и просмоленным деревом.

— Эй, вы! — гаркнул Ранильд. — А ну, приведите себя в приличный вид!

Кеннин хмуро поглядывал на капитана. Почти весь вчерашний день ушел на долгие, обстоятельные и подробные переговоры с этим человеком. Дети Ванимена с трудом выдержали скучный, нудный торг, который пришлось вести в душной задней комнатенке дрянной портовой гостиницы. Теперь же их возмутила грубость Ранильда, который злобно ощерился на них, словно хищный зверь. Подобным тоном никто еще не позволял себе разговаривать с детьми морского царя.

— Кто ты такой, чтобы учить нас приличиям? — раздраженно бросил Кеннин.

— Полегче, Кеннин, — негромко предостерег Тоно младшего брата. Сам он испытывал к хозяину судна ничуть не большую симпатию, однако держался спокойно и невозмутимо в отличие от порывистого Кеннина.

Капитан Ранильд Гриб был, невысок ростом и широк в кости. У него были сильные руки и могучая грудь. Стальные черные волосы на темени уже поредели, на грубом лице со щербатым ртом и блеклыми серыми глазами выделялся перебитый нос. Длинная черная борода спускалась до круглого, как лохань, толстого брюха. Одет Ранильд был так же, как и все матросы в его команде, но из оружия, помимо копья, у него были еще нож и короткий меч. В отличие от босоногих или обутых в тяжелые башмаки матросов капитан носил кожаные сапоги с широкими голенищами.

— В чем дело? — спросил Тоно. — Может быть, вам, Ранильд, и нравится носить грязные тряпки и не снимать эту ветошь, пока она не превратится в засаленные вонючие лохмотья. Как говорится, дело вкуса, Причем же здесь мы?

— Не «Ранильд», а «господин Ранильд»! Слышишь ты, водяной! — Капитан схватился за рукоять меча. — Мои предки были помещиками, землевладельцами, а твои в то время жили среди окуней и салаки. Я знатный благородный человек, разрази меня гром! Судно принадлежит мне, я согласился нести все расходы и издержки в этом плавании и, клянусь Всевышним, или вы подчинитесь моим требованиям, всем до единого, или будете болтаться на рее!

В тот же миг кинжал, брошенный Эяной просвистел в каком-нибудь дюйме от плеча Ранильда.

— Прежде мы повесим тебя за твою вшивую бороду, — пригрозила дочь морского царя.

Матросы схватились за ножи. Ингеборг бросилась между Эяной и Ранильдом.

— Что вы делаете! — закричала она. — Хотите перерезать друг друга?

Господин капитан, без водяных вам не добыть золота со дна моря. А они без вашей помощи не смогут поднять на корабль сокровище и доставить его в Данию. Христом Богом прошу, опомнитесь!

Ранильд и Эяна отступили, но ни капитан, ни девушка о примирении не помышляли. Ингеборг продолжала чуть спокойнее:

— Кажется, я понимаю, из-за чего вспыхнула ссора. Господин Ранильд, ведь эти трое — дети чистой морской стихии. А им пришлось несколько дней жить в городе, улицы там пыльные, кругом копоть, грязь, духота, ночевали они в душных зловонных ночлежках, а там же полчища клопов и блох. Вот они и расчесали себе кожу до крови, наша грубая одежда им непривычна, раздражает кожу, царапает тело. А вы, Тоно, Эяна и Кеннин, все-таки должны послушаться и сделать то, что вам велят. Потому что хоть и грубо капитан с вами разговаривает, но он желает вам добра.

— Желает добра? Не понимаю, — удивился Тоно.

Ингеборг жарко покраснела и, потупившись, крепко стиснула на груди руки. Однако ответила она почти бесстрастно:

— Вспомните о вашем уговоре с капитаном. Господин Ранильд тогда потребовал, чтобы ты, Эяна, ходила па кораблю одетая, а не в чем мать родила. Ты тогда не пожелала подчиниться, но я сказала, что… лучше будет, если ты выполнишь требование капитала. На том и порешили. Ты такая красивая, Эяна, в тысячу раз красивей смертной девушки. Если ты будешь щеголять голышом и дразнить своей женской прелестью матросов, до добра это не доведет. Разве ж смогут они смотреть на тебя спокойно?

Мы вышли в море и плывем навстречу смертельной опасности. Нельзя допустить, чтобы между нами разгорелась вражда.

Эяна усмехнулась — Мне даже в голову такое не пришло, — сказала она и вдруг вспыхнула.

— Неужели снова напялить это отвратительное вонючее тряпье! Зачем?

Почему я должна прятаться, от каких врагов скрываться? Да лучше убить матросов. Нас четверо, как-нибудь сумеем управлять кораблем.

Ранильд хотел было что-то сказать и уже открыл рот, но Тоно его опередил:

— Пустое дело, сестра. Выслушай меня. Мы сможем избавиться от ненавистных шерстяных тряпок, как только минуем Альс. Там спустимся на дно моря и отыщем себе какую-нибудь привычную и удобную одежду на развалинах нашего Лири. И тогда сбросим эту гнусную засаленную ветошь.

Итак, мир был восстановлен. Матросы, правда, по-прежнему похотливо поглядывали на Эяну и после того, как дети Ванимена оделись в платье, которое нашли на развалинах подводного города; переливающаяся всеми цветами радуги короткая туника Эяны, сшитая из рыбьей чешуи в три слоя, слишком соблазнительно облегала высокую грудь девушки и едва прикрывала бедра. Однако после стычки с капитаном Эяна стала осторожнее и слушалась советов Ингеборг.

Простая женщина из рыбачьего поселка, Ингеборг любила в одиночестве гулять по лесам, где шныряли бродяги и разбойники с большой дороги.

Это она отдала Эяне свою одежду, чтобы дочь морского царя могла поехать в Хадсунн. Это ей удалось заинтересовать Ранильда предстоящим плаванием. После разговора с капитаном она встретилась с детьми Ванимена на берегу Мариагер-фьорда и привела в гостиницу, где их ждал Ранильд. В конце концов сделка состоялась, Ранильд и Тоно ударили по рукам. Капитан с грехом пополам убедил матросов, что дело им предлагают выгодное. Угрюмый, изможденный и бледный Олаф Овессен, второй человек на судне после капитана, не колебался ни минуты, для него деньги решали все, всю свою жизнь он подчинил одной страсти — жажде наживы. Матросы Торбен и Лейв заявили, что в их жизни сотни раз бывали куда худшие передряги, от смерти не уйдешь, а чем гибель в борьбе с морским чудовищем хуже любого другого конца? Палле, Тиг и Сивард тоже с легкостью приняли предложение капитана. Лишь один матрос из команды Ранильда Гриба, тот, что был боцманом до Олафа Овессена, отказался участвовать в опасном плавании, и тогда на освободившееся место матроса взяли Нильса Йонсена, хоть и был он желторотым юнцом.

Никто из матросов не спрашивал Ранильда, что стало с бывшим боцманом «Хернинга». Судьба этого моряка была неизвестна, никто ничего не знал, более того, здесь была какая-то тайна, тем, кто что-то слышал о боцмане, священник строго-настрого запретил болтать на этот счет.

Боцман бесследно исчез, словно никогда его и не было на свете.

В первый день плавания «Хернинг» благополучно миновал коварные банки и грозные грохочущие буруны Каттегата, обогнул мыс Скаген и, пройдя Скагеррак, вышел в Северное море. Кораблю предстояло обогнуть с севера Шотландию, пройти мимо западного побережья Ирландии и плыть далее на юго-запад в ваодах Атлантического океана, «Хернинг», вне всякого сомнения, был превосходным парусником, и все же плавание предстояло долгое, капитан предполагал, что оно займет не менее двух недель, да и то, если ветер будет попутным. С Божьей помощью «Хернинг» проделал путь до того места в океане, где предположительно лежал на дне Аверорн, как раз за две недели.

Корабль не имел никакого груза, кроме того, что находился на палубе. В трюме, где спали матросы, было достаточно свободных спальных мест, но дети морского царя не могли даже подумать без отвращения об этом душном грязном логове, в котором кишели крысы и воняло потом и немытым человеческим телом. Они предпочли спать на палубе. Ни одеял ни спальных мешков им не требовалось, соломенные тюфяки их прекрасно устраивали. Все трое часто ныряли в море и плавали вокруг корабля, порой исчезали в глубине и по несколько часов не показывались на поверхности.

Однажды Ингеборг сказала Тоно, что ей тоже хотелось бы спать ночью на палубе, но Ранильд приказал ей ночевать в трюме и в любой момент быть готовой к тому, что кто-нибудь из матросов пожелает с нею переспать.

Тоно покачал головой.

— Люди — это грязный сброд, — заметил он.

— Твоя младшая сестра теперь тоже одна из них, — ответила Ингеборг. — А про свою мать Агнету ты что, забыл? А отец Кнуд и твои друзья из Альса?

— Верно… И ты тоже, Ингеборг, ты не такая. Когда вернемся домой…

Ах нет, ведь мне придется покинуть Данию.

— Да. — Ингеборг отвела взгляд. — Здесь в команде есть один хороший парень, юнга. Его зовут Нильс.

Нильс был единственным из всех матросов, кто еще не переспал с Ингеборг. Он держался с ней неизменно приветливо и почтительно. Тоно и Кеннина словно какая-то сила удерживала от того, чтобы лечь с Ингеборг на койку в трюме; по-видимому, им претило делить эту женщину с грязными матросами, которые ничуть не походили на ее прежних клиентов, честных рыбаков и землевладельцев. Тоно и Кеннин плавали в море наперегонки, спорили, кто глубже нырнет, играли с тюленями и дельфинами.

Нильс украдкой то и дело поглядывал на Эяну и, если не был чем-нибудь занят, смущенно и робко ходил за ней по пятам, как привязанный.

Остальные матросы разговаривали с детьми морского царя сквозь зубы, да и то лишь по необходимости. Они молча принимали свежую рыбу, которую те ловили для команды, и никогда не благодарили. Разговаривая с Ингеборг, они называли братьев и сестру не иначе как чертовым отродьем, бездушными тварями, выродками.

— Как ты думаешь, — спрашивали они, — тяжкий мы совершим грех, если перережем водяным глотки? Перво-наперво с девкой ихней голоногой позабавимся вволю, а уж потом и ее и обоих братцев ножом пощекочем.

Ранильд оставался более или менее невозмутимым. Он, как и матросы, сторонился Эяны, Тоно и Кеннина, поскольку его не слишком настойчивые попытки выказать доброжелательность встретили отпор. Тоно и хотел бы завязать с капитаном сносные отношения, однако все, о чем бы ни говорил Ранильд, было либо омерзительно, либо смертельно скучно, лицемерить же Тоно никогда не умел.

А вот Нильс Тоно нравился. Разговаривать им почти не случалось, поскольку Тоно по характеру был замкнутым и молчаливым и раскрывался лишь в те редкие минуты, когда пел свои песни. К тому же по возрасту Нильсу больше годился в приятели Кеннин. Вскоре выяснилось, что им есть о чем поговорить. Нильс и Кеннин рассказывали друг другу о своем прошлом, обменивались шутками, смешными историями. Днем команда занималась тем, что привязывала дополнительные канаты к уже готовым гигантским сетям. Нильс и Кеннин обычно работали рядом друг с другом и, не обращая внимания на хмурые лица матросов, весело смеялись и болтали.

— Клянусь тебе, это правда! Свистнул рак, честное слово.

— Ну и ну! А вот послушай, что я расскажу. Я тогда еще совсем мальком был, и вот повел я как-то раз нашу корову — у нас несколько коров было — к быку, в стадо нашего родственника. А по дороге проходили мы мимо водяной мельницы. Иду я и вижу, что мельничное колесо завертелось. У коров-то глаза слабые, не то что у людей, и вот буренка, скотина несчастная, видит впереди что-то такое большущее стоит на краю луга и ревет. Решила, что это бык — она ж к быку шла, про быка небось только и думала. Ну и как припустится бежать, а я за ней. Бегу, кричу, да вдруг веревку-то и упустил из рук… Но я ее живо поймал, можешь не сомневаться. Разглядела наша коровушка, что не бык там стоит и ревет, а просто мельница работает, и сразу вся ее прыть куда-то подевалась.

Стояла себе и ждала как миленькая, а уж вид у нее был — будто надутый пузырь вдруг проткнули ножом, и весь воздух из него вышел.

Смирнехонько меня дождалась, а после всю дорогу еле тащилась, будто не к быку ее ведут, а на бойню.

— Ха-ха-ха! Ну, это что! Вот ты послушай, как мы моржа дрессировали.

Представляешь, надели на него царскую мантию моего отца!..

Эяна часто присоединялась к Нильсу и Кеннину и веселилась вместе с ними. Свойств и привычек слабого пола она была начисто лишена, чем резко отличалась даже от своих не слишком скромных соплеменниц, не говоря уж о земных девушках, Длинные рыжие волосы Эяна носила просто распущенными, ни колец ни ожерелий не признавала, не любила она и наряжаться в роскошные одежды и надевала их только в дни торжеств и празднеств. Больше всего на свете она любила охотиться на морского зверя и плескаться в волнах прибоя где-нибудь в шхерах. Людей с их земной жизнью Эяна, в сущности, презирала, однако несмотря на это часто выходила на берег и бегала по лесам, и тогда слышен был крик безудержной радости, которая переполняла Эяну при виде цветов, оленей и белок, свега и сверкающих на солнце ледяных сосулек на ветвях или пламени осенней листвы. Некоторые — немногие — люди нравились Эяне.

Среди них был и Нильс. Эяна не позволяла себе никаких любовных отношений с братьями; эту христианскую заповедь Агнета крепко-накрепко внушила своим старшим детям, прежде чем покинула морское дно и вернулась к людям. Народ лири и с ним многочисленные дружки Эяны уплыли неизвестно куда, парни из Альса остались в Дании, которая была уже далеко.

День и ночь погонял корабль попутный ветер, то легкий ветерок, то порывистый резкий норд-ост. Наконец, впереди показалась суша. По мнению Тоно и капитана Ранильда, то были Оркнейские острова. «Хернинг» подошел к ним под вечер. Стояла тихая погода, дул свежий бриз. На небе взошла полная луна, спустилась ясная летняя ночь. Было так светло, что «Хернинг» мог, не дожидаясь утра, уверенно пройти через проливы архипелага. Эяна хотела тоже поплыть с ними, но старший брат возразил: нужно было, чтобы кто-то из них троих остался на корабле на случай какого-нибудь непредвиденного бедствия, вроде нападения на пловцов акул. Они стали тянуть жребий, и Эяна вытащила короткую соломинку, пришлось ей остаться на корабле. В течение несколькнх минут она изливала свою досаду в ругани и проклятиях, ни разу не повторив дважды одно и то же ругательство. Лишь после этого Эяна немного остыла.

Итак, она осталась на палубе одна. Ближайший люк был открыт, но Эяна не могла этого видеть, так как его закрывал угол паруса. Под навесом кормовой надстройки в тени стоял у румпеля рулевой. Все остальные члены команды, знавшие, что в морских делах можно всецело положиться на лоцманов-водяных, давно храпели в трюме.

Все, кроме Нильса. Он поднялся на палубу и подошел к Эяне. Ее туника переливалась в лунном свете, свет озарял белое лицо, плечи и ноги девушки, блестел на волнистых волосах. Лунный свет чисто омыл палубу и проложил дрожащую дорожку по легким волнам от белых бурунов пены возле борта корабля до самого горизонта. Волны мягко ударяли в корпус «Хернинга», и Нильс, стоя босиком на палубе, чувствовал их слабые толчки, поскольку, войдя в пролив, корабль замедлил ход и продвигался вперед очень осторожно и тихо. Бледно-бурый днем, парус при свете луны белел в вышине, словно заснеженная горная вершина. Скрипели снасти, шумел ветер и что-то невнятно и сбивчиво бормотали волны. Воздух был очень теплым, высоко-высоко в небесах мерцали звезды, терявшиеся в светлой мгла.

— Добрый вечер, — робко сказал Нильс.

Эяна улыбнулась, взглянув на смущенного паренька.

— Садись, посиди со мной, — предложила она.

— Вы… Вы позволите немного побыть с вами?

— Конечно, отчего же нет. Садись. — Эяна показала туда, где среди каких-то больших тяжелых предметов, размещенных вдоль обоих бортов, виднелись бухты канатов.

— Как жаль, что я не с братьями сейчас, не в море… Разгони мою тоску, Нильс.

— Вы… Вы очень любите море?

— А что, кроме моря, стоит любви? Тоно воспел море в стихах. Вряд ли я сумею пересказать его поэму по-датски, ну ладно, попробую. Играет оно и искрится в светлом сиянии солнца, в серебряном свете луны, под ливнем и ветром, и в тихий безветренный день. Чайки над волнами кружат, и кружится голова от нежности ласковых волн. В глубинах его золотисто-зеленых всюду покой и прохлада. Воды его плодородны, несметны богатства, обильны угодья. Морская стихия, кормилица щедрая мира, защитница и колыбель всего, что живого есть на Земле. А в сокровеннейших темных глубинах морских скрыта от света дневного страшная чудная тайна — лоно, родившее самое море. Дева и Матерь, Владычица сил волшебства примет однажды бренное тело мое… Нет, не то, — Эяна резко тряхнула головой. — Это невозможно перевести.

Наверное, когда ты размышляешь об огромных просторах земли, о великом круговороте времен года, о… Марии, облаченной в одежды цвета небесной лазури… Может быть, тогда ты представляешь себе, как мы…

Ах, я и сама-то не знаю, что хочу сказать.

— Не верю я, не верю, что у вас нет души! — воскликнул Нильс.

Эяна только пожала плечами, от ее меланхолического настроения уже не осталось и следа.

— Говорят, наш род в давние времена жил в добром согласии с богами.

Так было всегда, с древнейших времен. Но мы никогда не поклонялись каким-нибудь божествам и никогда не устраивали богослужений, Хоть убей, не понимаю я этого. Зачем богу мясо жертвенных животных или золото, если он — бог? И какое ему дело до того, как мы живем? Разве наши обычаи и нравы имеют какое-то значение для божества? Неужели наше нытье и униженные мольбы могут хоть в малой степени повлиять на божественный промысел?

— Эяна, мне невыносима мысль, что после смерти ты обратишься в ничто, исчезнешь без следа. Это уму не постижимо. Прошу тебя, прими христианство!

— Ха! Уж скорее ты, Нильс, сможешь жить в море. Не в том смысле, что я возьму тебя в наше подводное царство. Отец знает волшебные заклинания, которые для этого необходимы, но ни мне, ни братьям они неизвестны.

Эяна положила руку на плечо Нильса. Юноша от волнения так сжал кулаки, что ногти впились в ладони.

— А я бы с радостью забрала тебя к нам, Нильс, — печально продолжала Эяна. — Ненадолго, не навсегда. Только чтобы ты увидел и узнал все, что я люблю.

— Ты… Ты так добра..

Нильс поднялся, чтобы уйти, но Эяна его задержала.

— Пойдем, — улыбнулась она. — Здесь под навесом надстройки я сплю. Там темно. Идем же.

— Что? — Нильс совершенно растерялся. — Но ведь ты… Ведь…

Она тихо засмеялась глуховатым воркующим смехом.

— Не беспокойся. Мы, женщины лири, знаем одно особое заклинание.

Благодаря ему нам можно не бояться забеременеть, если мы этого не хотим.

— Но… Только ради удовольствия? С тобой? Нет.

— Ради большего, чем простое удовольствие, Нильс.

Все так же мягко, но настойчиво рука Эяны властно повлекла за собой Нильса.

* * *

Тоно и Кеннин недаром вызвались быть лоцманами корабля в проливах Оркнейского архипелага. В это время года здешние воды были небезопасны. Едва отплыв на некоторое расстояние, братья заметили подводный риф и предупредили о нем рулевого, затем они предотвратили столкновение «Хернинга» с перевернутой лодкой, вероятно, сорвавшейся здесь когда-то с буксира. Ранильд был очень доволен работой лоцманов и встретил братьев дружелюбной улыбкой, когда те поднялись на борт корабля.

— Управились с Божьей помощью. Молодчина! — Он положил руку на плечо Кеннина. — А ведь твари вашей породы могли бы хорошие деньжата зашибать в королевском военном и торговом флоте.

Кеннин сбросил с плеча руку Ранильда и ответил посмеиваясь:

— Деньжата, деньжонки… Да я и за гору монет не соглашусь жить среди вонищи, которой несет от тварей твоей породы!

Ранильд бросился на него с кулаками. Тоно успел заслонить собой брата.

— Покончим с этим, — сказал он. — Есть договор, вы делаете свое дело, мы — свое. Как будем делить добычу, тоже решено. Не будем нарушать условия договора и вмешиваться в чужие дела. И для вас и для нас это самое лучшее.

Яростно чертыхаясь, Ранильд ушел. Матросы злобно ворчали и мрачно смотрели на братьев.

Вскоре после этого происшествия Нильса неожиданно окружили четверо матросов. Это случилось на кормовой надстройке. Матросы издевательски хохотали и кривлялись, но Нильс не отвечал на грязные намеки и насмешки. Тогда матросы вытащили ножи и пригрозили, что прирежут Нильса как барана, если он будет молчать и не поделится свежими впечатлениями о том, как провел время с голоногой водяной девкой.

Впоследствии эти четверо сказали, что все было просто шуткой. Но это было позднее. А тогда Нильс отчаянно бросился на им, вырвался, кубарем скатился по трапу с надстройки и побежал на нос. В закутке под носовой надстройкой устроились, чтобы немного отдохнуть, Эяна, Тоно и Кеннин.

Стоял ветреный, ясный день, на горизонте белели два или три паруса, в небесах реяли чайки — верный признак того, что близко был берег.

Спящие проснулись мгновенно, как пробуждаются ото сна звери.

— Опять что-то случилось? — спросила Эяна, подойдя к Нильсу, и вытащила из-за пояса стальной кинжал. Такие же кинжалы были у Тоно и Кеннина. Перед тем как отправиться в плавание, Эяна дала Ингеборг скромное золотое украшение, которое отыскала на дне моря под развалинами замка Лири, и попросила обменять золото на нержавеющее стальное оружие.

Тоно и Кеннин подняли гарпуны, встав справа и слева от Эяны и Нильса.

— Они… Ах… Они… — Нильс то бледнел, то заливался краской, язык его не слушался.

Торбен, Палле и Тиг бросились в атаку, впереди бежал Олаф Овессен, боцман. Капитан и Ингеборг в это время спали в трюме, Лейв стоял у руля, Сивард находился в вороньем гнезде на мачте и глядя вниз подбадривал своих дружков воинственными возгласами и свистом. Матросы остановились в нескольких шагах от нацеленных в них гарпунов. Олаф прищурился и оскалил длинные желтые зубы.

— Ну ты, сучка водяная! Выбирай, кому быть следующим!

Серые глаза Эяны потемнели, как небо перед штормом.

— Ты, кажется, посмел высказать какую-то грязную мысль? Если такой подлый кобель, как ты, вообще способен мыслить, — сказала она.

— Этой ночью Тиг стоял у руля, — злобно прорычал Олаф. — А Торбен сидел в вороньем гнезде. Они видели, как ты повела к себе этого сопляка, и слышали, как вы с ним возились и шушукались.

— Какое тебе дело до моей сестры? — взорвался Кеннин.

Олаф погрозил ему корявым кулаком.

— А такое, что мы за все это время ни разу и пальцем к ней не притронулись, как подобает благородным людям. Но коли она легла с сопливым мальчишкой, то пускай спит и с остальными!

— Это еще почему?

— А потому! В этом деле все должны быть на равных, понял? Да по какому такому праву эта морская сучка вообще привередничает? Выбирает, видите ли, — Олаф осклабился. — Сперва со мной, слышишь, Эяна? Не пожалеешь, с настоящим-то мужиком оно куда как лучше, верно тебе говорю.

— Катись подальше, — дрожа от ярости ответила девушка.

— Их трое, — сказал Олаф, обернувшись к матросам, — слабак Нильс не в счет. Лейв, закрепи-ка румпель и иди сюда. Эй, Сивард, слезай живее!

— Что вы намерены сделать? — спокойно спросил Тоно.

Олаф поковырял пальцем в зубах.

— Да ничего особенного, ты, рыба. Видать, и ты и твой братец — слюнтяи. Так что свяжем вас по рукам и ногам на часок-другой, а больше ничего. Ты не забыл про наши ножи и копья? Учти, нас-то шестеро.

Шестеро! Сестричка еще спасибо скажет! — Олаф утробно заржал.

Эяна взвизгнула, как бешеная кошка.

— Прежде вас шестерых засосет Черный ил! — гневно крикнул Кеннин.

Нильс едва удерживался от слез, одной рукой он прижал к себе Эяну, в другой у него было копье. Тоно оттеснил Нильса и сестру назад. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Это ваше окончательное решение? — не повышая голоса спросил он.

— Ну да.

— Понятно…

— Вы оба и она, вы бездушные двуногие звери. У зверья нет никаких прав.

— О, права завоевывают… Говорить с вами бесполезно. Ну что ж. Ты хотел полнить удовольствие, Олаф? Получай!

Тоно метнул гаркун. Боцман с жутким воплем повалился на палубу, корчась в судорогах. Гарпун вонзился ему в живот. Хлынула кровь, боцман вопил и завывал от адской боли. Тоно подскочил к нему, вырвал гарпун и, подняв оружие, двинулся на матросов, за ним Кеннин, Эяна и Нильс.

— Не убивайте их! — крикнул Тоно. — Помните, они нам нужны!

Нильсу не пришлось сражаться — друзья оказались быстрее. Кеннин железной хваткой обхватил Торбена поперек живота и с яростным криком пнул Палле ногой в пах. Тоно уложил Тига, плашмя ударив гарпуном по голове. Эяна подпустила Лейва поближе — он готовился наброситься на нее сзади — и, быстро развернувшись, сделала ему подножку. Лейв с грохотом покатился по трапу в трюм. Сивард пустился наутек. Все было кончено.

Но тут из люка с отчаянным воплем выскочил Ранильд. Двое подростков, девчонка и лишь один взрослый парень — и все-таки капитану пришлось признать, если не искренне, то, по крайней мере, на словах, что боцман Олаф сам виноват в своей гибели. Ингеборг как бы невзначай заметила, что теперь матросам достанется его доля добычи, В конце концов было заключено нечто вроде перемирия. Тело убитого боцмана спустили за борт, привязав к ногам камень, который взяли из балласта. Покойник на борту — плохая примета, он может накликать ка судно беду — так, во всяком случае, считали товарищи погибшего.

После этого трагического события и сам Ранильд и все матросы совершенно прекратили всякое общение с детьми морского царя и обращались к ним в случае крайней необходимости. Нильса они также словно не замечали, меж тем как юноша потерял покой и сон, день и ночь он терзался мыслью о том, что поднял оружие на своих братьев во Христе. Мучаясь угрызениями совести, Нильс не смел даже подойти к Эяне и лишь смотрел на нее издали с тоской и любовью. А Эяна смеялась, иногда походя трепала Нильса по щеке, но мысли ее блуждали где-то далеко, да и сама она лишь изредка оказывалась теперь рядом с Нильсом.

Однажды Ингеборг разыскала Тоно и, улучив минуту, когда никто не мог их услышать, рассказала о том, какие разговоры ведут между собой матросы. Оказывается, они вовсе не собираются отдать трем ненавистным компаньонам причитающуюся им долю добычи, после того как золото будет поднято со дна моря на корабль. Сама Ингеборг из осторожности притворилась, будто бы водяные ей противны до омерзения, и говорила матросам, что подружилась с бездушными тварями лишь для виду, вроде того, дескать, как охотник подманивает горностая, чтобы поймать в силок и содрать драгоценную шкуру.

— Твои предостережения для меня не новость, — сказал Тоно. — Будем начеку. Когда поплывем обратно, придется днем и ночью не смыкать глаз.

— Внимательно поглядев на Ингеборг, Тоно удивился. — Что с тобой? У тебя совершенно измученный вид.

Она усмехнулась.

— С рыбаками в Альсе было легче.

Тоно погладил ее по щеке и сказал:

— Когда вернемся — если вернемся, конечно — ты будешь свободной. А если не вернемся, обретешь наконец покой.

— Ах, черт побери, — устало ответила Ингеборг, — я здесь с вами не ради свободы и не ради покоя. Но сейчас кончим разговор, Тоно, не то они догадаются, что мы заодно.

С утра до вечера сестра и братья были заняты неустанными поисками: нужно было найти в открытом море то место, где лежали на дне развалины древнего Аверорна. Дети морского царя с легкостью находили дорогу в море, где бы они ни странствовали, безошибочное чувство пространства и умение ориентироваться подсказывало им правильный путь. Но сейчас все трое были в растерянности, так как точное местоположение Аверорна было им неизвестно. Каждый день они, ныряли в море, проплывали по многу миль в поисках Аверорна, расспрашивали встречных дельфинов.

Объясняться с этими морскими сплетниками было непросто, потому что дельфины не говорили на языке лири, и Тоно надеялся рано или поздно повстречать в океане кого-нибудь, кто хотя бы отдаленно походил бы на племя лири или был ему сродни.

Путем расспросов и самостоятельных поисков они наконец выяснили, в какую сторону следует плыть. Получая все более точные сведения, дети морского царя вели корабль к цели.

— Вы плывете в опасные места, — предостерег Тоно старый кальмар. — Берегитесь, не приближайтесь к логову Кракена. Конечно, как и многие хищники, это чудовище может подолгу оставаться без пищи, но говорят, Кракен голодает уже несколько столетий, пробавляется только китами и кашалотами, если те на беду отстанут от родного стада и заплывут к его логову…

— Кракен никуда не отлучается, он дремлет над развалинами Аверорна, — сказала детям Ванимена луна-рыба. — Кракен, как и раньше, думает, что опустившийся на морское дно город находится в его безраздельной власти. Он сторожит сокровища, раскинув гигантские щупальца над башнями и стенами Аверорна… и над грудой костей, которые остались от тех, кто осмелились нарушить его покой. Рассказывают, что он вырос, стал еще громаднее, и щупальца у него, говорят, такие огромные, что простираются из конца в конец главной площади Аверорна.

— Ради доброй дружбы я вас, конечно, проводил бы к логову Кракена, — сказал морской кот. — Когда луна на ущербе, он засыпает. Спать-то он спит, но сон у него чуткий… Ox, не могу я вас проводить, у меня ведь так много подруг, кто о них позаботится, если я погибну?

И вот настал день, когда «Хернинг» подошел к тому месту где глубоко на дне океана лежал мертвый город.

Глава 8

Дельфины так и кинулись прочь, спеша скорей покинуть опасные воды.

Тоно стоял на палубе и смотрел, как мелькают над волнами их гладкие серые спины среди радужного сияния солнечных лучей, пронизавших мельчайшие брызги, которые поднимались над белыми гребешками пены.

Тоно не сомневался, что дельфины не уплывут далеко, и будут кружить по морю над Аверорном, держась на безопасном расстоянии. Ведь дельфины недаром слывут сплетниками и самыми любопытными обитателямиморя.

Тоно указал капитану курс. Корабль должен был подойти как можно ближе к цели. Приступить к делу Тоно решил с утра: солнечный свет должен был стать его союзником в борьбе с Кракеном. Корабль замер, качка сразу стала ощутимой. Над морем просыпался день, безветренный и безмятежный, в ясном синем небе постепенно слабели последние порывы ночного ветра.

Беззаботно бежали вдаль невысокие волны с белыми гребешками пены.

Всякий раз глядя на море, Тоно, как когда-то в детстве, испытывал восхищение — до чего красив, до чего прихотлив и изыскан изгиб каждой из миллионов и миллионов волн, и нет среди них двух одинаковых, и ни одна не покажется дважды, что ни мгновенье, то перемена, неповторимая новизна. А каким ласковым теплом омывает все тело солнечный свет, какой нежной прохладой веет в солоноватом воздухе!

— Пора, — сказал Тоно. — Незачем попусту терять время.

Вышедшие на палубу пятеро матросов уставились на него с любопытством и страхом. Все они стояли, держа в руках копья, и так крепко вцепились в свое оружие, словно боялись выпустить — так мертвой хваткой держится утопающий за обломки корабля. Кадыки у всех пятерых так и ходили.

Ранильд сохранял спокойствием но на всякий случай вооружился арбалетом. Нильс был бледен, от волнения его кидало то в жар, то в холод. Самолюбие юноши было уязвлено — обидно было оставаться в стороне, когда другие шли в сражение. Нильс был еще слишком молод и не задумывался о том, что смерть не щадит никого, ни стариков, ни тех, кто только начинает жить.

— Эй вы, увальни, — насмешливо крикнул Кеннин, — а ну-ка за работу!

Хватит прохлаждаться, дело как-никак стоящее. Вставайте к лебедке!

— Командую здесь я, понял, парень? — на удивление спокойно сказал Ранильд. — Слышали, вы? Мальчишка дело говорит. Берись за брашпиль, Сивард скривился.

— Капитан, — хрипло сказал он. — Я бы… По-моему, лучше изменить курс.

— Держи карман. Стоило, что ли, тащиться в такую даль, чтобы вдруг пойти на попятный. — Ранильд ухмыльнулся. — Вот уж не думал, что ты, Сивард, не моряк, а плаксивая баба. Знал бы, что ты баба, так нашел бы тебе подходящее применение.

— А какой прок от мужика, если его сожрет морская гадина? Пораскинь-ка мозгами, братва. Вот уволочет нас чудище на дно на том самом крюке, которым мы его вытащим из моря. Да я… — Сивард осекся. Капитан отвесил ему такую оплеуху, что из носа у того полилась кровь.

— За работу, паршивцы, шлюхино отродье! — гаркнул Ранильд. — Не то я сам спущу вас на съедение Кракену, черт меня побери со всеми потрохами!

Матросы бросились выполнять приказ.

— А капитан не струсил, — сказала Эяна на языке лари.

— Да, но подлецом как был, так и остался, не забывай, — напомнил Тоно.

— Не вздумай повернуться спиной к этой шайке негодяев.

— Нильс и Ингеборг не такие, — ответила Эяна.

— Да уж, Нильс не может пожаловаться на недостаток внимания с твоей стороны. А от Ингеборг и я не отвернулся бы, — со смехом сказал Кеннин. Он не чувствовал ни малейшего страха и рвался в бой с Кракеном, не думая об опасности.

Матросы с помощью лебедки подняли над палубой гранитный валун. В него был вбит большой железный таран, имевший форму стрелы с зазубренными острыми краями. В камень были также ввинчены железные кольца, к ним прикрепили за середину гигантскую, сплетенную из канатов сеть. На ее концах привязали двенадцать якорей. После того как работа была закончена, всю махину с помощью лебедки поместили на плоту, размеры которого были установлены путем предварительных расчетов и испытаний.

Плот находился на штирборте, и когда на него опустилась каменная глыба с тараном и сеть, корабль резко накренился на правый борт.

— В путь, — скомандовал Тоно.

Страха он не ощущал, хотя в какое-то мгновенье у него промелькнула мысль, что весь этот мир, в котором он жил со своими чувствами, мечтами, раздумьями, и который жил в нем, наполняя собой его раздумья, чувства и мечты, может навсегда для него исчезнуть, бесследно сгинуть во тьме, где скроется не только настоящее и будущее, но и прошлое.

Братья и сестра сняли одежду, оставив лишь пояса с кинжалами, и повесили за спины по два гарпуна. Все трое стояли у правого борта и смотрели на море — высокий Тоно, гибкий Кеннин, белокожая стройная и крепкая Эяна.

Нильс бросился к ним ломая руки, он поцеловал девушку и вдруг разрыдался в отчаянии, оттого что не мог последовать за ней в море.

Ингеборг обнимала Тоно, не отрывая взгляда от его лица. Волосы она заплела в косы, но непокорная темная прядь выбилась под ветром и то и дело падала ей в глаза. Веснушчатое задорное лицо с пухлыми губами и вздернутым носом сейчас выражало тоску и горечь одиночества. Никогда в жизни Тоно еще не сталкивался с чувством подобной силы, ни у людей, ни среди своих соплеменников.

— Может быть, больше не увидимся, Тоно, — тихо, чтобы никто, кроме них двоих, не слышал, сказала Ингеборг. — Наверное, ни к чему говорить сейчас про то, что у меня на сердце. Да и не найти мне слов, чтобы рассказать об этом. Я буду о тебе молиться. Буду просить Господа, чтобы он даровал тебе бессмертную душу, если тебе суждено погибнуть ради спасения младшей сестры. Ты достоин бессмертия души.

— Ты… ты очень добрая, но… Да о чем ты говоришь? Я совершенно уверен, что вернусь назад, вот увидишь, так и будет.

— Сегодня утром, еще до рассвета я набрала кувшин морской воды и умылась ею, смыла с себя грязь, — прошептала Ингеборг. — Поцелуешь меня на прощанье?

Она совершенно напрасно боится ему не понравиться, уверил Тоно и поцеловал Ингеборг. На обратном пути он никому не даст ее в обиду, все вместе они сумеют постоять за себя.

— Вперед! — крикнул Тоно и с высоты шести футов бросился за борт.

Волны приняли его с радостным всплеском, в бодрящей чистой воде тело сразу же стало легким и гибким. Несколько минут Тоно наслаждался свежестью и текучей прохладой, затем скомандовал:

— Майна!

Матросы медленно и осторожно спустили с палубы плот с тараном и сетью.

Под неимоверной тяжестью груза плот по самые края ушел в воду, однако не затонул, поскольку вес чудовищного орудия и размеры плота были тщательно рассчитаны. Тоно отвязал тросы, которые соединяли плот с лебедкой. Оставшиеся на корабле стояли у борта я смотрели на братьев и сестру. Те на прощанье помахали руками — но не людям, а солнцу и ветру — и скрылись в волнах.

Сделать первый вздох под водой всегда было гораздо легче, чем, покидая море, наполнять легкие воздухом. Нырнув в море, дети Ванимена просто разом выдыхали воздух, который еще оставался в груди, затем, широко раскрыв рот, вбирали в себя воду. Вода заполняла ноздри, горло, легкие и желудок, проникала в каждый кровеносный сосуд и наконец пропитывала все тело до кончиков волос и ногтей. При этом вода мягко пульсировала, по телу пробегала легкая приятная дрожь. Кровь, плазма, лимфа, все соки организма мгновенно изменяли свой химический состав, соединяясь с морской водой и превращаясь в жидкости, подобные тем, что текут в жилах рыб, птиц и зверей, морская соль не проникала в ткани — обмен веществ шел чрезвычайно интенсивно, поскольку на поддержание жизни водяных требовалась огромная энергия.

Именно по этой причине племя лири было таким малочисленным. Для жизни в воде им было необходимо сытно питаться, пищи требовалось намного больше, чем тем, кто живет на суше. Если охотники возвращались с охоты с пустыми руками, если вдруг мор нападал на крабов и креветок, всему племени грозили голод и смерть. Море кормило своих обитателей, но жизнь в море давалась дорогой ценой.

Дети Ванимена ухватились за края плота и повлекли его вниз.

Верхние слои воды были пронизаны нежно-зеленым, как молодая листва, и бледно-янтарным светом. Но чем дальше в глубину, тем больше тускнели краски, тем слабее становился свет, все вокруг постепенно померкло и наконец повсюду воцарилась тьма. Давал себя знать холод, несмотря на то что все трое выросли в северном море. Кругом стояла гнетущая тишина. Сестра и братья были привычны к глубинам Балтики и Каттегата — теперь же они погрузились в пучину великого океана.

— Стоп, — скомандовал Тоно. — Сможете вдвоем удерживать плот на этой глубине?

Тоно говорил на особом наречии языка лири, которое служило для общения на больших глубинах и состояло из языка щелкающих, цокающих, чмокающих звуков и гулкого мычания.

— Удержим, — ответили Эяна и Кеннин.

— Хорошо. Ждите меня здесь.

Младшие не посмели что-либо возразить. Под руководством Тоно они втроем заранее тщательно разработали план действий и теперь нужно было неукоснительно ему следовать. Этого требовала прежде всего осторожность, ведь они впервые в жизни рискнули спуститься на такую огромную глубину. Тоно, как самый опытный и старший, распоряжался и командовал.

У всех троих на левой руке повыше локтя бал кожаный браслет с фонариком, — их, как и одежду, дети Ванимена отыскали на развалинах Лири. Фонарик представлял собой полый хрустальный шар, одна его половинка была покрыта тонким слоем блестящего серебра, другое полушарие представляло собой сильную линзу. Внутри светился холодный огонь, тот же, что когда-то освещал дома и улицы города Лири. Стенки шарика были ячеистыми и свободно пропускали воду, ибо свет излучали живые существа: ячейки была настолько мелкими, чтобы светляки не могли ускользнуть, но и достаточно большими, чтобы сквозь них в фонарик попадали мельчайшие организмы, которыми питались светляки. Шарик помещался в футляре из моржовой кости, в котором имелось оконце.

— Удачи! — сказала Эяна.

Тоно обнял сестру и брата и скрылся в кромешной тьме.

Он опускался все глубже. Тоно не представлял себе раньше, что подводный мир может быть таким черным, мрачным, беззвучным, но с каждой минутой чернота вокруг все более сгущалась. Он то и дело напрягал мышцы живота и груди, чтобы меньше ощущалось наружное давление воды. Однако это почти не помогало, толща воды давила с каждым футом все сильнее.

Наконец он почувствовал близость дна — так в ночной тьме человек вдруг чувствует, что впереди на дороге стоит стена. И тут же Тоно ощутил резкое зловоние и мерзкий привкус: громадное грязное чудище было где-то недалеко. Толща воды ритмично вздрагивала, это передавалось по ней медлительное движение жабер Кракена.

Тоно открыл оконце фонарика. Из него заструился слабый и тусклый свет, однако глазам Тоно, наделенным волшебной зоркостью, которая свойственна всем в народе лири, этого света было вполне достаточно, чтобы ясно различать все вокруг.

Тоно поглядел вниз, и по спине у него пробежала дрожь. Дно моря на протяжении многих акров представляло собой сплошные руины. Аверорн был огромным городом с каменными домами, почти все они лежали в развалинах, груды камня и щебня уже наполовину занесло илом. Вот развалины замка, его разрушенная башня торчала среди обломков, точно зуб в оскаленной пасти мертвеца. Вот храм, он пострадал меньше всего, уцелела изящная колоннада, которая окружала невредимое изваяние божества, что высилось позади алтаря, устремив невидящий взор в вечность. За храмом лежали развалины некогда мощной крепости, теперь на ее бастионах несли караул призрачно светящиеся рыбы. Вот вьется среди руин дорога, она ведет в гавань — теперь здесь огромное кладбище кораблей, навеки вставших на якорь у пристаней и пирсов. Вот простой жилой дом, крыша с него сорвана, но стены еще стоят, и между ними виден скелет — когда-то этот человек пытался заслонить собой женщину и ребенка, от которых ныне тоже остались лишь белые кости. И всюду, всюду были настежь распахнуты двери хранилищ и подвалов, в которых мерцали груды золота и драгоценных камней!

Над развалинами города раскинул гигантские щупальца Кракен. Восемь блестящих темных змей протянулись во все концы восьмиугольной городской площади, посреди которой было выложено мозаичное изображение Кракена — владыки и божества древнего Аверорна. Еще два щупальца, каждое из которых вдвое длиннее, чем длина когга «Хернинг» от носа и до кормы, обвивались вокруг колонны, стоявшей на северной стороне площади и увенчанной золотым диском — символом древнего бога, которого поверг Кракен, новое божество. Над щупальцами покачивалась безобразная гладкая голова. Тоно разглядел крючковатый клюв и темные лишенные век глаза.

Юноша одолел дрожь отвращения и поднялся немного выше. И тут огромная масса воды содрогнулась, Тоно всем телом ощутил мощный толчок, казалось, весь мир сотрясается до основания. Он направил вниз луч фонарика. Кракен шевелился. Его разбудило вторжение чужака в заповедные воды Аверорна.

Тоно стиснул зубы и рванулся вверх, преодолевая сопротивление ледяной воды, которая сковывала движения и толкала вниз, на дно. Он не обращал внимания на боль во всем теле, вызванную резкой сменой давления при быстром подъеме, а лишь следил за тем, чтобы не потерять верного направления, в чем ему помогало волшебное чутье.

Внизу бурлила и волновалась вода. Кракен расправлял щупальца, зевал и потягивался спросонок. Задетый им портик древнего храма раскололся на куски и обрушился.

Тоно прекратил подъем, лишь достигнув пространства, куда проникал с поверхности солнечный свет. Он остановился и открыл оконце фонарика, подавая условный сигнал Эяне и Кеннину. Внизу колыхалась черная масса.

Пока не приплывут брат и сестра, нужно во что бы то ни стало держаться и дразнить чудовище, чтобы оно никуда не двинулось с места.

Внизу в черной колышущейся тьме жутко блеснули глаза, клюв раскрылся, к Тоно метнулось огромное щупальце, столь могучее, что его кольца без труда сокрушали кости китов. Тоно едва успел увернуться. Щупальца потянулись назад, сжимаясь упругими петлями. Тоно бросил нож, целясь в глаз Кракена. Удар был метким — вокруг заклубилась темным облаком кровь, вода на вкус стала едкой, как крепкий уксус. Тоно поспешно поплыл вверх, но щупальце уже ударило, стиснуло ребра и потащило ко дну, сжимая его все сильнее. Голова Тоно закружилась, от боли потемнело в глазах.

Второе, за ним третье щупальце потянулось к жертве. Кракен был изумлен: ни один смельчак уже много столетий не отваживался нарушить покой божества. Тоно чудом не выронил гарпун и, прежде чем страшное кольцо сжалось в последний раз, чтобы раздавить насмерть, рванулся вниз с отчаянным напряжением всех сил.

«Только бы не промахнуться, ударить гарпуном в его пасть», — мелькнула молниеносная мысль, и тут же он лишился сознания от сокрушительного удара.

Минутой позже он пришел в себя. В висках стучало, голова раскалывалась от боли. Вода вокруг клокотала. Рядом были Эяна и Кеннин, которые поддерживали его за плечи. Сквозь застилавшую глаза пелену Тоно увидел внизу судорожно сокращавшуюся темно-фиолетовую массу. Кракен издыхал.

Издали глухо доносился его предсмертный вой.

— Смотрите, смотрите! — Заливаясь радостным смехом Кеннин направил вниз луч своего фонарика. В бурлящей воде, перемешанной с черной кровью и темно-фиолетовой чернильной жидкостью, бились в агонии гигантские щупальца.

Когда Эяна и Кеннин увидели световой сигнал, который подал им Тоно, они отвязали от плота таран и ударили им в голову чудовища. Железное острие пробило ее насквозь.

— Брат, ты ранен? — спросила Эяна. Ее голос был едва слышен в шуме. — Ты можешь выплыть наверх?

— Хорошо бы… поскорей бы уплыть. — пробормотал в ответ Тоно и потряс головой, чтобы разогнать туман, который застилал ему глаза Кракен медленно опустился на развалины города, который когда-то погубил. В его голове зияла огромная рана, но он все еще был жив и даже освободился от тарана, весившего несколько тонн. Но от гигантской сети он освободиться не мог.

Победители прикрепили сеть с помощью якорей ко дну и поплыли в разрушенный город.

Нелегкая то была работа — отрывать огромные щупальца от стен, иные дома были целиком охвачены черными кольцами. Поднявшийся со дна ил и исторгнутая Кракеном фиолетовая жидкость слепили глаза, от зловония перехватывало дыхание, канаты и тросы выскальзывали на рук, путались и рвались, со стен домов обваливались камни. Вода клокотала и бурлила, словно последний день настал для всего подводного мира. От рева издыхающего чудища звенело в ушах, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки. На троих нападавших обрушивались удары, от которых на голой тоже оставались кровоподтеки и ссадины, кровь детей Ванимена, имевшая привкус железа, вскоре смешалась в воде с едкой как уксус кровью Кракена.

Наконец, с чудовищем было покончено. Все трое были на пределе сил.

И все-таки они его связали. Теперь можно было приблизиться к голове чудовища, которая судорожно дергалась и тряслась. Кракен пытался дотянуться клювом до сковывавших его пут, щупальца извивались под сетью, точно черные змеи. Сквозь мутную пелену ила и крови Тоно заглянул в его круглые глаза. Взгляд Кракена был осмысленным. Он вдруг умолк — слышен был лишь шум морского волнения и учащенное прерывистое дыхание раненого чудовища. Кракен пристально смотрел на детей морского царя.

— Ты храбро бился, — сказал Тоно. — Знай же, мы убиваем тебя не ради сокровищ. Золото мы могли бы взять уже сейчас.

Он ударил гарпуном в правый, Кеннин — в левый глаз Кракена. И снова началась жестокая схватка, в ход пошли все шесть гарпунов. Кракен истекал кровью, но не сдавался.

Наконец, один из гарпунов поразил его мозг. Все было кончено, Кракен был мертв.

Сестра и братья быстро поднялись на поверхность, к солнечному свету.

Море штормило, битва на дне вызвала сильное волнение на поверхности, и «Хернинг» изрядно трепало. Эяна и Тоно не спешили очистить легкие от воды и перейти на дыхание воздухом, некоторое время они просто качались на волнах, радовались, чувствуя, что боль кровоточащих ссадин начала понемногу стихать от ласковых прикосновений океана, который помогал восстановить утраченные силы, и наслаждались сознанием того, что остались живы. Кеннин же, не теряя времени, поплыл к кораблю.

— Мы его убили! Убили Кракена! Теперь сокровища наши! — во всю мочь закричал он людям, которые в ожидании стояли на палубе. Нильс едва не прыгнул в воду, Ингеборг от радости залилась слезами. Матросы захохотали, они не поверили, что трое водяных так быстро расправились со страшным чудищем.

Откуда ни возьмись явилось десятка два дельфинов, они непременно хотели услышать от победителей, как было дело.

Но с рассказами пришлось повременить — предстояла работа. Когда дети Ванимена немного отдохнули, капитан сбросил с палубы длинный белый трос, к концу которого были привязаны крюк и мешок. Захватив трос, сестра и братья снова скрылись под водой.

Рыба-трупоед, которую Кракен когда-то поленился поймать, уже объедала мясо с его щупалец.

— Давайте сделаем работу как можно быстрей, чтобы не задерживаться здесь надолго, — предложил Тоно.

Эяна и Кеннин тоже были далеко не в восторге, оттого что пришлось плавать среди разлагающейся падали. Они пошли на это ради сестры Ирии, которую люди прозвали Маргретой.

Снова и снова наполняли они мешок перстнями, ожерельями, монетами, блюдами, кубками и золотыми слитками, снова и снова подвешивали на крюк то золотой канделябр, то статую божества, драгоценный ларец или шкатулку. У ловцов жемчуга и других ныряльщиков принято подавать знак корабельной команде, дергая условленное число раз за веревку, но здесь, на огромной-глубине, применить этот способ было невозможно, поэтому матросы просто каждые полчаса вытягивали из воды трос, к которому был привязан наполненный драгоценностями мешок. Фонарики пригодились, необходимо было светить: в глубине море уже успокоилось, но на поверхности волнение все еще не утихло, «Хернинг» дрейфовал, и когда матросы бросали за борт канат с опорожненным мешком, он всякий раз опускался на дно в новом месте. Пока на корабле разгружали мешок, трое на дне занимались поиском новых сокровищ или отдыхали и подкреплялись сыром и треской, которые Ингеборг положила для них в пустой мешок.

Наконец Тоно устало сказал:

— Мы рассчитали, что для нашей цели будет достаточно нескольких сотен фунтов золота. Клянусь, мы отправили на корабль гораздо больше.

Жадность не доводит до добра. По-моему, пора подняться наверх.

— Давно пора, — Эяна прищурилась, вглядываясь в густой мрак, со всех сторон окружавший тусклое пятно света от фонариков, поежилась и крепче прижалась к плечу брата. Тоно не помнил, чтобы когда-нибудь ему случалось видеть сестру такой оробевшей.

Зато Кеннину чувство робости было незнакомо. Он только посмеивался:

— Кажется, я начинаю понимать, почему людям так нравится разбойничать и грабить. Это занятие затягивает не меньше, чем пиво или женщины.

По-моему, грабить можно целую вечность, и не надоест.

— Ничего нельзя делать целую вечность, — заметил старший брат, со свойственной ему философичностью.

— Ну как же? Разве это не вечность, если у тебя есть что-нибудь такое, чего хватит на всю жизнь и еще останется? Золото, пиво, женщины…

— Пускай себе, он же еще дитя, — шепнула Тоно сестра. — Весь мир Творения открыт перед ним.

— Я тоже не старик, — возразил Тоно, — но… почему-то, тролль его знает, почему, я все чувствую так же, как люди.

Они сняли с рук браслеты с фонариками, положили их сверху в наполненный сокровищами мешок и, отпустив его, быстро, быстрее, чем следовало, чтобы поберечь себя, поплыли наверх. На прощанье Тоно помахал рукой скрывшемуся во тьме Аверорну.

— Спи спокойно, пусть ничто не нарушает твой покой до скончания века.

Из холодной темной и безжизненной пучины они поднялись на свет, затем вынырнули на воздух. Солнце клонилось к западу и стояло уже совеем низко над горизонтом. Небо в западной стороне было чуть зеленоватым, на востоке же, среди величественной синевы, взошла белая луна. Над морем, по которому скользили темные тени волн с яркими белыми гребнями пены, разливался багровый свет заходящего солнца. Ветер стих, вечернюю тишину нарушал лишь мерный плеск и шепот волн, да слышалось порой невнятное бормотание дельфинов, которые ждали известий и плавали неподалеку от «Хернинга».

Увидев троих из Лири, дельфины принялись наперебой расспрашивать их о битве с чудовищем, но победители слишком устали и пообещали удовлетворить любопытство дельфинов в другой раз, хотя бы завтра.

Затем они выдохнули воду, наполнили легкие воздухом и поплыли к кораблю.

Никто, кроме капитана, не встречал их у бортового ограждения. Все матросы стояли возле мачты.

Первым на борт взобрался Тоно. С него струилась вода, он слегка дрожал из-за резкой смены температур: в воде было тепло по сравнению с воздухом, который уже стал по-ночному свежим. Тоно огляделся вокруг. В руках у Ранильда был арбалет, матросы выставили вперед копья. Но ведь Кракен мертв. Какой опасности ожидают эти люди? И где Ингеборг? Где Нильс?

— Гм, гм… Ну как? Довольны? — проворчал Ранильд себе в бороду.

— Мы трудились ради сестры и ради приумножения твоих богатств, — ответил Тоно. Все тело у него ломило, болела голова, он ощущал озноб и легкую тошноту. В висках стучало, глаза опять застилал туман. Тоно подумал, что надо бы отпраздновать победу, сложить песнь об их битве с аверорнским Кракеном — нет, только не сейчас, с празднованием можно повременить, сейчас нужно одно: спать, скорее лечь спать Эяна поднялась на палубу и позвала:

— Нильс!

И тут в воздухе просвистел нож.

— Предательство? Уже? Так скоро? — Она обернулась к мачте, где стояли шестеро матросов.

— Убить их! — проревел Ранильд.

В этот момент Кеннин как раз вскарабкался на борт по веревочному трапу, но еще не перемахнул через релинг. Матросы бросились выполнять приказ капитана, и тогда Кеннин прыгнул на палубу. Никто из матросов не мог тягаться с ним в проворстве и ловкости, опережая врагов, Кеннин кинулся прямо к Ранильду. Багровый закат на мгновенье озарил Кеннина кровавым светом.

Ранильд поднял арбалет и выстрелил. Стрела пронзила сердце. Кеннин упал как подкошенный. На доски палубы полилась кровь.

Смерть брата словно обожгла Тоно — ведь Ингеборг предупреждала его о предательстве команды, но Ранильд оказался коварней, чем она думала.

Наверняка он сговорился с матросами где-нибудь в укромном углу, в трюме, когда Ингеборг не могла их услышать. После того как сокровища были подняты на корабль, капитан приказал схватить Нильса и Ингеборг.

Неужели они убиты? Нет, если бы их убили, остались бы следы, пятна крови на палубе. Очевидно, их связали и, заткнув им рты, бросили в трюм, когда ни о чем не подозревавшие друзья были в море.

Сообразительность Эяны и отчаянная храбрость Кеннина разрушили план капитана. Матросы, потрясенные убийством Кеннина, больше не нападали, их воинственность и злобная ярость вдруг исчезли. Но Эяне и Тоно нельзя было оставаться на корабле. Они бросились в море. Вслед полетело два или три копья. Ранильд перегнулся через релинг и навис над бортом черной глыбой на фоне багрового заката. Над морем гулко прокатился издевательский хохот капитана:

— Держите! Отдайте акулам, может, откупитесь, сожрут вместо вас!

И он швырнул в воду тело Кеннина.

Глава 9

Примчались дельфины. Вместе с ними Тоно и Эяна простились с братом по обычаю народа лири. Они закрыли убитому глаза, сложили ему руки на груди и вынули из сжатых пальцев кинжал, который в воде сразу же начал ржаветь. Пусть кинжал Кеннина послужит еще кому-нибудь, решили они.

Кроме этого кинжала, у брата ничего не было, так пусть же кинжал станет его прощальным подарком кому-то из друзей и не достанется угрям-падальщикам.

Брат и сестра поплыли прочь, и тут же тело Кеннина спокойно и неторопливо окружили серо-голубые акулы. Тоно и Эяна запели Песнь последней разлуки. Их голоса далеко разносились в водах океана.

Заканчивалась песнь так:

В дальнюю даль один ты уйдешь, в целом мире один.

Все позади: плеск волны, солнца блеск,

Брызги и бриз, Рифы, прилив и прибой.

Кровь твоя, плоть твоя к предкам вернутся,

Прощай же навек, брат дорогой!

Примет море тебя,

Примут небо и ветер,

Прощай, не забудут собратья тебя.

Эяна всхлипнула.

— Ах, Тоно! Ведь он же был совсем ребенком…

Тоно крепко ее обнял.

— Норны всесильны, — тихо сказал он. — У Кеннина была легкая смерть.

Вскоре Эяну и Тоно нагнал дельфин. Со свойственным этим животным дружелюбием, он спросил, не может ли чем-нибудь помочь, скажем, ему не составило бы труда сломать руль и остановить корабль, а там уж голод и жажда сделают свое дело.

«Хернинг» маячил на горизонте. Корабль, был неподвижен, так как на море стоял мертвый штиль.

— Нельзя, — сказал Тоно, поглядев в ту сторону, — они взяли заложников. Но ты прав, надо что-то делать.

— Я вспорю брюхо этому Ранильду, благородному господину Ранильду!

Выпущу кишки, привяжу их к мачте и заставлю его бегать вокруг, пока он не намотает на мачту свои поганые потроха! — Эяна была вне себя от ярости.

— У меня он вызывает сейчас скорей беспокойство, чем злобу. Он опасен, тут нет сомнения, — сказал Тоно. — Можно, конечно, позвать на помощь дельфинов, отодрать доски от корпуса, разломать днище. Это дело нехитрое, да что толку? Захватить корабль, не повредив его, вряд ли удастся… И все-таки попытаться нужно. Ради Ингеборг и Нильса. Вот что, давай-ка сперва раздобудем чего-нибудь поесть. Сейчас нам прежде всего необходимо отдохнуть и подкрепиться. Дельфины помогут нам наловить рыбы. Наши силы на исходе, а они нам скоро понадобятся.

Тоно проснулся после полуночи. Он чувствовал себя вполне отдохнувшим, свежим и бодрым. Но горечь утраты стала словно еще острей, теперь Тоно всецело владело одно желание — освободить заложников и отомстить за брата.

Эяна спала, чуть покачиваясь со слабым движением вод, окутанная облаком длинных медно-рыжих волос. Ее лицо с приоткрытым ртом и опущенными длинными ресницами было сейчас удивительно невинным, по-детски наивным. В некотором отдалении кружили дельфины, которые с вечера оберегали покой спящих. Тоно поцеловал сестру в ямку над ключицей и осторожно, чтобы не разбудить ее, поплыл прочь.

Он вынырнул на поверхность. Стояла светлая ночь северного лета, бледные небеса были пронизаны неярким светом, в котором слабо мерцали далекие, едва различимые в вышине звезды. Спокойное море отливало светло-серым, мелкие сонные волны лениво поднимались и опускались над морской равниной, в глубинах которой в этот час едва угадывался мерный могучий ритм прилива. Воздух был свеж и влажен.

Тоно приблизился к кораблю, с точностью и уверенностью акулы обогнул корму. У руля под кормовой надстройкой никого не было, но на палубе стояли на вахте два матроса, один ближе к корме, второй на носу. Над их плечами поблескивали копья. В вороньем гнезде также сидел матрос.

Сигнальные огни не горели, похоже, их потушили нарочно, чтобы свет не слепил глаза вахтенным, которые зорко смотрели по сторонам. Ранильд не оставил своим врагам никаких шансов.

Или все-таки есть надежда? Высоко над водой смутно виднелись леера.

Может быть, удастся вскарабкаться на палубу…

И убить одного или двоих вахтенных, прежде чем на шум прибежит еще кто-нибудь из команды? Нет, это не годится. Когда-то давным-давно народ лири одержал крупную военную победу над людьми. Предки Тоно одолели тогда целую корабельную команду, однако они достигли победы благодаря тому, что моряки были вооружены лишь ножами, да и настоящего желания сражаться ни у них, ни у лири не было, в том сражении никто не расстался с жизнью. Теперь же все обстояло по-иному, ведь боцман Олаф Овессен был убит.

И Кеннин.

Тоно словно наяву вдруг увидел перед собой круглое веселое лицо младшего брата. Так ничего и не решив окончательно, Тоно ждал, не изменится ли обстановка на корабле.

Спустя довольно долгое время он услышал шаги на палубе. У самого борта корабля на фоне неба появилась черная фигура, точно расплылось пятно на нежно-серой поверхности.

— Хе-хе, небось скучаешь без нас, а? — спросил кого-то матрос.

— Не забывай, ты на вахте, — услышал Тоно ответ Ингеборг.

Каким бесцветным и невыразительным был ее голос!

— Уж я постаралась бы тебя соблазнить, чтобы ты бросил пост и получил за это хорошую трепку. Да только вряд ли стоит рассчитывать на такую удачу… Лучше выйду-ка я из этого свиного хлева, который вы называете трюмом, глотну свежего воздуха. Может, воздух-то еще чистый, хоть и топчутся на палубе грязные свиньи.

— Придержи язык, потаскуха! Пользуешься тем, что нам нужны заложники.

Только потому тебя и не прикончили сразу. Учти, однако, сдохнуть можно по-разному.

Матрос, стоявший на другом конце корабля, поддержал приятеля:

— А будешь нос задирать, так еще до утра копыта отбросишь. Да у меня с такими деньжищами от шикарных шлюх отбою не будет! На черта нам какая-то паршивая Ингеборг-Треска!

— Ага, плевать на нее, — согласился первый вахтенный. — А еще лучше, дай-ка мы ее окропим, — и начал расстегивать штаны.

Ингеборг с жалобным возгласом глубже забилась в угол под навесом кормовой надстройки. Гогот матросов больно отдавался у нее в висках.

Тоно на миг оцепенел. В следующее мгновенье он бесшумно нырнул и поплыл к рулю.

Бронзовая лопасть руля была покрыта скользкой тиной. Ухватившись за нее покрепче. Тоно повернул руль. Он действовал неторопливо и осторожно, с гораздо большей осторожностью, чем тогда, когда подплывал к логову Кракена. Из-за поворота руля корабль изменил курс, румпель, находившийся под кормовой надстройкой, резко дернулся и поднялся футов на восемь. Тоно крепко держал руль, упираясь ногами в корпус судна.

Острые края бронзовой лопасти резали ладони, но он все-таки поднялся, держась за них, до того места, где в корпус судна была вбита скоба, и ухватился за нее. Выше были поручни. Тоно ухватился за них, подтянулся на руках и перемахнул на кормовую надстройку.

— Что такое? — встревоженно крикнул матрос, стоявший на другом конце палубы. Тоно не двигался. С него стекала вода, но плеск волн заглушал чуть слышный стук капель. Было холодно.

— Да наверное, опять эти проклятые дельфины, — ответил второй матрос.

— Господи Иисусе, скорей бы убраться отсюда подальше. По горло уж я сыт этим чертовым плаванием…

— А когда вернемся, ты что первым делом себе купишь?

Люди принялись увлеченно обсуждать, как они потратят свои богатства, а Тоно меж тем незаметно пробрался под кормовую надстройку. Ингеборг обмерла, и едва не вскрикнула от неожиданности, когда он вдруг появился, как бы вынырнув из сероватой мглы. Сердце у нее сильно забилось. Тоно пробрался в темный закут. Ингеборг сидела в самом дальнем углу, сжавшись в комок. Он снова видел ее плотную, крепко сбитую невысокую фигурку, вдыхал теплый запах волос, касавшихся его губ. Однако первые слова Тоно были:

— Что здесь происходит? Нильс жив?

— Жив, до завтрашнего утра.

Эяна, будь она на месте Ингеборг, сумела бы произнести эти слова с невозмутимой решительностью. У Ингеборг дрогнул голос, но на душе у нее сразу полегчало.

— Они связали нас, заткнули нам рты. Меня они решили на какое-то время оставить при себе, ты слышал? Подлецы, они поняли, что от Нильса им ничего не добиться. Сейчас он еще жив, лежит в трюме связанный. Они обсуждали между собой, как лучше всего расправиться с Нильсом, и он должен был все это слушать. В конце концов они решили, что лучшей забавой будет, если его повесить на рее. Завтра утром. — Она стиснула руку Тоно. — Не была б я христианкой, так, честное слово, с радостью бросилась бы в море.

Смысл последних слов ускользнул от Тоно.

— Не надо, — сказал он. — Я ведь не смогу сделать так, чтобы ты не утонула. Ты окоченеешь в холодной воде и умрешь. Погоди, дай мне подумать, сейчас… Есть!

— Да?

Он почувствовал, что Ингеборг сдерживает себя из страха, что надежда окажется напрасной.

— Ты сможешь тайком шепнуть Нильсу несколько слов?

— Не знаю. Постараюсь. Может быть, удастся, когда они выведут его на палубу. Они наверняка заставят меня смотреть, как его будут вешать.

— Понятно… Если удается, то скажи — но так, чтобы никто, кроме него, не слышал — пусть не теряет мужества и будет готов драться. — Тоно снова задумался, затем продолжал:

— Нужно будет отвлечь их, чтобы они не видели, что происходит в море. Когда они станут надевать Нильсу петлю на шею, пусть сопротивляется изо всех сил. И ты тоже — кричи, дерись, кусайся, царапайся.

— Ты думаешь… Ты правда веришь, что у нас что-то получится? Я сделаю все, все, что ты хочешь. Господь милостив, Он… Господь пошлет мне смерть, когда я буду драться за тебя, Тоно.

— Только не это! Ты не должна рисковать. Если кто-нибудь бросится на тебя с ножом, плачь, умоляй, проси пощады. И держись подальше, когда начнется рукопашная. Ты мне нужна, Ингеборг, не тело твое — ты нужна.

— Тоно… — Она нашла в темноте его губы.

— Надо идти, — шепнул он. — До завтра.

Так же осторожно, как поднялся на борт «Хернинга», Тоно спустился в море. Платье Ингеборг намокло, когда она обняла Тоно, поэтому теперь она решила не выходить на палубу, пока одежда не высохнет, иначе матросы могли что-нибудь заподозрить. Спать ей совершенно не хотелось.

Опустившись на колени, Ингеборг стала молиться:

— Пресвятая Дева Мария, Матерь Божия, Царица Небесная! Ведь ты тоже женщина, ты меня поймешь. Господь наш, Иисус Христос…

— Эй, потаскушка! Кончай скулить! Монахиней, что ли, себя вообразила? — заорал вахтенный.

— Меня-то пустишь в свою келью на девичью постельку? — подхватил тот, что сидел в вороньем гвезде.

Ингеборг замолчала, но тем более страстно взывала к небесам ее душа.

Наконец вахтенные оставили ее в покое, их внимание привлекло что-то происходящее в море. Это приплыли дельфины. Не один и не два, а десятки дельфинов. Они кружили вокруг корабля и, похоже, не собирались уплывать. Светло-серое море было исчерчено белыми бороздами, спинные плавники дельфинов, подобно стальным мечам, яростно рассекали волны, маленькие глазки лукаво щурились, длинные морды словно бы насмешливо улыбались.

Матросы позвали на палубу Ранильда. Заспанный и хмурый, он поглядел на дельфинов, поскреб шею под мохнатой бородой и сказал:

— Поганые твари, терпеть их не могу. Клянусь Святым Петром, надо было вспороть брюхо тем двум водяным крысам. Чует мое сердце, что готовят они какую-то пакость… Ладно. Корабль топить вряд ли они вздумают, без корабля-то золото в Данию не привезешь. Да и подружка ихняя тут, сучка эта паршивая…

— Может, Нильса тоже приберечь про запас? Пригодится, когда вернемся в порт, — нерешительно предложил Сивард.

— Э, нет. Надо показать водяным ублюдкам, что с нами шутки плохи.

Завтра крикнем погромче, чтоб далеко слыхать было, мол, Ингеборг-Треске не придется просто так болтаться на рее, мол, мы для нее кое-что получше придумаем, если эти водяные крысы не оставят нас в покое. — Ранильд поплевал на палец и поднял его кверху. — Ага, вот и ветра наконец дождались. Отлично. Завтра утром вздернем мальчишку и с попутным ветерком пойдем домой. — Он вытащил из ножен короткий меч и замахнулся на дельфинов, которые плавали вокруг корабля, окружив его живым кольцом. — Эй, вы, твари бездушные! А ну пошли прочь!

Убирайтесь, покуда целы, в свои подводные норы! Скорей бы уж домой вернуться. Хороший христианин не болтается подолгу вдали от родного дома.

Близился рассвет. Дельфины все так же патрулировали в море вокруг корабля. Ранильд в конце концов пришел к мысли, что никакого вреда они кораблю не причинят. «Наверняка дельфины подосланы врагами-водяными, — подумал он, — они, поди, сдуру вообразили, что дельфины смогут что-нибудь пронюхать, а то и просто науськали чертовых тварей, чтобы досадить морякам».

Ветер мало-помалу крепчал. Волны вздымались все выше и все сильней ударяли в корпус «Хернинга». Звезды уже бледнели и вдруг — непостижимо! — по небу пролетела стая диких лебедей.

С первыми проблесками зари звезды угасли. Небо на востоке посветлело, оставаясь на западе по-прежнему серебристо-серым. Там, в призрачной серой мгле, еще виднелась луна. Горбатые спины волн блестели, отливая синью и пурпуром; повсюду, насколько хватало глаза, море блистало, искрилось и вспыхивало зеленым огнем, точно пылающее в колдовской кухне алхимика пламя, в котором сгорают неведомые вещества. И подобно пламени волны беспокойно метались и внезапно взмывали ввысь, рассыпая искры брызг. Ветер свистел и завывал в снастях.

Матросы вывели из трюма Нильса. Они подгоняли его пинками, хотя юноша поднимался по трапу медленно лишь оттого, что не мог держаться за поручни — руки Нильса были связаны за спиной. Он дважды оступился и едва не покатился вниз до трапу, что вызвало радостное улюлюканье и гогот матросов. Одежда Нильса была изодрана и покрыта пятнами крови, но развевавшиеся на ветру светлые волосы и отросшая за последние дни бородка, блестели в отраженном свете моря, которое ему не было видно с того места возле мачты, куда его привели. Нильс стоял, широко расставив ноги, чтобы не потерять равновесия, и всей грудью вдыхал соленый и терпкий запах моря.

Торбен и Палле несли вахту, один из них стоял на носу, другой на корме. В вороньем гнезде сидел Сивард. Пленника охраняли Лейв и Тиг.

Ингеборг стояла немного поодаль от них, лицо ее было бледно, глаза покраснели. Нильс с ненавистью поглядел на Ранильда. Тот уже держал наготове привязанную к рею веревку с петлей.

— Судового священника на этом когге уже давно нет, — заговорил Нильс, — но вы должны позволить мне помолиться перед смертью, прочесть хотя бы «Отче наш».

— Незачем, — отрезал Ранильд.

И тут к ним подошла Ингеборг.

— Я могу исповедать тебя, Нильс, — заявила она.

Капитан опешил было, но тут же и он и вся команда радостно заржали.

— Валяй, исповедуй, а мы полюбуемся!

Ранильд оттеснил в сторону Лейва и Тига, сам также отошел на несколько шагов от пленника. Нильс покраснел от обиды.

— Давай живей, — крикнул Ранильд, перекрывая шум ветра и волн. — Потешь-ка нас напоследок, да смотри, хорошенько потешь! Имей в виду, Нильс, пока ты нас развлекаешь, ты еще жив!

— Нет, — наотрез отказался пленник. — Ингеборг, как ты можешь?..

Она схватила Нильса за волосы и, пригнув к себе его голову, быстро что-то шепнула. Нильс сразу словно пробудился от спячки, весь подобрался и расправил плечи.

— Что такое? О чем шушукаетесь? — насторожился Ранильд.

— Если оставишь меня в живых, расскажу, — задорно ответила Ингеборг.

Затем они с Нильсом как сумели представили в лицах обряд предсмертного отпущения грехов. Моряки от смеха держались за животы.

— Pax vobiscum, Dominus vobiscum, — сказала Ингеборг в заключение — она действительно знала церковную службу — и перекрестила преклонившего колени Нильса. При этом она успела шепнуть:

— Господи, прости нам это святотатство, прости и мне, что не на Тебя я уповаю.

Прощай, Нильс, может не придется больше увидеться.

— Прощай, Ингеборг. — Нильс поднялся на ноги и сказал:

— Я готов.

Сбитый с толку и порядком обеспокоенный Ранильд поспешно подошел к Нильсу и поднял над его головой петлю. Как вдруг Ингеборг дико завизжала, бросилась к Лейву и вцепилась ногтями ему в лицо, стараясь выцарапать глаза.

— Дьявол! — завопил Лейв.

Не переставая визжать, Ингеборг повисла на нем, царапаясь и кусаясь. К ним кинулся Тиг. Нильс пригнулся и ударил Ранильда головой в живот.

Капитан охнул и согнулся, Нильс двинул его под ребра. На выручку капитана бросились Палле и Торбен. Сивард, глядевший на происходящее сверху из вороньего гнезда, в изумлении выпучил глаза и разинул рот.

Про дельфинов Сивард в это время забыл. Они кружили вокруг корабля так давно, что команда перестала обращать на них внимание. Матросы упустили из виду, что дельфины могут следить за ними с моря.

Предостерегающий крик Сиварда раздался слишком поздно — на корме появилась Эяна с блестящим клинком в руке. С другой стороны на палубу прыгнул Тоно. Карабкаясь по корпусу судна, он успел наполнить легкие воздухом. Подняться же ему помог один из дельфинов: Тоно ухватился за его спинной плавник, и дельфин легко подбросил его на высоту корпуса от ватерлинии до планшира. Тоно ухватился за релинг и некоторое время висел на руках под прикрытием носовой надстройки, пока ненастала решающая минута.

К нему метнулся Палле. Левой рукой Тоно схватил древко его копья, правой нанес удар ножом. Обливаясь кровью. Палле с истошным воплем рухнул на палубу, как боров под ножом мясника. Вырвав у него из рук копье, Тоно ударил им Торбена, но тот ловко отскочил назад.

В следующую секунду Тоно разрезал связывавшие Нильса веревки и сунул ему в руки свой второй кинжал.

— Держи, это кинжал Кеннина!

Нильс жадно схватил оружие и с возгласами благодарности, обращенными к Богу, бросился вдогонку за Торбеном.

Лейв все еще не мог справиться с Ингеборг. Подбежавшая сзади Эяна вонзила кинжал ему в загривок. Она еще не выдернула клинок, как уже Тоно метнул в нее копье. Эяна только презрительно засмеялась и шагнула в сторону — копье пролетело мимо.

Дальнейшее описать невозможно. Детям Ванимена никогда в жизни не приходилось воевать, но они умели расправляться с врагами один на один.

Сидевший в вороньем гнезде Сивард со страху напустил в штаны и с жалобным воплем запросил пощады. Торбен был оглушен, и все-таки Нильс никак не мог его прикончить. Торбен ловко уворачивался и ускользал, но наконец Нильс вонзил кинжал ему в горло, но Торбен все еще был жив.

Истекая кровью, он яростно кричал и орудовал копьем и кулаками, пока Эяна не налетела сзади и не добила его. Нильса затошнило. Тем временем Ранильд очнулся и поднялся на ноги. На палубе лежал его меч. Ранильд бросился к оружию, Тоно — за ним, они, пригнувшись, остановились, не спуская глаз друг с друга, ни тот ни другой не могли схватить меч.

— Сопротивление бессмысленно. Считай, что ты уже мертв, — сказал Тоно.

— И пускай, — прохрипел Ранильд. — Зато моя душа бессмертна. А ты превратишься в падаль!

Тоно вздрогнул и в растерянности провел рукой по волосам.

— Не могу понять, почему это так, а не иначе, — сказал он. — Наверное, ваш род с точки зрения вечности лучше нашего…

Ранильд понял, что у него есть шанс. Он прыгнул вперед и схватил меч.

Но Тоно оказался хитрее — когда Ранильд взмахнул мечом, он просто отклонился в сторону и резко ударил ребром ладони по руке капитана.

Ранильд выронил меч, и тут же Тоно нанес ему удар ножом. Ранильд рухнул на палубу. В эту минуту над морем взошло солнце. Алые пятна крови на палубе сделались нестерпимо яркими.

Капитан был ранен не смертельно. Он поглядел на Тоно, который стоял над ним, и прохрипел задыхаясь:

— Позволь мне… исповедаться перед Богом… Я не хочу гореть в аду…

— Какое мне до тебя дело? У меня нет души.

Тоно поднял слабо дергавшееся тело Ранильда и швырнул за борт на съедение акулам. Эяна уже карабкалась на мачту, чтобы прикончить Сиварда, который жалобно скулил в вороньем гнезде.

Книга II ТЮЛЕНЬ

Глава 1

Ванимен, царь и властитель народа лири, ныне капитан безымянного корабля — ибо он рассудил, что прежнее название «Pretiosissimus Sanguis» предвещало бы его подданным беду — стоял на носу и смотрел на море. Все, кто были на палубе, заметили, что лицо царя мрачно, а могучие плечи понуро поникли. Позади плескался на ветру парус, в небе покрикивали чайки, то одна то другая с лету опускалась на гребень волны и снова взмывала в небо. Море было неспокойно, волны с силой ударяли в корпус корабля и порой обдавали брызгами палубу. Здесь было тесно, подданные Ванимена, в основном дети и женщины, жались друг к другу, толкались, никак не могли удобно устроиться. В толпе уже раздавались гневные выкрики.

Но Ванимен ничего этого не замечал. Его взгляд блуждал где-то далеко над волнами. Море было темно-серым как сталь, по нему неслись волны с грязно-белыми, словно последний весенний снег, гривами, они вздымались все выше под нависшими над морем рваными клочьями темных туч. Ветер свистел и завывал, гудел в снастях, его порывы раз от раза становились все более резкими и безжалостно хлестали по голому телу. Над горизонтом сгущались тяжелые грозовые облака. Иссиня-черная пасть поглотила солнце. С каждой минутой темная туча росла и ширилась, в ней вспыхивали зарницы, над морем гремели отдаленные громовые раскаты, и гул их разносился на сотни миль над бескрайним простором.

Все подданные Ванимена, которые плыли за кораблем в море, встревожились, почуяв непогоду, и поспешили подняться из глубин на поверхность. Они не поместились бы на корабле, да и не рассчитывали на это, но детям и женщинам в любую минуту могла понадобиться их помощь.

Ванимен рассеянно поглядел туда, где среди мощных валов мелькали гибкие поджарые пловцы. Невдалеке разрезал волны спинной плавник его верной касатки.

К Ванимену на носовую надстройку поднялась Миива. Ее голубые волосы были заплетены в косу, тогда как светлую гриву Ванимена трепал ветер.

Миива зябко куталась в плащ. Из-за шумного рокота волн ей пришлось почти кричать, чтобы Ванимен услышал:

— Рулевой просил передать, он боится, что корабль не устоит, если ветер не ослабнет. Румпель вырывается из рук, вертится, точно морской угорь. Может быть, надо как-то использовать парус?

— Поставим парус на рифы, — решил Ванимен. — Надо уходить от шторма, — Но ведь шторм идет с… с норд-веста. Значит, мы повернем назад и потеряем расстояние, которое прошли с таким трудом? С тех пор как мы покинули воды Шетландских островов, мы столько претерпели: борьбу с противным ветром и встречными течениями, штиль… Неужели все было зря?

— Если попадем в шторм, то можем лишиться корабля. Не спорю, капитан-человек, наверное, сумел бы лучше меня вести корабль. Он действовал бы по науке. Но и мы ведь за эти дни, за эти долгие, долгие дни плавания, научились ходить под парусом, У нас теперь есть маленькая корабельная команда. Да… в самом деле, очень маленькая.

Остается только гадать, откуда может прийти спасение.

Ванимен приставил ладонь ко лбу и пристально вгляделся в беспокойные просторы моря и небес.

— Гадать, впрочем, незачем, все и так ясно, — сказал он. — Я достаточно повидал бурь за долгие столетия моей жизни. Этот шторм не просто сильное волнение, которое за ночь уляжется. Нет, это свирепое чудовище прилетело из арктических морей, что простираются к северу от Гренландии. Этот шторм будет рвать нас своими зубами так долго, что мне страшна сама мысль о том, что нас ждет.

— Но разве случаются такие сильные бури в это время года?

— Ты права, обычно нет. Однако в последние несколько столетий я наблюдал, как набирает силу арктический холод. Там, далеко на севере рождаются айсберги и неистовые шторма. Можно называть это несчастным стечением обстоятельств. Нам не повезло.

Про себя Ванимен размышлял в это время о другом. Вахтенный матрос, которого-ему пришлось убить, чтобы захватить корабль, человек, ничем не заслуживший такой судьбы, призвал перед смертью проклятие на голову убийцы и обратился за помощью к Всевышнему и святому Михаилу, своему небесному заступнику… Ванимен никому тогда об этом не сказал, да и в будущем решил не говорить.

Если корабль пойдет ко дну… Он перевел взгляд на палубу. Большинство из них погибнет. Прелестные девушки, дарившие столько радости и сами знавшие радость, дети, которые только-только начинают чувствовать, что есть радость бытия. Сам он сможет доплыть до какого-нибудь берега, даже далекого, но зачем берег ему одному?

Довольно. Он должен сделать для них все, что в его силах. В жизни всегда приходится биться за жизнь. А в конце никто не избежит сетей Ран…

Ванимен послал одного из старших мальчиков в море, велев ему передать самым сильным и крепким из мужчин, чтобы те поднялись по веревочному трапу на корабль. Ожидая их, Ванимен продолжал обдумывать, как поступить дальше. За время плавания на корабле подданные научились беспрекословно выполнять все требования своего вождя, подобного в истории народа лири еще не бывало. Но пока что матросы Ванимена не успели овладеть многими умениями и навыками моряков. Знания самого Ванимена также оставляли желать лучшего. Вот и с последним распоряжением он едва не запоздал. Помощь мужчин требовалась немедленно. Парус дико бился под ветром, который крепчал с каждой минутой. Тех, кто были на палубе, швыряло от одного борта к другому, корпус корабля сотрясался, каждый удар волны был одновременно ударом по несчастным жертвам. Их одежда пропиталась кровью от ран и ссадин, и они ее сбросили. Многих смыло за борт, уже погиб один ребенок, ему размозжило череп о палубу. Смерть пожинала свою жатву в народе лири.

Не скоро позабудет Вани-мен лицо матери погибшего ребенка, ее застывший взгляд, устремленный на мертвое тельце, которое она прижимала к груди. Спустя минуту мать бросила дитя в море — быть может, море будет милосерднее к нему.

Следовало ожидать самого худшего, Ванимен знал это по опыту. Волны порой ласково баюкают, в них можно укрыться от палящего зноя и резкого ветра, они поддерживают и помогают выжить. Но в воде тело отдает свое тепло, а в морских глубинах на каждом шагу подстерегают бесчисленные убийцы хищники.

Ванимен приказал бросить в море канаты, чтобы пловцы могли за них держаться, иначе они выбьются из сил и отстанут от корабля.

Шторм уже нагонял корабль, Ванимен перешел на корму. Под навесом кормовой надстройки у румпеля стояли двое. Положение тут было — хуже некуда: из-за бешеной силы ветра рулевые не могли совладать с румпелем, тяжелый рычаг то взлетал вверх, то резко шел книзу, рулевых, бессильно повиснувших на нем, бросало из стороны в сторону. Ванимен дал рулевым указания и пообещал скоро прислать смену и освободить их от трудной работы.

По обеим сторонам палубы находились маленькие и тесные каюты. На штирборте была более просторная капитанская каюта, на левом борту — несколько кают для моряков-офицеров. В этом плавании каюты почти все время пустовали, для всех лири тесные душные помещения были хуже тюрьмы. Но сейчас Ванимен ощутил потребность немного отдохнуть, укрывшись от бушующей стихии.

Под потолком каюты раскачивался на длинной цепи фонарь, в котором догорал огарок сальной свечи. В его тусклом свете по стенам каюты метались причудливые черные тени. Пахло прогорклым салом и копотью.

Кто зажег фонарь? Ванимен услышал какой-то невнятный звук и вгляделся в темный угол, откуда тот доносился. Рэкси и Хайко лежали обнявшись в койке.

Потревожить их сейчас было бы неделикатно — Ванимен ждал, остановившись посреди каюты. Он пошире расставил ноги, крепко упираясь в пол, который ходил ходуном и сильно кренился, и с холодной усмешкой наблюдал за парочкой — любовникам приходилось приноравливаться к сильной качке. На стене у них в головах было распятие, а в ногах, так, чтобы лежащий в койке все время мог видеть, висело живописное изображение Пресвятой Девы. Живопись была довольно плохая, темная, но Ванимену показалось, будто лик Богоматери исполнен некой нежности к двоим, на которых падал ее взгляд. Святой образ от них не отвернулся.

«Впрочем, — подумал Ванимен, — здесь всего лишь каюта, а не церковь, не храм божий, куда я однажды осмелился войти, ибо не мог противостоять желанию во что бы то ни стало вернуть Агнету». И тут Ванимен с внезапной остротой ощутил, насколько чуждым было ему все, что он видел вокруг. Его охватило чувство глубокого одиночества. Но вот наконец любовная игра закончилась. Рэкси и Хайко заметили Ванимена. Парень смутился, девушка же беззастенчиво улыбнулась и отодвинулась от своего приятеля.

— Кто вам позволил забраться в мою каюту?

Суровый голос Ванимена был громче, чем вой ветра, громовые раскаты, грохот волн и скрип деревянной обшивки корабля.

— Другие каюты заняты, — ответила Рэкси. — Мы не знали, что ты придешь. И потом, мы думали, ты ничего не будешь иметь против.

Кажется, Хайко покраснел.

— Было бы… Было бы неразумно заниматься этим делом в море в такую погоду… — пробормотал он. — Мы могли бы отстать от корабля и потеряться… Да и не все ли равно, ведь мы скоро умрем.

Рэкси уселась на краю койки и протянула вперед руки. Каюта была такой маленькой, что она без труда дотянулась до Ванимена.

— Хочешь, давай и ты?.. — сказала она. — Я, как всегда, не прочь еще!

— Вон отсюда, оба! — Он сам удивился своей резкости.

Рэкси и Хайко с обиженным видом покинули каюту. Дверь за ними захлопнулась, и Ванимен остался один. В тусклом и сумрачном свете фонаря он вглядывался в образ Божьей Матери и недоумевал про себя: с какой стати он вдруг так рассердился? Ведь эти двое не занимались чем-то предосудительным… во всяком случае, так они сами считают. У них нет души, они не ведают, что есть порок и что добродетель, они греховны не больше, чем животные, если вообще можно применить к животным подобное понятие. И он, Ванимен, такой же, как эти двое.

— Или нет? — произнес он вслух.

Ответа не последовало.

* * *

Миновали три дня и три ночи. Предчувствие не обмануло Ванимена: шторм бушевал, не утихая ни на минуту.

Впоследствии он почти ничего не мог вспомнить, в памяти остались лишь хаос, борьба, тяжкий труд и нестерпимая боль. Горше всего было то, что бесследно исчезла его верная касатка. Должно быть, из страха перед невиданной бурей она скрылась в морских глубинах, а когда шторм окончился, уже не смогла разыскать корабль. То же самое случилось и со многими подданными.

Непостижимо: они все-таки не дали кораблю затонуть. Во время шторма он получил множество пробоин, трюм был полон воды, которую день и ночь откачивали помпами, и все-таки они выжили. Шторм швырял и бросал корабль по бурному морю, пока не натешился вдоволь.

Теперь корабль лири подходил с запада к Геркулесовым столбам. Ванимен сразу же узнал могучие дымчато-синие скалистые утесы на краю земли, где Гибралтарский пролив разделяет Африку и Пиринейский полуостров.

Когда-то в юности, много столетий тому назад, он совершил дальнее путешествие по южным морям и побывал в здешних водах. Волнение все еще не улеглось, но море уже снова сверкало яркой лазурью под безоблачными синими небесами. Светлые блики играли на волнах, солнце начинало пригревать, и под его лучами над морем поднимался терпкий аромат соленой воды. Веял легкий морской бриз. Сквозь дощатый корпус корабля слышался негромкий ропот, шорох и плеск — не только на слух, но каждой клеточкой своего существа ловили эти звуки все, кто теснились на палубе: то была песнь мира.

И все же в море не было видно парусов, ни один корабль еще не осмеливался покинуть надежную гавань. Жадные до новостей дельфины окружили одинокий корабль. Ванимен бросился в море, оставив на палубе подданных, измученных и смертельно усталых, как и он сам. Чтобы не менять способ дыхания, Ванимен, нырнув, сразу же поднялся на поверхность. В обнимавшей его чистой прозрачной стихии он чувствовал, как силы возвращаются к нему, наполняя бодростью каждую мышцу тела.

Ванимен заговорил с дельфинами.

Что им известно о Средиземном море? Тогда, в юности, Ванимен не заплывал в него, доплыл лишь до высокой прибрежной скалы, которая была похожа на лежащего льва. В землях, омываемых Средиземным морем, уже давно установилось прочное господство христианской веры. От Волшебного мира здесь, несомненно, могли уцелеть лишь жалкие крохи, если вообще что-то сохранилось. Но выбора у Ванимена не было: разбитый корабль не сможет одолеть просторы великого океана. Огромной удачей будет уже, если они сумеют пройти на нем несколько тысяч миль и найдут пристанище где-нибудь в Средиземном море, но это возможно лишь при условии, что здешние воды спокойнее и гостеприимнее, чем те, что шумят к западу от Геркулесовых столбов. Нет ли в Средиземном море какой-нибудь тихой гавани, куда он мог бы безбоязненно привести свой народ?

Дельфины принялись совещаться между собой, потом решили призвать на помощь других дельфинов и послать к ним гонцов, и те помчались по волнам, поднимая каскад брызг и то и дело ныряя. Пришлось дожидаться их возвращения. Тем временем подданные Ванимена отдыхали, восстанавливали растраченные силы, охотились. К счастью, настал мертвый штиль, который длился довольно долгое время. Благодаря безветрию в море не вышло ни одно судно и можно было не опасаться, что люди пожелают узнать, кто находится на незнакомом корабле, который вошел в их воды.

Наконец, дельфины-гонцы вернулись и рассказали о том, что удалось узнать. Почти все земли, лежащие за Гибралтарским проливом, не годились как место, где мог бы поселиться народ лири. Во-первых, там слишком развито рыболовство, во-вторых, слишком сильна церковь. Жители этих стран, конечно же, не обрадуются, когда узнают, что к ним явились незваные гости, которые тоже занимаются ловлей рыбы. Берега Северной Африки подходили, пожалуй, больше, но в то же время, ислам, который исповедовали жители этих берегов, в своей борьбе со всем, что зовется Миром Волшебства, отличался еще большей непримиримостью, чем христианство.

Есть, однако, на восточном побережье узкого моря одно место…

Дельфины никак не могли толком объяснить, что это за узкое море и о каком месте идет речь. Они плохо представляли себе, как туда добраться, знали только, что Волшебный мир не подвергся там полному изничтожению, как это случилось, например, в Испании. Напротив, судя по слухам и обрывочным сведениям, которые дельфинам удалось добыть, в той стране и по сей день обитают чудесные волшебные существа. Так, значит, люди, которые там живут, вносятся к ним терпимее и снисходительнее, чем где бы то ни было в Средиземноморье? Кто знает…

Воды Гибралтара бороздили многочисленные суда, у берегов сновали рыбачьи лодки, повсюду под водой были расставлены сети. Несмотря на эти опасности охотники Ванимена наловили достаточно рыбы, чтобы накормить все племя. Теперь можно было продолжить плавание к уже недалекой цели. Берега Средиземного моря были сильно изрезанными, и почти везде они поросли густыми зелеными лесами, В море было множество островов. Несомненно, здесь удастся найти подходящее место для основания Нового Лири.

Сердце Ванимена взволнованно забилось. Он с трудом сдерживал нетерпение и задавал все новые и новые вопросы. Дельфины более или менее подробно описали, как выглядят жители суши, поскольку им не раз случалось видеть людей на берегу. Дельфины рассказали и о том, какую одежду носят местные жители, и какие у них магические амулеты, талисманы и тому подобные вещи. Люди нередко гибли в море, и, если дельфины видели тонущих, то помогали им добраться до берега. При этом в силу своего любопытства дельфины, конечно же, не упускали случая рассмотреть все до мельчайших подробностей. К сожалению, Ванимен с трудом понимал язык дельфинов, они же еще никогда не встречались с кем-нибудь, кто хотя бы отдаленно походил на сынов племени лири. По большей части Ванимен угадывал о чем хотели ему сказать дельфины. Дело пошло легче, когда они стали пересказывать разговоры людей, которые им удалось когда-либо слышать. Дельфины славятся необычайно острым слухом и хорошей памятью, тут им просто нет равных среди всех живых существ.

Ванимен дополнил то, что узнал от дельфинов, сведениями, которыми располагал со времени своего путешествия по южным морям, и тем, что слыхал от людей, с которыми встречался в своей жизни. Иные из людей, давно умершие, кто десятки, а кто и сотни лет назад, были учеными и охотно делились с Ванименом своими знаниями, порой открывали и тайны, поскольку не сомневались, что Ванимен эти тайны не разгласит. Среди них были король Дании Свенд Эстридсон и епископ Роскильдский салон…

Земля, о которой говорили дельфины, лежала на берегу Адриатического моря и называлась Далмацией. Ныне она входила в королевство Хорватия, латинское имя которого, Кроация, также было Ванимену известно. Народ Далмации был родствен руссам, но исповедовал католическую веру. О том, есть ли в Далмации существа, подобные русалкам северных вод, дельфины ничего не знали.

Только эти сведения и удалось по крохам собрать Ванимену.

Быть может, их ждет в Далмации гибель, которой закончится столь долгое и трудное плавание. Быть может, нет. Но есть ли выбор у тех, кто уцелел из племени лири?

Глава 2

Из-за небывало сильного шторма, который разыгрался в Атлантике, возвращавшийся в Данию когг «Хернинг» отклонился от курса. Пришлось бороться со встречным ветром, лавировать: неуклюжее судно плохо слушалось руля, трудно было натягивать шкоты и брасы, трудно было удерживать в нужном положении тяжелый румпель. Любой ценой нельзя было допустить, чтобы «Хернинг» окончательно сошел с курса, и приходилось проделывать всю работу снова и снова, днем и ночью, вести корабль, либо высылая вперед лоцмана, чтобы избежать столкновения с подводными рифами, либо наугад, вслепую.

Ингеборг умела только готовить пищу и прибирать на корабле, однако и ее работа оказалась не легкой. Эяна, более крепкая, стояла вахты и наравне с мужчинами управлялась с парусом. Она черпала силы в море, где играла с дельфинами, которые не уплыли, а сопровождали корабль, следуя за ним на небольшом расстоянии. Тоно, хоть и отличался невероятной физической силой, не мог в одиночку выполнять работу целой корабельной команды и часто сожалел, что они не оставили в живых ни одного матроса. Нильс не мог похвастаться силой, но был неоценимым помощником Тоно.

И дело было не только в том, что Нильс, как всякий парень, выросший в приморском поселке, многое знал о море и моряках. До сих пор ему лишь один или два раза повезло наняться матросом на корабль, но он с легкостью учился и жадно расспрашивал моряков об их работе.

Когда-нибудь, мечтал Нильс, он поступит на хорошее судно, а потом, со временем, если угодно Господу, и сам станет судовладельцем и капитаном. Случалось, товарищи по команде не знали чего-то или не хотели объяснять мальчишке, тогда Нильс, вернувшись на берег, подходил с расспросами к тем, кто работал в порту. Нильс был приветливым и общительным парнем, он легко завоевывал расположение людей и получал от них ответы на занимающие его вопросы. Во время плавания на «Хернинге» он присматривался к работе матросов и капитана внимательнее, чем когда-либо, стараясь покрепче запомнить все, что видел.

И потому Нильс, сам того не заметив — дел было по горло, времени на размышления и оценки просто не оставалось — стал капитаном «Хернинга».

Если и проносились в его мозгу какие-то мысли перед сном, вернее, недолгим забытьем, в которое он проваливался, едва добравшись до койки, то мысли эти были об Эяне. Она смотрела на Нильса с улыбкой, порой рассеянно целовала в щеку и трепала по волосам, если работа спорилась, и тогда душа паренька от счастья взмывала ввысь, словно чайка в безоблачном небе. Но в остальном Эяна не обращала на Нильса никакого внимания. Конечно, ни у нее, ни у самого Нильса не было ни минуты свободного времени, но главная причина заключалась в другом: дети морского царя словно лишились сердца, после того как люди убили их младшего брата.

Нильс решил вести корабль на север. Близ берегов Исландии, рассчитал он, «Хернинг» будет подхвачен попутным течением, если же и ветер будет попутный, то когг стрелой полетит прямо к цели. И в самом деле, его расчет оправдался. Вскоре «Хернинг» быстро побежал по волнам, как раз туда, куда было нужно. От радости Нильс позабыл про всякую усталость.

И тут налетел шторм.

* * *

Небо грозно нахмурилось и почернело. Спустя минуту стало совсем темно.

Ингеборг прекрасно знала, что сейчас день — но только не здесь был светлый день, а может быть, на Небесах, где восседает на престоле и вершит суд над грешными людьми Всемогущий Господь. Видимость была не больше, чем на расстояние от носа до кормы «Хернинга».

На палубе Ингеборг нечего было делать, в трюме тоже: огонь в очаге давно погас, питались они солониной, вяленой треской, сыром и подмокшими заплесневелыми сухарями. Духота и вонь в трюме показались Ингеборг невыносимыми — она поднялась наверх. Над палубой носился ветер, хлестал град. Ингеборг поспешила укрыться в закутке под кормовой надстройкой. Румпель был закреплен, рядом прямо на голых досках палубы спал свалившийся от усталости Нильс.

Увидев, что погода резко переменилась, он поставил когг на якорь, поскольку иначе шторм мог бросить корабль на рифы, посадить на мель или пригнать к островам близ северного побережья Шотландии… Только бы не накатил один из тех громадных валов, что разбивают в щепки суденышки вроде «Хернинга». Благодаря выдумке Нильса корабль мог качаться на волнах, сильно крениться, но все же держаться на поверхности. Нильс про себя молил Бога, чтобы нескончаемые удары волн стихли, прежде чем корабль пойдет ко дну. О передышке, однако, не пришлось и мечтать. Все это время и Нильс и все остальные часами стояли у помп, откачивая воду, снова и снова нужно было среди воя ветра и грохота волн поспешно чинить поврежденный такелаж и делать все возможное, чтобы хоть как-то противостоять свирепым ударам волн.

Время мчалось, не ведая счета, как в кошмарном сне.

Чтобы устоять на ногах, Ингеборг ухватилась за румпель. Ветер ударил в лицо, толкнул ее назад, облепил ноги мокрым платьем, и тут же на Ингеборг налетела огромная волна, отбросившая ее назад под навес, который каждую минуту содрогался от ударов волн. Ингеборг оглохла от грохота валов, то и дело обрушивавшихся на палубу, и дрожала от холода.

Шаг за шагом пробираясь вперед, она увидела, как раскачивалась в черной мгле мачта. Рей был опушен и накрепко прикреплен к палубе, но кто мог сказать, как долго еще выдержат жестокую борьбу канаты и мачта? Огромные как горы темно-серые валы с лохматыми белыми гривами вздымались над бортом и с грохотом низвергались на палубу, где разлетались тучами брызг, корпус судна стонал и дрожал под ударами.

Страшные черные громады темнели и за левым и за правым бортами.

«Хернинг» уже не успевал уворачиваться — не позволял якорь; грохочущие водопады все чаще обрушивались на палубу. В корпусе открылась течь.

Сквозь брызги и град Ингеборг удалось разглядеть впереди на носу Эяну и Тоно. Они казались двумя тенями в сумрачной мгле. По-видимому брат и сестра о чем-то разговаривали. Как это удается им в немыслимом шуме и грохоте? И вдруг Ингеборг в ужасе вскрикнула: Тоно смыло волной за борт.

«Да ведь он сын водяного, — облегченно вздохнула она в ту же минуту, — он не погибнет в море. Конечно, не погибнет, сколько раз он мне рассказывал, что в морских глубинах царит вечный покой… Пресвятая Дева, не дай ему погибнуть!»

Эяна направилась к корме. Она была совершенно голая, если не считать кожаного ремешка на волосах и пояса с подвешенным к нему кинжалом, но по-видимому, холода Эяна не чувствовала. Ее мокрые рыжие волосы были единственным пятном теплого оттенка среди холодных серых тонов. Качка ничуть не смущала Эяну, ее походка, как всегда, была уверенной и твердой, движения гибкими, как у пантеры.

— А, ты здесь, Ингеборг, — сказала Эяна, подойдя и наклонившись к девушке, чтобы та могла ее слышать. — Я видела, как ты выбралась на палубу. Что, решила подышать свежим воздухом? Да только погода не подходящая, верно? — Эяна приставила ладонь ко рту и повысила голос:

— Посижу тут с тобой, хорошо? Сейчас моя вахта, но если случится что-нибудь неожиданное, я и отсюда увижу. Может, отсюда даже лучше смотреть, а то на носу проклятые волны так и лупят!

Ингеборг отпустила румпель, за который держалась, и, сложив рупором ладони, прокричала в ответ:

— Где Тоно? Куда уплыл Тоно?

На ясное лицо Эяны набежала тень.

— К дельфинам! Просить их, чтобы поискали кого-нибудь, кто придет к нам на помощь!

Ингеборг испугалась:

— Господи помилуй! Значит, совсем худо дело?

Эяна кивнула.

— Берег близко, — объяснила она. — Мы с Тоно плавали тут вокруг и заметили, что море мелеет. Мы почувствовали, что оно бьется о берег где-то недалеко. И уловили эхо прибоя. Нет никаких признаков, что шторм скоро утихнет.

Ингеборг заглянула в серые глаза Эяны.

— В конце концов, если корабль пойдет ко дну, Тоно не погибнет. — Девушка не заметила, что произнесла эти слова вслух.

Наверное, Эяна о чем-то догадалась.

— Ах ты, бедняжка! — воскликнула она. — Как же тебе помочь? — Эяна обняла Ингеборг, стараясь заслонить собой от резкого ветра. Ингеборг почувствовала себя словно в материнских объятиях и крепче прижалась к теплой груди, Говорить сразу стало проще.

— Не бойся, подруга моя, — сказала Эяна. — Если возникнет угроза кораблекрушения, мы с Тоно возьмем тебя и Нильса на спины и отплывем с вами подальше от корабля, чтобы вас не затянуло в водоворот. А потом доставим на берег, где вы будете вне опасности. Ну а потом… потом пускай вам помогают люди.

— Но если корабль потонет, пропадет наше золото.

Ингеборг почувствовала, что Эяна крепче обхватила ее за плечи.

— Еще раз нанять корабль он ведь не сможет… Все, ради чего он отправился в такое опасное дальнее плавание, ради чего рисковал жизнью, все это теперь погибнет? И он ведь может погибнуть! Эяна, умоляю тебя, ни ты, ни он не должны из-за нас Нильсом подвергать свою жизнь опасности!

Дочь Агнеты прижала к себе плачущую Ингеборг и, что-то тихо напевая, баюкала ее, пока та не уснула.

* * *

Вернувшись на корабль, Тоно сказал, что дельфины по его просьбе поплыли на разведку. Оказывается, они от кого-то слышали, что где-то неподалеку обитает некое существо, которое, может быть, придет на помощь, если, конечно, удастся его разыскать. Ничего более определенного Тоно не сумел узнать, потому что он и дельфины с трудом понимали друг друга, объясняясь на разных языках. Точно так же не было никакой уверенности, что дельфины договорятся на своем языке с тем, кого они отправились разыскивать. Да и захочет ли этот неизвестный вообще кому-то помогать?

Но не успел Тоно хорошенько обдумать все это, как оборвался один из штагов, державших мачту. Конец пролетел в каком-то дюйме от лица Эяны.

Тоно бросился к штагу, словно на взбесившуюся гадину, он хотел прикрепить его к мачте, и тут увидел, что мачта надломилась. Эяна сказала брату, чтобы он оставил свою безумную затею: натягивать штаги при такой сильной качке опасно, Тоно может получить удар, который убьет его насмерть или, что еще хуже, изувечит. Пусть уж все остается как есть, потом они что-нибудь придумают.

Настала ночь — короткая белая ночь северного лета. Но сейчас вокруг был непроглядный мрак. Ночи, казалось, не будет конца.

Время тянулось бесконечно. Наконец на востоке забрезжил серый рассвет.

Волны с неиссякающей яростью швыряли корабль, в какой-то момент свирепый вал едва не обрушил на его палубу корпус потерпевшей крушение лодки. Море бесновалось еще неистовей, чем ночью, пенилось, бурлило, бушевало, кипящие водовороты кружились над отмелями, где затаились, подстерегая добычу, коварные подводные рифы. Корабль снова и снова стремительно летел вниз с вершины волны, словно человек, получивший удар кузнечным молотом в висок.

Тоно и Эяна всю ночь стояли на носовой надстройке и неотрывно вглядывались в море, надеясь заранее заметить опасные мели и рифы. Они стояли обняв друг друга за плечи, чтобы хоть немного согреться и защититься от ветра, в борьбе со штормом даже невероятная выносливость детей Ванимена начинала иссякать. Чувствуя это, Тоно сказал, что не знает, хватит ли у него сил доплыть среди штормовых волн до берега, если придется нести на спине человека и нельзя будет, следовательно, ни нырять, ни тем более спуститься на дно, в спокойные воды.

— Скорей всего, до берега мы с ними не доплывем, — ответила Эяна, стараясь перекричать свист ветра и грохот волн. — Если придется плыть, понесешь на себе Ингеборг, а я Нильса.

Тоно удивился:

— Почему не наоборот? Нильс тяжелее!

— В воде это не играет роли, ты же знаешь. Если их ждет смерть, Ингеборг в последнюю минуту захочет быть с тобой, а Нильс со мной.

Тоно ничего не ответил, и оба они сразу же забыли об этом разговоре.

Потому что в море вдруг показалась какая-то тень — какое-то живое существо ныряло в волнах и приближалось к «Хернингу». Как только корабль накренился в его сторону, оно уцепилось за борт и тяжело повисло на поручнях. Это был большой серый тюлень. Брат и сестра удивленно смотрели на него, не понимая, чего ради животное забралось на корабль, который того и гляди пойдет ко дну. Впоследствии они вспомнили, что от тюленя шел какой-то странный не тюлений запах, но в то время чутье их притупилось от страшной усталости, и они не придали значения тому, что от тюленя пахло чужаком.

Но тут когг снова сильно накренился, на палубу обрушилась волна, и тюлень, как с горки, скатился с нее на палубу. «Хернинг» качало, сквозь обшивку корпуса сочилась вода. Тюлень вдруг поднялся на задние лапы… и обернулся человеком.

Немного сутулясь, он подошел почти вплотную к Тоно и Эяне, которые в изумлении смотрели на необычного гостя во все глаза. Это был настоящий великан, на голову выше Тоно, могучий широкоплечий увалень. У него были прямые и гладкие серебристо-седые волосы, такая же борода и шерсть, которая густо покрывала все его кряжистое тело с белой кожей.

От него пахло рыбой. Лицо оборотня можно было бы счесть безобразным — кустистые брови, приплюснутый нос, широкий рот и тяжелый грубый подбородок — если бы не глаза. Его глаза с густыми длинными ресницами были так прекрасны, что им позавидовала бы любая красавица: огромные, светло-карие, с большими зрачками, они сияли и светились волшебным светом.

В первую секунду Тоно схватился за нож. Но тут же решительно шагнул вперед и протянул незнакомцу руку.

— Добро пожаловать, если, ты — друг, — сказал он на языке лири.

Пришелец заговорил. Голосу, него был басовитый и лающий. Он ответил на языке людей:

— Дельфины сказали, плыть к вам. Сказали, тут есть женщина. Ты не мужчина, ты не женщина, вы не люди, чую по запаху. Но вы не просто водяные, вижу. Кто вы? — Говорил он на ломаном языке, который был похожим на датский. Плохо ли, хорошо ли, но понять его было можно.

Когда-то во времена викингов, норманны заселили острова у побережья Шотландии, большинство этих островов осталось под их властью, и местные жители, потомки викингов, сохранили язык предков — западное наречие норвежского, несмотря на то что жили бок о бок с шотландцами, которые говорят на гэльском языке.

— Наш корабль терпит бедствие, — сказала Эяна. — Ты можешь нам помочь?

Голос незнакомца без малейшего усилия перекрывал шум бури:

— Да, если захочу. Должен получить подарок, награду, Кто здесь еще есть?

Тоно открыл люк и громко позвал Нильса и Ингеборг, которые дремали в трюме. Испуганные и встревоженные, они быстро поднялись на палубу и, дрожа от холода, беспокойно огляделись по сторонам. При виде неизвестно откуда появившегося великана они замерли, затаив дыхание, и от страха невольно схватились за руки.

Взгляд оборотня небрежно скользнул по лицу Нильса и остановился на Ингеборг. Медленными тяжелыми шагами он подошел к женщине. Нильс и Ингеборг едва держались на ногах из-за качки. Ингеборг побледнела, юноша весь сжался, когда волосатые пальцы с длинными загнутыми как у хищного зверя когтями погладили Ингеборг по щеке. Оборотень ее желал.

Но он не был груб, скорей, напротив: когтистые пальцы коснулись щеки женщины мягко и нежно, оборотень не отрываясь глядел на Ингеборг, и вдруг губы его задрожали. Он отвернулся и сказал, обращаясь к Тоно:

— Ладно. Помогу. Ради нее. Благодарите эту госпожу. Я не брошу ее в беде.

* * *

Хоо — так представился великан — рассказал им о себе. Он жил на острове Сул-Скерри, что лежит к западу от Оркнейских островов. Из его рода почти никого не осталось на свете, может быть, и вовсе никого, кроме самого Хоо — на этот счет у него не было точных сведений. Скорей всего, его род и правда угас, потому что в племени Ванимена никто никогда не слыхал о существах, подобных Хоо.

Уже в глубокой древности люди возненавидели тюленей-оборотней и принялись истреблять предков Хоо. Сам он считал, что ненависть людей, очевидно, была вызвана тем, что его соплеменники, как и настоящие тюлени, их близкие родичи, воровали рыбу из рыбачьих сетей, расставленных людьми, причем воровали очень ловко и умело, ведь в отличие от тюленей они обладали человеческой хитростью и смекалкой.

Впрочем, это были лишь догадки Хоо, достоверно он ничего не знал, потому что потерял всех близких, когда был еще несмышленым сосунком. У него сохранились лишь обрывочные и неясные воспоминания о матери и песнях, которые она ему пела. Однажды за ними погнались люди, приплывшие на остров на лодках, они загнали мать на скалы и убили, а Хоо добежал до воды и спасся в море. Эти люди, кажется, поминали какого-то Одина, а, может быть, и не Одина — Хоо забыл, все это было очень, очень давно.

Рассказ его был бессвязным и путаным, как рассказы большинства путешественников, многое повидавших в дальних странствиях. Но рассказал Хоо свою историю позднее, тогда же было не до разговоров, нужно было спасать корабль. Прежде всего следовало остановить «Хернинг», который несло в сторону недалекого берега. Необходимо было натянуть штаги, укрепить треснувшую мачту, которая могла упасть с минуты на минуту.

Хоо обладал поразительной физической силой. Тоно и Нильс работали, стоя на его могуих плечах. Усталые и измученные, без его помощи они наверняка не смогли бы поднять тяжелый рей с намокшими канатами, не сумели бы и достаточно туго натянуть шкоты. Если бы не Хоо, они вчетвером не откачали бы и воду из трюма.

Но еще больше, чем невиданная сила, поражало в Хоо то, что он великолепно знал морское дело. Он научил их командам, показал некоторые приемы управления кораблем. Он встал к румпелю, когда они увидели, что корабль несется прямо на скалы. И тогда истерзанный штормом неповоротливый когг вдруг ожил и покорился новому капитану.

Хоо умело обходил одну опасную западню за другой. Корабль не только не пошел ко дну, но даже наверстал упущенное во время шторма расстояние.

И шторм, словно поняв, что корабль ему не достанется, умчался прочь.

Глава 3

— Ну вот, теперь можно плыть дальше, — сказал Хоо густым лающим басом.

— Но сперва будем латать, чинить дыры. Не то старое корыто затонет на половине пути.

В трюме нашлась необходимая для починки пакля. По-настоящему, следовало бы кренговать судно, но команда была слишком малочисленной, да и подойти к берегу они не решались. Тоно, Эяна и Хоо работали под водой, заделывали пробоины, которые находились ниже ватерлинии.

Конечно, полагалось бы хорошенько просмолить все щели с наружной стороны, но это было невозможно. Ингеборг развела огонь в очаге, и теперь Нильса, который заделывал пробоины выше ватерлинии, в любое время ждал котелок с горячей похлебкой. Спустя несколько дней напряженной работы все пробоины были заделаны. Время от времени все-таки приходилось откачивать воду из трюма, повреждения были слишком значительными, но Хоо сказал, что теперь «Хернинг» выдержит плавание к берегам Дании.

Наконец-то команда Хоо могла вволю выспаться. Наутро, когда все вышли на палубу, Хоо созвал совет. Занимался безветренный погожий день, море было гладким как зеркало. В синем небе белели крылья чаек и такие же ослепительно-белые мелкие облака. Воздух понемногу согревался. Справа по борту у горизонта виднелась полоска суши — это была Ирландия.

Эяна и Тоно растянулись на теплых досках палубы. Ингеборг, присоединившаяся к ним, тоже была голая — свою одежду она выстилала и разложила на палубе сушиться. Штаны и куртка Нильса также требовали стирки, но он обхватил себя руками, словно боялся расстаться с грязным тряпьем, и не сел на палубе, а остановился в некотором отдалении от остальных.

Огромный и неуклюжий великан Хоо устроился напротив четверых. Его могучие плечи высились среди светлого неба, точно гора. Немного помолчав, Хоо заговорил зычным лающим басом:

— Я думаю: мы быстро идем вокруг Шотландии, потом быстро идем в Северное море. Корабль придется чинить все время, через каждую милю пути. Лучше всего идти в Ирландское море, потом через Английский канал и дальше мимо Фризских островов к берегам Дании. Путь долгий, но море спокойное. Вдоль берегов идти нельзя, мы не знаем, какие люди там, на берегах живут, вдруг плохие?

— Ты сумеешь вести корабль? — спросил Тоно. — В судоходстве никто из нас ничего не смыслит.

— Сумею, сумею, — ответил Хоо. — Есть одна опасность. Надо назначить вахтенного, впередсмотрящего. У английского короля есть моряки, которые хуже пиратов.

Эяна подняла голову и внимательно поглядела на оборотня.

— Ты спас нас от кораблекрушения, ты готов отвести наш корабль в гавань. Какую награду ты за это потребуешь?

Хоо ответил не сразу. Казалось, некоторое время он боролся с собой, потом, набрав полную грудь воздуха, проревел:

— Ингеборг!

— Что? — Ингеборг задрожала от ужаса, сжалась в комок, обхватив руками колени, перекрестилась. Оборотень шагнул к ней, видно было, что и он дрожит.

— Если пойдешь со мной, поведу корабль, — волнуясь, сказал Хоо. — Иначе — нет. Пойдем. Не обижу тебя, обещаю. Я так давно один…

Ингеборг испуганно поглядела на Тоно. Лицо его потемнело.

— Мы слишком многим обязаны тебе, Ингеборг, — сказал он. — Никто тебя не принуждает.

Наступило молчание. Ингеборг смотрела на Тоно. Хоо вздохнул, плечи его поникли.

— Конечно, я урод, — пробормотал он. — Я остался бы с вами, но теперь, когда увидел Ингеборг… не могу. Прощайте. Доберетесь домой и без меня. Прощайте. — Он подошел к релингам.

Ингеборг бросилась за ним.

— Постой, не уходи!

Хоо остановился, разинув рот от удивления. Ингеборг обеими руками взяла его огромную лапищу.

— Прости, — голос Ингеборг дрожал, в глазах блестели слезы. — Понимаешь, это было так неожиданно… Конечно, Хоо…

Он громко захохотал и как перышко подхватил Ингеборг медвежьими ручищами. Она вскрикнула от боли, и Хоо сразу же ее отпустил.

— Прости, я нечаянно, — жалобно попросил он. — Я буду бережно…

К ним подошел Нильс. Он был бледен как полотно.

— Не смей, Ингеборг, это грех! И ты, и я, мы совершили уже столько тяжелейших прегрешений. Не бери еще и этот грех на душу.

Теперь уже захохотала Ингеборг.

— Брось-ка, — сказала она сквозь смех. — Забыл, что ли, кто я такая?

Не впервой, ничего нового тут для меня нет. А может, и есть…

Эяна подошла к Нильсу и, обхватив за плечи, что-то шепнула ему на ухо, Нильс удивленно поглядел на нее.

Тоно тоже встал и подошел ближе. Пристально глядя в глаза Хоо иположив руку на рукоять кинжала, он сказал:

— Ты непременно будешь обращаться с ней бережно.

* * *

Ночи становились все более долгими и темными, лето близилось к концу, но эта ночь выдалась ясной, звезд на небе было не счесть, и при их мерцании дети Ванимена видели все вокруг так же хорошо, как при свете дня. Когг бежал по волнам, подгоняемый попутным ветром. Шелестели волны, бившие в корпус, шумела вода, разрезаемая носом корабля, поскрипывали блоки, подрагивали, чуть слышно звеня, канаты и тросы — тихие звуки, терявшиеся в плеске моря. Как вдруг из-под навеса носовой надстройки раздался рев и хохот Хоо, Хоо и Ингеборг вышли и остановились у релинга, глядя на море. Тоно в это время был у руля, Эяна сидела в вороньем гнезде, но двое на палубе их не замечали.

— Я благодарен тебе, девушка, — глухо сказал Хоо.

— Ты уже поблагодарил, там, — она кивнула в ту сторону, откуда они пришли.

— Разве нельзя поблагодарить не один раз? — Незачем. Сделка есть сделка.

Хоо глядел не на Ингеборг, а в море, крепко сжав руками релинг.

— Значит, я тебе совсем не нравлюсь?

— Я не хотела тебя обидеть.

Дюйм за дюймом Ингеборг придвигала к нему свою руку, пока наконец не положила ладонь на его пальцы, обхватившие поручень.

— Ты наш спаситель. И знаешь, ты обошелся со мной гораздо лучше, чем многие люди, правда. Но мы с тобой разной породы. Я ведь смертная, женщина. Какая же близость может быть между нами?

— Я видел, как ты смотришь на Тоно и…

Ингеборг поспешила его перебить:

— Почему бы вам не поладить с Эяной? Она такая красавица, не то что я.

Я самая обыкновенная женщина. Эяна ведь, как и ты, из Волшебного мира.

По-моему, ты ей нравишься. Только не подумай, Хоо, будто я о чем-то жалею.

— От меня противно пахнет, но к запаху можно привыкнуть, — с обидой сказал Хоо.

— Но почему именно я?

Хоо долго молчал, потом повернулся к Ингеборг.

— Потому что ты не морская фея, а настоящая женщина.

Она подняла голову и поглядела ему в глаза. Лицо ее посветлело.

— Но мой народ истребил твоих собратьев, — покаянно, как на исповеди, сказала она.

— Это было давно, много лет, даже столетий назад. Теперь люди уже ничего не помнят о тех временах, и я не держу зла на людей. Я мирно и тихо живу около Сул-Скерри. Ветер, волны и чайки — вот мои друзья, больше у меня никого нет. Да еще ракушки и медузы — мои соседи. Мой покой нарушают лишь бури и акулы. Так проходит за годом год. Я доволен, но порой тоскливо бывает от одиночества. Ты меня понимаешь?

— Голые скалы, кругом только море да небо, просто небо, не святые Небеса… Ах, Господи! — Ингеборг прижалась щекой к груди Хоо, и он с неловкой нежностью погладил ее по волосам. Сердце Ингеборг билось тяжелыми редкими ударами. Спустя несколько минут она спросила:

— Но почему же ты не попытался кого-нибудь поискать, чтобы не быть одному?

— Я искал. Когда-то в юности. Далеко от Сул-Скерри. Много удивительных вещей я тогда узнал… Но кого бы я ни встретил, никому я не был нужен. Они видели только, что я урод, видели лишь то, что снаружи, а в глубину никогда не заглядывали, не видели, что там, под внешней оболочкой.

Ингеборг подняла голову.

— Нет, не может быть, чтобы все в Волшебном мире были такими. Тоно, я хочу сказать. Тоно и Эяна…

— Верно, они, пожалуй, не такие. Они желают добра своей маленькой сестре. И все-таки люди — они лучше. Как бы это объяснить… В людях есть какое-то тепло и еще… вот то, как ты меня любила. Наверное, это оттого, что вы, люди, знаете, что вы смертны и однажды умрете.

Наверное поэтому вы лучше понимаете, что внешность обманчива. Или это в вас искра вечности? Душа? Не знаю, не знаю… Но в иных людях, особенно в женщинах, я это чувствовал. Это как огонь среди темной ночи. И в тебе, Ингеборг, он есть, этот огонь. Он сильный и яркий, и он меня согрел. В твоей жизни столько несчастий, а ты считаешь себя счастливой, потому-то и умеешь так сильно любить.

Ингеборг изумилась:

— Я? Продажная девка? Нет, ты, видно, ошибаешься. Да что ты знаешь о людях?

— Знаю больше, чем ты думаешь, — серьезно ответил Хоо. — Когда-то очень давно я пришел к людям, и люди меня не прогнали, несмотря на то что лицом я не вышел и пахнет от меня скверно. Я ведь очень сильный и от работы не бегал, я умею упорно трудиться, иначе разве научился бы я языку людей и всем ухваткам моряков? Я подружился со многими людьми, некоторые женщины не отворачивались от меня, а иные — поверишь ли? — иные, правда, их было совсем немного, меня любили.

— Понимаю, почему любили, — вздохнула Ингеборг.

Хоо поморщился, как от внезапной боли.

— Любили, но замуж пойти не соглашались. Разве можно такому чудовищу предстать пред алтарем в церкви? Да и кончилось все это скоро. Дольше я прожил среди мужчин, когда плавал на кораблях. А потом я и от моряков ушел, потому что мои друзья старели, а я нет. Несколько десятков лет я прожил один в шхерах, пока снова не набрался храбрости и не приплыл опять к людям. На этот раз я недолго с ними оставался, потому что ни одна женщина больше не захотела меня поцеловать.

— Хоо, только не подумай, что я хотела тебя обидеть! — Ингеборг приподнялась на носки и поцеловала его.

— Никогда я этого не забуду, моя милая. Я буду мечтать о тебе, и ветер будет петь мне о тебе песни. В звездные тихие ночи я всякий раз буду вспоминать нынешнюю ночь, до конца моих дней. — Но ты будешь совсем один…

— Это даже к лучшему. — Хоо хотел успокоить Ингеборг. — Я ведь умру из-за женщины.

Ингеборг на шаг отступила.

— Что ты сказал?

— Да ничего, ничего, — он поднял голову, — погляди, как ярко светит Большая Медведица.

— Говори, Хоо, — Ингеборг поежилась, как будто замерзла, хотя и была одета. — Прошу тебя, говори.

Хоо кусал губы и молчал.

— Знаешь, за последнее время, в этом плавании, я повидала уже столько всяких чудес, столько узнала волшебных тайн, что и подумать страшно. И если теперь мне придется…

Хоо вздохнул и покачал головой:

— Нет, нет, Ингеборг. Этого не случится, не бойся. Большую часть жизни я провел в размышлениях о глубочайших тайнах Творения и приобрел благодаря этому способность провидеть будущее. Я знаю, что меня ждет.

— Что?

— Настанет день, когда смертная женщина родит мне сына. Люди захотят сжечь его заживо, потому что будут думать, что мой сын — отродье дьявола. Тогда я заберу сына, и мы с ним уплывем. Женщина выйдет замуж за смертного, и ее муж, человек, убъет меня и сына.

— Нет!

Хоо скрестил на груди руки.

— Я не чувствую страха. Только сына жаль. Но к тому времени, когда все это случится, Волшебный мир будет уже лишь слабым мерцающим огоньком и вскоре навсегда погаснет. Поэтому я убежден, что моему сыну выпал еще далеко не худший удел. Что до меня, то я стану морской водой.

Ингеборг тихо заплакала.

— У меня не может быть детей, — прошептала она.

Хоо кивнул:

— Я сразу понял, что ты — не та, от кого я погибну. Твоя судьба…

Он вдруг умолк и некоторое время стоял молча, часто и тяжело дыша.

— Ты ведь устала, — сказал он затем. — Сколько тебе пришлось вытерпеть. Давай, я отнесу тебя и уложу спать..

* * *

Пробили склянки, вахтенным пора было сменяться. До рассвета оставалось уже недолго, но ночная тьма все еще не поредела. На общем совете Тоно и Эяна предложили, что они будут нести вахты в более опасное темное время суток, тогда же назначили и порядок вахт.

Тоно сменил сестру. Эяна проворно спустилась из вороньего гнезда, нырнула в люк и пробралась в трюм, где были спальные места. Из люка, который остался открытым, падал слабый свет, невидимый для людей, но достаточно яркий для глаз Эяны; если бы люк был закрыт, она нашла бы дорогу впотьмах на ощупь, чутьем и с помощью чувства пространства и направления, которым обладали все в племени ее отца.

Нильс и Ингеборг крепко спали, лежа бок о бок на соломенных тюфяках.

Нильс лежал на спине, Ингеборг, как дитя, свернулась клубком и закрыла лицо рукой. Эяна присела рядом с юношей и погладила его по волосам.

— Проснись, соня! Настало наше время. Нильс встрепенулся и открыл глаза. Прежде чем он успел вымолвить слово, Эяна его поцеловала.

— Тише, — прошептала она. — Не мешай спать бедной женщине. Иди за мной.

Она взяла Нильса за руку и повела в темноте к трапу.

Они поднялись на палубу. На западе мерцали звезды, на востоке плыл в небе двурогий месяц, облака вокруг него серебрились. Море блестело еще ярче, чем луна, чей холодный белый свет обливал плечи Эяны.

Посвежевший ветер пел в снастях, туго надувал паруса, и «Хернинг», мерно покачиваясь, бежал по волнам — Эяна, ты слишком красива, я боюсь ослепнуть от твоей красоты! — воскликнул Нильс.

— Тише, тише! — Эяна быстро оглянулась. — Сюда, на нос.

И легко, как бы танцуя, побежала вперед. В закутке под носовой надстройкой был непроглядный мрак. Эяна налетела на Нильса, точно шторм, осыпала поцелуями и ласками. Нильс пылал, как в огне, в висках у него стучала кровь.

— Долой дурацкие тряпки! — Эяна нетерпеливо принялась расстегивать на нем одежду.

Потом они лежали отдыхая. Над морем уже занималась заря, и в сером утреннем свете Нильс мог любоваться своей подругой.

— Я люблю тебя, — сказал он, зарывшись лицом в ее душистые волосы. — Всей душой люблю.

— Молчи! Не забывай, что ты человек, — отрезала дочь Ванимена. — Ты мужчина, хоть и молод. И ты христианин.

— Да я об этом и думать забыл!

— Придется вспомнить.

Эяна приподнялась на локте и поглядела ему в глаза, потом медленно и мягко отняла руку от его груди.

— У тебя бессмертная душа, ты должен ее беречь. Судьба свела нас на этом корабле, но я совеем не хочу, чтобы ты, дорогой мой друг, погубил из-за меня свою душу.

Нильс вздрогнул как от удара и схватил Эяну за плечи.

— Я не могу расстаться с тобой. И никогда не смогу. А ты? Ведь ты не покинешь меня, не бросишь? Скажи, что не бросишь!

Она целовала и ласкала Нильса, пока он не успокоился.

— Не будем думать о завтрашнем дне, Нильс. Ничего изменить все равно нельзя, только испортим сегодняшний день, который принадлежит нам.

Все, чтоб больше никаких разговоров о любви. — Эяна тихо засмеялась. — Чистое честное удовольствие и больше ничего. А знаешь ли, ты — отличный любовник!

— Я… я хочу, чтобы тебе было со мной хорошо.

— А я хочу, чтобы тебе было хорошо. У нас еще столько всего впереди, будем разговаривать, петь песни, смотреть на море и на небо… Как добрые друзья. — Она снова засмеялась глуховатым воркующим смехом. — А сейчас у нас есть занятие получше, чем песни да беседы. О, да ты уже отдохнул! Нет, это просто чудо!

Тоно сидел в вороньем гнезде и слышал их возню и шепот. Он стиснул зубы и сжал кулак, потом крепко ударил кулаком по ладони, еще и еще раз.

* * *

Ветер почти рее время был попутным. «Хернинг» мчался на юг как на крыльях. Они очень удачно прошли сравнительно узкий Северный пролив, разделяющий Англию и Северную Ирландию. Как только когг подошел ко входу в пролив, Хоо оделся в человеческую одежду и, стоя на носовой надстройке, перекликался со встречными судами. Они с Нильсом предварительно обсудили плавание через пролив и решили, что отвечать встречным лучше всего на английском языке. Все обошлось благополучно, поскольку на встречных судах еще издали видели, что «Хернинг» — не военный и не пиратский корабль. Лишь однажды им пришлось встать на якорь и дожидаться в темноте, пока мимо не прошел корабль под флагом Английского королевства. Еще днем Хоо обернулся тюленем и, подплыв к этому кораблю, хорошо его разглядел. Капитан английского корабля мог задержать «Хернинг», если бы заподозрил, что на его борту находятся контрабандисты или шпионы.

Однажды на закате дня, когда уже настали сумерки, Тоно, плававший в море, поднялся на борт «Хернинга» по спущенному в воду веревочному трапу и бросил на палубу великолепного крупного лосося.

— Ого! Дашь кусочек? — пророкотал глухой бас Хоо из темного закута под кормовой надстройкой, Тоно кивнул в ответ и потащил рыбину на корму. Здесь горел фонарь, который зажгли для освещения компаса — магнитной стрелки, укрепленной на куске пробки, который плавал в сосуде с водой. В призрачном бледном свете великан Хоо меньше, чем днем, походил на человека. Он вонзил зубы в сырую рыбину и стал жадно есть, заглатывая большие куски. Тоно и Эяна, как и он, не понимали, зачем нужно варить или жарить рыбу, когда можно есть ее сырой. Ингеборг возилась в камбузе только для Нильса и себя. Однако сейчас даже Тоно почувствовал отвращение и не сразу смог его подавить. От Хоо это не укрылось.

— В чем дело?

Тоно пожал плечами:

— Ни в чем.

— Э, нет. Ты что-то имеешь против меня. Выкладывай все начистоту. Нам нельзя таить злобу друг на друга.

— Какая еще злоба, что ты выдумал? — Голос Тоно звучал, однако же, раздраженно. — Если ты так уж хочешь, пожалуйста, скажу: у нас в Лири было принято более прилично вести себя за едой.

Хоо с минуту глядел на Тоно, прежде чем ответил, тщательно взвешивая каждое слово:

— Ты будешь мучиться, пока не избавишься от какой-то занозы, которая засела у тебя в мозгу. Выкладывай, парень, что с тобой происходит?

— Да ничего, говорят тебе, ничего! — Тоно повернулся, чтобы уйти.

— Погоди, — окликнул оборотень. — Может, надо найти и тебе пару? Мы-то с Нильсом нашли… По-моему, Ингеборг тебе не откажет. Будь уверен, меня ты этим ничуть не обидишь.

— Ты что, вообразил, что она… — Тоно вдруг осекся и теперь уже решительно пошел прочь.

Сумерки сгущались. Какая-то тень соскользнула вниз по мачте и с глухим стуком прыгнула на палубу. Тоно подошел ближе. Нильс — это был он — не сразу его увидел, тогда как Тоно, видевший в темноте не хуже, чем днем, с первого взгляда заметил, что юноша смущен.

— Что ты там делал?

— Я… Я… Видишь ли, Эяна сейчас там, в гнезде… — Голос плохо слушался Нильса. — Мы с ней разговаривали, но потом она сказала, чтобы я уходил, ведь я все равно в темноте ничего не вижу и толку от меня нет…

Тоно кивнул.

— Ну да, понимаю. Ты пользуешься любым предлогом, чтобы побыть с нею вдвоем.

Он отвернулся и пошел прочь от Нильса, но тот схватил его за руку.

— Господин… Тоно… Выслушай меня, пожалуйста, прошу тебя!

Принц лири остановился. Несколько секунд прошло в молчании.

— Говори.

— Ты стал далеким, холодным. И со мной, и со всеми, как мне кажется, но со мной особенно. За что? Разве я чем-то тебя обидел? Тоно, поверь, больше всего на свете я не хотел бы нанести тебе обиду.

— С какой стати ты возомнил, что можешь нанести мне обиду, ты, человек, житель суши?

— Твоя сестра и я, мы…

— Ха! Она свободна. Я не настолько глуп, чтобы ее осуждать.

Между Тоно и Нильсом, разделяя их, лежала полоса лунного света. Нильс шагнул вперед, и теперь луна ярко осветила его лицо.

— Я ее люблю, — сказал юноша, — Вот как? По-моему, ты что-то путаешь. У нас ведь нет души. Ни у нее, ни у меня. Забыл?

— Не может этого быть! Она такая чудесная, такая чудесная… Я хочу на ней жениться. Она станет моей женой, если не перед людьми, то перед Господом. Я буду ее беречь, заботиться о ней до самой моей смерти.

Тоно, я буду твоей сестре хорошим мужем. Обещаю тебе должным образом обеспечить и ее, и наших детей, когда они появятся. Я уже все обдумал, я знаю, как поместить мою долю золота в выгодное дело. Ты поговоришь с ней, Тоно? Мне она и слова сказать не дает, как только начну говорить о женитьбе, так сразу велит перестать. Но тебя она послушается.

Поговори, Тоно, ради меня, а может быть, ради нее самой. Ее ведь можно спасти…

Лепет Нильса вдруг оборвался — Тоно схватил его за плечи и с силой встряхнул, так что даже зубы стукнули.

— Уймись. Ни слова больше, не то я тебя изобью. Наслаждайся, пока она позволяет, этой ерундой. Ерунда и пустяки — вот что это для нее, ясно?

В ее жизни такое бывало десятки раз. Игра и не больше того. Будь доволен, что ей взбрело в голову с тобой позабавиться, и не смей докучать нам своим нытьем. Ты понял?

— Понял. Прости меня, извини…

Нильс заплакал и бессильно поник, опустившись на палубу.

Принц лири еще несколько минут стоял над ним, но взор его блуждал где-то вдалеке. Он стоял недвижно, лишь ветер трепал пряди его волос.

Вдруг губы Тоно дрогнули, как будто он хотел что-то сказать. Но он промолчал. Наконец, решение было принято.

— Поднимайся в воронье гнездо, Нильс, и сиди там, пока я не разрешу тебе спуститься, — приказал Тоно.

Затем он быстро сбежал в трюм, не позаботившись о том, что при открытом люке на палубе слышно все, что происходит внизу. Тоно бросился к Ингеборг.

* * *

Со стороны Ирландии наползли дождевые облака. Мелкий дождь окрасил все в сизый цвет, шепот дождя был громче, чем плеск волн, которые дождь испещрил мелкой рябью. В холодном тумане казалось, что вокруг было не море, а бескрайние зеленые поля и луга.

Тоно и Эяна поплыли на разведку. Вскоре корабль скрылся в тумане, и брат с сестрой впервые за долгое время остались наедине. Они быстро обследовали участок пути, который кораблю предстояло пройти до вечера.

Теперь можно было спокойно обо всем поговорить.

— Ты жестоко обошелся с Нильсом, — сказала Эяна.

Ее брат с силой ударил руками по воде, подняв тучу брызг.

— Ты слышала, о чем мы говорили?

— Конечно.

— И что же ты ему потом сказала?

— Сказала, что ты был в плохом настроении. Сказала, чтобы он не принимал все это слишком близко к сердцу. Он очень расстроился. Будь с ним помягче, брат. Он готов поклоняться тебе, как божеству.

— Он безумно в тебя влюблен. Глупец, мальчишка!

— Ничего удивительного. Я у него первая, понимаешь, первая. — Эяна улыбнулась. — Но он уже всему у меня научился. Когда мы расстанемся, пусть не раз еще порадуется, там, в той жизни.

Тоно нахмурился.

— Надеюсь, он не будет грустить по тебе так сильно, что лишится рассудка. Нильс, Ингеборг… С кем-то еще из людей придется нам иметь дело ради спасения Ирии? Боюсь, нам с тобой вряд ли удастся обойтись без помощи датчан.

— Да, мы с Нильсом и об этом говорили. — Эяна как будто что-то вспомнила и смутилась. — В конце концов, он образумился и согласился, что надо быть очень осмотрительным, ведь ему, неопытному моряку, придется вести свой корабль среди неумолимых законов, которым подчинена его судьба. Знаешь, я не теряю надежды, — заговорила Эяна более серьезным тоном, — потому что он умен и глубоко чувствует, он не скользит по поверхности вещей, а добирается до глубинной их сути. — Она помолчала и тихо добавила:

— Может быть, именно поэтому ему так мучительна мысль о том, что нам придется расстаться. Не беда, что он неопытен, с ним же будет Ингеборг, а она всегда сумеет придумать что-нибудь дельное, да и немало разных людей за свою жизнь узнала, уж это точно. — Эяна приободрилась и даже повеселела.

— У нее сильная натура, — бесстрастно заметил Тоно.

Эяна повернулась на бок, чтобы видеть лицо брата.

— А я думала, ты ею восхищаешься.

Тоно кивнул.

— Да, она мне нравится.

— А уж она-то… Я ведь все слышала, когда сидела в вороньем гнезде.

Люк был открыт, и все было слышно. Как она обрадовалась, когда ты ее разбудил! — Эяна вздохнула и немного помолчала, прежде чем продолжить.

— На другой день мы с ней поговорили наедине. Такой, знаешь ли, чисто женский разговор. Она все недоумевала, зачем это нужно — плыть невесть куда на поиски своего народа, когда на наше золото можно купить поропщи земельный участок где-нибудь недалеко от Альса и жить себе припеваючи. Я сказала, что мы не останемся в Дании, и тут она странно так отвела глаза и стала смотреть куда-то мимо меня, в сторону. Но потом как ни в чем не бывало принялась болтать о том о сем. Да только я-то видела, как у нее руки трясутся… Верно, и в самом деле, опасно людям с нами водиться, не для них Волшебный мир.

— И нам не на пользу дружба с людьми, — сказал Тоно.

— Да. Бедная Ингеборг. Но ведь невозможно нам двоим жить в Дании, где нет никого больше из нашего рода. Если не разыщем отца, то надо будет поискать какой-нибудь родственный нам народ, просить у них приюта. Уж и достанется нам, ведь, может быть, полсвета обшарить придется.

— Вполне возможно.

Они поглядели друг на друга. Тоно побледнел, Эяна вспыхнула. Внезапно он нырнул и не показывался на поверхности более часа.

* * *

«Хернинг» обогнул Уэльс, затем Корнуэлл, вошел в Английский канал и взял курс на восток, к берегам Дании.

Глава 4

Корабль Ванимена, медленно продвигаясь на север, преодолел уже более половины пути вдоль побережья Далмации, и тут его выследили работорговцы.

Поначалу никто, даже сам Ванимен, не заподозрил ничего плохого. Во время плавания от Геркулесовых столбов до Адриатики они часто встречали корабли и рыбачьи лодки, чему Ванимен не удивлялся: жители многолюдных городов Средиземноморья с древнейших времен занимались мореплаванием и хорошо изучили здешние воды. Из осторожности Ванимен вел свой корабль вдали от берегов, поскольку в открытом море вероятность остаться незамеченными была больше. На всякий случай он приказал подданным по утром одеваться и весь день до прихода темноты не снимать матросскую одежду, которую они нашли на корабле в достаточном количестве. Ванимен запретил им также плавать в море в дневные часы.

Их корабль, построенный северянами, совершенно не похож на средиземноморские суда, размышлял Ванимен, он может привлечь внимание, что было бы крайне нежелательно. А кто-нибудь, пожалуй, даже захочет оказать им помощь, ибо после шторма корабль был сильно поврежден, что сразу бросалось в глаза. Если приближалось какое-нибудь судно, Ванимен жестами или на латинском языке отвечал, что помощь не требуется, до их гавани, дескать, уже недалеко. Пока все сходило гладко, хотя для Ванимена оставалось неясным, то ли хитрость удавалась благодаря латинскому, близко родственному языкам, на которых говорили народы Средиземноморья, то ли потому, что капитаны, в сущности, равнодушно смотрели на странный потрепанный корабль с шайкой подозрительных личностей на борту. Детям и женщинам Ванимен намеренно велел не прятаться, а сидеть на палубе, чтобы на встречных судах видели, что перед ними не пиратский корабль. Пока что ни пиратов, ни военных кораблей они не встретили.

Если нападут пираты, они захватят покинутый корабль, все лири скроются в море. Но лишиться корабля было бы несчастьем. Разбитый, истерзанный, неповоротливый и медлительный, с полным трюмом воды, которую приходилось непрерывно откачивать, корабль все же был их убежищем и домом в этом замкнутом тесном море, где все прибрежные земли поделили между собой христиане и приверженцы ислама, где из огромного множества обитателей Волшебного мира не уцелел ни один.

Днем и ночью Ванимен вел свой корабль все дальше и дальше вперед. В штиль, если поблизости не было кораблей, и после захода солнца его подданные тянули корабль на буксирах. И тогда он бежал быстрее, чем под парусом, никакая команда матросов людей не смогла бы заставить эту развалину двигаться с подобной скоростью. И все-таки прошло несколько недель, прежде чем они достигли спокойных вод Адриатики. Здесь не было волнения, которое могло затруднить охоту и ловлю рыбы, и все на корабле взбодрились, повеселели, всем не терпелось скорей достичь цели.

Но именно теперь они продвигались вперед очень медленно и осторожно, потому что корабль шел совсем близко от восточного берета Адриатики: нужно было держаться на таком расстоянии, чтобы пловцы могли в течение короткого времени доплыть до суши и разведать местность; подобным образом действуют военные морские патрули, когда высылают разведчиков на берег. Дело шло медленно, однако настроение у всех заметно улучшилось, и снова зазвучали над морем песни лири. Берега радовали глаз зеленью равнин и лесистых горных склонов, море изобиловало рыбой.

Ванимен решил не оставлять корабль и плыть на нем дальше на север, пока они не найдут самое безопасное место. Если же им почему-либо вдруг придется бросить корабль, это не будет большим несчастьем. Так он думал.

Вскоре выяснилось, что волшебство все еще было живо здесь, на берегах и в горах, которые вздымались вдали на востоке. Как только Ванимен выплыл на берег, он сразу же ощутил незримое присутствие магических сил, пронизывающих каждый его нерв. То были силы, которых он ни разу не почувствовал за все время плавания по Средиземному морю — тогда повсюду была лишь бесплодная пустота. Но здешне силы волшебства были новыми, неведомыми Ванимену, и они не исчезли в страхе перед пришельцем, напротив, они грозно надвинулись и сгустились. Ванимен отступил. И все же эти силы были ему сродни, и это родство было таким, какого никогда не могло быть у него с Агнетой, и она, поняв это, ушла от него…

Из иных мест на побережье Адриатики волшебство было изгнано. Ванимен собрал воедино все известные ему заклинания, с помощью которых постигают прошлое, и благодаря им узнал, что изгнание нечистой силы произошло в основном в недавние годы. По-видимому, здешние люди обрели какую-то новую веру или, скорее, новое течение, направление старой веры. Насколько мог установить Ванимен, кроме креста, никакого другого символа новое религиозное направление не имело, но всего важнее было то, что эта новая секта с презрением отвергала наивность и простодушие, которые были свойственны раннему христианству. Нет, здешний берег не для них, слишком много здесь возделанных земель, слишком многочисленны шумные людные города, уже одно их соседство может накликать на племя лири беду. Что ж, надо плыть дальше на север, как советовали дельфины.

Чем севернее, тем чаще встречались на их пути острова и крохотные островки, которым не было числа — да, все так, про острова дельфины тоже упоминали. Но главное — Ванимен чувствовал, что здесь никогда не провозглашались проклятия христианских священников. Христианская церковь ведет войну против всего, что придает жизни вкус, что есть сама радость жизни, ибо, в конечном счете, размышлял Ванимен, именно радость жизни несли людям обитатели Волшебного мира, конечно, только радость, пусть даже не всегда безвредную для бессмертной души христиан, прекрасную радость бытия… О да, несомненно: христианство еще не добралось до этих отдаленных земель. Где-то здесь их цель, аде-то здесь должно быть то место, которое виделось ему в мечтах как Новый Лири.

Корабль доживал последние дни. Скоро уже помпы перестанут справляться, в трюм поступало слишком много воды, с каждым часом корабль все глубже погружался в воду, терял устойчивость, управлять им становилось все труднее. Скоро он окончательно выйдет из строя. Не беда — если корабль затонет, они уже не пропадут, можно обследовать эти прибрежные воды и без корабля…

Все его надежды рухнули, когда корабль был обнаружен работорговцами.

* * *

В этот день торговые и рыбачьи суда не вышли из гаваней. С запада налетали шквалы, ветер крепчал, вздымая белопенные волны, мчал по небу темные тучи. Хлынул дождь. Ванимен попытался подвести корабль ближе к берегу и встать с подветренной стороны, но вскоре убедился, что это невозможно. Впереди на расстоянии нескольких миль он различил очертания острова, который был отделен от материка узким проливом.

Ванимен рассчитал, что корабль может войти в пролив, где он будет в относительной безопасности. На берегу виднелись крыши домов — плохой знак: на острове живут люди, но ничего другого не оставалось, к тому же домов было совсем немного.

Ванимен поднялся на кормовую надстройку, отсюда он хорошо видел все, что происходило в море и на корабле, и мог командовать своими матросами, которые за время плавания приобрели известную сноровку. Все они были нагишом, поскольку одежда стесняла движения, и стояли в ожидании, готовые по первому слову капитана броситься выполнять команду. Намного больше, чем матросов, было на корабле детей и женщин.

Всем им Ванимен велел находиться в море, потому что на палубе они только мешали команде. Кое-кто послушался, но матери с маленькими детьми на руках не решались покинуть корабль из страха потерять детей в незнакомых водах, где они не знали ни течений, ни скал и островов.

Они остались на корабле.

Пока матросы Ванимена готовились к схватке со штормом, на горизонте в сумрачной серой мгле показался корабль. Это была длинная стройная галера, выкрашенная в черный и красный цвета. Парус был убран, галера шла на веслах, скользя по волнам, точно длинноногий паук, бегущий по паутине. Над белыми гребнями волн сверкала позолотой резная деревянная фигура, украшавшая нос галеры — крылатый лев. Разглядев его, Ванимен понял, что корабль принадлежит Венеции. Судя по всему, галера направлялась домой. Ванимен вдруг удивился: на борту галеры, по-видимому, не было груза, однако на палубе он явственно увидел вооруженных людей. Военная охрана? Нет, не похожи эти люди на воинов, слишком дородные, раскормленные.

Усилием воли он заставил себя отвлечься — сейчас было не до странной галеры, речь шла о спасении собственного корабля, для чего требовались вся его мудрость и опыт, а кроме того, врожденное чувство стихии, благодаря которому Ванимен знал, какие действия необходимо предпринимать в том или ином случае. Все последующие часы он почти не уделял внимания галере. Первой беду почуяла Миива, которая стояла на носу и несла вахту впередсмотрящего, Прибежав на корму, она положила руку Ванимену на плечо и прокричала:

— Смотри, они изменили курс! Они идут нам навстречу!

Ванимен обернулся. Он увидел, что Миива была нрава.

— Именно сейчас, когда все голые, когда невозможно скрыть, что мы не люди! — воскликнул Ванимен. Затем он несколько мгновений стоял молча — казалось, он борется с чем-то, что было сильнее, чем порывы ветра и качка. Приняв решение, царь лири сказал:

— Если мы сейчас начнем поспешно одеваться, то людям это, наверное, покажется очень странным.

Лучше уж останемся как есть. Может быть, они подумают, что нам просто нравится ходить раздетыми, не стесняя себя неудобной одеждой. Мы ведь видели голых матросов, помнишь, когда шли сюда из Атлантики через проливы? Мне кажется, капитан галеры просто хочет узнать, кто мы такие. Но чтобы понять, что мы не принадлежим к человеческому роду, они должны вплотную подойти к нашему кораблю. В шторм это слишком опасно. Волосы у всех наших намокли, не видно, какого они цвета.

Пойди, Миива, скажи матросам, чтобы не мешкали и не отвлекались от работы.

Выполнив поручение, Миива вернулась на корму. Галера была прямо по ветру, и Ванимен чутко принюхивался, стараясь уловить доносившиеся с нее запахи.

— Фу, — сказал он. — Ты чуешь? Отвратительная вонь. Пахнет грязью, потом и… никакого сомнениям пахнет несчастьем. Что же там за мерзость, на этой галере?

Миива прищурилась и сказала:

— Я вижу людей в железных доспехах, вижу оружие. О, смотри, кто эти несчастные в грязных лохмотьях? Они сгрудились у мачты, им тесно, неудобно…

Это выяснилось, когда галера подошла ближе. Мужчины, женщины, дети, чернокожие, с необычными грубыми чертами лица, все они были в ручных и ножных кандалах, кто стоял, кто сидел на палубе, кое-как устроившись и согревая друг друга, потому что все они тряслись от холода. А вокруг стояла ощетинившаяся копьями охрана.

Ванимена охватило предчувствие беды.

— Кажется, я знаю, кто эти люди. Это рабы.

— Как ты сказал? — Миива еще никогда не слышала этого слова, которое Ванимен произнес на языке людей. В языке лири не было слова для обозначения рабства — явления, неизвестного подданным Ванимена.

— Рабы. Люди, взятые в плен другими людьми. Их продают и покупают за деньги и заставляют выполнять самую тяжелую и грязную работу наравне с домашним скотом. Помнишь, ты видела на берегу лошадей и волов, которых впрягают в плуги, телеги? О рабах, о том, что люди поступают так с себе подобными, я слышал от самих людей. Теперь все ясно. Галера возвращается в Венецию из плавания в южные страны, где венецианцы охотились на людей.

Ванимен плюнул, сожалея, что не может плюнуть против ветра, в сторону галеры.

— Неужели это правда? — ужаснулась Миива.

— Правда.

— Но как же так? И Создавший Звезды благосклонно взирает на то, что творится в мире?

— Я вот чего не понимаю… Так! Они подают нам знаки.

Из-за сильного ветра перекликаться можно было лишь с трудом, о том же, чтобы по-настоящему разговаривать, и думать не приходилось. Кроме того, возникли сложности из-за незнания языка.

Высокий худой человек с гладко выбритым лицом, в железных доспехах и шлеме с перьями внимательно разглядывал Ванимена. От этого взгляда у морского царя пробежал по спине озноб. Но наконец, галера повернула назад, и Ванимен облегченно вздохнул.

Однако теперь гибель грозила им с другой стороны — корабль несло прямо к острову, на прибрежные скалы, где бушевал прибой. Забыв на время обо всем прочем, Ванимен вел корабль в тихие воды пролива. По местам стоять! Право руля! Круче к ветру!

Вдруг корпус корабля вздрогнул от мощного удара. Неужели киль наскочил на скалы? Корабль замер. Что это значит? Сломан руль?

Непостижимо — корабль встал намертво.

Ванимен огляделся вокруг. Они находились в узком проливе, волнение здесь почти не ощущалось. Скалистые берега отвесно поднимались вверх слева и справа, над морем завывала буря, но в проливе лишь редкие удары волн достигали корабля, злобные шквалы и дождь хлестали и здесь, но шторм был уже неопасен. Да и ветер не налетал уже с такой сокрушительной силой, как в открытом море. Правый материковый берег порос лесом, лишь у самой воды тянулась чистая полоса песка. Деревья и кусты почти полностью скрывали строения, которые находились на острове. Ни людей, ни собак или каких-то других домашних животных не было видно. Не было также лодок или кораблей — к немалому удивлению Ванимена, который в мыслях уже составил план действий на случай нападения с острова.

Призвав на помощь волшебство, Ванимен весь обратился в зрение, обоняние и слух. Он обнаружил, что соленость воды в проливе была очень низкой: очевидно, где-то немного севернее в море впадала река. Дельта реки — вот то, что они ищут, вот оно, пристанище, место, где будет Новый Лири. Ванимен видел в воде мелкие частицы сора, комочки смолы.

Должно быть, их несет из верфей, где люди строят корабли. Рельеф берегов скрывал верфи и гавани от глаз Ванимена, но вместе с тем скрывал и корабль от глаз людей.

Ванимен отчетливо чувствовал, что буря улетит еще до ночи. Тогда можно будет как следует изучить побережье. А пока… Он откинулся назад и прислонился к кормовому ограждению. А пока здесь так тихо и спокойно.

Можно немного вздремнуть Едва он успел подумать, что можно наконец закрыть глаза, как тут же сон накатил на него, словно мощная морская волна.

Ванимен очнулся от громкого крика Миивы. Из-за отвесной скалы показалась галера. Вспененная веслами вода бурлила, как под штормовых ветром. Галера подошла к кораблю, прежде чем подданные Вавинена успели подняться из трюма на палубу. И тут у царя лири снова мелькнула мысль, не дававшая ему покоя: он командует кораблем, матрос которого, убитый им человек, перед смертью призвал на него проклятие.

* * *

На корабль полетели абордажные крючья. За ними протянулся трап, и на палубу побежали венецианцы. Все они были в доспехах и с оружием.

Увидев в море корабль Ванимена, они загнали чернокожих пленников в трюм и решили захватить еще партию живого товара.

Внезапно столкнувшись лицом к лицу с этими странными диковинными созданиями, у которых оказались синие и зеленые волосы и перепончатые лапы вместо ног, многие нападавшие дрогнули, на миг остановились, потом бросились назад, крича от ужаса и крестясь. Более храбрые подняли мечи и с яростным криком погнали трусов вперед. Предводитель венецианцев сорвал с шеи крест и, подняв его над головой, повел воинов в наступление. При виде креста они воспрянули духом. Добычу можно было взять голыми руками, почти никто на разбитом корабле не имел оружия, к тому же в основном там были женщины и дети.

Предводитель громко командовал, нападающие развернулись и двинулись строем, тесня толпу лири к корме, чтобы окружить и захватить свою добычу. Они шли с копьями наперевес, с поднятыми мечами, в железных доспехах и шлемах — никакая сила не могла бы им противостоять. Народ лири совершенно не умел воевать. Те, кто были на палубе, в страхе пятились к корме, те, кто не успели подняться на палубу, забились в дальние углы трюма.

Плававшие в море поспешили к кораблю.

— Назад! — крикнул Ванимен, увидев, что они карабкаются по спущенным в воду веревочным трапам. — Назад! Здесь смерть — или то, что хуже смерти!

Проще всего было бы прыгнуть в море и уплыть. Ванимен заметил, что один из его подданных так и сделал. Но что будет с теми, кто ищет спасения в трюме? Враги уже окружили люки.

Сам Ванимен без колебаний выбрал бы гибель в бою от удара копьем, если бы пришлось выбирать между рабством и смертью. Быть закованным в цепи, стоять на зловонном и грязном невольничьем рынке, униженно умолять о пощаде… такова жизнь невольника. А то еще станут показывать его в балаганах на ярмарке… Когда-то Ванимен видел на берегу медведя, которого водили на цепи, продетой через кольцо в носу. Медведь ходил на задних лапах, плясал и кланялся под громкий хохот зевак. Неужели его подданные, доверившие ему свою жизнь, не имеют права на свободу?

Они могут потерять друг друга в море. Женщин слишком мало, род лири некому будет продолжать.

Он — их вождь.

— Вперед! — громовым голосом вскричал Ванимен и бросился на врагов.

Палуба задрожала под его мощной поступью.

Трезубец остался в каюте, оружием Ванимена были только невиданной силы мускулы. Кто-то из венецианцев ударил в него копьем, он схватился за древко и вырвал у врага оружие, круто развернувшись очистил от нападавших пространство вокруг и размозжил череп ближайшему венецианцу. С гневным криком наносил Ванимен удар за ударом, вновь и вновь бил копьем в гущу врагов, как вдруг один из них бросился на него сзади и уже занес боевой топор над головой Ванимена. Тут вовремя подоспела Миива, в руке она сжимала кинжал. Ударив венецианца кулаком в челюсть, она вонзила клинок ему в горло. Матросы, верная команда Ванимена, бросились выручать царя. Против острой стали у них была только физическая сила, пусть и необычайная, но никто из лири себя не щадил. Вскоре им удалось очистить от врагов участок палубы. Ванимен крикнул, чтобы дети и женщины прыгали в воду. Теперь он возглавлял маленький отряд мужчин.

На галере арбалетчики заряжали арбалеты.

Эту битву Ванимен мог бы выиграть, если бы его подданные знали, что такое война. Но у них, в отличие от людей, не было ни опыта, ни сноровки воинов, ни знания военного искусства. Никогда еще им не приходилось сражаться с людьми. Ванимен не должен был отдавать приказа пловцам, чтобы те держались поблизости от корабля. Он понял свою ошибку, когда, просвистев над его плечом, с галеры полетела в море первая стрела. Он крикнул пловцам, чтобы они уплывали прочь от корабля, но в шуме битвы никто не услышал приказа, пловцы в смятении кружили вокруг корабля. Арбалетчики заметили это и поразили нескольких пловцов.

Уже были убиты двое или трое из отряда Ванимена. Венецианцы наступали строем, атаковали, отражали нападения. Палуба была залита кровью, враги убивали и ранили детей, женщин, подростков, которые бежали из трюма и искали спасения в море. Отряд Ванимена был разбит, погибли все, кроме царя.

Глаза Ванимена застилал туман, враги теснили его со всех сторон, взяв в кольцо, которое постепенно сжималось. Рядом отчаянное как взбесившаяся пантера, дралась Миива. Им удалось пробиться к борту корабля. Ванимен и Миива бросились в море.

Морская стихия раскрыла материнские объятия царю лири, и он опустился в невозмутимо-спокойные зеленые глубины. К нему устремились друзья, подданные, на корабле не осталось никого из живых, лишь тела убитых лежали на палубе. Он спас свой народ от рабства, теперь он был спокоен и мог наконец отдохнуть…

Нет, все еще нет. Он получил глубокие раны, из которых сочилась темная, горькая на вкус кровь. Нужно было выйти на берег, в море остановить кровь невозможно, на берегу он залечит раны или умрет, присоединится к убитым в бою. Сквозь пелену, застилавшую глаза, Ванимен с трудом различал детей и женщин своего племени. Все они жестоко страдали от ран.

— За мной! — то ли вслух, то ли мысленно — он и сам не знал — приказал Ванимен.

Они доплыли до берега, вышли на сушу и понуро побрели прочь от родного моря.

Венецианцы были глубоко потрясены столкновением с необычайными, по-видимому, сверхъестественными существами. Они вернулись на галеру и в течение нескольких часов не осмеливались приблизиться к разбитому кораблю. Никто из венецианцев не сомневался, что все, кто бросился за борт, захлебнулись и теперь лежат на дне среди тины и водорослей.

И снова полное непонимание того, что такое война, обернулось жестоким злосчастьем для народа лири. Как только сражение закончилось, подданные Ванимена вернулись в море, на берегу остались лишь тяжело раненные. Ванимен отпустил бы их поплавать — так они рассудили. Но царь лежал в тяжком забытьи и некому, кроме него, было взять бразды правления. Оставшиеся на берегу робко и тихо переговаривались, бессильно лежа на земле, и не смели что-либо предпринять.

Работорговцы наблюдали за ними с галеры. Спустя недолгое время решение было принято: пусть эти твари и волшебные и сверхъестественные, однако же победить их оказалось возможным. Если удастся их изловить, то на невольничьем рынке они пойдут по гораздо более высокой цене, чем обычные рабы, сарацины или черкесы. Капитан галеры был не робкого десятка. Он объявил солдатам о своем решении и отдал приказ.

Осторожно, как бы крадучась, галера подошла к берегу. Лири в ужасе побежали к морю, но были отброшены выстрелами из арбалетов, двое или трое остались неподвижно лежать на прибрежном песке. Если бы у них был опытный командир, он сумел бы провести их к морю безопасным путем между скалами, Но Ванимен по-прежнему был не в силах преодолеть напавшую на него сонную одурь. Проплыть он не смог бы сейчас и ярда.

Миива подняла его, подставила плечо под его руку и повела прочь от берега, туда, где был лес, в котором можно было скрыться. Все племя, не видя никакого другого спасения, потянулосьза Ванименом и Миивой.

Как раз на эта и рассчитывал капитан галеры. Конечно, если беглецы рассеются по лесу, то многие скроются, однако многих все-таки удастся поймать. Венецианцу уже мерещились золотые дукаты, которые он выручит от продажи рабов.

Галера пристала к берегу. Не спуская глаз с беглецов, капитан приказал бросить якорь, чтобы не посадить корабль на мель, и перекинуть на ближайший утес абордажный трап. Солдаты побежали по трапу, кто-то из них обнаружил, что у берега совсем мелко, и тогда все венецианцы попрыгали в воду. Началась погоня. Беглецы уже скрылись в зарослях на опушке, дальше начиналась темная лесная чаша. Преследователи ворвались в лес…

«Побольше бы наловить водяных тварей, — мечтали они, — их можно будет продать в цирки и балаганы, а девок — в публичные дома. Или продать их рыбакам? Пускай плавают и ловят рыбу, вроде того как при соколиной охоте соколы приносят хозяину добычу. Если кто-то из беглецов уйдет, ну что ж, знать выпала ему такая доля, околеет в темном лесу…»

Однако гнусные расчеты не оправдались — планы венецианцев рухнули.

Быть может, то была воля Божья.

Жители крохотного поселка на острове издали внимательно следили за всем, что происходило в проливе и на берегу. Того, что они смогли увидеть издали, хватило с лихвой: эти люди слишком хорошо помнили недавние войны и пиратские набеги венециайцев. Весть о вторжении заклятых врагов Хорватии полетела в Шибеник, где в полной боевой готовности стоял в гавани большой военный корабль самого хорватского бана. Воины городского гарнизона спешно оседлали коней, корабль вышел в море, отряд всадников по берегу помчался туда, где пристала к берегу галера.

Ее капитан еще издали заметил блеск сверкавших на солнце доспехов и оружия и понял, что попался с поличным. Венецианцам нечего было искать в территориальных водах Хорватского королевства. Не так давно Венецианская республика и Хорватия заключили мир, и по этой причине капитан галеры не посмел бы напасть на хорватский корабль. Конечно, красивый чужеземный, скорее всего, северной постройки корабль, великолепный даже сейчас, когда он был весь разбит и истерзан, представлял величайший соблазн для венецианцев. Но пришлось от него отказаться — дело шло о том, чтобы как можно быстрей убраться подальше от берегов Хорватского королевства. Придется еще и упрашивать венецианского посланника в Хорватии, чтобы он заверил бана, дескать, никакая галера не нарушала границ морских владений хорватов, никто из венецианцев даже в мечтах не осмелится на подобную дерзость.

Труба протрубила отбой, призвав венецианцев вернуться на галеру.

Хорваты, со своей стороны, не спешили, поскольку было вполне очевидно, что чужой корабль не собирается нападать. Галера беспрепятственно ушла от берегов Далмации. Но офицеров, возглавивших отряд всадников, который скакал по берегу к месту, где перед тем разыгралось сражение, разобрало любопытство: чего ради приходила галера? Что привлекло ее на берег? Они решили прочесать лес.

Обо всем этом Ванимен узнал значительно позднее. О многом ему рассказал отец Томислав, который, в свою очередь, расспросил разных людей, по крохам собрал факты и восстановил общую картину произошедшего на берегу. Тогда же, когда разыгрались эти события, Ванимен только чувствовал боль, бессилие и горечь, слышал, как, ломая ветви, продираются сквозь чашу его подданные, уходившие все дальше в темные леса.

* * *

Важнейшим условием жизни лири была вода. Ее отсутствие мучило их час от часу все сильнее. Но вернуться на берег моря они не смели, потому что думали, что там затаились в засаде люди, вооруженные солдаты, которые только и ждут, когда же появятся из лесу их жертвы. Даже на далеком расстоянии беглецы чуяли запах речной воды, но он был смешан с запахами большого города, который, как они предположили, стоит над рекой. От городов же следовало держаться как можно дальше, Хорватский отряд ничего не обнаружил на краю леса, на длительные поиски они не рассчитывали, и потому скоро повернули назад. Но беглецов это даже не обрадовало по-настоящему. Возглавляла их Миива, царь лири так ослабел, что с огромным трудом шел, опираясь на плечи двоих подданных. Беглецы продирались сквозь чащобу, карабкались по склонам, которые поднимались все круче, их мучили жажда и голод, они изнывали от страха и изнемогали от усталости, неся на себе раненых и измученных плачущих детей. Корни деревьев и камни больно ранили нежные ступни, ветви хлестали по голому телу, воронье издевательски хохотало, кружа над ними в небе. В лесу не было даже слабого ветра, от земли поднимался сухой жар, кругом стояла тишина — глухая, совершенно безмолвная, мертвая для них, выросших в иной стихии. Здесь не было ни привычных морских течений, ни прибоя, ни волн и свежего ветра, здесь не было для них пищи и укромных глубин, где можно было бы укрыться от опасности, здесь всюду, куда ни посмотри, был запутанный однообразный лабиринт, которому, казалось, никогда не будет конца.

Но этот бескрайний, как они думали, лес оказался лишь неширокой полосой, и к ночи беглецы вышли на открытое пространство. Стемнело, и это было большой удачей — в ночной темноте они, никем не замеченные, прошли через вспаханные поля. Где-то дальше была река — они чуяли запах пресной воды. Ванимен едва слышно пробормотал, что надо идти по тропе: камни до крови ранят ноги, но зато на тропе не остается следов, тогда как по следам на вспаханной земле их можно выследить. Теперь все шагали быстрее, ибо в воздухе разливалась ночная прохлада и чувствовалась близость реки. Звезды светили ласково, нигде не видно было признаков человеческого жилья. Склон поднимался все выше.

Около полуночи стало ясно, что пахнет не рекой — по ту сторону полей в лесу было что-то более обширное, чем река. Озеро.

Пересохшие глотки свело судорогой, когда, поднявшись на вершину, лири снова увидели лес — высокие губчатые стены леса. Дремучий лес преградил путь к воде. Измученные, на последнем пределе сил, они не надеялись, что выдержат еще одну битву с непроходимой чащей, тем более сейчас, темной ночью, когда по лесам гуляют незнакомые враждебные духи. Уннутар, обладавший самым тонким чутьем во всем племени, сказал, что чует нечто недоброе в водах самого озера — как будто бы там затаилось некое огромное чудовище.

Ринна расплакалась:

— Хотя бы попить, иначе я умру.

— Замолчи, — одернула ее женщина с ребенком на руках. Младенец был в глубоком обмороке.

— И поесть надо бы, — сказала Миива.

На суше подданные Ванимена довольствовались скудной пищей, однако еще несколько часов трудного пути никто из них не выдержал бы без еды.

Многие совсем ослабели от голода, дети плакали и просили есть.

Ванимен с трудом сосредоточился.

— Ферма, — прохрипел он. — Колодец, хлева, овины… Свиньи, коровы…

Нас больше, чем хозяев. Они испугаются, убегут… Идите поодиночке, и быстро назад.

— Эй, слушайте и думайте, все! — громко заговорила Миива. — Домов мы нигде тут не видели, значит, эти поля принадлежат какому-то большому крестьянскому хозяйству, богатому, с полными закромами. Оно где-то недалеко. Идем!

Миива повела лири вдоль опушки леса. Через два или три часа они почуяли сильный запах пресной воды и вместе с ним запахи людей и домашнего скота.

Они вышли на берег полноводной реки, которая впадала в озеро. Недалеко от места впадения в реку ее притока стоял поселок. Лири бегом бросились к реке, спотыкаясь, падая на бегу. В небе появились первые проблески утренней зари.

И снова все рухнуло из-за нелепой случайности. Они так мало знали о людях, если же и знали что-то, то лишь о северянах, жителях рыбачьего поселка на побережье Ютландии. Они привыкли думать, что люди всегда живут в поместьях или — большинство людей — в поселках. Они упустили из виду, что на свете существуют еще и города, в которых есть городская стража, войско или крепость с гарнизоном. Бежавшие впереди увидели город, но предупредить тех, кто бежал за ними, уже не успели — все, словно обезумев, бежали к реке, к воде, бросались в волны, забыв обо всем на свете и ничего вокруг не замечая. Собаки не подняли лая, а стояли в стороне, испуганно поджав хвосты. Солдаты городской стражи, которые до того зевали и едва не засыпали на посту, подняли тревогу, разбудили своих товарищей. С недовольным ворчанием те вылезали из-под одеял. Тем временем почти совсем рассвело и стало видно, что возле брода на реке творится что-то немыслимое. Видно было, впрочем, и то, что в основном там плещутся дети и женщины и что пришлые люди не вооружены и все совершенно голые.

Иван Шубич, скрадинский жулан, поднял войско по тревоге. Спустя минуту его отряд выехал за городские ворота. Еще минута — и всадники промчались по мосту и окружили незваных гостей, преградив дорогу тем из них, кто бросился бежать. Всадников было немного, но из города уже шел к реке пеший отряд.

— Поднимите руки, как я, — и Ванимен, преодолевая мучительную сонливость, подал пример своим подданным. — Сдаюсь. Мы пойманы.

Глава 5

В нескольких милях к северу от Альса в леса вклинивались болота. В одном месте они близко подходили к дороге, которая вела вдоль берега моря на север. Люди редко по ней ездили из страха перед таинственными духами лесов, а также из-за того, что до самого Лим-фьорда по этой дороге не было ни поселков, ни усадеб.

Архидьякон Магнус Грегерсен не боялся ездить по безлюдной дороге, но не оттого, что его сопровождали в разъездах вооруженные стражники — никакая нечистая сила не страшна тому, кто является воителем за правое дело, за Христову веру. Простые люди, конечно же, подобными доблестями не обладали и старались поменьше ездить по лесной дороге.

Недалеко от того места, где к дороге подходили болота, однажды холодным мглистым вечером бросил якорь когг «Хернинг». Воды Каттегата тускло поблескивали, берег тонул во тьме. Последние лучи заходящего солнца озарили воды пролива ярко-алым светом, и в нем вдруг отчетливо выступили прибрежные камыши, дюны и низкорослые искривленные ивы. С берега потянул ночной бриз, он принес с собой запах гнилой болотной воды. Стояла глубокая тишина, лишь ухала изредка сова, пронзительно вскрикивал чибис, стонала выпь.

— Удивительно, что наши странствия заканчиваются в этом месте, — сказала Ингеборг.

— Не заканчиваются, а только начинаются по-настоящему, — возразила Эяна.

Нильс перекрестился: место и впрямь было гиблое. Как всякий датчанин, он слышал множество рассказов про эльфов, троллей и других таинственных обитателей лесов. Да и сам он разве не видел призрачные голубоватые огоньки, которые блуждают в лесных трущобах и заманивают людей все дальше и дальше в непроходимые дебри, на верную гибель?

Нильс почти не надеялся, что крестное знамение его спасет, ведь он совершил так много тяжких кощунственных поступков… Он робко взял Эяну за руку, но девушка руку отняла — пора было приниматься за работу.

Сначала Эяна, Тоно и Хоо должны были перенести груз с корабля на берег. В течение нескольких часов они таскали и таскали на себе золото Аверорна, которое вынесли из трюма на палубу, когда до берега было уже недалеко. Нильс и Ингеборг тем временем смотрели, не появятся ли вдруг в лесу или на дороге какие-нибудь люди — вполне могло статься, что по этим глухим зарослям рыскали бродяги и разбойники. Однако опасные соглядатаи не объявились. Ингеборг и Нильс были тепло одеты, но все же дрожали от ночного холода и стояли, крепко обнявшись за плечи, чтобы согреться.

Когда взошла заря, все золото было уже на берегу. Но поднявшееся, из моря солнце не увидело аверорнских сокровищ — на берег пал светлый туман, все вокруг отяжелело от влаги и погрузилось в безмолвие. Тоно и Эяна, с детства знавшие здешние болота, помнили про туманы, и потому накануне корабль весь день дрейфовал, не подходя близко к берегу.

Ночная тьма и утренний туман должны были скрыть золото за плотной завесой. Хоо, по-видимому, прекрасно чувствовал себя в тумане, его движения были, как всегда, уверенными. Ингеборг и Нильс к утру устали, но все же медленно поплелись за своими неутомимыми друзьями, чтобы помочь им исполнить вторую часть задачи.

Она состояла в том, чтобы спрятать золото. Тоно помнил, что недалеко от дороги должно было стоять сожженное молнией старое дерево. Они без труда его нашли. В десятке шагов от дерева, если идти прямо на запад, находился маленький, заросший ряской пруд с бурой водой, словно нарочно созданный для того, чтобы схоронить в его темной глубине сокровище. Из ивовых прутьев они сплели нечто вроде подстилки — ива не гниет в воде и может лежать на дне пруда годами. Плетеная подстилка была нужна, чтобы золото не увязло в придонном иле. Перенести сокровище с берега к пруду удалось быстро, так как работали впятером, и каждый тащил на себе столько, сколько мог унести. Теперь они перекладывали золото на плетеную подстилку, которая постепенно опускалась на дно пруда. Неизвестно, каков был общий вес сокровищ, но пруд заполнился почти доверху.

Они спешили и в спешке гнули и мяли мягкий металл, прекрасные вещи и украшения превращались в их руках в бесформенный лом. Глядя, как Тоно смял в кулаке хрупкую изящную диадему, Ингеборг не удержалась от грустной усмешки.

— Кем был человек, когда-то подаривший это украшение своей возлюбленной? — задумчиво сказала она. — Какой мореплаватель привез ее из далекой страны своей любимой? В этих драгоценностях запечатлелись последние отблески жизни тех людей…

— Надо жить своей жизнью, — отрезал Тоно, — сегодняшним днем. Все, или почти все эти безделушки тебе придется переплавить в слитки или разломать на мелкие кусочки. Не забывай, души тех, кому принадлежало золото, не погибли, они же бессмертные и, наверное, помнят друг друга.

— Их души нынче неизвестно где, в каком-нибудь унылом скучном месте, — вмешалась Эяна. — Жители Аверорна ведь не были христианами!

— Ты права. Надеюсь, нам повезет больше, — ответил Тоно, продолжая сваливать золото в пруд. Он стоял совсем близко от Ингеборг, и все же ей вдруг показалось, что перед ней в тумане не Тоно, а некий призрак.

Она вздрогнула и подняла руку для крестного знамения, но тут же опустила ее и снова взялась за работу.

* * *

К полудню налетел свежий ветер, он разорвал пелену тумана и погнал белые клочья в сторону моря. Яркие солнечные лучи, словно копья, ударили с небес, в просветах между облаками проглянула синева. Воздух понемногу согревался. С моря долетал рокот прибоя.

Золото было спрятано. Они поели и выпили вина, которое, как и еду, захватили с собой с корабля. Прощальный обед на обочине дороги был не слишком роскошным, но ничего лучшего у них просто уже не осталось к концу плавания. Затем Тоно подозвал Нильса и отошел с ним на такое расстояние, чтобы прочие не могли их слышать.

Несколько мгновений длилось натянутое молчание. Маленький и худой паренек, одетый в жалкие лохмотья, стоял перед обнаженным великаном, сыном морского царя. Оробевший Нильс от усталости едва держался на ногах. Тоно был полон сил. Наконец, принц лири нашел подобающие случаю слова:

— Если я чем-то тебя обидел, прошу меня простить. Ты заслуживаешь лучшего отношения с моей стороны. В последнее время я прилагал к тому усилия, но… Впрочем, это неважно. Сегодня я смотрю на вещи по-иному и больше не придаю значения тому, что был у тебя в долгу.

Нильс, до того глядевший куда-то себе под ноги, поднял глаза и грустно сказал:

— Пустяки, Тоно. Это я перед тобой в неоплатном долгу.

— Почему же, друг мой? Потому, что тебе пришлось терпеть бесконечные лишения и рисковать жизнью ради чужого дела? Потому, что и впереди тебя ждут тяжкие испытания?.

— Тяжкие испытания? Да ведь я теперь богатый человек, теперь раз и навсегда покончено с унижениями, изнурительным трудом, неуверенностью и страхом перед будущим. Мои родные будут обеспечены, и Маргрета, я хочу сказать, Ирия… Разве я не буду вознагражден?

— Гм, я недостаточно хорошо знаю людей и еще меньше знаю их нравы, но предвижу, что тебя ждет. Если ты станешь неудачником, то люди уготовят тебе судьбу столь ужасную, что по сравнению с ней гибель в океане с его страшными чудовищами покажется великим благом. Подумал ли ты об этом, Нильс? Все ли взвесил и рассчитал? Я спрашиваю, потому что меня тревожит судьба Ирии, я боюсь за нее. Но я беспокоюсь и о тебе.

Нильс вдруг почувствовал непреклонную решимость.

— Я все продумал, — сказал он. — Ты знаешь, кому принадлежит мое сердце. Поверь, я не ради красного словца так говорю. Каждую свободную минуту я думал о будущем, рассчитывал, строил планы. Ингеборг поможет мне, она хорошо знает людей, у нее есть опыт. Но не только она будет моей советчицей. То, как я прожил эти месяцы, есть тяжкое преступление перед Богом, и все же я уповаю на Него. — Нильс тяжело вздохнул. — Как ты понимаешь, один опрометчивый поступок может погубить все дело. Мы будем тщательно взвешивать каждое слово, обдумывать каждый шаг.

— Так. Сколько времени, по твоему мнению, уйдет у вас на все? Год?

Нильс задумался, теребя светлую бородку.

— Да, пожалуй, год. А то и больше… Конечно, на устройство моих дел понадобилось бы… Ах да, ведь ты не об этом… Ирия… Если все будет складываться удачно, то, видимо, через год ты сможешь ее освободить.

Но все зависит от того, кого мы сумеем привлечь на нашу сторону. Во всяком случае, через двенадцать месяцев мы уже будем знать наверняка, чего добились и что нужно делать дальше.

Тоно кивнул.

— Пусть будет по-твоему. Ровно через год мы с Эяной прибудем сюда. За известиями.

Нильс опешил.

— Вы покинете Данию? На целый год?

— А зачем нам оставаться? Вести дела с людьми мы не умеем.

Нильс стиснул руки, у него перехватило дыхание. Через некоторое время он с усилием произнес:

— Куда вы поплывете?

— На запад, — ответил Тоно, немного смягчившись. — К берегам Гренландии. Мы посоветовались с Хоо, в море, ночью. У Хоо есть дар предвидеть будущее. Мое будущее он различает очень смутно, но он услышал некий шепот, и этот голос сказал ему, что где-то в арктических морях меня ожидают важные события в моей судьбе.

Солнечный луч скользнул по волосам Тоно, сразу вспыхнувшим ярким янтарным светом. И, словно этот луч пробудил его и вернул к заботам сегодняшнего дня, Тоно встрепенулся и поспешил закончить разговор:

— Имеет смысл отправиться на запад. Может быть, по пути, например, в Исландии, мы узнаем что-нибудь определенное о нашем народе.

— Ты позаботишься об Эяне? Ты не допустишь, чтобы с ней что-нибудь стряслось? — робко попросил Нильс.

Тоно расхохотался.

— У нее хватит сил, чтобы одолеть любых врагов! — Взглянув на юношу, Тоно однако добавил:

— Будь спокоен. Скажи-ка лучше, где и как мы встретимся через год?

Нильс был рад, что разговор пошел о другом. Они долго обсуждали, как лучше всего устроить встречу. Приплыв к берегам Дании, Тоно и Эяна должны будут найти способ сообщить Нильсу о своем прибытии и ждать, пока он придет. Устроить все это было непросто. Здесь на побережье было слишком мало укромных мест, если же рыбаки из Альса обнаружат брата и сестру, скажем, увидят со своих лодок, как те выходят на берег, то начнутся пересуды, пойдет молва, а это могло плохо обернуться для детей Ванимена. Нильсу, со своей стороны, придется рисковать всякий раз, когда он будет приезжать в лес за золотом. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из местных жителей увидел, что Нильс — а его в окрестностях Альса многие знали — сюда наведывался. Королевские чиновники могут что-то заподозрить и выследить Нильса.

В качестве места встречи, куда Нильс и Тоно с Эяной должны прибыть через год, выбрали Борнхольм, отдаленный остров в Балтийском море.

Тоно хорошо знал Борнхольм и любил там бывать, поскольку людей на острове жило совсем немного. Нильс во время своего первого плавания также побывал на Борнхольме, который являлся ленным владением Лундского архиепископа. Очень кстати оказалось то, что Нильс завязал тогда приятельские отношения с одним старым моряком из Сандвига, настоящим морским волком, у которого было собственное судно. Старик любил поворчать, но на него можно было положиться. Нильс предложил: пусть Тоно и Эяна приплывут на Борнхольм под видом чужестранцев, разыщут старика и попросят его известить Нильса об их прибытии, но только прежде обязательно позаботятся, чтобы никто их не увидел на Борнхольме. Чтобы оплатить расходы, брат и сестра пускай возьмут несколько золотых цепей, от которых легко отделить одно-два звёнышка.

Старик не откажется съездить в Данию, он разыщет Нильса и передаст ему все, что будет необходимо.

— Итак, через год. Если останемся в живых, — сказал Тоно, и они с Нильсом скрепили договор рукопожатием.

* * *

Ингеборг и Хоо стояли на берегу. Вокруг клубился туман, серебристо-белый в рассеянном солнечном свете. У их ног тихо плескался Каттегат.

— Мне пора, — сказал Хоо. — Надо уплыть, пока туман не рассеялся, а то меня могут увидеть.

Хоо должен был вывести «Хернинг» в открытое море, дойти на корабле до северного побережья Швеции и там разбить его вдребезги о прибрежные скалы: нельзя было оставлять обломки «Хернинга» там, где их мог кто-нибудь опознать. А потом серый тюлень Хоо поплывет к родным скалам острова Сул-Скерри.

Ингеборг обняла Хоо, не замечая, что от него воняет рыбой, не замечая и того, что неприятным запахом пропитывается ее платье. Она спросила сквозь слезы:

— Увидимся ли когда-нибудь?

Хоо грузно подался назад, от удивления он наморщил лоб и разинул рот.

— Девушка! Зачем тебе со мной видеться? Почему ты этого хочешь?

— Потому что ты добрый, — пробормотала Ингеборг, — и заботливый, ласковый. В этом суровом мире и вдруг столько доброты… Или не в этом мире? В другом?

— А что, если бы ты перешла в наш мир? Нет, Ингеборг, морская стихия — наша разлучница. — Хоо вздохнул.

— Но ведь ты мог бы иногда приплывать сюда? Если у нас с Нильсом все пойдет так, как мы рассчитываем, я, наверное, поселюсь где-нибудь на острове или куплю земельный участок на берегу…

Хоо взял ее за плечи и посмотрел ей в глаза.

— Так, значит, ты одинока?

— Не я, а ты.

— И ты думаешь, что мы с тобой… Нет, моя радость. Тебе уготована одна судьба, мне же совсем другая.

— Но прежде чем рок нас поразит, мы…

— Нет. Кончено.

Хоо замолчал. В воздухе плыл туман, громче стал слышен плеск волн.

Наконец, Хоо медленно, с трудом подбирая слова, сказал:

— Очарование смертной женщины — вот что я полюбил в тебе. Я ведь провижу судьбы. В твоей судьбе все очень смутно, неясно, я почти ничего не различил, но вглядываясь в твое будущее, я вдруг почувствовал страх. Да-да, каким-то странным неведомым ветром вдруг повеяло от твоей судьбы. — Хоо отступил на шаг назад — Прости, — сказал он и вдруг выставили вперед огромные руки, как будто пытаясь отстраниться от чего-то страшного. — Не надо мне было этого говорить.

Прощай, Ингеборг.

Он повернулся и тяжело зашагал прочь. Уже почти скрывшись в тумане, Хоо крикнул:

— Когда настанет время дать жизнь моему сыну, я буду думать о тебе!

Шаги Хоо замерли вдали. Потом послышался всплеск — он нырнул в море.

Когда туман рассеялся, корабль был уже у самого горизонта.

* * *

Настоящего прощания так и не получилось. Настоящее прощание было раньше, еще в море, до того как «Хернинг» бросил якорь для последней стоянки у туманного берега. Ингеборг и Нильс еще долго стояли у моря и глядели на корабль, уносивший их возлюбленных на север, пока когг не скрылся из виду. Небеса широко распахнулись над морским простором, море заблестело, поймав первые проблески вечерней зари, вдали мелькало черное пятнышко — в небе парил баклан.

Нильс первым вернулся к действительности — Ну, пора в путь. Иначе не доберемся в Альс до темноты.

Они решили заночевать в хижине Ингеборг. Если за время отсутствия хозяйки домишко окончательно развалился, оставалось просить отца Кнуда приютить их до утра. На другой день предстояло возвращение в земной мир. Хорошо еще, что на первых порах Ингеборг и Нильса ждали встречи с земляками, а не чужими незнакомыми людьми.

Они побрели по дороге. Под ногами поскрипывал песок. Прошло довольно долгое время, прежде чем Ингеборг заговорила:

— Вот что, Нильс. Все разговоры о нашем деле буду вести я. Ты не умеешь лгать.

— Да уж, особенно тем, кто мне доверяет.

— Вот именно. А потаскушка предаст и глазом не моргнет.

Она сказала это так грубо, что Нильс даже остановился посреди дороги и устало обернулся, чтобы поглядеть на Ингеборг. Но она упрямо смотрела себе под ноги на дорогу.

— Я не хотел тебя обидеть, — поспешил Нильс загладить допущенную бестактность.

— Конечно, — бесстрастно ответила Ингеборг. — Все равно, не тебе меня судить. Пока что лучше придержи язык. До тех пор, пока не перестанешь о ком-то там мечтать.

Нильс покраснел.

— Да, я тоскую по Эяне. Потому что разлука с ней невыносима и… — Нильс вздохнул и замолчал.

Ингеборг немного смягчилась. Заплетая на ходу косу, она примирительно сказала:

— Погоди, вот пройдет какое-то время, и будешь ты у нас всему голова, как и подобает мужчине. Но в Хадсунне ты никого не знаешь, а у меня там полным-полно знакомых. Наверняка мы найдем в Хадсунне людей, которые за пустячную золотую безделушку с радостью нам помогут и не станут приставать с расспросами. А мы уж выведаем у них, к кому из сильных и влиятсльных людей прежде всего следует поискать лазейку. Мы ведь обо всем этом уже не раз говорили, так?

— Ну да.

— Между нами не должно быть никаких недомолвок, никаких недоразумений.

— Ингеборг засмеялась, но смех прозвучал невесело. — Наверное, даже в Волшебном мире пе найдется ничего более диковинного и невероятного, чем предприятие, которое мы затеваем.

Еле передвигая ноги от усталости, Ингеборг и и Нильс брели по дороге на юг.

Книга III ТУПИЛАК

Глава 1

Всего в нескольких лигах от далматинского побережья за пологими холмами поднимались высокие горные вершины. На северо-востоке области проходил горный хребет Свилая Планина, служивший естественным рубежом владений жупана Ивана Шубича, защитника и правителя скрадинской жупании. Замок правителя находился не в центре области, а в южной ее части, близ маленького городка Скрадина, от которого было недалеко до Шибеника, крупного морского порта и резиденции хорватского бана.

Объяснялось это отчасти тем, что Скрадин представлял собой наиболее крупный город во всей жупании Ивана Шубича, отчасти и тем, что в случае вражеского нападения из Шибеника всегда могла прийти на подмогу армия или городская стража. Но и в самом Скрадине имелась военная охрана, правда, немногочисленная. Без нее было не обойтись, ведь со всех сторон город окружали дремучее леса, которые простирались по горным склонам, насколько хватало глаз, и населявшие окрестные земли мирные крестьяне нуждались в постоянной военной защите. Жизнь в Скрадине была совсем иной, нежели на хорватском побережье с его шумными портовыми городами, где, что ни день, приходили и уходили корабли, приезжали и уезжали заморские гости. В Скрадине жизнь шла по старинке.

Священник отец Томислав казался живым воплощением хорватской старины.

Он шел по улицам Скрадина, шагая неожиданно бодро и быстро, несмотря на то, что священник был дородным, даже грузным человеком. В руке он сжимал дубовый посох, который вполне мог послужить грозном оружием, если бы кому-то вдруг взималось напасть на священника. Грубая ряса из домотканой полушерстяной материи, задевавшая краем старые пыльные башмаки, обтрепалась и была заштопана во многих местах. На поясе у отца Томислава висели четки, которые мерно раскачивались при каждом шаге священника, четки были очень простой работы — их выточил из дерева местный крестьянский парень. И лицо у отца Томислава было простое, как эти четки, широкоскулое крестьянское лицо с крупным носом и маленькими глазами. Седые волосы уже поредели, зато густая окладистая борода спускалась почти до пояса. Руки у священника были большие и мозолистые.

Когда отец Томислав шел по улицам, люди выходили из домов, спеша поклониться священнику, сказать слова приветствия, он же в ответ лишь бормотал что-то невнятное глуховатым низким басом. Но с детьми отец Томислав был неизменно ласковым и никогда не проходил мимо — обязательно останавливался и гладил по головкам сбегавшихся отовсюду ребятишек.

Иные из скрадинских жителей, подойдя к священнику, спрашивали, не слыхал ли он чего-нибудь о чужаках, которых недавно поймали в реке, не опасны ли эти странные создания и почему у них такой диковинный вид?

— Придет время, обо всем узнаете, если Богу будет угодно, — отвечал отец Томислав, не останавливаясь. — Пока что нет никаких причин бояться этих созданий. Помните, что наши святые, наши небесные заступники, не дадут нас в обиду.

Отец Томислав подошел к замку скрадинского жупана. Стоявший у ворот стражник передал ему просьбу Ивана Шубича: дескать, господин жулан просит священника пожаловать наверх, в Соколиную башню.

Томислав кивнул и быстро зашагал через мощенный булыжником двор замка, направляясь к высокой угловой башне.

Замок представлял собой довольно большую крепость, стены которой были сложены из светлого известняка с местных карьеров. Построен он был более ста лет тому назад. Ни оконных стекол, ни мраморных каминов и роскошного убранства в залах замка не было. Над его северной стеной высилась дозорная башня, где под самой крышей находилась особая комната, из которой открывался вид на все окрестности. Башня называлась Соколиной, потому что из ее окон выпускали на охоту соколов и ястребов. Сюда, в Соколиную башню, жупан приглашал тех, с кем хотел поговорить с глазу на глаз без свидетелей.

Томислав поднялся наверх по винтовой лестнице и, тяжело дыша, остановился у окна. Некоторое время, пока не отдышался, он глядел на открывавшийся с башни вид окрестностей. Внизу была будничная суета, спешили куда-то слуги и ремесленники, по улицам бродили собаки и домашняя птица, слышался говор, шаги, звон металла; чуть дальше видны были струйки дыма из труб, пахло свежеиспеченным хлебом. Еще дальше простирались поля и нивы, спелые золотые хлеба волновались под ветром.

В синем небе проплывали редкие и легкие белые облака. Над башней хлопали крыльями вороны и голуби, носились грачи и дрозды, высоко в небе разливалась песня жаворонка. В южной стороне к городу подступала зеленая зубчатая стена леса, за которой уже ничего не было видно, лишь мерцало вдали голубым блеском озеро.

Взгляд отца Томислава побежал вдоль берега Крки. Ниже Скрадина в нее впадал приток, а примерно в миле от замка над берегом Крки зеленел яблоневый сад, который со всех сторон был огорожен плетнем, чтобы свиньи не поедали падалицу, а крестьянские мальчишки — яблоки с ветвей. Томислав заметил блестевшие на солнце копье и шлем: по ту сторону ограды яблоневого сада стоял на часах стражник. И еще несколько стражников сторожили яблоневый сад, они находились снаружи за плетнем. Под яблонями сидели пойманные в реке неизвестные существа.

Священник услышал шаги на винтовой лестнице и обернулся. Вошел жупан.

Иван Шубич был высок ростом и уже не молод. Черты лица у него были резкие, левую щеку и губы изуродовал глубокий шрам от сабельного удара. Черные с сильной проседью волосы достигали плеч, борода была коротко подстрижена. Одет жупан был, как обычно, в вышитую рубаху и заправленные в сапоги штаны, на поясе висел кинжал. Никаких украшений Иван Шубич не носил.

— Да поможет тебе Бог в твоих трудах, сын мой, — сказал Тосислав, благословляя жупана. Этими же словами он благословил бы и любого бедняка на улице.

— Ваша помощь мне также нужна, — неожиданно ответил Иван Шубич.

Тут Томислав увидел, что вслед за жуланом во лестнице поднялся капеллан замка, неулыбчивый, изможденный отец Ветр. Томислав не без труда подавил раздражение. Священники сухо раскланялись.

— Так что, можете вы дать мне совет? — спросил Иван.

Томислав почувствовал волнение, которое, к его досаде, оказалось более сильным, чем ему хотелось бы.

— Да. А может быть, нет. Не знаю. Мой рассудок не в состоянии так быстро постичь все происшедшее, — ответил он.

— Неудивительно, — съехидничал отец Петр. — Я предостерегал вас, сын мой, — обратчлся капеллан замка к жупану, — только понапрасну время теряем, не стоило посылать гонца за… за пастырем, который ведает приходом где-то в лесной глуши! Не взыщите, отец Томислав, но и вы, положа руку на сердце, должны признать: разобраться в этом деле под силу только ученым людям, самому бану или даже наместнику его величества короля.

— В последнее время он не баловал нас своим вниманием, — заметил Иван.

— Меж тем у нас тут более сотни загадочных пришельцев, и всех их нужно кормить и сторожить. Для нас это чрезвычайно обременительно, не говоря уже о том, что их присутствие в Скрадине вызывает день ото дня растущее беспокойство народа.

— Что вам удалось узнать в Шибенике? — поинтересовался Томислав.

Иван пожал плечами:

— Лишь то, о чем я сообщил вам в письме. Вы получили его вчера вечером по приезде в Скрадин. Известно, что у самого берега обнаружили совершенно разбитый корабль. Судя по виду, он пришел откуда-то издалека. Найденные на корабле и в море мертвые тела с виду такие же, как эти пленники. Кроме того, там были и убитые итальянцы, вероятно венецианцы. Должно быть, между итальянцами и этими странными созданиями произошло сражение. Я узнал все это от подчиненных сотника.

Сам же сотник предпринял весьма разумные меры, чтобы не допустить распространения сведений об этих событиях. Тела убитых тайно были преданы земле, солдатам строго запрещено распускать какие-либо слухи.

Молва, конечно, пойдет, тут ничего не поделаешь, но будем надеяться, что слухами все и ограничится, а через некоторое время они сами собой прекратятся.

— Э, только не у нас, — пробормотал отец Петр, поглаживая длинную белокурую бороду. Другой рукой он беспокойно перебирал четки.

— Верно. Однако не так уж много торговцев ездит через наш Скрадин, — сказал Иван. — Я послал в Шибеник гонца с просьбой о помощи. Надо, чтобы прислали для пленников еды, и стражу необходимо усилить. Ответа до сих пор нет. Вне всякого сомнения, сотник уже получил мое письмо и, наверное, поехал с этим письмом к бану Павлу, чтобы получить от него указания, как быть. Пока бан не сделает распоряжений, сотник остережется предпринимать что-либо на свой страх и риск. Стало быть, придется пока что мне одному нести это бремя. Поэтому я и решил спросить совета у отца Томислава, что мне с ними делать?

— Хорошего советчика нашли! — с издевкой сказал Петр.

Томислав помрачнел и крепко сжал в руке дубовый посох.

— Ну а вы что можете предложить? — спросил он капеллана.

— Убить их. Самое верное дело, — сказал отец Петр. — Уж не знаю, люди они или нелюди, а вот то, что они не христиане, это ясно. Они не исповедуют западно-католической веры, хотя один из них и знает, кажется, по-латыни. Не признают они и нашего славянского богослужения по римскому обряду, не являются и приверженцами греческой веры. Более того: они даже не еретики-богомилы, не иудеи и не язычники!

Отец Петр возвысил голос, каждое его слово гулко отдавалось от голых каменных стен. На лбу капеллана выступила испарина.

— Бесстыдные твари! Срам не прикрывают, совокупляются на глазах у людей без всякого стыда! Даже язычникам свойственна известная стыдливость, даже они признают святое таинство брака. А у этих нехристей нет ни жрецов, ни священников. Для них вообще нет ничего святого, они и слыхом не слыхали, что бывают богослужения, молитвы, церковные обряды. У них нет ничего, хоть сколько-нибудь похожего на религию.

— Если это так, — сказал Томислав, — что ж, значат, прегрешения и пороки в конце концов погубят их род. Но наш долг как христиан и служителей Господа — наставить их на истинный путь.

— Ничего не получится, — убежденно возразил отец Петр. — Они животные, у них нет души. А может быть, они даже хуже животных. Может быть, они явились из преисподней, от дьявола…

— Мы должны знать это наверняка, — решительно сказал Иван.

Капеллан схватил его за локоть:

— Сын мой, разве позволительно нам подвергнуться страшной угрозе — быть навеки проклятыми и лишиться бессмертия души! Эти твари навлекут на нас гнев Господень! Святая глаголическая церковь в осаде, со всех сторон ее окружают враги. Папа Римский не желает стать ее заботливым пастырем, православная церковь Сербии — наша противница, а богомилы, эти пособники дьявола?..

— Довольно! — Иван Шубич отстранил капеллана. — Я попросил отца Томислава приехать в Скрадин и посмотреть на тех, кого мы поймали, потому что хочу знать, какое мнение о них составит себе здравомыслящий человек. Сколько раз нужно объяснять это вам, отец Петр? Мы с отцом Томиславом знакомы не один день, у меня нет ни малейших сомнений в его опытности и высоком уме, хоть отец Томислав и слывет чудаком. Он не какой-нибудь невежда, а ученый человек, не забывайте, что он получил образование в Задаре и служил у самого епископа. К тому же отец Томислав живет в задруге, а тамошние крестьяне знают толк в ведовстве и больше чем где-либо в других местах подвержены дьявольскому искушению. И сам отец Томислав когда-то…

При этих словах старый священник переменился в лице так страшно, что храбрый воин Иван Шубич запнулся и, не докончив фразы, смущенно сказал:

— Удалось ли вам что-нибудь выяснить, отец Томислав?

Сельский священник некоторое время не отвечал — он должен был прежде преодолеть охватившее его волнение. Когда Томислав заговорил, голос его был усталым и равнодушным:

— Пожалуй, да. Отец Петр сразу обратился к вождю неведомых пришельцев, так как заметил, что тот немного знает по-латыни. Этого не следовало делать. Вождь преисполнен сознания своего высокого достоинства и глубоко страдает. Он страдает от ран, но еще сильней мучает его страх за судьбу своих подданных. А он, вождь, сейчас в положении раба, которым помыкают все, кому не лень. Люди насмехаются над обычаями его соплеменников, хотя эти нравы никому не вредят, разве что, пожалуй, им самим… Так чего же вы хотите? Разумеется, вождь с негодованием отвернулся и не желает вести какие бы то ни было разговоры. Господин жупан, лучшее, что вы можете сейчас сделать, это послать к ним лекаря, который пользует ваших солдат, надо оказать помощь больным и раненым.

— Ну, хорошо, так у вас все-таки состоялась беседа с этим вождем? Что он сказал? — спросил Иван.

— Я узнал не слишком много. Но, по моему твердому убеждению, дело не в том, что он хотел что-то утаить. Его познания в латинском языке весьма скудны, слова он произносит на свой лад, так что я с трудом его понимаю. Признаться, — Томислав усмехнулся, — и моя латынь оставляет желать много лучшего, потому-то дело и идет так туго. Но главное, мы с ним настолько чужды друг другу, настолько разные, что о взаимопонимании просто не может быть речи. Да и времени у меня было всего час или два. Однако он сразу же заявил, что его народ пришел к нам не воевать, а искать пристанища на дне моря.

Иван Шубич и капеллан не очень удивились этим словам, потому что внешний вид пленников однозначно говорил о том, что они живут в воде.

Томислав продолжал:

— Они приплыли сюда со своей далекой родины, откуда-то из северных морей. Что побудило их к столь опасному путешествию и каким образом они его совершили, я не понял. Вождь сказал также, что они не христиане. Кто они — так и осталось пока загадкой. Он просит, чтобы мы отпустили их в море, и обещает, дескать, они уплывут и никогда больше нас не потревожат.

— Наглая ложь, — заявил капеллан.

Иван спросил:

— Вы полагаете, вождь был вполне искренним?

Томислав кивнул:

— Да. Конечно, дать в этом клятву я не решился бы…

— Ну а какова их природа? У вас есть соображения на этот счет?

Томислав задумался, глядя куда-то поверх голов своих собеседников.

— Гм… Пожалуй… Скорее, кое-какие догадки или даже одна догадка. Но это лишь предположения, основанные на некоторых рассказах моих прихожан и на том, что я когда-то читал или слышал от людей… И еще… на моем, да, на моем собственном опыте. Было бы лучше, если бы мое предположение оказалось неверным.

— Эти пленники — смертные?

— В том смысле, что могут быть убиты или погибнуть — да.

— Отец Томислав, я не про это спрашиваю.

Священник вздохнул.

— Моя догадка вот какая. Они ведут свой род не от нашего прародителя Адама. Это не означает, — поспешил продолжить Томислав, — что они несут нам погибель. Вспомните леших, домовых, половиков и прочих вполне безобидных духов. Конечно, они иной раз, бывает и навредят, спору нет, но нередко они становятся добрыми друзьями простых людей…

— А вилия! Про вилию-то не упомянули, — вмешался капеллан.

— Прекратите! — вдруг гневно крикнул Иван. — Ни слова больше, слышите, вы! Мне ничего не стоит попросить епископа назначить в замок другого капеллана вместо вас. Извините, отец Томислав, — добавил он уже спокойнее.

— Я… не такой уж обидчивый, — запинаясь ответил священник. — Что верно, то верно — в последние годы вилия нет-нет да и покажется возле нашей задруги. Господи, прости и помилуй злых на язык людей… — Томислав расправил плечи и продолжал:

— Так вот, по-моему, лучшее, что мы можем сделать — это отпустить пленников на все четыре стороны. И для нас это будет благом, и Господу такое решение будет угодно. Надо отвести их обратно на берег моря, если хотите — под стражей, отвести и навсегда с ними распрощаться.

— Я не могу взять на себя такую ответственность, — ответил Иван. — Мне необходимо получить распоряжение бана. Но даже если бан и повелел бы их отпустить, я этого не сделаю, прежде чем не буду твердо убежден, что эти существа не принесут нам несчастья.

— Понимаю, — сказал Томислав. — Ну что ж, тогда вот вам мой совет: держите их под стражей, но пусть с ними хорошо обращаются. А вождю позвольте пока что поселиться у меня. В задруге, в моем доме. Так мы с ним сможем поближе познакомиться.

— Что? Вы с ума сошли! — воскликнул отец Петр.

И жупан тоже удивился:

— В самом деле, безрассудное решение. Ведь этот вождь великан,гигант.

Сейчас он слаб, но скоро он оправится от ран. Вы не боитесь? Ведь он запросто может разорвать вас на куски.

— С чего ему вдруг на меня нападать? — негромко ответил Томислав. — Ну а если и так — он убьет только мою плоть. Мои прихожане зарубят его, если он совершит такое преступление. А я давно уж не страшусь покинуть этот мир.

* * *

Задруга, где ведал приходом отец Томислав, была небольшим крестьянским поселком. Проживала там от силы сотня человек, по большей части состоявших в родстве между собой. Путь из Скрадина в лесной поселок занимал целый день, дорога шла сначала на север, потом сворачивала к западу и вела через леса, окружавшие озеро, которое с дороги не было видно. Когда-то крестьяне пришли сюда, вырубили лес на небольшом участке возле ручья и завели хозяйство. Они пахали землю, держали кое-какую скотину, валили и жгли лес, добывали древесный уголь, охотились на зверя и птицу, расставляли силки и устраивали западни.

Свои поля крестьяне возделывали сообща, всей задругой, словно вольные землевладельцы. В действительности большинство из них были крепостными, но это никак не отражалось на их жизни, потому что хорватская знать, как правило, не притесняла крепостных и те не стремились получить у господ вольную.

Дома в задруге стояли двумя рядами вдоль единственной улицы, вокруг лежали поля, в селении же вдоль дороги зеленели высокие тенистые деревья, которые сохранили, когда валили лес и строили поселок. В бревенчатых домах. под соломенными кровлями обычно имелась одна, реже две горницы, вместо фундамента в них был подпол, служивший хлевом, дверь в жилые помещения выходила на высокое крыльцо. Дорога, разделявшая два ряда домов, зимой превращалась в тонкую колею, летом же была покрыта пылью и коровьими лепешками. Однако красивые зеленые палисадники и цветники поглощали вонь навоза, а мух жители задруги по привычке не замечали.

Позади каждого дома находился двор с хозяйственными службами. По обеим сторонам двора тянулись низкие дощатые сараи, укрепленные на тощих сваях с крестовиной внизу, которые походили на птичьи лапы — как у избушки на курьих ножках, где жила сказочная Баба-Яга. В сараях хранились земледельческие орудия и нехитрая крестьянская утварь. Во дворах стояли и расписанные веселыми яркими узорами телеги. В одном конце сельской улицы был маленький домик, где помещалась лавка, в другом — церковь, почти такая же маленькая, как лавка. Деревянные стены церкви украшали нарядные расписные орнаменты, увенчанный крестом купол имел форму луковки. Своей мельницы в задруге не было, но на том месте, где когда-то была построена водяная мельница, сохранились остатки фундамента и наполовину размытой земляной плотины.

Вокруг поселка лежали поля и луга. Лесу пришлось потесниться, местами он совсем близко подходил к задруге, местами отступал чуть дальше, но высокий зеленый вал дремучих лесов окружал поселок со всех сторон.

Солнце освещало лишь вершины деревьев, тогда как внизу темнел угрюмый сумрак. Лес был где смешанным, где сплошь лиственным — дубы перемежались с буками. Внизу был густой подлесок, непроходимые заросли кустарников.

Многое в задруге напоминало Ванимену северный Альс. Со временем он убедился, что сходство это лишь внешнее.

Поездка в тряской телеге, запряженной парой ослов, была для Ванимена сущей мукой. Однако в доме Томислава, где гостя сразу же уложили в постель и стали досыта кормить здоровой крестьянской пищей, он на удивление быстро пошел на поправку. Ни один человек, будь он на месте Ванимена, не смог бы так быстро оправиться от тяжелых ран. Еще одним волшебным даром Ванимена была поразительная легкость, с которой он освоил славянский язык. Вскоре Ванимен и отец Томислав уже смогли вести обстоятельные беседы и день ото дня понимали друг друга все лучше. Когда жители задруги перестали бояться Ванимена, он познакомился со многими крестьянами и лучше узнал их жизнь.

* * *

Ванимен и Томислав сидели в тени на скамье у стены дома. Было воскресенье, крестьяне отдыхали после тяжелых трудов на жатве.

Священник работал в поле от зари до зари, ничуть не меньше, чем его прихожане. Ванимен, который уже вполне окреп, охотно ему помогал, возмещая невиданной силой и выносливостью отсутствие привычки к крестьянскому труду.

Близилась осень. Листва уже поблекла, кое-где среди лесной зелени вспыхнули красные и золотые огни, небо потускнело, в нем то и дело пролетали на юг стаи диких гусей, и от их криков в сердце вдруг просыпалась неизъяснимая тоска. К вечеру, как только солнце опускалось за лес, ветер, днем всего лишь прохладный, становился пронизывающе-холодным. Вечерами люди в основном сидели дома. Те же, кто приходили к священнику по какому-нибудь делу, запросто, как добрые приятели держались и с хозяином, и с его странным гостем. Постепенно крестьяне привыкли к необычному виду Ванимена. Одевался он так же, как жители задруги, и если бы не ноги, с перепонками между пальцев, то его вполне можно было бы счесть обыкновенным, только очень высоким и сильным человеком.

Они сидели на воздухе и пили пиво из больших деревянных кружек. Оба уже немного захмелели.

— Ты из тех людей, в ком есть доброта, — сказал Ванимен. — Мне хочется что-нибудь сделать, чтобы тебе лучше жилось.

— Это желание свидетельствует о том, что ты поистине можешь обрести милость Божию. Если захочешь, конечно, — с жаром сказал священник.

В последние дни Ванимен постепенно утратил настороженную недоверчивость и стал откровеннее. Отец Томислав многое смягчал и сглаживал, излагая их беседы в письмах, которые отправлял с мальчиком-посыльным в замок жупана.

— Я не хочу обманывать Ивана, но боюсь ненароком усилить его подозрительность, — так объяснил он Ванимену, почему в письмах многое сглажено.

Томислав старался как можно понятнее рассказать своему гостю о стране, в которой теперь шил народ лири. В прошлом обладая большими природными богатствами и множеством портов, где процветала торговля с заморскими странами, Далматинская Хорватия по праву держалась достойно и горделиво. Она могла бы стать еще могущественней, если бы не бесконечные междоусобные распри хорватской знати, которые по временам перерастали в кровопролитные войны и наносили государству тяжкий урон, ибо чужеземцы, в первую очередь заклятые враги хорватов, венецианцы, умело использовали в своих интересах хаос и анархию в стране и прибирали к рукам хорватские земли. Но все же хорватам удалось добиться более или менее прочного мира с Венецией. Благодаря тому что был заключен союз с семействами клана Франкопанов, Иван Шубич укрепил свою власть в скрадинском крае. Еще более могущественным правителем был Брибирский граф Павел Шубич, добившийся звания бана — властителя провинции, причем провинцией бана Павла была вся Далматинская Хорватия. Иван приходился родней бану Павлу Шубичу.

В тот вечер Ванимен уклонился от разговора о вере.

— Труды и бедность, должно быть, очищают душу, но для тела и разума они тягостны, — сказал он. — А у тебя даже хозяйки в доме нет.

Женщины заходили в дом священника, помогали по хозяйству, прибирали в горнице. Но остаться в качестве постоянной прислуги ни одна из них не согласилась: не было у них ни сил, ни свободного времени. Часто священник сам готовил себе обед и делал это с удовольствием, потому что любил вкусно поесть. Томислав обычно и прибирал в доме сам, и чинил одежду, и варил пиво.

— Зачем? Мне не нужно. Правда, не нужно: потребности у меня скромные.

А радостей в моей жизни немало. Вот погоди, посмотришь, как мы масленицу празднуем!

Томислав немного помолчал.

— Поистине, мой земной удел во многом стал легче, после того как моя бедная жена простилась с этой жизнью. Она долгое время была, безнадежно больна и нуждалась в уходе. — Он перекрестился. — Господь призвал ее к Себе. Теперь она на небесах.

Ванимен удивился:

— Значит, ты был женат? Я знаю, что служителям церкви раньше не запрещалось вступать в брак. Позднее всего обет безбрачия священников пришел на север, но уже лет двести я не слыхал, чтобы кто-то из христианских священников имел семью.

— Дело в том, что мы хоть и католики, но у нас не западная католическая церковь, а восточная, совсем иная, чем та, что в Риме. И богослужение у нас идет не на латинском, а на нашем языке. Хоть и не по душе это папе римскому, но все же он не запретил наши обычаи полностью.

Ванимен удивленно покачал головой:

— Никогда мне этого не понять: почему вы, люди, враждуете из-за подобных пустяков? Зачем препираться и спорить, когда можно жить и наслаждаться жизнью, тем более что она так коротка? — Он заметил, что Томиславу неприятно обсуждать эту тему, и добавил:

— Если ты не против, я хотел бы побольше узнать о твоем прошлом. Люди намекают на какие-то известные им обстоятельства твоей жизни, но толком говорить не хотят, уклоняются от разговора.

— Да рассказывать-то и не о чем, — ответил Томислав. — Самая обыкновенная жизнь простого человека, который часто заблуждается. Нет в ней ничего достойного твоего внимания, ибо ты прожил много столетий в мире чудес, непостижимых разуму сельского священника.

— Это неверно, — возразил Ванимен. — Для меня ты столь же необычаен, как и я для тебя. Если б ты дозволил заглянуть в твои сокровенные глубины, я мог бы уразуметь не только то, как живут сыны Адама, но и то, почему…

— Ты разумеешь промысл Божий! — воскликнул Томислав. — О, ради этого я готов раскрыть перед тобой сердце. Впрочем, не так-то много в нем тайн. Спрашивай, о чем пожелаешь, но сначала послушай мою историю.

Расскажу все по порядку.

И Томислав поведал морскому царю историю своей жизни. Взгляд его при этом блуждал где-то далеко, над крышами домов на противоположной стороне сельской улицы, поднимался над вершинами деревьев, устремляясь к небу. Томислав вглядывался в минувшее, подумалось Ванимену. Время от времени Томислав отпивал пива, но словно бы и не замечал, какое оно вкусное, а пил, просто чтобы промочить горло.

— Я родился в семье крепостных крестьян. Не здесь, а в Скрадине, под защитой стен замка, как принято говорить. Мой отец служил у жупана конюшим. Тогдашний капеллан замка нашел, что я способен научиться грамоте, и стал давать мне уроки. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, капеллан отправил меня с рекомендательным письмом к епископу. И вот я поселился в Задаре и взялся за постижение богословской науки.

Нелегкое то было занятие, поистине изнурительное и для плоти и для духа. А вокруг меж тем кипела жизнь, шумел многолюдный город, где было много моряков, побывавших в далеких чужих странах, кругом царила мирская суета, на каждом шагу подстерегали соблазны и искушения.

Признаюсь, некоторое время я предавался пороку. Но я покаялся и ныне уповаю, что прегрешения мои прощены. Познав грех, я научился сострадать ближним. Покаяние пробудило во мне тоску по родному дому, я скучал по родине, по простым нравам и таким же людям, как я. Но в течение нескольких лет прихода для меня не находилось, и я состоял на службе у задарского епископа. У меня тогда появилось желание вступить в законный брак, и в жены я хотел взять девушку, которая была родом отсюда, из наших мест. Откровенно говоря, это желание было для меня важнее, чем церковный канон, ведь Зена, моя любимая, была в ту пору в самом расцвете молодости. Но уже тогда, в молодые годы, в ее сердце поселилась печаль. Может быть, эта печаль зародилась от смущения в непривычной городской обстановке. Множество людей, шум, сплетни, насмешки, беспокойная, полная перемен жизнь — все это внушало ей страх, который тяжким бременем лег на душу. Двое детей у нас умерли во младенчестве от болезней. О наших троих детях, которые выжили, Зена беспокоилась гораздо больше, чем я, забот у нее с ними было множество.

В конце концов, я попросил назначить меня в эту лесную задругу.

Епископ был недоволен, ему не хотелось меня отпускать, однако он уступил просьбе, когда я сказал, что моей Зене лучше будет жить здесь, а не в городе. Да только не стало ей лучше. Дети наши умирали один за другим или рождались на свет мертвыми. Но было и нечто худшее: трое старших детей подросли и стали тяготиться жизнью в лесной глуши, они не могли забыть великолепного города, тосковали по шумной веселой жизни, раздражались, часто ссорились со мной и с матерью. Благодаря тому, что я удостоился сана священника, все члены моей семьи освободились от вассальной зависимости. Поэтому дети вольны были покинуть задругу и уехать куда угодно. И вот дети выросли и один за другим оставили отчий дом, уехали в дальние края. Первым нас покинул Франьо. Он стал моряком и, совершив несколько плаваний, пропал без вести. Корабль не вернулся в порт. Кто знает, то ли он пошел ко дну, то ли стал добычей пиратов или работорговцев. Может быть, сейчас, когда я говорю о сыне, он уже евнух в гареме какого-нибудь турка…

Господи, помилуй! К Зинке, нашей дочери, судьба была благосклоннее.

Она вышла замуж за торговца, с которым познакомилась, еще когда мы жили в Шибенике. Обвенчалась с ним, даже не спросившись родителей, мы с Зеной узнали обо всем на другой день. Не допустить свадьбы мы не могли бы, потому что обвенчавший нашу дочь священник был земляком жениха. Муж увез Зинку к себе на родину, в Австрию. И с тех пор от нее никаких известий. Молю Господа, чтобы она была счастлива. Храни ее Господь. Немного позднее покинул дом и наш младший сын Юрай. Сейчас он живет в Сплите и служит у венецианского фактора. Венецианцам служить пошел, заклятым врагам! Изредка до меня доходят слухи о нем, потому что я знаю кое-кого, из родни венецианца, но сам Юрай ни разу не послал мне весточки. Прости, Боже… Не знаю, можешь ли ты представить себе, как все это терзало сердце Зоны, нежное сердце, так и не ожесточившееся. Спустя несколько лет после отъезда Юрая она родила наше последнее дитя и с тех пор замолчала и почти не вставала с постели. Лежала и смотрела перед собой погасшим взором. Десять лет она хворала. Когда Зена умерла, я плакал, но смерть была для нее милостью Божьей. А наша маленькая дочка не умерла, выжила.

Томислав оживился и даже заулыбался.

— Ты, наверное, думаешь, что я растравляю свои раны, жалею себя? — Он уже вернулся от воспоминаний о прошлом к настоящему. — Отнюдь нет, отнюдь нет. Бог послал мне превеликое утешение — это и сам Он, Господь наш, это и зеленые леса, и музыка, и веселые праздники в кругу друзей, и доверие моей паствы и… любовь. Да-да, любовь маленьких деток моих прихожан.

Томислав заглянул в свою кружку.

— Пусто, — сказал он. — И твоя пуста. Погоди минутку, сейчас принесу жбан. До вечерни еще много времени.

Когда он вернулся, Ванимен сказал:

— Я тоже потерял детей.

Однако из деликатности Ванимен не стал говорить, что еще надеется на встречу с ними.

— Ты упомянул о девочке, младшей из всех детей, — сказал Ванимен. — Говорят, она умерла, это правда?

— Правда. — Томислав тяжело опустился на скамью. — Она была красавица.

— Что же с ней стряслось?

— Это никому не известно. Она гуляла по берегу озера. В его водах нашли ее тело. Вероятно, она оступилась и упала, ударилась головой о корень дерева. Но Водяной тут ни при чем, я знаю наверное. Водяной не утащил ее на дно, ведь мы нашли ее тело, нашли после долгих поисков в течение нескольких дней…

«Раздувшееся, наполовину разложившееся», — подумал Ванимен.

— Я… Я не похоронил ее рядом с матерью и нашими детьми. Я отвез гроб с ее телом в Шибеник.

— Почему?

— Ах, я подумал, что… что там ей будет покойнее. Я тогда просто не помнил себя от горя, ты, наверное, понимаешь… Жупан помог мне получить разрешение от властей похоронить дочь в Шибенике. — Томислав вдруг подался вперед, как будто готовясь отразить нападение. — Я тебя предупреждал: моя история не слишком веселая. Хотя и тебе сейчас не до веселья, после всех пережитых несчастий…

В отличие от своих соплеменников Ванимен по характеру был очень уравновешенным и если считал необходимым, умел вовремя сменить тему разговора или придать беседе другой тон.

— Да, — сказал он. — Я должен преодолеть это настроение. Ради моего народа, прежде всего. И я хотел бы посоветоваться с тобой и обсудить наше положение.

Томислав улыбнулся.

— Ты уже говорил со мной об этом, причем в таких выражениях, которые я назвал бы резкими.

— О, лишь потому, что не совладал с собой. Ведь их держат в загородке, никуда не отпускают. И говорят, теперь жен и детей посадили отдельно от мужчин?

— Верно. Потому что они вели себя непристойно, когда были вместе. Об их поведении пошли толки, которые представляют собой опасный соблазн и угрожают добронравию нашего народа — так сказал отец Петр.

Ванимен ударил кулаком по скамье.

— До каких же пор это будет продолжаться? Я вижу — ясно вижу, и слышу, и чувствую, всей кожей, веем существом, как они страдают в неволе.

— Я же сказал тебе: такова воля бана. Они должны находиться под стражей, но притом получать все необходимое — еду, лекарства, пока бан не узнает о них все, что ему нужно знать. Мне кажется, терпеть осталось недолго. Мы с тобой уже многое обсудили и выяснили. Ты теперь совершенно свободно говоришь по-хорватски, значит, можешь поехать к бану и побеседовать с ним без посредников. Бан сообщил, что желает с тобой встретиться.

Морской царь покачал головой.

— Когда же это сделать? Как я понял, бан очень занятой человек, он все время разъезжает по стране, иногда отсутствует целыми неделями. Меж тем мои подданные — я вижу — терпят тяжкие муки. Ваш барон, то есть жупан, должно быть, считает, что они едят вволю, но это не так. Я заметил, что в вашей кухне слишком много хлеба и молочных блюд и совсем мало рыбы. При таком питании мои подданные начнут болеть. Для их здоровья опасно и то, что им не позволяют плавать. Конечно, воды для питья им дают достаточно, но ведь это далеко не все, что им нужно.

Когда они плавали в последний раз? Когда в последний раз находились под водой, как того требует наша природа? Ты позволил мне купаться в здешнем ручье, но этого мало, я чувствую, что мое тело постепенно усыхает от недостатка воды.

Томислав кивнул.

— Все понимаю, Ванимен, друг мой. А если не понимаю до конца, то о многом догадываюсь. Но что же тут поделаешь?

— Я об этом размышлял, — сказал Ванимен, сразу посветлев лицом. — Здесь, совсем недалеко, есть озеро. Пустите нас в озеро. Не всех сразу, конечно, по очереди, небольшими группами и в удобное для вас время. Остальные будут вашими заложниками. Зная это, те, кого вы отпустите поплавать, непременно вернутся назад. Разумеется, озеро не сравнить с морем, но все же его воды помогут нам восстановить утраченные силы, и тогда прекратится наконец это жалкое существование между жизнью и смертью. Ведь мои подданные на грани гибели. И вот что еще. Как я понял, никто из крестьян не ловит рыбу в озере. А мы умеем ловить рыбу, мы будем охотиться. Рыба там, должно быть, водится в изобилии. Мы могли бы так много наловить! И щедро поделиться с людьми.

Этой рыбы с лихвой хватило бы и на то, чтобы возместить все затраты, которых стоит питание и содержание моих подданных под стражей. Может быть, вашего барона привлечет такое предложение?

Томислав колебался.

— Пожалуй… Если бы только это озеро не было проклятым местом.

— Как тебя понимать?

— На дне озера живет страшное чудовище, Водяной. Раньше, когда рыбаки ловили в озере рыбу, он разорял сети и забирал добычу. Тогда люди послали против Водяного войско, несколько отрядов солдат на ладьях. Но оружие бессильно против Водяного. Лодки пошли ко дну, все солдаты утонули, они же были в доспехах. Потом крестьяне решили построить на ручье мельницу, чтобы самим молоть зерно и не возить к мельникам в Скрадин. Когда мельницу уже почти построили, Водяной поднялся вверх по реке и принялся плескаться возле мельничной запруды. Зрелище было такое страшное, что люди своими руками разрушили только что построенную мельницу и плотину. Лишь тогда он уплыл обратно в озеро.

— Почему тогдашний священник задруги не предал Водяного проклятию? — через силу спросил Ванимен.

— Народ не дал. Церковь и знатные люди решили, что надо уважить желание народа. Дело в том, что изгнание нечистой силы распространяется на все сверхъестественные существа. Если бы Водяной был предан проклятию, то вместе с ним были бы изгнаны все волшебные обитатели лесов и вод, а люди верят, что многие волшебные создания приносят удачу. Крестьяне рассудили, что лучше уж как-нибудь обойтись без тех благ, которые может дать озеро, и примириться с тем, что иногда кого-нибудь поморочит в лесу леший. Зато они не лишатся дружбы с добрыми духами. Это Половик — он отводит хворь от домашней скотины, Домовой — помогает по хозяйству в доме, Кикимора может иной раз вдруг прийти помочь крестьянкам, у которых всегда полным-полно тяжелейшей работы… — Томислав вздохнул. — Язычество, да, конечно. Но ведь вреда от него нет. Язычество вовсе не мешает людям истинно веровать в Бога, оно дает им утешение в горестях, которых так много в жизни… Вот богомилы, те искоренили все древние языческие пережитки в тех местах, где распространилась их ересь. Но богомилы — враги радости, их учение исполнено ненависти ко всему земному, а ведь Господь создал земной мир нам на радость, поэтому-то и сотворил он его таким прекрасным… — Снова вздохнув, Томислав добавил, понизив голос почти до шепота:

— Правда и то, что многие из тех, кто обитает в глубине вод или в лесной чащобе, тоже прекрасны.

Ванимен едва ли расслышал последние слова Томислава. Он вскочил с места и воскликнул, подняв кулаки к небу, где уже загорелась первая звезда:

— Мы вам поможем! Мы, народ лири! Вот случай, когда вы убедитесь, что мы желаем вам только добра. Я сам поведу войско в бой, и мы прогоним чудовище!

Глава 2

В Хадсунне жил некто по имени Аксель Хедебо, весьма преуспевающий торговец лошадьми, которых Дания поставляла за границу. В прошлом Ингеборг часто с ним встречалась. Тем не менее Аксель был чрезвычайно удивлен, когда она вдруг явилась к нему в торговую контору в сопровождении молодого паренька с прямым и твердым взглядом, и заявила, что они желают поговорить с хозяином наедине.

— Мы пришли к тебе с просьбой о помощи. А так как мы надеемся завоевать твое расположение, позволь преподнести тебе скромный подарок. — С этими словами Ингеборг разжала пальцы и тайком, чтобы не видели подчиненные Акселя, показала ему золотой перстень.

Не какая-нибудь дешевая безделушка, смекнул Аксель. Такой перстень стоит не меньше пяти марок серебром.

— Ладно. Идите за мной, — сказал он, сохраняя невозмутимую мину, и проводил неожиданных посетителей из служебных помещений в жилую часть дома, где находилась приемная зала. Пропустив их вперед, Аксель плотно затворил дверь.

Стены залы были обшиты темными деревянными панелями, у стола стояли тяжелые резные кресла. В окнах блестело дорогое и редкое по тем временам стекло. Аксель завернул занавески на окнах, и комната погрузилась в полумрак, который как нельзя лучше соответствовал обстановке секретных переговоров. Взяв у Ингеборг перстень, хозяин уселся за стол и принялся разглядывать занятные фигурки, которые украшали золотую оправу, — Садитесь, оба, — не пригласил, а скорее приказал Аксель.

Ингеборг и Нильс устроились на краешках кресел и с тревогой смотрели на хозяина. Это был толстый приземистый человек, на его лице с синими бритыми щеками выделялся широкий рот. Одежда на нем была богатая, пахло же от Акселя чем-то более крепким, чем запах конюшни. Наконец, Аксель поднял голову и обратился к Нильсу:

— Я вас не знаю. Кто вы?

Нильс представился, сказал также, откуда он родом, и добавил, что в настоящее время служит в торговом флоте. Аксель с подозрением присматривался к незнакомому парню. И Нильс, и Ингеборг были опрятно и чисто одеты в новое с иголочки платье, но сразу бросалось в глаза, что лица у обоих обветренные, загорелые, и в их чертах все еще не изгладился отпечаток пережитых жестоких лишений.

— Что же вам от меня нужно? — спросил Аксель.

— Это длинная история, — ответила Ингеборг. — Ты торговец, так что понимаешь кое о чем мы умолчим. Если коротко и по существу, нам крупно повезло, мы нашли сокровище. Теперь мы хотим как-то пристроить ценности. Для этого нам и нужна твоя помощь. Нильс вот считает, что лучший способ вложения денег — приобретение судов. У тебя есть связи, ты знаешь многих капитанов, ведешь с ними дела. Вы торгуете с зарубежными странами и наверняка с Ганзейским — правильно я говорю, Нильс? — с Ганзейским союзом. Ты можешь подсказать, к кому нам обратиться. Это должен быть надежный человек, в котором ты абсолютно уверен. А уж мы не поскупимся и щедро отблагодарим и его, и тебя. — Тут Ингеборг широко улыбнулась, как, бывало, улыбалась торговцам на рыночной площади.

Аксель потеребил прядь черных волос.

— Сомнительное предложение, да еще от такой, как ты, — не сразу ответил он. — Мне нужно знать больше. Насколько велика ценность сокровищ? Каким образом они вам достались?

Аксель посмотрел на туго набитый кошелек, который висел у Нильса на поясе. В кошельке были монеты Датского королевства. Чтобы не вызывать лишних подозрений, Ингеборг сразу же по приезде в Хадсунн пошла к знакомому ювелиру и продала ему золотой слиток. Ювелир был отчаянный пройдоха и вел рискованную игру — ведь по закону его могли посадить в тюрьму, если бы вдруг выплыло, что он купил слиток драгоценного металла по значительно заниженной цене. Гораздо большие ценности Ингеборг и Нильс спрятали на себе под одеждой — эти украшения и кусочки золота предназначались на случай каких-либо непредвиденных расходов. Вопрос Акселя не смутил Ингеборг. Она спокойно ответила:

— Какова истинная ценность сокровищ, зависит от того, что нам удастся с ними сделать. Почему мы и решили попросить у тебя совета. А достались они нам очень просто. Мы их нашли, понимаешь?

Аксель вздрогнул.

— В таком случае оно является собственностью королевства! Ты что, хочешь болтаться на виселице?

— Нет, нет, совсем не то. Ты не правильно меня понял. Сейчас все объясню. Ты, наверное, помнишь капитана Ранильда и его когг «Хернинг», на котором он ушел в море год назад? О том, куда он отправился, никто тогда не знал. С тех пор о Ранильде ни слуху ни духу, так? Нильс был с ним, Ранальд принял его матросом. И меня Ранильд тоже взял в то плавание.

— Тебя? — Торговец от неожиданности привстал. — Ну и ну! А ведь верно, тогда многие диву давались: куда это Ингеборг-Треска подевалась. Но как же так, ведь женская юбка на борту — к несчастью.

— Ложь! — гневно воскликнул Нильс.

Ингеборг знаком велела ему замолчать и продолжала:

— В команде не хватало матросов, а Ранильд спешил. Он рассудил, что я могу пригодиться.

— Да уж! — Аксель хохотнул.

Нильс поглядел на него с ненавистью, Ингеборг же лишь выше подняла голову.

— Меж тем я кое о чем слышала от людей. Ходили тогда разные слухи…

Ранильд из совеем другого источника тоже узнал о сокровищах. Все, о чем рассказывали люди, сошлась, а значит, можно было надеяться, что мы найдем это золото. Когда-то оно принадлежало язычникам и с древних времен лежало там, где ваходился их город — на острове посреди океана.

Стало быть, не было никакого пиратства, посягательства на чужую собственность или осквернения святынь. Но золото, конечно же, пробудило в людях алчность. Начались раздоры, дошло до смертоубийства.

Ты, должно быть, помнишь, каких отчаянных головорезов собрал Ранильд в своей команде. Все как на подбор разбойники, кроме Нильса. Потом налетел страшный шторм. Из всех, ушедших в море, на «Хернинге» в живых остались только мы с Нильсом. Корабль пошел ко дну, но мы доставили на берег часть золота, сколько смогли спасти. Теперь мы хотим использовать эти ценности.

Настало молчание. Наконец Аксель жестко спросил:

— Это правда?

— Я готова поклясться, что все — правда. Могу поклясться любой святыней, чем угодно. Все до последнего слова — чистая правда. Нильс тоже даст тебе клятву.

Юноша серьезно кивнул.

— Гм… — Аксель снова принялся теребить свои сальные волосы. — Ты тут сейчас рассказала только половину вашей сказочки.

— Я рассказала все, что тебе надо знать. Остальное — не твоя забота.

Ты-то много ли рассказывал про меня своей жене? — Ингеборг усмехнулась, но тут же снова стала серьезной и продолжала, стараясь говорить как можно убедительней:

— Ведь что от тебя требуется? Пустяк.

А приобретешь ты много, причем без всякого риска. Мы вовсе ве хотим нарушать законы. Напротив, нам нужен умный советчик, который научит нас действовать строго по закону. В то же время, мы не хотим нарваться на какого-нибудь высокопоставленного негодяя, который, пользуясь своим положением, ограбит нас под каким-либо благопристойным предлогом.

— Ты права, — согласился Аксель. — С вашей стороны было бы разумно найти сильного покровителя, который не даст вас в обиду и поможет вложить деньги в прибыльное дело, например, торговое предприятие.

Тогда вы могли бы жить без забот. — Аксель хмуро посмотрел на перстень, который беспокойно вертел перед собой на столе.

— Ганза! — вдруг выпалил Нильс. — Ее суда перевозят такое множество грузов, какое и не снилось ни одной другой торговой компании в северных морях, правильно? Говорят, города, вошедшие в Ганзейский союз, процветают и богатеют, их даже короли опасаются. Если бы я мог стать судовладельцем и служить Ганзейскому союзу…

Аксель покачал головой.

— Не обольщайся, парень. Я ганзейских купцов хорошо знаю. Сущие дьяволы, жадные до наживы. Они ревниво охраняют свое добро от чужаков и подозрительно относятся ко всем, кто не входит в эту чертову Ганзу.

Они очень осторожны и опасаются какого-либо вмешательства в свои дела со стороны других гильдий, корпораций и влиятельных лиц. Взять хотя бы порт Висбю, что на острове Готланд. Там торговцам предоставлены большие вольности, но при одном непременном условии — если они уроженцы Готланда. Я думаю так: если вам придется иметь дело с кем-то из этих некоронованных королей, он вам будет помогать лишь до поры до времени. До тех пор, пока не найдет способа выкачать из вас все до последней медной монеты. Да еще и меня втянет, чего доброго, в какую-нибудь невыгодную сделку.

Нильс стиснул зубы. Чтобы его успокоить, Ингеборг положила руку ему на плечо.

— Неужели нельзя ничего придумать? — сказала она.

— Не знаю, трудно… Трудно… Вы меня застали врасплох. Надо это дело обмозговать… — Он подбросил над столом перстевд, и тот завертелся на столешнице со стуком, который в наступившей тишине показался необычайно громким. — Так, так, так… — Аксель что-то обдумывал. — Может быть, Копенгаген? Большой морской порт, пожалованный в ленное владение Роскильдскому епископу, а тот строго следит, чтобы никакие гильдии не пустили корни в его землях. Торговлей в Копенгагене позволено заниматься только тем, кто получил особое разрешение у отцов города… пожалуй, и правда — Копенгаген. Едва ли я смогу посоветовать вам что-либо лучшее. Дело в том, что в Дании я почти не торгую, мы стараемся все продавать за границу.

— Послушай, — сказала Ингеборг. — Тебе имеет прямой смысл войти с нами в долю и помочь нам пристроить ценности. Не спеши с ответом, обдумай все, рассчитай. Насколько я тебя знаю, ты будешь торговаться за каждый грош, только бы не упустить своей выгоды.

Аксель поднял голову, взгляд его стал жестким.

— С чего ты взяла, что я согласился?

— Что ты хочешь сказать?

Ингеборг растерялась. Нильс испуганно глядел на Акселя широко раскрытыми глазами.

— Ты мне так ничего и не рассказала. Все, что ты тут наплела — ложь, любому дураку ясно.

— Не забывай, и я, и Нильс готовы поклясться именем Господа в том, что я сказала тебе правду.

Аксель упрямо выпятил подбородок.

— Клятвопреступничество вряд ли будет самым тяжким из твоих грехов, Ингеборг-Треска. Ваша история совершенно не правдоподобна. Гораздо легче было бы поверить, если бы ты соврала, что вы нашли клад в земле, здесь, в Дании. А если вы и впрямь совершили убийство где-то в чужой стране, это ничего не меняет — за такое преступление вас также ждет виселица. Хотели и меня впутать в свои темные делишки? Не выйдет. Мое кредо — осторожность.

— В таком случае, ты ведешь себя как малодушный человек, — сказала Ингеборг, окинув Акселя внимательным взглядом.

— Я человек, уважающий закон. Кроме того, я обязан подумать о моей семье.

— Дерьмо! Я не зря сказала «ведешь себя» как малодушный человек.

Разыгрываешь из себя труса, будто дрянной бродячий актеришка! Но меня ты не проведешь, уж я-то знаю, из какого теста ты слеплен. — В голосе Ингеборг звучало глубочайшее презрение. — Ты все решил для себя с самого начала. Ты хочешь нас обчистить, но этот номер не пройдет. Или торгуйся, как последний негодяй, раз уж не можешь иначе, или мы пойдем куда-нибудь еще, глядишь, в другом месте больше повезет.

Нильс подался вперед, взявшись за рукоять своего матросского кортика.

Аксель ухмыльнулся.

— Ах, вот оно как, моя дорогая! Штука, видишь ли, в том, что у меея нет охоты заводить шашни с палачом. Мне нужны гарантии, и для начала я должен увидеть ваш клад.

Ингеборг поднялась.

— Идем, Нильс. Нам здесь нечего делать.

— Э, нет, постой. — Аксель по-прежнему оставался невозмутимым. — Сядь.

Разговор еще не окончен.

Ингеборг отрицательно тряхнула головой.

— Я достаточно прожила на свете, чтобы научиться вовремя чуять предательство. Пошли, Нильс.

Юноша встал. Тогда Аксель поднял руку:

— Я требую, чтобы вы остались. Не то позову слуг. Хотите, чтобы вас задержали?

— Не выйдет! — крикнул Нильс, но Ингеборг шикнула на него и, холодно поглядев на Акселя, спросила:

— В чем дело?

Торговец с улыбкой ответил:

— Да в том, что, как я подозреваю, вы виновны либо в пиратстве, либо в хищении собственности Датского королевства. Так что вы не будете в претензии, когда узнаете, какой ценой придется заплатить за подобное преступление. Вы оба бедняки, одиночки, семей у вас нет. Мне по воле Бога определено более высокое положение в жизни, значит, и терять мне придется больше, чем вам, намного больше. С какой же стати мне ставить на карту состояние, если… если ценой риска будет не весь клад?

Ингеборг и Нильс застыли на месте, молча глядя на Акселя.

— Конечно, я дам вам какую-то часть, — подумав, добавил торговец.

Ответа не последовало. Аксель нахмурился:

— Прекрасно, — сказал он и хлопнул ладонью по столу. — Зарубите на носу: я отнюдь не собираюсь становиться соучастником ваших преступлений. Говорил я обо всем этом деле только для того, чтобы разобраться и понять, что у вас на уме. Мой долг — немедленно донести на вас, и не шерифу, а самому барону. Как вы понимаете, я не могу позволить вам уйти из моего дома. Пораскиньте мозгами, вы, оба. Я слышал, что у барона Фольквара состоит на службе палач, которому нет равных во всем королевстве. Он живо вытрясет из вас всю правду до последнего слова. Вернее, не из вас — из того, что от вас останется.

— А ты, уж конечно, позаботишься о хорошем защитнике для себя. — Ингеборг презрительно усмехнулась.

— Безусловно. Я всегда держусь осторожной линии поведения. Мне не хотелось бы так сурово поступать с вами, потому что у меня остались приятные воспоминания о наших прежних встречах, Ингеборг. Да и у твоего приятеля вся жизнь впереди. Так что сядьте-ка, да потолкуем по-хорошему.

— Нильс!

Он сразу все понял и выхватил нож, который в полумраке показался устрашающе огромным.

— Мы уйдем, — сказал Нильс. — И вы нас не задержите. Если возникнет малейшее препятствие, вы умрете первым. А ну-ка, идите вперед Аксель внезапно побледнел и поднялся с места. Но стоявший перед ним парень давно уже не был прежним беспомощным и робким мальчуганом.

Нильс сунул кортик в ножны, но рукоять не выпустил. Ингеборг взяла со стола перстень и спрятала его за корсаж платья.

Из дома торговца они вышли втроем, вместе с хозяином. Только отойдя на некоторое расстояние от ворот, Нильс отпустил Акселя, и тот поспешно свернул в боковую улицу. Когда Аксель скрылся из виду, Ингеборг дала волю негодованию.

— Вот уж не думала, что он окажется такой дрянью. Где же, спрашивается, добрые-то люди, истинные христиане?

— По-моему, надо поскорей уносить ноги, пока он не поднял тревогу, — предостерег Нильс.

Закоулками и окраинами они вышли на берег Мариагер-фьорда. Здесь в ожидании прилива стоял небольшой торговый парусник, совершавший регулярные рейсы между портами на побережье пролива Зунд. На всякий случай Ингеборг и Нильс заранее договорились с капитаном судна, и он пообещал предоставить им места на палубе. Теперь эта предосторожность как раз пришлась кстати. Поднявшись на борт, они заплатили капитану и щедро добавили на выпивку, так что он уступил им свою каюту на все время пути.

Глава 3

Высоко в небесах стояла полная луна, из-за мороза окруженная светлым ореолом. Редкие звезды мерцали среди лунного света, серебрились инеем вершины деревьев над озером, серебром отливали мелкие волны.

По-зимнему холодный ветер подхватывал и кружил сухие мертвые листья.

Водяной поднялся со дна озера и поплыл к берегу. Когда луна шла на убыль. Водяной старел, с появлением же молодого месяца к нему возвращалась юность. В эту ночь Водяной был преисполнен сил, но его мучил голод. Водяной был огромным: в три раза больше, чем крупный жеребец. Туловище у него было таким же, как у людей, но на ногах были кожистые перепонки и длинные острые когти, сзади висел длинный хвост.

Морда у Водяного была плоская, с жесткой щетиной по краям широкой пасти, глаза горели красным огнем, словно угли.

Уткнувшись брюхом в прибрежный песок. Водяной смотрел на берег. Из темноты донесся шорох раздвигаемых ветвей и чьи-то шаги — они приближались к озеру. Кто из смертных посмел явиться сюда после наступления сумерек? О, если бы кто-нибудь из людей зазевался и по неосторожности вышел на берег! Водяной замер, казалось, он превратился в скалу возле берега. Серебряные волны, которые он поднял, когда плыл к берегу, уже успокоились.

Из-за темных деревьев появилась какая-то легкая тень. Она приблизилась и как бы повисла над осокой у самой кромки воды, удлиненная, тонкая и светлая, как месяц. Послышался звонкий смех:

— Ах ты, глупыш! Смотри, как надо прятаться!

Тень промелькнула над берегом и с быстротой ветра скрылась в ветвях дуба, который стоял у самой воды.

— Дай-ка я тебя покормлю!

С дерева полетели желуди, со стуком ударявшиеся о толстую шкуру Водяного.

Он глухо заревел в бессильной ярости. Вот уже три года вилия его дразнит. На суше Водяной едва мог сделать два-три неуверенных шага, он уже не раз пытался поймать насмешницу, но всегда дело кончалось тем, что она убегала и потом еще пуще потешалась над озерным чудовищем.

Скоро зима, вилии придется покинуть лес и ждать весны на дне реки или озера, но Водяной ничего от этого не выигрывал: в зимние холода вилия дремала, однако ее легкий сон был чутким, при малейшей опасности вилия мгновенно просыпалась и ускользала с обычной быстротой и проворством.

В то же время, когда Водяной не был ослеплен яростью, в его голове появилась смутная мысль, что он вряд ли способен причинить зло призрачной вилии. Только и было хорошего, что зимой она оставляла Водяного в покое, а встретив где-нибудь случайно, лишь слабо, как сомнамбула, кивала.

— Я знаю, — крикнула вилия, — ты надеешься подстеречь и сцапать вкусного сочного человека! Да только ничего у тебя не получится. — Она замахала руками, поднимая легкий ветер, который закружил над Водяным.

— Потому что они мои, эти странники!

И вдруг ее настроение изменилось. Ветерок утих.

— Зачем же они идут в лес ночью? — вслух удивилась вилия. — И огня с собой не взяли, чтобы путь освещать. Люди огонь взяли бы… Или нет?

Не помню, забыла…

Она сидела на ветви, поджав колени, и раскачивалась взад и вперед.

Пушистые светлые, как легкое облако, волосы взметнулись от слабого движения воздуха, которое едва ли могло растрепать волосы человека. И вдруг вилия воскликнула:

— Они вовсе не люди! Почти все — не люди!

И она проворно скользнула вверх по стволу и спряталась в ветвях дуба.

Водяной свистнул ей вслед, потом пригнулся пониже и затаился в воде.

Из леса вышли во главе с Ванименом около двух десятков его подданных.

Все они были нагими, лишь с поясами, к которым были подвешены кинжалы.

На плече у каждого лежал гарпун, в руках они несли рыболовные сети.

Позади шли шесть человек — Иван Шубич и пятеро солдат. Жупан хотел увидеть все своими глазами. Сквозь темную лесную чащу они пробрались, ведомые своими спутниками из Волшебного мира, которые обладали чудесным даром видеть в темноте. Люди же шли на ощупь, и теперь, вдруг очутившись на освещенном луной берегу, удивленно оглядывались вокруг.

— Вон там он, — Ванимен увидел Водяного. — Как легко мы его нашли.

Хорошо, что не взяли с собой факелов.

Иван пристально оглядел озеро и спросил:

— За тем камнем?

— Нет, ближе. Смотри, видишь, глаза горят?

Ванимен поднял гарпун и отдал приказ на языке лири.

Морской царь и его войско бросились в озеро. Водяной с ликующим ревом кинулся к тому, кто оказался к нему ближе остальных. Но враг ловко увернулся. Водяной ринулся на другого — и снова промахнулся.

Теперь они сражались под водой. Подданные Ванимена бросались на чудовище с разных сторон, дразнили его, кололи острогами и гарпунами.

Водяной нырнул на дно — преследователи за ним. Вода в озере взволновалась и забурлила.

Спустя недолгое время все стихло, волны на озере улеглись, небеса недвижно застыли в холодном серебряном сне. В глубочайшей тишине едва слышно прозвучали слова одного из солдат, пришедших с жупаном:

— Битва идет на такой глубине, что нам ничего не видно.

— Если вообще идет, — откликнулся другой солдат. — Это чудовище бессмертно и будет жить до Судного дня. Железо его не берет. И на что только надеются эти ваши охотники, господня жупан, хоть и сами они нелюди…

— Их вождь рассказал мне о средствах, которые он предполагает пустить в ход против Водяного, — коротко ответил Иван. Он не имел обыкновения откровенничать с подчиненными. — Из этих средств онсумеет выбрать наиболее подходящее.

— Если только Водяной прежде не перебьет всех его воинов, — сказал еще один солдат. — Что мы тогда будем делать?

— Придется ждать здесь рассвета. В темноте нам не найти дороги домой.

Но на берегу нам эта тварь не страшна, — ответил жупан.

— Тут и кроме Водяного полно всякой нечисти, — снова подал голос тот солдат, что начал разговор, и опасливо огляделся. От лунного света его испуганные глаза на мгновенье ярко блеснули. Иван достал из-под рубахи нательный крест, в середине которого было круглое углубление, прикрытое хрусталем.

— Там внутри хранится косточка от пальца святого Мартина, — пояснил Иван, показывал крест солдатам. — Молитесь от всей души, как подобает истинно верующим христианам, и никакие силы тьмы не причинят вам вреда.

— Михайло, твой сын, по-иному про все это думал, — проворчал солдат себе под нос. Но Иван все же услышал и с размаху влепил ему звонкую затрещину, звук который гулко разнесся над озером.

— Будешь знать, болван, как распускать язык!

Солдаты перекрестились. Иные из них подумали, что раздор сулит неминучую беду.

Медленно тянулись час за часом. Мороз усилился. Ожидавшие на берегу люди дрожали от холода, прятали руки в рукава, топали ногами, чтобы согреться. От дыхания шел пар. И вдруг в ветвях старого дуба мелькнула и тут же исчезла светлая тень. Никто из людей не обратил на нее внимания.

Луна уже опустилась низко и повисла над самой кромкой леса, когда вдруг мрак впереди расступился. Люди в ужасе закричали. Прямо на них надвигалась огромная глыба. Черная громадина остановилась в некотором отдалении от берега, и тогда люди увидели — это был Водяной, окруженный охотниками Ванимена.

Вождь лири вышел на берег и подошел к людям. Вода стекала с его плеч потоками струящегося серебра. Лицо Ванимена сияло от гордости, подобно солнцу, первые лучи которого уже пробивались над лесом.

— Мы победили, — провозгласил морской царь.

— Слава Всевышнему! — радостно воскликнул Иван. В следующую минуту к жупану вернулось обычное здравомыслие. — Ты уверен в победе? Как вам это удалось? Что будем делать теперь?

Ванимен скрестил руки на могучей груди и засмеялся.

— Мы не смогли его убить. И все-таки мы его одолели. Притом одолели в полнолуние, когда Водяной сильнее и опаснее, чем в любое другое время.

Мы его основательно потрепали. Никого из наших ему не удалось схватить, ну а мы его помучили, надолго запомнит. А потом мы показали ему, как ловят рыбу сетями. Не успел он опомниться, как попал в сети, теперь он не опасен, его можно пугать, морить голодом. В конце концов, с помощью волшебных заклинаний, благодаря которым ны можем объясняться с подобными существами, мы растолковали ему, что будем держать его в сетях, сколько пожелаем, и лучше ему поберечь силы, а не тратить их понапрасну, исходя злобой. Мы предложили ему навсегда покинуть здешние воды. Вместе с ним мы поднимаемся вверх по реке, минуем ваш город, а затем отпустим Водяного. Пусть живет где-нибудь в верховьях Крки, в безлюдных горах. Он больше не будет досаждать людям.

Иван обнял Ванимена. Солдаты радостно шумели на берегу, подданные морского царя ликовали в озере. Водяной угрюмо ворчал и ворочался в сетях.

— Идите вдоль кромки воды, — сказал Ванимен людям. — Мы поплывем недалеко от берега, в пределах видимости. — Он повернулся и зашагал к озеру.

И тут светлая тень скользнула по ветвям с вершины дуба, слабо зашуршала сухой листвой, и вот кто-то легко спорхнул с толстого нижнего сука на землю.

— Ах нет! Неужели вы прогоните из озера бедного старого урода? — услышал Ванимен мелодичный девичий голос, — Не выгоняйте Водяного, ведь озеро — его дом. Озеру будет без него одиноко. А как же чудеса?

Они тоже исчезнут? И с кем я буду играть?

Ванимен разглядел трепещущую тень, смутно белевшую над блестящей осокой. Тень имела очертания стройной девичьей фигуры, прекрасной, но совершенно лишенной красок и даже словно бы прозрачной. От ее дыхания не поднимался морозный пар.

— Русалка! — в ужасе вскрикнул Ванимен и бросился в озеро.

Тень на берегу замерла.

— Кто ты? — мягким нежным голосом заговорила она, обращаясь к жупану.

— Должна ли я тебя помнить?

На лбу у Ивана выступил холодный пот, его била дрожь, но то была не дрожь страха — Ивана трясло от гнева и ненависти.

— Демон, призрак, губительница душ христианских! Сгинь, пропади, нечистая сила! Убирайся в могилу, откуда пришла, в ад, в преисподнюю!

Иван ударил вилию мечом. Но меч непостижимым образок не поразил ее.

Вилия всплеснула руками.

— Да на что ж ты прогневался? Не сердись на меня, не уходи! Останься, — попросила она жалобно. — Ты такой горячий, а мне так одиноко…

Иван отбросил меч и схватился за крест.

— Именем Святой Троицы и Святого Мартина, под чьим знаменем шел в бой Святой Стефан, сгинь! — воскликнул Иван, подняв над головой крест.

Вилия легко вспорхнула и побежала в лес. Будь вместо нее смертная женщина, ее еще долго можно было видеть издали — вилия же сразу как бы растаяла среди седого инея. Люди на берегу услышали ее рыдания, плач, который вдруг сменился заливистым звонким смехом. Вскоре и смех умолк, растаяв в тишине.

* * *

Звонили колокола, весь Скрадин праздновал и ликовал. Никто не работал, шли только приготовления к празднеству, которое началось в полдень и завершилось после захода солнца.

Еще до рассвета разбуженные шумом горожане с благоговейным ужасом смотрели на Водяного, который плыл вверх по реке, со всех сторон окруженный охотниками Ванимена. На какой-то миг людях пока-лось, что их мир: замок, церковь, город с его домами, поля, размеренная жизнь и спокойный ход времени от Пасхи до Рождества и от Рождества до Пасхи — вдруг раскрылся, подобно тому, как раскрываются оконные ставни. Люди увидели то, что было ранее скрыто за плотной завесой, и раскрылись перед ними не добрые гостеприимные Небеса, но бескрайние просторы неведомого и непостижимого.

С первыми лучами солнца охотники Ванимена и жупан со своим маленьким отрядом вернулись в город. Все страхи уже были забыты, кругом шли оживленные разговоры о том, что теперь можно будет ловить рыбу в озере, Безусловно, дремучие леса по-прежнему таили в себе множество опасностей, было ясно, что сменится не одно поколение людей, прежде чем чащобу удастся проредить. Однако год от года лесные вырубки расширялись, пахотные земли теснили заросли, жителей в округе прибавилось, и населенные людьми места уже подошли к озеру широким полукругом с одной его стороны. Чудовище было изгнано, теперь люди могли, ничего не боясь, плавать по озеру на лодках возле населенного берега. Однако слишком близко подгребать к лесистому берегу все же не стоило.

Жупан подтвердил, что добрые вести правдивы. Он своими глазами видел, как Водяной покинул озеро и медленно двинулся вверх по реке, шумно фыркая, сопя и отдуваясь Местами он плыл, местами тащился по мелководью, царапая брюхо о камни, и наконец скрылся из виду. Чудовище передвигалось с большим трудом. Похоже, что гибель его настанет задолго до Судного дня. Никаких надежд у Водяного не осталось, и от безысходной тоски он скоро успокоится навеки. Капеллан замка отец Петр отслужил благодарственный целебен, однако лицо у священника было при этом довольно-таки кислое. После молебна началось веселье. Луг на окраине города был полон народу, все скрадинцы нарядились в лучшее праздничное платье — вышитые безрукавки, сборчатые рубахи; женщины были в широких пышных юбках, которые высоко взлетали, подхваченные вихрем пляски, и открывали ножки. Над костром жарилась на вертеле туша быка, от котлов поднимался соблазнительный вкусный запах, кувшины до краев были наполнены медом, вином и пивом. Заливались дудки, рожки и волынки, гремели бубны, взвизгивали скрипки, ни на минуту не умолкал радостный гомон.

Среди крестьян свободно расхаживали подданные Ванимена. Иван Шубич на свой страх и риск разрешил им гулять на празднике вместе с людьми. Он ни минуту не сомневался, что они сдержат данное слово и не попытаются сбежать. Сегодня они всюду находили радушный прием, а завтрашний день сулил им долгожданное исполнение надежд. Ради соблюдения приличий жупан велел всем подданным морского царя одеться, как люди. Жаль только, что многим досталась старая заштопанная одежда с чужого плеча.

Но для лири это ровным счетом ничего не значило, прежде всего потому, что все они были беспредельно счастливы, ведь в день праздника всему племени наконец позволили объединиться. К тому же, если двое уходили с луговины и уединялись где-нибудь в зарослях или под деревьями на берегу реки, они тут же сбрасывали ненавистное тряпье.

Радостней и громче всех веселился отец Томислав. Он прибыл в Скрадин вместе с Ванименом. Когда морской царь рассказал Ивану о своем плане поимки Водяного, отец Томислав хотел непременно отправиться на озеро вместе с жупаном и солдатами, и его лишь с большим трудом уговорили остаться и ждать в городе возвращения отряда. Теперь же, как только люди, взявшись за руки, встали в хоровод и пустились в пляс вокруг костра, на котором жарился бык, радость отца Томислава просто хлынула через край и захлестнула всех, кто был с ним рядом.

— Эге-гей, веселей! Пляши живей! — кричал Томислав. — Эх, и спляшем же! Спляшем, как царь Давид плясал пред Господом! Ах вот вы где, мои красавицы, — обрадовался он еще больше, увидев хорошеньких девушек. — А ну-ка, берись за руки, посмотрим, кто кого перепляшет?

Ванимен и Миива надолго уединились. Они вернулись на луг, когда все уже наплясались досыта. Сын Ивана Лука побежал через луг поздороваться с ними. Лука был худощавый юноша с задумчивым лицом, которому совсем не шел нынешний по-праздничному яркий наряд. Он с первого дня принимал живейшее участие в судьбе странных созданий, явившихся из морской пучины, и жадно расспрашивал обо всем, что имело к ним отношение.

Помимо того Лука настойчиво требовал, чтобы с ними хорошо обращались.

После того как Ванимен одержал победу над озерным чудовищем, юноша преисполнился восхищения морским царем.

— Приветствую тебя, — громко сказал Лука среди веселого шума. — Твое лицо мрачно, отчего ты не весел? Могу я чем-нибудь тебе помочь?

— Благодарю, но мне как будто ничего не нужно, — ответил Ванимен.

— Случилась неприятность?

— Позже, когда праздник закончится, я поговорю с твоим отцом. Не хочу омрачать вашей радости.

— Прошу тебя, скажи, в чем дело. Вдруг я смогу быть чем-нибудь полезен?

— Ладно, — согласился Ванимен.

Миива, которая так до сих пор и не выучилась языку хорватов, незаметно отошла в сторону.

— Ладно, Лука. Коли ты так настаиваешь, скажу. Слышал ли ты, что мы встретили на озере русалку?

Лука удивился.

— Как ты говоришь, русалку?

— Да. Призрак утонувшей девушки. Он обитает в водах, которые поглотили тело утопленницы.

Лука широко раскрыл глаза и вздохнул.

— Это вилия, — сказал он. — С кем ты говорил о ней? — Лука немного помедлил. — Я не знал, что ты ее видел. Никто не сказал — люди вообще боятся о ней говорить.

— У вас ее зовут вилией? — настороженно спросил Ванимен. — Однажды я столкнулся с призраком из их рода. Далеко отсюда, на севере. И потому я сразу понял, что это за существо, когда увидел ее на озере. Меня охватил ужас, и я бежал, скрылся от нее в водах озера. Я стыжусь своей трусости. Твой отец прогнал призрак, но потом, когда я хотел объяснять, почему храбрость мне изменила, он не пожелал разговаривать.

Сказал, что ему неприятно слышать что-либо о подобных вещах.

Лука кивнул.

— У отца есть на то причины. Однако, я думаю, если бы ты проявил настойчивость, он не отказался бы тебя выслушать. Тут нет никакой тайны. Это печальная история, но не позорная для отца.

— Эта… вилия насмехалась над нашей победой. Как я заметил, люди радуются тому, что смогут теперь рыбачить на озере, и рассчитывают на помощь мою подданных. Неужели твои земляки лишились рассудка? Если Водяной едва не погубил их, то как же они не боятся вилии? Ведь она убьет их!

— Вилия? Убьет? — Лука опешил. — Да от нее никакого вреда. Леший — и тот зловреднее. Она, конечно, из озорства может нагнать ветер, и он, скажем, сорвет развешанное на веревках выстиранное белье. Младенца утащить может, если мать зазевается, но она всегда сразу же приносит дитя и кладет в колыбельку. Да ведь и отпугнуть ее легко, она боится полыни. Конечно, если кто-нибудь поддастся ее чарам и пойдет за ней, он совершит смертный грех. Да только никто об этом не мечтает, никогда ни с кем такого не случалось, даже с теми, кого она пыталась заманить в лес. Оно и понятно, ведь призрак уже сам по себе внушает людям ужас.

Я это очень хорошо знаю… Слишком хорошо. Лучше бы не знать.

— Почему? — Ванимен пытливо поглядел в глаза юноши.

Лука поежился, словно от озноба, хотя стоял теплый солнечный день, шумный, звонкий и радостный.

— Я был тогда с Михайлой, моим братом, на охоте. Тогда-то она его и приметила. Это случилось два года назад. Я видел ее лицо. У нее было лицо Нады, девушки, которая утопилась в озере три года тому назад.

Тут кто-то схватил Луку за плечо и швырнул наземь. Перед ними стоял отец Томислав.

— Ложь! Все ложь, до последнего слова! — крикнул старик.

Он незаметно подошел сзади и слышал, о чем говорит Лука. Теперь он стоял над упавшим на землю пареньком. Вмиг смолкли голоса и звуки музыки, настала полная тишина, все испуганно смотрели на Томислава.

Тот поборол гнев и глухо произнес:

— Лука, я не хотел сказать, что ты обманщик. Ты был обманут. То было случайное сходство, оно тебя обмануло. Или происки дьявола. Прости, Лука.

Томислав обвел взглядом всех, кто в молчании стояли вокруг. И вдруг из глаз у него полились слезы.

— Моя дочь не утопилась! — прошептал он. — она не совершила греха самоубийства. Господь не осудил мою дочь, она покоится в освященной земле, на христианском кладбище. А ее душа, она… Она в раю.

Старик побрел прочь в расступившейся перед ним толпе.

* * *

Ночной дождь стучал по крыше замка, за окнами завывал ветер. От каменных стен, проникая сквозь плотные шпалеры, струился холод Сумрак силился поглотить огоньки свечей. Иван Шубич и морской царь сидели друг против друга. Иван решил обойтись в этот вечер без слуг, и потому его жена не ушла спать, а сидела в дальнем углу зала, грелась возле жаровни с углями, и по знаку Ивана подавала на стол вино.

— Ладно, — сказал Иван. — Лучше уж я сам расскажу тебе обо всем. Иначе ты станешь избегать озера, а я ведь надеюсь, что ты и твои подданные поселитесь в наших местах и передадите людям свое уменье и опыт, обучив их рыболовному промыслу. Да и нет ничего постыдного для моей семьи в том, что с нами случилось. — Иван тяжело вздохнул. — Не стыд а печаль… Нет, скорее горечь. Я понимаю, что не прав, но чувствую именно горечь.

Иван притронулся к шраму, которым было изуродовано его лицо.

— И тебе, Ванимен, нисколько не должно быть стыдно, что ты тогда бросился бежать от нее. По моему мнению, подобные существа и здесь, на юге, не менее страшны, чем те, что обитают в северных странах, как ты мне рассказал. Признаюсь тебе: я до конца дней не забуду ужаса, который пережил тогда, хоть и сам лучше всех знаю, что недаром слыву храбрецом. Однако — не могу объяснить почему, может быть, потому, что мы во многом совсем не такие, как люди племени руссов, мы настолько другие, что и сама смерть вас с руссами не уравняет — как бы то ни было, вилия не принадлежит к числу страшных призраков или демонов, какими являются северные русалки. О, конечно, если человек по глупости пойдет за ней, тогда… Но все-таки раньше у нее была душа. Ты… — Иван вдруг осекся.

Ванимен через силу улыбнулся.

Иван отхлебнул из кубка и поспешно заговорил о другом:

— Я не питал бы недобрых чувств к Наде, но ведь из-за нее мой старший сын удалился от мира. Так я думаю. Но, может быть, я ошибаюсь. Кому, кроме Бога, ведомы движения человеческого сердца? А Михайло был таким веселым парнем, так любил жизнь. В нем я узнавал себя в молодые годы.

И вот Михайло ушел в монастырь. Сожалеть об этом не подобает, безусловно. Да монастырь, пожалуй, был для него спасением. Моему младшему, Луке, монашеская ряса подошла бы куда как лучше, Михайло был совсем другого склада, тот, прежний Михайло… а теперь Лука унаследует… нет, не унаследует Лука жупанской власти. Потому что жупана назначает король или избирают главы знатнейших родов. И король, и знать сразу же поймут, что воин из Луки никудышный.

Иван поднес к губам кубок. В наступившей тишине слышалось лишь завывание ветра, который бушевал над крышей замка. Наконец, Ванимен нарушил молчание:

— Правда ли то, что вилия в своей прежней жизни была дочерью Томислава?

— Старику нестерпимо больно об этом слышать, — ответил Иван. — Те, кто любят Томислава, никогда не упоминают при нем о Наде. Нынче он обидел моего сына, но я не держу на старика зла. Ничего страшного не произошло. Лука получил урок и впредь будет вести себя осмотрительнее.

Однако речь не о нем. Я должен наконец рассказать тебе о том, что в ваших краях известно всем и каждому. Твой мир — мир чудес и волшебства. Должно быть, ты лучше, чем люди, можешь судить о том, что сейчас услышишь.

И Иван начал свой рассказ.

— Сразу же должен тебе сказать, что Зена, жена Томислава, была из тех женщин, что приходят на эту землю для горя и страданий. Отец Зены был незаконнорожденным сыном тогдашнего жулана и крепостной девушки, которая, говорят, была писаная красавица. Жупан дал сыну вольную, и тот, когда вырос, стал гусляром, странствующим музыкантом. Был этот парень настоящим ветрогоном и однажды устроил в городе переполох — привел в дом невесту, которую нашел себе среди цыган. Эти бродяги и язычники в те времена как раз кочевали по нашей стране. Невеста его, правда, была крещеная, однако насколько искренним было ее обращение в христианскую веру, никто не мог сказать. И гусляр и его жена цыганка умерли молодыми от тяжкого недуга. Их дочь Зену взяли к себе родственники. Надо заметить, родня все детские шалости и проступки Зевы относила на счет дурного нрава, якобы унаследованного ею от родителей. Я так до конца и не понимаю, что побудило Томислава просить руки Зены — то ли красота девушки, то ли жалость, которую он испытывал к сироте. Об их горестях ты знаашь. После того как родилась Нада, жена Томислава тяжело захворала, ее одолела безысходная тоска, и до самой смерти она не вставала с постели. Какие же воспоминания о матери остались у Нады? Соседи по доброте душевной иногда уделяли девочке внимание, отец отдал ей всю любовь своего сердца, дочь была для него все на свете. Но разве мужчина в одиночку может как следует воспитать ребенка? По-видимому, Томислав слишком многое поверял дочери, а ведь священник знает все беды и горести людские. Я думаю, Наде слишком рано открылось то, что мир наш — юдоль скорби. Не знаю… Я ведь простой солдат, Ванимен.

Иван осушил кубок и знаком велел жене подать еще вина. Затем после долгого молчания он продолжал свою повесть:

— Я хорошо помню Наду. По долгу правителя я много разъезжаю в нашей жупании, езжу и в дальние глухие углы, потому что я обязан знать, как живут люди и хорошо ли служат судьи, чиновники и прочие. Томислав же часто со всей семьей приезжал из задруги в Скрадин, особенно по базарным дням. В нашем городе нет большой рыночной площади, однако крестьяне постоянно приезжают торговать своим товаром. Мне кажется, устраивая эти поездки в город, Томислав надеялся хоть как-то утолить жажду приключений, которой томились его старшие дети. Нада подросла.

Удивительной красавицей стала! А люди говорили, что она еще и умница, и сердце у нее было доброе. Вода и зверье любила, и домашнюю скотину — в крестьянской жизни это не последнее дело. Нада была веселая, смешливая девушка. Но вместе с тем, хоть и редко я в то время мог ее видеть, однако змечал, что порой на нее вроде бы без причины вдруг находит печальная задумчивость, и тогда Нада становилась замкнутой и молчаливой. Причина, наверное, заключалась в том, что не было у Нады ухажеров. Парни-то, конечно, и потанцевать, пошутить с ней любили, когда она бывала в веселом настроении, но отец не мог дать за Надой хорошего приданого. Да и очень уж она была хрупкая — как такой былиночке рожать детей чуть ли не каждый год, да еще и по хозяйству хлопотать и в поле гнуть спину? Надо полагать, отцы неженатых парней, заботясь об их благе, подыскивали им более подходящих невест.

Иван отпил вина, поставил кубок на стол и поглядел на дрожавшие от ветра ставни, словно ему хотелось вырваться наружу и скрыться за серой пеленой дождя.

— Ну вот, я подошел к тому, о чем мне тяжелее всего говорить Позволь рассказать об этом коротко. Нада расцвела как раз к тому времени, когда Михайло, мой старший, ненадолго приехал домой. Они с Надой повстречались в Скрадине, и Михайло сразу же начал за ней ухаживать.

Через лес скакал на коне в задругу, а уж Томислав, конечно же, не мог отказать в гостеприимстве сыну жупана. Михайло устроил так, чтобы Нада приезжала в Скрадин на разные праздники. В их отношениях не было ничего предосудительного. Но Михайло желал ее и, вероятно, своего добился. Михайло был… да и сейчас он обаятельный юноша. Сестра и двое братьев Нады улетели из отцовского гнезда, и сама Нада, уж конечно, много услышала рассказов на нашем обширном королевстве, где она могла бы, пожалуй, найти для себя нечто лучшее, чем тяжкая доля крестьянки или монашеское одеяние. Не знаю, не знаю… Знаю только, что Томислав однажды пришел ко мне и спросил напрямик, намерен ли Михайло жениться на его дочери. Что я мог ответить? Я знал своего сына. Если бы речь пошла о женитьбе, то ему надлежало бы взять невесту с хорошим приданым. Да и рано такому молодому парню было заводить семью. Выслушав меня, Томислав поблагодарил за искренний ответ и сказал, мол, коли так дело обстоит, нельзя, чтобы Михайло продолжал встречаться с Надой. Я обещал поговорить с сыном, потому что не желал зла Томиславу и его дочери. Михайло сперва заупрямился, но в конце концов дал слово больше с Надой не видеться. К тому времени он уже остыл.

— А она — нет… — как бы про себя сказал Ванимен. — Ее отец… Она ведь и отца любила, наверное. Она осталась в одиночестве, и тогда меланхолия ее одолела…

— Ее тело нашли в озере, — резко перебил Иван. — С тех пор, по-видимому, призрак Нады обитает на его берегах. Вам, жителям морских глубин, она совершенно не опасна. Короткая и печальная повесть. Давай выпьем с горя, Ванимен, — Иван поднял кубок.

* * *

Томислав вернулся домой на рассвете. Ванимен ожидал его прихода, чтобы попрощаться.

Занималась утренняя заря, омытое ночным дождем небо сияло чистотой.

Томислав и Ванимен стояли на опушке леса. Небо на востоке было светло-серым, в вышине — голубым, и темно-синим — на западе, где мерцала над заходящей луной последняя звезда. Лес пестрел осенними красками, охрой, бронзой и пурпуром, под ногами шуршала опавшая листва. Впереди в туманной дымке лежали опустевшие после жатвы поля, где-то вдалеке заливались петухи, и больше ни звука не доносилось в утренней прохладе.

Томислав прислонил свой посох к стволу дерева и обеими руками крепко сжал руку Ванимена.

— Мы еще увидимся, не раз, — сказал он.

— Да, мне бы этого хотелось, — ответил морской царь. — Будь уверен, я обязательно встречусь с тобой, если когда-нибудь снова окажусь в ваших краях.

Томислав вздохнул.

— Но почему же вы нас покидаете? Здесь вас любят, и тебя, и всех остальных.

— Любят, но так, как любят собак. В нашем Лири мы были свободными. Не все ли равно, добрые или злые будут у нас хозяева, если мы превратимся в домашних животных?

— О нет, вы не будете рабами — если ты этого боишься. Вы обладаете такими удивительными умениями, что сможете добиться лучшей доли. — Томислав помолчал. — Конечно, было бы лучше, если бы вы приняли христианство.

И вдруг он преобразился — лицо священника преисполнилось торжественности.

— Ванимен! — воскликнул он с жаром. — Прими крещение! И Всевышний дарует тебе душу бессмертную, которая во славу Господа пребудет на небесах долее звезд!

Правитель лири отрицательно покачал головой:

— Нет, мой добрый друг. В течение долгих столетий я набирался мудрости и знаю, какова судьба выходцев из нашего народа, которые осмелились совершить подобный шаг.

— Какова же их судьба? — снова помолчав, спросил священник.

— Я полагаю, они обрели то, к чему стремились — бессмертие на небесах.

Но они утратили память о своей жизни, как будто никогда ее и не было.

Кануло во тьму все их прошлое, все, что составляло их жизнь: мечты, радости, странствия в морских глубинах. Бесследно исчезло все, что было их сущностью. Они стали кроткими смертными существами, у которых только и осталось своего, что необычные ступни и цвет волос. — Ванимен вздохнул.

Глаза священника светились решимостью, седая борода чуть колыхалась под легким утренним ветром.

— Ванимен, — проникновенно сказал он, — я много размышлял об этих вещах, подолгу, упорно размышлял. — Томислав на секунду поджал губы. — И пришел к убеждению, что Бог ничего не делает напрасно. Все, что сотворено Господом, не погибнет до скончания века. Может быть, то, что я говорю, ересь. И все-таки я верю, что в последний день Творения мы вновь обретем все, с чем когда-либо расстались.

— Возможно, ты прав. Но возможно, и нет. Если ты прав, я все равно этого не приемлю. Как я охотился на нарвалов под толщей арктических льдов! Как прекрасны были мои возлюбленные, прекрасней, чем северное сияние… И Агнета, моя Агнета… — Голос Ванимена дрогнул. Он высвободил руку, которую держал Томислав. — Нет, я не отдам этого в обмен на вашу жалкую вечность.

— Ты меня не понял, — возразил отец Томислав. — Ванимен, я читал разные легенды, предания, я знаю, что случалось обычно с теми жителями Волшебного царства, которые приняли христианство. Я уверен, что то, что с ними случилось, только послужило им на благо. Но ведь это произошло отнюдь не со всеми, бывали исключения. В старинных хрониках описано, что иные сверхъестественные существа, приняв крещение, полностью сохраняли память. Я буду молить Господа, чтобы он послал нам свое знамение. Пусть Господь даст нам знак, что по Его беспредельному милосердию у вас сохранится память о прошлом.

И Томислав обнял морского царя.

Глава 4

Епископ Йохан Кваг часто совершал поездки в Копенгаген, ибо этот город входил в епархию, центром которой был Роскильде. В Копенгагене у роскильдского епископа был собственный дом. Здесь, в одном из жилых покоев, уже довольно долго сидел и о чем-то размышлял епископ. Он удобно устроился на высоком кресле, украшенном резными изображениями двенадцати апостолов. Перед ним на простом табурете сидел молодой человек. Его скромное платье и ютландский выговор никак не вязались с тем, что он пожелал сделать огромные пожертвования на нужды церкви.

Узнав о столь необычной щедрости, епископ и повелел секретарю пригласить молодого человека для аудиенции.

— Ты не все поведал мне, сын мой, — сказал наконец епископ, прервав затянувшееся молчание.

Нильс Йонсен опустил голову в знак согласия. Самообладание и чувство собственного достоинства этого юноши, отметил про себя епископ, были столь же необычайны, как его богатство.

— Да, святой отец, — сказал Нильс. — Если я расскажу вам все до конца, то от этого могут пострадать некоторые лица. Но, клянусь вам Господом Богом, я не сказал ни одного слова не правды. Сокровище не было захвачено мною преступным путем.

— И ты, сын мой, решил поделиться им с нашей епархией… Если твои предложения о стоимости сокровищ соответствуют действительности, то далеко не каждна монарх в состоянии сделать подобный щедрый дар.

— Я предоставляю вам, святой отец, определить размеры той доли сокровищ, которая причитается святой церкви, и полагаюсь на вашу исключительную порядочность.

— Выбора у тебя, считай, нет, — сухо заметил епископ. — Без защиты влиятельного покровителя тебе не сносить головы. Одному владеть таким богатством тебе не удастся.

— Я это понимаю, ваше преосвященство.

Йохан удобней облокотился в кресле.

— Понимаешь, а торгуешься, — сказал он. — Ты забыл о том, что мирские блага гибельны для твоей души.

— Я надеюсь, что мой духовник вовремя предостережет меня от опасности.

— А ты, как я погляжу, задиристый малый.

— О, я не хотел сказать что-то непочтительное, святой отец. Я холост, но у меня есть близкие, которые нуждаются в помощи. Это моя мать и другие родственники. Вместе с тем, если принять во внимание, какими средствами пробивает себе дорогу Ганзейский союз, потеснивший все прочие торговый корпорации, то, по моему разумению, наше королевство должно бы только радоваться появлению в Дании нового крупного судовладельца.

Епископ вдруг утратил всю свою важность и расхохотался:

— Отлично сказано, сын мой!

— Значит, вы?..

— Полегче, полегче, сын мой, не спеши. Нужно договориться о некоторых условиях. Во-первых, поскольку ты скрыл от меня тайну, а может быть, и не одну, ты должен исповедаться и получить отпущение грехов.

Нильс почтительно склонил голову.

Йохан улыбнулся и добавил:

— Я распоряжусь, чтобы тебя принял отец Эббе, настоятель собора святого Николая, покровителя всех моряков. Отец Эббе ведет свой род от мореплавателей, он хорошо разбирается в таких вещах, которые для кого-нибудь другого могут остаться загадкой.

— Премного благодарен, святой отец.

— Далее. Ты должен тайно, так, чтобы никто ничего не узнал, привести надежных и сведущих людей в то место, где спрятан клад. Пусть они определят стоимость сокровищ. — Епископ сложил на груди руки. — Нам надо вести себя очень осторожно. Если сокровище так велико, как ты говоришь, то за одну ночь его не вывезти. Под каким-нибудь предлогом вспыхнет ссора, и пойдут войны за обладание этим золотом. Несколько лет тому назад наш Копенгаген подвергся нападению норвежцев, а уж как подумаю о германских князей, так прямо мороз по коже… Ну, хорошо. На мой взгляд, самое разумное — оставить пока большую часть клада там, где он сейчас спрятан.

Нильс воспротивился:

— Как, ведь получив это золото, вы сможете совершить столько благодеяний!

— На золото нельзя купить ничего, кроме ничтожных плодов, которые родит земля. А духовенство не так уж стойко, оно подвержено всяческим искушениям и в том числе самому сильному из всех — искушению властью.

Йохан поднял руку, повелевая Нильсу хранить спокойствие, и продолжал:

— Безусловно, мы сумеем использовать золото таким образом, чтобы оно послужило благому делу. Можно ведь и негласно творить благодеяния.

Негласно позаботимся мы и о твоем будущем, сын мой. Главное же, не вздумай сломя голову ринуться в пучину наслаждений. Тебе, сын мой, еще многому предстоит научиться, прежде чем ты станешь преуспевающим судовладельцем и возглавишь торговую компанию. Мы объясним, что ты неожиданно получил богатое наследство и что я счел тебя достойным своего благосклонного покровительства. Подобное объяснение не вызовет подозрений. Люди вообразят, что ты — незаконнорожденный отпрыск какого-нибудь вельможи, или подумают, что ты сын и наследник одного из моих родственников.

Нильс помрачнел.

— Не беспокойся, честь твоей матери не будет затронута. Да, очень хорошее объяснение, ему поверят. Очень правдоподобно, такое вполне могло случиться. Если же это объяснение и вызовет сплетни, то они будут недолговечными. Со временем я пожалую тебя в граждане Копенгагена, и тогда ты сможешь получить лицензию на ведение торговли.

Терпение, парень! — епископ хохотнул. — Я же не говорю, что тебе придется ждать долго.

— Вы так великодушны, ваше преосвященство! Но есть вещи, которые не терпят отлагательства. — Нильс крепко стукнул кулаком по колену.

Йохан согласно кивнул:

— Правильно. Ты, кажется, упомянул о своих родных. И, несомненно, ты уже предвкушаешь удовольствия, которые приносит богатство. Здесь нет большого греха, при условии, что и предаваясь утехам и радостям, ты всегда будешь помнить о Господе. Догадываюсь, что у тебя на примете уже есть какое-нибудь рискованное предприятие, а то и не одно, и ты хотел бы немедленно приступить к их осуществлению, чтобы показать свои дарования. Что ж, я не вижу тому препятствий, ибо деньги ты получишь незамедлительно. Главное, ты никому не должен открывать, сколь велика полученная тобой сумма. Благослови тебя Бог, сын мой. — Епископ так и сиял от радости. — Ступай. Завтра продолжим разговор.

* * *

Мощные крепостные стены, сторожевые башни и глубокие рвы охраняли Копенгаген. Но почти все строения внутри каменного кольца городских стен были деревянными; крытые соломой дома теснились друг к дружке на узких и кривых грязных улицах. Жили в Копенгагене люди, привычные к повседневному тяжелому труду, и не так уж часто случалось им отвести душу, когда вдруг объявлялись в городе бродячие музыканты и лицедеи.

По своим делам горожане ходили пешком, если же проносились мимо, обдавая пешеходов грязью, карета, то вслед ей сыпались проклятия.

Множество чужестранцев и нищих вносили в облик города некоторое своеобразие, однако оно не слишком бросалось в глаза. В уличной толпе заметно выделялись своими богатыми нарядами важные рыцари, куртизанки, купцы, но их было не много. По улицам бегали дети и собаки, бродили свиньи, тут же клевали корм куры. Уличный шум набегал, подобно морскому прибою: шаги, голоса, скрип колес и стук молотов. Серое небо хмурилось, в сыром воздухе пахло дымом, навозом, дегтем и отбросами.

«И все-таки правду люди говорят — дышится здесь вольно», — подумал Нильс. От этой мысли снова ожили его надежды, и Нильс начал мечтать о будущем, которое рождалось здесь, в Копенгагене. На какое-то время он даже перестал тосковать по Эяне, тогда как обычно тоска по ней не оставляла Нильса ни на минуту. Здесь, в городе, не было буквально ничего, что напоминало бы об Эяне и мире, который был для нее родным.

Нильс вошел с двери гостиницы, где они поселились вместе с Ингеборг, прибыв в Копенгаген. На первом этаже помещался трактир. Нильс не останавливаясь быстро прошел через зал, поклонился хозяину и посетителям, взбежал по лестнице на второй этаж и направился в дальний конец коридора. Гостиница «Голубой лев» была не из худших: здесь жили богатые постояльцы, все было опрятным и добротным. В номерах была главная комната и две спальни. Войдя, Нильс постучал в дверь спальни.

Ингеборг сразу же отворила.

В Копенгагене Ингеборг приобрела образ Пречистой Девы. Сейчас он стоял на полке. Взглянув на смятое платье Ингеборг, Нильс догадался, что она молилась. Ингеборг посмотрела ему в глаза и вдруг задрожала, губы ее приоткрылись, но от волнения она не могла произнести ни слова.

Нильс затворил дверь.

— Ингеборг, мы победили.

— О! — Она всплеснула руками.

— Епископ дал свое согласие. Замечательный старик! Правда, он настаивает, чтобы все делалось постепенно, но это правильно: спешить нельзя. Удача!

Нильс запрыгал от радости. Он пустился бы в пляс, да места не было, почти всю спальню занимала большая кровать.

— Удача, Ингеборг! Все, мы теперь не бедняки. Я больше не буду гнуть спину как проклятый, и ты не будешь торговать собой. Весь мир принадлежит нам.

Ингеборг перекрестилась и прошептала:

— Пресвятая Дева Мария, благодарю Тебя.

— Вот так раз! А меня-то, меня поблагодарить забыла? Не беспокойся, все сделаем и свечи в церкви поставим, но сперва давай отпразднуем нашу победу. Закатим пир горой. Купим все, что захотим, хоть целый кабачок, вина купим, музыкантов позовем! Ингеборг, что ж ты не радуешься? Ты же заслужила праздник.

Нильс обхватил ее за талию. Ингеборг посмотрела на него сквозь слезы и попросила:

— Научи меня радоваться.

Нильс удивленно взглянул на нее и вдруг увидел, как она хороша: округлые плечи, блестящие карие глаза, мягкие и волнистые густые волосы. Он не раз по-дружески обнимал или целовал Ингеборг, но теперь им владело любовное желание — нет, не только им: обоими. Раньше он изредка задумывался о том, какой стала бы его жизнь, если бы исчезла постоянная мучительная тоска по Эяне. И вот эта тоска исчезла. Рядом была Ингеборг.

— Какая ты красивая, — воскликнул он изумленно.

— Не надо, Нильс. — Ингеборг попыталась освободиться. Нильс привлек ее к себе, от запаха ее тела у него закружилась голова. Поцелуй длился бесконечно.

— Нильс, — сказала она, уткнувшись ему в плечо. — Ты понимаешь, что делаешь?

— Да, Ингеборг, да, милая. — Он подхватил ее и перенес на постель.

Потом, лежа рядом с ним, Ингеборг сказала:

— Нильс, я хочу попросить тебя об одной вещи.

— Считай, что ты ее уже получила.

— Никогда не называй меня милой или любимой и всякими такими словами.

— Что? — Нильс удивленно приподнялся. — Почему?

— Мы с тобой одни. Больше у нас никого нет. Золото роли не играет, пройдет немало времени, прежде чем у нас появятся хорошие друзья, на которых мы во всем сможем положиться. Мы должны верить друг другу. И потому между нами не должно быть никакой лжи.

— Но ты, правда, мне нравишься!

— А ты — мне. Очень, очень. — Она поцеловала его в щеку. — Но ты для меня слишком молод. И слишком хорош.

— Ерунда.

— И ты тоскуешь по Эяне.

Нильс ничего не ответил. Ингеборг вздохнула.

— А я по Тоно, чего уж скрывать, — призналась она. — Боюсь, ни у тебя, ни у меня нет никакой надежды… Ну что ж, даст Бог, благодаря мне ты со временем сможешь полюбить какую-нибудь обыкновенную смертную девушку.

— А как же ты? — Нильс спрятал лицо в ее мягкие волосы и почувствовал, как она вздрогнула при этих словах.

— Я крепкая. Но что бы ни случилось, пока мы во всем будем честны друг с другом, мы друг друга не потеряем.

Глава 5

В зале с темно-красными занавесями и мягкими коврами было тепло, в отделанном мрамором камине ярко пылал огонь. Сквозь светлые оконные стекла, которые, правда, немного искажали очертания предметов, можно было видеть внутренний двор. Садовые цветы уже отцвели, однако в хрустальной вазе на столике с мозаичной столешницей стояли розы, которые выращивались в оранжереях. На полках теснилось десятка два книг, все они были на греческом и латинском языке. Хорватский бан Павел Шубич был привержен западной культуре, которая привлекала его в значительно большей степени, нежели восточная.

Высокий, с седыми волосами и ровно подстриженной бородой, одетый в шелковую рубаху и кафтан, он не уступал представительностью правителю народа лири, хотя Ванимен, также одетый в богатое нарядное платье, которое подарили ему люди, намного превосходил бана ростом. Павел Шубич так увлекся беседой, что не сел и не предложил садиться гостю.

— Да, я надеюсь, что ваше племя останется и будет жить в Хорватском королевстве, — говорил он. — Вероятно, вам не вполне ясно, почему я так настойчиво вас об этом прошу. Дело в том, что ваши подданные необыкновенно искусны в мореплавании, рыболовстве, как лоцманы они также не имеют себе равных. У нас же нынче опять назревает военное столкновение с Венецией. — Бан испытующе взглянул молчавшего Ванимена.

— Разумеется, вы будете щедро вознаграждены за службу.

Ванимен пожал плечами и резко возразил:

— С какой стати мы должны ввязываться в чужие распри?

— Они не будут для вас чужими. Ведь вы станете нашими соотечественниками.

— Вот как? Но мы к этому отнюдь не стремимся.

— Знаю. Вы надеетесь возродить у себя Волшебный мир с его жизнью, которая соприкасается с жизнью людей лишь весьма незначительно.

Конечно, вы полагаете, что это будет для вас лучше. Но превыше всяческих благ бессмертие души, спасение на Небесах и попечение Господа Бога, Отца нашего. Впрочем, не стоит с презрением отвергать земные блага, ибо с их помощью создаются условия для богатой жизни духа. Возьмем, к примеру, хотя бы тот факт, что в последние дни вашего пребывания в моих владениях вы осознали, сколь опасна и трудна жизнь в морских глубинах, сколь многие горькие утраты несет вам такое существование. Неужели вы лишите ваших подданных, ваших сынов и дочерей, возможности жить свободно, не страшась нападений акул?

Ванимен беспокойно прошелся по зале, заложив руки за спину.

— Мы с радостью стали бы вашими друзьями, — ответил ой. — Предоставьте нам какой-нибудь островок, где мы могли бы жить, оставаясь тем, что мы есть. Мы будем вам верными помощниками в мореплавании, торговле, охоте и рыболовстве… И даже в ваших военных действиях, если не удастся предотвратить войну с венецианцами. Но ведь вы требуете большего. Вы хотите изменить нас, сделать нас совершенно иными, чем мы есть. Почему вы настаиваете на том, чтобы мой народ принял христианство?

— Таков мой долг, — сказал Павел. — Я погибну в глазах всех, кто предан церкви и монарху, в глазах моего народа, если допущу, чтобы в моих владениях поселились сверхъестественные волшебные создания. А кто кроме меня согласится взять вас под свое покровительство? Мне пришлось приложить немыслимые усилия, чтобы предотвратить распространение слухов о вашем появлении в Скрадине. За пределами города и его ближайших окрестностей никто ничего не знает, ходят лишь неопределенные слухи. Пока что мне удается ладить со всеми, кто что-либо о вас знает. Но подобное положение не может сохраняться в течение долгого времени. И если вы согласитесь остаться у нас и стать такими же, как мы, я должен буду принять меры к тому, чтобы дело не получило огласки. Никакой шумихи, никаких пересудов. Королю и папе римскому также ни о чем не буду докладывать. Большинство ваших подданных сможет остаться там, где они живут сейчас, если же захотите — можете перебраться на берег моря, чтобы заниматься там промыслом.

Те, кто предпочтет плавать с нашими моряками на военных кораблях или торговых судах, будут уходить в плавания поодиночке или вдвоем-втроем, они, конечно, все равно будут выделяться среди людей своим необычным обликом, но так все же меньше обратят на себя внимание. Сохранение тайны необходимо и для вас, Ванимен, и для меня. Если история станет широко известна, люди придут в волнение, и тогда дело легко может принять опасный оборот. Из-за страха перед неведомым ваши подданные мгновенно обратятся в умах невежд в исчадия ада. А этоможет кончиться тем, что вас просто истребят. Те, кому посчастливится, погибнут на плахе под топором палача. Те же, кому меньше повезет, будут сожжены заживо.

— Вы во всем правы, — хмуро согласился Ванимен. — Но вы хотите, чтобы мы стали такими же, как люди…

Он остановился посреди залы и, выпрямившись во весь свой исполинский рост, сказал:

— Нет. Мы вернемся в море и будем продолжать поиски пристанища. Мы избавим вас от своего присутствия.

— Предположим, что я не позволю вам уйти, — негромко сказал бан.

Так же невозмутимо Ванимен ответил:

— В таком случае мы будем вынуждены бежать. Или прорвемся через войско, или погибнем, но погибнем свободными.

Павел грустно усмехнулся — Мир, Ванимен. В действительности я не собираюсь поступать подобным образом. Если вы хотите уйти, никто не будет чинить вам препятствий.

Однако, где же и как вы будете искать новое место жительства? Ведь вам придется покинуть прибрежные воды Далматинской Хорватии, да и вообще уйти из Средиземного моря, потому что на его берегах вы нигде не встретите доброжелательного приема. Если вы доберетесь до океана, то сможете, конечно, направиться в южные края, скажем, поплывете вдоль западных берегов Африки. Опасное и далекое плавание, а плаваете вы медленно. Да сможете ли вы, уроженцы севера, жить в тропиках?

Ванимен молчал.

Немного обождав, Павел продолжал:

— Представим себе, что вам все-таки удалось найти где-то место, где можно обосноваться. И что же вы в таком случае обретете? Два, от силы три столетия спокойного существования. Потому что Волшебный мир обречен, а вместе с ним и вас ждет гибель.

— Вы так думаете? Почему?

Павел дружески похлопал Ванимена по плечу и сочувственно сказал:

— Мне и самому хотелось бы, чтобы это было не так. Слишком много чудесного и прекрасного уйдет из жизни вместе с волшебством. Мне кажется, человечество будет стремиться восполнить эту утрату, но никакая, даже самая лучшая замена уже не будет столь же близкой людям, каким был ваш Волшебный мир.

Где-то вдалеке за мощными стенами замка послышался звон церковных колоколов.

— Слышите? Колокола звонят в определенное время дня. И не солнце, луна или звезды устанавливают это время. Его определяют с помощью часов, механического устройства, придуманного людьми. В нем нет никакой мистики. За годы моей жизни я наблюдал, как быстро растет уменье стрелков, бомбардиров, саперов. Новое военное искусство стало причиной гибели рыцарства. Король Артур, рыцари Круглого стола, Роланд, Ланселот… Рыцарство не порывало связи с Волшебным миром. Уже исчезают под топором и плугом лесные дебри. Все, кто добились в жизни хоть какого-то успеха, переселяются в города, где все, что ни возьми, сделано руками людей, где даже крохотному бесенку не найти укромной щелочки. Пройдут годы, десятилетия, и мореплаватели будут бороздить океаны, руководствуясь показаниями компаса и астролябии. С помощью этих приборов они будут уверенно водить корабли, не так как сейчас, когда моряки полагаются лишь на знание береговой линии и течений, полет птиц в небе да свой опыт. Когда-нибудь корабли обойдут вокруг Земли, и колокольни христианских церквей будут воздвигнуты над последними заповедными уголками, где еще найдет себе прибежище Волшебный мир. Потому что, как вы, наверное, знаете, Земля имеет форму шара определенных размеров. Даже движение светил мы можем рассчитывать с большей точностью, чем это было под силу древним мудрецам. Ученые с помощью математических вычислений и формул постигают устройство мироздания, в их схемах нет места магии и колдовству. Взгляните. — Павел Шубич подошел к столу и взял в руки две тонкие линзы в проволочной оправе. — Это приспособление недавно изобрели в Италии.

Когда мне о нем рассказали, я послал туда нарочного, чтобы он мне его привез. С годами у меня стало слабеть зрение, вблизи я совсем ничего не вижу и до недавнего времени помог ни читать ни писать. Теперь надеваю эти стеклышки на нос — и будто двадцать лет с плеч долой. Вижу все четко и ясно, как в молодости.

Бан протянул диковинную вещицу Ванимену, а сам продолжал:

— Но все только начинается. Эти линзы — прообраз инструментов, с помощью которых люди обретут зрение более зоркое, чем у орла. Мои потомки устремят вооруженный приборами взгляд к небесные звездам и в глубины человеческого организма. Быть может, тогда по воле Господа настанет конец света, ибо люди не должны знать слишком многое о неисповедимых путях Господних. Но может быть, этого и не случится. Как бы то ни было, я уверен: со временем научное знание покончит с волшебством.

Ванимен держал очки кончиками пальцев, словно от них исходил леденящий холод.

— Итак, теперь вы имеете представление о том, что вас ждет. Вы должны либо смириться с такой судьбой, либо искать спасения в раю и благодарить Бога. Я не хочу оказывать на вас давление, но мне необходимо знать, что вы решите. Я должен знать это не позднее, чем через месяц, самое большее через два. Подумайте. Возвращайтесь в Скрадин и расскажите обо всем, что я сейчас говорил, вашим подданным.

Посоветуйтесь, кроме того, и со священником. С тем, который ведает приходом в лесной задруге и пользуется особым уважением Ивана.

Попросите, чтобы он за вас молился.

* * *

Отец Томислав опустился на колени. Он был один. Жестокий холод зимней ночи пронизывал до костей, колени старика стыли на каменном полу церкви. Над алтарем едва угадывались в полумраке очертания распятого Спасителя, слабо освещенного мерцающим огоньком свечи — Томислав зажег ее не перед распятием, а перед образом святого, во имя которого была воздвигнута церковь.

— Святой Андрей, — заговорил священник, подняв глаза к резной деревянной статуе святого, и голос старика был таким же слабым и робким, как огонек свечи. — Ты был рыбаком, когда Господь наш Иисус Христос призвал тебя последовать за Ним. И ты покинул озеро. Тосковал ли ты по родным просторам? Хотел ли — хоть изредка — вернуться на берег? Снова увидеть волны, вдохнуть свежий ветер, услышать крики чаек над водой? Ты понимаешь, что я хочу сказать. Ты не сожалел обо всем, что тебе пришлось покинуть ради служения Спасителю, конечно, нет. Но ведь ты иногда вспоминал свою прежнюю жизнь? Я и сам тоскую по гавани Задара, по ее блещущим водам, вспоминаю, как плавал на лодке — какой простор, какая свежая вольная сила!.. Я тогда не знал моря, новичком был, «пресноводным моряком». Ты, святой Андрей, должен понять, каково им сейчас. Ведь это не их вина, что души у них нет, что они поэтому не могут обрести спасение на небесах. Так ведь и люди, которые поклоняются языческим идолам, не пекутся о спасении души… Господь сотворил лири, чтобы жили дети этого племени в водах Его… По моему разумению, если они забудут о своем существе, которое сотворено Господом, если они погибнут и весь их род исчезнет с лица земли, то какое же в том будет благо? Вес равно что, если б люди вдруг забыли, как ходить по земле. А заново-то они разве смогут чему-нибудь научиться? Я думаю, вряд ли, по-настоящему-то не научатся… А море было для них жизнью, море — это их любовь. Даже собаки, и те любить умеют, а уж в детях племени лири доброты не меньше, чем в людях.

Неужели я согласился бы навсегда забыть мою Зену? Ни за что.

Воспоминания причиняют боль, однако я лелею память о Зене. Ты, святой Андрей, знаешь, сколько раз служил я по ней заупокойную. Святой Андрей, попроси Господа, замолви слово, пусть Господь смилуется над этими несчастными. Объясни Господу — ну как же им принять крещение, если они вдруг лишатся всех своих воспоминаний? Они ведь не противники Господа, никакого зла не сотворят. Просто привыкли они жить на свой лад. Если они обретут бессмертную душу, то сразу изменятся. Зачем же отнимать у них прошлое, зачем лишать их всего, чем они были? Лучше пусть они рассказывают людям про морские чудеса, которые сотворил Всевышний, и все мы только еще больше будем почитать Создателя. Разве я не прав? Святой Андрей, если я прав, ниспошли мне в том знамение.

И дрогнула резная деревянная фигурка. Губы шевельнулись в улыбке, рука поднялась, как для благословения.

Томислав обмер. Спустит миг он опомнился и пал ниц.

— Слава, слава Тебе, Господи Боже наш! Слава Тебе, Милосердный! — пробормотал он сквозь слезы.

Наконец Томислав поднял лицо от земли. Все вокруг было как раньше: свеча догорела, стало еще холоднее. Над церковным куполом сияли в полночной тьме звезды.

— Спасибо тебе, Андрей, — взволнованно сказал Томислав. — Ты настоящий друг.

И тут он понял, что только что произошло.

— Чудо! Мне было явлено чудо! Мне — не достоин я, Господи!

Отец Томислав молился до самого рассвета.

— Отче наш, иже еси на небесех… Да святится имя Твое…

Под утро, когда старика одолела усталость, он снова поднял голову и робко поглядел на лик святого.

— Андрей, — прошептал он. — Про мою доченьку рассказывают ужасные, страшные вещи. Не пошлешь ли ты еще одно знамение? Я-то знаю, что все эти россказни — ложь. Нада сейчас там, где и ты, на небесах. Может быть, в эту минуту она подле тебя и смотрит с небес на старика-отца.

Если бы и люди в этом убедились… Не мог бы ты послать знамение, что она в раю?

Статуя была недвижной. Томислав понурился, капля крови со лба скатилась на его бороду.

Когда забрезжило утро, Томислав поднялся с колен, перекрестился пред алтарем и вышел из церкви.

* * *

Ванимен и Миива не спеша шли по проезжей дороге, которая вела через лес. Снег выпал той зимой поздно, он покрывал землю тонким, не толще двух дюймов слоем и таял, на дороге сквозь снег простукала темная грязь, однако чуть дальше, под деревьями снег сверкал чистотой. Голые сучья и ветви строго чернели в синеве неба. Ветра не было, воздух казался теплым.

— Его честность не подлежит сомнению, — сказал Ванимен. — И наверное, вечером, засыпая, он грезит, что его заветное желание исполнилось.

Миива поежилась — но не потому что ей было холодно.

— А вдруг этот умерший человек, к которому он взывал, просто сыграл с ним злую шутку? — предположила она.

— Вряд ли. Мне кажется. Всевышний этого не допустил бы. Он справедлив.

Миива в испуге обернулась к Ванимену.

— Ты еще никогда не говорил так, Ванимен.

— Среди нас еще никогда не было никого, кто пытался бы размышлять и говорить об этих вещах. Все это было для нас чем-то далеким, мы знали об этом столько же, сколько дельфины знают о том, для чего служат ножи, кинжалы и тому подобное. Мы знали одно: существует слепая судьба, удача, которая может сопутствовать тебе, а может вдруг и отвернуться. И в самом конце, для кого раньше, для кого позже, судьба настигает тебя — неумолимый рок. Богу нет до нас никакого дела — вот как мы рассуждали — а нам нет дела до Бога.

Они прошли еще около сотни ярдов, лишь тогда Ванимен насмешливо улыбнулся той улыбкой, которой была свойственна ему в минуты величайшей опасности, и снова заговорил:

— А сегодня я сомневаюсь: возможно лучше было бы, если бы я не начинал задумываться об этих вопросах.

— Ты в самом деле считаешь, что мы должны расстаться с миром волшебства?

Миива нервно теребила серое платье, которое раздражало кожу и не позволяло телу вольно дышать и жить одной жизнью со всей природой.

— В Волшебном мире мы свободны, как стая диких лебедей в небе, — сказала она.

— Боюсь, Павел Шубич прав, — уверенно ответил Ванимен. — Если не ради самих себя, то ради наших потомков мы должны принять его предложение.

— Так ли хороша будет жизнь, которая ждет наших детей, чтобы платить за нее столь высокую цену? Людям редко выпадает счастливый жребий.

— Наш народ обладает многими умениями. То, что мы умеем плавать под водой, открывает перед нами богатейшие возможности. Но главное, нас здесь любят. Наверное, ты заметила, что наши юноши ухаживают за смертными девушками, а наши девушки ходят с парнями из задруги, и у многих отношения серьезные, отцы уже подумывают о свадьбах, потому что выдать дочку за кого-нибудь из наших значит полностью обеспечить ее жизнь. Ведь у наших парней впереди блестящая будущность.

Миива кивнула:

— Да, конечно. У детей, которые родятся от таких браков, привязанность к суше будет уже гораздо сильнее, чем у нас. А в следующем поколении они станут почти совсем такими же, как настоящие люди. Внуки наших детей уже не смогут жить в воде, они будут тонуть, как все смертные.

Ведь наш народ приобрел свои свойства и умения не вдруг, а в течение многих столетий, правильно? И через сто или двести лет племя лири смешается с человеческим родом, растворится в нем и исчезнет без следа. Народ лири станет легендой, сказкой, которую не будет принимать всерьез ни один здравомыслящий человек.

— Но они будут жить на небесах, — напомнил Ванимен.

Громко закаркал ворон.

— Я хочу… — начал Ванимен и вдруг замолчал.

— Что, дорогой? — Миива ласково сжала его руку.

— Я хотел бы, чтобы этот шаг был сделан мной из искреннего глубочайшего желания обрести Бога. Никак иначе мне нельзя предстать пред Ним. Я не прошу милостыню.

— Ты, Ванимен?.. — прошептала Миива.

— Да.

Они остановились посреди дороги, Ванимен выпрямился и расправил плечи.

— Я буду первым. Пусть все остальные увидят, что со мною станется.

Тогда они смогут сделать свой выбор. Я — ваш царь.

* * *

Отец Петр, капеллан замка, чрезвычайно оскорбился, когда узнал, что крещение морского царя состоится в лесной глуши, в скромной сельской церквушке, и что совершит обряд Томислав. Жупан на это возразил, дескать, все должно происходить в строгом соответствии с повелением бана, да и простое благоразумие подсказывает, что не следует привлекать к событию внимание приезжих, и потому лучше совершить обряд не в многолюдном Шибенике, а в лесной задруге.

Получив от отца Томислава положенные наставления, Ванимен один уехал к морю. Так он провел весь день и всю ночь весеннего равноденствия. Что он делал, о чем размышлял, осталось неизвестным, ибо Ванимен навсегда сохранил это в тайне.

Вернулся он в задругу на закате в день святого архангела Гавриила. На следующее утро, после того как Томислав отслужил обедню, Ванимен переступил порог церкви. В ней собрались прихожане — жители задруги.

Ни святые образа, ни Спаситель не отвратили свои лики от Ванимена.

Шел проливной дождь. Перед церковью под деревьями, на которых уже проклюнулись почки, стояли в ожидании подданные морского царя.

Он вышел из церкви и, подняв руки к небу, воскликнул на языке своего народа:

— Не медлите, дети мои, ни минуты не медлите! Христос призывает вас под свое благословение!

Глава 6

Расставшись с Нильсом и Ингеборг, Тоно и Эяна покинули берега Дании и несколько месяцев скитались по морям северной Европы, прежде чем направились в Гренландию. Они обшарили все прибрежные воды, стараясь хоть что-нибудь узнать об отце, но собранные ими сведения были крайне скудными. В морях, омывающих северные и западные берега Европы, все племя лири не могло поселиться — ему пришлось бы разделиться на множество мелких групп, а это, безусловно, было исключено. На всем пространстве от мыса Нордкап до Фарерских островов, от Ботнического залива Балтики до пролива св. Георгия между Англией и Ирландией уже почти не осталось незанятых охотничьих угодий на морском дне, вся суша была населена людьми, если же какой-то берег и казался на первый взгляд пустынным, то выяснялось, что люди более или менее часто приплывали туда на своих кораблях. Всюду здесь уже господствовала христианская церковь, всюду хозяйничали христианские священники.

Кое-где уцелели пока что не захваченные людьми уголки, но они были заняты: там жили разнообразные племена и народы Волшебного мира, которых было так много, что им самим уже едва хватало места.

Здешние обитатели морских глубин встретили Тоно и Эяну дружелюбно, но никто из них не имел ни малейшего представления о том, где могут сейчас находиться изгнанники лири, никто даже не слышал, куда они уплыли. Это было очень странно, потому что дельфины и водяные, которые живут по одиночке или отдельными семьями, обычно знают обо всем, что происходит вокруг, и любят распространять всевозможные слухи и новости. Лишь немногие что-то слышали про какое-то племя, которое, как говорили, ушло на северо-запад через проливы Каттегат и Скагеррак. Но дальше след терялся.

Убедившись, что ничего больше узнать не удастся, брат и сестра поплыли к берегам Исландии. Они пустились в путь зимой. В прибрежных водах Исландии уцелело три подводных поселения, но их жители ничего не слышали о племени лири. Тоно и Эяна нашли здесь временный приют и охотно воспользовались гостеприимством исландских водяных, поскольку зима в этих краях оказалась намного суровее, чем те холода, которые были для них привычными — ведь брат и сестра еще никогда не заплывали так далеко на север и не пережили еще ни одного значительного изменения климата. Старшие в племени лири, прожившие на свете не одно столетие, рассказывали, что за последние восемьдесят-девяносто лет климат стал значительно более суровым, чем прежде. Теперь зимой во всех фьордах скапливался паковый лед, тогда как раньше они совсем не замерзали. Айсберги подстерегали суда на морских путях, которыми беспрепятственно водил свои ладьи Эйрик Рыжий три столетия тому назад.

Но похолодание не имело значения для племени лири, в студеной воде они чувствовали себя только бодрее, меж тем как плавая в теплых течениях становились вялыми и слабыми. Вполне вероятно, что Ванимен повел свой народ на север к опасным для кораблей отмелям возле Гренландии. Тоно и Эяна поплыли туда весной.

По пути они повстречали дельфинов, и те подтвердили предположение детей Ванимена. Отец и его подданные захватили корабль в каком-то норвежском порту. Но вскоре налетел страшный шторм. Он унес их в такие далекие моря, куда еще не отваживался заплыть ни один дельфин.

— Если корабль пошел ко дну, — размышлял вслух Тоно, — значит, его матросы поневоле опять стали пловцами. Куда они направились, зависит от того, где они находились, когда произошло кораблекрушение. Но если они куда-то поплыли, у них была определенная цель и уверенность, что они могут ее достичь. Если корабль не погиб, то взял прежний курс и продолжил путь к прежней цели. И раз уж мы здесь, то имеет смысл поискать их у берегов Гренландии, это совсем недалеко.

Эяна согласилась с братом.

Все лето Тоно и Эяна плавали вдоль восточного побережья Гренландии, но их поиски ничего не дали. Правда, они обнаружили здесь поселение морских жителей, во многом похожих на подданных Ванимена, однако гренландские водяные оказались невежественными дикарями, которые никогда даже слыхом не слыхали про народ лири. В сущности, было маловероятным, что кто-то из них мог когда-то повстречать изгнанников, скорей уж следовало отыскать и расспросить местных людей. И они нашли небольшой поселок иннуитов и попросили у них приюта в надежде узнать что-нибудь об отце. Еще в Лири Тоно и Эяна слыхали какие-то довольно неопределенные рассказы о том, что на огромном покрытом льдами острове живут люди, прибывшие сюда издалека, и постепенно переселяются с севера все южнее и южнее. И вот теперь брат и сестра познакомились с этими людьми. Они оказались сильными, ловкими, всегда готовыми прийти на помощь другу, если тот попал в беду. Они были щедрыми и веселыми, искренними в дружбе. Иннуиты понравились детям Ванимена гораздо больше, чем все, с кем они успели познакомиться во время своих странствий вокруг Северной Европы. Иннуиты были язычниками, и потому их ничуть не смущало то обстоятельство, что в их племени поселились два существа из Волшебного мира. Однако через несколько месяцев однообразная жизнь наскучила Эяне и Тоно. Научившись объясняться с иннуитами на их языке, брат и сестра выяснили, что никто в поселке ничего не слышал о Ванимене. В конце концов, Тоно и Эяна распрощались с иннуитами и вернулись в море. Теперь они поплыли на юг и вскоре оставили далеко позади северные воды и льды, где охотились иннуиты, которые никогда не заплывали на своих лодках далеко на юг.

Обогнув мыс на крайнем юге Гренландии, брат и сестра снова увидели дельфинов. И те наконец-то сообщили им важную новость, от которой у детей Ванимена сильней забилось сердце. Дельфины сказали, что ходят слухи о неких магических силах где-то возле западного побережья Гренландии. Ничего более определенного они сказать не могли, эти вещи лежали за пределами их разумения, да и то, что они сообщили, вполне могло оказаться вздорной сплетней, которые дельфины так любят разносить. Дельфины даже не потрудились наведаться к западному берегу и выяснить, есть ли там что-то в самом деле. В свое оправдание они сказали, что о северо-западном побережье ходит недобрая молва, дескать, опасно приближаться к тому берегу.

Что ж, наверное, эти слухи обоснованы. Ведь Новый Лири, новое поселение их народа, могло внушить ужас созданиям, которые ни во сне, ни наяву еще не видели, чтоб на дне моря был город, предположили Тоно и Эяна. В любом случае, какая бы опасность ни грозила, они должны были выяснить, что дало повод для слухов о неведомых магических силах.

Люди, с которыми брат и сестра не так давно расстались, многое рассказали им о жизни в Гренландии. На северной стороне острова находились три норвежских поселка. Климат там был не столь суровым, как в центральных областях Гренландии. Самый старый и самый крупный поселок назывался Остри-бюгд, то есть Восточный поселок. Недалеко от поселка был Мид-бюгд, Средний поселок, севернее и на значительном расстоянии от этих двух лежал Вестри-бюгд, Западный поселок. Недобрая молва шла как раз о местности близ этого поселения.

Тоно и Эяна поплыли на северо-запад. Осень уже подходила к концу.

Глава 7

Вдоль берега шел умиак в окружении целой флотилии каяков. Дети Ванимена поднялись из глубины на поверхность моря примерно в полумиле от этих лодок, выдохнули воду из легких и огляделись вокруг в поисках какого-нибудь укрытия на случай опасности. Акулы и касатки, волнение и бурный прибой у скал, острые рифы — все это закалило их, изгнав из сердца малодушие, но вместе с тем приучило быть осторожными.

— Судя по тому, что я понял из объяснений дельфинов, магические силы здесь на северо-западе враждебны норвежцам, — сказал Тоно. — Одно из двух: либо это наш отец отражал их нападение, либо эти силы вызваны иннуитами, у которых мы жили. Выходит, иннуиты не проткнули нас гарпунами, лишь потому что поняли — мы иной народ?

— Чепуха, — ответила Эяна. — Иннуиты, прошлой зимой давшие нам приют, были самыми замечательными людьми, каких я вообще знала.

— Но эти, в лодках, из другого племени, сестра. Я слышал множество историй про убийства, которые совершались имение здесь, в Гренландии.

— Да ведь они сразу увидят, что мы с тобой не жители суши, не люди. Ни в коем случае нельзя показать, что мы их боимся. Наоборот, надо идти в наступление. Давай потихоньку поплывем им навстречу и будем при этом как можно дружелюбнее улыбаться.

— Но в любой момент будь готова нырнуть. Вперед!

По-прежнему дыша воздухом, они поплыли навстречу флотилии и скоро очутились среди каяков. На поверхности вода была ледяной, однако брату и сестре холод был не страшен. На их месте люди мгновенно окоченели бы и погибли, тогда как детей Ванимена студеная морская вода мягко обнимала, лаская и поглаживая. И на вкус вода была для них не горько-соленой, но многообразной, сложной, со множеством смешанных тонких привкусов, у нее был вкус жизни, вкус глубины и простора. Вода покачивала их на волнах с белыми шапками пены, и каждая волна переливалась тысячей цветовых оттенков, от иссиня-черного до искрящегося изумрудно-зеленого. Вода шумела, вода ворковала, и слышался ее гулкий рокот, доносившийся издали, от берегов. С запада дул резкий пронизывающий ветер, он гнал свинцово-серые тучи по блеклому белесому небу. Чайки с пронзительным криком рассекали крыльями холодный воздух. Справа полого поднимался низкий берег, темнели скалы и желтой полосой тянулись луга, которые спускались с невысоких холмов к берегу, изрезанному бухтами и заливами; выше, над мягкими складками холмов белели снежные вершины и тускло блестели льды, покрывавшие всю центральную часть острова Гренландия.

Но на берег Тоно и Эяна взглянули лишь мельком, их внимание было всецело сосредоточено на лодках. Каяки, вероятно, служили сопровождением и охраной большого судна, умиака. Эти суда пришли, по-видимому, не издалека. У иннуитов на восточном берегу Гренландии Тоно и Эяна подобных лодок не видели. Умиак представлял собой нечто вроде каноэ больших размеров и был сделан из шкур, натянутых на каркас из китовых костей или дерева, которое море выносит на берег. На веслах сидели около десятка женщин. Столько же каяков сопровождали умиак, и в каждом из них сидел мужчина. Вся эта флотилия шумно веселилась, взрывы хохота и веселые возгласы были более громкими, чем крики чаек и плеск волн. Тоно и Эяна увидели, как один молодой парень подгреб в своем каяке к борту большой лодки и стал о чем-то просить одну из женщин, которые сидели на веслах. Очевидно, она была его матерью. Второй ребенок, младенец, был привязан у нее на груди. Вдруг женщина оставила весло, расстегнула одежду, достала грудь, и парень стал сосать материнское молоко.

Но тут люди заметили Тоно и Эяну. Поднялся страшный крик, засверкали ножи, все каяки понеслись к двоим невесть откуда взявшимся чужакам.

— Держись позади меня, сестра, — приказал Тоно. — Копье опусти под воду, будь готова к нападению.

Тоно поднял руки, показывая иннуитам, что не имеет оружия. Заметно было, как напряглиеь его мускулы.

Первый каяк, подняв брызги, остановился невдалеке от Тоно. Сидевший в каяке парень вполне мог бы сойти за водяного — это был настоящий морской кентавр, он сидел в своей лодке так уверенно и привычно, как будто составлял с ней единое целое. Лодка со всех сторон была закрытой. В шкурах, из которых она была сделана, имелось отверстие для гребца, плотно охваченное со всех сторон костяным кольцом, к которому прикреплялись края его непромокаемой куртки из тюленьей кожи. Гребец мог перевернуться вместе с лодкой вверх килем, и ни капли воды не просочилось бы внутрь каяка. Иннуит ловко орудовал веслом с двумя лопастями, и каяк скользил по волнам легко и проворно, как баклан.

Перед гребцом лежал прикрепленный к лодке гарпун, по бокам были привязаны надутые поплавки из шкур.

В течение нескольких тревожных мгновений парень в каяке и брат с сестрой смотрели друг на друга. Стараясь не показать своего изумления.

Тоно разглядывал человека, чей внешний вид был совершенно иным, нежели у людей, с которыми Тоно когда-либо встречался. Парень был молод и имел могучее сложение, пожалуй, он был крепче, чем все его широкоплечие коренастые товарищи. У него было круглое лицо, узкие глаза-щелки и прямые черные волосы. Кожа — насколько можно было видеть, ибо ее покрывал слой грязи и сала — была желтоватая, как слоновая кость. Ни усов, ни бороды у парня не было, лицо было совершенно гладким. Он быстро опомнился от удивления и вдруг заговорил на ломаном норвежском языке:

— Корабль погибала? Помощь нужна?

— Благодарим тебя, нет. Мы родом из моря, — ответил Тоно по-датски.

Этот язык, которым он владел свободно, был схож с наречием норвежского, на котором говорили гренландские поселенцы, и уж во всяком случае объясняться с парнем в каяке было легче, чем когда-то с Хоо, который кое-как говорил на западном норвежском диалекте. Тоно обрадовался, поняв, что они с эскимосом найдут общий язык, улыбнулся и несколько раз перевернулся в воде, чтобы тот его хорошо разглядел.

С виду Тоно вполне мог сойти за норвежца. Он был высокий и мускулистый, его светлые волосы имели лишь едва заметный зеленоватый отлив, глаза были темно-янтарного цвета. Но какой же смертный, рожденный на земле, способен так легко и свободно плескаться в ледяной воде Гренландского моря? Придерживавший волосы надо лбом кожаный ремешок, пояс, к которому были подвешены два ножа из обсидиана, и ременная петля, на которой висело за спиной копье с костяным острием, составляли всю его одежду.

У Эяны было такое же снаряжение. Она приветливо улыбнулась незнакомцу.

— Значит, вы… — Парень немного подумал и произнес какое-то странное слово, должно быть, на своем родном языке. Наверное, оно означало «волшебные существа».

— Мы — ваши друзья, — сказал Тоно по-датски. С присущей ему обстоятельностью он представил эскимосу Эяну и себя, назвав ее и себя по имени.

— Моя звать Миник, — в свою очередь представился эскимос.

Он был явно навеселе и, похоже, больше, чем его товарищи, которые с нетерпением дожидались окончания разговора, наблюдая за происходящим со стороны.

— На борт, на умиак! Подняться, отдыхать? — предложил парень.

— Нет! — крикнул кто-то с униака.

— Они не от соседей, — прокричал в ответ Миник. Но иннуиты все как один разразились гневным протестующим криком. Их враждебность очень удивила Тоно и Эяну, потому что вообще-то она была эскимосам совершенно не свойственна. По-видимому, причина заключалась не в страхе перед волшебными существами, а в чем-то другом. Язычники иннуиты превосходно уживались со всевозможными духами, раз и навсегда установив с ними мирные отношения. Сейчас перед иннунтами были просто двое неизвестных, похожие на людей и не представлявшие никакой опасности, но определенно связанные с миром волшебного и чудесного.

Вероятно, между этими аборигенами и жителями поселка Востри-бюгд, соседями, произошло какое-то столкновение, может быть, кровопролитная битва… И все-таки надо было попробовать договориться… Первой ее заметила Эяна.

— Тоно, смотри! У них там белая женщина! — воскликнула она.

Тоно должен был внимательно следить за гребцами, которые держали наготове гарпуны и целились в них. Ему некогда было взглянуть в сторону умиака. Меж тем тот подошел ближе, и теперь Тоно тоже увидел, что в центре умиака, выделяясь среди прочих женщин своим высоким ростом, сидит, поджав ноги, как сидели и все остальные, девушка, которая смотрела на него изумленным, застывшим взглядом. Капюшон ее куртки был откинут, на солнце ярко блестели светлые золотистые косы.

Дети морского царя осторожно, чтобы не перевернуть умиак, поднялись на борт и так же осторожно устроились на корточках в носовой части лодки. Они были готовы в любую секунду вскочить и броситься в воду.

Вся лодка была завалена битыми гагарами и запятнана кровью. Тоно и Эяна настороженно присматривались к единственному мужчине, который находился в умиаке. Он сидел поодаль от женщин на корме. Лицо у него было морщинистое, волосы с сильной проседью, зубы кривые и редкие.

Увидев незнакомцев, старик пронзительно взвизгнул и стал жадно ловить ртом воздух, как будто задыхаясь. И вдруг он так же внезапно успокоился и громко сказал:

— Мой нюх говорит, что эти двое не желают нам зла.

Затем он обратился к Тоно и Эяне:

— Моя особа зовет себя Панитпак. Прочие особы зовут мою особу ангакок.

— Так значит, это шаман, колдун и близкий друг духов и демонов, целитель и провидец, предсказывающий будущее и обладающий властью над силами зла. При всей своей внешней скромности, которая, по обычаю, подобала шаману, при том, что годы согнули его спину и изрезали лицо морщинами, в этом человеке явственно чувствовалась горделивая повадка дикого зверя. Мысленно Тоно сравнил его с волком и белым медведем.

Женщины без умолку визжали и кричали, кто-то истерически хохотал. У них были широкоскулые желтые лица с черными, как жучки, глазами. От женщин шел запах разгоряченных тел и довольно приятный запах дыма.

Пахло также салом и мочой, которые употреблялись ими для смазывания волос. Мужчины подогнали поближе свои каяки и со всех сторон окружили умиак. Они вели себя не намного сдержаннее, чем женщины.

Одна лишь северянка с золотыми косами сохраняла невозмутимое спокойствие. Она была одета, как и все остальные, в куртку и штаны из тюленьей шкуры, ее красивое лицо с правильными чертами было такое же грязное, как у всех, но глаза сияли яркой синевой; она выделялась среди прочих женщин высоким ростом и статной фигурой? Тоно нашел ее привлекательной, тогда как ни одна из эскимосских женщин в поселке, где брат и сестра прожили зиму, так и не удостоилась его внимания.

Он прогнал эти мысли и обратился к девушке:

— Прости, если моя речь покажется тебе нескладной. Мы научились языку, на котором я сейчас говорю, у других жителей здешних берегов. С ними мы охотились, ловили рыбу, справляли праздники, обменивались подарками. Они стали нашими друзьями. Сюда мы прибыли ненадолго и скоро снова тронемся в путь. Мы разыскиваем наших родичей и не просим у вас ничего, кроме ответа на один вопрос: не слыхал ли кто-нибудь из вас о нашем народе?

Налетел ветер и поднял волны. Холод внезапно ужесточился. Казалось, ветер и холод вызвала северянка, когда заговорила в наступившей вдруг тишине звонким высоким голосом:

— Кто вы такие? Откуда приплыли? Вы не совсем похожи на обычных водяных… Так мне кажется. У вас не такие ноги, как у них, у вас нет перепонок между пальцами.

— О, так ты слышала про наш народ? — радостно воскликнула Эяна.

— Слышала. Когда-то у горящего очага мне рассказывали сказки. Предания и легенды глубокой древности. Больше я ничего про ваш род не слыхала.

Эяна вздохнула:

— Да, ты угадала правильно. Мы с братом по своей природе не совсем такие же, как все прочие в нашем племени. Но если вас поразила наша внешность, то и ваш вид удивил нас не меньше.

Белокурая женщина крепче прижала к груди маленькую девочку. У многих женщин, сидевших на веслах, также были привязаны за спиной или на груди маленькие дети. Дочь северянки унаследовала от матери светлые как лен волосы.

— Можем ли мы спокойно говорить и никого не опасаться? — спросила Эяна негромко.

Сидевшие в каяках мужчины с любопытством смотрели на них, очевидно не понимая языка, на котором шел разговор. Но убедились ли они, что два неведомых существа, появившиеся из моря, действительно ничем им не угрожают? Северянка обратилась к людям на эскимосском языке и объяснила им все понятнее и лучше, чем это удалось бы Тоно или Эяне.

Она сказала, что двоим, побившимся из моря, легче всего объясняться на языке датчан, и поэтому разумно будет, если ей позволят поговорить с ними по-датски, дескать, так они коротко и ясно расскажут о себе, не теряя попусту время. А она обещает точно перевести все, что они скажут. Затем она обратилась за поддержкой к шаману и к молодому мужчине, которого звали Миником. Угольно-черные глаза шамана пристально всматривались в лица чужаков. Наконец, он дал свое согласие.

Тоно сообразил, что Миник — муж белокурой женщины. Как случилось, что она стала его женой?

— Меня зовут Бенгта. Бенгта Хаконсдаттер, — неуверенно заговорила она по-датски. И вдруг умолкла — на ее лицо набежала тень. Помолчав несколько минут, Бенгта продолжила:

— Это раньше меня так звали.

Теперь мое имя Атитак. А мою дочь раньше звали Хальфридой. — Она снова крепко прижала к себе девочку, которой было, по-видимому, около года.

— Теперь она носит имя Алокисак. Так звали бабку Миника, моего мужа.

Она погибла, была раздавлена льдами. Это случилось незадолго перед тем, как Миник взял нас с дочерью к себе.

— Вас похитили? — вполголоса спросила Эяна.

— Нет! — Бенгта наклонилась за борт умиака и положила руку на плечо мужа. Миник смутился и жарко покраснел: у иннуитов было не принято, чтобы жена вела себя подобным образом. Однако руку Бенгты он не сбросил.

— Расскажите о себе, — попросила Бенгта.

Эяна пожала плечами.

— Мы с братом наполовину люди по крови, — и Эяна кратко рассказала про все, что с ними приключилось. Затем она довольно неуверенно спросила:

— Может быть, ты случайно что-нибудь слышала о нашем племени? О том, куда повел их отец?

— Нет, — ответила Бенгта. — Да и как я могла что-то узнать? Ведь я не так давно живу у эскимосов.

— Поговори с твоими друзьями, дорогая. Скажи им, что мы и весь наш род вам не враги. Напротив, если бы мы были заодно — вы, обитатели суши, и мы, живущие под водой — то вместе могли бы совершить многое, что не под силу никому на свете.

И долго еще звенели над водой певучие голоса Эяны и Бенгты. Шаман Панигпак то и дело о чем-нибудь спрашивал, объясняясь с братом и сестрой при посредничестве Бенгты. Постепенно все выяснилось. Увы, и эти иннуиты ничего не знали о каких-либо пришлых племенах. Но ведь иннуиты проводили время в основном на берегу, где били зверя и птицу, в открытое море они выходили довольно редко. Иннуиты никогда не совершали таких дальних плаваний, как белые люди, о которых было известно, что когда-то в давние времена они уплывали далеко за горизонт и приставали к берегам незнакомой страны. Бенгта вспомнила, что страна эта называлась Маркландией — Лесной землей. Поселившиеся там белые люди валили лес и летом уходили в долгие, бесконечно долгие походы на своих ладьях, а зимой сидели дома, на берегу, Иннуиты же как раз зимой путешествовали на собачьих упряжках по прибрежным льдам и по суше. И больше никто в поселке Вестри-бюгд не слышал о каких-либо событиях на острове Гренландия. Несчастные невежды, сидевшие в каяках, также ничего не могли сказлть. Кто-то из них робко заметил, что если уж кого спрашивать, то прежде всего отца Бенгты, самого могущественного человека во всем поселке, дескать, уж Хакон, наверное, знает, если на острове произошло какое-то событие.

От Тоно и Эяны не укрылось, что упоминание об отце Бенгты, Хаконе Андерсоне, у всех слушавших вызвало дрожь ужаса. И сама Бенгта вздрогнула, и голос ее стал резким.

— Да, наверное, нам стоит увидеться с Хаконом Андерсоном, — сказала Эяна. — Передать что-нибудь отцу, Бенгта?

Бенгта вдруг расплакалась:

— Передай! Передай ему мое проклятие! — выкрикнула она сквозь слезы. — Скажи ему, и всем им скажи, пусть уходят, пусть как можно скорей уходят отсюда, иначе их уничтожит Тупилак. Наш шаман пошлет на них Тупилака в наказание за все зло, которое причинил нам Хакон, мой отец!

Миник потянулся за гарпуном. Шаман Панигпак плотнее закутался в меховую куртку, низко опустив голову, так что лица не было видно. И женщины и мужчины подались назад, словно в страхе перед чужаками на носу лодки. Младенцы почувствовали, что происходит что-то недоброе, и подняли плач.

— По-моему, самое время поскорей уносить ноги, — тихо, чтобы услышала только сестра, сказал Тоно. Эяна кивнула, и дети морского царя, будто две стрелы, метнулись за борт умиака и скрылись в черной ледяной воде.

Глава 8

Из рассказа Бенгты Тоно и Эяна поняли, что усадьба Хакона Андерсона находится на берегу большой бухты, которая дала приют поселку Вестри-бюгд. Хмурый короткий день уже клонился к вечеру, когда брат и сестра разыскали жилище норвежца. Стемнело, и они поспешили надеть одежду, которая была у них в кожаных мешках, висевших вместе с гарпунами на ремне за спиной. Теперь нелегко было бы догадаться, кто они: вместо одежды из обычной материи, которая, намекнув в воде, превратилась бы на морозе в жесткий заледеневший панцирь, они надели те вещи, что нашли в развалинах Лири и сберегли во время плавания на когте «Хернинг». Это была одежда из рыбьей чешуи, переливавшейся всеми цветами радуги. Туники были совсем короткие, однако они все-таки вызывали у христиан меньшее возмущение, чем неприкрытая нагота. Поверх непромокаемых одежд Тоно и Эяна перепоясались кожаными поясами, к которым были подвешены стальные ножи. Нержавеющее оружие — ножи из обсидиана и кости — они также заткнули за пояса, и каждый взял по два гарпуна.

Дул резкий холодный ветер, начался отлив, море отступило от берега, обнажив камни и скалы. Волшебное зрение позволяло сестре и брату видеть в темноте почти так же хорошо, как при свете дня. Однако картина, открывшаяся перед ними на берегу среди горбатых холмов, отнюдь не радовала глаз. Вестри-бюгд не был поселком в обычном смысле слова, он представлял собой отдельные дома и усадьбы, которые были разбросаны там и сям по всему побережью на расстоянии нескольких миль друг от друга. Между домами лежали пустоши, возделанных земель нигде не было видно. Лето в Гренландии было коротким и холодным, земля бесплодной, хлеба здесь почти никогда не вызревали, Единственным, на что могли рассчитывать жители поселка, были травы, которые за лето успевали вырасти на лугах и пастбищах. Сено шло на корм домашней скотине. Судя по жесткой стерне, коловшей босые ноги двух одиноких путников, нынешним летом травы поднялись плохо и были редкими и тощими. Впереди лежал обширный выгон для скота, огороженный изгородью из белых китовых ребер. Должно быть, когда-то здесь паслось большое стадо, но теперь по выгону бродило лишь несколько тощих овец и таких же костлявых коров. У самого берега поднимался из воды крохотный островок, около него стояли на якоре три лодки. Это были шестивесельные ялы, построенные крепко и добротно. Такие шлюпки как нельзя лучше подходили для плавания вдоль берегов, изрезанных бесчисленными проливами и фьордами, в которых гулял ветер. Но, как удалось разглядеть Тоно, доски ялов, покрытые слоем черной смолы, были старыми и во многих местах потрескавшимися.

Выше на склоне холма стояли постройки: жилой дом, коровник и два сарая. Они располагались вокруг грязного двора и были построены из дикого камня, положенного сухой кладкой, щели между камнями были законопачены мхом, кровля была из дерна. В Дании даже у самых бедных рыбаков дома были лучше. Из отверстия в крыше поднимался дым; судя по запаху, в очаге жгли торф. Из щелей между покосившимися ветхими ставнями сочился слабый свет. Откуда-то из угла бросились с громким лаем четыре собаки, крупные страшные псы, помесь собаки и волка, но страшными они казались еще и оттого, что все четыре были тощими, как скелеты. Учуяв запах пришельцев, собаки перестали лаять, испуганно поджали хвосты и убежали.

Дверь дома отворилась. На пороге выросла черная тень — свет падал на нее сзади. Высокий мужчина с поднятым к плечу копьем пристально всматривался в темноту. Из-за его спины выглядывали какие-то люди.

— Кто здесь? — раздраженно крикнул мужчина.

— Это мы. Нас двое, — ответил Тоно, оставаясь в темноте. — Не пугайтесь, если наш вид покажется вам странным. Мы незамышляем ничего плохого.

Они с Эяной вышли из темноты в полосу света., падавшего из открытой двери. Послышались изумленные возгласы, кто-то из людей выкрикнул проклятие, кто-то торопливо забормотал молитву, высокий человек перекрестился.

— Во имя Иисуса, отвечайте, кто вы такие? — Хозяин был удивлен, но не испугался.

— Мы не смертные, не люди, — сказала Эяна.

Произнесенное миловидной девушкой это признание прозвучало по крайней мере менее резко, чем если бы вместо сестры людям ответил Тоно.

— Но мы можем, как и вы, произнести имя Иисуса Христа, слышите? Мы не таим никакого зла. Напротив, мы готовы оказать вам помощь, если нужно, а взамен просим лишь об одной простой вещи, если вы сможете оказать нам эту услугу. Мы очень на это надеемся.

Высокий человек шумно вздохнул, опустил копье и двинулся им навстречу.

Он был таким же исхудавшим, как его дворовые собаки, но видно было, что фигура у него всегда была сухощавая, руки, однако, поражали силой.

На худом лице с ввалившимися щеками выделялся прямой острый нос. Глаза у человека были бледно-голубые, губы — тонкие, волосы и коротко подстриженная борода — седыми. Длинный шерстяной плащ с откинутым на спину капюшоном спускался ниже колен, на ногах у человека были сапоги из тюленьей кожи. От него шел неприятный запах. На поясе висел меч.

Видимо, он взял это оружие, когда услышал собачий лай во дворе. Судя по форме, этот меч хранился в семье хозяина со времен викингов.

«Правильно ли они поступили, явившись к этому дому? — подумали брат и сестра. — Удастся ли узнать здесь что-нибудь об отце?»

— Назовите ваши имена и имя вашего рода, — не попросил, а приказал высокий человек и добавил с вызовом:

— Я — Хакон Андерсон. Вы находитесь в моей усадьбе Ульфсгард.

— Мы знаем, кто ты, — сказала Эяна. — Перед тем как отправиться сюда, мы расспросили людей, и они сказали нам, что ты — самый могущественный человек в этих краях.

И теми же словами, что его дочери Бенгте, Эяна рассказала Хакону об их с Тоно странствиях и приключениях. Она умолчала лишь об одном — о том, что город Лири был разрушен, а племя отца изгнано из родных мест христианским священником, который призвал на лири проклятие. Пока Эяна рассказывала, мужчины — домочадцы Хакона осмелели и подошли ближе, женщины и дети, столпившись у двери, смотрели и слушали издали. Почти все эти люди были моложе хозяина, и сразу бросалась в глаза их худоба и изможденность, вызванные постоянным недоеданием. У иных были кривые ноги после перенесенного рахита, у других была спина искривлена, суставы изуродованы ревматизмом. Стояла морозная ночь, и люди, одетые в жалкие заплатанные лохмотья, тряслись от холода. Из открытой двери несло чем-то затхлым, даже едкий дым очага, от которого слезились глаза, не мог перешибить эту вонь, воняло человеческим телом, потом людей, которые ютятся в душном и тесном доме.

— Не приходилось ли вам слышать о них? — спросила Эяна, окончив свой рассказ. — Мы бы вас вознаградили. Я говорю не о золоте, из которого люди делают кольца и разные украшения, хотя вы, наверное, не отказались бы и от золота. Но мы могли бы наловить вам много рыбы и зверя, гораздо больше, чем вы сами наловите.

Хакон глубоко задумался. Слышно было только, как свистит ветер да тихо шепчутся люди, которые то и дело чертили в воздухе какие-то странные знаки, помимо известного Тоно и Эяне креста. Наконец Хакон высоко поднял голову и со злостью спросил:

— Кто вам сказал, где находится мой дом? Скрелинги, так?

— Кто?

— Скрелинги. Тупые, мерзкие язычники. Они приплыли в Гренландию с запада, около ста лет тому назад. — И вдруг сорвавшись, Хакон закричал во весь голос:

— Приплыли и принесли нам холод и смерть, гибель принесли нашим полям! И Господь отвернулся от нас! Будь они трижды прокляты, чертовы колдуны этих гнусных язычников!

Тоно насторожился.

— Да, мы встретили этих людей в море, — сказал он. — С ними была ваша дочь Бенгта. Если хотите, мы расскажем о Бенгте, а вы взамен откроете нам то, что вам известно о нашем отце.

Все, кто были во дворе и в доме, страшно закричали. Хакон оскалил зубы и с силой втянул воздух, словно его пронзила острая боль. Но тут он ударил копьем в землю и проревел:

— Хватит! Молчать, щенки!

Все стихло. И Хакон спокойно предложил:

— Входите. Потолкуем.

Эяна сжала руку брата и сказала на языке лири:

— Стоит ли? Здесь мы хоть убежать можем. А в четырех стенах он нас живо скрутит.

— Стоит. Риск оправдан.

Приняв решение, Тоно снова обратился к Хакону:

— Вы приглашаете нас в свой дом и просите быть вашими гостями? Мы обещаем не причинить вам ничего плохого. Обещайте и вы, что под крышей вашего дома нам ничто не угрожает.

Хакон перекрестился.

— Клянусь в том Господом Богом и святым Олафом. Но и вы должны поклясться, что ничем нам не навредите.

— Клянемся честью, — ответили брат и сестра Более подходящего для клятвы понятия у народа лири, пожалуй, не было.

Тоно и Эяна давно уже заметили, что христиане только потешаются над бездушными существами, если те упоминают в своих клятвах имена христианских святых.

Хакон впустил их в дом. От невыносимой вони Эяну едва не стошнило, Тоно наморщил нос. Иннуитов, у которых они жили минувшей зимой, никак нельзя было упрекнуть в излишней чистоплотности, однако в их жилищах все дышало здоровьем, неряшливость проистекала от сытости и богатства.

Здесь же…

Единственным источником света в доме Хакона был тусклый огонек в углублении земляного пола, где горел торф. Хозяин велел зажечь светильники — плошки из мыльного камня, наполненные тюленьим жиром.

Когда они разгорелись, стали явственно видны убожество и нищета жилища. Во всем доме была только одна комната. Сейчас, поздним вечером, люди уже ложились спать, на шедших вдоль стен широких лавках были постелены соломенные тюфяки, такие же соломенные подстилки лежали и на кровати с пологом, где, по-видимому, спал хозяин, и на полу, где должны были спать слуги. Жило в доме не меньше тридцати человек.

Значит, им приходятся спать вповалку, слышать сквозь сон чей-нибудь громкий храп или поневоле видеть, как какая-нибудь пара торопливо обнимается на полу, если только у этих людей вообще оставались силы для подобного занятия. В дальнем конце комнаты находилась громоздкая каменная печь, служившая, видимо, для приготовления пищи. Над печью на вбитых в стену крючьях висели разделочная доска, куски копченого мяса и вяленая рыба. Запасы еды были ужасающе мизерными, а ведь до зимы оставались считанные дни.

И все-таки по всему было видно, что предки нынешнего хозяина дома не бедствовали. В комнате стояли два старинных деревянных кресла, несомненно, принадлежавших хозяину и хозяйке. Спинки и подлокотники кресел украшала богатая резьба, некогда они были расписаны яркими красками, которые со временем облезли и облупились. Кресла, определенно, были норвежской работы. Над ними поблескивало на стене бронзовое распятие, чуть поодаль стояли крепкие добротные лари из кедрового дерева. Потемневшие от копоти ветхие шпалеры, когда-то, вне сомнения, были великолепны. Развешанное по стенам оружие и домашняя утварь были начищены до блеска и, по-видимому, содержались в полном порядке. Оружия было очень много — его с избытком хватило бы на всех обитателей дома и еще десятка на два воинов. Тоно шепнул сестре:

— Мне кажется, члены этого семейства и их слуги когда-то жили в хорошем большом доме с просторными залами. Наверное, они покинули его, потому что слишком тяжело и невыгодно отапливать большие помещения, если в доме живет не так уж много народу. Они построили эту лачугу и перебрались сюда.

Эяна кивнула.

— Скорей всего, так. И сегодня вечером, если бы мы не пришли, он не стал бы зажигать светильники и тратить тюлений жир. Я думаю, они приберегают жир на черный день, когда начнется настоящий голод. — Эяна поежилась. — Бр-р, холод, темень — зима в Гренландии! На дне океана в погибшем Аверорне и то было больше света и тепла.

Хакон уселся в хозяйское кресло и жестом, в котором было нечто от старинных полузабытых обычаев, предложил своим гостям располагаться на скамье, стоявшей напротив него. Затем он кликнул слуг и велел принести пива. Оно оказалось слабым и слегка подкисшим, но подано было в превосходных серебряных кружках. Хакон вскользь упомянул, что он вдовец. Тоно и Эяна обратили внимание на неряшливую молодую бабенку с огромным животом и по тому, как она обращалась с хозяином, догадались, что ребенок, который скоро у нее родится — от Хакона. Тем временем Хакон рассказал, что из всех его детей остались в живых трое сыновей и дочь. Старший сын стал моряком, он плавает на корабле, приписанном к порту Осло, и о нем уже несколько лет нет никаких известий. Второй сын женился и живет с женой в своей усадьбе. Третий, Йонас, остался вместе с отцом. Это был жилистый и тощий парнишка с курносым носом и прилизанными белесыми волосами. На Тоно он косился опасливо, как испуганный зверек, глядя же на Эяну не мог скрыть похотливого желания.

Все прочие обитатели лачуги были бедными родственниками хозяина, уроженцами Вестри-бюгда. Они работали на Хакона, промышляя вместе с ним в море, и ходили за скотиной.

— Что касается моей дочери…

Послышался невнятный ропот. Среди собравшихся в комнате изможденных людей пробежало какое-то движение, у всех вдруг ярко заблестели глаза, и даже в спертом воздухе, пропитанном копотью и дымом, Тоно и Эяна явственно различили запах страха. Хакон невозмутимо продолжал:

— Что вы можете сообщить о ней?

— А что вы можете сообщить нам о нашем племени? — спросил в ответ Тоно.

Хакон ненадолго задумался.

— Пожалуй, я кое-что знаю о нем, — сказала он.

В комнате, тускло освещенной коптящими жировыми лампами, снова послышался шепот и невнятные возгласы.

— Не верь, — прошептала Эяна брату на ухо. — По-моему, он лжет.

— Боюсь, ты не ошибаешься, — так же шепотом ответил Тоно. — Ничего, поиграем в эту игру. Тут кроется какая-то тайна.

Вслух он сказал:

— Мы встретили вашу дочь, когда плыли по морю. Это было недалеко отсюда. Ваша дочь плыла на лодке вместе с иннуитами, которых вы, кажется, называете, скрелингами. И у нее, и у ее маленькой дочки был довольный и здоровый вид.

«Они выглядели лучше, чем любой из обитателей этого дома, — подумал Тоно. — Наверное, когда Бенгта была ребенком, Хакон делал все, чтобы она хорошо питалась, потому что хотел, чтобы дочь нарожала здоровых детей и продолжила его род, и еще потому, что Хакон ее любил».

— Я должен вас предупредить, — продолжал Тоно. — Вероятно, вам будет неприятно услышать то, что она просила вам передать. Не в наших привычках о чем-либо умалчивать, но так как времени у нас было очень мало, мы не смогли обстоятельно побеседовать с вашей дочерью и не вполне понимаем, что она имела в виду.

Хакон так стиснул рукоять меча, что побелели костяшки пальцев. Йонас, его сын, пересел на скамью поближе к отцу, как будто почуял опасность.

— Дальше! — злобно крикнул Хакон.

— Прошу извинения, но ваша дочь просила передать, что проклинает вас.

Она сказала также, что вам нужно немедленно бежать отсюда, не то Тупилак вас погубит. Тупилак — это создание чародея из племени, в котором живет ваша дочь. Он сотворил его, чтобы покарать вас за злодеяния.

Все вокруг в ужасе закричали, поднялся страшный шум, Йонас вскочил с места и выкрикнул:

— Да что ж они, лишили ее души, забрав себе ее тело?

Кажется, у Хакона вырвался вздох — ничем другим он не выдал, как ему мучительно больно.

— Тихо! — приказал он. Но шум только усилился. Тогда Хакон встал и, выхватив меч из ножен, грозно поднял над головами людей.

— Всем сесть по местам и молчать, — сурово сказал он. — Если кто ослушается — прекрасно, одним едоком будет меньше.

Настала тишина, слышно было лишь, как свистит ветер, который кружил над домом и рвался в дверь. Хакон вложил меч в ножны и опустился на кресло.

— Я хочу кое-что вам предложить, — с расстановкой сказал он, обращаясь к Эяне и Тоно. — Честная сделка. Если я правильно вас понял, вы наполовину люди, наполовину водяные и можете дышать под водой. Вы быстро плаваете и глубоко ныряете. Судя по тому, какое у вас оружие, воевать вам тоже не раз случалось.

Тоно кивнул.

— И колдунов вы можете не опасаться, потому что вы и сами из мира колдовства и чародейства.

Эяна насторожилась. И вдруг в разговор вмешался Йонас:

— Отец не хотел сказать, что вы — порождения дьявола.

— Конечно, нет, — подтвердил Хакон. — В самом деле, я предлагаю вам выгодную сделку. — Он подался вперед. — Вот, послушайте. Здесь действительно живут… остатки какого-то племени водяных. Так я думаю.

Они обитают около острова к западу отсюда. Я рыбачил…

Тут Хакон обратился к домочадцам, которые слушали его, вытаращив глаза от удивления:

— Со мной были Миккель и Стурли. Потом их сожрал Тупилак, как вы помните. Мы… То, что мы увидели там, возле острова, нас встревожило.

Мы не знали, как нам, христианам, подобает поступить, столкнувшись с подобными существами. Но мы подумали, что лучше будет не выказывать никакой враждебности, и решили прежде всего посоветоваться со священником. С настоящим, мудрым священником, а не таким, как наш отец Сигурд, который двух слов связать не умеет и перевирает весь порядок службы. Я знаю, что говорю, потому что посещал церковь в Остри-бюгде и внимательно слушал и смотрел, как он там служит. Кто-кто, а отец Сигурд не спасет нас своими молитвами от Тупилака. Скоро весь наш народ исчезнет без следа. Тупилак не пощадит никого. Сколько наших людей он уже уничтожил… — Лицо Хакона страдальчески исказилось. — Весь наш род обречен на гибель. Проклятые язычники!

Прошло несколько минут, прежде чем Хакон успокоился и снова заговорил:

— Так вот. Мы решили поехать в Гардар и попросить совета у самого епископа, а до тех пор хранить в тайне все, что видели возле острова.

Иначе кто-нибудь мог бы поддаться соблазну и натворить глупостей, а мы не хотели, чтобы стряслась беда. Но мы не съездили в Гардар. Приплыл Тупилак и… Так и не пришлось мне потолковать с епископом.

Хакон внимательно посмотрел в глаза Тоно, потом Эяне.

— Конечно, я не могу поклясться, что те водяные были из вашего племени. Но они появились здесь недавно, поэтому разумно предположить, что это они. Согласны? Сами вы этот остров вряд ли найдете. Отсюда до Маркландии путь неблизкий. Очень, очень долгое плавание… И трудно вам придется, здешние воды опасны. Из-за Тупилака. Я вожу лодку, ориентируясь по звездам и солнцу, так что доставлю вас прямо на остров. Но… Пока Тупилак не уничтожен, никто в нашем поселке не осмелится выйти в море.

— Говори, — глухо сказала Эяна.

Хакон откинулся на спинку кресла, допил пиво и знаком велел слуге подать еще пива себе и своим гостям.

— Начну с самого начала. — Теперь Хакон говорил быстро, как будто спешил рассказать все как можно скорей. — Началось же все в те времена, когда люди впервые достигли Гренландии и поселились здесь.

Они заплыли еще дальше. Говорят, будто им удалось достичь берегов страны Винландии, но на самом деле это враки. Позднее люди открыли Лесную землю, Маркландию. Они валили там лес и привозили сюда, потому что в Гренландии лесов, можно сказать, вообще нет. Каждый год к нам приходили корабли, и мы обменивали на парусину и железо наши меха, кожи, моржовую и китовую кость, гагачий пух и бивни нарвалов.

Тоно не удержался от ухмылки. Ему вспомнилось, что в странах Европы бивень нарвала выдают за рог сказочного единорога. Хакон заметил его усмешку, но не спросил, что смешного нашел гость в его словах.

— Мы, гренландцы, никогда не были богаты, но жили в достатке.

Рождались дети, росли поселения, земель, пригодных для жизни, стало не хватать, и мы перебрались на север. Тогда и были основаны три наших поселка. Вскоре климат начал ухудшаться. Поначалу похолодание шло медленно, потом все быстрее и быстрее. Лето становилось все холоднее, все короче, осенью выпадал град. Год от году мы снимали с полей все более скудные урожаи. Часто стали налетать свирепые штормы, в море появились айсберги. Корабли приходили все реже, потому что плавания в непогоду и среди льдов опасны. К тому же в Норвегии было неспокойно, там начались перемены. И вот уже несколько лет не приходил к нам ни один корабль. Надо было жить, обеспечивать себя самим, без посторонней помощи. Не имея никакой связи с внешним миром, мы вскоре стали бедствовать. Что мы могли собрать с наших полей? Мы почти ничего уже не откладывали для продажи и про запас. И тогда пришли скрелинги.

— Но ведь скрелинги — миролюбивые люди? — мягко спросила Эяна.

В ответ Хакон выругался, а его сын презрительно плюнул на пол.

— Эти бестии хитрее троллей! — Хакон задыхался от ярости. — Колдовские силы помогают им выжить в таких условиях, где христиане гибнут.

Скрелинги навлекли на Гренландию гнев Господень.

— Как вы можете защищать паршивых язычников, а еще такая красивая девушка! — сказал Йонас и заискивающе улыбнулся Эяне.

Хакон сжал кулаки.

— Рассказ о моем роде будет коротким, — сказал он. — Двадцать с небольшим лет тому назад эти мерзавцы скрелинги жили в некотором отдалении от Вестри-бюгда, на севере. Там же они охотились и ловили рыбу. Они приплывали в нашу бухту торговать. Корабли из Норвегии в то время приходили уже очень редко. Не нравилось мне, что скрелинги ведут у нас торговлю, но запретить им приплывать в бухту я не мог, потому что они продавали вещи, в которых мы крайне нуждались. И скрелинги заманили наш народ в сети порока. Первыми попались, конечно, мужчины.

Потому что девки у этих поганых язычников все как одна бесстыжие потаскухи, готовые спать с каждым, кто пожелает, да еще прямо на глазах у мужа!.. Так вот, кое-кто из наших парней научились у скрелингов разным охотничьим хитростям, переняли их обычай строить жилища из снега и ездить на собачьих упряжках. Четыре года назад я выдал дочь замуж за Свена Эгильсона. — Голос Хакона дрогнул. — Свен был славный парень, и они… Они хорошо жили, по-моему. Несмотря на то, что земельный участок у Свена был никудышный. Находился он на самой дальней северной окраине Вестри-бюгда, откуда до поселения скрелингов было ближе, чем до усадеб наших людей, христиан. У Бенгты и Свена пошли дети. Выжили двое, мальчик и девочка. Был у них и батрак, помогал работать в поле и охотиться. Прошлым летом нужда стала невыносимой. Травы почти не выросли, накосили мы совсем мало, пришлось забить чуть не всю скотину. Только этим мясом мы все равно не смогли бы прокормиться зимой и умерли бы от голода, если б не рыбная ловля.

Зима выдалась лютая. Целыми днями кружила метель — какое там, днями!

Всю зиму, всю эту беспросветно-черную ночь, когда ни на минуту не выглянет луч солнца. После одного особенно свирепого бурана я захватил с собой нескольких человек и отправился в усадьбу Свена. Хотел узнать, не стряслось ли чего с ним и моей дочерью. В доме мы нашли Свена, моего внука Дага и батрака. Все трое были мертвыми. Тела были завалены камнями, потому что земля так промерзла, что нельзя было вырыть могилу. А Бенгта исчезла вместе с маленькой Хальфридой. В доме не было ни кусочка торфа. На снегу я увидел следы собак и людей, обутых в кожаные охотничьи чулки. Я понял, что в дом приходили скрелинги. Они увели мою дочь и внучку. Я был вне себя от горя и ярости. И повел своих людей на скалы, где эти подлые твари ютятся зимой. Мы не застали там почти никого, все ушли на охоту, рыскали где-то в снегах, поди найди. И Бенгты в их стойбище не было. Те, кого мы там застали, нагло заявили, что моя дочь пришла к скрелингам по доброй воле. Сказали, что ее дитя живо и что Бенгта живет с одним из этих негодяев, спит с ним в мерзкой грязной норе, при том, что он живет и со своей прежней… женой, как они назвали эту паршивую тварь. Мы убили всех, кто был в стойбище. Оставили в живых одну старую каргу и наказали ей передать охотникам, когда те вернутся: весной, если похищенные не будут возвращены, мы очистим нашу землю от всей этой сволочи.

Огоньки жировых светильников угасали, вдоль стен протянулись длинные тени. Сырость и холод пронизывали до костей. В тишине было слышно, как тяжело дышит Хакон. Эяна спросила:

— А вам не приходило в голову: может быть, те люди сказали правду? Как я помню, ни у Бенгты, ни у ее маленькой дочери на лицах не видно было следов насилия. Мне кажется, Свен с сыном и работник погибли от голода и холода, когда кончились запасы еды. А может быть, их убийцей стала какая-то болезнь. Это было бы ничуть не удивительно, ведь вы живете в невообразимой грязи. И Миник — так зовут мужа вашей дочери — увидел это и испугался за жизнь Бенгты. Вот он и увел ее в свое племя. Смею заметить что ваша дочь и Миник подружились задолго до этих событий.

— Что верно, то верно, — согласился Хакон. — Бенгта слишком увлекалась скрелингами. Она еще в детстве выучилась болтать на их языке, раньше даже, чем по-норвежски. Когда скрелинги приплывали к нам в бухту, она слушала их, развесив уши, сказки, всякие там истории… Бедная моя доченька, доверчивое дитя… Хорошо, он ее спас — но мог же он привезти Бенгту сюда, в дом отца! Я его щедро вознаградил бы. Так нет же, он хотел, чтобы Бенгта стала недосягаема для моей власти. Мою дочь заколдовал проклятый колдун скрелингов. Господи, смилуйся над нею! Ибо Бенгта погибла. Они опутали мою дочь колдовскими сетями, как бывает с одинокими путниками, которые сбились с дороги. Демоны и духи заманивают их в свое колдовское царство. Бенгта предала свой род, своих предков и погибла, ибо теперь она лишилась Божьей милости и бессмертия души. И она, и моя маленькая внучка… Если только мы не вернем их назад!

Некоторое время все молчали, затем Тоно спросил:

— Что было с ними потом?

— Скрелинги, конечно же, ушли с насиженных мест, перебрались в необжитые земли, не знаю, куда именно. В начале нынешней весны наши охотники напали на след одного из их племени. Они его выследили, поймали и привели ко мне. Я подвесил этого язычника над огнем, чтобы заставить говорить. Я должен был выпытать у него, где теперь живет их поганое племя. Но он так ничего и не сказал, и я его отпустил — выколов один глаз. Чтобы знали: я слов на ветер не бросаю! И велел передать своим: или они вернут мне дочь и внучку и предадут в мои руки негодяев, которые ее осквернили, или пусть забудут о спокойной жизни, я буду преследовать их сатанинское племя, пока не истреблю всех до последнего гнусного язычника. У каждого из нас есть жена, дети. Мы сумеем постоять за честь наших жен и дочерей. Через несколько дней приплыл Тупилак.

У Тоно по спине пробежал озноб.

— Что такое Тупилак? — спросил он.

Хакон скривился.

— Когда Бенгта была маленькой девочкой, она однажды рассказала мне сказку, которую услышала. скрелингов. Насколько я могу судить, это была одна из страшных историй про демонов. Я испугался, как бы дочку не начали мучить по ночам кошмары. Она заметила, что я встревожен, и стала меня утешать, мол, она будет спать спокойно. О, ни у кого на свете не было такой любящей дочери, как моя Бенгта! Это потом уж она… Ну, ладно. Тупилак — это морское чудовище, создание колдовских темных сил. Колдун строит каркас, обтягивает его моржовыми шкурами, набивает сеном и зашивает. Потом приделывает к чудовищу когтистые лапы и хвост. Все это сопровождается волшебными заклинаниями и ворожбой. И чудовище встает, идет в море и нападает на врагов колдуна. Тупилак губит белых людей. Он бросается на ялы, переворачивает лодки, пробивает борта или днище. Секиры, мечи, копья — любое оружие против него бессильно. Ведь Тупилак не живой, он не из плоти и крови. Он пожирает людей… Рассказали о нем те немногие, кому удалось спастись.

Когда Тупилак приплыл к нашему берегу, море стало для нас запретным.

За все лето мы ни разу не выходили на ялах. Мы лишились возможности ловить рыбу, бить тюленей и птицу, собирать птичьи яйца на островах.

Получить помощь из Остри-бюгда мы тоже не могли. Посланные мной люди уходили и не возвращались, они пропали без вести, судьба их неизвестна. Может быть, их поймали скрелинги. Хотя вряд ли, скорей всего, они просто сбились с пути и погибли от голода и холода в этих проклятых снегах. Те, кто живет на юге, за морем, давно уже привыкли к тому, что от нас не приходит вестей. Во всяком случае, у них там своих забот хватает, если же они послали к нам корабль, или несколько кораблей, то Тупилак наверняка их потопил, а матросов сожрал… Пока у нас еще есть кое-какие запасы, очень скудные, еды в обрез, однако эту зиму мы худо-бедно перезимуем. Но следующей зимы нам не пережить. Мы обречены на голодную смерть.

— Вам надо уходить отсюда! — воскликнул Тоно, взволнованный рассказом Хакона. — Теперь я понимаю, что хотела сказать Бенгта. Уходите на юг из этих мест, устройте там новое поселение. Мне кажется, если вы уйдете, шаман прикажет чудовищу вернуться назад.

— Мы могли бы взять на себя роль посредников и договориться с шаманом, — предложила Эяна.

Послышались какие-то возгласы, кто-то из мужчин вскочил, кто-то выругался. Йонас вытащил из-за пояса нож. Хакон сидел неподвижно, словно каменное изваяние. Наконец он сказал:

— Нет. Здесь стоят наши дома. Здесь покоятся наши предки и живут наши воспоминания. Здесь мы свободны. На юге людям живется ненамного лучше, чем нам. Вероятно, они не откажут нам и позволят поселиться вместе с ними, но там нас ожидает участь нищих, жалких наемных работников. Нет.

Таково мое решение. Мы должны выжить и заставить скрелингов уйти из Вестри-бюгда.

Хакон опять подался вперед, упершись сжатыми кулаками в колени. Пальцы на правой руке у него были скрюченные, похожие на когтистую лапу гренландского сокола.

— Так вот, мы добрались до сути дела. Предлагаю вам сделку. Выйдем завтра на ялах. Тупилак немедленно узнает об этом и приплывет. Мы атакуем его с лодок, а вы снизу, из воды. Ведь можно же его уничтожить, в конце концов, разрубить на куски! В сказке, которую скрелинги рассказали моей Бенгте, говорилось о том, как один храбрец избежал гибели, встретившись с Тупилаком. Он перевернулся вместе со своим каяком, понимаете? И подобрался к брюху чудовища. Конечно, похоже, что это просто выдумка, сказка ведь не быль. И все-таки ни один из наших мужчин не умеет управляться с этими чертовыми каяками.

Но даже если эта история — враки, то она все равно подтверждает, что скрелинги считают победу человека над Тупилаком возможной. А уж кому знать Тупилака как не им? Помогите нам избавиться от демона, и я отвезу вас на остров, где находится ваше племя… Тут есть, конечно, одна загвоздка, — Хакон натянуто улыбнулся. — Как бы чудовище не приняло вас за норвежцев. Тогда вам конец. По крови-то вы наполовину люди… Помогите же нам, вашим братьям, а мы поможем вам.

Снова стал слышен свист ветра. Брат и сестра переглянулись.

— Нет, — сказал Тоно.

— Что?! — яростно крикнул Хакон и тут же решил сыграть на самолюбии Тоно:

— Ах, значит, струсили. Раз так, нечего вам тут делать. Завтра на рассвете убирайтесь от наших берегов.

— Как мне кажется, вы нас обманули, — ответил Тоно. — Не тогда, когда рассказывали о своей жестокости и мстительности. Тут все правда. Вы солгали, когда говорили о племени водяных. Ваши слова звучали фальшиво.

— Когда вы говорили, я смотрела на лица людей, — добавила Эяна. — Даже ваши домочадцы не поверили этим бредням.

Йонас схватился за нож.

— Вы посмели назвать моего отца лгуном?!

— Я назвал бы его отчаявшимся человеком, — ответил Тоно. — Впрочем, вот что. Возьмите в руки изображение вашего бога, Хакон Андерсон. — Тут Тоно показал на распятием которое висело на стене позади хозяйского кресла. — Поцелуйте в губы вашего бога и поклянитесь своей верой в то, что после смерти он возьмет вас к себе на небо.

Поклянитесь, что сказали нам, гостям вашего дома, чистую правду. И тогда мы будем сражаться вместе с вами против чудовища.

Хакон сидел, глядя перед собой неподвижным взглядом. Эяна поднялась — Нам лучше уйти, Тоно. Простите нас, добрые люди, — она вздохнула. — Нельзя нам рисковать жизнью и вмешиваться в чужие раздоры. Зачем нам это? Советую послушаться Бенгты и покинуть землю, где властвует злой рок.

Хакон вскочил, выхватил меч из ножен.

— Взять их! — крикнул он.

Тоно схватился за нож, но удар меча выбил оружие из его руки. Женщины и дети в ужасе завизжали, мужчины бросились к Тоно и Эяне, страшась того, что их ждет, если они ослушаются Хакона и дадут уйти этим двоим.

Четверо схватили Тоно за руки, четверо — за ноги. Он старался стряхнуть их, развернулся — и тут на его голову обрушилась тяжелая палица. Тоно взревел от ярости, но палица ударила еще и еще раз.

Страшная боль пронзила череп, искры посыпались из глаз, все вокруг поплыло. Тоно повалился наземь. Мельком между топтавших его ног в драных сапогах он увидел Эяну. Она стояла, прижавшись спиной к стене.

Со всех сторон в нее были нацелены копья, над головой был занесен меч Хакона, Йонас держал нож у ее горла. И мир погрузился во тьму. Ничего больше не было.

Глава 9

Утро принесло с собой зловещие багровые облака и холодный стальной блеск моря, окутанного темной мглой. Дул сырой холодный ветер. Тоно с удивлением подумал, что ветер день и ночь кружит над этой бухтой, видимо, не утихая ни на минуту. Проснувшись, Тоно увидел, что лежит на охапке соломы. Над ним черной тенью маячила высокая фигура Хакона.

— Всем встать! — приказал хозяин-главарь.

Началась возня, маленькие дети громко заплакали, те что были постарше, ныли и хныкали.

— Брат, как ты? — услышал Тоно голос Эяны из другого конца комнаты.

Она также провела ночь на полу, со связанными руками и ногами. Кроме того, ее привязали за шею к одному из столбов, поддерживающих крышу.

— Все ломит, — ответил Тоно. Сейчас, после того как он проспал несколько часов, в висках уже не стучало, но волосы слиплись от крови.

Вкус крови был во рту, хотелось пить.

— Как ты, сестра?

Она засмеялась, но смех прозвучал невесело.

— У меня все в порядке. Этот Йонас, неотесанная деревенщина, приполз перед рассветом, пытался меня облапить, но развязать веревки не осмелился. Я, конечно, могла бы кое-что ему позволить, да только не по мне такого рода забавы. Хочешь, чтобы я рассказала все до конца?

Брат и сестра разговаривали на языке лири, — И так все ясно. Он не спрашивал, хочешь ты или нет. А мог прийти и не один. Мы же бездушные твари, животные… С нами можно делать все, что угодно…

В это время к Тоно снова подошел Хакон. Он не забыл о том, что накануне обещал своим гостям неприкосновенность.

— Я никогда не полаял бы руку на человека, которого принял в своем доме как гостя, — сказал Хакон. — Даже если бы это человек был скрелингом. Но вы не люди. Разве человек нарушает клятву, когда забивает овцу? Грешно было бы как раз не применить против вас силу.

Ибо я поступил так ради спасения своего народа. Завтра ты, Тоно, пойдешь с нами в бой против Тупилака. Эяна останется заложницей. Если одолеешь чудовище, я ее отпущу. Я готов принести в этом клятву на Святом Кресте.

— Так мы и поверили предателю! — крикнула Эяна.

— Можно подумать, что у вас есть выбор, — сквозь зубы процедил Хакон.

На следующий день утром он подошел к Тоно в сопровождении десятка мужчин. Все они были одеты только в рубахи и штаны, каждый держал в руках оружие. Хакон развязал Тоно. Сын морского царя с трудом поднялся, разминая затекшие мускулы, подошел к сестре и поцеловал ее.

Йонас беспокойно переминался с ноги на ногу.

— Ну ладно, хватит. Дело не ждет, — сказал он, обдав Тоно запахом сыра и заплесневелых сухарей.

Тоно отрицательно покачал головой:

— Прежде всего, подай еды. Столько, сколько я велю.

Хакон нахмурился:

— Перед сражением лучше всего вообще не есть, а ели уж есть, то что-нибудь легкое.

— Для вас — лучше. Для нас — нет.

Темноволосый человек лет сорока по имени Стайнкил загоготал:

— Вот именно! Хакон, ты же знаешь, какую прорву рыбы за один присест сжирает тюлень!

Хакон пожал плечами. Увидев, сколько мяса съели его пленники, он едва поборол смятение и испуг. С трудом дождавшись, когда они наконец насытились, он отрывисто сказал:

— Все, что ли? — и толкнул дверь.

— Нет, не все. Вам придется еще немного подождать, — ответил Тоно.

Хакон резко обернулся:

— Забыл, кто ты в этом доме? Пленник!

— А ты забыл, кто поведет вас в бой?

Принц лири опустился на колени рядом с сестрой, обнял ее и прошептал, вдыхая свежий запах ее волос:

— Эяна, моя участь завидна, по сравнению с тем, что ожидает тебя. Если я погибну, у тебя будет случай в этом убедиться. Но ты… Сторожить тебя остаются женщины, старые хрычи и молокососы. Сыграй на их страхе, придумай что-нибудь, одурачь этих людей!

— Попробую. Только… Ах, Тоно, я все время буду думать о тебе и ни о чем другом. Вот если бы мы были вместе…

И глядя друг другу в глаза, они запели Прощальную песнь:

Тяжкой тоскою сердце томится в прощания час,

Думы унылы, убита разлукою радость,

Нет облегчения сердцу в слезах и рыданьях.

Мужествен тот, кто уходит, упорен и стоек — кто ждет.

Светом улыбки, как прежде, в час расставанья пусть светятся лица.

Дай ясно надежду, что скоро мы свидемся вновь,

Счастье с удачей возьми, вернешь их, вернувшись.

Поцеловав сестру, Тоно поднялся и вышел за дверь.

С Хаконом было десять крепких парней. В их распоряжении имелось два яла из трех, что остались у Хакона с лучших. времен. Йонас предложил взять у жителей поселка еще несколько лодок.

— Если мы потерпим поражение и погибнем, соседи заберут все наше добро, растащат дом по камешку.

Хакон оборвал сына:

— Если мы потерпим поражение, погибнут все до единого. Тупилака не победила целая флотилия, а не какие-то несколько ялов. Ты же слышал о том сражении. Три лодки тогда успели уйти, остальные он пустил ко дну.

Наша главная надежда — водяной. Но он один. И вот что: я получил от короля титул наместника нашей области не для того, чтобы подвергать жизнь людей опасности, а для того, чтобы оберегать и защищать их. — В решительном взгляде Хакона заблистала гордость. — Если мы победим — мы с вами — то наша слава будет жить в сагах, до тех пор пока в Гренландии останется хоть один норвежец.

Люди сели в лодки. Тоно тем временем разделся и бросился в волны. По решению Хакона, оружия ему не дали, он должен был получить его, только когда начнется битва. Многим в отряде Хакона Тоно внушал почти такой же страх, как волшебное чудище, на которое они готовились напасть.

Накануне им удалось повалить и связать этого водяного, но тем не менее в глазах людей он оставался сверхъестественным существом, вселявшим ужас в их сердца. Как знать, думали они, может быть, во второй раз Хакон его не одолеет.

Люди в молчании сели по местам, вернулся в лодку и Тоно. Весла заскрипели в уключинах, опустились на воду, в деревянные борта ялов ударили волны. Два шестивесельных суденышка отошли от берега. Брызги оставляли на губах привкус соли. Скоро луга и дом на берегу остались позади, бухта расширялась, темные волны с белыми гребнями пены бились в отвесные скалистые берега. Над головами гребцов пронеслась стая черных кайр, их крики затерялись в зловещем вое ветра. Солнце — желтый штурвал — поднялось чуть выше береговых холмов, оно светило тускло и не грело. От снегов и глетчеров струились потоки холодного воздуха.

Гребли все, кто были в лодках. Греб и Тоно, он сидел в носовой части яла рядом с Хаконом. Впереди сидели Йонас и Стайнкил, имена остальных — грязных низкорослых уродцев, Тоно не потрудился запомнить. Вторая лодка вскоре их догнала и теперь шла справа по борту на расстоянии нескольких морских саженей.

Тоно нравилось грести, он был рад, что наконец согрелся и размял одеревеневшие мышцы. Его не омрачала даже мысль о предстоящем сражении.

Спустя некоторое время Хакон сказал:

— Полегче, Тоно, не то ял перевернешь.

— Здоровый, а? Ну прямо медведь! — заржал Стайнкил, обернувшись назад.

— Да только по мне, так лучше бы с нами сейчас медведь был.

— Ты его не дразни, — неожиданно вмешался Йонас. — Тоно, ты… Прости, в общем. Ты не сомневайся, мы вас не обманем. Мой отец — человек чести. И я стараюсь быть похожим на него, вести себя благородно…

— Как сегодня ночью с моей сестрой? — отрезал Тоно.

— В чем дело?

От Хакона, который о чем-то задумался и не слушал, ускользнул смысл последних слов. Йонас смотрел на Тоно умоляющим взглядом.

Принц лири мгновенье помедлил.

Тоно не был по-настоящему глубоко возмущен тем, что произошло ночью.

На подобные вещи и он и Эяна смотрели просто. Если в ее жизни и было меньше любовных связей и приключений, то лишь по той причине, что Эяна была на два года младше брата. Кроме того, она знала одно несложное заклинание, которое оберегало от нежелательной беременности. А Тоно наверняка не отказался бы переспать с сестрой Йонаса Бенгтой, если б вдруг ему предоставилась такая невероятная возможность. Тем более что и он и сестра уже совершенно извелись, ведь за время их странствий они поневоле постоянно были вдвоем, но не могли позволить себе интимной близости — в память о матери, ибо Агнета раз и навсегда запретила своим детям даже помышлять о таких вещах. В конце концов, Тоно рассудил, что ничего не потеряет, если мальчишка преисполнится к нему чувством благодарности.

— Ни для кого не секрет, что этот малый от вожделения того и гляди спятит, — ответил он на вопрос Хакона.

— Смертный грех, — хмуро сказал Хакон. — Отринь соблазн, сынок.

Покайся и сам попроси отца Сигурда, этого мямлю, чтобы он наложил на тебя подобающую епитимью.

— Да что ж ты его стыдишь? — снова подал голос Стайнкил. — Она ж красавица, я таких в жизни не видывал, а как одета, бесстыжая?

— Сосуд диавольский, — отрывисто сказал Хакон. — Остерегайтесь, остерегайтесь ее. В этой глуши слабеет наша вера в Господа. Я содрогаюсь при мысли о том, чем могут кончить наши потомки, если мы не… Когда разделаемся с Тупилаком — если, конечно, одолеем его — я сам отправлюсь за дочерью. Почему, ну почему она ушла?! Господи Иисусе, ведь все, все у нее было — и родня, и предки, и отчий дом, любовь близких. Она носила платья из настоящей материи, у нее были еда и питье, как у белых людей, ей принадлежало все, что мы с таким трудом завоевывали, чтобы выжить… А теперь ею владеет дикарь, взявший ее силой скрелинг, который спит в логове из снега и льда и жрет сырое мясо! Какие силы преисподней заставили ее уйти?!

Тут Хакон заметил, что не только те, кто сидели в их яле, но и все прочие, находившиеся во второй лодке, люди уставились на него, вытаращив глаза, Хакон замолчал.

Они шли по морю уже около часа. Вскоре стал слышен громовой рев — это волны бушевали вокруг скалистого мыса. И там их настиг враг.

Кто-то во второй лодке истошно завопил. Тоно увидел среди пенистых бурунов огромную темно-бурую горбатую спину. Чудовище ударило по второй, ближайшей к нему лодке. Ял резко наклонился на борт и закачался.

— Бей его, гарпунами, острогами! Вперед! Гоните его! — заорал Хакон.

Хакон и Тоно бросили весла. Тоно взял свой пояс, лежавший на дне лодки. Сейчас к нему были подвешены три ножа в ножнах — Тоно решил взять с собой только это оружие. Он затянул пояс, но все еще стоял в лодке и ждал, пока Тупилак приблизится. В эти минуты взгляд Тоно, обладавшего волшебным зрением, обрел остроту алмаза, слух стал различать слабейший плеск волн, испуганный шепот людей, невнятно бормотавших молитвы и проклятия. Тоно глубоко вдыхал холодный воздух, наполнявший легкие свежестью и заставлявший быстрее биться сердце. Его воля всецело устремилась к предстоявшей битве, все остальное исчезло — кроме памяти об Эяне, которая придавала ему сил.

Тупилак поднял над водой лапу с медвежьими когтями и ухватился за борт второй лодки. При огромных размерах вес у чудовища был сравнительно небольшой, однако лодка так сильно накренилась, что люди с трудом удержались на ногах. В складчатой шкуре Тупилака торчали два длинных гарпуна, оставшиеся от прежних сражений. Они раскачивались при каждом его движении и казались каким-то причудливым диким убором. В другом боку чудовища намертво застряли обломки двух копий. Раны не кровоточили. На длинной высоко вздымавшейся над волнам шее раскачивалась акулья голова с блестящими как бы стеклянными глазами и ощеренной зубастой пастью. Когтистая лапа поднялась, ударила — и лодка перевернулась. Акулья пасть раскрылась и схватила одного из гребцов, челюсти разрубили его пополам. Фонтаном брызнула кровь, вывалились внутренности. Ветер подхватил и унес маленькое облачко пара.

Кто-то из находившихся на корме в лодке Хакона дико закричал от ужаса.

Стайнкил встал, подошел к кричавшему и двинул его кулаком. Потом он вернулся на свою банку и снова решительно взялся за весло. Лодка подошла вплотную к чудовищу. Хакон стоял на носу, широко расставив ноги, и наносил Тупилаку улар за ударом, вновь и вновь высоко занося секиру. Тоно понял, что Хакон пытается разрубить моржовую шкуру, чтобы из нее вывалилось сено, которым было набито чудище, и разлагающиеся останки растерзанных им людей.

Длинная шея Тупилака вытянулась вверх над бурлящей водой. Акулья пасть снова раскрылась и метнулась к носу их лодки. Затрещали, разламываясь на куски, доски корпуса. Хакон повалился на дно яла. И тогда Тоно прыгнул в воду.

Несколько мгновений ушло на то, чтобы выдохнуть воздух и наполнить легкие морской водой. Холодные зеленоватые потоки вокруг были мутными, но Тоно все же разглядел над своей головой темный хаос метавшихся по поверхности теней. Шум битвы ударял в виски глухими гулкими ударами. У воды был резкий запах железа и привкус человеческой крови. Останки рассеченного надвое норвежца, медленно вращаясь, опускались на дно, где уже караулили добычу падальщики — морские угри.

Перед тем как выйти в море, Хакон сказал Тоно:

— Мы будем его отвлекать столько, сколько сможем продержаться. А ты ударишь снизу, из воды. Все окончится быстро.

Тоно взял нож в зубы и поплыл вперед. В эту минуту он забыл о всяком страхе, забыл и о самом себе. Не было ни его, ни Тупилака, ни людей, осталось одно — смертельная схватка с врагом. Отсюда, из глубины, днища лодок казались черными тенями с искаженными из-запреломления света очертаниями. Вокруг них простирался разбитый на множество искрящихся зеленых осколков свод, которым был огражден сверху подводный мир Тоно. Лучше и яснее, чем днища лодок, был виден Тупилак, его округлое брюхо… Тоно увидел ремни, которыми были стянуты и скреплены моржовые шкуры, услышал запах липкой грязи, гнили и разлагающихся человеческих трупов. Огромные перепончатые лапы с острыми как косы когтями мощно рассекали воду. Тоно поплыл вверх к брюху между лапами.

Он нанес Тупилаку удар ножом и быстро опустился вниз. На месте шва в брюхе, куда ударил клинок, теперь зиял длинный разрез. К Тоно метнулась когтистая лапа чудовища. Он успел увернуться.

Потом он снова подобрался к брюху Тупилака. Из разреза бежали пузыри воздуха, вываливались человеческие кости. Тупилак неистово забил хвостом и бросился на норвежцев. Море клокотало и бурлило, шум оглушил Тоно.

Задержав дыхание, чтобы не чувствовать смрада разлагающихся тел, который шел из распоротого брюха чудовища, он схватился за края разреза и изо всей силы рванул их в стороны, чтобы расширить дыру. И в эту минуту его поразил удар в спину. Он выронил нож и едва успел уйти в глубину от следующего удара огромной лапы.

Тупилак заревел. Акулья голова обернулась назад, шея выгнулась дугой: Тупилак хотел увидеть, кто нападает на него снизу. Загребая лапами и хвостом, он развернулся головой к Тоно. «Если бы в лодках были не норвежцы, а иннуиты, — мельком подумал Тоно, — они догадались бы вонзить в шкуру Тупилака десяток гарпунов с привязанными к ним пузырями с воздухом. И тогда этой огромной туше стало бы трудно разворачиваться». Впрочем, чудовище-людоед и без того было неповоротливым и медлительным. Тоно поплыл вокруг Тупилака. Нужно подобраться к нему вплотную, но как? Любой ценой нужно было добить чудовище. Брюхо было распорото, и теперь внутри стал виден остов, который уже начал кое-где отделяться от шкуры. Но лапы и хвост оставались невредимыми и били по воде, акулья пасть угрожающе щерила зубы. Тоно подплыл к Тупилаку сзади, здесь лапы и голова не могли до него дотянуться. Он вытащил из ножен второй нож и, схватив хвост у самого основания, принялся вспарывать шкуру. Хвост дергался и бился, вырывался, хлестал Тоно по ногам.

Ему не удалось полностью перерубить толстый, сделанный из плотной кожи хвост. И все же, когда он выпустил его из рук, хвост бессильно повис.

Теперь он был не опасен. Перед глазами Тоно поплыли темные пятна, голова закружилась. Нужно было немного передохнуть.

То ли чудовище что-то заподозрило, то ли услышало повеление колдуна, своего создателя, но Тупилак снова бросился к лодкам. Если он их потопит и люди погибнут, что будет с Эяной? Вряд ли заложницу отпустят. С этой мыслью Тоно начал подниматься к поверхности, чтобы посмотреть, что происходит наверху. И тут он услышал оглушительный треск — это Тупилак ударил в деревянный корпус яла.

Та лодка, которая первой подверглась нападению Тупилака, беспомощно кружилась на месте, но вскоре остававшиеся на ней четверо норвежцев вычерпали воду со дна и выловили упавшие за борт весла. Тупилак в это время наносил удар за ударом по лодке Хакона. Обшивка уже была оторвана во многих местах, во все стороны торчали обломки досок, форштевень был сокрушен. Акулья голова расправлялась с теми, кто был на корме яла. Где же командир? Его сын Йонас рубил чудовище боевым топором, рядом с ним взмахивал секирой Стайнкил. И тут Тоно увидел, как челюсти схватили Стайнкила, сжались… Полилась кровь. Стайнкил повалился на дно лодки. Вместо правой руки у него торчал красный обрубок.

Хакон стоял впереди, над обломанным штевнем. По-видимому, он был тяжело ранен. Алая кровь заливала его лицо и грудь — яркое красное пятно под серым, как волчья шкура, небом. Удивительно, но Хакон заметил Тоно, который вынырнул на поверхность в нескольких ярдах от лодки.

— Ты, водяной! Будешь помогать нам или нет? — крикнул Хакон и, вероятно, испугавшись, что Тоно ответит нет, поднял со дна лодки якорь. Этот якорь остался у гренландских поселенцев с лучших времен.

Он имел деревянное веретено, но лапы, шток и кольцо были железные, спускали и поднимали якорь на канате, сплетенном из моржовой кожи.

После того как чудовище изувечило Стайнкила, Йонас отступил. Еще двое в страхе прятались на дне лодки. Хакон шатаясь перешел на корму. С разбитой скулы у него текла кровь. Он поднял тяжелый якорь и обрушил его на голову Тупилака. Якорная лапа вонзилась чудовищу в глаза и намертво застряла в глазнице. Челюсти метнулись к Хакону, щелкнули — он отскочил назад. Тупилак успел вырвать кусок мяса из плеча норвежца.

— Все в воду! Спасайся кто может! — крикнул Хакон. — Добей эту тварь, Тоно. — И Хакон повалился на дно лодки.

К Тоно уже вернулись силы. Он бросился к Тупилаку и, не обращая внамания на когтистые лапы, вспорол брюхо чудовища от края до края.

Мельком Тоно увидела как люди с лодки Хакона прыгали в воду. Тупилак не пытался их схватить — Тоно нанес ему слишком тяжелые раны.

Он снова ударил ножом. Тупилак нырнул, чтобы схватить нападавшего. Но это не удалось, потому что сзади за ним на якорном канате волочилась лодка, которая то и дело застревала между льдинами, Тоно ударял и ударял ножом, каждый кусок моржовой шкуры, который он отрывал от остова, возвращался туда, откуда пришел по велению шамана — в царство смерти. И наконец, моржовая шкура всплыла на поверхность.

Голова Тупилака пошла ко дну и сгинула в черной тьме. Волнение улеглось, вода снова стала чистой и прозрачной. Вынырнув на поверхность, Тоно наполнил легкие воздухом и поплыл к лодке. В свежем ветре, который остудил его разгоряченное лицо, Тоно почувствовал нечто вроде холодной сдержанной похвалы.

Но именно теперь, когда, казалось бы, можно было подняться на борт лодки, он понял, что там ему грозит опасность. В шестивесельной лодке находились девять человек, в бортах зияли пробоины, лодка была перегружена. Людей было девять, потому что Хакона и Стайнкила подобрали в море и положили на дне яла. Люди в ужасе смотрели на Тоно, их страх перед ним был неистребим. Рука Стайнкила была замотана тряпки, очевидно, рана оказалась не смертельной. Зато Хакону жить осталось недолго. Его тело было распорото от ключиц до паха, из раны вывалились внутренности, видны были кости.

И вдруг Хакон очнулся. Его мутно-голубые глаза встретились с горящими янтарными глазами Тоно. Принц лири едва расслышал прерывистый шепот норвежца:

— Благодарю тебя, водяной. Йонас, я поклялся честью… Прости, водяной, я тогда солгал… про ваше племя, про водяных…

— У вас есть родные, подумайте сейчас о них, — мягко посоветовал Тоно.

— Да, моя дочь… Она тебе скажет, что… Я не могу унижаться, но…

Найди мою дочь, попроси ее, умоляй… — Хакон задыхался. — Если она все-таки не захочет вернуться, скажи ей, что я… что я никогда не отрекался от моей Бенгты. Что я буду молиться за нее, когда попаду в чистилище…

— Хорошо. Мы с сестрой передадим Бенгте ваши слова.

Хакон слабо улыбнулся.

— Может, и есть у вас, водяных, душа…

Через несколько минут Хакон испустил дух.

Глава 10

Благодаря сверхъестественному чутью существа Волшебного мира умеют находить такие следы, которых никогда не заметит ни один смертный человек. И тем не менее Тоно и Эяне пришлось искать следы иннуитов в течение нескольких дней. Они бродили по Гренландии и в ее прибрежных водах под покровом темноты, долгими осенними ночами. В конце концов им удалось разыскать новое поселение иннуитов.

Стойбище находилось в укромной узкой долине, которая спускалась меж высоких холмов к небольшой бухте. От увядших мхов все еще пахло свежестью, ступать по ним босыми ногами было приятно. Карликовые березы и искривленные ветром ивы пытались удержать на своих ветвях последние желтые листки. Над холмами вздымались лилово-серые горы с белыми шапками снегов. На их восточных склонах призрачно мерцали зеленоватые льды глетчеров. Солнце, уже клонившееся к закату, окружал морозный ореол, лучи наклонно скользили в прозрачном неподвижном воздухе.

Когда двое высоких незнакомцев, одетые в туники из рыбьей чешуи, подошли к жилищам иннуитов, бродившие по стойбищу собаки подняли лай, но тут же затихли, учуяв запах пришельцев. Однако собаки не убежали, трусливо поджав хвосты, как собаки на дворе Хакона. На лай вышли охотники с гарпунами, луками и ножами в руках. Но никто не стал угрожать пришельцам. Женщины продолжали заниматься своими делами, детей они, правда, подозвали поближе, но ни дети, ни женщины не подняли злобного или испуганного крика.

Все здесь, по-видимому, были довольны жизнью и радовались богатой добыче, которую принесли охотники. Над огнем варилось мясо тюленя и медвежатина, от котлов шел вкусный запах. Большие куски запасенного на зиму мяса висели на крючьях, кругом лежали тщательно выскобленные ножом звериные шкуры. Женщины кормили детей, давая им разжеванное мясо. Поскольку холмы надежно защищали долину от холодного ветра, семьи иннуитов жили в островерхих шатрах из моржовых шкур. Заглянув в один из шатров, Тоно и Эяна обнаружили, что в нем живет художник: возле входа стояло незаконченное произведение — вырезанная из кости фигурка овцебыка. Работа была превосходная.

Войдя в поселок, брат и сестра подняли вверх руки и сказали:

— Мир вам! Вспомните, мы встречались. Мы друзья.

Люди положили на землю оружие. Первым заговорил муж Бенгты Миник:

— Мы не сразу вас узнали. Солнце ослепило наши глаза. Нам стыдно.

Тут и сама Бенгта выбежала им навстречу.

— Вы не выдадите нас норвежцам? Обещайте не говорить им, где находится наше стойбище, — попросила она по-норвежски.

— Не скажем. Мы принесли вам вести о норвежцах.

— И плохую весть для тебя, дорогая, — добавила Эяна, взяв Бенгту за руки. — Твой отец умер. Его убил Тупилак. Твой отец и Тоно сражались с ним. Они уничтожили чудовище. Твой отец отомщен. В последний час он велел передать тебе свое благословение.

— О-о!

На несколько секунд Беягта словно окаменела. Светлый пар от ее дыхания поднимался и таял в ярко-голубом, как глаза Бенгты, небе. От копоти ее золотистые волосы потемнели, кроме того, она, теперь не заплетала их в косы, а стягивала узлом на макушке, как и все женщины иннуитов. Вид у Бенгты был здоровый, цветущий. Одета она была в великолепные меха, которым могла бы позавидовать любая королева.

— Отец!.. Ах, я не могу представить себе… — Бенгта заплакала. Эяна обняла ее и стала успокаивать.

Миник прислушивался к разговору, стараясь понять, о чем идет речь. Он подошел к жене, грубовато потрепал ее по плечу и сказал на языке иннуитов:

— Вы уж ее простите. Она еще не умеет себя вести, как подобает женщине. Но мы надеемся, что скоро она всему научится. Сейчас моя вторая жена Куяпикасит приготовит вам поесть и постелит постели. — Миник смущенно улыбнулся, чувствуя неловкость из-за недостойного поведения Бенгты.

Но тут окружившие пришельцев иннуиты расступились, и вперед вышел Панигпак. Изрезанное морщинами лицо шамана выражало беспокойство.

— Кажется, кто-то утверждает, будто ему известно, что такое Тупилак? — сказал шаман.

Тоно невозмутимо поглядел на него с высоты своего огромного роста и ответил:

— Ты не ошибся.

Они с Эяной заранее обдумали, как себя вести и что говорить иннуитам.

Тоно сжато и бесстрастно рассказал о сражении с Тупилаком.

Люди заволновались, Панигпак пошатнулся, как будто его поразил тяжкий удар.

— Я — глупец, — мрачно сказал он. — Направил чудовище против тебя, хотя ты не причинил нам никакого зла.

— Ну, кто же мог это предвидеть? — сочувственно заметил Тоно. — Но слушай дальше, я еще не все рассказал. Когда мы вернулись в Вестри-бюгд, Йонас Хаконссон послал своих слуг к работников ко всем жителям поселка и велел им собраться на тянг — это такое общее собрание, на котором принимают важные решения. Моя сестра… Йонас послушался ее совета, и объявил людям решение, которое она подсказала.

И с тем, что я предложил, норвежцы тоже согласились. Как вы понимаете, они дрожали от страха, хоть и говорили, что мы посланы им Великой Природой, чтобы спасти их от гибели. — Тоно нарочно не сказал «Богом», употребив вместо этого более доступное разумению иннуитов понятие. — Мы заметили, что жители Вестри-бюгда до сих пор не погибли только благодаря силе и ловкости Хакона. Мы предостерегли их, рассказав о том, что узнали от мудрых обитателей моря: эта земля будет становиться все менее и менее пригодной для жизни людей, и в конце концов все они погибнут голодной смертью, если останутся на севере. Большинством голосов тинг принял решение переселяться на юг Гренландии. Но для этого норвежцы должны быть твердо уверены, что никто не нападет на их лодки, когда они тронутся в путь. Мы с сестрой пришли к вам как посланники от жителей Вестри-бюгда. Вы должны дать обещание, что летом норвежцы смогут беспрепятственно уйти по морю на юг. И тогда север Гренландии будет принадлежать вам безраздельно.

Иннуиты радостно завизжали и пустились в пляс. В то же время, они как будто не столько были обрадованы, сколько пришли в дикое возбуждение.

Если они и радовались, то прежде всего тому, что настал конец непримиримой вражде, а не тому, что одержали победу над врагами.

— Обещаю, все обещаю, — сказал шаман. — Немедленно отправлюсь к Седне, попрошу, чтобы она послала соседям хорошую погоду и богатый улов. И еще об одном спрошу Хозяйку моря. Может быть, она, повелительница глубочайших глубин, знает что-нибудь о вашем племени и скажет мне.

— Бенгта, — тихо обратилась Эяна к дочери Хакона, — ты должна подумать о своем будущем и о будущем твоей дочери. Надо решать.

Бенгта отстранилась от Эяны. От слез на ее грязных щеках остались две светлые дорожки; под слоем грязи и копоти кожа была белоснежной, как цветы боярышника. Но слезы уже высохли. Гордо вскинув голову, Бенгта громко сказала на норвежском языке:

— Я все решила за себя и за дочь. Еще в прошлом году, когда выбрала в мужья Миника.

Брат и сестра с удивлением смотрели на Бенгту. Та сжала кулаки и стойко выдержала их взгляд. Все иннуиты разом умолкли.

— Да, — сказала Бенгта, — Вы что, думали, он увез меня с собой просто так, ради забавы? Он никогда не совершит насилия над женщиной и никогда не обманет. Он попросту не знает, что обман и насилие вообще возможны. Мы подружились еще в детстве. Он хотел отвезти нас с Хальфридой назад, к отцу. Это я упросила его позволить нам остаться, и он по своему милосердию уступил. Да, по милосердию. У него добрая хорошая жена, она встретила меня как подругу. Лишь у немногих иннуитов по две жены. Иногда, если им этого хочется, они на время уступают друг другу своих жен. Раз вы пришли из Волшебного мира, то, по-моему, должны понимать, что между друзьями любые отношения чисты. Ну а я что?

Я не владею ни одним из множества умений, которыми должна обладать женщина племени иннуитов. Но я поклялась, что буду учиться и приобрету все необходимые навыки. Дайте только срок, я не буду обузой мужу.

— Значит, ты его любишь? — тихо спросила Эана.

— Не так, как Свена любила… Но зато, что Миник такой, каким я его знаю… Да, люблю.

Было не вполне ясно, что понял Миник из потока ее слов. Однако он покраснел, и на его лице заиграла счастливая смущенная улыбка.

— Все мои надежды — он и дочь, — сказала Бенгта. — А на кого еще я могу надеяться? Сколько я себя помню, всегда я была вместе с иннуитами, разговаривала с ними, слушала их рассказы. От них я узнала о том, что к нам идет вечная зима с лютыми холодами. Иннуиты рассказывали, как меняется жизнь Гренландии — что год от году все шире разрастаются ледники, все раньше замерзает осенью и все позже очищается от льдов весной море. И вот я сидела в холодном доме, без огня, возле трех покойников. Моя девочка ослабела от голода и плакала у меня на руках. Я знала наверняка: и я, и дочь обречены на смерть.

Весь наш нищий поселок упорствовал, упрямо держался за нищенскую жизнь, в конце концов нищета нас задушила. Да, мы могли бы перебраться в Остри-бюгд или в Мид-бюгд, но там мы прозябали бы все в той же нищете. Тогда как иннуиты — посмотрите вокруг! У иннуитов нет этого несгибаемого норвежского упрямства. Они научились жить в суровой Гренландии и живут прекрасно. А ты, Эяна, будь ты на моем месте, разве ты упустила бы случай войти в племя иннуитов?

— Нет, конечно. Но я не христианка.

— Ах, да что такое церковь! Сборище невежд, которые бормочут что-то бессвязное и не в силах что-либо сделать. Побоюсь ли я адского пекла, если пережила адский холод?

Но тут душевные силы изменили Бенгте: она закрыла глаза и чуть слышно прошептала:

— Но то, что я погубила отца… Это я буду искупать долго.

— Не понимаю, — удивилась Эяна. — После того как ты ушла из дому, твой отец мучил беспомощных несчастных людей. Ты, наверное, и не догадываешься, какую неистовую любовь к тебе таил в сердце этот суровый человек, А после тех злодейств, которые он совершил, разве не должны были родные убитых людей попытаться отомстить или хотя бы хорошенько припугнуть убийцу?

— Тупилак был моим, — простонала Бенгта. — Это я вспомнила о сказочном чудовище, когда иннуиты решили отправить меня домой. Они хотели мира.

И я не давала покоя шаману, пока он не создал Тупилака. Во всем виновата только я! — Бенгта упала на колени. — Я говорила и шаману, и всем остальными что бы они ни предпринимали, все будет впустую, чем острей будет борьба за жизнь, тем острей будет вражда между нами и норвежцами, тем больше будет проливаться крови. Я говорила: надо заставить норвежцев уйти, потому что пока они здесь, вражда не кончится. Любой ценой мы должны добиться, чтобы они переселились на юг, пусть даже ценой человеческих жизней. Ведь переселение будет для них благом. Я искренне так считала. Святая Дева Мария, Матерь Божия, клянусь Тебе, я хотела только добра!

Эяна подняла Бенгту с колен и обняла.

— Понимаю, — задумчиво сказал Тоно. — Ты хотела, чтобы. твои родные, друзья, те, кого ты любила в юности, ушли на юг, пока это еще возможно. Но ведь будущей весной шаман должен был призвать к себе и разрушить свое создание, независимо от того, уйдут норвежцы или останутся. Правильно я говорю?

— Да… — неуверенно ответила Бенгта, не поднимая головы. — Тупилак убил моего отца…

— Как мы уже сказали, умирая он тебя благословил. — Тоно глубоко задумался. — И все же, как это странно… Непостижимо… Кровожадное чудовище, порожденное не ненавистью, а любовью…

Атитак, вторая жена Миника, та, что когда-то была Бенгтой, держалась с невозмутимым достоинством и усердно помогала иннуитам готовить праздничное угощение. В ту ночь сполохи северного сияния сверкали как никогда ярко и озаряли полнеба.

Глава 11

Лето миновало, снова пришла осень. Цветущий вереск покрыл ютландские пустоши розовато-лиловым ковром, жарко запылали гроздья рябин, оделись золотом трепещущие осины. В небе разносилась одинокая песня странников — диких гусей. На утренней заре уже шел пар от дыхания, лужи затягивал хрустевший под ногами тонкий ледок.

Солнечный свет на земле чередовался с бегущей тенью облаков, летевших на крыльях студеного ветра. Но обители святой Асмильды, осенние краски, казалось, были чужды. Перед зданием монастыря над небольшим озером находилась квадратная площадка, которую окружали шелестевшие сухой листвой высокие дубы. Площадка была посыпана кирпичным щебнем, потемневшим от сырости и почти таким же бурым сейчас, как земля под дубами. Отсюда открывался вид на город Вибор: башни кафедрального собора, островерхая колокольня церкви в монастыре Черных братьев, высокие крепостные стены. Тем, кто смотрел на Вибор из монастыря святой Асмильды, он казался чужим и далеким, да таким и был этот торговый город для монахинь и послушниц. Сестры творили много благих деяний, но мирская суета никогда не нарушала покойное течение жизни в монастыре, здесь было их надежное убежище.

Но, быть может, так лишь казалось.

Однажды в монастырь приехали трое из Вибора. Их прибытию предшествовал обмен посланиями между монастырем и епархией. Вид у приезжих был респектабельный, лошади — лучших кровей. Спешившись у ворот, стройный молодой человек с белыми как лен волосами помог своей спутнице сойти с лошади, выказав при этом подобающую любезность и обходительность. Дама явно была на несколько лет старше, чем он. Слуга, который смотрел за лошадьми, по-видимому, отличался недюжинной силой и был у прибывших за телохранителя, держался он с приличествующей его положению скромностью. Молодой человек и дама попросили разрешения войти и с подчеркнутой почтительностью переступили порог монастыря.

Тем не менее мать-настоятельница холодно приняла посетителей.

— Мой долг — выполнять распоряжения епископа. Но признать, что он делает правое дело, невозможно, Бог тому свидетель. Знайте: я буду молить Господа, чтобы ваш замысел не осуществился. Бог не допустит, чтобы монастырь лишился своей бесценной жемчужины.

— Мы отнюдь не стремимся к этому, преподобная мать, — смиренно ответил Нильс Йонсен. — Из нашего письма вы могли заключить, что мы прибыли в обитель лишь с одной целью — исполнить долг чести.

— Мне было позволено прочесть лишь маленький отрывок из вашего послания, да и то, как я заметила, это была фальшивка: слова были вписаны на месте стертой строки, — пояснила настоятельница, брезгливо поджав губы. — Я обладаю известными полномочиями и не буду молчать, если увижу, что кто-либо потворствует… сомнительным, да, весьма сомнительным сделкам, или же действует путем принуждения, оказывает давление, либо искушает невинное дитя мирскими соблазнами. Я не побоюсь возвысить голос, кто бы ни стоял за не праведным делом, пусть даже верховные служители церкви.

— Вы выдвинули тяжкие обвинения, преподобная мать, — предостерегла настоятельницу Ингеборг Хьялмарсдаттер.

Монахиня поняла, что наговорила лишнего, и побледнела от страха.

Ингеборг примирительно улыбнулась.

— Я вас понимаю. Вы полюбили девочку, не правда ли? Но если так, вас, безусловно, должно радовать, что теперь у девочки появилась возможность выбора, которой не было раньше. Если она предпочтет остаться в обители, что вполне вероятно, то избрав путь смирения, сделает свой выбор свободно.

— Уж кому-кому, а не вам говорить о смирении. Я навела о вас справки.

Своим присутствием вы оскверняете монастырские стены!

Нильс нахмурился.

— Мне доводилось слышать, что гнев — один из тягчайших грехов, — сказал он. — Так вы дадите нам разрешение на встречу, ради которой мы сюда приехали, преподобная мать?

Распоряжение епископа было исполнено. Ингеборг и Нильсу позволили пройти во двор монастыря. Здесь они остались вдвоем, никто не должен был слышать, о чем посетители будут говорить с девочкой, но, вне сомнения, за ними подсматривали из выходивших во двор окон.

Маргрета, та, кто была когда-то существом без души, вышла из дверей н остановилась под сводами окружавшей двор галереи. Она не была послушницей, однако носила черное широкое одеяние и апостольник, напоминавшие одежды монахинь августинского ордена. За истекший год Маргрета выросла на несколько дюймов, и даже просторная черная хламида не вполне скрывала ее развитые формы. И все же казалось, что в галерее замерла в ожидании робкая девочка с огромными испуганными глазами на узком личике.

Ингеборг бросилась к девочке и взяла ее за руки.

— Маргрета, милая, ты нас не знаешь, но сейчас мы все о себе расскажем. Мы твои друзья и приехали, чтобы помочь тебе.

Маргрета отстранилась и прошептала:

— Мне велено с вами встретиться…

Нильс презрительно усмехнулся:

— И что же она тебе о нас наговорила? Ты для них — все равно что бесценный клад, так просто они тебя не выпустят из рук. Худо ли торговать чудесным сокровищем? Продавать в розницу паломникам…

Ингеборг сердито оглянулась на Нильса:

— Молчи, нашел время для ругани! — И снова заговорила с девочкой:

— Маргрета, мы хотим только одного — чтобы ты нас выслушала от начала и до конца. А потом спрашивай, о чем захочешь. Мы здесь одни, никого из сестер нет, потому что если кто-нибудь узнает о том, что мы сейчас тебе расскажем, то могут пострадать некоторые… лица. Ты должна дать нам клятву, что никому не выдашь ни слова из того, что сейчас услышишь. Ну а если что-нибудь покажется тебе безнравственным и ты сочтешь за грех утаить это, тогда, конечно, ты не должна молчать. Но ничего подобного ты не услышишь, ручаюсь тебе. Мы расскажем о тех, кто желает твоего блага так сильно, что готовы отдать за тебя жизнь. О твоих братьях и сестре, Маргрета.

— У меня нет родных, — пролепетала девочка. — Раньше были, а теперь нет.

— Значит, ты хочешь отречься от них? Как же так? Ведь если б не сестра и братья, ты и по сей день жила в море и была обречена умереть смертью бездушных тварей. А твои родные привели тебя к людям. Давай-ка сядем.

Мы будем говорить, а ты послушай.

Ингеборг усадила Маргрету на стоявшую во дворе скамью.

Откуда-то налетел вдруг сырой свежий ветер. В небе трепетало, как белый флаг, облачко. Воронье карканье походило на хриплый издевательский смех.

Рассказ о детях морского царя был недолгим, поскольку Нильс и Ингеборг многое смягчили и сгладили. Вначале бледное лицо Маргреты побледнело еще сильнее, потом, напротив, к ее щекам прихлынула кровь.

— А конец у истории такой, — заключил Нильс. — Светские и духовные властители, которых мы посвятили в нашу тайну, знают лишь то, что я намерен выполнить некое обещание, данное одному другу, и что я получил на то благословение моего духовника. Епископ Роскильдский решительно меня поддерживает. Мы с ним, можно сказать, даже стали друзьями. Хотя пожертвования на дело церкви, которые я сделал от своего имени, они, гм… из-за них епископ преисполнился благодарности к святым. Потому что святые приносят церкви гораздо больше золота, чем пожертвования, которые я сделал. Епископ согласился с тем, что мы рассуждаем правильно. По его мысли, ты непременно должна была унаследовать от отца какие-то свойства, которые роднят тебя с сестрой и братом. Сейчас епископу уже известно, что твои родные лишь наполовину люди. Мы открыли епископу и то, что они предприняли опасное дальнее плавание за аверорнскими сокровищами. Но больше я ничего не сказал епископу о Тоно и Эяне. Итак, твоя судьба ждет тебя в Копенгагене. Епископ Йохан знает в этом городе очень хорошую семью, ее глава — богатый купец. Эти люди будут счастливы, если смогут заменить тебе родителей. Они позаботятся о твоем будущем, выдадут замуж за достойного человека. Если ты этого хочешь, мы отвезем тебя в Копенгаген.

— Я тоже виделась с этими людьми, — добавила Ингеборг. — Они добрые, сердечные. В их доме царит мир.

— И веселье, — улыбнулся Нильс. — Ты прекрасно заживешь в их семье.

— А эти люди благочестивы? — спросила Mapгрета.

— Конечно. Ведь сам епископ остановил на них свой выбор.

Некоторое время девочка сидела не говоря ни слова. По двору беспокойно метался ветер. Наконец, глядя на каменные плиты, которыми был вымощен монастырский двор, Маргрета сказала:

— Мать-настоятельница меня предостерегала. Она против того, чтобы я покинула обитель.

— Ты здесь счастлива? — Ингеборг хотела получить однозначный ответ.

— Где теперь Тоно и Эяна?

Маргрета сидела не поднимая глаз и не заметила, что оба, и Нильс и Ингеборг, вздрогнули, как от боли.

— Не знаем, — ответил Нильс. — Скоро год уже, как мы не имеем от них известий…

Ингеборг обняла Маргрету за плечи и настойчиво повторила свой вопрос:

— Ты здесь счастлива? Если ты и правда счастлива, ну, что ж, тогда оставайся. Тебе принадлежит часть сокровищ. Ты можешь распорядиться ими по своему усмотрению, принести в дар монастырю или употребить на другое дело, как сочтешь нужным. Мы пришли сюда, чтобы дать тебе свободу.

Маргрета тяжело вздохнула и крепче стиснула руки на коленях.

— Сестры очень добры… Меня здесь учат…

— Но с Тоно вы одной крови, — сказала Ингеборг.

— Я обязана остаться здесь. Так говорит мать-настоятельница.

— Однако те, кто занимает более высокое положение, говорят, что никто не заставит тебя остаться.

— О, как бы я полюбила детей! — Маргрета опустила голову и заплакала.

Ингеборг хотела ее обнять, но девочка вдруг отпрянула и бросилась прочь. Она скрылась за одной из колонн галерей. К Ингеборг и Нильсу доносились ее рыдания.

Все еще всхлипывая, но уже немного успокоившись, Маргрета вышла из галерей и сказала:

— Я должна молиться и просить Господа, чтобы он вразумил и наставил меня. И… Сейчас я хотела бы уйти. Мне лучше одной обо всем подумать.

Может быть, вы посетите меня еще раз, через… через неделю?

— Неделю мы, пожалуй, подождем в Виборе, — согласился Нильс.

Маргрета стояла в нерешительности, потом, с трудом преодолевая робость, сказала:

— Лучше не надо. Пожалуйста. Я не хочу лишний раз встречаться с вами, если без этого можно обойтись. Потому что я — живое свидетельство милосердия Господнего, а вы… Мне рассказали о том, какую жизнь вы ведете. Отвергните не праведный путь, соединитесь узами брака! И ради спасения души остерегайтесь водяных, если не сможете убедить их прийти в лоно церкви Христовой. Но я думаю, что вам не дано их убедить… Они были ко мне добры. Если мать-настоятельница позволите я буду за них молиться. Но встретиться с не имеющими души порочными существами языческого мира… Христианам нельзя знаться с нечистой силой. Разве я не права?

Книга IV ВИЛИЯ

Глава 1

Панигпак сказал, что нужно дождаться, пока выпадет снег, тогда можно будет построить иглу. Ждать пришлось недолго. Три дня и три ночи шаман постился. Затем он в одиночку ушел в горы. Иннуиты тем временем построили большое иглу, в котором могли свободно поместиться все иннуиты племени. Пол и стены в иглу покрыли моржовыми и тюленьими шкурами, на возвышении вроде лежанки, которое находилось напротив входа у дальней стены, постелили шкуру белого медведя.

Вечером, когда стемнело, все иннуиты собрались в иглу. Трижды они громко позвали шамана по имени. На третий зов он пришел.

— Зачем вы здесь? — спросил Панигпак. — Я ничего не могу для вас сделать. Я всего лишь глупый старик и обманщик. Ну ладно, коли уж вам так хочется, попробую подурачить вас своими нехитрыми фокусами.

Он забрался на лежанку, покрытую медвежьей шкурой, и разделся донага.

Все иннуиты тоже были голыми, кто с ног до головы, кто только до пояса. В иглу стояла невыносимая жара. От жировых светильников шел мягкий свет, глаза у иннуитов ярко блестели. Шум их дыхания то нарастал, то стихал, подобно прибою. Шаман уселся на лежанке. Один из иннуитов — его звали Улугаток — крепко связал ему руки и ноги. Веревки глубоко врезались в тело, Панигпак заохал от боли, но ничего не сказал.

Улугаток, который был помощником шамана, принес и положил на лежанку бубен и сухую жесткую тюленью шкуру. Затем Улугаток вернулся на свое место на полу.

— Задуйте светильники, — велел он. — Оставайтесь там, где сидите, что бы ни случилось. Тот, кто сейчас приблизится к нему, тотчас умрет.

Черной завесой упала тьма. Из светильников остался гореть лишь один жалкий огонек, в его слабом свете шамана невозможно было видеть. И Панигнак запел. Он пел тонким высоким голосом, и, постепенно набирая силу, ритмичная песнь становилась все громче и громче, мерно гремел бубен, сухо шуршала тюленья шкура. Эти звуки неслись словно отовсюду, с разных сторон, то они раздавались где-то над самой землей, то доносились откуда-то сверху. Иннуиты подхватили песнь шамана, и песнь подхватила их, завладела ими безраздельно, заставила забыть обо всем на свете. Иннуиты отрешенно раскачивались из стороны в сторону, катались по полу, завывали, визжали, вскрикивали. Эяну и Тоно также захватило общее безумие, потому что даже они, дети морского царя, наделенные волшебной остротой зрения, не видели куда исчез шаман.

А Панигпак исчез. Нескончаемая песнь разливалась все шире, гремела все громче, иннуитами овладевало все большее исступление, нараставшее с минуты на минуту и, казалось, не имеющее предела.

Брат и сестра догадались, что шаман-ангакок сейчас совершает странствие в подземное царство, спускается все глубже и глубже вниз, в глубочайшие глубины Вселенной, глубже морского дна. Он миновал на своем пути страну мертвых и пучину хаоса, пространства, где происходит вечное круговращение ледяного диска, где вечно кипит на огне огромный котел, полный тюленьих туш. Он достиг того места, где сидит огромный, больше белого медведя, сторожевой пес, который с устрашающим рычанием бросается на чужака, осмелившегося вторгнуться в его пределы. Он перебрался через бездонную пропасть, пройдя над ней по острому лезвию ножа. И вот, одолев этот путь, он предстал перед свирепой одноглазой Седной, Матерью моря.

Всеобщее безумие достигло апогея, казалось, вот-вот настанет конец света, как вдруг помощник шамана громко провозгласил:

— Тишина! Тень зреет!

Улугаток назвал шамана тенью, поскольку в подземном царстве, которое запретно для живых, могут находиться только тени. Говоря о том, что тень зреет, он, очевидно, имел в виду ее приближение. Эта предосторожность была необходимой: ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы о странствии шамана узнали злые духи, ибо в противном случае они насмерть поразили бы дерзкого пришельца, который посмел вторгнуться в их мир. Улугаток погасил последний чуть теплившийся огонек — духи могли убить шамана, если бы кто-нибудь увидел его, прежде чем он вернется в свою кожу, которую снял с себя, отправляясь в странствие.

В непроглядной тьме все быстро закружилось, поплыло, легко заскользило куда-то под бушующим ветром, шум которого гулко разносился где-то вдалеке, в невидимом небе. И вдруг снова зажужжал бубен, зашуршала сухая тюленья шкура. Помощник шамана затянул долгое магическое песнопение, слова которого были известны во всем племени ему одному.

Эта песнь должна была принести иннуитам успокоение. Улугаток пел, и постепенно волнение людей улеглось, крики стихли, только плакали перепуганные дети.

Послышался усталый голос шамана:

— Нынешней зимой двое из нашего племени умрут. Зверя и рыбы будет в изобилии. Весна и лето принесут тепло. Соседи уйдут. У меня есть известие и для наших гостей, но я сообщу его позже, когда мы с ними останемся одни. Все.

Кто-то из иннуитов, спотыкаясь в темноте о ноги сидевших на полу, пробрался к выходу. Через некоторое время он вернулся с огнем и зажег светильники. Шаман сидел на медвежьей шкуре, руки и ноги у него по-прежнему были связаны. Улугаток развязал веревки. Панигпак без сил повалился навзничь и довольно долго лежал неподвижно, ничего не видя вокруг. Затем он посмотрел на стоявших перед ним людей. Заметив среди иннуитов Эяну и Тоно, он слабо улыбнулся:

— Все — обман, — пробормотал Панигпак. — Заморочил всех, и больше ничего. Я старый обманщик. Нет у меня никакой мудрости.

* * *

У иннуитов было не принято обсуждать камлание после того как оно закончилось И сам Панигпак — он уже отдохнул и подкрепился мясом — незаметно, чтобы не привлекать внимание иннуитов, разыскал в поселке Тоно и Эяну. Втроем они спустились на берег моря.

День был ясный и холодный. Солнце лишь мельком взглянуло на землю и сразу же покатилось вниз к далекому южному горизонту. Под его лучами ярче выступили серо-стальные тени двух айсбергов, которые величаво плыли по порю. Вдоль берега, следуя его извилистой линии, пролегла широкая полоса льда, однако ступить на него было нельзя — лед был слишком тонким. Там суетились чайки, чьи крики долетали к троим, стоявшим на заснеженной прибрежной гальке.

— Она живет в глубинах, которые лежат ниже моря, и ничто в морских водах не может от нее укрыться. — Панигпак произнес эти слова более торжественно, чем ему хотелось — Она хорошо осведомлена и о судьбе вашего племени, Тоно и Эяна. Очень трудно было, насилу упросил ее рассказать. Большого труда стоило и уговорить ее пригнать к нам тюленей в такое время, когда зверя мало и охотники часто возвращаются с пустыми руками. Хозяйка моря не дружелюбна.

Настало молчание. Тоно обнял шамана за плечи. Эяна потеряла терпение и, резко отбросив назад длинные рыжие волосы, спросила:

— Так где же отец?

Морщины на лице шамана стали словно еще глубже. Он отвернулся и, глядя куда-то вдаль, тихо ответил:

— Я не совсем понял. С вашим племенем случилось что-то такое, что встревожило даже Седну. Вы должны помочь моему неразумному языку, если хотите понять больше, чем я могу сказать. Так вот, знание Седны не распространяется на мир твердой земли, но несмотря на это она знает имена многих стран, которые лежат на морских берегах. Я думаю, Седна узнала их имена от погибших моряков. Я запомнил название стран, все до единого. Тот, кто побывал у Седны, до конца жизни помнит все, что видел и слышал в ее царстве. Названия стран и земель, которые я услышал, ничего не говорят мне, ничтожному, но вам в них, наверное, откроется многое.

Тоно и Эяна внимательно выслушали все, что рассказал шаман, и расспросили его о некоторых подробностях. В конечном счете судьба народа лири начала проясняться. Их племя получило в свое распоряжение корабль. По-видимому, они захватили его где-то в Норвегии, потому что именно там началось плавание. Корабль пошел в Маркландию или Винландию. От гренландских поселенцев Тоно и Эяна, как ни старались, так и не смогли узнать, где расположены эти земли, норвежцы слышали только, что обе страны лежат где-то далеко к западу от Гренландии.

Корабль Ванимена попал в шторм. Как предположил Тоно, это был тот самый шторм, что жестоко потрепал когт «Хернинг», который, в сущности, легко отделался, потому что шторм лишь задел его своим крылом. Корабль Ванимена выдержал неимоверно тяжелую борьбу со штормом и не пошел ко дну, но его отнесло назад к берегам Европы. Благодаря урокам отца, который многому учил своих детей, Тоно и Эяна неплохо разбирались в географии и сразу поняли, что Ванимен повел корабль в Средиземное море. Название страны, у берегов которой закончилось плавание, было детям Ванимена незнакомо. Где-то в тех краях следовало вести дальнейшие поиски. Из того, что рассказал шаман, брат и сестра поняли, что народ лири подвергся нападению с моря и спасся на берегу.

То, что было известно Седне о дальнейшей судьбе племени лири, вызвало смятение и страх. По-видимому, все, оставшиеся в живых, не покинули страну с незнакомым названием, потому что, как было известно Седне, лири часто плавали в море возле берега, всегда поодиночке или вдвоем-втроем, но не задерживались в море надолго, а вскоре возвращались на сушу. Затем в течение долгого времени к Хозяйке моря не поступало никаких сведений о лири, когда же они снова появились в поле зрения Седны, что-то в них изменилось, лири были уже не теми, что прежде. Что именно появилось в них нового, Седна не могла объяснить, но произошедшая перемена вызывала у Матери моря самые дурные предчувствия.

Тоно помрачнел.

— Плохо!

— Может быть, вовсе нет, — возразила Эяна. — Может быть, они как раз прекрасно устроились и наслаждаются жизнью в новом доме, где-то в этой — как ее? — Хорватии.

— Мы должны разыскать отца. Тогда все выяснится. И тут нам без помощи людей не обойтись.

— Конечно. Да мы ведь так или иначе должны сначала вернуться в Данию, чтобы узнать, какая судьба ждет нашу сестренку.

Панигпак устремил на брата и сестру внимательный взгляд маленьких глаз, которые за долгие годы его жизни многое повидали и знали цену горю.

— Может быть, и я сумею кое-чем вам помочь, — негромко сказал шаман.

* * *

Стояла безветренная ночь. Агатово-черный небесный свод был усеян звездами, все небо от края и до края пересекал серебристый Млечный Путь. Отраженный снегами свет звезд поманил из дома ту, кого раньше звали Бенгтой Хаконсдаттер, норвежскую женщину, ныне принявшую эскимосское имя Атитак, Легким шагом шла она под склонами холмов вдоль долины. Волчий мех, из которого быласшита ее парка, надежно защищал от мороза. Когда Бенгта говорила, пар от дыхания клубился пушистым белым облаком. В глубокой тишине раздавался лишь скрип снега под ногами и ее голос:

— Неужели вам нельзя побыть у нас еще немного? Мы были бы рады, если бы вы остались. И совсем не потому, что вы с таким удивительным умением ловите для нас рыбу и охотитесь на тюленей. Просто потому что вы — это вы.

Шедший рядом с Бенгтой Тоно вздохнул:

— У нас есть родные. Они теперь далеко. Может быть, у них беда. Мы по ним скучаем. Вы обещали дать нам каяки, так что мы поплывем гораздо быстрее, чем если бы у нас были только наши собственные силы, но даже на каяках плавание займет несколько месяцев. Не забывай, что в пути нам нужно будет охотиться и отдыхать, придется, наверное, бороться с неблагоприятным ветром. После той истории с Тупилаком мы прекрасно отдохнули в вашем племени. Честно говоря, мы тут пробездельничали гораздо больше, чем нужно было для восстановления сил. Скоро у иннуитов пойдут об этом толки. Если мы не тронемся в путь теперь, то вряд ли успеем добраться домой до весны.

Бенгта окинула взглядом его короткую блестящую тунику из рыбьей чешуи и, взяв за руку своей рукой в меховой рукавичке, спросила:

— Тогда почему же вы пробыли у нас столько времени? Эяна не любит подолгу сидеть на одном месте. Из вас двоих именно ты настоял на том, чтобы пожить у нас подольше.

Они остановились. Тоно обернулся, заглянул в лицо Бенгты под меховым капюшоном и погладил ее по щеке.

— Из-за тебя, Бенгта.

Все это время Тоно жил в доме Миника как один из членов его семьи.

Миник с радостью предоставил ему жену. Тоно и Бенгта расставались лишь тогда, когда всем без слов становилось ясно, что она должна, разделить ложе с супругом, а Тоно с первой женой Миника Куяпикасит, чтобы та не чувствовала себя обиженной.

Эяна вела себя не как женщина, а как самый настоящий охотник, нападая то на одну, то на другую семью, и не пропустила ни одного иннуита во всем стойбище, как будто на нее нашел какой-то стих.

Бенгта чуть слышно сказала:

— Все было так чудесно. Ты уходишь, но ты вернешься?

Тоно отрицательно покачал головой:

— Едва ли.

Бенгта опустила глаза.

— Сердце водяного… — Она сновапосмотрела на него. — Но что же ты во мне-то нашел? То, что я больше похожа на женщин твоей расы, чем любая из женщин иннуитов? Это ничего не значит, в Европе все женщины белые.

— Но мало таких красивых, как ты, Бенгта.

— Кажется, я понимаю, в чем тут причина, хоть ты сам, наверное, не…

— Она замолчала.

— Что?

Бенгта тряхнула головой.

— Нет, нет, ничего… Просто обмолвилась. — Она повернулась лицом к морю. — Пойдем домой.

Снег под ногами громко заскрипел, точно вскрикнул.

— Что ты хотела сказать? — Голос Тоно стал суровым.

— Ничего, правда, ничего.

Он сжал ее локоть. Даже сквозь плотный мех она почувствовала железную хватку и поморщилась от боли.

— Говори!

Бенгта вздрогнула, увидев, как блеснули его оскаленные зубы.

— Я подумала… подумала, что из всех женщин здесь нет никого, кроме меня, кто был бы похож на Эяну. У вас с ней впереди долгий путь, никого, кроме нее, рядом не будет… Прости, Тоно! Конечно, это не правда.

На его лицо уже вернулось спокойное выражение, голос опять стал ровным:

— Тут не за что просить прощения. Разве ты сказала что-то оскорбительное? Мы же бездушные твари…

Он вдруг резко остановился, с улыбкой привлек к себе Бенгту и поцеловал нежно, как еще никогда.

Потом, лежа рядом с ним в темной юрте, Бенгта прошептала:

— Пусть у меня родится ребенок. Это будет твой ребенок, Тоно, я знаю.

Миник мне дорог, я и от него хочу иметь детей, но пусть божества иннуитов подарят мне это дитя в память о моем Тоно.

* * *

День убегал, спеша в укрытие тьмы. Для Тоно и Эяны ночной мрак не был непроглядным, они видели ночью не хуже, чем днем, но в море вышли еще до наступления сумерек, поскольку иннуиты пожелали их проводить, Все племя собралось на берегу, а пока держал лед, люди шли за братом и сестрой, которые несли каяки. Позади лежали заснеженные белые поля и холмы, лишь кое-где темнели скалы. Впереди же было шумное взволнованное море. Ветер гнал тучи по низкому небу.

Панигпак оставил позади всех иннуитов и подошел на край льда, где стояли брат и сестра. Шаман держал в ладонях маленький, диаметром около полутора дюймов, костяной диск с загнутыми краями. В кружке было проделано отверстие, в которое был пропущен шнурок из тюленьей кожи.

— Вы оказали нам неоценимую помощь, — сказал Панигпак. — Тоно разрушил Тупилака, которого я, старый дурень, создал. Тоно вселил страх в сердца наших врагов. Теперь мы живем мирно, не зная вражды. Эяна… — Тут старик покачал седой головой, усмехнулся, затем строго поглядел на девушку. — Пускай я слишком стар и ни на что не гожусь, Эяна, только и могу сидеть в одиночестве среди снега и льда, но меня будут согревать воспоминания о тебе, Эяна.

— Ты излишне высоко ценишь наши скромные заслуги, — сказал Тоно, а Эяна коснулась губами лба шамана. Она заранее попросила Тоно быть с мы помягче, сказав, что Панигпак — чудесный славный старик.

— Между друзьями не должно быть счетов, — ответил Панигпак. Если бы ему не приходилось раньше иметь дело с норвежцами, он не знал бы что сказать на прощанье. — Вот мой прощальный подарок.

Шаман протянул Тоно костяной кружок. Принц лири положил его на ладонь и стал разглядывать. На желтоватой кости был вырезан тонкий рисунок с зачерненными линиями — птица с черной головой и изогнутым клювом парила, раскинув крылья, под восходящей полной луной. Когда Тоно притронулся к прохладной внутренней поверхности костяного диска, он вдруг почувствовал, как по всему телу пробежала дрожь, точно он прикоснулся к некоей жуткой тайне.

Эяна также кончиками пальцев притронулась к диску, после чего сказала:

— С этой вещицей следует обращаться осторожно. Ваше колдовство иного рода, нежели наше. Что ты нам скажешь об этой вещи?

— Она вобрала в себя глубочайшее колдовство. Чтобы сотворить этот волшебный амулет, пришлось до крайнего предела напрячь мои жалкие силы, — добродушно сказал шаман. — Для начала я разрушил пирамиду из камней над телом моего умершего отца и взял кусочек от его черепа.

Нет, нет, отец ничуть не рассердился, даже, наоборот, ему в царстве теней было приятно, что он может кому-то помочь. Благодаря этому амулету духи вступают в общение друг с другом и становится понятным любой язык. Берегите его от чужих глаз и сами не смотрите без надобности в его середину. Лучше всего, спрячьте его под одеждой, повернув блестящей тыльной стороной наружу. Потому что, если какая-нибудь душа пожелает оставить земной мир, амулет ее завлечет, и душа уйдет из тела, переселится в амулет. А это — смерть. — Шаман помолчал. — Если такое случится, призрак, которого я поймал и заключил в амулет, сможет выйти и вселиться в того, кто носит на себе амулет, если тот пожелает, чтобы дух вселился в его тело. Да только кто же захочет быть наполовину духом?

Тоно поспешно сжал кулак, спрятав амулет. Эяна разжала его пальцы и повесила амулет себе на шею, как велел Панигпак: чтобы тыльная сторона смотрела наружу, а вогнутая с изображением луны и летящей птицы была обращена к ее груди.

— Спасибо тебе, — чуть-чуть нетерпеливо поблагодарила Эяна.

— Не стоит. Пустяк. Что уж там может подарить глупый старик.

Дети морского царя попрощались с шаманом, обняли его и, подхватив на плечи каяки, подошли к кромке льда. Когда они спустили лодки на воду, от ледяной полосы оторвалась льдина, с которой Тоно и Эяна забрались в каяки. Устроившись в лодках, они взялись за весла и поплыли на юг. За каяками пролегли на воде две расходящиеся волнами широкие полосы.

Иннуиты и Бенгта стояли на льду и смотрели вслед каякам, пока те не скрылись из виду.

Глава 2

Во время плавания из Гренландии к берегам Дании Тоно повстречал в море небольшое стадо гренландских китов, странников, что бороздят морские просторы на самом краю света, и услышал их пение. Лишь немногим в народе лири посчастливилось слышать пение китов, ибо повелители бескрайних водных равнин редко приплывают к берегам земли. Если же кто-то из лири вздумал бы выследить китов в море, то как бы он объяснил морским гигантам свое недостойное любопытство?

В тот день Тоно охотился. Эяна плыла, прежним курсом на, юг, привязав к своему каяку каяк Тоно. Брат и сестра всегда связывали каяки, если кто-то из двоих отлучался. Иначе каяк могло унести течением, а лишиться лодки было бы глупо. Сидеть в каяке приходилось скрючившись, в неудобном положении, и потому было особенно приятно размяться и отдохнуть в море. Вдоволь поныряв, каждый из них обычно возвращался и, снова забравшись в каяк, уже не уплывал далеко, а держался где-нибудь поблизости. Спать приходилось в каяках, прямо в море, и тогда они призявывали каяки друг к другу. Все это было очень хлопотно и непривычно, охотиться приходилось поодиночке, что также было неудобно, но зато не нужно было делать остановок на время охоты, и они быстро продвигались на юг. Вообще благодаря каякам плавание было быстрым и не утомительным.

Надеясь подстеречь крупную рыбину. Тоно опустился поглубже. За рыбой средней величины не имело смысла охотиться, потому что одной средней рыбины на двоих не хватало, а есть нужно было досыта, чтобы получать с пищей необходимое количество энергии и восполнять таким образом затраты тепла.

Внезапно в глубине вод прокатился звук, которого Тоно никогда еще не слышал. Он был далеким — ведь в воде все звуки распространяются на значительно большее расстояние, чем в воздухе — и звук этот прозвучал не только в ушах Тоно, он задрожал во всем его теле, в каждой клетке, в костях и в крови. Звук пронизал толщу холодных мерцающих вод и всколыхнул их плотную серовато-зеленую массу. В первую минуту Тоно испугался, но звук манил и влек, и Тоно поплыл в ту сторону, откуда он доносился. Вскоре он понял, что является источником этих мощных вибрирующих потоков, вновь и вновь накатывавших рокочущими волнами, но продолжал плыть вперед. При появлении китового каравана, прочие обитатели моря наверняка бросались в страхе кто куда, Тоно предположил, что тут-то ему и повезет захватить хорошую добычу. И вдруг грянула песнь.

Тоно был совершенно беззащитен перед гренландскими исполинами, но плыл все дальше, миля за милей, и не мог ни остановиться, ни повернуть назад — он должен был увидеть китов.

Их спины поднимались над морем, как шхеры, снизу же из глубины были видны огромные тела, широкие пасти, исполинские плавники, которые мерными уверенными движениями раздвигали тяжелую массу воды. Могучие морские гиганты, во много раз превосходившие величиной корабли, киты неторопливо плыли в студеном море, и море содрогалось от их размеренных мощных движений, и громоподобный гул катился в глубине вод, как небывалое музыкальное сопровождение трубных голосов широчайшего диапазона: они то поднимались до дисканта, то глухо рокотали на низких басовых нотах, далеко выходя за пределы того скромного звукового спектра, что способно воспринимать человеческое ухо. Песнь подхватила Тоно и повлекла за собой, он плыл, не замечая, куда несут его волны, всецело предавшись властной силе и волшебству музыки.

Язык китов был мало знаком Тоно, амулет же, благодаря которому можно было понимать речь любых живых и волшебных существ, остался у Эяны. Во всем племени лири никто не знал языка китов, потому что он не имел ничего общего ни с одним из наречий, на каких говорят люди или обитатели Волшебного мира. В языке китов не было слов, он состоял из отдельных звуков или звуковых сочетаний, и каждый звук обладал не одним, а несколькими значениями, нередко и такими, которые невозможно выразить ни на одном другом языке. Множество оттенков, тончайших нюансов значений, передаваемых звуками этого языка, было столь огромным, что его можно сравнить с числом книг в большой библиотеке или с бесчисленными воспоминаниями, которые с приближением смерти воскресают в памяти того, кто прожил долгую и яркую жизнь.

Тоно были знакомы некоторые символы и образные выражения языка китов — ведь он был поэтом. Позднее он восстановил по памяти фрагмент услышанной в океане песни серых гигантов, но с грустью думал, что их песнь, запечатленная словами языка лири, была лишь бледной тенью, жалким отзвуком грандиозного произведения, которое невозможно было воссоздать во всем его величии.

Вожак:

Все, что живого есть в мире, рождается в море, В водах и волнах, покорных Луне, В водах, что движут всем мирозданьем, В водах всесильных, властных над всем, Что живого есть в море.

Мощь их превыше тех сил, что покорствуют Солнцу.

Шар земной и светило ночное, и Солнце Водят свой хоровод и кружа на просторах От бездны бездонной до брызг искрометных созвездий.

Старые китихи:

О, они кружат и кружат и возвращаются снова и снова, Как память о мертвом китенке.

Не в силах была мать-китиха дитя от сосцов оторвать, Лишить материнской опеки.

Как отпустить несмышленое чадо В странствия дальние, в море опасное?

И потому он умер.

Молодые киты:

Тяжелые волны под темными тяжкими тучами Море вздымает зимой.

Но жарки желания, что пробуждает круговращенье светил.

Летней порою мы ищем — мы жаждем жарких любовных утех.

Пусть светом, игрой и ликующей радостью Будет любовь — обновление жизни.

Молодые китихи:

Вы — свет живительный, и ветер, и дожди, От вас рождается жизнь моря.

Мы океан и лунный свет, и токи вод, И ваша матерь возрождается в нас снова.

Китята:

Стремнины, теченья, соленые брызги, Шум крыл в вышине, Шорох вод в глубине, Млечно-белая пена — все ново, все ново!

Старые киты:

За летом осень, за весной энна Приходят и уходят во Вселенной.

Пройдут года — ток времени размоет И поражений и побед следы, Так точат волны острый край скалы.

Привольны, обильны, бездонны пастбища моря, Но хищные рыщут касатки в волнах, Несут они гибель и горе.

Наш род избран морем, даровано как его благословенье, Но смерти и мы не избегнем и канем в пучине забвенья.

Рода нашего древнего древность Вселенной превыше стократ, Но придет наш последний день, и последний умрет собрат.

И погаснут светила Вселенной, ибо не вечна она, И с последним отливом последняя схлынет волна.

Старые китихи:

Но мы прожили жизнь.

Молодые киты:

Мы живем!

Китята:

Мы хотим жить!

Молодые китихи:

Мы хотим давать жизнь!

Старые киты:

Довольно!

Вожак:

Плывем вперед!

* * *

Тоно и Эяна были уже недалеко от Англии. Впереди лежал опасный пролив Пентленд-Ферт, известный своими быстрыми течениями. Пройдя этим проливом между Англией и Оркнейскими островами из Атлантики в Северное море, дети Ванимена должны были обогнуть мыс Данкансби, где с бешеной скоростью неслись приливные течения, и дальше продолжать свой путь на юго-восток. Перед тем как пуститься в опасное плавание через Пентленд-Ферт, Тоно и Эяна нашли крохотный островок, который лежал с подветренной стороны близ берега Англии. Здесь они решили отдохнуть после утомительного странствия от Гренландии до Англии и починить потрепанные каяки.

Со всех сторон островок окружали суровые утесы, казалось, не они окружают островок, а сам этот клочок земли прилепился к серым скалам.

Вдоль берега шла узкая каемка песка, за ней тянулась полоса лишайников и зеленых болотных мхов. Выше начиналась вытянутая в виде узкого клина расселина. Там, между громоздившихся повсюду крупных камней вилась тропинка, которая убегала в глубь острова, но по всему было видно, что люди редко бывают на этом крохотном островке, а если и бывают, то, скорее всего, не зимой; неожиданных встреч вряд ли следовало опасаться.

Вопреки ожиданиям на островке было не холодно. Уставшим путешественникам даже показалось, что воздух здесь ароматный и мягкий по сравнению с леденящей стужей, которая шла за их каяками все долгие недели плавания. Свет солнца не проникал на прикрытый скалами берегу у песчаной полосы плескались мелкие волны в тускло-серой мглистой дымке.

Но отблески волн играли на суровых скалах бликами света, и от этого холодные утесы словно бы становились приветливее, и каждый их излом и уступ с четкой ясностью выступал в светлых бликах. Ветер, который шумел и завывал над морем, здесь, на островке, превратился в чуть слышный свистящий шепот, доносившийся от скал.

Вытащив каяки на берег. Тоно и Эяна отнесли их повыше, чтобы лодки не смыло приливом. Они расстелили на мягком мху тюленьи шкуры — трофеи недавней охоты. Затем собрали сухой травы, прутьев и плавника и при помощи кремня развели костер, чтобы зажарить тюленье мясо и гагарку.

Из еды у них была еще рыба, которую брат и сестра ели сырой.

— Ах, как вкусно пахнет, — сказал Тоно.

— Ну да. Вкусно. — Эяна не поднимая глаз сосредоточенно насаживала на вертел куски мяса. Тоно сидел, подобрав колени к подбородку, и смотрел на бегущие мимо воды пролива. Настало долгое молчание. Затем Тоно снова заговорил:

— Надо пользоваться хорошей погодой. Она недолго простоит.

— Недолго.

— Ну и ладно. Нам тут задерживаться ни к чему. Починим каяки и поплывем дальше.

— Да.

— Сколько же всего мы проплыли, как ты думаешь? Наверное, две трети пути?

— Или немного больше.

Говорить было не о чем.

Чтобы зажарить гагарку, Эяна в нескольких местах проткнула птичью тушку заостренными костяными палочками. Когда Эяна наклонилась в огню, распущенные волосы соскользнули с плеч, обнажив белую грудь.

— Скоро будет готово, — сказала она. — Можешь пока почистить рыбу.

— Хорошо. — Тоно отвел взгляд и занялся приготовлением рыбы. При каждом движении он ощущал силу и упругость своих мускулов.

— Нам незачем спешить с починкой каяков, — сказала Эяна через несколько минут. — Сейчас самое время немного отдохнуть и подышать не водой, а воздухом.

— Ну да, мы ведь так и решили. Но на Борнхольм надо прибыть заблаговременно, чтобы не заставлять Нильса ждать. Он должен вовремя получить известие о том, что мы приплыли.

— Да. Это мы тоже уже обсуждали.

— Ты не забыла? С людьми все переговоры буду вести я. В Европе костюм эскимоса на мужчине не покажется чем-то уж совсем диким. Тогда как женщина в одежде иннуи…

— Да, да, да! — Эяна вспыхнула, так что даже шея и грудь покраснели.

— Извини, пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть. Прости. — Тоно смутился. Его янтарные глаза встретились с серыми глазами Эяны.

— Ах, да ладно. Ерунда, — поспешно сказала она. — Просто терпенья уже нет, есть хочется. Живот так и подводит от голода.

Тоно заставил себя улыбнуться:

— И я страшно есть хочу. Не то что в море правда? Зверский аппетит.

Этот обмен репликами немного разрядил обстановку. Но тут же снова настало тягостное молчание. Они молчали все время, пока жарилось мясо, молча съели приготовленную еду, лишь под конец обменявшись какими-то пустыми словами о том, что все очень вкусно и что приятно сидеть у огня.

Тоно собрал еще сухих веток, подбросил в костер и раздул пламя.

Спускалась ранняя зимняя ночь. Небо в просвете между скалами стало густо-синим и фиолетовым вдали у горизонта, уже стемнело, но в ночном мраке волшебные глаза детей морского царя хорошо видели все вокруг.

Тоно и Эяна сидели друг против друга и любовались красными, желтыми и синими языками пламени, алыми углями костра, прислушивались к мирному потрескиванию горящих веток, с наслаждением вдыхали ароматный смолистый запах дыма.

— Пора спать, но что-то не хочется, — сказал Тоно. — А ты поспи, ты, наверное, устала.

— Нет, мне тоже не хочется спать. — Эяна, как и Тоно, смотрела на огонь. — Как-то там наша Ирия, — едва слышно сказала она спустя некоторое время.

— Скоро мы все узнаем.

— Да, если только Нильс и Ингеборг сумели чего-то добиться.

— Если у наших друзей в этот раз ничего не вышло, придумаем какой-нибудь другой путь.

— Хоть бы с ними ничего не случилось, — прошептала Эяна. — Я так хочу, чтобы у них все было хорошо, что могла бы уверовать в Бога, если бы знала, что Он им поможет.

— Ну, они не из тех, кто отступает. Я уверен, что мы с ними встретимся.

— Я тоже. Нильс… Он нравится мне больше всех смертных мужчин, каких я знала.

— А Ингеборг… фу! — Тоно зажмурился и закрыл рукой нос и рот. — Дым прямо в лицо понесло.

Эяна подняла голову. Свет месяца падал на зеленоватые волосы Тоно, которые от этого казались словно покрытыми изморозью, и мягко ложились на его широкие плечи, оставшиеся в тени, где не было отблесков костра.

— Пересядь. Садись сюда, — сказала Эяна. Тоно чуть помедлил, затем сел рядом с Эяной. Они сидели, касаясь друг друга плечами, протянув ладони к огню, и глядели на игру пламени. Время медленно плыло над вершинами скал.

— А что мы будем делать на Борнхольме, пока не придет ответ от Нильса и Ингеборг? — после долгого молчания спросила Эяна.

Тоно пожал плечами. Его рука при этом невольно скользнула по ее плечу.

Тоно с трудом перевел дыхание, прежде чем ответил:

— Отдыхать, конечно. Ну и охотиться, добывать пищу. Мы заслужили отдых.

Эяна кивнула, задев его своими рыжими кудрями.

— Да, мы немало пережили. Мы с тобой.

— Но много еще впереди.

— Все, что нас ждет, мы с тобой встретим вместе.

И вдруг они одновременно обернулись друг к другу и замерли глаза в глаза, вдыхая чистый запах друг друга. Их губы были так близки, что ни он ни она не знали, чьи губы первыми коснулись губ другого.

— Да, да! — страстно воскликнула Эяна, когда Тоно отстранился от нее.

— Ну же, скорей!

Он отшатнулся.

— Наша мать всегда…

Эяна прижалась к нему. Тоно слышал, как часто и сильно, сильней, чем у него, бьется ее сердце. Она засмеялась:

— Стоило ли так долго мучиться? Мы же водяные, Тоно! Водяные!

Она быстро поднялась и взяла его за руки.

— Идем сюда, на мох, он будет нашей постелью… Только сейчас я поняла, как измучилась.

— И я тоже… — Тоно нерешительно поднялся с земли. Эяна смеясь повела его за собой на зеленый мох.

Луна уже опустилась за скалы, слабо мерцали звезды.

Эяна приподнялась на локте.

— Ни к чему все это, да? — с горечью сказала она. — Все — ни к чему.

Тоно лежал, закрыв лицо рукой.

— Ты думаешь, что ли, мне сейчас хорошо? — пробормотал он.

— Нет, конечно, нет. — Эяна ударила себя кулаком по колену и выкрикнула сквозь слезы. — Христиане могут предать нас проклятию, но почему мы во имя справедливости не можем проклясть христиан?

— Потому что нет никакой справедливости. Извини. — Тоно повернулся к ней спиной.

Эяна погладила его по плечу и грустно сказала:

— Не презирай себя, брат. Бывают и пострашней вещи, за которые предают проклятию. У нас с тобой есть наш мир, в нем и надо жить.

Тоно ничего не ответил.

— Останемся друзьями. Соратниками, — добавила Эяна.

Тоно молчал. Наконец, терзавшие его мучительные мысли понемногу отступили. Тоно заснул.

Проснувшись, он увидел, что все кругом переменилось. Костер давно погас, сильно похолодало. Энергия, накануне вечером полученная с пищей, уже была израсходована на сохранение тепла, и теперь Тоно снова чувствовал сильный голод Он улыбнулся, но тут воспоминание обрушилось на него, как жестокий штормовой вал. Вдруг стало нечем дышать.

И тут он заметил, что Эяны нигде нет. Тоно встал и огляделся вокруг.

Спрятаться на небольшом пятачке было совершенно немыслимо. Где же она, в таком случае? Тоно призвал на помощь волшебную интуицию и чутье.

Море? Нет, в море Эяны нет. Там, куда ведет тропинка? Правильно, она там. Тоно уловил ее след. Совершенно отчетливо он чувствовал где-то в долине присутствие Эяны и одновременно предостережение от какой-то опасности.

Он двинулся по тропке в глубь острова, но пройдя несколько шагов остановился: он. догадался, почему она ушла и чего ищет на острове. Но возможно, он ошибся. И как знать, не грозит ли ей что-то страшное, ведь он чуял опасность. Каким бы заброшенным и безлюдным ни казался островок, он тем не менее был частью христианского мира. Тоно вернулся, взял нож, гарпун и снова пошел по следу Эяны.

Луна уже зашла. За пустошами, поросшими болотными мхами, поднимались холмы с кустиками вереска на склонах. На серой земле ярко белели пятна инея и снега. Тоно быстро шагал по тропке, которая сначала вела вдоль берега, а затем сворачивала к югу и терялась в неглубокой долине.

Здесь, под прикрытием холмов, лежал клочок возделанных земель. Тоно увидел перед собой крохотное поле, засеянное овсом и ячменем, и большой выгон для овец, которые, по-видимому, паслись здесь летом. В отдалении стояла овчарня, два-три стога сена и несколько жавшихся друг к другу домишек и хозяйственных строений с крышами из дерна. За ними возвышался могильный холм, который остался здесь со времен походов викингов, и зубчатая каменная башня, построенная, должно быть, еще пиктами.

Тоно пошел к этим домам. Навстречу ему с лаем бросились собаки, но, как было уже не раз, учуяв сверхъестественное существо, дворняги струсили и убежали поджав хвосты.

Тоно услышал какой-то странный тихий звук и пригнувшись подкрался к неплотно прикрытой двери сарая. Сквозь щель он увидел женщину, изможденную и прежде времени состарившуюся от непосильного труда. Она стояла посреди сарая с ребенком на руках и плакала. Еще двое детей, маленькие девочки, ползали по земле у ее ног. И мать, и дочери были в ночных сорочках и дрожали от холода.

Тоно неслышно прокрался к жилому дому. Из щелей в ставнях сочился слабый свет. Тоно приложил ухо к бревенчатой стене и чутко прислушался. Волшебная острота слуха позволила ему слышать малейший шорох. Тоно услышал шумное сопение четырех человек, мужчин. И голос Эяны, которая завывала, точно мартовская кошка. Вот один из четверых охнул, и тут же Эяна позвала:

— Родерик, иди, твоя очередь!

Тоно стиснул гарпун, так что побелели костяшки пальцев.

Ладно, думал он, вспоминая все это спустя долгое время, в конце концов, виноват во всем только он сам. Да и не стоит придавать событию слишком большое значение. Он усмехнулся, представив себе, как вытаращили глаза крестьянин и его трое сыновей, когда вдруг среди ночи раздался стук в дверь и на пороге появилась совершенно голая рыжеволосая красотка. Благодаря амулету, который им подарил Панигпак, Эяна могла мурлыкать на любом языке. Она не боялась ни крестного знамения, ни имени Бога, она и сама спокойно произносила имя Христа.

Эяна в полном смысле слова была существом из Волшебного мира, она и к жизни, и ко всему, что связано с человеческой душой, относилась совсем иначе, чем смертные. А те четверо не отказались от подарка судьбы.

Тоно вернулся на берег к погасшему костру. На рассвете, когда пришла Эяна, он притворился спящим.

Глава 3

Теперь, после того как Водяной был изгнан из озера, вилия осталась в полном одиночестве. В озере не было никого, кроме рыб, а с рыбами вилия никогда не водила дружбу. К тому же сейчас, зимой, рыбы были сонными и вялыми и лишь изредка поднимались со дна и радовали вилию своими по-летнему блестящими серебристыми нарядами. Лягушки уже не распевали песен в сумерках, они зарылись в придонный ил и задремали до весны. Лебеди, утки, гуси и пеликаны улетели на юг, те же птицы, что остались зимовать возле озера, не скользили по воде, не выхватывали из волн рыбу, а прятались в лесу, где едва слышны были их тихие голоса среди голых ветвей над заснеженной землей.

Вилия покачивалась на волнах и тихо дремала. В сумерках она казалась легкой белой тенью, окутанной невесомым облаком светлых волос.

Огромные глаза, цвет которых был схож с цветом неба, подернутого блеклой туманной дымкой, были устремлены куда-то вдаль, но ничего не видели, рассеянный взгляд не искал впереди какой-то цели и ничем не напоминал взгляд живого существа. Грудь вилии была неподвижна, как будто не дышала.

Так лежала она, покачиваясь на воде, дни, недели, месяцы — она не вела счет времени, оно для нее не существовало. По гладкой поверхности вдруг побежали волны, вилия очнулась и огляделась вокруг. Она потянулась, взмыла над водой и, слегка изогнувшись, как легкая полоса тумана, полетела к берегу. Она почти не потревожила вод своими легкими движениями, однако тот, кто явился в озеро, уловил эти слабые колебания и бросился вдогонку за видней. В первое мгновенье она различила лишь неясные темные очертания неизвестного, и вдруг увидела его ясно. От него исходило тепло, сила, жизнь. Он плыл, и на воде поднимались волны, пенистые кружащиеся водовороты, брызги.

Он почти настиг вилию, между ними оставалось не больше ярда, и тогда она обернулась. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

В отличие от нее, он не был нагим. Вокруг чресел у него была обернута одежда, на поясе висели ножи, волосы придерживал кожаный ремешок на лбу. Исполинского роста, белокожий, с зелеными глазами и золотыми волосами, этот незнакомец был совсем таким же, как люди, которые жили в селении на берегу, однако вилия заметила, что у него нет ни усов, ни бороды и что он дышит под водой. Опустив глаза, она увидела, что на ногах у него необычные перепонки. И все же он почти ничем не отличался от людей — для вилии, существа из Волшебного мира, чья-либо наружность не имела большого значения, облик мало говорил ей о внутренней сущности тех, с кем ей приходилось сталкиваться. И вилия сразу же поняла: у незнакомца душа смертного человека, душа христианина.

— О, как я рада видеть тебя здесь! Очень, очень рада! — набравшись смелости, сказала она. Голос виляя был трепещущим, как и ее улыбка, которой морской царь словно не заметил.

Он заговорил сурово и грозно:

— Зачем я здесь, по-твоему?

Вилия отпрянула:

— Ты… Так значит, ты — другой? Мою память окутал густой туман, но прошлой, нет, погоди, позапрошлой осенью… Ты изгнал тогда Водяного из озера?

— Я был вынужден это сделать. Меня заставили, — глухо ответил Ванимен.

— Да ты никак меня боишься? — Вилия засмеялась. — Ты — боишься! И кого же — меня!

С весельем к ней вернулась и обычная игривость. Вилия поманила к себе Ванимена.

— Ты уже знаешь, кто я? Ты чувствуешь, что я не причиню тебе зла? Ах, как я этому рада! Позволь же и мне чем-нибудь тебя порадовать, я хочу сделать для тебя что-нибудь приятное…

— Прочь, демон! — строго прикрикнул Ванимен.

Его гнев удивил и напугал вилию. Она в страхе метнулась прочь и, остановившись в отдалении, сбивчиво пролепетала:

— Но ведь я не желаю тебе зла. Неужели у меня могло бы возникнуть такое нелепое желание? Зачем бы я стала тебе вредить? Я же совсем одна, здесь никого нет, с кем я могла бы подружиться.

— Заманиваешь в свои сети!

— Нам будет так хорошо с тобой, мы будем вместе всегда, летом в зеленом лесу, зимой подо льдом в озере. Ты будешь согревать меня на своей груди, а я в летний зной буду навевать тебе прохладу, поднимать свежий легкий ветерок и обдавать брызгами росы твои золотисто-зеленые, как молодая листва, волосы.

— Молчи! Ты заманиваешь смертных в адское пекло!

Вилия вздрогнула и поникла. Быть может, она заплакала, но этого нельзя было увидеть — озеро выпивало ее слезы.

Гнев Ванимена улегся.

— Да ты, наверное, и сама не ведаешь, кто ты, — сказал он. — Отец Томислав говорил мне, что для него остается загадкой, постиг ли предатель Иуда суть содеянного им, пришло ли к нему — пусть слишком поздно — прозрение.

Ванимен замолчал, настороженно глядя в ту сторону, где была вилия. Она уже почувствовала, что его гнев утих, и сразу вздохнула с облегчением.

Ее настроение переменилось с легкостью ветра, и вот она уже осмелела и улыбнулась.

— Иуда? Может быть, я его знаю? Да, кажется, я когда-то что-то слышала об Иуде, да только забыла… Нет, не помню, не помню…

— Отец Томислав, — резко, точно хлестнув плетью, сказал Ванимен.

Она покачала головойс — Нет… Не помню… — Вилия задумалась, сдвинув брови и подперев рукой подбородок. — Постой, кажется, что-то припоминаю. — Это кто-то близкий, да? Но память о нем так далека… Где-то далеко-далеко, Ничего не слышу, не чувствую. Вот если бы ты что-нибудь о нем рассказал, тогда, наверное… Нет! — вскричала она вдруг и в страхе выставила вперед ладони, словно пытаясь укрыться от резкого ветра, Глаза вилии широко раскрылись, став совсем огромными. — Прошу тебя, не надо ничего рассказывать!

Ванимен глубоко вздохнул.

— Бедный призрак! Я верю, что ты не лжешь! Надо будет узнать, можно ли за тебя молиться.

Спустя миг к нему вернулась прежняя суровость.

— Как бы то ни было, теперь ты — соблазн для людей. Ты искушаешь их совершать прегрешения, за которые им грозит тяжкая кара, проклятие.

Люди. которые два года назад начали ловить рыбу в этом озере, могут случайно увидеть, как ты витаешь в тумане, иные же услышат твой зов.

Даже если они устоят перед соблазном, они будут жестоко страдать, вспоминая твою красоту. Но людей здесь будет жить год от года все больше и они все чаще будут приходить на озеро. Отныне ты никогда не посягнешь на смертных и не будешь ловить души человеческие. Я пришел сюда, чтобы положить этому конец.

Вилии стало страшно — ведь он победил самого Водяного.

Ванимен вытащил из ножен кинжал и, взяв за клинок, поднял перед ней рукоять, имевшую вид креста.

— Ради блага того, кто крестил меня в христианскую веру, я тебя не уничтожу. — Слова падали, как мерные удары колокола. — Может случиться, что и ты когда-нибудь обретешь бессмертную душу и спасение… Но это неизвестно, несомненно лишь одно: никто больше не должен быть предан проклятию из-за тебя. Нада, ты никогда больше не соблазнишь ни одного человека. Пришел конец твоим играм и озорству, ты больше никогда не будешь поднимать ветер и сбрасывать на траву постиранное смертными женщинами белье, ты больше никогда не унесешь из колыбели ни одного младенца в то время как его мать трудится, ибо смертные женщины несут тяжкий крест.

— Я ненадолго детей уносила. Побаюкаю немного и скорей положу обратно в люльку. У меня ведь нет молока, — прошептала Нада.

Он не обратил на ее слова внимания:

— Ты больше не будешь петь песен, которые доступны слуху людей. От твоих песен люди видели во сне то, чего им лучше никогда не видеть и не знать. Пусть для детей рода человеческого — как для кровных, так и для приемных — тебя не станет, словно и не было никогда. И не вздумай ослушаться. У меня есть средство избавить от тебя людей. Я принесу сюда полынь, запаха которой ты не выносишь, и трижды хлестну тебя ее стеблями. Если же и после этого унижения ты не покоришься, я приду сюда, получив церковное благословением и принесу святой воды. И тогда ты отправишься в преисподнюю. Ты, порождение шелестящей листвы, туманов и речных быстрин, будешь гореть в адском огне, который будет жечь тебя вечно. Ни одной капельки влаги, ни одной снежинки не будет в пекле, ничто не даст тебе облегчения хотя бы на миг, ты будешь обречена на вечные муки. Тебе все ясно?

— Да! — в ужасе вскрикнула вилия и бросилась прочь.

Ванимен подождал, пока она не скрылась из виду, пока не растаял последний тихий всплеск озерной воды, пока не стало казаться, что вилия сгинула в небытие.

Глава 4

Весной, задолго до весеннего равноденствия и начала навигации, копенгагенский порт покинул корабль, взявший курс на Борнхольм. Он благополучно пересек неспокойную Балтику и подошел к гавани Сандвиг, что расположена на северном берегу Борнхольма под высокими скалами, стерегущими крепость, которая носит имя Дом Молота. Корабль встал в док, команда сошла на берег. Нанявшие корабль люди приобрели в городе лошадей и поскакали в отдаленную тихую и безлюдную бухту.

К блеклому небу поднимались темно-серые вершины с шапками снегов.

Свистел ветер. Копыта звонко цокали по мерзлой земле. Громко и резко вскрикивая, над морем носились чайки. Песок был усеян побуревшими сухими водорослями, от которых пахло морем. За поросшими редкой жесткой травой дюнами тянулись болота и вересковые пустоши, среди них высились древние камни, когда-то поставленные здесь народом, который давно канул в забвение.

По воде у самого берега навстречу прибывшим шли дети Ванимена. Они были наги, лишь оружие, амулет — подарок шамана и золотые цепи составляли их наряд. Мокрые волосы Тоно блестели зеленоватым золотом, медно-рыжая грива Эяны также отливала зеленью морской воды.

Ингеборг и Нильс бросилась к ним в объятия.

— Господи, помилуй, как же долго мы не виделись! — воскликнул юноша, обнимая Эяну, тогда как женщина, обхватив руками Тоно, только плакала, не в силах вымолвить ни слова.

Когда волнение немного улеглось, Тоно, не выпуская мягкой руки Ингеборг, отступил на шаг и с беспокойством оглядел свою подругу.

— Я смотрю, ты очень похорошела, — сказал он. — Конечно, ты одета в красивое платье, ты отдохнула после трудного плавания на «Хернинге», но дело не только в этом. Ты теперь преисполнилась спокойствия. Я прав?

— Да, теперь, когда ты здесь, — неуверенно ответила Ингеборг.

Тоно покачал головой.

— Я не об этом. У тебя появилась какая-то тайна. Я чувствую, что ты уже не прежнее забитое существо, постоянно ждавшее от жизни только пинков и ударов. Стало быть, твоя жизнь сложилась благополучно?

— Благодаря Нильсу.

— Вот как! А я-то думал, что это Нильс будет обязан тебе благодарностью.

Ингеборг тем временем успела заметить перемены, произошедшие в Тоно, и взгляд ее оказался более зорким, чем у принца лири.

— А тебе пришлось хлебнуть горя, — сказала она вполголоса, — Ты осунулся, похудел. И дрожишь, я чувствую. Ваши поиски оказались безуспешными?

— Они еще не закончены. Пока мы хотим немного отдохнуть Мне тебя очень, очень не хватало. — Он снова привлек Ингеборг к себе.

Меж тем они мельком видели и то, как встретились Эяна и Нильс. После бессчетных поцелуев и объятий дочь морского царя спросила:

— Так что теперь с нашей Ирией?

— Маргретой, — поправил Нильс и горестно вздохнул. — Она теперь Маргрета, и только Маргрета. — Нильс с трудом подыскивал слова, — Нам удалось поместить ее долю сокровищ в надежное предприятие. На ее имя, разумеется. Это было непросто. Чиновники учуяли золото, и мы оказались на шаг от виселицы. Тень палача преследовала нас по пятам, пока мы не покинули Ютландию. Маргрета живет теперь в хорошей семье, о ее благополучии заботятся, однако… Она признательна вам, безусловно, но… теперь она преисполнилась еще более глубокого благочестия по сравнению с тем, какой мы ее увидели при нашей первой встрече.

Понимаешь, она счастлива, всем довольна, но лучше вам с нею не видеться.

Эяна вздохнула.

— Мы и не ожидали ничего другого. Эта рана уже отболела. Мы сделали для Ирии все, что было в наших силах. Так пусть отныне она будет Маргретой.

Ветер, носившийся под блеклым небом, трепал волосы Нильса. Эяна окинула юношу внимательным взглядом и спросила:

— Какое же ты теперь занимаешь положение, чего добился, каким видишь свое будущее?

— У меня все хорошо. Если ваши поиски еще не окончены, я хотел бы чем-нибудь помочь, насколько смогу. Скажи только слово. Даже если это слово предвещает разлуку с тобой навсегда.

Эяна улыбнулась и снова бросилась его целовать.

— Не будем сейчас об этом говорить. Пока вас с Ингеборг не было и делать было совершенно нечего…

По лицу Тоно Ингеборг догадалась: что-то случилось. Она поцеловала его. Тоно привлек ее к себе и вдруг засмеялся.

— …Просто некуда деваться от скуки, — услышала Ингеборг слова Эяны.

— И тогда мы построили тут недалеко за дюнами домик. Спешили, старалась успеть к вашему приезду. Там можно развести огонь, и будет тепло. Куда бы нас потом ни забросила судьба, приятные воспоминания будут нас согревать.

И четверо покинули морской берег и пошли к дюнам. Нильс и Ингеборг шли впереди, дети Ванимена следом, чтобы своими телами заслонять людей от резких порывов ветра, налетавших с моря.

Глава 5

Нильсу предстояло еще многому научиться, однако он приобрел уже известную житейскую мудрость. Он завязал деловые отношения с пожилым знающим купцом. Жизненный опыт этого человека помог Нильсу разумно распорядиться денежными средствами, которые он вложил в судоторговую компанию. Через несколько лет, когда старик — компаньон Нильса почувствовал, что ему уже трудно заниматься делами, и пожелал уйти на покой, молодой хозяин единолично возглавил предприятие. К тому времени его компания уже процветала и славилась как одна из самых богатых. Она могла соперничать даже с Ганзой и не опасалась этого могущественного торгового союза. Благодаря предпринимательской деятельности у Нильса появилось много знакомых в самых различных кругах. Порой его отношения с людьми складывались весьма необычно, как, когда-то давно, когда Нильс обратился за помощью к Роскильдскому епископу. Своих братьев Нильс обеспечил, устроив их на хорошую службу, где все его родственники добились успеха, влияния и власти. Позаботился он и о матери, которая спокойно и мирно жила в собственной усадьбе, хозяйничала в саду помогала беднякам.

Если Нильс чего-то не знал, то умел найти выход из положения; если не мог чего-то добиться самостоятельно, то обращался за помощью к дельным толковым людям. Разумеется, далеко не всегда начинания Нильса сразу же шли успешно. Так было и в том деле, которое он строго хранил в тайне, ибо замысел Нильса был поистине удивительным. А задумал Нильс вот что.

Тоно и Эяна сядут на корабль и поплывут к берегам Далматинской Хорватии. Когда они прибудут туда, им придется вести поиски отца на суше. Чтобы во время путешествия по незнакомой стране не возникло каких-нибудь непредвиденных осложнений, необходимо было запастись солидными рекомендательными письмами от церковных и светских властителей. Для этого следовало выдумать датчанина и датчанку и подыскать благовидный предлог, под которым эта пара могла бы нанять судно для дальнего плавания. Нильс был настроен очень серьезно и старался обеспечить путешествие наилучшим образом. Двое датчан, вшившие совершить плавание в далекую Хорватию, не должны были ни у кого вызвать даже тени подозрения. Подготовка корабля и необходимых бумаг требовала присутствия Нильса в Копенгагене на протяжении нескольких недель. Тоно и Эяна также находились в этом городе. Они должны были запомнить все советы и наставления Нильса, а кроме того, научиться вести себя в незнакомом человеческом окружении, усвоить все манеры и привычки людей.

Ни Ингеборг, ни Нильс не могли спокойно думать о том, что теперь, когда они наконец-то снова обрели своих возлюбленных, им предстоит разлука.

* * *

— Тоно, это просто чудо. Ты всегда — чудо.

Разгоряченная, с влажной кожей и растрепавшимися волосами, Ингеборг обнимала сына морского царя со всей нежностью, на какую была способна.

В мягком свете восковой свечи по стенам спальной метались огромные тени.

— Люби меня так сильно, как только можешь, — прошептала она.

— Но тебе будет больно, — ответил Тоно, знавший, что унаследовал от отца сверхъестественную мужскую силу.

Ингеборг засмеялась, но смех вдруг оборвался.

— Не эта боль меня мучает.

И вдруг она замерла, затаив дыхание. Тоно почувствовал, что ее бьет дрожь.

— Что с тобой?

Ингеборг обхватила его руками, словно боясь отпустить даже на минуту, спрятала лицо у него на груди.

— Мы расстаемся — вот что меня мучает. — Ее голос дрожал. — С этой болью никакая другая не сравнится. Она как острый нож. Отдай же мне всего себя, любимый, сегодня, сейчас, пока ты еще здесь. Помоги мне хотя бы на одну ночь забыть, что скоро ты меня покинешь. Потом, когда ты уйдешь, у меня будет достаточно времени для воспоминаний.

Тоно помрачнел.

— А мне казалось, что ты счастлива с Нильсом.

Ингеборг подняла голову. В ее полных слез глазах отражался трепещущий огонек свечи.

— О, мыс ним прекрасно ладим. Он добрый, великодушный, заботливый. И главное, у него есть дар любви. Нильс умеет любить… Но он ни в чем не может с тобой сравниться, ни в чем. Ты так прекрасен, как никто на свете. Между тобой и Нильсом пропасть. Вот, как легкое облачко, которое проплывает по небу в летний день, а ты лежишь на зеленой лужайке и любуешься им… И облако, гонимое ветром, пронизанное ослепительным солнечным светом. Не понимаю, совершенно не понимаю, как могла твоя мать расстаться с твоим отцом.

Тоно нахмурился.

— Сначала, когда он привел ее на дно моря, она была счастлива. Но с годами она стала все больше чувствовать в глубине своей бессмертной души, что в Волшебном мире она чужая. Их союз должен был неизбежно привести к гибели либо одного из них, либо обоих. Боюсь, и тебе из-за меня уже пришлось вытерпеть много горя.

— Нет! Нет, любимый. — Ингеборг села. Ее лицо было бледным, широко раскрытые глаза блестели. Она преодолела волнение. — Оглянись, погляди вокруг. Ты видишь, какой красивый у меня дом, я ем вкусные вещи, ношу дорогие наряды, с прежним грязным ремеслом покончено раз и навсегда. И все это — благодаря тебе, Тоно, все, от начала до конца — твоя заслуга.

— Вряд ли только моя. — Тоно лежал на спине и не смотрел на Ингеборг.

— Но ведь ты сейчас говорила о безысходной страсти, которая, как я догадываюсь, терзает твою душу. Да, пора в путь. Хватит прохлаждаться тут без дела. Так будет лучше для тебя, Ингеборг. Хотя я буду очень скучать по тебе.

— Правда? — Ингеборг бросилась к нему в объятия. Ее волосы упали ему на грудь, словно тоже хотели отдать ему свою ласку.

— Так я все-таки тебе нравлюсь?

— Конечно, Ингеборг. — Тоно с нежностью поглядел ей в глаза. — Ты подарила мне так много, что и сама не представляешь. И потому будет лучше, если мы расстанемся, прежде чем ты будешь ранена так глубоко, что рану не исцелит даже вечность.

— Но сегодняшняя ночь принадлежит нам!

— И завтрашняя, и еще много ночей, — он привлек ее к себе.

* * *

Нильс вернулся домой из церкви. Лицо у него было хмурое. Эяна, одетая, как настоящая дама, встретила его у дверей и сразу поняла, что случилось что-то неладное. Она ласково взяла его за руку и повела в боковую комнату, где можно было спокойно поговорить, зная, что никто их не услышит.

— Какие-то неприятности? — мягко спросила Эяна.

— Мой духовник, отец Эббе, спросил сегодня, почему люди, которые гостят в моем доме, ни разу не посетили богослужение.

— О, так священнику известно, что мы живем в твоем доме?

— Конечно. А как же иначе? Соседи и слуги только и знают что сплетничать. — Нильс стоял посреди комнаты и хмуро глядел себе под ноги. — Я ему объяснил, что вы… облечены доверием некоей высокой особы, выполняете секретное поручение или задание, и поэтому, если кто-нибудь узнает вас в лицо, то может пострадать дело. Ну и пришлось пообещать, что вы найдете возможность посетить храм. Священник ни о чем больше не спрашивал, но я заметил, что лицо у него осталось озабоченным. Ясно как день: кто-то ему донес, насплетничал, что я живу с тобой, А Ингеборг с Тоно. Да еще во время Великого поста. Ни я, ни Ингеборг не исповедовались отцу Эббе. Но на Страстной неделе нельзя не пойти к исповеди. Не исповедовавшись, не получишь Святого причастия.

— Неужели все так страшно? Ведь ты холост, а Ингеборг не замужем. Это всем известно.

Нильс посмотрел на Эяну с вымученной улыбкой.

— Конечно, ничего страшного. Дело-то житейское, такие вещи совсем не редкость. Отел Эббе велит нам сколько-то раз прочесть молитву Богородице. Он не назначит слишком уж сурового наказания, потому что знает, как много денег мы жертвуем церкви на благотворительность. Но если мы признаемся, что делим ложе с теми, кто лишь наполовину люди…

И вдобавок не потому, что у нас нет выбора среди смертных женщин и мужчин, и не потому, что нас заставили силой, а… добровольно, по своему желанию. Боюсь, отец Эббе велит нам выгнать вас из дому. Если же мы ослушаемся… О спасении души после смерти, да и о спокойной жизни на этом свете, в обществе людей, не придется даже мечтать.

Помимо того, если нас отлучат от церкви, мы лишимся возможности помогать вам с Тоно.

— Из этого положения есть выход. Все не так плохо, как ты думаешь, — весело сказала Эяна. — Мы примем христианскую веру, но так, чтобы наша природа при этом осталась неизменной. И потом, почему бы нам с Тоно не посетить богослужение? Мне кажется, образа и лики святых не отвернутся, если мы войдем в храм. Ты только научи нас, как вести себя в церкви.

Нильс в ужасе отшатнулся.

— Нет! Ты не понимаешь, что говоришь.

Эяна нетерпеливо тряхнула рыжими волосами.

— Ничего подобного. Ваша христианская вера меня совершенно не волнует.

— Эяна нервно одернула корсаж и пробормотала какое-то проклятие. — Ах, если бы можно было сбросить вонючие шершавые тряпки и нырнуть в море!

Нильс взволнованно сказал:

— Я уже чувствую себя глубоко виноватым. Принять Святое причастие, не покаявшись до конца, скрыв грех, который отягощает мою душу… Если меня видит сейчас Сатана, то, должно быть, адский огонь уже алчно разгорается, чтобы поглотить мою душу.

Эяна встревожилась. Подойдя к Нильсу, она взяла его за руки.

— Мы не можем допустить, чтобы с тобой случилось такое несчастье. Ни я, ни Тоно. Мы поплывем на юг сами, как раньше плавали. Отправимся завтра же, на рассвете.

— Нет, нет, — поспешно возразил Нильс, заикаясь от волнения. — Отречься от вас, моих единственных, моих любимых друзей — никогда!

Останьтесь.

И, словно окрыленный близостью Эяны, он заговорил быстро и почти радостно:

— Послушай! Я могу устроить все так, чтобы мы еще до Пасхи исповедались и получили отпущение грехов. А вы уйдете в море после Пасхи. Я думаю, священник не наложит на нас с Ингеборг слишком суровую епитимию. Он же так часто говорит в своих проповедях, мол, тот, кто находится в плавании, всегда в долгу перед товарищами по плаванию.

Эяна не поняла, что он имеет в виду, и спросила:

— Предположим, что ты умер бы, не успев совершить этот обряд. Или, допустим, священник потребует, чтобы ты и Ингеборг навсегда отреклись от нас, а вы не пожелаете с нами расстаться. Что тогда? Вы будете преданы проклятию?

— Может быть, да, может быть, нет. Не знаю. Но я готов пойти на этот риск. Потом я приложу все усилия к тому, чтобы искупить прегрешение.

Но я никогда не раскаюсь в том, что любил тебя.

Взгляд Нильса коснулся каждой линии, каждого изгиба высокой стройной фигуры Эяны — так вернувшийся на родину изгнанник шаг за шагом обходит свои владения.

— Я буду всегда тосковать по тебе, Эяна, во сне и наяву, каждый миг жизни, который мне еще отпущен. И… я буду молиться, чтобы смерть пришла ко мне не на земле, а в море. В твоем море, Эяна. После смерти я хочу лежать на дне моря.

Эяна обняла его за плечи.

— Ну зачем же заранее печалиться? Не надо, Нильс. У нас впереди еще столько поцелуев.

И вдруг она засмеялась:

— А до обеда-то еще далеко! Смотри, здесь есть кушетка. Давай не будем упускать того, что нам приносит течение. Не то будет поздно, начнется отлив и унесет с собой радость. А что уплывет — не воротишь.

* * *

— Хорошие новости, — сказал Нильс, обращаясь к Тоно. — Теперь вы наконец получите христианские имена.

— У нас уже есть имена, — удивленно ответил Тоно.

Они взяли лошадей и вдвоем уехали из Копенгагена, чтобы спокойно поговорить без свидетелей. Начинался чудесный весенний день, все вокруг уже ожило, зеленела молодая травка, вдали полосой тянулись леса, над ними клубилась светло-зеленая дымка только что проклюнувшейся молодой листвы. В высоком небе носились прилетевшие домой из южных стран скворцы — предвестники близкого лета и, по народному поверью, спутники удачи. Дул свежий ветер, звенящий и полный теплых весенних запахов. Подковы чмокали, увязая во влажной земле.

— Вы должны запомнить свои новые имена. Мы нарочно старались придумать такие, чтобы было легко выучить. Мне пришлось сознаться, что эти имена не настоящие. Я сказал, что вы взяли их, поскольку выполняете некое секретное поручение. Теперь мы можем действовать открыто, потому что имеем надежное прикрытие. — Нильс ухмыльнулся. — Я решил, что лучше всего будет, если мы сперва обсудим предстоящее путешествие вдвоем, ведь ты будешь главным как мужчина.

Лошадь под Тоно взвилась на дыбы. Он живо ее осадил, однако Нильс сделал другу замечание: нельзя слишком сильно натягивать поводья.

— Верховая езда — одно из искусств, которыми тебе следует владеть в совершенстве. Иначе твое инкогнито очень быстро разоблачат, — предостерег Нильс.

— Давай о деле, — хмуро ответил Тоно.

— Хорошо. Во-первых, почему приготовления к плаванию заняли так много времени? Прежде всего потому, что нужно было придумать такую историю, которая действительно подошла бы для вашего путешествия. Мы хотим избежать риска, нельзя, чтобы кто-нибудь, кого вы повстречаете в пути, вдруг заявил, что ему хорошо известны места, откуда вы родом, но он слыхом не слыхал о господине и госпоже имярек. Конечно, лучше всего было бы раздобыть настоящие бумаги, принадлежащие каким-нибудь людям, но это опасно. Проще оказалось разжиться фальшивыми документами. Мой помощник — хитрец, сущий пройдоха. Короче, ты отправишься в плавание под именем господина Карла Бреде, землевладельца, хозяина поместья в одном из отдаленных уголков Шонии — это датские владения на том берегу Зунда, наверное, знаешь? В Шонии большие пространства покрыты дремучими лесами, датчане туда редко приезжают. Далее. Ты не очень богат, но принадлежишь к знатному роду. Один из твоих предков был важным вельможей при дворе светлой памяти королевы Дагмары. Почившая монархиня была родом из Богемии, сто лет тому назад ее взял в жены наш король Вальдемар Победитель. Так вот, ты узнал о том, что у твоих предков были кровные родичи в Хорватии, прошил разыскать родных и восстановить с ними родственные отношения. А делается все тайно по той простой причине, что в противном случае лазутчики Ганзы непременно начнут чинить тебе препятствия и даже станут угрожать твоей жизни из опасения, что ты заведешь торговлю за пределами Датского королевства и заключишь сделки с зарубежными странами, что нанесет урон Ганзейскому торговому союзу. Конечно, всякий разумный человек поймет, что опасность, которой ты якобы подвергаешься, не столь велика, однако это достаточно веское основание, чтобы моя компания предоставила в твое распоряжение корабль с командой. С другой стороны, я ни минуты не сомневаюсь, что ты столкнешься с любопытными людьми, которые будут стараться выведать, с каким грузом идет твое судно. На сей счет я придумал одну уловку. Я дам тебе рекомендательные письма от имени нашего короля и епископа, которым, дескать, желательно получить достоверные и полные сведения о государстве Хорватия.

Тоно захохотал, недоверчиво покачав головой.

— Клянусь моей умершей матерью, тебя, Нильс, просто не узнать! Ушам своим не верю: эдакие изящные выражения и обороты. Подумать только, это говорит простой матрос с когга «Хернинг». Нет, честное слово, этот поток красноречия сбивает с ног.

Нильс нахмурился.

— Тебе придется научиться плавать и в таких потоках, а также узнать много других вещей, которые вам пока незнакомы. Опаснее всего поддаться самообману. Это может стоить жизни и тебе, и Эяне.

Тоно сжал поводья так, что пальцы побелели.

— Да, Эяна… Под чьим именем она поедет?

— Под именем госпожи Сигрид, твоей овдовевшей сестры. Ей не нужно будет скрывать цель путешествия. Она едет в Хорватию, чтобы поклониться святым местам. В Дании паломничество госпожи Сигрид было бы немедленно предано огласке, а она не желает, чтобы суетность нанесла урон благочестивому деянию.

Тоно пристально поглядел на Нильса.

— Сестра? А почему не жена?

Нильс выдержал его взгляд, но между ними словно пролетела невидимая искра.

— Вы действительно хотели бы этого? И ты, и она?

Принц лири ничего не ответил и во весь опор поскакал вперед.

* * *

Лил проливной дождь. Он громко стучал по крышам, улицы Копенгагена превратились в ручьи и реки. В небе сверкали молнии, громыхали громовые раскаты, выл ветер.

В большой зале дома, принадлежавшего Нильсу Йонсену, жарко топилась печь и горели свечи, освещая занавеси, деревянные панели на стенах, резную мебель. Ингеборг отпустила слуг и заперла двери. Теперь можно было без помех продолжить урок. Ингеборг учила Эяну тому, как должна вести себя знатная женщина.

— Про меня, конечно, не скажешь, что я настоящая знатная дама, однако я часто видела знатных дам и подмечала, как они держатся на людях и что говорят. Ты ведешь себя слишком уверенно.

— Какая тоска! Ты, видно, уморить меня хочешь дурацкими поучениями? — воскликнула дочь морского царя. Немного успокоившись и помолчав, она заставила себя улыбнуться.

— Прости. Ты делаешь для нас все, что только можешь, я, знаю. Но здесь так жарко и душно, а эти шерстяные тряпки колются, раздражают, все тело зудит. Я просто не сдержалась.

Ингеборг несколько мгновений молча смотрела на Эяну. Слышен был лишь шум непогоды за окнами. Наконец, Ингеборг нарушила молчание:

— Такова женская доля. И ты должна стать женщиной на время вашего путешествия. Никогда не забывай, что ты такая же, как все женщины.

Иначе ты погубишь Тоно.

— Хорошо. Но, может быть, хватит с нас на сегодня?

— Пожалуй, ты права. Наверное, лучше на этом закончить.

— Да, хоть немного надо передохнуть. Завтра ведь снова нырять в мир людей.

Эяна встала со своего места на скамье и, уже вполне умело расправившись с застежками и завязками, яростно швырнула на пол одежду. Затем она села и налила в свой кубок меда.

— Налить и тебе?

Ингеборг помедлила в нерешительности, потом согласилась.

— Да, спасибо. Но смотри, не опьяней. Вообще учти на будущее: допьяна пьют только потаскухи, опустившиеся неряхи и… мужчины.

— В вашем христианском мире все хорошие вещи — для мужчин?

— Нет, на самом деле это не так.

Ингеборг взяла протянутый Эяной кубок и удобно устроилась в кресле.

— Мы, женщины, понемногу учимся разным хитростям, чтобы выманить у мужчин все больше того, чем они безраздельно владеют.

— У нас в море никто ничего друг у друга не выманивает.

Эяна легко подхватила деревянную скамью, поставила напротив хозяйки дома и снова уселась.

— Видишь ли, — продолжала Ингеборг, — нас, земных женщин, отягощает грех Евы, нашей прародительницы. Сколько раз мне доводилось слышать от людей слова, которые принадлежат Господу «Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей, и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою». — Ингеборг сжала подлокотники кресла — ей не суждено рожать детей.

Ее волнение не укрылось от Эяны, и та, хоть и довольно неудачно, попыталась утешить Ингеборг:

— Тебе ведь достался более завидный удел, чем многим женщинам, правда?

Жить с Нильсом любая была бы рада. Я заметила, что он всегда, в любом деле, спрашивает твоего совета. И он никогда тебя не обижает, даже в мелочах.

— Верно. И все-таки, я ведь у него на содержании. Ни одна порядочная женщина не пожелает иметь со мной дела, разве что нужда заставит. И ни один порядочный мужчина, само собой разумеется. Они вежливо здороваются со мной, все эти торговцы, капитаны, знатные господа и судовладельцы, которые приходят к Нильсу. Но на том все и кончается. О чем они говорят с Нильсом, я могу узнать от него, когда они уйдут, а могу и не узнать. Нильс очень занятой, он часто уезжает по делам. А я остаюсь одна, ведь дружбу с Нильсом мне не заменят приятельские отношения с кем-нибудь из слуг. О, в моей лачужке на берегу моря мне было не так одиноко, как в этом доме. — Ингеборг через силу усмехнулась. — Эяна, тебе не дано вознести благодарственную молитву Богу, но будь рада тому, что у тебя есть.

— Так, значит, у тебя нет надежд на лучшее? — тихо спросила дочь морского царя.

Женщина вздрогнула.

— Кто знает? Я везучая. Я давным-давно уже научилась подстерегать удачу и никогда не упускать шанса, если он вдруг подвернется.

— Ты могла бы стать законной женой Нильса и…

— Нет! — Ингеборг резко выпрямилась. — Он делал мне предложение. Но я не слепая, я отлично видела, что у него гора с плеч свалилась, когда я ему отказала. Да на что ему бывшая продажная девка, у которой нет ни родственников, ни знакомых, которая даже наследника ему не родит? Нет, если Нильс на ком-нибудь женится, я просто уйду. О, все будет открыто, честно, и я знаю, он не оставит меня без своего попечения до самой смерти. Может быть, иногда мы с ним даже будем проводить ночи… в память о прошлом. И все равно, я уйду.

Ингеборг замолчала. Видно было, что она колеблется, не решаясь высказать какую-то мысль, которая ее мучила. Наконец она сказала:

— Если только Нильс вообще когда-нибудь женится. По-моему, его страсть к тебе слишком сильна. Он никогда не сможет полюбить другую. Со мной он откровенно говорит о своих чувствах, и сколько раз я утешала его, когда он плакал от тоски по тебе, Эяна. Но другая, женщина… Избавь его от этого, Эяна. Сделай что угодно, только избавь.

— Но как? Ваши нравы мне чужды. — Эяна на мгновенье задумалась. — Бессмертная душа — это главное достоинство женщины, за которое ее ценят?

Ингеборг сжалась от страха.

— Господи, прости меня, грешную. Не знаю, Эяна.

* * *

Вихрем налетела весна, и расцвели цветы, защебетали птицы Пришла пора любви, пора радости — и разлуки. Когг «Брунгильда» поднял парус и ушел в море. Ингеборг и Нильс стояли на пристани и махали вслед кораблю, пока тот не исчез за горизонтом.

Затем Ингеборг сказала:

— Ну что ж. Пока они все еще с нами.

Нильс стоял сжав кулаки, словно ожидал нападения, и не отрываясь глядел вдаль на горизонт.

— Она обещала вернуться, — прошептал он. — В последний раз. Чтобы рассказать, как прошло плавание. Если сможет вернуться. Если не погибнет и…

— Ну а пока у тебя есть дела в торговой компании, — резко перебила Ингеборг. — А я… Я подыщу себе какое-нибудь занятие. Не здесь.

Где-нибудь подальше от этих мест. Ну, хватит. Что толку стоять тут и терять время. — Она взяла Нильса под руку. — Пойдем домой.

* * *

Тоно стоял на палубе, смотрел на убегающий берег, на море с проплывавшими вдали парусниками и глубоко дышал, наслаждаясь соленым морским воздухом.

— Наконец-то мы вырвались из этого зловонного города, — сказал он. — Мы потеряли там довольно много времени впустую. Во мне даже какая-то гниль завелась.

— Думаешь, одним нам будет лучше? Они о нас заботились, — ответила Эяна.

— Верно. Они были нашей надежной опорой.

— Не только опорой. Они отдали нам часть самих себя. Кто еще пойдет на такое ради нас?

— Наши близкие, лири.

— Да, если они остались такими, какими мы их помним. Но даже если… — Эяна замолчала.

Корабль бежал вперед. Крепостные башни Копенгагена, постепенно уменьшаясь, скрылись из виду, и тогда Эяна сказала:

— У нас впереди дальнее путешествие, брат…

* * *

Шли дни и недели. Со временем матросы «Брунгильды» заметили, что пассажиры им попались необычные: что-то было в них таинственное и даже потустороннее. Господин Бреде и его сестра Сигрид разговаривали очень неохотно и явно пребывали в мрачном настроении, часами стояли на палубе и смотрели на волны или на звезды, а в остальное время запирались у себя в каютах и просили не беспокоить, запрещали даже приносить в каюты еду. Но мало того, кое-кто из команды видел, что по ночам то Карл Бреде, то его сестра выходят из каюты и спускаются за борт, в море! Но никто не видел, как они возвращаются на корабль.

Судоторговец, собственник «Брунгильды» перед уходом в плавание сделал очень странное распоряжение: велел все время держать на корме спущенный в воду веревочный трап. На всякий случай, мол, если кого-нибудь вдруг смоет волной за борт. Не иначе, чудак думает, что моряки умеют плавать! Странный приказ владельца «Брунгильды», определенно, был каким-то образом связан со странным поведением пассажиров. Капитан Асберн Рибольсен строго напомнил матросам, что вошедшие в пословицу суеверия и предрассудки моряков еще никому не принесли удачи, поэтому, дескать, его матросы должны быть здравомыслящими людьми и смотреть на вещи трезво. Однако факт оставался фактом: как заметили все матросы, странная пара никогда не присутствовала на общей молитве, сославшись на то, что им якобы больше нравится молиться в одиночестве, у себя в каютах. Кому же они молятся?

Среди команды пошли пересуды. Матросы заподозрили, что на корабле у них колдун и ведьма.

Но уверенности, что это действительно так, у людей не было. От Карла и Сигрид пока что никто не пострадал, никакая беда вроде бы не грозила кораблю. В то же время, когда задули встречные ветры, и позднее, когда установился мертвый штиль, подозрительные пассажиры не наколдовали хорошей погоды. Нильс Йонсен и его компаньоны имели в Копенгагене добрую репутацию. Все знали, что они — отличные парни, которые не впутают моряков в скверную историю, связанную с нечистой силой. Нильс попросил капитана предупредить команду, что плавание предстоит совершенно особенное, более необычайное, чем любые плавания, рассказы о которых матросам когда-либо случалось слышать. Плавание будет рискованное, как игра в кости где-нибудь в портовых тавернах. Но зато Нильс выплатит щедрое, очень щедрое вознаграждение.

Таким образом, люди хоть и ломали себе головы и терялись в догадках, но в целом все шло спокойно и мирно. «Брунгильда» пересекла Северное море, прошла Английским каналом вдоль берега Британии, затем вышла в Бискайский залив и взяла курс на юг вдоль берегов Иберийского полуострова. Здесь моряки зорко смотрели вперед, опасаясь встречи с кораблями мавров — рядом была Африка. Подойдя к Геркулесовым столбам, капитан «Брунгильды» нанял лоцмана, чтобы провести корабль проливами в Средиземное море. Лоцман оказался отчаянным парнем родом с Майорки.

И тут выяснилось, что Карл Бреде знает язык, на котором говорил лоцман. Где он мог выучить этот язык?

И вот, наконец, в середине лета «Брунгильда» достигла Адриатического моря и двинулась вдоль побережья Далмации на север.

Глава 6

В Шибенике Карл и Сигрид наняли слуг и купили лошадей, чтобы ехать в Скрадин. Сотник послал к Ивану Шубичу гонца с письмом, в котором сообщал о прибытии двух чужестранцев. Получив письмо, жупан отправил из Скрадина отряд стражников, чтобы те сопровождали гостей в дороге.

Кавалькада скакала по извилистой горной дороге. Яркими красками играли перья на шлемах и плащах всадников, горели на солнце доспехи, звонко цокали по камням подковы, позвякивала упряжь. На небе было ни облачка, в теплом воздухе пахло зреющими хлебами, скошенным сеном и терпким конским потом. Справа от дороги лежали луга и нивы, слева высокой стеной стояли густые зеленые леса.

И все-таки Тоно брезгливо наморщил нос.

— Фу, пылища-то! У меня внутри сплошная пыль, как в каком-нибудь карьере, где добывают известняк. Скажи, ты действительно думаешь, что наш народ, привыкший к свежести морского воздуха, обосновался в этих землях?

Тоно говорил по-датски. Он считал этот язык более подходящим для выражения подобных мыслей и чувств, чем родной язык лири. Эяна, как и брат, скакала верхом. Услышав вопрос Тоно, она удивленно поглядела на него из-под вуали, которой были прикрыты ее рыжие волосы.

— Может быть, они поселились здесь не по своей воле, а в силу обстоятельств. Ну а что бы ты предпринял, окажись ты в их положении?

Выступая в роли человека, Тоно, как мужчина, должнен был вести все переговоры с людьми и говорить на их языке. Поэтому он взял у Эяны подарок шамана Панигпака, волшебный амулет, и повесил на шею. Заметив, что чужестранец свободно владеет славянским языком, любопытные местные жители ни на минуту не оставляли Тоно в покое, и лишь теперь, в дороге, они с Эяной смогли наконец поговорить без свидетелей.

— Да, вряд ли я придумал бы что-нибудь лучшее, — согласился Тоно. — Ты, наверное, заметила, что я остерегался задавать людям много вопросов. Я расспрашивал о нашем племени очень осторожно, прежде найдя какой-нибудь благовидный предлог. Я не владею искусством вытягивать из людей что-то, о чем они не хотят говорить. Тем не менее, разговаривая с людьми, я вскользь упоминал о том, что до нас дошли известные слухи, которые меня заинтересовали. Так вот, люди избегают разговоров на эту тему. И, по-видимому, не потому что страшатся волшебных сил. Многим такая мысль, пожалуй, и в голову не приходит. Мне кажется, они не хотят говорить, потому что подобные разговоры не одобряют здешние властители.

— Но тебе удалось что-нибудь узнать? Правда ли, что в тех местах, куда мы едем, живет племя водяных?

— Да, так говорят. И еще, как мне сказали, водяные время от времени приходят на берег по двое или по трое и плавают в море. Мы знаем, что это им жизненно необходимо, но я слышал также, что они выполняют различные поручения людей, например, находят хорошие места для рыбной ловли иди помогают кораблям обходить мели. А сравнительно недавно несколько молодых мужчин из этого племени ушли в море на кораблях. Они поступили на военную службу к здешнему правителю, барону — нет, кажется, он носит какой-то другой титул, не помню какой. Здесь сейчас война. Я не понял, из-за чего она началась и кто с кем воюет. — Тоно поморщился. — Правитель Скрадина, должно быть, расскажет нам обо всем более подробно.

Эяна внимательно посмотрела на брата, — Хоть и суровая у тебя мина, брат, а только, сдается мне, ты с нетерпением ждешь встречи с нашим племенем.

Тоно удивился.

— А ты нет? Мы разыскивали их так долго. И в этом последнем путешествии мы были одиноки, как никогда. — Голос Тоно дрогнул. Он опустил глаза.

Взгляд Эяны также стал печальным, она поспешно отвернулась.

— Да. На «Хернинге» и потом в Дании у нас были те, кто нас любил.

— Но теперь, когда мы снова будем с нашим народом…

— Поживем — увидим. — Эяна не хотела говорить о будущем. Когда начальник отряда стражников подъехал к ним и завязал почтительную приятную беседу. Тоно почувствовал облегчение.

* * *

Расстояние от Шибеника до Ссадина было невелико, но дорога шла не по прямой, а в обход лесов и потому кавалькада прибыла в Скрадин довольно поздно. Солнце уже спустилось к самому лесу, озаряя небо над горизонтом золотым светом, на землю легли длинные синие тени, холодало. Проезжая по улице, которая вела к замку жупана, дети морского царя с живым и острым любопытством смотрели по сторонам. Дома в Скрадине были такие же, как на севере Европы: деревянные, крытые соломой или дерном, но сама постройка была здесь другой, а главное, все дома были расписаны яркими нарядными узорами. Стоявшая в конце улицы церковь с куполом-луковкой тоже была совершенно непохожей ни на один из храмов, которые Тоно и Эяна видели когда-либо раньше. Жители Скрадина сбежались поглядеть на великолепную процессию всадников. Эти люди были высокими, светловолосыми, но в отличие от датчан имели широкоскулые лица. Одежда их ничуть не напоминала платье датских крестьян, в глаза бросалось прежде всего то, что ее украшала яркая богатая вышивка. Судя по внешнему виду, жители Скрадина не голодали и не бедствовали. Заметно было также, что они не привыкли рабски пресмыкаться перед стражниками. Напротив, появление военного отряда на улице люди встретили радостно — мужчины весело приветствовали всадников, женщины стояли поодаль и держались скромно. Иные из них продолжали заниматься своими делами, и, как видно, труд их был более тяжелым, чем та работа, которую обычно выполняют женщины в стране, откуда пришла «Брунгильда».

И вдруг Тоно подался вперед в седле. Он пристально смотрел на одну из крестьянок. Голова у нее была повязана платком, но из-под платка выбилась на лоб прядь волос зеленого цвета. Дланвая юбка не закрывала босых ног с перепонками между пальцами.

— Рэкси! — крикнул Тоно и натянул поводья, останавливая коня.

— Тоно? Это ты, Тоно? — радостно воскликнула Рэкси на языке лири. Но вдруг девушка попятилась, несколько раз быстро перекрестилась и торопливо заговорила на языке хорватов:

— Нет, нет, нет! Господи, помилуй, нельзя мне, нельзя… Матерь Божия, спаси и сохрани…

И Рэкси бросилась бежать куда-то пряно через поле, ни разу не оглянувшись. Тоно приподнялся в седле и сделал было движение, чтобы соскочить с коня и побежать вдогонку за Рэкси, но Эяна схватила его за пояс.

— Никаких глупостей! — резко сказала она.

Тоно опомнился, глубоко вздохнул и, успокоившись, пустил коня вперед.

— Да уж, поглядеть на них, так перепугаешься, — сказал начальник стражи. — Но, право, не стоит их бояться. Они теперь стали добрыми христианами и верными подданными нашего королевства. Живут с нами, как хорошие соседи. Я, знаете ли, подумываю даже, не выдать ли дочку замуж за какого-нибудь парня из их рода.

* * *

Рядом с Иваном Шубичем, вошедшим встроить гостей, стоял священник. Но это был не капеллан замка, а седой старик с простым широким лицом, облаченный в грубую домотканую рясу. Жупан представил его, назвав отцом Томиславом. Пока шли приготовления к ужину, госпожа Сигрид удалилась немного отдохнуть в отведенных ей покоях, а жупан и священник выразили желание побеседовать с ее братом Карлом Бреде.

Они поднялись на самый верх сторожевой башни, откуда открывался великолепный вид на окрестности. Солнце уже опустилось за лес, за стеной которого лежало не видимое сейчас озеро. По темно-лиловому небу носились стрижи, со свистом рассекавшие крыльями воздух, и бесшумно кружили над башней летучие мыши. Над полями клубился редкий светлый туман. Под стенами поблескивала в сумраке река, на севере и северо-востоке поднимались к небу вершины горного кряжа Свилая Планина. Все дышало покоем и миром.

Обезображенные сабельным шрамом черты лица Ивана Шубича в вечерних сумерках казались более мягкими, но голос жупана бьлл зато твердым как сталь, когда, покончив с приветствиями и любезностями, он сказал:

— Господарь Бреде, я попросил отца Томислава приехать для встречи с вами, потому что он как никто другой хорошо знает водяных. Возможно, он узнал их даже лучше, чем они сами себя знают.

Из полученного мною письма я заключил, что вас чрезвычайно интересуют наши водяные.

— Весьма признателен вам за эту любезность, — непринужденно ответил Того в пригубил вина. — Но, помилуйте, стоило ли так беспокоиться и хлопотать из-за меня? Впрочем, примите мою глубочайшую благодарность.

— Нет такой услуги, которую я не оказал бы знатному чужеземному гостю, прибывшему в наше королевство, дабы установить с нами добрые отношения. Однако я надеюсь, господарь Бреде, что вы не скроете — если, конечно, это не нанесет ущерба вашим замыслам — почему вас так сильно занимают водяные? — И вдруг Иван словно рубанул саблей:

— Не сомневаюсь, что вы приехали в нашу глушь только из-за водяных.

Тоно неторопливо положил ладонь на рукоять своего кинжала.

— Дело в том, что в морях Севера, откуда я родом, обитают водяные, которые похожи на ваших.

— Ха! Перестаньте-ка болтать чепуху! — загремел бас Томислава. — Иван, ты ведешь себя отвратительно. Если подозреваешь, что гость — лазутчик венецианцев, то так и скажи напрямик, как подобает честному человеку.

— О нет, ничего подобного! — поспешно возразил жупан. — Видите ли, нынче у нас возобновилась война с Венецией. В последние два года мы нередко сталкивались с подобными незваными гостями. Долг повелевает мне соблюдать осторожность, господарь Бреде. А если уж говорить начистоту, то как из вашего письма, так и из ваших слов явствует, что раньше вы не были знакомы с вашей хорватской родней — тогда откуда же столь превосходное знание нашего языка?

— Неужто этого достаточно, чтобы видеть в госте врага? — снова вмешался священник. — Сам посуди, Иван, ведь никто из водяных не принес нам несчастья, напротив, они же нам служат! И Господь увидел, сколь многие в нашей земле обратились в истинную веру, и возрадовался, и одарил наш край Своею милостью…

Последние слова отец Томислав произнес тихо, почти шепотом, прерывающимся голосом, в котором слышались сдержанные слезы, Тоно заметил, что глаза старика повлажнели. Но спустя миг лицо священника снова посветлело от какой-то сокровенной радости, и он сказал:

— Иван, если желаешь иметь свидетельство Господней милости, вспомни о том, что вилия покинула наши края. Нынешней весной она не поднялась со дна озера, в лесу ее нет, никто и следа не видел. Если… Если только вилия… действительно была призраком… Призраком самоубийцы, осужденной Господом… Если это так, то, должно быть, Всевышний сжалился над нею и взял к Себе на небо, в рай. Ибо обращение морского народа в христианскую веру есть великая радость для Господа Бога нашего…

У Тоно сжалось сердце. С трудом переводя дыхание, он спросил:

— Стало быть, то, что я слышал от людей, правда? Водяные обратились в христианскую веру и полностью утратили память о своем прошлом?

— Не совсем так, — ответил священник. — Они удостоились особой милости Всевышнего. У них остались воспоминания о прежней жизни, они сохранили все свои знания и навыки. Сегодня они применяют свои поистине удивительные умения на благо земляков. Это долгая, но чудесная история.

— Я… хотел бы ее услышать.

Люди некоторое время молча глядели на своего гостя. Взгляд Ивана стал менее недоверчивым, глаза Томислава светились добротой. Молчание нарушил жупан:

— Хорошо. Мне кажется, нет причин держать в тайне от вас эту историю.

Я думаю, вы и сами уже о многом догадались. Кроме того, у вас, наверное, есть известные основания, побудившие вас приехать сюда. Вы не расположены о них говорить — это ваше право. Смею надеяться, ваши основания достаточно серьезны.

— Более чем серьезны, — добавил отец Томислав. — Андрей — раньше его звала Ванименом — рассказывал мне о своих детях, которые отстали в пути… Карл, вам незачем говорить нам более того, что вы сочтете нужным. Позвольте вас заверить, мы ваши друзья. Выслушайте мой рассказ и спрашивайте о чем только пожелаете.

* * *

На суше, как и в воде, Тоно, когда было нужно, умел двигаться легко и совершенно бесшумно. Никто не слышал и не видел, как он выскользнул из комнаты, которую предоставил ему хозяин замка, прошел через галерею, спустился по лестнице, пересек дремавший в ночной темноте двор и вышел через незапертые ворота, возле которых, опершись на свои копья, спали два стражника. Лишь очутившись за пределами Скрадина, Тоно выпрямился во весь рост. Когда он шел по улице, в домах никто не проснулся, и ни один дворовый пес не посмел залаять, учуяв необычный запах позднего прохожего. Небо было чистое, усыпанное звездами. Ночная свежесть и прохлада прогнали запахи человеческого жилья, и Тоно жадно вдыхал запах, которого ему давно не, хватало — запах чистых незамутненных вод, более просторных и глубоких, чем любая церковная купель.

Многие из его сородичей жили теперь в домах людей. Он прошел мимо этих домов не задерживаясь. Не зашел он и в маленький поселок на берегу реки, где жили те соплеменники, которые стали рыбаками и обзавелись семьями, породнившись с детьми праотца Адама. На дальней окраине Скрадина стояло несколько маленьких домиков с желтыми стенами из свежих бревен. Эти дома недавно построили для тех новообращенных христиан, которые предпочли берегу реки поселок. Здесь жили в основном… да, женщины, разумеется, теперь они смертные женщины, которые помня о добродетели, не должны позволять себе никаких любовных приключений.

Внимание Тоно привлек знакомый запах чистого юного тела. Он поскучал в дверь, Те, кто жили в доме, сохранили чуткий слух, свойственный волшебным существам. Раздался голос;

— Кто там? Что нужно?

— Тоно. Сын Ванимена. Впусти меня, Рэкси. В Лири мы любили друг друга.

За дверью послышался шепот, шорохи, шлепанье босых ног по полу. Время тянулось бесконечно долго, но наконец щелкнула щеколда, отодвинулся засов — дверь растворилась. На пороге стояли двое. На них были ночные сорочки, и все же Тоно сразу узнал обеих. Это были Рэкси, самая легкомысленная девушка во всем племени лири, и худенькая Миива с голубыми волосами, верная подруга отца.

Тоно улыбнулся и шагнул вперед, чтобы обнять их. Девушка ахнула и в страхе отшатнулась, закрыв лицо руками. Старшая держалась спокойно, однако обратилась к Тоно, словно бы преодолевая какое-то внутреннее сопротивление:

— Добро пожаловать, Тоно. Мы рады, что вы с Эяной живы и наконец нашли нас… Но ты должен прикрыть наготу.

Встав среди ночи с постели, Тоно и не подумал, что надо одеться. Он, как раньше, только перепоясался поясом с кинжалом, да еще амулет — костяной кружок на шнурке висел у него на шее. Слова Миивы смутили и испугали Тоно.

— Зачем? Мы же одни, Миива. А вы не раз видели меня голым.

— Я больше не Миива. И она, моя сестра во Христе, уже не Рэкси. Я теперь Елена, она — Бисерка. — Женщина отвернулась. — Подожди здесь.

Дам тебе что-нибудь из одежды. — Дверь захлопнулась.

Спустя недолгое время дверь чуть приоткрылась, и сквозь щель женщина протянула ему какие-то тряпки Тоно обернул их вокруг бедер и вдруг с ужасом узнал их запах: эти вещи носил его отец. Затем Миива-Елена впустила его в дом. Потолок был таким низким, что Тоно пришлось нагнуться, иначе он ударился бы головой о притолоку. От слабо теплившегося в очаге огня Миива зажгла светильник — глиняную плошку, наполненную маслом.

— Так-то лучше, — сказала она, потрепав Тоно по плечу. — Не огорчайся, с кем не бывает? Ты теперь всему должен учиться заново. Садись, друг мой, позволь поднести тебе чарку.

Все еще не пришедший в себя от изумления Тоно опустился на деревянную лавку. Бисерка забилась в дальний угол горницы и смотрела на Тоно — как? со страхом? с грустью? Он не мог понять, какие чувства девушка испытывала в эту минуту, но слышал ее взволнованное дыхание.

— Почему ты поселилась вместе с нею? — спросил он Елену.

— Андрей, твой отец и мой муж, ушел на войну. Вот я и пригласила Бисерку пожить в нашем доме, чтобы соблюсти приличия, да и помогать друг другу нужно. Она не замужем и… — Былая искренность между ними исчезла, и потому Елена не без смущения призналась, в чем было дело:

— Она живет в хорошей семье, здесь по соседству. Но старший сын хозяина начал на нее заглядываться, а это до добра не доводит.

— Рэкси, и это — ты? — невольно вырвалось у Тоно. — Вот тебе раз, а я-то к тебе первой решил прийти нынче ночью.

Елена вздохнула. Даже в тусклом желтоватом свете масляной лампы было видно, что она густо покраснела.

— Понимаю… Да помогут мне святые угодники не забывать, кто ты, и не стыдить тебя, но попытаться наставить на праведный путь.

Елена разлила мед по чаркам и поднесла одну из них Тоно.

— Отвергни плотские вожделения, Тоно, — сказала она, оставшись стоять.

— Здесь не Лири, и мы, слава Богу, уже не те, что были когда-то.

— О, здесь есть блудницы, — прошептала Бисерка, перекрестившись. И тут же снова сжалась в комок и быстро добавила:

— Не спрашивай, где они живут.

— Но среди нас, тех, кто был народом лири, ты не найдешь ни одной недостойной женщины, — сказала Елена, гордо вскинув голову. — Мы заново родились на свет. О, как я молилась, чтобы никогда никто из нашего рода не осквернил бы чистоту своей души, которую даровал нам Господь!

Елена помолчала, задумчиво глядя на Тоно, и добавила:

— Боюсь, это может случиться. Быть уверенным, что ведешь жизнь праведника — уже само по себе смертный грех, гордыня. Но с нами милость Господня, мы можем покаяться и искупить наши прегрешения. — Взгляд Елены вдруг стал острым и больно кольнул Тоно. — Тот, кому вздумается соблазнять нас, должен помнить, что мы прекрасно владеем оружием.

— Значит, вы помните свою прежнюю жизнь?

Елена кивнула.

— Помним, хотя все как бы окутано туманом, все — чужое, будто сон, долгий и яркий, но бессвязный. Теперь мы пробудились, пойми, Тоно.

Приняв крещение мы пробудились от наполовину животного существования к новой жизни, вечной жизни. — И вдруг она, когда-то такая же сильная, как Ванимен, заплакала:

— Это мгновенье, самое первое мгновенье обретения Бога… Только об одном я мечтаю, только одного хочу — чтобы этот миг вернулся ко мне на Небесах и длился вечно…

* * *

Полная луна уже озаряла небосвод на востоке, когда Тоно достиг леса.

Он быстро добрался до опушки, так как бежал кратчайшим путем через возделанные поля. Колосья хлестали его в отместку за то, что он топтал ниву. Стоял поздний ночной час, когда он наконец вырвался на свободу, сбросил у дверей дома Елены одежду, принадлежащую отцу, и побежал прочь не разбирая дороги.

Нет, женщины его не прокляли. В их мольбах была любовь и горячее желание, чтобы и он принял в дар бессмертную душу. И дело было не в том, что с Миивой и Рэкси произошла столь разительная перемена, и не в том, что их плоть, когда-то дарившая радость, теперь заключала в себе нечто более чуждое, чем то, что разделяло его и людей, кровных детей рода человеческого. «Нет, — в смятении думал Тоно, — дело в другом.

Они теперь несут гибель. Им принадлежит будущее, в котором нет места волшебству». Бросившись бежать, он даже не пытался преодолеть охватившее его чувство безнадежного поражения. Он хотел одного — скрыться. Но звезды холодно глядели с неба и злобно шипели: «Бежишь, уходишь? Не уйдешь, вон следы, по ним тебя разыщут?»

Он задыхался, в горле пересохло. Но вот наконец убежище. Могучий старый дуб с густой темной кроной. На его ветвях повисла, омела.

Отдышавшись под прикрытием темной дубовой листвы, он двинулся дальше, спеша скорей выйти к озеру, которое почуял еще издалека. Скорей бы окунуться в его воды, наполнить чистой озерной водой легкие, сосуды, все тело, поймать, если повезет, рыбу и съесть ее сырой, как едят моржи и тюлени. И тогда он снова обретет силы, которые нужны ему чтобы вернуться в замок и вытерпеть все, что еще ожидает его среди людей.

Деревья стояли черные в ночной тьме. По обеим сторонам тропинки притаились темные тени. Тусклые блики лунного света падали сквозь листву, и в них белели волны тумана, который плыл над самой землей.

Здесь, под пологом дремучего леса, былонемного теплее, чем в открытых полях, от земли и травы поднималось влажное тепло. Листва робко трепетала, чуть слышно шелестел слабый ветерок, пролетела, словно призрак, сова. В траве шуршали чьи-то крохотные лапки, издалека вдруг донесся вой дикой кошки, но этот звук тут же растаял в шелесте листвы.

К Тоно постепенно возвращался покой. Лес был островком его мира — мира нетронутой природы. Этот мир жил своей жизнью, любил и убивал, рождал потомство, страдал, умирал и вновь рождался, в этом мире были удивительные чудеса, но никто в нем не пытался творить чудеса после ухода в небытие или заглянуть в бездны вечности. Здесь, в лесу еще жило волшебство… Тоно мысленно обратился к духу, заключенному в костяном амулете, и тот сообщил его сознанию имена, которые показались Тоно давно знакомыми: Леший, Кикимора. Напуганные его вторжением, они скрылись. Но он чувствовал еще чье-то присутствие. Чье? Он уловил и то чувство, которое внушил неведомому существу, — смешанное чувство страха и острого любопытства. У Тоно сильно забилось сердце, он ускорил шаг.

Тропинка обогнула камыши — и тут они увидели друг друга.

На мгновенье оба замерли. Время словно остановилось. В ночном мраке, в котором глаза человека ничего не смогли бы различить, они увидели друг друга — две светлые тени среди более темных теней со множеством полутонов и оттенков. Они словно вынырнули внезапно из тумана, колыхавшегося над землей. Она была светлее тумана, казалось, лунный свет льется сквозь тонкие белые стенки алебастрового светильника с прихотливыми изысканными линиями. Ее движения напоминали трепещущую рябь, что набегает под ветром на зеркало вод. Текучими и плавными были линии ее стана и тонкие черты лица с огромными светящимися глазами.

Волосы парили легким облаком вал ее плечами. Она была светлой, призрачно-белой с легкими оттенками бледно-голубого и бледно-розового, как снег на рассвете безоблачного дня.

— О… Он запретил мне… — Она задрожала от ужаса.

И в тот же миг ужас охватил Тоно. Он вспомнил то, о чем накануне ему рассказали люди, вспомнил и рассказы отца.

— Русалка!

Тоно выхватил кинжал из ножен. Она внушала ему такой страх, что он не осмелился повернуться к ней спиной и броситься бежать..

Она попятилась и скрылась за камышами. Тоно подумал, что она ушла, и вложил кинжал в ножны. Но чутье говорило ему, что она все еще здесь.

Нечто неуловимо тонкое, дразнящее витало в воздухе. Тоно почти ничего не знал о подобных волшебных существах. Быть может, их следы долго не исчезают. Или она все еще здесь?

Да ведь у него есть волшебный талисман, который поможет ему узнать, что на уме у русалки. Он мысленно обратился к талисману с вопросом о той, кого только что видел. Ответ пришел, и страх ослабил свою железную хватку.

— Вилия, не уходи. Прошу тебя, останься, — сказал Тоно.

Она выглянула из-за камышей и снова скрылась. Тоно успел разглядеть лишь краешек щеки и тонкую руку.

— Ты христианин? — робко спросила вилия. — Мне запретили приближаться к христианам.

Она не опасна! И кажется, красива. Тоно засмеялся.

— Я даже не смертный. Не человек.

Она вышла из-за камышей и остановилась перед Тоно на расстоянии вытянутой руки.

— А я думала, что ошиблась, — взволнованно сказала вилия. — Так ты не откажешься со мной поговорить? — Она весело засмеялась, даже запела от радости. — Ах, это чудесно, чудесно! Спасибо тебе. Как тебя зовут? Кто ты?

Тоно пришлось призвать на помощь все свое мужество.

— Мое имя Тоно. По крови я наполовину человек, наполовину водяной. Из тех водяных, что живут в морях. Я, как и ты, принадлежу к Волшебному миру.

— А я… — Она запнулась и помедлила в нерешительности. Ей понадобилось еще больше времени, чем Тоно, чтобы собраться с силами и ответить:

— Мне кажется, что раньше меня звали Надой. Наверное, и теперь мое имя Нада.

Тоно протяяул ей руку. Нада легко качнулась вперед, они взялись за руки. Ладони у нее были прохладными, как ночная свежесть, и словно бы бесплотными. Тоно подумал, что если бы он крепко сжал ее руку, то пальцы, наверное, прошли бы насквозь и сжались в кулак. И он с величайшей осторожностью держал ее пальчики в своих вдруг задрожавших руках.

— Кто ты? — спросил он. Ему хотелось, чтобы она сама рассказала о себе.

— Вилия. Порождение тумана, ветра и полузабытых снов. Как я рада, что ты ко мне добр, Тоно!

Он попытался привлечь к себе вилию, но она вздрогнула, с легкостью упорхнула и затрепетала чуть в стороне, на таком расстоянии, что он не мог ее схватить На ее лице, которое только что было совсем юным, а теперь вдруг словно в один миг постарело, промелькнуло выражение страха и огорчения.

— Нет, Тоно, умоляю! Ради тебя, только ради тебя. Ведь я не из мира живых. Ты умрешь, если овладеешь мною.

Тоно вспомнил о рыцаре Аге, который встал из могилы, желая утешить свою возлюбленную Эльзу, и о страшной развязке, которой закончилось их свидание. Вздрогнув от ужаса, он сделал шаг назад. Вилия заметила это.

И тут страх одиночества победил все прочие страхи. Она выпрямилась, гордо подняв голову. Над ключицами у нее была прелестная ямочка.

— Зачем же убегать, Тоно — сказала она с дрожащей улыбкой. — Разве нельзя просто о чем-нибудь поговорить?

Они говорили всю ночь до утренней зари.

Глава 7

Андрей Шубич, тот, кто когда-то был Ванименом, морским царем, а ныне стал капитаном военного флота объединенного королевства хорватов и венгров, отвел взгляд от окна, из которого открывался вид на Шибеник.

Андрей стоял в одной из великолепных зал дворца хорватского бана. Он прибыл в резиденцию, оставив боевой корабль, поскольку был вызван жупаном Иваном Шубичем. Отец и дочь увиделись под вечер. Над крепостными стенами Шибеника поднимались мощные башни, черные на фоне закатного неба. Зазвонили церковные колокола, призывавшие христиан к вечерне. Андрей перекрестился и вздохнул.

— Итак, теперь мыс тобой знаем обо всем, что пережили за это долгое время, — сказал он. — Но истину ли знаем?

Высокий и осанистый, одетый в шитый золотом кафтан, Андрей уверенным твердым шагом расхаживал по зале. Однако в голосе его не было той невозмутимой уверенности, что чувствовалась в его осадке.

— Почему же Тоно не хочет пройти эти несколько шагов, почему не хочет увидеться с родным отцом?

Эяна сидела в кресле, опустив глаза и глядя на подол платья.

— Не знаю. Правда, не знаю. Он сказал, что это не имеет смысла. Что ты ему больше не отец. Он вообще почти ни с кем не разговаривает с тех пор, как мы приехали сюда. Молчит. Что-то жестоко его мучает, но он молчит.

— И даже с тобой не хочет поговорить?

— Даже со мной. — Эяна сжала кулаки. — Знаешь, по-моему, он возненавидел христиан. Потому и ожесточился.

Андрей внешне остался спокойным, но голос его надломился:

— Может быть, его или тебя здесь обидели?

Эяна тряхнула рыжими волосами и, подняв голову, прямо поглядела в глаза отцу.

— О нет. Ничего подобного не было. Мы быстро сознались Ивану, что лгали. Ведь многие наши нас узнали, дольше сохранять инкогнито было бы невозможно. Иван не обиделся. Наоборот, он принимает нас еще радушнее, несмотря на то что капеллан замка, кажется, так бы и перегрыз ему горло. Это капеллан вне себя от негодования. Он считает, что под крышей замка жупана не место таким тварям, как мы с Тоно. Иван делает все, что в его власти, чтобы молва о том, кто мы такие, не разнеслась за пределы города. Он хочет, чтобы мы, если пожелаем, могли беспрепятственно покинуть это королевство и уплыть в Данию.

— Вместе с там, Иван, конечно же, надеется, что и вы примете христианскую веру.

— Да. Но он не оказывает на нас давления и не позволяет отцу Петру досаждать нам разговорами о вере. — Эяна чуть-чуть улыбнулась. — Мне гораздо больше нравится отец Томислав. Я всегда так радуюсь, когда нам с ним случается побеседовать Он очень, очень славный. Даже Тоно с ним почтителен.

Видимо, Эяну вдруг поразила какая-то мысль:

— В его отношении к отцу Томиславу есть что-то странное… Что-то такое… Или — кто-то? Одно совершенно ясно — Тоно очень добр к старику, он с ним разговаривает мягко, как обычно говорят с тем, кто скоро умрет, но еще не знает об этом.

— Чем занимался Тоно после приезда сюда? И ты, что ты делала?

Эяна пожала плечами.

— Раз уж стало известно, что я тоже из племени лири, то мне ни к чему строго соблюдать всякие приличия, как хорватстким женщинам. Я могу плавать в реке, гулять по лесу, нужно только, чтобы никто из людей меня в это время не видел. А у них на глазах, конечно, разумнее всего продолжать разыгрывать из себя важную даму. Сейчас я почти целыми днями занимаюсь славянским языком. Амулет ведь Тоно забрал, носит с собой. Еще мы часто поем песни с девушками служанками. Жена Ивана иногда приходит посидеть с нами, послушать песни. И Лука, их сын. — Тут она состроила гримасу. — Боюсь, он не в меру мной восхищается. Я, сама того не желая, могу навлечь несчастье на их семью.

— Где и с кем проводит время Тоно?

— Откуда мне знать? — резко ответила Эяна. — Целыми днями, а в последне время и по ночам, пропадает где-то в лесу. Когда возвращается, только и огрызается, дескать, он охотился. С людьми держится надменно, еле разговаривает. По-моему, он возненавидел веру, которую приняло наше племя, за то, что, приняв ее, все наши изменились. Поэтому он и меня избегает.

— Вот как… — Андрей оперся подбородком на руку и долгое время молча смотрел на дочь. — Может быть, у него завелась подружка, которая живет где-нибудь в округе, в уединенной хижине? Я понимаю, что ни ты, ни он здесь в Скрадине не найдете себе пару.

— Конечно, только не здесь, — быстро ответила Эяна.

— А ночью в одинокой постели тоскливо. О, я помню… Если он не подружился с какой-нибудь смертной девушкой, значит, нашел себе кого-то другого. Тут кругом обитает множество волшебных созданий.

И вдруг Андрей осознал, как далеко зашел в своих рассуждениях.

— Оборони, Господь! — воскликнул он и перекрестился.

Эяна удивилась:

— А что же тут плохого? Ну, полюбит он призрак — у Тоно же нет души.

— Я не хочу, чтобы моего сына заманил в свои сети демон или призрак.

Тоно может погибнуть, прежде чем обретет спасение. И ты, доченька, можешь умереть. — Андрей пристально поглядел ей в глаза. Эяна молчала.

— Как ты намерена жить дальше? — спросил он.

— Не знаю, — с горечью ответила Эяна. — Тоно меня избегает, с ним не поговоришь. Мы обещали нашим друзьям, что вернемся в Данию, как только предоставится возможность. А куда потом? В Гренландию, наверное.

— Это далеко не лучшее место на свете. Ты же повидала многие прекрасные земли. Знаешь, дочка, Лука Шубич, пожалуй, мог бы стать снисходительным супругом, — неуверенно сказал Андрей.

Эяна вздрогнула.

— Я не потерплю, чтобы меня связали по рукам и ногам всякими запретами.

— Безусловно, в Дании тебе будет привольнее. Мне нравится этот Нильс Йонсен. Судя по тому, что ты о нем рассказала, он хороший человек.

Прими христианство, обвенчайся с Нильсом и живи счастливо.

— Принять христианство? Стать такой же, как вы?

— Да, Приняв христианство, ты через несколько десятков лет состаришься и умрешь, и всю жизнь проживешь в целомудрии и благочестии. Но твою жизнь благословит Бог, и ты пребудешь с Богом после смерти. Лишь согласившись принять христианство, ты сможешь оценить, сколь неизмеримо великое благо дарует тебе Господь. — Во взгляде Андрея было не менее настойчивое увещание, чем в его словах. — Я понимаю, ты боишься потерять свободу. Ты думаешь, что лучше вообще не жить, чем жить, лишившись свободы. Клянусь тебе — не именем Всевышнего, нет — клянусь любовью к твоей матери и любовью к тебе, дочери Агнеты, любовью, которая никогда не иссякнет в моем сердце: став христианкой, ты обретешь свободу. Ты словно из холода зимней ночи войдешь в теплый дом и сядешь у горящего очага, возле которого собрались и ждут тебя те, кого ты любишь больше всех на свете, радостные, веселые, любящие тебя, — И где не светят звезды над головой, где не гуляет на просторе ветер!

— Волшебный мир был по-своему прекрасен. Но его красота уходит от нас, уже сегодня уходит. Неужели у тебя не хватает ума добровольно отказаться от того, что так или иначе исчезнет? Эяна, дитя мое, пожалей себя. Ведь это так больно — своими глазами увидеть гибель нашего Волшебного мира. А он погибнет, расколется на множество осколков под беспощадными ударами, и каждый удар будет поражать тебя, словно кинжалом, прямо в сердце. Поверь мне, Волшебный мир обречен, гибель его близка. Катастрофа, постигшая наш Лири, была лишь прологом трагедии, которая разыграется во всем Волшебном мире. Магия умирает, ей нет больше места в Творении. Меня убедил в этом один мудрый человек, и я, в свою очередь, могу объяснить тебе, почему гибель Волшебного мира неизбежна. Мне больно говорить об этом, каждое слово причиняет боль, как при разлуке, когда ты осталась бы здесь, на земле, а мне пришлось бы вернуться в море. Пожалей и тех, кто заботится о твоем благе, как о своем. Покинь Волшебный мир. В нем ты не будешь счастлива, как бы ни боролась за счастье. Прими любовь Бога и искреннюю любовь Ннльса, а в будущем и любовь детей, которых ему родишь. И все мы после смерти вновь свидимся на Небесах.

Андрей умолк. Потом, глядя вдаль на что-то видимое лишь ему, тихо сказал:

— И Агнета будет с нами…

«Как отец похож на Тоно», — подумала Эяна.

* * *

Летом, когда деревья оделись листвой и яркий свет солнца уже не проникал сквозь зеленые своды, вилия смогла выходить на берег озера не. только в сумерках, но и днем. Нада порхала по лесу, то словно танцуя, то взмывая над землей, вихрем кружились ее развевающиеся волосы. Она резвилась в зарослях, перелетала над лежавшими на земле старыми стволами, вдруг легко оторвавшись от земли, повисала на ветке, раскачивалась на ней, как на качелях, и летела дальше. Среди деревьев разносился ее смех:

— Догоняй, догоняй, увалень!

Светлой полупрозрачной тенью Нада мелькала среди зелени.

Тоно остановился, нужно было отдышаться и оглядеться по сторонам, потому что он потерял ее след. И тут она, подкравшись сзади, закрыла ему глаза ладонями, быстро поцеловала в затылок и упорхнула. Ладони и губы Нады были прохладными, но ее прикосновение обожгло Тоно. Он снова бросился вдогонку. Нада была невидима и, кружа под деревьями, поднимала легкий ветер, который сбивал с толку и морочил Тоно.

В конце концов он выбился из сил и остановился возле маленького пруда.

Вода в нем была темно-бурая, берега поросли изумрудно-зеленым мхом.

Вокруг стеной стоял лес — могучие дубы, стройные березы, темно-зеленые кусты можжевельника. Над прудом голубело небо, солнечные блики плясали в сочной зелени листвы. Среди ветвей летали стрекозы. Здесь было тепло, в воздухе разливался густой пряный аромат лета. Зацокала и быстро пробежала вверх по стволу белка, и снова все стихло, ничто не нарушало величественного безмолвия леса.

— Ау! — позвал Тоно. — Ты меня совсем загнала!

Свод ветвей откликнулся эхом. Тоно отер со лба пот, заливавший глаза и оставлявший соль на губах, бросился вниз головой в пруд и утолил жажду. Вода была холодная, с привкусом железа.

И тут послышался смешок:

— В какой красивой лодке ты лежишь!

Тоно перевернулся на спину и увидел вилию. Оказывается, она сидела на низкой ветви дуба совсем рядом и задорно болтала ногами. Покачиваясь на ветке, она то поднималась к лучам солнечного света, которые заливали ее тусклым золотом, то снова уходила в тень и казалась бледным белым виденьем.

— Спускайся, садись в лодку, если не боишься.

— Э, нет, не спущусь. Знаю я тебя, ты обманщик. На самом-то деле ты другого хочешь.

— Чего же?

— Ну ясно чего: баюкать меня, да баловать, и еще — это лучше всего — целовать.

Нада спрыгнула, вернее, спорхнула с ветки на землю. Под деревьями росла черника. Она набрала полные пригоршни ягод и, подойдя на край бережка, опустилась на колени рядом с Тоно.

— Бедненький, ты и правда устал, — сказала она. — И мокрый весь, и ноги, поди, подгибаются от усталости. Дай-ка я тебя покормлю, глядишь, снова сил наберешься.

Сама же Нада ничуть не устала, ни капельки испарины не выступило на ее лице. В любой момент она была готова вспорхнуть и броситься наутек.

Тоно чувствовал утомление и сонливость, она же оставалась бодрой и свежей, и не съела ни одной ягодки, а все до одной положила в рот Тоно. Никогда в жизни он не едал ничего вкуснее.

— Просто объеденье, спасибо, — сказал он. — Но если я останусь в лесу, мне потребуется более существенная пища. Надо будет наловить рыбы или выследить с твоей помощью оленя.

Ее лицо болезнендо исказилось.

— Не выношу, когда ты убиваешь.

— Приходится.

— Да, конечно… Ты — как большая красивая рысь. — Она снова повеселела и легко провела пальцами по его плечу и руке. Он ответил на ее ласку нежно — обнять ее страстно он не мог, для этого Нада была слишком хрупкой, почти бесплотной, и Тоно легко прикасался к ее мягкому гибкому телу. Она не осталась безучастной, но в ней не было тепла — Тоно казалось, будто он притрагивается к белым пушинкам одуванчика. Из чего было ее тело? Ни он, ни сама вилия этого не знали.

Кости Нады, дочери сельского священника, покоились на кладбище в Шибенике. Душа девушки переселилась в плоть, сотканную, должно быть, из лунного света и мерцающих текучих вод. Совершившую грех самоубийства постигла на слишком суровая кара.

«И все же она предана проклятию, — подумал Тоно, — а этого вполне достаточно, чтобы я, соединившись с ней, погиб».

— Ты грустишь? Ах, не грусти, пожалуйста, — встревожилась Нада.

Он с трудом отвел от нее взгляд.

— Прости, я знаю, мое плохое настроение тебя огорчает. Может быть, лучше тебе убежать до того, как я снова наберусь сил?

— И бросить тебя тут одного? Нет. — Она придвинулась ближе и на мгновенье задумалась. — Конечно, я думала только о себе. Ведь ты прогнал мою тоску.

— Плохо только одно. Что меня… влечет к тебе. Я встретил тебя слишком поздно.

— И меня влечет к тебе, Тоно, любимый.

«Разве она понимает, о чем говорит?» — подумал Тоно. Она умерла невинной девушкой. Нет, конечно, понимает. Наверняка она не раз видела зверей, когда у них брачная пора, а может быть, и не только зверей.

Она знает, почему люди разделяются на мужчин и женщин. Но понимает ли по-настоящему? Предаваться размышлениям ей не свойственно, она ведь дух воздухам ветра и вод. Сердце ее ветрено. Какое же влечение она чувствует в сердце? Да чувствует ли вообще? Она больше не одинока, ей приятно видеть его, знать, что он рядом. Но сравнимо ли это чувство с пылким восторгом, который безраздельно владеет его сердцем? Нада была полной противоположностью Эяны по характеру, быть может, он потому так безоглядно увлекся вилией, что искал у нее спасения? Нет, ведь было множество женщин, которые могли бы утолить его страсть и ответить взаимностью, подарить ему свою дружбу, прочные, безмятежно-радостные отношения, а не эту вечную погоню за призраком. Ингеборг…

Он обнял Наду за талию, она склонила голову, едва касаясь его плеча легким воздушным облаком волос. И к Тоно вернулась тихая щемящая радость, которую он всегда испытывал рядом с Надой. Несомненно, такие встречи не могли продолжаться бесконечно, но они помогали ему забыться, хоть на время избавиться от мучительных раздумий о том, что будет завтра. Волшебный мир ждет гибель, значит, должна погибнуть и та часть его существа, которую он унаследовал от отца. Мысль же о том, чтобы стать человеком, и только человеком, была для Тоно невыносима.

Рядом с Надой, то беззаботно-веселой, то молчаливой и робкой, он забывал самое себя и обретал покой, примирялся со всем, что было сущего под Небесами.

— Ты так устал, — сказала Нада. — Ляг, поспи. А я спою тебе колыбельную.

Тоно закрыл глаза. Простая песенка — самой Наде, наверное, в детстве никто не пел колыбельных песен — полилась, словно ручеек, и унесла прочь все заботы и тревоги Тоно.

Ему было хорошо. Плоть, желания — пусть они подождут. Вилия никогда его не предаст.

* * *

Близилась осень. Крестьяне трудились на полях, жали серпами хлеба, согнувшись в три погибели, вязали снопы, на телегах увозили их на молотилку, подбирали оставшиеся в поле колоски. Они выходили на уборку урожая ранним утром, до света, возвращались же после захода солнца, если только не прогонял их с полей проливной дождь. Дома, вечером, едва добравшись до постели, они засыпали тяжелым крепким сном. В тот год жатва была трудная, приходилось спешить, потому что все приметы предвещали раннюю и суровую зиму. Собрав урожай, крестьяне окрестных сел отправились в Скрадин и вволю погуляли и повеселились на празднике.

А время меж тем шло. Звезды, ясными ночами высыпавшие на небе, казались все более далекими, воздух день ото дня становился все холоднее.

Темной ночью Эяна и Тоно шли вдоль берега реки. Сестра настойчиво попросила брата о встрече наедине, ей нужно было поговорить с ним о важных вещах. Тоно, хоть и неохотно, все же уступил и предложил пойти к реке, сказав, что в городе чувствует себя пойманным в западню.

Небо над темными горными вершинами озарил тусклый свет как бы от тлеющих углей, и вскоре взошла луна. За все время своего пребывания в Далмации брат и сестра впервые видели в небе ущербную луну. Большая Медведица казалась совсем близкой. Ее звезды были не теми крохотными далекими искорками, что на севере, а большими яркими огнями. В вышине сияла Полярная звезда, она указывала путь домой, на север. Не слышно было ни лягушек, ни цикад, лишь несмолкающий говор струй на речных порогах разносился над берегом. Ранний в том году иней белел на увядшей траве. Тоно, сбросивший одежду, как только они удалились на значительное расстояние от города, босыми ногами ступал по заиндевевшей траве. Эяна была одета в широкое длинное платье и плащ с капюшоном, которые скрывали очертания ее фигуры.

Они прошли милю или две, лишь тогда Эяна заговорила:

— Когда я ездила в Шибеник, меня посетил капитан Асберн. Он предупредил, что «Брунгильда» в скором времени должна уйти в море.

Если не сейчас, то придется ждать до весны. Но никто в команде не рассчитывал, что плавание затянется на долгие месяцы, вряд ли матросы согласятся остаться здесь на всю зиму.

— Знаю, — ответил Тоно.

— Ну, так ты принял какое-то решение, в конце концов?

Эяна подождала ответа, но в тишине был слышен лишь стук ее каблуков по каменистому берегу.

— За последнее время я узнала много нового о жизни людей, — продолжала Эяна. — Наверное, больше, чем ты, если ты вообще дал себе труд поинтересоваться их жизнью. «Брунгильда» может, конечно, вернуться в Данию весной, то есть через год после того как она покинула Копенгаген. Но тогда плавание будет стоить Нильсу больших денег. А тут еще эта проклятая война. Отец снова уехал в Задар. Его могут убить, а он так и не увиделся с тобой… Ну ладно. Важно еще вот что: мне сказали, что наши рекомендательные письма и бумаги не дают нам никакой защиты от венецианцев. Эти пираты живо смекнут, что датские епископы и король далеко, власть их сюда не распространяется, следовательно, бояться нечего. Чем позже мы выйдем в море, тем больше вероятность пиратских нападений на «Брунгильду».

— Пускай плывет себе домой. Что мы-то забыли в Дании?

— А что мы забыли в этой стране?

Беспокойство Эяны возросло. Она остановилась и взяла Тоно за руку.

— Тоно, что, ну что тебя удерживает в этих лесах?

Он пропустил вопрос мимо ушей.

— Да, конечно, мы нашли наш народ, — ответил он. — Но теперь это просто некое племя людей, смертных, почти не отличимое от многих других. Ты, по-видимому, вполне освоилась с положением знатной дамы, женщины. Если хочешь, возвращайся в Данию.

Эяна заглянула ему в глаза. Они словно подернулись туманной дымкой, тогда как глаза Эяны тревожно блестели.

— А ты не вернешься?

— Пожалуй, нет. Садись на корабль, возвращайся в Данию. Нильсу и Ингеборг передай от меня привет.

— Но ведь ты обещал ей, что вернешься, хотя бы ненадолго.

— Ну и вернусь. Когда смогу, когда будет время, — грубо оборвал Тоно сестру.

— Ты очень изменился, Тоно. Ты изменился больше, чем кто-либо из лири.

— Да, я как замерзший пруд под коркой льда, которая не скоро растает.

Я должен свыкнуться с тем новым, что на меня здесь обрушилось. И хватит об этом. А сплетни и толки мне безразличны. — Взглянув на сестру, он смягчился. — Конечно, передай привет Ингеборг, когда с ней увидишься. Скажи, что я не забыл ни ее преданности, ни мудрых советов, терпения и готовности прийти на помощь. И не забыл, как хорошо мне было с нею. Я был бы рад, если бы мог полюбить какую-нибудь смертную женщину так, как наш отец полюбил мать. Но не могу. — Тоно вздохнул.

Эяна отвернулась и не стала спрашивать, кого же он полюбил.

— Ну хорошо, а что будет с тобой? — спросил он. — Несколько недель или месяцев проведешь в Дании с Нильсом. А потом куда?

Эяна спокойно ответила:

— Никуда.

— Что? — У Тоно от неожиданности перехватило дыхание. — Ну да, конечно… Останешься с ним, будешь его любить, пока, он не состарится. Я понимаю, тебе с ним хорошо. Он ничем не станет ограничивать твою свободу. Но когда он станет дряхлым стариком…

— Я стану такой же дряхлой старухой.

Не обращая внимание на его изумление, Эяна убежденно продолжала:

— Ты должен послушаться отца. Он абсолютно прав, эта вера — истинная.

Принявший ее избегнет смерти. Принять то, что дает эта вера, можно лишь добровольно, сделав свободный выбор. Волшебный мир обречен, Тоно… Я решила поговорить с тобой сегодня с глазу на глаз, потому что завтра я еду к отцу Томиславу, в церковь. Я хочу попросить отца Томислава рассказать мне о христианской вере больше и подробнее.

Поедем со мной!

— Нет! — Тоно вырвал свою руку и с угрозой поднял к небу сжатые кулаки. — Эяна! Как ты можешь даже думать об этом?

— Я еще не вполне решилась, но…

— Пресмыкаться, ползать на коленях перед богом, который гнет в дугу и ломает то, что им же самим создано! Один, языческий бог, никогда не провозглашал себя высшим справедливым судьей!

Эяна гордо выпрямилась и с твердостью встретила его взгляд.

— Будь благодарен, что Бог не воздает по справедливости, ибо Он милосерд.

— Где же его милосердие к Наде?

И Тоно бросился прочь от сестры. Эяна было побежала за ним, но вдруг резко остановилась и повернула назад

* * *

Далеко в западной стороне неба струился среди облаков трепещущий лунный свет. Но на востоке небо уже побелело, звезды померкли, над вершинами деревьев разливалось бронзово-золотистое сияние. В небе парил ястреб. И всюду в лесу была недвижная морозная тишина.

Нада и Тоно стояли на берегу озера. Вилия, только что радостная и веселая, вдруг стала печальной.

— Ты всегда так добр ко мне, — тихо сказала она. — Но сегодня, когда мы встретились, я сразу почувствовала, что доброта просто переполняет твое сердце. Я и раньше это знала, но сейчас твоя доброта хлынула на меня словно потоки солнечного света.

— Разве я могу не быть с тобой добрым? — Голос Тоно прозвучал жестко.

В своей задумчивости вилия не заметила резкого тона, как и того, что он вдруг крепче сжал ее руку.

— Благодаря тебе в моей памяти оживают такие прекрасные вещи, как солнечный свет. Когда ты рядом, я не боюсь думать о прошлом. Потому что знаю — ты избавишь меня от страданий и боли.

— О нет, это ты помогаешь мне забыть.

— Забыть? Разве ты хочешь о чем-то забыть? Неужели ты хотел бы забыть родное море, такое чудесное? Когда ты рассказываешь о море, я готова слушать бесконечно. Со мной все по-другому. Ведь я была простой глупой девчонкой, которая не вынесла горя и утопилась. Да, это правда.

Утопилась. Сегодня мне уже не страшно вспоминать об этом, хотя я и не могу понять, как я пришла в такое отчаяние. — Она улыбнулась. — Из-за какого-то мальчишки, желторотого юнца. А ты муж.

— Я водяной.

— Это не важно, Тоно, возлюбленный. А что сталось с Михайлой, ты не знаешь? Я надеюсь, что где бы он сейчас ни был, он остался таким же веселым, каким я его помню.

— Я слышал, что его жизнь сложилась благополучно.

Вилия заметила, что Тоно мрачно глядит куда-то вдаль на озеро, и встревожилась.

— Ты чем-то глубоко ранен, тебя мучает тяжелая обида. Не могу ли я тебе помочь? Как мне хочется что-то сделать для тебя…

Тоно удивился. Еще никогда вилия не говорила о том, что он ей близок.

— Мне, видимо, придется уехать, — сказал он. — Моя сестра — помнишь, я тебе о ней говорил — считает, что нам нужно уехать отсюда. Боюсь, она права, насколько разум позволяет ей судить о том, что хорошо и что плохо. Только в этих пределах, — добавил он сквозь зубы.

Нада попятилась и в ужасе прижала ладонь ко рту, чтобы не вскрикнуть, потом, будто защищаясь от чего-то страшного, подняла руки.

— Нет, нет! Тоно! Это невозможно! Умоляю тебя…

Нада опустилась на землю и горько заплакала. Никогда еще Тоно не видел ее слез. Он встал на колени, обнял ее за плечи и, гладя по волосам, попытался объяснить, что просто обмолвился, что никогда ни за какие блага он не расстанется с нею, и, утешая Наду, понимал, что сейчас его постигло безумие той же отчаянной силы, что когда-то толкнуло девушку покончить с земной жизнью.

Глава 8

В день святого апостола Матфея в церкви лесной задруги была крещена дочь морского царя. Она сама выбрала для себя имя — Драгомира. В Дании это имя звучало как Дагмара, что значит «дева дня».

Крестил ее отец Томислав. На дочери Андрея было белое платье, рыжие волосы она заплела в косы и убрала, прикрыв платком, как подобает женщине, которая пришла в храм Господень. Рядом с нею стоял отец. Ради этого торжества он оставил военный корабль и прибыл в задругу. Слева от Андрея стояла его жена Елена, далее Иван Шубич с женой. В маленькой церкви собралось множество прихожан, здесь были жители задруги, крестьяне, друзья и сородичи, бывшие подданные морского царя, правителя лири. Народу было столько, сколько могла вместить церковка.

В первом ряду прихожан близко от алтаря стоял Лука, с безнадежной тоской смотревший на дочь Андрея. В углу у самой двери стоял Тоно.

Кто-то из людей сказал, мол, не подобает ему находиться в церкви, но отец Томислав строго возразил: как-никак Тоно родной брат новообращенной христианки, разве можно не пустить его в церковь, когда над сестрой сотворяют обряд крещения? В том, как отец Томислав совершал обряд, было много неожиданного и нетрадиционного. «Как знать, — думал священник, — а вдруг, торжественное праздничное действо поможет ему, милостью Божией найти путь к его сердцу?» Тоно стоял, скрестив на груди руки, лицо его было холодным.

Благовонный ладан особого дорогого сорта, пожертвованный сельской церкви жупаном, курился в кадильнице. Отец Томислав молился с истовой горячей верой, лицо его светилось благостью и счастьем, когда, велев всем прихожанам преклонить колени, он окропил лоб дочери Андрея святой водой.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, крещу тебя в веру Христову.

Аминь.

Дагмара — та, что прежде была Эяной — вдруг пошатнулась и едва не упала. Андрей поддержал ее за плечи и прошептал, устремив взгляд к небесам:

— Возрадуйся, Агнета!

Глаза Дагмары наполнились слезами счастья. Она поднялась с колен, обняла отца, затем священника и с гордо поднятой головой прошла к выходу и перешагнув порог церкви ступила на землю.

За то время, что длился обряд крещения, погода внезапно переменилась.

Сильно похолодало, разгулявшийся ветер гнал по небу облака, рвал с деревьев желтую и багряную листву. По полям бежали тени облаков. У церковной паперти было людно, здесь дожидались окончания церемонии те, кому не хватило места в церкви. Люди окружили Дагмару, все целовали и обнимали новообращенную, поздравляли с приобщением к христианскому миру. По торжественному случаю должен был состояться скромный праздничный обед. На следующее утро прибывшие из Скрадина гости собирались тронуться в обратный путь, Дагмара же должна была ехать в Шибеник, где в гавани ждала готовая выйти в море «Брунгильда».

Увидев в церкви того, кто был его отцом, Тоно едва кивнул. За все время богослужения он ни разу не преклонил колена. Выйдя потом из церкви, он прошел немного вперед и встал под одинокой зеленой сосной, выделявшейся среди осенних деревьев, словно не желал мириться с тем, что не за горами зима. Дагмару все еще окружала радостная толпа друзей, но наконец, все, кто хотели, уже поздравили новообращенную, и она подошла к брату. Никто из людей не последовал за нею, ибо Тоно внушал им страх: на его лице, казалось, лежала роковая печать. Одет он был в темные лохмотья, в руке держал копье.

Дагмара протянула ему руки. Тоно даже не шевельнулся, будто не заметил, что она чего-то ждет. Ветер трепал ее юбку и платок, то словно норовил сорвать, то плотно прижимал платье к груди и ногам. И Дагмара была целомудренна — быть может, потому, что теперь она была преисполнена некоего торжества, никому в Волшебном мире не ведомого.

Тоно упрямо молчал. Она глубоко вздохнула и сказала:

— Спасибо, что пришел. Не знаю, что еще сказать.

— Я не мог не проститься с родной сестрой. Она была мне дорога.

Дагмара прикусила губу.

— Я и теперь твоя сестра.

— Нет. — Он покачал головой. — Теперь ты мне чужая. У нас, конечно, остались общие воспоминания о прошлом, как общим было материнское лоно, давшее нам жизнь. Но Дагмара не морская дева. Она — истинно святая.

— Ты ошибаешься. Сегодня я приняла святое крещение, как приемлет его всякое дитя, ступающее в христианский мир. И я не раз, наверное, оступлюсь на своем пути. Но меня поддержит надежда, что покаявшись, я обрету прощение.

Лицо Тоно страшно исказилось — Эяна никогда не сказала бы подобного!

Она опустила голову.

— Так ты отвергаешь путь спасения? Но ты не можешь отвергнуть мои молитвы. Я буду молиться за тебя, Тоно.

Он поморщился.

— Зачем утруждать себя излишними хлопотами?

— Я была бы так рада, если бы и ты поехал в Данию, — Нет. Я связан обещанием, которое удерживает меня здесь. Почему бы тебе не обождать до весны? Море зимой неспокойно, вы можете попасть в шторм.

— Нас хранит Господь. Я должна вернуться в Данию и жить с моим мужем.

Если мы не обвенчаемся, на его душе останется тяжкий грех.

Тоно кивнул.

— Ты теперь и правда Дагмара. Ну, что же, передай обоим привет. Желаю благополучного плавания.

Он повернулся и зашагал к лесу. Едва отойдя от задруги настолько, что никто из людей уже не мог его видеть, он бросился бежать, словно спасаясь от погони, * * *

Нады не было на той поляне, где они обычно встречались Не было ее и нигде поблизости. Тоно призвал на помощь всю силу разума и сверхъестественную остроту и чуткость органов чувств, которая была свойственна ему как существу, наполовину принадлежащему к Волшебному миру. Он уловил слабый след присутствия Нады и бросился на поиски.

След часто прерывался, вдруг исчезал, и тогда Тоно отчаянно метался по лесу, пока снова не нападал на след вилии. След кружил, петлял, то и дело менял свой характер. Похоже было, что Нада в безумии кружила по лесу, не замечая дороги. Когда Тоно это понял, безумие охватило и его самого.

Без сна и отдыха он скитался по лесу несколько дней и ночей, и наконец нашел Наду. Это случилось в день осеннего равноденствия, на закате. К тому времени Тоно уже совершенно выбился из сил и едва стоял на ногах от усталости.

К вечеру сильно похолодало, мороз пронизывал до костей. Темное небо низко нависло над лесом. Нада стояла на берегу озера, в спокойных водах которого отражалась желто-бурая стена леса с редкими пятнами кроваво-красной листвы и одинокими скорбными штрихами елей и можжевельника. Многие деревья уже расстались с листвой. Нада казалась тонкой и легкой, затерявшейся среди деревьев светлой тенью.

— Нада! Ах, Нада…

Он подошел к ней, шатаясь от усталости. Голос его стал хриплым — все эти дни он не переставая звал ее.

— Тоно, любимый! — Она бросилась к нему. Тоно нежно и бережно обнял ее зыбкий бесплотный стан, стараясь не сделать ей больно. Нада дрожала, ее плечи были холодны, как клонившийся к вечеру осенний день — Где же ты пропадала? Что случилось?

— Я испугалась, — шепотом ответила вилия.

— Чего? — Тоно встревожился.

— Что ты не вернешься.

— Милая, ты же знаешь, что я непременно вернулся бы.

— Но мне, может быть, пришлось бы скрыться до твоего возвращения.

— Скрыться?

— Прости меня. Я не должна была ничего бояться. Как я могла усомниться в тебе? Но кругом был такой непроглядный мрак, я ничего не понимала, не знала…

Нада сжалась в комочек и прижалась к его груди. Тоно спросил со страхом:

— О чем ты говоришь? Что тебе придется сделать?

— Скрыться. Уйти в реку или в озеро. На дно. Разве ты не знал?

Она лишь чуть-чуть отстранилась, но он это сразу почувствовал и опустил руки. Нада сделала шаг назад, чтобы видеть его лицо. Сейчас в глазах вилии уже не было голубого, они стали темно-серыми.

— Зимой солнце светит над озером не слишком ярко, но голые деревья не дают тени, мне некуда скрыться от солнечных лучей. На дне же всегда сумрачно, там мое убежище. Наверное, ты слышал, что вилия уходит зимой в озеро?

— Да. — Тоно опустил глаза. На земле лежало, разделяя их, копье, которое он выронил, бросившись к Наде.

— Когда-то давно я могла дольше оставаться осенью на берегу и не засыпала. Но нынче зима пришла рано.

К ее ногам падала с ветвей мертвая листва.

— Когда ты должна уйти в озеро?

Она зябко поежилась от холода.

— Скоро. Сегодня. Тоно, мы встретимся весной, когда я вернусь?

Он расстегнул пояс.

— Я иду в озеро. С тобой.

Нада покачала толовой. Теперь Тоно говорил сбивчиво, путая слова, дрожа от волнения; к ней же вернулась всегдашняя безмятежная радость.

Но Нада вдруг словно бы стала еще призрачнее, еще бесплотнее, теперь она казалась волной тумана.

— Нет, мой милый. Ведь я буду дремать и видеть сны. Тебе удастся разбудить меня лишь изредка и очень ненадолго. И потом, наше озеро ничуть не похоже на твое родное море. Здесь такая тишина. От одного этого ты с ума сойдешь.

— Буду иногда выходить на берег. — Тоно снимал одежду.

— Нет, не стоит тебе выходить на берег. Лучше оставаться там на дне всю зиму.

Несколько минут вилия пристально глядела на сына морского царя. Лишь за один день осеннего равноденствия наивная девочка вдруг стала мудрой.

— Нет, — сказала она. — Жди моего возвращения. Так я хочу.

Снова настало молчание.

— Но не жди здесь в лесах. Ступай к людям. Потому что здесь ты не найдешь ни одного духа или призрака, которые были бы женщинами, как те, о которых ты мне рассказывал. Я слишком часто видела, что тебя мучило желание, которое я не могу утолить. Когда я уйду в озеро, мне будут сниться более радостные сны, если я буду знать, что ты нашел себе подругу, возлюбленную.

— Мне никто не нужен.

Наду охватил ужас. Отшатнувшись, как от удара, она заплакала:

— Ах, что я тебе сделала, Тоно? Уходи, пока еще можешь уйти. И никогда не возвращайся!

Он сбросил с себя последнюю одежду, нож лежал на земле рядом с копьем, но амулет остался на шее у Тоно. Нада отбежала на несколько шагов и закрыла руками глаза.

— Уходи, уходи, — взмолилась она. — Ты слишком прекрасен!

Два отчаяния столкнулись, как две высокие волны. Тоно утратил власть над собой.

— Клянусь сетями Ран, ты будешь моей!

Он бросился к Наде, она не успела ускользнуть, но сжала губы и уклонилась от поцелуя.

— Ты умрешь! — со слезами воскликнула она.

— Лучше умереть, чем пережить предательство.

Нада вырвалась. Он понимал, что совершает насилие, но уже ничего не мог с собой поделать — Нада, — слышал он свои сбивчивые, точно в бреду, слова, — не будь жестокой, не отталкивай меня, ты будешь потом вспоминать…

Она вырвалась — улетела, как ветер. Потеряв равновесие, Тоно повалился на увядший мох. Нада отбежала на несколько десятков шагов, ее тень смутно белела над серой водой под блекло-серым небом. Вокруг стояли угрюмые черные деревья, безжалостный холод усилился, но от дыхания Нады не поднимался морозный пар. В руке она держала амулет.

Тоно вскочил и бросился к ней. Она легко ускользнула.

— Ты не догонишь меня. Но я не хочу убегать, — сказала она.

Тоно глухо сказал:

— Я люблю тебя.

— Знаю, — с нежностью ответила Нада. — И я тебя люблю.

— Я не хотел тебя обидеть. Просто я хочу, чтобы мы были вместе, по-настоящему вместе. Только один раз. Потому что, может быть, нам придется расстаться навсегда.

— Я знаю, что нам делать. — Нада уже совершенно успокоилась и улыбалась. — Ты рассказывал мне об этом талисмане. Сейчас я войду в него и всегда буду с тобой, где бы ты ни был.

— Нада, не делай этого, не смей!

— Бывает ли большее счастье? Ведь я всегда буду с тобой, вблизи твоего сердца. И, может быть, когда-нибудь, однажды… — Она не договорила. — Стой там, где стоишь, Тоно. Я хочу видеть тебя до самой последней минуты. Пусть это будет мне твоим свадебным подарком.

У Тоно даже слез уже не было.

Нада смотрела на него, потом, то на него, то на лежавший у нее на ладони костяной кружок, кусочек от черепа мертвого человека. Но спустя миг птица из Иного мира завладела ее существом, и Нада смотрела уже только на нее, птицу с простертыми крыльями, летящую в небе, где поднимается полная луна. Тоно видел, как тело вилии становилось все более бесплотным, призрачным, вот сквозь нее уже проступили очертания деревьев, сплетение диких зарослей, вот Нада стала лишь слабым, едва видимым световым бликом, мрак, окружавший ее, сгущался все больше, и наконец Нада исчезла. Костяной кружок упал на землю.

Тоно долго стоял, не в силах сделать ни шагу. Потом он подошел и, подняв с земли талисман, поцеловал его и повесил себе на шею. Теперь талисман был на его груди, там, где билось сердце.

Глава 9

На пути домой моряки из команды «Брунгильды» заметили, что с госпожой Сигрид за время жизни в Хорватии произошла перемена. Неужели на нее так подействовало решение ее брата Карла Бреде не возвращаться в Данию? Двое или трое матросов по-прежнему были убеждены, что госпожа Сигрид по ночам спускается по веревочному трапу в море и плещется в волнах. Нособственными глазами никто из команды этого не видел, большинство матросов не разделяли подозрений и уважительно отзывались о глубоко благочестивой женщине. Госпожа Сигрид молилась вместе со всеми и была на корабле самой набожной и истово верующей. Она часами простаивала на коленях перед образом Пречистой Девы, и порой из ее глаз катились слезы. Вместе с тем, госпожа Сигрид утратила былую надменность и важность, и скоро все на корабле полюбили ее за сердечную доброту и сочувствие, с которым она слушала рассказы людей об их горестях и заботах. Для иных матросов она со временем даже стала духовной наставницей.

Капитан Асберн долго колебался, прежде чем решил поднять парус: опасно было выходить в море поздней осенью. Он вел корабль очень осторожно и по возможности старался держаться невдалеке от берегов, чтобы при первых признаках надвигающейся непогоды «Брунгильда» могла укрыться в ближайшей гавани. Поэтому плавание затянулось. «Брунгильда» пришла в Данию лишь в канун Рождества, Зато плавание было благополучным, на долю моряков выпало меньше невзгод, чем можно было ожидать в это время года.

В день святого Адама около полудня «Брунгильда» достигла Копенгагена.

Узнав о ее приходе, начальник порта немедленно отправил гонца известить о прибытии корабля Нильса Йонсена.

* * *

Редкие снежинки падали с хмурого серого неба на землю. Воздух был мягким и сырым. По улицам города между стенами, галереями, под арками и плотно занавешенными окнами лишь изредка проезжали кареты. Однако сочившийся из-за закрытых ставен свет, дым над крышами, запахи праздничных кушаний, смех, пение, веселые голоса — все свидетельствовало о том, что люди готовились встречать Рождество Христово. Праздновали его двенадцать дней, которые озаряли огнями мрачную темную зиму, словно большая яркая свеча, зажженная в черной пещере.

Дорожная грязь хлюпала под копытами мулов, на которых ехали женщина и мужчина. Впереди шли двое факельщиков, обутые в высокие ботфорты и вооруженные. Пламя потрескивало и металось под ветром, рассыпал искры, которые вспыхивали, как звезды, но сразу же гасли под снегопадом.

— У нас остается совсем мало времени. До твоего дома уже близко.

Сейчас у нас есть возможность поговорить обо всем начистоту, но очень коротко, — сказала женщина. — А весь разговор займет, пожалуй, не один день. — Она задумалась. — Нет, годы нужны, а то и целой жизни может оказаться мало, чтобы понять все до конца.

— У нас с тобой она есть! Целая жизнь вместе, — ответил счастливый Нильс.

Она крепче сжала поводья.

— Нам будет нелегко. Прежде всего, само начало… Я очень боюсь. Что я скажу Ингеборг? Как скажу, какими словами? Помоги, надо что-то придумать, нельзя нанести ей такую рану, от которой она не оправится.

Нильс покраснел.

— Я совсем о ней забыл.

— Не укоряй себя. Радость так легко превращается в себялюбие. Когда-то и я умела о многом забывать.

— Эяна!

— Дагмара.

Нильс перекрестился.

— Как я мог забыть о чуде, произошедшем с тобой? Прости, Господи, меня грешного.

— Да, будет нелегко, — снова заговорила Дагмара. — Тебе придется опекать меня больше, чем обычно опекают мужья жен. Ведь и плоть и разум мной наполовину унаследованы от морского царя.

— Но другая половина в тебе святая. И потому меня ждут суровые испытания.

Нильс улыбнулся, и в его улыбке вдруг промелькнуло что-то от прежнего наивного паренька, матроса с когга «Хернинг».

— Никогда не говори так, — жалобно попросила Дагмара. — Ты еще не знаешь, какая я. Вспыльчивая, упрямая, нет во мне женской кротости и терпения, хоть я и очень стараюсь стать лучше. Но я никогда не предам твою любовь, Нильс. — Дагмара коснулась его руки.

Нильс взял ее за руку и внимательно, серьезно поглядел в глаза. В них отражались тускло-желтые огни факелов и мерцающие снежинки. Он тихо спросил:

— Ты правда любишь меня, Дагмара? Я знаю, что я тебе нравлюсь.

Никакого права требовать большего у меня нет. И все же…

— Я твоя, если ты этого хочешь, — искренне и честно ответила Дагмара.

— Мое сердце тебе еще предстоит покорить. Но я молю Бога, чтобы тебе это удалось. И буду всеми силами помогать тебе в этом.

Глава 10

Ингеборг Хьялмарсдаттер, уроженке Ютландии, было лет тридцать с небольшим. Ранней весной она приехала в Хорнбек, маленький рыбачий поселок на северном побережье Зеландии. Из Копенгагена можно было доехать сюда верхом за один день. Она заранее прислала в Хорнбек людей, которые подыскали и приобрели на имя своей госпожи хороший дом, обставили и оборудовали его всем необходимым. Жителям поселка они сказали, что хозяйка дома вдова, состоятельная дама, решившая приобрести дом в тихом поселке, чтобы иногда приезжать сюда отдохнуть от шумной городской жизни, ей, дескать, нравится жить среди простых людей, таких же, какой и сама она была до того как вышла замуж за богатого человека.

Рыбаки встретили Ингеборг с почтительной робостью, но вскоре поняли, что новая жительница поселка — не какая-нибудь надменная знатная дама, с ней можно было вести себя просто. Богатая вдова ничуть не важничала, держалась со всеми приветливо, разговаривала она на смешном ютландском наречии. Она всегда была рада помочь, охотно ссужала рыбаков деньгами или находила им какую-нибудь работу у себя в доме. Но все-таки никто в поселке так и не познакомился с ней близко. Холостым мужчинам скоро пришлось отказаться от попыток поухаживать за Ингеборг. В гости она не ходила и сама не приглашала соседей чаще, чем того требовали приличия.

Никаких слухов, сплетен, да и просто разговоров о ее прошлом в поселке не ходило. Она жила одна, сама вела хозяйство, готовила еду, покупала на рынке продукты. Каждый день, если позволяла погода, Ингеборг гуляла вдоль морского берега или по лесу и часто проходила за день по несколько миль. Эти прогулки уже не были столь безрассудным риском, как когда-то в прежние времена, когда Ингеборг гуляла в окрестностях Альса. Жизнь в Датском королевстве шла мирно, во всяком случае, на какое-то время установилось относительное спокойствие. Тем не менее, никто из женщин, кроме Ингеборг, не отваживался в одиночестве гулять по лесам. Когда приходский священник предостерег ее от дальних прогулок, Ингеборг улыбнулась и ответила, что уже испытала за свою жизнь все мыслимые несчастья и беды, так что теперь ей бояться нечего и некого.

Шло время. На смену сырому ветру и проливным дождям пришла пора цветения. На полях началась вспашка, потом сев, рыбачьи лодки уходили в море на лов. Затем цветы отцвели, на, яблонях появилась завязь, в полях зазеленели молодые всходы, и не умолкая распевали птицы в лесу.

На крыше дома Айнара Брандсена, как повелось издавна, на старом тележном колесе устроило гнездо семейство аистов. Люди говорили: если аисты свили гнездо на крыше, это к добру, жди удачи для всего поселка.

И в самом деле, по осени пошли в Хорнбеке свадьбы, крестины, веселые праздники. Рыбаки возвращались из моря с богатым уловом. Были, конечно, в поселке и похороны, и тяжкие недуги, старуха с косой и здесь ходила, собирая свою жатву. Так шло все своим чередом, пока не приехал в поселок загадочный незнакомец.

Он прибыл с запада, со стороны Зундского пролива. Должно быть, приехал из Копенгагена, потому что скакал он на лошади чистейших кровей и одет был в дорогое и красивое, хоть и запылившееся в дороге платье. Всадник отличался необыкновенно высоким ростом, у него было гладкое безусое лицо и светлые золотистые волосы, с каким-то странным тускло-зеленым отливом. По-видимому, он был молод, но выглядел исхудавшим и усталым.

Горделивая осанка и надменный вид незнакомца плохо вязались с тем, что ни слуга, ни грум не сопровождали его в путешествии.

Солнце стояло над проливом Каттегат, перебросив над водами золотой сверкающий мост лучей. На востоке солнце ярко озаряло облака, которые громоздились подобно высоким горам, над серым скалистым побережьем Шонии. Все остальное небо было чистым, и всюду, куда ни глянь, кружили птицы, расчерчивая белыми крыльями небесную синь. Далеко в море виднелись корабли, недвижно замершие из-за безветрия и казавшиеся с берега крохотными игрушечными лодочками. Паруса ярко белели в лучах солнца. Тишину летнего вечера нарушали только легкий шорох прибоя и крики чаек. Терпкий запах морской воды и водорослей летел с моря и смешивался с запахами вспаханной земли и человеческого жилья, издалека доносились свежие запахи леса, который темной стеной вставал за полями и лугами.

На лугу мальчишки пасли гусей. Они радостно засвистели при виде приезжего и подбежали к дороге. Незнакомец спросил, где стоит дом фру Ингеборг. Его датский язык был похожим и не похожим на наречие, на котором говорила фру Ингеборг. То ли всадник родом из Ютландии, как и она, но из какой-то другой деревни, где говорят на другом наречии, то ли вообще иноземец? Дети зашумели, точно потревоженный пчелиный улей, когда всадник, получив ответ, доскакал в Хорнбек.

Вскоре он въехал в поселок. Люди приветливо здоровались, но приезжий явно уклонялся от разговоров и неохотно отвечал на вопросы.

— Я ее друг и привез известие, которое касается только фру Ингеборг.

Завтра она расскажет вам все, что сочтет нужным. А сегодня попрошу нам не мешать Простые рыбаки живо смекнули, что приезжий хочет провести ночь с фру Ингеборг. Они ничего не имели против: кто-то ухмыльнулся, кто-то вслух позавидовал счастливчику, и лишь очень немногие задумались и пришли к выводу, что тут нет ничего похожего на заурядную интрижку, потому что вид незнакомца говорил о чем угодно, но только не о распутности.

Дом Ингеборг стоял в самом конце поселка в окружении простых грубой постройки домов с деревянными некрашеными стенами, которые от времени стали серебристо-серыми, и тростниковыми крышами, спускавшимися почти до земли. Возле домов росли лишайники, редкая трава и скромные полевые цветы. Растения были заботливо привязаны к воткнутым в землю прутикам, чтобы их не сломали резкие северные ветры.

Спешившись, приезжий отвязал узел, который был приторочен сзади к седлу, и взял его под мышку левой руки, в которой держал копье. Затем он дал кому-то из людей медной мелочи и попросил отвести лошадь в стойло. Собравшиеся возле дома Ингеборг назойливые зеваки так и не разошлись, а стояли и глазели на незнакомца, когда тот постучался в дверь.

Дверь отворилась. Зеваки успели увидеть, что фру Ингеборг пошатнулась и ахнула от изумления. Но приезжий быстро вошел в дом и плотно затворил дверь. Спустя минуту закрылись и ставни на всех окнах. Что происходило в доме, никто не видел и не слышал.

* * *

В очаге горел торф, света было мало, и Ингеборг зажгла все свечи, какие только нашлись в доме. В их свете среди беспокойно метавшихся по стенам теней стали видны новые стол, печь, кресло и табуреты, занавеси с тяжелыми складками, ярко начищенная медная посуда, дым, поднимавшийся над вертелом, на котором жарилось мясо. Кошечка, единственная подруга Ингеборг, вскоре перестала обращать внимание на гостя и хозяйку и уснула, свернувшись клубком на рассыпанных по глиняному полу тростниках. Тепло и приятные домашние запахи, наполнявшие комнату, не пускали на порог темную ночь, которая уже спустилась над поселком.

Тоно и Ингеборг сидели рядом на большом ларе со спинкой и мягкой обивкой крышки, который служил скамьей. На стенной полке слева от Тоно стоял кубок. Ингеборг налила в него вина, чтобы они выпили его из одного кубка, но вино оказалось лишним. Кушанья, поставленные на стол, также были нетронуты. Потому что после бурных объятий, поцелуев, смеха и слез Тоно начал рассказывать обо всем, что пережил за долгое время разлуки.

— Я тронулся в путь с мыслью найти что-нибудь, что могло бы дать хоть слабую надежду. Путешествие было долгим, трудным, полным опасностей..

Конечно, кое-где мне встречались островки Волшебного мира, новые, совершенно незнакомые, ни о чем подобном мне не приходилось даже слышать раньше. Довольно много времени я потратил на то, чтобы собрать все возможные сведения о Волшебном мире. В конце концов, я понял, что не могу больше бродить по свету без цели и дела. Несколько дней назад я прибыл в Копенгаген. Дагмара и Нильс встретили меня радостно, но именно поэтому я и не захотел злоупотреблять их гостеприимством. В их доме душно, самый воздух в нем пропитан благочестием, там нет места для моей Нады. Я им ничего про нее не сказал. Они дали мне все необходимое, чтобы иметь благопристойный вид, и я поехал сюда. Ах да, чуть не забыл, они просили передать тебе сердечный привет и еще они просят тебя вернуться в город. Между прочим, они хотят ввести тебя в светское общество, чтобы ты веселилась, знакомилась с людьми, у них есть мысль свести тебя с каким-то прекрасным человеком, вдовцом, которому нужна мать для его осиротевших детей.

Ингеборг сидела, прислонившись к плечу Тоно, и перебирала его волосы.

Но она глядела не на него, а куда-то в темноту, черневшую за открытой дверью в смежную комнату. Буря, которая поднялась в груди Ингеборг, когда она слушала рассказ Тоно, уже утихла. Она все еще вздрагивала, порой всхлипывала, голос ее дрожал и был хриплым от слез, глаза покраснели, на щеках и пухлых губах остались соленые следы. Но она уже совладала с чувствами и почти спокойно спросила:

— Что у тебя с нею?

Тоно тоже глядел куда-то в сторону.

— Все очень странно, — негромко сказал он. — Ее близость, как… обжигающее хмельное питье… или как воспоминание об утраченной возлюбленной, когда боль еще не притупилась, Нет, не воспоминание — как нечаянная встреча с возлюбленной, которую потерял. Вы, христиане, испытываете такое же чувство, когда вспоминаете о тех, кто умерли и попали на небеса?

— По-моему, нет.

— Она везде и всюду со мной, как кровь, которая течет в моих жилах. — Тоно с силой сжал кулаки. — И это все. Только это и воспоминания, острее которых ничего нет. Мне больно, когда я ее вспоминаю! Но воспоминания и успокаивают, утоляют жажду. Воспоминания и чувство, что она со мной. Я уже говорил: она не покинула меня. Когда я засыпаю, она приходит ко мне в сновидениях. И во сне так, как было в жизни. Мы с ней вместе, все у нас так же, как тогда в лесу. Потому что Нада здесь, в волшебном талисмане.

— И что, в этих снах вы с нею по-настоящему близки? — спросить об этом стоило Ингеборг огромного усилия.

Тоно опустил голову.

— Нет. Мы бродим или бегаем по ее родным лесам и в тех землях, где я скитался, до того как встретил Наду. Я вижу, как широко раскрываются от радости ее глаза… Но тут же она снова становится печальной, потому что не может дать мне ничего, кроме поцелуев. И я говорю ей, что не надо бояться, потому что все только сон. Но она не верит, говорит, это не сон, а встреча двух теней вне времени и пространства.

Из-за того, что она призрак, я, соединившись с нею, умру, ведь она мертва, она дух умершей девушки.

— Только не это. — Ингеборг до боли сжала его плечо.

Тоно не сказал о том, какой смертью умрет, если овладеет Надой: словно вдруг погаснет огонек пламени под порывом ветра.

Настало молчание. Затем Тоно сказал:

— Не бойся, я не умру.

— Господи, благослови Наду за то, что она тебя пощадила. — Ингеборг тяжело вздохнула. — И все-таки, скажи, Тоно, любимый, единственный, скажи, ты не сделаешь этого? Из года в год, столетие за столетием жить только воспоминанием об утраченном, нет, жить тем, чего не было по-настоящему… — Ингеборг наклеилась и заглянула ему в глаза. Ее губы кривились от боли. — Бог не дал тебе души. Так как же Он может обречь тебя на адские муки!

— Все совсем не так.

— Брось, брось этот талисман в море. — Ингеборг обхватила Тоно обеими руками, прижалась к нему изо всех сил. — Сегодня, сейчас же брось!

— Ни за что.

Встретив его неумолимый взгляд, Ингеборг отстранилась. И вдруг Тоно улыбнулся и поцеловал ее в лоб. И голос у него стал другим — мягким и спокойным:

— Не бойся за меня, добрая моя подруга. Я просто не сумел объяснить все так, чтобы ты правильно меня поняла. Ты столько выстрадала. И мне еще больнее от того, что ты страдаешь из-за меня. Но скоро всем страданиям придет конец. Даю тебе в том слово чести.

Ингеборг обмерла от ужаса.

— Что ты задумал? — прошептала она в страхе.

— Да ничего особенного, — спокойно ответил Тоно. — Помнишь, что я рассказал тебе про этот амулет? Когда мы с Эяной собрались покинуть Гренландию, шаман подарил нам его и сообщил нечто очень важное о его волшебных свойствах. А сейчас, возвращаясь из Хорватии, я встретил в пути предсказателей. Нет, не людей, это были волшебные существа. Они подтвердили то, что сказал шаман Панигпак, и открыли мне еще одну тайну талисмана. Нада сейчас в нем, но она не обречена быть в талисмане вечно. Она может выйти и вселиться в любое живое существо, даже в человека, если он того захочет и позовет ее. И я решил это сделать. Мы с Надой станем единым целым, одним существом, и наше соединение будет более полным, чем то, которого я так желал раньше. Но сперва я решил узнать, как ты устроила свою жизнь, и потому приплыл в Данию.

Ингеборг вскрикнула и в страхе закрыла лицо руками, вся сжавшись и поникнув от горя. Тоно встал, наклонился к ней, мягко отвел ее руки от лица, погладил по голове.

— Это совсем не опасно, не волнуйся. Нада готова претерпеть волшебное превращение вместе со мной.

Ингеборг лихорадочно искала способ убедить его отказаться от этого намерения. Ей никак не удавалось поймать взгляд Тоно.

— Найди кого-нибудь другого, пусть она войдет в плоть женщины. Ты непременно найдешь, если захочешь.

Тоно нахмурился и отошел от нее.

— Я об этом думал. Но Нада против. И она права, ведь на ней лежит проклятие. Если она вселится в человека, христианина, его душа погибнет.

— А может быть, какая-нибудь девушка, которая решила покончить с жизнью, или язычница… Или… Ведь она согласилась бы, наверное.

Стать твоей женой — можно ли желать чего-то лучшего?

— Вечная юность вилии, ее власть над силами воздуха и вод… Вилия может жить лишь в сумраке, вдали от солнечного света. И ее легкий, прелестный нрав… Такую женщину можно встретить только в Волшебном мире, но не среди смертных.

— Множество женщин были бы счастливы, если бы им предоставилась такая возможность. Любая согласится с радостью.

— И предаст своего бога? Кто знает, какая судьба будет уготована ей после смерти? Ведь рано или поздно она умрет. Об этом ни один чародей ничего не мог мне сказать, я спрашивал. Наде же эта опасность не страшна. И, клянусь честью, я никогда не допущу, чтобы кто-то был обречен из-за меня на гибель.

— Но что станет с тобой?

— Об этом мне тоже ничего не известно. Да ведь я не человек, я существо Волшебного мира. Впереди неизвестность, и потому я хочу провести несколько дней и ночей, да, и ночей с тобой, моя верная добрая подруга.

— Но неужели… неужели ты не боишься? Ведь ты уже не будешь самим собой, не будешь Тоно.

Он выпрямился во весь рост. На стену упала гигантская тень.

— Я был и есть Тоно, победитель аверорнского Кракена. Мне ли робеть перед моей невестой?

Ингеборг сидела молча, подавленная и несчастная. Тоно положил руку ей на плечо и сказал:

— Время позднее. Давай, ляжем спать. Это наши последние ночи, но сегодня я безумно устал, просто валюсь с ног. Очень хочется спать. Ты ведь не обидишься, Ингеборг? Ты всегда меня понимала.

* * *

Смежная комната была спальней. Дождавшись, пока Тоно не уснул, Ингеборг выскользнула из-под одеяла, бесшумно пробралась в большую комнату, зажгла от очага лучину и засветила от нее свечку. Вернувшись в спальню, она подняла свечку над Тоно.

Он спал без одеяла, лежа на правом боку, ровно дыша. В желтоватом свете свечи его лицо казалось неприступно замкнутым. Прядь волос упала ему на лоб. Кошка уютно устроилась, уткнувшись мордочкой в сгиб его локтя, и громко мурлыкала.

Ингеборг осторожно прошла к изголовью кровати, ступая босыми ногами по шуршащим стеблям тростника на полу и чувствуя слабый, как бы призрачный сладковатый запах. Прежде над изголовьем висело на стене распятие. Когда пришел Тоно, Ингеборг его сняла. Сейчас на крючке висел талисман. «Возьму талисман, — убеждала себя Ингеборг. — Возьму, и никто больше не потревожит тебя во сне. Но она будет так, одинока…

Я вижу на твоем лице и теле следы жестокой борьбы со стихиями. Разве Нада не хочет, чтобы ты исцелился от ран?»

Она отвела глаза — нельзя было смотреть на него дольше нескольких мгновений, он мог почувствовать взгляд и проснуться. Взяв амулет за шнурок, Ингеборг сняла его со стены, бесшумно вышла из спальни и прикрыла за собой дверь. Теперь она могла спокойно разглядеть волшебный костяной кружок, который держала в руке.

Все, кроме талисмана, словно исчезло. Он был маленький и легкий, но в нем чувствовалась огромная тяжесть, он нес в себе тяжесть всего мироздания. В кусочке резной кости распахнулось бескрайнее небо, и оно неудержимо повлекло Ингеборг под свои своды. Там в небе поднималась полная луна и летела, раскинув крылья, птица с черной головой.

Ингеборг словно растворилась в этом небе, сама стала небом, землей, морем. Она не слышала ни единого звука, талисман оградил ее слух от земного шума. И вдруг в тишине раздался тихий шорох, который дрожью пробежал по ее телу с головы до пят, пронизал холодом. И вот во всей Вселенной не осталось ничего, кроме глубокой напряженной тишины.

Ингеборг чутко прислушивалась. И она услышала слабый голос призрака, дрожавший вдали, как замирающее эхо:

— Кто ты? Чего ты хочешь?

— Ингеборг. Твоя сестра, которая тоже его любит.

Она поставила свечу в подсвечник и повесила амулет себе на шею, отбросив назад волосы. Теперь костяной кружок лежал у нее на груди, она крепко прижала его к сердцу. И теперь уже сердцем и всем своим существом ясно услышала полный тоски девичий голос:

— Ингеборг. Да. Ты знала то, чего мне никогда не узнать. Я рада. Он не забывает о тебе.

В голосе послышалось удивление:

— Разве он не предостерег тебя?

Чуть позже:

— Предостерег.

— Нада, он хочет стать твоим, — сказала Ингеборг.

— Ему нельзя быть моим. Если бы я имела дар предвидения, я упросила бы его, умолила отказаться от меня. Наверное… Но теперь я уже не могу.

— Конечно.

Немного позже снова послышался робкий голос:

— Ингеборг?

— Да?

— Ингеборг, я боюсь. Не за себя, нет, нет. За него. Ты знаешь, на что мы решились?

— Знаю. Как ты думаешь, почему я захотела поговорить с тобой?

— Потому что… Как, ты?! Нет, я не сделаю этого! — голос призрака задрожал от ужаса.

— Почему?

— На мне лежит проклятие.

— Ну и что?

— Нельзя, чтобы и ты тоже… Не могу, — А если это — мое глубочайшее сильнейшее желание?

Ингеборг услышала тихий плач.

— Это невозможно. Ты должна попасть на Небеса.

— На что мне Небеса, если его там не будет!

— Мы не знаем, ни он ни я не знаем, что с нами будет в Последний день Творения.

Ингеборг подндла голову. На ее лицо упал свет свечи.

— Не все ли равно?

— Нет. Мне не все равно, что будет с тобой.

— Нада, войди в меня, — властно повелела Ингеборг. — Соединись со мной и вместе со мной стань невестой Тоно, победителя аверорнского Кракена.

* * *

И все же Ингеборг упала на колени. Под тростниковыми стеблями был холодный глиняный пол.

— Мария, — прошептала Ингеборг. — Прости, если я Тебя огорчила.

* * *

Ингеборг вышла из дому и, оставив позади спящий поселок, направилась к берегу моря.

Летом в Дании ночи стоят короткие. Грозовые облака, которые накануне вечером нависли серой грядой над побережьем Шонии, уплыли, видимо, пожелав излить свой гнев где-то в дальних краях. При появлении призрака утренней зари звезды на востоке побледнели, но весь небосвод был еще усеян тысячами ярких блесток на антрацитово-черном фоне.

Холодным серебром мерцали воды Каттегата.

Ингеборг вошла в воду. Ветра не было, прибой почти совсем стих.

Ингеборг уходила все дальше, не чувствуя ни холода, ни мелких острых камней под ногами. Волны слабо плескались вокруг и шепотом рассказывали о могучих течениях, настрочу которым она шла. Когда волны ласково коснулись ее груди, Ингеборг нырнула.

Дышать под водой, как настоящая морская дева, она не могла, но не сожалела об этом. Она плыла по воле волн туда, куда несли ее морские воды, отдаваясь нежной ласке волн, которые омывали ее тело, мягко укачивали, баюкали. Глаза Ингеборг отчетливо видели под водой, им было достаточно слабого света, который проникал сюда с поверхности. Она видела на камнях и скалах длинные бурые водоросли со слабо колеблющимися листьями, смотрела, как, точно серебряные копья, проносились в глубине рыбы, вглядывалась в открывавшиеся за желтыми отмелями бездны, которые таили в себе дивные чудеса. Она слышала мощный гул приливов и отливов, подвластных Луне, слышала, как дельфины обсуждают новости, рассказывают друг другу про коралловые рифы, и слышала далекое пение гренландских гигантов китов. И за всем, что она видела и слышала, угадывалось слабое мерцание и отголоски песен — то были чудеса царства, которое по-прежнему оставалось Волшебным миром.

У нее была память о прошлом — она помнила себя датчанкой по имени Ингеборг и помнила себя Надой, и теперь она была Надой и Ингеборг вместе и не была ни той ни другой. Она стала одним из волшебных созданий, она умела любить и смеяться, бороться и горевать, но и многое, многое другое, чего навеки лишены сыновья и дочери Адама, люди. О Боге она знала теперь не больше, чем белокрылый альбатрос или ветер, что веет над морскими просторами. Она стала свободной и цельной, и все ее существо было преисполнено глубочайшей бескрайней радости. Когда-нибудь Норны пошлют ей гибель. И пускай. Нынешний день принадлежит ей.

Рано утром, прежде чем проснутся люди в поселке, она вернется домой и разбудит Тоно.

Глава 11

Нильс Йонсен приобрел для своего гостя Карла Бреде яхту, не, слишком большую, чтобы можно было ходить на ней в одиночку без команды, но добротной крепкой постройки, чтобы яхта выдержала дальние морские плавания. На нее погрузили оружие, канаты, различные инструменты и орудия, одежду, запас продовольствия. В Копенгагене пошли толки, будто бы Нильс Йонсен задумал вести нелегальную торговлю с вендами под самым носом у ганзейских хищников. Но наконец все приготовления закончились, и Нильс послал трех слуг с лошадьми в зеландский поселок Хорибек. Сам же Нильс и его друг повели яхту не на юг, к вендским землям, а на север, в пролив Зунд, затем на запад вдоль побережья Зеландии. Фру Дагмара, ожидавшая ребенка, также отправилась в это путешествие, Яхта миновала населенные берега и бросила якорь близ далеко выдававшейся в море косы с маяком. Вдали виднелась рыбачья лодка, но скоро ночная мгла скроет яхту от чужих глаз.

Стемнело поздно — был канун дня Ивана Купалы. В эту пору солнце в Дании ненадолго уходит за горизонт. В серовато-лиловом небе таинственно мерцали редкие крохотные звезды. Вода тускло блестела, как расплавленное серебро, прохладный ветер приносил с берега тонкое благоухание свежей зелени. Ночь была такой ясной, что можно было пересчитать деревья на берегу или разглядывать линии на ладони любимой. На холмах загорелись красные огоньки костров — парни и девушки праздновали Иванов день.

Где-то вдали перекликались птицы. Чуть слышен был плеск волн и тихий говор прибоя. На косе прошуршал сухой травой какой-то зверек, и вновь все стихло.

Но вот кто-то вынырнул из моря неподалеку от яхты. Послышался негромкий оклик, не на датском, а каком-то другом языке. Стоявший на палубе Тоно ответил на этом же наречии и, перегнувшись через борт, помог женщине подняться на яхту. Блестящие капли воды сбегали по ее коже.

Ингеборг заметно пополнела и окрепла по сравнению с прошлым, ее тело приобрело кошачью гибкость. От солнца ее кожа стала золотисто-смуглой, каштановые волосы и черные брови выгорели и были теперь темно-янтарного цвета. Но внешне изменения были незначительными, в Ингеборг произошла поразительная внутренняя перемена: теперь от нее исходили таинственные неведомые токи, и лицо у нее стало как бы другим, в его чертах были робость и дерзость, мудрость и настороженность. Выражение ее лица непрестанно менялось. Она смотрела на мир уверенно, словно львица, но в то же время в лице ее появилось нечто напоминавшее мордочку нутрии или нерпы, а взгляд стал зорким, как взгляд чайки.

Она бросилась Тоно на шею. После долгого поцелуя он спросил:

— Как ты провела эти дни?

— Прекрасно! — засмеялась Ингеборг. — Я ныряла, как ты меня научил перед отъездом из Хорнбека, и сама кое-что придумала. Но я очень скучала по тебе. Надеюсь, койка в каюте прикреплена прочно?

— Неужели ты не соблазнила ни одного стоящего парня? — в шутку усомнился Тоно.

На лицо Ингеборг вдруг набежала тень.

— Я никого не хочу, кроме тебя, Тоно, — смущенно, словно невинная девушка, призналась она.

Этот разговор, который шел на датском языке, вызвал раздражение фру Дагмары, так же как и поведение Ингеборг и Тоно. Она подошла и объявила:

— Я приготовила для тебя платье, Ингеборг. Пойдем, покажу, где оно лежит.

Брови высоко взлетели над блестящими глазами Ингеборг.

— Зачем? На что мне платья? Они же станут грязными за какие-то несколько часов.

Радость исчезла так же внезапно, как прилетела минуту назад Ингеборг подошла и обняла Дагмару.

— О, сестра моего возлюбленного, как я рада тебя видеть. А ведь ты скоро станешь матерью! — воскликнула она, чуть отстранившись и окинув Дагмару взглядом. — И ты знаешь? От этого ты вся так и светишься каким-то тайным внутренним светом.

— Ах, если бы и я могла порадоваться такому же событию в твоей жизни.

Но мне остается лишь молить о тебе Господа, — печально ответила Дагмара.

Тоно взял Нильса за плечо и тихо сказал:

— Твоей супруге лучше было бы остаться дома. Для подобных переживаний она слишком благочестива.

— Она такая же смелая, как и раньше, — возразил муж Дагмары. — Она тешит себя надеждой, что мы все же уговорим вас остаться. А если вы останетесь, то со временем, может быть, образумитесь и примете Христову веру, обретя бессмертие души. Я тоже хотел бы, чтобы вы остались. — Нильс грустно усмехнулся. — Не только из-за надежд на ваше обращение в христианство. Просто мне не хочется терять вас, мои дорогие моряки.

Нильс с тоской поглядел на счастливое лицо возлюбленной своего друга и поспешно отвел взгляд, обернувшись к жене.

Тоно вздохнул.

— И для вас и для нас лучше расстаться, — упрямо сказал он. — Мы тоже будем скучать по вам. Но мы не можем остаться. И мне кажется, вряд ли мы когда-нибудь еще увидимся.

Ингеборг и Дагмара услышали эти слова.

— Да, пора. Долгие проводы — лишние слезы, — сказала та, что поднялась на яхту из волн морских. — Плывите домой и будьте счастливы в вашей жизни.

— Вы уже решили, куда отправитесь? — спросил Нильс.

— Нет. Как мы можем решать? Ведь мы плывем в неведомое. Поплывем пока что на запад. Может быть, в Винландию или дальше на запад. Там ждет нас нетронутая природа, заповедные края, Волшебный мир. Наверное, туда еще не добрались священники и там живут люди, которых не коснулось христианство, способные понять нашу страсть к приключениям. — Тоно усмехнулся. — А что, мы там, пожалуй, еще и божествами станем.

Увидев, что Дагмара нахмурилась, он поспешил ее успокоить:

— Мы вовсе к этому не стремимся. Но бывают ведь всякие неожиданности.

Именно ради них мы и плывем в дальние края.

— Чтобы узнать все чудеса, какие только встретим за время, которое нам отпущено, — взволнованно сказала возлюбленная Тоно.

— Чудесам скоро настанет конец! — воскликнула Дагмара.

Тоно кивнул:

— О да. И гибель Волшебного мира приближают дела таких, как вы с Нильсом.

Он потрепал Нильса по плечу, поцеловал Дагмару в щеку.

— Это неважно, мы все равно вас любим.

— И мы вас любим, — сквозь слезы пробормотала Дагмара. — Неужели нам придется вечно оплакивать вас?

— О, так же, как и весь мир! — Подруга Тоно обвела рукой море, небо и берег, терявшийся в сумерках. — Мир прекрасен, и вы запомните его таким. А мы не можем измениться. Мы такие, какие есть, и мы тоже — часть Творения.

— Ингеборг… Нада… — в смятении прошептала Дагмара. — Кто же ты?

— Не та и не другая, и обе вместе. Дитя скорби, чья мать умерла, в болезни родив его на свет. Пусть ваше дитя родится в радости и веселье. У меня нет имени. Ты дозволишь мне взять имя Эяна?

Теперь уже смертная женщина первая бросилась обнимать ту, что стала существом Волшебного мира.

* * *

С яхты спустили на воду шлюпку, Нильс с женой сели в нее, и она поплыла к берегу. Как только Нильс взялся за весла, загремела цепь: яхта снялась с якоря. Тоно встал к штурвалу. Его помощница призвала свежий ветер, который наполнил парус, и яхта заскользила по волнам Каттегата на северо-запад, чтобы, обогнув земли и пройдя моря, выйти в открытый океан. Над мачтой яхты, сверкая белыми крыльями в лучах еще не видимого солнца, пролетела стая диких лебедей.

Эпилог

В месяце мае лета 1312 от Рождества Христова почил в Бозе Павел Шубич бан Хорватии. Титул бана наследовал его сын Младен. Он предпринял попытку отвоевать захваченный венецианцами Задар, но потерпел поражение и был вынужден снять с города осаду. Поражением закончилась и его попытка положить конец усобицам и распрям среди хорватской знати. И снова корабли Кашича совершали пиратские набеги на города далматинского побережья, снова Нелипич и его союзники боролись против бана Младена и преданного ему рода Франкапана. В 1322 году разразилась гражданская война. Венеция вступила в сговор с Нелипичем и захватила порты Шибеник и Трогир. Спустя недолгое время в руках венецианцев оказались также Сплит и Нин. Для Хорватии настали черные десятилетия.

Отец Томислав совсем поседел, его руки изуродовал ревматизм, в поле он уже не мог трудиться. Но старик все еще служил в сельской церкви. И однажды он так проповедовал перед собравшимися прихожанами, среди которых был и седой сокрушенный поражениями вдовец, капитан Андрей:

— «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную». Этими словами отвечает Спаситель вопрошавшему Его фарисею Никодиму. Если бы Господь не пекся о нашем спасении, разве стал бы Он утруждать Себя доказательствами? Он мог бы просто сказать людям: вы знаете, какие чудеса Я творил. Не докучайте Мне, падите ниц и молитесь, если не хотите, чтобы Я обрушил на вас гнев Мой. Но Господь сделал все, чтобы объяснить людям суть чуда. Ибо Он хотел, чтобы люди шли к Нему по своей доброй воле, а не из страха перед Божьим гневом. Чтобы они шли к Нему как к отцу родному. Господь наш нас любит. Никогда не забывайте об этом. Мне думается. Он посылает нам меньшие испытания, нежели те, коим мы по неразумию нашему сами себя подвергаем. Веруйте же твердо, что Господь о нас печется. Какая бы ни стряслась беда, Он не оставит Своих чад. Никого не оставит, ни одного человека. Иисус умел разговаривать с простыми людьми, грешниками, язычниками. Ныне в нашей земле есть еретики и язычники, турки, евреи, венецианцы — и Господь любит их так же, как нас. Мы, смертные, нередко оступаемся, мы порой не видим средства избегнуть сражений и войн. Но разве поэтому мы должны пестовать в себе ненависть?

В узкое незастеленное оконце упал солнечный луч. Должно быть, от света на глаза старого священника навернулись слезы. Он утер глаза и продолжал:

— «Ибо так возлюбил Бог мир», — сказано в Евангелии. Я понимаю эти слова так: Господь любит все, что создано Им, а в мире нет ничего, что не сотворено Господом. Помните об этих словах, они помогут вам обрести душевный покой. Помните о том, что даже прах под вашими ногами любит Господь Бог. Мы были свидетелями того, что Господь даровал водяным бессмертную душу. Бог… Бог простил несчастную тень, взял ее на Небеса… Будем же черпать силы в любви Господа нашего. И я вижу, что Бог не создает ничего случайного. Даже Сатана и Армагеддон и все прочее — они показали нам, сколь ужасны злые деяния. И даже они могут покаяться и получить прощение. И в Судный день воскреснут не только умершие, но и все, кто когда-либо жили на Земле. Они воскреснут к вящей славе Божией.

Отец Томислав на некоторое время умолк. Затем он сказал:

— Не следует считать, что все, о чем я сейчас говорил, воистину так, а не иначе. Я твердо верую в любовь Господа. Все же прочее — мои собственные не слишком складные мысли. Они не соответствуют канону.

Может быть, то что я говорил, вообще ересь.

Глоссарий

Абсалон — друг и советник короля Вальдемара Великого (ХII в.).

Альс — ныне город в Дании.

Альфред — Альфред Великий (840–901), король Англии. Добился освобождения Англии от датчан, нанеся им решительное поражение в 878 г. в битве при Этандуне (Этельнее). Датчане были разбиты, их предводитель Гутрум (Гутрин) крестился и получил от короля Альфреда в лен Восточную Англию, так называемое Датское владенье.

Альфхейм — см. эльфы.

Ангакок — шаман.

Английский канал — пролив Ла-Манш.

Асгард — см. Асгард (букв. город Асов).

Бан — у южных славян герцог, правитель бановины, которому по унии 1102 г. была передоверена королевская власть в объединенном королевстве хорватов и венгров.

Барды — певцы и поэты у кельтских народов.

Беовульф — см. Грендель.

Берсерк — среди древних скандинавов так называли людей, которые во время сражения впадали в неистовство, воображая себя медведем или волком, кусали край щита, не чувствовали боли от ран. Так же берсерками называли разбойников, которые нападали на мирных хуторян, убивали их, вызвав на поединок, и забирали их жен и добро.

Богомилы — религиозкая секта, возникшая в Болгарии в X в. и распространившаяся в Византии, Сербии, Хорватии и Боснии.

Брокен — гора в Южной Германии, куда по средневековым преданиям прилетали на шабаш ведьмы и колдуны.

Валланд — так в скандинавских сагах называли Фрацию.

Вальдемар Победитель — король Дании (1202–1241), прославившийся победоносными завоеваниями (Северная Германия, Эстляндия и др.).

Ваны — в скандинавской мифологии группа богов плодородия, которая вместе с Асами правит миром.

Велунд — кузнец-полубог, герой скандинавского эпоса «Сага о Велунде».

Вендланд — см. Венды.

Венды — западно-славянские племена, жившие на берегах Балтийского моря. Страна вендов — Вендланд.

Вибор — город и епархия в Дании.

Вигрид — см. Рагнарек.

Викинги — так в VIII–XI вв. называли скандинавских мореходов, промышлявших в морях как разбоем, так и торговлей.

Вилия (вила) — у южных славян женский дух, очаровательная девушка с распущенными волосами и крыльями, владеющая озером или колодцем.

Винландия (Винланд) — «Виноградная земля», открытая Лейвом Счастливым; в этой стране скандинавы нашли дикий виноград (отсюда название).

Последнее известие о скандинавской колонии в Винланде относится к 1121 г. Дальнейшая судьба колонии неизвестна, так же как и точное местонахождение Винланда.

Вира — штраф за убийство.

Виса — см. скальд.

Ганза — союз северо-немецких городов во главе с Любеком, образовался около 1250 г.

Гардарики (букв. страна городов) — так в скандинавских сагах называли Древнюю Русь.

Горм — см. Рагнарек.

Глер (Хлер) — одно из имен Эгира.

Гномы — в скандинавских мифах духи, живущие в подземных пещерах. Они небольшого роста, славятся как искусные кузнецы и ювелиры.

Гоблины — низшие духи в английском фольклоре, нечто вроде домовых, лесовиков и т. п.

Гойделы — древнее население Ирландии.

Грендель — чудище, побежденное героем английского эпоса Беовульфом.

Гутрум — см. Альфред.

Дану — см. племена богини Дану.

Датское владенье — см. Альфред.

Дикая Охота — см. Один.

Домен — собственные владения короля.

Донжон — главная башня замка.

Драккар — корабль викингов с головой дракона на носу.

Друиды — жрецы у кельтов.

Дурин и Двалин — гномы, упомянутые в «Старшей Эдде».

Ермунганд — см. Рагнарек.

Етунхейм — см. Етуны.

Етуны (турсы, инеистые великаны) — злые хтонические божества в скандинавских мифах — вечные враги Асов. Обитают в холодных каменистых странах на северном и восточном краю света — в Етунхейме и Утгарде.

Жупан — у южных славян первоначально старейшина, затем князь, правитель жупании.

Задруга — семейная крестьянская община у южных славян.

Иггдрасиль — в скандинавской мифологии мировое древо, ясень, поддерживающий своей кроной небо.

Иглу — жилище эскимосов из снега.

Иннуиты (букв. люди) — самоназвание эскимосов.

Йоль — языческий праздник у древних скандинавов, день зимнего солнцеворота, отдаленный предшественник нашего Нового Года.

Катай — так в литературе европейского Средневековья (напр. у Марко Поло) называли Китай.

Корнуолл — полуостров на юго-западе Англии.

Кракен — гигантский черный кальмар с десятью щупальцами.

«Кровавый орел» — казнь, принятая у викингов: осужденному мечом разрубали ребра и вырывали из груди легкие.

Кромлех — памятник эпохи мегалита, расставленные по кругу огромные камни.

Круахан — в ирландских мифах знаменитый холм-сид с пещерой.

Кухулин — герой-богатырь ирландского эпоса.

Лейв Счастливый — сын Эйрика Рыжего. В конце X — начале XI в. совершил шесть плаваний в земли Винланд и Маркланд.

Лен — в Западной Европе в эпоху феодализма наследственное земельное владение, пожалованное сеньором вассалу.

Лендс Энд (букв. край земли) — мыс на полуострове Корнуолл, юго-западная оконечность о. Британия.

Лим-фьорд — см. Ютландия.

Локи — см. Рагнарек.

Луг — см. племена богини Дану.

Мананнан Мак Лер — см. племена богини Дану.

Мариагер-фьорд — залив на восточном побережье полуострова Ютландия.

Маркландия (Маркланд) — «Лесная земля», открыта Лейвом Счастливым, как и Винланд. Точное местонахождение неизвестно. Об этой земле повествует исландская «Сага о гренландцах».

Менгир — памятник эпохи мегалита, вертикально вкопанный длинный камень.

Митгард (букв. средний город) — так в скандинавской мифологии называется мир людей, лежащий посредимироздания, между Асгардом и преисподней.

Мори-Ферт — залив на северо-востоке Шотландии.

Норны — в скандинавской мифологии женские божества, определяющие судьбу человека. Аналогичны античным паркам.

Обсидиан — вулканическое стекло.

Один — верховный бог у древних скандинавов, покровитель мудрости, колдовства, воинского искусства. Его обычно представляли в образе одноглазого старика в широкополой шляпе и синем плаще, вооруженного копьем. Мифы настаивают на том, что Один очень мудр, но и очень коварен. В позднейших германских легендах он фигурирует как водитель Дикой Охоты — душ мертвых воинов.

Омела — растение-паразит, играло важную роль в языческих верованиях кельтов.

Они — морские злые духи в японском фольклоре.

Оркнейские острова — архипелаг к северу от Британии.

Пан — в греческой мифологии бог природных сил, лесов, полей, стад (во многом аналогичен Фавну). Выражение «умер великий Пан», восходящее к Плутарху, символизирует закат античной цивилизации.

Пикты — древние обитатели Шотландии.

Племена богини Дану — боги, населявшие Ирландию до вторжения в нее сыновей Миля, легендарных предков гойдельского населения Ирландии.

Потерпев от сыновей Миля поражение, стали жить, оставаясь богами, под холмами-сидами. Племена богини Дану изгнали из Ирландии чудищ — формов.

Среди богов племен богини Дану: Луг Долгорукий — покровитель ремесел и искусств, Мананнан Мак Лер — покровитель морей.

Рагнарек (букв. гибель богов) — в скандинавской мифологии — конец света, битва богов с великанами и хтоничеекими чудовищами, в которой они уничтожают друг друга и весь мир.

Битва происходит на поле Вигрид. На стороне великанов выступают бог огня Локи, чудовищные волки Гарм и Фенрис, богиня преисподней Хель, огненный великан Сурт, мировой змей Ермунган, Утгард-Локи — великан, хозяин Утрарда.

Ран — в скандинавской мифологии морская великанша, богиня моря. Ловит в свои сети утонувших моряков. Дочери Ран — волны.

Роскильде — город и епархия в Дании.

Руны — магические письмена, которыми пользовались древние скандинавы.

Свенд Эстридсон — друг и советник короля Вальдемара Великого.

Седна — Хозяйка моря и морских животных, эскимосское божество.

Сиды — в ирландской мифологии божественные существа, живущие под землей в холмах, которые тоже называются сидами. В христианскую эпоху к сидам стали относить также ирландских языческих богов.

Скаген — см. Ютландия.

Скальд — поэт у древних скандинавов. Искусство скальдов отличалось крайне сложной формой. Скальды сочиняли большие поэмы, а также могли на случай сымпровизировать отдельную строфу — вису. Их поэзии приписывали магическую силу. Стихи в романе «Сломанный меч» стилизованы под скальдическую поэзию, но организованы гораздо проще, без соблюдения многих стилевых и формальных канонов.

Сконе — полуостров на юге Швеции.

Скотты — кельтские племена, вторгшиеся из Ирландии в Шотландию.

Скрелинги — так норвежцы называли эскимосов и коренных жителей Америки.

Сурт — см. Рагнарек.

Тор — бог-громовик у древних скандинавов, его оружие — молот, им он поражает своих врагов — великанов. Его слуги — это брат и сестра Тьяльви и Ресква.

Тролли — у древних скандинавов злые духи, живущие в горах. Они отличаются злобой, силой, вредят людям. Их страна — Тролльхейм (букв. жилище троллей).

Тролльхейм — см. тролли.

Тупилак — согласно верованиям эскимосов, дух умершего человека, который бродит в лесах и вокруг стойбища и всячески вредит людям.

Тьяльви и Ресква — см. Тор.

Тюр — у древних скандинавов бог войны, изображался могучим одноруким великаном.

Ульстер — одно из пяти, а именно, северное королевство в древней Ирландии.

Утгард — см. Етуны.

Уэльс — юго-западная часть Британия.

Фавн — в римской мифологии бог полей, лесов, пастбищ и животных.

Фенрис — см. Рагнарек.

Финнмарк — провинция на крайнем севере Норвегии.

Формы — см. племена богини Дану.

Фрейя — богиня любви у древних скандинавов.

Хадсунн — порт в Дании.

Харольд Синезубый — первый христианский король Дании (940–986), присоединивший к ней Норвегию.

Хейтнесс — графство на севере Шотландии, северная оконечность о.

Британия.

Хель — см. Рагнарек.

Химмерланд — см. Ютландия.

Чипангу — так в средневековой Европе называли Японию.

Шетландские острова — архипелаг к северу от Британии.

Шэнь — дух в китайской мифологии.

Эгир — в скандинавской мифологии морской великан.

Эйрик Рыжий — исландец, в X в. открывший Гренландию, герой исландской «Саги об Эйрике Рыжем».

Эльфы (альфы, альвы) — природные духи в германской мифологии. Их страна называется Альфхейм (букв. жилище эльфов).

Эриу — имя богини, эпоним Ирландии.

Этандун — см. Альфред.

Ютландия — полуостров, расположен между Балтийским и Северным морями, часть Дании. Химмерланд — местность, а Лим-фьорд — залив на его восточном побережье, мыс Скаген — северная оконечность Ютландии, Ярл — князь у древних скандинавов.

Примечания

1

Добрый вечер. Следуйте за мной, пожалуйста (исп).

(обратно)

2

В изоляции (исп.).

(обратно)

3

Сорт цейлонского чая.

(обратно)

4

Войдите (фр.).

(обратно)

5

Кстати (фр.).

(обратно)

6

Боже милосердный (фр.).

(обратно)

7

Великолепно (фр.).

(обратно)

8

Рагнарок — согласно скандинавской мифологии, война с силами зла, предшествующая концу света.

(обратно)

9

Свершившийся факт (фр.).

(обратно)

10

Вселенская грусть (нем.).

(обратно)

11

Но (фр.).

(обратно)

12

Что вы сказали? (фр.)

(обратно)

13

Симпатичный (исп).

(обратно)

14

Господь этого не допустит (португал).

(обратно)

15

Дорогой (португал.).

(обратно)

16

Не знаю как (фр.).

(обратно)

17

До свидания (фр.).

(обратно)

18

Добрый день, дорогой (португал.).

(обратно)

19

В настоящий момент (исп.).

(обратно)

20

Попал (фр.) — фехтовальный термин.

(обратно)

21

Хватит! Прекрати, идиот! (фр.)

(обратно)

22

Любимый (исп).

(обратно)

23

Имена библейских отроков в пещи огненной (Книга пророка Даниила, гл. 3).

(обратно)

24

Вполголоса (ит.).

(обратно)

25

Библия. Псалтырь. Псалом 72.

(обратно)

26

Помоги мне, Боже (фр.).

(обратно)

27

Да… Все хорошо, спасибо. Есть идея… (фр.)

(обратно)

28

Между нами говоря (фр.).

(обратно)

29

Я понял (исп.).

(обратно)

30

Само по себе (лат).

(обратно)

31

Громкое дело (фр.).

(обратно)

32

Миллесгарден — парк в Стокгольме, украшенный скульптурами Карла Миллеса.

(обратно)

33

Фольке Фильбитер — легендарный народный герой Швеции времен раннего средневековья.

(обратно)

34

Карл Миллес (1875–1955) — знаменитый шведский скульптор, лауреат многих престижных премий в области искусства.

(обратно)

35

«Но кто же будет сторожить стерегущего?» (лат.) — цитата из Лукиана.

(обратно)

36

Ragnarok — сумерки богов (швед.). (В переносном смысле — конец света.)

(обратно)

37

Стреммен — гавань Стокгольма.

(обратно)

38

Ярл Биргер — основатель династии Биргерссонов, объединитель Швеции (XIII в.).

(обратно)

39

Риддархольм — церковь в центре Стокгольма, усыпальница шведской знати.

(обратно)

40

Вероятно, имеется в виду народное восстание 1434–1436 гг. под предводительством Энгельбректа Энгельбректсона, жестоко подавленное дворянством.

(обратно)

41

Бальдр — в древнескандинавской мифологии бог Солнца и Света, сын Одина и Фригг. Слепой бог Хед убил его прутом из омелы — единственной вещью, на которой не было заклятия Фригг. Но верховные боги вызволили Бальдра из подземного царства и вернули на землю.

(обратно)

42

«Звезда Развлечений» (фр.)

(обратно)

43

Ладно (нем.).

(обратно)

44

Какого черта! (нем.).

(обратно)

45

Ваше здоровье (нем., швед.).

(обратно)

46

Пожалуйста (нем.).

(обратно)

47

«Приблизьтесь, верные,

Ликуйте, Празднующие,

Придите, придите в Вифлеем» (лат.) — строчки Рождественского гимна.

(обратно)

48

Добрый день, мой любимый полицейский! (нем.).

(обратно)

49

В некоторых европейских странах в канун Рождества стены домов украшают ветками омелы.

(обратно)

50

«Иисусе, слава тебе» (лат.).

(обратно)

51

Боже! (швед.).

(обратно)

52

Праздник Крещения Господня по церковному календарю отмечается 19 января (6 января по старому стилю).

(обратно)

53

Господи Всевышний! (швед.).

(обратно)

54

Идем со мной (нем.).

(обратно)

55

Приглушенно, вполголоса (итал.).

(обратно)

56

Но (нем.).

(обратно)

57

Что и требовалось доказать (лат.).

(обратно)

58

Лох-Ломонд — озеро в Шотландии.

(обратно)

59

Аврал на корабле (фр.).

(обратно)

60

Мой Бог! (фр.).

(обратно)

61

Хорошо (фр.).

(обратно)

62

В чем дело? (фр.)

(обратно)

63

И ты, Брут (лат.).

(обратно)

64

Скандинавский эпос.

(обратно)

65

Не за что (исп.)

(обратно)

66

Бреж, Брежег — имеется в виду совр. полуостров Бретань.

(обратно)

67

Небесный город (англ. — сканд.).

(обратно)

68

Город на западе Бретанского полуострова, известный и ныне под тем же именем.

(обратно)

69

Небесный остров (фр.).

(обратно)

70

Новый Тур, совр. город Тур на западе Франции.

(обратно)

71

Совр. Луара.

(обратно)

72

Здесь — души предков.

(обратно)

73

Совр. департамент Дордонь во Франции.

(обратно)

74

Франция, Фландрия, земли за Рейном, Пиренеи, Юра — горы, находящиеся в основном на территории Швейцарии.

(обратно)

75

Англия.

(обратно)

76

Ирландия.

(обратно)

77

Бискайский залив.

(обратно)

78

Самая высокая и крепкая башня замка.

(обратно)

79

Совр. Жиронда, департамент во Франции.

(обратно)

80

Имеется в виду совр. Бретань.

(обратно)

81

Остров Гавайи, Гавайские острова.

(обратно)

82

Совр. Виктория, Канада.

(обратно)

83

Совр. Марианские острова.

(обратно)

84

Частное судно, занимающееся морским разбоем по поручению своего правительства.

(обратно)

85

Совр. Колорадо.

(обратно)

86

Жир, добываемый из головы кашалота.

(обратно)

87

Канак и вахина — мужчина и женщина по-полинезийски.

(обратно)

88

Coвp. штат Орегон в США.

(обратно)

89

Созвездие Южного Креста сейчас находится на флаге Новой Зеландии.

(обратно)

90

Месторождение железа на севере штата Миннесота неподалеку от Дулута.

(обратно)

91

Река Колумбия, по которой проходит граница штатов Вашингтон и Орегон.

(обратно)

92

Скалистые горя США, штаты Монтана, Вайоминг, Колорадо; Канада — Альберта, Брит. Колумбия.

(обратно)

93

Каскады — территория штатов Орегон и Калифорния, США.

(обратно)

94

Сиэттл, Порт-Анджелес, Виктория — города в штате Вашингтон, США.

(обратно)

95

Совр. гора Рейнир.

(обратно)

96

Американские индейцы.

(обратно)

97

Городок на побережье к югу от Кемпера.

(обратно)

98

Совр. Гластонбэри, неподалеку от Бриджуотера.

(обратно)

99

Совр. пролив Хуана де Фука.

(обратно)

100

Полуостров в южной части Аляски близ Анкориджа (совр.).

(обратно)

101

Имеется в виду универсальный дорожный инструмент, служащий орудием труда и охоты.

(обратно)

102

Совр. Анкоридж, город на берегу залива Кука.

(обратно)

103

Столбы выполнены в виде индейских инжунских тотемов.

(обратно)

104

Коммуникационное устройство.

(обратно)

105

Черты образа Дяди Сэма — воплощения США.

(обратно)

106

Индейское племя, обитающее на Аляске.

(обратно)

107

Конструкция, основанная на использовании растягивающих напряжений, фант.

(обратно)

108

Небесный дом (нем.).

(обратно)

109

совр. Тулуза.

(обратно)

110

Область в совр. Басконии.

(обратно)

111

Индийские.

(обратно)

112

Баскская игра в мяч.

(обратно)

113

Совр. Марсель, Франция.

(обратно)

114

Аналог молитвы в буддизме.

(обратно)

115

Совр. город Дулут, штат Висконсин.

(обратно)

116

Монголы, маньчжурцы, корейцы, китайцы.

(обратно)

117

Совр. Рио-Гранде, река, по которой проходит граница штата Техас и Мексики.

(обратно)

118

Мексика.

(обратно)

119

Совр. Чикаго.

(обратно)

120

Coвp. озеро Верхнее.

(обратно)

121

Совр. штат Вайоминг.

(обратно)

122

Coвp. Вогезы, горный массив на северо-востоке Франции.

(обратно)

123

Совр. Пиренеи.

(обратно)

124

Начинается со слов: «К тебе, Господи, возношу душу мою».

(обратно)

125

мудрый (исп.).

(обратно)

126

Марки вина.

(обратно)

127

Совр. город Бильбао на северном побережье Испании.

(обратно)

128

Сверхъестественная сила, приписываемая народами Полинезии некоторым людям и объектам.

(обратно)

129

Совр. Веллингтон, Северный остров архипелага Новая Зеландия.

(обратно)

130

Совр. Аляска.

(обратно)

131

Выращивание продуктов моря в прибрежных водах.

(обратно)

132

Область Бретанского полуострова, старинная форма Брейз.

(обратно)

133

Совр. Сена и Рейн.

(обратно)

134

Американское племя индейцев.

(обратно)

135

Технолатрия — поклонение технике.

(обратно)

136

Совр. Тулуза, Франция.

(обратно)

137

Город на реке Вилен, Франция.

(обратно)

138

Отголосок древнего названия этой области Арморика, «прибрежная» по-бретонски.

(обратно)

139

Химическое вещество, отпугивающее насекомых.

(обратно)

140

Совр. Мексика.

(обратно)

141

Имеется в виду бизань-мачта.

(обратно)

142

Имеется в виду никейский символ веры, то есть Плик — православный.

(обратно)

143

Совр. Пирей — порт в Афинах.

(обратно)

144

Джиния — город Вирджиния, штат Миннесота. Дулу — Дулут, штат Миннесота на берегу озера Верхнее.

(обратно)

145

Лжеучение британского монаха Пелагия (360–420), отрицавшего первородный грех и допускавшего способность человеческой воли добиться спасения без божественной благодати.

(обратно)

146

Совр. Хиббинг — городок к северу от Дулута.

(обратно)

147

Тередо — корабельный червь-древоточец.

(обратно)

148

Совр. штат Вайоминг.

(обратно)

149

В данном контексте «апполонийский» соотв. «аристократический», «артурианский» — «рыцарственный», «орфический» «музыкальный, певчий», «фаустианский» — «несущий дух познания».

(обратно)

150

Индоевропейской.

(обратно)

151

Вулкан Рейнир в Каскадньш горах неподалеку от Такомы.

(обратно)

152

Совр. вулкан Гуд, штат Орегон.

(обратно)

153

Совр. о. Ванкувер на Тихоокеанском побережье Канады.

(обратно)

154

Совр. пролив Хуана де Фука.

(обратно)

155

Мыс на севере штата Калифорния возле города Юрика.

(обратно)

156

Шерстяная накидка или одеяло.

(обратно)

157

Боже милостивый (фр.).

(обратно)

158

Фенрир — в скандинавской мифологии волк, что пожрет луну в конце света.

(обратно)

159

Архипелаг Александра, к югу от Аляски.

(обратно)

160

Приращение скорости. Дренг использует современный аэронавтический жаргон.

(обратно)

161

Совр. Колорадо.

(обратно)

162

Совр. мексиканской.

(обратно)

163

Забулдыги (исп.).

(обратно)

164

Первое офицерское звание, аналог прапорщика (амер.).

(обратно)

165

Остров Гавайского архипелага.

(обратно)

166

Совр. Калгари, провинция Альберта, Канада.

(обратно)

167

Впадает в Тихий океан возле Ванкувера, совр. Канада.

(обратно)

168

Первый премьер-министр Израиля.

(обратно)

169

Посадочный модуль первой американской экспедиции на Луну.

(обратно)

170

Автоматическая станция США, совершившая полет мимо внешних планет Солнечной системы в 80-90-х годах.

(обратно)

171

Здоровья, любви, и всего, чего просит душа (исп).

(обратно)

172

Предположительно Южная Норвегия. (Здесь и далее, до главы 5 включительно, географические разъяснения автора)

(обратно)

173

Одно из древних названий Марселя.

(обратно)

174

Предположительно Юго-Западная Испания (Гадейра — древнее название Кадиса).

(обратно)

175

Древнеримское название Юго-Западной Англии, включая Корнуолл.

(обратно)

176

Древняя столица Китая, расположенная вблизи современного Сианя.

(обратно)

177

В Европе этот древнекитайский философ известен под именем Конфуция.

(обратно)

178

Фундаментальные понятия древнекитайской философии, воплощающие в себе противоречивые начала природы: мужское и женское, твердое и мягкое, рост и увядание и т. п.

(обратно)

179

Каноническое сочинение даоизма.

(обратно)

180

Древнее название Западной Галлии, включая Бретань.

(обратно)

181

Гарумна — ныне Гаронна, Дюраний — ныне Дордонь.

(обратно)

182

Ныне Лион.

(обратно)

183

Ныне Бордо.

(обратно)

184

Галльская провинция, охватывавшая большую часть Северной и значительную часть Центральной Франции.

(обратно)

185

По-латыни — «рыжий».

(обратно)

186

В Римской империи — член городского совета.

(обратно)

187

Имеются в виду ливанский Триполи и Бейрут.

(обратно)

188

Старинное название Тронхейма (Норвегия).

(обратно)

189

По всей вероятности, вблизи нынешнего Норчепинга (Швеция).

(обратно)

190

Историческое название Южной Швеции.

(обратно)

191

Южное побережье Балтики и западные районы России.

(обратно)

192

Раса гигантов из скандинавской мифологии.

(обратно)

193

Одно из названий Большой Медведицы.

(обратно)

194

Древнее скандинавское название Млечного Пути.

(обратно)

195

Одна из самых известных молитвенных формул буддизма. Обычно переводится: «О жемчужина из цветка лотоса», — хотя такая трактовка оспаривается.

(обратно)

196

Новый Завет. От Матфея: 11, 28.

(обратно)

197

По буддистскому учению, идеальное существо, выступающее как наставник и образец для других людей. Одним из бодхисатв считается, например, далай-лама.

(обратно)

198

Официальное наименование секты квакеров.

(обратно)

199

Система организации побегов из южных рабовладельческих штатов, действовавшая с 30-х годов XIX века до гражданской войны.

(обратно)

200

Новый Завет. От Луки: 4, 18.

(обратно)

201

Новый Завет. Послание к Римлянам: 12, 19.

(обратно)

202

Ветхий Завет. Исход: 3, 7–8.

(обратно)

203

Дым. Но это не лагерные костры (исп.).

(обратно)

204

Бесполезно (лат.).

(обратно)

205

Стой! (исп.).

(обратно)

206

Добрый день (исп.).

(обратно)

207

Большое спасибо, сеньор (исп.).

(обратно)

208

Соседи, несомненно, придут на помощь (исп.).

(обратно)

209

Атака (исп.).

(обратно)

210

О товарищ, друг навеки (лат.).

(обратно)

211

Здравствуй, друг (исп.).

(обратно)

212

Читателю должно быть ясно, что роман — не учебник истории, и к тому же представления автора о русской истории весьма приблизительны.

(обратно)

213

Чума, война, голод и смерть.

(обратно)

214

Только за неимением лучшего (фр.).

(обратно)

215

Злобная радость (нем.).

(обратно)

216

Если начало XVIII главы, по хронологии, приведенной в конце книги, относится к 1975 г., то этот диалог не мог состояться ранее чем через одиннадцать лет: как запуск станции «Мир», так и несчастье с «Челленджером» случились в 1986-м.

(обратно)

217

Ложное воспоминание (фр.).

(обратно)

218

Американский миллиардер, который в старости удалился от людей, не стригся и не брился.

(обратно)

219

Вы говорите по-французски? (фр.).

(обратно)

220

Да (фр.).

(обратно)

221

Вы что, хотите говорить по-французски? Простите, но почему? (фр.).

(обратно)

222

Хорошо. Желаю удачи. До свидания, не теряйте надежды (фр.).

(обратно)

223

Черный зверь, здесь: заклятый враг (фр.).

(обратно)

224

Здесь: средства, предотвращающие старение и смерть.

(обратно)

225

Религиозная секта.

(обратно)

226

Люди хотят друг друга, обнимают друг друга, устают друг от друга, злобятся друг на друга (фр.).

(обратно)

227

Я есть и останусь (фр.).

(обратно)

228

Не за что, друг (исп.).

(обратно)

229

Псалтырь: 8, 4–5.

(обратно)

230

Двухмачтовое парусное судно водоизмещением 100–200 тонн.

(обратно)

231

«Вырожденное атомное ядро» — по современным физическим представлениям — состояние материи в недрах нейтронных звезд, когда электронные оболочки атомов «втиснуты» в ядра под действием колоссальных сил сжатия. (Здесь и далее примеч. пер.)

(обратно)

232

Питеас (Пифей) (IV в. до н. э.) — древнегреческий астроном, математик и географ.

(обратно)

233

Н. Боудич (умер в 1838 г.) — американский математик и астроном.

(обратно)

234

Одна из форм буддистских религий, учение о самодисциплине, медитации и о достижении человеком духовного просветления посредством обращения к своему внутреннему миру.

(обратно)

235

Охотник, ставящий капканы.

(обратно)

236

Девушка для утех, проститутка (фр.).

(обратно)

237

Ногаку (или но) — классический японский театр.

(обратно)

238

Намек на библейское создание человека из земного праха (Бытие, 2, 7).

(обратно)

239

В качестве (лат.).

(обратно)

240

Тройная спектральная линия.

(обратно)

241

Наркотик, галлюциноген.

(обратно)

242

X. Доплер установил, что свет, испускаемый звездой, удаляющейся от нас, смещается к красному концу спектра, а приближающейся — к фиолетовому, поэтому каждая спектральная линия вращающегося тела расширяется тем больше, чем выше скорость вращения.

(обратно)

243

Зееман (голландский физик, 1865–1943) открыл явление расщепления спектральных линий под действием внешнего магнитного поля.

(обратно)

244

Единица измерения магнитной индукции.

(обратно)

245

Андерсон ошибается, хотя и ненамеренно. К моменту написания романа еще не было известно, что индукция магнитного поля альфа Гончих псов может достигать 5000 гаусс. (Примеч. ред.)

(обратно)

246

Ближайшая к звезде точка орбиты тела, движущегося вокруг этой звезды.

(обратно)

247

Сила, сносящая тело, находящееся на вращающемся объекте, вбок, вдоль оси вращения.

(обратно)

248

У. Ж. Ж. Леверье (1811–1877) — французский астроном, автор теории планет. По предвычислениям Леверье был открыт Нептун.

(обратно)

249

И. Э. Боде — немецкий астроном. Один из авторов правила, устанавливающего зависимость между расстояниями планет от Солнца.

(обратно)

250

Человек, сосредоточенный на самом себе, на своих переживаниях.

(обратно)

251

Монах, член католического ордена молчальников.

(обратно)

252

Намек на храм в Дельфах, построенный в IX веке над скалой. Из расселин скалы выделялись одурманивающие испарения.

(обратно)

253

Малайское парусное судно.

(обратно)

254

Господин (малайск.) — при обращении к европейцу.

(обратно)

255

Кожаные штаны (нем.).

(обратно)

256

Трилистник — символ Ирландии.

(обратно)

257

«Носорожье пиво» (нем.).

(обратно)

258

Датчанин хотел сказать «гэльского». Гэлы — группы древних кельтских племен, поселившихся в 4 в. до н. э. в Ирландии. Смешавшись с местным дойн-доевропейским населением, они положили начало образованию ирландской народности. Часть гэлов в 5–6 вв. н. э. переселилась в Шотландию, где наряду с пиктами участвовала в формировании шотландской народности.

(обратно)

259

Да (дат.).

(обратно)

260

Черт в аду! (дат.)

(обратно)

261

Проклятая жуть! (фр.)

(обратно)

262

Чертов хвостик и сера! (нем.)

(обратно)

263

Ирредентизм — движение в Италии (19 — нач. 20 в.) за присоединение пограничных земель, частично заселенных итальянцами и не вошедших в состав Италии при ее воссоединении.

(обратно)

264

Ирландия до судного дня! (ирл.)

(обратно)

265

Хорошее пиво и молодые бабенки — лучшее времяпрепровождение (нем.).

(обратно)

266

Ах!.. Кто там? Добро пожаловать, мой… садитесь (нем.).

(обратно)

267

Господи помилуй! (дат.)

(обратно)

268

Уютно (нем.).

(обратно)

269

Ваше здоровье! (нем.)

(обратно)

270

Ах, это совершенно ужасно! (нем.)

(обратно)

271

Ах так! (нем.)

(обратно)

272

Господь в небесах! (нем.)

(обратно)

273

Не (нем.).

(обратно)

274

Никто не подымет на тебя тяжелые руки (древнегреч.).

(обратно)

275

Здесь: На здоровье (нем.).

(обратно)

276

Но (нем.).

(обратно)

277

Девушка (ирл.).

(обратно)

278

И (нем.).

(обратно)

279

Ваше здоровье! (дат.)

(обратно)

280

Свершившийся факт (фр.).

(обратно)

281

Дорогая Гирл. Л

(обратно)

282

Ей-Богу! (ирл.)

(обратно)

283

Идиоты (upл.).

(обратно)

284

Добрый день (дат.).

(обратно)

285

Черт ненавидит тебя! (дат.)

(обратно)

286

Верблюд! (фр.)

(обратно)

287

Иди к дьяволу! (исп)

(обратно)

288

Дьявол! (дат.)

(обратно)

289

Линкольнский Судебный Инн — одна из четырех школ барристеров, т. е. адвокатов высшего ранга, в Лондоне.

(обратно)

290

Закон о неприкосновенности личности, принятый в 1679 г. английским парламентом.

(обратно)

291

Бороиме Бриан (926 или 941-1014) — верховный король Ирландии с 1002 г., вел упорную борьбу с датчанами.

(обратно)

292

Dies irae — день гнева (лат). IRA — Ирландская республиканская армия, ИРА (англ.).

(обратно)

293

Приветствую! (нем.).

(обратно)

294

Во-первых (лат.).

(обратно)

295

Во-вторых (лат.).

(обратно)

296

И так далее (нем.).

(обратно)

297

Горе! (ирл.)

(обратно)

298

Как таковая (лат.).

(обратно)

299

Большое слово (греч.).

(обратно)

300

То же, что и acushla, т. е. дорогая (ирл.).

(обратно)

301

Это еще что!

(обратно)

302

Корова этакая! (фр.)

(обратно)

303

Свинья! (нем.)

(обратно)

304

Итак, давайте веселиться! (лат.)

(обратно)

305

Почему (нем.).

(href=#r305>обратно)

306

Не правда ли? (нем.)

(обратно)

307

Нечестное состязание (нем.).

(обратно)

308

Сатана и так далее (дат.).

(обратно)

309

Клянусь Зевесом! (греч.)

(обратно)

310

Да, конечно (дат.).

(обратно)

311

Не знаю, насколько я хорош для тебя? (нем.)

(обратно)

312

Гром и молния! Что это? (нем.)

(обратно)

313

Ты что, совсем спятил? (нем.)

(обратно)

314

Ты понимаешь? (нем.)

(обратно)

315

Дьявольски (искаж. нем.).

(обратно)

316

Двусмысленности (фр.).

(обратно)

317

Ничего не выйдет (греч.).

(обратно)

318

Караульный упоминает о событиях, описанных в ирландской саге «Угон быка из Куалнге».

(обратно)

319

Болван (нем.).

(обратно)

320

До свидания (фр.).

(обратно)

321

Уют (нем.).

(обратно)

322

Вернер Гейзенберг (1901–1976) — немецкий физик-теоретик, сформулировавший принцип неопределенности.

(обратно)

323

Хубрис — в переводе с греческого «гордыня».

(обратно)

324

Немезида — в греческой мифологии богиня, наказывающая преступающих закон, дочь Никты (Ночи).

(обратно)

325

Ата — в греческой мифологии божество, олицетворяющее помрачение ума, дочь Зевса.

(обратно)

326

«Лорд Джим» — роман английского писателя Джозефа Конрада (1857–1924), увидевший свет в 1900 году.

(обратно)

327

Брукхейвен — Брукхейвенская национальная лаборатория, на протонном синхротроне которой (так называемом космотроне) была выполнена значительная часть работ по изучению элементарных частиц.

(обратно)

328

Аншлюс — насильственное включение Австрии в состав Германии, происшедшее в 1938 году.

(обратно)

329

Ассегай (ассагай) — у многих африканских народностей длинное метательное копье с железным наконечником.

(обратно)

330

Город Олбани является столицей штата Нью-Йорк.

(обратно)

331

Песенка Офелии из IV акта «Гамлета» В. Шекспира (в переводе М. Лозинского).

(обратно)

332

Аэропорт имени Дж. Кеннеди в Нью-Йорке.

(обратно)

333

Auf Wiedersehen — до свидания (нем.).

(обратно)

334

Здравствуй и прощай! (лат.)

(обратно)

335

Здесь «способ существования» (лат.).

(обратно)

336

«Закат Запада» — двухтомный научный труд философа Освальда Шпенглера (1880–1936 гг.). Считается очень серьезным вкладом в теорию развития общества.

(обратно)

337

Рагнарок — норвежский Армагеддон, гибель всех миров, людей и богов, конец великого цикла, после которого пара выживших смертных должна положить начало новым эре, расам, богам и истории.

(обратно)

338

Будьте здоровы! (яп.).

(обратно)

339

Мендель (1822–1884) — австрийский монах, проводивший опыты по скрещиванию различных форм растений. Его теория о «наследственных факторах» организма и формировании свойств на основе механической комбинаторики послужила основой вейсманистской генетики.

(обратно)

340

Наука об «улучшении человеческой породы». В основе евгеники лежат теории Вейсмана, Менделя и Моргана в их приложении к человеку.

(обратно)

341

Раса господ (нем.).

(обратно)

342

Стихи Р. Бернса в переводе С. Маршака.

(обратно)

343

Стихи Омара Хайяма в переложении Э. Фицжеральда (1809–1883).

(обратно)

344

Перевод с древнеисландского А. Корсуна.

(обратно)

345

Корпоративный дух, чувство общности интересов (фр.).

(обратно)

346

Кракены — морские чудовища из скандинавских мифов.

(обратно)

347

«Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!» (лат.)

(обратно)

348

Добрый вечер, сеньор. Извините, но я не говорю по-испански (исп.).

(обратно)

349

Что и требовалось доказать (лат.).

(обратно)

350

Добрый день, милостивый государь. Я — математик Николай Иванович Лобачевский, некогда бывший верховным пастырем Казанского университета в России (нем.). Ваш покорный слуга, мсье (фр.).

(обратно)

351

Я — Янош Больяй фон Унгарн (нем.).

(обратно)

352

Я рад, мсье (фр.). Это для меня большая честь. Ваше произведение вдохновило многих (нем.).

(обратно)

353

Да, разумеется (нем.).

(обратно)

354

Автор ошибся: Н. И. Лобачевский родился в 1792 году.

(обратно)

355

Вернитесь! (нем.) Вернитесь! (фр.)

(обратно)

356

Стойте! Перемирие! Предлагаю поговорить (нем.).

(обратно)

357

Чего тебе нужно? (нем.)

(обратно)

358

Говорите по-французски? (фр.) Говорите по-испански? (исп) Говорите по-немецки? (нем.)

(обратно)

359

Герой древнегреческого мифа. Когда, разгневавшись на людей, Зевс наслал на землю всемирный потоп, Девкалион спасся вместе с женой, и они с помощью магии возродили людей.

(обратно)

360

В скандинавской мифологии — гибель богов в последней битве, когда солнце почернеет и будет трястись земля.

(обратно)

361

Фраза из монолога Гамлета в трагедии У. Шекспира «Гамлет».

(обратно)

362

Пруденс (англ.) — благоразумие, осмотрительность.

(обратно)

363

Перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

364

Стола (лат.) — женское платье в Древней Греции и Древнем Риме.

(обратно)

365

Младшая Эдда, перевод О. А. Смирницкой.

(обратно)

366

Праздник солнцеворота, день зимнего равноденствия.

(обратно)

367

Астрономическая единица — среднее расстояние от Земли до Солнца (149,6 млн км).

(обратно)

368

Таблицы положений небесных тел.

(обратно)

369

Вполголоса (ит.).

(обратно)

370

Озирис, Хор (Гор), Амон — боги Древнего Египта.

(обратно)

371

Пантеизм — обожествление природы.

(обратно)

372

Абсолютная образная память.

(обратно)

373

Английские писатели конца XVII века.

(обратно)

374

Застоя.

(обратно)

375

Проксима Центавра — красная карликовая звезда, спутник альфы Центавра. Находится на 0,1 светового года ближе к Земле.

(обратно)

376

Замкнутое пространство, обладающее сферической геометрией.

(обратно)

377

Соединения нервных клеток.

(обратно)

378

Бегство от действительности.

(обратно)

379

Так сказать (фр.).

(обратно)

380

Способ действия (лат.).

(обратно)

381

Жена (дат.).

(обратно)

382

Стой! Кто идет? (нем.)

(обратно)

383

Живым голосом (лат.).

(обратно)

384

Энигма (англ.) — тайна, загадка

(обратно)

385

Перевод О. А. Смирницкой.

(обратно)

386

См.: С. Стурлусон. Круг Земной. — М.: Наука, 1980.

(обратно)

387

«Непознанные миры» (англ.) — знаменитый американский научно-фантастический журнал.

(обратно)

388

Король Уэссекса, объединивший семь древних королевств на территории Англии (IX в. н. э.).

(обратно)

389

Висы — стихи в скандинавском эпосе.

(обратно)

390

Область на северо-востоке Британии, где действовали датские законы.

(обратно)

391

Денежная пеня за убийство.

(обратно)

392

Титул, примерно соответствующий русскому князю.

(обратно)

393

Верховные боги в скандинавской мифологии.

(обратно)

394

В буквальном переводе — Скала эльфов.

(обратно)

395

Тор — в скандинавской мифологии бог-громовик. Далее речь идет о верховном боге Одине, которому принадлежат восьминогий конь Слейпнир и не ведающее промаха копье Тунгнир. Одно из его имен — Дикий Охотник.

(обратно)

396

Дикая Охота — воинство мертвецов во главе с Одином, что проносится по небу, предвещая увидевшему его беду.

(обратно)

397

Скирнир — слуга бога Фрейра, олицетворяющего урожаи, богатство и мир. Угрожая богине Герд мечом Фрейра, Скирнир, имя которого означает «сияющий», добивается ее согласия на брак со своим господином.

(обратно)

398

Северная и южная оконечности о-ва Великобритания.

(обратно)

399

Шапка-невидимка (нем.).

(обратно)

400

В скандинавской мифологии девы-воительницы, повинующиеся Одину и участвующие в присуждении смертей и побед в битвах Павших в бою, уносят в Вальхаллу, где прислуживают им, поднося еду и питье.

(обратно)

401

В скандинавской мифологии низшие женские божества, определяющие судьбу ребенка при рождении.

(обратно)

402

В англосаксонской эпической поэме «Беовульф» — чудовище, истреблявшее дружинников короля данов.

(обратно)

403

Гора в Германии, где, по преданиям, собирались ведьмы.

(обратно)

404

Могучий воин из саг, которого в бою охватывало безумие.

(обратно)

405

Валланд — скандинавское название Франции.

(обратно)

406

Традиционная мужская юбка шотландских горцев.

(обратно)

407

Очевидно, речь идет о горном духе в китайской мифологии (по-китайски «шань» — гора). Катай — древнее название Китая в Европе.

(обратно)

408

Тюр — в скандинавской мифологии бог-хранитель воинских правил. Руку ему отгрыз чудовищный волк Фенрир.

(обратно)

409

Асгард — в скандинавской мифологии небесное селение, крепость асов, тесно связана с Мидгардом, где живут люди.

(обратно)

410

В скандинавской мифологии Гарм — демонический пес, «двойник» чудовищного волка Фенрира, или Фенриса.

(обратно)

411

Знаком молота призывали на помощь бога-громовика Тора, который не признавал другого оружия.

(обратно)

412

Оми — призраки в мифологии эвенков, нанайцев, орочей, ульчей и др.

(обратно)

413

Сиды — в кельтской мифологии божественные существа, обладавшие магической мудростью

(обратно)

414

Ётуны — великаны, заклятые враги асов. Ледяные, или инистые, великаны — первонасельники мира, предшествующие богам и людям.

(обратно)

415

Битва богов и атонических чудовищ, за которой последует Рагнарек — гибель богов и всего мира.

(обратно)

416

Лепрехуны — в ирландской мифологии сапожники-чудодеи, стерегущие зарытые в землю сокровища. Тир-нан-Ог — здесь: город, но вообще волшебная страна кельтских легенд.

(обратно)

417

Вейленд, или Велунд, — в скандинавской мифологии чудесный кузнец, властитель альвов.

(обратно)

418

Утгард — окраинная зона земли, где обитают демоны и великаны.

(обратно)

419

Локи — бог из асов, иногда враждует с другими богами.

(обратно)

420

Таны — предводители кланов у кельтов.

(обратно)

421

Туата Де Данаан, или Племена богини Дану, — в кельтской мифологии основная группа богов.

(обратно)

422

Имеется в виду крещение Ирландии св. Патриком.

(обратно)

423

Фоморы — в ирландской мифологии демонические существа, милезы — древние ирландцы.

(обратно)

424

Эрин — поэтическое название Ирландии. Страна Вечной Молодости (также Тир-нан-Ог, Авалон и т. д.) — «земной рай» кельтских легенд и мифов.

(обратно)

425

Девять Миров — в скандинавской мифологии девять составляющих мироздания, населенные людьми, богами, великанами и альвами. Всех их соединяет между собой мировое древо — ясень Иггдрасиль.

(обратно)

426

В скандинавской мифологии силы зла: Хель — хозяйка царства мертвых, Ермунганд — мировой змей, порожденный Локи и великаншей.

(обратно)

427

Лур — большой бронзовый, дважды изогнутый рог с дисковидным раструбом.

(обратно)

428

Разновидности мегалитов или сооружения из больших камней

(обратно)

Оглавление

ЗИМА НАД МИРОМ (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

ОГНЕННАЯ ПОРА (роман)

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Эпилог

ПОБЕДИТЬ НА ТРЕХ МИРАХ (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

ТАУ — НОЛЬ (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

ПОЛЕТ В НАВСЕГДА (повесть)

ОРИОН ВЗОЙДЕТ (роман)

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

ЧЕЛН НА МИЛЛИОН ЛЕТ (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Хронология действия

ВРАЖДЕБНЫЕ ЗВЕЗДЫ (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

ПОСЛЕ СУДНОГО ДНЯ (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

УШЕЛЕЦ (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

ПЛАНЕТА, С КОТОРОЙ НЕ ВОЗВРАЩАЮТСЯ (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

ВОЙНА ДВУХ МИРОВ (роман)

  ПРОЛОГ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Эпилог

МИР БЕЗ ЗВЕЗД (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

САМОДЕЛЬНАЯ РАКЕТА (повесть)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

ВОЛНА МЫСЛИ (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

СУМЕРЕЧНЫЙ МИР (роман)

  Пролог

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

  Цепь логики

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

  Дети фортуны

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

  Эпилог

ОПЕРАЦИЯ «ХАОС» (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

ТАНЦОВЩИЦА ИЗ АТЛАНТИДЫ (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

ТРИ СЕРДЦА И ТРИ ЛЬВА (роман)

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Эпилог

БУРЯ В ЛЕТНЮЮ НОЧЬ (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Эпилог

САГА О ХРОЛЬФЕ ЖЕРДИНКЕ (роман)

  О том, как была рассказана эта сага

  Сказание о Фроди

  Сказание о братьях

  Сказание о Свипдаге

  Сказание о Бьярки

  Сказание об Ирсе

  Сказание о Скульд

  Сказание о Вегге

АВАТАРА (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

  Глава 50

ДОЛГИЙ ПУТЬ ДОМОЙ (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

КОРИДОРЫ ВРЕМЕНИ (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

РАДИ СЛАВЫ ВСЕЛЕННОЙ (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

  Глава 50

  Глава 51

  Глава 52

  Глава 53

  Глава 54

СЛОМАННЫЙ КЛИНОК (роман)

  Предисловие

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

ДЕТИ МОРСКОГО ЦАРЯ (роман)

  Пролог

  Книга I КРАКЕН

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

  Книга II ТЮЛЕНЬ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

  Книга III ТУПИЛАК

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

  Книга IV ВИЛИЯ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

  Эпилог

  Глоссарий

*** Примечания ***